Ревнитель веры (СИ) [histrionis] (fb2) читать онлайн

========== Пролог ==========

В низеньких оконцах заброшенной деревенской таверны рассвет забрезжил многим позже, чем ожидали находящиеся внутри. Первый солнечный луч, пробившись сквозь полумрак, озарил просторный пыльный зал, из которого уже долгое время не шел прочь въедливый табачный дым. Второй легко пробежался по трем печально замершим в центре зала столам, что не использовались по назначению многие месяцы. Третий, самый, казалось, нерешительный, оставил свой невесомый свет на стоявшей у дальней стены зала скамье, на которой замерли в ожидании скрытые тенью фигуры.

Мужчин было четверо. Они молча и недвижно сидели у стены уже битый час, неловко сжимая в руках увесистые колуны и мотыги. У одного из сидевших — дылды с рябым лицом, — в кулаке был зажат отливавший серебристым охотничий нож. Грузный рыжеволосый детина, что пристроился рядом с ним, держал в левой руке курительную трубку, а правой поглаживал лежавший на коленях топор.

— Он не выйдет, — нерешительно сказал рябой. — Небось вылез давно уж в окно и смылся.

Полный и низкий мужчина, что сидел слева от него, обреченно вздохнул.

— А я говорил, что трактир давно надобно было с землей сравнять, — подал он сиплый голос. — Тогда б никакая шваль типа него к нам не наведывалась.

Все остальные согласно закивали. Кто-то вздохнул.

— Да я к чему это говорю-то, — не унимался рябой, — может, по домам пойдем, а? Не выйдет он, ясно же. Уже который час сверху ни слуху, ни духу. А нам уже работать надыть.

— А я поддерживаю, — гаркнул верзила с трубкой в руках. — Эотасианцы все, как один — жуткие ссыкуны. Он небось ночью еще убег, а мы тут сидим и маемся понапрасну.

Сутулый и тощий мужчина в самом правом углу, до этого сидевший тихо, расправил вдруг плечи и неудовлетворенно вздохнул.

— Хватит уже чушь нести, — строго сказал он. — Мы сюда пришли за конкретным делом и, его не выполнив, никуда не уйдем. Уговор помните?

Трое нерешительно кивнули.

— Если вам так невтерпеж, — продолжил сутулый, — можете хоть щас наверх подняться. Я тут никого не держу. Идите, убейте спящего, мне начхать. Только вот перед богами за свое бесчестье сами потом оправдываться будете.

Рыжеволосый верзила вдруг усмехнулся и, взяв топор, медленно поднялся.

— Да какое ж может быть бесчестье в убийстве таких уродов?! — громко возмутился он. — Пойдемте, братцы, покончим с этим. И правда засиделись уже.

Но идти им в итоге никуда не пришлось. Потому что в следующий же момент дверь наверху с грохотом распахнулась, и на лестнице, ведущей вниз, послышались легкие шаги.

Эотасианец, шумно зевая, медленно спустился в зал. Он плавно подошел к стойке у северной стены, неторопливо уселся на стоявший подле нее стул и скинул на пол болтавшуюся на плече сумку. Затем развернулся всем корпусом и, оперевшись согнутыми локтями на стойку и закинув ногу на ногу, наконец-таки посмотрел на безмолвно замерших у стены четверых мужчин.

Эотасианец был молод, бледен и безобразно худ; впалые его щеки с высокими выделяющимися скулами были едва-едва подернуты юношеским пушком. Несмотря на тонкие, несколько даже аристократичные черты, лицо его казалось неприятным из-за светлых прищуренных глаз, в которых замерло насмешливое, даже несколько издевательское выражение.

Коротко остриженные его волосы были черны, как и все, что было на нем надето. Эотасианец носил высокие кожаные сапоги со шнуровкой, узкие штаны и длинный изящный плащ с растительной вышивкой по нижнему краю. Оружия при нем не было. Под закрывающим плечи плащом, перетянутая на талии кожаным ремешком с металлическими бляхами, скрывалась простая черная туника.

И если бы не эта туника, четверых вооруженных мужчин в таверне сегодня утром бы не было. Потому что в центре туники, на самой груди, у эотасианца серебряными нитками вышит был символ его бога. Символ этот, правда, изображен был перевернутым — серебристые лучи, исходившие от трех мерцающих звезд, тянулись книзу. Но четырех вооруженных мужчин это вовсе не смущало.

Довольно смерив собравшихся взглядом, эотасианец вновь зевнул.

— Неудачное вы место выбрали для того, чтобы рассвет встречать, — скучающе заметил он, переведя взгляд на окно. — Советую выйти на улицу. Там вид всяко получше будет.

Вопреки его словам, солнечный свет, пробиваясь через оконные стекла, озарял все пространство мягким золотым сиянием. День обещал быть ясным. Стоявший напротив эотасианца рыжеволосый верзила, нервно мотнув головой, сжал в руке топор.

— Да чхать мы хотели на рассвет! — рявкнул он, откинув в сторону свою трубку. — Мы здесь ради тебя, недоумок. Можешь начинать молиться своему плешивому божку, потому как очень скоро ты с ним встретишься!

Верзила тяжело дышал, в любой момент готовый сорваться, но с места не двигался. Остальные трое также стояли недвижно. Ждали. Эотасианец, прикрыв глаза, напрягся.

“…вот сейчас он упадет на колени. Начнет рыдать и молить о пощаде. Может, от ужаса даже в штаны наложит. А как он будет вопить, когда получит по башке топором! Ведь так? Они ведь так делают, когда боятся? Бран же рассказывал о чем-то похожем… Ух, пламя, да почему ж он с места не двигается?!”

Эотасианец хмыкнул.

“…нет, нет, нет! Это не по плану. Он сам должен напасть, должен разозлиться… От нас требовалось только защищаться! Если этот изувер сейчас не опустит топор, не остановится… Нет. Боги нам не простят.”

Эотасианец глубоко вдохнул и выдохнул. Затем, все также не открывая глаз, медленно поднялся со стула.

От четверых вооруженных мужчин разило потом и возбуждением. Конечно, они убивали и раньше — в их глазах, остервенелых и безжалостных, это виделось абсолютно ясно. Но ведь это совершенно разные вещи — прирезать кого-то в бою и убить безоружного человека. Неужели они взаправду не понимали этого? Неужели ненависть и усиленно подавляемая после окончания войны жажда крови затуманили им разум настолько, что они больше не ведали, что творили?

Эотасианец сжал руки в кулаки и наконец-таки открыл глаза.

— Жалкие, ничтожные создания, — начал он с грустной усмешкой. — Допустим, вы убьете меня. Зарубите безоружного с гордой мыслью о том, что совершаете это во имя тех, кто погиб из-за самодурства Святого Вайдвена. Но разве вы не страшитесь той ужасающей тяжести греха, что обрушится на вас после моей…

Эотасианец не смог договорить до конца, потому что в следующий же миг рыжеволосый детина вскинул топор у себя над головой и, зарычав, кинулся к стойке. Но его занесенный для удара топор в итоге не достиг своей цели. Потому что, не успев сделать и пары шагов, верзила вдруг выронил его из рук и с отчаянным визгом упал на пыльный пол.

Прозвучал хлопок.

Черепные коробки четырех собравшихся перед эотасианцем мужчин прорезало ужасающей силы ультразвуком. Кто-то вскрикнул; кто-то тут же упал вниз, скорчившись и изо всех сил зажимая уши. Ультразвук, схлопнувшись, перешел вдруг в ужасающей силы вой; с каждой новой секундой громкость его, казалось, лишь нарастала. Кто-то застонал. Кто-то начал мысленно умолять о пощаде. Сквозь пальцы, которыми лежавший на полу рыжеволосый детина зажимал уши, выступила кровь. Но эотасианцу не было до всего этого дела. Он был зол.

— Слушайте меня, сука, когда я с вами разговариваю! — вскричал он, вскочив и с силой надавив каблуком сапога на голову лежавшего у его ног верзилы. — Вы, жалкие кретины! Твари, утратившие человеческий облик! Вы не заслуживаете вставшего для вас сегодня солнца, не заслуживаете земли у себя под ногами… Ничего вы, блять, не заслуживаете!

Эотасианец, тяжело выдохнув, раздраженно потер пальцами переносицу. Затем он медленно отвернулся к стойке, поднял и повесил себе на плечо дорожную сумку. Вой в головах мужчин не прекращался ни на секунду.

— Прекрати… Прекрати! — надрывно прошептал кто-то. — Мы поняли… перестань… Ради всех богов!

Эотасианец обвел мужчин взглядом и сплюнул на пол.

— Да еще бы, Хель, вы не поняли, — невесело усмехнулся он. — Язык боли не понять невозможно.

Снаружи послышалась возня. Дверь с еле различимым скрипом приоткрылась, но внутрь не решился войти никто.

— Впрочем, в отличие от вас, я не садист, — глухо сказал эотасианец, прокашлявшись. — Поэтому на первый раз прощаю.

На короткий миг вой в головах мужчин усилился, а затем схлопнулся и пропал так же неожиданно, как и возник.

— Но благодарите за милосердие не меня, а бога, которого вы все так дружно ненавидите, — процедил эотасианец. — Однако теперь рассвет я вам посоветую встречать с осторожностью. Потому что тех, кто ее не принимает, заря привыкла сжигать.

Из носа у него выступила кровь. Эотасианец, небрежно утерев ее рукавом своей туники, усмехнулся. Он сделал несколько неловких шагов по направлению к двери, но на полпути вдруг остановился и посмотрел назад. Все четверо мужчин, безуспешно пытаясь подняться, глядели на него с нескрываемой ненавистью. Рыжеволосый детина, не сводя с эотасианца глаз, шарил по полу рукой в поисках своего топора.

“Урод.”

Эотасианец несдержанно усмехнулся. Затем все-таки распахнул дверь и вышел прочь.

========== I. Куда дует ветер? ==========

И опять его прогнали.

Нет, конечно, ничего удивительного в этом не было. Пусть деревенские и пустили его на ночь в заброшенную таверну, но с утра прогнали бы в любом случае. Так уж теперь заведено. Злило Этьена только то, что жгучая ненависть к Эотасу в них решила проснуться в самую рань, не дав ему даже позавтракать.

— Вот, милсдарь: отобедайте и валите. Нет, ничего страшного, что вы! С кровопролитием мы подождем, — бурчал себе под нос Этьен, со злостью пиная придорожные камни. — Вот вам на дорожку еще отличный охотничий нож, из самой Бухты Непокорности привезли. Как извлечете из печени, можете использовать по своему усмотрению.

Впрочем, злиться Этьену все-таки не стоило: в конце концов, деревенские оказали ему милость, решив дождаться утра, а не попытавшись прирезать его во сне. Так что теперь сдохнуть ему могло повезти лишь от голода где-то далеко в полях, а не после идиотской заварухи в таверне. Этьен с досадой пнул очередной камешек.

Повсюду вокруг, насколько хватало глаз, простирались бескрайние поля, лишь на уровне горизонта увенчанные буграми далеких холмов. Золото тянущегося к солнцу овса доверчиво щекотало Этьену руки, шепталось волнующимися на ветру колосьями, утопало в ласковом свете только-только зачавшегося утра. Пусть он того и не заслуживал, но Дирвуду в этом году с урожаем определенно повезло, безрадостно думал Этьен. Впрочем, что в пышущем жизнью, что в засохшем поле голодная смерть будет ощущаться одинаково.

Сколько там идти до следующей деревни - три дня, четыре? У него нет и шанса. Все-таки надо было остаться в Редсерасе.

Столкновения с одним из камешков покрупнее его сапог все же не выдержал, поэтому в следующее мгновение Этьен споткнулся, едва не распластавшись на дороге. Ветер, казалось, зашелестел в колосьях призрачной насмешкой.

— Нет, ну чего ты от меня хочешь?! — злостно прокричал Этьен окружающим его полям. — По-твоему, я должен был заикаться и мямлить, пытаясь вбить им в головы бредни о твоей великой милости, а потом позволить рассечь себе башку? Да катись ты в Хель! Им нужна возможность выплеснуть накопившуюся внутри злобу, а не долбанные проповеди о свете и всепрощении. Ты ведь сам все прекрасно видишь!

Поля вокруг него томительно молчали. Как и обычно. Этьен вздохнул, отряхнув с себя дорожную пыль, и побрел дальше.

— Так ты… жрец?

За спиной у Этьена стоял, вперившись в него недоверчивым взглядом, один из деревенских. Совсем еще юноша, явно не старше самого Этьена; утром в таверне его, кажется, не было.

— И с чего ты это взял?

— Жрецы разговаривают с богами, — простодушно пожал плечами юноша. — Ты ж вон разговариваешь.

Этьен скрестил руки на груди, скептически разглядывая незнакомца в ответ, а затем вдруг разразился смехом. Честное слово, это была лучшая шутка, что он слышал за последнее время.

— Эотасу в его нынешнем состоянии такие жрецы явно не нужны, — пробурчал Этьен сквозь распирающий его хохот. — Ну, а ты что ж, только ради этого вопроса за мной уплелся?

Юноша отрицательно покачал головой:

— У меня есть и другие.

Этьен, отвернувшись, небрежно взмахнул рукой.

— Ну, рад за тебя. Только вот ответов у меня нет.

И тут под грудину его кольнуло премерзкой болью. Навязчивой чужой болью, блокировать которую Этьен так и не научился. По-хорошему, сейчас надо было бы попросту быстро уйти, оставив позади и этого идиота, и его глупые эмоции. Вот только юноша заговорил раньше, чем Этьен успел хотя бы вдохнуть.

— Жаль, — с почти что искренним вздохом проговорил он. — Видимо, придется предложить дармовую еду какому-нибудь другому жрецу.

Этьен, широко раскрыв глаза, развернулся в его сторону. Внимательно глядя на юношу, прислушался к его чувствам еще раз. И понял, что никакой ошибки здесь не было.

Волосы незнакомца в свете утреннего солнца отливали медью, а светлые глаза смотрели пытливо, с некоторой долей добродушной усмешки. В иной ситуации, глядя на него, Этьен никогда бы не подумал, будто этот доходяга может так хорошо скрывать собственные эмоции. При себе у юноши не было ничего, кроме тощей дорожной сумки и медальона с тремя звездами, торжественно болтавшегося на шее. Этьен довольно ухмыльнулся.

— Зовут-то тебя как, самоубийца? — спросил он, кивнув на его медальон.

Юноша, не отводя глаз, неловко дотронулся пальцами до побрякушки в явном порыве спрятать ее под рубаху. Но в итоге все же не стал.

— Рено.

Улыбнувшись, Этьен махнул рукой по направлению бегущей впереди дороги.

— Ну, Рено, — усмехнулся он, — если не боишься мучительной и жалкой смерти, то пошли.

Полдень встретил их удушливым зноем. На небо, что еще час назад казалось ровным и ясным, постепенно наползали клочки неприветливых облаков; ветер беспокойно трепал овсяные колосья. Этьен потянул носом. Аромат полей, казалось, ощущался в разы сильнее.

— Только дождя еще не хватало, — со вздохом проворчал он. Рено в ответ лишь понимающе хмыкнул.

Он вообще оказался не из разговорчивых. Если у Рено и правда были какие-то вопросы, то он уперто старался держать их при себе. По какой-то совершенно загадочной причине. В моменты вроде этих Этьен жутко завидовал тем своим братьям по сайферскому ремеслу, что умели по одному лишь своему желанию читать чужие мысли. Сейчас у него не было ни единого желания вытягивать из Рено что-либо силой. Но в ином случае день начал бы тянуться для них еще дольше.

— А тебя, кажется, не особо волнует, куда я… куда мы направляемся.

Рено вскинул голову и, заслонившись рукой от проглядывающего сквозь клочки облаков солнца, посмотрел на небо.

— К вечеру доберешься до рощи, — сказал он, прищурившись. — Спустя день, если идти по дороге, дойдешь до мельницы. Там можно будет пополнить запас чистой воды и, если повезет, еды. Спустя еще день…

Этьен от него отмахнулся.

— Понял, понял. Можешь перестать.

Пошли дальше. Поля вокруг надрывно гудели под натиском ветра; с каждой новой секундой света на них падало все меньше. Рено молчал, а Этьен в очередной раз вспоминал причины, по которым он терпеть не мог подобного неловкого молчания. Комфортно молчать можно было в компании людей, в которых он мог быть уверен — в обществе тех, чью мотивацию Этьен понимал хотя бы отдаленно. Или же хотя бы тех, чьи эмоции не пытались так бессовестно лезть ему в голову. Рено не вписывался ни в одну из перечисленных категорий. Поэтому молчать с ним было попросту мучительно.

— Меня вот что удивляет, — раздраженно пробурчал Этьен. — Ты ведь наверняка видел эту дурную заваруху в таверне. Явно сумел понять, что я - не тот тип, путешествия с кем могут тебе гарантировать безопасность. Но все равно за мной пошел.

Рено опустил голову, напряженно закусив губу, и нерешительно дотронулся до своего медальона. Несколько шагов они сделали в молчании. Внутри Этьен стонал.

— Я не знаю, — сдался наконец Рено, беспокойно теребя медальон. — Это было страшно. То, что ты сделал в таверне. Но мне до этого было еще страшнее.

На минуту он умолк.

— У меня от семьи никого не осталось. Мать давным-давно в Колесо отошла, а отец как на войну пошел, так и не возвратился. А в Эотаса в деревне, считай, только я один и верю. Все остальные - в Бераса. — Рено вновь закусил нижнюю губу. — До меня всегда по большому счету дела никому не было. Я в поле работал, никому не мешал, ни с кем никогда не ссорился. А потом к нам пришел парень один из города и рассказал про Эвон Девр и Молот Бога, и… Я не знаю. Все на меня как будто по-другому смотреть начали, с каким-то укором, что ли, с презрением… С ненавистью даже. Меня отцовский знакомец, у которого я работал, дважды пытался прогнать, так зло безбожником называл… Мне свечи на ночь боязно было гасить. А потом ты явился, и после этой заварухи в таверне…

Этьен резко остановился, выставил перед собой руку в немой просьбе перестать. Чужая боль, девственно чистая и ничем не помутненная, наваливалась на него с такой силой, что Этьен едва не давился собственным дыханием.

— Я понимаю, — сказал он, тряхнув головой. — Но ты сам себя обманываешь, думая, что я чем-то тебе помогу.

Рено опустил взгляд, но все равно понимающе улыбнулся. Улыбка его вышла настолько вымученной, что смотреть было тошно. Иглы чужого разочарования резко укололи Этьена прямо в грудь. Нет, он не хотел рушить его ожидания. Да, ему жаль. Катись все это в Хель, он ведь именно потому, что сочувствует, все это сейчас и говорит! Этьен сплюнул, раздраженно зажав пальцами виски. Попытался вслушаться в нарастающий гул ветра, прочувствовать запах окружающих его полей… Не помогло.

— Да боги милостивые… Не прогоняю я тебя, — вздохнул Этьен. Волна смятения в чужом сознании резко спала. — Я пытаюсь сказать, что у меня нет ответов на все твои долбанные вопросы. Так что в ближайшем городе тебе придется найти жреца получше.

Изнутри его ласково облизали лучи чужого облегчения. Несколько мгновений Рено блаженно улыбался, глядя куда-то в сторону, а затем вдруг посмотрел прямо на Этьена. Глаза у него хитро блестели. Этьен нахмурился.

— О нет, перестань. — Он раздраженно помахал рукой у себя перед носом, словно бы пытаясь отогнать от лица назойливое насекомое. — Я не то хотел сказать. Я не жрец.

Рено усмехнулся.

— Нет, жрец, — добродушно прищурился он. — Не-жрец сразу бы отобрал у меня еду и смылся. Или бы просто прогнал.

Этьен вызывающе ухмыльнулся, упершись руками в бока.

— Не жрец я никакой, несчастный ты самоубийца, — уверенно повторил он. Рено улыбнулся шире.

— Еще какой жрец.

— Да ты идиотск… самоубийца!

— Жрец!

— Жалкий самоубийца!

— Жрец… блудливый!

Этьен возмущенно разинул рот.

— Блудливых жрецов не бывает!

— Еще как бывают! — Рено явно едва сдерживался от того, чтобы не засмеяться. — На тебя вот посмотришь, и никаких сомнений не останется!

Этьен умолк на пару мгновений, едва дыша от возмущения, и указал пальцем на затянутое облаками небо.

— Если не заткнешься, из солнца сейчас вылезет оскорбленный Эотас и обрушится на тебя всем своим божественным гневом, эдакий ты засранец!

Рено, откинув голову назад, громко расхохотался. Этьен отвернулся, стараясь спрятать свою улыбку. Тепло чужой души мягко плескалось у него внутри, и он больше не стремился его блокировать. Потому что эмоция Рено была искренней. И очень, очень приятной.

Поля вокруг вдруг шумно всколыхнулись, взволнованные ветром, и в следующее же мгновение с неба на них обрушился дождь. Этьен, заслонив рукой голову, вздохнул.

— А ведь я говорил.

Рено в ответ лишь добродушно усмехнулся.

Дождь, впрочем, шел совсем недолго. Обильно обдав землю влагой, уже спустя полчаса он пропал так же резко, как и появился. Рено, пусть и промокший, все еще казался веселым из-за их шутливой перебранки. Учитывая, сколько радости вызвало в нем столь незначительное событие, очевидным было, что все последнее время в жизни Рено выдалось намного менее счастливым. Или же он просто был крайне эксцентричным идиотом.

Если дождь и не смог попортить оптимистичного настроя Рено, то местным селянам это удалось сделать в два счета. К тому моменту, когда они с Этьеном вышли из деревни, ее жители только-только начали выползать на работу в полях, поэтому-то никого из них на своем пути они и не встретили. Дальше по дороге с обеих сторон распростерлись редкие фермерские домишки, и как раз-таки на их обитателей Рено с Этьеном в итоге и напоролись.

Когда они проходили мимо селян, состригающих снопы зрелого овса у самой дороги, те либо просто косо на них поглядывали, либо с откровенным презрением сплевывали на землю. В воздухе, подобно полуденному зною, густо нависало отвращение, но Этьен к такому отношению уже привык. Редко где появление человека со знаком Эотаса во всю грудь сейчас встречалось с большим дружелюбием. Впрочем, спустя несколько шагов до Этьена дошло, что отвращение это было направлено вовсе не на него. Причиной такого отношения целиком и полностью был Рено.

Проходя мимо селян, он либо стыдливо отводил от них глаза, либо и вовсе шел, низко опустив голову. Стыд и какая-то скрытая в глубине сознания боль доносились от Рено к Этьену навязчивым отголоском старого воспоминания. Подавить эти чувства, насколько Этьен знал по горькому опыту, можно было лишь одним-единственным способом.

— Наплюй на этих безбожников, - сказал он так громко, чтобы селяне услышали его наверняка. — Смотри на них с гордо поднятой головой. Не доставляй им удовольствия видеть тебя испуганным.

Желая подать пример, Этьен и сам задрал голову и, когда один из фермеров сплюнул прямо ему под ноги, сделал ровно то же самое в его сторону. На Рено, впрочем, это эффекта не оказало.

— Все в порядке, — сказал он, скупо улыбнувшись. — Не называй их безбожниками. На свое отношение они имеют полное право.

Этьен хмыкнул.

— Какой-то дурной из тебя выходит эотасианец, раз ты так просто позволяешь всяким кретинам косо смотреть на последователя твоего бога.

Рено ничего не ответил. Лишь еще ниже опустил голову. Жест этот не остался без внимания прикованных к нему презрительных взглядов.

Все окружавшие деревню поля они прошли лишь к тому моменту, когда солнце поднялось в зенит. Рено, пусть эмоции его и не улеглись до сих пор, встретил это событие вздохом облегчения. Обернувшись к Этьену, он улыбнулся. Совсем не искренне.

— Мы прошли с тобой бок о бок уже несколько часов, а я так и не спросил твоего имени.

— Этьен.

— Хм-м. — Взгляд Рено лукаво блеснул. — И фамилии у тебя нет?

Этьен на какой-то миг замялся.

— Нет.

— Какая жалость, — деланно вздохнул Рено. — А что насчет приставки с местом рождения? Должен ведь такой видный священник иметь столь же видное имя.

— Если ты еще раз обзовешь меня жрецом или священником, я дам тебе по башке.

— Как страшно. И все же?

— Ну… — Этьен взглянул на небо. — Тогда, получается, Этьен из Редсераса.

— Из Редсераса! — всплеснул руками Рено. — И какими же ветрами тебя занесло в Дирвуд?

Этьен косо на него зыркнул.

— Не твое дело.

— Значит, для проповедей о милосердии?

Ничего не ответив, Этьен легко вдарил ему по затылку.

— Какое внушительное согласие, — усмехнулся Рено, потерев ушиб.

— Заткнись.

Следующие несколько часов они ни о чем толком и не разговаривали. Этьен, впрочем, был сейчас даже этому рад. Со временем эмоции внутри Рено поутихли, и теперь ничто не мешало Этьену спокойно размышлять.

Заданный Рено вопрос едва ли не задел его за живое: слишком уж часто Этьен и сам задумывался о том, зачем он вообще сюда направился. Первым на ум, конечно, всегда приходил Вайдвен, но его образ Этьен каждый же раз быстро отбрасывал прочь. В конце концов, с Вайдвеном все уже давно и крепко покончено — Молот Бога не даст соврать. Но следом наружу всплывал и другой вопрос: а почему тогда Этьен до сих пор здесь?

Возможно, из-за наличия в Дирвуде хоть какой-то выпивки помимо опостылевшего ему вирсонега. Возможно, что, стоило бы только ему сделать шаг за Белый Переход, его тут же бы разорвали в клочья. А, возможно, и правда из-за проповедей о милосердии. В конце концов, такие проповеди были именно тем, в чем сейчас Дирвуд и его эотасианцы нуждались больше всего. Этьен, впрочем, действительно пару раз пробовал зачитать кому-нибудь нравоучение о грешной природе жестокости, но каждый раз это оканчивалось практически так же, как и недавно в таверне. Как и ожидалось, народ Дирвуда был непробиваемо туп.

Впрочем, об идущем рядом с ним Рено Этьен однозначно сказать такого не мог. Даже несмотря на весь свой скептицизм в отношении эотасианцев, в своем новом знакомом он чувствовал нечто с собой схожее. Этьен и сам пока еще не мог понять, что испытывает по поводу этого открытия. Если он выглядел со стороны так же жалко, то единственным разумным выходом здесь виделся лишь суицид. Но Этьен пока что не спешил пускаться на поиски ближайшей отвесной скалы. Ведь, очевидно, было здесь и что-то еще. И, возможно, из-за этого “еще” Этьен и оставался здесь до сих пор.

День выдался жарким, а признаков нового дождя в округе заметно не было. Вокруг них теперь простирались лишь гладкие равнины, поросшие высокой травой, и дорога среди этих буйных зарослей прослеживалась лишь частично. Но Рено с Этьеном шли дальше, сделав за это время лишь одну передышку для перекуса еще в полдень. Когда ноги их начинали ныть от усталости, им оставалось лишь упасть на некоторое время в траву.

Во время одной из таких передышек Рено и решил заговорить с Этьеном вновь. В тот миг они лежали у самой дороги, слушая стрекотание сверчков, и блаженно глядели на безоблачное небо.

— А ты ведь и правда не жрец? — со вздохом спросил Рено, и вопрос его прозвучал больше как риторический.

— Наконец-то до тебя дошло.

— Прости меня, если мои шутки по этому поводу тебя утомили. Я по собственной дурости считал их забавными.

— Они и правда вышли несколько забавными, — выдохнул Этьен, приподнявшись на локтях. — Эдакие очаровательно забавные деревенские глупости.

Рено, продолжая лежать, подложив руки под голову, взглянул на него и на краткий миг улыбнулся.

— Знаешь, — заговорил он спустя минуту изменившимся тоном, — а ведь у каждого человека есть своя причина верить в Эотаса. Особенно в такое время. Какой она вышла у тебя?

— Вопрос твой некорректен. Я даже не знаю, действительно ли в него верю.

— Вот как. — Рено сощурился. — Значит, война пошатнула твою веру?

— Дело не в этом. Дело в том, что я даже не уверен, была ли у меня когда-то эта вера и вовсе.

— Понимаю. Но сейчас ведь ты продолжаешь находиться в ее поисках?

Этьен вздохнул.

— Вроде того.

— О, это замечательно, — улыбнулся Рено. — Пусть ты и, как оказалось, не священник, но я все равно рад, что нас свела вместе дорога. Возможно, мы сумеем друг другу помочь.

— Интересно, как, — прыснул Этьен.

— Время нам покажет.

========== II. Пламя ==========

До рощи, как и предсказывал Рено, добрались они ровно к тому моменту, когда солнце начало клониться к холмам. Устраивать привал они не спешили, пусть и были измучены долгой дорогой, потому как которую уже минуту не могли оторвать глаз от неба.

Наступивший закат был красивее, чем они того заслуживали. Чем заслуживал кто-либо из тех дирвудцев, что сейчас могли его видеть. Медленно плывущее книзу солнце походило на огонек светильника, что неторопливо уводил из равнин весь оставшийся свет; мягкие его лучи рдели на травах отблесками последнего присутствия дня, и с каждой секундой, казалось, становилось его все меньше. Надрывный ветер завывал с ясно ощутимой скорбью по убегающему вдаль свету, и под его порывами холмы словно бы танцевали, отливая сотнями оттенков алого. Все вокруг утопало в золоте и кармине, звучало голосами птиц и пахло так ярко, что едва не кружилась голова.

— Это Гхаун провожает уходящий день, — завороженно прошептал Рено, провожая взглядом уходящее солнце. Этьен неопределенно хмыкнул, но глаз от неба все равно не отвел.

— Это солнце садится, дурень, — выдохнул он спустя пару мгновений, толкнув Рено плечом. — Пошли. Если мы сейчас не пожрем, Гхауну придется провожать Туда не только закончившийся день.

Костер сумели разжечь лишь к тому моменту, когда солнце село окончательно. Окружающую их россыпь редких деревьев и рощей-то назвать можно было с натяжкой: так, пара хлипких березок на выстланном листьями пригорке да с десяток пней.

Еды при себе у Рено оставалось не шибко много: пара черствых буханок да несчастный кусок сыра, лежавший скульдр знает где явно не первую неделю. Но за скудный провиант Этьен Рено не винил. В конце концов, из деревни они выбирались в совсем не располагающих к неторопливому сбору условиях. Однако, в итоге Рено оказался чуть более предусмотрительным, чем Этьен думал сначала, потому что в сумке у него спустя некоторое время нашлась и бутылочка блаксона.

— О, картина маслом, прям вижу: в дверь тебе ломится с десяток злобных селян, а ты впопыхах тащишь из погребка не что-нибудь, а долбаную выпивку! — усмехнулся Этьен, пытаясь извлечь из горлышка пробку. — Диву с тебя даюсь, вот чесслово.

Рено сдержанно улыбнулся, глядя в сторону лилового от последних закатных лучей горизонта.

— Не мог ведь я ее там оставить, — сказал он, не отводя глаз. — Отец эту бутылочку до лучших времен берег. Только вот лучшие времена в его жизни все как-то наступать и не торопились.

Пробка наконец-таки поддалась. Этьен, победоносно ухмыльнувшись, торопливо поднес бутылку к губам.

— Правда, — добавил Рено, — никогда бы не подумал, что распивать ее в итоге буду с редсерасским эотасианцем. Каноны, вроде как, предписывают тебе воздерживаться от спиртного.

Этьен на миг оторвался от блаксона, взглянул на Рено с укором. Но комментировать не стал.

Они долго пили в молчании, поочередно передавая бутылку друг другу и не отрывая глаз от беснующегося под порывами ветра костерка. Огонь, казалось, погаснуть мог в любую минуту. Вот только Рено с Этьеном это не сильно волновало.

В колосьях где-то поодаль беспокойно стрекотали сверчки; редко кричали пролетающие в вышине птицы. Из-за рваной вуали облаков выползла на небо, окруженная свитой многочисленных звезд, светлоликая Белафа, озарив собой и равнины, и крохотный привал Рено и Этьена. Наступившая ночь была теплой и ясной настолько, что, казалось, в костре сейчас не было никакой нужды.

— Я вот спросить хотел, — начал вдруг Рено, не отводя глаз от луны. — Почему ты оружия с собой не носишь?

Этьен, передав ему бутылку, гордо улыбнулся, выпрямился и закинул ногу на ногу.

— А ты еще не понял? — спросил он, прищурившись. — Я — сайфер!

Рено непонимающе поморщился.

— Кто?

— Деревенщина невежественная, — пробурчал Этьен себе под нос, скрестив руки на груди. — Сайфер же, говорю. В головы людям залезать умею, все в таком духе.

Рено, запрокинувший голову для очередного глотка, едва не поперхнулся.

— И ты что ж, — недоверчиво проговорил он, отставив в сторону бутылку, — даже мысли читать умеешь?

— Ну… Это долгая история.

Сочувственно улыбнувшись, Рено вскинул бровь.

— А какой же от тебя тогда толк?

— Дремучая ты все-таки деревенщина! — раздраженно фыркнул Этьен. — Между прочим я, если захочу, могу тебя заставить думать, будто бы я — Святой, мать его так, Вайдвен! А потом приказать ползать предо мной на коленях и сапоги мне вылизывать.

Рено коротко рассмеялся.

— Вряд ли кто-нибудь сейчас стал бы слушаться такого приказа. Но суть я уловил.

Этьен вздохнул. Небо над ними разгладилось, умолкли спустя время сверчки, утихомирился ветер. В гробовом молчании сверху на них глядела Белафа.

— Этьен?..

— Чего?

Рено медленно потянулся к своему медальону, но на полпути рука у него вдруг дрогнула и безвольно опустилась.

— На кой ляд ты пришел в нашу деревню? — неуверенно спросил он. — Зачем пытался проповедовать тем, кому это было не нужно?

Некоторое время Этьен смотрел на Рено, собираясь с мыслями, затем быстро отвел взгляд. Чуть приподнявшись, он потянулся к приставленной к одному из пней бутылке и неловко схватил ее.

— Ради таких дебилов, как ты, — выдохнул наконец Этьен, вглядываясь в дно бутыли. Блаксон кончился.

— Я не понимаю.

Этьен нарочито медленно отставил пустую бутылку в сторону, затем, отвернувшись, выпрямился и глубоко вдохнул.

— Дирвуд, в конце концов, оказался первым государством, которому удалось убить бога, — начал он, все так же глядя в сторону. — Хель вас всех забери, мне бы было откровенно наплевать на все это, если б вы грохнули какого угодно другого бога. Но вы взорвали, задави вас Колесо, Эотаса.

Где-то в вышине пронзительно закричала птица.

— И вот убили вы бога, — невозмутимо продолжал Этьен, закинув ногу на ногу, — но вам этого оказалось недостаточно. Вы вдруг решили, что всякая память о нем вас до глубины души оскорбляет. Что каждый его последователь, какие бы благородные цели он ни преследовал, должен немедленно умереть. Причем умирать он обязан очень мучительно и желательно очень долго — так, чтобы, видимо, у самого Скейна поджилки затряслись.

Рено не комментировал, молча глядя на огонь. На беспокойно трепыхающееся пламя слетались десятки насекомых, но ни он, ни Этьен не стремились их отгонять.

— Казалось бы — у кого после такого появится желание продолжать в Эотаса верить? У кого хватит глупости продолжать выкрикивать бредни о том, что их вездесущий бог сдохнуть не может, что он все равно всех бескорыстно любит и что мы в любом случае должны покаяться и принять его очищающую зарю? — Этьен сплюнул. — Здравомыслие мне подсказывало, что ни у кого. Но Дирвуд, сука, в очередной раз меня удивил.

Огонь подрагивал перед ними в нерешительном танце, сверкая тянущимися кверху всполохами искр. Подобно этим же искрам, постепенно разгорался в душе у Этьена огонь чужой злобы.

— Не подумай, я не считаю дирвудских эотасианцев однозначными и пропащими идиотами, — улыбнулся он, сощурившись. — Вы, наоборот, невероятно меня интересуете. Мне искренне любопытно, до какой степени нужно лишиться рассудка, чтобы продолжать бить поклоны этому… чудовищу после всех выходок Вайдвена.

Этьен явственно почувствовал, как сильно Рено захотелось сейчас вскочить. Как его вмиг охватило желание крикнуть что-нибудь до дрожи оскорбительное, а еще лучше — вмазать проклятому богохульнику оплеуху, опрометью убежать прочь и никогда, никогда больше о нем не вспоминать. Но Рено не поддавался. Что-то внутри уперто его сдерживало.

Вот сейчас…

“…как он мог? Как он посмел скрывать это отношение так долго, как осмелился так открыто насмехаться над самим Эотасом? Сможет ли хоть однажды его душа очиститься? Сумеет ли он осознать, насколько ошибается?”

Нет. Недостаточно глубоко.

“…я ведь поверил ему. Всего лишь на миг, но поверил искренне — так, как верил до этого лишь одному человеку. А в итоге он оказался грешником намного худшим, чем даже я сам.

Эотас, если слышишь… Прости ему этот грех. Прости и помоги мне наставить…”

— Ой, перестань, — усмехнулся Этьен. — У Эотаса явно есть дела поважнее прощения такой до ужаса грешной души.

Рено недоуменно вскинул голову.

— Умею я читать мысли, куда ж без этого, — спокойно объяснил он. — Правда, при соблюдении определенных условий. Извини уж, но показать тебе это было проще, чем вдаваться в подробности.

Рено, нахмурившись, отвернулся.

— Да какая разн… — Он резко осекся и, закусив губу, посмотрел Этьену в глаза. — Не надо было лезть в мою голову, я бы и так все тебе сказал. Ты — обманщик. Ты защищал в таверне имя Эотаса, говорил о своих поисках веры, заставил меня поверить в твою искренность, хотя на самом деле все это время лишь насмехался и над моим богом, и надо мной. И ведь ты даже не раскаиваешься!

— Я не спорю, но и брать своих слов назад не буду. — ответил Этьен, отведя взгляд. Перевернутый символ на его груди переливчато мерцал. — Я действительно не слишком жалую Эотаса. И я не пытался этого от тебя скрывать. Назвав меня еще впервые жрецом, переврав весь наш разговор о вере так, как тебе хочется, ты выдумал себе притягательную до одури иллюзию, в которую тут же охотно поверил. Единственный, кто тебя разочаровал и обманул — это ты сам.

Рено, не найдясь, что ответить, молча опустил голову. Друг на друга они больше не смотрели.

Холодало. Пришлось подбросить в костер несколько сухих прутьев, чтобы он не потух окончательно. И лишь спустя несчетное количество минут Рено тяжко вздохнул и дотронулся до своего медальона.

— Прости мне мою грубость. Я не должен был тебя обвинять, — сказал он, судорожно поглаживая побрякушку на шее. — И все-таки из всего тобой сказанного в одном ты прав. Мы действительно убили Эотаса. И пусть не дирвудские эотасианцы заложили у него под ногами бомбу, но и мы приложили к этому руку своим равнодушием. Своим… бездействием. И именно поэтому мы заслуживаем всего, что происходит с нами сейчас.

— Ой, заткнись. Нельзя убить бога, несчастный ты дурак. Но даже если ты уверен в обратном, то я скажу тебе вот что: нет и не может быть никакого искупления в смерти и унижениях, через которые такие, как ты, сейчас проходят.

Рено нахмурился. Сделать он, конечно, хотел сейчас намного большее, но продолжал изо всех сил сдерживаться. Этьен в некотором роде даже завидовал его выдержке.

— Я не могу понять твоей уверенности. Да и… Прости, если мои слова вновь покажутся грубыми, но неужели ты можешь знать об искуплении больше, чем я, эотасианец?

— Ну, — усмехнулся Этьен, — у меня был сравнительно неплохой учитель. Жаль, что его в итоге взорвали.

В глазах у Рено вспыхнули вдруг искры.

— Так ты, — проговорил он почти шепотом, — хочешь сказать…

Этьен деланно зевнул, прикрыв рот дрожащей рукой.

— Все, хватит на сегодня.

Рено едва не вскочил.

— Но ты не можешь просто замолчать после такого!

— Могу и буду, — отрезал Этьен. — Не заставляй меня применять на тебе свои всесильные способности.

Он показательно свернул свой плащ, игнорируя откровенное возмущение Рено, разложил его на земле и как ни в чем не бывало улегся спать.

Белафа смотрела на их маленький лагерь с холодным равнодушием. Костер, сожрав все подкинутые ему ветви, постепенно затух окончательно. А Рено не ложился спать еще долго.

***

Свет не слепил его.

Он не был подобен сиянию солнца, хотя многие утверждали, что они суть единое целое. Свет не стремился обжигать, не хотел слепить или ранить, но вместе с тем был неизменно всеобъемлющ и грозен.

Этьен его не боялся.

Он боялся тогда, в прошлой, казалось бы, жизни, когда ничего о свете не знал и узнать не стремился. Поэтому в первое их столкновение его обожгло. Но это и не могло быть иначе. Свет всегда ведь режет глаза, когда просыпаешься, разве нет?

Сейчас свет сиял для него ласково и мягко. Он застилал Этьену взгляд, лишал его слуха и способности мыслить, но это не казалось неправильным или пугающим. Потому что взамен свет награждал его величайшим из всех существующих благ — спокойствием.

Свет отрезвлял его и пьянил одновременно. Свет обволакивал его, впитывал в себя, позволяя стать с собой единым целым, и в себе радушно позволял Этьену забыться. Свет лишал его навязчивых отголосков чужих чувств, его собственного страха и смятения, оставляя взамен только мерцающее бархатное сияние, что в своем всеобъемлющем лоне шептало ему лишь одно слово: спасибо.

За то, что поверил. За то, что не испугался. За то, что помогаешь мне помнить о том, что забыто быть не должно.

Этьен принимал эту благодарность с улыбкой. И больше ни на секунду не сомневался в том, что выбранный им путь оказался правильным. Потому что свет Вайдвена не слепил его никогда.

…и тут кто-то бесцеремонно толкнул Этьена в плечо.

— Что, впервые видишь? — насмешливо спросил его хриплый голос. — Ничего, после пары-тройки проповедей привыкнешь.

Этьен глубоко вдохнул и выдохнул, неловко моргнул несколько раз. От солдат несло потом и воодушевлением. Вайдвен, стоявший навозвышающемся постаменте, горячо распинался перед ними уже добрые полчаса. Корона на его голове мерцала все это время так ярко, что весь первый ряд словно бы утопал в ее свете, становясь почти что неразличимым для глаз. Нет, все-таки иногда Вайдвен со своим свечением перебарщивал. Самую малость.

— К этому привыкнуть невозможно, — со вздохом отозвался Этьен голосу позади. В ответ тот лишь приглушенно усмехнулся.

На обед им подали бесформенную жижу, предусмотрительно обозвав ее при этом овсяной кашей. С овсяной кашей — по крайней мере, с той, которую привык есть Этьен, — вязкая масса в его миске не имела ничего общего. Поэтому он не ел.

День стоял погожий и ясный. Утреннее солнце, обильно заливающее все пространство вокруг, где-то далеко на горизонте блестело белыми отблесками снежных вершин. Впереди их ждал Белый Переход. А за ним — Дирвуд. Треклятый грязный Дирвуд, смердящий гнильем и конским навозом, в который Вайдвен истово желал вцепить свои перепачканные в ворласовой краске и крови руки.

Из очередной его речи Этьен не запомнил ни единого слова. Но лагерь у него за спиной, оживленно гудящий людскими голосами, видимо, его примеру не последовал. Этьен явственно чувствовал в воздухе всеобщий триумф, касавшийся их грядущей экспансии. Но за собой, пусть заметил он это и не без сожаления, не ощущал ничего похожего. Все-таки, как бы Вайдвен ни старался, скептицизм из Этьена…

— Хей!

…так и не вышел.

За плечом у него, держа в руке полную бесцветной байды миску, стоял высокий и грузный солдат. Лицо его, обрамленное выдающейся рыжей бородой, показалось Этьену знакомым.

— Я тут рядышком приткнусь, не против?

Этьен, отвернувшись, покачал головой. Солдат, удовлетворенно хмыкнув, уселся на одно с ним бревно. Слишком близко.

— Дивную все-таки речь господин наш сегодня толкнул, — улыбнулся солдат, с упоением запуская ложку себе в миску. Парочки передних зубов у него не доставало. — Хотя я от него иного и не ждал. Меня, кстати говоря, Габино звать.

Этьен, глядевший себе на колени с низко опущенной головой, кашлянул.

— Этьен.

От Габино разило чесноком, перегаром и недалекостью обыкновенного деревенского мужика. Эмоции его были простыми и ничем не выдающимися. Этьену Габино был не интересен, как, впрочем, и все, кто сейчас находился в лагере за его спиной, но он не жаловался. Пока что.

— Я тебя тут раньше не видел, — сказал вдруг Габино, оторвавшись от своей каши. — Ты из новых рекрутов, да?

— Да.

— Под чьим командованием ходишь?

Где-то сзади раздалось дребезжание разбившейся бутылки и последовавшая за ним брань. Этьен поморщился.

— Командор Анаис.

— О, а я сразу так и понял, — отозвался Габино, запуская себе в рот полную ложку. — Она баба славная, Анаис эта. Грубая местами, конечно, но в господина нашенского верит беспрекословно. Учитывая, как восторженно ты на него все утро пялился, тебе у нее понравится.

Этьен неопределенно хмыкнул.

Анаис была помешанной на Вайдвене и невероятно крикливой женщиной, добившейся своего положения явно с трудом, чего она не упускала возможности показать при каждом удобном случае. Весь отряд она держала в неутихающем страхе перед собственной персоной, а дисциплину боготворила до такой степени, что при любом неловком чихе во время построения приходила в состояние ярости. Этьен ее не переносил.

Время, отведенное на обед, постепенно заканчивалось, и гомон лагеря за их спинами начал плавно затихать. Габино, довольно набивавшего себе рот кашей, это, кажется, ничуть не волновало. Что-то в его лице никак не давало Этьену покоя. Он изо всех сил пытался вспомнить, где же мог видеть Габино раньше, но на ум уперто ничего не приходило.

— Вот ты, видно, из наемников, — простодушно заметил Габино. — Мне казалось, в каком-нить Аэдире работы для вас щас побольше будет. Так почему ты пошел за Вайдвеном?

— Потому что поверил в него, — автоматически отозвался Этьен, широко раскрыв глаза от изумления.

Нет. Тогда он сказал не это. Вовсе не это.

— Тогда почему ты предал его в тот момент, когда он нуждался в тебе сильнее всего?

Этьен инстинктивно развернулся в его сторону. Лицо Габино не выражало ничего. И Этьен наконец-то понял, где видел это лицо.

Небо, до этого ясное, в один миг заволокли подернутые алым тучи. Шум лагеря позади вдруг словно бы схлопнулся, а затем взорвался оглушительным гвалтом голосов, смеха и собачьего лая. И еще — криков.

— Ты отвратителен, Этьен, — проговорил Габино. На лице его отразились всполохи полыхающих закатных лучей.

— Ты грешен и жалок.

Запахло гарью.

— Каждая частичка твоей души погрязла в беспросветной тьме, и никогда больше всепрощающая заря не коснется тебя.

Вокруг вдруг стало неимоверно жарко. На лбу у Этьена выступил пот.

— Потому что даже для нее ты слишком мерзок.

— Ты — лжец.

Сзади послышался скрежет. Этьен не оборачивался.

— Ты — предатель.

— Ты не заслужил своей жизни.

Небо над ним залилось алым пожарищем.

— Ты не заслужил милости Эотаса.

Нет, понял Этьен. Не только небо — все вокруг него пылало.

— Ты не заслужил вообще ничего.

Голосов было множество. Все они говорили Этьену вещи, что он успел уже повторить самому себе сотни раз, но он все равно слушал их. Голоса, визжащие и стенающие, скрежетали свои слова прямо внутри его разума, и все существо Этьена подернулось вдруг болью.

Болью, с неистовой силой разрывающей плоть на сотни клочков.

Болью, похожей на ту, что испытывает сгорающий заживо.

Болью, которую испытали все они, когда на мосту Эвон Девр взорвался Молот Бога.

Этьен расхохотался.

— Я не буду терпеть ваши бредни, несчастные души, — невозмутимо проговорил он, чувствуя, как все его тело содрогается в рвотном позыве. Запахло горелой плотью. — Если Вайдвен хочет мне что-то предъявить, пусть сделает это сам.

— О нет, — дребезжаще рассмеялся рой душ, — Вайдвен мертв. Ты больше никогда не услышишь его голоса.

— Не ощутишь в себе его света.

— Не почувствуешь покоя в своей душе. Теперь — никогда.

Этьен ощутил своей кожей пламя.

— Потому что это ты убил его.

— Потому что это из-за тебя он сгорел.

Этьен, вызывающе усмехнувшись, скрестил на груди руки. Руки ли это вообще были, или лишь две обгорелые культи, он не понял.

— Вот только не надо делать меня центром вселенной. Вайдвен сам выбрал свой идиотский путь и получил по заслугам. Я не был ничего ему должен.

Гул голосов вокруг него оглушительно завизжал. С ног до головы Этьена обдало огнем.

— Лжец! Ты принес клятву верности!

— Ты дал слово, что не покинешь Вайдвена, что вместе с ним пройдешь путь до конца!

— Ты осознавал риски, но все равно поклялся. Поклялся, хотя знал, что рано или поздно предашь!

Ничего вокруг больше не было. Ни мыслей, ни образов — ничего. Только медленно сжирающий его тело огонь. И эти треклятые голоса.

