Счастье в кредит. Книга 1 [Виктория Ростокина] (fb2) читать онлайн

Лариса Туманова Виктория Ростокина «ПРИНЦЕССЫ НА ОБОЧИНЕ» СЧАСТЬЕ В КРЕДИТ КНИГА 1

НЕСИ СВОЙ КРЕСТ

Я жива. Я живу.

Я выжила.

Наталья Дмитриевна Денисова, тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения. Так значится в моей истории болезни.

Замужняя.

Бездетная.

Моего ребенка спасти не смогли.

Я его даже не видела.

Но я навсегда запомню то упоительное ощущение, которое он дарил мне: маленький, существующий внутри меня человек колотит ножками. Он так и не стал частью большого мира живых людей — тот, кого я с таким трепетом ждала. Большой мир оказался к нему негостеприимным.

Но я выжила.

Я постараюсь жить дальше.

Я живу.

Сегодня Наташа впервые вышла на воздух.

Скоро должен прийти Андрей, и она решила сделать мужу сюрприз: встретить его не в палате, а прямо здесь, на крыльце клиники.

На ногах она держалась еще не совсем твердо, да и голова у нее закружилась от свежего воздуха, от непривычных уличных запахов. Наташа присела на лавочку, находившуюся прямо здесь, у входа.

Стояло сухое, жаркое лето. Листья на деревьях начали желтеть прежде времени. Небо сиренево-синее, без единого облачка.

Наташа слегка подобрала полы выцветшего больничного халата и протянула ноги в шлепанцах навстречу жгучему солнцу. Прежде — в той, другой жизни — она уже к июлю была загоревшей дочерна, с выцветшими волосами и бровями. А сейчас кожа ее была молочно-белой, прозрачной. Сквозь нее, словно через папиросную бумагу, просвечивали голубоватые прожилки.

Жалкое зрелище.

Лучше об этом не думать.

Лучше не думать ни о чем.

Просто греться на солнце и слушать почти позабытые звуки московских улиц.

Рядом с клиникой пролегал новый, совсем недавно выстроенный Олимпийский проспект. Несмотря на громкое название, на проспект он походил мало: просто улочка, не очень широкая, по одной стороне которой, правда, теснятся бело-голубые многоэтажные и многоподъездные дома. И движение здесь совсем не такое оживленное, как, скажем, на Ленинградском проспекте или на проспекте Мира.

Это хорошо. Тихо. И можно слышать, как чуть вдалеке, по улице Щепкина, проезжают, погромыхивая, трамваи. На одном из них должен приехать Андрей.

Клиника носила веселое название МОНИКИ — у Наташи оно всегда ассоциировалось с добродушным ликом пани Моники из любимой телепередачи — «Кабачка 13 стульев». Теперь-то она знала, что оно расшифровывается всего-навсего как Московский областной научно-исследовательский клинический институт имени какого-то неизвестного ей Владимирского.

Наташа помнила момент своего возвращения к жизни.

…Она бежит, задыхаясь, по ночной степи. В небе ни звезд, ни луны. Но если оглянуться, то сзади, за спиной, все ближе мерцают зловещие красные огоньки.

Это за ней гонится стая волков. Они жутко завывают, время от времени злобно рычат друг на друга и по-собачьи перелаиваются. Ругаются из-за того, кому достанется добыча.

Ну уж нет. Она их добычей не станет.

Она еще ускоряет бег.

Сил уже нет.

Во рту горьковатый привкус.

Сердце останавливается.

Но все равно, с остановившимся сердцем, она продолжает бежать. Она уйдет, уйдет от них, не дастся в зубы злобным голодным чудовищам.

Вот она переступает какую-то невидимую черту. Странное мимолетное ощущение на груди: точно обрываешь финишную ленточку.

И моментально — свет и воздух.

Вой удаляется, остается далеко позади, становится все тише. И наконец смолкает совсем.

Она победила. Она спаслась.

И сердце снова бьется — правда, пока еще сбивчиво, неритмично.

Господи, да ведь это был просто-напросто страшный сон. Как хорошо. Сейчас она откроет глаза и окажется в своей дворницкой квартире, в своем «дворце», рядом с Андреем.

— Андрюша, — бормочет она в полудреме.

Но муж не отвечает: видно, он уже встал и ушел подметать двор. Милый, милый Андрей. Жалея беременную жену, он взял на себя все ее обязанности.

Все еще не открывая глаз, Наташа привычно проводит рукой по животу. Теперь она всегда начинает день именно с этого: так приятно ощутить внутри себя биение будущей жизни.

Но что это?

Живота нет. Вместо ожидаемого холмика с туго натянутой кожей она ощущает ладонью под ребрами лишь провал. Какой-то вялый, мягкий провал.

А ведь она на седьмом месяце беременности, ей скоро рожать!

Неужели страшный сон продолжается?

— Андрей, Андрей! — в испуге зовет она.

И — открывает глаза.

Первое, что она видит, — это потолок. Чужой, незнакомый. Идеально белый, стерильный, ровный. Вместо их родного, облупленного, с невыводимыми ржавыми подтеками.

Эта подмена ошеломляет и пугает не меньше, чем обнаруженные изменения в собственном теле.

Наташа поворачивает голову.

Слева — блестящая, крашенная светло-салатовой масляной краской стена. На ней — рядок кнопочек с надписями под каждой: «ночник», «радио», «вызов сестры».

Какой сестры? Чьей сестры?

Справа — окно с блеклыми, недомашними занавесками. Сквозь занавески капля за каплей процеживается солнечный свет.

Между окном и Наташиной кроватью стоит какая-то черная палка. Сверху на ней закреплена бутыль с прозрачной жидкостью. От горлышка бутылки вниз тянется тонкий резиновый шланг. Наташин взгляд скользит по нему: гибкая трубка заканчивается иглой, воткнутой в вену чьей-то руки.

Это ее собственная, Наташина, правая рука, и она накрепко примотана к боковой планке кровати пластырем.

Наташе вспоминается один, самый жуткий, момент ее страшного сна: один из волков все-таки нагоняет ее и впивается острым клыком в руку — как раз туда, где проходит вена. Но она резким движением локтя стряхивает хищника.

Вот, оказывается, что это было на самом-то деле: ей вводили иглу капельницы, а она, наверное, сопротивлялась.

Теперь она ощущала себя целиком: одна рука лежит на дряблом, провалившемся животе, другая занемела от неподвижности.

Внизу живота — режущая боль и какая-то мучительно-холодная тяжесть. Наташа опускает свободную левую руку ниже, к области паха, и нащупывает круглый, как узбекская лепешка, резиновый сосуд со льдом. Она вытаскивает его и отбрасывает в сторону, на пол. Слышит, как сосуд тяжело приземляется, точно разжиревшая лягушка.

Теперь сомнений быть не может: это роддом и она уже родила. Видимо, роды были тяжелыми.

Жаль, что она этого совсем не помнит. Она слышала десятки женских рассказов о том, какое наступает блаженство, когда ребенок покидает наконец материнское лоно и роженица слышит его первый крик. А она, Наташа, видимо, потеряла сознание и не услышала его.

Ну ничего, еще услышит. Ведь скоро малыша принесут к ней — кормить.

Наташа с трудом дотягивается до кнопки «вызов сестры» и нажимает.

И тут же палата наполняется людьми в белых халатах. Люди ахают, охают, изумляются, радуются и что-то наперебой восклицают. Но Наташа из всего этого гомона выхватывает лишь одно, самое для нее главное:

— …Очнулась… кормить…

Кто-то спешно выбегает за дверь — наверное, за ее малышом.

Из вены вынимают иглу, высвобождая ее правую руку. Конечно, для того, чтобы можно было прижать ребенка к труди.

Крутят какой-то рычаг в ногах кровати, и Наташа чувствует, как’ верхняя часть ее туловища приподнимается, принимая сидячее положение.

Теперь она видит, что это одноместная палата и других рожениц здесь нет. Зато медиков вокруг очень много, и все разглядывают ее с нескрываемым любопытством. Среди них есть и совсем молодые: видимо, студенты-практиканты. Они держат на весу тетрадки и что-то усердно записывают.

Доктор — женщина в годах с умным и добрым лицом — измеряет ей давление, считает пульс. Не говоря ни слова, удовлетворенно кивает головой, и студенты принимаются что-то строчить с удвоенной скоростью, точно она продиктовала им нечто важное и интересное. Они кивают головами, поддакивая:

— Ага.

— Угу.

— Надо же!

Но вот и он, долгожданный момент!

Дверь распахивается, и нянечка вкатывает столик на колесиках… с яичницей и тарелкой геркулесовой каши.

Наташа кричит во все горло — но слышится лишь легкий полулепет-полустон:

— Где он? Где он?

Доктор внимательно смотрит на нее:

— Вы кого-то ждете?

— Принесите моего ребенка! — требует Наташа.

Но врач лишь печально качает головой и молча, собственноручно, начинает кормить ее с ложечки, точно маленькую.

А потом начались осторожные выяснения, кто она и откуда и есть ли у нее в Москве кто-то из близких.

Оказывается, она появилась в приемном покое МОНИКИ самым загадочным образом.

Это было теплой июньской ночью, когда отцветала сирень и пропели свои первые любовные песни соловьи.

Дежурный врач отлучился со своего поста всего на несколько минут. А когда вернулся, то с изумлением обнаружил на кушетке юную женщину в клетчатом сарафане из шотландки, широком, как носят беременные.

Никого из сопровождавших при неизвестной не было. Врач выглянул в распахнутое окно — ночь была душной — и увидел лишь, как от входных дверей отъезжает легковой автомобиль. Кажется, это были «Жигули». И кажется, серого цвета. А впрочем, кто его знает; в темноте все машины, как и все кошки, серы.

Больная была без сознания.

Она непрерывно бредила и звала маму:

— Мамочка, не уходи туда. Мамочка, вернись! Мама, мама, не надо!

Потом она вдруг затихла и больше не подавала никаких признаков жизни.

В изголовье у этой неведомо кем привезенной пациентки обнаружили паспорт на имя Денисовой Натальи Дмитриевны. Оказалось, что ей всего восемнадцать лет. Хотя, если судить по изможденному, обескровленному лицу, можно было дать ей намного больше.

При осмотре выяснилось, что она не беременна, а, напротив, только-только родила — возможно, всего за несколько минут до поступления в клинику, так как детское место еще не отошло.

Врачам сразу же стало ясно: она находится на грани между жизнью и смертью. Надо спасать. Разумеется, ее тут же госпитализировали.

Начали было наводить справки о личности Натальи Денисовой. В паспорте указано было место рождения — Верхневолжск, а также стоял штамп временной прописки: общежитие МГУ. С Верхневолжском ночью связаться не смогли, а в МГУ позвонили сразу же. И выяснили: действительно, Наталья Денисова учится на философском факультете и ей предоставлено место в общежитии, но она фактически не живет там уже несколько месяцев.

Решено было отложить поиски до утра. Тогда, быть может, удастся обнаружить мужа Денисовой — Андрея Ивановича Багина, имя которого было вписано в паспорте в штамп загса. А возможно, он и сам завтра явится.

Если же не явится, тогда, вероятно, придется обратиться за помощью в милицию.

…Однако ничего этого делать не пришлось. Потому что этой же ночью в квартире главного врача клиники раздался телефонный звонок.

Звонили из Комитета государственной безопасности. Говорили вежливо, но тоном, не допускавшим расспросов и возражений. Пусть, дескать, сотрудники клиники прекратят розыски, а лучше займутся своими прямыми обязанностями.

Пусть они как можно скорее поставят на ноги поступившую к ним в тяжелом состоянии Денисову Наталью Дмитриевну.

При этом предписывалось поместить ее в лучшую, самую комфортабельную отдельную палату и обеспечить уход на самом высоком уровне.

Главврач был напуган звонком. Спросонья он ничего не понимал, а только растерянно повторял:

— Да, да. Конечно. Разумеется. Мы сделаем все, как вы просите.

Ведь его подчиненные еще не успели сообщить ему о странном появлении в приемном покое некой роженицы по фамилии Денисова.

Он понимал лишь одно: дело серьезное. И тут же отдал все необходимые распоряжения.

О звонке никто из персонала клиники поставлен в известность не был: главврача мягко, но настойчиво попросили сохранить этот разговор в тайне.

Почти неделю Наташа находилась между жизнью и смертью. Временами к ней возвращались проблески сознания. Но едва она выныривала из черной пустоты в светлый оазис реальности, как в памяти тут же всплывала серая телеграфная строка:

СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙТЕ НИНА СЕРГЕЕВНА ПОГИБЛА ПОЖАРЕ.

Невыносимая боль вспыхивала в каждой клеточке тела, и Наташа вновь погружалась во мрак.

Всю эту неделю Андрей ходил сам не свой.

Что же это происходит, в самом деле!

Он отвез жену в отделение реанимации Боткинской больницы. Это было вечером. А наутро ему сообщили, что Наташа оттуда «выбыла». Куда выбыла, почему — никто не знал.

Он побежал в милицию и написал заявление о пропаже человека. Заявление приняли и пообещали помочь.

Но уже через день с ним в отделении почему-то стали разговаривать сухо, скупо, отводя глаза. Впрямую не отказывая в помощи, намеками давали понять, что заниматься его делом не собираются. Он кричал, скандалил, требовал объяснений — и не получал их.

Наташа бесследно пропала.

И ее никто не ищет.

Как это может быть?

Так быть не может, не должно!

Увы, может. Это факт.

И никуда от него не денешься.

Татка, где же ты? Жива? Или…

Чувствуя свое полное бессилие, Андрей отправился за помощью к целительнице и ясновидящей Виане. К этой женщине Наташа ходила в качестве домработницы, но Андрей знал, что они еще и дружили.

У Вианы — высокопоставленная клиентура, у нее — связи, в том числе и в милицейских верхах. Она должна, обязательно должна помочь!

…Целительница выслушала Андрея внимательно. Затем перевела взгляд своих лучащихся глаз на резной хрустальный шар, который свисал с потолка ее комнаты на золотистом шнуре, вместо люстры.

Андрей, затаив дыхание, следил за выражением ее лица, похожего на ожившую древнеегипетскую фреску.

Она не мигала, взор ее был неподвижен, зрачки расширились.

«Кажется, это называется трансом», — вспомнил Андрей.

Внезапно Виана вздрогнула, и по ее лицу пробежала целая гамма чувств, последовательно сменявших друг друга.

Боль как от внезапного удара.

Страх.

Удивление и отвращение.

Сострадание.

Скорбь.

И наконец — внезапно вспыхнувшая надежда.

Глубоко вздохнув, она вернулась в нормальное состояние.

— Ну что? — нетерпеливо выкрикнул Андрей.

— Жива, — сказала Виана. — Теперь — жива.

Андрей не понял.

— Что значит «теперь»?

— Прошла через клиническую смерть.

Сердце у Андрея екнуло:

— А… ребенок?

Виана опустила голову:

— Помолись за него. Если умеешь.

Молиться Андрей не умел: он, как и Наташа, не верил в Бога. Более того, ему с детства внушали отвращение и презрение ко всему, что хоть как-то было связано с религией, этим «опиумом для народа». Ведь его отец был партийным работником.

Однако сейчас в глубине его души что-то всколыхнулось и устремилось туда, наверх, к небесам. Правда, это была не смиренная молитва, а немой крик отчаяния и протеста: «Господи, за что, за что?!»

— Не так, — остановила его Виана. — Так не надо.

Андрей отшатнулся.

Наташа не раз говорила ему, что Виана умеет читать чужие мысли, но он всегда лишь смеялся в ответ, считая это полной чепухой. И вот — он испытал эту «чепуху» на себе. Несомненно, странная женщина и вправду услышала его горький вопль.

Она взяла его за руку, и ему показалось, что какая-то неведомая сила стала вдруг наполнять его, даря покой и ясную, уверенную решимость.

— Молись же! — властно приказала Виана. — Молись за здоровье Натальи. Ведь это сейчас главное.

И она, заглянув Андрею в глаза, мягко спросила:

— Ведь правда?

Конечно, правда! Наташа! Татка! Господи, пощади ее, спаси, сохрани и помилуй! Пусть все будет с ней хорошо. Ведь она заслуживает только самого лучшего. Чудесная моя, родная Татка, будь же здорова, будь счастлива, будь со мной!

Он не знал слов молитвы за здравие, он просил Господа так, как хотела его душа.

И на этот раз Виана не останавливала его, не поправляла. Она кивала головой в такт его внутренней речи. Она опять слышала его. И она к нему присоединялась.

— Да будет так! — произнесла она вслух.

— Но… где она? — спросил Андрей.

Виана только пожала плечами:

— Объявится. Жди.

Андрей вскипел:

— Ждать? Сидеть сложа руки и ждать?

— Вот именно. И не суетиться.

— Но ведь вы можете… Позвонить, узнать. Найти ее! Почему вы не хотите?

— Так будет лучше. Пожалуйста, поверь мне.

Она успокаивающе улыбнулась и добавила по-английски:

— Don’t trouble troubles until trouble troubles you.

Андрей знал эту поговорку, ведь он учил английский язык в своем МГИМО. Дословно она переводилась так: «Не беспокой беспокойства, пока беспокойство не побеспокоит тебя».

Что Виана имеет в виду? Неясно.

— Не лезь в осиное гнездо, — загадочно проговорила ясновидящая. — Иначе навредишь и себе, и Наталье. И я туда не полезу, не обессудь.

Андрей видел, что уговаривать ее бесполезно. Ему оставалось одно: ждать. И верить.

Он верил.

Наташа объявилась сама.

Она дала лечащему врачу телефон тети Клавы, попросив позвонить, и вскоре весь их двор облетела радостная новость, что молодая полюбившаяся всем дворничиха наконец-то нашлась.

И тетя Клава, и Виана, и управдом Иван Лукич Козлец изъявили желание навестить Наташу.

Но Андрей воспротивился. В первый раз ему хотелось приехать к жене одному.

Друзья поняли его, уступили. Но гостинцев насобирали столько, что пришлось погрузить их в два огромных дорожных чемодана. Андрей еле-еле втащил этот багаж в трамвайный вагон.

Он ехал в новеньком чешском красном трамвайчике — и боялся. Он теперь знал, где находится его любимая, но не очень хорошо представлял, что с ней.

В каком она состоянии? Наверное, в очень тяжелом, раз не смогла позвонить сама, а перепоручила это доктору.

Как она попала из Боткинской в МОНИКИ? Непонятно.

Как она выглядит? А вдруг так ужасно, что он ее даже не узнает? А вдруг, наоборот, она не узнает его, находясь в бреду?

И как Наташа пережила потерю ребенка? Может быть, она не давала о себе знать так долго потому, что боялась сообщить страшную новость ему, Андрею? А возможно, она просто не желала его видеть. Что, если она считает Андрея виновником происшедшего?

Он вспомнил, что в тот день, когда произошло несчастье, он разбил любимое Наташино зеркало. Не накликал ли он тем самым беду?

Андрей то обвинял себя, то оправдывал. Зеркало ни при чем.

Бедная, бедная Наташа. Даже подумать страшно, сколько она пережила. Потерять почти одновременно мать и затем — ребенка. А ведь она так ждала маленького, так хотела его!

…Трамвай ехал и ехал, водитель объявлял остановки, пассажиры входили и выходили, а Андрей все думал. И мысли его были беспокойны и противоречивы.

Временами он начинал жалеть не Наташу, а себя. Он так готовился к тому, чтобы стать отцом!

Готовился и внутренне, и внешне. Он ведь взял на себя всю Наташину работу, вплоть до мытья лестниц в подъездах. Ему приятно было сознавать себя мужчиной, который обеспечивает будущее своей семьи. Из-за этого он даже запустил учебу: Наташа, сдавшая всю сессию на «отлично», еще не знает, что у него остались «хвосты», которые он теперь должен пересдать.

Память услужливо перечисляла Андрею все его заслуги, умалчивая в этот миг о грехах и провинностях: о его романе с профессорской дочкой Ириной; о том, что он надолго бросал Наташу одну — в самый трудный момент жизни, на первых месяцах беременности. А также о том, что учебу-то он запустил не столько из-за тяжелого труда, сколько из-за фарцовочной суеты да привольной жизни на деньги, полученные от Евгения Ивановича.

Что ж, можно ли его сурово осуждать, этого восемнадцатилетнего мальчишку, выброшенного в круговерть самостоятельной столичной жизни после жесткой отцовской опеки в маленьком тихом Верхневолжске!

Сейчас, в своих мыслях, Андрей не кривил душой, он был искренен в своей печали, в своей угнетенности.

А если он иногда поступал не совсем по-мужски — так ведь это уже в прошлом.

Теперь Андрей готов был поклясться чем угодно и кому угодно, что он больше никогда в жизни не причинит Наташе боли. Ни разу, ни на минуту, ни на секунду он не заставит ее страдать. Ведь она, его неповторимая, его чудесная маленькая женщина, и без того много выстрадала!

Наташа… Наташенька… Татка…

— Дядя плачет? — прервал его размышления изумленный детский голосок.

В трамвае рядом с Андреем, на коленках у мамы, вертелся непоседливый малыш. Он тянулся розовым чистеньким пальчиком к щеке Андрея.

— Сиди спокойно, — одернула ребенка мать. — У дяди, наверно, глазки бо-бо.

Андрей, спохватившись, провел по щеке тыльной стороной ладони: и правда, мокро. Он торопливо размазал влагу рукавом рубашки.

— Бо-бо? — уточнил малыш.

— Бе-бе-е-е-е! — состроил комическую физиономию Андрей и, сложив пальцы в «козу», ткнул ими мальчика.

Это получилось у него так неловко и так не к месту, что мать, схватив сына в охапку, пересела на другое сиденье.

Андрей невесело усмехнулся.

Вот так. Не умеет он общаться с детьми. Видно, рано ему быть отцом. Потому судьба и отняла у него эту возможность.

Водитель объявил название остановки:

— Улица Щепкина. МОНИКИ.

Ох, чуть было не прозевал!

Схватив два тяжеленных чемодана с гостинцами, Андрей напролом ринулся к выходу, сопровождаемый возмущенными криками пассажиров.

Сейчас он увидит Наташу!..

…На миг ему показалось, что кровать пуста.

Уж больно плоско лежало одеяло, будто под ним никого не было.

Но вот над краем одеяла вспыхнули глаза. Только глаза. Лицо Наташи было таким бледным, что почти сливалось с белизной наволочки. Даже губы, казалось, выцвели.

Андрей, оставив чемоданы на пороге палаты, нерешительно подошел ближе. Ему еще никогда не приходилось иметь дело с тяжело больными людьми, и он не знал, как себя вести.

Наташины глаза проследили за его движением. Они казались огромными и бездонными. В них были и боль, и ожидание, и немой вопрос.

А еще — Андрей явственно ощутил: несмотря ни на что, в Наташином взгляде светится любовь. Глубокая, чистая, ничем не поколебленная любовь к нему, Андрею.

Поддавшись внезапному порыву, он бросился к постели, отвернул уголок одеяла и, схватив Наташину руку, поцеловал ее. И тут же испугался: не слишком ли резким было движение?

Рука жены была такой тонкой, почти прозрачной, невесомой! Если бы не пульсация проступивших на ней голубоватых прожилок, то могло бы показаться, что в ней вовсе нет жизни. Захотелось поднести ее к губам и согревать, согревать дыханием.

Так он и сделал.

И вдруг услышал незнакомый, еле слышный голос, точно шелест осенних листьев, гонимых ветром:

— Прости меня, Андрюша. Я его не уберегла.

Все застыло у него внутри.

Она просит прощения!

Она, в ком едва теплится жизнь!

Она, кого он должен носить на руках, выхаживать, оберегать, лелеять!

Это немыслимо.

Он поправил ее мокрую, слипшуюся от пота, нерасчесанную челку:

— Это ты прости меня, Татка. Я не уберег тебя. Наташа прикрыла глаза.

Это первое короткое объяснение, которым они обменялись вместо приветствия, оказалось для нее слишком утомительным. Оно забрало все ее силы.

Казалось, она уснула.

Андрей понял, что ему пора уходить, и стал быстро, стараясь не шуметь, выставлять на тумбочку и на стол все, что принес в чемоданах: фрукты и соки от Вианы, повидло и всевозможные домашние печенья и пироги от тети Клавы, пластины сотового меда от Ивана Лукича.

Вынул он и свой собственный подарок. Это было маленькое круглое настольное зеркальце в красной пластмассовой оправе: взамен золотистого настенного чешского зеркала, разбитого им.

Покупая зеркальце, он думал порадовать жену, утешить ее.

Но сейчас, глядя на ее обескровленное, жалкое лицо, понял: не нужно ей видеть себя в таком состоянии. Это только усугубит ее боль и может пагубно сказаться на здоровье, и без того подорванном.

Подумав, он засунул подарок в ящик тумбочки, в самый дальний угол. До лучших времен.

Уже собираясь выйти, он бросил на Наташу прощальный взгляд.

И она, будто почувствовав, тихо произнесла, не открывая глаз:

— А маму-то похоронили без меня…

Наташа выкарабкивалась медленно.

Чуть ли не ежедневно состояние ее здоровья лично проверял главный врач клиники. Он строго выговаривал сотрудникам отделения, где лежала больная Денисова, за слишком малые сдвиги в ее выздоровлении.

Рядовые врачи недоумевали: родственница она ему, что ли? Почему он так в ней заинтересован? Ведь прежде он почти никогда сам не ходил по палатам, занимаясь в основном административными делами.

Никто не знал о звонке, разбудившем его однажды ночью.

Ничего об этом не знали и Наташа с Андреем.

Они просто опять были вместе.

Но между ними теперь как будто стоял невидимый барьер, мешавший настоящей, открытой близости. И хотя они об этом никогда больше не заговаривали, оба знали: этим барьером был их несуществующий ребенок.

Теперь к Наташе часто приходила Виана. Она, параллельно с официально назначенным врачами курсом лечения, работала с девушкой своими, нетрадиционными методами. Делала бесконтактный массаж, водя мягкими пассами вдоль Наташиного тела.

И хотя Наташе эта процедура нравилась, помогала забыться, на время утихомиривала боль, навевала сладкие сны, — но радикальной пользы от нее не было. С уходом Вианы болезнь каждый раз вновь брала свое.

Однажды, положив свою смуглую изящную руку Наташе на грудь, Виана долго прислушивалась к тому, что происходит в сердце больной.

Потом она сказала — мягким, но строгим тоном, каким, бывало, разговаривала Наташина покойная мама:

— Я не понимаю, Наталья, почему ты не хочешь сама себе помочь.

Наташа вопрошающе глянула на нее. Ей стало обидно. Ей так плохо, так тяжело, так хочется ласки и утешения, а ее же еще и упрекают!

А может, Виана просто шутит?

Но целительница не шутила.

Она понимающе кивнула, видя, как уголки Наташиных губ по-детски опускаются книзу:

— Поплачь, поплачь, девочка. Это иногда помогает. Но поработать тебе все равно придется самой.

Наташа подумала и решила все-таки не плакать. Как ребенок, которому предложили принять участие в новой для него, незнакомой игре.

Задавать вопросы Наташе было еще трудно, и она терпеливо ждала, что Виана сама объяснит правила игры. Наташа согласна «поработать». Но как? Что предстоит сделать?

