Возвращение Черного Еретика (СИ) [lisimern1] (fb2) читать онлайн

========== 1.1 ==========

Иногда наступают моменты, когда всё, что остаётся, — воспоминания. Астори кажется, что сейчас наступил именно такой момент. Она лежит на полу в пустой тёмной комнате, глухо рыдает, расцарапывая пальцами ковёр, и память затапливает разум вышедшей из берегов рекой, вода которой, омывая раны, лишь бередит их. Пахнет одиночеством и магнолией с лотосом — её духами. Джей очень любит их.

Любил.

Глаголы в прошедшем времени.

Астори родилась и выросла во вполне демократичной республике: выборы раз в шесть лет, всенародное голосование и политика кристальной честности. Так об этом писали в газетах. Впрочем, студентам первого курса факультета международных отношений быстро открывают глаза на происходящее — хотя многое зависит от преподавателя, конечно. Астори с профессорами повезло. Ей везло вообще часто. Или… как посмотреть.

А Эглерт… Страна-союзник с ограниченной монархией, южная небольшая страна на берегу моря, отколовшаяся бывшая колония крупной империи, восстановившая свои права и династию. Держится в стороне от политических скандалов и активных действий на международной арене. Она никого не трогает. На неё до поры до времени не обращают внимания.

Воспоминания скачут. Астори не может сосредоточиться и тяжело всхлипывает.

Она помнит, как впервые прибыла в Эглерт в качестве третьего секретаря атташе по культурным связям. Это было настоящим чудом. Она бредила карьерой — девочка из приюта, сирота, окончившая школу экстерном и ещё во время учёбы в университете устроившаяся на стажировку в МИД, чтобы к моменту получения работы иметь практический опыт за плечами. Она печатала документы, носила кофе, заказывала обеды, не получая ни гроша и едва успевая готовиться к сессиям. Но Астори не могла позволить себе сдаться — она работала на износ. Это у неё всегда хорошо получалось.

И всё-таки шансов на повышение не было почти никаких. Ей просто повезло. Атташе по культурным связям, добросердечная женщина, бывшая жена какого-то крупного дипломата, заметила её и пригрела, сделав сначала помощником третьего секретаря, а через пару лет — и самим третьим секретарём. Астори работала и работала, забыв про сон и еду. Она жаждала доказать, что достойна своего места, что достаточно хороша для этого.

Она всегда боялась, что не будет достаточно хорошей.

Вдруг — поездка в Эглерт. Мечта, ставшая реальностью: заграница, новые люди, шанс проявить себя. Астори, обожавшая самолёты, неотрывно смотрела в окно все два часа полёта и мечтала. Ей было немногим более двадцати, и казалось, что судьба даёт отличный шанс взять жизнь в собственные руки и встать у руля. Наконец-то. Наконец-то она сможет выбиться. О Мастер, она так долго этого ждала.

Уже на месте девочки-секретари рассплетничались о королевской семье и очаровательном принце. «Он такой милашка», — мечтательно хихикали они, закатывая глаза и подталкивая друг друга. Астори становилось всё любопытнее. Она читала о королевской чете Эглерта в газетах, видела передачи, интервью, статьи и не могла дождаться, когда же их делегацию представят августейшим особам.

Приём прошёл лучше, чем можно было ожидать: король, почтительно поцеловавший руки женской половине немногочисленной делегации; его добрейшие сёстры; сам принц, по примеру деда робко приложившийся к руке Астори… и только стоявший особняком сухопарый лорд ди Уолриш с племянником и племянницей — желчная троица, плюющаяся ядовитыми замечаниями. Дальнейшую встречу с премьер-министром Фаушем ди Мульниче и его свитой Астори почти не запомнила. Она думала о принце. О его приятных манерах, голосе, улыбке, об остроумных (или не очень) замечаниях и с удивлением и стыдом осознавала, что прониклась к нему… симпатией?

Они частенько встречались случайно, узнавали друг друга, приглядывались, знакомились поближе. Обменялись электронной почтой на прощание. Обоюдное смущение сменилось дружеской привязанностью.

Незаметно она переросла в нечто большее.

Астори боялась довериться, страшилась новой поездки в Эглерт и тем не менее ждала её, надеялась, отчаивалась, надеялась снова…

И не напрасно.

Джей стал первой большой любовью в её жизни — любовью, ради которой она бросилась очертя голову в омут, оставила прежнюю жизнь, страну, друзей и даже страстные мечты о карьере. Она решила, что ей этого хватит — тихого семейного счастья. Просто семьи. У неё, выросшей в приюте, этого никогда не было.

Лорду Уолришу с племянничками не удалось опорочить её в глазах королевской семьи. Они с Джоэлем сыграли свадьбу спустя год после их знакомства.

Астори верила, что её счастливая звезда наконец-то воссияла в полную силу.

Как оказывается впоследствии — напрасно.

Безоблачная семейная жизнь длится не более полутора лет: всё обрывает звонок, разрезавший ночную бархатную тишину ударом кинжала. Астори не хочет просыпаться. Но телефон звонит и звонит, кто-то топает за дверью, полоска света скользит по порогу, громкий шёпот расползается тревожными мурашками, и Астори открывает глаза. Что случилось? В дверь робко стучат, и появляется второй камердинер Его Величества (первый вместе с королём, его сёстрами и Джоэлем в поездке, навещают кузин, живущих на другой стороне земного шара). В неверном полусвете видны капельки пота на лысине. В руке — телефон, провод за ним тянется по коридору.

— Ваше Высочество… известие… срочное… Ваше Высочество…

Астори торопливо натягивает халат, запахивает его — да что ж произошло, раз её так срочно выдернули из постели посреди ночи — и берёт трубку. Взглядом и движением бровей спрашивает — в чём дело? Камердинер утирает платком лысину и глаза.

— Да. Да. Говорите.

Голос в трубке вещает строго и печально. Астори не понимает.

— Постойте… Что? Что вы… Нет, минуту… Нет…

Слова, фразы, предложения… Она белыми пальцами вцепляется в телефон, держит его на весу и пошатывается. Но не понимает. Всё ещё не понимает.

— Они… Когда это случилось? Где? Как?

Осознание — как ледяной душ. Как топором по черепу — наискось. Словно шилом проткнули живое бьющееся сердце. Астори мнёт халат и смотрит в одну точку. Чувствует на щеке жалостливый и растерянный взгляд камердинера.

— Да. Я поняла. Да. Всего доброго.

Она кладёт трубку, оборачивается к камердинеру, уже готовому рассыпаться в слезливых соболезнованиях, и говорит:

— Принц и принцесса спят?

— Да, Ваше Высочество. Я…

— Хорошо. Тела прибудут завтра вечером… Разбудите меня в шесть. Мне нужно будет сделать заявление до официальных похорон… Когда известие просочится в прессу, дайте мне знать. Идите.

Снова темнота. Она остаётся одна. Халат не греет, ладони и босые ноги мёрзнут. Астори согревает руки дыханием, стоит и думает. Думает до отупения. Пока может. И мысли вспарывают ей разум ударами скальпеля.

Час назад Джоэль, его бабушки и дедушка были убиты во время поездки по городу. Стрелок не найден. Предположительно виновны террористы северных провинций, давно точившие зубы на королевскую семью.

Астори больно думать.

Она ложится на холодный пол, свёртывается калачиком и моргает — потому что больше ничего не в силах сделать. Она не хочет понимать. Это было бы слишком несправедливо. Это же не может… не может… пожалуйста… это не может случиться с ней… с её детьми… пожалуйста, не надо… ну пожалуйста…

Астори обхватывает руками колени и плачет. Долго и тихо. Так, что болит горло. Она выплакивает всё, что жжёт ей голову и сердце, и легче всё равно не становится. В соседней комнате спят полугодовалые дети, Лу и Джо. Она не должна разбудить их.

Астори плачет, трётся затылком о пол. Ей надо написать речь. Две речи. Для заявления и для похорон. Нужно будет отвечать прессе… давать интервью… но всё завтра. Завтра.

Сегодня ей просто холодно. И она плачет.

========== 1.2 ==========

Астори знает, как опасно её положение. Она не регент, не монарх, никто — пусть Джей успел сделать её принцессой, но это ничего не значит: если корону получит лорд Уолриш — а он добивается этого всеми силами, — то она станет никем и ничем, её задвинут даже не на второй — на десятый план. Астори не может этого допустить. Она должна что-то сделать — но что и, главное, как? Заявить права на престол, которых… у неё, по большому счёту, нет? Вытянет ли она? Справится ли? Астори колеблется. Месяцы неопределённости обессиливают её, и так подкошенную похоронами и излишним вниманием со стороны прессы. А надо ещё заботиться о детях…

И в этот момент сообщает об уходе в отставку Фауш ди Мульниче, премьер-министр, видевший двух королей. Он двенадцать лет управлял страной, люди к нему привыкли и слушались его — но он устал. Власть выматывает.

Он был фактически единственным (не считая двух близких заокеанских подруг), кто поддерживал отчаявшуюся Астори. Фауш всегда питал к ней симпатию. Но он осторожен в проявлении своих тёплых чувств — иначе не продержался бы в политике около трёх десятилетий. Это хитрый лис. Он не советует Астори ни короноваться, ни признавать себя регентом, потому что хочет сохранить добрые отношения с лордом Уолришем, но позволяет ей выговориться прямо и откровенно и держит в секрете то, что слышал. Он думает прежде всего о стране. Стране, которая нуждается хоть в каком-нибудь монархе.

— Вы должны решиться.

Фауш сидит в кресле; около него на столе — кружка кофе и недокуренная сигара. Астори нервно ходит по комнате, заламывая пальцы, раздражённо и неловко оправляя прямую бордовую юбку. Она взвинчена. Должна решиться, должна — она знает это, а что толку?! Месяцами ей твердят одно и то же… должна решиться… а на что?

— Вы знаете, что трон не может долго пустовать… что малолетнему наследнику нужен регент… если это не сделаете вы, сделает кто-то другой…

Премьер-министр умолкает — пугается чересчур явного намёка. Астори дёргает щекой, не останавливая бессмысленного хождения от левого угла комнаты к правому и обратно:

— Я знаю! Но, господин Мульниче, чего вы хотите от меня? Лорд Уолриш держит Совет, и они никогда…

— Лорд Уолриш, — спокойно прерывает Фауш, — ничего не держит. Он влиятелен, да. Но не всесилен. Впрочем, решать вам и только вам. Ваше Высочество… Эглерту нужен король.

Король. Не королева.

Ей стоит… отречься от прав на престол? Объявить во всеуслышание, что она сдаётся, отходит в сторону — проходите и берите, кому не жалко, трон свободен!

Так… просто? Взять и отказаться от борьбы?

Астори поджимает губы. Она не думает, что этот путь — для неё.

Она уверена, что этот путь не для неё.

Но… что ей делать? Как справиться с этим — одной?

— Всё будет хорошо, Ваше Высочество, — утешает её Фауш, почти по-отечески похлопывая по спине. — Всё образуется.

Астори прячет горячий лоб в ладонях. Она не знает, как ей бороться с этим. Она просто не знает.

— У меня есть кандидат… он толковый малый, я знаю его… он работает у меня в штате: всё схватывает на лету и умеет держать толпу. Он далеко пойдёт. Уверен, на выборах он победит с большим перевесом. Всё будет хорошо, Ваше Высочество. Всё будет хорошо.

Астори уже ничего не слышит.

***

Ради Духов, почему Единый Мастер послал ей этого мальчика?

Астори стоит посреди комнаты: пиджак, рубашка, прямая тёмно-бежевая юбка — в цвет пиджака — такие же перчатки… За дверью шаги. Она сглатывает. Сейчас сюда должен войти он — Тадеуш Бартон, новый премьер-министр, которого она видела только с телеэкранов. Астори внимательно изучила всё, что могла о нём найти, и пришла к выводу, что Фауш был прав — господин Бартон правда умён и ловок той редкой политической ловкостью, которая свойственна великим дипломатам, полководцам и королям. Он знает, кому, что и как сказать, как завоевать и удержать доверие, какие приёмы пустить в ход, чтобы понравиться толпе; он умеет приспосабливаться и в то же время твёрдо держится своего курса.

Хорош? Даже слишком.

Астори волнуется. А если они не поладят? Если Бартон уже успел сговориться с Уолришем и его шайкой? А если…

В дверь стучат. Дверь открывают. В комнату входят пиджак, галстук и лакированные туфли — Астори не видит лица, она смотрит прямо перед собой, опустив руки, выпрямив спину, и старается ровно дышать. Первые мгновения — самые важные.

Взгляд фокусируется спустя четверть минуты, когда новоиспечённый премьер-министр откланивается и робко шагает вперёд, к ней: тёмные вьющиеся волосы, смешливая линия рта, щёлочки искрящихся зелёных глаз, акварельные размывы редких веснушек, улыбка и расползающиеся мелкой сетью весёлые морщинки… почти ребёнок, даром что старше её на четыре года. Кому она доверяет страну?

Это ещё не её страна. За неё нужно будет побороться.

А она уже решила бороться?

— Ваше Величество… — говорит он, порывается опуститься на колени, но Астори останавливает его дёрганым жестом, совсем не идущим к выбранной ею маске неприступной принцессы.

— Нет, пока ещё… я не… нет, просто… просто…

Как ей себя назвать? Как представиться? Госпожа Арвейн? Ваше Высочество? Астори не находит, что ответить, растерянно поджимает губы, силясь улыбнуться, и указывает на кресло.

— Садитесь.

Она держится прямо и нервно, он — заметно волнуется, немного заикается и часто тревожно улыбается, отчего паутинками расползаются морщинки и слегка двигаются уши. Но говорит господин Бартон умно и точно. Астори слушает, прикусывая язык от нетерпения. Она всё это знает: ей надо решиться, время подходит к концу, на следующей неделе — присяга… и премьер-министр присягнёт если не ей, то лорду Уолришу как ближайшему претенденту на трон. Астори ругается про себя. Только не Уолришу… если он наденет корону, ей и её детям — её маленьким, дорогим детям — житья не будет.

А значит, нужно… значит, нужно…

— Расстановка сил определится в ближайшие дни, и делать выбор надо как можно скорее. Лорд Уолриш пока набирает сторонников в Совете, но если поставить на эффект внезапности и пойти в лобовую атаку, мы сможем победить. Его светлость ждать не станет. Мы тоже не имеем права медлить.

Она поднимает взгляд: ей кажется, или премьер-министр её… поддерживает? Даёт понять, что однозначно на её стороне?

Астори всё ещё не уверена, может ли доверять ему. Да, Фауш за него ручался, но одного этого недостаточно. Она склоняет голову набок.

— Поторопитесь, Ваше Величество: решайтесь, иначе решат за вас.

Астори встречается с ним взглядом, стискивает зубы. Нет. Нет. Нет. Она никому не позволит за себя решать — ни за что.

— Я подумаю над вашими словами, господин Бартон. Ждите моего звонка.

Она звонит ему на следующий день — после бессонной ночи, десятка выпитых чашек кофе и часов хождения по спальне из угла в угол.

— Господин премьер-министр? Я принимаю ваше предложение.

Астори знает: никто и никогда не будет решать за неё. Она в силах сама выбирать, какой дорогой идти, и если Уолриш думает, будто уже победил — что ж, она покажет ему, как жестоко он ошибается. Она не забыла ни единого оскорбительного намёка, злобного шипения, унизительного взгляда, брошенного в её сторону. Да, она сирота, она нищая, чудом вознёсшаяся на вершину… но чтобы удержаться, потребуется нечто гораздо большее, чем чудо. И у Астори это есть. Она уверена.

Они в праве считать её никем. Она в праве победить их.

— Назначайте сроки коронации.

— Вы… вы хотите стать королевой?

Голос Бартона слегка вздрагивает — от радости? Она почти слышит, как он улыбается.

— Нет. — Пауза. Премьер-министр настороженно дышит в трубку. Астори откидывает волосы со лба и впивается ногтями в ладонь. — Я хочу стать королём.

========== 1.3 ==========

Подготовку к коронации и присяге невозможно держать в секрете: очень скоро об этом узнаёт Уолриш с его прихвостнями. Астори ждёт его появления и всё же оказывается не готовой к тому, что он ворвётся ураганом к ней в кабинет, сцапает за руку, подтащит к себе и, шипя, зашепчет что-то оскорбительное. Его пожелтевшие ногти впиваются Астори в локоть; ястребиный нос и острый подбородок мелькают перед глазами.

— Мерзавка, ты не можешь, не можешь этого сделать, тебе ясно? Ты никто. То, что Джоэль сделал тебя принцессой, ещё ничего не значит. Я уничтожу тебя, ты слышишь?

— Отпустите меня, отпу… отпустите! — Астори рвётся в сторону, резко высвобождает руку. — Я не понимаю, кто дал вам право так говорить со мной, ваша светлость?! Я не ваша служанка, я… я мать наследника престола… и будущая королева, как вам, должно быть, уже известно. Поэтому прошу вас…

По тонким губам Уолриша скользит злая усмешка.

— Почувствовала силу, да? Это ненадолго. Уж поверь мне. Я сотру тебя в порошок, ты даже оглянуться не успеешь… куда ты лезешь, дура? Никто в Совете тебя не поддержит… уж я позабочусь…

— Мне не нужна поддержка Совета, чтобы провести коронацию.

— А после? Что, справишься в одиночку?

Она поджимает губы, перебирая пальцами складки портьер. Только не отводить взгляд.

— Да.

Про себя она думает, что будет не одна: у неё есть Тадеуш. Голос Уолриша тем временем сочится ехидством:

— Неужели?

Астори хочется дать ему пощёчину и выставить его за дверь, но она сдерживается: расправляет плечи, глубоко вдыхает.

— Это не ваше дело.

— Значит, твоё? Думаешь, тебе всё дозволено, раз сумела родить принцу двух сосунков?

— Ваша светлость! — Она сдвигает брови; голос звякает гневом. — Подбирайте выражения, когда говорите о наследных принце и принцессе Эглерта.

Уолриш мерзко ухмыляется, отчего на душе неприятно сосёт. Словно наступила на гусеницу.

— А они точно — принц и принцесса? Может, ты нагуляла их да и подсунула наивному Джоэлю? Этот простофиля проглотил бы самую неумелую ложь… признайся, девочка, так ведь и было?

Астори опаляет волна ярости; она скрипит зубами, хватает Уолриша за рукав и выталкивает в дверь:

— Идите вон! Вон! Чтобы я вас больше не видела!

Он оборачивается на пороге; она не даёт ему заговорить, отвешивает пощёчину. Её трясёт от гнева, каскад тёмно-каштановых волос рассыпается по плечам, глаза горят.

— Клянусь чем угодно, Ваша светлость, наступит день, когда вы горько пожалеете о ваших словах! Я стану королевой — стану, хотите вы того или нет, и мне не нужна ничья помощь для того, чтобы получить мой трон! Убирайтесь!

Она нарочито громко хлопает дверью, оставляя его стоять в гостиной. Вздыхает. Её всю колотит. Делает шаг назад, ещё шаг — и падает в кресло, закрывает лицо руками.

Уолриш в чём-то прав. Помощь Совета нужна.

Остаётся надеяться, что премьер-министр не лгал, обещая ей поддержку хотя бы половины советников.

Начинается гонка, игра на опережение, лихорадочная вербовка союзников, налаживание контактов, проверка старых связей. Лорд Уолриш — грамотный и опасный противник. Тадеушу нет смысла об этом напоминать — Астори и сама знает. Она выигрывает первую партию — с господином Бартоном на пару — и проводит присягу. Всё официально: советники, лорды, крупные политики, пресса. Астори терзает рукав аккуратного бирюзового пиджака: руки под перчатками чешутся, туфли ей жмут, а юбка слишком узкая. Но что поделать… она выбрала для себя единый стиль, как советовал ей Тадеуш — строгий, деловой и легко узнаваемый. Она пришла, чтобы работать, и об этом должно говорить всё: от слов и поступков до одежды.

Всё проходит хорошо: разве что звучит старый гимн, прославляющий короля, разве что Тадеуш путает ногу, опускаясь на колени, да слегка сбивается во время клятвы: после слов «служить верой и правдой» добавляет зачем-то «до последнего вздоха». Досадная оплошность. Астори старается не сердиться — он сам смущён, быстро краснеет и почти неслышно ойкает, глядя ей в глаза снизу вверх. Он стоит на коленях, испрашивая её благословения.

Астори стаскивает перчатку, протягивает руку для поцелуя — и едва заметно вздрагивает, когда его губы скользят по обручальному кольцу.

Она до сих пор его не сняла.

Тадеуш встаёт, они жмут друг другу руки и оборачиваются к залу, улыбаясь. Пресса забрасывает их вопросами.

Астори чувствует на себе ненавидящий взгляд Уолриша, но не смотрит на него. Она знает: победа в сражении не означает победу в войне. Остаётся ещё коронация.

После присяги она и Тадеуш обсуждают детали в её кабинете. Действовать надо быстро. Спасение — только в скорости.

========== 1.4 ==========

— Кто из Святейших будет на коронации?

Тадеуш мнётся и отвечает не сразу. Астори поднимает взгляд от документов, откладывает ручку.

— Мы… мы ещё не получили от них официального заявления: ни согласия, ни… ни отказа. Ещё есть надежда, конечно, но…

— Надежда? — переспрашивает Астори. Ей хочется думать, что она ослышалась. — Надежда? Если Святейшие не прибудут, то курам на смех всю коронацию! Это будет скандал… Непомазанный монарх… неосвящённая корона… представляю, как будет ликовать Уолриш. Нет, этого нельзя допустить.

— Разумеется. — Уголки рта премьер-министра опускаются вниз. — Один из Святейших всегда короновал монарха Эглерта… и любой другой страны…

— А меня они, значит, не хотят?

Против воли прорывается горькая усмешка, скрывающая разочарование: неужели она даже для них, прямых ставленников Творца, всего-навсего безродная выскочка? Не хотят портить отношения с правящими домами планеты? Боятся, как бы их не оклеветали в газетах?

— Это низко, — произносит она вслух и берётся за ручку.

— Ваше Величество… — моляще протягивает Тадеуш.

— Если хотя бы один из Святейших не будет на коронации, я не стану никаким величеством. Меня просто не признают королевой. Господин Бартон, так нельзя. Они обязаны приехать, вам ясно?

Минута: скрещиваются взгляды, и что-то сверкает в тёмно-карих глазах Астори, когда она склоняет голову и смотрит — что-то такое, что заставляет Тадеуша кивнуть.

— Значит, они приедут. Я не знаю, как мы это сделаем, но мы это сделаем. Отправьте послов. Упрашивайте. Договаривайтесь. Я напишу письмо, если понадобится. Мы должны их уломать.

И они уламывают. Приезжает Святейшая; едва глядит на Астори при встрече и милостиво позволяет поцеловать подол её одеяния. Уолриш бесится, Астори сдерживает ликование. Победа близка.

Почти всё готово, осталось только выбрать место. Астори хочет короноваться непременно в Таффийской намине, храме, в котором принимали царствование поколения эглертианских королей. Она не собирается ни на шаг отступать от традиций. Пусть видят: она законный монарх, такой же, как все, она чтит традиции. Другой вопрос — имеет ли она право их чтить?

Тадеуш оказывает ей постоянную поддержку, и Астори сама не понимает, насколько она ему благодарна. Нет времени и сил подумать. Она просто принимает его помощь, нянчит детей, подписывает документы и считает дни до коронации. Только бы не сорвалось. Только бы…

Наступает долгожданная дата. Над Эглертом хмурый полдень; в намине тихо, горят свечи и где-то капает вода. Присутствующих немного, все — первые люди королевства. Астори различает в полумраке Тадеуша — он сцепил руки, выпрямился, явно напряжён и не сводит с неё глаз. На возвышении — трон. Рядом стоит Святейшая.

Впервые за тысячелетнюю историю Эглерта на коронации монарха раздаётся «Преклони колени, дочь моя». Шуршит пышное платье (по традиции, старомодный покрой), звенят драгоценности, и Астори опускается на колени у ступенек трона. Гулко звучат слова древней клятвы, которую произносит она — и не она.

— Во имя Единого Мастера, благословляю тебя на царствование.

Корона тяжело опускается на виски, давит на голову, сминает волосы. Астори поднимается. Оборачивается, смотрит сквозь, вдаль, никого не видя. Спина ровная. Дрожат только ресницы.

— Да здравствует королева!

Раздаётся гимн, его подхватывают стоящие люди; Астори ясно различает звонкий голос Тадеуша.

Вспоминает их разговор — краем сознания.

«Вы советуете мне короноваться?» — «Я вам ничего не советую» — «Но если… если я всё же решусь… Что вы скажете?». Молчание. Улыбка. «Да здравствует королева».

Да здравствует королева. Именно.

Она садится на трон — трон короля, а не королевы. Всё ещё никого не видит, чувствует лишь корону на голове — и опьяняющую пустоту победы внутри.

Потом следует речь. Астори готовит её три дня подряд вместе с Тадеушем — они видятся почти ежедневно и часто созваниваются. Он сам предложил ей помощь. Астори знает, как важно первое обращение к народу и означение своей позиции. Её не слишком жалуют. Не теперь. Быть может, когда-то она и нравилась — как миловидная жена принца Джоэля и мать его детей — но как королева, самовольно занявшая престол… нет. К тому же Уолриш хорошо постарался, подёргал за нужные ниточки в прессе.

К выступлению Астори готовится тщательно: поднимается чуть свет, долго ходит босиком по спальне, взглядывая в окно, застёгивает рубашку, подтягивает рукава пиджака, попутно повторяя речь, сжимает в кулаки руки в перчатках и останавливается у зеркала. Протягивает руку — в неё вкладывают папку с текстом. На голову опускается корона.

Сегодня или никогда.

Ей предстоит читать речь с балкона перед многолюдной толпой и сотнями телекамер. Тадеуш, то и дело посматривая на часы, ждёт её в коридоре, радостно кивает, кланяется и опускается на колени. Астори торопит его: без поцелуя руки, потом, времени нет. Разговор на ходу, только цокают каблуки по плитам:

— Волнуетесь?

— Немного. А вы?..

— Я тоже… за вас. Но всё должно пройти хорошо. Мы подготовились.

— Я надеюсь на это.

Двери на балкон, охранники, камердинеры; Астори останавливается. Сглатывает. Тадеуш замечает, как она нервничает. Шепчет:

— Вы справитесь. Я уверен в этом. Просто говорите, и… всё получится. Обязательно.

Астори едва находит в себе силы кивнуть. У неё холодеет спина, и корона больно сдавливает виски. Ей страшно. Очень.

Она выжидает минуту. Две. Никто не шевелится. Наконец Тадеуш слегка наклоняется к плечу, всё ещё выдерживая приличествующую дистанцию, выдыхает:

— Вы готовы?

Астори хочется ответить «нет». Она перебарывает себя, прижимает к груди папку.

— Да. Открывайте дверь.

Словно посторонняя сила выбрасывает её в чужеродное пространство такого знакомого балкона. День дышит промозглым сентябрьским туманом. Наверху — небо в тучах. Внизу — площадь, запруженная народом. За спиной трубят герольды, и усиленное микрофонами эхо на долю секунды перекрывает гул толпы. Астори кладёт папку на подставку, откидывает голову и расправляет плечи. Пальцы до боли вцепились в бесчувственное дерево: она держится, просто чтобы не упасть. Мгновение — вдох. И она говорит.

Слова перекатываются в ушах, она почти не слышит себя, но отточено и внятно произносит свою речь — от начала до конца. Заканчивает. Отходит — спина прямая, взгляд прямой, губы сжаты в прямую линию — и ждёт, пока дозвучит гимн и можно будет уйти. Она смотрит вниз и не видит лиц, не разбирает слов гимна и думает лишь об одном: это уже — победа?

Или опять — всего лишь новый раунд?

По выражению глаз Тадеуша, встречающего её внутри, она понимает: победа. Облегчённо и почти бездумно отдаёт ему папку. Она так устала, о Мастер… так устала…

Ей хочется пригласить его на чашку чая. В самом деле, если бы не он и не его деятельная неизменная поддержка, ничего бы не получилось. Астори понимает это и чувствует прилив горячей благодарности. Он сделал для неё так много… для неё — почти незнакомой ему матери-одиночки, оставшейся без поддержки в чужой стране. Зачем?

Она перехватывает взгляд Тадеуша, улыбается — в ответ искрятся зелёные глаза, и в их уголках быстро расползается паутинка.

В кабинете их ждёт сюрприз. Уолриш с племянниками. Губы всех троих кривит усмешка, и Астори сердцем чувствует недоброе.

Пришли омрачить ей праздник. Как же иначе.

Астори спиной чувствует присутствие Тадеуша, и становится как-то спокойнее. Не выдать себя. Не выдать. Ни один мускул на лице не вздрагивает, когда Уолриш подходит ближе, только потеют ладони в перчатках. Её выворачивает от одного его вида. Тошнит от его походки, голоса, движений… Она ненавидит его. Всей душой.

Она никогда не забудет того, что он сказал о ней и её детях. Никогда.

Астори пообещала ему тогда, что он пожалеет, и сейчас ей жутко интересно — жалеет ли он? Чувствует ли, что он проиграл, а она — выиграла?

Ей хочется, чтобы он жалел. Ей нужна полная победа — над ним. Она достаточно от него натерпелась.

— Ваша светлость? — говорит она, вслушиваясь в свой голос. Не дрожит. Уже хорошо. — Пришли меня поздравить?

Уолриш приближается. За ним как тени — племянник с племянницей.

— Торжествуй, пока можешь, девочка. Тебе осталось недолго.

Правая бровь слегка изгибается.

— Неужели?

Астори в более выгодном положении, чем Уолриш, и она это осознаёт, а он — нет. Слишком ослеплён яростью, которую напрасно пытается скрыть. Астори видит её — и это придаёт ей уверенность в себе.

Как и плотно сидящая на голове корона.

Как и Тадеуш, стоящий сзади, но не произносящий ни слова.

Уолриш словно не замечает премьер-министра: шагает вперёд, задыхаясь, выпаливает:

— Ты!.. Не думай, будто у тебя всё получилось — нет! Я… Я перекрою тебе кислород. Я выброшу тебя из Серебряного Дворца, ты и моргнуть не посмеешь… Да кто ты вообще такая? У тебя нет никаких прав на престол!

Теперь изгибается и левая бровь. Астори покачивает головой.

— Возможно. Но я всё же королева, а вы — мой подданный. И потому — я не слышу в вашем голосе должного почтения. Вы позволили себе оскорбить меня. На колени, лорд Уолриш.

Он думает, что ослышался. Чтобы не оставалось сомнений, Астори указывает глазами — вниз.

— На колени. Вы, кажется, забыли, с кем говорите. Перед вами — Её Величество королева Эглерта, и я никому не позволю разговаривать со мной в таком тоне. Вам ясно?

Она скользит взглядом по племяннику с племянницей.

— Это касается всех. — Астори смотрит в глаза Уолришу и наслаждается беснующимися в них яростью пополам с бессилием. — На колени.

И припечатывает:

— Сейчас же.

У них уходит меньше минуты на то, чтобы осознать и принять: не подчиниться — невозможно. Они словно впервые замечают премьер-министра. Он всё видел и слышал. Не стоит добавлять новых сплетен.

Лорд с племянником опускаются на колени. Племянница застывает в реверансе. Астори смотрит поверх их голов и слегка улыбается — Тадеуш видит, как расслабляются её плечи.

— Так-то лучше. — Она проходит мимо, не оборачиваясь, и бросает через плечо:

— Господин премьер-министр, вам чай или кофе?

========== 1.5 ==========

Тадеуш не верит своим ушам. Моргает; с лица сползает мальчишечья улыбка, он выпрямляется в кресле и нервно впивается пальцами в колени.

— Вы хотите… что?

— Войти в Совет, — спокойно повторяет Астори. — Вас это удивляет?

— Признаться, да… очень. — Тадеуш оттягивает воротник. Ему откровенно не по себе. — Скажите, вы… вы точно…

— Определённо.

Астори встряхивает головой. Она долго и тщательно думала об этом, взвесила все «за» и «против» и пришла к окончательному и бесповоротному решению. Она хочет этого. Точка. Хочет и всё.

Но премьер-министра пугает её решимость.

Кажется, он этого вовсе не ожидал.

Астори не винит его: знает, в какую опасную игру собирается влезть. Ей бы сидеть и не высовываться, но она… она так не может. Она должна выжать педаль газа в пол, дотянуть до последнего, сделать всё, что в её и не в её силах… Она должна.

— Господин премьер-министр, я… я не выбирала эту страну, но она стала моей. Да, я знаю, что вы скажете: я должна была знать, с кем вступаю в брак. Но я выходила замуж не за корону. Я выходила за человека, которого любила. И я не думала, что однажды…

Она прерывисто вздыхает.

— Но получилось так, как получилось. И остаётся только двигаться вперёд.

Тадеуш взволнованно приподнимается в кресле.

— Ваше Величество… Я не… я просто не понимаю, зачем… зачем это вам?

Зачем? Взгляд Астори на минуту останавливается, углубляется вовнутрь, в себя. Зачем?.. О, она давно знает ответ.

Чтобы не чувствовать себя зависимой. Чтобы иметь право самой решать судьбу королевства, а не махать толпе с балкона, подписывать документы и выезжать на пикники. Она хочет быть чем-то большим, чем картинка с короной на голове. Она стала королевой, чтобы быть королевой — а не куклой в руках Совета.

Может быть, она желает слишком многого.

Может быть.

Но Астори всегда была такой: хотела на пункт больше, чем могла себе позволить. Это двигало её вперёд — к недостижимой цели. Едва начиная учёбу в университете, она грезила о кресле Чрезвычайного и Полномочного Посла. А иначе — ради чего стараться?

Астори не собирается останавливаться на полпути.

Сознания победы после коронации ей хватает на несколько месяцев, не дольше, и теперь она ставит новую цель, которую намеревается взять так же, как предыдущую — неимоверным напряжением сил, в один рывок.

Астори любит преодолевать препятствия. По-другому она не чувствует себя живой — может быть, только когда разговаривает с оставшимися на родине подругами… или качает детей… и ещё раньше — в недолгие полтора года её брака. Джей принимал её вне зависимости от того, получалось у неё что-то или нет. Он просто… любил. Так, как уже давно никто не любил Астори — с тех пор, как она поселилась в интернате в одиннадцать.

Но Джея больше нет. Есть дети, её обожаемые дети, ради которых она должна держаться.

Ради них… и себя самой.

А Тадеуш… должен ей помочь, иначе ничего не получится. Остаётся только убедить его.

— Господин премьер-министр… Это страна, в которой будут жить мои дети. Страна, которой они будут править. И я обязана позаботиться об их будущем — и я имею право решать судьбу вверенного мне государства.

— Но… — Тадеуш морщит лоб. — Вы понимаете, что хотите, м-м, в корне изменить конституционный строй? У нас ограниченная монархия с 1757 года, и невозможно просто так взять и всё изменить. Наш народ к такому не привык. Монархия — главное достояние государства, и…

Астори улыбается.

— Это вы так осторожно формулируете основной принцип вашего правительства «Король властвует, но не правит?» Так вот: я буду править. Я читала вашу программу. Должна сказать, составлена очень грамотно — осторожные реформы, опора на древние устои эглертианского общества… «Старые традиции, новое знание», так? Хорошо звучит.

Он смешно сводит брови к переносице: не понимает. Астори сцепляет пальцы и переходит сразу к делу.

— Вы хотите остановить войну с северными провинциями. Насколько я помню, в последние полвека королевская семья проявляла… относительное безразличие в этом вопросе. Но сейчас, сейчас — всё изменится. Если вы… поможете мне, я сумею помочь вам. Слово монарха всё ещё кое-чего стоит, не правда ли?

Тадеуш неуверенно улыбается, пытается свести всё к шутке — он всё ещё взволнован и сбит с толку.

— Вы предлагаете мне… сделку?

— Ну, если вы так это называете… то да.

Они смотрят друг другу в глаза. Тадеуш первым отводит взгляд.

— Х-хорошо, я… я об-б этом под-думаю…

Он заикается — снова — мнёт ткань брюк, и Астори уже знает, что победила — отчего-то. Она не знает, почему Тадеуш сдаётся, но он сдаётся. Она получает то, чего хочет, без борьбы, просто потому, что попросила. В это порой трудно поверить. Но Астори бесконечно благодарна Тадеушу за то, что он есть — вот такой: мягкий, улыбающийся, уступчивый… С ним можно не воевать.

И это так ценно для неё. Она выдыхает.

— Спасибо.

Планы по вхождению Астори в Совет благополучно держатся в тайне от Уолриша. Ему незачем знать. Она просто поставит его перед фактом — и всё. Тадеуш убедил Астори, что сам найдёт достаточное количество сторонников среди советников, чтобы победить при открытом голосовании. Астори верит ему. Верит, что этот премьер-министр с мальчишечьей улыбкой и смеющимися глазами сможет убедить кого угодно в чём угодно — ему не откажешь в обаянии. Ценное качество для политика…

Астори думает об этом и всё чаще взглядывает в зеркало. А достанет ли у неё женского очарования, чтобы расположить к себе влиятельных лордов, пронырливых журналистов, поседевших в политических дебатах советников и безликую миллионную массу народа? Что именно нужно для этого? Как двигаться, улыбаться, говорить? На факультете международных отношений её когда-то учили этому, но Астори кажется, что она всё забыла.

На помощь, как обычно, приходит Тадеуш.

Он первым заговаривает об этом на очередной официальной встрече. Астори рассматривает договоры с рецанскими корпорациями, которые ей нужно утвердить, а Тадеушу не сидится на месте: он ёрзает, поправляет галстук, закидывает ногу на ногу и что-то очень быстро и вдохновлённо щебечет о положении дел в королевстве. Астори внимательно слушает. Невозможно не слушать, когда он говорит, — утягивает против воли. Она начинает понимать, как он победил на выборах.

Хорошо подвешенный язык. Располагающая улыбка. Программа, отвечающая чаяниям большинства жителей. Масса личной харизмы.

Сквозь телеэкран это чувствуется, но не так явно. А сейчас… когда он сидит совсем рядом… Астори кажется, что её облучают высокой дозой чистейшего обаяния.

— Ваше Величество, — кашляет Тадеуш, устремляя на неё вопросительный взгляд. — Я подумал… мало войти в Совет, нужно ещё и удержаться там. Нет, я не думаю, что они решатся исключить королеву, но… я о том… если вы действительно решились на политическую карьеру…

Он мнётся. Потом торопливо договаривает:

— Нужно кое-чему подучиться.

Астори выпрямляется и ждёт. Тадеуш продолжает, запинаясь:

— Понимаете… дикция, осанка, язык тела… вообще всё, что делает политика политиком… это важно. И я полагаю… не помешало бы… я имею в виду…

— Я понимаю. — Астори цокает языком. — Я… сама хотела бы попросить вас… господин премьер-министр… если не сложно…

Они оба смущаются, глядят друг другу в глаза и, кажется, краснеют. Ладоням Астори в перчатках становится жарко.

— Я бы… с удовольствием, Ваше Величество, — выдавливает Тадеуш. — Если вы… если вы позволите.

Она кивает. Почему-то не может ничего произнести.

Теперь каждый раз он задерживается на час или полтора и наставляет Астори. Это всё равно что заново вспоминать иностранный язык. Что-то тело подхватывает само, где-то ему приходится помогать; у Астори не всё и не всегда получается гладко, но Тадеуш неизменно оказывается рядом, чтобы поправить и на собственном примере показать, как это работает.

У него всё выходит безукоризненно, и Астори чувствует ощутимый укол зависти — кроме того, её подстёгивает странный пьянящий дух соперничества. Неужели она не сможет лучше?

Ещё один урок — в её кабинете, за столиком, уставленным газетами и чашками недопитого чая. Смеркается. Шторы задёрнуты, по бархату кресел крадётся пушистыми кошачьими лапами полумрак. Тадеуш кладёт ложку на блюдечко и смотрит Астори в глаза. Она ждёт.

— Искусство лжи, — говорит он с мягкой полуулыбкой, — то, чем кормится политик. Звучит печально, Ваше Величество, но ничего поделать нельзя — не я и не вы изобрели это негласное правило, движущее жернова истории. Это закон… ему приходится следовать.

Астори приподнимает бровь.

— Благодарю за откровенность, господин Бартон, но я и сама догадывалась.

Уши слегка сдвигаются: он улыбается.

— Тогда давайте попрактикуемся?

Она не сдерживается и фыркает:

— Сеанс взаимного вранья?

— Если хотите… можно и так сказать. Смелее, Ваше Величество.

Он решил, что она трусит? Астори быстро облизывает губы, опирается на стол и придвигается ближе:

— Давайте.

Тадеуш устраивается поудобнее, и его глаза озорно блестят.

— Я научу вас правильно лгать. Это тоже надо уметь. Я не психолог, Ваше Величество, предупреждаю, я тот человек, который враньём зарабатывает на хлеб.

— Любопытно, — усмехается Астори. — Значит, вашим избирателям вы тоже?..

— Нет… не во всём. Я планирую выполнитьбольшую часть того, что пообещал, а это уже немало, согласитесь… учитывая, что иные не выполняют совсем ничего. Но приступим.

Он учит её — долго и терпеливо. Как держать себя, как двигаться, какие движения обыкновенно работают — не всегда и не со всеми, но часто — на чём делать акценты и куда смотреть. Астори слушает и запоминает — иногда записывает. Так проще.

— В теории всё легко, — подытоживает Тадеуш, — поглядим, как у вас с практикой.

Он переплетает пальцы.

— Солгите мне.

Астори изумлённо склоняет голову набок.

— Что, вот так… просто? Сразу? Без… без подготовки?

— Именно. Когда вас застанут врасплох на прениях в Совете или пресс-конференции, времени готовиться не будет. Ну же.

Что ж, хорошо. Он прав. Астори барабанит пальцами по столу, отстранённо глядя в сторону и соображая, и говорит быстро:

— Я люблю бананы.

— Нет-нет, — трясёт кудрявой головой Тадеуш. — Не так. Вспомните, как я вам показывал.

Астори кивает, кусая губы, и злится на себя — так опростоволоситься! И перед кем? Надо попробовать снова. Она всегда поступала так — делала опять и опять, стучалась лбом об стену, пока не ломалась стена или лоб не разбивался в кровь. Трудно сказать, что случалось чаще.

Она выпрямляет спину, сцепляет пальцы. Вдох.

— Я…

— Нет, — произносит Тадеуш, невесомо касается пальцами её запястья — Астори слабо вздрагивает — слава Мастеру, не чуткой кожи между перчаткой и рукавом, немного ниже, иначе она не знает, что бы с ней сделалось. И почему? — Смотрите мне в глаза… нет, посмотрите… Ваше Величество, пожалуйста.

Астори отчего-то не хочет смотреть, но надо — и она поднимает взгляд. В сгустившемся мраке глаза Тадеуша — как поблёкшие изумруды.

— Смотрите — вот так, да — чтобы я вам верил, — говорит он тихо. Астори всё ещё чувствует его прикосновение. — Чтобы мне захотелось вам поверить. Понимаете, Ваше Величество? Сделайте так, чтобы мне захотелось.

Астори слышит своё дыхание, приоткрывает рот, сглатывает — и смотрит в глаза.

— Я…

Мгновение. Она моргает.

— Люблю…

Горло сдавливает, но она превозмогает спазм. Должна превозмочь.

— Бананы.

Это почему-то звучит так пошло и глупо, что впору или расплакаться, или разбить тарелку. Тадеуш лучисто улыбается, но замечает свою руку, спешно отводит её и неловко извиняется. Астори качает головой: ничего — и прячет руку под стол.

Они практикуются ещё несколько дней подряд, и у Астори получается всё лучше и лучше, но что-то беспокойно жжёт ей сердце. Она садится в спальне и долго смотрит на фотографию Джея: он там улыбается, глаза голубые, ясные, волосы всклокочены. Астори не отрывает взгляд и что-то ищет. Или ждёт.

Ей почему-то хочется просить прощения.

========== 1.6 ==========

Астори осторожно придерживает бойкую Луану, которая копошится у неё на коленях, беспардонно обсасывая бордовую юбку, мягко вынимает ткань у дочери изо рта и пикает её по носику. К ним ползёт Джоэль: пыхтит, перебирает ручками и ножками по ковру. Няня стоит в стороне, улыбается.

Астори прижимает пушистую головку дочери к груди и протягивает руку к сыну:

— Иди сюда, зайчик. Вставай. Иди к маме.

В последнее время ей не слишком часто удаётся проводить время с детьми — разговоры с премьер-министром, дела, работа с документами постоянно отвлекают, и хоть и дают Астори возможность чувствовать себя живой, но не могут заменить её тёплых маленький комочков. Её дочки и сынишки. Лу и Джо.

Они подросли, быстро-быстро ползают и даже начинают ходить: два одуванчика с голубыми глазками. Как у отца. Совсем как у их отца. От Астори им не досталось, кажется, ничего, но она не обижается. Она каждый день видит в не определившихся до конца детских чертах отпечаток Джея, и от этого становится и больно, и как-то светло. И ещё — тоскливо.

Вибрирует телефон: мобильный, а значит, это не Тадеуш, тот всегда звонит на старый громоздкий аппарат в кабинете. Астори глядит на номер и радостно поднимает. Энки. Подруга из приюта.

— Астори, привет! — слышится жизнерадостный знакомый голос. — Как ты? Как жизнь во дворце течёт, как детишки?

Будто живой, встаёт в памяти её образ: непослушные короткие волосы цвета воронова крыла, вздёрнутый нос, упрямый подбородок и чёрные проницательные глаза. Они вместе росли в приюте и крепко дружили с самого детства, сколько помнили себя; в одиннадцать Энки удочерили, однако она уговорила приёмную семью отдать её в тот же интернат, где училась Астори. Поступление в университет развело их по разным уголкам страны, но они продолжали тесно общаться.

— Хорошо, Энки. — Астори прижала телефон щекой, целуя сына в висок. Он пах яблоками — вернее, яблочным пюре. — Дел много, а весной должно прибавиться ещё: вхождение в Совет, я рассказывала…

— Ага. Слушай, как там с этим, кстати? Твой министр ничего определённого не говорил?

— Пока нет. После бала, я думаю, ситуация прояснится… мы с ним надеемся на это.

— О, бал, ну конечно!

В голосе Энки слышится откровенный интерес — ещё бы, это ей гораздо ближе рассуждений о политике, от которой она всегда была далека. Энки поддерживает разговоры о советниках, Уолрише и выборах только потому, что это волнует Астори — ну и потому, что уверена: этот Уолриш — премерзкий тип, все советники — дутые болваны, а министр — так и быть, ничего, и, судя по фотографиям, ещё и красавчик. Астори не спорит. Но и ничего не подтверждает.

— Да, сейчас с минуты на минуту должен прибыть Бартон… мы обсудим детали.

— Какие такие детали? — ехидно переспрашивает Энки. — Он к тебе зачастил, ты не думаешь?

— Я сама его зову.

— Ах, ещё и сама?

Астори начинает сердиться — не то в шутку, не то всерьёз. Ну что за детский сад, в самом деле! Они взрослые люди, и их связывают лишь деловые отношения, не больше. Это… это просто глупо, в конце концов.

— Перестань. Это уже несмешно.

— Ну не буду, не буду, ладно, — сдаётся подруга. — Как скажешь. Не смею тебя дольше задерживать, у меня самой сейчас клиент, только звякни мне потом, ага?

— Конечно.

Энки так до сих пор и не определилась, кем работает: выучилась на юриста, закончила курсы по маркетингу, отучилась где-то ещё, бросив пару факультетов, гадает всем желающим, подрабатывает фотографом и время от времени устраивает детские праздники. Ещё и успевает заниматься семьёй: у неё милый муж, весёлый и работящий, денно и нощно трудящийся в собственной пекарне, и сынишка, на год старше Лу и Джо. Энки крутится как белка в колесе. Но ей весело. А вот Астори, королеве и без пяти минут советнице, как ей хочется верить, отчего-то не весело совсем.

Астори смотрит на часы: и правда пора. Она передаёт детей няням, чмокнув напоследок Лу и Джо в щёчки, и уходит. В гостиной её нагоняет камердинер.

— Господин Бартон уже здесь, Ваше Величество.

— Благодарю.

Она проходит мимо зеркала, подавляя позорное желание остановиться и поправить сбившиеся волосы. Да и зачем? Она не на подиуме… ей нечего стыдиться того, что она — мать. Детишки поиграли с причёской… С кем не бывает.

Тадеуш ждёт её в приёмной; слегка улыбается ей, кланяется и, опустившись на колено, целует руку — и Астори снова чувствует, как впивается в палец кольцо. Она носит его как замужняя жена, а не вдова, — всё ещё не может отпустить Джея. Не может поверить, что его нет.

Наверно, она никогда полностью с этим не смирится.

— Сегодня кратко, Ваше Величество, — сообщает Тадеуш, усаживаясь в кресле и расстёгивая папку. Астори кивает. Она знает, что им предстоит поговорить о Сайольском бале.

Сайоль, праздник Духов Щедрости и Веселья, приходится на Новый год, и их обычно отмечают вместе: зажигают свечи — обязательный атрибут, неизменный символ праздника — развешивают ленты, поют гимны, украшают пихты… Астори любила Сайоль в детстве, когда они праздновали его всем небольшим приютом. А потом закончилось детство… она стала жить одна… и с каждым годом очарование Сайоля сходило на нет.

Пока не появился Джей… и не подарил ей семью и тепло. Астори вечно будет ему за это благодарна.

По традиции Сайоль в Эглерте отмечают с размахом: ставят крупную наряженную пихту на площади, устраивают уличные выступления, а в Серебряном дворце задают грандиозный бал. Этот обычай берёт начало то ли в тринадцатом, то ли в четырнадцатом веке. Родовая знать и самые видные люди страны в одну из предсайольских ночей веселятся в королевской резиденции, а простым людям остаётся лишь наблюдать за ними по телевизору или попытать счастья в лотерее, где разыгрываются пятнадцать пригласительных билетов.

Астори смутно помнит, как проходил этот бал при покойном короле: много блёсток, конфетти, звон бокалов, свет, музыка и несмолкающий смех. Шумно и весело. В этом году должно пройти так же, если всё сложится, как надо. Единственное отличие: теперь она будет в роли хозяйки. И Астори немного страшится этого.

Ладно — много страшится.

Обыкновенно члены королевской фамилии открывают первый тур танца — замысловатого местного варианта дальстена, который и в классическом виде получался у Астори с горем пополам. Даром что занималась танцами в детстве и юности. Но дело даже не в этом — у Астори отсутствует партнёр. Не может же она танцевать с годовалым сыном, в самом деле! А значит, остаётся лишь один относительно подходящий кандидат.

Премьер-министр.

Они договорились об этом удивительно легко и быстро, как о чём-то само собой разумеющемся и не требующем пояснений. Ну действительно, кто, если не он? Лорд Уолриш? Астори чувствует, что лучше удавится. Его племянник? Ещё лучше! А Тадеуш… с ним свободно и приятно. К тому же, он официально вторая персона в королевстве.

Идеальный компромисс.

Оставалась единственная проблема: Астори танцует дальстен из рук вон плохо, а Тадеуш всё ещё об этом не знает.

— Итак, мы разослали приглашения, лотерея разыгрывается на днях, договорились и с поварами, и с музыкантами, расходы учтены… мы вполне укладываемся в план.

Астори опять кивает. Надо сказать. Необходимо признаться, иначе… иначе они попадут в весьма щекотливое положение.

— Понимаете, господин Бартон, существует… небольшая проблема.

Тадеуш приподнимает брови и внимательно смотрит на смущённую Астори.

— Дело в том, что я… я… я очень плохо танцую. Просто — очень. А ведь нам придётся… вы знаете… открывать бал, и…

Тадеуш на секунду поджимает губы, но тут же одаривает Астори подбадривающей улыбкой:

— Ничего. Ничего страшного, правда. Это легко можно исправить.

— Я старалась! — вырывается у неё, и Астори ударяет кулаками по коленям, зная, как будет упрекать себя в недалёком будущем за минуту откровенности. — Я смотрела видеоуроки… тренировалась…

— В одиночку? — заинтересованно спрашивает Тадеуш.

— Да, разумеется!.. И… и успехи… есть, но их… недостаточно…

— Всё ясно, Ваше Величество. — Он снова улыбается, беззлобно, дружелюбно — уши слегка двигаются — и Астори невольно верит, что всё и правда ясно и любую проблему можно решить. — Дальстену нельзя учиться в одиночку, это ведь парный танец, он требует постоянного присутствия партнёра. Я-то знаю — сам когда-то воевал с ним… Зато если научился один раз, то уж ни за что не разучишься потом. Движения намертво запоминаются.

Они молчат. Астори изучает ковёр под ногами, Тадеуш постукивает пальцем по застёжке кожаной папки. Наконец на что-то решается и подаётся вперёд:

— Ваше Величество…

Она вскидывает голову — слишком быстро, кудрявые волосы рассыпаются по спине, тёмно-карие глаза блестят.

— Да?

— Если вы хотите…

— Я очень… да.

Взаимное смущение рассасывается, они вздыхают свободнее. Ей не найти учителя лучше Тадеуша — они уже неплохо ладят, по долгу службы видятся еженедельно, а значит, можно будет совместить приятное с полезным.

Ей необходимо научиться сносно танцевать. Это то, без чего королеве не обойтись.

— Тогда, может быть, начнём… прямо сейчас? — предлагает он, неловко улыбаясь. Астори неопределённо пожимает плечами.

— Почему бы… а почему бы и нет. Давайте. Я включу музыку, она у меня где-то сохранена…

Раздаются первые летящие аккорды композиции, Астори оборачивается и видит, как стоящий в углу Тадеуш слегка морщится.

— Идиш ди Унваччио? «Летний вечер»?

— Наверно… да… — теряется Астори. — Я не знаю…

— Это он, определённо, — кивает Тадеуш, прислушиваясь. — Мне нравится Унваччио, его интересно играть, хотя пальцы болят потом неделю. Но на балу его не поставят, скорее, одного из братьев Салетти… или Шмиффа… Давайте я дам вам послушать. Они идут гораздо плавней в начале и энергичней в середине. В Эглерте дальстен танцуют именно так.

Астори внимательно слушает и старается запомнить ритм. Они расходятся в стороны, выдерживая дистанцию в три-четыре шага. Тадеуш кланяется, Астори отчего-то медлит, не приседает в ответном реверансе, и ему приходится почти незаметно двинуть левой бровью, чтобы напомнить: ей надо действовать, а не стоять столбом. Становится стыдно, и Астори злится на себя. Сколько можно ошибаться?

Она не любит себя, когда совершает промахи. Это унижает её в собственных глазах. За право на ошибку обычно приходится дорого платить.

Они становятся вплотную друг к другу: Астори кладёт ладонь на плечо Тадеуша, он опускает руку ей на талию, почти не касаясь, невесомо и почтительно притягивая к себе буквально на полшага.

И снова — ошибка. Тут же, с ходу.

— Ваше Величество, веду я, а не вы. Первый шаг — назад. Давайте заново.

Кружение, кружение, непрерывное кружение по неизменной траектории, а по комнате плывёт хрустальный перезвон дальстена. Астори думает только о том, как бы не сбиться с такта. Считает про себя: «Раз-два-три, раз-два-три-четыре, раз-два-три, раз-два, раз-два, поворот». Тадеуш осторожно поворачивает её и снова оказывается рядом.

— Нет, не смотрите под ноги, Ваше Ве… не смотрите. Это так не делается. Вы королева, и вы превосходно танцуете.

— Но я танцую ужас…

— Это неважно. Поверьте. Вы должны быть убеждены в том, что у вас всё отлично получается. Смотрите мне в глаза. Я буду направлять вас.

Астори честно пытается, но выходит так себе. С другой стороны, она и не ожидала, что на первой же репетиции всё выйдет идеально… но всё равно горько. Очень.

Какая из неё королева, если она даже танцевать прилично не умеет?

Тадеуш чувствует, как она напряжена, как напряжены спина, ноги, шея, рука в его руке, и пытается разрядить обстановку:

— У вас получается неплохо.

— Не льстите, пожалуйста. Всё отвратительно. Я сама это вижу.

Она раздражённо сдувает прядь со лба, сбивается со счёта — и наступает ему на ногу. Вот проклятье.

— Извините, я вовсе не… — позорно краснея, тараторит она и пытается отстраниться, но Тадеуш ненавязчиво удерживает её; к своему глубочайшему удивлению, Астори замечает, что в зелёных глазах блестят смешинки, а от улыбки вокруг глаз лучиками расходятся мелкие морщины.

— Что вы, что вы!.. Так бывает. Говорят, это даже к удаче.

— Кто говорит?

Тадеуш поводит плечами.

— Ну, допустим, я. Не переживайте, Ваше Величество. Все начинающие танцоры что-то делают не так.

Астори отпускает стыд, но гордость тут же болезненно прихватывает изнутри.

— Я не новичок, — неожиданно резко говорит она, даже забывая считать. И, чувствуя неуместность своего тона, продолжает тише, словно извиняясь:

— Ходила на секцию в приюте, потом в интернате… во время учёбы в университете уже не хватало времени.

— О… — Брови Тадеуша приподнимаются в немом вопросе. Он ничуть не обижен. — И… позвольте… если это не будет неуместным… каким танцем вы?..

— Кардал. Что-то среднее между художественной гимнастикой и вольными танцами. Элементы боевых искусств… из них когда-то он и вырос. Коренные племена научили колонизаторов на свою беду.

Премьер-министр выглядит явно заинтригованным.

— Звучит любопытно. Весьма… я никогда не слышал о кардале.

Он опять непринуждённо и робко улыбается, пожимая угловатыми мальчишечьими плечами:

— А я только дальстен танцевать и умею. Его прочно вколотили в меня… после одиннадцати-то лет учёбы в пансионате да четырёх лет дополнительной практики в Академии.

Теперь уже Астори оказывается заинтересованной.

— Академии?

— Да. Я выпускник Дипломатической Академии при МИД Эглерта… до этого — частная школа, ещё раньше — домашнее обучение с педагогами…

Астори кивает — а что ещё сказать? Золотое детство… золотой мальчик… Ей становится завидно, но вариться в беспричинном раздражении долго не удаётся — слишком легко и складно говорит Тадеуш. Хочется его слушать. И танцевать с ним.

— У нас в пансионате экзамен по танцам был обязательным, как по математике или истории, — охотно делится Тадеуш. — Не дай Мастер завалить… вызовут родителей. И скользить надо было, как лебедю по водной глади в жаркий полдень…

Астори фыркает. Тадеуш раздразнивает её веселье:

— Да-да, именно так и говорил наш преподаватель! И мы скользили… натирали туфли мылом перед зачётом.

Смех прорывается сквозь сжимаемые губы. Астори беспомощно трясётся, глупо улыбаясь. Ей отчего-то становится невероятно легко.

— Неужели?

Тадеуш кружит её.

— Да. А ещё помню, на Сайольском балу в Академии я танцевал с дочерью герцога ди Лаудилье и так разволновался, что отдавил ей все ноги. Я жутко перетрусил тогда…

Астори опускает голову: плечи и кудрявые волосы скачут вверх-вниз от смеха. Тадеуш тоже смеётся; он наклоняется вперёд, едва не задевая виском её висок.

— Да!.. Я думал, меня исключат на следующий же день.

Она встречается с ним глазами, смаргивая выступившие от хохота слёзы. Тадеуш улыбается. Они стоят так — без слов — полминуты, минуту… и внезапно понимают — что-то не так.

Музыка кончилась.

========== 2.1 ==========

Второй год её правления начинается с ожесточённых дебатов в Совете. Тадеуш после месяцев прощупывания почвы и подготавливания благоприятной обстановки всё же вынес вопрос о вхождении Астори в число советников на повестку дня. Как и ожидалось, это вызвало бурю возмущения, гнева, изумления и непонимания — впрочем, как успокаивал Астори премьер-министр, всё новое сначала принимают с отторжением. Надо немного подождать… и подобрать верные слова.

Ждёт Астори. Слова подбирает Тадеуш.

Она даже не может присутствовать на прениях — ждёт в Серебряном дворце, кусая от беспокойства перчатки. В последний раз она говорила с Тадеушем утром по телефону, перед началом совещания, и с тех пор не получала от него ни весточки. Как-то он там? Астори не находит себе места, не успокаивает даже возня с детьми — она мечется туда-сюда, как львица в клетке, пьёт кофе и барабанит пальцами по столу, не сводя глаз с телефона.

Тадеуш не звонит.

А вдруг что-то пошло не так?

А если он не звонит, потому что боится её расстроить?

Эти мысли подбрасывают Астори в кресле. Нет, нет, нет! У них должно получиться… обязательно… они столько сделали для этого… приложили столько сил… всё просто не может взять и разрушиться сейчас, когда цель так близка…

Она выходит в коридор, чтобы подышать. Там прохладнее. Там пусто и светло. Астори стоит у гобелена, прислонившись виском к холодной стене, и слышит, как колотится сердце. Что там с Тадеушем? Хоть бы узнать…

Неизвестность сводит с ума.

Астори поднимается по лестнице, осторожно ступая каблуками по красному ковру, проводит пальцем по перилам. Холод мрамора прожигает насквозь. Она никогда не чувствовала себя дома в этом дворце. Только когда был жив Джей… когда у них ещё была настоящая семья.

Астори останавливается посреди холла. Со стены на неё смотрит муж — молодой, лучащийся радостью, голубоглазый и темноволосый. Её Джей. Она часто забредает сюда, к его парадному портрету — ноги сами приводят — и стоит, стоит здесь… так странно и глупо. Иногда разговаривает про себя.

Она просто скучает по нему и ничего не может с собой поделать. У неё много его фотографий в спальне, много их общих записей, открыток, писем, но это всё не то и не то… это не он. Только многочисленные копии.

Этого недостаточно.

Рядом на стене — флаг Эглерта: красное полотно, силуэт лисы на фоне золотого солнца. Лисы — национальные животные Эглерта, его символ. Они тут всюду. Настоящий культ лис, даже во дворце живёт парочка.

Астори идёт дальше, всматривается в завитые позолоченные буквы девиза — кредо королевской династии — на щите рядом.

«Преданность и мужество — ключи от величия».

Астори сама не замечает, что кивает. Да. Да. Верно.

Преданность и мужество… Преданность и мужество…

И всё-таки Тадеуш не звонит.

***

Тадеуш нервничает и поправляет галстук, жестом заказывая стакан воды. У него пересохло в горле. Два с половиной часа у барьера: вопрос-ответ, вопрос-ответ — пикирование — вопрос-ответ, монолог, короткая схватка, монолог — пикирование… Язык опух и почти не слушается. А ведь впереди ещё второй тур…

Надо подготовиться.

У него взмокла рубашка под официальным пиджаком, воротник натирает шею, но ничего не поделаешь — о том, чтобы переодеться, остаётся только мечтать. После окончания дебатов сразу — в Серебряный дворец, к королеве. Какой бы ни была новость, он сообщит её в лицо.

Тадеуш жадно пьёт, не отрываясь. Горло побаливает. Только бы голос не сел, это будет совсем скверно. Он вытирает рот тыльной стороной ладони и делает знак официанту принести ещё: он никогда не пьёт на работе ничего крепче сока, но сейчас ему нужна лишь вода — залить мучительную жажду.

В баре на первом этаже Дворца Советов тихо, успокаивается ноющее гудение в голове, становится легче дышать. Невдалеке бродят парами или группами советники. Кто-то отдыхает в креслах и на диванах — читает газеты. У барной стойки Тадеуш один.

Не то чтобы ему сейчас было нужно общество, хотя он вообще компанейский человек, любит вечеринки и многолюдные приёмы, любит миллионные толпы, любит говорить, веселиться, работать, да просто находиться рядом с людьми. И людей самих — тоже любит. Иначе не пошёл бы в политику. Но именно сейчас ему необходимо одиночество.

Небольшой перерыв — собраться с мыслями, а то голова взорвётся.

Советники очевидно не в восторге от предложенной им идеи, и это ещё мягко сказано. На его стороне однозначно — только пятьдесят восемь из ста тридцати шести, вся его партия «зелёных» — меньше половины. Голосования пока не проводили, оно будет в конце второго тура, если обсуждение не затянется ещё и на третий. И всё равно… стоит рассчитывать на худшее. Всегда стоит рассчитывать на худшее.

Тадеуш вцепляется в кудрявые тёмные волосы и лохматит их с каким-то странным остервенением. Думай, думай, думай… Ну же, Тед, тебя всегда считали способным парнем, так напряги мозги… Свою первую речь он уже произнёс, остаётся вторая, но хватит ли её? Он не знает. В Совете присутствуют Уолриш и его команда — большая часть «жёлтых».

Опасные противники. Есть, конечно, ещё «дубоголовые», «зейкен» и прочие мелкие партии, прибивающиеся то к одному, то к другому крупному объединению, но это не так страшно.

Тадеуш дёргает себя за уши и опустошает третий стакан воды. Перерыв заканчивается через пятнадцать минут. Времени совсем мало.

Кто-то хлопает его по плечу и садится рядом. Тадеуш оборачивается: Касс, старый приятель, вместе учились в Академии. Тадеуш улыбается, крепко пожимает ему руку. Касс усаживается рядом.

— Эй, как ты? Слышал твою речь: отжёг, как всегда. «Жёлтые» поразевали пасти, ну да к чёрту их! Ты их уделаешь во втором туре, я уверен.

— Будем надеяться, — отвечает Тадеуш, подтягивая ослабившийся галстук. — Ты знаешь, у Массима острый язык. Да и Дього режет, как бритва. С ними тяжело тягаться.

— Справишься, — уверенно говорит Касс и заказывает им обоим тёмный торик. — И всё равно до сих не понимаю… чего ты влез в это дело? Считай, безнадёга… нет, я знаю, ты самого чёрта уломаешь на что угодно, но, Тед…

— Я просто должен это сделать. — Тадеуш смотрит в пустой стакан и не поднимает головы. — Должен. Мне пора, Касс: надо готовиться. Пожелай мне удачи.

В зал Тадеуш идёт, как на казнь. Галстук жмёт; в руках — папка, слова вертятся на языке, готовые в любой момент разразиться потоком красноречия. Он готов. Наверно.

Но королева ждёт хороших новостей, и он не может её подвести.

***

Астори кажется, что она готова сгрызть собственную ручку от волнения. Уже три пополудни, дебаты должны были кончиться час назад! И где носит Тадеуша? Она стучит носком туфли о ножку низкого удобного кресла и смотрит в окно. На душе муторно. Он ведь обещал приехать… но когда же, когда? Она не вынесет больше ни минуты в неизвестности!

Астори встаёт и меряет комнату шагами. Тикают часы, раздаётся мягкий звук впечатывания каблуков в ковёр — и только. До оторопи тихо. Астори кусает губы: не в её натуре сидеть сложа руки и ждать непонятно чего. Её разрывает беспокойство. А вдруг — нет?..

А вдруг…

Стучатся. Это камердинер. Астори оборачивается, отводит пряди и читает по губам: премьер-министр-здесь.

Тадеуш приехал. Наконец-то.

Её несёт, как на крыльях, хотя ноги подгибаются от тревоги, совсем выевшей Астори за эти часы изнурительного томления. Нет. Стоп. Стоп. Остановиться, не мчаться на всех парах — куда это годится? Она не девочка — королева. Надо держать марку.

Тадеуш стоит у дверей; они встречаются глазами, миг — и Астори понимает, что полностью выгорела. Сил нет совсем. Абсолютно ни на что. Она застывает, глядит на него и смазанно осознаёт, что просто рада его видеть. Как будто они вечность не встречались. Тадеуш мгновенно понимает всё — с первого взгляда, и слава Мастеру, — ему даже объяснять ничего не надо. Астори и не смогла бы. Морщится нос в редких веснушках, губы расходятся в знакомой мальчишечьей улыбке, в зелёных глазах пляшут искорки. Он кивает, и Астори чувствует, как на неё льётся поток тепла и света:

— Мы победили.

Кажется, она только этого и ждала, чтобы наконец позволить истощённому волнением телу сдаться: колени подкашиваются, и она падает в кресло, не отрывая от Тадеуша взгляда. Неужели. О Мастер, неужели.

— Пра… правда? — выдавливает она. Он энергично трясёт головой. — К-как?

— Было непросто, у нас перевес буквально в несколько голосов, до последнего шли ноздря в ноздрю — Уолриш постарался, но… но всё закончилось. Поздравляю, госпожа советница.

От его глаз разбегаются мелкие лукавые морщинки, и Астори переводит дыхание. Молчит. Пробует новое звание на вкус — как оно звучит?

Победа. Победа. У них получилось.

— Это была… маленькая революция? — улыбается Астори, встряхивая волосами.

— Да. — Брови Тадеуша радостно приподнимаются. — И мы сделали это.

— Вы. Вы сделали. Даже не представляю, как вам удалось, — честно говорит она, благодарно глядя на него. Тадеуш смущённо поводит плечами, не находит, что ответить, и Астори внезапно замечает, что он всё ещё стоит, — она не разрешала ему сесть. Торопливо старается исправить промах: встаёт, шагает к нему навстречу и берёт за руку. Отчего-то сейчас это кажется самым правильным, что можно сделать, словно у неё на свете нет никого ближе его. Они вместе совершили почти невозможное…

Он совершил для неё.

Эта мысль бьёт током и задевает какое-то смутное чувство в душе, но Астори гонит его прочь.

— Вы настоящий волшебник, — говорит она, сжимая тёплую и мягкую ладонь Тадеуша. — Если бы не вы… я… я даже не знаю, как и благодарить вас.

Тадеуш опять улыбается — беззащитно и ясно.

— Что вы, не стоит благодарности. Я всего лишь выполнял свой долг.

Они смотрят друг другу в глаза, молчат, и то самое странное чувство неправильности опять задевает Астори по сердцу. Что-то не так… с ней. С ним. С тем, как они глядят друг на друга. Астори понимает это в одно мгновение, и становится страшно, холодно и противно. Она видит себя со стороны — глазами Джея.

Нет. Ради Мастера, нет.

Она не может… позволить себе этого.

Астори отстраняется, заводит руки за спину и облизывает губы. Тадеуш явно растерян такой резкой переменой. Он сделал что-то не так? Позволил себе слишком много?

— Что ж, вы… вы проделали хорошую работу. Я никогда этого не забуду. Спасибо, — ещё раз сухо благодарит Астори, пряча взгляд. Тадеуш не смеет больше её задерживать. Королева ясно дала понять, что приём окончен. Он не показывает, что разочарован, быть может, и сам этого до конца не осознаёт, но уносит в сердце горькое тоскливое ощущение одиночества.

Наверно, виноват всё же он.

Дурак.

Астори смотрит на дверь, в которую он вышел, и не слышит окликающей её няни.

Ей жаль.

Но она никогда в этом не признается.

========== 2.2 ==========

Астори стискивает зубы: стоило ожидать, что Уолриш так просто не сдастся. Старая крыса. Она разглаживает пальцем лежащую на столе утреннюю газету так старательно, точно хочет протереть в ней дыру. Вот тут, прямо на его мерзкой ухмыляющейся роже.

Астори едва сдерживается, чтобы не зарычать. Подлец.

В трубке звучат гудки. Равномерно, долго и холодно: просачиваются каплями в мозг, выедают мысли. Астори ждёт, читая и не читая уже вызубренный наизусть текст. Внутри неё всё клокочет от злости.

Наконец слышится тёплый сонный голос, слегка севший, как после проглоченного зевка:

— Да?

— Читали с утра газеты? — в лоб спрашивает Астори. Ей сейчас не до этикета. В трубке что-то шуршит и щёлкает, кажется, ткань или пружины кровати, и она внезапно осознаёт, как неловко получилось: позвонила, считай, постороннему человеку в такой ранний (нет ещё восьми) час, не поздоровалась, не представилась даже… застала его в постели. Может, и разбудила. Астори невольно представляет Тадеуша — заспанного, со смявшимися тёмными волосами и остатками сна в зелёных глазах, в белой домашней футболке, и сжимает ладонь в кулак.

— Ваше Величество?.. — Она почти видит, как сходятся непонимающие морщинки надо лбом. — Н-нет… честно, нет, я только… вставал…

Одним движением головы Астори отгоняет ненужные мысли (за них она позже будет на себя злиться) и сосредотачивается на настоящем.

— Советую прочесть.

— Хорошо. — Тадеуш уже полностью серьёзен и собран. — Их должны были оставить внизу… я сейчас спущусь и…

— Я подожду.

Она чувствует себя глупо, стискивая трубку и до боли вслушиваясь в приглушённые звуки на том конце провода. Что он делает сейчас? Астори борется с желанием закрыть глаза и представить. Представить, как он откидывает простыню, как запахивает халат, надевает тапочки и спускается вниз по лестнице… она помнит квартиру на Ореховой улице. Её предоставляют в распоряжение каждого нового премьера и его семьи. В последний раз она была там в гостях у Фауша… он приглашал их с Джеем…

— Я здесь, Ваше Величество. — Хрустит свежая бумага (пару часов назад — из типографии), Тадеуш хмурится — судя по голосу — и тут же замолкает. Увидел. Ну естественно, трудно не заметить: первая полоса.

— Оценили? — Астори скрипит зубами. — Уолриш работает быстро. В прессе меня уже успели заклеймить «королевой-самозванкой» и «коронованной выскочкой»… конечно, с его подачи…

— Мы это предполагали. Не думали, что так скоро, но… Ваше Величество, мне очень жаль…

— Не надо. — Она резко вдыхает. — Господин премьер-министр, мы должны что-то сделать. Ответить. Это нельзя оставить просто так.

— Я знаю… но…

— Я не спущу ему это с рук! — Астори впивается ногтями в ладонь, сдерживая себя, и замолкает на секунду. — Ни за что. Вы слышите? Я сказала, ни за что.

— Могу вас уверить, я вполне разделяю ваше негодование, и всё же… не надо действовать сгоряча. Давайте так: на следующей неделе ваше первое выступление в Совете. Уолриш точно будет там. До тех пор ничего не предпринимайте… хорошо? К тому же выходные — не лучшее время для серьёзных решений.

Астори не чувствует в его спокойном умиротворяющем голосе упрёка, но ей всё равно становится стыдно. Подняла человека ни свет ни заря в его законный выходной… растормошила… навесила своих забот… он не обязан разбираться с Уолришем. С его репутацией всё хорошо — пока.

Но только пока.

— Да. Договорились. Приятного дня.

К прениям — её первым прениям в Совете! — Астори готовится тщательно и долго, не забывает ни единой мелочи. Всё это они старательно прорабатывали с Тадеушем. Речь, походка, мимика, жесты… Отточено вплоть до незначительнейшей подробности, хорошо поставлено и заучено. Впрочем, она никогда не узнает, готова ли, если не попробует. Астори репетирует часами перед зеркалом и вместе с Тадеушем, но это не то. Она рвётся в настоящую битву.

Народ смятён, кое-где вспыхивают волнения; большая часть знати и около половины виднейших политиков недовольны. Ещё бы. На их памяти такое происходит впервые: монарх-чужестранец, да вдобавок — женщина, которая к тому же вознамерилась войти в Совет! Где такое слыхано? Внимание целого мира приковано к тому, что происходит в маленьком Эглерте. СМИ бушуют. Астори прекрасно понимает, что нажила себе немало врагов и потеряла немало друзей. Коронации ей не простили. А уж того, что затевается теперь… тем более не простят.

Но у неё есть Тадеуш и привычка идти до конца.

Во Дворец Советов они добираются раздельно: Астори — от королевской резиденции, Тадеуш — от апартаментов на Ореховой улице. Обоим одинаково недалеко; они прибывают почти одновременно. Тадеуш слегка кивает Астори на улице, поправляя галстук, пропускает её вперёд и поднимается по ступенькам следом. Перед ними распахивают двери.

Астори на секунду замирает, но тут же берёт себя в руки. Внутри просторно, светло, прохладно; блестят деревянные полы и кожаные диваны и кресла, строгие, угловатые, не располагающие к уюту; светят аккуратные люстры. Всё дышит величием и сквозящим холодком высокой политики. Да. Такому месту она хочет принадлежать.

Ей уступают дорогу, кланяются; Астори старается не обращать внимания. Смотреть прямо перед собой — как Тадеуш учил. Дышать. Чувствовать облачёнными в перчатки пальцами папку… Астори прерывисто вздыхает. Трёхэтажное здание оборудовано шестью лифтами, но она выбирает широкую лестницу. По ней почти никто не ходит. В одиночестве легче собраться с мыслями и обуздать обжигающее волнение — а это сейчас необходимо.

Хотя она не совсем одна. С ней Тадеуш. Но это ничего, его словно и нет — он умело отходит в сторону, не донимает вопросами, он просто… рядом. Этого хватает, чтобы голова начала работать лучше.

Они на втором этаже. В конце коридора — дверь. В запасе ещё минут десять, и Астори, несколько разобравшаяся в себе, чувствует острое желание поговорить. Тадеуш улавливает его с полувзгляда.

— Мы репетировали. Без единой помарки. Всё пройдёт отлично, — отрывисто говорит он, и его короткие рубленые фразы, как швы, скрепляют расползающуюся уверенность Астори. Она кивает. Да. Да. Определённо.

— Говорите…

— Громко и чётко.

— Смотрите…

— В одну точку. Не искать вас взглядом, не отвлекаться.

— Потом…

— Выдержать паузу для вопросов. Даже если их не должно быть. Не забыть попрощаться, да, я помню.

— Замечательно. — Тадеуш бросает короткий взгляд на часы. — Семь минут.

Она слышит невысказанную просьбу в его интонации.

— Я справлюсь тут одна, вы вполне можете отлучиться… всё в порядке. Спасибо.

Тадеуш с благодарностью кивает, в последний раз встревоженно оглядывает её с головы до ног и исчезает. Астори кладёт папку на диван. У неё дрожат колени.

Мимо проходят советники; кто-то узнает её, кланяется, но Астори не слышит. Она ищет взглядом одного конкретного человека, ищет упорно и настойчиво — и находит его. Лорд Уолриш. Старый гад, переползший ей дорогу.

Она обещала Тадеушу ничего не предпринимать до дня дебатов… и он настал.

Она не прощает оскорблений.

Астори не дожидается, пока Уолриш заметит её: подходит первая, сцепляет пальцы и откидывает копну тёмно-каштановых волос на спину.

— Ваша светлость?

Он оборачивается, дёргает ястребиным носом, не в силах сдержать отвращения и ярости. Блёклые стариковские глаза сужаются.

— Ты? — выдыхает он тихо и жестом отпускает собеседника. — Всё-таки пришла, да?

— Вы забыли добавить «Ваше Величество», — поправляет Астори с обманчивой доброжелательностью. — Я всё ещё ваша королева.

— Пока что, — цедит Уолриш. Астори приподнимает бровь.

— Вот как?

Он наклоняется, и она едва подавляет желание отшатнуться, как от ядовитой змеи.

— Ты даже представить не можешь, во что влезла, девчонка. Замахнулась на то, что тебе не по силам. Эглерт никогда тебя не примет.

Астори старается сохранить хотя бы видимость хладнокровия, но дрожащие руки и голос её выдают.

— Посмотрим. — Она судорожно облизывает пересохшие губы и добавляет:

— Любопытные в последнее время статьи в газетах, не находите?

Уолриш всё понимает: пакостно улыбается.

— Вам понравилось, Ваше Величество? Я ведь предупреждал. Самозванке недолго быть на троне.

— Как мило с вашей стороны говорить мне об этом.

Астори, к счастью, находит нужную интонацию: ледяную, полную иронии. Она лишь сильнее выводит из себя Уолриша.

— Народ взбунтуется. Попомните моё слово. Вы навели шуму в целом королевстве, всё перевернули с ног на голову… Уходите сами подобру-поздорову.

— Иначе что? — Астори легко склоняет голову набок, отчего серёжки бьются о щёки. — Сожжёте меня на костре, когда это делалось раньше с неугодными девочками-наследницами?

— Может, и не зря делалось, — шипит Уолриш. — Женщина у власти — к беде.

Астори усмехается, прикусывает губу, съедая неброскую помаду.

— Значит, в этом вся моя вина? В том, что я — женщина, которая получила престол? Которая обставила вас? Да, ваша светлость? Вам стоит понять, что иногда лучший король — это королева.

Уолриш морщится, точно проглотил лимон.

— Неужели ты думаешь, будто сможешь победить? Это смешно, девочка…

Астори смеряет его полным презрения взглядом.

— А мне не нужно думать. Я уже победила. Я хотела стать королевой — и стала. Я хотела войти в Совет — и вошла.

— У тебя не получится выигрывать вечно, — выплёвывает Уолриш. — Все мы терпим поражения, и однажды…

— Все, кроме меня. Я всегда выигрываю. До свидания.

Она круто разворачивается и уходит, не давая ему возможности договорить. Она решает, что разговор окончен. Она решает, что победила. Опять.

Тадеуш встречает её у двери, взглядом спрашивает: «всё хорошо?» Астори быстро и слабо улыбается, на ходу кивая, берёт папку. Ни к чему тревожить его лишний раз. Они выжидают несколько минут; за закрытыми дверьми слышно, как беседуют и рассаживаются советники. Астори сглатывает ком в горле. Её немного колотит мандраж, но это скоро пройдёт. Она уверена.

— Вы справитесь, — шепчет Тадеуш.

Раздаётся громогласное «Её Величество королева Эглерта Астори Арвейн!»; тонко гремят трубы, распахиваются двери, и Астори входит в зал совещаний. Её приветствуют рукоплесканиями. Ещё пятнадцать секунд спустя сзади объявляют «Премьер-министр Эглерта Тадеуш Бартон». Снова аплодисменты.

Тадеуш, улыбаясь и кивая, проходит на своё место в одном из первых рядов, расположенных полукругом напротив стойки выступающих, у которой сейчас стоит Астори. Микрофон работает, проверять нет смысла. Текст вытащен из папки. Пальцы в перчатках впиваются в дерево до онемения.

В глазах гаснет свет. Она говорит.

Королева говорит.

========== 2.3 ==========

Астори просыпается от жажды. Так часто бывает в последнее время — горло сдавливает и словно скребёт наждачкой или полощет сухим песком. Неприятно. Она морщится, переворачивается на другой бок, выпрастывает руку из-под одеяла и распахивает слипающиеся глаза. Пора сказать себе «доброе утро» и встать. Даже если будильник ещё не зазвенел.

Семь часов.Только-только рассвело: зимнее розовое солнце прячется в бездонном омуте зеркала, играет крапинками и полосками на обоях. Астори подпоясывает халат и щурится. Ей всё ещё очень хочется спать, но если решила — нельзя — значит, нельзя. Она потягивается. Хрустит спина, мягкие кудрявые волосы тяжёлым водопадом опускаются на спину, по телу разливается прохладная бодрость, и дремота понемногу отступает. Вот так.

Выпивает стакан воды, проверяет детей — сопят в кроватках. Две пушистые головки-одуванчики. Две маленькие частички Джея. Астори нежно целует их и на цыпочках уходит.

Сегодня она ждёт Тадеуша спозаранку. Астори застёгивает свежую белую рубашку и хмурится. Нет. Это должно звучать не так.

Королева ждёт премьер-министра на аудиенцию.

Да. Именно.

Королева и премьер-министр.

Только деловые отношения.

Эти мысли придают ей уверенности, сковывают неуютное дрожащее смятение внутри. Она откладывает расчёску и пальцами взбивает у корней тёмно-каштановые густые волосы. Разминает шею. Когда у них следующие дебаты? Кажется, в пятницу… да, определённо. Речь пойдёт о проблеме с северными провинциями, и Астори хочется быть готовой к обсуждению такого важного вопроса, остававшегося болезненно актуальным уже очень давно. Едва ли не с самого образования Эглерта.

Северные провинции всегда были головной болью эглертианских правителей, раковой опухолью на теле страны, самой хлопотной областью королевства. Они меньше южных почти вдвое и во столько же раз беднее. Их движущая пружина, якорь, позволяющий оставаться на плаву — тяжёлая промышленность: на их территории находились короткие и невысокие пояса гор Эрко-Альбичче и Эрко-Ас-Малларас с богатыми залежами руд.

Астори прикусывает губу и думает.

Северные провинции. Больное место каждого эглертианца.

Она мельком слышала о них при жизни старого короля. Об этом велись ожесточённые споры в Совете и на всех телеканалах, на страницах даже самой захудалой газетёнки, но в семейном кругу эту тему затрагивали редко. Астори тогда в политику не вникала: она думала о Джее, своей семье и ещё не рождённых детях, которых носила под сердцем.

Теперь всё изменилось.

Родились дети. Нет короля — зато есть королева. Нет Джея… есть премьер-министр.

Всё изменилось. Ну, или почти всё.

Северные провинции по-прежнему — как бельмо на глазу.

Камердинер сообщает, что прибыл премьер-министр. Астори выходит его встречать. В кабинете тепло и уютно, шуршит под каблуками ковёр, мерно поскрипывает отворяемая дверь, в которой показывается кудрявая голова Тадеуша, а затем и он сам — целиком, с редкими веснушками, угловатыми плечами, неловкой робостью в движениях и ласковой улыбкой, от которой разбегаются мелкие морщинки вокруг глаз. Астори принимает его поклон, протягивает руку для поцелуя — Тадеуш плавно опускается на одно колено и касается губами её пальцев. Осторожно. Почти неощутимо.

Они садятся в кресла, и Астори расправляет бордовую юбку, не замечая — или позволяя себе не замечать — быстрый взгляд Тадеуша.

Одна секунда, ну, может, две, и он отводит глаза. Но успевает увидеть очень многое.

Например, как лежат небрежными волнами на плечах тёмно-каштановые кудри, как отражается солнце в карих, цвета горького шоколада, глазах, рассыпаясь золотистыми крапинками, как поджимаются губы и рука подпирает подбородок, когда она слушает его доклад… То, чего не следовало бы видеть. На что не стоило бы обращать внимание. Он утвердительно приподнимает брови, кивает, когда Астори задаёт вопросы. Тадеуш знает, что может взять себя в руки. Он политик. Он умеет контролировать эмоции.

И ему хочется понять лишь одно: она тоже умело сдерживает чувства… или сдерживать попросту нечего?

— Относительно пятничных дебатов… — протягивает он, листая бумаги и задумчиво щёлкая ручкой. — Вы уже решили, за кого будете голосовать?

— Я даже начала работу над речью. Позавчера днём. — Астори заводит прядь за ухо. — Я за Джемиша ди Марцесс. Однозначно.

Лицо Тадеуша вытягивается. Он закрывает папку и откладывает ручку, медленно выпрямляясь.

— Вы сказали… ди Марцесс? Который предлагает новые налоги для северных металлургических компаний?

— Именно, — спокойно кивает Астори. — А разве что-то не так?

— Но… но вы же не… вы…

Астори изумлена, растеряна, почти напугана и всё-таки пока ещё не рассержена: она впервые видит, как Тадеуш давится словами. Что она такого сказала? Она как-то… задела его? Обидела? Она хмурится, чувствуя неясную, но тяготящую вину. Наверно, стоит извиниться… непонятно, правда, за что, но…

Но она мгновенно чувствует: что-то между ними изменилось. И от этого не щекочуще приятно, не легко, не стыдно — от этого тяжело, словно наглоталась свинца. Глаза Тадеуша тускнеют. Улыбка гаснет. Астори осознаёт, как непривычно видеть его без этой постоянной лучащейся улыбки. Нет, он и прежде бывал в её присутствии напряжённым и сосредоточенным, да хотя бы на тех же прениях в Совете, Астори знает, как он выглядит в эти моменты — резче очерчиваются неявные скулы, стискивается челюсть, глаза становятся темней и жёстче, голос звучит непривычно отрывисто — но никогда не обращает внимания, потому что эта хлёсткая энергия направлена не на неё. Для неё у Тадеуша всегда припасена улыбка, тёплый кивок, редкое касание локтя — на ходу.

А теперь…

Неужели он злится на неё? За что?

— Может быть… чаю? — неожиданно предлагает она, не успев толком поразмыслить, и сама себе поражается. Тадеуш тоже удивлён. Что ж, отступать поздно.

— Вы…

— У меня есть. С мелиссой. Лимоном. Имбирём. И кексы есть. Хотите? Мы, кажется, почти закончили на сегодня…

Она дружелюбно изгибает левую бровь, словно упрашивая ошеломлённого премьер-министра принять приглашение, и встаёт. Чувствует интуитивно, что поступает верно. Сглаживает острые углы. Тадеуш покорно поднимается и идёт следом в гостиную. Астори указывает на кресло у стола.

— Сидите-сидите, я сама.

Тадеуш садится, не знает, куда себя деть, и потому скользит взглядом по стенам, шкафчикам и потолку с лепниной. Тихо кашляет. Исподтишка наблюдает за Астори. Она ставит перед ним кружку, даёт выбрать пакетик с заваркой и спрашивает, не хочет ли он шоколадку. Тадеуш отказывается.

От мысли, что его поит чаем королева, становится неуютно. К тому же… северные провинции. Разговор о них ещё не окончен.

Он совершенно нетактично пытается упомянуть об этом, но Астори вежливо прерывает его, размешивая сахар:

— Я помню. Давайте… давайте потом, хорошо?.. если вы не торопитесь… просто побеседуем. Мы давно этого не делали.

Тадеуш проглатывает изумление и чай. Астори и сама не до конца понимает, что ею движет. Она… берёт и делает.

Приглашает его на чай. Угощает шоколадом. Предлагает разговор ни о чём.

Это точно она?

Астори хочется думать, что это — часть хитроумного плана по разведыванию мыслей премьер-министра. Это было бы, конечно, погано и мерзко, но тогда она бы ощущала вину только перед собой.

А не перед мужем и детьми.

Они пьют чай. Беседуют о музыке и живописи. Тадеуш понемногу оживляется: искусство — явно его конёк, он говорит непринуждённо и увлекательно, перечисляет художников, расписывавших Серебряный дворец и Таффийскую намину, упоминает композиторов, скульпторов, слегка касается течений и школ… Астори слушает, почти не дыша. И откуда он это знает?

Её туфля упирается в мысок его ботинка. Ненарочно. Астори замирает на минуту, ждёт… ничего. Выдыхает. Она не отводит ногу. Мастер знает почему, это так неправильно… только сегодня. Только сейчас. Завтра она такого не позволит себе. Но сегодня… Особенный случай, она чувствует это. Сегодня можно.

Ей хочется в это верить.

Кексы съедены. Чай выпит. Она собирает чашки, шутливо приказывая сидеть протестующему Тадеушу, и достаёт коробку с тау-ро.

— Сыграем? Заодно и… обсудим… закончим обсуждать…

Он кивает, поправляет пиджак.

— Предупреждаю, я играю отвратительно.

— Я тоже, — доверительно улыбается Астори. — Тем интереснее.

Тадеуш хрустит пальцами, придвигает кресло ближе к столу, пока Астори расставляет фигурки. Эта версия рассчитана на двоих, не на троих, как обычно; Тадеуш разглядывает доску, берёт в руки остроносого советника из красного дерева.

— Что ж… — Астори передвигает белого крохотного пехотинца на две клетки вперёд. — Кажется, мы остановились…

— Да. — Один ход — и красный принц съедает белого пехотинца. Астори фыркает. Тадеуш улыбается одними губами. — Прения в Совете. Налоги.

Она неопределённо поигрывает бровями, и соглашаясь, и не подтверждая полностью. Она явно наступила на больную мозоль сорок минут назад. Теперь это очевидно для неё.

Астори привыкла учиться на своих ошибках. И она осторожничает:

— Так что… — Белый принц идёт на три клетки по диагонали. — Так что вы думаете об этом?

Тадеуш откидывается на спинку кресла. Его пальцы сжимают красного короля, его колено под столом соприкасается с коленом Астори — случайно, разумеется, случайно — и ей становится неожиданно тепло и страшно. Это так неправильно… и так прекрасно…

— Северным провинциям, — начинает он, тщательно подбирая слова, — безусловно, приходится очень… нелегко.

— Даже так?

— Именно. Ваше Величество, вы… вы…

Он не хочет её обидеть, это видно. Астори со вздохом подставляет белого мага под удар. Она всё ещё чувствует его колено.

— Говорите уж прямо.

Тадеуш сглатывает. Двигает красного полководца вперёд.

— Вы совсем недавно в Эглерте, вам… тяжело понять, каково это. Север и Юг… у каждого эглертианца это в крови. С молоком матери впиталось.

Астори не совсем понимает, да. Возможно, никогда не поймёт так, как Тадеуш, Джей, покойный король, продавец поношенной одежды, мусорщик, журналист… любой коренной житель Эглерта. Она чужестранка. У её родины другая история и другие заботы.

Но она выбрала Эглерт. Оставила всё, что было ей дорого, — и выбрала.

И она будет за это бороться.

— Я изучала этот вопрос, — говорит Астори, откладывая съеденного принца. — Да, Север беднее… у Юга есть текстиль, химическая и пищевая промышленность… через него проходят основные торговые связи…

— Север и Юг никогда не были единым целым, — добавляет Тадеуш. — И вряд ли будут.

Да. Астори читала. Северный и Южный Эглерт размежевались в конце двенадцатого века, до пятнадцатого оставались разъединёнными, затем вновь спаялись по какой-то там унии при короле Не-Помню-Как-Звать, и с тех пор Север не прекращал волноваться раз в двадцать пять лет как минимум.

Южане и северяне отличались друг от друга: особенности внешности (северяне мельче и светлее, южане коренастее и смуглее), обычаев, диалектов, традиций… Одно накладывалось на другое.

Присоединённый против воли Север всегда считал себя униженным. Гордый своим богатством и победой Юг всегда немного побаивался собрата.

— Вы… вы не знаете, как непросто сейчас северянам… как было непросто все эти столетия.

Тадеуш поджимает губы, делая ход. Астори слушает.

— Их притесняют. Посмотрите: Совет, пресса, телевидение… всюду на видных постах — только южане. Это несправедливо. Многим приходится скрывать своё происхождение… детей приучают стыдиться его… южане одержали верх, но до сих пор не могут остановиться!.. Ваше Величество… проект ди Марцесса — новый удар по северянам. Известно, что вы в Совете. Станет известно, что вы поддержали этот закон. И тогда… вы настроите против себя Север. Не говоря уже о том… что это просто нечестно.

Астори облизывает губы. Сжимает в потной ладони белого короля. Да, Тадеуш прав, прав, и всё-таки… у неё лишь один вопрос.

— А то, что они сделали с моей семьёй — честно?

Он поднимет взгляд от доски.

— Террористы-северяне, — спокойно уточняет Астори. Маленькая корона из белого дерева ощутимо колет ей большой палец. — Те самые, которые убили моего мужа и отца моих детей. Которые убили короля и принцесс. Вот они. Скажите, господин премьер-министр, это — честно?

Тадеуш моментально сбрасывает пелену собственных раздражения и обиды, чтобы погрузиться в чужие. Он читает у Астори в глазах — звеняще-чистых, с застывшими золотыми крапинками. Он видит, как бьётся жилка на виске. Он понимает.

— Ваше Величество…

Она качает головой и помимо воли улыбается застывшей улыбкой. Теряет контроль. Так нельзя.

— Нечестно. И знаете, знаете, что я хочу сделать?

Она-то знает что. Отомстить. Наказать. Сделать больно — им всем. Потому что они сделали больно ей.

Астори старается не злоупотреблять местью. Но налоги — меньшее, чем она может отплатить за смерть близких. И ей всё равно, что… ей всё равно…

Она чувствует себя беспомощной и глупой. Ей не должно быть всё равно. Она королева.

Тадеуш смотрит на неё. Ждёт. И… слегка надавливает коленом.

О Мастер, дай ей сил.

— Так вы…

Она молчит. Это не вопрос. Это мольба. Астори сглатывает накипающие в горле слёзы и раскрывает ладонь с красными пятнами — в ней тёплый белый король.

— Вы победили.

— Нет. Вы.

Тадеуш улыбается и, поставив короля на стол, аккуратно складывает её пальцы в кулак. Ему хочется поднести эту руку к губам и поцеловать — просто потому, что такая женщина заслуживает, чтобы ей целовали руки. Астори выдыхает. Получается нечто среднее между всхлипыванием и истеричным смешком.

И почему она вдруг так расклеилась? Поняла, какая она ужасная по сравнению с… О Мастер…

— Я не… я… — Она поднимает глаза, втягивает воздух и силится выдавить хоть какое-нибудь подобие улыбки. Тадеуш всё ещё держит её ладонь. — Не знаю…

Он кивает. Понимает. И принимает — это ещё важней.

Ей нужно время. И он готов его дать.

Их колени соприкасаются, а в шкафу есть ещё коробка печений.

И это лучшее, что могло случиться с ними сегодня. Астори уверена.

========== 2.4 ==========

Напряжённым пальцам больно: Астори почти слышит, как хрустят суставы — или, быть может, это сдавленный кашель и чихание в зале. Она крепче вцепляется в стойку, откидывается телом назад, выпрямляя спину и по привычке передёргивая плечами.

— Мы обязаны понимать, что высказанное господином ди Хифельду предложение неприемлемо для нас в силу ряда причин, обозначенных мною выше, и в первую очередь…

Она коротко вздыхает и начинает энергично перечислять тысячу и одно «почему»; подаётся вперёд, вскидывает брови в немом изумлении, жестикулирует с напором и гневом, несколько, быть может, излишними для дебатов. Пытается не искать взглядом Тадеуша.

Находит.

Астори знает наизусть, где он обычно сидит: в третьем ряду, пятый слева.

В полутьме его не видно, но Астори почти наверняка уверена, что он сжимает кулаки, тяжело сглатывает и ловит каждое слово, не сводя с неё зелёных серьёзных глаз. Волнуется не меньше — а возможно, и больше — чем она сама.

— И мы обязаны понимать, что, беря во внимание обстановку в стране, в частности, военные действия на Севере, которые мы не сможем свернуть в ближайший год, было бы совершенно неразумно…

В горле пересыхает. Астори облизывает губы, делает нетерпеливый жест рукой и говорит дальше. Усиленный микрофоном голос, неустойчивый, нервный, дрожит у потолка.

Она заканчивает, в абсолютной тишине садится на место — второй ряд, одиннадцатое слева — и убирает бумаги в папку. Касается пальцем нижней губы и задумчиво молчит. Следующий оратор уже подходит к стойке.

Второй тур оканчивается голосованием. Партия «зелёных», за которую выступала Астори, партия Тадеуша, проигрывает в соотношении пять к трём. Астори хочется кусать перчатки от досады. Она работала над своей речью неделю… неделю! И всё зря…

Она выходит из зала, прижимая к груди папку. Её нагоняет Тадеуш. Астори оборачивается на его сбивчивое «Ваше Величество!», тормозит, дожидаясь, слегка кивает головой и приветливо улыбается.

— Вы замечательно выступили.

— Правда? Кажется, «жёлтые» считают иначе. Вы слышали замечания Пелитто о моей речи?

— Они бесятся, — простодушно отмахивается Тадеуш. — Вы их вывели из себя. Им сказать было нечего…

— Но они победили, — уточняет Астори, встряхивая головой и не останавливаясь.

— Сегодня. Неизвестно, что будет завтра… мы ещё отыграемся.

Он неожиданно берёт её за локоть, бережно и почтительно, и отводит к окну, подальше от идущих мимо советников.

— Только, Ваше Величество, прошу вас, — шепчет Тадеуш, оглядываясь, — не голосуйте за нашу партию каждый раз, иначе станут говорить, что вы слишком пристрастны… Законопроект можно попробовать провести вновь. Репутацию короны заново не выстроишь.

Астори прикусывает уголок рта и кивает. Конечно. Она повела себя глупо… Тадеуш заметил это, а значит, и кто-то ещё… какой позор, о Мастер…

— Да… хорошо. Разумеется.

Он улыбается и отходит на шаг, поправляя пиджак.

— Мне бы хотелось ещё обсудить отдельные… пункты… проблемы, которые вы затронули в вашей речи… если вы не против…

— Нет, естественно. Я буду рада. Мы можем сделать это сегодня, у вас намечен приём…

— Ваше Величество… — тихо говорит Тадеуш, и Астори прерывается на полуслове. В его глазах сквозит мутный призрак вины. В чём дело? Она недоумённо склоняет голову, касается подбородком папки и щурится.

— Да?..

Ей почему-то страшно.

— Я… я никак не смогу сегодня, — говорит он, моляще глядя на неё. — Прилетает… знакомая… первый раз в столице, запутается… и… я должен её встретить… иначе никто… пожалуйста…

Астори понимает примерно половину того, что слышит. Наконец до неё доходит; она торопливо проводит языком по нижней губе и расправляет плечи. Папка оказывается неожиданно к месту — есть чем занять руки, которые норовят опуститься. В груди становится тяжело.

Знакомая.

Которую надо встречать лично.

О которой он так заботится.

— Конечно, — выдавливает она как можно равнодушней. — К тому же мы… можем встретиться в любой другой день…

— В четверг? — спрашивает Тадеуш и улыбается. Пытается извиниться?

Хотя за что ему извиняться?

— В четверг, — бездумно повторяет Астори.

Тадеуш хочет добавить что-то ещё, но его окликают: он поворачивается, машет рукой, взглядом испрашивает у Астори разрешения. Она растягивает губы в подобии улыбки и кивает:

— Идите. Всего доброго.

— Увидимся в четверг, — улыбается он на прощание и скрывается. Астори стоит у окна одна, сжимает папку и мучается гадким сверлящим чувством, на которое она не имеет никакого права.

***

Астори расчёсывается перед зеркалом, напевая детскую песенку, и вспоминает своё расписание на сегодня. Кажется, утро и день планируются загруженными — прения в Совете, потом благотворительный вечер, а надо ещё погулять с детьми в саду, она вторую неделю не может собраться… зато вечер относительно свободен. Впервые за месяц.

Ей думается, что можно куда-нибудь выбраться. Она давно не гуляла просто так. Давно… не веселилась. Есть варианты позвонить подругам, сыграть в тау-ро с пожилым камердинером, почитать, посмотреть фильм, наконец, но всё это кажется таким скучным и домашним… Астори хочется развеяться. Сделать то, чего она никогда не делала.

Нет, не прыгнуть с парашютом и не проскакать через столицу на коне… но что-то манящее, необычное, из ряда вон.

Да хотя бы…

Пойти в оперу.

Она никогда не была там: на родине не хватало времени и денег, а потом, когда вышла за Джея, они как-то чаще посещали театры и бегали в кино. Но теперь… есть шанс наверстать упущенное.

Она звонит секретарю, просит заказать ей места в Королевском театре оперы и балета. Неважно, что идёт. Ей просто хочется в оперу.

В этот вечер королевская ложа, пустующая уже два года, примет единственного зрителя.

На дворе середина апреля. Вечера стоят звёздные и прохладные, пахнущие ландышами и прогорклой сиренью. Мерцают фонари на узких улицах Метерлинка — столицы Эглерта.

Метерлинк спускается потёртыми неровными ступенями к ласковому Бронзовому морю; из окон Серебряного дворца, обращённых на восток, можно разглядеть голубую полоску за шпилями намин и покатыми крышами старинных низких домов с изящными балюстрадами, потрескавшимися колоннами и аккуратными садиками за медными потемневшими оградами. На западе вырастают иглами морского ежа небоскрёбы, блестят стёклами в свете ранних звёзд, теплеющих в разводах вечереющего неба.

Астори гладит большим пальцем пуговицу кремового пальто, наблюдая за маячащими в окне машины фонарями и неоновыми вывесками. Шею холодит подвеска с аметистом. Они подъезжают; водитель открывает перед Астори дверь, помогает вылезти из автомобиля. Театр сияет огнями, он опалён мечущимися тенями, шлейфами лунного света и вечерним свежим воздухом. Не узнанная никем Астори поднимается по ступеням. У входа её встречает улыбчивая служащая: принимает пальто и берет, проводит тайной лестницей в ложу, отодвигает кресло и предлагает бинокль. Астори благодарно соглашается.

Зал понемногу наполняется людьми. Астори глядит сверху, как расходятся по местам шуршащие платья, галстуки-бабочки, тяжёлые причёски и надушенные воротники.

Шепчутся и смеются.

На волосах оседает плотный запах пудры и старых портьер. Под потолком, изукрашенным многочисленными изображениями вездесущих лис, висит крупная хрустальная люстра, увитая металлическими листьями и цветами. Астори ждёт, когда начнётся спектакль.

Показывают «Страсти в Мурфе» Шанэ — Астори узнала это по пути в театр. Шанэ она слышала часто, а вот «Страстей», которые написал, кажется, Ренье л’Идье, не читала ни разу. Что ж, тем интереснее.

Гаснет свет. На сцене появляются люди в костюмах века эдак восемнадцатого или около того, из оркестровой ямы гремит тяжёлая, насыщенно-яркая музыка, в которой переплетается визг озлобленной скрипки, робкий плач фортепьяно и уверенный рокот контрабаса. При первых же звуках голоса, глубоко выводящего самые нежные и грудные ноты, Астори изумлённо склоняет голову на бок.

Поют на рецанском.

Слава Мастеру, она выбрала этот язык в качестве второго иностранного во время учёбы в университете. До уровня носителя не дотягивает, но владеет достаточно свободно.

Астори наводит на сцену бинокль и обращается в слух. Главная героиня, стройная блондинка, долго и выразительно страдает в одиночестве, затем к ней присоединяется её мать, потом жених, затем следуют новые страдания в одиночку, потом появляется местный герцог со своими слугами (источник страданий состоит как раз в том, что герцог собирается жениться на главной героине против её воли), и вся компания продолжает страдательно страдать.

Астори становится скучно.

Она скользит взглядом по залу. Ни одного знакомого затылка. Наводит бинокль на соседние ложи, безразлично оглядывает их одну за другой и вдруг — застывает на месте.

Она различает в полумраке профиль Тадеуша.

Астори торопливо прячет бинокль, поворачивается к сцене и усиленно делает вид, что увлечена оперой. Выходит ужасно. Она морщит лоб, покусывает губы и невольно косится туда, где сидит премьер-министр. Взглянуть ещё раз, что ли?.. Просто чтобы удостовериться, что это он. Конечно, только для этого.

Астори настраивает бинокль, оборачивается — и видит поблёскивающие в сумраке зала два стёклышка такого же оперного бинокля. Тадеуш смотрит на неё. Астори вспыхивает, по спине бегут мурашки, и она спешно потупляет взгляд. Заметил ли он её? Узнал ли? Руки в длинных перчатках мнут светлое шёлковое платье. Щёки и шея пылают.

Кажется, она ещё никогда в жизни так не краснела.

Астори заставляет себя взглянуть на сцену и сосредоточиться на спектакле. На минут пять это срабатывает, но мысли навязчивым роем продолжают крутиться вокруг соседней ложи.

Часто ли Тадеуш посещает оперы? Какие ему нравятся? А нравится ли эта?

Астори оправляет аметистовую подвеску. Она всего лишь взглянет ещё раз… ничего особенного.

Ей везёт: Тадеуш смотрит не на неё, а куда-то в сторону, в глубь ложи; наклоняется, кивает и указывает рукой наверх. С кем он разговаривает?

Он пришёл не один?

Сердце Астори падает. Она вспоминает его знакомую.

Она резко разворачивается лицом к сцене и не сводит с неё глаз. Там действие идёт полным входом: выясняется, что герцог вампир, но главная героиня успела его полюбить, и все начинают убиваться уже по этому поводу. Брови Астори ползут вверх.

Она точно на тот спектакль попала?

Она чувствует чей-то взгляд у себя на шее: на неё в бинокль смотрит Тадеуш… и улыбается. Астори ощущает его улыбку каждой клеточкой тела.

Сколько можно?..

Включается свет. Антракт. Астори поднимается и выходит в коридор — подумать и подышать.

Большинство зрителей в зале; Астори становится у окна, спиной к выходу, чтобы её никто не узнал. Сглатывает. Опускает плечи. Ей одновременно и жарко, и холодно, обхватывающий талию шёлк нестерпимо жжётся, и хочется бежать со всех ног… куда-нибудь подальше. Она касается лбом прохладного стекла. Там, на улице, — бархатная ночь, шипят колёсами по асфальту автомобили, горит вывеска Национального Банка через дорогу… там нет её. Там нет Тадеуша.

Астори зарывается пальцами в тяжёлые тёмно-каштановые волосы. Надо думать о детях. Как они? Уже спят? Прочитали ли няня им сказку, как она просила, или…

— Ваше Величество?

Тихо, еле слышно. Астори обречённо поворачивается. Тадеуш стоит в шаге от неё, держа в руках бокалы с водой — наверно, принёс из буфета — и улыбается дружелюбно. Проклятье. Она опирается о подоконник, кивает.