— В тот день, когда ты оставил редсерасский штандарт у себя позади, ты предал самого бога, жалкий грешник!

— Твоя душа, твоя мерзкая, погрязшая в пучине греха душа никогда больше не отыщет прощения в лице Эотаса, никогда не достигнет соразмерного искупления!

— Твоя душа не заслужила перерождения. До скончания времен ты будешь гореть вместе с нами в пламени взрыва у Цитадели Халгот.

— Ты никогда не будешь прощен.

— Никогда.

Душа Этьена горела заживо мучительно долго. Он не имел ни рта, ни разума, ни дара речи — оказалось ли это все выжжено из него сейчас, или же не было в его власти никогда, Этьен не знал. Но он все равно смог ответить голосам. Так же, как и всегда.

— Я знаю.

========== III. Сострадание ==========

— Этьен?..

Очнулся он от того, что кто-то судорожно тряс его за плечи. И чудовищно смердил страхом.

— Этьен! — Рено, встряхнув его еще раз, нервно вдохнул и выдохнул. Голос его казался обеспокоенным. — Ох, боги милостивые…

Этьен, не размыкая век, с силой отпихнул нависшего над ним Рено в сторону и медленно сел.

— Да чего ж тебе с утра с самого неймется? — проскрежетал Этьен, протерев глаза тыльной стороной ладони. Лицо его было влажным. Явно не из-за выступившей ночью росы.

Рено, подобрав к груди колени, сидел на земле поодаль от Этьена и напряженно смотрел в сторону горизонта. Рассвет только-только зачинался, и равнины мягко окутывал сизый сумрак. Все небо от края до края заполнено было непроглядной пеленой облаков; ветер молчал, и потому вокруг них стояла мертвая тишь.

— Ты кричал во сне, — глухо сказал Рено. — Что… Что тебе там такое снилось?

Этьен тяжело выдохнул и тут же поежился. Холод стоял нещадный.

— Да так, ничего особенного, — невесело усмехнулся Этьен. — Ничего из того, что могло бы быть твоим делом.

Рено, поджав губы, опустил голову. Произнесенные слова отдались в его сердце гулкой болью, что тут же впилась Этьену в грудь. Только вот дела до нее Этьену не было. Потому как собственное раздражение занимало его сейчас куда сильнее. Он неторопливо поднялся, подобрал с земли свой плащ и, стряхнув прилипшие к ткани листья, обернулся в него. От холода это не спасло.

— Надо огонь развести, — недовольно заметил Этьен, глядя на оставшиеся от их костра угли. — И пожрать.

Рено, не сменив положения, мотнул головой.

— Нет, — тихо отозвался он. — Лучше пойдем сразу.

И тут в голове у Этьена что-то щелкнуло. Он глухо зарычал и, злостно пнув отсыревшие уголья, взметнувшиеся облаком пепла, подошел к Рено вплотную.

— Что, мать твою, противно в моем обществе лишние десять минут провести? — вскричал Этьен, наклонившись к самому чужому лицу. — Ну так и катись нахер отсюда, тебя тут никто не держит! Не надо было здесь всю ночь торчать только для того, чтобы с утра мне так уперто демонстрировать свою неприязнь!

Несколько мгновений Рено смотрел на него в немом изумлении, а затем вдруг лицо его исказилось, и он опрометью вскочил на ноги.

— Да что с тобой не так?! — громко проговорил Рено, едва не захлебываясь словами. — Единственный, кто тут неприязнь демонстрирует — это ты! Пламя, да если у тебя проблемы, то виноват в них не я!

Этьен, нахмурившись пуще прежнего, сплюнул.

— Я хотел, — не унимался Рено, — я хотел помочь, поэтому и остался. Хотел помочь тебе несмотря на весь тот бред, который ты вчера нес! И вот, как ты мне за это спасибо говоришь?

— Да даром мне не нужна твоя помощь!

— Нужна! Ой как нужна! — Рено, сорвавшись, перешел на крик. — Потому что сам себе помочь ты не можешь, ид… идиот! Потому что если тебе сейчас не помочь, то Эотас никогда тебя не простит!

Этьен не знал, что именно руководствовало им в тот момент. Собственная ли стихийная злость, на удержание которой в нем не было больше сил, или же эмоции Рено, для которых в Этьене попросту не хватило места. А, может, и все это одновременно. Но, так или иначе, в следующий миг Этьен ударил Рено. Ударил с такой силой, что у того хрустнула челюсть.

Рено тяжело отлетел в сторону, ударившись локтем о близлежащий пень и взметнув под собой целое облако пепла. Он не сказал ничего, даже не застонал. Лишь неловко коснулся пальцами губ и с удивлением взглянул на выступившую на них кровь.

Он привык, резко понял Этьен. Рено давно уже привык к подобным беспричинным побоям, поэтому в нем больше не было злости. Ни капли. Он ведь столько времени жил среди этих… безбожников.

Рено, не отнимая от лица руки, взглянул на Этьена. И взгляд его был пуст. В нем не было не только злобы — в нем не было больше ни единой эмоции, с ужасом осознал Этьен. Лишь звенящая, удушливая пустота. И это было самое страшное.

Этьен вдруг почувствовал, как тело его содрогается в рвотном позыве.

— Ты прекрасно знал, за кем пошел… и к чему это может привести. — Он изо всех сил пытался говорить спокойно, но голос его предательски сорвался. — Я ведь… Я пытался дать тебе понять…

Рено не спускал с него глаз. Ноги у Этьена вмиг стали ватными, и он тяжело опустился на землю. Сухая листва недоверчиво зашуршала у него под коленями. Дрожащей рукой Этьен прикрыл глаза.

Он уже и забыл, как ощущается собственная боль. Пребывая столько лет во власти чужих эмоций, будучи все это время не в силах среди них разобрать отголоски собственных чувств, он совершенно забыл о том, как эта боль может быть страшна.

— Уходи сейчас же, — хрипло попросил Этьен. — Уходи. Я прошу тебя.

Где-то в высокой траве совсем рядом с ними пронзительно закричала вдруг птица. Свет плавно возвращался на равнины. Рено недвижно молчал.

— Ты не сможешь мне помочь, — прошептал Этьен. — Никто не сможет. Ты не понимаешь, Рено, нихера не понимаешь! Посмотри на меня, и кого ты увидишь? Тень, всего лишь жалкую, пустую, увязшую в грехе тень, которой никогда больше не суметь стать настоящим человеком! Твое стремление мне помочь доказывает лишь то, что ты опять нафантазировал себе невесть что на пустом месте. Ты благородно думаешь, что сможешь стать мне пастырем, что сумеешь вывести меня к свету, к прощению Эотаса… Но при этом совершенно не понимаешь одну простую истину: то, что однажды было сожжено светом, уже никогда не сможет к нему возвратиться.

Где-то за их спинами мягко забрезжила заря. Золотые лучи настойчиво пробивались через рассасывающуюся пелену облаков, что постепенно уступала место просыпающемуся солнцу. Ветер вернулся в холмы и всколыхнул их с новой силой, словно бы радуясь наступающему дню, пробудив вместе с тем голоса беспокойных птиц. Вязкая предрассветная сырость начала медленно отступать, со временем оставшись лишь воспоминанием о минувшей ночи. Где-то высоко-высоко, неловко прячась от людских глаз, проступали на небе тихие утренние звезды.

А Рено… Рено усмехнулся. Он медленно, пусть и не без труда, поднялся, подошел к Этьену. И, опустившись напротив, доверительно положил ему руку на плечо.

— Ужасный ты все-таки дурак, — мягко улыбнулся Рено, другой рукой потирая ушибленную челюсть. Кровь на его губах едва уловимо поблескивала в свете зари. — Все-таки не тебе судить о том, кого Эотас может простить, а кого нет. Я, конечно, как выяснилось, не разбираюсь в вопросах искупления и… ну… вывода всяких там заблудших душ к свету. Я и сам, в общем-то, не безгрешен и не знаю, заслуживаю ли прощения. Но я верю, что вдвоем шансов понять все это у нас куда больше.

Этьен, вскинув голову, очень долго и недоверчиво всматривался ему в глаза. Он хотел сказать что-то язвительное о том, что Рено опять ничегошеньки не понял, что он опять навыдумывал себе всякого и опять безуспешно пытается играть в благородство. Но потом окрашенное багряным солнце вдруг поднялось у Рено над головой, и на миг Этьену показалось, будто бы на лбу у сидевшего перед ним златоволосого юноши сияет сотканная из рассветных лучей корона.

***

Солнце проглядывало из-за рваных облаков редко и словно бы исподтишка; утренний туман не сходил ещё долго и в свете блеклых солнечных лучей походил на укрывающий равнины золотой саван.

Слова были лишними. Нет, даже не так, думал Этьен: да пусть сейчас будут произнесены хоть тысячи слов, пусть даже и необходимых им, словно воздух, они бы все равно не смогли изменить ничего. Так, наверное, было даже лучше. Правильнее. Но Этьен все равно чувствовал, что не способен молчать.

— Ты кажешься обеспокоенным.

Всю дорогу Рено шагал очень медленно, едва не спотыкаясь о каждую встречающуюся на земле неровность, и постоянно теребил медальон у себя на шее. По правой стороне челюсти у него плавно расползалось сине-зеленое пятно.

— Послушай меня, — выпалил Этьен, чувствуя, как внутри у него полыхает стыд. — Если это из-за того, что я натворил ранее, то не нужно…

— Мельник, — со вздохом перебил его Рено, развернувшись. — Это из-за мельника.

Этьен непонимающе вскинул бровь.

— Я погорячился, когда раньше сказал, что мы сможем взять у него еды. — Рено смотрел ему в глаза, взволнованно поглаживая свой медальон. — Мельник… Мельник терпеть меня не может. Нам повезет, если он не решит схватиться за топор тут же, как увидит нас на своем пороге.

Вокруг стояла звенящая тишь, что жадно проглатывала каждое брошенное в нее слово.

— А верит он, дай угадаю… В Бераса?

Рено кивнул.

— Хочешь сказать, — ухмыльнулся Этьен, — чувства юмора у него совсем нет?

Светлоокое солнце глядело на него с явным пренебрежением. Рено, не спуская с Этьена глаз, не ответил.

— Тогда все будет проще, чем ты думаешь.

Мельница, старая, покореженная, истрепанная ветрами и непогодой, чернела на фоне белесого марева неприступным фортом. Казалось, она была местом, которого заря не способна коснуться вовсе; несмотря на залитый светом туман, она отбрасывала на луга четкие, глубокие тени. Душа у Рено начинала дрожать тут же, стоило только ее владельцу поднять глаза от пыльной дороги. Этьена это веселило.

— Ты доверишься мне? — с искренним любопытством спросил он, повернувшись в сторону своего спутника.

Рено смотрел на него совершенно недоуменно. На бледной коже синяк его походил на клочок выжженной земли.

— А у меня есть выбор?

Этьен улыбнулся.

Спавшая у дома возле мельницы старая дворняга, габаритами своими походившая скорее на теленка, чем на пса, почуяла присутствие Рено и Этьена лишь к тому моменту, когда они успели ступить на отбрасываемую мельницей на дорогу тень. Мельник, однако, оказался чуть расторопнее своей скотины. Поэтому, стоило только дворняге подать голос, как он тут же выскочил из-за двери с мотыгой в руках. И в следующий же миг замер в оцепенении.

Глаза его, залегшие под кустистыми бровями и подернутые привычным для стариков выражением всеобъемлющей ненависти, смотрели на Этьена с чудовищно плохо скрываемым страхом. Руки мельника, морщинистые и мозолистые, как и все его существо, била крупная дрожь.

Этьену совершенно не было его жаль. Поэтому он уверенно сделал шаг вперед и, подбоченившись, театрально взмахнул рукой.

— Значит, так ты встречаешь своего господина, жалкий смертный? — гордо гаркнул Этьен, кивнув на мотыгу в ладонях мельника. — С оружием в руках?

Старик затрясся еще сильнее и, упав на колени, швырнул мотыгу прочь.

— О, владыка…

— Нет! — перебил его Этьен, деланно схватившись за голову. — Избавь меня от своих оправданий, несчастный! Мне не нужен твой жалкий лепет, ведь я здесь за тем, чтобы вершить твою судьбу!

Побледневший мельник едва не терял сознание. Рено, стоявший все время поодаль, смотрел на происходящее с нескрываемым недоумением. Этьен прекрасно это чувствовал. И потому едва сдерживался от того, чтобы не расхохотаться.

— Выйди вперед, обиженная душа! — Он кивнул Рено, на миг хитро улыбнувшись, а затем вновь обратился к мельнику. — Скажи мне, несчастный: признаешь ли ты свои грехи перед этим человеком?

Рено, сдвинув брови, недоверчиво подошел ближе. Старик взглянул на него, и глаза его вмиг переполнились изумлением.

— Да, владыка Берас… — недоуменно промямлил мельник. — Но разве человек этот — не безбожник, существу твоему противный?..

— Молчать! — рявкнул на него Этьен, и старик, зажав уши, вскрикнул. — Не тебе судить эту душу, жалкое отродье! Я есмь закон и судья, и лишь я знаю, кто здесь бога ведает, а кто бесконечно от него далек!

Из носа у Этьена выступила кровь, заблестев кармином в редких солнечных лучах. Но ему не было до этого дела.

— Долгие годы ты прилежно возносил мне молитвы, — продолжал он с неизменным пафосом, — но все это время они были ничем иным, кроме как попустительством твоих грешных деяний. Ты прикрывался моим именем, сея хаос и бесчестье, но боле не бывать тому — ибо вот он я, здесь, дабы покарать тебя за твои прегрешения!

Мельник, упав лицом вниз, спазматически затрясся. Этьен прерывисто выдохнул.

— Следовало бы мне сейчас растерзать твою душу и рассеять ее по всем сторонам света, но я все же дам тебе шанс на… искупление. В обмен на свою спаси жизнь человеку, которому ты причинил столько бед, прикрывая свои бесчестные деяния моим именем: поделись с ним едой из дома своего в знак извинений за все совершенное, и будешь мною прощен. Пока что.

Мельник, медленно поднявшись на ноги, попятился обратно к двери, продолжая неловко кланяться, и скоро исчез внутри своего хлипкого домишки. Недоуменный пес, тявкнув напоследок пару раз, улегся обратно под стену. И лишь тогда Рено позволил себе рассмеяться.

— Ох, боги, — промямлил он сквозь распирающий его хохот, — Этьен, ты ужасен! Просто ужасен!

Этьен неловко улыбнулся, схватившись за голову. А затем вдруг тяжело опустился на землю.

— Он мертв.

В течение последних десяти минут Рено изо всех сил тряс мельника за плечи, кричал ему что-то в лицо, пытался разомкнуть веки, бил по щекам. Но все его старания не давали никакого эффекта. И дать не могли.

— Сердце небось не выдержало, — скучающе вздохнул Этьен, оперевшись спиной о стену. — Видать, у Бераса все-таки есть чувство юмора.

Рено, рывком развернувшись, посмотрел на него с нескрываемой неприязнью. А затем как ни в чем не бывало продолжил трясти бездыханного мельника.

Внутри дома смердело кислой капустой и грязным бельем. Крохотные хлипкие оконца не могли дать всему пространству достаточно света, поэтому кругом царила полутьма, в которой хаотично разбросанные предметы удавалось разглядеть по одним лишь очертаниям. Куда ни плюнь, повсюду валялись пустые бутылки или кружки из-под меда, и, глядя на них, можно было лишь гадать о том, как же мерзко было на душе у мельника последние несколько недель. Этьен не почувствовал внутри него скорби. Наверное, способности его со временем все же притупились.

Впрочем, неиспорченная еда у старика все же была, и нашлось ее больше, чем Этьен с Рено смогли бы утащить с собой. Рено, впрочем, вряд ли бы после такого согласился брать что бы то ни было из дома несчастного мельника. Поэтому Этьен, пока спутник его был занят безуспешными попытками привести старика в чувство, впопыхах набивал их сумки хлебом и вяленым мясом.

В конце концов Рено то ли всхлипнул, то ли вздохнул и неловко отсел в сторону. Мельник остался недвижно лежать рядом с ним, устремив невидящий взгляд к потолку.

— Его звали Аскольд, — глухо сказал Рено, глядя в пол. — Он не был плохим человеком. Да, он ненавидел эотасианцев всех до единого, но разве можно его в том винить? На войну ушли оба его сына. И ни один не вернулся.

Этьен неопределенно хмыкнул, глядя на разбросанные по близстоящему столу письма.

— Он вряд ли мог знать о том, что к его мельнице сегодня утром пришли именно эотасианцы. Но все равно первым делом схватился за свою мотыгу.

Словно пощечина, в голову ему влетел раскат чужой злости. Рено едва не подпрыгнул.

— Да как ты, — проскрежетал он, — да как ты смеешь после всего этого обвинять мельника в чем-то? Это ведь ты убил его!

Этьен инстинктивно схватился за ткань туники у себя на груди и сжал ее так, что побелели костяшки пальцев. Но выражение его лица ни капли не изменилось.

— Ты бредишь, Рено, — улыбнулся он, повернувшись к стене. — Прекрати.

Рено коротко зарычал, злостно топнув по полу ногой. Но потом вдруг посмотрел на мельника, и неприязнь в его взгляде мгновенно сменилась скорбью.

— Да… — Отвернувшись, он опустил голову. — Прости. Ты прав. Я виноват не меньше. Я ведь не помешал тебе.

Этьен, лихо развернувшись в его сторону, рукой задел стоявшую на столе пустую бутылку, и она тут же упала, с грохотом расколовшись на части.

— Ты, идиот! Не все в этом мире измеряется чьей бы то ни было, сука, виной!

— Да? — Рено огрызнулся. — Вот это новости! Почему ж тогда этому бедолаге ты только что от лица Бераса пытался внушить прямо противоположное?

Этьен свел вместе брови. На скулах у него заходили желваки.

— Потому что в его случае чувство вины было единственным рычагом давления, — сказал он медленно. — Но ты — не он, а потому должен быть умнее. Конечно, сколько угодно можешь мне вешать на уши лапшу о том, что он был замечательным человеком, любящим папашей и вообще достойнейшим среди всех существующих мельников. Но мотыгу в его руках это из моей памяти все равно не сотрет.

Рено мгновенно вскочил, подошел к Этьену практически вплотную, прерывисто дыша. Он злился. Этьена вдруг прострелило осознанием. Если ухватиться сейчас за эту злость, словно за рукоять меча, если усилить ее, направить в нужное русло, Рено мог бы… Ну конечно. Так было бы честнее.

— Ты, — перебил его мысли Рено, едва не задыхаясь от захлестнувших его эмоций, — да ты просто… бесчувственная скотина!

Секунду Этьен смотрел на него в полнейшем изумлении, а затем, отвернувшись, безудержно рассмеялся. Но смеялся недолго.

— Ты злишься, конечно. Ты имеешь на это право. — Этьен отступил на шаг в сторону, сжав руки в кулаки, но взгляда от Рено не отвел. — Ты можешь обозвать меня убийцей, лжецом, ничтожеством, в конце концов, — я приму все, что взбредет в твою дурную голову. Но не смей называть меня бесчувственным. Не смей.

Клинок чужой злости, направленный Этьену в глотку, в один лишь миг взорвался сотней невидимых частиц и растаял в смрадном воздухе комнаты. Рено смотрел на него долго и беззвучно, раскрыв в исступлении рот. На дрожащих его губах горели десятки вопросов, но сил высказать их вслух в нем больше не было.

“Не понимаю.”

Этьен, хмыкнув, отвел взгляд.

“Но так, наверное, и должно быть.”

Рено медленно и глубоко вдохнул. Затем, отвернувшись, подошел к бездыханно лежавшему на полу мельнику.

— Надо… Надо похоронить его, — кивнул он на старика.

Этьен сплюнул куда-то между валяющимися на полу осколками бутылки.

— Конечно.

К полудню цепь облаков начала все же рассасываться и со временем превратилась в хаотичное рваное полотно, сквозь которое лениво просачивались бледные солнечные лучи.

Они копали долго, не чувствуя ни усталости, ни хода времени. Шелудивый пес, удерживаемый цепью, лаял на них не переставая, но они не слышали его голоса. Мягкая, поросшая бурьяном, крапивой и васильками земля за мельницей поддавалась найденным в доме лопатам легко. Но им все равно пришлось потратить бесчисленное количество времени перед тем, как у них получилось выкопать достаточно глубокую яму.

Рено молился перед могилой мельника долго, опустившись на колени и прикрыв глаза. Этьен, стоя рядом с ним, беспрерывно гадал о том, какого именно бога спутник его просил сейчас сберечь душу несчастного старика. Конечно, учитывая, сколько в Рено сейчас было скорби, Этьен мог узнать это после одного лишь краткого усилия. Но желания читать чужие мысли в нем не было. Потому что очень быстро ответ стал для него очевиден.

Черный пес, прилегший у крыльца, наблюдал за ними с бессильным рыком. Рено, подобрав с порога свою сумку, тревожно теребил ее ремешок.

— Он… Он ведь умрет здесь, — прошептал он, не спуская глаз с дворняги. — Если мы вот так просто уйдем.

Этьен недвижно молчал. Рено, сделав шаг навстречу собаке, нерешительно сглотнул.

— Я понимаю, что у нас для него нет еды. И что с нами он, наверное, умрет гораздо быстрее. Но ведь…

Жестом остановив его, Этьен подошел к псу вплотную, присел с ним рядом. Дворняга, глядя на него с сочащейся ненавистью, продолжала глухо рычать. Этьен, не меняясь в лице, протянул к собаке руку в намерении отстегнуть от нее цепь, но в следующее же мгновение почувствовал в своей кисти жгучую боль. Пес, не прекращая смотреть на него антрацитовыми глазами, впился зубами в его ладонь. Этьен не попытался отдернуть руки. По предплечью у него потекла кровь. Спутник его не двигался.

— Хороший мальчик, — криво улыбнулся Этьен. — Имя у тебя есть?

Рено, тряхнув головой, отвернулся.

— Я… Ох, боги. Я не помню.

Этьен закрыл глаза. В один миг выражение неприязни пропало из собачьего взгляда. Мягко разжав челюсти, в нерешительности пес лизнул ему руку.

— Пусть будет Берас, — усмехнулся Этьен, утирая кровь о ткань туники. — Ну, Берас! Добро пожаловать в компанию.

Рено ничего не ответил. И молча снял наконец с собаки цепь.

Комментарий к III. Сострадание

time has come https://sun9-3.userapi.com/c858524/v858524970/67544/2skRMB1S5YA.jpg

========== IV. Вопрос, которого не было ==========

Когда Берас все-таки сумел признать в них двоих своих новых хозяев, то в один миг превратился вдруг в самого послушного пса, которого только Этьену приходилось видеть. Все время зверь бежал с ними рядом, начиная увлеченно вилять хвостом при любом к нему обращении, и, кажется, даже и не намеревался от их компании куда-то убегать. Приятным был и тот факт, что для поддержания собачьей любвеобильности Этьену даже не приходилось тратить никаких собственных усилий. Пес очень живо отзывался на любые признаки проявляемого к нему внимания — возможно, из-за недостатка оного в прошлом, — а потому очень быстро к Этьену с Рено привязался. И потому, даже несмотря на то, что весь вид огромной собаки вызывал в нем неприятные воспоминания о псах Вайдвена, Берас Этьену нравился. Вероятно, в будущем он мог еще как-нибудь им пригодиться.

Впрочем, сейчас об этом говорить было рано, да и спустя некоторое время совместного с собакой пути Этьена успела откровенно утомить вся идущая от Бераса привязанность. Поэтому очень скоро собачью любовь Этьен целиком и полностью перенаправил на Рено. И тот, кажется, пребывал от этого в немыслимом восторге.

После того, как они отошли от мельницы на достаточное расстояние, Рено поспешил горячо перед Этьеном извиниться, от чего того тот же час захлестнул стыд. Этьен искренне не мог понять, как у Рено получалось делать это так легко и непринужденно. После всего того, что за столь короткое время успел натворить Этьен, лучшее, что следовало с ним сделать — это плюнуть ему в рожу и уйти, не оборачиваясь. Но Рено, кажется, имел на этот счет совсем другие мысли. И все они явно были за гранью понимания Этьена.

Он никогда не умел извиняться. Само это слово — “прости” — всегда навевало ему мысли о чем-то низменном, холопском, несвойственном самой его сути. Поэтому извинениями Этьен пренебрегал так часто, как только было возможно. Пусть за последние полтора года поводов для просьб о прощении у него набралось действительно много.

Может, именно из-за этого неумения переступать через себя Эотас так его не любил? Этьен хмыкнул. Даже если Дитя Света живо до сих пор, вряд ли он когда-нибудь это узнает.

— …так ведь?

Этьен резко остановился. Рено, опустившийся на корточки и увлеченно трепавший Бераса за ушами, смотрел на него во все глаза.

— Что?

— Ты совсем меня не слушал? — вздохнул Рено.

— Нет. Увлекся своими мыслями. Что ты там говорил?

На краткий миг улыбнувшись собаке, Рено поднялся и вновь взглянул на Этьена. В глазах его замерла неуверенность.

— Я просто… Не знаю. — В какой-то миг он мельком коснулся своего медальона, а затем опять улыбнулся. — Наверное, я просто размышлял вслух. Извини, что отвлек. Вряд ли тебе интересно.

— А ты выскажи свои размышления еще раз, и я дам тебе знать, интересно мне или нет.

Рено молчал какое-то время, отведя глаза, и вскоре вздохнул.

— Если честно… Ах, не знаю. Не сочти мои слова грубостью, но мне кажется, что ты вновь меня обманул.

Этьен нахмурился.

— Это как же?

— У меня есть ощущение, что ты все еще пытаешься создать себе какой-то образ, — задумчиво произнес Рено, развернувшись и сделав шаг вперед по дороге. — Образ более плохого человека, чем ты есть на самом деле.

Этьен, ступив следом за ним, злостно усмехнулся.

— Да ладно, я пару часов назад оставил на твоей роже синяк и, как ты выразился, “убил человека”, а ты тут пытаешься мне сказать, что я не такой уж и мудак?

— Произошедшее говорит о твоей несдержанности и, может, неосмотрительности, — пожал плечами Рено, — но вовсе не о том, что ты жесток.

— А случай прошлым вечером?

— Возможно, ты действительно наговорил тогда лишнего, но я так же не могу счесть эту ситуацию проявлением твоего темного нутра. В конце концов, это была лишь провокация. На которую я очень легко, к несчастью, повелся.

Задумавшись на какой-то миг, Этьен опустил голову.

— Ты опять фантазируешь.

— Вовсе нет. — Рено вдруг остановился и, обернувшись, улыбнулся ему. — Все-таки прошлым утром ты защищал имя Эотаса, причем делал это явно искренне. Кажется, ты действительно считаешь себя плохим человеком, но разве есть в этом смысл? Разве не лучше будет, если ты станешь пытаться поступать по совести, нежели и дальше будешь стараться создать себе образ негодяя?

Этьен очень долго разглядывал его лицо, словно бы не веря сказанному. Глаза Рено, однако, говорили о совершенной искренности. Этьен не знал, что и думать.

— Ты… — Он отвернулся, стараясь скрыть свое изумление. — Для деревенщины ты говоришь очень складно.

— У меня есть свои секреты. Но, прошу, не увиливай от темы.

— Анализируешь ты тоже неплохо, — выдохнул Этьен. — Не знаю, что тебе на твои слова ответить.

— Не нужно ничего на них отвечать. Мне будет достаточно, если ты просто примешь их во внимание. — Рено, обернувшись обратно к дороге, пошел вперед. — Хотя, если ты в качестве извинений за все произошедшее все-таки расскажешь мне о том, чего не договорил вчера вечером, я был бы тебе благодарен.

Этьен вздрогнул. Быстро прикрыв глаза, вместо ответа он сделал краткое волевое усилие. Рено, словно бы тут же забыв о своей просьбе, шел дальше. Через несколько секунд он подозвал к себе отбежавшего в сторону Бераса и принялся на ходу его поглаживать. Этьен, простояв некоторое время с закрытыми глазами, в конце концов выдохнул и сделал шаг вперед.

Солнце, спустя время высунувшее из-за облаков свои остроконечные лучи, палило безжалостно. Воздух кругом стоял разряженный и сухой — удивительное явление после накинувшегося на равнины ночью холода. Этьен, скинув с себя плащ, плелся, еле переставляя ноги, и едва не терял сознание. Удушливая дирвудская жара сказывалась на нем отвратительно — что сейчас, что год назад.

Бескрайние холмы далеко на горизонте сменились кромкой высоких лесов. Все так же дорогу с обеих сторон венчала буйная, вздымающаяся далеко кверху растительная смесь из осоки, крапивы и чертополоха. У самого тракта, более узкого и заросшего, чем на пути до этого, пробивались из-под земли крохотные лютики.

Рено шел впереди, весело поддразнивая Бераса зажатым в руке куском вяленого мяса. Старый пес недовольно тявкал на него, вытянув шею и клацая воздух зубами. Рено то и дело подносил лакомство как можно ближе к собачьей пасти, и как только Берас был готов выхватить из его пальцев кусок, он рывком отдергивал руку и заливался смехом.

— Этьен, — искристо посмеиваясь, обернулся Рено, — хей, Этьен! Ты только погляди…

Воздух вокруг неожиданно схлопнулся.

— …только погляди на этих кретинов. — Габино сплюнул, нервно поглаживая свою рыжую бороду. — Задница Магран, эй, парень! Да, да, к тебе обращаюсь! За ногами следи, мать твою так, ты ж того и гляди навернешься!

Рекрут, недовольно на него зыркнув, выпрямился и, чуть подогнув колени, встал в стойку. Но выдержать следующего удара все равно не смог, с грохотом бухнувшись на землю. Габино, презрительно цокнув языком, махнул в его сторону рукой.

— Бестолочь зеленая, — вздохнул он. — От материнской сиськи день назад оторвался, какая ему война…

— Скажи об этом Вайдвену, — усмехнулся сидевший рядом Этьен, неловко сжимая в руках меч.

— Сам скажи, — расхохотался Габино.

Этьен, в очередной раз со скрежетом проведя по лезвию меча оселком, неопределенно хмыкнул.

— Что?..

Рено остановился, опустив от неожиданности руку с куском мяса. Берас тут же впился в лакомство зубами. Этьен встряхнул головой, неловко схватившись за лоб.

— Да у меня… — Он вымученно улыбнулся, почувствовав, как плечи у него начинают дрожать. — У меня дежавю…

Резко втянув носом воздух, Этьен упал вниз.

— …мне нужно… Мне нужно, сука, с ним поговорить!

Взгляд у стражника в шлеме с наносником был холодным и словно бы насмешливым. Он явно принял Этьена за идиота. Вечер стоял жаркий настолько, что на лбу выступал пот.

— Его милость заняты, — усмехнувшись, отрезал стражник. — Проваливай.

Дыхание у Этьена вмиг стало учащенным; взгляд его заметался по округе, резко остановившись на пологе шатра, что закрывал проход внутрь. Изнутри не доносилось ни звука.

— Но ведь, — проскрежетал Этьен, едва не задыхаясь от злобы, — он не принимает у себя никого. Нихера он не занят!

Стражник, нахмурившись, ударил по земле своим копьем.

— Ты кто такой? Эрл? Командир роты? Может, на крайняк переговорщик дирвудский? — прищурившись, спросил он. — А-а-а, нет? Ну так и вали отсюдова, паскудыш, пока я ентим самым копьем тебе по заднице не надавал!

Этьен, сжав в кулаки руки, едва не захлебнулся воздухом. Ладно. Пусть будет так. Если этот идиот не хочет по-хорошему, придется внушить ему… А что именно внушить?..

Позади, сопровождаемые бряцаньем латных доспехов, послышались вдруг уверенные шаги.

— Этьен, сволочь! — рявкнула Анаис, вмиг оказавшись рядом и грубо схватив Этьена за руку. — Я разыскиваю тебя по всему лагерю, а ты, несчастный богохульник, у шатра его величества ошиваешься?! А ну-ка пошли отсюда, я твою дурную башку мигом поправлю-то! Томмен, прости ради всего святого, впредь глаз с него не буду спускать!

Стражник, понимающе кивнув, сдержанно усмехнулся. Сплюнув, Этьен грубо выдернул свое предплечье из лап Анаис.

— Тебя совершенно не касается то, что я после ужина делаю, командор! — выплюнул он прямо в лицо покрасневшей до кончиков ушей женщины. — Хоть на минуту займись уже наконец своими собственными делами!

Воздух вокруг был пронизан злобой так глубоко, что у Этьена едва не кружилась голова. В исступлении Анаис безвольно раскрыла рот. Рука ее мгновенно взмыла вверх, и только она собралась уже было замахнуться для пощечины, как вдруг из глубин шатра до них донесся ослепляющий свет.

Вайдвен, придерживая рукой полог, медленно вышел наружу. Корона на его голове искрилась сдержанным, холодным мерцанием. Командор Анаис и стражник мигом опустились на одно колено, низко опустив головы. Один лишь Этьен не сдвинулся с места.

— Прошу вас, — устало проговорил божественный король, — не нужно выяснять отношения прямо под моим носом. В конце концов, я все слышу.

Анаис грубо дернула Этьена за рукав, заставив того опуститься рядом.

— Ваше величество, — пролепетала командор, не поднимая глаз, — простите…

— Я все понимаю. — Вайдвен легким мановением руки остановил ее. — Люди, в конце концов, не могут сосуществовать без мелких размолвок. Но, пожалуйста, не позволяйте им заставить вас забыть о том, ради чего мы все здесь находимся.

“Недурно сказано, твоя милость, — с досадой подумал Этьен, в упор глядя на короля. — Только вот ты прекрасно знаешь, что одного напоминания об этом мне недостаточно.”

Вайдвен, кажется, улыбнулся. Его искристые лучи вскользь дотронулись до Этьена: не ощутимым касанием, но одним лишь отголоском. Король жестом приказал стражнику в шлеме с наносником подняться, и тот мгновенно вскочил на ноги, вытянувшись, словно струна.

— Томмен, — спокойно, но настойчиво сказал Вайдвен, — пожалуйста, впредь не допускай такого. Мне тоже нужно иногда отдыхать.

Стражник рывком приложил руку к сердцу. Король, откинув в сторону полог, исчез в глубине шатра, спрятав внутри весь свой свет. Командор Анаис, все же не сдержавшись, с размаху саданула Этьена по затылку тяжелой латной перчаткой.

Этьен, резко выпрямившись, глухо закашлялся. Горло саднило так, что каждый вдох давался с трудом; на губах, отдавая металлическим привкусом, ощущалась влага.

— Боги, да у тебя опять из носа течет…

Кашлянув в последний раз, Этьен неловко утер губы тыльной стороной ладони. На руке тут же заблестела густая, отливающая на солнце черным кровь. Сил что-либо сказать в нем не было, поэтому Этьен, так и не стерев с лица всю липкую дрянь, лишь указал пальцем себе на рот.

— Ох… — Рено, мигом завозившись у себя в сумке, вместо бурдюка вытащил наружу небольшой кувшинчик, взятый из дома мельника. — Оно получше… ну,успокоит. На вот…

Этьен, трясущимися руками сдернув с кувшинчика перекрывающую его ткань, жадно припал к нему губами. Молоко, плескавшееся внутри, мгновенно подернулось алым.

— Это ведь ненормально, — проконстатировал Рено, беспокойно поглаживая шерстку сидевшего рядом Бераса.

— А ты невероятно догадлив, — прохрипел Этьен, отставив кувшин в сторону и вновь утерев рот рукой. Рено в ответ лишь вздохнул.

Двумя дрожащими пальцами Этьен, прикрыв глаза, дотронулся до своего виска. И тут же, наклонившись вперед, коротко застонал. Берас, почувствовав колебания воздуха, предупреждающе тявкнул.

— Чувствуешь?.. Ну, что-нибудь новое… чувствуешь?

Рено на миг прищурился, но затем, будто бы с недоверием, дотронулся до своего лба.

— Как будто бы… Ох. Как будто думать стало полегче.

Этьен вымученно усмехнулся.

— В этом все дело, — проговорил он, с трудом выпрямившись. — Я же сайфер, в конце-то концов.

Солнце жгло окружающие их заросли травы все так же безжалостно, но Этьен чувствовал себя заметно лучше.

— У тебя было столько идиотских вопросов. Вопросов, на которые я бы не смог… и не захотел отвечать.

Где-то рядом безудержно трещали сверчки. Берас, припав к земле, взволнованно вылизывал Этьену испачканную в крови ладонь.

— Я наивно полагал, что смогу сдерживать твои мысли до тех пор, пока не буду готов… Снова встретиться со всей той чушью, что тебя так интересует. Но в итоге, разумеется, переоценил свои способности.

— Так это что же, — недоверчиво поморщился Рено, — я теперь могу у тебя спросить все, что взбредет мне в голову?

Отвернувшись, Этьен обреченно кивнул. Кровь на его лице в свете солнечных лучей отливала ониксом. Рено улыбнулся. Без тени насмешки.

— Тогда вот тебе мой первый вопрос, — сказал он, прищурившись. — Я нашел в зарослях землянику. Будешь?

Солнце по какому-то нелепому стечению обстоятельств вновь выглядывало у Рено из-за спины.

— Я не настолько глуп, чтобы отвечать отрицательно, — с улыбкой отмахнулся от него Этьен.

========== V. Право на свет ==========

Здесь, среди бескрайних, поросших травой равнин, нетронутых человеком, деревьев росло куда больше. Тут и там тянулись кверху ольхи, трепыхаясь оплетенными золотой листвой ветвями; дрожали от малейшего мановения ветра тощие березки, прячась под сенью высоких тополей.

Пробравшись сквозь заросли и набрав полные руки ягод, Рено с Этьеном уселись в центре маленькой, оплетенной со всех сторон молодыми древесными стволами полянке, устланной рыжей листвой. Солнце нерешительно пробивалось сквозь кроны над их головами, опадая на землю искристой золотой рябью; ветер со временем поутих, и единственным напоминанием о нем осталось шелестящее перешептывание листьев.

Они ели землянику, разбросанную по устланному на землю плащу, и запивали ее взятым из дома мельника молоком. Этьен чувствовал себя в разы лучше: голова больше не болела, дышать можно было без всякого труда. Поэтому воспринимать вопросы, с которыми сразу же накинулся на него Рено, было теперь куда проще.

Спрашивал он, разумеется, о войне. О тех моментах похода Вайдвена, которые Этьену удалось застать лично; о редсерасской солдатне, о ее нравах и мотивации; о том, действительно ли имела место быть в их походе та жестокость, о которой так увлеченно трещал теперь весь Дирвуд. И еще Рено спрашивал о Вайдвене. Очень, очень много. И Этьен, конечно, рассказывал. Потому что ему было, о чем рассказать.

— Это, наверное, совсем уж глупый вопрос, — сказал Рено, нерешительно вертя в руках очередную ягоду земляники, — но Вайдвен… Он что, правда светился? Прям всегда-всегда?

Этьен, поглаживая шерсть Бераса, лежавшего у него под боком, усмехнулся.

— Официальная версия: да, вообще всегда, без исключений, — улыбнулся он. — Неофициальная: нет. Светилась у него, во-первых, только голова. Ну, эдакая корона на голове. Во-вторых, светиться все время ему, наверное, было попросту физически сложно. Поэтому иногда — не поверишь! — его можно было застать не светящимся. Только никому не рассказывай.

Рено театрально прикрыл рот рукой.

— Вот это, конечно, мистика! Неужто он и на людях так появлялся?

Этьен замешкался.

— Перед широкой публикой — нет.

Какое-то время молчали, увлеченно уплетая оставшиеся в их распоряжении ягоды. В конце концов на губах у Рено застыл вопрос, но он не решился высказать его вслух. Этьен, впрочем, все равно ему ответил.

— Вайдвен лишь дважды давал мне аудиенции, — сказал он, уставившись невидящим взглядом на лежавший перед ним опустевший плащ. — И если в первую нашу встречу его сияние меня едва не ослепило, то во время второй света в нем не было вовсе.

Этьен не знал, сколько ушло времени и нервов на то, чтобы Вайдвен все-таки соизволил дать ему вторую личную аудиенцию. К тому моменту они уже оставили позади Белый Переход и эту отвратительную историю с Холодным Утром. Дирвуд теперь не казался бесконечно далекой прихотью главнокомандующего: он простирался под их ногами, глядел на них лицами, переполненными страхом и отвращением, задувал под их латами промозглым ветром. Из сплетен и смутных приказов Дирвуд превратился в серую, тошнотворную действительность. И Этьен эту действительность ненавидел.

Впрочем, возможности вдоволь поразмышлять над тем, как же плоха его нынешняя реальность, у него не было. Потому что мысли его занимала, во-первых, Анаис со своими “исключительными мерами по прививанию рядовым имбецилам чувства такта”. А, во-вторых, способы эти исключительные меры обойти.

— Ты не представляешь, как сильно она на меня наезжала после первой моей попытки поговорить с его светлейшеством, — вздохнул Этьен, отпивая оставшееся молоко из кувшина. — Анаис буквально не давала мне проходу. Никто из тех, кто ходил под ее началом, не мог, впрочем, похвастаться сладкой жизнью, но всех остальных солдат из ее подразделения она хотя бы не считала угрозой своему статусу. Поэтому… ух, пламя! Ты прям-таки не представляешь, на какие ухищрения мне приходилось идти, чтобы от нее отмазаться.

На то, чтобы наизусть вызубрить распорядок дня своего командора, Этьену понадобилось бессчетное количество дней, десяток скандалов и больше трех внеочередных дежурств по кухне. Дабы выучить лица, имена и предпочтения всех личных телохранителей Вайдвена, нервов пришлось затратить куда больше: в ход пошли унизительные дежурства в качестве обслуги вышестоящих капитанов и многочисленные угрозы физической расправы в его адрес. Причем со стороны не одной лишь Анаис.

Габино часто говорил, что все эти этьеновы попытки достучаться до самого верха — дело совершенно безнадежное и столь же сумасшедшее. Это раньше, когда Вайдвену не приходилось ежеминутно следить за тем, чтобы его наступление шло по плану, он мог позволить себе опуститься до разговоров со всякой чернью. Сейчас же минимумом, которого мог достичь своим сумасбродством Этьен, был позорный столб. Максимумом — показательная казнь за неподчинение принятым дисциплинарным порядкам и отказ следовать приказам вышестоящих.

Этьену не было до всего этого дела. Пока на горизонте теплилась хоть малейшая вероятность встречи с Вайдвеном, последствия его не интересовали.

— Я долго и упорно надеялся, что смогу достичь чего-то, не ударяясь при этом в откровенное сумасшествие, — вздохнул Этьен, напряженно растягивая ткань туники на груди. — Но со временем я понял, что этим детским лепетом не добьюсь вообще ничего. Я мог воровать для телохранителей Вайдвена выпивку, насылать на них иллюзии, которые делали мне в итоге только хуже, мог часами унижаться перед ними, но все равно в итоге не получал ничего, кроме все нарастающего бешенства командора. А потом случилась Долина Милосердия, и в конце концов вопрос встал передо мной ребром: я либо иду на нечто гораздо более радикальное, либо все-таки дезертирую.

Рено, убрав в сумку опустевший кувшин из-под молока, нервно сглотнул.

— И что же в итоге?

Опустив взгляд, Этьен сдержанно улыбнулся.

— Я решил совместить.

***

Палатка Анаис оказалась гораздо более маленькой, чем Этьен себе представлял. Внутри не было ничего, кроме койки да раскладного стула со скинутой на него кольчугой. И еще — свечей. Не меньше десятка свечей, искристых и режущих привыкшие ко тьме глаза, расставленных всюду, куда падал взгляд. Глядя на них Этьен мог лишь гадать, где командор сумела раздобыть их в таком количестве.

Связанные руки у него дрожали, пусть он и четко знал, почему и ради чего сейчас находился здесь. Веревки, стягивающие Этьену кисти, натирали при малейшем движении, но он все равно уперто пытался размять пальцы. Слишком уж сильно они затекали. И слишком уж сильно он нервничал.

Анаис ворвалась в палатку так же внезапно, как и ушла из нее. Разгоряченная, красная, словно бы после пьянки, она выглядела так, будто бы могла разорвать Этьена на мелкие клочки в любой момент, при этом даже не запыхавшись.

— Пошли, — процедила она, грубо схватив его за локоть, и решительно шагнула по направлению к выходу. — Пошли. Быстро.

— Вот так просто? Без всяких прелюдий?

Взгляда Анаис оказалось достаточно, чтобы заставить его замолчать.

Час стоял поздний, но лагерь непрестанно гудел, не являя ни единого намека на предстоящий ему сон. Всюду, насколько хватало глаз, беспокойно горели огни; из всех уголков доносились встревоженные голоса. Еще бы — такое событие.

К удивлению Этьена, Анаис не стала вести его через бушующий центр лагеря, а пошла в обход, по самому краю. На своего пленника она не смотрела, но руку его с каждым новым шагом сжимала все яростнее.

— Так и знала, — шипела командор себе под нос, перманентно сплевывая. — Так ведь, Маграново пламя, я и знала! С первого же взгляда все ясно было, а я носилась тут с ним, как дура последняя. Тьфу ты! Да чтоб хоть раз еще я стала брать к себе плешивых наемников!

— Потише, командор, — усмехнулся Этьен. — Ты такими темпами от ярости сознание потеряешь.

Анаис, не сбавлявшая до этого момента шага, резко остановилась, обернувшись. Мгновенно она выпустила его локоть и со всей дури, не моргая, вмазала ему кулаком в челюсть. Латные перчатки все так же были у нее на руках. Распластавшись на земле и сплюнув выбитый зуб, Этьен мгновенно осознал, по какой именно причине она повела его по границе лагеря.

— Ты, жалкое… мерзопакостное отродье! — Анаис нестерпимо хотелось кричать, но она все-таки сдерживалась. — Еще одно слово из твоего поганого рта, и я лично прикончу тебя прям здесь, не дождавшись решения его величества!

Она не стала ждать, пока он поднимется сам. Вместо этого командор рывком вздернула Этьена на ноги и, вцепившись ему в руку, поволокла дальше. Больше он с ней не заговаривал.

Вайдвен, пребывая в тяжком раздумье, откликнулся на их присутствие далеко не сразу. Этого времени, впрочем, хватило на то, чтобы ярость внутри Анаис окончательно поутихла.

— Ваша милость…

Корона его величества мерцала тускло, едва различимо в свете окружающих Вайдвена свечей.

— Спасибо, что не стала привлекать к нему внимание, Анаис, — спокойно проговорил божественный король. — Ты можешь подождать снаружи.

Командор, замешкавшись, не сдвинулась с места.

— Но ведь…

— Я настаиваю, — невозмутимо повторил Вайдвен. — И, раз уж на то пошло, развяжи ему, пожалуйста, руки.

Взгляд Анаис, устремленный в пол, казалось, подернулся возмущением. Но она все равно послушно выполнила приказ, спустя минуту пропав за пологом шатра. Этьен, разминая руки, не без удовольствия проводил ее взглядом. Затем перевел глаза на окружающее его пространство.

Раньше, чтобы занять свои мысли хоть чем-то более приятным, чем Анаис, Этьен очень часто фантазировал о том, как же все-таки выглядит изнутри шатер Вайдвена. Сложившийся в итоге образ представлял из себя нагромождение дорогих тряпок, свисающих отовсюду, огромный балдахин над кроватью, выполненной из красного дерева, и с десяток — нет, несколько десятков свечей, которые его милость шутки ради все время пытался зажигать собственной головой.

А еще Этьен всегда представлял себе Вайдвена в этом шатре беспрестанно пьющим. Потому что, если говорить откровенно, он не понимал, как могли приходить все эти идиотские идеи его светлости на трезвую голову.

К величайшему сожалению, ни одна из фантазий Этьена в итоге не оправдалась. Что уж говорить — даже балдахина у Вайдвена над кроватью не нашлось. От палатки Анаис шатер его величества отличался лишь находившимся внутри наспех сколоченным столом, на котором распластались хаотично раскиданные карты и гусиные перья. В остальном внутреннее убранство оказалось скудным и крайне сдержанным, и со стороны можно было подумать, будто бы это не солдат сейчас зашел в шатер к королю, а совсем наоборот.

Вайдвен, положив голову на согнутую в локте руку, покоившуюся на одном из подлокотников его стула, недвижно смотрел в сторону своей кровати. После ухода Анаис свет на его лбу, нерешительно померцав еще несколько мгновений, затух окончательно, оставшись едва уловимым отблеском в глазах. Без сияния божественной короны шатер мигом окутал полумрак, и Этьен еще явственнее ощутил, как же все-таки ему неудобно здесь находиться.

Скользкая, навязчивая вина за все произошедшее медленно скручивала ему внутренности, пока он смотрел на сидевшего перед ним божественного короля. Он не понимал, пытается ли ему внушить это чувство Вайдвен, или Этьен сам переживает его, но все равно осознавал, что оно здесь необходимо.

Он так долго хотел его увидеть. Так мучительно долго ждал момента, когда им все-таки удастся поговорить. Но неужели это того…

— Нет, не стоило, — вздохнул Вайдвен. — И мне казалось, ты достаточно умен, чтобы это понимать.

Нахмурившись, Этьен отвернулся. Взгляд его наткнулся на застланный бумагами стол. Впрочем, терять ему все равно больше нечего…

Этьен, глубоко вдохнув, резкими шагами преодолел дистанцию до стола и, усевшись на него, закинул ногу на ногу. Божественный король не изменился в лице.

