Восточный вопрос (СИ) [Веллет] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
========== Часть 1 ==========
— И я теперь тоже ассасин? — Джон недоверчиво посматривал на двух девушек и парня.
— Ага, — отозвалась темненькая. Ее звали Ребеккой. — Тебе вообще как?
— Ну… Ничего так, — Джон фыркнул.
Видеть чужие воспоминания было странновато. Особенно учитывая, что сам он «управлял» мальчишкой лет семи, который носился, показывал брату язык из-за угла и раз за разом плюхался в сено, потому что ему это явно нравилось. Джон и свои-то семь лет плохо помнил — он вообще плохо помнил всё, что случилось до того, как отец и мать, Джон Бэрроуз и Кларисса Бэрроуз, погибли в авиакатастрофе.
— А будет еще интереснее, — пообещал парень, Шон.
— Но вы же… крутые такие, — он припомнил, как легко и просто те двигались, а сам он только в бейсбол играл в команде колледжа. — А я…
— Ничего, эффект просачивания тебе поможет, и будешь так же круто прыгать и бегать, — заверила Ребекка.
Джон уже знал, что она — компьютерный гений, и это вызывало уважение. Девчонка, которая умеет лазить по стенам и сечет в железках! Шон — забавный малый, целый кладезь исторической информации. Джону нравился его юмор, и юмора было много. А вторая девчонка, почти блондинка, Хлоя, была чуть постарше — наверное, лет двадцать шесть-двадцать семь, и она как раз была занудой. Джону объяснили, что Хлоя — гениальный доктор, но самому Джону доктора требовались только пару раз в жизни. Когда он палец в драке сломал и когда по голове бейсбольным мячом со всей дури прилетело. Хлою Джон оценил как серую мышь.
— Не уверен, — он чуть поморщился. — Вы мне такого рассказали… Ассасины, тамплиеры… Вообще-то не выглядит серьезной инфой. Если бы у вас не было этой крутой штуки, которая позволяет увидеть чужие воспоминания, я бы, может, и вообще не поверил.
Шон несколько напрягся:
— Вообще-то ты потомственный ассасин. Тебя должны были учить в детстве.
Джон пожал плечами:
— Я детства почти не помню. Папа с мамой погибли — и у меня почти всё до этого времени из памяти вывалилось. Как бы я знаю, что они погибли, и знаю, где и как, но вот как я об этом узнал — не помню. А потом меня забрала к себе тетка. Она была старше мамы, чудачка с двумя десятками кошек. Она меня ассасином не звала и ничему не учила.
— Тебя бы непременно научили всему, — Ребекка сочувственно поджала губы. — Абстерго гонялось за твоими родителями два года, а потом… Потом они сочли, что цель оправдывает средства — и самолет, в котором летели твои родители… Нам жаль, Джон.
Джон почесал в затылке. В последние месяцы ему было лень сходить в парикмахерскую, волосы отросли и теперь мешали. Эти ребята явились за ним как раз тогда, когда он сам уже не очень-то знал, что делать со своей жизнью. Джон окончил колледж, служил клерком в задрипанной конторе, не видел перспектив… Точнее, видел, и они не радовали. А еще секретарша Клаудиа, шикарная сексапильная красотка, послала его круче, чем умел он сам. Ассасины появились в его жизни очень вовремя.
— Ну, если они такие крутые перцы, то как бы надо их того, нагнуть, — выразил Джон свое отношение к тамплиерам. — Я вообще тоже за свободу, равенство и всякое такое. А то меня в школе шпыняли, а в колледже начали уважать только тогда, когда я сумел навалять кому надо.
Хлоя страдальчески вздохнула, Шон замер, как будто увидел что-то прикольное, а Ребекка — вот сразу видно, классная девчонка! — улыбнулась:
— Мы и хотим им навалять. Но у них оборудование, деньги и всё такое, а у нас с этим не очень.
— Зато у вас есть я, — Джон ей подмигнул. — Куда там надо отправиться? Я вообще по истории имел А-балл, авось, разберусь.
— Мы можем посоревноваться, — предложил Шон, и в глазах его, за очками, сверкнули искорки.
Хотя внешне Шон был типичным задротом, Джон сразу понял, что лучше не связываться. По истории Шон наверняка его уделает, да и в драке, случись такое, возможно, тоже. Он же ассасин, мать его. А вообще Джон не чувствовал в себе воинственности. Все трое ему определенно нравились, ему нравилось их отношение к жизни, и он совершенно не стремился напрягать отношения. Напротив, у него никогда не было друзей… А эти ассасины: и девчонки, и парень, — сразу отнеслись к нему как к соратнику.
И Джон улыбнулся:
— Не, я пас.
Шон явно хотел добавить что-то еще, но вдруг за стеклами машины мелькнул далекий отсвет, и Ребекка сразу вскочила:
— Выследили!
— А я говорил, что надо было в городе, — встрял Шон. — Тут мы на виду.
— Лучше в Лондон, — подала голос Хлоя. Она вообще нечасто встревала, только по делу. — Далековато, но там затеряться проще всего.
Ребекка уже заводила мотор и сразу взяла с места. Фургон взвизгнул шинами и помчался по дороге — подальше от опасных огней. Ребекка неслась на хорошей скорости миль в сто двадцать и при этом еще и напевать умудрялась. И при этом не снимала наушников.
Джону нравилась скорость, а вот Шон явно переносил ее гораздо хуже. Он немного побледнел, в который раз поправил очки и произнес не слишком твердо:
— Знаешь, Джон, а ведь это из-за тебя. Это за тобой Абстерго гоняется. Мы тамплиерам, конечно, тоже нужны, но нас бы черта с два кто отследил, если бы не ты.
— А что, — Джон сразу заинтересовался, — если бы они нашли меня раньше, то взяли бы в тамплиеры?
— Держи карман шире, — хмыкнула Ребекка, на полной скорости входя в поворот. — Был бы ты объектом номер девятнадцать — и только.
Джону явно не понравилось предположение стать «объектом».
— А остальные «объекты»? — на всякий случай уточнил он.
— Плохо заканчивали, — Хлоя произнесла это жестко. — Их в Абстерго пытали, доводили до расслоения разума. Объект номер шестнадцать покончил с собой.
— Э-э-э… Это как-то не круто, — вынес вердикт Джон. — Надо их остановить.
— Мы попытаемся, — напряженно произнесла Ребекка. — Ты попытаешься.
— Впереди несколько суток езды, — напомнил Шон. — Минимум — двое. Может, расскажешь о себе? И мы тебе про ассасинов расскажем.
— Да я только за, — Джон уселся удобнее. — Жаль, нет пивка. И кому-то придется Ребекку сменить, она в таком режиме и полсуток не выдержит. Я неплохо водил теткину тойоту, хоть этой тойоте и было лет больше, чем мне, и была она ржавым ведром. Я тоже хочу.
— Сядешь за руль, когда убедимся, что оторвались, — бросила Ребекка. — А пока тебе и правда стоит узнать больше.
Джон уселся по-турецки на полу фургона — прямо в тренировочных штанах, в которых ассасины его… почти похитили.
Впрочем, Джон ни о чем не жалел. Тетка последние годы жила в своем собственном мире, наполненном только кошками. Шеф почти всегда был недоволен, Клаудиа не давала, а любимый блог испортился.
Это мало напоминало настоящую жизнь. Такая — с погонями и крутыми чуваками — больше походила на фильм, но Джону нравилось. И уже хотелось послушать про борьбу ассасинов с тамплиерами. Это наверняка не унылый блокбастер. Это… Это другое.
***
Легкий ветерок развевал тонкие, почти прозрачные занавеси на окнах и совершенно не приносил прохлады. Индия, жаркая и упрямая Индия, и в зимнее время была испытанием для приличных господ, а уж теперь, в середине мая, и вовсе заставляла страдать.
Молодой лейтенант Джон Бэрроуз-младший с омерзением передернул плечами. Мундир сидел на нем, как на корове седло, а под ним потело всё, что только могло потеть, и ладони были постоянно влажными.
Это раздражало.
Вильгельм IV уже дышал на ладан, и при дворе вовсю ходили слухи о том, кто займет трон — и ничего хорошего ни для себя, ни для Великобритании юный Джон Бэрроуз не видел. Король был стар, слаб и немощен, за его спиной процветали интриги… О которых Джон мог только догадываться. И негодовать — ни отец, ни старший брат не рассказывали ему ничего. Ничего из того, что следовало бы знать.
Джон, конечно, знал уже про извечную борьбу, но пока ни разу не сталкивался с ней явно. И вообще ни с чем таким еще не сталкивался явно. Отец, Джон Бэрроуз-старший, отправился в Индию в рамках английской кампании, но о том, что заставило его отказаться от удобного и приятного быта в родовом поместье Норгберри, молчал.
Джон выглянул в окно, отодвинув тоненькую ткань, и полуприкрыл глаза от омерзения, ощущая, как жаркие лучи солнца даже сквозь толстое стекло пропекают до костей. Видно было плохо: за окном зеленел огромный сад с пышными кустарниками, и от яркого солнца в глазах зеленело тоже. Алые и нахальные бутоны каких-то цветов, которые любовно выращивала его сестра руками своей айи и немногословных индусских слуг, мелькали сполохами, и казалось, что голова начинает кружиться. Джон раздраженно прогнал это ощущение, сглотнул и напряженно уставился в окно, фокусируя взгляд. Но ничего не увидел.
Это тоже начинало раздражать. Джон парился в неудобном мундире, а отец не спешил отдать приказ запрягать лошадей, хотя не далее, как час назад, хмуро велел собираться. Джон уже давно был готов…
— Жу-жу! — раздался из коридора звонкий голос сестры, и Бэрроуз-младший торопливо отдернул занавеску обратно.
— Я же просил не называть меня так, — пожурил он юную леди Августину.
— Не дуйся, братец, — та выпорхнула из полутьмы коридора и улыбнулась. Улыбка так часто мелькала на ее румяном, здоровом личике… — Я встретила отца на конюшне, когда собиралась отправиться на конную прогулку. Он велел передать тебе, что планы меняются, и ему нужны все лошади, что теперь у нас есть. Ужасно невежливо с его стороны, но я же хорошая дочь?
— Хорошая, хорошая, — пробурчал Джон. Мысли его витали при этом очень далеко. — Как так?.. Он же велел…
— Такое случается, — подумав, сообщила сестра. — Я даже немножко рада. Ты почти не уделяешь мне внимания с тех пор, как мы переехали сюда, а я скучаю. Эти туземцы такие пугливые! Ты мог бы сопроводить меня на пешей прогулке, раз уж лошадей нет, и рассказать мне, чем мы тут все занимаемся. Точнее, вы с отцом занимаетесь, потому что я только перечитываю романы и вышиваю. Скоро разговаривать разучусь.
— В том-то и дело, что ничем, — сухо бросил Джон — и тут же усовестился.
На лице Августины — живом и подвижном — тотчас отразилось такое огорчение… Она всегда была непосредственной. Джон Бэрроуз-старший рано овдовел, и если с сыновьями еще находил общий язык, то дочку больше баловал, и только чудом можно было объяснить, что Августина не выросла маленьким чудовищем. Отец всегда был для нее надеждой и опорой, а идеи Братства, которые Джон Бэрроуз-старший невольно привносил в семью, заставляли ее смотреть на жизнь много шире, чем обычно доводится молодым леди. Августина оставалась женственной и мало что умела, но при этом и представить не могла, что кто-то захочет ограничить ее свободу. Это сильно понижало ее шансы на замужество.
Хотя… Джон невольно оглядел сестру деловым взглядом. Даже он, брат, не мог не признавать, что Августина очень хорошенькая, а легкость движения и искренняя улыбка могли превратить ее в настоящую красавицу. Множество мужчин возжелали бы ее руки, если бы отец устраивал вечера и приемы. Но увы, Джон Бэрроуз-старший общался с очень узким кругом людей — и большинство из них были уже в годах.
— Прости, сестра, я должен догнать отца, — он шагнул к ней и извиняющимся жестом коснулся ее запястья, сразу ощутив, что руки по-прежнему отвратительно влажные и липкие.
Однако это ни капли не смутило Августину, которая тоже была без перчаток. Она вообще была одета неподобающе для молодой леди. Платье, конечно, было дорогим и отлично сшитым, однако волосы были собраны как попало, а легкая соломенная шляпка сбилась. Августина сдула со щеки пшеничную прядь и весело рассмеялась:
— Братец, я знаю, ты сильный и ловкий, но догнать коней тебе не под силу.
— Что?! — Джон даже вздрогнул, сжимая тонкое запястье слишком сильно, почти грубо. — Отец?..
— Уже уехал, — подтвердила его опасения Августина. — И не один. Он забрал почти всех солдат. Наверняка и всех бы забрал, если бы лошадей хватило.
— Но… — Джон окончательно растерялся. — Я не видел, как он проезжал!
— Они выехали задними воротами, — пояснила сестра. — Я тоже немного удивилась — зачем бы им тащиться через бурелом? А еще говорят, что там, за воротами, джунгли.
Она произнесла это чуждое для языка слово так вкусно и мечтательно, что Джон только вздохнул. Августина бредила чужими приключениями, о которых немало читала — наверное, оттого, что жизнь ее была довольно однообразной и тоскливой. Но даже это не отобрало у нее жизнелюбия.
Джон отпустил ее руку и исступленно помотал головой. Что-то явно происходило! Отец редко тревожил солдат, охраняющих дом и сад, а уж взять их с собой и отправиться куда-то — это было верхом… чего-то неприятного. И что самое при этом обидное — он не взял с собой его, Джона, сына, которого обещал ввести в Братство сразу, как только тому исполнится восемнадцать.
Джон достиг нужного возраста еще зимой, но с тех пор отец ни разу не заговаривал о Посвящении.
Августина сердито потерла запястье и, не дожидаясь ответа, выставила претензию:
— Мог бы не хватать так. У меня теперь наверняка останутся синяки. И айя решит, что ты меня бьешь. Она всегда почему-то думает об англичанах самое плохое. А англичанок жалеет. Меня называет мемсахиб-бахча.
— Госпожа-детка… Или госпожа-малышка, — машинально перевел Джон и усмехнулся. — Для нее ты, наверное, еще ребенок.
А сам подумал, что, возможно, этой женщине из туземцев немало пришлось пережить. Бесконечные войны в юго-восточной Азии только из замка Норгберри казались чем-то обычным и привычным. Оказавшись здесь, под палящим индийским солнцем, Джон не раз представлял, как эти туземцы, в большинстве своем плохо одетые и вооруженные чем попало, выходили на смерть против профессиональных боевых формирований Соединенного Королевства. Должно быть, удручающее зрелище. А еще Джон, хоть и был юн, отлично понимал, на что способны солдаты. Грабеж, насилие и убийства, — вот против чего боролось Братство. Наверное.
— Я не ребенок, — еще более сердито возразила сестра. — Хорошо, что здесь нет Ричарда. Нет, я очень по нему скучаю, но он…
Джон невольно вспомнил, как смотрел на распухший безымянный палец старшего брата — и завидовал. Тавро, сначала бордово-алое, а потом покоричневевшее, всегда вызывало у него желание добиться не меньшего, а лучше — большего.
— Ричарду наверняка несладко, — попытался Джон утешить сестру. — Отец оставил его присмотреть за Норгберри, а это унылая и скучная работа.
О том, что отец наверняка оставил брата потому, что тот уже был ассасином и занимался в том числе и делами Братства, Джон старался не думать.
— Ему обязательно понравится, — убежденно заявила Августина. — Он и сам унылый.
Джон был отчасти с ней в этом согласен, но только отчасти. Ричард и впрямь был педантом, однако отец часто ставил его младшему в пример, так что, наверное, тот был полезен Братству. Сам Джон, пожалуй, скорее радовался, что брата здесь нет. Хотя тоже скучал.
Но вопрос сестры, так и не получивший ответа, словно висел в воздухе, и Джон со вздохом покорился:
— Пойдем, сестрица, и впрямь погуляем. Погода…
— Как всегда отвратительная, — мигом пришла в чудесное расположение духа Августина. — У меня краснеет кожа, а потом шелушится. И еще эти веснушки! Я извожу на них столько сметаны, что мне почти стыдно перед индусскими ребятишками, а всё равно видно! Как ты думаешь, от этого солнца можно почернеть?
Джон вспомнил пожилого раджу, нередкого гостя в их доме, у которого была бронзовая от загара кожа и темные заломы морщин, но сестру расстраивать не стал:
— Вряд ли, — он даже усмехнулся. — Но если бы ты носила перчатки и позаботилась о том, чтобы шляпка сидела ровно, тебе, возможно, не пришлось мучиться от ожогов.
— Фу, — Августина сморщила очаровательный чуть вздернутый носик. — Перчатки! Мне кожу хочется содрать, а не надеть лишнюю тряпку! Рубашки приходится менять чуть ли не каждый час! А ты? Тебе не жарко в этом во всем? У тебя щеки пылают, как костер. Лучше бы ты переоделся, на улице еще жарче.
Джон кивнул. Дома не так жарко, хоть и гораздо более душно. На улице солнце будет жарить, но зато будет, чем дышать. И никуда-то здесь не деться, как ни крути.
— Я переоденусь, — заверил он сестру и стрельнул взглядом в сторону окна. — Скоро наступит вечер, станет прохладнее.
— Тогда иди, — Августина отошла на шаг. — Я дождусь тебя здесь и попрошу, чтобы нам подали освежающей воды из погреба. Лишним точно не будет.
Джон кивнул и торопливо направился в коридор. Там было почти темно, свечи не горели — никто не хотел их зажигать и еще больше прогревать раскаленный воздух. После ярко освещенной гостиной Джон плохо видел, но знал дом отлично, что позволяло ему шагать так, как будто он был слеп. С каждым шагом мундир ощущался всё более отвратительным. Джону казалось, что он больше и секунды в нем не выдержит, хотя до того был готов сопровождать отца и философски терпеть неудобства. Но рядом с непосредственной сестрой все благие мысли чаще всего отправлялись к черту. Она умела ценить свободу так, как не ценил ее, наверное, ни один ассасин.
Раздеваться Джон начал еще на ходу. Расстегнул и содрал портупею, а потом распахнул и короткий китель, и рубаху под ним, ощущая, как влажную грудь, наконец, холодит воздухом. Окружающая среда едва ли была прохладнее, чем температура тела, но от широкого шага вокруг возникал ветерок — и это немного примиряло Джона с жизнью.
Отец уехал, а это означало, что можно плюнуть на любые условности и одеться так, как будет удобнее всего. Местные слуги не имели привычки обо всем докладывать полковнику Бэрроузу-старшему — знали, что встревать в господские дела себе дороже. И заходя в собственную комнату, Джон уже знал, что наденет.
Отец, конечно, такого бы не дозволил. Несмотря на всю его демократичность, он часто повторял, что от внешнего вида зависит слишком многое, что встречают по одежке — и только поэтому Джон изнывал в плотном мундире. Теперь он глубоко зарылся в шкаф, игнорируя стук в дверь индусского слуги, и выудил фривольную тонкую рубаху и легкие полотняные штаны, которые ему пошили несколько лет назад во время путешествия с отцом в Италию. С тех пор Джон несколько разросся, штаны облегали слишком плотно, но ткань была тоненькой, и если нужно было выйти не голышом, то это был самый лучший выбор. Сестрица, конечно, поднимет его на смех — особенно после речей о том, что ей следует носить перчатки… Ну и пусть. Вот уж кто понимает его с полуслова, и даже без слов — так это сестра.
Стук не прекращался. Слуги-туземцы были не только до отвращения вежливы и предупредительны, но и терпеливы, а потому Джон распахнул дверь, представая перед индусом в своем новом наряде, и грозно выдал:
— Ну?
Индус попятился, на ходу отвешивая поклоны, и прошепелявил:
— У господина всё хорошо? Я могу помочь господину.
На английском туземцы говорили весьма скверно, но обычно всё понимали, а потому Джон махнул рукой:
— Я собираюсь прогуляться с леди Августиной. Передай ее айе, что мы можем задержаться. А горничным следует позаботиться о том, чтобы после ужина леди Августину ждала хорошо проветренная комната.
— Как прикажет господин, — индус откланялся и так же задом исчез за углом.
Джон больше не спешил — не хотел снова потеть, а потому вышагивал медленно и почти горделиво. С иронией подумав о том, что отец никогда не мог от него добиться такой походки, он критически оглядел себя сверху вниз. Джон Бэрроуз-старший как раз добивался противоположного результата: чтобы младший сын гордо носил мундир, а в обносках мог бегать как угодно. Пока получалось наоборот.
Он вошел в гостиную так, как будто был на скромном приеме в Норгберри, но сестра, едва его узрев, залилась смехом. И смеялась, и смеялась, так долго, что Джон успел дойти до стола, на котором уже стоял поднос с запотевшим кувшином и двумя стаканами с лимонной водой, один из которых был ополовинен.
— Ну? — так же мрачно вопросил он, желая получить все насмешки разом.
— Ой, Жу-жу, ты такой хорошенький, — Августина явно старалась успокоиться, но смех разбирал ее всё больше и больше. — И смешной. И похож на… Ой, я не знаю, на кого. Тебе не жмет?
— Мне куда лучше, чем в этом проклятом мундире, — отчеканил Джон и взглянул вызывающе. — А ты не хочешь собрать волосы во что-то приличное?
Августина вновь залилась смехом и почти простонала:
— Знаешь, на твоем фоне мою прическу вряд ли кто-то заметит. Где ты это взял?
— В шкафу, — отрезал Джон, но взглянул на сестру ласково. — Когда закончишь хохотать, сможем отправиться. А я пока попью — в горле давно пересохло.
— Лучше побыстрее, — Августина пыталась говорить спокойно, но голос ее взвивался и прерывался. — А то тут всё нагревается. Я уже подумывала… Стой, что это?..
Джон и сам услышал. Из сада раздались странные вопли, но быстро затихли. Можно было бы не обращать на это внимания — туземцев англичане нередко не понимали, но наступившая тишина отчего-то не внушала доверия. Джон напрягся и уже пожалел, что оделся именно так. На портупее были ножны с мечом, а еще кинжал на поясе сзади. Сейчас — во фривольной и просторной алой итальянской рубахе и тонких штанах — у него не было ничего.
— Мне это не нравится, — смех сестры оборвался быстро. — Джон, что это может быть?
— Я не знаю, — он с трудом соображал, что стоит делать, но обучение под руководством отца и чувство опасности дали о себе знать. — Августа, спрячься. Или хотя бы не подходи к окнам.
Сам он тенью скользнул к окну, но встал чуть сбоку, кляня занавеси. Они, конечно, защищали от палящего солнца, но выглянуть незаметно было трудно. Джон повел рукой, чуть заминая легкую материю…
И увидел. Нет, он не видел пока врагов, но зато четко различил в лучах начинавшего клониться к закату солнца пятно крови. Бурое пятно на желтой песчаной дорожке резко контрастировало с мирным видом сада, хотя больше ничего Джон увидеть не успел — во входные двери дома что-то тяжело ударило.
— Я боюсь, — вдруг подала голос Августина, стоявшая почти на пороге коридора. — Куда мне спрятаться?
Джон поспешно огляделся — и понял, что ни одно место в доме надежным назвать нельзя. Здесь не бывало холодов, а потому строили… легко, всё угадывалось сразу. Погреб, чердак, платяные шкафы и всё прочее не годились в качестве убежища.
— Никуда, — жестко выдохнул Джон, пытаясь прикинуть, успеет ли сбегать за оружием. — Оставайся со мной.
Так было безопаснее всего. Теперь Джон хотя бы мог быть уверен, что сестру никто не убьет и не… На что были готовы туземцы, если желали освободиться от власти Короны?
И он был готов защищать Августину — как угодно, ценой своей жизни. И пусть это было эгоистично — он желал знать, что сделал всё для ее защиты… Разве не этому учил отец?
Нет, никуда уходить нельзя. Джон мгновенно увидел мелькнувшие перед внутренним взором картины — как он возвращается с мечом и видит, как Августа медленно оседает под чужим клинком. Оставалось ждать и действовать по обстановке.
Но долго ждать и не пришлось. В доме тоже раздались крики — особенно Джону запомнился перепуганный визг Ануджи — айи Августины. И ее вой, горестный и монотонный.
Что уж с ней случилось, Джон не хотел даже знать. Он оглянулся и увидел, что обычно румяное и живое лицо сестры посерело и выглядит неподвижным и почти мертвым. Августина сжимала кулаки и прядку на щеке постоянно сдувала, не понимая, что проще бы было ее заправить хотя бы за ухо.
— Не бойся, — коротко уронил Джон. — Я сумею тебя защитить. Ты только…
Закончить он не успел.
В дверь кто-то ударил сапогом, и та — легкая и узорчатая, без малейших запоров — распахнулась. Джон увидел на пороге множество людей — те толпились в коридоре и напирали, как на площади во время представлений или казни. Словно желали увидеть, что там будет.
И у всех хватало оружия.
— Стой, — скомандовал тот, кто стоял первым — и Джон сразу признал в нем предводителя. — Я сам. Обойдите дом. Всё необычное — несите ко мне.
Напирающая толпа мгновенно рассеялась, и рядом с предводителем остались только двое, но Джон не обольщался. Сабли, кинжалы, пистолеты — у всех этого было в достатке.
Он оглянулся и увидел, как сестра прижимается к стене спиной — потому что отступать больше некуда…
— Ты кто? — грубо спросил предводитель.
Джон хлопнул глазами. Что отвечать, он пока не знал, но раз противник заговорил, этим следовало пользоваться.
— А ты кто? — нахально спросил он.
И почувствовал, как на загривке проступает пот — теперь уже не от жары.
— Где Джон Бэрроуз? — странный человек тоже не ответил.
Джон вздрогнул. Он не сразу понял, что в виду имеют не его. Нежданного посетителя-захватчика интересует отец…
И тут, поглядев на предводителя и пытаясь понять, чего от него ожидать и как действовать, Джон заметил на перевязи оружия у того знакомый символ. Тамплиерский крест.
Мысли мгновенно заметались, но отвечать и решать, что делать, нужно было здесь и сейчас. И Джон попытался взять себя в руки.
— Его тут нет, — ответил Джон со всей легкостью, на которую был способен сейчас.
Пришлось приложить изрядное усилие для того, чтобы голос звучал уверенно, но то, что он говорил правду, здорово помогло.
— Где он?! — рыкнул противник, и Джон успел увидеть, как один из сопровождающих тронул его за локоть.
— Понятия не имею, — так же честно отозвался Джон на заданный вопрос. — Уехал куда-то, никому ни слова не сказал. Уже давно.
Противник свел брови, словно пытался что-то понять… Или, быть может, что-то решить. Джон почувствовал себя несколько спокойнее — по крайней мере, пока враги не нападали. Очень хотелось рявкнуть и прогнать всех из дома, как несомненно сделал бы отец, но отчего-то Джон медлил. Не рисковал проявить себя, хоть и хотелось защитить сестру и сделать так, чтобы всё это поскорее закончилось. Что именно «это», он и сам не мог определить.
— Джереми, — обратился к предводителю тот, что трогал его за локоть, — Бэрроуз удрал. Я же говорил, мне казалось, что за мной следили. Надо забрать его щенков — и тогда он сам принесет нам… это на блюдечке.
— Девчонка — вот, — второй сопровождающий кивнул на Августину, которую, кажется, начала бить нервная дрожь. — А мальчишка… Неужели вот этот вот?..
Джон едва удержал себя в руках и чудом не выкинул до сих пор какой-нибудь глупости. Нельзя позволить этим негодяям забрать сестру! Но тем, что в нем пока не опознали однозначно сына, следовало воспользоваться. Но как, черт побери?!
— Ты прав, — коротко бросил предводитель и махнул рукой, как будто давал на что-то согласие. А потом вновь обратил на Джона острый долгий взгляд и повторил, уже гораздо спокойнее:
— Ты кто?
А вот теперь от ответа было не уйти, и Джон панически пытался придумать что-то, но в голову ничего не шло. Повисла пауза в несколько безумно долгих мгновений, пока Джон шарил взглядом по комнате в поисках хоть какой-то подсказки. Задумавшись, он упустил, когда более молчаливый советник противника шагнул к сестре и даже посмел коснуться ее — потянул за то самое запястье, на котором непременно останутся синяки…
Августина вскрикнула — то ли от страха, то ли от боли — и отчаянно и жалобно позвала:
— Жу-жу…
По венам словно кипятком плеснуло. Джон торопливо поднял голову — и вдруг понял, что следует сделать, раз уж сестра так невовремя…
— Кхм, — откашлялся он, привлекая к себе внимание. — Собственно, да. Я — Жу-жу, приятно познакомиться. А это — мисс Бэрроуз. И если вы еще собираетесь говорить с мистером Бэрроузом, то лучше не тяните к ней руки.
Августина, почувствовав поддержку, немедленно руку отдернула, да еще и шлепнула обидчика по тыльной стороне ладони:
— Не смейте касаться меня, сэр!
Предводитель сделал знак своим — и теперь Джон однозначно опознал невербальный приказ остановиться. Или приостановиться. Второе — гораздо вероятнее.
— Должен заметить, — с обманчивой мягкостью проговорил противник, — что «Жу-жу» — это не фамилия, не должность и не статус. Кто ты здесь и зачем ты здесь?
Джон снова задумался. Кто он теперь? Конюший, садовник? Но тогда почему в доме? И потом, подобных слуг английские колонисты предпочитали набирать из местных — так было много дешевле и полезнее. Местные лучше разбирались в бытовых вопросах несносной Индии. Вот разве что…
— Молчит, — глубокомысленно заметил первый советник непонятного Джереми. — Значит, что-то скрывает.
— Но он же не может быть сыном Бэрроуза, — в ответ почти вопросительно откликнулся предводитель, а потом резко понизил голос. — Это не ассасин, это кремень, он не мог вырастить вот это вот… Больше похож на итальянского жиголо.
— Больно нахальный, — возразил второй помощник. — Так ведут себя только хозяева. И девчонка его зовет по имени. Пожалуй, всё-таки сын и есть.
Джон понял, что надо немедленно что-то сказать. И он выпалил настолько развязно, насколько мог:
— Вы что, решили, что я из богатеньких? Да меня в такое дерьмо и за деньги не заманишь.
Лишь бы сестра не выдала! Джон покосился на Августину, но та стояла молча, только подрагивающие руки выдавали напряжение. Губки приоткрылись — наверное, от удивления, но, к своей чести, она не проронила ни слова.
— Эй, леди, может, ты нам подскажешь, кто это тебя так защищает? — внезапно обратился к ней Джереми.
— Это… Это Жу-жу, — растерянно пролепетала сестра.
А что еще она могла сказать?
Джон наконец смог додумать мелькнувшую мысль. Англичане, приезжая в Индию, из английских слуг привозили только личных — гувернанток, камердинеров… Могли прихватить и не только слуг — например, компаньонку…
— Я — секретарь мистера Бэрроуза, — сорвалось с его губ — Джон отчаянно стремился отвлечь внимание от сестры, однако уже через мгновение засомневался в сказанном и поспешно поправился. — То есть камердинер. То есть…
— На все руки мастер, — зло усмехнулся Джереми и шагнул вперед, перехватив за отворот щегольской алой рубахи. — Либо ты признаешься сейчас же, либо…
Первый помощник благочестиво сложил руки перед собой и скромно заметил:
— Учитывая вот это вот… неглиже, я бы предположил, что этот юнец — любовник нашего уважаемого мистера Бэрроуза, да покарает меня Господь за столь кощунственную мысль в сторону столь приличного господина.
У Джона по коже пробежали противные мурашки. Он не знал толком, кто такие жиголо, но предполагал, что это те самые парни, которые за деньги сопровождают стареющих леди. Мысль о том, что его сочли… любовником своего отца показалась ему просто… просто чудовищной. И никак не умещалась в голове.
— Что ж, это многое бы объяснило, — задумчиво проронил Джереми, но рубашку из кулака не выпустил. Разглядывал, словно какое-то экзотическое насекомое, на которых так щедра была Индия. — Мисс Бэрроуз, скажите, этот очаровашка и впрямь любовник вашего отца?
— Что-о-о?! — Августина даже голос возвысила. — Нет! Это… Это Жу-жу, он… секретарь. И камердинер, да. Он давно служит отцу.
— Давно? — Джереми хмыкнул, так цепко оглядывая лицо Джона, что становилось неприятно. — А на вид ему не больше двадцати лет. Так что либо это недавнее приобретение мистера Бэрроуза, либо он уже должен был его сменить на кого-то помоложе.
— Ну… Мне казалось, что давно, — Джон видел, что у сестры дрожат губы, но она попыталась улыбнуться. — Но вы меня простите, сэр, я не имею привычки запоминать слишком много о слугах.
— Уважаемый мистер Бэрроуз, очевидно, бережет дочь от столь шокирующих подробностей, — фыркнул Джереми и, наконец, отпустил. Джон даже отшатнулся. — Признаться, я и сам думал о нем лучше. Уважал если не его выбор, то хотя бы то, что он честный дворянин и порядочный человек. Но… Ничто не истинно, всё дозволено.
Джон даже помотал головой. Знакомые слова кредо сейчас прозвучали презрительно.
Отец боролся против тамплиеров. Джон снова невольно скосил взгляд на символ Ордена на перевязи у предводителя захватчиков. Символ жестокости, насилия и порабощения.
— Не знаю, о чем вы говорите, сэр, но мне нравятся эти слова, — усмехнулся Джон, а самого — в душном доме — пробирал холодок.
Перед ним — тамплиеры, враги свободы и выбора, враги его отца. Если бы у него был хотя бы кинжал, он бы не задумывался. Он бы уничтожил их всех… Или хотя бы попытался это сделать. Так непременно поступил бы и отец. Но теперь, будучи безоружным и в ответе за сестру, он был вынужден играть ту роль, что примерил на себя. Представить отца в роли своего… покровителя (так было легче думать), было нелегко. Но — теперь Джон это уже понимал — как оно красиво вписалось! Ничем другим нельзя бы было объяснить присутствие в доме юноши, не родственника отцу. Может быть, теперь они уйдут?.. Тогда можно будет попытаться нагнать отца, предупредить, рассказать…
— Ты пойдешь с нами, — вдруг бросил противник, а потом оглянулся. — И леди — тоже. Кого-нибудь из вас Бэрроуз точно захочет спасти.
— А если нет? — вдруг подал голос первый помощник. Его Джон уже про себя нарек «голосом разума» — тот говорил очень разумно, хоть и был врагом. — Дети у него еще есть, найти шлюху — еще проще, чем сделать ребенка. А вот о долге — по крайней мере, внешне — он всегда заботится больше всего.
Джереми усмехнулся и произнес, глядя прямо в глаза Джону:
— А если нет, то и девочка, и мальчик, вполне вероятно, что-то знают. И непременно расскажут нам. Не так ли?
И Джон был уверен, что отвечает правильно, когда усмехнулся, так же открыто глядя врагу в лицо:
— Если хорошо заплатите, сэр.
Если сестру уведут, то он обязан быть с ней. Защитить, позаботиться, пока отец не вернется. А кроме того, это работает в обе стороны. Если проклятый тамплиер будет думать, что может получить информацию, он будет пытаться ее получить. Но он не знает того, с кем связался.
Теперь Джон был даже рад, что на его безымянном пальце нет клейма. Старший брат и отец, если они выходили в свет, маскировали клейма перстнями. Но если бы и на нем был перстень, противники наверняка бы проверили. И тогда точно признали бы в нем сына.
Клейма пока нет, но противники связались с ассасином. Джон исполнился решимости узнать как можно больше, даже если для этого придется на словах предать отца. Даже если придется говорить о нем гадости.
Ничто не истинно, всё дозволено. Только теперь он понял, что значат эти слова.
========== Часть 2 ==========
Когда за Джоном явился мрачный и суровый солдат, он ни капли не удивился. И чувствовал себя почти на высоте.
Временами было страшно. Временами — очень страшно, но мысль о том, что тамплиеры не знают всего, сильно утешала, позволяла чувствовать себя игроком, а не фигурой на доске.
Еще больше утешала мысль об Августине. Пленников поселили в роскошном поместье порознь, но Джон видел сестру в саду. Она сидела на лавочке и читала в вечерних лучах заходящего солнца. И пусть по две стороны от нее маячили четверо мрачных и суровых охранников, никто из них не приближался к ней, никто не пытался заговаривать. Очевидно, тамплиеры — ради своих целей, разумеется — предпочитали держать пленницу в том виде, какой требовался, чтобы взять Джона Бэрроуза-старшего на крючок. Чтобы иметь возможность его сломить, если он будет упрямствовать.
А потому, пока они не нашли отца, они не причинят Августине вреда.
С самим Джоном всё было не так однозначно. Он понимал, что после столь эффектного появления перед тамплиерами обрел одновременно и большую, и меньшую ценность. Он пытался понять, как мыслят все эти люди. Именно об этом говорил отец раньше, но до настоящего момента Джон тоже этого не понимал.
А теперь становилось ясно: чтобы играть, нужно было просчитывать всё на несколько ходов вперед.
С одной стороны, его жизнь едва ли много стоила для тамплиеров. Любовник — не сын, любовников можно иметь сколько угодно.
С другой стороны — это Джон пока осознавал слабо, потому что не имел подобного опыта, — любовник может знать много больше, чем даже родные дети.
И когда появился мрачный солдат, Джон сразу поднялся, выражая готовность идти с ним. Если Джереми хочет получить информацию, ему следует предпринять для этого какие-то шаги.
Солдат шел позади, только время от времени коротко отдавал приказы: «налево», «направо». Джон видел, что приближается, вероятно, к святая святых — солдат по пути попадалось всё больше, а обстановка становилась всё богаче. Появились роскошные подсвечники, зеркала, картины, на стенах — лепнина. Джон даже машинально оглядел все эти лепные орнаменты. На них можно было бы удобно держаться, вот только лезть дальше было некуда — потолки были довольно высокими, но никуда не вели.
— Туда, — наконец указал сопровождающий на дверь.
И встал. Он явно не собирался заходить, но и удаляться не собирался. Видимо, у него был приказ доставить пленника и караулить под дверью.
Джон кивнул, запоминая это обстоятельство, хотя сейчас это вряд ли могло ему пригодиться. Бежать он не собирался, даже если бы мог. Не оставишь же сестру здесь одну? Потеряв одного из пленников, тамплиеры могут изменить свои планы и… И сделать с Августиной что-нибудь плохое. Этого никак нельзя было допустить.
Джон толкнул резную дверь с лепниной и позолотой, оглянулся на вытянувшегося в струнку солдата и, пожав плечами, зашел, захлопывая дверь за собой.
Джереми, уже переодевшийся, сидел за столом и читал. В глазу у него был монокль, а сам Джереми вид имел степенный и спокойный. Настолько степенный и спокойный, что становилось противно. Как будто это не он несколькими часами ранее ворвался в чужой дом во главе вооруженного отряда и отдал приказ захватить в плен невинную девушку. На хлопнувшую дверь и шаги он никак не отреагировал.
Это тоже выглядело… низко, но Джон даже порадовался. Как оказалось, ко встрече он был не готов. Со стороны всё выглядело простым и понятным, но, оказавшись один на один с врагом, он вдруг понял, что обдумывал свою позицию исключительно как Джон Бэрроуз-младший, а следовало заранее подумать о том, как бы повел себя лихой и нахальный паренек из тех, кто зарабатывает телом.
Но времени не оставалось, принимать решение пришлось наобум.
— Ну? — нагло осведомился Джон.
— Приветствую вас, молодой человек, — Джереми опустил желтоватые страницы, исписанные чьим-то красивым и ровным почерком.
— Здоровались уже, — хмыкнул Джон — и только тогда задумался. — Или нет? Тогда простите, ваше появление не очень-то позволяло соблюдать этикет.
Джереми раздраженно вынул монокль и со стуком положил его на большой и тяжелый письменный прибор. Всё показное добродушие с него слетело в один миг.
— Ты — чужая подстилка — будешь говорить мне об этикете? — Джереми скривился. — Давай-ка будем дружить, молодой человек.
— Да я с вами пока и не ссорился… — тут Джон почувствовал, что его, кажется, занесло, и сбавил обороты. — Мистер Бэрроуз мне неплохо платит, а от вас я пока видел только солдат под дверью и довольно скудный ужин.
Противник вздохнул и окончательно отложил бумаги, откинувшись на спинку кресла. Он внимательно разглядывал собеседника, а как только нагляделся, вздохнул:
— Я понимаю, что слова о смирении плоти едва ли для тебя значат хоть что-то, поэтому попытаюсь договориться добром. Ты удивительно нахален, а потому я надеюсь на плодотворное сотрудничество.
Джон отчаянно силился понять, что он делает неправильно. Очевидно, парню, который так работает на господина, следовало быть скромнее, но ведь приличные люди не идут на такое? А кроме того, оказалось не так-то просто отказаться от привычки приказывать — и знать, что любая прихоть тут же будет исполнена, немногословными английскими слугами или угодливыми индусскими — всё равно.
— Что вы предлагаете? — он собрался с мыслями и попытался нащупать линию поведения.
— Могу предложить деньги, — хмыкнул Джереми. — Много денег. И тогда ты будешь работать на меня. Так подойдет?
Джон не знал, соглашаться или нет. Согласиться так или иначе придется, иначе диалога не достигнуть, но принимать ли это сразу? Он вспомнил мальчишек, которые доставляли газеты, и сразу понял, что те — и то умнее, чем он сам. Те точно знали, что у Джона Бэрроуза-младшего можно выклянчить лишнюю монетку, а вот у Ричарда Бэрроуза, его старшего брата, не получишь ничего. К какому типу относился Джереми, Джон не знал, но, решив, что уже проявил себя наглецом, счел нужным не согласиться:
— А много — это сколько? — он немного подумал и ляпнул: — А то некоторые господа золотыегоры обещают, а потом…
— Много — это много, — хмыкнул Джереми. — Индусы обычно получают шесть фунтов в год. Англичанам платят около двадцати. Я заплачу пятьсот — сразу, как только Джон Бэрроуз согласится на мои условия.
Джон вздрогнул. «Согласится»? Отец никогда не согласится!
— Не пойдет, — протянул он вслух. — Мне нет дела до того, что у вас там за дела с мистером Бэрроузом. Я хочу получить денежки вне зависимости от того, как вы там с ним договоритесь. И мне нужно не меньше шестисот — мне же еще из этой глуши выбираться, а один билет на пароход меньше пятидесяти не стоит.
— А у тебя губа не дура, — явно развеселился Джереми. — Пятьдесят за билет — это в первом классе, а ты мог бы прокатиться и в третьем.
Джон едва удержался, чтобы не прикусить досадливо губу. Он помнил, сколько стоили билеты сюда, но ведь и не подумал о том, что такие парни, конечно, не катаются первым классом… Но пока он раздумывал, что ответить, Джереми отсмеялся и кивнул:
— Ладно, шестьсот. Если сообщишь что-то действительно важное — заплачу сверху. Идет?
— Идет, — Джон нахально кивнул и прошелся вперед, усаживаясь в кресло напротив стола. — И о чем вы хотели расспросить меня, сэр?
— О, у меня множество вопросов, — Джереми блеснул глазами не хуже, чем моноклем. — Но начнем, пожалуй, с малого. Когда уехал Бэрроуз? Кого взял с собой?
Джон-младший сделал вид, что припоминает, даже глаз сощурил. А сам панически размышлял. Что можно сообщить, а что нельзя? Где врать, а где попытаться добиться ответной реакции?
— Ночью уехал, — решил он наконец. По поводу нынешних событий ни слова правды говорить было нельзя. — Как стемнело, велел запрягать. С собой взял только сынка — и приказал всем молчать.
— Отлично, — Джереми разве что руки не потер. — Что-то говорил перед тем, как уехать?
— Нет, сэр, — выпалил Джон и добавил обиженно — и почти искренне. — Ничегошеньки не сказал. Хотя обычно он так не делает. Даже не…
Конечно, говорить этого было нельзя, но на душе действительно стало горько. Отец не только не сказал ему ничего, но даже не попрощался, как обычно. Не сказал, что любит; не напутствовал, что в его отсутствии и отсутствии Ричарда Джон — глава семьи… Не обнял за плечо…
— Вот, значит, как… — Джереми побарабанил пальцами по столу. — А обычно что-то делает? Говорит что-то?
— Ну, он не больно-то разговорчив, — хмыкнул Джон. — И вечно говорит загадками. Но сегодня… или вчера… как вам будет угодно, сэр… Уехал молча. И сынок его, будь он неладен, тоже молча исчез.
Джереми немного помолчал, а потом спросил — и в голосе его слышалось нечто сродни сочувствию:
— А с его сыном ты тоже?..
Джон даже не сразу понял, о чем речь. Говорить про себя… и до этого было странно, но он решил, что любовник отца бы точно ему не понравился, а потому между ними вряд ли бы установились даже приятельские отношения.
— Э-э-э… Нет, — наконец сформулировал он мысль. — Он никогда на меня не смотрел. Я ему вообще не нравлюсь. Совсем.
— Однако это не помешало Бэрроузу держать тебя при себе, — задумчиво проронил Джереми. — Любопытно.
— Да ему вообще никто бы не понравился, — убежденно заявил Джон. — Потому что ему вообще всё такое не нравится.
Противник задумался, явно ушел в себя глубоко, а потом вдруг посмотрел с прищуром:
— А второй его сын?
Джон вспомнил слова сестры и махнул рукой:
— Зануда. Но если вы про меня и него, то тоже нет. Я его вообще редко видел. Он вечно занят чем-то. А еще от него и монетки не дождешься.
Джереми помолчал, а потом снова заговорил о делах:
— А скажи, ты замечал что-нибудь… необычное последнее время? Может быть, Бэрроуз вел себя не так, как обычно?
Джон напрягся. Теперь приходилось ломать голову над каждым словом. Нельзя было показать свою бесполезность, но и правды говорить нельзя…
— Да пожалуй… — выдавил он, с трудом сохраняя лицо. — Что-то такое есть… То есть было… Но мое дело маленькое, сэр.
Как только Джон подумал о «деле», ему резко стало нехорошо. Он только сейчас сообразил, что говорит об отце. Ему невольно приходилось представлять, как бы отец вел себя, если бы действительно имел любовника.
Отец, который после смерти матери не позволял себе даже флиртовать с молодыми девушками и вдовами! Отец, который до сих пор хранил камею — абрис лица матери — в медальоне на шее…
— А ты не слишком сообразителен, — с неудовольствием заметил Джереми, но вскоре расслабился. — Хотя будь ты поумней, не отрабатывал бы задницей свои… сколько? Не двадцать фунтов, а…?
Джон мучительно выдохнул. От таких разговоров легче точно не стало. И даже то, что противник отвлек его от тяжелых воспоминаний о матери, не спасло.
Сколько бы отец платил? Представить это было трудно. Отец ни за что не стал бы делить постель с тем, кому платит, он не признавал подобного. А если бы вдруг стал — по некой весомой причине, то уж точно платил бы по-королевски, а не торговался. Хотя и это казалось Джону весьма сомнительным.
Но тот, кто искренне бы желал быть с отцом, не предал бы его за жалкие шестьсот фунтов, это Джон тоже понимал. Такое мог сделать только тот, с кем действительно обходились плохо.
— За двадцать фунтов я бы не поехал в эту отвратительную страну, — гордо отозвался Джон, а сам чувствовал, насколько жалок в этот момент. — Бэрроуз предложил сто. И я поехал. Только не думайте, сэр, что теперь вы можете не платить мне, как обещали.
Джереми презрительно скривился, и Джон полностью разделял его мнение, но оказалось, что тот хочет сказать о другом:
— Да, я действительно думал об ассасинах лучше… — пробормотал он. — По крайней мере, об этом.
Джон ощутил злость. Не мог понять, на кого именно злится — на тамплиера, на себя? Но он точно знал, что отец мог рассказать про Братство только самым близким, а потому подозрительно сощурился:
— Я от вас вроде уже не первый раз это слышу. Ассасины — это кто? Убийцы какие-то?
— Убийцы, — кивнул Джереми. — Шайка беспринципных мерзавцев, которые борются за власть с помощью таких же бесчестных, как они сами, средств. Тебе не нужно знать больше. Достаточно того, что твой любовник — из них.
— Вообще-то… похоже на него, — кивнул Джон.
С врагом следовало говорить на одном языке, это отец тоже часто повторял.
— Тебе, верно, нелегко приходилось? — сочувственно вздохнул Джереми, но Джон буквально кожей ощутил, насколько это сочувствие фальшивое. Тот явно хотел сказать что-то другое.
— Да нет, почему же? — возразил он. — Нормально.
— Со мной будет иначе, — заверил его Джереми. — Я тебя не обижу.
Джон сжал руку в кулак, чувствуя, как ногти до боли впиваются в кожу. Вероятно, он чего-то… не понял? И голос прозвучал много ниже и более мрачно, когда он попытался понять, что тот имеет в виду:
— Не обидите?.. Это как?
Джереми легко поднялся из-за стола, и Джон с подозрением проследил за его движениями. Пальцы пришлось разжать — еще не хватало, чтобы тот увидел…
— Это значит, что со мной тебе будет лучше, — как ни в чем ни бывало откликнулся тот, вставая напротив. — Идем, я покажу тебе свою комнату, вот только отдам несколько распоряжений.
Мысли Джона заметались. Когда он соглашался на указанную сумму, предполагал, что речь только об информации. Но… С каждым мгновением он всё больше понимал, что за ту скудную информацию, которой он якобы мог располагать, не платят таких денег. Тамплиер полагал взять его себе в любовники — и не видел в том ничего особенного, раз уж пленник и до этого сожительствовал с мужчиной. Но показать сейчас, как он ошибался, нельзя. Ведь тот парень, за которого выдавал себя Джон, должен был сразу понять, за что идет торг…
Отказаться? Выдумать любой мало-мальски благовидный предлог и разорвать договоренность? В глазах тамплиеров любовник Джона Бэрроуза-старшего всё равно будет иметь какую-то ценность, он может быть дорог. А с другой стороны… Джон не понимал, что заставляет тамплиера добиваться от него чего-то, кроме разговоров об отце. Денег у Джереми хватает, это очевидно, так зачем? И если всё дело в том, что ему нужно что-то от пленников, то после отказа… Августина! Что будет с ней?
Но всё это были мысли Джона Бэрроуза. Защитить сестру — любой ценой — оставалось его основной целью. И если для этого придется встать на пути врага — Джон был готов. Не думал только, что защищать сестру своим телом придется… в этом смысле. Куда вероятнее ему казалось принять в грудь кинжал, подарить ей драгоценные секунды, чтобы убежать и спастись. И кто знает, может, такой момент еще представится.
Теперь следовало подумать, что бы сказал тот Жу-жу, который заключил контракт на свое тело с тамплиером. Верно, для него ничего неожиданного и смущающего не происходит. Джон искренне надеялся, что горячий румянец можно списать на жару, когда как мог невозмутимо ответил:
— Ну, пойдемте, сэр.
К этому хотелось добавить еще очень многое — Джон находился в самых растрепанных чувствах, но искать сочувствия и понимания у врага? Ничего глупее и представить себе было нельзя.
Джереми довольно кивнул, словно другого и не ждал, и Джон едва подавил в себе желание с яростью и досадой его проклясть, когда тот отвернулся к двери. Враг даже не обернулся, не сомневаясь, что «Жу-жу» последует за ним. Купил, как раба, хотя весь просвещенный мир вовсю боролся с работорговлей и рабовладением. Джон даже видел известного аболициониста Кларксона, и хотя тот не состоял в Братстве, Джон Бэрроуз-старший охотно принимал его в своем доме. Нетрудно было догадаться, кто стоит за рабовладельческим лобби… Такие, как Джереми — богатые плантаторы с роскошными поместьями в Восточной Азии, которые не видят ничего зазорного в том, чтобы похитить шестнадцатилетнюю девицу и силой захватить чужого… пусть даже любовника. Джон только теперь осознал, что будь он и в самом деле простым парнем, за сотню фунтов согласившимся сопроводить полковника Бэрроуза в Индию, у него не было бы ни шанса отказать похитителю — и выжить при этом.
Первое сражение Джон — как ассасин — проиграл, но хотя бы не всухую. Ему удалось сохранить инкогнито и убедиться в безопасности Августины, а это уже немало.
Джереми вальяжно вышел в коридор и небрежным движением руки отпустил охранника:
— Вольно, солдат. Я ухожу к себе, но приказ не отменяю. С любым донесением про Джона Бэрроуза — любого из них — сразу ко мне, даже если подо мной будет этот очаровашка.
Джон почувствовал, что щеки заполыхали еще сильней. Но… Разве не этого следовало ждать? Это же тамплиер…
От мысли, что сейчас ждет, тянуло под ложечкой, по спине пробегали противные мурашки, а руки дрожали. Джон попытался сосредоточиться. Это было необходимо, чтобы взять контроль над страхом и не совершить непоправимой ошибки, но мысли путались. Чего будет стоить победа, если она достанется ценой бесчестья? Джон не знал, как к такому относятся в Братстве, хотя отец всегда придерживался умеренных взглядов, повторяя, что насильно сделать счастливым никого нельзя, однако очевидно, что врагов надо убивать — физически или морально, а не потакать их прихотям.
Чего стоит борьба за свободу, когда сам ты так легко отвергаешь ее?
Но как убить тамплиера, Джон представлял себе плохо. Тот шел впереди, нимало не заботясь о том, что за ним кто-то идет. Такой момент отец называл удачным, но у Джона не было оружия; у него не было уверенности, что удастся одним движением свернуть шею. Тренировки на манекенах в счет не шли. Джереми — не заурядный солдат, он наверняка сумеет оказать сопротивление. А если даже получится, что делать с телом? Как бежать, как выручать Августину, когда здесь солдат больше, чем блох на бродячем псе?
Джон не успел развить этот план дальше — оказалось, что путь до комнат Джереми недолог. Его покои — спальня и уборная — оказались буквально в нескольких десятках шагов от кабинета. Джереми галантно и насмешливо распахнул перед ним дверь, как будто перед августейшей персоной, но, перешагивая порог, Джон чувствовал себя так, словно ступает не на алый ковер, а на эшафот.
Хотя в самой комнате ничего именно страшного не было. Джон только машинально отметил, что тамплиеры, очевидно, обустроились здесь раньше ассасинов. В этом поместье, которое, наверное, и замком можно было назвать, явно жили давно. И отстраивались крепко. Джон оглядел широкие подоконники с огромными окнами — будет удобно вылезать, если что…
Однако хлопнувшая за спиной дверь и чужие шаги поблизости разом напомнили о том, что происходит. Джон не поворачивался — боялся выдать себя лицом или даже взглядом, а руки дрожали всё сильней, и их даже пришлось незаметно отереть о штаны. Вечернее похолодание уже не спасало, как и тонкие ткани одежды. Даже если сейчас удастся не вызвать подозрений, как с этим жить дальше? Что сказать отцу, как произносить слова клятвы, когда первым осмысленным деянием на его пути станет связь с тамплиером?
Как, черт возьми, справиться с чувствами унижения и беспомощности? Как смириться с тем, что враг…
— Прошу, — широким жестом указал Джереми на кровать, а потом и поинтересовался, как ни в чем ни бывало. — Может быть, у тебя есть какие-то предпочтения? Скажем, в миссионерской позиции? Или, — он усмехнулся и насмешливо оглядел легкомысленные тряпки, — родео?
Джон почти ничего не понял. Смутно осознавал, что слышит что-то скабрезное, но вдумываться в смысл слов не успевал — хватало того, что он отчаянно пытался справиться с собой и повести себя естественно. О том, что будет происходить, он в общем-то догадывался. И пусть ему не довелось побывать в пансионате для мальчиков — отец считал самым лучшим домашнее обучение, но среди знакомцев-ровесников из Лондона подобные разговоры велись — по большей части, в пику строгому воспитанию.
Джон знал, что у незамужних девиц есть «девичья добродетель», а у мужчин, которые вступают в противоестественную связь, вроде бы ничего подобного быть не должно. И всё-таки, стоило ему представить, что придется… отдаться, как всё внутри замирало, однако он мужественно попытался себя убедить, что раз есть те, кто идет на это добровольно, то оно должно нести и что-то хорошее.
Но ведь это в том случае, когда двое вступают в связь добровольно. А если нет? Про солдат-колонистов рассказывали всякое, и то, что они творили с местным населением — тоже, хоть и стыдливо понижали голос. Отец первым делом, как оказался в Индии, категорически запретил набеги и грабежи. И за всё остальное карал нещадно, чем сразу заслужил себе репутацию человека честного, несгибаемого и праведного.
— Как вам будет угодно, сэр, — бросил Джон, чтобы что-то сказать.
— Может быть, желаешь отойти в ванную? — осведомился Джереми.
Джон нахмурился. Зачем стоило перед… чем-то подобным посещать уборную, он понимал, а вот ванную? Возможно, ванна с ароматными маслами? Или что-то иное, столь же располагающее к соитию? Но так или иначе, оказаться сейчас наедине с собой он был не готов. Опасался, что что это окончательно лишит его решимости, заставит непозволительно расслабиться, жалеть себя — и в конце концов, раскрыться.
— Нет, сэр, — так же коротко отозвался Джон, а потом счел нужным добавить — через себя. — Бэрроуз был не столь великодушен.
— Всё любопытнее, — хмыкнул Джереми. — Какой замечательный вырисовывается портрет! Позже ты поймешь, что даже те, кто тебе платит, могут позаботиться о тебе. Иди сюда, Жу-жу, ты можешь не бояться меня.
Джон только теперь понял, что держит дистанцию, не позволяет врагу приблизиться. Позорно отступает. Этого нельзя было допускать, но… Но ласковое домашнее прозвище в устах тамплиера прозвучало горькой иронией. Отец действительно называл его так и лохматил волосы на затылке, пока те были еще достаточно короткими. И Августина его так звала, пока была маленькая… И мама — пока была жива. Только Ричард никогда не позволял себе ничего подобного, но Джон понимал, что это от врожденной тяжести характера.
Джереми шагнул вперед, почти зажимая у кровати, и Джон покорился. Не поднимал взгляда, чтобы не выдать страх; не пытался сделать что-то сам — опасался выдать себя неопытностью; но когда его обвили чужие руки, горячо сжимая в объятиях, стерпел всё: позволял и обнимать, и прижимать, и щупать. Горячие ладони почти сразу скользнули под тонкую свободную рубаху, но теперь, когда жаркое солнце уже почти исчезало за горизонтом, это не вызывало неприятных ощущений. Было странно — и только.
Теперь, когда страх отступил перед ощущением неизбежности, было даже немного полегче. Джон видел перед собой цель, и пусть эта цель выглядела как чужой острый кадык над стоячим стянутым воротником, всё равно стало легче.
Джереми торопливо расстегнул рубаху на нем, огладил плечи сильным коротким движением и обхватил ладонями лицо. Джон вдруг четко понял, что противник собирается его целовать — и неожиданно ощутил смятение. Конечно, поцелуи были известной частью любовной игры, но ему не приходило в голову, что враг может желать чего-то большего, чем получить удовлетворение. В конце концов, про удовлетворение сам Джон знал не так уж мало — и как раз на это знание рассчитывал. В самом деле, уж что доставляет удовольствие мужчине, он знал по себе, а анатомия, которую преподавал ему старенький сухой преподаватель, учила, что все люди строением одинаковы. Различия наблюдались только между мужчиной и женщиной.
Джон был готов отдаться, но целоваться, увидеть лицо так близко — нет, к этому готов он не был. И чувствовал с досадой, что невольно дрожит в руках… насильника? Любовника? Просто тамплиера?
Губы были горячими и мокрыми, и Джон только потому позволил Джереми войти в рот языком, что заранее решил для себя, что позволит всё. Так было проще: не приходилось раскладывать это «всё» на то, что он мог предполагать, и на то, чего он даже предположить не мог. Джереми обхватил его за плечи, прижимая к себе, и Джон почувствовал, что тот хочет. Этого нельзя было не понять, но почему-то он продолжал целовать. Джон смутно подумал, что тот поцелуй в губы, которым его одарила мадемуазель Клементина — юная француженка, не шел ни в какое сравнение. Мадемуазель Клементина уже была обручена, а потому он в тот миг остолбенел, ослеп и оглох, не в силах понять, как после этого предлагать руку и сердце чужой невесте…
Тогда всё разрешилось к обоюдному согласию — мадемуазель Клементина упорхнула в обществе своего немолодого жениха, а сам Джон еще долго ходил оглушенный, как будто в сено неудачно свалился.
Сейчас… Сейчас всё было иначе. Джон не мог понять, что ощущает, но точно знал, что это воспоминание вытеснит из головы первый поцелуй. Потому что и тогда, и сейчас целовали его, а не он, но то, что происходило сейчас, было много интимнее и… Джон с трудом осознавал сам себя, когда ответил на поцелуй — абсолютно инстинктивно.
— Господи, — лихорадочно пробормотал Джереми, прерывая поцелуй и жадно глотая воздух. — Бэрроуз что, не делал этого с тобой?
Джон с трудом возвратился на грешную землю. Следовало отвечать обдуманно, но он с трудом мог собраться, подумать о чем-то, кроме себя.
Что тут можно сказать? Джон не мог сейчас думать об отце. Против этого восставал и разум, и душа. И представить отца на месте того, кто сейчас его целовал, он не мог. Однако что-то сказать было нужно, и на ум пришло первое, что видели в Джоне Бэрроузе-старшем все те, кто знал его не слишком хорошо:
— Бэрроуз… быстро добивается своих целей.
— Значит, он предпочитал сразу трахать?
Джон опустил голову, с ужасом думая, что и на это придется отвечать, но Джереми вдруг прошептал в ухо так же жарко, как прижимал:
— Я не ассасин, я такой ошибки не повторю.
Что уж это значило, Джон не понял, но когда губ вновь коснулись чужие губы, уже не замирал и не дожидался безучастно, когда Джереми закончит. Немного кололась щетина, и это не позволяло забыть, что Джон целуется с мужчиной. Об этом же не давал забыть легкий запах кельнской воды, столь непохожий на тонкие запахи европейских дамских духов и индийских благовоний. Джон и сам обхватил тамплиера за шею — не то чтобы хотел, просто руки дрожали всё сильнее, и их как будто некуда было девать.
Джереми притиснул сильней, и Джон позволил прижиматься бедрами, хотя ощущать твердость чужого мужского естества привычнее не стало. Молодой лейтенант Бэрроуз смутно осознавал, что это — так сказать, только верхушка айсберга, но не мог одновременно думать и чувствовать столько всего сразу. Досада, страх, растерянность, беззащитность, — всё это сплелось в один тугой клубок, но четче всего он сейчас ощущал, что под пальцами сминается жесткая, но легкая ткань сюртука, а чужой язык скользит во рту. Джереми навязывал свои правила, не позволял даже попытаться взять верх, и это одновременно раздражало и успокаивало.
Наконец Джереми сжал в объятиях до боли — и резко отпустил. Джон торопливо попытался отдышаться, несмело взглянул наверх, стараясь, чтобы взгляд был мимолетным — и вдруг сообразил, что не мог не вызвать подозрений. Даже если полковник Бэрроуз не разменивался на поцелуи, то его предшественники… Следовало немедленно продемонстрировать развязность и умения, но проблема была в том, что ни того, ни другого у Джона не было.
И он воспользовался теми скудными сведениями, которыми владел. Делать это было безумно стыдно, а заодно это полностью лишало всякой надежды сохранить хотя бы остатки чести, но он шагнул назад — скорее, ощутив, чем увидев позади себя роскошную кровать, а потом и опустился на нее, с трудом заставив себя раздвинуть ноги. То есть сделал то, чего обычно добиваются мужчины от женщин.
Проклятые итальянские штаны натянулись, а сам Джон готов был со стыда провалиться, но с губ его уже сорвались заготовленные слова:
— Полковник более решителен.
Джереми посмотрел потемневшим взглядом, шагнул вперед, вставая между коленями, и это почти пугало, но усмешка с его губ так и не сошла:
— Понимаю Бэрроуза. И не понимаю. Он часто брал тебя?
Первым порывом было согласиться, но Джон успел сообразить, что это будет… совсем скверно. Довольно и того, что целоваться, как оказалось, он совсем не умел. А кроме того, появилась возможность направить мысли врага в нужное русло. Тамплиер всё смотрел и смотрел, и Джон, не в силах избежать прямого взгляда или хотя бы закрыться, облизнул губы.
Он еще чувствовал чужой вкус, еще сомневался в правильности своих действий. Но дело уже было сделано, назад дороги нет. На вопрос надо было отвечать — и он ответил, дивясь тому, как грязные слова легко слетают с языка:
— Да. Только он обычно сразу. Ну, знаете, без поцелуев и всякого там. Сделал — и пошел. Но знаете, сэр, в последнее время он несколько… охладел ко мне. Видно, дела занимали.
— Дела?.. — Джереми явно задумался, а потом снова усмехнулся — только уже хищно. — Про них мы потом поговорим. И мне тоже хочется сразу, но… Когда он последний раз был в тебе?
Джон ощутил четкое желание провалиться сквозь постель куда-нибудь в преисподнюю, но ответил нахально:
— Последний раз он был пьян. И не сумел. А до того… уже и не помню. Простите, сэр, я не веду календарь.
Джон чувствовал, что сознание словно расслаивается на две неравные части. Большая часть принадлежала ему, Джону Бэрроузу, и в ней царили ужас, отчаяние и отвращение. А вот другая часть… Теперь Джон смог взглянуть на то, как оттопыриваются брюки Джереми, и почти желал этого. После всего сказанного хотелось уже пройти этот путь до конца. Сделать так, чтобы всё это было не напрасно. Опуститься на самое дно, раз уж он уже хлебнул этой грязи.
— Пьян? — Джереми усмехнулся. — Еще одна очаровательная деталь для портрета. Разденься, Жу-жу, и ляг нормально. Я предпочитаю заниматься этим с удобством.
Джон кивнул, точно во сне. Стремление тамплиеров к сибаритству и удобствам сквозило во всем. Взять хотя бы эту кровать — настоящее ложе под балдахином, шелковое белье, мягкая перина и куча подушек. В доме отца даже у сестры не было такой кричащей роскоши.
И вот на этой постели… Джон хмуро подумал о том, что дарить невинность мужчине придется хотя бы не на каких-нибудь грязных задворках. Но Джереми ждал и даже отступил, и Джон потянулся к завязкам на штанах. Именно туда был направлен взгляд будущего любовника.
Руки по-прежнему дрожали, но теперь молодого Бэрроуза пронзила следующая мысль — и тоже неприятная. У него не стояло. Изобразить желание не выйдет. Однако… Джон пытался утешиться этой мыслью. Однако у него и не должно стоять, если уж он согласился делать это за деньги. Мелькнула даже шальная мысль о том, что если всё задуманное отправится к черту, и спасти дело отца не удастся, то шестисот фунтов должно хватить, чтобы добраться до родной Англии — и затеряться там. Подумать о том, чтобы вернуться в отчий дом после всего, что произойдет, опозоренным и проигравшим, было невыносимо.
— Не бойся, — по-своему истолковал его медлительность Джереми. — Я не сделаю с тобой ничего такого, чего с тобой не делали раньше.
Следовало собраться и сделать уже это, и Джон поднялся, по-военному споро стягивая штаны. Наверное, нужно было раздеться совсем, но Джон трусливо оставил рубаху, чтобы иметь хотя бы призрачную возможность прикрыться. Оказаться перед тамплиером абсолютно обнаженным и беззащитным он не был готов.
Кажется, Джереми это устроило. По крайней мере, он приблизился, обхватил за затылок, заставляя поднять голову, и выдохнул в губы:
— А ты хорош, Жу-жу. Всё-таки понимаю Бэрроуза.
Джон почувствовал на бедрах чужие горячие руки, а мигом позже прикосновения отметились уже на ягодицах. Он уткнулся лбом в плечо Джереми, прикусывая губу и стараясь ничем не проявить себя, пока его гладили, тискали и ощупывали. Накатила тошнота, страх взвился в душе с новой силой. Но Джереми хотя бы не смущало, что его любовник не возбужден.
Хотя… Джон ощутил прикосновение к самому дорогому, что есть у мужчин, и это неожиданно странно взволновало его. До сих пор он касался себя только сам, а чужие пальцы были умелыми. Кровь жарко прилила к щекам, и не только к щекам… И это тоже было до отчаяния стыдно.
Что должен был бы сказать любовник отца? Такому, каким Джон описал полковника Бэрроуза, наверное, было бы ни к чему ласкать любовника. И Джон выпалил, стараясь дышать потише:
— Это не обязательно, сэр.
В голове крутились еще какие-то грубые слова насчет задницы, но Джон понял, что произнести их просто не сможет.
— Ну, раз ты настаиваешь… — Джереми хмыкнул и отпустил. — Забирайся на кровать. На колени и локти. И ноги пошире, мне нравится видеть.
Джон не успел испытать облегчения от мысли, что не придется хотя бы смотреть в лицо. До того он оценивал всё только со своей стороны, а сейчас невольно представил, каким его видит Джереми. И от этого тугой клубок в животе скрутился еще сильнее. Его, лейтенанта Бэрроуза-младшего, будут рассматривать, как дешевую шлюху. Его унижение будет на виду, и противник даже не стремится скрыть это.
Но вслух он только выдавил:
— Да, сэр, — и подчинился приказу.
Колени утопали в мягкой постели, но, едва отвернувшись от насильника, он с облегчением подумал, что больше может не держать лицо. Джон поспешно встал как ему сказали и опустил голову, но даже это не позволяло отвлечься, не чувствовать жадного взгляда. Взгляд был почти ощутим, и Джон, подавив инстинкт закрыться, прогнулся в спине, позволяя… Нет, думать об этом он не хотел, но четко осознавал, что ниже падать некуда.
Кровать прогнулась под весом еще одного тела, Джон почувствовал знакомый уже запах кельнской воды и прикрыл глаза. От этого стало полегче, хотя взбудораженное сознание и фантазия рисовали перед закрытыми веками не самые приятные картины. Настолько неприятные, что Джону пришлось приложить усилие, чтобы не дрожать.
Ладонь Джереми скользнула по внутренней стороне бедра, поднялась выше. Джон сжал зубы, пытаясь расслабиться, не сжимать мышцы, прикосновение к которым оказалось всё равно неожиданным, хоть он и предполагал, чем дело кончится. Даже не предполагал. Знал.
Отсутствие выбора — вот путь тамплиеров.
Джереми опустился ниже. Джон даже слышал его дыхание над собой, позже ощутил шершавую ткань штанов — мимолетно. Джереми явно устраивался удобнее, скользнул ладонью между ног, большим пальцем надавил на вход в тело, и Джон медленно выдохнул. Вот оно. И неважно, что делают это пальцами, а не чем-то еще. Окончательное падение еще только начиналось.
Джон невольно вспомнил, как отец учил его «прыжку веры» — технике, позволяющей растянуть момент падения на мириады мгновений, позволяющих не разбиться, когда бросаешься вниз с головокружительной высоты. Но даже эти долгие секунды имели свойство заканчиваться, когда над головой смыкалась вода, или снег, или сено. Только Джон не обольщался: на сей раз его ждет только гибель. Даже если не тела, то чести и всего, что с ней связано.
— Узкий, — настолько жарко и мучительно простонал Джереми, что сердце сжалось.
Джон не успел обдумать, что дает ему этот несдержанный стон — под сильным движением пальца сжалось не только сердце. Ощутить врага — внутри — было странно. Немного больно, но уж точно не боль сейчас заставляла тяжело дышать.
Терпеть боль Джон умел — обучение было выматывающим. Несколько раз его ранили — даже в тренировочных боях, пока он не научился грамотно отступать, уворачиваться и контратаковать. У отца было немало шрамов — следов пережитой боли.
Но сейчас Джон чувствовал, что лучше бы принял клинок в грудь, а не…
Джереми выскользнул. Джон услышал влажный звук, но не понимал природы его происхождения. Хотелось оглянуться, но он только сильнее сжал в кулаках шелковую простынь и уперся в подушку лбом. И повел бедрами — неосознанно, просто потому, что его отпустили.
Как оказалось, отпустили ненадолго. Нет, это не стало открытием, просто каждому свойственно надеяться — даже тогда, когда надежды нет. Но новое прикосновение оказалось много легче. Джон не сразу сообразил, что Джереми снова вошел в него рукой — настолько легче скользили пальцы в отличие от первого раза.
Не имея возможности посмотреть на насильника и не видя себя со стороны, Джон чувствовал, как жадно его разглядывают. Его, изогнувшегося под тем, кто… Тут в размышлениях появился пробел. Зачем Джереми вообще делает это? Он хотел овладеть — так почему не пристраивается сзади, как кот к кошке по весне? Почему имитирует сношение пальцами? Джон слышал, как тяжело тот дышит. Наверное, желает? Так почему не действует?
Джон было хотел обратиться к нему, подтолкнуть, а заодно проявить опытность… И не мог. Только теперь он со всей полнотой почувствовал, что разделил постель с тамплиером, и обратиться к нему «сэр»… Это было унизительно, настолько!.. Даже сравнить было не с чем.
Обращаться к тамплиеру угодливо и услужливо, когда тот владеет телом… На что еще можно пойти ради великой цели?
К счастью — если сюда вообще подходило это выражение — Джереми явно не мог утерпеть. Трахать одним пальцем ему быстро стало мало, и Джон едва не охнул от резкой боли. Он не мог уже понять, что именно происходит, но ощущение сменилось, и двигался Джереми уже много свободнее. Мышцы сжимались, несмотря на попытки Джона уступить насильнику, и мучило еще какое-то мерзкое чувство, которому даже определения не удавалось подобрать.
Джон не был уже способен на определения. Ему хотелось, чтобы тамплиер наконец взял его — и завалился спать, давая возможность заняться собой. Выместить ярость и досаду. Вымыться от его прикосновений. Подумать, в конце концов. Хотя как раз думать о себе не хотелось совсем.