— Тебе придется не столько лечиться, сколько учиться, — сказала целительница.

Легко сказать! Наташе нравилась учеба, и она нередко вспоминала университет, лекции, однокурсников, Владимира Константиновича. Но ведь сейчас она в таком состоянии, что ей даже читать трудно! Слова и буквы расползаются в разные стороны, как насекомые, и смысл прочитанного не доходит до измученного сознания.

Прочтя, как это частенько бывало, ее мысли, Виана покачала головой:

— Ты меня не поняла. Речь идет не о науке. Тебе придется заново учиться радоваться.

Как это необычно звучит! Учиться тому, что каждый человек умеет, кажется, едва ли не с момента рождения. Младенец, еще не умея ни сидеть, ни ходить, уже улыбается. Он улыбается маме.

У Наташи больше нет мамы. Она вступает в новую жизнь. Она сейчас как новорожденная.

Верно: ей надо вновь освоить этот исконный человеческий навык — радоваться. Солнышку. Друзьям. Любимому. А также всяким приятным мелочам, которые дарит жизнь: красивому цветку, вкусной пище, музыке, движению. Только тогда болезнь отпустит ее, и Наташа снова встанет на ноги!

Она приступила к обучению тщательно и с усердием, будто готовясь к экзаменационной сессии.

Вначале каждая попытка давалась ей с трудом. Она вспомнила, как в Соединенных Штатах детей учат вырабатывать знаменитую «американскую улыбку». Надо произнести слово «чи-из», что означает «сыр». Тогда губы примут правильное положение.

Каждый раз, когда кто-то входил в палату, она добросовестно повторяла про себя:

«Чи-из, чи-из!»

Губы, как положено, растягивались в стороны, однако это была еще не улыбка, а вымученная гримаса. Маска. Потому что глаза неизменно оставались печальными.

И тем не менее она проделывала это упражнение ежедневно, методично, как пианист, который играет скучные гаммы, чтобы однажды исполнить Моцарта.

Весь персонал отделения полюбил Наташу, как в семье любят самого слабенького, больного ребенка.

Особенно благосклонны к ней были нянечки.

Больная Денисова ничего не требовала, ни к чему не придиралась, прилежно и с благодарностью съедала больничную пищу, несмотря на то что ей приносили много всяких деликатесов. А шоколадки и апельсины со своей тумбочки, напротив, щедро раздаривала.

И вот наступил день, когда нянечка Акимовна внесла в одноместную палату Натальи Денисовой больничный фланелевый халат.

Она несла его торжественно, держа кончиками пальцев за плечики, как бальное платье королевы.

Акимовна, ежедневно прибираясь в палате, прекрасно знала о том, что у Наташи есть собственный роскошный шелковый халат с модной китайской вышивкой — причудливыми драконами. Это был подарок Вианы.

Но казенный больничный халат, застиранный, лишенный фланелевого ворса, с оторванными или расплавленными при глажке пуговицами, был не просто вещью.

Сестра-хозяйка выделила его для лежачей больной Денисовой и это означало, что отныне пациентке разрешено вставать.

И Акимовна была горда: ее сегодняшний приход к Наташе с халатиком в руках знаменовал собою целый этап на пути к выздоровлению. Она была добрым вестником.

Наташа поняла это. Чтобы не обижать добродушную старушку, она заставила себя улыбнуться: «Чи-из». Однако вставать ей вовсе не хотелось. Сил еще не было.

А нянечка стояла рядом в ожидании. Оставаться в лежачем положении — значило сильно разочаровать ее.

«Чи-из», — еще раз мысленно произнесла Наташа и, напрягшись, спустила ноги с постели. Железная хирургическая кровать была высокой, и ноги бессильно болтались, не доставая до пола.

Акимовна помогла ей сползти с матраса на пол. Босые подошвы, ставшие за время болезни нежными и чувствительными, ощутили неприятный холод линолеума. Нянечка пододвинула ей тапочки. Это были Наташины собственные шлепанцы, которые вдруг оказались непривычно широкими. Отеки, преследовавшие Наташу во время беременности, сошли.

Приступили к главному: к примерке халата.

Акимовна помогла расправить одеяние, так как передняя половинка от крахмала прилепилась к задней. А потом подала его Наташе, как заправский швейцар, помогающий одеться важной персоне.

Больничные вещи, как известно, имеют некий общий усредненный размер. Наташино исхудавшее тело совсем потерялось в этой торчащей накрахмаленной коробке.

Она с трудом протиснула руки в хрустящие карманы.

И вдруг на дне одного из них нащупала какую-то маленькую прохладную вещицу.

Заинтересованная, Наташа достала ее.

Это был крошечный православный нательный крестик. Простой, алюминиевый, с синим эмалевым покрытием на внешней стороне. А на обороте — мелко-мелко выдавленная надпись: «Спаси и сохрани».

В ушко крестика был продет обрывок нитки, завязанной на узелок.

Видно, его взяла с собой одна из прежних пациенток клиники, да спрятала в кармашек, стесняясь открыто носить на груди. Верующие боялись признаться в своей принадлежности к Церкви.

— Чтой-то там? — с любопытством спросила Акимовна.

Наташа на ладони протянула ей находку:

— Вот.

Нянечка всплеснула короткими ручками:

— Ох ты матушки! Нельзя! Нельзя! Положь на стол!

Наташа удивилась перемене, произошедшей с Акимовной. Еще недавно такая сияющая, торжественная, старушка выглядела теперь до смерти перепуганной.

— Почему нельзя? — удивилась Наташа.

— Горе! Горе! — причитала Акимовна. — Чужой крестик подобрать — чужой крест всю жизнь тащить. Судьбу нести чужую. Положь, детка, положь, милая.

Но Наташа крепко зажала вещицу в кулаке. И ей казалось, что крестик, став горячим-горячим, согревает не только ее ладонь, но и все тело. И душу тоже.

Едва она прочла три коротких словечка — «Спаси и сохрани», — как поверила, что ее действительно спасут. И сохранят. Кто? Какие-то высшие силы? Справедливость? Природа?

Ей казалось, что ей послано знамение: все будет хорошо.

Она твердо решила взять крестик себе. Она не будет носить его на шее, ведь она неверующая и некрещеная. Но обязательно сбережет его.

Акимовна, громко сокрушаясь о Наташином неразумии, вышла. Ее ждали каждодневные дела.

А Наталья Денисова, впервые за долгий срок стоя на ногах, разглядывала свою маленькую, блестящую небесной синевой находку. И улыбалась.

Первый раз улыбалась без натуги.

И вместо дурацкого бессмысленного слова «чи-из» тихонько повторяла:

— Спаси и сохрани. Спаси и сохрани.

ЖИТЬ СНАЧАЛА

— Вот видишь, видишь! — ликовала Виана. — Сдвинулось! Ходишь! Смеешься! Это надо отпраздновать! Открывай, Андрей.

С разрешения лечащего врача она принесла в больницу бутылку шампанского. Да не простого, а самого лучшего, настоящего французского, из провинции Шампань.

Наташе позволено выпить несколько глотков.

Да и остальным достанется не больше, потому что на это мини-празднование были приглашены и врачи, и медсестры, и санитарки. На почетном месте конечно же восседала довольная Акимовна.

— С выстрелом или тихо? — спросил Андрей.

— С выстрелом, с выстрелом! — загомонили все.

Андрей тряхнул бутылку, и выстрел получился такой силы, что столб пены достал до белоснежного, стерильного потолка.

Именно в это время в палату заглянул главврач, явившийся с очередной инспекцией. Ему налили тоже. Он вздохнул с облегчением: наконец-то у больной Денисовой, за которую хлопочет таинственный покровитель, дело сдвинулось с мертвой точки!

Если спиртного было немного, то уж закусок — видимо-невидимо. Виана расстаралась: бутербродами и кусками торта обнесли даже больных из других палат.

И все радовались тому, что Наталья Денисова из лежачей превратилась в ходячую.

Сама Наташа радовалась тоже и с удовольствием демонстрировала окружающим свое достижение. Она прохаживалась по больничной палате, правда пока еще опираясь рукой то о стену, то о стул.

Дойдя до приоткрытой двери, она, не рассчитав, оперлась о нее, дверная створка двинулась, и Наташа чуть было не потеряла равновесия…

Но тут же почувствовала, как чьи-то сильные руки подхватили ее. Она обернулась: кто это ее поддержал?

И завизжала по-ребячьи, по-поросячьи, восторженно:

— Владимир Константинович!

Вошедший, слегка поклонившись, представился:

— Профессор Мартынов.

Андрей вскочил, уступая гостю стул, и ему стало неловко. Он вспомнил, как некогда незаслуженно обидел Наташу, подозревая ее в связи с Владимиром Константиновичем. Придет же на ум такая нелепость!

И сейчас парень как мог старался услужить любимому Наташиному педагогу: долил ему остатки шампанского, положил в тарелку всего самого вкусного из расставленных на столе яств.

Больную усадили на кровати: хватит на сегодня ходьбы, пора и отдохнуть. Виана пристроилась рядом с ней.

Профессор, улыбаясь, переводил взгляд со своей студентки на целительницу. Вот достойная натура для художника-портретиста, работающего на контрастах!

Бледненькая и слабая юная девушка, беспомощная, доверчиво улыбающаяся, с короткими белокурыми волосами. И рядом — жгучая брюнетка с тяжелым узлом блестящих волос на затылке, смуглая, полная жизни и тайны, с мудрым проницательным взглядом.

Красиво. Изысканно. Сложно.

Наташа проследила за его взглядом и невольно подумала: профессор и Виана, вот была бы замечательная пара. Они могли бы сниматься в главных ролях в каком-нибудь фильме о средневековье. Профессор был бы, например, мудрым королем Артуром, а Виана — его прекрасной супругой Джиневрой. Или, еще лучше, он — волшебником Мерлином, а она — феей Морганой. Все эти герои и героини прошлого отличались мужеством, красотой и благородством. И именно такими были в Наташином представлении ее любимый преподаватель и ясновидящая-целительница.

Поймав себя на этих мыслях, Наташа поразилась. Да она, оказывается, уже настолько окрепла, что способна думать об отвлеченных вещах. Прежде она была сосредоточена лишь на ощущении физической боли и на несчастьях, свалившихся на них с Андреем.

Как права была Виана! Сколь много в жизни значит такая простая вещь, как улыбка.

Чи-из! Чи-из! Спаси и сохрани!

Сохрани их всех — хороших людей, собравшихся здесь. Милых и близких, знакомых и не очень. А еще — всех, кто там, за стенами палаты. Кого никогда не увидеть и с кем никогда не познакомиться.

Сейчас Наташа любила весь мир и всем желала добра. Она выздоравливала.

«Я живу, — наконец-то сказала она себе. — Я жива».

И вот она сидит на лавочке возле входа в клинику.

Первый раз — на свежем воздухе. Спустилась по лестнице совершенно самостоятельно.

Она прислушивается к погромыхиванию трамваев вдалеке. Один из этих красных вагончиков привезет к ней Андрея.

Вот: ту-дум, ту-дум, стоп. Трамвай подъехал к остановке. Теперь надо выждать минуты три-четыре. Ровно столько времени занимает дорога от остановки до входа в МОНИКИ.

Нет. На этот раз — нет. Будем ждать следующего.

Как хорошо тут, на солнышке!

Наташу разморило, она прикрыла глаза.

Совсем как на пляже у Волги, на травянистом берегу, куда они всегда ходили с одноклассниками. Или как на острове, куда они с классом ездили.

Только запахи — не речные. Пахнет бензином, пылью и выхлопными газами.

Но этим можно пренебречь.

И тогда увидишь вдруг, как на другом берегу, на соседнем островке, стоит одинокая женщина и призывно машет рукой.

Кому?

Может быть, даже ей, Наташе.

Хотелось бы разглядеть ее лицо.

Хотелось бы услышать ее голос.

И голос раздался! Совсем рядом.

Он был смутно знакомым:

— Чтобы не получить ожогов, не находитесь на солнце больше пятнадцати минут.

Наташа очнулась. Сначала она не увидела ничего, кроме солнечных бликов в глазах.

Потом разглядела.

Перед ней стояла Ирина, дочь Владимира Константиновича. Блистательная, как всегда. Но немного смущенная.

Ирина, которая когда-то увела у нее Андрея.

Наташин враг?

Да нет. Это было так давно. В другой жизни.

Теперь у Наташи не было врагов. Ведь она начинала жить с нуля.

— Лавочка с видом на море и обратно? — сказала Ирина. — Здравствуй, Натали.

— Здравствуй, — равнодушно ответила Наташа.

— Папенька сказал, что тебе лучше. А я ведь и не знала, что тебе было хуже. Я вообще ничего не знала.

— Ну и хорошо, — сказала Наташа. — Зачем тебе знать?

Она не меняла позы. Ей не хотелось шевелиться. Ей не хотелось разговаривать. И ворошить прошлое не хотелось.

А Ирине, видимо, хотелось:

— Ну что это мы такие сердитые? Я ведь пришла прощения просить.

Она так и не присела. Стояла перед Наташей, переминаясь с ноги на ногу. Белые брюки-бананы. Открытая, откровенная маечка. Идеально уложенные локоны. Безупречный макияж. Она все такая же.

А Наташа — другая. Наташа изменилась.

Ирина видела это, и перемена сбивала ее с толку. Она не знала, как себя вести, а такое случалось с ней нечасто!

— Натали, ну перестань же сердиться! Пожалуйста.

— А я и не сержусь.

Ответ был совершенно искренним. И это совсем выбило Ирину из колеи. Она-то готовилась к бурной драматической сцене, с покаянием, биением себя в грудь и даже, быть может, вставанием на колени прямо в белоснежных брючках. И что же, выходит, всего этого не понадобилось?

— Так ты прощаешь меня?

— За что?

Сейчас Наташа действительно не понимала: за что прощать-то? Ну, увлеклась в свое время Ирина Андрюшей. Это же так естественно! Андрей лучше всех, как же им не увлечься? Любая нормальная девушка должна быть неравнодушна к такому человеку, как Андрей.

Хоть бы скорее он пришел! Вот еще один трамвайчик прогромыхал. Теперь засечь три-четыре минуты…

Ирина видела, что ее не слушают. На нее не обращают внимания. Это нечто небывалое!

А Наташа, сосредоточась на ожидании, и правда вроде бы забыла о присутствии соперницы. Бывшей соперницы.

Четыре минуты. Шестьдесят секунд умножить на четыре. Двести сорок. Наташа считала до двухсот сорока. Надо будет попросить Андрюшу, чтобы он принес ее золотые часики, свадебный подарок Ивана Степановича, его отца.

Двести двадцать девять, двести тридцать…

— Натали!

Ну вот, сбилась со счета.

А Андрея все нет.

— А? Что, Ирина? Я тебя слушаю.

— Так прощаешь?

— Конечно. Кто старое помянет, тому глаз вон.

Ирина искусственно засмеялась:

— А кто забудет — тому оба. Может, все-таки пригласишь зайти?

— Куда? — удивилась Наташа.

— В палату. По месту твоего нового жительства.

— Я здесь не живу. Я скоро выписываюсь.

— Ну хорошо: по месту лечения.

Наташа неохотно поднялась:

— Ну, пошли.

— Ты не слишком радушна, — сказала Ирина.

Наташа промолчала. Сюрприз, который она готовила мужу, сорвался. Встретить его на крыльце клиники не удалось.

В палате Ирина почувствовала себя увереннее. Здесь можно было чем-то занять руки, а не стоять столбом по-идиотски. Она стала перебирать и переставлять разные предметы, принесенные Вианой. Увидела на спинке кровати расшитый драконами халат.

— Какая вещь шикарная! А ты ходишь в этом больничном тряпье. Давай-ка переоденемся.

Наташа только молча покачала головой. Объяснять, почему ей так дорог больничный халат, пусть и жалкий, пусть и полинявший, она не стала.

Ирина же искала хоть какие-то поводы для разговора. Хоть что-нибудь, чтобы заинтересовать Наташу. Она просто не могла жить, она теряла силы, если кто-то, все равно кто, отказывал ей во внимании. А уж какого рода будет это внимание — любовь ли, ненависть ли, — это дело второе.

Когда-то Натали ее обожала, советовалась, старалась ей подражать.

Потом, когда узнала об измене Андрея, — должна была возненавидеть.

Теперь… Теперь ни то, ни другое. Теперь она Ирину просто терпит. Невыносимо!

— И вообще, — бодро сказала гостья, — ты выглядишь как полинявший рак. Зеркало есть?

— Там, над раковиной, — ответила Наташа. Она уже забралась с ногами на кровать, и Ирина поняла, что встать и идти к раковине больную не уговоришь.

Тогда она начала по-хозяйски рыться в тумбочке. И в дальнем углу ящика наткнулась на круглое зеркало в красной пластмассовой оправе.

— Вот же оно! Держи! — она почти силой сунула зеркало Наташе в руки.

Достала из сумочки свою косметичку. Чего там только не было! Присела на край кровати:

— Ну что, наведем красоту на морду лица?

И добавила, почти жалобно:

— А, Натали?

Наташа поглядела на гостью — безупречно красивую. Глянула на себя взеркало: изможденное, высохшее страшилище.

Раньше, в прежней жизни, ей стало бы жаль себя. А сейчас она пожалела Ирину.

Бедная, как она суетится. Как лезет из кожи вон. Ужасно, наверное, когда тебя мучает совесть. Надо пойти ей навстречу.

— Хорошо, — разрешила Наташа. — Крась.

Ирина приступила к работе с таким рвением, будто от этого зависела вся жизнь. Что и говорить, макияж она наносила мастерски! После каждого очередного мазка она заставляла Наташу смотреться в зеркало — и та действительно замечала, как шаг за шагом преображается.

Она превращалась в настоящую красавицу — только совсем незнакомую. Красавица хлопала черными-черными, густыми, загнутыми кверху ресницами и жеманно улыбалась.

Ирина нанесла последний штрих: покрасила Наташе губы темно-красной помадой, какой пользоваться осмеливались пока еще немногие. Слишком вызывающе.

И вот из круглой красной пластмассовой оправы на Наташу глянула неотразимая, роковая женщина-вамп.

Обе — и мастер, и клиентка — были довольны.

Казалось, между ними наладилась какая-то новая связь. Или возродилась старая.

Они юмористически протянули друг другу руки и обменялись крепким рукопожатием, как главы государств, заключившие договор о мирном сосуществовании.

…В такой позе и застал их Андрей.

С минуту он молча смотрел то на одну, то на другую.

А потом заметил круглое зеркало, лежавшее на одеяле. Он ведь только собирался преподнести его жене, но еще не подарил!

Он в два прыжка подскочил к постели, схватил зеркало и прижал к груди. Точно боялся, что Ирина осквернит его.

— Зачем ты здесь! — прошипел он. — Уходи.

— Андрюша, не надо так, — вступилась было больная, но он не слушал.

— Кто тебя звал?

Нельзя сказать, чтобы Ирина очень огорчилась. Андрей в ярости — значит, в нем клокочут сильные эмоции. А вызывать сильные эмоции в людях было для нее величайшим в мире наслаждением. Этот всплеск — куда лучше, чем Наташино всепрощающее безразличие.

— Что ж, — пожала она плечами. — Я ухожу. Поправляйся, Натали!

И вышла, покачивая бедрами в импортных брюках-бананах.

Андрей же с отвращением смотрел на размалеванное лицо жены. Брезгливо провел мизинцем по ее губам — на пальце остался слой жирной помады.

— Разве плохо? — удивилась Наташа.

— Смыть! — закричал он. — Смыть немедленно!

Она испуганно соскочила на пол и, едва не упав, кинулась к крану. Она никак не ожидала такой бурной реакции.

Густо-густо намылившись, Наташа так и не поняла: мыло ли попало в глаза, или это ее собственные слезы такие едкие, так щиплют. Зажмурясь, она плескала и плескала себе в лицо воду. Пригоршнями, обильно. Еще и еще. Бесконечно.

Пока не почувствовала, что ее обняли сзади.

Андрей резко развернул ее к себе и принялся целовать без разбору мокрые щеки, губы, нос, брови.

— Вот такую я люблю, — выкрикивал он. — Вот такую. Чистую. Всегда будь только такой, поняла?

Он прижимал ее к себе. Страстно, по-мужски.

Это было впервые за долгое-долгое время. С незапамятных времен. С той, прошлой жизни, которая кончилась.

И впервые в этой, новой жизни, которая только начиналась.

— Мне не нужна маска. Мне нужна моя Татка. Вот такая. Какая есть. Чистая, чистая!

Он не сдерживал себя. Он больше не видел в Наташе больную, которую надо жалеть. Сейчас он видел в ней только женщину. Любимую, желанную женщину.

Наташа задохнулась от боли, которую он ей причинил, от счастья, от просыпавшегося в ней ответного желания.

Да, она уже не больная.

Не пациентка клиники.

Она женщина. Любимая и любящая женщина.

И впереди — обновленная жизнь.

Чистая.

ГОРОДСКИЕ НОВОСТИ

— Денисова! Денисова! Наташка! Я здесь!

Маша бежала по перрону, размахивая букетом цветов и сбивая на бегу других встречающих. Как ей при этом самой удавалось не грохнуться — загадка.

Наташа улыбнулась — Машка Кулешова в своей ипостаси.

Поезд приехал в Верхневолжск под вечер. Но летом так поздно начинает темнеть.

Наташа уже за полчаса до прибытия прилипла к окну и смотрела на пробегающие полустанки, дома, перелески. Вот мелькнула полоса реки — Волга здесь была еще не широкой и могучей, а вполне заурядной рекой. Ведь тут она только начиналась.

Сказать, что у Наташи защемило сердце от всех этих знакомых с детства пейзажей, как это положено, когда человек после долгого отсутствия возвращается в город детства, было бы неверно. Наташа смотрела на все отчужденно и немного удивленно. После асфальта и бетона Москвы, после упорядоченной природы ее парков и скверов вся эта дикая самовольность деревьев и кустов, озерец и ручьев, речушек и пригорков казалась неуместной, странной. А тропинки! По какой прихоти они шли такими замысловатыми изгибами, почему не ровно? Ну ладно — тропинки, их, может, пьяный ежик протоптал. Но дороги-то, дороги! Все-таки какой-никакой транспорт по ним ходит. Почему ж так вкривь и вкось?

Наташа невольно взглянула на свою руку — точно, как линия ее судьбы. Кто ее так круто проложил на Наташиной ладони?

Конечно, она подогревала свои чувства ожиданием встречи с милым городом. Конечно, искала в нем перемен. Конечно, знала, что сейчас он ей покажется несколько иным, чем раньше. Но то, что она в самом деле увидела, досадно превзошло все ее ожидания.

Первое слово, которое пришло Наташе на ум, когда показались пригороды Верхневолжска, было — убогость. Покосившиеся избенки, голые дворы, упавшие заборы, грязные дороги, дымящие трубы в черных подтеках сажи, свалки ржавого железа и бетона, разбитые и забытые машины, стайки грязных собак, пыльная зелень деревьев и люди… Какие-то придавленные, словно обреченные, скучные и злые. Они брели со своими сумочками по этим грязным кривым дорогам, толпились у магазинов, сидели на газетках прямо у железнодорожного полотна, попивая из банок мутноватое пиво. А как одеты! Провинция вообще доводит столичную моду до абсурда, насмешки над самой собой. Если уж клеш, то такой, что пол-улицы метет, если уж начес, то на полметра, если длинные юбки, то волочатся по грязи. Она, конечно, хочет угнаться, эта несчастная провинция, но как же непотребно. И это еще ничего. Это еще хоть как-то весело, что ли. А старики! Во что они одеты? Где берут, из каких стратегических запасов достают все эти пиджаки, штаны, кофты, телогрейки и обувки?

Убогость…

Наташа корила сама себя за черноту взгляда, называла себя брюзгой, критиканшей, но ничего с собой поделать не могла. В душе постепенно вырастала страшная брезгливость, ненависть к самому этому духу провинции, периферии, тмутаракани.

Кто же их сделал такими? За что всю жизнь они влачат это безрадостное существование от работы до магазина, от магазина до плиты, от плиты до телевизора, от телевизора до кровати… Почему-то на ум неуместно пришла художественная самодеятельность. Хоть бы уж этим занялись. Но вспомнила Наташа городские клубы и дворцы культуры. И вспомнила сейчас с трезвым пониманием — убожество.

Но ведь можно жить по-другому. Москва живет совсем иначе. Там чисто и весело. Там клубы и кинотеатры ухожены и уютны. Там люди носят одежду, а не тряпье… Там улыбаются и дарят цветы…

Почему так? Почему здесь не хотят жить по-человечески? Почему так беспробудно пьют? Так страшно ругаются и дерутся? Что за ненависть к жизни сидит во всех?

Наташа не успела ответить на свои вопросы, поезд подошел к вокзалу.

— А я смотрю, в девятом тебя нет! Думаю, наверное, в десятом, а потом смотрю — в девятом! — запыхавшись, говорила Машка, обнимая Наташу и целуя ее в обе щеки. — Ты же телеграмму дала непонятную. Только номер поезда и номер вагона. Я так испереживалась. Какой-то ужас.

Наташа заметила, что Машка, оказывается, окает. Заметила только сейчас. Да и вокруг люди говорили, нажимая в словах на «о». Ну, правильно, волгари же!

— А что непонятного в телеграмме? — удивилась Наташа.

— Ну, как-то очень уж… — невнятно объяснила Машка. — Давай свой чемоданчик. Пойдем. Только быстрее, автобус уйдет.

Они перебежали привокзальную площадь и втиснулись в уже полный автобус, набитый встречающими и приехавшими, чемоданами и тюками.

Автобус стоял еще добрых полчаса. Водитель о чем-то веселом разговаривал с бойкой женщиной.

А вот Наташе и Машке поговорить не удалось. Их сразу же оттеснили друг от друга, пришлось бы перекрикиваться через несколько спин и голов. Впрочем, Наташа была даже рада этому. Ее прижали к окну, и она снова стала рассматривать свой город.

С этого вокзала они с Андреем уезжали. Почти тайно уезжали. Так романтично это казалось тогда — бежали от сурового отца, как в средневековых романах…

А потом так весело ехали, поступали, учились, работали… Столько всего было…

Наташа не признавалась себе, что говорить с Машкой ей не хочется еще и потому, что обязательно надо будет касаться мамы… Каким-то абсурдным чудом Наташа хотела верить, что никакой смерти не было… Было дикое недоразумение, как-то ужасно ошибся кто-то и где-то… И все станет на свои места. Мама даже удивится, когда узнает, что про нее говорят такие глупости… Это была почти детская вера. Так же ребенок закрывает глаза и думает, что его никто не видит.

Наташа специально заставляла себя думать о чем угодно, лишь бы не о маме…

Автобус, наконец, тронулся и стал опасно качаться на поворотах. Уж очень он был полон. Наташа вздрагивала каждый раз, когда плотная масса наваливалась на нее и прижимала к окну — вот-вот машина ляжет набок и Наташа окажется подо всеми… Водитель, видно, решил наверстать упущенное время и гнал вовсю.

А ехать-то было всего ничего. По московским меркам пол-остановки на метро. Здесь же — треть города.