— Мне не понравилось стоять перед тобой на коленях. Решил попробовать более удобную позу.

Его величество, прикрыв глаза рукой, разочарованно поморщился.

— Ты… Ах. Поистине уникальный экземпляр. — Вайдвен убрал ладонь от лица. Свет в его глазах настойчиво уколол Этьена. — Ты подбил моих людей на дезертирство, посеяв в лагере беспокойство в самый неудобный для этого момент. Из-за твоих неразумных выходок сегодня ночью будут вынуждены умереть хорошие люди, оплетенные твоей дурной магией. Ладно, самое страшное даже не это: из-за тебя все мои планы могут пойти насмарку. Лишившись единства сейчас, когда всех охватил страх перед всем произошедшим и еще большее смятение перед будущим, солдаты едва ли смогут выполнять свою задачу с тем же усердием. По твоей милости заря может теперь и вовсе не прийти в Дирвуд. Самая милосердная участь, что ждет тебя после тобою учиненного — смерть на виселице.

Вайдвен замолчал, недвижно глядя на Этьена. Тот не отозвался.

— И ведь ты с самого начала осознавал все вероятные последствия, но все равно пошел на это, — со вздохом продолжил божественный король. — Без тени сомнения в сердце. А теперь, вдобавок к перечисленному, всем своим видом пытаешься мне продемонстрировать, как глубоко тебе на все это наплевать. И вот скажи мне: какой вообще реакции ты от меня сейчас ждешь?

Этьен думал, что улыбнуться после всего сказанного он не сможет. Но у него получилось.

— Я ожидаю, — ответил он, глубоко вдохнув, — что ты не окажешься жесток настолько, чтобы отказать мне в последнем разговоре. Я не жду от тебя помилования, но надеюсь, что ты не станешь лишать все мои идиотские действия хоть какого-то смысла.

На миг Этьену показалось, что свет в глазах Вайдвена заискрился ярче. Впрочем, это мог быть и простой отблеск пламени свечей. Божественный король, не посчитав нужным ответить, выжидающе молчал.

— Эотас что, — нерешительно спросил в конце концов Этьен, — вообще не умеет злиться?

— Ответ зависит от того, по какой причине ты задаешь свой вопрос.

Этьен поерзал на месте.

— Ну, насколько я могу об этом судить, ты не злишься. Хотя должен бы.

Вайдвен, кажется, вскинул бровь.

— Ты тратишь отведенное тебе время, — медленно начал он, вновь положив голову на согнутую в локте руку, — совсем не на те вопросы. Но я тебе отвечу.

Божественная корона на его голове, на короткий миг пробудившись, блеснула несколькими несмелыми искрами.

— Мои эмоции и переживания Эотаса — вещи суть неразделимые, но отчасти друг с другом конкурирующие, — вздохнул король. — В каждой отдельной ситуации какая-то из сторон, увы, берет верх. Моя человеческая сущность кипит сейчас от нанесенного мне и моему богу оскорбления, но Эотас остаётся беспристрастным, потому что, как ты и сказал, он не рассчитан на то, чтобы… злиться. Бог мыслит иными категориями, Этьен. В данный момент ты вряд ли сумеешь их понять, но я скажу тебе следующее: если бы Эотас счёл тебя помехой на нашем пути, ты бы не стоял сейчас здесь.

Этьен усмехнулся. Совершенно неосознанно.

— Я понял тебя, — кивнул он. — Но я все же хотел бы сейчас поговорить с человеком, а не с божеством.

Его величество не ответил ему ничего. Но сквозь тусклое сияние, окутывающее лицо Вайдвена, Этьен все равно смог разглядеть проблески улыбки.

Ты просишь о невозможном.

Каждое мгновение, проведенное в молчании, тянулось бесконечно долго, словно медленно затухающая свеча. В Этьене не нашлось сил для того, чтобы это переносить.

— Ты когда-нибудь задумываешься о том, — нерешительно начал он, — что с тобой будет, если ты потерпишь в итоге поражение?

Вайдвен не поднял на него глаз.

— Эти мысли не помогут мне прийти к моей конечной цели.

— Это так, — улыбнулся Этьен, — но ведь даже у божественного короля иногда бывают бессонные ночи, разве нет?

Вайдвен молчал долго, беспокойно теребя прядь своих соломенных волос. Но в конце концов все же тяжело вздохнул.

— Сотни людей пошли за мной, ведомые сиянием Эотаса, — сказал он, и на миг Этьену почудилось, будто бы свет из глаз Вайдвена исчез окончательно. — Если я не преуспею, последствия будут колоссальными как для всего Редсераса, так и для меня и моего бога. Меньше всего я хочу, чтобы те жертвы, на которые я заставил пойти стольких людей, оказались напрасными. Но если… Если это случится, то моя кара в итоге будет много страшнее смерти.

Вайдвен на миг замолчал, опустив взгляд. На долю секунды воздух взорвался скорбью такой силы, что Этьен едва не задохнулся сделанным вдохом.

— Именно поэтому я не могу остановиться теперь, — продолжал король, вновь посмотрев Этьену в глаза. — Поэтому не могу позволить нежелательным мыслям и чувствам захватить меня. Я пролил много крови и еще больше пролью ее в будущем. Но я не имею права позволить сейчас сожалению овладеть мной и заставить меня пойти на попятную.

Сил на то, чтобы оставаться сидеть в том же положении, в Этьене больше не было, поэтому он встал. И в ту же секунду осел на пол.

— Я бы смог понять тебя, будь ты обычным королем. Не будь у тебя совести, я не стал бы задавать тебе лишних вопросов. — Голос у Этьена дрогнул. — Но ты… Ты ведь видишь людские души, Вайдвен. Ты знаешь, что чувствует каждый из тех, кто согласился поднять ради тебя оружие. И тебе никогда не кажется… Что это — слишком много скорби для одного человека? Неужели тебе никогда не становится больно настолько, что не остается сил на то, чтобы дышать?

Божественный король, не спуская с него своих солнечных глаз, улыбнулся.

— Ты прекрасно знаешь ответ, Этьен. — Света в образе Вайдвена больше не было ни капли, потому что весь он сосредоточился в его голосе. — В этом ты понимаешь меня лучше, чем кто-либо другой.

Этьен прыснул со смеху.

— Что, и мою душу ты читал?

— Конечно.

— И не наскучило?

— Ничуть, — лучисто рассмеялся Вайдвен.

Опустив голову, Этьен сдержанно улыбнулся. Гул по ту сторону шатра нарастал с каждой новой секундой. Времени у них оставалось все меньше.

— Выходит, ты с самого начала понимал, почему на самом деле я пошел за тобой, — глухо сказал наконец Этьен.

— Да.

— Значит, знал и причину, по которой я так истово желал все это время с тобой поговорить. — Этьен, не дождавшись ответа, нахмурился. — Меня волнует только одно: почему ты тянул с этим столько времени? Зачем заставил меня пойти на все это?

Вайдвен, не глядя на него, коротко улыбнулся.

— Слышал когда-нибудь о таком понятии, как верность, Этьен? О том, что оно в себя включает и чего от человека требует?

Этьен не ответил.

— Ты словно нетерпеливое дитя, — вздохнул спустя минуту Вайдвен. — Я хотел показать тебе все уже после того, как достигну желаемого, потому что это было бы красноречивее любых слов, которые я могу сказать. Но в конечном итоге ты решил сделать все по-своему. К тому, что ты совершил, тебя принудил не я, и, прошу, не лги в этом хотя бы себе. Я жалею только о том, что не разглядел этого самоволия в тебе раньше.

— Это самое настоящее издевательство, — прошипел Этьен, вскинув голову. — Ты согласился принять меня к себе, ты заставил меня погрузиться в эту пучину людской скорби, прекрасно зная, ради чего я все это делаю, но в итоге оставил ни с чем, вынудив прозябать в этом кошмаре без всякой надежды на хоть какие-то ответы!

В глазах Вайдвена вновь прорезался свет.

— Ты разочаровываешь меня все сильнее, — процедил божественный король. — Я полагал, ты достаточно умен, чтобы осознавать, в ком надо искать ответы.

Этьен едва не задохнулся возмущением.

— Я дал тебе условия, — строго продолжал Вайдвен, — для того, чтобы ты смог осознать все, что так тебя волнует. Но вместо того, чтобы воспользоваться этой возможностью, ты самонадеянно решил, что я лично должен преподнести тебе ответы на блюдечке.

Этьен вскочил на ноги. Злость, собственная, настоящая злость захватила его целиком, и под ее наплывом он еле дышал. Этьен готов был ответить Вайдвену, выплюнуть ему прямо в лицо очередные едкие обвинения, но слова, едва не сорвавшись с его губ, резко застряли у него в горле.

Божественный король медленно поднялся со своего стула. Озарив все пространство вокруг, на его голове вспыхнул вдруг ослепительный свет.

— Я дал тебе шанс, — сказал Вайдвен, и в голосе его прорезался гром. — Шанс, который ты грубо отверг, решив, что я должен… нет, прямо-таки обязан дать тебе нечто большее. И за свою глупость я заставлю тебя поплатиться.

Больше Этьен на него не смотрел: свет нестерпимо слепил ему глаза, острой болью впиваясь в виски.

— Разумеется, ты будешь казнен, — продолжал Вайдвен, направившись к выходу из шатра. — Ты обесчестил мои попытки тебе помочь своим нетерпением и пренебрежением верностью. Но я не жесток настолько, насколько ты думаешь, поэтому все-таки дам тебе последнюю возможность разыскать свои ответы. Через пламя и меч.

Осознание прострелило Этьена мгновенно. По спине у него пробежал холодок. Божественный король, откинув в сторону полог шатра, улыбнулся.

— Анаис! Прости, что так долго. Мы готовы.

Командор, просунув внутрь свою русую голову, облегченно кивнула.

— Какие будут приказания, ваша милость?

Этьен хотел крикнуть что-то им обоим, но свет, ослепив, лишил его и дара голоса.

— Проследи за тем, чтобы он увидел казнь. — Этьен не видел этого, но знал, что Вайдвен улыбается. — А завтра он пойдет вперед в первых рядах. Если он сумеет пережить этот день, то его собственная казнь состоится на следующем привале.

Анаис, пройдя внутрь и вцепившись Этьену в руку, непонимающе нахмурилась.

— Но, ваша милость, к чему все это?

Божественный король не отвечал ей дольше положенного.

— Он задолжал мне чуть большее, чем свою смерть.

Комментарий к V. Право на свет

у меня много вопросов к дисциплинарной ситуации в вайдвеновой армии и я до конца не уверена, могло ли подобное вообще там произойти, но мне все равно показалось не слишком большим упущением добавить в повествование подобный момент з:

фандом мертв и мы убили его, в связи с чем я перестаю тянуть кота за яйца и принимаю ответственное решение выкладывать части каждый день

я дурак простите меня

========== VI. Мотыльки ==========

Когда они вернулись обратно на тракт, солнце уже изрядно наклонилось к западу, и его жаркое сияние больше не обжигало им кожу. Аромат окружающих их трав ближе к вечеру начал лишь усиливаться: пахло шалфеем, крапивой и анисом, пожухлой листвой, упавшей с придорожных берез, и особенно ярко — сыростью наступившей осени.

Рено, выслушав рассказ Этьена, молчал непривычно долго. Разум его всецело занимали сейчас раздумья, поэтому никакой определенной эмоции, исходившей от него, прочувствовать не удавалось, не говоря уже о каких-то конкретных мыслях. Этьена это смущало и беспокоило: он уже успел привыкнуть к тому, что на языке у Рено вертится больше вопросов, чем у него — ответов, и потому сейчас ощущал себя отчасти потерянным.

Берас плелся позади них, вымотанный долго стоявшей жарой, и принюхивался к каждой покачнувшейся на ветру травинке. Рено все-таки ошибся: пес, не упустивший ни одну встретившуюся им на пути полевку или же ящерицу, вполне мог прокормить себя сам.

— Разве у тебя нет больше вопросов? — спросил Этьен, глядя себе под ноги. — Или же ты так возмущен моим рассказом, что теперь и вовсе не будешь со мной разговаривать?

Обернувшись через плечо, Рено посмотрел на него с очевидной усталостью. Ветер беспокойно трепал его русые волосы.

— Мне нужно время, чтобы их сформулировать, — отозвался Рено, повернув голову в сторону бегущей впереди дороги. — Сформулировать так, чтобы тебе в голову не пришла опять идея затуманивать мне чем-то мысли после неприятного для тебя вопроса.

Сбоку в зарослях послышались шорохи. Берас, мотнув ушами, тут же кинулся в траву. Этьен опустил голову ниже.

— Если мне не изменяет память, я объяснил тебе, почему вынужден был так поступить. — Глядя в сторону копошившегося в зарослях Бераса, Этьен вздохнул. — Мне казалось, ты поймешь.

— Я понимаю, — ответил Рено, не оборачиваясь, — и это меня удручает больше всего.

Спустя несколько секунд неистовой возни Берас вылез из травы, победоносно сжимая в зубах трепыхающуюся еще полевку. Пес, резко среагировав на наиболее отчаянную судорогу своей жертвы, стиснул челюсти. На поросшую бурьяном дорогу с морды его стекли несколько карминовых капель.

Этьен, коротко улыбнувшись, промолчал.

— Расскажешь еще о сайферах?

— О сайферах? — удивился Этьен, заслоняясь рукой от солнца. — А как же Вайдвен?

— Вайдвена здесь сейчас нет, — пожал плечами Рено. — Зато есть ты. Сайфер, о котором я почти ничего не знаю.

Дорога петляла меж холмов, звучащих голосами десятков насекомых и птиц, убегала куда-то вперед и терялась у горизонта, венчавшегося тонкой линией далекого леса. Солнце над головой давно уже не пылало, но до сих пор одаривало их теплым еще сиянием.

— Ну, раз о сайферах… — Этьен выдохнул, собираясь с мыслями. — Да я и сам мало что о них знаю. Когда-то у меня был преподаватель, который пытался обучить меня контролю над самим же собой, но из теории я мало что понимал, а на практике ничего у меня никогда не выходило. Иногда мне вообще кажется, что сайферы — это какая-то огромная божественная ошибка. Потому что ощущается все именно так.

— Но разве это не здорово? Читать мысли, накладывать на людей чары…

— Нет. Не знаю, как у других сайферов, но у меня цена за это обычно слишком высока.

— То есть?

Этьен глубоко вдохнул, разыскивая глазами Бераса. Пес, спрятанный зарослями по самые уши, увлеченно гонялся за осой.

— Я правда не хочу тебе жаловаться…

— Попробуй, — улыбнулся Рено, заглянув ему в глаза. — Может, станет легче.

— Не станет. Никогда не становилось. — Этьен вздохнул, отведя взгляд. — Если бы после моего рассказа ты мог взять и просто забрать мои способности, то мне б действительно полегчало. Потому что, боги правые, ты даже представить себе не можешь, как я от всего этого устал. Не может нормальный человек терпеть такое количество чужих эмоций и при этом сохранять здравый ум. Порой мне кажется, что у меня вот-вот поедет от всего этого крыша.

Рено, нахмурившись, ему кивнул. Берас успел к тому моменту нагнать уже осу, и та, явно взбешенная его навязчивостью, норовила ужалить пса прямо в нос. Собака, к ее несчастью, оказалась проворнее, быстро лязгнув осу зубами и практически перекусив ее пополам.

— Это и правда, наверное, тяжело, — со вздохом отозвался через некоторое время Рено. — Но разве все человеческие эмоции ощущаются так уж невыносимо?

— Не все, конечно. Хель, я бы многое отдал, если б люди умели испытывать только какую-нибудь там радость и ничего более. Но это ж невозможно.

— Возможно, — улыбнулся Рено. — Если ты им в этом поможешь.

Этьен молчал какое-то время, изучая дорогу у себя под ногами, а затем, не найдясь, что сказать, просто махнул рукой.

Они шли молча и медленно до тех пор, пока небо не подернулось рыжим, а трава и древесные листья не наполнились сияющими отблесками. Луга повсюду вокруг мгновенно утонули в расплавленном золоте и глубоких черных тенях, словно укутанные отброшенной на них солнцем шалью из тончайшего переливчатого шелка. Вся жизнь на короткий миг словно бы замерла, оцепенела под покровом накинутого на нее дурманящего миража, и вновь очнуться смогла лишь многим позже, когда небо на западе подернулось темно-лиловым, а тени стали расплывчатее и глубже.

Различить очертания деревни на фоне чернеющей невдалеке лесной гряды им удалось далеко не сразу. Но когда все же удалось, радости их не было предела. Вначале Этьен удивился тому, что достичь деревни им удалось так быстро: учитывая, как медленно они с Рено брели вперед, дойти до заветного селения он рассчитывал лишь к концу четвертого дня. Но, подобравшись к деревне вплотную, Этьен вмиг перестал удивляться. А вместе с тем и радоваться. Потому что деревня была сожжена.

— Ох, Магранова задница, — бормотал Этьен, неверящим взглядом осматривая чернеющие следы пепелища и покореженные очертания обгоревших стен, — я даже не думал, что в такой глухомани…

Рено, беспокойно покусывая нижнюю губу, ему не ответил.

Они не сразу заметили сидевших на чудом уцелевших останках домов ворон. Вернее, первым заметил их Берас, нервно залаявший на одну из наиболее наглых птиц, позволившую себе подлететь к их компании слишком близко.

Ворон были десятки. Они сидели на черных от копоти полусгоревших стенах, копошились на клочках выжженной земли, сливаясь с ней единым антрацитовым пятном, увлеченно что-то искали в проросших сквозь обгоревшие половицы травах. И все, как одна, молчали, с превеликим интересом разглядывая трех бредущих по деревне путников.

Когда они двинулись к центру сгоревшей деревни, под кожу Этьена вдруг уколол премерзкий ледяной страх. Слишком сильный, чтобы принадлежать ему одному, но вместе с тем и слишком обезоруживающий, чтобы понять, чей именно.

Первым делом Этьен посмотрел не на частично уцелевшую постройку, стоявшую в бывшем некогда центре селения, но оглянулся на Рено. Увидев, как у того дрожат губы, вздохнул и все-таки обернулся к расположившемуся перед ними зданию. И явственно ощутил добавившуюся к едкому страху эмоцию: отвращение.

Храм был каменным, поэтому сохранился многим лучше, чем прочие деревенские постройки. Что было, в принципе, удивительно. Сохранились в нем очертания былой формы, вырисовывавшей собой узкий прямоугольник с примыкающими к нему с двух сторон пристройками. Чуть хуже сохранились уходящие ввысь своды, чудом не развалившиеся до сих пор окончательно. На месте остались округлые сверху очертания парадной двери, обломки коей валялись сейчас на частично выщербленном мозаичном полу с еще различимым на нем символом. Таким же символом, что красовался сейчас на тунике у Этьена. Только не перевернутым.

Этьен инстинктивно ощутил, что Рено вот-вот грохнется на колени, прямо на чернеющее кругом пепелище, и предусмотрительно сжал его плечо. Рено пошатнулся, но не упал. И в следующую же секунду схватился за свой медальон, беззвучно что-то забормотав.

— Эх, Маграново пламя… — вздохнул Этьен, не отрывая взгляда от мозаики на полу храма. — Хорошо все-таки тут поработало Маграново пламя. Прям-таки достойно восхищения.

Этьен искренне не понимал эту тенденцию дирвудцев строить в своих храмах подземелья. Создавалось ощущение, будто строители наперед знали, что через какое-то время здесь образуются внушающие трепет руины, и лишь потому хотели нагнать на свои постройки лишнего пафоса.

Лезть внутрь ни Этьен, ни Рено сначала не хотели. Ни у одного даже не возникло в голове такой мысли. Но потом небо вмиг затянули подернутые сизым облака, скрыв за собой последние лучи тонущего за горизонтом солнца, и перспектива вымокнуть под дождем стала для них очевидной. И до дрожи неприятной.

В подземных помещениях было темно и жутко, как в самом Хель, но заманчиво сухо. Они пробирались по заваленной обломками лестнице вниз медленно, тщательно прощупывая ступени у себя под ногами, и с каждой новой секундой ощущали наплывающий на них ужас все сильнее. Этьен чувствовал его в каких-то сверхъестественных, совершенно сюрреалистичных объемах, и потому с каждым новым шагом в сгущающуюся тьму ощущал, что колени у него подгибаются все сильнее. Изо всех сил он пытался гнать страх прочь, напряженно сжимая в руке шерсть идущего рядом Бераса, со всем возможным вниманием вслушиваясь в эмоции бредущего позади Рено. Он не мог бояться так сильно. Просто не мог. И, собственно, не боялся.

Осознание пришло к Этьену неторопливо, словно бы исподтишка, но очень вовремя. Не успев коснуться мыском сапога последних ступеней, он резко остановился.

— Поворачивай, — прошипел он, пытаясь высмотреть во тьме хоть что-то. — Поворачивай. Быстро! Здесь кто-то есть!

Этьен не увидел этого, но почувствовал, как Рено вздрогнул.

— Кто? Мародеры? Призраки? — Голос у Рено дрожал, но сам он с места не двигался. — Что за глупость! Никого там быть не…

Этьен бессильно на него зашипел, махнул свободной рукой, второй сжав шерсть Бераса еще сильнее. Пес, почувствовав раскат его злости, предупреждающе зарычал, потянул носом воздух.

— Выходите, сучьи дети! — рявкнул Этьен. — Мы… Мы вас чуем! Нас тут трое, и у нас есть оружие!

Волна страха в одно мгновение усилилась, взвилась под сводами его черепной коробки безудержным потоком, и под ее напором ноги у Этьена едва не подкосились. На короткий миг он вдруг вспомнил, когда в последний раз ощущал подобное. Где и в каких условиях чужой страх смерти вонзал в него свои зубы так глубоко. И вдруг понял, что бояться им нечего.

Спустя несколько долгих мгновений в темноте действительно послышалась возня. Кто-то в глубине скрытого под землей зала прерывисто выдохнул и, словно бы поднявшись с пола, сделал несколько неловких шагов в сторону. В противоположную Этьену сторону.

— Пожалуйста, — сбивчиво зашептал вдруг хриплый девичий голос, — пожалуйста, не нужно оружия. У нас его нет. Мы не желаем никому зла.

Этьен нервно усмехнулся. Берас, в любой момент готовый вырваться из его хватки, рычал с каждой секундой все нетерпеливее. Стоявший на лестнице позади них Рено шумно сглотнул.

— Да? — поморщился Этьен. — И какие же у меня есть основания вам верить?

Кто-то внутри вновь прерывисто выдохнул. Затем Этьену удалось расслышать лязг кресала о кремень. Вспыхнули первые неловкие искры, осветив нечеткие силуэты нескольких сидевших на полу людей. Спустя секунды огонь все же занялся, и подземный зал, намного меньший, чем Этьен предполагал, озарился отблесками пламени.

Людей было, кажется, семеро. Они сидели на глинобитном полу на расстеленных подле костра плащах и на обломках каменных глыб, стояли возле узеньких тюков с продовольствием, неловко перебирая ногами. Одеты все как один были в старое и пыльное дорожное тряпье и, очевидно, оружия и впрямь при себе не имели. И у каждого, у каждого из семи столпившихся возле костра эотасианцев, у каждого без исключения в глазах полыхал совершенно неестественный, прямо-таки животный страх.

Девушка, светловолосая, тощая и высокая, словно жердь, стояла в противоположном Этьену конце зала. Коротенький накинутый на ее плечи плащичек был изорван и безобразно испачкан кровью; длинные золотистые волосы слиплись от грязи, под одним из слезившихся темных глаз расплылся лиловый синяк. Правая ее рука висела на грязной и мокрой подвязке, а в левой спазматично трясущейся ладони она из последних сил сжимала отколовшийся от лежавшей на полу глыбы камешек. На груди у девушки болтался такой же, как и у Рено, серебристый медальончик.

— Мы не желаем никому зла, — повторила она, подавив спазм в горле, и перевела глаза на скалившегося на нее Бераса. — Мы не желаем… Мы — пилигримы…

Этьен тяжело вздохнул, прикрыл глаза, посылая псу ментальный сигнал. Берас, недоверчиво втянув носом воздух, мгновенно перестал рычать и с удивлением замотал головой, осматриваясь.

— Мы тоже, — неуверенно подал вдруг голос стоявший позади Рено. — Это была… мера предосторожности. Мы не хотели…

— Мы от всей души извиняемся перед достопочтимыми господами за свое вторжение, — перебил его Этьен, выдавив из себя улыбку. — Никого не хотели тревожить, никого не хотели пугать. Ежели все еще кого-то смущаем, то немедленно уйдем.

Светловолосая девушка, прерывисто втянув носом воздух, выронила из руки камень. И тут же упала на колени, тихонько всхлипнув.

Один из мужчин, сидевших у беспокойно трепыхающегося костра, разведенного прямо на полу подземного зала, поднялся. Одежда его казалась гораздо более чистой и новой, чем у всех остальных; лицо, бледное, с обрамляющими его курчавыми темными волосами с легкой проседью, не имело на себе никаких признаков побоев. Этьену сначала подумалось, что как-то слишком уж сильно этот человек выбивался из общей компании потрепанных жизнью эотасианцев. Пока не заметил, что левой руки у него не было.

— Мы не прогоняем путников, если знаем, что они не таят в себе злых намерений, — спокойно сказал мужчина, медленно приближаясь к сидевшей на коленях девушке. — Позволите узнать, кто вы?

Этьен мягко отпихнул Бераса коленом и спустился на ступень ниже, отбросив через плечо полог плаща. Перевернутый эотасианский символ на его груди, озаренный отблесками костра, переливчато замерцал.

Сначала Этьен хотел ответить им что-то несерьезное и шутливое, что-то, что они вспоминали бы еще долго и с улыбкой на губах. Но, глядя на пустой болтающийся на левом плече рукав рубахи стоявшего перед ним мужчины, так и не смог ничего придумать.

— Мы — никто, — тихо, почти шепотом проговорил вдруг Рено, обращаясь словно бы к себе самому. — Просто заблудшие души.

— Ну, зачем же так пафосно, — улыбнулся Этьен, обернувшись в его сторону. — Мог сократить до обычных голодранцев.

Рено не ответил. Волна страха в сердцах семи людей, собравшихся у костра в полуразрушенном подземном зале, развеялась мгновенно, будто и не было ее никогда. Осталось только недоверие.

Однорукий мужчина мягко помог светловолосой девушке подняться, ободряюще положил ей руку на плечо. Девчушка, глядя себе под ноги, продолжала коротко всхлипывать.

— М-м-м, — пробурчал мужчина, разглядывая севшего у ног Этьена пса, — а собачка-то ваша… она…

— Нет, не кусается, — усмехнулся Этьен.

Мужчина не подал виду, но всякое беспокойство в нем улеглось тут же.

— А как, — послышался со стороны костра юношеский голос, — ее зовут?

Этьен ухмыльнулся.

— Берас.

Белокурый парень, спросивший его, заулыбался. Однорукий мужчина, направив всхлипывающую девушку к остальным, хмыкнул себе под нос.

— Заблудшие души, ведомые богом открывающихся дверей, — проговорил он, мягко усмехнувшись. — Это… очень поэтично.

— Проходите к огню, пожалуйста! — приветливо крикнул кто-то. — Даже богам и их спутникам сейчас не помешает согреться.

Люди у костра засуетились, освобождая места. Рено, стоявший позади, выдохнул. Погладив Бераса по спине, Этьен скинул с себя плащ. И улыбнулся. Совершенно искренне.

========== VII. Божественное наследие ==========

Полуразрушенный зал, который Этьен принял вначале за хранилище, оказался не таким уж маленьким и не таким уж новым. Стоило лишь обвестивзглядом освещенные скупыми отблесками стены, покрытые стершимися частично фресками, об изображении которых теперь можно было лишь гадать, как всякие сомнения развеивались мгновенно: подземный храм был стар. Возможно, многим старше, чем храм наземный.

Повсюду вокруг, погребая под собой выстланный потрескавшейся мозаикой пол, валялись обломки колонн, занимающих так много места, что зала мгновенно сокращалась в размерах, и статуй кариатид*, от которых теперь не осталось даже голов. Ошметки каменных девичьих тел оказались погребены, смешавшись с другими полуразрушенными мраморными глыбами. Ни одной целой колонны в зале уже не осталось, и один лишь архитектор мог знать, на чем сейчас держались своды подземного зала.

Статуи Эотаса хоть в каком-нибудь из его воплощений среди обломков Этьену различить не удалось, отчего на душе у него мгновенно стало спокойно. Потому что в ином случае Рено, наверное, своей тоской смог бы его задушить.

Зал, однако, оказался не единственным в серии подземных помещений. Широкая арка, покрытая простеньким геометрическим орнаментом и ведущая в следующие залы, была завалена остатками архитектурных вычурностей так тщательно, что ее очертания на запыленной стене различить удавалось далеко не сразу. Один из эотасианцев, заметив взгляд Этьена на арку, сразу же пожаловался о том, как сильно их компании хотелось пройти дальше и как чудовищно они расстроены устроенным здесь мародерами безобразием. А Этьена недоступность остальных помещений отчасти даже обрадовала: если они не могут пробраться дальше, значит и то, что там скрывалось, пролезть сюда тоже не могло. Теоретически.

Эотасианцы, собравшиеся внизу, в принципе оказались не внушающей надежд компанией. Через раз при взгляде на них Этьен натыкался на изуродованного калеку или же человека, чьи недавно полученные раны грозили вскорости в такового его превратить. Много среди них было людей, от кого так разило гниющей, прямо-таки разлагающейся волей к жизни, что к их ощущениям даже не приходилось прислушиваться. Были и те, в ком надежда на лучшее мертва оказалась уже давно, и сейчас, если заглянуть в их сердца, наткнуться можно было лишь на холодящую нутро тишину. И в Этьене эти открытия не пробуждали ничего, кроме злобы.

«Вот оно — Эотасово наследие, — с досадой думал он, переводя взгляд от одного изможденного лица к другому. — Истерзанное, обездоленное, сжавшееся в угол и откровенно жалкое Эотасово наследие, которое он так жаждал увидеть после окончания своей идиотской войны. Вот они, плоды ваших деяний, Эотас, Вайдвен! Почему ж вы не смотрите?»

Обглоданные временем стены эотасианского храма молчали, как молчали и души собравшихся внутри людей. Но Этьен к этому уже привык.

Дождь полил многим позже того, как Рено с Этьеном сумели рассесться и поздороваться со всеми собравшимися. Со стороны лестницы мгновенно повеяло холодом и сыростью, и круг у костра мигом сделался еще уже, сжался до таких размеров, чтобы тепла хватало вровень всем собравшимся.

Первым суть происходящего Рено с Этьеном решился объяснить Лют — однорукий условный предводитель группы, разговаривавший с ними у входа в подземелье и, разумеется, бывший ранее эотасианским священником. В сущности, о своем былом ремесле Лют упоминать не стал, но по количеству витиеватых лирических отступлений о важности религии в эти непростые времена и о внушаемой ею надежде, коих в его рассказе было многим больше, чем конкретных фактов, догадаться о его принадлежности к жречеству было несложно.

— …и потому и лишь потому столь важным для всех нас сейчас является, — заунывно тянул Лют, глядя на танцующие на стенах отблески огня, — способность разыскать в себе мужество для того, чтобы не отворачиваться от света, не оставлять надежд и не терять единства. Ибо порой нашему сердцу хватает слишком малого, чтобы с головой погрузиться во тьму, и лишь пламя, зажженное искрами общей веры, способно вывести нас из нее, очистить и указать путь…

Эотасианцы в очередной раз единодушно закивали. Слова Люта отдавались в дальних уголках их душ умиротворяющим, ясным, словно лунный свет, теплом, и Этьен едва в нем не тонул.

Он боялся признаться себе в том, что долгие месяцы ему не хватало этого сладостного, неомраченного и толикой скорби чувства, которым оказался сейчас заполнен весь подземный зал. Он отчаянно не хотел соглашаться, что и ему, как и всем здесь собравшимся, необходимы эти слова так же, как воздух, что и сам он нуждался в приносимом ими покое так долго, что забыл уже, как вообще этот покой ощущается. Изо всех сил, что сейчас в нем имелись, он пытался отвергать от себя приносимые Лютом тепло и свет; со всем усердием старался гнать прочь искушение признать, что общество собравшихся в зале эотасианцев ему приятно до дрожи. Потому что Этьен был решительно с ними не согласен.

Лют разглагольствовал еще долго, в ответ на каждое свое слово встречая бурное согласие всех собравшихся, и Этьен слушал, не имея в себе сил для того, чтобы его перебить. Но в конце концов Лют все же закончил свой витиеватый рассказ, с трудом переведя дух, и вопрошающе взглянул на Этьена с Рено.

— Значит, — откашлялся чуть погодя Этьен, пытаясь собрать в голове единую картину из всего только что сказанного, — вы все здесь оказались потому, что больше идти вам некуда. Потому что в Дирвуде жизнь без Эотаса вам представляется невыносимой и потому что мириться с новыми порядками вы решительно не намерены.

— Конечно, это очень грубая формулировка, — недоверчиво поморщился Лют, — но да, она отражает суть дела.

Побитая светловолосая девушка по имени Анна, смешно прицокивая язычком, пыталась привлечь к себе внимание свернувшегося под боком у Рено Бераса. Пес, решительно ее игнорируя, самозабвенно выкусывал на своей спине блох. Украдкой глядя на неловкие потуги девушки, Рено, трепля Бераса между ушами, улыбался. Как ему казалось, незаметно.

— Позволишь сделать парочку комментариев к твоему рассказу, мэтр Лют? — скучающе спросил спустя некоторое время Этьен. Лют взглянул на него изумленно, но тут же отвернулся, кратко улыбнувшись.

— Разумеется.

Опустив голову так, чтобы никто не смог увидеть его ухмылку, Этьен выдерживал паузу до тех пор, пока не убедился, что каждый из присутствующих поглощен желанием услышать, что же он хочет сказать. Пока не выждал такое состояние духа у всех собравшихся, которое не давило на его собственную неуверенность еще сильнее.

— Мне искренне интересно, — выдохнул наконец он, — веришь ли ты сам во все то, что говоришь. Ты сказал, что первостепенная ваша задача — сохранить в эти смутные времена веру в Эотаса, пронести ее дальше несмотря на то, что главный ее источник оказался убит на мосту Эвон Девр. И вот не кажется тебе, мэтр Лют, что идея эта попахивает абсурдом?

Возмущение, пока еще мягкое, не стремящееся взорвать ему голову, мгновенно проникло в Этьена, обдало его изнутри удушливым жаром. Настороженное выражение лица Люта не изменилось.

— Позволишь узнать, почему ты так считаешь? — деликатно спросил он, глядя Этьену в глаза.

— Потому что мертвый бог ничем не сможет вам сейчас помочь, — невозмутимо отозвался Этьен. — Я, разумеется, не имею в виду никакую буквальную помощь — действительно мертв сейчас Эотас или нет, он в любом случае не имеет теперь на нас какие-то существенные способы влияния. Я говорю о том, что вера, которая так бездумно хватается за прошлое, не сможет оказать на людей никакого эффекта, кроме деморализации.

Эотасианцы молчали, но он явственно ощущал, как постепенно набухает в них недовольство. Один лишь Лют, казалось, оставался мертвенно спокоен.

— Я не согласен с тобой, — неодобрительно взмахнул рукой он. — Без прошлого нет и не может быть ни настоящего, ни будущего. Оно — единственный доступный нам источник, из которого мы можем сейчас черпать силы для того, чтобы среди нас не начал разрастаться упадок морали. И воли к жизни.

— Ошибаешься, — покачал головой Этьен. — Конечно, не могу не признать, что взгляд в прошлое порой необходим, чтобы не повторять совершенных в нем ошибок. Но вы обращены к прошлому и только к прошлому; вы не приемлите ничего иного, и это неприятие медленно убивает вас. Эотасово солнце взорвалось и обожгло всех, кто когда-то к нему тянулся, но вы игнорируете это, потому что так вам удобнее, и уперто не замечаете, как искры на затухающем пепелище продолжают опалять ваши души.

Возмущение медленно разрасталось с каждым брошенным им словом, все глубже проникая ему в нутро. Берас тоже чувствовал это: подняв голову, он, ощерившись, застриг ушами.

— Ересь, — тяжело выдохнул, выдержав паузу, Лют. — Эотас умер, принеся тем самым ради всех нас великую жертву. Кто мы такие, чтобы осмелиться о ней забыть, чтобы отвернуться от нее и сделать вид, что ничего не было? И как смеешь ты, нося на себе эотасовы символы, призывать нас к подобному?

— Потому что нет толка в вере, которая больше не внушает надежду, — процедил Этьен, сжав в кулаке ткань туники на груди. — Настоящее, которое Эотас после себя оставил, уничтожит вас всех, если вы так уперто продолжите хвататься за то, чему в нем уже не может быть места. Своим помешательством вы исковеркали саму суть Эотаса, извратили его до тщеславного монстра, который кормится теперь лишь людскими страданиями. Или вы действительно думаете, что Эотас, бог рассвета и искупления, взаправду хотел, чтобы остатки веры в него вас убили? Неужто вы и правда считаете, что все то, что творится с эотасианцами сейчас — ничто иное, как его божественная воля?

Воздух вокруг Этьена на короткий миг схлопнулся; в ушах у него зазвенело. Берас шумно рычал, переводя взгляд от одного эотасианца к другому.

Этьен ощутил в себе пламя. А затем, словно бы во сне, услышал голоса. Целый рой голосов.

«Убирайся. Уходи прочь. Я не желаю этого слышать. Никто не желает.»

«Тебе нет места здесь, если ты не принимаешь нашу веру. Если считаешь, что мы не правы лишь потому, что не позволяем себе забыть.»

В глазах у него поплыло; сердце учащенно забилось, ладони вспотели.

Нет. Он не мог оказаться там вновь. Ведь всего секунду назад все было реально…

«Эотас не забудет тебе этого. Он не будет выводить к свету того, кто погряз в своем грехе так глубоко. Того, кто осмелился утаскивать за собой во тьму других.»

«Эотас не простит тебе эти слова. Эотас не сможет простить того, кто не раскаивается. Того, кто так слепо уверен в своей правоте.»

Этьен встал, не ощущая под ногами земли. Сделал несколько шагов по направлению к лестнице, но тут же почувствовал, как гонимый им прочь огонь всколыхнулся в нем с новой силой.

«Ты никогда не будешь прощен.»

«Никогда.»

Этьен явственно ощутил, как его желудок начинает выворачиваться наизнанку. Он согнулся, чувствуя, что не может больше терпеть, что это пламя, пламя чужой злости, слепой и яростной, вот-вот разорвет его изнутри, что лишь секунды остаются до того, как он сгорит окончательно…

…но вдруг ощутил, как чья-то твердая рука схватила его за плечо.

— Прошу простить. Нам необходимо выйти.

Голос. Живой, теплый, совершенно реальный голос, который Этьен никогда не слышал в своих кошмарах. И ни за что бы не услышал.

Рено мягко помог ему опереться на себя, сделал несколько уверенных шагов к лестнице. И лишь когда ледяные капли дождя попали Этьену на лицо, он сумел очнуться окончательно.

Они буквально провалились в стену ночного ливня, бьющего по земле с таким усердием, будто это был для него последний раз. Вокруг стояла мертвенная тьма; единственным источником света остался храмовый подвал, и Этьен не смог успокоиться, пока они не отошли от него на такое расстояние, чтобы свет исчез из их поля зрения окончательно. Рено выпустил его неаккуратно, не дождавшись момента, когда Этьен смог бы стоять на ногах крепко. И когда Этьен все же упал, будучи до сих пор не в силах собраться, Рено лишь раздраженно вздохнул.

— С каждым разом становится все хуже, — бросил он, стараясь перекричать гул дождя и гомон взволнованных ворон.

Этьен долго не отвечал ему, бездумно водя по земле вокруг дрожащими руками, стараясь прочувствовать ее холод и влажность. За те недолгие мгновения, что они пробыли на воздухе, он успел промокнуть едва не насквозь, но это мало помогло успокоить его внутренний жар.

— Все та же поразительная проницательность, — наконец криво усмехнулся Этьен, даже не попытавшись подняться с колен. Рено вновь вздохнул.

— Ты же понимаешь, — начал он, сделав пару неловких шагов из стороны в сторону, — что так не может продолжаться вечно. Такими темпами однажды…

— Такими темпами однажды я просто свихнусь, — глухо закончил за него Этьен. — Каждый раз я пытаюсь внушить себе мысль о том, что у меня выйдет, что у меня взаправду получится хоть кого-то спасти от той участи, что постигла меня, но каждый, сука, раз я вновь убеждаюсь, что не способен на это.

Он опустил голову ниже, вцепившись пальцами в землю, и тяжело выдохнул. Дождь хлестал его по спине и плечам, холод медленно захватывал его нутро, но Этьен не ощущал этого.

— Хочешь знать, что было после той встречи с Вайдвеном? — Он усмехнулся, но голос его мгновенно сорвался. — Ты ведь наверняка думаешь, что для всех он был светом, что он вел людей к спасению из самых лучших побуждений. Вайдвен и сам, наверное, так считал. А потом случилась эта… резня с войском Унградра, и кровь залила ему руки таким потоком, что даже смерть не смогла отмыть его целиком.

Вайдвен думал, — хрипло продолжал он, — что в устроенном им аду я смогу вынести для себя какой-то урок. И, знаешь, я вынес. Осознал наконец для себя, что ни людям, ни богам нельзя верить. Понял, что единственной вещью, которую могут дать тебе те, за кем ты так самозабвенно идешь — это смерть.

Рено не издавал ни звука. Этьен не знал, стоит ли вообще за его спиной до сих пор Рено, но все равно не мог замолчать.

— Человек должен умереть лишь единожды. Лишь один раз он должен испытывать предсмертную агонию, лишь однажды должен прочувствовать ледяной ужас, что охватывает все твое существо перед смертью. А я успел умереть за время похода Вайдвена сотни раз. И столько же раз я убедился в том, что нет во всем мире никаких светлых богов. Есть только холод и тьма, которые остаются с тобой в тот момент, когда солнце неизбежно от тебя отворачивается.

Он поднялся на ноги сам, не получив никакой помощи извне. В нем уже не осталось никаких сомнений в том, есть ли сейчас кто-либо позади него.

— Оставайся и сгори вместе с ними, — холодно произнес Этьен, не оглядываясь. — Это совсем не моя забота. Ты прав: это не может продолжаться вечно. Я больше не могу… так. Вайдвен не оставил во мне никаких сил для того, чтобы кого-либо спасти. Опустошение, ставшее мне уроком, должно было научить меня тому, что в этом мире спасать не способен вообще никто. Пожалуй, я должен был понять это раньше.

Дождь, казалось, расступился перед ним, когда он сделал шаг в темноту. В Этьене не было больше сомнений относительно того, что он должен сделать дальше. Осталась лишь холодная уверенность в том, что выбор этот — единственный правильный. И он бы так и ушел прочь, ни разу не обернувшись. Если бы только в следующее мгновение его плеча не коснулась чужая рука.

— Я никогда не умирал, — спокойно сказал Рено, — и я надеюсь, что то, как это ощущается, я смогу узнать еще нескоро. Я никогда не чувствовал боль чужого человека так же, как свою собственную. Я никогда… даже не задумывался о том, как тяжело пытаться кого-то спасти. И, думаю, ощути я все это хоть однажды, я бы тоже решил уйти и никогда не оглядываться. Но ты — не я. Ты пережил все, о чем рассказал мне, ты сотню раз мог сдаться, покончить со всем, но все же не стал. И я искренне не верю, что Вайдвен мог отобрать у тебя все силы. Потому что не он поставил тебя на этот путь, а ты сам.

Этьен обернулся медленно, словно бы оттягивая момент, когда сможет увидеть перед собой чужое лицо. Но, обернувшись, не смог разглядеть ничего. Кругом стояла мертвая, непроглядная темнота. Этьен не придал этому значения.

— Спасибо, — прошептал он тьме перед собой. — Спасибо, наверное. Я… постараюсь этого больше не забывать.

Слова его частично заглушил гул барабанившего по земле дождя. Но Рено их услышал.

Комментарий к VII. Божественное наследие

* - вроде не канон, но учитывая, что эотасианские храмы в плане архитектуры, насколько я помню, чем-то основывались на греческих, то почему бы и нет, наверное?

шутки про наследие вайдвена не будет хд

я при написании главы, если честно, жалела немного о том, что выбрала именно такой (в принципе не особо-то и удобный) отрезок времени, но вставлять тему с пусторожденными ради одной шутки про пусторожденных показалось глупостью :”)

========== VIII. Искры ==========

Когда они вернулись обратно и успели немного просохнуть, Лют молча отвел Этьена в сторону, подальше ото всех остальных. При ближайшем рассмотрении зал становился не слишком просторным, спрятаться в нем можно было разве что за широким обломком колонны, валявшемся у лестницы — туда-то Лют Этьена и повел.

Они встали у булыжника так, чтобы оставшаяся у костра компания могла видеть только их спины. Свет сюда практически не доходил, и потому лицо Люта оказалось частично скрыто под тенью лестницы. И оттого оно мгновенно начало казаться Этьену еще более неприятным. Или это Люту начало казаться еще более неприятным лицо Этьена?..

— Прости, что отрываю от общего круга, — дежурно извинился Лют, потирая обрубок, скрытый под болтающимся рукавом. — Я не отниму много времени.

Этьен равнодушно взмахнул рукой, неотрывно глядя на собеседника. Тот избегал его взгляда.

— Я прошу тебя больше не упоминать при них, — Лют спазматично мотнул головой в сторону костра, — то, о чем ты говорил ранее.

— Разумеется, — сплюнул Этьен. — О чем же еще ты мог хотеть со мной побеседовать, кроме просьб о том, чтобы я заткнулся. Как-то слишком предска…

— Я разделяю, — перебил его Лют, заглянув наконец Этьену в глаза, — твои идеи. И прекрасно понимаю, о чем ты говоришь. Почему ты это говоришь. Но…

— Не говори чего-либо, что кончается всякими «но».

— …но сейчас не время и не место для высказывания подобного. Ты должен понимать, что с инцидента на Эвон Девр не прошло и года, и этого времени недостаточно, чтобы люди смогли с чистой совестью отказаться от Эотаса. Я понимаю, что настанет момент, когда им придется осознать, что их вера больше не имеет значения. Но момент этот наступить должен не сейчас. Потому как сейчас им в первую очередь необходимо время… и средство, которое залечит в их душах эту рану.

Со стороны компании послышались оживленные голоса, затем — короткое стаккато лютни. Кто-то, тихонько тенькая каждой струной по очереди, принялся настраивать инструмент, и остальные следили за этим с большим нетерпением. Этьен, глядя в их сторону, злобно усмехнулся.

— И чем же ты собираешься залечивать их «раны», позволь спросить? — насмешливо начал он, вновь обернувшись к Люту. — Иллюзией того, что вера их еще жива? Будешь подкармливать их лживыми речами, лишь бы только они не увидели жуткую правду раньше времени и не поранились еще сильнее, а потом что? В одночасье заставишь их отказаться от того, чем сам их потчевал, будто каких-то наркоманов, и уйдешь с гордым чувством, что сделал все правильно? Что именно так нужно заставлять людей искать силы в них самих?

— Единство, — процедил Лют, поджав губы. — Я залечу их раны единством, Этьен. Да, поначалу мне придется продолжать говорить им об Эотасе — но чем еще сейчас их можно сплотить? Ты хочешь убедить меня делать то же, что делаешь сам, но отказываешься при этом мыслить о том, к чему это приведет, не так ли? Давай же я расскажу тебе.

— Я не нуждаюсь в…

— Настолько провокационные заявления не вызовут в них ничего, кроме отторжения, — невозмутимо продолжал он, сжав руку в кулак. — Да, ты укажешь им верное направление, но задумывался ли ты о том, что они будут с этой информацией делать? А я скажу тебе: ничего. Они возмутятся твоему сумасбродству, начнут считать тебя богохульником и безумцем, а потом забудут обо всем, что ты так настойчиво пытался вдолбить им в головы. И вспомнят лишь в тот момент, когда искать иные пути будет уже слишком поздно.

Лютня на фоне заиграла плавнее, в мелодии послышался наконец единый мотив. Разговоры стихли мгновенно; даже урчавший у рук Анны Берас, казалось, начал прислушиваться. Песня, тихая и печальная, долетала от одной души к другой, отталкивалась гулким эхом от стен зала, медленно поглощая каждый фут* пространства вокруг. Каждый, кроме тех, что были скрыты за тенью разрушенной колонны.

— А ты не так наивен, как я сначала подумал, — выдохнул Этьен, перебивая музыку.

— Рад, что ты начал это понимать, — сдержанно улыбнулся Лют. — Не злись на меня. Я лишь хочу тебе показать, что у твоей цели есть иные пути достижения.

Этьен нервно усмехнулся, скрестив руки на груди. Он чувствовал, как беспокойно колебалась душа у Люта, как тот метался от неуверенности в том, сумеет ли хоть что-то до своего собеседника донести. И Этьен понимал его опасения. Потому что они были оправданными.