Пальцы внутри скользили всё легче, и вскоре Джон почувствовал, что напряжение слегка отпускает. Это могло бы быть даже приятно, он чувствовал это всем нутром, но только не здесь и не сейчас. Однако когда Джереми вдруг усмехнулся и развернул кисть руки, Джон невольно вздрогнул. Этого чувствовать он точно не хотел, но низ живота словно прошило молнией — приятной и неприятной одновременно.
Джон окончательно перестал понимать, чего хочет и чего добивается Джереми. Зато движение стало ритмичнее, и второе прикосновение к чему-то внутри уже не было столь резким и неожиданным. Джон с каждой секундой принимал это ровнее, и наконец понял, как правильно изогнуться, чтобы неприятное чувство ушло, оставляя только ожидание. Он по-прежнему не знал, чего уже ждать, но тело, кажется, на этот раз оказалось умнее своего обладателя.
Джереми шумно выдохнул сквозь зубы, обхватил локтем за бедра, притискивая сильней, и Джон почувствовал, что тот входит глубже. От этого по взмокшему от напряжения загривку пробегали мурашки, а ноги с легким трудом удалось раздвинуть сильней. Шелковые простыни и покрывало ужасно мешали и путались между коленей.
Ожидание стало каким-то… незнакомым, словно неразумным. Как можно чего-то хотеть, когда не знаешь, чего? Но Джон со всей ясностью осознал — это совершенно иное. Это не выматывающая надежда, что насильник закончит побыстрей. Это…
Додумать он не успел. Джереми выскользнул, повергая в еще большее недоумение, и скомандовал:
— Приподнимись.
Джон послушался, хотя подниматься было не удобнее, чем опускаться. Да и тамплиер только мешал — продолжал касаться, бесцельно. Это заставляло испытывать смутную досаду. Слишком собственническими казались небрежные ласки.
Слишком… уверенными. Для Джона, для которого сейчас переворачивался мир, казалось неестественным и неправильным то, что для любовника ничего такого не происходит. Разумом он понимал, что для «жиголо» — если он верно употребил слово — тоже ничего такого происходить не должно. Напротив. Ласковый мужчина после пьяного грубияна; более высокая оплата… И всё-таки было даже обидно.
Знакомый уже влажный звук — только теперь Джон опознал в нем что-то навроде булькнувшей склянки — вызвал тревогу, но вместе с тем и успокоение. По крайней мере, после предыдущего такого стало лучше, а не хуже. Джон пытался сообразить, что это и для чего, но разум туманился. И вовсе не оттого, что он испытал смутное желание чего-то. Просто не был готов к подробностям. Это было чревато потерей выдержки, а она сейчас была нужна как никогда.
На поясницу легла тяжелая рука, и Джон замер. Чувствовал, как колыхнулся воздух, уловил над собой жар тела, но испугаться особо не успел. По раскрытой ложбинке между ягодиц скользнуло что-то горячее и тяжелое — и Джон не сомневался, что именно. На миг наступила донельзя напряженная тишина. Джон широко распахнул глаза и уставился прямо перед собой — на шелковые подушки, по которым змеилась причудливая вышивка; на блестящий изгиб резного изголовья с едва заметной тусклой царапиной; на собственные сжатые до побелевших косточек пальцы… И в следующий миг прикусил губу от резкой боли, но не позволил себе ни стоном, ни даже вздохом проявить себя.
Как раз этому его учили на тренировках. Даже если ты ранен, нельзя отступать. Нельзя показать противнику слабость — или ты уже проиграл. Джон знал — точнее, чувствовал с каждым мигом всё глубже, — что Братство едва ли теперь примет его в свои ряды, но даже лишиться чести предпочитал с честью.
Джереми как раз не скрывал ни тяжелого дыхания, ни наслаждения. Рука на пояснице болезненно впилась в кожу, кажется, царапая, а вся небрежность мигом отправилась к черту. Джон чувствовал, как тот еще пытается, видимо, сдерживаться… Но надолго его не хватило — тело прошило болью заново, а к ягодицам прижались влажные от пота бедра.
Джон чувствовал, как испарина покрывает и его лицо, выступает влагой на спине и на шее, но в ответ на несдержанность насильника только прогнулся сильнее. Принимать последствия своего выбора — тоже одно из учений Братства. Ему показалось, что это движение навстречу вызвало… миг промедления, миг заминки, но Джон почти сразу об этом забыл, потому что следующие минуты были хоть и менее мучительными, но всё же нелегкими.
Джереми вроде бы щадил, если Джон верно оценивал «мастерство» врага щадить. Со временем стало полегче, и удалось даже разжать сомкнутые мертвой хваткой пальцы — только для того, чтобы схватиться за тонкую нежную ткань чуть в стороне — там, где она была еще прохладной и приятной.
В голове немного прояснилось. Джон цинично подумал о том, что самое страшное, кажется, позади. По крайней мере, теперь мерные короткие движения уже не приносили резкой боли, оставили только чуть смазанное неприятное чувство. Джереми глубоко вздохнул и наконец убрал руку с поясницы.
Теперь он обхватывал бедра, но Джон почти не тяготился этим. Прислушивался к себе и был почти благодарен насильнику за то, что тот молчит. Миг падения и без того пережить было трудно, а хлесткие или — тем хуже — сладострастные высказывания тамплиера могли бы сделать его невыносимым.
А теперь Джон уже вполне примирился со своей судьбой. Понимал, конечно, что всё это придется еще обдумывать и принимать, но именно сейчас… Он безотчетно поддался любовнику, когда тот попытался им управлять, и почти спокойно подумал, что лучше пережить это самому, чем знать, что подобное произошло с Августиной. Даже если придется переживать это каждую ночь.
Джереми шумно и прерывисто вздохнул, и Джон почувствовал, что тот качнулся сильнее. Это было… тоже странно. Теперь, когда боль прошла, Джон не мог в полной мере осознать, что чувствует. Кроме того, что позволяет тамплиеру наслаждаться, разумеется. Ощущение принадлежности другому мужчине… обескураживало, но не тяготило больше. Наверное, именно так и должен оценивать всё это тот Жу-жу, которым представился Джон.
Джон даже приободрился от этой мысли. Весь ужас и вся боль — наверняка от того, что это впервые. Про брачную ночь с честными юными леди тоже говорили, что это нелегкое испытание. О том, что от брака происходящее в этой комнате отличается чуть больше, чем полностью, лейтенант Бэрроуз постарался не думать.
Неожиданное успокоение принесло и еще одну четкую мысль. Джон, машинально подставляясь направляющим рукам и слишком четко ощущая, как движется внутри чужая плоть, вдруг представил, как отомстит. Когда Августина будет в безопасности; когда дело отца — так или иначе — будет завершено; он сможет, не боясь уже за жизнь дорогих людей, отплатить. Годы обучения пронеслись перед внутренним взором, как занятные узоры, что показывал старинный друг отца, сэр Брюстер. Шотландец до мозга кости, брезгливый и брюзгливый, он, однако, смягчался, когда речь заходила о его изобретениях. И, показывая свои опыты с поляризацией света и видя восхищение в глазах приглашенных и — особенно — маленькой Августины, он показательно гордился и звал свое изобретение «калейдоскоп». Цветные узоры преломлялись и искажались сейчас так же, как мысли молодого Бэрроуза. Только в них преобладали алые цвета.
У Джона не было оружия, но любой из способов убийства, которым его учили, подошел бы.
Джереми вдруг застонал, почти выскальзывая, вновь заполнил собой, и Джон только уверился в своих мыслях. Это будет…
Как это будет, он еще не знал, но, уйдя в своих размышлениях слишком далеко, Джон столкнулся с реальностью слишком неожиданно. Джереми, выходя, вновь заставил испытать что-то незнакомое, и когда тот вошел, Джон не удержался и вздохнул. Наверное, довольно громко. Просто от неожиданности — ощущение внутри было схожим с той молнией, что прошивала от затылка до поясницы и ниже, когда тамплиер забавлялся с ним пальцами.
Руки обхватили за бедра крепче, а сам Джереми склонился сильней и ниже, выдыхая в затылок. Джон опустил голову, но что-то уже заставило его дрогнуть. Уступить. Он попытался поймать обретенное было успокоение — и не смог.
В груди царапнуло досадой, а по скулам вновь разлилась краска — ее он чувствовал так же ярко, как и то, как… заметно в него входит плоть. Непростительно расслабился — позволил себе отвлекаться и мечтать, когда следовало быть готовым ко всему; когда рядом с ним — враг. И не только рядом. Не просто рядом, а… внутри.
Эта мысль заставила сжаться, бедра едва не свело, и Джереми застонал громче. Бедра он, наконец, отпустил, навалился сверху, хоть и удерживался на руке, двинулся резче. Джон явственно ощутил, как плотно тот входит, как растягиваются под его естеством мышцы, как поясницы касается подтянутый живот — и, сам того не ожидая от себя, подался назад.
— Господи… — Джереми окончательно придавил его, входя уже резко, почти грубо.
Отголосок боли мелькнул и пропал, и Джон вдруг сообразил, что невольно двигается навстречу насильнику. Попытка осознать это провалилась — неторопливое до того движение изменилось, Джереми резко начал набирать темп, и Джон вновь ощутил отчаяние, когда понял, что мысли… ускользают.
Если бы мог — остановился бы и подумал, но в этот миг остановка означала поражение. И последней ясной мыслью Джона было то, что он, кажется, не хочет останавливаться.
Внутри что-то отзывалось на каждый толчок, на каждое резкое движение бедер. Джон почувствовал, как насильник обхватил его за шеюлоктем, и смутно осознал, что убить бы его не получилось. Тамплиер слишком хорошо знаком с приемами извечной борьбы.
А пока… Пока Джон только последними силами сдерживался, чтобы не застонать в ответ. Пусть уверится, что обрел власть; пусть убедится, что любовник Джона Бэрроуза-старшего стоит того.
Теперь Джон не закрывал глаза, но взгляд туманился. То ли от того, как отзывается тело на член внутри; то ли от того, как крепко сжимает горло чужая рука. Джон много раз дарил себе удовлетворение рукой, но это не походило на предыдущие ощущения от слова «никак». И когда на его естество легла чужая ладонь, Джон вдруг понял, что у него стоит — и похоже, давно.
Облегчение от прикосновения было слишком ярким. Джереми и сам уже не являл собой образчик невозмутимости. Тонкий шелк на кровати сбился, покрывало смялось, и даже устоять под напором Джереми теперь было трудно. Джон чувствовал, что ему неудобно, и прочих ощущений было слишком много, но перед тем, как сорваться, он замер — потому что не знал, можно ли себе позволить? Нужно ли что-то сказать?
Он еще помнил, что такое — долг ассасина, а потому не имел права повести себя неправильно.
Джереми словно не почувствовал остановки. Врывался резко, почти судорожно, пальцы на плоти сжимал слишком крепко. Это было даже хорошо — Джон еще сжимал зубы, чтобы не сдаться первым.
И в этом он победил. Почувствовал, что плоть внутри дрожит; что где-то глубоко разливается горячее семя. И только когда рука подломилась, а тело тряхнуло в невыносимо сладкой судороге, услышал — как сквозь толщу воды — еще один страстный стон.
Шелк под ним был влажным и противным. Отчасти — от пота, отчасти от… Джон с трудом сдвинул ноги, едва Джереми позволил ему освободиться. Освободиться позволил, но вот сменить белье и не подумал — прижал к себе, как только Джон обессиленно опустился на постель.
Джон не мог ни о чем думать, но объятие было неприятным. Слишком грязным — во всех смыслах. Хотелось пойти и омыться, но стало понятно, что его никуда не отпустят.
— Ты хорош, — выдохнул ему на ухо тамплиер, и стоило огромного труда не передернуться. — Почему так боялся вначале?
Джон с трудом соображал, хотелось побыть одному… Но усилием воли он заставил себя собраться. Выдался неплохой шанс дать… Дать ответы.
— У Бэрроуза меньше, — выдохнул Джон. — Намного. А у вас, сэр, штаны и не скрывают ничего.
Шею сзади обдало щекотным фырканьем:
— Пьет, пользует юнца за деньги — и при этом имеет маленький член? Прекрасно, просто прекрасно! Даже если ты больше ничего не знаешь, этих сведений уже достаточно, чтобы произвести фурор.
Джон поглядел перед собой и осторожно уточнил:
— Произвести фурор… где? В вашем этом высшем обществе?
Стоило представить гнев отца…
— В моем, — Джереми подчеркнул это слово, — обществе. Отчасти его можно назвать высшим, но, Жу-жу, это не светские сплетни. Ты, наверное, устал?
— Да, немного, — хоть тут можно было почти не кривить душой — Джон чувствовал, что вымотался, словно конь на пахоте.
— Поспи, — великодушно разрешил любовник и завозился рядом, но отпустить не отпустил. — Поговорим утром, если за ночь ничего не случится.
Джон покорился и теперь. Липкая влага на бедрах, чужая рука на поясе — даже это не заставило его отказаться от такой пленительной возможности расслабиться. Поначалу ему казалось, что он попросту не сможет заснуть. Не после всего, что случилось! Однако усталость быстро взяла свое. Он чувствовал себя в безопасности — пока враг, удовлетворенный и не ведающий, кого взял в постель, ровно дышит и явно собирается подремать. Пока не поступило никаких сведений об полковнике Бэрроузе. И, проваливаясь в порожденный усталостью сон, Джон почти не чувствовал угрызений совести. Точно знал, что совсем не спать не получится, а стало быть, следовало использовать все возможности, чтобы дать телу отдохнуть. Особенно после…
Додумать он не успел. Милосердное забытье затянуло его в свои объятия — и это было уж точно лучше, чем объятия тамплиера.
========== Часть 3 ==========
— Стой!.. Что это?
— Вырубай!
— Мы не можем…
— Не понимаю…
— Ребекка! Что случилось? Он жив?
— Жив. Сейчас попробую корректно завершить программу.
— Хлоя?
— Пульс упал с почти двухсот на сорок. Но стабильный. Повышается…
Перед глазами мелькнул белый потолок. Джон шумно втянул воздух раскрытым ртом и хрипло выдохнул. Руку покалывало, а сердце в груди бухало, как молот для забивания свай.
— Я… в порядке, — сипло пробормотал он, пытаясь махнуть рукой для пущего спокойствия.
— Пульс стабилизируется, — раздался напряженный и сосредоточенный голос Хлои.
— Что это было? Не понимаю, — это, конечно же, Шон.
— Он что-то пережил вместе с Джоном Бэрроузом, — деловито заговорила Ребекка. — Что-то такое… Видно, воспоминание слишком сильное. Мне следовало понизить мощность. Но я же не знала…
— Мы могли его потерять, — Хлоя, как всегда, была недовольна. — А это не только безнравственно, но еще и похоже на тамплиеров.
— Я… Правда, в порядке, — Джон собрался с силами и подтянулся на кресле. — Просто… Действительно, слишком сильное воспоминание. Не надо больше погружать меня туда.
— Придется, — над лицом на фоне потолка появилось лицо Ребекки. — Ты не закончил. Когда ты снова попадешь в Анимус, всё начнется…
— Заново? — Джон почувствовал, что волосы встают дыбом.
— Нет, — несколько недоуменно посмотрела Ребекка. — Что ты там такого сделал? Воспоминание начнется с конечной точки. Я успела сохраниться. Точнее, сохранить тебя.
Джон передернулся, но несколько успокоился, раз переживать это заново не придется. Но всё-таки на душе было неспокойно:
— А синхронизация?
— Сто процентов, — заверила его Ребекка и даже помогла нормально сесть. — Я бы даже сказала, сто один процент, если бы не знала, что это технически невозможно. Никогда такого не видела! Все показатели шли в по́лку — ровнехонько, а потом тебя тряхнуло, показатели зашкалило. И я начала снижать нагрузку. Как тебе это удалось?
— Не… Не знаю, — Джон уселся ровнее, но успокоение почувствовал только тогда, когда снял руку с мудреного прибора, через которую Анимус позволял подключиться к ДНК. — Я…
Тут он опустил взгляд ниже и почувствовал, что краснеет. И торопливо добавил:
— Ребят, простите, мне надо это пережить. Я всё расскажу, как в себя приду.
— Узнал что-то про…
Джон не дал Хлое закончить:
— Нет. Но жизнь у этого парня была так себе.
— Да? — Шон нахмурился. — А мы вроде ничего такого не знаем. Жил как жил, умер в глубокой старости. Ты же погружался в его восемнадцать лет, что ты там мог такого увидеть?
Джон неловко сполз с кресла:
— Всё нормально, ребята. Я подышу воздухом и вернусь.
— Давай, — меланхолично отозвалась Ребекка, возвращаясь к монитору. — На улице, кстати, солнышко. И плюс двадцать два по Цельсию. По крайней мере, датчики это показывают.
— Подышать будет полезно, — вмешалась Хлоя, неодобрительно глядя на Ребекку. — И погулять без датчиков. Только не отходи далеко, это опасно.
Джон подумал, что и не собирается отходить. Да и выходить на улицу он не собирался. Куда важнее было переодеть штаны, на которых медленно расплывалось темное пятно.
Нет, таких воспоминаний он никак не ожидал. И только долг перед друзьями заставлял вернуться обратно.
Надо будет попробовать соблазнить… Хлою. Она, конечно, вечно ворчит, но Ребекка… Ее соблазнять было небезопасно. А кроме них Джон знал только Шона, и… На душе вновь стало нехорошо, чужие воспоминания вернулись слишком ярко. Нет, подышать тоже не помешает.
***
Сознание возвращалось медленно. Джон ощутил какой-то знакомый запах — и его едва не подбросило.
Он не дома, и к нему не придет индусский слуга, с поклонами подающий горячую и холодную воду, мятный зубной порошок и чистое белье. Джон пошевелился и хмуро подумал о том, что как раз вода бы не помешала. Липкая влага уже успела засохнуть и неприятно стягивала кожу, а еще ныло пониже спины и почему-то поясница.
Джон не успел даже открыть глаза, но вторая мысль была более осознанной. Джереми! Если тамплиер до сих пор спит… можно попробовать его убить — задушить подушкой. В этом случае не останется следов, а времени будет достаточно — солдатам можно развязно сообщить, что господин еще спит. Джон пошевелился, пытаясь нащупать рядом с собой вчерашнего любовника.
Но замечательный план даже не успел оформиться, когда неподалеку раздался голос — до отвращения знакомый и бодрый:
— Проснулся? Хочешь кофе?
Джон машинально отметил, что уже довольно жарко, а значит, утро далеко не ранее. Сколько же он проспал? Но кофе не хотелось, хотелось отмыться, попить чего-нибудь холодного и свернуть врагу шею.
А вот впрягаться в хомут жиголо Жу-жу тоже не хотелось. Но пришлось.
— Гадость, — заявил Джон, разлепляя глаза и оглядывая Джереми — тот стоял и глядел в окно, полностью одетый и причесанный. — Лучше лимонной воды. И, сэр, мне бы умыться. И побриться.
— Что ж, законное требование, — философски откликнулся враг. — Иди за мной.
Поглядев на постель рядом с собой, Джон отметил, что хоть простыни и сбиты… Он едва заметно передернулся. Хоть простыни и сбиты, но вот подушки на другой стороне кровати остались нетронутыми. Джереми тут не ночевал. Всю ночь занимался своими неведомыми тамплиерскими делами? Или всё-таки что-то подозревает? Джон не знал, что хуже.
После всего, что случилось вчера, не было никакого смысла смущаться. И к тому же… Джон оглядел отброшенные вчера за ненадобностью вещи печальным взглядом. Как он был счастлив, когда впервые их надел! Полковник Бэрроуз смеялся, глядя, как совсем молодой тогда еще сын гордо напяливает модные по тому времени среди итальянцев тряпки. Джон Бэрроуз-старший тогда подчеркнул, что подобные одежды допустимы только в жарких странах и только на отдыхе, но Джон-младший тогда чувствовал себя королем Вероны — на него заглядывались, а еще было намного комфортнее, чем в одежках, привезенных с прохладной и вечно мокнущей родины. Тогда он, конечно, и предположить не мог, что это сыграет такую роль…
Но вот заниматься собой в присутствии Джереми не хотелось. И еще было тревожно — а вдруг ему захочется снова? А кроме того, хотелось побыть наедине с собой. Разобраться в собственных путаных мыслях, выработать план действий, концепцию возможных разговоров…
Ничего этого в присутствии Джереми сделать было нельзя, однако тот уверенно провел его в ванную, кивнул на таз с холодной водой и небрежно извлек из запертого шкафчика опасную бритву:
— В моем присутствии. Несмотря на наше приятное для обеих сторон соглашение, я еще помню, что забрал тебя из дома твоего патрона силой.
Джон с трудом нашел в себе силы кивнуть. Какое ничтожество! Джон слишком хорошо понимал, что действия тамплиеров отвратительны, а удовлетворение собственных прихотей, когда речь о деле, выглядело и того омерзительней, но едва ли не обвинять в этом пострадавшую сторону — что могло быть ниже?
— Да, сэр, — машинально произнес он и постарался усмехнуться. — Только зачем мне замышлять что-то против того, кто обещал заплатить мне вшестеро? Бэрроуз пока тоже ни пенни не заплатил.
Джереми удивленно вскинул бровь и хмыкнул:
— Не заплатил? Даже аванса?
— Он обещал мне все деньги, когда мы вернемся в Британию, сэр, — выпалил Джон и торопливо перехватил бритву, склоняясь над тазом.
Надо было выиграть время. Надо было хотя бы немного подумать о том, что говорить! Вчера Джон действовал вслепую и только чудом не выдал себя. Но вечно так продолжаться не может. Надо собраться, надо вспомнить всё то, что он говорил об отце — и выявить для себя удобную позицию. Это было не просто нужно. Это было жизненно важно!
Но увы, как и всегда с Джереми, что-то помешало. На этот раз — явный заинтересованный взгляд. Джон, пытаясь выиграть время, не подумал о том, что наклоняться, не будучи одетым, в присутствии врага небезопасно. И мигом пожалел о принятом второпях решении — Джереми провел рукой по ягодицам и бросил язвительно:
— Соблазняешь?
Бритва в руке дрогнула, и Джон даже не сразу понял, что мыльная скользкая пена на руке окрасилась розовым.
— Нет, сэр, — нахально ухмыльнулся он, чувствуя, как внутри что-то каменеет, а подбородок жжет. — Если бы знал ваши аппетиты, потребовал бы больше.
Джереми рассмеялся, и от сердца слегка отлегло — Джон чувствовал, что слова пришлись к месту. Возможно, Джереми действительно не отпускали подозрения. Впрочем, это почти неизбежно, раз уж он явно не был готов застать в отцовском доме такой сюрприз.
— Я не столь скуп, — отсмеявшись, бросил тамплиер. — И, честно говоря, мне бы хотелось сейчас тебя взять, но… Прости, Жу-жу, я не дам тебе заработать больше. Ты хорош, но у меня есть дела, которые стоят дороже, чем твоя задница. Возможно, позже… Посмотрим. Верни бритву — и я оставлю тебя. И пришлю горячей воды. Тебе, наверное, не слишком приятно сейчас, хотя твой вид наполняет меня законной гордостью.
Джон только порадовался, что успел закончить с бритьем. Не хватало только порезаться еще раз.
Впрочем, Джереми обещание сдержал. Стоило вернуть ему лезвие, как тот удалился, а очень скоро в ванной появился хмурый солдат с двумя ведрами. Из одного поднимался пар, другое, вероятно, было наполнено студеной водой.
Опускаясь в едва заполненную водой ванну, Джон отчаянно размышлял. Для начала следовало убедиться, что с Августиной за ночь не произошло ничего дурного. А дальше… Что Джереми теперь знал о нем? Что тот по каким-то причинам торгует собой — но в весьма приличном свете. Что мало целовался либо не целовался совсем. Что полковник Бэрроуз скуп и не слишком приятный кавалер — пьет и думает только о себе.
Так следовало думать, но не думалось. Джон не мог избавиться от ощущения грязи и низости; не мог заставить себя не думать, кем и чем он стал. Прохладная вода слишком чувствительно ощущалась в тех местах, где вчера… Господи, как вообще можно было думать о чем-то, когда он вчера отдался тамплиеру, позволял себя иметь, а потом… Лицо вновь вспыхнуло краской стыда. Вчера, конечно, он постарался вести себя естественно, но чем можно было оправдать то, что он испытал наслаждение в постели с врагом? Никакая высшая цель этого не требует, это только желание тела. Стоило признать одно из двух: либо он сам, лейтенант Джон Бэрроуз, вел себя, как течная кобыла, либо враг настолько силен и умен, что бороться против него — самоубийственно.
Самоубийственно — но не менее необходимо. Джон сжал зубы, отмываясь от засохшего семени. Отец как-то говорил, что человека можно оценить по уровню его врагов, и это было правдой. О том, что слишком рано обрел себе такого врага, Джон старался не думать. Так или иначе, победить нужно, иначе не спасти от гибели или грехопадения Августину. И дело отца, о котором тот не сказал ни слова.
Но если удастся победить, то… То придется сохранить весь этот позор глубоко в душе — и жить с ним. Оставалось только надеяться, что дальше будет легче. Если всё сложится хорошо, он сможет жениться на приличной леди и навсегда похоронить то, что случилось. И, может быть, даже когда-нибудь исповедуется — когда всё окончательно останется позади.
А для того, чтобы победить, следовало не раскисать.
Джон понял, что вчера был прав — стоило остаться наедине с собой, как тяжкие думы взяли верх, лишили решимости. Лучше уж идти вперед как есть — и будь что будет. Отираясь пушистым полотенцем — нет, ему никто не давал на это права, и полотенце наверняка принадлежало Джереми — он уже не чувствовал вины. Ничто не истинно, всё дозволено.
Джереми ждал его в спальне, улыбаясь всё так же мирно. Пальцем подманил к себе, точно красотку из квартала Сохо, а потом указал за окно:
— Я дал разрешение мисс Бэрроуз ухаживать за садом.
— Вы говорили с ней? — поинтересовался Джон.
— Говорил, — тамплиер поморщился. — Удивительно глупая девица. Впрочем, и ты не многим умней. Бэрроузу, видно, нравится окружать себя глупцами.
— Мисс Августина у него сама родилась, — хмыкнул Джон, а сам подумал, что такое мнение врага — уже неплохо. — Он не выбирал ее в свое окружение. И это вы еще его сыновей не видели. Один упрямец и бука, второй — чистенький и глянцевый. И оба меня ненавидят.
— Достойная смена, — фыркнул Джереми. — Мисс Бэрроуз уже успела истоптать газон, где я приказал посадить французские тюльпаны. Кажется, из нее весьма посредственная садовница. Но я не возражаю. Луковицы были дороги, но не дороже того, что за нее способен заплатить Бэрроуз. Однако теперь меня больше интересуешь ты, чем она. Расскажи мне о себе.
Джон почувствовал, что паника захватывает сознание. Он так и не придумал истории, в которой нашлось бы место пареньку по имени Жу-жу, а вот сейчас решение пустить всё на самотек выходило боком.
— А что говорить? — он выглянул в окно и увидел из-за высокого куста кусочек подола Августины. Стало полегче. — У меня, сэр, жизнь не слишком веселая была, зачем бы вам о ней знать? Давайте уж лучше о Бэрроузе.
— Давай, — легко согласился Джереми и повернулся. — Как ты с ним познакомился?
— Он… — горло сжалось, а ложь пришла в голову сама. — Он меня спас.
— Спас? — тамплиер изумленно на него уставился. — Спас, а потом заставил работать на себя… так?
— Да, — Джон панически изобретал прямо на ходу. — Собственно, от этого и спас. Точнее, не успел, но…
Джереми раздраженно помотал головой:
— Так спас или не успел? И от чего — от этого?
Джон вдруг подумал, что ему никогда в жизни не удастся изобразить парня из того же Сохо. Для этого там нужно было родиться. В доме отца появлялись разные люди, и Джон видел разницу — те даже говорили иначе. Не так, как отец; не так, как его друзья из приличных семей.
— Меня, сэр… — он так и не придумал, что сказать, а потому запнулся. — Неважно.
Джереми вдруг отступил и посмотрел внимательно, серьезно:
— Тебя насиловали?
Джон чувствовал, как в душе распускается черный цветок ненависти. Да, насиловали. Только не насильнику об этом говорить — с такой заботой.
— Да, — бросил он, отворачиваясь. И больше ничего не сказал — горло перехватило.
— И Джон Бэрроуз тебя спас от насильника? — Джереми, казалось, возбудился.
И видеть это было противно. И отец, даже если узнает, уже не спасет — всё уже случилось.
— Спас, — буркнул Джон. — Но немножко поздно, сэр, — и добавил, внутренне содрогаясь. — К тому моменту, как он меня спас, у меня в заднице что только ни побывало.
— И забрал к себе? — утвердительно спросил Джереми, но ответить не дал. — А потом?..
— А потом я собрался в Индию за сто фунтов, — злость всё-таки прорвалась. — Что вам от меня нужно, сэр? Эта история никак не относится к тому, что делает Бэрроуз.
— Напротив, — задумчиво откликнулся Джереми. — Она… многое меняет. Многое показывает. Я слышал твою речь, Жу-жу, и сразу понял, что ты из хорошей семьи.
— Был, сэр, да весь вышел, — хмыкнул Джон, печально осознавая, что это правда.
Джереми взглянул в окно, увидел, как появившаяся там Августина вдохновенно перекапывает газон, собственными руками взявшись за грабли, и отвернулся, словно не в силах смотреть на это.
— Расскажи мне, что делал Джон Бэрроуз последнее время.
Джон задумался. Тут, в принципе, можно было и не врать.
— Много сидел над бумагами, сэр, — и это было правдой. — Какие-то расчеты, схемы… Может быть, карты. Не знаю, мне он на них смотреть запрещал. Точнее, прятал их от меня. Общался с какими-то странными людьми… Я пытался подслушать, но не говорю на местном наречии. Сына с собой везде таскал, даже ночами с ним в кабинете запирался.
— А дочь? — перебил Джереми, слушавший очень внимательно.
— Это нет, — Джон помотал головой. — Дочку он в дела не посвящал, девочка же. Так что вы ее не трогайте, она вам ничем не поможет.
Джереми прищурился и уставился на него пронизывающим взглядом, от которого бежали мурашки.
— Почему ты так защищаешь девчонку?
— Она была ко мне добра, — как можно небрежнее пожал плечами Джон. — И разговаривала со мной как с человеком.
Джереми довольно долго молчал, а потом жестом пригласил собеседника к крошечному столику, на котором стояли приборы, кофейник и бутыль с мутной жидкостью.
— Лимонная вода, — бросил Джереми скупо. — Признаться, пользы от тебя немного. Слушай, Жу-жу. Я подозреваю, что твой бывший любовник приехал сюда не случайно. Он ищет одну вещь, и мне нужно найти ее раньше него. Мои солдаты обыскали весь периметр, где Бэрроуз мог бы быть, если выехал, когда ты указал, но ничего и никого не нашли. Он сумел скрыться, но ассасины это неплохо умеют. Скажи, не видел ли ты у него на пальце клейма?
— Видел, — с готовностью откликнулся Джон.
— А у его сына такое же есть?
Джон почему-то едва не вздрогнул. Чтобы дать себе время на обдумывание, он плеснул в чистый стакан мутной воды и сделал вид, что задумался.
— Кажется да, сэр. Но точно не скажу, Джон-младший вроде там перстень носит…
— Все они, клеймленные, там перстни носят, — раздраженно поморщился Джереми.
Джон с тоской подумал, что ему, возможно, уже и не доведется, но только пожал плечами:
— А это что-то значит?
— Это значит, что два ассасина — хуже, чем один, — буркнул Джереми.
Джон почти погордился собой. Теперь сведения, поставленные тамплиерам, еще больше отличались от реальности. Отец уехал один, зато призвал с собой целую толпу солдат, и к тому же искали шавки тамплиеров вовсе не там, где нужно.
— А что он ищет? — позволил себе поинтересоваться Джон, надеясь, что это выглядит как праздное любопытство.
— Одну вещь, — хмыкнул Джереми, снова поблескивая глазами. — Очень ценную.
— Драгоценность?
— Не знаю, — тамплиер пожал плечами.
— Как это? — Джон недоумевал почти искренне. — Вы не знаете, что он ищет, но хотите это отнять?
— Да, — уверенно откликнулся Джереми. — Скажем так, я знаю, что эта штука способна сделать, если попадет в неподходящие руки. Так что если даже мне она не нужна, она не должна достаться ассасинам. А мне она нужна… А зачем, тебе вовсе незачем знать.
Джон подумал…
— А как же вы собираетесь искать эту вещь, если не знаете, где она и как выглядит? — недоуменно выдал он.
— С помощью Джона Бэрроуза, конечно, — вдруг улыбнулся Джереми. — И тебя. Отдохни и собирайся в дорогу. Мы отправимся после обеда, и я возьму тебя с собой. Там, где не справились солдаты, возможно, следы отыщу я.
— Но я… — Джон сглотнул.
Оставить здесь Августину одну? С кучей солдатни? А если она узнает, что брат исчез? Не сделает ли какой-нибудь глупости? А с другой стороны, сопровождать тамплиера — это было бы очень полезно. В конце концов, его можно даже попробовать убить в нужный момент, даже если живым уйти не удастся…
— Но? — вздернул бровь Джереми. — Ты еще сопротивляться будешь?
— Нет, я… — Джон наконец сообразил, что можно сказать. — Я не могу отправляться в поход в домашних вещах. Тут повсюду змеи и хищные звери. А еще Бэрроуз убьет меня, если решит, что я заодно с вами. Вас-то он, наверное, знает?
Джереми хмыкнул:
— Когда ты с ним спал, не обращал ли внимание на то, что у него под ребрами — шрам?
Джон припомнил. Действительно, у отца был такой шрам, но Джон не помнил времени, чтобы того там не было. Выходит, очень старый.
— Есть такое, — кивнул он.
— Если бы я был постарше и поумней, я бы вернулся и перерезал ему горло, — как ни в чем не бывало заметил Джереми. — Но тогда я был слишком молод и самонадеян. Второй раз я такой ошибки не повторю. А за одежду не переживай, солдатской формы хватает.
— А… что-нибудь, чем можно защититься? — неуверенно спросил Джон.
Ну хоть какой-нибудь кинжал! Хоть ножик для бумаг! Но слова Джереми лишили его надежды:
— Я сумею защитить, если всё обернется плохо. А если обернется хорошо — и для тебя, и для меня — то ты вернешься к своему патрону ничего не потеряв, а я стану обладателем… Но на твоем месте я бы на это не рассчитывал. Не стоишь ты этого.
Джон почувствовал, как в груди екнуло. Он отдал этому чертовому тамплиеру всё, махнул рукой на себя и на свое будущее, а тут… Что же могло быть ценнее? И тут в голове прояснилось — наследие Первой Цивилизации. За эти вещи — редкие и опасные — велась такая борьба, что чья-то честь и жизнь уже не в счет. За них проливались моря крови.
И это отец утаил?! Привез с собой взрослого сына, почти посвященного в ассасины, и скрыл, что охотится за наследием Первой Цивилизации?! Это было почти что подло, но Джон знал, что долг — превыше всего. Возможно, отец сумеет объяснить, зачем так поступал…
— Я готов, — кивнул Джон.
***
Перед глазами слегка расплывалось, окружающая обстановка потускнела и замерла, а в ушах раздался голос Шона:
— Эй, ты живой? Ребекка обещала снизить нагрузку.
— Живой, и даже очень, — уверенно откликнулась Хлоя. — Показатели хорошие, он отлично всё переносит. Но я бы сделала перерыв.
— У него есть возможность выйти из Анимуса, если что-то пойдет не так, — немного виноватым голосом произнесла Ребекка.
— Заткнулись, девочки, — ласково произнес Шон и продолжил. — Ну, если живой, то вот тебе справка. Отец Джона действительно едва не погиб, еще когда учился в академии, но исторических фактов не сохранилось, а его память никто не исследовал. Из живых потомков мы знаем только тебя, но, боюсь, ты рехнешься, если еще и жизнь Бэрроуза-старшего начнешь изучать.
— И времени нет, — влезла Ребекка.
— И времени нет, — согласился Шон. — Зато мы знаем, что после тяжелого ранения Бэрроуз в академию не вернулся, а чем занялся — непонятно. И никто не знает, кто и почему едва не отправил его на тот свет.
— Джон, — требовательно обратилась к нему Ребекка. — Будь внимателен. Шон перекопал уйму информации, но никого, кто мог бы быть тем тамплиером по имени Джереми, не нашел. Скорее всего, это не настоящее имя. Нам нужно узнать, кто это, только тогда мы сможем действовать дальше.
Джон шевельнул пальцами, надеясь, что это покажет товарищам, что он готов продолжать, и тут перед глазами мелькнула заставка Анимуса, а звуки извне померкли. Он снова был в комнате Джереми, только теперь — в солдатской форме.
***
Джон с недоумением оглядел себя. Только теперь он задумался, отчего солдаты Джереми носят такую форму — не алую, как у солдат колонистской армии, а светло-голубую. Синюю форму носили французы, но во-первых, в поместье Джон ни разу не увидел и не услышал ничего, что могло бы относиться к лягушатникам, а во-вторых, французская форма была много темней.
Этот вопрос следовало прояснить, а пока Джон махнул на это рукой, восприняв только самое главное: таких врагов гораздо легче отличить в схватке, так что это было даже хорошо. Плохо, конечно, что отцовские солдаты сделают точно такие же выводы, но Джон надеялся, что ему не придется сражаться — как, когда нет ни меча, ни кинжала, ни ножика для сыра? — а доведется принять участие в чем-то более важном и полезном. Если доведется, конечно.
Но для начала следовало сделать одну очень важную вещь. Необходимо было навестить Августину и предупредить, что он отправляется с врагом… куда-то. Сестра должна знать, что он не забыл о ней, что он обязательно вернется и спасет. Как только сможет.
Времени пока хватало, и Джон выглянул в окно. Окно выходило в сад и никак не годилось для его целей, однако дверь была заперта снаружи.
Выбора особо не оставалось, но Джон медлил. Если его увидят — конец. Конец легенде про недалекого паренька, сожительствующего с Бэрроузом-старшим. На его месте появится ассасин — сын Бэрроуза, который обманом втерся в доверие к предводителю тамплиеров. От этой мысли было едва ли не страшней, чем вчера, когда Джон соглашался на сделку.
Августины в саду уже не было. То ли она утомилась от садовых работ — ведь сама раньше ничего подобного не делала, то ли ее сейчас допрашивают. Зато в саду то и дело мелькали светло-голубые пятна на фоне зеленой листвы и травы. Джон сосчитал солдат, прогуливающихся по дорожкам, и пришел к выводу, что их многовато. Четверо внизу, и еще двое — на башенке, венчающей крыло поместья. И Джон был готов голову отдать на отсечение, что у тех, кто на башенке, найдутся и пистолеты, и ружья. Под окном были кусты, которые вполне могли его укрыть, но вот курсировали солдаты так разумно, что не было ни шанса, что его не увидят, пока он будет висеть на стене. Что тут можно сделать?
И тут где-то вдалеке раздался чей-то зычный голос, и солдаты, как по команде, потянулись в ту сторону. Джон понял, что это — шанс. В тот момент он не думал, как будет возвращаться, а просто перемахнул через подоконник и, торопливо хватаясь за выступы, спустился в сад и замер в кустах.
Растительность в ужасном индийском климате была густой, и даже предательская голубая форма довольно успешно маскировалась сочной, жирной и яркой листвой.
Джон короткими перебежками добрался до края крыла и, влетев внутрь, затаился в тени, хотя сердце колотилось так громко, что, казалось, его уже слышно по всей округе. Но нет, кажется, никто ничего не заметил. Двое солдат стояли чуть в отдалении от входа — там, где проходила гравиевая дорожка, и вовсе не ожидали, что ассасин вломится со стороны газона.
А в коридоре пока никого не было. Джон еще помнил, как его вели здесь в самом начале. Солдат было много только в святая святых, прочие же коридоры охранялись довольно небрежно. Джон осторожно поднялся по лестнице и первым делом проверил одну из своих догадок.
Да, статуи, которыми были украшены коридорные ниши, давали неплохое укрытие. Не спрячешься, если враги смотрят с двух сторон, но если только с одной, то можно было протиснуться и скрыться от взгляда.
Джон примерно помнил, где отделилась группа солдат, конвоирующих сестру, и устремился туда, надеясь разобраться на месте. Передвигался так, как учил отец — не слишком медленно, не слишком быстро, зато уверенно. Пару раз вызывал подозрения, и приходилось приостанавливаться и дожидаться, пока солдаты уйдут. Слава Богу, у них было достаточно мало мозгов, чтобы они проверяли свои догадки молча — и это позволяло ориентироваться по их голосам.
В коридоре, куда увели сестру, стражи явно хватало. Джон затаился неподалеку от входа и слушал разговоры — довольно унылые. Сразу стало ясно одно: Августина в комнате, которую ей отвели, и никто ее не допрашивает, потому как обсуждали «капризную стерву» и «сладкую девку», которая даже в плену любого доведет до сумасшедшего дома. Но Джон пока не понимал, как пробраться через толпу стражников, да еще и по пути раздобыть ключ, ведь сестру наверняка заперли, как и его самого.
Он дважды выбирался из укрытия, пытаясь найти какой-нибудь выход, и дважды прятался, как только солдаты замечали движение, но на третий раз ему не повезло. То ли мужик попался въедливый, то ли опытный, а может, ему уже намозолило глаза, что рядом постоянно что-то мелькает… Джон привычно спрятался за статуей, но тот упрямо рыскал по коридору, и стало понятно, что не успокоится, пока не найдет. Джон испуганно протиснулся дальше, понимая, что вот-вот… И это случилось: с дальнего конца коридора появились еще двое. Шансов остаться не обнаруженным не осталось, и Джон шагнул в коридор первым, пытаясь придумать оправдание, как оказался тут. Тревога за сестру была понятной, но Августина ныне сестрой ему не была, да и вопрос, как ему удалось покинуть комнату, оставался открытым…
Крепкий рослый солдат, который так долго его искал, вдруг громко вскрикнул и толкнул в плечо. Джон уже ожидал, что ему сейчас заломят руки за спиной и препроводят к Джереми, но солдат только грязно выругался и рявкнул:
— Что ты тут шаришь?
Джон чувствовал, что губы дрожат, и не мог выдавить ни слова. Впрочем, уже через несколько мгновений он возблагодарил небеса за эту немоту, потому что следующие слова солдата прозвучали, как гром с ясного неба:
— Можно подумать, нам с этой стервой якшаться охота! Я бы тоже спрятался, а работать кто будет? У меня со вчера в брюхе ничего не было, живот к спине прирос, а смены как не было, так и нет!
Джон сильно сомневался в том, что «живот к спине прирос» — солдат был очень плотным, голодом явно не мучился, в отличие от местного индусского населения, но вот всё остальное…
— И это всё? — солдат кивнул на подходящих стражников. — Ты да вот эти? Капитан велел не меньше восьми человек! Как я на вас караул сдам?
— Спокойно, — вальяжно окоротил его один из подошедших. — Ну, накладка вышла. Ночью ребят погнали, всех, кто был свободен. Хорошо, что я с караула был — ну и радость, ночью, по джунглям… Бр-р-р! А сегодня на смену и поставить некого. Капитан обещал из сада кого-то дернуть, а потом ровней пойдет. Что там у вас?
Джон почувствовал, как огромная лапа отпустила, и перевел дыхание. Он панически оглядел остальных солдат, но вроде знакомых лиц не видел. Но поручиться, конечно, не мог — их тут толпы, вот разве что среди них был кто-то, кто конвоировал его вчера, сам его узнает… Но пока этого не произошло, следовало включиться в игру. Джон торопливо прикрыл локтем пояс и постарался сделать это как можно непринужденнее, чтобы отсутствие эфеса сабли над пустыми ножнами не так бросалось в глаза, и вслушался.
— Девка, — с неудовольствием буркнул тот самый крепкий солдат. Видно, он был старшим, а может, самым опытным, а может, его отличал командир… — Не девка, а наказание. С утра потащила нас в сад. Кстати, капитан велел ей потворствовать — заложница-то настоящая леди, нельзя, чтобы барышню обидели. Она сама кого хошь обидит! Пыталась заставить парней огород копать. Ну, где села, там и слезла, не нанимались. Так сама взялась! А как ладошки нежные стерла, так велела назад отправляться и книг ей найти. Я лично ей устав принес — не нравится!
— А сейчас чем занимается? — как-то скабрезно осклабился один из новоприбывших.
За эту ухмылку Джону сразу захотелось вдарить ему по зубам, но он, конечно, даже взгляда себе не позволил.
— Дурнёй, — сквозь зубы прошипел капитан. — Сидит за столом и пальцами по нему барабанит. Бумаги ей дали и чернильницу. Пишет что-то и мурчит. Дура.
Джон едва не фыркнул. Августина с детства увлекалась музыкой, и возможно, даже просила клавир, но солдатам такое слово, может, и вовсе не знакомо…. Или они ее и слушать не стали — особенно после того, как Августина попыталась привлечь их к садовым работам.
— Одного — внутрь, — распорядился солдат, а увидев, как разулыбались остальные, погрозил кулаком. — Не склабиться, дурни! Трогать ее нельзя, а с ней сидеть — быстро взвоешь. Как терпежу не будет — в дверь стучитесь, пусть кто другой сменит. Ну, и так, по очереди. Да не склабьтесь, придурки…
Джон сжал кулак, стараясь, чтобы этого не было видно, и впервые подал голос:
— Давайте я посижу.
— Ты? — солдат развернулся всем корпусом. — Я тебя вообще не помню. Давно тут бегаешь?
— Недавно, — с готовностью подтвердил Джон, вытягиваясь в струнку. — Но у меня, сэр, четверо сестер, уж как-нибудь, поди, выдержу.
— А, ну может… — тот фыркнул. — Ключ тому, кто внутри, не дают. Капитан говорил, мол, у этой стервы могут какие-то боевые умения найтись. Вроде она дочка военачальника. Не знаю, не знаю… По-моему, ее переоценили, но приказ есть приказ. Заходь и сиди, выпустим, поди, как назад ломиться начнешь. Ну, может, не сразу. Про крещение боем слыхал?
Под гогот солдат Джона препроводили к двери, которую и отперли торжественно. Один из стражников даже попытался протрубить губами нечто вроде гимна, но поскольку ни слуха, ни прочих излишеств у него не было, прозвучало это, как будто он громко испортил воздух.
Стоило дверь открыть, как из-за нее вылетел тощенький солдатик, на котором форма стояла колом, как деревянная, а уши торчали над воротником перпендикулярно плечам, шее и всем евклидовым поверхностям сразу.
— Наконец-то, — выпалил солдатик. — Сами ее слушайте, а у меня дежурство закончилось.
Джона провожали шутками и прибаутками, и он шагнул в дверь, четко услышав, как позади провернулся ключ.
Августина и впрямь сидела за столом и покусывала перо, постукивая по столешнице пальцем, а по полу — туфелькой. И заговорила она, не поворачиваясь к двери:
— Эй ты, подай мне воды. Ты умеешь танцевать вальс? А то тот болван, который был до тебя…
— Августа, — почти шепотом произнес Джон и шагнул вперед, опасаясь слишком яркого проявления чувств сестры.
Однако та вздрогнула, но не закричала и не сказала ничего, что могли бы услышать за дверью.
— Жу-жу, — она старательно назвала его кличкой, хотя в глазах ее блеснули слезы. — Ты пришел. За мной?
Сразу стало как-то стыдно, и Джон помотал головой, отвечая так же, едва слышно:
— Я не могу пока забрать тебя с собой. Но верь мне, мы выберемся отсюда.
— Тогда зачем ты пришел? — сестра встала и крепко взялась за его ладонь тонкими пальцами. — Это опасно… И не нужно. Я справлюсь, я сильная.
Джон покачал головой:
— Бойся Джереми — того, кто привел нас сюда. Остальных, наверное, можешь не бояться. Они не сделают ничего против его приказа. И есть еще какой-то «капитан». Не знаю, кто он. Но он раздает приказы, и его тоже слушаются. А пришел я… Августа, я должен тебе сказать, что уезжаю с Джереми. Ты останешься тут одна. Но я вернусь, как только смогу.
— Я верю тебе, — тонкие пальцы сжались, а ноготки чуть царапнули. — Ты уже где-то достал солдатскую форму… Не знаю, зачем ты едешь с этим человеком, но, наверное, так нужно. Может быть, это покажется тебе смешным, но не верь ему. Он насквозь лживый и фальшивый. Я так чувствую. А еще… Что ты наговорил? Меня расспрашивали об отце, а я изображала дурочку. Но кое-что сказать мне пришлось. Не могу же я совсем ничего не знать! Он спросил меня, когда уехал отец, и я ответила, что не помню, потому что, должно быть, спала.
Джон даже расслабился.
— Ты всё правильно сказала, — он приобнял ее за плечо и прижал к себе. — Я сказал, что он уехал ночью. А еще я такого наговорил!.. Прости, что тебе приходится это выслушивать, но я действительно сказал, что я… любовник отца. И, честно говоря, описал его чудовищем. Что он пьет, что он жесток и груб…
Признавать это было стыдно, но Августина должна была знать — хотя бы ради ее собственной жизни.
— Я всегда знала, что у тебя потрясающая фантазия, — фыркнула сестра, но прозвучало это грустно. — Можешь не бояться, я знаю, откуда берутся дети.
— Откуда?! — возмущенно воскликнул Джон, едва не возвысив голос.
— Ты про детей? — невозмутимо уточнила Августина. — Думаю, ты и сам знаешь. А если спрашиваешь, откуда знаю я… Когда отец отправил меня на всё лето в пансион мадам д’Оранж, он, наверное, не предполагал, какие разговоры ведутся среди воспитанниц. Возможно, какие-то мои представления ошибочны, но в целом — верны, насколько я могу судить по себе. Ты не волнуйся, Джон, я справлюсь тут. Только… возвращайся. Пожалуйста.
— Обещаю, — прошептал он ей в висок, и Августина так же крепко прижалась к нему.
— Я верю, — она вздохнула. — Как верю в дело Братства.
Он отпустил и видел, как сестра борется со слезами. Она довольно быстро взяла себя в руки и кивнула на дверь:
— Тебе лучше возвращаться. Хочешь, я запущу туфлей в дверь?
— Зачем? — не очень понял Джон.
— Ну, чтобы стало понятно, почему ты тут и четверти часа не высидел, — хмыкнула Августина — совсем как отец.
Джон сразу представил — и приободрился:
— А давай! — он улыбнулся ей, как в детстве. — Только не ругайся сильно, вдруг я этого не переживу?
— Я не знаю плохих слов, — Августина тоже улыбнулась. — Но иди-ка ты прочь, солдат, пока я не прогнала тебя палкой!
Джон шагнул к двери, в последний раз взглянув на сестру, и резко заколотил. Августина немедленно тонко взвизгнула и закричала:
— И чтобы ноги твоей тут не было, идиот!
Но дверь не отпиралась. Августина округлила глаза, Джон мог только пожать плечами.
— Выпустите! — крикнул он, но голос звучал как-то… фальшиво.
— Кретин, — немедленно завизжала сестра. — Да я тебя…
Джон заколотил было в дверь с новой силой, но та распахнулась, и он едва не свалился на руки ржущих солдат. Вслед ему полетела бежевая туфелька. И весьма ощутимо, надо заметить, стукнула по плечу.
— Ты что там делал, что онатак орет? — простонал икающий от смеха солдат, на плече которого повис Джон.
— Танцевал, — выдохнул Бэрроуз. — Вот истеричка! У меня куча сестер, но куда им до нее!
— Болван! — возмущенно донеслось из-за двери.
— Ой, ребята, мне бы… — Джон помотал головой. — Можно, я отойду? Ну, хоть ненадолго? Воздухом подышу…
— Ты уже третий, — торжественно хлопнули его по плечу. — Если не вернешься, мы тебе потом в казарме ноги из задницы вырвем.
— Туфлю ей верните, — приказал кто-то басом, но голос прерывался от смеха. — Кто следующий?
Джон уже не слышал ответа. Он, чуть покачиваясь, отошел подальше. Это выглядело естественно, хотя его буквально трясло после пережитого. Однако расслабляться было не время. Еще нужно было вернуться в покои Джереми — и сделать это до того, как тот придет за ним. Вряд ли это будет трудно: солдат из сада отозвали, а когда им найдется замена… Впрочем, так рассуждать было опасно — Джон не знал способностей некого «капитана».
Зато он знал, что единственный путь в комнату Джереми — через окно. И так же отправился через сад. Руки тряслись, зубы постукивали от напряжения.
Общее состояние никак не подходило для выполнения серьезных заданий. Отец часто повторял, что для работы нужно холодное сердце, ясный разум и твердая рука. Ничего подобного у Джона не было, а еще он только тогда подумал, когда уже выбрался из здания, что надо было попробовать взять у кого-то из солдат оружие. Ведь у них его много!
Но момент он упустил, а возвращаться было опасно. И без того можно считать чудом, что ему удалось не вызвать подозрений, что его никто не узнал…
В саду действительно никого не было. Двое стражников на башнях лениво ходили взад-вперед, и Джон выбрал время, когда они его видеть не могли. Забраться в комнату тоже не представляло сложности.
Гораздо хуже было то, что стоило ему ступить на алый ковер, в двери повернулся ключ.
На то, чтобы обдумать произошедшее, времени не осталось.
========== Часть 4 ==========
Картинка перед глазами рассыпалась на пиксели, и Джон потянулся, пытаясь ощутить окаменевшее тело. Должно быть, давно уже сидел в кресле…
— Не двигайся, — строго скомандовал голос Хлои. — Нельзя так резко.
— Но у меня всё затекло, — пожаловался Джон.
Стоило ему открыть глаза, как он увидел белый потолок, и так же привычно — лицо Ребекки. Он видел ее так часто, что, наверное, соблазнять следовало ее, а не Хлою. Тем более, что Хлоя делала вид, что намеков не понимает.
— Ты как? — как ни в чем ни бывало поинтересовалась Ребекка.
Джон покачал головой:
— Не понимаю. Мне надо было вернуться за оружием. А лучше — сразу у кого-нибудь стащить.
Ребекка деловито помогла ему подняться и качнула головой, как будто в ее наушниках звучала ритмичная музыка. А может, так и было.
— Ты бы не успел. Уж не знаю, что там происходило, но синхронизация — сто процентов. Твой предок поступил именно так, как ты сейчас. Если бы ты задержался, симуляция бы прервалась, а ты бы рассинхронизировался, и всё бы пришлось начинать заново.
Джон раздраженно стек с кресла, пытаясь удержаться на ногах. Ступни покалывало, общее состояние было скверным.
— Не представляю, что этот предок собирается делать дальше. И… — тут он увидел лицо Хлои и веско, едва не по слогам произнес. — Нет, про эту штуку я ничего не узнал. Только то, что, возможно! Только возможно! Его отец искал…
— Значит, нужно продолжать, — заключил Шон. — Мы ничего не знаем про этот период. Ты как, способен?
Хлоя раздраженно поднялась и обвиняюще тыкнула пальцем Джону куда-то в живот:
— А сам не видишь? Он едва на ногах держится. Пусть отдохнет. Или он для вас объект номер девятнадцать?
— Полегче, — одернул ее Шон. — Мы просто хотим поспешить, пока тамплиеры не влезли.
— Пока беспокоиться не о чем, — Ребекка взглянула в монитор. — Никаких поисковых устройств в пределах досягаемости нет, и не было зарегистрировано. Если и ищут, то не здесь. А если и засекут, то на определение координат им понадобится не так мало времени, я постаралась. Так что если Джон хочет отдохнуть, то вполне может. Я бы перекусила.
— Я бы тоже, — активно поддержал ее Шон. — Кто сбегает? Я пас.
— Я не пойду, — четко отозвалась Хлоя. — Мне еще нужно проверить мои системы, пока в Анимусе никого нет. Когда Джон будет там, проверять будет поздно.
— Ага, — Ребекка скривилась. — Ну что, либо я, либо ты, Джон. Как насчет сбегать до кафешки? Ты должен быстро обернуться. Как там твой эффект просачивания? Что-нибудь просочилось?
Джон раздраженно передернул плечами. Что могло «просочиться»? Умение подставлять зад или паниковать в кустах? Ни то, ни другое как-то не привлекало. Этим он овладевать точно не желал.
— Боюсь, что ничего, — хмыкнул он. — Только раз на стену залез, ничему вроде не выучился. Но я действительно устал.
— А я работаю, — Ребекка снова повернулась на кресле, утыкаясь в монитор. — Шон, ты единственный, чья работа не так критична, пока Джон не в Анимусе.
— Ну и кто вы все после этого? — страдальчески воскликнул Шон, но поднялся. И, повернувшись к Джону, четко произнес. — В следующий раз я должен получить от тебя хотя бы какие-то внятные сведения. А то они так и будут меня гонять. Позавчера тоже я бегал.
— В следующий раз… — Джон вздохнул.
Очень хотелось надеяться, что еще один сеанс принесет хоть что-то полезное. И может быть, хоть что-то и впрямь просочится. Было бы неплохо выучиться тащить пиццу прямо из витрин, а то Шон еще принесет какой-нибудь еды из китайского ресторана… А сам Джон предпочитал итальянскую кухню.
Однако следовало действительно отдохнуть, и он блаженно вытянулся на скрипучей старой кровати, прикрывая глаза. Так приятно было для разнообразия пожить своей жизнью…
***
Это было странно — ехать на лошади в солдатской форме и чувствовать пустоту на ремнях.
Голубая солдатская форма отличалась от формы солдат-колонистов, но всё-таки на ней была довольно привычная портупея, а сейчас Джон ехал «налегке». Еще в седле было… неудобно и непривычно, но хотя бы не больно, спасибо и на том.
Джереми ехал впереди, за ним и Джоном следовал небольшой отряд солдат — восемь человек.
Джону казалось, что за ними следят. То и дело слышалось то шуршание, то шепот, но он не был уверен, что это не игра воображения. Столько солдат и ассасинов, сколько ему чудилось, у отца точно быть не могло. Иначе можно было бы поверить, что вся дорога буквально кишит ассасинами. И тогда бояться было бы нечего.
И странно выходило, что имея такое количество людей, Джон Бэрроуз-старший был настолько беспечен, что оставил свой дом почти без охраны на поругание тамплиерам.
Джону действительно было страшновато. Он никогда не отлучался далеко от дома в этой чужой стране, но, пройдя жесткую подготовку Братства, не сомневался, что окружение грозит множеством опасностей. И звери, и ядовитые змеи — это далеко не полный список.
Впрочем, и его бы хватило. Джон то и дело оборачивался, стоило съехать с жарких полей в густую зелень местных лесов. Здесь повсюду были лианы, земля упруго пружинила, а под ногами коня мелькало что-то подозрительное. Стрекотали неведомые насекомые, пели незнакомые птицы.
Лес сгущался и выглядел опасным даже в светлое время суток. Джон нервно подумал о тех солдатах, которые — без должной подготовки — отправились в джунгли ночью. Отдать такой приказ мог только человек, который ни во что не ставит чужую жизнь. Особенно тогда, когда никак не мог быть уверен в успехе мероприятия. И даже в его необходимости.
— Жу-жу, — насмешливо бросил Джереми через плечо, — что ты так переживаешь? Я же сказал, что сумею защитить.
Джон уже почти не думал про то, какой следует подавать свою историю. Его занимало слишком многое, а потому ложь рождалась легко:
— Бэрроуз тоже так говорил, когда забрал меня, — хмыкнул он, немного нагоняя тамплиера. — И он защитил. Из огня да в полымя, так, кажется, говорят? А теперь я с вами, сэр, хотя, конечно, ничего не скажу, шестьсот фунтов греют мне душу куда как больше. Вы знаете, куда мы едем?
Джереми огляделся хмуро, брезгливо сбросил что-то (или кого-то) с плеча.
— Мы едем туда, где отыскались последние следы Бэрроуза. Один мальчишка из местных видел его… Если, конечно, не врет. То есть не врал.
— Вы… убили его? — почему-то поежился Джон.
Ведь знал же про методы тамплиеров! Но не мог понять, зачем нужно убивать источник информации.
— Так получилось, — небрежно пояснил Джереми. — Он уж слишком сильно не желал раскрывать местонахождение… Не знаю, чего. Индусы очень набожны, если подобное слово можно употребить, когда речь о языческой ереси. Никто не хотел его убивать.
Джон промолчал — с трудом. Никто не хотел, конечно же. Убили, потому что сильно не хотели.
— Но раз этот мальчик так ратовал за это, что не пожалел жизни, то, должно быть, Бэрроуз и впрямь обнаружил что-то необычное, — продолжил Джереми и направил коня в самую гущу зарослей. — Скажи, Жу-жу, твой бывший любовник никогда не интересовался историей Индии? Может быть, искал что-то, связанное с нею?
Джон пожал плечами:
— Нет, сэр. Его интересовали политические настроения Европы, а Индия… Индия возникла в его планах внезапно. Отвратительная страна.
— Политические течения Европы меня тоже интересуют… — меланхолично откликнулся Джереми и вдруг приподнялся в стременах. — Я что-то слышу.
Джон, напротив, придержал поводья, чтобы чуть поотстать, и напряг зрение, как учили отец и брат. Это было трудно, наука концентрации легко срабатывала только в привычной обстановке. Здесь слишком многое было незнакомым, опасным и привлекало взгляд.
Усилием воли Джон сосредоточился — и все более-менее ставшие привычными цвета и движение отступили на задний план. Весь мир словно померк, а ярко Джон видел только то, чего следовало опасаться или чем интересоваться. Он заметил в траве и листве текучие очертания змей — но те расползались, почувствовав, очевидно, вибрации от множества лошадиных копыт по земле, а больше не видел ничего в ставшем серым мире, пока не достиг линии, на которой стоял Джереми.
И вот с этого места… Джон прищурился. Где-то впереди действительно что-то было. Он не мог разглядеть, что именно, но что-то мерцало, приманивало. И это «что-то» было относительно близко — видимость в джунглях была никудышной, дальше сорока-пятидесяти ярдов ничего не разобрать.
— Туда, — донесся до него, как сквозь вату, голос Джереми.
Джон машинально последовал за ним, отчаянно напрягая взгляд и отмечая по мере приближения всё больше деталей. Нечто, привлекшее внимание, было как раз на уровне головы сидящего в седле человека. Это во-первых. Во-вторых, оно было круглым, абсолютно ровной идеальной формы, какой просто не могла создать природа, которая — опять-таки по последним изыскания ученых — была более чем несовершенна.
Джереми остановился, и Джон встряхнулся, отводя напряженный взгляд. Еще не хватало выдать себя. Постепенно зрение приходило в норму, и только тогда он смог разглядеть округлый странный предмет, словно вросший в дерево.
Возможно, так оно и было. Без концентрации внимания, «орлиного зрения», как это называл отец, Джон с любопытством оглядел нечто вроде огромной, с кулак, бусины. Или чего-то столь же гладкого и полированного. Бусина была естественного коричнево-бурого цвета, отдающего в охру. Поначалу Джону показалось, что это янтарь…
— Рудракша, — вполголоса напряженно пробормотал Джереми.
Джон нахмурился. Вроде бы он такого слова не знал, но счел уместным проявить интерес:
— А что это — рудракша?
— Рудракша — это дерево, — махнул рукой тамплиер. — Священное дерево индусских жрецов. А вот что в нем — вопрос. Возможно, когда-то в нем было место поклонения. Кому — тоже непонятно.
Джон машинально прикинул — и тоже ничего не мог понять. Отец давно интересовался предметами индийских культов и таковые даже были в доме в Норгберри, но ничего подобного Джону раньше видеть не доводилось. Культовые предметы обычно были покрыты резьбой, символизирующей разные картины из истории и философии, а просто круглый шар из неизвестного материала?..
Позади раздался негромкий говор подъезжающих солдат — и Джона это сразу отрезвило. Как бы ни была любопытна или даже важна находка, не следовало настолько уходить в себя. Если бы Джереми сейчас напрямую спросил, что думает о находке Братство ассасинов… Джон даже не мог быть уверен, что не ляпнул бы какой-нибудь глупости.
— Ну хорошо, поклонялись, — нетерпеливо произнес Джон. — Как это относится к Бэрроузу и что мы будем делать дальше? Кажется, скоро начнет темнеть. Оказаться в таком месте ночью…
— Надо будет — и ночью поедем, — отрезал Джереми.
Джон и сам понимал, насколько важно то, что сейчас происходит, но ему смутно подумалось, что человеку без его умений и знаний здесь было бы очень не по себе. Даже солдаты позади переговаривались как-то встревоженно.
Тамплиер тоже явно это заметил, дернул плечом и первым направил коня дальше в дебри. Джон поспешил за ним, надеясь, что это будет выглядеть как инстинктивное желание быть поближе к человеку, обещавшему защитить. На самом деле Джон опасался, что Джереми обнаружит что-то еще, и пускать это на самотек не следовало. В этом диком лесу были скрыты какие-то тайны — и тамплиерам необходимо было помешать.
Деревья сгущались всё плотней, нависали всё ниже. Джон почувствовал, как что-то — кажется, теплое — мазнуло по плечу — и шарахнулся в сторону вместе с лошадью, сбив коня Джереми с ровного неспешного хода. Тамплиер тоже явно был напряжен и не ожидал нападения сбоку. Джон увидел в его руке тусклый отблеск чего-то острого, но, хвала Создателю, сделать ничего не успел. Джереми выдохнул и опустил нож:
— Что у тебя там?
— Змея, — нервно откликнулся Джон, благо поводов нервничать хватало, и подделывать беспокойство не пришлось. Он уже успел выяснить, что актер из него весьма посредственный.
— Если бы тебя укусила азиатская кобра или бунгарус, ты бы уже бился в судорогах и блевал кровью, — заметил Джереми. — Раз держишься в седле, всё не так плохо.
Джон припомнил слова отца, который говорил о том, что азиатские кобры сначала предпочитают пугать врага своим поистине устрашающим видом, а бунгарус не должен нападать, пока к нему не проявить агрессию или излишнее внимание, но всё-таки слышать это было неприятно.
Джон торопливо размышлял, что бы мог сказать нахальный Жу-жу на такое замечание, однако это не пригодилось. Джереми вдруг сжал бока коня коленями и куда-то столь целенаправленно отправился, что мысли обо всяких глупостях сразу были забыты. Джон собирался было снова сконцентрировать внимание, хотя здесь на это уходило куда больше времени, но не пришлось — он увидел всё и так.
Впереди высилось еще одно дерево с такой же бусиной среди разросшихся веток. Бэрроуз-младший не мог бы сказать, рудракша это или еще что, но на его взгляд отличие было минимальным — разве что дерево, конечно, не могло бы быть абсолютно таким же, как, несмотря на идентичность строения мужчин и женщин, не могло быть двух абсолютно одинаковых людей. Сама бусина выглядела абсолютно такой же.
На этот раз Джереми подъехал ближе и осторожно коснулся рукой в облегченной латной перчатке выпуклого гладкого и блестящего бока. Джон напряженно проследил за движением, готовясь к… чему-то, однако ничего не произошло — молния с неба не ударила и земля не разверзлась. Джереми ощупал бусину, постучал по ней, но никакого действия это не возымело.
— Уже две, — пробормотал он.
Джону тоже было интересно, что это значит, но он промолчал. Не в силах решить, как должен бы был повести себя Жу-жу, он не рисковал проявлять себя, а потому пока не связывался. И так уже становилось понятно, что путь только один — вперед. Джереми не отступится, да и сам Джон хотел побыстрее выяснить, что за этим стоит. А потому Бэрроуз-младший отправился за тамплиером, не проронив ни слова.
И почти не удивился, когда еще ярдов через пятьдесят обнаружилась еще одна такая же бусина.
Солдаты позади ругались всё чаще и всё чаще замолкали, словно единомоментно теряли нить разговора. Джереми всё больше хмурился. Третью бусину он ощупал вдоль и поперек, попытался по ней постучать, а потом, чуть поколебавшись, ударил ножом. Абсолютно безуспешно — лезвие отскочило от блестящей поверхности.
Джереми упрямо направил коня вперед. Ничего не прояснялось, а сумерки сгущались всё заметнее. Тут и в дневное время было довольно темно, но с каждой четвертью часа становилось всё неуютнее. Пробираться стало тоже не в пример сложнее. Джон чувствовал, что кобыла то и дело спотыкается, прядает ушами и косит назад, явно желая оказаться как можно дальше отсюда. Душой Джон ее стремления разделял.
Теперь уже он не дергался, когда лианы касались бедер, плеч или даже лица. Отмахивался, насколько мог, надеясь только, что не заденет никого, кто сочтет это нападением. Джунгли вокруг смыкались плотной стеной, и человеку здесь не было места.
И только Джереми упрямо пробирался вперед. Быстро темнело, и пришлось зажечь фонари.
Бусины попадались с завидным постоянством, счет шел уже на десятки, но Джон устал переживать и думать об этом. И только когда одна из лиан жестко затянулась на шее и предплечье, не выдержал:
— Сэр… Не найдется ли у вас лишнего ножа?
То, что Джереми ехал впереди, сильно упрощало дорогу, но всё-таки было трудновато. И немного страшно, хотя бояться Джон тоже устал. Он не ожидал, конечно, что тамплиер доверит ему оружие, поэтому ответ его, пожалуй, удивил:
— Еще немного, Жу-жу… Если через парочку таких же деревьев с шарами ничего не изменится, я дам тебе нож.
Джону очень хотелось утешиться, услышав такой ответ, но инстинкты были сильней. Бэрроуз даже приподнялся в стременах, чувствуя, что задница просто одеревенела — это если не считать еще и вчерашнего. Однако прийти в себя было необходимо. Джереми явно чего-то ждал. Прямо сейчас или очень скоро — иначе ни за что не пообещал бы клинок.
Очередную бусину — сто седьмую, если затуманившийся от одноообразия и бесплодных переживаний разум еще не отказал и не сбился со счета — Джон встретил с неудовольствием. По виду она точно так же не отличалась от остальных, зато Джереми очевидно оживился. Он попытался пустить коня рысью, но тот только за что-то зацепился и загарцевал, едва не сбросив седока, и тамплиер оставил попытки ускорить процессию. Однако Джона уже ничто не обманывало — Джереми явно куда-то стремился.
К сто восьмой бусине? Ее было видно заранее. Еще не отъехали от сто седьмой, как Джон увидел следующую. Точно такую же.
Но напряженный взгляд Бэрроуза, уже изрядно замылившийся, разом выхватил то, чем последняя, сто восьмая, явно отличалась от прочих. Дерево, на которой она была размещена, стояло не посреди джунглей — а словно на отдалении. Оттого и видно было так хорошо. В кошмарных индийских лесах не бывало полян, это Джон усвоил четко за те без малого пять миль, что пришлось проделать без троп и даже тропинок. Здесь царили иные силы — силы природы, быть может, еще не покоренной человеком. Или силы иной природы, которые современному человеку девятнадцатого века не были подвластны.
Джереми решительно отправился к последней, сто восьмой, бусине, а Джон даже заколебался. Впереди была либо разгадка, либо ловушка. Либо и то, и другое сразу. В первом случае промедление было смерти подобно. Во втором — обещало возможность счастливого исхода. В третьем… Нет, рисковать Джон не мог.
Он отправился следом, отчаянно надеясь, что если здесь ждет что-то дурное, то оно большей частью обрушится на тамплиера, и удастся избежать той же участи. Солдаты такой отвагой не обладали. Они всё замедляли и замедляли ход, но Джереми это уже, кажется, и не интересовало.
Джон почти нагнал тамплиера, когда тот вдруг, не поворачиваясь, негромко уронил:
— Ломаешь голову, Жу-жу? Я тоже. Но сто восемь — священное для местных число. Оно обозначает оборот сансары, бесконечного перерождения душ.
Джон быстро сложил два и два, но счел нужным поинтересоваться, поскольку любовник отца вряд ли бы считал «бусины»:
— И… что?
— Ты не понял? — вздохнул Джереми. — Их сто восемь. Это не просто символы культа, это — четки, джапа-мала. Кто-то старательно указал путь. Кому и к чему? Сейчас мы это узнаем.
Джон почувствовал на загривке холодок. Да уже и не жарко было, хотя прохладной индийскую ночь тоже нельзя было назвать. Джереми повыше вскинул фонарь, освещая площадку перед последней рудракшей. Наверное, когда-то здесь было место поклонения. Или, возможно, площадка для жертвоприношений, воскуривания или чего угодно подобного. Сейчас землю вокруг рудракши густо устилали ползучие растения — и только.
Джереми приблизился к последней бусине и внимательно ее осмотрел. Свет фонаря отражался от блестящего бока. Ничего больше Джон не замечал. Он опасался применить свой дар, дар ассасина — орлиное зрение, поскольку это могло ослабить его, лишить внимания в этом мире, где рядом — враг, а за спиной — его солдаты. Но и давать преимущество врагу, который уже примеривается, собираясь так или иначе «запустить» древний артефакт…
Джон прикусил губу до боли, заставляя мир вокруг померкнуть. И сразу увидел. Бусина и впрямь светилась. Не так тускло и слабо, как предыдущие. Свет от нее слепил, а посреди него, кажется, угадывались какие-то узоры, но глаза резало едва ли не до слез, и разглядеть их было нельзя.
На фоне холодного белого света возникла рука тамплиера — кажется, уже без перчатки. Джон видел растопыренную пятерню, что ярким пятном выделялась на фоне, и понял, что не успеет. Нельзя было позволять врагу касаться этого, однако время уже было упущено.
Джереми коснулся сияющего белым пламенем бока шара осторожно, опасливо. Одним только указательным пальцем — и то самым кончиком… И свет вдруг померк.