— Добрый вечер, господин премьер-министр.

— Добрый. Тоже прячетесь от прессы?

Она улыбается в ответ.

— Можно и так сказать.

— От них нигде нет прохода, — вздыхает Тадеуш. — Вот… у меня всегда пересыхает в горле в театре, я… подумал, вдруг у вас тоже… хотите воды?

— Да, не откажусь, спасибо.

Она отпивает. Тадеуш становится рядом, заслоняя её от любопытных взоров проходящих мимо людей. Снова. Он снова просто делает то, что надо, что будет ей приятно — сам. Его не надо просить. Астори слизывает с уголков рта капли воды и задаётся лишь одним вопросом: зачем?

Зачем ему… это всё? Потому что она королева? Или потому… Она незаметно щипает себя. Перестань. Хватит.

— Вы одна? — спрашивает Тадеуш, задерживаясь взглядом на её лице не дольше положенных этикетом полутора секунд, но успевая рассмотреть всё: нежное шёлковое платье до колен с аккуратным поясом, изысканную аметистовую подвеску на смуглой шее, кудрявые волосы, лежащие на покатых плечах… и глаза цвета горького шоколада, в которых вспыхивают золотистые крапинки. И губы, тронутые лёгкой улыбкой.

— Да. Решила в кои-то веки выбраться в свет, — непринуждённо отвечает она, замечая, что премьер-министр сегодня выглядит как-то… иначе. Тёмно-зелёный пиджак и галстук оттеняют глаза. — А вы?

Астори глубоко в душе знает ответ, но не спросить не может. Это выше её сил. Тадеуш смущается.

— Вообще-то я… прибыл с одной хорошей… знакомой…

Астори склоняет голову набок. Она была готова. И ей… совсем ничего и никого не жаль. Даже себя. Себя — меньше всех.

— Но… она уехала после первого акта… и… я теперь совершенно свободен.

Свободен для чего?

Астори поднимает взгляд: она точно поняла всё правильно? Ей кажется, что да…

Она не должна, не должна, не…

— Тогда составите мне компанию?

От изумрудных глаз расползаются лучики-морщинки.

— С огромным удовольствием, Ваше Величество.

Антракт заканчивается, и они размещаются в королевской ложе, вооружившись биноклями и терпением. Опера длится необычайно долго. Астори уже не пытается сделать вид, что ей интересно, Тадеуш — тем более. Оба ждут случая заговорить и не знают как.

— Ну и… как вам? — неловко запинаясь, спрашивает Астори.

— Неплохо, — пожимает он плечами, — но главная героиня явно переигрывает.

— Определённо. Хотя, мне думается, во многом ответственность лежит на сюжете… или я совсем не разбираюсь в классической литературе.

Она видит, как критически изгибаются его брови.

— Не будьте так строги к себе. Сейчас многие склонны судить о классике предвзято… в положительном смысле. Клеймо «классика» — как гарант качества, а я считаю, что это далеко не всегда так… К примеру, тот же Фитке переоценён. А «Страсти»…

— Вы читали?

— Нет. Но что-то мне подсказывает, что в своё время они были бульварным романом. Как пьесы ди Шавиль, например.

На сцене происходит бурное объяснение незадачливой невесты с экс-женихом. Астори откладывает бинокль и качает головой.

— Ох, ну что это такое…

— Всё так плохо? — спрашивает Тадеуш, поудобнее усаживаясь в кресле и глядя на Астори.

— Да, она просто… погодите, а вы… вы разве не понимаете?

Он простодушно морщится.

— Нет. В школе выбрал оспинский, как последний дурак… хотя все советовали рецанский. Это, конечно, родственные языки, но всё равно я понимаю не больше четверти.

Астори медлит не дольше полминуты.

— Хотите… я буду вам переводить?

Он замирает, потом робко кивает, одаривая её по-детски радостной улыбкой.

— Это было бы… чрезвычайно любезно с вашей стороны.

Он придвигает своё кресло ближе, чтобы лучше слышать, и Астори ощущает, как тепло и страшно становится внутри, ощущает его дыхание, запах его одеколона — мирт и верба — и ей по-прежнему хочется сбежать.

— Я… я люблю вас так сильно, так давно, так нежно, — заикаясь, начинает она, в то время как герцог-вампир ползает перед главной героиней на коленях от одного конца сцены до другого. — И я… я не могу позволить, чтобы мы… не были вместе… так как именно теперь я со всей возможной остротой ощущаю… как фальшиво моё положение… и всё, чем я жил… и единственное, что есть в моей жизни правдивого, это… вы…

Астори заливается краской: понимает, как топорно и косноязычно переводит, и уже жалеет, что вызвалась. Но Тадеуш слушает внимательно, изредка взглядывая в бинокль на сцену.

— Финальный монолог правда хорош, — говорит он в заключение, когда герцог трагично закалывает себя на руках у главной героини. — Этого не отнять… спасибо, Ваше Величество.

Зажигают свет; потерянную и смятённую Астори поднимает с места общий рывок: она аплодирует, пока не начинают болеть ладони, и позволяет Тадеушу вывести её из зала. Ей подают пальто. Она уже протягивает руку, но её опережает Тадеуш. Астори останавливается, моргает. Она не до конца пришла в себя.

— Я помогу даме надеть пальто, — кивает он служащей и смотрит Астори в глаза, улыбаясь. Астори кажется, что он ей подмигивает.

Это просто жест вежливости. Не более.

Тадеуш очень осторожен, почтителен и мягок; он отступает в сторону, едва она справляется с рукавами, и протягивает ей берет.

— Проводить вас до выхода?

Они работают вместе, напоминает себе Астори. Это нормально. Тадеуш обходителен, но лишь потому, что она королева, женщина, его знакомая…

Знакомая…

— Вас ждёт водитель? — спрашивает Тадеуш, когда они оказываются на улице. Гудят машины; апрельский гуляка-ветер забирается под воротник.

— Он…

Астори думает, что легко могла бы соврать. Тадеуш подвёз бы её, она бы послала водителю сообщение, отпустила бы его домой, а сама…

Только что это даст?

У него есть знакомая, у неё есть… дети. Муж. Пусть покойный, но…

У неё есть королевство.

— Он ждёт за углом. Спасибо. Я получила огромное удовольствие от сегодняшнего вечера.

Тадеуш улыбается, когда она подаёт ему руку на прощание, и внезапно касается её губами.

— Всего доброго, Ваше Величество.

Астори усилием воли напоминает себе, что это тоже — часть этикета.

***

Тадеуш открывает дверь своим ключом, тихо входит и запирает её. Снимает пальто и шляпу. Вешает их. Садится на стул и медленно снимает ботинки, стараясь не шуметь. Он надеется, что Эйсли уже спит.

Конечно, нет: он видит полоску света, ползущую с кухни. На пороге появляется жующая Эйсли в шортах, майке и домашних тапочках с помпонами. Смотрит на него в упор.

— Эта скукотища шла так долго? — возмущается она. Тадеуш качает головой.

— Тебе стоило остаться. Под конец стало интереснее.

— Да ну, не люблю вампиров. Одна чепуха с ними. Давай, Тед, заходи, я открыла йогурт.

Эйсли быстро подходит, приобнимает его и тыкается носом в щёку.

— Замёрз, да?

— Нет… Пойдём. Надеюсь, ты меня накормишь, а то я жутко голоден.

Она фыркает.

— Надо было есть в буфете. Я говорила. Хотя у вас в столице цены страшные, одни колготки чего стоят, я вчера была в магазине…

Тадеуш потягивается. Он дома.

========== 3.1 ==========

Астори качает головой и отряхивает снег со штанишек Джоэля, умудрившегося упасть в сугроб. Стоящая рядом Луана шмыгает носом.

— Кажется, вы совсем замёрзли. Не надо было так долго гулять.

— Ну ма-а-ам, — хнычет Луана, хлопая голубыми глазками и плаксиво морщась, — ну ма-а-ам, ну давай ещё немножечко, ну чуть-чуточку…

Джоэль только вздыхает. Астори решительно поднимается.

— Нет, солнышко, нельзя. Вдруг вы заболеете.

— Не заболеем, — вполголоса произносит сын. Астори гладит его по голове.

— Завтра. На сегодня всё. У вас урок по рецанскому языку, не забывайте, котята.

Луана надувает губки, Джоэль притихает. Они знают, что когда мама говорит так ласково, спорить с ней бесполезно. Она может и прикрикнуть, и мягко шлёпнуть, и отправить коротать наказание в спецкресле, но тогда её можно хотя бы попытаться разжалобить. А вот если она начинает гладить их по макушке и улыбаться, значит тут уж ничего не попишешь.

В три года они изучили свою маму достаточно хорошо.

Джоэль дёргает её за пальто.

— Ты плидёшь на обед?

— Разумеется, мой зайчик. — Астори подхватывает дочь на руки и прижимает сына к себе. — Идёмте. Может, я ещё успею…

— Ваше Величество!

Не успеет.

К ним спешит камердинер.

— Ваше Величество, Ваши Высочества… простите, но господин Бартон здесь… мне передать ему, чтобы он подождал?

— Не стоит, благодарю.

Астори с сожалением опускает Луану на землю.

— Простите, дорогие, маме нужно… заняться делами. Я приду к обеду, ладно? — Она целует их в обе щеки. — Идите к няне, она проводит вас наверх. Пока.

Она машет им на прощание рукой в перчатке и смотрит вслед. Они такие смешные, эти маленькие комочки, тёплые частички её самой… Её и Джея. В равной степени. Пятьдесят на пятьдесят. И она снова предаёт их. Разменивает минуты с ними на законопроекты и выигранные прения.

Астори кажется, что она ужасная мать.

Дети дали ей так много… а она не может уделить им два часа в день без того, чтобы куда-нибудь не сорваться.

Это нечестно по отношению к ним.

Астори разворачивается к камердинеру с тяжёлым сердцем.

— Скажите господину Бартону, что я буду ждать его у восточного входа, на аллее.

Ей хочется ещё побродить по заснеженному парку, и она надеется, что премьер-министр не станет возражать. Они почти не встречаются вне стен дворца, одни душные помещения со спёртым воздухом. Астори теребит сумочку с детскими игрушками, которую забыла отдать няне, и ждёт, ковыряя носками полусапожек свежий полуденный снег, искрящийся в солнечном свете. На берете тают снежинки. Полы белого пальто намокли от возни с детьми.

— Ваше Величество?

Она знает этот голос: звенящий и мягкий, ласково окликающий её среди снежного безмолвия огромного пустынного парка. Тадеуш машет ей рукой, другой прижимая папку к груди, и быстро подходит. Астори оборачивается, соединяет ладони. Улыбается — и видит в ответ приветливую улыбку, от которой расходится паутинка морщинок.

— Нет, не стоит, — быстро предупреждает она прежде, чем он опустится на колено. — Мокро, запачкаете брюки…

Тадеуш неловко поводит плечами.

— Тогда… позволите…

Астори понимает, протягивает руку, и Тадеуш бережно берёт её. Астори чувствует его пальцы сквозь ткань. Он улыбается с застенчивой нежностью, стягивает перчатку, наклоняется и запечатлевает на коже Астори почтительный поцелуй.

Астори находит в себе силы не смотреть ему в глаза.

Тадеуш возвращает ей перчатку и как ни в чём не бывало удобнее перехватывает папку.

— Я не помешал вам?

— Нет, вовсе нет… я только закончила гулять с детьми, думала, вы приедете позже… не хотите пройтись?

— С удовольствием, — кивает он, и его лицо светлеет.

Они бредут бок о бок по заледенелым аллеям мимо голых кустов, блестящего слюдяным озером фонтанчика с фигурами лис, сиротливых фонарей — влево и влево, вдоль восточного крыла дворца. Тадеуш на ходу достаёт ручку и документы, что-то отмечая, расспрашивая Астори и рассказывая о текущей ситуации в Эглерте.

— Выступления продолжаются в тринадцати провинциях из двадцати семи… я полагаю, этой весной и летом нам стоит ждать кризиса. Вы сами понимаете, работа Уолриша и его друзей из СМИ не могла пройти незамеченной… нам важно не выпустить это из-под контроля. Если волнения достигнут критической точки… и наступит гражданская война, а это вполне возможно, не стану скрывать, Ваше Величество… тогда это может стать поводом для введения в Эглерт миротворческих сил СОС. И в первую очередь — Райвенлока. Это будет катастрофой…

— Знаю, — сухо кивает Астори и поджимает губы. Она понимает, насколько всё серьёзно. Уолриш умело будоражил Север эти два года, подливал масло в огонь, и сейчас тлеющие угли готовы разгореться — достаточно одной искры. Им надо быть осмотрительными.

Она вздыхает, проводит ладонью по пушистой еловой лапе, припорошенной снегом.

— А о трагедии на борту «Фидии» узнали? Наших граждан среди пострадавших нет?

— Наши дипломаты уже работают… информация поступит в ближайшие сутки.

— Держите меня в курсе.

— Обязательно, Ваше Величество.

Она перекладывает сумочку из руки в руку, рассеянно наступает ногой на лёд и поскальзывается: падает вперёд, громко ахнув. Тадеуш роняет папку и удерживает Астори за локоть. Сумочка шлёпается в снег. Астори тяжело дышит; кровь приливает к лицу, ей жарко и стыдно из-за своей неуклюжести, хочется провалиться сквозь землю — в таком дурацком и двусмысленном положении они оказались. Тадеуш тянет её на себя, помогает встать и бросается поднимать сумочку, стряхивая с неё липкие комья снега.

— Вы… Вы в порядке?

— Да… спасибо большое… — Астори прячет румянец в воротнике пальто. На локте всё ещё ощущается хватка цепких бережных пальцев. — В-ваша папка…

— О, это ерунда, — отмахивается Тадеуш. — Папки — дело наживное.

Они робко улыбаются. Дальше идти уже веселей.

— Чудесная погода, правда? — спрашивает Астори. — Снег… он вообще редкость в Эглерте, а тут… идёт третий день подряд… и так много… дети просились гулять. Они почти не видят снега.

— Да, зима необыкновенно снежная в этом году. Природа нас балует, — соглашается Тадеуш. — Не припомню такого уже… десять или двенадцать лет.

Астори задумчиво почёсывает волосы под беретом.

— У меня на родине снег тоже идёт редко и мало.

— В… Эльдевейсе? — тихо осведомляется Тадеуш. Она кивает.

— Да. Знаете, он… чем-то похож на Эглерт. Горы… море… правда, больше в два с половиной раза, но всё же относительно маленький.

Она по привычке склоняет голову набок. По губам блуждает мечтательная улыбка, и Тадеуш почти задерживает дыхание: боится её спугнуть.

— Я… я хочу туда. Если быть до конца честной… я очень хочу…

Тадеуш вздыхает.

— Я понимаю вас… Нет, правда, понимаю, что значит жить вдали от дома… это тяжело. Я знаю.

Их взгляды встречаются: на Астори смотрятизумрудные успокаивающе-мягкие глаза, и ей до боли хочется взять Тадеуша за руку. Она подавляет дрожь.

— Я…

И обрывается на полузвуке. Не может придумать, что сказать. Так глупо… Почему-то в голову приходит мысль, что целоваться под заснеженной молодой липой — очень романтично.

Астори прикусывает щеку, чтобы привести себя в чувство. Дура. Перестань сейчас же.

Шорох в кустах спасает их от неловкой паузы. Астори оборачивается. Шорох повторяется, и из кустов вылезает юркая тёмно-рыжая стрела, шаркает лапами по снегу и скрывается позади мраморной статуи мальчика с кувшином. Тадеуш провожает её взглядом.

— А, это Кнапс. — Астори опускается на корточки, причмокивая губами. — Иди сюда, мальчик… иди…

Лис не показывается. Наверно, убежал.

— Вот непослушный. — Тадеуш подаёт Астори руку, помогая встать. — Ни за что не придёт, упрямец.

Она подтягивает перчатку.

— Они так и не привыкли ко мне. К детям ещё льнут, а я… до сих пор как чужая. — Астори пожимает плечами. — Да, вы знали, что у Шелди родились лисята? Жаль, придётся раздать, когда подрастут… мы не можем держать столько лис во дворце.

Она помнит, как непросто свыкалась с пушистыми обитателями Серебряного дворца в свои первые месяцы в Эглерте. Топот лап, фырканье, тявканье, касание хвоста под столом во время обеда… это пугало поначалу. Астори чувствовала себя не в своей тарелке. Но лисы были членами королевской семьи — семьи Джея. И Астори понемногу научилась дружить с ними — постольку, поскольку они сами изъявляли желание дружить с ней.

В конце концов они сошлись на нейтралитете.

Астори понимает, что пора сменить тему.

— Что с запланированными поездками? — спрашивает она, шагая дальше. Тадеуш энергично кивает и раскрывает папку.

— В следующем году надо посетить Райвенлок… встреча двух монархов… это важно. Король официально признал вас, но это прозвучало холодно. Неплохо было бы наладить дружбу и возобновить старые связи… обезопасить себя на случай, если волнения усилятся.

Астори облизывает губы.

— Да. Хорошо. Значит, мне обязательно нужно будет поехать?

Тадеуш забегает вперёд, поворачивается к Астори лицом и бойко пятится, лучисто улыбаясь, так что тянет невольно улыбнуться в ответ.

— Разумеется. Представьте, как будет изумлён райвенлокский двор… они не присылали официального приглашения… никак не ждут, что вы отважитесь на встречу.

Астори проглатывает смешок.

— По-вашему, я должна их поразить своей храбростью?

Ей снова кажется, что Тадеуш подмигивает.

— Преданность и мужество — ключи от величия.

Да. Он прав. Королевский девиз…

Тадеуш предан ей, Астори знает, чувствует. А ей… ей остаётся только собрать всё своё мужество в кулак и опять показать им, кто здесь королева.

Вдруг что-то становится не так: Тадеуш путается в ногах, нелепо взмахивает руками, роняя папку, и поскальзывается. Падает на спину. Астори торопливо бросается вперёд и хватает его за запястье. Тянет. Помогает обрести равновесие.

— Ох… — Тадеуш приподнимает брови, смущённо извиняясь. — Простите… я иногда такой… такой… неуклюжий…

— Я тоже… со всеми бывает, ничего…

Тадеуш уже твёрдо стоит на ногах, но Астори его почему-то не отпускает. Даже не думает об этом. Мало того: руки Тадеуша плавно поворачиваются в её руках, и его пальцы ласково сжимают ей запястья. Тепло. Чутко. Астори изо всех сил старается не смотреть ему в глаза, смотрит на нос: слегка вздёрнутый, с редкими веснушками. Молчит.

В кустах шныряет рыжий длинный хвост.

Зима.

========== 3.2 ==========

Конец второго тура дебатов. Советники поднимаются, начинают расходиться: шаркают подошвы ботинок, слышится чихание и перешёптывание. Астори благодарит пожилого политика, придержавшего перед ней дверь, и вступает в прохладно-деревянное пространство коридора. Руки в перчатках уютно прижимают папку к груди. Дышится легко и весело.

Сознание победы заглушает голод и притупляет усталость.

Астори знает, что превосходно выступила сегодня, и совершенно уверена: этот старый змей Уолриш нос себе готов откусить от злости. Она довольно улыбается и расправляет плечи, откидывая голову назад. Так ему и надо. Мерзавец.

Она опротестовала законопроект, позволяющий губернатору вводить чрезвычайное положение на Севере без согласия Совета, только чтобы побесить Уолриша.

Он слишком много о себе возомнил в последнее время.

Астори видит Тадеуша — беседует с каким-то малознакомым политиком, энергично размахивая руками. Спорит. Переубеждает. Астори останавливается, отводя за уши тёмно-каштановые пряди, и смотрит на него. Он был изумительно хорош сегодня на прениях… как политик, разумеется. Говорил ясно и чётко, блестяще парировал каверзные вопросы «жёлтых», отвечал со здоровой умной злостью, от которой у Астори захватывало дух. Она бы тоже так хотела.

Тадеуш замечает её. Прощается с политиком, дружески хлопает его по плечу и, зажав папку под мышкой, направляется к Астори. Улыбается — уши слегка двигаются, расползается паутинка морщинок, зрачки теплятся лаской. Астори улыбается в ответ, протягивает ему руку. Пусть они виделись не больше пяти минут назад, но она не может отказать себе в удовольствии снова ощутить свою ладонь в его мягкой ладони.

— Ваше Величество… выступили отменно. Я впечатлён. И все наши… тоже.

— О, вы мне льстите. — Астори качает головой, смущённо вспыхивая. — Ваша речь была в разы лучше. И все это знают.

Тадеуш неопределённо поводит плечами. Ему явно неловко от похвалы.

— Не стоит, Ваше Величество… это моя работа. Вы уже собираетесь домой?

— Да… думала. Дебаты окончены.

Он прикусывает губу, и Астори, склонив голову набок, недоумённо смотрит на него. К чему он ведёт? Зачем спрашивает очевидное? Внезапно он решается: лицо светлеет, брови приподнимаются, уголки рта ползут вверх.

— А хотите… пообедаем внизу? Здесь, в баре… просто… вы ни разу не обедали во Дворце Советов, а тут хорошо готовят… может, оцените? Если у вас нет… других планов или…

Астори теряется. Он зовёт её… пообедать? Вместе? Перекусить в баре? У неё пересыхает в горле. Это не романтическая встреча, не свидание, нет, всего лишь… двое коллег собрались после тяжелого рабочего дня. Прозаично и скучно. А значит, можно согласиться — она ничем не рискует.

Кроме своего сердца.

Астори торопливо облизывает губы, скрывая волнение.

— Да… хорошо, я не… я не против. Давайте.

Покрытый веснушками нос Тадеуша морщится от широкой улыбки.

— Чудесно. Позволите?

Астори, сглатывая ком в горле, опирается на галантно предложенную премьер-министром руку. Колени подкашиваются. Ей впервые хочется, чтобы они воспользовались лифтом: кажется, если они пойдут по лестнице, она не выдержит и беспомощно повиснет на Тадеуше. Астори чувствует его одеколон — мирт и вербу, — чувствует дыхание, тепло локтя… Слишком много всего. Она пересиливает себя, чтобы не сбиться на бег.

Внизу всё ещё много народу: жизнь во Дворце Советов не утихает иногда до самого вечера. Тадеуш подводит Астори к барной стойке и приветливо машет официанту, как давнему знакомому. Астори робеет, мнёт папку. Оглядывается. Она не заходит сюда обычно, в перерыве между первым и вторым туром дебатов обедает чаще всего тем, что привозит с собой из Серебряного дворца в теплохранящем контейнере… а в баре она ощущает себя чужой. Лишней. Совсем не к месту. К ней не подходят здороваться советники, с ней не заводят бесед, не шутят, не приглашают к столикам…

Она в изоляции. Окружена стеной из почтения, недоверия и боязни.

И Тадеуш разбивает эту стену.

— Мне, пожалуйста, двойной франж с соусом пир-пир, ещё парте аль гжана… и стаканчик виноградного сока. А даме… — Он поворачивается к Астори, барабаня пальцами по матовой поверхности барной стойки. — Ваше Величество, что будете?

— Даже не знаю… то же, что и вы, наверно…

Астори плохо знает эглертианскую кухню: в классической, быть может, ещё с горем пополам ориентируется, а вот в народных блюдах и еде быстрого приготовления… откровенно никак. Если не хуже. И она очень боится попасть впросак, заказав какую-нибудь пережаренную кислятину, которой потом придётся давиться под дружелюбным взглядом премьер-министра. Тадеуш понимает это.

— Хотите попробовать кальше?

И по его губам читается: «да».

— Да, — кивает Астори. Тадеуш поворачивается к официанту.

— Даме кальше, стакан апельсинового сока и соус пир-пир. Я оплачу. Спасибо.

Тадеуш провожает её к столику, не слушая полушутливых-полусерьёзных возражений Астори, отодвигает перед ней стул и ласково щурится.

— Считайте, что это — жест благодарности за вашу сегодняшнюю блистательную поддержку. И потом, дама за обед никогда не платит. Для этого есть кавалер.

Астори снова забывает слова. Дама. Кавалер. Обед. Она опять думает не о том… нельзя терять над собой контроль. Ни за что нельзя.

— Я буквально на минуту отлучусь? — спрашивает Тадеуш, поправляя пуговицу на рукаве. — Обещал кое-какие бумаги передать…

— Да… да, разумеется…

Астори утыкается взглядом в стол, когда пола пиджака Тадеуша мимолётом касается её локтя. Зажмуривается, выдыхает. Спокойно. Есть время разобрать документы, чтобы меньше работы осталось на дом… да, она займётся именно этим.

Не смотреть, куда он пошёл. Даже не думать.

Кто-то опускается на стул напротив неё. Астори отрывается от бумаг и едва не вскакивает: на неё поглядывают тусклые глаза Уолриша, искривившего морщинистое лицо в ехидно-сочувствующей ухмылке.

— Приятного аппетита, Ваше Величество.

«Да чтоб ты подавился», — так и подмывает ответить Астори, но она берёт себя в руки. Застёгивает папку, говорит холодно:

— И вам того же. Простите, здесь занято.

— Я знаю.

Астори выразительно изгибает бровь.

— Что вам нужно? — грубо спрашивает она, но у неё нет ни желания, ни сил церемониться с этим старикашкой. Уолриш почёсывает ястребиный нос.

— Каково вам на троне, Ваше Величество?

— Явно лучше, чем хотелось бы вам. — Астори резко ударяет папкой по столу, так что гремят солонка с сахарницей. — У меня деловая встреча, так что попрошу вас…

— По-прежнему считаешь, что тебе всё по плечу?

Она нервно втягивает воздух и подаётся вперёд.

— Да, считаю, — произносит с нажимом, давая понять, что разговор окончен. Но Уолриш не унимается.

— Вам не удастся долго играть эту роль.

— Жаль будет вас разочаровать, но удастся.

— Вы ничего не смыслите в политике…

— Оставлю вас в этом приятном заблуждении.

Уолриш внезапно перегибается через стол и хватает костлявыми пальцами Астори за запястье: у той дыхание спирает от такой наглости, и она даже не может ничего выговорить.

— Не воображай, будто ты осилишь эту ношу, девочка, — бормочет Уолриш. — Ты…

— Немедленно перестаньте! — задыхается Астори, дёргая руку изо всех сил. — Я справлюсь, слышите? Справлюсь! И мне всё равно, что вы об этом думаете, я стала королевой и буду королевой, и пусть хоть вся ваша шайка встанет на моём пути, у меня получится!

— Да кто ты такая? Это смешно, послушай сама себя! Королева без короля это…

— Королева.

Лицо Уолриша искажает гримаса ярости.

— Такое самомнение не доведёт до добра.

Астори открывает рот, чтобы излить своё раздражение гневной тирадой, как вдруг сзади раздаётся спокойный, уверенный, злой голос:

— Это была угроза?

С трудом Астори понимает, что голос принадлежит Тадеушу. Уолриш замирает, ослабляет хватку, и она оборачивается: премьер-министр стоит позади, собранный, с застывшими изумрудами в глазах, со сжатыми губами и выдвинутым подбородком.

— Господин Бартон, я…

— Вы угрожаете Её Величеству королеве Эглерта, — перебивает Тадеуш, не повышая тона, и, сделав шаг вперёд, опирается на спинку стула, на котором сидит Астори. Ей становится неуловимо спокойнее. — Вы оскорбляли её — среди бела дня, при свидетелях. Вы осознаёте последствия ваших действий, ваша светлость? Пока я не привлёк вас к суду за оскорбление члена королевской семьи, потрудитесь встать и покинуть нас. И…

Астори чувствует напряжение, с каким пальцы премьер-министра стискивают спинку.

— Отпустите. Руку. Королевы. Немедленно.

Уолриш поднимается; Астори невольно разминает запястье, хранящее пять красных отпечатков.

— Вы об этом пожалеете.

— Приятного дня.

Тадеуш дожидается, пока он скроется из вида, и спешно садится напротив Астори.

— Вы в порядке?

— Да… да… — кивает она. Ей стыдно и до странности приятно. Тот ещё коктейль. Тадеуш неосознанно тянется, чтобы взять её за руку, но останавливает себя. Хмурится. Кусает губы.

— Он… часто так?

— Пару раз бывало.

Они молчат. Астори, опустив голову, разглядывает собственные перчатки, Тадеуш тяжело размышляет. Их спасает официант, принёсший обед. Неизвестное блюдо, название которого Астори успевает забыть, напоминает завёрнутую в лаваш копчёную колбасу, обильно политую соусом; пахнет остро и очень аппетитно. В животе слабо урчит. Она уже очень давно не ела.

Тадеуш тянется за салфеткой, вздыхает, позволяет себе расслабить плечи.

— Думаю, нам обоим стоит…

Его слова заглушает сдавленный звук взрыва. По зданию проходится толчок — дребезжат солонка и сахарница. Астори распахивает глаза, переглядывается с Тадеушем… её подбрасывает на стуле. Что случилось? В чём… в чём дело? Интуиция твердит: происходит нечто ужасное.

Она должна быть там.

Астори, позабыв о папке, бросается на улицу, едва не падает, поскользнувшись на каблуках. Тадеуш еле-еле поспевает за ней. Полы его пиджака и галстук развеваются.

Перед Дворцом Советов ветрено, холодно — пробирает до костей, обдувает разгорячённое лицо — и шумно. Гудят искорёженные машины; кричат, плачут, стонут люди. Астори не видит картину в общем, только — обрывками, деталями, подробностями. Вот — высыпавшие вслед за ней на улицу советники. Вот — тёмно-красные пятна на бордюре. Вот — болезненно пульсирующая сирена «скорой». Ветер в ушах. Смазанный гул, неистовая адская какофония. Астори встряхивает головой, моргает. Нет. Сосредоточиться. Сосредо…

Чёрная дыра — посреди творящегося хаоса. Большая. Дымящаяся. Развороченная.

«Бомба», «терракт», «проклятые северяне»…

Её машина.

Астори видит, как стекает на камни мостовой липкая кровавая слякоть, когда-то бывшая её водителем.

Кто-то касается её спины. Тёплые осторожные пальцы.

— Ваше Величество…

Астори шатает, но она расставляет ноги, сохраняя равновесие, сжимает кулаки и глотает: медленно и тяжело. Её мутит. Язык немеет от подкатывающей тошноты.

— Полици… — Моргнуть, схватиться за виски. — Полицию… вызвали?

Тадеуш бережно берёт её под локти, не давая упасть.

— Ваше Величество, вы не должны этого…

— Полицию… — В глазах темнеет. Астори ловит ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. — Вызовите… сейчас же…

Тадеуш держит её. Она откидывается назад, упираясь туфлями в асфальт. Чужие руки дают силы.

— Полицию…

Тадеуш держит её.

========== 3.3 ==========

«Когда наступила осень, принц задумался…»

Астори не спится. Уже поздняя ночь, прозрачная, мартовская, за окнами Серебряного дворца неясно мерцают светлые звёзды, как льдинки в проталине, звонко носится по парку ветер, и свет луны косо падает на мраморный подоконник. Тихо. Детям стало лучше к вечеру, и они уснули. Астори почти слышит, как они мерно и тяжело дышат в соседней комнате. Она поджимает босые ноги, ёрзает в кресле и в сотый раз пробегает взглядом по одной и той же строчке.

«Когда наступила осень, принц задумался…»

Ей бы тоже следовало задуматься — над всем, что происходит в её жизни в последние два с половиной года, с самого восшествия на престол. Всё так запуталось и переплелось, что не сразу удастся разобраться, что к чему. Но Астори даже не пытается. Отговаривает себя: не сейчас. Она не может позволить себе размышлять об этом, когда столько проблем требуют её неотложного вмешательства. И в первую очередь… дети.

«Когда наступила осень, принц задумался…»

После зимнего теракта Астори быстро изменяет порядок жизни во дворце. Она становится осторожней. Удваивает количество охраны, сводит к минимуму выезды за пределы королевской резиденции, вводит особые пропуска для обслуживающего персонала, ограничивает прогулки сына и дочери по саду… Она старается не поддаваться панике, но удушливый страх захлёстывает её всё сильней и сильней с каждым днём. Дети в опасности. В опасности. Астори больше ни на чём не может сосредоточиться, её сводит с ума лишь одна страшная настойчивая мысль: с детьми может что-то случиться. Этот постоянный страх чего-то отравляет медленным ядом. Астори жила в нём первые месяцы после смерти Джоэля и короля с принцессами, с трудом задавила его в себе, загнала в угол подсознания, но теперь он вернулся, окреп и уверенно берёт над ней верх.

Нет. Она не может этого допустить, только не снова.

Она теряла свою семью. Дважды. И ни за что не потеряет ещё раз.

«Когда наступила осень, принц задумался…»

А потом дети внезапно заболевают: простудились на вечерней прогулке. Астори не находит себе места от беспокойства, носится с ними, измеряет температуру, выдёргивает королевского домашнего врача, поит их чаем с вареньем и строго следует выписанному рецепту. Не помогает — на следующий день Лу и Джо становится хуже. Астори отменяет все дела, запланированные на неделю, сидит с ними, читает сказки, лечит и нервничает. К вечеру температура не понижается — напротив, растёт. Астори в бешеной тревоге опять вызывает врача. Тот долго хмурится, чешет бородку, молчит и наконец выдыхает: «Я полагаю… пневмония».

У Астори падает сердце. Она нашаривает кресло и падает в него, хватаясь за горло: воздух в лёгких спирает, она проводит языком по пересохшим губам, перед глазами всё плывёт. Врач бросается к ней и быстро приводит в себя. Астори смаргивает дурноту. Нюхает нашатырный спирт.

Её дети больны.

Астори не отходит от них ни на шаг; дворец наводняют доктора и медсёстры, и она всё равно не чувствует себя спокойной. Её грызёт страх. Она не спит ночи напролёт, почти не ест, караулит у детских кроваток и наотрез отказывается отдыхать. Тревога выматывает, и силы начинают изменять. Она не железная, как бы ей ни хотелось доказать себе и другим обратное.

«Когда наступила осень, принц задумался…»

Сегодня она говорила с Мелли, подругой из интерната. Это успокаивает — ненадолго, но успокаивает, не даёт опустить руки. Успокаивать людей — великий дар Мелли. Она сама — как ходячее умиротворение: светлые волосы в аккуратном пучке, нежный овал лица, зелёные понимающие глаза, невысокий рост, хрупкая фигура, мелодичный грудной голос, мягкие руки, созданные для помощи и ласки… Мелли — кардиохирург в одной из престижных клиник в Эл-Сайдже. Она спасает людей ежедневно, и Астори завидует ей: такие люди, как Мелли, приносят ощутимую пользу, а такие, как она сама…

Мелли давно замужем и счастлива. Её супруг — сумасшедший рыжий музыкант-виртуоз, делающий головокружительную карьеру. Он вечно на гастролях, и Астори совершенно не понимает, как домашняя и мечтательно-тихая Мелли уживается с этим бушующим ураганом. Но она не влезает в их семейную жизнь. Своя-то у неё не сложилась…

Мелли звонит ей сразу после напряжённой смены в клинике, едва придя домой. Кормит дочь — это ясно доказывает возмущённый детский крик: «Я не буду это есть!» — и говорит заботливо и спокойно, как с плачущим ребёнком, благодушно доказывая, что волноваться-то, в сущности, ещё особо не о чем, королевскую фамилию обслуживают прекрасные доктора, Луана с Джоэлем в надёжных руках, и потом, Астори всегда может посоветоваться с ней, она тоже практикующий врач, пусть и другого профиля, но в базовых вопросах она разберётся, если Астори будет нужно… она всегда рядом… стоит только позвонить…

— Дорогая, слушай, тебе стоит больше думать о себе. Пожалуйста. Кто поможет детям, если ты сдашь?

— Я знаю, Мел, знаю! — прикрикивает Астори, морщится и массирует левый висок. — Прости… Прости, нервы ни к чёрту, срываюсь… ну не могу я о себе думать, понимаешь? Не могу! Столько всего навалилось… Я ума не приложу, как с этим справиться.

— Дорогая… — Мелли вздыхает. — Просто звони, хорошо? Даже если поздно… в любое время звони. Мне, Энки… кому угодно. Я не хочу, чтобы ты оставалась одна.

— Ладно, Мел. Спасибо.

Астори знает, что не позвонит. Она справляется со своими проблемами сама и не собирается втягивать кого-то ещё в это болото.

А сейчас ночь. И ей не спится.

«Когда наступила осень, принц задумался…»

Астори захлопывает книгу. Нет у неё принца, давно уже нет; есть только корона, дети, горы забот… и премьер-министр. Тадеуш звонил, обеспокоенно спрашивал, всё ли в порядке и скоро ли она сможет вернуться в Совет. Да, всё хорошо, врёт Астори. Вернётся скоро. Да. Тадеуш не верит. Но всей правды она ему не скажет никогда: не покажет себя слабой… уязвимой. Даже перед ним. Тем более — перед ним. Астори не хочет его жалости.

Она не может так унизиться.

Уже час ночи. Астори гасит свет, закрывает дверь в гостиную и входит в спальню. Тепло. Свет луны льётся на ковёр. Глаза припухли и болят, во лбу тяжело и горячо, словно в череп наложили раскалённых углей, и Астори, придерживая ночную рубашку, устало потирает кулаком висок. Ей бы надо… а, к чёрту! Всё равно сейчас не уснёт. И она включает телевизор, забирается с ногами на кровать и обнимает колени. Снимает обручальное кольцо, на миг сжимает его в ладони и осторожно опускает на прикроватный столик. Распушает тёмно-каштановые волосы. Опускает холодные пальцы на веки.

Мастер, помилуй её.

На экране что-то говорят и куда-то идут. Астори глотает зевок, присматривается: очередной глупый фильм об изменах и внебрачных детях. Мерзость. Щёлкает пультом — и морщится. Ещё лучше — фильм об отце-одиночке, она видела его три года назад. Накатывают неприятные воспоминания, и она вновь переключает канал. Тут перетряхивают грязное бельё знаменитостей. Ну, а что ещё могут показывать в час пополуночи? Безо всякой надежды Астори нажимает на кнопку в третий раз.

На экране появляется знакомое лицо. Астори неверяще моргает, подбирается, сминая пальцами простыню, и невольно подаётся вперёд. Сомнений нет. Кудрявое волосы, нос в редких веснушках, изумрудные живые глаза, мальчишечья улыбка, неумолимо подкупающая, такая искренняя, такая открытая… Тадеуш. На какой-то политической программе, одной из тех, которых много расплодилось за последние двадцать лет и которые Астори совсем не смотрит. Премьер-министр стоит у стойки и слушает своего оппонента: ведущий молча проводит рукой по подбородку. Оппонент взъерошен, будто воробей, горячится, частит что-то быстро и раздражённо об экономике, кризисе, отношениях с Райвенлоком… Тадеуш морщит нос, улыбаясь. Астори склоняет голову набок: ей хочется проникнуть за эту улыбку. О чём он думает сейчас?

Почему-то Астори кажется, что у оппонента нет шансов. Тадеуш его съест.

Она вздыхает, силой заставляет себя отвести взгляд от экрана, на котором как назло выведено лицо премьер-министра крупным планом. Это чересчур походит на свидание: она, он, ночь, спальня. Глупости. Астори тянется к телефонному аппарату, снимает трубку и набирает номер, выученный намертво. Номер Джея.

С того света не отвечают, но она продолжает звонить уже третий год.

Телевизор жужжит, Тадеуш улыбается, в ушах позванивают гудки… Астори слушает.

Луна лениво оглядывает шпили Серебряного дворца.

========== 3.4 ==========

Тадеуш привык просыпаться рано; правда, для него рано — это часов в девять утра. В самый раз. Лучшее время, чтобы начинать работу. Ещё раньше — можно, но уже труднее, а если позже, то целый день болит голова. Годы учёбы в пансионате и Дипломатической Академии приучают к порядку. Тадеуш уверен, что если на полноценное питание можно махнуть рукой, то строгий режим дня необходим. Остаётся только убедить в этом Эйсли.

А она упорно не желает слушать.

Он слегка вздрагивает, просыпаясь, открывает зелёные, мутные со сна глаза и скользит расплывчатым взглядом по стрелкам на старом будильнике. До официального подъёма целых семь минут. Можно подремать, поваляться в нагретой солнцем постели, но Тадеуш пересиливает себя. Надо приниматься за дела. Ему предстоит по-быстрому принять душ и глотнуть кофе перед тем, как разбудить Эйсли. Она та ещё соня. Наверняка не ложилась вчера до трёх ночи, хотя он её просил… Что за девочка.

Он шлёпает тапочками по паркету, зевает, чешет затылок. Ванная на первом этаже. Тадеуш осторожно спускается, стараясь не шуметь. Пусть Эйсли поспит ещё лишних двадцать минут… в её возрасте сон особенно важен. Тадеуш старше её всего на одиннадцать лет, но ему иногда кажется, что между ними лежит вечность — он чувствует себя гораздо старше по отношению к этому непоседливому капризному ребёнку. Словно пару десятков лет прибавляется.

Душ помогает растормошиться, освежает, прочищает мозги. Тадеуш трясёт мокрой головой и отфыркивается. Неторопливо открывает окна в зале и гостиной, ёжится под струями проказливого июньского сквозняка и, включая телевизор, просто чтобы гудел на фоне — давняя привычка, спасибо работе, заставляющей держать ухо востро, — принимается варить кофе. Себе. Эйсли пьёт только зелёный чай… по крайней мере, на завтрак. Тадеуш мельком взглядывает на телеэкран, прислушивается к новостям. В офисе его уже ждёт отчёт о самых важных событиях, произошедших за последние семь часов — секретарша постаралась. Она у него молодец.

Тадеуш смотрит на часы. Пора будить Эйсли, иначе она проспит всё на свете, не только первую пару. Берёт чашку с дымящимся крепким кофе, поднимается наверх, мешая ложкой сахар, и вежливо стучится в комнату Эйсли.

— Доброе утро!

В ответ — ни звука. Тадеуш стучится громче, стараясь не расплескать кофе.

— Доброе утро! Вставай, Эйс!

Раздаётся бурчание сердитого медведя, прервавшего спячку посреди зимы. Эйсли по утрам только так и общается. Тадеуш закатывает глаза, привычно улыбается и открывает дверь, громко предупреждая с порога:

— Подушку не кидай, у меня горячий кофе в руках!

На кровати сидит измятая, недовольная и встрёпанная Эйсли. Кичка из ореховых волос сбилась набок, большие зелёные глаза смотрят раздражённо и с упрёком, рот негодующе поджат; она скрестила ноги, сжимает подушку в нежно-салатовой наволочке с вышитым единорогом. Щурится. Тадеуш ставит чашку на столик и подходит к кровати, миролюбиво треплет Эйсли по косматой голове. Она саркастично хмыкает.

— Тебе пора собираться в университет.

— А ничего, что надо стучаться, а?

— Я звал тебя.

— Ага, вопил под дверью. — Эйсли встаёт, подтягивает розовую майку, которую так и не сняла перед сном (отрубилась в одежде, догадывается Тадеуш), и показывает ему язык. — Не посмотрю в другой раз, что премьер-министр, и… и защекочу.

Тадеуш морщит нос, улыбается.

— Поторопись. Я начну готовить завтрак.

«Поторопись» — это явно не про Эйсли. Она на сорок минут пропадает в ванной, и, когда потерявший терпение и спаливший яичницу (ну отвлёкся на новости, с кем не бывает!) Тадеуш совсем невежливо колотит в дверь, он слышит лишь бешеный грохот воды — Эйсли всегда выкручивает краны на полную — музыку и пение. Эйсли поёт в душе. Постоянно. Сколько он её знает. Тадеуш сдаётся, постояв у ванной и выкричавшись, и идёт на кухню. Кто-то же должен спасти их завтрак. И вот надо же было такому случиться, чтобы именно сегодня домработница взяла выходной…

С завтраком всё идёт из рук вон плохо, так что Тадеуш достаёт из холодильника остатки вчерашнего ужина и наскоро разогревает их. Из ванной наконец-то выходит Эйсли: жемчужные серьги, косички, рваные шорты, топик, туфли-лодочки и тяжёлая вязаная шаль. Тадеуш давно убедился в неспособности Эйсли следовать хоть какому-нибудь единому стилю. Она просто такая, как есть, чуточку сумасшедшая, своевольная, озорная и совершенно неуправляемая. Тадеуш постиг это на собственном опыте. Он пытался было её контролировать, но очень быстро понял, что ничего из этого не выйдет, и смирился. Лучший способ уживаться с Эйсли — приглядывать со стороны и оберегать от совсем уж откровенных глупостей.

— В следующий выходной готовишь ты. — Тадеуш бросает на спинку стула полотенце и уносится переодеваться наверх. Он почти опаздывает! Только этого и не хватало… Носки в тумбочке, рубашка на вешалке… Спешно натягивает брюки и рубашку, накидывает пиджак и замечает, что галстука нигде нет. Но куда же премьер-министр — и без галстука? Тадеуш мечется туда-сюда по спальне, разрывает аккуратно сложенные вещи в ящичках, устраивает настоящий кавардак, но ничего не находит. Минуты утекают, как вода. Нет, он не может прийти без галстука, ни за что! Тадеуш выбегает в коридор, перевешивается через перила и кричит:

— Эйсли, ты не видела мой галстук?

— У тебя их сотня, Тед! Какой из? — доносится с первого этажа.

— Чёрный в красную полоску!

— Широкий или узкий?

— Узкий! — в отчаянии уточняет Тадеуш. Длящееся секунду молчание пронзает сердце насквозь.

— Ах, этот!.. — В повеселевшем голосе Эйсли слышится облегчение. — Так я его на стирку отправила. Вчера.

Тадеушу хочется вцепиться в волосы и завыть. Ну вот почему ему так ужасно не везёт сегодня?

— Эйсли, мы отправляем вещи в прачечную по выходным, а не в середине недели, когда ты уже запомнишь! Четверг, а я без галстука! И что мне делать теперь?

— Ой, да возьми любой другой, — отмахивается Эйсли с преступным легкомыслием.

— Но этот был особенный! Он шёл к пиджаку!

Тадеуш кидается в гардеробную, чтобы подобрать пусть самый плохонький, но галстук и успеть его завязать, когда его догоняет ехидный полушутливый вопрос: «Да кого ты собрался там очаровывать, в своём министерстве?»

В министерстве — никого.

А вот в Серебряном дворце…

Времени на раздумья и завтрак почти не остаётся; Тадеуш наскоро допивает остывший кофе, перекусывает, надеясь плотно пообедать в Доме Советов, и бросает Эйсли, которая листает ленту социальных сетей:

— Я уже вызвал машину, она подъедет через минуту. Пойдём.

Он придерживает дверь, пропуская Эйсли первой в салон, и, усаживаясь следом, называет водителю адрес: «Государственный университет». Каждый житель Метерлинка знает, где он находится. За окнами проносится утренняя оживающая столица; Тадеуш листает газету, которую не успел прочесть за завтраком, и барабанит пальцами по кожаному дипломату. Эйсли чмокает жвачкой, слушая музыку в наушниках. Потом оборачивается и трогает его за руку.

— Тед, меня девочки на тусовку сегодня позвали…

— Как в прошлый раз, да? — осведомляется Тадеуш, пробегая глазами первую полосу.

— Ну что как что, так сразу как в прошлый раз! — ощетинивается Эйсли, чувствуя свою вину. — Ну погуляли, ну… Тед… Те-е-ед… ну отпустишь?

Он вздыхает.

— Отпущу… Прошу об одном: звони. Если уж напиваешься, оставляй мне адрес, откуда можно тебя забрать. И к полуночи чтобы была дома, иначе оставлю без карманных денег на два месяца.

— На один.

Тадеуш знает: Эйсли неисправима.

— На полтора. Идёт?

Машина останавливается не у многоэтажного здания университета, похожего на слоёный торт, а немного подальше, за углом, там, где меньше зевак. Эйсли торопливо распахивает дверь:

— Всё, я пойду, до вечера.

— Куда! — Тадеуш ловит её за сумку, притягивает обратно и ласково щипает за нос. — А поцелуй в щёчку? Давай-давай!

Эйсли с показным раздражением закатывает глаза, но позволяет чмокнуть себя. И убегает. Скрывается в толпе студентов. Тадеуш провожает её взглядом, снова раскрывает газету и произносит:

— В министерство.

В его работе ни один день не похож на другой. Никогда нельзя узнать точно, что случится, с кем придётся говорить, куда ехать; пусть его расторопная секретарша — настоящее золото! — и составляет его расписание на недели вперёд, но кому, как не политику, понимать, что одна-единственная минута может изменить столетие. Сегодня, правда, всё на удивление мирно. Тадеуш невольно ищет подвох. Фауш ди Мульниче, бывший премьер-министр, его наставник и второй отец, часто любил повторять: «Если до обеда небо чистое, после обеда начнётся Четвёртая мировая».

В три пополудни Тадеуш едет на обычную еженедельную встречу с королевой. Третий камердинер у дверей просит немного подождать — Её Величество занята, она примет его через пять минут. Тадеуш кивает и послушно остаётся в коридоре, рассматривать портреты на стенах и любоваться вычищенными рыцарскими доспехами. Он не спрашивает, чем занята королева. Ему незачем знать. Его долг — доверять и служить.

До последнего вздоха.

Тадеуш всё ещё жалеет, что Эйсли отдала его любимый галстук в стирку. Он стоит с папкой под мышкой и посматривает на наручные часы, беззвучно отсчитывая секунды до встречи. Камердинер в кресле рядом клюёт носом. Тадеуш совершенно не понимает, как можно спать, зная, что совсем близко, за стеной, буквально в двух шагах находится она. Королева…

Тишину дворца нарушает топот маленьких ножек. Тадеуш выныривает из раздумий и чувствует на себе серьёзный взгляд голубых глаз. Перед ним стоит Его Высочество наследный принц Эглерта Джоэль — и просто пухлый малыш с пушистой головкой и паровозиком в руке.

— Вы плишли к маме? — строго спрашивает мальчик. Тадеуш не сразу находится с ответом.

— Да, Ваше Вы… да.

— Вы… плимель-министиль?

Тадеуш улыбается, откладывает папку и садится на корточки перед принцем.

— Именно. Меня зовут… Тадеуш. Просто… Тед, если хочешь.

Джоэль хмурится — совсем не по-детски.

— Я знаю, как вас зовут, — заявляет он. — Мы с Лу видели вас по телевизолу.

Тадеуш молчит. Не знает, что можно ответить. Джоэль крепче перехватывает паровозик и внезапно говорит:

— Это вы всегда забилаете нашу маму?

У Тадеуша сдавливает горло. Он кашляет, приоткрывает рот, и ему становится стыдно и страшно.

— Она к вам уходит и иглает, а с нами не иглает. Не забилайте её, пожалуйста. Она сталая и вам не нужна. Она нам нужна.

От необходимости отвечать ошарашенного Тадеуша спасает первый камердинер — он приоткрывает дверь.

— Её Величество ожидает вас, господин Бартон.

Он почти бежит; галстук давит на шею. Он никогда прежде не задумывался о том, что чувствуют и как живут осиротевшие дети королевы после смерти отца и восшествия матери на престол. Полное игрушек, сладостей, нянек и уроков рецанского детство, так похожее на его собственное, казалось ему лучшим из возможных вариантов… при том, что других-то и не было. Сейчас Тадеушу словно содрали кожу с сердца.

— Господин премьер-министр?

Он видит королеву, останавливается, прячет своё смущение в поклоне и вновь возвращается к ней глазами. И забывает всё. Неурядицы сегодняшнего утра, тревогу в офисе, чувство вины после беседы с принцем… Она вознаграждает его сторицей. Прямая узкая юбка бордового цвета, безукоризненно белая рубашка с подвёрнутыми рукавами, тонкая золотая нить на смуглой шее, каштановый водопад, струящийся на расправленные плечи, и решительный взгляд тёмно-карих глаз… в которых светятся тревога и злость.

Кто-то посмел обидеть его королеву.

— Ваше Величество, я…

— Вот. — Она без лишних слов вручает ему газеты. — Свежий послеобеденный выпуск. Почитайте.

Предчувствуя недоброе, Тадеуш бегло просматривает первую же страницу… и мигом понимает всё. Его прошибает холодная ярость.

«Королевский премьер: две головы одной страны».

— Уолриш опять постарался. — Королева кусает губы. — Он сдержал своё слово. Там много интересных рассуждений, вы читайте-читайте…

Тадеуш молча сворачивает газету и стискивает зубы, нервно сжимая потные ладони в кулаки. Довольно. Старый лорд заплатит за каждую лишнюю морщинку на усталом лице напротив.

Никто не может причинять боль его королеве безнаказанно.

========== 3.5 ==========

Астори любит принимать вызовы. Ей знаком этот хищный запах азарта, который будоражит кровь в напряжённых жилах, заставляет собраться, стиснуть зубы, встать и просто идти вперёд, как бы больно ни было. Так она выживала в университете и на работе — и выжила. Шла напролом. Через препятствия — только вперёд. В ней сомневались, она сама сомневалась в себе, но никогда не опускала рук, а значит, точно не опустит сейчас. Если Уолриш объявил ей войну, она будет воевать. До последней капли крови.

Прелюдия окончилась: начинается реальная битва. Уолриш подёргал за нужные ниточки и одержал победу в первом раунде, умело запустив антироялистскую кампанию в прессе — несколько крупных изданий Юга и Севера опубликовали статьи откровенно крамольного содержания, то открыто, то тайно порицающих правящего монарха и буквально призывающих народ к бунту. Астори остаётся лишь яростно кусать перчатки. Она не может привлечь редакторов к ответственности: в Эглерте свято чтят свободу печати, а доказательства слишком размытые, и расплывчатые формулировки статей ушлые адвокаты могут трактовать как угодно. Да и потом… это скандал, и явно не в её пользу. Она в тупике.

Тадеуш тоже нервничает. Он через знакомых задействовал своих людей и заполучил в союзники ряд уважаемых столичных журналов, в том числе такого гиганта, как «Глашатай», проводящего официальный курс правительства. И всё же это слишком незначительная победа. Зёрна сомнений, усиленно высаживаемые шайкой Уолриша эти два с лишним года, дают плоды.

Астори известно, что народ относится к ней с недоверием. Особенно северяне. Веских причин для этого у них нет, но Уолриш постарался, чтобы были выдуманные: иностранка, женщина, обманом женившая на себе принца, едва ли не подстроившая его смерть, захватившая трон, не уважающая традиции и законы… она отменит монархию и устроит из Эглерта демократическую республику… развалит экономику и ввергнет страну в кризис… вновь сделает Эглерт зависимым, превратит в колонию своего родного государства… она ничего не умеет… она безродная выскочка…

Люди ведутся на такое.

Волнения становятся всё сильнее, ими охвачены уже двадцать провинций: разгневанные толпы выходят на улицу, осаждают мэрии, потрясают плакатами и единогласно требуют «убрать лжекоролеву». Астори читает утренние известия, разговаривает по телефону с Тадеушем и с каждым днём понимает, что точка кипения близка. Эглерт похож на котёл, в котором варится взрывоопасная смесь. Премьер-министр упрашивает её не паниковать раньше времени, но Астори и не паникует — просто чувствует, как с каждым новым известием о стычках горожан с полицией и арестованных бунтовщиках у неё всё острее схватывает сердце.

Что-то назревает.

***

Что-то назревает.

Тадеуш знает это совершенно точно — у него, как у всякого опытного политика, нюх на восстания, то, что зовётся чуйкой. Седьмое чувство. И уже больше полугода оно не даёт ему покоя, настойчиво свербит в черепной коробке и преследует неотвязными мыслями; Тадеуш не пытается бороться с ними, понимает, что бесполезно, что остаётся лишь ждать, работать и ловить тревожные настроения, отравляющие воздух. Он теперь вечно как на иголках. Стал суетливее и несдержанней, пьёт больше кофе, почти не спит — даже Эйсли это заметила.

Он боится за королеву и её детей. Впервые — серьёзно боится.

Несколько меньше он переживает за Эглерт вообще и Север в частности: слишком хорошо знает, какие могут быть последствия смены монарха или просто несанкционированного митинга. Особенно если митингующие будут вооружены и настроены весьма решительно… Ответственность за произошедшее падёт на Север как на главного и привычного козла отпущения, и это лишь усугубит ситуацию. Тадеуш мучается собственным бессилием. Ещё ничего не произошло, но может произойти.

И ожидание убивает.

Он ездил советоваться к Фаушу, но тот ничего определённого порекомендовать не смог. «Наберись терпения, сынок, оставайся в стороне, изучай, наблюдай и вступай в дело, когда будешь твёрдо уверен в победе». Слишком общий рецепт. Впрочем,Тадеуш не винит наставника, который с достоинством отработал свой век и ушёл на заслуженный отдых. Уж если кого и стоит винить, так это себя. Он премьер-министр. Он должен предвидеть всевозможные последствия своих решений.

Но он не справился.

Сегодня Тадеуш прибывает в министерство раньше обычного; устраивается в офисе, вынимает бумаги из дипломата и по переговорному устройству просит секретаршу принести ему крепкий кофе, попутно размышляя о том, что стоит купить Эйсли торт в честь успешного закрытия сессии. Щёлкает ручкой. Листает документы, ероша тёмные волосы и подслеповато щурясь — в тридцать лет успел посадить себе зрение, впору надевать очки.

Внезапно открывается дверь. Секретарша, худенькая, на высоченных шпильках. Без кофе.

Тадеуш удивлённо приподнимает брови.

— Господин Бартон, к вам… — жалостливо выдавливает она, но её быстро оттесняет Бенральд ди Каламбо, состоящий в штате премьер-министра как директор по связям с общественностью. Большие кулаки, голос, напоминающий львиный рык, и добрейшее сердце — в этом весь Бен. Тадеуш знаком с ним со времён Академии и знает его как облупленного. Бен не станет трепаться по пустякам и поднимать шум из ничего, а сейчас он очевидно встревожен донельзя.

— Иди, девочка! — грубовато выпроваживает он секретаршу. — Тед, голова садовая, что же ты спишь! Тут революция творится! Включай телик, ну!

Растерянный Тадеуш едва не роняет пульт, нажимает кнопку, и загорается маленький телевизор, ловящий лишь федеральный новостной канал. Бенральд подкручивает звук и плюхается в кресло-вертушку.

— Гляди!

Тадеуш сглатывает и приподнимается. На экране репортёр что-то уверенно тараторит о митингующих, собравшихся в шесть часов у Серебряного Дворца, о слезоточивом газе, пистолетах, полиции и агрессивных требованиях. За его спиной высится королевская резиденция, как теплоход в буйном море разъярённой толпы; слышатся выкрики и нестройное скандирование «ДО-ЛОЙ-ЛЖЕ-КО-РО-ЛЕ-ВУ!» Тадеуш не верит своим глазам.

Точнее, не хочет верить.

Но он политик до мозга костей и такой роскоши позволить себе не может.

— Что за чёрт… — выдыхает он и вскакивает, рывком дотягиваясь до телефонного аппарата. — Растормоши всех ребят, срочно! Зови сюда всех! Сейчас позвоню Эрмешу и Джако… он мобилизует своих людей и расскажет, что к чему… проклятье, проклятье, проклятье…

В ушах ударами колокола плывут гудки.

— Да? — спрашивает женский голос. Тадеуш стискивает карандаш.

— Соедините меня с Серебряным Дворцом, пожалуйста.

***

Астори просыпается от непривычного шума. Она открывает глаза, бессмысленно глядит в потолок, моргает, отгоняя сон, и различает: кто-то кричит под окнами. Словно целый стадион на матче по бутрелу. Она приподнимается на локтях, встряхивает головой и зевает. Что за глупая шутка…

Внезапное осознание пронзает тело молнией: так не должно быть.

Она едва не падает на пол, спрыгивая с постели, босыми ногами шлёпает по ковру, на ходу спешно кутаясь в халат и наступая на волочащийся сзади пояс. Отодвигает штору и прилипает к стеклу. Замирает. Во рту становится сухо, а сердце больно и быстро колотится у самых рёбер.

Серебряный дворец в осаде из человеческих тел.

Она видит сотни, если не тысячи голов, поднятых рук с плакатами, слышит, как напирают груди на выставленный полицией заслон, как звенит громкоговоритель, как глотки надрываются: «ДО-ЛОЙ-ЛЖЕ-КО-РО-ЛЕ-ВУ!»

Они пришли по её душу.

Напрягая зрение, с трудом читает надписи: «Свободу Северу», «Законного короля», «Катись, откуда вылезла». Астори инстинктивно хватается за сердце. Дышать тяжело. Она приоткрывает рот и смотрит, смотрит, смотрит, будто хочет прожечь взглядом дыру в окне. Что она сделала этим людям? Что им сделали её дети? Она всего лишь боролась за то, на что имела право, она искренне желала помочь… разве она что-то у кого-то отняла? Корону у этого самодовольного мерзавца Уолриша?

Это они всё отняли у неё. Счастье, семью, спокойную жизнь… всё.

В дверь стучат.

— Ваше Величество!

— Входите, — откликается она, не отходя от окна. Появляется камердинер.

— Вас… господин премьер-министр.

***

Разговор с королевой длится не дольше пяти минут: по всему городу отказывает телефонная связь. Тадеуш не знает, причастны ли к этому бастующие, но это им явно на руку. Он не может ни успокоить Её Величество, запертую во дворце с двумя малолетними детьми, ни посоветоваться с другими министрами, ни… да вообще ничего! Он теперь как без рук. Нужно немедленно что-то предпринимать, пока эти безумцы не навредили королеве, Северу и самим себе. Тадеуш теребит галстук и что-то ожесточённо пишет в блокноте.

— Бенральда ко мне, — приказывает секретарше. Кусает ручку. И вновь пишет, дёргая себя за уши.

Стоит приятелю появиться на пороге, Тадеуш встаёт и чётко говорит, постукивая кончиком карандаша о стол:

— Так, Бен, кругом сплошь дерьмо…

— Согласен, — кивает тот флегматично.

— Поэтому сейчас мы не можем упускать ни секунды. Значит, арендуй там какого-нибудь расторопного парня, и пусть дует на станцию. Мне нужна эта чёртова связь, любыми средствами, ясно? Это номер раз. Номер два — в течение получаса запись моей речи должна крутиться на всех каналах, пусть выведут её на все телеэкраны Метерлинка, пусть прогонят на радио. Бен, вытащи мне сюда телевизионщиков.

— Тед, слушай… — разводит руками приятель. Тадеуш раздражённо дёргает щекой.

— Вытащи, понял? Замани сюда, чтобы через двадцать минут они были у меня в кабинете, с камерой, микрофоном и пачкой банкнот в зубах, если понадобится! Обещай им что хочешь: новость дня, сенсацию, но чтобы они примчались как миленькие! Если мы не разгребём эту чёртову дрянь к полудню, то прощай моё кресло и твоё, кстати, тоже.

Тадеуш хлопает в ладоши.

— Ну, поживее! Шевелись, Бен!

***

Проходит несколько часов в напряжённом ожидании. Солнце движется к зениту. Астори не может заставить себя отойти от окна; дети спрятаны в дальних комнатах дворца, где не слышно неистовых людских воплей и где… где их не сразу найдут, если толпа всё же прорвётся сквозь поставленные полицейскими барьеры и штурмом возьмёт королевскую резиденцию. Да, Астори допускает уже и такой вариант. Она готовится к худшему.

Если к подобному повороту событий вообще можно подготовиться.

Она стоит в тени портьер — её не видно с улицы — держится за ткань холодной рукой и смотрит. Разглядывает. Кусает губу от страха и мрачной исступлённой злости, которая душит, жжёт и не отпускает, злости тайной и застарелой, уходящей корнями в ту продрогшую ночь, когда она рыдала на полу в пустой тёмной комнате.

Астори не простила Северу своих слёз.

Она ощущает напряжённо-судорожное биение сердца в левой половине груди и до боли долго читает раз за разом одну и ту же строчку. «Свободу Северу». Свободу… вот чего они хотят. А ей самой они дали эту свободу? Убили её мужа… лишили страну короля… оставили её вдовой, а её невинных детей — сиротами…

У Астори горло перехватывает от ненависти.

И вот теперь она — она, ничего дурного не сделавшая им в отместку за все отчаянные рыдания и бессонные ночи — находится в их власти. И что ещё хуже — в их власти её дети.

Астори сжимает портьеру и боится пошевелиться. Ей кажется, она сейчас упадёт.

***

Связь удаётся восстановить лишь частично: она то и дело обрывается, и дозвониться до Серебряного дворца никак не выходит. Тадеуш вне себя от гнева. Он рвёт и мечет в своём кабинете, куда теперь боится входить даже секретарша, совещается со своим штатом и начальником полиции, которого вызвал в министерство, держит руку на пульсе, не сводит глаз с телеэкрана и грызёт ручки. Журналисты приехали и засняли. Это самая быстрая его речь по времени подготовления — так спешно он не писал даже соболезнования по поводу смерти короля и принцесс с принцем. Карандаш еле держится в дрожащих пальцах. Тадеуш боялся, что запнётся или забудет слова, но всё прошло на отлично. Он справился.

Тадеуш использовал всё своё красноречие, которое так часто хвалили и Фауш, и профессора, и коллеги, чтобы убедить бастующих в бесполезности бунта и необходимости сложить оружие (да, они вооружены, это выяснилось после того, как ранили трёх офицеров полиции). Он не уверен, что его послушают… впрочем, сейчас вообще ни в чём нельзя быть уверенным. Может произойти что угодно.

В том, что королева с детьми в безопасности, Тадеуш очень сомневается, потому и заставил начальника полиции бросить треть всех расположенных в Метерлинке частей на площадь перед дворцом. Но даже этого может оказаться недостаточно. Он барабанит пальцами по столу. Дело плохо. Очень плохо.

И он… и ему придётся решиться.

Тадеуш прикусывает изнутри щеку. Это опасно, ему хорошо известно, какие последствия… превышение полномочий… у него нет разрешения Совета и кабинета министров… Он дорожит своим постом. Он шёл к нему долгие годы.

Но времени на раздумья нет.

Он берёт трубку и раскручивает колёсико.

— Соедините меня с министром внутренних дел, пожалуйста.

***

Звуки выстрелов раздаются всё чаще; иногда к ним присоединяются хлопки от разрыва бомб со слезоточивым газом. Астори смотрит не мигая. Сердце держит стальной хваткой, в глазах время от времени двоится, и она тяжело глотает воздух ртом, но на любые предложения отдохнуть лишь мотает головой. Её не отпускает от окна какая-то невидимая сила. Бастующих стало больше за последние полтора часа, а к закату, вероятно, их количество возрастёт ещё в несколько раз. Кажется, сюда стеклась половина столицы…

Неужели они так сильно её ненавидят?

Астори думает о детях. Теплится слабая надежда, что их не тронут, если дворец будет взят — она нервно сглатывает — но… но вдруг — нет? Вдруг ненависть к их матери затмит уважение к памяти их отца, деда и бабушек? Астори не может полагаться на случай. Детей нужно спасти во что бы то ни стало. Вот только — как? Как?

— Ваше Величество…

Камердинер кланяется. Он смущён и испуган. Протирает платком лысину и тяжело шепчет:

— Серебряный дворец… конечно, выдержит… и полиция не допустит, чтобы члены королевской фамилии пострадали, однако… в целях безопасности… возможно, вам и Их Высочествам стоит переправиться на вертолёте в моё поместье за городом?

Астори моргает.

— Вы сказали… на вертолёте? Он у нас есть?

— Да… Ваше Величество… я прошу, улетайте, пока ещё…

Она уже не слышит, что лепечет камердинер дальше: задумывается, уходит в себя, лихорадочно облизывая губы. Вертолёт… ну конечно…

— Пусть дети отправятся с нянями к вам в особняк. Начните подготовку к вылету, чтобы через полчаса всё было готово.

— А… а как же вы, Ваше Величество?

Астори сжимает кулаки и выпрямляется.

— Королева не сбегает.

Она никогда не покажет им, что боится горстки бунтовщиков, голосящих под окнами её дворца. Она не даст им права торжествовать. Ни за что.

Астори нежно целует Луану и Джоэля, передавая их в руки нянек. Слава Мастеру, они слишком малы, чтобы понять, какой кошмар происходит вокруг них и какой опасности подвергаются их детские невинные жизни. Она провожает их взглядом. Скоро они уже будут в воздухе, далеко отсюда… в безопасности. Это самое главное.

Она подтягивает перчатки и водружает на голову тяжёлую корону. Расправляет плечи. Открывает дверь. В лицо дует озлобленный холодный ветер, развевая волосы, падают камнем крики и проклятия, визжат сирены, хлопают бомбы, но Астори идёт прямо и твёрдо. В глазах опять двоится. Она опускает ладонь на перила балкона и окидывает площадь медленным взглядом.

Её замечают.

— Вон она! — дико орёт кто-то. Над дворцом стальной птицей поднимается жужжащий вертолёт, и в этот же момент на углу улицы появляются танки.

***

— Правительственные войска выведены на площадь, как ты и просил, Тед.

Тадеуш благодарит, вешает трубку и закрывает глаза руками, сдавливая пальцами виски.

Хоть бы получилось.

Мастер, сохрани королеву.

***

Астори с трудом осознаёт, когда всё заканчивается. Она словно в полусне: говорит, двигается, но ничего не понимает и не запоминает. Её ощутимо пошатывает, уши закладывает, в теле какая-то болезненная слабость. Она совсем не ела с утра, пила один кофе. Тошнота подступает к горлу склизким прогорклым комком.

— Ваше Величество, к вам господин премьер-министр. Примете?

Она кивает, пытаясь сфокусировать взгляд.

— Да. Разумеется. Просите.

У неё не остаётся сил стоять, и она бессильно опускается в кресло, откидывается на спинку и ждёт. Просто ждёт. Ноги дрожат, руки тоже — её слегка колотит, но Астори убеждена, что это от перенапряжения. Пройдёт.

Отворяется дверь, и на пороге вырастает бледный как смерть Тадеуш с запавшими глазами и растрёпанными кудрявыми волосами.

— Ваше Ве…

Он не договаривает — бросается к ней, в три шага пересекает комнату и падает на ковёр около кресла. Его руки хватают изнеможённые руки Астори. Тадеуш порывисто наклоняется и принимается осыпать их бесчисленными трепетно-нежными поцелуями: тыльную сторону ладони, внутреннюю, запястье, изгиб ладони, пальцы, костяшки пальцев… Прикосновения его губ оживляют и греют. Астори не может противиться — и не хочет. Она безмерно счастлива, что он есть.

— Всё будет хорошо… Я рядом… всё уже закончилось… всё хорошо…

Как давно никто не говорил ей таких слов!

Тадеуш вскидывает голову и встречается с Астори взглядом. Секунда молчания. Две. Три. Он спрашивает разрешения, и Астори слишком измотана, чтобы солгать и ответить «нет». Тадеуш опирается на кресло, приподнимается и целует Астори — скользяще, ласково, стыдливо-долго, и она подаётся вперёд, и отвечает, обхватывая его голову руками и проводя подушечками пальцев по мочкам ушей. Тадеуш сжимает её локоть. Дрожат мокрые от непролитых слёз ресницы, смешивается дыхание, и они — кожа к коже — рядом, вместе… вместе. Они слышат сердцебиение друг друга. Их носы сталкиваются. Астори не хочет открывать глаз: она чувствует Тадеуша каждой клеточкой тела и уверена, что и он так же чувствует её.

Сердце пронзает болью.

Она отстраняется, сглатывает накатившую тошноту. Тадеуш глядит на неё с немым бесконечным обожанием. Астори гладит его уши.

— Помоги мне встать.

Он придерживает её за руку и проводит к окну. Астори нащупывает портьеру, пока Тадеуш держит её за талию.

— Это закончилось.

— Да.

— И мы… мы справились.

— Да, справились, — мягко повторяет он. Астори хмурится. Вспоминает. Осознаёт.

Сердце… насквозь — судорогой.

— А если бы… если бы — нет… ведь здесь были мои дети… мои дети…

В груди что-то толкается, воздух в лёгких спирает, и Астори лишь спустя десять убийственно томительных мгновений понимает, что это — её собственной сердце, кусок мяса, качающий кровь. Он подводит её. Он позволяет себе остановиться. Астори падает назад, дёргая портьеру, падает в объятия перепуганного Тадеуша, хватает его за руку, шепчет белыми губами:

— Мои дети…

И свет гаснет.

Этот день добивает её.

Она уже не чувствует, как Тадеуш бережно опускает её на ковёр, как несётся к двери, как ожесточённо стучится и кричит: «Врача! Врача, королеве плохо!»

Она победила.

Но за победы, как за ошибки, надо платить.

========== 3.6 ==========

Астори чувствует, что загнала себя в ловушку, и что самое страшное — она понятия не имеет, как выбираться. Проклятье. Раз, всего только раз забылась, расслабилась, поддалась минутному порыву, и вот уже между ней и премьер-министром натянулась неловкая напряжённость, разговоры виснут многоточиями и паузами, а встречи становятся торопливыми и смятыми. Он ждёт. Терпеливо, почтительно и мягко, но ждёт того, чего Астори дать ему не в силах. Как бы сильно ни хотела.

Или?..

Она запрещает себе об этом думать. Что было, то прошло. Они взрослые люди и великолепно понимают: то, что случилось в её кабинете, совпадение и не больше. Тяжёлый день, нервы, усталость… всё это наложилось и подтолкнуло их друг к другу. Но один рывок не может преодолеть разделяющую их пропасть: положение, работа, долг… дети. И Джей.

Муж, каждое утро глядящий на Астори из фоторамки.

Она не предаст его.

У Астори холодеют руки и прихватывает сердце (врачи сказали, ничего особенно серьёзного, но прописали капли и наказали следить за собой), стоит ей представить, что она и Тадеуш… что они… никогда. Это даже смешно. Он знает, он, конечно, осознаёт…

Тадеуш осознаёт, можно не сомневаться. А она?

Астори с глухим стоном прячет лицо в ладонях. Щёки пылают. Перестать, перестать немедленно, выбросить из головы! Она бьётся лбом об стол в тщетной надежде стереть воспоминания о том дне, о тёплых ладонях, гладящих её волосы, о нежных пальцах, сжимающих ей локоть, о преданных зелёных глазах и о том, сколько безграничного обожания она в них увидела… Но память — скверная штука. Астори не в силах забыть.

Потому что ей на деле хочется совсем не этого.

Сейчас, спустя три года, у неё наконец хватает духа признаться в этом хотя бы себе.

Или… или почти хватает.

Астори хочет, чтобы Тадеуш был рядом. Всегда. Всегда. Каждую минуту. Она хочет дышать одним с ним воздухом, смотреть на одно солнце, держаться за руки, лохматить тёмные волосы, целовать лучистые морщинки у глаз… Он нужен ей — весь, полностью, целиком, от ушей до начищенных ботинок — необходим, как кислород, и даже немного больше.

Но одного желания недостаточно, чтобы позволить себе это.

Астори кусает до крови губы. Она плохая мать и жена, она не должна… ей нельзя… Нет! Ногти впиваются в ладонь. Нет. Нужно поговорить с Тадеушем и расставить всё по местам. Он наверняка поймёт правильно и не обидится. В конце концов, не может он всерьёз полагать, что… без сомнения, он тоже тогда был взволнован, вот и получилось… то, что получилось. Астори убеждает себя, что Тадеуша мучают совесть и стыд. Они объяснятся, и на душе полегчает.

Но беседа откладывается из раза в раз. Вместо этого Астори начинает избегать премьер-министра.

Сокращает приёмы с двух до одного дня в неделю. Прячет взгляд. Почти не общается с ним в Доме Советов. Спешит в лифт первой и торопливо нажимает кнопку. Тадеуш делает вид, что ничего не замечает, хотя, конечно, замечает всё. Но он слишком тактичен и слишком доверяет Астори, чтобы о чём-то спрашивать или намекать. Он готов ждать. Его терпения вполне хватит на них обоих.

Тадеуша считают сообразительным. Вероятно, природа действительно не обделила его умом, иначе не видать бы ему кресла премьер-министра как своих ушей… или как расположения королевы. Тадеуш сообразительный. Он понимает, что к чему. Её Величество была не в себе: измотана, напугана, она нуждалась в ком-то, кто мог бы поддержать, подставить плечо, согреть… и он оказался рядом. Он выполнил свой долг. На большее… рассчитывать не приходится. Тадеуш не смеет даже думать, что… что они могли бы…

Он только вздыхает и притворяется, будто ничего не изменилось.

Он давал клятву. Он присягал ей на верность — королеве, а не женщине, которую он мечтает спасать и защищать, прикрывать собой от невзгод и нести на руках. Их разделяет всё: традиции, общественное мнение, недовольство народа и козни лордов, но Тадеуш не обратил бы на это внимания, не глядя перешагнул бы через эти мнимые препятствия, рискнул бы своей должностью, репутацией, карьерой, добрым именем, всем, что имел, если бы… если бы не видел: королева этого не хочет.

И он повинуется её воле.

Но Астори сама не понимает, чего хочет. Она теряется в чувствах, плетёт за ложью ложь, обманом оправдывая обман, и тонет в болоте, куда сама себя завела. Да, ей нужен Тадеуш. Да, она желает, чтобы он был рядом, но… как? Как объяснить совести и чувству вины это постыдное желание тепла и ласки? Она любит Джея, всё ещё любит, а позволить кому-то занять его место — значит, признать, что она никогда его искренне не любила. Этого Астори не сможет перенести. Все, во что она верила, за что боролась эти три года — её семья, её любовь к Джею и их детям. А если не было любви… то зачем это?

Эти мысли понемногу сводят её с ума. Сердце стучит неровно и громко, голова тяжелеет, Астори становится рассеяннее с каждым днём, и это замечают даже Луана с Джоэлем, которые, слава Мастеру, почти ничего не помнят о том страшном дне, знают лишь, что их спас «дядя Тадеуш».

Астори перестаёт спать по ночам. Под тёмно-карими глазами залегают мешки, она не слышит половины из того, что ей говорят, и клюёт носом на прениях в Совете. Кошмары не дают покоя. В сновидениях к ней являются то Джей, то Тадеуш, вместе, раздельно, а чаще всего — слитые в единый укоряющий образ. Астори понимает, что дальше так продолжаться не может.

В борьбе с собой она проиграла.

Правда, не в привычке Астори сдаваться так скоро, и она со свойственным ей гордым упрямством делает последний отчаянный рывок — пытается резко отстраниться, обрубить все концы, вернуть то, что происходит между ней и Тадеушем, на прежнюю, удобную, укатанную колею строго деловых отношений. К сожалению, «строго деловыми» их отношения не были никогда. С самого начала в них всыпали чересчур много человеческого участия, доброты и привязанности.

Такое за раз вырвать невозможно.

Тадеуш со своей обычной чуткостью улавливает прохладцу в поведении королевы. Это ранит его. Он не думал, что заслужил подобного обращения — напротив, ему казалось, он вёл себя так сдержанно и вежливо… наверно, недостаточно сдержанно. Но если Её Величество решает, что так надо, значит, он послушается. Тадеуш менее всего желает причинить своей королеве боль. Она и так достаточно натерпелась.

Астори изводит себя до последней степени. Идея отстраниться оказывается провальной: её тянет к Тадеушу только сильней. У Астори опускаются руки, а мысли давят на мозг, доводя почти до сумасшествия. Она пробует винить в произошедшем премьер-министра, тщетно надеясь, что хоть так ей полегчает, но напрасно — сердиться на Тадеуша невозможно, он слишком явно волнуется о ней и пытается исподволь помочь. Вскармливать беспричинную злость очень скоро становится попросту нечем, и она затухает.

Астори всё чаще хватается за сердечные капли.

И она не выдерживает. Выбрасывает белый флаг. Хватит.

Прости меня, Джей, я так больше не могу.

Астори через секретаря переносит их обычную пятничную встречу с трёх часов пополудни на семь вечера. Тадеуш удивлён и слегка встревожен, но расспрашивать не пытается. Королева решила — хорошо. Он освободит вечер и прибудет, во сколько она скажет.

Тадеуш невольно задерживается перед уходом у зеркала: приглаживает непослушные волосы, поправляет свой счастливый галстук, крепче застёгивает наручные серебряные часы. Пора. Над Метерлинком лежат осенние мерцающие сумерки; тусклыми светлячками горят звёзды, похожие на ледяные астры. Пахнет камнем и холодным морем. Стелется сизый туман.

Астори встречает его в гостиной: улыбается, позвякивая серёжками, храбрится и с неестественной бодростью заводит разговор о будущем обсуждении нового законопроекта партии «жёлтых», о суде над бунтовщиками, назначенном на следующий вторник, приглашает изумлённого Тадеуша сесть и достаёт из-под стола бутылку торика.

— Составите мне компанию?

Он не узнаёт её. Астори и сама себя не узнаёт.

— Да… да, Ваше Величество… позвольте, я открою…

Они разливают по бокалам тягучий оспинский торик трёхсотлетней выдержки, сделанный из лучших тёмных вишен; Астори откидывается в кресле, Тадеуш сидит прямо и не сводит с неё глаз.

— За что выпьем? — спрашивает она, щурясь и наматывая на палец волнистую прядь.

— За вас, — не задумавшись, отвечает Тадеуш. Астори улыбается, складки надо лбом расходятся. Плечи расслабляются.

— Нет, господин Бартон… за нас. За Эглерт. Давайте.

Они чокаются с дребезжащим звоном — рука Тадеуша дрожит. Он отпивает лишь чуть-чуть; Астори опустошает бокал, морщится и наливает себе ещё. Тадеуш беспокоится всё сильнее. Королева, очевидно, нездорова.

— Скажите, вы… вы хорошо себя чувствуете?

— О, превосходно. Благодарю. Просто… — Астори описывает бокалом полукруг, — пре-вос-ход-но. Лучше не бывает.

Тадеуш недоумённо сводит брови. Он впервые видит королеву такой… отчаявшейся, безумной и прекрасной. Астори подходит к нему, наклоняется — Тадеуш слышит сухой нежный аромат магнолии и лотоса — и берёт за руку. Он вздрагивает. Её пальцы стискивает его ладонь.

— Пойдёмте.

Ему хочется повиноваться. Ему всегда хочется ей повиноваться. Тадеуш безропотно, словно заколдованный, позволяет поднять себя и увести в дальнюю комнату, туда, где он ещё никогда не был. Он быстро догадывается, что это за место.

Королевская спальня.

У потолка висит изящная люстра, словно выточенная из слюды, окна закрывают голубые портьеры с бахромой, у одной стены — телевизор, у противоположной — кровать и два ночных столика. Астори уверенно ведёт Тадеуша за собой.

— Здесь… уютно, — говорит он наобум, потому что совершенно не представляет, что можно сказать в такой ситуации. Астори хмыкает.

— Спасибо… мы подбирали мебель с Дже… вернее, с…

Она поджимает губы и останавливается, отпускает его запястье, глотает воздух нервно и быстро. Ну вот, он опять всё испортил. Тадеуш готов рвать на себе волосы от досады. Но Астори овладевает собой в считанные секунды и оборачивается к нему всё с той же пугающе-манящей улыбкой. В глазах вспыхивают хмельным блеском золотистые крапинки.

Они пили совсем немного, да и торик алкоголя не содержит, но Тадеушу кажется, что они оба пьяны. Друг другом.

— Садитесь.

Астори мягко, но повелительно нажимает пальцами на его плечи, и Тадеуш послушно опускается на край кровати. Скрипят пружины.

— Садитесь. Вот так.

Он следит за ней озабоченно и доверчиво, не смеет пошевелиться, с покорной жадностью ловит каждое движение и вдыхает запах её духов, пока не начинает кружиться голова. Астори выпивает снова и отставляет бокал. Садится рядом. Смотрит ему в лицо долго и внимательно, словно что-то ищет. Тадеуш ждёт, не торопя, не подталкивая и не давя. Их окутывает рыхлый электрический свет, будоражащий аромат крепкого торика и лотоса с магнолией. Крышесносный коктейль. Тадеуш вглядывается в её усталое лицо и замечает каждую складку в краях упрямого рта, каждую морщинку у глаз, каждую трещинку на обветренных искусанных губах. Она так измучена.

Он осторожно касается её щеки. Астори ловит его ладонь и не отпускает.

— Свет?..

— Я выключу.

Она встаёт; пальцы Тадеуша скользят по её пальцам. Щелчок. Гаснет люстра. Рогатый серп полумесяца горит тонкой щёлочкой на иссиня-чёрном, словно разрисованном углём небосводе, и ломкие лучи звёзд тают на ночном столике. Астори подходит к нему, стаскивает с руки что-то круглое и маленькое, кладёт в ящик и отворачивает стоящий на тумбочке портрет лицом к стене. Оборачивается к Тадеушу. Он видит, как молочное лунное сияние разливается на её волосах, серебря их преждевременной сединой.

Она садится ему на колени, и Тадеуш забывает, как дышать. Земля уплывает из-под ног.

— Я…

— Сиди. — Астори зарывается в его волосы пальцами, заставляет откинуть голову назад, и Тадеуш жмурится, болезненно ярко ощущая, как она гладит мочки ушей и чешет ему затылок. Он притягивает её к себе. Дотрагивается до плеч, спины, шеи. Астори наклоняется, и их носы сталкиваются. Тадеуш чувствует, как она улыбается в темноте, и улыбается в ответ. Астори тихо смеётся ему в ухо, пока он расстёгивает ей рубашку, и одновременно ловко развязывает галстук, стягивая его пиджак с левого плеча. Тадеуш целует её в подбородок.

Астори ловит его лицо в ладони и проводит носом по виску. Тадеуша дурманит запах лотоса и магнолии, Астори охмеляет мирт и верба; она лихорадочно целует его, пока он мнёт ткань её юбки и пытается одновременно справиться с пуговицами рубашки, потом отбрасывает на пол галстук и обнимает за шею. Они целуются до головокружения. Губы Тадеуша ласково касаются её ключиц и ямочки между шеей и плечом. Астори наконец справляется с пиджаком и отшвыривает его в сторону. Они смотрят друг на друга, едва различая в полумраке очертания лиц, но видят: по памяти и губами — на ощупь.

Астори наваливается на Тадеуша всем телом, он падает на кровать, робко взвизгивающую пружинами, и утягивает её за собой. Они лежат, чувствуя, как идеально сошлись их губы — изгиб в изгиб, как два кусочка паззла, — как тесно переплетены руки — не разомкнуть, не отнять, не отвести, — как смешиваются два дыхания и два сердцебиения в единый ритм жизни. И отчего-то им совершенно ясно, что они — лучшее, что у них есть. И опять — губы к губам, кожа к коже, сердце к сердцу… они вместе. Рядом.

***

Когда часы в гостиной показывают десять с четвертью, Астори открывает глаза. Она не спит. Думает. Обнажённые плечи холодит сквозняк, крадущийся из приоткрытого окна, и она плотнее закутывается в одеяло. Тадеуш держит её за руку и греет поцелуями пальцы. Астори бережно отнимает ладонь, переворачивается на другой бок. И думает.

Он совсем не виноват, что…

— Ты замёрзла? — Он тыкается лбом ей в лопатку.

— Нет.

И никто не виноват, но…

Тадеуш проводит ладонью по её предплечью.

— Ты вся ледяная…

Астори не даёт ему договорить. Не слушает. Не отвечает. Она поднимается, нашаривает тапочки и быстро набрасывает лёгкий домашний халат. Тадеуш смотрит на неё с тревогой в зелёных заботливых глазах.

— Думаю, тебе уже пора. Вызови водителя, пусть подъедет через полчаса, я как раз приведу в порядок твою одежду.

Она завязывает пояс, как вдруг Тадеуш ухватывает её за мизинец, глядит с надеждой и невысказанной мольбой, по-детски чистосердечной и бесхитростной.

— Астори… Я люблю тебя.

Она туже затягивает узелок; глаз дёргается, рот искривляет нервная улыбка. Астори берёт его руку в свою и целует её.

— Хочешь, я сделаю тебе чай, пока ты будешь одеваться?

Комментарий к 3.6

Закончилась первая арка. Осталось ещё две. Автору было бы невероятно интересно узнать мнение уважаемых читателей.

========== 4.1 ==========

Тадеуш ждёт.

Это хуже всего.

Астори каждым натянутым нервом, каждой клеткой мозга, всем своим существом ощущает его терпеливое влюблённое ожидание, и это изматывает её. Она не этого хотела. Она не… да ей разобраться бы сначала, чего она хотела вообще. Астори до сих пор не уверена, что поступила правильно. Вернее, она уверена почти наверняка, что того… что тогда этого делать не стоило, но это просто случилось и поставило жирный вопросительный знак на их с Тадеушем отношениях. Астори знает: она сама виновата.

Ответственность лежит на ней.

А Тадеуш всё ещё ждёт, и становится только тяжелее.

Астори задумчиво смотрит в кружку с чаем, в сотый раз пытаясь осмыслить тот вечер. Проматывает события одно за другим опять и опять, вглядываясь, вслушиваясь, стараясь осознать и принять… Он признался ей в любви. У Астори потеют ладони и дрожит зажатая в пальцах чайная ложка. Он. Признался. Ей. В. Любви. Астори хочется застонать от отчаяния.

Пожалуйста, нет. Пусть это окажется просто дурным сном… прекрасным кошмаром… вымыслом… пожалуйста.

Джоэль дёргает её за рукав.

— Мам… ма-а-ам… ты чего?

— Ничего, солнышко. — Она рассеянно целует его. — Правда. Доедайте… у вас скоро урок математики, не стоит опаздывать. Я приду к вам после занятий, ладно? Мы погуляем.

Нет, ей это не привиделось. Астори прикусывает язык. Зачем он это сказал, зачем, она ведь не просила… она так надеялась, что… Его признание вынуждает её расставить всё по местам и ответить либо взаимностью, либо отказом, а Астори хочется тянуть с этим как можно дольше. Она лелеяла мечту, что они вовсе не заговорят об этом, но… Слова Тадеуша её обязывают. Астори желала бы, чтобы в их теперешних отношениях было как можно меньше обязательств.

И вот сейчас она сбита с толку, раздражена и испугана перспективой скорого объяснения.

Сложно не заметить, как расцветает Тадеуш в её присутствии: как теплятся его долгие взгляды, как ласковее и чаще он касается её локтя, как нежно произносит «Ваше Величество»… Это лишь усиливает страх Астори. Он ни о чём не спрашивает — подразумевая, что следующий шаг должна сделать она. Сама. Снова. Тадеуш слишком подданный, чтобы позволить себе первенство в отношениях с королевой, пусть даже таких, несколько неформальных.

Он не настаивает. Не требует. Не просит. Если бы не ехидная стерва-память, Астори бы решила, что между ними вовсе ничего не было.

Но она-то помнит… и её гложет вина уже не только перед Джеем и детьми, но и перед Тадеушем. Этого слишком много для неё одной.

Надо разом покончить с этим.

Спустя полтора месяца после бунта на площади она вызывает его к себе в неурочное время, ближе к вечеру. Со стороны такой поступок не должен казаться странным: идёт суд над тремястами арестованными мятежниками — заседание пришлось перенести в четвёртый раз из-за мятежных настроений в столице, — Север всё ещё волнуется, пусть напряжение и идёт на спад, Тадеуш едва не лишился должности, благо, кабинет министров его оправдал, надо подготовить вступление в Совете, где в среду будут обсуждать произошедшее… дел много, и королеве есть о чём поговорить со своим премьером. Тадеуш сам сказал однажды, что она может требовать его к себе в любое время дня и ночи. Государственные заботы не терпят отлагательств.

И никому не нужно знать, что в этот раз Астори зовёт его по иной причине.

Об этом догадывается один Тадеуш.

Они сидят за столом в её кабинете: Тадеуш раскладывает документы, приподнимает брови, рассказывая о намеченной на середине лета поездке в Райвенлок, показывает вырезки газет с заметками о бунте, тыкает кончиком карандаша в заголовки и, сняв очки, устало сообщает о выторгованной журналистами пресс-конференции. Астори слушает, косясь на бутылёк с сердечными каплями. Она постоянно носит его с собой.

Премьер-министр выглядит окончательно выпотрошенным последними неделями: похудевший, с мешками у тусклых зелёных глаз и усталыми морщинками на осунувшемся лице. Острее обозначились скулы и слегка вздёрнутый нос с веснушками. Улыбки лучатся реже. Астори обеспокоена этой переменой и не замечает, что сама стала более нервной, дёрганней и суше.

Пальцы привычно стискивают флакончик с лекарством.

— Кажется, это всё на сегодня. — Тадеуш заново бегло просматривает содержимое папки. — Мы встречаемся во вторник, как обычно, в три?

— Я… я как раз хотела поговорить об этом. — Астори сглатывает, сцепляет пальцы и выпрямляется. Взгляд — вниз. Медлит, подбирая слова, и облизывает губы. — Кое-что… уточнить.

Тадеуш откладывает папку. Смотрит на неё.

— Да, Ваше Величество?

Это оказывается труднее, чем ей представлялось, когда она репетировала перед зеркалом. Астори кусает губы. Молчит. К лицу и шее приливает кровь, и лихорадочный румянец жжёт ей кожу раскалённым железом. Она должна. Обязана. Переступить через себя, через него, через всё, во что верила и за что боролась… или почти всё. Она давно решилась, так почему сейчас её лезвием по горлу полоснуло ощущение несправедливости?

Тадеуш такого не заслужил. Не от неё. Он, мягкий, понимающий и преданный и — решительный и упорный, он, спасавший её бессчётное число раз, он, рискнувший ради неё всем… Она же предаёт его. Она его убивает — без ножа, словами, у себя на глазах, в своём собственном кабинете…

Его. Джея.

Себя саму.

Всех.

— Я… я, надеюсь, вы понимаете, — начинает Астори, запинаясь и не поднимая глаз, — что то, что… произошло между нами… обусловлено многими причинами и… имеет совершенно особенный характер. Мы… не любовники, господин премьер-министр. Мы… коллеги. И было бы откровенно глупо полагать…

— Не утруждайте себя, Ваше Величество, — тихо прерывает её Тадеуш. — Я понимаю. Можете быть спокойны, я никогда…

Астори глотает воздух, судорожно двигает ладонью.

— Нет, дослушайте!.. Дослушайте. Разумеется, связь романтическая между нами невозможна, и… наши отношения исключительно официальные и деловые. И… во всём, что происходит, во всём, что… касается нас двоих, отсутствует какой-то бы то ни было личностный интерес… присущий бытовому роману. Мы политики, господин премьер-министр, и взрослые люди.

Тадеуш хмурится, поджимает губы. Он явно не понимает.

— Вы… хотите сказать, что…

Астори не позволяет ему договорить:

— Вас такой формат устраивает?

Их взгляды встречаются. Неверие, испуг и сомнение — с одной стороны, и болезненная решимость пополам с отчаянием — с другой. Глаз Астори дёргается. Сердце ощутимо и тяжело колотится внутри.

Надо бы принять капли.

— Вас устраивает такой формат? — не отводя взгляда и расправляя плечи, переспрашивает она, чётко и безапелляционно, не как влюблённая — возлюбленного, но как королева — премьер-министра. Деловые отношения. Точка. Коллеги. Точка. И не больше. Она сделала выбор — меньшее из зол, мучительное, но необходимое. Иначе бы она сошла с ума. Ей нужно уважать себя и свою верность памяти Джея так же сильно, как нужно быть с Тадеушем. И если невозможно иметь всё разом… пусть будет хотя бы наполовину.

— Да… Устраивает, — тяжело отвечает Тадеуш, моргая. Его кадык напряжённо дёргается. Понимает. Ради Мастера, понимает. Астори страшно подумать о том, как ему должно быть больно сейчас… Она не хочет, чтобы он страдал, никогда не хотела…

— Тогда предупредите секретаршу, пусть перестроит ваше расписание с завтрашнего дня: приёмы по вторникам и пятницам с семи до двенадцати. Я тоже скажу своему секретарю. — Она проводит языком по обескровленным губам. — На этом всё. Можете быть свободны.

Тадеуш кивает. Опускает глаза. Старается не смотреть на Астори. Он поднимается, застёгивает папку и уже делает шаг к выходу, как вдруг Астори, вспомнив, что забыла разъяснить очень важный нюанс, окликает его:

— Господин премьер-министр?

Он оборачивается, и в глазах мелькает подобие надежды. Астори нервно усмехается, прикусывает изнутри щёку и бегает пальцами по краю стола, встряхивая головой.

— Относительно… вашего признания… вы, несомненно, осознаёте, что это… это немыслимо. Мы никогда… Я люблю своего мужа. И детей.

Тадеуш на мгновение теряет дыхание. Глотает. Силится понимающе улыбнуться в ответ.

— Да. Осознаю. Конечно. Да. Позволите идти?

— Идите. Всего доброго.

Астори провожает его взглядом и роняет голову в ладони. Её трясёт. Ей тошно от себя.

Надо принять капли.

========== 4.2 ==========

— Прения завтра, — говорит Астори, поправляя рукава. Тадеуш кивает:

— И, конечно, затронут тему бунта и проблем на Севере. Прошло два месяца… с этим надо разобраться.

Да, надо. Уже давно. Поставить точку… Астори поджимает губы. Судебный процесс над бунтовщиками наконец завершился, каждого приговорили к значительному штрафу и лишению свободы сроком от пяти до семи лет. Достаточно, чтобы усмирить волнения на Севере и показать, что покушение на правящую фамилию безнаказанным не остаётся. Но чтобы утолить болезненную жажду мести…

Недостаточно, нет.

Астори долго думала над этим. Она осознаёт риски, понимает, что не следовало бы так делать… к чёрту. К чёрту всё. Слишком дорого стоил её семье тот день. Она смотрит на пузырёк с сердечными каплями и спиной чувствует играющих в соседней комнате дочь и сына.

Она могла потерять всё.

Астори пыталась быть милосердной, искренне хотела прощать… но всему есть предел. И будь она проклята, если они — все они — не познают силу её гнева.

Если северяне забыли, что королевская рука не только ласкает, но и карает, она напомнит им.

— Я… я поразмыслила… то, что произошло тогда на площади…

— Вам стоило улететь с детьми, — говорит Тадеуш, придерживая большим пальцем копию договора с рецанскими корпорациями. — Ваша сохранность — превыше всего, Ваше Величество. Вы подвергли себя опасности…

Астори отмахивается.

— Я знаю. Но сейчас… не о том, господин премьер-министр… я о прениях. Произошедшее выступление… будем честны, едва не сталореволюцией. Я не могу допустить, чтобы такое повторилось… чтобы возникла даже мысль, что такое может повториться. Господин Бартон… я терпела. Долго. Моему терпению пришёл конец.

Он медленно закрывает папку, выпрямляется: встревоженный взгляд скользит по лицу Астори, останавливается на губах. Тадеуш, кажется, думает, что ослышался. Брови сходятся, и надо лбом залегают тяжёлые складки; он сглатывает.

— Прошу прощения, вы?..

— Я хочу покончить с этим, — припечатывает Астори, расправив плечи. Тадеуш не верит. Слабо дёргается в улыбке щека, и он нервно поводит головой влево.

— Нет, вы же… Ваше Величество…

Он всё ещё надеется, что это не то, о чём он подумал. Чего боялся. Но Астори не оставляет шансов ни ему, ни Северу.

Потому что ей тоже не оставили.

Она прикусывает губу, откидывает со лба волосы и произносит чётко, раздельно и твёрдо:

— Я предложу на обсуждении ввести в северные провинции правительственные войска и объявить чрезвычайное положение в связи с угрозой королевской династии и государственному суверенитету.

Тадеуш распахивает зелёные глаза и от изумления роняет папку на ковёр. Впивается пальцами в ручки кресла. Приоткрывает рот, но слова застревают в горле, и только по застывшему в зрачках ужасу читается: «нет». Астори смотрит на него. Дышит. Ей кажется, что она ударила его — подло и без предупреждения. Заботы северных провинций — хрупкий лёд, на который они не часто осмеливались в открытую вступать в разговорах между собой.

Закончить военные действия на Севере было основным пунктом в избирательной программе Тадеуша.

Он поднимается — растерянный и сбитый с толку. Правое веко дёргается.

— Но… но так ведь нельзя, Ваше Величество! Это же будет означать… войну. Самую настоящую гражданскую войну! Эглерт не перенесёт такого, он просто развалится на части!

— Не развалится! — повышает голос Астори. Рвано вдыхает. — Если страна лишится короля, это будет гораздо хуже. Север перешёл черту. Я не могу спустить это на тормозах, как вы не понимаете!

Тадеуш отчаянно трясёт головой.

— Но… Ваше Величество, вы же обещали!..

— Вы, — быстро перебивает она, вскидывая на него глаза, и облизывает губы. — Я — ничего не обещала.

«Если вы… поможете мне, я сумею помочь вам. Слово монарха всё ещё кое-чего стоит, не правда ли?»

Она обещала. Астори помнит, потому что ничего не забывает. Всё зависит от того, достанет ли Тадеушу духа напомнить об этом. Духа… или бестактности.

Не напоминает. Поступает гораздо хуже — глядит на неё с испугом и почти разочарованием.

— Послу… я умоляю, послушайте, Ваше Величество!.. Это ужасная ошибка. Вы не можете наказывать целый Север, это… несправедливо. Люди не виноваты! Если вы решитесь на это, то навечно подорвёте свой авторитет, и тогда даже я не сумею помочь вам!..

У Астори сдавливает грудь. Неужели он не осознаёт, что ей пришлось пережить за эти месяцы? Сколько она передумала и перечувствовала в тот злополучный день, отсчитывая часы в осаждённом дворце? Такое не забывается и не прощается. В тот миг, когда они подняли плакаты с надписями «Свободу Северу», они выбрали свой путь.

И Астори выбрала свой.

— А теперь послушайте меня, господин премьер-министр! — Она с размаха ударяет ладонью по столу. Зубы стучат, её потряхивает, и в глазах снова начинает двоиться. — То, что случилось на площади, — самая настоящая попытка государственного переворота. Они покусились на сами законы Эглерта. И если понадобится, я осужу их заново — как государственных преступников.

Тадеуш собирается что-то сказать, но Астори останавливает его лихорадочным жестом.

— Молчите! Жизнь моих детей была в опасности. Вы это понимаете, господин Бартон? Любой, кто угрожает мне и моим детям, — угрожает всему королевству.

— Но…

— Никаких «но»! Это мои дети, и, будьте уверены, я сумею защитить их от любого, кто попробует навредить им!

На языке оседает привкус железа. Она моргает, фокусируя расплывающийся взгляд. Её пробирает озноб. Надо, надо было принять капли ещё полчаса назад… забыла… Воздух режет ноздри.

Но Тадеуш, всегда внимательный и чуткий, этого не замечает — и не сдаётся.

— Ваше Величество, поверьте, я прекрасно понимаю это, но… но вы не должны позволять чувствам брать верх! Я ведь предупреждал вас, что будет, если на Севере разгорится война: вторгнутся миротворческие войска СОС, Эглерт раздерут по кусочкам, и мы опять потеряем независимость, которую так долго ждали!.. И потому на вашем месте…

У Астори не хватает выдержки: она вскакивает, напряжённо дыша ртом, вцепляется руками в стол — чтоб не упасть, устоять, не рухнуть на ковёр — и вскрикивает судорожно, чувствуя, как разбухло тяжёлое сердце в груди:

— Но вы не на моём месте! Я — королева, и я знаю, что будет лучше для моей страны! — Стискивает челюсти, пытается наладить дыхание — не получается. Окидывает Тадеуша немигающим смазанным взглядом. Спина прямая. — Вам ясно?

Минута молчания. Тадеуш не двигается. И — сдержанно-глухо, официально, сквозь скрип зубов:

— Да, Ваше Величество.

***

Астори подходит к стойке. Слегка щурится от льющегося сверху электрического сухого света, поправляет рукава тёмно-бежевого пиджака и вытаскивает речь из папки. Перелистывает скреплённую степлером бумагу. Откашливается. Медленно оглядывает советников, укрытых полутьмой, и опускает ладони на края пюпитра, чувствуя, как на неё смотрят два зелёных сосредоточенных глаза.

— Господа советники, добрый день.

Третий ряд, пятый слева.

Она говорит быстро и трезво, толково раскладывая по полочкам аргументы, чётко объясняя, почему, как и когда следует объявить чрезвычайное положение на Севере. Не забывает дышать.

Капли в сумочке.

Причины, которые она называет — веские, факты — дельные. Астори наглядно излагает свою точку зрения, энергично жестикулирует, не забывая повысить и понизить тон голоса, когда текст того требует. Тадеуш хорошо учил её, и остаётся надеяться, что сейчас он об этом не жалеет. Астори не смотрит в его сторону — но всё равно видит краем глаза.

И говорит, говорит, говорит…

— Вопросы?

Она отводит тёмно-каштановые пряди за уши, оглядывает зал в поисках вытянутой руки. Первая взмывает стрелой.

— Да? — кивает Астори и замирает.

Третий ряд, пятый слева.

Тадеуш.

Он встаёт, поправляет галстук и встряхивает кистями. Готовится к бою. Астори ощущает, как холодеет изнутри, как вмерзает в разум свинцовая мысль: поединок между ними неизбежен. Она не хотела этого. Он тоже. Никто не хотел… но это случится. Астори проводит языком по пересохшим губам и переступает с ноги на ногу. Ей становится не по себе.

— Ваше Величество, уверены ли вы, что предложенный вами проект окупит затраченные на него усилия в политическом, экономическом и идеологическом планах?

Скрещиваются клинки — и взгляды. Взвенивает накалённый воздух.

Тадеуш спрашивает её — снова и снова, опять и опять — и Астори едва успевает отвечать. Пальцы до боли вдавливаются в дерево. Она защищается до хрипоты, до исколотых лёгких, вертя головой так, что гудит в ушах и немеет шея, когда то один, то другой советник, поддерживая премьер-министра, осыпают её язвительными вопросами. Астори остаётся одна. Понимает, что выносить проект на голосование бессмысленно, если она не хочет с треском провалиться, набрав позорные ноль голосов.

Поднимается молодцеватый темноволосый советник. Астори обречённо вскидывает голову.

— Ваше Величество… то, что вы предлагаете, — сомнительно и опасно.

Её досыта накормили этими словами сегодня. Астори со свистом втягивает воздух и моргает. Она устала. Она знает, что неправа, и ей так бесконечно плохо и зло на душе, что она не может больше прятаться — будет кусаться. И всё равно, что кто подумает.

— …посеет раздор меду Севером и Югом. И если начнётся война…

— Значит, начнётся война, — говорит Астори, щурясь. Повисает изумлённая пауза, будто разом заклеили скотчем сто пятьдесят восемь ртов. Советник теряет самообладание, машет руками:

— Но вы… вы же убьёте Эглерт!

Разрядом тока пробегает по губам конвульсивная полуулыбка. Астори шатает.

— Я и есть Эглерт. — Она застёгивает папку. — Ещё вопросы?

Ошарашенное молчание, готовое разразиться бурей.

— Всего доброго, господа советники.

Буря взрывается восклицанием и топотом ног за её спиной, когда она судорожной походкой, сбиваясь на бег, выходит из зала. Папка выскальзывает из рук, шлёпается на плиты. Астори не замечает. Сумочка осталась там… а в ней капли… капли…

Она еле-еле добирается до лифта, скользя на неудобных каблуках, цепляется непослушными пальцами за гладкую до отупения стену, бессильно и лихорадочно давит на кнопку. Лифт скрежещет, словно горный камнепад. Сзади кто-то торопливо шагает, но Астори не оборачивается — вваливается в лифтовую кабинку, нажимает на круглую чёрную кнопку со смазавшейся циферкой «один» и едва не сползает затылком по стенке.

— Ваше Величество!

Захлопываются двери.

На первом этаже Астори почти на ощупь отыскивает женский туалет, припадает к раковине и выкручивает на полную кран. Грудь разрывается, будто в неё колотят, колени подкашиваются, и к горлу подступает тошнота. Язык прилип к нёбу. Астори, наклонив голову, слушает шум воды и смотрит на спадающие густые пряди. Её мутит; глаза щиплет от злых слёз отчаяния и презрения к себе.

Стук.

— Ваше Величество?..

Она различает голос, мучительно вздрагивает всем телом.

— Уходите, господин Бартон! — выдавливает нескладными всхлипами.

— Но я…

— Просто уходите!

У неё не остаётся сил продолжать. Зубы выбивают дробь, лёгкие, кажется, вот-вот лопнут, и кровь пульсирует в ушах болезненно и громко. Она проиграла. Она опозорилась. Перед всеми… перед Уолришем… перед Тадеушем… он ненавидит её, должно быть. Астори кусает губы. Она идиотка. Просто дура.

— Дура!..

Она ударяет в стену кулаками, склоняет лоб над холодной пустой раковиной и дрожит.