— А я боялась, что ты потеряешься. Прям все глаза проглядела, а ты куда-то пропала… — Машка всерьез испугалась, что Наташа исчезнет из автобуса.

— Нет-нет, я просто смотрела в окно. Подожди, Маш, а где мой чемодан?

Машка посмотрела на свои руки, словно какой-то волшебник сию секунду сделал чемодан невидимым, а она и не заметила.

— Я его там оставила. В этом автобусе… Еще думаю — местечко такое хорошее под сиденьем, чего в руках держать. Там такое местечко хорошее было… Знаешь, под сиденьем…

— Что делать?

— Думаешь, сопрут? — серьезно спросила Машка.

— У меня там документы, деньги…

— Знаешь, ты меня дома подожди, а я за ним поеду…

— Нет уж, поедем вместе.

Наташа даже и не думала сердиться. Было бы удивительно, если бы все обошлось без приключений.

Чемодан они нашли часа через два. На том же вокзале, в том же автобусе. Под тем же сиденьем.

Теперь уже Наташа не выпускала его из рук.

И в этот момент пришло первое сравнение в пользу провинции. В Москве на вокзале, помнится, у нее вырезали из сумки кошелек, а здесь даже не тронули бесхозного чемодана.

Машка хотела встретить подругу эффектно, но из-за суеты с чемоданом эффект был несколько смазан. Суп остыл, пришлось его переливать снова из супницы в кастрюлю, вино стало теплым, пришлось совать его в морозильник, а картошка сгорела, потому что Машка не выключила плиту, а оставила сковороду на маленьком огне.

Но все равно ужин получился славный. Девушки выпили вина, поели супа, поковырялись вилками в картошке, отбрасывая угольки, разговорились. Вернее, разговорилась Машка.

— А новостей-то, новостей! Я тебе сейчас все расскажу. Ты не торопишься?

— Нет. Все — завтра. Сегодня я никуда.

— И правильно. Уже поздно. Нормальные люди спят без задних ног…

— Только одиннадцать, — сказала Наташа, но и сама вспомнила, что в десять часов вечера город вымирал. А к одиннадцати редкое окно светилось.

— Дак рано же всем вставать на работу. Ой, Наташка, а многие наши уже ж работают.

— А ты?

— Я! Я работаю и учусь. Поступила в педагогический на заочное, работаю в садике. Воспитательница.

«Несчастные дети, — незло подумала Наташа. — Повезло…»

— Тридцать у меня карапузиков. Такие хорошие! Только глаз за ними да глаз. Шалуны пошли — не сказать. Уже Аллу Пугачеву все знают. Можешь себе представить. Любимая песня «Устала Алла». А что думаешь, пою с ними. — Машка рассмеялась.

— Они тебя любят? — спросила Наташа напряженно.

— Знаешь, Наташка, сама удивляюсь. Я ж, ты понимаешь, неумеха и вообще… Нет, любят. Как приду, сразу — «Тетя Маша-простокваша!» — и все, все целуются…

— Это кто их так научил?

— «Простокваша»? Да я научила. Лучше я, чем Толик. Ох, Наташа, есть у меня один там Толик, фамилия Беренев. Я с ним намучилась. Такой смышленый, такой юморист.

— Сколько ж ему? — Наташа испытывала какое-то странное чувство от этого разговора о детях. Сладкое и горькое одновременно.

— Дак три же. Им всем по три. Младшая группа. Этот мой Толик что придумал — мы поставили мышеловки в недоступные места, ну мышки у нас завелись. Как ее Толик достал — не знаю. И что он делает? Он Саше Панкратову берет пипиську и этой мышеловкой — хлоп! Представляешь?

— С ума сойти! — Наташа еле сдерживалась, чтобы не улыбнуться. — А Саша твой зачем же сунул?

— А ему Толик сказал, что будет так хорошо, как будто мандаринку скушал.

— Мандаринку?! — Нет, Наташа уже не могла удержаться.

— Вот, всем смешно! — сказала Машка с досадой. — А мы этого Сашу Панкратова к врачу. Там у него все посинело…

— И что… врач? — уже почти рыдала от смеха Наташа.

— Врач говорит — за дальнейшее не ручаюсь.

— Несчастный Саша Панкратов!

— Да, тебе смех, а ему каково с кривой пиписькой жить?

Наташка сползла со стула на пол.

— Ой, Машка, перестань, я помру со смеху!..

— И вот чего все смеются? Грустно…

— Машка, перестань!

Наташа успокоилась, только попив воды. Улыбка теперь то и дело возвращалась, когда она вспоминала этот Машкин рассказ.

— А про Вадика хочешь знать? — заговорщицки спросила Машка, когда Наташа перестала хихикать.

— В газете, наверное, работает или на радио?

— Какой там?! Бери выше. Поступил в школу милиции.

— Вадик? — опешила Наташа.

— Ну. Представляешь, встречаю его — в форме, такой красивый. «Гражданка Кулешова, пройдемте!»

— Вадик милиционер?

— Ну. А что?

— Ну, я думала… Он же стихи писал, прозу… Странно…

— Больше не пишет. Говорит — завязал. Стихи, говорит, пишут влюбленные, а я никого не люблю. Такой прям!

— А Шубенков? — осторожно спросила Наташа.

— Поступил. В Ярославле учится. Приезжал тут на каникулы…

— В военное?

— Почему? В театральное училище. Он же всегда хотел артистом быть.

— Фу-у, — облегченно вздохнула Наташа. Здесь ее ожидания оправдались. — Ну и что?

— Такой стал — не подойди! Артист. «Мария Кулешова? Вы за автографом? Я раздаю по пятницам».

— Такой же остался… А Симонов? Что Симонов делает?

— А завтра сама увидишь, не скажу.

— А что, что?

— Очень хорошо устроился. Сама увидишь.

— Ну скажи, Маш.

— Не-а. Не скажу. Бутылки принимает.

— Какие бутылки?

— Обыкновенные. Разные. Как раз завтра к нему собралась. Он у меня всегда берет.

— Интересно… — растерянно сказала Наташа. Действительно, столько новостей…

— А как вы с Андреем? — бесцветно спросила Машка.

— Все хорошо.

— Как свадьба?

— Очень скромно… — Наташе вдруг стало неловко, что она не пригласила Машку. Тогда и не подумала… А вот теперь сама о Машке вспомнила… Нехорошо. — Только самые близкие.

— Да, по нынешним временам большую свадьбу затевать дороговато, — поддержала Маша. — Значит, все хорошо…

— А что? — Наташа уловила какое-то непрозвучавшее продолжение.

Машка склонилась к самому лицу Наташи и прошептала:

— Сильва уехала. Все, можешь успокоиться.

«Сильва? — с недоумением подумала Наташа. — Боже мой, как все было давно! Это же первая девушка Андрея! Вот кто такая Сильва!»

— Куда уехала?

— Вообще, — еще тише сказала Машка.

— Правда? Разве она еврейка? Она ж, кажется, азербайджанка или армянка…

— Ее родители заплатили большие деньги, и она стала еврейка.

«Не такая уж и глушь, — почему-то с гордостью подумала Наташа. — И тут новые веяния».

— Ой, давай, Наташка, выпьем за твой приезд.

— Так пили уже.

— Я еще раз. Я так рада, так рада… Ты прости.

— Давай.

Они снова выпили вина. На душе было как-то тепло и покойно. Мысли были только мудрые и добрые.

— Милка… Ну, Милка, помнишь, ты с ней дралась в десятом?

— Да… Ну?..

— На хлебозавод устроилась, в кондитерский цех. Пирожные жрет от пуза…

— Молодец.

— Дак!

— Ну а ты-то как, Машка, ты что про себя молчишь?

— Как же молчу? Я рассказала про Толика…

— То про Толика, а ты про себя расскажи. Есть у тебя кто-нибудь?

— В смысле — кавалер? Нет, Наташка, как посмотрю я на них на всех — одни пьяницы и бабники. Нету интеллигентного человека. А мне всякий не нужен. Это вон моя нянечка тетя Клава, ей бы только мужик…

— Как? Тетя Клава? — У Наташи просияло лицо. — Тоже тетя Клава, надо же… У меня соседка — точно такая же — каждый раз замуж собирается.

— Вот и я говорю — это тебе повезло. У тебя Андрей.

— Да, повезло, — искренне сказала Наташа.

— А он чего ж не приехал?

— Дела у него, — Наташа не хотела признаваться, что у Андрея полно «хвостов» и ему надо сейчас сдавать экзамены.

— К отцу его зайдешь?

— Надо, — тяжело вздохнула Наташа.

— Тогда вот что. Я тебе для него письмишко передам.

— Какое письмишко?

— Нашим яслям надо ремонт, а нам говорят — нету средств. А у нас уже потолки сыпятся. Щели такие, что скоро не только мыши — медведи заведутся. Передашь?

— Передам…

— Да я б не просила. Я понимаю, Наташка, добиться до него невозможно…

— Я передам.

Наташе и этот разговор был неприятен. Казалось, что все недоразумения между ней и Багиным-старшим были разрешены. Она даже думала, что сможет подружиться с отцом Андрея. Но теперь понимала, что этого никогда не произойдет. Более того, она если не во всех, то во многих своих бедах винила Багина. Безосновательно, бездоказательно, бессмысленно… Но ничего не могла с собой поделать. «Это он во всем виноват, — упрямо твердила она наперекор здравому смыслу. — Он во всем виноват».

— Такие были похороны… — тихо сказала Машка. — Весь город…

— Маша, не надо, — чуть не завыла Наташа. — Завтра. Все завтра…

— Да-да… Это я… Ну что, спать пойдем?

— Пойдем.

— А помоешься с дороги? Я воду согрею.

— Если можно…

Машка вскочила из-за стола, поставила на газ эмалированную выварку и стала ведрами наливать в нее воду.

— Это сейчас, это быстро…

Наташа да и другие девчонки всегда завидовали Машке. Завидовали тому, что жила она совсем одна. Машкины родители работали на станциях на Северном полюсе. Приезжали раз в три года, обещали больше никуда не трогаться, но потом снова уезжали. Машку поначалу оставляли на прабабушку, но прабабушка умерла. Теперь Машка оставалась одна.

«Как странно, — думала Наташа. — Мы с Андрюшкой мечтаем о своей квартирке, а Машка даже не замечает своего счастья. И кавалеры ей не нужны».

Машка еще что-то рассказывала про общих знакомых, про учительницу математики, которая уже развелась со своим старичком и снова ходит одна, будоража весь город.

— А Степка в армии. — Машка приставила к математичке Степку Михалева. Она, наверное, тоже знала, что Степка в математичку влюблен. — Весной забрали. Такой парень стал — загляденье!

— А что про Чара слышно? — спросила Наташа, оторвавшись от своих мыслей. Она вспомнила этого маленького жалкого воришку, двоечника, недотепу, который так испугал ее одним своим взглядом, когда она застала его за копанием в чужой сумке. Того страха она так и не смогла забыть.

— Он отсидел. Уехал куда-то… А чего спросила?

— Да так…

Вода согрелась. Машка поставила на пол большую жестяную ванночку, ведрами же наполнила ее водой и принесла полотенце.

Наташа разделась.

— Какая ты красивая… — зачарованно произнесла Машка. — Настоящая женщина. Ребеночка еще не задумали?

Наташа еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть.

— Что, горячая? — испугалась Машка. — Так сейчас разбавлю.

— Да, чуть-чуть, — попросила Наташа.

Она села в ванночку, поджала ноги и сразу ладонями плеснула воды в лицо, чтобы не были заметны выступившие слезы.

— Я тебе спину потру.

И снова Наташа готова была расплакаться. Мама мыла ее в такой же ванночке. До самых последних дней. Баню обе терпеть не могли.

Машка постелила Наташе на родительской широкой кровати. Уложила, укрыла одеялом. Погасила свет.

Но еще долго сидела рядом, рассказывая о городских новостях.

— …А колбасы не видать никакой… наши в Москву ездят… заведующая… музей боевой славы… — уже сквозь сон слышала Наташа обрывки Машкиных рассказов.

«Музей боевой славы, надо будет обязательно сходить, — подумала она и сама удивилась этой мысли и тем не менее постановила: — Завтра же и пойду. Завтра, все завтра…»

ОМУТ

Из кабинета Андрей вышел красный от стыда. Только что он сдавал русскую литературу, сдавал уже третий раз. Сегодня педагог сжалился над ним и натянул «троечку», но от этого было ничуть не легче. Ведь предмета Андрей действительно не знал, как ни старался скрыть это от других, а главное, от себя.

Сейчас у него было такое впечатление, что его только что окунули в холодную воду и даже не дали после этого вытереться. Радовало только то, что теперь все позади и не нужно больше так позориться перед солидным человеком.

В коридоре парень подошел к окну и долго смотрел во двор, прислонившись лбом к холодному стеклу. Во дворе, как и во всем городе, было летнее настроение, когда никто всерьез не думает о работе, о каких-то важных и неотложных делах, а все готовятся к отпускам или отдыхают после них. Один он вынужден торчать в этой пыльной и душной столице и пересдавать то, к чему так свысока отнесся во время учебного года. Но делать было нечего, нужно было «рубить хвосты», иначе вылет из института обеспечен.

Тяжело вздохнув, Андрей наконец отлепился от оконного стекла и медленно побрел к выходу, тихо ругая себя за свою лень, которая его же и подвела.

Спустившись по лестнице, он толкнул плечом тяжелую входную дверь и очутился на улице.

— Андрей!

Он оглянулся.

Это была Ира. Она стояла, опершись на перила, и смотрела на него, улыбаясь.

Меньше всего Андрей ожидал увидеть ее. Поэтому он даже не догадался поздороваться. Он стоял и молча смотрел на нее, как истукан.

— Андрей, ты что, не узнал меня? — спросила Ирина и оторвалась от перил.

— Почему не узнал? — опомнился он. — Конечно, узнал, но…

Девушка вздохнула и опустила глаза.

— Ты не рад меня видеть? — спросила она тихо.

— Нет, я рад… — он не знал, куда деваться. — Просто у меня сейчас много проблем, и поэтому я могу показаться немного угрюмым. А на самом деле это не так. Я тебе действительно рад, очень рад. Как ты поживаешь?

Он спросил это только потому, что нужно было что-нибудь спросить. Ситуация была настолько щекотливая, что Андрей даже забыл о своем недавнем позоре перед литератором.

Ирина подошла к нему, нежно посмотрела в глаза и сказала:

— А ты совсем не изменился. Такой же, как и раньше.

— А почему я, собственно, должен был измениться? — удивился он. — Ведь прошло не так уж и много времени…

— С тех пор, как мы с тобой виделись в последний раз, — помогла она ему выйти из тупика. — Ты не думай, я пришла совсем не потому, что хочу вернуть прошлое. Ведь я понимаю, что этого уже не вернешь никогда. Ты женат, у тебя очень хорошая жена, я вам по-хорошему завидую, вот и все. А пришла я сюда просто потому… Просто потому, что мне нужно было кого-нибудь увидеть, вот и все, понимаешь?

Андрей ничего не понял, но кивнул головой. Ира говорила так искренне, так доверительно, что всякий страх, всякое предубеждение покинули его.

— Что с тобой случилось? — спросил он тихо.

— Мне очень плохо, — сказала Ира почти шепотом, и на глазах у нее выступили слезы. — Очень плохо, понимаешь?

— Нет, не совсем, — сказал он откровенно. — Что стряслось? Объясни, я постараюсь помочь, если смогу.

— Спасибо тебе, ты очень добрый. — Ира ласково улыбнулась. — Со мной не случилось ничего такого, просто мне стало вдруг так одиноко, так страшно, что я просто должна была увидеть близкого человека, иначе я не знаю, что со мной было бы. Я бы, наверно, умерла, вот и все. Глупость, конечно. Ты меня прости, я лучше пойду домой.

Она повернулась и медленно побрела по освещенной солнцем аллее. Андрей смотрел ей вслед, и два разных чувства боролись в нем. С одной стороны, он понимал, что эта девушка, которая попортила ему так много крови, совсем ему не нужна, у него полно своих забот для того, чтобы заниматься еще и ею, и в конце концов он просто не имеет права иметь с ней дела после всего того, что между ними случилось. Но с другой стороны, по Ириным словам Андрей понял, что ей сейчас очень плохо и она нуждается в чьей-нибудь помощи, в чьей-нибудь поддержке. Она ведь не виновата, что между ними все сложилось именно так, а не иначе.

— Да пошло оно все… — тихо сказал он, и это решило исход его мыслей.

Он вдруг подпрыгнул и помчался вслед за удаляющейся девушкой, чуть не сбив с ног какую-то старушку.

— Ира, подожди!

Но она даже не оглянулась.

— Да подожди ты!

Он догнал ее уже около остановки автобуса.

— Ира, подожди. — Андрей тяжело дышал после быстрого бега. — Ты разве не слышала, как я тебя звал?

— Слышала, — ответила она, опустив голову.

— Так почему же ты не остановилась?

Она пожала плечами.

— А зачем?

Андрей не знал, что ответить на этот вопрос. Ему было очень стыдно перед ней за свое поведение.

— Ты… ты прости меня, — сказал он тихо.

— За что? — искренне удивилась девушка. — Ты все правильно сделал. Не нужно нам с тобой встречаться после того, что было. У тебя своя жизнь, у меня — своя. Я вдруг возомнила, что после всего мы можем остаться просто друзьями, и получила по башке. Правильно, так мне и надо.

— Почему правильно? Почему так и надо? — горячо воскликнул он. — Ты совершенно права, мы можем остаться друзьями, мы должны, обязаны остаться друзьями, иначе мы не люди, а какие-то животные, которые сошлись, разошлись, и после этого их ничего не связывает.

— Ты правда так думаешь? — с надеждой в голосе спросила Ира и посмотрела на него такими глазами, что ему стало не по себе.

— Конечно… А зачем бы я это говорил?

— Спасибо… Ты настоящий человек, — сказала она робко и вдруг чмокнула его в щеку.

От этого поцелуя Андрей насторожился. Но, посмотрев на девушку, он понял, что сделала она это просто от избытка добрых к нему чувств.

Ирина уловила некоторое напряжение Андрея и сказала:

— Ты только не подумай, что я хочу тебя совратить. Совсем нет. Это я просто так, от глупой женской нежности. Больше этого не повторится.

— Я и не подумал ничего такого.

В доказательство он сам наклонился и нежно поцеловал ее в щеку.

— Вот видишь, я нисколько тебя не боюсь.

Девушка засмеялась.

— Что я такого смешного сделал? — спросил он обиженно.

— Да ничего, — она продолжала смеяться. — Клин клином вышибают, так, что ли?

— Ну да, наверно, так, — ухмыльнулся он. — Ты больше не обижаешься на меня?

— Ну как на тебя можно вообще обижаться? — спросила она. — Ты же такой забавный. Ладно, пошли куда-нибудь, чего тут стоять, как памятники?

Они пошли, выбирая тенистые места — ведь было так жарко.

— Чем занимаешься, как здоровье Натали? — спросила она, взяв Андрея под руку.

— Тата уехала в Верхневолжск, — сказал он.

— А почему ты не поехал с ней? — удивленно спросила девушка.

— Ох, и не спрашивай. — Андрей махнул рукой. — У меня столько «хвостов» осталось, что голова пухнуть начинает. Вот сдаю.

— И много сдал? — поинтересовалась она.

— Много, почти все.

— Что же ты так? Нельзя затягивать, а то вылетишь.

Некоторое время шли молча. Каждый думал о своем.

— А ты как поживаешь? — спросил Андрей после молчания.

— Да как поживаю?.. — Ирина пожала плечами. — Живу себе потихоньку. Ничего такого экстраординарного со мной не происходит. Сначала очень переживала, а потом как-то забылось, сгладилось. Время действительно лечит, права народная мудрость.

— Что переживала? — Андрей спросил это осторожно.

— А ты не понял?

— Нет…

— Ну тогда тебе и не нужно этого знать. — Девушка грустно улыбнулась. — Слава Богу, что хоть ты сумел все забыть.

— Ничего я не забыл, — тихо сказал он, поняв, о чем идет речь. — Я все прекрасно помню и… никогда не забуду.

Ирина вдруг остановилась, посмотрела Андрею в глаза и спросила:

— Ты действительно ничего не забыл?

— Конечно. — Андрей улыбнулся.

— А ты… Ты простил мне? — прошептала она, опустив голову.

— Что я должен был тебе простить?

— Я ведь знала, что ты живешь с Наташей, и все остальное…

— Да, но я ведь сам этого хотел, мы оба этого хотели. — Андрей тяжело вздохнул. — Тут скорее моя вина, чем твоя. Я просто не имел права морочить тебе голову, зная, что дома меня ждет Наташка.

— А почему же ты делал это?

Андрей посмотрел на Ирину и вдруг, неожиданно для себя, сказал:

— Потому, что ты мне очень нравилась.

— А сейчас? Я нравлюсь тебе сейчас?

Андрей чувствовал, что его опять затягивает, но уже не мог остановиться.

— Ты мне не ответил. — Ирина внимательно взглянула на него и тут же отвела глаза.

— Это потому, что я не знаю ответа на этот вопрос, — Андрей посмотрел на нее умоляющими глазами. — Я прошу тебя, не задавай мне больше таких вопросов, ладно?

— Почему? — удивилась девушка.

— Не задавай, и все, — твердо ответил он.

— Хорошо, я не буду, если ты так просишь. — Ира подмигнула Андрею и взяла его под руку. — Ты мне лучше скажи, сколько еще экзаменов тебе осталось сдавать?

— Еще два, — ответил он. — Историю и английский.

— Ну и как, ты готов?

— Не-а! — засмеялся он.

— Тебя же выпрут из института, и все!

— Не выпрут, пожалеют!

Ира остановилась, серьезно взглянула на него и сказала:

— Перестань так шутить. Я очень переживаю за тебя.

Андрею было приятно, что Ирина проявляет такое участие в его судьбе, и было стыдно, что он такой оболтус и совсем не хочет учиться. Поэтому он тяжело вздохнул и сказал:

— Нет, на самом деле я готовлюсь, конечно. Просто я немного подустал после того, как целое лето проторчал в Москве, никуда не выезжая.

Он посмотрел на Иру и вдруг заметил, что глаза ее полны слез.

— Э-э, да что с тобой? — Андрей взял ее за плечи. — Чего ты так расстроилась?

— Ничего-ничего. — Ира попыталась улыбнуться. — Это я так, не обращай внимания.

— Как это не обращать внимания?! Я чем-то тебя обидел?

— Нет, что ты? — она достала из сумочки платок и аккуратно, чтобы не размазать тушь, стала вытирать слезы. — Ты тут совсем ни при чем.

— Тогда чего ты плачешь? — не унимался парень.

— Даже не знаю, — она пожала плечами. — Мне очень плохо сейчас, понимаешь? Я… я просто не имею права тебе об этом говорить. Лучше ты проводи меня домой, ладно?

— Ну пошли, если хочешь, — сказал Андрей, совсем растерявшись.

Всю дорогу Ира молчала. Андрей несколько раз попытался разговорить ее, чтобы отвлечь от грустных мыслей, но у него так ничего и не получилось.

Проводив Иру до подъезда, Андрей уже хотел было идти домой, но она вдруг сказала:

— Ты не хочешь подняться ко мне?

От этих слов в горле у него пересохло. Он сглотнул слюну и тихо спросил:

— А зачем?

— Просто так… — вздохнула она. — Ты не бойся, я не стану…

— А я и не боюсь, — соврал он. — Ты же не дикий зверь. Ты домашняя кошка…

— Ну тогда пошли? — улыбнулась она.

— Пошли.

Открыв дверь, она пропустила его вперед.

— Проходи в комнату, а я пока разогрею тебе что-нибудь поесть.

— Нет, спасибо, я не хочу.

— Давай не выдумывать, — улыбнулась она. — Ты же только после института. Дома тебя покормить некому, сам ты готовить не умеешь, будешь трескать консервы.

— Ну ладно, — усмехнулся он и пошел в комнату.

Ира тем временем убежала на кухню и начала греметь посудой. Андрей уселся в кресло и стал смотреть журналы, лежавшие на столике. Вдруг он обратил внимание на пепельницу, которая была полна не совсем обычных окурков, окурков, которые были ему хорошо знакомы по общению с Антоном.

В голове сразу всплыла их первая встреча в этой комнате, он вспомнил, как Ирина учила его курить анашу и что после этого началось.

От этих воспоминаний Андрей покраснел.

Тут дверь открылась, и вошла Ира с подносом в руках.

— Я приготовила тушеную курицу, — сказала она. — Только не смей говорить, что она невкусная…

Она поставила поднос на стол и достала из бара бутылку вина и два бокала.

— Я не буду пить, — тихо сказал Андрей.

— Почему? — удивилась Ира. — За встречу?

— И за встречу не буду.

— Ну а есть-то ты будешь? — робко спросила она.

— Есть буду, а пить — нет, — сказал он и почувствовал, что получается довольно глупо.

— Но почему?! — не могла понять она.

Андрей молча кивнул на пепельницу.

— Ты что, совсем уже обалдела?! — грозно спросил он. — Ты что, хочешь наркоманкой стать?! Я тебя спрашиваю.

— А по какому праву?! — вдруг закричала она. — Ты мне кто?! Учитель? Отец родной? Муж?!.. И не смей меня учить, понял?! Что хочу, то и делаю.

Крик ее перешел в истерику. Она разревелась и упала на диван, зарывшись лицом в подушки.

Андрей сбегал на кухню, принес воды:

— На, выпей, станет легче.

— Андрей, Андрюшенька, ты представить себе не можешь, как мне тяжело, — всхлипывая, заговорила Ирина. — Я так тоскую без тебя, так скучаю… Я два раза чуть не выбросилась из окна. Только этот чертов наркотик мне как-то помогает… Ну почему, почему! Ведь я так любила тебя, а ты ушел к ней!..

Андрей закусил губу.

— Прости меня, — не умолкала она, — я не имела права говорить тебе все это, у меня просто вырвалось. Не обращай на меня внимания, я очень тебя прошу.

— Я… я даже не знал, что тебе так плохо… — тихо сказал он. — Я и подумать об этом не мог.

— А о чем вы, мужчины, вообще можете думать? Вы помните только о себе…

— Нет, это неправда! — сказал он. — Я думал о тебе, часто тебя вспоминал…

Андрей врал. Он совсем не думал об Ирине, не хотел думать о ней. После свадьбы он дал себе слово вообще не смотреть на других девушек, и до сих пор это у него получалось. А сказал он так только потому, что хотел ее успокоить.

Но услышав эти слова, Ира с надеждой посмотрела ему в глаза и спросила:

— А если бы ты знал, что мне плохо, ты вернулся бы ко мне?

Вместо ответа Андрей наклонился к девушке и чмокнул ее в щеку, стараясь придать этому поцелую как можно более дружеский вид. Но она не поняла этого, просто не захотела понять. Она обвила его шею и впилась в его губы долгим поцелуем…

Андрей ушел от нее только утром. Он проклинал и себя и ее, но понимал, что омут слишком глубок, слишком сильно манит…

— А когда вернется Наташа? — Ира разливала по чашкам свежий пахучий кофе.