Джон хлопнул глазами, пытаясь понять, что случилось, откуда ждать опасности… Но ничего не происходило. Обычным зрением он видел только те же опостылевшие дебри джунглей, слегка освещенную луной ровную площадку — и больше ничего.
— Ни с места, тамплиер, — вдруг раздался удивительно знакомый и родной голос. Раздался холодно и презрительно — Джон давно не слышал такого голоса у отца. — Или получишь в голову пулю.
— Бэрроуз, — Джереми отступил.
Джон не успел обрадоваться смятению врага, потому что понял — тот отступает вовсе не оттого, что испугался или опасался чего-то. Тот отступает, чтобы оказаться поближе к пленнику, которым, вполне вероятно, захочет воспользоваться. В качестве заложника или живого щита — в любом случае приятного мало. И к тому же он не сомневался: полковник Бэрроуз, несомненно, пойдет на многое ради сына. Возможно, не пощадит и собственной жизни. Но не дрогнет, если судьба заставит выбирать между жизнью сына и делом Братства.
— Ни с места, — повторил полковник Бэрроуз, за что Джон ему был почти неосознанно благодарен.
Отец действительно был хорошим мастером: «ни с места» означало именно ни с места, а не «ни шагу вперед». Он не был склонен принимать тактический ход врага за отступление.
Джереми остановился. Видно, чувствовал, что рука старого врага не дрогнет — даже если убивать пока рано.
Джону подумалось, что, возможно, именно так мыслил Джереми, чьи прихлебатели убили беззащитного индийского мальчика, и думать так было неприятно, но — увы — это было правдой. И тут Джон сообразил, что отец, где бы он ни находился сейчас, тоже может видеть, что один из спутников Джереми не опасен. Неплохо было бы оказаться к отцу поближе, но Джереми не позволит, да и где, собственно, отец? Мастерством маскировки Бэрроуз-старший владел прекрасно. Джон даже теперь не мог понять, где он прячется, а голос раздавался как будто немного сверху — и одновременно везде. Наверное, так должен говорить Бог.
Первым порывом Джона было выехать на открытую площадку — пусть отец увидит и узнает его, однако мгновением позже Джон столь соблазнительную мысль отверг. Во-первых, узнать кого-то в темных джунглях, освещаемых слабым светом луны и фонарями, почти невозможно. Фонари только слепят… А во-вторых, даже если узнает, что подумает, когда увидит сына во вражеской форме едва ли не рука об руку с тамплиером? Ведь отец может и не знать, что на дом напали… И это не говоря уже о том, что Джереми может позаботиться, чтобы обезвредить пленника — в конце концов, под замком есть еще Августина.
— Стою, — почти насмешливо откликнулся Джереми, демонстративно вскинув руки — и в одной из рук блеснул метательный нож. — Я знаю, что ты ищешь, но если до сих пор здесь, хотя прибыл гораздо раньше меня, значит, твои поиски успехом не увенчались. Но ты еще надеешься на что-то, раз не ушел. Я пройду дальше, чем ты. И у меня найдутся аргументы, чтобы убедить тебя.
— Ты всегда был слишком самоуверен, — раздался голос отца, и Джону чудилось, что в нем сквозит ответная усмешка. — Ты никуда не пройдешь, потому что совершил грубейшую ошибку. Радха-Кришна не прощает подобного. Ты больше никогда не сумеешь разгадать эту тайну, потому что она запомнила тебя.
— Радха-Кришна… — пробормотал про себя Джон. Что-то ему это напомнило…
***
— Что?.. — раздался сквозь помехи голос Шона, а изображение померкло, мерцая, но полностью не распалось. — Уно моменто… Вот! Радха-Кришна — это божественная чета индуистских богов.
Джон попробовал пошевелить пальцами, чтобы его вернули в Анимус, поскольку горло — его или чужое? — не слушалось. Но, кажется, Шон всё понял неправильно.
— А? А! Четки! — воскликнул он с оживлением. — Да, ты прав. Последняя бусинка в буддийских четках тоже называется Радха-Кришна. И символизирует Радха-Кришна. Или Радху-Кришну… Очень многозначный символ. Для тех, кто верит, он позволяет стать подобными богу, но не терпит очень многого. Ее нельзя опускать слишком низко к земле, ее нельзя касаться указательным пальцем, с ней даже сходить в туалет нельзя. Хм, интересно…
Перед глазами вновь поплыло, но Джон, своим почти общим с предком сознанием, успел сообразить: та последняя бусина в дереве — ключ. И она не переносит прикосновения указательного пальца. Почему-то. Джереми сделал именно это…
***
— Это мы еще посмотрим, — с вызовом откликнулся Джереми. — Но тебе она не достанется.
— Возможно, — отец настолько явственно пожал плечами, что Джон почти увидел это движение мысленным взором. — Для меня будет достаточным утешением то, что ты умрешь, и тайна останется тайной. Это ты стремишься к власти любой ценой.
Джон почувствовал, что душный влажный воздух вокруг словно густеет. Обстановка накалилась слишком быстро — и это было хуже любой полуденной жары.
— Возможно, — зеркально повторил Джереми в ответ. — Возможно, я стремлюсь к власти. Но ты раскроешь мне все свои тайны, потому что иначе твой любовник умрет.
Джон почувствовал, что сердце пропустило удар — а потом заколотилось заново, так сильно, что, казалось, пробьет грудную клетку. Речь о нем пошла настолько неожиданно, что он даже не мог сообразить, что следует сказать или сделать, чтобы ужасные обвинения не прозвучали. Чтобы отец…
— Мой… — голос полковника Бэрроуза прозвучал несколько сдавленно.
Джон понимал, что отец пытается подавить изумление, не подать виду, не лишиться возможного преимущества… Но прозвучало это именно так, как будто полковнику Бэрроузу кто-то — вероятно, очень нахальный и бесстрашный — врезал коленом под дых.
— Твой очаровательный Жу-жу, — бросил Джереми. — Он очень мило защищался, когда я пришел в твой дом. А чтобы не быть голословным, я привез этого очаровашку с собой. Мне стоит только бросить нож — и он умрет. Как сдох твой Иша, который так мечтал стать ассасином.
Джон вздрогнул. Иша — не слишком молодой индусский слуга отца — был услужлив и немногословен. Хотел стать ассасином? Джон был уверен, что отец нанял его исключительно для того, чтобы слушать старинные поверия и местные сказки.
— Жу-жу, — вдруг хрипловато позвал отец. — Это ты?
Джон вдруг понял, что надо немедленно что-то ответить, но паника буквально захлестнула, и собственный голос показался каким-то чужим:
— Да… сэр.
Горло сдавило. Это было унизительно, а еще очень горько. И стыдно. Джон даже не знал, за что он сейчас больше всего испытывает вину. За то, что не смог защитить дом? За то, что предпочел играть с тамплиером в игры вместо того, чтобы пытаться убить его? За то, что наговорил, единым махом лишая отца возможности держаться на высоте перед старым врагом? За то, что не мог придумать, как известить отца о том, что Августина тоже… Он не знал, но невольно думалось о том, что затеряться в родной Англии — не такое уж плохое решение. Вот только денег от тамплиера он не возьмет. Пусть уж лучше придется… с кем-то еще.
И лучше бы, наверное, было умереть, когда тамплиеры пришли в дом. Так же, как Иша, который тоже хотел стать ассасином. Тогда бы не пришлось позорить имя — свое и родовое, не пришлось бы сейчас сгорать от мучительного стыда… Но кто бы тогда защитил Августину?
— Чего ты хочешь? — ровным голосом произнес Бэрроуз-старший.
— Ты отдашь мне то, за чем охотишься, — удовлетворенно произнес Джереми, и в голосе его пробивалось слабое пока ликование. — Что здесь находится? Пещера? Тайник? Гробница?
Джон вдруг услышал шуршание травы и лиан, и в голове мелькнула яркая, как молния, мысль, позволяющая одновременно отвлечь врага и избавиться от подозрений.
— Сэр… — произнес он негромко и нерешительно. — Слышите? Здесь рядом может быть его сын…
— Ты так трогательно заботишься, — хмыкнул Джереми. — Но я уже подумал об этом — гораздо раньше. Бэрроуз, — он возвысил голос, — хватит своих ассасинских штучек. Я убью твою шлюху раньше, чем ты успеешь убить меня. А если этого недостаточно, то знай, что твоя дочь у меня. Ее охраняет рота солдат. Как ты думаешь, на котором она скончается?
Джон одновременно вздрогнул и поморщился. Видимо, у Джереми — как у тамплиера — все методы такие.
Впереди раздался негромкий звук, и Джон увидел в свете фонарей, как отец поднимается с колена, на которое приземлился. Джон никогда не видел, как отец «работает». И никогда не видел его в полном боевом облачении — тренировался Джон Бэрроуз обычно в простой рубахе и штанах, а из оружия брал с собой только то, чем действовал. И при этом даже в самых опасных тренировочных схватках пренебрегал любой защитой.
Сейчас же Джон видел перед собой ассасина — настоящего, во всей красе. Все виденные Джоном до этого люди, появлявшиеся в их доме, казалось, не выглядели столь опасно и красиво. В свете фонарей видно было плохо, но Джон видел плащ — слишком короткий для джентльмена; видел распахнутые отвороты рубахи под ним — всё-таки в Индии было слишком жарко, чтобы носить привычные жилеты. Видел и перевязь с оружием, которого действительно было много, и меч, и пистолеты по бокам. Однако Бэрроуз-старший выставил вперед руки, словно показывая, что не собирается нападать, и остановился.
На нем были наручи, а в них — скрытые клинки, так что даже этот жест не выглядел, наверное, мирным для тамплиера, но Джон сомневался, что отец будет действовать так примитивно. Это было рискованно. Возможно, придумал какой-то план? Хоть бы это было так! Сам Джон выходов из ситуации не видел. Вот разве что броситься на Джереми самому и подарить отцу время на то, чтобы действовать? Всё равно жизнь уже, собственно, разрушена…
— Ты действительно не сможешь войти в храм, Уильям, — Бэрроуз-старший даже улыбнулся. Джон не видел лица тамплиера, но был уверен — тому это явно неприятно. — А мне дорога моя дочь. Что ж, я сам принесу тебе то, что ты ищешь. А ты приведешь обоих. Туда, куда я укажу.
Джон почувствовал, что пальцы немеют, а губы дрожат. Что он натворил? Что творит отец?! Разве можно соглашаться с тамплиерами на сделки? Всё это хотелось воскликнуть вслух, но Джон подавил в себе этот порыв, подумав о том, что отец, возможно, заманивает врага в ловушку — и тогда этому не стоит мешать.
— Нет, — веско и тяжело выплюнул Джереми… или Уильям? — Я не настолько глуп, чтобы прийти туда, где ты и твой сын устроите мне засаду. Ты приедешь ко мне — один и без глупостей.
— Чтобы ты забрал частицу Эдема, а потом убил меня, мою дочь и Жу-жу? — презрительно осведомился Бэрроуз. — Много хочешь.
Джереми раздосадованно выругался, поразмыслил…
— Тогда у ворот, — бросил он. — Я дам своим гостям коней. Они смогут уехать. По рукам, Бэрроуз?
— Идет, — ровно отозвался ассасин.
Джон снова почувствовал, что голова у него закружилась. Похоже, у отца вовсе не было никакого плана. Он действительно пошел на сделку с тамплиером и был готов отдать наследие Первой Цивилизации за жизнь детей. И если бы Джон был один, он бы уже выступил против, но сестра… Нельзя было не попытаться спасти Августину. Джон обещал, что придет за ней — и не мог нарушить данного слова. А когда она уедет, можно будет отобрать то, что отец так легкомысленно пообещал. Не для себя. Для Братства. Хотя Джон уже решил для себя, что недостоин носить печать на руке.
И как раз на этой мысли Джереми, уже явно собравшийся уезжать, вдруг усмехнулся:
— Приятно видеть Джона Бэрроуза поверженного. Впрочем, твой не слишком умный любовник уже поведал мне, что мужским достоинством ты похвалиться не можешь. Очень жаль. Иначе бы, может, жил бы, как достойный дворянин, а не ассасинствовал на досуге.
— Проваливай, — полковник Бэрроуз отозвался всё так же ровно, но в голосе на секунду промелькнула то ли горечь, то ли раздражение. — И забери своих солдат. Мы с сыном добудем для тебя частицу Эдема. И только попробуй обидеть Жу-жу и Августину.
Джон едва не зажмурился от этих слов. Стало так больно, как будто ранили, но отец вдруг шагнул вперед, невзирая на опасность того, что врагу, выигравшему бой, это может не понравиться. Шагнул вперед и перехватил коня Джона за недоуздок.
Он ничего не сказал, но Джон видел взгляд — открытый и улыбающийся, как в детстве. Лицо отца напоминало мраморную маску, но взгляд как будто поддерживал. Упреждал от необдуманных поступков, говорил об отцовской любви. Полковник Бэрроуз ни разу не сказал сыну, что любит, но теперь — Джон это понимал — под давлением обстоятельств выдал то, что они с Августиной (и с Ричардом, наверное) дороги ему куда больше, чем любая война.
Это долго не продлилось. Джереми недовольно пнул коня и бросил:
— Позже миловаться будете. Когда в моих руках будет частица Эдема. Кстати, где твой сын, Бэрроуз? Спасаешь его от злых врагов?
— Страховка никогда не помешает, — полковник последний раз взглянул на сына и вдруг отступил. — Через три дня, на закате. У ворот штаба твоего Ордена.
— Почему так долго? У тебя… — начал было Джереми, но тут…
Джон видел, как отец резко повернулся — и всё вокруг заволокло плотным дымом. Тяжелым, густым. От него слезились глаза, а легкие просто разрывало. Джон вцепился в конскую гриву, чтобы не упасть, и попытался не дышать, хотя в горле царапало. Несколько секунд выдержал, но потом отравленный воздух вырвался в тяжелом надсадном кашле. Таком остром, что живот свело — и Джона едва не вывернуло на шею лошади.
К этому моменту дым чуть рассеялся, и удалось даже вдохнуть. Во рту собралась кислая слюна, которую Джон сглотнул, стараясь сдержать взбунтовавшийся желудок.
Дымовая шашка! Джон учился бросать такие, но учебные бомбы вместо мерзкого дыма испускали аромат розовой воды, который, конечно, резал ноздри, но не производил такого эффекта.
— Тварь, — хрипло выдохнул Джереми. — Ушел.
Джон робко подал голос:
— Но ведь вы и так собирались его отпустить, сэр…
— Он был не один, — зло откликнулся Джереми. — И теперь я не знаю, кто был с ним и сколько их было. Жу-жу, тебе придется напрячь твою невеликую память и сказать мне, кто посещал ваше с Бэрроузом семейное гнездышко. Я знаю, конечно, что он общается с местными ассасинами, но насколько они готовы ему помогать…
Джереми не закончил. Джон торопливо тронул бока коня пятками, когда увидел, как Джереми отправился в сторону солдат. Те, в свою очередь, кашляли и грязно ругались — их тоже задело дымом.
Джон чувствовал себя измотанным. Пусть он встал достаточно поздно, но переживания дня вчерашнего и сегодняшнего давали о себе знать. А еще прогулка по ночным джунглям в пять миль оказалась нелегкой. А ведь еще обратно ехать… И до поместья, которое, видно, отец и назвал штабом тамплиеров, тоже было неблизко.
Но выбора не было. Остановиться ночевать в джунглях могло прийти в голову только безумцу, и Джон послушно отправился вслед за врагом.
Он не обольщался. Надо придумать план. Получше, чем у отца.
Правда, пока для этого не было ни малейшей идеи.
========== Часть 5 ==========
— Ничего не понимаю, — Шон внимательно разглядывал свои записи, сделанные косым и кривым почерком. — Ты сказал, Уильям? Уильямов слишком много, это не поисковой признак. Сколько этому Джереми-Уильяму лет?
Джон пожал плечами, пытаясь сосредоточиться:
— Ну… Около пятидесяти, наверное. Или даже, скорее, поменьше. Ну, может, сорок пять… Откуда мне знать?!
— Подожди, — приостановила его Хлоя. — Ты же видел его. Есть у него морщины вокруг глаз? Складки у губ? По биометрическому портрету можно очень многое сказать.
Джон раздраженно поморщился:
— Но я-то не система сканирования!
— Мало данных, — убито сообщил Шон. — Надо больше.
— А всего остального недостаточно? — Джон вздохнул. — Ну, храм этот. Еще четки. Штаб тамплиеров в тридцатых годах девятнадцатого века в Индии. Что еще надо, чтобы понять, о каком месте речь?
— Джон, — Ребекка, как всегда, слегка покачивала головой, — мы не знаем ни о каком индийском храме в указанной области. А область довольно обширная. Про штаб тамплиеров в то время в Индии мы тоже ничего не знаем. Был… где-то. Я пыталась совместить старые карты с современными, но это ничего не дало.
— Зато они говорили о частице Эдема! — возбужденно воскликнула Хлоя.
Джон поглядел на нее с тоской. Хлоя раскраснелась, а в глазах мелькали искорки интереса. Интереса в ее глазах Джон пока добиться не мог, а о возбуждении мог только мечтать — и то слабо себе представлял, что может довести сухую и сдержанную леди-доктора до возбуждения. Кроме наследия Первой Цивилизации, конечно. Пока процесс обольщения успешно пробуксовывал по всем статьям.
— Говорили, — уныло подтвердил Джон. — Возможно, в следующий раз что-нибудь узнаю.
— Ну так садись, а не болтай, — потребовала Хлоя.
— А как же умеренность? — поддел ее Джон. — Разумное использование потенциально небезопасного вмешательства в память и сознание? Здравый подход к оценке возможностей и угроз?
— В кресло, — не прониклась Хлоя. — Ты здоров, как бык, об этом я позаботилась. А выйти из Анимуса ты можешь в любой момент.
— Всё понял, — Джон капитулировал и решил попробовать заработать ее снисхождение подчинением. — Как скажешь, доктор Хлоя.
— Система готова, — бросила Ребекка… и мир снова померк.
***
Над обширными полями и аккуратненьким садом загорался розовый индийский рассвет, когда Джон, уже с трудом сидя в седле, вслед за Джереми добрался до ворот поместья. Джон усиленно пытался держать себя в руках и оглядеть будущее место встречи профессиональным взглядом, но усталость давала о себе знать. Он старательно изучил обсаженную кустарником внешнюю сторону высокой стены, ограждающей территорию тамплиеров. Стена была высокой и абсолютно гладкой — не заберешься. А даже если заберешься (в чем Джон очень сильно сомневался), то верх был украшен острым орнаментом с пиками — тамплиеры явно знали, как следует бороться с такими, как сам Джон.
Сами ворота тоже не внушали надежд. Крепкие и толстые, перечеркнутые линиями стальных полос, они как раз были вполне пригодными для залезания, но как лезть-то, если вокруг караул из четырех солдат? А на встрече солдат будет больше. Их тут, может, по всей округе будет десятками понатыкано…
В отличие от Джона, Джереми усталости, казалось, не знал. Джон продолжал мысленно называть его именно Джереми, потому что имя Уильям ему ни о чем не говорило. Оно было слишком часто встречающимся, а отец никогда не распространялся о том, что у него был старый враг. Интересно, знает ли о нем Ричард? Если да, то такое недоверие к младшему сыну огорчало. Отец слишком многое скрывал от него…
Ощущения Джона были двойственными. С одной стороны, он не мог простить отцу, что тот уехал, даже не поставив его в известность о том, насколько вокруг опасно. Что рядом некий индуистский храм, в котором есть вещь настолькоценная и для ассасинов, и для тамплиеров. Уехал, оставив дом почти без охраны, хотя знал, что штаб тамплиеров так близко, что от него можно добраться на лошади одним днем. Уехал, заставив сына бороться с неизвестным врагом, рискнув жизнью и честью детей. И в конце концов это и привело к тому, что больше Джон никаких надежд относительно себя не имел.
Но еще надеялся на победу Братства. В конце концов, жизнь одного ассасина… Джон был на нескольких церемониях посвящения. Отчаянно завидовал, даже когда был еще в возрасте школяра… Но знал, что ассасины гибнут в извечной войне. И ему хотелось если не жить ассасином, то погибнуть им.
А Джереми всё ехал и ехал вперед, пока не остановился перед конюшней и не спрыгнул на землю, бросив вожжи конюшему. Джон с трудом слез с лошади и замер, ожидая приказа.
— Светает, — бросил Джереми. — Сначала отдохнем, а есть будем, когда проснемся.
Джон кивнул. Есть, конечно, хотелось, но не больше, чем спать.
— А… Куда мне идти? — он огляделся. — Или меня проводят ваши солдаты, сэр?
— Пойдешь со мной, — бросил Джереми и отмахнулся от лейтенанта с бумагами. — Вольно! Потом разберусь. Или что-то срочное?
— Никак нет, — торопливо воскликнул тот, щелкнув каблуками. — Могу доложить, что девица в порядке, происшествий нет.
— Прекрасно, — буркнул Джереми.
Джон потащился за ним по коридорам и отчаянно зевал. Он не знал, куда его ведут… Не будет же Джереми спать с ним? В смысле, именно спать? В прошлый раз тот предпочел не рисковать и провел ночь где-то в другом месте. Теперь, должно быть, отправит куда-то, а дрыхнуть предпочтет в своей постели. Но Джон настолько устал, что улегся бы и в крапиве, и в сене. Оставалось только дойти до указанной точки.
Однако Джереми притащил его именно в свою спальню, и Джон смутно подумал, что, видно, Джереми тоже измотан, раз готов улечься рядом с подозрительным юнцом. Джон понимал, что, несмотря на то, что он пытался унять подозрения, полностью они не уйдут. У него просто не хватит времени, чтобы доказать, что он не ассасин.
— Раздевайся и ложись, — потребовал Джереми.
— Да, сэр, — Джон снова зевнул и сбросил опостылевшую солдатскую форму, ощутив наслаждение — в комнате было нежарко, кто-то позаботился о том, чтобы хорошо проветрить помещение.
Ранее утро в Индии было единственным временем, когда хотелось жить, а не только вяло пить воду и умирать от жары и духоты. Джон поколебался, но сбросил и исподнее тоже. Выезжали еще днем, белье пропитывалось потом, без него было куда комфортнее… А что под ним, Джереми уже видел. Да и вряд ли вообще будет смотреть — после бессонной ночи в седле.
Опускаясь на кровать и почти с ощутимым удовольствием нащупав кучу мягких подушек, Джон невольно поднял взгляд, впервые увидев, как враг раздевается. Вчера он не раздевался, да и видеть его толком Джон не мог, а сейчас смог «насладиться» видом обнажающегося любовника. Для своего возраста он был хорош: крепкое тело, темная поросль на груди, подтянутый живот, на котором даже проступали очертания мышц — правда, уже не очень четко, возраст брал свое. Убегающая вниз дорожка волос и… Джон даже хлопнул глазами. Впервые увидел естество любовника, но сейчас тот был в полной боевой готовности. Неужели после всего..?
— На спину, — скомандовал Джереми. — И ноги пошире.
Джон почувствовал, как дыхание прервалось не хуже, чем от проклятой дымовой бомбы. Из чего вообще делают этих тамплиеров, из стали?..
Но сопротивляться не было никаких сил. Джон не мог даже облечь свои мысли в слова, а не только придумать объяснение, почему он сейчас никак не может отдаться. Устал? Как и для отца на тренировочной площадке, для Джереми это не станет оправданием.
Ничего не осталось, кроме как покориться. Джон прикрыл глаза, хотя сна не было уже ни в одном глазу. Усталость, конечно, никуда не ушла, но вернулся страх. И безысходность — один раз еще можно забыть, как страшный сон. Второй уже не оправдать ничем. Но Джон послушно улегся на спину и раздвинул колени, со смутным облегчением подумав о том, что усталость не дает даже в полной мере ощутить весь ужас происходящего.
Джереми прикатился под бок, нахально погладил расставленные для него бедра и почти сразу перехватил за подбородок, взглядывая в глаза. Взгляд Джона туманился, но не видеть жестко сложенных губ он не мог. И ощутил смутное беспокойство: почему тот так глядит? Понял, кто перед ним?
— Сэр, — слабо сорвалось с губ. — Я сделал что-то не так? Может быть, мне…
Джон вспомнил о том, что наслаждение мужчине можно доставлять не только тем, что между ног. В хвастливых рассказах ровесников нередко фигурировали дамы — и приличные, и куртизанки, которые умели делать это губами. И пусть в этих рассказах едва ли треть была правдой, Джон невольно ляпнул:
— Может быть, мне… ртом?
Не успел Джон в панике подумать о том, что он понятия не имеет, как это делать, как Джереми улыбнулся — но так же сухо и зло:
— Хороший мальчик. Признаться, я подозревал, что ты и есть сын Бэрроуза, но теперь… Жу-жу, детка, а ты хорошо работаешь ртом?
Джон только и успел, что сообразить, что лгать нельзя. Обо всем остальном подумать просто не успевал, хотя стало немного полегче — раз уж враг открыто высказал сомнения.
— Не слишком, — выпалил Джон. — Бэрроуз предпочитает выпить перед, а потом…
— Если он обманет, останешься со мной, — жарко шепнул Джереми в ухо, вытягиваясь рядом. — Научишься.
Джон чувствовал, как бока касается жадная ощупывающая рука, и не удержался:
— Чем я рассердил вас, сэр?
— Не ты, — так же напряженно выдохнул Джереми, но больше ничего не пояснил.
Джон терялся в догадках. Не понимал, что вызвало такую реакцию. Тамплиер ведь победил! Добился того, чего хотел, от противника, получил донесения о том, что в штабе всё идет по его плану, имел в кровати доступного любовника… Что, черт побери, заставляет его теперь так пылать гневом и ненавистью?
Но Джереми тяжело навалился сверху, и думать стало затруднительно. Джон попытался устроиться ровнее, и почувствовал, как тот подхватил под затылок. Или, вернее, положил руку так, что теперь Джон был вынужден устроить голову именно на ней, а не на подушке. Так было повыше и гораздо удобнее, но такая близость смущала. Джереми ни к чему заботиться об удобстве купленного любовника и уж тем паче добиваться от него близости, а не только разведенных ног.
Но… Джереми не только горячо придавил его собой, но и склонился к губам, едва не упираясь лбом в лоб. Его дыхание и блеск глаз были совсем рядом. Джон невольно нервно облизнул губы — такая злость мерцала в этом взгляде…
Джон смутно подумал, что теперь имеет право бояться даже открыто. Жу-жу, паренек-жиголо, вполне вероятно, тоже бы боялся. Особенно если на него раньше поднимали руку. Сам Бэрроуз или тот, кто был до него… Но Джереми не стал успокаивать, как раньше, а сощурился — как-то хищно — и впился губами в шею, заставив повернуть голову набок. Эти поцелуи, больше похожие на укусы, никакого удовольствия не несли, и Джон невольно чувствовал себя тряпкой, когда позволял любовнику так обходиться с собой. Оказалось, что ложиться с мужчиной можно очень даже по-разному.
Действуя не очень разумно, буквально на ощупь, Джон попытался любовника приостановить. Тот тяжело дышал куда-то в ключицу, и, казалось, едва ли не рычал, однако на неуверенное прикосновение среагировал — выдохнул и вскинул взгляд. Джон замер на миг, но руки не отнял, всё так же слегка касался плеча пальцами и даже поглаживал — как будто коня нервного успокаивал.
И это сработало. Джереми напряженно перевел дыхание, но так наваливаться перестал, приподнялся на локте и потерся естеством о живот, словно намекая. Джон и без намеков знал, чем всё кончится, но постарался расслабиться, чтобы снизить градус напряжения. Чтобы враг видел, что никто у него ничего не отнимает.
— Хороший мальчик, — насмешливо повторил Джереми, и на губах его мелькнула полуулыбка. — Ноги — выше.
Джон не сразу сообразил, чего от него хотят, а когда понял, ощутил накатившее раздражение. Мало того, что это было стыдно, так еще и после десяти с лишним часов в седле демонстрировать гибкость в постели не хотелось абсолютно. Если уж это так необходимо, то отчего бы Джереми не позаботиться об этом самому? Ему же надо!
Но демонстрировать характер, когда враг и без того чем-то разозлен, было неразумно, и Джон подчинился. Ему казалось, что суставы скрипят, как плохо смазанные петли двери, когда он — не слишком ловко, возможно — попытался обхватить любовника ногами. Тот одобрительно потрепал его свободной рукой по щеке и даже убрал с лица мешающие волосы. Джон и не заметил, что пытается сдуть с лица прядь так же, как это обычно делала сестра. Но мысли об Августине Джон сейчас счел абсолютно лишними. Достаточно знать, что она в порядке, а обо всём нормальном можно будет подумать и после.
Джереми подался вперед, заставляя вскинуть ноги еще выше, и склонился к шее, уже не кусая. Напротив, довольно нежно целовал, ласкал губами… А потом и выдохнул:
— Устал, должно быть? Но гнешься неплохо. Как ассасин.
Сердце бы ушло в пятки, если бы сейчас пятки не были выше головы, но не успел Джон перепугаться до смерти, как тамплиер продолжил:
— Но вот их выносливостью не обладаешь.
Джон пытался придумать, что сказать, но не придумал, а потому с губ сорвалось почти то, что он думал:
— А я думал, вы их убиваете, а не это самое…
Джереми рассмеялся — всё так же сухо, но уже не так зло, и бросил:
— Именно. Однако оценить выносливость можно не только в постели, но и в бою.
Джону смутно подумалось, что лучше бы в бою, но сейчас, когда враг перестал проявлять силу и нетерпение, акценты немного сместились. Джереми мерно двигался, словно имитируя соитие, и явно наслаждался — настолько, что даже не спешил овладеть. Впрочем, это Джон еще в прошлый раз отметил. Тамплиер явно не относился к тем, кто хочет всего, сразу и побыстрее. Стремление к сибаритству сквозило и здесь.
Джону удалось наконец расслабиться, и он только теперь отметил, что замирает под ласками. И это не страх. Странное чувство, не слишком яркое… Но теперь Джон не мог отделаться от мыслей об этом. Природы чувства он пока не понимал, и понять, что ощущает, не мог. И только когда Джереми чувствительно провел горячей плотью по раскрытой ложбинке, Джона словно осенило. Предвкушение, вот что это. Само по себе чувство было не хорошим и не плохим, но отсутствие внутреннего противоречия в этом напрягало. Джон попытался строго одернуть себя — и не смог. Вдруг слишком резко вспомнилось, какое острое и грязное наслаждение это может нести — и избавиться от этих, несомненно греховных, мыслей не получалось.
Понимал, что это неправильно. Лучше бы под последнего солдата лег, а не под того, кто заставил отца пойти на сделку против Братства. Но ничего с собой поделать не мог. И, негодуя и досадуя, видел, что от любовника это не укрылось.
Джон не смотрел вниз. И вообще старался ни на что не смотреть, но возбуждение нельзя подделать, однако и скрыть нельзя. И пусть телесное всегда будет стоять ниже духовного и разумного, уступать врагу не хотелось.
На этот раз Джон видел ту склянку, которой Джереми брякал в прошлый раз. И это не вдохновляло. Джон прикрыл глаза, уже зная, что дальше произойдет, однако ошибся. Джереми не стал входить в него пальцами. Грубо выругался, завозился, больно упираясь в бедро, а потом надавил плотью — сразу. Джон прикусил губу, вдруг вспомнив и иное.
До того он помнил только наслаждение, но сейчас вспомнил и боль. Ждал ее, но… Так и не дождался. Знакомое неприятное чувство возникло — и почти сразу пропало. Видно, в этом мужское и женское строение тоже было чем-то схожим. Так больно только в первый раз.
— Потерпи, — мучительно выдохнул ему в ухо тамплиер, и ему хотелось свернуть скулу — просто за то удовольствие, что он очевидно испытывал.
Будто оставался выбор! Джон чувствовал, как на бедрах до боли сжимаются чужие пальцы, как мышцы раздвигает плоть, и не ощущал уже, что принадлежит себе. Сейчас он принадлежал врагу, так отчего же хочется выгнуться навстречу? Утешало только то, что желание перерезать глотку тоже никуда не ушло.
И он поддался — уже абсолютно осознанно. Пусть враг видит, что у него стоит; пусть уверится в том, что владеет полностью; пусть убедится, что Жу-жу не может контролировать себя в его объятиях. Ничто не истинно, всё дозволено.
Джереми быстро набирал обороты, и это… захватывало. Джон даже приобнял его за плечо, хотя касаться врага до сих пор казалось немного странным. И заглянул в лицо, хотя раньше даже не мог помыслить о такой дерзости и таком бесстыдстве. И увидел жесткую и неприятную улыбку, хотя глаза Джереми были прикрыты. Думать было трудно, каждое движение отзывалось внутри, но Джереми явно почувствовал взгляд и рывком опустил голову, глядя глаза в глаза. Джон приоткрыл губы, пытаясь что-то сказать, но вместо этого тяжело, со стоном выдохнул — и обескураженно замолчал. Что это было?..
— Ненавижу, — вдруг абсолютно отчетливо процедил Джереми, хотя дыхание его прерывалось, и голос звучал отрывисто. — Ненавижу все эти ассасинские штучки. Их планы, их методы и их шлюх.
Джон владел сознанием лишь отчасти, но в душе немедленно возник протест. Он не был ассасинской шлюхой! Он был… И эта мысль отпечаталась в голове отчетливо. Получается, тамплиерской шлюхой?
И на этой безрадостной мысли разум как-то кончился. Джереми крепко обхватил за пояс, голову пришлось запрокинуть, а внутри так сладко и невыносимо давило, что Джон сам раздвинул ноги шире, чтобы ощутить это глубже и плотней. И не скрывал уже ни дыхания, ни стонов. Джереми явно оценил — вошел резче, почти выскользнул и снова задвинул, заставив вскрикнуть и подавиться воздухом. Джон смутно чувствовал, насколько низко пал, открыто отдаваясь тамплиеру, но внутри всё замирало, а на живот упала теплая капля, щекотно стекая по коже. На лбу и висках даже по утреннему времени выступил пот, и так горячо было в чужих объятиях…
Теперь Джереми брал его размашисто, не щадя, но хотелось только больше и чаще. Ноги дрожали от напряжения, измученные мышцы просто не выдерживали, но с каждым движением Джон чувствовал, что это отходит на задний план.
— Ты можешь… — Джереми выдохнул в висок, — … коснуться себя. Я не против.
И это Джон тоже понял не сразу. Как раз то, что враг распоряжается его телом, понимал, но о чем тот говорит — нет. И только потом вспомнил, что в прошлый раз тамплиер…
Пальцы дрожали, когда Джон впервые коснулся естества во время соития. И этого, как ни странно, хватило. Джон замер, приоткрыв рот и хватая воздух, выгнулся навстречу чужой плоти — и сорвался, до белых сполохов под закрытыми веками.
И только тогда смог мыслить, когда Джереми уже отпустил. Джон даже не мог сказать, когда тот кончил, но что кончил — несомненно. Это чувствовалось.
Джон вдруг понял, что если немедленно не заснет, то… Он больше не мог соответствовать своей легенде, больше не мог думать, и чувствовал нечто схожее с истерикой. Отвращение и блаженство, страх и презрение, удовлетворение и опустошенность сплелись в один тугой клубок, и всего этого было слишком много для измученных тела и разума.
И он не отреагировал, когда Джереми подтолкнул его, укладывая удобнее. И даже не мечтал, как убьет его, если тот будет столь небрежен, что уляжется спать рядом. И не сопротивлялся, когда Джереми заставил его поднять руки к изголовью кровати. Смутно осознал, что по запястьям змеится веревка, но не осознавал уже, для чего это.
— Не могу рисковать, — печально вздохнул Джереми, затянув узел. — Надеюсь, тебе не слишком неудобно.
Джон не знал, удобно ему или нет. Самое главное — его, наконец, отпустили, и можно поспать.
***
— Ну?
Джон открыл глаза и убрал руку с прибора, неосознанно потирая запястье, как будто еще стянутое веревкой. Надо было что-то сказать… Но что?
Вокруг кресла с Анимусом собралась вся компания, и Джон видел, что товарищи ждут. И что им, собственно, рассказать?
— Ну? — повторила Хлоя. — Узнал что-нибудь?
— Про частицу Эдема? — Джон вздохнул. — Нет. Да я вообще ничего полезного не узнал.
В душе медленно расцветала обида и досада. Гребанный предок только с мужиком трахался, а пользы от этого — никакой.
— А эффект просачивания? — невозмутимо уточнила Ребекка.
— Тоже нет… наверное, — Джон машинально ощутил, как сжимается анус. — Ребят, ну я ж не виноват, что Джон Бэрроуз такой неспешный!
— Ты тоже Джон Бэрроуз, — хмыкнул Шон.
— И тоже, надо сказать, довольно неспешный, — заметила Хлоя. — Темперамент… Флегматический, я бы сказала. Возможно, ты взял от своего предка больше, чем думаешь сам.
— Я? — от такого оскорбления Джон даже не сразу пришел в себя. — Да нет же! Хлоя, у меня нормальный темперамент!
— Ну, в общем, всё понятно, — Шон закатил глаза. — Хлоя, не хочешь поработать с темпераментом нашего друга? Нет? Я так и знал. А про Уильяма-Джереми — ничего? Меня больше это интересует.
Джон с трудом отвлекся от презрительно скривившегося лица Хлои.
— Ну… — он немного подумал. — Хлоя, вот как ты думаешь, сколько ему, если тренированное тело начинает оплывать?
— Хм-м… — Хлоя явно задумалась. — О каких именно мышцах речь?
— На животе, — торопливо пояснил Джон. — У него кубики, но уже какие-то… мутные.
Хлоя задумалась еще сильнее, а потом строго уточнила:
— А паховая грыжа? Еще нет?
— Нет, — Джон даже глаза закатил. — Вроде.
— Искажение брюшной стенки даже при постоянных тренировках наблюдается обычно после пятидесяти, — как ни в чем не бывало заметила Хлоя. — Но мы говорим о времени, когда продолжительность жизни была ниже, так что да, сорок пять-сорок семь. Но это если не брать во внимание прочие факторы, которых может быть довольно много.
— Слыхал, Шон? — меланхолично бросила Ребекка. — Ищи Уильяма сорока шести лет. Хлоя не ошибается, хотя вечно делает солидный «допуск».
— Да таких — тринадцать на дюжину, — вздохнул Шон, а потом вдруг поправился. — Хотя не так. Вообще в 1780-х родилось меньше людей. Рождаемость, в сравнении с предыдущим десятилетием, сильно упала. Наш Уильям, скорее всего, хоть чем-нибудь да известен, не мог же он быть серой мышью, если он магистр тамплиеров? Но я нашел десятки Уильямов, а вот подходящего под возраст… Как-то не очень. И чтобы еще работали в Индии. Надо сказать, это очень узкоспециальное направление. Те, кто работали с Испанией и Сицилией, вряд ли бы что-то смогли сделать в Индии — и наоборот. Очень нелегкая задачка. Джон, ты просто обязан узнать что-то про Джереми, кроме его паховой грыжи.
— Ну, я попробую… — Джон уныло качнул головой. — Если мой гребанный предок наконец сделает что-то полезное. А синхронизация?
— Сто процентов, — заверила его Ребекка и хихикнула. — Да, твой предок занимался именно этим.
— Пидор, — обиженно бросил Джон и опустился обратно на кресло. — Ну?
Теперь уже вокруг него забегали, а сам он с чувством выполненного долга царственно положил руку в прибор. И Хлоя сама поправила датчики…
Перед глазами прыгали белые мушки — признак того, что фрагмент памяти поврежден. Джон уже уяснил, что такое нередко бывает, когда человек спит. Все ресурсы мозга направлены на восстановление и поддержку внутренних процессов, и мозг очень слабо отмечает, что происходило извне. И почти не удивился, когда картинка устаканилась, а перед глазами — общим сейчас взглядом его и предка — возник кабинет. Солнце за окном показывало, что время послеобеденное. Видимо, Джереми притащил его с собой… Поднять поднял, а вот разбудить забыл. Оттого и изображение едва не на пиксели раскладывается.
Но вот Джон хлопнул глазами и почувствовал себя… целым.
***
— Садись, — деловито бросил Джереми, и только потом отложил монокль. — Или… предпочтешь постоять?
— Нет, сэр, — кровь бросилась в лицо.
Да Джон сам бы себя перестал уважать, если бы после таких слов согласился со врагом! И пусть садиться действительно было не слишком приятно, это неудобство пережить было легче, чем понимающе-насмешливый взгляд.
— Я привел тебя поговорить, Жу-жу, — Джереми спокойно воспринял, что его «заботу» отвергли. — Скажи-ка мне, кого принимал Бэрроуз в гостях последнее время? Попытайся сосредоточиться, это очень важно.
Джон уже собирался было врать напропалую, как вдруг подумал, что… Это было странно, но Джереми не только выслушивал. Он, кажется, действительно не воспринимал «Жу-жу» всерьез. Позволял себе комментировать, пояснял непонятное — вот как вчера, когда рассказывал про четки, когда иронизировал над отцом…
Если рассказать немного правды, возможно, это позволит узнать больше. Только надо не раскрыть лишнего. И очень внимательно смотреть и слушать. Джон собрался с силами и приготовился говорить.
— У него вообще мало гостей было. По сравнению с Норгберри, конечно, — пожал он плечами. — Дамочки разные приходили, но он их не приглашал. Просто всегда «ох-ах, я к вам случайно заехала, лошадь понесла».
— Это понятно, — фыркнул Джереми. — Пока дамочки не в курсе, что у него встает на таких, как ты, он — желанная партия. А некоторых и ты не остановишь. Дальше.
— Еще пастор приезжал, — подумав, сообщил Джон. — Он у Бэрроуза понимания искал, ему тут особо пасторствовать не над кем. Разве что над теми же дамочками.
— Любопытно, — неожиданно отреагировал тамплиер. — Вряд ли Бэрроуз желал отпущения грехов — с таким-то грузом за плечами. Так что пастор подозрительный. Проверим.
Джону стало не по себе. Он-то как раз знал, что пастор приезжал именно для того, чтобы в этой стране, где сплошные язычники, выслушать исповеди и отпустить грехи, но — в таком свете и впрямь выглядело подозрительно. Оставалось только надеяться, что после неосторожных слов пастора не убьют, как того индусского мальчика. Джон стал говорить еще аккуратнее — не хотел навлечь беду.
— Еще раджа какой-то ходил, — бросил он небрежно, а сам внимательно следил за реакцией. — Бурый такой, почти коричневый. И жена его — вся в цацках, прямо лавка ювелирная.
— Раджа… — Джереми побарабанил пальцами по столу. — Тут раджа, а там — индийский храм. Одно к одному. Пожалуй, мне стоит тряхнуть документы… С местными князьками лучше не ссориться, но уж информацию-то я получу. Как премьер-министр Индии… Да, пожалуй, это любопытно. Того раджу, на чьей территории мы находимся, я, конечно, знаю. Но он давно служит Ордену. Если работает одновременно на ассасинов… А ты не такой бесполезный, Жу-жу, как я думал.
Джон словно снова ощутил, как его вчера… Бесполезный, значит? Раджа Мохан был не здешним раджой, уж про это Джон знал. А местного отец домой не приглашал, хотя обычно, хоть и не был светским человеком, никому не отказывал от дома. Наверное, местный действительно на тамплиеров работает. Но это значит, что Мохан мог быть ему чем-то полезен. Возможно, правил здесь до нового? Это было бы неплохо прояснить, но не спрашивать же напрямую!
А вообще Джон чувствовал, что не понимает слишком многого. Он ощущал себя слепым кутенком, который тыкается мокрым носом в стенки ящика с сеном и не понимает, что выход — наверху. И это не только раздражало и мучило, но еще и тревожило. Легче легкого было совершить ошибку, не увидеть возможность, навредить неловким словом кому-то — и себе в том числе. А меж тем времени не так уж много. Отец назначил сроку три дня, из которых один почти прошел. Нужно было хотя бы попытаться что-то придумать… Или выяснить. Или сделать хоть что-нибудь, а не только в кровати с тамплиером кувыркаться!
— Мне придется оставить тебя, — Джереми качнул головой и, словно услышав мысли, добавил. — Времени мало. Еды и воды тебе принесут.
Джон ляпнул раньше, чем успел, собственно, подумать:
— А нельзя ли, сэр, не запирать меня в вашей спальне?
Он спросил по наитию. Спальню он уже изучил вдоль и поперек, и там не было ничего, что могло бы дать пищу для ума. Возможно, если Джереми не будет слишком упорствовать… Хотя судя по лицу — жесткому и неуступчивому — будет. Идея возникла у Джона внезапно, но воспользовался он ею блестяще:
— Без вас там скучно, сэр, — он попытался надавить на жалость. — Часами смотреть в окно невыносимо.
Выражение лица Джереми немного смягчилось — видимо, вспомнил проведенную ночь… или, что вернее, утро.
— Запереть тебя всё равно придется, и не думай, что сможешь улизнуть — охраны будет достаточно. Я могу запереть тебя в библиотеке. Скучно точно не будет, читать ты наверняка умеешь.
Джон кивнул. Читать он действительно умел, и не только на английском, так что скучно точно не будет. А еще очень интересовало, где же эта библиотека находится… Но даже если библиотека расположена в самом глубоком подвале, был шанс разжиться полезными сведениями. Как-никак печатное слово.
Джереми лично отконвоировал пленника. И вовсе не в подвал, а куда-то на верхние этажи. Джон пытался запоминать повороты и коридоры, но сбился, однако видел, что его уводят в то же крыло, где томилась сестра. Конечно, этажи разные, а в ее комнате постоянно караулит охрана, да и за Джереми неотступно следует группа солдат, но всё-таки…
Солдат, кстати, действительно было много. Джереми вел с собой четверых, а перед тяжелыми дверями из красивого дерева золотистого цвета дежурили еще столько же.
— Глаз не спускать, — коротко приказал тамплиер. — При малейшем сомнении — связать.
Солдаты вытянулись в струнку, и Джон вошел в двери библиотеки, точно осужденный на смертную казнь. О том, что, возможно, так и есть, думать не хотелось. У тамплиеров «мораль» гибкая, и ничто не мешает Джереми иметь в голове иные планы — отличные от тех, что он высказывал вслух.
Джереми удалился, двери захлопнулись… Джон поглядел на мрачных солдат и постарался не подавать виду, как напрягает его подобное общество. Покрутил головой, оценивая огромное количество полок и шкафов с книгами, и решительно направился вглубь хранилища, пытаясь не отвлекаться на угрюмо следующий за ним конвой.
О том, что о каждом его шаге обязательно будет доложено Джереми, он не сомневался.
Книг было много. На разных языках. Джон читал по-французски, неплохо знал немецкий — правда, в основном, на слух. Мог признать итальянский и испанский, однако часть фолиантов была написана на чем-то и вовсе не опознаваемом. Индийские закорючки он узнавал только «в лицо». Однако в расположении книг была система, и он, слегка освоившись, отправился в секцию английской литературы об Индии. Таких книг в принципе было не слишком много, но, наверное, все, что имелись, были собраны здесь. Джон вытащил парочку томов, пролистал… Он искал упоминания о Радха-Кришна, но ничего не попадалось. Зато он быстро натолкнулся на справочник по опасным змеям и насекомым. Последствия изучения такого материала Джон ощутил сразу, обнаружив у себя все симптомы возможных отравлений, и уже через несколько страниц понял, что чтение это, скорее, вредное, чем полезное.
Следующая книга — или, скорее, краткий политический сборник — повествовала о модернизациях, внесенных в инфраструктуру Индии английскими завоевателями. Не меньше половины сборника было посвящено Уттаре — великому колесному пути — и вооружению сипаев. Об остальном сборник тактично умалчивал. И всё равно читать было интересно, хотя Джону казалось, что посмотри он на эту книгу орлиным зрением — и та подсветится красным. Не вызывало сомнений, кто проплатил сборник.
Джон так увлекся чтением, что не сразу услышал странный повторяющийся звук. Звук был не слишком громким, но понять, что его производило, Джон не мог. Сосредоточившись, он понял, что шумят со стороны сада. Библиотека располагалась в самом торце крыла, так что окна выходили на обе стороны, и Джон позволил себе подняться и подойти к окну. В конце концов, естественное любопытство понятно любому, даже солдатам. С легкой тревогой Джон ожидал увидеть сестру, задумавшую или выполняющую очередные работы (хотя чем бы она могла так шуметь?), когда понял, что сестра тут точно ни при чем. Солдаты тащили по дорожке здоровенные доски — и исчезали с ними уже вне поля зрения из окна.
Джон нахмурился. Джереми собирался заняться уточнением данных, полученных от пленника… Неужели уже успел придумать и начать осуществлять какой-то план? И надо сказать, довольно… громоздкий план, судя по доскам. Ничего столь грубого в этом замке-крепости не было, толстым доскам тут не было места.
— Что за черт, — пробормотал он вслух, хотя не имел привычки выражаться. Просто недоумение было сильнее его.
Двое из четверых солдат подошли ближе — так близко, что Джон мог бы убить их, если бы посчитал нужным: одному запрокинуть голову и резко дернуть, переломив шейные позвонки; а второго, как обернется, приложить коленом — и разбить голову о подоконник. Правда, возможно, тихо это сделать не получится — если второй солдат успеет проявить сопротивление, велик риск просто выбить им стекло… Но пока всерьез о такой возможности Джон не задумывался: во-первых, тут еще двое — курсируют между стеллажей; во-вторых, что он будет делать с телами? А уж что будет, если труп вывалится в окно, и вовсе лучше не представлять.
— Быстро работают, — одобрительно заметил солдат слева. — Капитан дело знает.
Джон даже повернулся к нему, хотя обычно не допускал такой близости с солдатами отца — это вопрос субординации.
— Мы кого-то ждем? — поинтересовался он взволнованно. — Капитан — это же военный, да? На нас должны напасть?
Солдаты вдруг рассмеялись, очень радостно. Джон понимал, что вопрос звучит наивно — для того и спрашивал, но зачем так хохотать?
— Русская армия, — проикал один из солдат. — С императором Николаем во главе.
Джон «юмора» не оценил. Но по смеху солдат становилось понятно, что никакого вторжения те не ожидают. Так, стало быть?..
Второй солдат тоже повернулся, и Джон ощутил себя неуютно, словно его зажимали в тиски.
— Наверное, это мы можем ему рассказать? — второй солдат обратился не к Джону, а к своему напарнику.
Это тоже было неприятно. Стояли близко, а говорили так, как будто самого пленника тут и вовсе нет, так — пустое место. Да и слова прозвучали как-то… гнусно.
Джон покрутил головой — и вдруг понял, как его видят эти ребята. Джереми не скрывал, что взял его в свою постель. И не скрывал того, что привез его в свой дом силой. На девушку — юную леди, пленницу — им запрещено было даже глядеть. А в отношении пленника таких приказов не поступало. На этом можно было сыграть… Вот только было страшно. Один раз он уже «сыграл» на своем итальянском костюме и эффектном появлении.
И Джон отступил. Хотя хотелось поглядеть в окно и увидеть, что будет дальше, он счел, что рисковать ради этого не стоит. Однако охранники, хоть и глядели как-то… глумливо, за ним не последовали и ничем больше себя не проявили.
— Милая барышня подсвечником разбила окно, — чуть успокоившись, пояснил первый. — Хозяин не велел тревожить без веских причин, а капитан распорядился девчонку в соседнюю комнату отвесть, а окно по-быстрому починить. Пришлось за анжинером послать и стекольщиками. Как леса поставят, так и починят.
— Вот как? — Джон хмыкнул и нахально подошел к другому окну, где солдат не было.
Те последовали за ним, но уже не приближались так. И это было хорошо — во всех смыслах. И солдатам дал понять, что им тут ничего не обломится, и видно стало лучше.
Лучше, конечно, только относительно. Крыло здания изгибалось и не позволяло увидеть толком предстоящие ремонтные работы. Джон глядел в самый край стекла, где всё начинало преломляться, и чувствовал, что его слегка ведет от искаженной картины, но всё-таки видел кусочек невысокого пока деревянного помоста. Одновременно оценил и то, почему стекло нельзя поставить изнутри — окна в замке были большими, а дверь в комнату сестры довольно узкая. Каждый предпочел бы проводить работы снаружи, а не снимать дверь и мучиться с высоким и широким хрупким стеклом.
Джону стало спокойнее. Нет, он пока не придумал, как повлиять на ход предстоящего обмена сестры на частицу Эдема, но первые — неясные пока — мысли начали появляться.
Он отошел от окна и демонстративно взялся за следующую книгу, хотя теперь мало уже что понимал в прочитанном. Книга была об индуистских верованиях, в которых мог разобраться только терпеливый индийский йог. Джон сначала стоял у книжного шкафа, потом уселся в кресло, глядя на страницы бессмысленным взором. Шива, Брахма, Кришна… Кришна, Шива, Брахма… Кали. Вишну. Индра. Брахма, Шива, Кришна…
Время тянулось то медленно, то слишком быстро. Кто-то из солдат, курсирующих в проходе, принес ему ужин — с лимонной водой. Шум за окном постепенно затих — то ли выстроили необходимые леса, то ли оставили на завтра, чтобы не работать в темноте.
Джон уже, кажется, знал, что стоит сделать, но пока его не вывели отсюда, никакой возможности действовать не оставалось, а потому он и сам не заметил, как задремал — с открытыми глазами, как учил отец. Так приходилось делать во время долгой засады. Расслабленное тело в любую секунду было готово к действию, но сознание ассасина было совсем не здесь.
========== Часть 6 ==========
Джон приоткрыл глаза и увидел над собой знакомый белый потолок. Глаза слезились, как от долгого напряжения, а самочувствие было странным. Джон чувствовал, что хочет есть… даже не есть, а жрать, в то время как вроде недавно поел. Сознание в Анимусе с предком было общим, а вот ужин — нет.
Ребекка помогла высвободиться из прибора, Шон и Хлоя стояли поблизости. На этот раз все молчали, но Джону показалось, что он понимает, как ощущает себя человек, окруженный стаей пираний.
— Узнал, — хрипло выдохнул Джон.
— Да неужели, — хмыкнула Ребекка.
— Рассказывай, — потребовала Хлоя.
Шон закатил глаза.
— А поесть? — потребовал Джон.
— Они опять меня гоняли, — теперь и Шон высказался. — И я принес пиццу. Для тебя. Чтобы ты уже хоть что-нибудь полезное сказал!
Джон несколько повеселел. Пицца — это офигенно. Теперь бы еще холодного пива и… Он скосил взгляд на Хлою, хотя глаза от этого заслезились еще больше. Кроме пиццы и пива, неплохо бы еще послушать с Хлоей музыку. Ну, или… Он даже был готов выслушать какую-нибудь лекцию из жизни кольчатых червей. А потом…
— Пицца, — напомнил Шон безжалостно. — А потом расскажешь.
— Спасибо, — всё еще хрипловато проговорил Джон. — Действительно, любопытная инфа.
— Да я тебя на руках носить буду! — сразу воодушевился Шон.
— Не… Не надо, — торопливо вскинул руку Бэрроуз.
Он бы сказал и что-нибудь еще, но увидел коробки с пиццами, стопкой громоздящиеся на столе Ребекки, и вперился в них взглядом — на их боках было что-то написано, на каждой, но разглядеть с такого расстояния ему не удавалось. А хотелось. И тут… Джон и сам не понял, как это сделал, но мир померк, а коробки четко окрасились в разные цвета: верхние две — красным, две нижние — голубым. Что за… И тут до него дошло.
— Просочилось! — выпалил он и прочистил горло. — Ребята, просочилось!
— Что?! — Ребекка даже вскочила.
— Глаза! — Джон не помнил себя от волнения. — То есть не это… То есть как раз это! Орлиное!
— Тише, — Хлоя одним словом погасила нервное напряжение, мигом возникшее в сплоченной теплой команде. — Сначала поешь, тебе требуются силы. Потом расскажешь, это важно для дела. А потом я тебя осмотрю… Острое слезоотделение допустимо, но мне хочется убедиться, что с тобой всё в порядке.
— Да пожалуйста, осматривай хоть всё! — сразу выпалил Джон, будучи на пике возбуждения, но сразу осекся. — Ну, или что захочешь, осматривай.
Ребекка громко фыркнула. Шон перебрался поближе к пицце. Ребекка взяла верхнюю коробку с вегетарианской пиццей, Хлоя — следующую, с морепродуктами. Джон довольно кивнул — он так и знал, что две верхние ему бы не понравились.
На «конспиративной» квартире было не очень просторно, а потому есть сели все вместе — прямо на полу. Хлоя предпочла усесться на один из мудреных датчиков Ребекки — она давно его облюбовала, а прежде с легким смущением спрашивала, не повредится ли прибор от тяжести. И добившись легкомысленного: «Хэй, эта крошка выдержит и не твою задницу», — успокоилась.
Джон тоже откинул крышку коробки и сглотнул набежавшую слюну. Шон явно расстарался — мяса было много. Правда, жевать и рассказывать было трудно, но тут уж даже Хлоя с лекцией о пользе тщательного прожевывания не встревала. Ребекка отвлеклась от экрана планшета, Шон выжидательно смотрел.
— Ну, это… — Джон немного поерзал — до того жадно на него глядели товарищи. — Я узнал имя раджи. Его зовут Мохан. С ним общался Бэрроуз-старший, мой батя. То есть не мой.
Хлоя посмотрела строго, но Джон только куском пиццы махнул:
— Ну как я иначе-то скажу? Сплошные Джоны Бэрроузы. Так вот. Самое-то главное! Мой предок на это как-то внимания не обратил, а я обратил! Этот Джереми-Уильям уронил странную фразу. Не помню, как именно он сказал, да он и не закончил, потому что плевал на моего предка с Биг-Бэна, но он сказал, что он — это… Премьер-министр Индии. Или как-то так. Был у нас там премьер-министр?
— Был, конечно, — Ребекка подвинула к себе коробку ближе ногой. — Но только, знаешь, по-моему, это очень странно. Премьер-министра Индии — то есть, считай, правителя Индии от Британии — должна была каждая собака знать в лицо. Публичный человек, портреты, всё такое… Шон, есть портрет премьер-министра Индии тех лет?
Шон с сожалением отложил пиццу:
— Портрет-то наверняка найду, но… — он завозился, приподнялся на одном колене и споро потыкал мышью, оживляя погасший было монитор. — Вот, у меня даже статья открыта. Он один из Уильямов, которых я нашел. Но есть проблема: он родился в 1774-м году.
— И что? — не понял Джон.
— И это значит, что ему в то время было за шестьдесят, — Ребекка считала мгновенно. — Может, ты ошибся? Может, он вовсе не столь хорош, как тебе показалось?
Джон открыл было рот — прямо с откушенной пиццей, — чтобы возмущенно высказаться, но тут вмешалась Хлоя:
— Я говорила о разных факторах, которые могут замедлить старение тела. Но наш объект, — она выразительно стрельнула глазами, — рассказывал о такой сексуальной активности, которую сложно себе представить за человеком столь почтенного возраста в девятнадцатом веке. Хотя опять же, это не приговор.
— Может, он владел какой-нибудь частицей Эдема? — предположила Ребекка. — Они разные эффекты дают.
Шон переступил коленями и вывел на экран черно-белый портрет:
— Посмотри, он?
Джон вгляделся. Конечно, сравнивать было сложно… И наверняка нельзя точно сказать, когда портрет был сделан, но лицо было другим. И всё-таки поручиться точно Джон не мог. Ему то казалось, что он узнает черты, то — напротив — он видел лицо в целом, и отчетливо понимал, что это не тот.
— Н-не знаю, — он замялся.
— Парень есть парень, — Ребекка хмыкнула и взялась за следующий кусок пиццы. — Джон, портрета ниже пояса не будет, в следующий раз смотри в лицо.
— Портрет могли приукрасить, — с легким сомнением пробормотала Хлоя.
Джон ее сомнения разделял: если это изображение приукрашенное, то в жизни премьер-министр должен был выглядеть еще хуже, а Джереми, хоть и не был красавцем, на обрюзгшего урода тоже не был похож. Может, портрет написали много позже?..
Но эту мысль, едва высказанную вслух, Шон отверг:
— Не мог быть написан сильно позже, Уильям Генри Кавендиш-Бентинк умер в 1839-м. То есть не слишком долго после твоих воспоминаний прожил — всего-то четыре года. И мне тоже кажется странным, что премьер-министр Индии сам занимался… таким вот. Людей похищал лично, по джунглям мотался… Его деятельность была на виду, да и времени наверняка не оставалось столько. Не знаю, не знаю…
— Расскажи мне про него побольше, — попросил Джон. — Мне же надо как-то определиться, он или не он. Честное слово, по портрету понять не могу!
Шон подтянул к себе стул, уселся, низко наклонился за едой и, только удобно устроившись начал говорить, периодически чавкая:
— Ну, что про него можно сказать… Второй сын герцога Портлендского. Кстати, первого тоже звали Уильям. Большим оригиналом, видимо, был этот герцог. Был отправлен в Индию в свои двадцать девять. Но уже через год запретил индийским солдатам всё и вся, и они подняли восстание. А сам Уильям вместо того, чтобы отозвать свои — весьма спорные — приказы, подавил восстание кровью. Ну, и его быстренько из Индии отозвали.
Ребекка фыркнула:
— Вообще похоже на тамплиеров. Припереться к власти и сразу начать насаждать новый прекрасный мир. Шаг вправо, шаг влево от прекрасного мира — и увидишь мир иной.
— А дальше? — потребовал Джон.
Джон с неудовольствием выслушал этот отчет, понимая, что только еще больше запутался. Очень было похоже, что с этим предположением — о премьер-министре — он попал пальцем в небо, но ведь Джереми действительно это сказал! А может, говорил не о себе?.. Может, не закончил фразу, а сказать хотел что-то иное? В любом случае, премьер-министр там тоже в чем-то был замешан, так что лишняя информация не помешает. Хотя, конечно, от воодушевления не осталось и следа — осталось только тоскливое чувство, что головоломка и не думает складываться. Наоборот, чем дальше — тем хуже. И этому конца и края не видно. Джон обиженно вцепился в пиццу. Товарищи тоже молчали — явно обдумывали.
Пока Хлоя наконец не вынесла приговор:
— Нам нужно больше информации.
Джон и сам это понимал, а потому с легким стоном поднялся на затекшие ноги, плюхнулся в кресло и обреченно протянул перемазанную кетчупом и мукой руку в прибор. И в Анимус проваливался с ожесточением — так или иначе, он всё узнает.
***
Джон очнулся от своего полубодрствования, когда его окликнули. Все четверо солдат, хотя и явно подустали от унылого дежурства, сейчас глядели на него с нетерпением, и Джон догадался, что те мечтают уже поскорей сдать неудобный объект для охраны кому-нибудь и отправиться на боковую. Или куда они там отправляются после смены. И всё-таки не мешало бы прояснить, куда его поведут. Джон слышал, как хлопала дверь, но хлопала отдаленно, а проявлять себя пока не требовалось, поэтому он не среагировал. Но ведь солдатам поступил какой-то приказ?
— Куда? — он бросил устало и по возможности недовольно.
— Спать, — хохотнул один из охранников. — Ну, или как получится. Хозяин ждет тебя у себя.
— В кабинете? — на всякий случай уточнил Джон.
— В спальне, золотце, — хмыкнул солдат. — Что тебе делать в кабинете? Бумажки умные читать? Эх, был бы ты девчонкой, я бы сторговал у тебя поцелуй.
— Так со мной же леди была, — осторожно произнес Джон, волнуясь, не ступает ли этим на зыбкую почву. Еще не хватало натравить этих выродков на сестру.
— Он шутит, — торопливо добавил второй. — Нам еще жизнь и всякие части тела дороги.
— Да и за девчонкой капитанские приглядывают, — вздохнул первый. — Нам не обломится.
Джон облегченно вздохнул. Становилось понятно, отчего он ни разу не пересекся с теми парнями, которые охраняли сестру и приняли его за своего. Интересно, они сложили два и два, когда не обнаружили в казармах новенького? Даже если да, докладывать об этом явно не спешили. А может, раз уж здесь такое разделение, пришли к выводу, что новичка отправили под командование Джереми. Это было бы лучше всего. Вызывать подозрений в этом доме Джон не хотел, особенно учитывая то, что собирался сделать ночью. Но для этого еще требовалось предпринять кое-какие шаги. И от этого заранее было не по себе.
Впрочем, за солдатами он пошел охотно. Джереми теперь был нужен ему — только тамплиер обладал здесь такой властью, только его покровительство давало максимальные возможности. И моральная сторона вопроса Джона уже почти не мучила — когда нечего терять, становится легче. С практической стороной было гораздо хуже, но… Если ничего не делать, ничего и не произойдет. Точнее, всё пойдет так, как было спланировано Джереми, а этого допускать было нельзя.
Джон шагал длинными коридорами и невольно думал о том, что прошло всего три с дня с тех пор, как он был дома. С тех пор, как терпеливо ждал руководства от отца; с тех пор, как он еще был неплохо обученным юношей из хорошей семьи. Сейчас судьба не оставила выбора, заставляла принимать решения — рискованные и смелые. Как бы смешно ни звучало, но сегодня он был больше ассасином, чем три дня назад. И какая же ирония в том, что к этому дали толчок события, навсегда закрывшие перед ним честный путь служения Братству.
Бэрроуз-старший всегда действовал по плану, а на случай провала или неудачи имел еще парочку планов. По крайней мере, так выходило по его рассказам. Джон и раньше жалел, что не был с ним ни в одной миссии, но теперь это чувство тоже стало иным. Теперь Джон жалел не о том, что отец не доверяет ему либо считает слишком юным. Теперь он жалел о том, что не успел опробовать свои умения в бою, не мог с чистой совестью полагаться на свое обучение. Дымовая бомба — это не склянка с разбавленной розовой водой, а штаб тамплиеров — не тренировочная площадка с манекенами. Проверять свои умения придется здесь и сейчас. Впрочем — это Джон знал по истории Братства — в этом он, Бэрроуз-младший, далеко не одинок. Из глубины веков на него смотрели десятки ассасинов и, наверное, печально улыбались. Сколько их было таких?
Дверь в спальню была плотно захлопнута, и Джон обернулся на своих провожатых:
— Пойдете со мной?
— Боже упаси, — вежливо отозвался самый «веселый». — Ты дверку только открой, чтобы тебя видели, а дальше — не наше дело.
Джон кивнул. Верно, дальше — дело только его и Джереми. Джон торжественно назначил его своим врагом, всё еще смутно понимая, насколько они неравны — молодой ученик ассасина, не нюхавший боевого пороха, и опытный тамплиер, у которого на руках все козыри. Но одна интересная карта была и у Джона — Джереми по-прежнему не знал, кто рядом с ним. Но эта карта, скорее, Джокер — она может стать всем или не стать ничем.
— Жу-жу? — этот голос, Джон был уверен, будет вечно сниться ему во снах. Если, конечно, удастся выжить. — Заходи.
Голос был озабоченным и не слишком приветливым, но Джона это не остановило. Руки начали дрожать, но он не отступился и, закрывая дверь, уже не чувствовал себя на эшафоте. Теперь он чувствовал себя так, словно шагнул в клетку с диким хищником.
— Хорошо поработали, сэр? — он отважно попытался улыбнуться, хотя губы дрожали тоже.
— Думается мне, неплохо, — несколько смягчился Джереми — кажется, такой тон забавлял его.
Джону было наплевать. Главное — усыпить бдительность, а уж насколько он сам при этом смешон — не имеет значения.
— Мне доложили, что ты читал про индусских богов, — Джереми даже не дал ничего ответить. — Должно быть, заинтересовался храмом?
— Не то чтобы, — Джон пожал плечами — и почти не лгал в этом. Храмом он, конечно, интересовался, и даже очень, но чтение никак не приблизило его к разгадкам. Разве что выяснил, что Кришна и Радха — божественная пара богов, олицетворявшая всеобщее единение, слияние мужского и женского и прочая-прочая. Это проливало мало света на события современности. — Но у вас не очень интересная библиотека. Я попробовал читать справочник по змеям — и это было ужасно. У вас нет сыворотки против укусов всех змей?
Джереми, стоявший у окна, явно расслабился и даже слегка улыбнулся:
— Общей сыворотки нет, но против большинства разные средства имеются. Только полагаю, что они не пригодятся.
Сердце екнуло. Уж больно нехорошо прозвучали эти слова — как будто даже долгосрочная интоксикация не имеет значения. Уж не потому ли, что по плану Джереми жить ему остается не больше двух суток?
— Я бы выпил, — Джон позволил себе нервно усмехнуться. — И, может, даже запил бы касторкой. На всякий случай.
Судя по лицу тамплиера, он ляпнул что-то лишнее, но путь вперед был только один, поэтому он не стал акцентировать внимание на пустой болтовне. Следовало переходить к решительным действиям. Джон даже мысленно не мог назвать это планом, потому что для плана в его размышлениях имелось два существенных пробела: он не знал толком, что именно он хочет осуществить и для чего. Зато точно знал, что следует сделать.
И следовало поторопиться, пока Джереми не отдал приказ ложиться в кровать — от этого весь эффект пропадет.
Джереми уже явно собирался что-то сказать, когда Джон, пряча зажатую в кулак руку за спиной, шагнул вперед. И еще, и еще, пока не оказался с Джереми на расстоянии вытянутой руки. Тот явно насторожился. Джон это понимал: мало кому понравится, когда кто-то подходит, пряча что-то за спиной, но он не собирался причинять врагу вреда. По крайней мере, пока. А уж что собирался причинять…
Джон опустился на колени. Поднять взгляд уже не мог, но спустя несколько неимоверно долгих секунд тамплиер сам поднял его голову за подбородок. Пальцы были сухими и горячими.
— В чем дело, Жу-жу? — Джон с досадой услышал в голосе врага не предвкушение и не ожидание, а удивленно-тревожные нотки. — Неужели чтение про индусских богов так… вдохновило тебя?
— Нет, — торопливо выдохнул Джон почти в чужую ладонь. — Я… хотел попросить вас о милости.
Оказалось, что он всё еще был способен испытывать стыд. Именно это мелькнуло в голове, когда щеки жарко окатило прилившей кровью. Кровь стучала в висках, и волнение вкупе с тревогой всё туже сплетались в один клубок. Джон ждал. От реакции Джереми зависело многое.
Но тот как будто неуверенно приподнял его голову еще выше, а потом отпустил. И голос его прозвучал ниже, когда он негромко осведомился:
— И что же ты собираешься оплачивать?
На миг стало противно: для тамплиера, очевидно, существует только «купи-продай», и любые разговоры перед близостью с ним — сплошная торговля.
— Прошу вас, не надо меня привязывать на ночь, — озвучил Джон основную мысль, и с отвращением почувствовал, что и голос тоже дрожит. — Просыпаться так — просто ужасно. Так даже Бэрроуз не…
Он осекся. Отца в «домашней заготовке» не было, но он как-то так легко вплелся… Похоже, говорить про отца гадости входило в привычку — и Джон уже не чувствовал от этого ужаса. А что стало тому причиной, не понимал.
Ему показалось, что Джереми сдерживает смех, но когда тот заговорил, голос звучал так же низко и безо всяких смешливых ноток:
— Убедительный довод. Мне не хочется обращаться с тобой хуже, чем ассасин. Посмотрим, как ты будешь стараться.
Джон торопливо опустил голову, чтобы довольно длинные пряди таких же светлых, как у Августины, волос прикрыли лицо. Наступала самая сложная часть — нужно было не показать, что всё это для «Жу-жу» впервые.
Джереми не слишком спешно взялся за застежку брюк, а расстегнув пуговицу, еще и остановился, чтобы расстегнуть и закатать рукава рубашки — так ему, видно, было удобнее. Джон старательно не смотрел перед собой, но, конечно, всё видел. И всё-таки упрямо старался думать, что поступает правильно.
Бдительность тамплиера нужно усыпить — это раз. После он будет много расслабленней и беззащитнее — два. Ну и… Джон прикусил губу, но позволил мыслям облечься в ясную форму. Ну, и еще будет лучше, если его самого ноги после этого будут держать. Не хватало только, чтобы успех предполагаемой операции зависел от задницы.
Джон видел, как Джереми обнажает одну руку до локтя. Над ровным загаром золотились в свете свечей выгоревшие на солнце волоски. Джон ожидал, что тот закатает и второй рукав, но вдруг… Он не сразу понял, что произошло. Джереми действительно вытянул руку, как будто собирался расстегнуться, но вместо этого вдруг раздался хорошо знакомый Джону звук — и шею обдало движением воздуха.
Ужас от осознавания и изначальная готовность сейчас покориться тамплиеру позволили Джону не дернуться, хотя от подобных атак он умел уходить, а если было чем, то мог и парировать и контратаковать, даже из положения на коленях. Но сейчас Джон только потрясенно скосил глаза вниз.
И увидел узкое длинное лезвие у собственного горла. Такой же клинок, как у отца и брата. Такой же, с какими тренировался он сам. Горло сжалось, а последними крупицами разума Джон отметил только то, что рубашка Джереми испорчена — клинок прорвал рукав насквозь.
Джон насколько не ожидал того, что у тамплиера тоже может быть такое оружие, что… Почву выбило из-под ног, как ударом палки, которой на тренировках заменяли тяжелое оружие. Джон не понимал, чем выдал себя, чем заставил думать, что опасен? Может быть, перед подобным сношением нужно было делать что-то, о чем он не знал? Или… Мысли путались. Но почему тогда Джереми его не убил? Лезвие прошло в дюйме от шеи. На таком расстоянии никому бы не удалось промахнуться. Или Джереми еще надеется что-то получить от Бэрроуза-старшего? Уже за сына, а не за любовника?
На глазах выступили слезы досады и страха — уже задним числом, а в горле, напротив, стало сухо. Всё должно было быть наоборот… Да всё вообще должно было быть наоборот! Это он, Джон Бэрроуз, сын ассасина, должен был поставить врага на колени и небрежно взмахнуть скрытым клинком!