— Дело в том, мэтр Лют, что времени у нас как раз-таки и нет. — Этьен отвернулся, взглянул на подрагивающий костер. Свет, частично скрытый мраморной глыбой, падал лишь на половину его лица. — Нельзя быть уверенным в том, что на пути объединения этих несчастных ты не сделаешь неверный шаг, потому как оступиться в нашем деле легче легкого. А если это случится, если ты ошибешься хоть в чем-то, пусть даже и незначительном, то все твои старания пойдут прямиком псу под хвост. Если ты дашь их вере в Эотаса укрепиться, ничего из тобой только что сказанного больше не будет иметь значения. Именно поэтому все, что от нас требуется — изложить правду перед ними прямо сейчас, а не взращивать в них ложь, надеясь, что найдется когда-нибудь правильный момент, когда можно будет наконец рассказать им все так, как есть.

Он отступил на шаг назад, вышел из-за обломка колонны, повернувшись в сторону костра. Лют быстро шагнул следом, ухватился рукой за его запястье.

— Но, Этьен, послушай…

— Нет, Магран тебя побери, — он грубо выдернул свое предплечье из чужой ладони, отшатнулся от Люта, повысив голос. — Мы не придем к компромиссу, потому как слушать тебя у меня уже нет сил. Оставь свои попытки меня переубедить. Не сумеешь.

Лют замер, частично скрытый отбрасываемой Этьеном тенью. И больше не проронил ни слова.

***

— Боги правые, да кто ж так играет? — шутливо проворчал Этьен, усаживаясь у костра возле Рено. — Твою лютню наслушаешься, да и вешаться сразу же можно лезть. Дай-ка ее мне сюда.

Белокурый юноша, бренчавший на лютне, мгновенно прервал игру, взглянул на Этьена с недоверием. Лют, усевшийся неподалеку, со вздохом ему кивнул.

Этьен взял инструмент в руки не без удовольствия, со знанием дела проверил настройку. Затем с театральным вздохом подкрутил несколько настроечных колок еще раз.

— Откуда играть умеешь?

— Откуда надо, — бросил Этьен, перебирая в голове аккорды. — Была в Редсерасе одна мазелька…

— В Редсерасе?

— Тихо.

Он ударил по струнам неуверенно, тут же пожалев о том, что начал именно эту песню. Но останавливаться было поздно. Да и помнил он, если честно, только ее.

«**Знаешь, мой друг, я не пойду на войну.

Нет, я не устал и трусом меня не назвать.

Мне вновь захотелось вернуться в забытую ныне страну,

Откуда сто лет назад я ушел воевать…»

Поначалу Этьен едва не задохнулся своим смущением. Собственный голос, чистота звука, подобранная тональность — все вмиг показалось ему неправильным, глупым, каким-то словно бы чужим… А потом он вдруг услышал где-то внутри отголосок чужого любопытства.

Этьен поразился тому, как гулко отдавались пропетые им слова в душах эотасианцев. Они принимали его музыку недоверчиво, словно пробуя ее на вкус… Но только первые несколько мгновений.

«Я был наемником света, я был заложником тьмы,

Я умер за час до победы, но выжил во время чумы.

Я был безоружным бродягой, я был убийцей в строю,

Я дрался под белым флагом за счастье в чужом краю.»

Они отозвались его словам так быстро и ярко, что Этьен едва не подавился их принятием. Он вдруг перестал слышать свой голос, перестал ощущать движения пальцев на струнах — и в один миг забыл, где находится.

Этьен был сейчас вовсе не в разрушенном зале эотасианского храма, а где-то далеко-далеко позади, словно бы… дома. Он пел не горстке потерявшихся в себе самих глупцов, нет, но кому-то важному, правильному, родному; кому-то, чей свет, чье тепло и восхищение могли предназначаться ему, ему и только ему одному.

«Знаешь, мой друг, и ты не ходи на войну,

Лучше пойдем счастья по свету искать.

Пить из ручьев и петь, слушать лесов тишину,

Замки мечты возводить из речного песка.»

Не было ни слов, ни музыки, ни слушающих его людей — только тепло, бесконечно льющееся из каждого уголка тепло, подобное вспышке, солнечному сиянию, и одновременно с тем — чему-то, что выше, чище и светлее даже солнца.

«Я буду странником света, ты будешь странником тьмы,

Мы будем брести сквозь лето до звонких ворот зимы.

Мне быть бы героем саги, а ты можешь стать мудрецом —

Ты будешь бродячим магом, а я — бродячим певцом.»

Он видел перед собой давно знакомые лица родом из самого его детства, из самых далеких и недоступных ему нынешнему уголков памяти — и чувствовал даримые ими эмоции так, словно бы ощущал их впервые. Он видел перед собой ту самую девушку, ту единственную, потерянную где-то далеко-далеко в прошлом — и чувствовал связь с ней так, как никогда прежде.

А потом… Потом он вдруг увидел перед собой лицо Вайдвена.

И музыка мигом смолкла.

— Ну? Дальше!

…А, впрочем, ненадолго.

Этьен вдруг словно бы физически ощутил захлестнувшую только что зал волну тепла и так и не смог понять, что же послужило ее источником. Но потом он вновь ударил по струнам — и думать об этом у него уже не осталось возможности.

«Знаешь, мой друг, а мы ведь с тобой не умрем:

И если идти, дороге не будет конца.

Бедам и войнам назло мы будем вечно вдвоем,

Вечно рука в руке, песней сплетать сердца.»

Разумеется, там был Вайдвен — неизменно сияющий, яркий — ярче самого солнца, — и при том бесконечно далекий. Но Этьен больше не ощущал его присутствие в своей квинтэссенции тепла, как нечто неправильное — наоборот. Вайдвен должен был быть там. И это теперь не казалось Этьену чем-то чуждым.

«Мы будем помнить созвездья, но не будем помнить имен.

Мы будем смеяться и грезить вдали от битв и знамен,

Без мертвых богов и героев, без битвы добра со злом,

Чтобы однажды построить свой долгожданный дом.»

Этьен не понял, когда сумел открыть глаза, потому как вдруг увидел перед собой лицо Рено. И вдруг изумился тому, что не увидел его раньше. Рено сидел с ним рядом, едва не светясь от переполняющего его тепла, и все вмиг Этьену стало ясно. Все до последней капли.

Он вдруг понял, для кого пел только что, и более того — понял, про кого пел. В одночасье померкли перед ним образы тех, для кого звучала эта песня в прошлом. И Этьен всем своим существом вдруг ощутил, что никогда и нигде не сможет спеть ее ни для кого больше.

— Да уж, — кашлянул кто-то спустя пару мгновений, — после такого вешаться не захочется.

— Плясать, к несчастью, тоже, — выдохнул белокурый лютнист. — Все же… Спасибо.

— Да. Спасибо.

Этьен несдержанно усмехнулся, вздрогнул, осознав, где до сих пор находился. И вдруг с ужасом понял, что щеки у него влажные.

***

После того, как Этьен отыграл свою песню, эотасианцы разговаривали совсем немного. В конце концов, время было позднее, да и Лют не упускал шанса напомнить всем, что завтра их ожидает дорога. Тем не менее, времени этого хватило, чтобы Рено успел наконец запомнить всех членов группы по лицам и именам и составить свое окончательное о них впечатление.

Рено, в отличие от Этьена, эотасианцы определенно нравились. На все попытки себя разговорить Этьен реагировал очень остро, в конце концов уединившись в одном из дальних углов зала, время от времени недовольно поглядывая оттуда на общее сборище. А Рено, наоборот, впервые за долгое время наконец начал чувствовать себя в своей тарелке. И понимать, что, возможно, наконец ему удастся прояснить для себя кое-что важное.

Однако помочь ему в этом, как он полагал, мог только Лют. За прошедшие несколько часов он успел произвести на Рено очень приятное впечатление, показав себя умным, добрым и уравновешенным человеком. Самое главное, уравновешенным. За последние два дня Рено успел для себя отметить, что именно это качество он теперь ценил в людях превыше всего.

К счастью, вскоре Рено предоставился шанс поговорить с Лютом лично. Когда диалоги эотасианцев стали прерываться зевками едва ли не через слово, мэтр решил, что время ложиться спать все же наступило. Остальным он строго наказал принять положение лежа, а сам тем временем отошел к дальнему уголку зала — туда, где на брошенных у лестницы каменных глыбах отчетливо прорисовывались следы какой-то полустершейся фрески. Тут-то Рено и решил действовать.

Он выждал момент, когда эотасианцы увлекутся приготовлениями ко сну, перестав его замечать, и, тихонько выбравшись из общего круга, аккуратно направился в сторону склонившегося над куском мрамора Люта. И стоило только Рено подкрасться к нему на расстояние всего-то двух шагов, как мэтр, выпрямившись, неудовлетворенно вздохнул.

— Друг мой, — начал он, не оборачиваясь, — я ведь просил вас всех лечь спать. Ты же не хочешь чувствовать себя завтра выжатым, словно губка, правда?

— Не хочу. Простите. Я просто хотел вас спросить…

— А, Рено. — Лют обернулся к нему, и в лазурных его глазах ясно отобразилась усталость. — Ничего страшного, я всегда готов поговорить с тобой. О чем ты хотел спросить?

— Ну, понимаете… — Рено потупился, в неуверенности дотронулся до своего медальона. — Даже не знаю, как сказать. Вы ведь эотасианский жрец?

— Мне больше по душе слово священнослужитель, — мягко улыбнулся Лют. — Но да, ты все правильно понял.

От его ласкового голоса Рено смутился еще сильнее, отвернувшись к стене.

— Раз такое дело… Ох. Я просто, наверное, хотел вам признаться. Кое в чем важном.

Заметив чужую неуверенность, Лют коротко вздохнул, положив единственную руку Рено на плечо.

— Ничего не бойся. Я буду рад тебя выслушать.

Даже чувствуя поддержку, Рено все равно не смог посмотреть Люту в глаза.

— Просто, понимаете… — От напряжения на какой-то момент он нервно закусил губу. — Вы все — такие замечательные люди. И вы, мэтр, особенно. Вы ведь, наверное, хотите вести вперед только людей вам под стать. Тех, кто всем сердцем любит и почитает Эотаса. А я, понимаете… Я не такой человек. Я всегда в своей жизни совершал только ошибки, причем совершенно ужасные, и Эотасу я, наверное, противен. И просто… Я хотел спросить, действительно ли такому, как я, можно быть здесь с вами…

Лют слушал его очень внимательно, ни на миг не отрывая от Рено взгляда. А дослушав, вздохнул и аккуратно приобнял его одной рукой.

— Все в порядке, мальчик мой. Давай с тобой присядем.

Они отошли к лестнице — туда, где некоторое время назад проходил разговор с Этьеном. Небрежно уселись на пол, скрывшись за тенью каменной глыбы.

— Знаешь, какой грех в нашей вере является самым страшным?

— Не уверен. Убийство? Предательство?

Лют покачал головой.

— Ты отчасти прав. Перечисленные тобой деяния и правда являются очень страшными грехами. Но я говорил вовсе не о них. Попробуешь угадать еще раз?

— Нет.

— Хорошо. Я говорил об отсутствии у человека стремления к искуплению. Понимаешь, о чем я?

— Пожалуй. — Рено, подтянув колени к груди, опустил на них взгляд. — Но я почти ничего не знаю об искуплении.

— Как и я, — печально улыбнулся Лют. — Как и все мы, мой мальчик. Для каждого из нас это понятие преображается, меняется в форме, порой искажая свой первоначальный смысл, но при этом не теряя главной своей сути. Наша жизнь — это бесконечный поиск способов искупления. Но тот, кто не ищет этих способов, кто отчаялся и отрекся от желания измениться, и является самым страшным грешником в глазах Эотаса. Ты понимаешь меня, мой мальчик?

— Наверное. Но все же…

— Не нужно никаких но. Я понимаю, о чем ты хочешь спросить меня, однако не я должен дать тебе ответ на твой вопрос, а ты сам. Все люди, с кем ты успел сегодня познакомиться, включая меня — это грешники, стоящие на грани отчаяния, не видящие света ни впереди, ни внутри себя, но все равно до последнего вдоха готовые сражаться за свое право на искупление. Если ты правда хочешь идти с нами, то ответь сам себе: действительно ли ты готов отречься от себя прежнего, дабы познать раскаяние? Готов ли посвятить свою жизнь поиску туманного, никем не виденного и постоянно преображающегося понятия, зовущегося искуплением? И готов ли умереть за него?

Рено, положив подбородок себе на колени, молчал долго, глядя на мельтешащие на стенах отблески пламени. В конце концов Лют, не дождавшись его ответа, поднялся, осмотрел укладывающихся у огня эотасианцев.

— Ты не обязан давать мне ответ сразу же, — ласково сказал он, вновь взглянув на Рено. — У тебя есть столько времени на размышления, сколько тебе нужно. А сейчас, мой друг, я думаю, тебе уже пора…

— Я готов, — резко выпалил Рено, посмотрев Люту прямо в глаза. — На все, что вы перечислили, я готов. Я уверен.

Несколько секунд Лют казался обескураженным столь скорым ответом, но затем вдруг ласково, по-отечески улыбнулся. Выражение в его глазах говорило о том, что он ни на секунду не сомневался в решении Рено.

— Хорошо, мой мальчик. Я рад слышать это. А сейчас нам и правда пора ложиться спать. В конце концов, всех нас ожидает завтра дальняя дорога.

***

Этьен слишком поздно заметил, что среди эотасианцев есть вооруженный человек. Человек, чье лицо было отмечено пламенем, как и руки; человек, сидевший в тени, отдаленной ото всех остальных людей, согреваемый лишь собственным плащом. Внутри него Этьен ощущал что-то очень и очень знакомое. Но понять, что именно, не мог.

Он решился подойти к человеку с мечом в руках далеко не сразу. Пожалуй, только тогда, когда все эотасианцы, включая Рено, легли наконец спать. Костер продолжал неслышно трещать где-то на фоне, перебиваемый неровным дыханием некоторых раненых, пока Этьен подходил к темному углу зала.

Человек, объяв руками меч, положенный рукоятью ему на грудь, смотрел на огонь долго и неотрывно. Он был одет в легкую кожаную куртку, скрываемую плащом, металлические наручи с простенькой гравировкой по всей длине и обыкновенные потрепанные ботинки, навивавшие мысли о рабочем плуге и голодных свиньях. Когда Этьен подошел к нему вплотную, человек поднял на какой-то момент голову, вглядевшись ему в глаза, затем вновь перевел взгляд на огонь. Этьен счел это согласием, молча усевшись рядом.

— Отличный меч, — прокомментировал он спустя некоторое время, кивнув на рукоять. — Интересно, где такой нынче можно раздобыть.

— В армии, — отозвался незнакомец простуженным голосом.

— Это в которой?

— Тебе не интересно.

Этьен замялся на долю секунды, глядя на незнакомца вплотную. На его бледном лице отчетливо виднелся широкий след от ожога, доходивший с левой стороны от конца подбородка до уголка зеленого глаза. Уходя у самого виска чуть выше, шрам приобретал крайне размытую форму, теряясь под прядями буйно отросших рыжих волос. Такой же неясной формы были и следы от ожогов на его руках. Этьен недовольно сощурил глаза, отвернувшись к огню.

— И правда. Интересно мне не это, но то, почему незнакомцев, заходящих в это убежище, встретил не единственный пребывающий здесь человек с мечом, но девчонка с камнем в руке.

— Встречать вас ему не было необходимости.

— Ммм, — закатил глаза Этьен, — так ты это у нас что же, сайфер, раз знаешь, от кого стоит ждать угрозы, а от кого — нет?

— Я не сайфер, в отличие от некоторых, но мне и не нужно им быть. Преграждать вам путь мечом не было необходимости потому, что оба вы едва не обосрались, поняв, что в подвале кто-то есть. В отличие от этих перепуганных кретинов, я в силах понять, что к чему.

Этьен фыркнул.

— Как грубо.

— Слушай, парень, — жестко проговорил вдруг человек, — если ты решил устроить мне посреди ночи допрос, то я деликатно попрошу тебя от меня отвязаться. Во-первых, я тут пытаюсь отдыхать. Во-вторых, у меня все еще есть меч.

— Да ты сама любезность, как я погляжу, — неудовлетворенно выдохнул Этьен. — У меня, как видишь, на груди изображен символ Эотаса, а не Магран, так что никого допрашивать я привычки не имею. Всего-то пытался завести светскую беседу с приятным на вид человеком.

Незнакомец развернулся к нему всем корпусом, вперившись в Этьена взглядом. Он смотрел на него так секунд десять, а затем, отвернувшись, тихо рассмеялся.

— Символ Магран… Боги мои… Да с чего ты вообще взял, что Магран… Боги, парень, да ты не только на вид таким дураком кажешься!

— Какой все-таки вежливый мне попался собеседник, — прицокнул языком Этьен. — Буду очень рад узнать его имя.

— Дарел меня зовут, — выдохнул человек, успокоившись. — А тебя, сайфер?

— Этьен. И как ты понял, что я сайфер? Ума не приложу.

— Я был на войне. Знаком с тем, как вы работаете. Но, право, трюк с песней меня все равно удивил.

— Трюк?.. — Этьен скривился. — Это, по-твоему, был трюк?

— Называй как хочешь. Мне ваши замашки все равно не понять.

Этьен отвернулся, беззвучно выругавшись.

— Ладно, — продолжил Дарел, — чего там твоя сайферская задница, в сущности, от меня хотела?

— Узнать, что ты здесь забыл. Ты тоже из этих?

— Из этих? Боги, да ты о них как о юродивых каких-то говоришь. Нет, я не эотасианец. Это долгая история.

— Они и есть юродивые, — выдохнул Этьен. — А времени у нас до самого рассвета. Так что будь уж так добр, удовлетвори мое любопытство.

Дарел на какой-то миг задумался, постучав пальцем по навершию меча.

— Ну-ка, дай попробую… Ага. Представь, значит, что однажды дирвудец сидит с сослуживцами за кружечкой эля, да и говорит им вдруг: мол, так и так, друзья мои, до меня тут дошло, что наши религиозные, понимаешь, разногласия с эотасианцами в корне не имеют никакого смысла, потому как Эотас с Магран по сути — один и тот же, понимаешь, бог. Во-во, у сослуживцев тут же рожа преображается, как у тебя прям. И, пребывая в шоках, решают они, понимаешь, доложить об этой ереси своему начальству, а те раз — и за шиворот дирвудца от себя вон вытаскивают. Тот почесал репу да и понял, что с магранитами ему уже ничего не светит, а вот с эотасианцами — как знать, как знать. Ну вот он и сидит теперь перед тобой.

— Сейчас я понимаю, что компашке этой ты подходишь как нельзя лучше. — Этьен еле подавил просившийся наружу смех. — Говоришь, Эотас с Магран — одно и то же? Это ж как вообще?

— Будь так добр, перестань смотреть на меня, как на умалишенного, — поморщился Дарел. — А единство этих богов возможно по очень простой причине: методы и проявления у них ну совершенно одинаковые. Эотас, понимаешь, та половина, которая в ответе за свет и перерождение в целом. Магран — та, которая отвечает за причины, по которым свет и перерождение могут быть осуществимы. А война эта, я так думаю, была попыткой их объединения. Ну и в итоге часть Магран победила, и теперь всеми силами пытается стереть из жизни всякие упоминания о второй своей половине. Вот и все.

— Звучит… как теория, имеющая право на существование. Только вот она не объясняет одного. Вайдвена.

— Ну, Эотасова часть, видно, всеми силами нам, значит, обывателям, пыталась доказать, что она лучше. Но обернись на то, что она в теле Вайдвена в итоге натворила, и сразу будет понятно, что ничем это все от методов половины Магран не отличается.

Этьен раздраженно потер пальцами виски. Берас, неожиданно проснувшись, застриг вдруг ушами, оглядываясь кругом. Обнимавшая его Анна что-то недовольно проворчала сквозь сон.

— Очень не хочу обзывать тебя умалишенным, честное слово. Но язык почти сам поворачивается.

— Смейся-смейся, — махнул рукой Дарел. — Все сейчас смеются. Но это, как по мне, только потому, что вам так удобнее. Потому что вы замечать не хотите, как боги вами играются, разрешая какие-то собственные терки, пока вы, глупые простаки, только и делаете, что пляшете под их дудку.

Они молчали долго, глядя на едва-едвагоревший огонь. И думали примерно об одном и том же.

— Может, ты и прав, — тихо сказал наконец Этьен, медленно поднимаясь. — Мы этого все равно никогда не узнаем. В любом случае, я рад, что мне встретился здесь человек, не имеющий замашек отъявленного фанатика.

— Рановато ты принялся о замашках моих размышлять, сайфер.

Этьен устало улыбнулся.

— Вполне вероятно.

Комментарий к VIII. Искры

* - метрическая система есть?? нет??? пф какая разница слова фут и ярд все равно звучат круче пффф

** - “Тэм Гринхилл - Знаешь, мой друг”

учитывая количество мемов про ЧеЛлЕндЖи иногда кажется что пишу я вовсе не о том боге который был обозначен в начале хд

========== IX. Северное дуновение ==========

Впервые за долгое время за ночь ему не приснилось вообще ничего.

Эотасианцы поднялись рано, только-только хмурый рассвет успел оставить след в церковном подвале. После недолгого завтрака собираться стали спешно, проигнорировав всякие жалобы Этьена по этому поводу. Место, где нынче ночью горел огонь, завалили камнями. Когда начали выходить прочь из зала, в нем не осталось и намека на то, что этой ночью там кто-то был.

Утро стояло туманное и серое, из-за чего настроение у Этьена очень быстро попортилось. Способствовали этому как и печальная картина сгоревшей деревни вокруг, так и тот факт, что его общество за одну единственную ночь словно бы перестало интересовать Рено совершенно. С самого начала дня он неотрывно шастал едва не след в след за Лютом, весело перебрасываясь словами с остальными эотасианцами. Выглядел он при этом так приторно счастливо, что у Этьена едва не сводило от этого зрелища зубы. Берас, чувствовавший это яснее всего, словно по щелчку начал огрызаться на всякого, кто пытался с ним контактировать, а затем и вовсе убежал в ближайший перелесок в поисках еды. В итоге из старой компании рядом с Этьеном не оказалось никого, и он был вынужден плестись в самом хвосте их маленькой группы, злостно прожигая взглядом землю у себя под ногами.

Рено же, однако, и правда чувствовал себя совершенно замечательно. Впервые за многие месяцы ему наконец выпала возможность поговорить о том, что для него важно, и не быть при этом осужденным. Эотасианцы приняли его легко и радушно, словно бы давно уже его ждали. Вокруг Рено были теперь люди, понимающие его едва ли не полностью, а, главное, всецело разделяющие самые ключевые его ценности. Было в этом всем что-то настолько отрадное и теплое, что сравнить можно было только с жаром очага отчего дома, и сердце Рено вновь переполнилось самым что ни на есть искренним желанием жить. И если бы кто-то сейчас спросил его, ощущал ли он когда-нибудь большее воодушевление, то он однозначно ответил бы ему нет.

Они успели поговорить за прошедшее время о многом, и еще большее им только предстояло обсудить. Рено в какой-то момент успел укрепиться в мысли, что впереди их ждет еще целая жизнь. Хотя спустя некоторое время он вдруг понял, что до сих пор не представляет, как эта жизнь будет выглядеть.

— Друзья, — неуверенно обратился он, теребя цепочку своего медальона, когда иные разговоры успели поутихнуть. — Я очень благодарен вам за доброту и счастлив от одной мысли, что могу идти сейчас с вами бок о бок. Но все-таки… Простите, если вам этот вопрос покажется грубостью. Но я все еще не очень хорошо представляю, куда мы направляемся.

— Ой! — встрепенулась Анна, подойдя к нему близко настолько, что Рено едва не начал краснеть. — А ведь и правда, ребята, мы ж и словом даже об этом накануне не обмолвились!

— Это, получается, грубость уже с нашей стороны, — вздохнул белокурый Уэйн, поправив болтавшуюся на плече лютню. — Прости. Мэтр Лют, вы расскажете ему?

— Лучше уж сразу расскажите и обо всем остальном, мэтр, — прочирикала Анна. — Самое время ему узнать, какой вы замечательный человек!

— Милая, чтобы это понять, мэтру даже и рассказывать ничего не надо, — добродушно усмехнулся кто-то. Остальные поддержали его, тихонько рассмеявшись.

— Будет вам, друзья мои, — скромно улыбнулся Лют, замедлив шаг. — Но вы правда считаете, что сейчас — подходящее время для таких бесед?

— Простите меня, но я вряд ли смогу теперь так просто усмирить свой интерес, — произнес Рено, осторожно заглядывая мэтру в глаза. — Если, конечно, вам это не трудно…

— Нет-нет, не беспокойся, — мягко остановил его Лют. — Просто это… Не самый короткий рассказ. Я не хотел бы тебя утомлять.

— Ну, мэтр! — нетерпеливо выдохнул кто-то. — Чего вам стоит!

— Поверьте, вашими словами сложно утомиться, — робко сказал Рено.

— Раз такое дело… — Лют вздохнул. — Как вам угодно. Я расскажу. Отвечу на твой вопрос сразу же: направляемся мы в Редсерас. Путь наш, бесспорно, не будет ни для кого из нас легким, но прошу тебя не тревожиться. Я устраиваю этот переход не в первый раз, и ранее никаких непреодолимых трудностей мы не встречали. Я верю, что с божьей помощью и сейчас все сложится удачно, и потому прошу верить в это и тебя, Рено, и всех вас. Но друзья, верно, просили меня рассказать и о том, как я встал на этот путь и почему повел за собой других. Верно?

— Да! — горячо воскликнула Анна. — Обожаю эту историю! Расскажите!

— И мне тоже, конечно, было бы это интересно, — кивнул Рено.

— Хорошо, мои милые. Тогда начать мне придется издалека.

Тебя это, верно, может изумить, Рено, но руины поселения, где мы ныне провели ночь, были некогда моим родным домом. В былые времена это была прекрасная, полная жизни деревня, где нашли приют самые добрые и чистые душой люди, которых мне только доводилось знать… Но главным сокровищем этого скромного поселения был, конечно, непередаваемой красоты и величия храм нашего с вами бога. Стены его всегда были переполнены голосами, шепчущими молитвы, и не было никогда внутри места тени благодаря обилию расставленных всюду свечей. А когда рассветное солнце отражалось в возведенных до самого купола витражах… Ни разу я не видел в своей жизни места красивее. И от того я еще больше горд от мысли, что в свое время мне довелось там служить.

Мне всегда казалось, что так будет вечно. Я верил, что и после моей смерти стены чудного места не будут пустовать, принимая под своей крышей все больше нуждающихся душ. Но Гхаун учит своих последователей, что всему в этом мире приходит свой час. Поэтому в один день храма в тех землях не стало.

Я не хочу углубляться в историю тех печальных событий, потому как не могу позволить унынию проникнуть в ваши сердца вновь. Как ты мог догадаться, храм, а вместе с ним и вся деревня, были преданы огню. Случилось это уже после окончания недавней войны. Сердца людей тогда были полны горя и злобы, но я не могу судить их за это. Как и за то, что в случившемся обвинили меня.

По велению закона я собирался принять свою кару, ради чего должен был отправиться на суд к эрлу. Я готов был смириться со своей участью, но Эотас нежданно улыбнулся мне, и в итоге я оказался освобожден мужчиной, который прежде должен был стать мне палачом. Прекрасный этот человек до сих пор остается здесь, ежечасно нам во всем помогая, и потому моим дорогим друзьям посчастливилось быть знакомыми с ним лично. А ты, Рено, надеюсь, решишь еще познакомиться с Дарелом и высказать ему свою благодарность. Вскоре после моего освобождения с ним вместе мы создали план, с помощью коего сумели сплотить и привести к лучшей участи многих еще наших братьев, и я наконец понял, почему Эотас решил оставить меня в живых.

Но своим рассказом, Рено, я не хочу создать у тебя впечатление обо мне как о герое или мученике, коим меня по ошибке считают наши с тобой товарищи. Роль моя во всем происходящем мала, а вперед меня ведет лишь моя воля продолжать свое служение Эотасу, которая в той же степени присутствует и в сердцах каждого из вас. Поэтому, мои дорогие друзья, прошу, не нужно приписывать мне несуществующих заслуг. То, как далеко мы продвинемся, станет заслугой всех нас, и потому сейчас я в очередной раз хочу напомнить вам о самой главной составляющей нашего похода: о единстве. А сейчас давайте продолжим наш путь чуть быстрее.

Лют, глубоко вдохнув, сделал несколько резких шагов вперед, чуть отдалившись от остальных. Эотасианцы, словно завороженные минувшим рассказом, рвения его не разделили.

— Замечательный он все-таки человек, наш мэтр, — воодушевленно выдохнула спустя время Анна. — Правда ведь?

— Да, — быстро отозвался Рено. — Этого у него не отнять. Но я все равно… Ох, простите. Наверное, не стоит о таком спрашивать.

— Да ладно тебе, — улыбнулся Уэйн. — Спрашивай о чем хочешь. Мы же теперь друзья.

Рено едва не запнулся сделанным вдохом. А потом ощутил, как от этих слов внутри у него начало разливаться тепло.

— Спасибо. Я просто не до конца понял, что случилось с деревней.

— Все так, как сказал мэтр, — пожала плечами Анна. — Он не любит говорить об этом. Так что, считай, подробностей не знает никто. Да мы и не думаем, что на него надо с этим давить. Он ведь и так много для нас делает.

— Да. — Рено недолго хмурился, глядя на бежавшую под ногами дорогу. — Ты права.

***

Через несколько часов пути солнце наконец выглянуло наружу, едва не вызвав у эотасианцев с Рено экстаз. Дорога впереди пробивалась через густые, отливавшие золотом травы, окруженные со всех сторон звенящим и поющим перелеском. Наступающий день казался таким стерильно прекрасным, что через некоторое время Этьен все же не выдержал. Вдохнув побольше воздуха, он мигом поравнялся с Дарелом и впился в него совершенно немилосердным взглядом. Тот, мельком на него обернувшись, самозабвенно покуривал не весть откуда появившуюся трубку.

— Опа, какие люди. Утречка, сайфер. Как тебе пол в подвале? Задницу не отлежал?

— Оставь свои дебильные шутки при себе, мил человек, — раздраженно проговорил Этьен, вперившись глазами в идущего впереди Рено, спустя мгновение начавшего неприлично громко смеяться после чьих-то слов. — У тебя закурить есть?

Дарел, выпустив наружу облачко дыма и отведя от губ трубку, удивленно в нее вгляделся.

— Ну, как видишь. Только трубка-то у меня одна.

— Ой, да ладно, а я и не заметил. — Этьен закатил глаза. — Будь так добр, дай затянуться.

— Да ты чего это, — недоуменно выдал Дарел. — Ты хоть курил когда-нибудь?

— Тебе-то какая разница. Я тебя человеческим языком прошу: дай покурить.

— Ну, дело твое. — Дарел неуверенно протянул ему трубку. — Только вот если…

Этьен, втянув в себя как можно больше дыма, тут же спазматично закашлялся, едва удержав равновесие. Дарел, покачав головой, деликатно взял свою трубку у него из рук.

— Чесслово, Этьен. Из тебя не сайфер, из тебя какой-то шут гороховый выходит.

— Оставь… свои дебильные…

— Ладно-ладно, уймись, — хохотнул Дарел, протерев мундштук тканью плаща и затянувшись. — Что это тебя курить-то потянуло?

Кашляя еще с полминуты, Этьен наконец выпрямился, придерживаясь за чужое плечо. И тут же посмотрел на Дарела взглядом донельзя оскорбленным.

— Не твое дело.

— Ну, трубка-то моя. Значит, и дело мое.

— Для храбрости, — спустя несколько мгновений смущенно выговорил Этьен, глядя в сторону. Дарел тут же шумно усмехнулся.

— Надо же. Для храбрости, значит. Я-то думал, сайферам такая глупость для храбрости не требуется.

— У меня ощущение, что ты сайферов за людей вообще не считаешь.

— Ну, почему. Людьми-то вы люди. Только с прибабахом.

— Вот спасибо, — огрызнулся Этьен. — Наконец-то я понял, кто я и что со мной не так на самом деле. Вся моя жизнь, полная самокопаний, шла именно к этому моменту. Думаю, теперь мне остается только найти ближайшую скалу и смело с нее сигануть. Бывай.

Дарел кратко улыбнулся, глядя вслед быстро уходившему вперед Этьену. Хотел было что-то сказать, но вместо этого лишь махнул ему вслед рукой, покуривая свою трубку.

Этьен, добравшись до круга облепивших Люта эотасианцев, среди которых весело шагал и Рено, решительно схватил того за плечо, потянув назад. Рено, инстинктивно высвободившись, резко отшатнулся, задев кого-то из группы. Все резко остановились, обернувшись на Этьена.

— Нам надо поговорить, — резко сказал он Рено. Тот устало вздохнул.

— Это совсем не может подождать?

— Нет. Отойдем.

Покачав головой, Рено улыбнулся эотасианцам, на короткий момент положив руку кому-то на плечо. Затем все-таки послушно пошел за Этьеном. Когда они отошли, группа неспешно продолжила путь.

Этьен остановился только тогда, когда голоса эотасианцев перестали быть слышны окончательно. Он обернулся, глядя на Рено очень неуверенно. Не зная, как себя следует вести.

— Ты что-то хотел? — с легким раздражением спросил Рено, воспользовавшись чужим замешательством. Этьен усмехнулся.

— Да, спасибо, Рено, я отлично выспался. Очень приятно знать, что ты интересуешься. Внутри, конечно, в какой-то момент стало холодно, да и я отлежал задницу, но в целом все отлично. А, песня? Да, спасибо. Безумно рад, что тебе понравилось.

Рено, потерев пальцами переносицу, тяжело выдохнул.

— Прости.

— Мне кажется, — Этьен недовольно махнул рукой на идущих впереди эотасианцев, — ты забываешь, с кем путешествуешь.

— Ну, — непринужденно улыбнулся Рено, коротко обернувшись, — сейчас оба мы путешествуем с ними. Не понимаю, чем ты недоволен.

— А, так теперь мы идем с ними? Вот здорово. Ой, слушай, а ты никого не забыл об этом уведомить? Меня, например?

— А тебя, — нахмурился Рено, — в этом что-то не устраивает?

— Да, не устраивает. Мне кажется, по совершенно очевидным причинам. Я даже не знаю, куда они идут.

— Да ради рассвета, я вот до сих пор не понимаю, куда идешь ты. А наши новые друзья идут в Редсерас. И они, заметь, сказали мне об этом сразу, когда я их спросил.

Этьен сжал руку в кулак.

— До меня правда не доходит, чего ты так взбеленился, — продолжал Рено, закусив в какой-то миг губу. — Мне казалось, вы обо всем договорились с Лютом. Даже если нет, думаю, свой путь ты спокойно можешь продолжить один. Потому что я вот хочу идти с ними.

Этьена словно прошибло током.

— Но… как же… — Голос у него неожиданно дрогнул, и он тут же поспешил прокашляться. — Я не понимаю. Ты знаком с ними всего ничего, а со мной шел целых два дня. И все равно… Все равно их ты называешь друзьями, а я, получается, для тебя просто пустое место?

Рено вдруг улыбнулся.

— Ты что же это, ревнуешь?

Отвернувшись, Этьен не ответил.

— Ну, знаешь ли, — Рено вновь нахмурился, — за эти два дня я от тебя ни одного доброго слова не услышал. А они радушно предложили взять меня с собой и вели себя все время по отношению ко мне очень мило. И если ты тут и решил заговорить о пустом месте, то знай, что в твоей компании это я себя пустым местом все время чувствую. Так что я скорее уж пойду с ними, чем с тобой.

Этьен отошел на шаг в сторону, быстро скрестив руки на груди. Лицо его вдруг исказилось. Рено вздохнул.

— Ну, если это все, что ты хотел… Я пойду. Хорошей тебе дороги, если ты решил уходить.

Рено и впрямь развернулся и пошел обратно к эотасианцам. Этьена едва не начинало трясти.

— Подожди.

Он нагнал Рено несколькими быстрыми шагами. Хотел положить ему руку на плечо, но сдержался.

— Послушай. Я вовсе не это имел в виду. Я просто… Ох, Хель. — Этьен отвернулся от с интересом смотревшего на него Рено, сделал несколько резких вдохов. Отчего-то ему опять захотелось курить. — Ладно. Слушай, я такого раньше никому никогда не говорил, поэтому мне очень сложно. В общем, нет, для меня ты не пустое место, и мне очень стыдно из-за того, что ты начал так думать за время нашего похода. Мне просто очень сложно общаться с людьми. Я… Я не знаю, у меня в жизни-то и друзей никогда фактически не было. А ты за два каких-то дня… Ох, боги. В общем, ты мне стал дорог, я очень хотел бы считать тебя своим другом. Я не знаю, как надо себя вести с друзьями, и мне правда все это очень сложно, но я постараюсь больше не позволять тебе чувствовать себя пустым местом. Для меня это важно. И уходить я никуда не хочу. Без тебя, по крайней мере. Такое вот дело.

До этого подозрительно щурившийся, Рено вдруг словно бы просиял.

— Ну, знаешь, — с улыбкой выдохнул он, — если это не какая-то твоя уловка, то я поражен. Я даже и подумать не мог. Ты ж весь такой обычно грубый, холодный… Но не суть. Я буду рад считать тебя своим другом. Если ты готов идти с нами в Редсерас.

Этьен, почувствовавший на какой-то миг невероятное облегчение, неожиданно замялся, снова отвернувшись.

— А ты точно так хочешь в Редсерас? Там ведь сейчас наверняка хаос еще больший творится, нежели тут. Да и, понимаешь ли… Мне не будут там рады.

— Конечно, хочу, — улыбнулся Рено, мягко положив ему руку на плечо. — Лют сказал, что устраивает все это не в первый раз, так что, думаю, он знает, что делает. К тому же, я уверен, мы найдем способ сделать так, чтобы ты устроился там без проблем. Хорошо?

Изнутри его решительно что-то укололо, и Этьен едва не вздрогнул. Но, взглянув на лежавшую у него на плече ладонь, вместо возражений только тяжело вздохнул.

— Как скажешь.

Рено тепло улыбнулся, убрал руку с его плеча и весело зашагал обратно к удалявшейся группе.

— Ну, вот и замечательно! Думаю, именно это и было бы угодно Эотасу.

— Только вот не надо приплетать сюда Эотаса, — усмехнулся Этьен, неуверенно сделав шаг следом.

***

Первым делом Рено решительно заявил Этьену, что наладить отношения с остальными эотасианцами — это самое важное из того, чем они сейчас должны заняться. У Этьена внутри даже не нашлось сил спорить, хотя от идеи его откровенно подташнивало.

В итоге попытки разговорить эотасианцев привели ровно к тому, чего Этьен и ожидал. Единственное, чего от него хотели в этом подобии общения, было постоянное поддакивание любому брошенному ему слову, иначе Рено мгновенно начинал смотреть на Этьена так, словно тот лично взорвал Вайдвена на том треклятом мосту. Но, к несчастью, помимо этого у эотасианцев спустя несколько минут обнаружился и другой интерес относительно Этьена. Решительно ему неприятный.

— Так ты это… Из Редсераса, получается?

Этьена передернуло.

— Ммм… Было такое, да. Припоминаю.

— Надо же! — воскликнул кто-то. — И родня у тебя там, получается, есть?

— Ммм, — скривился Этьен, — смотря что вы понимаете под родней…

Рено решительно ткнул его в бок.

— Ой. Ну, да, есть. Конечно же.

— Вот это новости! А где?

— А смогут они нас принять? Ну, на пару дней хоть?

— А это они тебя на лютне играть научили?

Если бы Этьену сейчас предложили продолжить этот разговор или снова пережить свой недавний кошмар, то выбрал бы он определенно последнее.

— Слушайте, — он раздраженно потер переносицу, — у меня это… Как бы сказать… Не те отношения с родственниками, чтобы просить их приютить у себя моих случайных знакомых. Или вообще с ними пересекаться.

Столько опечаленных рож эотасианцев в последний раз Этьен видел, пожалуй, только в лагере Вайдвена. Когда солдатам сообщали, что часть пайка унесла с собой сошедшая давеча снежная лавина.

— Какая жалость, — с прискорбием заметил кто-то.

Благо, после этих слов замечать Этьена перестали, словно по волшебству.

Когда он отполз в хвост их маленькой колонны, Дарел больше не курил. Вместо этого он увлеченно что-то потягивал из кожаного бурдюка. Этьен пристроился с ним рядом, злостно скрестив руки на груди.

— Горло промочить дашь?

Дарел громко усмехнулся.

— Да я бы дал. Только боюсь, как бы не вышел тот же эффект, что после трубки.

Этьен сплюнул куда-то в сторону.

— Не очень-то и хотелось.

— Ладно-ладно, только не начинай кукситься.

Этьен отпил из бурдюка. Инстинктивно захотел выплюнуть пойло, но сдержался. Внутри оказалось рисовое вино.

— Надо же, — хохотнул Дарел. — Ты, оказывается, девственен не во всех отношениях.

— Несмешно. Я пытаюсь больше не пить. Уже день как.

— Надо же. Так молод, а уже в завязке.

Прошлись молча. Эотасианцы впереди все так же демонстрировали веселый настрой, кудахтая, словно обитатели курятника. Спустя некоторое время вернулся Берас, яростно пережевывая кого-то окровавленной пастью. Этьен благосклонно потрепал его между ушей.

— Хороший пес, — сухо проконстатировал Дарел. — Сильный, жилистый. С мощными лапами.

— Ты это к чему?

— Да так. Напомнило о всяком.

— Я помню боевых псов Вайдвена, — выдохнул спустя некоторое время Этьен, продолжая поглаживать Бераса по холке. — Совершенно неуправляемые шавки. Всегда поражался тому, сколько жратвы в них вмещается.

— И тому, как они всегда голодны. Ты тоже там был?

— Да. Но мы, кажется, оказались тогда по разные стороны баррикад.

— Я догадался. — Дарел отхлебнул из бурдюка. — Но это не так важно. Сейчас ведь мы на одной стороне.

— И это радует.

Дарел едва заметно улыбнулся, выпил еще, протянул бурдюк Этьену. Тот, вздохнув, отпил тоже.

— Куда вы с твоим дружком идете?

— С вами.

— Ох. — Дарел нахмурился. — Плохо. Я думал, у вас свои дела.

— Почему плохо?

— Да так… Сложно объяснить. Просто мы — не лучшая компания.

— Это я уже заметил, — улыбнулся Этьен. — И все-таки я не пойму, почему ты сам идешь с ними. На самом-то деле у вас не так много общего.

— Ну, как бы сказать… У нас с Лютом есть пара нерешенных вопросов.

— Ах, так вы — друзья?

— Нет, — быстро усмехнулся Дарел, — вовсе нет.

— Ну, как скажешь.

Этьен не любил вспоминать время, когда он выпивал в предпоследний раз. Слишком много неприятных событий этому предшествовало. И, тем не менее, сейчас он как нельзя ясно осознавал, что выпить ему хочется.

Они шли дальше. Солнце поднялось к зениту; над округой встал жаркий, душный воздух. От бывшей здесь некоторое время назад влажности не осталось и следа. Погода начинала клонить Этьена ко сну. А в таком состоянии, как он нередко за собой замечал, в нем отчего-то просыпалось желание пооткровенничать.

— На самом деле, — начал он, передавая практически опустевший бурдюк обратно Дарелу, — мне по большому счету совершенно начхать на всех этих твоих дружков. Я бы вас за пару миль обошел, если б пехал один. Терпеть не могу таких вот безмозглых фанатиков.

— И все ж ты здесь.

— Ага. И меня это, знаешь, жутко раздражает. Прям невыносимо.

— Ну, — пожал плечами Дарел, — повернуть никогда не поздно.

— Не-не-не, ты не понимаешь. Как бы это попроще объяснить… Ладно, Хель с ним. Не хочу я этого идиота просто здесь оставлять. Лют, придурок этот, вряд ли вашу шайку до добра доведет. А я жить нормально не смогу, если узнаю, что Рено из-за этих кретинов во что-то вляпался.

Дарел резко помрачнел. Вылакал из бурдюка последние несколько капель, со вздохом убрал его за пояс, рядом с болтающимся в ножнах мечом.

— Тогда вам действительно лучше уйти. Таких вот размеров группы преступников всегда на виду у законников. А если вы пойдете вдвоем, вам и попасться будет сложнее. Тем более с таким-то псом под боком.

— Да… Ты прав, конечно. Но ему, — Этьен кивнул вперед, — это объяснить будет сложно.

Дарел сплюнул.

— Этьен.

— Чего?

— Ты сам-то веришь в Эотаса?

— Не-не, — хохотнул Этьен. — Ну… Я не знаю. После Вайдвена всякое желание отпало, если честно.

— Ты тут такой не один. — Дарел кивнул вперед. — Они вон вообще с Вайдвеном дел никаких иметь не хотят. Однако ж верят.

— Ну, идиоты. Чего с них взять?

— Да на самом-то деле нет. Нет, то есть, идиотами-то они идиоты, конечно. Но тут ведь даже не в богах вопрос.

Этьен зевнул. Совершенно ненамеренно.

— И в чем же тут тогда вопрос?

— В идеалах. — Вслед за Этьеном зевнул и Дарел. — Кому что ближе, то и выбирают. Эти вон верят в искупление. Я верю в закон. Ну, большей частью.

— Ты же в синтез веришь. Между Эотасом и Магран.

— Пф. — Дарел фыркнул, потирая рукой затылок. — Не знаю, Этьен. Люди просто дали имена красивым понятиям. Зачем называть искупление Эотасом, зачем называть очищение Магран, если можно следовать и тому, и тому и не бухтеть лишний раз?

Этьен молчал некоторое время, увлеченно пиная придорожные камешки.

— А ведь ты — умный мужик, — вздохнул он в конце концов. — Может, если бы кто-то вроде тебя сидел где повыше, то никакой Войны Святого в итоге и не было бы.

— Была бы. — Дарел хмыкнул. — Потому что иногда имена перерастают те понятия, для которых были созданы изначально.

Этьен несдержанно усмехнулся, но во взгляде у него отразилась на короткий момент горечь.

— И тогда некоторым богам приходится надирать задницу.

Дарел шумно расхохотался. Затем, все так же не переставая смеяться, приблизился к Этьену и панибратски положил ему руку на плечи. Этьен, до сих пор будучи слегка навеселе, этот жест проигнорировал.

— Неглупый ты все-таки парень, — улыбнулся Дарел, заглядывая Этьену в самое лицо. — Быстро схватываешь. У нас таких ребят не хватает.

Этьен нахмурился.

— Где это — у вас?

— Ну так ведь в армии. — Дарел сощурился, перешел практически на шепот. — Ты как будто сразу не понял.

Остановившись, Этьен резко от него отстранился.

— О чем это ты?

— Все-таки не понял. — Дарел, также остановившись, вздохнул. — Ты правда что ли думал, что я с этими кретинами шляться буду исключительно по доброте душевной?

Рука у Этьена сжалась в кулак. Обернувшись на идущих впереди эотасианцев, он вдруг вздрогнул. В один миг от его легкой нетрезвости не осталось и следа.

— Да Магранова ж задница, Дарел… — Этьен, на миг зажмурившись, потер пальцами виски. — Что здесь вообще происходит?

Дарел, усмехнувшись, скрестил на груди руки.

— Серьезные вещи здесь происходят. Если хочешь, можешь поучаствовать. Если не хочешь — проваливай.

— Да мать твою! — вспыхнул Этьен. Идущий рядом Берас застриг ушами. — Почему ты не сказал ничего раньше?

— Тогда было слишком рано. — Дарел поднял голову, взглянув на проглядывающее сквозь облака солнце. — А сейчас — самое время. Но ты это… Ты не серчай особо. Ты ж со мной. Тебе ничего не будет.

— Пламя, да не во мне же тут дело! — Этьен нервно оглянулся на эотасианцев впереди, пытаясь высмотреть среди них Рено. — Я же здесь, сука, не один!

Дарел вздохнул. Усмешка медленно сошла с его лица.

— Сколько ж с тобой все-таки мороки… — тяжело выдохнул он, дотронувшись пальцами до переносицы. — Ладно, проваливай со своим ненаглядным. Вас двоих не хватятся. Только за тобой должок будет.

— Кто не хватится? Армия-то?

— Ну ты и дурак, — усмехнулся Дарел. — Иди уже, не теряй времени.

Этьен инстинктивно сделал несколько шагов вперед, затем резко обернулся. Посмотрел на Дарела очень неприветливо.

— Если все это в итоге обернется для нас с Рено каким-нибудь дерьмом, то я тебя, знаешь ли, и в следующей жизни достану.

Дарел рассмеялся.

— Буду рад такой встрече.

========== X. По собственной воле ==========

Когда Этьен подошел к эотасианцам снова, те старались не обращать на него внимания. А когда все же обратили, то начали смотреть на него все как один очень неприветливо. Этьен злостно сплюнул.

— Рено, планы изменились. Мы уходим.

Эотасианцы резко замерли.

— Что случилось? — обеспокоенно приблизился к нему Лют. — Почему ты вдруг принял такое решение?

— Это неважно, — огрызнулся Этьен. — Нам с вами не по пути, вот и все. Рено, пойдем.

— Ну уж нет. — Рено нахмурился, повысил голос. — Мы уже договорились. Никуда я не пойду.

Этьен раздраженно потер пальцами виски.

— Слушай, давай ты не будешь здесь устраивать сцену? Пойдем. Хотя бы поговорим.

— Я никуда не пойду. Если хочешь что-то сказать, говори всем.

Берас, вившийся неподалеку, резко зарычал, глядя куда-то на восток. Этьен выругался.

— Я попросил тебя вежливо. Не заставляй применять силу.

— Применять силу? И вот так ты, значит, общаешься с друзьями?