— Через несколько дней, — ответил Андрей угрюмо. — Я точно не знаю. А что?

— Ничего, — примирительно улыбнулась девушка и поцеловала его в лоб. — Да не напрягайся ты так, я тебя прошу. Она ничего не узнает.

«Зачем я бросился догонять ее вчера? — думал Андрей. — Если бы я просто дал ей уйти, то ничего бы не случилось».

— Ты жалеешь о том, что случилось? — словно угадала его мысли Ирина.

— Нет… — коротко ответил он.

— Вижу, что жалеешь. Да пойми ты, дурачок, что это была только слабость. Слабость как с моей, так и с твоей стороны. А теперь все кончилось и больше никогда не повторится… если, конечно, ты сам этого не захочешь.

Андрей допил свой кофе и встал.

— Спасибо, мне пора, — сказал он и направился в прихожую.

Андрей очень боялся, что она захочет его остановить, и поэтому не стал дожидаться лифта. Он бежал так быстро, что боялся споткнуться и упасть.

Только сейчас он вспомнил — сегодня в два часа у него — зачет.

Втиснувшись в вагон, полный народу, Андрей посмотрел на часы и понял, что успеет только заскочить домой и взять учебники. На большее времени уже не останется.

Николай Олегович, преподаватель английского языка, уже ждал Андрея, когда тот ворвался в аудиторию.

— Я не опоздал? — спросил Андрей извиняющимся тоном и посмотрел на часы, хотя знал, что опоздал на пять минут.

— Гуд дэй, — поздоровался преподаватель и указал на стойку газет «Москоу ньюс».

Андрей должен был вытянуть одну из газет и за полчаса перевести статью, которую отметил профессор.

Статья ему попалась не из самых легких, но и не самая тяжелая. Это была статья о Большом театре. Андрей знал язык довольно неплохо, хотя и ниже требуемого уровня. Статью он перевел за двадцать минут. Он уже хотел идти отвечать, но подумал, что спешить не стоит, потому что есть опасность нарваться на дополнительные вопросы, к которым он был не очень-то и готов. Поэтому Андрей сидел и делал вид, что работает до тех пор, пока Николай Олегович не спросил:

— Ну что, готов?

— Да, уже готов, — сказал Андрей и встал из-за парты.

Профессор быстро прочел перевод, посмотрел на студента утомленными глазами и спросил:

— Ну что, Багин, задавать тебе дополнительные вопросы или не стоит?

— Не стоит, — честно признался Андрей.

— Жаль, очень жаль, — пробормотал профессор и потер лоб. — Ты понимаешь, Багин, что ты знаешь мало, безнадежно мало. За этот год ты нисколько не продвинулся. Нет, за твои познания в английском я должен поставить тебе тройку, и вполне заслуженную. Но за твою учебу больше, чем на двойку, ты не тянешь. С такими стараниями через год ты вылетишь из института, как пробка от шампанского. Так, может, лучше прямо сейчас?

— Нет, не стоит, — начал канючить Андрей. — Я постараюсь… Я очень…

— Что ты говоришь?.. — ухмыльнулся Николай Олегович. — Знаешь, сколько раз я слышал от студентов такие заверения? У тебя волос на голове не хватит, чтобы сосчитать.

— Но я правду говорю, — Андрей скорчил умоляющую мину.

— Может, и правду, но уж очень неубедительно. Поэтому я, наверное, поставлю тебе двойку, чтобы избавить и тебя и себя от подобного позора в следующем году.

У Андрея похолодело сердце, когда профессор занес руку над зачеткой.

— Стойте! — вдруг крикнул он.

От этого крика профессор вздрогнул и посмотрел на Андрея.

— Ну, что еще? — спросил он спокойно.

— Я очень прошу вас не ставить мне двойку, — тихо сказал Андрей. — Я клянусь вам, что следующий экзамен по вашему предмету я сдам лучше всех. Если я вас обману, то я сам заберу документы из института.

— Неужели? — спросил Николай Олегович.

— Даю вам честное слово.

Профессор медлил. Они долго смотрели в глаза друг другу. Наконец Николай Олегович написал что-то в зачетке, закрыл ее и протянул ее Андрею.

— На, и чтобы больше я тебя здесь не видел.

Андрей молча взял книжку и вышел из кабинета.

Ну вот и все, он вылетел из института.

На первом этаже он столкнулся с Антоном. Тот, увидев его, жутко обрадовался.

— Привет, Андрон, какими судьбами?! — воскликнул он и бросился обниматься.

Андрею было не до веселья. Он угрюмо посмотрел на приятеля и пробормотал:

— Неважно…

— Ну и как, сдал? — спросил Антон и выхватил у него из руки зачетку.

Андрей хотел отобрать книжку обратно, но Антон не дал. Он поднял ее высоко вверх и стал читать.

— Что-то ты слабо… всего на троечку.

— Что?.. — не поверил Андрей. — Что ты сказал?!

Антон вернул ему зачетку. Андрей открыл ее, прочитал свою оценку и вдруг стал плясать и целовать книжку, весело смеясь.

— Да что с тобой? — удивился Антон. — ТЫ что, переучился?

Андрей его не слышал. Он продолжал свою бешеную пляску, бормоча себе под нос:

— Проскочил!.. Проскочил!

— Да стой ты наконец! — Антон поймал Андрея за рукав.

— Я только что сдал экзамен! Сдал, понимаешь?

— Так ты все экзамены сдал?

— Нет пока. Еще история.

— Тьфу ты! А я думал, что все. Чего ты радуешься?.. А когда историю сдавать?

Андрей почесал затылок и ответил:

— Не знаю. Наверное, послезавтра. Мне с ней нужно созвониться.

— Ну понятно.

— А ты здесь зачем?

— Есть кое-какие дела, — ответил Антон загадочно. — Слушай, а что ты делаешь в субботу-воскресенье?

Андрей пожал плечами.

— Пока не знаю. Если сдам экзамен, то буду валяться на диване и смотреть видик.

— У меня есть предложение поинтересней.

— И какое?

— Ты понимаешь, — сказал он, — я тут с одной лялей собрался на дачку на шашлычок смотаться. Но, боюсь, она меня одного просто достанет. Не составишь компанию с супругой?

— Супруги в Москве нет, — Андрей развел руками.

— Как нет? А где же она?

— Уехала домой…

— Так, значит, ты у нас сегодня холостой? — Антон лукаво подмигнул и толкнул Андрея в бок.

— Ну что-то вроде этого…

— Тем лучше. Как много девушек хоро-о-ших. Врубаешься?

Андрей усмехнулся и кивнул.

— Ну так действуй. Поедешь?

— Не знаю. Надо подумать…

— Ну смотри. Если все же решишь, то мой телефон у тебя есть. Только не думай слишком долго, а то я могу передумать.

— Добро, — согласился Андрей.

— Ну тогда пока.

Антон побежал по лестнице куда-то в недра института, а Андрей пошел домой. Настроение у него стало немного получше. Английский он уже сдал, теперь оставалась только история — не самый тяжелый предмет.

Небо заволокло тучами, и накрапывал мелкий дождик. Но это было даже хорошо после целой недели изнурительного зноя. Поэтому Андрей не побежал к остановке, как обычно, а побрел по аллее медленно, наслаждаясь приятно освежающей прохладой.

Домой он пришел около шести вечера, открыл дверь, и ему сразу расхотелось входить… Квартира была безнадежно пуста. Никто не ждал Андрея, не встречал его сегодня. От этой мысли ему вдруг стало так плохо, так одиноко…

Поев яичницы с консервами, Андрей пошел в комнату, включил телевизор, долго щелкал программы и наконец, отчаявшись найти что-нибудь интересное, стал тупо смотреть первую попавшуюся передачу.

Это был фильм про Большой театр. Сразу всплыл в памяти позор на экзамене. Его аж покоробило, когда он вспомнил, как клялся сдать предмет лучше всех, зная наперед, что это у него не получится.

Память, начавшая работать в обратном направлении, сразу приподнесла ему и другую картину. Андрей вспомнил пепельницу, полную окурков в комнате у Ирины, вспомнил ее волосы, разбросанные по подушке, зеркала… Он представил себе глаза Наташи…

Но с другой стороны, она ведь может ни о чем не догадаться. Андрей вдруг вспомнил отца, который иногда приходил домой навеселе и даже приводил какую-то женщину… Значит, можно… Уж ему-то,молодому парню, сам Бог велел…

Ира уже собиралась спать, когда в дверь к ней позвонили. Она нехотя слезла с дивана, пошарила ногой по паркету в поисках тапочек и засеменила в прихожую.

— Кто там?

— Я.

Это был голос Андрея.

КРИК

Машка осталась позади. А Наташа, только свернули на их улицу, вдруг ускорила шаг, почти побежала. Та самая абсурдная вера в невозможное чудо подхлестнула ее.

И в какое-то мгновение показалось — сбывается! Вон же их заборчик, лавочка, калитка, кусты ракиты…

А за ними — пустота.

Наташа все знала наперед, она была почти готова к самому страшному, но все равно это оказалось неожиданностью.

Не было дома. Словно кто-то убрал декорацию, уже не нужную в следующем действии, а следующее действие будет развиваться на пустыре.

За это короткое в общем время пепелище успело порасти травой. Удивительно — на головешках же ничего не растет, а здесь трава…

Наташа привычным движением просунула руку между штакетин, открыла калитку и вошла.

Не было пепелища. Не было головешек, не было даже черной земли — трава.

Она растерянно оглянулась на остановившуюся у забора Машку. Даже улыбнулась недоуменно. Так не бывает. После пожара должно было хоть что-то остаться.

Ей почему-то вспомнился бесцветный человек, который перед самым ее отъездом в Москву приходил и говорил, что улица, дескать, вся будет сноситься, а здесь поставят новые дома.

Так дом не сгорел. Просто его снесли. А мама переехала. Они все напутали! Они такие глупые…

Она уже хотела сказать об этом Машке, строго сказать, выговорить даже, но тут увидела яблоню. Вот яблоня была черной. Ни одного зеленого листка. А к этому времени должны были уже завязаться зеленые матовые плоды. Стоявшее за яблоней дерево кое-где зеленело, но листы выползали на белый свет скрюченными, болезненными. Сад умирал последним. Ему досталось от огня. Огонь его покалечил насмерть.

Наташа тронула рукой черную кору, и в тот же миг молнией вспыхнуло перед глазами видение — ночной костер до самого неба, даже тучи окрасил багряным. И костер этот — ее дом.

Видение тут же погасло, но Наташа могла вызывать его в памяти сколько угодно раз, длить, разглядывать подробности…

Дом горел со всех углов. Пламя было очень быстрое, ползучее, словно лилось по дому красной ртутью. А в доме было темно. И тихо. Никто не метался, не звал на помощь. Словно его жилец смирился со страшным пожаром и сам решил погибнуть вместе с домом.

Наташа провела рукой по глазам, как будто протирала запотевшее стекло.

Видение пропало. И снова была только зеленая трава и погибающий сад.

Наташа зачем-то ковырнула носком туфли землю — дождевой червь быстро втягивал свое тело в норку.

— Пойдем, а, Наташ, — позвала Машка. — Чего себя мучить?

— Они что, бульдозером?

— Нет, тут милиции было — почти вся. Копали, собирали все, разравнивали.

— Это хорошо, — сказала Наташа. — Это хорошо, что не осталось следов.

Она действительно была чуть ли не рада, что не застала пепелища. Она так и представляла себе всю дорогу, что начнет перебирать головешки, копаться в пепле, в угольях… Она представляла это и понимала, что сойдет с ума.

А так — просто сменили декорацию.

Слез не было. Было удивление и еще чувство обманутости. Непонятное и от этого тем более тревожащее чувство.

Машка даже удивилась, когда Наташа вышла с пустого двора и снова привычно закрыла за собой калитку.

«Вот характер, — подумала Машка с восхищением. — Железо!»

— Пойдем в милицию, — сказала Наташа. И добавила вдруг нечто, от чего Машка остолбенела: — Я не верю.

Наташа двинулась по улице, а Машка еще какое-то время стояла месте, не понимая, чему не верит ее школьная подруга.

Наташа, пожалуй, сама не смогла бы ответить на этот вопрос. Только все больше росло убеждение — ее обманули. В чем? Кто? Когда? Зачем? Этого она не знала. Она чувствовала — что-то не так. Что-то очень не так. Она должна понять, сама понять, что не так, пусть ей все объяснят. Пусть расскажут.

В милиции Наташу встретили довольно уважительно, дежурный лейтенант как раз был «на месте происшествия» и хотел было рассказать о своих впечатлениях, но Наташа не стала его слушать:

— А кто расследует это дело? — спросила она.

— Прокуратура. Там все знают.

— Спасибо, — сказала Наташа. — А где это?

— Улица Революции, дом одиннадцать. Найдете?

Наташа тысячи раз проходила мимо старого купеческого кирпичного особняка, даже считала его одной из достопримечательностей города, но никогда не думала, что там находится организация с таким грозным названием.

Следователь прокуратуры чувствовал себя почему-то просто обязанным напоить Наташу с подругой чаем.

— Нет-нет, я и слушать ничего не хочу. У нас чудесный чай, лимончик даже есть… Нет-нет, без чая вы не уйдете.

Он суетился, бегая из своего кабинета в коридор и обратно, нося стаканы и ложечки, блюдце с нарезанным лимоном, заварной чайник под полотенцем, печенье в вазочке. Только когда девушки для приличия отхлебнули по глотку горячего и действительно вкусного чая, он начал:

— Да, Наталья Дмитриевна, грустная мне выпала миссия. Очень грустная. Я ведь вашу мать прекрасно знал. Да что я? Весь город знал Нину Сергеевну, не мне вам рассказывать… Какие похороны были! Сколько людей пришло… Газета вышла — на первой полосе портрет Нины Сергеевны. Даже из области приехали… С телевидения были товарищи… Меня вот так не похоронят…

— Леонид Михайлович, — чуть резче, чем хотела, оборвала его Наташа, — я хотела бы знать, что произошло…

— Чаю еще? — спросил следователь. — Вы не стесняйтесь. Ну, как хотите… Что произошло, да? Ох, Наталья Дмитриевна, нелегко об этом говорить… Трагедия… Страшная трагедия… Вы простите меня, мне не так легко вам об этом…

— Мы понимаем, понимаем… — сказала Машка.

— Коротко и официально — Денисова Нина Сергеевна погибла при пожаре, возникшем от короткого замыкания в электропроводке дома. Нелепость, случайность, а в результате — трагедия.

Наташа внимательно слушала следователя, ожидая, что вот сейчас он скажет какое-то слово и все ее тревоги и сомнения развеются. Но следователь ничего не сказал. Он тяжело опустил голову и стал тихонько помешивать в стакане чай.

— Этого не может быть, — тихо сказала Наташа.

— Никто в это не мог поверить, — согласился следователь. — Слишком все ужасно.

— Я не об этом, — так же тихо сказала Наташа. — Я просто не очень понимаю…

— Что? — следователь поднял голову.

— Как человек может погибнуть при пожаре?

Машка удивленно уставилась на Наташу.

— А что непонятно? Все понятно, — сказала она.

Но Наташа так зыркнула на нее, что Машка осеклась.

— Мне непонятно, почему мама не звала на помощь? Почему не пыталась тушить огонь? Почему никто не вызвал пожарных? Почему, в конце концов, она просто не выбежала из горящего дома?

Теперь пришла очередь следователя удивляться.

— Так… У вас сведения, которыми не располагаем даже мы… Откуда?

— Какие сведения? — не поняла Наташа.

— Ну, что не звала, не тушила, не пыталась выбежать… Откуда вы?..

— Я знаю, — сказала Наташа.

— Но откуда? Согласитесь, это даже странно…

— Я… — начала было Наташа и замолчала. Действительно, откуда она это знает? Ах да, видение же… Постойте, но это же только видение. Это плод ее собственной фантазии…

— Это какой-то неизвестный нам свидетель… Мы должны тогда его допросить, — все еще удивлялся следователь.

— Нет, это я сама… Это… Я просто знаю маму. Мама…

— A-а… понимаю… — снова загрустил следователь. — Интересная штука. Вот все боятся прокуратуры. Это даже каким-то ругательством стало. А в самом деле, что получается? Не было еще случая, вы только не обижайтесь, Наталья Дмитриевна, не было случая, когда родственники погибших при несчастном случае не пытались бы искать какой-то другой причины. И обязательно находили массу несуразностей в выводах следствия и оставались в уверенности, что преступники гуляют на свободе. Да что там — пальцами указывают: вот этот, мол, и есть убийца… И мы еще защищаем. А вы говорите — прокуратура! Но у вас случай другой. Совсем другой. Вы сейчас сами это и подтвердите. Ответьте мне только на один вопрос — у вашей матери были враги?

— Нет, — сразу же сказала Наташа.

— Ну вот. А теперь скажите, почему вам кажется, что Нина Сергеевна погибла как-то иначе?

«Действительно, что это за морок? Что это я себе вбила в голову? Кому на этой земле понадобилось убивать маму? А ведь именно к этому я склонялась только что. Нет. Маму никто не собирался убивать, и уж конечно она не покончила с собой. Мне просто страшно».

— Да, — сказала Наташа. — Я что-то…

— Я понимаю… К сожалению, я вас понимаю. И надо сказать, не вы первая задаете мне эти вопросы. Я имею в виду по факту гибели вашей матери.

— А кто еще?

— Багин Иван Степанович… Он нас просто… Под особый контроль это дело поставил.

— Понятно, вы простите…

— Ничего. Дело еще не закрыто… Правда, формальности остались… Хотите ознакомиться?

— А что там?

— Там? — Леонид Михайлович встал и открыл сейф. — Результаты осмотра места происшествия, экспертизы, фотографии, свидетельские показания, медицинское заключение…

— Нет, не надо, — сказала Наташа. — Не надо.

— Правильно, — сказал следователь. — Это все ужасно…

Наташа понимала, что разговор окончен. Но вот так встать и уйти ей казалось неловким.

«Боже, о каких глупостях думаю, — одернула она сама себя. — Ловко — неловко… Мамы нет».

Но и эта мысль не заставила ее расплакаться. Была просто пустота и усталость.

— Распишитесь вот здесь, — сказал следователь и подвинул к Наташе официальный бланк с надписью «Протокол допроса».

— Допроса? — спросила Наташа.

— Я обязан был вас допросить. Вот и…

— А вы допросили?

— Конечно. Я спросил вас про врагов Нины Сергеевны. Вы ответили, что врагов нет. Распишитесь.

Наташа поставила подпись.

— Когда следствие закончится, мы сможем вам вернуть кое-что из уцелевших вещей.

— А что-то уцелело? — Эта новость потрясла Наташу.

— Да. Мало, но кое-что… Несколько чашек, ножи, вилки…

— Не надо… Мне ничего не надо.

На улице был солнечный день, в который даже мало верилось после сумрака следовательского кабинета.

— На кладбище, — сказала Наташа.

— Может, сначала сходим поедим? — робко предложила Машка.

— Ой нет, Маш, давай уж все сразу… — выдохнула Наташа.

На кладбище пришлось ехать на автобусе. И снова Наташа боялась, что автобус перевернется. Она уговаривала Машку пройтись пешком, но та только делала круглые глаза:

— Ты что? Другой конец города!

А кладбище было как раз не в конце, а в самом центре. Это Багин-старший постарался, чтобы Нину Сергеевну похоронили на престижном Скорбящем кладбище. Оно давно уже было закрыто для похорон. Только начальники и подпольные богачи ложились здесь в могилу.

«Как странно, — думала Наташа. — Мама всю жизнь терпеть не могла ни тех, ни других, а вот смерть свела ее с врагами на общей земле».

Кладбище было самое старое и самое ухоженное. Чистые асфальтовые аллеи, аккуратные могилы с добротными гранитными памятниками, сторож у входа не сразу пустил девушек, Наташе пришлось предъявлять паспорт.

Могилу мамы она увидела сразу. Та еще до сих пор была завалена венками, цветами, опоясана еловой гирляндой. Но табличка была скромная, жестяная.

Наташа ожидала чего-то другого. Не креста, нет, и не фанерного красного обелиска со звездой, но эта табличка с именем и датами была уж очень скудна.

— Ты хочешь побыть одна? — спросила Машка.

— Да… Пожалуйста…

Машка пошла куда-то в глубь кладбища, а Наташа осталась наедине с почти невидным из-за цветов и венков земляным холмиком…

Наташа вдруг огляделась.

Да ведь это же… Ну конечно… Как она сразу не узнала. Под бумажными венками не разглядела могилу отца. Значит, маму похоронили рядом. Это хорошо. Только вот смерть мамы совсем заслонила от нее отца.

Наташа убрала с могилы несколько увядших букетов и положила под самую табличку свой.

Она все еще никак не могла отвязаться от ощущения, что все это происходит не на самом деле. Головой она уже понимала, но душа не верила, оставалась спокойной и даже как бы насмешливой. Дескать, выдумки это все.

Вот и сейчас Наташа скорее усилием воли, чем сердцем заставила себя мысленно заговорить.

«Ты здесь, мама? Ты умерла? Тебя больше нет?» Солнечные блики мельтешили на траве, ветерок щекотал прядью волос Наташину шею.

И вдруг голубь выпорхнул откуда-то из-под горы венков, взлетел над Наташиной головой и опустился рядом с табличкой.

Наташа завороженно смотрела на него…

«Душа прощается… Душа прощается…» — зазвучал в ее памяти голос матери. Так уже было, когда умер отец. Тоже прилетел голубь. Вернее, не прилетел, неизвестно как попал в закрытый дом. Вот тогда мама и сказала: «Душа прощается…»

Наташа тогда еще удивилась: мама никогда не верила в Бога, а тут сказала такое.

А голубь склонил головку к Наташиным цветам, словно искал в них зернышко. Прошелся, взмахнул крыльями и, коснувшись Наташиных волос, улетел в небо, прямо к солнцу.

И только сейчас Наташа почувствовала вырвавшееся из самого сердца, сжавшее горло, ослепившее глаза, разорвавшееся в мозгу — горе.

Она упала на земляной холм и даже не заплакала, не зарыдала — закричала от этой страшной боли:

— Мамочка-а-а!!! Мама-а-а!!! Миленькая моя-а-а!!! Мама-а-а…

Она кричала в самую землю, словно хотела докричаться до погибшей, она обнимала руками могилу, прижималась к ней всем своим вздрагивающим, больным телом…

— Мама! Я не могу!!! Я не могу больше жить, мама! Прости меня! Мамочка, прости!!!

Древние греки знали такое понятие — катарсис. Герои их великих трагедий ощущали потерю близких как самое страшное горе на земле. Как горе, которое не только вырвало из жизни человека, но которое уничтожило равновесие мира. Мир накренился. Он вот-вот рухнет, погибнет из-за страшной несправедливости.

Наташа читала и Эсхила и Софокла, она знала и что такое катарсис, но всегда относилась к этим трагедиям чуть холодновато. Не верила, что горе может быть столь необъятным.

Теперь для нее мир тоже накренился.

Под этой желтой землей покоились не только обгоревшие кости живого и любимого, самого близкого на земле человека, в могиле лежали справедливость и надежда, радости и любовь, настоящее и будущее… В этой же могиле лежал ее нерожденный ребенок…

Машка сама разрыдалась, когда с другого конца кладбища прибежала, услышав страшный Наташин крик. Она пыталась поднять подругу с земли, что-то говорила ей утешающее, но Наташа только причитала:

— Я не могу больше жить!.. Я не хочу жить, мама!..

Машка и сама опустилась рядом, бросила утешать подругу и просто плакала…

— А теперь везите ее домой и уложите в кровать, — сказал доктор. — На ночь дадите вот это… Пусть плачет… Только не позволяйте ей доводить себя.

Машка кивала головой, поглядывая то на врача, то на бледную Наташу, сутуло сидящую на врачебном дивачике.

На кладбище Наташе снова стало плохо. Машка вдруг поняла, что подруга ее не дышит, просто лежит побелевшая и не шевелится.

Она бросилась к сторожу, тот вызвал «скорую», Наташу тут же увезли в больницу, и врач сделал ей укол.

Сейчас у Наташи хоть немного порозовело лицо. А то Машка грешным делом подумала, что подруга последует за своей матерью.

— Там сейчас машина идет на вызов, вас подбросят, — сказал врач. — Подождите немного.

Через пять минут действительно заглянула женщина-медсестра и позвала их в машину. Наташу пришлось вести под руку.

— Чего это с ней? — спросила медсестра.

— Мать у нее умерла, — ответила Машка.

— Сегодня?

— Нет… Нина Сергеевна Денисова.

— А, учительница… Мой сын ее знал. Жалко.

Только дома Наташа пришла в себя. Не сразу поняла, как она здесь очутилась. Но потом что-то вспомнила, перестала задавать вопросы и замолчала до самого вечера.

Перед сном, как и говорил доктор, Машка дала ей таблетку. Она так и не отошла от подруги. Прилегла рядом.

Наташа проснулась уже перед полуднем. Проснулась от жары. Солнце било ей прямо в лицо через распахнутую створку окна. Еще в полудреме Наташе показалось, что она дома. Каникулы. Мама ушла по вечным своим делам, а у нее, у Наташи, никаких дел нет. И можно будет сейчас пойти в садик, залезть в гамак и читать.

Мама умерла, сад сгорел.

Наташа окончательно проснулась, хотя голова все еще была тяжелой.

Но эта тяжесть отходила с каждой секундой все дальше, а вместо нее приходило ощущение нежданного покоя. Наташа вспомнила, что с ней так уже было, когда они расстались с Андреем. Горе отступило, пришла мудрость и тишина. Все-таки человек устроен здорово. Мотор у машины сгорает от напряжения, а человек просто выключается из горя. И поэтому живет.

Мысли были какие-то обыденные, суетные, мелкие, множественные. Надо вставать. Машка сегодня работает. Придется звонить Ивану Степановичу и встречаться с ним. Потом надо будет зайти на кладбище и заказать памятник маме. В школу тоже надо заглянуть. Ну и все на сегодня.

Но тут выплыл в памяти неизвестно откуда взявшийся музей боевой славы.

«Что за музей? — удивилась Наташа. — Откуда я вообще знаю про этот музей? A-а… что-то Машка про него говорила. А чего она говорила? Ерунда какая-то…»

Наташа встала, умылась, поклевала немного бутерброд, оставленный Машкой, выпила чаю и вышла на улицу.

— Здравствуй, гражданка Денисова.

— Да-а, — улыбнулась Наташа. — Мне Машка так и говорила — Вадик стал совсем другим человеком.

Они стояли у крыльца. Наташа смотрела на Вадика, а Вадик протирал платком изнутри милицейскую фуражку и так был сосредоточен на этом занятии, что даже глаз не поднимал.

— Что это ты в милицию решил?

— Так отец у меня…

— Да, я и забыла. Решил по отцовским, как говорится, стопам, фамильная профессия… А если серьезно?

— Я серьезно.

— Но ты же писал стихи, помнится, неплохие.

— Я тебе читал последнее.

— «Я больше не пишу стихов». Да, коротко и ясно.

— Не знаю, что и говорят в таких случаях…

— Ничего не говори, — попросила Наташа. — Ничего.

