Абсолют [Сергей Сергеевич Наровчатов] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

У старых историй и старых дорог никогда не знаешь конца.

Р. Валье-Инклан.

1

Государыня была не в духе. Полное, с желтизной лицо скучало и брезговало, жилка на виске возмущалась. «Худо мне будет но-ни-че»,— раздельно подумал обер-полицмейстер. Твердые слова утреннего рапорта ненужным горохом отскакивали от неприязненного державного молчания.

— С аглицкого фрегата «Дук Мальборо» отвалила шлюпка с контрабандным товаром. В час пополуночи оный товар принял на берегу Корпа купца фактор Иван Мюллер. Товар конфискован, фактор отпущен, понеже вместе с патроном своим является вольного города Любека гражданином...

В два часа пополуночи поручик лейб-гвардии Измайловского полка князь Чадов на колокольне храма святого Федора Стратилата ударил раннюю заутреню. Спрошенный поручик показал, что свершил сие, находясь в меланхолии и прощаясь с младостью в ожидании неотвратимой женитьбы.

Дьякон вышеназванного храма Пантелеймон Богоявленский, выбежав из дому на неурочный звон, был остановлен медведем.

Вступив с ним в единоборство, дьякон обратал его и доставил в Васильостровскую часть. Сей зверь сорвался с цепи в подворье графа Безбородки. Графский егерь елабужский мещанин Овсей Петров объявил, что контора его сиятельства штраф за медведя заплатит, но будет искать на дьяконе пеню, поскольку оный дьякон животному лапу повредил.

Сообщения, имевшие характер анекдотический, обер^полицмейстер приберегал к концу, рассчитывая на монаршую улыбку. Но на сей раз на лице государыни улыбка не возникла. Глядя на докладчика прямым взглядом, она произнесла, словно отдиктовала для страниц своих воспоминаний, завершенную сентенцию:

— Сии новости суть пошлы и ничтожны. Столица Российской империи, град великого Петра, предстает в них провинциальной Елабугой.

Гвардейские поручики лезут на колокольни, дьяконы борются с медведями, гуляющими по улицам. Стыд и смех! И сие в просвещенной стране, в просвещенный век. Ступайте, сударь, и подумайте на досуге о моих словах. Досуга у вас, я вижу, предостаточно.

Обер-полицмейстер стал пятиться к дверям и уже готовился исчезнуть с монарших глаз, как его вернул к действию властный голос:

— А из Корпа набить чучело.

Как ни был подавлен и растерян обер-полицмейстер, но неожиданное приказание вызвало в нем такое же неожиданное чувство.

Трудно поверить, но оно напоминало строптивость. Род Свербеевых, к коему принадлежал обер-полицмейстер, был не из древних и знатных, но числил в себе, однако, восемь колен коренной линии и относился к столбовому дворянству. Да и сам Иван Фадеевич не век служил в полиции, а помнил себя с офицерским шарфом еще при Куненсдорфе под началом фельдмаршала Салтыкова в блаженное царствование императрикс Елисавет. Все это мгновенно и некстати промелькнуло в возбужденном мозгу обер-полицмейстера. И, дивясь сам себе, он, вытянувшись в струнку, бросил руки по швам и сказал оловянным голосом:

— Противу чести дворянской и офицерского решпекта чучела мне набивать, ваше величество.

Государыня изумилась. Она даже сделала два коротких шажка навстречу новоявленному поборнику дворянских прав, как бы желая поближе рассмотреть его, но круто остановилась и, явственно борясь с подступившим гневом, ласково вопросила:

— Не господина ли Дидерота имею счастье сызнова принимать в северной Пальмире? Впрочем, скорее сюда пожаловал сам Иван Яковлевич Руссо и предлагает мне заключить с ним общественный договор! Но, может быть, я ошиблась и зрю сейчас перед собой дука Рогана, считающего себя знатностью выше Бурбонов? Ему сия защита чести и решпекта весьма свойственна. Хотя, помнится, и Роганы, теряя меру, по указу тех же Бурбонов на плаху подымались. Ан нет! И ни Дидерот, и ни Руссо, и ни Роган, а некий Иван Фадеич стоит передо мной. Иван Фадеич, соединяющий в себе безбожие Дидерота, дерзость Руссо и кичливость Рогана. А теперь запомните, маркиз Свербеев...

Сердце Ивана Фадеича давно уже не билось, оно опустилось куда-то к желудку и напоминало о себе размеренными тошнотными позывами.

Последнее обращение доконало его — он отчетливо вспомнил, что маркизом императрица некогда именовала проклятой памяти Емельку Пугачева. Обер-полицмейстеровы колени начали подгибаться, и он уже готов был пасть на них со спасительным воплем «помилуй, матушка государыня!», когда завершительные императрицыны слова удержали его в прежней позиции.

— Единственные честь дворянская и решпект офицерский,— произнесла Екатерина Алексеевна,— суть повиновение и послушание воле монаршей. А чучело из Корпа набить и представить мне через три дни.

И царица повернулась спиной к незадачливому своему слуте.

Обер-полицмейстер давно уже исчез за дверью, а государыня все не могла успокоиться. Жилка на виске уже не возмущалась, а буйствовала.

Прекрасное чело — обширное и выпуклое, подлинный подарок