Отворяется дверь, и входит испуганный растрёпанный Тадеуш. Бежал за ней по лестницам и споткнулся, понимает Астори. Не смотрит на него. Такого унижения она не вынесет.

— Я просила вас уйти. — Она глухо и знобливо вдыхает. — Пожалуйста… оставьте меня.

Он стоит, не знает, что ответить, и разглядывает её. Астори ощущает его робкую извиняющуюся жалость, от которой становится только хуже. Прикусывает язык.

— Я не хотел вас обидеть, — тихо произносит Тадеуш. — И никто не хотел. Ваше Величество…

— Это я виновата, — перебивает его Астори резко и ожесточённо переводит плечами, всё ещё не поднимая взгляда. — Я поступила, как… я совершила промах. Мне следовало бы… следовало бы подумать… чёрт! Я обязана была предвидеть, но я-э-то-го-не-сде-ла-ла!..

Её накрывает истерика. Грохочет вода, Тадеуш стоит и смотрит, и Астори, сжимая рот и зажмурившись, постыдно мычит в ладонь, поскуливая и долго и глубоко всхлипывая. Перчатка намокает от слёз, жгущих ей щёки. Вторая рука сжата в кулак. Спина выпрямлена.

— Ваше… Астори…

Тадеуш в три шага оказывается рядом и обнимает её, притягивает к себе; Астори сама не замечает, в какой момент начинает плакать, уткнувшись ему в плечо. Но там тепло. Там безопасно. Он опускает подбородок ей на затылок, гладит по волосам и спине, целует в висок и нежно проводит носом по уху. И что-то говорит. Астори не слушает и не слышит.

Она держится за него, как за последний надёжный якорь, и плачет, просто плачет, потому что сегодня у неё жутко неудачный день, потому что она плохая королева, потому что она забыла капли и носовой платок в сумочке наверху.

Но пока есть Тадеуш — есть шанс всё исправить.

========== 4.3 ==========

Королевы в кабинете не оказывается — камердинер извещает озадаченного Тадеуша, что Её Величество изволит гулять в парке и «упражняться». Это звучит тревожно. Упражняться… в чём? Тадеуш скрупулёзно перебирает в памяти всё, что знает об увлечениях королевы, однако на ум не приходит ничего подходящего. Разве что танцы, но… но не станет же она делать сальто на улице, прилюдно, да ещё в середине декабря?

Тадеуш надеется, что нет. Он огибает западное крыло дворца, хрустя ботинками по ломкому первому льду, и выходит к замёрзшему фонтану. Мраморные статуи королей Эглерта стоят в бесснежном безмолвии, устремив навсегда застывшие глаза в вечность. Тадеуш замедляет шаг. Где же…

Выстрел. Пугливо хлопая крыльями, взлетает с ивы сине-жёлтая стайка синиц, и Тадеуш невольно вздрагивает, вертит головой: откуда? Кто стрелял? Её Величество в опасности? Дворец захвачен? В мозгу за какую-то долю секунды прокручивается десяток возможных вариантов. Что происходит?

Выстрел. Ещё один. И ещё. Тадеуш почти бежит по блёклой смятой траве, перепрыгивая через клумбы и едва не запутавшись в садовом шланге. Где королева? Она в порядке? Он спешно минует зелёную изгородь, тронутую хрупким инеем, и оказывается на открытом пространстве перед западным входом в Серебряный дворец. Глухо стучащее сердце успокаивается: Тадеуш видит Астори. Белое пальто и берет лежат на скамейке; впереди, шагах в тридцати, расставлены мишени для стрельбы. Тадеуш неверяще моргает.

Астори стоит к нему спиной, в синих брюках, белой рубашке с закатанными до локтей рукавами и вязаном жилете; тёмно-каштановые волосы собраны на затылке — их колышет зимний промозглый ветер. Не двигается. Тадеуш вглядывается, видит, как напряжены плечи и шея, но вытянутые руки, сжимающие пистолет, не дрожат. Секунда. Выстрел. Импульс откидывает Астори назад, она качается, но удерживается на месте и встряхивает головой. Перезаряжает пистолет.

— Ваше Величество?

Астори оборачивается. Разглаживаются морщинки на сосредоточенно-упрямом лице, губы расходятся в приветливой улыбке, и она отводит волнистые пряди за уши.

— Господин Бартон!.. Здравствуйте. Прошу прощения, не уследила за временем… подойдите, не бойтесь. Поговорим сегодня на воздухе, хорошо?

Тадеуш приближается не без опаски, косится на тяжёлый пистолет в смуглой руке, которую он так часто целовал. Астори дружески сжимает ему локоть.

— Не знал, что вы… стреляете, — говорит он, в смущении барабаня пальцами по корешку папки. Астори беззаботно отмахивается, поправляет рубашку:

— Увлеклась во время учёбы в университете. Ещё в интернате интересовалась оружием… знаете, в этом есть своя романтика. Потом, на первом курсе, начала заниматься. После замужества редко практиковалась, вот… решила, что надо держать себя в форме. Может, и к танцам вернусь. Надо бы.

Тадеуш понимающе приподнимает брови. Молчит. Не в силах удержаться, исподтишка разглядывает королеву — он никогда не видел её одетой так по-домашнему и просто, в брюках, жилете и кедах. Взвывающий в голых кронах деревьев ветер холодит спину под пиджаком. Тадеуш ёжится.

— Ваше Величество, вы, должно быть, замёрзли…

— Нет, ничего, — отзывается она легкомысленно. — Вы не смотрите, что я так вот… неофициально… достала старую одежду университетских времён, и, представляете, я всё ещё в неё влезаю! А думала, что располнела после родов.

Тадеуш мягко улыбается, отчего слабо шевелятся уши.

— Вы всегда превосходно выглядите.

— Не льстите. — Астори шутливо грозит ему пальцем, продолжая сжимать пистолет. — Хотите, покажу, как я стреляю?

Тадеуш соглашается. Они переходят к следующей мишени. Астори расставляет ноги, крепче упираясь в затвердевшую от цепкого зимнего холода землю, по-хозяйски расправляет плечи и уверенно перехватывает пистолет обеими руками. Поджимает губы. Щурится. Её лицо — убийственно-собранное, неподвижное, — её вдумчивый пристальный взгляд, точно у хищника на охоте, и замершее настороженное дыхание пугают Тадеуша. Он не знал, что она бывает… такой. Готовой драться… не одними словами.

И он не понимает, это открытие отталкивает его или притягивает ещё сильнее.

Астори нажимает на спусковой крючок. Ей отдаётся в плечо, она делает шаг назад и опускает пистолет.

— Попала. Не в десятку… немного смазала.

Она улыбается краем губ.

— Иногда представляю, что это Уолриш… неплохо так расслабляет, знаете.

Тадеуш её веселья не разделяет. Что-то во всём этом есть неправильное и болезненное, но что именно, он осознать ещё не может; мысль вертится в голове собачкой на привязи, но не даётся в руки.

— А почему вы… выбрали огнестрельное оружие? — Он помогает ей надеть пальто. — Если говорить о романтике… холодное овеяно героическим флёром в гораздо большей степени, не так ли?

Астори отрешённо сминает берет.

— Огнестрельное… им… проще защищаться.

И прежде чем Тадеуш успевает спросить: «От кого вам нужно было защищаться?», Астори поднимает на него глаза цвета горького шоколада и произносит:

— Давайте побеседуем о текущих проблемах.

***

Астори входит в спальню и, прислонившись к дверному косяку, смотрит на читающего «Глашатай» Тадеуша. Часы показывают десять вечера. За окнами Серебряного дворца подслеповато мигают лихорадочные декабрьские звёзды, падает хлипкий снег, который растает к утру, и боязливо выглядывает из-за рваных туч растущая луна.

— Дети только что уснули.

Она ловит его улыбку — словно вспархивает маленькое солнышко — и устало улыбается в ответ. Подходит. Тадеуш снимает очки. Он сворачивает газету, отбрасывает её на пол, не отрываясь взглядом от Астори, и, зажмурившись, блаженно опускает плечи, пока она ласково гладит ему уши и проводит пальцами по линии челюсти. Тадеуш открывает глаза. В них светятся щемящая покорность и безвозмездная нежность. Он целует запястье Астори, целует её локоть, плечо, подбородок, позволяя играть с кудрявыми волосами на затылке. Астори вдыхает запах мирта и вербы. Смеётся. Усаживается рядом. Они смотрят друг на друга и держатся за руки. Тадеуш, подавшись вперёд, скользит губами по виску Астори; она приобнимает его за шею, чувствуя, как его осторожные пальцы зарываются в её кудри и расстёгивают пуговицы воротника.

— Спасибо, — выдыхает она. Тадеуш недоумённо сводит брови.

— За что?

— За… за то, что не позволил мне тогда… ввести проект о Севере.

Он прижимает её ладонь к губам. Не отвечает. Они не говорили об этом с тех пор, обходили тему северных провинций и почти усмирённых волнений стороной, боясь наступить друг другу на больную мозоль. О происшествии в женском туалете не вспоминали тоже: Астори для этого была слишком горда, Тадеуш — слишком почтителен.

Она опускает голову и гладит его ладонь. Молча просит прощения — за всё: за глупость, несдержанность, нездоровое упорство, самолюбие, которое даже сейчас не позволяет вслух признать свои ошибки. Но Тадеуш слишком дорог ей… слишком дорог. Он видел её раздавленной и слабой и не отвернулся.

Он не оставил её. И она… благодарна ему за это.

— Знаешь, я… хотела бы попросить тебя ещё об одной услуге.

Тадеуш тычется носом ей в щеку и улыбается.

— Да?

— Я… я хочу, чтобы ты помог мне… узнать о родителях.

Он едва заметно отстраняется, хмурится и с влюблённой тревожностью проводит ладонью по её щеке.

— Родителях?

— Именно. — Астори сглатывает, одёргивает сползающую с плеч рубашку. Пытается подобрать слова. — Я их… не помню. Меня оставили в приюте, когда мне было полгода, и… я понятия не имею, кто моя семья. Меня просто… подбросили на ступеньки. И всё. Только записку с именем и фамилией оставили. Астори Лун…

Она останавливается, переводит дыхание. Тадеуш глядит на неё с беспокойством.

— И… понимаешь, я хочу найти их. Это так глупо, но я не могу… я всю жизнь только об этом и думала. Как приду… посмотрю им в глаза и… спрошу: «Что я вам сделала? Почему я стала не нужна вам?» — Она упрямо стискивает зубы. — Это по-детски, знаю, знаю… но пожалуйста… я очень тебя прошу… помоги мне.

— Как? — вполголоса спрашивает Тадеуш. Астори неопределённо машет рукой.

— Понятия не имею, я… я думаю… поищите в базе данных через федеральные службы… Лун — не такая уж распространённая фамилия. Может, она засветится… Эльдевейс, город Аркад. Двадцать семь лет назад. Пожалуйста… мне нужно это. Я не смогу спокойно жить, пока… не узнаю правды.

Тадеуш мог бы ответить, что правда не всегда нужна. Что иногда без неё лучше. Что правда, исправляя вывихи, может не вылечить, а добить. Но он подозревает, что Астори сама отлично понимает это, и всё равно, всё равно — напролом, через препятствия, сквозь стены — одним рывком. Он вздыхает.

— Хорошо… я сделаю всё, что в моих силах.

Астори тонко улыбается, облизывая пересохшие губы, трясущимися руками обхватывает лицо Тадеуша и целует его в нос.

— Спасибо.

Он касается губами её губ, потом зарывается в волосы, стаскивая белую рубашку, запечатлевает мучительно-невесомый поцелуй на ключицах, ощущая, как Астори стискивает его спину, и внезапно вскидывает голову, едва не столкнувшись с Астори лбами. У её левого плеча белеет шрам. Тадеуш раньше не замечал его.

— Откуда… откуда он? — спрашивает Тадеуш срывающимся глухим голосом. Астори пугливо вскакивает, накидывает рубашку. Дёргает головой раздражённо и решительно.

— Ниоткуда. Неважно. Это… было давно.

— Но… подождите, шрам ведь… поэтому вы должны были защищаться? Да?

Астори торопливо застёгивает пуговицы, поправляет юбку. Кусает губы со стёршейся помадой.

— Нет, — отрезает она. — Нет. И я не желаю обсуждать это.

Она открывает дверь, смотрит на Тадеуша, всё ещё сидящего на кровати с полуразвязанным галстуком, и сухим жестом приглашает его следовать за ней.

— Идёмте. Выпьем чай.

========== 4.4 ==========

Тадеуш останавливается в дверях, сжимая папку. Астори не видно. Он в недоумении медлит, оглядывает знакомый кабинет: истоптанный от бесконечного нервного хождения ковёр; задёрнутые шторы на окнах, два кресла (пониже и пошире — для королевы, повыше и поуже — для него); карта Эглерта на стене; стол, заваленный бумагами, карандашами, ручками и самодельными сувенирами, явно изготовленными детскими руками… Тадеуш задумчиво скользит взглядом по лепнине на потолке. Поправляет рукава пиджака. Они с Астори четвёртый год встречаются в этом кабинете… памятна каждая ворсинка на ковре и каждая завитушка на обоях. Вот здесь Астори стояла, когда они встретились впервые, бледная, вытянутая и испуганная, готовая нападать и защищаться… там она цеплялась за гардины, падая ему в объятия в тот день, когда бастовали на площади… а там он целовал её в прошлый четверг…

— Господин премьер-министр?

Тадеуш вскидывает голову — из гостиной выходит Астори с сыном и дочерью. Луана и Джоэль повзрослели: яснее обозначились плавные черты Джея в похожих как две капли воды лицах, Луане уже заплетают волосы в тугую, хоть пока и куцую кичку, а Джоэль стал ещё тише и серьёзнее. Астори кивает Тадеушу, гладит детей по головам.

— Идите поздоровайтесь.

Они уже близко знакомы — часто пересекаются по вечерам. Принц и принцесса понемногу привыкли к нему, осмелели, перестали прятаться за матерью и смущённо молчать: за спиной у Астори Тадеуш заключил с ними соглашение о том, что постарается забирать их маму как можно реже и сделает так, чтобы у неё оставалось больше времени играть с ними. Ему нравятся дети Астори, и не только потому, что он в неё влюблён. Тадеуш вообще охотно возится с детьми. Когда ему было тринадцать или четырнадцать, он подолгу присматривал за маленькой Эйсли в особняке отца, если тот отпускал няню или уезжал по делам с Луменой.

— Дядя Тадеуш! — нестройным хором голосят Луана с Джоэлем и бросаются к нему. Астори останавливает их на полдороге:

— Подождите! Котята, как я учила вас? Господин Бартон должен поклониться первым.

Тадеуш с улыбкой отвешивает чинно замершим детям поклон и затем опускается на корточки. Уши слегка двигаются, в уголках глаз расползается паутинка весёлых морщинок.

— Здравствуйте, Ваши Высочества. Как поживаете? Слушаетесь маму?

Астори наблюдает за Тадеушем и сыном с дочкой, которые вьются вокруг него, смеются и что-то жизнерадостно щебечут. Выдыхает. Она долго боялась, что они его не примут и ей придётся ещё больше разрываться между семьёй и работой, но, кажется, буря миновала. Они подружились. И Астори начинает думать, что, пожалуй, даже чересчур подружились. Детям следует помнить, что у них есть отец… был. Менее всего Астори желает услышать в один прекрасный день: «Мам, а дядя Тадеуш — наш новый папа?»

Потому что: «Мам, а дядя Тадеуш будет жить с нами?» она уже услышала.

Астори считает, что детям необходимы отец и мать. Иначе — неправильно, неестественно. В нормальной семье — а она всегда мечтала именно о нормальной — присутствуют оба родителя. И Луана с Джоэлем видят такие семьи. К ним приходят играть отпрыски лордов и герцогов, они смотрят мультфильмы, им читают на ночь книги, и везде, повсюду, куда ни глянь — любящие мама и папа. А у них, принца и принцессы, самых обожаемых и боготворимых детей королевства, которых холят и балуют, у которых есть две комнаты с игрушками, бассейн и пони — у них нет папы.

«Где папа, мама? Он правда на небе? А почему? А как он туда попал? По лестнице? А нам можно к нему? А он спустится на выходные, чтобы мы поехали кататься?»

У Астори не было ни матери, ни отца с детства, и ей легче — она рано осознала, что есть мальчики и девочки с семьёй и домом, а есть такие, как она — с воспитательницей, нянями и директрисой приюта. Это не плохо. Это просто есть. И ты ничего не можешь поделать, только думать, а каково это — жить с папой и мамой и почему именно ты живёшь без них, а не та вот девочка, и что, наверно, ты была недостаточно хорошей и они поэтому тебя оставили и, если стараться сильнее и лучше, они, может быть, за тобой вернутся и увезут в красивый дом с садом и светлыми комнатами.

Луану и Джоэля забирает гувернантка. Астори целует их на прощание, выпрямляется и подходит к Тадеушу.

— Вы не особенно долго ждали?

— Нет. — Он щурится, склоняет голову и внезапно проводит большим пальцем по виску Астори. — Прошу прощения, у вас там… краска…

— Ах… спасибо… рисовала с детьми… спасибо.

Она неловко оттирает ладонью акварель, улыбается с извиняющейся нерешительностью и жестом приглашает Тадеуша сесть.

— Что там с Уолришем и «жёлтыми»?

— Пока молчат. — Тадеуш елозит в кресле, закидывая ногу на ногу, и оттягивает галстук. Расстёгивает папку. Пожимает угловатыми плечами. — Он затаился после бунта и вряд ли высунется до конца зимы, а вот в марте или начале апреля стоит ждать очередной подлости.

— У меня есть идеи, как с ним справиться, — говорит Астори, хмурясь. — Поглядим. Если понадобится… мы наконец поставим его на место. Он заслужил.

Она вздыхает.

— Что-то ещё срочное есть?

Тадеуш облизывает губы, бросает на Астори беглый тревожный взгляд исподтишка.

— Да… есть. — Он набирает воздух в грудь. — Как вы и просили, я… пробил по федеральным каналам… вашу фамилию, дату и место. И кое-что… я нашёл информацию о ваших предполагаемых родителях.

У Астори перехватывает сердце; она судорожно подаётся вперёд, стиснув кулаки, и дышит всем телом. Тадеуш лихорадочно частит:

— В-вернее, я почти полностью уверен, что это и есть ваши родители, потому что совпадений…

— Что? — вырывается у Астори. Она с трудом сглатывает вязкую слюну. Не двигается. Слух, зрение, обоняние — всё обратилось в единый страшный вопрос, в изматывающее ожидание. Тадеуш не решается тянуть дольше.

— Ваша мать… мертва.

Кровь глухо стучит в ушах, и Астори словно в полусне кивает. Да. Хорошо. Мать… её мать. Горло сдавливает железным обручем.

— А… отец?

Тадеуш мнётся, вытаскивает из папки бумагу.

— Он… тут… есть две новости. Хорошая — он жив, здоров, и мы даже точно знаем его место пребывания.

У Астори будто заново открываются лёгкие; она расслабляет напряжённые до боли плечи и спину, проводит языком по сухим слипшимся губам. Глотает ртом воздух.

— Но откуда?

Тадеуш опускает глаза. Отвечает не сразу.

— А вот это… плохая новость. — Он протягивает ей бумагу. — Засветился в криминальных хрониках.

Астори выхватывает лист конвульсивным дёрганым движением, быстро и нервно читает его и не понимает ни слова. Перечитывает. Вглядывается в мелкие скачущие буквы. Молнией вспыхивает в мозгу осознание — оно ослепляет, бьёт по жилам, переворачивает внутренности. Астори в отчаянии трясёт головой: нет, нет, нет…

— Семеро убиты, шестеро ранены… несовместимые с жизнью… чистосердечное признание… пожизненно с частичной конфискацией имущества… это чушь какая-то! — Она отбрасывает бумагу, растерянно глядит на Тадеуша. — Нет, я отказываюсь в это верить! Должно быть, произошла ошибка…

— Увы, нет. — Он качает головой. — Гермион Лун двадцать семь лет назад был осуждён судом присяжных округа Харлей, Эльдевейс, за убийство, причинение тяжкого вреда здоровью и порчу имущества на сумму более полумиллиона нобелей. До недавнего времени отбывал наказание в городской тюрьме Аркада.

— До неда… почему?

Тадеуш утомлённо трёт лоб.

— Помните ту программу перевода заключённых, начатую ещё при господине ди Мульниче? Эглерт принимает часть заключённых Эльдевейса — у вас на родине вечно не хватает места в тюрьмах — в обмен на беспошлинный перевоз газа и нефти по трубопроводам по территории Эльдевейса. Договор о вечной дружбе… тому подобное… припоминаете?

— Ну… — Астори моргает. — Ну допустим. Смутно. И?..

— Ваш… ваш отец попал под обмен. Он уже восемь лет содержится в Аштонской тюрьме к северо-западу от Метерлинка. Три часа на машине.

Астори молчит, смотрит немигающими глазами в пол и впивается пальцами в колени. Переводит онемевшими плечами. И думает.

Её отец — убийца.

— Ваше Величество, — робко произносит Тадеуш, — может быть, вам не стоит…

— Стоит, — обрывает Астори. Прикусывает изнутри щеку. — Я навещу его — раз, всего один раз… и только.

Её отец — преступник.

— Завтра. Поеду с утра… предупредите начальника Аштона.

Что она скажет, когда увидит его глаза? «Я искала не такого отца»? «Как так вышло?» «Почему именно я?»

Астори не имеет понятия. Но она едет, и Тадеушу не удаётся её отговорить: слишком долго и упорно она ждала этой встречи, чтобы отказаться от неё. Астори отыскивает свою карточку, дающую ей пропуск в государственные учреждения любого уровня секретности, обнимает на прощание детей и садится в личный автомобиль. Тарахтит мотор, скрипят колёса по асфальту. Астори барабанит по стеклу, прижимая к бедру дамскую сумочку, глядит на опустевшие зимние поля и прохладно-голубое небо и всё пытается понять, почему она не остановилась. Ведь это так просто — сказать себе «стоп». И… сдаться почти у финиша? Узнать, что она дочь убийцы, и спокойно жить с этим дальше? Никогда. То, что ведёт её сейчас к отцу, сильнее, чем здравый смысл, логика и рассудок. Это жажда найти ответ, которая не утихает двадцать семь лет подряд.

Она не спросит, зачем он в упор расстреливал людей. Она спросит, зачем он бросил родную дочь.

Начальник тюрьмы, полноватый и лысый, почтительно проводит ей краткую экскурсию (официальная цель визита — желание королевы удостовериться в надлежащих условиях содержания заключённых-иностранцев) и препровождает к комнате встреч. Астори по телефону сама заранее настояла на отсутствии стекла, наручников и охранника в камере. Королева желает поговорить со случайным заключённым с глазу на глаз. Если вдруг понадобится помощь, она нажмёт на сигнальную кнопку особого браслета, и к ней ворвётся отряд полицейских.

Астори надеется, что до этого не дойдёт.

— Как он… вообще? — осторожно интересуется она.

— Смирный. В драках не замечен. С другими почти не общается ни на прогулках, ни на занятиях, ни на обедах… Пожаловаться не на что. — Начальник тюрьмы открывает перед Астори дверь. — Прошу.

Они оказываются в полутёмном узком помещении; впереди — стол с большой кнопкой и стекло на полстены, а за ним — белая камера: стерильно-белоснежные стены, столик и два стула. Астори подходит ближе, щурится и чувствует, как подкашиваются колени. В левом углу камеры стоит охранник и высокий сутуловатый мужчина: густые волосы с проседью, широкие плечи, прямой нос и стальные, упрямые глаза. Астори смотрит не отрываясь, почти не слыша, что говорит начальник об особенном стекле и переговорном устройстве. Она выискивает хоть малейшее сходство между собой и тем, кого она почти назвала отцом; не находит их, ощущает болезненное облегчение — вдруг ошиблись? вдруг она вовсе не его дочь? Лучше бы её отец был мёртв… ей бы не пришлось мучиться от стыда и презрения пополам со страхом.

— Так вы… — роняет она, не отводя взгляда. — Значит, с той стороны через стекло не видно… а с этой — да?

Начальник кивает.

— Хорошо. Теперь оставьте меня с ним наедине. Отпустите своего человека и выйдите сами… я не желаю, чтобы кто-либо наблюдал за мной со стороны. Когда мы закончим, я вызову вас через браслет. И, полагаю, вы понимаете, что это должно остаться только между нами. Государственная тайная проверка…

— Разумеется, Ваше Величество.

Начальник тюрьмы нажимает кнопку, коротко отдаёт приказ охраннику, и тот, сняв с Гермиона наручники, покидает камеру и вместе со своим шефом выходит в коридор. Астори стоит, нервно сцепив пальцы и слушая надрывное биение сердца. Кусает губы. Не может решиться войти.

Гермион тем временем разминает затёкшие от наручников запястья и смотрит на дверь. Он тоже в белом — обыкновенная форма заключённых в Эглерте. От звенящей белизны за стеклом начинает рябить в глазах; Астори моргает, вздрагивая, мотает головой и рывком открывает дверь. Входит. Они с отцом встречаются взглядами, и по коже бегут неприятные липкие мурашки.

Молчание.

Астори стоит, как должна стоять королева перед преступником — гордо, с идеально выпрямленной спиной, уверенно расправленными плечами и чуть откинутой головой. Гермион осматривает её с лёгким любопытством, но без вызова и излишней робости. Потирает ладони — в камере прохладно.

— Ваше Величество, — наконец заговаривает он хрипло, — мне сказали, вы хотели меня видеть… если я сделал что-то не так или… словом… я всегда следую правилам, можете спросить кого угодно, все подтвердят, что…

— Господин Гермион Лун? — перебивает Астори, сама удивляясь, что её голос не дрожит. Отец неуверенно кивает — впрочем, отец ли? Нос, губы, уши, подбородок, фигура… всё не то. А вдруг и правда ошибка?

Но что-то внутри подсказывает: нет.

Пора бы предложить сесть, но Астори не торопится. Рот кривит невольная горькая улыбка. Она хмыкает.

— У вас есть семья?

Гермион хмурится от неожиданности, мучительно сглатывает и напрягается.

— Бы… была, — выдавливает он. — Жена… и…

— И? — безжалостно переспрашивает Астори.

— И дочь. Но они обе погибли.

Тадеуш не говорил, что дочь Гермиона (которую зовут Астори Лун, вот совпадение-то!) погибла. Он говорил, она пропала без вести.

— Вы так уверены в этом? Я имею в виду, что дочь тоже… мертва?

Гермион поднимает на неё осуждающий тяжёлый взгляд.

— Конечно. Зачем вы… интересуетесь? Какое отношение это имеет к…

Астори жестом останавливает его. По телу разливается лихорадочный озноб.

— Просто… просто представьте, что ваша дочь… теоретически… что она жива и вы встретились спустя годы… как бы вы её узнали?

Гермион замирает и внезапно — таким отточено-знакомым, въевшимся в кровь, её собственным движением — склоняет голову набок. Сердце Астори падает. Сомнений не остаётся.

— У неё… — Он прикрывает глаза. — У неё родинка за ухом… правым… или левым… нет, правым, правым…

У Астори стучат зубы, становится трудно дышать, и земля уплывает из-под ног; она резко отводит кудрявые пряди с шеи и поворачивает голову:

— Вот такая?

Тадеуш очень любит целовать эту родинку.

Гермион отступает назад, цепляется побелевшими пальцами за спинку стула и неверяще моргает, разглядывая Астори так, словно она только что съела человека.

— Но это… ты… значит, ты…

— Я твоя дочь, — холодно говорит она и одёргивает рукава пиджака. Сейчас, когда убеждать себя в обратном нет смысла, ядовитая злость отравляет ей душу. Она ненавидит отца за то, что он её отец. Именно её. За то, что ей, а не кому другому, достался жребий быть дочерью преступника. Убийцы. Она, королева, олицетворяющая закон, — и он, тот, кто этот закон нарушил. Она блюдёт право на жизнь (или старается по мере сил) — он отнял это право у семерых людей. Что может быть более ироничным?

Гермион делает шаг к ней.

— Астори…

— Молчать. — Она меряет его равнодушно-ледяным взглядом и произносит чётко, по слогам:

— Стой на месте. Если ты попробуешь приблизиться ко мне или подумаешь приблизиться, или мне хотя бы покажется, что ты подумал, я вызову охрану. Теперь медленно сядь и положи руки на стол так, чтобы я их видела. Выполняй.

Гермион в растерянности глядит на неё.

— Но… Астори…

— Выполняй. Сейчас же.

Он послушно садится; Астори усаживается на свой стул и в упор смотрит на отца, поджав губы. Тишина разрядами тока прошивает кожу. Молчат. Астори забывает, о чём хотела спросить его, — она жалеет, что решила приехать, что Тадеуш её не отговорил, что она открыла отцу правду и теперь придётся разбираться с последствиями. Никто не должен узнать, кто её родители. Если самопровозглашённую королеву-сироту ещё могут принять, то королеву-дочь-убийцы… ни за что. Уолриш будет торжествовать.

Гермион осторожно тянется к её запястью.

— Доченька…

— Руки! — огрызается Астори, отдёргивая ладонь. — Я сказала, не смей касаться меня! Никогда, тебе ясно?

— Но пожалуйста… давай просто поговорим, как отец и…

Астори фыркает.

— Отец? Я не считаю тебя отцом — ты искалечил мне детство! Из-за тебя я росла в приюте и интернате… из-за тебя! Как ты можешь… Как ты вообще…

Гермион в бессильном отчаянии вскидывает брови:

— Милая, я знаю, ты мне не поверишь, это прозвучит глупо, но я всегда… я любил тебя и твою мать и всё ещё люблю…

— Любил? — выкрикивает Астори, ударяя по столу ребром ладони, и рывком поднимается на ноги. Её трясёт. — Любил — и ты говоришь это после того, как бросил меня? Полугодовалого ребёнка? Бросил и пошёл убивать людей, да? Это твоя любовь?

Гермион встаёт вслед за ней.

— Успокойся, родная…

— Руки! — Астори пошатывается, фокусирует взгляд. Капли в сумочке. — Я сказала, руки! Не трогай меня!

Он тревожно следит за ней, порывается взять за локоть, но сдерживается. Их разделяет стол — и двадцать семь лет разлуки. Обработанный кусок дерева — и семь трупов. Астори не позволяет себе ни на миг забыть об этом.

— Ты мне не отец! Слышишь? — Она хватается за голову. — Ошибкой было приехать сюда, ошибкой… ты — самая большая ошибка в моей жизни! Зачем, зачем, зачем?!

Капли. Надо выпить капли, а во дворце — успокоительное.

— Милая, милая, я очень прошу тебя, не надо, дай мне шанс…

— Не смей говорить о шансах! — Астори нащупывает кнопку браслета. — Ты не дал мне шанс на семью, ты убийца, убийца, и я не желаю иметь с тобой ничего общего!

Она глядит в стальные глаза, в которых едва теплится мольба и слабая надежда, и сквозь зубы добивает:

— Спасибо, что тебя не было в моём детстве. Я ненавижу тебя.

И нажимает на кнопку.

========== 4.5 ==========

Тадеуш завязывает галстук у зеркала. Хмурится, покусывая губы, шёпотом ругается, распускает его и пытается затянуть заново. Не выходит. Сегодня у него явно руки не из того места растут… обычно получается сразу. Утром он вообще справляется на раз-два, Эйсли даже свой зелёный чай не успевает отпить. А сейчас… наверно, он просто нервничает. Из-за всего.

День выдался не из лёгких.

Во-первых, с Эйсли явно происходит что-то неладное в последнее время: она почти не ест, сидит на одном чае, жвачке и дурацких фруктовых сосульках, возвращается за полночь, разговаривает мало и неохотно и запирается у себя в комнате. Раньше она никогда так неделала. Тадеуш думал, что они доверяют друг другу. Они лишь недавно начали тесно общаться, с тех пор, как он согласился приютить Эйсли у себя на время её учёбы в университете, но Тадеушу казалось, они неплохо ладили в прошлом, в те короткие промежутки времени, когда он возвращался к отцу на каникулы. Ему нравится Эйсли — в ней полно юношеской здоровой энергии, и она хлещет через край. Она не стесняется себя. Она идёт вперёд и улыбается жизни… как истинная южанка.

Ей повезло. Во многом. И Тадеуш готов на всё, чтобы везло и дальше.

И потому он волнуется.

Во-вторых, сегодня звонила мама. В пятый раз за неделю. Тадеуш хотел было сказать секретарше, чтобы та отговорилась, будто он на приёме в Серебряном дворце или на совещании, но решил, что это будет совсем уж неправдоподобно. Надо выдумать что-нибудь новенькое. Аудиенция у королевы? Неплохо. Вряд ли мама станет проверять, а если и станет… Тадеуш подавил вздох. Нет. Он беседовал с ней всего дважды за прошедший месяц. Отец бы такого поведения не одобрил.

Он поднял трубку, постукивая костяшками пальцев по столу.

— Да, мама. Нет. Я в порядке. Да. Позавчера. И нет, не ходил. Да, мама. Нет, мама, не нужно. Дождись Пуэля. Пожалуйста. Именно, мама. До свидания. И я тебя, мама.

Тадеуш любил свою мать… когда-то. Ещё до того, как они разъехались с отцом и появились Лумена — у отца, и Усто, Сальво, Эрион, а потом Пуэль — у матери. Он был ребёнком… но это никогда никого не волновало. Ребёнок, слишком рано выучивший, какие запретные слова могут сломать жизнь в одно мгновение, слишком хорошо понимающий, кто свои, а кто — чужие, ребёнок, знающий, как несправедливо и криво поделен мир на Север и Юг, на ненужных и особенных, на беспомощных и имеющих право. Ребёнок, переставший быть ребёнком в пять с половиной.

Его семье пришлось переехать, чтобы обеспечить ему достойное образование и путь наверх: в Эглерте даже деньги — очень большие деньги — не могут заставить общество закрыть глаза на происхождение.

Тадеуш думает об этом и воюет с непослушным галстуком, выскальзывающим из пальцев. Глубоко вздыхает. Сквозь шторы просвечивает луна, розовато-мартовская, застенчивая, как невеста, окружённая ажурным молочным сиянием. Блестят пылинки на ковре. Лампа не горит. Астори, сидя на кровати, застёгивает пуговицы на рукавах, встряхивает головой, смотрит на мнущегося у зеркала Тадеуша и улыбается. Волосы каштановым водопадом рассыпаются по спине. Она легко встаёт, подходит, поворачивает измученного бесполезной борьбой Тадеуша к себе — и по-хозяйски берётся за галстук.

— Давай я.

Астори справляется в два счёта, поправляет ему воротник и, приподнявшись на цыпочках, целует в нос. Тадеуш касается губами её ладони.

— Спасибо. Я сегодня что-то сам не свой.

— Пожалуйста. Я долго тренировалась на Джее, он никак не мог управиться с галстуками…

Она осекается на полуслове, отнимает руку и сглатывает. Взглядом отыскивает отвёрнутую к стене фотографию мужа в рамке около кровати. Прикусывает губу. Тадеушу не нужно оборачиваться, чтобы понять, на что она смотрит: он спиной чувствует незримое присутствие Джоэля, ныне покойного наследного принца Эглерта. Ничего не говорит. Он привык, что между ним и королевой неизменно третий — её мёртвый супруг: в мыслях, на портретах, в лицах детей, в нечаянно оброненных фразах… там, где нет места Тадеушу.

Деловые отношения. Во Дворце Советов, в кабинете, в спальне… деловые отношения. По пять часов два раза в неделю и затем снова, круглосуточно — официальные поклоны, подчёркнуто-вежливые обращения, сотни подстерегающих взглядов…

Он согласился на это. И жалеть не о чем.

— Пусть водитель заедет за тобой через полчаса, а мы… выпьем чай. У меня есть шоколадные печенья. Хочешь?

— Хочу, — кивает Тадеуш.

Они располагаются в кабинете: Астори вытаскивает вазочку со сладостями, вынимает чайные пакетики и расставляет чашки. Тадеуш барабанит пальцами по колену.

— Как вы?.. — спрашивает он и умолкает. Оба понимают, что он имеет в виду. Встреча с отцом, после которой Астори возвратилась с очередным сердечным приступом, произошла три месяца назад, а она всё ещё не может о ней забыть. Тадеуш беспокоится. Как он и боялся, правда не принесла облегчения.

Потому что такая правда Астори не устраивала, и она решила игнорировать её.

«У меня нет отца. Нет. Я не желаю больше слышать о нём».

И они притворялись, будто ничего не случилось.

— Отлично, — тяжело произносит Астори. — Мне не звонили: ни начальник тюрьмы, ни… словом, никто. А тебе?

— Мне тоже.

Она садится напротив Тадеуша и сжимает его ладонь.

— Значит, он всё же… не рассказал, что я?..

Он пожимает плечами и вздыхает.

— Остаётся надеяться на это. Вероятнее всего, ваш… господин Лун не раскрыл никому вашего с ним родства, но он может шантажировать вас.

— Нет, не думаю. — Астори поджимает губы. — Я бы… не стала.

— Но вы — не он.

— Я его дочь. И если мы хоть в чём-то похожи… если он не рассказал до сих пор, то вряд ли вообще расскажет.

Тадуеш берёт её руку в свою, гладит пальцы.

— И тем не менее нам стоит обезопасить себя. Хотите, я поеду… один… поговорю с ним, уверюсь, что…

— Нет, — отрезает Астори. — Я не желаю, чтобы ты встречался с ним… и сама больше никогда не поеду в Аштон. Хватит. Я знаю, я виновата, надо было послушаться тебя… как обычно, но… это в прошлом. Он в прошлом… навсегда. И мы больше не заговорим об этом, ясно?

У Тадеуша есть, что сказать, но только кивает и молчит. Прикусывает язык. Он повинуется своей королеве, потому что не может и не желает противоречить… даже когда она неправа.

Он лишь единожды пошёл против неё — в вопросе об объявлении чрезвычайного положения на Севере.

Но он просто не сумел проглотить эту новую горькую пилюлю. Не сумел предать Север.

— Чай остывает, — произносит Тадеуш и тянется за печеньем.

***

Тадеуш ждёт её у выхода из зала совещаний: сжимает под мышкой папку, кивком прощается с коллегами и словно невзначай отыскивает Астори взглядом. Изгибает брови: готова? Она быстро облизывает губы, оправляя юбку. Моргает: да. Астори шагает ровно, выцокивает каблуками по гулким плитам; рукам в перчатках жарко от охватившего тела знобливого мандража, плечи слегка подрагивают, подбородок вздёрнут, глаза прищурены.

Они с Тадеушем идут по коридору, беседуют вполголоса, и перед ними расступаются советники. Никто не смеет их окликнуть. Её Величество и «королевский премьер» — эта кличка намертво прилепилась к Тадеушу — такой же спаянный воедино тандем, как луна и звёзды: одна светит, другой оттеняет. Представить их по отдельности сложно. Где королева, там премьер-министр.

— Вы убеждены, что именно сегодня? — тихо уточняет Тадеуш, склонившись к её уху.

— Да. — Астори отводит со лба вьющуюся тёмно-каштановую прядь и глядит на золотые наручные часы. — Вам через час надо быть на встрече с журналистами… а я управлюсь сама.

— Точно?

Астори ниже его на полголовы, но когда она поворачивается, Тадеушу кажется, что она смотрит на него сверху вниз. Астори улыбается краем рта. В зрачках беснуется огонь.

— Вы думаете, я не сумею раздавить гадюку? — Она расправляет плечи. — У меня достаточно острые каблуки.

Тадеуш всё равно сомневается и не торопится уходить. Переминается с ноги на ногу.

— Я сказала, что вы свободны, — отчеканивает Астори. — Вы слышите, господин премьер-министр? Сво-бод-ны.

Тадеуш улавливает отчаянно-стальные нотки в её тоне — так Астори говорит каждый раз, когда считает, что проявила свою власть недостаточно явно и ей могут не подчиниться, поставить её авторитет под сомнение, а значит, посягнуть на её самостоятельность и корону — оглядывает её с головы до ног и отдаёт поклон.

— Хорошо, Ваше Величество.

Астори остаётся одна. Она цокает языком, проводит ладонью по пуговицам тёмно-бежевого пиджака и рвано вдыхает. Пора. Она терпела долго… очень долго. Но даже королевскому терпению приходит конец.

Уолриш сидит на диване в тёмном углу коридора и читает. Астори отчётливо видит его ястребиный профиль, морщинистую кожу, длинные пальцы с жёлтыми ногтями и набухшие старческие веки. Сердце глухо стучит в груди. Тише, тише… ещё рано. Астори пробует воздух на вкус, облизывается, дышит полуоткрытым ртом.

Вперёд.

Она приближается звенящими широкими шагами, останавливается, глядит на плешивеющий затылок. Уолриш её не замечает или делает вид, что не замечает. Астори хочется рассмеяться.

— Ваша светлость?

Он окидывает её желчным ядовитым взглядом. Закрывает книгу.

— Ваше Величество? Признаться, не ожидал, что вы решите составить мне компанию. Присядете?

— Нет, благодарю. Напротив — советую вам встать, когда с вами говорит королева.

Уолриш с ухмылкой хлопает себя по коленям, встаёт и нарочито низко кланяется.

— Довольны?

— Почти. — Астори опускает руку в сумочку, нашаривает телефон. — Я читала очередную статью в «Южном вестнике». Любопытно. Ваших друзей заслуга?

— У вас нет доказательств.

— Ваш почерк хорошо узнаётся, поверьте. Ваша светлость, я полагала, вы образумились… идти против монарха — проигрышная политика, вам не кажется? Так нравится быть в оппозиции?

— Ты не монарх, — внезапно шипит Уолриш, тряся подбородком. — Ты… ты самозванка! Разве ты не видишь, что происходит с Эглертом? Ты разрушаешь всё, что династия Арвейнов строила столетиями!

— Я тоже Арвейн.

— Нет! — Он захлёбывается слюной. — Ты выскочка! Эглерту нужен король! Женщины не могут совладать с государством!..

Астори вскидывает голову и пронзает его долгим холодным взглядом. Сердце колотится.

— Я стою тысячи мужчин, — по слогам произносит она. — И я не советую вам, лорд Уолриш, сомневаться во мне… или в моей смелости. Женщинам не нужен мужчина, чтобы быть сильными, свободными… и счастливыми. Мы без вас можем. А вы без нас… нет.

— Вы очень самонадеянны.

— Не более, чем того требует моё положение.

Уолриш кривится.

— Это не доведёт до добра… женщины не должны управлять, они не созданы для этого. Ни разу в истории Эглерта женщина не становилась монархом! Посмотрите, до чего вы довели народ — до бунта! Вы чужая здесь. Всегда будете чужой. Рано или поздно тебя вышвырнут из страны… ты не королева, ты… девчонка на троне! Пошла против всего, что дорого эглертианцам, попрала наши законы и традиции, переписала конституцию… Женщины не могут править. Они подчиняются, они… слабый пол.

Астори нервно улыбается.

— И они больше всего от этого страдают. — Она достаёт телефон, нажатием пальца отключает диктофон и медленно хлопает, глядя, как округляются глаза Уолриша. — Браво, ваша светлость. Бодрая речь. Вы талантливый оратор. Надеюсь, судьи это оценят.

— Ты… ты…

— Замолчите и проявите больше уважения. — Астори проводит языком по нижней губе. — Вы только что открыто оскорбили правящего монарха. Вы делали это и ранее — господин премьер-министр подтвердит. Если суд признает вас виновным — а он признает, — вам грозит лишение титула, имущества и высылка за пределы столицы, а то и Эглерта.

— Ваше Величество… — Уолриш с трудом овладевает собой. — Вы ведь не…

— Нет. Пока. В наше трудное время членам королевской семьи стоит держаться вместе. — Астори вертит телефон в руках. — А эту запись я оставлю у себя на всякий случай, чтобы вы не забывали, кто здесь королева. Женщины слабый пол… и в этом наша сила.

Она поправляет сумочку, свисающую с локтя, и с её лица исчезает улыбка: брови сходятся надо лбом, золотистые крапинки в глазах вспыхивают, рот сжимается в бледную ниточку.

— Это ещё не война, лорд Уолриш. Предупреждение. Но если вы хотя бы подумаете навредить мне или моим детям… война будет. И тогда никто не сможет остановить меня.

Она выпрямляет спину.

— Я королева Эглерта. И да сохранит Мастер того, кто этого ещё не понял. Ваша судьба в моих руках, лорд Уолриш. Вам это ясно?

Взгляды — как два кинжала. Напряжённая тишина. Он скрипит зубами и — кланяется.

— Да, Ваше Величество.

========== 4.6 ==========

Астори смотрит в иллюминатор на безбрежную рваную полосу взбитых, точно сливки, облаков, кипенно-белым морем раскинувшихся внизу. Самолёт слегка потряхивает. Полуденное солнце ослепляет, падает прямыми бледно-золотыми лучами на колени, отражается в стекле косыми паутинками. Астори подпирает подбородок и щурится. Где-то сзади перешёптываются секретари. Рядом листает документы Тадеуш, щёлкая ручкой и почёсывая ею затылок: очки сползли на нос, в зелёных глазах вспыхивают светлые прожилки, лоб морщится, веснушки на лице обозначены ярче. Астори глядит на него с минуту, затем откидывается на спинку сиденья и прикрывает веки. Хочется спать.

Дипломатическую поездку в Райвенлок переносили не раз и не два. Тадеуш долго не мог договориться с райвенлокским премьер-министром, Микласом Вреттом, о сроках, и их непрестанно сдвигали то на год, то на полгода, назначали прилёт в середине лета, потом перезванивали, извинялись и просили прибыть в конце весны. Астори терпеливо ждала.

Она наслышана о том, как восприняли новость о её коронации в королевской семье Райвенлока — Тадеуш предупредил её, что стоит быть готовыми к холодному приёму. Но это всё равно. Она проглотит что угодно, лишь бы закрепить договор о взаимопомощи и дружбе, подписанный двадцать пять лет назад. Он истекает в будущем году. И если волнения на Севере повторятся и охватят весь Эглерт… лучше увериться, что Райвенлок не станет влезать в это.

Хорошие союзники никогда не бывают лишними.

Даже если они смотрят на тебя, как на бывшего вассала, а не равноправного партнёра.

Астори пытается представить, что скажет ей Его Величество Стецель Третий при встрече. Как поведёт себя. Что подумает. Она обязана держаться с достоинством, без заискивания, обязана чётко показать, что Эглерт согласен сотрудничать, а не прислуживать. От неё многое зависит… как и от Тадеуша.

В нём Астори не сомневается. Он близко знаком и с королём, и с премьер-министром Райвенлока, в котором часто бывал вместе с Фаушем. Но тогда на официальных конференциях присутствовали лишь двое — премьер и премьер — потому что в Райвенлоке монарх действительно царствует, но не правит.

Теперь формат изменится. Присутствие Астори — самостоятельного правителя — как бы обязывает Стецеля тоже появиться, иначе это будет выглядеть поистине жалко. Обед ему точно придётся провести… и там особенно важно не ударить в грязь лицом.

Астори открывает глаза, вдыхает. Предстоит тяжёлая неделя.

Они летят уже час, до прибытия ещё примерно столько же: континент и группу островков, на которых раскинулся Райвенлок, разделяет ширь Грозового океана. А ещё дальше, за Истрейским проливом, лежит её родной Эльдевейс… маленький, горный, тёплый, так похожий на Эглерт.

— Вы не спите?

Осторожный шёпот Тадеуша вырывает её из воспоминаний; Астори вздрагивает, оборачивается к нему и мягко улыбается.

— Нет. Задумалась, — так же тихо отвечает она.

Он кивает. Его взгляд ласково изучает её, поддерживает, ободряет; Тадеуш робко берёт Астори за руку и едва ощутимо сжимает её, переплетая их пальцы. Он рядом. Он просто рядом. Всегда. Астори крепче обхватывает его ладонь и благодарно смотрит в глаза, потому что сделать что-либо ещё нет никакой возможности: в тесном салоне частного королевского самолёта слишком хорошая акустика, а секретари сзади слишком любопытны. Они держатся за руки, не глядя друг на друга: Тадеуш по-прежнему подчёркивает наиболее важные места в документах, Астори невидящим взглядом буравит иллюминатор.

Иногда он ласково поглаживает костяшки её пальцев. Иногда она придвигается чуть-чуть ближе, чтобы полнее ощутить его тепло и запах мирта и вербы.

Из аэропорта их сразу же везут в гостиницу «Алмаз», лучшую в Вольтраме, древней столице Райвенлока. Стецель предлагал им поселиться в королевской резиденции, но Астори вежливо отказалась — ей казалось это излишним, и к тому же… в помпезном, роскошном Дуакенском дворце, который больше Серебряного в два раза, она бы ощущала себя в ловушке. Не на своём месте.

Туманный ветреный день мелькает за окном автомобиля: серые плащи и шляпы, серые бритвенно-острые очертания зданий, серые изогнутые мосты над рябью серой Понты… Вольтрам — город на реке; ходячая шутка говорит, что мостов в нём больше, чем пешеходных переходов. Моросит. Астори мнёт перчатки и думает о детях: как-то они там? Одни, без неё? Надо позвонить, как только обустроится.

В «Алмазе» холодно и просторно; их препровождают на лифте на восьмой этаж, в номера первого класса, каждый из которых со среднюю квартиру. Им с Тадеушем достаются смежные — из одного в другой можно попасть через внутреннюю дверь. Чемоданы уже занесены. Астори медленно оглядывается, шагает между диванчиков, кресел и пуфиков; блестит начищенный пол. Она касается рамы зеркала, украшенной затейливыми завитушками, и размышляет.

Сегодня не пятница и не вторник. Но разве оба они, отправляясь в эту поездку, не знали, что…

Стучат из соседнего номера, и Астори, машинально натянув перчатку, торопливо отпирает дверь. На пороге Тадеуш, в пиджаке, но с растрёпанным галстуком и взъерошенными волосами. Глаза сверкают безумной радостью. Прежде чем Астори успевает спросить, в чём дело, он рывком заграбастывает её в объятия и ошалело целует, стискивая плечи, опаляя щёки дыханием. У Астори кружится голова. От неожиданности она отступает назад, ловит ртом воздух и смотрит на него мутно и изумлённо.

— Ещё не семь… и сегодня среда… чт-что случилось?

— Извини… Прошу прощения, Ваше Величество, я просто… — Он улыбается; расползаются морщинки-лучики, уши двигаются. — Только что сообщили — в «Арлекино» напечатали опровержение всем статьям Уолриша! Он сдался!

Астори чудится, что её, словно на крыльях, приподнимает над землёй, и она едва не бросается ему на шею. Получилось. Да. Уолриш выбросил белый флаг… она победила.

— Это прекрасно! Это… О Мастер!

Она не знает, что сказать. Тадеуш молча касается губами её руки, проводит ею по своей щеке.

— Вы заслужили. — Они стоят так близко, трогают друг друга так чутко, что пульс одного эхом отдаётся в теле другого. Астори хочется его поцеловать, но она запрещает себе. Нельзя. Она сама установила правила, она не может их нарушить, иначе… это будет уже личное.

Оправданий не останется.

Тадеуш читает это в её взгляде и подавляет вздох. Отстраняется.

— А теперь… постарайтесь немного отдохнуть. Через час нам предстоит обедать с Его Величеством.

Астори кивает, до хруста сжимает кулаки. Вот так. Держать дистанцию.

Держать дистанцию.

Вопреки ожиданиям, обстановка в Дуакенском дворце миролюбивая и почти доброжелательная. После официальной части приёма — встречи и короткого интервью на глазах у прессы — переходят к неофициальной — обеду в королевских апартаментах. Присутствуют оба монарха со своими премьерами. Миклас Вретт, статный и моложавый, с ёжиком тёмных волос и ухоженными усиками, нравится Астори — у него крепкое рукопожатие, твёрдая походка и проницательный взгляд. Он слегка картавит. Ему немного за сорок, есть жена, четверо детей и ещё три года до выхода в отставку. К королю Стецелю Астори относится настороженно, но и он опасений не вызывает: благодушный старичок с брюшком и хитроватыми, вечно изогнутыми седыми бровями. Знает явно больше, чем говорит, и ладони у него липкие.

Обед проходит с предельными предосторожностями с обеих сторон: нейтральные шутки, не выходящие за рамки приличия, светская беседа о рецанской кухне, породах кошек, погоде, вскользь упомянутый политический кризис на Востоке — за едой работу не обсуждают — и сдержанные, истинно райвенлокские улыбки. И… и акцент. Вернее, его полнейшее отсутствие.

Язык у бывшей колонии и бывшей метрополии один, но произношение ощутимо разнится. В Эглерте слова выговаривают мягко, плавно, с придыханием на гласных — как Тадеуш, например. Астори уже почти забыла, как звучит чистый райвин… такой, каким изъясняются на её родине или в Райвенлоке.

— Прелестнейшая копия «Девушки и тигра» до сих пор висит в Национальном музее искусства. Выставка заканчивается только на будущей неделе, — оживлённо вещает Миклас и одновременно орудует вилкой с непринуждённой изящной ловкостью истинного дипломата. — Тадеуш, вы ещё успеваете.

Тадеуш улыбается, прищуриваясь.

— Благодарю, Миклас. Если выдастся спокойная минутка и Её Величество согласится…

— Не имею ничего против, — пожимает плечами Астори и берёт наполненный ториком бокал. Растягивает уголки рта в мягкой усмешке. — Господин Бартон разбирается в искусстве намного лучше меня, и, право же, это неловко. Мне давно стоит наверстать упущенное.

Король Стецель посмеивается, сложив руки на животе.

— За этими премьерами глаз да глаз! Не так ли, Ваше Величество? Вам-то точно должно быть об этом известно. Получше, чем мне.

Астори облизывает губы, кивает, старается отшутиться:

— Разумеется, Ваше Величество. Будни королев вообще гораздо хлопотнее — нужно уследить не только за премьер-министром, но и за кастрюлей на плите.

Если она и сказала лишнего, ей не дают это почувствовать: общество за столом чересчур хорошо воспитано. Тадеуш и Миклас обмениваются понимающими улыбками, Стецель вновь хихикает. Его полунамёки пугают и раздражают Астори — он говорит одно, думает другое, а подразумевает третье. Она не верит ему… и хочет быть такой же. Всеведущей, могущественной, хочет быть в позиции силы, хочет смотреть свысока на тех, кто осмеливается идти против неё… хочет быть королём.

Тем, кто царствует и правит.

— Ваше Величество, не желаете прогуляться по дворцу? — приглашает её Стецель, когда уносят пустые тарелки. — Оставим наших премьеров пошушукаться о своём… идёмте. Я устрою вам экскурсию, в Дуакене есть, на что полюбоваться.

Астори остаётся лишь согласиться. Тадеуш провожает её взглядом, в котором читается: «Не падайте духом». Это не утешает. Астори кажется, что Стецель намеренно уводит её от Тадеуша, чтобы заманить, опутать сетями, выведать, надавить… у неё паранойя. Очевидно. Она перенервничала с утра, дети в Эглерте одни, перелёт, смена климата, волнения предыдущих недель… всё в порядке. Стецель всего-навсего чудаковатый старичок с липкими руками и выдающимся совсем не по-королевски брюшком.

И она быстро бегает даже на каблуках. Жаль, что пистолета нет…

Паранойя. Успокойся. Успокойся.

Сейчас же.

— Чудесный вид, не правда ли, милочка? — Стецель останавливается у стрельчатого окна. Астори безучастно следит за моросящим дождём и кивает.

— Чудесный.

Стецель поворачивается всем телом, осматривает её с ног до головы — медленно и тягуче, словно обёртывает полиэтиленовой плёнкой. Ни вздохнуть, ни шелохнуться.

— Мне искренне жаль вас, милочка.

Астори приоткрывает рот от удивления.

— Позвольте…

— О нет, я говорю это не от того, что хочу обидеть вас. — Он приближается на полшага, желая лучше разглядеть её смуглое лицо в сумеречном свете дня. — Поверьте. Я восхищён вами и тем, что вы сделали с Эглертом… и рад, что вы не сломались от того, что он сделал с вами. Это нелегко. Для любого монарха в любые времена, но для вас… ради Мастера, вы же… ещё девочка…

Ей двадцать семь. Астори упрямо выпячивает подбородок. Ей не нравится считать себя девочкой… у девочек должна быть семья, бантики и мечта о принце.

У неё есть отец в тюрьме, полное забот королевство и премьер-министр — вместо мёртвого принца. Какая к чёрту девочка?

Стецель прочищает горло.

— Но мне вас жаль. Вы боретесь… за что? За страну, которая никогда не признает вас своей? За корону, которая — будем честны — принадлежит вашему сыну, а вы её захватили, имея на это чуть больше прав, чем на корону, допустим, Райвенлока? Да, вы победили… но какой ценой?

Астори поджимает губы и не отвечает. Не считает нужным. Этого разговора вообще не должно было быть, он бесполезен, он вреден, потому что ни к чему не ведёт. Что бы Стецель ни сказал, она не остановится. Она просто… продолжит делать свою работу.

И она готова платить любую цену.

— Милая… Быть королём — это тяжкий ежедневный труд. Быть политиком — каторга. Вы уверены, что готовы совмещать?..

— Уверена. — Астори сглатывает и расправляет плечи. — Абсолютно точно уверена. Благодарю вас за предупреждение, Ваше Величество… но я справлюсь. Как до сих пор справлялась.

Стецель испытующе глядит на неё с минуту и со вздохом качает головой.

— Если так… пройдёмте в галерею, я покажу вам гобелены четырнадцатого

века.

***

Астори читает свежую райвенлокскую газету и прицокивает языком. Вечереет. Моросить почти перестало, небо покрыто плотной тканью тяжёлых вязких туч, и гулко звенят колокола из соседней намины — идёт похоронный кахдис. Сухо горят люстры в прохладном номере, чересчур большом для неё одной, и Астори, в сотый раз скользя глазами по одной и той же строчке, уже думает заказать ужин, поесть и лечь спать, как вдруг во внутреннюю дверь стучат. Коротко и застенчиво.

Тадеуш.

Она осторожно поднимается, проходит через светлое пространство номера и открывает дверь. Где-то под коркой мозга скребётся мысль, не станет ли он снова целовать её с порога, и Астори не знает, понравилось бы ей это или нет. Ей нельзя… она не может нарушать ею же расчерченные границы. Они договорились о…

Тадеуш стоит на пороге — в белой рубашке с галстуком, краснеющий и заикающийся.

— Добрый… здравствуйте, — смущённо откашливается он. — Я подумал… если уж мы… и вот… Ваше Величество… я…

Астори кожей ощущает его застенчивую надежду и преданную, ненавязчивую влюблённость, сквозящую в каждом жесте и каждой скомканной паузе. Он так просит её, так просит… Желания сопротивляться нет. И всё-таки… если она уступит сейчас, значит, уступит снова и снова, и тогда в их хлипкие, псевдоофициальные, пропитанные испугом и ложью отношения вторгнется личное. Это страшнее всего. Позволить себе личное — и предать Джея ещё больше.

— Мы не…

Не остаётся сил закончить фразу. Тадеуш… он не заслужил такой несправедливости. Это она виновата… только она… потому что уже зашла слишком далеко.

И хочет зайти ещё дальше.

Астори двигает горлом, еле глотая воздух, и беспомощно разводит руками. Колени подкашиваются, и побледневший Тадеуш очень вовремя подхватывает её на руки, прижимает к себе, почти до боли сдавливает в судорожных трепетных объятиях и целует так, что становится трудно дышать и ополоумевшее сердце одичало стучит в груди. Астори уже не думает — кажется, она превратилась в сплошной оголённый нерв. Тадеуш отталкивает её к столу; она едва не спотыкается, цепляясь за его рубашку. Зарывается пальцами ему в волосы. Мимолётом касается губами уха, оборванно вздыхает, когда Тадеуш покрывает пылкими ласковыми поцелуями её шею и плечи.

Он не позволяет ей взять контроль. Он ведёт её, и Астори ощущает себя непривычно беспомощной, подчиняющейся — это чувство крепко спаяно в ней с чувством унижения и злости, — но заставляет себя расслабиться. Не думать. Тадеуш ей не навредит. Он предупредителен и мягок, напорист и уступчив, он отгадывает её желания с полувзгляда, равно умеет отдавать и брать.

Они целуются и пытаются одновременно расстегнуть друг другу рубашки. У них есть неделя… долгая блаженная неделя вдвоём.

Звонят в дверь. Астори и Тадеуш вздрагивают, испуганно переглядываются, и Тадеуш ругается себе под нос.

— Ужин принесли!

Он подбегает к двери, на ходу приводя в порядок волосы и затягивая галстук; Астори прячется в своём номере и бросается к зеркалу, вытирая смазавшуюся помаду. Через минуту служащий доставляет ужин и ей. Много мелких и глубоких тарелок, две бутылки торика, с десяток вилок и ложек разных размеров и огромное количество разнообразной еды — её бы хватило на четверых, а то и пятерых человек. Астори не знает, за что приняться. Пахнет вкусно, да и на вид аппетитно выглядит… Но с райвенлокской кухней она знакома ещё хуже, чем с эглертианской — проще говоря, чуть лучше, чем никак. Глаза разбегаются, а желудок заявляет о себе всё настойчивей.

После обеда в Дуакенском дворце, на котором она от волнения едва притронулась к изысканным блюдам, прошло достаточно времени.

Осторожно стучат во внутреннюю дверь.

— Входи!

Астори не поворачивается, когда Тадеуш появляется в номере, лишь говорит озабоченно:

— Тут столько всего, а я… ума не приложу, как это есть. Смешно, да?

Он целует её в затылок и шепчет, массируя усталые плечи:

— Пойдёмте ко мне. Я покажу вам… вы ведь не откажетесь со мной поужинать?

И они едят на кровати Тадеуша, обложившись тарелками и поставив бутылки на ночной столик: Астори обмакивает кусочки запечённой с грибами курицы в сладковато-острый соус, небрежно вытирает пальцы салфеткой и наполняет бокал, слегка перелив через край — на простыни расползается бордовое липкое пятно. Тадеуш ковыряет вилкой в салате и смеётся. Астори морщится, отпивает торик и осуждающе качает головой:

— Нехорошо смеяться над королевой. — Она отрывает кусочек сырника и, перегнувшись через ворох тарелок, кормит Тадеуша с рук. — Открывай рот… давай…

Он прихватывает губами её пальцы, и они оба улыбаются. Астори шутливо измазывает его щеку в клубничном креме, целует, едва не опрокинув бокал на кровать, и Тадеуш ласково придерживает её за подбородок. Остатки ужина раскладывают кое-как и убирают. Им уже не до того. Они даже не дают себе труда выключить свет.

Потом Астори читает вслух выдержки из газет, пока Тадеуш влюблённо гладит её плечи. На нём — домашняя мятая футболка и штаны, на ней — шёлковый пеньюар.

— Мы всё-таки пойдём на выставку?

— Если вы пожелаете… Микки забронирует для нас свободные билеты.

— Да. Я желаю. Мне очень интересно… постой, Микки?

Астори улыбается, приподняв брови. Тадеуш трётся лбом о её висок.

— Мы с ним знакомы давно… сдружились. Он зовёт меня Тедом.

Это намёк? Назови меня по имени, хотя бы единожды — назови, разреши мне обращаться к тебе «Астори» и «любимая», а не просто и безлико «вы» и «Ваше Величество»? Астори изнеможённо вздыхает. Он ведь знает правила… и она тоже.

Личное — недопустимо.

Астори отбрасывает свёрнутую газету в сторону.

— Я… я хочу снова увидеться с отцом. — Она спиной чувствует, как напрягается Тадеуш. — Как вернёмся, поеду в Аштон.

— Вы имеете в виду… вы же не…

— Да. Именно.

Он отстраняется, тревожно заглядывает ей в лицо.

— Вы ведь говорили, что больше не хотите с ним встречаться?

— Да, — с нажимом отвечает Астори, — да, говорила, но… но это не оставляет меня в покое. Мысли… о нас. Обо мне и о нём.

Она выдерживает паузу, надеясь, что Тадеуш договорит за неё, поддержит, поймёт, но он упорно не желает этого делать — недоумённо хмурится и встаёт с кровати.

— Ваше Величество, не нужно, не нужно! Я говорил, что не стоит ехать тогда, не стоит рассказывать ему о вашем родстве, но вы меня не послушались — так послушайтесь хотя бы сейчас! Если что-то пойдёт не так, погибнет всё, и даже я не сумею нас вытянуть!..

Астори ощетинивается.

— Меня не нужно вытягивать!

Но Тадеуш отмахивается:

— Ваше Величество, это опасно — для вас и для меня! Вы не можете взять и снова рискнуть всем, чего мы добились, чтобы…

— Это совсем другое! — Астори стискивает ткань пеньюара. — Я… я не могу не поехать. Мне всё кажется, что я чего-то недопоняла, не увидела до конца, что я… что там что-то осталось… что там осталась я. Прежняя я.

Тадеуш раздражённо качает головой.

— Поверьте, это чувство вас никогда не оставит! Вам вечно будет чудится, что стоит копнуть поглубже, и вас озарит… что ещё одна встреча всё расставит по местам… но ничего, ничего из этого не выйдет! Это лишь губительная иллюзия, Ваше Величество!

— Откуда тебе знать! — прикрикивает Астори, не сдержавшись. Тадеуш бледнеет. Их дыхание тяжело и отчётливо звучит в притихшей комнате.

— Ниоткуда, — выдавливает он наконец. — Но я… я прошу вас…

Астори делает резкий жест рукой.

— Довольно. Я уже всё решила. Как ты не понимаешь, если я не поеду, не увижу его снова, не… не спрошу, то никогда не стану цельной… не смогу почувствовать себя человеком. Мне нужно это. Я… я разбита, неужели ты не видишь?

Она протягивает к нему дрожащие руки.

— Я разодрана на части… и как бы мне ни хотелось это признавать… но один мой осколок — там, там, в Аштоне! И без него я — не я. Не теперь, когда мне известно о нём. Я не могу так… я должна узнать.

Тадеуш смотрит на неё. Борется с собой. Затем бережно берёт её ладони в свои и поочерёдно целует.

— Делайте… делайте, что вам угодно. Я не стану мешать.

Астори не слышит в его голосе одобрения — лишь усталую ласку и сломленную покорность. Она не этого искала. Конечно, к утру это пройдёт, рассосётся, стихнет, исчезнет в складках на лбу и тёплых аккуратных движениях, но она не увидит этого.

Просыпаться в одной постели для них — непозволительная роскошь.

Это её правила. И жаловаться тут не на что.

========== 4.7 ==========

За ней закрывается дверь. Белизна бьёт по глазам, втискивается в зрачок, расширяет его, заполняет собой изнутри разум, дрожа надорванным беззвучным визгом. Астори останавливается; стерильные, до тошноты чистые стены и потолок сдавливают череп; хочется выбежать на воздух и продышаться. Но она стоит. Ждёт. Из-за стола медленно поднимается отец — нервно улыбается, потирая руки, поводит плечами. Склоняет голову набок… проклятье. Она поджимает губы.

— Астори… доченька… — несмело говорит он, словно боится, что она рассыплется от первого же слова. Делает шаг вперёд. — Я думал, ты больше не придёшь. После нашей последней…

— Стоять. — Как камень, брошенный в беззащитного. Астори оглядывает замершего Гермиона с головы до ног. — Разве я не говорила, что запрещаю приближаться ко мне без разрешения?

Он смотрит на неё со страхам и виноватой нежностью. Слишком поздно. Она нуждалась в нём и его любви в детстве… теперь нуждается только в ответах.

— Садись. Руки на стол.

Гермион опускается на стул, встряхивает кистями с натянутой усмешкой:

— Возможно, стоило оставить меня в наручниках? Чтобы тебе было спокойнее.

Астори прикусывает язык и занимает своё место напротив. Исподтишка скользит взглядом по морщинистому лицу, широким плечам и живым, проницательным стальным глазам.

— Мы не на допросе.

— Я бы не был так уверен.

Он улыбается сдержанно и добродушно. Заигрывает с ней? Пытается втереться в доверие? Астори не испытывает ни малейшего желания верить ему, впускать его в свою жизнь больше, чем требуется для получения ответов и заживления давней раны, когда-то покрывшейся тонкой коркой и теперь вновь закровоточившей. Эти шрамы затянутся… как затягивались предыдущие.

Она очень живучая.

— Итак… — Астори достаёт из сумочки блокнот и карандаш, щурится, выводя цифру «один». Она подготовилась к свиданию. — Начнём с небольшой анкеты. Коротко и по существу. Имя?

По его губам вновь скользит ласковая улыбка.

— Гермион Марин Лун. — Он ёрзает на неудобном стуле, смотрит, как она записывает. — Ма-рин. Через «а». Знаешь, твоя бабушка Марин… моя мама… была чудесная. Пекла нам по выходным большие пироги с капустой, и мы дружно их ненавидели. Она умерла, когда мне было четырнадцать, а твоему дяде…

— Довольно, — резко обрывает Астори. Ей смертельно хочется узнать больше, но… но здесь и сейчас она устанавливает правила, и он обязан подчиняться, если желает увидеть её снова. Она диктует условия. Она королева, а он преступник. Это то, о чём забыть никак нельзя. — Я не просила тебя… переходим к следующему вопросу. Место рождения?

— Кристон, Эльдевейс.

Астори старается не выдать своего удивления, но удивляется — приоткрывает рот, невольно изгибая брови. Ручка на секунду замирает в пальцах. Внимательно следящий за ней Гермион, кажется, читает её мысли:

— Понимаю, ты ожидала услышать «Аркад»…

— Ничего я не… — раздражённо отпирается Астори, но он мягко перебивает её:

— Я родился и вырос на северо-востоке Эльдевейса, милая, и твоя мама тоже. У нашей семьи там есть большой дом, а в Аркад мы…

— Хорошо. — Она с нетерпением бьёт ладонью по столу. — Хорошо. Будь добр, отвечай только на тот вопрос, который я задала. Это ясно?

Астори склоняет голову набок и меряет его долгим взглядом. Гермион по-прежнему терпеливо улыбается.

— Я не слышу. Тебе ясно?

— Да, родная, — кивает он. Астори вновь берётся за ручку.

— Надеюсь. Значит… возраст?

— Пятьдесят один год.

— Ты… — Она прикусывает губу, задумывается, барабаня по блокноту кончиками пальцев. Гермион изучает её точёный профиль, упрямую линию подбородка и губ, высокий ровный лоб и нервные смуглые руки. И глаза. Подвижные, обманчиво-бархатистые, тёмно-карие с золотистыми крапинками. У Эссари были такие же. Он рад, что их дочь унаследовала эти глаза. Вот только взгляд у неё совсем другой, не такой, как у матери. Эссари не умела сердиться. А эта девочка, которая сидит перед ним и с бешеным упорством пытается командовать… о, она умеет.

Его дочь смотрит прямо и без страха, с гордым вызовом — нападайте, я готова.

Его дочь.

— Получается, тебе было двадцать четыре, когда ты…

— Да, солнце.

Астори хмурится. Отец был на три года младше неё, когда потерял всё: семью, свободу, надежды на будущее… и когда убил семерых человек и тяжело ранил шестерых. Астори старается не думать, что едва не развязала гражданскую войну из одной полоумной жажды мести. Она не такая, как он. Совсем не такая.

Иначе…

— Не зови меня «солнце», — сердито бурчит она, отгоняя ненужные и опасные мысли. Гермион легкомысленно пожимает плечами.

— Разве родители не дают детям прозвищ? По крайней мере, так было, когда я сел за решётку двадцать семь лет назад. Или времена изменились?..

Астори чувствует, что попадается в ловушку, умело расставленную этим улыбающимся, нарочито послушным кем-то в белой униформе. Это бесит её. Нет, нет, он её не обыграет!

— Дело в том, — сухо говорит она, выпрямляя спину и захлопывая блокнот, — что ты и я — не родитель и ребёнок. Я давно выросла… а ты мне не отец… вернее, отец лишь биологически. Это ничего не значит.

— Так-таки ничего? — Гермион разводит руками и неслышно смеётся. Кажется, ему вполне комфортно, не то что Астори. — Милая, ты должна знать, как появляются дети, и если бы не я…

Она закатывает глаза, проводит языком по зубам и достаёт сумочку.

— Если это была шутка, то крайне неудачная.

— Дорогая, я пытался всего лишь… это дружеский отцовский подкол или как там…

— Перестань.

Он замолкает. В зрачках Астори пылает ядовитым огнём презрение; она убирает блокнот и ручку в сумочку и застёгивает её. Облизывает губы. Прищуривается. Дышит напряжённо и часто, и Гермиона пугает надорванный свист, с которым она втягивает воздух через рот.

— Я лучше тебя знаю не только о том, как появляются дети, но и о том, как их воспитывать, — выплёвывает она. Знает, куда бить. Знает, как бить. — Уж поверь. Не тебе говорить со мной об этом… папочка.

Гермион почти физически ощущает, с какой язвительной яростью она выдавливает последнее слово. Его передёргивает. Он годами мечтал услышать, как его маленькая дочурка скажет «папа»… но не так. Совершенно точно не так.

— Ты бросил меня, ты просто… ты оставил меня одну! — Астори потряхивает, она цепляется за стол. — Ты худший отец из всех! И ты ещё смеешь мне что-то… я-то прекрасно справляюсь со своими детьми!

Гермион ошарашенно приподнимается. Глотает. Распахивает серые глаза, столько раз бесстрашно глядевшие на чужую смерть, — и понимает, что перед ним умирает его собственный ребёнок. Умирает от его рук. Эта ослабевшая, издёрганная, вымученно-напряжённая полуженщина-полудевочка…

Её он качал в колыбели двадцать семь лет назад?

— Дети… у тебя есть… значит, я…

— Даже не надейся, — фыркает она, окидывая его беглымлихорадочным взглядом. — Из тебя вышел бы хреновый дедушка… потому что хреновый отец уже вышел.

Гермион не спорит. Болезненно ярко представляет двоих, троих, четверых детишек, льнущих к нему… и мотает головой. В тот день он упустил не только дочь…

— Я никогда не дам тебе увидеть их, и они никогда о тебе не узнают. Это ясно?

…он упустил целую жизнь.

— Милая…

— Садись. — Астори смотрит на него с неудержимой злостью несправедливо обиженного ребёнка — ребёнка с короной на голове — и слегка пошатывается на стуле. — Я сказала — садись. Ты меня слышал?

Гермион опускается на стул. Молчит. Кожей ощущает тяжёлое дыхание дочери. В белой камере стоит густая белая тишина, и двое людей, бесконечно близких и бесконечно далёких, не могут найти слов друг для друга. Гермион, перебарывая себя, с пытливой осторожностью тянется к ладони Астори — та вскакивает, хватает сумочку, откидывая волну тёмно-каштановых волос на спину.

— Не касайся меня! Я не желаю, не желаю, чтобы ты меня касался!

— Но, милая, мы ведь всё-таки…

— Заткнись! — рычит Астори, поправляя ремешок на плече. — С меня довольно! Глупо было вообще приезжать, как будто… как будто ты мог…

Гермион чувствует тупую боль в левой половине груди.

— Астори…

— Иди к чёрту! Я ухожу!

Она поворачивается к нему спиной и решительно направляется к двери. Гермиону кажется, что он опять теряет её и опять по собственной вине. Его дочь… на которую он не имеет никаких прав… его ребёнок, желанный, любимый, вся его жизнь, всё, что имело смысл после смерти Эссари… он был слишком молод, чтобы понять, что для него значила эта малышка. Но то, что для него означает эта молодая, уверенная в себе женщина, он понимает очень хорошо.

И он не может утратить её… во второй раз.

— Ладно, ладно! — торопливо задыхается он, моляще глядя ей вслед. — Я знаю, я не идеальный отец и никогда им не был, но… я люблю тебя, Астори. Я любил все эти годы, думая, что ты мертва… я люблю сейчас, в сотню раз больше, чем раньше… просто потому, что ты моя дочь.

Она останавливается и слушает со скептической дрожащей полуулыбкой. В складках надо лбом залегла горечь.

— И… и даже если ты решишь… я имею в виду… милая…

— Всего хорошего, господин Лун, — говорит Астори и нажимает на кнопку браслета.

========== 5.1 ==========

Бьют часы. Полдесятого. Из детских раздаются радостные крики, смех, топот ног и весёлая возня, в гостиной басят мужские голоса, сидящая рядом Энки болтает ногами, оживлённо пересказывая свежую сплетню из жизни кинозвёзд, а Мелли, мягко улыбаясь, придерживает пальцем страницу книги. Тепло. В соседней комнате потрескивает разведённый Эдом и Роном камин. Астори кивает, притворяясь, что слушает; слухи и домыслы — слабость Энки, она без них не может, с этим просто надо смириться и вовремя поддакивать. Энки не нужны внимательные слушатели — она с таким же успехом могла бы беседовать со стульями. Но живые люди гораздо интереснее.

— И представляешь, Цазере Иммиоти потом снял фильм — с ней в главной роли! Мел, ты ведь помнишь Жафину?

Мелли хмурит светлые брови, припоминая.

— Ну…

— Она училась на нашем потоке, — подсказывает Астори, откидываясь на спинку стула и с наслаждением хрустя позвонками. — Энки, Мелли с ней почти не пересекалась. Ты же на химико-биологическом была, Мел, а Жафина с нами, на факультете гуманитарных наук.

— Угу. — Энки лохматит короткие смоляные волосы и зевает. — И это… он свою дочку пропихивает, а такие таланты, как Эммель л’Анке, задвигает куда подальше, и наш кинематограф приходит в упадок.

Астори обменивается с Мелли тихими понимающими смешками; подруга заправляет за уши пшеничные пряди, выбившиеся из аккуратной ухоженной причёски, и ласково говорит:

— Ты когда-то мечтала стать актрисой.

Энки лишь отмахивается.

— Да ну, когда это было, сто лет назад, пф…

— У тебя бы получилось, — настаивает Астори. Мелли согласно цокает языком. Энки, скрестив руки на груди, буравит их взглядом настороженных чёрных глаз; наконец пролившаяся над комнатой пауза разбивается взрывами брызжущего, как торик из бутылки, смеха, заразительного и свободного. Астори хохочет, уткнувшись лбом в спинку стула и трясясь всем телом; Мелли прикрывается книгой и смеётся беззвучно — прыгают одни округлые плечи.

— Ну вас! — обиженно фыркает Энки и через секунду не выдерживает. Её звонкий молодой хохот превращает дуэт в трио.

Они бесконечно давно не собирались вот так вместе.

После смерти Джея Астори чувствует себя очень одинокой на Сайоль. Даже Луана и Джоэль не защищают от ощущения, будто её бросили, оставили, будто разом забрали всё, чем она дорожила, отняли семью и дом. Словно она опять — та наивная беспомощная девочка-выпускница в далёком и надменном Пелленоре поступает в столичный университет. Одна. Совершенно одна.

Вечером двадцать девятого декабря, уложив детей и подарив им заранее подарки, она зажигала свечи и, сидя в тишине у наряженной пихты, думала. Вспоминала весёлые сайольские вечера в приюте, шумные интернатские балы и скромные посиделки в университете с немногочисленными одногруппницами, пока золотая молодёжь отрывалась на первых этажах и в спортзале… вспоминала пустые полуночи в съёмной крошечной квартирке, когда она уже работала… вспоминала многое. И давние счастливые Сайоли с Джеем, королём и принцессами — тоже.

Кажется, что это было в прошлой жизни.

А в этом году она не выдерживает и приглашает подруг с семьями навестить её в Серебряном дворце. Места всем хватит. Они с подругами не виделись с тех пор, как она вышла замуж и уехала в Эглерт. Астори скучает по ним. Ей не хватает их совместных походов в кафетерий, каждодневных звонков и задушевных многочасовых бесед. Сейчас на это почти нет времени: дети, работа… Тадеуш. И она настойчиво упрашивает их приехать на всю Снежную Неделю и вместе отметить Сайоль. Подруги сомневаются долго.

В конце концов Астори удаётся их уговорить, и Серебряный дворец впервые за много лет принимает гостей: чета Ольте — застенчивая Мелли, её долговязый рыжий муж Рон и такая же рыжая бойкая дочурка Серамис, и чета Атли — Энки, болтливая и шумная, и её добродушный супруг Эд с серьёзным тихим сыном Питером.

Холодные своды дворца теплятся эхом детских голосов, и Астори наконец снова ощущает себя дома.

***

Тадеуш расставляет на столе хрустальные бокалы — приданое прабабушки, вытаскиваемое лишь в особенных случаях, — полирует их полотенцем, дышит на округлые прозрачные грани и вновь полирует — до блеска. Неторопливо поправляет красно-бело-зелёные кружевные салфетки. Подбрасывает дров в камин. Просторная двухэтажная квартира на Ореховой улице сияет чистеньким холостяцким уютом: прибрано, вытерто, вымыто ещё с утра домработницей, заказанная из ресторана еда пока не распакована, мигает гирляндами пушистая пихта и ждут своей очереди ароматические свечи в коробках на подоконнике.

Чисто. Даже слишком чисто. Тадеуш бросает тоскливый взгляд на лестницу, ведущую наверх. Три дня назад Эйсли, запихав вещи в два увесистых чемодана и чмокнув его в щеку на прощание, улетела домой, к матери. Настойчиво звала его с собой, но он отказался. Нужно будет разобрать документы на выходных, много дел, работа, да и Лумену он не хочет смущать…

— Тедди, брось эти глупости. Не смутишь ты никого. Ма тебя с радостью примет.

— Нет, извини, — развёл он руками с беспомощной улыбкой. — Я жуткий зануда, заговорю вас до смерти… поезжай, повидайся с матерью. Когда вернёшься, мы погуляем по Метерлинку, хорошо?

И Эйсли послушалась. Тадеуш надеется, что пребывание дома приведёт её в себя и развеселит. Может быть, хотя бы мать поймёт, в чём дело, раз уж он сам не сумел.

Тадеуш в очередной раз встречает Сайоль в привычном одиночестве. Неплотный ужин, бутылка старого торика и какой-нибудь приевшийся фильм по телевизору. В последнее время — интригующая новинка: собственная поздравительная речь. С королевой на пару. Они обменялись подарками накануне предсайольских выходных и с тех пор не созванивались — Тадеуш знает, в Серебряном дворце теперь суматошно и людно, приехали подруги с семьями из Эльдевейса, и Астори не до того.

Впрочем, ей всегда не до того.

Тадеуш переключает канал и садится на стул, закусывая печеньем из вазочки. Он собирается немного посмотреть телевизор, поесть, выпить пару бокалов торика и лечь сразу после двенадцати; всех знакомых, коллег и друзей он поздравил, мать — скрепя сердце — тоже, ещё утром, а королева… Тадеуш не уверен, что она обрадуется его звонку. Не станет ли это шагом за ту опасную и скользкую грань, разделяющую деловое и личное? Тадеуш устал жить, вечно балансируя на этой грани. Астори не нужна его любовь… но что тогда нужно? Зачем она нарочито властно указывает ему на место из раза в раз, а потом зовёт к себе в спальню? Она не может забыть мужа… но и он не может вечно делить её с мертвецом.

Тадеуш задыхается от этих цепких, мучительно-желанных отношений. Он любит её. Очень давно любит.

А она ясно дала понять, что интимным чувствам нет места в её чётко проработанном плане их взаимодействия. Они движутся по заданной траектории: кабинет — спальня — гостиная. Как космические спутники или фигурки в партии тау-ро.

Он вздыхает, выключает телевизор. Скучно. До полуночи ещё чуть больше двух часов… можно прогуляться по ночному праздничному Метерлинку. Он так красив на Сайоль. Если повезёт, ещё и народу немного попадётся. Тадеуш решительно накидывает на рубашку тёплый пиджак и повязывает шарф. Он пройдётся пару кварталов, чтобы освежить голову.

Звякает ключами, тушит свет в коридоре, и апартаменты на Ореховой улице погружаются в сиротливый немой мрак.

***

Кажется, они смеются чересчур громко, потому что в дверном проёме появляется лохматая рыжая шевелюра Рона.

— Дамы, вы читаете сборник бородатых анекдотов и без меня? — лукаво спрашивает он, поигрывая бровями.

— Вспоминаем молодость, — улыбается Астори в ответ. Энки утирает выступившие слёзы и достаёт зеркальце, спешно проверяя, не растеклась ли тушь.

— Нас не было всего пять минут, а вы уже не справляетесь, милый? — Проницательная Мелли встаёт, чешет мурлыкающего Рона за ухом и шутливо треплет по щеке. Он целует ей руку.

— Скрипка оркестра моей души, я люблю тебя, но Сисси собирается плакать и хочет конфеты, а она ещё не ужинала.

— Вся в отца, — весело вздыхает Мелли.

— Эй!.. Я ведь обижусь, моя арфочка!

На пороге появляется кучерявый Эд.

— Булочка моя, наш сын разлил краски на новые штанишки, а я не помню, где запасные. Ты не…

— Ах, Мастер-Мастер, — бурчит Энки с показным раздражением, — не мозги, а тесто, ненаглядный мой круассан, я ведь десять раз показывала, да простят меня Духи…

— Астори, мы на минутку!..

Обе подруги берут под локоть своих мужей и уводят из комнаты. Астори улыбается им вслед. Когда-то и они с Джеем были такими же милующимися голубками, беспечными и влюблёнными, а теперь… теперь… Она кидает взгляд на портрет в рамке, стоящий на тумбочке у кровати. Джей там улыбающийся, голубоглазый, с ямочками на щеках. Такие же ямочки у Луаны с Джоэлем.

Астори вздыхает и снимает очки: зрение сильно ухудшилось за последние два года, пришлось сходить к офтальмологу и смириться с круглыми аккуратными очками на цепочке. Их подарил на этот Сайоль Тадеуш.

Интересно, как он там?..

Наверно, стоит позвонить ему и поздравить… или нет… Астори задумчиво постукивает ручкой по столу, проводит языком по нижней губе. Щурится. Ему будет приятно… она надеется, что будет приятно. Ведь приятели могут звонить без предупреждения в канун праздника… а они приятели. Или даже… друзья?..

— Астори, дорогая, идём. — Мелли появляется словно из ниоткуда, ласково берёт под локоть. — Не сиди здесь одна. Давай дадим детям перекусить перед ужином и… Рон хотел сыграть нам. Он всегда играет на Сайоль, это наша традиция. Можно будет на твоём пианино?

— Конечно, Мел, конечно. Чувствуйте себя как дома. Всё моё — ваше.

В гостиной Энки разливает по чашкам какао, Эд с сыном на коленях сидит в кресле — маленький Питер сосредоточенно рисует цветы, дома и барашков, — Рон настраивает старинное рецанское пианино, Серамис и Луана возятся с куклами, а Джоэль уплетает булочки с изюмом. Астори целует сына в затылок и присоединяется к Энки, раскладывающей по тарелкам печенья и кексы. Мелли кладёт подбородок мужу на плечо.

— Астори, у вас чудный инструмент! — говорит Рон, приобнимая жену. — Отличный просто! Эта старушка ещё поработает…

Они рассаживаются по диванам и креслам. Рон профессиональным движением разминает пальцы, пробует то одну, то другую клавишу, откашливается и быстрым напористым движением начинает играть — по гостиной расплёскивается вихрь искристо-яркой, плясовой музыки, с ломаными линиями переливов от высоких, дрожащих, огненных нот к низким и глубоких, бархатистым. Рон закрывает глаза; пальцы летают по клавишам. Астори всем телом чувствует пронзительную силу музыки, такой же, какую играли в сайольский вечер в приюте, интернате, университете… этими ритмами пропитана её жизнь.

Прошлая жизнь.

Она закручивает волосы Луаны в неизменную дульку и размышляет. Традиции… у каждой семьи есть сайольские традиции, свой особый праздничный ритуал. Без них и семья — не семья. У Мелли и Рона — исполнение сайольских гимнов, у Энки и Эда — приготовление кексов с глазурью по домашнему рецепту… У них с Джеем тоже была традиция. Когда-то… была.

Астори подавляет вздох.

— Может, шарады? — предлагает Мелли, когда музыка стихает. Энки радостно кивает, и Астори, пожимая плечами, заставляет себя улыбнуться:

— Давайте шарады.

***

Метерлинк полон огнями. Над улицами протянули сеть ослепительных гирлянд, пенящихся светом; сверкают витрины немногих работающих магазинов и даже уже закрытых; падающие хлопья снега вспыхивают в бликах фар. Мимо тихо колесят редкие машины. Пешеходов мало; ближе к полуночи они сгрудятся на центральной площади, около громадной пихты, — запускать салюты и веселиться до утра. Тадеуш не торопясь шагает по тротуару. Цокая копытами, проезжает рядом полицейский на коне — конная полиция вообще очень распространена в Эглерте. Лошади экологичнее мотоциклов.

Тадеуш опирается на ограду. Набережная практически пуста. Внизу струится чёрными шёлковыми волнами, в которых причудливо отражено мокрое сияние вывесок, тихая Нуэ-Люиче, Светлая Река. Тадеуш смотрит в воду и думает, что это его последний год на посту — если, конечно, он не решит переизбираться — а он так и не уладил конфликт на Севере, как обещал. Не справился. Волнения усмирены, кровопролития не произошло, но Эглерт всё равно напряжён. Гроза лишь отложена на неопределённый срок.

Он разобрался с симптомами, а не с причиной.

Тадеуш знает, что народ его любит. В Совете к нему относятся благосклонно. СМИ отзывается о нём охотно и льстиво. И если он захочет, он станет премьером ещё раз.

А он этого хочет?

— Из… извините, я… прошу прощения…

Он оборачивается: невысокая девушка в пуховике, с волнистыми белокурыми волосами, плавными чертами лица и васильковыми глазами смущённо мнётся, потупив взгляд от робости.

— Я тут… потерялась… вышла из «Фракассии», думала прогуляться, а тут так красиво, я шла-шла и… я, кажется… я потерялась, вы не могли бы мне помочь?

Она конфузится, сцепляет перед собой руки и краснеет. Тадеуш оглядывает её с тактичным любопытством. На вид незнакомке лет двадцать или чуть больше, она почти ровесница Эйсли… девочка. Наверняка приехала в столицу на Снежную Неделю, заблудилась…

— Тут далековато. Смотрите, надо дойти до угла улицы, дважды перейти дорогу, свернуть направо, налево, потом снова налево и… нет, сначала налево, потом направо и опять…

Она сдвигает брови в мучительном недоумении. Тадеуш пожимает плечами со вздохом и отпускает перила.

— Лучше я вас провожу.

Незнакомка радостно улыбается, мгновенно протягивает узкую ладонь — почти ладошку.

— Ой, спасибо-спасибище! Не знаю, как бы я без вас… Я Леа. А вы?..

Он пытливо глядит ей в глаза — неужели вправду его не узнала? Нет. Или не подаёт виду. Что ж, пускай; так легче. Тадеуш дружелюбно стискивает ей руку.

— Тед. Идёмте.

Они бредут по улицам Метерлинка и разговаривают. Леа, не заставляя себя расспрашивать, охотно рассказывает, что родилась и выросла в Некроше, этой зимой впервые посетила Метерлинк, с трудом упросив мать позволить ей встретить Сайоль одной, вчера сняла номер и вот… Тадеуш слушает внимательно. О своей жизни он не особенно распространяется. Врать ему не хочется, а видеть, как эта миловидная открытая девушка шарахается, фотографирует его и просит автограф, не хочется вдвойне. Он предлагает ей опереться на его руку, и Леа доверчиво соглашается. Тадеушу просто с ней, как будто они тысячу лет знакомы.

Он наконец-то не одинок в Сайоль.

Их прогулка затягивается, но они только «за»: никогда ещё беседовать с первым встречным не было так увлекательно. Леа очень напоминает Тадеушу Эйсли, по которой он успел соскучиться. Надо ей позвонить, когда вернётся, и почему-то Тадеушу кажется, что это случится только ближе к утру. Он не хочет встречать Сайоль в пустой квартире. Не сейчас… Леа уютная и тёплая. Она что-то щебечет, подпрыгивая в такт его шагам, и Тадеуш посмеивается в шарф.

Этот шарф подарила Астори.

Они покупают большие картонные стаканчики с кофе в будке и устраиваются на скамейке около перил. Пьют. Болтают. Леа говорит о своём бывшем, с которым рассталась месяц назад, потому что он вечно опаздывал на свидания и не помнил день её рождения. А ещё носил безвкусные рубашки.

— А у тебя есть девушка, Тед?

Тадеуш отпивает и задумывается. Вряд ли королева — это, упаси Мастер, его девушка. Ей нравится слово «коллега». Будь его воля, он бы назвал её женой. Но…

— Есть, — глухо отвечает он, смотрит на высокие серебристые звёзды. Декабрьский воздух холоден и весел; снежинки тают на лацканах пиджака. — Но у нас всё сложно.

— Сложно в каком плане? — приподнимает бровь Леа. Тадеуш шмыгает носом, изучая свои ботинки, и нервно улыбается:

— Она не считает себя мой девушкой. Т-то есть мы встречаемся, я люблю её, очень люблю и, кажется, даже немного нравлюсь ей, но… Она привязана к своему парню, который погиб. До сих пор помнит о нём. И это… держит её.

Леа медленно пьёт кофе и изрекает:

— Понимаю её. Нет, реально, это… да, может держать. Но если твой парень погиб, это не значит, что ты должна хоронить себя заживо. И ты классный, Тед. Уж не хуже её парня, я уверена.

— Спасибо, Леа.

Она толкает его в плечо:

— Эй, брось! Однажды она поймёт… а если нет, то… всегда можно уйти. Правда?

Тадеуш вертит в руках стаканчик.

— Я… проблема в том, что я… не хочу уходить.

***

За шарадами, настольными играми, загадками и партиями в тау-ро время летит незаметно. Приближается полночь. Уже принесли и расставили еду, зажгли гирлянды на пихте и включили телевизор; аппетитно пахнет медовыми пряниками, запечённым гусем и рулетами с сыром, гудит сайольская музыкальная программа, повторяющаяся из года в год, а дети радостно распаковывают свои подарки, пока взрослые заканчивают приготовления. Мелли повязывает сопротивляющемуся Рону галстук-бабочку, а Энки причёсывает Эда, покорно терпящего болтовню жены. Астори надевает тонкую жемчужную нить. Она хорошо пойдёт к браслету.

— Астори, две или три бутылки ставить? — окликает её Мелли.

— Три. И ещё две под столом, если вдруг понадобится.

Подруга входит в комнату, и зелёные ласковые глаза осматривают Астори, которая тщетно пытается застегнуть пуговицы на левом плече. Такое неудобное платье… и вырез глубоковат. Зато расцветка прелестная — белый с серебряным.

— Помочь? — Мелли подходит, трогает распушившиеся волосы Астори. — Великолепно выглядишь, дорогая. Ты очень похорошела, знаешь. Год назад я боялась за тебя, ты исхудала, кожа да кости одни были. А теперь… наверняка от кавалеров нет отбоя, верно?

— Мел, не превращайся в Энки, — фыркает Астори. — Та постоянно норовит меня сосватать. Нет у меня кавалеров. Корона всех отпугивает. А если бы и были, ты ведь помнишь, Джей…

Мелли справляется с пуговицами и берёт её за руку.

— Джея больше нет. Ты его любила… но, дорогая, не надо из-за этого запрещать себе полюбить снова. Если найдётся достойный человек… Послушай. Джей не хотел бы, чтобы ты была несчастной. Я уверена.

Астори прячет взгляд, ощущая, как пунцовеет лицо. Да, Джей… всегда говорил, что её счастье для него — самое главное.

— Через полчаса стукнет двенадцать. Пора петь гимн.

Они выходят в столовую, где Энки, Рон и Эд уже начинают зажигать ароматические свечи и разносить их по углам, ставить на подоконниках и камине. Астори приоткрывает окна. Древнейшая сайольская традиция — свет и запах от свеч летят в небо, к Йолле и Тиаре, Духам Веселья и Щедрости, чтобы те услышали загаданные людские желания и исполнили их. Рон вновь занимает место у пианино. Нарядные дети послушно сидят за столом.

Астори думает об отце. Как-то он отмечает Сайоль — в тюрьме, в одиночной холодной камере? Каково ему встречать главный семейный праздник — и без семьи? Разумеется, ей не следует тревожиться о нём… об убийце. Нет. Такие, как он, семьи не заслуживают.

Астори поджимает губы.

— Готовы?

— Ага, — отвечает за всех Энки.

Рон прочищает горло, опускает нежно пальцы на клавиши и запевает первым — гибким полнозвучным голосом. Старинный сайольский гимн — как привет из детства, туманный и волшебный, точно огонь праздничной свечи.

— Мы ждали праздник

Целый год,

И к нам Сайоль

Придёт вот-вот;

Зажжём мы свечи

И венки

Повесим дружно

Над дверьми…

***

— Похоже, мы встретим Сайоль на улице, — говорит Тадеуш, взглянув на наручные часы. Леа прислоняется к перилам рядом с ним.

— Ну и ладно. Я не очень-то тороплюсь во «Фракассию». Но если ты…

Он дотрагивается до её локтя с участливой улыбкой.

— Мне тоже торопиться не к кому. Наверно… наверно, пора петь гимн, не думаешь?

— Точно! Давай-ка я найду музыку в Скёрле…

Они запевают тихо и нестройно; Тадеуш слегка фальшивит. Играть он играл неплохо, преподаватель музыки в пансионате всегда его хвалил, а вот с вокалом не срослось. Но теперь это кажется неважным. Этот гимн сейчас исполняет вся страна — единым неслышным хором.

— Пусть в эту ночь

К нам в дом придёт

Волшебный самый

Новый Год,

И светлый дух

В веселья час

Зажжёт огонь

В сердцах у нас!

Пусть в каждом сердце

Много лет

Живут любовь,

Тепло и свет…

***

— И будет вместе

Вся семья:

Родные рядом

И друзья…

Астори поёт неуверенно. Она с детства стесняется своего голоса и предпочла бы десять раз станцевать самый сложный номер на сонату Шанэ, чем один раз исполнить «Долгих жизни лет». Но, в конце концов, это не имеет значения. Не теперь.

— Пусть в эту ночь

Огни горят,

И свеч волшебный

Аромат

К далёким звёздам

В час ночной

Летит, даря

Нам всем Сайоль!

По бокалам разливается торик, звучат первые тосты, и детей допускают до угощений. С минуты на минуту пробьёт двенадцать. Мелли наклоняется к Астори, выбирающей, с чего начать — с апельсинового пирога или жареного сома, и шепчет:

— Дорогая… если вдруг решишь ему позвонить, сейчас самое время это сделать.

Астори непонимающе глядит на подругу. Та кивает.

— Почти полночь… позвони. Он будет рад тебя услышать.

Позвонить… Тадеушу? Поздравить его? Но… она, естественно, собиралась, но подумала, что завтра будет уместнее… да и телефонная линия наверняка перегружена… и вообще… личное в их отношениях — излишне…

— Мел, ты о чём?

— Я прикрою, если что, — невозмутимо моргает Мелли и целует мужа в щёку. — Прекрасно сыграл, любимый.

Астори в смятении. Позвонить? Подождать? И откуда Мелли известно?.. А вдруг Тадеуш действительно ждёт её звонка? Или всё же…

— Я вернусь через минуту, — улыбается она и, потрепав Джоэля по голове, уходит в спальню. Там темно. Астори практически на ощупь добирается до телефона, снимает трубку и быстро раскручивает колёсико. Гудки. Холодный пот прошибает спину; противно сосёт под ложечкой. Не следовало бы… но…

Автоответчик женским скрипучим голосом предлагает оставить сообщение. Астори на миг теряется, но тут же овладевает собой.

— Эм… Здравствуй. — Она сглатывает, улыбается в темноте, отчего-то краснея, и стискивает вспотевшими пальцами трубку. — Я… звоню, чтобы поздравить… счастливого Сайоля. Желаю тебе удачи в новом году. И… О Мастер, это так глупо. Тадеуш… спасибо. Ты не представляешь, как много ты для меня сделал… я бы ни за что не справилась без тебя! Правда. Я благодарна тебе. Ты… ты один из самых прекрасных людей, которых я встречала, и я… я рада считать тебя своим другом. Спасибо. Тадеуш… просто спасибо.

Она кладёт трубку и вздыхает. Тишина.

— Мама, где ты? — слышится голосок Луаны. Астори вздрагивает.

— Иду, золотце, — громко отвечает она и возвращается в столовую.

***

Где-то на набережной праздничного Метерлинка Тадеуш пьёт кофе и разговаривает с Леа.

Падает снег.

========== 5.2 ==========

— О Мастер, неужели это всё должна разбирать я?

Астори в отчаянии перелистывает толстую пачку бумаг и вскидывает глаза на Тадеуша — он лишь беспомощно пожимает плечами.

— Боюсь, да, Ваше Величество.

— Но неужели… неужели учёные из Академии наук… в конце концов, это их программа!

— Они уже отобрали пятьдесят наиболее перспективных проектов, а дальше дело за вами. Это же Королевская премия… таковы традиции. Может, глупые, но какие есть. И не нам с вами нарушать их.

Астори вздыхает. Тадеуш прав, им сейчас не хватало только новой заметки в «Арлекино» о неуважающей эглертианские устои королеве и её премьере. И так забот достаточно. Уолриш и Север ненадолго отступили на второй план, и тем не менее… Сар-Санпиенс и Новый Вольтрам до сих пор лежат в руинах из-за землетрясения в горах Эрко-Ас-Малларас, между Бисмутом и Чанкалавой нужно строить мосты через реку Нуэ-ди-Казолло, в следующем году планируется дипломатическая поездка в Эльдевейс, к которой тоже надо подготовиться. К тому же, со дня на день запустится предвыборная гонка, борьба за кресло премьер-министра — сами выборы состоятся в сентябре, и тогда же Луана и Джоэль отправятся в школу.

Этого Астори боится больше всего.

Её малыши… как-то они будут одни, без неё, в незнакомом месте, среди чужих людей? Принцы и принцессы Эглерта издревле отправлялись на обучение в частные пансионы для мальчиков и девочек в разных частях страны. Астори не хочет, чтобы Луана с Джоэлем разлучались. Они двойняшки, очень привязаны друг к другу. Им будет гораздо тяжелее врозь. И потом, если они поступят в школу в окрестностях Метерлинка, где она сможет часто их навещать, ей станет спокойнее. И Астори определяет их в смешанный пансион «Зелёная ветвь» в пригороде столицы.

Общественность не слишком одобряет такой шаг, но Астори всё равно. Это её дети. Она сама решает, как и где им учиться.

— О Мастер… — Она снимает очки и массирует переносицу. — Я ничего не понимаю, Тадеуш, честно. Искусственный интеллект, робототехника… это всё очень здорово, я бы каждому премию выдала, но… наугад, что ли, пятнадцать раз пальцем тыкнуть? Так честнее.

Тадеуш елозит в кресле, поправляет галстук и улыбается — расползается паутинка ласковых морщинок, двигаются уши.

— Что поделать, Ваше Величество, это скучные будни монарха.

— Издеваешься, да? — тянет Астори и с безнадёжной тоской открывает очередной проект.

В последнее время в газетах всё чаще появляются ехидные статейки о том, что королеву и её премьер-министра связывают далеко не официальные отношения. Астори это раздражает. В самом деле, пропускать в печать такие намёки — непристойно. Они с Тадеушем никогда не давали повода для подобных сплетен. А если бы и давали… это ведь абсолютно не влияет ни на что! И… они не имеют права, это практически оскорбление члена королевской фамилии… она их засудит… Астори горячо рассуждает об этом раза два в неделю, после каждого свежего номера — нервно вышагивает по кабинету, пока Тадеуш, сложив очки, подпирает подбородок и глядит на неё. Вправо-влево. Вправо-влево.

Что страннее всего — народу эти слухи нравятся. Люди любят Тадеуша (её саму всё ещё терпят), и мысль о том, что «их премьер» крутит шашни с неприступной королевой за спинами лордов их, кажется, веселит. Астори этого не понимает. Что в этом забавного? Это мерзко!

А лгать самой себе и тому, кто тебя любит, — мерзко вдвойне.

Астори старается не думать, что впустила в их с Тадеушем отношения слишком много личного. Прикосновения, интонации, взгляды, улыбки… имена. Она пыталась не допустить этого и не справилась с собой. Поддалась искушению. Теперь поздно лихорадочно восстанавливать дистанцию, поздно притворяться, будто ничего не изменилось — Астори почти физически больно улыбаться ему на публике и подавать руку для поцелуя. Сплошной обман. Мистификация. Иллюзия.

Так не может продолжаться бесконечно.

— Так вы всё же решили баллотироваться? — спрашивает она, не поднимая взгляд от бумаг.

— Да. В следующем месяце, полагаю, начнём избирательную кампанию. Мои ребята подобрали дизайн, слоган… всё. «Великое будущее великой стране». Неплохо звучит?

— Отлично, — кивает Астори. — Я уверена, вы победите.

Тадеуш кидает на неё быстрый взгляд, проводит пальцами по линии рта.

— А вы бы хотели, чтобы я победил?

Карандаш в её руке замирает. Астори медленно отводит со лба тёмно-каштановую прядь и, неловко усмехнувшись, слегка двигает головой.

— Да. Да, конечно.

— Почему?

В его тоне сквозят болезненно-испытующие нотки, от которых у Астори сосёт под ложечкой и спина покрывается мурашками. Тадеуш смотрит на неё не моргая и ждёт. Его правый глаз слегка дёргается.

— Ну… — Она сглатывает. — Потому что вы… отличный премьер-министр, лучший из возможных… мы с вами сработались… понимаем друг друга… и я убеждена, что вы будете великолепно справляться со своими обязанностями и дальше.

Тадеуш прикусывает губу и выразительно приподнимает брови. Закидывает ногу на ногу.

— И… это всё?

Виснет, расходится трещинками хрупкое, словно стекло, молчание. Астори облизывает губы. Дышит через рот.

— И ещё потому… потому что…

Скажи это. Скажи это. Скажи это.

— Ты нужен мне, Тадеуш.

Зелёные глаза смягчаются; он перегибается через стол и кладёт ладонь на её запястье.

— Давайте отвлечёмся. Вы устали. Хотите… хотите, я сыграю вам?

— Ты умеешь? — слабо удивляется Астори и позволяет ему поднять себя с кресла и отвести к рецанскому пианино в углу гостиной.

— Умею. В пансионе научили, даже советовали становиться музыкантом, но… а ещё я пою. Так, немного.

Он садится перед инструментом, поднимает глухо щёлкающую крышку и пробегает пальцами по клавишам — ручеёк беспорядочно звенящих звуков рассыпается по комнате. Астори опирается на пианино, рассеянно глядит на Тадеуша сверху вниз.

— Что выберете? — спрашивает он. Она неопределённо машет рукой.

— Что пожелаешь… мне… просто будет интересно всё, что ты выберешь.

Тадеуш встряхивает кистями.

— Тогда «Soel sagidaro». Вы её знаете?

— Разумеется! На парах по рецанскому мы её разучивали…

— А мы — на парах по оспинскому. Смешно, да?

Тадеуш медлит с полминуты, мысленно нащупывая ткань музыки, и начинает играть. Гостиную наполняют солнечные прожилки лучезарной, торжественно-ясной мелодии, безоблачной, чистой, как полуденное летнее небо, ликующей и радостной. Это первый весенний зов жизни. Это первая ниточка любви от матери — к ребёнку. Празднично и светло. У Астори внутри что-то мелко обрывается. Она захлёбывается от переполняющей её тоскливой и весёлой пустоты.

И Тадеуш запевает.

Нерешительно, с фальшивинкой, но щемяще-искренно, так, что трясутся руки и к горлу подкатывает ком. Она знает эту песню. На ином языке и иными словами — но знает. Он смотрит на неё, нежно терзая стонущие клавиши, подмигивает и едва заметно кивает, приглашая присоединиться к нему. Серьёзно? Ей, королеве, спеть прямо здесь и прямо сейчас? Но она ведь совершенно не умеет! Она же… она…

Тадеуш улыбается. Астори силится криво улыбнуться в ответ, но немые губы не слушаются. Глаза щиплет. Это песня её юности… ведь ей уже двадцать восемь. Она мать. Она вдова.

И так хочется забыть об этом, возвратиться лет на десять назад, когда казалось, что весь мир лежит у ног и стоит только протянуть ладонь — удача сама найдёт тебя.

Астори, шмыгая носом и смущённо смеясь, подпевает — на рецанском. Слова, сталкиваясь и звеня, сливаются в нескладную робкую разноголосицу; они смотрят друг другу в глаза, и Астори не думает ни о чём, кроме музыки и Тадеуша.

Она мать. Она вдова.

Она дочь.