— Но я хочу сказать. Мне очень тебя жаль. И очень жаль Нину Сергеевну.

— Она учила тебя ценить слова, — напомнила Наташа.

— Она многому меня научила.

Они потихоньку тронулись вдоль по улице.

— Ты куда сейчас?

— Позвонить надо.

— Багину?

— Откуда ты все знаешь, Вадик? Профессия?

— В смысле?

— В смысле — милиционер.

— Я еще не милиционер. Я только курсант.

— Да, надо позвонить отцу Андрея, — специально упомянула имя Багина-младшего Наташа. Зачем она это сделала? Наверное, просто для того, чтобы перевести разговор на другой, более устойчивый уровень — я замужняя женщина, а ты просто мой бывший одноклассник.

— А к следователю не хочешь пойти?

— Была уже. Вчера.

— Есть новости?

— Новости? Интересное слово… Человек погиб, есть о нем еще какие-нибудь новости? — Наташу почему-то злил Вадик. Еще одно подтверждение обманутых надежд.

— При чем здесь? — обиделся он. — Я не про Нину Сергеевну спрашиваю. Нашли они кого-нибудь?

— Кого?

— Убийцу, — просто сказал Вадик.

У Наташи моментально пересохло в горле.

— Убийцу? А почему ты решил?.. — Наташа не знала, как выговорить. — Маму убили?

— Вполне возможно, — осторожно сказал Вадик. — Тебе Цыбин ничего не сказал?

— Сказал. Много чего сказал. Но про убийство?.. Наоборот, сказал, что… Да и кто мог ее убить? У нее не было врагов. Ты же знаешь.

— Мгм… — Вадик растерянно пожал плечами.

— Но почему ты решил, что убили?

— Так эта версия с самого начала была… Она была основная… Может, какие-то новые факты? — Вадик был в недоумении.

— А почему? Почему? Что там было, Вадик?

— Наташ, я могу рассказать, но… Там, в общем, подробности неприятные…

— Опять хорошее слово! — воскликнула Наташа. — Что может быть «неприятнее» смерти? А, Вадик?

Парень снова снял фуражку и снова начал ее сосредоточенно протирать изнутри.

— Нас же сразу вызвали по тревоге… Еще дымилось все. Мы разгребали. Там такой контейнер специальный поставили и сетка железная, ну, знаешь, как панцирная кровать. Мы вот через эту сетку все и просеивали. Но это уже потом было, а сначала, как положено, осмотр места происшествия. Нам же интересно, все смотрели. Знаешь, что почти не сгорело? Книги. Удивительно. Книги, бумага, а вот так в шкафу вашем и стояли, только края почернели. Ну стал следователь осматривать все…

— Цыбин? Леонид Михайлович?

— Нет, дежурный, другой, я его не знаю. А Володька, там у нас один, его заставили протокол писать. Протокол осмотра места происшествия. А он, знаешь, такой вообще смелый парень, а тут руки дрожат, чего-то путается. Ну, я за него попросился.

— Вадик…

— Да-да, я уже… Так там такое было — труп… ну, то есть…

— Понятно!

— Не на кровати лежал.

— А где?

— На кухне. Я ж знаю, я у вас был…

— На кухне?

— Сразу странно, правда? Если пыталась выйти, ну я имею в виду, Нина Сергеевна, она бы на кухню не пошла… Там же двери нет и окошки маленькие…

— Да кровать ее возле самого выхода!

— Ну, я знаю… Только, это же еще не доказательство…

— А что, есть и другие?

— Есть, конечно. Череп… ну, то есть…

— Что?!

— Череп был проломлен… — Вадик это прохрипел так тихо, что Наташа скорее угадала его слова, чем услышала. — Вот здесь. — Вадик показал пальцем на затылок.

— Маму убили, — сказала Наташа. И даже удивилась тому, что поверила сначала в ее случайную смерть. Правда, это ничего не объясняло, ставило только еще больше вопросов и самый главный — кто? Ведь у нее действительно не было врагов.

«ЕСЛИ НА СТЕНЕ ВИСИТ РУЖЬЕ…»

Он вышел из кабинета истории, улыбнулся:

— Четыре! — воскликнул он и поднял вверх четыре пальца.

— Ну слава Богу, молодец! — Ирина бросилась к нему на шею.

Андрей осмотрелся по сторонам и поспешил увести девушку подальше от кабинета и вообще из института. Он не хотел, чтобы его с Ириной заметил кто-нибудь из преподавателей.

— Давай отметим успешную сдачу экзаменов, сходим куда-нибудь в бар или в ресторан? — предложила Ирина.

— Честно говоря, у меня совсем нет денег, — сконфуженно признался Андрей.

— Ну и что? У меня есть. Пошли?

Впервые девушка предлагала пойти в ресторан за ее счет.

— Мне как-то неудобно… — признался он.

— А чего тут неудобного? — удивилась Ира. — Ты же водил меня в ресторан.

— Но я мужчина, мне положено, — пробормотал он.

Ирина засмеялась.

— Да брось ты свои провинциальные замашки. Пошли.

Но так называемые провинциальные замашки были очень сильны в Андрее, и поэтому он сказал:

— Нет, спасибо. Я не хочу.

— Ну ты же врешь! — настаивала Ира. — Ты же хочешь! И потом, это такой случай, который обязательно нужно отметить.

— Нет, в ресторан я не хочу, — твердо ответил он.

— Ну не хочешь — как хочешь. Тогда куда же мы пойдем?

Андрей пошарил в кармане и нашел десятку, последнюю, которая у него осталась до приезда Наташи.

— На шампанское нам хватит, — констатировал он. — Поехали к тебе?

— Ну да! Ты напьешься до бессознательного состояния и станешь ко мне приставать.

— Конечно, — согласился он. — А зачем же я к тебе еду?

— Ладно, — согласилась она. — Раз ты у нас такой галантный кавалер, что не можешь идти в ресторан за счет дамы, тогда поехали ко мне.

По дороге они заскочили в гастроном, купили шампанского и уже через час были у нее дома.

Пробка от шампанского громко хлопнула, и из горлышка полилась пена. Андрей разлил по бокалам.

— За нас? — спросила Ирина.

— За нас, — машинально ответил он, и они выпили.

Когда шампанское уже кончилось, Ира влажным голосом сказала:

— А жаль, что мы с тобой никуда теперь не ходим. Как жаль, что нам нужно скрываться, как преступникам.

— А мы с тобой в субботу поедем за город на шашлык. Разве плохо? С ночевкой.

— Как это?

— А вот так, очень просто, — многозначительно посмотрел он на нее и потянулся за телефоном. Несколько раз накручивал диск, несколько раз попадал не туда и наконец дозвонился.

— Алло! Это Антон?

Прижав телефонную трубку плечом, он подмигнул Ире и прикурил сигарету.

— Привет, Антон. Ты еще не передумал? Да, я решил поехать. Не один… Ты ее знаешь… Ну, Ирэн, кто же еще?.. Хорошо, в десять часов у твоего дома… Договорились… Пока. — Он повесил трубку. — Вот и все. Учитесь делать чудеса.

— А я умею, — сказала она в ответ, встала с дивана, подошла к бару и достала оттуда набитую анашой папиросу. — Ап!!!

От неожиданности Андрей открыл рот.

— Где ты ее взяла? — спросил он.

— Из старых запасов. Будешь?

Ирина села на старое место и стала прикуривать.

— Ну ты даешь, — пробормотал он. — Себя не жалко?

Андрей говорил все это не столько для Ирины, сколько для себя. Ему вдруг тоже захотелось забыться после всех этих противных экзаменов.

— Послушай, перестань нудить! — весело сказала Ира, зрачки глаз которой стали постепенно расширяться под действием дурмана. — Ведь это самый безобидный наркотик. Привыкнуть к нему практически невозможно… Так ты будешь или нет?

Сладковатый запах дыма только раздразнил желание. Андрей вздохнул и сказал:

— Ладно, давай уж…

Ирина захихикала и протянула ему папиросу.

— Может, попробуем по-старому? — спросила она.

— Можно, а почему бы и нет? — теперь и ему стало весело.

Андрей глубоко затянулся и подставил Ире губы.

На следующее утро жутко болела голова. Ира бродила по комнате как неприкаянная и бормотала:

— Никогда… Никогда больше… не буду мешать анашу с шампанским…

Андрей лежал на кровати с закрытыми глазами и изо всех сил старался заставить себя их открыть. Голова у него тоже раскалывалась.

— Да-а-а, говорил я тебе — не надо! — выдавил он из себя наконец. — Ты не послушалась меня — вот теперь страдаешь.

Ирина посмотрела на него почти ненавидящими глазами.

За завтраком она спросила:

— А этот Антон, он твой друг?

— Да, можно так сказать, — ответил Андрей, нехотя пережевывая бутерброд.

— Он неплохой парень. Он мне нравится, — недоумевала вслух она.

— Да, неплохой, — кивнул головой Андрей. — Только он конченый наркоман. Ему нужно лечиться.

— Что ты говоришь?! — удивилась девушка. — Ты серьезно?

— Вполне.

— А как же мы тогда с ним поедем на дачу?

— Как все. На машине.

На следующий день ровно в десять часов Андрей с Ириной были у дома, где живет Антон.

Как только они подошли к подъезду, дверь распахнулась и во двор вылетел Антон с какой-то девушкой.

— Привет, Андрюха! — воскликнул он преувеличенно радостно, как это делают только неискренние люди, и полез обниматься.

— Познакомься, это Вика, — представил он свою подругу.

— Очень приятно.

По дороге Антон рассказывал анекдоты, и всем было очень весело.

— А когда мы вернемся? — спросила Ирина, когда машина выехала из Москвы.

— Как когда? Завтра, — ответил Антон.

— Только завтра? — удивилась Ирина.

— Да. А разве Андрей тебя не предупредил?

— Прости, я забыл! — сказал Андрей. — С этими экзаменами…

— У тебя что, дела в городе? — спросил Антон.

— Да. Послезавтра отец возвращается. Я хотела сделать дома уборку и приготовить что-нибудь.

— А из тебя получится неплохая жена, — засмеялся Антон.

— Да, я знаю. Только никто замуж пока не берет, — ответила Ирина и лукаво посмотрела на Андрея.

— Ладно, что-нибудь придумаем, — сказал Антон. — Андрей отвезет тебя в город.

— Я?

— Ну!

— Но у меня же нет прав.

— Ну и что? Ты же умеешь водить?

— Умею, — ответил Андрей растерянно.

— Ну так в чем проблема? — спросил Антон и включил музыку, давая понять, что разговор на эту тему окончен.

Андрей действительно умел водить машину. Отец когда-то, еще в восьмом классе, учил его. Но это было так давно…

Машина остановилась у каменного дома.

— Приехали. Выгружайтесь, — скомандовал Антон и вышел из автомобиля.

— А у тебя тут ничего… — сказала Ирина, оглядывая дачу.

— Все праведными трудами предков, — улыбнулся парень и пошел открывать дом.

Вика все время молчала, обиженная на Антона за то, что тот пригласил с собой друзей. Она хотела провести эти два дня с ним. Но теперь ее планы сорвались. Это просто бесило девушку, хотя на состояние ее никто не обращал внимания.

Антон вытащил во двор огромный мангал и сказал:

— Дамы пусть займутся приготовлением пищи, а кавалеры пойдут и разведают, как там дела на пляже.

— А что нам готовить? — спросила Вика.

— Ну как это — что? Возьмите мясо, насадите на шампуры, порежьте хлеб, овощи. Все очень просто.

Вика поморщилась, но пошла на кухню.

— Достала меня эта Вика, — сетовал Антон, когда ребята шли к озеру. — Привязалась ко мне — свози да свози ее на дачу. А я эту выдру уже видеть не могу.

— Так зачем же поехал? Послал бы ее подальше, и все дела.

— В том-то и дело, что не могу, — вздохнул Антон.

— А что так?

— Да она очень влиятельная дочка. Если я ее так прямо и пошлю, то могу здорово себе навредить. Вот и приходится таскать ее повсюду, пока сама не отстанет.

— А если не отстанет? — усмехнулся Андрей.

— Никуда она не денется. Придется только хорошенько постараться — она на меня крепко запала, хочет мужа-дипломата поиметь. Не тут-то было.

Они вышли на пляж. Это было небольшое озеро посреди соснового бора, очень чистое и красивое.

— А почему народу никого нет? — спросил Андрей.

— А здесь никогда никого не бывает. Закрытая зона.

— А ты действительно хочешь дать мне свою машину, чтобы я отвез Ирку домой?

— Конечно, а что тут такого? Эту тачку мне отец отдал. Это ж не иномарка…

— Я боюсь, меня остановят гаишники, хлопот потом не оберешься.

Антон ухмыльнулся.

— Этого ты можешь бояться меньше всего. На этой трассе гаишники до самой Москвы никого не останавливают. А ты довезешь ее только до электрички. Мы мимо станции проезжали, помнишь?

— Да, помню, — кивнул головой Андрей.

— Ну вот и отлично. Тут всего двадцать минут езды.

Когда ребята вернулись, все было уже готово. Девчонки мирно беседовали о своих проблемах.

— Ну что, будем жарить мясо, как наши далекие предки? — спросил Антон.

— А ты предлагаешь есть его сырым? — ехидно спросила Вика.

— Я — нет. Но для тебя могу оставить одну порцию, если захочешь.

— Нет уж, спасибо, — обиженно ответила Виктория.

— Ну тогда придется жарить, — развел руками Антон.

Развели мангал и открыли бутылки. Антон разлил и сказал:

— За нас, за хороших!

Все выпили. Девушки поморщились и потянулись за закуской, а парни не стали, стараясь показать, какие они крепкие и сильные мужчины.

— Ну, кажется, пора священнодействовать, — сказал Андрей и начал аккуратно укладывать шампуры на мангал.

Вика долго молча жевала огурец, а потом сказала:

— А мы с Антоном на следующей неделе поедем в Ялту на десять дней. Правда, Антон?

От этих слов лицо Антона вытянулось. Он недоуменно посмотрел на Вику, натужно улыбнулся и сказал:

— Ты, наверно, что-то путаешь. Я не могу ехать никуда на следующей неделе.

— Как это? — удивилась девушка. — Ты сам мне говорил.

— Когда?

— Недавно. Месяц назад.

Андрей еле удержался от смеха.

Антон сделал вид, будто что-то вспоминает, а потом сказал:

— Да, я припоминаю что-то подобное. Но с тех пор прошло много времени, и я уже забыл об этом. Да я и не могу поехать с тобой, у меня куча дел в Москве.

Вика вдруг вскочила из-за стола и убежала в дом. Андрей с Ириной переглянулись.

Антон посмотрел на друга, развел руками и пошел за девушкой.

— Чего это она? — спросила Ирина.

Андрей вздохнул и ухмыльнулся.

— Она в него втюрилась, а он не может ей сказать, что зря она это сделала.

Девушка понимающе кивнула.

— Ты не волнуйся. У нас с тобой такого не будет. Я сразу все пойму и оставлю тебя в покое, вот увидишь.

Сказав это, она нагнулась к Андрею и поцеловала его в губы.

Через минуту Вика и Антон вышли из дома. Лицо девушки было заплакано. Антон что-то шептал ей на ухо.

— Ну как там шашлык? — спросил он как ни в чем не бывало.

— Минут через пять будет готов, — ответил Андрей.

— Только ты смотри не пережарь, а то получится сухой, не прожуешь его потом.

— Можешь не волноваться, — улыбнулся Андрей.

Антон вдруг предложил:

— А может, пойдем пировать на озеро? Будем купаться и есть мясо. Кайф!

— Нет, правда, пошли?! — обрадовался Андрей.

— Только нужно быстро, а то шашлык остынет.

Ребята быстро собрались и двинулись на пляж. Там, пока девушки сооружали импровизированный стол, парни успели разок окунуться. Через несколько минут они выскочили из воды, мокрые и веселые.

— Ну что, можно пить или нет? — спросил Антон, садясь на песок возле расстеленной скатерти.

— Водка уже давно стынет, — сказала Вика и протянула ему бутылку. Сами девушки пили вино.

Антон быстро раскупорил бутылку, хотел разлить по стаканам, но потом вдруг хитро посмотрел на Андрея и сказал:

— А слабо — всю бутылку залпом?

— Не знаю, не пробовал.

— А ты? Ты выпьешь? — поинтересовалась Ира.

— Конечно, запросто, — ответил Антон и начал пить, закрыв глаза и делая большие глотки.

— Не надо, сумасшедший! — попыталась остановить его Вика, но Антон допил всю водку и бросил бутылку в кусты. Потом он долго морщился и не мог открыть рот. Глаза его сделались красными.

— Ненормальный, — сказал Андрей, с завистью глядя на приятеля.

— Ну что, сможешь, как я? — спросил Антон начавшим заплетаться голосом.

— Нет. Вряд ли… Да и водки больше нет.

— Почему нет? Есть водочка! В сумке еще три бутылки!

Антон с трудом встал и, шатаясь, побрел к сумке. Пока он рылся в ней, Ирина наклонилась к Андрею и прошептала:

— Не пей, прошу тебя…

Тот кивнул.

— На, пробуй, — протянул Антон запечатанную бутылку.

Андрей повертел ее в руках и отдал обратно Антону.

— Нет, я так не смогу.

— То-то!

— Ты хоть что-нибудь поешь, — попросила Вика. — А то совсем опьянеешь.

— Я никогда не пьянею! — заявил парень, но все же взял протянутый ему шампур с шашлыком и начал есть.

Воцарилось молчание. Все ждали, что же получится из того, что учудил Антон, хотя результат был довольно предсказуем.

Наконец Ире надоело сидеть молча. Она посмотрела на Вику, подмигнула ей и сказала:

— Пошли купаться. Чего нам тут сидеть с этими алкашами.

— Протестую! — возразил Андрей. — Я не алкаш.

— Алкаш, алкаш. Только притворяешься.

Девушки побежали в воду. Антон проводил их взглядом, повернулся к Андрею и сказал заплетающимся языком:

— А эта Ирочка очень даже ничего. И зачем ты на этой Наташке женился, никак не пойму.

— Есть женщины, которых любят, а есть, на которых женятся, — ответил Андрей.

— Да, ты прав, — закивал головой пьяный Антон. — Только Ирка как раз такая, на которых женятся, понимаешь?

— Не знаю, — пожал плечами Андрей и потянулся за шашлыком.

— Ни хрена ты в этом не понимаешь, — подытожил Антон. — Ладно, давай.

— Давай.

Они снова выпили.

— Эх, если бы мне твою Ирку, — сказал Антон. — Я бы ни за что ее не отпустил, точно тебе говорю.

— Да ты со своей Викой разобраться не можешь, — зло пробормотал Андрей.

— Ой, не говори, — Антон махнул рукой и икнул. — Достала она меня — мочи нет. Ну как ей скажешь, чтоб катилась?

— Очень просто. Ты скажи, что уезжаешь, и все.

— Пробовал. Она меня вычислила. Пришлось потом отбрехиваться, что я только недавно вернулся и не успел позвонить.

Андрей вздохнул. Он представил себе, как будет врать Наташе, когда она вернется.

Девчонки вылезли из воды, отфыркиваясь и забрызгивая парней. Вика скептически посмотрела на откупоренную бутылку.

— А вы не хотите искупаться? — спросила Ирина.

— Да, правда, — Андрей посмотрел на Антона. — Нам, пожалуй, пора немного освежиться.

Он подошел к Антону, который стал впадать в состояние пьяной прострации, и попытался его поднять.

— А?.. Что?.. Пусти… — невнятно замычал тот, но поднялся.

Андрей медленно повел его к воде, но довести не успел. Антона стало тошнить, и Андрей еле успел от него отскочить.

— Да-а, веселенькая картина… — пробормотала Вика, с отвращением глядя на своего возлюбленного.

— Ладно, с кем не бывает… — Ира иронично улыбнулась, в глубине души гордясь, что с ее Андреем не произошло то же самое.

— Ну и что теперь с ним делать? — виновато спросил Андрей, как будто это он был виновником случившегося.

— А что с ним можно сделать? — Ирина пожала плечами. — Умыть и положить в тень, пусть проспится.

Так и сделали. Когда водка из Антона вышла вся, его дружно затолкали в воду, потом оттранспортировали под сень деревьев и уложили там спать. Совершив этот благородный поступок во имя ближнего, ребята вернулись было к столу, но есть шашлык почему-то расхотелось. Разговор тоже не клеился. Изредка кто-нибудь задавал вопрос, ему односложно отвечали, и опять воцарялось молчание.

Жаркий летний день был в самом разгаре. Солнце палило немилосердно. Вместе со зноем на ребят надвигалась скука. Андрей сидел, переводил взгляд с малосольных огурчиков на Иркину лодыжку с прилипшим на нее песком, и постепенно начинал завидовать Антону, который мирно похрапывал неподалеку.

Через полчаса и девушки задремали, предоставив свои тела солнечным лучам. Андрей понял, что на этом пляже он единственный человек, способный бодрствовать. Это подталкивало на безумные поступки. Андрей тихо встал, взял нагретую солнцем бутылку водки, нетронутый ничьими зубами шампур, два огурца и быстренько побежал в лес. Его почему-то разбирал смех, смех нашалившего ребенка.

В лесу не так сильно жарило солнце, но было очень душно.

— Ну что, напьемся назло врагам? — спросил Андрей сам себя и сам же ответил: — Конечно, напьемся.

Первый глоток дался ему с огромным трудом. Противная теплая водка никак не хотела глотаться и все норовила убежать наружу через нос.

Но дальше пошло легче. Глоток за глотком бутылка начала опорожняться. Глоток за глотком Андрей становился все злее и злее. Он был зол на себя, что не может разобраться в двух бабах, был зол на Ирину, что она опять начала крутить с ним, на Наташку, что она, зараза, уехала из Москвы и оставила его одного. Он злился на Антона за то, что у того есть все, а у него нет, на отца… Он был зол на всех. Но вместе с этой злостью было какое-то странное чувство, что именно сейчас, напившись до непотребного состояния, он всем и отомстит. Он напьется и отомстит. Напьется и отомстит.

Водка кончилась, и бутылка полетела в кусты. Шашлык совсем потерял свой вкус и был похож на траву, огурец упал в песок, и его стало невозможно есть, не повредив зубы.

Андрей попытался встать, но понял, что это ему не удастся.

— От, твою мать, — выругался он и упал на корточки.

Но и в этом положении он долго не удержался, а перевернулся на спину. Верхушки деревьев заплясали в бешеном хороводе. Андрей понял, что через секунду у него просто отлетит голова, и вынужден был, не без усилий, перевернуться на живот. Дальше он ничего не помнил, ничего не чувствовал…

Когда Андрей очнулся, было уже темно. Сквозь кроны деревьев проглядывали звезды.

Жутко болели голова и живот. Андрей с трудом поднялся на ноги, отряхнул прилипшую к телу хвою и осмотрелся по сторонам.

— Та-а-ак, — промычал он, тряхнув головой, как норовистый жеребец. — Попал. Ну и куда теперь?

Куда-то идти было нужно, и поэтому Андрей пошел прямо. Чтобы не наткнуться на дерево, он вытянул вперед руку с неизвестно для чего зажатым в ней шампуром с остатками шашлыка.

Дорогу он, как ни странно, выбрал правильную и уже скоро оказался на пляже, только чуть левее того места, где они отдыхали днем. Никого, естественно, уже не было. Андрей разбежался и прыгнул в воду, подняв фонтан брызг.

После купания стало немного легче, и он пошел на дачу. Долго стучался в дверь и наконец ему открыли. Это была Ира.

— Привет, а вот и я, — виновато улыбнулся Андрей.

Ни слова не говоря, Ирина размахнулась и влепила ему звонкую оплеуху.

— Негодяй! — закричала девушка.

— Я не думал, что ты будешь так волноваться, — совсем протрезвел Андрей.

— Он не думал, скажите пожалуйста! А о чем же ты тогда думал?! Ты вообще соображаешь, что делаешь?..

И вдруг она начала хохотать. Андрей подумал, что у девушки истерика.

— А это ты зачем притащил?! — спросила Ирина сквозь смех.

Это был злополучный шампур, который он зачем-то все время нес с собой, с которым даже купался. Андрей и сам улыбнулся.

— Ладно, проходи, бродяга. — Ира пропустила его в дом.

— А где Антон и Вика? — спросил Андрей.

— Они спят. Мы, когда ты пропал, стали тебя искать. Даже Антона растолкали. Только от него было мало толку. Вике пришлось возиться с ним, а я, как дура, бродила по лесу и звала тебя. Только потом Вика заметила, что пропала бутылка водки, и мы подумали, что ты где-нибудь спишь пьяный под кустом.

— Примерно так оно и было, — сознался Андрей.

— Я догадываюсь, — укоризненно покачала головой девушка. — Тебе что, лавры Антона покоя не давали?

Андрей опустил голову. Он старался сделать вид, что ему стыдно. На самом деле его опять распирал этот противный мальчишеский смех.

— Головка бобо? — спросила девушка.

— Есть маленько, — признался он.

— Чаю приготовить? Или, может, еще водочки выпьешь?

— Не-е-е! — Андрей замотал головой и замахал руками.

— Ну смотри, как знаешь.

Она куда-то убежала, а Андрей остался в прихожей один. В прошлый свой приезд сюда Андрей как-то не обратил внимания на саму дачу. Тогда было не до того… Но сейчас…

Про эту дачу можно было бы сказать, что она представляет собой идеальную мечту каждого советского человека и одновременно доказательство того, что эта мечта может сбыться.

Холл дома был отделан деревом, на полу валялись шкуры бурого и белого медведей, что создавало впечатление, будто хозяин дачи — заядлый охотник. Обстановку дополняла дорогая мягкая мебель и японский телевизор. На стене висело охотничье ружье с витиеватой инкрустацией на прикладе и ложе.

Андрей подошел к этой стене, снял ружье с крюка и стал его рассматривать. Ему приходилось раньше держать оружие в руках. Его отец был охотником. Но у отца ружье было попроще, чем это. Повертев дорогую вещицу в руках, Андрей приложил ее к плечу и прицелился в черный квадрат открытого окна. Цевьеприятно холодило ладонь, и палец непроизвольно потянулся к спусковому крючку…

Андрей не сразу понял, что произошло. Только что-то ударило в плечо, и ружье отлетело в сторону. Ирина прибежала из кухни, размахивала руками, беззвучно шевелила губами. Тут же появились и Вика с Антоном. Антон скакал на одной ноге, вторую стараясь просунуть в штанину, а Вика завязывала пояс черного махрового халата, который был для нее немного великоват.

— Ты что, совсем охренел?! — услышал он наконец голос Антона.

Голос этот был как будто из колодца, по чему Андрей смог определить, что у него заложило уши.

— Я не думал, что оно заряжено… — пролепетал он.

— А ты вообще о чем-нибудь думать умеешь?! — бесился Антон, который так и не смог попасть ногой в штанину и потому забросил эту бессмысленную затею.

— Да он, наверно, просто сумасшедший, — жалобным голоском пробормотала Вика, и Андрей понял, что слышать он стал лучше.

— Нет, не сумасшедший, — успокоил ее Антон. — Он в нашем институте учится, а туда психов не берут.