— Друзья, — вмешался Лют, — давайте не будем переходить на повышенные тона…

— А ты вообще сюда не лезь, эотасианская шавка! — рявкнул Этьен. — Это совершенно не твое дело!

— Да как ты смеешь!

Раздался выстрел.

Со всех сторон их окружал лес, неожиданно понял Этьен. При беглом взгляде он казался редким, но, стоило только всмотреться меж стволами, как глаз натыкался лишь на непроглядную пеструю зелень. Этьен должен был догадаться раньше, чем это могло им грозить. В конце концов, в дирвудских лесах пропало немало людей Вайдвена. Но со времен похода прошло достаточно времени, чтобы инстинкты Этьена успели ослабнуть. Чтобы он не сумел предугадать момент, когда они окажутся в западне.

Вооруженные люди всего за несколько мгновений объяли их плотным кольцом. Человек десять, если не больше; у некоторых в руках Этьен успел разглядеть мушкетоны.

На какой-то момент все оказались дезориентированы, и в воздухе повисла вязкая, неприятная тишина. Но затем в хвосте группы эотасианцев раздался крик, и тогда внутри у Этьена что-то щелкнуло.

Он резко схватил Рено за предплечье, сильным пинком оттолкнул приближавшегося к ним человека. Кого-то за его спиной уже схватили; нападавший, что стоял от них справа, быстро бросился в их сторону. Этьен впился в руку остолбеневшего Рено еще крепче, прикрыл на короткий миг глаза, пальцами свободной руки дотронулся до виска. Раздался гулкий собачий рык. Это было хорошо.

Первым делом Берас кинулся на человека, бежавшего к нему справа, резко впился зубами ему в ногу, потянул в сторону. Когда тот с коротким вскриком упал, пес бросился влево — к тому, которого Этьен давеча пнул, — и с разбегу на него запрыгнул, вцепившись тому в плечо. Этьен почувствовал на губах влагу. Понял, что действовать надо сейчас.

В первую очередь он с силой толкнул Рено обеими руками вперед: тот очнулся и, все еще еле соображая от страха, бросился бежать в заросли. Этьен прыгнул следом, но тут вдруг инстинктивно обернулся, высматривая в общей толкучке Дарела.

Нет, его не схватили. Хватал он сам.

Этьен успел усмехнуться прежде, чем Берас прыгнул прямо перед его носом. С живота у пса капала кровь, но он словно не ощущал этого. Этьен знал, почему. Но спасать собаку не стал, бросившись следом за Рено, и пропал через секунду меж стволов.

Остальные эотасианцы шибко не сопротивлялись. Их быстро связали, несколькими холостыми выстрелами пресекли всякие попытки к бегству. Собаку уложили чуть раньше — двумя пулями в спину. Дарел, пнув напоследок труп пса, тяжело вздохнул.

— В последнем рапорте этого не было, — прокомментировал кто-то из солдат. — Почему не прирезал сразу?

— Это вызвало бы большие подозрения, не думаешь?

— Определенно. Но тогда мы могли бы обойтись без раненых.

— Кем были те двое? — спросил другой, сидя на земле и потирая окровавленное плечо. — Будем преследовать?

— Нет, они не с ними. Просто прибились на одну ночь.

— Дарел! — крикнул откуда-то сзади усаженный на колени Лют. — Что это значит?!

— О, дружище. — Дарел вязко улыбнулся, не оборачиваясь. — Это значит ровно то, о чем ты подумал.

— Да как ты мог, несчастный безбожник! У нас же был план! Ты же сам его придумал!

— Ну, мне кажется, это должно натолкнуть тебя на некоторые мысли.

Эотасианцев, крепко связанных, быстро выстроили одной колонной. Командир солдат, полный человек с фетровым беретом на голове, вышел вперед, подозвал к себе Дарела.

— Приятно слышать тебя где-то помимо отчетов, — улыбнулся он.

Дарел мимолетно отдал честь.

— Аналогично, капитан.

— И все-таки, что с теми двумя? Собака принадлежала им?

— Ну, тут такое дело…

— Значит, им, — вздохнул командир. — Меня это беспокоит. Фактически, они совершили нападение на военнослужащих. При исполнении.

— Ой, да забудьте. Они испугались. В таком деле всякое бывает.

— Я могу это допустить, но все же. Ты ничего не почувствовал в тот момент, когда на Андреса напала та псина?

Дарел обернулся на едва не рыдавших эотасианцев. Смотрел на него один Лют. Смотрел очень и очень неприветливо.

— Ну, чтоб вас успокоить, — Дарел потер затылок, — я могу сходить за ними. Но, надеюсь, вы мне это зачтете.

— Магранов огонь, надо же, и правда тот самый Дарел, — шумно расхохотался капитан. — Только-только вернулся в строй, а уже клянчит премию! Хорошо, иди. Но меч держи при себе.

— Так точно.

***

Когда за его спиной раздались два ровных выстрела, Этьен явственно ощутил, что вот-вот потеряет сознание. Попали не в него — в конце концов, убежать он уже умудрился достаточно далеко, пусть кровь из носа у него и хлестала без остановки, — но в голове все равно помутнело. Он медленно перешел на шаг, согнулся, схватившись за голову, и, не удержав равновесия, все-таки упал. Лицом — прямо в куст. И тут вдруг спазматично рассмеялся.

Вот это и впрямь очень смешно, думал он, зажимая пальцами виски. Просто до коликов в животе смешно. Только-только все начало устаканиваться, только у него перед глазами вырисовались какие-то планы, и тут раз — как и не было ничего. Эотас, видно, точно не умер. Потому что вряд ли какому еще богу пришла бы идея над Этьеном так скверно подшучивать.

Он поднялся, отряхнув плащ и вытянув из волос запутавшиеся в них ветки. Заметил, что эотасов символ у него на груди стал почти не виден под слоем свежей крови.

— Вот те раз, — вслух посетовал Этьен. — И где ж мне теперь еще одного такого портного искать…

— Какого портного?

Этьен даже оборачиваться не стал. Только улыбнулся.

— Была в одной западной деревеньке портняжка с чувством юмора. Редкое качество для человека такой профессии.

— Ну, я с портными мало знаком, — сказал Дарел, выходя вперед. — Мы форму не от них самих получаем.

Этьен утер рукавом кровь с губ, сплюнул куда-то в сторону.

— Ладно, в Хель эти прелюдии, — процедил он. — Ты меня если скручивать пришел, то не тяни. У меня еще дела.

— Это ж какие?

— Всякие сайферские дела. Башку твою изнутри взорвать, например… Ну, ты понимаешь.

Дарел нервно усмехнулся. Правая его кисть дернулась в сторону рукояти меча.

— Ты бы поаккуратнее с такими вот заявлениями. Я ж и поверить могу.

— А я предельно серьезен. Из-за тебя мы влипли в передрягу. Такое, знаешь, не очень настраивает на дружелюбный лад.

— Ой, Этьен… — Дарел напряженно потер лоб обожженной рукой. — Я ж пытался этого избежать, право слово. Так уж вышло, что поделать. Но мы все еще на одной стороне, поверь мне.

Этьен неприятно сощурился, медленно, чтобы снова не потерять равновесие, сложил руки на груди.

— Поверю, что поделать. Не в том я состоянии, чтобы еще с кем-то воевать. С остальным потом разберемся, мне еще надо искать Рено.

— У тебя из носа…

— Ай, забудь, — отмахнулся Этьен, делая неуверенный шаг вперед. — Ты идешь?

Дарел вздохнул.

— Иду, куда деваться.

Они разыскали Рено минут через пять среди зарослей малинника. Тот сидел на коленях, еле слышно что-то бормоча. Этьен, увидав это, сумел только вздохнуть.

— Эй…

Рено дернулся, быстро взглянул на подошедших. В глазах у него блеснул испуг.

— Это они тебя?..

— Нет, нет. — Этьен вновь утер губы. — Это… Ой, неважно. Ты как?

— Не знаю, — пожал плечами Рено, медленно поднимаясь. Протянутую Этьеном руку он проигнорировал. — Только вы, значит, сумели…

— Нет, не совсем. Считай, что только я.

— Как это?

Дарел вздохнул, пренебрежительно махнул рукой в сторону Этьена, закатив глаза: мол, рассказывай, раз так невтерпеж.

— Из-за него это случилось.

Взгляд у Рено в один миг словно бы помутнел. Он вздрогнул, сжал руки в кулаки. В следующее же мгновение вдруг дернулся в сторону Дарела, замахнулся с каким-то бессильным рыком, вмазал по воздуху — Дарел увернулся, будто бы и не напрягшись. Рено едва не упал, отклонившись в сторону замаха, но затем ударил опять — снова мимо. Попытался еще раз, но на этот раз Дарел просто перехватил его руку, быстро вывернув ее за спину и усадив Рено на колени.

— Сволочь! Последняя сволочь!

— Уймись, юноша, — спокойно выдохнул Дарел. Одной рукой он держал Рено за предплечье, второй уже тянулся в сторону его волос.

— Лучше уймись сам.

Этьен возник рядом с ним очень быстро, одним легким движением выудил из его ножен меч. Сделал шаг назад и с усилием выбросил его куда-то в кусты.

— Эй! Это собственность эрла!

— Да мне искренне срать, чья это там собственность, — зло проговорил Этьен. — Дарел, отпусти его. Рено, успокойся. Ты ему все равно ничего не сделаешь.

Дарел с силой толкнул Рено вперед, сам отпрянул назад, тут же неудовлетворенно вздохнув и скрестив руки на груди. Рено уперся локтями в землю, прерывисто вдохнув; плечи у него дрогнули.

— Как же это подло… Как же… низко…

— Успокойся, — мягко проговорил Этьен, присев рядом и положив Рено руку на спину. — Соберись. Новым насилием мы все равно ничего не решим. Как и слезами.

— Боги, смотреть тошно, — зло пробурчал Дарел, оглядывая округу в поисках меча. — Распустил нюни, как девка какая. А сам даже всей правды не знает.

— Ой, да заткнись уже.

Свой меч Дарел нашел ровно к тому моменту, когда Рено уже более-менее успокоился. Они с Этьеном сидели рядом, бок к боку, на толстой подстилке из мха, украшенной редкими опавшими листьями. За их спинами тихо шелестели осины и буки, кряхтели тонкие сосны. Птицы молчали, напуганные выстрелами. Кругом стояла глубокая, какая-то первобытная тишь.

Дарел подошел к ним, уверенно запихивая меч обратно в ножны. Затем, закончив, взглянул на них и со вздохом вновь скрестил руки.

— Садись, чего уж.

Не отнимая рук от груди, Дарел тяжело бухнулся перед ними, не сводя при этом насмешливого взгляда с Рено. Тот, подтянув колени к груди, смотрел на него очень и очень зло.

— Теперь рассказывай.

— Чего рассказывать-то?

— Я вот тоже не понимаю, — вдруг хрипло сказал Рено. — Такой, как он, может только врать. Нам нельзя здесь вот так вот сидеть. Нужно идти на помощь.

— О-о, — усмехнулся Дарел, — с этим ничего не получится. Я это лично проконтролирую.

— Ну, теперь я хотя бы понял, зачем ты за нами уплелся. — Этьен выпрямился, уперся ладонями в скрещенные колени. — Тем не менее, ты должен объясниться.

— Никому я ничего не должен, — прыснул Дарел. — Я здесь только из-за своего желания. И говорить тоже буду только из-за него.

— Да сколько можно! — Рено едва не вскочил, но Этьен быстро утянул его обратно на землю. — Я не собираюсь сидеть здесь без дела и выслушивать бредни этого… этого… Убийцы! Нам нужно идти и спасать остальных!

— Уймись, Рено, — серьезно сказал Этьен. — Я ничего не собираюсь делать, пока мы не проясним ситуацию. И ты тоже.

— Хватит решать за меня!

— Уймись.

Рено опять попытался встать, грубо стараясь отпихнуть Этьена, но тут воздух неожиданно дрогнул. Рено тихо осел обратно.

— Опять эти сайферские штуковины, — поморщился Дарел.

— Прекрати. Лучше начинай уже рассказывать.

— Да пожалуйста. Тебе по сути или с начала?

— Давай уж с начала.

И Дарел, вздохнув, начал рассказывать.

— Давным-давно, еще в годы моего детства…

— Не с такого начала.

— Ой, уже и шутку пустить нельзя. — Дарел достал из-за пояса трубку, прикурился. — В общем… Да Воэдика с ним. В общем тут не получится.

Я состою на службе у местного эрла уже больше, дай-ка подумать… Ну, лет десяти — точно. Всякие у меня на службе годы были — плохие, хорошие, даже военные, — и всякие за эти годы со мной происходили ужасы. Некоторые, особливо недавние, мне и припоминать страшно. Тем не менее, что бы там со мной ни приключалось, стойким оставалось только одно: моя верность эрлу. Я хочу, чтобы вы двое понимали это предельно ясно, потому какдело это во всем приключившемся играет роль не последнюю.

В послевоенные времена, когда эотасианский вопрос стал перед Дирвудом ребром, эрлу понадобились люди, которые могли бы его порешить верно и, как бы сказать… Безболезненно. Поэтому он собрал отрядец и разослал его членов по разным уголкам владения. Особливость их работы была в том, что они были вольны сами решать, как и что делать — главной задачей стояла необходимость очистить владение от всех эотасианских задниц. И ваш верный слуга, будучи членом этого самого отряда, придумал свою, значит, стратегию, как это все провернуть. Но не сам и не сразу, конечно. В этом мне сильно подсобил знакомый вам мэтр Лют.

С Лютом мы познакомились в небольшой деревеньке, посреди которой стоял замечательный и известный во всем владении эотасианских храм. Лют был племянничком местного настоятеля. Особливо примечателен храм этот был тем, что хранилась в нем какая-то эотасова реликвия — и задачей моей там, на официальном, так скажем, уровне было ее изъятие в пользу эрловской казны.

Лютов дядя, настоятель Каин, человеком оказался ну очень уж набожным и в вопросах, так скажу, веры непреклонным. Когда разговор зашел об их храмовой реликвии, он вывалил передо мной какой-то несчастный камень и велел с ним убираться восвояси. Шутник херов. После я ходил к нему не раз и не два, был вежлив и мил, всеми силами пытался ему показать, что я ему не враг — но как об стенку горох. То же касалось и его племянничка. Когда я пришел к ним в последний раз, они и вовсе не пустили меня на порог. И тогда я уже начал угрожать.

Я этим не горжусь, честно вам скажу. Но дело есть дело, и иных способов его разрешить я тогда не выдумал. В сердцах, как последний довод, я им ляпнул тогда что-то вроде того, что храм в случае неповиновения и вовсе дотла сожгут… И об этих самых словах я по сей день жалею более всего прочего. Потому как настоятель решил, что лучше уж он сделает это со своей любимой святыней сам.

Я до сих пор не пойму, чем вообще он тогда думал. Я всякое об эотасианцах слышал, да даже сам их знал, но чтоб кто из них, да еще и настоятель, выдумал учинить такое… Бред бредом, казалось бы. Ну и все ж.

Ближе к вечеру третьего дня, когда деревенские начали расползаться по домам, я решил наведаться к церковникам вновь. Хотел, наверное, извиниться, попытаться потолковать снова… И в храм меня даже пустили. Только вот Каина нигде не было. По крайней мере, в наземной части постройки.

Сначала раздался дикий треск где-то под землей. Когда я спустился вниз, то обнаружил, что вход в подземелья завален обвалившейся стеной. Каин, понимаешь, со своими фанатиками заперся изнутри вместе со своей драгоценностью. Я вроде как хотел до них докричаться, растащить завал этот херов, но все бестолку. Сейчас я понимаю, что мне не стоило даже пытаться, потому как многого тогда получилось бы избежать. Но я оставался внизу, как последний кретин. И потому, когда наверху разбились витражи и храм начал полыхать, пути к отступлению мне обрезало.

Не помню, как выбрался. Наверное, так бы там и окочурился, если б оказался дохликом типа вас. Очухался я уже снаружи. Как полагается, с ожогами на пол рожи. А храм, понимаете, от деревни стоял совсем недалеко, и сам выстроен был по большей части из камня, потому очень быстро пламя перекинулось на соседние дома. И деревня заполыхала.

Вытащить удалось не всех. Женщины, дети… Вспоминать тошно. Многие так и сгорели за запертыми дверьми. Благо, хотя бы виновника нашли очень быстро.

Каин, понимаете ль, племянничку поручил свое хозяйство спалить. А тот от рождения, видно, криворуким оказался, потому как итог… Ну, сами знаете. И народ выживший, значит, самосуд над ним и его дружками решил учинить. Остальных быстро прирезали, а вот Люта, хе, помучить решили. Избили, значит, руку ему отсекли, хотели уж и вторую, но пришлось вмешаться. Не по-людски это было, знаете. Даже после всего этого.

Ну и повел я его, значит, к эрлу во дворец на суд. А Лют таким разговорчивым парнишей оказался, все твердил что-то там про эотасову любовь, про милосердие, все дела… И тут меня осенило. Раз он языкастый такой, почему б этим не попользоваться? Ну и тут начался спектакль. Я ему, мол, прости ты меня, братец, святой ты человек, нельзя тебя под суд. Ну, а он, балда легковерная, возьми да и поверь каждому слову.

В итоге мы с ним порешили, что наберем к себе народу побольше из таких же вот несчастливцев, да и махнем всей гурьбой в Редсерас, где им задницы уже никто не надерет. Ну и начали, значит, по окрестным весям разыскивать таких же вот, как ты там недавно выразился… Юродивых, да. Долго мы этим занимались, год почти. Несколько таких вот мелких группок насобирали. Мы с Лютом договорились, мол, он мне людей, а я их в нужные руки и до Редсераса. Ну, вы понимаете.

И вот надоела мне в последнее время эта вся афера так, что с одного только вида этих рож кишки уже скручивало. Будто б на войне лишний год просидел, знаете. Ну я и сказал Люту, мол, все, дело это уже небезопасное, понаберем кто останется, да и пора б самим в Редсерас отправляться. Ну и, значит, при вас им их Редсерас и устроили.

Этьен, я тебе так скажу: в то, что я тебе сказал в подвале, я верю совершенно искренне. Поэтому я тебе, считай, и не врал. Хотя бы в этом, хе, вопросе. Боги — это, бесспорно, важно. Но они от нас далеко и до наших дел им интереса мало. А закон, понимаешь, есть закон. Он учит нас верности, благодаря ему в Дирвуде есть хоть какое-то подобие мира, которое те же боги накануне пытались у нас отнять. Так что если выбирать из всего этого что-то одно, то я выберу закон, каким бы он там ни был. И о выборе своем жалеть точно не буду.

Комментарий к X. По собственной воле

начинать основной конфликт на половине писанины - могу, умею, практикую

извините

========== XI. Плата ==========

— По-твоему, мы должны вот так легко поверить во весь этот бред?! — вспылил спустя несколько секунд молчания Рено, вскочив с места. Этьен, не успевший его удержать, только тихо вздохнул. — Ложь! Сплошная неприкрытая ложь! Ни единому слову не верю!

— Ой-ой-ой, вы только посмотрите, как вспетушился-то, — неприятно усмехнулся Дарел. — Это ты у нас тут, значится, самый правый? Может, для разнообразия тогда че-нибудь умное наконец скажешь, а?

Рено, нахмурившись, сжал руки в кулаки. Этьен тяжело выдохнул, прикрыв лицо ладонью.

— Ты — несчастный, отвратительный человек, — медленно сказал Рено сквозь зубы, — убивший и предавший столько людей, что мне даже страшно представить, выставляющий все это сейчас как какое-то геройство, прикрывающийся какой-то там глупостью про закон… Ты действительно не видишь, насколько ты мерзок? Как ты вообще смеешь так себя вести сейчас после всего, что сделал?

Дарел медленно, со вздохом поднялся, спокойно заглянул Рено в глаза.

— Слушай, тебе эти парни так сильно мозги промыли, что я тебя за все эти слова даже не виню. Просто хочу, чтобы ты знал, что выглядишь сейчас со стороны очень и очень жалко.

Рено оскалился. На скулах у него заходили желваки. Этьен все еще оставался сидеть на земле, прикрывая лицо рукой.

— Мне все равно, как я сейчас выгляжу. Совершенно искренне все равно. Я тебя просто спросить хочу: ты правда, ну вот прям от сердца считаешь, что в твоих поступках есть хоть сколько-нибудь там чести? И тебя совсем не мучает совесть за то, что ты загубил жизни стольких хороших людей?

Дарел вдруг рявкнул, рефлекторно схватился за рукоять меча.

— Да что вообще такой молокосос, как ты, может знать о чести?! Тупоголовый мальчишка! Возомнил себя святошей, да? Пытаешься мне тут на совесть надавить? Да кто ты, Колесо тебя задави, такой, чтобы указывать мне на то, что правильно, а что нет?! Ты ведь даже понятия не имеешь, о чем говоришь! Тебя там не было!

— Мне и не нужно там быть, чтобы понять, что ты клевещешь на невинных людей! Проклятый садист!

— Тупоголовый кретин! Мамаша-то, видно, думать не научила!

— Моя мать хотя бы не вырастила из меня такую безумную псину!

Разъяренное выражение лица Дарела сменилось вдруг совершенно бесстрастным. Он резко и молча схватил Рено левой рукой за ворот рубахи, с силой поднял его над собой, быстро наставив ему на горло обнаженный меч. Рено рефлекторно схватился за державшую его руку, но даже с прижатым к шее лезвием не отвел от Дарела ненавистного взгляда.

— Хель, ну конечно… Давай еще и меня. Чтобы потом совсем не отмыться…

Дарел премерзко улыбнулся.

— Назови меня псиной еще раз, скотская морда, и я так и сделаю.

И тут вдруг Дарел отпустил из рук и Рено, и меч, резко осел на землю и, схватившись за голову, тихо взвыл. Рено, упав на живот, быстро зашарил руками в поисках меча. Но, найдя, тут же его выронил, неожиданно сильно вздрогнул и застонал, также схватившись за голову.

— Как же вы оба меня достали.

Этьен медленно поднялся. Из носа у него вновь выступила кровь, но он больше не обращал на нее внимание.

— Как базарные бабы, вот честное слово, — спокойно сказал он, подняв с земли меч и по-ребячески им помахав. — Моя рыба здесь самая лучшая! Нет, твоя уже два дня как стухла, а вот моя зато какая! Ничего подобного, гнусная врунья, ты вообще ничего в рыбе не понимаешь! И так далее.

Он отошел в сторону, медленно осмотрелся кругом в поисках возвышения. Приметив небольшой мшистый холмик, довольно улыбнулся и аккуратно возложил на него меч. Рено с Дарелом все так же продолжали тихо постанывать позади.

— Этьен, — едва слышно взмолился Рено, — пожалуйста…

— Тихо-тихо, друг мой. Потерпи еще немного.

Этьен плавно выпрямился, вдохнул побольше воздуха, посмотрел на лес вокруг. Солнце мягко освещало устланную мхом и листьями полянку, раскинувшуюся у основания толстого ствола бука в окружении кустов малины. Солнечный свет, проходя через древесную крону, дробился на земле десятками крохотных кружков, редко подрагивавших при малейшем колебании ветра. Шумно стрекотали где-то в вышине сороки. Этьен, сделав еще один глубокий вдох, осторожно сполз вниз.

— Хватит с вас, пожалуй.

— Гребаный сайфер, — проскрежетал все так же лежавший на земле Дарел, едва очухавшись, — да я с тебя… Я с тебя, сволочь, живьем шкуру спущу!

— Ты слова-то фильтруй, дружище. Или еще раз хочешь?

Дарел, бессильно зарычав, начал медленно подниматься. Рено даже не пытался шевелиться. Уткнувшись лицом в сведенные вместе руки, он продолжал тихо лежать на земле, и только дрожавшие плечи выдавали его нынешнее состояние.

— Извиняться смысла не вижу, — тяжело вздохнул Этьен, — но хочу заверить, что больше это не повторится. При условии, что вы опять друг на друга не полезете с кулаками.

— Да кто ты, Хель, такой, чтобы мне тут условия ставить? — прошипел Дарел, направляясь к поблескивающему на пригорке мечу.

— Тот, кто может поджарить изнутри твою дурную башку, например. — Этьен зло сплюнул. — И только попробуй сейчас дотронуться до меча.

— Это собственность…

— Да ты, сука, думаешь, я с тобой шутки шучу? Я сказал, ты его не тронешь. До тех пор, пока я не решу, что нам всем делать, никто из вас пусть даже смотреть на него не смеет!

— Мамочки, — закатил глаза Дарел, скрещивая руки на груди. — Какая важная утка.

— Заткнись.

Этьен аккуратно поднялся, утер кровь с лица, несмело подошел к Рено. Тот, успокоившись, сидел на земле со скрещенными ногами, бездумно глядя в одну точку.

— Эй. Давай отойдем.

Рено молча поднялся и, едва не пошатнувшись, сделал шаг вперед. Этьен хотел было положить ему руку на плечо, но, отчего-то вздрогнув, не стал.

— Я за тобой слежу, так и знай, — обернулся Этьен к Дарелу. — Попробуешь что-нибудь выкинуть, и я сделаю то же самое снова. Только теперь у тебя кровь из ушей пойдет.

— Да пожалуйста.

Дарел махнул в его сторону рукой, потянулся к поясу за трубкой. Этьен, несмело вдохнув, сделал шаг следом за Рено.

Остановились они у расположившегося невдалеке поваленного ствола, успевшего порасти мхом едва не полностью. Расстояния этого хватало, чтобы Дарел их не услышал, но оставалось достаточным для того, чтобы Этьен мог хорошо видеть полянку, на которой остался меч. Рено спешно сел на поваленную корягу, равнодушно взглянул на Этьена.

— Что ты хотел?

— Извиниться. — Этьен быстро обернулся в его сторону, поджав губы. Слова давались ему с явным усилием. — Прости меня. Но все это правда было нужно, чтобы никто из вас не наделал глупостей. Я не хотел так обходиться с тобой.

— Без разницы, — пожал плечами Рено. — Как угодно уже можешь обходиться. Мне все равно.

Этьен отвернулся. Лицо его на мгновение исказилось.

— Я считаю, Дарел говорил правду, — спустя минуту спокойно сказал он. — Я не остановил вашу ссору вовремя, потому что мне нужна была его злость. Помнишь трюк позапрошлой ночью? Так я…

— Можешь не объясняться, Этьен. Мне правда плевать.

Этьен нахмурился.

— Почему?..

— Потому что я и так понимаю, что ты сейчас скажешь. Ты с самого начала был против эотасианцев, у тебя нет никаких причин хотеть им помочь. А с Дарелом ты сдружиться уже успел, я это заметил, поэтому, конечно, ты примешь его сторону. Не знаю, правда, почему ты не позволил ему меня убить. Или сам этого не сделал. Я ведь тут больше не к месту.

— Боги, Рено… — Этьен резко сел рядом с ним, схватил его за плечи, повернул всем корпусом к себе. — Зачем ты говоришь такое?..

— Разве это не правда?

— Конечно же нет! Конечно же ты здесь к месту. Я ведь делал это для тебя в том числе. Мне жаль, что я поступил так, но мне нужно было наверняка знать, о чем он думает. Ты ведь это понимаешь. Иначе я не смог бы отговорить тебя от твоей самоубийственной…

— Ну вот. — Рено скривился, отвернувшись. — Отговорить меня, да? Ради меня же? Прекрати, ради всех богов. Мне уже совершенно невыносимо. Ты это делал только для себя самого. Потому что это тебе нужно, чтобы я никуда не рыпался и остался целехонек, потому что это тебе ведь плохо будет, если со мной что случится. И плевать ты хотел, что я по этому поводу думаю и чувствую.

Этьен отстранился.

— Это не так.

— Конечно, это так. — Рено поднялся. — Боги, как же это все нелепо… Говоришь, ты чужие чувства ощущаешь, как свои? Так почему же тогда тебе при этом на них так глубоко наплевать?

— Прекрати. Я не…

— Да дай ты уже мне наконец сказать, что я думаю. Мне так это надоело. Почему ты вообще пытаешься меня заткнуть? Может, боишься услышать то, о чем сам уже догадываешься?

Рено смотрел на него сверху вниз взглядом пустым настолько, что у Этьена по спине пробежал неприятный холодок.

— О чем ты?

— Ах, ну наконец-то, — выдохнул Рено, отведя глаза. — Слушаешь меня, неужели! Все-таки я до этого момента дожил! Так вот знаешь, что я думаю? Тебе никогда не было дела ни до кого, кроме себя. Я в этом уже убедился. Поэтому ни единому твоему слову я больше не поверю.

Этьен не стал возражать. В ответ он лишь молча опустил голову.

— Хотя, знаешь, уже без разницы. — Рено махнул в его сторону рукой. — Это больше не важно. Пойдем, пока этот… Пока он там ничего не учудил.

Рено уверенно сделал шаг по направлению к оставленной ими поляне. А Этьен продолжал еще некоторое время сидеть на мшистой коряге, слушая беспорядочный стрекот сорок. И понимая, что собственную боль так ярко, как сейчас, он не ощущал уже давно.

— О, голубки прилетели, — усмехнулся Дарел, поднимаясь с земли. Клинок оставался на том же месте, где Этьен его и оставил. — Наворковались уже?

— Боги… — Рено вздохнул, отойдя к венчавшему полянку толстому буку. Слева от него, всего в двух шагах, лежал меч. — Ты правда считаешь себя остроумным?

— Ну, всяко поостроумнее тебя.

Этьен, глядя себе под ноги, медленно прошел к лежавшему на земле мечу, тяжело уселся от него чуть поодаль. Рено откинулся спиной к мшистому стволу, скрестил на груди руки.

— Вот так сцена. — Дарел насмешливо цокнул языком, подошел к Этьену ближе, оставив клинок позади себя. — Что вы там такое нарешали-то в итоге?

— Ничего, — тихо отозвался Этьен.

— Многообещающе, однако. Давай тогда решай сейчас.

Этьен молчал, косо поглядывая на блестевшее под солнечными лучами лезвие, чуть скрытое правой ногой Дарела. Голова его была пуста абсолютно.

— Дарел… Ты ведь не высказал после своего рассказа никаких требований.

— Надо же… — Дарел почесал затылок. — Слово-то какое — требований… У меня к тебе не требования, а, так скажем, дельные советы. Первый из них: не ходи спасать эотасианцев. Все равно ничего не выйдет. У солдат тех, Этьен, отличная психическая сопротивляемость, так что такие штучки, как показанные тобой ранее, на них не сработают. Фактически, ты перед ними беззащитен.

— Ясно. Второй совет?

— Отдай мне Рено.

Этьен на миг обомлел, поднял на Дарела глаза. Рено, до этого равнодушно глядевший на копошившихся в кустах птиц, резко обернулся.

— Что?

— Ну, что-что… Он такой же крышей двинутый, как Лютовы дураки, ты разве не видишь? Ему среди них самое место. Я тебе этого предъявлять сначала не хотел — ну, вы там друзья, вроде как, все такое… Но сейчас иное дело. Этьен, поверь, он тебя до добра не доведет, нечего тебе с ним водиться. Такой импульсивный эотасианец, пусть и совершенно ничтожный, все равно какую-нибудь пакость учинить может. Я таких уже видел — знаю, о чем говорю.

— Эй, ты! — вспылил где-то позади Рено. — Ты хоть понимаешь, что я тебя слышу?!

— Правда что ль, орланова задница? Давай-ка ты лучше продолжишь тихонько в сторонке стоять, пока взрослые дяди разговаривают, ладненько?

— Погоди-погоди, — неосознанно прыснул Этьен, не отрывая от Дарела взгляда, — а если я откажусь?

— Ну, сам посуди — ситуация не на твоей стороне. Ты ослаб после прошлого трюка, еще раз так же мощно у тебя это все не получится. А я, знаешь ли, и без меча много чего могу.

Дарел говорил и смотрел холодно, даже несколько равнодушно, будто бы все происходившее было для него чем-то совершенно естественным. Этьен, однако, знал, что Дарел был сейчас страшно раздражен, а потому — опасен. Но слова его были правдой.

Этьен неспешно поднялся, все так же глядя на Дарела, выпрямился, неприятно сощурившись. Расстояния между ними оставалось едва ли пол ярда. Взгляд Этьена был всецело сфокусирован на человеке перед ним. Того, что происходило позади Дарела, он не видел.

— Ты, значит, решил угрожать? Мне?

— Да, тебе. — Дарел язвительно улыбнулся. — А что такое? Или ты не обыкновенный беспомощный трюкач, которого я перед собой вижу, а кто-то покруче?

— Пока мы на одной стороне, именно таким я в твоих глазах оставаться и буду. Но только пока мы на одной стороне.

— Сторону сейчас выбираешь ты. И лучше уж постарайся выбрать ее правильно.

Этьен несдержанно расхохотался, отведя взгляд вправо. Раздражение в воздухе скапливалось над ними все плотнее. Нельзя было теперь сказать точно, от кого оно исходило.

— Сторона, значит, боги мои… Да когда ж ты уже пойм…

Он резко умолк. Потому что его парализовало. Страхом.

Страхом сильным и горьким, знакомым Этьену и прочувствованным им за былое время с лихвой. Страхом, которого он повидал за месяцы похода с Вайдвеном столько, что от одной только памяти о нем волосы вставали дыбом. Страхом, с которым Этьен надеялся не столкнуться больше никогда в своей жизни.

Страхом перед приближавшейся смертью.

Он услышал, как Дарел сделал неестественно резкий и шумный вдох. Этьен быстро обернулся в его сторону, но тут же об этом пожалел. Потому что смотрел на него больше не Дарел. Смотрел на него человек, чья душа в этот самый миг расставалась с телом.

Дарел громко и коротко простонал. Из груди его показался вдруг кончик меча, с которого густыми багряными каплями медленно стекала на землю кровь. Неожиданно он схватился обеими руками за тунику Этьена, упал на колени, утянув его за собой. Безвольно опустил голову ему на плечо.

— Я же… как знал…

Этьена едва не начинало трясти. Он неслушающимися руками объял голову Дарела; взгляд его оказался направлен прямо перед собой. Туда, где стоял сейчас перепачканный кровью Рено.

Страх Дарела, плавно стихавший, сменился вдруг ощущением, отдаленно напоминавшим горечь. А потом все и вовсе пропало.

— Как… — Этьен почувствовал, как тело его сотряс рвотный позыв. Дышать резко стало нечем. — Да как же это…

Рефлекторно он схватился руками за волосы обмякшего уже Дарела, прижал его голову ближе к своей груди. Меж лопаток Дарела, все так же ярко блистая на солнце, торчал меч.

Взгляд Этьена не сходил с Рено. И Рено посмотрел на него в ответ. Щеки у него были мокрыми от бежавших по ним слез, но в глазах не было больше ничего человеческого. И Этьен вдруг почувствовал, как едкий страх появился в воздухе вновь. Теперь уже — их общий.

========== XII. Омовение ==========

Рено шевельнулся первым. Он хотел было вытянуть перед собой руку, но тут словно бы что-то сбило его одним резким движением с ног. Рено тяжко упал на колени, уперся обеими руками в землю. На тыльных сторонах его ладоней отразилась на солнце не успевшая застыть еще кровь. От ее вида Рено и стошнило. И сразу после, прерываясь на приступы кашля, он вдруг закричал.

Прийти в чувство Этьен смог только после того, как услышал чужой голос. Он сильно вздрогнул, осознал наконец полностью, что сейчас произошло. Где-то в затылке у него тут же начала пульсировать навязчивая, тупая, словно от хлесткого удара, чужая боль. И Этьену вдруг стало противно, противно настолько, что он едва-едва сдержал очередной рвотный позыв.

— Я… — Рено подавил всхлип, но даже так собственный голос показался ему чужим. — Я правда убил его?..

— Да, — ответил Этьен, спрятав глаза за перепачканным кровью предплечьем. — Правда.

Рено замолк на какой-то миг, а затем задался истошным плачем. Этьен слушал его вопли долго, дрожащей окровавленной ладонью поглаживая безвольно повисшую у него на руках голову Дарела. Где-то в самой глубине сердца он сейчас был даже благодарен богам за все случившееся. Потому что впервые Этьен мог находиться к кому-то так близко и не чувствовать при этом ничего.

Впрочем, позволить этому моменту длиться и дальше было нельзя. Как бы тяжело Этьену ни было это признавать.

В конце концов он аккуратно отнял от своей груди труп, мягко уложил его животом на землю. Поднялся, с усилием вытянул из него меч. Перевернул труп на спину; встав на колени, бережно вложил меч ему в руки, предварительно протерев его от крови собственным плащом. Ладони у Дарела до сих пор оставались теплыми.

Пока плач за его спиной стихал, Этьен посидел какое-то время возле трупа, внимательно всматриваясь в выражение его лица. Он часто делал так еще на службе у Вайдвена, когда ситуация ему это позволяла. Пытался, кажется, высмотреть в чертах умерших что-то общее. Хотел понять, имеет ли смерть свое собственное лицо.

Очень скоро он, впрочем, решил, что смерть многолика, поэтому занятие свое счел бессмысленным и в конце концов бросил. В этот момент, однако, Этьен понял, что ошибался. Потому что смерть в, казалось, первозданном своем облике смотрела прямо на него сейчас через чуть прикрытые глазницы Дарела, застывшее выражение которых могло значить только одно. Насмешку.

Этьен улыбнулся. А затем одним легким движением закрыл чужие глаза. Он встал, сорвал с себя перепачканный плащ и, зажав его в руках, направился к лежавшему на боку недалеко от ствола Рено. Его ладони и лицо, которое он ими прикрывал, были густо измазаны кровью. Про чуть порванную у ворота рубаху нечего было и говорить. Этьен небрежно набросил на него плащ и отвернулся.

— Утрись. Не могу с тобой разговаривать, пока ты выглядишь так.

Даже спустя минуту сзади не послышалось никаких звуков. Шок у Рено, кажется, просто так проходить не собирался.

Этьен раздраженно выдохнул и обернулся. Едва не очутившись в близлежащей луже рвоты, сел напротив Рено на колени, усадил его возле древесного ствола. С усилием отнял чужие руки от лица. Не глядя в него, начал протирать Рено ладони собственным плащом, предварительно обдав его водой из бурдюка.

— Ты меня сейчас совсем не воспринимаешь, да? — со вздохом спросил Этьен, все так же не поднимая глаз. Ответа не последовало. — Ладно. Так, наверное, даже лучше.

Он замолчал, продолжая стирать кровь с рук Рено. Закончив, потянулся обернутой плащом ладонью к его лицу. Увидев его выражение, смог только вздохнуть.

— Мне еще в первую нашу встречу начало казаться, что я прекрасно понял, кто ты такой. Не было в тебе никакой загадки, никаких намеков на скрытое содержимое ни в мыслях, ни в чувствах. По крайней мере, в тех, что оставались на поверхности. Ты же все время только об Эотасе этом своем и думал, так ревниво его все время защищал, говорил о том, что поможешь мне к нему прийти… И я этим обманулся. Никогда, если честно, не думал, что могу в человеке вот так нелепо ошибиться. Я, наверное, все-таки невероятный идиот. Мне так стыдно за то, что я смог это признать только сейчас.

Когда Этьен попытался оттереть темное пятно с чужой щеки, он вдруг понял, что это и не пятно вовсе. И тут же вспомнил тот миг на рассвете прошлого дня. Вспомнил и то, что было вчерашней ночью. И впервые за много месяцев почувствовал, что сейчас расплачется.

Он резко откинул в сторону плащ, встал, тут же прикрыв глаза тыльной стороной ладони. Собственные его руки все так же оставались в крови. Но это мало что меняло.

— Ты прав, — горько усмехнулся Этьен. — Ты совершенно прав. Мне правда не жалко никого. Никого, кроме себя.

И тут он всхлипнул. Громко и протяжно, так, как не позволял себе очень многие месяцы. Плечи его содрогнулись; свою руку он прижал еще ближе к глазам, чтобы не дать выплеснуться оттуда ни единой капле. А затем пообещал, что никогда больше такого себе не позволит. Ни при каких обстоятельствах. И только после этого сделал краткое волевое усилие, чтобы Рено наконец очнулся.

Проснулся он очень неспешно. Вначале протер глаза руками, все еще хранившими на себе неприметные следы крови, затем, потянувшись, зевнул. Увидев Этьена, настороженно ему улыбнулся.

— Мне тут…

Вдруг он перестал улыбаться, быстро оглядел Этьена с ног до головы.

— Ты весь… в крови…

Этьен, наигранно разведя руками, сделал шаг в сторону, представив Рено вид на лежавшего рядом с малинником Дарела. Свет, дробившийся меж листьями раскинувшегося над полянкой бука, мягко скользил по трупу, отражаясь от покрывавшей его крови и практически чистого лезвия меча. Один из таких солнечных отблесков застыл на какой-то момент у Рено в глазах.

— Так значит, это не сон…

Он опустил голову, пододвинув колени ближе к груди. Затем, издав какой-то нечленораздельный звук, зарылся руками себе в волосы. Этьен, глядя на него сверху вниз, смог лишь сплюнуть. Он знал, что последует далее. Но смотреть на это не собирался.

— Слушай, — выдохнул Этьен, усевшись на одно колено. Взяв Рено за подбородок, он приподнял его лицо, пристально всмотревшись ему в глаза. — Если ты еще раз зарыдаешь, я за себя не ручаюсь.

Рено медленно опустил руки. Попытался отвести от Этьена взгляд, но не смог. Глаза его не выражали ничего, кроме чистейшего ужаса. Но ужаса вовсе не перед будущим, не перед возможной карой и уж точно не перед прозвучавшей только что угрозой. Его взгляд говорил о страхе, который человек может испытывать только лишь перед самим собой. И Этьен прекрасно знал этот взгляд. Потому что слишком часто и сам выглядел точно так же.

Вздохнув, Этьен отпустил его лицо из своей ладони и поднялся, скрестив на груди руки.

— Ты некоторое время назад меня упрекал в том, что я не даю тебе шанса выговориться, не так ли? Ну так радуйся: настал твой счастливый час. Потому что теперь я хочу услышать абсолютно все, что находится сейчас в твоей дурной башке.

Рено молчал. Спустя мгновение он поднял перед собой ладони, внимательно в них всмотрелся. И совершенно спокойно вздохнул.

— Ты бы позволил ему увести меня?

— Нет.

На краткий миг уголок губ у Рено дернулся в некотором подобии улыбки.

— Странно. Но это мало что меняет. Ты все еще был слаб, а он, как никак, вдвое больше тебя. Ты бы не смог сопротивляться.

— Это всего лишь глупые отговорки. Во-первых, я не такой слабак, как ты думаешь. Во-вторых, я бы смог с ним договориться. Я знал, как.

— А ты уверен, что говоришь сейчас это не только потому, что все уже кончилось?

Раздраженно цокнув языком, Этьен взмахнул вдруг руками, неосознанно сделав шаг в сторону.

— Боги, может, ты уже перестанешь нести эту чушь?! Магранова задница, ты же убил его! Ты, человек, столько раз твердивший мне об искуплении, делавший вид, что ценит Эотаса больше всего на свете, заколол Дарела, словно какого-то зверя! Ладно, я прекрасно понял, что ты врал все время, но неужели…

— Я не врал, — уверенно сказал Рено, сведя вместе брови. — Я тебе никогда не врал.

— Да ты даже сейчас врешь.

Рено тяжело выдохнул и отвернулся.

— Это не так. Да, я не договаривал тебе многое, но лишь потому, что ничего из этого ты знать не хотел. Помнишь, что ты сказал мне позапрошлой ночью? Ты сам выстроил себе образ и сам не хотел знать что-либо, что могло тебя в нем разочаровать… Сейчас эти слова верны как никогда. И это совсем не моя вина. А теперь позволь мне договорить то, что я хотел сказать.

Этьен равнодушно махнул рукой вновь, даже на него не взглянув.

— Валяй.

Рено помолчал какое-то время, собираясь с мыслями.

— Я верил и до сих пор искренне верю в Эотаса и его постулаты. Я ценил и до сих пор ценю искупление как ничто другое. Но именно это и стало причиной того, что недавно произошло. Нет, прошу, не перебивай меня: я и так понимаю, что ты скажешь. Я знаю, что слова мои звучат как дешевая отговорка, но все же… Поверь мне. Пожалуйста. Пойми: я знаю, что запятнал себя, что я и правда ненавистен сейчас Эотасу и вряд ли смогу добиться его прощения, и я покорно принимаю это. Но сейчас все это не важно. По той простой причине, что так было всегда.

Этьен сплюнул.

— Объяснись.

— Понимаешь… Я всю свою жизнь только и делал, что грешил. Раньше для меня это было не важно; мне казалось, что все так, как и должно быть. Но однажды я сделал то, что даже для меня стало перебором. И с тех пор вина начала давить на меня с такой силой, что я едва-едва удерживался от того, чтобы не покончить со всем. Но потом в деревню вдруг пришел ты, и я наконец понял, что даже для меня есть еще шанс на искупление. И даже когда выяснилось, что ты не тот, за кого я тебя принял, я все равно решил, что ты сможешь помочь мне к искуплению выйти. И я до сих пор смею на это надеяться.

Этьен вдруг обессиленно зарычал, быстро подошел к Рено и, согнувшись над ним, грубо схватил его за плечи.

— Колесо тебя задави, я не понимаю! Ты ведь тогда еще говорил, что вместе мы сможем прийти к искуплению. Но как, как, Хель, ты собираешься сделать это теперь? И как сможешь помочь в том же самом мне?

— Я все еще знаю, как. — Рено через силу улыбнулся, но глаза его до сих пор были преисполнены тоской. — Понимаешь ли… Возможность спасти своих новых друзей видится мне единственным шансом искупить всю свою вину. И скажи… Разве я мог тогда просто смотреть, как ты позволяешь Дарелу отнять у меня этот шанс? Разве я мог… Просто стоять и смотреть?..

Глаза Рено наполнились в один миг влагой. Он закрыл руками лицо и, согнувшись, вдруг задрожал.

— Я не мог… Конечно, не мог. Но я даже не знал… Не знал, как тяжело это будет. Даже для такого, как я…

Внутри Этьена что-то дрогнуло. Он опустился вновь на одно колено и крепко обнял Рено, прижав его к своей перемазанной свежей кровью груди. Рено все так же не переставал дрожать, и пусть он и не издал ни звука, но на колено Этьену все равно закапали вдруг его горячие слезы. И почему-то сейчас Этьен не чувствовал больше отвращения. Ни к Рено, ни к произошедшему, ни ко всему остальному миру.

Когда Рено успокоился, они молча сели рядом друг с другом, глядя себе под ноги. Бук над их головами спокойно шумел листвой; лес вокруг неспешно разговаривал с ними птичьими голосами. Солнце светило все так же ярко, роняя неаккуратные капли своего света на лежавший на полянке труп. Ни Этьен, ни Рено не решались перевести на него взгляд. Но им это было и не нужно.

— И все же, — сказал через некоторое время Рено, до сих пор разглядывая свои руки, — могу ли я… Могу я все равно рассчитывать на твою помощь?

Этьен вздохнул, потирая затылок окровавленной ладонью.

— Я даже не знаю, от чего вообще мы будем их спасать. У эрла вряд ли есть причины их убивать. Ты правда что ли думаешь, что он стал бы впутывать своих людей в такую мороку только ради показательной казни какой-то горстки людишек?

Рено мотнул головой.

— У него так же нет причин и сопереживать им. В конце концов… именно его владениям во время войны досталось больше всего.

— Имеет смысл, — хмыкнул Этьен. — Но… Я даже не знаю. Это все так… Так глупо. Ни у тебя, ни у меня нет повода думать, что эотасианцам вообще нужна наша помощь. Ты… Ты ведь сам создал нам причину ввязываться во все это. Ты сам создал себе сейчас повод для искупления. Ты хоть понимаешь…

Он умолк, потому что Рено вновь закрыл глаза рукой, и вновь плечи его дрогнули. В один миг Этьен почувствовал, что собственная его грудь сейчас разорвется.

«Насколько же я отвратителен, — билась у него в мозгу одна-единственная чужая мысль. — Насколько же я…»

— Хватит, — резко остановил его Этьен. — Хватит. Ты, конечно, имбецил, каких свет не видывал, но Дарел тоже хорош.

Рено медленно убрал от лица руку, неуверенно всмотрелся Этьену в глаза. Во взгляде у него словно бы появилось нечто новое. И это “нечто” Этьену решительно не понравилось.

— Что?

Этьен со вздохом поднялся, скрестив на груди руки.

— Да ничего. Он стоял тут и врал мне прямо в глаза. Второй, сука, раз за знакомство!

Взгляд Рено наполнился недоумением. Эмоции его также быстро начали соответствовать этому выражению. К счастью для Этьена.

— О чем ты?..

— О психической сопротивляемости его парней, — сощурился Этьен. — Он понятия не имел, о чем говорил. Просто пытался меня запугать. Я это почувствовал.

— Значит ли это, что ты…

— Да. Я тебе помогу. — Этьен несдержанно усмехнулся. — Не лишать же причину, по которой умер этот дурак, хоть какого-то смысла.

Рено вглядывался ему в глаза долго и очень недоверчиво. А затем вдруг невольно улыбнулся, отведя в сторону взгляд.

— Знаешь… А ведь ты — хороший человек. Думаю, Эотас все-таки любил тебя.

— Не неси ерунды, — выдохнул Этьен. — Ему никогда не было до меня дела.

— Но ты будешь рад, если однажды это изменится?

— Конечно.