***

— Милая… я так рад, что ты пришла.

Астори останавливается у входа, в смятении сжимая кулаки. Глотает. Тёплый взгляд отца пробегает по её напряжённым выпрямленным рукам, обескровленному лицу и глазам, сухим, воспалённым от бессонницы, тревоги и судорожного ожидания этой встречи.

Ещё одной встречи, которой не должно было быть.

Астори потеряла счёт этим свиданиям; каждый раз она клялась, что этот визит — последний, и каждый раз находила причину и оправдания для нового.

Она хочет видеть отца. Нет, не так. Ей нужно его видеть. Астори не знает, отчего, но ей кажется, что только здесь, в тесной и холодной белой камере, она сумеет найти ответы на вопросы, мучающие её долгие годы. Кто она? Кто она такая? И почему её бросили?

Она приходит с твёрдым желанием доискаться до истины и — не решается откровенно спросить об этом, словно чего-то боится. Любая правда лучше неизвестности, но Астори не может заставить себя открыть дверь, ведущую к этой правде. Это чересчур мучительно. Заглянуть в глаза своим чудовищам и увидеть их отражение в сутуловатом пожилом человеке, который улыбается тебе и зовёт тебя «доченька».

У них одни ручные монстры на двоих, но Астори держит своих на привязи. А отец…

— Добрый день, — отчуждённо здоровается она. — Садись.

Зачем она возвращается? Из раза в раз — зачем? Неужели у неё не хватает сил разорвать эту больную связь, пульсирующими артериями прошившую их тела и души?

— Как провела Сайоль, родная? — Гермион осторожно улыбается, смотрит на неё с влюблённой отеческой лаской. — Как мои внучата? Знаешь, я так… так хотел подарить вам что-нибудь, но сама видишь… заключённым нечем побаловать ни себя, ни других… прости, солнышко.

— Не извиняйся, — отвечает Астори на автомате. Её взгляд скользит по полу. — Я… я-я вот пришла узнать, не нужно ли тебе… ну, з-знаешь… может, чего-то не хватает. Телефон, радио, газеты… телевизор… тебя в-всё устраивает?

— Всё отлично, дорогая. Правда… если тебя не затруднит… я бы не отказался от газет, любых, а вообще — я буду благодарен, если ты просто будешь навещать меня… чуточку чаще.

Их ладони соприкасаются, и по жилам Астори проносится волна огня — она вскидывает голову, презрительно щурится.

— Жаль, если наши встречи вошли у тебя в привычку, — отчеканивает она. — Не стоит воспринимать это как закономерность. Я не должна… я вообще не должна была приходить сюда…

— Но ты пришла, — тихо перебивает Гермион. — И мы с тобой знаем, почему.

Он берёт её дрожащую руку в свои большие крепкие руки, гладит ей пальцы.

— Моё золотце…

— Не называй меня так, — вяло огрызается Астори, чувствуя, что ей уже не хватит сил дать отпор. Гермион улыбается. Любовно проводит ладонью по её щеке.

— Моя милая, милая…

— Перестань…

— Моя маленькая дочурка… — Он склоняет голову набок. — Я знаю, ты ненавидишь меня.

— Ненавижу, — кивает Астори, кусая губы, чтобы не расплакаться — как глупо! — перед ним, не показать себя слабой. Словно она нуждается в нём… словно ей не безразлично, что он о ней думает… чушь. — Ты… трус, убийца, преступник, ты… ты испортил мне жизнь… я не хочу, чтобы ты был моим отцом… я жалею, что вообще с тобой увиделась, ты… я тебя ненавижу, ненавижу… ты убийца… ненавижу…

Стальные глаза заволакиваются беспокойной тяжёлой печалью, оседающей свинцовой пылью на дне зрачков.

— Говори. Говори, моя дорогая девочка, я согласен с каждым твоим словом. Я кошмарный отец.

— Да… — позорно всхлипывает Астори, перчаткой утирая злые непрошеные слёзы.

— И ты… ты, конечно, не поверишь, если я скажу, что ты и твоя мать — лучшее, что случалось со мной в жизни?

Она упрямо мотает головой, мычит в кулак:

— Не поверю…

— Имеешь право. — Гермион с горечью вздыхает. — Я понимаю, ты обижена. Я поступил с тобой, как… солнышко моё, я… я не знаю… если ты захочешь узнать, я расскажу тебе, что тогда произошло. Моя вина огромна, и я понимаю, что не заслуживаю твоей любви. Я даже не надеюсь на неё. Но… золотце…

Он стискивает ей ладонь, греет её.

— Позволь хотя бы мне любить тебя. Спустя двадцать восемь лет… наконец-то любить. Иначе я задохнусь.

Астори не отвечает. Не может. Её перетряхивает изнутри, в груди разрастается что-то большое и горячее, и от этого тянет то смеяться, то плакать, словно она влюбилась.

— Я… я не…

Её так редко любили просто так. Ни за что. Потому что она — это она. Не этого она ждала от убийцы, которого природа по ошибке сделала её отцом.

— Моё солнышко…

Самообладание изменяет ей. Астори прячет лицо и глухо воет.

— Не см-мотри… не смотри на меня… — выдавливает она. — Не н-адо меня трогать…

Гермион встаёт, в два шага оказывается рядом и притягивает её к себе за плечи.

— Моя девочка, иди ко мне…

Он преступник. Она ненавидит его.

Астори плачет, уткнувшись в край белой тюремной кофты, и цепляется пальцами за чужие тёплые пальцы.

И ей не одиноко.

========== 5.3 ==========

Тадеуш в нерешительности мнётся перед дверью кабинета. Он всегда немного волнуется перед встречей с Фаушем, благоговеет перед ним, испытывая почти молитвенный трепет; Фауш заменил ему отца, когда молодой и амбициозный Тадеуш с красным дипломом Академии в руках ринулся штурмовать МИД. Он был неопытен, горяч, считал, что сумеет перевернуть мир, если только очень, очень сильно постарается… Впрочем, Фауш говорит, что он и сейчас ничуть не изменился.

Внешне, по крайней мере, он всё тот же; Тадеуш мельком взглядывает на себя в зеркало, приглаживает непослушные тёмные волосы. Невысокий, с угловатыми плечами, пружинящей походкой и редкими размывами веснушек на чуть вздёрнутом носу. Когда-то он пользовался успехом у женщин… до знакомства с Астори. У Тадеуша за плечами полно лёгких романов без обязательств с хорошенькими студентками, миловидными секретаршами и очаровательными атташе. Он смазлив и остроумен — этого обычно хватает, чтобы приглашение на чашку кофе обернулось поздним ужином в спальне.

Но не в случае с Астори.

Тадеуш вздыхает. Ему следует меньше думать о ней.

Он входит в кабинет; навстречу ему с диванчика поднимается грузная приземистая фигура Фауша, располневшего и полысевшего с тех пор, как он расстался с креслом премьер-министра. Тадеуш жизнерадостно улыбается своему наставнику. Тот трясёт двойным подбородком.

— Здравствуй, мой мальчик, здравствуй. Навестил-таки старика, я уж и не чаял тебя дождаться…

Они жмут друг другу руки и усаживаются за низким столиком из дорогого красного дерева. Тадеуш здесь не впервые. Он частенько наведывается к экс-премьеру в его особняк. В загородных апартаментах Фауша светло и просторно; есть тренажёрный зал, библиотека, зимний сад, площадка для игры в бутрел — словом, всё, чтобы обеспечить себе достойнуюстарость и спокойно дожить свой век, зная, что ты добросовестно отработал двенадцать лет на службе у государства. Пожалуй, Тадеуш не отказался бы закончить свою карьеру… так. Но навряд ли сможет.

Ему постоянно кажется, что он чего-то не доделал, что он мог бы лучше.

— Как поживаете? — спрашивает он, поудобнее устраиваясь в кресле и закидывая ногу на ногу. Фауш разводит руками.

— Как все старики на пенсии — читаю газеты, смотрю с женой сериалы и держу прописанную врачом диету.

Тадеуш качает головой с мягкой усмешкой и щурится от скользнувшего по глазам солнечного луча.

— О, уверен, вы до сих пор держите ухо востро.

— Боюсь, сынок, я стал совсем тугоух. Ифинша давно советует сходить к отоларингологу.

Это их привычная игровая разминка, упражнение в шутливом красноречии и дружеском светском зубоскальстве. Своеобразная разрядка. Жена Фауша, полногрудая и задорная хозяюшка Ифинша, приносит им чай со сладостями, гладит мужа по голове, перебрасывается парой ласковых комплиментов с Тадеушем и скрывается, мелко семеня. Прикрывает дверь.

Они остаются наедине. Бывший учитель и бывший ученик.

Фауш берёт чашку; Тадеуш следует его примеру. Они пьют. Молчат с минуту. Исподволь изучают друг друга.

— Что ж, мальчик мой, я, разумеется, за тобой наблюдал… присматривал. И, надо признаться, я впечатлён.

— Благодарю. — Тадеуш улыбается, пытаясь скрыть смущение, и слегка краснеет. Двигаются уши. — Это для меня очень важно…

— Да, сынок, ты делаешь успехи, и притом большие. Слышал твою позавчерашнюю речь… блестяще. Твои профессора могут тобой гордиться, так же, как я горжусь.

Фауш листает журнал, прикусывая конфету. Тадеуш вертит в руках овсяное печенье. Окрылённая радость от похвалы испаряется, сменяясь осторожным беспокойством: наставник явно недоговаривает, за каждым его словом слышится увесистое «но». Тадеуш приучен распознавать второе дно за обыденными фразами. Профессиональный навык.

— Твоя избирательная кампания набирает обороты?

Фауш скорее утверждает, чем спрашивает, причмокивает губами и блаженно откидывается на спинку дивана. Тадеуш кивает.

— Да, на следующую неделю запланирован объезд трёх провинций… вы читали «Глашатай», номер за десятое число? Там печатали статью об этом. Парень из моего штата постарался. В среду по радио будут крутить моё интервью с журналистами из «Арлекино» и «Южного вестника». И, конечно, будет перекрёстный опрос на пресс-конференции в апреле…

Фауш лениво барабанит упитанными пальцами по обложке журнала.

— Хорошая тактика, сынок. Не сомневаюсь, что ты обойдёшь их всех — «дубоголовые» и «зейкен» выставили желторотых юнцов, им бы только сопли жевать. Ты разделаешься с этими щенками на первой серьёзной телепрограмме. По-настоящему опасен лишь кандидат «жёлтых», его выбрал сам Уолриш… Леонто ди Габотто. Знаю и его, и его жену Памелик… редкая стерва… не жди от него поблажек. Действуй быстро и осмотрительно.

Тадеуш напряжённо сглатывает.

— Хорошо. Я понял. Благодарю вас.

Небрежное мартовское солнце стучит лучами в окно. Шелестит листва на тополях. Тадеуш обжигает губы чаем, шипит, недовольно морщась, и звякает чашкой о блюдечко.

— Ты чем-то обеспокоен, сынок, — зорко подмечает Фауш. Тадеуш зыбко поводит плечами. — Обеспокоен. Я вижу. Это не из-за выборов, не так ли? Не из-за предстоящего визита в Эльдевейс… Север?

В сердце пульсирует острая тонкая боль. Он облизывает сухие губы, подбирается, неосознанно подаётся вперёд, ощущая, как давит галстук на шею. Его уязвимое место. Его неизменная слабость.

— Конечно, Север, — сдаётся он.

«И королева», — добавляет про себя.

Две причины его каждодневной головной боли.

Фауш понимающе изгибает густые седые брови, сминает в кулаке фантик от шоколадной конфеты.

— Да… вечная язва Эглерта…

— Север — не язва, — резко перебивает Тадеуш. Возможно, чересчур резко. — Север и Юг должны быть равноправны, а то, что происходит сейчас, недостойно цивилизованного государства. Пора перерасти эти глупые предрассудки. Преследовать за инаковость, просто за то, что ты родился не в том месте, смешно и противно. Север достоин лучшего…

— Тише, мой мальчик, тише. — Фауш трясёт указательным пальцем и осуждающе цокает языком. — Политику не пристала такая горячность.

— Я знаю… Простите.

Тадеуш впивается ногтями в ткань брюк, заставляет себя выдохнуть.

— Понимаю, ты расстроен… естественно, это много значит для тебя как для… гм… и ты обещал остановить конфликт между Югом и Севером…

— Да, обещал, обещал! — вновь не сдерживается Тадеуш. В груди жжётся вина. — Обещал — и ничего не сделал! Я не справился, я… просчитался. Непозволительная ошибка. Северяне надеялись на меня, а я подвёл их всех, всех, кто в меня верил! Вы ведь помните, я клялся им, клялся отцу, и теперь… ничего, ничего… всё напрасно…

Фауш флегматично отправляет в рот конфету.

— Браться за такое масштабное предприятие было самонадеянно, на мой взгляд. Мой мальчик, эта вражда тянется столетиями, и не в силах одного человека изменить всё за пять лет — или даже за десять. Это попросту невозможно.

Тадеуш втягивает воздух с нервным свистом. На лбу выступают капли пота.

— Столетиями. Именно. Века, века глупого противостояния, непрестанного унижения… так больше не может продолжаться. Я хочу это остановить — и остановлю. Не дам разгореться гражданской войне. Ради этого я годами добивался поста премьера. В моих силах прекратить раздор между южанами и северянами, и вы знаете это. Никто не пытался положить конец этой бессмысленной вражде. Я попытаюсь.

— Как бы такая решительность не погубила твою карьеру, сынок.

— Мою карьеру и весь Эглерт погубит бездействие. — Тадеуш упрямо затягивает галстук. В ушах шумит кровь. — Рано или поздно он расколется на две части, и тогда Райвенлок сожрёт нас. Присвоит. Опять.

Фауш смотрит на своего подопечного с лёгким испугом.

— Мой мальчик, ты утрируешь…

— Вовсе нет. Поверьте. Северяне уже сейчас бунтуют, и я… я понимаю их. Вы не знаете, каково это — чувствовать, что ты никто. Что в мире, где правят южане, тебе не уступят и клочка земли… тебе в жёны не отдаст девушку ни одна приличная южная семья… тебя не возьмут на работу ни в одном городе южнее железнодорожной линии Коэнво — Иутаче. — Тадеуш поднимает тяжёлый прямой взгляд. — Вы знаете, каково это — быть северянином? А я знаю.

В зеркале на стене осьминогом расползаются настырные солнечные лучи. Тихо. Фауш шамкает старческой отвисающей челюстью, моргает.

— Сынок…

Тадеуш опускает голову; его кадык дёргается, он проводит рукой по лбу.

— Сынок, я дружил с твоим отцом много лет. Я до сих пор переписываюсь с твоей матерью. Я помог вам переехать. И я никогда не считал тебя или… других северян…

— Вы гораздо прогрессивнее прочих эглертианцев, — с желчной горечью усмехается Тадеуш. — Я видел, как они относятся к нам… стоит только посмотреть им в глаза… мы для них люди второго сорта. Отбросы. Про-иг-рав-ши-е — мы не диктуем правила, нам их диктуют. Моей семье приходилось скрываться, обманывать, чтобы я сумел получить образование и выбиться в политику… а сотни других семей, вынужденных поступать так же? А тысячи загубленных жизней?

Его руки конвульсивно дрожат, и он не может унять их.

— Я обязан остановить это. Неважно, в одиночку или нет… я обещал.

— Что ж… — Фауш наконец овладевает собой, закуривает сигарету. Прикрывает глаза. — Если это в самом деле возможно, мальчик мой, то почему ты этого не сделал до сих пор? Что тебе мешает? Или… может быть, вернее спросить — кто?

Тадеуш прикусывает изнутри щеку и не отвечает. Ноздри режет влажный застывший воздух.

— Её Величество… — тянет Фауш. Стряхивает пепел в чашку остывшего чая. — Стоило догадаться сразу. Только если между нами, сынок, это отчаянная женщина. Держись от неё подальше. В ней дремлет такой вулкан, что не приведи Мастер его разбудить. Я ведь советовал тебе, мой мальчик, не сближаться с ней… наверно, тебе всё-таки следовало примкнуть к лорду Уолришу…

— Нет. — Тадеуш клацает зубами, хмурится. — Он двуличен и ненадёжен, и он презирает северян.

— А твоя королева, можно подумать, их жалует. У стен Дворца Советов есть уши, сынок. А я читаю газеты ежедневно. Её предложение… то, которое о введении чрезвычайного положения на Севере… интригует. Несколько радикально, не находишь?

— Ей тоже не нужна эта война, — обессиленно вздыхает Тадеуш. — Она никому не нужна.

— И тем не менее…

— Просто путь, который выбрала королева, отличается от моего. Она идёт дорогой мести, а я — дорогой переговоров и компромиссов.

— Её путь легче, — произносит Фауш. — И короче. За ней пойдут охотнее.

Тадеуш напряжённо улыбается, двигает головой вправо.

— Это не выход. Это тупик. Отсрочка решения проблемы, а не само решение. Насилие порождает насилие, кровь жаждет крови… это никогда не закончится. В новой войне не будет ни победителей, ни побеждённых, ни правых, ни виноватых. Королева не понимает…

— А ты не в силах объяснить. — В голосе Фауша проскальзывает странное полупрезрительное глумление, настораживающее Тадеуша. — Вот почему я говорил тебе быть осмотрительней… сынок, ты зашёл чересчур далеко. Такое безрассудство не доведёт до добра.

— Я… не понимаю, о чём вы…

— Когда я советовал тебе наставлять молодую королеву, я имел в виду поддерживать её в дебатах, а не спать с ней, — сурово обрывает Фауш. Тадеуш бледнеет и тут же покрывается жгучим румянцем: пунцовеет лицо, уши и шея.

— К-как… как вы могли даже… я никогда…

— Перестань оправдываться, точно мальчишка. Тебе уже не двадцать. Тридцать два. Самое время жениться и завести семью, а не крутить роман с королевой на глазах у всех. О вас судачит целый Эглерт!

Тадеуш слишком ошарашен и сбит с толку, чтобы защищаться. Фауш сдвигает брови.

— Ты мне как сын, ты знаешь. Я всегда считал тебя серьёзным и перспективным молодым человеком… бросай это. Она погубит тебя. Не позволяй ей завладеть тобой, мой мальчик.

Солнечные блики растворяются в недопитом чае. Тадеуш вдыхает мартовскую плотную пыль и пытается собраться с мыслями.

— Оборви эту связь.

А он всё ещё может её оборвать?

========== 5.4 ==========

В пустом парке свежо и тихо. За поволокой молодой зеленеющей листвы виднеются очертания Медового пика, поместья династии Арвейнов в пятнадцати часах езды от Метерлинка. Одному Мастеру известно, кто выдумал это нелепое название, но оно намертво закрепилось за высоким каменным зданием с полукруглыми узкими окнами, расписными потолками и причудливо изогнутыми коридорами. В нём холодно даже летом, а оно в Эглерте засушливое и жаркое. Астори бывала здесь с Джеем только раз или два. Но детям полезен загородный воздух, и она решает провести в Медовом пике длинные выходные в честь дня Гасто ди Эбильто — почитаемого эглертианцами революционера семнадцатого века, боровшегося против райвенлокского владычества.

Луана и Джоэль в восторге. Они тискают привезённых из Серебряного дворца лис, глазеют на дятлов и синиц, носятся по комнатам и оглушительно кричат. Астори позволяет себе пару дней отдыха. Надо бы попрактиковаться в стрельбе, отправить из приличия весточку Уолришу, который тяжело заболел, подготовиться к пресс-конференции и… будущей встрече с отцом.

Тадеуш категорически против этих участившихся свиданий. Он ничего не говорит, но Астори читает в его глазах тяжёлый укор и неизменный мучительный вопрос: «Зачем вы меня не послушались?» Астори не знает, что сказать, и потому молчит — ответа у неё нет. И вряд ли появится. Тадеуш сотню раз предупреждал её, что неосторожность рано или поздно погубит её саму и их совместный труд, и да, Астори об этом прекрасно известно — но какие-то невидимые нити тянут и тянут её в Аштон, в белую камеру, к тёплым серым глазам… к отцу. Она по-прежнему ищет ответы на вопросы, которые не решается задать.

Ей тяжело в обществе Гермиона. Его ласковые улыбки и трепетно-нежные прикосновения только раздразнивают утихший гнев и бередят рану на душе. Зачем он зовёт её «солнышко» и «моя родная»? Зачем делает вид, словно не было этих двадцати восьми лет, словно он не наплевал на неё и не бросил одну на пороге приюта? К чему эта ломаная комедия?

Астори хочется ненавидеть его. Влепить ему пощёчину, встать, уйти и никогда не возвращаться.

Но она этого не делает. Он гладит её руки, рассказывает забавные истории из полузабытой — за пределами тюрьмы, как давно, о Мастер, как давно — жизни, обращается к ней «золотце», и Астори терпит. Ей больно и страшно, когда отец касается её запястья. Но эти касания необходимы ей. Она разучилась существовать без них. Непрестанная ложь начальнику тюрьмы о государственном расследовании, побег из дворца на чёрной машине с тонированными стёклами, разочарование и недовольство Тадеуша становятся неважными, когда она вступает в их с отцом пространство. Там, где только они двое и их личное — невозможное — до боли — общее настоящее.

Астори кажется, что она крадёт у себя прошлое, на которое не имеет права.

Тадеуш напрасно говорит ей о возможной опасности подобной беспечности. Астори рисковала не раз в своей жизни и готова рискнуть опять, потому что она так хочет. Она знает, что ставит на кон: её честь, титул, счастье её детей… Дедушка-убийца, великолепное открытие! Лучше было бы отрезать и забыть, но Астори не может — и рискует всем. Другое дело, что ставить под угрозу доброе имя премьер-министра ей нельзя ни в коем случае.

Впрочем… если верить тому, что успел сообщить ей Тадеуш о беседе с господином ди Мульниче, репутации их обоих сейчас висят на волоске.

Поэтому она приглашает премьера денёк погостить в Медовом пике. Тадеуш, разумеется, приезжает, и пусть газетчики пишут что угодно — если они не поспешат с этим разобраться, станет гораздо хуже.

Астори предлагает поговорить на конной прогулке. Погода стоит отличная: безветренно, зябковато после вчерашнего дождя, от хлипкой влажной земли поднимается бодрящий туман. Парк вокруг Медового пика большой, хватит места не двоим, а десятерым всадникам. Хоть охоту устраивай. Астори училась ездить на лошади, пока был жив Джей, и добилась кое-каких успехов, а Тадеуш посещал в юности ипподром при частном пансионате. Он держится в седле гораздо неуверенней её.

Кони, пофыркивая, трусят по всклокоченной жиденькой траве; перекликаются

дробными голосами невидимые птицы в раскидистых кронах тополей и лип. Опускается золотистой полупрозрачной дымкой весенний вечер. Астори придерживает поводья правой рукой, левой прикрыв глаза от пронырливых лучей заходящего солнца, оборачивается к Тадеушу и спрашивает тихо:

— Здесь красиво, да?..

— Очень. — Он поглаживает своего коня по свисающей гриве. — Чудесное место.

Их лошади, перенюхиваясь, бредут бок о бок; колено Тадеуша касается колена Астори, в задумчивости почёсывающей резвую белую кобылку Изюминку за ухом. Гулко стучит клювом дятел.

— Значит, вы… уверены, что Фаушу известно обо всём?..

— Сомнений быть не может. Он даже не намекнул, выразился вполне ясно. Ваше Величество…

— Дрянь. — Астори прикусывает губу, слегка трогает уздечку, и Изюминка ускоряет шаг. — Дрянь… где мы просчитались?

Они оба знают, где. В конце концов, они почти дошли до открытого флирта на глазах у прессы — многозначительные полукокетливые улыбки, быстрые взгляды после каждой третьей реплики — ты видишь? ты соглашаешься? — продолжительные рукопожатия и шутливые дружеские фразы на интервью… они забылись. Вообразили, будто могут безнаказанно быть рядом.

Она забылась. Она не выдержала. Она слаба.

А слабость наказуема.

— И вы думаете, что Фауш никому не скажет?

— Он уверил меня, что промолчит… но потребовал, чтобы мы расстались. Для блага государства и нашего собственного.

Астори усмехается, тычет коленом в бок ни в чём не повинной Изюминки, и кобыла, захрапев, переходит на бодрую рысь. Тадеушу невольно приходится пришпорить своего Огневержца. Рыхло чмокает под копытами сырая апрельская грязь.

— Не стоит полагаться на обещания Фауша, — говорит Астори, и капризный порывистый ветер, бьющий в лицо и развевающий за спиной волосы, подхватывает и уносит её слова протяжным свистом в небо. — Неужели ты правда считаешь, что он сдержит слово?

— Он мне как отец, — откликается Тадеуш. Пригибается, чтобы избежать удара о ветку, и подскакивает в седле. — Я… я надеюсь…

— Одной надежды мало. Может, я сама поговорю с ним? Спрошу, чего он хочет взамен…

Тадеуш качает головой.

— Нет. Если вы так тревожитесь, я отправлюсь к нему снова, но… мне думается, в этом нет смысла. Какая выгода ему в том, чтобы сдать нас журналистам? Он не гонится за вниманием… он вполне доволен тем, что имеет.

Астори пожимает плечами. Она всё ещё не вполне убеждена.

— Допустим… если ты… хорошо. Хорошо, подождём пока.

Огневержец добродушно толкает Изюминку мордой в плечо. Тренькает востропёрка. Астори откидывается назад, расправляет хрустнувшие плечи и вдыхает сжиженный свободный воздух притихшей рощи; Тадеуш наблюдает за ней. Слушает. Сейчас, без короны, в удобном костюме для верховой езды, вне строгих и душных кабинетов она выглядит такой завораживающей, до отчаяния бесстрашной; не королевой, а воином, из тех, что берут нахрапом города и вершат судьбы не с трона, а в седле. У таких в руках вместо скипетра — меч. За плечами — не мантия, а плащ.

Вот он… тот вулкан, о котором предупреждал Фауш.

— Хочешь размяться? — спрашивает Астори, щурясь. — Давай до ручья — кто быстрее.

Тадеуш моргает, отгоняя непрошенные мысли.

— Но постойте…

— На счёт три.

— Ваше Ве…

— Раз, два… вперёд! — Она лихо хлопает Изюминку по крупу, изо всех сил дёргает поводья на себя и присвистывает; кобыла вздымается на дыбы, заливисто ржёт и галопом скрывается в гуще деревьев.

— Вы не сказали «три»! — надрывается им вслед Тадеуш. — И я не знаю, где здесь ручей!

Она уже не слышит. Тадеуш вздыхает с досадой и припускает Огневержца в погоню. В этом вся Астори: принимает решения молниеносно, тут же приводит их в исполнение и никогда не останавливается. Тадеуш — её тормоза. Её стоп-кран. Большая красная кнопка со словом «нет».

В случае с Севером это особенно необходимо.

Они несутся между стволов деревьев, по жирно чавкающей земле, через редкие неглубокие рытвины; Астори ощущает под собой горячее и живое тело лошади, и ей кажется, что у неё вырастают крылья. Быстрее… быстрее… ещё быстрее… Всё вокруг сливается в многоцветную суетящуюся круговерть. Прыжок — тяжёлый удар — тряска — сердце колотится в груди — и свобода… Её пьянящий до одури вкус на языке. Стиснуть поводья, стиснуть зубы, прорваться, перескочить… Астори смеётся. Тёмно-каштановые пряди лезут в лицо.

Она летит.

Тадеуш, прижавшись к шее Огневержца, еле различает её мельтешащий впереди силуэт и ругает на чём свет стоит эту чёртову гонку, себя самого и своего несчастного коня.

Ручей змеится скользким ужом, отсвечивает прохладной хрустальной водой. Астори преодолевает его в один великолепный скачок. Огневержец тоже играючи перепрыгивает его, пока Тадеуш, совсем не по-премьерски ойкая, поминает всех Духов разом. Пытается отдышаться. Кашляет.

— Я вас утомила?

Астори, улыбаясь, подпускает Изюминку ближе к Огневержцу и выпрямляет спину. Тадеуш достаёт носовой платок, утирая со лба пот.

— Нет, ничуть, Ваше Величество… вы отличная наездница.

— Благодарю за лесть. — Её тёмно-карие с золотистыми крапинками глаза лучатся. — Мне ещё учиться и учиться… а вы бы точно обошли меня, если бы я не сжульничала на старте.

Он рассеянно разводит руками и едва не падает с коня. С трудом восстанавливает равновесие, пока Астори прикусывает перчатку, стараясь сдержать смешок. Кряхтит.

— Честно признаться, в мои годы… — смущённо оправдывается он, — да такие скачки…

— О, не напрашивайтесь на комплименты. Вы очаровательны.

Лошади заходят в ручей, взбивая копытами звенящую пену, и мерно дышат, прядая ушами, пока их всадники беседуют. Тадеуш улыбается, отчего морщится веснушчатый нос и около глаз растрескиваются паутинкой мелкие морщины. Он берёт Астори за руку.

— Но вы очаровательнее меня.

Она выжидательно склоняет голову набок, облизывает нижнюю губу. В уголках рта прячется тонкая улыбка. Тадеуш, рискуя свалиться и намочить новенький костюм, наклоняется к ней, следуя взглядом по изгибам бровей, смуглому румянцу кожи и чёткой линии губ. Её глаза вспыхивают брызгами золота. Астори хватает его за вторую руку, он притягивает её к себе за плечо и целует. Нежно до мучительного полувздоха. Долго до чёрных точек перед глазами. Тихо, почтительно, чувственно; он проводит ладонью по её шее, осторожно сдавливает затылок. Нога скользит в стремени. Огневержец глухо храпит. Астори подаётся вперёд и не отпускает Тадеуша, лихорадочно цепляясь ногтями за его плечи. Внизу булькает вода.

— Нет, нельзя… — Она ловит воздух ртом и отстраняется. — Не здесь…

— Никто не увидит, — мягко произносит Тадеуш, гладя большим пальцем её подбородок. — Астори… Послушай…

— Потом. Мы… я сказала, потом. Надо возвращаться.

Она выводит Изюминку из ручья и поджидает Тадеуша на берегу, пока кобыла отфыркивается.

— Обратно шагом?

— Если вам угодно… — Он удобнее усаживается в седле и вздыхает. — Если вам…

Астори перехватывает поводья.

— Мне угодно. Следуйте за мной.

Она мельком смотрит на него, медлит и кладёт ладонь ему на предплечье.

— Вечером дверь в мою спальню открыта… приходи.

Тадеуш взглядывает на неё, но лицо Астори уже окаменело, приняло обычные упрямо-твёрдые очертания. Идеальная осанка. Взгляд — сквозь стены — через преграды — вперёд.

Его королева.

И он знает, что придёт, если она позовёт его. И будет рядом, чтобы помочь слезть с лошади, если не позовёт.

========== 5.5 ==========

Гермион сидит на стуле, задумчиво подперев подбородок кулаком, и смотрит телевизор. В камере тепло и сухо; отливают серым глянцем стены, пол и потолок. За дверью неслышно ходит охранник — Гермион выучил его шаги наизусть. Бездонную тишину этого застывшего во времени царства, где владычествует серый, нарушает лишь мерный говор диктора на маленьком экране. Гермион склоняет голову набок, поправляет рукав. Белая тюремная униформа неудобна: легко и быстро пачкается и совсем не греет зимой, а верхней одежды в Аштоне не выдают, но попросить у Астори чего-то более пригодного у него язык не повернулся. Она и так слишком многое делает для него.

Телевизор, газеты, даже телефон; правда, односторонний, может только принимать вызовы — и всё же… Она возвращается к нему. Приходит. Смотрит настороженными тёмно-карими глазами — ах, эти глаза, которыми глядела на него Эссари, такие нежные и глубокие, ему никогда их не забыть! — и молчит. В её взгляде то напряжённая враждебность, то загнанная мольба. В поджимаемых губах — вечное сомнение. И Гермион боится, что однажды его дочь закроет за собой дверь и больше никогда не отворит её вновь, и он потеряет её во второй раз. И не переживёт этого. Двадцать восемь лет назад он смирился с мыслью, что его жизнь разрушена: по воле случая он утратил жену и по собственной вине — дочку. Но теперь, когда ему, казалось, дан шан всё исправить и стать хорошим отцом для своей дорогой девочки, когда он осознал, каким был подлецом, теперь, спустя почти три десятилетия за решёткой, он не может представить себя без неё. Она, гневный призрак прошлого, вернула смысл в его настоящее.

Гермион любит её так сильно, как никогда не любил, пока она была младенцем. В те годы он, молодой, гордый и вспыльчивый, толком не умел любить — даже своего ребёнка, маленькое пухленькое существо, с которым нянчилась его жена и которое он почему-то должен был обожать. Астори появилась незапланированно. Они с Эссари хотели завести малыша попозже, когда как следует встанут на ноги.

Гермион ждал мальчика, крепкого здорового пацана. Но родилась девочка. Он почти боялся её, опасался сначала брать на руки и качать, но Эссари терпеливо и мягко приучала его к ребёнку. Его ребёнку. Живой угукающей частичке самого Гермиона.

Он до сих пор ощущает эту часть в Астори. Стальной внутренний стержень, упрямство, болезненная гордость, запальчивость… это его девочка. Эссари была другой, покладистой, осторожной, тихой; от неё Астори досталась лишь наружность.

Гермион любит её, потому что любит в ней эти две уравновешивающие друг друга половинки. Любит молодого себя и мёртвую Эссари.

А вот Астори ненавидит его, боится, не принимает и вряд ли примет. Гермион не осуждает её за это. У неё хватает причин не доверять ему.

Он смотрит федеральный новостной канал; показывают Астори на какой-то пресс-конференции. Гермион впитывает её голос, её собранные энергичные движения, когда она взмахивает рукой или царственно откидывает голову, впитывает взгляды — удары кинжала — резкие, пронзающие насквозь, высокомерные и повелительные. Он так скучает по ней. Гермион не имеет права просить её, чтобы она приходила хотя бы чуточку чаще. Это опасно для них обоих. Репутация королевы — превыше всего, а на него и так уже косятся другие заключённые, прослышавшие о тайных и частых визитах некоей высокопоставленной особы. Отчасти это его вина. Гермион слишком рад и горд, чтобы скрывать это; он едва сдерживается, чтобы не крикнуть на весь Аштон: «У меня есть дочь!»

Его милая, милая девочка.

Он наблюдает за ней через экран телевизора и со страниц газет. Иногда там попадаются заметки о его внуках, Луане и Джоэле. Они ни капли не похожи на мать: голубоглазые и светлокожие, двое лисят с одинаковыми мордашками, и Гермион уже любит их каждым осколком своего истерзанного сердца.

Он бы всё отдал, чтобы хоть разок увидеть их вживую.

Его вызывают в комнату свиданий. Пришла Астори. У Гермиона спирает дыхание от юношеского окрыляющего счастья, и он, с плохо замаскированной радостью позволив обыскать себя и защёлкнуть на запястьях наручники, со всех ног спешит за охранником по гулким пустым коридорам Аштонской тюрьмы. Почти напевает под нос. Его доченька… совсем скоро он увидится с ней. Гермион волнуется, точно мальчишка на первом свидании, перед каждой новой встречей.

Он мерит белую камеру беспокойными шагами. Открывается дверь. Гермион моментально оборачивается, слегка вздрагивая, и встречается глазами с подтянутой настороженной Астори, которая сжимает руки в перчатках и хрипло дышит через рот. Секунда молчания. Он делает шаг вперёд.

— Милая…

— Здравствуй, — обрывисто произносит она. — Садись.

Они одновременно опускаются на стулья. Астори водит пальцами по краю стола, нервно сглатывая и не поднимая взгляда, пока Гермион любуется ею с отеческой нежностью.

— Ты так похожа на свою маму, — шепчет он с ласковой улыбкой. По плечам Астори пробегает дрожь. — Такая же красивая… смотрю на тебя и вижу её.

Она решительно поднимает голову и облизывает губы.

— Я пришла поговорить как раз об этом. О том… словом, расскажи, что случилось с мамой и как ты… оказался в тюрьме.

Гермион меняется в лице. Он ждал этого вопроса, но надеялся, что Астори задаст его ещё не скоро. Беседовать с родной дочерью о собственном преступлении — сомнительное удовольствие.

— А разве ты не прочла в моих документах, когда… когда нашла меня?

Астори переплетает пальцы.

— Я хочу услышать это от тебя. Начинай.

Гермион тяжело вздыхает. Он не может отказать, если его девочка требует.

— Что ж… ты знаешь, что родилась в Аркаде, а мы с твоей мамой выросли в Кристоне. Моя семья… была состоятельной. У нас было своё семейное дело, несколько домов в разных частях Эльдевейса, солидный счёт в банке… мы с братом, твоим дядей, Вэем, учились в Пелленоре. Он умник… был умником. Сам поступил в столичный университет. А за меня платил отец, твой дедушка Арамил. Он воспитывал нас в строгости и дисциплине. Вэй покорялся, а я бунтовал… выкидывал всякие фокусы… как последний дурак.

Астори ждёт, покусывая губы.

— Меня исключили из университета за прогулы и плохую успеваемость, — с трудом продолжает Гермион. — Отец был в ярости… я думал, он убьёт меня. Но и то сказать, я дурил тогда ужасно: связался с дрянными ребятами, пил, курил, кутил с ними напропалую, вовсе не учился… я ведь был наследником. Старшим сыном. Дело должно было перейти мне… а как с ним управиться, я бы как-нибудь уж разобрался потом. И только… я позабыл, какой крутой нрав у моего отца.

Он проводит рукой по лбу. Воспоминания гудят в мозгу колоколами.

— А потом я… встретил Эссари. Ты не представляешь, какой твоя мама была в те годы…

Гермион закрывает глаза и видит её — невысокую, смуглую, хрупкую, с кудрявыми короткими волосами тёмно-каштанового цвета и ласковыми карими глазами.

— …Чудесной. Я не знаю, почему она выбрала меня, но она просто появилась рядом и не уходила. И я… я бы без неё пропал. Мы встречались в парках, в магазинах, на прогулках, у ночных клубов и библиотек, и я не помню, когда эти встречи переросли в свидания. Она была дочерью друга нашей семьи. Родители одобряли наше сближение. Эссари… она вытащила меня из дерьма, в которое я превратил свою жизнь. Просто перетряхнула меня всего. Если бы не она, я бы пропал с концами. Твоя мама сделала невозможное. Она спасла меня.

Астори приоткрывает рот, но ничего не говорит. Сипло дышит.

— Эссари убедила меня поступить ещё раз — на юридический факультет дома, в Кристоне. Я с горем пополам закончил его. Стал следователем. — Гермион сглатывает. — Я любил её больше всего на свете. Поверь мне, дорогая… больше жизни, семьи, друзей. Больше себя. Я хотел, чтобы мы поженились, я мечтал об этом, собирался сделать ей предложение… и внезапно отец объявил, что лишает меня наследства. Полностью. Всё отходит Вэю. Я оставался нищим… О Мастер, я ненавидел отца в тот момент. Он припомнил все мои грешки, все дерзости, которые я наговорил ему, все мерзкие поступки… проклятье. У меня не было ничего… и я не мог попросить Эссари выйти за меня, потому что в моём случае я мог предложить ей буквально только руку и сердце. Никакого будущего.

Астори поднимает на него беглый осторожный взгляд.

— И знаешь, что? Твоя мама… она сама сказала, что была бы счастлива выйти за меня. И попросила жениться на ней. — Он шмыгает носом, горько усмехается. — Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Мы сыграли свадьбу, переехали подальше от моего отца — в Аркад, к морю, сняли там квартирку. Кое-как перебивались. Я работал в полиции, Эсси — в городской библиотеке… а потом родилась ты. Моё солнышко…

Он накрывает её ладонь своей ладонью, но Астори отдёргивает руку и прячет её под стол. Сидит ссутулившись. Кусает пересохшие губы.

— Мама очень любила тебя. И я… я тоже. И у нас… была семья. Маленькая, но семья. А потом всё пошло наперекосяк. — Гермион моргает, чувствуя, как щиплет глаза. — М-мы гуляли… я, твоя мама и ты в коляске… переходили через дорогу, и вдруг из-за поворота вылетел автомобиль. Твоя мама успела оттолкнуть тебя. Коляска отъехала к тротуару и перевернулась. А Эссари…

Молчание. Холодная белая пауза.

— Её не успели спасти.

Гермион сжимает кулаки в бессильной скорбной злости. На шее ходят желваки. Астори смотрит на него почти не дыша и чувствует, как пульсирует кровь в жилке на виске.

— Я никогда не прощу себе, что не успел тогда вовремя… со смертью твоей мамы для меня погасло всё. Жизнь… жизнь потеряла смысл. Мне казалось, что я остался совсем один, и даже ты — даже ты, родная, — не спасала. Я так сильно любил твою маму… я не хотел жить без неё. Снова начал пить. Не ходил на работу. За тобой присматривала наша полуглухая престарелая соседка, пайтис Туань.

Астори глядит на отца и не произносит ни звука.

— Я… я как-то оставил тебя с ней, ушёл… долго пил в баре… очень долго… и решил убить ту тварь. Его нашли… но он был из богатеньких. Адвокаты его отмазали. Я знал его адрес, он жил на другом конце города. И я пошёл. Ночью. У меня с собой было табельное.

Астори прищуривает левый глаз. Гермион стискивает зубы.

— Я пришёл. И просто… я… я стал расстреливать в упор его машину. Выбежали люди, пытались оттащить меня, я орал, палил куда ни попадя… не видел, кого задевал. Меня оглушили. Приволокли в участок. Я оклемался на следующий день, и… понял, что дело дрянь. Написал чистосердечное, попросил… попросил только увидеть тебя, дал адрес пайтис Туань… но ни её, ни тебя в её квартие не нашли. Пайтис Туань отыскали мёртвую на скамейке в парке… сердечный приступ… вероятно, она вышла с тобой… отнесла в приют? Зачем? Я не знаю… она всегда была немного не в себе… больше о тебе я никогда не слышал.

Гермион замолкает. Астори изучает свои колени, проводит языком по краям рта. Воздух в камере сгущается от глухой угрозы, таящейся в четырёх шагах, разделяющих отца и дочь. Недосказанности больше нет. Легче ли от этого?

Гермион не выдерживает первым и делает робкую попытку примирения, даже не зная точно, а была ли ссора. Он тянет к ней руку:

— Моя девочка…

— Замолчи.

Словно удар хлыста по обнажённой коже.

— Я, — она глотает воздух, — не, — тонкий свист, — твоя, — в глазах двоится, — девочка.

— Н-но… родная…

— Хватит! — Она ударяет ладонями по столу; взгляд бегает лихорадочно и горячо. Глаз дёргается. Её ощутимо колотит. — Ты оставил меня с полоумной бабкой и отправился напиваться? А потом… потом пошёл убивать людей? Вот так просто, да? Да как ты вообще смеешь говорить, что любил меня или маму?

— Милая… — растерянно говорит Гермион. Астори вскидывает голову; её глаза бешено сверкают.

— Молчать, я сказала! — рявкает она. — Ты!.. Ты даже не представляешь, что мне пришлось пережить — из-за тебя! У меня мог бы быть нормальный отец, свой дом, своя семья… а вместо этого у меня не было ничего — ничего! Ты не любил меня… ты никого не любил, кроме себя!

Она с грохотом поднимается, опрокидывая стул. Гермион медленно встаёт вслед за ней.

— Неправда, дорогая, нет, я очень любил Эссари и до сих пор люблю тебя…

— Ложь! Ложь! Если бы любил, ты был бы в тот вечер со мной! А я… — Она конвульсивно двигает горлом. — Я росла в приюте. Ты… ты понятия не имеешь, каково это — знать, что ты никто, что у тебя ничего нет, что ты должна выгрызать себе дорогу —

сама, без помощи!

Астори шатается. Гермион с измученной тревогой наблюдает за ней, не смея приблизиться.

— Но, доченька… — говорит он ошарашенно и наобум, — но ведь… ты прошла через всё это и… стала сильнее. И если бы твоя жизнь сложилась по-иному, ты… не была бы той, кто ты есть сейчас. Не оказалась бы… на этой вершине. И получается, что то… то, что сделал я, сделало тебя.

Астори криво улыбается.

— Ты?.. — Её брови изламываются так же, как брови Гермиона в минуту презрения и гнева. — Чёрта с два. Я сама себя сделала.

Она нажимает на браслет.

========== 5.6 ==========

— Здравствуйте, Ваше Величество.

С Тадеушем что-то очевидно не так — Астори замечает это с порога. Слишком нервно он здоровается с ней, слишком быстро и судорожно жмёт ей руку, слишком смазанно и неосторожно целует костяшки пальцев. Дольше обычного ёрзает в кресле. Суетливо оттягивает галстук. Астори встревожена его напряжённым лихорадочным состоянием, ей почти страшно. Что такого могло произойти? И… имеет ли она право спросить?

А если спросит, а Тадеуш не ответит?

Астори ценит те крохи доверия, которые сохранились в их непрочных двусмысленных отношениях. Тадеуш нужен ей. Если он оттолкнёт её… Астори не хочется думать, что будет тогда. Ей больно видеть зажатое страдание в его коротких, нарочито смеющихся взглядах и неловких жестах. Тадеуш роняет папку в третий раз за пятнадцать минут. Избегает смотреть ей в глаза.

Астори всё яснее понимает: случилось нечто ужасное.

И он нуждается в её помощи.

— Ваши выступления в провинциях пользовались успехом, не так ли?

— П-полагаю, да. — Тадеуш кивает, втягивает резко воздух. — По предварительным подсчётам, я обхожу Габотто примерно на треть г-голосов, а то и больше. Эт-то хороший знак.

— Определённо… да.

Астори прикусывает губу.

— А что насчёт… м-м-м… дипломатической делегации из Оспинии? Мы успеваем подготовиться по срокам?

— Несомненно. Я только вчера всё проверял.

Разговор явно не клеится. Пустота между ними обвисает тягучими паузами.

— Эм… хорошо… понятно…

Проклятье-проклятье-проклятье.

— От Уолриша ничего не слышно?

— Нет, всё ещё болен, и притом серьёзно, как сообщают его племянники.

Снова молчание. Тадеуш с упрямой настойчивостью изучает мыски своих ботинок. За неплотно занавешенными окнами мерцает летний вечер, безмятежный, тепловато-зыбкий, с прозрачно синеющими звёздами и трепетным молодым месяцем, прячущимся в рваной вате редких мохнатых туч. Густо пахнет персиками. Серебрится листва на склонённых к земле ивах.

Тадеуш молчит и молчит. И Астори становится всё страшнее. Она не помнит, чтобы он хоть когда-либо был таким угрюмым и взвинченным. Он же весь кипит изнутри.

К чёрту. Она обязана выяснить, что с ним.

— Давай прекратим это. — Астори сдёргивает очки и накрывает его ладонь, сжимает её легонько. Тадеуш испуганно поднимает взгляд. Неверяще моргает. Она нащупывает его пальцы, гладит их, страстно желая показать, что она вот тут, прямо здесь, рядом, что на неё можно положиться, что она поддержит… Астори боится потерять Тадеуша. Ей тяжело даже представить их двоих — раздельно. Она привыкла, оборачиваясь во время жарких дебатов, натыкаться на его зелёные ободряющие глаза, чувствовать его верное плечо и локоть, слышать звонкий голос и… ощущать неизменную терпеливую любовь.

Любовь, ответить на которую она боится и не решается до сих пор.

— Что прекратим, Ваше Величество?

Он вымученно улыбается краем рта, но в этой улыбке сквозит истерика. Астори наклоняется ближе.

— Перестань, пожалуйста. Я ведь вижу, что с тобой что-то происходит. Тадеуш… скажи, я… ты хочешь поговорить об этом?

Он глядит на неё, и с его лица сползает краска. Мертвенные морщины залегают надо лбом. Астори видит, какой хрупкой и сухой становится бледная кожа с почти незаметными точками веснушек, как заостряются скулы и ломано изгибается линия рта. Кадык дёргается. Тадеуш сглатывает и рваным движением ослабляет галстук.

— Можно мне выпить?

Он сидит на кровати в её спальне, пока Астори наливает им обоим торик, — просто и бессмысленно ждёт, зарывшись пальцами в волосы и буравя взглядом ковёр под ногами. Астори подаёт ему стакан; Тадеуш залпом опустошает его наполовину и морщится, пока она садится рядом. Астори с тревогой проводит ладонью по его плечу. От того, как встрёпан Тадеуш, как жадно он пьёт торик, как ссутулилась и подобралась его фигура, у неё мерзко сосёт под ложечкой. О Мастер, что могло с ним произойти?

— Ты можешь не рассказывать, если не хочешь, — произносит Астори, хотя до смерти желает узнать, в чём дело. Она бережно перебирает его тёмные кудряшки на виске.

Тадеуш делает большой глоток и нехорошо усмехается.

— Мама умерла. Позвонили сегодня… в три. Сообщили.

Пальцы Астори замирают около его уха. Она приоткрывает рот в изумлении.

— О Духи… Тадеуш… — Она теряется, понятия не имея, как утешить его, столько раз утешавшего её саму. Какие слова подобрать, чтобы не ранить ещё сильнее? — Мне так…

— Дура. — Он конвульсивно вдыхает. Губы кривит всё та же нервная улыбка. — Я просил, сто раз просил её следить за собой, сразу вызывать врача, если что-то… но она никогда не слушала… никогда…

Тадеуш звякает стаканом об пол и усиленно трёт лоб. Астори боится даже тронуть его. Кажется, одна легкомысленная фраза, один опрометчивый жест — и она его сломает. Обрежет нить между ними. Надавит на открытую язву. Он страдает, молча и отчаянно, а она бессильна облегчить его горе. Мир несправедлив.

Астори давно усвоила эту простую истину.

— Тадеуш… — Она приобнимает его, прижимается виском к предплечью. Ощущает чужое сердцебиение явственнее, чем собственное. — Я… видит Мастер, я сочувствую тебе…

Не то говорит, чёрт возьми, не то! Асториприкусывает язык. Ей чудится, будто он рассыпается, ускользает от неё, и она тщетно пытается удержать его. Не хватает тепла. Не хватает слов. Ничего не хватает. Бесформенная тёмная потеря душит его цепкими щупальцами.

Взять бы пистолет да расстрелять её в упор…

— Когда похороны? Я отпущу тебя в любой день и на сколько угодно.

Астори касается щеки Тадеуша, и тот устало склоняет голову, прикрывая веки. Слабо дышит. Её тянет убаюкать его, как Луану или Джоэля, прижать к груди, укачать, согреть… Он истощён. Он истерзан. Ему ведь так больно… Астори не представляет, каково это — потерять мать или отца. Если ты жил с ними, видел, ощущал, слышал их десятилетиями, а потом вдруг раз — и нет их. Словно отключили звук на радио. Захлопнули дверь в знакомую комнату. Вырезали лучшую и самую дорогую часть тебя.

Ей бесконечно жаль Тадеуша.

— Я могу поехать с тобой, если хочешь, — добавляет она.

Между ними вспыхивает тонкими разводами тока напряжение: Тадеуш открывает глаза, отстраняется и отводит руку Астори. Загнанно смотрит на неё с какой-то горькой решительностью. Порывается ответить. Его взгляд мечется по её встревоженному лицу, раздаётся сиплое дыхание, и на дне зрачков виднеется ужас и сомнение.

— Я… — выдавливает он, сбивается и поднимает с пола стакан. Выпивает до дна. Дрожащими руками наливает ещё. — Мама последние годы жила в Сар-Маэльо, но я похороню её с отцом. В Лилуэне.

Астори прикидывает в уме, мысленно отмечая путь по карте Эглерта. Восточнее Сар-да-Орло, где-то между Суорто и Фиаже-кае-Нуэ-Аркас, у подножия гор Эрко-Ас-Малларас… на Севере?

— Я там родился.

Тадеуш прикладывается к стакану и изнеможённо глядит на неё — без вражды, с лёгким вызовом. У Астори словно землю выбивает из-под ног. Услышанное не укладывается в голове. Нет. Нет, она отказывается в это верить. Не может быть. Разумеется, произошла какая-то ошибка: Тадеуш перепутал города или она поняла неверно… Но нет, конечно же, нет, он ведь не… он же… Астори давится словами. Ловит воздух пересохшим ртом.

Не понимает.

Не хочет понимать.

Пожалуйста, пусть это окажется неправдой.

— Да, Астори. — Тадеуш опять пьёт, шмыгает носом и полубезумно улыбается. — Я северянин. То самое чудовище. Мною уже можно пугать детей?

Астори тяжело качает головой, отупело моргает.

— Тадеуш, ты… т-ты не чудовище…

— Неужели? Но я ведь родился на Севере. И знаешь что? — Он хлопает себя по колену. — Я не стыжусь этого. Я горжусь тем, что я северянин. И никогда не переставал этим гордиться.

Астори рассматривает его так пытливо и пристально, будто видит впервые. Он — дитя Севера. Один из тех, кого она ненавидела эти пять лет, кто убил её мужа, кто пытался свергнуть её с престола… один из тех, кого она нарекла своими врагами. Всего лишь полгода назад она бы перевешала всех северян не задумываясь, представься ей шанс. Слишком много они попортили ей крови. Чем она заслужила их вражду?

Она ведь старалась быть хорошей королевой для Эглерта. Честно старалась.

Астори казалось, что в её душе не осталось даже намёка на светлые чувства по отношению к этим нелюдям. И вот сейчас…

Она делила с северянином бремя правления — и свою постель. Она доверяла ему. Принимала его помощь. Ценила его как никого другого. Она же почти…

Мир сошёл с ума.

— Н-но ты… — Астори с трудом приходит в себя. — Ты никогда не рассказывал мне…

— После того, что сделали с тобой террористы? Правда? — Тадеуш глотает смешок. — Я никому не рассказывал. Это… чересчур опасно. Моя семья всю жизнь скрывала наше происхождение.

— Ты записан в документах как потомственный южанин…

Астори всё ещё пытается защитить свою правду, которой жила эти годы. Её мир рушится, и она не может не попробовать спасти хотя бы обломки, рассыпающиеся в руках. Вдруг — ошибка. Вдруг — только страшный сон.

— Документы, документы… — бормочет Тадеуш. — Кто в наше время верит документам! Сплошная ложь. В прошлом веке один из моих прапрадедов подделал паспорта, что-то подтасовал, дал взятки… и мы стали южанами. Да, живущими на Севере из-за металлургической компании, но — южанами.

Он чешет бровь и передёргивает плечами. Пьёт. Капля торика стекает по напряжённому горлу.

— Когда мне пора было поступать в школу, родители переехали на юг, в Наполи. Они вскоре разъехались. Не развелись, нет; отец уже тогда мечтал, чтобы я пошёл в политику, а для этого прошлое должно быть идеально чистым. Никаких разведённых отцов и матерей, никаких северных корней, никаких… — Он злобно кусает губы, беззвучно и коротко смеётся. — Никаких внебрачных сестёр… или, допустим, братьев…

Астори смотрит на него и молчит. Потом тихо берёт за руку.

— Я всю свою жизнь скрывал, кто я, — произносит Тадеуш, глядя в пустоту. — Всю жизнь… я стал премьер-министром, потому что думал — так я изменю то, что происходит в Эглерте. Верну северянам независимость. Остановлю эту рознь. Она длится веками. Коверкает судьбы… Думаешь, я один такой? Вы не представляете, сколько северян прячется по всей стране… десятки тысяч. Я не могу этого вынести… этой чудовищной несправедливости. Почему одним должно доставаться всё, а другим — ничего?

Он упрямо поднимает на неё глаза.

— Я рождён на Севере, и Север у меня в крови. Я люблю его. Это моя родина, которую я готов защищать, если понадобится. Я сын своего народа, Астори… и это не изменится. Поэтому, пожалуйста, не заставляй меня выбирать между тобой и Севером.

— Потому что ты выберешь Север? — шепчет она. Тадеуш целует ей запястье.

— Я выбрал тебя пять лет назад, Астори. А родину… её не выбирают.

Она придвигается к нему, крепче перехватывает руку и не произносит ни слова. В зрачках — выжженная пустота и затаённый, неозвученный вопрос. Астори гладит его ладонь и через силу кивает. Хорошо. Она понимает. Это не изменится. Ей тяжело, но она видит — ему тяжелее. И она выбирает его, а не свою ненависть.

— Что ж… — Тадеуш судорожно улыбается. Его левое веко подёргивается. — Теперь ты знаешь, кто я.

— Но я и так знала, — чуть слышно говорит Астори. Тадеуш изгибает бровь. Вздыхает хрипло.

— Правда?.. И… и к-кто же я, по-твоему?

Она обхватывает его лицо руками, ласково проводя пальцами по щекам.

— Ты Тадеуш, — твёрдо произносит она. — Лидер партии «зелёных». Мой премьер. Человек, без которого у меня ничего бы не получилось. Ты… ты мой лучший друг. И мне неважно, где ты родился… это не имеет значения. Ты всё равно будешь моим Тадеушем.

Астори склоняет голову набок, касается пальцами его мягких улыбающихся губ. В глазах Тадеуша начинает теплиться огонь. Он вздыхает — на грани всхлипа.

— Что ты ищешь? — спрашивает он, ловя её ладонь. Астори нежно сталкивается с ним лбами.

— Чудовищ. Их нет.

Тадеуш кивает. По губам растрескивается полуживая улыбка. Он машет рукой, собираясь что-то сказать, осекается и вдруг утыкается лицом в сжатые до хруста кулаки. Плечи скачут. Доносятся нечленораздельные обрывки и бормотание.

— Иди ко мне, мой хороший.

Астори притягивает его к себе. Она чувствует, как мелко трясётся его тело в её руках, как он обмякает, роняет потяжелевшую голову ей в ямку между шеей и плечом, зарывается носом в длинные тёмно-каштановые волосы и лихорадочно сжимает её в объятиях. Астори гладит его. Целует в ухо, пока он давит в горле всхлипы.

— М-мама… мама…

— Я с тобой, милый. Вот так. Я рядом. — Она качает его. — Я здесь… мой дорогой, мой милый… Я с тобой, Тед.

И она правда — с ним.

========== 5.7 ==========

В коридорах Серебряного дворца царит мраморная оцепенелая тишина. Дремлют столетия. Гулко вышагивают бестелесные тени в дали холодных коридоров, едва слышно скрипят отворяемые двери; потусторонние пыльные лучи солнца чертят задумчивый узор на доспехах рыцарей, которые лениво сверкают металлическим лязгающим блеском. Пусто. Так пусто и тихо, что собственное дыхание кажется до неприличия громким.

Астори стесняется того, как неуважительно цокают каблуки в неколебимом безмолвии полутёмных глубоких галерей. Останавливается. Ловит призрачные шорохи из-за бордовых гардин. Мир за провалами больших окон, летний праздничный мир становится неуловимо-выдуманным в этом осколке минувших веков, величественной обители усопших королей, где о них напоминает каждая ваза, статуэтка, люстра… Астори облизывает сухие губы: она не любит Серебряный дворец. В нём не нашлось для неё места. Она здесь чужая… лишняя… она не принадлежит ему, а он не покорился ей. Серебряный дворец напоминает Астори о том, кто она такая и каким путём пришла к власти.

Это не её дом. Это пространство, в котором она существует.

Об этом они говорили с Тадеушем на прошлой неделе. Астори сидела на кровати, уронив затылок в подушки и обняв руками колени, а он неспешно застёгивал пиджак и поправлял галстук, стоя к ней спиной. Астори безучастно наблюдала за его затылком, покрытым кудрявыми смявшими волосами, и угловатыми мальчишечьими плечами. Он снова уходил пораньше. Что-то со знакомой, срочная помощь, не справится без него… Астори поджала губы. Она не спрашивает и не… не ревнует. У них свободные отношения, ничего личного, и он, без сомнения, имеет право.

Кого она обманывает. Астори уже ненавидит эту знакомую, к которой Тадеуш готов срываться по первому звонку — она превращает их любовный треугольник в четырёхугольник. Возможно, ей самой стоит сначала разобраться, что она чувствует к Тадеушу и Джею и кого выберет — живого любовника или мёртвого мужа, — но Астори гонит прочь эти мысли. Она мучается бессильной молчаливой ревностью и даже не особенно старается это скрыть.

Но так как ссориться без повода нельзя, нужен повод. Найти его несложно, потому что в жизни Астори их всегда хватает.

— Ты не думаешь, что это немного нечестно?

Тадеуш оборачивается. Зелёные глаза теплятся влюблённой нежностью.

— Что именно?

Астори слегка качает головой, приподняв брови.

— Ты можешь уйти отсюда… вернуться домой… а я не могу. Я должна оставаться здесь. В этом дворце. — Она кидает взгляд на потолок. — Одна.

Тадеуш подходит, склоняется, ласково улыбась, проводит рукой по её щеке.

— Ты не одна. У тебя есть дети.

— Ты понял, о чём я, — резко произносит Астори, отстраняясь. Она напрягает спину. — Это место не любит меня. Тут холодно… тут слишком красиво, словно люди и не жили здесь. Тут ничто не дышит, только… спит. Оно мёртвое.

— Астори, ты устала, вот и всё.

— Нет. — Она закусывает губу, щурясь. — Это тюрьма. И я, и мои дети… мы её пленники. Ты можешь уйти… а я нет. Это не мой дом, Тадеуш, и никогда не станет моим домом.

Он садится рядом, прижимает её к себе, поглаживая плечи. Касается носом виска.

— А когда был жив… Джоэль, то — было? Я имею в виду, было — домом?

Астори вздыхает и утыкается лбом ему в грудь. Ей не хочется обсуждать это. Пусть Джея не будет между ними, хотя бы здесь и сейчас.

— Позвонишь мне сегодня, ладно?

И вот сейчас она — один на один с дворцом, на поле боя — в сумраках переходов и лестниц, среди притаившегося шороха ковров и скользкого пустого визга перил. Астори идёт, ощупывая прохладные стены. Пальцы мёрзнут даже в перчатках. Поворот — из-за угла выглядывает беззубая пасть коридора, обманчиво пустынного и спокойного. Но Астори знает — там водятся призраки исполненного славой и величием прошлого; призраки, которые хмурятся и подстерегают настоящее.

Настоящее в узкой юбке, с бегающим взглядом и вздёрнутым подбородком.

Астори медлит, остро втягивая воздух, и идёт вперёд. Пустота поглощает звук шагов, и в лёгкие забивается невыветриваемая многолетняя пыль. Это галерея портретов. Со стен, из кованых золотых рам глядят выписанные маслом и краской лица королей Эглерта. Всей династии Арвейнов. Астори ступает неуверенно, чувствуя зябкие мурашки между лопаток; ей не по себе, в коленях слабость, и хочется поскорее выбраться на волю, к солнцу, в мир живых.

На неё с царственной скукой взирают коронованные мертвецы.

Она придерживает дыхание, касается ладонью портрета. Все они были облечены тем же саном и той же властью, что и она, носили ту же корону, что и она, восседали на том же троне, что и она… их разделяет лишь одна тонкая грань.

Они — мужчины, получившие свой титул по праву.

Она — женщина, забравшая то, что посчитала своим, вопреки традициям и древним устоям.

Астори шагает, не оборачиваясь. Она достойна унаследовать их силу, потому что тоже никогда и никому не уступала, потому что боролась и будет бороться дальше, если понадобится, потому что бросила всю себя на служение Эглерту… стране, которая её ненавидит.

Астори выходит в тронный зал. Замирает. Сердце камнем стучит о рёбра, гонит по жилам взбудораженную кровь, и щёки пылают болезненным тяжёлым румянцем. Она сглатывает. Тут светлее и просторнее, льётся смутный свет из окон, выше раздаются сводчатые потолки, а впереди, на возвышении, где струится складками алая ткань и полощется флаг Эглерта, стоит трон. Неудобный и жёсткий.

Трон короля.

Астори садится на него только во время торжественных церемоний. Она избегает даже проходить мимо этого зала. Ей кажется, что она так и не сумела приручить непокорный надменный трон, видевший десятки королей до неё, не сумела показать, кто здесь хозяйка, и подчинить его себе. Он не принимает её.

Ради Мастера, кто в этом государстве вообще её принимает?

Астори дышит приоткрытым ртом и делает шаг навстречу. Потом ещё и ещё. Пятки словно приросли к земле, сдвинуть их почти невозможно, но она упрямо идёт, откинув голову, сжав кулаки и стиснув зубы. Если она не завладела им до сих пор… что ж, сейчас самое время.

Бесконечное количество шагов в бесконечном пространстве зала. Пульс лихорадочно бьётся в жилке на виске. К чёрту всё. Она королева. Она знает, чего хочет, и берёт это.

Ступени. Одна за одной. Астори беззвучно пересчитывает их, усмиряя дрожь в теле.

Последний рывок… молчание.

И она садится. Руки опускаются на подлокотники, позвоночник чувствует твёрдую спинку, каблуки звякают о изогнутые ножки. Астори смотрит перед собой и прислушивается, привыкает. Ладони холодит металл.

— Я — ваша королева, — произносит она, и слабое эхо взмывает к изгибам далёкого потолка.

Это звучит хорошо. Приятно.

— Я — ваша королева, — повторяет она немного громче. Словно бросает вызов.

Вызов — любому, кто осмелится принять его. Пускай приходят, она всегда готова.

— Я — Астори Арвейн, Её Величество королева Эглерта!..

И Серебряный дворец оживает, откликается на звон меча, прозвучавший в её настойчивом отрывистом голове. Астори чувствует его пробуждение.

Он ждал своего короля — и дождался.

Астори по-хозяйски откидывается на спинку, кладёт ногу на ногу. Она и не знала, что сидеть на троне может быть так уютно. Поглаживает резной подлокотник и рассеянно следит за игрой солнечного луча на стене, ощущая кипение тайной жизни, бурлящей в отмершем дворце.

Ему нужен был не монарх-дипломат, а монарх-воин, который не уронит былую славу эглертианского оружия, который знает, что такое честь, который куёт своё царствие в гуще боя — сталью, а не словами — в зале совещаний.

Астори подпирает подбородок. Образно, конечно, образно… это не означает, что ей и впрямь стоит начать войну с…

— Ваше Величество!

Она, встрепенувшись, приподнимается, силясь рассмотреть, кто её окликнул. Вот уж неожиданный сюрприз — лорд Уолриш. Постарел и ссохся после болезни, щёки запали, лицо вытянулось и побледнело. Астори почти жалеет, что он не умер — одной проблемой стало бы меньше. Но имеем то, что имеем.

Она улыбается.

— А, ваша светлость! Приятно видеть вас… — Она выдерживает паузу, проводит языком по зубам. — Живым.

— Это чувство полностью взаимно, уверяю, Ваше Величество, — кланяется он. — Позволите присоединиться?

Астори изгибает брови.

— Кажется, вы прикупили себе хороших манер и дружелюбия вдобавок? Болезнь пошла вам на пользу. Или это запоздалая месть? — Она крутит пальцем. — У вас там, часом, диктофона не припасено? Не решили отплатить мне той же монетой?

Уолриш разводит руками.

— Обыщите, если хотите. Я прибыл с самыми невинными намерениями.

— Ну-ну, — хмыкает Астори и жестом подзывает его. — Поднимайтесь уж. Давайте.

Он с трудом преодолевает ступени, по-старчески кряхтя, и становится рядом, у спинки трона. Астори косится на него.

— Как себя чувствуете? — спрашивает из вежливости. Он смотрит на неё блёклыми совиными глазами.

— А вы?

Астори переводит плечами с нервным смешком.

— Прекрасно. Просто… отлично. С чего вы интересуетесь? Не помню, чтобы раньше вас заботило моё самочувствие.

— Оно меня и теперь не заботит. — Уолриш переминается с ноги на ногу. — Я лишь думаю о том, что станется с Эглертом, если монарх… покинет нас.

Астори закусывает губу.

— Я полагала, вы уже поняли, что угрожать мне — плохая идея. Не пытайтесь со мной играть, ваша светлость. Это ничем хорошим не заканчивается.

— Что вы. У меня подобного и в мыслях не было.

— Тогда к чему это всё?

Он странно глядит на неё.

— Вы не устали?

Астори напряжённо усмехается, мазнув по нему коротким взглядом — снизу вверх.

— А должна?

— Невозможно провести целую жизнь в борьбе…

— Если это ваша старая песенка о том, что Эглерт меня не примет, — с раздражением произносит она, — то спешу предупредить…

— Это не песенка, Ваше Величество. Это предупреждение.

Она стискивает подлокотники.

— Вы не вполне здоровы. Советую отправиться домой и вызвать врача — у вас жар.

— Я здоров.

— Тогда у меня для вас ещё более дурные новости: вы безумны.

— Нет, — говорит Уолриш. — Безумны — вы.

Он склоняется к ней.

— Подумайте, подумайте, неужели вы не видите, что всё рушится? Что Эглерту приходит конец, и в этом виноваты вы?

— Конец? — Её губы подёргивает судорожная улыбка; Астори встряхивает головой и вперяет взгляд в противоположную стену. Зрачки расширяются. Она выпрямляет спину, прищуриваясь. — Вы ошибаетесь, ваша светлость. Я только начинаю.

***

За спиной захлопывается дверь. Белый цвет выедает разум. И в мире нет ничего.

В мире ничего нет.

Королева осталась по ту сторону. Здесь — лишь она. Девочка. Дрожащая и испуганная.

Дрожит взгляд. Руки. Ноги. Сердце дрожит.

И страшно.

Поднимается Гермион, всё такой же высокий, сутуловатый, с широким уверенным разворотом плеч и серыми мягкими глазами.

— Моя милая… т-ты… ты вернулась… после всех этих месяцев…

Она глотает саднящим горлом.

— Здравствуй… отец.

Королевы больше нет. Он держит её ладони в своих, тёплых и ласковых, и Астори быстро говорит, потупив глаза:

— Я не знаю, почему я здесь, и, наверно, никогда не узнаю. Я хочу ненавидеть тебя. Я пыталась ненавидеть тебя. И я не могу. Ты поступил со мной ужасно. Ты ужасный отец. Но без тебя мне в сто раз хуже и больнее, чем с тобой. Наверно, я такая же… такая же сломанная и неправильная, как ты. Потому что я много думала над тем, что ты рассказал мне, и… — Она смотрит на него. — Я бы тоже убила. Всех. Я была готова убить тысячи, десятки тысяч северян за то, что они сделали с моим мужем. Мы с тобой… одинаковые. И я не прощаю ни тебя, ни себя, но я так больше не могу.

Гермион гладит её по щеке.

— Солнышко… мы одна семья. И я люблю тебя, даже если ты сейчас не можешь полюбить меня. Это не важно. Я счастлив и горд, что ты моя дочь. Родная… Ты не такая, как я. Ты лучше.

Астори вздыхает, перехватывая его руку и неумело ласкаясь. Она не лучше. У неё просто есть Тадеуш.

========== 5.8 ==========

Рассветными лучами золотится тихое утро сентября. В спальне прохладно. Солнце ещё розоватое и зыбкое, на томном, лениво-голубом небе плывут ягнятами пушистые облачка, и липы перешёптываются с печальными ивами в безлюдном пробуждающемся парке. Астори поправляет на левой руке перчатку. В воздухе искрится привычный аромат духов — магнолия и лотос, — шею холодит тонкая жемчужная нить, волосы ниспадают на плечи струящимся тёмно-каштановым водопадом. Свежо.

Сегодня важный день. Очень важный.

Она бросает последний взгляд в маленькое зеркало, удовлетворённо кивает и подходит к столику. Останавливается, мягко впечатав каблуки в ковёр. Моргает. Дрожащая рука тянется к телефонному аппарату, отдёргивается и тянется вновь; Астори проводит языком по губам. Сомневается с полминуты и — рывком берёт трубку и торопливо раскручивает колёсико.

Важный день. Она обязана поддержать Тадеуша. Между ними ощущалось лёгкое напряжение после той памятной ночи, когда она укачивала его, измученного и плачущего. Тадеуш несколько недель был в отъезде, разбираясь с наследством. Астори была даже рада этому. Ей требовалось время, чтобы понять, как ей жить теперь с этой непрошенной болезненной правдой.

Её премьер — северянин.

Раздаются гудки. Потом — смазанно, сонно и недоумевающе: «Да?»

— Тадеуш, это… это я. — Астори наматывает на палец телефонный провод. — Доброе утро. Я… я разбудила тебя, да?

— Что ты, нет. Я как раз… собирался вставать… — Пауза. Должно быть, смотрит на время на будильнике. — Через час.

— П-прости. Но я отвожу детей, никак бы не успела потом и… я только хотела пожелать тебе удачи. Я уверена, у тебя получится разнести Габотто в пух и прах. Ты справишься.

Астори слышит, как он улыбается.

— Спасибо.

Они немного молчат. Заговаривают одновременно:

— Я позвоню, как всё закончится.

— Я буду думать о тебе.

Снова уютная пауза. Астори усмехается в трубку.

— Хорошо. Тогда мне пора. Держись.

— До свидания и… спасибо.

Она со вздохом расправляет плечи. Важный день — для них обоих.

Луана и Джоэль отправляются в пансионат.

Тадеуш вместе с остальными кандидатами участвует в последней пресс-конференции, завершающей предвыборную гонку. Через семь дней будет всенародное голосование. У Тадеуша значительный перевес, но всё может измениться, в политике ни в чём нельзя быть уверенным до конца.

Астори задумчиво прикусывает губу. Внизу ждёт машина, а дети, наверно, уже позавтракали. Надо спускаться.

Она выходит из спальни и прикрывает дверь.

***

Тадеуш мурлыкает навязчивый мотивчик из рекламы, читая утреннюю газету, и не глядя наливает себе вторую чашку кофе. Трещит телевизор. В просторной кухне, наполненной посвистыванием закипающего чайника и теплом от нагретой плиты, раскинул сети белёсый водянистый свет; пахнет чистотой и фруктами. Эйсли, болтая ногами и покачивая головой в такт музыке в наушниках, поливает свою яичницу шоколадной пастой. Тадеуш цокает языком.

— Ну кто так ест? — спрашивает он неодобрительно. — Посадишь себе желудок…

Она морщится.

— Да брось, сам питаешься всякой бурдой во Дворце Советов или где там ещё, а на меня наезжаешь. Ну тебя. Ем что хочу.

Эйсли ковыряет вилкой в тарелке, мычит и попивает неизменный зелёный чай. Тадеуш бессильно вздыхает.

— Хотя бы пообещай, что сразу скажешь, если почувствуешь себя нехорошо.

— Угу. Ладно.

Он наблюдает за ней исподтишка пару минут и опять утыкается в газету. Эйсли безнадёжна. С ней совсем трудно сладить в последнее время, он никак не может найти с ней общий язык: она мрачно отшучивается, язвит, игнорирует или замыкается в себе. Тадеуш не понимает, где просчитался. Ведь всё шло так замечательно. Надо сесть и откровенно побеседовать с ней. Как только закончатся выборы — обязательно.

— Ты же знаешь, что сегодня я снова уезжаю на весь день и не смогу забрать тебя?

— Знаю. Ты вчера говорил. Я не глухая, — бубнит Эйсли, отправляя в рот сосульку. Тадеуш откладывает газету.

— Я дам деньги на такси.

— Не надо. Пройдусь.

— Ладно, — не спорит Тадеуш. — Как скажешь. Тогда… выходим? Проедешься со мной до университета, высажу тебя на углу и…

Эйсли почёсывает ореховую растрёпанную кичку и плотнее запахивает вязаную шаль.

— Я на метро или автобусе. Не надо.

Тадеуш с сомнением хмурится.

— Уверена?

— Ага. — Она отодвигает тарелку и хватает с пола рюкзак. — Ладно, пошла я, к первой паре опоздаю. Пока.

— Возьми ключи! — прикрикивает он ей в спину. Эйсли оборачивается, щурит зелёные глаза и призывно вытягивает ладонь. Тадеуш бросает ей связку ключей — Эйсли ловит их и суёт в карман.

— Что-то ещё?

— Не гуляй дотемна, — обеспокоенно частит Тадеуш, — запирай за собой дверь, сразу звони, если…

— Если что-то случится — помню! — Эйсли закатывает глаза. — Мне двадцать один, а не шестнадцать! Все старшие братья такие зануды или только те, которые политики?

И прежде, чем он успевает что-то ответить, она выбегает в коридор.

— Бывай, Тед!

Тадеуш только качает головой и допивает кофе. Сёстры. Один Мастер их разберёт. Он ведь любит её, хотя порой стесняется, робеет перед ней, не всегда понимает, как это показать, но это его маленькая сестрёнка. Он не хочет, он не может её потерять, как уже потерял мать. Потому что не был рядом, когда она нуждалась в нём.

Остаётся надеяться, что эта девочка не попадёт в беду. Он поднимает со стула папку с речью и проверяет пуговицы на рукавах пиджака.

Надо отправляться.

***

Астори гладит Луану по голове, игриво щипает за ухо, трогает её строгий пучок из светло-каштановых мягких волос. Дочка хлопает голубыми глазами, наблюдая за проносящимися за окном деревьями и невысокими домами. Астори смотрит в небо. Пристроившийся с другой стороны Джоэль сопит ей в бок, дремлет, разговаривая во сне; Астори аккуратно поддерживает его, чтобы он не сполз вниз. Он упирается затылком в спинку сиденья и дышит застывшим воздухом салона. Ей не по себе.

Её дети… Обожаемые, милые, любимые дети. Она не готова расстаться с ними. Они же совсем малыши. Будь её воля, она бы оставила их на домашнем обучении ещё на год или два… или вовсе не отпустила бы в пансионат, но такая роскошь непозволительна для королевы, балансирующей на грани новой гражданской войны. Традиции нерушимы.

Ну, большая часть традиций.

И потом, Тадеуш прав — она не сможет держать детей при себе вечно. Однажды им придётся выйти в мир, где она не сумеет защитить их, и они должны будут сделать это сами.

Астори самой слишком рано пришлось понять, каково это — бороться за своё место под солнцем. Ей хочется, чтобы её дочь и сын, её самые лучшие детишки поняли это как можно позже.

Они подъезжают к пансионату. «Зелёная ветвь» раскинулась гостеприимным ухоженным замком, выстроенным в лучших традициях эглертианской архитектуры: с изящными светлыми балкончиками, рядами балюстрад и широкими окнами. Машина паркуется у медной затейливой ограды, увитой зелёным плющом.

— Мам… мы теперь тут будем жить?

Луана крепче сжимает её ладонь.

— Да, золотце… какое-то время. Идём, Джо, не отставай.

Они вступают в прохладный, отливающий серебром холл. Гулкие звуки шагов растекаются каплями ртути. Дети пугливо прячутся за ней, Астори оглядывает далёкий купол потолка и думает, что здесь слишком неприветливо и угрюмо для школы. В её собственном интернате чувствовалась жизнь, а здесь — одна затверделая торжественность.

— Ваше Величество!

К ним семенит директриса. Астори выдыхает, старается улыбнуться Луане.

Всё хорошо. Всё будет хорошо.

***

До пресс-конференции не больше получаса. Тадеуш успевает выпить ещё кофе и позавтракать домашними бутербродами, которые привёз для него предусмотрительный Бен. Он закусывает, перечитывая речь, капает соусом на стол, ругается, роняет пачку с салфетками и ругается уже громче, локтем смахивая на пол листы с заготовленным текстом.

Проклятье. Да что ж это с ним сегодня творится!

Бен покачивает головой и собирает рассыпавшиеся бумаги.

— Тед, ты чего? Спокойнее. Из-за Габотто нервничаешь, что ли? Да плюнь. Ты его под орех разделаешь, как всегда разделывал.

— Ну, наверно, наверно… — Тадеуш вытирает пальцы. — Конечно, ты прав. Я не с той ноги встал, только и всего.

— Расслабься. Ты на три шага впереди него. У Габотто ни малейшего шанса, хоть он в лепёшку расшибётся.

Тадеуш кивает, нервно облизывая губы. Бен плюхается на стул и, склонив голову, пытливо смотрит на друга.

— Или ты из-за королевы тут как на иголках?

Сердце пропускает удар. В горле встаёт липкий ком, лоб покрывается испариной, в руках трясётся стаканчик с кофе, но Тадеуш овладевает собой в считанные мгновения и безразлично поводит плечами.

— Причём здесь Её Величество?

— Да хорош ломать комедию. — Бен хмыкает. — Ежу понятно, что у вас там с ней что-то…

Ладонь пристукивает по столу.

— Я бы попросил, — медленно произносит Тадеуш, — воздержаться от подобных замечаний. Ты клевещешь на королеву, Бен. Не стоит. Можешь поверить, у нас — исключительно деловые отношения.

Друг разваливается на стуле и густо смеётся.

— Как хочешь. Мне-то что. Но ты ж башковитый, Тед, ты понимаешь, что тебе с ней ничего не светит… а сам около неё как привязанный торчишь.

— Закрыли тему. — Тадеуш поднимается, смотрит на часы. — Мне не пора в комнату ожиданий?

— Ага. Ты с Габотто, Мастер знает, кто распределил так… сдюжишь?

— Ещё бы. — Он усмехается. — Идём.

Тадеуша провожают в тесное душное помещение, смахивающее на необитаемый лет эдак тридцать офис: заваленные грудой пыльных документов столы, кресла-вертушки, этажерки и тусклые лампы. Чем-то похоже на тот кабинет, в котором он сам начинал работать — его приходилось делить с тремя такими же деятельными и честолюбивыми молодыми политиками, ещё не искушёнными в пылу словесных боёв и схваток в зале совещаний. В груди скребётся ноющая ностальгия. Тадеуш осторожно проходит вперёд, касается створок шкафа и отрешённо улыбается.

За спиной кто-то кашляет.

Он оборачивается: в дверях стоит Леонто ди Габотто, сухопарый, подтянутый, с колкими тёмно-серыми глазами и острым носом с горбинкой. Губы кривит жёсткая недружелюбная усмешка.

— Здравствуйте, господин Бартон, — хрипло лает он. — Позволите присоединиться?

— Пожалуйста. — Тадеуш слегка кивает.

Леонто проходит к соседнему столу; Тадеуш косится на него. Они редко встречались до предвыборной кампании, а во время неё пересекались раз или два на пресс-конференциях, но оба успели изучить друг друга: врага надо знать лучше, чем союзника.

Леонто замечает чёрные запонки Тадеуша — официальный знак траура.

— Слышал о вашей потере… соболезную.

— Благодарю, — сухо, в тон ему отвечает Тадеуш.

Они не просто соперники — враги. Тадеуш уверен.

Леонто из тех ручных псов Уолриша, кто травил королеву в газетах.

Они насупленно молчат, и почти слышно, как вытаскиваются из ножен мечи. Спину сводит от напряжения. Битва начнётся задолго до официального выхода к прессе, и им обоим это известно.

— Ну и конура. — Леонто презрительно оскаливает зубы. — Неужели ничего получше не могли подыскать? Куда утекли средства? Кажется, вы год назад вложили в эту дыру полтора миллиона.

Встань в позицию. Обнажи клинок. Выпад.

— У вас отменная память. Жаль, что энергии недостаёт. Вы отчего-то предпочитаете следить за тем, что делают другие, а не делать самому.

— Придёт срок — и сделаю. Не сомневайтесь.

Тадеуш расстёгивает папку, притворяясь, что погружён в чтение. Кусает губы. Не атакует, ждёт, пока противник ослабит внимание и первым откроется для удара.

— Надеетесь задавить меня осуждающим молчанием?

Тадеуш улыбается, прищуриваясь.

— Если вы и впрямь говорите, что думаете, я вам сочувствую, а если нет, то сочувствую вдвойне.

— Почему же?

— Потому что в противном случае вы вовсе не думаете, что говорите.

Леонто рассыпчато хихикает.

— Очевидно, вы питаете слабость к дешёвым плакатным фразам.

Уши двигаются, веснушчатый нос морщится — Тадеуш расплывается в сиятельнейшей из своих улыбок.

— Судя по статьям, к которым вы приложили руку, то же можно сказать и о вас. Не вы ли наградили меня лестным прозвищем «королевский премьер»?

***

— А здесь у нас расположены комнаты для девочек. Три этажа, половина западного крыла. Вверху — библиотека, внизу — столовая и спортивный зал, а дальше…

Астори слушает жизнерадостно щебечущую директрису вполуха. Луана и Джоэль уже осмелели, не льнут к ней, как перепуганные лисята: бодро бегают по коридору, сталкиваясь с другими, только что приехавшими детьми, нюхают цветы в горшках на подоконниках и ловят солнечных зайчиков. Кажется, им нравится здесь.

Астори отчего-то тяжело. Значит, придётся-таки их оставить… А она тайно лелеяла надежду, что дочь и сын попросятся домой и она сумеет отвоевать право на домашнее обучение для них. Плевать, что там подумают лорды и герцоги. Это её дети, она решает, как им жить.

— Мам, тут красиво… — шепчет Джоэль. — Здорово.

— Да-да-да! — визжит Луана, хлопая в ладоши. Астори треплет сына во волосам.

— Я рада, мои хорошие. Пойдёмте смотреть ваши комнаты.

Джоэль хмурит лоб.

— А мы разве будем жить… в разных?..

— Да, милый. Так надо. Пойдём.

Астори проводит с ними целый день, не отпускает от себя ни на минуту, словно пытаясь сторицей возвратить упущенное за годы непрерывной работы. Сердце ноет в предчувствии расставания. То, что ушло, никогда не вернётся.

Она опоздала. Так же, как опоздал её собственный отец… и всё же иначе.

Она променяла их — своих детей! — на корону.

Когда наступает время прощаться, в лёгкие словно набивают свинца. Дышать тяжело от прогорклых сдерживаемых слёз. Астори при всех опускается на корточки, крепко обнимает Луану и Джожля, тыкаясь носом им в плечи, целует и долго гладит по головам. Они тоже плачут. Астори силится улыбнуться непослушными губами.

— Не надо, дети. Вы — принц и принцесса. Вы должны быть сильными… и умными… и должны помогать друг другу, пока меня нет, хорошо? — Он стирает слезинку с щеки Луаны, которая всхлипывает всем телом. — Вы приедете домой на Сайоль… и летом, а я буду часто навещать вас и звонить. Ладно?

Она чувствует, что ещё чуть-чуть — и потеряет над собой контроль.

— Будьте умницами.

— Мамочка…

Астори поднимается и идёт к машине, сдерживая рыдания.

— Мамочка… мамочка…

Она не может оторвать от них взгляд, пятится и едва не спотыкается. Держись. Ты же королева.

— Мамочка-а-а…

Она не выдерживает, всхлипывает и зажимает рот ладонью, почти задыхаясь.

— Я скоро позвоню, солнышки, — говорит она севшим голосом. — Очень скоро. Я люблю вас!

Астори садится в автомобиль. Водитель заводит мотор. Она не отрываясь глядит, как за окном исчезают её дети, и, касаясь лбом запотевшего стекла, чувствует себя невыразимо одинокой и осиротевшей.

И тихо плачет.

***

Леонто усмехается.

— Вы умело уходите от неприятных тем, Тадеуш.

Визжит застёгиваемая молния на папке. С потолка беззвучно сыплется пыль.

— Возможно. Однако хочу напомнить — для вас я всё ещё «господин Бартон», господин ди Габотто. Я вам не школьный товарищ, а ваш премьер-мини…

— Наш? — Леонто глухо фыркает. — Нет. Вы её премьер, а не наш.

Он выразительно указывает глазами наверх. Тадеуш поджимает губы: меткий удар. Он барабанит пальцами по краю стола, вскидывает голову — рот изгибает вызывающая улыбка.

— А вы чьим премьером собираетесь стать? Лорда Уолриша?

— Неплохо, — смеётся Леонто. — Вам стоило приберечь это для прессы.

— Для неё я придумаю что-нибудь ещё.

— Ничуть не сомневаюсь в вашей фантазии.

— Благодарю.

Пауза — как щелчок взводимого курка. Леонто облизывает тонкие губы, ехидно оглядывая профиль хмурого Тадеуша.

— Всё не могу понять, чем вы их взяли? Избирателей. Неужели пустым трёпом о правах северян?

Пытается вывести его из себя, понимает Тадеуш. Знает, на что давить, уж наверняка его светлость подсказал.

— Вероятно. Люди не хотят войны, к которой вы, с вашей-то радикальной программой, несомненно приведёте их в ближайший год. Я предлагаю им иной путь.

— То есть нападения на королевскую семью для вас совсем ничего не значат? Северяне первыми объявили нам войну!

Тадеуш окидывает его быстрым взглядом.

— Южане объявили её столетия назад, — произносит он негромко, — просто вели её не в открытую. Душить налогами — это тоже война. Дискриминировать по происхождению — война. Но я потушу угли, пока не разгорелся огонь… Худой мир лучше доброй ссоры.

— Ещё одна плакатная фраза. Её стоило сделать слоганом вашей избирательной кампании.

Тадеуш наклоняется к Леонто.

— А слоганом вашей, вероятно, стало бы «Эглерт — для южан»? Не так ли вас науськивает лорд Уолриш? Когда вы перестанете прятаться за ним?

Леонто надменно ухмыляется.

— А когда вы перестанете держаться за королевскую юбку?

Руки Тадеуша недобро подрагивают. Он берёт со стола чей-то исписанный лист.

— Это уж вовсе недостойно политика. Перестаньте, — отзывается он ледяным тоном.

— Бросьте, на правду не обижаются, — скалится Леонто. — Только слепому не ясно, что королева держит вас на крючке…

— Лучше замолчите.

— …Что вы — её верная собачка…

Пальцы Тадеуша лихорадочно комкают бумагу.

— …Её мальчик на побегушках. Тут нечего стесняться. — Он хрипло хохочет. — Мягкие постели в Серебряном дворце?

— Очень, — кивает Тадеуш и, резко бросившись вперёд и схватив Леонто одной рукой за шиворот, заталкивает ему в рот бумажный комок. Ошалелый Леонто давится и кашляет.

— Так лучше? — Встрёпанный как воробей Тадеуш наскоро приглаживает волосы.

— Вы… да вы с ума сошли!

— Мне показалось, вам стоит прочистить глотку.

— Что вы наделали?! — в ужасе восклицает Леонто, оглядывая помявшийся костюм. Тадеуш пренебрежительно отмахивается.

— Ничего особенного. Ну же, соберитесь, не ведите себя как мальчишка, у нас пресс-конференция с минуты на минуту начнётся.

— Вы испортили мне галстук!

— Я куплю вам новый. — Тадеуш выпрямляет собеседнику пиджак, оттягивает рукава и слегка шлёпает его по щекам. — Всё? Готовы?

— Вы сумасше…

— Я политик. Кажется, это стучится Бенральд. Нам пора.

***

Через неделю Тадеуш Бартон становится премьер-министром во второй раз. Первое, что он делает после вступления в должность, — покупает Леонто ди Габотто галстук с вышитой надписью «От любителя плакатных фраз».

========== 6.1 ==========

В семикомнатном номере гостиницы «Глобус» прохладно; слегка колышатся тюлевые занавески на приоткрытом окне. Доносится монотонный перекатистый гул автомобилей, веет мелкой вечерней пылью большого города, и рассыпчатое сияние фонарей сливается с мерклым пузырчатым светом осенних звёзд над Пелленором. Пахнет ухоженной дорогой чистотой. Астори потягивается в кресле. Тишина, тишина, какое блаженство, о Мастер! Она свободна до завтра. Приём во Дворце Славы назначен на десять утра… получается, за ними заедут к девяти.

Надо бы принять ванну и ни о чём не думать.

Отлежавшись в пенной тёплой воде, Астори решает почитать. У неё никак не доходили руки до книг с самого начала правления; после отъезда детей появилось время, но отпало желание. Астори пару недель приходила в себя. Без Луаны и Джоэля Серебряный дворец стал тихим и одиноким; Астори бродила туда-сюда по комнатам, трогала игрушки и одежду, звонила в пансионат дважды и трижды в день, но щемящая тоска не отпускала.

Она скучает по ним. Безмерно и мучительно скучает.

Астори раскрывает «Лето из маргариток», надевает округлыеочки и поудобнее устраивается на кровати. Этим романом она упивалась в юности; неплохо бы освежить в памяти. Кажется, она была без ума от Джой Эннели. В интернате ею бредили все девочки: Розина, Арида, Энки с Мелли… Астори усмехается. Не сохранились ли у неё контакты одноклассниц? Надо поискать на досуге, созвониться…

В дверях спальни появляется Тадеуш.

— Можно к тебе?

— Ты уже не стучишься? — Она массирует переносицу. — Входи, конечно. Снова смежные комнаты… ты постарался?

— Разумеется.

В отличие от Райвенлока, куда они нагрянули почти без приглашения, Эльдевейс позвал их сам. Договор о вечной дружбе ещё в силе, но что мешает давним союзникам скрепить исключительные отношения двух государств личной встречей? И если Тадеуш и сомневался — правда, недолго — поехать ли, то Астори окрылила возможность снова увидеть родные берега, и она моментально ответила утвердительно на запрос Пелленора. Кажется, она вечность не была в Эльдевейсе. Домой, домой, к Ильзийским горам и Арлинскому морю… к близкой сердцу и душе земле. Склоны холмов над пляжем пахнут солнцем, травой и солью.

Астори устала от чужой неискренней земли Эглерта, которая её не любит и не принимает.

Она хочет домой.

До Эльдевейса лететь дольше, чем до Райвенлока, но для Астори каждая минута растягивается на две. Она вполголоса напевает детские песни, которым её научили в приюте, барабанит пальцами по иллюминатору, а потом внезапно тормошит дремлющего Тадеуша и, пока тот зевает и трёт сонные зелёные глаза, принимается жизнерадостно рассказывать ему, как чудесно в Эльдевейсе и какие там прекрасные люди и изумительная природа. Тадеуш кивает — его хватает минут на десять — и засыпает опять.

Столица Эльдевейса, величественный и суровый Пелленор, разросшийся из поселенческой деревушки в многомилионный мегаполис, встречает их пасмурным низким небом и пронизывающим до костей ветром. Но Астори всё равно. Она на секунду останавливается, выходя из частного самолёта, и расправляет плечи. Волосы развеваются за спиной. Она дышит глубоко и остро.

Дома. Снова дома.

С президентом Вивьеном Мо они с Тадеушем знакомы равно плохо, хоть у Астори и есть небольшое преимущество — она росла в его правление и много слышала о нём от старших и ровесников. Недавно Вивьена Мо переизбрали на третий срок подряд. Его предки лет триста или четыреста назад приехали в Эльдевейс из Южной Ситтины. Карьеру будущий президент начал поздно, в двадцать пять лет, но по служебной лестнице продвигался быстро и энергично, отрекомендовав себя ярким и деятельным политиком. Президентское кресло во Дворце Славы он занял в пятьдесят с лишним лет.

Народ в нём души не чает. Вивьен Мо усердно поддерживает образование и здравоохранение, сильно урезая расходы на содержание армии и военного вооружения. Правда, новых тюрем, в которых нуждается Эльдевейс с начала позапрошлого века, так и не строится, да и спонсирование культуры и науки хромает, но Вивьен Мо мастерски умеет делать вид, будто всё именно так и задумано, будто всё хорошо, замечательно и будет ещё лучше.

Астори он не нравится. Её настораживают его тёмные бесстрастные глаза, хранящие холодное молчание, пока президент улыбается нееестественно широко в тридцать два белых зуба. Её отталкивают выверенные движения рук и трепетание тонких губ, заученное, автоматическое. Змея в шкуре тигра. Ему не следует доверять.

Однако она прежде всего — королева и политик; она задвинет свои симпатии и антипатии куда подальше и будет кивать и смеяться его шуткам, если это обеспечит мир Эглерту. Но если президент решит перейти черту… она обнажит меч и напомнит, кто из них двоих носит королевский венец.

А сейчас они с Тадеушем в гостинице, на улицах Пелленора людно и шумно, завтра им предстоит тяжёлый день, а значит… значит, можно отдохнуть хоть немного. Тадеуш, ещё не снявший пиджак и галстук, подходит к ней, садится на край пружинящего матраса и ложится, придвигаясь ближе. Астори пытается читать. Она чувствует его лучащийся влюблённый взгляд у себя на щеке.

— Мне нравятся твои духи, — негромко говорит он, улыбаясь, и отводит прядь с её шеи. — Это Сop o’de muer № 7? Которые я подарил тебе?

— Да, они. — Астори перелистывает страницу. — Тед, я читаю.

Он снимает с неё очки, берёт томик, захлопывает его и, перегнувшись через Астори, кладёт на ночной столик. Целует Астори в висок.

— Дочитаешь завтра. У меня есть интересное предложение.

— От которого я не смогу отказаться?

Она ловит его за галстук и подтаскивает ближе. Тадеуш с улыбкой касается её пальцев губами.

— Отказаться ты всегда в праве. Хочешь прогуляться?

— Разумеется, только это невозможно. — Астори фыркает. — Нас стерегует драконы с телекамерами у входа.

Он приобнимает её и помогает встать.

— Но я твой верный рыцарь и я придумал, как нам их обмануть. — Тадеуш мягко прижимается носом к её носу. — Что скажешь о парике, тёмных очках и старых брюках?

— О Мастер… — ахает Астори. — Ты ведь не… серьёзно? Ты замыслил всё это ещё в Эглерте?

Он поводит плечами, сияя мальчишечье проказливой улыбкой; зелёные глаза горят, уши двигаются, и расползаются паутинкой весёлые мелкие морщины.

— Да. Почему бы и нет. Ты со мной?

— Ну конечно, конечно, конечно! Доставай свой парик!

Через минуту они преображаются; не Мастер весть что, но для потерявших бдительность журналистов, озябших и голодных, вполне сойдёт. Кто ожидает, что королева и премьер-министр Эглерта станут расхаживать у всех на виду, нацепив солнцезащитные очки, парики, накладные усы и мешковатую старую одежду?

Неудобно, но Астори готова потерпеть. Её влекут переливчато-радужные, точно павлиний хвост, переулки, озарённые снопом неоновых искр бульвары, необъятные площади, запружённые народом, государственный университет, — весь дышащий громадный Пелленор, в котором она когда-то училась и жила. Она тащит Тадеуша от табличке к табличке, от памятника к памятнику, водит его между фонтанов, рассказывает о салютах, запускаемых на День независимости, пробегается по магазинам, которые строились в её молодости, и, измотанная и счастливая, опускается на скамейку в Навти-парке. Тадеуш опускается рядом.

— Здесь красиво… — выдыхает он.

— Безумно красиво, — мечтательно повторяет Астори, разглядывая звёздное небо. Она чувствует себя помолодевшей лет на десять минимум, словно ей не двадцать девять, а девятнадцать. Тадеуш вскидывает руку с часами и щурится.

— У нас есть часок-другой. Куда пойдём?

— Ну… — Астори проводит языком по губам. — У тебя нет идей?

— Я впервые в Пелленоре… ничего тут не знаю.

Она болтает ногами с минуту и решительно поднимается.

— За углом есть небольшой бар… ну, был, когда я училась здесь… «Орхидея». Там подают отличный торик и закуски… а ещё там играют хорошие музыканты. Десять лет назад играли, по крайней мере… ну, проверим. Идём.

Бар, торик и музыканты оказываются на месте; по пути Астори убеждается, что носить тёмные очки вечером — отвратительная идея, потому что не видно практически ничего. У самого входа в «Орхидею» Астори сдёргивает их. Мир становится на пару тонов светлее и значительно отчётливее.

Внутри бара пряно и душно, в пьяном весёлом воздухе рассыпаны хмельные смешки и скользкими нитками вышит узор бесшабашного оживления. Сквозь танцующую толпу и грохот ударных Астори с Тадеушем пробираются к стойке и заказывают два горьковато-сладких коктейля с апельсиновой цедрой. Уши закладывает, сердце ухает в такт необузданным накатам музыки.

— Тут своеобразно, — кричит Тадеуш, склонившись к Астори и стараясь перекрыть рокот барабанов. Она смеётся.

— Мы можем уйти, если тебе не нравится.

— Нет, нет, всё в порядке.

Они пьют коктейли и изредка орут друг другу в уши. Через пять минут Тадеуш замечает, что у него отклеиваются фальшивые усы, и удаляется в уборную, чтобы приладить их получше; Астори ждёт его у стойки в одиночестве. Она царапает ногтем ножку бокала. Долгий перелёт и прогулка сказываются — её начинает тянуть в сон.

— Какая очаровательная дама и одна… мне следует исправить эту досадную ошибку.

Астори оборачивается: рядом, облокотившись на стойку, стоит незнакомец. В непроницаемых гагатовых глазах отражается мельтешащий свет, чёрные волосы взлохмачены, закатанные рукава обнажают смуглые жилистые руки. По тонкие губам змеится оценивающая усмешка.

— Я не одна, — отвечает Астори, щурясь. — У меня есть… кавалер.

— Неужели? Но я что-то его не вижу. — Незнакомец показательно вертит головой. — В любом случае, оставлять такую роскошную женщину — непростительное преступление. Считайте, вашего кавалера уже нет.

Она выпрямляет спину.

— Это решать мне, а не вам. Могу я попросить вас удалиться?

Незнакомец насмешливо ухмыляется и подмигивает, ухватив Астори под локоть.

— Можете. Но это не значит, что я послушаюсь.

Судорожно подавив вскипающий гнев, она вцепляется ему в руку ногтями и улыбается напряжённо и жёстко.

— Советую вам уйти.

— Иначе что? Позовёте своего кавалера разобраться со мной? — хохочет незнакомец.

— О, поверьте, если ему останется, с чем разбираться, — вам очень крупно повезёт.

Астори жалеет, что не взяла с собой пистолет. Впрочем, у неё есть зубы… и ногти.

— Милая, у тебя всё хорошо?

За спиной вырастает настороженный Тадеуш с криво приклеенными усами. Незнакомец оглядывает его с ног до головы и отступает, сверкая белозубой усмешкой.

— Всё хорошо. Я взял на себя смелость позаботиться о вашей даме, пока вы…

— Я позабочусь о ней сам, — вежливо перебивает Тадеуш, опуская ладонь на плечо раздражённой Астори. — Не так ли, дорогая?

— Именно, — выдыхает она. — До свидания.

Незнакомец отвешивает чопорный поклон. Гагатовые глаза скользят по Астори.

— До свидания.

***

— Ты уверена, что не выдала себя? — спрашивает Тадеуш уже в гостинице, устраиваясь в кресле с неизменной папкой документов.

Астори плюхается на кровать. Тяжело светит лампа.

— Уверена. Вряд ли он меня узнал… просто очередной подвыпивший нахал, вот и всё. Не волнуйся, Тед.

— Постараюсь. — Он чешет затылок и облизывает губы. Астори устало зарывается пальцами в волосы и прикрывает веки с коротким стоном.

— Надо было взять деньги… купила бы сувениров детям, они ведь ни разу не были в Эльдевейсе… и отцу ещё…

Тадеуш бегло смотрит на неё из-под очков.

— Отцу?.. Значит, ты… снова к нему…

— Да, снова, — произносит Астори с нажимом, распахивая глаза. — Мы это уже обсуждали, Тед.

— Нет, не обсуждали, — ты сама решила, не послушавшись меня.

— Не начинай, пожалуйста…

— Астори, я только хочу понять, — горячится он, складывая очки нервным жестом, — почему ты снова и снова едешь в Аштон, зная, как это опасно? Ты ставишь под угрозу нашу с тобой репутацию и карьеру! Я просил тебя, просил, а ты носишься с этим… этим преступником!..

— Он мой отец! — ощетинивается Астори.

— Он убийца! И ты должна об этом помнить! — Тадеуш мотает головой. — Почему бы тебе не определиться? То ты утверждаешь, что видеть его не желаешь, то проводишь в Аштоне чуть ли не каждые выходные… Астори, пойми уже, чего ты хочешь!

Она ударяет ладонью по кровати.

— Я знаю, чего хочу! — Громко дышит, проводит языком по нижней губе и близоруко прищуривается, сглатывая. — И прямо сейчас — тебя.

Мгновение. Тишина. Тадеуш изучает её взглядом и наконец сдаётся — откладывает папку и развязывает галстук.

— Хорошо.

========== 6.2 ==========

Астори нервно облизывает губы, выходя из машины. На газоне перед изысканно-строгим Дворцом Славы толпятся журналисты, вооружённые телекамерами, микрофонами и энтузиазмом; раздаётся смутный гомон. Сзади, шипя шинами, тормозит автомобиль Тадеуша. Астори глядит наверх. Вивьен Мо, улыбаясь, ждёт их обоих на ступеньках. Солнце печёт затылок; ладони в перчатках преют, от плотной ткани невыносимо душно, но Астори держится: оборачивается, кивком приветствуя прессу, и неспешно поднимается. Краем глаза замечает Тадеуша, — тот запахивает полы пиджака, отдуваясь от жары, — и принимает его поклон. Короткий обмен взглядами — вдох — выдох. Он пропускает её вперёд. Астори спиной ощущает его близость и шагает уверенней.

Сегодня — полуофициальный обед с семейством президента; Вивьен Мо зазывал столь любезно, что отказаться не было никакой возможности. Да Астори и не думала отказываться. Через день-два они отбывают в Эглерт, глупо портить окончательно налаженные отношения перед самым отлётом. Договор о вечной дружбе в силе. Они подумывают ещё и о паре контрактов с эльдевейсийскими транснациональными корпорациями, так что у Астори есть все основания полагать, что поездка удалась на славу.

Она довольна собой и Тадеушем.

А если Вивьен Мо до сих пор ей подозрителен… это не имеет значения.

Президент встречает их хватким и властным рукопожатием и уводит вглубь Дворца Славы. Изнутри он не менее ослепителен, чем снаружи: светлые округлые потолки, раскинувшиеся шатрами над блестящим от чистоты полом, точёные упругие линии стен, герметичные коридоры и деловой уют маленьких кресел. Ещё изумительнее, чем Астори помнит по репортажам.

— Моя жена и брат уже на террасе. — Вивьен Мо нажимает на кнопку лифта. — Надеюсь, вы не возражаете, Ваше Величество. Знаю, вы предпочитаете лестницы, но не мне в мои годы покорять их.

Астори согласно молчит. Конечно, президент лукавит — он вовсе не стар и сохранился отлично. За ним во Дворце Славы глаз да глаз. Его жена, Илада, которая младше Вивьена на пятнадцать лет, тоже необыкновенно хороша собой: смуглая, с пылающими карими глазами и тонкой шеей. Кажется, у неё таспасийские корни. А вот президентского брата ни Астори, ни Тадеуш прежде не встречали и толком не слышали о нём; он то ли предприниматель, то ли ювелир, владеет солидным состоянием и большую часть времени проводит за границей. Астори он не особенно интересует. Ей бы отсидеть обед и вернуться в «Глобус» — вечером она планирует почитать Тадеушу вслух, он давно просил.

— Ваше Величество, господин Бартон… — Вивьен Мо распахивает дверь, ведущую на плоскую крышу. — С Иладой вы знакомы… а это, прошу любить и жаловать, — Вэриан, мой брат.

Сердце чутко дрожит в груди. Что-то не так.

— Это огромная честь для меня, — мурлычет бархатный голос, и перед Астори вырастает тот самый незнакомец из бара. Он ухмыляется. — Чрезвычайно рад.

Она ошарашенно моргает, невольно делает полшага назад, но Вэриан почти хватает её за руку и стискивает ладонь. Гагатовые глаза холодно смеются. Астори, лихорадочно сглатывая комок в горле, слышит тяжёлое дыхание Тадеуша.

— П-приятно познакомиться, господин… Вэриан, — отвечает она, прикусив язык. Вэриан кланяется.

— Вы очаровательны, Ваше Величество. А, господин Бартон!.. Буду счастлив считать себя вашим другом. Знаете, у вас необыкновенно знакомое лицо… скажите, вы никогда не носили усы?

— Нет, никогда, — твёрдо произносит Тадеуш, встряхивая Вэриану руку.

— Жаль. Вам бы пошли.

Илада приветствует их жизнерадостными кивками. Они рассаживаются за низким столиком на залитой солнечной кипящей пеной крыше. Пахнет тёплым камнем. Внизу зеленеет парк, белой рассыпчатой крошкой раскинулся гравий тропинок и утоптанных дорожек; сухой ветер колышет фигурные кусты. Приносят еду. Астори едва дышит, не поднимая взгляда от тарелки; изредка смотрит на Тадеуша, взволнованного не меньше, чем она. Их раскрыли. Вэриану всё известно. Их репутация, честь, доброе имя… целая жизнь может погибнуть в одно мгновение, если нахальный брат президента вздумает поведать о забавном приключении в баре.

С другой стороны… он молчит. Значит, хочет поторговаться.

Что ему нужно?