Андрей вдруг расхохотался. Расхохотался громко, дико, хватаясь за живот и сгибаясь пополам. Смех, который таился внутри весь день, наконец вырвался наружу. Все смотрели на него с удивлением и опаской, а он никак не мог остановиться.

— Точно не берут? — спросила Вика у Антона.

Тот пожал плечами.

— Теперь не уверен…

— Ты чего?! — Ира подбежала к Андрею и стала трясти его за плечи.

— Твой предок Чехова читал?! — спросил Андрей у Антона сквозь смех.

— А при чем тут Чехов? — спросил Антон, начиная всерьез опасаться за здоровье друга.

— Если на стене висит ружье, — объяснил он, пытаясь отдышаться после приступа смеха, — то когда-нибудь оно обязательно выстрелит. Это Чехов сказал.

— Да пошел ты со своим Чеховым знаешь куда?! — Антон поднял ружье с пола и уже хотел повесить обратно на гвоздь, как вдруг раздался громкий стук в дверь.

Все замерли в напряжении. Стук повторился. Антон подошел к двери, почему-то на цыпочках, и тихо спросил:

— Кто там?

— Это комендант. Открывайте немедленно! — раздался голос из-за двери.

— A-а, это ты, Васильич! — воскликнул Антон обрадованным голосом, но дверь не открыл.

— Да, я. Открывай, тебе говорят!

Антон вдруг заметил, что держит в руках ружье. Он быстро бросил ружье на диван и только потом открыл дверь. Комендант вошел в дом, подозрительно осмотрелся вокруг и спросил:

— Ну, где труп?

— Какой труп? — наивным голосом спросила Ира.

— Та-а-ак, говорить вы не хотите… — констатировал Васильич и прошелся по комнате, заглядывая в каждый угол.

— Васильич, нет никакого трупа, успокойся, — начал быстро говорить Антон. — Просто ружье сорвалось со стены и выстрелило.

— Сорвалось, говоришь?

— Да, сорвалось.

— Ну тогда твой папаша пусть с тобой разбирается.

— Ой, может, не надо говорить отцу? — жалобным голоском стал просить Антон.

Но комендант его не слушал. Он подошел к дивану, взял ружье, переломил его пополам и вынул патрон, оставшийся во втором стволе. Потом достал стреляную гильзу, зачем-то ее понюхал и положил в карман.

— Все. Пошалили — и хватит, — сказал он и вышел из дома.

Антон бросился к бару, достал бутылку коньяка, погрозил Андрею кулаком и побежал вслед за сторожем.

Андрей чувствовал себя ужасно неловко. Ведь он никому не хотел причинять беспокойства и тем не менее поставил на ноги весь дом.

Антон вернулся через полчаса. Бутылки у него в руках уже не было.

— Ну как? — спросил Андрей робко.

Антон ухмыльнулся и кивнул головой.

— Ты его уговорил? — спросила Вика.

— Само собой, — ответил он усталым голосом. — Тут и не такие дела случались.

— Тогда надень штаны и давай пить чай, — сказала Ира, внося в комнату поднос с посудой.

— Это с удовольствием. Только Андрону дайте алюминиевую кружку.

Через час все пошли спать.

— Наша комната наверху, — сказала Ира Андрею. — Поднимайся, я буду ждать.

Как ни странно, именно сегодня Андрей впервые пожалел, что не женился на Ирине, а предпочел ей Наташку. Когда Ирка сегодня вечером влепила ему оплеуху, Андрею вдруг стало приятно, что она за него волновалась… Ира вообще была умнее Наташки. Даже Антон это заметил. Нет, нужно было все-таки жениться на ней… Хотя Наташа моложе и он может быть в ней уверен на все сто…

Когда он проснулся, Иры рядом не оказалось.

— Привет, как спалось? — спросила она, когда Андрей вышел во двор.

— Спасибо, нормально. А ты чего так рано встала?

— Мне нужно в город. Ты забыл?

— Нет, не забыл. — Андрей тяжело вздохнул и поплелся в дом.

Никто долго не открывал, когда Андрей стучался в дверь. Через пять минут раздался сонный голос Антона:

— Чего надо?!

— Ирине нужно в город. Ты не отвезешь?

— Ключи в машине, — ответил Антон.

— А может, ты сам?

— Ты что, обалдел?! — крикнул Антон через дверь. — Я сторожа вчера предупредил, так что давай езжай. Я ее не повезу.

Андрей тяжело вздохнул и поплелся обратно.

— Садись, — сказал он Ире, открывая дверь.

— А Антон скоро спустится? — спросила она.

— Когда ты будешь уже в Москве, — ответил он со злостью. — Я сам тебя повезу. Но только до станции.

— Ну смотри… — Ира пожала плечами и села на переднее сиденье.

Как ни странно, Андрей еще помнил отцовские уроки. Просто нужно было сосредоточиться и смотреть на дорогу, не отвлекаясь.

— А ты неплохой водитель, — похвалила его Ирина.

— Замолчи, не мешай, — умоляющим тоном попросил ее Андрей, напряженно глядя перед собой.

— Ну хорошо, хорошо, не буду, — сказала она и иронично усмехнулась.

На станцию приехали довольно быстро.

В кассе Ира выяснила, что электричка будет через пять минут, и купила билет.

— Ну все, можешь идти, — сказала она. — Дальше я сама.

— Нет, я посажу тебя, — улыбнулся Андрей.

Ира наклонилась и поцеловала его в губы.

— Только смотри не расстреляй там всех без меня.

— Всех не буду, — ухмыльнулся Андрей.

Подошла электричка. Ирина вскочила в открывшуюся дверь:

— Когда позвонишь?

— Завтра утром.

…Антон с Викой уже проснулись и сели завтракать, когда вернулся Андрей.

— Ну что, отвез? — спросил Антон. — Садись пить кофе.

— Отвез, — ответил Андрей тихим голосом.

— Машину не разбил?

— Разбил…

Антон засмеялся, но посмотрел на лицо Андрея — и смех оборвался.

— Как — разбил?! — испугался он.

Андрей был бледен, как скатерть.

— На повороте вылетел на встречную, — сказал он, чуть не плача. — А там грузовик. Пришлось дать по газам, ну и ушел носом в кювет.

Антон слушал и не замечал, что кофе льется из кофейника на скатерть.

— Ты не шутишь? — спросил он на всякий случай.

Андрей отрицательно покачал головой.

— Сильно?..

Андрей утвердительно кивнул.

— Где?

— Тут недалеко.

Машина действительно была неподалеку. Через пять минут ребята были уже у нее. «Волга» ушла носом в кювет. У нее был помят бампер, переднее левое крыло и капот. Антон долго пытался открыть капот, громко ругаясь матом, и наконец открыл.

— Тебе повезло, что мотор не пострадал, — сказал он через пять минут.

Андрей стоял рядом и сосредоточенно рассматривал шнурок на кроссовке.

— Надо ее отсюда вытаскивать, — сказал Антон.

Долго ловили грузовик. Наконец один остановился, и Антону с Андреем помогли вытянуть машину на дорогу. Антон попытался ее завести. Это ему так и не удалось.

— Придется толкать.

— Будем толкать, — спокойно сказал Андрей.

— А ты чего такой спокойный?! — рассердился Антон. — Ты думаешь, что я буду за ремонт платить?!

— Я заплачу, не бойся, — ответил Андрей, сплюнул и уперся в багажник. — Ну что, будем толкать или нет?..

…Евгений Иванович пришел вовремя.

— Ну, выкладывай, что случилось? — спросил он, садясь на лавку рядом с Андреем. — За каким таким макаром ты меня сюда вытащил с такой срочностью?

— Евгений Иванович, мне нужно семьсот рублей, — сразу ухнул Андрей.

— Сколько?

— Семьсот.

— Ты что, в карты продулся? — спросил Евгений Иванович, уяснив себе требуемую от него сумму и удивленно присвистнув.

— Нет, я машину разбил, — ответил Андрей.

— А у тебя что, есть машина?

— Нет, я чужую разбил.

— Как — чужую?

— Взял покататься и разбил. Теперь должен платить за ремонт.

— У меня нет таких денег, — спокойно ответил Евгений Иванович.

— Как — нет?! — испугался Андрей. Он ожидал чего угодно, только не этого.

— Вот так, нет, и все. — Евгений Иванович полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда блокнот. — Вот… Ты мне должен уже две с половиной тысячи. Если я дам тебе еще семьсот, то будет уже три с хвостиком. Согласись, это немало.

Андрей и не знал, что влез уже в такой долг. Оказывается, это был все-таки долг…

— Я очень прошу вас, — начал говорить он. — Помогите мне в последний раз. Я обязательно отдам вам эти деньги, чего бы мне это ни стоило. Если вы мне поможете, я буду вам по гроб жизни обязан. Вы же говорили, что я похож на вашего сына… — Андрей заискивающе улыбался.

— Да, но ты все же не мой сын… А чья машина?

— Антона…

— Вот видишь, сын послушал бы меня и не стал возиться с этой пустышкой, — грустно сказал Евгений Иванович.

— Я буду… Я буду вас слушаться! — Андрей умоляюще смотрел в глаза Евгения Ивановича.

— Слова, слова, слова, — улыбнулся тот. — Нет, Андрей, больше я тебе не дам… — Евгений Иванович встал.

— Я умоляю вас! Я буду делать все, что вы скажете… Я… если хотите, я могу… не знаю… убить!.. — Это было отчаяние.

— Ну вот опять!.. — Евгений Иванович даже всплеснул руками. — Да что я тебе, уголовник какой?!

— Нет! Нет! Это я так… Я на все готов ради вас.

— Мальчишка… — Евгений Иванович даже потрепал Андрея за ухо. — Ну ладно… Только уговор дороже любых денег. А ты мне сейчас клялся во всем меня слушать…

Андрей закивал, преданно глядя на благодетеля. А Евгений Иванович стал отсчитывать деньги.

«Я НИКОГДА СЮДА НЕ ВЕРНУСЬ»

Иван Степанович сразу же прислал за Наташей машину. Никаких возражений слушать не стал.

— Уже третий день — и не позвонила даже! Я тебя, Наташка, нашлепаю! — кричал он в трубку радостно. — Сейчас же ко мне! Все, бросаю все дела, сегодня только с тобой.

Наташа снова оказалась в особняке, обнесенном высоким забором, с охранником у входа, который мрачно смотрел на всех, кроме самого Ивана Степановича.

— Сначала поедим! Хорошенько поедим, и настроение улучшится! Садись, невестушка, куда хочешь, садись и отдыхай. Все, теперь ты здесь хозяйка. Пока ничего не говори. Просто смотри, как я рад тебе. У нас все как-то складывается — на пограничных ситуациях встречаться. Это модное сейчас стало такое выражение — «пограничная ситуация». Ну, значит, когда что-то серьезное стряслось. Да, уж горе навалилось…

Иван Степанович только махнул рукой.

— Все знаю… Даже и не утешишь ничем. Ну, ничего, Наташа, жить надо. Будут у вас еще и детки… Все будет нормально… Маму, правда…

— Спасибо вам, Иван Степанович, я знаю, вы очень помогли в похоронах…

— Перестань. Даже странно слышать. Мы ж теперь породнились. Какие благодарности?

Горничная подала обед.

— Как мой-то там? Вернее, теперь он уже не столько мой, сколько твой.

Наташе пришлось долго выкручиваться, объясняя, почему Андрей не приехал. Не могла же она сказать, что у Андрея несданные экзамены. И то еще хорошо, что педагоги согласились летом принять.

— Ничего, мужчина должен дела делать. А все же интересно — Андрюха был просто пацан, а теперь — дела какие-то! Что с жильем у вас?

— Ох, не знаю, Иван Степанович. Теперь придется снимать. Я-то уже работать не смогу. А «дворец» наш служебный…

— Ничего, я подкину деньжат. Немного, конечно, но, думаю, на комнатку хватит вам.

— Спасибо…

— Перестань.

— Да, Иван Степанович, меня просили вам вот это передать. — Наташа достала из сумки письмо, которое написала Машка Кулешова, и протянула тестю. — Вы не обижаетесь?

— Привычное дело. Это от кого?

— От Маши Кулешовой, я у нее ночевала.

— А вот чего сразу ко мне не поехала? Обижаешь…

— Нет, я просто… Мне надо было как-то собраться с духом…

— Понятно. Была на кладбище?

— Да.

— И у Цыбина?

— У Цыбина я была, но…

— Не застала?

— Нет-нет, мы с ним поговорили, только…

— Ищут они убийцу?

— Нет.

— Как — нет? Почему?

— Мне Цыбин сказал, что никакого убийства не было.

Иван Степанович даже отложил вилку.

— Как это — не было? Он что там, совсем?

Багин тут же дотянулся до телефона, набрал номер и сказал:

— Королев? Багин. Ну-ка, пришли сейчас же ко мне Цыбина. Домой. И пусть все документы по Денисовой Нине Сергеевне захватит. Давай.

Он положил трубку и снова взялся за еду.

— Что-то они там мудрят. Ну ладно, разберемся. А ты надолго?

— Как получится. Вообще-то мне тут не очень легко…

— Понимаю. Ну, поживи маленько, там сама решишь.

На столе было довольно скромно. Пара салатиков овощных, картошка молодая под укропом, курица в соусе, зеленый борщ. Иван Степанович, правда, еще выпил рюмку водки, Наташа отказалась, да он и не уговаривал, понимал — ей нельзя.

Вообще-то Наташе надо было поговорить с Иваном Степановичем. Разговор — не из приятных, придется старое ворошить. Но Наташа постановила себе обязательно выяснить то, что мучило ее уже давно.

— А у нас тут и радостное событие состоялось. Открыли мы музей боевой славы. Обязательно сходи.

— Да-да, я как раз хотела, — обрадовалась Наташа, что теперь загадки разрешаются.

— Там целый стенд твоему отцу посвящен.

— Обязательно схожу.

Не успели они закончить обед, как явился следователь.

— Пусть подождет, — сказал Иван Степанович охраннику. — Мы сейчас.

Вообще-то Наташа терпеть не могла, когда перед начальственным кабинетом заставляют ждать, но теперь она даже позлорадствовала чуть-чуть. Пусть подождет. А потом всю правду выложит!

— Ты со мной, конечно? — спросил Иван Степанович.

— Конечно.

— Тогда в кабинет пошли. Зови Цыбина в кабинет, — сказал он охраннику.

Поднялись на второй этаж. Когда проходили мимо комнаты Андрея, Наташа вспомнила первые дни их дружбы — не дружбы, сближения, что ли… Андрей обещал показать ей сушеного крокодила. Вон он, на полке стоит. Щерит свою пасть.

— Ну, что ты там, Леонид Михайлович, расследовал? Какие выводы? — Хозяин сел в кресло за столом, Наташу усадил на диване, а Цыбина перед собой на стуле.

— Окончательные выводы пока рано делать, Иван Степанович. Дело еще в производстве…

— Да знаю, знаю… Крючочки не все еще поставили. Ты мне в общих чертах. Кто у тебя на подозрении?

Цыбин мельком взглянул на Наташу, набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

— Никто.

Иван Степанович молчал. Закурил сигарету, внимательно проследил, как догорела спичка.

— Я слушаю, слушаю, — сказал он наконец.

— Первоначальную версию об убийстве пришлось отмести, — сказал Цыбин.

— Интересно…

— Факты говорят о другом — это был несчастный случай. Экспертиза…

— А что голова проломлена? — перебил хозяин.

— Это случилось уже после гибели. Упала обгоревшая балка. Вот заключение эксперта. — Цыбин выдернул из портфеля листок и положил на стол перед Багиным.

— А почему тело оказалось на кухне?

— Этого мы не знаем, но можно предположить, что…

— Ты мне факты! — громыхнул Багин.

— Факты не дают этому объяснения. Но наши специалисты сходятся на том, что, очевидно, Денисова в какой-то момент проснулась, все было задымлено. Возможно, наступило отравление угарным газом. В этом состоянии человек не способен совершать разумных поступков. Очевидно, она металась по квартире. Вот и все.

— Это какие-то новости для меня, Цыбин. Вы там меняете свои версии, как перчатки, а я узнаю об этом последний. Ты знаешь, что за делом следит весь город? Ты знаешь, какие политические последствия могут быть, если ты ошибешься?

— Я все понимаю, товарищ Багин. Я сразу же предлагал сообщить вам о новых результатах, но товарищ Королев…

— Что Королев? Ты мне тут интриговать брось!

— Ни в коем случае! Я просто хотел сказать, что товарищ Королев предложил еще раз все проверить, довести до конца и только тогда сообщать вам.

Наташа встала с дивана, подошла к столу и взяла лежащее перед Багиным заключение экспертов.

Сухим и казенным языком там было описано состояние обуглившегося тела, пролом в «теменной части головы», который не являлся причиной смерти. Пролом был совершен «незаостренным предметом».

— Незаостренным предметом, — повторила Наташа слова заключения.

— Чего? — спросил Багин у нее.

— Но вот Леонид Михайлович говорит, что мама проснулась в задымленном доме. Стала метаться. Я это понимаю. Тут только вот что — неужели так быстро все загорелось, если было замыкание?

Багин обернулся к следователю.

— Деревянные дома горят очень быстро.

— Сколько нужно, чтобы загорелся весь дом? — спросила Наташа.

— Это зависит от многих причин…

— В среднем. Вот такой, как наш?

— Минут семь-десять…

Наташа не поверила. Неужели за семь минут весь дом будет пылать? Может быть… Но и семь минут — это очень много… Выбежать из дома — секундное дело.

— Выбежать из дома — на это не нужно и минуты, — сказала она.

— Да, если человек в нормальном состоянии. Но я уже говорил…

— Это предположения. Мама прожила в этом доме так долго, что даже в бреду могла бы найти выход…

— Это тоже предположения, — сказал Цыбин. — Мы не знаем ее состояния. Возможно, была заперта входная дверь. Она не могла открыть…

— Входная дверь никогда не запиралась.

— Ничего не могу сказать. Но версия убийства отпадает. У нас нет никаких оснований… Да вы же и говорили, что не за что…

— Я говорила, что у мамы нет врагов.

— Это одно и то же!

— Погоди, Цыбин, ты не горячись, дай невестке во всем разобраться. Ну-ну, Наташа, говори.

— Да я все сказала. Очень странно, очень странно…

— Опять тот же разговор, — тяжело вздохнул Цыбин. — Да не убивал никто вашу мать. Нина Сергеевна — святой человек. Правда, она и пожилой человек. Могло случиться у нее что-то с сердцем? Мы ведь и это еще не принимаем во внимание.

— А вы примите, — сказал Багин. — Наведите справки. Мне вас учить?

— У мамы было здоровое сердце, — сказала Наташа. — Во всяком случае, когда я видела ее в последний раз, она не жаловалась…

— Мы проверим. Но я боюсь, товарищ Багин, что убедить Наталью Дмитриевну будет нелегко. Очевидно, у нее есть какие-то предположения.

— Это верно? Ты скажи, не стесняйся.

— Если вы о том, кто это мог сделать — ума не приложу. Но и в несчастный случай я не верю.

— Почему? — спросил Иван Степанович.

— Не знаю… Не верю, и все, — тихо сказала Наташа.

Цыбин развел руками, мол, что тут скажешь.

— Ладно, Цыбин, иди. И держите меня в курсе. Про каждый шаг держите. Понял?

— Так точно.

— Ты при нем не стала чего-то говорить? — спросил Багин, когда следователь ушел.

— Нет, я все сказала.

— Понимаешь, твои чувства, конечно… Но и у них, согласись, в руках наука, экспертизы всякие…

— «Незаостренным предметом», — повторила Наташа. И только сейчас поняла, что ее в этих словах смущает. — Разве так пишут?

— А как? — не понял Багин.

— «Тупым предметом» — пишут…

— Ой, чего только не пишут.

— Это верно, — согласилась Наташа, вспомнив, как мама учила их ценить слово. Ведь так часто люди не понимают друг друга именно из-за неверных слов.

— Ну ты не волнуйся, я все прослежу. Я им навалять не позволю, — успокоил ее тесть.

Наташа вдруг почувствовала себя ужасно разбитой. Словно она сейчас вымела оба участка, свой и Андрея, вымыла лестницы и еще сдала экзамен Мартынову.

— Можно мне прилечь? — спросила она.

— Конечно-конечно… Хочешь, в Андрюшкиной тебе постелят?

— Да я не спать. Я полежу немного.

— Можешь и поспать. Я тебя на ужин разбужу. Лады?

— Спасибо.

Наташа пожалела, что согласилась устроиться в комнате Андрея. Все здесь было его, все о нем напоминало, казалось, сейчас откроется дверь и — «Привет, Татка, ты как?»

Наташе стало тоскливо и одиноко.

«Он сейчас там один. Корпит над учебниками. Сам себе и готовит и стирает… Милый Андрюшка. Мальчик мой. Как мне без тебя тяжело. Только ты один и держишь меня на этом свете. Твои глаза. Твои руки. Твой голос. Как хорошо, что ты у меня есть. Есть твои крепкие плечи, твоя сила. Мне ничего не страшно с тобой. И мне так страшно без тебя. Я одна упаду, Андрюшка. С тобой я все смогу. Вот пройдет эта черная полоса, увидишь, мы горы своротим. Все у нас будет прекрасно. Нам ведь и так повезло, что мы с тобой вместе. Что я могу на тебя положиться. Что всегда знаю — ты меня защитишь. Приласкаешь, успокоишь, придашь сил… А мне так сейчас тяжело, мой милый. Вчера на кладбище я ведь не рисовалась. Я действительно хотела умереть. И это только ты меня остановил. Ты просто есть. Не здесь, а далеко, но мне все равно легче. Милый Андрюшка…»

Наташа таки задремала, а проснулась, когда Багин-старший тихонько приоткрыл дверь.

— Отдохнула?

— Да, прекрасно. Словно Андрюшка здесь.

Нет, все-таки хорошо, что она в его комнате.

После ужина Багин засел к телевизору смотреть «Время», а Наташа стала рассматривать книги, которых здесь было немало. Конечно, Ленин, Маркс, Энгельс, Брежнев, Андропов… Но были и другие, не политические. Полное собрание сочинений Толстого, Чехова, Достоевского, Пушкина — «академка», альбомы живописи, искусствоведческие книги.

Наташа доставала их, перелистывала, понимала, что многие она открывает первой. Времени у хозяина на литературу не хватало.

«Интересно, а классиков марксизма читают в этом доме? — подумала она. — Посмотрим».

Оказалось, что и партийную литературу Иван Степанович не баловал вниманием. Книжки раскрывались неохотно, потрескивали слипшимися страницами, ссохшимися капталами.

Когда-то в далеком детстве Наташа свято верила во все идеологические постулаты. Настолько свято, что, когда учительница в первом классе спросила: «Дети, кто из вас отдал бы свою жизнь, если бы знал, что Владимир Ильич Ленин встанет из мавзолея?» — Наташа первая вскинула руку и даже прослезилась от предполагаемого счастья отдать жизнь за вождя мирового пролетариата.

Сейчас она с ужасом вспоминала учительницу, которая задала этот вопрос, и себя, тянувшую руку.

Когда в третьем классе ее приняли в пионеры, она шла домой, распахнув на груди пальто, чтобы все видели ее красный галстук. Она знала наизусть все ордена комсомола и его славные дела. Она и сейчас еще думала, что построить справедливое общество можно, необходимо, но сделать это не так уж легко. Людей не переделаешь. Новый человек никак не хочет получаться. Энтузиазм пропадает. Люди стали меркантильны и недобры. Почему-то они не хотят строить светлое будущее, они гоняются за колбасой, модными вещами, пристраивают своих детишек на теплые места… От чего это так идет? От руководителей. Они не могут организовать нормальную жизнь. Они погрязли в каких-то мелочах, они не думают о людях. Они заперлись в своих особняках…

Так она думала еще год назад. А теперь она понимала, что и руководители ни при чем. Вот Иван Степанович — то и дело ему звонят, то и дело теребят его какие-то заводы, фабрики, колхозы, совхозы… Там что-то недопоставили, там что-то запороли, здесь не посеяли, тут не убрали… Когда ему думать о людях? Когда читать книги? Он еле успевает залатать одну дырку, как рядом образуется еще большая. И сами-то заплатки не сыпятся с неба, они берутся от того же рваного мешка. Послушаешь вот так денек его беседы и диву дашься, почему еще свет горит, вода идет в кранах, автобусы ездят, поезда, хлеб есть в магазинах… Этого ничего уже не должно быть, все давно разворовано, пропито, испорчено, сломано…

Дальше Наташа не думала. Она только горестно разводила руками… Нет, нескоро построят они коммунизм.

— Ну, что там интересного? — Иван Степанович досмотрел телевизор и повернулся к Наташе.

— Да все интересное…

— Ох, невестушка, как я вам завидую, молодым. Сейчас бы книжку взял, завалился на диван и читал бы! Мне тут на два дня Солженицына принесли для ознакомления. Веришь, даже не раскрыл. Некогда.

— Иван Степанович, — Наташа отложила книгу и села в кресло напротив тестя. — Я все время хотела вас спросить.

— Ну-ну…

— Мы теперь действительно породнились, вы мне можете сказать.

— Все! Кроме государственной тайны.

— Почему вы тогда Андрею запретили со мной встречаться? — Именно этот вопрос мучил Наташу давно. И именно к этому разговору она готовилась.

То, что произошло дальше, поразило Наташу не меньше, чем тот давний запрет.

Иван Степанович вдруг оглянулся на дверь, приложил палец к губам, мол, тихо, не говори ничего. А потом бодрым тоном произнес:

— Так это же понятно, Наташа. Отец за своего дитятю волнуется, как бы чего не вышло. Ну и я подумал — рано еще Андрюшке. Я ж видел, что он от тебя без ума. Вот и придумал всю эту глупость… Ты меня прости.

Наташа смотрела на тестя, не понимая, что происходит. Говорил он таким тоном, словно давал понять — настоящую причину здесь назвать не могу. Значит, была еще какая-то причина. Тайная? Какая?

— Понятно, — сказала Наташа ему в тон. — Теперь понятно. Иван Степанович, а вы мне покажете ваш сад?

— С удовольствием.

— Прямо сейчас.

— Отлично.

Они говорили, как актеры в радиотеатре — артикулируя и выговаривая каждое слово.

Оба бодренько поднялись и вышли в сад.

Иван Степанович шел впереди, чуть торопился уйти подальше от дома.

— Наташа, ты что? — остановился он прямо у забора. — Зачем же о таких вещах в доме спрашивать?

— О каких? — не поняла Наташа.

— Ну, ты же понимаешь, мой авторитет, мое положение… Я думал, ты разумная девушка…

— А вас что, прослушивают? — удивилась Наташа.

— А как же? Обязательно. Я даже боюсь, не смотрят ли.

— Простите, я не подумала…

— Да уж, ты думай…

— Но теперь-то вы мне можете ответить?

— Что?

— Почему вы тогда были против?

— Да я ответил. А что еще? Забудь эту глупость. Нам больше нечего делить и обижаться.

Наташа кивнула. Все произошло так стремительно, что она утратила свои сомнения. Наверное, действительно, Багин-старший просто перестраховался тогда.

