Абсолют [Сергей Сергеевич Наровчатов] (fb2) читать постранично, страница - 2

художникам, писавшим Екатерину,— заволокло облаками. Серые глаза потемнели и метали молнии, грозившие испепелить не токмо злосчастного обер-полицмейстера, но Турцию и Швецию, мартинистов и иллюминатов, внешних и внутренних врагов. Разгневанным памятником стояла Екатерина посреди утренних покоев Зимнего дворца.

2

Гражданин вольного города Любека .Фридрих-Иоганн Корп был не только удачливым купцом, а и не менее удачливым банкиром.

Фортуна была к нему до сих пор благосклонна и с милостивой улыбкой взирала на его дела. Они были таковы, что того гляди могли вырасти в деяния, а от делишек, с которых начинал свой жизненный путь любекский кондитер, отделялись все прочнее положением и репутацией крупного финансиста. Легковесные пфафенкухен, сиречь пирожные, коими Фридрих-Иоганн завоевывал приязнь любекских горожанок, уступили место в его жизни полновесной русской пшенице, которой Корп обольщал куда более солидных дам — амстердамскую, гамбургскую и лондонскую биржи. Корабли расчетливого купца ссыпали российское зерно в Копенгагене, Гавре, Стокгольме, Ливерпуле и том же Любеке. Умелые торговые операции стали артериями, по которым лилась золотая кровь, наполнявшая подвалы Корпова банка рублями и соверенами, талерами и дукатами. Немалая их толика перешла в просторные карманы русских вельмож, но рука дающего не оскудевала, ибо розданное возвращалось сторицей в виде выгодных договоров и контрактов. Корп был вхож в министерские кабинеты, бывал у Потемкина, удостаивался внимания самой императрицы. Не далее как год назад он даже осмелился преподнести царице небольшой презент и был осчастливлен высочайшей улыбкой. Она показалась ему улыбкой самой фортуны, и это весьма походило на истину.

Досадное ночное происшествие с реквизированной контрабандой относилось к категории не дел, а делишек, которыми по старой памяти порой баловался солидный и преуспевающий купец. И фортуна, благоволившая к нему последнее время, не преминула указать на неуместность подобного озорничанья. «Берясь за большое, не разменивайся на малое»,— подумал про себя по-немецки Корп, выслушивая рассказ обескураженного фактора.

— Поделом, поделом нам, любезный Мюллер! — воскликнул он тут же на хорошем русском языке, заметив заинтересованное выражение на лицах конторщиков и слуг.— Поделом, ибо даже в ничтожном нельзя нарушать законы, данные великой государыней простым смертным. С благодарностью примем сей урок, хотя, конечно, весьма жаль прекрасные бургонские вина, лимбургские сыры и гамбургские колбасы, кои так украсили бы свадебный стол нашей милой Амалии. Но я полагаю, что эфто дело поправимое. Уплатив должный штраф, мы возвратим от милейшего Ивана Фадеича заморские дары.

Ввернув в свою закругленную речь цветистые и простецкие «заморские дары» и «эфто», Федор Иванович Корп почувствовал себя уже совершенным русаком и даже прищелкнул пальцами от удовольствия.

Ночное происшествие стало казаться ему теперь полным пустяком. Взглянув в окно на ясное зимнее небо, развеселившийся банкир, забыв о кондовом русском просторечии, не совсем последовательно затянул: «Heilige Nacht...» — но, не успев окончить музыкальную фразу, воскликнул уже опять на языке нового отечества:

— Ба! Да никак сам Иван Фадеич, легок на помине, пожаловал к нам в гости! Слуги!..

Но слуги не успели броситься к дверям, как обер-полицмейстер уже входил в комнаты. Он был важен, хмур и озабочен. На полголовы стал он выше докладчика в царицыных покоях. Сбросив плащ на руки вошедшего с ним сержанта, Свербеев опустился в подставленные кресла. Корп хлопнул в ладоши:

— Фриштык.

— Не до фриштыков сегодня,— отмахнулся обер-полицмейстер.— Негоже мне хлеб-соль вкушать у тебя, Федор Иванович. Не знаешь, не ведаешь, с чем я пришел в твой дом.

— Неужто провинился в чем? — схитрил Корп.— Ах да, да!Эфтот ночной казус... Свадебные гешенки и лакомства для моей Амальхен. На таможне строгий господин Радищев задержал бы их для осмотра, а свадьба не ждет, не ждет... Винюсь, Иван Фадеич! Попечительный отец нарушил закон. Велик ли штраф угодно будет наложить вашей милости?..

— Штраф? — удивленно воззрился на него Свербеев.— Что тебе штраф! Какой ни наложи, он для тебя как с гуся вода. Заплатишь и глазом не моргнешь с такими-то деньжищами. Нет, здесь не штрафом пахнет.

— Уж не в тюрьму ли хочешь спровадить меня за такую безделицу?— чуть свысока спросил купец.— Дойдет до государыни, она столь варварскую меру не одобрит, дражайший Иван Фадеич.

— От нее-то, от государыни, я к тебе и прибыл,— веско сказал Свербеев.— А насчет мер варварских ты бы язык прикусил, господин Корп. Я своей царице генерал-поручик и верный слуга. Не мне бы слушать, не тебе бы говорить. Так-то.

Банкир побледнел. В отповеди Свербеева он почувствовал гнев не обер-полицмейстера, а первой особы государства. Произошло нечто ужасное и, может быть, непоправимое.

«Неужто Сибирь?» — промелькнуло у него в голове, и