Они ведут непринуждённую светскую беседу, и Астори сидит как на иголках. Ей кусок в горло не лезет. Так глупо рискнуть… зачем она согласилась? Она боится представить, каково сейчас Тадеушу и какими мыслями он должен уже себя истерзать. Нужно успокоить его по возвращении в гостиницу и заодно обсудить, что им теперь делать. Астори тыкает вилкой в кусок зажаренной с чесноком говядины и кусает губы. Проклятье.

Вэриан, развалившись на стуле и размахивая бокалом с ториком, чувствует себя вполне вольготно. Он с ленивой насмешливой простотой разглагольствует о конфликте Северной и Южной Ситтин, собственном банковском деле, ценах на нефть, пожарах в Эл-Сайдже и вспыхнувшей эпидемии в Матеке — из-за неё на прошлой неделе пришлось закрыть границу. Вивьен Мо временами перебивает брата шутливыми сдержанными замечаниями, завязывается остроумная перепалка, которую ласково прекращает Илада.

Тадеуш и Астори больше молчат. Тревога медным привкусом сковывает язык.

Поскорее бы в «Глобус»… Астори становится дурно. Она кожей чувствует медленные неотступные взгляды Вэриана, которые щекочут гордость. Она что, похожа на товар в витрине, чтобы её так осматривать? Будь он приличным человеком, притворился бы, что не помнит о том вечере… Она с плохо скрываемой злостью всаживает вилку в бок печёной картошки. Вэриан усмехается.

Невыносимый тип. Астори жалеет, что не расцарапала ему тогда его наглое самодовольное лицо. И как она не узнала Вэриана при встрече? Он очень похож на брата: смуглый, черноглазый, темноволосый и высокий.

Наконец обед подходит к концу, и Астори почти физически чувствует прокатившееся по мускулам облегчение. Вивьен Мо, извинившись, удаляется чуть раньше остальных, отговорившись срочными государственными делами; Тадеушу ничего не остаётся, как предложить Иладе руку и увести её — не может он на глазах у двоих пристрастных свидетелей сделать то же самое с королевой, о них и так ползут слухи, — и Астори остаётся наедине с Вэрианом. Она комкает салфетку.

— Позволите, Ваше Величество?

Астори высокомерно оглядывает протянутую ладонь и встаёт сама.

— Благодарю.

Вэриан хмыкает ей в спину.

— Вы умеете кусаться… и царапаться, не так ли?

Шаг за шагом — к двери. Не оборачиваться.

— Думаю, СМИ дорого дадут за такую историю. Её Величество и королевский премьер… вдвоём… поздним вечером…

Астори передёргивает плечами.

— Чего вы хотите? — отрывисто спрашивает она. Вэриан подходит ближе.

— А что вы можете мне предложить?

Она ловит воздух ртом. Жилка на виске исступлённо бьётся, и мурашки пробегают между сведённых лопаток.

— Не пытайтесь играть со мной, господин Вэриан. Отвечайте: чего вы хотите?

От глухого смешка волосы встают дыбом. Он касается её локтя.

— Поужинаете со мной сегодня?..

Сердце подпрыгивает в груди, и Астори не выдерживает: разворачивается на каблуках и сдавливает его запястье, напряжённо встряхивая головой. Вэриан улыбается.

— Не касайтесь меня без разрешения, — раздельно выговаривает она и отходит к двери. — Сейчас вы возьмёте меня под руку и выведете отсюда. В девять вы приедете туда, куда я вам скажу.

— И куда же?

— Ресторан на первом этаже «Глобуса», четвёртая закрытая кабинка, если считать от стены.

Вэриан усмехается краем рта и кланяется.

— Как прикажете, Ваше Величество.

***

Тадеуш наливает в стакан торик и залпом выпивает его.

— Чёрт!

Сидящая на кровати Астори молчит, хотя внутренне с ним полностью согласна. Тадеуш мечется по комнате, пьёт, ерошит волосы и громко топает.

— Всё плохо, — в конце концов произносит она, чтобы прекратить его непрерывное хождение из угла в угол. Лучше сразу обозначить истину, с которой придётся работать. Тадеуш нервно улыбается, опёршись на стол, и проводит рукой по линии рта.

— Да. Проклятье. — Он овладевает собой, пожимает плечами. — Вернее… Ну, я полагаю, ситуация… несколько критична…

Астори фыркает. Ох уж эта его привычка к вежливости и проглатывании собственных чувств.

— Несколько… что? Ты серьёзно? Тадеуш, не пытайся меня успокаивать, говори честно. Я заслуживаю знать правду.

Он со свистом втягивает воздух и хлопает кулаком по стене.

— А если честно, мы по уши в дерьме, и я не представляю, как нам из него выбираться. Ты говорила с Вэрианом? Что ему нужно?

— Не успела… пока что, — врёт Астори и опускает голову. Она ничего ему не расскажет. У Тадеуша хватает забот, незачем волновать его сомнительной сделкой, на которую ей пришлось пойти, чтобы спасти их обоих. Она сама вытянет их из этой передряги… слишком часто Тадеуш работал за двоих.

И потом… Астори не уверена, что он одобрил бы её план. А ссориться ей не хочется.

Тадеуш сдавленно рычит и ругается сквозь зубы.

— Чёрт, чёрт, чёрт!

Он падает в кресло и закрывает ладонями глаза. Надорванно вдыхает. Астори виновато рассматривает узор на ковре, постукивая каблуком о ножку кровати.

— Хотя я должна была его узнать… он так похож на Вивьена. Плохая память на лица вечно меня подводит.

— Да уж, — истерически усмехается Тадеуш. — Это верно.

Астори хмурится.

— Постой, что? Ты о чём?

Он поднимается, непослушными пальцами заправляет выпроставшийся галстук и, откинув со лба отросший тёмный вихор, прислоняется к подоконнику.

— Ты так и не вспомнила меня.

Астори приоткрывает от удивления рот. Зрачки расширяются.

— Т-то есть? Мы… ты хочешь сказать, мы… — Она неловко жестикулирует. — Мы уже встречались раньше?

— Ага, — кивает Тадеуш и набирает воздуха в грудь. Нос морщится от горькой улыбки. — Шесть лет назад… твоя первая поездка в Эглерт… ты была секретарём атташе по культурным связям, припоминаешь? Посещение Серебряного дворца… знакомство с королевской семьёй, потом — с премьер-министром и его штатом…

Астори сглатывает и впивается ногтями в простынь. Неужели… но ведь нет же, она бы… она бы точно запомнила и узнала…

— И где-то в толпе — неприметный юноша с папкой…

Той самой папкой. Ничуть не изменившейся за годы.

Лучатся невесёлые морщинки; Тадеуш шмыгает носом.

— Это был я.

И Астори вспоминает. Как молнией вспарывают мозг отрывочные видения, отголоски далёких шумов и призрачно-неуловимые образы, понемногу складывающиеся в цельную осязаемую картинку. Да, вот она — стоит посреди приёмной Серебряного дворца. Молодая. Смущённая. Рядом — подруги-секретари и улыбающаяся атташе, которая оживлённо беседует с Фаушем, тоже окружённым личной секретарской свитой. И где-то там, за чужими спинами — робеющий вихрастый паренёк, веснушчатый, нескладный, угловатый, с застенчивой полудетской улыбкой и восторженными зелёными глазами. Глядит на неё — только на неё.

— О Мастер… — шепчет Астори. — Я не… не…

— Не заметила меня? — Тадеуш опускает голову, издаёт нечленораздельный кашляющий звук. — Я понимаю. Ты ведь уже виделась с Джоэлем… он очаровал тебя, я же видел. Но всё равно… я был мальчишкой, глупым, глупым, и решил познакомиться с тобой. Этого, правда, ты тоже не помнишь.

Астори не отвечает.

— На следующий день к концу смены я примчался к посольству. Ждал тебя около часа…

В разуме щёлкает, и скряга-память вновь приотворяет створки.

Жаркий эглертианский день клонится к вечеру, и густой тягучий зной осел на запылённых листьях тополей и ясеней за оградой. Астори с группой подружек выходит на улицу, хихикая и болтая. Придерживает сумочку. Отводит за уши вьющуюся прядь и, звякнув браслетами, небрежно отшучивается на какое-то ехидное замечание, как вдруг раздаётся взволнованный оклик:

— Постойте! П-постойте!..

К ним подбегает молодой человек лет двадцати пяти, пожалуй, хотя на вид ему дашь не больше двадцати двух; хватается за грудь, чтобы отдышаться, теребит галстук и приглаживает растрепавшиеся курчавые волосы.

— Я… я вот… вас… — Он мнётся, потупив взгляд, и улыбается нерешительно и виновато. — Я об-бычно такого не д-делаю, знаете, но… но вы… словом…

Он суёт недоумевающей Астори в руки визитку.

— Тут мой номер и… я думал… может, мы могли бы куда-нибудь сходить…

Подруги перешёптываются и смеются; Астори вспыхивает стыдливым румянцем. Ну что за глупости, пристал какой-то сумасшедший, привалил же Мастер счастья…

— Спасибо, — цедит она, щурясь. — Но я не заинтересована. Всего доброго.

Она всучивает ему визитку, разворачивается и уходит, цокая каблуками. Ошеломлённый и моргающий незнакомец остаётся смотреть ей вслед.

Всё это проносится перед глазами Астори в считанные секунды, и она хватается за волосы.

— О… О Тед… я… мне ужасно жаль, прости, прости…

— За что? — Он подходит и садится рядом, нашаривая её ладонь. — Это было сто лет назад, Астори.

— Я… твоё лицо казалось мне знакомым, но… тебя ведь крутили по телевизору, я думала, поэтому…

— Послушай, я ни в чём тебя…

— Думала, мне почудилось, — захлёбывается она. Тадеуш касается её щеки.

— Астори, не нужно. Глупо сейчас жалеть о том, что прошло. Ведь мы же… вместе. Здесь. — Он целует ей запястье, утягивает к себе в объятия и ставит подбородок на затылок. Астори притихает. — Но знаешь, я… я часто думал, как оно сложилось бы, если бы ты встретила первым меня, а не Джоэля… или если бы пошла тогда со мной на свидание.

Астори напрягается.

— Если бы ты… полюбила меня.

Тадеуш крепко смыкает кольцо рук.

— Стала бы моей женой. У нас были бы дети… две девочки и мальчик. И домик у моря. И сад. Яблочные пироги по выходным… Хотела бы ты?

Зачем он спрашивает, зачем? Чтобы сделать ещё больнее?

Она вздыхает и осторожно высвобождается из ласкового тёплого плена. Смотрит на Тадеуша печально и упрямо, наклоняется, горячо целует его и встаёт.

— Бесполезно вспоминать и жалеть… ты сам сказал. — Её слегка потряхивает. — Не жди меня, ложись, я буду поздно… хочу проветриться.

Астори снова целует его, гладит на прощание по макушке и выходит из номера, прихватив сумочку. Тадеуш провожает её молчаливым отчаянным взглядом.

***

— Ваше Величество!

Багровыми разводами горит люстра за абажуром. В кабинке тесно. Вэриан встаёт из-за стола, плутовато улыбаясь; Астори прикрывает за собой дверь — достаточно плотно, чтобы их не увидели любопытные зеваки, и достаточно свободно, чтобы позвать на помощь и выбежать при необходимости. Садится ближе ко входу.

— Добрый вечер, — здоровается холодно. — Как видите, я пришла и выполнила свою часть сделки. Жду от вас того же.

Вэриан подмигивает.

— Нет, не выполнили. Вы ещё не поужинали со мной.

— Так давайте приступим. — Она вскидывает голову и одаривает его пронзительным надменным взглядом. — И перестаньте подталкивать мою ногу под столом, иначе я вас застрелю. У меня пистолет в сумочке.

— Неужели? — выгибает правую бровь Вэриан. Астори выгибает левую.

— А вы хотите проверить?

Стынет ужин.

========== 6.3 ==========

Тяжёлый осенний вечер. Холодно. За окном царит гулкая темнота узких, слабо освещённых бульваров Метерлинка, наполненная скрежетом моторов проезжающих мимо машин и шарканием торопливых пешеходов. В квартире на Ореховой улице тихо и скучно. Тадеуш и Эйсли собрались в гостиной; монотонно гудит телевизор, по которому показывают очередную нудную политическую программу с неизменным составом участников и набором тем для обсуждения. Шелковисто горят лампы. На столике разбросаны пачки сегодняшних, вчерашних и позавчерашних газет; стоят тарелки с остатками ужина и вазочки с конфетами и мармеладом. Тадеуш — усталый, серьёзный и в очках — листает бумаги и время от времени что-то ожесточённо подчёркивает и строчит на полях убористым чётким почерком. Эйсли, сидя в кресле с ногами, жуёт жвачку, причмокивая, переписывается в социальных сетях и кутается в вязаную шаль. Зелёные глаза прищурены.

У обоих был непростой день. Эйсли в очередной раз вернулась из университета хмурая и раздражённая; огрызнулась на приветствие брата и скрылась в своей комнате, включив музыку на полную громкость. Тадеуш аккуратно посматривает на неё поверх очков, но заговорить не решается. С Эйсли очевидно творится что-то неладное: она поправилась за последние полтора-два месяца, совсем забросила любимый зелёный чай, питается подозрительного вида едой наподобие жареных огурцов под сырным соусом или конфет с сёмгой, плохо спит и ходит мрачнее тучи. Он волнуется о ней. Может, проблемы с учёбой? Или она поссорилась с тем парнем, рыжим таким, как же его по имени… они, кажется, встречались, Тадеуш помнит, Эйсли рассказывала об этом.

Он её брат. Он имеет право знать, в чём дело.

Но Эйсли упорно молчит, и Тадеуш слишком боится утратить её доверие, чтобы так нагло лезть ей в душу. Между ними разница в одиннадцать лет, большую часть жизни они виделись от силы три месяца в году и редко созванивались. Он не набивается ей в отцы или советчики. Эйсли взрослая и самостоятельная (по крайней мере, он позволяет ей так считать), она сама может управлять своей жизнью, и пытаться контролировать её было бы просто невежливо и глупо.

Конечно, их сблизила смерть отца. Семь лет назад на похоронах Тадеуш по-настоящему сошёлся с сестрой и её матерью Луменой; Бартон-старший десятилетиями состоял в тайной любовной связи со своей соседкой, она даже родила ему дочь. Об этом не знал никто, кроме пары человек, не знала даже мать Тадеуша. Уже тогда было решено, что он пойдёт в политику. Никаких внебрачных сестёр… достаточно сомнительной истории с металлургической компанией на Севере.

Тадеуш с детства понимал, что его мама и папа друг друга не любят. Вокруг мамы, привыкшей к мужскому вниманию, всегда крутилось много кавалеров, не покидавших их дом, даже когда Тадеуш приезжал туда на школьные и университетские каникулы, — сам он по соглашению родителей остался жить с отцом. У отца была только Лумена… красивая и добрая, а главное — не пытавшаяся заменить пасынку-не-пасынку мать.

А Эйсли… маленькая забавная девочка, неожиданно оказавшаяся его сестрой, — что он мог испытывать к ней? Любопытство. Вялую отстранённую симпатию. Они вращались в разных мирах, росли врозь, и теперь, когда по просьбе Лумены Тадеуш приютил Эйсли у себя, он отчётливо осознаёт, какая бездна пролегает между ними. Эйсли полукровка, но южная кровь и привитые матерью манеры берут верх. В ней никто не угадает северных корней. А Тадеуш чувствует эту острую замаскированную грань, непреодолимым водоразделом пролёгшую между чванливым Югом и затравленным Севером.

Он слышит в себе зов предков-северян. И он готов бороться за свою родину и свой народ.

А Эйсли бороться не за что и не за кого, и слава Мастеру. Разобраться бы, что с ней происходит, и можно будет дальше жить спокойно.

Тадеуш грызёт карандаш. У него день тоже день выдался не из лёгких: муторная работа в министерстве — он трудится над проектом конституции для северных провинций, — затем четыре часа непрерывных дебатов во Дворце Советов, подготовка договора с гайслардской корпорацией «Эникберт Ассамтил Дейл», чей глава должен прибыть через месяц, короткая внеплановая аудиенция во дворце… Астори. Он вздыхает.

Разумеется, Астори.

Во-первых, она всё ещё продолжает навещать отца, и Тадеуша это выводит из себя. Она ведь умная, она чертовски умная, так почему не желает замечать очевидного? Этот циничный старикашка манипулирует ею! Вытащил из неё радио, газеты, телевизор, телефон… мало того, он заманивает её к себе из раза в раз! Тадеуш беспомощно злится. Астори и слушать его не хочет, моментально прекращает разговор на эту тему: пристукивает ладонью по столу, щурится, склонив голову набок, и отчекнивает: «Я сказала, мы не станем это обсуждать. Вам ясно?»

Тадеушу ясно. И он по-прежнему бесится.

А тут ещё этот Вэриан, прилипчивый, надоедливый и нахальный. Он увязался за ними из Эльдевейса под предлогом открытия новых филиалов на территории Эглерта, но Тадеуш не поверил в этот бред ни на секунду. Вэриан, конечно, банкир, а у банкиров голова хорошо варит, но у политиков она варит лучше. А Тадеуш политик. Он умеет читать эмоции по лицу, а по взглядам — тем более.

И взгляды Вэриана ему совсем не нравятся. Особенно те, что направлены в сторону Астори.

Тадеуш не понимает, почему она позволяет этому скользкому типу ошиваться около себя, почему принимает его приглашения на ужин (спасибо хоть, от лица их обоих — её и Тадеуша), и вообще… что она нашла в нём?

Если уж на то пошло… чем Вэриан лучше него, Тадеуша?

Тадеушу порой кажется, что с этим проходимцем королева честнее, чем с её собственным премьером, потому что в их отношениях они так и не разобрались до конца. Кто они друг другу? Этот запретный вопрос, на который Астори наложила табу, мучит Тадеуша уже давно. Кто они? Коллеги? Друзья? Любовники? Кто? Как Астори назовёт то, что происходит между ними, если он потребует ответа, если будет некуда бежать и негде прятаться от правды?

Он устал от этого. Возможно, ему стоит взять отпуск недели на две и уехать в премьерское поместье, захватив с собой Эйсли. Пусть подышит свежим загородным воздухом, ей полезно. Да и ему тоже.

Эйсли с аппетитным хрустом разгрызает орех и чешет кичку, позёвывая, затем лениво тянется к пульту и переключает канал. Тадеуш поднимает взглят, стукнув кончиком карандаша по столу.

— Нет, нет, постой! Не надо.

— Ты же не смотришь, — возмущается сестра.

— Это меня настраивает. — Он снимает очки и изнеможённо трёт переносицу. — Хотя, если хочешь… телевизор в твоём распоряжении, а с меня, пожалуй, хватит на сегодня. Я выпью кофе. Заварить тебе зелёный чай?

— Не-а, спасибо, Тед. Меня в последнее время выворачивает от него. Я сейчас ма звякну… она днём просила перезвонить, вдруг что-то срочное.

Тадеуш встаёт, с наслаждением хрустя затёкшей спиной, и хмурится.

— Ты всегда обожала зелёный чай… слушай, ты точно здорова? Как-то неважно выглядишь вообще, и…

— Здорова я! — огрызается Эйсли. — Всё со мной отлично, не приставай!

Тадеуш обиженно умолкает. Она дёргает щекой, что-то печатая в телефоне, и внезапно замирает: лицо зеленеет и вытягивается, мобильник выпадает из ослабевших рук, и она, зажав рот руками, бросается к лестнице, путаясь в ногах и спотыкаясь о ковёр. Слышится топот и скрип отворяемой двери в ванную. Рвотное покашливание. Хрипы. Тадеуш кидается на первый этаж, перепрыгивая через три ступеньки, и обнаруживает сестру, склонённую над унитазом.

— Эйсли!..

Он придерживает её волосы одной рукой, другой приобнимая за плечо. Потом Эйсли садится на ванном коврике, подобрав ноги и уткнув лицо в колени; Тадеуш приносит ей воды и устраивается рядом, озабоченно наблюдая, как она пьёт.

— У тебя это уже не впервые. Может, ты отравилась, ну?

— Нет, — бормочет сестра. Он вздыхает и опускает стакан на бортин раковины.

— Ты в норме? Врача вызвать?

— Да не надо ничего, говорю же, всё отлично! — Эйсли утирает припухшие глаза кулаком. — Я прилягу и оклемаюсь. Нечего разводить трагедию.

Тадеуш приоткрывает рот, намереваясь возразить, бессильно захлопывает его и страдальчески сводит брови. Что же происходит с его младшей сестрёнкой? Он оглядывает ссутулившуюся пополневшую Энки, который дышит редко и с присвистом, и внезапно разум пронзает страшная и простая мысль.

О нет. О, чёрт возьми, нет-нет-нет.

Тадеуш напрягается.

— А ты… ты не, случайно, ты…

Эйсли поднимает на него вопросительный взгляд. О Духи, пусть она скажет, что это неправда, что он переутомился и ему мерещится всякая всячина. Смешно, до чего же смешно. И глупо.

— Ты не… беременна?

Пожалуйста, нет. Пожалуйста, нет.

Она нервно улыбается, глотая судорожный вздох.

— Заметил, да?

Проклятье. Тадеуш покачивается, цепляясь за полку у висячего зеркала, и со стоном проводит рукой по лбу. Он не был к такому готов. То есть, предполагал, но… но убедиться на деле — совсем другое.

— И… и давно это у тебя? — отупело выдавливает он. У Эйсли подёргивается глаз.

— Давно, — передразнивает она. — Три месяца.

У Тадеуша сдаёт самообладание. Поперёк горле встаёт горький комок.

— Ма-а-ать твою…

Чёрт. Чёрт. Чёрт. Какого, спрашивается, это могло произойти? И именно сейчас, когда и так полно забот у них обоих? Что он скажет её матери, которой обещал приглядывать за Эйсли? Как они будут воспитывать малыша — он работает, а ей нужно учиться? В курсе ли будущий отец? И кто он вообще — тот рыжий паренёк?

— Я же… я же п-просил тебя быть осторожнее…

— Ничего ты не просил! Ты вообще не говорил со мной об этом!

— Но я… — Тадеуш растерян и сбит с толку. Он разевает рот, как высунутая из воды рыба. — А твоя мама не… то есть… о том, что стоит предох…

Эйсли шмыгает носом. Её губы дрожат, и Тадеуш мысленно приказывает себе заткнуться. Хорош. Начал нести чушь, а этот ребёнок испуган в сто раз больше него самого.

— О, детка… — Он опускается на колени, подползает к ней и нежно прижимает готовую раздрыдаться Эйсли к себе. — Ладно. Не плачь. Это вовсе не беда.

— Да коне-е-ечно, — всхлипывает она. — Коне-е-ечно…

Её плечи трясутся, и Эйси неумело размазывает по лицу слёзы. Тадеуш укачивает её.

— Три месяца… И ты… ты не сказала мне? Почему? Эйс, я не сержусь ни капли, поверь. Тебе не стоило копить это в себе.

— Думаешь, я только это копила, да? — истерически спрашивает она. — Да у меня вся жизнь катится под откос! Отчего я больше не разрешаю тебе меня подвозить? Отчего езжу на метро и автобусах? Отчего мы разошлись с Голтером, ты не задумывался, а?

Тадеуш в изумлении глядит на неё.

— В университете как-то прознали, что я живу у тебя. И пошли… пошли слухи. «Давняя знакомая», бла-бла-бла — Тед, не можешь ведь ты реально считать, что на это клюнут? — Эйсли прикусывает губу. — Короче, все… все решили, что я сплю с тобой. Дали кличку… «премьерская подстилка».

Тадеуш попёрхивается воздухом. Он и вообразить не мог, какой кошмар творится в жизни сестры. А ещё гордился тем, что хорошо с ней ладит и у них нет секретов друг от друга.

Кроме одного коронованного секрета…

— О Мастер, Эйс, я… почему ты не рассказала раньше?

— А смысл? Типа ты сказал бы им заткнуться, и они бы заткнулись? Чушь. — Эйсли приглаживает растрепавшиеся волосы. — В СМИ это не просочилось, потому что всем гораздо интереснее читать о том, как ты занимаешься любовью с королевой на всех кроватях, диванах и столах Серебряного дворца… но Голтеру сплетен хватило. Он… он бросил меня.

В прохладном бело-голубом пространстве ванной Эйсли беззвучно плачет. Тадеуш рассеянно гладит её по спине и плечам. Ему тяжело. Очень.

— Голтер… он отец ребёнка?

Сестра кивает.

— Он знает?

Эйсли отрицательно мотает головой, давится слезами.

— И никогда не узнает. Я ему не скажу. Тед, м-мне… мне не нужен этот ребёнок. Ты ведь знаешь, я хотела доучиться, найти работу… ребёнок будет тормозить мою карьеру. И потом… Голтер не вернётся, а я не смогу растить малыша одна.

Он не верит своим ушам. Она же не собирается… она не имеет в виду… нет…

— Я сделаю аборт. По срокам ещё можно. Просто найди мне хорошую клинику, я прошу…

— Эйсли!.. — Тадеуш легонько встряхивает её. — Детка, одумайся. О каком аборте ты говоришь? Не надо.

Он берёт её ладони в свои.

— Слушай, тебе не нужен Голтер, чтобы воспитать ребёнка. Я помогу. Останетесь у меня здесь, хорошо? Я буду помогать и…

— Нет! — внезапно истошно вопит Энки и обхватывает голову руками. Её колотит. — Нет! Я сказала, не хочу, не хочу, ясно?! Мне не нужен этот ребёнок!

Она рыдает, глухо повторяя: «Не нужен! Не нужен! Не хочу!». Тадеуш смотрит на неё с болью и отчаянным щемящим смирением. Его бедная, бедная девочка…

— Хорошо, детка. — Он вновь притягивает её к себе, позволяя ей использовать свою домашнюю рубашку в качестве носового платка. — Я найду тебе клинику. Хорошо. Завтра же. А теперь… ложись в постель и постарайся отдохнуть, идёт?

Он поднимает сжавшуюся обессиленную Эйсли на руки и выносит из ванной.

========== 6.4 ==========

Астори читает «Лето из маргариток», сидя в кресле и задумчиво подперев щеку рукой. Семь вечера. Она недавно поужинала, позвонила Луане и Джоэлю в пансионат,проговорила с ними около часа и успела проглядеть документы, запланированные на сегодня для обсуждения с Тадеушем. Прежде всего это, конечно, контракт с «Эникберт Ассамтил Дейл» и проект северной конституции.

С Дексионом Эникбертом Астори знакома со времён интерната — так вот судьба сводит и разводит людей. Они учились на разных направлениях и пересекались редко, хотя знали о существовании друг друга. Мелли и Энки тоже его помнят. Затем Дексион окончил школу экстерном и уехал к дедушке и бабушке на родину, в Гайслардию, и больше Астори о нём не слышала. Дексион высок, худощав, с пшеничными, аккуратно подстриженными волосами, пронзительно-синими глазами в оправе круглых очков и правильными чертами лица. Он немногословен и пунктуален. Замкнут. Порой даже холоден. С Дексионом и его женой Александрин Астори и Тадеуш встречались уже не раз. Эникберты удивительно гармоничная пара: тёплая и приветливая Александрин уравновешивает отстранённую вежливость мужа.

Контракт с их компанией полностью утверждён, осталось лишь уточнить кое-какие незначительные детали.

Тадеушу, как и Астори, нравится Дексион. С ним приятно сотрудничать. Он говорит скупо, но по делу, и каждое его слово не в бровь, а в глаз. В позапрошлый вторник Тадеуш все уши ей прожужжал о том, какой Эникберт ценный партнёр, какие перспективы открывает для Эглерта сотрудничество с его компанией и как важно пригласить его в Эглерт снова в будущем году.

А вот Вэриан ему не нравится совсем, и это видно. Стоит Астори обмолвиться, что виделась с ним, как лицо Тадеуша темнеет, он поджимает губы и утыкается в свою неизменную папку.

Астори сама едва ли осознаёт, зачем встречается с Вэрианом, ужинает с ним — иногда приводя с собой Тадеуша, — зачем позволяет втянуть себя в пространные споры о политике, экономике, нравственности и людской тотальной глупости. Она выполнила свою часть сделки, проведя с ним вечер в ресторанной кабинке «Глобуса», Вэриан выполнил свою и не рассказал прессе о происшествии в пелленорском баре. Они ничего не должны друг другу. Они квиты и свободны.

***

— То есть вы не занимаетесь благотворительностью… из принципа? — спрашивает Астори, глотая торик и щурясь. Вэриан смеётся тонкими губами.

— Именно. Я не в силах облагодетельствовать всех, даже если бы захотел… но я предусмотрительно не хочу… да, всех не могу, а мои слабосильные старания — лишь капля в море. Мой принцип, Ваше Величество, — всё или ничего. Значит, ничего.

— Если бы прочие руководствовались таким принципом, планета утонула бы в бедных и больных. Добро — это не джекпот в лотерее, который если уж получают, то весь и полностью. Добро надо делать небольшими порциями.

— А вам когда-нибудь везло в лотереях?

— Нет, — качает головой Астори. Гагатовые глаза сужаются.

— А я не пробовал… выходит, вы проиграли, а я нет.

— Вы переводите тему.

— Кто сказал вам подобную глупость?

***

Она его не понимает. Вэриан играет смыслами и понятиями, выворачивает наизнанку затёршиеся привычные идеи, и его никогда нельзя поймать на противоречии самому себе, потому что у него наготове пара-тройка туманных объяснений, которые запутывают ещё больше. Он откровенно подбешивает Астори — и в то же время её к нему влечёт. С Вэрианом она как на передовой. Постоянная игра в прятки. Словесная дуэль.

Ей не хватает этого пьянящего ощущения войны, отчаянного вызова, схватки.

И потом… и потом, ей хочется увидеть, как это воспримет Тадеуш, который пока только хмурится и молчит. Ему можно водить подозрительные знакомства, а ей нельзя? Если бы он только попробовал намекнуть на возможную роматическую связь между ней и Вэрианом, тогда — о, тогда бы она напомнила ему его «знакомую», ради которой он взял двухнедельный отпуск и потом ещё месяц уходил домой пораньше.

Но Тадеуш не намекает. Камнем преткновения становится не Вэриан, а конституция для северных провинций… и поездки Астори в Аштон.

Опять.

***

Скрипит дверь. Астори выжидает три секунды, сжимая руку в перчатке в кулак, спиной чувствует ускользнувший робкий сквознячок и сдержанно улыбается Гермиону, поднимающемуся из-за стола.

— Добрый день, отец.

— Здравствуй, солнышко.

Он шагает к ней и ласково берёт за локоть; Астори подставляет лоб для поцелуя. Затем дружески треплет Гермиона по плечу.

— Как ты сегодня? Когда мы говорили по телефону вчера, мне казалось, ты тяжело дышишь.

— Ничего. Простудился на прогулке на прошлой неделе, но уже выздоровел. Не беспокойся, родная.

Она устраивается на неудобном стуле. Проводит языком по неброско накрашенным губам. Отец всё тот же — высокий, сутуловатый, с широкими плечами и теплящимся взглядом стальных глаз. Только морщин прибавилось.

— Решаешь кроссворды? — Астори мельком глядит на свёрнутую газету. Гермион рассеянно трогает её.

— Ах, это… да. Немного баловался. Тут три слова по вертикали отгадать не смог и по горизонтали одно. Поможешь, золотце?

— Давай.

Она щёлкает ручкой и склоняется над газетным листом. Кудрявые тёмно-каштановые пряди струятся по спине. Гермион, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, наблюдает за ней с отеческой нежной влюблённостью.

— Знаешь, я наткнулся на статейку о тебе… в «Южном вестнике».

— И что пишут? — Астори склонят голову набок, вписывая буквы в клеточки кроссворда. — Что-нибудь интересное? Я ещё не читала сегодня.

— Да… о тебе и господине, гм, Бартоне. Королевском премьере.

***

Приходит Тадеуш. Астори откладывает «Лето из маргариток» и поднимается ему навстречу, на ходу подавая руку для поцелуя. Тадеуш зажимает папку под мышкой и опускается на одно колено. Его почтительный мягкий взгляд — снизу вверх — ладонь в ладони, прикосновение губ к костяшкам пальцев… знакомо и обыденно. И каждый раз — волнующе до дрожи.

Рукопожатие. Они рассаживаются в кресла. Лёгкий поверхностный разговор, предваряющий более обстоятельную беседу, — о строительстве мостов, об Эникбертах, прениях в Совете, дипломатической делегации из Таспасии, матугальском атташе… Неозвученным знаком вопроса повисла злополучная конституция для северных провинций. Любимое детище Тадеуша. Он пять лет вынашивал её проект, умасливал советников, подготовлял почву, сшивал трещащий по ниткам хрупкий мир между Югом и Севером.

Он убеждает Астори, что право на автономию для северных привинций спасёт Эглерт. Своя конституция, свой губернатор — из северян! — северяне-советники… Иначе никак, горячится Тадеуш. Иначе — только война. Отсроченная — но война, которая разразится рано или поздно.

Астори тянется за сердечными каплями.

— Говори прямо: ты хочешь, чтобы я поддержала тебя при открытом голосовании?

Тадеуш стискивает карандаш.

— Да. Да, хочу.

Она вздыхает, ёрзает в кресле и трёт висок.

— Послушай, конечно, я понимаю твою идею… хм. Уолриш и «жёлтые» будут против.

— Если всё разыграть грамотно, мы победим. Я уверен.

Он кладёт ладонь ей на запястье.

— А если нет?.. Если это вызовет скандал?

— Я готов рискнуть, — произносит он решительно. Сдвигает брови. Астори разводит руками.

— Хорошо, я… я согласна помочь. Ты в чём-то прав, нам нужен компромисс - почему бы и не такой. — Она бросает взгляд на часы и поднимается. — Давай сделаем перерыв. Хочешь чаю?

***

Ручка замирает у Астори в руках; она вскидывает голову. Отец смотрит проницательно и ласково.

— А… снова это. — Она сглатывает, облизывая губы. Возвращается к кроссворду. — Они и раньше писали, я уже просто не обращаю внимания. Однажды им надоест.

— И что же, в этом нет ни на каплю правды? — Гермион разворачивает газету. Астори неопределённо поводит плечами.

— Что ты имеешь в виду?

Отец склоняет голову набок.

— Ты и господин Бартон не… не вместе?

Сквозь сомкнутые губы прорывается лихорадочная усмешка. Астори фыркает.

— Какая чушь! Честное слово, у нас с ним ничего нет.

Недоверчивая пауза окутывает тесную белую камеру сквозящим холодком. Гермион неслышно усмехается.

— Ничего нет, — с нажимом повторяет Астори. Отец наклоняется и гладит её по руке.

— Милая, не нужно врать своему старому папе. Когда ты врёшь, у тебя нос морщится. Совсем как у меня. И ещё ты покраснела, так что… в этом нет ничего зазорного. Я рад, что ты встретила достойного человека.

— Да с чего ты взял, что я кого-то встретила? — Астори отбрасывает ручку, тиская ткань перчаток и кусая губы. — Или что он… достойный?

Гермион флегматично закидывает ногу на ногу.

— Ты моя дочь. Ты другого бы и не выбрала.

С минуту длится напряжённое полунасмешливое молчание, и Астори не выдерживает: со стоном упирается локтями в стол, ерошит волосы.

— Ну да, да, у нас с ним… словом, ну… было, в смысле, оно есть…

— Дорогая, не оправдывайся. Если ты кого-то любишь…

— Мы не любим друг друга! — отрезает она. — Это… это совсем другое!

Гермион заинтересованно выгибает бровь.

— Неужели? И что это тогда?

***

Астори ставит перед пишущим Тадеушем чашку чая и садится в кресло напротив.

— Спасибо, — благодарит он, не отрываясь от работы и поправляя сползающие с носа очки.

— Пожалуйста. — Астори разворачивает шоколадную конфету. Сминает фантик в руке. Шуршит карандаш в пальцах Тадеуша, который придерживает бумагу и, то и дело бегло взглядывая на неё, что-то чётко и быстро переносит в свой блокнот. Астори стирает с нижней губы шоколад и косится на Тадеуша.

— Знаешь, — медленно начинает она, — встречу в пятницу придётся перенести.

Его плечи почти незаметно вздрагивают. Карандаш шуршит.

— У меня ужин с Вэрианом.

Карандаш останавливается. Взгляд на секунду тускнеет. Тишина.

— Что ж… — Он кашляет. — Что ж, мы можем перенести на понедельник. Или провести её пораньше.

Пауза.

— И… осмелюсь заметить, что нам в третий раз приходится переносить аудиенцию из-за господина Вэриана, — добавляет Тадеуш уже твёрже. И — молчание. Ни звука больше. Недовольно пишет и подчёркивает.

Астори прикусывает изнутри щеку и втягивает воздух. Заправляет прядь волос за уши.

— И что, всё? — тонко спрашивает она. Голос ломается. — И ты не… не ревнуешь?

Карандаш опять останавливается.

— Я ведь почти флиртовала с ним у тебя на глазах.

Тадеуш облизывает губы, беспокойно елозя. Не смотрит на неё.

— Нет, не ревную. Это было бы смешно и глупо.

Астори вскидывает брови, судорожно усмехаясь краем рта. Встаёт.

— Отлично. Просто отлично.

— Ты куда?

— В душ, — бросает она не оборачивась. Тадеуш раздражённо вдавливает грифель в разлинованные страницы, продолжая писать. Стоит Астори скрыться в ванной, как он сбрасывает очки, отшвыривает карандаш и в бессильной злости хлопает ладонями по столу.

— Проклятье!

Он массирует переносицу и глухо рычит. Она дразнит его. Она намеренно его дразнит. Вэриан, Вэриан, Вэриан — она тычет ему в лицо этим вездесущим Вэрианом, и зачем? Чего она добивается?

Тадеуш понимает, что больше не может и не хочет так. Он натерпелся.

Астори выходит через полчаса, вытирая влажные тяжёлые волосы мохнатым полотенцем; ступает босыми ногами по ковру, заглядывает в кабинет — кажется, пусто, только виднеется начатая бутылка вина и два стакана. Странно. Не мог же он уйти? Не могла же она так сильно его задеть? Или?..

Астори останавливается в недоумении. Где он?

Раздаётся слабый шум; она оборачивается и видит Тадеуша за спиной, в полуразвязаном галстуке и расстёгнутом пиджаке. Он стоит и смотрит на неё. Молчит. Астори опускает полотенце.

Что-то в его взгляде настораживает её.

— Ты…

Внезапно Тадеуш в два шага оказывается рядом и толкает её к стене; Астори лопатками ощущает холодный камень. По телу бегут мурашки. Полотенце складками спадает на пол; одно движение рукой — и рядом с ним белой кляксой расползается халат. Тадеуш сбрасывает с себя пиджак. В его глазах горит и светится пугающий огонь, который Астори не видела раньше.

Он целует её — напористо, горячо и томительно, и Астори теряет над собой контроль. Слишком много обнажённой кожи, слишком много жаркого дыхания над ухом, слишком отчаянно звучат вздохи, когда она расцарапывает ему спину, слишком повелительно и цепко он держит её запястья, не позволяя шевелиться, слишком терпко от кусающихся поцелуев, слишком остро впиваются её зубы в его шею… всего слишком.

Всего.

***

— И вы не верите в любовь, господин Вэриан?

Он отпивает торик и ухмыляется.

— А вы? О, не разочаровывайте меня, Ваше Величество! Вы умная зрелая женщина.

Астори цокает языком.

— Это вы разочаруете меня, если сейчас начнёте говорить о том, что любовь для юнцов. Это безнадёжные банальности. Вы выше этого.

— Я знаю. — Смуглое лицо жёстко улыбается. — Я верю в то, что могу пощупать, понюхать и поцеловать. Любовь чересчур эфемерна. Подайте мне её на блюде — и я в неё поверю.

***

Астори застёгивает пуговицы на рукаве рубашки, стоя у зеркала. Тадеуш, опустив голову, сидит сзади на её кровати. В полутёмной спальне тихо.

— И как ты назовёшь это? — с хриплой насмешкой спрашивает он. Астори оборачивается.

— Ты о чём?

— Ты ведь любишь давать удобные названия. — Он шмыгает носом. — Деловые отношения… официальные встречи… а это что? Жаркие дебаты?

Она складывает брови домиком. Конечно, до сих пор непривычно осознавать, что Тадеуш взял её прямо в кабинете, до того, как она разрешила, и там, где их могли бы увидеть, но…

— Слушай, мне кажется, ты…

— Я устал, Астори, — обрывает он и поднимает измождённый потухший взгляд. — Устал. Ты не хочешь моей любви — хорошо, ладно, я понял. Но чего ты хочешь? Как, как называется то, что происходит между нами?

Он глотает воздух пересохшим горлом.

— Всегда было интересно, как ты перед собой оправдываешься… и какое название для этого выдумала. Сотрудничество? Дружба? Серьёзно?

Астори не отвечает.

— Я хочу знать. — Его голос крепчает. — Что между нами, Астори? Что?

***

— Связь, — говорит Астори, потупив взгляд. Под кожей разливается лёгкий румянец.

— Любопытно, — тянет Гермион. — В наше время это называли романом, но я безнадёжно отстал от жизни: за решёткой непросто уследить за молодёжными веяниями. Но ваша… хм… связь — это нечто особенное или?..

— Мы… нам хорошо вместе. — Астори разглаживает газетный лист. — Я знаю, что я могу положиться на него, а он — на меня. Мы помогаем друг другу. Делимся заботами. Он… он не раз спасал меня. Рисковал всем. И… он нужен мне как никто другой, отец. Я бы пропала без него.

Её взгляд затуманивается. Пальцы вдавливаются в край стола.

— Когда он рядом, мне так спокойно.

Гермион наблюдает за ней с тревогой и нежностью и внезапно касается её ладони.

— Родная, — тепло говорит он, — я, конечно, провёл в тюрьме тридцать лет и уже не знаю, как там у вас это называется… но мы с твоей мамой звали это чувство любовью.

***

— Связь, — повторяет Тадеуш с желчной улыбкой. — Связь. Прекрасно.

Он резко поднимается и отворяет дверь.

— Я пойду. Всего доброго, Ваше Величество.

И прежде чем Астори успевает окликнуть его, он скрывается в кабинете, хлопнув дверью.

========== 6.5 ==========

Медовый пик полнится детскими голосами. Луана и Джоэль смотрят мультики и время от времени заливаются щебечущим одинаковым смехом, похожим на перезвон серебряных колокольчиков; Астори возится с запеканкой на кухне. Она уже очень давно не готовила. Подрастеряла навыки. Вымыв ножи, ложки и тарелки, она садится на корточки перед духовкой, включает свет и щурится, подкручивая колёсико. Вот так. Глядит в кулинарную книгу — тридцать-сорок минут, значит, хорошо… Сегодня у них будет вкусный обед.

— Джо, Лу, хотите немного апельсинового сока?

Она безмерно счастлива снова быть со своими детьми. Жить без них, её маленьких голубоглазых лисят, тяжело и утомительно. Ежедневные звонки не могут насытить это гложущее чувство щемящего холодного одиночества, которым дышат безжизненные стены Серебряного дворца; Астори ощущает себя неполноценной, сломанной, когда не видит и не слышит сына и дочь.

Они её семья.

Но теперь первый учебный год позади, и она решает недельки на три увезти их прочь из Метерлинка, туда, где будут лишь они трое, — в Медовый пик, край полей и рощ, раскинувшихся по берегам извилистой Нуэ-Люиче. Она соскучилась по ним. Хочется прижать детишек к себе, обнимать, тискать и не отпускать вечность или дольше. И пусть весь Эглерт подождёт.

Тем более, Тадеуш уверял, что справится без неё. Он доводит проект северной конституции до ума и готовится к предстоящему съезду Большой Двадцатки стран СОС, куда его, как представителя Эглерта, наконец пригласили стараниями Вивьена Мо и Микласа Вретта. Астори не поедет; она и не настаивает.

Между ними пробежал холодок после того памятного вечера в её кабинете. Тадеуш стал молчаливее и сдержанней. Он по-прежнему навещает её в семь часов каждые вторник и пятницу, но зелёные глаза всё реже лучатся улыбкой, и на лице прибавилось усталых морщин от бессонницы, кофе и стресса. Астори беспокоится о нём.

Хотя после того, как глубоко она его обидела… имеет ли она право беспокоиться?

Это слишком сложно, и Астори старается просто не думать, потому что иначе она сойдёт с ума. Завязанный ею узел распутать нелегко. Она и не берётся.

Его надо разрубить… но она не в силах найти в себе достаточно мужества для этого. По крайней мере, сейчас.

И она откладывает и откладывает.

Они обедают в саду, под крючковатой старой липой. Луана и Джоэль болтают ногами, наперебой рассказывая, как интересно было в школе, просятся на конную прогулку до реки — у них есть собственные пони, которых они объезжают, — и с аппетитом уплетают запеканку. Астори улыбается, треплет их по головам. Они снова вместе.

Потом она садится в бордовое кресло у окна и раскрывает «Нейрис». «Лето из маргариток» она уже дочитала. Дети ползают по ковру рядом, что-то бормочут, вытягивают друг у друга блоки конструктора и строят, очевидно, железную дорогу. Или уже целый город. Астори бегло посматривает на них поверх очков и возвращается к чтению. Щекочущее солнце сияет весело и миролюбиво, и симфонией лета звучит шёпот листвы на серебристых тополях. Отпуск.

И внезапно внутри тёмная беспричинная тревога хватает за сердце: что-то не так.

Опасность. Опасность.

Расплывчатый невнимательный взгляд Астори фокусируется, упирается в мелкое пятнышко на узоре ковра, и она напрягается. Опускает книгу. Глубоко и нервно дышит. В гостиной всё так же уютно и светло, Луана смеётся, по зеркалу расползается солнечная переливчатая паутинка и лениво жужжит одинокая муха в углу.

Подозрительно спокойно. Обманчиво хорошо.

Но зудящий страх не отпускает. Астори кусает губы, всем телом слушает движения на улице; ей кажется, что она уловила лёгкий шум, крадущуюся поступь, невнятные отголоски, бряцание угрожающей стали… Пусть ей почудится. О Мастер, пусть ей просто…

С грохотом распахивается входная дверь. Дети вздрагивают. Астори, вцепившись в подлокотники кресла, медленно поднимается; визжащий ужас колотит её с головы до пят, сердце стучит так, словно вот-вот выпрыгнет из груди, и в глазах двоится.

— Не двигаться! — рявкает фигура в маске, наставляя на них дуло пистолета. За её спиной толпятся ещё пять или шесть — Астори не в состоянии считать.

В этот момент она жалеет, что отказалась от охраны.

— М-а-ама! — тонко взвывает Луана. Астори стоит, растрёпанная, онемевшая, с расширенными от дикого страха зрачками, и не может ответить.

Её дети в опасности; кошмар, пережитый три года назад в осаждённом дворце, повторяется.

Смерть приходит дважды. Как она смела забыть об этом.

— Заткнись! — одна из фигур хватает Луану и Джоэля и бросает их, перепуганных и плачущих, на диван. Астори переклинивает.

Они. Тронули. Её. Малышей.

Эти грязные твари, северяне — она уже не сомневается в этом, да и какие могут быть сомнения? — подняли руку на принца и принцессу Эглерта. Они ворвались в её дом. Угрожают ей оружием.

В ничтожно малую долю секунды ярость становится сильнее ужаса, и это решает всё.

— Держитесь подальше от моих детей! — отчеканивает она, плохо сдерживая гнев. Веко дёргается. Она шагает вперёд, но террорист, стоящий к ней ближе прочих, рывком отшвыривает её в кресло и приставляет пистолет к лицу.

— Закрой пасть, сука, усекла? — хрипит он. — Ты попала. Крупно попала. Не будешь делать, чё мы скажем, и твоим щенкам кранты. Ясно?

Грудь ноет от удара. Астори стискивает зубы.

Она ненавидит Север.

***

У Тадеуша непростой день. Вернее, у премьер-министра простых дней не бывает вообще, но этот выдался особенно сложным и утомительным, несмотря на то, что ничего особенного вроде бы и не происходило: только длинное заседание кабинета министров, длинные дебаты в Совете, длинные поездки по Метерлинку сквозь пробки и неизменный красный огонь светофоров. Ему не везёт сегодня. Секретарша взяла больничный, её подменяет новенькая нерасторопная стажёрка, и Тадеушу почти всё приходится делать самому. Эйсли отзвонилась полчаса назад. Она дома, ест макароны и смотрит старые матугальские сериалы.

Ничто не проходит бесследно, а аборт — тем более. И Тадеуш волнуется. Он лично подыскал для Эйсли хорошую клинику, проводил её на процедуру, настоял на прохождении курса у психолога и откровенной беседе с Луменой — в конце концов, она мать и женщина, она имеет право знать и уж точно сумеет помочь лучше, чем он сам. Кажется, он сделал всё, что мог, и тем не менее… ему тревожно. Тадеуш неотлучно провёл с сестрой две недели и продлил бы отпуск ещё на столько же, если бы Эйсли его не отговорила. Она усиленно притворяется, что пришла в порядок. Он не верит, но уважает её выбор и старается не особенно опекать. Правда старается.

От Астори вестей не слышно с позавчерашнего вечера. Тадеуш задумчиво крутит в пальцах карандаш и вздыхает. Надо бы ей позвонить… наверно. Или не надо… Ему по-прежнему тяжело рядом с ней. Астори приковала его к себе стальной цепью, но сдавила ошейник на горле, а ведь Тадеуш не ручной зверёк.

Он хочет её любви, которую пытался завоевать почти шесть лет самыми разными способами. Но один Мастер разберёт, чего хочет Астори. Вряд ли она сама знает.

Тадеуш берёт трубку и с безнадёжной тоской раскручивает колёсико, опершись локтем на стол. Он снова первым идёт навстречу.

Пора бы сменить тактику… давно пора.

В уши вливаются долгие гудки.

***

— Я не буду это подписывать, — по слогам произносит Астори. На диване хнычут заплаканные Луана и Джоэль, жмутся друг к дружке, косясь на двух сторожащих их террористов; ещё трое разгуливают по комнате, один, самый главный, навис над Астори. Он грубо встряхивает её за шиворот.

— Врёшь, сука! — орёт он. — Слышь?!

— Я сказала, я не буду это подписывать! — упирается она, рыча. — Я не могу просто так взять и отречься от престола, для этого нужно подтверждение министров! Иначе документ не будет…

Её прерывает увесистая пощёчина. Астори вздрагивает, из неё точно вышибают воздух; щека горит, будто её приложили калёным железом. Змейками буравит кожу боль.

— Мать твою, эй, оставь её! — кричит другой террорист. — Если реально она не попусту треплется? Чё ты её гробишь раньше времени, успеем ещё!

— Ну, а чё нам делать теперь? — Главный хватает Астори за горло, сдавливает его толстыми потными пальцами. Лёгкие раздуваются, трещат. — Колись, как можно отречься? Ну! Говори, тварь!

Астори молчит, царапая до крови ладони, хрипит полуоткрытым ртом. Смотрит — в упор. Ей почти нечем дышать. Главный машет пособникам.

— Потормошите там её щенков, ну!

Луана и Джоэль начинают плакать громче, и Астори силиться вырваться.

Дети. Дети. Дети.

— Нет, подождите! — Она рвано глотает воздух. — Постойте! Можно… можно пост-тановлением Совета… так можно…

— Сразу бы так, сука!

Горло отпускают. Астори инстинктивно растирает шею, дышит.

— И чё мы, блин, будем делать, а? Замочим их всех? Чёрт, какого…

Шилом сквозь мозг — звенящая трель. Телефон. Астори замирает.

Главный тыкает ей холодным дулом в висок.

— Чё зависла? Иди бери и не дури, усекла?

Астори поднимается, нетвёрдыми шагами пересекает комнату; разум непрерывно работает, ищет выход, переваривает информацию. Она в тупике. В ловушке. Эти бездари, народные мстители, решили в одиночку поквитаться с ней… они готовы на всё. Тупые как пробки и этим опасны. Если никого не известить, они убьют её и детей. Астори слабо улыбается Луане и Джоэлю.

— Мамочка!

Надо рискнуть.

Бесчувственными пальцами она поднимает трубку. Спина прямая.

— Да? — глухо выдыхает она.

— Астори, здравствуй, — раздаётся знакомый тёплый голос. — Как ты?

Она проводит языком по губам, сглатывает. Ладонь — в кулак. Сердце отсчитывает удары мерно и гулко.

Надо рискнуть.

— Господин премьер-министр, здание захвачено шестью вооружёнными террористами, я и дети в заложниках, они требуют моего отречения.

***

Тадеуш слышит звук удара и женский крик. Спину прошибает ледяной пот, он покачивается и ловит воздух побелевшими губами. Галстук душит.

О. Мастер. Нет.

— Заткнись, тварь! — истошно доносится из телефонной трубки. Снова удар, будто пинают ногами что-то мягкое, и нечленораздельные всхлипы. Сердце Тадеуша падает.

Ему хочется проснуться.

Это страшный сон. Такое не может повториться, только не снова.

— Бартон? — сипят на том конце провода.

— Да, именно, — отвечает Тадеуш сухо. — Кто вы и что вам нужно?

— Твоя королевка у нас, как ты понял. Нам нужно отречение. Она сказала, вы там в Совете можете это сделать… так вот сделайте. Или мы перебьём и её, и её сосунков.

Тадеуш мгновенно понимает: необходимо выиграть время. Любыми средствами. Крики Астори набатом звенят в ушах, словно бьют по нему самому.

— Хорошо, — поспешно соглашается он, облизывая губы. — Но это невозможно сделать сразу. Мне нужно десять часов.

— Пять.

— Семь, — произносит он быстро. — Семь — и я достану отречение.

Пауза. Он топчется на месте, сжимая трубку в бессильной злости. Кровь оглушающе шумит в черепе.

— Идёт. Пошевеливайтесь там.

Тадеуш выдыхает. Получилось. Семи часов хватит, чтобы спасти Астори и её детей. Руки трясутся, в горле пересохло; он вновь раскручивает колёсико, промокает взмокший лоб носовым платком.

— Пожалуйста, соедините меня с министром внутренних дел.

***

— Сама виновата, тварь. Надо было держать рот на замке и помалкивать.

Астори сипло втягивает воздух через рот. Не отвечает. Тело нещадно гудит и ломит от ударов; кажется, будто ей переломали все рёбра и лишь чудом оставили в живых. Губа разбита, левая скула ноет от пощёчины, и двигаться тяжело. Солнце печёт спину.

Дети не пострадали. Это главное.

Конечно, она поступила безрассудно и глупо, но теперь Тадеуш знает, что произошло, и сможет спасти их. Астори верит в него, потому что ей не в кого больше верить. Потому что он её любит. Потому что Тадеуш — это Тадеуш.

Он гений. Он вытащит их.

Часы тянутся невыносимо долго. Луана и Джоэль больше не плачут, только всхлипывают и неразборчиво заикаются; Астори с трудом удаётся разглядеть детей за спинами террористов. Им скучно.

Но скука палачей смертельно опасна для пленников.

Один подходит к Астори, следящей за ним с презрением и ненавистью, — силой открывает ей рот, проводит по припухшей губе дулом пистолета. Ухмыляется. Её подмывает плюнуть ему в лицо, но она сдерживается. Дети.

— Слышь, может, это, поделим её на шестерых, а? — бросает он главному. — Такая тёлка, чё… жалко отпускать.

— Успеем, — хмыкает главный. У Астори холодеет в животе. Нет, она не вынесет этого; они могут убить её, но издеваться над собой на глазах у собственных детей она никогда и никому не позволит. Она не так воспитана. Её жизнь никогда не была лёгкой, но отец прав — это сделало её сильнее. Едва не сломало, но сделало сильнее.

Астори назубок знает главное правило выживания: если судьба целится в тебя — стреляй первым.

Она стискивает челюсти и стремительно-резким движением вырывает из рук террориста пистолет. Время замирает. Пальцы сжимают влажную тяжёлую сталь; в ушах шумит кровь. Она выпрямляется. Террорист секунду медлит — в глазах мелькает изумление и злоба. Астори отряхивает волосы, поджимает губы и щурится. Пульс неистово бьётся в жилке на виске. Она прицеливается. Рука не дрожит. Один, два… Два мгновения, трепетание секундной стрелки, две стороны подброшенной монеты — жизнь или смерть.

Астори выбирает смерть. И она стреляет.

Нажать на спусковой крючок — так просто. Лицо террориста — так близко.

Она стреляет. Нет сил, времени и желания думать, как исказится мёртвый ввалившийся рот, как закатятся белки глаз, как чмокнет пуля, входя в мясо и пробивая кости черепа. Астори не промахивается.

Если быстро, она успеет, успеет…

Астори оборачивается; ей кажется, это длится столетия. Сзади шумно падает тело. Уже не человек. Груда плоти, мускулов и костей — она сделала из разумного существа падаль. И она не жалеет об этом.

Волосы откидываются на спину, собственное дыхание заполоняет мир, и дымный густой запах крови — бред взбудораженного мозга — щекочет ноздри и опьяняет. Кто-то что-то кричит. Она не слышит. Время замерло. Астори целится опять, сжимает пальцами спусковой крючок, щурится… Выстрел.

Она убивает.

Астори не знает, сколько осталось патронов. Нелюдей, которых стоит удавить, — четверо. Если закончатся пули, она будет драться ногтями и зубами.

Шорох. Шум. Шаги. Прежде чем она оглядывается, мужская рука сбивает её с ног. Астори стукается головой. Пытается встать — удар. Ещё и ещё один. Ногами, кулаками — куда дотягиваются. Она прячется, отползает в угол, но её притаскивают обратно и снова бьют, бьют, бьют — до одурения, до бесчувствия, до тумана перед глазами и тошнотворного железного привкуса на прикушенном языке.

— Дрянь! С-сука! С-сука, тварь! Получай своё! Сука!

Её рывком поднимают на ноги. Луана и Джоэль рыдают в голос. Астори шатается, плохо видит; пряди на виске слиплись от крови, губы немеют, говорить, глотать и даже просто дышать больно.

— Прибей её! — остервенело вопит кто-то. — Пусть подохнет, тварь!

Её держат за локти. Астори распахивает глаза, ошалело озирается. В голове бешено колотится лишь одна мысль: только не в спину. Пожалуйста, не в спину. Она королева, она не даст пристрелить себя, как собаку.

Её дети…

— Нет, — раздаётся злорадный голос главного. — Подай сюда кого-нибудь из её щенков. Поцарапаем ему лапку.

Приволакивают плачущую Луану: лицо припухло, дулька растрепалась, во взгляде — страх загнанного оленёнка. Террорист щёлкает пистолетом.

Внутри Астори что-то ломается; она изо всех сил бросается вперёд, рвётся из хватки чужих рук, беснуется, вопит до кровавой пены на разбитых губах, дёргается, рыдает, воет. Её выворачивает. Тело пляшет в судорогах.

— Не надо! Они ведь дети! Они дети, не надо!..

Она не потеряет их. Нет. Никогда.

— Оставьте их, я умоляю! Пожалуйста! Пожалуйста!

Она ослабевает, она сходит с ума. Астори извивается в конвульсиях.

— Нет!..

Она всаживает каблук в ногу держащего её террориста; тот вскрикивает и от неожиданности выпускает её. Астори кидается к дочери, спотыкается и падает перед ней. Ярость и ужас придают ей сил. Она впивается зубами в руку — неважно, чью, эта рука угрожает её малышке. Астори рычит. Астори кусается. Астори взвизгивает.

Луана захлёбывается слезами; ей с дивана вторит Джоэль.

— Мамочка-а-а!..

Мамочку хватают и колотят. Астори пытается отбиваться, но тщетно. Пощёчина, зуботычина, пинок… Она уже почти не ощущает боли. Только голова дёргается из стороны в стороны от сыплющихся ударов.

— Ты её ухлопаешь сейчас, хорош!

Из неё прекращают выбивать воздух. Астори старается продышаться — не может. Сердце скручивает. Живи, живи… ты нужна своим детям. Ты королева.

Даже не смей умирать на радость этим сволочам.

Она касается пальцем вспухшей губы, пробует кровь. Поднимает дрожащий, исполненный ненависти взгляд, и в нём столько бессильного полоумного бешенства, что стоящий рядом террорист невольно испытывает облегчение от того, что у неё в руках нет пистолета.

Астори ненавидит Север.

Они перешли черту, отделяющую хрупкий мир от войны.

Едва она вернётся — а она вернётся — она истребит их всех, всех до единого, потому что они заслужили это. Они пошли против неё и её детей. Против всего Эглерта. Астори не простила им бунта на площади — и не простит сегодняшнего дня.

Бешеных собак пристреливают.

***

Тадеуш мерит шагами кабинет. На столе остывает четвёртая чашка кофе. Он рычит, тяжело топает, ерошит волосы и думает, думает, думает… Он сходит с ума. Ожидание выедает изнутри.

Наверно, он был чересчур резок с военными сегодня… ну да к чёрту. Ему всё равно.

«Если с головы королевы упадёт хотя бы один волосок, я лично позабочусь, чтобы ваша карьера была перечёркнута. Вы меня поняли? Её Величество должна быть жива и здорова».

Он боится за неё. Надо бы достать коньяк. Тадеуш дрожащими руками наливает себе, звякая горлышком бутылки о края стакана, залпом выпивает и трясёт головой. Пить на работе — непрофессионально.

Но он не может по-другому. Тадеуша мучает бессильный страх.

Мастер, храни королеву.

***

Когда в дом врывается освободительный отряд, Астори хватает только на то, чтобы дышать и ненавидеть. Один из террористов выставляет её перед собой как щит: дуло пистолета опаляет окровавленный висок ледяным поцелуем. Астори смотрит и не видит. Не чувствует.

Когда раздаются четыре одновременных выстрела и пуля чиркает возле её щеки, она прикрывает глаза. Террорист оседает мёртвым мешком.

Это закончилось.

Закончилось?

Астори знает: её месть только начинается, и она будет долгой и жестокой.

========== 6.6 ==========

До Метерлинка они добираются на вертолёте. Изморенные и заплаканные дети засыпают в пути на коленях Астори, не произносящей ни слова до самого Серебряного дворца: она лишь поджимает разбитые губы и моргает. Каждое движение отдаётся болью во всём теле. Её слегка потряхивает; скрежещущий гул винта царапает барабанную перепонку, а Астори буравит безжизненным взглядом носки своих туфель и молчит. Нет сил даже думать о том, что произошло.

Она уже всё решила.

Во дворце Астори решительно отмахивается от сочувственных причитаний камердинеров и запирается в своих покоях. На лицах придворных она успевает заметить ужас пополам с вежливо сдерживаемым отвращением. Значит, она выглядит совсем плохо. Уложив в кровати спящих детей, она нетвердой походкой выходит в гостиную. Щёлкает светом. Оглядывается, прищурившись. Мебель, полы, потолки… ничего не изменилось.

Только она сама.

Астори, касаясь бесчувственными пальцами изгибов дивана и кресел, следует через мертвенно-тусклое сухое пространство комнаты к зеркалу, дотрагивается до рамы и взглядывает на себя — пристально и внимательно, впервые за этот сумасшедший тяжёлый день. Рот прорезает желчная усмешка. На неё измученными глазами смотрит забитая женщина со спутавшимися волосами, кровоподтёками на бледном припухшем лице и раздражительной нервозностью в лихорадочными движениях.

Королева.

Астори передёргивает судорога; она падает в кресло и заливается бессильными истерическими рыданиями, зажимая руками рот, чтобы срывающиеся на дикий хохот всхлипывания не разбудили сына и дочь. Она плачет и смеётся. Смеётся и плачет. Сползает на пол, цепляясь за бархат подлокотников, утыкается носом в собственный локоть; ткань рубашки пропиталась слезами. Сердце рвётся от конвульсий, бешено качая яростную усталую кровь.

Королева рыдает одна в пустой комнате, потому что ей одиноко и плохо.

Астори не выходит из дворца три дня подряд, не показывается прессе, не общается с политиками. Она пьёт. Алкоголь и сердечные капли. Окончательно потерять контроль не позволяет лишь навязчивая мысль, что она нужна своим детям, которым не легче, если не труднее. Они маленькие. Они не знают, как с этим справиться.

Впрочем, она и сама не знает. И поэтому продолжает пить.

Она не читает газет и не берёт трубку, хотя Тадеуш звонит ей с завидным упорством практически круглосуточно. Но Астори не может показаться ему… такой. Униженной, раздавленной, побеждённой. Она не перенесёт, если он разочаруется в ней или начнёт её жалеть.

Королева не нуждается в жалости.

Уолриш и его племянник с племянницей навещают Астори; она принимает их официально, в своём кабинете, не глядит на них во время короткого разговора и быстро прощается. Их соболезнования и лживые уверения в дружбе бесполезны. Она найдёт Уолриша, когда наступит время, а Астори знает, что оно наступит. Её месть Северу невозможно провернуть в одиночку.

Теперь Астори умнее. Время и Тадеуш учат осторожности. Она не станет нападать открыто: выждет, затаится, даст северянам убедиться в своей безнаказанности… Они роют себе могилу. Рано или поздно, но карающая королевская десница настигнет их.

Астори ничего им не простила, но она повзрослела и научилась терпению. Тадеуш, конечно, будет против… будет против, но она заставит его и прочих советников повиноваться уговорами или силой. Долг королевы — служить народу, долг вассалов — служить королеве.

Так пусть служат.

Вечер. Нависшее покатое небо вымазано чернилами, листва на деревьях в парке зловеще шелестит от порывов жестокого ветра. Часы бьют полдесятого. Премьер-министр упорно просит об аудиенции уже четвёртый раз подряд за три часа, и Астори, взбалтывающая в бокале торик, наконец нехотя соглашается. Она не сумеет прятаться от него вечно. Надо расставить всё по полочкам, и чем раньше, тем лучше… и тем тяжелей. Астори боится реакции Тадеуша и глушит этот страх крепким ториком — если перепить больше положенного, может показаться, что ты и вправду пьяна.

Астори хочет опьянеть. Ей слишком хреново, чтобы оставаться трезвой.

Синяки на лице побаливают, говорить трудно; кровоподтёки ежедневно замазывают кремом и припудривают, чтобы было не так заметно, но это выглядит ещё ужаснее. Она похожа на клоуна. Астори почёсывает бровь и ждёт. Томительно, невыносимо долго.

Что он скажет, когда увидит её?

— Ваше Величество, господин премьер-министр.

— Просите.

Астори встаёт, доливает торик в бокал до краёв и отпивает, зажмурившись. Горло обжигает, она остро втягивает воздух и дрожащими руками отодвигает бутылку. Открывается дверь — Астори замечает краем глаза. Тадеуш почтительно склоняется.

— Ваше Ве… — он осекается на полуслове, распахивает зелёные изумлённые глаза. Рот округляется. С лица сбегают краски.

— Заходите, заходите. — Астори поворачивается, заправляет за ухо прядь и деланно улыбается. Левое веко подёргивается. — Рада вас видеть. Присаживайтесь, пожалуйста, не стесняйтесь.

— Ас… Астори… — выдавливает Тадеуш пересохшим горлом. — Астори, что они сделали с тобой?

У неё вырывается нервная усмешка; Астори неловко машет рукой перед лицом, трясёт бокалом.

— Заметно, да? А говорили, ничего не будет видно… льстецы. Все лгут. — Она с вызовом расправляет плечи, вперяет в ошарашенного Тадеуша прямой, слегка надменный взгляд. — Ну, вот она какая я теперь. Что скажешь?

Он с болью изламывает брови, шагает к ней и неверяще качает головой; Астори невольно прижимается ближе к столу, опирается на него и опускает бокал, затравленно глядя на Тадеуша. Глотает. Ей становится страшно.Пусть лучше он ударит её, чем начнёт жалеть.

— Моя милая… — произносит Тадеуш с разбитой щемящей нежностью, гладит её по щеке. Астори пытается отстраниться, закрывает глаза. Горло болезненно стискивает обручем. Тадеуш не отпускает, берёт за руку, перебирает волосы у виска. — Радость моя… Что ты пережила, родная… родная моя…

Он касается губами израненной припудренной кожи. Целует её синяки, следы её бессилия и позора. Астори вздрагивает, слабо толкает его в плечо — не надо — опускает голову и вся сжимается. Она чувствует себя маленькой девочкой. Тадеуш ласково выцеловывает ей лицо, проводя руками по волосам и мягко придерживая за подбородок.

Это не жалость. Это любовь.

И Астори, натужно всхлипывая, плачет. Она не заслуживает Тадеуша, не заслуживает этой любви, не заслуживает своих детей и короны… вообще ничего не заслуживает. Ей стыдно и противно самой себя. Астори хватается за него; колени подкашиваются, Тадеуш поднимает её на руки, рыдающую и опустошённую, и уносит в спальню. Усаживает на кровать. Он опускается у её ног, горячо и влюблённо целует ей холодные руки, трётся о них щекой:

— Родная, я здесь, я с тобой… моя любимая… я здесь… милая, дорогая, всё будет хорошо… ты слышишь? Я рядом… моя родная…

Астори рвано и сдавленно глотает воздух, силится овладеть собой. Кашляет сиплыми лающими рыданиями. Сердце колотится о рёбра, как птица о прутья клетки; лёгкие сдулись, вдохнуть невозможно, и горло рвут гневные душные слёзы, которые ни освежают, ни облегчают, ни утешают.

Тадеуш целует её в лоб и приносит воды. Астори лихорадочно пьёт, клацая зубами о грани стакана. Её знобит.

— Любимая, потерпи немного…

Он обмакивает вату в пиалу с водой и начинает стирать с лица Астори толстый слой крема и пудры. Астори морщится, шипит.

— Тихо, моя радость… я осторожно…

От его ласковых бережных прикосновений становится только больнее: кажется, с неё содрали кожу, оставив лишь обнажённые нервы и голое мясо. Астори прикусывает губу. Тадеуш кладёт руку ей на запястье, гладит его пальцами, не отрываясь от работы.

— Я убила их, — произносит Астори. Вытягивает ладони. — Вот этими руками. Я выстрелила. Дважды. Я убила их, Тадеуш.

— Я знаю, — спокойно отвечает он и поднимается, чтобы отщипнуть новый кусок ваты. Возится у комода, закатав рукава.

— Я бы сделала это снова. Не задумавшись. — Астори хмыкает. — Они не приходят ко мне в кошмарах, не мерещатся, не… я убила людей, Тадеуш. И меня не мучает совесть. Ты понимаешь?

— Да, милая. Понимаю.

Она шмыгает носом, вскидывает горящий взгляд.

— А ты не боишься, что я… я такая же, как мой отец? Я держала пистолет, я нажимала на спусковой крючок… я видела их глаза, когда они умирали. И мне плевать. Если нужно будет… я опять убью, Тадеуш. Я смогу. Я уже смогла.

Астори стискивает зубы.

— Я жалею только о том, что не успела уложить всех.

Тадеуш наливает свежую воду. Негромкий голос звучит твёрдо и жёстко.

— Это были полоумные придурки, ты помнишь; они не принадлежат официальным террористическим организациям Севера, просто нахватались оружия и дурацких идей и решили за раз изменить государство. Те двое, что выжили, проведут остаток жизни за решёткой. — Тадеуш оборачивается. — Я тоже жалею, что ты не убила их всех.

Воцаряется удивлённое молчание. Он продолжает оттирать ей лицо ненавязчиво и чутко. Астори облизывает губы.

— Они хотели изнасиловать меня. Об этом ты тоже знал?

Вата замирает у него в пальцах. Он приоткрывает рот.

— Н-не… нет…

Астори вымученно усмехается, глядя в потолок.

— Я никогда не рассказывала тебе, зачем училась стрелять? Вот именно за этим. — Глаза щиплет, она резко вдыхает. Улыбка змеится по разбитым губам. — Ты вообще представляешь, каково провинциальной девчонке-сироте в столице? Нет? Я чудом поступила на международные отношения в пелленорский государственный университет. Молилась на профессоров. Училась днями и ночами… денег на еду не хватало. Ты знаешь, какие там попадаются снобы из золотой молодёжи… у них есть деньги. У них папочки-дипломаты. Они приезжают на дорогих машинах… а ты глотаешь дешёвый кофе в столовой и трясёшься над конспектами.

Тадеуш смотрит на неё и держит за руку. Астори давится смешком.

— Устраиваешься на стажировку в МИД и — ты на вершине блаженства. Не платят, но это всё равно. Ты вкалываешь как проклятая: учёба — стажировка — подработка — учёба — ты пашешь, а потом приходят богатенькие мальчики и девочки и просто всё берут себе! Понимаешь? Потому что у них полно денег, а ты никто! А у тебя нет сил налить чай утром, потому что всю ночь готовилась к сессии!

Астори глухо рычит, стукает кулаком по коленям. Тадеуш крепче перехватывает её запястье.

— А потом… потом кто-то из них кладёт на тебя глаз. Они думают, что им всё можно… а ты такая глупая… — Пауза. — Меня пытались изнасиловать. Дважды. Оставили шрам… И после первого раза я поняла, что если ты не умеешь защищаться — ты пропал. В этом мире можно стать кем-то, только если ты богатый и со связями… или умный и сильный. Сила даёт свободу. Сила спасает.

Астори всхлипывает.

— И я решила стать ссильной, так-кой сильной, чтобы никто и никогда не см-мог меня достать… чтобы они все удавились от з-зависти… — Всхлипы становятся громче. — Я з-знала три правила, без кот-торых не выжить: никогда не п-плачь, никогда не прос-си пощады и н-никогда не сдавайся. Иначе тебя затоп-пчут. Пройдут мимо и не заметят…

— Родная… — шепчет Тадеуш. — Милая, я понимаю…

— Нет, не понимаешь! — Её снова терзают рыдания. Астори задыхается. — Ты даже представить не можешь, каково это — когда ты п-полностью… полностью сломлен… когда ты никто и у тебя ничего нет, а у них есть всё!

Она распахивает воспалённые глаза.

— Или ты не знаешь, как лежит путь женщины в политику? Я узнала, когда устроилась в МИД. Через постель. Мне предлагали, предлагали… а я работала дальше. Вкалывала из последних сил. Верила, что хорошего сотрудника не сократят, даже если ты отказалась переспать с хмырём из пятого отдела…

Она закрывает лицо руками и надорванно плачет. Тадеуш садится на кровать, обнимает её, притягивает к себе и целует в висок.

— Любимая… радость моя…

Астори рыдает у него на плече. Долго и устало. Тадеуш откидывается назад, ложится поудобнее, и Астори, опустив голову ему на грудь, сотрясается в судорогах. Она выпотрошена. Словно её вскрыли, поиграли с ней и выбросили на свалку, как ненужную бракованную вещь.

Когда она успокаивается, он опять наливает ей воды. Астори сидит, сгорбившись, и бессмысленно рассматривает узор на ковре. На улице поздняя ночь.

— Теперь… теперь тебе всё обо мне известно. — Она цокает языком. — Убийца отец… сама убийца… тяжёлое прошлое… Тадеуш, я боюсь себя. Я понятия не имею, на что ещё способна.

— Не волнуйся, Астори. — Он подаёт ей полный стакан. — Я и так знал, кто ты.

— Откуда? — фыркает она. — Даже я сама этого не знаю.

Тадеуш улыбается, трогает её щеку, поглаживая большим пальцем.

— Ты — Астори Гермион Арвейн. Королева Эглерта. Член Совета. Ты — женщина, которую я люблю. Поверь, родная, я тебя знаю.

Она криво усмехается. Отпивает.

— Я… я просто всю жизнь пыталась быть… хорошей. Хорошей ученицей. Хорошей женой. Хорошей матерью. Хорошей… королевой. И у меня ничего не получилось. — Астори отводит пряди волос с шеи. — Я вдова. Я кошмарная мать. И я ужасная королева. Мой народ ненавидит меня. Мои люди пытаются меня убить.

— Это не правда, — тихо произносит Тадеуш.

— Правда. Я вижу. Может, ты… — Она смотрит на дно стакана. — Может, ты сделал ошибку, выбрав меня. Я не справляюсь. Если бы был жив Джей, ничего бы этого…

— А теперь послушай меня, Астори. — Тадеуш стискивает ей ладонь. — Джея нет, но если бы он был жив, он бы сказал тебе то же, что и я: встань и сделай их.

Она недоумённо сводит брови.

— Ты королева. И я знаю, на что ты способна. Так прекрати сидеть и жалеть себя, Астори: покажи им, кто ты такая, покажи, что тебя не сломать, что ты достойна носить корону. И даже если я ошибся, родная… ты лучшая ошибка в моей жизни.

Она сглатывает, хватает его руку и прижимается к ней губами.

— Если бы не ты, я бы… я не представляю, что бы я…

— Я в тебя верю, родная. — Он распушает ей волосы. — И я рядом, моя королева.

***

Белая камера. Звук собственных шагов. Астори слушает скрип закрываемой двери, придерживает сумочку, проводя языком по слипшимся губам. С лица Гермиона сползает радостная улыбка.

— Солнышко… я читал в газетах, н-но…

Астори кивает. Рот изгибается в измученной улыбке.

— Здравствуй… папа.

========== 7.1 ==========

Астори заканчивает речь: пальцами впивается в дерево, откидывается назад, расправляя плечи, глядит в зал сухо и выжидающе. Окутанные полутьмой советники кажутся восковыми статуями. Сверху струятся лучи пыльного света; перчатки привычно щекочут кожу. Тихо. Слышны лишь дальние перешёптывания в задних рядах, у самого потолка. Астори собирает бумаги.

— Благодарю за внимание, господа советники.

Она поднимается на своё место рядом с Тадеушем. Садится. Нервно теребит застёжку-молнию на чёрной кожаной папке, покусывает губы, невидяще смотрит на стойку, к которой подходит следующий оратор; ей душно, сердце колотится в горле. Надо бы принять капли. Это первое её серьёзное выступление после летнего нападения на Медовый пик. Она боится, не растеряла ли сноровку, сможет ли держаться так же уверенно, как раньше.

Шрамы на лице зажили… а на душе не заживут никогда.

Тадеуш настоял, чтобы дети прошли реабилитацию у психотерапевта. Астори согласилась, но сама пройти курс отказалась. Она сильная и живучая. Она справится. Тадеуш горячился, мерил шагами её кабинет, стучал ладонями по столу: это глупо, так нельзя, она ведёт себя как ребёнок… Но Астори была непреклонна. Она не хочет — и точка. К тому же, у неё слишком много мыслей, делиться которыми опасно даже с психотерапевтом.

А пока она удваивает охрану в Серебряном дворце и «Зелёной ветви», разговаривает с Энки и Мелли, по-прежнему навещает отца в Аштоне и готовит речь о необходимости введения смертной казни за преступления против государства и королевской семьи. Это — официально. А неофициально — вербует союзников в антисеверный блок, чтобы запастись голосами на то время, когда она вновь попытается провести законопроект о чрезвычайном положении на Севере. А она попытается. Тадеуш пока не знает, и Астори не слишком хочется ему рассказывать, но рано или поздно придётся. Ей известно, каким ударом это станет для него. Он любит Север… а она ненавидит, и они оба желают блага для страны, но Астори желает ещё и выжить и спасти себя и своих детей. И отомстить.

Да, она дочь своего отца. Ей сделали больно — она делает больно в ответ.

Астори втягивает стылый воздух, постукивает каблуком о ножку сиденья. Её сгрызает нетерпение. На сегодня запланировано ещё много дел, и самое важное — посвящение Тадеуша в рыцари. Это было решено три месяца назад. Совет и кабинет министров одобрили предложение Астори, и Тадеушу, который смущённо отпирался и отнекивался, не оставили выбора. Эглерт и королева чересчур многим ему обязаны. Астори хочет отблагодарить его — и дарует ему титул кавалера Алой Подвязки и дворянское звание вместе с рыцарским почётным мечом.

Церемония состоится в шесть вечера.

Уже два пополудни. Прения никак не заканчиваются, а им надо успеть подготовиться… Астори притопывает ногой от досады, мнёт перчатки. Сидящий рядом Тадеуш замечает её раздражение. Он оглядывается, ёрзает, приподнимаясь в кресле, делает вид, что поправляет галстук, и наклоняется к ней, шепча:

— Всё в порядке. Не волнуйся.

Тадеуш слегка сжимает ей колено, массирует его. Астори вздыхает и перехватывает его руку.

— Хорошо.

Наконец заседание Совета завершается. Тадеуш и Астори выходят в коридор одними из первых; она приостанавливается у окна, притворяясь, что заправляет рубашку; он облокачивается на подоконник и ждёт. Большая часть советников проходит вперёд. Астори исподтишка наблюдает за разбредающимися по холлу политиками, бросает на Тадеуша быстрый взгляд и произносит почти не размыкая губ:

— Приедешь сегодня?

Он улыбается, морща веснушчатый нос; лучатся весельем мелкие морщинки вокруг зелёных глаз.

— Если ты приглашаешь…

— Приглашаю. У меня есть новая бутылка торика… и я свободна весь вечер.

Тадеуш усмехается, барабаня пальцами по краю папки.

— Не думаешь, что это опасно? Все газеты и так успели нас поженить после того, как я переночевал у тебя… тогда.

— Ну, значит, хуже уже не будет, — легкомысленно пожимает плечами Астори. — Приезжай.

Их ладони на миг соприкасаются.

— Приеду.

Она отряхивает тёмно-каштановые волосы, лукаво щурится, и в глазах цвета горького шоколада вспыхивают и гаснут золотистые крапинки.

— Отлично. — Астори оттягивает рукав бежевого пиджака, глядит на наручные часы. — Тебе пора… отправляйся домой, ладно? А я как раз доделаю одно дельце… мы встретимся в Серебряном дворце.

— Дельце? Ты о чём? — Тадеуш озабоченно щурится. — Я могу помочь?

— Нет… нет. Всё хорошо. Правда.

Астори дружески кивает, улыбаясь.

— Я сама всё улажу. До встречи.

Тадеуш с минуту медлит, затем вскидывание брови в знак согласия, улыбается в ответ и уходит. Астори наблюдает, как он скрывается в дверях лифта. Выдыхает. Ему бы очень не понравилось то, что она задумала… откровенно говоря, ей и самой это не слишком-то нравится. Но выбора нет. Если она действительно хочет добиться своего, придётся переступить через былые обиды и неприязнь.

Однажды Тадеуш узнает об этом и будет в ярости. Астори боится представить, что случится тогда.

Увы, ей не оставили шансов быть милосердной. Она не отступится.

«Жёлтые» после дебатов обретаются обычно на первом этаже, около бара, в укромном уголке, на серых низких диванчиках. Ни один уважающий себя «зелёный» туда даже не сунется. Но одно из преимуществ и в то же время неудобств того, что ты королева, — вынужденная беспартийность, своеобразная политическая изоляция. Астори не имеет права примкнуть ни к одному объединению, она выше их всех, она отстранённа и беспристрастна.

Должна быть беспристрастной, по крайней мере.

Негласно она с «зелёными»: во-первых, это партия Тадеуша, во-вторых, ей близка их программа осторожных реформ, сочетающая в себе новейшие идеи и древние эглертианские традиции. Золотая середина. Если бы Астори официально пошла на соглашение с «жёлтыми», консерваторами, в чьих заявлениях слышатся отголоски крайнего национализма, это был бы скандал.

Но Астори нужно другое.

Ей нужен Уолриш.

Лидер «жёлтых», старый лорд, почти выживший из ума, её давний противник, которого она ненавидит всей душой… Астори никогда не думала, что наступит день, когда она предложит ему союз. Но поддержка Уолриша, а значит, и большей части «жёлтых», необходима, чтобы перевесить «зелёных» и стайку дружественных им партий при голосовании. Когда её проект о чрезвычайном положении будет готов, она покажет его Совету, чтобы выслушать «за» и «против». Если она сумеет правильно разыграть карты и расставить акценты… даже Тадеуш не сможет ей помешать.

Астори решила окончательно и бесповоротно: она усмирит Север, а если он не пожелает усмиряться — заставит бунтовщиков захлебнуться в собственной крови. Верные ей правительственные войска втопчут мятежников в неблагодарную и лживую северную землю.

Она подходит к «жёлтым», настороженно умолкающим при её виде, и приветствует их деловым кивком.

— Здравствуйте, господа… Ваша светлость, можно вас на минуту?

— Разумеется, Ваше Величество. — Уолриш с кряхтением поднимается, хрустя суставами, и отходит с Астори за угол. Она оглядывается, лихорадочно облизывая губы.

— Чем обязан такой чести?

— У меня предложение к вам, — быстро говорит она, прищуривая глаза.

— Какое же?

— Не стану тратить ваше время и буду полностью откровенна: мы можем заключить сделку. — Астори остро вдыхает. Она рискует. Страшно представить, что сделается с Тадеушем, когда он узнает. — В скором времени я собираюсь повторить попытку… заново ввести проект о чрезвычайном положении на Севере. Вы помните его.

Уолриш кивает, засовывая руки в карманы. Астори смотрит на его запавшие глаза с тёмными кругами и вздёрнутый ястребиный нос.

— Помню. Только не понимаю, какая мне выгода…

— Запись с вашими угрозами всё ещё у меня. Если ваша партия поддержит меня… я отдам запись вам. — Астори поправляет перчатку. — Вы же понимаете, что висите на волоске. Если я обнародую запись, вы всё потеряете. А так… ваша безопасность в обмен на голоса.

— Интересно, — ухмыляется Уолриш. — Неужели вы настолько хотите отомстить, Ваше Величество? Настолько, что пришли за помощью ко мне?

Астори вскидывает голову.

— Это вас не касается, — ледяным тоном отрезает она. — Я предлагаю взаимовыгодный обмен — вы согласны или нет? Я спрашиваю лишь один раз. Второго шанса у вас не будет, ваша светлость.

Тонкие губы расплываются в усмешке.

— Согласен.

— Чудно. Запись получите после того, как я получу свои голоса.

— А я могу вам доверять? — тихо спрашивает Уолриш, изгибая бровь. Астори выпрямляется.

— Поверьте, я держу своё слово. Не сомневайтесь во мне — вы знаете, это плохо кончается. — Она разворачивается на каблуках, но внезапно останавливается. — Да… я думаю, нет надобности объяснять, что наш разговор надо оставить в тайне? Никто из посторонних не должен о нём узнать.

— А разве вы не рассказали господину премьер-министру? — ехидно интересуется Уолриш. Астори поджимает губы.

— Повторяю: вас это не касается. Всего доброго.

— А вы не боитесь, Ваше Величество? — окликает её Уолриш в спину. Астори замирает. Сводит лопатки. — Я одобряю ваши решения… в общем. Северян давно стоит приструнить, но вы ходите по тонкому льду… или вы не помните, что было этим летом? А четыре года назад на площади? Что будет делать Эглерт, если останется без монарха?

— Всё та же пластинка… — Астори оглядывается с вызывающей улыбкой. Упрямо выдвигает подбородок. — Эглерт не останется без монарха. Я знаю, на что иду… но это всё равно.

Она проводит языком по зубам.

— Мне больше не страшно. До свидания, ваша светлость.

Каблуки цокают по коридору.

***

В зале Серебряного дворца тесно и оживлённо; шепчутся приглашённые, достойнейшие люди королевства — политики, учёные, деятели искусства с родными и близкими друзьями. Каждый награждаемый имеет право привести с собой до трёх человек. С минуты на минуту начнётся церемония, затем будет долгий банкет.

Астори, стоящая за красным пологом, различает Тадеуша сквозь узкую щёлочку между сомкнутыми струящимися тканями: он сидит в первом ряду, седьмой слева, между Фаушем ди Мульниче и бактериологом Эделин ди Кармелл. Беседует с экс-премьером. Смеётся. Астори кажется, она различает его звонкий голос среди царящего вокруг гомона.

— Ваше Величество, мы можем начинать, — подсказывает выныривающий из-за красного занавеса камердинер. Астори кивает.

— Хорошо. Давайте.

Раздаётся густой бас диктора. Гул утихает. Галстуки и вечерние платья дышат напряжением и сдержанным волнением; Астори разминает руки в перчатках, поправляет тяжёлую корону, обручем сдавившую виски. Вдох-выдох.

— Её Величество королева Эглерта, Астори Арвейн!

Она выходит из закулисья на сцену: идеальная осанка, величавая грация в движениях, скользяще-ровные взгляды. Останавливается. Гремит торжественный, светлый, плывущий гимн Эглерта; присутствующие встают с мест, вытягиваясь как один по струнке. Астори взирает на них с возвышения. Снова отыскивает Тадеуша, три мгновения любуется его кудрявой тёмной головой и спокойным лицом и взглядывает на Фауша. Он постарел и подряхлел. Они очень давно не виделись.

Начинается церемония награждения. Фауш двенадцатый в списке; ему высочайшей королевской милостью жалуется звание кавалера Ордена Пера за заслуги перед отечеством. Астори прикалывает на лацкан строгого пиджака серебряную брошь в виде шести павлиньих перьев и жмёт бывшему премьер-министру руку. Фауш незаметно подмигивает ей. Астори читает по губам: «Хорошая работа, Ваше Величество».

Тадеуш. Он двадцать девятый. Астори следит за тем, как он поднимается к ней, на ходу заправляя галстук, как неловко улыбается ей и залу одновременно, как теплятся его глаза, когда она подвязывает ему алую почётную перевязь и приказывает опуститься на одно колено. Астори подносят меч. Рукоятка приятно холодит кожу даже сквозь перчатки; Астори трижды плашмя касается клинком плеч Тадеуша, осторожно, нежно, чтобы не навредить. Он встаёт.

— Примите в знак моего глубочайшего к вам расположения, — говорит Астори и протягивает ему меч. Это особая честь — получить оружие из рук монарх, за всю историю Эглерта её удостаивались лишь одиннадцать человек. Тадеуш станет двенадцатым.

Он смотрит на неё с благодарным восторгом. Улыбается. И — запечатлевает на лезвии почтительный поцелуй.

Щёлкают фотоаппараты, работают камеры; у дверей толпятся журналисты. Астори и Тадеуш обмениваются рукопожатием и оборачиваются к прессе. Мгновение — чтобы успели сделать снимок — и Тадеуш отправляется на место. Астори провожает его глазами.

Она знает, этот разговор они ещё продолжат. Сегодня. В спальне.

========== 7.2 ==========

Астори слегка пихает Изюминку коленом в бок и натягивает поводья. Кобылка послушно сворачивает влево, труся по шуршащему гравию дорожки; аллеи королевского парка оглашаются рассыпчатым дружелюбным ржанием. Преет сырой ноябрьский воздух. Астори потряхивает в седле; в лицо дует обволакивающий ветер, ероша темно-каштановые волосы за спиной. Крупно дышит лошадь — Астори всем телом чувствует её дыхание. Перехватывает уздечку уверенными руками. Изюминка ускоряет шаг, мгновение — и переходит на размашистый галоп, звеня копытами. Развевается длинная грива.

Астори прикрикивает, вдавливает пятки в раздувающиеся напряженные бока кобылы: быстрее, быстрее, чтобы сердце выскочило из груди, чтобы земля перевернулась от этой бешеной скачки. Прыжок — они берут барьер. Тяжелое приземление. Астори протяжно вдыхает носом, запрокидывает голову и смеётся. Изюминка фыркает.

— Молодец, девочка. — Астори хлопает её по шее. — Но ты можешь лучше, я знаю. Попробуем снова?

Холод щиплет обнаженную шею и лицо. Астори лукаво покусывает губы, расправляя плечи. Ей весело. Конные прогулки всегда помогают взбодриться, а сегодня она хотела ещё и пострелять. Это приятно вдвойне. Астори и Изюминка нарезают несколько кругов по парку, затем Астори спешивается, бросает поводья служащему и подходит к расставленным мишеням. Достает пистолет. Ласково взвешивает его на ладони — маленькая черная машина смерти, так уютно ложащаяся в руку.

Она цокает языком, резко прицеливается. Щурится. Угасает короткий ноябрьский день: бледными болезненными красками расплескался по воспаленному небу призрачно-алый дымчатый закат. Деревья и кусты схватывает жидкий морозец. Астори выжидает пять секунд, считая про себя. Представляет на месте мишеней безликие чёрные маски террористов — тысячи тысяч северян.

И стреляет — раз, другой, третий… Вздрагивает. Импульс отдается в плечо. Астори расставляет ноги, до скрипа стискивает зубы и борется с навязчивыми воспоминаниями.

И стреляет. Пока не становится тошно.

Она опускает пистолет, глотает мутный закатный воздух. Надо… надо возвращаться. Скоро приедет Тадеуш. У них должно быть нечто вроде романтического ужина… по крайней мере, Астори поняла это так. Он выражался слишком неопределенно.

Но она заинтересована. Джей часто устраивал ей милые сюрпризы.

Астори успевает переодеться и умыться до прихода премьер-министра. Тадеуш влюбленно улыбается ей с порога: двигаются уши, собирается паутинка ласковых морщинок вокруг глаз, и Астори, кладя ладонь ему на локоть, мягко целует его, притягивает к себе. У них почти нет материала на сегодня. Разве что северная конституция… но её Астори по многим причинам не хочет обсуждать. Он нежно вытаскивает из рук Тадеуша папку и отбрасывает её на диван.

— Как прошёл твой день? — интересуется Астори игриво. Он почесывает её за ухом.

— Чудесно, а твой?

— Замечательно. Но, полагаю, закончится он ещё лучше.

Тадеуш с улыбкой тыкается носом ей в шею и целует изгиб челюсти. Астори гладит его по спине, прижимаясь щекой к плечу и покачиваясь.

— Знаешь, дети передавали тебе привет. — Она берёт его за руку и отводит за стол.

— Неужели?

— Да, я разговаривала с ними вчера, они спрашивали о тебе… ты им нравишься.

— А их маме? — Тадеуш усаживается в кресло, поднимает на неё нежный взгляд. Астори треплет его по темным кудрявым волосам.

— А их маме — ещё больше.

Он прижимается губами к её запястью.

— Луана и Джоэль. — очаровательные детишки.

— А ты хитрец, Тед, — усмехается Астори, расставляя чашки и доставая пакетики с заваркой. — Знаешь, что кратчайший путь к сердцу матери — похвала её чадам.

— О, я даже и не думал, родная.

Она откусывает печенье, удовлетворенно мычит.

— Будешь?

— Да, спасибо.

Они беззаботно пьют чай и хрустят сухариками.

— Знаешь, что у меня спросила Луана? — Астори невозмутимо разворачивает мармеладку и отправляет её в рот. Тадеуш приподнимает брови.

— Что же?

— «А правда, что дядя Тадеуш прячется у тебя в шкафу?»

Он попёрхивается печеньем, стучит себя по груди, кашляя и неудержимо смеясь; не разделяющая его веселья Астори улыбается против воли — слишком бодро, молодо и заразительно звучит его солнечный смех.

— Это вовсе не весело, — произносит она с напускной строгостью. Тадеуш утирает выступившие слёзы.

— Я знаю, родная, но…

— Они уже думают, что ты прячешься у меня в шкафу. Видимо, добрые люди растрепали. Что дальше? «Мамочка, дядя Тадеуш твой новый муж?» Это же возмутительно! Что они там себе позволяют в «Зелёной ветви?»

Тадеуш касается колена раздраженной Астори.

— Ты преувеличиваешь опасность. Мало ли какие слухи ходят в пансионатах… да всякие, мне ли не знать. Не стоит принимать это так близко к сердцу. Тем более… тебе стоит беречь своё. Помнишь?

— Помню… помню, — нервно кивает Астори. Он переплетает их пальцы.

— Тогда давай я сыграю тебе. Хочешь?

Тадеуш устраивается за пианино, разминает пальцы и пробегается ими по клавишам. Астори откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. Расслабляется. Хорошо вот так просто лежать и слушать, как Тадеуш слегка неуверенно, но очень искренне исполняет Салетти, пытаясь импровизировать. Получается откровенно фальшиво.

— Ты обещал нам романтический ужин, — говорит она, не размыкая век. Музыка останавливается.

— До ужина ещё есть время.

Астори лениво улыбается Тадеушу.

— Я знаю, как мы можем его скоротать.

Она встаёт, подходит к нему, зарывается пальцами в волосы, ласково прихватывая вихры на затылке и запрокидывая его голову назад. Тадеуш зажмуривается. Астори поднимает его и, ухватив за локоть, уводит в спальню.

Потом они пьют кофе на балконе: собственно, это и подразумевал Тадеуш под «романтическим ужином». Он укрывает Астори пледом и облокачивается на перила рядом с ней. Они смотрят на звёзды, мелкой солью рассыпанные по плоскому бархатному небу, сжимают в пальцах горячие дымящиеся кружки и неспешно беседуют. Астори холодно и чудесно.

Они возвращаются; Тадеуш снова играет, Астори смеётся и качает головой.

— А давай сальдвиг?

— Что?

— Наш народный танец… сальдвиг… давай, он несложный. Если уж я смогла обучиться дальстену, ты точно обучишься сальдвигу. Вставай, я помогу.

Она вытаскивает Тадеуша на середину комнаты, отступает на три шага.

— Представим, что мы стоим в двух колоннах… мужчины и женщины. Три хлопка, три притопа, поворот, руки сцеплены, кружение, расходимся…

Тадеуш путается в ногах, едва не падает на Астори и сталкивается с ней лбами. Она хихикает ему в плечо.

— Ты безнадёжен.

— Танцы никогда не были моей сильной стороной.

Он помогает ей встать. Астори стряхивает пыль с его пиджака и улыбается.

— Не думаешь, что нам стоило бы… хотя бы чуть-чуть поработать?

Они устраиваются с документами в спальне Астори, на её кровати. Усиленно вчитываются в текст. Делают пометки. Но сосредоточиться получается плохо — обстановка слишком неподходящая, не располагающая к деловому разговору. Обмен взглядами поверх бумаг — и румянец под кожей. Тадеуш сдаётся первым, укладывает копии речей и контрактов в папку и поворачивается к Астори. Она понимает его без слов — по лучикам-морщинкам, по огню в глубине зелёных глаз, по мягкому изгибу рта. Они медленно и нежно снимают друг другу очки и целуются.

Свет не гасят.

========== 7.3 ==========

В белой камере привычно прохладно и сухо. Астори тихо цокает каблуками по холодному скользкому полу, слыша, как с робким скрипом закрывается за спиной дверь. Она глубоко вдыхает. Начальник тюрьмы косится на неё всё подозрительней с каждым разом, и она боится, что однажды слухи о её визитах дойдут до федеральных служб и они с убийственной вежливостью и почтением потребуют объяснения, которого у неё нет. Тадеуш тысячу раз прав — он всегда прав. Ей стоит прекратить ездить в Аштон, пока не поздно.

Но Астори знает, что остановиться она уже не в состоянии. Слишком крепки узы, связывающие её с отцом, слишком тесными и доверительными стали их отношения, слишком нежно она жмет ему руку при встрече и слишком ласково называет «папа» — искренно, без сарказма или иронии. Не следовало этого допускать, наверно… но не получится заново сжечь отстроенные мосты. Ей нужен отец, нужен так же сильно, как дети, Тадеуш или корона. Это часть её жизни — поломанная и исковерканная, но часть. Её невозможно просто взять и отрезать.

Гермион встаёт из-за стола. Улыбается. В серых глазах теплится мягкое дружелюбие, крепкие жилистые руки берут Астори под локти.

— Здравствуй, солнышко.

— Здравствуй, папа. — Она целует его в щеку. — Как ты себя чувствуешь?

Они садятся за стол. Астори поправляет узкую бежевую юбку; Гермион, подперев кулаком подбородок, любуется ею.

— Хорошо, милая. Немного болело сердце с утра, но прошло. Не беспокойся.

— Береги себя, пап, это не шутки, — взволнованно говорит Астори. — Может, мне стоит сказать начальнику Аштона, чтобы тебя навестил врач?

— Родная, это ни к чему. Правда. Ну, пошалило сердечко, со стариками бывает…

— Ты вовсе не старик, тебе только пятьдесят четыре.

— Один год в тюрьме считается за три, золотце. И потом, ты и так чересчур много для меня делаешь. Не рискуй ещё больше. Я боюсь за тебя.

Астори с улыбкой сжимает его ладонь.

— Всё в порядке, пап. — Она раскрывает сумочку, роется в ней. — Кстати, вот… я принесла, как ты и просил… сейчас… вот… фотографии. Сделаны год назад, детям тут шесть… держи.

Она протягивает ему пачку снимков. Гермион с благоговейным трепетом принимает их, раскладывает на столе, трясясь над каждым, трогает, рассматривает — кажется, ещё чуть-чуть, и понюхает или попробует на вкус. Астори наблюдает за отцом. Он пожирает глазами фотографии, на которых запечатлены она с Луаной и Джоэлем — по отдельности и вместе.

— Они… они такие… — Гермион не может подобрать слов, замолкает, гладит пальцем лицо смеющейся Луаны. — Я, конечно, видел в газетах, но это не то, совсем не то…

Он поднимает на Астори отчаянный взгляд.

— Я с ними никогда не… не увижусь?

— Боюсь, нет, — вздыхает она. — Ты ведь понимаешь, репутация…

— Понимаю. — Он опускает голову.

— И… и я не могу оставить тебе эти фотографии… если кто-нибудь заметит, поднимется шумиха…

— Разумеется, дорогая. Я сейчас тебе их верну. Только посмотрю ещё немного… минутку…

Астори с сожалением поводит плечами. Ей бы хотелось, чтобы жил с ней, в Серебряном дворце, чтобы они вместе гуляли по парку, обедали, на выходные ездили с детьми в королевские поместья (но только не в Медовый пик, о нет!), упражнялись в стрельбе — он мог бы научить её так многому… У них появилась бы настоящая семья — в три поколения! Если бы… если бы отец был свободен… если бы у неё получилось это устроить.

Но для этого понадобилась бы помощь Тадеуша, а с учётом того, что недавно произошло между ними, рассчитывать на неё по меньшей мере наивно, по большей — откровенно глупо.

— Солнышко, ты какая-то задумчивая сегодня.

Голос отца возвращает её в реальность. Астори моргает, ёрзает локтями по столу.

— Да?.. В смысле?

— Ничего не случилось? — с тревогой спрашивает Гермион. Она натянуто улыбается. Отводит за уши вьющуюся прядь.

— С чего ты взял?

— Не знаю, просто… подумал, может, ты и премьер-министр… вы…

Астори склоняет голову набок и беззлобно усмехается, глядя на смущенного отца.

— Папа, когда ты врешь, у тебя морщится нос, как у меня. Выкладывай.

Гермион тяжело вздыхает, виновато смотрит на дочь.

— Я читал «Глашатай». Да и вообще… все газеты только и пишут, что о… происшествии… во Дворце Советов.

Сердце начинает стучать громче.

— А… это… — Она втягивает воздух и прикусывает изнутри щеку. Вскидывает брови. — Ну да, да… было.

Улыбка становится сухой и дёрганной.

— Мы с Тадеушем поссорились.

***

Астори ожесточенно мнёт перчатки у входа в зал совещаний. Барабанит пальцами по стене. За окнами серым скучным вторником раскинулась бесснежная зима, слякотная, тусклая, с чавкающей под колёсами грязью и свинцовым небом, похожим на невымытый перевернутый таз. Площадь запружена пешеходами. Гудят машины. Метерлинк уже отошел от сайольской праздничной суеты: конец января, давно пора снова приниматься за работу.

Коридор понемногу наполняется людьми; мимо прошагивают, почтительно здороваясь, советники. Астори ждёт Тадеуша. Он наверняка жутко волнуется — сегодня он наконец решился представить свой проект конституции, отточенный и выверенный вплоть до малейшей, самой незначительной детали. Тадеуш годами трудился над ним. Он надеется на успех; шансов пятьдесят на пятьдесят, но Астори знает, что Тадеушу под силу абсолютно всё: против его проницательного живого ума и подкупающего обаяния выстоять могут немногие.

Астори знает и то, что предаст его сегодня. Опять.

— Ваше Величество, прошу прощения, задержался. — Он появляется из ниоткуда, приваливается к стене, чтобы отдышаться. — Пробки…

И добавляет шёпотом:

— Я ведь не опоздал?

— Нет, — улыбается она. Руки тянутся поправить его сбившийся влево галстук, но нельзя: чересчур много чужих любопытных глаз вокруг. — Заседание ещё не началось… идёмте.

Они рассаживаются на своих местах, рядом друг с другом. Переговариваются советники; Астори различает ястребиный профиль Уолриша. Они обмениваются долгими красноречивыми взглядами.

Тадеуш выступает третьим, и его съедает лихорадочное нетерпение пополам с беспокойством. Он елозит в кресле. Тяжело сглатывает. Астори осторожно трогает его за рукав: тише, я с тобой, я рядом.

Как это подло. Астори ещё никогда не было так тошно от себя.

Подходит его очередь; Тадеуш встаёт, нервно оправляет пиджак и под слабый шуршащий гул перешёптываний приближается к стойке, на которую льется электрический тонкий свет. Выдыхает. Набирается сил перед рывком. Его невнимательный расплывающийся взгляд скользит по рядам.

Когда он начинает говорить, голоса стихают, и в зале воцаряется чуткая, почти физическая ощутимая тишина. Астори затаивает дыхание. Она знает, Тадеуша невозможно не слушать — он умеет подбирать нужные интонации и ритм речи — и не влюбиться в него в эти моменты тоже невозможно… Он оседлал своего любимого конька — равноправие Севера и Юга. Слова сыпятся, как жемчужины из шкатулки. Он жестикулирует энергично и уверенно, выдерживает многозначительные паузы после риторических восклицаний, грамотно расставляет акценты и держится с нарочитой свободой и простотой. Тадеуша несёт вдохновение.

Он заканчивает, коротко откашливается и замирает в ожидании вопросов. Обводит спокойным взглядом зал, прищуривается — тянется чья-то рука. В полутьме лица не видно.

— Да, пожалуйста?..

С места, одёргивая темно-бежевый пиджак, поднимается Астори. Тадеуш приоткрывает рот, неверяще двигает головой вправо. Она смотрит на него — в упор, холодно, открыто.

И стреляет на поражение.

— Господин премьер-министр, уверены ли вы, что предложенный вами проект окупит затраченные на него усилий в политическом, экономическом и идеологическом планах?

Это не месть — вернее, месть, но не ему лично, а всем северянам в общем. Это первый удар. Астори начинает разыгрывать партию, и цена поражения в ней — полное уничтожение: либо они смирятся перед ней, либо она перестанет быть королевой. Третьего уже не дано.

Она ведёт наступление умно и расчётливо; подключается партия «жёлтых», и Тадеуш оказывается под сплошным обстрелом. Он бы, конечно, выдержал и обыграл их всех, он готовился к этому, но то, что Астори оказалась заодно с прихвостнями Уолриша, выбило почву у него из-под ног. Он считал, что может положиться на неё. В ней он не сомневался ни секунды.

Астори видит, как по-детски округляется его рот и в зелёных глазах застывает беззащитное недоумение.

Она снова убивает его.

Проект не отклоняют, переносят на повторное обсуждение, но всем ясно — это провал. Такую новаторскую и провокационную программу следовало ввести быстро, нахрапом, сделать расчёт на неожиданность… а теперь… шансов почти не остаётся.

И в этом виновата Астори.

Вечером у них запланирована обычная аудиенция. Астори знает: грядет буря. Она редко видела Тадеуша в гневе и тем сильнее опасается его в такие минуты. Камердинер буднично докладывает о прибытии премьер-министра; спину прошибает пот, руки в перчатках мелко трясутся, но Астори невозмутимо кивает:

— Хорошо. Просите.

Когда в кабинет широкими твёрдыми шагами входит Тадеуш, она даже не поднимется из-за стола — склоняется над бумагами, усиленно шурша ручкой. Чувствует на себе его тяжёлый взгляд. Мгновение. Взрыв. Тадеуш, нарушая все существующие и несуществующие правила этикета, метается к ней, грохочет ладонями по столу и кричит, срываясь на озлобленный рык:

— Что это, чёрт возьми, было?!

Астори медленно снимает очки, проводит рукой по волосам и устало смотрит на него.

— Что именно?

— Не притворяйся, Астори, — ты прекрасно знаешь, о чём я! — Он яростно скрипит зубами. — Зачем ты начала это? Я не понимаю!

— А следовало бы.

— Перестань!

— Перестать — что?

Тадеуш сжимает кулаки, давится словами, и Астори откладывает ручку.

— Я не хочу это обсуждать.

— Нет уж, давай обсудим!

— Послушай…

— Не желаю я слушать, ясно? Не желаю! Я только и делаю, что слушаюсь тебя — конечно, ты всё знаешь лучше, ты у нас всегда права, помолчи, Тадеуш, постой в сторонке, Тадеуш, королева сама разберется!