Отвернувшись, Рено вновь улыбнулся. Этьен, недовольно что-то пробурчав, протянул руку, предлагая помочь ему встать. И на этот раз Рено ее не отверг.

========== XIII. Отголоски ==========

Расставаться с трупом им пришлось в полном молчании. Причин для этого сыскалось сразу несколько: во-первых, велик был шанс того, что отряд эрла уже послал вдогонку за Дарелом одного из разведчиков, который мог в этот самый момент выискивать их посреди зарослей. Во-вторых, что в Этьене, что в Рено пребывало слишком много чувств относительно этого самого трупа. Хоть одно неверно брошенное слово, касающееся этих чувств пусть даже и отдаленно, могло напрочь разрушить ту хрупкую атмосферу взаимопонимания и спокойствия, что установилась меж ними всего несколько мгновений назад. Поэтому оба они быстро поняли, что говорить что бы то ни было на этой полянке больше нельзя.

Некоторое время они стояли над трупом Дарела, не в силах двинуться с места, словно завороженные. Мертвое лицо теперь отчего-то выровнялось и казалось спокойным, как и должно; глядя на его выражение, сложно было поверить, что умер этот человек в ходе убийства. Единственной деталью, выдававшей наблюдателю картину свершенного, было лишь расплывшееся под трупом и на его одежде темно-карминовое, едва поблескивающее на солнце кровавое пятно. При этом меч, лежавший у трупа на груди в кровавом обрамлении, приобретал пугающий, несколько даже мистический вид.

«Ему так мучительно сложно смотреть на все это, — подумалось вдруг Этьену, когда он перевел взгляд на Рено. — Все-таки хотя бы в этом мы не похожи.»

Рено опустился возле трупа первым и, колеблясь, дотронулся рукой до лезвия меча. Когда он беззвучно зашептал над телом молитву, лицо его вдруг неприятно исказилось, вынудив его отвернуться в противоположную Этьену сторону. Было во всем этом жесте что-то настолько горькое и бессильное, несвойственное ничему из того, что пытался выказать Рено чуть ранее, что в какой-то момент Этьен даже улыбнулся.

Когда Рено, вставая, подобрал с груди трупа меч, оба все так же не произнесли ни звука. Лишь чуть позже Этьен, хмыкнув, отцепил от пояса Дарела подвес, передав его Рено. Спустя мгновение следом он забрал и воткнутую за пояс курительную трубку вместе с небольшим кожаным мешочком табака. Этьен еще раньше подметил, что трубочка у Дарела была совершенно чудная. Мундштук ее, сделанный из дорогого темного дерева, изгибался, подобно лебединой шейке, отчего трубка, изящная и легкая, увенчанная вдоль чаши затейливой резьбой, приобретала вид настоящей драгоценности. И навевала старые воспоминания. Глядя на то, как Рено прилаживает подвес к служившей ему поясом веревке, у Этьена не осталось сомнений относительно того, было ли происходящее правильным.

Закончив обкрадывать Дарела, Этьен легко накрыл его собственным плащом. Закапывать труп не представлялось им возможным. Невысказанные слова замерли в воздухе, подобно зловонию, но ни у одного не нашлось сил, чтобы все же произнести то, что должно. Поэтому спустя несколько долгих мгновений они просто ушли прочь, провожаемые одиноким криком сороки, и ни разу не обернулись.

Слишком далеко от тракта уйти они не смогли, поэтому очень скоро впереди, за горсткой тоненьких березок, показалась толстая, желтая от песка полоса дороги. Выходить на нее они не стали; вместо этого отошли назад, так, чтобы направление идущего слева от них тракта им указывала только блестящая над лесистым низовьем золотая линия.

Идти по лесу оказалось сложнее. Протоптанных тропок здесь практически не было, поэтому дорогу приходилось прокладывать самим. То и дело они застревали меж ветвями сплетавшихся друг с другом молодых деревцев и кустарничков, цеплявшихся за одежду; с трудом преодолевали редкие канавки и поваленные грозой стволы. Сброшенная листва скользила у них под ногами, скрывая под собой извилистые корни близрастущих буков и ясеней, кленов и лип. Шуму от их шелестящих шагов было много, но Этьен не спешил волноваться: большую часть каких-либо звуков заглушала дребезжащая птичья перекличка.

Они шли в меру быстро, не упуская из глаз тонкой ленты дороги над ними, но в воздухе все равно витало беспокойство. То и дело Этьену приходилось оборачиваться, чтобы убедиться, что Рено все еще идет за ним: шум его шагов оставался неслышим чаще, чем хотелось бы. В конце концов Этьен не выдержал и с усилием отломал для него толстую суковатую ветку, дабы Рено шел быстрее. Но даже это не слишком хорошо поправило ситуацию.

— Боги, — напряженно выдохнул Этьен, в очередной раз обернувшись. — Что еще мне, Хель тебя побери, сделать, чтобы ты перестал плестись со скоростью умирающей улитки?

— Извини. Я просто задумался.

— Это, бесспорно, замечательно, но ты можешь сделать так, чтобы мыслительный процесс не мешал тебе переставлять ноги?

— Прости. — Наконец нагнав его, Рено остановился и, опершись обеими руками о свою палку, отвел взгляд. — Я просто… Я еще не очень хорошо понимаю, куда мы идем.

— Разве не очевидно, что к эотасианцам?

— Да, но… Мы ведь так и не придумали, что делать дальше.

Вздохнув, Этьен развернулся в его сторону полностью и скрестил на груди руки. Затем, коротко осмотревшись, направился к одному из наиболее толстых древесных стволов.

— Давай тогда думать.

Они уселись под сенью листвы старого ясеня, расположившись на выпирающих из-под земли корнях. Разжигать костер было рискованно и неудобно, так как на долгий привал времени у них не было. Из-за отсутствия плаща расположить оставшуюся у Этьена в суме еду оказалось негде, поэтому есть им пришлось прямо на ходу. Однако даже столь торопливый привал вызывал у Рено негодование.

— Мы отстаем, — взволнованно сказал он, теребя в руках кусок вяленого мяса. — Нам нельзя еще больше задерживаться. Мы не сможем их догнать.

— Во-первых, будь уж так добр и говори тише. Во-вторых, нас всего двое, а их —целая толпа. В любом случае мы движемся быстрее. Да и ближе к вечеру, думаю, они тоже будут вынуждены все-таки устроить привал.

Рено мимолетно пожал плечами, опершись свободной рукой на свою палку и принявшись без интереса разжевывать кусок мяса. Ссутулившийся, он хмуро глядел в одну и ту же точку меж корней, увлекшись своими мыслями до такой степени, что шевелить челюстями и то едва мог. При взгляде на него в голове у Этьена все время всплывал один и тот же образ.

— Знаешь, — задумчиво начал он, откинувшись на лежавший под его спиной корень, — все-таки ты очень сильно мне кое-кого напоминаешь.

— Кого это? — Рено поднял голову, и в светлых глазах у него на какой-то миг отразился солнечный отблеск.

— Ну, был у меня один знакомый. Однажды ненароком поднял в одной маленькой стране восстание и пошел войной на соседнюю. Ничего серьезного.

— Как глупо. — Скупо улыбнувшись, Рено вновь опустил взгляд. — Сравнивать меня с таким человеком…

— Да, прошу простить, дурацкое сравнение. В конце концов, оружия Вайдвен никогда не носил.

Оба они косо взглянули на скупо поблескивающий в редких солнечных лучах меч, отставленный к самому стволу ясеня. Рено резко скривился.

— Я… Я взял его, потому что…

— Нет-нет, — оборвал его Этьен взмахом руки, — не объясняй. Я не хочу знать.

Водрузилась тягостная тишина. Быстро расправившись со старым сухарем, Этьен выудил из-за пояса свою новую трубку, набил ее и раскурил с помощью огнива. Сделать первую тяжку долго не решался, а затянувшись, едва не распластался по земле, еле подавив спазматический кашель. Рено, взглянув на него, сумел лишь вымученно вздохнуть.

Курил он долго, к каждой новой затяжке подходя с таким усердием и осторожностью, каким бы позавидовал любой знающий свое дело ремесленник. Табак оказался ядреным и крепким и досадливо жег Этьену горло, но курить ему все же нравилось. Он еще не до конца понимал, где сможет раздобыть в будущем деньги на новое курево, но сознавал, что бросать это дело уже не будет.

В размытых дымных очертаниях образ Рено и правда походил сейчас в глазах Этьена на одно сплошное старое воспоминание. Все-таки слишком хорошо он помнил это сумрачное выражение, которое застыло теперь на лице Рено, подобно шраму. Раньше Этьен мог лишь смутно представлять, с чем оно могло быть связано. Теперь же он знал это наверняка.

Лес тихо шумел в такт его безрадостным мыслям, неустанно напоминая о необходимости торопиться. Беспокойно тенькали в кроне над головой сойки, словно пытаясь прогнать вторженцев из-под своего дома. Каждый новый порыв ветра шуршал ветвями деревьев вокруг, клоня их в сторону незримо бегущей где-то дальше дороги. Яркое еще солнце, чей свет вновь дробился на земле юркими точками, отразился в какой-то момент на макушке Рено, позолотив его голову блистающим рыжеватым сиянием. И Этьена вдруг осенило — так внезапно, что он едва не выронил из рук трубку.

— Слушай… Я, кажется, придумал!

***

— Погоди… А где Берас?

После перекуса у ясеня они смогли идти заметно быстрее, и теперь Этьену — о чудо! — даже не приходилось оборачиваться и рыскать глазами вокруг в пределах по меньшей мере десяти ярдов, дабы понять, откуда доносился вопрос. Сейчас они шли рядом, усердно пробираясь по пологому, отходившему от дороги склону, и никаких проблем со скоростью передвижения больше не возникало. Этьен терялся в догадках, какого бога ему следует за это благодарить.

— Не знаю, — простодушно пожал плечами Этьен, не сбавляя шага. — Сидит себе где-нибудь на Границе и в носу ковыряется.

Рено, пусть и показался на какой-то миг смущенным, глаз от него не отвел.

— Я о собаке.

— А. Ну, если собачьи души тоже Туда попадают, думаю, от настоящего Бераса он сейчас недалеко.

— Не понимаю. — Рено едва сдержался, чтобы не остановиться. — Почему… Как же мы это допустили…

— Не строй из себя дурака, — поморщился Этьен. — Думаешь, мы благодаря одной только милости твоего ненаглядного Эотаса сумели смыться? Нет. Чтобы чего-то достичь, необходимо чем-то жертвовать. Тебе следовало бы радоваться тому, что все обошлось лишь смертью собаки.

Какое-то время они шли молча. Этьен чувствовал, что Рено трудно было смириться с потерей их мохнатого друга, но позволить себе предаваться унынию по этому поводу он не мог. В конце концов, совершенный Рено поступок был много страшнее, и ни единое его размышление не могло обойтись без пережевывания той ужасной ситуации. Поэтому горечью от него разило так крепко и живо, что в какой-то момент Этьен даже пожалел о том, что они шли сейчас так близко друг к другу.

— Знаешь, — выдохнул спустя некоторое время Рено, растянув губы в вымученной улыбке, — я вот все никак в толк не возьму, почему ты так не уважаешь богов.

— Пф. Поверь, у меня для этого есть достаточно причин.

— Я могу тебя понять, но все же это грешно. Как бы то ни было, каждый человек должен испытывать почтение к тем, благодаря кому ему дозволено быть здесь и сейчас.

— Быть здесь и сейчас, значит? — Этьен зло усмехнулся. — Какая глупость. Я бы, знаешь, охотнее согласился быть где угодно, лишь бы не здесь и сейчас.

Рено потупился, взглядом уткнувшись себе под ноги. Некоторое время в воздухе витало тягостное молчание, прерываемое едва ощутимым шелестом леса.

— Но разве ты не рад тому, что мы познакомились? Разве не рад, что тебе был дан шанс совершить хороший поступок? Разве не благодарен Эотасу за то, что выбранный им тебе путь ведет тебя к искуплению?

— Ага. А еще я, видимо, должен быть благодарен Эотасу за то, что из-за него моя семья разорилась, вся моя страна обратилась в прах, а сам я испытал такое, чего не пожелаю даже последнему мудаку.

— Все мы так или иначе страдали. — Рено заглянул ему в глаза. — Но ведь нужно уметь видеть и хорошее. В конце концов, разве не все сводится к лучшему?

Свежий ветер подул им в лицо; по спине Этьена пробежали приятные мурашки. Лес был прохладен и тих, что не могло не дарить его душе хоть какое-то умиротворение. Рено улыбался ему и, казалось, делал это совершенно искренне. Учитывая, что практически весь он до сих пор был заляпан чужой кровью, выглядело это довольно иронично.

— Уже проповеди, значит, читать начал, — мягко усмехнулся Этьен, отведя от лица клонившуюся к нему ветвь. — Берегись: еще немного с Лютом потаскаешься, и того гляди заделаешься священником.

— О, это было бы так замечательно. — Рено мечтательно взглянул на пробивающееся меж крон небо. — Если бы Эотас мне позволил стать жрецом вновь, это и правда было бы замечательно.

— Ну-ну. Думаю, тебе бы пошло. Если б ты, конечно, не стал ради своего бога поджигать церкви.

Они тихонько усмехнулись друг другу. Ветер мягко трепал их по волосам, подобно ласковой отцовской руке. И было в этом что-то чарующее.

— А что там с твоей семьей?

— А что с ней?

— Ну, ты упомянул, что из-за Эотаса…

— А… Ну, поверишь или нет, но я когда-то был сыном одного ушлого чиновника. Жил весь в роскоши, спал на шелковых простынях, ел всякую дрянь привозную… У меня даже конь свой был! И… Девушка. Красивая, ученая, всегда была в модных аэдирских тряпках, задави ее Колесо. Хорошо было, на самом деле. Я тогда думал, что так и всю жизнь проведу. В охотах, приемах, беседах со светскими дамами. А потом власть узурпировал Вайдвен, и папенька мой мигом оказался на улице без копейки в кармане. Может, это неправильно, Вайдвена в таком винить — в конце концов, из-за таких, как мой папенька, народ бедствовал. Но тогда я этого всего, конечно, не понимал — когда на улице остался. Думал, жизнь кончена, на дурость уже едва не пошел. А оно видишь, как в итоге обернулось… Даже не знаю, радоваться теперь или плакать.

— Ох. Так ты, значит, дворянин!

— Да какой там. Меня же в Редсерасе если узнают, то шкуру живьем спустят. Что из-за происхождения, что из-за дезертирства… У меня теперь там, получается, вообще никаких прав нет. Что уж говорить о титуле…

— Ну… Я тебе сочувствую. Хоть и не знаю, каково это.

— Спасибо, чего уж.

— Но попробуй посмотреть на все это по-другому: ты ведь смог в итоге узнать и научиться такому, о чем аэдирские дворяне вряд ли даже подозревают.

— Ты это о том, что иногда еда на входе выглядит так же, как обычно выглядит на выходе?

— Нет. Это я о вере.

Вскоре, когда склон увел их к пологому оврагу, вынудив еще дальше отойти от дороги, невдалеке послышался едва уловимый мерный плеск воды. Этьен тихонько шикнул на Рено, задумчиво пинающего валявшиеся на пути ветки, и они пошли дальше, чуть пригнувшись и навострив слух.

Как и ожидалось, вышли они к крохотному ручейку, бьющему из расколотого камня и бегущему куда-то еще дальше в лес. Вода его была чиста и прозрачна, отчетливо являя наблюдателю покатые камешки, скрытые на дне. Но интереснее был не сам ручей, но человек, склонившийся над водой с собранными в пригоршню ладонями.

Он был худ, молод и одет в простенькую солдатскую броню: кожаная кираса на его груди, в нескольких местах увенчанная следами от мощных рубящих ударов, носила столь же поношенный вид, сколь и его дешевой выделки сапоги. Из правого голенища у него выглядывала рукоять кинжала, а на поясе болтался меч, ножны которого так же казались дешевыми и изрядно потрепанными временем. Щеки человека были впалыми настолько, что возникали подозрения, будто не ел он не меньше недели; смуглое его лицо имело неправильные угловатые черты, из-за чего сам он казался некрасивым. Однако у Этьена быстро появилось ощущение, будто лицо это он уже где-то видел.

Припав к земле на некотором расстоянии, они с Рено внимательно наблюдали за тем, как человек пьет. Рено, разглядывая его, все время хмурился то ли от плохого зрения, то ли от чего еще. Спустя несколько мгновений выражение его лица сделалось донельзя удивленным. И в следующий же миг Рено, сорвавшись вдруг с места, бросился со всех ног к человеку, бессовестно громко выкрикивая имя «Конрад». Этьен хотел остановить его усилием воли, но быстро понял, что было уже слишком поздно.

Солдат, казалось, поразился поведению буквально выпрыгнувшего к нему Рено не менее, чем сам Этьен. Темные глаза человека вылупились на подбежавшего, сделав выражение его лица похожим на рыбье. Он тут же поднялся с места, выплеснув зачерпнутую в руках воду, и быстро положил ладонь на рукоять меча.

— Конрад! — радостно выпалил Рено, остановившись перед солдатом на противоположном берегу ручейка. — Живой! Боги, я так рад тебя видеть!

Некоторое время человек, названный Конрадом, внимательно оглядывал его, все так же вылупив глаза и не отпуская кисти с рукоятки. Затем он вдруг дежурно улыбнулся, медленно заведя лежавшую у меча руку себе за голову.

— Рено? Ты, что ль? — неуверенно спросил он тихим голосом.

— А кто ж еще?

Конрад улыбнулся чуть шире, но лишь на краткий миг. Глаза его быстро перешли к заляпанной кровью рубахе Рено.

— Что это с тобой приключилось?

— А, это… — Рено виновато посмотрел себе на грудь. — Понимаешь…

— На нас выпрыгнул из кустов бандит, и нам пришлось запачкать руки, — спокойно произнес Этьен, как из ниоткуда очутившись напротив Конрада. — Зуб даю. Давеча случилось.

Конрад, резко вздрогнув, скептически разглядывал его некоторое время, выпрямившись и опустив руки по швам. Взгляд его, приняв привычное выражение, наполнился серьезностью повидавшего виды человека.

— Хорошо, что сумели выбраться живыми, — сухо и все так же тихо заметил он через минуту, переведя взгляд обратно на Рено. — В последнее время от мародеров покоя нет. Я тоже рад тебя видеть, старый друг. Ты не представишь нас?

Для человека, выражающего дружелюбие, Конрад выглядел слишком уж напряженным. Этьен уже знал, почему. Но разрушать теплоту долгожданной встречи, которой всем сердцем радовался в этот миг Рено, он позволить себе не мог.

— Разумеется! — Рено торжественно прокашлялся в носивший еще следы крови кулак. — Конрад, это — Этьен, мы с ним путешествуем вместе. Этьен, это — Конрад, мой давний друг и сын Аскольда.

Перепуганная рожа мельника всплыла в сознании Этьена мгновенно. Недаром лицо Конрада показалось ему давеча знакомым: не заметить сходства отца и сына было трудно. Даже учитывая, что отца последний раз Этьен видел с посмертно замершей на лице лыбой, а сын больше напоминал прибитую шавку.

— Он знает моего отца? — спросил после паузы Конрад, и по его лицу пробежала тень беспокойства.

— Еще бы. — Этьен усмехнулся. Рено, на краткий момент строго на него взглянув, обернулся к Конраду, всем своим видом выражая сочувствие.

— Да. Понимаешь… Прости, не хотелось бы начинать столь радостную встречу с таких печальных новостей. Но так вышло, что мы стали свидетелями его смерти.

Правая рука Конрада дрогнула; он опустил взгляд, стараясь скрыть возникшее на его лице опустошенное выражение.

— Что с ним случилось?

— Сердце перестало биться. Мне очень жаль, Конрад. — Рено в какой-то момент подался ему на встречу, желая, видимо, положить на плечо руку, но, отчего-то смутившись, не стал. — Он был… хорошим человеком. Мы похоронили его, как подобает.

Повисло молчание. Когда Конрад поднял на него глаза, лицо его не выражало ничего.

— Благодарю. Впрочем, не будем о грустном. Как поживаешь, Рено? Ты, верно, возвращаешься домой?

Рено вдруг замер, раскрыв рот на полуслове. В глазах его отразился на краткий миг испуг.

— Домой?.. — Он быстро отвел взгляд, схватившись за свой медальон. — Нет, нет. Совершенно не туда…

— За некоторую сумму твой друг, Конрад, соблаговолил проводить меня до замка вашего эрла. — Этьен принял деликатную позу, выпрямившись и положив локоть на ладонь одной руки, активно жестикулируя при этом другой. — Его владения неприлично плохо мне знакомы; к тому же, во время некоторого инцидента я потерял свою лошадь. Поэтому мне пришлось нанять из первой попавшейся деревни человека, прилично знающего окрестности и способного предоставить мне некоторую защиту.

Конрад недоверчиво взглянул на болтавшийся у Рено на поясе меч. Выражение в его взгляде говорило о том, что меч он узнал.

— Защиту, значит? И давно ты, Рено, обзавелся навыками мечника?

— О, не понимаю твоего скептицизма. Конечно, Рено — не самый лучший вариант, но в таком захолустье выбирать и не приходится. Разумеется, после встречи с эрлом я смогу нанять себе достойную охрану.

Рено, не спуская с Этьена взгляда, казался пораженным. Конрад, впрочем, мало изменился в лице. Несколько долгих секунд они с Этьеном увлеченно друг друга разглядывали.

— Интересно. — Сощурившись, Конрад перевел глаза на Рено. — Я вижу, ты сильно изменился за время, пока меня не было. Приятно, что ты сумел найти себе приличную работу.

— Да, я… — Рено едва не покраснел. Взгляд его был переполнен неоправданным стыдом. — Спасибо. А как ты? Как Анри?

— Анри погиб, — безразлично пожал плечами Конрад. — От людей из его отряда слышал, что задавила конница. Говорят, тело больше напоминало коровью лепешку, нежели человека. Жуткое, в общем, зрелище.

Рено прикрыл рот рукой, не в силах что-либо сказать. Конрад казался невозмутимым:

— Ну, а что я? Домой возвращаюсь. Хотел было отца порадовать. Решил даже на службе подольше поторчать, денег подкопить. Мельницу ведь давно бы стоило привести в приличный вид. Всю дорогу представлял, какое у него будет лицо, когда он увидит все мое жалование. Ну, чего уж теперь. Ты мне лучше скажи, трактир-то деревенский еще в ходу?

— Да, — спокойно ответил Этьен, сощурившись. — Но принимают там скверно.

— Странно. Обычно столь важные господа не остаются там без внимания. Впрочем, не мое это дело. Думаю, для такого, как я, лишнюю бутылку блаксона они все ж разыщут.

Конрад легко перепрыгнул через ручеек, не удостоив их даже взглядом. Но, очутившись рядом с Рено, неожиданно замер. Лица их, повернутые друг к другу профилем, находились на расстоянии даже меньшем, чем половина ярда.

— Ты был мне хорошим другом, Рено, — почти шепотом процедил Конрад, не разворачиваясь. — И поэтому сейчас, несмотря на то, как вы двое заврались, я разрешу вам идти. Но если потом, дома, я узнаю, что с отцом случилось не то, что ты мне рассказал, я найду тебя, будь ты хоть в Движущейся Белизне, и выпотрошу, как рыбку. Помни об этом.

— Конрад, я…

Не дослушав его, Конрад отпрыгнул в сторону, по направлению к возвышающейся над ними дороге. Вдруг он остановился и, едва не пошатываясь, стоял к ним спиной несколько долгих мгновений. Затем, выдохнув словно бы с облегчением, Конрад обернулся через плечо, посмотрев Этьену прямо в глаза. Взгляд его был не читаем, но Этьен все равно знал, что за ним сейчас скрывалось.

— Бывайте, — кратко улыбнулся Конрад. — Надеюсь, не свидимся.

Несколькими широкими шагами он поднялся по склону, и через несколько секунд фигура его пропала где-то наверху. Рено протер глаза рукавом. Этьен мимолетно дотронулся пальцами до своих губ, проверяя, не выступила ли на них кровь.

— Что ж, — облегченно подытожил он, проводив Конрада взглядом. — Это было познавательно.

Рено не ответил ничего, молча отцепив с его пояса бурдюк и нагнувшись к бурлящему у их ног ручейку. Этьен, впрочем, и так прекрасно знал, о чем он сейчас думает.

========== XIV. Жажда ==========

Когда они пошли дальше, пополнив запас воды, Рено, погруженный в свои мысли, был необыкновенно тих. Лицо его казалось настолько скорбным, что Этьен счел благоразумным держаться сейчас от него на некотором расстоянии.

Следов проходившего мимо отряда все так же не было видно. Возможно, они отставали от солдат всего на пару-тройку часов, но Этьену казалось, что нагонять их им придется еще целую вечность. Чувствовал он себя отчего-то донельзя меланхолично, и нельзя было сказать, оказалось ли это состояние навеяно идущим невдалеке Рено.

— Слушай, — выдохнул в конце концов Этьен, нагнав его. — Если тебе надо выговориться, то валяй. Я ж не буду судить.

— Нет-нет. — Рено спешно отмахнулся, мимолетно улыбнувшись. — Мне это не нужно. Все хорошо.

— Вижу ведь, что нет.

Рено резко остановился. Лицо его на краткий миг исказилось, но, поборов это выражение, он все же сделал шаг вперед.

— Слушай… Ты ведь знаешь, что он чувствовал? — Этьен мельком кивнул. — Тогда скажи… Он меня ненавидит?

— Нет. Он тебя просто подозревает. Это разные вещи.

Рено выдохнул.

— Я очень не хотел расставаться с ним на такой ноте. Может, тебе не стоило ему врать.

— Может, и не стоило. Но размышлять об этом сейчас уже поздно.

Сделав над собой усилие, Рено согласно кивнул, однако мученическое выражение с его лица никуда не делось. Этьен, вздохнув, положил руку ему на плечо.

— Не переживай, — как можно более ободряюще сказал он. — Конрад придет домой, из крайне неэтичных соображений раскопает, скорее всего, могилу и убедится, что ты ему не врал. Уверен, он не перестанет считать тебя хорошим человеком.

— Которым я никогда не был.

Этьен, возведя очи горе, отстранился.

— Опять за старое. Ты можешь хотя бы объяснить, что с тобой… Что с тобой, по крайней мере, было не так, чтобы во мне после этих твоих слов каждый раз не просыпалось желание дать тебе по башке?

Рено, вновь остановившись, заглянул ему в глаза. Выражение, замершее в его взгляде, ясно говорило о том, что ответа не последует.

— Ладно-ладно, — усмехнувшись, ретировался Этьен. — Не хочешь — не говори. Дело-то твое. Только уж сжалься и просвяти меня, что там была за шутка про твой дом. Если не узнаю, то, кажется, умру на месте.

Несколько мгновений Рено тягостно молчал, вплотную глядя на Этьена. Затем, коротко вздохнув, он ступил вперед.

— Никакой шутки не было. Было только очередное напоминание о том, чего я предпочел бы не помнить.

— Рено…

— Что «Рено»? Милостивый Эотас, Этьен, я ведь не такой, как ты. Я не могу взять и сходу выложить все свои грехи, а затем молча ждать суда. Мне нужно время.

Этьен, мимолетно пожав плечами, махнул рукой. У него было острое, какое-то даже низменное желание разговорить Рено, но переходить границы прямо сейчас казалось ему сущей глупостью. В конце концов, мир между ними все еще казался хрупким, словно только-только пробившийся на поверхность росток, и грешно было позволить ему преломиться.

— Прямо-таки грешно, — вслух усмехнулся своим мыслям Этьен.

Рено его, впрочем, не услышал. Неуверенно постукивая по земле своей палкой, он вновь целиком погрузился в себя.

Они шли в молчании довольно долго, минуя заросли кустарника и молодой поросли, пока путь им не преградил поднимающийся кверху склон. Над их головами, поблескивая на солнце песком, виднелась дорога.

— Кажется, развилка, — без удовольствия заметил Этьен. Рено лишь пожал плечами.

Преодолев подъем, они вернулись по дороге чуть назад — туда, где виднелся казавшийся покосившимся деревянный указатель. Когда они приблизились к нему вплотную, стало ясно, в чем была проблема — одна из стрелок, указывающая на дорогу, откуда они только что пришли, оказалась частично сломанной. О ее примерном направлении свидетельствовали лишь несколько оставшихся на неоторванной части символов, которые при нехитром размышлении можно было сложить в слово «долина».

— Долина Милосердия, — произнес Рено, нахмурившись.

— Достаточно недалеко от твоей деревушки. — Этьен лукаво сощурил глаза. Заметно сильнее обычного. — Странно, как это вы не заметили проходившее мимо вас войско.

Рено мельком взглянул на него, блеснув глазами, затем вновь обернулся к сломанному указателю. Во взгляде у него замерло странное, но уже достаточно хорошо знакомое Этьену выражение. Светлые глаза Рено глядели на указательный знак так же, как еще совсем недавно смотрели на залитую кровью грудь Дарела. Было в этом что-то неправильное.

— Оно шло параллельно нам, — сухо сказал спустя минуту Рено. — К тому же на довольно неблизком расстоянии.

— Как скажешь. Значит, наши беглецы направились в противоположную сторону.

— Вероятно.

Дальше пошли прямо по дороге. Лес едва ли не завел их в неверную сторону, и теперь, пусть риск и был велик, продолжать идти в его угодьях явно не стоило. По левую сторону от дороги все так же тихо гудел перелесок; с правой бежали холмистые, посеребренные солнечным светом равнины, густо поросшие травой. Спустя некоторое время солнце, все больше клонившееся к западу, спряталось за реденькой тучкой; начал накрапывать мелкий дождь. Где-то внутри Этьена вспыхнула горечь от потери своего замечательного расшитого плаща. Спрятаться от пусть и редких, но назойливых капель ему теперь не представлялось возможным. Зато от дождя и наглых ворон где-то позади был сейчас укрыт Дарел.

Рено шел с Этьеном бок о бок, то и дело опуская в дорожный песок свой импровизированный посох. Над ним, словно зловонное облако, витала тяжелая дума. Соблазн влезть в нее был неприлично велик, но Этьен изо всех сил старался себя сдерживать. В конце концов, залезать сейчас в чужую голову было попросту нечестно. Он ведь согласился подождать. Если бы Этьен узнал все его интересующее прямо сейчас, то оказался бы самым настоящим предателем. В первую очередь — в собственных глазах.

Спустя еще десяток шагов дождь стал усиливаться. Этьен, бормоча проклятия в адрес всех возможных богов, спрятал под туникой свою сумку. Рено, почему-то вдруг улыбнувшись, невозмутимо подставил дождю лицо. Оставшиеся на нем кровяные разводы, смешавшись с водой, плавно стекали ему на плечи и грудь. Заметив это, Рено улыбнулся еще шире; глаза его впервые за долгое время вторили этому выражению. Этьену, пусть он и продолжил ругаться на непогоду, определенно приятно было видеть лицо своего друга таким. Пусть, возможно, по отношению к убитому Дарелу это и было неправильно.

Впрочем, улыбался Рено недолго. Вновь обратив взгляд к дороге, он вдруг резко помрачнел; затем глаза его расширились, и Рено, затаив дыхание, обернулся к Этьену. Тот, в свою очередь переведя взгляд на намокший песок, сразу же почувствовал, как его застигло облегчение.

На мокрой дороге ясно вырисовывались множественные следы.

— Совсем свежие, — восторженно заметил Рено. — Боги, они ведь менее, чем в часе пути от нас!

— И правда. Не скажу, что чудо, но все же это удивительно.

— Наверняка задержались где-то по пути. — Глаза Рено вдруг забегали по округе. — Надеюсь, с нашими друзьями все хорошо.

— Уверен, что так.

Они пошли дальше, ускорив шаг. Солнце тем временем медленно выползло из-за тучи, окрасив все вокруг тусклым золотистым сиянием. Побряцав по взмокшей земле еще несколько мгновений, дождь мало-помалу стих. Этьен, впрочем, практически этому не обрадовался.

Спасение эотасианцев было от них всего в нескольких шагах, и очень скоро все должно было вернуться на круги своя. Для Этьена это, в первую очередь, означало то, что теперь возможность поговорить с Рено наедине могла выпасть совсем нескоро. Да и рожу Люта с его дружками, если честно, видеть ему совсем не хотелось. А ведь кто знает, сколько еще времени им придется шляться вместе…

Ревность и раздражение плавно закипали в Этьене где-то в районе солнечного сплетения. Боги, ну почему все вновь складывается самым противным образом! Неужели Эотас так сильно его презирает, что даже будучи мертвым умудряется из раза в раз вставлять ему палки в колеса?

Этьен встряхнул головой. Нет, больше ждать было нельзя. Может, Рено вообще не захочет разговаривать о чем-то столь для него щекотливом, когда они снова пересекутся с эотасианцами. Мысль об этом назойливо билась у Этьена в мозгу. В какой-то момент он понял, что терпеть ее у него больше нет сил.

— Слушай, — мягко заговорил он, заглянув Рено в глаза, — я понимаю, что вроде как должен еще подождать, но я, если честно, беспокоюсь. В конце концов, мы совсем близки к развязке, и, может, это наша последняя возможность поговорить наедине, так что…

Он замолчал, потому что Рено вдруг замер на месте. В глазах его пронеслось мимолетное выражение испуга. Впрочем, он быстро отвернулся, а когда посмотрел на Этьена вновь, то взгляд его, как и обычно, не выражал ничего.

— Да. Ты, пожалуй, прав. Только для начала позволь мне уединиться.

— О. — Этьен, почесав промокшую макушку, кивнул. — Конечно. Я тут же тогда и подожду. Спешить все равно уже особо некуда.

Рено, тоже кивнув, в один миг спрыгнул в сторону перелеска и очень скоро затерялся среди деревьев. Хмуро выдохнув, Этьен уселся у противоположного края дороги — там, где открывался исчерпывающий вид на близлежащие равнины.

Отчего-то ему захотелось курить. Понуро взглянув на болтавшийся на поясе мешочек, Этьен вздохнул. Дарел, видимо, собирался пополнить запас табака, когда вернется домой. У Этьена же, вероятно, такая возможность могла появиться еще нескоро. Нужно было экономить.

Он встряхнул головой. Да какая разница, сколько там осталось табака? Он ведь сейчас узнает нечто очень важное, нечто такое, о чем не говорят с кем попало! Ведь, если Рено так легко смог убить человека, значит, в прошлом он явно совершал вещи и похуже. Но, раз это что-то очень для него тяжелое, вероятно, ему будет нужна после своего рассказа поддержка. Сможет ли Этьен ее предоставить? Нужно ли будет относиться к Рено после этого по-другому?

Этьен вновь вздохнул. Ему отчего-то стало стыдно от того, что он так много об этом думает. В конце концов, Рено сейчас мучается, а Этьен… Наверное, вообще не следовало лезть к Рено с чем-то настолько для него нелегким. Какой же Этьен ему друг, раз не может соблюсти элементарные личные границы?

Время тянулось медленно. Дабы занять себя чем-то, Этьен, положив голову на поставленную на согнутое колено руку, принялся разглядывать окрестности. Дорога впереди делала резкий поворот направо и, поднимаясь на ближайшем холме, терялась где-то впереди. То, что происходило за равнинами дальше, разглядеть отсюда практически не удавалось.

Этьен поднял голову, стараясь получше рассмотреть картину за холмами. Лес все так же возвышался по левую сторону от дороги, сливаясь одной темной линией далеко у горизонта — значит, к закату отряд мог остановиться на ночлег именно в нем. Впереди вновь виднелись покатые равнины, вырисовывалась золотой нитью дорога. И тут Этьен отчетливо разглядел на ней жирную черную точку.

Точка двигалась крайне медленно и, казалось, все больше смещалась в сторону леса. Затаив дыхание, Этьен наблюдал. Спустя некоторое время точка и правда явно сделала поворот к зеленой полосе леса и, помаячив перед глазами еще пару мгновений, окончательно в нем пропала.

Этьен вскочил с места. Пропади он пропадом, отряд действительно отправился на ночлег! Он взглянул на небо: заметно порозовев, солнце нависло над полосой леса, образовав над ним еле заметную позолоченную линию. Близился закат. Значит, ждать еще больше было нельзя.

Обернувшись назад, Этьен почувствовал, как сердце у него резко екнуло. А ведь и правда — времени уже прошло намного больше, чем его требовалось на отхожие дела. Значит, Рено либо смылся, либо угодил в беду. В обоих случаях это не предвещало для Этьена ничего хорошего.

Не медля более ни секунды, он рванулся в перелесок. Деревья в нем были еще совсем юны, а от тех, что постарше, остались лишь неприглядные поросшие мхом пеньки. Значит, разобрать окружение будет легко. Этьен летел вперед, практически не разбирая дороги и судорожно вертя головой по сторонам. К его неудовольствию, лес впереди становился все более густым. Неужели Рено и впрямь мог уйти так далеко?

Этьен резко остановился. Столь беспорядочный метод поисков вряд ли бы привел его к желаемому. Закрыв глаза, он прислушался — вначале физически, а затем, не разобрав никаких полезных звуков, мысленно. Радиус действия его назойливого таланта был достаточно велик, поэтому, в теории, начать чувствовать Рено он мог довольно скоро.

Глядя на округу из-под чуть прикрытых век, Этьен направился вперед, интуитивно чуть сместившись вправо. Пусто. Ни единого телодвижения. Затем он двинулся еще дальше, сделав несколько быстрых шагов теперь уже влево — и вновь пусто. Подавив раздражение, Этьен остановился и, прикрыв глаза, попытался призвать всю свою возможную концентрацию. И это дало эффект. Но вовсе не тот, который Этьен ожидал.

«Эотас… где бы ты ни… прошу, услышь…»

Мгновенно у Этьена появилось чувство, что он забрался кому-то в постель в самый интимный момент. Конечно, в целом залезать в мысли — это совсем неэтично, но залезать в такие вот мысли — это очевидный верх крайности.

Этьен встряхнул головой. Сейчас это не так важно. Важно было найти источник этого мыслепотока. А затем, вероятно, извиниться. Возможно, не единожды.

Он всецело настроился на пойманную мысль, сделав шаг в сторону ее предполагаемого источника. Спустя несколько секунд отдельные слова стали сплетаться в связные предложения, а затем Этьен смог различить идущую мысль полностью. Словно бы ухватившись за ниточку, он шел вперед, петляя между деревьями.

«Мой всеблагой Господь, я знаю, что не достоин твоей милости, но, прошу тебя, внемли мне в самый последний раз, потому как без твоего ясного света я немощен и бессилен перед лицом того, что мне предстоит сделать.»

Он говорит о том, что планировал рассказать? Или о спасении, которое они собираются осуществить? Этьен выдохнул сквозь сжатые зубы. Если Рено действительно настолько сложно все это, то почему он рассказывает о своей неуверенности вероятно мертвому уже богу, а не явно живому и находящемуся у него под носом Этьену?

«Прошу тебя, Дитя Света, дай моей грешной душе сил, дабы и дальше следовать по намеченному Твоею рукою пути. Лишь твоей милостью я до сих пор жив: умоляю, не дай этой жизни закончиться, пока я не приду к свету.»

С бега он плавно перешел на шаг. Рено был где-то совсем близко; помимо молитвы, в сознании Этьена начали проявляться и обрывки других, более глубинных мыслей. Спустя еще несколько шагов его наконец захлестнула и чужая эмоция, от чего у Этьена едва не перехватило дыхание. Столько в ней было и боли, и отчаяния, а вместе с тем и совсем призрачной надежды; каждая из этих составляющих при этом была такой яркой, что на глаза едва не начинали наворачиваться слезы. Этьен остановился. Он заглушил канал передачи, насколько мог, и, смахнув с глаз непрошенную влагу, двинулся дальше, беззвучно ступая на непокрытые листьями и ветвями участки земли.

Спустя некоторое время Этьен наконец сумел различить меж деревьев тонкую фигуру Рено. Он сидел на коленях, упершись в них руками и опустив голову. Его палка, как и ожидалось, была уже где-то утеряна. Когда Этьен достиг ближайшего к нему ствола, частично укрывшись за ним, Рено его не заметил. Оно и неудивительно: той концентрации, с которой он читал свою молитву, мог позавидовать и сам Этьен.

— Молю тебя, Эотас, — говорил Рено уже вслух, — не дай мне оступиться. Прошу тебя. Только не сейчас, когда я так близок к искуплению.

В один миг Этьена обуял стыд. Не только потому, что он вторгся в чужую молитву. Больше всего в нем самом его возмущало лишь то, что он позволил себе с такой настырностью вымогать у Рено удовлетворение своего праздного любопытства. Как он вообще мог? Сейчас, когда мысли Рено относятся к гораздо более важным вещам, как он мог отвлекать его чем-то настолько бессмысленным?

Выдохнув, Этьен сделал шаг к дереву, перед которым расположился Рено. Собственные его мысли путались, затуманенные отвращением к себе самому. Он не понимал, стоило ли вообще сейчас что-либо говорить.

— Ты думаешь, он слышит тебя?

Рено вздрогнул, но оборачиваться не стал. Руки его медленно сжались в кулаки.

— Я не знаю, — тихо сказал он. — Но мне хотелось бы в это верить.

— Но… разве ты не считаешь, что он жив?

— Я ничего не знаю, Этьен. Мне страшно даже думать о том, что Эотас действительно мог умереть. Но я… Я не могу быть ни в чем уверен.

У Этьена опустились руки.

— Какой же тогда во всем этом смысл?..

— В поисках, — скупо улыбнулся Рено, наконец обернувшись. — Мы с тобой ищем ответы, помнишь ведь? И я не успокоюсь, пока мы их не найдем.

========== XV. Пепел ==========

Рено медленно сменил положение, сев так, чтобы спина его упиралась в ствол дерева. На Этьена он глядел прямо, не отводя глаз.

— Извини, что задержался. Наверное, ты беспокоился.

— Нет-нет, — быстро отмахнулся Этьен. — Это ты меня извини. Просто я увидел отряд. Хотел сказать, что они зашли в лес не так далеко отсюда.

— О, это прекрасно. Значит, у нас еще есть немного времени.

Внутри Этьена что-то екнуло. Отвернувшись, он сжал руку в кулак.

— Слушай, я думаю, тебе не обязательно мне ничего рассказывать. Прости, что давил на тебя.

— Все в порядке, — Рено вновь улыбнулся. Видно было, что делал он это через силу. — Ты ведь не можешь путешествовать с человеком, о котором ничего не знаешь. Так что я расскажу. Присядь, если хочешь.

Этьен послушно сел. Рено, продолжая чуть улыбаться, не отводил от него глаз. Впервые за долгое время Этьен совершенно не мог понять, что в его взгляде выражалось.

— Ты… — голос показался ему хриплым, и Этьен хорошенько прокашлялся, прежде чем продолжить. — Ты ведь не обязан улыбаться, если тебе не хочется.

Несколько мгновений Рено казался удивленным, а затем, опустив голову, тяжело выдохнул.

— Прости, — сказал он, протерев пальцами глаза. — Я иногда забываю. Привычка берет свое.

— Привычка?..

— Да. Последний год мне только и оставалось, что вымученно улыбаться всем подряд. Но я сильно забегаю вперед.

Переведя дыхание, Рено взял в руку свой медальон. Несколько секунд он лишь молча глядел на него, поворачивая так, чтобы на нем отражались солнечные отблески. Затем он взглянул на Этьена.

— Так вышло, что вырос я не там, где мы с тобой впервые встретились. Родился я в довольно крупной деревне в предместьях Долины Милосердия. Наша деревенька была самой обычной, не выделяющейся среди прочих таких же ничем, кроме одного. В ней стояла маленькая эотасианская церквушка, а при ней, управляемая одним лишь человеком, состояла школа. И мне, как ты мог догадаться, довелось в свое время там учиться.

Заведовал ею, как я и сказал, всего один человек. — Голос Рено вдруг дрогнул, и он, отведя взгляд, несколько секунд приходил в себя. — Он был священником Эотаса, и звали его Айден. Отец Айден. Он открыл школу самостоятельно и учить предпочитал исключительно сельскую ребятню. «К чему я дворянам, если у них хватает денег и на дорогих педагогов?» — говаривал он, когда к нему, услыхав о его инициативе, наведывались местные аристократы. Властитель владения не слишком жаловал школу отца Айдена из-за ее расходов, превышающих расходы церкви, и несколько раз ее даже пытались закрыть. Деревенские жители не любили его, потому что не могли до конца понять, чему именно он учил их детей. Но школа процветала, и простые деревенские ребятишки учились в ней, вынашивая в себе мечты стать кем-то помимо фермеров.

Отец Айден учил нас читать и писать. Учил тому, где находятся другие государства, рассказывал об их культуре и легендах и даже о том, что у них принято готовить. Он рассказывал нам, как нужно залечивать раны, что такое Граница, рассказывал о таком далеком от нас море и о том, что с ним вытворяют иногда луны. Он говорил нам, что такое любовь, доброта и жизнь, и о том, почему все эти вещи так важно ценить. И, конечно, отец Айден говорил об Эотасе. Он мог рассказывать о нем бесконечно долго, его слова перетекали из одной темы в другую, и пусть все это и было сложно для детского ума, но он никогда не переставал говорить. Я, однако, не понимал, почему.

Отец отдал меня в его школу, потому что был умным человеком и желал для меня лучшей жизни. Но учиться я ненавидел всем своим сердцем. Мне нравилось драться с мальчишками, помогать отцу в поле и делать все что угодно собственными руками, но сидение часами в маленькой комнатке с горстью таких же, как я, дурачков виделось мне настоящим истязанием. Какими бы ни были увлекательными рассказы отца Айдена, я презирал его, презирал уроки, его неизменное терпение и то, как он совершенно не умел злиться. Сколько раз я намеренно срывал занятия, дразнил его, подговаривал других мальчишек вести себя так же, столько же раз мне сходило все это с рук. Отец Айден был добрым человеком и думал, что однажды я все же пойму, почему он так поступает. Но я не понимал. Время шло, я рос и крепчал, но сколько бы ни проходило лет, я не понимал отца Айдена совершенно. И из-за этого мое презрение к нему лишь усиливалось, а пакости становились все более жестокими.

Когда мне исполнилось семнадцать и для всех стал очевиден мой неуправляемый нрав, отец отдал меня на службу в нашу церковь. Боги, страшно даже вспомнить, в каком гневе я тогда был! Я любил задирать девушек, выпить пива после работы в поле, подраться с любым, кто косо на меня глянет, и потому жизнь священника была для меня хуже смерти. Впрочем, отец Айден даже после принятия меня к себе все еще был неизменно мягок со мной, и тогда я быстро понял, что в сущности в моей жизни мало что поменялось.

Как-то раз я… Боги, страшно вспомнить. Однажды я попытался утащить на сеновал знакомую девушку — одну из тех, кто умудрялся на меня заглядываться. Когда я решился и все практически дошло до дела, она вдруг начала кричать и кусаться. Я хотел настоять на своем, потому что я привык к этому, но от того она кричала лишь громче. В конце концов я разозлился, и вместо того, чтобы отступиться, ударил ее по голове. Конечно, она потеряла сознание. В какой-то момент я даже подумал, что ненароком убил ее, и, пребывая в страшном смятении, почему-то первым делом побежал к отцу Айдену.

Он помог мне привести ее в чувство. Заставил извиняться перед ней чуть ли не на коленях, хотя девушка едва ли помнила, что произошло. А потом он завел со мной разговор, который я вряд ли когда-нибудь забуду.

Отец Айден рассказал мне о том, что будет со мной, если я не изменюсь. Он рассказал мне, что самым грешным душам Эотас не позволяет переродиться, и они навечно канут в забвение. Тогда я уже начал задумываться о смерти, и его слова напугали меня. Я впервые наконец осознал, какие последствия может иметь то, что я делаю. И с тех пор я стал прислушиваться к отцу Айдену чуть внимательнее.

Время шло, и я понемногу менялся. Я прекратил прогуливать службы и стал понимать что отца Айдена, что самого Эотаса чуть лучше. Оба они, когда-то казавшиеся лишь навязанной глупостью, начали понемногу мне нравиться. А потом случилась Война Святого.

Вести до нашей деревушки дошли довольно неспешно — как раз к тому моменту, когда Вайдвен стал подходить к Долине Милосердия. С отцом Айденом тогда начало происходить что-то странное. Он совсем не ходил на службы, все свое время посвящая урокам, азатем надолго запирался в своей комнате, совершенно ни с кем не разговаривая. Я тосковал от того, что не мог обсудить с ним происходящее, и душа у меня была полна сомнениями. В итоге, правда, я все же решил, что защита родной страны должна сейчас быть для меня делом первостепенным. Решил я так еще и потому, что мой родной отец примерно тогда же ушел на войну и сам. Когда выдалась возможность, я рассказал об этом отцу Айдену, и впервые за все годы он показался передо мной в гневе. Тогда я совсем не понял, почему, разозлился на него и решения своего менять не подумал. Но, когда я только собрался покинуть дом, до нас дошли вести, что Долина Милосердия была уничтожена, и мне уже не позволили уехать. Как и отцу Айдену.

По деревне начали ходить слухи, что он как-то пособничал проходившему мимо нас войску. В один момент откуда-то объявились пропажи в амбарах и среди скота. Селяне, раздосадованные произошедшим и долгие годы копившие в себе недовольство, наконец могли выпустить на владельце школы все свое негодование. А спустя время обо всем этом прознали сверху.

В деревню приехали не занятые на войне люди эрла, разбиравшиеся с такими вопросами. Отца Айдена стали допрашивать, и допрашивали его многие дни, как и других служителей церкви, пока не поняли, что ничего так не добьются. И тогда они уже принялись за меня.