И тут раздался удивительно мирный голос Джереми:
— Жу-жу? Детка, я напугал тебя?
Джон всё еще недоумевал, но в душе загорелась надежда. Раз «Жу-жу» и «детка», то, может, не всё еще потеряно? Или это такая утонченная издевка — над сыном ассасина, над поверженным врагом?
Клинок с тем же лязгом вернулся в наруч, но говорить Джон пока не мог — во рту пересохло, да и что сказать, он не знал.
— Прости, — Джереми небрежно стер слезу, предательски вытекшую из уголка глаза Джона. — Я должен был убедиться. Я не собираюсь тебя убивать.
Надежда еще оставалась, даже если враг издевается. Если уже всё понял, то еще несколько минут унижения роли не сыграют. Если говорит правду, то… То это была проверка. Ассасин на его месте должен был повести себя не так. Выученные рефлексы любого ассасина не позволили бы сделать ничего иного, кроме как профессионально увернуться от клинка, а потом… А что потом? Джереми явно именно этого и ждал. Он бы не позволил врагу, тем более безоружному, взять над собой верх. За Джереми была скорость и эффект неожиданности, так что…
Джона действительно тренировали и готовили к тому, чтобы стать членом Братства. И он бы непременно сейчас выдал себя самой естественной реакцией и движениями, если бы не… Если бы не был готов умереть. Умереть, но сделать всё, чтобы не выдать себя, не подставить сестру и не сорвать возможные планы отца.
— Сэр, — теперь голос не только дрожал, но еще и хрипел. — Я… Не…
— Ты ведь уже видел такие? — Джереми вытянул руку, и клинок еще раз с лязгом мелькнул, прорвав рукав рубашки рядом с первой дыркой.
Джон помотал головой. Он так и не понял еще, раскрыт или нет, но всё-таки из последних сил пытался сохранить инкогнито:
— Видел. У Бэрроуза и у его сыновей есть такие штуки. Но Бэрроуз никогда не пытался убить меня, хотя и бывал пьян, как сапожник, сэр!
— Жу-жу… — начал было Джереми, но Джона уже несло — пережитое напряжение сказывалось.
— Сэр, чтобы сказать, что мне нужно сделать, есть способы и попроще!
— Тише, — неожиданно тамплиер положил ему руку на плечо. Сжал, и даже, кажется, попытался встряхнуть. — Тебя что, уже заставляли, угрожая таким?
Джон облизнул губы, теряясь в сонме мыслей, что крутились в голове, и так нелегко было выбрать нужную… Особенно когда перед глазами всё еще маячила расстегнутая пуговица на штанах.
— Нет, сэр… Я видел такие, но он, даже если не раздевался, никогда не…
Тут до Джона дошло, почему Джереми не раздевался в самый первый раз — и он осекся. Уж лучше бы скрытые клинки до сих пор требовали жертвы в виде ампутированного пальца! Тогда бы сразу было видно, кто ассасин, а кто — тамплиер последний.
Джон всё еще пытался сглотнуть, и Джереми отпустил. Расстегнул наконец рукав и снял с руки наруч… с символом Братства. Джону не хотелось даже думать, откуда — или, точнее, от кого — ему достался такой. Либо от предателя, либо от пленника, либо с погибшего ассасина, — и ни один из вариантов хороших мыслей не добавлял.
Джереми отложил наруч и тяжело оперся на подоконник, жестом подзывая к себе. Сам принудить не попытался.
И от этого тоже было противно. Лучше бы заставил. Теперь, после всего этого… Джон опять слишком явственно ощутил, что должен был чувствовать парень, который в гробу видал войну ассасинов и тамплиеров; который просто хотел заработать несколько сотен фунтов. В небрежном жесте Джереми, в его уверенности в беспрекословном подчинении было что-то… то ли пророческое, то ли просто слишком понятное. Именно таким должен был бы стать мир, в котором тамплиеры победили — полное отсутствие свободы личности и права на выбор. И всё это без капли пролитой крови. Только закон, только порядок, который всегда не на стороне Человека.
Однако Джон переступил коленями и подвинулся, удобнее устраиваясь у ног врага. Джереми окончательно расстегнулся, и Джон уставился на расходящийся разрез гульфика. Тамплиер потянул руку вперед, и Джон отшатнулся — машинально. Слишком напряженно ждал, вот и дернулся от неожиданного движения, однако Джереми расценил это иначе. Руку тот отдернул и успокаивающе произнес:
— Ты же видел, я снял клинок.
Джон подумал, что «Жу-жу» вряд ли столь доверчив. А еще знал прекрасно, что для того, чтобы убить, оружие не нужно. Чего уж проще — ударить коленом в лицо и свернуть шею. Джон скосил взгляд на оголенные предплечья врага. Джереми был не юн, но сила в его руках читалась сразу. Да и для того, чтобы перехватить наруч, лежащий рядом на подоконнике, много времени не надо.
Очевидно, Джереми поймал взгляд, уставленный на оружие, и произнес еще мягче:
— Не бойся. Хотел бы убить, уже убил бы.
Утешение было сомнительным, но Джереми аккуратно перехватил за затылок и слегка надавил, заставляя склонить голову, а Джон вдруг сообразил, что открытый страх — это такая палочка-выручалочка. Если что-то не будет получаться, если любовник будет недоволен, всегда можно будет отшатнуться. И может быть, даже зажмуриться. В общем, заставить врага, желающего удовлетворения, направлять и щадить. Можно, конечно, и грубости дождаться, но Джон надеялся, что Джереми не враг хотя бы самому себе. Должен понимать, что насилием в таком деле не поможешь. Для насилия нужно быть инициатором, а не…
Подходящего слова в голове не нашлось, да и пора бы уже было сделать хоть что-то — Джереми ждал. Ждал одновременно терпеливо и нетерпеливо. Не подгонял, но Джон слышал, как участилось его дыхание, чувствовал ладонь, спустившуюся с затылка на плечо, и догадывался, что Джереми сдерживается. Это что же выходит, лезть к нему в штаны придется самому? Вероятно, да. Едва не передергиваясь от отвращения, Джон несмело потянул ткань штанов вниз и услышал, как любовник шумно перевел дыхание. Начало вроде бы вдохновляло, вот только Джон не имел ни малейшего понятия, как стащить с живого человека плотно сидящие брюки. Да и нужно ли вообще? Пожалуй, проще будет просто сдвинуть белье. Чем меньше оголенного тела, тем лучше.
Это тоже было сделать не очень-то просто, а еще Джон чувствовал, как распрямляется, освобождаясь, мужская плоть под его собственной рукой — и от этого было не по себе. Ощущение было одновременно знакомым и незнакомым. С одной стороны, когда-то было хорошо поваляться в теплой ванне, вспоминая нежные губы мадемуазель Клементины или случайно увиденные коленки Мелани — английской горничной Августины… С другой стороны, Джон никогда не видел мужского достоинства… так близко. И перспектива увидеть немного пугала.
Но выхода не было, и он, безотчетно щурясь, чтобы видеть и заодно не видеть, осторожно высвободил твердый горячий ствол. И вроде бы ничего неожиданного. И даже не слишком отталкивающе, но… Чтобы скрыть смятение, Джон сделал то, что делал с собой — бережно обхватил плоть ладонью и приласкал, надеясь, что любовнику тоже понравится. Судя по судорожному вздоху — нравилось, и очень. Но Джереми был не из тех, кто согласится долго ждать. Да, тамплиер умел растягивать наслаждение, но теперь ему, пожалуй, быстро станет мало, он ведь другого ждет…
Джон на миг прикрыл глаза и резко склонил голову, не давая себе права отступить. Пусть он не знал точно, как это делать, но понимал ведь, что для того, чтобы доставить удовольствие ртом, надо сначала в рот взять. И ласкать — так же, как рукой. Или так же, как в поцелуе — Джон ведь уже отвечал, когда Джереми целовал глубоко.
Касаться языком оказалось не слишком неприятно. Вкус для себя Джон никак расценить не мог. Ощущал запах кожи, к которому начал уже привыкать, ощущал терпкий привкус секрета. Было непривычно, но уж точно не смертельно. А еще головка оказалась удивительно нежной — ее страшно было задеть неаккуратным движением, а кожа — тонкой. Джон даже смутно подумал, что со стороны Джереми это определенное доверие — позволить касаться себя в таком чувствительном месте.
Джереми охнул и сильнее сжал плечо, и Джон воодушевился. Если первые ласки вызывают столь явную реакцию, то может, не так оно сложно? Джон провел языком по головке, немного успокаиваясь и осваиваясь. Надеялся, что Джереми примет это за «знакомство» с очередным.
Только теперь, чуть расслабившись, Джон понял, насколько был напряжен. Мышцы едва ли не звенели, как перетянутая тетива. Сейчас стало, пожалуй, полегче — и Джон вновь попытался покорить науку «плотской любви». Чуть отстранился, облизнул губы и уже много увереннее взялся ласкать. Сначала просто скользил языком, стараясь поточнее вспомнить те действия, что приносили наслаждение ему самому. Позже осмелел — по наитию обхватил плоть влажными губами и даже склонился ниже. А потом чуть не замер от неприятного чувства. Когда льстил врагу, говоря, что у него большой, как-то не предполагал, что настолько. Когда Джереми был сверху — оба раза — он явно стремился войти в тело до предела, а значит, следовало подставить рот так же. Беда была в том, что Джон едва ли треть охватывал, а дальше было неприятно и даже, кажется, больно. Челюсть быстро затекла от непривычного положения, но ничего придумать Джон не мог, как ни пытался. А что тут сделаешь?
Заминка была секундной, но ее хватило, чтобы Джереми вновь обхватил за затылок и теперь уже притиснул крепче. Силой он и впрямь обладал порядочной — Джон не пытался вывернуться, следуя плану понравиться, но был уверен, что попытайся он — и не удалось бы.
— Смелее, детка, — простонал Джереми, выгибаясь вперед — и от этого движения на глазах снова выступили слезы. — Не бойся.
Джон попытался расслабиться — так же, как и в предыдущие разы. Пока враг так сильно держит, не было, собственно, никакой возможности сделать что-то еще. Только сжимать губы, панически стараясь не оцарапать зубами, да втягивать воздух носом. Естество упиралось куда-то в гортань, и перекрывало возможность нормально дышать.
Джереми вдруг потянул его назад, и Джон сначала не понял, почему его отталкивают, но следующим движением тамплиер снова прижал к себе, да еще и качнул бедрами навстречу — и Джон сообразил, что это похоже одновременно и на рукоблудие, и на поцелуи, и на соитие.
Теперь он знал, что делать. Немного сомневался в том как, но попробовал сам и убедился, что всё понял правильно. Пальцы на затылке сжались сильней, больно натягивая волосы, а дыхание Джереми стало чаще и ритмичнее.
Джон скользнул по естеству, поднимая и опуская голову. Взять глубже он действительно не мог, но кажется, этого и не требовалось? Джереми тяжело дышал и едва слышно глухо постанывал. Уже не притискивал, но хватка на затылке не ослабевала. И ноющая челюсть уже не тревожила так. Джон перестал бояться, что челюсти просто сведет, и наугад выбрал положение, в котором было полегче.
Никакого удовольствия действие ему не приносило, хотя бы за это было не стыдно. Хотя Джон признавал, что слышать, как мужчина изнемогает от ласк, было… волнующе. Вот если бы это был не тамплиер…
Но это был тамплиер. Джон вдруг подумал о том, что сейчас — прямо сейчас — ведет себя именно как тамплиерская шлюха. Странно было осознавать себя на коленях перед врагом, когда рот от губ почти до горла занят его естеством — и понимать, что добился этого сам.
Говорят, что один раз случайность, второй — совпадение, а третий — тенденция. Джон и хотел бы глубоко вздохнуть, да и без того дышал с трудом. Подобный метод решения проблем — как-то не по-ассасински. Ассасины врагов убивают, а не это вот.
Джереми в очередной раз плотно вошел, охнул громче, и Джон вдруг сообразил, что это — еще не конец. Соитие — пусть даже такое — с мужчиной закончится тем, чем, собственно, и должно закончиться. И… что с этим делать? Как принято обойтись с мужским семенем? Когда Джон планировал «наступление», так далеко мыслями не заходил. Не был уверен, что и начало-то удастся…
Но на торопливые размышления времени не осталось. Джон действовал машинально, подстраиваясь под движение любовника, и слышал, как тот низко и прерывисто стонет. Пальцы его сжались сильнее, а движение замедлилось и стало каким-то… неровным, рваным. Да Джон и по усиливающемуся терпкому вкусу понял, что любовник недалек от финала. И когда тот замер, упираясь головкой в горло, уже только ждал — обреченно. Наверное, будет лучше проглотить — не плеваться же на выданную форму или вычищенный алый ковер?
Нёбо обожгло горечью, отчего на миг как будто затошнило, но Джон стоически справился со слабостью. А вот с остальным справиться… не удалось. Сглатывать с плотью во рту было неудобно, и… Джон мысленно застонал и подумал саркастически, что можно было заранее на шею салфетку повязать, как ребенку, чтобы не перепачкаться. Наверное, более профессиональные в таком деле женщины (да и мужчины тоже) таких оплошностей не допускают?
Однако Джереми на это внимания не обратил. Едва всё закончилось, он выскользнул обмякающей плотью и, опустив голову, тяжело перевел дыхание. Джон хотел было незаметно привести себя в порядок, но не успел. Как и в самом начале, Джереми поднял его голову за подбородок. Джон чувствовал, что щеки пылают румянцем, но в глазах любовника не было насмешки. Напротив, он провел большим пальцем по горящим губам и как-то неверяще помотал головой:
— Бэрроуз глупец, что не оценил тебя. Со временем ты научишься делать это лучше… Хотя у тебя и так неплохие задатки. Что ж, сотню фунтов сверху ты заслужил. За инициативность.
Джон хлопнул глазами, пытаясь прогнать кошмарную мысль о том, что отец — по возрасту подходящий Джереми — мог бы… Господи, о таком вообще лучше было не думать.
— Спасибо, сэр, — выпалил Джон, а сам только чувствовал, что губы совсем онемели. Да и благодарить после… после этого казалось просто кощунственным. — Но я бы предпочел, чтобы вы просто позволили мне спать без веревок. Хотя от ста фунтов, конечно, не откажусь.
— Пожалуй… можно, — с явным внутренним сопротивлением признал Джереми. — А утром мы с тобой повторим.
Джону вовсе не улыбалось «повторять», но он только опустил ресницы и кивнул:
— Как скажете, сэр. Не надо больше угрожать мне ножом, я и без этого понятливый.
— Клинок я уберу, чтобы у тебя не возникло греховных мыслей, — хмыкнул тамплиер, но в голосе его всё равно явственно проступала расслабленность. — Ложись, Жу-жу, и не беспокойся — солдатской формы действительно хватает, утром принесут чистую.
Джон поднялся, чувствуя, что колени немилосердно затекли, а в стопы впиваются сотни мелких «иголочек». Чуть покачнулся, но устоял. И усмехнулся в ответ, подтверждая свою легенду о недалеком, но нахальном пареньке:
— Только пусть принесут позже, чем вы «повторите».
— Само собой, — Джереми устало прикрыл глаза. — Ложись, Жу-жу. Я сейчас вернусь.
Джон пожал плечами и действительно начал раздеваться. Без этого не обойтись. Однако он постарался, чтобы солдатская форма упала на пол так, чтобы ее легко и бесшумно можно было нащупать. Спать он не собирался.
========== Часть 7 ==========
Джон не сразу сообразил, что белый потолок с темными тенями — настоящий, а не тот, что он видел в чужих воспоминаниях. Ребекка нависла над ним, раскрыв капсулу Анимуса, но Джон только помотал головой. Он не чувствовал усталости, он чувствовал раздражение.
— Ты чего вышел? — поинтересовался Шон, не отвлекаясь от монитора. — Обычно дольше торчишь.
— Передохнуть надо, — огрызнулся Джон.
Пожалуй, тон прозвучал слишком резко, Шон даже отвлекся. Хлоя, сидящая рядом, тоже удивленно вскинула брови. Она от монитора не отвлекалась. Пальцы ее так и мелькали, пока она торопливо проверяла показатели: пульс, частота дыхания, температура… И еще множество данных, полезность которых Джон оценить не мог.
Ребекка приподняла бровь:
— Так ты собираешься обратно?
— Собираюсь, — теперь голос прозвучал угрюмо.
Джон еще немного помолчал, глядя на товарищей, а потом его прорвало. Он и сам удивлялся почти детской обиде, звучащей в голосе:
— Ну что вы на меня смотрите? Нет, ничего не узнал. Да и что я вообще мог узнать, когда Джон Бэрроуз, — имя предка (и собственное одновременно) он произнес ядовито, — только и делал, что трахался с мужиками?!
— С мужиками? — Шон задергался. — А с кем еще ты успел?
— Не я, — веско отметил Джон. — Вы сами говорите, чтобы я внимательно следил за тем, чтобы наши сознания не перепутались. Точнее, чтобы у меня шарики за ролики не заехали. Но они и не заедут, потому что это мой предок с Джереми трахается, а не я!
— А с кем еще? — вдруг полюбопытствовала Хлоя.
— Только с ним, — яд едва ли не капал. — Всем телом предан тамплиеру.
— А душой — Братству, — хихикнула Ребекка, а на осуждающие взгляды возмутилась. — А что, разве нет?
— Мой предок собрался что-то делать, — хмуро перебил Джон. — Минет уже сделал, теперь для разнообразия намылился что-то полезное сделать.
— Ну так иди и проверь, что он там полезного сделал, — пожала плечами Хлоя. — Время утекает.
Джон аж подпрыгнул в своем кресле.
— Увидишь воспоминания былых веков, говорили они, — язвительно процедил он. — Поучаствуешь в удивительных приключениях, говорили они. Пока я себя на съемках порнухи чувствую, а для этого вовсе не обязательно нырять в чью-то память. Джереми хотя бы заплатить за это обещался, а я всю эту порнодорожку бесплатно прохожу.
— За оплатой — к тамплиерам, — хмыкнула Ребекка и отстранилась. — Мы не могли погрузить тебя точнее, ведь всё началось именно тогда, когда на особняк Бэрроузов в Индии напали. Расслабься и думай об Англии.
— Только о ней и думаю, — Джон несколько успокоился и вздохнул. — Не понимаю, как у моего предка вообще это вышло. Ну, я же здесь сейчас перед вами сижу. Значит, хоть раз с девушкой смог?
Шон закатил глаза:
— Твой предок был женат вообще-то, — заметил он. — Но ты так не улыбайся, потому что женился он в более поздний период, чем нас интересует. У них с женой родилось двое детей. Маловато для того времени, но о состоянии ее здоровья трудно судить. А насколько счастливым был брак, нам неизвестно. Нежных писем друг другу они не писали, в свете появлялись редко. Можешь потом выяснить, как ему это удалось. Ну, дети там и вообще…
— Отправляй уже, — хмуро посмотрел на Ребекку Джон.
На Хлою даже не взглянул. Раз уж она не прониклась сочувствием к собрату, который терпит такие мучения, то вместо сердца у нее — камень.
— Джон, — голос Хлои раздался, когда сознание уже начало меркнуть, — когда вернешься, тебе нужно будет отдохнуть. И думаю, будет не лишним проверить твои показатели лишний раз. Возвра…
Дальше он не услышал.
***
Над жаркой Индией царила ночь, когда Джон неслышно поднялся с кровати. Двигался он легко и проворно, одежду нацепил в рекордные сроки.
В окно светила круглая желтая луна, а за окном шуршали листья вечнозеленых растений. В распахнутую створу задувало прохладным и приятным воздухом. Ветерок освежал распаленную волнением кожу щек.
Джереми спал, разметавшись по подушкам. Во сне и в призрачном свете луны он выглядел моложе. У губ не собиралась жесткая складка, и брови не были сдвинуты. Покрывалом он был прикрыт номинально — только живот и бедра. Одна рука покоилась на подушке, вторая вытянулась вдоль тела, поверх простыни. Джон, замирая и задерживая дыхание, присел рядом. На руке тамплиера было надето кольцо. Джон отметил его много раньше. Толстое кольцо из оксидированного серебра с небольшим алым крестом. По центру креста поблескивал маленький бриллиант.
Здесь, в Индии, Джон перестал носить кольца. Даже перстень — подарок отца на восемнадцатилетие — старался не надевать. Руки потели, и пальцы становились как будто толще от жары. Наверное, у Джереми так же. По крайней мере, сейчас, прохладной по индийским меркам ночью, кольцо легко соскользнуло с руки. Джон поспешно надел его на себя, чтобы не упустить. На безымянный палец оно село как влитое.
Джереми не проснулся. Он только смешно пошевелил пальцами и грузно повернулся на бок, слегка всхрапнув. Джон убедился, что враг не опасен, и поднялся, а потом и шагнул к окну. Приоткрытая створа бесшумно распахнулась, и Джон легко вскочил на подоконник, а потом и выбрался за окно. Солдаты в саду были, но они почти не передвигались. Стояли, норовя привалиться где-нибудь к стенке и подремать. Впрочем, даже те, кто не поддавался сну, тоже в большинстве своем торчали на месте. Передвигался только один, но одного Джон не боялся — он не может одновременно смотреть во все стороны.
Действовать предстояло очень тихо. Кровь из носу нужно было остаться незамеченным, не вызвать ни тени подозрения у солдат. Только не в ту ночь, когда Джереми впервые дозволил пленнику относительную свободу. Если тамплиер что-то заподозрит, то операция может осложниться, а то и провалиться.
Кусты немного зашуршали, когда в них приземлился ученик ассасина, но, видно, такие звуки солдат не напрягали. Конечно, сад — больше похожий на парк — был окружен высоченным забором, но, возможно, кто-то из зверей обладал умениями пробраться сюда? А может, в замке даже держали кого-то. Кошек индусы не жаловали, хотя некоторые английские семьи привозили с собой любимцев. Зато местные уважали собак — вроде бы про это была даже какая-то легенда, Иша рассказывал, но Джон, к своему сожалению, толком не помнил.
Впрочем, это всё ерунда. Джон выждал момент, когда курсирующий солдат отправится в долгий путь в дальний конец сада, и выбрался из кустов. Уже знакомым путем добрался до входа в крыло с библиотекой и комнатой сестры, но на этот раз обошел стражников, охраняющих дверь, по широкой дуге. Это было не слишком сложно. Кусты скрывали фигуру, а классический английский газон скрадывал звук шагов.
По другую сторону замка Джон еще не был, зато видел в окно библиотеки. Он метнулся в сторону, укрываясь за высоким, словно стремящимся в небо, растением и осторожно выглянул. Солдат тоже было не слишком много, и путь себе Джон наметил легко. Можно добраться тихонько, если не возникнет никакой неожиданности. А если возникнет… Но не возвращаться же теперь! После всего, что он уже сделал…
Во рту всё еще ощущалась призрачная горечь, хотя Джон успел с тех пор вдоволь напиться воды перед сном. Общее состояние было много лучше, чем за все последние дни — наконец-то Джон чувствовал себя если не хозяином положения, то хотя бы не безответным рабом.
Поначалу Джон пробирался так, что даже отец, наверное, счел бы экзамен на маскировку сданным на высший балл. Дальше стало сложней — двери и окна были заперты или под наблюдением, и разбитое Августиной окно тоже охранялось.
Джон забрался в кусты напротив — и сразу увидел, где оно, это окно. Августина расстаралась знатно — даже в свете луны было видно, что от стекла почти ничего не осталось. Джон, играющий роль жиголо Жу-жу, ни в коей мере не думал плохо про образ, который Августина примерила на себя, однако недоумевал — зачем бы ей понадобилось разбивать окно? В безопасности сестры он был почти уверен, даже после подобной выходки. Джереми стерпит еще и не то, пока это укладывается в его понятия безопасности. Это если он вообще в курсе.
Хотя… В курсе, наверное. Не увидеть приготовления к ремонтным работам было трудно. Помост вырос до высоты второго этажа и располагался в стратегически удобном месте. По крайней мере, сам Джон видел для себя возможность перебраться с него и в открытое окно, и выше — возможно, даже на крышу, если зрение не подводит, и на соседние балкончики справа и слева. Второпях, конечно, не переберешься, нужна сосредоточенность, но возможность-то была!
А потому Джон со всей серьезностью собирался ее сохранить.
Сколько времени потребуется, чтобы заменить стекло и разобрать леса? Пожалуй, несколько часов. Со стеклом быстро не заберешься, а работать придется очень аккуратно. Одно неосторожное движение — и всё придется начинать заново. Поэтому следовало действовать осторожно и разумно.
У помоста стояли двое солдат. Одного Джон почти не опасался, он стоял спиной, а за ним была такая глубокая тень, что нормальный человек и собственной руки не увидит. А вот второй солдат как раз стоял лицом. Зевал, топтался и выглядел рассеянным, но Джон не сомневался, что тот очень даже быстро встрепенется, если увидит движение в кустах напротив. Оставлять трупы было нельзя. Спрятать тело тоже было негде — Джон, кажется, видел стог сена, но тот был слишком далеко. С трупом быстро не побежишь, и пока туда доберешься, его уже окружат, а то и схватят. Это если труп вообще удастся донести — до этого Джону доводилось таскать только манекены, но он мог догадываться, что человеческое тело много тяжелей.
И ничего не было под рукой! Ни дротика со снотворным на крупного зверя, ни дымовой шашки. Да если бы и были, воспользоваться этим тоже бы было нельзя — даже если на время удастся отвлечь внимание, то потом-то уж охранники догадаются, что это — дело руки человека. Врага, так или иначе пробравшегося сюда.
Солдаты никуда не уйдут. Придется рискнуть.
Джон торопливо пробежал мимо одних кустов, скрылся во вторых и совсем уже было собрался форсировать последний отрезок, как вдруг услышал:
— Есть здесь кто-нибудь?
От разом накатившей паники Джон не разобрал даже, кто из солдат мог это сказать. Он как будто увидел всё разом — и теперь ему уже не казалось, что солдат мало. Да их здесь тьма тьмущая!
Джон засел в кустах, чувствуя, как от страха прошибает холодным потом, а ветерок заставлял чуть ли не зубами стучать. Или это тоже от страха?
Двое солдат, стоящие чуть в отдалении, подошли ближе, лениво потыкали в ближайшие к ним кусты — и вернулись на свой пост.
Джон выдохнул. Чуть не попался! Но дальше будет не легче. Последний отрезок пути и для опытного ассасина был опасен. Укрыться негде, шанс быть замеченным — огромный. Но что делать?
Пришлось выбирать момент, когда один отвернулся, а другой зевал — сладко так, вкусно. Довольно сомнительно прикрытие, поэтому Джон ни капли не удивился, когда услышал позади:
— Что здесь… Стой, я что-то вижу!
Паника опять накатила разом. Джон пару раз шуганулся в стороны, а потом махнул рукой — будь что будет! — и помчался к стене. У него было единственное преимущество: то, что он был напряжен и готов действовать, а враги сонные и невнимательные — пока. Второго шанса не будет.
По стене Джон взлетел так, как будто участвовал в выматывающих тренировках на время. Отец частенько переворачивал песочные часы и мирно курил, пока юный сын, пыхтя, пытался уложиться в минуту, или в две, или в пять. А потом переворачивал снова. И снова…
Наверное, теперь отец мог бы им гордиться, но у Джона в голове всё так перепуталось, что он уже и сам не понимал, что чувствует. Да и некогда было задумываться. Он висел на стене в добрых пяти ярдах над землей, а внизу солдаты тыкали мечами в кусты. Джон только ощущал, как пальцы намертво впиваются в барельеф и каменеют.
— Показалось, наверное, — буркнул кто-то внизу и громко, завывающе зевнул. — Идем.
Джон выдохнул и тихо-тихо начал перебираться по стене вправо, в сторону лесов. На них, слава Богу, никого не было. Там можно будет отдышаться, осмотреться, решить, что делать… И сделать. А потом еще так же незаметно пробраться назад.
Джон огляделся со своего помоста и остался удовлетворен. Место и впрямь было стратегическим. На оба балкона взобраться — легче легкого, даже если улепетываешь от толпы. В окно — чуть сложнее. Осколки стекла поблескивали угрожающе, можно пораниться. Джон заглянул в комнату — там было темно и пусто. Очевидно, охранять пустое помещение было незачем, некий капитан полагался на охрану внизу. Зря.
Джон пробрался сначала на левый балкон — и, конечно, не угадал. Там тоже было темно. С сопением вернулся и перепрыгнул на правый. Время было позднее, но там горела свеча — совсем тускло. Пожалуй, не свеча даже, а уже огарок. В слабом свете было видно охранника, которыйуселся у самой двери на стул и, запрокинув голову, похрапывал. А у стены стояла кровать, на которой, натянув покрывало до самой шеи, спала Августина. Очевидно, стыдливость была сильнее индийского климата. Джон стукнул в стекло и торопливо сдвинулся, чтобы охранник, если проснется, не успел его увидеть. Но было тихо. Стучать пришлось еще не раз и не два, когда в доме наконец послышалось движение. Джон опасался тяжелых шагов, но нет. Очевидно, окно было заперто, зато на уровне форточки вдруг послышался шепот сестры:
— Это ты?
Джон поспешно перебрался поближе к форточке и отозвался — так же тихо:
— Я.
— Говори скорее, — сестра немного задыхалась — наверное, от волнения. — Боюсь, что этот болван проснется. Они мне не позволили даже ширму для сна поставить! Правда, когда горничная приходит меня одевать, отворачиваются. Но не уходят. Это ужасно…
— Августа, послезавтра сюда приедет отец, чтобы нас забрать, — Джон поудобнее уцепился за камень и заговорил спокойнее. — Но много что может пойти не по плану. Будь готова. Ко всему. В первую очередь — бежать и спасаться. Скорее всего, тебе дадут коня. А может, и нет… Не упорствуй и сразу скачи во весь дух. Или беги. Лучше не домой. Лучше… — решение пришло мгновенно. — К пастору Томпсону. Он хороший человек, он не работает на этих. Он поможет тебе укрыться. И сама не зевай.
— А ты? — в голосе сестры заранее послышалось упрямство. — Я никуда не пойду без тебя.
— Вот поэтому я и пришел сейчас, — вздохнул Джон. — Ты гораздо больше поможешь, если будешь слушаться. Мне будет легче построить план, если ты станешь следовать моим приказам.
Сестра помолчала, а потом глубоко вздохнула:
— Ладно. Я выполню всё, что ты скажешь. Но знай, что если тебя убьют, я сама тебя убью!
— Надеюсь, не убьют, — хмыкнул Джон и решительно подавил в себе мысли о том, что он будет делать, если освободится из плена. Домой возвращаться не хотелось, но и думать так было нельзя — иначе кто вытащит Августину?
Он смутно видел сестру за стеклом. Она стояла на подоконнике, босая, в длинной ночной рубашке. Джон никогда не смотрел на сестру так, но сейчас мрачно отметил, что она очень даже хороша. И испытывал одновременно облегчение — от того, что не ей приходилось страдать, и обиду — горькую и жестокую. Почему Джереми достался ему?..
Кровь отхлынула от лица. Так думать было нельзя. Джереми — его враг и его крест. Августина даже узнать об этом не должна. Достаточно с нее того, что он был вынужден ей признаться, в каком качестве якобы жил в родительском доме. Ей еще замуж выходить, а она и без того упряма, своевольна, свободолюбива, да еще и про интимные отношения от каких-то подружек успела узнать. Еще пара шагов в том же направлении — и об удачном браке можно будет забыть.
— Я разбила стекло, как только узнала, что в соседних комнатах есть балконы, — вдруг спокойно сказала Августина. — Подумала, что так тебе будет проще выбираться. Я молодец?
— Молодец, — серьезно откликнулся Джон и наконец почувствовал нежность — ту самую братскую нежность и гордость, что испытывал всегда. Это был как будто кусочек его неповрежденного еще мира. — Я даже не подумал, что ты это специально.
— Вот только теперь думаю, а не очень ли я поспешила? — поделилась тревогой сестра. — Они за день построили тут эту штуку из деревяшек. Завтра, наверное, вставят стекло. А вдруг меня вернут обратно?
— Не вернут, об этом я позабочусь, — хмыкнул Джон.
— Тогда я спокойна, — прошептала сестра и вдруг как-то занервничала. — Ой, уходи лучше. Этот дергаться начал, а вранья о том, что мне срочно понадобился свежий воздух, надолго не хватит. Беги! Я всё сделаю как нужно, будь уверен.
Джон кивнул и поспешно вернулся на помост. Если солдат и впрямь проснулся, то он мог увидеть, как сестра стоит на подоконнике. И вполне может Августине не поверить и взбаламутить других солдат. Кто его знает, что они будут делать… А если начнут обходить и обыскивать весь сад с фонарями?
Из комнаты раздались какие-то звуки и звонкие восклицания сестры — обиженные и истеричные. Джон понял, что надо торопиться. Он буквально чувствовал внутренним хронометром, как утекают секунды. Вряд ли у него больше пары минут до того, как что-то начнет происходить, надо срочно собраться и сделать…
У Джона оставалась еще одна цель. Та самая, для которой Джон забрал у Джереми кольцо — ему было нужно не само кольцо тамплиера, а только камень в нем.
Джон торопливо огляделся орлиным зрением и без труда нашел свою цель. Подготовленное на завтра стекло стояло под помостом, в той самой густой тени, до которой Джон не рискнул добираться по низу. Но теперь можно аккуратно спуститься. Если не шуметь и не вызывать подозрений, то можно будет убраться тем же путем — через верх.
Джон не мешкая приступил к исполнению. Бесшумно спрыгнул в траву, ощупал стекло — его окаймляла аккуратно привязанная жесткая желтая вата. Под этой ватой части стекла просто не видно…
Джон торопливо стянул с руки тамплиерское кольцо и пальцем нащупал острую грань бриллианта. Он искренне надеялся, что это настоящий бриллиант, а не стекляшка. Но ведь тамплиеры наверняка не носят стекляшек? Джон приподнял вату и, прижав камень к стеклу, аккуратно повел линию, стараясь, чтобы она была ровной. Тогда это, возможно, спишут на недобросовестных стекольщиков или на неаккуратную доставку… Легкий скрежет четко подсказывал, что алмаз настоящий. Лишь бы успеть!
Джон провел линию с одной стороны. Хотел и со второй, но в саду наметилось шевеление, и Джон торопливо нацепил кольцо обратно. Пусть остается так, так даже лучше. Одну линию легче списать на чью-то халатность. Когда стекло будут вставлять, на него непременно надавят, иначе не вставить в пазы. А когда надавят, надрез лопнет. Понадобится новое стекло, и вряд ли его успеют изготовить в тот же день. Пока кого-то за ним пошлют, пока сделают, пока привезут обратно… Времени должно хватить.
Джон взлетел обратно на помост с чувством выполненного долга, но насладиться этим уже не успевал — солдаты внизу и впрямь как-то оживились. Они теперь торчали группами, и можно было только благодарить Бога, что не глядели наверх. Путь через сад был закрыт.
Но ведь остался путь через крышу! Джон влез выше, дважды подпрыгивал, чтобы дотянуться до нужного перекрытия. Наконец зацепился и упрямо полез наверх. Вниз не смотрел — только нервничать. А по крыше, конечно, тоже ходили солдаты…
Ходили медленно, лениво. Если и видели оживление в саду, то к себе не применяли — их служба была в том, чтобы смотреть сверху. Джон машинально подсчитал — четверо. И все ходят, будь они неладны! Каждый охраняет свою территорию, но крыша почти ровная, скрыться негде. На всё крыло — только одна дымовая труба, и та слишком далеко. Вот разве что добраться до ее уровня по кромке крыши…
Джону казалось, что он пыхтит слишком громко. Что его того и гляди заметит кто-нибудь снизу. Что охранники на крыше заметят его руки. Но он упрямо пробирался вбок, то и дело выглядывая наверх. Труба приближалась.
Теперь уже можно было оценить и траекторию движения охранников. Она была одинакова — пока, разумеется, солдат ничто не спугнуло. Можно подняться, когда двое ближних отвернутся: один на фасад, другой — вбок. Укрыться за трубой и переждать момент, пока в эту сторону будут смотреть дальние. Но тогда останется не больше пяти-шести секунд, чтобы добраться до противоположной стороны крыши и повиснуть на ней.
Рискованно, конечно, но не лезть же вниз, где группы солдат уже начали курсировать в поисках кого-то?
И Джон решился. На нем солдатская форма. Даже если увидят, может, не сразу сообразят, что его тут быть не должно. А если и сообразят, то можно попробовать отболтаться — в темноте лицо видно плохо. Но это на самый крайней случай, ведь его и по голосу кто-то может узнать, и по волосам… Не так уж много тут солдат с длинным пшеничного цвета хвостом… Эти солдаты наверняка капитанские. Ведь именно тот отзывал их из сада, когда не хватало охраны для Августины.
Сердце колотилось как бешеное, когда он взобрался наверх, когда скрывался в тени за трубой, когда бежал дальше — и не знал, видят ли его спину. Оборачиваться не посмел — это только лишнее время терять. И уже повиснув на руках, перевел дыхание. Кто-то из солдат явно сменил траекторию и протопотал рядом, но вниз не поглядел.
Джон увидел в этом перст судьбы и начал спускаться. Ни к чему испытывать эту судьбу.
Он слабо осознавал, что из-за проклятой трубы оказался далековато от нужного окна, но мысленно ругаясь теми словами, которые привели бы отца в ярость, упрямо пробирался в нужную сторону.
Сначала пришлось спуститься, чтобы оказаться на уровне подоконника, а потом снова подтягиваться наверх. Перекидывая ногу в темный зев окна, Джон, прикусив губу, вслушивался — но никаких посторонних звуков не слышал. Не горела свеча, никто не двигался в темноте.
Наверное, всё-таки спит. Или уже проснулся, сделал для себя выводы — и теперь поджидает во мраке, чтобы застать жертву врасплох. Отец учил и этому тоже. И что-то подсказывало Джону, что этим умением Джереми владеет не хуже, чем и обращением со скрытым клинком.
Но боялся он зря. Видно, тамплиера не спешили оповещать обо всяких непроверенных вещах. Джереми всё так же мирно спал, теперь уже раскинувшись на спине. Покрывало его больше вообще не прикрывало.
Джон поспешно сбросил одежду, а потом, подумав, поднял с пола китель и штаны и от души потряс — чтобы не осталось следов каменной пыли. Пусть уж лучше прачка понимающе кивнет, когда увидит следы засохшего семени, чем недоуменно доложится экономке или еще кому, что одежки перепачканы чем-то непонятным.
Потом скользнул в кровать. Напряжение начало отпускать, и Джону уже очень хотелось провалиться в сон, но еще нужно было вернуть кольцо. Снимая известный символ тамплиеров, он вдруг приостановился, прежде чем вернуть его на палец Джереми. Кольцо манило и притягивало взгляд. Джон частенько видел символы Братства на одеждах тех, кто приходил в их дом в гости. Даже на одеждах гражданских и абсолютно мирных. И Джон медленно разглядывал и ощупывал крест. Сейчас не было видно, что он алый, только очертания можно было разобрать. И вот из-за этого крошечного креста разражались войны, гонения и притеснения. Так же, как из-за пряжки с символом Братства, стягивающей воротник отца, возникали революции и освободительные движения. Казалось бы, такая малость… Но сколько она значит! О чем говорит?
Джон не сразу понял, что ритм дыхания Джереми изменился. И, холодея от ужаса, понял, что просчитался, только тогда, когда уже услышал голос:
— Не спишь, Жу-жу?
— Я…
Надо было что-то придумать! Почему он ночью любуется тамплиерским кольцом, вместо того, чтобы спать?
— Ты, значит, еще и воришка? — сделал абсолютно неправильные выводы Джереми. — Привык поправлять материальное положение за счет любовников? Верни.
Джон мигом согласился с такой гипотезой. Замечательная гипотеза! Гораздо лучше догадки, что сын ассасина дурит голову тамплиеру.
— А что мне было делать, сэр? — он беспрекословно отдал кольцо и ощетинился. — Бэрроуз не заплатил ни пенни, ни пенса! Мисс Бэрроуз иногда давала деньги, когда я ей помогал втайне от ее папаши, но у нее самой маловато было. А мне, сэр, знаете ли…
— Замолчи, — прервал его речь Джереми. — Я обещал заплатить — и я заплачу.
— Бэрроуз тоже это часто повторял, — откликнулся Джон, стараясь, чтоб в голосе звучало смущение и раскаяние. — Но вы послезавтра отдадите меня ему — и можете уже ничего не платить. А с Бэрроуза вполне станется просто выкинуть меня на улицу и не озаботиться тем, как я буду выживать и добираться в Англию. Особенно если узнает, что я с вами спал. А то и что похуже сделать может… Вы же про этих, ассасинов, всякое говорили.
— А тебе палец в рот не клади, — Джереми зевнул и натянул кольцо обратно на руку, да еще и проверил, удобно ли.
Скулы Джона мгновенно залились краской стыда и ярости. Конечно, «не клади», когда в рот можно и что-то иное положить! Но оказалось, что Джереми не закончил:
— Я заплачу тебе заранее. Перед встречей, чтобы ты знал, что тамплиеры держат слово. Но завтра ты поедешь со мной.
— Куда? — Джон насторожился.
— Завтра и узнаешь, куда, — лениво отмахнулся Джереми и снова удобно устроился. — Ложись, Жу-жу, по ночам спать надо, а не воровать и вести долгие разговоры. Надеюсь, тебе больше не придет в голову столь неудачных идей, как пытаться что-то у меня украсть.
— Нет, сэр, — грустно ответил Джон, послушно улегся и даже не сбросил с себя тяжелую горячую руку, которой тамплиер прижал его к себе.
Поехать куда-то? Это сулило возможность обрести новые ценные знания. А кроме того, будет гораздо лучше, если в момент, когда лопнет стекло, Джереми тут не будет. Его приспешники наверняка попытаются дело замять — и, быть может, даже не расскажут о том, что случилось.
И проваливаясь в сон, Джон был крайне доволен собой. Ну хоть что-то пошло так, как нужно.
***
— Вернулся? — раздался над головой голос… Хлои.
Джон даже опешил. Он настолько привык видеть лицо Ребекки и слышать ее голос, что к такому вопиющему нарушению порядка не был готов.
— Кхм… да, — выпалил Джон.
— Медленно, — приказала Хлоя. — Не торопись. Ребекка объясняла мне, как правильно выходить из Анимуса, и я выполню все ее инструкции.
Капсула с прибором щелкнула, с легким жужжанием приоткрылась, и Джон убрал руку с прибора, всё еще недоверчиво поглядывая на Хлою.
— А где Ребекка?
— А тебе нужна именно она? — ровно осведомилась Хлоя. — Они с Шоном ушли за продуктами.
— Давно? — Джон выпрямился и даже спустил одну ногу с кресла.
— Не очень давно, — подумав, отозвалась доктор. — Но мне что-то подсказывает, что они задержатся. Ну, может, пасты в ближайшем магазине не окажется. Или бактерицидного пластыря в ближайшей аптеке не будет…
Джон вдруг нахмурился:
— А зачем пластырь? Кто-то поранился?
— Нет, — так же ровно отозвалась Хлоя. — Более того, у меня есть запас и пластыря, и бинтов, но вдруг не хватит? Ну, или очень срочно понадобится какая-нибудь очень нужная вещь — вроде полной коллекции дисков «Битлз». Мало ли что может произойти, когда Шон и Ребекка гуляют по городу? Они же, как и мы, ассасины, а значит, ситуация всегда может выйти из-под контроля.
— А! — до Джона наконец-то дошло, и он даже хмыкнул. — Это очень может быть. Кстати, у меня ноют пальцы. Наверное, потому, что я полночи вместо предка… или с ним?.. лазал по крышам. Так что пластырь очень даже может пригодиться.
— Это фантомные ощущения, — отрезала Хлоя. — Если не пройдет за четверть часа, придется ограничить твое время пребывания в Анимусе.
— А, ну… — Джон окончательно сполз с кресла.
Хлоя на привычном месте Ребекки казалась ему какой-то неправильной. Неправильнее даже, чем ощущение фантомного секса с фантомным же мужиком, который помер почти два века назад. И ему бы сейчас воспользоваться удачным моментом, пока товарищей нет, но что-то ничего не приходило в голову. Когда он пытался приударить за Хлоей, та воспринимала всё абсолютно отстраненно, но теперь-то вроде бы что-то поменялось? Она же говорила что-то такое, когда он погружался в Анимус. А теперь сидит и хмурит брови, глядя в монитор Ребекки. Нельзя же ей сказать: «Крошка, пошли перепихнемся»!
— Ты в порядке? — Хлоя наконец отвела взгляд от монитора и поглядела сурово.
— В полном, — заверил ее Джон. — Пальцы уже вроде не так ноют. И мне ничего не глючится. Так что всё о`кей. М… Хлоя, может, поужинаем? Или… пообедаем? Или позавтракаем? Какое сейчас время?
— Обеденное, — просветила его Хлоя. — Ты прав, тебе надо восстановить силы.
— Может, вина? — не очень уверенно предложил Джон. — У меня всё время в голове уже перепуталось.
— А потом пьяным в Анимус? — Хлоя возмутилась. — Да ты с ума сошел! Он и так для разума опасен!
— Ну, а потом ляжем спать, — жизнерадостно отозвался Джон, но быстро поправился. — То есть я лягу.
— Конечно, ты, — веско подтвердила Хлоя. — Мне Ребекка велела следить за датчиками. Сказала, что если появится тревога, то они запищат. Тогда мне надо будет срочно вывести тебя хоть куда-нибудь, а на дверь подъезда наклеить наклейку рок-группы. Такая глупость!..
— А по-моему, неглупо, — оценил Джон. — Студенты всегда всякой фигней оклеивают все доступные поверхности. А нашим друзьям будет лучше узнать об опасности заранее.
— Это всё равно глупо, — скривилась Хлоя. — Я не умею оценивать опасность.
Джон немного подумал…
— Нет, — он покачал головой. — Ребекка говорила, что тамплиерам в любом случае понадобится время, чтобы обнаружить нас после того, как мы засечем их активность. Так что даже если Шон с Ребеккой задержатся, успеют тут что-нибудь сделать. А потом найдемся, вывезем оборудование и спрячемся. Ты не волнуйся, я сумею тебя защитить.
Он и сам чувствовал, насколько грубо и неумело пытается флиртовать. На такое только девчонки из старшей школы велись, а не серьезная и строгая леди-доктор…
— Надеюсь, — Хлоя вздохнула, а потом подняла на него взгляд своих огромных карих глаз. — Я думаю, будет неплохо, если мы поедим, а потом ты можешь угостить меня мороженым. Я видела, Шон себе покупал…
Джон немедленно воодушевился. Да это же прямое приглашение в постель!
— Конечно! — он заторопился. — Не знаю, что у нас сейчас есть из еды, но, думаю, найдется хоть что-нибудь. А потом поедим мороженого и… Можешь рассказать мне про эти фантомные боли.
— Как раз про это тебе очень даже следует знать, — Хлоя даже слегка улыбнулась — впервые на его памяти. — Конечно, расскажу. Сбалансированный обед, потом мороженое, потом… Ну…
— Идет, — Джон рванулся было на кухню, но приостановился и галантным жестом пропустил Хлою вперед. — А потом вернусь в Анимус. Если… э-э-э… поспать не удастся.
И уже поздно вечером, видя над собой довольную рожу Ребекки, невольно вспоминал, как смеялась Хлоя, когда он серьезно расспрашивал ее про состав крови до и после секса. И вовсе она не такая непрошибаемая, леди-доктор. К ней просто нужно найти подход. Наверно, мало кому удавалось… Но Джон был полон решимости. И именно для этого торопливо набросал письмо Шону, перед тем как вернулся в кресло. В письме было требование в следующем походе купить тонну мороженого и цистерну яблочного сока — именно о его отсутствии так сокрушалась Хлоя.
========== Часть 8 ==========
Выдвигались рано. Джон с трудом заставил себя натянуть новую жесткую солдатскую форму. Джереми так и не сказал, куда собирается отправиться, да Джон и не расспрашивал. Хватало того, что его неласково разбудили, а потом и заставили повторить вчерашний подвиг.
Второй раз пошло лучше, и ему даже удалось не испачкаться, хотя как раз утром этого можно было и не опасаться так — в конце концов, потом удалось и побриться, и ополоснуться под бдительным оком тамплиера. И Джон почти не испытывал при этом раздражения — видно, начинал привыкать к роли раба для забав.
После утреннего Джереми не приставал — и это несколько грело душу. Остается полтора дня, и за это время его больше, чем на раз, не хватит. Гораздо больше тревожило то, что поутру, когда пришлось вновь вступить в очередной контакт, сам Джон ощутил… Что-то странное. К нему начало возвращаться привычное утреннее возбуждение, и было даже как-то вроде бы жаль, что Джереми предпочел обойтись этим.
Джон уже не в первый раз одергивал себя на этой мысли. Неужели ему хотелось, чтобы его снова изнасиловали? На этот вопрос он мог ответить со всей определенностью — нет, не хотелось. Но уже то, что к этим мыслям он то и дело возвращался, означало, что всё не так просто.
Но подумать об этом нужно будет позже, когда над ним — и, главное, над сестрой и над отцом — не будет висеть смертельная опасность. А потому Джон охотно выдвинулся в новый поход.
Джереми, как и в прошлый раз, ехал впереди. Джон следовал за ним, а позади ехали солдаты.
Дежавю. Поход-то был новым, а вот путь — старым. И чем дальше продвигалась процессия, тем больше Джон осознавал, что направляются они как раз к старому храму. Очевидно, что тамплиер не собирался выполнять условия сделки. Не поверил ассасину. А даже если и поверил, то имел еще какие-то виды на старый храм. Может, желал исследовать руины при свете дня…
Чем больше Джон думал об этом, тем больше понимал, что Джереми прав. Со своей стороны, конечно, прав. Может, и был какой способ узнать наследие Предтеч «в лицо», но кто сказал, что в храме обнаружится только это?
Единственное, что несколько смущало — так это слова отца. Джон Бэрроуз-старший уверенно говорил о том, что Радха-Кришна не пропустит Джереми в храм. Что тот, коснувшись ее указательным пальцем, оскорбил ее или богов — и теперь никогда не сможет это поправить. Что она запомнила его.
Выходит, артефакт Предтеч мог как-то распознавать людей. И в зависимости от чего-то активировать защитные механизмы или нечто в этом роде. Как же Джереми собирается туда пройти?
И Джон вдруг понял, для чего тамплиер повез его с собой. По мнению Джереми сам он — бесправная шлюха. Его можно заставить активировать древние механизмы, а потом убить — если это окажется опасным. Или, напротив, защитить, если обстановка окажется слишком… жаркой.
Солдаты для этого дела не подходили. Кто знает, насколько долгая и многоступенчатая система защиты впереди. Солдат может погибнуть — и тогда всё придется начинать заново. А кроме того, доверять знание расходному материалу — опасно.
И если судить таким образом, то сам Джон для этой цели подходил идеально. Сохранить его жизнь — и приятно, и полезно. Но и избавиться не жалко. А если что, у Джереми останется Августина — и это уже станет неплохим для врага стимулом выполнять требования. Потеряв любовника, тот не захочет терять еще и дочь. Видимо, именно так рассуждал тамплиер.
Но с другой стороны… Джон машинально направил коня под сень первых деревьев, знаменующих приближение джунглей. Но с другой стороны, неужели у Джереми не было под рукой других тамплиеров? Которым он доверял? Которые могли бы взять на себя этот груз — пусть даже с риском для жизни?
Джон думал о тамплиерах плохо, как и любой, кто был воспитан в традициях Братства. Но дураком он Джереми не считал, а потому сомневался всё больше и больше. Если замок Джереми — это штаб тамплиеров, то отчего сам Джон за два дня в таком личном общении с Джереми не видел ни одного? Во время захвата отцовского поместья рядом с Джереми было как минимум двое! Куда они подевались? Отчего не их сейчас он с собой ведет?
Джон буквально искрутился в седле, пытаясь придумать способ это узнать. Нельзя же спросить напрямую! Или… можно?..
— Сэр, — Джон отмахнулся от лианы и нагнал Джереми, — зачем вы взяли меня с собой? Я не дурак, я узнаю, куда мы едем. Там змеи и эти ваши ассасины.
— Не мои, — лениво открестился тамплиер. — Скорее уж, твои. Возможно, ты мне понадобишься, Жу-жу. Тебе не следует знать больше.
— Следует, — хмуро отозвался Джон. — У вас есть друзья. Я их видал, когда они руки ко мне и к мисс Бэрроуз тянули. Чего ж вы с ними не поехали? У них оружие есть. А мне вы ножика жалеете.
— Не хочу, чтобы этот ножик оказался в моей спине, — парировал Джереми. — Что же до моих друзей… Я не могу тебе этого рассказать, Жу-жу. Пойми меня правильно. Есть вероятность, что Бэрроуз останется жив и ты к нему вернешься, а я не могу рисковать. Ты не слишком умен, а кроме того, вернувшись, ничем не будешь мне обязан. И конечно, доложишься, что видел и слышал. Я и без того рискую, так что лучше бы тебе закрыть ротик и не задавать таких вопросов.
Джон понял, что перегнул палку, но… Но узнать-то было необходимо! А раз уж заговорил… Или это чересчур опасно?..
— Вы дали мне деньги, — Джон прикрыл глаза и попытался изгнать из головы унизительнейший момент, когда пришлось бурно радоваться полученным деньгам. Красивый жест, ничего не стоящий, к тому же — увозя любовника с собой, Джереми мог убить его по пути. Да если даже удастся вернуться, то отнять деньги у бесправного Жу-жу — это даже не пустяк, это меньше. — Вы готовы платить. Про Бэрроуза я этого наверняка не знаю. И даже если он тоже готов, то вы уже заплатили мне гораздо больше, хотя трахали всего ничего. Бэрроуз со мной больше полугода — и… Может быть, вы не станете возвращать меня ему?
— Стану, — Джереми произнес это резко — и на душе стало чуть легче. — И ты вернешься, если у тебя есть хоть капля ума. Но если желаешь… Можем обсудить дальнейшее сотрудничество. Не пойми меня неправильно, детка, но молодое тело купить нетрудно. Ты ценен именно тем, что знаешь о Бэрроузе, и тем, что он привязан к тебе. Удивительная, кстати, жадность… Он явно не готов тебя отпускать, но и платить не желает. А ведь сто фунтов для него мелочь, даже упоминаний не стоит. Хотя… Возможно, это не жадность, а расчет. Не удивлюсь его опасениям, что ты удерешь, как только получишь свободу выбора.
Джон не смог сразу ответить — горло перехватило. Кто бы говорил про свободу выбора! Даже если бы Джон Бэрроуз-старший был бы таким отъявленным негодяем, каким сын его описал, он, по крайней мере, никого не удерживал силой. И смертью не угрожал. Хороша свобода: стать рабом или погибнуть. Очень в духе Ордена тамплиеров.
Джереми расценил наступившую тишину по-своему:
— Молчишь? Значит, такая мысль твою голову уже посещала. Понимаю, трудно ждать от тебя верности.
Это Джон тоже проглотил молча. Не понимал, сочувствие ли это — за нелегкую жизнь, или констатация факта, учитывая амплуа Жу-жу.
Днем ехать оказалось не в пример легче. Лошадь оступалась реже, видимость была приличная, и не приходилось гадать, что скрывают за собой темные тени, колышущиеся от фонарей, точно живые.
Правда, становилось жарко. Казалось, ветер приносил с собой удушливую влагу и рассеивался испариной по коже. Джон чувствовал на губах привкус соли, а горячие конские бока только усиливали ощущение, что весь мир вокруг словно тушится в одном гигантском котле. Что хорошего находили в этих краях предки, запрятавшие здесь сокровища? Или… Или каков был этот мир глазами Предтеч?
Джон слизнул соленую каплю, щекотно собравшуюся на верхней губе, и вздохнул, предчувствуя нелегкий путь — по самой страшной индийской жаре. Бусины в свете дня не так сильно привлекали взгляд. Сейчас они казались просто памятником времени.
Джереми задумчиво приблизился к одной из них, ощупал рукой — уже явно не сильно тревожась, и пробормотал задумчиво:
— Холодная.
Джон недоверчиво на него воззрился. Холодная? Существование чего-то холодного в джунглях днем казалось чем-то неправдоподобным. Но стоило Джону приблизиться к рудракше, как Джереми обернулся и властно приказал:
— Стой.
Джон послушно отвел коня в сторону, а сам только убедился в том, что тамплиер собирается использовать его для своих целей. Как именно — пока не очень понятно, однако тот точно усвоил урок о том, что просто так касаться древних артефактов нельзя. Правда, и отец, и сам Джереми вроде бы говорили исключительно о последней бусине в четках, но тамплиер рисковать не желал. Знать бы только, что он разведал за последние пару дней… Возможно, эта дрянь требует пролитой крови? Какую цену не был готов заплатить отец? Чем или кем готов пожертвовать тамплиер ради уникального знания?
Нельзя сказать, что в джунглях стояла тишина. Напротив, здесь постоянно раздавались какие-то звуки, не внушающие доверия: кто-то стрекотал и шуршал в густой траве; что-то щелкало как раз на уровне уха — похоже, какие-то насекомые пировали прямо под корой упругих, гибких незнакомых деревьев. В листве тоже что-то шуршало — иногда вполне привычно, птицы, наверное; а иногда — явно тяжело и грузно. Утешало только то, что, кто бы это ни был, они явно опасались людей.
Но даже всё это: и жара, и полные живности заросли, — не могло отменить облегчения, когда Джон вдруг осознал, что днем путь до храма занял куда меньше времени. Не прошло и пары часов, как отряд ступил в зеленые владения, как Джон узнал местность. Вот-вот покажется последняя, сто восьмая, бусина — и впереди будет ровная площадка перед храмом. Знать бы, где еще этот храм… И как туда попасть.
— Слушай меня, Жу-жу, — строго и даже угрожающе произнес Джереми, едва впереди замаячила последняя рудракша. — Бэрроуз меня не обманул. Я действительно совершил ошибку — по мнению индусских жрецов, конечно — когда прикоснулся к Радха-Кришна. Но верования берутся не на пустом месте. Я внимательно изучил всё, что относится к этим легендам, и постараюсь больше таких ошибок не совершать. Ты станешь моей рукой и моей волей.
Джон заторможенно кивнул, а сам торопливо размышлял. Как будет лучше поступить? Отказаться не получится — разве что раскрыть ради этого инкогнито. Вряд ли артефакт, если он столь мощный, можно запустить, применив силу. Тогда тамплиер попросту убьет… и останется без проводника. И будет вынужден возвращаться, а потом искать еще кого-то, чтобы вернуться сюда. Джон был бы готов пожертвовать собой, однако возражений эта версия тоже вызывала немало.
А если древний шар более примитивен, чем решил отец? Легко «наделять» непонятные вещи колоссальной мощью, однако это может оказаться не более чем хитрым механизмом, который вполне можно запустить и с помощью насилия — отряда солдат вполне хватит, чтобы принести пленника к бусине и на руках, перевязанного ленточкой.
Кроме того, Джереми, оставшись без удобного спутника, вполне может воспользоваться и менее удобными. И пробовать сколько влезет — десятка солдат наверняка хватит на то, чтобы разгадать секрет.
Но даже если всё это не подойдет… Джон вздохнул. Днем дорога занимает не так много, как он рассчитывал, а потому Джереми хватит времени, чтобы вернуться, прийти сюда снова в более подходящей компании и выполнить задуманное. И даже попытаться вернуться к замку до условленного часа. Возможно, он будет уставшим и вымотанным, но всё равно будет иметь преимущество — во главе маленькой армии, с пленницей под рукой.
Уж лучше пойти с ним и попытаться помешать, если всё зайдет слишком далеко. А кроме того, в душе нет-нет да мелькала надежда на то, что отец где-то здесь. Что он увидит, что поможет в трудную минуту. Хотя в последнее время ни на что нельзя полагаться.
И всё-таки Джон рискнул:
— Что мне следует делать, сэр?
— В индуистских и буддийских трактатах говорится, что жрецы «очищали разум» перед тем, как коснуться Радха-Кришна, — внятно, как маленькому, начал объяснять Джереми. — Они имели в виду божественное просветление, но я полагаю, достаточно поменьше думать. С этим у тебя, детка, не должно быть трудностей.
Как в сказке о голубом бычке, Джон, разумеется, не мог теперь не думать всякую чепуху. В голову лезли удивительно неподходящие мысли: начиная от воспоминаний, как сам он, Джон, в детстве намазался маминой пудрой, и заканчивая размышлениями о том, что…
— Потом следует проявить почтение к этой штуке, — Джереми кивнул на бусину, — и коснуться ее раскрытой ладонью, не имея за душой дурного умысла. Между этими действиями, правда, полагается еще читать мантры, но их ни один неподготовленный человек сходу не произнесет, так что Бэрроуз тоже вряд ли их читал. Жрецы всегда старались придать своим действиям таинственности и сложности, чтобы запутать и запугать остальных.
Джон кивнул, хотя полностью от дурацких мыслей не избавился, но всё-таки разум начал брать верх:
— А там, — он неопределенно кивнул в сторону скалы или взгорья, — кто-нибудь есть?
Джереми проехался вперед, внимательно осмотрелся. Джон последовал за ним, внимательно изучая и запоминая всё, до чего дотягивался взгляд. Густые травы или лианы, плотным ковром устилавшие землю, всё-таки местами расходились — и под ними было видно каменные плиты — потрескавшиеся, вспученные корнями деревьев, глубоко вросших в обвалившуюся скалу, скрывавшую, вероятно, вход в храм. Джон ненадолго сосредоточился, глядя только под ноги коню, и четко увидел, что раньше это была дорога… или дорожка. Она указывала направление — под густую сень лиан, свисавших с каменного уступа. И Джон мог поклясться, что тамплиер тоже это видел.
Не знал только, заметил ли Джереми то, что бросилось в глаза ему самому — здесь не было никаких следов жизнедеятельности обитателей этих джунглей. В зарослях было полно живности, но ни старых гнезд, как в парке Норгберри, ни густого мха — неизбежного спутника заброшенных построек, ни даже экскрементов здесь не было.
Джереми проехался вдоль каменного уступа и качнул головой утвердительно:
— Скорее всего. Думаю, что поколения жрецов ухаживают за этим храмом, храня свою тайну и открывая только тем, кто, по их мнению, ее достоин. Нередкая практика, особенно с тех времен, когда сюда пришли… пришла Англия.
Джон открыл было рот, чтобы возразить — и закрыл, не проронив ни слова. Понял, что тамплиер не собирается оставлять здесь живых. Если всё действительно так, как он говорит, то жрецы не допустят осквернения святыни, и им будет всё равно, что они отдадут за это жизнь. Быть может, даже отдадут с радостью — Джон тоже успел поначитаться про колесо сансары. Но пытаться спасти тех людей, что внутри…
Джон почувствовал, как сердце колотится где-то в горле. Можно попытаться спасти всех этих людей, которые погибнут, как Иша — за то, что им дорого, во что они верят, но… Но в глубине души Джон знал, как поступит. Потому что нельзя обмануть Августину, которая верит, что брат вернется за ней. Потому что нельзя поставить чью-то жизнь выше дела Братства. Путь уже предрешен. Но можно хотя бы попытаться кого-то спасти. Джереми не станет считаться с жертвами — а может, даже пожелает, чтобы не осталось свидетелей. Свидетелей чего — тоже пока неизвестно. Но тамплиер захочет убить их раньше, чтобы не рисковать.
Теперь Джон даже порадовался, что сидит в седле. Обычно на ногах он чувствовал себя увереннее — и двигался он так много ловчее, и вариантов для маневра было больше, однако теперь колени ослабели, и Джон тяжело осел, опустившись на стременах. Радха-Кришна была всё ближе, а вместе с ней — и всё, что сейчас произойдет.
— Медленно! — раздался позади окрик, и Джон послушался, словно во сне.
Действительно, почти ни о чем не думал, когда глядел на блестящий бок. Еще недавно это казалось трудным — как, спрашивается, когда на душе столько тревог? Про Августину, про отца, про собственную загубленную жизнь, про чертова тамплиера, про Братство… Даже про пастора, на которого он то ли натравил, то ли не натравил Орден… А потом еще от большого ума велел туда отправляться Августине. Сейчас Джон не думал даже о том, что если не домой, то сестре и впрямь бежать больше особенно некуда — раджа Мохан каждый раз приезжал откуда-то издалека, и молодой девушке, конечно, не добраться туда одной — не имея ни карты, ни провианта, и не зная дороги.
Это всё сейчас осталось позади. Джон только глядел и глядел на бусину, и ему показалось, что он видит на ней какие-то узоры — как будто спрятанные глубоко под поверхностью. Он протянул руку — медленно, как ему приказали, — и видел, как бусина чувствует приближение. Она теперь призрачно отливала голубоватым отсветом, хотя своего дара особого зрения Джон не использовал. И в момент, когда ладонь коснулась круглого бока, Джон видел, как почти невидимые до того линии вспыхивают ярким светом. Теперь уже отдернуть руку было нельзя. Время замедлилось, растянулось, как медовая капля, бусина всё манила и притягивала, и, полностью обхватив ее ладонью, насколько хватило растянутых пальцев, Джон вдруг подумал, что она вовсе не холодная — наоборот, как будто живая.
Мерцающие линии потускнели, а за спиной раздался скрежещущий звук. Глухой и тяжелый. И Джон, даже не поворачиваясь, откуда-то знал, что каменная плита под уступом, увешанным лианами, повернулась. Если кто-то уже был внутри, он точно знал, что скоро нагрянут «гости». Такие же незваные, как тамплиеры в доме Бэрроузов.
— Медленно, — напомнил Джереми за спиной, но в голосе его уже звучало едва сдерживаемое нетерпение. — Ты пойдешь первым, Жу-жу, я за тобой, совсем рядом. Не бойся ничего, я успею тебя защитить. И не делай глупостей, ты уже увяз в этом по самые уши.
Джон кивнул и спешился вслед за Джереми. К лошадям тут же бросился кто-то из солдат — стреножить, а это говорило о том, что тамплиер изначально проинструктировал свой отряд — и оставаться здесь никто не будет. Может, оно и неплохо… Если здесь появится кто-то из отцовского отряда, то он, конечно, будет знать, что в храме кто-то есть. И будет готов.
Дверь — если это можно было назвать дверью — приоткрылась не полностью. То ли так и было задумано, то ли древний механизм сработал не до конца, но в створ пришлось протискиваться. Под ногами обнаружилась лестница вниз, и Джон ступал осторожно, опасаясь, что часть ступеней могла быть разрушена. Было темно, но где-то вдалеке виднелись отсветы.
Джереми не велел зажигать огня, и процессия продвигалась медленно. Джону казалось, что они уже ушли на мили вниз, хотя разумом он осознавал, что миновало не больше трех-четырех десятков ступеней. Это всё темнота и страх.
И вдруг впереди блеснул свет. Джон машинально направился к нему, отмечая, что коридор стал шире, а ступени остались позади.
Внутри горели факелы — и это ярче всего говорило, что храм обитаем.
Их было немного, но Джон был едва ли не ослеплен — здесь была уйма золота. Старого, потемневшего от времени золота. Им были украшены древние стены, оно блестело повсюду. Но больше всего его было впереди — там, где, похоже, было само святилище.
Моргая и щурясь, Джон попытался осмотреться. Не слишком большой круглый зал, высокие колонны, поддерживающие свод естественной пещеры, давшей возможность устроить здесь почти незаметное глазу святилище. Колонны были абсолютно гладкими, забраться не выйдет.
Факелы горели по четырем сторонам, а свет пятого только угадывался — тот был далеко впереди. Но увидеть его не получалось не из-за расстояния — просто впереди виднелась решетка, а за ней сияние золота было много сильней.
— Стой, Жу-жу, — послышался сзади приказ, и Джон остановился.
Джереми прошел вперед, потоптался, огляделся… Вдруг что-то скрипнуло. Джон встревоженно вскинулся и обнаружил, что по обеим сторонам решетки, в глубине зала, тоже были двери. И сейчас они распахнулись, являя человеческие фигуры. Люди эти были облачены в длинные одежды и тюрбаны, держали в руках затейливо изогнутые кинжалы и что-то восклицали, но Джон не знал их языка. Разобрал только повторяющееся слово «душманон». Враг или враги, как-то так… Для Джона здесь «душманон» были все.
Интересно, сумел ли отец договориться с индусами? Или, проникнув в храм, он остался для них незамеченным? Или он вообще не приходил сюда? Джон припомнил слова отца, которые вовсе не обязательно были правдой, о том, что ассасины здесь побывали, но отступились. Были ли на самом деле?
— Убить, — холодно прозвучал приказ Джереми, и солдаты бросились в атаку.
Солдат был десяток, защитников храма — не меньше, но что могли жрецы, посвятившие жизнь учению и философии, против тех, кого учили только убивать?
Джон замер. Он не знал, как вступиться за этих людей, да и сомневался в правильности такого решения. Индусы не станут слушать тех, кто пришел сюда тайно, преступно. И для них он сам ничем не отличается от тамплиера и его цепных псов.
Четверо жрецов уже погибло, когда один из них, видно, сообразив, что с незнакомцами в лоб ничего не сделаешь, вдруг вырвался с места схватки и рванулся к Джону. И к Джереми, конечно, ведь тот стоял совсем рядом, скучающе дожидаясь, пока солдаты, наконец, справятся с местными.
Джон не испугался ножа, направленного ему в грудь. Он мог бы убить индуса и без оружия. Он мог бы перехватить его руку, отнять нож и убить нападающего его же оружием. Но убивать он не хотел, а потому почти растерялся. Ведь хотел же спасти!
От толпы дерущихся отделился еще один индус и тоже помчался вслед за первым. Джон заторможенно отметил, что местным неудобно бегать — длинные одежды были слишком… то ли многослойными, то ли широкими, и путались в ногах.
— Стой спокойно, и останешься жив, — скомандовал Джереми, когда враг оказался совсем рядом.
Джон отступил, позволяя… Ну вот как беспрекословно улегся с ним в постель. Теперь он позволял творить насилие уже не над собой — ради великой цели. А над невиновными, в сущности, людьми, которые всего лишь хотели защитить себя и то, что они клялись защищать. Джереми бросился на врага, но второй противник вильнул и попытался поразить Джона своим ножом. Так и не ставший ассасином Джон легко уклонился, а потом и сделал подсечку, надеясь, что тамплиер этого не заметит, увлеченный дракой. Индус полетел на пол, но успел схватить Джона за рукав, и тот повалился вместе с ним. И, выламывая руку жрецу, Джон шепнул, ни на что особо не надеясь:
— Мохан. Мохан, Мохан. Знаешь его?
Он не былуверен, что индус его понимает. Что ему знакомо это имя. Но Мохан был единственным индусом, кроме прислуги, которого Джон знал, и он попытал счастья наудачу. Жрец распахнул глаза и что-то пробормотал, но, увы, Джон ни слова не понял. И, похоже, его не понимали тоже.
— Мохан, — обреченно повторил он. — Мой друг.
— Ракхата хаи, — отозвался на это индус и вдруг, подобрав свои длинные одеяния, крысой шмыгнул в распахнутую дверь.
Джон так ничего и не понял. Тот убежал, чтобы предупредить? Или отправился за подкреплением?..
— Жу-жу? — голос настиг раньше, чем Джон успел подняться с пола. — Ты цел?
— Цел, сэр, — Джон завозился и поднялся на ноги.
Огляделся… И вздохнул. А на что, собственно, он рассчитывал? По глянцевым плитам пола растекалась кровь. Трупы валялись вповалку там, где состоялась схватка с солдатами, а один лежал отдельно — с художественно перерезанным горлом. Джереми брезгливо пнул труп, и Джон успел заметить, как скрытый клинок ассасина с лязгом прячется в наруче тамплиера. Так вот что оставило такую рану… Словно второй раззявленный рот.
Джон выдохнул и отвернулся, не желая глядеть. И был почти удивлен, когда его плеча коснулась чужая рука.
— Не смотри, — велел Джереми, хотя Джон уже и не смотрел. — А ты смелый парень. Я бы не успел защитить тебя от второго. Куда он ушел?
— В дверь, — честно откликнулся Джон. А смысл врать? — Он сказал мне что-то, но я не понял. И не запомнил. Простите, сэр.
— Мне стоило быть расторопнее, — как ни в чем не бывало откликнулся тамплиер.
Джон сердито свел брови. Если бы он не прошел обучения ассасинов, уже лежал бы на этом же полу и тихо истекал кровью. Хорош защитник!
— Ты его ранил? — осведомился Джереми.
— Чем, сэр? — уныло вздохнул Джон. — Отмахался. Раньше бывало, что… В общем, всякое бывало. Да и у Бэрроуза пару приемов подглядел. Вы не думайте, сэр, что если он пожилой, то плохо дерется! Каждому бы такую прыть.
— Пожилой? — поморщился тамплиер. — Ну спасибо.
— Простите, сэр, — Джон откликнулся машинально, а сам едва не рассмеялся. — У вас всё в порядке. Даже очень, сэр! И у Бэрроуза… хм… тоже.
Джон только теперь сообразил, что это раньше он считал отца пожилым. Теперь, познакомившись, так скажем, более лично с его ровесником, он понял, что даже под пятьдесят жизнь явно не заканчивается. И потом… Сразу вспомнились унылые трактаты про Братство, которые приходилось читать. Альтаиру вон за восемьдесят было, когда он явился в Масиаф и убил там Аббаса с его защитниками… Быть ассасином — это навсегда. Наверное, тамплиером — так же. И оставалось только жалеть, что самому Джону судьба в Братстве теперь не грозит. Придется убраться подальше, как только всё это закончится…
— Идем, — более благожелательно усмехнулся Джереми. — Теперь путь свободен.