Он мерит шагами кабинет и раздраженно ерошит волосы, потом вдруг разворачивается к Астори и тычет в неё пальцем:

— Хватит! Довольно! Ты знала, как долго я работал над этой конституцией, как дорога она для всех северян, и ты… ты просто взяла и перечеркнула весь мой труд! Почему? Я требую ответа, Астори, — почему?!

— Потому что они это заслужили! — повышает голос она и встаёт. — Северяне, эти грязные шавки! Ты представить не можешь, что я из-за них пережила! Они убили Джея, они дважды пытались убить меня и моих детей…

— Ты знаешь, они не…

— Я знаю только то, что никогда — ты понял? — никогда не пойду на уступки! Они получат своё. Очень скоро получат.

Тадеуш пораженно моргает.

— Но ты… Ты не можешь бороться с насилием насилием!

— Это не насилие, — отрезает Астори, — это праведноевозмездие.

— Послушай, так ты не найдёшь выхода, эта кровь никогда с тебя не смоется!

— Пусть лучше это будет их кровь, а не моя.

Тадеуш подходит, страдальчески сводит брови. Астори напряженно дышит.

— Не нужно, я умоляю тебя — остановись, пока ещё можно! Если возобновится гражданская война, она погубит Эглерт!..

— Не я начала эту войну, — огрызается Астори. Тадеуш берёт её за руку.

— И не я. Но мы можем предотвратить её — вместе.

Он глядит в её темно-карие решительные глаза. Ищет. Просит.

— Давай прекратим эту вражду. Вновь сделаем эглертианцев единым народом. Ведь северяне тоже твои подданные, так позволь им понять и принять тебя… неужели ты не веришь во второй шанс?

Астори с трудом глотает воздух, смотрит на него — и вынимает руку.

— Я верю во второй, — жёстко говорит она, — но не в десятый.

Она опускается в кресло, надевает очки и хватает карандаш.

— Уже слишком поздно, Тадеуш. Я щадила их, долго щадила, хотя они не пощадили ни меня, ни мою семью. Они хотели этой войны — и война будет. Это решено. И тебе пора выбирать сторону, Тадеуш; с кем ты: со мной…

Она облизывает губы, взглядывает на его побледневшее лицо.

— …Или с ними?

***

— И что… было потом, милая? — осторожно спрашивает Гермион. Астори всхлипывает, улыбаясь, комкает носовой платок.

— Он просто… просто ушёл. Ничего не сказал. И не разговаривает со мной, только по делу… и всё. — Она резко вздыхает. — Я его обидела. Очень сильно. Не думаю, что он когда-нибудь меня простит.

Гермион задумчиво откидывается на спинку стула.

— Если любит, простит.

— Я ведь говорила, между нами не любовь. У нас… связь. Была…

— Есть разница между тем, что говоришь ты, что думает он и что происходит на самом деле. Дети, вы запутались. Так долго обманывать друг друга…

Астори опускает голову.

— Но ты… верно я понимаю, золотце, ты не раскаиваешься в том, что сделала?

— В том, что обидела его, — да. Конечно. Но в том, что помешала ему ввести проект… ни капли.

Гермион заинтересованно наклоняется к ней.

— Но ведь ты обидела его именно тем что помешала…

— Это очень сложно, папа! — Астори отчаянно зарывается пальцами в волосы. — Очень… я не знаю, что мне делать теперь.

Он вздыхает.

— Ты не отступишься от своего, он — от своего… это тупик. Вы разорветесь. На твоём месте, солнце, я бы прекратил эти отношения, пока вы не искалечились ещё больше.

Астори проводит рукой по лицу.

— Нет… нет, я не могу. Он нужен мне, папа. Я не представляю, как мне жить дальше без него… мы не можем расстаться.

Гермион внимательно глядит на дочь.

— Не можете, потому что вы этого не хотите… или потому что этого не хочешь ты?

========== 7.4 ==========

Тадеуш перелистывает страницу газеты, цокает языком. Взгляд внимательно скользит по мелким печатным строчкам; карандаш в руках подчеркивает, обводит и надписывает точно и быстро, напряженные зелёные глаза сосредоточенно рассматривают фотографии и вчитываются в жирные заголовки. Он решает, какие заметки стоит обсудить с Астори, какие — с Беном, а какие можно или нужно проигнорировать.

Тарахтит телевизор: показывают послеобеденные новости. Тадеуш краем уха прислушивается к монотонному голосу диктора, облизывает губы; в комнату входит заспанная Эйсли в розовых шортах, пушистых тапочках и мешковатой футболке. Зевает. Почесывает неряшливую кичку из ореховых волос.

— Ты что, до сих пор торчишь тут? — бурчит она. Тадеуш пожимает плечами и мельком глядит на наручные часы.

— Ага… я почти закончил. Посидишь со мной? Или ты хочешь есть? У нас в холодильнике есть холодная курица и салат, а ужин через три часа.

— Не, мне нормально. Подожду.

Она устраивается с ногами в соседнем кресле, потягивается. Тадеуш возвращается к работе.

— Я переключу, ладно?

Он на миг замирает, затем приподнимает брови в знак согласия.

— Конечно… конечно, да, делай, как тебе удобно.

Эйсли щелкает пультом. На экран врывается глупый оспинский фильм про любовь, смерть и детей; кажется, он так и называется «Между свадьбой, похоронами и родами». Тадеуш тихо и раздраженно фыркает. Грифель карандаша ломается, и приходится лезть в портфель в поисках точилки; Эйсли заливисто хохочет над пошловатой шуткой.

Тадеуш посматривает на неё поверх очков. Она окончательно пришла в себя после аборта, вернулась в университет (отговорив Тадеуша от обстоятельной беседы с ректором насчёт неприличных слухов), с Голтером не помирилась, но в остальном выглядит вполне довольной жизнью. Только спать стала чаще и больше. И быстрее устает.

Тадеушу хочется оберегать её ещё сильнее, чем раньше, но Эйсли дружески отшучивается и напоминает: «Тед, я не фарфоровая».

Ей нужна самостоятельность, и Тадеуш предоставляет её — в пределах разумного, естественно. Но он не может отключить своё сердце и перестать волноваться о сестре: люди просто не так устроены. Иначе всё было бы гораздо проще.

Он точит карандаш; Эйсли успевает принести с кухни тарелку сладостей и возвращается в кресло.

— Поешь что-нибудь человеческое.

— Это очень человеческий мармелад, Тедди, уверяю тебя.

Он вздыхает и разглаживает очередную газету.

— Фильм класс, — бормочет Эйсли с набитым ртом. — Мы с ма часто смотрели его дома. Она вообще любит оспинские сериалы, фильмы, эту всю муть…

Тадеуш неопределенно мычит: он теряется, когда речь заходит о Лумене, не знает, как себя вести. Очки сползают с носа, и он легонько поправляет их.

— Слушай, Тед… — Эйсли неожиданно оборачивается к нему. — Я всё-таки думаю, ну… ма немного нечестно это сделала, что я живу у тебя.

— Что? Почему?

— Ну типа… я просто ввалилась и… ты же со мной почти не виделся у… у па. И тут я… пух! — как снег на голову.

— Эйсли, — укоризненно тянет Тадеуш, — ну что за глупости…

— Нет, — перебивает она. — Я же наверняка тебе мешаю. Ну… веселиться… приводить… девчонок…

Тадеуш кисло морщится.

— К твоему сведению, я перестал водить к себе девчонок с университетских времён. Солидные политики таким не занимаются. Для этого есть съёмные квартиры и номера в гостиницах. — Он выдерживает красноречивую паузу. — И уж, конечно, премьерам делать нечего кроме как веселиться днями напролет. И как я живу без этого…

— Тот же вопрос. — Эйсли хмыкает. — Ты вообще хоть когда-нибудь отдыхаешь?

— Ночью.

— Ночью — это четыре часа сна? Не считается. Ещё варианты?

Тадеуш чешет карандашом за ухом.

— Эйсли, ты мешаешь мне работать.

— А может, я этого и хочу. — Она переворачивается на живот, подпирает голову обеими руками, опускается локтями на ручку кресла и болтает ногами в воздухе. — Тебе стоит отдохнуть, правда.

— Я сегодня еду на благотворительный концерт вместе с Её Величеством. Там и отдохну.

Эйсли лукаво прищуривает левый глаз.

— С короле-е-евой, значит?..

Тадеушу не нравятся интонации сестры. Он кидает на неё короткий вопросительный взгляд и вновь утыкается в газету.

— Да. Мы приглашены.

На губах Эйсли играет хитровато-понимающая улыбка.

— Теперь ясно, Тедди, почему тебя не интересуют… девчонки.

Опасная почва. То, о чём Тадеуш предпочёл бы умолчать.

— Это попросту смешно, Эйс. Роман королевы и её премьера — слишком дурной анекдот для жёлтой прессы.

— Рассказывай это кому-нибудь другому, Тед.

Он с шумом выдыхает и сдёргивает очки, поднимаясь.

— Мне пора собираться на концерт.

Эйсли присвистывает ему вслед.

— Со мной мог бы и не стесняться! — Она гибко встаёт с кресла. — Ладно, проветрюсь и я… покурю.

Тадеуш замирает в дверях. Недовольно хмурится: эту новую привычку Эйсли он так и не смог принять.

— Ну зачем, ну…

— Ты ведь выпиваешь!

— Немного. И я не курю, и потом, я — это я, а ты… ты же… девочка…

Эйсли усмехается, оправляя футболку. Зелёные глаза сверкают.

— Нет, Тедди. Я давно уже не девочка.

***

В концертном зале Тадеуш обнаруживает Астори, уже занявшую своё место. Струится водопад темно-каштановых волос, матовой белизной обхватывает смуглую шею нитка жемчуга; строгие перчатки, синий пиджак и такого же цвета юбка-карандаш. Пахнет магнолией и лотосом. Тадеуш почтительно склоняется, и аромат ударяет ему в нос обольстительной манящей волной. Астори жмёт ему руку и робко улыбается.

— Ваше Величество…

— Господин премьер-министр…

Он садится, поправляет галстук. Она осторожно взглядывает на него, но Тадеуш намеренно отворачивается, делая вид, что ничего не замечает. Аромат преследует его. Душит. Он стискивает зубы: нет, поддаваться нельзя.

Они с Астори уже несколько месяцев держат дистанцию; вернее, держит Тадеуш, а она пытается заново наладить отношения и помириться. Но камень преткновения слишком тяжёл. Его так просто не сдвинуть. Нелегко приходится обоим, но Тадеуш упорно стоит на своём: она просила его выбрать, и он выбирает. Голос крови предков-северян не заглушит ничто… даже любовь. Даже любовь, которую он выпестовал в себе, которую лелеял семь лет, которую пронёс через непонимание, обиды и ложь.

Она всё вынесла… вынесет ли этот — новый — ещё один — удар?

Концерт длится бесконечно долго. Астори так близко, что Тадеуш ощущает её дыхание; её рука в полутьме нашаривает его локоть, касается мимолетом. Он сглатывает. Старается сосредоточиться на песне. Туфля Астори мягко подталкивает его ботинок, и Тадеушу становится совсем неуютно.

Но он не отводит ногу.

Остаётся надеяться, что любопытная камера не наставлена на них прямо сейчас и эти кадры не будут потом маячить на всех каналах. Он слегка сталкивает их колена и перехватывает руку Астори. Сжимает её.

— Мне… мне правда жаль, — слышит он тихий шёпот Астори. — Прости меня.

Тадеуш не отвечает, просто держит её за руку и молчит. Это не примирение… но первый шаг к нему. Один из сотни шагов. Сейчас их окутывает полумрак, и на сцене что-то поют о любви, и их никто — почти никто — не видит, да и сами они не видят друг друга, но чувствуют — каждой клеткой тела. До дрожи. До головокружения. Тадеуш впитывает аромат сухих и нежных духов Астори. Он не верит, что ей действительно жаль: слишком хорошо научился распознавать её ложь, и как бы сильно Астори ни сводила его с ума, ей не удастся взять над ним верх. Не в этот раз. Больше — нет.

— У нас сегодня аудиенция, — шепчет она. Его хватает лишь на то, чтобы глухо выдавить:

— Я знаю.

Он не должен сдаваться так просто, не должен, иначе всё это будет зря. Ей стоит понять, что есть черта, которую нельзя переступать безнаказанно. Но Астори не занимать упорства — и она пытается снова:

— Приезжай во дворец сразу после концерта.

— Я оставил папку дома.

— Ничего. — Она облизывает нижнюю губу. — Мы займёмся другими… делами… у меня есть нужные документы. Мы давно их не обсуждали.

Давно. И Тадеуш скучает: он помнит, как хорошо у Астори в спальне, но… но нет. Она оскорбила его и его любовь к родине, она знала, как долго и упорно он работал над проектом северной конституции, и тем не менее, тем не менее — она пошла на предательство. Астори сговорилась с жёлтыми. Мастер знает, как больно ему любить её после этого. Тадеуш стискивает зубы: у него есть долг перед избравшим его народом — долг, о котором он не имеет права забывать.

— Я прикажу послать за папкой и приеду, — говорит он, выпрямляясь и не смотря ей в глаза. — У нас осталось с прошлой встречи несколько проектов, которые мы не успели обсудить.

Он отпускает её ладонь, и концерт тянется ещё дольше, ещё невыносимой. Потом машина катит по вечернему Метерлинку, и мокрые огни Старого Города падают через стекло на ткань брюк. Вырастает из тумана Серебряный дворец. Знакомый холод коридоров, скрип двери… Тадеушу всё ещё не верится, что это происходит на самом деле. Он входит в кабинет, и ему навстречу поднимается Астори. Вихрится огненный фейерверк её духов; нити их взглядов напряженно подрагивают, переплетаются; Тадеуш на секунду забывает, как надо дышать, и тотчас овладевает собой. Касание — ладонями. Каждый раз ново и притягательно, они словно вспоминают на ощупь, каково это — чувствовать друг друга. Астори, кажется, заполняет собой всё мироздание, и Тадеуш может только вдыхать, ощущать, принимать… Он хочет её. Он её ненавидит. Да, она вулкан, да, жить с ней — всё равно что сидеть на бомбе, которая в любую минуту взорвется, да, она ураган, неукрощаемая, непокорная, гордая и упрямая, но он любит её именно за это.

Она — его паруса, в которых вечно бушует ветер.

Она — та, кто его предала. Ударила из-за угла, напала со спины. Тадеуш помнит выражение её лица, когда она поднялась в зале совещаний и без колебаний убила его — словами. Эти слова до сих пор звенят у него в ушах. Тадеуш умеет терпеть, умеет прощать, умеет понимать, но ничто не может длиться вечно. Он устал.

Астори ни о чём его не спрашивает и ничего не просит. Тадеуш рад этому. Он не готов обсуждать то, что между ними происходит, и вряд ли когда-нибудь будет, и потому… сейчас у них есть они и этот вечер. И звёзды за окном. И недолгая тишина, когда беседа закончилась, пока Астори поправляет пуговицы на рукавах и расправляет складки на юбке, а затем поднимает голову и смотрит на него.

— Тебе очень идёт этот галстук, — произносит она с улыбкой. Вспыхивают золотистые крапинки в темно-карих глазах. Она щурится, расправляя плечи, и Тадеуш нутром чует неладное: он знает эти движения. Знает этот взгляд. Так Астори готовится к нападению… натачивает когти перед рывком.

Он застёгивает папку и качает головой.

— Говори уж прямо, Астори. Что тебе нужно?

Она приоткрывает рот от неожиданности. Силится усмехнуться.

— С чего ты… с чего ты взял?

— Значит, нужно. — Он вздыхает, ерошит тёмные волосы.— Давай начистоту. Пожалуйста. Что ты задумала на этот раз?

Она медленно облизывает губы.

— Я… я просто много размышляла… об отце…

— Снова отец. — Тадеуш раздражённо усмехается.— Сколько можно…

— Да, снова!.. Я… я знаю, это неправильно, но не могу… он нужен мне. И моим детям…

— Детям он уж точно не нужен!

— Он их дедушка и мой отец! Я хочу, чтобы он был со мной, чтобы… чтобы жил здесь. С нами.

Тадеуш изгибает бровь.

— Не говори, только не говори, что ты и правда…

— Да, я собираюсь освободить его.

Он раздраженно встаёт с кресла, шмыгает носом.

— Как обычно! Как всегда! Надеюсь, ты ещё хотя бы ничего не предприняла?

— Пока нет, но…

— Слава Мастеру! — Тадеуш со злостью застегивает пиджак. — Астори, я предупреждал тебя, это плохо кончится! Ты заходишь слишком далеко! Тридцать лет тебе не было до него дела, и тут вдруг стукнуло! Зачем, ответь, зачем тебе это?

— Потому что… потому что он мой отец! — выкрикивает Астори. — Потому что я люблю его.

Тадеуш застывает. В ушах шумит кровь. Любит.

Любит — преступника, убийцу. Любит.

А его, своего премьера…

— Я не буду тебе помогать, — выдавливает он. — Это уже чересчур. Это почти незаконно.

— Но, Тадеуш…

— Нет. И не проси. — Его перетряхивает. — Я готов помогать тебе, но не твоему отцу. Разбирайся сама.

Она втягивает воздух и нервно поджимает губы. Тадеуш смотрит на её точеный решительный профиль.

— Хорошо. — Она с вызовом вскидывает голову. — Хорошо. У меня есть запасной план.

Тадеуш понимает — и под ложечкой мерзко сосет.

— И как зовут твой… запасной план? — спрашивает он, стараясь выглядеть спокойным.

— Вэриан, — припечатывает Астори. Он кивает, сдерживая клокочущий внутри гнев. Стискивает зубы.

— Ну что ж, отлично… удачи тебе с ним.

Он разворачивается и берётся за ручку двери.

— Неужели ты ревнуешь? — неверяще доносится в спину. Тадеуш резко оглядывается.

— А в прошлый раз ответа тебе было недостаточно?

— Нет, — говорит Астори. — Недостаточно. Я хочу услышать снова… во всех подробностях.

Они глядят друг на друга. Тадеуш выпрямляется и крепче стискивает дверную ручку.

— Доброй ночи, Ваше Величество.

========== 7.5 ==========

Астори набирает в лёгкие воздуха, проводит языком по накрашенным губам. Чешутся руки в тонких кружевных перчатках; она бросает быстрый взгляд в косое зеркало на стене, проверяет, хорошо ли сидят голубой пиджак и юбка-карандаш, поправляет жемчужную сережку. Заводит за ухо кудрявую прядь. Сегодня она должна выглядеть сногсшибательно… это как никогда важно. Служащий ресторана кланяется и открывает перед ней дверь; Астори одаривает его мимолетной рассеянной улыбкой и переступает порог. Душный шумящий зал остаётся позади — на просторном балконе царит суетливый отдаленный гул ночного Метерлинка, распахнувшего бархатный тёмный плащ. С запада пряно пахнет морем. Цветёт крупными звездами высокое, размягшее от ласкового бриза небо.

Астори расправляет плечи: бой начинается.

— Ваше Величество! — доносится до неё мурчащий хрипловатый голос. Из-за столика поднимается Вэриан. Одет он неброско, но со вкусом, хорошо причесан, и от него тянет дорогим одеколоном — Тадеуш никогда таким не пользуется. В гагатовых глазах отражаются неоновые огни.

— Я счастлив нашей встрече.

— Взаимно, господин Вэриан.

Астори улыбается с напускным радушием, так искусно разыгранным, что оно почти может сойти за искреннее. Протягивает ладонь для рукопожатия, но Вэриан перехватывает её и с коварной усмешкой прикасается губами к костяшкам пальцев. Астори внутренне передёргивает. Крепись. Тебе нужна его помощь, ты обязана вытерпеть.

Она улыбается ещё шире и садится на стул, отодвинутый для неё Вэрианом.

— Признаться, я был несколько удивлен, получив ваше приглашение, — говорит он, устраиваясь напротив неё. — Или это был приказ?

Астори неопределенно переводит плечами.

— Зависит от того, как вам больше нравится.

Зрачки Вэриана посмеиваются. Он закидывает ногу на ногу и сцепляет пальцы.

— Я веду к тому, что… в ходе наших прошлых встреч я уж пришёл к выводу, что не сумел очаровать вас… думал идти топиться. Или вешаться. Даже верёвку купил.

— О, я слишком ценю свою чистую совесть, чтобы позволить вам так нелепо уйти из жизни.

Вэриан приподнимает бровь.

— А разве ваша совесть так безупречно чиста?

И прежде чем Астори успевает ответить, он раскрывает меню.

— Сегодня выбор за вами. Чего желаете, моя королева?

Астори берёт со стола тёмно-алую брошюру.

— Во-первых, строго говоря, я не ваша королева. Вы гражданин Эльдевейса. Не мой подданный. А во-вторых… я буду светлый торик и печеные яблоки под кремом.

— Я то же самое.

Вэриан надавливает на маленькую кнопку, вызывает официанта и передаёт ему заказ. Они вновь остаются наедине. Изучающие, хищные взгляды Вэриана блуждают по лицу Астори; она терпеливо сносит их минут пять и затем резковато спрашивает:

— Что такое любопытное вы во мне нашли, чтобы так меня рассматривать?

— Я вас обидел? — Он невозмутимо подпирает щеку. — Но, кажется, за разглядывание ещё не отрубают голову.

— В Эглерте отменена смертная казнь, — произносит Астори. — И вам об этом известно.

— Да… но вам стоило бы её ввести. Вам пошла бы роль палача.

— Вы забываетесь.

— Рядом с такой изумительной женщиной это немудрено.

Она прикусывает губу и напоминает себе, что он ей нужен. Только Вэриан в силах помочь ей в том небезопасном и рискованном деле, которое она затеяла. Тадеуш отказался. Вэриан — её последняя отчаянная надежда.

И Астори душит в себе свою упрямую вспыльчивую гордость, улыбается, наливает в бокал торик из принесенной официантом бутылки.

— Благодарю за комплимент.

Вэриан посмеивается.

— Ответьте честно, Ваше Величество: вам хочется меня повесить или четвертовать?

Астори глядит на его смуглое лицо, изгибает бровь и говорит игриво:

— Всё сразу.

Его откровенная ухмылка в иное время показалась бы оскорбительной, но Астори железной хваткой держит самолюбие в узде. Она выдержит. Ради отца… выдержит. Астори верит в свою силу воли.

Им приносят заказ. Вэриан наливает себе торик и тянется к Астори.

— Выпьем? За вас?

— Почему бы и нет.

Они чокаются; Астори слегка отпивает, чтобы терпкая вишневая настойка не ударила в голову. Торик безалкоголен… но когда он качественный, невольно начинаешь в этом сомневаться. Вэриан пьёт до дна: Астори смотрит, как двигается его горло. Одёргивает себя.

— Итак, Ваше Величество… официально мы здесь обсуждаем мои новые филиалы в Наполи, Некроше, Иутаче и Бисмуте. И… Новом Вольтраме, кажется?

— Именно. — Астори берётся за десертную ложечку. Вэриан улыбается краем рта.

— Позвольте… мне жутко интересно, что вы скажете завтра? Если господин Бартон спросит о подробностях нашей сегодняшней беседы? Что выдумаете?

— С чего вы взяли, что мне придётся выдумывать?

Они глядят друг другу в глаза, и Астори читает ответ в ледяных тяжёлых зрачках Вэриана. Между лопаток пробегают мурашки. Она уже почти жалеет, что повелась на провокацию и задала этот вопрос.

— Ваше Величество, — раздельно произносит он, — я знаю, вы меня позвали не за тем, чтобы обсуждать банковское дело. И даже не за тем, чтобы выслушивать мои комплименты. Вы чего-то от меня хотите.

Астори откладывает бокал. Усмехается, выпрямляя спину.

— Неужели?

— Вы умная женщина. Но я всё равно умнее.

Он обнажает белые зубы.

— Ваше Величество, ещё поиграем или расскажете сразу?

Астори лихорадочно дышит, чувствуя, как выступает на ладонях липкий противный пот. Вэриан видит её насквозь. Читает как открытую книгу. От него бесполезно прятаться. Астори проводит языком по зубам и залпом допивает торик.

— Поиграем. Налейте мне.

Она надменно выдвигает подбородок, встречая его лукавый взгляд — упорным и высокомерным. Вэриан не из тех, с кем сработает лесть, глупый флирт или навязчивое поддакивание. Главное — она вовремя это поняла. Ещё не поздно сменить тактику.

Она ещё может победить.

— Что ж, тогда… как там поживает наш добрый господин Бартон?

— Превосходно, — отвечает Астори с деланной жизнерадостностью. Вэриан подмечает фальшивинку в её интонации.

— Так и не отпустил усы?

— Нет.

— Чрезвычайно жаль. Они ему шли. А вы были бы чудесной блондинкой, Ваше Величество.

Астори поднимает бокал.

— Верю вам на слово.

Вэриан расплывается в довольной широкой улыбке, щурит гагатовые глаза. Чёрные волосы слабо ерошит ночной свежий ветер.

— Брат передавал вам привет.

— Как мило с вашей стороны вспомнить об этом только сейчас.

— Ничего не могу с собой поделать, Ваше Величество: вижу вас и всё из головы вылетает.

Астори укоризненно глядит на него, даже не стараясь погасить искорки в зрачках. Она чувствует, как они оба ведут эту партию. Не ведущий и ведомый — два равных партнёра. И ей это нравится.

С Вэрианом каждый раз — как будто на войне: перестрелка, кружение глаза в глаза, недолгое затишье и опять — безумие, ураган, разряды тока…

Словно стоишь и целишься в лоб тому ублюдку, который вздумал, будто может решать, жить тебе или умирать.

Но решаешь — ты.

— Брат зовёт вас погостить, если найдётся время, — продолжает Вэриан, промокнув губы салфеткой. Астори пожимает плечами.

— Я бы с удовольствием, но сами понимаете — дела, работа…

— Это отговорки. Перестаньте, неужели вам совсем не хочется вернуться в Эльдевейс? На родину? Она у нас общая, смею напомнить…

Астори распарывает ложечкой кожуру второго яблока.

— Хочется. Больше, чем вы можете представить. Но я правда никак не смогу вырваться.

Вэриан ёрзает на стуле, откидывает голову назад.

— Признайте, Ваше Величество, ведь эта земля не для вас. Эти люди… все эти эглертианцы одинаковые, мягкие и вежливые, даже бунтовать толком не умеют. А мы с вами — эльдевейсийцы. В нас течёт горячая горская кровь… помните нашу войну за независимость? Мы с вами похожи… вы таки моя соотечественница.

— Похожи — это сильно сказано, — осторожно возражает Астори. — Имеем… некоторые точки соприкосновения… так будет точнее.

— Как вам будет угодно. — Вэриан бросает взгляд на часы. — А теперь, с вашего позволения… у меня есть планы на эту ночь, и вы в них, увы, не входите. Поэтому говорите прямо: зачем вы меня позвали?

Игры кончились. Астори выдыхает и нервно облизывается. Ставит обе руки на стол.

— Мне нужно ваше… содействие.

Вэриан выжидающе изгибает правую бровь. Астори переводит дух.

— Есть один заключенный, он содержится в Аштонской тюрьме, и по некоторым соображениям мне необходимо, чтобы он вышел на свободу.

— А времена всемогущей королевской амнистии прошли, — тянет Вэриан с пониманием.

— Именно. Но у меня есть план, который… вы поможете мне осуществить.

— Какой же?

Астори заправляет прядь за ухо.

— В его деле есть ряд смягчающих обстоятельств, на которых можно переиграть дело. Срока давности для аппеляции не установлено. Возраст до двадцати пяти — по законам Эглерта это послабляющий фактор — наличие маленького ребёнка на момент совершения преступления, состояние аффекта — хороший адвокат это докажет — чистосердечное признание, наконец, отсиженный срок в тридцать лет… чтобы пересмотреть дело с пожизненным сроком, тридцати лет хватает.

— Звучит… жизнеспособно. — Вэриан сцепляет пальцы и склоняет голову.

— Да, но только… этот заключенный… не подданный Эглерта. Он эльдевейсиец. Сначала нужно предоставить ему эглертианское подданство: он живёт на территории страны больше двадцати пяти лет, можно подать заявку.

— Да вы всё продумали! — присвистывает Вэриан. — Не женщина, а вычислительная машина. Вы по-прежнему удивляете меня, Ваше Величество. Одного не понимаю: если у вас всё так гладко… зачем вам я?

Астори отбивает дробь по краю стола.

— Я не могу делать это сама… даже если не открыто… слишком опасно. Королева… преступник… вы понимаете.

— Естественно, — прищуривается Вэриан, и в голову Астори закрадывается мысль, что он понимает даже лучше, чем нужно.

— Поэтому вы… ваши люди… нашли бы адвокатов, оформили документы, подёргали бы за нужные ниточки…

Проклятье, по какому тонкому льду она ходит — он хрустит и расползается трещинками прямо под ней. Но у неё нет выбора. По-другому отца не освободить.

Вэриан хмыкает.

— Вы любите играть с огнём.

— Работа такая, — отзывается Астори. — Так вы согласны?

Он нарочно медлит с ответом, изматывает её ожиданием и усмехается про себя. Астори сидит как на иголках. Обкусывает губы, съедая помаду.

— Я помогу вам, — неспешно говорит Вэриан, понизив голос. — И даже не стану спрашивать, зачем вам это… я помогу. Но не задаром.

— Разумеется, — кивает Астори. Он встаёт и перегибается через стол; Астори усилием воли заставляет себя оставаться на месте. Слышит его шепот:

— Я оставлю за собой право одной просьбы. Всего одной — но любой. И вы выполните её, когда я вам напомню. Вы согласны? Это станет моей наградой.

Он заманивает её в ловушку, Астори знает. Хочет держать её на крючке. Чувствовать свою власть над ней… чёрт побери. Она стискивает зубы.

С Вэрианом она позже разберется. Отец… это важнее.

— Я согласна.

— Чудно. — Вэриан опять разваливается на стуле. — Тогда позвольте мне подлить вам… у нас есть ещё десять минут. Сегодня прелестная ночь, не так ли, моя королева?

========== 7.6 ==========

Астори стоит перед дверью и чувствует гулкое и тяжёлое биение сердца в левой половине груди. Тук-тук, тук-тук — удар за ударом отсчитывает секунды. Она оправляет перчатки на влажных от пота руках. Минута, две… и начнётся. Сзади застёгивает неизменную кожаную папку Тадеуш, выпрямляется, смотрит Астори в спину — твёрдо и прямо, между лопаток. Совсем скоро грянет ураган, но её премьер-министр, «королевский премьер» — в узких политических кругах его уже иначе и не называют — ни о чём не подозревает. Астори думает, в который раз она ранит его сегодня — и как глубоко.

Если бы она могла найти другой путь, изменить прошлое, исправить то, что исправить уже нельзя… но время обмануть невозможно. И Астори готовится совершить одну из самых больших ошибок в своей жизни.

Но северяне совершили ещё большую, вздумав идти против неё — законной королевы Эглерта.

Двери распахиваются, витиевато и слабо звучат трубы, раздаётся: «Её Величество Астори Арвейн, королева Эглерта!», и Астори уверенной походкой вступает в зал совещаний. Расправляет плечи. Глядит ровно и невозмутимо. Следом появляется Тадеуш, и они почти одновременно доходят до своих мест в третьем ряду — Тадеуш деликатно пропускает Астори вперёд, мимолетом кланяясь. Садятся. Астори покусывает губы от беспокойства и гложущего нетерпения, Тадеуш привычно ёрзает, устраиваясь поудобнее, вытаскивает бумаги и близоруко прищуривает зелёные усталые глаза. Почёсывает веснушчатый нос.

Астори старается дышать и помнить о сердечных каплях. Надо не забыть текст речи. Уолриш тут, на месте, и его партия «жёлтых» тоже в сборе… Всё должно пройти гладко. Тадеуш надевает округлые очки и быстро скользит взглядом по Астори.

— Волнуешься? — тихо спрашивает он. Она вздрагивает.

— Н-не… нет… а что?..

— Ничего. — Он листает документы, сглатывает и вновь смотрит на неё. — Просто кажется, что ты волнуешься.

Астори качает головой с натянутой усмешкой, разглаживает узкую тёмно-бежевую юбку.

— Тебе показалось. Со мной всё в порядке.

Тадеуш с сомнением поджимает губы, но молчит. Астори ощущает, как разгорается в желудке холодный огонь страха. Дрожат руки и ноги: каблуки выводят дробь по полу; свободно вдохнуть не получается. На лбу выступает тёплый пот. Тадеуш не глядя кладёт руку на её колено, сжимает, гладит пальцами выступающие косточки, и Астори становится чуть-чуть легче — и в сто раз труднее.

Она убьёт его сегодня.

О её выступлении знают лишь «жёлтые» и пара-тройка прибившихся к ним партий. «Зелёных» держат в неведении и намеренно распускают лживые слухи. Партия Тадеуша и так уже ей почти не доверяет после того, как она опротестовала проект северной конституции; сплетни просачиваются в прессу и на телевидение. А что будет после сегодняшних дебатов, страшно даже представить.

Астори и не пытается.

Наступает её очередь. Астори делает глубокий отчаянный вздох, поднимается и следует к стойке под всеобщее молчание. Нервно облизывается. Колени подкашиваются, её качает, но Астори помнит, что она королева: идеальная осанка, упорный взгляд и неиссякаемая вера в себя. Она откашливается. Раз, два, три…

Лицо Тадеуша в полутьме — и мрак.

Она говорит.

Астори произносит зазубренный текст машинально, даже не вполне осознавая, где и перед кем находится; аргументы подобраны весомые, факты разложены по полочкам емко, речь течёт плавно и без запинки. Астори готовилась месяцами, перекраивая, дополняя и шлифуя текст предыдущего выступления.

Она справляется скорее, чем предполагала. Замолкает. Слизывает капли пота с верхней губы. Осколки произнесенных слов ещё звенят в напряженном воздухе, когда вскидывается первая рука, затем вторая, третья, и зал совещаний превращается в поле битвы. Да, ураган грянул. Астори засыпают гневными вопросами, она ловко парирует; «зелёные» злятся и горячатся, огрызаются «жёлтые». Спор набирает обороты. Астори твёрдо чувствует почву под ногами: знает, что её стараниями при открытом голосовании проект одобрят. Она стоит в центре бури, цепляясь немыми пальцами за дерево, и в громе лающих срывающихся голосов не звучит только голос Тадеуша — тёплый и мягкий.

Тадеуш молчит и смотрит на Астори в упор.

Она боится его взгляда.

Проект утверждают, но некому на выходе из зала дружески приобнять её за плечи, поздравляя с победой. Она на ходу отстранённо суёт Уолришу запись. Не отвечает на его насмешливые невнятные фразы. Шагает словно в вакууме; мимо тенями скользят советники, размазываются по барабанной перепонке раздражающие звуки, болезненно мельтешит в глазах свет. У Астори болит сердце, и она хватается за стену, сипло дыша.

Она добилась, чего хотела.

Они с Тадеушем не разговаривают до следующей аудиенции в пятницу, и Астори ощущает стену, выросшую между ними. Премьер-министр избегает встречи с ней. Пересел на другое место в зале совещаний. Астори понимает, что первая же беседа между ними должна расставить всё по местам, и она ждет и страшится этой беседы.

Их отношения уже никогда не станут прежними.

Тадеуш приходит в пятницу ровно в семь, и даже его обычная пунктуальность сегодня пугает Астори. Он холодно кланяется с порога, быстро целует её костяшки пальцев и крепко пожимает ей руку. У Астори тревожно сосёт под ложечкой. Они рассаживаются в кресла, с минуту не произносят ни слова, разглядывают друг друга. В зелёных глазах Тадеуша появилось отчуждённое равнодушие.

— Мне на днях звонил министр транспорта, — начинает Тадеуш, расстегнув папку. — Он обеспокоен наводнением в Сар-да-Орло: нанесённый ущерб дорого обойдётся казне и притормозит строительство железной дороги минимум на полгода…

— Тед… — моляще тянет Астори. Премьер-министр вздрагивает, прячет взгляд. — Тед, пожалуйста… давай поговорим об этом…

По его губам расплёскивается горькая усмешка; он передёргивает плечами и вскидывает темноволосую голову, смотрит на Астори с вызовом.

— А что ты хочешь услышать? Что победила? Получила своё? Мои поздравления, Астори. Ты выиграла. Да, правительственные войска введут на Север. Да, отлично. Молодец.

Он хлопает в ладоши; его очевидно лихорадит. Астори мотает головой.

— Тед, послушай, я не…

— Перестань, Астори! Я сыт по горло твоей ложью! — Тадеуш глотает ртом воздух. — Просто ответь — чего ты добиваешься? Когда ты наконец будешь довольна?

Астори стискивает зубы и царственным гибким движением поднимается с кресла. Её задевает интонация Тадеуша. В конце концов, ему ли не знать, что она вынесла.

— Когда Север сгорит дотла или присягнёт мне на верность, — цедит она. — Я хочу, чтобы я и мои дети жили в безопасности, и ты не можешь меня за это осуждать. Я не из тех королев, которых вешают. Я из тех, которые вешают сами.

Тадеуш глядит на её снизу вверх, судорожно улыбается.

— Прекрасно… значит, мы сгорим дотла.

— Что? — теряется Астори. Испуганно моргает. Тадеуш раздражённо елозит в кресле, ослабляя душащий галстук.

— Эти отношения были ошибкой с самого начала. Давно следовало прекратить их.

— Нет, я… подожди… подожди, о чём ты? — непонимающе частит Астори. Дурное предчувствие змеёй свернулось на сердце. Тадеуш вскакивает и хватает папку, направляясь к двери. — Постой, мы…

— Хватит, Астори! — выкрикивает он, развернувшись. — С меня довольно! Я ведь просил тебя не делать этого, умолял не заставлять меня выбирать между тобой и Севером… но ты никогда меня не слушалась. Ты развязала ноги смерти, Астори, и теперь она будет ходить за тобой по пятам.

Она беспомощно смотрит на него.

— Я слишком долго был на твоей стороне, Астори. — Тадеуш тяжело дышит. — Так долго, что почти забыл, что у меня есть своя.

Она робко шагает вперёд.

— Тед, мы ведь можем…

Он останавливает её жестом.

— Нет, Астори, уже не можем. Я делал всё, что ты хотела, я был твоей собачкой, твоим послушным мальчиком, но так больше не может продолжаться! Я этого не хочу. Тебе ясно?

Астори молчит: ей слишком больно, чтобы отвечать. Тадеуш сводит брови и говорит — её собственным — стальным — безапелляционным — тоном:

— Я не слышу: вам ясно?

Она сглатывает накипающие слёзы. В глазах Тадеуша нет жалости.

— Я устал, Астори, и я хочу, чтобы ты меня отпустила. Иначе мне придётся уйти самому.

Она в слепом отчаянии трясёт головой, сдерживая всхлипы.

— Нет, нет!.. Ты… ты не можешь уйти сейчас, когда ты так мне нужен! Я не смогу без тебя, Тед! Мы найдём… найдём выход, как всегда находили… вместе…

— Нет больше никаких «нас». И мы… не вместе.

Астори порывается схватить его за руку, но Тадеуш отстраняется.

— Но мы… мы в одной команде! Мы хотим одного и того же!

— Я тоже так думал, — произносит Тадеуш. — Но мы оба ошиблись друг в друге. И я прошу, Астори: отпусти меня.

— Я не хочу, я… — Она нервно ловит воздух. Глаза застилают слёзы. — Я не отпущу тебя, Тадеуш.

Он медлит и затем понимающе кивает, словно ожидал этого.

— Значит, я сам. Прощай, Астори.

— Подожди! — выкрикивает она. Сердце разрывается по изломанным линиям тонких сосудов; кровь перепуганно стучит в ушах. — Не надо, пожалуйста!.. Мы… мы найдём…

Астори захлёбывается слезами. Не верит. Это было бы слишком. Её единственный устойчивый якорь… её оплот. Её крепость. То, что удерживало Астори на плаву все эти годы и что она сама отняла у себя в порыве необузданной жажды мести. Тадеуш смотрит на неё, и Астори тщетно силится запомнить его лицо до малейшей чёрточки: зелёные настороженные глаза, сеть морщинок, линия ожесточившегося рта, нос в незаметных веснушках… Слова — ударом плети:

— Мне очень жаль, Ваше Величество.

И он уходит. Её надсадный крик догоняет его в дверях, толкает в спину:

— Тадеуш!..

Он не останавливается. Комната пустеет, раздаётся в пространстве, и Астори беспомощно удерживается за спинку кресла. Ноги подгибаются. Она остаётся одна — может быть, впервые за эти семь лет по-настоящему одна. Якоря подняты. И она почти слышит, как с треском догорают подожжённые ею мосты.

Ей следовало это предвидеть. Но она, как дура, до последнего надеялась, что обойдётся.

Она победила… она проиграла.

Победителей не судят.

Горе побеждённым.

Астори плачет в одинокой холодной комнате одинокого холодного дворца.

========== 8.1 ==========

Тусклый и мутный свет единственной люстры, горящей в соседней комнате, падает и тает расплывчатыми каплями в бокале с ториком. Поздняя ночь — настолько поздняя, что её уже можно назвать утром. Через несколько часов начнёт светать. Беспокойный мир бурь и войн чутко спит; в королевском парке неслышно бродит зябковатая осенняя темнота. Тихо. Астори дрожащими руками открывает новую бутылку; её ощутимо качает из стороны в сторону, перед глазами пляшут чёрные точки, голова раскалывается, и мозг плавает в разноцветном бесформенном тумане. Она в таком состоянии давно… или совсем недавно. Астори щурится, пытаясь сосчитать пальцы на руке. Не получается: то ли от усталости, то ли от бессонницы, то ли от вбрызнутого в жилы алкоголя — она мешала торик с вином, до этого с коньяком, а до этого…

Астори тошнит. От себя и от количества выпитого.

Но она наливает и наливает, пьёт и пьёт, и ей вовсе не жаль себя. Хватит. Жалела, жалела тридцать один год подряд и вот до чего дожалелась — королевство разваливается, дети далеко, Тадеуш… что уж тут говорить о Тадеуше. И так всё ясно. Астори думает о том, когда она успела стать такой идиоткой, как умудрилась настолько бездарно загубить свою жизнь. Где она просчиталась? Какой поворот оказался неверным? Она неслась на бешеной скорости, выжимала педаль газа в пол — не останавливаться, не останавливаться, на красный свет, через кирпичные стены, лобовая атака, вперёд и вперёд… разбивалась, вставала, мчалась дальше… не видела, куда сворачивала. И теперь — тупик. Бетонная ограда, которую ей не пробить.

Она оказалась жутко невезучей дурой. И что самое ужасное, она поняла это слишком поздно.

Астори цокает языком, пробуя на вкус тягучий, вязковато-терпкий торик. Морщится. Ей, кажется, ещё никогдане было так хреново, даже после смерти Джея, даже после атак террористов… тогда она была моложе и увереннее в себе. О, эта безнадёжная вера в собственные силы, которая вела её через отчаяние и смрад, служила щитом от ударов судьбы, вытягивала из болота, когда ничто другое не вытягивало, — эта вера её и сгубила. А сейчас веры нет, и детей нет, и Тадеуша нет… да и государства, по большому счёту, у неё нет тоже.

Королева без королевства.

Пол уплывает из-под ног; Астори напевает гимн Эльдевейса.

— Вперё-ё-д, сыны Оте-е-ечества, во сла-а-аву праотцо-о-ов,

В бой ри-и-инемся, как со-о-околы, на по-о-олчища враго-о-ов…

Астори коротко усмехается и залпом опустошает бокал. Какого чёрта. Если ей хочется спиться, никто не может ей запретить: просто некому запрещать. Отец не дозвонится. Дети… Тадеуш… Астори трясёт головой: нет, уже никогда. Подруги… Она смаргивает хмельную пелену, хмурится, встаёт, хватаясь за стол. Колени подкашиваются. Она добредает почти на ощупь до телефонного аппарата и на память набирает крепко выученный номер Мелли. Остаётся надеяться, что та уже не спит… или ещё не спит… какая у них разница во времени? Пять часов? Три? Вперёд или назад?

Мысли слепливаются, как комки в манной каше. По барабанным перепонкам бьют гудки. Астори пытается сосредоточиться, но выходит откровенно паршиво: она слишком много выпила и слишком мала спала. Какая же она жалкая, чёрт подери. Когда вместо того, чтобы бороться с проблемами, она начала запивать их алкоголем?

О Мастер, да в кого она превращается?

— Да? — звучит в трубке мелодичный грудной голос Мелли, в котором явственно сквозит недоумение. — Мелина Ольте, слушаю?

Астори глотает невнятный смешок.

— Мел… это я. Привет.

— Дорогая?! — восклицает подруга с ужасом. — Но ведь… постой у нас восемь, значит… у тебя четыре утра?! Астори, ты сошла с ума?

— Кажется, да, Мел. Я почти полностью в этом убеждена.

***

Разумеется, она пыталась поговорить с Тадеушем после того вечера в её кабинете. Не раз. Но он не давал ей даже шанса извиниться или попросить прощения: Тадеуш словно отмотал время назад, сделал вид, будто и не было между ними этих семи лет, будто они не срослись, не переплелись душами, будто не видели друг друга разбитыми и уязвимыми… Королева и её премьер-министр — который даже уже не её. Коллеги. Точка. Официальные отношения. Точка.

Она хотела этого? Она это получила.

Астори чувствует, что ей воздают по заслугам, но, проклятье, ей нисколько не легче от этой мысли. За победы, как за ошибки, надо платить, она помнит, и платой за усмирение ненавистного Севера стала утрата Тадеуша. Она не была готова к этому. Конечно, знала, что причинит ему боль, знала и шла, стиснув зубы и заставив сердце молчать… видит Мастер, она мстила не ему.

Но его ударила первым — со спины, подло и без предупреждения.

И он оставил её, победившую и побеждённую, и Астори не в силах его за это винить: она понимает, как больно сделала ему. Но северяне сделали ей больнее. Она накажет их, напомнит, кто королева Эглерта, а потом… потом…

Астори не знает.

Чрезвычайное положение на Севере введут после Сайоля, ориентировочно в январе–феврале; пока идёт подготовка правительственных войск. СМИ только об этом и говорят. Тадеуш сделал официальное заявление через три дня после прений в Совете, собрал журналистов со всех федеральных каналов и солидных изданий. Он доходчиво, просто и успокаивающе объяснил, что режим ЧП в северных провинциях продлится недолго, что он необходим из-за обострившейся ситуации с антироялистскими выступлениями и террористами «Ботихи» и «Шарумана», которые скрываются в горах Эрко-Ас-Малларас и Эрко-Альбичче. Правительство вскоре восстановит порядок. Граждане могут быть уверены в своей безопасности.

Он занимается тем, что у него выходит лучше всего: сглаживает острые углы, до последнего оттягивает гражданскую войну, собирает по кусочкам осколки хрупкого мира между Севером и Югом. Надолго ли его хватит?

Астори не отступит, не теперь, когда всё, что у неё осталось, — привычка идти до конца. Упрямство и гордость. Два коня, везущие её безумную колесницу по пылающей дороге. Она накажет Север, а там видно будет.

Наступает Праздник урожая, а с ним и ежегодный бал-маскарад в Серебряном дворце, одно из любимейших развлечений эглертианской знати. У Астори совсем нет настроения подбирать костюм и маску. Последние годы они делали это вместе с Тадеушем и всегда узнавали друг друга в толпе. Сейчас… сейчас она одна. Королева. Чёртова королева, самая дрянная из возможных.

Астори выбирает наряд лисы: искрящееся золотом платье с открытыми плечами, длинные перчатки и изящная полумаска. Перед выходом она щурится и поправляет кудрявые, тронутые преждевременой сединой тёмно-каштановые волосы, на которых облачком осел аромат магнолии и лотоса. Она выглядит чудесно. Хотя… Астори вздыхает. Хотя какая, к чёрту, разница, если рядом не будет Тадеуша, который улыбнётся ей своей неземной улыбкой, поцелует пальцы и скажет: «Родная, ты изумительна сегодня».

Она больше никогда это не услышит.

В зале полыхает разноцветье масок, скрипят каблуки по паркету и пенится торик в гранёных бокалах. Смеются. Астори скользит сквозь толпу, оглядывается с безразличием и укрывается в дальнем уголке. Там темно. Людей нет. Она опирается на холодный мраморный подоконник, и рассеянные лунные лучи чертят на её выпрямленной спине витиеватые узоры. Астори склоняет голову набок — ей скучно. Можно бы попробовать найти Тадеуша, но… что это даст? Что они скажут друг другу? Астори извинялась сотни раз за прошедшие недели, но он только глядел на неё с подчёркнутой вежливостью, граничащей с равнодушием, и произносил: «Прошу прощения, Ваше Величество, вам не кажется, что мы немного отклонились от темы?»

Он не прощает её. Астори и не считает, что заслуживает прощения… теперь.

Но она не может, не готова отпустить его и вряд ли когда-нибудь будет действительно готова: чересчур многим он стал для неё за эти семь лет. Не вторым Джеем — отнюдь. Тадеуш… стал Тадеушем.

Её Тедом, которого она так и не решилась назвать своим. Сначала их разделяли её чувство вины и память о Джее, потом — страх, затем… Север. Барьер, через который они так и не сумели перешагнуть, тянули друг другу руки и не дотянулись.

Они выбрали стороны.

Астори запрокидывает голову, пристукивая ногой по плитам. Облизывает губы. Стоит, наверно, выпить, взять закуску и как-нибудь скоротать этот вечер в одиночестве.

— Какая очаровательная дама и одна… мне следует исправить эту досадную ошибку.

Знакомая насмешливая интонация расползается липкими мурашками под кожей, и Астори оборачивается, невольно ёжась: около неё, прислонившись к стене, стоит Вэриан в зелёной маске змеи. Улыбается белозубо и нахально. Она силится улыбнуться в ответ.

— Ах, это вы. Приятно увидеть вас, господин Вэриан.

— Неужели я так плохо маскируюсь? Или это вы у нас — глаз-алмаз? — Он подмигивает ей. — Как бы то ни было, я тоже рад нашей встрече.

Вэриан запечатлевает на её руке долгий и крепкий поцелуй, вовсе не соответствующий приличиям, и Астори становится неуютно. Она помнит, что на её горле затянута верёвка, и конец этой верёвки — у самодовольного брата Вивьена Мо. Он держит её на коротком поводке. И ему это нравится.

Астори ненавидит ощущать себя беспомощной и зависимой, но ей известно: отцу можно помочь только так. А значит, надо держаться.

— Как вы меня отыскали? Я тоже ужасно маскируюсь?

— Не ужаснее меня. Я… — Он хищно втягивает воздух. — Я запомнил ваши духи.

Она опускает взгляд, прикусывая губу. Эти духи ей подарил Тадеуш.

— Где ваши кавалеры? — шутливо спрашивает Вэриан, беря Астори под локоть. — Честное слово, вы должны быть окружены целой армией ухажёров! Признавайтесь, чем вы их распугали?

— Возрастом? — поводит она плечами. — Мне тридцать один, я старовата для…

— Не напрашивайтесь на комплименты, — выдыхает он ей в ухо. — Жизнь только начинается.

Астори изгибает бровь, ничего не говоря. Спорить не хочется. Соглашаться — тоже. В случае с Вэрианом она не согласилась бы из одного упрямого духа противоречия; очень интересно было бы позлить этого заносчивого нахала.

От которого она зависит… не забывать об этом. Не забывать.

— О, дальстен… — Вэриан прислушивается. — Дамы выбирают кавалеров?

— Вы желаете, чтобы я выбрала вас? — лукаво щурит левый глаз Астори. Вэриан хохочет.

— О нет, Ваше Величество! Моя просьба будет иной. Вы ведь не воображаете, что так легко сумеете избавиться от меня?

Он грозит ей пальцем с вызывающей ухмылкой.

— Вам следует быть умнее. А я… я, пожалуй, оставлю вас в одиночестве, иначе господин Бартон несомненно вызовет меня на дуэль. Передайте ему, что я всё ещё пламенно надеюсь однажды увидеть его с усами… не поддельными. Всего доброго, Ваше Величество.

Астори провожает его взглядом. Вокруг льются потоки плавной воздушной музыки, и сердце сжимается от горького щемящего одиночества. Под эту композицию Тадеуш учил её танцевать.

О Мастер, как давно…

Среди танцующих мелькает серебряная маска лисы, и у Астори перехватывает дыхание: она узнаёт. Эти угловатые мальчишечьи плечи. Эти движения. Курчавые тёмные волосы. И голос… и смех… Она цепляется пальцами за подоконник, чтобы не сорваться с места.

Тадеуш танцует с розовым фламинго и кажется вполне довольным. До Астори долетают невнятные обрывки их разговора.

Музыка прекращается; Тадеуш учтиво кланяется своей партнёрше. Выпрямляется. Внезапно замирает, оглядывается, чувствуя присутствие Астори — о, они всегда чувствовали друг друга, — и их глаза встречаются. Астори боится пошевелиться. Ждёт.

Тадеуш отдаёт ей лёгкий поклон и уводит свою даму.

Астори кажется, что её сердце кромсают на куски… что ж. Она заслужила.

Но легче от этого не становится.

***

— Знаешь, Мел, — пьяно усмехается Астори, — я поглупела за последние десять лет… да. Десять лет назад я была гораздо умнее… а сейчас… я идиотка. О Духи, я идиотка.

— Дорогая, ты не в себе. Тебе бы выспаться…

— Да к чёрту, Мел.

— Если не думаешь о себе, подумай хотя бы о детях, — терпеливо произносит подруга. — Астори, мы с тобой давно дружим, и я знаю, что ты сильная… что ты сможешь это выдержать.

Астори наматывает на палец телефонный провод.

— Я в этом далеко не так уверена.

Она в дерьме. Да, таково её глубокое убеждение — в дерьме, из которого Мастер знает как выбраться. За этот год она натворила больше глупостей, чем за остальные тридцать лет своей жизни, и успела разрушить и утратить почти всё хорошее и светлое, что у неё было.

— И я знаю, что он не вернётся, Мел. — Астори шмыгает носом. — Это конец. Просто конец. Он меня ни за что не простит, и я…

— Дорогая… — Голос подруги звучит твёрдо. — Скажи, что ты сделала, чтобы он вернулся? Ты хотя бы раз говорила, что любишь его?

— Не… нет… — ошеломлённо бормочет Астори.

— А ты любишь?

Она вдыхает. Когда-то она знала, что такое любовь… была уверена, что знает, а сейчас? Кого она любила — Тадеуша? Джея? Обоих? Никого? Или одну себя? Как измерить любовь — частотой пульса, блеском в глазах, словами, поступками, безумием? А если она его не любила, то почему ей теперь так больно?

— Я… люблю… — выдавливает Астори.

— Ну так скажи ему об этом, дорогая. Он не может вечно делать шаги навстречу… сделай ты. Начни с чего-нибудь, если правда хочешь, чтобы он тебя простил.

Астори прощается с Мелли — той уже пора на работу. В спальне по-прежнему темно и тихо. Астори поднимается, неверными шагами подходит к зеркалу и смотрит на себя — похудевшую, с запавшими кругами у близоруких глаз, сединой во вьющихся прядях и нервной дёрганной усмешкой сухих губ. Стоит. Смотрит.

— Ты в заднице, девочка, — произносит она наконец, — и ты сама в этом виновата.

Ей надо лечь спать, Мелли права… как права и в том, что стоит прекратить прятаться от проблем на дне бокала с ториком. Она всё ещё королева. Она всё ещё Астори Арвейн. Она придумает, как справиться с навалившимся грузом… она обязана.

Астори вздыхает и включает светильник.

========== 8.2 ==========

— Эйсли, куда ты дела пульт? — громко спрашивает Тадеуш, наклоняясь и заглядывая в тумбочку. Проверяет одну полку за другой. Они наполнены всяческим барахлом, которому не нашлось места в апартаментах на Ореховой улице: старыми студенческими димпломами, записными книжками, монетками, открытками и распечатанными конвертами. Раз в полгода Тадеуш проводит в квартире ревизию и отвозит ненужный, но милый сердцу хлам в премьерское поместье, находящееся неподалёку от Метерлинка. Сам по себе этот холодный и просторный дом не слишком нравится Тадеушу — в нём пустовато и неуютно. Это не жилое помещение, а памятник былым премьер-министрам. Тадеуш кажется себе маленьким и незначительным в этом сгустке прошлого, наполненном топотом чужих ботинок по паркету и скрипом перьев.

Не только у Серебряного дворца есть свои призраки.

Если уж быть до конца честным, он никогда не питал особенно тёплых чувств и к квартире на Ореховой. Всё это — не его, а чьё-то, безликое и неприветливое, которое принадлежало десяткам министров до него и будет принадлежать десяткам министров после. Если, разумеется, Мастер смилостивится над ними и сохранит Эглерт… и королеву.

Тадеуш вздыхает и вытаскивает запылённую почётную грамоту за окончание школы с отличием. Отец очень хвалил его тогда… и мама позвонила, поздравила, звала в гости на лето… Он задумчиво улыбается, стирает пальцем налёт пыли со стекла. Прошло почти двадцать лет. Ему уже тридцать пять, он дважды премьер-министр, родители мертвы, а у него нет ни жены, ни детей. Нет семьи. Только Эйсли…

— Ау! Ты меня слышишь, детка? — повышает он голос. Если она опять поёт в душе, он её до ужина не докричится — не девочка, а какое-то водоплавающее.

— Да не знаю я, Тедди! — недовольно отзывается сестра с первого этажа. — Я его съела, по-твоему?

— С тебя станется. — Тадеуш останавливается посреди комнаты, упирает руки в боки и шумно выдыхает.

— Ну поищи в тумбочке…

— Уже.

— На столе…

— Уже.

— Под столом?

— У-же.

— В кресле?..

— Уже!

Раздражённая Эйсли ураганом врывается в двери, ожесточённо дожёвывая бутерброд; один наушник сиротливо болтается около усыпанного блёстками ремня, розовая майка помялась, на ногах — шорты и гольфы, на плечах — вязаная шаль.

— Ты совершенно невозможен! Ищи на диване, если его и там не окажется, значит, я его залила шоколадной пастой и съела!

Тадеуш скептически фыркает и опускается на диван. Пульт находится прямо за подушкой. Гордая своей победой Эйсли торжественно спускается вниз, и Тадеуш остаётся один на один с телевизором и обеденными новостями; вытягивается, закидывая ногу на ногу, тонет в небрежно расстёгнутом воротнике домашней рубашки, устраивается поудобнее с миской картофельных хлопьев и отчаянно пытается расслабиться. Возможно, для этого следовало включить наивный сентиментальный фильм о пути к мечте, где много песен и всё кончается хорошо, но он не помнит, когда в последний раз добровольно смотрел что-то ненавязчивое и банальное. Одни новости, новости, новости…

Тадеуш думает, что ему пора впустить в жизнь свежую струю.

Они с Астори толком и не поговорили после той последней ссоры: она очевидно искала примирения, он избегал её, используя любимую тактику Астори — прятаться за ширмой из официальных фраз и деловой отстранённости. Он умеет учиться. Её извиняющиеся взгляды преследовали его по пятам и жгли спину, но Тадеуш решил твёрдо: он больше так не может. Если Астори считает, что поманит его пальцем и он прибежит, как верный пёс, она глубоко заблуждается.

Какая к чёрту разница, что он испытывает к ней, если она осознанно пошла против всего, что было ему дорого?

Тадеуш взял отгул на несколько дней и уехал с Эйсли за город — вернее, сбежал от Астори, с поля боя, в которое превратились их вывернутые наизнанку отношения. Тадеушу хотелось бы назвать это стратегическим отступлением, но это было просто бегство. Ему необходим перерыв.

Под окнами шуршит колёсами по гравию автомобиль. Тадеуш напрягается, замирая с горстью хлопьев в руке, но усилием воли заставляет себя успокоиться. Ничего. Наверно, Бен приехал, он обещал… надо обсудить проблему Севера. Пламя теперь всё равно разгорится, как его ни туши, но если можно оттянуть взрыв, Тадеуш будет оттягивать и оттягивать. Он до смерти боится войны.

Внизу оглушительно ойкает Эйсли и с кем-то торопливо здоровается. Значит, это не Бен… он ей нравится, да и она ему: они пересекались в квартире на Ореховой, Бен даже думает позвать Эйсли на свидание… Тадеуш сводит брови надо лбом. Странно. Если не Бен, то кто мог…

— Тед?

Он узнаёт этот упавший звенящий голос, эти молящие интонации, и между лопаток крадутся мурашки. Тадеуш откладывает миску и встаёт. Оборачивается. Он на секунду теряет дыхание, когда видит Астори — в тёмно-бежевом пиджаке и узкой юбке, в перчатках и на каблуках, тихую и нерешительную. Карие глаза с золотистыми крапинками смотрят испуганно. Она стоит, слегка подавшись вперёд и сжимая кулаки, и Тадеуш ощущает настойчивое желание убежать. Куда угодно. Как угодно. Да хоть через окно — в сад.

И не может сдвинуться с места.

— Ас… — Он глотает звуки, прикусывает губу. — Ваше Величество… вы…

— Здравствуй, — почти неслышно произносит Астори и шагает к нему. Тадеуш заставляет себя приблизиться к ней на расстояние вытянутой руки — иначе было бы невежливо. Ноги стали словно бетонные. Они изучают друг друга, молчат, и Астори, сняв перчатку, протягивает ладонь для поцелуя, нервно двинув горлом. Тадеуш медлит секунду: накатывают воспоминания. Он опускается на одно колено, склоняется — Астори в вырез воротника видно его шею и кусок груди — и касается губами костяшек пальцев. Коротко. Сухо.

Официально.

Встаёт и оправляет закатанные рукава. Астори проводит языком по зубам и перекатывается с пятки на носок; Тадеуш замечает, как её лихорадит. До него доносится знакомый аромат магнолии и лотоса — подаренные им духи — и он стискивает зубы, судорожно вдыхая этот ненавистно-желанный запах. Щурится.

Она не просто так пришла… Астори никогда ничего не делает просто так.

— Чему обязан такой чести? — спрашивает он с почтительной холодностью.

— Я должна… кое-что тебе сказать.

Она потупляет взгляд и переминается с ноги на ногу, собираясь с силами. Тадеуш ждёт.

Ждать — вот его неизменная функция… была.

Астори вскидывает голову: решилась.

— Я знаю, что сделала тебе больно, — говорит она, и Тадеуш физически чувствует, как она подавляет привычные властные нотки. — Я не… не хотела, чтобы ты страдал… из-за меня. Да, северяне причинили вред моей семье, и я намерена покончить с этим. С… с ними.

— То есть с нами, — перебивает Тадеуш. — Я тоже северянин. Не забывайте.

Астори переводит плечами.

— Тед, я… я прошу у тебя прощения. За всё, что ты испытал по моей вине. Мне правда очень жаль, и…

— Что, снова меня наказываешь? — Он усмехается и засовывает руки в карманы: к чёрту напускную церемонность, они и так перешли грань между псевдополитическим и личным. Тадеуш сдувает отросшие кудряшки со лба и смотрит в упор на растерянную Астори. Она моргает.

— Чт… Что? Тед, я никогда не хотела… тебя наказывать…

— Но делала это. — Он шмыгает носом. — За то, что любила меня, за то, что не хотела меня любить, за то, что любила Джея, за то, что я тебя любил, вот сейчас — за то, что я больше не хочу любить тебя…

— Но я… я… — Астори путается в словах, разводит беспомощно руками. Тадеуш хмыкает, обводит пальцем линию рта.

— Хотя о чём я говорю, — я даже не знаю, любила ли ты меня вообще!

— Я… — Она осекается на полуслове и овладевает собой. Сглатывает. — Я люблю тебя, Тед. Люблю так сильно, как только способно любить человеческое сердце, и… и никогда не переставала любить. Я готова сделать всё, что ты…

У Тадеуша дёргается веко, и усмешка становится истерической.

— Что, даже отменить приказ о ЧП на Севере? — быстро спрашивает он. Астори замирает, беззащитно глотая воздух, как выброшенная из воды рыба. Зрачки расширяются.

— Я… я…

— Значит, нет. — Он встряхивает головой. — Тогда повторяю свой вопрос: чему обязан такой чести?

Астори пытается взять его за запястье, но Тадеуш делает шаг назад.

— Я люблю тебя, — ломано произносит она. — Я… о Мастер, я люблю тебя!

Она падает на колени, подползает к пытающемуся пятиться Тадеушу и хватает его за брючины, тычась ему в ноги лбом и вздрагивая от сдерживаемых рыданий. Её качает. Тадеуш усиленно глядит в потолок и скрипит зубами. Плачущая у него ног королева — не то, к чему он мог бы подготовиться.

— Перестаньте… — Он хватает Астори за плечи, рывком поднимает и резко перетряхивает её, как куклу. — Перестаньте! Вы королева, чёрт подери, так ведите себя подобающе! И довольно этого. Мы с вами во всём разобрались.

Он переводит дыхание.

— Ваша машина, полагаю, ожидает вас.

Тадеуш провожает взглядом её сгорбленную спину и чувствует, как обрывается сердце. Пожалуй, ему тоже стоит задуматься о каплях.

Звук закрывшейся двери — как выстрел.

***

— Детка, тебе пора спать. — Тадеуш прислоняется к косяку двери и скрещивает руки на груди. — Ну правда. Первый час ночи. У тебя молодой организм, ты должна беречь себя…

— А ты что, нет? — фыркает Эйсли, откладывая телефон и подпирая кулаками голову. Она лежит на кровати, болтая ногами в воздухе. — Тед, ты ведь поседел за последние месяцы. И ещё плохо спишь. И говоришь во сне. Я вчера ходила ночью в туалет мимо твоей спальни, слышала.

Тадеуш опускает голову и легкомысленно улыбается.

— Ну, это неважно. Тебе всё равно пора спать. Ну ложись, ложись, не вредничай.

— Ладно, — бурчит Эйсли, залезая под одеяло. — Только расскажи мне сказку, а?

— Моя маленькая сестрёнка настолько маленькая?

Эйсли закатывает зелёные глаза.

— Пф! Что, как гнать в постель — так маленькая, а сказку рассказать, так зажмотился?

— Ну хорошо, мне не сложно. — Тадеуш садится рядом, хлопает себя по коленям и вопросительно смотрит на сестру. — О чём сказка?

— О королеве и её рыцаре.

Тадеуш меняется в лице, и Эйсли зорко наблюдает за тем, как он бледнеет, краснеет и силиться выдавить что-нибудь вразумительное в ответ. Он кашляяет.

— Что ж… значит… ладно. — Он смотрит наверх, набираясь сил. — Однажды… когда-то давно… жила-была королева. Ну, то есть, она могла бы и не быть королевой, но у них в сказочном государстве была очень удобная сказочная конституция, и всенародным голосованием она…

— Тедди, ты хреновый сказочник, я поняла, — прерывает его Эйсли. — Но давай дальше.

Тадеуш слабо хмыкает. Чешет веснушчатый нос.

— И у неё… у этой королевы… был рыцарь. Он любил её, верил, что они… были созданы друг для друга. Он выполнял самые сложные поручения… ну там, не знаю, убить дракона, принести волшебную штуковину… эту… загогулину, вот… он всё выполнял. Для него не существовало ничего невозможного… потому что любовь давала ему крылья и охраняла его.

Эйсли внимательно смотрит на него. Молчит.

— А королева… она решила, что у рыцаря очень красивое сердце, и пожелала его. Рыцарь сам рассёк себе грудь, вынул сердце, отдал королеве… но ей было мало этого. Ей всегда всего было мало. И она втыкала в сердце рыцаря гвозди — один за другим… один за другим… целую тысячу лет. — Его голос ломается до шёпота. — А потом… она воткнула самый большой гвоздь. И сердце не выдержало — оно разбилось. Рыцарь собрал осколки… и ушёл. Ему было больно, но оставаться с королевой… больнее.

Тадеуш массирует виски и устало глядит в пол. Эйсли приподнимается, осторожно касаясь его плеча.

— Ты всё ещё любишь её… — произносит она ласково и тихо. — Тедди… ты же с ума по ней сходишь…

Он глотает невесёлый смешок.

— Это неважно. Всё уже решено… я решил. Я не могу больше выносить эту пытку любовью. Легче умереть.

Он поднимается, рассеянно целует Эйсли в лоб и выключает свет.

— Доброй ночи, Эйс… доброй ночи.

========== 8.3 ==========

Когда дверь закрывается, Тадеуш перекладывает папку из правой руки в левую и почтительно кланяется, затем делает несколько шагов к поднявшейся из кресла Астори, опускается на одно колено и быстро целует протянутую ладонь. Встаёт. Их взгляды встречаются, коротко вспыхивая, как пересёкшиеся лучи, и тут же расходятся. Астори торопливо надевает перчатку. Нервничает. Они обмениваются скомканным рукопожатием, рассаживаются, с минуту молчат, и Астори старается не смотреть на то, как Тадеуш привычно ёрзает, трогает галстук и полубессознательным движением расстёгивает кожаную папку. Ей чудится аромат его одеколона — мирт и верба.

Проклятье.

Зелёные глаза глядят вежливо и отстранённо.

— Эникберты собираются приехать во второй половине лета… — произносит Тадеуш, листая документы. — С их помощью… с помощью «Эникберт Ассамтил Дейл», я имею в виду, разумеется… мы сможем запустить первый сверхзвуковой поезд уже через пять лет. В лучшем случае, да, но это огромный прогресс. Новая железная дорога почти достроена… да, и ещё. Парад.

Астори разглаживает тёмно-бежевую юбку-карандаш, рассеянно склоняет голову набок.

— Двести семьдесят пять лет с тех пор, как Эглерт обрёл независимость. — Премьер-министр складывает бумаги, опирается локтями на ручки кресла. — Важная дата для всех эглертианцев. Для всей нации.

— Разумеется, — кивает Астори. Силой заставляет себя выкинуть из головы ненужные и горькие мысли и сосредоточиться на том, что действительно важно. Тадеуш… прав. Как всегда. Если она потеряла его, это не значит, что теперь можно пустить всё на самотёк и потерять ещё и государство. Уж это-то она обязана сохранить. К тому же это единственный способ вернуть его любовь.

Показать, что он ошибся в женщине, но не в королеве.

— У вас есть идеи? Какие-нибудь? Любые? В конечном итоге, вам принимать парад, а мне его проводить…

— Давайте… — Астори поджимает губы. У неё и в самом деле имеются любопытные соображения, но они настолько новаторские и смелые, что она боится, что Тадеуш не одобрит их, ещё сильнее разочаруется в ней, и тогда у неё не останется ни малейшего шанса помириться с ним. Хватит. Она была слишком неосторожна эти годы. Не слушала и не слушалась его, и вот к чему это привело. А сейчас, когда почти всё готово к вводу правительственных войск в одиннадцать северных провинций, отношения между королевой и её премьером и так обострились до предела, незачем усугублять их ещё больше.

Однажды Астори опять придётся выбрать: месть северянам или любовь Тадеуша. И тогда уже переиграть не получится. Хотя… если такой выбор предоставится, это уже будет громадной удачей.

Достанет ли ей везения в этот раз? Астори не знает. Но она поставила цель и намерена добиться её во что бы то ни стало.

— Говорите, Ваше Величество, — тихо усмехается Тадеуш, и вокруг зелёных глаз разбегаются лукавые мелкие морщинки. Он откидывается на спинку кресла. — Раньше вы были гораздо храбрее.

Он щурится, и Астори кажется, что она ослышалась. Эта интонация… эти слова… Он заигрывает с ней? Флиртует? Это можно назвать флиртом?

— Давайте перевернём обычный формат парада, — произносит она решительно, окрылённая самообманом — впрочем, самообманом ли? — Проводить буду я, а принимать — вы. Я полагаю, это может быть… интересно. Этот парад должен выйти запоминающимся, не так ли?

— Так… — Тадеуш вертит в пальцах карандаш. Астори начинается тревожиться.

— Это не слишком…

— Нет, отнюдь. Любопытная мысль. Согласуется с девизом «зелёных»: «Старые традиции…»

— «Новое знание», — охотно подхватывает Астори. Тадеуш слегка улыбается — двигаются уши и морщится нос. О Мастер, ей отчаянно недостаёт его улыбки.

— Именно. Мы подумаем над этим… надо проконсультироваться с Советом и кабинетом министров. Но ваше предложение принято к рассмотрению, Ваше Величество.

Астори выдыхает. Пронесло. Он на неё не злится.

— Но у меня тоже есть одна идея. Раз уж мы заговорили о новшествах.

— Д-да? — Она настороженно поднимает на него взгляд, и Тадеуш подаётся вперёд.

— Пусть в параде участвуют северные полки.

У Астори перехватывает дыхание, и сердце стучит так громко, что его, кажется, слышно на весь Серебряный дворец. Тадеуш смотрит не мигая и ждёт, но это не его прежнее ожидание, влюблённо-робкое и терпеливое, нет — оно требовательное и подчиняющее. Они шумно молчат. Астори облизывает губы.

Вот он — выбор.

— Если вам так угодно, господин премьер-ми…

— Да. Угодно, — припечатывает Тадеуш. Астори судорожно кивает.

— Х-хорошо… северные полки п-примут… у-участие…

Ей обидно и зло почти до слёз. Чёрт возьми! Она не для того переступила через себя и Тадеуша, введя проект о ЧП на Севере, чтобы теперь так просто… Проклятье! Он знает, как ей плохо, и он доволен этим. Тадеуш её наказывает.

Воздай ударом за удар… кажется, в Эноскадэ написано немного по-другому, но Астори никогда не читала священное писание, да и в намине была всего несколько раз за всю жизнь. Она изобрела себе собственную религию, в которой возмездие, а не прощение, стало единственным правильным воздаянием за грехи.

И теперь она получает по вере своей.

***

Тадеуш подбрасывает дров в уютно потрескивающий камин и разминает усталую спину. Хрустят позвонки. Он с наслаждением вертит шеей и цокает языком: Эйсли права, ему давно стоило отложить бумажную кабинетную волокиту и поработать на воздухе. Отцовский дом нуждается в мужской руке. Тадеуш почти не приезжал в Наполи с тех пор, как умер отец, отчасти потому, что боялся разбередить болезненные воспоминания, отчасти потому, что теперь в их особняке живёт Лумена с дочерью, которые якобы арендуют дом у Тадеуша. Конечно, это не так: он не берёт с них ни гроша и сам оплачивает все расходы. Заставлять платить одинокую женщину и неработающую девушку — низко и подло. Да и потом, они почти одна семья…

Почти.

Тадеуш успел полюбить Эйсли за годы совместного проживания, но к Лумене он по-прежнему испытывает лишь сдержанную приязнь. Она хорошая мать и хозяйка. И она сделала его отца счастливым… Тадеуш ценит это. Он не звонит первым, но присылает открытки на Сайоль и день Гасто ди Эбильто, без просьбы платит по счетам, отвечает на редкие звонки Лумены и говорит с ней деликатно и мягко. Они не сближаются, но и не ссорятся: делить им нечего.

Наследство отца досталось им поровну. Тадеуш не стал оспаривать завещание. Холостяцкая жизнь незатратна, а Лумене и Эйсли деньги пригодятся; к тому же, так пожелал отец, а Тадеуш всегда уважал его волю.

Этот Сайоль Эйсли предложила отмечать вместе, втроём, в Наполи. Тадеуш пытался отвертеться, но не тут-то было: его маленькая сестрёнка жутко упрямая. И в кого бы? Лумена кроткая и послушная, а отец… Тадеуш думал, что от него ему и Эйсли достались одни только зелёные глаза. В любом случае, спорить с сестрой оказалось невозможно, и она утащила его на Сайоль и всю Снежную Неделю в Наполи.

Тадеуш сам не вполне понял, как это получилось, но теперь он стоит в просторном зелёном — в цвет глаз — свитере, подарке Лумены, трогает знакомые с детства фигурки на каминной полке и вдыхает свежий пихтовый запах. Ему тепло. Внутри и снаружи. Он подмёл хрупкий тающий снег во дворе, наколол дров и теперь ума не может приложить, чем бы ещё заняться. Рассованные в три увесистые пачки документы ждут своей очереди у него в спальне. Ими он займётся… позже.

Тадеуш вряд ли хоть кому-нибудь в этом признается, но он рад, что проницательная Эйсли не позволила ему встречать Сайоль в одиночестве. После разрыва с Астори оставаться одному совершенно невыносимо. Конечно, он хочет её обратно, конечно, он скучает, конечно… конечно, он любит её. Эту невозможную упрямую гордячку. Но то, что сделала она, — подлость и предательство. И Тадеуш боится и не может вновь доверять ей. Он… он не верит, что она изменилась и искренне раскаивается.

И он устал от того, что она вечно всё решала за них обоих.

Он засовывает руки в карманы и отрешённо глядит на пляшущее в камине пламя, опаляющее ненавязчивым жаром щёки. Вздыхает. Свитер сполз на одно плечо, из-под него выглядывает белая рубашка; в кудрявых тёмных волосах виднеются серебряные пряди. На лбу и переносице залегли морщины. Чёрт возьми, ему ведь тридцать пять — тридцать пять! Практически полжизни.

А он… всё ещё один. Да, премьер-министр, да, второе лицо в стране, да, самый завидный жених Эглерта, не считая малолетнего принца Джоэля… и один. Он так долго видел лишь Астори и не замечал никого вокруг… а ведь было, кого замечать. Естественно, было.

Тадеуш шмыгает носом. Наверно, сейчас уже поздно что-то исправлять… и он не уверен, сумеет ли вытравить Астори из своего сердца… да и хочет ли вытравлять. Она была его мечтой, лелеянной семь лет — и даже дольше — в самых потайных уголках души, ревниво оберегаемой от всех: коллег, друзей, знакомых… Как признаться, что влюблён в жену наследного принца?

Безнадёжно.

По лестнице, перепрыгивая через ступеньку, спускается пританцовывающая под музыку в наушниках Эйсли. Она выдувает пузыри из голубой жвачки и трясёт небрежной дулькой.

— А, Тедди! Привет. Ма ещё не вернулась из магазина?

— Нет. — Он улыбается ей. Эйсли хмурится, поправляя спадающую с плеч вязаную неизменную шаль.

— А чего ты тут один, а? Тедди? Сайоль на носу. Семья, все дела…

Он неопределённо качает головой.

— Да я… просто, ну…

— Слушай, Тедди… — Эйсли перебивает его и сосредоточенно морщится, теребя ремень на шортах. — Ты не должен быть один. Я это серьёзно. Ты… не заслуживаешь одиночества.

Тадеуш теряется, затем с деланным смехом треплет сестру по щеке.

— Детка, я здесь всего минут десять стою и от одиночества пока не умер…

— Но ты же боишься этого, да?

Тадеуш осекается. Эйсли смотрит на него полуиспуганно.

— Боишься умереть в одиночестве? Без семьи? Тедди, я… мне не следовало говорить этого, тем более сейчас, просто… я вижу, как ты мучаешься. И мне больно…

Он берёт её за руку и легонько сжимает. Старается овладеть собой. Слова Эйсли бьют в самое сердце.

— Детка, ничего, я…

— Ты должен вырваться, Тедди. Ты завяз в этом, как… как в болоте. И я думаю, тебе стоит попробовать что-то новое. — Она вытаскивает из кармана мятую бумажку. — Короче, я решила помочь тебе разобрать сумку, нашла папку, распотрошила её… ты её вообще чистишь, а? И вот нашла это.

Тадеуш недоумённо берёт клочок бумаги и вчитывается в него.

— Леа… и номер…

— Ты как-то провёл с ней Сайоль, — осторожно напоминает Эйсли. — И тепло отзывался о ней. Так может, стоит хотя бы попытаться? Не биться лбом в закрытую дверь, а просто… отпереть новую?

Тадеуш не отвечает. Эйсли гладит его по плечу.

— Наверно, ма пришла, я её слышу.

Она скрывается в прихожей, тихо шаркая розовыми тапочками по начищенному полу, и Тадеуш бессмысленно смотрит ей в спину. Не знает, что делать. Не знает, как.

Двери… двери…

***

Вечер. Темно. В старой спальне Тадеуша, той самой, в которой он жил до поступления в Академию и отъезда в Метерлинк, царит ласковый сумрак. Запонки-звёзды сияют на атласной ткани покатого нежного небосвода. Падает снег. Тадеуш сидит за рабочим столом и с нервной задумчивой нерешительностью барабанит пальцами по стопке бумаг. Сглатывает. Почёсывает колющийся свитер. Наконец он снимает трубку антикварного телефонного аппарата, бережно раскручивает колёсико, сверяясь с номером на бумажке, и промокает лоб платком. Удары сердца сливаются с гудками. Он обкусывает губы.

Чёрт-чёрт-чёрт, зря он вообще…

— Да? — звучит юношеский неуверенный голос, и Тадеуша немного отпускает душащее беспокойство. Он улыбается.

— Леа… Привет. Это я, Тед, мы с тобой… Оу… да, я тот, который оказался премьером… ты узнала, да? Ну да… было бы сложно не… нет-нет, я ничего такого, послушай… уф. Я хотел поздравить тебя с наступающим Сайолем. Вот. Да. Спасибо. Как твои дела? О, переехала в столицу… А знаешь, я подумал… а давай встретимся? Обсудим, ну… да, я приглашаю. Нет, это неважно. Абсолютно. Я позвоню, когда вернусь в Метерлинк, хорошо? Да… Доброй ночи.

Он складывает руки на животе и опирается всем телом на спинку стула, сползая вниз. Выдыхает. Что ж, он попробует открыть новую дверь… он попробует.

В темноте дальних углов ему чудится профиль Астори.

========== 8.4 ==========

— Здравствуй, папа. — Астори улыбается, протягивает отцу обе руки и крепко пожимает его сухие широкие ладони. — Рада видеть тебя. Как ты сегодня? Сердце больше не болело?

— Нет, золотце. Я тоже рад тебя видеть.

Гермион осторожно целует её в лоб, и они одновременно рассаживаются на жёстких и неудобных белых стульях. В камере прохладно. Отец кажется изнеможённым и похудевшим, и Астори волнуется о нём — не заболел ли? Вдруг он чего-то недоговаривает? Кажется, привычка не жаловаться и не просить помощи, когда она отчаянно нужна, — это их семейная черта.

Астори в последнее время навещает Аштон гораздо реже: пытается быть осторожнее. Лучше поздно, чем никогда… наверно. Во всяком случае, сейчас, когда адвокаты Вэриана начали собирать документы для подачи апелляции, а заявка о просьбе о подданстве готовится отправиться в Верховную комиссию, привлекать лишнее внимание к отцу нет никакой нужды. В этом вообще никогда не было нужды, и Тадеуш предупреждал её. Но она, конечно… конечно, не слушалась. Астори думает, что ей вообще следовало прислушиваться к своему премьеру чаще. Может, тогда бы она не потеряла его.

У неё ещё есть шанс, напоминает она себе, пусть призрачный и маловероятный, но шанс. Шанс всегда есть. Она ещё в силах вернуть Тадеуша, если постарается, если найдёт нужный ключик, если сумеет наступить на горло своей гордости. Ради Тадеуша — того, кто сотни раз поступал так же ради неё.

— Люди Вэриана приезжали снова?

— С позапрошлой недели — нет.

Ответ отца звучит досадливо, стальные глаза сверкают, и Астори прячет взгляд. Да, Гермиону не нравится её затея с его освобождением. Не нравилась с самого начала. Он говорил, что она рискует, поступает безрассудно и глупо, что она ставит под угрозу свою репутацию и карьеру… говорил как Тадеуш. Астори не понимала, почему. Ведь она же для него старается — для их семьи, для того, чтобы у них была настоящая семья, чтобы он мог обнять своих внуков! Она хочет помочь. Себе и ему.

— Ладно… — Астори сглатывает, думая, на что бы перевести тему. Гермион вздыхает, берёт со стола газету и разворачивает её.

— Я читал на днях интересную статью… несколько статей, на самом деле… Милая, ты ничего не хочешь мне рассказать?

Астори приподнимает брови, чуя неладное. Пресса… от неё хорошего ждать не стоит.

— Что? Ты о чём?

Гермион красноречиво постукивает указательным пальцем по крупному заголовку, напечатанному на первой полосе: «Новый роман премьер-министра». На фотографии ниже стесняющийся Тадеуш с улыбкой держит за руку светловолосую девушку, которая младше его лет на десять. Астори передёргивает, и она до боли стискивает ткань тёмно-бежевой юбки под столом, кусая накрашенные губы. В глазах двоится.

— А-а-а… м-м… ты об этом… — Лихорадочная усмешка кривит изгибы рта. Гермион касается её локтя. — Ну да… да…

Он нашёл себе кого-то помоложе, веселее и лучше. Эта мысль жжёт Астори калёным железом уже несколько недель. Нашёл… и выставил напоказ — намеренно. Чтобы она видела и мучилась. Тадеуш, всегда такой осторожный и благоразумный, не особенно пытается скрыть свою новую связь с непонятно откуда взявшейся девчонкой, которая и словато в предложения толком складывать не научилась. Да, Астори ревнует. Бешено и горько. Если Тадеуш добивался именно этого, он победил. Она не может спать по ночам, не может спокойно смотреть ему в глаза и даже нормально дышать в его присутствии.

Пожалуй, ещё чуть-чуть, и она бы вновь начала прикладываться к бутылке, но Астори запретила себе сдаваться. Чёрта с два. Она королева, она выше этого.

Пора бы ужеразделять личное и политику. Иначе окажется, что вся эта пытка чувствами была зря. Поэтому, когда Тадеуш привычно целует ей руку в начале аудиенции, поправляет галстук — о Мастер, она все его галстуки знает наперечёт! — или произносит с точёной почтительностью «Ваше Величество», Астори старается не думать о том, как он этими же губами целует Леа, завязывает ли она ему галстук по утрам и зовёт ли он её «любимая» и «родная».

Если он считает, что ей не всё равно, с кем он проводит время… то он абсолютно прав, но Астори ни за что ему в этом не признается. У неё есть гордость, возможно, даже больше гордости, чем нужно.

И они будут бегать — то ли друг от друга, то ли друг за другом — по этому замкнутому кольцу, пока один из них не остановится и не сумеет остановить второго.

— Папа, я не знаю, что мне с этим делать. — Её голос взвенивает и трескается. — Я не знаю, как вернуть его. А что самое страшное… я теперь даже не уверена, стоит ли мне его возвращать. Вдруг ему будет лучше без меня. Вдруг я не смогу сделать его счастливым.

Гермион гладит её ладонь, пока Астори, вздрагивая, рвано глотает воздух.

— Я ведь не умею быть счастливой. Да я, наверно, даже любить не умею. Даже… просто жить. Понимаешь?

— Кажется, да, — едва слышно произносит отец. Астори проводит рукой по лбу.

— Я всегда думала… вернее, сомневалась, заслуживаю ли я любви. Если даже мои родители, самые родные мне люди, отказались от меня… кто вообще меня полюбит? И мне казалось, надо стать лучше, и тебя будут любить за то, что ты хорошая, сильная, умная… и я всё шла и шла, всё пыталась стать хорошей… я научилась выживать. А жить… меня никто не научил.

Гермион ласково перехватывает её второе запястье.

— Прости меня, солнышко, за то, что я тогда…

— Это ничего, папа. — Астори выдавливает из себя натянутую улыбку. — Это ничего. Знаешь, мы с тобой похожи… я хотела быть хорошей, потом, когда… когда всё опять стало ужасно, я подумала, что можно быть плохой, и это решит все проблемы. Можно пойти… неважно, убивать ли людей или объявить чрезвычайное положение… но только это не помогает. Тебе кажется, что ты что-то обретёшь, но ты только теряешь: близких, родных… себя. И вот… я потеряла. Пыталась быть хорошей, пыталась быть плохой…

— И какой ты хочешь быть теперь? — спрашивает отец с нежностью и тревогой. Астори вскидывает голову.

— Счастливой. И я не знаю, как.

***

Тадеуш ждёт гостей и откровенно волнуется. Домработница прибралась в квартире, вымыла посуду и приготовила незатейливый обед, — друзья отца не привыкли к излишествам — и апартаменты на Ореховой сейчас являют собой образец холостяцкого порядка. Тадеуш долго не мог придумать, куда бы убрать почётный рыцарский меч; алую перевязь он, так и быть, повесил в шкаф, а держать на видном месте инкрустированный самоцветами клинок с твоим выгравированным именем — всё равно что тыкать посетителям в нос своим мраморным бюстом. Вульгарно и чересчур помпезно. Тадеушу почти неловко от своего дворянского титула и рыцарского звания. Кавалер Алой Подвязки… бывший любовник королевы. Не этому ли он был обязан столь высокой чести?

Тадеуш ставит подушки на диван и в складках накидки обнаруживает чехол от телефона. Леа забыла. Она вечно всё теряет. Он вертит чехол в руках и убирает в карман — надо бы потом позвонить и сказать, что нашёл, а то она очень переживала вчера.

Тадеуш испытывает лёгкие угрызения совести от того, что связывает его и Леа. Ну, вообще-то, если уж быть до конца честным с собой, а Тадеуш придерживается именно такой политики… он сам к этому шёл. И пришёл. Решил доказать Астори, что вполне может быть счастлив без неё, хотя ничерта он, конечно, не счастлив. Он нашёл замену телу, но не душе.

Да, убедился в том, что его улыбка по-прежнему очаровывает молоденьких неопытных девушек, а против его обаяния, если он захочет быть обаятельным, устоять практически невозможно, — да, это так, и что теперь? Доволен ли он?

Не слишком.

Леа хорошая, уютная и тёплая. Она много болтает, с аппетитом ест, умело целуется и всегда пребывает в каком-то восторженно-приподнятом настроении, как ребёнок, которому подарили новую игрушку. С ней можно не думать. Лучше не думать, так будет вернее. Тадеуш позволяет себе расслабиться, оставаясь с ней наедине — предусмотрительная Эйсли в такие вечера уезжает к Бену, с которым у неё закрутилось как-то неожиданно и быстро, — и просто касается губами её светлой тонкой кожи, думая о том, как переливаются смуглым шёлком чужие, другие плечи, слушает её смех, зарывается пальцами в её волосы, а потом… а потом, если закрыть глаза, напрячь воображение и очень постараться, можно представить, что это Астори обнимает его за плечи, Астори долго целует его шею, Астори выдыхает ему в ухо: «О Тед…»

Он сам себя обманывает.

Это нечестно по отношению к Леа, но её, кажется, пока всё устраивает. Учитывая то, что Тадеуш пару раз… или пару десятков раз окликнул её другим именем, которое вертится на языке, нахально выкрикивается из телевизора и маячит на обложках журналов и газет, а Леа промолчала и не обратила внимание. Тадеуш ничего не спрашивает. Он пытается починить свою жизнь, держащуюся на разболтанных гвоздях.

Через несколько дней он улетает на встречу Большой Двадцатки в столицу Матугала, Бонлисс. Там будут Вивьен Мо и Миклас Вретт. И не будет Астори. Отличный шанс ещё раз всё обдумать.

В дверь стучат. Тадеуш, торопливо пригладив вихры у зеркала, сходит вниз и впускает в квартиру троих мужчин, давних друзей его отца — Джаральда Данзина, Ферньо ди Корсиньо и Элберардо ди Саншичио. Тадеуш обменивается с ними рукопожатиями, улыбается, приветливо кивает, отвечает на короткие дружелюбные вопросы и провожает в гостиную.

— Хотите чай? Торик? Чего-то покрепче? У меня готов обед, если вы…

— Нет, Таде, спасибо, — отвечает за троих Джаральд, самый старший. Внутри Тадеуша приятно першит: он давно не слышал, чтобы его называли… так. Его имя южане сокращали как «Тед» и «Тедди», а северяне — «Таде». Приятно… как будто ему снова пять, мама и папа вместе, и они живут в родном и горячо любимом Лилуэне.

Он и Джаральд садятся в кресла, Ферньо с Элберардо устраиваются на диване. Джаральд откашливается.

— Таде, я приступлю сразу к делу. Мы навестили не тебя не только из уважения к твоему отцу. Панкуэль… был прекрасным человеком, отважным и благородным. Истинным северянином. Его ранний уход стал тяжёлым ударом для всех нас.

Тадеуш вздыхает, качает головой. Ферньо и Элберардо сочувственно молчат.

— Но остался ты, — густым басом продолжает Джаральд. — Его сын. Не менее достойный.

Неуверенная улыбка ложится в углах его рта. Он ёрзает в кресле. Тадеушу очень хочется думать, что он и вправду похож на своего отца, что заслуживает чести быть его сыном. Панкуэль Бартон годами тайно поддерживал северные общины, профсоюзы и патриотические общества. В узких кругах он был очень известен и почитаем. Тадеуш по мере сил продолжает благотворительную деятельность отца, хотя он публичная личность, и делать это гораздо сложнее.

Но он обязан. В память об отце — должен.

— Таде… мы собираемся кое-что предложить тебе.

Он непонимающе хмурится. На лице Джаральда застыла решимость.

— Д-да?

— На Севере ввели чрезвычайное положение… народ волнуется. Нам это не нравится. Королева переступает черту.

Тадеуш подбирается, выпрямляет спину и тревожно облизывается. Ему не нравится интонация отцовского друга, и он очень боится его правильно понять. Потому что… нет. О нет.

— Но на её семью напали террористы, — спешно произносит Тадеуш, не замечая, как начинает оправдывать Астори. — Она лишь… она пытается защититься…

— И вынуждает защищаться нас.

Тадеуш трясёт головой.

— Нет, вы всё неверно…

— Верно, Таде.

У него падает сердце, и холодный ужас вливается в опустевшую грудь. О Мастер, не надо. Только не это. Если страшное тяжёлое слово, от которого он прятался и которого избегал много лет, будет произнесено, если поднимется меч, готовый разить, если всколыхнутся позабытые и запылённые знамёна — о нет, о них никогда по-настоящему не забывали — если зазвучит на заре изогнутый рог, сзывая воинов на битву за свободу, как это бывало сотни и сотни лет… тогда зазмеятся алыми лентами реки крови по твёрдой, сухой, неплодородной, но бесконечно родной земле, и Север и Юг вновь схлестнутся. Война. То тайная, то явная, вечная и каждый раз новая. Война. То, от чего Тадеуш всеми силами оберегал Эглерт восемь долгих лет.

— Народ поднимется рано или поздно, но ему нужен предводитель. И им можешь стать ты, Таде. Мы помним и чтим твоего отца. А ты его сын. Ты премьер-министр, который добивался для нас конституции.

— Да… верно… — бормочет Тадеуш. Пальцы подрагивают. — Н-но сейчас не семнадцатый век, а я не Гасто ди Эбильто. Я не смогу.

— Послушай меня внимательнее, Таде. — Джаральд наклоняется к нему. — Я говорю серьёзно. Это важное предложение, обдумай его…

— Я уже обдумал. Это не моё. Я не стану способствовать этой войне и вам не советую принимать в ней участие. Смертную казнь за преступление против короны уже ввели.

Тадеуш знает: он не революционный лидер. Не тот, кто ведёт за собой людей на баррикады и выкрикивает лозунги на развалинах дворца, так громко, так долго, что срывается голос и горло хрипнет. Он не будет на войне победителем, полководцем или даже солдатом. Он слишком трус или слишком политик для этого. Тадеуш делал всё, что мог, чтобы сохранить мир в Эглерте, но он никогда не сможет возглавить восстание на Севере, как бы сильно ни любил свою родину. Это не его путь. Это путь Астори. Она бы смогла.

Но она — по ту сторону обнажённых мечей и оскаленных ртов. Не с ними. Сама за себя.

На своей собственной стороне.

Она не боится войны, она, кажется, только ею и живёт, а Тадеуш… другой. Он хочет спасти Север и спасёт его — но не оружием, а словом. Так, как умеет. Так, как привык.

И посмотрим, кто окажется сильнее.

========== 8.5 ==========

Чем чаще Астори встречается с Вэрианом, тем яснее понимает, что он та ещё сволочь, циничная и беспринципная, даже отдалённо не знакомая с понятиями «мораль», «честь» и «совесть». Крайне вредные вещи, уверял он её в прошлом месяце, мешают жить да и только. Астори в ответ на подобные заявления хмыкает, красноречиво и несогласно молчит или, вспылив, когда он доводит её особенно тонко и умело, вступает в длинные горячие споры. Вэриан умеет её доводить. Ему это нравится. Он знает, за какие ниточки в её гордой и упрямой душе надо подёргать, на какие кнопки нажать, за какие рычаги потянуть, чтобы гнев хлестнул через край, и вместо королевы осталась встрёпанная девчонка. Он чувствует её больные точки.

Те самые, которые Астори так долго прятала от посторонних, от Джея, от Тадеуша и даже от себя.

Вэриан распахивает двери в её душу и входит к ней в мысли нахально и бесстыдно. Астори беспомощно злится, но ничего не может поделать: она зависит от него, и они оба это помнят, она не в том положении, чтобы командовать, ей надо прикусить язык и слушаться, иначе всё полетит к чертям. Надо смириться и перетерпеть. Это не будет длиться вечно.

Если дело пойдёт гладко, как обещает Вэриан, отца освободят в худшем случае в конце следующего года, а в лучшем — сразу после Сайоля. И тогда… и тогда Вэриан озвучит свою просьбу.

Астори прикусывает губы. Проклятье. Чего пожелает этот противный самовлюблённый тип? Теперь, когда она не в силах отказать, она оказалась в его смуглых жилистых руках, и уж кто-кто, а Вэриан несомненно придумает, как поинтереснее воспользоваться этой нежданной удачей.

Ему даже не пришлось закидывать удочку: королевский улов сам попался в сети.

Они встречаются на конной прогулке в парке около Серебряного дворца; Вэриан держится в седле с развязной уверенностью, Астори исподтишка наблюдает за ним. Свалился бы он с лошади как-нибудь неудачно… и проблема бы исчезла. Хотя нет, нет, сначала он должен помочь ей вызволить отца из тюрьмы, а там пусть падает и калечится сколько угодно. Правда, рассчитывать на такое везение не приходится: этот наглец чересчур ловко обращается с норовистым вороным Волчонком, видна многолетняя выучка. Но откуда у банкира столько опыта в верховой езде?

— Вы отстаёте, Ваше Величество. — Он гарцует около неё, приподнимаясь в стременах, и лукаво усмехается. — Я слышал, вы отличная наездница… и стрелок превосходный, верно?

— Звучит так, будто вы хотите это проверить, — отряхивает кудрявые волосы Астори. Хлопает Изюминку по шее. — Быстрее, девочка.

Вэриан холодно и остро смеётся. В гагатовых глазах безлико отражается дневной весенний свет.

— Пытаетесь подловить меня? Напрасно. Я не разменяю мою просьбу на мелочи… или… впрочем, поглядим. У меня достаточно времени, я подожду.

— Чего?

— Чего-нибудь полюбопытнее… Лучше всего на свете я умею ждать, Ваше Величество. Я не из тех, кто торопится.

Астори бросает на него подозрительный короткий взгляд и отворачивается. Его змеиная невидимая улыбка толкает её в спину.

— Кстати, искренне соболезную вам. Я читал газеты… господин Бартон обзавёлся молоденькой подружкой? Если и она не убедит его отпустить усы, то я умываю руки. Ваш премьер-министр безнадёжен.

— О, я считаю, ему больше пошла бы борода, — легкомысленно откликается Астори и с умело разыгранным весельем вскидывает брови. — Я передам господину Бартону ваши советы. Уверена, он обсудит их с… Луреан.

— Леа, — не моргнув, поправляет Вэриан, пытливо глядя на неё.

— Леа, — охотно соглашается Астори. — Да. Именно. Плохая память на имена, знаете…

Они молчат, и Астори осторожно подталкивает коленом Изюминку. Она ни за что не признается Вэриану, как её задевает и сводит с ума показной роман Тадеуша. Ни за что.

Она не доставит ему такого удовольствия — снова наблюдать за её слабостью.

Тадеуш, разумеется, тоже никогда не догадается, как больно делает ей. Астори знает: проще и лучше скрывать свои раны от тех, кто их наносит, иначе велик риск снова упасть к его ногам, умолять о прощении, вопить, что она раскаивается, раскаивается, раскаивается… довольно. Он не хочет её. Он не любит её.

А если даже и любит…

Астори постарается быть хорошей королевой и мамой: это то, что она ещё может сохранить.

Быть хорошей дочерью, кстати, тоже не помешает. Она улыбается Вэриану и натягивает поводья, заставляя Изюминку перейти на рысь.

***

— Оставьте его в наручниках. Охранника выведите. И, будьте так добры, покиньте помещение сами.

— Да, господин премьер-министр.

Тадеуш спиной ощущает, как затворяется дверь, оправляет полы пиджака и серебряные часы на левом запястье. Смотрит сухо и прямо. За полупрозрачным стеклом, в тесной белой камере сидит пожилой сутуловатый мужчина лет пятидесяти пяти, в тюремной униформе, с подвижными серыми глазами и широкими плечами. Отец Астори. Гермион Марин Лун.

Другими словами — одна большая проблема. Головная боль Тадеуша во плоти; посоревноваться с ним мог бы, пожалуй, лишь небезызвестный Вэриан. Двое мужчин, отчасти виновных в том, что его прошлую жизнь перечеркнул жирный чёрный маркер; две ниточки, ведущие к Астори.

Королева глубоко влезла в опасную авантюру с получением подданства и освобождением отца, и хуже всего, что в этом замешан Вэриан. Проклятый брат Вивьена Мо. Тадеуш готов кусать себе локти от мысли, что сам свёл Астори и с Вэрианом, и с отцом. Понесла его нелёгкая тогда в бар… и кто просил его выполнять поручение королевы, сказал бы, что не справился, ведь как чувствовал, что ничего путного из этой затеи не выйдет…

Тадеуш переминается с ноги на ногу. В последнее время он только тем и занят, что подчищает за Астори и исправляет ошибки, сделанные королевой. При его вопиющем попустительстве, разумеется. Недавно он вернулся со слёта Большой Двадцатки, который проходил в столице Матугала, Бонлиссе: там он обстоятельно поговорил с Микласом Вреттом, Вивьеном Мо и уверил их, пустив в ход всё своё обаяние и красноречие, что дела в Эглерте идут отлично и чрезвычайное положение на Севере отменят в будущем году, если не раньше. Сразу по приезде он встретился с официальной делегацией северян, дал несколько интервью, провёл пресс-конференцию и выиграл пять или шесть раундов дебатов в Совете, так что сейчас Тадеуш ощущает себя выжатой половой тряпкой. Он убедил Астори, что необходимо запретить полицейским использовать резиновые пули и слезоточивый газ, если понадобится усмирять волнения на Севере — а это, конечно, делать придётся. Она согласилась. Тут уж неважно, почему, главное, согласилась, хоть и не с первого раза.

В их отношения с Вэрианом, какой бы характер они не носили, Тадеуш лезть не стал, хотя очень хотелось. Довольно. Это не его дело. Но с отцом он счёл нужным побеседовать.

Накипело.

И теперь он здесь, в Аштоне, чтобы встретиться с человеком, чьё имя тенью нависает над Тадеушем уже четыре года.

Тадеуш распахивает дверь и вступает в комнату для свиданий; Гермион едва заметно вздрагивает и поднимает на него вопросительный спокойный взгляд, не поднимаясь с места. Тадеуш останавливается. Смотрит на него оценивающе. Пытается разглядеть в его лице лицо Астори, решительное, точёное, с твёрдыми округлыми линиями — не может. Здесь одни жёсткие и скупые углы. Что она в нём нашла? Чем её так околдовал этот старик, что она рвётся к нему, по привычке сметая всё на своём пути: привязанности, доводы рассудка. законы…

— День добрый, господин Лун, — здоровается Тадеуш и усаживается напротив Гермиона. Тот почему-то слегка усмехается.

— Добрый, господин Бартон.

Они неловко молчат. Тадеуш начинает думать, что, возможно, ему вовсе не стоило приезжать. Что он хотел сказать Гермиону? Что хотел услышать в ответ? Или просто желал увидеть того, кто однажды стал Астори дороже собственного премьера, кто бросил её в детстве и тем не менее почти вытеснил из её сердца Тадеуша?

Что ж, всё, что остаётся теперь, — сделать глупость и поговорить честно.

— Оставьте Астори в покое, — произносит Тадеуш, опёршись локтями на стол. Гермион склоняет голову набок — треклятое знакомое движение, до одури любимое и до чёртиков ненавистное — и улыбается. Мягко так. Без издёвки.

Какого, спрашивается…

— Это она вас отправила?

— Нет, я сам, — резковато говорит Тадеуш. — И я настоятельно прошу вас, господин Лун, не докучать более Её Величеству…

Гермион снисходительно оглядывает его и подаётся вперёд.

— Бартон… значит, ты тот самый мальчишка, который разбил сердце моей дочери?

От неожиданности Тадеуш попёрхивается словами и конвульсивно сглатывает, едва не зайдясь в сиплом прогорклом кашле. Он стучит себя по груди. Старается скрыть замешательство.

— Что?

— Ты хотя бы видел, что сделал с ней? — продолжает наступление Гермион методично и неизбежно, как горная лавина. — Она раздавлена. Уничтожена. И ты виновен в этом.

— Нет, — защищается Тадеуш. — Астори сама выбрала этот путь. Я просто не мог оставаться с ней после всего, что она…

Гермион устало качает седой головой.

— Она любит тебя.

Угловатые плечи Тадеуша прыгают: он проводит пальцем по линии рта и ломано усмехается.

— Они ни разу не сказала этого за семь лет.

— А сейчас — разве это не очевидно?

— Я уже не знаю, что очевидно, что нет. — Он сцепляет руки под столом. — Я давал ей бесконечное число шансов… год за годом… и всё впустую. Я шёл к ней, даже не будучи уверен, что она любит меня… О Мастер. Это было больно.

— Ей тоже больно сейчас, — возражает Гермион. — Это то, чего ты хотел? Чтобы она сгорела?

Тадеуш потупляет взгляд.

— Не этого.

— А чего тогда?

— Я не… не знаю. Я хотел быть свободным. Просто… дышать. — Он неосознанно касается горла. — Дышать.

Гермион откидывается на спинку стула.

— Вы оба такие дети… полюбили не тех и невовремя. И мучаетесь от этого.

— И что нам делать? — спрашивает Тадеуш, не слишком надеясь на ответ. Ну и пусть. Всё равно эта беседа с самого начала пошла наперекосяк.

— Попытаться исправить то, что натворили… или не исправлять. Увязнуть ещё глубже и получать от этого удовольствие.

— Вы смеётесь надо мной, — недоверчиво и обиженно фыркает Тадеуш.

— Отнюдь. Я не думаю, что вы когда-нибудь сможете полностью отпустить друг друга.

Тадеуш с гордостью выдвигает подбородок.

— Я отпустил.

— Ну разумеется! — Гермион скептически изгибает бровь. — Именно поэтому ты тычешь ей в лицо своей новой пассией… мальчишка. Тебе легче от того, что она ревнует? Легче? Стал счастливее от этого, ну?

Тадеуш вздыхает.

— Нет… — Он с мольбой поднимает взгляд. — Только не говорите ей.

— А ты не говори, что я рассказал тебе, как ей… непросто сейчас. Астори этого не перенесёт. Она ведь такая…

— Гордая, — произносят они одновременно и улыбаются. В камере становится чуточку теплее.

========== 8.6 ==========

Астори никогда не снились кошмары. Вернее… вернее, конечно, снились, как и любому нормальному человеку, особенно часто — в университете, но такого наплыва дурных снов, как в последний год, она вспомнить не может. По ночам её душат ужас, отчаяние и ревность, и сюжеты, в которых они находят отражение, каждый раз одни и те же.

Она сидит на троне. Одна. Зал пуст, за окнами темно, но во мраке вспыхивают мутными разводами отблески огня. На голове корона; она давит и жжёт виски. Потом Астори внезапно, но отчего-то очень логично оказывается на балконе. Внизу раскинулся Эглерт — все двадцать семь провинций, включая островные архипелаги, как на ладони. Точно расстелили карту на столе. Или она в самом деле подошла к карте, висящей в её кабинете, тычет пальцем в переплетение автострад и железных дорог и кричит, надрывая глотку: «Ты станешь моим или сгоришь дотла!»

Конечно, обращается она к Северу.

И вот Астори снова на балконе, и внизу бушуют пожары, слышатся вопли, стоны и детский плач, а она смотрит вперёд неотступно и надменно и словно ничего не слышит и не видит. И идёт. Ступает с балкона в пропасть, мягко касается каблуками выжженой земли, шагает: её облизывают языки пламени, но Астори не замечает, вытаскивает полыхающий меч и заносит его — над картой северных территорий. Вонзает. Лицо опаляет жаром; кровь течёт по щекам, по носу, пачкает руки — они липкие и красные, но Астори лишь крепче сжимает меч и выпрямляется.