Со мной, конечно, все было проще. Ситуацию мне обозначили прямо: для того, чтобы успокоить местные волнения, кому-то из эотасианцев придется умереть. И если бы я так и продолжил молчать, все обвинения перешли бы на меня.

Я испугался. Смерть страшила меня, как страшила и возможность не переродиться. К тому же, я и сам, не буду врать, подозревал отца Айдена, глядя на его нетипичное поведение, и мне даже казалось, что все обвинения против него оправданы. Я обижался на него и злился, совсем не понимая, к чему все это может привести. Поэтому я очень быстро подтвердил все обвинения. И лишь когда угроза отступила, я наконец понял, что натворил.

Отца Айдена обвинили в измене. Конечно, выносить приговор в таком случае мог лишь властитель земель, но люди, говорившие тогда от его имени, сказали нам, что им это разрешено. Поэтому в итоге его… Ох. Боги. Этьен, прошу, дай мне минуту.

Рено прерывисто выдохнул, схватившись за медальон. Он молчал некоторое время, судорожно поглаживая свою единственную ценность, а затем, выпустив ее из рук и глубоко вдохнув, продолжил рассказ.

— Дабы насытить людскую жестокость и хоть как-то отомстить за Долину, отца Айдена приговорили к сожжению. Я не пересекался с ним после нашего разговора о том, что я хочу уйти на войну. Я и не мог с ним пересечься. Впервые за всю мою жизнь меня охватил такой ужас за то, что я сделал, что я едва мог нормально думать.

На деревенском рынке сложили костер. На рассвете к нему под вскрики толпы привели отца Айдена. Меня там не было. Я не мог на это смотреть. Но даже сквозь дверь своего дома, в котором я заперся, мне прекрасно было все слышно.

Когда костер подожгли, отец Айден вдруг начал… молиться. Он выкрикивал свои мольбы Эотасу так громко, что, казалось, где бы Эотас тогда ни был, он прекрасно их слышал. Но отец Айден молил его не за себя, а за тех, кто обрек его на все это. В самой последней своей проповеди он вымаливал у Эотаса прощение для душ селян, для людей эрла, сжигавших его, и, когда голос его сорвался от боли, а костер наконец начал глодать его тело, отец Айден начал молиться за мою душу. В предсмертной агонии он молил Эотаса вывести меня к свету и простить мне мои грехи, и молил он до тех пор, пока голос его не стих. И я, наверное, только тогда сумел понять отца Айдена.

Из дома я смог выйти лишь следующей ночью. Только для того, чтобы увидеть посреди рынка моего сгоревшего святого отца и… Ах. Прости, я не хочу вдаваться в подробности того, что было дальше. Скажу лишь, что я ушел. Из вещей при мне тогда был отданный мне на прощание одним из служителей церкви медальон Айдена да старая отцовская бутылка блаксона.

Конрада я знавал еще с детства: некоторое время он тоже учился в школе, и мы с ним неплохо ладили. Он, пожалуй, был единственным из моих тогдашних знакомцев, кто ничего не знал о случившемся, поэтому направился я в его деревню. Конечно, самого Конрада там не оказалось, но местные жители, пусть и со скрипом, но согласились отдать мне пустующий дом. Впрочем, права там жить мне еще пришлось добиваться. Местные сразу поняли, что я эотасианец, а потому и дня, пожалуй, не проходило без их комментариев по этому поводу. Раньше я, конечно, ни за что не стал бы сносить этого, но теперь любой выпад в мою сторону я был вынужден принимать с низко опущенной головой. Не только потому, что иначе меня бы просто выгнали, но и потому, что еще большее количество грехов я взять на себя уже не мог. Длилось все это… пожалуй, больше года. Ровно до того момента, пока в деревню не пришел ты.

Рено тяжело выдохнул, неуверенно дотронувшись до своего горла. Было очевидно, что столь многое он не рассказывал уже очень долгое время. Этьен, в свою очередь, совершенно не находился, что сказать. В голове его было пусто, словно по мыслям давеча прошлись веником. Молчание затягивалось.

Тем временем багровое солнце, словно бы убаюканное рассказом Рено, уже принялось прятаться за далекой отсюда полосой леса. По небу, над головой окрашенному в светло-синий, осторожно плыли раскрасневшиеся облака; сквозь толщу древесных крон на крохотную полянку, где сидели Этьен и Рено, пробивались пронзительные алые лучи. Все вокруг казалось укутанным багряным туманом, и черные тени деревьев виделись глазу чуждыми в опустившемся на землю царстве кармина.

Впрочем, до заката никому из них не было дела. В какой-то миг затянувшейся тишины по лицу Рено пробежала вдруг тень испуга. Он взглянул на Этьена глазами, полными какого-то словно бы виноватого выражения.

— Прости, — сипло сказал Рено, вновь отведя взгляд. — Если ты не захочешь после такого мне помогать, то я могу уйти хоть сейчас.

Этьен, доселе отсутствующе разглядывая землю, посмотрел вдруг на Рено так, словно тот был самым страшенным идиотом из всех виденных им прежде. Впрочем, выражение это из его глаз быстро пропало.

— Я молчу вовсе не потому, что пытаюсь справиться с отвращением. Просто у меня многое из всего этого не укладывается в голове.

— Например?..

— Да те парни в твоей таверне буквально собирались меня убить, — раздраженно выдохнул Этьен. — Мне даже представлять не хочется, как они до этого к тебе относились. И вот ты действительно терпел все это просто ради… Ради Эотаса? Вот на полном серьезе?

Рено показался вдруг изумленным.

— Это действительно все, что волнует тебя в моем рассказе? Не то, какой ужасный поступок я совершил, не то, насколько я гадкий человек, а лишь как я умудрился терпеть отношение селян?

— Тоже мне ужасный поступок. — Этьен фыркнул. — Нет, я ни в коем случае не пытаюсь обесценить твои страдания. Я верю, что это было ужасно. Просто я не понимаю, к чему ты до такой вот степени себя коришь. В конце концов, особого выбора у тебя тогда не было. Да и я сам подобное в прошлом проворачивал едва ли не каждый месяц.

— И как, — вспыхнул Рено, — хорошо тебе после этого живется?

Этьен сплюнул. Какое-то время он не находил в себе сил посмотреть на Рено в ответ.

— Ладно, — выдавил наконец он пристыженным голосом. — Прости. Я просто не знаю, что и сказать. Ты стерпел столь многое ради одной-единственной цели… Я так никогда не умел. Наверное, я теперь даже несколько тобой восхищаюсь. Поэтому сделаю все, чтобы помочь тебе пройти по твоему пути до конца.

Опустив голову, Рено облегченно выдохнул. Медальон на его груди отбрасывал на землю красные отблески.

— Спасибо тебе. Для меня эти слова очень важны. Правда.

— Как и для меня. Чего уж.

Этьен медленно поднялся и, обернувшись, вгляделся в мелькающие за стволами последние отблески солнца.

— Село все-таки, — вздохнул он. — Нам, наверное, пора идти дальше.

— Конечно. — Рено, поднявшись, улыбнулся. Подойдя ближе и вглядевшись в лес перед собой, он положил Этьену на плечо руку. — Осталось всего ничего.

========== XVI. Минута искренности ==========

К лесу, в котором, как полагал Этьен, засел отряд с эотасианцами, они сумели подобраться лишь к тому моменту, когда кругом воцарилась глубокая ночь. Идти им стало несравнимо сложнее, нежели днем. Пусть сверху на них и глядела Белафа, но света ее оказалось недостаточно, чтобы сделать видимыми все преграды на их пути. Они шли практически без отдыха целый день, не успев за все прошедшее время даже толком поесть, но усталости не чувствовали совершенно. Мысли их занимал только приближающийся исход и осуществление их нехитрого плана.

Пусть он и был придуман наспех, но Этьен искренне им гордился, то и дело проворачивая его в голове и едва сдерживаясь от того, чтобы не рассмеяться. План виделся ему совершенным в своих деталях и, казалось, ничто не могло пойти в итоге не так. Этьену очень хотелось бы, чтобы Рено точно так же разделял его уверенность, но увы. Каждая мысль об осуществлении спасения эотасианцев едва не бросала его в дрожь, но причиной тому был вовсе не страх. Рено было слишком стыдно осуществлять нечто подобное, слишком неудобно перед собственным богом. Но Этьен был уверен, что как раз-таки преодоление подобного стыда Рено и было сейчас нужнее всего.

Этьену было его жаль. Что бы Рено ни натворил в прошлом, что бы он ни сделал сейчас, но такого удушливого и дикого чувства вины, что стало сейчас словно бы его частью, он не заслуживал. Но Рено испытывал еще надежду на искупление, видевшуюся ему сейчас буквально центром всего, и Этьену нравилось это сознавать. Нравилось в большей степени потому, что в глубине сердца Рено хотелось искупить вину вовсе не перед своим богом, но перед самим собой. И придуманный Этьеном план, как считал сам Этьен, превосходно мог ему в этом помочь.

Правильно говорил Дарел: слишком долго оба они были лишь игрушкой в руках своего бога. И Этьену доставляло искренне блаженство сознавать, что наконец-то, пусть и в дурацком метафорическом смысле, они с ним поменяются местами.

Рено, конечно, прекрасно сознавал этот мотив плана Этьена. Но, кажется, не винил его. В конце концов, понимал он намного большее, чем могло показаться с виду.

Они шли по лесу все дальше и дальше, петляя меж уродливых черных деревьев и едва не спотыкаясь о валявшиеся в округе ветки и вылезавшие на поверхность корни. В воздухе над ними витало какое-то словно бы вынужденное предвкушение грядущего. Но оба они брали от этого чувства максимум.

— Этьен?..

— Чего-сь?

Рено отвел на мгновение глаза, скупо улыбнувшись.

— Я ведь до сих пор не знаю, куда ты шел до того момента, как мы встретились.

Под ногами у них мягко скрипела подстилка из хвойных иголок и мха. Белафа, лениво выглядывающая из-за еловых верхушек, одаривала их едва уловимым холодным светом. Явственно пахло хвоей. Этьен глубоко вдохнул.

— Да никуда я не шел, — тихо рассмеялся он. — Просто вышел прогуляться. В конце концов, я практически год не видел вокруг себя ничего, кроме столов в таверне.

Рено прыснул со смеху. Совершенно искренне, как показалось Этьену.

Они шли дальше, петляя меж раскидистых еловых ветвей и вслушиваясь в уханье сидевшей где-то над ними совы. В какой-то момент Этьен, до этого улыбавшийся, резко помрачнел.

— А ты бы правда бросил меня тогда ради эотасианцев?

Рено мгновенно остановился, вгляделся Этьену в глаза. Лунный свет мягко падал ему на лицо. Молчали они непривычно дольше обычного.

— Конечно же нет, — с улыбкой отозвался наконец Рено. — Это была провокация. Всего лишь очевидная провокация, на которую ты, к сожалению, так легко купился.

Он сделал шаг вперед, все так же не прекращая улыбаться. Этьен, почесав макушку, в какой-то момент громко усмехнулся и ступил за ним следом.

— А ведь умеешь ты все-таки мстить.

Когда для них обоих стало очевидно, что отряд находится от них всего в нескольких минутах ходьбы, Рено неожиданно остановился. По выражению его лица становилось очевидно, что к тому, что должно было случиться, он еще не готов. Этьен понимал его. Впрочем, и самому ему еще нужно было собраться с духом и подавить свое возбуждение для лучшей концентрации. Поэтому, конечно, от краткого привала Этьен не отказался.

Они уселись на холодную и влажную землю, предварительно подложив под себя свои опустевшие сумки. Весь паек, собранный у мельника, они успели уже истратить. Когда они смогут поесть в следующий раз, их сейчас не особо интересовало.

Глаза Этьена привыкли уже к темноте, поэтому разглядеть лицо Рено ему не составляло труда. Тот сидел перед ним, подобрав к себе колени, и задумчиво рассматривал свой медальон, на котором отражались редкие следы лунного света. Казалось, на разговор он не был сейчас настроен совершенно. Но только Этьен захотел подать голос, как вдруг Рено его опередил:

— Я… Я много в последние дни думаю о Вайдвене.

Голос его звучал тихо и неуверенно. Этьен вздохнул.

— Еще бы. Пожалуй, я тоже.

— Я не могу до конца понять, как мне следует к нему относиться. — Рено выпустил медальон из рук, взглянув наконец на Этьена. — Казалось бы, он — святой моего бога. Он попытался возвести к величию свою страну, и пусть я и не знаю его истинных целей, но наверняка и насчет Дирвуда у него были исключительно светлые идеи. С другой стороны, на своем пути он совершил многое из того, что выходит за рамки моего понимания. Но все это — лишь две стороны. В сущности же я понятия не имею, кем он на самом деле был. И иногда меня это мучает.

— Знаешь, — тяжело выдохнул Этьен, — я ведь был с ним лично знаком. Но иногда я задаюсь ровно теми же вопросами.

Рено улыбнулся, и улыбку эту Этьен сумел прочитать по одним лишь его глазам.

— Да, за прошедшее время ты говорил о нем многое. Но так и не сказал мне самого главного.

— О чем это ты?

— Возможно, — Рено отвернулся, — мне и не следует спрашивать тебя о таком. С учетом… всего. Но я правда хочу знать. Хочу знать, как на самом деле ты к нему относишься.

На короткий миг Этьен замер, широко раскрыв глаза. Казалось бы, отношение его к Вайдвену за прошедшие три дня уже должно было стать для Рено очевидным. Или же очевидным должно было стать то отношение, которое Этьен сам хотел ему показать?.. Все-таки Рено и правда видел его насквозь.

Сделав глубокий вдох, Этьен опустил глаза. Если честно, никогда он не думал, будто бы сможет кому-то однажды об этом рассказывать. Но, как правило, за последнее время откровенничать перед Рено ему стало легко.

— Я… — Этьен шумно выдохнул. Даже сейчас слова давались ему с большим усилием. Но он все-таки продолжал говорить. — Я любил его. Боги… Боги, как же я любил его. Еще с самой первой встречи. Пусть из-за него и умерло все, что я знал прежде, но он же сам и подарил мне новую надежду. Меня раздражала его манера держаться, я терпеть не мог его речей, мне противны были многие его действия. Но его свет… Его яркий, его удивительный свет был без преувеличения единственной причиной, по которой я оставался жив. Я убивал за этот свет, я пошел ради него на преступление, я терпел… самые страшные вещи. И я страдал от невозможности подойти к этому свету как можно ближе. Все время я нуждался в нем, словно в воздухе, но никогда не мог честно в этом себе признаться.

Этьен прерывисто выдохнул, переводя дух. Рено молчал. Потому что знал, что это еще не все.

— Я сумел осознать это лишь потом, когда дезертировал, когда война уже была кончена. Когда для этого признания оказалось уже слишком поздно. И я себя за это возненавидел. Подумать только: если бы я нашел в себе силы признаться самому же себе в этом раньше, все для меня могло сложиться иначе. Возможно, я бы погиб вместе с Вайдвеном, но, прояви я хотя бы немного больше терпения, я бы наверняка все понял. Все то, что он хотел мне показать и из-за чего так тщательно не подпускал к себе еще ближе. Но в итоге я сам же все и испортил. И теперь, кажется, уже никогда ничего не пойму.

Когда он закончил и отвернулся, не желая показывать то, что было у него сейчас на лице, Рено почему-то усмехнулся. Без какой-либо издевки, но, казалось бы, совершенно неуместно.

— Зато я, кажется, кое-что наконец понял, — улыбчиво произнес Рено.

— И что же ты понял?

— Кажется, Вайдвен все же и правда был исключительным человеком. Потому как… Тебе не приходила в голову мысль, что всем этим он всего лишь пытался дать тебе силы быть независимым?

Этьен молчал. В сущности, ему действительно нечего было на это сказать. Рено, не дождавшись его ответа, со вздохом поднялся. Обернувшись на Этьена, он практически незримо ему улыбнулся.

— Если и так, — все же сдался Этьен, отведя глаза, — мерзкие же у него, однако, были методы.

— Может быть. Но в конце концов… Кто разберет, что там творится в головах у этих святых?

Этьен несдержанно рассмеялся.

— Возможно, мы это скоро узнаем.

Отблеск костра перед ними забрезжил не более, чем через десять минут пути. Оба они, завидев его, практически синхронно с облегчением выдохнули. Но двигаться дальше не спешили. В особенности делать этого не спешил Рено.

— Жаль, что ты все-таки потерял свою палку, — вздохнул Этьен. — Такая важная деталь. Была бы.

Рено тряхнул головой.

— Ты ведь веришь, что мы преуспеем? — тихо спросил он, взглянув на Этьена.

— Конечно.

Рено, глядя на него, улыбнулся. Так честно и лучисто, как не делал этого, кажется, ни разу за все прошедшие три дня.

— Тогда… — Продолжая улыбаться, он снял с себя медальон и уверенно протянул его вдруг Этьену. — Тогда возьми это.

Этьен, нахмурившись, едва от него не отшатнулся.

— Ты чего это? Он ведь для тебя важен. Как я могу?

— Когда-то, — вздохнул Рено, все с той же улыбкой глядя на медальон, — он стал для меня символом обретения веры. Пусть таким же символом он станет и для тебя.

Рено тряхнул им перед лицом Этьена, мотивируя его все-таки взять побрякушку. Простояв несколько секунд в раздумьях, в конце концов Этьен все же принял его.

— Но веру в кого я, по-твоему, должен сейчас обрести?

— Не знаю, — простодушно пожал плечами Рено. — В кого ты захочешь.

Взглянув себе на грудь, Этьен понял, что эотасианский символ на его тунике стал совершенно невидим под толстым слоем засохшей крови. Тихо усмехнувшись, он надел на себя медальон. По лицу его неожиданно пробежала тень улыбки.

— В таком случае… Магран подойдет?

— Дурак.

Рено, усмехнувшись себе под нос, сделал шаг вперед, не сводя взгляда с крохотного огонька вдалеке. Коротко рассмеявшись, Этьен поравнялся с ним. Лес вокруг них молчал, словно зачарованный.

— Но, — нахмурился спустя минуту затишья Этьен, — отдав мне медальон, как же ты будешь уверен в том, что Эотас сейчас с тобой?

— Поверь, мне и не нужна эта уверенность.

Рено положил ему на плечо руку. В глазах у него ярким отблеском отразились вдруг искры.

— Все получится, — уверенно сказал он. — Что бы ни случилось, у нас все получится.

— Я знаю, — улыбнулся Этьен. — Ведь сейчас все зависит только от нас.

========== XVII. То, что должно ==========

«Поздравляю, — прозвучал у него в голове голос. — Ты нашел то, что искал.»

Впервые в жизни к Конраду обращались мысленно, и потому он едва сумел тогда сохранить самообладание. Щурившийся черноволосый доходяга с перепачканной кровью грудью испугал его вначале, но очень быстро Конрад осознал, что начавшаяся в тот миг игра ему даже нравится.

«Какая удача, — подумал Конрад, не сменившись в лице. — Верно, тогда я прямо сейчас и могу вас скрутить.»

«Погоди. Не порть ему встречу. В конце концов, он очень долго ее ждал.»

Конрад смотрел на стоявшего перед ним Рено, что был сейчас едва ли не целиком перепачкан в крови, и не верил, что действительно когда-то его знал. С тех пор, как они расстались, Рено успел как следует возмужать, и глаза его наконец-таки перестали носить в себе выражение неиссякаемой хитрости. Вместо нее во взгляде Рено замерла теперь горечь отчаявшегося человека. Конрад понятия не имел, что испытывает, лицезрея своего давнего друга таким.

«Я знаю, что тебе был отдан приказ, — продолжал вещать в его голове голос, пока изо рта его носителя вылетала откровенная ложь. — И я уважаю твое право на то, чтобы сохранить свою верность начальству. Но, глядя в глаза Рено, скажи мне: сумеешь ли ты сейчас предать вашу дружбу?»

Рено, кажется, действительно был рад его видеть. Несмотря на то, в какое русло утекла их беседа в один момент, он не переставал вести себя доброжелательно. Конрад находил эту его манеру держаться несколько удивительной. Кажется, Рено действительно изменился. Потому что в былое время он никогда не считал нужным выражать кому-либо свою привязанность. Даже когда речь заходила о столь близких друзьях, как Конрад.

«Я понятия не имею, каким он был прежде, — посетовал голос, — но, в отличие от тебя, я знаю, каков он сейчас. Поверь мне, он не заслуживает такого предательства. Но даже если ты на него осмелишься, я приму твой выбор, пусть и сделаю все, что потребуется, чтобы не позволить тебе ему помешать.»

В висках у Конрада резко забурлила кровь, и на краткий миг ему показалось, будто голова у него сейчас взорвется. Впрочем, виду он не подал. Пусть сайфер все равно наверняка почувствовал, как Конрад сейчас испугался.

«Не трать время на угрозы, — подумал он. — Моего решения они все равно не изменят.»

«И каким же будет твое решение?»

Он не знал. Сам факт того, что Рено был до сих пор жив, вызывал у Конрада улыбку, но выбор между ним и его долгом был все же слишком сложен. А времени на раздумья у него практически не было.

«Раз меч здесь, то Дарел, очевидно, мертв. Это он его убил?»

«Нет. Его убил я.»

На этот счет сомнений у Конрада не было. Он еще на войне понял, что сайферы способны на многое. Но на них обоих столько крови…

«За что же ты его убил?»

«Он пытался помешать Рено.»

«Помешать в чем?»

Голос в его голове на некоторое время умолк, позволив им сказать друг другу еще немного лжи вслух.

«Рено хочет вытащить эотасианцев, — продолжал голос. — Если ты считаешь себя его другом, то поймешь, что для него это значит.»

«Я понимаю. Он редко бросал что-то на полпути. Но это самоубийственная затея. Если ты действительно так о нем печешься, может, лучше просто уведешь его отсюда?»

«Я не могу. Кажется, ты все-таки не представляешь, насколько это спасение сейчас для него важно.»

Разговор, что они вели вслух, подходил к концу. Конрад чувствовал, что ему пора уходить, но душа его до сих пор пребывала в смятении.

Да, когда-то они с Рено действительно были друзьями. Но неужели он лишь в память о старой дружбе должен ввязываться в его идиотскую затею? Это ведь попросту глупо. Что бы ни связывало их в прошлом, сейчас это имело слишком мало веса. Наверное, для Рено тоже. С другой стороны, учитывая, что и отец, и брат его мертвы, имела ли смысл та служба, на которой все еще состоял Конрад? А если Рено действительно соврал ему насчет отца, и умер тот вовсе не своей смертью?..

По направлению к дороге Конрад прыгнул, находясь практически в полной дезориентации. Что правильно? Что для него сейчас важнее? Боги, если бы только хоть кто-нибудь мог сказать ему это точно! Если бы только все это не было для него так…

В один миг Конрад вдруг словно бы лишился способности мыслить, потому как сознание его наполнил явственный образ. Он видел все так, будто бы прямо сейчас проживал то, что происходило перед его глазами, сам. Он видел своего отца, чье лицо перекосил испуг; видел, как Рено трясет мертвое уже тело за плечи, как читает молитву над свежевырытой могилой… Конрад тряхнул головой, отгоняя видение. Значит, Рено ему не врал. Может, и правда их дружба была еще для него важна?

«Ладно, — подумал Конрад, обращаясь к Этьену. — Спасибо, что показал. И какая помощь Рено нужна?»

Сайфер незримо усмехнулся.

«От тебя мало что требуется. Просто подготовь своих к его появлению. Но учти, что он будет один.»

«Понял. Но все-таки… Мне еще нужно время для размышлений.»

«Разумеется. Где нам вас найти?»

«На следующей развилке налево. На той дороге вы рано или поздно на нас наткнетесь.»

«Спасибо.»

Конрад обернулся через плечо, вглядевшись в лицо сайфера. Глаза того действительно выражали нечто, похожее на благодарность.

«Все же зря ты так с Рено, — практически вздохнул голос, пока владелец его не сводил с Конрада глаз. — Он теперь невесть что себе надумает.»

«Ну, полагаю, шанс извиниться у меня еще будет.»

— Бывайте, — кратко улыбнулся Конрад. — Надеюсь, не свидимся.

Разыскать привал, на который устроился отряд, Конрад сумел лишь спустя несколько часов после их разговора с сайфером и Рено. Времени поразмыслить обо всем у него на этом пути выдалось достаточно. Поэтому, лишь завидев своего командира, он уже знал, что ему следует делать.

— А-а, Конрад, — зевнул капитан Бертрам, отложив в сторону свою фетровую беретку. — Явился, не запылился. Докладывай.

Конрад кратко отдал честь.

— Дарел убит. Двоих беглецов я нашел. Завязалась потасовка, в ходе которой одного мне удалось пришпилить, а второй, увы, в это время сумел смыться.

— Маграново пламя, — усмехнулся капитан, — Конрад, когда ж ты уже научишься рапорты доносить без своих этих деревенских словечек? Тебя ж если поважнее начальство услыхает, то вряд ли обрадуется.

— Простите, командир. Буду следить за языком.

Почесав лысеющую макушку, Бертрам важно уставился на разведенный ими давеча костерок.

— Дарела жаль, — вздохнул он. — Кто ж теперь у меня премию при любом удобном случае клянчить будет…

— Я могу, командир, — произнес Конрад без тени улыбки.

— Цыц. Один беглец, значит, мертв… А второй куда пошел?

— Без понятия.

— Скверненько… Ну, Хель с ним. Хорошая работа, так или иначе. Садись-ка теперь пожрать.

— Так точно, командир.

Отдав честь, Конрад подобрал один разложенных на тряпке возле костра кусок вяленого мяса и уселся меж других солдат.

Огонь они развели на полянке посреди ельника в некотором отдалении от тракта. Солдаты уселись вокруг костра, накрепко привязав пленных эотасианцев к толстому, находившемуся на приличном расстоянии от отряда еловому стволу. Руки их были туго связаны; длинная веревка, проходя через путы на кистях каждого из них, тем самым выстраивая эотасианцев в одну колонну, оканчивалась на стволе дерева. Если они и правда будут бежать, то развязаться им окажется проблематично. Возможно, именно такая помощь в замысле Рено сейчас от Конрада и требуется?

Он вздохнул. Даже сейчас, уже изрядно солгав своему командиру, Конрад все еще не был до конца уверен в своем выборе. Разве он не давал при вступлении в армию клятву верности? Чего же он стоит, раз может так легко предать собственное слово…

— Чей-то ты такой хмурый, — спросил сидевший рядом Торел, обнажив несколько отсутствующих зубов. — Устал что ль?

— Нет. Просто думаю.

— Об чем?

— О Дареле.

Торел, кивнув, уставился на костер. На иссиня-черных его волосах огненные всполохи оставляли краткий отблеск.

— Хороший был мужик, — сдался через некоторое время Торел. — И правда жаль. Надо бы девке его чиркануть пару строк.

Конрад недоверчиво фыркнул.

— Ты-то, и писать умеешь?

— Я-то не умею, — нахмурился Торел, и в темных его глазах мелькнула обида. — А вот Андрес умеет. Хей, Андрес!

Русый тощий парень с перевязанной ногой, сидевший на другой стороне их круга, вытянул в сторону Торела шею.

— Чего-сь?

— Ты бабу Дарелову знаешь?

— Ну, знаю.

— Чирканешь ей пару строк?

— Ага, — ухмыльнулся Андрес, — и от тебя еще привет небось передать?

— Да если б я хотел ей привет передать, стал бы тогда твою нецелованную задницу о таком просить?

Андрес сдержанно усмехнулся. Вслед за ним рассмеялись и другие солдаты.

А ему ведь было с ними неплохо, вдруг понял Конрад. Они ведь с парнями и всю войну прошли, и даже теперь вот неразлучны. Он так часто в прошлом на них полагался, всегда получая при этом помощь, так часто с ними выпивал, разделяя последние гроши, а теперь вдруг раз — и предаст?

Конрад опустил голову. Может, и правда это того не стоило? Но Рено ведь ему не соврал. Да и он тоже в прошлом не раз и не два выручал его. Выгораживал что перед папашей Айденом, что перед родным папашей… Они ж с самого детства дружат, пусть и соседями никогда не были. А теперь, когда Рено так нужна его помощь, Конрад просто возьмет и от него отвернется?..

Тот сайфер ведь сказал, что для Рено это важно. Чрезвычайно важно. А папаша Айден всегда говорил, что ближним надобно помогать. Конрад нахмурился. Ему всегда становилось нелегко на сердце, когда он вспоминал Айдена. Конрад ведь фактически предал его, когда пошел воевать против Эотаса. Старик, наверное, был в нем сейчас разочарован. Но вдруг Конрад теперь сможет выплатить перед ним долг, если поможет его любимому ученику добиться того, чего тот так желает?

Засунув наконец в рот кусок мяса, Конрад принялся яростно его разжевывать. Ладно, подумал он, спокойно. Главное — сохранять спокойствие. Он ведь может убить и двух зайцев сразу. Если Конрад поможет Рено как-нибудь незаметно, вероятно, это и предательством-то никто не посчитает. Да и, в конце концов, он принял уже решение. Значит, нужно теперь взять с Рено же пример и довести дело до конца.

Покончив со своим нехитрым ужином, Конрад поднялся. Взглянув на сидевших в стороне эотасианцев, он решительно кивнул сам себе и сделал шаг в их сторону.

— Ты это куда? — одернул его Торел.

— Да бесит, аж сил нет! — вспыхнул Конрад. — Дружок этих паскуд Дарела пришил, а они сидят себе хоть бы хны! Не могу я просто, злости на них не хватает, дай хоть пойду по роже их главарю вмажу!

— Ну, ежли командир добро дает…

— Даю-даю, — ухмыльнулся Бертрам, расправляя свой расстеленный на земле плащ. — Конрад сегодня хорошо постарался. Заслужил пару поблажек.

Кивнув командиру, Конрад несколькими быстрыми шагами добрался до усаженной на колени колонны эотасианцев. Свет от костра сюда практически не доходил, поэтому, что бы Конрад ни сделал, вряд ли бы остальные солдаты это заметили.

Эотасианцы явно замерзали. Сидя друг за другом, они усердно зачитывали какую-то свою молитву, и зубы их едва не стучали от холода. Конрад обычно не обращал внимания на такие мелочи: сколько он ни был в отряде, а на пленных эотасианцев смотрел практически так же, как на дворовых собак. Но сейчас ему было их даже жаль.

Подойдя вплотную к однорукому мужчине, сидевшему у самого ствола ели, Конрад остановился. В отличие от остальных, этот был связан не по рукам, а привязан к стволу прямо всем корпусом. Значит, с облегчением заметил Конрад, рука у него свободна.

Эотасианец, впрочем, его присутствия усердно не замечал, все так же читая молитву. Конрад предупредительно кашлянул.

— Пс-с, — прошептал он, чиркнув ногой по земле возле эотасианца. — Эй, ээ… Эотасианец, блин! Пс-с, говорю!

Мужчина, умолкнув, медленно поднял на него глаза. Взгляд его был не читаем.

— Что тебе нужно? — безразлично спросил он, глядя на Конрада вплотную. — Если пришел отыгрываться за умершего друга, то не трать времени на ненужные слова.

Конрад нахмурился.

— Да нет же, дурачина. — Он мельком обернулся на остальных солдат, но, заметив, что никто на него не смотрит, облегченно выдохнул. — Я тут, эээ… Я от Рено, в общем. Он вам тут помощь готовит. Я вот тоже хочу пособить. Только тихо, блин, чтоб ни звука!

Глаза эотасианца, расширившись, вдруг вспыхнули.

— Ты… Ты не лжешь?

— Да ну, зачем мне лгать-то? — пожал плечами Конрад, максимально близко нагнувшись к эотасианцу, при этом все так же косо поглядывая на солдат. — Только, понимаешь, подождать надо. И, ну, извини меня и все такое, но мне придется для пущей убедительности пару раз дать тебе по роже. Не серчай.

Быстро запустив руку в сапог, он вытянул из голенища свой кинжал и сунул его в руку эотасианца так, чтобы огонь не отбрасывал на лезвие отблесков. Затем Конрад кивнул на веревку и мигом выпрямился. Эотасианец, глядя на торчавшую меж его пальцев рукоять, вздохнул.

— Ну, раз такова цена за…

— Ах ты паскуда! — вскричал Конрад, с усилием пнув эотасианца ногой в живот. От его усилия тот аж согнулся. — Ты, значит, того гада еще и защищать мне тут будешь! Ну, держись, я те щас покажу кузькину мать!

Для большей убедительности он пнул эотасианца еще раз, теперь уже в плечо. От силы удара мужчина не завалился на бок лишь потому, что его удерживали веревки. Лицо его, как и лица прочих эотасианцев, не выражало сейчас ничего, кроме крайнего изумления.

Позади послышались одобрительные крики и краткие хлопки. Конрад, громко хмыкнув, развернулся.

— То-то же! — провозгласил он. — Будешь теперь знать, сволочь!

Не оборачиваясь, Конрад быстро прошел к солдатам. Усевшись меж ними, он с чувством выполненного долга вытянул себе с тряпки еще один кусок мяса.

Комментарий к XVII. То, что должно

две сразу потому что я дурак

========== XVIII. Вспышка ==========

Ближе к полуночи начало холодать. Конрад, все еще находившийся под грузом тяжких мыслей и тягучего ожидания, спать не мог. Поэтому, когда прочие солдаты отправились на боковую, он вызвался в дозор. Пусть обычно в дозоре оставаться и ненавидел. Усевшись спиной к самой темноте леса, Конрад вглядывался в пламенные языки едва горевшего костра, неустанно размышляя о том, действительно ли все, что он сделал, было Рено так нужно.

Ночное время текло мимо него медленно, и с каждой новой минутой он все лучше сознавал, что, возможно, никакого плана и не было вовсе. Может, сайфер попросту решил над Конрадом подшутить — в конце концов, кто знает, что творится у таких, как он, в голове? Стоило, наверное, все же расспросить обо всем этом Рено. Время у них тогда еще было, и, право слово, хуже от таких расспросов явно никому бы не стало. Да и в итоге Конраду не пришлось бы сейчас так терзаться всяческими догадками.

Сменив положение ног, он тягостно вздохнул. Взгляд его украдкой перескочил на эотасианцев; те тоже не спали. Из-за разделявшего их расстояния Конрад не мог видеть, успели ли они уже разрезать все путы. А даже если успели, стоило ли вообще им дожидаться Рено с его мнимым спасением? Пусть они и не воины, но на их стороне было сейчас преимущество внезапной атаки, потому как все остальные солдаты уже спали. Раз так, может, и вовсе не стоило ему давать им свой кинжал… Хоть они и верующие, но, как показывает практика, к убийствам во имя своего бога подходят с завидной хладнокровностью. Милостивый Эотас, что же вообще Конрад натворил?..

Неожиданно проснулся командир. Тихонько поднявшись, он сделал Конраду знак рукой и удалился во тьму облегчиться. При одном только взгляде на него сердце у Конрада упало прямиком в пятки. Если эотасианцы сбегут сейчас сами, его предательство раскроется мгновенно, а Бертрам — человек принципиальный и излишним мягкосердечием никогда не отличался. Что он мог сделать с солдатом в случае такой очевидной измены, Конраду боязно было даже представлять.

Спустя несколько минут Бертрам вернулся. Обтерев руки о свою стеганку, он лег на бок на расстеленный совсем недалеко от Конрада плащ. Упершись локтем левой руки в землю, капитан положил на подставленную ладонь подбородок и, прищурившись, вгляделся Конраду прямо в глаза.

— Ты какой-то беспокойный весь вечер, — полушепотом произнес он, не отводя глаз. — Может, еще чего случилось, а?

— Да нет… — Конрад отвернулся. — Просто… Просто о Дареле не могу перестать думать. Вот до сих пор прям.

— Ну-ну. Да ты никак влюбился.

— Ваш бы юмор да в нужное русло…

— Будет тебе. — Командир вздохнул. — Я разумею, о чем ты. Но прошлое вспять не повернуть.

— Это да. Но умереть такой нелепой смертью, да еще в двух шагах от дома…

— Не бывает нелепых смертей, — отрезал Бертрам. — Дарел превыше всего ценил верность своему делу, и умер он, исполняя свой долг. Нет в этом ничего нелепого. Заруби себе на носу.

— И вы правда не считаете его смерть напрасной?

— Я — нет. Я делаю то, что правильно, и потому гибель моих товарищей не видится мне бессмысленной. Главное — верить в то, что делаешь, Конрад. Тогда вообще ничего не будет напрасным.

Конрад кивнул, с облегчением выдохнув. Бертрам всегда обладал каким-то удивительным даром внушения. И если он говорил, что Конраду нужно верить в то, что он делает, то Конрад верил. Безоговорочно. Потому что его командир не имел способности ошибаться.

— Знаете, — улыбнулся Конрад, — вам бы в философы.

— Ага.

Несколько секунд Бертрам смотрел на него с лицом, полным выражения какого-то словно бы отеческого одобрения. Затем он перевел взгляд на тьму позади Конрада. И глаза его вдруг вспыхнули изумлением.

— Этого еще не хватало, — быстро произнес он, резко поднявшись и протянув руку к своему мечу. — Сука… А ну-ка, гады, подъем! Мигом!

По всему телу Конрада пробежались мурашки плохого предчувствия. Глядя на то, как очухивались остальные солдаты, он не находил в себе сил для того, чтобы обернуться. И спустя всего секунду он понял, что за эту минутную слабость будет благодарить богов еще долго.

Потому что в тот же миг прямо у него за спиной вспыхнул ослепительный свет, и глядевшие на него солдаты все, как один, повалились наземь, с криком зажав руками глаза. Все, кроме успевшего уже подняться капитана Бертрама.

В следующий же момент Конрад одним рывком прыгнул к костру и, мигом перевернувшись, вгляделся прямо перед собой, предусмотрительно прикрыв рукой глаза. И тут же не поверил тому, что увидел.

Потому что посреди темного елового леса с перепачканной кровью одеждой и с зажатым мечом в руке стоял перед ним Святой Вайдвен.

— Жалкие кретины! — громогласно вскричал он, направив лезвие на корчившихся на земле солдат. — И вы надеялись, что все ваши злодеяния так просто сойдут вам с рук?!

— Ты же сдох! — ошарашенно воскликнул Бертрам, подняв на него меч. — Тебя же, сука, взорвало!

— И ты правда думал, — зло усмехнулся Вайдвен, — что смерть помешает мне покарать вас?

Окровавленный святой и капитан Бертрам молча стояли с направленными друг на друга мечами, и взгляд каждого из них метал молнии. Свет на голове Вайдвена мерцал, подобно короне, и Конрад, глядя на него, едва не слеп. Остальным восьмерым солдатам явно повезло куда меньше, потому как они все так же корчились на земле, не в силах даже подняться.

Конрада словно пробило током.

«Вот оно, значит, что, — подумал он, дрожащей рукой доставая из ножен меч. — Вот, значит, как сейчас принято спасать.»

— Бред, — нервно усмехнулся Бертрам, не отводя глаз от Вайдвена. — Будь ты хоть святым духом, ничто, сука, во всей Эоре не помешает мне сейчас прикончить тебя еще раз.

— Можешь попробовать, сволочь.

С нечеловеческим криком Вайдвен прыгнул в сторону Бертрама, и лезвия их столкнулись друг с другом, выбив из себя искристый всполох. Святой ударил снова, и капитан парировал его атаку легко, словно играючи. Вайдвен атаковал вновь и вновь, к каждому удару прикладывая невероятное усилие, и Бертрам парировал с неизменной улыбкой на губах, будто бы растягивая удовольствие.

Конрад поднялся. Меч, зажатый в его руке, ощутимо дрожал.

«То, что правильно… — беспорядочно думал он. — Сделать… правильно…»

Дуэль не прекращалась, потому как ни разу еще Вайдвен не сумел попасть, и ни разу Бертрам не атаковал его сам. Они бились, и бою их вторил дикий лязг стали и стоны ослепленных солдат. Конрад видел, как святой постепенно выбивался из сил, как каждый новый его удар оказывался все более медленными и неловким. И как с каждым следующим его замахом улыбка на губах Бертрама становилась все более гадкой.

Конрад вздрогнул. Затем он глубоко вдохнул, направив меч на Вайдвена.

«Простите меня, — мысленно взмолился он, делая шаг вперед. — Простите меня, и Эотас, и Рено, и Вайдвен. Потому как сейчас я должен сделать то, что будет правильно.»

***

Уже сейчас Этьен едва не терял сознание.

Ни разу в жизни ему не приходилось накладывать столько чар одновременно. Он еще на стадии продумывания понимал, что реализация плана потребует от него попросту нечеловеческих усилий, но сейчас все равно неистово корил себя за то, что вообще во все это ввязался.

Они обошли лагерь с двух сторон: Этьен направился к связанным эотасианцам, а Рено — к солдатам. Впрочем, когда Этьен подошел к эотасианцам вплотную, он с некоторым облегчением осознал, что связанными те вовсе не были. Наверное, стоило благодарить за это Конрада. Приятно было знать, что в итоге этот кретин все-таки принял правильное решение.

Притаившись за стволом, к которому был до этого мига привязан Лют, Этьен принялся наблюдать. Когда они с Рено разминулись, то условились отсчитать с этого момента ровно сто пятьдесят секунд на все приготовления, дабы только тогда план мог перетечь в следующую стадию. Отсчитывая уже вторую минуту, Этьен, несмотря на всю необходимость собраться, не мог справиться с беспокойством.

Пусть ему не пришлось тратить лишнее время на освобождение эотасианцев, пусть сейчас ситуация и казалось идеально спланированной, но что-то все никак не давало Этьену покоя. Плохое предчувствие затуманивало его мысли, не давая как следует сосредоточиться. Колени его едва не подгибались, руки потели, а дыхание срывалось с губ прерывисто и возбужденно. Что же это получается? Неужели Этьен действительно настолько слаб? Неужели это из-за его неумелости все сейчас может…

Мерный счет в его голове пробил сто пятьдесят.

Этьен, выдохнув, закрыл глаза.

Вначале он, захватив в собственный радиус всех остальных солдат, после краткого щелчка пальцев лишил солдат зрения. Увы, подействовали чары не на всех — двое из отряда все так же продолжали стоять на ногах. Тогда Этьен, с досадой цокнув языком, вновь попытался наслать иллюзию на двух оставшихся солдат — так, как накладывал некогда чары на мельника. И когда Рено, в чужих глазах освещенный его магией с ног до головы, показался меж деревьев, Этьен понял, что у него вышло. И тут же почувствовал, что вот-вот упадет в обморок. В голову его ударила боль такой силы, что он едва мог сознавать, где сейчас находился.

Еле удерживая равновесие, Этьен развернулся к эотасианцам и сделал им знак убираться, наслав на них иллюзию отвода глаз. Голова его отозвалась на это действие мгновенно, тут же затрещав с такой силой, что Этьен все-таки не смог сдерживаться и завалился на землю.

«Магранова задница, неужели это и впрямь Святой Вайдвен?!»

«Но как же… Разве мы можем уйти, оставив их на растерзание?..»

«Блять, глаза! Сука, сука, сука, глаза!»

«…сделать то, что правильно…»

Этьен поперхнулся проглоченным воздухом. Сделав очередное усилие, он кое-как заблокировал вылезшие словно из ниоткуда чужие мысли. Впрочем, как бы он ни старался, чувство, будто он сейчас потеряет сознание, уходить совершенно не собиралось.

Подавив стон, Этьен медленно, с очевидным усилием поднялся на локтях, всмотревшись помутневшим взглядом в то, что происходило сейчас у костра. Эотасианцы, кажется, уже успели убежать куда-то далеко; солдаты под воздействием его иллюзии до сих пор не могли прийти в себя. Значит, все шло по плану. Этьен, впрочем, не был в этом уверен полностью. Картинка перед глазами расплывалась, словно мираж, и никаких его сил не хватало на то, чтобы ее стабилизировать.

А затем он взглянул на Рено. И на какой-то момент позабыл, где находится.

Светоносная корона горела на голове и в сердце Вайдвена, разливая повсюду вокруг яркое успокаивающее сияние, как тогда, еще на редсерасской площади. И Этьен забыл, что сейчас являлось причиной этого сияния. В каком-то совершенно неосознанном рвении он потянулся к свету внутри Вайдвена. Мгновенно он присосался к его источнику, и на краткий миг ощутил вдруг в носителе света вспышку непередаваемой силы. Этьен замер; все так же не отключаясь от этого источника, он пришел в сознание, и тут же едва не закричал.

Потому что в следующий миг вся сила из источника света пропала. И на ее месте возник лишь дикий, совершенно невыносимый вопль умирающей души.

Этьен раскрыл глаза шире. И тут же понял, что ему это не мерещилось.

Сначала в Рено, из которого пропал уже весь свет, меч вонзил человек, стоявший позади него. Затем, премерзко расхохотавшись, клинок в него медленно воткнул солдат, что стоял спереди. И Рено, насквозь прошитый двумя лезвиями сразу, задохнулся воздухом и собственной кровью, тут же упав на колени.

Ни за что. Ни за что, ни за что, ни за что. Ему не будет больно. Этьен просто этого не допустит.

Упав лицом вниз, Этьен тут же прекратил подпитку задействованных до этого момента чар, все свои силы направив на распадающуюся душу Рено. Всю оставшуюся концентрацию он посвятил заглушающим боль чарам, но его усилий, казалось, было здесь недостаточно. Рено умирал мучительно медленно, испытывая при этом столько физических страданий, что даже сквозь свое помутненное сознание Этьен чувствовал единственный говоривший в нем сейчас инстинкт: перестать. Его голова едва не разрывалась на части, и каждая частичка его существа буквально молила Этьена о том, чтобы он прекратил свои бездарные попытки Рено помочь. Но Этьен не прекращал. Чувствуя, как самообладание медленно покидало его, он все равно направил последний свой осознанный импульс на заглушение чужой боли. Единственной его мыслью перед концом было сомнение в том, получится ли у него вообще.

И пусть он больше практически и не контролировал собственные действия, но у него действительно получилось.

И как только вся боль вышла наконец из Рено, как только он вздохнул в самый последний раз, с улыбкой прикрыв глаза, Этьен, не выдержав, потерял все-таки сознание.

========== XIX. На Рассвете ==========

«Где это я?..»

Сначала Этьен ничего не почувствовал, из-за чего едва не вскрикнул от неожиданности. Впрочем, испуг покинул его быстро. По той простой причине, что Этьен все никак не мог вспомнить, что вообще должен (и должен ли?) сейчас чувствовать.

Раскрыв глаза, Этьен сглотнул. Потом понял, что ему лишь показалось, будто бы он раскрыл глаза и сглотнул: в окружающей его со всех сторон тьме не нашлось места даже для его собственного тела. Странно, подумал Этьен: почему это он помнит, как его тело умеет сглатывать, но при этом не может понять, что вообще происходило с ним до этого самого момента?

Этьен вспомнил о том, как вздыхать. Затем, сконцентрировавшись на пространстве вокруг, он вспомнил, как выглядело до этого его тело. Оно было необходимо для того, чтобы двигаться дальше. Чтобы не застрять в этой тьме на веки вечные.

Свое физическое воплощение он сумел ощутить в темноте довольно скоро. Но очень быстро Этьен с сожалением обнаружил, что никакой четко выраженной формой это его тело не обладало: стоило только всмотреться в протянутую проекцию руки, как образ ее тут же начинал расплываться. Но пусть и вся эта оболочка, и каждое его действие были лишь воспроизведенной нечеткой памятью о самих себе, так или иначе, функционировало все это безобразие исправно. Поэтому, недолго думая, Этьен сделал шаг во тьму.

Он шел вперед без всякой уверенности в том, идет ли вообще. Этьен чувствовал движения ног своей проекции, но все никак не мог понять, не топчется ли он на месте. Кругом царила темнота, всеобъемлющая, абсолютная темнота, в которой крохотная душа Этьена казалась чем-то до неприличия чужеродным.

Может, ему и правда не было здесь места. Но где же тогда он должен сейчас быть? И, по-хорошему, кто — он?

Этьен помнил свое имя. Но, говоря откровенно, имя было единственным из всего, что он о себе помнил. Было ли это имя вообще его именем, или же просто тьма по какой-то нелепой случайности нашептала его? Этьен вспомнил о том, как встряхивать головой. Нет, это какие-то глупости! Не могло во тьме из ниоткуда возникнуть имя. Но, раз у Этьена есть имя и память о каком-никаком собственном теле, значит, должно быть и что-то еще?

Нужно было все вспомнить, решился Этьен, напоминая себе о том, как сделать еще один шаг. Была ведь какая-то причина, по которой он здесь оказался. Он ведь был кем-то до того, как попасть сюда… Иначе ведь просто не бывает!

Этьен снова вспомнил о том, как встряхивать головой. Нет, так не пойдет. Раз он помнил свое имя, помнил то, как выглядит и двигается, значит, должен был помнить и все остальное. Но как ему напомнить об этом себе самому?.. Этьен, остановившись, сконцентрировался на пространстве вокруг. И какой сигнал ему стоит сейчас подать?.. Вспомнив о том, как смотреть на свою проекцию рук, он приказал себе воссоздать последнее, что находилось в этих руках. И у него получилось: в проекции левой ладони возник расплывчатый образ чего-то, что напомнило ему горсть земли.

Какой идиотизм, подумал Этьен, вспомнив о том, как высыпать горсть из руки. Земля ему ничем не поможет — здесь даже нельзя на нее опереться. Значит, нужно попробовать еще раз.