Джон пожал плечами. Он не знал, куда идти, и ждал приказа, но тамплиер приказывать не стал, а первым отправился к решетке. Замок на ней не выглядел слишком крепким, и Джон только головой покачал, когда Джереми вновь выдвинул скрытый клинок, перемазанный подсыхающей кровью, и попробовал открыть им решетку.
Это помогло. Не прошло и минуты, как замок лязгнул, и теперь путь действительно был свободен. Вот только путь к чему? Тамплиеров интересует не золото.
Однако он отправился следом за Джереми, отмечая, что в святилище действительно полно всяких ценных штук — и по меркам верующих во что-то индусов, и по меркам всех остальных, кто верит в золото.
Но что-то… Что-то вдруг резануло глаз. Джон отчего-то был уверен, что храм построен в честь божественной четы Радха и Кришна, однако здесь не было их скульптур. Не было и Шивы или Брахмы — тоже крайне почитаемых богов. Джон успел прочесть не так уж много, но видел зарисовки разных статуэток божков, и те вовсе не были похожи на единственную золотую статую по центру святилища.
— Кто это?.. — ляпнул он, не подумав.
— Я потратил почти два дня на то, чтобы узнать, чей храм здесь расположен, — недовольно бросил Джереми. — И не добился ничего. Местные жрецы скрывали всё, что только можно, а предыдущий раджа только поддерживал это противозаконное стремление. А позже здесь появился Бэрроуз. Теперь понятно, что это место всегда тщательно охранялось. И оно откроет нам свои тайны, детка. С твоей помощью.
Джон невольно дернулся. «С твоей помощью»? Значит ли это, что храм всегда принадлежал ассасинам? Или только то, что его рукой Джереми открыл проход в этот раз? Кому принадлежит статуя и что теперь вообще делать?
Джереми прошелся по святилищу, небрежно отпинывая попадавшиеся по пути сокровища, в изобилии рассыпанные по полу, по коврикам и пуфикам, по ступенькам, ведущим к статуе. Над самой статуей горел факел, и в его свете было трудно что-то разобрать — сияние золота и драгоценных камней ослепляло. Джон видел, как сосредоточен и занят тамплиер, а потому постарался успеть оглядеться особым зрением. И увидел.
Непонятная штуковина, которую держал в руке довольно фривольно раскинувшийся индийский бог, переливалась и сияла. В мире обычном эта штука, надо признать, тоже выглядела подозрительно. Бог как будто протягивал ее каждому, кто заинтересуется.
— Кто же ты? — пробормотал Джереми, поднявшись по ступеням.
Тамплиер, похоже, никаким зрением, кроме обычного, не обладал, зато обладал знаниями и чутьем. И незаурядным умом. И конечно же, он понял, куда следует стремиться… Вот только в отличие от Джона, уверен в этом не был — побродил еще немного, размазывая уже слабые кровавые следы по святая святых храма, и наконец замер перед божественным изваянием.
— Жу-жу, — позвал он напряженно, не рискуя прикасаться, очевидно. — Подойди ближе. Попробуй коснуться его.
Джон медленно подошел. Понимал, что раскрывать давшееся ему знание нельзя, а потому только развязно хмыкнул:
— И где же мне его трогать? Тут всё прикрыто.
— Бестолочь, — в сердцах буркнул Джереми. — Коснись его руки, протягивающей дар.
Джон немного замешкался, протягивая пальцы к вытянутой руке бога, но коснулся — самыми кончиками подушечек. Ничего не произошло, и он взялся за странный предмет крепче, как будто хотел вырвать его из чужой руки.
Знакомый скрежет Джон воспринял нервно. Факел над головой заполыхал сильнее, и секунду спустя Джон сообразил, отчего — за статуей открылась еще одна дверь, незаметная до того. Возник сквозняк, вот пламя и заколыхалось…
Джереми крепко взял за локоть, удерживая, и скомандовал:
— Пойдем вместе.
Джон не сопротивлялся. Несмотря на то, что особым зрением предмет в руке бога не подсвечивался алым, опасным цветом, ему было не по себе. Войти в святилище, оставляя кровавые следы, ворваться туда, где не ждали, не зная, как действовать… Это было рискованно. Джон даже предполагал, что может настать момент, когда они с тамплиером будут вынуждены действовать на одной стороне — просто для того, чтобы выжить. Не то чтобы это сильно пугало — Джон уже давно попрощался с будущим ассасина, но лично для себя… Было противно. Но остановиться было просто немыслимо!
В открывшийся проход они с Джереми прошли плечом к плечу. Джон чувствовал хватку на локте, и это было неприятно, но куда неприятнее был холодок, пробегающий по спине. Уже не было жарко. Середина дня в джунглях и каменный коридор, уводящий под древний храм — это совершенно разные вещи. Здесь дуло и сквозило, а еще Джон чувствовал опасность. И это ощущение в разы отличалось от прочих, что он испытывал. Страх перед Джереми и тот страх, что он испытывал сейчас, были абсолютно разными. Ни один живой человек, будь он хоть трижды тамплиер, не мог внушать такого.
Солдаты следовали за ними, но неохотно. Джон почти им посочувствовал. Он и сам не был уверен, что поступает правильно, но мог надеяться хотя бы на особые умения, которые могли в критическом случае выручить. Обычным парням и мужикам, привыкшим носить простое оружие и убивать всех, кого прикажут, такие приключения вряд ли по вкусу. Другое дело, что их никто с такой службы не отпустит.
Джон поежился от этой мысли. Он не знал, понимают ли солдаты, что Джереми ведет их на смерть? Если не сейчас, то потом — точно. Тамплиер, который был готов истребить жрецов только для того, чтобы те не мешались под ногами, не оставит в живых посторонних, увидевших тайны, не предназначенные для их глаз. А Жу-жу? Он похолодел. Если так судить, то Жу-жу тоже ничего хорошего не светит…
Однако на следующей мысли он несколько успокоился. Жу-жу, конечно, тоже не должен всего этого видеть, но он — любовник ассасина, который здесь либо побывал, либо уже не сможет достать того, за чем охотится Джереми. Как раз его можно и отпустить… По крайней мере, так хотелось думать.
Джон попытался отвлечься на происходящее, чтобы не мыслилось страшного. Коридор был странным. Действительно странным. Ничего подобного в своей жизни Джон не видел и не сомневался — мало кто вообще видел что-то подобное. Стены всё больше расширялись, как будто это была не нора в земную твердь, а расширяющийся тоннель к чему-то… торжественному. Потом на стенах начали проявляться узоры. Джон сразу их узнал — голубые призрачно-светящиеся линии, которые, при всей их нелепости и бессмысленности, образовывали чудны́е схемы. Линии были абсолютно ровными и выверенными, хотя порой вели в никуда и обрывались. И это явно было не просто так.
Впереди замаячила дверь, но она тоже была… необычной. Каменная, крепкая, словно ворота настоящей крепости. Еще больше смущало то, что перед ней коридор образовывал странную полость. Рекреацию. Стены изгибались, образуя перед дверью огромные выемки, словно были частью круга. А верхнюю часть этого круга отрезала дверь. На двери по самому центру виднелся известный символ — символ Братства. Он, в отличие от стен, не сиял и голубым светом не переливался. То ли не был частью этой схемы, то ли был выбит для чего-то другого.
Джон почувствовал, что рука Джереми сжимается на локте, и догадывался, что тот тоже нервничает.
— Слушай меня, Жу-жу, — звенящим в гулкой тишине голосом произнес Джереми. — Ты сейчас подойдешь к двери и приложишь руку к знаку ассасинов. Потом ты отойдешь назад, ко мне. И больше ни к чему прикасаться не будешь, понял?
— Понял, — хрипловато откликнулся Джон, надеясь, что страх и волнение его понятны.
Он шагнул вперед, чувствуя на себе взгляды. И Джереми, и солдаты смотрели на него во все глаза, словно он действительно направлялся на эшафот. Но выбора не было. Не только потому, что выйти отсюда, если не исполнить приказа, не выйдет. Еще и потому, что Джон не мог не попытаться разгадать загадку храма. Если отец досюда не дошел, то, возможно, дойдет сын. А потом… А потом можно будет добыть у тамплиера то, что тот украдет. Отвлечь его ласками и покорностью — и даже убить. И бежать, чтобы сберечь или укрыть то, что здесь спрятано.
Находиться одному посреди огромного круга, невесть кем и когда вырезанного в толще камня под скалой, было неуютно. Джон протянул руку, положил ладонь на символ ассасинов. Ничего не произошло, но руку он не убрал. Повинуясь какому-то чутью, он задержал ладонь и, когда уже был готов услышать позади недовольный оклик, вдруг решился — и со всей силы надавил на знак. И тоже не добился ничего… зрелищного. Так давить вовсе было ни к чему. Камень с символом Братства едва заметно вдавился в стену, а внутри что-то щелкнуло.
Щелкнуло очень тихо и не раздалось гулом на всю округу, и Джон не сомневался, что слышал это только он один. Вот только правильно ли поступил? Кто знает, какой механизм он только что активировал? Двери не открылись, и ничего заметного не произошло.
— Хватит, — резко произнес за спиной голос Джереми. — Медленно отпусти и отойди сюда.
Джон послушался. Ему самому хотелось сбежать, как будто он только что вызвал на себя гнев… кого-то. То ли индусских богов, проявив незнание и непочтительность, то ли тех, кто нанес здесь все эти светящиеся узоры. И уже уходя, Джон отметил, что под символом Братства вырезаны руны — слишком мелкие, чтобы увидеть их на том расстоянии, на котором стоял Джереми. Вот только разглядеть их времени не осталось. Надо было раньше…
Но сожаления почти не чувствовалось, всё заполонял собой страх. Джон едва удерживался, чтобы не бежать.
Джереми так же крепко взял его за локоть, стоило подойти. Видно, так ему было спокойнее. И приказал:
— Вы. Идите к дверям и попытайтесь открыть.
Джон нервно сглотнул. Он не мог себе представить, что чувствовал бы, будь он солдатом и получи такой приказ. Когда командир явно не желает рисковать и удерживает от риска нечто ценное, отправиться вперед…
Но солдаты пошли. Притормаживали, норовили пропустить друг друга вперед, толкались локтями… И шли. Джон глядел на них во все глаза. И на дверь тоже посматривал. Безотчетно отметил, что с момента, когда он нажал на пластину, прошло тридцать четыре секунды… И только тогда понял, что внутренний хронометр включился сам. Это не могло было быть случайностью. Что-то должно было произойти.
Солдаты потоптались у дверей, попытались — вместе и поодиночке — зацепиться за створы. Не за что там было цепляться, в этом Джон был уверен. Створы ворот прилегали друг к другу так точно, что можно было утверждать, что строил их толковый инженер. Ни щели, ни трещинки — и это за годы или даже века.
Джон вскинул взгляд наверх. Джереми хмурился и явно не мог ни на что решиться. Очевидно, его раздражали неуверенные и не слишком активные старания солдат, и он хотел попробовать сам, но не решался. И когда уже Джон начал подумывать обратиться к нему — а прошло уже две минуты — мир вдруг дернулся и сдвинулся с места.
Джон услышал адский грохот, уши заложило, он не удержался на ногах и вцепился в тамплиера просто потому, что тот стоял рядом, а больше никакой опоры не было. Джереми впился в локоть так, что там должны были остаться не просто синяки, а кровоподтеки. Впереди полыхнуло ало-золотым, волна обжигающего жара и горяченного воздуха отбросила в сторону, и Джон не мог вспомнить, как дышать — и зачем. Только сердце колотилось, как сумасшедшее.
Джон распахивал рот, не в силах вдохнуть, и пытался уговорить себя открыть глаза. А когда открыл, то первое, что отметил — это то, что перед глазами что-то странное. И только тогда понял, что ресницы обгорели, а оставшиеся от жара завились жесткими спиральками. Голубая солдатская форма тоже пострадала — местами тлела и дымилась. Джон машинально похлопал по рукаву, забивая тление, и попытался повернуть голову.
Джереми лежал рядом и пытался откашляться. Его начинавшие седеть волосы растрепались, а общий вид уже не был бравым и строгим. Как раз теперь его вполне можно было назвать пожилым.
— Жу-жу, живой? — окликнул его тамплиер.
Джон не ответил. Вместо ответа он перевел взгляд на дверь и едва сдержал тошнотворный позыв. Живот скрутило, на языке выступила кислая слюна — вот то месиво перед дверью, еще недавно бывшее небольшим отрядом… Впрочем, идея не смотреть на месиво тоже оказалась не слишком удачной — кровавые ошметки разметало по всему залу.
— Кажется, попасть туда будет трудно, — слабо вякнул Джон.
Джереми первым поднялся на ноги и даже подал ему руку. И Джон руку принял — мир всё никак не хотел вставать на место. Наверное, взрывная волна так повлияла… Джону вовсе не хотелось думать, что дело не во взрыве, а в том, что у него, почти ассасина, нервы, как у пугливой барышни.
— Из подопытных остались только мы с тобой, — кивнул на замечание Джереми. — Но ты не трясись так, ты мне живой нужен. Так что будем действовать умнее.
Джон плохо себе представлял, как это — умнее, но счел необходимым сказать:
— Там какие-то письмена на двери. Поздно заметил. Уже успел приложиться. А знак — это не просто знак, а пластина. Наверное, внутри какой-то механизм.
Уж лучше открыть тамплиеру правду, чем лежать потом так же, как эти солдаты… Когда где чья рука не разберешь, а у кого-то, кажется, не было головы.
— Хм, — Джереми явно приободрился. — Значит, если не нажимать на пластину, то можно вполне безопасно изучить, что там написано. Тебе знаком язык?
— Нет, сэр, — честно откликнулся Джон. — Закорючки.
Джереми, чуть прихрамывая, отправился к двери, и Джон, помедлив, пошел за ним. Приближаться не хотелось. Не потому, что было страшно, а просто увидеть трупы ближе не хотелось. Но пришлось — не отдавать же тамплиерам храм!
Джереми потянулся было к рунам рукой, но быстро отдернул, так и не коснувшись. Джон отметил, что стена выглядела неповрежденной. Видимо, этот взрывной механизм как раз для таких вот незваных гостей — и овцы целы, и волки в кровавой луже лежат…
— Санскрит, — вынес вердикт Джереми. — Древний диалект, исполнен на брахми. А здесь говорят на хинди. Что-то тут не так… Эти руны были нанесены задолго до того, как здесь поселились люди. Или эти люди. Или тот, кто это наносил, хотел, чтобы так думали.
Кое-что Джон понял. Не зря подслушивал отцовские разговоры еще в Норгберри. Санскрит — древний литературный язык Индии, не имевший даже своей письменности, поскольку когда он создавался, письменности не было. Все сказания передавались устно, а для записи были изобретены самые разные способы — и то много позже. Брахми-не брахми, в этом Джон не разбирался, но для того, чтобы не только прочитать, но и понять санскрит, нужны были не только знания современной Индии. Нужны были углубленные познания об индийской истории. Есть ли такие у тамплиера?
И тут тот сам ответил на этот вопрос:
— Не понимаю, — с досадой выдохнул он. — Слоги знакомые, но слова… Если это вообще слова, а не шифр…
— Может, не будем туда соваться, пока не поймем? — слабо вякнул Джон.
— Не будем, — зло отозвался Джереми. — Только Бэрроуз наверняка видел эту запись и теперь опережает нас на два дня, если не больше. А счет уже на часы.
И до Джона вдруг дошло. Раз защитный механизм действует, значит, отцу не удалось достать то, чем так ценен этот храм. И тамплиер об этом теперь тоже в курсе! А это значит, что отцу не удастся сблефовать, когда он придет за заложниками. Джереми будет точно знать, что у того ничего нет… Господи, и что теперь делать?
— Интересно, Бэрроуз там побывал? — в тон мыслям задумчиво уронил Джереми. — Возможно, сюда ведет не единственный путь.
Хоть бы это было так! Джон отчаянно вознадеялся на чудо, но понимал, что это очень вряд ли. Стена была построена на совесть и выглядела настолько торжественно, что наверняка путь-то как раз единственный. Только для тех, кто знает, как по нему пройти.
— А если… не побывал? — неуверенно спросил он у тамплиера. — Тогда Бэрроузу нечем будет заплатить за наши жизни.
— Ваши жизни мне не нужны, — с досадой откликнулся Джереми, а потом вдруг улыбнулся — хищно и жутко. — К тому же у него всё равно есть то, чем он может оплатить вас с девицей. Его жизнью. Хотя я бы, конечно, предпочел не месть, а частицу Эдема. Но ее достать будет проще, если под ногами не будут мешаться ассасины.
Джон мысленно застонал. Час от часу не легче! На свою жизнь он уже давно наплевал, но выбирать между отцом и Августиной… Врагу такого не пожелаешь! И никого рядом, с кем можно было бы поговорить. Кто мог бы если не подсказать, то хоть немного унять тот хаос, что царил в голове. Отец говорил, что голову нужно держать ясной… Интересно, а сам-то умел?
— То есть если Бэрроуз не добыл ту штуку, то вы его убьете? — совершенно несчастно произнес Джон. — Или его, или нас?
— Вас мне убивать незачем, — хмыкнул Джереми, и звучало это отвратительно — как будто он не понимал, с кем обсуждает жизнь и смерть. — А вот его — да, есть за что. Но ты не слишком беспокойся, Жу-жу, он придет. Вне зависимости от того, узнает ли, что мы здесь побывали или нет. Если не узнает, попробует торговаться. Если узнает, не захочет, чтобы я жил — после того, что узнал или мог узнать здесь. А ты… Ну что ж, если Бэрроуза не станет, то я верну девчонку его сыну, а ты сможешь остаться со мной. Ты, конечно, умом не блещешь, но достаточно ловок и послушен. Из тебя вполне можно вырастить тамплиера.
Джон едва не подавился. В висках застучала кровь, и он невольно отступил от врага. Тамплиера?! Впрочем, это как раз, может быть, только слова. Отец тоже обещал сделать из него ассасина, однако не вышло.
— Я… понял, сэр, — выпалил он, хотя ни черта-то не понял. — Нам еще что-то нужно здесь?
Джереми задумчиво оглядел «картину» и уронил:
— Надеюсь, мы не всех жрецов поубивали, и кто-нибудь уберет это, иначе к нашему следующему приходу тут находиться будет невозможно. Здесь, конечно, много прохладней, чем на поверхности, но всё равно…
Джона снова замутило. Жизнь и без того не сахар, а тут еще и это… Он на ватных ногах отправился вслед за недовольным Джереми, который хромал и вполголоса ругался. Уж на кого или на что, Джон не разбирал. Слишком много всего случилось, слишком о многом хотелось подумать, но мысли не задерживались в голове, разбегались, как пугливые местные насекомые.
Он в полном молчании поднялся по коридору, а потом — по лестнице. Так же молча забрался на коня, выслушал раздраженный пассаж Джереми на тему того, что обратно невесть как придется ехать — ведь увести с собой даже такой мелкий табун лошадей вдвоем не представляется возможным…
Всё это прошло для Джона, как в тумане. И только когда полоса джунглей начала подходить к концу, Джереми вдруг задал прямой вопрос:
— Тяжело пришлось? Ты редко видел смерть?
— Я… никогда не видел, как кто-то… — голос с трудом слушался, и Джон отчаянно старался не выдать всего, что на душе. — Если нас с мисс Бэрроуз придется убить, прошу вас, сделайте это быстро.
— Тебе даже повезло, — меланхолично отозвался Джереми. — Я узнал, что такое смерть близких, в шестнадцать. И причиной стал Джон Бэрроуз. Знаешь, Жу-жу, мне даже страшно представить, что будет, когда я его убью. Один раз мне верилось, что я это сделал — и тогда я, наверное, единственный раз жил по-настоящему. А потом я узнал, что он не умер — и вся моя дальнейшая жизнь была посвящена в том числе и мести. Иной раз месть была дальше, иной раз — ближе, но я никогда об этом не забывал. Что я смогу, когда в зрелом уже возрасте перестану гнаться за тенью? Надеюсь, к тому моменту я добьюсь и других своих целей, и мне не придется жалеть об этом.
Джон встрепенулся. Других целей? Ни о каких других целях Джереми до этого не говорил. Или он про частицу Эдема?
— Вы о той штуке? — спросил он.
— И о ней тоже, — отозвался тамплиер. — Хотя, надо сказать, когда я отправился в Индию, я не имел ни малейшего понятия, что у меня буквально под носом спрятано сокровище. Я приехал сюда с другой целью.
— И чего же вы хотите? — вздохнул Джон.
— Власти, конечно, — Джереми усмехнулся. — Всё остальное у меня уже давно есть.
— Да, об этом вы говорили… Когда мы были тут в прошлый раз, — Джон кивнул. — Хотя мне кажется, что власти у вас достаточно. Ваши солдаты… Я видел, они боялись идти, но всё-таки шли. На смерть. Ради вас.
— Это еще не власть, — Джереми покачал головой. — Это страх. Управлять кучкой безмозглых солдат? Я всегда ценил себя выше. Мне неинтересно считать солдат по головам, как скот. Если уж иметь власть, то настоящую, как у… Довольно, ты и так услышал достаточно.
Джон вяло кивнул. Он действительно услышал достаточно. Что бы такого отец ни сделал тридцать лет тому назад… А кстати, что он такого сделал? Раз Джереми было шестнадцать, то отцу, выходит, чуть побольше, если сам Джон всё правильно запомнил. Восемнадцать? Что такого мог сделать отец, будучи в возрасте молодого Джона? Сам Джон ничего такого делать не умел — и только доказывал это, бесполезно укладываясь под тамплиера и не умея даже спасти собственную сестру.
Мысли перескочили на другое. О какой именно власти говорил Джереми? И помыслить-то противно, какой должна быть власть, когда «не считаешь солдат». Если не считать, то такая власть должна губить множество жизней. Зачем тогда стремиться к ней? И что должно быть на душе у человека, который хочет ворочать даже не жизнями, а десятками и сотнями жизней? Или и это — слишком мелкая для Джереми мерка?
— Вы, наверное, зря мне всё это говорите, сэр, — Джон произнес это, потому что молчать больше не мог. В «Жу-жу» всё больше прорывался Джон Бэрроуз-младший. — Я вас вряд ли пойму. У меня проблемы как-то помельче: как выжить, например, или что делать завтра. Я даже не уверен, что доживу до следующей ночи. И эти парни, которые там остались, — он кивнул головой в сторону оставшегося далеко позади храма, — они ведь тоже не знали, что сегодня их жизнь оборвется. Такими, как я, вы, наверное, и хотите повелевать.
Джереми проехал вперед, а потом оглянулся, дожидаясь, пока молодой любовник его нагонит. Несмотря на то, что их обоих здорово приложило, а сам Джереми выглядел уже далеко не безупречно, он уже успел прийти в себя и держался так же прямо и гордо, как обычно.
— Нет, Жу-жу, — тамплиер усмехнулся. — Такими, как ты, мне управлять неинтересно, потому что тебе стоит показать несколько фунтов — и ты уже готов на всё. Чтобы, как ты говоришь, выжить. А мне интересно управлять теми, кто уже не думает, как выжить. Теми, кто думает, что тоже могут кем-то управлять. Забавно, да?
Джон не считал, что это забавно. Он считал, что это омерзительно, но высказать это было нельзя. Однако и промолчать он уже не мог:
— Мне не хочется, чтобы мной кто-то управлял, но ведь так всегда случается, да? Или тот, кто платит, или тот, кто знает… Разницы нет. И нет даже разницы, что будет, если я до завтра не доживу. Мне-то уже всё равно будет. А вот если доживу, что делать тогда?
— Из тебя мог бы выйти неплохой философ, — весело хмыкнул Джереми. — Но не выйдет, потому что ты уже влез в борьбу тамплиеров с ассасинами, а в ней можно только сражаться — или умирать. Лучше бы ты подставлял зад какому-нибудь стареющему ловеласу с кучей пороков, чем Бэрроузу… или мне. Но выхода у тебя нет. Так что смирись. Тебе ведь, кажется, не впервой?
Джон опять задержался с ответом. Джереми был более, чем прав. Только выбора у Джона не было с рождения. А окончательно не осталось тогда, когда отец бросил его против толпы тамплиеров одного.
— Не впервой, — наконец уронил он. — Вы поэтому один? Ведь вам помогали, когда вы напали на дом Бэрроуза.
Джереми усмехнулся:
— Если ты выживешь, то однажды научишься отличать тех, кто действительно близок тебе по сердцу, а кто хочет тебя только использовать. Увы, чем выше стремишься, тем меньше первых и больше вторых. Орден тамплиеров в Индии сейчас представлен только мной и еще несколькими, но я не доверяю ни одному. Потому что понимаю, что они используют меня, как только смогут — а потом выставят. На свалку или — хуже того — виновником всех бед. И я предпочитаю действовать в одиночку. Когда я отправлялся в дом Бэрроуза, не мог не подстраховаться. Но когда речь о частице Эдема… Нет, такое оружие я в руки своих соратников не отдам. У нас слишком разные понятия о том, чем должна кончиться эта война.
Джон так и не понял, о какой войне речь. О колонистах и индусах? Об Англии и Индии? О тамплиерах и ассасинах? Вариантов было слишком много, а у Жу-жу и вовсе не должно быть ни одного.
— Как тебя зовут? — вдруг прилетел абсолютно неожиданный вопрос.
Джон замер, распахнув глаза и невидяще глядя вперед, где уже было видно дорогу из желтого песка. Под палящим солнцем, без единой тени…
От вопроса тоже было никак не спрятаться. И он сам начал это — когда заговорил с врагом о личном.
— Джон, — поколебавшись, выдавил Бэрроуз-младший. — Не говорите ничего, мне и так было неловко оказаться в доме, где, кроме меня, еще парочка Джонов.
Неожиданно Джереми развеселился. Он радостно рассмеялся, а потом, чуть постанывая, пояснил причину своего веселья, хотя сам Джон уже думал худшее.
— Ну, учитывая вашу почти супружескую связь с Бэрроузом, можно считать, что вы в браке. И я всё-таки трахнул Джона Бэрроуза. Господи помилуй, какая прелесть…
Джон окончательно помрачнел. Тамплиер даже не представляет, какая на самом деле это «прелесть». И именно эта мысль заставила его собраться и съязвить:
— Так вы же его убить хотели?
Джереми всё еще посмеивался, когда ответил:
— Мне всегда хотелось его победить. Это не обязательно означает «убить», но в случае с ассасинами редко бывает иначе. А вот тебя убивать не обязательно, гораздо приятнее разделить с тобой постель. Кстати, в этом плане ты смышленый малый. Если останешься в моем распоряжении, то из тебя выйдет неплохой любовник и исполнительный союзник. У меня таких мало, так что помолись за то, чтобы Джон Бэрроуз благополучно почил.
Джону было уже всё равно, так что он даже ухмыльнулся в ответ:
— Я лучше, чем Джон Бэрроуз. Вам бы не понравилось с ним.
— Само собой, — довольно фыркнул Джереми.
Джон почему-то на этой мысли утешился. Не только потому, что, как ни пытался, представить себе отца в постели с тамплиером не смог. Скорее уж, потому, что Джереми, очевидно, окончательно поверил ему, раз уж был готов обсуждать такие вещи. Это, конечно, была та еще радость, но в ситуации, в которой сам Джон не видел абсолютно ни одного счастливого исхода, лучше иметь преимущество. Возможно, ему самому удастся убить Джереми. И тогда… Ну ведь может же так быть, что солдаты, которых тот явно не ставит ни в пенни, не захотят идти после его смерти в бой? Надежда была слабенькой, но уж лучше хоть такая…
А еще больше сомнений вызывала частица Эдема. Вот теперь Джон ощутил прилив эмоций. Если Джереми настолько недоверчив, что не сообщил своим соратникам о том, что здесь, рядом, такая ценная вещь… Братство ассасинов определенно в выигрышной позиции. Трагедия дома Бэрроузов не коснется Братства. Лишь бы суметь передать, где и что искать. И как — а то не избежать новых смертей.
Джон преисполнился решимости спасти дело Братства. И тогда… И что тогда? Тогда ассасины в очередной раз предупредят наступление конца света. Ради этого уже стоило жить. И терпеть.
— А вы так, теоретически, или практически? — позволил себе усмехнуться Джон. — Одна ночь осталась.
— Практически, разумеется, — серьезно ответил Джереми. — Разве я похож на того, кто упустит момент? После обеда будешь предоставлен самому себе, пока я постараюсь найти возможности перевести текст. А вечером, вне зависимости от результатов, позову тебя к себе. И если вдруг так случится, что Джон Бэрроуз выживет и заберет тебя с собой… Можешь сказать, что тебя изнасиловали солдаты. Если ты действительно готов работать на меня.
Джон едва успел подавить рвущийся с губ вопрос о том, как это Джон Бэрроуз должен понять, что… происходило что-то такое. Наверное, Жу-жу должен лучше в этом разбираться и таких вопросов не задавать. Да и солдаты вели себя как-то… Джон еще помнил разговор о поцелуях, которые он не мог дарить, потому что не девчонка.
— Спасибо за совет, — наконец произнес он как мог весело. — Хотя вы мне больше нравитесь. Не пьете, не бьете и платите. Наверное, мне этого от жизни достаточно, сэр. Не то что вам.
И сам чувствовал горькую иронию. Потому что сам не мог определиться, чего ему самому «достаточно». Если забыть о возможной жизни в Братстве, то, пожалуй, и хватило бы. Только не с тамплиером. Но душа просила иного — и Джон был готов за это бороться. Раз уж он действительно был рожден для этой войны.
Джереми помолчал, а потом уронил:
— Ты тоже показал мне, как мало я знаю на самом деле. Я много лет считал Бэрроуза своим личным врагом, а про врагов порой знаешь гораздо больше, чем про друзей. Он сумел скрыть от меня целый пласт своей жизни — не только от меня, конечно же, достославными его деяния не назовешь… Но если я так мало знал про врага, то сколько же от меня скрывают те, кто зовутся друзьями?
Джон пожал плечами:
— Вы же сами говорили, что стремитесь к власти. И общество у вас, наверное, такое же… Ну, вы еще рассказывали, что сведения о Бэрроузе там фурор произведут. Разве такие люди умеют дружить?
— Иногда умеют, — хмыкнул Джереми, но в голосе его звучало одобрение. — Да, философом тебе, конечно, не быть, но твои речи меня определенно забавляют.
Джон прикрыл глаза от яркого солнца, ощущая, как горячие лучи пропекают насквозь. Он устал от неопределенности и страха, устал ждать и бояться невесть чего. Осталось пережить около суток… А если их пережить не удастся, то это тоже не так уж плохо. По крайней мере, всё это кончится, так или иначе.
========== Часть 9 ==========
Джон перевел дыхание, слабо щурясь на свет. Пока он не мог понять, слепит ли глаза люстра под потолком или это он еще не пришел в себя после яркого индийского солнца. Не мог понять, у него так пересохло в горле или у предка. И эта усталость — она чья?
— Пришел в себя? — теперь над головой раздался голос Шона.
Похоже, друзья уже замучились ждать, пока Джон вынесет из Анимуса что-то полезное, и начали поодиночке сбегать в город расслабиться. Шон был один, девчонки испарились.
— Здесь только я, можешь не оглядываться, — приятель подал руку, помогая сесть, но не задержался — с невероятно деловитым видом отошел обратно к своему захламленному бумагами столу. — Девчонки слиняли в магазин. И не гляди на меня. Я понимаю, что тебе после таких воспоминаний, может, уже и всё равно, а мне пока еще нет.
Джон понимал, что приятель шутит, но всё равно желание съездить ему по морде подавил с трудом. Попробовал бы сам нырять в такое прошлое!
— Нашел что-нибудь? — поинтересовался Джон.
— Это, скорее, я у тебя должен спрашивать, — Шон повернулся и удивленно вскинул бровь.
— В храме еще раз побывали, — подумав, сообщил Джон. — И там всё взорвалось! Десять человек чуть не в клочья разорвало. Меня до сих пор мутит. Вот вам и частица Эдема.
— Странно, — Шон пробормотал что-то еще, побарабанил пальцами по столу… — Про землетрясения слыхал, про глюки и спецэффекты слыхал, а вот чтобы взрывалось… Ты уверен, что взорвалось, потому что там частица Эдема?
Джон пожал плечами:
— Я ее не видел. И не мог увидеть, потому что если бы предок туда полез, то я бы никогда не родился. Видел бы ты эту кровавую баню…
— Не горю желанием, — вежливо открестился Шон, хотя Джон с легким раздражением подумал о том, что Шон хорошо устроился — и ассасин, и именитых предков вроде как не имеет.
Джон машинально прищурился, воспользовавшись новоприобретенным зрением. Наверное, потому, что пытался найти хоть что-то хорошее в том, что у него самого такие предки нашлись. И тут же увидел…
— Шон, — изменившимся голосом произнес Джон, стараясь не спугнуть ощущение — оно было слишком слабым. — Знаешь, а твой портрет… светится. Ну, тот, который ты распечатал. То есть я что-то вижу. Не так, знаешь, как в храме или рудракши эти гребаные, но рожа… переливается как будто немножко.
— Да?! — ученый сразу оживился. — Буду рыть всё про этого Кавендиша-Бентинка! Я не я буду, если не нарою! Но как тебе кажется, это не он всё-таки?
Джон моргнул пару раз, возвращая нормальное зрение, и уже уверенно покачал головой:
— Нет, не он. Я видел Джереми после взрыва, когда ему не до внешности было. Так вот, это совершенно точно не он. Но вроде немного похож. Может, родственник?
— Будь уверен, к твоему следующему возвращению из Анимуса я буду знать его родню до седьмого колена, — торжественно поклялся Шон. — Ты только что полезное приноси.
— Еще я узнал, почему Джереми один действует, — Джон вздохнул. — Потому что жадный и хочет захапать частицу Эдема себе. То есть хотел, он ведь помер уже…
На этих словах Джон почувствовал, что зрение вновь помутилось, но уже не так… Как будто предок был недоволен его словами, как будто не только Джон наблюдал за ним через Анимус, но и тот Джон Бэрроуз, что жил два века назад, тоже мог заглядывать в будущее и был… Джон сморгнул — и это «дежавю в квадрате» пропало.
— Думаю, через пару сеансов узнаем, — постарался подбодрить его товарищ. — Ты там так… плотненько его воспоминания переживаешь, но ведь остался день, да? Я соку яблочного купил и мороженого — вместо того, что вы у меня бессовестно сожрали. Только получишь ты это не раньше, чем расскажешь, куда частицу Эдема девал, дабл-Джон Бэрроуз.
Джон поежился. Так и крышей можно тронуться… Но он упрямо уселся обратно в кресло и потребовал:
— Отправляй. Сам уже побыстрее с этим разделаться хочу.
— Смотри, — Шон старательно закрыл крышку прибора и хмыкнул. — Смотри, умом не тронься, я имею в виду. А то начнешь сам по джунглям бегать, как папуас, и кричать что ассасин.
И последнее, что успел подумать Джон до полной загрузки Анимуса — это то, что вовсе не как папуас. Если уж бегать по джунглям, то в настоящем одеянии ассасина, а не в этой пошлой голубой солдатской форме…
***
Над Индией царил мирный вечер. Темнело тут быстро и сразу, и на кобальтовом небе ярко мерцали звезды — почти как те странные узоры на стенах храма. Столь же контрастные и столь же загадочные.
Джон стоял в спальне у самого окна и вдыхал вечерний воздух, сладкий и вкусный, полной грудью. Удастся ли увидеть еще один закат?
Джон не обольщался насчет предстоящего ему, а потому стоял почти обнаженным, в одних исподних штанах. Во-первых, так было не жарко, а во-вторых, всё равно раздеваться придется. Он даже задумался, куда делись его итальянские тряпки. Почему-то не хотелось оставлять в этом доме… частицу себя. Джон не знал, удастся ли выжить, но даже умереть хотел цельным, не отдавая врагу ничего, что бы было дорого сердцу. Довольно с тамплиера и того, что тот несколькими прикосновениями разрушил чужую жизнь. Все они такие.
Окно было приоткрыто, и Джон видел в стекле свое немного искаженное отражение. Брови обгорели, как и ресницы, но поскольку были светлыми, смотрелись не слишком страшно. Гораздо хуже дело обстояло с волосами — все выбившиеся из хвоста прядки опалило неровно, и на затылке они больше не собирались, а не собранные вились и пушились, придавая Джону вид встрепанного воробья. Джон даже смочил волосы водой — всё лучше, чем ничего.
За те часы, что он провел в ожидании вечера, он пытался по памяти восстановить руны из храма, и даже неплохо их запомнил, но в своих изысканиях далеко не ушел. Знаний по индийским закорючкам у него было маловато (точнее, почти никаких), а все самые нужные книги Джереми утащил в свой кабинет. Джон попробовал расшифровать с помощью обычного словаря те закорючки, что запомнил точно, но выходила какая-то ерунда.
Одна отрада — стекло так и не вставили. Когда Джон под конвоем прибыл в библиотеку, под окнами смачно ругались солдаты и рабочие. Костерили друг друга на чем свет стоит, и Джон понял, что его вчерашняя вылазка стоила солдатам двойного наряда, а рабочим — бесплатного труда. Теперь все были при деле.
Правда, теперь из-за этого точно не удастся пробраться к Августине еще разок — сад кишел солдатами, и потому Джон слегка тосковал. Удастся ли еще вообще поговорить с ней? Быть может, прошлая встреча — такая короткая и неловкая — была последней.
Джон как-то иначе посмотрел вообще на всё, и, как ни странно, разговоры с Джереми, врагом, помогли. Джон больше не чувствовал себя одиноким и несчастным. У него есть отец и сестра, и даже по старшему брату, Ричарду, Джон сейчас скучал. А что всё так сложилось… Трагическая случайность, виноваты все — и никто одновременно. Отец — потому что уехал, даже не предупредив о возможной опасности; сестра — потому что отвлекала и не дала времени принять, возможно, более разумное решение, чем назваться любовником отца; брат… Вот Ричард ни в чем виноват не был, но Джон всё равно поминал его с горечью — сидит там, в Норгберри, почтовых голубей рассылает…
Джон смотрел и смотрел… даже не в окно. Смотрел на стекло, отражающее пламя свечи. Думал о том, что жить так, как Джереми, не согласился бы ни за что на свете. Какой смысл в деньгах, или власти, или мести, или даже в победах, когда ты одинок настолько, что чуть ли не откровенничаешь с «Жу-жу», которому платишь? Когда даже на чужой земле никому не доверяешь, когда похищаешь чужих дочерей и трахаешь чужих любовников? Что за душой есть своего?
Джон покачал головой. Пламя свечи колыхнулось, и поначалу он подумал, что это от того, что от движения отражение меняется, но потом понял, что враг пришел — и абсолютно бесшумно. Поразительно, как похоже исполнение — и какие разные цели…
— Скучаешь, детка? — негромко окликнул его Джереми.
— Нет, я… — Джон вздохнул; плечи поднялись и опали. — Нет, не скучаю. Привык.
— Жу-жу… — Джереми помолчал и неожиданно предложил. — Хочешь, буду называть тебя по имени?
— Не надо, — Джон даже не повернулся. От этого предложения стало немного жутко. — Когда меня звали по имени, у меня была совершенно другая жизнь. Теперь я… просто Жу-жу.
— Что ж, в этом мы похожи, — Джереми явно усмехнулся. — Меня тоже когда-то звали иначе.
— А вас почему? — меланхолично поинтересовался Джон.
Не надеялся на ответ,просто спросил, чтобы не молчать — почему-то молчать стало… неприятно. Звук собственного голоса немного развеивал это пугающее чувство.
— Моя мать назвала меня в честь моего отца, — тамплиер, как ни странно, ответил. — Но у моего отца уже был сын Уильям, от законной жены. Когда моя мать… Когда моей матери не стало, отец проявил милость и согласился взять меня на воспитание, но я не захотел стать вторым Уильямом… И я стал тем, кем стал, под тем именем, которое сам себе сделал. В отличие от законного отцовского наследника.
— Ага, — Джон покивал, как будто от этого что-то изменилось.
Хотя нет, изменилось. Джон задумался о том, был ли Джереми сыном тамплиера или он им стал тогда же, когда сменил имя. Не мыслил иной жизни или ожесточился настолько, что вступил в Орден, чтобы что-то кому-то доказать?
На этот вопрос ответа не было, да и не столь важно это было. Какая разница, кем он родился, гораздо важней, кто он сейчас.
— Я вижу, ты готов? — Джереми столь резко сменил тему, что становилось понятно — воспоминания ему тоже никакой радости не приносят.
— Да, сэр, — послушно кивнул Джон, а сам с облегчением подумал, что это точно последний раз.
Завтра можно будет бросить Джереми в лицо всё, что он думает о нем, о тамплиерах и об их мерзости. Завтра можно будет назвать свое имя — и пусть Джереми знает, с кем связался. Завтра наконец-то можно будет стать собой.
— Иди ко мне, детка, — мягко позвал Джереми. — Помоги мне раздеться.
Джон недоуменно замер. А больше ему ничего не сделать? Может, выкупать, как малыша? Или обмахивать опахалом, словно раджу?
Раздевать врага никакого желания не было, зато на душе поселилась какая-то неведомая доселе философская раскованность, и Джон послушался — вот только едва ли так, как хотелось Джереми. Он не стал долго священнодействовать, медленно избавлять его от одежд и сыпать фальшивыми комплиментами. Хочет получить свое? Получит, и вовсе незачем изображать тут нежность и заботу. Джон поспешно расстегнул на любовнике сюртук, немного резковато дергая за пуговицы, потом помог его стянуть. Если Джереми и удивился, то никак этого не проявил. Джон машинально отметил знакомый наруч. Даже дома не снимает. Боится кого-то? Годами любуется трофеем?
Но и на это Джону быстро стало как-то наплевать. Он небрежно расстегнул на враге рубаху и даже снимать ее не стал, потянулся к штанам. И хотел бы сделать всё быстро и споро, но расстегнуть сразу не получилось. Джон досадливо поджал губу, а потом в голову пришло простое решение — и он опустился перед врагом на колени. Так справиться со штанами будет проще. А уж если такая близость возбудит врага и заставит его иметь в рот — пусть так и будет. Всколыхнувшееся было разочарование Джон постарался упрятать подальше даже от себя. Еще не хватало! Для него, Джона Бэрроуза, Джереми — враг, тамплиер. Для Жу-жу — и того меньше, очередной любитель молодого тела.
Но Джереми не попытался им овладеть, хотя Джон видел, что тот хочет. Но он только приподнял голову за подбородок и надавил на губы большим пальцем, заставляя приоткрыть рот и имитировать соитие с пальцем. Джон слегка раздраженно подумал, что у Джереми какая-то слабость к пальцам. Извращенец, наверное. Однако брякнувший наруч вдруг заставил подумать о другом — и Джону стало не по себе. Пока он вот так вот ласкает пальцы, врагу достаточно совершить одно движение — и скрытый клинок прошьет горло насквозь. Может быть, именно это заставляет Джереми сейчас вздрагивать от явного удовольствия?
Сам Джон никакого удовольствия не испытывал. Да еще и волосы начали подсыхать и щекотать. Джон уже немного разобрался в том, как доставить любовнику наслаждение ртом, и только почувствовал еще большее раздражение — скоро станет неудобно, и эта щекотка наверняка с ума сведет…
Однако у Джереми явно были другие планы — он выскользнул, размазал слюну по губам и грубовато потянул за предплечье наверх:
— Ценю твою старательность, детка, но сегодня предпочту иначе.
Колени даже не успели затечь, поэтому поднялся Джон легко. И постарался игнорировать волнение, охватившее при этих словах. Напомнил себе, что это унизительно — быть с тем, кто не интересуется его мнением и желаниями. И тут же припомнил, как в самый первый раз сам передал Джереми право на выбор. Вот только не понимал тогда, на что подписывается. А Орден как раз славится тем, что получив что-то, остальное выгрызет и не погнушается ничем.
Однако сегодня Джону казалось, что что-то не так. Ни одна близость с Джереми не была похожа на другую, он совсем не знал любовника, его ощущений и мировоззрения, но этим вечером тамплиер, обычно довольно флегматичный и расслабленный, проявлял несвойственный ему азарт. Джон позволял себя ощупывать, тискать и гладить, пока Джереми не зажал его у стены и не сбросил с него тонкие исподние штаны. Опираться на стену оказалось не слишком приятно. Шершавая сверху, понизу она была обшита дорогими панелями полированного дерева, и горячая кожа как-то мерзко прилипала к прохладной глади. Отвратительное ощущение.
Джон уже совсем было собирался ляпнуть что-то, напоминающее приглашение в кровать, но Джереми и этого не дал — навалился всем весом, упираясь твердым членом в живот, а потом и подхватил. Джон успел только ощутить отсутствие опоры и безотчетно обхватил любовника ногами, удерживаясь, словно на столбе. Это было бы вполне привычно и даже относительно удобно, если бы столб не был живым и теплым и не сопел бы в висок.
Джон машинально отметил, что Джереми проще. Он удерживал Джона как раз той рукой, на которой был наруч, а значит, ни шершавая стена, ни гладкие панели ему не страшны. Другое дело, что весил Джон добрых сто пятьдесят фунтов, а Джереми вполне хватало силы одной руки…
— Надеюсь, что я услышал от тебя про пожилых первый и последний раз, — вдруг выдохнул Джереми в ухо. — По крайней мере, на ближайшие десять лет.
До Джона вдруг дошло, и он с трудом подавил смех. Даже не смех, а истерическое фырканье. Так вот откуда такой запал! Оскорбился, значит… Джон даже расслабился. Закинул любовнику руку на плечо, прижался тесней. Интуитивно качнулся, насколько позволяла крепкая хватка, плотнее сжимая бедра на боках Джереми. Деревянная панель под задницей нагрелась, и теперь скользить по ней было не так омерзительно. Напротив, было что-то… будоражащее в том, как сплетались тела, как жар близости растворялся в теплой индийской ночи — и это не приносило ни облегчения, ни прохлады. Джон поймал себя на том, что нетерпеливо ерзает под любовником, но ни осмыслить это, ни подавить не успел.
Джереми тяжело выдохнул, зажимая крепче, хотя куда, казалось бы, крепче, и требовательно приподнял его бедро выше. Джон ухватился сильней, чтобы выполнить безмолвный посыл, и почувствовал, как между ягодиц влажно скользят пальцы. То ли пот, то ли тот пузырек… Хотя нет, если бы пузырек, скользило бы легче.
Было жарко, и то ли от этого, то ли еще от чего слегка кружилась голова. Пальцы надавили на сжатые мышцы, и Джон почти явственно ощутил облегчение. Сколько можно медлить? Он точно знал, что не желает дарить врагу больше, чем… чем необходимо, однако подлое подсознание подсказывало, что дело не только в этом. А в чем… Джон откинул голову назад, здорово врезался затылком в стену — и решил перестать думать. И, кажется, эта была первая разумная мысль за всё последнее время.
Джон почувствовал, что его как-то уж слишком неласково тряхнули — и открыл глаза. Не понимал, что сделал не так, когда вот же, чувствуется, как чужой тяжелый член скользит по бедру и ложбинке, когда ладонь Джереми ощутимо впивается в бок, когда на кончике уха ощущается влажное горячее дыхание…
— Детка, помоги, — почти простонал Джереми.
Он снова чуть ли не подбросил его на одной руке, прижимая к стене собой, и Джон увидел перед лицом знакомый пузырек. Джереми нечем было его открыть… Джон потянулся свободной рукой, но пальцы дрожали, а масло, похоже, попало на горлышко — и теперь скользило. Плотно закупоренная пробка выниматься не желала, Джон перехватил пузырек и поднес к своим губам. Зубами обхватил пробку, потянул — и та поддалась.
Джереми торопливо наклонил его руку, чтобы густая жидкость плеснула на пальцы, а потом аккуратно, мизинцем, вернул кисть в прежнее положение и отрывисто потребовал:
— Закрой. Если сумеешь.
Джон не сомневался в себе, и услышать сомнения в собственной меткости было не слишком приятно, однако уже через пару мгновений он понял, что предупреждение прозвучало не зря. Пока он примеривался, чтобы максимально точно поднести бутылочку к зажатой в зубах пробке, Джереми успел размазать уже теплое масло по раскрытой ложбинке, и…
Джон невольно приглушенно простонал. Не мог выпустить пробку, и держать руку с пузырьком на весу стало сложно, когда его уже знакомо растянули горячие пальцы. Джон выгнулся навстречу, но поза слишком сильно ограничивала движение, и он был вынужден терпеть, пока любовник наиграется. А тому явно нравилось, и он никуда не спешил. Джон почувствовал, что бедра каменеют, а пальцы на ногах поджимаются едва ли не до судорог. И теперь он сумел заняться пузырьком — это, по крайней мере, хоть немного отвлекало. Закупорив флакон, он недолго поискал, куда его деть, но деть было некуда, а потому он просто отбросил его в сторону кровати, надеясь, что пробка воткнута плотно, и что он попадет на мягкое, а не на пол, а если и на пол, то толстое стекло выдержит удар о ковер. До слуха не донеслось ни единого звука — то ли попал, то ли кровь в висках так сильно стучала, но больше ничто не требовало отвлекаться от мерного движения внутри.
Джон простонал — абсолютно несчастно. Унизительно было даже не отдаваться тамплиеру, а осознавать, что тот творит с ним что хочет — и при этом добивается своих целей. Истязает не болью, а лаской, но нет никакой разницы, когда и то, и другое — против воли.
На коже проступала испарина, и Джон смутно отметил, что волосы уже не щекочут так — не успев высохнуть от воды, они пропитались влагой от пота и горячего дыхания любовника. Джон попытался было замереть, чтобы не дразнить Джереми и заставить его побыстрее взяться за дело, но удавалось скверно — стоило ему перестать держать себя в жестких рамках, как он безотчетно поддавался ласке, и всё начиналось сначала. Джереми точно знал, как заставить любовника сходить с ума. И тогда Джон не удержался — и с нескрываемым наслаждением укусил любовника в основание шеи. Джереми дернулся, но это только добавило мстительности, и Джон цапнул его еще раз. А что? Самому Джереми, выходит, можно, а ему нет?
— Тебя Бэрроуз, что, на голодном пайке держал? — простонал Джереми.
Джон поморщился. Даже если не думать про отца как про отца, то напоминать любовнику про не самые приятные в жизни моменты — что может быть желаннее? Джон вцепился зубами крепче и тут же услышал почти виноватое:
— Прости, детка.
То-то же. Джон тяжело вздохнул, с удивлением отметив, что в уголках глаз собираются слезы. Странно, это отчего же? Ни боли, ни рези он сейчас не чувствовал, так почему? Или это… Стало даже немного стыдно. Весь этот… процесс всегда сопровождался чем-то не слишком эстетичным. Джон сейчас абсолютно точно ощутил, что виски буквально мокрые, а между животами, где Джереми зажимал его плоть, влажно и скользко. И Джереми, конечно, не может не видеть и не знать всего этого. И наверняка наслаждается слабостью. Впрочем… Впрочем, «детке Жу-жу» еще и не то позволено.
Додумать эту мысль Джон не успел. Джереми, наконец, соизволил перестать его терзать и снова перехватил удобнее. Теперь уже Джон ощутил, как к растянутым мышцам прижимается твердый ствол, и дернулся, прогибаясь. Даже обидно было — как будто приглашал. И Джереми, конечно, не упустил момент слабости — вошел, вызвав несдержанный вздох, а потом и слегка ослабил хватку, позволяя опуститься ниже. Джон не хотел этого, но стонал, и в плечи впивался, и губы прикусывал. После пальцев внутри так не хватало чего-то… Вот именно этого. Джон сам приподнялся, начиная движение, и позорно вскрикнул, когда Джереми вошел до конца. Джон старался не метаться и не стонать, но уступал, и каждое движение заставляло всхлипывать и крепче прижиматься к врагу. Джон краем сознания понял — это фиаско, полный провал. Что бы ни случилось дальше, он уже никогда не сможет забыть, как извивался на плоти тамплиера, кусая губы, чтобы только не просить самому.
Джереми наконец позволил ему опереться плечами на стену и теперь поддерживал только за поясницу. И шершавая стена больше не мешала получать наслаждение. А наслаждение было отчетливым. Джон быстро сообразил, как правильно напрягать икры и бедра, чтобы движение стало ровным и отточенным — не зря же столько времени на тренировках провел! А единожды подхватив темп и ритм, уже не сбивался с него.
Джон чувствовал, как Джереми подхватил его под бедро, перенимая на себя часть веса, и был почти благодарен за это. В уголках глаз снова выступили слезы, по животу сбежала теплая щекотная капля, да и влажный звук слияния тел усиливал ощущение близости. Чтобы не видеть перед собой лицо тамплиера, Джон склонил голову к его плечу. Так же неровно опаленные, как у него самого, начинающие седеть волосы прилипали ко влажному лбу, чувствовался легкий отголосок запаха кельнской воды, немного царапалась щетина. Джон дрожащей, скользкой от пузырька с маслом рукой провел по груди любовника — и вдруг отчетливо услышал или почувствовал, как бьется под ладонью сердце. И понял, что будь у него самого сейчас наруч со скрытым клинком, то…
От этой мысли стало и жутко, и сладко. Близость с тамплиером и близость собственной свободы слились в одно слишком сильное ощущение, и Джон почувствовал, как внутри словно сжимается невидимая пружина. Джереми глухо охнул, еще раз удобнее перехватил за пояс — и неожиданно вздрогнул, наваливаясь всем весом. Джон явственно ощутил его внутри — и пульсацию, и горячую волну. И только после этого смутно осознал, что прижимаясь, Джереми плотно зажал его естество между тел. А движение — уже не столь ровное и горячечное — добило. Джон не получал дозволения коснуться себя, и Джереми о нем не позаботился, однако это уже было и ни к чему. Бедра свело напряжением и тяжестью, Джон запрокинул голову, вновь изогнулся едва не до ссадин на плечах. Тело тряхнуло, и он только потому удержался, что Джереми поддерживал.
Впрочем, тот отпустил и помог удержаться на ногах сразу, едва всё кончилось. Джон отвернулся, опасаясь, что тот что-то прочтет в глазах, что увидит невесть когда стекшую на висок слезу, и постарался привести себя в порядок. Быстро понял, что это теперь вряд ли удастся, и глухо спросил:
— Спать, сэр?
— Да, Жу-жу, — устало, но довольно бросил Джереми. — Завтра нас ждет нелегкий день. Отдохни, пока есть время.
Джон кивнул и отправился к кровати, поинтересовавшись как можно небрежнее:
— А вы разгадали шифр? Или это был не шифр?
— Почти, — бросил Джереми. — Не забивай этим свою хорошенькую головку.
Джон машинально коснулся обгоревшей брови, и от Джереми это движение не укрылось:
— Через месяц будешь как новенький. А если мне всё удастся… Что ж, у тебя появится шанс пожить… по-королевски. После распускающего руки ассасина быть рядом с одним из самых влиятельных лиц Великобритании — неплохая карьера, как думаешь?
— Думаю, что от этого совершенно не изменится, кто я есть, — хмыкнул Джон.
— Всё же ты философ, — фыркнул Джереми. — Ты еще увидишь разницу. Надеюсь. А пока спи, Жу-жу. И не вздумай больше ничего у меня стянуть, выпорю.
Джон дернул плечом и опустился на кровать. Он уже успел понять, что вечернее омовение с таким хозяином не светит. Завтра… Всё завтра. Завтра всё изменится.
***
— Что там у тебя?
— Рассказывай же!
Перед глазами еще плыла заставка Анимуса поверх рассыпавшегося на пиксели изображения. Джон не собирался выходить из программы, ему хотелось дальше, но что-то толкнуло — или кто-то это сделал за него.
В крошечной квартирке с ремонтом тридцатилетней давности, где неестественно смотрелась громоздкая и навороченная техника Ребекки, собралась вся компания. Более того — Джон недоуменно покрутил головой — товарищи стояли плотным кругом, и от этого хоровода рож слегка замутило.
— Эй, полегче, — махнул свободной от Анимуса рукой Джон. — Я на минутку. А чего вы тут все собрались?
— Опять! — Ребекка была одновременно воодушевлена и встревожена. — Опять это странное, как у тебя бывало. Ты когда-нибудь слышал про сети? Про пропускную способность?
— Э-э, нет! — Джон зажмурился и помотал головой. — Только не это! Мне и в колледже хватило. Я успешно овладел умением управлять шагающим жучком и пакетом «майкрософт офис», а больше мне не надо!
— Ну это… — Ребекка улыбнулась, как любящая мать, говорящая о своем малыше. — Это как унитаз. Не нужно, чтобы канал был широким всегда, нужно, чтобы он в определенный момент времени пропускал сколько нужно. С синхронизацией так же. Так вот у тебя… Как будто кто-то…
— Фу, — скривилась Хлоя.
— В общем, опять та же фигня с синхронизацией, — воодушевленно пояснила Ребекка. — Когда кажется, что больше не влезет, а оно как-то…
— Кхм, — на этот раз поморщился Джон. — Вот давай без таких вдохновенных сравнений? В общем, я понял, я мыслю, как предок, и действую, как предок, да так, что любо-дорого глядеть.
— Да-да, — снова вклинилась Хлоя. — Это нашу «мисс Лавлейс» восхищают какие-то там способности унитаза, а меня встревожило, что у тебя все показатели подскочили. С тобой всё хорошо? Может, лучше сделать перерыв?
— Да нет, — Джон прислушался к себе. — Вроде всё в порядке. Вьетнамских флешбеков не ловлю, фантомные половые члены не мерещатся… О, а ты, Шон? Только не говори, что ты сейчас нависаешь надо мной, чтобы предложить мне мороженого.
— Нет, — в тон философски пожал плечами Шон. — Я просто пришел узнать из первых рук, что происходит, но наши девушки куда проворнее, поэтому, дружище, сначала унитазы и фантомные члены, а потом уже скромное дело, которое делаю я. Ты не стесняйся, я подожду.
— Да у меня, скорее, как раз к тебе дело, — Джон завозился, но руку с Анимуса не снял. — Я узнал. Джереми — внебрачный сын какого-то важного чувака. И у него есть брат, тоже Уильям.
— Это как? — нахмурилась Ребекка. — У папы два сына Билла?
— Именно! — Шон торжествующе сделал неприличный жест коленом и рукой. — Кавендиш, герцог Портлендский, батя Уильяма Кавендиша-Бентинка, — он кивнул на портрет, — спутался с актеркой из лондонского театра. Историю замяли, потому что семья известная, всё такое… А еще он тогда состоял в парламенте, так что это было… не очень для карьеры. А вот потом…
— А потом мать Джереми погибла, — энергично поддержал Джон. — И этот батя, герцог который, взял сиротку на воспитание.
Шон немного неловко откашлялся:
— Ну, вообще-то это… Это немного наши поспособствовали. Герцог Портлендский был против Великой Французской революции и действовал… весьма активно. Братству нужно было во что бы то ни стало ограничить его влияние, ну и… Жену он никогда не любил, хоть и сделал ей шестерых, а вот к своей актрисе был сильно привязан.
— Ассасины убили ее?.. — сердце почему-то екнуло.
— Она сама, — покачал головой Шон. — Оставила сиротой сына-подростка. Герцог Портлендский после этого активные выступления прекратил и не мешал. Взял сына на воспитание…
— Герцог был тамплиером? — хрипловато спросил Джон.
— Он — нет, а вот среди его окружения тамплиеров хватало, — Шон хмыкнул. — Ты же не думаешь, что он мог привести домой седьмого и сдать на руки законной жене? Внебрачного отпрыска воспитал Орден, а герцог не поскупился ни на обеспечение, ни на обучение.
Джон подумал немного, прогнал неприятное чувство, поселившееся в груди…
— А как и когда он умер? — голос прозвучал глухо.
Но Шон, к сожалению, только покачал головой:
— Пока не могу сказать. Несмотря на блестящее обучение, он не занимал высоких постов и не был публичной персоной. В интернете никакой информации нет. Дела Братства… Ну, ты уже знаешь, что произошло в двухтысячном. Огромное количество информации было уничтожено и разбросано по свету. Так что мне приходится искать среди записей всех доступных библиотек и архивов, а это не слишком быстрый процесс. Пока я нашел только информацию, относящуюся к его жизни под присмотром отца. Но герцог Портлендский умер в 1809-м, а дальше я пока не особо продвинулся. Но я работаю! Работаю в поте лица, в отличие от наших девушек, которые только мороженое трескают!
— Наших…? — Джон даже глазами хлопнул.
— Ваших? — фыркнула Ребекка.
— А потом какой-нибудь Шон-сто-пятнадцатый раскопает информацию о том, что мы были им женами, — закатила глаза Хлоя. — Шон, еще одно слово — и я решу, что тебе срочно нужен полный медицинский осмотр. И диета.
Джон хотел было пошутить про затесавшихся в их ряды тамплиеров, но осекся. Такое… уже было, и не так уж давно. Что это за война, он начал понимать только сейчас.
— Пора бы мне обратно в Анимус, — преувеличенно бодро ляпнул Джон. — А ты, Шон, сам сказал — сам и слушай теперь.
— Вот и помогай таким, как ты, — буркнул Шон. — Сам остатки мороженого доем!
— Ему вредно, — вдруг утешающе заметила Хлоя. — От мороженого он может заболеть, так что не волнуйтесь, мистер Бэрроуз, морозилка дождется вас в целости и сохранности.
— Я… надеюсь, — Джон даже улыбнулся.
И только Ребекка совсем не прониклась — Анимус вновь начал загружаться.
========== Часть 10 ==========
Джон не успел еще даже открыть глаза, Морфей еще удерживал его в своих объятиях, когда он смутно осознал, что томная расслабленность в чужой постели — это не самое правильное состояние для дня, от которого столько зависело.
Но Джереми, его любовник — или насильник — снова повел себя… по-тамплиерски. И просыпаясь, Джон уже ощутил его внутри. Джереми и раньше не спрашивал, но сейчас, ощутив, как сзади прижимается горячее тело, а бедро приподнимает сильная рука, Джон чувствовал досаду, почти осязаемое раздражение и… желание, что уж греха таить. Не сразу понял, где находится, с кем и что происходит, а ощущения были острыми и болезненно-приятными, и… Черт бы побрал и Джереми, и весь его Орден.
Джон прерывисто вздохнул. На этот раз даже морально подготовиться на дал, взял, как… Как будто имел на это право. Со сна Джон даже не сообразил, что, по мнению Джереми, он действительно имел на это право — раз уж «детка Жу-жу» полностью принадлежит ему.
Привычное утреннее возбуждение только играло противнику на руку, так что Джон противиться не стал. Сонная расслабленность одолела.
Джереми двигался медленно, тягуче. Удивительная для его возраста… активность. Но четкое убеждение, что уж этот раз — точно последний, несколько примирила Джона с раздражением. Тем более что утренняя близость оказалась приятной. Наверное, было бы хорошо просыпаться с тем, кого любишь… Дарить ему неспешные ласки, никуда не спешить… И Джон не спешил. Отдался так, как от него требовалось — и почти не думал, что делит постель с тамплиером. В такой позе он совсем не видел любовника, и это позволяло… Нет, не представить кого-то другого. Просто не думать, кто сейчас сзади. Это просто было хорошо.
Джереми хватило надолго. Джон уже изнемогал — и от ощущения незавершенности, и от того, что даже тренированное тело подводило от не слишком удобной позы, — когда на его плоть легла уверенная рука. Джереми тоже вряд ли было удобно, но о нем Джон не думал. Он вообще ни о ком не думал, когда изогнулся до ломоты в пояснице, впервые дойдя до высшей точки первым. Джереми выскользнул, вызвав встревоженное недоумение, но едва на кожу упали теплые брызги, Джон успокоился. Тамплиер не только жадный и ненасытный, но еще и изобретательный. Пора положить этому конец.
— Доброе утро, — поприветствовал его Джереми.
Джон даже глазами хлопнул. Хотелось язвительно попросить завтрак в постель, тем более что есть хотелось ужасно, но пока еще было рано. Нужно было дотерпеть… чуть подольше, чтобы враг не успел подготовиться.
А потому Джон только фыркнул. Ну что ж, по-своему, конечно, доброе.
— В ванну? — предложил Джереми, не дождавшись ответа. — Мне еще многое нужно сделать. До вечера дел очень много.
Джон машинально кивнул. Дел у тамплиера, конечно, много — подготовиться ко встрече с ассасинами. Вряд ли он ожидает, что враг явится один… Помешать ему, что ли?.. Игриво зазвать с собой в уборную? Задержать в кровати?..
Но тут Джон явственно понял, что не выйдет. Если бы Джереми был таким дураком, не дожил бы до седых волос.
— Собираетесь дальше закорючки разгадывать, сэр? — поинтересовался Джон.
— Это позже, — строго заметил Джереми. — Сейчас есть куда более насущные задачи. Жу-жу, детка, кажется, тебя увлекла эта игра? Будь осторожнее, ставки в ней высоки.
— Я же не играю, сэр, — Джон слегка улыбнулся, подтянув к себе покрывало, прикрыться хотелось — со вчера еще отмыться не удалось, а тут еще и утром… — Я только наблюдаю.
— Если всё закончится схваткой, тебя никто не спросит, игрок ты или наблюдатель, — ответно хмыкнул Джереми. — Нет, мне нужно… подготовиться. Могу отдать тебе книги, если желаешь поломать голову. Либо Бэрроуз принесет мне частицу Эдема, либо умрет, либо… В общем, я ничем не рискую.
Джон понял, что речь о его жизни — и с трудом удержался от вопроса про жизнь Августины. Когда партия переходит в эндшпиль, такая забота о чужой дочери уже не выглядит естественно.
— Охотно, сэр, — он улыбнулся шире. — Тем более что я не знаю ни местного наречия, ни этого вашего… сан…
— Санскрита, — закончил за него Джереми. — Не думаю, что эта головоломка тебе по зубам. Но попытайся, всё равно мне тебя занять больше нечем. А из комнаты, уж прости, я тебя не выпущу. И охрана будет бдить, так что не высовывайся лучше. Тебе же лучше.
— Да, сэр, — шутливо отрапортовался Джон.
И вдруг явственно почувствовал облегчение. Почему-то он был уверен, что больше не придется… Больше не придется унижаться, больше не придется корчить из себя жиголо. Это последний разговор.
— Сэр, — позвал Джон, когда увидел, что тамплиер уже готов уйти. На Джереми были только исподние портки, но он шагнул к двери так сурово и серьезно, что будь Джон на месте солдата, побоялся бы даже хихикнуть. — А что вы будете делать, когда эта штука окажется в ваших руках?
Джереми помолчал, а потом произнес — так веско и прямо, что становилось страшно:
— Это не шифр, детка. Это язык… Другой язык. В нем угадывается будущий санскрит, в нем угадывается будущий греческий… И еще другие, столь же древние языки. За этой стеной — оружие. И если защита столь мощная… Остается только догадываться, насколько это оружие… смертоносно. Не уверен, что я доживу до того момента, когда во всем мире воцарится мир под властью Ордена, но сам я успею. Мне не нужен мир, но Англия станет моей. И никто не сможет мне в этом помешать.
Джон проводил его долгим взглядом. Англия? Не Индия, Англия? Тогда при чем тут премьер-министр Индии? И что это за оружие? Хотя об этом как раз и тамплиер наверняка толком не знает. Что он сумел понять в этих рунах? Вряд ли сказал всё. Несмотря на то, что Жу-жу в его постели отрабатывал достаточно старательно, не класть все яйца в одну корзину — простейшее правило, которое тамплиер наверняка соблюдает.
Но в одном Джереми-Уильям прав. Об этом думать рано, когда есть более насущные задачи.
Джон поднялся с постели, брезгливо отбросив перепачканное покрывало. По бедрам еще текло, но, прислушавшись к себе, Джон понял, что не чувствует ни слабости, ни… того странного неприятного ощущения, которое мучило после первого соития и немного — после второго. Видимо, тело привыкало постепенно, а может, Джереми был более деликатен с покорившимся любовником. Джон не знал. Он отметил только то, что прекрасно выспался, что готов и действовать, и двигаться, и мыслить. Еще бы немного уверенности в себе и готовности принимать нелегкие решения… Но всё это будет позже.
Несмотря на то, что после вчерашнего посещения храма в душе поселилось смятение; несмотря на пугающие слова о власти тамплиеров; несмотря на крайне призрачную возможность сохранить жизни близких и свою в том числе, Джон ощущал, что голова, как ни странно, работает четко и ясно.
Он больше не боялся. Выглянул за дверь и, почти не прикрываясь, потребовал у солдат ванну горячей воды, плотный завтрак, чистый комплект одежды и книги господина Джереми. Среди отряда послышались смешки, но никто не посмел возразить. Только один — тот самый, что мечтал о поцелуях — осмелился высказаться:
— Господин Жу-жу желает обед? Завтрак уже давно кончился.
— Значит, обед, — лениво бросил Джон и захлопнул дверь, не сомневаясь, что приказ будет исполнен.
И не удивился, когда двое парней действительно натаскали ему воды. И когда он выбрался из изумительной теплой ванны, в спальне его уже ждал поднос с полной сменой блюд, а на кровати — стопка книг.
Что ж, Джон не стал терять времени. Развалившись на кровати, он по памяти набросал карандашом на бумаге увиденные руны — и попробовал отыскать такие же в словаре. Дело продвигалось туго — Джон то и дело путался в деталях и закорючках, открывал для себя, что угол наклона любой черточки может иметь значение, и приходилось всё начинать заново. Но даже спустя часы стараний результат как-то мало был похож на результат — большего бреда, чем собственные записи, Джон в жизни не читал. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что в надписи несколько раз повторяется число «3». По крайней мере, разные словари и учебники практически не расходились в написании.
Несмотря на то, что результат изысканий оказался более чем скромен, Джон счел, что полученное знание полезно и ценно. Текст в храме должен был содержать ключ, который позволит открыть взрывоопасную дверь, но в тот день в храме они — осквернители святыни — ничего «трижды» не делали, что бы это ни было. Возможно, нужно было три раза прочитать какую-то мантру (не зря же жрецы их учат и передают из поколения в поколение?); возможно, нужно было трижды нажать на пластину с символом Братства… Как бы то ни было, оставаться у двери, не выполнив условий — значит разделить участь десятка солдат, ошметки тел которых разлетелись по храму.
Судя по свету из окна, солнце начинало клониться к западу, и Джон отложил книги. До того он вел себя спокойно и мирно, чтобы не вызвать подозрений раньше времени, но встреча была назначена на закате, так что нужно было успеть подготовиться.
После ванны он не одевался толком, раз уж всё равно полдня провел в постели, но сейчас, поднявшись, стал натягивать солдатскую форму, придирчиво следя, чтобы всё было идеально. Одежда и без того была не самой удобной, а быстрота движений — это одно из немногих преимуществ, которые у него есть, поэтому Джон старательно проверял, что всё крепко застегнуто, нигде не жмет и не натирает. Оружия никакого не было, но Джон не собирался возвращаться. Он покинет этот дом, живым или мертвым, но больше в этой комнате он не окажется, а потому Джон воспользовался теми скудными возможностями, что были: забрал из ванной зубной порошок и стакан из-под бритвы, а из вороха подушек на кровати извлек ополовиненный флакон с маслом. Шкафчик с бритвой голыми руками открыть не удалось, и это очень печалило, но настоящий ассасин пользуется всем, что попадается под руку, так что не стоило огорчаться раньше времени. Еще Джон забрал с собой собственные записи — если он погибнет, и отцу удастся забрать тело, то пусть он знает, над чем работал сын в последние часы. И если вдруг Джереми добился меньшего (в чем Джон сильно сомневался), то к тамплиерам эти знания попасть были не должны.
А потом замер у окна, готовясь действовать. Время тянулось медленно. Джон боялся утратить внимательность и время от времени переключался, а потом снова напряженно всматривался в окно. И дождался: откуда-то из-за пределов видимости начали группами выступать солдаты. Они рассеивались по саду, но общая тенденция всё равно была видна — обезопасить проходы, дорожки и вообще предполагаемый путь к замку. Несмотря ни на что, Джереми готовился ко встрече по всем правилам военного искусства.
Когда за дверью раздались шаги, Джон уже не скрывал волнения — и считал, что это понятно. Джереми, появившийся на пороге, очевидно, тоже не узрел ничего необычного — только слегка улыбнулся и негромко заметил:
— Готов воевать, Жу-жу? Отважный. Мне только что доложили, что Бэрроуз прибыл к воротам и ждет нас. Ничего, подождет… Напоминаю, что делать глупости тебе не рекомендуется. Если Бэрроузу придет нужда выбирать между тобой и девчонкой, выбор будет не в твою пользу.
— А мисс Бэрроуз?..
— Уже здесь, — тамплиер чуть отступил в сторону, и за его плечом в тусклом свете коридора Джон увидел невысокую фигурку Августины.
Сестра стояла потупившись и сцепив руки в замок перед собой. А еще позади топталась охрана — всего из двух человек. Джон порадовался: Джереми полагается в том числе и на собственное мастерство, но еще не знает, какой его ожидает удар. Чем бы ни кончился сегодняшний день, Джону безумно хотелось выплюнуть в лицо тамплиеру правду и обвинения. И увидеть лицо Джереми, когда тот поймет, как ошибся.
Однако это можно будет сделать только тогда, когда сестра будет в безопасности. Поэтому Джон кивнул и уточнил — с легким страхом, сыграть который оказалось легко. А может, и играть не пришлось, этого он наверняка понять не мог:
— А что, будет… драка, сэр?
— А ты сомневаешься? — Джереми вскинул бровь и шагнул вперед, и Джон заметил, что на том оружия — как золота на супруге раджи. Сабля, кинжалы, пистолеты, кобура с метательными ножами, патронташ… Так же Джереми выглядел и тогда, когда во главе своего вооруженного отряда ворвался в дом Бэрроузов. Даже перевязь с тамплиерским крестом — та же самая.