И всё исчезает, остаётся только бесплотная тёмная пустота, и среди неё — Тадеуш. Молчащий. Суровый. Презирающий.

«Значит, мы сгорим дотла».

Астори пытается добежать до него, но чем быстрее она бежит, тем дальше он кажется. Вдруг он вырастает перед ней: зелёные глаза прищурены, губы плотно сжаты. Астори хочется упасть на колени и сказать: «Пожалуйста, прости меня».

И: «Я тебя люблю».

И ещё: «Я сделаю всё, что ты захочешь».

Но Тадеуш уходит, и она опять одна. Навсегда. Нет шансов: ни вторых, ни третьих, ни десятых.

Астори просыпается в ледяном поту с вскипающим хриплым криком на губах и долго не может прийти в себя; она комкает простынь и сглатывает слёзы, от которых слабеет тело и душа. Это уже чересчур. Её ошибки нагоняют её не только в реальности, но и во снах. Такого она не вынесет и рано или поздно просто-напросто сломается: не хватит сил стараться быть хорошей, и она пошлёт этот несправедливый дурацкий мир к чёртовой матери.

Но она не имеет права. Она королева и мать. И дочь. На ней лежит ответственность не за одну себя, и об этом стоит вспоминать почаще, а в идеале — вовсе не забывать.

На летних каникулах Астори увозит детей из Метерлинка в поездку по стране, захватив с собой достаточное количество охраны, чтобы ужас в Медовом пике никогда больше не повторился; они проводят три незабываемые недели, исколесив побережье, побывав у подножий Кондракар и навестив четыре королевские резиденции в разных провинциях. Луана и Джоэль в полном восторге: они путешествуют с мамочкой! Астори смотрит на жизнерадостно щебечущих детей и чувствует, как её отпускает бессонная тревога и злая желчная горечь.

Кажется, хоть что-то в её жизни осталось неизменным.

А потом ей звонит Тадеуш, который месяц назад уверял её, что она преспокойно может покинуть столицу хоть на всё лето и он управится здесь один, и властно говорит, что ей требуется бросить всё и всех и отправиться на Север. Астори едва не захлёбывается возмущением.

— Что-что? — Она сжимает белыми пальцами трубку и запахивает халат — уже вечер, она думала принять душ и почитать детям на ночь. На другом конце провода, на другом конце страны Тадеуш кашляяет, наверняка вертит в руках карандаш — Астори хорошо известны его привычки — и повторяет:

— Это необходимо.

— Господин премьер-министр, какого…

— После выступлений, — жёстко перебивает Тадеуш, — которые были подавлены с применением резиновых пуль и слезоточивого газа, несмотря на наши запреты, волнения лишь усилились. Народ жаждет возмездия.

— Виновные были наказаны, — возражает Астори.

— Сняты с должности? Получили выговор? Заплатили штраф? Этого недостаточно.

— Но невозможно вечно идти на поводу у народа!

— Разумеется, — хмыкает он, и от этой знакомой интонации у Астори мурашки бегут по телу. — Вы-то привыкли поступать с точностью до наоборот.

Виснет нетерпеливая пауза. Астори не выдерживает первой:

— Чего вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы, Ваше Величество, поехали на Север… навестили бы школы, больницы, мэрии… — Опять пауза. И внезапно — низко и тихо:

— Увидели бы людей, которых ненавидите.

— И извинилась перед ними? — спрашивает Астори с невольной издёвкой. Внутри всё замирает, когда Тадеуш почти беспечно отвечает:

— Это было бы совсем замечательно.

Ей кажется, что он смеётся над ней, и это так… непривычно и заманчиво? Астори перехватывает трубку обеими руками.

— А если я… если я не собираюсь этого делать, вы м-меня заставите?

Он молчит, и Астори кожей ощущает его напряжённое молчание. Она хорошо его знает. Тишина, говорящая громче всяких слов.

— Вы хотите, чтобы я вас заставил?

Астори пытается не думать о том, во что превращается их деловая беседа… или во что она уже превратилась. О Мастер, что они себе позволяют? В соседней комнате Луана и Джоэль… а Тадеуша наверняка стережёт его подружка, но… Астори рвано вдыхает и закрывает глаза. Это её премьер. Он принадлежал ей с самой первой встречи душой и телом и принадлежит теперь, даже если не хочет этого признавать. «До последнего вздоха»… Астори помнит.

— Я хочу.

О чём они говорили? О новом контракте с Эникбертами, сверхзвуковом поезде, визите в Рецанию… Север. Точно. Астори уже всё равно: она имеет в виду совершенно другое и уверена, что Тадеуш — тоже. Она слышит его дыхание так явственно, словно он стоит рядом. Обнимает её. Целует в висок, в скулу, в шею, в плечо…

Кто-то из них должен закончить это первым. Астори усилием воли заставляет себя очнуться от навязчивый и манящих фантазий.

— Я послушаюсь вашего совета, господин премьер-министр, и в ближайшее время навещу северные провинции, — произносит она уже совершенно другим тоном и физически ощущает, как трезвеет Тадеуш: по крайней мере, его голос в трубке меняется, вновь становится сухим и аккуратным. О Мастер, Тадеуш всегда до невозможности аккуратен и корректен. Даже в постели.

Если не брать во внимание тот случай с разговорами о Вэриане, ревности и их связи… Астори помнит его в малейших подробностях, и ей до сих пор неуютно от мысли о том, сколько взбудораженной и неукротимой силы плескалось тогда в Тадеуше.

Той самой силы, которая позволила ему оборвать нити между их сердцами и уйти, когда совесть и любовь к родине сказали ему, что пора уходить.

Детей приходится оставить в столице: чересчур рискованно было бы взять их с собой. Астори страшно расставаться с сыном и дочерью, но отправиться с ними во враждебный лагерь и подвергнуть опасности — ещё страшнее. Она едет одна. Время от времени советуется с Тадеушем по телефону — где остановиться, с кем встретиться, каким изданиям дать интервью; в Иутаче она посещает школы, здоровается за руку с робеющими учениками, расспрашивает учителей, потом переезжает в Эл Митас, где ходит по госпиталям, затем по очереди мелькают Эл-да-Тиисо, Миари, Лишбе-кае-Нуэ-ди-Тибоне… Она беседует с полицейскими, расспрашивает о том, как проходят военные действия в горах Эрко-Альбичче и Эрко-Ас-Малларас.

Астори глядит на северян и не чувствует ненависти, даже неприязни. Одно лишь любопытство. Люди как люди, дети как дети: встретишь на улице и не узнаешь; когда она с методичной рассчётливой яростью выстраивала свой план уничтожения, она не думала о северянах как о… народе. Как о живых существах. Для неё любой северянин был лицом в чёрной маске и дулом пистолета. Мишенью.

И теперь ей почти стыдно. Хотя какое почти — на самом деле стыдно. И она гораздо лучше понимает Тадеуша: если бы кто-то решил пойти против её родины, её народа, эльдевейсийцев, она бы не стала отсиживаться в сторонке.

Почему до неё самые умные мысли доходят тогда, когда уже поздно?

Астори ощущает себя окончательно потерявшейся, не выбравшей дорогу и застрявшей где-то на перекрёстке. Отвратительное состояние подвешенности.

После очередного переезда, на этот раз в Антоклав, она решает, что ей жизненно необходимо проветриться, иначе она задохнётся от собственных чувств и размышлений. Ей седлают Изюминку — Астори взяла её с собой для парадных выездов. Колышется тёплой сладкой травой летний вечер, по ленивому нежному небу рассыпаны лёгкие звёзды, которые мигают и хихикают звенящими искорками. С востока наползает стена свинцовых туч. Ветер дует тяжело и влажно, в воздухе осело предчувствие грозы, но Астори это нисколько не беспокоит. Она обещает вернуться до темноты.

Она всегда старалась выполнять свои обещания… и не её вина, если не получится.

Изюминка бодрым шагом минует короткое поле, отделяющее королевские владения от рощи. Деревья дремлют. Астори блуждает среди сосен, дубков и лип, заставляет Изюминку ловко перескакивать через буераки, овражки и вросшие в землю поваленные стволы, покрытые тёмно-зелёных пушком старого мха. Пахнет мокрым деревом и прелой опавшей листвой. Астори, обхватив коленами поджарое сильное тело лошади, которая дружелюбно прядает ушами и фыркает, полной грудью втягивает свободный и мягкий вечерний воздух.

И ей отчаянно весело.

Они гуляют долго, до ночи. Накрапывает дождь. Астори успевает позабыть, что кому-то что-то обещала, и натягивает поводья, заставляя Изюминку остановиться. Запрокидывает голову и прикрывает глаза, ловя языком шаловливые холодные капли, стекающие по горле за шиворот. И смеётся. Ей кажется, будто она опьянела. Небо прошивают упругие разряды молний, гремит глухой гром, и Астори скачет через рощу под упрямым ливнем. Изюминка единым махом преодолевает потемневшие кусты и сырые пни. Чавкают копыта по размякшей земле.

О, чёрт возьми, ей этого не хватало.

Астори хохочет, тормозит Изюминку и кружит среди стволов. Намокшие волосы и одежда противно липнут к коже, но ей всё равно. Она приподнимается в стременах и счастливо горланит гимн Эльдевейса:

— Вперёд, сыны Отечества, во славу праотцов,

В бой ринемся, как соколы, на полчище врагов!..

В душном синем полумраке кто-то тонко и насмешливо подхватывает:

— Поднимем гордо флаги мы, нас славный ждёт конец,

Свою мы любим Родину, нас греет жар сердец.

Астори испуганно останавливается. Из-за зарослей выходит невысокая женская фигура в дождевике.

— Вечер добрый, Ваше Величество. Неудачное время для прогулки, не так ли?..

***

Тадеуш любит свою работу. Ему нравится помогать людям по мере сил, нравится побеждать оппонентов в дебатах, нравится соревноваться, разгадывать сложные политические головоломки и вести тонкие подковёрные игры. Да, он это умеет. Да, у него это получается чуть лучше, чем у прочих, поэтому он и стал премьер-министром. Ну, и ещё благодаря остроумию, смазливости, личному обаянию и покровительству Фауша, этого нельзя отрицать.

Тадеуш любит свою работу. Но это не означает, что работа может бессовестно вторгаться в его жизнь и рушить планы, когда ей вздумается.

Сегодня он хотел поиграть в настольные игры с Леа, потому что та настойчиво просила, поговорить с Эйсли и Беном, которые уехали из столицы на выходные, а потом посмотреть телевизор и вздремнуть. Смотрел он, разумеется, новости. Ни Леа, ни Эйсли не находят в этом ничего приятного и то и дело норовят переключить канал на что-нибудь попроще и поинтереснее.

Астори… другая. Они иногда вместе смотрели телевизор в гостиницах или Серебряном дворце и потом обсуждали, какой политик остался в выигрыше и какая партия потерпела поражение. С Леа такого не получится. Он милая и замечательная, но Тадеушу с ней безнадёжно скучно — он быстро от неё устаёт. Леа щебечет что-то о моде, о кинозвёздах, о подружках, и с ней толком не поговоришь ни о кризисе Северной и Южной Ситтин, ни об обстановке на Востоке, ни о грядущем параде. Наверно, он слишком стар для неё. Одиннадцать лет… приличная разница.

У них мало общих точек, вернее, их вовсе нет — одна постель. Но на этом счастья не построишь.

А Тадеушу жутко хочется домашнего уютного счастья.

Поздний вечер, почти ночь; Тадеуш выключает настольную лампу, снимает очки и устало щурится, массируя переносицу. Он заработался. В глазах мелькают красные и чёрные точки. Его тянет рухнуть в кровать и отключиться до завтрашнего утра, но чьи-то руки ложатся на плечи, чьи-то губы целут в затылок, и ах да — существует ещё Леа, он не должен об этом забывать. Сегодня она ночует у него, значит, снова надо напрягать фантазию и думать об Астори, Астори, Астори…

О, как низко он пал. Сходит с ума по женщине, которая его предала.

— Уделишь мне немного твоего драгоценного времени? — улыбается Леа, и Тадеуш приобнимает её, силясь улыбнуться в ответ и думая, что «немного времени» он правда может уделить. Если от усталости не отключится раньше.

Они оказываются в кровати, целуясь и пытаясь снять друг с друга одежду. У Леа тёплый рот и мягкие руки, и она очень смешно дышит ему в уши, когда Тадеуш расстёивает молнию на её юбке. Трель. Звонит телефон. Тадеуш приподнимается, слыша, как недовольно ворчит Леа, и неловко разводит руками, извиняясь:

— Надо взять. Вдруг это важно.

Леа садится на краю постели; он берётся за трубку и поставленным привычным голосом говорит:

— Премьер-министр на связи. — Его лицо белеет и вытягивается, и Леа взволнованно глядит, как поджимаются губы и сводятся брови надо лбом. Собирается гроза. Кому-то не поздоровится. — Что значит «королева пропала»?!

***

— Не ожидала встретить здесь соотечественницу, — произносит Астори, следуя на Изюминке за незнакомкой: та услужливо предложила свой дом в качестве убежища на время, пока не закончится дождь. Астори была так опьянена грозой и свободой, что позабыла спросить имя неизвестной доброжелательницы, а та не представилась и не показала лица.

— Я тоже, — мягко усмехается мелодичный голос из-под капюшона. — Прошу сюда, Ваше Величество… вот моё скромное жилище.

Они выходят на поляну, и Астори щурится. Молния тугой белой нитью расчерчивает рыхлое, насыщенно-синее небо, гудит гром, и за колышущейся пеленой ливня в призрачно-ярком свете на миг вырастает небольшой деревенский храм с острыми шпилями и полукруглыми арками и колоннами. Астори дёргает поводья.

— Но это же… намина…

— Верно. Я здесь работаю… и живу. Прошу за мной.

Растерянная Астори спешивается, и незнакомка проворно привязывает Изюминку к перилам под навес, делает Астори знак идти за собой и отпирает небольшую пристройку. Внутри оказывается тесновато, но сухо и тепло; пахнет чем-то сладковатым, как воск, который используют для освящения воды в кахдисах. Женщина снимает дождевик и принимается зажигать свечи. Астори топчется у порога.

— Присаживайтесь, Ваше Величество. — Она тушит спичку и расставляет несколько тяжёлых оловянных подсвечников по комнатке. — У нас отключили электричество… вы голодны? Я найду вам поесть. Или вы желаете выпить?

— Пожалуй, второе. — Астори ёжится, устраиваясь на стуле. — И я не отказалась бы переодеться.

— Сейчас принесу.

Незнакомка скрывается в кладовке и возвращается с чистой белой рубашкой и пыльными брюками.

— Надеюсь, вам пойдёт.

Астори переодевается за ширмой; брюки сидят как влитые, рубашка оказывается великовата, но Астори подворачивает рукава и плотнее запахивает воротник. Выходит. Испотидшка разглядывает женщину — у неё прямые тёмные волосы, открытое доброжелательное лицо и длинные нежные руки. Одета она в простое вязаное платье до колен. Незнакомка чувствует изучающий взгляд, оборачивается и приветливо кивает Астори.

— Пошло? Вот и отлично. Садитесь, я кое-что нам приготовила.

Они усаживаются за квадрадный стол, и незнакомка протягивает Астори бокал с жидкостью неясного цвета и апельсиново-пряного запаха.

— Коктейль из коньяка. «Маглина». Моего собственного производства.

— О… — Астори трогает ножку бокала и вскидывает брови. — Не думала, что вы… словом…

— Что? — Незнакомка подпирает голову руками. Астори смешивается.

— Ну вы… ведь вы священница?

— С утра была, — улыбается женщина. — Вас это смущает? Ах да, ведь я не представилась… прошу прощения, это было очень невежливо: предстать перед монархом неименованной… Иарам. Приятно познакомиться.

Она протягивает розоватую узкую ладонь в ямочках. Астори осторожно жмёт её. Ей неловко.

— Мне тоже… Позвольте задать нескромный вопрос… Иарам это ваше настоящее имя или…

Иарам усмехается.

— Или. Мало кто оставляет прежнее имя после принятия сана. Новая жизнь, знаете ли… но вопрос и правда был нескромным.

Астори пристыженно молчит и пьёт коктейль. Вкус у него превосходный. Иарам довольно причмокивает, улыбается и трогает Астори за запястье.

— Что ж… вашей охране мы позвоним, как только восстановится связь… её вырубает в грозу. Вы далеко забрались, Ваше Величество, на тот конец рощи… Но оставим это. Итак, зачем вы пришли ко мне?

Астори попёрхивается.

— Я не шла к вам!

— Осознанно — нет, но благодаря провидению вы выбрали именно тот путь, который привёл вас ко мне.

— Не знаю, что там решило ваше провидение, но, повторяю, я не…

— Это нечестно, Ваше Величество! — Иарам морщится с детской обидой. — Я-то готовилась принять от вас исповедь. Обдумывала, что скажу, всё время, пока мы шли сюда, а вы так легко портите мои планы.

У Астори дыхание перехватывает от подобной наглости и она залпом допивает коктейль, обжигая горло и будоража застоявшуюся кровь. Голова начинает кружиться.

— Исповедовать королеву — это, разумеется…

— Поднимет мой авторитет в Международной ассоциации священников, — подсказывает Иарам.

— А как же тайна исповеди и всё прочее?

Иарам вздыхает. Астори становится смешно, и она фыркает в пустой бокал.

— Что вы хотите от меня услышать? — спрашивает она с вызывающей улыбкой и склоняет голову набок. — Святая мать, утоли мои печали, я согрешила пред Мастером и пред тобою?

— Это неплохой старт, — флегматично произносит Иарам. — Налить вам ещё?

Она наполняет их бокалы по вторлму кругу и садится на место.

— Давайте… давайте развлечёмся. Представим, что я — святая мать, а вы — грешница, пришедшая, чтобы я отпустила её грехи и указала путь истинный…

— У нас что, ролевые игры? — выгибает бровь Астори. Иарам переводит плечами.

— Почему? Это чистая правда. Я святая мать, у меня и диплом есть, а вы… а вам на самом деле нужна помощь, Ваше Величество.

Она касается её руки; Астори настороженно подбирается, готовая зашипеть и отпрянуть, как дикая кошка.

— С чего вы взяли?

— О, Ваше Величество… — укоризненно цокает языком Иарам. — Я с отличием закончила теологический факультет… я вижу, если кому-то из детей Мастера нужна моя помощь. Вы — лишь ещё одна заблудшая душа в море… нет, извините, в стаде других душ… чёрт, у меня всегда с собой шпаргалка в таких случаях, а сегодня в плаще забыла… ох, извините. Ну, смысл вы, я думаю, поняли.

— Вы либо сошли с ума, либо смеётесь надо мной.

Иарам опять теплоулыбается.

— Есть и третий вариант: я хочу вам помочь.

Астори недоверчиво хмыкает и высвобождает руку. Отпивает из бокала.

— Да-а? Раз уж у нас с вами… такой формат разговора… то скажите мне, святая мать, отчего Единый Мастер так не любит третьи варианты?

Иарам вопросительно подаётся вперёд.

— О чём ты, дочь моя?

— Об этом вот всём. — Астори шмыгает носом и делает широкий неопределённый жест, который должен обозначать мироздание. — Ну то есть… о чёрт. У вас отличные коктейли, быстро ударяют в голову. Я о… о том, что мы должны выбирать всегда из двух.

— Кто — мы?

— Люди. Люди. Почему… кто придумал, что есть добро и зло и если ты не с одними, так с другими?

— Не я, — отзывается Иарам. — И не вы, судя по всему.

— Очевидно. — Астори зарывается пальцами во влажные кудрявые волосы. — Проклятье… я не считаю это справедливым. А если ты… если ты не хочешь выбирать? Разве нет третьей стороны, лучшей из возможных?

— Тогда всё было бы слишком просто, — возражает Иарам. — Третья сторона — это трусость. В конечном итоге, склонность к выбору заложена в человеческой душе. Существуют ли добро и зло в том виде, в котором их рисует наше воображение, или нет… не суть важно. Мы выбираем из тех категорий и величин, которые сами изобрели.

Астори откидывается на спинку стула и заносит ногу на ногу, потягивая коктейль.

— Звучит неубедительно. И глупо.

— Что именно, дочь моя?

— Ваша… концепция. Зачем человечеству выдумывать себе кнут и пряник?

По губам Иарам струится снисходительная улыбка.

— Я попробую объяснить… — Она отнимает у Астори бокал, берёт свой и расставляет их по краям стола. — Вот… Добро и зло. Два полюса. Два ориентира. Понимаешь, дочь моя, человек идёт во тьме, у него нет ни трости, ни поводыря… ему надо знать, от чего отталкивать и к чему стремиться, чтобы…

— Чтобы — что? — насмешливо перебивает Астори. — Быть хорошим? Или счастливым?

— Быть человеком, — вполголоса уточняет Иарам. — Дочь моя, быть человеком не значит быть хорошим или плохим, добрым или злым, счастливым или несчастным… быть человеком — значит уметь выбирать. Собирать себя как конструктор. Иметь право отказаться от того, что выбрал… и нести за это ответственность. Починить себя или сломать.

— Конструктор… — Астори нервно облизывается. — Именно. Человек не может быть полноценным, вымазанным только чёрной или белой краской… он идёт по тонкой границе между двумя полюсами. Если он свернёт туда или сюда… разве он по-прежнему будет человеком? В нас много разноцветных кирпичиков… мы ущербны и дефекты от рождения, наша вселенная ущербна и дефектна! Мы живём в мире неполноценностей, где из двух половин выбирается меньшая. Разве может здесь существовать Добро или Зло, возведённое в Абсолют?

Иарам подпирает кулаком щеку.

— Кто знает… не вы и не я. Я согласна с вашими словами о неполноценностях… но согласитесь, что наш мир — ещё и мир крайностей. Думаете, человеку достаточно середины? Достаточно считать себя всего лишь неплохим? Вам самой этого хватает?

Астори опускает голову. Иарам выдыхает и поднимается.

— Давайте я вам долью.

***

— Обыщите лес и рощу. Город. Окрестности. Нет, не желаю я слушать! — Тадеуш яростно барабанит пальцами по столу. — Повторяю в сотый раз: если королева не найдётся до рассвета, вы все потеряете свои должности. И меня не волнует, что у вас там… Чёрт подери! Поднимете на ноги армию — да, весь гарнизон! — полицию, МЧС, пожарных, спасателей… да кого угодно! Мне всё равно. Вы хоть понимаете, с кем говорите? Не прекращайте поиски. Да, даже если у вас гроза и штормовое предупреждение. Тем более, слышите! Соедините меня с шефом полиции. Я свяжусь с министром обороны, если не получу приятных новостей в ближайшие три часа, вам ясно? Так-то лучше. Соединяйте.

Тадеуш откладывает трубку и роняет лоб в ладони. Спать хочется зверски. Он несколько часов не отходит от телефона, борется с перебоями связи, пьёт кофе и извиняется перед Леа. В этот вечер у них ничего не получилось. Тадеуш думает о том, как там Астори одна, в грозу, ночью, и его трясёт от страха, гнева и досады. Время становится совсем поздним.

Кажется, этой ночью он так и не уснёт.

Леа виновато звенит ключами за спиной, и Тадеуш оборачивается, разлепляя сонные набухшие веки. Размыто улыбается.

— Прости, пожалуйста, я… работа, сама понимаешь.

— И ты прости. — Леа пожимает плечами. — Я, наверно, пойду. И это… Тед… может, нам, ну, как бы… расстаться, ну?

У Тадеуша нет сил удивляться или разочаровываться. Он лишь с трудом моргает. По напряжённым мускулам разливаются неожиданная горечь и облегчение.

— П-почему?

— Слушай, ну ты же сам… сам видишь… ты готов бросить всё и сорваться спасать её. Работаешь ночами. Звонишь. И это не в первый раз… Я не хочу быть запасной, понимаешь? Королевский премьер… он и есть королевский премьер. Извини. Давай останемся друзьями.

Тадеуш слабо улыбается — двигаются уши, собираются морщинки у воспалённых глаз — подзывает к себе Леа и мягко целует её в лоб.

— Конечно. Я оплачу тебе такси. Может, как-нибудь созво…

Пиликает телефон, Тадеуш торопливо охает и рывком поднимает трубку.

— Премьер-министр слушает. Вы шеф полиции? Да? Я просил соединить… да, именно…

Леа вздыхает и тихо спускается вниз. Тадеуш болезненно ерошит тёмные с проседью волосы, смотрит ей вслед и вновь возвращается к разговору. На столе остывает седьмая чашка кофе.

***

— Кроме того, — как ни в чём не бывало произносит Иарам, усаживаясь на стул и мешая зубочисткой коктейль, — людям необходимо во что-то верить, во что-то незыблемое и несомненное. В Абсолют. При всей нашей неполноценности стремление к завершённости в нас очень сильно развито.

— И поэтому вы предлагаете верить в добро? — язвительно интересуется Астори, обхватив ладонями запотевший прохладный бокал. Иарам выразительно искривляет рот.

— Не я… само существование Единого Мастера по умолчанию предполагает это…

— К чёрту. — Астори отпивает и вытирает губы рукавом. — Я не верю в добро, потому что оно в меня не верит. В противном случае всё было бы по-другому. Вся моя жизнь. С самого начала. Было бы… по справедливости, а не так… идиотски.

— Но человек не может ни во что не верить, — ненавязчиво возражает Иарам, откладывая зубочистку. Астори отряхивает волосы.

— Я верю в себя.

Они пьют коктейли. Иарам глотает тёплый ласковый смешок.

— В этом всё дело… Ваше Величество, вы верите в себя, но себе — не верите. Правда? Боитесь того, на что можете быть способны?

Астори невольно вжимается в спинку стула. По ключицам пробегают мурашки.

— От-ткуда вы знаете?

— Я не Единый Мастер, я не знаю. Я… угадываю. — Иарам снова берёт её руку в свои узкие и аккуратные ладони. Поглаживает. Успокаивает. — Давайте говорить честно, Ваше Величество. Всё, что вы скажете, не выйдет за пределы этой комнаты. А вам… нужно это. Я вижу.

Астори выдавливает лихорадочную полуулыбку. Тело бьёт мелкая дрожь.

— Что я должна сказать?

— Что угодно.

— Ладно… — Она допивает коктейль, судорожно втягивает воздух и опирается локтями на стол, всё так же нервозно улыбаясь. — Я всегда хотела быть хорошей. Во всём. Просто — хорошей, чтобы мною гордились, чтобы меня любили… и знаете, что? Я облажалась по всем фронтам. Я даже не уверена в том, кто я теперь… мать? Королева?

— Относительно последнего… о, Ваше Величество… — Иарам качает головой. — Королевой вас делает не корона, а поступки, которые вы совершаете. Неужели вам никто этого не говорил? Оглянитесь назад. На свою жизнь. На восемь лет вашего правления… и ответьте: вы — королева? Или кто-то другой?

Астори поджимает губы и потупляет взгляд. Прикусывает изнутри щеку.

— Нет, — шепчет она. — Не королева. Я дура, дура и дура.

Её глаза вызывающе блестят, когда она вновь смотрит на Иарам.

— Вы осуждаете меня?

— Нет, — выдыхает та. — Мне не за это платят.

Астори недоверчиво фыркает, и Иарам усмехается в ответ.

— Я серьёзно. Знаете, сколько получают священники? Стыдно сказать. И за эти смехотворные деньги ещё и сверх положенного работать… увольте. Я вас не осуждаю, Ваше Величество. Я по-прежнему хочу вам помочь, но для этого вы должны помочь мне. Чего вы боитесь?

Астори напряжённо вздыхает.

— Что я не умею любить. Что я… была недостаточно хорошей.

— О… нам уже есть, с чем работать. Спасибо. — Иарам встаёт с подкупающим спокойствием и гладит Астори по щеке. — Хотите ещё коктейль?

— Да… не отказалась бы. Знаете, для священницы вы удивительно вкусно их делаете.

— Благодарю, Ваше Величество, — добродушно откликается Иарам. Спустя несколько минут бокалы наполняются; Астори отпивает из своего, Иарам переплетает пальцы и внимательно глядит на неё.

— Давайе займёмся любовью… вернее, не в том смысле, нет… вашей. То есть… кхм… что вы представляете, когда думаете о любви?

— О любви? — уточняет Астори, смакуя терпкий щиплющий вкус на языке. Иарам кивает.

— Да. Что-нибудь, что угодно… Яблоко. Зонт. Я не знаю… похвальная грамота.

Астори проводит языком по губам и задумывается. Первое, что вспыхивает в мозгу: «Тадеуш». Но она ведь не может, не может…

— Дети.

— Хорошо. А ещё? Ощущения, запахи?

И Астори сдаётся: слишком явно и чётко накатывают воспоминания.

— Мягкость… — тянет она, закрыв глаза и перебирая пальцами ткань рубашки. — Тепло. Запах мирта и вербы… Плечи…

— Знаете, в чём всё дело, Ваше Величество? — прерывает её Иарам, и Астори вздрагивает, возвращаясь в реальность. — Вы чувствуете себя недостойной любви и от того так отчаянно пытаетесь удержать того, кого любите, рядом с собой, что попросту душите его.

Астори перепуганно моргает.

— Вы… вы священница или экстрасенс?

— Я — скромная служительница, — отвечает Иарам. — Дайте-ка мне ваш бокал, я вам кое-что покажу… вот добро, вот зло, помните? А человек между ними, балансирует на тонкой струне. Идёт — к Добру. Потому что люди тянутся к добру, это наша природа. И мы никогда не дойдём до конца, никогда не достигнем абсолюта, ибо люди неполноценны и полнота нам недоступна. Нет святых. Их выдумали. Если человек растворился в Добре, он уже перестал быть человеком. Но смысл не в том, чтобы дойти, а в том, чтобы продвинуться как можно дальше. Не так важно, насколько ты хорош; важнее, насколько ты стремишься быть хорошим и сколько усилий прикладываешь для этого. Разве в школе вам никогда не ставили оценку не за знания, а за старание?

— Ну… ну, я… — лепечет Астори.

— Ваше Величество… любят нас не за то, что мы правильные. И мы любим не за это. Любить — это тоже в человеческой природе, это безрассудно и алогично, дефектно и глупо, но мы любим. И мы не выбираем, кого и за что — но не за правильность уж точно.

— Но если это так… — роняет Астори растерянно, — если так… и Мастер есть любовь… а любят не за… тогда зачем Он говорит нам быть хорошими?

Иарам медлит. Вздыхает, водит пальцем по краю бокала.

— Если бы я знала ответ на ваш вопрос, я бы уже была по меньшей мере Святейшей.

Астори точно молния ударяет.

— Вы… вы не верите в Него… — потрясённо говорит она. — Вы сами не верите…

Иарам накрывает её руку своей и молчит. За дребезжащими хлюпкими стёклами гремит гром.

— Хотите помолиться?

Астори теряет дыхание и не сразу находится, что сказать. Слишком неожиданно. Слишком остро — после всех этих слов. Она очень давно не была в намине и не молилась.

— Наверно… я… я не знаю…

— Я провожу вас.

Иарам поднимает безвольно молчащую Астори с места и уводит через боковую дверь в храм. Там темно, прохладно и пусто; дальние раскаты грома отзываются дрожащим эхо под точёными сводами, и разбрызгиваются каплями слюды отблески молний. Пахнет сладким воском. Иарам зажигает свечи и оставляет Астори одну, воодушевляюще кивнув на прощание. Крадётся беспокойная громкая тишина.

Кругом — сиденья и гладкие стены, впереди — золотистая мозаика и озарённый трепетным сиянием алтарь. Астори идёт, и её качает от выпитого. В голове бродит белый шум. Зачем она согласилась, зачем пришла на встречу с Тем, в Чьё существование давно не верит и верить не собирается? Астори сглатывает и останавливается перед алтарём. Бегающий восковый свет падает на лицо игрой пламенных теней.

— Ты говорил нам быть хорошими, — вполголоса произносит она, до конца не осознавая, к кому обращается, и смотрит на мозаику. — Я старалась. Я всю жизнь старалась, так почему Ты так поступаешь со мной?

Горло стискивает калёный железный обруч, и Астори бессознательно делает шаг вперёд. Её надорванный взгляд ищет и не находит, ищет и не находит, и вспыхивает, как вспыхивают свечи в полукруглых кованых подставках по обе стороны от алтаря.

— Я недостаточно старалась? Я была недостаточно хорошей? Но почему, почему Ты не дал мне шанс быть счастливой? — Голос звенит, точно рассыпанная горсть монет. — Почему Ты не научил нас быть счастливыми? Зачем поступать хорошо и правильно, если… если…

Она задыхается, путается, захлёбывается и падает: колени подкашиваются, чиркают по скользкому твёрдому полу; Астори запрокидывает голову и глядит в потолок, далёкий и безучастный. Её колотит. Она разбита и пьяна.

— Ну посмотри на меня! Посмотри! Что я сделала не так? Почему Ты наказываешь меня? Я только хотела быть… быть… х-хорошей…

Кажется, она плачет, или это дождь прорвался сквозь стены и хлещет в лицо, так что сердце заходится в неистовом танце, кровь стучит в висках, и дыхание прерывается. Свечи горят.

— Посмотри на меня! Где я ошиблась?

Ей не отвечают.

***

Тадеуш просыпается от того, что звенит телефон. Рука и шея затекли: он заснул очень неудобно, уронив голову на стол, где-то между четвёртой убедительной беседой с местным шефом полиции и самоличным обзвоном моргов и больниц. Связь то и дело обрывалась. Тадеуш зевает, пятернёй растрёпывая волосы, и щурится: серебряные наручные часы показывают четверть первого. Телефон настойчиво продолжает звенеть. Тадеуш берёт трубку, почёсывая веснушчатый нос, и сонно спрашивает:

— Премьер-министр, слушаю?

— Господин Бартон, королева нашлась. Дозвонилась какая-то священница. Её Величество вернётся утром.

С Тадеуша мигом слетает сонливость, усталость и грызущее беспокойство. Будто камень падает с души. С Астори всё в порядке… всё хорошо… о, какое облегчение. Он улыбается и сжимает трубку:

— Прелестные новости! Отлично! Держите меня в курсе и звоните, как только Её Величество прибудет. — Он опять зевает и с надеждой смотрит на постель. Возможно, ему удастся урвать часов пять-шесть сна. Тадеуш вздыхает и привычно бормочет:

— О Мастер, сохрани королеву…

***

— О Мастер, сохрани королеву… — шепчет стоящая в тени Иарам. Она наблюдает за неподвижно плачущей Астори последние пятнадцать минут и начинает думать, что пора вмешаться. Она проходит мимо тёмных сидений и мерцающих свечей, поднимается к алтарю и осторожно касается плеча Астори.

— Ваше Величество…

Королева не откликается. Конвульсивно вздыхает.

— Я хочу любить… о Мастер, Мастер, я хочу любить и чтобы кто-нибудь любил меня… Ты слышишь? Это не так много!

— Дочь моя, — произносит Иарам твёрже и крепче сжимает плечо королевы. — Наша жизнь — длинный коридор, увешанный картинами и уставленный скульптурами. И мы идём, и в наших руках — чайная ложечка с каплей оливкового масла. И смысл в том, чтобы не расплескать масло и наглядеться на картины и скульптуры. Не в том, чтобы дойти, понимаете? И не в том, чтобы дойти первой. А вы мчались, мчались, забыв и о картинах, и о масле.

Астори не отвечает.

— Вставайте, Ваше Величество, отдохните.

Астори не отвечает. Иарам медлит, затем боязливо гладит её по голове, прижимает к себе и говорит так, как, вероятно, ей говорили в детстве:

— Иди спать, Астори, ты была хорошей девочкой сегодня.

И королева слушается: вздрагивает и торопливо кивает, поднимаясь с колен; ей слышится голос директрисы приюта.

— Да, пати Эврин.

========== 9.1 ==========

Астори сжимает трубку бледными дрожащими пальцами и, сбиваясь, набирает знакомый номер. Сипло дышит. Переминается с ноги на ногу. По виску сползает тёплая капля пота, ладони в перчатках взмокли от волнения, и Астори, покусывая губы, напряжённо вслушивается в протяжные холодные гудки. Ей не по себе. Так-то ничего особенного, обыкновенный звонок отцу, но… но сейчас всё не так, как прежде. После ночной беседы с Иарам внутри словно оборвалась и запела по-новому больная струна.

И мир меняется — или меняются представления Астори о мире и о том, как он должен работать: медленно, постепенно, но неуклонно.

— Да, солнце? — мягко спрашивает Гермион, и Астори слегка вздрагивает. Отводит прядь со лба.

— П-привет, папа… Как дела? Всё в порядке?

— Более чем, моя дорогая. Я виделся с адвокатами вчера. Слушание в Верховной комиссии состоится в начале осени, и они надеются на успех.

— Это отличные новости. А как твоё самочувствие?

— Великолепно. — В голосе отца слышатся тревожно-вопросительные нотки. — А как ты? Золотце, мне кажется, что ты чем-то… обеспокоена… что-то стряслось?

Астори облизывает губы и вымученно улыбается, встряхивая головой.

— Не то чтобы… папа… папа, ты любишь меня?

— Разумеется, родная. — Гермион звучит удивлённо. — Больше всего на свете. Конечно. Но почему ты?..

— А ты, — она всхлипывающе глотает воздух, стискивая кулаки, — ты гордишься мной?

Отец молчит несколько мгновений. Затем — с изумлением и жаром:

— Естественно, милая. Даже не смей в этом сомневаться.

— А за что?.. За что — и гордишься, и любишь?

Она закрывает глаза, и ей чудится, что отец здесь, рядом — берёт её за руку, касается щеки.

— За то, что ты моя дочь, — твёрдо раздаётся в трубке. — Слышишь, Астори? Моя самая лучшая девочка. Я люблю тебя и горжусь тобой, и всегда любил и гордился. И всегда буду.

— Спасибо, пап. — Астори выпрямляет усталую спину. — Я хотела… я очень хотела, чтобы… спасибо. Мне легче. Я тоже тебя люблю и… и, наверно… наверно, прощаю. Я не знаю, как это делается, я не уверена, но Иарам говорила, нужно попытаться. Думаешь, у меня получится? Я должна что-то… ощущить, когда это произойдёт? Я так хочу простить тебя… и себя.

— Солнышко, что с тобой? — взволнованно произносит Гермион. — Я боюсь за тебя… в чём дело?

— Всё хорошо, пап. — Астори выдыхает. — Я не так часто совершала правильные поступки в своей жизни… самое время начать.

Парад проходит без сучка и задоринки: недаром репетировали почти год. Пасмурно светит солнце сквозь пелену низких туч. Резвеваются красные флаги Эглерта. Облачённая в белую с золотом военную форму Астори восседает на вышколенной Изюминке и ведёт за собой несколько колонн — в конце площади её ожидает на автомобиле Тадеуш. Она объезжает войска, осторожно подталкивая лошадь носком сапог; позванивают шпоры; Астори кивком отвечает на громовые приветствия солдат, отдаёт честь и наконец вытаскивает из ножен слабо звякнувший меч, сверкающий в косых скользящих лучах. Кисть затекает от непривычной тяжести.

Потом эту кисть почтительно целует Тадеуш на глазах всего мира — десятки телекамер внимательно следят за каждым их движением. Астори ощущает короткое прикосновение его губ к пальцам. Ощущает дыхание на коже. Взгляд на своей щеке. И не позволяет себе ни на миг забыть о стене, разделяющей их, о том, что она его любит… и должна сделать так, как будет лучше для него. Освободить наконец себя и Тадеуша от этого груза.

Она приняла решение.

Астори произносит долгую речь с балкона: о единстве и свободе, о выборе и благородстве, о том, что в тяжёлые времена у народа страны — одно сердце, о том, что монарх обязан прислушиваться к людям, что традиции скрепляют общество и так далее, тому подобное. Она физически ощущает, как её слова взбудоражили слушателей. Стоящий рядом Тадеуш поражённо и радостно молчит. И боится поверить. Но Астори делает это для него, для себя и для Эглерта, который причинил ей достаточно страданий — как и она ему, впрочем.

Но в любой войне кто-то должен остановиться первым. А это… это была непрекращающаяся безжалостная война с самого начала её правления, все восемь лет. И Астори устала от неё.

Она не сдаётся — она отходит в сторону, потому что наконец-то поняла: победит ли она Север или нет, это не принесёт ей удовлетворения, не заглушит сосущую боль, не излечит давние раны. Это будет всего лишь ещё одним шагом в пустоту.

Астори устала и хочет покоя, но для начала надо исправить то, что натворила.

На очередной аудиенции, когда Тадеуш в третий раз пересмотрел содержимое неизменой кожаной папки и уже поднялся с кресла, собираясь уходить, Астори окликает его:

— Постойте, господин премьер-министр.

Тадеуш выжидательно замирает. Зелёные глаза настораживаются. Астори встаёт и подходит к нему, расправляя плечи и сглатывая; обоняние щекочет аромает его одеколона — мирт и верба.

— Я хочу… кое о чём поговорить с вами.

Тадеуш приподнимает брови в немом вопросе.

— Я прошу вас помочь мне… в последний раз. — Астори сцепляет пальцы и вздыхает. — Я сделала много ошибок, которые стали нашими общими проблемами. И я… признаю свою вину. Искренне. Пожалуйста, помогите мне… всё исправить. Я готова слушаться вас.

— Неужели, Ваше Величество? — тихо переспрашивает Тадеуш. В его глазах что-то неярко и любопытно вспыхивает. — В самом деле?

— Да, — кивает Астори. — Мне давно следовало, но… вы поможете?

Тадеуш шагает к ней и смотрит странно и пристально.

— Помогу, Ваше Величество. Если вы… — Его пальцы как-то нечаянно, быстро, внезапно и до боли правильно обхватывают её запястье. Их взгляды пересекаются и звенят, Астори смотрит в лицо Тадеуша, и он наклоняется к ней. — Если вы и впрямь будете слушаться меня. Покоряться. Подчиняться. Исполнять всё, что я вам скажу.

К горлу подступает комок, и ноги слабеют. Они не должны — не должны, Астори знает, помнит, но что-то подталкивает её изнутри ближе и теснее, и она на секунду прикрывает веки. И не думает. Всего секунду, ведь она может её себе позволить, эту секунду, правда? Она может и хочет. Потому что Тадеуш… хочет тоже, она чувствует, они всегда чувствовали друг друга.

— Вы отмените чрезвычайное положение на Севере… и извинитесь перед северянами. Вам ясно, Ваше Величество?

— Да, господин премьер-министр.

И наваждение изсчезает: она высвобождает руку, отстраняется и улыбается ему, не вполне пришедшему в себя. Тадеуш моргает. Кажется, не понимает… не понимает.

Астори помнит о том, что любит его и не в силах сделать его счастливым, и поэтому обязана отпустить его. У него есть подружка. Так, наверно, лучше — Астори не уверена.

Но после ночи в храме она ощущает себя найденной и нашедшей. Она видит дорогу, по которой должна пройти до конца — а там, за горизонтом, будет покой. Она спасёт то, что ещё возможно спасти, не даст Эглерту разрушиться… и потом оставит его. Вызволит отца из тюрьмы и будет воспитывать детей. Станет мамой и дочерью.

Неважно, хорошей или нет. К чёрту.

Астори снова знает, что делать и куда идти, и ей от этого свободнее; конечно, ей не хочется расставаться с Тадеушем, она любит его и осознаёт это так ясно, что в голове звенит; любит, желает, хочет… но нет, нельзя, не надо. Она сломает ему жизнь — уже едва не сломала.

Это решение далось ей куда труднее прочих. Но Астори обязана поступить правильно… даже если от этого не станет легче.

Через неделю они проводят пресс-конференцию. Перед началом Астори и Тадеуш встречаются в отдельном кабинете словно невзначай, оглядывают друг друга, подбадривающе кивают.

— Будут какие-нибудь указания насчёт того, что мне отвечать? — осведомляется Астори, поправляя перчатку на левой руке. Тадеуш чешет в затылке.

— Полагаю, нет. Вы всегда хорошо справлялись. Не забудьте только упомянуть о Севере.

Она не забывает: улыбается репортёрам, аккуратно и вежливо поясняет проблему северных провинций, обещает, что режим ЧП снимут до конца года, потому что горы освобождены от террористов и мятежные настроения улеглись, а также приносит извинения за доставленные северянам неудобства. Тадеуш слушает. Он доволен.

Астори нравится делать ему хорошо. Она бы сделала ещё, если бы он ей позволил… и если бы она позволила себе.

Они поочерёдно отвечают на вопросы журналистов, и Астори дополняет Тадеуша, Тадеуш перебивает Астори — им пора бы отучиться договаривать фразы друг за другом, но куда уж там. Они улыбаются, изредка переглядываясь. И вот — новый провокационный вопрос, для вида — о политике, но на деле — об их связи.

О романе, внутренне поправляет себя Астори. О бывшем романе.

Прежде, чем Тадеуш успевает раскрыть рот, она отводит волосы с лица и сияет добродушной улыбкой.

— Мы оба повенчаны с государством, — звонко произносит она. — К тому же, господин Бартон счастлив в новых отношениях… а я счастлива со своими детьми. Мы лишь коллеги. Не более.

Глядит искоса на Тадеуша — он доволен, он же должен быть доволен? Она признала, что между ними ничего нет и быть не может. Она официально отпустила его. Разве не этого он хотел?

По изломанной линии рта Астори понимает — не этого.

И ей становится страшно.

========== 9.2 ==========

Астори ждёт Фауша в заснеженном королевском парке вокруг Серебряного дворца — так же, как несколько лет назад ждала Тадеуша. Такой же ослепительный полдень, так же чисто, свежо и морозно, такие же глубокие сугробы — хоть прыгай и плавай. Те же пальто с беретом. И только внутри, внутри что-то уже не то и никогда не будет тем. Астори вздыхает. Где-то на конце аллеи появляется грузная фигура, и Астори, прищурившись, добродушно кивает, почёсывая руки в перчатках. Она стоит у замёрзшего фонтана и приветливо улыбается семенящему навстречу экс-премьеру. Он целует ей ладонь и хватается за грудь: его мучает старческая одышка. Астори глядит сверху вниз на его плешивый затылок и сочувственно молчит.

— Добрый день, Ваше Величество, — наконец тяжело выдавливает Фауш, с трудом разгибая хрустнувшую спину.

— Добрый, господин ди Мульниче. Рада, что вы приняли моё приглашение.

— Грех отказаться… нечасто монарх жалует вниманием бывшим министров.

Астори глотает изящный упрёк и слегка морщится. Да, она… обделяла Фауша вниманием с тех пор, как он ушёл в отставку (и бросил её, испуганную и неопытную не-королеву, одну, как до сих пор считает Астори), но лишь потому, что тот сам оставил ей Тадеуша, молодую и лучшую версию себя. Лучшую во всём. Астори бы никогда не решилась выбирать между былым и нынешним премьер-министрами, потому что Тадеуш — это Тадеуш, он вне конкуренции, он на первом месте. Он просто… невероятен. И заслуживает быть счастливым, как никто другой.

Именно поэтому она отходит в сторону, чтобы он мог жить и быть свободным — от неё.

Фауш галантно предлагает Астори руку, и они неспешно прогуливаются туда-сюда, как старые друзья, хотя друзьями они, естественно, никогда не были — знакомыми, возможно, да и то не очень близкими. Не успели. Или не хотели. Астори беседует о кризисе на Востоке, о дипломатической поездке в Рецанию, о северных провинциях и попутно размышляет о том, что стоит позвонить отцу перед тем, как заедет Тадеуш. Гермион уже получил подданство; теперь адвокаты Вэриана готовятся обратиться в Верховный королевский суд и добиваться досрочного освобождения. Вэриан опять появился в Эглерте и колесит по стране, пару раз в месяц наведываясь в Метерлинк — Астори бесят его многозначительные улыбочки, подмигивания и насмешливый тон. «Не жмёт ли корона вашей маленькой умной голове?», «Как поживают усы господина Бартона?», «Моя королева, сегодня вечером я приглашаю вас на мою казнь в ресторан «Жемчужина». Обязательно приходите».

Он выводит её из себя методично, расчётливо и тонко. Со вкусом, как делает всё, за что берётся.

— Я полагаю, вы должны быть довольны? — спрашивает Астори, проводя рукой по ноге припорошенной рыхлым снегом статуи. Фауш выгибает седую бровь.

— Отчего же?

— Мы… мы с господином Бартоном расстались, как вы и хотели. Разве нет?

— Я… пожалуй, да. — Фауш пожимает плечами и глухо кашляяет. — Но я уже не уверен, будет ли так лучше не только для государства, но и… для моего мальчика.

Астори настороженно втягивает воздух.

— Для… Тадеуша?

— Ну разумеется, Ваше Величество, — горько усмехается Фауш. — Потому я… в отличие от… некоторых… я не слепой и вижу, что с ним творится. Как он чахнет. Высыхает. О Мастер, неужели женщина не чувствует, когда в неё кто-то влюблён?

Астори не знает, что ответить. Она ожидала совсем не этого, ей хотелось увериться в том, что она поступает правильно и в кои-то веки отпускает Тадеуша, а на самом деле… но нет же, нет… Фауш, конечно, ошибается. Он ошибается. Астори хмурит брови и поправляет сползший на бок берет. Тадеуш больше не любит её.

С другой стороны… разве в его взглядах, жестах и голосе ей не почудилось нечто?..

Какого чёрта это всё так сложно.

Тадеуш приезжает к трём часам. Астори видит, как он входит в кабинет пружинящей молодцеватой походкой, и поднимается из кресла: Тадеуш опускается на одно колено, нежно берёт её ладонь и целует. Астори думает о том, какой он красивый и как у них всё и всегда невовремя. Её обволакивает аромат парфюма — мирт и верба. Они усаживаются в кресла; Астори по привычке выпрямляет спину и складывает руки на коленях, Тадеуш закидывает ногу на ногу и расслабляет плечи, открывая чёрную кожаную папку. Астори скользит взглядом по мягкой линии его рта, по улыбающимся морщинкам вокруг зелёных тёплых глаз, по седине в кудрявых волосах и неприметным веснушкам на чуть вздёрнутом носу. Её премьер… её друг. Бывший любовник. Почти не изменился… или изменился, а она просто не замечает? Девять лет бок о бок… А изменилась ли она сама? Кого спросить?

— Я полагаю, Ваше Величество, — говорит тем временем Тадеуш, ёрзая и бессознательно трогая галстук, — целесообразнее будет вынести проект северной конституции на всенародное голосование. Протолкнуть его снова в Совете… провальная затея. Не стоит и пытаться. А вот референдум… вкупе с грамотной рекламой, лозунгом, приятной обложкой и хорошей программой… может сработать. И я бы поставил именно на него.

— Согласна… — Астори задумчиво выдыхает. — Но, кажется, нам больше ничего и не остаётся. А обложкой… станете вы, господин премьер-министр?

Тадеуш лучится смущённой снисходительной улыбкой.

— Что вы… я не могу.

— У вас бы получилось. Вы умеете… убеждать людей и располагать их к себе.

— Неужели?

Пунктиром обрывается напряжённая пауза: они зашли слишком далеко. О чём это было сейчас — вот это, о чём? Что они оба имели в виду? Астори моргает. Кажется, их разговоры стали чересчур двусмысленными за последние месяцы, и ей это не нравится, потому что… потому что она собирается отпустить Тадеуша, а не продолжать цепляться за него в призрачной надежде, что всё ещё ему не безразлична! Она не хочет обжечься и обжечь его. Разве любовь работает не так?

Астори понимает, что в попытках разобраться запутывается ещё больше. А странные слова Фауша только способствуют этому.

— У меня есть идея, господин премьер-министр, — произносит она, сдавливая виски: надо сосредоточиться на работе. Тадеуш заинтересованно поднимает взгляд. — Почему бы нам в этом году не провести конные игры на Севере?

Его мягкий рот округляется буквой «О»; Тадеуш подаётся вперёд, впиваясь пальцами в корешок папки. Его глаза возбуждённо загораются — от радости, надежды и окрылённого предвкушения.

— Это… изумительная идея, Ваше Величество! Такого никогда не было… северяне не смели и надеяться, что… — Он осекается, двигает горлом. — Вы… вы ведь не шутите? Или здесь где-то подвох и…

— Нет никакого подвоха, — с обречённой усталостью произносит Астори. — Я просто подумала, что это будет интересно… и полезно. Для меня, для вас… для северян. Тот инцидент с чрезвычайным положением следует как-то загладить.

Не то чтобы она действительно прониклась любовью к Северу — нет, всего лишь ушла полоумная ненависть. Она видела в лицо северян: женщин, детей и стариков. Они не святые и не маньяки, они — люди, и она сама — человек. К тому же… это народ Тадеуша.

А может, всё дело в том, что двух оставшихся в живых террористов она предала смертной казни, на которой присутствовала самолично. И чувство мести заглохло.

Астори делает это не от того, что любит Север, а от того, что любит Тадеуша и хочет, чтобы ему было хорошо. А если для этого надо провести конные игры в северных провинциях… что ж, это не так сложно.

— Да, и ещё кое-что на сегодня… — Она сводит брови к переносице, берёт с тумбочки ворох документов и приводит их в порядок. — Освободилась вакансия министра транспорта.

— Верно, — кивает Тадеуш, облизнув уголок губ. — Господин Панталео ди Савичи подал заявление об отставке… необходимо предложить кабинету министров несколько кандидатов, чтобы мы могли выбрать… вам уже подали заявки?

— Ага, штук шесть или семь. Глядите сами. Вот Эрмеш, вы его помните, из «жёлтых», Орешто ди Граччиви, Домильшо, Мафалдо… О, любопытно, единственная женщина… Сабрина ди Канти.

Тадеуш меняется в лице. Астори с удивлением смотрит, как он бледнеет, подпрыгивает в кресле и ожесточённо трёт лоб.

— Вы сказали… С-сабрина ди Канти?

— Именно… что с вами? Вы её знаете?

Выражение узнавания, робости и вины, которое мелькает в глазах Тадеуша в следующие секунды, отдаётся тянущей болью в глубине сердца Астори.

— Да… — медленно произносит он, расслабляя воротник. — М-мы… учились и работали вместе… когда-то… очень давно… потом она уехала из столицы. Я не видел её около пятнадцати лет. И тут она… неожиданно. Впрочем, это… это неважно, прошу прощения.

Астори считает это важным, но молчит. У неё нет права выспрашивать. Она удовлетворённо кивает для вида, легонько и вежливо улыбнувшись, и утыкается невидящим расплывчатым взглядом в документы. Пальцы отчего-то дрожат.

О, как это глупо.

***

Тадеуш идёт по полупустому коридору Дворца Советов и размышляет. Рабочий день почти окончен — но, разумеется, не для премьер-министра. Сейчас он поднимется в свой кабинет на третьем этаже, разберёт отчёты, присланные из провинций, поговорит с Беном (и спросит, как там Эйсли, заодно), а затем, наверно, переместится в министерство и засядет там до полуночи. Дома всё равно делать нечего. После ухода Леа исчезло и то зыбкое фальшивое ощущение уюта, в котором существовал Тадеуш эти месяцы. Теперь вновь остаются лишь пустота и холод унылой холостяцкой жизни, и даже сестра, появляющаяся на Ореховой всё реже и реже, не может скрасить тоскливые дни муторного и занудного одиночества. Тадеуш начинает думать, что Астори права: единственный брак, который выпал ему, — брак с государством. Работа — неизменная невеста и верная жена.

Хоть какое-то постоянство, чёрт побери.

Он смотрит на серебряные наручные часы, удобнее перехватывает под мышкой папку и ускоряет шаг. Зимой сумерки быстро скрадывают скучный бесцветный день, и за окнами уже темнеет: гудящие улицы Метерлинка и пустынная площадь наполняются вязким сумраком. Зажигают лампы. Тадеуш слышит чьи-то нагоняющие цокающие шаги за спиной, но не оборачивается, не до того. Пусть запишутся к нему на приём, если им позарез надо с ним встретиться.

— Барти?..

Он останавливается как вкопанный. О Мастер. Тадеуш переводит дыхание и расправляет сведённые тревогой плечи: вот так, сокращённым вариантом не имени, а фамилии, его зовёт всего один человек на земле. Один очень конкретный человек. Тадеуш оборачивается: высокая женщина с тёмными роскошными волосами, тёмными глазами, цепкими и надменными, осанистой фигурой и твёрдой уверенностью в жестах смотрит на него, стоя в отдалении. Она ничуть не изменилась.

— Са… Саб-брина? — неловко усмехается он, не зная, куда девать руки и взгляд. — П-привет. Не ожидал тебя увидеть… столько лет прошло…

— Пятнадцать, — уточняет она. — Прошло пятнадцать лет.

— Ну… да. — Он кашляет в кулак. — Немалый срок.

Сабрина оглядывает его с головы до ног.

— Вероятно.

Они громко и странно молчат с минуту. Потом Тадеуш широко и путанно машет рукой.

— Так ты, гм… вернулась? Я имею в виду… подала заявление…

— Да, Барти. Решила попытать счастья, — отчётливо проговаривает Сабрина. — Министр транспорта в тридцать шесть — это неплохое достижение. Хотя некоторым везёт раньше… и гораздо крупнее. Верно?

Тадеуш теряется. Кажется, это упрёк ему — вероятнее всего, это упрёк ему. Но за что? Где ему повезло — повезло стать премьером в двадцать восемь? Смешно. С такой королевой, как Астори, это можно считать, скорее, неудачей.

При мысли об Астори и странностях, творящихся с ней, Тадеуш вздыхает.

— Ты сердишься на меня? — осведомляется он. Сабрина с явным вызовом вскидывает изящную бровь.

— За что, Барти? За то, что ты всегда был любимчиком Фауша? За то, что ничего не сделал, когда меня сослали в провинцию? Или за то, что забыл обо мне на пятнадцать лет?

— Постой-постой! — трясёт головой Тадеуш. — Всё было не так!

— А как, Барти?

Тадеуш отлично помнит то время: он, молодой и подающий надежды политик, деятельный и преуспевающий член партии «зелёных», близкий знакомый Фауша, отцовского приятеля; он не боится рисковать, но достаточно благоразумен, чтобы делать это с умом, обезопасив себя и отыскав предварительно ходы отступления; он знает, как и с кем нужно поговорить, чтобы пробиться, он хочет пробиться и делает это. И Сабрина… тоже выпускница Дипломатической академии, его однокурсница, одна из немногочисленных женщин в партии. Хорошенькая и здравомыслящая. С железной хваткой.

Но увы… в выборе между мужчиной и женщиной порой определяющим становится вопрос пола; иногда женщине достаточно быть женщиной, чтобы ей отказали. К тому же, за Тадеуша стоял Фауш. И когда образовалось свободное место в штате премьер-министра, не оставалось сомнений, кто именно из перспективных начинающих политиков должен его занять.

Сабрину отправили руководить деятельностью партии за пределами Метерлинка: тоже неплохое дельце, но возможности карьерного роста сводились практически к нулю.

— Вы бросили меня глохнуть в провинции, — отчеканивает Сабрина.

— Ты знаешь, это была не моя вина, — пытается оправдаться Тадеуш. — Я ничего не мог сделать.

— Ты мог позвонить мне, Барти. Или написать. Хоть бы раз за пятнадцать лет я получила от тебя весточку!

Тадеуш замолкает и смотрит на Сабрину. Её смуглое лицо потемнело и подобралось, как небо перед грозой.

— Я писал, — роняет он. — Наверно, письма не дошли, затерялись на почте… и я хотел позвонить, но потом оказалось, ты сменила номер, я думал узнать новый в телефонной книге, но, знаешь, завертелось и… и как-то… не до этого было.

— Ясно, Барти, — говорит Сабрина. Усмехается полупрезрительно. — Что ж… пожелай мне удачи, господин королевский премьер.

Она круто разворачивается на каблуках и уходит. Тадеуш окликает её в спину:

— Сабрина, подожди!

Она оглядывается с безразличной заинтересованностью, и Тадеуш виновато засовывает руки в карманы. За окнами уже настоящая ночь. Горят лампы.

— Слушай… да, я был неправ, да, поступил плохо… мне жаль. Мне правда очень жаль. Но я… но могу я как-нибудь загладить свою вину?

— Например? — теплеющим голосом уточняет Сабрина.

— Например, ужином? — спрашивает он, робко и задорно улыбаясь. Глядит на часы. — Я… я могу выкроить сегодняшний вечер… наверняка в «Жемчужине» найдётся свободная кабинка на двоих. Мы бы поговорили за бутылочкой торика… ты всё ещё предпочитаешь светлый?

— Светлый. — Сабрина не двигается, но оттаивает. — Ты такой пройдоха, Барти… за это я тебя и люблю.

— Но всё ещё обижаешься?

— Всё ещё. Ты ведь не думал, что я прощу тебя… так быстро.

Он ловит её взгляд — и узнаёт его. Сглатывает. Сабрина… с ней было хорошо, даже очень хорошо, но… Он думает об Астори и о том, чтопроисходит с ней, о том, как она намеренно не замечает его попытки и настойчивое желание простить её, отстраняется, прячется и уходит в тень. Снова. Они вернулись к тому, с чего начали, а заново проходить весь этот ад… невыносимо. И Тадеуш решает — ну и пусть.

Возвращаться на полпути — это так низко и глупо.

— Я свободен до завтрашнего утра, — сообщает он. И Сабрина улыбается.

— Я тоже, Барти.

========== 9.3 ==========

— Правда, что у вас был роман с королевой? — подаёт голос Сабрина из полутьмы за спиной: она лежит в постели, укутавшись в простынь, и скучает. Слабо светит настольная лампа. Тадеуш поправляет округлые очки на веснушчатом носу и оглядывается, вертя в пальцах огрызок карандаша. Молчит с минуту. Затем неловко и неубедительно пожимает плечами.

— Об этом болтают уже и в провинции?

— Об этом болтают по всему миру, Барти, — фыркает Сабрина и закуривает. Тлеющим огоньком вспыхивает огонёк тоненькой сигареты, и сквозняк из приоткрытой форточки уносит дым в весеннее ночное небо. Тадеуш морщится, но ничего не говорит. Лишь вздыхает.

— Допустим, был. И что?

— Ничего, Барти. Просто интересно. А долго?

Он усмехается деланно и неуклюже, опирается локтем на спинку стула, осторожно придерживая дужку сползающих очков. Откладывает карандаш.

— Зачем тебе знать, Сабрина? Это прошло.

— Мне любопытно, Барти. — Она перехватывает сигарету накрашенными губами с размазавшейся от долгих поцелуев помадой. — Скоро у меня первая официальная аудиенция с королевой… надо же подготовиться.

— Ты пойдёшь туда с мыслью о том, что она моя бывшая любовница? — недоумевающе спрашивает Тадеуш. Сабрина улыбается.

— Нет, Барти. С мыслью о том, что ты выбрал не её, а меня.

Молчание. Тадеуш вопросительно приподнимает брови и облизывает губы.

— Т-то есть?

Сабрина подаётся вперёд и выдыхает сизое облачко дыма. Её тёмные волосы в беспорядке падают с острых обнажённых плеч.

— Ну же, Барти, ты ведь всегда был таким умным… именно этим ты и брал девушек. Ну подумай.

Тадеуш знает, что он умный, но думать ему совершенно не хочется — хочется поработать перед сном и отправиться в кровать. И проветрить комнату, пожалуй. Он ненавидит запах сигарет, но Сабрину невозможно отучить от курения: он пробовал. Пятнадцать лет назад.

— Тебе не нравится Её Величество?

— Терпеть её не могу, — признаётся Сабрина, щуря тёмные глаза.

— Почему?

Это срывается с губ непозволительно быстро и отрывисто. Тадеуш елозит на стуле, запахивает расстёгнутую рубашку.

— Она чересчур везучая. Ну представь, Барти: раз! — и выскочила за принца, раз! — и ты помог ей короноваться, раз! — и помог войти в Совет в обход конституции. Она всё получает легко. Ей не надо… стараться, работать, бороться за своё место под солнцем…

— Сабрина, ты предвзято к ней относишься, — возражает Тадеуш, подпирая подбородок кулаком. — Это… всё было не так, как ты воображаешь. Астори работала над собой долго и упорно и… ей никогда не было легко. Не забывай: её дворец осаждали, террористы угрожали ей и детям…

Сабрина отмахивается.

— Ну разумеется. Это закономерно, Барти, не находишь? Она не на своём месте. Полезла, куда не просили, и расплачивается.

Тадеуш сводит брови над переносицей.

— Ты говоришь совсем как Уолриш.

— Я говорю как я, — отрезает Сабрина. — Это несправедливо, вот и всё, и я не стесняюсь об этом сказать.

Он качает головой и мягко пересаживается к ней на кровать, трогает за худое запястье. Сабрина отворачивается.

— Неужели ты ей завидуешь? — неверяще произносит он.

— А может, и да! — огрызается она. — Может, и да, Барти! Мне пришлось идти напролом, изо всех сил доказывать, что женщины не хуже мужчин в политике, а ей…

— А ей было не легче, чем тебе, — серьёзно говорит Тадеуш и приобнимает Сабрину, — если не труднее. На ней лежит большая отвественность, и она справляется с ней, как может. Это неправильно — так говорить о королеве, Сабрина.

Она утыкается ему в плечо.

— Ты же не вернёшься к ней, да?

Вместо ответа Тадеуш гладит её по спине.

***

Конные игры прошли лучше, чем можно было ожидать. В Эл Митас стеклись известнейшие наездники со всего Эглерта, чтобы в течение недели демонстрировать искушённым зрителям свои умения в джигитовке, выездке, конкуре, вольтижировке и троеборье. Эглертианцы очень любят конный спорт, и проходящие раз в двенадцать лет игры становятся главным событием года; они затмили даже в парад в честь двухсотпятидесятилетия обретения независимости. Астори знает, как Тадеуш волновался. Состязания впервые проходили на Севере, и это должно показать, что правительство ценит северные провинции не меньше, чем южные.

Вкупе с возобновлением работы по северной конституции… это важный шаг.

Астори делает его ради Тадеуша.

Ей всё ещё неуютно на Севере и вряд ли когда-нибудь станет уютно, но, в конце концов, Тадеуш любит эти места, Астори видит, как он счастлив вернуться домой, и не хочет портить ему настроение. Они снова в поездке — вдвоём. Почти как раньше… почти.

Только без смежных номеров.

Астори уже давно ни на чём не настаивает: ей известно, что у Тадеуша завязался новый роман с той самой его знакомой, Сабриной, которая несколько недель назад стала министром транспорта — возможно, не без содействия премьера. Единственная женщина-министр. Это любопытно. Астори со злостью кусает губы и думает, что Тадеушу это действительно должно быть любопытно: ещё одна влезшая в политику женщина, которую он возвёл на вершину и отпустил в свободное плавание, неизменно приходя на помощь, но позволяя считать себя самостоятельной.

О чёрт. У них всё так и начиналось.

Астори засиживается ночью допоздна над документами, затем устало снимает очки, выпрямляет затёкшую спину, достаёт бутылку из-под стола и выпивает стакан-другой торика перед сном. Спать после такого, конечно, не получается. Астори и не спит. Она ворочается в постели, сверля потолок неподвижным тяжёлым взглядом, старается размышлять о детях, об отце, о работе, да хоть о чёртовом Вэриане, но не о том, как Тадеуш сейчас, в эту самую минуту — там… с Сабриной.

Астори уже ненавидит её, сильнее, чем Леа, к которой питала лишь презрение и непризнь; может, дело в том, что они с Сабриной чем-то похожи. Обе политики, советницы, женщины, выбившиеся в мир мужчин, знающие, чего хотят, и идущие к цели. Делящие одного мужчину… нет, неверно. Астори уступила Тадеуша, отдала его, отпустила… и всё равно на душе погано и муторно.

Она думает о том, что он будет счастлив, а она на всю жизнь останется одна. Без него. Возможно, даже без себя.

И Астори снова навещает Иарам.

Возможно, это ошибка и так делать не стоило, возможно, она потеряет то, что с таким трудом обрела, собирая по крохам саму себя, свой разум и свою веру — не в Мастера, не в справедливость, не в то, что надо быть хорошей, нет, — всего лишь в то, что этот мир и люди в нём, в том числе и она, заслуживают шанса, неважно какого по счёту — но… но Астори едет к Иарам, чтобы поговорить. Ей это необходимо. Неизвестно, когда опять выдастся такая возможность: через неделю-две она отправляется в Рецанию на встречу с президентом Огюстом Эрриалем. Одна. Без Тадеуша. Он остаётся присматривать за государством… вместе с этой Сабриной.

Астори хочется взвыть.

На пороге знакомой маленькой намины её встречает Иарам в том же сером вязаном платье. Улыбается. Протягивает узкую в ямочках ладонь.

— Здравствуйте, Ваше Величество.

— Здравствуйте, святая мать, — кивает Астори и спешивается, прихватив Изюминку под узцы.

***

Астори сказала, что ей надо кое-куда отправиться, и исчезла, толком ничего не объяснив. Как обычно, впрочем. Разумеется, они теперь всего лишь коллеги, может, друзья, и она не обязана перед ним отчитываться. И тем не менее… под ложечкой у Тадеуша тревожно сосёт. Если Астори опять попадёт в неприятности, ему опять придётся её спасать, потому что он не может иначе. Это его раздражает и тяготит, но Тадеуш бессилен совладать со своими чувствами и своим непокорным сердцем. Он её любит. Безнадёжно и обречённо.

Пока Астори отсутствует по своим тайным и неотложным делам, Тадеуш скучает в гостинице. Конные игры завершились; со дня на день королева и премьер-министр отбывают в столицу. Тадеуш успел позвонить Сабрине и пригласить её на ужин, как только он приедет. Естественно, у неё, новоиспечённого министра транспорта, сейчас дел по горло, но… пару часов, чтобы заскочить на Ореховую, она выкроит, Тадеуш знает, как знает и то, что очень нравится Сабрине.

Возможно, сильнее, чем должен нравиться любовник, с которым она рассталась пятнадцать лет назад и сейчас возобновила отношения неизвестно отчего.

Тадеуш лежит на кровати в развязаном галстуке и распахнутом пиджаке и думает о том, что очень хочет навестить родной Лилуэн. Он не был там больше тридцати лет; почти забыл, как выглядят знакомые улицы, как вкусно пахнет из булочной на углу, какие пышные розы растут в садике соседки, госпожи ди Кальчи… как близко до реки от их дома: только свернуть вправо, спуститься по бульвару вниз, а там рукой подать и до леса, и до мелкой речки, и до гор Эрко-Ас-Малларас… это было так давно. Его, пятилетнего мальчика, навсегда оторвали от прошлого — чтобы он мог получить достойное будущее.

Несправедливо. Тадеуш скрипит зубами: он верит и знает, что справедливость работает не так.

Но всё ещё может измениться. В конце концов, они с Астори теперь по-настоящему заодно. Режим чрезвычайного положения на Севере отменён, конные игры проведены, инцидент почти заглажен, и остаётся только ввести проект конституции, чтобы отношения между Югом и Севером наконец-то пришли в норму.

Если ничего не сорвётся — снова. Тадеуш вздыхает.

Всё, что можно делать сейчас, — надеяться на лучшее и на Астори.

***

Первая аудиенция нового министра у монарха всегда волнительна. Астори это известно. Она отчётливо помнит, как встретилась с Тадеушем, недавно ставшим премьером, в этом самом кабинете девять лет назад: он тогда был моложе, стеснительнее, весь угловатый и бледный от робости, с размывами веснушек на носу, с восхитительной улыбкой, с морщинками у зелёных ярких глаз; он едва не споткнулся о ковёр, шагнув вперёд, почтительно поцеловал ей руку… и назвал «Ваше Величество».

И заставил Астори поверить в то, что у неё получится.

Он жутко нервничал, это было заметно невооружённым глазом, но и сама Астори, ещё не королева, не регент, вдова и мать-одиночка, была на взводе. Их взаимная напряжённость странным образом помогла им успокоить друг друга. Они были вместе — против всего королества. Бок о бок. Заодно. Они оказались в одной раскачивающейся лодке среди бушующего моря, и, чтобы не утонуть, приходилось работать слаженно и учиться друг у друга.

Теперь многое изменилось. Астори стала старше и опытнее, она королева со стажем, и она вовсе не собирается успокаивать нового министра транспорта — напротив, сделает всё, чтобы эта Сабрина чувствовала себя как можно более неуютно. Открытого конфликта, естественно, не будет, а вот относительно подспудного соперничества Астори не могла бы поручиться.

Она не обещала, что будет хорошей со всеми подряд: достаточно семьи и друзей. И Тадеуша.

Поэтому, когда Сабрина появляется в дверях, Астори нарочито медленно поднимается с кресла, чтобы позлить и оскорбить её, высокомерно улыбается, наблюдая за её книксеном и злорадно отмечая, что он мог бы быть и поглубже, хотя в узкой юбке не слишком-то поприседаешь. Сабрина выпрямляется и вперяет в неё зоркий проницательный взгляд. Астори стойко выдерживает его и не двигается. Королева не подходит к подданным — это подданные подходят к королеве.

Исключением стал, разве что, один Тадеуш, перед которым королева упала на колени, признаваясь в любви и умоляя простить её.

Они цепко жмут друг другу руки. Астори по-прежнему улыбается. Её зависть и ненависть не отразятся на работе — если Сабрина будет делать своё дело хорошо, явных причин для нареканий не предоставится. А что до неявных…

Она будет держать себя в руках. Но никто не запрещал ей немного отвести душу.

— Поздравляю со вступлением в должность, госпожа ди Канти, — дружелюбно произносит Астори.

========== 9.4 ==========

Астори стоит в коридоре Дворца Советов и нервно теребит перчатку на левой руке. Тикают часы. За окнами знойной поволокой колышется солнечный майский день; асфальт дымится от жара, блестят капоты фырчащих машин и буйно пестрят всевозможными оттенками красного и жёлтого цветы, высаженные в клумбах по бокам площади. Пешеходы снуют косяками. На третьем этаже Дворца пустовато: обеденный перерыв начался четверть часа назад, и ещё не все советники вышли из зала. Астори прислоняется затылком к прохладной стене. Её потряхивает. Вэриан попросил о встрече, и Астори при всём желании не сумела бы ему отказать — это невозможно, опасно и глупо. Не ей, в её-то зависимом и шатком положении, играть в игры с тем, от кого зависит свобода отца. Адвокаты обещают, что ещё одно-два слушания, и Гермион выйдет из тюрьмы, а значит… значит, пробил час Вэриана.

Он придёт за своей наградой.

Астори понятия не имеет, чего может потребовать этот самоуверенный наглец. Она, разумеется, намерена выполнить обещание, но… но… Вэриан не входит в категорию людей, для которых она хочет быть хорошей. И ему не стоит забывать, что он — всего-навсего банкир-иностранец, а она — королева Эглерта. Он ей не ровня. И если она попросила его об одолжении… она оказала ему этим честь, и он должен быть благодарен.

Вот только Астори подозревает, что Вэриан испытывает в её отношении самые разнообразные чувства — за исключением благодарности.

В дверях зала совещаний появляется Сабрина под руку с Тадеушем. Они оживлённо беседуют. Астори провожает их долгим молчаливым взглядом, изучает улыбающееся лицо премьер-министра, его вьющиеся волосы, тронутые лёгкой сединой, и весёлую паутинку морщинок. Его спутница выглядит совсем иначе — подтянутая, замкнутая, темноволосая и смуглая, с прямой упорной линией рта. Астори скривляется — на мгновение, не больше.

Сердце боязливо покалывает. Они проходят мимо, и она приветливо кивает им, приподняв уголки губ: Сабрина отвечает торопливым небрежным кивком, Тадеуш останавливается на несколько секунд и отвешивает неглубокий поклон, в достаточной степени уважительный и в достаточной — светский. Смотрит быстро и смущённо. Они скрываются в лифте; мелькает лицо Тадеуша, его глаза встречаются с глазами Астори — и двери захлопываются.

Астори хочется есть, но наблюдать за тем, как Тадеуш и Сабрина будут держаться за руки и беседовать за общим столиком — невыносимо. Она перекусит тем, что захватила из дома в контейнере. И незачем спускаться вниз. Астори думает о припасённых нарезанных яблоках и о том, что на будущей неделе надо навестить детей в «Зелёной ветви». Сердце шилом пронзает пульсирующая боль, и Астори хватается за грудь.

Если она переживёт ужин с Вэрианом сегодня вечером, конечно.

***

— Она ненавидит меня, — недовольно говорит Сабрина по окончании перерыва на обед. Тадеуш качает головой.

— Это не так, и это знаешь. Ни к чему драматизировать…

— Но я вовсе не драматизирую, Барти! — возражает она уже громче, когда створки лифта смыкаются, отгораживая их от остального мира. — Разве ты не видишь? Или предпочитаешь не видеть? Королева так на меня смотрит, будто испепелить пытается! Да… да будь её воля, меня бы давно уже вздёрнули!

Тадеуш вздыхает и осторожно гладит её по плечу.

— Она не сделала тебе ничего плохого.

— Могла бы — сделала бы!

— С чего ты взяла?

— Потому что… — Сабрина давится словами и негодованием, резким движением нажимает на кнопку, и лифт со скрежетом останавливается. Тадеуш в недоумении приподнимает брови. — Потому что она ревнует! Это ведь так очевидно, Барти!

— Рев… ревнует? — Тадеуш не знает, что сказать. Новость ударяет обухом по затылку. — Чушь какая-то. И… Сабрина, запусти лифт, пожалуйста.

— Она бесится, потому что ты мой, — невозмутимо продолжает Сабрина, пропустив слова Тадеуша мимо ушей, и как ни в чём не бывало притягивает его за локоть к себе. Её губы прихватывают его кожу на шее, оставляя размазанные следы помады. Тадеуш похлопывает её по спине. Смято целует в тёмные волосы.

— Всё в порядке. Только запусти лифт, ладно? И не волнуйся о королеве, она… она не кусается.

«Почти», — добавляет он про себя, с мучительной яркостью вспоминая их многочисленные ночи в Серебряном дворце и за его пределами.

В зале совещаний душно и многолюдно; советники расходятся по местам. Тадеуш и Сабрина сидят рядом, в третьем ряду, а Астори — во втором; поднимаясь по лестнице, Тадеуш вновь кланяется ей, замечая, как побледнело её лицо, как изломлены брови и рот от сдерживаемой судороги боли. По ложечкой мерзко сосёт. Что с ней? Он видел это выражение лица шесть лет назад, после бунта на площади, когда Астори охнула и обмякла в его руках.

У неё ведь больное сердце… ей нужно беречь себя.

Тадеуш ёрзает на сиденье и смотрит на её затылок и выпрямленную спину. Ему не по себе. Сегодня Астори собиралась, кажется, опротестовать проект Наталио ди Жозеффо… они обсуждали это в прошлый вторник. Сабрина чувствует его напряжение, трогает Тадеуша за запястье, но он уже не в силах успокоиться. Ноги лихорадочно притопывают по полу. Он знает, если Астори нехорошо — всегда знает. Физически ощущает её страдание.

Ей плохо сейчас.

Она встаёт, слабо пошатываясь, нетвёрдой, но горделивой походкой следует к стойке и обводит притихший зал мутным взглядом. Тадеуша хочется прикусить собственный галстук, но он кусает кулак. Его съедает безнадёжный страх. Астори отчаянно держится за дерево, расправляет плечи и начинает говорить — с долгими паузами, глухо и местами невнятно до бормотания. Часто и рвано дышит. Ей душно, понимает Тадеуш, ей невыносимо душно, тут же сплошной спёртый воздух. Откройте окна! Откройте, кто-нибудь! Сабрина что-то шепчет на ухо, но Тадеуш не слышит. Ему не до того. Он прикипел взглядом к Астори, которая из последних сил борется с дурнотой, и в мозгу колотится лишь одна мысль: он обязан помочь ей. Сделать хоть что-то.

Но он ничего не может.

Астори внезапно прерывается на полуслове и напряжённо сглатывает: сидящему на возвышении, в полумраке, в злосчастном третьем ряду Тадеушу отчётливо видно, как двигается её горло. Секунда молчания… Астори конвульсивно улыбается и падает замертво. Страшный звук безвольного тела, рухнувшего на пол. И буря взволнованных кричащих голосов. Тадеуш подскакивает первым, но молчит, полоумно глотая воздух: от ужаса он лишился дара речи; Сабрина пытается удержать его, но Тадеуш срывается с места, бросается вниз, перепрыгивая через ступеньки. Он проталкивается сквозь толпу, отпихивая сгрудившихся над Астори советников, но её уже подняли и унесли. Кто-то вызывает врача.

Тадеуш отказывается покидать Дворец, пока не услышит от самой Астори, что с ней всё в порядке. Сабрина обижается. Советники перешёптываются. Ну и пускай; его репутацию, окончательно подмоченную сплетнями в газетах, уже ничто не может испортить, а Астори… это важнее. Он хочет быть рядом, когда она очнётся, — не должен хотеть, не может хотеть, но хочет. Они ведь… друзья. Друзья могут поддерживать друг друга.

И он, конечно, всего лишь…

Тадеуш успевает задремать, пока ждёт новостей о состоянии Астори. Он сидит в коридоре, сцепив руки и свесив голову на плечо, как вдруг его тормошат; он подпрыгивает, сонно озираясь, зевая, различая лишь контуры и цвета, и слышит:

— Её Величество пришла в себя. Ей лучше.

Мозг прошивает разряд тока, и Тадеуш мигом отряхивает остатки сна. Астори лучше? Где она? Он обязан увидеть её, сейчас же, в эту самую минуту! Не дослушав врача, он врывается в помещение, где на диване лежит измятая, всё такая же бледная и ослабевшая, но живая Астори. Она смотрит на него. Узнаёт его. Улыбается ему. И Тадеуш падает перед ней на колени, подползает, обтирая брюками пыльный пол, хватает её протянутую руку и целует, целует, целует её исступлённо, по-мальчишески пылко, неумело и безысходно. Ладонь Астори мягкая, костяшки пальцев — худые, сами пальцы — нежные. Он почти забыл, какой она бывает — эта рука. Левая. Не правая, к которой он припадает коротким вежливым поцелуем по вторникам и пятницам. Но обе ладони Астори изумительны, думает Тадеуш, обе, и она тоже — изумительна. Мысли путаются, сгорают, не успев переплавиться в слова, исчезают в пропасти обожания, и он говорит то, чего не следовало говорить:

— Родная моя!..

Астори касается ладонью его щеки и неспешно гладит её. И молчит. Тадеуш принимает это молчание за согласие и одобрение и касается губами её запястья; внезапно Астори напрягается, тихо отнимает руку и садится, опираясь спиной на диванный валик. Хмурится. Тадеушу становится страшно: он знает это выражение решимости в тёмно-карих глазах.

— Господин… господин премьер-министр, не нужно, — произносит Астори дрогнувшим голосом. — Вам не кажется, что вы… что мы… совершаем ошибку?

Тадеушу ничего не кажется — первое мгновение. Затем он мотает головой и встаёт.

— Несомненно, Ваше Величество. Прошу прощения.

У него есть Сабрина, с которой он не может так поступить. Это низко. К тому же, Астори… не хочет этого. Значит, ничего не будет, значит, он не станет настаивать. И он уходит, не оборачиваясь, как в день их ссоры, и Астори, как в тот день, смотрит ему вслед.

Но не зовёт.

***

— Милые апартаменты, Ваше Величество. Я впечатлён.

Вэриан присвистывает, остановившись посреди гостиной и засунув руки в карманы. По тонким губам змеится вызывающая усмешка, чёрные волосы встрёпаны, и смуглая кожа в свете ламп кажется ещё смуглее. Этот нахал очевидно чувствует себя вольготно в Серебряном дворце. Мог бы хотя бы из приличия сделать вид, что смущён. Астори с презрением думает, что он вряд ли имеет даже отдалённое представление о приличиях, и пренебрежительно улыбается:

— Полагаю, это комплимент; вы не похожи на тех людей, которых легко впечатлить, господин Вэриан. Вино или торик?

— Вино, — моргает он, приваливаясь к спинке кресла. — А вы любопытная женщина, Ваше Величество.

Она переводит плечами, доставая бутылку.

— Неужели?

В голосе сквозит светская холодность: пора бы ему научиться держать свои непристойные шуточки при себе.

— Ага, — флегматично продолжает мысль Вэриан. — И у вас очень красивые лопатки.

Астори неожиданно радует тот факт, что он не видит её лица: она вся пунцовеет, закусывает губу и топает ногой.

— У вас отвратительное чувство юмора.

— А кто сказал, что я шучу?

Астори оборачивается, надменно игнорируя его дразнящую гордость ухмылку, широкую и довольную, и жестом приглашает его сесть.

— Я нашла Кельке-ди-Фёль двухсотлетней выдержки.

— Отличные новости, Ваше Величество. Мой любимый сорт.

Они располагаются в креслах, разлив дымно-алое вино по бокалам. Астори отпивает совсем чуть-чуть: в её интересах сохранить трезвую голову сегодня вечером; кроме того, сердце всё ещё побаливает. Она незаметно касается груди, прислушиваясь к ровному биению пульса. Вэриан закидывает ногу на ногу.

— Слышал о неприятном происшествии в Совете. Мне жаль.

— Уже разболтали? — интересуется Астори. — До вас быстро доходят сплетни.

— У меня грамотные информаторы, Ваше Величество. И вам не помешало бы завести.

От возмущения у Астори приоткрывается рот: ей не послышалось? Этот тип буквально только что открыто заявил, что её плохо осведомляют? Он с ума сошёл? Подобными словами просто так не бросаются! Да он… да она его… Астори сжимает кулаки и сипло выдыхает.

Крепись. От него зависит судьба отца.

— Вы не думаете, что следует проявить… немного больше уважения? — сдержанно произносит она. — Вообразите, скольким банкирам выпала честь быть принятыми у монарха?

— А вы, Ваше Величество, — откликается Вэриан охотно, — вообразите, у скольких монархов дела шли так хреново, что они приползали за помощью к банкирам?

Астори вскакивает, со звоном стукнув полным бокалом по столу; вино расплёскивается сладкими каплями. Ноздри раздуваются, и дышать становится тяжелее от накатившего гнева; сердца бьётся о рёбра надрывно и больно. Вэриан смотрит на неё снизу вверх и улыбается своей отвратительной белозубой улыбкой.

— Если вы не замолчите, — с трудом выговаривает Астори, — я вышвырну вас из моего дворца. Вам ясно?

Вэриан коротко хохочет.

— А то, что без меня вам не довести дело до конца, вам ясно? А, Ваше Величество? Я в любой момент могу уйти в сторону и умыть руки. Справитесь без моей помощи?

Она не отвечает и лишь прожигает его взглядом. Вэриан хмыкает.

— Вы очень умная девочка. Вы понимаете, что вы не вытянете.

— Чего вы хотите? — выдавливает Астори. — Я знаю, зачем вы здесь. Выкладывайте и убирайтесь.

Беззвучный смех Вэриан вспарывает лёгкие. Он покачивает носком ботинка.

— Переместимся к вам в спальню?

Астори замирает в изумлении. Вэриан гибко поднимается с кресла и ерошит чёрные волосы.

— Там прохладнее. Она у вас, кажется, здесь, да?

И, не дожидаясь приглашения Астори, он проходит вперёд, едва не задев её плечом и насвистывая неприличный мотивчик; Астори ничего не остаётся, как последовать за ним и сесть на краешек кровати, поближе к тумбочке. Вэриан расхаживает по комнате и нахваливает обстановку. Астори слушает его вполуха: готовится равно к бою и торгу. Уж Вэриан-то обязательно возьмёт своё и не продешевит. Только вот… что ему нужно?

Или — кто?

Наконец Вэриан прекращает расхаживать туда-сюда, останавливается и в упор смотрит на Астори — пристально и оценивающе; с одной стороны, это тот вид взглядов, который Астори не нравится больше всего и который она считает наиболее оскорбительным, но с другой — она знает, как выдерживать такие взгляды. Она приосанивается и высокомерно поджимает губы. Вэриан улыбается.

— Сразу к делу, Ваше Величество?

— Разумеется, господин Вэриан.

Он подмигивает ей — какая дерзость! — хищно шмыгает носом и выдаёт:

— Я хочу вас.

У Астори пересыхает во рту; она отупело моргает, но овладевает собой, стискивая зубы и выпрямляя спину ещё сильнее. Не отводит упрямого взгляда. Пальцы сами осторожно и почти бесшумно выдвигают первый ящик тумбочки.

— Ну же, не стесняйтесь, Ваше Величество. Нас тянет друг к другу. Вы сообразительная и горячая. Да и в качестве тела вы меня… тоже устраиваете. Мы оба останемся в выигрыше.

— Вот как? — понимающе кивает она. — Интересно… очень.

Вэриан снисходительно усмехается.

— Вы держитесь лучше, чем я полагал.

— Благодарю.

Вэриан делает шаг к ней, и Астори напрягается. Рука скользит в первых ящик.

— Вам понравится, Ваше Величество. Ещё никто не жаловался.

— Неужели? — лучезарно улыбается она. — Верю вам на слово.

Вэриан разминает шею и глядит на часы.

— Тогда приступим?

Он снова шагает вперёд, но Астори резко встаёт на ноги, вытащив из ящика пистолет, удобнее перехватывает его обеими руками и наставляет маленькое чёрное дуло на Вэриана. Её голос звенит яростью и брезгливым презрением:

— Только попробуй подойти, сукин сын.

Вэриан впечатывает ботинки в ковёр и смеётся одними тонкими губами.

— О… как любопытно.

— Сделай шаг — и станет ещё любопытнее.

Он плотоядно цокает языком, наблюдая за тем, как в глазах Астори разгорается гнев.

— Ну и ну! Вы абсолютно восхитительны. Какую женщину упускает господин Бартон…

Астори молчит, цепко следя за каждым его движением. Вэриан хмыкает и начинает перекатываться с пятки на носок, намеренно поддразнивая её.

— А если я подойду, моя королева, что вы сделаете? Прострелите моё бедное сердце?

Астори мотает головой и молча следует взглядом от его лицо к поясу и ниже. Вэриан опять хохочет.

— У вас грязные мысли, Ваше Величество.

— Не более грязные, чем у вас.

Он ухмыляется и раскидывает руки.

— Что ж, тогда — вот. Стреляйте. Вы это уже делали, не правда ли? Это не должно быть слишком сложно. Выстрелите. Разве это не решит все ваши проблемы?

У Астори и правда чешутся руки, но она сдерживает себя. Пока нет нужды. Она ещё в безопасности… насколько в присутствии Вэриана вообще можно быть в безопасности. А этот противный, самодовольный, наглый, бессовестный хам смеет подмигивать, заигрывать с ней, улыбаться… о, как она его ненавидит. Вэриан делает шаг к кровати и театрально откидывает голову.

— Стреляйте. На поражение. Ну, не трусьте, моя королева: вы так обворожительны, когда убиваете. Разве я не говорил, что роль палача вам к лицу?

И Астори делает глупость — в конце концов, это у неё всегда хорошо получалось — и нажимает на спусковой крючок. Она клацает зубами и щурится; раздаётся тихий щелчок, но в плечо не отдаётся импульс, комната не оглашается хлопком произведённого выстрела, и пуля не расчерчивает воздух. Астори поражённо смотрит на пистолет. Чёрт подери.

Осечка.

Вэриан хмыкает — наверно, в сотый раз за вечер, скотина! — и призывно вытягивает ладонь.

— Поиграли в ваши игры — и хватит, моя королева. Теперь поиграем в мои. Вы нуждаетесь во мне. Живом.

У Астори дёргается левое веко, и колени подкашиваются. Этот чёртов манипулятор прав, прав, прав… и как же её бесит это. Она сглатывает. Пистолет выпадает из онемевших рук.

— Вот так. Хорошая девочка.

Он читает в её глазах испуганный вопрос и насмешливо качает головой.

— Вы слишком дурного мнения обо мне, моя королева. И не умеете понимать шутки. Я ведь не насильник, в самом деле…

Астори не знает, радоваться ей или настораживаться. Её колотит лихорадочная дрожь, и в сердце червячком копошится свербящая тонкая боль. Взгляд Вэриана неожиданно отвердевает, становится неотразимым и злым, как занесённая сталь, и ледяной властный голос произносит:

— А теперь опуститесь на колени и просите меня.

— Что?.. — выдыхает Астори.

— Не заставляйте меня повторять дважды. Вы всё прекрасно слышали, моя королева. На колени — и поскорее.

— З-зачем?..

— Я так хочу. — Улыбка Вэриана, жёсткая и жестокая, режет воздух. — Хочу услышать, как вы будете умолять меня помочь вам. Ну давайте.

Астори медлит. Он указывает глазами — вниз. Она всё ещё не решается, сжимая и разжимая кулаки, думает об отце, отце, отце… она обещала. Она должна освободить его. Астори опускается на колени перед внимательно наблюдающим за ней Вэрианом, горбится и шепчет:

— Пожалуйста… я умоляю, помоги мне.

========== 9.5 ==========

Совместный ужин на троих — одна из худших идей Астори, Тадеуш уверен. Ему вовсе не хочется видеть Вэриана. Этот пронырливый тип действует ему на нервы, бесцеремонно шутит, флиртует с Астори, улыбается, подмигивает и вообще ведёт себя как неотёсанный деревенщина. А ещё брат президента, надо же. Тадеуш фыркает. На месте Вивьена Мо он бы держал такого братца под семью замками где-нибудь на Чархарде, секретной военной базе Эльдевейса. Чем дальше от Эглерта и королевы, тем лучше.

Безрассудная, затаённая и совершенно ненужная ревность мучит Тадеуша уже третий год, и он страдает от неё молча и глубоко, не смея признаться в ней даже самому себе. Это ведь глупо. Это… неправильно. Они с Астори коллеги и только, хорошие знакомые, приятели, да и потом, у него есть Сабрина… но Тадеуш ревнует. Он не выдаёт своих чувств ни словом, ни взглядом, не расспрашивает Астори о Вэриане и никак не комментирует её мимолётные упоминания о нём; время идёт, а легче не становится.

Он просто любит её. Наверно, это никогда не изменится.

И вот теперь она заявляет, что Вэриан просит их отужинать с ним в «Жемчужине». Со дня на день он отбывает обратно в Эльдевейс — Тадеуш возблагодарил Мастера, когда услышал об этом — и желает напоследок встретиться с Её Величеством и господином премьер-министр. Отказаться можно. Это не составит труда: они две главы государства, им можно всё. Но всё же отказываться нежелательно — Вэриан связан родственными узами с президентом страны-союзника, он влиятельная персона, филиалы его банка разбросаны по Эглерту. Невыгодно портить отношения с ним.

Политика и личное. Личное и политика. Два меча, нависшие над головой Тадеуша.

Он всегда считал, что способен думать головой и отключать чувства, когда это необходимо; скрипя зубами и скрепя сердце, ломая хребет, переступая через себя. И ситуация с Вэрианом… не станет исключением. Если нужно поужинать — они поужинают и распрощаются; возможно, Вэриану наскучит бесцельно ошиваться в Эглерте и он навсегда уедет в Эльдевейс. Эти мысли подбадривают Тадеуша, пока он завязывает галстук у зеркала и оправляет пиджак.

Сегодня ночью он встречается с Сабриной. По телефону у неё был очень нервный голос, и Тадеуш беспокоится о ней. Случилось что-то серьёзное? Она попала в беду? Ей нужна помощь? В любом случае, они обсудят это. Тадеуш окидывает своё отражение беглым взглядом, вздыхает и отпирает дверь.

Водитель в два счёта довозит его до ресторана по вечерним улицам Метерлинка; служащие препровождают Тадеуша наверх, в элитную зону, и проводят к закрытой кабинке с видом на Серебряный дворец. Тадеуш кивает им, улыбается и перекатывается с пятки на носом, набираясь духа. Ничего особенного. Обыкновенный деловой ужин. Он, Астори…

Вэриан.

Чтоб его чёрт побрал.

Тадеуш входит и застаёт беседующих Астори и Вэриана. Они сидят за столом и переговариваются: Вэриан — развязно и дружелюбно, потягивая торик из бокала, Астори — отрывисто и напряжённо, царапая ногтями скатерть. Оба одновременно взглядывают на Тадеуша.

— Господин премьер-министр… — выдыхает Астори, и в её тоне слышится явное радостное облегчение.

— Господин Бартон! Вот и вы!

Тадеуш не глядя жмёт крепкую руку Вэриана и склоняется перед Астори, почтительно и трепетно целуя её дрожащую ладонь. Она силится улыбнуться. Тадеуш ощущает её тревогу; он садится рядом с Вэрианом, напротив Астори, произносит несколько пустых фраз и коротко смеётся в ответ на пошловато-остроумное замечание Вэриана.

Его королеве плохо. Его королеве плохо.

Астори очевидно неуютно в обществе Вэриана: она бросает на него запуганные ненавидящие взгляды, больше молчит, ковыряясь вилкой в тарелке, и пьёт торик. Тадеушу тоже кусок в горло не идёт. Этот наглец посмел обидеть королеву? Что он ей такого сказал? Тадеуш надеется, что именно сказал, потому что если Вэриан ещё и сделал, то Тадеуш придушит его тут же, на месте, своим собственным галстуком. Этому циничному и хамоватому банкиру стоит помнить о приличиях и рамках дозволенного, иначе он, Тадеуш, королевский, чёрт побери, премьер, напомнит ему.

Говядина застревает в горле; Тадеуш глухо и тихо кашляяет и стучит себя по груди. Вэриан с фальшивым насмешливым сочувствием передаёт ему пачку салфеток.

— Попросить вам воды, господин Бартон?

Тадеуш отмалчивается и не берёт салфетки. Вэриан белозубо усмехается и вальяжно откидывается на спинку стула, покачивая ногой. Воцаряется недолгая хрупкая тишина. Астори скребётся ложкой по фарфоровому блюдечку с десертом, мимолётом смотрит на Тадеуша — виновато и ласково. У него перехватывает дыхание. В её глазах цвета горького шоколада, знакомых, упрямых, бездонных глазах плескается море страха и нежности. Она никогда прежде так на него не смотрела.

И Тадеуш забывается, подаётся вперёд. Ему хочется ощутить её колено под столом.

— Будете рыбный гарнир, господин Бартон? Отменная вещь.

Голос Вэриана распарывает обольстительную иллюзию ударом кинжала. Тадеуш моргает, возвращаясь в реальность, отводит от Астори взгляд и мутно смотрит на улыбающегося банкира. Тяжело кивает.

— Да… спасибо.

Разговор не клеится; Вэриан пребывает в приподнятом расположении духа, Астори подавлена, а Тадеуш думает лишь о том, как бы сбежать отсюда. Он почти не ест и мало пьёт. Наблюдает за королевой. Что-то произошло между ней и Вэрианом, что-то страшное и неприятное для Астори, отчего этот самодовольный эгоистичный нахал получил над ней странную необъяснимую власть. Астори словно вымирает в его присутствии. Боится шелохнуться и вдохнуть. Тадеушу до зуда в ладонях хочется защитить её, но он не знает, как, не знает, имеет ли право на это.

Да, он её рыцарь… на бумаге. Официально. А неофициально и на деле? Позволит ли Астори ему защищать её и если да, то в качестве кого? Друга? Тадеушу это представляется наиболее вероятным вариантом. Конечно, друг — это лучше, гораздо лучше, чем ничего, вот только…

— Слышал, вы опять занимаетесь северной конституцией? — лениво интересуется Вэриан как бы между прочим. Тадеуш слегка оживляется.

— Верно. Мы с Её Величеством… сотрудничаем. Уже подобрали людей, договорились о рекламе… референдум проведёт в следующем году.

— Любопытно. Что ж, удачи. Надеюсь, эта кампания пройдёт лучше, чем… предыдущая.

Вэриан подмигивает и снова улыбается. Тадеушу слышится в его голосе поддразнивающая издёвка. Да что он позволяет себе? Это… это неслыханная дерзость! Он сам себя слышит? Астори взглядом умоляет Тадеуша держать себя в руках, но он уже распалился, и возмущение щекочущей горячей волной заполняет разум изнутри. На счастье, Вэриан неожиданно отлучается в уборную. Тадеушу приходится остывать наедине с Астори.

Молчание накрывает душным покрывалом — молчание людей, слишком хорошо друг друга знавших в прошлом, чтобы беседовать о банальных мелочах, и слишком отдалившихся в настоящем, чтобы говорить о том, что действительно нужно и важно. Тадеуш прячет глаза. Астори — тоже.

В искрящемся воздухе пахнет магнолией и лотосом. Он подарил ей эти духи, она очень их любит.

Тадеуш чувствует, как близко от него Астори; губы помнят тепло её руки, вкус её помады, и воспоминаний слишком много, слишком, и так невовремя!.. Это невозможно терпеть, невозможно не сорваться. И Тадеуш срывается: весь пунцовый, он поднимается, мнёт салфетку, торопливо мямлит извинения и оправдания и выходит. Спускается в уборную.

Астори смотрит ему в спину и молчит.

Тадеуш моет лицо холодной водой и с остервенением вытирается мохнатым белым полотенцем. Щёки и уши горят. Он дурак-дурак-дурак, он должен собраться, должен… о, к чёрту! Весь этот вечер к чёрту, этот ресторан, ужин и особенно — ненавистного Вэриана. Тадеуш цепляется за край раковины и рычит. Ему хочется кого-нибудь убить.

За спиной распахивается дверь, и Тадеуш видит в зеркале, как из четвёртой кабинки выходит невозмутимый Вэриан. Кивает. Смуглое лицо расплывается в жёсткой улыбке.

— А, господин Бартон! Приятный сюрприз. Где судьба только не сводит людей…

Тадеуш хладнокровно трёт мокрым полотенцем пылающую шею и не произносит ни слова, пока Вэриан мурлыкает похабную песенку и моет руки. Тадеуш косится на него и тихо фыркает. Вэриан позволяет себе этого не заметить.

— Честно, одно из самых больших разочарований в моей жизни, — то, что вы так и не отпустили усы.

Тадеуш игнорирует это неуместное замечание и вешает полотенце на крючок. Вэриан встряхивает мокрыми жилистыми руками и суёт их в карманы.

— А ещё… уж не сочтите за грубость, господин Бартон… Тед, можно я буду звать вас Тедом? Отлично. Так вот, уж извини, Тед, но ты такой дурак.

Тадеуш захлёбывается негодованием и распахивает глаза. Изумление пересиливает гнев.

— Прошу прощения?!..

— Да, — легкомысленно продолжает свою мысль Вэриан. — У тебя под носом ходит такая женщина… ах! Куда ты смотришь? Ещё чуть-чуть — и прошляпишь! А королева…

Вэриан причмокивает губами, и Тадеуш делает шаг вперёд, покачиваясь.

— О, это горячая штучка! Хороша… очень хороша.

— Да-а-а? — надломленно тянет Тадеуш, и Вэриан не замечает угрожающих ноток в его голосе лишь потому, что плохо его знает. Ему же хуже.

— Ага. — Вэриан щурится. — Она любит брать контроль в постели, правда? Непослушная девочка… и шалунья. Но мне такие нравятся. Мы с ней мило развлеклись в Серебряном дворце… после её инфаркта в Совете, ты помнишь, ага? Вот. Ты ведь не сердишься, Тед, правда? Вы ведь того… разорвали. Не сердишься?

— Вовсе нет, — уверяет Тадеуш и, коротко замахнувшись, бьёт Вэриана по лицу. Получается смазанно и неуклюже. Вкостяшках саднит, Тадеуш хватается за кулак с тихим ойканьем и трясёт пульсирующей ладонью. Он не любит драться. Это не его конёк.

Вэриан моргает, потирая припухшую скулу.

— Ты…

— Мне очень жаль, — говорит Тадеуш и бьёт его ещё раз. Выходит уже точнее, хотя пальцы начинают сильнее болеть. Вэриана шатает; Тадеуш бросается к нему, встряхивает за воротник и откидывает на пол. Он не ожидал этого от себя, но, кажется, входит во вкус. Хочется опять вмазать этому бесстыжему банкиру, но Тадеуш сдерживается: вспоминает, что он премьер-министр и толком не умеет драться. Он дышит и массирует ноющую руку.

Не такому способу расправляться с соперниками учили его в Дипломатической Академии.

Вэриан лежит на спине и, задыхаясь, смеётся. Тадеуш смотрит на него как на умалишённого.

— Вам помочь?

— Да пошёл ты, — беззлобно огрызается Вэриан. — Предупредительный, услужливый болван… сам разберусь.

Ничуть не обиженный Тадеуш пожимает плечами и безо всяких зазрений совести выходит из уборной.

***

На Ореховую он возвращается к десяти вечера. Ужин закончился быстрее, чем планировалось: Вэриан ретировался, и Тадеуш, сохраняя самое невинное выражение лица из возможных, солгал так убедительно, как умеют только политики и неверные жёны, что понятия не имеет, куда делся господин Мо. Астори поверила. Скорее всего, поверила.

Тадеушу тяжело даже думать о ней и о том, что она…

Да, между ними ничего нет. Да, она имеет права распоряжаться своей личной жизнью так, как пожелает. Но чёрная застарелая ревность не даёт Тадеушу покоя.

Он жалеет, что не врезал Вэриану ещё разок-другой. Стоило бы.

Он устало раздевается в прихожей и поднимается в спальню; Эйсли сегодня опять ночует у Бена, а его самого ждёт ночь с Сабриной. Наверно, она уже здесь: Тадеуш замечает маслянистый огонёк настольной лампы.

— Привет, — выдыхает он, прислонившись к дверному косяку. Сабрина улыбается накрашенными губами.

— Привет, Барти.

Она хочет переспать с ним, Тадеуш понимает: читает напряжённое ожидание в её тёмных глазах. Но он слишком истощён внутренне. Он не может… не сегодня. И поэтому Тадеуш с мягкой настойчивостью отводит руку Сабрины, крадущуюся по его груди.

— Извини, я не… не надо. Очень вымотался. Может, выпьем? Ты хочешь?

Он разливает по стаканам торик, протягивает полный стакан молчащей Сабрине и изнеможённо усаживается на кровать. Пьёт. Затем развязывает галстук, отбрасывает его куда подальше, расстёгивает рубашку и опять пьёт. Ничего не говорит.

— Барти… — осторожно окликает его Сабрина. Тадеуш оборачивается. — Барти… у меня есть предложение.

Он вопросительно выгибает бровь.

— Давай поженимся.

Он попёрхивается ториком, роняет пустой бокал на ковёр и перепуганно смотрит на абсолютно серьёзную Сабрину.

— Что-что?

— Давай поженимся, — терпеливо повторяет она.

— Но… за-за-зачем?..

— Это будет выгодно нам обоим, — говорит Сабрина, будто растолковывает прописные истины неразумному ребёнку. — На случай, если ты решишь переизбраться… народ больше доверяет женатым политикам. А тебе под сорок. Это начинается казаться подозрительным… ты ведь не давал обет безбрачия? Ну вот. Что до меня, то незамужняя женщина — ещё хуже, чем неженатый мужчина. Меня… заклюют. Старая дева в политике… это старомодно и опасно. К тому же, мы хорошо ладим, понимаем друг друга и вообще… и я люблю тебя, Барти.

— Н-но… я… тоже тебя люблю, Сабрина, — растерянно бормочет Тадеуш. — И всё же… я… не думаю, что твоя идея… м-м…

Он не знает, что ответить. Сабрина с полминуты молча смотрит на него и потом берёт под локоть.

— Это из-за королевы, да?

Тадеуша словно молния ударяет: он подскакивает на месте.

— Нет, — спешно выпаливает он. — Нет, конечно.

Он прижимает Сабрину к себе и целует её в щеку.

— И мы… разумеется, мы можем пожениться. Да. Несомненно.

Сабрина вздыхает и прячет голову у него на груди.

========== 9.6 ==========

Отца выпускают из тюрьмы в середине лета. Тайно оплаченное Астори такси забирает Гермиона у ворот Аштона и отвозит в Метерлинк, к снятой квартире на одной из глухих улочек Старого Города: там отец не привлечёт излишнего внимания и сможет спокойно отсидеться, пока не уляжется поднятая прессой шумиха с его судебным процессом. А потом… Астори плохо представляет, что будет потом. Она не задумывалась об этом, когда составляла точный и подробный план освобождения Гермиона. Они уже не смогут видеться, как прежде, а знать, что отец тут, рядом, в одном с тобой городе, знать и не иметь возможности навестить его… худшая из пыток. Видеть перед собой вожделенный плод и понимать, что он запретен и оттого желанен вдвойне.

Она попала в ловушку.