В саду было здорово, куда лучше, чем в их маленьком, теперь сгоревшем, состоявшем всего из нескольких яблонь садике. Все ухожено, подстрижено, покрашено, выметено.

В беседке стояла на столе минеральная вода в бутылке, несколько стаканов, фрукты на блюде.

— Угощайся, — сказал Багин.

Наташа взяла яблоко. Кожура скрипела в руке.

— Вот ставят все время яблоки, а я их терпеть не могу, — сказал хозяин. — Наконец пригодились. — Сам он взял кисть винограда и стал бросать в рот ягоды. — Яблоки не ем и яйца.

Багин явно хотел что-то рассказать, но ждал вопроса.

— Почему? — спросила Наташа. Ей действительно было интересно.

— А с войны. Мы же с Димкой, с твоим отцом, в разведроте служили. И один раз пошли брать «языка» в дальнюю. Ну, это значит в глубокий тыл к немцам. В Карпатах это было… Нет, ладно, не буду… Уже вам столько про наши подвиги понарассказали, что у вас, поди, идиосинкразия. Все война да война.

— Знаете, — сказала Наташа, — действительно, много про войну рассказывают, но, вы не обижайтесь, какое-то все ненастоящее получается. Мы в Москве с Андреем попали раз в драку… — Наташа осеклась.

— Ничего, он мужик, должен и подраться, — успокоил ее тесть.

— Вот знаете, это все так некрасиво. Никакого геройства. Страшно.

— А-а… ты вон про что… Да уж, про войну любят приврать. А на самом деле, как ты говоришь — некрасиво, страшно, ужас. Ничего красивого… Сумасшествие.

— Расскажите.

— Вот я и хотел. Про нашу разведку яблочную.

— Расскажите.

— Ну что рассказывать… Мы целый день добирались, под вечер пришли к домику. Там один хозяин. Пустил нас переночевать. Под осень уже было… Даже накормил, молоком напоил… Ничего мужик. Только мы легли — моторы. Ах, так-перетак — немцы. Да много! Рота — не меньше. Хозяин дрожит. Его ж сразу за нас положат. Загнал всех на чердак, мы, как мыши, затаились. А внизу немцы. Мы ж все слышим. Человек десять у него заночевали. Остальные уехали. А для нас и десять — много. Нас-то трое. Ну лежим, спать охота, а нельзя. Под утро, правда, уснули все равно. Просыпаемся — немцы здесь. Никуда не убрались. В общем, чего долго говорить. Мы на этом чердаке неделю пробыли. Неделю — представляешь?

— А яблоки? — напомнила Наташа.

— Ха! Так мы ж всю неделю одними яблоками питались — у него там их было в корзинах полно. Мишка чего придумал…

— Это кто?

— Мишка? — замялся почему-то Багин. — Ну третий наш. Я, Дмитрий и Мишка. Он придумал крючок на нитке спускать вниз и воровать у немцев колбасу. Ничего не вышло. Знаешь, от оскомины уже скулы сводило… А еще одна проблема — туалет. От яблок-то, сама понимаешь… — смутился Багин.

— А потом?

— А потом немцы уехали, а мы ушли.

— И все?

— Все. Никакого геройства. Сплошной понос! — расхохотался Багин.

Наташа подумала, что эта история как раз очень похожа на правду. Ведь люди на войне как-то жили, у них, возможно, болели зубы, они ссорились по пустякам, они боялись смерти, наверное, у каждого была какая-нибудь счастливая примета, им жали сапоги, они царапали себе щеки, стригли ногти… И их убивали.

— А вот про яйца?

— А почти то же самое. Это уже в Котбусе, в Германии. Тут, правда, наоборот, мы немцев зажали в дворике. Они в подвале сидят, отстреливаются. Уже воевать не хотелось. Выжить хотелось. Вот мы и просидели в этом дворике тоже что-то около недели. А там склад яиц был — больше ничего.

— Понятно, — сказала Наташа.

— Скучная история. Вообще на войне скучно. И страшно, конечно.

Багин о чем-то задумался, закурил. Он даже сигарету с фильтром держал сейчас в горсти, как, наверное, держал когда-то на войне самокрутку.

— Ты обязательно в музей сходи.

— Это где?

— А прямо возле вашей школы.

— Вы письмо прочитали?

— От Кулешовой? Прочитал.

— И что?

— Ну, поможем им. Хотя у нас и других садиков полно. Там еще хуже.

Стало зябко, и Наташа вернулась в дом, а Багин еще долго сидел в беседке, покуривал, думал о чем-то…

Только через много лет Наташа поймет, о чем думал тогда Багин. Догадается. И с опозданием раздосадуется, что была так близка от истины, но не полюбопытствовала, не разузнала…

— Все, пойдем пешком, — сказала Наташа Машке, которая снова собралась ехать на автобусе. — Что вы тут все на транспорте? Пешком быстрее, да и приятнее. Мне и в Москве этот транспорт осточертел. Такая чудная погода!

— Наташка, ты не понимаешь, на автобусе куда приятнее…

— Все, пошли, уже двадцать минут ждем.

Они стояли на остановке у дома Машки и пререкались. У Наташи сегодня было много дел. Она собиралась взять билет в Москву, зайти в школу, в музей и снова побывать на кладбище. А автобуса не было уже так долго.

— Ой, я забыла! — воскликнула Машка. — Я ж хотела бутылки сдать. Наташ, давай вернемся, я только сумку прихвачу.

— Я подожду тебя, — вздохнула Наташа.

Машка бросилась к дому и через пять минут вернулась с сумкой гремящих бутылок.

— Как раз Симонова увидишь. Ты ж хотела.

Наташа не помнила, чтобы выражала огромное желание увидеть их одноклассника силача Симонова, но у Машки были свои воспоминания. Наташа не стала спорить.

Вокруг деревянной будочки были навалены ящики, на которых сидело человек десять желающих расстаться со стеклотарой.

— За мной будете, — сказала старушка с двумя авоськами, груженными бутылками из-под водки.

— Хорошо, — сказала Наташа. Но Машка даже не посмотрела на старушку, она подошла к будке сзади и властно постучала в дверь.

— С ума сойти, какие люди! — Симонов был в майке, обтягивающей его плотное тело, и брезентовом фартуке. Он так широко раскрыл объятья, что мог бы заключить в них не только Наташу и Машку — всю очередь.

— Здравствуй, Симыч, — улыбалась Наташа.

— Привет, Денисова! Философствуешь?

— Да уж, приходится.

— Ну, заходите в мою пещеру. Сегодня как раз одни знакомые.

Наташа шагнула в сумрак будки и остолбенела.

На ящике сидел, глядя на нее и улыбаясь, Чарин. Тот самый Чарин.

— Привет, — сказал он. — Заходи.

— А, что? Сюрприз? — засмеялся Симонов. — Не ожидали?

— Чар, так ты ж уехал куда-то, — сказала Машка.

— Вернулся. Не могу без родного города.

Наташа смотрела на свой давний страх, воплощенный в этом глуповатом парне, и удивлялась. Чего она тогда испугалась? Что может сделать ей этот корявый пацан? Что у него там, кастет или нож в кармане? Нет, это было какое-то наваждение. Чарин — маленький и жалкий воришка. Вот и сейчас он смотрит на нее как-то вроде бы с угрозой, но теперь это просто смешно.

— Ну-ка, встань, Чарин, — сказала Наташа. — Что ж ты сидишь, когда дамы стоят? Поворотись-ка, сынку… Где наколки — не забуду мать родную? Не сделал? Правильно, Чар. Ты в четырех словах допустил бы восемь ошибок.

— Ну, — с улыбкой согласился Чарин. — Зачем мне эти наколки?

— Как отсидел? Понравилось? — не отставала Наташа.

— Ничего. Везде люди живут.

— Когда снова сядешь?

— Все, завязал.

— Кончай, Наташка, чего ты навалилась? — вступился за Чарина Симонов.

— Это у нас старый разговор, — сказала Наташа. — Чарин помнит, да?

— Чего?

— Остров. Забастовку.

— И чего?

— Рассказать? — спросила Наташа.

— Это что я в сумку залез? Так я ж перепутал.

— Ладно, живи, — смягчилась Наташа.

— Товарищ приемщик, вы работать собираетесь? — заглянул в окошечко нетерпеливый дядька.

— Перерыв! — рявкнул на него Симонов и закрыл окошко. — Лезут со своими бутылками, не дают с людьми поговорить. Да вы садитесь.

— Нет-нет, мы на минутку, — сказала Наташа.

— Торопятся, — сказал Чарин.

— Ну, как хотите… Чего там у тебя, Машка? — Он взял ее сумку и стал выкладывать бутылки на прилавок. Обиделся. — О! Вино пила, Машка? Наконец! — рассмеялся он, доставая зеленую бутылку из-под сухого. — А то все молоко!

— Это мы с Наташей! — покраснела Машка.

Симонов ловко пересчитал бутылки, сложил их в ящик и выдал Машке рубль с мелочью.

— А то посидите. Симонов за бутылкой сбегает, — сказал Чарин.

— Он что, теперь у Чара на побегушках? — спросила Наташа, когда они уже шли к вокзалу.

— Кто?

— Да Симыч. Странно это…

Билетов на Москву не было. Наташа и так и эдак уговаривала кассиршу, но та только повторяла — на двадцать девятое августа. Получалось, что почти через месяц.

— Что делать? — спросила Наташа.

— А что делать? Ты у тестя попроси.

— Ой, неохота… И так он…

— Глупости. Он не откажет.

— Не откажет, — согласилась Наташка. Ей опять приходилось просить. Ничего хорошего.

В школе было пусто и гулко. Ходили по коридорам какие-то люди со стремянками, что-то приколачивали, красили…

Девушки заглянули в учительскую.

— Наташа! Денисова!

Это была Антонина, математичка. Как раз та, из-за которой Наташка в девятом классе устроила забастовку.

— Ой, миленькая моя! — причитала Антонина. — Ой, родненькая.

Антонина была красавицей и законодательницей мод в Верхневолжске. Все девчонки завидовали ей. Теперь Наташа видела, что Антонина не так уж и хороша, не так уж модна. Москва многое отменила в Наташиных убеждениях.

Антонина усадила девушек и стала расспрашивать о житье-бытье. Конечно, коснулись и смерти Нины Сергеевны. Антонина рассказала о похоронах. Тихо говорила, грустно.

— Мама мне накануне сказала — вы хорошая учительница. Любите свой предмет. Ребят тоже можно любить. Она такая тактичная была… Получилось, что это она мне завещала…

Наташа сидела, опустив голову. Она прекрасно знала, что мама не могла ничего подобного сказать никому из учителей, а тем более Антонине. Но вот человеку так хочется. Зачем разубеждать. Действительно, Антонине бы еще детей полюбить.

— А вы-то как? — спросила Наташа, чтобы уйти от тяжелой темы. Теперь она могла и бывшей своей учительнице задать обыденный вопрос о жизни.

— Уравнение с двумя неизвестными, — с улыбкой ответила Антонина. — Я же развелась, вы знаете? Сходила замуж называется. Теперь два неизвестных — хочу ли я снова замуж и хочет ли кто меня в жены? А у тебя как с Андреем?

— Все хорошо, — честно ответила Наташа. — Учимся, работаем…

— Вы молодцы… Но и Маша тоже молодец. Как у тебя, Маша?

— Уравнение с тремя неизвестными, — сказала Машка.

— С тремя?

— Да. Первые два, как у вас. А третье — почему я такая непутевая?

Музей был в новом, отстроенном из стекла и бетона доме действительно рядом со школой.

Огромное здание, паркетные полы, ковровые дорожки, хрустальные светильники. Скульптура Родины-освободительницы в обширном холле. Все дорого и помпезно.

А вот сама экспозиция занимала только небольшую часть верхнего зала. Несколько стендов, под стеклом пробитые каски, партбилеты, треугольники фронтовых писем. Война не дошла до Верхневолжска, здесь в каждом клочке земли не лежали кости убиенных.

Наташа испытывала странное чувство неловкости. Они с Машей были в музее одни, не считая многочисленных смотрительниц, которые мирно дремали в каждом углу.

— За полгода отгрохали, — сказала Машка, как бы отвечая на неловкость Наташи.

Действительно, память о войне надо чтить. Но когда вокруг покосившиеся избенки, обваливающиеся потолки в детских садах, немощеные дороги…

Наташа вздохнула. Политика.

Стенд, посвященный отцу, был в самом центре. Все фотографии были Наташе прекрасно знакомы. Она не раз листала дома альбом, где отец хранил фронтовые снимки. Но здесь фотографии были увеличены, отретушированы. На витрине лежали отцовские ордена и медали. И даже старая пилотка. Как мама с ней рассталась?

Отец на снимках был молодым и красивым. Впрочем, Наташа всегда считала, что ее отец — красавец. Только теперь поняла, что он и в самом деле был хорош собой. Белокурые волосы копной, большие глаза, улыбка, как говорится, на все тридцать два, развернутые плечи, высокая бровь. Одна всегда была у отца приподнята. Словно он чему-то удивлялся.

Наташе было приятно видеть старые снимки. Хоть здесь остались. Вот отец — курсант. Вот — на фоне подбитого самолета. Вот — вместе с Багиным-старшим…

Наташа уже переметнула взгляд на другой снимок, но вдруг остановилась. Что-то было не так. На вот этом снимке, где отец с тестем. Наташа присмотрелась повнимательнее — что за чертовщина? Она прекрасно помнила этот снимок. Здесь он был какой-то другой.

Странно. Все как в том, домашнем, но чего-то не хватает. Чего?

Наташа пошла дальше, посмотрела и другие стенды, но этот снимок все не давал ей покоя.

И она снова вернулась к нему.

И только теперь заметила, внимательно вглядевшись в фотографию, что место рядом с отцом заретушировано…

Точно! На той домашней фотографии стоял еще один человек. А здесь его нет. Наташа очень хорошо помнила этого человека. Он всегда казался ей похожим на маму. Она даже говорила об этом. Мама улыбалась, а отец забирал у нее альбом и хмурился.

Почему этого человека изъяли?

Наташа вдруг очень захотела снова рассмотреть настоящий снимок, но где его взять?

— Чего там? — спросила Машка.

— Да нет, так, ничего… Мне кажется, здесь был еще кто-то.

— Не герой оказался, — сказала Машка просто.

— Может быть, — Наташа пожала плечами. — Может быть…

Иван Степанович заказал билет, как Наташа и просила, на воскресенье. Это значило, что ей оставалось пробыть в Верхневолжске еще два дня.

— А чего так быстро? — спросил Багин.

— Поеду, — сказала Наташа.

— Ну ладно, понимаю…

— Сегодня была на кладбище, хотела заказать памятник. Оказывается, вы уже заказали.

— Конечно, что ж ты не спросила?

— Извините.

— Все никак не привыкнешь, что мы родня?

— Я привыкну.

— Ты давай побыстрее, — засмеялся Багин.

Наташа действительно ходила на кладбище. Очень боялась, что с ней опять случится истерика. Но на этот раз обошлось. Она вдруг увидела, что на могиле много засохших цветов, палых листьев, многие венки выгорели. И она занялась уборкой, как они делали это с мамой, когда в годовщину смерти отца возвращались с кладбища. Теперь, правда, не было дома, нечего было убирать. Так хоть могилу.

И Наташа делала это с удовольствием. Вынесла венки, сторож ей показал место, куда складывают истлевшие цветы и венки. Попросила у него веник и вымела весь мусор.

Потом сторож дал ей лопату, и она подровняла холмик, расползшийся от дождя. Она убирала и сама с собой разговаривала, как любила это делать, когда ей было или очень тяжело, или очень здорово.

Она прибрала все и полюбовалась даже на свою работу. Никогда Наташа не думала, что ей может понравиться могила, а теперь она смотрела на место вечного упокоения отца и матери, и то, что в христианстве называется — тихая благодать, опускалось на ее душу. Место было красивое, купа деревьев бросала ажурную тень, несколько кустов отгораживали могилы от аллеи. Отцовскую оградку сняли, и могилы оказались как бы открытыми. Осталась только лавочка, которую когда-то поставила мама. Может быть, путник присядет рядом и задумается о бренности бытия.

Оставшиеся до отъезда два дня Наташа не знала, куда себя девать. Она одна бродила по городу, побывала даже на островах, где когда-то всем классом они загорали и купались, протестуя против Антонины. Иван Степанович возвращался домой поздно, Наташа толком и поговорить с ним не могла.

Машка работала. Хотя урывала каждую минутку, чтобы побыть с подругой. Но Наташа мыслями уже была в Москве. Уже заботы и тревоги предстоящей жизни тяготили ее. Впрочем, в основном она думала об Андрее. Как он там? Как сдает? Что ест? Исхудал, наверное.

— Когда у тебя поезд? — спросил Иван Степанович накануне отъезда.

— В шесть вечера.

— Отлично. В три часа подъедет машина, будь дома.

— А что так рано?

— Да это не на вокзал. Поедешь квартиру смотреть.

— Какую квартиру?

— Свою. Тебе ж положено жилье. Завтра и посмотришь и ордер получишь.

Наташа и не думала, что ей положена квартира. Понимала, не будь ее тестем Багин, пришлось бы помыкаться.

— А где это?

— Хороший район. Первомайская.

— Самый центр!

— Конечно.

— А что там будут строить, на нашей улице? — спросила Наташа.

— На Первомайской? — не понял Багин.

— Да нет. Там, где наш дом был.

— А что там будут строить? Ничего там строить не будут. С чего ты взяла?

— Априходил какой-то дядечка и сказал, что всю улицу переселят, дома снесут. Спрашивал, сколько нас.

— Когда?

— Ну вот в прошлом году, перед самым нашим отъездом в Москву.

— Ничего не знаю. Это ошибка какая-то…

В три часа подъехала «Волга» и отвезла Наташу в новый дом.

— Улучшенная планировка, общая площадь сорок метров, — суетился рядом человек, открывающий перед Наташей двери, показывающий шкафы, кухню, лоджию, туалет и ванную. — Югославский проект!

Квартира действительно была шикарной.

Наташа даже растерялась.

— Вам нравится? — спрашивал человек.

— Чудесно! — искренне отвечала Наташа. — Такая большая! Это для двоих многовато.

— Это не для двоих. Это для вас.

Окна выходили не на улицу, а в парк, видны были аттракционы, деревья, озеро, танцплощадка.

— Танцплощадку уберут, — сказал человек, проследив за Наташиным взглядом.

Потом ей выдали ордер на квартиру, ключи, снова посадили в машину и отвезли в особняк Багина.

В половине шестого Иван Степанович привез ее на вокзал.

«Настоящая принцесса, — подумала Наташа, вспомнив прозвище, которое дали ей жители города, узнав, что она невеста Андрея. — Приятно? Приятно».

Вокруг Ивана Степановича суетился начальник вокзала, шутил, балагурил…

«Ну вот и все. Такое чувство, что я больше никогда сюда не приеду». Она вспомнила, о чем думала, когда подъезжала к Верхневолжску. Об убогости провинциальной жизни, о людях, прожигающих бездарно свою жизнь, о контрасте со столицей. Она тогда так и не ответила на вопрос — кто виноват? Теперь она знала — столица и виновата. Это она тащила из провинции все лучшее — мясо, молоко, машины, хлеб, овощи. Это Москва сосала из России силы. Она в своем великолепии и довольстве забывала о тех, кто кормит ее, одевает и обувает.

Но одного Москва высосать не может, как ни старается, — душу вот этих тихих маленьких городов, их теплоту и великую мудрость долготерпения.

Поезд опоздал.

— Вы там пишите, не забывайте, — в который уже раз напоминал тесть. — Может, соберусь и приеду к вам.

Наташа стояла у открытого окна, улыбалась Ивану Степановичу и ждала, когда же наконец она поедет, когда окончится эта мука — ее свидание с прошлым.

Наконец поезд тронулся. Багин помахал рукой, повернулся и пошел к вокзалу.

«Вот и все, — подумала Наташа. — Вот и все…»

— Денисова! Денисова! Наташка! Я здесь!

По перрону летела Машка Кулешова, размахивая букетом цветов и сшибая на бегу провожающих.

Наташа высунулась из окна и помахала рукой.

Машка поняла, что поезда ей уже не догнать и бросила букет вслед уходящему составу.

Цветы рассыпались на лету, несколько из них попали в открытые окна другого вагона.

Наташа махала рукой, пока Машка не скрылась из виду, а сама плакала.

Все-таки ей жаль было расставаться с детством.

Почему-то теперь она была не так уверена, что никогда сюда не вернется…

Наоборот, ей казалось, что здесь осталось для нее что-то очень важное, неузнанное, неувиденное, неуслышанное…

Нет, она сюда еще вернется…

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

«Привет, Наташа!

Как писал товарищ Сухов своей супруге, дела у меня идут хорошо, даже очень. Вот только лапы ломит и хвост отваливается. Но это уже из другой песни.

Интересное дело — знаю, что это письмо никуда не пошлю, и ты его никогда не увидишь, не прочтешь, а все равно боюсь написать правду. Наверное, это потому, что и сам ее боюсь. Один большой Человек сказал: «Не записывайте за мной, ибо все это будет ложью…» Примерно так. Я, конечно, не этот человек, но тут он совершенно прав, как, впрочем, и во всем остальном…

Ну да ладно, хватит лирики. Мотоцикл бегает, гитара звучит, ну и все остальное — пройдет. Мать сказала — ты была очень больна, но поправилась. Она вообще неохотно говорит со мной о тебе.

Очень хотелось бы знать, как поживаешь ты сейчас, но тайна сия для меня покрыта мраком. Хотя… чего только на белом свете не бывает…

Недавно нас с ребятами чуть не выперли из нашего подвала, только чудом удалось спастись. Мы там устроили небольшой концерт, на который пришло несколько больше людей, чем мы рассчитывали. Я, кстати, хотел и тебя пригласить, но решил, что ты мне откажешь.

Так вот, этот концерт не очень понравился местной милиции. Нас всех забрали в отделение и долго обзывали хиппи и панками. Только благодаря имени моей мамки нас отпустили и не выбросили на улицу всю аппаратуру. Так что и тут мне пришлось прятаться за мамкину юбку, как это ни противно.

Все время вспоминаю нашу с тобой первую и последнюю поездку на мотоцикле, как ты тогда боялась! Я, признаться, думал, что ты просто уйдешь и больше никогда не станешь со мной разговаривать. Но ты этого не сделала, значит, смелая.

Очень хочу пожелать тебе, чтобы ты оставалась такой всегда, но не буду этого делать, потому что получится не письмо, а какое-то завещание. Но мы-то еще живы. ЖИВЫ! Значит, все у нас будет в порядке, у тебя отдельно, у меня отдельно. Но главное, что в порядке. Главное, ты выкарабкалась.

Только постарайся вытащить своего Андрея, очень постарайся, а то ему уже недалеко. До чего, ты сама поймешь, если не вытащишь. Но главное, что шанс у него есть. Ведь вернулся же он к тебе, а значит, еще не совсем потерянный для жизни человек. Ему только нужно немного помочь, ну да ты это лучше меня понимаешь, я надеюсь.

Ну что тебе еще написать? Больше уже и нечего. Вернее есть, но не напишу. Лучше потом скажу. А еще лучше, вообще никогда не скажу, а оставлю все при себе. Уж ты за это на меня не обижайся, ладно?..

Целую (зачеркнуто). Жму руку.

Сашка».

МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ…

«Почему именно я? — спрашивала себя Наташа. — Разве я самая плохая? Я старалась быть любящей дочерью. Может, конечно, недостаточно… Но я же, в самом деле, очень любила маму. И я была бы хорошей матерью… Вон другие — бросают своих детей, родителей сдают в дома престарелых… И живут… и ничего с ними не случается! Как это несправедливо!»

За что это все на нее свалилось?! Если бы это было возможно, Наташа дошла бы до самого Господа Бога, чтобы бросить ему в лицо обжигающий вопрос: за что?! И пусть попробует объяснить, чем она провинилась, что лишилась в одночасье и матери и ребенка. Пожалуй, если бы Бог существовал, было бы проще. Но Наташа была воспитана в таких атеистических традициях, что могла требовать соблюдения справедливости только от людей, а не от кого-то мифического. Хотя в такие минуты жизни поневоле становишься фаталистом и начинаешь верить в законы кармы, Возмездия, Высшего Суда и тому подобному, над чем раньше просто смеялся.

Наташа смотрела на мелькающие за вагонным стеклом названия подмосковных станций и вспоминала, как они с Андреем приехали сюда год назад. Уже год? Или всего год? Иногда ей казалось, что это было словно вчера, а иногда — что с той безоблачной поры прошла целая жизнь… вечность…

Как она была тогда наивна… Как безоглядно влюблена в Андрея. Как слепо ему доверяла… И даже представить себе не могла, что Андрей может предать ее, обмануть, уйти к другой… Она вспомнила, как он врал, возвращаясь под утро, как бегали его глаза, увиливая от прямого Наташиного взгляда. Ох, хоть бы это никогда не повторилось. Сколько сил стоило пережить его измену, выстоять, сохранить любовь… И вот только-только все начало налаживаться и впереди рисовалось только полное счастье, как новая тяжесть свалилась на ее хрупкие плечи…

«Надо быть сильной… — стискивая зубы, бормотала про себя Наташа. — Я выдержу… Я все выдержу… Мы все начнем сначала… У нас будут дети, много… Мы будем еще счастливы’ Назло всем! Назло всему! Вот только… Мамочку не вернуть…»

Она слишком ослабела после свалившихся на нее переживаний и тяжелой болезни. И Андрей, встречавший ее на вокзале, едва не отшатнулся в первое мгновение, увидев Наташино осунувшееся лицо с темными кругами под глазами. Пока она лежала в больнице, он привык к ее бледному личику, а к выписке, благодаря стараниям Вианы, даже румянец понемногу начал возвращаться на Наташины щеки… Но сейчас перед Андреем возникло просто привидение какое-то, бледная тень былой Наташи.

Особенно контрастно смотрелась Наташа по сравнению с Ириной. У Андрея перед глазами поневоле встали сочные Иринины губы, пухлые, ярко-алые, капризно изогнутые в полуулыбке. И огромные сияющие глаза в пушистом окружении ресниц, как два горячих угля, манящих и обжигающих…

А Наташа? Углы губ скорбно опущены, как у старушки, глаза потухли, и взгляд какой-то растерянный и подслеповатый… Она даже как будто стала меньше ростом.

Он шагнул ей навстречу, широко растянув в улыбке рот и распахнув объятия, как и положено преданному мужу после разлуки.

Наташа обвила его шею руками и прижалась лицом к груди.

— Андрюшенька… — бормотала она. — Если бы ты знал, как это ужасно… Как нам дальше жить? После всего…

Он изо всех сил старался казаться участливым.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, обнимая Наташу.

— Не волнуйся… Вполне нормально…

Она уловила в его глазах сомнение и торопливо добавила:

— Я знаю, я ужасно выгляжу… Но это чепуха…

— Да нет, что ты… — промямлил Андрей. — Это скоро пройдет…

Он замолчал, не зная, что говорить дальше. Какой-то отчужденный, не такой, как раньше.