А Джереми тем временем продолжал:
— Бэрроуз не мог прийти один. Несколько раз солдаты замечали движение в округе. Докладывали, что никого нет, но я уже знаю, что местное Братство пришло на помощь твоему любовнику. А значит, ассасинов в округе хватает.
— А можно побыстрее, господин похититель? — раздался голосок Августины, нетерпеливый и слегка капризный. — Мне надоело ваше гостеприимство, и платье я уже почти четыре дня не меняла, и еще…
— Заткнись, — грубо бросил тамплиер.
Джон подумал, что раньше не замечал за Джереми грубости… Видно, Августина и его уже успела допечь до печенок. Джон невольно усмехнулся. Вообще-то обычно сестра была приветливой и приятной девушкой, но упрямство и умение довести до белого каления родилось поперед нее. Августина не владела умениями ассасинов, отец действительно не желал ее учить, но прыжок веры она совершать умела. Просто потому, что увидела однажды, как это делается — было ей в ту пору лет десять, не больше, а потом так пристала к отцу, что тот счел, что проще научить, чем отражать бесконечные неожиданные атаки дочери.
— Я готов, — произнес Джон, отвлекая тамплиера от сестры.
И процессия двинулась. Едва оказавшись у выхода из замка, Джереми приказал солдатам идти вперед, пленникам — позади них, а сам замыкал шествие. Прочие солдаты, расположившиеся в саду, приветствовали его негромкими возгласами или короткими поклонами, но Джереми не отвечал даже взглядом. И только когда ворота были уже близко, к нему шагнул рослый мужчина в отлично подогнанном офицерском платье. Джон не мог удержаться и изумленно приподнял обгоревшие брови — мужчина был столь высок и мощен, что к нему даже непонятно было как подступиться. Несмотря на сложение, он двигался легко и уверенно, а тяжеленный молот на бедре намекал, что ему, наверное, и медведь по плечу.
— Уильям? — он хмуро оглядел процессию. — Мои бойцы готовы.
— Благодарю, капитан, — бросил Джереми, но ни сердечности, ни благодарности в его словах не было, а голос был сух и холоден. — Позаботься о том, чтобы они не провалили задание с таким же треском, как тогда, когда упустили Бэрроуза, и когда не сумели его отыскать, и когда потом с трудом справились с девчонкой.
— Позвольте напомнить, что Бэрроуза вы тоже упустили, — веско произнес мужчина, и стало понятно, что отношения между ним и Джереми оставляют желать лучшего. — Однако и я, и мои люди исполнят любой ваш приказ.
Последние слова сочились ядом. Джон сразу понял, что этот «капитан» — не просто военный и не просто командир. Он позволяет себе пререкаться с патроном и называть его настоящим именем — а это едва ли по душе Джереми. Вопросов возникло еще больше, но Джон прямо нюхом чуял, что это чертовски, безумно важно.
Джереми не удостоил собеседника ответом. Коротко скомандовал солдатам, чтобы продолжали путь, и процессия отправилась дальше. Джон не позволил себе обернуться, потому что опасался, что Джереми это насторожит, хотя увидеть, как ведет себя «капитан» вне тамплиерского взгляда, хотелось.
Однако впереди были ворота, и следовало сосредоточиться на текущей миссии.
— Что там? — довольно громко воскликнул Джереми за спиной, явно обращаясь к кому-то наверху — по обе стороны от ворот располагались сторожевые вышки.
— Всё так же, сэр, — отозвались сверху. — Стоит на расстоянии выстрела.
— Кто с ним? — так же коротко осведомился тамплиер. — Солдаты, люди в капюшонах?
— Только две лошади в поводу, сэр, — донеслось сверху. — Прикажете открыть огонь?
— Нет, болван, — Джереми явно усмехнулся. — Оружие опустить, ворота открыть. Пусть подойдет.
Джон почувствовал, как сердце екнуло. Две лошади… Отец не собирается отсюда уходить. Или не верит в счастливый исход. Он собирается отослать их, своих детей, а потом уже устраивать бойню. А учитывая, сколько здесь врагов…
Джон повернулся к Августине и строго на нее посмотрел, и сестра не отвела глаз. Джон попытался взглядом напомнить ей о ее обещании — и она, кажется, поняла, потому что скорбно опустила веки и кивнула. Ей не хочется уходить, но она уйдет. Если, конечно, всё пойдет… как нужно.
Тяжелые створы почти не скрипели, когда распахивались, и караул вместе с сопровождением пленников по короткой команде тамплиера выступил вперед. Восемь солдат, еще двое — на вышках, сам Джереми, куча воинов за спиной — и против этого одинокая фигура в надвинутом на глаза капюшоне. Джон почувствовал, как горло сдавило. Отец шел медленно, не поднимая головы. Руки его, разведенные в стороны, чтобы удержать обоих коней за поводья, казались последним жестом сдающегося человека. Джон прикусил губу. Этому не бывать. Если отцу и ему самому предстоит погибнуть, то не так. Не подчинившись тамплиеру с его грязными методами и требованиями.
— Джон? — Джереми первым окликнул врага.
— Да, Уильям, я пришел, — глухо откликнулся Бэрроуз-старший, опуская руки и потирая предплечья. — Я всё сделал, как ты хотел. Отпусти Августину и Жу-жу.
— Всё ли? — усмехнулся в ответ тамплиер. — Ты хочешь сказать, что действительно пришел один? Здесь видели… твоих.
— Никто не успеет мне помочь, — голос Бэрроуза даже не дрогнул. — Даже если это так.
— И ты принес частицу Эдема? — Джереми явно издевался.
— Да.
— И готов отдать ее мне?
— Да. Отпусти своих пленников, и я отдам ее.
Джон почувствовал, что воздух сгустился от напряжения. Джереми явно упивался своим превосходством. И ощущения не подвели — в голосе тамплиера звучало презрение и ликование одновременно, когда тот язвительно бросил:
— Ты лжешь. У тебя нет частицы Эдема. Ты пришел и первым делом попытался меня обмануть. К чему мне теперь выполнять условия сделки?
Джон краем глаза видел опасный жест Джереми — и, вскинув взгляд, убедился, что все понял правильно — солдаты на вышках взяли отца на прицел. И тут же неприятно кольнуло в спину — кто-то из охранников был готов всадить в него нож.
Джон скосил взгляд на сестру и увидел ее по-детски испуганный и удивленный взгляд. Августина была белее мела, а глаза ее распахнулись. Джон не мог видеть, что происходит позади нее, но знал точно, что кто-то сейчас готов убить и ее. Не хватает только приказа тамплиера.
Джон попытался улыбнуться сестре как можно уверенней. Джереми мог бы убить сразу, но не убил. А значит, разговор еще не окончен.
— За тем, что ты всё еще хочешь чего-то от меня, — Бэрроуз-старший сдвинул капюшон со лба и сощурился, и Джон увидел, что за эти дни отец как будто постарел. — Говори, что.
Джереми шагнул вперед и заговорил ясно и четко, скаля зубы словно охотничий пес. Вот только в голосе — холодная ярость, на которую псы не способны. Эта тварь куда опаснее…
— Я отпущу твоих щенков в обмен на твою жизнь, ассасин.
Бэрроуз-старший тоже усмехнулся — и тоже зло, как Джон никогда не видел.
— Так что тебе нужнее, Уильям? Частица Эдема или моя жизнь?
Джереми небрежно пожал плечами, точно на политических дебатах:
— У меня двое пленников на обмен.
— Тебе всегда мало, — бросилБэрроуз-старший, и Джон распознал в этих словах досаду. — Но знаешь, Уильям, у меня причин доверять тебе не больше, чем у тебя — мне. Откуда мне знать, что, взяв с моего тела частицу Эдема, ты действительно отпустишь пленников? Отпусти их сейчас — и я останусь перед тобой один.
— Не пойдет, — вот что-что, а торговаться Джереми умел. — А откуда мне знать, что после этого ты не призовешь своих приятелей? Не попытаешься скрыться? Вот мое предложение: я отпущу девчонку. В качестве доказательства, что я, в отличие от тебя, не лгу. А потом, когда обыщу твое тело, отпущу и парня. Тебе он уже будет ни к чему.
Полковник Бэрроуз немного помолчал, а потом вскинул пронзительный взгляд — даже в предвечерних сумерках было видно, как блестят его глаза — как у больного.
— Идет, — глухо произнес он. — Отпусти мою дочь, пусть уезжает.
Джереми с достоинством кивнул, и Джон видел, как Августину кто-то сильно толкнул в спину — так, что она даже упала на колени, но торопливо поднялась.
— Августа, милая, садись и уезжай, — отец буквально впихнул ей в руку поводья. — Слышишь? Уезжай как можно быстрее. Домой. Там тебя… будут ждать. Возможно, я не вернусь, но тебе помогут добраться до Норгберри. И если так случится, то знай, что я всегда любил тебя больше, чем… чем мог себе позволить.
— Отец… — Августина всхлипнула, но поводья приняла, а потом и взлетела в седло по-мужски, одним движением задрав юбку, как, конечно, совсем не подобало леди… но только не дочери ассасина. — Я тоже тебя люблю. И только поэтому я уеду.
Джон проводил взглядом коня, уносящего сестру — и ощутил такое облегчение, что в глазах защипало. Августина нещадно стегала конские бока и даже что-то восклицала, но было уже не слышно. И даже если она ругалась, как пьяный матрос… Отец не отчитает ее за это.
Джон с трудом вернулся к реальности. Теперь его руки были почти развязаны, но всё-таки влезать в разговор он не стал — оставил это право отцу. По крайней мере, пока.
— Артефакт, — односложно потребовал Джереми.
— А моя жизнь? — скупо усмехнулся полковник Бэрроуз. — Или она для тебя дешевле?
— Конечно, дешевле, ассасин, — тамплиер буквально лучился мрачным удовлетворением. — Индийское Братство существует ровно до тех пор, пока мой недальновидный старший брат это позволяет. А он позволяет, пока это позволяю ему я, пусть даже он об этом не знает. Или знает. Или догадывается. Его мнение меня не волнует. И я, конечно, понимаю, почему ты тянешь время. Потому что никакого артефакта у тебя нет. Я побывал в храме. Видел последствия. Ответь мне на один вопрос перед тем, как я убью тебя. Где твой сын?
Бэрроуз-старший помотал головой и хрипло спросил:
— Зачем тебе знать?
Джереми улыбнулся — весьма самодовольно:
— Братство в Индии сейчас… не в лучшем состоянии, ты это знаешь. Из всех ассасинов здесь только он может что-то противопоставить мне. Потому что его учил ты, и учил наверняка на совесть. Остальных я могу раздавить, как муравьев. А вот его мог бы и пощадить — разумеется, если он сдаст мне местные убежища и вернется в Англию.
— Мой сын никогда на это не пойдет, — выдохнул полковник Бэрроуз — и Джон понял, что эти слова обращены не к тамплиеру. — Мой сын — мое достойное продолжение. И даже когда меня не станет, он не будет тебя слушать. Особенно когда меня не станет.
Отец вскинул руку, издал мелодичный свист — и с ближайшего дерева, странного, как и все деревья в Индии, на землю соскользнул… кто-то. Джон напряг зрение, пытаясь разглядеть шуструю фигуру в капюшоне, но тот двигался как-то уж слишком неуловимо.
Это… Это тот, кого отец собирался выдать за него, Джона-младшего? Лица не было видно, оценить, насколько тот похож, Джон не мог, но сердце снова кольнуло. Таким должен был быть сын полковника Бэрроуза. А не тем, кто по первому слову подставил тамплиеру всё, что тот хотел. И Джон даже не находил в себе сил попытаться доказать, что чего-то стоит. Всё, чего он стоит — это семьсот фунтов, которые «Жу-жу» забрал с прикроватной тумбочки. За труды.
Фигура «Бэрроуза-младшего» замерла на почтительном расстоянии, но Джон видел, что этот парень, молодой ассасин, готов броситься в бой по первому… слову, жесту, — всё равно.
— Я и не ожидал, что ты придешь один, — Джереми ничуть не удивился и вообще выглядел очень довольным. — Я требовал, чтобы ты явился один и с частицей Эдема, а ты пришел без всего и привел с собой еще одного… смертника. По мне, я и так проявил к тебе милость — отпустил твою дочь. Только потому, что она, сразу понятно, не из ваших. Крикливая, глупая… Твой любовник тоже не блещет умом, но он хотя бы послушен. Долго воспитывал?
— Не слишком, — бросил полковник Бэрроуз. — Жу-жу еще девятнадцати не исполнилось.
— В этом амплуа ты лучше, чем в амплуа отца, — Джереми скрипуче рассмеялся. — Я убью тебя на глазах твоего сына, а потом…
— Не смей трогать Жу-жу, — с яростью воскликнул полковник Бэрроуз. — Думаешь, мне не известно про твои наклонности?
— Да что ты говоришь, — Джереми даже не потрудился добавить к этим словам удивления или хотя бы вопросительной интонации. — А вот я про твои не знал. Зато с удовольствием оценил твой выбор — и надо сказать, что очень тебе признателен. Юноша не слишком опытен — а ты, очевидно, был очень скучен в постели, — но его безотказность мне по душе. Спасибо, Бэрроуз, за этого очаровашку. Жу-жу, детка, ты ведь продолжишь обслуживать меня после того, как я убью его?
— Что?! — рука старшего Бэрроуза, уже приподнятая, как для сигнала, замерла в воздухе. — Ты… Рехнулся, Уильям? Ты…
Джон с трудом подавил мутную взвесь, что мелькнула перед глазами, как отравленный дым из дымовой шашки. Тамплиер даже не погнушался… сказать это вслух.
— Нет, сэр, не продолжу, — язвительно бросил Джон и сам удивился, как слова вообще нашлись. — Я — Джон Бэрроуз, я — ассасин.
— Жу-жу, он тебя… — Бэрроуз-старший, напротив, мучительно подбирал слова, не слушая и перебивая. — Он действительно… тебя…
Джереми вдруг отступил. Джон видел на его лице непонимание и даже страх, и это наполняло душу мстительным чувством справедливости, но вот никакой радости по этому поводу Джон уже не испытывал. Тамплиер, эта тварь, легко выдал постыдную тайну, унизив перед отцом, навсегда отнимая у Джона надежду оказаться в рядах Братства. Бэрроуз-младший не знал, сумеет ли жить с этим грузом, но несколько грязных слов перечеркнули даже надежду.
— Ваша похоть настолько застит вам глаза, что вы даже не поняли, с кем делите постель! — выпалил Джон, а сам едва не умирал со стыда.
Джереми скривился, но глаза его опасно блеснули — и этот блеск пугал куда больше, чем тусклый блеск заточенной стали.
— Моя похоть? Или всё-таки твое актерское мастерство в роли шлюхи, мистер Джон Бэрроуз? А я ведь подозревал это с самого начала, хотя полагал, что наставник ассасинов должен был лучше натаскивать своих детей! С карьерой ассасина у тебя не сложилось, так что лучше бы ты продолжил заниматься, чем занимался. Потому что обмана я не прощу.
— Больно надо, — ярость наконец прорвалась. Просто потому, что Джереми ударил по больному — всё, что он говорил, было правдой.
Полковник Бэрроуз отмер и слепо бросился вперед. Голос его звучал хрипло и громко, да и скрытые клинки лязгнули:
— Ты! Ты посмел поднять… руку на самое дорогое, что у меня есть! Я должен был убить тебя раньше!
— Отец! — Джон вскрикнул, потому что видел — еще пара шагов, и солдаты на вышках и из сопровождения начнут стрелять. Приказа не поступало, но ведь им положено защищать своего патрона?
Джереми отшатнулся, и скрытый клинок Бэрроуза-старшего столкнулся с таким же — но на руке тамплиера. Вот теперь Джон был почти уверен, что стрелять солдаты не будут — нужный момент они проворонили, а давние враги сцепились так плотно, что нельзя было убить одного — и при этом точно не убить второго. Солдаты поводили стволами, но как-то… неуверенно. Джон понял, что должен что-то сделать… Но что, черт побери? Любой звук, любое движение может заставить отца отвлечься и пропустить роковой удар.
И тут откуда-то сбоку раздался грохот. Джон похолодел. Он уже слышал и чувствовал такое. Сначала грохот, потом — слепящий свет, земля качнется под ногами, и все полетит кувырком. Но ничего этого не произошло, только откуда-то показался дым, и солдаты развернулись на звук, а сцепившиеся тамплиер с ассасином даже не среагировали.
Кто-то дернул Джона за руку. Джон в повороте попытался ударить этого кого-то в лицо, но тот легко увернулся и прошипел:
— Не стой! Уноси ноги!
Джон сообразил, кто это — парень, игравший роль его самого, не стал дожидаться, чем закончится сцена у ворот, и попытался выполнить свою часть задания — увести пленников, доставить их в безопасное место, быть может… Но Джереми был здесь, и теперь Джон вовсе не был уверен, что отцу удастся того убить. Полковник Бэрроуз получил настолько ощутимый удар, что начал совершать ошибки. По крайней мере, раньше Джон никогда не видел, чтобы отец настолько терял голову, чтобы бросаться вперед, как бык на тореадора.
— Я никуда не пойду, — зло выпалил Джон.
Капюшон «двойника» сбился, и теперь было видно, что он совершенно не похож на того, кого Джон видел в зеркале. Пожалуй, из общего у них с незнакомым парнем была только светлая кожа, к которой даже индийский загар приставал неохотно. Молодой ассасин был темноволос и темноглаз, а по лбу проходил тонкий ровный шрам — как будто в балку головой врезался. И еще в его лице было что-то… странное, но привлекательное — он был похож на местных парней, но черты лица были тоньше, изящней и как будто выдавали в нем европейца.
— Тогда держи, — парень бросил Джону неплохой кинжал. — И не зевай, а мне еще нужно успеть…
Джон хлопнул глазами — но того уже и след простыл. Джон видел, как ассасин, пользуясь неразберихой и замешательством, кинулся к одной из вышек и быстро полез наверх, ловко хватаясь за выступающие камни и металлические детали укреплений.
Не время и не место было любоваться чужим мастерством, и Джон повернулся обратно. За несколько секунд отец с Джереми только слегка изменили позицию, и очень скоро полковника Бэрроуза можно будет «снять» пулей. Видимо, его помощник понял это раньше, и потому отправился уменьшать опасность — один стрелок лучше, чем два.
Джон хотел уже было обойти Джереми по окружности, чтобы ударить в спину — ножом можно было попробовать рискнуть, но затянувшееся противостояние в один момент рухнуло. Джереми оттолкнул противника свободной рукой и отступил, на ходу выкрикивая:
— Убить! Убить обоих!
Джон машинально метнулся в сторону, как учили — и вовремя. В песчаную дорожку, где он только что стоял, тяжело ударила пуля, подняв в воздух желтую взвесь, и кто-то, тяжело дыша, кинулся сбоку. Но теперь и Джон мог не только уворачиваться от атак. Нож, так щедро брошенный безымянным ассасином, позволил Джону нападать, а не только обороняться.
Краем глаза Джон заметил, что отец попытался было рвануться за удирающим тамплиером, но на него накинулись солдаты, и он был вынужден защищаться. Где там холодный ум и точная рука! Полковник Бэрроуз дрался так… Джон подумал, что дерись он так на тренировке, отец бы сначала гонял его до потери сердцебиения, а потом бы ругался и запретил выходить с тренировочной площадки.
Теперь Джоном двигало только одно: спасти отца и по возможности спастись самому. Джереми удрал, и солдаты в саду скоро вырвутся сюда же. Несмотря на то, что Джон был готов убивать до последнего, он понимал, что даже вдвоем с целой армией не справиться. Понимал ли это отец?
Джон ударил нападавшего кулаком в лицо, а пока тот пытался проморгаться, перерезал ему горло. Тот еще стоял на ногах, отчаянно пытаясь зажать руками фонтанирующую кровью рану, когда Джон отвлекся на следующего. Он закрылся умирающим солдатом, а потом и швырнул оседающее тело на живого врага. Очень важно было не подпускать противников слишком близко — у Джона не было никакой защиты, один удар может стать смертельным. У врагов, впрочем, было так же, но их Джон уже не считал. Отряд в храме положил жизнь нечестно, попав в ловушку. Эти же погибали абсолютно правильно — в бою.
Солдат попытался было отшвырнуть тело соратника, но поздно — Джон успешно подгадал момент, чтобы всадить ему в шею нож. По руке впервые плеснуло теплым, липким… И это накрыло не хуже горячки боя. До этого Джон «убивал» только манекены, а у них были соломенные тела, и «убийство» сопровождалось только шорохом.
Кинжал был острым. По-настоящему острым, Джон почти не прикладывал усилий, чтобы вонзить его в чужую плоть, но то, как угасает биение жизни врага, ощутил впервые. И это было… отвратительно и восхитительно одновременно. Это хотелось осознать, чтобы воспринять правильно — слишком странной была эта смесь, однако времени у Джона не было. Рядом ударила еще одна пуля, а под ноги попался умирающий, которого отбросил отец. Джон пытался скорректировать траекторию движения, но не успел — запнулся и упал, но выучка сработала и тут. Джон перекувырнулся через спину, собирая на нежно-голубой ткани формы кровь и прилипающий к ней песок, и вскочил. Увидел краем глаза того незнакомого ассасина — в полете. Тот — вот псих — попытался перепрыгнуть с одной вышки на другую. Точно не долетит… И он не долетел, однако успел уцепиться у самой земли и начал карабкаться вверх. Джон перестал за ним следить и первым напал на одного из врагов, осаждающих отца.
Противников оставалось всё меньше, одного Джон просто картинно и классически убил ударом в спину, но уже слышался топот бегущих ног. Подкрепление! Джон сжал зубы и приготовился драться до последнего. Но сбоку раздался свист, и с опустевшей вышки вниз бросились другие люди в капюшонах. Джон даже увидел, что среди них есть девушка — совсем молодая.
Но стоило взглянуть на отца, как Джон перестал задаваться вопросами. Нет, не всегда полковник Бэрроуз сохранял холодный ум, а значит, был вполне себе уязвим. Платье ассасина на нем было залито кровью, а на лице застыла искаженная болью гримаса. Едва ли он вообще замечал, кого и сколько убивает. У каждого свои слабости… И Джон невольно чувствовал вину за то, что стал одной из них.
— Ты Джон? — бросил ему один из ассасинов, немолодой. Лица не было видно, но вокруг толстых губ бронзовая кожа собиралась складками, а зубы были скверными. — Отведи отца куда-нибудь. Ему не следует сейчас драться.
— Почему? — Джон помог незнакомцу справиться с двумя нападавшими и встал с ним спина к спине — так было легче обороняться от всё прибывающих врагов.
— Он любит тебя, — отрывисто бросил индийский ассасин. — Отеческая любовь подобна растению: если ты затопчешь цветок, корень усохнет.
— Я не философ, — коротко бросил Джон, пнув наседающего солдата ногой и обрушив ему в спину нож, когда тот согнулся. — Но я попытаюсь.
— Быть философом значит передавать свою мудрость, — ровно откликнулся индус-ассасин, убивая так точно и размеренно, что, казалось, его это вообще не тревожит. — Познавать мудрость — еще не значит быть философом. Но ты слишком молод. Делай, что говорят, и достигнешь просветления.
Джон о просветлении не мечтал. Он вообще ни о чем не мечтал, только, взглянув на отца, понял, что даже возраст не гарантирует просветления. Прорываясь через дерущихся и стараясь не спотыкаться о трупы, он схватил отца за плечо и выпалил:
— Отец! Идем! Нам надо…
Что надо, он так и не успел понять. Надо хотя бы ненадолго выйти из схватки. Надо решить, что делать дальше, потому что, похоже, ребята из местного Братства сейчас подчиняются приказам отца, но какой приказ тот отдаст?
Однако полковник Бэрроуз достаточно спокойно отправился, куда подтолкнули. Джон боем прорывался вперед, пока не оказался под сенью густого кустарника. Кустарник был так высок, что скрывал почти во весь рост. Впрочем, сейчас Джон не слишком заботился о том, чтобы остаться незамеченным. Хоть минуту бы! Нужно было поговорить.
— Жу-жу, — отец мотнул головой и покачнулся. — Ты хотя бы жив.
— Жив, — Джон с трудом удержался от того, чтобы не тряхнуть отца за плечи или не обнять его. — И ты жив! Нам нужно убираться отсюда, здесь слишком много солдат. А еще здесь есть их капитан, а он — не человек, а гора! Как нам выбраться?
— Выбраться?.. — Бэрроуз-старший невидящим взглядом посмотрел сквозь листву. — Жу-жу, он тебя… Уильям, он тебя?.. Или как он тебе назвался? Джереми?
— Я знаю оба имени, — Джон понял, что от этого не уйти, и вздохнул. — И… Да, правда. Но это неважно… теперь. Главное — он не причинил вреда Августе и не успел убить тебя. Уходим? Ты ведь наверняка готовил план отступления. А если он не сработает, то ведь у тебя всегда есть еще один план…
Однако полковник Бэрроуз вдруг сощурился и выдохнул:
— Уходим? Нет. Ты — уходи. Нагонишь Августину, дома вас будет ждать пастор Томпсон. Он не ассасин, но обязан Братству, потому что стал неугоден Ордену тамплиеров. У меня не было времени выяснять, почему. Пастор — истинно верующий человек. И он сделает всё, чтобы вас спасти. Я дал ему денег и подложные документы на вас с сестрой.
— Отец! — Джон почувствовал отчаяние. — Я не брошу тебя здесь! И не буду спасать свою шкуру, пока ты…
— Я не уйду, — глухо выдохнул Бэрроуз-старший. — Я должен был убить его еще тогда, когда он едва не убил меня в своей слепой мести! И я не уйду отсюда, пока не уничтожу его.
— Отец! — Джон возвысил голос. — То, что случилось… Это не так уж важно, — он чувствовал, что кривит душой, но всё же продолжал. — Важно то, что если мы погибнем, то он получит то, что хотел!
— Уходи, — повторил отец. — А я… Я должен его убить.
И Джон смирился. Наверное, для отца это — сродни мести за… за смерть сына. Гибель моральная порой хуже гибели физической, это Джон понимал. И в душе немедленно расцвело облегчение — уходить, не отомстив, сам Джон не хотел. И раз уж не в его силах уговорить отца бросить смертельно опасную затею, то долг и ярость гнали дальше — туда, где скрылся тамплиер.
— Я остаюсь, — в тон отозвался Джон. — Понимаю, я не оправдал твоих ожиданий… И, видно, давно, раз ты не взял меня с собой, когда уезжал из дома, но мне тоже есть, за что мстить. И, поверь, больше, чем тебе.
— Сын, — голос Бэрроуза-старшего дрогнул. — Я думал, что уведу их за собой. Я сделал всё, чтобы ни ты, ни Августа не пострадали.
— Отлично получилось, — не удержался от грубости Джон.
— Забери, — полковник Бэрроуз вдруг сбросил плащ, накинул его на плечи Джону и принялся отстегивать пояс с метательными ножами. — Тебе нужнее.
Джон с недоумением принял и то, и другое. Ножи еще могли пригодиться, но плащ?..
— Тебя в светлом слишком хорошо видно, — ответил на незаданный вопрос отец. — А ножи ты кидаешь даже лучше, чем я. Меч? Пистолеты? Что тебе удобней? Я справлюсь и так.
— Что-то во вторую руку, — ляпнул Джон, а потом сообразил, что сказал именно то, что нужно — незащищенный бок…
— Тогда лучше меч, — немедленно сделал вывод Бэрроуз-старший. — Или лучше скрытый клинок?
— Нет, — вдруг выпалил Джон, вспомнив, что именно им пользовался Джереми. — Пусть будет меч.
Отец легко сбросил и ножны, а потом чуть дрожащими руками сам закрепил их на поясе сына.
— Удобно? — голос его звучал как-то жалобно.
— Да, — Джон проверил, что всё хорошо сидит — и больше не чувствовал себя безоружным. — А ты?
— Я справлюсь, — жестко повторил отец и вдруг посмотрел в сторону, но куда более осмысленным взглядом. — Жу… Джон, он действительно сделал с тобой это?
— Да, — Джон чувствовал, что во рту пересыхает, но голос его звучал сильно и прямо. — И не раз. Я сам поддержал его заблуждение о том, что я — не сын тебе, а… Мне бы, наверное, это в голову не пришло, но ему пришло. И теперь я хочу… — тут он сам себя перебил. — Что мы будем делать, отец? Ты, я, ассасины, которых ты привел?
— Мы?.. — Бэрроуз зажмурился и вдруг протянул руку, касаясь плеча Джона самыми кончиками пальцев.
— Мы, — Джон кивнул. — Да, я не ассасин… И… И я всё понимаю. Но теперь мы действуем вместе, поэтому… Ты — наставник, ты мастер-ассасин. Что мы сделаем?
Бэрроуз-старший опустил голову и выдавил:
— А чего хочешь ты? Я… понимаю, поздно… Но что я могу? Как ты… пережил это?..
Джон немедленно вспомнил, как отдавался — и делал это абсолютно желанно и осознанно, — и стало тошно. Отец полагает, что это было только насилие… Стало противно. И уже не от поступков тамплиера, а от самого себя. Не хватало еще пытаться казаться лучше, чем есть.
— Не надо меня жалеть, — жестко бросил Джон, не понимая, что наказывает себя, а не отца. — Ты действительно хочешь это знать? Мне было с ним хорошо. И за это я ненавижу его особенно. Я хочу его убить. И ничто меня не остановит — кроме твоего слова.
Бэрроуз-старший помолчал, а потом сжал кулаки:
— Его не будет. Слова. Я тоже хочу его убить.
Джон впервые оказался с отцом… Ну, если можно так выразиться — на одном уровне. Не ученик, которого гоняют; не почтительный отпрыск; не шалопай, которого отчитывают. Соратник, пожалуй. И очень жаль, что это возможно только теперь — когда цель одна. Потом такого уже не будет.
— Мастер? — в кусты нырнул тот самый парень, индус-европеец, что изображал Джона в начале переговоров. — Обстановка стабилизировалась, потерь пока нет. Но нам нужна цель, их меньше как-то не становится.
И Джон впервые увидел, как полковник Бэрроуз командует Братством. Это было… торжественно и даже красиво. Теперь, решив, вероятно, что-то для себя, отец смог собраться и отдал ясные указания:
— Удерживать ворота и основные точки по пути от ворот до дома. Надеюсь, карту все помнят. Здесь есть… Джон, как ты говорил, человек-гора?
— Капитан, — кивнул Джон. — Возможно, он тамплиер. По крайней мере, с Джереми он вел себя дерзко, не как подчиненный. Огромный мужик, сам себя шире.
— Увидите — уберите, — твердо скомандовал полковник Бэрроуз. — Вполне вероятно, что после его гибели солдаты окажутся разобщены.
— Выполним, — парень заулыбался, и на его щеках проступили ямочки. — А вы? Вам нужна охрана?
— Нет, — Бэрроуз оглянулся на сына и закончил тише, но тверже. — Нам не нужна охрана. Мы пойдем вдвоем.
***
— Ух, — Джон вырвался из Анимуса, хлопая глазами, и сел.
Ребекка приподняла голову, заулыбалась и громко воскликнула:
— Он вернулся!
— С концами вернулся? — раздался из недр квартиры голос Шона, а потом и он сам появился в дверях.
— Пока еще нет, но скоро, — довольно отозвался Джон. — А где Хлоя?
— Спит, — ответила Ребекка. — Потому что вообще-то уже второй час ночи. Я дежурю, Шон всё от своих файлов отлепиться не может… А с утра будет охать, потому что его очередь заступать на дежурство.
— Я исследую, — возмущенно отозвался Шон. — Например, выяснил занимательнейшую вещь: Уильям Генри, старший единокровный брат нашего Джереми, в начале карьеры активно воевал на Сицилии. Против Наполеона, а стало быть, и против наших. И надо сказать, вел он себя ужасно дерзко, как будто у него была парочка-другая запасных жизней. А уж речи толкал… Однако ни Лондон, ни Вена не убрали его с поста. Полагаю, у него были очень серьезные покровители. Или деньги. Или связи. Или всё вместе. А вот теперь скажите-ка мне, товарищи ассасины, у кого из противников императора Бонапарта были деньги и связи?
— У Джереми, — скрипнул зубами Джон.
— Правильно, у наших заклятых друзей из Ордена, — Шон был невесть чем горд. — Но дальше! Дальше, с Сицилии Уильям Генри вернулся в Лондон и от своего былого индийского поста… отказался. То есть, можно сказать, послал своих покровителей… С треском, в общем. И сразу растерял солидную часть влияния и денег. Заседал в Парламенте без особых успехов, пока окончательно не поиздержался, и спустя тринадцать лет таки принял пост генерал-губернатора Индии. Сдается мне, Индия для него желаннее не стала, просто кто-то хорошо надавил.
— Джереми, — еще мрачнее буркнул Джон. — Мой предок наконец-то собрался его убить, а не удовлетворять. Убьет?
— Хм… — Шон задумался. — Не знаю. Честно говоря, след Джереми потерялся после смерти их общего с Уильямом Генри отца. Раз теперь мы знаем, что он выжил — и неплохо поживал, ассасинов нагибая — то можно предположить, что положил жизнь на службе в качестве серого кардинала Ордена. Но вот тебе еще информация про законного Уильяма: он еще в марте 1835-го начал «временно» сваливать свои обязательства на постороннего чувака, не буду тебя путать лишними именами, а то ведь у тебя память нетренированная… И летом 1835-го генерал-губернатор покинул Индию, хотя официально с поста не ушел. Позже ушел, в 1836-м. Так что либо его покровитель-захватчик погиб, либо свернул свою индийскую деятельность — одно из двух.
— Извините, я сегодня за Хлою, — вмешалась Ребекка. — А частица Эдема-то? Известно еще что-нибудь?
— Чтобы добраться до частицы Эдема, моему предку сначала придется вылезти из той заварушки, что они с батей устроили, — вздохнул Джон. — Честно говоря, страшновато туда возвращаться. Умом понимаю, что предок должен выжить, но всё равно стремно.
— Ничего, братишка, — хмыкнул Шон, отечески хлопнув по плечу. — В тамплиерском штабе ассасинам всегда немножко стремно — это еще с незапамятных времен повелось.
— Дуй в Анимус и заканчивай уже, — улыбнулась Ребекка. — Будет, чем порадовать Хлою с утра.
— Неплохо бы, — радостно отозвался Шон. — А то она такая нервная, что я подумываю ей валерьянки предложить.
— А ты смелый, я тебя недооценивала, — заметила Ребекка. — Джон?
— Уже иду, — Джон устроился поудобнее. — Шон, раз не спишь, то приготовь завтрак нам с Хлоей.
— А свечку вам не подержать? — заботливо уточнил товарищ. — Или фонарик?
— У нас есть софиты, — в тон поддержала Ребекка. — Джон, шел бы ты уже, а…
Джону подумалось, что друзья уж как-то слишком единодушно норовят его спихнуть в Анимус — и не стал мешать. В конце концов, как иначе рассчитывать на их деликатность?
Голубоватая заставка Анимуса заставила вздрогнуть. Где он сейчас окажется?
========== Часть 11 ==========
Джон встревоженно огляделся. Всё вокруг было в движении, и он с трудом успевал замечать опасность, на обдумывание времени не оставалось. Пока они с отцом были в относительной безопасности — пользуясь тем, что солдаты в саду постепенно стягивались к воротам, Бэрроуз-старший довел сына до кустов прямо напротив главного входа, где оба и затаились, переводя дыхание.
— Как ты думаешь, он не сбежит? — выпалил Джон.
— Не сбежит, — покачал головой отец. — Я его знаю. Уильям не трус, вот этого у него не отнять. Но можно ждать подлости, ловушек, обманок, — всего чего угодно. Он засядет в самом центре и оттуда будет руководить, как паук, дергающий свою паутину. Знаешь, где его логово?
— Я был в кабинете и в спальне, — не задумываясь, выдал Джон, не заметив, как горестно скривилось лицо отца. — От спальни до кабинета — несколько десятков шагов, не больше. Хотя…
Тут он сам себя перебил и задумался. От спальни до кабинета и впрямь приходилось идти, хотя оба помещения были достаточно скромными по размерам. Откуда же тогда…
— Думаю, я знаю, где его искать, — медленно произнес Джон. — Только не знаю, как туда добраться.
— В доме? — по-деловому уточнил Бэрроуз-старший.
— Между спальней и кабинетом, — попытался объяснить Джон. — Там длинный простенок, в котором нет дверей со стороны коридора. И по стене я там пролезал — окон тоже нет. Значит, есть потайная дверь.
— Значит, нам нужно внутрь, — сделал очевидный вывод отец. — Но ломиться в главный вход не очень разумно. Полагаю, двери заперты. И, как видишь, охраняются.
Джон рассеянно посмотрел на голубую клубящуюся тучу из мундиров перед двойными дверями и согласился:
— В дом ведет еще как минимум одна дверь со стороны крыла, — он кивнул в сторону, — а позади дома есть разбитое окно, под которым леса. Августа разбила, как раз на такой случай, а потом здесь всем было не до того. Ну, и я еще постарался.
— Ты… настоящий сын ассасина, — грустно вздохнул Бэрроуз-старший. — И моя девочка — тоже. Это мне, пожалуй, пора на покой. Но я уйду не раньше, чем закончу дело своей жизни.
— Это позже, — Джон не желал думать о будущем. — Я бы предпочел вход, который сбоку. Позади дома тоже наверняка полно охраны. Хотя там есть кусты. И стог сена есть. И, кажется, колодец… Не уверен, темно было.
— В чем не уверен, не говори, — строго одернул его отец. — Пусть лучше приятный сюрприз, чем неприятный. Тогда пойдешь…
Он не закончил. Двойные двери распахнулись на миг, и в узкую щель между ними протиснулся невысокий человек. Он был бос, а тюрбан на его голове сбился и вился длинной широкой лентой. Человек этот со всех ног бросился через двор к воротам, и Джон хотел было преградить ему путь, но Бэрроуз-старший оказался быстрее — одним длинным прыжком преодолел кусты и сбил индуса с ног, поспешно затаскивая его за собой. Кусты шуршали и содрогались.
— Яаане до! — выкрикнул незнакомец. — Маин нихаттха хун!
— Тихо, — шепотом рявкнул Бэрроуз-старший. — Я отпущу, если скажешь, куда бежал.
Индус плаксиво захныкал, а потом выдавил на плохом английском:
— Бумага дай. Господин дай. Сказала дай другой господин. Бумага, его печать.
— Кому?! — отец встряхнул его за плечи.
— Не знай имя, ничто не знай, — истерически заверещал тот. — Дом на гора, большой дом. Письмо отдай, больше не знай! Моя — один бумага, Рагху — второй.
— Где Рагху? — Бэрроуз-старший, кажется, злился из-за неспешности и глупости посланника.
— Сзади беги, река ходи, — взвыл индус. — Рагху лови, я отпускай!
— Отдай письмо и убирайся, — потребовал Бэрроуз.
— Господин убива-а-ай, — незнакомец протянул измятую бумагу и затрясся в рыданиях.
— Не убьет, — полковник подтолкнул незнакомца. — Не сможет. А ты беги и больше сюда не ходи.
Индус даже не ответил. Он вскочил на ноги и помчался сломя голову к воротам. Джон даже не стал за ним следить — не хотел вдруг увидеть, что его проткнут мечом или кинжалом. Специально, конечно, этого никто не сделает. Солдаты — потому что он слуга Джереми; ассасины — потому что тот явно не воин; но вот прорваться сквозь гущу боя в одних портках и рубахе без малейшего оружия…
— Я за вторым, — вдруг выпалил отец. — Нельзя, чтобы сюда явились еще. Не рискуй собой зря, Джон. Дождись, пока я вернусь. Уильям — мой.
Джон хотел возразить, но отца уже и след простыл — он бросился через сад, умело прикрываясь кустами, деревьями, брошенной каретой, которую на ночь, очевидно, заводили в конюшню… Вот только дожидаться его Джон не собирался.
В главный вход, разумеется, нельзя. Пробираться на заднюю сторону поместья — слишком долго, а потому — опасно. Через крышу — тоже сомнительно, потому что на этот раз стрелки будут готовы и пальбу начнут сразу, не выясняя, кто и что. Джона упорно тянуло к тому выходу, где он уже однажды одержал победу, и он, выдохнув и сосредоточившись, решился. По саду пробраться было не так уж трудно — пару раз его, кажется, окликнули, но общая неразбериха позволила легко уйти от взглядов. У двери стояли трое, но она хотя бы не была заперта — Джон это видел по тому, что оттуда появилась еще одна группа солдат, бросившихся в бой у ворот. Медлить было нельзя — не хватало еще нарваться на следующую такую группу. Сколько их здесь вообще?!
Победить троих в прямом бою, где негде скрыться, Джон не мог. Точнее, сильно сомневался в успехе. Пришлось применить воображение. Выудив из кармана прибереженный стакан, он из ближайших кустов метнул его в стену дома и напружинился, готовясь бежать. Сработало, но не до конца: двое солдат помчались проверять, среагировав на движение и звук, а вот третий остался. Джон досадливо поморщился, но второго стакана у него не было, а потому ничего не оставалось, как рискнуть — он выпрямился и бросил нож. Точность руки не подвела — солдат захрипел и согнулся, не успев оповестить всех в округе, что здесь чужак. Джон рванулся к двери. Конечно, через несколько секунд остальные заметят труп — и начнут рыскать в поисках того, кто это сделал, но Джон ввинтился в дверь, старательно закрыв ее за собой, и по памяти добежал до первого же укрытия за колонной. Сердце колотилось где-то в горле, но никто не видел, как он нырял в нишу, а потому солдаты пробежали несколько раз туда-сюда мимо — и шум несколько стих.
Однако расслабляться было рано. Кто-то из солдат может оказаться поумней — и тогда они всей толпой пойдут проверять все места, где можно спрятаться. Когда догадаются, что далеко уйти убийца не мог.
Теперь Джон понимал, что прошлый раз, когда он ворвался сюда — это была увеселительная прогулка. Сейчас же путь через дом напоминал экстремальное сафари. Солдаты попадались на каждом шагу. Джон обливался потом каждый раз, когда слышал топот или голоса, но упрямо пробирался наверх и на поворотной лестничной площадке наконец свернул туда, где еще не был.
В прошлый раз он навещал сестру, которую держали довольно далеко от комнат хозяина поместья. Теперь предстояло найти путь самому.
Ниши, повороты, вечнозеленые растения в пузатых кадках… Джон почувствовал, что по спине течет, а губы искусаны в кровь, когда наконец добрался до чего-то знакомого. Если он всё запомнил правильно, то впереди — огромный холл, в два этажа высотой. Тот самый, в котором лепнина позволяла забраться наверх, но передвижение было ограничено — колонны, на которых можно было удержаться, стояли слишком далеко друг от друга. А попасть нужно на другую сторону… И что делать?..
По верхнему этажу курсировали три группы солдат, бдительно охраняющих территорию. Вполне вероятно, что их рано или поздно отзовут, но когда? Сколько ассасинов погибнет, пока Джон тут выжидает, не зная, на что решиться?
Подавив трусливую мысль о том, что вместе с отцом было бы проще — тот опытнее и быстрее принимает решения — Джон постарался оценить перемещения солдат трезвым рассудком. Только ясный ум, только холодная голова.
Одна из групп практически не страшна. Если оббегать круг по правую сторону… Это было очевидно удобнее: справа тень, а левая сторона освещена ярким розово-желтым светом заходящего солнца. Если обходить справа, то те, кто слева, вряд ли заметят его. А даже если заметят, то что? Добежать не успеют, а стрелять из света в темноту… Если только случайно попадут.
Вторая группа… Что ж, шанс пробежать незаметно был. Нужно только удачно выбрать момент, когда они будут спиной.
Но вот что делать с третьей группой, которая околачивается у противоположного коридора? Шансов убить их всех разом нет. Их четверо, такая драка займет слишком много времени, к тому моменту все остальные подтянутся. Отвлечь? Чем? А если даже удастся пробежать, то они точно погонятся следом. И настигнут. Или там, дальше, попадутся еще, и тогда Джон окажется между молотом и наковальней.
Джон торопливо оценил те невеликие ресурсы, что у него были. Идея появилась почти сразу, но насколько же она была… Опасной. Рискованной. Почти самоубийственной…
Но и ждать здесь, пока кто-то из тех, кто остался позади, появится?.. Об этом не хотелось и думать. Если повезет, убьют сразу. Если не повезет… Доставят к тамплиеру, а уж тот позаботится о том, чтобы смерть легкой не была.
Так что следовало действовать решительно и максимально точно. Джон дождался, пока дальняя группа начнет двигаться после остановки. Замыкающий ее солдат каждый раз застывал у самых перил, склоняясь вниз, и Джон метнул еще один нож. Хоть в этом не сомневался — и нож вошел удачно. Солдат замер на миг — и перевалился через перила. Тело приземлилось внизу с глухим звуком, но из сада доносился шум голосов, выстрелы и звон клинков; внутри солдаты тоже перекликались, а потому пока не заметили потери и так же спокойно вышагивали в сторону коридора.
Джон поспешно помчался вперед, укрываясь в тени — вторая группа как раз проходила самый «безопасный» отрезок маршрута. Джон домчался до колонны, убедился, что вторая группа потащилась обратно, и услышал недоуменный голос:
— А где Фридрих?..
Джон не стал дожидаться, пока солдаты поймут, где Фридрих. Не стал и задумываться над тем, откуда взялся Фридрих среди английских солдат. Из темноты поддел одного из солдат кинжалом, вызвав глухое бульканье, и торопливо, левой рукой, вскинул полотняный мешочек с зубным порошком на уровень глаз. И тряхнул.
Порошок взметнулся в воздух белым облаком, Джон едва сам успел уклониться, и солдаты схватились за лица, постанывая и подвывая.
— Что это за черт? — раздалось рядом, но Джон уже бежал по коридору.
И ни ниши, ни выступа! Зато впереди, кажется, слышалось что-то еще. Джон на бегу выхватил пузырек с маслом и с силой швырнул об пол. Стекло явно разбилось, судя по звуку, орошая паркет скользкой жижей, и Джон, уже на повороте, услышал, как кто-то тяжелый плюхнулся оземь, а следом полетел кто-то еще.
Вылетев в следующий коридор, Джон испуганно заозирался, но быстро нашел укрытие — приоткрытое окно. Вспрыгнул на подоконник и повис с внешней стороны дома, отчаянно молясь всем небесным силам, чтобы его не заметили снизу. Или сверху. Джон уже слабо понимал, где и что в этом мире.
И тут Джон услышал голоса. Они приближались, и он снова закусил израненную губу в надежде, что их носители пройдут подальше, но когда его надежды оправдывались? Голоса становились всё ближе.
— …и сдурел окончательно, — густым басом говорил кто-то. — Так и сказал, мол, ваше дело — охранять штаб, не суйтесь. Мог бы манжеты еще одернуть для пущей важности и невозмутимости. А то, что наших в три ряда полегло, его не волнует.
Джон даже узнал голос. Тот самый, что когда-то его поймал у комнаты сестры. Упитанный и вальяжный солдат, которого слушались остальные. А вот кто с ним…
— А кто они? — раздался тонкий ломающийся голос — мальчишка, а не солдат. — Эти, в капюшонах?
— Враги, — хмыкнул первый. — Такие уж у нашего хозяина враги. Потому и жалование втрое, чем у наших же ребят из полка. А ты думал, тут за охрану девок платят?
— А капитан? — пискнул второй.
— Вот капитан бы… Эх, — матерый солдат с досадой сплюнул, судя по звуку. — Он бы не допустил такого, но только не он тут хозяин. В общем, парень, лучше не суйся никуда.
— А чего окно открыто? — вдруг спросил тот.
— Говорю же, не суйся, — грубо ответил первый. — Открыто — так открыто, капитану лучше знать. Иди лучше спроси у его величества, не желает ли он охлажденного вина. Он как раз в своей дыре упрятался. Поди, оценит…
Обладатели голосов медленно удалились, и Джон выдохнул.
Значит, Джереми здесь. И он как раз там, где надеялся его найти Джон. Вот только знать бы, как пробраться в эту «дыру»…
Джон осторожно заглянул в дом и уже не увидел тех, кто проходил. Вряд ли они здесь просто гуляют. И вряд ли ушли далеко, а значит, скоро вернутся. Нужно было торопиться. И почему-то убивать их Джон не хотел, хотя как раз с двумя вполне можно справиться.
Вот только один — совсем юный. Его ровесник или даже помладше, а второй — умный и совсем не злой человек. Но и они нападут сразу, потому что у них свой долг.
Джон забрался обратно в окно и огляделся. И теперь, придя в себя, место узнал. Тут уже совсем недалеко…
В коридоре, кажется, больше никого не было, и Джон поспешил добраться до цели. Ближе была спальня, раз уж на этот раз он подходил с другой, непривычной, стороны, и Джон, постояв миг перед дверью, решительно ее распахнул.
В спальне было пусто. Джон видел, что Джереми тут побывал — не всё осталось так же, как было, когда они с тамплиером покидали это место. Стопка книг на столе была опрокинута, покрывало на кровати — немного сдернуто, как будто кто-то наступил на край и протащил ткань сапогом. Ковер замялся.
Джон старательно закрыл за собой дверь, стараясь подавить в себе стойкое неприятное чувство. Ведь обещал сам себе, что больше не вернется сюда… И вернулся. Хотя, может, это было и правильно. Здесь началось — здесь и закончится.
Оставалось только найти убежище «паука». Джон внимательно исследовал ковер, перевел взгляд на стену за ним, но ничего особенного не узрел. Шероховатая поверхность наверху, деревянные панели внизу… Тело помнило. Чуть в сторону — картина, изображающая морское путешествие на большом фрегате. Ближе к двери — комод. Наверное, там хранится белье… Джон ни разу не видел, как Джереми выбирает одежду — тот всегда просыпался раньше.
Оставалось последнее. Джон напрягся и осмотрел комнату особым зрением. И сразу пожалел, что не сделал этого раньше. Ведь мог бы подумать! Ведь мог бы сообразить, что снаружи коридор длиннее, чем спальня и кабинет вместе взятые! Тогда можно было бы проникнуть туда, узнать секреты тамплиеров… И даже спрятать тело. Уж несколько часов даже по индийской жаре никто бы ничего незаподозрил.
Но вместо этого он предпочел кувыркаться на этой кровати, у этой стены и у этого окна. Ассасин, черт бы побрал всё это!
Картина в полном смысле картиной не была. Она была ключом туда, куда Джон так неистово желал попасть. Пока не очень понимая, что следует сделать, Джон медленно двинулся к подсвечивающемуся белым полотну. Двигаться так было странно, это немного пугало — сосредоточенность не позволит вовремя учуять опасность, но найти, как действует ключ…
Джон протянул руку к картине и сдвинул ее. Отдернул руку, точно рама могла его укусить, и отметил, что картина легко вернулась на место. Видно, это сделано как раз для того, чтобы исчезающий в своем тайнике хозяин дома ничем не выдавал себя.
Второй раз Джон коснулся рамы уверенней, сдвинул сильнее и, сощурившись, увидел. Пластина с тамплиерским крестом. Неудивительно, что Джереми в храме ждал, что после нажатия дверь откроется. Сам такой же…
Джон помотал головой, приходя в себя, и хотел уже было нажать, сжимая в правой рукоять кинжала, как вдруг услышал по ту сторону стены звуки — и прильнул ухом к шероховатой поверхности.
Слышно было посредственно, но кое-что Джон разбирал.
— … желаете вина? — звонко спросил мальчишеский голос.
— И ты… для этого ворвался сюда, идиот? — раздался раздраженный голос Джереми, а потом и удар — по столу или по лицу, Джон не знал, не понять было. — Брысь, щенок!
За стеной что-то заскрипело, а потом наступила тишина. По крайней мере, больше ни звука различить не удавалось. Джон постоял немного и, оттолкнув картину, решительно нажал на тамплиерский крест.
И уже ни капельки не удивился, когда обшивка стены дрогнула, а стык панелей разъехался, открывая проход в святая святых — тайник Джереми.
Джон не сразу сунулся внутрь. Успел заметить, что помещение совсем небольшое, но со вкусом отделанное. Здесь громоздились полки с бумагами, несколько сундуков и шкатулок, а в углу стояло кресло — очевидно, для долгого ожидания. Еще Джон машинально отметил отдушину — воздухоотвод. И снова почувствовал досаду. Ведь хватался за зарешеченное круглое оконце, когда пробирался по стене, так почему не задумался, куда оно и для чего? В него разве что змея или мышь пролезет!
Джереми стоял, оперевшись плечом на полку, и нервно пролистывал скрепленные бечевкой бумаги. Очевидно, ждал новостей… Но на звук разъезжающихся панелей он среагировал — повернулся и успел только раздраженно бросить:
— Кого еще… — и осекся.
Джон понимал, что в такой тесноте драться мечом почти бессмысленно, а потому направил кинжал в сторону врага, но нападать не спешил. Тот в своем логове лучше знает, где и что. На полках могут лежать полезные ему предметы — оружие, дротики, яды или еще что похуже… Уж лучше попытаться выманить его в спальню. Или, если драться здесь, то пусть нападает первым — можно будет оценить, на что он способен, и сориентироваться, как защищаться.
— Упрямый, — хмыкнул Джереми. Казалось, он несколько успокоился и теперь не спешил начинать драку. — А где же твой папа? Неужели зарезался от горя собственным клинком? Нет? Какая жалость.
Джон хотел было бросить что-то язвительное, но на ум ничего не шло. Все появляющиеся в голове слова были пафосными и пустыми.
— Молчишь? — Джереми ядовито усмехнулся. — Значит, не захотел делить лавры от моего убийства с остальными и притащился сюда один. Очень неумно, я бы сказал.
Тамплиер оттолкнулся плечом от стены и как ни в чем не бывало шагнул к Джону. Лейтенант Бэрроуз видел, конечно, что враг напряжен и готов к схватке, но это было не напряжение хищника перед прыжком. Только готовность защищаться, как и у него самого.
Джон отступил, а потом отступил еще, в сторону спальни. Пусть идет, пусть выйдет на открытое место.
— Куда же ты, детка? — Джереми снова обнажил зубы. — Или в постель со мной потянуло? Я не против, давай, так скажем, на бис перед финальной сценой.
Джон почувствовал, как по жилам плеснуло огнем. Хотелось рвануться вперед и вцепиться в противника, но «холодная голова» подсказывала, что именно этого и добивается Джереми. И если так бросаться еще дозволительно отцу, у которого многолетняя выучка и огромный опыт, то с ним, с Джоном, тамплиер справится. Нет, ярость — плохой советчик в бою. И Джон улыбнулся, стараясь, чтобы губы не дрожали:
— Это в прошлом. Я добился своего, а детали… Кредо позволяет.
Джереми держал удар с легкостью:
— И поэтому на твоей руке нет клейма? Кстати, сейчас ты больше похож на ассасина — в плаще с чужого плеча. Собственно, это всё, что нужно знать о твоей карьере в Братстве. Привычка пользоваться подачками тебя до добра не довела, Жу-жу.
— Как и ваша привычка действовать в одиночку, чтобы ни с кем не делиться властью, — хмыкнул Джон. Постепенно становилось легче — он успел узнать своего врага и теперь пользовался этим знанием.
Удар достиг цели. Джереми напрягся — уже совершенно иначе, опустил руки, и Джон старался не выпускать из поля зрения ни малейшего движения врага — когда лязгнет скрытый клинок, готовиться к нападению будет поздно.
— Ты всерьез полагаешь справиться со мной? — Джереми вскинул подбородок и ухмыльнулся — неприятно, жестко. — Только твоя поразительная наивность позволила тебе убедить меня в чем-то. Если бы это было осознанной уловкой, хитростью, ты бы прокололся в первые же часы. Как я уже сказал, обмана я не прощаю и даже после твоей смерти буду знать, что поимел обоих Бэрроузов: тебя во всех позах, а старину Джона — когда сказал ему это в лицо.
— Тело — это еще не всё, — Джон отрицательно качнул головой. — Я не изменил делу Братства, что бы ни ждало меня впереди.
— Тебя — ничего, — рассудительно бросил тамплиер. — А вот твоему отцу я непременно скажу, что убил Жу-жу тем клинком, который старина Бэрроуз когда-то носил. Когда я бросил его в луже крови, забрал себе на память его наруч… Ему тогда было, кажется, восемнадцать. Не правда ли, занимательное совпадение?
— Занимательное, — подтвердил Джон. — Особенно учитывая, что он выжил.
— Я с тех пор стал несколько опытнее…
Джереми не закончил. Джон видел, конечно, что отступление привело его едва ли не в центр спальни, но тамплиер всё равно рванулся вперед неожиданно. Джон подспудно ждал от него, что тот расскажет, что же произошло тогда, тридцать лет назад, но тот, видимо, на это и рассчитывал — и Джон успел только защититься, когда враг напал.
Кинжал столкнулся со скрытым клинком перед самым лицом, Джон даже ощутил движение воздуха, взрезанного острым лезвием. Попытался увернуться, но недостаточно быстро — и самый кончик клинка полоснул по брови. Боли Джон не почувствовал — тот был отлично заточен, но на веко медленно стекла теплая капля.
Джон отпрыгнул назад, капля сорвалась, но новых не последовало. Царапина, не страшно…
А тамплиер всё наступал, и Джон обходил кровать по кружной траектории. Нужно было решаться — или нападать самому, или бежать через окно, пока еще была возможность. Но после всего, что было сказано… Нет, сбежать Джон не мог. Из этой комнаты выйдет только один.
В коридоре, еще достаточно далеко, раздались крики и шум, и Джон понял, что если не сейчас, то никогда. Это только кажется, что звуки отдаленные, на самом деле пройдет несколько секунд — и сюда кто-то ворвется. Друзья или враги — уже неважно, потому что уничтожить Джереми Джон хотел своими руками.
В голове как будто раздался голос отца: «Медлить так же опасно, как и бить не подумав. Почему ты до сих пор стоишь и витаешь в облаках?»
И Джон ударил. Так, как учили — старательно, как юный ученик-ассасин. Кем он, собственно и являлся.
Атака вышла красивой — Джон даже сам это понимал. Выверенный прыжок, точное владение кинжалом… Джереми был опытен, но он был старше и грузней, а потому повернулся недостаточно быстро. Джон еще не воткнул в него клинок, но уже чувствовал перевес на своей стороне.
Скорость движения придала веса, и Джон опрокинул врага на кровать, зажимая бока бедрами почти интимно. Кинжал неуклонно опускался ниже, но и шум раздавался уже под самой дверью. Время замедлилось, растянулось, как во время прыжка веры. Джону казалось, что прошли тысячелетия, когда рука Джереми, сильная и тяжелая, ослабела, но он еще успел прохрипеть:
— На войне как на войне, детка. Только знай, что эта война никогда не закончится.
Клинок медленно вошел в незащищенное горло, послышался хрип, глаза Джереми закатились, но Джон ответил — хоть и не знал, слышит тот еще или уже нет.
— Я не философ, мистер Уильям. Но недоступность победы и поражение — это не одно и то же.
Дверь распахнулась, время снова набрало ход, и Джон услышал позади голос отца:
— Ты, дрянь, отпусти его!
Джон не сразу понял, что слова эти обращены к тамплиеру, но мир вокруг вдруг сорвался и закрутился. Невероятно сильным движением, как во время взрыва, Джона отбросило в сторону, и он чувствительно приложился спиной о подоконник, когда отец вдруг замер над мертвым врагом.
— Что… здесь произошло? — низко и хрипло выдохнул полковник Бэрроуз.
— То, что должно было произойти, — Джон с трудом поднялся, использовав подоконник, чтобы подтянуться, и, шагнув вперед, сорвал с руки Джереми наруч. Повернулся к отцу. — Возьми, это твое.
— Сын… — Бэрроуз-старший вдруг обхватил его руки, на которых уже начинала подсыхать чужая кровь. — Я подумал, что… К черту, неважно! Пусть это останется у тебя. Это мой первый настоящий клинок. Мне он не сослужил верной службы, я лишился его в первом же открытом бою, где едва не погиб… У тебя будет иначе.
Джон сглотнул комок в горле и отвернулся. Рука, которой он протягивал наруч отцу, дрогнула, но не опустилась.
— Мне… Мне больше не надо. Ты же всё знаешь. Зачем мне теперь оружие Братства?
Бэрроуз-старший шагнул в сторону, так и не приняв подношения, и горько вздохнул, глядя на тело тамплиера:
— Это всё должно было закончиться не так. Теперь это уже можно сказать: я уважал Уильяма. Он был на другой стороне, но он был сильным противником, которому не стыдно проиграть и которого ценно победить. Такие победы обычно не даются в твоем возрасте, Джон.
— Он был бесчестным типом, который не гнушался никакими методами, — отрезал Джон. — Сколько раз я думал о том, что бы было, если бы я не научился от тебя тому, что умею.
— Так это он человеком таким был, — Бэрроуз-старший кивнул. — Я говорю только про то, каким он был тамплиером. И… Не думай, что я забыл, что он сделал с тобой. Мне и сейчас больно, что не я его убил, но понимаю — тебе это было важнее. Хотя ты поступил безрассудно. Справиться с таким врагом… нелегко, и я боялся, что придя сюда, не застану тебя в живых. Я смог прийти сюда так скоро только потому, что воспользовался разбитым Августой окном по ту сторону дома. А если бы что-то пошло не так? Ты нарушил приказ мастера Братства, знаешь, что за это бывает?
— Мне уже всё равно, — Джон отвернулся и опустил руку с наручем — мышцы затекли от долгого напряжения. — Я вижу, что ты хочешь мне что-то сказать, но позволь сначала сказать мне. Я ни о чем не жалею. Когда ты ушел и бросил меня одного бороться с Орденом, я, может, поступал глупо и… отвратительно. Но я выполнил свой долг. Не надо меня изгонять, мастер, я уйду сам. У меня теперь даже есть деньги, и мне плевать, каким путем они были добыты.
— Джон, Джон!.. — Бэрроуз вскинул руки в беззащитном жесте. — Никто не собирается тебя изгонять! Я совершил непростительную ошибку, за которую расплатился ты. За которую пострадала моя дочь, хотя с ней, я так понимаю, ничего дурного не приключилось?
— Кроме того, что за ее переодеванием наблюдали солдаты, — зло бросил Джон. — Надеюсь, всех, кто что-то видел, уже нет в живых. Я не держу обиды, отец…
Голос прервался. Джон понял, что сказал неправду — и это почему-то подкосило.
— Держишь, и ты абсолютно прав, — сразу понял причину заминки полковник Бэрроуз. — И даже если бы я убил Уильяма сам, этого уже всё равно было не вернуть. Я отпущу тебя с миром, если тебе захочется уйти, но хочу, чтобы ты знал: наше, английское, Братство всегда будет ждать, что ты вернешься. Я буду ждать.
Джон нахмурился, ощупал наруч…
— Не понимаю, — голос невольно прозвучал жалко. — Ты же всегда повторял, что я должен быть твоим достойным продолжением! Мне, а не Ричарду, читал нотации, что мне должно, а чего не должно делать! Говорил, что честь — она либо есть, либо нет! Говорил…
— Тише, — Бэрроуз-старший привлек его к себе, как маленького, и даже погладил по спине, прикрытой чужой грубой формой и ассасинским плащом. — Я и теперь не отступлюсь от своих слов. Но лишиться чести, Джон, можно только самому. Никто другой у тебя ее не отнимет. В Братство нередко приходили люди с тягчайшим грузом на душе, но именно в Братстве они обретали и силу, и честь, и цель. Ты — тот, кого я хотел привести в Братство с чистой душой и сердцем. Не сумел… Прости меня.
— Не понимаю, — повторил Джон, но уткнулся отцу в плечо, как в детстве. — Зачем ты сейчас это говоришь? Что думаешь делать дальше?
— Для начала нам нужно уйти отсюда с минимальными потерями, — мерно заговорил отец, обнимая Джона крепче. — Мне пришлось убить второго курьера с письмом. Подкрепления со стороны Ордена не должно нагрянуть, но я мало о чем думал, когда понял, что ты не послушал меня и ушел вперед. Индийское Братство помогает мне, но всё-таки не я их наставник. Не мне посылать их людей на смерть. Местный глава — раджа Мохан — конечно, многословно заверял меня в том, что у нас общие цели, и мне в любом случае помогут, но не знаю, как я теперь буду смотреть ему в глаза. Несколько ассасинов точно погибли. А я позволил личному взять над собой верх. В который раз. И даже смерть Уильяма и то, что Орден в Индии остался без предводителя, этого не оправдывают.
— Это всё до конца, — нетерпеливо дернул его Джон, позволяя себе капризничать — ну, как дитя, в самом деле. — А что потом?
— Потом… Потом, если ты не уйдешь, отправимся в храм, достанем частицу Эдема, — полковник Бэрроуз чуть отстранился и коснулся губами лба. — А потом ты пройдешь церемонию посвящения. Я так хотел, чтобы тебя посвящали в Норгберри! Но когда мы вернемся туда? Никто не знает. Да это уже и неважно. Ты — мой сын, ты уже ассасин. Осталось только, чтобы об этом узнали остальные.
— Господи, отец… — до Джона вдруг разом дошло, отчего полковник Бэрроуз так себя вел, почему не хотел торопить события… И сам же запустил цепь событий, которая привела их сюда. — Это война, а война не бывает красивой.
— Ты так похож на свою мать, — Бэрроуз-старший вдруг крепко сжал руки на плечах и отстранился. — Я думал, что найду ее в Августе, но ее черты ярче проявились в тебе. Только она, Эмили, умела заставить меня находить равновесие. Идем, Джон, больше здесь нечего делать.
— Надо забрать бумаги, — возразил Джон, пытаясь убедить себя, что в глазах мутнеет от усталости. — Джереми наверняка хранил здесь что-то важное.
— Вряд ли, — полковник Бэрроуз тоже попытался настроиться на деловой лад. — У Ордена толком нет здесь штаба, поскольку их предводитель, Уильям, никому не доверял. Но его личные бумаги… много на что могут пролить свет. Где?
— Под картиной пластина, за стеной — потайная комната, — отрапортовался Джон. — Всё там.
— Подожди меня здесь, — Бэрроуз-старший сразу разобрался, что к чему. — Если что подозрительное — сразу зови.
Полковник Бэрроуз исчез за вновь приоткрывшейся потайной дверью (и когда только успела закрыться?), когда входная дверь снова открылась. Джон увидел, кто пришел — и понял, что голос отказывает. Вблизи «капитан» выглядел еще выше, еще тяжелей и еще страшнее.
Взгляд огромного человека скользнул по кровати, где по белью уже расползлось огромное кровавое пятно, и Джон приготовился защищаться, всё еще не совладав с голосом, однако капитан опустил меч. И произнес медленно:
— Я не стану нападать, ассасин. У нас разные войны. И если ты убил тамплиера, то мой долг — вернуться в Ганновер. Лично я больше ничем не обязан британской короне. Мои солдаты отступят. Уходи, ассасин, и уводи своих. Здесь больше не за что воевать.
Джон не понял ничего, но человек-гора отступил и ушел, оставив запах пота и следы огромных сапог. Ганновер? Но ведь это далеко. Это бывшая Австрия в составе Римской империи, а ныне…
— Джон? — Бэрроуз-старший вышел из потайной комнаты, с трудом удерживая объемный ящик. — Кто-то здесь был?
— Капитан, — задумчиво ляпнул Джон. — Сказал, что ему больше не за что воевать и что он отзывает своих солдат… Почему он из Ганновера? То есть, почему Ганновер тут и как относится к частице Эдема?
— Это сложно, — отец вздохнул. — Я всё объясню тебе дома.
***
Выходя из Анимуса, Джон машинально коснулся шрама на брови. Не смог сразу сообразить, что этот след — не от клинка тамплиера. Этот шрам — всего лишь напоминание о том, что совершеннолетие он отметил дикой попойкой, где ему прокололи бровь — так же, по пьяни, не слишком метко. А еще от той пьянки осталась татуировка на щиколотке — кошмарно кривая и косая, изображающая птицу в полете. На трезвую голову Джон пришел к выводу, что птица больше похожа на утюг с крыльями — и больше татуировок не делал. А вот шрам на брови остался.
— Наконец-то, — раздался голос Хлои. — А я уже подумывала прекратить это издевательство над тобой. Искусственно прекратить, я имею в виду, хотя Ребекка предупреждала, что это небезопасно. А смотреть, как у тебя сердце выдает полторы сотни в минуту второй час — безопасно?!
— Эй, — Джон смутно почувствовал, что сердце и впрямь бьется часто. — Эй, погоди, я еще древний ассасин, дай мне хоть минуточку…
— Джон, — Хлоя опустилась на колени рядом с креслом и крепко взяла за руку. Ладонь ее была влажной и немного подрагивала. — Это ужасно — видеть, как ты истязаешь себя — и ничего не мочь сделать. Тебе нужны витамины, нужна поддерживающая терапия, нужно больше отдыхать!
Джон наконец открыл глаза и увидел лицо Хлои — осунувшееся, испуганное.
— Ну что ты, — он неловко сжал ее руку в ответ. — Со мной всё хорошо. Парни тренируются в зале по несколько часов — и у них тоже сердце стучит. А я предком в драках участвую. Ничего страшного.
— Конечно, — тон Хлои был далек от согласного. — Только у тех парней несколько правильных подходов, холодная водичка, и ум за разум не заходит, когда они мышцами друг с другом меряются. А ты… Джон, ну ты же понимаешь, ты не первый… Это не всегда хорошо заканчивается. Я… боюсь.
— Ты — из ассасинов, — попытался утешить ее Джон и даже по склоненной голове погладил, с восторгом ощутив, как между пальцев скользят мягкие волосы. — И я ассасин. Спасти мир, всё такое, это важней, чем соблюдать подходы к железкам, правда?
— Дурак, — Хлоя впервые на памяти Джона не сдержалась. — Ассасины, тамплиеры, весь мир… Чего всё это стоит, когда часами смотришь, как кто-то мучается?
— Стоит, — твердо откликнулся Джон. — Я же сам это делаю. А ты не хочешь меня спросить про частицу Эдема? И где Шон и Ребекка?
— Спят, — пояснила Хлоя. — Одна дежурила всю ночь, второй всю ночь черти чем занимался. Говорят, что по отдельности, но я уже не уверена. А что, если они вовсе не бдят за тобой, а…
— Не надо за мной бдить, — Джон улыбнулся. — А частица Эдема?
— Если бы тебе было, что рассказать, ты бы уже рассказал, — Хлоя вздохнула. — Мне ужасно хочется это знать, но кое-что… Кое-что я бы хотела узнать больше. Например, это.
Джону вдруг показалось, что он опять проваливается в Анимус — по крайней мере, взгляд «поехал» точно так же, когда его губ вдруг коснулись чужие губы — мягкие и влажные. Хлоя не пользовалась помадой и вообще всеми женскими причиндалами, кроме естественной косметики, но целовать ее оказалось сладко. Джон даже зажмурился от удовольствия. Если она так целует, то остальное-то, наверное, еще круче?
— Фух, — выдохнула Хлоя, приподнявшись. — А теперь сбалансированный обед, витамины, гимнастика, чтобы мышцы не атрофировались, душ и полноценный сон.
— А..? — Джон обиженно замер. В этом списке определенно не хватало важного пункта!
— А это потом, — Хлоя наконец стала похожа на саму себя — язвительную и несгибаемую леди-доктора. — Это не является обязательным средством выживания.
— Является, — буркнул Джон. — Мне, может, тоже нужен маленький Джон Бэрроуз. Для будущих объектов.
— О… — Хлоя даже рассмеялась. — Далеко загадываешь. Сначала витамины и гимнастика.
Джон немного утешился. По крайней мере, не послала… Хотя маленьких джонов Джон пока не хотел. Надо будет попросить у Шона купить презервативов.
Даже думать не хотелось, что на такую просьбу скажет Шон. Но вообще план Хлои был очень даже ничего. И Джон поднялся. Вернется в Анимус позже, когда отдохнет.
========== Часть 12 ==========
Джон проходил по дому, касаясь кончиками пальцев всего, что попадалось на пути — и сам не верил своим глазам. Он вернулся сюда спустя несколько дней, ведь не прошло и недели, но как же всё изменилось!
Отец, видно, домой в эти дни не заезжал, а потому всё осталось в том виде, который здесь оставили тамплиеры: вещи разбросаны, в саду и на лестнице — бурые пятна, на полу — следы множества сапог… Никто не убирался здесь, пугливые индусские слуги, видно, разбежались по домам, но трупов не валялось — а значит, хоть кто-то да остался. И спасибо этим людям, иначе бы здесь невозможно было находиться. Во что превратились бы тела за несколько дней индийской жары, не хотелось и думать.
Было немного страшно. Августина уже давно должна была быть дома, но навстречу никто не выбежал. Может, она послушалась совета и уехала в Англию? Или больна… Например, нервной горячкой после пережитого? Джон пытался себя успокаивать, но не слишком преуспел.
И тут на втором этаже раздался звонкий голос сестры:
— Я видела, это они! Что же я, отца и брата не узнаю? Мистер Томпсон, не держите меня!
— Августа! — громко выкрикнул Джон из гостиной на первом, чтобы не пугать лишний раз тех, кто наверху. — Это мы!
Бэрроуз-старший чуть поотстал, поскольку нес тяжеленный ящик с бумагами, и Августина, мигом сбежавшая вниз, уткнулась в грудь именно Джону.
— Жу-жу, — она вдруг всхлипнула, хотя Джон точно видел, что до того не плакала. — Как же я рада, что вы живы! Боже милосердный, что я пережила! Пастор Томпсон сразу хотел меня увезти, но я сказала, что мы должны подождать! И верила, что вы справитесь! Жу… Ой, Джон, наверное, мне больше не следует звать тебя так?