Да и отец не приживётся в Метерлинке: ему под шестьдесят, он полжизни провёл за решёткой и хочет домой. В Эльдевейс. По правде говоря, Астори и сама туда хочет, но осознаёт, что для отца вернуться на родину гораздо важнее. Она устроит ему перелёт, как только всё устаканится: Гермиону необходимо пару месяцев провести в Эльдевейсе, чтобы прийти в себя. Конечно, расставаться будет мучительно, но… но так лучше. Для отца, по крайней мере. Астори до сих пор не уверена, заявит ли когда-нибудь о его существовании во всеуслышанье и сможет ли он увидеть своих внуков. Пока это слишком опасно. Её авторитет в Эглерте, естественно, упрочнился по сравнении с первыми годами правления, и тем не менее… такая новость всё ещё опасна, особенно теперь, когда они на пару с Тадеушем ведут кампанию по принятию северной конституции.

Тадеуш… Астори стискивает зубы.

Она никогда не забудет тот день, когда в конце привычной пятничной аудиенции премьер-министр застегнул папку, поднял зелёные глаза и будничным тоном сообщил, что помолвлен с госпожой ди Канти и этой осенью собирается играть свадьбу. У Астори потемнело в глазах. Её едва-едва хватило на то, чтобы промямлить поздравления и фальшиво улыбнуться. Он… он собирается жениться на этой гордячке Сабрине? Да что он в ней нашёл? Не могла же она, в самом деле… Проклятье! Астори зажимает рот руками, чтобы не завыть в голос. Нет, она, разумеется, отпустила его, решила, что им будет лучше раздельно, что она… к чёрту это! К чёрту! Они оба знают, что принадлежат друг другу.

И она не отдаст Тадеуша этой вертихвостке.

Её несколько утешает то, что сам Тадеуш не кажется обрадованным перспективой скорого брака: для счастливого жениха он выглядит слишком уж кисло. Он не хочет жениться на ней — конечно, не хочет, ведь он любит Астори! И она любит его.

Астори мучится от ревности и бессилия: наблюдать за тем, как Тадеуш с натянутой улыбкой обнимает Сабрину перед журналистами и целует в щеку — невыносимо. И Астори уезжает из столицы. Дети отпросились в какой-то летний лагерь на две недели, так что она вполне может позволить себе отпуск. Ну… строго говоря, это не совсем отпуск. Они с Тадеушем планировали отметить Праздник цветов на островах, устроить фестиваль, но вылететь туда должны были общим рейсом только через пять дней.

Астори не дожидается его и улетает одна, чтобы немного побыть в одиночестве. Не предупреждает Тадеуша: зачем? Она королева, у неё есть частный самолёт и отдельная резиденция на Раксагадаме, ей нет надобности ставить премьер-министра в известность о том, что она покинула Метерлинк и уехала чуть раньше, чем планировалось. Если что, она позвонит уже оттуда.

Из двадцати семи провинций Эглерта две — островные: архипелаг Сар-Бальями, раскинувшийся на тридцати мелких островках, половина из которых незаселены, и крупный остров Раксагадам в Жёлтом море, у южного побережья. Именно там, и пройдёт фестиваль. Эглертианцы очень любят Праздник цветов и отмечают его с размахом: народные песни, венки из роз и лилий, фестивали и концерты под открытым небом, бесконечные танцы под луной; жители приморских городов начинали танцевать на главной площади и заканчивали уже в солоноватой тёмной воде. Бронзовое и Жёлтое моря в конце июля всё ещё тёплые. А танцевать среди волн… Астори никогда не пробовала, но ей это кажется замечательной идеей.

Она прилетает в полдень в единственный старый аэропот на Раксагадаме и через пятнадцать минут оказывается в королевской резиденции. На островах всё находится очень близко: здесь нет крупных городов, одни деревеньки, где даже телевидение не в каждый дом проведено. Астори чувствует себя здесь в безопасности, среди этих неторопливых дружелюбных южан. В особняке она одна. По периметру выставлена охрана. Астори проводит целый день, разбирая чемоданы, гуляя по саду, беседуя по телефону с отцом, подругами и детьми, но когда наступает ленивый и томный июльский ветер, а с берега тянет прохладным бризом, она решает, что пора проветриться. Охрану с собой не берёт — она идёт в те места, где телохранители будут лишь обузой.

Астори хочется развлечься — так, как она давно уже не развлекалась.

***

— Ты не можешь на ней жениться, Тед! — в сотый раз возмущается Эйсли, пока Тадеуш ходит туда-сюда по камнате, раскрывает шкафы и выдвигает ящики. — Чушь какая-то!

— Детка, мы это уже обсуждали, — устало возражает он и останавливается посреди спальни, уперев руки в боки и почесав в затылке. — Где моя голубая рубашка?

— Я сдала её в прачечную. — фыркает Эйсли. — Но, Тедди…

Он раздражённо закатывает глаза.

— Опять? Сколько можно повторять, мы сдаём одежду в прачечную по четвергам! Сегодня среда!

— Да какая разница-то! — Эйсли отмахивается и нетерпеливо ёрзает на кровати. — Во-первых, я тебя всё равно никуда не отпущу. А во-вторых, зачем тебе эта Сабрина? Она… она же старая!

— Мы с ней ровесники, Эйс, — обиженно уточняет Тадеуш. — Спасибо, что назвала меня старым.

— Я не то… ай, с тобой невозможно разговаривать! Ты упёртый, как баран!

Тадеуш приподнимает бровь, укладывая в разверзстую пасть маленького чемодана жёлтую оттутюженную футболку.

— Переходим на личности?

Эйсли показывает ему язык. Тадеуш улыбается: двигаются уши, расползаются лукавые морщинки у искрящихся зелёных глаз, морщится веснушчатый нос. Он встряхивает двумя галстуками и придирчиво осматривает их.

— Какой выбрать, детка: красный в чёрную полоску или чёрный в красную?

— Ты самый скучный зануда на свете, — бурчит Эйсли, но уже не так сердито. — Может, и хорошо, что ты женишься на своей Сабрине: вы друг друга стоите.

Тадеуш цокает языком.

— Почему она тебе не нравится?

— Да потому что ты не будешь с ней счастлив, идиот! — жарко вскидывается Эйсли. Тадеуш замирает с новенькими брюками в руке. — Как будто я не вижу, как ты мучаешься! Она же дымит как паровоз, а ты не выносишь запаха сигарет! Она заест тебя, Тедди! И… и ты не любишь её…

Эйсли умолкает, жалобно хлопая зелёными виноватыми глазами. Тадеуш опоминается. Выдыхает. Треплет сестру по ореховым волосам, собранным в неряшливую дульку.

— Детка… это очень сложно. Ты ещё маленькая и… не поймёшь…

— Не такая уж и маленькая. — Эйсли отводит его руку. — Тед… не обманывай сам себя. Если бы ты правда её любил, то был бы сейчас с ней, а не укладывал впопыхах вещи, чтобы мчаться за своей драгоценной королевой на острова!

— Это другое, — протестует Тадеуш. — Мы договорились провести фестиваль, и…

— Ага, только вот она уехала, заранее не предупредив, и ты боишься, что она натворит всякую дичь!

Тадеуш поражённо трясёт головой.

— Я вовсе не…

— Ну всё, всё, хватит! — Эйсли поднимается и сдувает со лба чёлку. — Это не моё дело. Но… пожалуйста, Тедди, пожалуйста — разберись в себе, ладно? А я к Бену, пока тебя не будет. Он обещал свозить нас в домик у моря на Праздник цветов.

— Удачи вам, — бормочет Тадеуш, когда сестра, чмокнув его в щеку, выходит из комнаты. Он вздыхает и запихивает в чемодан толстовку.

На самом деле, Эйсли права: он боится, что с Астори может что-то случиться, пока он не будет приглядывать за ней, или, что ещё хуже — что она сама случится, и тогда точно жди беды. У него сердце не на месте. Астори третий день не выходит на связь — он должен убедиться, что с ней всё хорошо. Сабрина, разумеется, не поймёт, но он объяснится с ней по приезде.

Тадеуш прилетает в Раксагадам поздно ночью, гражданским рейсом. Пресса об этом ещё не растрепали, а вот завтра уже, несомненно, поползут слухи. Водителя он не вызвал — в конце концов, он ведь в импровизированном самовольном отпуске с приставкой «недо», так почему бы не тряхнуть стариной и не вспомнить молодость, когда он работал в штате Фауша и о кресле премьер-министра мог грезить лишь в самых смелых мечтах? Тадеуш берёт напрокат автомобиль в ближайшем салоне. Ему выдают семидесятилетний «Минквир», дряхлую развалюху с чахоточно кашляющим мотором, диваноподобным передним сиденьем и заедающими дверьми. Ничего получше всё равно нет. Тадеуш запихивает чемодан в узкий багажник и устраивается за рулём; в последний раз он водил лет десять назад, но думает, что освоится со временем.

Пока он осваивается, машина дважды чуть не врезается в дорожный знак, трижды — в светофор и четырежды — в живую изгородь. Тадеуш чертыхается. Ему казалось, справиться с непокорным автомобилем будет проще, чем разносить в пух и прах оппозицию в Совете. Пока что он чуть не разнёс чей-то покосившийся забор. Ну, ему всё равно недолго осталось. Тадеуш осторожно нажимает на педаль газа и выруливает на дорогу, ведущую к посёлку; он снял номер в местной захолустной гостинице… найти бы её теперь, тут все дома одинаковые, одни хибары и лачуги. На свежем тёмно-синем небе подмигивают шаловливые, разудалые звёзды нежного и сочного июля; «Минквир», по-стариковски ворча неисправным двигателем, волочится по откосу. С близкого моря тянет влажным и терпким запахом соли и водорослей.

Тадеуш аккуратно спускает машину с пригорка и въезжает в посёлок, полный мирных весёлых голосов, гортанных песен и взрывов пьяного смеха из клубов. Похоже, праздновать здесь начали задолго до официальной даты фестиваля. Тадеуш на автомобиле неспешно катит по кривым улочкам, то и дело высовываясь из окна, чтобы разглядеть вывески. Гостиницы всё нет и нет. Вместо неё на пути попадается очередной бар; Тадеуш скрипит зубами от досады и уже хочет свернуться налево, как вдруг распознаёт знакомый звенящий смех. Резко тормозит, едва не впечатавшись бампером в бордюр. Неверяще щурится. Из дверей заведения выходит Астори в свободной белой рубашке с подвёрнутыми рукавами и вышивкой около горла и широкой голубой юбке с поясом. Смеётся, откинув голову. Цепляется дрожащими пальцами за фонарь.

Тадеуша захлёстывает волна злости: он беспокоился о ней, ночи не спал, примчался на всех парах с другого конца страны, а она… она… Проклятье! Он не потерпит такого поведения! Она монарх, она не имеет права позорить королевскую фамилию! Тадеуш выскакивает из машины, хлопнув дверью, и рявкает на всю улицу:

— Астори!

Она замирает, хлопает тёмно-карими глазами с золостистыми крапинками, которые отблёскивает в свете неоновой аптечной вывески через дорогу, потом узнаёт его, улыбается и опять смеётся — тонко и нервно.

— Тед? Мастера ради, неужели ты и по барам ходишь в пиджаке?

Тадеуш оскорблённо поджимает губы.

— Что ты здесь делаешь?

— А ты?

— Я? Вытаскиваю тебя из неприятностей, разумеется! — нетерпеливо притопывает он ногой. Астори раскидывает руки.

— Меня не надо вытаскивать. У меня всё чу… чу… чуд-десно!..

— Я вижу, как у тебя всё чудесно. — Тадеуш дёргает щекой. — Залезай в машину, Астори, и поскорее.

— В эту… эт-ту развалину? Ни за что! Ты угроб-бить меня хочешь? И ког… когда ты вообще в последний раз водил?..

— Ну… эм… — Тадеуш неопределённо пожимает плечами. — Лет десять назад, но это…

Астори мотает головой.

— Тем более! Никуда я не сяду!

Тадеуш сердито выдыхает. Она ведёт себя как ребёнок, честное слово! Ей совсем нельзя пить, она в таком состоянии делает в два раза больше глупостей, чем обычно.

— И во… и во-о-обще, почему это ты за рулём? — заплетающимся языком спрашивает она. Тадеуш открывает дверь.

— Потому что из нас двоих только я умею водить, а ты ещё и пьяна. В машину, Астори. Сейчас же.

Спустя минуту недовольная и подвыпившая Астори оказывается на переднем сиденье, больше напоминающем диван; выразительный и властный взгляд Тадеуша заставляет её пристегнуться, и она показательно закатывает глаза и цокает языком, чтобы её спутник не думал, что она сдалась так просто. Тадеуш заводит мотор, и «Минквир» выползает на шоссе, ведущее из посёлка.

— Я отвезу тебя домой.

— Ну, я бы и сама, и это… и сама б-бы… добралась…

— В таком-то состоянии? — Тадеуш на всякий случай смотрит в зеркало заднего вида: дорога пуста. — Нет уж. Ты помнишь, где находится королевская резиденция?

— Естес-с-ственно. — Алкоголь явно действует на Астори пагубно: она начинает шипеть. — Вверх по шос-с-се над морем, мимо холмов… и два пов-ворота направ-во… я покажу…

Тадеуш кивает, не отводя внимательного взгляда от трассы. Они молчат. Резвый, сырой, солоноватый ветер, со свистом задувающий в открытое окно, кажется, несколько отрезвляет Астори: она выпрямляется, глубоко дышит и вертит головой. Тадеуш одним глазом следит за дорогой, другим — за королевой. Скрипят шины «Минквира» по неровному асфальту.

Насмотревшись на ночные раксагадамские пейзажи, Астори поворачивается, щурится, молчит с полминуты и внезапно придвигается ближе. Тадеуш напрягается.

— Ты… поседел, — говорит она, глотая окончания. Он нервно кивает, переводя плечами.

— Ну… да. Да, это… да.

— И я тоже? — следует тихий вопрос. Тадеуш хмурится, одновременно пытаясь сосредоточиться на вождении и не обращать внимания на пальцы, гладящие его щеку и зарывающиеся в кудрявые волосы на затылке и висках.

— Ты… отлично выглядишь, Астори…

Она усмехается.

— Комплименты… комлименты…

Тадеуш старается не смотреть на неё и всё равно смотрит. О, это выше его сил. В конце концов, он всегда приходил, когда она звала, а сейчас… Астори зовёт его. Конечно, зовёт. Но… Но у него есть Сабрина, Сабрина, Сабрина. Тадеуш прикусывает губу: нельзя с ней так. Они помолвлены, уже вовсю идёт подготовка к свадьбе, она даже платье выбрала! И список гостей составила… и забронировала им очередь в одной из престижных намин Метерлинка… Сабрина ждёт этой свадьбы, и Тадеуш не может предать её. К тому же… впервые за годы одиночества ему предоставился шанс обрести семью и дом. Бегать за Астори всю жизнь — так себе перспектива на будущее. Пора бы уже определиться и разобраться в себе, как советовала Эйсли.

И, честное слово, определяться и разбираться было бы гораздо легче, если бы губы Астори не коснулись его виска, а ладонь не легла невесомо и ласково на колено. Тадеуш ёрзает. Ему неуютно и тревожно.

— Т-ты?..

Вместо ответа Астори трётся носом о его щеку. Тадеуш сглатывает и из последних сил пялится на пустынную дорогу; белые пальцы до боли впиваются в руль. Рубашка под пиджаком намокает от пота.

— Мы сейчас во что-нибудь врежемся, — сипло говорит он, осознавая, что врезаться тут не во что и на такой черепашьей скорости это всё равно невозможно. Астори смеётся ему в ухо.

— Ну и пусть…

Тадеуш испытывает навязчивое желания свернуть с трассы и направить машину прямиком в море внизу, но он чревычайно аккуратный водитель и неприлично отвественный премьер-министр: он не может рисковать жизнью своей пассажирки и королевы. Даже если — тем более если — эта самая королева сейчас развязывает его галстук. И Тадеуш держится, хотя за что в подобной ситуации можно держаться, он не представляет. Разве что за руль.

Слава Мастеру, впереди показывается королевское поместье: «Минквир» колесит вдоль ограды и уже совсем скоро подъедет к воротам. И… всё закончится. И Астори снова станет Её Величеством. Тёплые пальцы поглаживают Тадеуша за ухом, и он мысленно ругается.

Пошло. Оно. К чёрту.

Он резко жмёт на тормоз; автомобиль с треском и грохотом останавливается, Астори сводит брови и выглядывает в окно.

— Это ещё не конец, там дальше нужно…

— Ой, да замолчи ты, — говорит Тадеуш, рывком подтаскивает её к себе и целует. Они падают друг к другу и встречаются где-то на полпути, как две кометы, и вспыхивают ярчайшей сверхновой вопреки всем законам логики и физики. Это должно было случиться, Тадеуш знает. Это неизбежно и неизъяснимо. Он хрипло и сдавленно дышит, ощупывает её спину, лопатки, плечи, и губы у Астори всё такие же упрямые и мягкие, и улыбающиеся, потому что она смеётся, пытаясь расслабить его галстук и стянуть пиджак. Не получается. Тадеуш ощущает её бьющееся живое тепло, словно у него в объятиях плавится свеча; Астори горячая, и кажется, что вместо крови у неё под кожей струится вулканическая лава. Он беззвучно целует точёные плечи под мятой белой тканью рубашки. Астори хватает его за локти и тянет на себя: Тадеуш не сопротивляется, да и мыслимо ли сопротивляться — ей? У них мало времени, пока никто не опомнился и не прекратил это безумие.

Пожалуйста, не прекращай. Пожалуйста, не останавливай меня.

Он вслепую нашаривает рычаг, и переднее сиденье откидывается назад, вместе с задним превращаясь в некое подобие узкой кровати. Но им хватает места. Тадеуш нависает над Астори, пытаясь приподнять её юбку и расстегнуть ширинку брюк; встречаются ищущие трепещущие губы, слышатся всхлипы и рваные стонущие вздохи. Он спускается долгими нежными поцелуями по её животу, пока она держится за его плечи так крепко, что становится больно. Тадеуш вскидывает голову: смотрит ей в глаза. Золотистые крапинки вспыхивают каплями солнца.

Он целует её, не думая о том, какие длинные красноватые следы оставляют ногти Астори на его коже, как ожесточённо прикусывает она мочку его уха и как низко шипит, словно кошка. Он знает её. Астори цепляется за его спину и обжигает шею нетерпеливым пьянящим поцелуем; наступает очередь Тадеуша шипеть и издавать нечленораздельные нечеловеческие звуки. Под ними поскрипывает и плавится обивка сидений; тесный салон автомобиля кажется ещё теснее. Жар их тел опаляет и сводит с ума. Тадеуш ловит губами и языком капельку пота на виске Астори, склоняет голову и касается носом её разгорячённой кожи в прореху выпростанной рубашки. Астори ловит ртом воздух и теребит его пиджак.

— Радость моя… — шёпотом выдыхает Тадеуш и целует её покрывшуюся мурашками шею. Он нащупывает чувствительную точку под коленом, затем — на позвоночнике: они изучили друг друга вдоль и поперёк, им известно, что нужно делать. Астори вцепляется ему в волосы.

— Так лучше, родная? — спрашивает он, прижимая её запястье к губам. Астори промаргивается, тяжело кивает и ловит его лицо в ладони, стараясь заглянуть в глаза.

— А-а я? Как мне сделать тебе хорошо?

Тадеуш застывает на секунду, слушая, как бьётся сердце, а потом произносит тихо и моляще:

— Скажи, что любишь меня.

Эта безнадёжная отчаянная просьба ударяет Астори разрядом тока, и она принимается лихорадочно, спешно и влюблённо целовать Тадеуша в губы, в нос, щёки, лоб и подбородок.

— Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя!..

Это звучит небесной музыкой. То, что происходит между ними — выше и чище слов. Иная ступень. Другие сферы. Язык любви, единственно правильный, лучший из земных языков: ему не требуются переводчики и толкователи, он ясен всем и для каждого он — свой. Тадеуш замирает, скованный сладкой судорогой, выдыхает через рот и утыкается лбом в плечо Астори: она чувствует приятную тяжесть его головы и ласково перебирает его курчавые волосы на затылке. Ей известно, как он уязвим в такие минуты. Тадеуш улыбается и благодарно целует её в ключицу.

— Я думаю, — мечтательно говорит Астори, глядя на низкую крышу машины, — что тебе стоило бы надеть брюки. И… ох, помоги мне встать, у меня затекла шея и спина. Чёрт возьми…

Они садятся; Астори поправляет юбку и сбившийся пояс, Тадеуш быстро застёгивает ширинку и берётся за рычаг, но не может сдвинуть его. Он хмурится, дёргает ещё и ещё раз — безрезультатно. Сиденье не выпрямляется. Тадеуш безысходно тормошит рычаг, чувствуя, как накатывает холодная паника.

— Заклинило, — с досадой говорит он. — Кажется, мы его сломали.

— Ты его сломал, — хладнокровно поправляет Астори. — Твой автомобиль?

— Нет, взял в прокате.

— Значит, придётся платить штраф. Дай-ка мне взглянуть…

Она критично осматривает рычаг, хмыкает и рывком щёлкает им. Сидение возвращается в прежнее состояние.

— Невероятно, — присвистывает Тадеуш, потуже завязывая галстук. Астори улыбается, гладит его по колену.

— Знаешь… Я думаю, нам стоило бы чаще мириться… вот так.

— Я думаю, нам стоило бы реже ссориться, — резонно замечает Тадеуш. Мысли о том, что они только что сделали, скребутся изнутри, как мыши. Сабрина… Сабрина. Он поступил с ней как трус и подлец.

Тадеуш раздражённо заводит мотор.

— Что ж… кхм… сейчас я довезу тебя и уеду искать свою гостиницу. Надеюсь, ещё не слишком поздно.

Астори качает головой и оглядывает его измятый костюм. Выглядит он поистине жалко.

— Ты не можешь в таком виде поехать в гостиницу.

— Почему же, прекрасно могу, — вызывающе откликается он. Астори фыркает, водит пальцем по его щеке.

— Тед, как ты стал премьер-министром? Ты ведь такой идиот. — Она выдерживает красноречивую паузу. — Я приглашаю тебя на чай.

Тадеуш прочищает горло.

— Поздновато для чая.

— Тогда на бутылку торика.

Он мнётся и кашляяет.

— Вряд ли это… хорошая идея.

Он не должен поддаваться. Они и так зашли сегодня слишком далеко: Совет, министры и партия точно взбесятся. А уж пресса…

— Брось, — отмахивается Астори, угадывая его размышления. — После моего похода в бар и того, что было сейчас… хуже уже не будет. Соглашайся.

Тадеуш смотрит на неё, молчит, дышит… и обессиленно кивает.

— Хорошо.

Они въезжают в королевские владения: Астори здоровается с охранниками, а когда они пытаются заглянуть в салон, чтобы разглядеть её попутчика, Тадеуш высовывается из окна и по-премьерски сверкает глазами. Охранники вытягиваются по струночке и пропускают их без лишних расспросов. Астори улыбается.

— Я плохо на тебя влияю, Тед: ты начинаешь делать глупости!

Тадеуш, очень довольный собой и старательно гонящий прочь зудящую тревогу, улыбается в ответ. Королевский особняк оказывается необжитым, тёмным и холодным; внутри Астори разувается, на ходу включая свет, и жестом зовёт Тадеуша за собой наверх: там расположены гостиная и спальня. Он послушно идёт следом. Астори усаживает его на просторную двуспальную кровать, роется в шкафчике и, усмехаясь, оборачивается и призывно трясёт полной бутылкой торика.

— Оригинальный, оспинский!.. Прелестный сорт. Впрочем, может, ты хочешь вина? Я могу поискать.

Они успевают и вино, и торик, и потом опять вино и торик, и снова — по третьему кругу. Ночь длинна. У них много времени — времени, которое они могут провести друг с другом. Астори предлагает играть в «Угадай слово за полминуты»; со свойственной ей неугомонной энергией откапывает бумагу, ручку и ножницы, а вместо шляпы использует свою старую панаму. Пьянеющему Тадеушу весело. Они садятся на пол, и Астори, скрестив ноги, сбивчиво объясняет правила: написать по десять слов, скинуть в шляпу, перемешать, доставать по одному и объяснять другому за тридцать секунд. Кто объяснит больше всех, тот и выиграл. Тадеуш помнит эту игру, баловался в детстве, но ему просто нравится слушать голос Астори.

Играют они шумно и долго, и всё сводится вничью: Астори, оказывается, понятия не имеет, как за полминуты объяснить слова «девальвация» и «факсимиле», а Тадеуш не может разобрать её скачущий почерк. Правда, потом ему три раза подряд попадаются собственные слова («депривация», «чапельник» и «электика»), с которыми он не справляется и предлагает бросить это дело. Астори соглашается. Они перемещаются в гостиную и продолжают пить уже там. Но им скоро вновь становится скучно, и Астори опять предлагает поиграть: на этот раз в «говорилку». Тадеуш не протестует: он смотрит на разлёгшуюся в кресле Астори, напоминающую сейчас отдыхающую пантеру. Они раскручивают пустую бутылку из-под торика. Горлышко указывает на Астори.

— М-м-м… — Она улыбается, ерошит кудрявые тёмно-каштановые волосы. — Хм… давай так… твоя первая любовь?

— О, подожди, — шутливо отнекивается Тадеуш. — Плохая примета: говорить о бывших.

— Я не верю в приметы. И мне очень интересно, Тед. Но, конечно, если ты… если ты не хочешь… я не буду настаивать, если тебе это неприятно.

Он качает головой.

— Нет, не то чтобы… ладно. — Тадеуш махом опустошает стакан и шмыгает носом. — Это было… на первом курсе Академии. Мы с ней встретились в кафетерии, и она пролила на меня чай. Такая… смешная худенькая девочка. Её звали Офеми. Мы пересекались… и… в общем, она мне очень нравилась. Кажется, на её день рождения… я даже подарил ей цветы. Но мы так ни разу и не заговорили о любви, хотя, наверно, это была она… любовь. Я не знаю. Столько воды утекло…

— И вы ни разу не виделись с тех пор? — спрашивает Астори, склонив голову набок.

— Нет. Как-то… не случилось больше. — Он хлопает себя по коленям, натянуто улыбается. — Ну, а ты? Что насчёт тебя?

Она разводит руками.

— Забавная история. Тоже первый курс… университет… это был мой одногруппник. Пандион. Ну… милый, помогал мне с конспектами. И как-то… знаешь, мне тогда немного надо было. Я считала, что вряд ли… вряд ли вообще стою чьей-то любви. Ну и… и смотрела на него как собачка на хозяина. И… он воспользовался этим.

Тадеуш складывает брови домиком, наблюдая, как ироничная усмешка Астори прекращается в оскал.

— То есть?

— Ну, решил, если девушка говорит «нет», она имеет в виду «да», — пожимает плечами Астори, словно речь идёт о чём-то само собой разумеющемся. — И её можно зажать в углу… да. Смешно, правда?

Её брови подёргиваются. Тадеуш приоткрывает рот; Астори не даёт ему заговорить, машет рукой в сторону бутылки:

— Выпьем ещё?

Он кивает. Торик разливается по бокалам. Они несколько минут пьют в напряжённой тишине; Тадеуш сверлит пол отсутствующим взглядом, затем откладывает полупустой бокал и долго смотрит на Астори.

— Скажи… — неуверенно начинает он, — у тебя… что-нибудь было… с Вэрианом?

Астори распахивает глаза и давится.

— Н-не… нет, упаси Мастер! Конечно, нет! Не было, Тед, не было и быть не могло! О Мастер! К-кто сказал тебе подобную чушь?

— Да так, — бормочет он, отводя взгляд, — никто, я… так, сам…

— У меня ничего не было, — горячо произносит Астори, и Тадеушу хочется ей верить. Очень хочется. — О мой… милый…

Его подбрасывает на диване от этого непривычно нежного обращения.

— Мой милый, прости меня. — Астори опускает голову, мнёт пальцами хлопковую белую рубашку. — За то, что причинила тебе столько боли… за то, что заставила тебя… что хотела, чтобы ты ревновал… да вообще за всё. Я не знаю, заслуживаю ли твоего прощения, но я… я очень хочу простить себя. Пытаюсь, и… Тед… я умоляю, извини меня. Мне бесконечно жаль, потому что я… люблю тебя, мой милый, мой чудесный, мой… ненаглядный… и знаю, что я… я заставляла тебя страдать…

— Ты разбила мне сердце, — глухо говорит Тадеуш и чешет бровь. — Несколько раз разбила, на самом деле.

— Я знаю, мой дорогой. — Астори тянется к нему и не решается приблизиться. — И прошу прощения за это, и… за то, что было сегодня, тоже. Я просто… я люблю тебя. И хочу, чтобы ты был счастлив.

Тадеуш смотрит на неё, и в его глазах появляется странное выражение.

— Я тоже хочу быть счастлив, — вполголоса произносит он, поднимается и одним движением усаживает Астори на диван. — С тобой.

Она теряется, когда Тадеуш невозмутимо снимает пиджак, отбрасывая его на спинку стула, и касается пальцами её щёк.

— Но ты же… но я…

— Я не хочу быть счастлив без тебя, Астори. Если моё счастье не включает тебя… это не счастье, моя любимая.

Он целует её; Астори норовит отпрянуть, легонько отталкивает его, мягко придерживая за плечи.

— Но как же твоя… невеста?

— Она не слишком волновала тебя два часа назад, в машине, — фыркает Тадеуш. — Радость моя, ты так непоследовательна… и я люблю тебя за это.

Он скользит губами по её виску и, прикрыв глаза и обняв Астори за талию, кладёт голову ей на плечо. Его дыхание щекочет шею Астори.

— Родная, я хочу спать. И если ты никуда не торопишься… мы можем договорить завтра.

— Конечно, можем, — рассеянно говорит Астори, поглаживая его по предплечью, и добавляет:

— Мой милый.

Утром Тадеуш просыпается на диване, и, что самое восхитительное, — он не сразу вспоминает, как здесь оказался. И здесь… это где? Он не помнит эти ковры, потолок, окна… Тадеуш приподнимается на локтях, смаргивает сон и щурится, оглядываясь; тело ломит, шея затекла, и на щеке красновато и бугристо отпечатался узор диванной обивки. Выглядит премьер-министр Эглерта потерянно и слегка помято. А может, и не слегка. Он, пошатываясь, встаёт, чешет кудрявую шевелюру и, позёвывая, нетвёрдыми шагами спускается по широкой лестнице вниз. Понемногу возвращаются воспоминания о вчерашнем вечере.

Тадеуш ни о чём не жалеет. Ну… почти. Ему неловко и стыдно перед Сабриной, но она будет потом, через две недели, в столице, а здесь и сейчас… есть только он и Астори.

И они любят друг друга — Тадеуш впервые за много лет в этом уверен.

На кухне просторно и светло; Тадеуш останавливается в дверях, трёт глаза: облачённая в эту невозможную белую рубашку с вышивкой и синие брюки Астори сидит на столе, болтая ногами и поглощая черешню. Закипает чайник. Тадеуш недоумённо морщится, глотая зевок.

— Доброе утро, соня, — улыбается Астори и сплёвывает косточку в блюдце. — Как спалось? Кстати, ты… ты пьёшь кофе с сахаром или без? Просто мы никогда… я подумала, что никогда не делала тебе завтрак и не знаю, как тебе нравится.

— С с-сахаром, — заикается Тадеуш. Он не верит собственным глазам и ушам. Это не… сон? Не мечта? Это реальность? — Две ложки.

Астори склоняет голову набок.

— Ты очень красивый. Я никогда не говорила этого тебе, верно? Думаю, стоит начать сейчас. Ты очень, очень красивый, мой дорогой.

Тадеуш смущённо молчит, улыбается несмело: двигаются уши, лучатся зелёные глаза, яснее обозначается сеть морщинок. Астори облизывает сладкие от черешни губы.

— И ещё я очень люблю твою улыбку.

Этого оказывается слишком много; Тадеуш теряет почву под ногами, качается, а потом неожиданно в три шага приближается к Астори, заграбастывает её в объятия и целует так полоумно и отчаянно, что ненароком локтем спихивает на пол пиалу с черешней. Крупные ягоды рассыпаются по паркету.

— Ну что ты… что ты делаешь… — задыхается Астори, не пытаясь, впрочем, вывернуться их хватки тёплых ласковых рук.

— Хочу убедиться, что не сплю, — надорванно отвечает Тадеуш, решивший верить хотя бы губам, раз глаза и уши доверия не внушают.

— Но это же обеденный стол…

— Помолчи, пожалуйста, — серьёзно просит он.

И Астори молчит.

========== 10.1 ==========

Первые несколько дней после возвращения с Раксагадама навсегда останутся одними из худших в жизни Тадеуша: его ждёт объяснение с Сабриной, и он плохо представляет себе, как оно пройдёт, учитывая, что новости о том, что он провёл ночь в королевском особняке, уже обсосали во всех газетах и на всех каналах. Сабрина, конечно, тоже уже знает об этом. Знает и молчит — не звонит. А Тадеуш не решается заговорить с ней во Дворце Советов или в министерстве. Ему нравится Сабрина, она хорошая подруга, с ней интересно, и потом, они знакомы уже пятнадцать лет, и он, разумеется, не хочет её ранить, но… но он так счастлив оттого, что у них с Астори всё наконец наладилось, что летает как на крыльях и не может держать себя в руках. Разумеется, пора разрешить это скандальное недоразумение с помолвкой. Сабрине будет больно… жёлтая пресса получит материал для новых сплетен… но это всё равно.

Зато Астори его любит. Тадеушу кажется, что он помолодел на десять лет.

Через две недели после фестиваля он собирается с духом и приглашает Сабрину на чай. Её ледяной голос в трубке яснее всяких слов говорит, что дружеской беседы ждать нечего, но Тадеуш на всякий случай заваривает её любимый «Ша верд» с бергамотом и вытаскивает кексы под розовой глазурью. Он волнуется. Ему хочется, чтобы они расстались друзьями.

Сабрина появляется ровно в семь, отстранённая, с подведёнными губами и недобрыми искрами в тёмных глазах. Тадеуш не осмеливается поцеловать её в щеку и сразу предлагает сесть: она устраивается на стуле с таким надменным видом, словно делает одолжение. Повисает неловкое молчание.

— Эм… тебе с сахаром? — запинаясь спрашивает Тадеуш. Сабрина холодно смотрит на него: точно скальпелем вскрывает душу.

— Зачем ты позвал меня, Барти?

Он цокает языком, виновато потупив взгляд, и засовывает руки в карманы. Откашливается.

— Ты сразу к делу…

— Да, Барти. Сразу. Так зачем?

Тадеуш набирает побольше воздуха в грудь. Похоже, беседа будет непростой… гораздо более непростой, чем он надеялся. Он ковыряет ковёр мыском ботинка.

— Мы… Слушай, я… то есть… давай расторгнем помолвку?

Сабрина выжидающе изгибает левую бровь. Не удивлена. Или удивлена, но достаточно хорошо владеет собой, чтобы не показать своего разочарования и изумления.

— Я… — Тадеуш глубоко вдыхает, — я всю жизнь по-настоящему любил только одну женщину, и эта женщина… не ты. Мы не сможем быть счастливы. Мне бесконечно жаль, что я обманул тебя, я знаю, это было подло и низко, я вёл себя, как последняя сволочь, но… надо остановиться сейчас, пока не стало хуже. Я не хочу обманывать тебя ещё больше. Не хочу портить жизнь тебе… да и себе тоже. Пожалуйста, Сабрина… прости меня.

Она грациозно поднимается с кресла, и в электрическом свете ламп видно, как дрожат её плотно поджатые губы и веки; Сабрина с достоинством шествует по комнате, часто моргая, приближается к обмершему Тадеушу, останавливается на минуту, с презрением оглядывая его с головы до ног… и влепляет ему отточенную звонкую пощёчину. А затем вторую. Тадеуш морщится и трёт покрасневшую щеку.

— Что ж… я заслужил.

— Да, — цедит Сабрина. — Заслужил.

Она разворачивается на каблуках и уходит. Навсегда.

За исключением эпизода с разрывом и молчаливой ссорой, конец лета и осень проходят восхитительно: возобновляются поздние встречи в Серебряном дворце, Тадеуш и Астори вновь сидят рядом в зале совещаний, и он по-прежнему кладёт ладонь ей на колено, когда она беспокоится, или шепчет: «Успокойся, родная, и не забывай о каплях», а потом они обедают за одним столиком внизу, а ещё иногда катаются верхом в королевском парке, и весь их возобновившийся роман, выставленный напоказ, доставляет обоим столько нежной радости, сколько не доставлял ни разу в былые годы.

— Я больше не хочу прятаться, Тед, — говорит Астори как-то вечером и снимает очки, массируя переносицу. — Я устала… мы годами хранили наши отношения в тайне, и… довольно с нас секретов. Любовь — не преступление. Ты не женат, я не замужем… зачем нам скрываться?

Тадеуш откладывает газету и мягко сжимает запястье Астори.

— Но как же твои дети? Тебе придётся сказать им. Представь, каково будет им узнать…

— А каково будет им жить всю жизнь с несчастливой матерью? — тихо спрашивает Астори и целует ему руку. — Я поговорю с ними. Ты им нравишься, они уже взрослые… они поймут. А я больше не могу так… вот так.

Тадеуш понимает, что она имеет в виду далеко не только их отношения. Он придвигается ближе.

— О чём ты, радость моя?

— Я… — Астори передёргивает плечами, пока его пальцы ласково выводят узоры на её ладони, склоняет голову набок и обречённо выдаёт:

— Я больше не хочу быть королевой.

Тадеушу кажется, что над ним разверзлись небеса. Она же это… несерьёзно, правда? Правда? Он давится словами, непонимающе глядит на сникшую обессиленную Астори и упавшим голосом произносит:

— Но… почему?

— Я не справляюсь. — Она в отчаянии зарывается пальцами свободной руки в волосы, посеребрённые сединой. — Я… не хочу и не могу тянуть это лямку дальше. С меня хватит. Разве ты не видишь, какой хаос я навела в Эглерте? Едва не развязала гражданскую войну, Тед! Эглерт не любит меня иникогда уже не полюбит по-настоящему.

— Но я тебя люблю, Астори, — возражает Тадеуш. Он целует её в ладонь, и Астори гладит его по щеке.

— Я тоже люблю тебя. Но… ведь ты не станешь переизбираться на третий срок?

Тадеуш качает головой.

— Нет… Но тебе нет нужды уходить из-за этого, родная, ты обойдёшься и без меня. Я был нужен десять лет назад — теперь ты справишься сама, и даже лучше меня. Нас, политиков, учат, как прийти к власти и закрепить её, а чему не учат, но что не менее важно и что должен уметь каждый, — это достойно с властью расстаться. Политик, как актёр, обязан уметь вовремя уходить со сцены — до конца спектакля. Я не нужен тебе, моя радость. Это ты мне нужна.

Астори перебирает его волосы.

— Ты тоже мне нужен, мой дорогой. И я… я не хочу быть королевой, если мой премьер — не ты. Это не имеет смысла. Я не вытяну одна. И я… я всё продумала, послушай: я стану регентом. Не принимаю решения, не обязана безвыездно находиться в стране… это отличный вариант.

— Если ты так хочешь, — вздыхает Тадеуш. — Хорошо, любовь моя. Мы это устроим. Но прошу тебя: давай отложим твою идею и сначала разберёмся с северной конституцией. Уолриш и «жёлтые» опять поднимают голову, референдум на носу… пожалуйста. Сейчас Эглерту требуется королева.

Астори смотрит ему в глаза с минуту, покорно вздыхает и, привстав и перегнувшись через стол, целует Тадеуша в нос, задевая губами очки.

— Как скажешь. — Она вновь усаживается в кресле и щёлкает ручкой. — Да, представь себе, я говорила на днях с отцом… он связался с братом. Моим дядей, ага. Вэй Лун… он живёт в Эльдевейсе, отец как-то достучался до него, и… словом, он приезжает сюда в следующем месяце. Встретится со мной, с папой… с детьми пока не стоит, я им даже о папе пока не рассказала… уф. Потом они с папой на пару месяцев уедут в Эльдевейс. Папе нужно это. Я жутко волнуюсь, знаешь… из-за этого всего.

— О, я уверен, всё пройдёт чудесно, — произносит Тадеуш, открывая папку. — Не переживай, родная. Я с тобой. И кстати, о встречах… я давно хочу тебя кое с кем познакомить.

Астори заинтересованно подпирает подбородок кулаком.

— С кем же?

— С моей сестрой. Той самой… знакомой.

Астори приподнимает брови, открывает рот и кашляяет. Её глаза округляются, губы подёргивает нервная усмешка.

— З-знакомая?.. Та сам-мая?..

— Да, — кивает Тадеуш, не понимая, что с ней происходит. — А что?

Астори роняет голову в руки и смеётся. Плечи прыгают.

— Да я же… я же… о Тед, я ревновала тебя к ней все эти годы! Думала, это… думала, она твоя любовница!..

Тадеуш застывает на минуту, а потом запрокидывает голову и тоже начинает солнечно и заливисто смеяться. На глазах выступают слёзы. О, какая глупость! И как Астори только в голову пришло, что… Его подбрасывает в кресле от хохота. Честное слово, Астори никогда не перестанет его удивлять, а он никогда не перестнет любить её за это.

***

— Проходите, Ваше Величество, — кивает Тадеуш, пропуская Астори внутрь, запирает дверь и быстро целует королеву в висок. — Привет, родная. Ты не голодна? Чай, кофе, торик? Пойдём наверх, там печенья и Эйсли. Она ждёт тебя.

Он галантно помогает Астори снять лёгкое белое пальто, берёт её под руку и отводит на второй этаж, в скромно обставленную гостиную. Им навстречу с дивана поднимается Эйсли в голубых бриджах и такой же футболке и замирает в книксене. Астори улыбается, бегло оглядывает её: да, похожа на брата, те же зелёные глаза, мягкая улыбка и уютная плавность в движениях. Они рассаживаются за низким лакированным столиком. Тадеуш разливает чай.

— Кстати, родная, — как ни в чём не бывало обращается он к Астори, — ты не видела мои очки? Уже обыскался их, весь дом перевернул, нигде не могу найти.

Астори невольно подхватывает его домашний будничный тон, не обращая внимания на хрустящую печеньями Эйсли:

— Конечно, видела: ты забыл их у меня.

— Не мог я их у тебя забыть!

— Мог-мог, — уверяет Астори, — позавчера, на комоде. Ты вечно всё забываешь.

Тадеуш морщится.

— Ну вот это-то уж точно неправда. Раз всего потерял…

— Единственное, что у тебя вечно под рукой, — твоя папка. — Астори помешивает сахар. — Ты о ней заботишься больше, чем о…

Тадеуш не позволяет ей договорить: притягивает к себе и целует. Эйсли фыркает.

— Им нужно пожениться, — бормочет она.

Они неспешно беседуют о том о сём: Эйсли рассказывает об учёбе — она в этом году заканчивает университет — Тадеуш щебечет о вездесущей северной констиуции, Астори вспоминает старые эльдевейсийские анекдоты. Время летит незаметно. У дверей, пока Тадеуш придерживает ей пальто и протягивает берет, Астори шепчет, что ей очень нравится Эйсли.

И это правда. Она благодарна сестре Тадеуша хотя бы за то, что та не оказалась его любовницей. Эйсли живая, задорная и сообразительная — она напоминает Астори её саму в далёкой беззаботной молодости, и от этого на душе становится тоскливо и тепло.

***

Астори кусает губы и терзает тонкую перчатку на правой руке. По спине крадутся мурашки. Стоящий рядом Гермион неловко похлопывает её по плечу, стараясь успокоить, но напрасно: Астори колотит мелкая лихорадочная дрожь, трясутся руки и ноги. Во рту сухо. С минуты на минуту должен прибыть дядя — он звонил из аэропорта, говорил, что скоро приедет — и Астори тревожно. Она готовилась к этой встрече последний месяц и всё равно, всё равно… Ей очень страшно. Вдруг она ему не понравится? Вдруг он не понравится ей? Она столько лет мечтала о семье, и теперь, когда жизнь наконец стала налаживаться… Астори не переживёт, если что-то пойдёт не так.

Учитывая её больное сердце… возможно, буквально не переживёт.

— Солнышко, всё будет хорошо, — произносит отец, приобнимая её. Он волнуется не меньше, а то и больше: не шутка — тридцать лет не видеть брата. Астори опускает голову Гермиону на плечо и через силу кивает.

— Да, папа… конечно.

Её по-прежнему потряхивает. Минуты растягиваются тысячелетиями, и в каждой секунде кроется бездонная вечность умирающих и рождающихся цивилизаций. История словно отматывается назад в замедленной съёмке. Один круг, второй, третий… От изобретения атомной бомбы к открытию пороха, от первой напечатанной книги к первому топору. От заката к рассвету и дальше — в бездонную ночь. Астори прикрывает глаза. Как долго…

Вдруг — топот шагов на лестнице и робкий стук. Покашливание. Астори и Гермион переглядываются и одновременно сглатывают: пришёл. Они неподвижно стоят несколько секунд, затем Гермион неуверенными шагами приближается к двери: Астори слышно, как он отпирает её.

— Гермион…

— Вэй…

Тихо, горько, на грани выдоха. Что-то шуршит и падает; Астори пробирается вперёд и видит, как отец отчаянно обнимает незнакомца, цепляясь за него, как утопающий за соломинку, и пряча голову у него на плече. Незнакомец обнимает Гермиона так же крепко. Доносится невнятное всхлипывающее мычание. Астори застывает, не зная, уйти ей незамеченной или остаться: она чувствует себя лишней, ненужной, неуместной. Пока она размышляет, братья размыкают объятия и обмениваются энергичным рукопожатием, неверяще ощупывая друг друга. Гермион замечает Астори и подзывает к себе.

— Брат… вот, это… это наша с Эсси девочка. Твоя племянница. Астори.

Смущённая Астори приближается к дяде и с любопытством рассматривает его: длинная белая борода, щегольской гостюм серого с голубиным отливом цвета, такая же шляпа, изящная трость с резной рукояткой, пенсне на золотой цепочке… её дядя очевидно франт, да ещё какой. Смуглое сморщенное лицо напоминает грецкий орех; серо-голубые луковые глаза улыбаются. Вэй младше Гермиона, ему около пятидесяти пяти, но сохранился он плохо: кажется, что ему все семьдесят.

— Астори, милая… здравствуй, — тепло кивает он. Астори кивает в ответ.

— Здравствуй… дядя.

Новое непривычное слово жжёт язык. Улыбка щекочет губы.

У неё есть семья.

========== 10.2 ==========

Эйсли любит сюрпризы. Чёрт побери, Тадеушу давно стоит это понять, но он до сих пор не может привыкнуть к выходкам его любимой младшей сестрёнки: она непредсказуема и безнадёжна. И он порой её побаивается. Эйсли — энергичный радужный фонтанчик, искрящийся весельем и юношеским задором; она постоянно в движении, ни минуты не сидит на месте, болтает, смеётся, переписывается, танцует, поёт, и у Тадеуша порой голова идёт кругом от того жизнерадостного бардака, который Эйсли наводит в квартире. Но, в конечном счёте, именно сестра делает апартаменты на Ореховой — домом, а не очередным холостяцким пристанищем. И Тадеуш за прошедшие годы научился уживаться с Эйсли.

Конечно, иногда он ворчит с показным недовольством, что она отвлекает его и мешает работать, но ворчит невсерьёз. И Эйсли знает это. Порой он журит её за то, что она не убирается в спальне или поздно приходит с вечеринок, но ведь он любит её и тревожится о ней, и желание защитить и уберечь от беды вполне нормально. Эйсли знает и это тоже и пытается быть терпимей к отеческой сверхзаботливости Тадеуша.

Эйсли любит сюрпризы, и они бывают очень неожиданными. Тадеуш честно старается помнить об этом. Но к чему он никак, никогда, ни при каких условиях не сумел бы подготовиться, так это к тому, что за обычным пятничным завтраком Эйсли задумчиво отложит кружку зелёного чая и, моргнув, произнесёт:

— Знаешь, мы с Беном женимся.

Тадеуш попёрхивается кофе и сплёвывает его прямо на свежую газету. Кашляяет. Очень долго и выразительно кашляет. Затем снимает очки и отупело глядит на невозмутимую сестру. В горле и носу першит.

— Ты… вы… что, прости?

— Мы с Беном женимся, — терпеливо повторяет Эйсли и чмокает жвачкой. — Прости, Тедди, мы давно хотели тебе сказать, но подходящего момента…

— Давно — это сколько? — подозрительно спрашивает Тадеуш. Сестра пожимает плечами.

— Около месяца.

Он протяжно стонет, потирая пальцами виски. Новость свалилась неожиданно и придавила его своим весом.

— Я убью Бена. Мы каждый чёртов день видимся в министерстве, и он молчал, подлец…

— Тедди… — Эйсли шмыгает носом. — Говорю же, подходящий момент…

— Подходящий момент для такого никогда не наступит, детка. — Тадеуш качает головой, улыбается и треплет её по волосам. — Но я рад за тебя, Эйс, и за Бена. Это… это очень здорово. Лумена знает?

— Уже месяц, — изрекает Эйсли. Тадеуш опять стонет.

— Ты рассказала всем, кроме меня, да?

Она неопределённо приподнимает брови, и Тадеушу ничего не остаётся, кроме как вернуться к завтраку. Он… не взволнован. Ни капли. Вернее… ну то есть… да, да, да, чёрт побери, он взволнован, он совершенно не готов к тому, что его маленькая, маленькая, о Мастер, ещё такая маленькая сестрёнка станет женой, а потом, возможно, и матерью, а он… дядей? Тадеуш сглатывает. Когда жизнь успела так кардинально измениться? Словно он въехал в крутой поворот и не заметил этого. Тадеушу страшно и самую малость завидно. Эйсли младше его на одиннадцать лет, и у неё уже совсем скоро будет семья, а он… он… Ему тридцать семь. Не слишком ли поздно мечтать о жене и детях?

Наверно… или нет. Он не знает, он… он ни в чём не уверен. Тадеуш размазывает овсяную кашу по тарелке. У него уже есть так много: у него есть Астори, живая, открытая, любящая, и он чувствует себя умиротворённым — но не совсем, не полностью, потому что есть ещё чуть-чуть… всегда есть чуть-чуть. Пульсирующая болезненная нехватка. Как-то, во время одно из их полубессмысленных поздних разговоров в спальне, Астори сонно уткнулась в его плечо и что-то сказала о стремлении человека к абсолюту. И сейчас Тадеуш ощущает в себе это стремление как никогда сильно.

Он ощущает желание — очень человеческое и очень собственническое. И оно ему нравится.

— Хочешь, Тедди?

Тадеуш вскидывает голову: Эйсли о чём-то оживлённо щебечет, а он всё пропустил мимо ушей.

— Да, детка? — кивает он, силясь вспомнить, о чём же шла речь. — Эм… к-кольцо?

— Угу. Бен купил. Он такой, мол, ещё рано, не надо, а ему: «Брось молоть чепуху». И вот… я покажу сейчас.

Эйсли выскальзывает из-за стола и, пританцовывая, поднимается наверх. Тадеуш провожает её взглядом. Думает. Мысль, пришедшая нежданно и непрошенно, пугает и привлекает его: он примеряет её так и эдак, прислушивается к звучанию, пробует на вкус, вдыхает, поглощает, впитывает… она нова и стара одновременна. Запретна и доступна. Два в одном, горячее и холодное, далёкое и близкое, королева и её премьер. То, о чём он не мог размышлять, но размышлял последние десять лет.

И даже намного, намного раньше…

Он не получил в ответ «нет», потому что не спрашивал. Не хватало духа. Это казалось невозможным и противоестественным, всё равно что поймать руками ветер или прыгнуть в огонь — в лихорадочное пламя по имени «Астори», которое он почти приручил. Или не почти. Или не приручил вовсе. Тадеуш не знает, он ничего не знает, когда дело доходит до Астори: она слишком хорошо умеет сводить его с ума. Он принимал те рамки, которые она устанавливала, он ловил её слова, угадывал её желания и — да, о да, это то, чего он хочет, что делает его счастливым, но Астори, которая смотрит в глаза и говорит: «Это имеет значение. Твои чувства всегда имели значение», Астори, которая просит его сказать, как ему нравится… такая Астори изумительна вдвойне.

Они вместе уже долго. Они через многое прошли. И Тадеуш надеется, что через многое пройдут в будущем. И что самое, самое, о, самое прекрасное — у него есть право надеяться, Астори дала ему это право.

И, разумеется, ничего страшного не случится, если он задаст один — всего один — тот самый вопрос… вопрос, который делает из мужчины и женщины андрогина, который сливает двоих в одно, который так давно вертится на языке Тадеуша и не смеет с него сорваться. Мысль, не облечённая в слова. Трепещущая призрачная мечта.

Пожалуйста, разреши мне спросить тебя.

Эйсли возвращается с кольцом: оно простенькое, серебряное, с двумя маленькими изумрудами. Тадеуш хвалит его, и довольная Эйсли вспыхивает.

— Скажи, детка, где вы купили его?

— Да на углу Лебединой улицы, около книжного, есть магазинчик… не особенно дорогой, но нам его девчонки посоветовали…

Тадеуш кивает и готовится записывать адрес.

***

Астори приезжает сюда уже в третий раз, и это не кажется ей странным. Наверно, должно. Но не кажется: в последнее время она научилась не удивляться ни себе, ни окружающим, и на душе стало гораздо спокойнее. Астори спешивается, хлопает Изюминку по белой морде и позволяет кобыле жевать мягкими тёплыми губами край рукава. Покой. Хорошее слово. Настолько хорошее, что почти нереально — этот мир очень не любит простые и понятные категории, он превращает их в запутанное и туманное нечто, распыляет в теологических догматах и философских трактатах, а люди слишком ленивы, чтобы выуживать их оттуда. Мир любит водить людей за нос. Астори поняла это совсем недавно, но ей всё равно.

Она ступает по припорошенной снегом траве и ведёт Изюминку под узцы. Снег поскрипывает под сапогами и копытами. За стеной бело-зелёного леса возвышается стена бело-серых скалистых гор Эрко-Ас-Малларас; пахнет свежестью и влажной корой, морозный воздух режет ноздри, и дышится свободно. Вот ещё одно хорошее слово — свобода. Астори улыбается Иарам, вышедшей их встречать на крыльцо намины.

— Здравствуй, святая мать.

— Добрый день, дочь моя, — кивает Иарам, щурясь, и плотнее закутывается в шаль. — Входи.

Внутри пристройки тесно и тепло; сладко пахнет воском. Астори без приглашения усаживается за стол, пока Иарам достаёт чашки. Болтает ногами. Осматривается. Да, она была здесь трижды, но каждый раз — в новинку.

— Что ж, — произносит Иарам, поставив чайник, — а теперь говорите, дочь моя: чем я могу вам помочь?

Астори мотает головой с радостной и пугливой улыбкой.

— Я надеюсь, ничем.

Иарам флегматично изибает бровь.

— Вот как?

— Да, я… я надеюсь, что вы уже помогли. Я… — Она беспомощно и счастливо разводит руками. — Я нашла.

Иарам понимает. Её лицо озаряет подбадривающая улыбка.

— Это звучит обнадёживающе, особенно учитывая, что в прошлый раз вы вовсе не знали, что искать. Я рада, что вывела вас на истинный путь, дочь моя. Вы приехали, только чтобы рассказать мне об этом?

— Ну я… ну да. — Астори пожимает плечами. — Понимаете, я… я как будто заново научилась дышать. Жить. Видеть. И я… чувствую такую свободу… абсолютную.

— Неужели? — Иарам разливает по кружкам чай. — Берите конфеты, дочь моя. Абсолютная свобода, вы говорите? О, её не существует. Уж поверьте. Людская свобода весьма относительна, как и большинство вещей в этом мире. Мы свободны лишь в определённых вопросах, и список их невелик.

Астори откусывает большой кусок шоколадки и задумчиво засовывает его за щеку.

— Например?

— Свобода выбора — самое очевидное, — поясняет Иарам, открыв сахарницу. — Вам сколько ложек? Три? Но абсолютная свобода включает в себя свободу духовную и физическую. Вторая невозможна по сути, а первая… свобода от выбора? От зла и добра? Та самая третья сторона, о которой мы говорили? Это пустота. Природа не терпит пустоты, дочь моя. А человек… человек — тем более: чем сильнее в нём стремление к недосягаемой полноте и совершеству, тем сильнее и боязнь пустоты. Это та же крайность. А люди — посередине. Не там и не здесь.

— Это звучит… странно.

— Всякая правда странна, — смеётся Иарам. Астори скептически хмурится, но сейчас ей гораздо интереснее поглощать молочный шоколад с фундуком, чем спорить о вечном. Хотя последний вариант, конечно, тоже заманчив.

— Это в Эноскадэ написано?

— Не знаю, — простодушно сознаётся Иарам. — На проповеди я читаю одни и те же страницы — там точно ничего такого нет, но я ни за что не ручаюсь.

Астори округляет глаза, забыв даже пережёвывать шоколад.

— Т-то есть… в-вы… сами это выдумываете?

— Не выдумываю, а домысливаю, — поправляет Иарам. — Объясняю. Не столь важно, что написано в Эноскадэ… её создавали четыре тысячи лет назад таспасийские жрецы, она безнадёжно устарела! Стареет мораль, дочь моя, и истины, и законы, но люди… они вечно обновляются — как змея, которая сбрасывает кожу и тем не менее остаётся собой. И есть человеческая память. И человеческая мудрость. Я верю в них.

Астори молчит и комкает обёртку от конфеты. Иарам отпивает свой чай.

— Пейте, дочь моя, а то остынет. Он вкусный.

С улицы доносится храп и ржание Изюминки; Астори со вздохом берётся за чашку, грея пальцы.

— И всё-таки я не понимаю, — безнадёжно тянет она. Иарам сжимает ей запястье.

— Всё хорошо, дочь моя: не понимать — это в порядке вещей. Это в человеческой природе. Ибо абсолютное знание, как и всё абсолютное, недоступно людям, а значит, мир непостижим, а значит, всегда останется место и время для вопросов… потому что спрашивать — тоже отличительная особенность людей.

Астори облизывает губы.

— Но если… если то, что внутри меня, не… не свобода, то… что это?

Иарам блаженно откидывается на спинку стула. Улыбается.

— Я полагаю, любовь: это величайшая из небесных истин и сладчайшее из земных наслаждений, и только она одна может дать иллюзию полноты и абсолюта. Ешьте мармелад, дочь моя. Попробуйте апельсиновый, я в восторге от него.

========== 10.3 ==========

Тадеуш знает: Астори солёная. И горячая. Она на вкус как вскипевшее море, необузданная, отчаянная, сумасшедшая, и в ней всего слишком, но этого не хватает и хочется больше и больше, хочется осушить это море до самого дна или захлебнуться в волнах. Астори словно горная лавина. Словно цунами. Словно разбуженный вулкан. Тадеушу кажется, что если он коснётся неё, то расплавится или рассыпется горсткой пепла — это же всё равно что поцеловать огонь или поймать губами порывистый океанский бриз. Она ускользающая и обжигающая. И он обожает её. Тадеуш знает, как расширяются её зрачки, когда она приходит в ярость, как горят тёмно-карие глаза — словно два кинжала — как напряжённо и часто она дышит, как торопливо облизывает губы, как сжимает до хруста кулаки… Астори вся — обнажённая сталь. Она пугает и притягивает.

Тадеуш расходится трещинками, точно стекло, когда она берёт его лицо в ладони и целует. Астори непокорная и горячая — но умеет быть покладистой и тёплой, если ему так нравится. Она спрашивает, как имено ему нравится, чего именно ему хочется. Тадеушу хочется изучать её губами и языком: изгиб упрямого рта, линию челюсти, чувствительную родинку за ухом, подбородок — всю, всю целиком от макушки до пяток, такую желанную и невозможную. Такую… принадлежащую ему. Это непривычно, от этой мысли, прежде запретной и пугающей, мурашки бегут между лопаток.

Его королева. Во всех смыслах — его.

Астори знает, как он млеет рядом с ней, — разумеется, знает, это сложно не заметить. Он кладёт голову ей на колени, пока она читает перед сном, и Астори гладит его по плечам, зарывается пальцами в тёмные с проседью волосы и ерошит кудряшки на виске. Её пальцы нежные и аккуратные. Конечно, они могут быть цепкими и настойчивыми, эти смуглые пальцы, но не сейчас и не здесь.

— Ты спишь, милый?

Тадеушу приходится мямлить что-то невразумительное в полудрёме, чтобы доказать, что он всё ещё бодрствует. Астори пахнет магнолией и лотосом. Он выучил этот запах наизусть, пока собирал его губами с её шеи, затылка и ключиц: сухой хрупкий аромат с ноткой ласкового азарта. О да, он знает такую Астори, похожую на мартовский прохладный рассвет. Тадеушу кажется, что он вообще слишком хорошо её знает, настолько хорошо, что мог бы вслепую нарисовать звёздную карту её тела.

— Как прошла свадьба Эйсли?

Она прошла отлично, Тадеуш был одновременно провожатым и свидетелем: сначала вёл Эйсли к алтарю, а затем вместе с Луменой и родителями Бена заверял таинство брака. Свадьба была нетрадиционной: никаких священников — только нотариус, никакого мёда, риса, голубей и роз. Впрочем, шорты невесты никого не смутили. Мастер знает, сколько Тадеуш воевал за нормальное свадебное платье, но Эйсли оказалась упорнее оппонентов в Совете: переспорить её так и не удалось. Но он не жалеет об этом. В конце концов, его сестрёнка счастлива, и Тадеушу точно известно, что уж кто-кто, а Бен, его старый приятель со времён Академии, позаботится об Эйсли — а это самое важное.

Конечно, ему… несколько одиноко. Эйсли окончательно поселилась у Бена, звонит по вечерам и изредка приезжает, но это… не то. На Ореховой пусто и тоскливо. Никто не разбрасывает вещи, не поёт часами в душе, не переводит месячные запасы сахара за неделю, и от этого так… скучно. Тадеуш отвык жить совсем без Эйсли. Она всегда ощущалась где-то рядом.

И от того он ещё охотнее проводит время с Астори во время их полуофициальных аудиенций по вторникам и пятницам. Они обсуждают референдум, сроки которого то и дело сдвигаются, но который обязательно должны провести не позже сентября, обсуждают неизменный кризис на Востоке, грядущий приезд дипломатов из Эльдевейса, запуск сверхскоростного поезда, а потом открывается бутылка, затем вторая, и неожиданно оказывается, что на часах уже полдесятого и они ничего не обсуждают, потому что говорить и целоваться одновременно жутко неудобно.

— Папа и дядя улетают завтра, — медленно говорит Астори, почёсывая его за ухом и снимая очки. — Я звонила им утром… ох. Это пойдёт папе на пользу.

Вместо ответа Тадеуш целует её колено. От Астори исходит привычный жар — она всегда такая, раскалённая, как печка… южанка. На её родине, в краю гор и моря, даже солнце светит в два раза ярче, и Тадеуш думает, что внутри Астори тоже запаяно маленькое солнышко, и его лучи потоками золота растворены в её бесстрашной бунтующей крови.

Тадеуш думает ещё и о том, что она такого в нём нашла. Он ведь… совсем другой: боится войны, избегает крайностей, предпочитает не влезать в открытые конфликты и везде ищет компромиссы. Он не несётся по прямой, а отыскивает запасные пути. Он весь — мягкие округлости, а не острые выпирающие углы. Косточка Астори на лодыжке такая же выпирающая, о да, и одновременно — округлая.

Тадеуш вспоминает себя в молодости. Он тогда не носил очки, а волосы, ещё не тронутые сединой, были лохматые и непослушно-вьющиеся. Он ходил на вечеринки. Пил газировку из стаканчиков — сейчас такую уже не продают. Заигрывал с девушками. Кажется — о Мастер — кажется, он даже смотрел глупые матугальские фильмы. Тадеушу чудится, будто это было сто, нет, двести, триста лет назад, не здесь и не с ним, а с кем-то посторонним в иной вселенной.

Интересно, Астори испытывает такие же ощущения, вспоминая о?..

В любом случае, в его прошлом — в определённой части прошлого — присутствовала Астори. Он видел её на телеэкранах, слышал её по радио, читал о ней в газетах. Она была всюду. Молодая жена принца, мать его детей… невыносимо. Тадеуш помнит, как это невыносимо, — наблюдать за ней на расстоянии и осознавать, что влюбляешься всё сильнее. Он увидел её впервые, когда эльдевейсийская делегация встречалась со штатом премьер-министра: Астори стояла в сторонке, молодая, смуглая, лучащаяся солнечной энергией… её невозможно было не заметить. Она стала его мечтой, он влюбился сначала даже не в неё, а в свою любовь к ней, в образ: красивая яркая иностранка, жена принца… Недосягаемая и оттого ещё более желанная. Почти двенадцать лет потребовалось ему, чтобы снять эти розовые очки; только когда Астори сначала разбила его сердце на кусочки, а потом собрала его заново, он понял, что любит её — именно её, упрямую вспыльчивую гордячку. Сумасшедшую. Взбалмошную. И — покорную ему, когда он этого захочет.

Они вдоволь помучили друг друга, но это прошло и закончилось. Всё на свете заканчивается.

Например, в конце весны Эйсли заканчивает университет. Отмечают втроём: она, Бен и Тадеуш; правда, потом сестра ускакивает к подружкам, пообещав вернуться к полуночи. Тадеуш и Бен засиживаются за бутылкой торика. Приятель рассказывает, что хочет упросить Лумену переехать к нему и Эйсли в столицу, так что дом Тадеуша в Наполи останется свободным; Тадеуша удивляет и приятно греет эта мысль. Значит, Эйсли будет рядом… значит, отцовский особняк будет принадлежать только ему. Разумеется, наследство они разделят поровну, но… этот дом многое значит для Тадеуша. Он любит его.

Но рука об руку с покоем в жизни Тадеуша идёт и беспокойство, так же неотвратимо и закономерно, как тень преследует свет, а чрезмерную сладость — горьковатый привкус. Непроизнесённый страшный вопрос. Точка — уже не запятая. Шаг вперёд, после которого пятиться не имеет смысла. Тадеуш принял решение, остаётся лишь привести его в исполнение, но он робеет и мнётся, как школьник, ставит сроки и сам же срывает их, загадывает, отгадывает, ходит кругами и боится, боится, боится… Вдруг она откажет? Вдруг она поймёт, что ошиблась в нём и ей нужно совсем другое? Ему-то никуда от неё не деться: он королевский премьер, он предан ей сердцем и душой, но… но если он предложит эти самые сердце и душу, вырвет из себя и поднесёт на золотом блюде — бери, не жалко, возьми меня целиком — то… что она ответит?

Чтобы узнать это, нужно сначала спросить.

Прежде, чем Тадеуш успевает собраться с духом, наступает конец света — вернее, референдум. Жизнь влетает в очередной сумасшедший поворот. То, чего он ждал годами, к чему шёл, к чему стремился, о чём грезил, наконец сбывается, и Тадеушу страшно от мысли, что обретающая плоть мечта может рассыпаться карточным домиком у него в руках. Ускользнуть, как ускользнула однажды. Астори кожей чувствует его волнение и осторожно сжимает его руку под столом на одной из пресс-конференций — Тадеуш сглатывает и благодарно подталкивает коленом её колено. Это их тайный язык тел: на глазах журналистов выразиться яснее невозможно и всё ещё опасно для них обоих.

Всю ночь, пока подсчитывают голоса, Тадеуш проводит без сна. Он ворочается на стерильно чистых, тошнотворно пахнущих мятой простынях в широкой постели посреди тёмной пустоты холодной одинокой квартиры. Тикают часы. Он моргает, вперив безжизненный взгляд в потолок, и сжимает пальцами одеяло. Проклятье. По вискам струится тёплый пот. Он встаёт и тянется к телефону: зажимает прохладную трубку смятой горячей щекой и на ощупь набирает знакомый номер.

— Не спишь? — зевает Астори. Он трёт лоб.

— Нет. Прости. Не могу никак. Я разбудил тебя, радость моя?

Она красноречиво зевает ещё раз, и Тадеуш подавляет вздох.

— Прости.

— Не извиняйся, всё в порядке. — Судя по звукам, Астори ёрзает в постели, устраиваясь поудобнее. Тадеуш мог бы поклясться, что она привычно склоняет голову набок. — Я знаю, ты волнуешься. Это очень дорого для тебя… для нас.

— Очень, — кивает он, забыв, что Астори этого не видит. Они молчат несколько минут, слушая дыхание друг друга. Тадеуш барабанит пальцами по колену, втягивая ноздрями воздух, прикусывает губу и вдруг решается:

— Астори!..

— Да? — мгновенно отзывается она. Ему не хватает смелости продолжить. А если, а если, а если… опять это мерзкое вездесущее «если». Тадеуш стонет, ероша волосы. Он не может… не так. Нет. Потом.

— Ничего, я просто… я люблю тебя.

Она улыбается — Тадеуш чувствует, как расцветает лаской её голос на том конце провода.

— Я тоже люблю тебя, милый.

Он кладёт трубку, массирует усталыми пальцами виски и думает о том, что завтра — обязательно. Если всё пойдёт по плану — обязательно. И даже если не пойдёт.

Ему нужно подготовиться и выспаться.

Хмурое летнее утро встречает его звонком секретарши; Тадеуш переворачивается на бок, медленно моргает, вслушиваясь в восторженное щебетание и пытаясь сконцентрироваться. Выходит плохо. Ему снился чудесный сон об отце, поездке на Север и маминых блинчиках, и последнее, чего ему хочется сейчас, это узнать, что какого-то чёрта…

— Конституцию приняли? — неверяще выдыхает он, распахивая зелёные глаза. Хватается за подушку. — Шестьдесят семь к тридцати трём? Серьёзно? О Мастер!

Он зажимает трубку ладонью и непристойно ругается. Проклятье. Проклятье! Ещё чуть-чуть, и он пустится в пляс. Тадеуша распирает от вихристого птичьего счастья, бездумного и безумного. Его мечта сбылась, и это так ново и страшно, что кажется, будто в лёгких распускаются розы. Ему хочется кого-нибудь поцеловать.

Астори.

Тадеуш летит к ней как на крыльях: нервно гладит папку в вентилируемом салоне частного автомобиля, спрашивая, нельзя ли поскорее, елозит, застёгивая и расстёгивая неудобный новый пиджак, трогает галстук, часто дышит и слишком много думает. Это сводит с ума. Тадеуш всегда был чересчур умным, но сейчас это не помогает, и он ясно чувствует, что ему стоит хотя бы немного поглупеть.

Сегодня. Он. Спросит. От одной этой мысли за ушами становится жарко, и Тадеуш облизывает пересохшие губы. Ничего особенного. Только слова, только движение губ, только звук, рождающийся на языке одного существа и заканчивающийся у барабанной перепонки другого. Только вопросительный знак в конце предложения. Просто и понятно.

И одуряюще, до оторопи, до потери дыхания страшно.

Он не помнит, как добирается до кабинета Астори: вероятно, всё же на своих ногах, и на том спасибо. Он стучит — его впускают. Его спрашивают — он не отвечает. Не до того сейчас. Тадеуш мутным взглядом нашаривает Астори в безвоздушном ненужном пространстве, ловит всем существом её улыбку и шагает к ней. К Астори и улыбке.

— Тед, я прочла в «Глашатае»… это чудесно! Это так…

Тадеуш на ходу расстёгивает папку и чуть не роняет её: пальцы не слушаются. Вслепую находит маленькую бархатную коробочку. Стискивает её до оглушающей боли. Астори недоумённо приподнимает брови, и Тадеуш думает, что, конечно, собирался сделать это не так, но к чёрту, у них всё не так и невовремя. Он стоит перед ней. Дышит. Чувствует её дыхание. И опускается на одно колено, словно собирается поцеловать ей руку, — а затем раскрывает коробочку.

Недоумение Астори растёт и сгущается — его можно пощупать, им можно дышать. Тадеуш вдруг забывает всё, о чём пытался не забыть, забывает свою длинную складную речь, трижды отрепетированную перед зеркалом, забывает, что он политик и умение красиво говорить — его хлеб насущный; кажется, забывает даже своё имя, потому что его хватает лишь на то, чтобы разомкнуть сухие губы и произнести еле слышно:

— Астори, ты выйдешь за меня?

========== 10.4 ==========

— Нам не обязательно выбирать одну цветовую гамму, — говорит Астори, прижимая к губам карандаш. — Можем взять сразу две… это будет оригинально.

Тадеуш недовольно мотает головой, не прекращая лихорадочно мерить комнату широкими уверенными шагами. Он засовывает большие пальцы за ремень брюк и фыркает.

— Нет, это будет выглядеть нелепо. Я хочу чего-то более… традиционного.

— Как скажешь. — Астори поправлят сползающие очки и что-то вычёркивает в свадебном каталоге. — Тогда… бело-голубая? Очень модная комбинация в этом сезоне.

Тадеуш останавливается у занавешенного окна. Дымно горящая лампа бросает масляные тени на его вздёрнутый веснушчатый нос, на кудрявые, тёмные с проседью волосы, на сеть ласковых морщинок у зелёных вдумчивых глаз; одет он по-домашнему — в брюки и полурасстёгнутую рубашку. Астори, подперев щеку кулаком, наблюдает за тем, как он размышляет, сдвигая и разглаживая складки на лбу. Он очень красиво думает.

Он вообще всё делает красиво, как считает Астори.

— Нет, — говорит Тадеуш. И добавляет:

— Определённо нет.

— Почему? — позволяет себе мягко возмутиться Астори.

— Слишком претенциозно.

— Претенци… да ну тебя! Это уж совсем не аргумент!

Тадеуш красноречиво скрещивает руки на груди. Астори цокает языком.

— У тебя есть другие идеи?

— Красно-золотая гамма.

Астори снимает очки и откладывает карандаш, пристукнув им по глянцевой странице журнала.

— Флаг Эглерта? Чересчур патриотично.

— О, тебе ничего не нравится! — закатывает глаза Тадеуш, приближается и опирается на спинку стула. Астори нежно щипает его за предплечье.

— Ну почему же? Ты мне нравишься.

Он смеётся и целует её в пахнущий магнолией и лотосом затылок, пока она нетерпеливо теребит пуговицы его рубашки. Льётся каскад играющих дразнящих прикосновений. Это их привычная игра, короткая дуэль: Тадеуш поддаётся, Астори выигрывает, а потом они неизменно оказываются в постели, где всё происходит с точностью наоборот. В квартире на Ореховой только они двое: некому мешать, некому стучаться в дверь в самый неподходящий момент и выдёргивать на встречи. Тишина и покой… Астори уверена: однажды она научит Тадеуша тому, какие это хорошие слова. Может быть, прямо сейчас. Или нет. Вероятнее всего, через полчаса: сейчас у неё слишком интересные планы на себя и на него, и разговоры в эти планы точно не входят.

***

С тех пор, как Астори отреклась от престола, а Тадеуш сдал пост, всё стало намного проще.

О, намного.

Первые месяцы было тяжело: пресса шумела, Совет бушевал, Эглерт качало, словно утлую лодку во время шторма, но мало-помалу ситуация прояснилась. Наверно, они должны быть довольны, думает Астори. Ну, эглертианцы. Они столько лет усиленно и планомерно сживали её со свету, пытались скинуть с трона, выпроваживали из страны, и вот она наконец сдаётся, выбрасывает белый флаг и отходит в сторону. Разве не этого они добивались? Уолриш и прочие?

Теперь премьер-министр парень из «жёлтых», Фабьен ди Джакки; Тадеуш хорошо знает его и говорит, что могло быть хуже. Астори верит ему. Сама она этого Фабьена помнит смутно.

***

— Ну так что думаешь? — спрашивает она, натянув простыню до подбородка, когда Тадеуш, заправляя рубашку и застёгивая ремень, встаёт и прислоняется к подоконнику. Он вопросительно выгибает бровь.

— То есть?

— Ну, цветовая гамма, — поясняет Астори. Тадеуш поджимает губы, борясь с пуговицами на рукавах. В спальне темно; из коридора наползают тонкие жгутики света.

— Что ж, твои аргументы были убедительны… я бы сказал, весьма убедительны… но нет, я не соглашусь на бело-голубую.

— Подлец… — тянет Астори, нашаривает подушку и запускает ею в Тадеуша. — Как ты можешь!

Тадеуш смеётся.

***

Астори помнит, как рассказывала о грядущей свадьбе подругам. Энки и Мелли были в восторге: наперебой поздравляли её, щебетали, напрашивались на свадьбу… ну, истины ради, напрашивалась Энки. Мелли только вежливо и сердечно поздравляла. Разумеется, Астори собирается пригласить их в качестве свидетелей со стороны невесты: если не их, то кого? Они знакомы почти двадцать лет. А в провожатые она возьмёт, разумеется, отца. Тут всё традиционно. Тадеуш вообще настаивает на традиционности, это для него важно, а Астори… Астори устроило бы, если бы они просто расписались. Ей не нужны блеск и лоск: у неё уже была громкая и яркая свадьба, ей хватило. Но раз Тадеуш хочет — пускай.

Он чересчур долго ждал этого дня: всё будет так, как ему нравится.

Астори боялась представить, как отец воспримет известие о её свадьбе. Он почти не общался с Тадеушем, мало знает о нём, а то, что знает, не должно вызвать у него симпатиии к жениху его единственной дочери. В этом вопросе Астори уповала на дядю: он, хоть и был странноватым, по-детски безалаберным и рассеянным, казался всё же хладнокровнее брата. Он уговорит Гермиона… наверно. Хотя Астори всё же надеялась, что уговаривать не придётся.

— Папа… привет. — Она хлипко вздохнула, сглатывая, сжала пальцами трубку. — Я звоню просто… просто узнать, как ты и, в общем… ну, как вы с дядей? Как погода в Эльдевейсе? И вообще?

— Здравствуй, дорогая, — мягко прозвучал баритон отца. — Солнечно. Мы на днях из Эл Сайджа, обустраиваемся тут, в Кристоне. Наводили уборку. А ты? Как дети?

— Х-хорошо… — Астори корябала ногтем лак на столе. — Я… я тут хотел-ла тебя кое о чём предупредить… то есть спросить… в общем, пап… мы тут…

Отец выжидательно молчал, и Астори стало страшно. Сейчас всё могло сорваться, и её хрустальное несформировавшееся счастье висело на волоске. Один шаг до падения в пропасть.

— В общем… мы… — Она закрыла глаза и ринулась вниз. — Пап, мы с Тадеушем женимся.

Минута тяжёлой тишины. Гермион усмехнулся.

— Давно пора, милая. Если бы этот мальчишка и дальше продолжил мяться на месте, я бы сам его выпорол.

Астори вспоминает об этих словах, и её до сих пробирает истерический счастливый смех. О, какого чёрта! Это всё слишком хорошо, так немыслимо и бесстыдно хорошо, что почти подозрительно. Когда её жизнь в последний раз была настолько безмятежной? Она не помнит. Зачем думать о прошлом, если впереди — яркое будущее? Будущее, которое они заслужили. Будущее, где они с Тадеушем наконец-то смогут быть вместе. Вдвоём.

Безраздельно слитые воедино.

***

— Ну хорошо, хорошо, — недовольно соглашается Астори, оперевшись на подушку и зевая. — Мы вполне можем сойтись на чём-то… нейтральном. Ну, не твоё и не моё. Среднее. Серединка, ага?

Сидящий в кресле Тадеуш встряхивает вечернюю газету и выразительно смотрит на Астори поверх округлых очков.

— Например?

— Бело-красный, — пожимает она плечами. — В достачной мере классически, традиционно и патриотично… и красиво. Как лёд и огонь.

Тадеуш думает: губы поджимаются, брови сходятся и расходятся, взгляд устремлён вовнутрь. Это красиво. Изысканно. Люди придумали очень много слов, которыми можно описать то исполненное порядка и уютной мягкости действие, которое наблюдает Астори. Наконец Тадеуш цокает языком и приоткрывает рот, но она останавливает его жестом:

— Только попробуй сказать, что это слишком претенциозно, или ещё какую-нибудь чушь в том же духе.

Тадеуш улыбается шутке. Морщится веснушчатый нос, двигаются уши. Астори каждый раз ведётся на его улыбку и не жалеет об этом.

— Я лишь хотел сказать, что это отличная идея, родная. Ты гений, и я люблю тебя.

— Если уж кто из нас и гений, так это ты, — радостно фыркает она, уткнувшись носом в подушку. Подушка пахнет Тадеушем — миртом и вербой. Астори с отстранённой дрожью думает, что однажды так будут пахнуть все подушки в её доме.

В их общем с Тадеушем доме.

***

Самым сложным оказалось сообщить детям. Джоэлю и Луане десять: они смышлёные проказливые ребята и уж, конечно, наслышаны обо всём, что болтают об их матери по телевизору. В пансионатах быстро расползаются слухи. Астори знала, что лучше, если сын и дочь узнают о свадьбе от неё, а не от посторонних — так есть шанс, что удастся сохранить доверие и не разрушить их отношения. Астори любит своих детей. Да, она была не лучшей матерью, но… она стараласькак могла. Она хотела защитить их, уберечь, хотела… чтобы они были счастливы.

Но и она сама хочет быть счастлива.

Астори приехала в «Зелёную ветвь», чтобы поговорить с Луаном и Джоэлем с глазу на глаз. Директриса оставила её в холле и поднялась за детьми наверх; Астори стояла в одиночестве, сжимая руки в перчатках и кусая губы от холодного жгучего волнения. Она долго готовилась к беседе. Конечно, всё предвидеть невозможно, но… но пусть ей повезёт. Снова. Ей очень нужно немного удачи сегодня.

По лестнице спустились Луана и Джоэль: одинаковые лисьи мордочки, светло-каштановые волосы и голубые глаза. И ямочки на щеках — как у Джея. Астори улыбнулась им, опускаясь на корточки, подозвала к себе и трепетно обняла: она давно их не видела, в последний раз приезжала месяц назад. Двойняшки заговорили одновременно, быстро и весело, словно стайки птиц защебетали над ухом, и Астори ласково поцеловала сына и дочь. Ей их не хватало.

После краткого обмена новостями она, потрепав детей по плечам, сказала, натянуто улыбаясь:

— Джо, Лу, я… я должна кое-что сказать вам. Это… это важно.

Их лица мигом стали серьёзными и испуганными. Луана и Джоэль переглянулись.

— Нет-нет, ничего страшного, — поторопилась заверить их Астори, — просто… ну… вы помните дядю Теда?

— Конечно! — воскликнула Луана. — Он прислал нам такие подарки на Сайоль!

— И обещал поехать с нами к горам, — изрёк Джоэль. — Мы ведь поедем?

— Поедем, солнышко… — Астори выдохнула. Дело шло на лад. — Я только… словом, мы… мы с дядей Тадеушем решили пожениться.

Она выдержала паузу. Ничего. Луана и Джоэль недоумённо и синхронно моргнули.

— Как Дижи и Тодди в «Белых овчарках»? — разочарованно протянул Джоэль. — Но это же скучно.

— А по-моему, ничего так, — возразила Луана. — Мам, мам, ты же возьмёшь нас на свадьбу? Я хочу красивое платье, как у тебя.

Астори чмокнула её в нос.

— Разумеется, золотце! У тебя будет самое чудесное платье… я обещаю.

Джоэль вздохнул.

— Всё это девчоночья мура, — убеждённо заключил он. — А с дядей Тедом мы всё-таки поедем в горы.

***

— Что ты там бормочешь? — спрашивает Астори, откладывая журнал. Она так и не вылезла из постели — зачем, если ей и так хорошо? Часа через два уже можно будет ложиться спать… и если можно чего-то не делать, Астори не делает. Это её новое правило, и пока оно работает замечательно. А Тадеуш всё ещё сидит в кресле и читает газету, и Астори начинает ревновать его к «Глашатаю». В самом деле, что он такого интересного там нашёл?

Тадеуш, не отвлекаясь от чтения, приподнимает руку в знак того, что слышит Астори, знает, чего она хочет, всё ещё любит её, но сейчас подойти не может.

— Я просматриваю колонку… и думаю.

— О чём?

Он неторопливо встаёт, снимает очки, отбрасывает их вместе с газетой в кресло и приближается к Астори. Гладит её по голове. Зелёные глаза задумчиво смеются.

— Госпожа Бартон… — говорит он, смакуя каждое слово. Лукаво прищуривается. — Госпожа Астори Бартон… неплохо звучит, согласись?

— Звучит отлично, — кивает Астори и целует его в ладонь.

***

Венчаются они в скромной неприметной намине где-то в закоулках Старого Города, недалеко от Серебряного дворца. Они вместе выбирали это место. Тихо, спокойно, немноголюдно; цветут астры в парке на другой стороне улицы, полощет первые золотисто-красные листья сентябрь, и звенящий осенний полдень купается в слюдяных лучах неяркого тёплого солнца. За углом фырчат машины. Астори ждёт Тадеуша внутри, в подсобном помещении: она приехала раньше на полчаса и теперь вертится у зеркала, поправляя узкое прямое платье до колен, кипенно-белое, с круглым неглубоким вырезом и рукавами три четверти, и теребит короткую фату. Позванивают серёжки — мамины; отец и дядя привезли их из Эльдевейса неделю назад.

— Солнышко, ты как?

Заглядывает Гермион, во фраке и при галстуке. Астори улыбается. Рассеянные солнечные лучи скользят по её густым тёмно-каштановым волосам с редкой проседью.

— Отлично, пап. Где дядя?

— Вэй разговорился с Беном… этим… мужем сестры твоего жениха… — отвечает Гермион, со вздохом усаживаясь на табуретку. — Ты восхитительна, милая… как твоя мама в день нашей свадьбы. Как жаль, что Эсси не видит тебя… она бы так тобой гордилась.

Астори гладит отца по плечу.

— Спасибо, пап. Иарам здесь? А Тадеуш?

— Священница приехала, твой жених — пока нет. Если он не подоспеет в ближайшие полчаса, то пропустит собственную свадьбу.

— Не пропустит, — уверенно произносит Астори, поворачиваясь к зеркалу. Сердце неприятно ёкает. — Тед очень пунктуален. Он… он даже ещё не задерживается. Всё будет хорошо.

— Надеюсь, — вздыхает Гермион и поднимается. — Ладно, дорогая… там в саду твои подруги разносят блюда, я помогу им…

Дверь закрывается. Астори остаётся одна.

***

— Быстрее, Тед, — нервничает Эйсли: она притопывает ногой, поджимая губы, и зелёные глаза мечут молнии. Эйсли злится, словно чайник вскипает: оглушительно и остро. Тадеуш помнит это. Он мечется по комнате, разрывая шкафы, вытаскивая полки, и внутри расползается липкая паника: где, где, где? Он не может найти.

Немыслимо.

Он въехал в квартиру Эйсли пару месяцев назад… когда оно успело потеряться?

— И здесь нет… — стонет он. — Проклятье! Ты точно не сдала его в прачечную?

— Точно! — огрызается Эйсли. — Не трогала я твой разнесчастный галстук, сам его засунул небось куда-нибудь, а на меня сваливает!

Тадеуш в отчаянии хлопает дверцей тумбочки.

— Да не сваливаю я! Просто… как я поеду без галстука?

— Поедешь как миленький, если мы не найдём его за пять минут. — Эйсли глядит на часы, раздражённо фыркает и отталкивает Тадеуша. — Дай-ка я посмотрю… ну-ка…

Она роется в диванных подушках и спустя несколько секунд с победным возгласом выуживает оттуда чёрную змею галстука.

— Нашла! Голова ты садовая, иди надевай его скорее!

Тадеуш с облегчённым вздохом выдёргивает галстук из рук сестры и метается к зеркалу, споткнувшись о ковёр.

— Скорее, — прикрикивает Эйсли ему вдогонку, — Бен уже там, и Фауш наверняка тоже!

***

Свадьба не срывается чудом: Эйсли и Тадеуш успевают в последний момент, и жених, взмыленный, в помятом галстуке, дышащий с трудом, но безмерно счастливый, вместе с Фаушем готовится к выходу. Венчание проходит в небольшом помещении: перед двумя — для стороны жениха и стороны невесты — рядами сидений, разделённых красной дорожкой, на возвышении находится стойка для священника, к которой ведут две такие же дорожки от двух дверей в разных концах зала и от которой отходит одна, та самая, первая, ведущая к выходу на улицу. Это символично: к порогу, за которым начинается брак, подходят двое людей, но дальше они шагают по жизни совместно.

С той стороны зала Астори качает головой, и Тадеуш неловко жестикулирует, пытаясь извиниться. Фауш успокаивающе похлопывает его по руке:

— Всё в порядке, мой мальчик.

К стойке жениха и невесту подводят провожатые, а затем по двое свидетелей с каждой стороны заверяют таинство брака. В качестве провожатых обычно выступают отцы; Астори выбрала Гермиона, а Тадеуш — Фауша. Экс-премьер ему всё равно что отец. В свидетели они пригласили Бена и Эйсли и двух подруг Астори из Эльдевейса — Мелли и Энки, которые на позапрошлой неделе прибыли в Эглерт с семьями.

Свидетели всё ещё сидят на своих местах, приглашённые затихли: кто-то сдерживает слёзы, кто-то уже откровенно сморкается. Тадеушу кажется, что это Эйсли.

Иарам, священница с Севера, занимает своё место у стойки и мягко улыбается. Из витражного круглого окна у потолка льётся дневной водянистый свет, в котором витают хрупкие пылинки. Прохладно и чисто: шума улицы почти не слышно за запертыми дверьми. Хрустят страницы Эноскадэ.

— Возлюбленные мои, — ласково начинает Иарам, и её голос тонет в пустоте и всхлипываниях. — Подойдите ко мне.

Астори с Гермионом и Тадеуш с Фаушем начинают двигаться почти одновременно, пытаясь подстраиваться под шаг друг друга. Тадеуш думает, какая Астори изумительная и как ей идёт белый цвет. Он редко видел её в белом. Галстук щекочет влажную от пота шею, но поправить его нельзя — не тот момент, неподходящий. Астори улыбается, встряхивает кудрявыми волосами и фатой. Свет крадётся по её смуглому лицу.

Провожатые доводят их до стойки и возвращаются на свои места. В зале, заполненном людьми лишь на треть — свадьбу единогласно решено было устроить скромной — воцаряется трепетная тишина. Иарам откашливается. Астори и Тадеуш смотрят друг на друга.

— Во имя Единого Мастера и Семи Духов, — неспешно произносит Иарам, — во имя Вдохновения, Щедрости, Удачи, Веселья, Разума, Доброты и Любви, составляющей суть всего земного и небесного, я обручаю тех двоих, кого судьба привела сюда и кто пожелал скрепить свои чувства узами брака. Перед землёй и небесами, перед ликом всех присутствующих и перед вами самими я благословляю ваш союз. Соедините ваши руки.

Тадеуш берёт Астори за ладонь и чуть-чуть притягивает к себе. Где-то в зале вздыхает Гермион, и Вэй сжимает ему локоть.

— Астори Гермион Лун и Тадеуш Дуэрте Бартон, согласны ли вы чтить, оберегать, любить и поддерживать друг друга от настоящего момента и вовеки?

— Согласны, — выдыхают они одновременно. Улыбаются робко и нервно. Иарам ободряюще кивает:

— Поднесите кольца.

Тихо шуршат туфельки и ботинки, и из полумрака выныривают нарядные Луана и Джоэль с красными подушечками. Тадеуш берёт кольцо и вдруг опускается перед Астори на одно колено, словно на аудиенции: он надевает гладкое золотое кольцо на безымянный палец её правой руки, целует ей ладонь, опять улыбается.

— До последнего вздоха.

И сердце Астори замирает. Непослушными пальцами она надевает кольцо Тадеушу; потом подходят свидетели, слышатся клятвы, дети их осыпают рисом, дают попробовать мёд, затем Тадеуш целует её или, может, это она его целует, и она, законная жена, скользит каблуками по ступеням, пока муж — муж, о Мастер, это не сон? — выводит её через боковую дверь в сад. Там уже накрыты столы в белых узорных беседках с красными покрывалами.

Праздник длится до ночи: Луана и Джоэль носятся среди кустов, играя с детьми Энки и Мелли: Вэй, Гермион и Фауш размеренно беседуют в сторонке за бутылочкой торика; Рон и Эд утаскивают жён потанцевать; Иарам потягивает свой личный коктейль из коньяка и умиротворённо усмехается, пока Эйсли о чём-то спорит с Беном, а Тадеуш весь день не выпускает руку Астори из своей и смотрит, смотрит, смотрит на неё… Она гладит его по щеке.

Они молодожёны. Им тридцать три и тридцать семь, но какое это имеет значение, если душа поёт и рвётся в безоблачное небо?

Вечером зажигают фонарики; становится прохладнее и ещё уютнее. Астори кормит Тадеуша с ложки мороженым — он целует её липкими сладкими губами с привкусом шоколада, а она, опаляя шёпотом ухо, предлагает оставить торжество без его главных виновников и сбежать. Тадеуш соглашается.

— Надеюсь, у тебя есть хороший план?

Астори хмыкает.

— Планы для слабаков!

Тадеуш очень тихо смеётся ей в плечо. В соседней беседке раздаётся взрыв хохота.

— Ты всё та же, родная.

Астори смотрит на притомившихся сына и дочь, уснувших на коленях у Гермиона (они сошлись на том, что это очень милый дедушка, хотя ещё не знают, что он буквально их дедушка), смотрит на радостного отца, боящегося пошевелиться, на пьянеющего болтливого дядю, на подруг… и оборачивается к Тадеушу.

— Ты на машине?

— Да.

— Тогда пошли.

Она решительно хватает его за руку и бесшумно выводит из сада, а затем через намину — на улицу. Тадеуш подчиняется. Ему нравится подчиняться Астори, а когда она творит глупости… в этом есть особый шарм. Нет, это не называется «потакать». Тадеуш предпочитает слово «покровительствовать».

Астор критично оглядывает его чёрный автомобиль, рисующийся смазанными очертаниями в полумраке ночного Метерлинка. На капоте играют глянцевые отблески вывесок.

— Старьё…

— Раритет, — оскорблённо поправляет он. — «Монтвер». Очень хорошая девочка.

Тадеуш открывает дверцу, и Астори возмущённо вскидывает брови:

— Эй, а почему это ты за рулём?

— Потому что ты не умеешь водить, родная, — терпеливо поясняет он. — И потому что ты моя жена… госпожа Бартон. Садись в машину, радость моя.

Астори фыркает для вида и устраивается на пассажирском сиденье. Скрипит обивка. Тадеуш вставляет ключ зажигания, оглядывает Астори и цокает языком. Она знает, что он имеет в виду… о, сколько можно. Астори закатывает глаза и пристёгивается. Слышит удовлетворённый смешок.

Ей нравится подчиняться Тадеушу… но к чему лишать себя удовольствия ещё и поддразнивать его? Астори вспоминает, что теперь у неё полно времени, чтобы совмещать эти два занятия.

Целая жизнь, если подумать.

========== Эпилог ==========

Комментарий к Эпилог

Эта история подошла к концу. В планах - сиквел, сюжет записан, персонажи есть, и однажды я за него возьмусь. А пока - если кто-то хотел что-то сказать, самое время это сделать.

Спасибо всем читателям

Астори просыпается дважды. Первый раз — ранним утром, когда ленивое солнце чертит слабый витиеватый узор на пологих холмах, поросших свежей зеленью, и играет лучами на безмятежной глади Арлинского моря, лижущего ещё прохладный пляж внизу, под откосом. В спальне веет ласковым бризом. Астори улыбается, не размыкая век: Тадеуш будит её лёгким поцелуем в лопатку — напомнить, какое счастье просыпаться в одной постели — и уходит на кухню. Шаркают его тапочки по скользкому паркету. Через полчаса начинает слабо пахнуть кофе. Астори лежит среди сбитых простыней и мятых подушек, от которых исходит аромат мирта и вербы (Тадеуш, правда, настаивает на магнолии и лотосе), и наслаждается полудрёмой. Этого ей очень не хватало, пока она была королевой.

Хочется спать — вчера она зачиталась до полуночи; Тадеуш долго звал её, не дозвался, не выдержал и с мягкой настойчивой силой забрал книгу и увёл жену в спальню. Астори хмыкает, вспоминая о вчерашнем вечере. Ей особенно нравится такой Тадеуш — напористый и трепетный одновременно.

Затем она просыпается во второй раз, зевает и медленно пробирается на кухню — заспанная и встрёпанная. Тадеуш уже сидит в плетёном кресле и читает газету — в домашних брюках, рубашке с расстёгнутым воротником и очках — и Астори смазанно целует его в висок. На столе остывает завтрак. Маленький телевизор на стене невнятно тарахтит: идут эглертианские новости.

— Этот парень далеко пойдёт, — говорит Тадеуш.

— Какой? — отзывается Астори и ставит чайник. Смотрит в окно: оттуда открывается вид на море и белый песчаный берег.

— Да из «жёлтых». Он толковый. Слышала, как он выступал? Лет через пять станет премьером…

Они неторопливо завтракают — им давно некуда торопиться, — обсуждают политическую обстановку в Эглерте, Эльдевейсе и мире в общем. Работа не отпускает их обоих. После свадьбы Тадеуш спросил, какой маршрут свадебного путешествия предложит Астори и куда она хочет, и она подняла глаза и сказала просто: «Домой». И они поехали в Эльдевейс. Купили белый домик недалеко от Аркада, у деревушки Каффи, где горы сходятся с морем, и осели там, в тишине и спокойствии мирной провинциальной жизни. Это было полгода назад. Раз или два в месяц они летают в Эглерт, где Тадеуш навещает Эйсли с Беном, а Астори — детей в пансионате, но остальное время они проводят здесь, отгороженные ото всех, наедине друг с другом. Астори не может надышаться родиной и Тадеушем. Отец и дядя поселились в Аркаде, в пяти часах езды, и чета Бартонов то и дело наведывается в гости, а следующей зимой Астори собирается встретиться с Мелли и Роном, которые пока обустроились в Эл Сайдже. К Энки и Эду в Фиетт они с Тадеушем уже ездили.

— Мы собирались на ярмарку в Хиоль, ты ведь помнишь? — спрашивает она, складывая тарелки в раковину. Тадеуш кивает.

— Конечно, родная.

Они вместе моют посуду и, захватив корзинку с едой и плед, выходят на улицу. Астори расправляет плечи, щурясь от шаловливого задорного солнца. На часах около одиннадцати. Они успеют. Зеленеет молоденькая трава под ногами, шумит голубовато-прозрачное море внизу, а на вершине соседнего холма острыми пиками виднеются крыши домиков. Там располагается Каффи. Астори вдыхает пьнящий запах соли и нагретой земли и оглядывается на Тадеуша — тот, заперев дом, приближается мягкой пружинящей походкой к чёрной «Монтвер», с которой так и не смог расстаться и которую привёз из Эглерта. Они вдвоём загружают вещи в багажник. Астори усаживается на водительское сиденье.

— Разве мы не договаривались, что?.. — с напускным неудовольствием начинает Тадеуш. Астори весело встряхивает головой.

— Нет, не договаривались. Сегодня моя очередь.

Тадеуш вздыхает и устраивается рядом на пассажирском сиденье. Пристёгивается.

— О Мастер, зачем я только согласился…

Он научил её водить, и теперь время от времени Астори сидит за рулём, хотя Тадеушу это не нравится. Он… не одобряет её стиль вождения. Ну что тут такого, скажите пожалуйста: она всего-навсего не тащится по дороге, как черепаха, не то что некоторые тут. Но Тадеуш ахает, охает и возмущается. Это почти смешно.

Астори фыркает на его просьбу пристегнуться и резко даёт задний ход.

— Ну-ка!..

Ветер свистит в ушах. Автомобиль мчится по дороге, шипя шинами по горячему асфальту; дорога идёт в гору, петляет между деревьев, крадётся мимо обрыва, и Тадеуш громко ойкает каждый раз, когда салон встряхивает, но Астори уверенно держит руль и улыбается. Ей нравится вскипающий в крови азарт. Она идёт на риск и знает, что вытянет его. Тадеушу вовсе ни к чему так картинно закатывать глаза.

— Мы сейчас разобьёмся! — предостерегает он, тревожно облизывая губы и хватаясь за ручку двери, когда автомобиль опять подскакивает. Астори отмахивается.

— Не трусь, Тедди! Это весело!

Ей недостаёт охмеляющего ощущения опасности, того головокружительного чувства свободы и риска, когда ты словно шагаешь в пропасть с завязанными глазами или целишься в лицо тому, кто хотел убить тебя. Она владеет собой. Она знает свой предел. Но подойти к этому пределу, заглянуть за черту, взять на полной скорости новое препятствие… вот высшее наслаждение, а иначе — зачем жить? Астори подставляет лицо упругим волнам воздуха и смеётся. Вжатый в спинку сиденья Тадеуш не разделяет её веселья.

О, будь его воля, они бы целый день добирались до места. Он аккуратен и осторожен до тошноты.

— Р-радость моя! — выдыхает он и прикрывает глаза, когда Астори с ювелирной точностью вписывается в новый крутой поворот, пролетев над самым откосом. Стрелка спидометра сходит с ума. — Я люблю тебя, но, пожалуйста, не забывай, что существует не только газ, но и тормоз!

— Забавно! Я каждый раз хочу попросить тебя ровно о противоположном!

В Хиоль они прибывают через час. Астори довольно потягивается, хрустя позвоночником, выпрыгивает из машины и оглядывает виднеющиеся невдалеке разноцветные шатры и полощущиеся флаги. Струится аромат мёда, чая, кофе и печёных булок; фейерверками расцветает плясовая музыка, слышатся звонкие зазывания торговцев. Тадеуш всё ещё сидит в машине: его очевидно мутит.

— Как ты, милый? — Астори просовывает голову в окно и целует мужа в щеку. — Живой?

— Да… — кивает он, сглотнув, и открывает дверцу. — О Мастер, я женат на сумасшедшей.

Астори касается губами его виска, поддразнивает:

— И тебе это нравится.

Тадеуш неуверенно улыбается, вытаскивая из багажника корзинку и плед, и грозит жене пальцем:

— Больше не пущу тебя за руль.

Они оба знают, что это неправда.

Плед расстилают у края ярмарки, раскладывают бумажные тарелки, разворачивают свёртки с едой и разливают сок по пластиковым стаканам. Они давно не выезжали на пикники, а на ярмарку — никогда. Астори кормит Тадеуша с рук, он измазывает её в клубничном креме, и она шутливо бросается в него скатанными шариками из салфеток. Он уворачивается. Потом они, взявшись за руки, бродят, присматриваются, прицениваются, пробуют и нюхают. Это ново и любопытно. Где-то вспыхивает мотив сальдвига, и Астори вся вскидывается, загорается, тащит послушного Тадеуша за собой. Сам он танцевать отказывается — так и не научился. И Астори бросает в пляс одна: кружится среди десятков незнакомых людей на лужайке, хохочет, сцепляется руками, притопывает, прихлопывает, а Тадеуш пьёт газировку и наблюдает за ней. Стоящий рядом незнакомец трогает его за рукав.

— Чёрт возьми… Полчаса уже торчу тут… кажется, я эту женщину видел где-то. Это не певица, случаем, вы не знаете?

— Вы ошибаетесь, — уверяет его Тадеуш и залпом допивает газировку. — Это моя жена.

Вечером они снова устраиваются на пледе и смотрят, как рассыпается по млеющему небу пунктир салютов. Тадеуш опускает голову Астори на плечо и целует её в ключицу. Она гладит его по спине. Потом они отправляются домой: Тадеуш ведёт автомобиль предельно деликатно и благоразумно, и Астори умирает от скуки, корябая ногтем стекло. Он невозможен. Горбатого могила исправит.

И она никогда не признается, что любит его именно за эту несносную корректность и мягкость.

Едва машина осторожно тормозит у дома, озарённого первыми лучами молодой застенчивой луны, Астори выскакивает на улицу, обегает автомобиль и выдёргивает за собой Тадеуша, не особенно старающегося сопротивляться. Он привык к тому, что его энергичной жене нужно порой совершать приятные глупости — и он всегда рядом, чтобы присмотреть за ней. Астори тянет его за собой по узкой каменистой тропинке на пляж, вдруг отпускает, бежит, взрывая белый песок, и бросается в море. Пропадает под тёмными мелкими волнами. Выныривает и отфыркивается. Тадеуш, улыбаясь и скрестив руки на груди, ждёт на берегу.

— Ну иди сюда! — зовёт Астори. Синие брюки, белая рубашка и жилет намокли. С волос течёт вода. — Тут отлично!

Он с усмешкой качает головой: Астори, окружённая дымкой лунного молочного сияния, напоминает русалку.

— Лучше ты иди ко мне, родная. Замёрзнешь.

Она смеётся, выходит на пляж и, сцапав мужа за обе руки, волочит за собой. Они падают в волны. Вода и вправду тёплая, солоноватая и слегка горчит на языке; Тадеуш отплёвывается, протирая лицо, а потом Астори удушливо и нежно целует его, обхватив руками его лицо, и она такая восхитительная, ещё более солёная, чем обычно, и Тадеуш отвечает ей, проводя пальцыми по её тяжёлым влажным волосам. Их накрывает прибой. Тадеуш поднимается, нетвёрдо держась на ногах, подхватывает Астори и выносит её на берег. Она смеётся ему в ухо.

— Теперь мы оба мокрые.

— Но так гораздо интереснее, разве нет?

Дома они переодеваются, вместе готовят лёгкий ужин; пока Астори ковыряет вилкой в яичнице, Тадеуш включает новости и раскрывает газету, нацепив очки на веснушчатый нос. Астори жуёт и рассеянно слушает диктора, что-то вещающего о дипломатической делегации из Рецании.

— Вэриан прислал письмо, — роняет она и тянется за майонезом. — Опять зовёт в гости.

— Пошли его куда подальше, — советует Тадеуш. Астори улыбается, уловив в его голосе нотки ворчливого ревнивого раздражения.

— Уже. Не волнуйся, милый.

Несколько минут проходит в относительной тишине. Астори пересаживается к мужу на диван, тоже надевает очки и читает очередной роман, к которому не притрагивалась со времён юности. Тадеуш приобнимает её за талию и время от времени целует в висок. Им тепло и хорошо. Новости заканчиваются, сменяются политической программой, но это уже никого не интересует. Есть шум на фоне — ну и ладно.

Внезапно Астори ощущает волну напряжения: Тадеуш со вздохом сворачивает газету, снимает очки и вертит их в руках, не решаясь поднять взгляд на жену. Его что-то тревожит. Астори знает это выражение лица. Она беспокойно трогает его за запястье:

— Что с тобой, милый? Ты… о чём-то хочешь поговорить со мной?

— Ну… да. Да, родная. — Он сглатывает и прижимает её руку к губам. — Я… я вижу, что ты счастлива здесь. Это твой дом, твоя родина… и я рад, что ты вернулась сюда. Но… у меня тоже есть дом. И я скучаю по нему.

Астори гладит его по щеке.

— Ты хочешь, чтобы мы вернулись в Эглерт?

— Не совсем… и не только поэтому. — Тадеуш собирается с духом. — Я знаю тебя, родная. Ты не выдержишь долго этой мирной жизни. Если это затянется, ты возненавидишь меня или себя. Тебе нужна опасность… политика въелась в тебя так же прочно, как и в меня. Мы можем оставить этот дом, приезжать сюда время от времени, но… что ты скажешь, если господин и госпожа Бартон вернутся в большую политику? Ты и я? Как… как раньше?

Астори приоткрывает рот. Не верит собственным ушам. В зелёных глазах Тадеуша плещется тревога и испуг, и он крепче стискивает её руку.

— О мой… мой милый, это же… прелестная идея! — Её тянет одновременно плакать и смеяться. Тадеуш выдыхает, и Астори бросается ему на шею. — Ты чудо!

— Не такое уж я и чудо, — смущённо бормочет он. — Я только хочу, чтобы мы с тобой были счастливы.

Внезапно он тихо кладёт руку на живот Астори и настороженно смотрит на неё с робкой надеждой.

— И ещё… родная, я хочу, чтобы у нас был ребёнок. Твой и мой. Наш общий. Я очень… очень давно этого хочу.

На губах Астори играет нервная улыбка. Она целует Тадеушу руку.

— Конечно, мой милый… конечно. — Она ёрзает на диване. — Давай, если будет девочка, назовём её… Эссари. Так звали мою маму.

— А если мальчик — Панкуэль, — продолжает Тадеуш. — Это имя моего отца.

Астори проводит больщим пальцем по его щеке.

— Значит, мы возвращаемся? — игриво подмигивает она. — Её величество и королевский премьер?

Тадеуш усмехается.

— Нет. Тадеуш и Астори Бартон. Муж и жена.

И он целует её.