«Он не знает, как говорить со мной… — синхронно с его мыслями уловила его настроение Наташа. Но истолковала это по-своему. — Бедненький… Боится ранить меня неосторожным словом. Боится напомнить и расспросить о поездке, чтобы не бередить тягостные воспоминания. Какой все-таки Андрюшка деликатный… Я на его месте, наверное, тоже не знала бы, как себя вести. Надо прекратить свои вздохи. Я веду себя, как эгоистка, хочу, чтобы все вокруг занимались только мной и моими переживаниями. А ведь моя жизнь идет дальше… Надо найти в себе силы, чтобы жить…»

Наташа попыталась улыбнуться. Ласково провела рукой по его волосам.

— Ну, рассказывай, что новенького? Как ты тут без меня? Экзамены сдал?

Андрей как-то заметно смешался, промямлил растерянно:

— Сдал, но лучше ты расскажи, как поездка. Узнала что-нибудь?

— Ох, Андрюша… — искренне вздохнула Наташа. — Потом… Лучше потом об этом… Я еще сама не разобралась. Как-то странно все… Я видела Вадика… Ну да ладно… — она махнула рукой. — Давай лучше о хорошем.

— Нам придется искать новую квартиру, — брякнул Андрей.

— Почему? — изумилась Наташа.

— Дружба дружбой, а служба службой…

Наташа невесело вздохнула. Опять из-за нее на них сыпятся новые невзгоды. Конечно, Иван Лукич не может позволить им жить в жэковской квартире, коль скоро они не работают. Ему нужны дворники, на них же «весь мир держится»… А ей врачи строго-настрого запретили физическую работу до тех пор, пока организм полностью не восстановится. А сколько это будет? Месяц? Год? Или всю жизнь?

— Наш домовой уже намекал мне, что пора и честь знать, — недобро процедил Андрей. — Я же «хвосты» подтягивал… Куда мне было еще метлой махать?

— Конечно-конечно… — поспешила успокоить его Наташа.

И Андрюшины «хвосты» на экзаменах тоже из-за нее. Ведь он почти не отходил от ее кровати, до учебы ли ему было? А попробуй наверстай… Наташа вдруг остро ощутила свою вину перед ним. Все суетились вокруг нее, а она была погружена в свои проблемы и даже не подумала, каково Андрею разрываться между институтом, работой и больницей. Ей просто хотелось, чтоб он сидел и держал ее руку в своей… Вот и додержались… Теперь ему пришлось расхлебывать.

Наташе даже в голову не пришло, что до сих пор хрупкое благоденствие их семьи держалось на ее плечах. Это она вставала до зари и спешила прибрать участок. Андрей если и выходил изредка, то так — размяться. Или когда она уж очень себя плохо чувствовала. Только последние два месяца, когда Наташа носила дитя, он старался оберегать ее, беря на себя утренний труд. А она мучилась угрызениями совести, оставаясь нежиться дома под одеялом и испытывая к Андрею нежную признательность.

— Ничего, Андрюш… Что-нибудь придумаем… — виновато сказала она.

— Да что тут придумаешь? — раздраженно буркнул Андрей. — Я узнал, шестьдесят рублей стоит квартиру снять. Да и то на окраине и без телефона.

— Но мы же жили без телефона, — заметила Наташа.

— Да, но в центре! — воскликнул он. — А представь, сколько придется до института добираться откуда-нибудь из Отрадного? Там и метро-то нет.

Наташа кивнула и тяжело оперлась на его подставленную руку.

Итак, у нее больше не было дома. Никакого. Нигде… Там — пепелище… здесь — катись на все четыре стороны… А она так спешила, торопила поезд, чтобы укрыться за ставшими родными стенами их «дворца» и хоть чуть-чуть почувствовать себя защищенной…

Иван Лукич Козлец ерошил свою разномастную бороденку. Ему было нестерпимо жаль бедную девчонку… Но что он мог поделать? Его уже некоторое время осаждали несколько претендентов на почетную дворницкую должность желающие решить свой жилищный вопрос за счет подведомственной ему жилплощади.

Он бы оставил Наташу и дальше в столь драгоценном полуподвале… Но его чистоплотная душа кровью обливалась при виде неметеных участков. Да и районная комиссия уже сделала замечание. А замечаний и указаний Иван Лукич терпеть не мог.

По-хорошему, конечно, пацан ее вполне мог бы веничком помахать, не все ж девке-то надрываться. Да занятой он, едрить его в корень! Чистоплюйский мальчишка. Баловень.

Иван Лукич не понимал, почему Андрей вызывает в нем такое глухое раздражение. Наташа, напротив, будила в нем удивительно теплое чувство. Как внучка, что ли?

Она стояла перед ним в его кабинете, такая худенькая, осунувшаяся, печальная. А он ругал себя за бесчувственность. Да если б эта чертова квартира была его личной! Да разве б он когда-нибудь…

— Я все понимаю, Иван Лукич, — тихонько говорила Наташа.

Понимает она! Он злился на себя и, еще пуще терзая несчастную бороду, выдирал клочки.

— Вы подождите пару деньков… Я что-нибудь подберу, и мы сразу съедем, — она просительно посмотрела на него. — Только пару деньков… Пожалуйста…

«Да живите вы сколько влезет!» — чуть не воскликнул Иван Лукич. Что ж он, изверг, что ли? А вслух сказал, медленно подбирая каждое слово:

— Даю вам месяц сроку…

И прятал свои чувства за напускной важностью.

— Ой! — обрадовалась Наташа. — Неделю! Спасибо большое!

Месяц показался ей царским подарком. Она уже думала, что, не распаковывая чемодан, придется идти на улицу, оставшись в буквальном смысле без крыши над головой.

Она повернулась, чтобы уйти, но Иван Лукич прокашлялся и бормотнул вдогонку:

— Слышь, ты, Наташа… На Банный сходи. Там бабки, может, угол какой сдадут по дешевке. Только сразу иди, пока все студенты не съехались. А то… конкуренция…

— Банный… — наморщила лоб Наташа. — Это что?

— Банный переулок. От метро «Проспект Мира» пару кварталов, — пояснил Иван Лукич. — Да ты там сразу увидишь…

Наташа торопливо кивнула.

— Ты только торгуйся получше!

Иван Лукич вздохнул: несмышленыш она еще…

— Я не могу! У меня сегодня консультация! — сразу же заявил Андрей, едва Наташа заикнулась о том, чтобы поехать на поиски квартиры вместе.

— В воскресенье? — удивилась Наташа.

— А что ты думала? Спасибо, Марго согласилась в свой выходной отстающего поднатаскать… Такая сознательная старушенция…

Андрей быстро натягивал джинсы и новый, подаренный отцом свитер. Покрутился перед зеркалом и, заметив удивленный взгляд Наташи, пояснил:

— Бабулька на ладан дышит, а сама от симпатичных студентов просто тащится.

Он фыркнул про себя, представив, как «потащится» от него «бабулька» Ирина. Она сегодня обещала взять у отца ключи от дачи. Там она его по всем вопросам и «проконсультирует»…

— Сходи сама, тебе же все равно делать нечего, — повернулся он к Наташе, гася в глазах вдруг возникший блеск нетерпеливого желания.

— Ну ладно, — вздохнула Наташа. — Ты надолго?

— Еще не знаю, — неопределенно отозвался Андрей. — Может, потом к ребятам заскочу… Видно будет…

Он заметил, что Наташа обиженно поджала губы, и буркнул раздраженно:

— Ты что, думаешь, я гулять собираюсь? Я конспект у Антона возьму. И сразу домой. Как штык!

«Ну вот, он опять раздражается… — сокрушенно думала Наташа, бредя вдоль проспекта Мира в поисках Банного переулка. — Конечно, кому понравится столько времени терпеть мою кислую рожу… Хотя… Неужели не хватило времени все закончить, пока меня не было? Я думала, он соскучился… ждет не дождется. А он…»

Наташа вспоминала первую после долгой разлуки ночь, проведенную с Андреем. Ей хотелось, чтобы он заглядывал ей в глаза, гладил по головке… Так хотелось стать слабой, найти защиту и утешение в его крепких объятиях…

Они едва перебрасывались фразами за ужином, а Наташа никак не могла дождаться, когда же наконец придет время ложиться в постель…

«Как старички…» — думала она.

Ведь раньше для того, чтобы утолить внезапно возникший пыл, им не надо было ждать ночи. Случалось, что они, уже полностью одетые к выходу на занятия, чуть ли не бегом возвращались от двери в комнату, уловив внезапно пробежавший по телам ток, всего лишь от легкого прикосновения руки…

И ей теперь так хотелось вновь ощутить на себе этот его нетерпеливый взгляд… Она медленно раздевалась, искоса поглядывая на Андрея. Долго расчесывала щеткой волосы, ожидая, что он сейчас подойдет, обнимет ее за плечи и повернет к себе… И скажет:

— Таточка… Маленькая моя…

Так хотелось услышать его ласковый шепот…

Но Андрей нырнул под одеяло первым и спросил:

— Свет выключать?

Наташа кивнула и тоже быстро легла к нему, прижавшись всем телом и благодаря темноту за то, что не видно ее смятенного, недоуменного лица…

Андрей обнял ее одной рукой, положил ее голову себе на плечо и, похоже, приготовился так заснуть…

— Андрюш… — она робко тронула его, ласково провела рукой по его груди.

Он не шелохнулся, словно застыл.

— Ты соскучился? — шепнула она в самое ухо.

— Угу… — бормотнул он. — Конечно…

— Я тоже…

Наташа порывисто обняла его и, осмелев, скользнула рукой по его животу, почувствовав, как напряглось и замерло его тело…

— Таточка… — он повернул голову. — Тебе же, наверное, еще нельзя… после всего… Лучше повременить…

Андрей чмокнул ее куда-то в шею и опять уложил себе на плечо, как прежде.

— Давай спать, — протянул он шепотом и зевнул.

«Конечно, он прав, — думала Наташа. — Конечно, наверное, лучше не спешить. Он заботится о моем здоровье. Он хочет, чтобы не было никаких осложнений. Он ведет себя, как взрослый умный человек, а я как глупая девчонка. Ему ведь тоже нелегко, но он себя сдерживает, ради моего же блага…»

Она убеждала себя как могла, всячески признавая Андрюшину правоту, но…

Но все равно было обидно… Как он мог удержаться?

ДРЕМУЧИЙ ЛЕС

На крохотном пятачке у магазина «Журналист» кучковалась огромная толпа людей, цепко окидывающих взглядом всех приближающихся с обеих сторон проспекта.

«Наверное, книжный толчок, — решила Наташа. — Интересно, чем торгуют?»

Ей давно хотелось иметь Гиляровского «Москва и москвичи», чтобы не путаться в старых, так любимых коренными москвичами, и новых названиях, да и просто лучше разобраться в истории города, в котором волею судьбы ей теперь строить свой новый дом… Но книга разом исчезла с прилавков магазинов, перекочевав в сумки спекулянтов… Может, если не очень дорого, она все же сторгуется… Андрей не будет ругать, он сам хотел почитать о старой Москве.

Наташа свернула на пятачок, скользя взглядом по пустым рукам… Как же они торгуют?

— Что у вас? — одновременно подскочили к ней несколько человек.

— У меня? — растерялась Наташа.

— Отойдите, — оттер остальных локтями бойкий молодой человек. — Я первый подошел!

И он, ухватив Наташу за рукав, оттащил ее в сторону, быстро перечисляя:

— Не курю, не пью, порядок гарантирую. Могу дать аванс на три месяца вперед.

— За что? — непонимающе уставилась на него Наташа.

— Ну, что у вас? Одна? Двух? Коммуна? А сколько соседей?

— Нисколько… Мы одни живем…

— А сколько комнат? — продолжал атаку молодой человек.

— Пять…

Он выпустил ее рукав и уважительно покрутил головой. Потом с сомнением окинул ее взглядом.

— Может, еще и в центре?

— В центре… — улыбнулась Наташа.

Она наконец догадалась, что попала прямо по назначению. На троллейбусной остановке висела табличка: «Банный переулок». А торговали в таком «интеллигентном» месте не книгами, как она решила, а квартирами. И вся эта толпа была ее собратьями по несчастью, такими же жаждущими хоть какого-то угла.

— Я не сдаю, — Наташа окинула взглядом ждущие лица своих конкурентов.

— А чего ж пришла? — разозлился молодой человек. Он столько сил потратил на нее напрасно. Небось, думает, что москвичи зажрались в своих пяти комнатах, пришла поиздеваться над чужим несчастьем…

Она примирительно улыбнулась.

— Я сама хочу снять. Выгонят через неделю…

— А… — протянул парень, значительно смягчившись. — То-то я смотрю, ты вроде на богачку не похожа… Вид не тот…

— А какой у них вид? — спросила Наташа.

— Постой с мое — узнаешь, — заявил парень.

И он тут же быстро метнулся к даме, идущей от троллейбусной остановки. И на этот раз не ошибся — дама уверенно отвечала на его вопросы, а потом снисходительно начала задавать свои…

Наташа изучающе посмотрела на нее.

Да… у этой точно излишки жилплощади… Такой пренебрежительный вид…

Она подошла ближе.

— И не надо мне разведенных, увольте… — капризно говорила дама молодому человеку, обрезая его быструю речь. — Если я и пущу к себе кого, то только студентов. Лучше семью.

— Мы студенты, — подала голосок Наташа. — Как раз семья. То, что вы ищете…

Она поймала себя на том, что в голосе прозвучали заискивающие нотки, и тут же разозлилась на себя за это.

Дама окинула ее взглядом с головы до ног.

— А вы умеете поддерживать порядок?

— Конечно, — пожала плечами Наташа. — Мы дворниками работали.

— М-м… — протянула дама. — А в каком вы институте учитесь?

— А это обязательно? — Наташу начинала злить ее высокомерная дотошность.

— Разумеется! — подняла брови дама. — Я же вас в свой дом пускаю?

— Я в МГУ, а муж в МГИМО…

Наташа с мстительным удовольствием отметила, как в глазах дамы при слове «МГИМО» зажегся огонек уважительного интереса.

— Ну… пожалуй… вы мне подойдете…

Наташа вспомнила, с каким напором атаковал ее парень, и решила, что пора и самой поинтересоваться условиями будущего жилья.

Она посмотрела даме в лицо и тоже скорчила надменную рожицу:

— Только нам надо рядом с метро, и не в тмутаракани. У вас есть телефон?

Дама почувствовала достойного клиента и, в свою очередь, зачастила:

— Телефон, лоджия, пять минут до метро, две комнаты со всей обстановкой…

У Наташи сердце подпрыгнуло от радости. То, что нужно! Андрей обрадуется. И как быстро! Черт с ними, с шестьюдесятью рублями! Андрюшкин отец обещал им подкидывать понемножку. Конечно, неудобно у него клянчить… Но они пустят эти деньги на квартиру, а на свои стипендии проживут как-нибудь… Не хотелось сейчас думать о том, как.

— И сколько вы хотите? — задала она свой основной вопрос.

— Недорого, — обрадовала ее дама. — Всего сто двадцать.

У Наташи поневоле вытянулось лицо.

— А дешевле?.. — растерянно протянула она.

— Где ж вы дешевле найдете, милочка? — обиделась дама. Она тут же потеряла к Наташе всякий интерес, скользя поверх ее головы глазами по переминающимся с ноги на ногу очередным кандидатам, которых тут было в избытке и переизбытке.

Ее внимание привлек стоящий поодаль мужчина в офицерской форме с плакатиком в руках: «Семья слушателя Военной академии снимет благоустроенную квартиру».

Это был ее кадр. Дама двинулась к нему. Последовал короткий разговор, и снова ее капризный возглас:

— Ну что вы! Такие маленькие дети! Нет-нет, сломают, разобьют!

Ее обступила толпа желающих, наперебой рекламирующих свои чистоплотность и обязательность.

— Им не угодишь! — процедил сквозь зубы парень. — Выделываются, как могут…

В другом углу импровизированного толчка образовалась очередная галдящая группка, и парень устремился туда, а Наташа вслед за ним.

В центре растерянно стояла бабулька в платочке и шамкала поджатыми губами:

— Я же говорю: угол…

— Сколько? — раздалось одновременно с нескольких сторон.

— За двадцатку…

— Мне подходит! — выкрикнула Наташа, протискиваясь поближе.

Здесь приходилось быть бойкой, иначе не ухватишь. Бабулька подняла на нее маленькие глазки.

— Студентка?

— Да, да, — торопливо кивнула Наташа. — Мы оба студенты. Я и муж.

— Не… — протянула бабулька. — Мне одну девочку надо… Я койку сдаю…

— Мы поместимся, — заявила Наташа.

— Вот еще! — стиснула губы бабулька. — У вас там любовь, шуры-муры… Спать будете мешать… Комната ведь одна…

— Так это что? С вами в комнате? — обалдела Наташа.

Окружающие дружно фыркнули и опять рассредоточились по пятачку.

…Час тянулся за часом. Люди подходили и отходили… Кто-то сговаривался и уходил осчастливленный, с новым хозяином чуть ли не под ручку… Но большинство, как и Наташа, по-прежнему переминались на одном месте.

Сдающих было несравненно меньше, чем снимающих. Да еще у каждого были свои пожелания и капризы… А уж цены!

Через несколько часов Наташа поняла, что им даже и мечтать не стоит об отдельной квартире. Вот если бы подвернулась комната… У нее из-под носа перехватили парочку хороших, всего за полтинник. Одна хозяюшка желала только молодого человека приятной наружности, и никаких семей. А от других Наташу просто оттеснили озверевшие от бессмысленного стояния конкуренты.

Ноги у Наташи опухли и начали глухо ныть, совсем как во время беременности. И спина болела, словно в позвоночник вогнали раскаленный кол… Сейчас бы вытянуться и полежать…

«Потерпишь, неженка! — ругала себя Наташа. — Скоро тебе вообще негде лечь будет».

За этот долгий день она уже выучила наизусть лица всех своих товарищей по несчастью, и теперь каждый новый человек, который приближался к квартирному торжищу, сразу бросался ей в глаза.

Но все чаще замеченные ею не сворачивали в толпу, а с интересом скользили по ним взглядом и проходили мимо…

Уже заполыхало закатом небо… Уже многие плюнули на это гиблое дело и поспешили по домам отдыхать… А Наташа все стояла, прижав к груди наспех написанный листок, по примеру того офицера: «Семья снимет квартиру. Недорого».

У нее уже не было сил бросаться навстречу и тараторить заискивающе перед всяким мурлом.

«Если кому-то надо сдать — то прочтет и подойдет, — решила она. — А если нет, то что я перед ними выгибаться буду?»

У нее возникло чувство, что она стоит на панели… Или на паперти… Неизвестно, что хуже…

Она добралась домой уже в сумерках, расстроенная и усталая до изнеможения.

Андрей, казалось, вовсе не расстроился, узнав о ее безуспешной попытке.

— Я же говорил, это бесполезняк, — пожал он плечами. Дескать, не верила? Сама убедилась?

— Но Андрюша… Как же теперь?..

Наташа никак не могла взять в толк, почему он так спокойно к этому относится. Она, например, уже была близка к панике.

— Мне бы твои проблемы! — фыркнул он.

Наташа широко раскрыла глаза.

— Почему мои? Это наши проблемы. Пойми, через неделю надо отсюда съезжать. Куда?!

— Ну… можно пока в общежитие… — туманно сказал он. — А там видно будет…

— Как в общежитие? — не поняла Наташа. — Ты в свое, а я в свое, что ли?

— Ну а куда? — разозлился Андрей. — На улицу? Ты знаешь выход?

— Нет…

— Вот и я не знаю!

Он нервно взъерошил свою шевелюру и глянул на Наташу.

— Это же временно…

— Нет… — она горько замотала головой.

Как же так? Он готов к тому, чтобы они жили, разделенные таким немыслимым расстоянием — целых полчаса на троллейбусе!

«Он просто отвык от семейной жизни, — подумала Наташа. — Я так долго была в больнице, потом уехала… Он все время был один… А теперь трудно обратно притереться… Отсюда этот странный холодок… А ведь стоит нам разъехаться, пусть на время, и он привыкнет к тому, что я просто есть где-то, и ладно… Этого нельзя допустить… Нельзя… Что же придумать? Кто это сказал, что нет ничего более постоянного, чем то, что возводится на время?»

Андрей подсел к ней, обнял за плечи.

— Ладно, Татка, не хнычь.

— А я и не хнычу… — Она сосредоточенно думала, что делать.

— Все как-нибудь образуется… — не очень уверенно сказал Андрей.

Наташа кивнула. Какой он все-таки еще ребенок! Легкомысленный, разбрасывающийся, вечно не успевающий… Ну что ж, значит, придется ей самой все решать. На Андрея надежды мало.

После всего, что с ней случилось, она чувствовала себя гораздо старше него. Словно опыт, который люди с трудом набирают по многу лет, одним махом осел ей на плечи, и она согнулась под тяжестью его внезапного груза… Согнулась — да. Но не сломалась!

— Ладно, малыш, — неожиданно ласково сказала она ему, и Андрей обалдел от такого непривычного обращения. — Давай спать, — и добавила по-взрослому рассудительно: — Утро вечера мудренее.

Наташа неспешно шла по дремучему лесу. Узенькая вертлявая тропинка давно уже исчезла, и под ногами ласково шуршали шишки. Громадные сосны лениво пошатывались и простирали к девушке свои мохнатые ветки. Ласково так, дружелюбно.

Наташа совсем не боялась заблудиться, она все продвигалась и продвигалась вперед, а лес уже походил на непроходимые джунгли. Ей приходится перелезать через длинные коряги, пригибать голову, чтобы проскользнуть под кронами каких-то низкорослых деревьев, кора которых была покрыта острыми шипами.

Где-то вдали кукушка отсчитывала чью-то судьбу. Солнце только взошло над горизонтом и распласталось на небе необъятным малиновым блюдцем. Ветерок поигрывает волосами…

Тепло… Тепло и приятно на душе. Как будто исчезли, испарились все тревоги, ожидания, сомнения… Как будто никого больше нет в целой вселенной…

«Я одна, — думала Наташа. — Как хорошо иногда побыть в одиночестве… Чтобы никто не указывал тебе, как нужно жить, чтобы можно было просто погулять по лесу, не боясь, что на тебя нападут, ограбят, унизят. Я одна…»

Откуда-то из кустов появился волк. Он смотрел на Наташу добрыми глазами и словно улыбался. Да, да, хищник улыбался, обнажая желтые клыки. Девушка потрепала зверя за ушком. Тот благодарно закряхтел, поклонился и скрылся в зарослях.

«Какое замечательное животное… Доброе и чуточку мечтательное, совсем не такое, как пишут в сказках. Разве такое создание опустится до того, чтобы съесть Красную Шапочку? Да никогда в жизни!»

Наташа взобралась на пологий холм, поросший сочной зеленой травой. На самой вершине стояла унылая корова и помахивала хвостом, а на ее груди озорно звенел колокольчик…

«Господи, как здесь хорошо!»

Наташа легла на траву и закинула руки за голову. Она смотрела вверх, где на светло-голубом полотне облака выплетали замысловатые кружева.

И вдруг девушку как будто кто-то окликнул. Нет, Наташа не слышала голоса, просто почувствовала… Ее зовут, зовут настойчиво…

«Но ведь никого рядом нет… Я одна…»

В нескольких метрах от Наташи появилось расплывчатое, прозрачное пятно, какая-то непонятная туманность. Совсем не страшно… Наоборот, притягивающе…

Наташа не могла оторвать взгляда от клубов белого пара, образующих собой странные очертания… Человеческие очертания… Перед Наташей стоял человек, очень знакомый и родной. Лица не видно, как будто оно затянуто тонкой белесой вуалью…

— Мама?.. — девушка приподнялась на локте и улыбнулась. — Что ты здесь делаешь? Ты забеспокоилась, что меня долго нет дома и пришла за мной?

Мама молчала, лишь сложила руки на груди. Вся ее фигура олицетворяла спокойствие, умиротворение, вечность…

— Иди ко мне, — Наташа поманила мать и подвинулась, словно на холме было неимоверно тесно. — Я так соскучилась… Мы не виделись всего лишь пару часов, а я уже истосковалась… Мамочка, миленькая моя, сядь рядом, обними меня… Ты такая теплая…

Но женщина не проронила ни слова, только смотрела на Наташу невидимыми глазами. Она парила в воздухе, и ветер трепал полы ее длинной мантии.

— Ты не хочешь подойти ко мне? — удивилась Наташа. — Но почему? Разве я тебя обидела? Разве я тебе сделала что-нибудь плохое? Я люблю тебя, мама. Люблю, люблю…

Вспышка молнии оказалась столь неожиданной, что девушка не успела зажмуриться. Все вокруг потонуло в ярком, ослепительном огне…

Наташе послышалось, что мама что-то ответила ей, что-то тихо прошептала. Но что? Не разобрать… Бахнул раскат грома, затем еще и еще. Задрожала земля… Беспокойно заметались из стороны в сторону высокие деревья…

«А где же мама? — Наташа испуганно оглядывалась. — Где она? Мама, мамочка, я тебя не брошу! Я спасу тебя!»

Она вскочила с травы и, не разбирая дороги, побежала в лес, падая и поднимаясь, снова падая и снова поднимаясь. Теперь уже колючие ветки враждебно хлестали девушку по лицу, но она бежала и бежала… Вот она почувствовала, что кто-то тяжело дышит ей в затылок. Оглянулась… Волк… Тот самый волк… Он и сейчас улыбался, но его улыбка была глумливая, предательская, страшная… Зверь повалил Наташу, прижал ее лапами к земле. Она могла слышать противный, гнилой запах, доносившийся из его оскалившейся пасти…

«Что ты хочешь?» — Наташа отчаянно боролась с хищником, но силы оказались неравны. Волк печально, даже как-то задумчиво посмотрел на свою жертву и вонзил клыки-сабли в горло девушки. Как больно…

— Мамочка! Мама, где ты? Мама-а-а!!! — захлебываясь кровью, захрипела Наташа и…

И проснулась…

Как тихо… Только сердце бешено колотится в груди… Уже рассвело… Тихий снег за окном… Новый год…

«Я жива… — девушка зачем-то ощупала себя. — Жива и невредима. Это всего-навсего сон… Кошмарный сон… Что он может значить? Опять приходила мама… Она сказала мне… Что же она сказала? Опять… Опять не смогла разобрать… Она всегда мне что-то говорит, намекает… Или предупреждает? Неужели что-то должно случиться? Нет, нет… Это же только сон… Все будет хорошо… Хорошо…»

Андрей безмятежно спал, сладко посапывая. Снова отвернулся к стене… Наверное, ему так удобнее… Теплый… Рядом с ним спокойно… Чувствуешь себя в безопасности. Он сможет защитить, отогнать волка… Он меня защитит, никогда не даст в обиду… Он мой… Единственный… Андрюшечка…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

НЕСИ СВОЙ КРЕСТ

ЖИТЬ СНАЧАЛА

ГОРОДСКИЕ НОВОСТИ

ОМУТ

КРИК

«ЕСЛИ НА СТЕНЕ ВИСИТ РУЖЬЕ…»

«Я НИКОГДА СЮДА НЕ ВЕРНУСЬ»

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ…

ДРЕМУЧИЙ ЛЕС