— Августа, — Джон крепко обнял сестру, но потом решительно отстранил от себя и даже вытер жестким голубым рукавом слезы на ее щеках. — Я говорил тебе, что меня не стоит так звать, еще когда всего этого не случилось. Ты же сама говорила, что ты хорошая дочь и сестра, так почему же только нападение тамплиеров способно тебя образумить?
— Потому что я тоже хочу стать ассасином, — абсолютно нелогично ответила сестра.
За спиной послышалось сопение, а потом и тяжелый стук — видно, на этом моменте терпение отца закончилось, и он поставил ящик на пол.
— Мы поговорим позже, мисс Бэрроуз, — произнес он строго. — Когда я узнаю, что вы такого творили в плену, что от вас тамплиер шарахался.
Августина немедленно заняла оборонительную позицию:
— Они не спешили создавать мне приятные условия, так почему же я не должна была отплатить им тем же? Увели силой, садовника не предоставили, держали под замком, да еще и приставляли бестолковых солдат! Я тоже постаралась сделать их жизнь невыносимой.
— Ты рисковала собой, Августа! — сердито откликнулся Бэрроуз-старший. — Эти люди — не гувернантки, которые в слезах потребуют расчета, если им нагрубить! Эти люди могли тебя ударить, обесчестить… или даже убить. И пусть их потом за это постигла бы такая же кара, это не вернуло бы мне дочь, а твоему брату — сестру.
— Отец, — Августина немедленно потупилась, — я же тоже вижу, когда можно, а когда нельзя. С их капитаном я так себя не вела. Во-первых, потому что как раз он был достаточно любезен, а во-вторых, я понимала, что если что — его ничто не остановит.
— И значит, со мной — можно? — отец выпрямился во весь рост и скрестил руки на груди. — Для того, чтобы стать ассасином, недостаточно желания! И пусть мы действуем соответственно нашему кредо, это не означает, что в наших рядах процветает хаос и отсутствие дисциплины. Если желаешь чего-то там, то вот тебе первый урок: не смей спорить с мастером!
Августина кивнула, но не удержалась — и показала отцу язык. А потом вновь переключилась на Джона:
— Братик, ты как? Я бы ужасно себя чувствовала на твоем месте. Говорить всем такое, что ты наговорил, это… неприятно. Но я действительно тобой горжусь. Честное слово, если бы ты не пришел тогда ночью ко мне, я бы отказалась уезжать из поместья. И наверное, сделала бы не очень хорошо? Кое-кто совсем не учил меня драться, я могла бы стать обузой…
— Ты всё сделала правильно, — Джон крепко сжал ее руку. — А что же мистер Томпсон?
Сухонький невысокий человек появился на верхней площадке, но вниз не пошел — он, как Джон знал, страдал подагрой и предпочитал передвигаться в карете, а лестницы и вовсе были для него испытанием.
— Мистер Бэрроуз, — пастор заулыбался, когда его упомянули. — Не хотел мешать счастливому воссоединению семьи. Теперь вы, наверное, увезете своих птенцов сами? Вот разве что согласитесь сопроводить меня в порт? В прошлый раз эти головорезы доставили мне множество неприятных минут, а в мои годы…
— Это не потребуется, мистер Томпсон, — ответил Джон, хотя обращался тот явно к отцу. — То, что на вас охотились — моя вина. Я упомянул ваше имя, когда меня допрашивали о знакомствах отца. Но теперь вам нечего опасаться.
— Отрадно слышать, — скрипуче заметил пастор. — Но эти ваши в плащах, которые обеспечили меня охраной — тоже не самые дружелюбные и безопасные люди. Пожалуй, поберегусь. Здесь у меня печально мало прихожан, зато к ночи ноги отекают от жара…
Джон Бэрроуз-старший вздохнул и заверил:
— Я не смогу лично сопроводить вас в порт. Но я найду людей, которые обеспечат вашу безопасность и проследят, чтобы всё было хорошо. Заложить карету, чтобы вы могли добраться домой?
— С вашего позволения, сегодня я лучше воспользуюсь вашим гостеприимством, — немедленно отказался мистер Томпсон. — А за вещами отправлю… кого-нибудь. Признаться, в доме наставника вашей организации я чувствую себя много спокойнее.
Джон не стал говорить, что это вовсе не так. Что именно сюда, в дом мастера ассасинов, могут нагрянуть тамплиеры… Но не хотелось посвящать доброго и трусоватого пастора в свою войну. Он был готов спасать Августину, укрыл ее, как мог, воспретил показываться, пока не убедился, что пришли «свои» — и спасибо ему на том.
Пастор Томпсон, шаркая, медленно скрылся в отведенных ему покоях, а Джон Бэрроуз-старший широким жестом пригласил Джона в свой кабинет:
— Уже настолько поздний вечер, что, наверное, следует называть его ранним утром, однако нам надо поговорить, сын.
— Я тоже хочу, — немедленно потребовала Августина. — Всё равно все приличные леди моего возраста давно уже спят. И не в комнатах, набитых солдатами, а в уютных постельках с плюшевыми зайчиками. Отец, ты не можешь отправить меня спать и даже не рассказать, за что я терпела и мучилась!
— Я всё расскажу тебе утром, — пообещал полковник Бэрроуз со вздохом. — Всё, что смогу, — и, увидев, как дочь вздергивает подбородок, возвысил голос: — Всё, что положено знать рекруту — и не более того!
Августина досадливо прикусила губу, но подчинилась. Однако Джон видел, что сестра, уходя, ему подмигнула. Завтра не избежать допроса. И этот допрос будет много пристрастнее, чем могли бы устроить тамплиеры…
Однако нужно было закончить этот утомительный и безумно долгий день. Джон шагнул в кабинет отца и отметил, что там захватчики тоже хорошо поработали: ящики выломаны из пазов, бумаги разбросаны… Всё, что не могло пригодиться, тамплиеры безжалостно уничтожали или просто портили за ненадобностью. Ничем не оправданная жестокость…
— Садись, сын, — полковник указал на уцелевший стул, а сам устроился на столе — кресло за оным было опрокинуто, и, кажется, была сломана ножка. — Мы уже о многом говорили с тобой, но так скомканно… Что я не могу не переговорить с тобой сейчас. У тебя наверняка множество вопросов. Задавай, и я постараюсь ответить.
Джон действительно хотел спросить слишком о многом, но ничем не завершившийся разговор с Джереми отчего-то мучил больше всего остального — и Джон спросил:
— Что случилось тогда, тридцать лет назад, когда этот Уильям стал тебе врагом? Почему он тебя не убил и чего хотел добиться?
Бэрроуз-старший покивал и горько улыбнулся:
— Старая история. Братству нужно было, чтобы герцог Портлендский, тогда — премьер-министр Великобритании, перестал смущать умы и противиться делу Революции. Но до него трудно было дотянуться. Убить — вполне возможно, однако целью Братства было не убийство. И мне, тогда еще совсем молодому, поручили несложное на первый взгляд задание: отслеживать перемещения герцога и докладывать о них. И я выяснил, что герцог раз в две недели посещает особняк в Клеркенуэлле. Легко удалось узнать, что его снимает некая обеспеченная дама, вдова с юношей-сыном. Никто не собирался поручать мне больше, я был еще слишком молод, но мне хотелось признания, и я… Всё, что произошло дальше — моя вина. Пытаясь узнать, кто эта дама, и почти достигнув абсолютного успеха, я не сумел сохранить инкогнито, а когда был раскрыт, сообщил ей, что… Обрисовал перспективы непослушания ее невенчанного супруга. Тогда я не умел учитывать второстепенные обстоятельства. Дама была актрисой, не брезговала морфием и покончила с собой, находясь под воздействием его паров. Тогда я не знал, что ее сын навсегда запомнит меня… И что я буду сейчас рассказывать это тебе, Джон. В Братстве мне, конечно, устроили головомойку, но цели своей я достиг — меня точно запомнили. И результат не замедлил сказаться — герцог Портлендский слишком боялся потерять еще и сына от своей возлюбленной, чтобы дальше лоббировать свою политику. Я, конечно, не знал, что того парня воспитает Орден… Но когда он пришел мне мстить, я сразу его узнал.
Джон помолчал. Хотелось сказать отцу, что тот поступал не очень умно, но тот и сам это знал. А еще Джон сомневался, что не поступил бы так же еще неделю назад. Ведь хотел побыстрее пройти церемонию посвящения? Хотел добиться признания? Хотел. Но едва ли себе представлял, как на самом деле ведется эта война.
— Что было дальше? — глухо произнес он.
— Как я уже говорил, я не знал, что Уильяма воспитывал Орден, — подумав, пояснил Бэрроуз-старший. — Не знал, что он уже — мой идеологический враг. Тогда я думал, что смогу его убедить не делать глупостей… Но он изначально не собирался слушать. Хитрая бестия, он всегда таким был. Кивал, соглашался, делал вид, что слушает… А потом ударил меня ножом. Я еще пытался сопротивляться, но он ударил ногой, забрал наруч и плюнул в лицо. Мы оба тогда были еще почти мальчишками, Джон, иначе он бы не оставил умирающего врага, не убедившись, что тот отправился к праотцам. Выжил я чудом, а когда окончательно пришел в себя, понял, что моя жизнь — как будто дареная, и я не хочу провести ее так, как хотел уже мой отец. Я бросил учебу, бросил Братство и попытался выследить Уильяма. Но не преуспел. Надо сказать, что отказавшись от отцовской поддержки, я многого себя лишил, а Уильям только набирал вес и влияние. Во время этой охоты я познакомился с твоей матерью, Джон, — и это окончательно заставило меня отложить месть. Я знал, конечно, что мы с Уильямом не поставили точку, но научился к тому моменту ждать. Вернулся к отцу, вернулся в Братство… Женился. И отец принял меня, хотя Эмили, надо сказать, вовсе не была той партией, что была бы ему по душе… И именно поэтому я сейчас был готов тебя отпустить. Некоторые вещи можно понять только самому — без наставников.
Джон еще помолчал. Потому что не знал, правда ли ему хочется уйти или всё же нет. Но отец проявлял редкое для него терпение и понимание, а значит, не стоило торопиться с выводами. Джон тоже по-своему научился ждать.
А вопросов меньше не становилось. И второй, так терзавший всё время, сам сорвался с губ:
— Ты сказал, что понял, как ведется эта война, — голос звучал до обидного глухо и безэмоционально — Джон так хотел выразить всё, что у него на душе! И не мог. — Так почему же тогда уехал? Я понял, почему ты не хотел посвящать меня в ассасины — хотел, чтобы у меня получилось лучше, чем у тебя… Но неужели ты не понимал, что они могут появиться здесь, в доме? Когда они пришли, я был… считай, в исподнем, — вспоминать счастливые итальянские времена больше не хотелось. — Августина спрашивала меня, что делать, а я… Что я должен был сделать, когда боялся оставить ее одну? Когда я сам видел кровь на песке?
Бэрроуз-старший опустил голову:
— Я знал, что за мной следят. Орден здесь слишком слаб… был слишком слаб именно потому, что Уильям стоял во главе, а он, сукин сын, никогда и никому не доверял — и насколько я могу знать, не всегда сходился во мнениях даже со своими соратниками. Когда я отправился сюда, в Индию, мне казалось, что это сама судьба сводит меня с ним. И, главное, какая нелепость! Мы прибыли сюда по разным причинам. Он желал добиться власти над нашей страной, воспользовавшись «восточным вопросом», а я прибыл сюда как раз затем, чтобы ему помешать, но не впрямую. Индийское Братство давно работало над тем, что где-то в этих краях есть древний артефакт. Слухи ходили разные… Но в наши времена, как ни странно, английское Братство может больше помочь Индии, чем, собственно, индийское. И бороться за свободу гораздо удобнее со стороны. Но, ты знаешь, король… умирает. И от того, кто займет его место, зависит и будущее Индии. Так вот я — и только я, один в целом мире — мог заставить Уильяма поступиться его смелыми, но вполне осуществимыми планами. И когда я больше не мог действовать тайно, я забрал всех солдат… И не сомневался, что Уильям последует за мной. Это я всегда был его врагом! Это я… подкинул ему информацию о частице Эдема. Я вызывал его на бой! Уильям полагал, что дома осталась только твоя сестра, и при всех обстоятельствах его товарищи из Ордена должны были отправиться за мной! Наверное, дело в том, что у Уильяма не было детей… И потому он умел рисковать лучше, чем я сам.
— Ты ошибся, — ровно заметил Джон. — А вот ошибся ли я?
Полковник Бэрроуз разом осунулся и даже побледнел:
— Не знаю, сын. Судя по твоим описаниям, я на твоем месте предпочел бы отволочь Августу хоть бы и за руку, туда, где есть оружие. Созвать тех, кто мог помочь, если такие были… Но возможно, ты, сам того не зная, всё сделал правильно. Ведь Уильям привел с собой дружков?
— Да, — Джон кивнул. Воспоминания вернулись с новой силой. — Один — умный, я про себя его звал «голосом разума». Невысокий такой, внешне благочестивый… Похож на священника, скорее. А второй — грубиян и пустомеля.
Полковник Бэрроуз глубоко вздохнул и покачал головой:
— Если бы не то… Что случилось потом, я бы тебя отчитал. Я прекрасно понял, о ком ты говоришь, но когда описываешь людей, нужно опираться на внешние данные, а не на прозорливость в плане личности. Всё так, их имена сейчас только запутают дело. Так вот, ты бы вряд ли справился против них. Особенно при учете того, что тебе бы пришлось защищать сестру. Если бы ты поступил так, как поступил бы я, вполне вероятно, что погиб бы, а дальше произошло всё то же самое, только уже без тебя. Наверное, ты был прав, но я не вправе судить тебя. Я рад, что ты выжил и остался в семье, но никто не может оценить, как ты теперь будешь жить — с тем, что тебе пришлось пережить. Неужели это было так необходимо? Уильям всегда был жестоким человеком, но я никогда не слышал, чтобы он кого-то… силой приводил в свою постель. Я уважал его — как врага.
Джон позволил себе поморщиться:
— Возможно, я мог бы избежать. Но я мало что понимал, наговорил… всякого, стремясь защитить и себя, и Августину, а потом передо мной встал выбор: лечь с ним или раскрыть свое имя. Я поступил так, как велела совесть. Хотя сейчас именно она не позволяет мне принять слова о том, что ты по-прежнему готов представить меня Братству. Что я сделал как ассасин? Лег в кровать с тамплиером? Убил каких-то солдат? Едва не взлетел на воздух в храме Предтеч?
Бэрроуз-старший вдруг стал строг и посмотрел сердито:
— Ты защитил тайны Братства. Ты спас сестру. Ты нашел способ передать мне, как действовать и что говорить, а потом сражался с Уильямом лично. И победил. Я горжусь тобой, Джон.
— Ничто не истинно, всё дозволено… — Джон вздохнул. — Мне нечем утешить тебя, отец. Я не знаю, как буду с этим жить. Не представляй себе ужасных картин, всё было… нормально. Я всегда помнил, что это враг. Пользовался всем тем, что мог узнать, что мог вложить в его голову и что мог требовать… Но мне не было с ним плохо. И это хуже всего.
— Самая острая боль непременно забудется, — Бэрроуз-старший попытался улыбнуться. — В Братство по сей день приходят женщины, перед которыми появилась искра надежды, а не только путь в монастырь или в бордель. Мужчины, которых за любовную связь с неподобающими женщинами изгнали люди. Все, кто не смог вписаться в фантомное «идеальное общество», которого добиваются тамплиеры. Позже ты сможешь жениться и найти отраду в детях. Или найти свою цель в служении своим идеалам… Не думай, что перед тобой больше нет дорог.
— Выбора у меня нет, — Джон хмыкнул. — Так или иначе придется выбрать какой-то путь, потому что накладывать на себя руки я не собираюсь. Чтобы Джереми поаплодировал мне с того света? Не дождется.
— Я горжусь тобой, сын, — повторил Бэрроуз-старший и отвернулся, пряча лицо. — А теперь нам пора отправиться спать. Мы оба устали, а завтра дел не меньше.
— Подожди, — Джон взмахнул рукой, хотя тот уже поднялся. — А при чем тут Ганновер?
— А это разговор не на один час, — отец покачал головой. — Я не собираюсь больше ничего от тебя скрывать, но сколько же можно? Поспи, а на свежую голову я… кхм, «порадую» тебя историями про Ганновер.
Джон заторможенно кивнул. Усталость этого дня, который начался с очередного соития с тамплиером, а заканчивался дома после бойни в штабе Ордена, накатила разом, и Джон с трудом заставил себя пойти вслед за отцом. До этого Джону казалось, что он попросту не заснет, а теперь понимал — до кровати бы добраться! В которой, слава Богу, больше нет никаких тамплиеров.
***
Изображение привычно померкло, едва Джон добрался до кровати, глазами предка с трудом замечая окружающую обстановку в слабом свете свечи. Над ухом раздался голос Шона — бодрый и выспавшийся:
— Я был прав! Информация подтверждается, а значит, до частицы Эдема уже недалеко! Если к утру узнаешь про нее, я тебе… Хоть завтрак приготовлю, хоть что! Давай же уже, победа близка!
Дальше Шон попытался протрубить нечто вроде гимна, но Джон только поморщился — звук был, как из неисправного бачка унитаза.
— Шон, — голос прерывался, и Джон не очень понимал, говорит он это в прошлом или в настоящем. — Шон, мне нужны… эти… средства личной безопасности.
— Всё в порядке, — явно не понял товарищ. — Ребекка гарантирует безопасность.
— Не, я не про то, — всё так же, полушепотом, выдавил Джон. — Для мужчин. И для женщин, конечно…
— Ты про что? — озадачился Шон.
— Ну, эти! — Джон начал терять терпение. — Резиновые изделия! Надеюсь, там у тебя поблизости Ребекки нет?
— Есть, — послышался голос Ребекки. — Но я сделаю вид, что ничего не слышала. Помехи, знаете ли.
— Зачем тебе презервативы, в твою эпоху их еще не изобрели, — хохотнул Шон. — Ладно, делом занимайся, а «эти» найдутся, не в глуши сейчас живем…
— Сейчас нагрузку усилю, — пригрозила Ребекка.
И, возможно, даже выполнила угрозу — Джон опять провалился в Анимус.
***
Утро началось для Джона звонкими восклицаниями сестры и сердитым голосом отца. Когда молодой Бэрроуз увидел, насколько высоко поднялось солнце, то даже охнул — он проспал никак не меньше восьми часов, а ведь отец говорил, что надо торопиться… Однако никто не будил и никуда не гнал…
Знакомый услужливый индус склонился перед кроватью и заулыбался, едва увидел, как хлопает склеившимися со сна ресницами молодой господин:
— Умыться, юва сахиб.
— Рад тебя видеть, — Джон искренне улыбнулся.
Он еще не знал, кому из слуг удалось уцелеть, и радовался, увидев знакомое лицо.
— Все рады, юва сахиб вернулся. Буюрг сахиб вернулся. Мемсахиб вернулась, хвала богам.
— Кто-то погиб? — Джон нахмурился, но узнать было необходимо.
— Иша ушел, Рахул ушел, Джита ушла, — лицо слуги чуть омрачилось, но не слишком сильно. — Честно ушли, придут заново, большими людьми придут.
— Обязательно, — Джон сжал руку в кулак. Такая вера сейчас показалась ему куда справедливеехристианской.
Не так уж много погибших… Хотя и слуг в доме было не слишком много. И всё-таки от сердца отлегло. Айя Августины жива, и другие, к кому Джон испытывал расположение… Жизнь, как и колесо сансары, начинала медленно поворачиваться, возвращаться на свое место. И с утра всё уже не казалось таким мрачным. Джон охотно умылся теплой водой, оделся в нормальное платье — не чертова форма, но и не итальянские портки в обтяжку — и вышел на ругань вполне мирным и улыбающимся.
— Августа, опять третируешь отца? — Джон ласково поцеловал мрачную сестру в щеку и поприветствовал Бэрроуза-старшего. — Доброго утра, отец.
— Отец куда-то собрался и тебя берет с собой, а меня брать не хочет, — грустно поведала Августина. — А мне тоже хочется.
— Это опасно! — отец даже доброго утра сыну не пожелал — так яростно отбивался от нападок дочери. — Твой брат прошел обучение, но и за него я тревожусь, а ты… Ты владеешь только прыжком веры, а в храме это не пригодится.
— Но ты сам меня не учил, — не преминула попенять Августина и тут же вздохнула. — Почему ты его берешь, а меня нет? Ведь у тебя тут есть знакомые, но Джону ты доверяешь, а мне…
— Потому что Джон… — тут отец осекся. — Не проси, Августа, милая. Это нехорошее место, да и не хочется иметь трудностей со жрецами. Виданное ли дело — женщина в храме!
— Дурацкая вера и требования дурацкие, — Августина окончательно расстроилась. — А мне опять сидеть и ждать, пока вы придете? А вдруг еще тамплиеры нападут? А у нас во дворе даже ни сена, ни реки!
Бэрроуз-старший явно несколько успокоился и позвал погрустневшую дочь:
— Августа, раджа Мохан любезно согласился приглядеть за домом, чтобы больше не случилось… подобного. Он ассасин, очень опытный, а его супруга — приятнейшая дама. Попроси их рассказать про времена завоеваний — и они расскажут тебе увлекательные истории. Тогда он действительно был здесь раджой, а ассасином стал позже — когда его место силой занял ставленник Ордена.
Джон терпеливо дождался, пока отец уладит конфликт с непокорной дочерью — и начал задавать вопросы только тогда, когда кони уже несли их по дороге в сторону всё тех же джунглей.
Джон чувствовал, что на душе как-то странно — как будто теперь всё правильно, и он едет с отцом, и тот ведет себя с ним почти наравне… Как будто так должно было сложиться еще неделю назад, а всё, что было между — неудачно сыгранная сцена, репетиция перед премьерой. И тут же возразил себе: нет, так быть не могло. Если бы отец неделю назад взял его с собой, то что бы чувствовал Джон? Ликование, гордость, чувство собственной важности… Теперь же он испытывал неуверенность и был готов проявить разумную осторожность — «подарки» Предтеч далеко не всегда сулили что-то хорошее.
— Почему ты не сказал мне, что Мохан — ассасин? — нарушил молчание Джон.
— Потому что он сам не распространяется об этом, — коротко отозвался Бэрроуз-старший. — Даже в нашем кругу. На него у тамплиеров такое досье, что… Но больше я восхищаюсь только его рани. Мохан был военным, потом раджой, потом опальным, потом стал ассасином, потом принял ранг мастера Братства… А она любит его так, что глаза сияют — и нет ей дела до того, кто он.
Джон чувствовал, что отец сказал не всё, а потому не позволил себе произнести ни слова, пока полковник Бэрроуз не вздохнул тоскливо:
— Эмили не дожила до того, как я стал мастером-ассасином, но она всегда поддерживала меня. Я бы предпочел место последнего ученика Братства, если бы она всё так же на меня смотрела. Даже твой дед, мой отец Джон Бэрроуз, со временем понял, какое она сокровище. Он погиб во время имперской кампании Бонапарта и так и не узнал, что Августина появилась на свет.
Джон помолчал. Он плохо помнил мать, а деда — и того меньше, но нарушить тишину в такую минуту было бы слишком жестоко. Но полковник встряхнулся и произнес куда более светло:
— Думаю, он бы гордился мной и тобой.
У Джона на языке крутился вопрос, почему только ими, почему в этом списке нет ни Августины, ни Ричарда, но другое волновало сильнее, да и кони мчались быстро…
— А Ганновер? Ты обещал рассказать…
— А, это верно, — отец даже расслабленно откинулся в седле. — Как раз езды на несколько часов, успею рассказать. Король Вильгельм не оставил прямых наследников, а значит, после его смерти начнется борьба за корону. Да она уже началась, и не вчера. Братство поддерживает Викторию — законную наследницу, первую в линии престолонаследия. Она совсем еще девочка, как раз тебе ровесница, но уже проявляет разумные взгляды. А кроме того, это само по себе сыграло бы на руку делу ассасинов — женщина на троне в традиционной Англии могла бы стать лучиком просвещения и свободы. И сам Вильгельм поддерживает ее. Но увы, он слишком стар, его начинает одолевать старческая умственная слабость, а это дает его противникам право усомниться в его решениях. Юную Викторию же пока и слушать никто не станет, а кроме того, ей активно приседает на уши неуважаемый король Бельгии, Леопольд Саксен-Кобург-Заальфельдский, который в свое время с треском вошел в Париж в компании русского царя Александра, хотя до того клялся в верности делу Братства… Но это к делу мало относится.
— А что же относится? — нетерпеливо потребовал Джон.
— То, что юной Виктории нужно помочь, — веско проговорил полковник Бэрроуз. — А для этого, возможно, придется выдержать очередную войну. А Уильям… Джереми… вовремя сделал ставку на Эрнста Августа, герцога Камберлендского, наследующего Ганновер, которому не дает покоя мысль о том, что если бы Виктория не родилась, то первым в линии престолонаследия был бы именно он. Что Ганновер? Унылое и проблемное курфюршество в полтора миллиона душ… А когда на кону Великобритания с ее пятнадцатью миллионами населения, развитием и политическим весом, очень многие забывают про честь, совесть и моральный облик.
Джон выслушал эту пространную речь и даже придержал коня… А потом нагнал отца и честно выдохнул:
— Ничего не понимаю.
Бэрроуз-старший тоже вздохнул:
— Это сложно, не спорю. Я никогда не был любителем политики, но от нее никуда не деться. Уильям… Джереми, буду называть его так, а то ты сейчас запутаешься… отправился в Индию, потому что решение вопроса с колониями придало бы популярности любому, кто достиг чего-то. Увы, к нашей радости и к огорчению Джереми, генерал-губернатор Индии, законный Уильям Кавендиш-Бентинк, не слишком поддерживал Орден. Когда он был юн, Орден много чего ему дал и позволил продвинуться, но позже Кавендиш-Бентинк разочаровался в этих идеях. Джереми, впрочем, ему спуску не дал и впился в него мертвой хваткой, а поскольку сам ничего толком сделать не мог, ибо всегда оставался за сценой, поставил на Ганновер и сделал всё, чтобы положить будущие успехи брата к ногам будущего короля Великобритании. И тут, как всегда, вмешался случай.
Джон подобрался, как гончая, учуявшая след. До него постепенно начинало доходить, что происходит, и он, ерзая от нетерпения, потребовал:
— Что за случай?
Полковник Бэрроуз заметил искру интереса у до того едва не зевающего от скуки сына и усмехнулся:
— Индийское Братство давно было в курсе, что здесь что-то есть, но… Надо понимать разницу восприятия. Артефакты Первой Цивилизации таковы, что иногда лучше таких открытий не делать. А если делать, то поскорее «закрыть» их обратно. Индийские ассасины хранили тайну среди своих… Однако, когда едва ли не вся мировая арена обратила свой взор на эту глушь, были вынуждены обратиться за помощью. Но, как говорится, угря в мешке не спрячешь, и меньшим злом было призвать более структурированную ячейку Братства, чем вступить в войну с тамплиерами. И я приехал сюда.
Джон попытался переварить всё, что услышал. Стечение обстоятельств, которое привело на один пятачок в несколько десятков миль ассасинов, тамплиеров, сторонников разных королевских домов, казалось невероятным, но… Но случилось же.
— Ты приехал один? — уточнил Джон. — Взял только нас с Августой? А почему Ричард остался в Норгберри?
— Кто-то же должен приглядеть за Викторией и обеспечить мою связь с нашими в Англии? — разумно, вопросом на вопрос, ответил отец. — Ричард никогда меня не подведет, а тебе такая деятельность была бы пока еще не по силам.
— А что там, в храме? — не надеясь на ответ, поинтересовался Джон.
И Бэрроуз-старший, явно сжав зубы, ответил:
— Явно ничего хорошего. Я изучал санскрит еще в Англии, когда стало понятно, что придется сюда отправиться, но запись в храме выполнена не на нем. Предтечи общались на более высокоразвитом и одновременно упрощенном языке, нам трудно его понимать. Но если я всё понял правильно — и Мохан приложил все усилия, чтобы мне помочь, то… Увидишь. Я не стал входить в святыню, хотя местные жрецы не противились никаким моим шагам — они слишком уважают Мохана.
Джон не мог бы сказать, что его устраивает ответ, но до того он вообще не рассчитывал, что отец ответит, а потому не стал, образно говоря, гнать коней. Но один неприятный вопрос всё-таки задал, не удержался:
— И ты… Ты тогда обещал, что принесешь Джереми частицу Эдема. Почему не принес?
Полковник молчал долго. Настолько долго, что джунгли уже успели сомкнуться над головами и по бокам, а скорость передвижения сильно упала.
— Потому что я знал, что Уильям не откажется от возможности убить меня, — вязко, глухо произнес Бэрроуз-старший. — Даже если у меня не будет частицы Эдема. Если бы я был для него никем, то… То принес бы. Или попробовал принести. Джон, сын, ты же должен понимать, что, несмотря на то, что в храме мы поступим разумнее, чем Уильям, последствия могут быть печальны? Я не мог рисковать. Я не мог допустить того, что я погибну — тогда никто не отправился бы выручать вас с Августой. Уильям был жестоким человеком. Ему было бы проще вас убить, если бы я… потерпел поражение. И я принес ему то, чем мог торговаться.
— Отец…
Почему-то стало стыдно. Джон не понимал сам себя и злился на это, хотя причина лежала на поверхности. Джон не мог бы одновременно проявить себя и достойным сыном, и настоящим ассасином. Отец, которого Джон всегда почитал Мастером — с большой буквы, сам был готов поставить семью выше Братства. А Джон… Джон поставил дело Братства выше себя. И никуда от этого было не деться.
***
Изображение задергалось и прервалось, Джон успел заметить остатки надписи: «Синхронизация 100%: достигнуто». Он не понимал, что случилось. Ведь не выходил же из Анимуса… Или что-то случилось… здесь, сейчас?
— Что такое? — Джон тревожно подпрыгнул, хотя после сессии в Анимусе обычно хотелось хотя бы несколько секунд полежать и прийти в себя. Осознать себя, наконец!
— Тише, тише, не дергайся, — сосредоточенно произнесла Хлоя. — Сначала проверка.
Джон испуганно перевел глаза на остальных — Ребекка и Шон тоже были рядом, на своих «боевых постах». Шон отчаянно стучал по клавишам сенсорной клавиатуры — бесшумно, но вид имел при этом такой, как будто исполнял симфонию русского композитора Рахманинова. Ребекка напряженно вглядывалась в экран, взгляд ее прыгал, словно она пыталась прочитать текст по ускоренной методике.
— Всё в порядке, — механическим тоном наконец-то произнесла Ребекка.
— Ничего себе, в порядке, — буркнула Хлоя. — Хорошо, что мы рядом были!
— Ой, — вдруг довольно тонко вздохнул Шон. — Ой-ой-ой… Как же я всё это обработать успею? Джон, ну ты молодец: то не приносишь ничего, кроме всем известной информации, как двое мужчин занимаются сексом, то… вот это вот.
— А что? — Джон по-прежнему ничего не понимал. И даже ощущал солидарность с предком — тому тоже сначала ни черта не объясняли, а потом вывалили целый ворох малопонятных новостей.
— Мне пришлось завершить сессию от админа, — пояснила Ребекка и вдруг сняла наушники.
Джон уставился на нее, словно ему явилась как минимум Юнона. Как максимум — голая Юнона в сексапильном обруче с ушками. Никогда не видел Ребекку без наушников! Даже полуобнаженную видал! А она тем временем устало продолжила:
— Анимус — это ведь программный комплекс. Очень сложный, но всё-таки алгоритмированный. И он работает, как и любая программа. Сейчас ты его перегрузил информацией. Он — он ведь разумный, — Ребекка с нежностью взглянула в экран, — сразу начал подгружать данные обо всех лицах, событиях и прочем, что ты узнал — и подавился. То есть, если бы у нас были свободные серверные мощности, он бы справился, но у меня только локальное барахло, — она раздраженно потыкала пальцем в огромный навороченный ящик, куда больше обычного системника. — И чтобы тебя там не схлопнуло, мне пришлось вывести тебя из проги. Вот подгрузит, обработает — дальше пойдешь.
— Но ведь это не займет много времени? — тревожно осведомился Джон.
— Не займет, — кивнула Ребекка. — С учетом всех требований… Не больше часа. Но раз уж тебя всё равно выкинуло, то я бы предпочла обновиться и перезагрузить всё, что можно перезагрузить, когда обновление закончится. На всякий случай.
— Пусть перезагружает, — металлическим тоном потребовала Хлоя.
— Правильно, — радостно поддержал Шон. — Я не очень секу в ваших этих штучках, но точно знаю: надо перезагрузиться — и всё починится.
— А давайте выйдем из машины — и снова зайдем, — язвительно передразнила его Ребекка. — Иди сюда, поможешь, мистер умник.
— А… Ага, — Джон быстро сориентировался. — Шон, а ты…
— В кухню, — так же строго потребовала Хлоя. — Там питательный обед.
Джон даже опешил, когда она потянула его за руку. Шон подмигнул — но ничего не сказал.
Зато Хлоя высказалась со всей определенностью, когда комната осталась позади, а впереди замаячила убогая кухня старой квартиры:
— Мистер Джон Бэрроуз, Анимус плохо влияет на твои умственные способности. Я врач, и презервативы у меня есть не только в сумочке и в машине, но и в аптечке.
Джон припомнил огромный ящик — немногим меньше системника Ребекки — и хлопнул глазами:
— Целый ящик гондонов?
— Точно, влияет, — Хлоя закатила глаза. — Презервативов на аптечку положено два. Еще два — в машине. Еще два — в сумке. Тебе хватит… На первое время — точно.
— Не, ну учитывая размеры аптечки, гондонов должно быть больше, — не согласился Джон — и услышал, как Хлоя смеется.
И это было лучшим звуком на свете.
========== Часть 13 ==========
Джон взглянул на бусину Радха-Кришна и неуверенно повернулся к отцу. В храме побывали они оба, но на кого сейчас полковник Бэрроуз возложит миссию по открытию двери?
Однако отец сначала внимательно осмотрел местность — и выдохнул с облегчением:
— Всё осталось так же, как третьего дня, когда я здесь был. И ты тоже. Кони, конечно, разбрелись… И думается мне, их, стреноженных, постигла печальная участь. Здесь водятся леопарды и волки. Близко к людям они не подходят, научены, что у людей есть капканы и ружья, но вот лошади — другое дело.
— Здесь погибло десять человек, — напомнил Джон. И тут же подумал, что к лошадкам расположен куда больше, чем к солдатам, служащим тамплиерам. Но ведь люди всё-таки…
Отец кивнул, распространяться на эту тему не стал и, подумав, решительно проехал к бусине. Джон напрягся — как-то эта бусина точно была связана с устройством в храме. Но отец, похоже, не собирался подвергать его риску? Или просто предпочитал везде идти первым?
Древний механизм послушно открылся, являя темный зев коридора, и Бэрроуз-старший сам дал ответ на вопрос:
— Я впереди, ты за мной. Если увидишь, что… Если всё будет плохо, а у тебя останется возможность бежать — беги. От того, что мы погибнем оба, никому лучше не станет, а ты сможешь передать Мохану всё, что мы узнаем.
— Выполню.
Тут Джон куда лучше понял сестру, которая упиралась и не хотела исполнять требование «бежать со всех ног». Надо было обладать немалой силой воли, чтобы выполнить такой приказ…
И всё-таки, зайдя в храм, Джон ощутил настоящее удовольствие: оказаться в прохладной пещере после знойного дня — само по себе приятно, а тут еще откуда-то тянул ветерок…
На этот раз он шел достаточно спокойно, был уверен в отце, да и в собственных силах. А еще испытывал определенное облегчение от того, что не придется воевать с местными жрецами — отец наверняка сумеет договориться, раз уж у них тут с индийским Братством полный симбиоз на всех уровнях.
И верно, стоило оказаться в святилище, как навстречу вышли люди — одетые так же, как и в прошлый раз, когда Джон был здесь, но они не проявляли агрессии, а напротив, кланялись и приветственно лопотали что-то на своем языке. Бэрроуз-старший так же поклонился им и ответил — куда короче, но с достаточным уважением.
Те продолжали лопотать, отец отвечал, но разговор всё равно вышел коротким. Жрецы одарили гостей факелами и удалились, доверяя, очевидно, посланцам Мохана.
— Всё хорошо, — прозвучал в гулком зале голос отца. — Эти люди позаботились о том, чтобы храм не оскверняли нечестивые останки, и выразили надежду, что мы не вызовем гнева богов, как это сделали осквернители.
У Бэрроуза-старшего от святилища имелся ключ — и это Джона ничуть не удивило. Отец вошел за золотую решетку аккуратно, осторожно, стараясь не тревожить богатых даров богам. Или богу… Джон опять уставился на статую, которая предлагала пройти дальше — в храм Предтеч.
— Индра, — вполголоса пояснил полковник Бэрроуз. — И уже выбор места заставляет меня ожидать худшего. Индра — громовержец и бог войны, возглавивший дэвов, других богов, в их противостоянии асурам. Асуры же — полубоги, и о них известно не так уж много. Некие существа, выше людей, но ниже богов; опасные, яростные и агрессивные, ищущие схватки, не приемлющие решения мирным путем. И если сравнивать это с тем, что мы знаем о Первой Цивилизации… Я не жду ничего хорошего от этого храма.
— Я тоже, — Джон даже поежился. Теперь, пожалуй что, и прохладно стало. — Ты думаешь, что…
— Я думаю о том, что Индра держит в руке, — оказалось, что отец не закончил. — Это ваджра, его оружие в борьбе с асурами. Мощнейшее оружие, соединяющее в себе силу меча, булавы и копья. Конечно, это всего лишь выжимки из множества текстов, но… Джон, как ты думаешь, есть ли в мире оружие, которое может совместить в себе такие… разные свойства?
Джон даже улыбнулся и отрицательно покачал головой:
— Думаю, нет. Думаю, это… Если это был артефакт, то это всего лишь олицетворение того, что эта штука — сильнее любого оружия, которым владели люди.
— Вот и мне так кажется, — хмуро кивнул полковник Бэрроуз. — А то, что Индра так щедро предлагает ваджру каждому, кто ищет храм, наводит на мысли.
— Тут что-то взорвалось, — подумав, ляпнул Джон. — Никто из местных не должен был видеть, люди Джереми убили почти всех.
— Не всех, ты же сам передал весточку, — отец повернулся и улыбнулся одобрительно, ласково. — Тот жрец, который видел тебя здесь, рассказал об этом Мохану, а Мохан тут же оповестил об этом меня. Но ты прав, здесь никого не было, когда тут… взорвалось. Однако жрецы, конечно, догадались об этом, судя по тем повреждениям, что получили тела. И потом, это наверняка не первое вторжение в храм, хотя за последний век такого не наблюдалось. Но в том… журнале, который они ведут с незапамятных времен, уже есть записи о гневе богов.
— Но они пишут, наверное, о том, что громовержец Индра покарал нечестивцев, но мы-то знаем, что эта штука…
— Ничего мы не знаем, Джон, — Бэрроуз-старший вздохнул. — Но предположения у меня есть. Идем.
Отец сам коснулся ваджры, открывая проход в святая святых, и первым пошел вперед. Джону даже не по себе стало — слишком остро вспомнилось, как они с тамплиером пытались выбраться, не зная, удастся или нет. Но отец шагал уверенно, хоть и не очень быстро — точно на охоте. Да он и был на охоте…
— Я осматривался с помощью особого зрения, — пояснил Бэрроуз-старший. — И выяснил интересную вещь: в зале есть три плиты с символами. Добраться до каждой — та еще задача, но я обошел их все, хоть и не нажимал никуда. Пока.
— А что за символы? — полюбопытствовал Джон. — В тексте на воротах точно сказано, что есть три… чего-то.
— Верно, это я тоже разобрал, — кивнул отец. — Строк на двери — шесть. Полагаю, общая — в которой говорится, как действует механизм. Заключительная — в которой говорится о результате; и еще три — указующие, в каком порядке и, возможно, почему, нажимать. Но еще одна? Я изучил вторую строку вдоль и поперек, и… И если наши знания — я трудился не один, еще Мохан и Иша — верны, то там, за воротами — гнев богов, оружие настолько… страшное, что Предтечи не пользовались им, опасаясь погубить мир. Индийское Братство не зря хранило эту тайну веками. И я ни за что не вмешался бы в это, если бы ни был уверен, что Орден, стремясь к своим целям во что бы то ни стало, рискнет. Нам должно воспользоваться этим самим или перепрятать вдесятеро надежнее.
— Лучше второе, — безотчетно брякнул Джон, но тут же поправился: — Хотя, конечно, возможно, не нам выбирать. Что же ты планируешь делать?
— Символы на плитах — не Первой Цивилизации, — медленно пояснил Бэрроуз-старший, — хотя сами плиты при особом взгляде светятся. Думаю, символы были нанесены людьми, которые забрали у Предтеч разгадку или разгадали тайну сами. Символы — слоги санскрита. И я полагаю, что нам стоит обратиться к золотой ваджра гуру мантре, которая звучит в этом храме с незапамятных времен: «Ом А Хум Ваджра Гуру Падма Сиддхи Хум». Первые три слога — воплощение триединства, в том порядке и будем нажимать. А после этого — заключительное нажатие на воротах. Только, Джон, давай уясним сразу: механизм сработает в любом случае, как только будет нажата последняя панель. Но мои рассуждения могут быть неверны, а потому ты послушаешься меня беспрекословно. Я нажму на панель на воротах только тогда, когда ты отойдешь достаточно далеко, как в прошлый раз. Ты меня понял? И если оно опять… взорвется, ты не станешь пытаться покорить этот секрет в одиночку, а вернешься домой, ты понял меня?
— Да, — Джон кивнул, но кое-чем утешить отца он мог. — Только ты зря так… Я видел, как это сработало в прошлый раз. Я сам на нее нажимал. Не могу утверждать со стопроцентной уверенностью, но мне кажется, что он как… Как запал. Я успел отойти и даже успел удивиться, что ничего не происходит. Предтечи оставили возможность отступиться.
— Буду рад, если так, — сухо заметил отец. — Но ты всё равно выполнишь требование. Сначала левая, потом правая, потом снова левая. Если тебе невтерпеж, можешь залезть к правой, нажмешь по моему сигналу. Не раньше и не позже.
— Понял, — Джону и впрямь было невтерпеж.
— А потом спустишься и отойдешь, — потребовал Бэрроуз-старший и вдруг усмехнулся, почти весело. — А если свалишься, то в ассасины не возьму, путь наверх… не слишком удобный. Кто-то позаботился о том, чтобы кто попало не смог влезть.
Джон рванулся к стене, как будто участвовал в соревновании на скорость, и только оказавшись перед ней, сообразил, что понятия не имеет, куда забираться. Пришлось отойти и оценить. Наверху действительно что-то слабо светилось, и это слегка пугало, потому что… Потому что если оттуда свалиться, то проблема «не возьмут в ассасины» станет далеко не главной. Тут костей не соберешь…
Зато Джон сразу наметил себе путь. И полез, только сопел. С металлического кольца — по трещине на стене на выступ; с выступа через какой-то сомнительный шпенек — на балку; с балки — снова на стену. Вниз Джон старательно не смотрел, смотрел наверх — и светлый квадратик всё приближался, когда Джон всё-таки оступился. Вот если бы отец не поддразнивал — и не думал бы об этом, и не оступился бы! Однако удалось ухватиться в полете, и Джон упрямо начал карабкаться выше. Когда висел, отдыхая и собираясь подтянуться, не удержался, посмотрел через зал — и обнаружил, что отец уже удобно устроился на своей балке, которая была, надо сказать, немногим ниже той, к которой лез Джон. Сидит, покачивается… в своем плаще, пока Джон в удобном платье еще отдувается… Сил сразу прибавилось, и Джон победно взгромоздился на каменный выступ. О том, что внизу нет ничего, куда можно было бы спрыгнуть, а значит, придется тем же путем спускаться вниз, он старался не думать.
Зато видел, как под рукой отца, убедившегося, что сын добрался, пластина засияла ярким светом — даже без особого зрения.
— Давай, — зычно выкрикнул отец, и Джон послушался, наблюдая, как из-под руки вырывается голубое мерцание.
А потом, вместо того, чтобы слезать, залюбовался тем, как отец — в его-то годы — ловко карабкается еще выше. И ему тоже будет некуда спрыгнуть…
Третья пластина тоже зажглась, и раздался раздраженный голос отца:
— Ты чего там сидишь, как орел? Слезай.
И Джон полез. Пару раз, когда был уверен, немного халтурил — просто разжимал руки и цеплялся за ближайшее выступающее, что попадалось. А еще на душе стало как-то… теплей. Отец ведь с детства на него так ругался. «Слезай» было таким родным…
И, конечно, поперед отца Джон не успел. Тот уже стоял у ворот, когда под ногами оказались твердые плиты пола, и недовольно качал головой:
— Видел, как ты слезаешь. Джон, сколько раз я говорил, что так спускаться — много опаснее? Гораздо лучше, если ты точно чувствуешь, где опора, а не летишь вниз с мыслью «за что-нибудь ухвачусь». Ну где твоя голова? Вернемся в Норгберри — буду тебя гонять… Расслабился тут.
Джон хлопнул глазами… Теплое чувство моментально испарилось. И верно, расслабился — с тамплиером в постели. Хотя очень хотелось возразить, что это вряд ли можно было бы назвать отдыхом, Джон утерпел и промолчал — отец тоже стремится как можно быстрее вернуть прежний, родной и устоявшийся мир. Вот только прежнего мира уже не будет. Но огорчать отца Джон не хотел. Лучше от этого не будет никому.
— Еще дальше, — потребовал отец, и Джон отступил.
Теперь за свои размышления стало даже стыдно. Через несколько мгновений, возможно, отца не станет, а тут мысли… дурацкие. Только жизнь и выбор имеют значение, а не это всё.
Едва убедившись, что сыну угрожает минимальная опасность, Бэрроуз-старший отвернулся и резко нажал на плиту. Даже не сказал ничего. Джон понял, что тот опасается, что от щемящего порыва сын не выдержит… Но Джон бы выдержал. Пусть это сложно, но кое-чему он всё-таки выучился: как бы ни было трудно, надо идти вперед, а не оглядываться назад.
Но как и в прошлый раз, ничего не происходило, и Джон несмело позвал:
— Отец, отойди ко мне. Либо откроется, либо взорвется, и лучше быть на расстоянии, когда это произойдет.
Как ни странно, отец послушался, хотя до того почти зачарованно глядел на дверь. Однако теперь отошел, поравнялся с Джоном и даже крепко взял за предплечье — то ли удерживал от чего-то, то ли искал поддержки.
Джон ждал почти спокойно — в прошлый раз он машинально отсчитывал секунды, и прошло около двух минут. И только когда внутренний хронометр отметил, что «пора», в воротах что-то щелкнуло. Джон хотел было пойти посмотреть, но Бэрроуз-старший без усилий его удержал — вот и рука на предплечье пригодилась…
Не меньше минуты отец и сын простояли в молчании, когда полковник наконец пошевелился и хрипловато произнес:
— По крайней мере, пока не взорвалось. Пойду гляну.
— А…
— А ты подождешь, — отец был неумолим.
Однако оказавшись у дверей и сначала толкнув створу, а потом потянув на себя, он убедился, что та открывается, и осторожно заглянул внутрь. А потом и позвал:
— Кажется, сработало. Джон?..
— Иду, — Джон едва не бежал, а достигнув открывшейся двери, с любопытством заглянул внутрь.
Темное помещение, кажется, полукруглое… Только по центру — постамент, слабо подсвеченный голубоватыми лучами. На постаменте — ящик.
— Идем, — напряженно позвал Джон Бэрроуз-старший. — Только не хватайся за это руками… сразу. И вообще лучше не надо. Радха-Кришна и ваджры касался я… Может, это как-то связано. Может, и здесь третье прикосновение должно быть моим.
Джон кивнул и едва не крадучись отправился за отцом, на полшага позади. В след шагам по бокам ярко загорались бело-голубые линии на стенах, как будто волшебные фонари. И всё-таки здесь было гулко и страшно.
Полковник Бэрроуз достиг постамента и внимательно осмотрел ящик, пока не прикасаясь к нему. Вблизи тот представлял собой высокую шкатулку из странного материала — и не металл вроде, и не камень. Если смотреть сверху, шкатулка была почти круглой, со множеством уголков, вписанных в окружность. В ней было три отделения, и «спицы», как на колесе, расходились от центра, образуя абсолютно ровные углы по сто двадцать градусов. И на каждом отделении что-то было написано. Что — непонятно. Очевидно было только одно: отделения ранжировались по уровню чего-то, поскольку римские цифры — или счетные палочки — не узнать было трудно.
— Заберем, а открывать не будем, — сразу решил Бэрроуз-старший. — Нужно будет изучить надписи, насколько это возможно, а открывать… Стоит ли?..
— Возможно, мы что-то поймем после изучения, — пожал плечами Джон. — Надо это увезти отсюда подальше. Только как-то… не похоже это на оружие, верно?
Полковник недоверчиво приподнял ящик и проронил рассеянно:
— Довольно легкий. И, кажется, в нем что-то… как будто двигается. Не само… Возможно, это жидкость. Она может быть ядовита. Или может взорваться при соприкосновении с воздухом. Почему-то же Предтечи держали ее тут? Или разместили… для кого-то. Для нас? Для того, чтобы вернуться когда-нибудь?
Джон кивнул и уточнил:
— Помощь нужна? Думаю, лучше это не наклонять и не ронять.
— Не похоже, что оно вообще легко откроется, я не вижу ни малейших зазоров, — откликнулся отец. — Но ты прав, лучше не наклонять и не ронять. Однако оно действительно не тяжелое. Подашь мне это, когда я буду в седле. А потом будешь следить, чтобы на нас не напали какие-нибудь прихвостни Ордена. Эта вещь — самое важное для нас сейчас, что бы оно ни было.
Путь назад много времени не занял. Джон слегка опасался, что жрецам храма не понравится, что отсюда что-то выносят, однако они, высыпав из потайных дверей, дружно пали на колени, стуча лбами об пол и почти хором подвывая что-то на своем языке. Джон видел, как лицо отца вытягивается от изумления, но ему хватило выдержки что-то ответить — и жрецы так же раболепно покинули зал.
В полном молчании Джон сопроводил отца до выхода и только тогда спросил — почему-то шепотом:
— Что это… было?
И отец ответил — так же изумленно, как и глядел на местных до того:
— Они… э-э-э… признали меня божеством. Инкарнацией Индры, поскольку я укротил гнев богов и властен распоряжаться его даром. Господи Боже, Джон, как это… глупо.
— Думаешь, они теперь покинут это место? — зачем-то спросил Джон.
— Думаю, нет, — вздохнул отец. — Они будут его охранять как святилище и дальше. Ведь колесо сансары опишет круг — и всё вернется на круги своя. Я покажу это Мохану, Джон, но больше никому. И… И если Августа будет расспрашивать, ей тоже не следует знать. По крайней мере, пока. Я и сам не знаю, что теперь с этим делать. Везти в Норгберри? Там нас могут ждать. И потом, везти потенциальное оружие в страну, где и без того готовы хвататься за пистолеты, не очень разумно. Оставить здесь… Мне просто некому, да и лучше бы, чтобы это оказалось подальше.
Однако Джону уже стало немного полегче. Знакомая уже природа, мирный вид которой нисколько не переменился за те полчаса, что двое ассасинов пробыли в храме, наполнил встревоженную душу спокойствием — хотя бы относительным, и Джон вдруг предложил:
— Надо это как-то наречь. Хотя бы для того, чтобы в своем кругу понимать… о чем речь. Это не Яблоко. Да и шкатулкой язык не поворачивается назвать. Триада Предтеч?
— Хм, — Джон Бэрроуз-старший невесть чему усмехнулся. — Пусть будет так, Триада Предтеч.
***
— М-м, — Джон мотнул головой, когда его довольно неласково потрепали по разметавшимся волосам. — Не надо, не хочу.
Он уткнулся в мягкую грудь Хлои лбом, словно пытаясь найти там защиту, но Хлоя только снова потрепала его по голове:
— Надо.
— Не хочу, правда, — он даже отстранился и упал на спину, вызвав скрип старой кровати.
Лучше оповестить товарищей и соседей о том, что здесь происходит, Джон бы не смог.
— Надо, — Хлоя произнесла это мягче. — Ну, совсем немного же осталось! Теперь мы знаем, что Бэрроузы вывезли частицу Эдема из Индии. Нам нужно узнать, куда, и что они с ней сделали. И что там было, в конце-то концов! Это ведь и правда оружие, а теперь за ним снова охотятся тамплиеры.
— Ну что они могут знать… — Джон страдальчески вытянулся, подгребая к себе Хлою и стремясь уговорить ее хотя бы на отсрочку. — У Джереми детей не было. Официальных — точно, да и внебрачные, знаешь ли, тоже очень вряд ли.
— Вот нам и нужно воспользоваться преимуществом, — Хлоя немедленно поднялась на локте. Одеяло сползло еще ниже, обнажая уже не только грудь и талию, но и часть бедра, и весьма привлекательную линию… вниз. — У Абстерго есть деньги, влияние, связи… У нас сейчас есть только ты.
— Я знаю, — несчастно откликнулся Джон. — Но мне и думать не хочется, куда меня занесет. Шон же говорил, что нет ни смысла, ни времени отсматривать все воспоминания, пока Бэрроузы и индийское Братство не решили, куда и зачем отправлять эту… Триаду Предтеч. Он что-то там насчитал, но… Но знаешь, он и в прошлый раз насчитал круто — и мне пришлось несколько дней подряд фантомно трахаться с фантомным мужиком! Я больше не хочу!
— Тише, — Хлоя опустилась и нежно коснулась губами его виска. — Ты не такой. Надеюсь, коитус со мной не так страшен…
— Ты чего?! — Джон немедленно возмутился и преисполнился желания доказать, что коитус — очень и очень. — Ты — это другое!
— Тише, — Хлоя рассмеялась. — Уж немножко подразнить нельзя…
— А еще правильная такая, — Джон понял свою ошибку и насупился.
— Не дуйся, — Хлоя потерлась подбородком о его щеку и мурлыкнула: — Последний рывок! А потом пицца, мороженого ведерко… Может, даже вина, если обещаешь не злоупотреблять.
— Надеюсь, мой предок больше по мужикам не ходил, — Джон вздохнул. — Ладно. Ты же знаешь, что никуда я не денусь, но… Может, еще разок?
— Последний, — Хлоя повернулась и протянула ему квадратик из фольги. — Признаться, я… недооценила тебя.
— Рука судьбы, — пафосно брякнул Джон. — А пока я буду в Анимусе, отправь Шона за… За всем! Пицца, мороженое, вино, сок, презервативы… И пусть уточняет, а то мне эти, стандартные, тесноваты.
— Кхм… — Хлоя несколько замялась. — Так получилось, что я — исключительно как врач — знаю, что ему как раз всё впору. Думаю, ему не понравится идея покупать разные презервативы.
— Ничего, — Джона прямо захватило мстительное наслаждение. — Пусть так и скажет, мол, мне обычные, а моему бойфренду — XL.
— Я тебя потом спасать не буду, — предупредила Хлоя и взвизгнула, когда Джон хищно опрокинул ее на постель.
И пусть кровать скрипит. Джон чувствовал скорое освобождение и близкую свободу. Уж часик Анимус точно подождет.
***
Насколько же было хорошо в родной Англии!
Джон прожил в Индии меньше года, а с момента возвращения прошло уже почти полтора, но он по-прежнему временами испытывал глубокое восхищение, когда вдруг осознавал, насколько близок ему климат Великобритании.
Джон полной грудью втянул влажный воздух, полюбовался тем, как искрится морось на листве деревьев, и поправил плащ — классический, через одно плечо.
Конечно, обычно он так не ходил, это выглядело бы глупо, да и Ричард бы поднял его на смех, однако теперь, когда в доме ждали прибытия важного гостя, подобная чопорность не казалась излишней. Даже Ричард позволил себе переодеться из классической унылой «тройки» в несколько старомодное одеяние ассасинов прошлых лет.
Джон стоял на балконе и глядел вдаль, туда, где вековые буки опоясывали немного изгибающуюся дорогу от ворот поместья до главного входа.
Не то чтобы это было необходимо. Погода стояла капризная, предместье Норгберри с одноименным замком находилось в стороне от Лондона, а дороги развезло от бесконечных дождей, так что ждать гостей можно было долго… Однако Джону хотелось подумать.
Вся эта безумно долгая эпопея с Триадой Предтеч должна была закончиться сегодня. По крайней мере, закончиться для него и для Англии.
Теперь уже можно было сказать, что на сей раз Братство победило: Эрнст Август был посрамлен и уехал обратно в свой Ганновер; будущая королева Виктория мирно жила в Кенсингтонском дворце (интересно, знала ли, что ее в будущем ждет великая честь и великий долг?); частица Эдема, изученная доверенным английским химиком, дожидалась своей участи в давно заброшенных темницах под замком Норгберри; а сам Джон… Сам Джон как раз желал понять, что с ним стало за эти два года.
Дел всегда было много, ему не всегда удавалось подумать, часто приходилось именно действовать… Но, по крайней мере, он уже довольно давно носил ранг ассасина — его приняли еще в индийском Братстве, и традиционный прыжок веры после посвящения пришлось совершать не в сено и не в воду, даже не в снег — а в густые заросли странных лиан. Позже, по возвращению, его приняло и английское Братство — уже не просто рядовым бойцом, а тем, кто участвовал в добыче артефакта Предтеч и добился успеха. Уже в Англии Джон получил и клеймо на палец — в индийском Братстве такого заведено не было, но ассасинский род Бэрроузов чтил давние традиции.
Ричард тогда пожал ему руку — и Джону показалось, что он видит в глазах брата тоску. Именно тоску, а не зависть. Но Ричард всегда был скуп на проявление эмоций, а потому большего от него добиться не удалось.
— Мааф, — раздался шутливый голос снизу.
Кусты зашуршали, и оттуда выбрался совершенно мокрый Джитендра Ачария, союзник от индийского Братства, который бесстрашно отправился в далекую Великобританию, в которой решались дела колоний, чтобы проследить путь частицы Эдема.
Это было единственным требованием Братства Индии — сопровождение их представителя. Джон не верил в то, что индийские ассасины что-то подозревают или не доверяют. Уж скорее, они просто желали получать понятные для себя отчеты.
Джон отлично помнил, как встретил Джитендру в первый раз. Тогда тот якобы носил имя Джона Бэрроуза, изображая его самого перед тамплиерами, а потом отдал кинжал, который позволил сражаться. Это было давно — и одновременно будто вчера.
Здесь, в Соединенном Королевстве, Джитендра принял имя Винсент, чтобы не слишком отличаться от прочих — достаточно было его причудливой внешности, в которой смешались его европейские и индийские корни. От фамилии Джитендра-Винсент отказывался, и Джону Бэрроузу-старшему пришлось выправить ему документы на имя Винсента Джонсона — он и впрямь порой относился к нему не как к наблюдателю, а как к еще одному сыну.
Джону поначалу вовсе не нравилось это… «сопровождение». Слишком ярко помнилась горечь, когда Джону казалось, что сам он недостоин быть сыном своего отца… Однако вдумчивый и легкий на подъем Джитендра-Винсент довольно быстро стал в их семье своим — еще тогда, когда первым взялся обучать Августину, еще на корабле. Он вел пространные беседы с Бэрроузом-старшим, безжалостно шпынял ученицу и охотно проводил время с самим Джоном. И повадился звать его на свой лад — Маафом, хотя Джон так и не смог похвастаться, что овладел хотя бы зачатками хинди, в то время как Винсент болтал по-английски… как Винсент.
— Ждешь, пока трава прорастет под ногами? — Джитендра исчез под стеной, и очень скоро Джон увидел, как тот поднимается по перилам, отвергая нормальный путь.
— Нет, просто задумался, — Джон хотел было протянуть ему руку, но тот и сам с легкостью взгромоздился на мокрый парапет и удобно устроился, покачивая ногой.
Для товарища, который всю свою жизнь прожил в Индии, такие «балконы» — или как это назвать? Крытые террасы на втором этаже, — были не в новинку. В Индии издавна строили иначе, а в Норгберри, в старом английском замке, это нововведение появилось только с полгода назад. И Джон сразу его оценил и облюбовал. Приятно было чувствовать брызги, слышать, как дождь стучит по крыше, и при этом оставаться сухим.
— Люблю дождь, — вдруг пояснил Джитендра-Винсент. — Только никак не привыкну, что это у вас называется лето.
Джон усмехнулся. Июнь был… как обычный нормальный июнь. В июле дожди будут идти куда чаще, зато станет теплее. Впрочем, для себя Винсент-Джитендра уже уяснил, что лета в Британии не бывает.
Обычно Джон старался не задавать ему вопросов о детстве и юности, поскольку тот неохотно делился подробностями, но сейчас общая задумчивая расслабленность как будто способствовала неторопливому разговору по душам, и Джон поинтересовался:
— У тебя хороший выговор, почти не слышно акцента. И на своемязыке ты, похоже, говоришь как на родном. Какой из них у тебя появился раньше?
Винсент помолчал и вздохнул:
— Одновременно. Не люблю говорить об этом, но моя мать была англичанкой, из тех, кого привезли завоеватели. Она была очень юна, когда познакомилась с нашими обычаями, и так получилось, что родила ребенка — меня. Меня отдали кормилице, в дом к отцу. Матери я никогда не видел. Отец говорил, что ее увезли подальше от позора, обратно. Но он учил меня обоим языкам, поскольку был большим человеком и говорил с завоевателями.
Джон внимательнее всмотрелся в черты лица товарища, невольно отмечая причудливое смешение рас, но быстро отвернулся, понимая, что ведет себя невежливо.
— И ты не хотел отыскать свою мать, когда оказался здесь? — осторожно уточнил Джон. — Ведь Братство могло бы помочь.
— Я не видел эту женщину двадцать два года, — пожал плечами Винсент. — Зачем мне видеть ее теперь? Моими матерями стали жены отца, и я немного скучаю по двум из них. Но я всё равно был бы должен уйти, рано или поздно. И без того затянул… Отец отдал меня в Братство именно потому, что я ему не наследник, поскольку он не сочетался никаким браком с матерью.
— Никаким… браком? — Джону подумалось, что Винсент не во всём хорошо владеет английским, но тот только рассмеялся, как и всегда, когда переходил на более легкие темы, чем воспоминания о детстве.
— У нас брак бывает восьми видов, — с невероятно умным и комичным одновременно видом пояснил он. — Перечислить?
— О… — у Джона даже подходящего ругательства не нашлось, чтобы выразить изумление. — А как… Хотя нет, я не хочу этого знать.
— Если захочешь, я потом тебе расскажу, — фыркнул Винсент. — Когда ты примиришься с этой мыслью.
— Возможно, — Джон не стал отказываться, поскольку обычно слушал рассказы про Индию и ее культуру с удовольствием.
Когда не потеешь под жарким солнцем и не мучаешься от того, что не знаешь, как правильно себя повести, такие истории и рассказы было очень интересно слушать.
— Если я мешаю, могу уйти, — вдруг посерьезнел Винсент. — Я видел, что ты стоишь и смотришь вдаль, и мне показалось, что я могу развеять твою тоску. Но если я прервал твое время для медитации, то нижайше прошу простить. Ты отвечаешь односложно, а мысли твои витают далеко.
— У нас нет такого, я же тебе говорил, — Джон улыбнулся. — Просто… Действительно думал. Что со мной было, что стало, что будет. Неужели ты об этом не думаешь? Что ты будешь делать, когда эта история будет закончена? Вернешься в родные края?
Джитендра помолчал, словно вопрос был еще хуже, чем про юношество, а потом качнул головой, заставляя мокрые серьги по верху ушей неприятно звякать:
— Не знаю, Мааф. В родных краях меня ничто не ждет, а я больше могу помочь своей стране, когда нахожусь здесь. Но добровольно согласиться на ваш ужасный климат… Для этого нужна более четкая цель, иначе мне не справиться с ним.
— Возможно, цель появится сегодня, когда прибудет мистер Лоран, — заметил Джон, пытаясь справиться с неприятным чувством.
До него быстро дошло, что чувство это — обида. Винсента-Джитендру приняли в Норгберри как своего. Отец беспрекословно оплачивал счета гостя, лишь однажды наедине с Джоном пояснив, что брать деньги от индийского Братства — бессовестно. «Британия и без того тянет все соки из колоний, — сказал Бэрроуз-старший тогда. — Но я — не Британия и, слава Богу, не король».
Августина и вовсе считала своего первого наставника близким другом. Потом, конечно, ее обучением занялся отец лично, но первое время после возвращения, когда все были слишком взбудоражены находкой и ее последствиями для всего мирового сообщества, Бэрроузу-старшему было не до того. И Винсент многому научил сестру, тогда когда Ричард, не зная сна и отдыха, помогал отцу, а сам Джон ругался, не умея научить своевольную Августу хотя бы основам порядка. Одно время Джону даже казалось, что товарищ ухаживает за Августиной, и это заставляло сердиться, но он быстро понял, что сестра сердечного интереса не имеет — иначе не жаловалась бы на наставника словами, которые ни за что не должен был услышать отец и которые явно не подобали леди.
Сам Джон… Сам Джон тоже привык делиться с Джитендрой размышлениями и некоторыми переживаниями. Получив домашнее обучение и воспитание, Джон никогда не имел друзей вне семьи и только теперь понял, как это важно — иметь рядом того, кто выслушает без наставлений. С товарищем действительно было легко. Чаще всего.
И теперь, когда Джитендра заговорил о том, что может уехать только из-за климата, это показалось черной неблагодарностью.
— Возможно, — товарищ пожал плечами, как сам Джон совсем недавно. — Мне бы хотелось, чтобы это было так. Но ведь ваши прославленные ученые уже исследовали Триаду Предтеч?
— М-м-м, — Джон несколько замялся. Отец просил по минимуму разглашать сведения об артефакте, и Джон не говорил об этом даже с братом и сестрой. — Не совсем. Отец и его друзья, сведущие в том, что осталось от Первой Цивилизации, разбирали письмена на шкатулке. И они определенно выяснили только одно: в ней три разных оружия. Ваджра, так скажем. Братство решилось вскрыть только один из отсеков, там была… э-э-э… жидкость, бесцветная, без запаха. Ее оценил мистер Даниель, химик и физик. Он сказал, что вещество не известно науке, но вполне подлежит изучению, однако сам он занимается гальваникой, а потому не слишком… знаком с вопросом. Он сделал кое-какие выводы, мало мне понятные, и отец вызвал из Франции химика, который лучше знаком с данным вопросом. Мистер Лоран лоялен к Братству, и его рекомендации чрезвычайно…
— Значит, сегодня это точно не закончится, — философски заметил Джитендра. — И я даже этому рад.
— Почему? — Джон свел брови. Действительно не понимал. Что хорошего в том, что завершение эпопеи откладывается?
— Значит, мне не придется сегодня решать, что делать завтра, — улыбнулся Джитендра. — Хотя мудрые говорят, что бояться завтра хуже, чем погибнуть сегодня.
— Тебе вообще не обязательно это решать прямо сейчас, — Джон еще больше нахмурился. — Отец… не прогонит тебя, даю слово. Он расположен к тебе.
— Это так, — размеренно кивнул Джитендра. — И я тоже расположен к нему. У меня было множество братьев и сестер, но я так и не стал им равным, потому что они были от законных жен. Это закон рода. Но твоему отцу, твоему брату и твоей сестре я никто, и всё же они приняли меня лучше, чем там, где я жил. Но я сделаю плохое дело, если за бескорыстие отплачу навязчивостью. Хотя мне действительно не хочется уезжать. Уходить и знать, что дождь будет напоминать мне… Не говори об этом никому, Мааф. Не хочу, чтобы кто-то знал.
— Но ведь мне ты сказал?.. — Джон уставился во все глаза, как товарищ покачивает ногой, сбивая блестящие капли с перил.
— Тебе можно, ты поймешь мое сердце, — Джитендра улыбнулся.
Джон опустил голову, ощутив знакомое уже чувство падения. Что прыжок веры, что взрывная волна — тот самый миг, когда ни разум, ни тело не способны управлять тем, что происходит. Слова Джитендры, как часто бывало, не были похожи на европейские речи. Индус и европеец одновременно, он управлялся со словами вольно, так, как не умел мыслить англичанин. И всё-таки Джон его понимал. Может, и сердцем, кто знает… Но как же не хотелось омрачить искреннее, почти братское чувство, что зародилось между ними, воспоминаниями о прошлом!
Джон понимал, что иной раз взгляд его далек от братского, а ночные видения, над которыми он был не властен, заставляют задумываться о неправильном, но надеялся, что Джитендра этого не заметит. В конце концов, даже в истории родной Англии рыцари нередко посвящали подвиги дамам, от которых не желали ничего, кроме одобрения. Что же мешало… Джон был готов в своих мыслях посвятить победы другу, никому об этом не обмолвясь, если тот будет рядом и сумеет оценить.
— Тебя охотно примут в английском Братстве, — произнес он вслух. — И, уверен, многим будет интересно твое мнение, потому что сейчас… Ведутся разговоры об отмене рабства — и с каждым днем всё громче. И колониальный вопрос будет стоять всё острее, если это случится. Ты сможешь подсказать, как защитить, как помочь. Мы… нуждаемся в тебе.
Джон почувствовал облегчение и горечь одновременно. «Мы» звучало куда лучше, чем «я».
Джитендра не ответил, зато перекинул ногу через перила и спрыгнул на забрызганный моросящим дождем пол террасы. Шумно отряхнулся, поудобнее перехватил длинные волосы, отер лицо, улыбнулся…
— Рад, что я тебе нужен хотя бы в качестве соратника. Позволишь, я пройду? Холодно. Очень холодно.
Джон вовсе не считал, что холодно. Шестьдесят с лишним градусов Фаренгейта — это разве холодно? Однако спорить он не стал, кивнул в знак того, что готов сопроводить товарища в дом — и вдруг увидел, как тот вытянул шею, вглядываясь вдаль.
Джон тоже повернулся. В парк поместья Норгберри въезжал кэб с поднятым откидным верхом, заляпанный грязью настолько, насколько его в принципе можно заляпать.
— Пора, — заметил Джон. — Не хочешь переодеться?
— Пожалуй, — согласился Джитендра. — Говорят, французы еще более придирчивы к костюму, чем англичане.
— Это вряд ли, — Джон улыбнулся. — Они придирчивы к моде, а у нас в почете безупречность.
— У меня ни моды, ни безупречности, — товарищ отряхнул мокрые одежды. — Иди к отцу и извинись за меня, если обо мне пойдет речь.
========== Часть 14 ==========
Джон согласился и уже несколько мгновений спустя шел по лестнице, готовясь приветствовать гостя. Дворецкий помогал мистеру Лорану снять плащ, Бэрроуз-старший заверял в своем гостеприимстве, а сам Джон подумал только о том, что Джитендра мог бы не тяготиться мокрым костюмом, потому что прибывший француз был немногим чище, чем кэб.
Джон спустился в самый низ как раз тогда, когда полковник Бэрроуз вежливо осведомился:
— Вижу, дорога была не из легких, сэр?
— Ужасно, — выдохнул гость. — Не подумайте, мастер-ассасин, что я жалуюсь, но мне далеко до ваших акробатических умений, а английские кэбы, кажется, рассчитаны именно на них. Мне сначала пришлось пробраться через водосточную канаву, потом взобраться на ступень… Кто вообще это придумал?.. Потом почти балетным прыжком перепрыгнуть на вторую, и только после этого мне удалось усесться, хотя вернее было бы сказать, что фартук повозки усадил меня сам. И довольно болезненно! Зато прогулка под летящими комьями грязи была вполне мила. После такой посадки — особенно.
— Простите, — Бэрроуз-старший поклонился, но Джон видел, что отец скрывает улыбку. — Обратно я предоставлю вам свою карету. Она полностью закрыта, и у нее неплохие рессоры.
Гость к тому моменту наконец выпутался из плаща, и Джон увидел, что тот довольно молод, что у него приятное и открытое лицо, несмотря на небольшую бородку и усики. Гость немедленно виновато склонился, подслеповато щурясь, и куда мягче произнес:
— Наверное, вам показалось, что я груб? Прошу простить, это я от… впечатлений. На самом деле, я вовсе не столь требователен. Признаться, мое финансовое положение оставляет желать лучшего, и ваши друзья очень вовремя появились в моей жизни. У вас есть некое вещество для изучения? Я очень, очень хочу добиться открытий! Вы позволите?
— Мистер Лоран, — отец указал ему дорогу к гостиной безукоризненным жестом, — вам сначала следует согреться и выпить немного бренди. Прошу… Джон! О, это мой сын, Джон Бэрроуз-младший. Надеюсь, к нам скоро присоединится и мой старший сын Ричард, и наш коллега из Индии, мистер Винсент Джонсон. Полагаю, вы согласитесь подождать несколько минут, раз уж выдержали такую нелегкую дорогу?
— Конечно, — тот почтительно поклонился и оживленно развернулся. — Рад видеть вас, месье Бэрроуз. Мне действительно не повредит немного бренди.
Джон ограничился вежливым кивком и проводил мистера Лорана в гостиную, где пылал огонь в камине, и гость незамедлительно вытянул руки, потирая ладони и отогреваясь.
Джон услышал позади голос брата, а потом и щебетание Августины, и даже оглянулся. Ну, сестра хотя бы появилась в платье, а не в мужском костюме, который носила на тренировках. Платье было немодным — Августа совсем забросила традиционные дамские увлечения вроде рукоделия и обсуждения нарядов и тенденций… Даже садоводство и музыка немного отошли на задний план.
Впрочем, Августине и не с кем в последнее время было обсуждать наряды и модные тенденции, разве что с женщинами-ассасинами, которые иногда появлялись в поместье. Бэрроуз-старший, и без того не самый светский человек, с момента возвращения еще более неохотно принимал посетителей — слишком тяготило то, что на самом нижнем уровне подземелья замка Норгберри до сих пор находился артефакт Предтеч. Это заставляло внимательнее относиться к охране поместья, да и среди чужаков могли оказаться шпионы.
И всё-таки Джон покачал головой. Августине уже восемнадцать, а ее совсем не знают в свете. Она много тренируется, но, положа руку на сердце — кому нужна такая супруга? Слишком сильная, слишком смелая, не чурающаяся мужского платья и плюющая на традиции с часовой башни?
Однако сейчас Августина характера не проявляла. Помахивала веером, точно кому-то могло прийти в голову, что здесь слишком жарко, улыбалась… Улыбалась немного натянуто.
Джон воспользовался первой же возможностью передать гостя отцу и отступил к сестре.
— Что-то не так? — вполголоса осведомился он. — Помощь нужна?
— Чем ты мне тут поможешь, — едва слышно прошептала та. — Корсет впивается, дышать нечем, всё жмет и натирает! Когда же уже отец сочтет, что я готова к посвящению! У меня уже кончается терпение…
— Это потому, что ты его дочь, — усмехнулся Джон, признав, что в борьбе с корсетом ничем сестре не поможет. — У остальных обучение обычно быстрее проходит. Меня тренировали с самого детства, а ассасином я стал, когда мне уже к девятнадцати было. А что такого случится, когда тебя посвятят? Корсеты не станут удобнее.
— Не станут, только я больше не буду их носить, — как ни в чем не бывало откликнулась Августа.
— Иногда всё равно придется, — философски протянул Джон и чуть улыбнулся ей в ответ. — Или ты уже не хочешь замуж?
— Хочу, — пожала плечами Августина. — Но выйду только за того, кому на это будет наплевать.
— Иными словами, полагаю, за кого-то из Братства, — заключил Джон.
И увидел, как сестра стрельнула глазами:
— А нечего было запирать меня на тренировочной площадке в обществе молодых ассасинов. Что я, по-твоему, должна была делать?
— Надеюсь, ты хотя бы… — встревожился Джон.
— Пока нет, — с нажимом произнесла Августина и рассмеялась. — Но чем дольше отец тянет, тем выше риски.
— Потише! — Джон встревожился еще больше и даже оглянулся, не слушает ли кто. — Если Ричард услышит, тебя запрут в башне. А если услышит отец, то достанется не только тебе, но и всем нашим.
— Из башни я легко вылезу, — Августина так мило сморщила носик, что Джон капитулировал:
— Я поговорю с отцом.
— Славно, — Августа немедленно пришла в чудесное расположение духа, несмотря на платье. — А…
Закончить она не успела. В зале появился Джитендра, непринужденно извиняясь за задержку, и Бэрроуз-старший привлек внимание к себе:
— Начнем, пожалуй? Ричард, сопроводи меня, пожалуйста, на всякий случай.
Брат послушался — как всегда, без лишних слов. Джон чувствовал себя несколько неуютно. Джитендра тоже явно не находил себе места, а Августина скучала. Возможно, знала слишком мало, чтобы оценить происходящее.
Мистер Лоран дожидался нетерпеливо, нервно. То и дело потирал переносицу, пытался быть вежливым со всеми — но, Джон видел, разумом был далеко не здесь. Джон не ждал, что тот сумеет сделать какие-то выводы прямо сейчас. Что, в самом деле, можно сказать по водице, немного тяжелее обычной воды, без каких-либо признаков?
Однако гостя Джон недооценил. Едва отец в сопровождении Ричарда вернулся со шкатулкой, мистер Лоран извлек из-под стола саквояжик, с какими обычно ходят доктора, и развернул на обеденном столе маленькую лабораторию. Джон, на всякий случай, решил для себя, что есть за столом больше не стоит — по крайней мере, пока его не вымоют хлорной известью, а потом еще мылом десять раз.
— Мистер Лоран, — сгрузив ношу на стол, веско произнес Бэрроуз-старший. — Мы открыли только то отделение, которое значилось наименее опасным. И прошу вас, уясните одну вещь: вскрывать остальные мы не будем, пока полностью не будут изучены свойства вещества первой секции. Вы сможете работать над этим только под наблюдением Братства.
— Пусть! — нетерпеливо отозвался химик. — Пусть так! Дайте же мне посмотреть, что это!
Бэрроуз-старший отступил. Мистер Лоран натянул тончайшие кожаные перчатки и с благоговением распахнул отсек. Тщательно обнюхал, потыкал в жидкость стеклянной палочкой.
— Удивительно… — пробормотал он, а потом извлек из саквояжа небольшой, но явно тяжеленный микроскоп. — Удивительно!
Мистер Лоран ногой подтянул к себе стул, нимало не заботясь о том, что ковер смялся, поглядел сквозь окуляр и начал торопливо настраивать ручки. Он весь, казалось, дрожал от нетерпения, но рука его оставалась твердой.
Каплю вещества он расположил на стекле и жадно приник глазом к окуляру. Долго тыкал в каплю палочкой, потом добавил на стекло серой пыли из крошечной колбы, а потом, лучась несколько пугающей улыбкой, двинулся к камину — и швырнул стекло с каплей, впитавшей серую крошку, в огонь.
До этого момента Джон считал химика несколько странноватым типом, безобидным чудаком, которые зачастую способны на великие открытия, но…
Камин полыхнул. Столб пламени взвился высоко, опаляя металлические пластины, облицовку и лепнину над каминной доской, а ученый, вместо того, чтобы отшатнуться, захлопал в ладоши:
— Вы видели? Вы видели?! Я был прав, прав! Эти соли могут работать как взрывчатое вещество! А это вещество — это не соль, это чистая кислота! Я назову ее пикриновой, потому что даже ее пары — горечь страшная! Но с ее помощью я создам… О-о-о, что я создам! Куда там пороху, порох будет только ее запалять. Или нет. Я создам окисляющийся запал, который поможет детонировать без пороха! Это будет прорыв, прорыв! Месье Бэрроуз, вы должны засвидетельствовать момент! Это же чудо!
— Думаю, будет лучше, если вы продолжите изучение в более подходящих условиях, — странным тоном заметил Бэрроуз-старший. — В приспособленной для этого лаборатории с соответствующими мерами безопасности.
— Несомненно, — мистер Лоран всё еще улыбался, но его эйфория несколько схлынула. — Надеюсь, ваши друзья помогут мне довезти этот милейший ящичек до Франции.
— И что же вы планируете? — куда более доброжелательно уточнил Бэрроуз-старший. — Новые технологии изготовления пистолетов?
— О, нет, — ученый покачал головой. — Капля этого вещества способна разнести всё вокруг на пару ярдов. Нужно только разобраться с техниками детонации подобного вещества. И как раз здесь мне пригодятся мои исследования. Мир еще услышит обо мне! Мы с вами, месье Бэрроуз… Прогремим!
— Вот это… возможно, — хмыкнул хозяин дома, с опаской взглянув на стол. — Я отправлю с вами своего сына и еще нескольких профессиональных бойцов. А во Франции вы будете общаться с уже знакомыми вам членами Братства. Ричард, унеси пока Триаду. Нашему гостю нужно отдохнуть, прежде чем пускаться в обратный путь. Или, быть может, вы желаете осмотреть Лондон, мистер Лоран?
— На это мне не хватит терпения, мастер-ассасин, — рассмеялся ученый. — Я отправлюсь завтрашним же утром! Я не буду способен думать ни о чем, кроме этой замечательной шкатулочки.
— Очень миленькая шкатулочка, — пробормотала Августина.
Ричард был более практичен:
— Кому из нас ты прикажешь отправиться во Францию, отец?
— Ты и поедешь, Ричард, — пояснил тот.
— А куда именно? Где находится лаборатория нашего гостя?
— У меня нет лаборатории, месье Бэрроуз, — сокрушенно вздохнул ученый. — Некоторые мои открытия… не были признаны более влиятельными людьми, и мне приходится перебиваться чем есть.
— Мы непременно решим этот вопрос, — заверил Бэрроуз-старший. — Дворецкий проводит вас в вашу комнату. Джон, Августина, мистер Джонсон, вас не задерживаю, но утром прошу присутствовать на завтраке. Возможно, у меня появятся новые распоряжения.
Джон кивнул и, поклонившись присутствующим, повернулся в сторону двери, куда Джитендра уже пропускал Августину. Та с королевским видом приняла ухаживания, но стоило выйти в холл, как немедленно стянула с локтей газовый шарфик и потребовала:
— Джон, потяни за ленточку сзади. Сил больше нет.
— До комнат хоть дойди, а то раздеваешься на ходу, — хмыкнул Джон. — Винсент, не желаешь конную прогулку?
Он предложил это, желая наконец прояснить, что для себя решит товарищ: оставаться ему или нет, но Джитендра фыркнул:
— Я только что сменил одежды на сухие. И ты жаловался на то, что на моей родине приходится часто менять рубашки?
Джон улыбнулся и принял колкость, хотя сам очевидно предпочитал дождь, чем выматывающую жару. Августина уже успела подняться на второй этаж и упорхнула, волоча длинной юбкой по коридору. Джитендра проводил ее взглядом и заметил:
— Твоя сестра — олицетворение юной природы. Как цветок весной. Ей тесно на клумбе, где ее вырастили.
— Нам всем тесно на клумбе, где нас вырастили, — философски откликнулся Джон. — С этим и боремся.
— Мой народ не принадлежит сам себе, — вздохнул Джитендра. — Но и среди наших завоевателей хватает притеснений. Пойдем, Мааф, я хочу говорить с тобой. До того, как наступит утро — и мне придется что-то решить.
Джон кивнул и отправился вслед за товарищем. Тот предпочел странное место для жилья — под самой крышей, где располагались общие спальни для слуг. Бэрроуз-старший предлагал ему поселиться отдельно, в бывшем доме экономки, который пустовал с той поры, когда мисс Стоун стала супругой дворецкого. Джитендра отказался, и тогда хозяин дома предложил ему гостевые покои на втором этаже — хотя в ту пору в замке гостило множество членов Братства. Джитендра отказался и от этого.
Джон помнил недоумение, граничащее с возмущением, когда отец пытался найти место, куда бы ему «определить» индийского наблюдателя. Оставалась еще старинная пристройка к замку, где в лучшие времена жили рекруты — в общих спальнях, напоминающих казармы, с разделением только по полу, но Джитендра мягко и спокойно попросил одну из непопулярных комнат — на третьем этаже, куда долго подниматься, где дождь оглушительно барабанит по крыше и подоконнику, где по сухой погоде стоит вороний грай — они селились где-то между крышами…
Джон Бэрроуз-старший изрядно удивился, но уступил. Позаботился только о том, чтобы к комнате прилегала уборная с водопроводом, а то ведь трубы проводили не по всему замку… А кое-где и конструкция не позволяла их уложить — замок был старым.
Джон любил бывать у товарища в комнате, хотя тот не слишком охотно приводил к себе кого-то, а горничным и вовсе воспрещалось убираться у него. Впрочем, Джон понимал, что добропорядочные английские горничные наверняка были бы в затруднении, как убирать комнату экзотического гостя. Обычно девушки вычищали камин, застилали постель, стряхивали пыль с каминной доски и книжных полок. Много реже протирали дорогую и памятную посуду в сервантах, чистили или перевешивали гардины на окнах, полировали сувенирное оружие и охотничьи трофеи вроде оленьих рогов.
Из знакомого им в комнате Джитендры был только камин, а всё остальное скверно поддавалось уборке. От кровати Джитендра отказался, предпочтя разместить перину и постель прямо на полу, зато разжился по соседним комнатам всеми ненужными подушками, какие смог отыскать. Книги он тоже предпочитал держать на полу, а вместо красивой драпировки гардин предпочитал подолгу сидеть на подоконнике. Гардины ему мешали, но сняв их, он не отказался с благодарностью, как делал обычно, а украсил длинным шелком угол (опять же на полу!), где пил чай. Чай он пил в любое время, что до пяти часов, что позже, и при этом совершенно не интересовался ни тартинками, ни волованами с джемом, маслом или сыром. Зато скупил у торговца специями в ближайшей деревне половину ассортимента и активно этим пользовался при собственноручном приготовлении чая, не раз посетовав Джону, что выбор крайне невелик.
Зато здесь всегда пахло чем-то… вкусным. Джон, зайдя в комнату, привычно принюхался. Иногда он улавливал знакомые запахи, чаще же — затруднялся определить. Сейчас здесь пахло медом и чем-то еще, а уж чем…
— Садись, Мааф, — непринужденно предложил Джитендра и улыбнулся. — Обычно говорят, мой дом — твой дом, но твой дом и так твой дом.
— Твоя комната — моя комната? — шутливо предположил Джон.
— А моя — твоя? — товарищ расхохотался. — Кажется, я запутал тебя. Я просто рад видеть тебя здесь.
Джон устроился в углу для чаепитий, сложив ноги по-турецки. Он был гибок, но удобно сидеть, как Джитендра, в «позе лотоса» не умел. То есть сесть-то умел, но что же тут удобного?
Джитендра невозмутимо прошел к едва тлеющему камину, пошевелил кочергой угли и, добившись огня, подвесил над оным небольшой котелок. Джон едва подавил улыбку. Когда отец заглянул сюда и увидел всю эту «икебану» с постелью на полу, занавесками на стене и котлом в камине, не сказал ни слова — и очень быстро ушел. И даже не возмутился тем, что гость из Индии, так и не сумев приноровиться к обычному столу, укоротил на нем ножки в три раза — ну, чтобы удобней было.
Теперь на этом столе — комната изначально была «людской», и дорогой и ценной мебели тут просто не было — громоздились причудливые украшения, гребень, несколько статуэток (вроде бы золотых) и флейта. А в глиняной чашке без ручки была насыпана смесь неких трав. Джон знал, что если их поджечь, то они будут тлеть, но от сильных незнакомых запахов у него кружилась голова — и Джитендра при нем перестал пользоваться «благовониями». Слово «благо», на вкус Джона, тут было явно лишним.
Воды в котелке было немного — на крошечный заварочный чайник, которого хватало ровно на две чашки. Джитендра говорил, что перестоявший чай — яд, но у него явно были более строгие к этому требования, чем даже в Англии. Вода закипела быстро. Товарищ легко снял котелок с огня и, воспользовавшись лоскутом толстой ткани с вышивкой, ловко поставил чай завариваться, а пока пришлось выжидать, проговорил — и очень благожелательно:
— Ты не хочешь меня отпускать, Мааф, и это написано на твоем лице и в твоем сердце. Но я успел узнать тебя, а потому уверен, что ты говоришь мне не всё. Правда — первый путь к взаимопониманию, а потому я прошу тебя, скажи, что на душе — и тогда мне не придется сомневаться в тебе, а следовательно — и в том, что мне следует сделать.
Джон порадовался, что сидит. Как он мог рассказать правду, когда и сам этой правды не знал? Знал только то, что образ коленок Мелани сильно потускнел, а поцелуй с мадемуазель Клементиной помнился уже неясно и нечетко, настолько, что иногда брали сомнения, а было ли это вообще. Джон никак не мог увязать в одно привязанность к новому другу и то, что виделось во снах теперь. Даже в чертовых снах он не видел лица; не хотел видеть, потому что не желал осквернять искреннюю дружбу.
— Я не знаю, что тебе рассказать, — честно признался Джон, и даже от этого признания стало немного легче. — Есть вещи, которых я не хочу говорить никому. Есть вещи, которые я, наверное, не могу сказать даже себе, и не потому что боюсь, а потому что сам того не понимаю. Что ты хочешь услышать?
Джитендра подумал немного, а потом потянулся к чайнику и ювелирным движением разлил чай по двум чашкам. На лице его теперь тоже отображалась задумчивость.
— Тебе мало разговоров и времени, что я провожу с тобой, — голос его прозвучал напряженно. — Ты хочешь больше. Но если ты хочешь больше, то нечестно не предлагать этого. Ты можешь сомневаться в моем ответе, но не задавать вопрос — разве это хорошо?
Джон с трудом осознавал себя в этот момент. Хотелось схватить чашку и вылакать чай одним глотком — чтобы унять внезапно возникшую сухость в горле. Джитендра часто говорил странно, говорил иносказаниями… Или просто мыслил непривычно, но обычно это только заставляло задуматься и осмыслить ситуацию с совершенно другой стороны. Это помогало, и беседы с другом Джон полагал интересными… Но только не сейчас, когда хотелось удрать и спрятаться. Но Джон подавил в себе малодушный порыв непринужденно извиниться и пообещать прийти в другой раз. Хотелось уже определенности, а не этого пугающего и слишком острого чувства.
— И о чем же я должен спросить? — Джон постарался улыбнуться — не слишком удачно. Тут в голове мелькнула спасительная мысль. — Или, если ты что-то понимаешь лучше меня, то отчего бы об этом не спросить тебе?
— Спросить я могу, — глаза Джитендры заискрились. — Но нас растили на разных клумбах. И что для меня удобрение, то для тебя может оказаться отравой.
— Но теперь-то мы на одной английской клумбе, — кисло пошутил Джон.
— Хорошо, тогда я спрошу, — Джитендра кивнул, немного помолчал и произнес прямо и даже жестко: — Что мешает тебе сказать, что ты находишь меня привлекательным?
Джон умудрился подавиться даже крошечным глотком чая. Вопрос был… В нем было слишком много всего. Но самое главное — то, что так и осталось секретом ото всех, кроме отца — было самым важным. Джитендра, видно, как-то иначе относится к неестественным отношениям, но Джон определенно захотел расставить все точки над «i».
— Джитендра… — он даже не стал пользоваться его новым именем. — Так получилось, что я смотрю на тебя… неправильно, потому что со мной произошли не самые… приятные события. Я был в плену у тамплиеров, и там… То, что там произошло, изменило мой взгляд на мужчин. Боюсь, навсегда. Я могу тебе сказать, что ты привлекателен, но не хочу тащить тебя в это болото. Я не знаю, что послужило причиной: душевная травма или… или я всегда был таким, просто до того не подозревал об этом.
Джитендра нахмурился и так же сурово произнес:
— Это неправильно.
Джон был абсолютно с ним согласен, но уже одно то, что друг не стал сторониться или ужасаться, несколько грело. Однако Джитендра продолжил мысль вовсе не так, как Джон сам мыслил дальше:
— Нельзя привести к напумса насильно, это должно быть даровано Шивой.
И пока Джон пытался осмыслить эту глубокую мысль, товарищ вдруг добавил печально:
— И я не хочу тянуть тебя… ты сказал, в это болото. Если тебе неприятно так думать обо мне, то тебе следует омыться в твоих одеждах в воде — и это очистит тебя.
Джон не удержался, фыркнул:
— Ты же прекрасно знаешь, что вода здесь льет с неба постоянно, и я регулярно промокаю насквозь… Но как-то не помогло.
— Если ты хочешь, я покажу тебе путь, — чуть поразмыслив, предложил Джитендра. — Для того, чтобы любовное соединение было отрадно богам и природе, нужно, чтобы оно шло от чистого сердца.
Джон замотал головой — его всё-таки не понимали.
— Всё не так, Джитендра! Я не просто лег с мужчиной. Я лег с тамплиером! Почти… добровольно. Тебе не надо со мной, это… это грязно.
Тот с тем же непониманием воззрился в ответ:
— Надо! Ведь карма — она… подвижна. Ты испортил карму, когда возлег с врагом, так очисти ее! Даю слово, я не имею дурного помысла против тебя, а значит, ты можешь возлечь со мной. Единственное, о чем я должен тебя предупредить, так это о том, что я испытываю… слабость к тебе, а это грозит соединением вне правил, которым учит Джайямангала.
— Ах, для этого еще и правила есть… — пробормотал Джон, четко ощущая полное отсутствие почвы под ногами.
— Конечно, — Джитендра улыбнулся ярко, открыто. — Так, чтобы это было приятно двоим. Но Ватсьяяна учит, что нет строгой последовательности и всё применимо во всякое время, ибо влечение ни на что не обращает внимание.
Джон нашел в себе силы улыбнуться — абсолютно искренне, потому что друг в очередной раз умудрился поставить всё с ног на голову… Или с головы на ноги, как посмотреть.
— У нас всё несколько не так, — Джон даже на подушку откинулся — настолько явно ощущалось, что былое напряжение его покинуло. Наконец-то он мог себе позволить говорить открыто. — У нас… Два года назад, в тридцать пятом, казнили двоих мужчин — за это.
— Нам это вряд ли грозит, — Джитендра пожал плечами. — Я за свою жизнь убил столько людей, что смертная казнь в любой стране мне грозила бы и без этого.
— Да, в Братстве это вряд ли чем-то грозит… — Джон задумался. Такая постановка вопроса не приходила ему в голову. — Но мой отец меня убьет.
— Не убьет, — не менее уверенно возразил Джитендра. — Он умеет убивать, а тебя убивать не хочет. Ведь за соединение с тамплиером он не убил тебя?
— Это было насилие, — недовольно возразил Джон.
Обсуждать Джереми с Джитендрой как-то не хотелось, но приходилось.
— Ты сам сказал, что возлег добровольно, — Джитендра фыркнул. — Значит, были иные пути. Мааф, ты ищешь причины или отговорки?
— Я ищу путь, — отрезал Джон.
— Путь к Просветлению тернист, — Джитендра вновь пришел в хорошее расположение духа. — Я понимаю, ты устраняешь те страхи, что преследуют тебя. Я рад за тебя и готов помогать.
— Готов помогать… — Джон пробормотал это невнятно, а потом вскинулся и даже глянул сердито. — Джитендра, если ты это делаешь исключительно ради меня, то не надо.
Тот нахмурился — непонимающе:
— Что дурного в том, чтобы убрать сомнения?
— Я не о том, — Джон вздохнул. — Честно говоря, та система, с которой ты подходишь к… к отношениям между мужчинами, меня удивляет. Но если у вас есть некий ритуал… Если ты не такой, не надо, в общем. Может быть, у меня всегда была склонность… Но я мог этого никогда не узнать. Но ты? Достаточно того, что на моем пути встретился тамплиер-извращенец.
Джитендра согласно кивнул:
— Только извращенные ум и сердце могли заставить прибегнуть к обману и насилию. Но что тебя удивляет, раз он тамплиер? Ты хочешь знать, был ли я с мужчинами? Или я неправильно понял твой вопрос?
Джону казалось временами, что хоть разговор ведется на английском, они говорят на разных языках. Но… пусть так. Такая постановка вопроса ничем не хуже.
— Да, — он кивнул. — Зачем тебе я?
— Затем, что каждое сердце тянется к другому сердцу, — удивленно ответил Джитендра. — А если ты желаешь знать про мужчин, то да, были, еще когда я учился. Отец ставил меня ниже своих сыновей и дочерей, но не отказывал мне в тех благах, что получали его законные дети. Едва он понял, что я отношусь к напумса, он позволил мне учиться любви сообразно склонности. Он был большим человеком, мог себе позволить.
— Погоди, ты… с отцом, что ли? — нервно икнул Джон. Сразу вспомнилось всё то, что…
— Почему с отцом? — глаза Джитендры округлились. — Я, наверное, был неточен. Таких, как я, называют клиба. Я был одновременно хорошего рода — и безродной дворняжкой. И отец поступил со мной хорошо. Он нашел средний путь, потому что я не мог претендовать на наследство, но и дозволить мне стать слугой в гареме или в доме ганик не желал. Он отдал меня в Братство, и я выучился тому пути, что позволил мне быть вне сословий.
— А… — Джон чувствовал, что мысли расползаются, как мыло в воде. — А зачем тебе тогда были мужчины? Или ты не тянулся к ним сердцем?
— Меня учили, — Джитендра хмурился, словно пытался что-то понять. — Их было двое, кумбхика и мукхебхага. И я научился всем приличествующим техникам.
— Я никогда этого не пойму, а просто буду знать, что ты что-то умеешь, — Джон окончательно сдался.
— Я был неплохим учеником, — друг улыбнулся лукаво. — И научу тебя, если захочешь. Что еще смущает твой разум? Говори, ибо к соединению стоит приходить только тогда, когда на сердце нет сомнений. По крайней мере, к первому.
Джон подумал. Все основные слова, кажется, были сказаны, но он не чувствовал в себе готовности просто подумать о Джитендре как о… И да, кое-что определенно напрягало.
— Ты говоришь только о близости, — Джон постарался, чтобы в голосе не прозвучало обвиняющих ноток. — Но… потом? Или у твоего народа принято не заострять на этом внимания?
— Джон, — тот выговаривал имя мягко, немного непривычно, хотя обычно говорил почти без акцента. — Если ты позволишь, я предложу тебе брак по своему обычаю. Брахманом в таком браке ни тебе, ни мне не стать, но это обяжет нас не меньше, чем любых супругов. Думается мне, ты не стремишься стать брахманом.
— Поясни, — потребовал Джон. — Это брак… для мужчин?
— Это брак для всех, — Джитендра заговорил почти учительски. — Всего видов брака существует восемь: брахма, дайва, арша, праджапатья, асура, гандхарва, ракшаса и пайшача… Попей чаю, станет легче. Так вот. Я могу предложить тебе гандхарву, это наиболее естественный для нас вариант. Если ты желаешь высшего брака, я тоже не откажусь, но тебе придется подождать, пока я накоплю личных средств, чтобы заплатить твоему отцу.
Джон старательно отпил, как велели, и слабо, но возмущенно заявил:
— Я бы тоже мог заплатить твоему отцу. И сделать это сразу, а не… не через время. У меня… есть деньги. Личные.
Джон не стал говорить Джитендре о том, что его «личные деньги» — те самые, когда-то полученные от Джереми. Джон пока так и не придумал, что с ними делать. Хотелось, чтобы эти деньги пошли на что-то важное и значимое, на что-то, что заставит его забыть о том, как и за что он их получил. Но пока ничего в голову не приходило.
— Ты, конечно, можешь, — поразмыслив, сообщил Джитендра. — Но для этого придется снова отправиться на мою родину и прожить там не менее года, ибо мой отец будет проверять твою искренность.
— Вновь в Индию я не спешу, — Джон перестал возражать, как только увидел, что товарищ… или его уже следовало называть иначе? — не спорит. — К тому же, если жить мы собираемся здесь, это уже не имеет значения. Но, Джитендра…
— Что-то еще? — тот улыбнулся бесконечно терпеливо.
— Я не могу тебе обещать того же, что ты так щедро предлагаешь мне, — Джон отвернулся. — Отец наверняка будет настаивать, чтобы я женился и завел наследника, а это… Противоречит моим принципам.
Джитендра пожал плечами:
— Обычно так действительно не делают, поскольку человек — он един, и не может быть одновременно праведен и приземлен. Но даже у нас в таких нечастых случаях заключают разные браки. Ты можешь жениться на хорошей девушке браком брахма и соединяться с ней исключительно в благоприятные для зачатия дни, пока не родится столько наследников, сколько тебе нужно. Я готов потерпеть жену, если в твоем сердце я буду единственным.
— У нас существует только один брак — перед Богом и людьми, — мрачно бросил Джон.
— Браки совершаются не в храмах, — четко обозначил свою позицию Джитендра. — Браки совершаются по велению душ. Но я соглашусь на это, только если твоя жена, перед которой ты поклянешься в вашем храме, будет знать, на что она идет. И я постараюсь стать ей другом.
Джон почувствовал, как от сердца отлегло. Джитендра, со свойственной ему рассудительностью и вниманием, рассмотрел и решил все вопросы, что тревожили очень долго и мешали понять себя, понять его и весь мир. Джон улыбнулся. Чай кончился, но он уже был уверен, что не раз и не два доведется испить такого — здесь, в этом крошечном индийском уголке посреди холодной и дождливой Великобритании.
— Спасибо, Джитендра, — Джон произнес это искренне. — Я жалею только о том, что не поговорил с тобой раньше.
— Ни о чем не следует жалеть, — посоветовал тот. — Только если раскаиваешься, но тебе каяться не в чем. Ты не делал дурного, а если медлил — то по незнанию. Ты собираешься уйти?
— Я… не знаю, — Джон приподнялся и тут же плюхнулся обратно. — Мне не хочется уходить. Но даже если мы заключим тот брак, о котором ты говорил… гандхарва… Разве это не означает, что нам следует что-то сделать?
— Гандхарва не требует одобрения кого-то, она требует только желания двоих, — немедленно пояснил Джитендра. — Но даже после нее… Даже если считать, что мы уже заключили брак, поскольку я выразил желание, а ты — согласие, у тебя есть право уйти. Даже по всем нашим законам.
— Погоди, — Джон заинтересовался. — А почему? Разве после брака не положено дарить себя взаимно? У тебя уж такие понятия в этом…
— Конечно, положено, — Джитендра фыркнул. — Но после брака с порядочным человеком сначала следует спать с ним три ночи на полу, не приближаясь друг к другу и воздерживаясь от сладкой и соленой пищи. Еще семь дней положено совершать омовение, слушать и играть музыку, наряжаться и выражать почет родителям и родственникам. А потом…
— А потом уже можно? — Джон даже улыбнулся.
— Потом можно лечь в одну постель, —Джитендра отвел глаза. — И если я три ночи подряд не проявлю к тебе интереса, то ты можешь пожаловаться на это своему отцу. И тогда мне будет должно либо признать свое бессилие, либо завоевывать твое доверие… Но до этого вряд ли дойдет.
— Я не хочу уходить, — повторил Джон, а сам как будто расписывался в том, что иначе уже не будет.
Джереми в своем котле в аду мог торжествовать.
— А я как раз не хотел тебя отпускать, — Джитендра улыбнулся ему и протянул руку. — Хочешь пойти со мной?
Джон руку принял и, оттолкнувшись, поднялся. Джитендра тоже встал на ноги, но ничего не произошло, хотя Джон чего-то да ждал — объятий, прикосновений. Джитендра первым прошел к постели и опустился, жестом предлагая занять вторую сторону — и Джон послушался, а сам чувствовал, что сердце замирает, а по телу пробегают мурашки. Да и самая естественная реакция тоже проявилась, хотя пока и не слишком заметно.
— Мне следует целомудренно ласкать тебя три ночи, пока ты дозволишь соединиться, — хмыкнул Джитендра. — Но до этого ведь тоже вряд ли дойдет?
— Не дойдет, — Джон чувствовал это со всей определенностью.
— Я знаю, в Англии живет очень сдержанный народ, — Джитендра слегка приблизился, но с осторожностью. — Я имею в виду, знатный народ. Если я сделаю что-то неприятное тебе, не скрывай, я хочу любить тебя так, чтобы это несло радость и желание обоим.
— Я тоже хочу любить так, чтобы это несло радость, — глухо отозвался Джон. — Два года назад это несло удовольствие, но знаешь… никакой радости.
— Ты сам убил его? — вдруг поинтересовался Джитендра.
— Да, — Джон кивнул. — Но это… не помогло.
— Помочь может только прощение, — ответно вздохнул Джитендра. — А чтобы суметь простить врага, его следует ранить, но не убивать. Увы, к тамплиерам это не относится.
— Да, раненые тамплиеры обычно возвращаются еще куда большими… тварями, чем раньше, — хмыкнул Джон. — Впрочем, наверное, это и к нам относится.
— Это относится ко всем сильным личностям, которые знают, что правы, — друг — или возлюбленный — тепло прижался к боку. — Вопрос только в том, что истинно. Я точно знаю, что и по моей вере, и по велению души, прекрасно всё, что может подарить нам мир и мы сами. Я ассасин. И ты тоже.
— Джитендра, а как переводится «Мааф»? — Джон впервые прижался к мужчине по своей воле — и было в этом что-то… странное. — Ты звал меня так.
— Завоеватель… Или победитель… — Джитендра нахмурился. — Тот, кто воевал и добился победы. Так твое имя переводится на мой язык. Ты действительно таков.
— Не так уж много я навоевал, — почему-то это смутило. — Джитендра, может, нам раздеться? Честно говоря, не слишком удобно.
— Снимать одежды следует постепенно в течение ночи, после которой… — тот вдруг махнул рукой абсолютно по-европейски. — Я буду благодарен, Джон, если ты снимешь хотя бы что-то сам. Ваша мода на костюмы странная и в ней слишком много деталей.
— Много деталей? — Джон аж приостановился, уже начав стягивать полусапоги. — Я видел ваши традиционные одеяния. Как раз ночь нужна, чтобы кого-то из них выпутать! Хорошо, что ты сейчас наши вещи носишь…
Джитендра звонко рассмеялся, поднялся и в несколько движений сбросил одежду, оставшись в одних исподних штанах и легкой, чуть смятой, рубахе.
— Для тебя, Мааф, я мог бы раздеться во мгновение ока — только прикажи.
Джон подхватил этот порыв, но чем больше обнажался, тем темнее было на душе. Раздеваться перед мужчиной… И ведь знал же, чем всё закончится, но всё равно продолжал. И ведь дело не в обещании, что тот остановится, если что-то не будет нравиться. Дело в том, что оно — в принципе — нравится.
Однако подобные размышления Джон постарался отбросить подальше. Это было просто нечестно по отношению к близкому, к возлюбленному, который был готов разделить и эти тяготы тоже. Он не виноват, что он таков. И сам Джон тоже в этом не виноват. Виноват разве что Джереми… Но и даже он не мог знать, что так сложится — просто действовал, как привык.
Джитендра принял его в объятия, и в кольце рук действительно было хорошо. Джон только теперь понял, как не хватало горячих прикосновений и близости. Он не знал, принято ли так в мудреном индийском искусстве любви, но прижался к любовнику бедрами, и тот охотно вернул прикосновение. Джон почувствовал, что руки дрожат, а локоть, на который он опирался, подламывается, когда ощутил твердое естество. И услышал загнанный, прерывающийся голос своего мужчины:
— Ревность — недостойное чувство. Его испытывают только неуверенные в себе, но мне немного жаль, что не я разбудил твою чувственность. И прости.
— За что? — Джон так и не понял.
— За то, что говорю тебе это, твоей вины в этом нет.
Джон невольно попытался пожать плечами, но вкупе с предыдущими действиями только свалился на любовника. Но с ним было удивительно легко, и Джон выдохнул ему в ухо:
— Пусть. Если бы не это, то, вероятно, я так бы и не узнал. У нас такому не учат.
— Забудь, — так же горячо и влажно выдохнул в ответ Джитендра. — У тебя иной путь.
Джон послушался — с облегчением. Объятия любовника были крепкими, а главное — желанными, и Джон больше не тяготился мыслями о былом. Наверное, об этом еще не раз придется вспоминать, но сейчас Джон был уверен, что всё настолько правильно, насколько может быть в его жизни. Джитендра — европейский индус или индийский европеец — был единственным, кто мог бы его понять и примирить с собой и миром, и Джон был готов пройти тем путем, который тот укажет.
— Как я уже говорил, я могу отступить от признанных правил соединения, — тяжело выдохнул тот, вклинившись коленом между бедер.
— Я всё равно их не знаю, — откликнулся Джон. — Ты можешь делать то, что тебе хочется, а потом сказать, что так учит… кто?..
— Кама сутра, — смешливо хмыкнул тот, сразу переходя на более легкий лад. — Ты умеешь обуздать меня, Мааф, за что тебе большое спасибо. Или всё-таки лучше Джон?
— Джон роднее, Мааф — экзотичнее, — четко обозначил Джон.
— Ты научился давать нужные ответы, — Джитендра как раз распластал его под собой и змеиным движением опустился сверху.
И поцеловал — но до того целомудренно, что Джон едва не взвыл. Губ касались теплые губы, но любовник не пытался разомкнуть рот, просто мягко целовал, как будто ему было этого довольно.
— Джитендра, — Джон прикусил его за губу и простонал. — Это что?
— Ината, стыдливый поцелуй, — последовал неожиданный ответ. — Но я могу устроить тебе «поцелуй зубов». Говорят, мало кому нравится, но раз ты настолько пылкий…
— Не надо, — на всякий случай Джон отказался.
Джитендра рассмеялся и спустился с теми же легкими, как касание бабочки, поцелуями на шею, ключицу и ниже. Джон поспешно потянулся, чтобы расстегнуть рубаху свободнее, но любовник легко это обошел — просто задрал ткань и продолжил спускаться вниз по животу, нежно целуя и изредка лаская. На дорожке от пупка вниз он задержался и приподнял голову:
— Разденься полностью, Джон, иначе тебе будет мешать.
Джон слабо понимал, к чему тот клонит, хотя определенные мысли мелькали, но он послушался. Из них двоих только Джитендра умел делать что-то… хорошее, опыт Джона был хоть и полезным, но не слишком… правильным.
Краем разума Джон отметил, что любовник еще хоть как-то, но одет, однако это не вызывало такого раздражения, как с Джереми. Ну, одет, и что? Это неважно, будет надо — разденется. Хотя пока ему вроде бы было как-то не очень надо… Джон, тяжело плюхнувшись обратно на постель, вновь ощутил нежные губы на теле, но теперь Джитендра ласкал еще бережнее, еще медленнее. Впору было снова возмутиться, но Джон сдержался.
Джитендра выудил пузырек — очень похожий на тот, что был у тамплиера. Джон безотчетно сдвинул ноги и вдруг услышал успокаивающее:
— Я еще ничего не… Конечно, мне бы полагалось для начала сделать тебе расслабляющий массаж с маслом, но… Прости, в другой раз.
Джон ни о каком массаже не мечтал, просто желал избавиться от дурных воспоминаний, а потому нетерпеливо повел бедрами:
— Будешь или нет?
— Буду, — размеренно кивнул любовник.
Джон отвернулся и закрыл глаза, не желая смотреть, как тот размазывает по пальцам масло, и изумленно охнул, когда вместо побуждения раздвинуть бедра ощутил влажное дыхание на головке члена. А на кой ему было масло тогда?!
Джон почти раздраженно распахнул глаза и успел увидеть, как благоговейно любовник опускает голову, словно не решаясь взять в рот. Джон окончательно перестал понимать, что у того на уме.
Однако поймав взгляд, Джитендра перехватил напряженную плоть, приложил к губам, отстранился и снова потянулся вперед, обдавая теплым дыханием. Коснулся чувствительного навершия пальцами свободной руки и обхватил губами, так же глядя наверх. Джон чувствовал в этом что-то неправильное, с ним никогда не проделывали подобного, но любовник явно был уверен в своих действиях. Мягкие губы сомкнулись плотней, и Джон уже не имел сил ни возражать, ни даже смотреть. Он позволил любовнику ласкать плоть, как будто тот целовался — а ведь настоящего поцелуя так и не подарил, а потом и охнул, когда Джитендра скользнул языком ужасно чувствительно, едва не вышибая дух.
Джон и хотел бы что-то сказать, но голос не слушался, и он прибегнул к единственной возможности что-то передать — положил руку на затылок любовника и слегка надавил. Не сильно — не желал принуждать. Однако этого оказалось достаточно, и Джитендра склонился ниже, влажно вбирая плоть в плен рта. Джон расслабленно откинулся на кучу подушек.
Бедра он расставил сам, поскольку просто не хватало сил держать их в напряжении, и ощутив прикосновение ко входу, даже несколько напрягся… Но это быстро прошло. Смешавшееся уже представление о ролях позволило достаточно легко поддаться влажным от масла пальцам. И только смутно подумав, что Джитендра явно это предполагал заранее, несколько смущало.
Однако губы были ласковыми, язык ловким, а боль — такая знакомая и давно позабытая одновременно — быстро потеряла свою актуальность. Джон застонал, крепче прижал любовника к себе и позволил ему войти так, как ему того хотелось. Это тоже было…
Господи!.. Джон даже вскрикнул, когда ощутил абсолютное единение — пальцы в нем двигались мерно, и Джитендра точно знал куда нажимать и при этом так уверенно ласкал ртом… Полностью принять плоть он не мог или не хотел, и Джон быстро понял, что тогда, перед Джереми, волновался зря — не от этого зависит. И усилием воли прогнал эти мысли.
В самом деле, он ведь с желанным мужчиной занимается любовью… А тут призрак мертвого тамплиера за спиной.
Джон позволил себе застонать — и почувствовал, как это поощряет Джитендру, который двигался всё ровнее и чаще. И пальцами давил сильнее. И это казалось невыносимым, пока любовник вдруг не опустился ртом ниже, принимая полностью и до конца. Дрожащее горло сжималось на нежной головке, пальцы вошли глубже… Джон сорвался — и даже как-то не ожидал этого от себя.
Сразу стало неловко. Что теперь Джитендра подумает, если любовнику хватило нескольких минут?
Однако Джитендра поднял голову и одновременно весело и торжественно провозгласил:
— Такова аупариштака. Прости, если поспешил.
Джон несколько осоловело приподнялся на локте, подгреб под себя побольше подушек и неуверенно уточнил:
— Разве соединение не предполагает… соединения?
— Конечно, предполагает, как ты мог подумать иное, — Джитендра фыркнул, а потом и отер губы. — Но знаешь, ты настолько этого боялся, а я настолько не хотел откладывать это еще на несколько дней…
— Мне не по себе, когда я думаю о том, когда и где ты обзавелся подобными умениями, — пробормотал Джон.
Джитендре высказывание не понравилось:
— Отныне я принадлежу тебе, ибо у вас нет жрецов, которые могут сочетать нас браком. В отчаянные времена достаточно слова, чтобы брак свершился. У ассасинов времена всегда отчаянные. Но я не задаю тебе вопросов, откуда твоя нитамб так легко поддается.
Джон честно принял упрек. У восточных народов явно более свободное и раскованное отношение к таким вещам, и не Джону с этим спорить. Еще до отъезда в Индию, он помнил, обсуждали миссис Бофорт, чья коляска опрокинулась, и леди, невольно обнажившая ноги выше колена перед кучером и лакеями, была вынуждена целый сезон скрываться от званых вечеров. И это только из-за созерцания панталон! Что уж говорить про интимную связь с тамплиером…
Джитендра явно увидел раскаяние, и на его лицо вернулась улыбка:
— Мы всему научимся со временем. Позволь мне тебя целовать — и когда ты снова будешь готов, я… Увидишь.
— Я полагал, мне следует вернуть тебе любезность, — пробормотал Джон.
— Тогда соединения может не получиться, — наставительно заметил Джитендра. — Мы устанем. Есть составы, которые позволяют продлить наслаждение или соединяться по множеству раз, но в вашей стране я и помыслить не могу, что мне удастся достать шрингатаку, кши-ракаколи или касеру. Придется обойтись своими силами.
— Это да, в деревню шрингатаку давненько не завозили, — фыркнул Джон.
— На меня и так торговец смотрит, как на умалишенного, — беззаботно откликнулся Джитендра. — Зато он учится и уже наловчился привозить из Лондона полезные травы.
Джон не знал, что на это можно сказать — и для каких целей Джитендре нужны экзотические травы, тоже не представлял, а потому потянулся к нему, понимая, что «аупариштака», так скажем, невзаимна. И хотелось уже показать, что он тоже хоть что-то да умеет — не всё же Джитендре его поучать.
Тонкие натянувшиеся штаны почти не мешали ощутить и оценить. Упругий, крепкий. По размеру сравним с тем единственным, который Джон знал, но… тверже, что ли. Или тяжелее… Джон требовательно потянул ткань штанов вниз — хотелось увидеть.
Джитендра легко изогнулся, движением бедер помогая избавиться от штанов, и Джон даже восторженно охнул. Никогда раньше не предполагал, что это может быть красивым. Джон невольно оглядел партнера целиком — от острого подбородка до бедер. Светлая — видно, в мать — кожа, ладное и гармоничное сложение… Ничего удивительного, что и естество ему под стать.
Джон невольно потянулся, чтобы коснуться и приласкать, и почти замер от того, как чувственно среагировал на первое же движение Джитендра. Он, сидя на пятках, подался вперед, плавно изогнулся и так глубоко вздохнул, что Джону немедленно захотелось увидеть, что будет, когда это будут не легкие ласки кольцом пальцев, а что-то… ощутимее.
— Я обещал тебя целовать, а вместо этого ты уже взял меня в плен, — пробормотал Джитендра. — Никудышный из меня учитель.
— Целуй, — Джон усмехнулся, но не остановился.
Это тоже было странно — Джитендра явно никуда не спешил. То есть настолько, что даже, кажется, желание разрядки его не тяготило. Ведь не мог же не хотеть? Джон провел большим пальцем по головке, размазывая теплую каплю, и окончательно убедился, что не мог. И тем не менее Джитендре хватило выдержки — мягким, но требовательным движением он устроился рядом, прерывая ласки, коснулся губами виска и напомнил о реальности:
— Если тебе не нравятся поцелуи в губы после… Скажи, и я буду целовать в других местах.
— Да мне… — Джон снова ощутил, как накатывает волна… нет, пока не возбуждения, он еще не был на это способен. Просто желания близости. — Всё равно.
И тут же ощутил прикосновение губ. Джитендра целовал медленно, не пытаясь форсировать события, и Джон ответил. Было что-то упоительное и успокаивающее в том, чтобы неторопливо дарить ласки, чувствовать, что желание словно растягивается во времени и пространстве.
И всё-таки он не выдержал первым. Скользнул языком по уголку губ Джитендры, добился того, что рука на плече сжалась крепче. Как бы ни была крепка выдержка Джитендры, его слабые места Джон нащупывал очень быстро.
— Как больше нравится? — выдохнул Джитендра, едва отстранился от губ. — Сверху, снизу, сзади?
Джон почувствовал, что лицо заливает краской, и хотел уже было предоставить выбор любовнику, как вдруг слишком остро вспомнил, что такое уже было. И последствия хоть и не были ужасными, но всё-таки было мало приятного в том, чтобы ничего не решать.
— Предпочитаю в постели, — брякнул Джон. — Сейчас — точно, у меня нет сил стоять или держаться.
— Могу предложить «воду и молоко», — подумав, произнес Джитендра. — Но тогда тебе придется держаться на коленях.
— Нет, совсем лежать, — фыркнул Джон.
— Тогда «отражение в утренней воде», — Джитендра явно принял условие.
— Понятия не имею, что это такое, но пусть будет оно, — согласился Джон.
Джитендра рассмеялся, запечатлев на его губах короткий поцелуй — словно припечатывал.
— Позже я покажу тебе все шестьдесят четыре основные позиции и… Вспомогательных, кажется, никто никогда не считал.
— Далеко идущие планы… — пробормотал Джон.
Впрочем, подобные мысли пробуждали любопытство и желание, и Джон с интересом уставился на любовника, ожидая каких-то действий для «отражения в утренней воде». Оставалось только надеяться, что любовные практики не предполагают йоги.
Джитендра потянул его за руку, заставляя улечься удобнее — так, чтобы Джону ничто не мешало. Такая забота была приятной, и было в ней что-то… ценное, чего Джон раньше не знал.
Зато действия любовника, в целом, были понятны. Джитендра надавил на бедро, побуждая раздвинуть ноги, и склонился сверху, целуя и прикусывая кожу на груди. Джон ощутил движение воздуха, легкое прикосновение влажного естества к низу живота, и, сам того от себя не ожидая, подался навстречу, словно не он добивался «совсем лежать».
— Ты потрясающее чувственный, — выдохнул Джитендра. — Но если хочешь «отражение в утренней воде», то лежи. Иначе мы плавно перетечем в «аталасу» или в «аталасу сура».
— А не всё ли равно?
— Тоже верно, — Джитендра хмыкнул и опустился между расставленных бедер, потираясь о плоть.
И это движение заставило кровь бежать по жилам быстрей. Джон был почти готов к новому заходу и вернул ласку прикосновением к обоим членам. Делать такого раньше ему не доводилось, но это оказалось несложно и приятно. Вот только длины пальцев с трудом хватало.
Джитендра застонал, подаваясь под руку, а потом потянулся за валяющимся на постели пузырьком и, свернув пробку, плеснул прямо под ладонь Джону. Джон и сам не сдержался от стона — скользить стало легче, да и возбуждало больше. Он с трудом понимал, что сейчас, получается, сам готовит любовника к проникновению — и от этого мышцы сжимались, а к маслу примешивалась влага секрета.
Джитендра снова коротко простонал, двигаясь навстречу, а потом подхватил под бедра, словно приподнимая к себе на колени. Джон влажной от масла рукой ухватился за покрывало и шире развел бедра. И даже пяткой на поясницу нетерпеливо надавил.
Джитендра понял. По крайней мере, мучить больше не стал, притерся по влажной ложбинке ко входу, надавил, но входить не стал, будто предупреждал. Мерное покачивание возбуждало и нервы, и чувственность, и Джон впервые, будучи с мужчиной, не выдержал:
— Возьми, — голос сбивался и звучал незнакомо, сдавленно. — Возьми меня.
Джитендра послушался. Он вообще оказался спокоен и послушен, когда дело происходило в такой интимной сфере. И это полностью отличалось от того, как он действует на тренировочной площадке и в бою, когда никогда не знаешь, чего от него ждать.
Сейчас Джон знал, чего ждать, и вскрикнул, когда плоть вошла в тело, но звук этот быстро перетек в стон. Джон невольно сжимал пальцы на запястьях любовника, удерживающего его за бедра, и временами пытался то вырваться, то, напротив, добиться большего побыстрей.
Джитендра при этом ни разу не сбился. Он входил медленно, попытки освободиться, как и попытки ускориться, пресекал и вообще сосредоточенностью был похож на изваяние Шивы. Правда, у Шивы, кажется, четыре руки… И это могло бы добавить приятных ощущений.
Впрочем, ощущений и без того было с лихвой. Джон чувствовал, что ноги дрожат, а плечи просто каменеют от напряжения, но не отдал бы ни мига этого чувства. Джитендра поддержал под спину, и Джон, ощутив, что тот полностью — или насколько это возможно, в нем, попытался двинуться первым.
Вышло не слишком удачно. Оттолкнуться было не от чего, и Джон сомкнул лодыжки у любовника за спиной. Так было немного проще, но всё равно пришлось дождаться, пока Джитендра начнет движение сам. Джон мучительно вздохнул — больно не было, зато давно позабытое ощущение мужчины — внутри — заставляло требовательно изгибаться. Джон взглянул на любовника, жадно всматриваясь в его чудны́е черты. Наконец-то тот, кто приходил во снах, обрел лицо, голос и… прочее.
Двигался Джитендра тоже как-то непривычно — неровно. Входил резко, заставляя вскрикивать, а выскальзывал медленно, от чего мышцы бедер и даже голеней напрягались, а пальцы сильнее впивались в кожу.
Однако даже при этой… неровности, ритм ощущался явно и нарастал, и это вызывало совсем уж непривычные чувства. Джон с трудом расцепил пальцы, слабо осознавая, что наверняка причиняет боль, и вскинул руки выше. Гладил напряженный живот, влажную от испарины грудь, нежные острые соски… А потом, повинуясь порыву, приподнялся на локте и обхватил любовника за шею. Чувствовал, как тот тяжело дышит, как почти усаживает на себя, двигаясь всё сильнее и чаще. Возбуждение становилось мучительным, Джон и хотел бы коснуться себя, но не знал, принято ли так, а спросить просто не мог — задыхался, да и внятных слов не находилось. То есть совсем. Джон только ощущал любовника — его плоть, его руки — и на этом возможности заканчивались.
Джитендра вскинул измученный взгляд и выдохнул:
— Прости, больше не смогу.
Джон не очень понимал, к чему эти слова, но тот, с силой насадив на себя, замер и откинул голову назад, а внутри ощущалось его семя. Джон почти разочарованно простонал, но Джитендра, едва перестав закусывать губу, вскинул руку на мучительно ноющую плоть и так тесно и упоительно сжал, что Джону хватило пары движений, не больше. Влажные брызги попали на грудь и живот, и Джон расслабленно откинулся обратно на подушки. В голове мелькнуло, что ему определенно мало, но после двух заходов почти подряд к новому Джон готов не был. Однако узнать что-то там про «воду и молоко» всё равно хотел. Завтра.
— Джон, — Джитендра плавным, легким движением его освободил и устроился рядом. — Спрашивать, было ли хорошо, не принято, это влюбленные должны понимать по языку жестов и тела, но я спрошу. Я не мудрец, чтобы очистить карму любимого за раз.
Джон опять вспомнил про Джереми и признал:
— За раз точно не получится. Но процесс очистки кармы мне нравится. У нас еще, кажется, шестьдесят три возможности, а если не поможет, то можно повторить.
— Надеюсь, это случится раньше, — Джитендра устало улыбнулся. — Когда двое приходят друг к другу с чистыми душой и телом, это позволяет наслаждаться без оглядки на прошлое. И кстати… Если захочешь, то у нас с тобой шестьдесят четыре легко превратятся в сто двадцать восемь.
Джон не сразу понял, что тот имеет в виду, а когда понял, усмехнулся:
— Не знаю. Как-то раз в детстве я плакал от того, что отец принес мне слишком много шоколада, и я не мог выбрать. Поэтому отказался от всего, а потом плакал потому, что шоколада всё равно хотел.
— Какое… меткое сравнение, — Джитендра фыркнул. — Но как раз это не надо решать прямо сейчас. А я для себя уже решил, каким будет мой путь. Рядом с тобой.
***
Джон вынырнул из Анимуса, потому что больше не было сил. Ну никаких! И усталость он чувствовал такую, как будто сам только что извивался на мужике. Или под мужиком… Эти затейники и трахались-то не по-людски!
— Ну что? — бодро спросила Ребекка. — Где артефакт? Братство обследовало руины Норгберри вдоль и поперек, так что там Триады быть не может. Либо она спрятана так, что без подсказки мы не найдем.
— Во Франции, — выдохнул Джон. — Скорее всего, во Франции. Какой-то чувак… Лоран, имени не называли, но химик. Так вот этот чувак устроил фейерверк из камина и собрался везти эту гадость во Францию. Только пока не знаю, куда.
— Этот «чувак», очевидно, Огюст Лоран, французский химик, — оживленно сообщил Шон, шустро накликав нужную директорию. — Нда… Не слишком счастливая жизнь у парня была. Много чего понаизобретал, но так и не добился признания и умер в нищете. Умер, кстати, в Париже… Но Париж большой, искать можно долго. А еще он родился в Ла-Фоли и оббивал пороги кучи организаций, так что даже не факт, что в Париже. Придется тебе снова в Анимус лезть.
— Не могу я больше, — Джон не удержался, рыкнул. — Предок себе нового мужика нашел! Ассасина, спортивного такого красавчика со шрамом на лбу. Гарри Поттер какой выискался.
— А что, шрам в виде молнии? — вдруг заинтересовалась Ребекка.
— Нет, просто как будто по лбу шандарахнули, — пояснил Джон и скривился язвительно. — Но зато тот еще волшебник. Ну нет, чтобы нормально укладывать, ему какие-то отражения лунного света в молоке подавай!
— А кто он, кстати? — полюбопытствовала Хлоя. — Должна же я знать, к кому ревновать.
— Ревность — недостойное чувство, — выспренне продекламировал Джон и скис. — Джитендра зовут, он наполовину индус.
— Как?! — Шон даже мышкой кликать перестал. — Откуда он вообще выкопался? Среди членов Братства того времени я такого имени не встречал, иначе бы точно запомнил. Наполовину индус, а наполовину кто?
— Англичанин, его мамка с индусом спуталась, — пояснил Джон. — Предок его еще Винсентом звал. Винсент… э-э-э… Джонсон.
— А, — Шон обрадовался невесть чему. — Такой был. В 1838 участвовал в освободительных операциях, когда рабство в Англии было отменено, но некоторые еще упирались. Да и потом… В почтенном возрасте помер. А я и не знал, что он индус, портрета-то не было. А потомков он, видимо, не оставил.
— Кажется, догадываюсь, почему, — съязвил Джон. — А я чего-то не понял. Вы говорили, предок женат был. А он…
— Женат был, — заверил Шон. — Двоих детей родил. Не сам. Про жену толком ничего не известно. А вот в операциях с Джонсоном вместе участвовал, это было.
— Ну-ну, — Джон хмыкнул. — В общем, всё понятно с ним.
— В Анимус, — скомандовала Хлоя. — А то я жду-жду…
— Вернусь — покажу тебе воду в молоке, — Джон даже на остальных товарищей внимания не обратил. — Или молоко в воде. Или луну в отражении. Короче, что-нибудь прикольное.
— А-а-а… — протянул Шон глубокомысленно. — Не буду говорить за мисс доктора, но от себя скажу, что презервативов я купил. Как ты велел, сказал, что у моего бойфренда большой член. Продавщица мне позавидовала. Так что иди в Анимус, а то не отдам.
— Мальчики, — Ребекка нахмурилась. — Мериться скрытыми клинками будете, когда операцию завершим. Надо уже заканчивать. Я займусь тем, чтобы мы смогли спокойно проехать через Ла-Манш.
— А я — тем, чтобы раскопать всё, что можно про Лорана, — принял серьезный тон Шон.
— А я — тем, чтобы у нас была медицинская страховка, если мы всё-таки найдем частицу Эдема, — поддержала Хлоя.
— А я пойду в Анимус, — Джон даже немного обиделся, но быстро утешился — ну теперь-то точно последний рывок остался.
========== Часть 15 ==========
Джон проснулся… и сразу почувствовал, что что-то не так. Он, еще не открыв даже глаза, спустил руку с кровати… И вдруг понял, что здесь кровати нет. После ужина в столовой Джитендра снова позвал к себе, и уж как так вышло, что Джон остался на ночь в этой уютной «индийской» комнате… Как так вышло, Джон не знал, но зато это отлично чувствовалось во всем теле. «Вода и молоко» оказались куда удобнее «отражения».
Джон неторопливо принял ванну, пока любовник мирно и уютно спал, разметавшись по постели. Видно, устал, потому что обычно поднимался рано. Джон хотел было попить чаю, но быстро понял, что даже не может определить, что в куче баночек и коробочек — чай. Как бы не заварить что-нибудь, от чего потом член будет сутки стоять или, наоборот, всякое желание отпадет. Ведь как-то же Джитендра жил эти полтора года?
Еще разом стало любопытно, когда же именно он, Джон, вызвал интерес у Джитендры? Тот, очевидно, никогда не мучился сомнениями в выборе своего пути, а потому должен был понять раньше. И при этом он вел себя так, словно его любовь и влечение были чем-то естественным и вечным. Надо будет потом аккуратно спросить…
Джон потоптался на месте. Спускаться вниз без Джитендры он не хотел, но и чем можно заняться в этой комнате, не знал. Это владения возлюбленного, и не стоит, наверное, рыться в его вещах без дозволения.
Джон подошел к окну. Попробовал, как Джитендра, устроиться на подоконнике, но потерпел неудачу, да еще и чуть не свалился вниз, в комнату, когда задница неудачно свесилась со слишком узкой доски.
И Джон выбрался на крышу. Стояло достаточно раннее утро, было не позже семи, но уже было видно, что распогодилось. Тяжелые низкие тучи, проливавшиеся вчера частым и неприятным дождем, ушли прочь, и над Норгберри вставало утро — свежее и довольно прохладное.
Джон торопливо перебрался на перекладину и захлопнул окно, чтобы не разбавлять теплый и прогретый воздух в комнате утренней прохладой. Будить любовника раньше, чем тот сам отдохнет, не хотелось.
Джон взобрался по перекладинам на крышу, поглядел на розовато-желтое солнце, проглядывающее из-за плотного облака, и улыбнулся. На душе, наконец отыскавшей покой, было мирно и светло. Хотелось улыбаться, хотелось подумать.
Когда-то на этой крыше он впервые — учеником ассасина — осматривал окрестности, запоминая, как местность выглядит с высоты. Отсюда поля и леса казались совсем небольшими, а деревня в отдалении, длинные бараки скотофермы, яблочные сады и остроконечная часовенка на высоком холме — игрушечными.
И когда Джон уселся на самый край крыши, болтая ногами и распугивая голубей и ворон, позади вдруг раздался голос.
Джон вздрогнул. Голос он узнал и знал, конечно, что отец умеет передвигаться абсолютно неслышно, но всё равно не думал, что кто-то нарушит его уединение в такую рань. Да еще и на крыше.
— Позволишь, я присяду? — негромко уронил Бэрроуз-старший.
Джон кивнул, не отвечая, но промолчал не из-за того, что был непочтителен. Просто сразу стало очень не по себе. Он впервые за всю жизнь провел ночь не в собственной постели — исключая, конечно, тамплиерский штаб. И появление отца не выглядело… совпадением.
Полковник Бэрроуз устроился рядом с ним и так же спустил ноги с крыши. Видеть отца в таком непринужденном виде было не слишком привычно, но с этим Джон быстро свыкся.
Джон ждал, что тот заговорит — и дождался.
— Сегодня в третьем часу утра король Вильгельм Четвертый покинул этот мир, — ровно сообщил Бэрроуз-старший. — А в начале седьмого юная Александрина Виктория получила от лорда Конингема весть о том, что ныне она — королева.
Джон хлопнул глазами. Отчего-то не ждал, что это случится… вот прямо сейчас. Лорда Конингема он знал. Этот немногословный господин появлялся в их доме очень редко, но визиты его обставлялись с поистине королевским размахом. Однако Джон чувствовал, что отец сказал не всё.
— Вместе с лордом к юной королеве отправился архиепископ Кентерберийский, который, как известно, работает на Орден, — добавил отец, подтверждая предположение. — А это значит, что наша борьба еще далеко не окончена. И это значит, что нам необходимо как можно скорее отправить Триаду Предтеч подальше. Мы пока не умеем ею пользоваться и не можем допустить, чтобы она попала в ненадлежащие руки. Особенно сейчас, когда без толкового правления начнется гражданская война. Виктория приняла правление, а из этого следует, что британско-ганноверская уния будет расторгнута… Потому что салический закон не позволит Ганноверу признать королеву. Женщину на троне. Королеве Виктории обязался помочь виконт Мельбурн, он позаботится о том, чтобы ее правление началось как можно удачнее и безопаснее. И для нее, и для всех.
Джон помолчал. Новости были, возможно, волнующими, но явно не самыми плохими. Для этого вовсе незачем было красться по крыше и заводить подобные беседы. Всё это можно было в рабочем порядке сообщить за завтраком.
— Я услышал, отец, — напряженно произнес Джон. — Триада Предтеч сегодня должна покинуть предместья Лондона, а позже — отбыть во Францию. Куда, кстати?
— Мне удалось добиться от французского Братства разрешения использовать химическую лабораторию на Леаль-о-Вэн. Это лучшее, что мы можем получить в Париже, — Бэрроуз-старший вздохнул. — Насколько я понял, это не лучшее место, лаборатория давно заброшена, а Бонапарт величайшим дозволением ее закрыл и устроил там винный рынок… Но всё остальное либо не приспособлено для подобных экспериментов, либо недоступно. Тамплиеры всегда лучше умели захватывать производства, мануфактуры и тому подобное.
— Если обеспечить должную охрану, то это тоже неплохо, — заметил Джон. Несказанные слова жгли, жалили, и он не удержался. — Отец, ты ведь пришел сюда не затем, чтобы сообщить мне последние новости. Борьба продолжится, и это было понятно.
Бэрроуз-старший, как и сам Джон, поболтал ногами и вздохнул:
— Верно. Она началась не вчера и завтра не закончится. Поэтому меня больше волнует то, что ты сейчас сидишь на крыше. Я правильно понял, что ты проводишь ночи не у себя?
Джон оценил деликатность оборота. «Не у себя», когда можно было бы прямо сказать, что всего тремя ярдами ниже — комната индийского гостя.
— Да, отец, — Джон не счел нужным лгать. Такого не скроешь. Да и не хотелось больше ничего скрывать. — И если ты против, то скажи об этом сразу, потому что я… Я не изменю своего решения. И если ты не примешь меня, то мы, наверное, отправимся в индийское Братство, хотя не могу сказать, что мне хочется туда возвращаться.
Бэрроуз-старший молчал долго, а потом проговорил — скрипуче и тяжело:
— Только я виноват в том, что случилось с тобой. Разумеется, я ждал последствий. И разумеется, догадался я обо всем давно. Еще когда вы, такие наивные и уверенные, что никто ничего не заметит, уединялись на корабле. Может, не сразу, конечно, догадался, но за четыре месяца в путешествии…
Джон сглотнул комок в горле и возмутился:
— На корабле мы уединялись только для того, чтобы побыть вдвоем, а вовсе не для…
— Как будто большая разница, — отец вскинул бровь. — Хотя отрадно, конечно, слышать, что вас хватило на более долгие ухаживания.
— Джитендра предложил мне… гандхарву, брак по его обычаям, — мрачно буркнул Джон. — И я принял его предложение.
— Давно предложил? — Бэрроуз-старший усмехнулся.
— Вчера, — еще мрачнее откликнулся Джон. — И только после этого…
Бэрроуз-старший приподнял и вторую бровь. Джон даже повернулся, чтобы как следует разглядеть это незнакомое зрелище — отца обескураженного.
— Признаться, удивлен, — наконец нашел слова полковник Бэрроуз. — И я… не собираюсь делать ничего такого, что бы заставило тебя с твоим… сердечным другом делать глупости и бежать на край света. Но, Джон, несмотря на эту вашу… гандхарву, прости ее Господи, ты должен связать себя нормальным браком, — голос отца стал сухим и неумолимым. — Я могу… достаточно деликатно узнать, в каких достойных семействах растут дочери, не видящие себя в роли исключительно жены и матери. По Августе вижу, что такие быть должны.
— Она хочет стать ассасином, — вдруг вспомнилось обещание, данное сестре. — Угрожает, что если ты в ближайшее время не дашь разрешения на ее посвящение, она начнет выкидывать фортели.
— Будто Августа, став членом Братства, перестанет их выкидывать, — нахмурился отец. — Но я услышал тебя. Она уже хоть что-то да умеет. А на серьезные задания я ее всё равно пока не пущу. А то она…
— Кстати, — Джон вдруг сообразил одну вещь. — Почему ты так настаиваешь на браке для меня? Я не то чтобы против… Мы с Джитендрой говорили и об этом. Но почему бы тебе не делегировать эту обязанность Ричарду? Он мрачный бука, да, но на него посматривают девушки. Даже из Братства.
— Джон, сын… — Бэрроуз-старший прикрыл глаза. — Я хочу увидеть свое продолжение в твоем исполнении потому, что… Если у Августины родится дитя… хотя кто такую упрямицу за себя возьмет… то дитя будет носить имя ее мужа. А Ричард… Он заранее отказался от всех прав на наследование.
— Но… почему?! — Джон чувствовал, что рот непроизвольно приоткрывается от изумления. — Он же старший сын!
— Он старший сын твоей матери, — мягко произнес отец. — Но… скажем так, не совсем мой. Я был ему отцом с пеленок, да, и он носит мою фамилию, но… Мой отец, тоже Джон Бэрроуз, не зря был не в восторге от моего выбора. Когда я сочетался браком с Эмили, это было даже не торжество. Мы тихонько обвенчались в деревенской церкви, потому что никакой корсет уже не мог скрыть, что она в положении. И когда она… м-м-м… начала быть в положении, мы с ней еще не были знакомы. Мы познакомились, когда я выручил ее из неприятностей, связанных как раз с этим.
— О… — Джон понял, что не в состоянии сказать что-то внятное. — А-а-а… Ну…
— Ричард, разумеется, знает обо всем этом, — вздохнул полковник Бэрроуз. — Эмили не хотела, чтобы ее… ошибки повлияли на мой род, которым отец так гордился. Это стало первым шагом к их примирению.
— Ричард?! — Джон всё еще не мог прийти в себя. — То есть… Он нам с Августой брат только по матери? Но… но ведь он же такой же зануда, как ты!
— Спасибо, — усмехнулся Бэрроуз-старший. — Мое воспитание. К вам, родным, я питал бо́льшую слабость, хотя старался никогда никого не выделять, но… Я горжусь вами обоими. Хотя не могу не признать, что вы с Августиной не стали отрадой для отцовского сердца.
— Я не хочу огорчать тебя, отец, — Джон слегка примирился с этими новостями, которые были куда неожиданней смерти короля. — И я женюсь, обещаю. И будет лучше, если моя венчанная супруга не будет ждать ничего от меня, так что я доверяю этот выбор тебе. Может, подружимся с нею хотя бы…
— Я понимаю, — Бэрроуз-старший кивнул. — Я был не самым примерным сыном. Так что и мне придется смириться с тем, что Ричард гордо отказался от любого наследства, Августина предпочла стать амазонкой, а ты нашел свое счастье с мужчиной. Приводи Винсента на завтрак, кстати. Мне будет нужно с ним поговорить. Не хмурься и не вскидывай подбородок. Просто поговорим.
— И что… Это всё? — Джону как-то даже не верилось.
— Конечно, нет, — Бэрроуз-старший улыбнулся, но несколько криво. — Тамплиеры попробуют свергнуть или очернить королеву Викторию, завладеть Триадой Предтеч… А вот всё остальное… Ничто не истинно, всё дозволено, Джон. Детей я воспитал в лучших традициях Братства. Не прыгай сразу за мной, дай мне сначала выбраться из стога.
Джон видел, как Бэрроуз-старший подходит к самому краю, как собирается за миг перед прыжком и красиво исчезает внизу. А потом и сам шагнул на выступ. Отсюда когда-то он совершил первый прыжок веры. Как и Августина, и Ричард. И сам отец, наверное…
Солнце выходило из-за облака, воздух медленно начинал прогреваться. Джон не мог этого знать, но в Англии наступала новая эпоха — викторианская, которая оставит в сердцах такой след, что и в далеком двадцать первом веке это будут помнить.
Но сейчас Джон только вскинул лицо к небу и улыбнулся. Его жизнь, некогда сломанная под жарким индийским солнцем, начинала возрождаться под бледным и не слишком ласковым солнцем английским.
И Джон шагнул вперед. Навстречу воздуху и новому дню. Шагнул — раскинув руки и классически прижав щиколотку правой ноги к голени левой.
И верил.
***
— Франция, Париж, Леаль-о-Вэн, — выпалил Джон. — Что там сейчас?
— Университет Пьера и Марии Кюри, — меланхолично отозвался Шон и вдруг вздрогнул. — Пьера и Марии Кюри!
Ребекка тоже оттолкнула клавиатуру и круглыми глазами уставилась на Шона:
— В первом отделении был тринитрофенол или что-то вроде того… Тринитротолуол. Тротил! А… Так вот, что было во втором отделении! Ядерное оружие! Возможно, обогащенный уран или плутон… Ваджра, чтоб ее.
— Господи, — Хлоя поглядела почти несчастно. — Я не хочу даже думать, что за оружие в третьем!
— Мы должны остановить это раньше, чем тамплиеры его найдут, — Джон вскочил с места. — Я тоже не хочу знать, что там, но нам и ядерного оружия хватает за глаза! Какую бы дрянь ни нашли в третьем, миру и без того достаточно.
— Поедем, — Ребекка вновь подтянула к себе клавиатуру и яростно застучала клавишами, но при этом успевала рассеянно говорить. — Я забронировала билеты на транспортер под Ла-Манш. Нам бы теперь только побыстрее добраться до Дувра или до Фолкстоуна…
— Знали бы, что это не в Лондоне, не сидели бы тут зря, —вздохнула Хлоя. — Можно было догадаться, что из Норгберри это отправили куда подальше.
— Кстати, если бы не приказ Наполеона, то Лорану не пришлось бы плыть морем, — заметил Шон. — Строительство тоннеля планировали еще в 1807-м. Поедим, выспимся — и поедем. Чур, за рулем Ребекка. Как бы я ни относился к ее стилю вождения.
— А почему я? — та немедленно возмутилась. — С этим их правосторонним движением после левостороннего…
— Потому что я и в дороге буду занят, — лучась радостью, пояснил Шон. — Разузнаю поподробнее, куда мы едем и что нас там может ждать. Джон за руль не может, у него после длительного пребывания в Анимусе может быть замедлена реакция… И вообще психологическая нестабильность. Хлоя… Честно говоря, я только раз ехал с ней пассажиром и больше не хочу.
— Я просто нервничаю за рулем, — немного виновато вздохнула Хлоя.
— И поэтому она рассказывает, к каким последствиям могут привести аварии, которые могут случиться, пока мы едем, — добавил Шон. — Это полный кошмар.
— Ладно, отвезу уж вас, банда неумех, — Ребекка вздохнула. — Но сначала мне нужен хороший отдых.
— Будет, — пообещал Шон.
— И мне тоже нужен отдых, — потребовал Джон. — А то когда приедем, в самую задницу нырять мне!
— Будет, — заверила Хлоя.
— А кто же тогда будет дежурить? — Ребекка усмехнулась немного лукаво.
И поскольку все молчали, продолжила ласково:
— Ладно, так и быть, сегодня подежурит он, — она указала на свой огромный черный ящик. — Но если что-то случится, он заорет так, что половину Лондона поднимет. А вторая половина сразу от ужаса помрет.
— Будем надеяться, не случится, — Джон устало вздохнул. — У нас есть конкретная фора. Тамплиеры еще нас не нашли, а мы уже нашли, где может быть артефакт. Перепрячем… в Австралию. Там кенгуру и утконосы. Или в Новую Зеландию. Там хоббиты.
— Обязательно, — Хлоя нежно ему улыбнулась. — С прошлого раза прошло сто с лишним лет, никак не меньше. Если мы сумеем спрятать его еще хотя бы на сто лет, то наши потомки, возможно, будут готовы к тому, чтобы это хотя бы обуздать.
— И, по традиции, это будет Джон Бэрроуз, — кивнул Джон и тоже ей улыбнулся. — Я на это надеюсь.
Последние комментарии
7 часов 7 минут назад
8 часов 36 минут назад
9 часов 32 минут назад
1 день 7 часов назад
1 день 8 часов назад
1 день 9 часов назад