Этьен сосредоточился вновь. Сначала в его проекциях рук возник образ куска веревки, затем — образ чьего-то кинжала, коры дерева, размытых очертаний чьей-то руки, сжимающей его руку. В какой-то момент Этьен разозлился — и сразу же удивился тому, что злиться вообще умеет. Подпитав свои попытки этой новой эмоцией, Этьен сконцентрировался… И тут же едва не вспомнил о том, как нужно кричать.

«Как же все-таки больно… умирать.»

Этьен застыл на месте. Была ли это мысль его собственной? А даже если и нет, то кто это надумал? Кажется, кто-то важный. Этьен вспомнил, что чтение чужих мыслей когда-то было для него делом привычным. Еще через некоторое время Этьен вспомнил, что если он мог сейчас читать чьи-то мысли, значит, был до сих пор соединен с их источником.

И это предположение оказалось верным. Потому что, стоило только мыслям раствориться во тьме, как перед глазами Этьена появился наконец первый источник света. Белая линия, целиком и полностью состоящая из тепла и сияния, разрезала окружающую темноту, убегая куда-то далеко вперед. Этьен вспомнил о том, как облегченно вздыхать. Затем он схватился проекцией рук за белую линию и напомнил себе, как нужно идти вперед.

Этьен шел дальше и вспоминал. Он вспомнил о маленькой стране, что называлась Редсерас, о том, что когда-то у Этьена была фамилия Де Ленрой, и что был он аристократом. Перед глазами его всплыли поочередно образы: огромная кровать с шелковыми простынями и пестрым балдахином, краткая улыбка служки-эльфийки, высокие отцовские сапоги для верховой езды и краткая, написанная элегантным девичьим почерком записка с одним лишь предложением: на рассвете.

«Вот это жизнь, — подумал Этьен, двигаясь дальше вдоль линии. — Мы ведь должны были встретиться на рассвете. Получается, я все еще сплю? Боги, ну и…»

Он оборвался на полуслове. Потому что стоило ему только подумать о богах, как сразу же в его памяти всплыл образ Эотаса. А следом и Вайдвена.

И Этьен, конечно, все вспомнил. А потому тут же и белая линия, и черная тьма кругом показались ему совершенно бессмысленными.

«Зачем я все это делаю? — с усмешкой подумал он, глядя на собственные расплывающиеся во тьме руки. — Я ведь уже умер.»

Конечно, понял он. Нельзя было использовать столько магии сразу: он ведь знал, что попросту такого не выдержит. Знал, но все равно сделал. И в итоге вот он — бредет в кромешной тьме по дороге прямиком в Хель. И все, что у него теперь есть — это одна лишь навязчивая мысль о том, что лучше бы он так ничего и не вспоминал.

«Какой был во всем этом смысл? Зачем я вообще… Нет, зачем оба мы в это ввязались? Неужели это стоило нашей смерти?»

Глухая боль ударила его в место, бывшее когда-то солнечным сплетением. Этьену хотелось зарыдать. Но во тьме не было места слезам.

«Вот дерьмо. Я же еще недавно так не хотел умирать.»

Вновь он посмотрел на проекцию своих рук.

«Надо же… Умирал уже столько раз, а все равно страшно. Глупость-то какая.»

Сплюнув прямо во тьму под ногами, Этьен, махнув проекцией правой руки, пошел дальше вдоль светящейся линии. И шел еще бесконечно долго, пока вдруг не почувствовал в себе какую-то новую мысль. Словно бы совсем не свою.

«А ведь я… Я с самого начала это знал. Только не всегда мог найти в себе силы для того, чтобы в это поверить.»

Этьен вздрогнул. Если это случилось снова, значит, никакой ошибки здесь быть не могло. Значит, вместе с ним в этой тьме застрял кто-то еще. Выпустив из рук светлую нить, Этьен побежал вперед. И спустя бессчетное количество чужих и собственных мыслей все-таки увидел впереди себя свет.

На казалось бы бесконечно далеком расстоянии от него стоял на одном колене человек. Подойдя ближе, Этьен сумел разглядеть, что был это вовсе не человек, а лишь его образ, чьи очертания были выведены светящейся золотой линией, пока в центре фигуры зияла сплошная мертвая тьма. Этьен смотрел на этот образ долго, пока не ощутил в нем знакомые колебания души. И тут вдруг он вспомнил, что точно такие же колебания он чувствовал еще совсем недавно — в тот момент, когда эта же самая душа у него на глазах распадалась.

Этьен напомнил себе, как нужно отворачиваться. Вот, значит, где пройдет их последняя встреча — у преддверий Хель. Паршиво, подумал Этьен.

Он хотел сказать Рено еще многое — возможно, большее, чем можно было бы сказать человеку за всю даже самую длинную жизнь. И Этьен еще недавно верил, что у него это получится. За прошедшее время он даже не успел задуматься о том, что все может кончиться… так. И в связи с этим Этьен совершенно честно не мог понять, что ему следовало сейчас чувствовать.

В какой-то момент ему захотелось курить. Но в Хель, конечно, трубок отродясь не водилось. Поэтому Этьену оставалось лишь подавить в себе тоску самостоятельно и сделать еще один шаг вперед. И Этьен ступил дальше. Только по какой-то причине был тут же отброшен назад. Вглядевшись в поисках преграды перед собой, Этьен тут же остолбенел. И искренне поразился тому, почему он не ощутил Его здесь раньше.

Перед полупрозрачным образом Рено, сотканный целиком и полностью из одного лишь лучистого света, стоял Эотас. Было во всем его образе нечто странное, словно бы совсем ненастоящее, но Этьен не обратил на это внимания. Подняв перед стоявшей на одном колене душой свою солнечную руку, Эотас, кажется, что-то говорил. Но до Этьена, как бы он ни старался прислушаться, не долетало из его речи ни единого слова.

Этьен быстро понял, что его слух, как и возможность двигаться дальше, что-то блокировало. В его душе не было даже десятой доли тех сил, что были необходимы для разрушения этого барьера. Поэтому все, что он мог — это лишь стоять и смотреть.

Эотас говорил еще долго, не сводя своих солнечных глаз с Рено. Тот иногда что-то ему отвечал, и тогда Этьену казалось, будто бы светоносный бог начинал улыбаться.

«О чем они разговаривают? Неужели это и есть тот самый эотасов суд над душой?»

В какой-то момент Эотас, словно бы услышав его мысли, лучисто усмехнулся. Рено, сидевший перед ним, улыбнулся тоже.

«Да нет, — уверенно подумал Этьен. — Бред какой-то. Я просто сплю.»

Когда Эотас закончил говорить, душа Рено, опустив свою очерченную золотым голову, словно бы вздохнула. Затем, сказав богу несколько неуверенных слов, Рено вновь взглянул в его полные света глаза, улыбнувшись. Совершенно искренне — так, как почти никогда не улыбался, еще будучи живым. В ответ на его слова Эотас медленно, словно бы в нерешительности, протянул ему свою светлую руку, и Рено с благодарностью взял ее в свою ладонь, прикоснувшись к ней полупрозрачным лбом.

«Я сплю, — внушал себе Этьен, в исступлении глядя на разворачивающуюся перед ним картину. — Я просто-напросто сплю. Или вижу предсмертные бредни. Этого просто не может происходить.»

В следующее же мгновение Рено словно бы начал таять. Этьен хотел закричать, но не сумел. Плавно образ его друга рассыпался во тьме, и все тонкие золотые линии, составлявшие его за секунду до этого, стали вдруг втягиваться в протянутую Эотасом руку. И только когда перед солнцеликим богом не осталось больше ничего, кроме все той же всеобъемлющей тьмы, он наконец обернулся к Этьену. И Этьен испугался.

Эотас очутился прямо напротив него так быстро, словно бы стоял с ним рядом все это время. Этьен заметил, как на лбу бога вырисовывались три ясные звезды, и как от них куда-то вверх уходили остроконечные лучи. Солнечный бог улыбался Этьену, и в одной только этой улыбке чувствовалось словно бы все тепло такого далекого от них мира. И Этьен вновь не знал, что ему следует по этому поводу чувствовать. Или говорить. Но право первого слова, кажется, было сейчас за ним.

— Владыка, — неуверенно промямлил он, чувствуя, как к нему возвращался дар речи. — Я что, с ума сошел?

— Непривычно слышать от тебя столь почтительное обращение, — лучисто усмехнулся Эотас. — Но ты не прав. С тобой все в порядке.

— Да как же это со мной может быть все в порядке, раз я вижу… тебя? Я ведь, получается, сплю. Или все-таки умер.

— Слишком пессимистичный у тебя настрой для такой встречи, не думаешь? — Эотас улыбнулся ему кратким солнечным отблеском. — Так или иначе, оба твои варианта по-своему правдивы. Мы с тобой сейчас на Границе.

Этьен огляделся по сторонам. Что бы он раньше ни надумывал о Той стороне, никогда в его мыслях не было даже и намека на то, что Граница могла представлять из себя… Ничего. Просто абсолютное ничто.

— Почему же тогда меня встречаешь ты, а не Берас?

— На это есть свои причины. Но у нас с тобой нет времени на то, чтобы их обсуждать.

Этьен кивнул. Наверное, вовсе не эти слова нужно говорить богу, перед которым ты провинился во столь многом. Он вгляделся в Эотаса вновь, силясь отыскать в нем хотя бы отголосок того тепла, что некогда всегда давало ему уверенность, но рассветный бог не позволил ему до себя дотянуться. И Этьен, где-то внутри себя по старой памяти усмехнувшись, принял это отвержение с благодарностью. Потому что, пожалуй, уверенности в нем и так уже было достаточно.

— Прости меня, владыка. Я… раскаиваюсь перед тобой в своем предательстве. И во всем остальном, наверное. — В Этьене не было сил для того, чтобы смотреть сейчас на Эотаса. Но из-за превратностей его нынешнего положения ему и не приходилось смотреть, чтобы видеть. — Все-таки… Эотас, я правда рад тому, что ты жив. Пусть это и грозит мне сейчас, вероятно, лишением души.

Эотас лишь вновь солнечно ему улыбнулся.

— Твоей душе совсем не идет алый окрас вины, Этьен. Неужели ты правда думал, что бог искупления во время вашей встречи в первую очередь будет требовать от тебя извинений?

— Именно так я, если честно, и думал, — смутился Этьен. — Ну, это если не рассматривать тот вариант, где ты сразу же меня испепеляешь.

— Ты повторяешься. — Свет усмехнулся ему огненным отблеском. — Прошу, не нужно так меня разочаровывать.

По старой памяти Этьен вздохнул.

— Я постараюсь. Но чего же ты тогда от меня хочешь?

Эотас не отвечал ему какое-то количество мыслей, с некоторым, казалось бы, любопытством изучая его душу своими игольчатыми лучами.

— Видишь ли, мое влияние скверно отобразилось на твоей душе. Во времена похода Вайдвена я совершил ошибку, полагая, что трудности твоего дара смогут помочь тебе в познании истины: теперь я понимаю, что был тогда лишь ослеплен светом твоего будущего. Я сожалею о том, через что тебе пришлось пройти лишь из-за моей блажи. Поэтому сейчас я хочу спросить тебя: позволишь ли ты мне облегчить твои страдания, притупив твой талант там, где ты оказываешься не в силах его контролировать?

Этьен застыл на месте.

— Ты действительно… можешь сделать это? Для меня? Даже несмотря на…

— Прошу тебя, Этьен. Решайся. У нас очень мало времени.

Предложение солнечного бога было заманчивым. Более того: фактически, всю свою жизнь Этьен только и делал, что мечтал о таком шансе. Пожалуй, предложи ему это Эотас всего три дня назад, то Этьен бы согласился, даже не думая. Но сейчас… Сейчас все было иначе.

— Я… Нет. Прости, но я не хочу этого.

Весь свет, из которого был соткан Эотас, в ответ на эти слова радостно вспыхнул.

— Благодарю тебя.

— За что это?

— За то, что ты показал мне. Я действительно в тебе не ошибся. Но больше нам нельзя медлить.

Стоило только тьме проглотить брошенные в нее слова, как образ Эотаса начал таять буквально на глазах.

— Подожди! — встревоженно воскликнул Этьен. — У меня ведь есть к тебе вопросы!

— Прости меня.

— Хотя бы скажи, что ты сделал с Рено!

— Не беспокойся о нем. Он сам выбрал свою судьбу.

С каждой новой секундой свет уходил от него все дальше и дальше. В какой-то момент Этьен понял, что смотреть на это ему едва ли не физически больно.

— Эотас! — изо всех сил закричал он исчезающему вдали свету. — Прошу… Прошу тебя, не уходи!

Этьен ощутил в себе отблеск чужой улыбки.

— Мы еще встретимся, — изрек свет. — Жди меня на Рассвете.

Одарив его мягкой и теплой вспышкой, так походившей на одно старое воспоминание, Эотас исчез во тьме окончательно. И в тот же миг Этьен наконец начал просыпаться.

Комментарий к XIX. На Рассвете

оос ради шуток и шутки ради оос

извините я переписывала этот дурацкий диалог кучу раз и уже сбилась с пути истинного

========== XX. Светлей ==========

Очнулся он в подвешенном состоянии.

Первым делом Этьен, еще даже не открывая глаз, сконцентрировался на пространстве вокруг себя. Сперва в голову ему ударила боль словно бы в отместку за все издевательства над собственным телом, но затем он все же сумел прочувствовать тех, кто его окружал. Все-таки Эотас и правда не стал ничего делать с его способностями.

Раскрыв наконец глаза, Этьен с удивлением обнаружил, что смотрит вдоль чьего-то туловища прямо на землю. В живот после такого открытия его сразу же уколола боль, голова загудела еще сильнее, разрываясь под накалом чужих эмоций, но Этьен сумел лишь облегченно выдохнуть. Он был жив, и чувствовать себя живым ему было приятно.

Впрочем, упоение от нынешнего состояния у Этьена длилось недолго. Магранова задница, он свисал с чьего-то плеча! Подняв корпус, он изо всех сил вцепился руками в волосы несущего его человека и укусил его за шею, пытаясь тем самым заставить его сбросить себя вниз. И у Этьена получилось — человек, удивленно вскрикнув, тут же скинул его на землю, отскочив от него на шаг. Чувствовать себя свободным Этьену понравилось. А вот падать — не очень.

— Да что ты такое творишь! — воскликнул человек, потирая укушенную шею. Очертания его были смутными из-за царившего кругом полумрака, но Этьен все равно сумел обнаружить, что никаких признаков солдатской формы на том не было.

— Потише, Морт, — прозвучал знакомый голос, и к укушенному человеку приблизилась однорукая тень. — Этьен, что с тобой?

— Это ты мне лучше скажи, что со мной! Какого скульдра я болтался на его плече?!

— Мы не смогли привести тебя в сознание, — спокойно объяснил Лют, протянув Этьену руку. — Ни у кого не было возможности нести тебя на руках. В конце концов, мы бежали. Мы и сейчас еще бежим, поэтому позволь мне объясниться позже.

Этьен, сплюнув, принял протянутую ему руку. Поднявшись, он обнаружил, что ноги у него от усталости были ватными, а перед глазами плыло. Нужно было признать, что, свисая с чужого плеча, Этьен находился в гораздо более выигрышном положении.

— И куда это мы бежим? — раздраженно поинтересовался он, потирая гудящую голову.

— Пока что к тракту. Куда дальше, еще не знаю.

Этьен выдохнул. Голова у него болела совершенно невыносимо и, наверное, с лишними трюками рисковать еще не стоило. Поэтому сейчас ему не оставалось ничего, кроме как со всем происходящим смириться.

Закончив с маленькой потасовкой, эотасианцы двинулись дальше, пробираясь сквозь сумрачный ельник. По своему обыкновению Этьен плелся в самом хвосте их маленькой группы. Вид возвышающихся над головами елок почти что мгновенно вернул ему память о том, что произошло пару часов назад. Этьен сплюнул.

Рено действительно умер, но осознание этого до сих пор к Этьену не приходило. Как вообще он мог умереть? План ведь был идеальным! Он должен был привлечь их внимание и просто убежать прочь, так зачем же… Зачем же он, Хель, это сделал?..

«Он сам выбрал свою судьбу,» — вспомнил Этьен слова Эотаса. Действительно — сам выбрал. Даже его не спросив. Вся ситуация попросту не укладывалась у Этьена в голове. Неужели Рено действительно так сильно хотел умереть?

Этьен тяжело вздохнул, продолжая идти вперед. Наверное, неправильно было так думать. Что бы Рено ни сделал, он имел полное право распорядиться собственной жизнью так, как ему хотелось. Но ведь если бы он рассказал обо всем Этьену, он бы смог убедить его в том, что это — не выход! Так ведь было бы правильнее всего!

Этьен сплюнул снова.

Хотя это, если честно, даже забавно. Встретить первого в жизни настоящего друга — и только для того, чтобы тут же его лишиться. Встретить своего бога — и сразу же потерять его, даже не сознав, что к чему. И это еще не говоря о Вайдвене.

«Надо же, — подумал Этьен, усмехнувшись. — бросили меня одного. Свинство.»

Дотронувшись до груди, Этьен с облегчением обнаружил болтавшийся на ней медальон. Взяв побрякушку в руку, он внимательно вгляделся в выщербленные на ней три крохотные звездочки. И коротко им улыбнулся.

— Все-таки ты — последний имбецил, старина, — прошептал Этьен в самый медальон. — Но ты не переживай. Когда-нибудь я тебя все-таки прощу.

Один из эотасианцев, услышав его тихую речь, с недоверием обернулся. Этьен, ухмыльнувшись, сумел лишь махнуть на него рукой.

А он ведь видел их бога. Не кто-нибудь, а он — самый ярый его противник из всех, казалось бы, возможных. И пусть, вероятно, Эотас уже не был тем же самым богом, что некогда вселился в Вайдвена, но богом он до сих пор был. И, как бы то ни было, Этьен до сих пор считал себя его последователем. Пусть и сам понимал, как смешно это выглядит со стороны.

Но сколько же все-таки раз Этьен воображал себе их с Эотасом встречу! Сколько раз думал, как Дитя Света будет на него злиться, как, даже не выслушав, сотрет его в порошок одним лишь щелчком своих солнечных пальцев, а тут раз — и ничего подобного. Он не то, что не злился — он даже, кажется, испытывал за него гордость. Этьен даже в самых своих низменных фантазиях не мог и подумать о том, что такое возможно.

Неправильно их всех, пожалуй, учили Эотаса воспринимать. Но это ничего. Этьен им еще покажет.

До тракта добрались спустя минут двадцать после того, как Этьен очнулся. Эотасианцы встретили это обнаружение хором облегченных вздохов; Лют же, наоборот, напрягся только сильнее. По его указанию они прошли мимо тракта, спустившись на поросшие высокой травой луга, и продолжили идти по ним, все дальше и дальше пробираясь к вырисовывающимся на горизонте холмам. Взглянув поверх них, Этьен увидел на небе тонкую золотистую ленту просыпающегося солнца и со вздохом ей улыбнулся. Не полагалось встречать рассвет вот так. Особенно им.

Объяснив ситуацию Люту, Этьен, собравшись со всеми своими оставшимися силами, наслал на эотасианцев заклятие отвода глаз, дабы те хоть немного могли отдохнуть. Устроившись на густо поросшем травой холмике, находившемся на достаточном расстоянии от дороги, эотасианцы могли лишь удивленно хлопать глазами. Еды у них не было, возможности поспать — также. Но это вовсе не было поводом не встречать сейчас рассвет.

Сам Этьен уселся от эотасианцев в некотором отдалении, облегченно вытянув вперед ноги, и оперся обеими руками о землю позади себя, подставив лицо просыпающимся солнечным лучам. Все-таки он был рад тому, что дожил до этого рассвета. Благодарить за это стоило, конечно, Эотаса. И Этьен благодарил. Пусть и знал, что не позволит этому войти у него в привычку.

Спустя некоторое время к нему подсел Лют, устало вглядевшись в рассветное небо. Во взгляде его не было никакой радости в связи с наступающим днем. Этьену показалось это неправильным.

— Расскажи-ка мне, — вздохнул он, ткнув Люта в здоровое плечо, — каким это магическим образом мы в итоге спаслись.

— Один из солдат дал мне кинжал, чтобы развязать веревки, и предупредил о приходе Рено. Когда… — Голос Люта кратко дрогнул. — Когда Рено уже погиб, тот же солдат указал остальным искать нас в направлении, противоположном тому, куда пошли мы. Это дало нам время забрать тебя с собой. Прости за то, что Морту пришлось так грубо нести тебя. Мне правда жаль.

— Да без разницы. — Этьен, вздохнув, вытянул из-за пояса трубку и принялся ее набивать. — Спасибо, что вытащили. Сам бы я не смог.

— Это я должен тебя благодарить. Без вас с Рено… Даже не знаю, что бы нас ждало. Мне страшно об этом подумать. Но, благодаря вам двоим, мне теперь не нужно об этом беспокоиться. Я надеюсь, что когда-нибудь смогу выразить…

— Пожалуйста, — добродушно отмахнулся от его слов Этьен, затягиваясь. — Всегда пожалуйста. Только в будущем лучше не встревайте в ситуации, где вас придется кому-то спасать. В этот раз довольно скверно кончилось.

Лют кивнул, и в глазах его отразилась скорбь. Этьен, задумчиво глядя на небо, выпустил в воздух облачко дыма. Табак, как он заметил, сильно облегчал головную боль от действующего заклятия. Или же это все-таки было делом рук Эотаса? «Эк, каков хитрец,» — усмехнулся своим мыслям Этьен. — «И кто ему разрешил?»

— Мне так жаль… — тяжело выдохнул спустя несколько секунд затишья Лют. — То, что случилось с Рено…

— Он умер, потому что решил так сам, — строго перебил его Этьен. — Не надо о нем скорбеть. Лучше просто… Просто живите, да. Этого будет достаточно.

Солнце тем временем уже показалось над горизонтом. Увенчанное огненно-рыжей короной, оно лениво выглядывало из-за далекого холма, и тонкие его лучи разливались по небу, отражаясь на облаках буйством золотого и розового. Холод медленно отступал из округи, наполняя луга светом и теплом, пробуждая звонкие голоса утренних птиц и тихое жужжание пчел. Рассвет, как и обычно, был прекрасным. Но то, будет ли столь же прекрасным и будущий день, зависело уже только от Этьена.

Он глубоко затянулся, подставив лицо первым теплым лучам, а волосы — проснувшемуся ветру. Затем вдруг растянул губы в улыбке.

— А ведь я знаю историю со сожженной церквушкой.

Лют быстро ему кивнул.

— Прошу тебя, не рассказывай остальным. Позволь мне самому сделать это.

— Пф, — фыркнул Этьен, взглянув Люту в лицо. — Даром мне не надо портить твой авторитет в их глазах, чего я и тебе также не советую. Мне просто интересно, из каких вообще соображений ты это сделал.

Некоторое время Лют молчал, и с глаз его не сходило при этом выражение муки.

— Когда дядя дал мне это… поручение, — сдался он, отведя взгляд, — я думал вовсе не о сохранении чести храма, что был так для него ценен. Я лишь… Я просто хотел сжечь эту церковь. Только и всего. После окончания войны мне казался неправильным сам факт ее присутствия в Дирвуде. Не было больше смысла ни в Эотасе, ни в наших ему молитвах, ни во всей этой вере вообще… И мне хотелось, чтобы и все остальные поняли это. Я хотел раз и навсегда распрощаться с Эотасом, хотел сам поставить на нем жирный крест, чтобы теперь для всех стало ясно, что больше он не имеет для этого мира никакого значения. Я был таким… дураком…

Лют резко осекся, и лицо его исказило выражение скорби. Этьен, взглянув на розовеющее небо, смог лишь вздохнуть. Несколько мгновений, пока Лют приходил в себя, они молчали.

— А что у вас там была все-таки за святыня?

— Это был обычный камень, — неожиданно улыбнулся спустя время Лют. — Камень, которым однажды какой-то мальчишка разбил церковный витраж и который пролетел сквозь все алтарные свечи, ни одну не задув, и выбил на огромном круге в центре зала три симметричных следа. Святыней этот камень был на деле для одного только дяди, который видел в нем след божественного провидения. Из-за того, что он усиленно пытался выстроить вокруг камня большую загадку, во всех окрестных владениях быстро поползли о нем слухи, в ходе чего храм и приобрел свою популярность. Увидев обычный камень, никто даже не мог поверить, что он-то на самом деле и был той самой загадочной святыней, и потому шумиха вокруг нашего храма все росла и росла. Ну и… ты знаешь, чем дело кончилось.

Этьен слушал его рассказ внимательно и предельно серьезно, не спуская при этом с лица выражения крайней заинтересованности. Но стоило только Люту умолкнуть, как Этьен во весь голос расхохотался. Ветер, словно бы встрепенувшийся его звонкому смеху, пробежался ласковой рукой по его волосам, принося с собой первые теплые веяния. Лют, заразившись чужим настроем, тоже в какой-то момент принялся безжалостно хохотать. А Этьен смеялся еще очень и очень долго, до тех пор, пока на глазах у него выступили слезы, а дыхание не начало срываться. Но даже после этого успокоиться ему было проблематично.

— Как же мало нашему брату надо, чтобы во что-то поверить, — через силу выдохнул Этьен, затягиваясь снова.

— Нашему? — спросил Лют, утирая с глаз непрошенную влагу. — Выходит, ты все-таки и себя к эотасианцам причисляешь?

Свободной рукой Этьен поднял перед собой болтавшийся на груди медальон. Он долго не отвечал, разглядывая свою безделушку, а затем тяжело вздохнул.

— Лют…

— Да?

— Ты что, идиот?

Лют в ответ лишь тихо рассмеялся. Некоторое время они молчали, и Этьен, выпустив из руки медальон, беззаботно курил, глядя на цветастое небо.

— Знаешь, — произнес в конце концов Лют, — ты ведь столькое для нас сделал, а я даже не понимаю, почему.

— Почему, значит? — Этьен кратко оглядел его и, затянувшись в последний раз, выпрямился, вновь посмотрев на показавшееся над горизонтом солнце. — Да понятия не имею. Просто захотел себя человеком почувствовать, наверное. А, может, я просто идиот.

Лют улыбнулся.

— Что же ты планируешь делать дальше?

— Ну-у, — выдохнул Этьен, убирая опустевшую трубку обратно за пояс, — в Аэдире слишком жарко, на Архипелаге слишком мокро, в остальных местах эотасианцев маловато будет… Значит, пойду домой.

— А зачем же тебе эотасианцы?

Этьен прыснул.

— А это уже дело только между мной и эотасианцами. Без обид.

Лют, скупо улыбнувшись, ему кивнул.

— Тогда, пожалуй, я оказался прав в своем решении.

— О чем это ты?

— Я знаю, — Лют отвел взгляд, — что спрашивать тебя о таком после всего, что ты для нас сделал, будет просто верхом неприличия. Но, прошу тебя от всего сердца, займи для этих людей мое место.

Этьен едва ли мог поверить в услышанное.

— Ты это серьезно, что ли?

— Конечно. Просто я теперь вижу, что ты — человек гораздо лучший, чем я. Я слишком многих погубил своей наивностью, и мне слишком стыдно после такого вести этих несчастных людей дальше. У тебя же есть сила и ум, которые помогут тебе не повторить моих ошибок. Поэтому я совершенно искренне прошу тебя повести теперь моих людей за собой.

— Решил, значит, на меня всю ответственность перекинуть, — тихо усмехнулся Этьен.

— Прости, я…

— Да ладно-ладно, шучу. Я понимаю.

Этьен обернулся на сидевших позади эотасианцев. Солнце оставляло отблески на их макушках и в их глазах, и в какой-то момент Этьену показалось, что взгляды их направлены прямо на него.

Конечно, такое количество ответственности было для него перебором. Но Этьен, глядя на сидевших на холме эотасианцев, видел сейчас почему-то не огромную непереносимую ношу, но спасенные души, в которых возродилась в один момент надежда на лучшее будущее. И Этьен знал, что надежда эта в них воскресла лишь благодаря усилиям Рено и его самого. А потому Этьен просто не мог подумать сейчас о том, чтобы позволить этому практически новому для них чувству так просто угаснуть.

— Получается, — усмехнулся он, обернувшись к Люту, — сан священника мне тоже придется от тебя перенять?

— А ты хочешь?

— Ну, когда-то меня за жреца уже приняли. А ты представь, какая выйдет потрясающая шутка, если я в итоге действительно им заделаюсь?

Лют улыбнулся, переведя взгляд на небо. А Этьен сумел лишь с усмешкой выдохнуть.

Из головы у него все не шла мысль о том, что в нем сейчас скопилось слишком много радости для такого дня. Для такого человека. Неужели он и правда заслужил ее всю, думал Этьен, с удивлением глядя на небо. Неужели и правда он сумел измениться? Неужели Эотас… все-таки смог его простить?

Этьен усмехнулся. Вероятно, все эти вопросы больше не имели значения. Потому что Этьен понимал теперь, что его собственная радость не нуждалась уже в оправданиях. И было это поистине самым лучшим чувством на свете.

Потому, не выдержав переполнявших его эмоций, Этьен вскочил вдруг с места, распахнув со смехом руки такому близкому рассветному солнцу.

— Знаешь, Эотас, — крикнул он окружавшим его холмам и теплому ветру, — мы еще посмотрим, кто нашей встречи будет ждать с бóльшим нетерпением!

И впервые словам его вторил беззаботный человеческий смех.

Комментарий к XX. Светлей

на определенной стадии написания шутка про камень казалась мне хорошей шуткой простите пожалуйста :”))

========== Эпилог ==========

Когда в комнату проник первый рассветный луч, упав Этьену на глаза, тот сумел лишь сдавленно что-то прохрипеть. Медленно перевернувшись на другой бок, он, поежившись, попытался правой рукой нащупать чужую кисть позади себя, но тщетно. Этьен сумел лишь протяжно вздохнуть.

— Ну и на кой так рано подрываться? — проворчал он, не размыкая век. — Повалялись бы еще.

— Не бузи, лентяй несчастный. Сейчас буду.

Позади зашуршали по полу босые ноги, послышался скрип раскрывающихся оконных створок; засвистев, в спину Этьену подул студеный утренний ветер.

— И зачем? — выдохнул Этьен, плотнее закутываясь в их общее одеяло.

— Не бузи, говорю.

Отойдя через несколько мгновений от окна, Амарьё завозилась возле туалетного столика, а затем, глубоко вдохнув, направилась к кровати. Этьен, почуяв неладное, вцепился изо всех сил в одеяло, на что девушка, усмехнувшись, одним резким движением его сдернула. Этьен выругался.

— Ты смерти моей желаешь?

— А ты не знал?

Плавно опустившись рядом, одной рукой Амарьё потрепала его по волосам, а вторую поднесла, кажется, к губам. После ее глубоко выдоха комнату мигом наполнил тягучий табачный запах.

— Воняет омерзительно, — проворчал Этьен, прижимаясь к ее теплому, обернутому в легкую шелковую ткань телу.

— Да ладно, — усмехнулась Амарьё, приобняв его свободной рукой. — Ты после охоты бывало благоухал и похлеще.

Неслышно что-то пробурчав, Этьен, опустив голову ей на грудь, обнял ее крепче. Свет из окна неустанно резал ему глаза, но Этьен не спешил их раскрывать. В нем еще жила призрачная надежда продолжить свой прерванный сон.

Амарьё неспешно курила, едва ощутимо поглаживая его плечо. В промежутках между затяжками она то и дело вздыхала, глядя, кажется, в раскрытое настежь окно. Этьеновы попытки ее приласкать она уверенно не замечала.

— Отец-то твой ведь на меня подумает, — разочарованно выдохнул Этьен, раскрыв наконец глаза, — если запах учует. И надо тебе его мнение обо мне портить?

Она в очередной раз вздохнула, отняв от его плеча руку и убрав ею спадающий на глаза белоснежный локон за свое остроконечное ушко. Нежное ее лицо носило на себе призрак тревоги.

— Ничего тут уже не испортишь. Сам знаешь.

— Сам знаю.

Амарьё так шла эта полупрозрачная шаль, думал Этьен, касаясь пальцами ее бледной шеи. Шла куда больше всех идиотских вычурных платьев, в которые ее заставлял выряжаться папаша. Они совершенно ей не подходили. По той простой причине, что под их цветастым массивом всегда оставались скрыты самые прелестные части ее тела.

Тела, к которому Этьен никогда больше не сумеет прикоснуться.

— Когда? — полушепотом спросил он, обреченно откинувшись на подушки.

— Вроде как завтра. — Она вновь нервно затянулась, поднеся свою изящную трубку к губам. — Возможно, в это же время. Я пришлю записку.

— Даром мне не нужны твои дурацкие записки, Амарьё. Мне ты нужна.

Перевернувшись в ее сторону, он нежно взял ее свободную ладонь в свои, дотронулся до нее губами. Она не сумела отнять руки. Лишь вздохнула. Опять.

— Я ничего не могу поделать.

— Сама себе ведь врешь.

Амарьё резко выдернула ладонь из его рук.

— Прекрати.

— Ты ведь имеешь право голоса в этом сраном процессе. — Этьен, приподнявшись на локтях, заглянул в ее темные, подернутые тоской глаза. — Почему твой папаша тебя не слушает?

— Потому что я ему ничего не сказала.

Рассветные лучи серебристо искрились в ее колыхаемых ветром волосах. Окутанная табачным дымом, Амарьё походила в глазах Этьена на призрак самой себя. На старое воспоминание.

— Я не верю, что онкрасивее меня.

— Понятия не имею, кто там красивее. Я никогда его не видела.

— Ты совершаешь преступление. Против себя же.

— Замолчи, ради всех богов. — Лицо ее на миг подернулось болью, и она отвернулась. — Заклинаю, замолчи.

Этьен, умолкнув, вновь прижался к ее груди. В последний раз. В самый последний раз. Плечи Амарьё содрогнулись.

Рассвет лениво золотил комнату, пробравшись к ним из-за пиков далеких гор, и лишь его дерзкие лучи были в этот миг свидетелями происходящего. Лишь они в то утро видели, как рыдала в объятиях Этьена белокурая эльфийка, отданная другому, и как Этьен, едва сдерживая собственные слезы, без зазрения совести врал ей о том, чего не могло случиться.

Лишь рассветные лучи тогда уже знали, что на следующем рассвете Амарьё его не дождется.

***

Проснувшись, он сразу же дотронулся пальцами до собственного лица. Убедившись, что оно было сухим, Этьен медленно сел, лениво потирая глаза. И только тогда обнаружил, что они были заполнены влагой.

— Снова кошмар? — шепотом спросил его сидевший у стены рядом Уэйн, беспокойно теребя прядь своих пепельных волос. Таких же светлых, как были и у нее.

Этьен встряхнул головой.

— Нет, — тихо отозвался он, потирая начавшие тут же замерзать пальцы. — Не беспокойся за меня.

Даже здесь, в найденном ими в горах заброшенном охотничьем домике, холод стоял страшный. Этьен боялся даже подумать о том, как студено сейчас было на улице.

Уэйн, кивнув ему, перевел глаза на дальний угол помещения. Там, окруженная двумя другими эотасианцами, лежала на грязном тряпье Анна, чье тяжкое дыхание перебивало все прочие звуки. Этьен старался не смотреть на нее.

Несколько мгновений после пробуждения он заслужил. Заслужил возможность хоть сколько-нибудь несчастных секунд не вспоминать о том, что девчонка находилась сейчас в таком состоянии именно из-за него.

— У нее… — Этьен прокашлялся, почувствовав хриплость собственного голоса. — У нее все не спадает жар?

— Да, — со вздохом отозвался Уэйн, не отводя от метавшейся девушки глаз. — Кажется, за ночь стало только хуже.

Рука у Этьена дрогнула. Закутавшись в меховой плащ, на котором он прежде лежал, и глубоко вдохнув, Этьен медленно поднялся, едва не пошатнувшись. Голод, мучивший его уже который день, ощутимо скручивал ему внутренности. Уэйн, заметив это, поднял и протянул ему стоявшую на полу плашку с водой.

— Выпей. Больше ничего нет.

— Не хочу.

Этьен наконец взглянул на лежавшую в углу Анну. И пусть свет лишь едва пробивался из-за заколоченных окон, погружая все окружающее пространство в полумрак, измученное лицо девушки Этьен разглядел ясно.

— Выпей, — повторил Уэйн, неуловимо тряхнув миской. — Ты ведь совсем ничего не…

— Отстань от меня, — отмахнулся Этьен. — Лучше сделай Анне компресс.

Уэйн пожал плечами, поставив миску обратно. Оглядевшись вокруг, он со вздохом принялся отрывать ткань от собственной и без того изрядно уже потрепанной рубахи. Этьен осмотрелся снова.

Когда они только нашли охотничий домик, двери его оказались наглухо заколочены, и все внутреннее убранство соответствовало этому входному жесту. Из целой мебели в доме нашелся только хлипкий стол, который к нынешнему моменту уже был пущен на топливо, да еще камин, заваленный лишь частично, что позволяло еще им пользоваться. Остальные предметы обстановки были либо разломаны и свалены в кучи, либо погребены под завалами; свободного пространства внутри оставалось совсем немного. Но эотасианцам, за время пути уже привыкшим к подобным условиям, его оказалось достаточно.

Сейчас людей внутри было четверо, не считая Этьена. Скверно.

— Значит, Морт с Эйраном так и не вернулись, — вслух посетовал он, потирая пальцами переносицу.

— Да.

Этьен едва сдержался от того, чтобы не выругаться.

— А за окном все еще метет?

— Нет, — хмуро отозвался Уэйн, смачивая оторванную ткань в воде. — Я недавно выглядывал. Все спокойно.

— Хорошо. Я тоже выйду. — Этьен нервно кивнул на потухшие в очаге уголья. — Принесу еще дров. А то так не пойдет.

Он сделал несколько неловких шагов к двери, за которой отчетливо слышался томительный вой ветра. За ним не удавалось различить тяжелого дыхания Анны. Это было хорошо.

— Не надо, — остановил его подорвавшийся с места Уэйн, положив мокрую еще ладонь ему на плечо. — Давай я сам схожу. Если я заболею, будет не страшно. А если ты…

Этьен не стал сбрасывать с себя его руку. В нем попросту не нашлось для этого сил.

— Не неси чепухи. Все как раз наоборот.

— Этьен. — Уэйн поджал губы. — Не ходи, пожалуйста. Тут еще есть, что сжечь. Можно мою лютню…

— Заткнись, — зло прошипел Этьен. — Просто заткнись.

Лежавшая у него на плече рука дрогнула, и Уэйн ее опустил, отведя взгляд. Этьен вздохнул.

— Извини, — вымученно улыбнулся он, потрепав Уэйна за плечо. — Я просто… Я хочу побыть наедине с собой.

Уголки губ у юноши нервно дернулись. Он кивнул.

— Будь осторожнее.

— Конечно.

Холод накинулся на Этьена сразу же, стоило ему только прикрыть за собой дверь. Снег уже не шел, но метавшийся по округе ветер все еще приносил с собой ледяную стужу, неприветливо обжигая лицо и руки. Этьен, закутавшись плотнее в свой плащ, сплюнул, сделав шаг вперед.

Повсюду вокруг простирался пологий, укутанный свежим снегом склон, на котором редкими тенями чернели стволы сосен. Из целых предметов обихода в доме давеча нашелся колун, сейчас оставленный у внешней стороны стены; можно было бы посрубать им сидевшие низко сучья, подумал Этьен. Взяв в руку топор, он отошел к одному из близлежащих стволов и, приметив удобную для удара ветвь, рубанул по ней изо всех оставшихся сил. Увы: Этьен не сумел рассчитать удар, и потому лезвие колуна застряло в стволе сосны. Этьен, резко вдохнув, потянул черенок на себя и выдернул из ствола топор, но, не рассчитав силы, в следующий же миг завалился в снег. И тут все же не выдержал.

— Какое же дерьмо, — выдохнул он, глядя на видневшееся меж кронами совершенно белое небо. — Какое же жуткое дерьмо…

Это он виноват. Виноват во всем. В том, что заболела Анна, что им уже второй день совершенно нечего есть, что Морт и Эйран так и не вернулись обратно. Невероятный идиот! Зачем он послал их в деревню совершенно одних, почему не пошел вместе с ними? Наверняка их давно уж разоблачили, наверняка они уже мертвы — и неважно, пали ли они от рук селян или из-за страшного холода. В любом случае виновен в их смерти Этьен. Этьен и никто более.

Анна, верно, будет следующей. Нет, ну какой же он все-таки кретин! Он ведь знал, как она слаба, но все равно не позаботился как следует о ее теплой одежде. Не доглядел. Не справился. Почему? Да потому что Этьен — имбецил, вот почему. Дегенерат, взявший на себя непосильную ношу и пожинающий теперь плоды своей собственной глупости.

Он повернулся на бок, выпустив из ладони топор, и прерывисто всхлипнул. Затем нащупал дрожащей рукой медальон у себя под рубахой, вытянув его перед собой.

Вот Рено бы нашелся, что сделать. Он бы наверняка сумел сохранить самообладание даже в таких мерзких условиях. Он не стал бы грубить Уэйну, он бы сумел его поддержать. Он бы точно знал, что сейчас следует говорить. Что следует думать. И, может, что следует делать. Так какого же хера в итоге выжил не он?..

Уже больше недели они прозябают на Белом Переходе без всякой надежды отсюда выбраться. Если они не замерзнут насмерть или не перемрут от голода, назвать это можно будет не иначе, как чудом. Но даже если им действительно удастся в итоге достичь Редсераса, то что изменится? Их встретит нищая, обескровленная страна, в которой, верно, хаос сейчас творится еще больший, чем в Дирвуде. На что вообще надеялся Лют, когда планировал переход туда? На что надеялся Этьен, когда согласился с этим инфантильным планом и взял чужую роль на себя?

— Я так устал, — прошептал он, закрывая лицо руками. — Эотас, я так…

Этьен запнулся на полуслове. А ведь Эотас, должно быть, где-то далеко сейчас смеется. Смотрит на него и смеется во всю свою солнечную глотку, глядя на то, каким ничтожеством Этьен в итоге оказался.

Долбанный сияющий увалень.

Этьен медленно перевернулся на живот, оттолкнулся обеими руками от припорошенной снегом земли и сел. А затем усмехнулся, дотронувшись ледяными пальцами до щеки.

— Я обещал, — твердо сказал он, подняв голову. — Я не буду ни о чем тебя умолять. Ни сейчас, ни когда-либо после. Слышишь меня, Эотас? Ни одной вшивой молитвы ты от меня не дождешься!

Поднявшись на ноги, Этьен взял в руку колун и развернулся к недорубленному суку.

— И когда мы снова встретимся, смеяться буду уже я.

Ветвь с треском разломилась, не выдержав его удара. И когда к вечеру Эйран и Морт вернулись в охотничий домик с сумками, полными еды, внутри их дожидался потрескивающий в камине огонь.

Комментарий к Эпилог

Дейла, огромное вам спасибо за невыразимо приятную и нужную поддержку! мне действительно было очень важно получить об этой работе отклик, и я невероятно благодарна вам за все ваши отзывы!

если это еще кто-то читал, то и вам тоже большое спасибо :”)

внимание-внимание: в будущем в фик планирую добавить несколько интермедий с раскрытием нераскрытого. очень надеюсь окупить терпение!

========== Путь праведника. Часть 1 ==========

— Так ты правда уходишь?

Этьен на миг замер с зажатым в руках бурдюком. Затем взглянул на Вентру так, словно она была никем иным, как привидевшимся ему спросонья духом. Ее светлые глаза пылали, отражая отблеск единственной горевшей свечи, и Этьену почему-то увиделось в них знакомое выражение.

Они все так на него смотрят. Все без исключения. Неужели им не надоедает?

— Ну да, — легко отмахнулся Этьен, запихнув бурдюк подальше в сумку. — А не все ли равно?

— Нет, — быстро отозвалась Вентра, поправив повязку на лбу. — Разумеется нет. И куда ты пойдешь, позволь спросить?

— Обкашливать вопросики. А то уж больно много их накопилось на моем веку.

Вентра беззвучно что-то прошипела. Затем, встрепенувшись, сделала несколько шагов по кладовке, из которой Этьен впопыхах тащил съестное. Ух, подумал Этьен. А ведь она настоятелю об этом в любом случае расскажет. Может, стоит на нее…

— Знаешь, — прорычала Вентра, поравнявшись с ним и заглянув в его сумку, — что бывает с теми, кто нарушает данные богам клятвы?

Этьен пожал плечами.

— Им засовывают в задницу молитвенник в надежде, что хоть это повлияет на их распущенность?

— Именно! — вспыхнула Вентра. — Только вот тебе в задницу засунут не один несчастный молитвенник, а сразу всю церковную библиотеку!

— Какого невысокого мнения ты о моей заднице, раз думаешь, что там поместится целая библиотека.

Вентра резко шлепнула его по щеке. Этьен в ответ лишь тяжело выдохнул.

— Ты же прекрасно знаешь, — чуть более спокойно сказала через минуту Вентра, уведя прядь за остроконечное ушко, — что па… что настоятель никогда не скупится на еду и что он готов выполнить любые твои просьбы. Зачем же ты так подло предаешь его доверие?

Уложив в сумку объемный кусок хлеба и кивнув самому себе, Этьен затянул на суме ремешок, закинул себе ее на плечо и обернулся на Вентру.

— Я буду очень благодарен, если ты извинишься за меня.

— Еще чего!

Этьен вздохнул.

— Послушай. Я не должен тебе денег, я не убивал твоих родственников и я с тобой не спал. Чего ж ты так злишься?

Глаза у Вентры блеснули. Тем самым, уже изрядно надоевшим Этьену выражением.

— Да потому что, — процедила она, — ты обещал папе, что останешься здесь до начала сбора урожая! И что научишь меня играть на лютне! А сам… а сам…

Вентра всхлипнула, быстро закрыв лицо рукой. Этьен, на миг закатив глаза, подошел к ней вплотную и обнял ее за плечи. Она всхлипнула вновь.

— Ты ужасный врун, — сдавленно прошептала Вентра, попытавшись его оттолкнуть. — Я тебя видеть не…

— Милая моя, — вздохнул Этьен, наклонившись к самому ее уху. — Прости. Я очень устал.

Она совсем неслышно что-то пропищала, уверенно стукнув его рукой в грудь. Затем, вздрогнув, вдруг прижалась к нему.

Они стояли в центре крохотной церковной кладовки, которую освещал свет одной лишь нервно подрагивающей свечи. Очень явственно пахло чесноком и какими-то еще травами. Но запах рыжих волос Вентры оставался единственным, что Этьен мог сейчас ощущать.

— Я вернусь чуть позже, если ты хочешь.

— Я не хочу.

— А ты захоти.

Она отпрянула от него, заглянув ему в глаза с явственным осуждением.

— Куда ты пойдешь?

— Повидать старого друга.

Вентра нахмурилась.

— Я думала, у тебя нет друзей.

— А у меня их и нет.

Внутри себя Этьен услышал, что она вот-вот плюнет ему в лицо, но не стал даже отклоняться. Лишь аккуратно взял ее за подбородок правой рукой, пододвинув еще ближе к своему лицу. И тут же ощутил, как в груди у Вентры быстро что-то сжалось.

— Ну, как обычно, — спокойно сказала она, отведя взгляд. — Никогда ты мне ничего не рассказывал. Почему тебе так все равно на всех?

— Хорошая ты моя, мне совсем не все равно, — улыбнулся Этьен, опустив правую руку обратно ей на плечо. — Но мое присутствие быстро утомляет людей, как и я быстро утомляюсь чужим присутствием. Я не хочу доставлять тебе и твоему отцу еще больше проблем. Вы и так сделали для меня очень много.

— Видимо, недостаточно для того, чтобы ты с нами остался, — выдохнула Вентра. — Я не думала, что все так кончится.

— Правильно. Ты не думала. Ты это знала.

Она легко отстранилась, обернувшись к нему спиной и скрестив руки на груди. Этьену очень нравилось смотреть на нее со спины. Наверное, потому, что он к этому уже привык.

— Так куда же отцу выслать бригаду охотников за головами, чтобы они вытрясли из тебя деньги за весь твой простой здесь?

Этьен улыбнулся.

— Я не думаю, что они осмелятся заявиться домой к самому главному святому Редсераса.

Вентра, нахмурившись, обернулась.

— Во дворец, значит?

— Нет. Чуть дальше.

Она усмехнулась.

— Старый друг, говоришь? А ты ведь и правда умалишенный.

— Кто ж спорит?

Вентра тихонько рассмеялась. Затем, сощурившись, подскочила к нему и кратко поцеловала в губы.

— Скажу папе, что ты ушел проповедничать, — выдохнула она, отпрыгнув к двери. — Приходи, как разберешься со всеми своими глупостями. Мой молитвенник будет ждать твою задницу.

— Приду, — с улыбкой кивнул он. — Не смогу себе позволить пропустить столь интимную процедуру.

***

Когда его глазам открылся вид на скудные кукурузные поля, откуда ни возьмись объявился порывистый ветер. Травы вокруг заплясали, волосы Этьена взметнулись, мгновенно наведя на его голове полный бардак, и даже медальон на его груди, казалось, встрепенулся. Этьен ухмыльнулся, не сбавляя шага. Затем, пригладив волосы, взял медальон в руку и взглянул на него.

— Ты меня осуждаешь за сам факт того, что я питаю слабость к эльфийкам, или только за то, что я пытаюсь с этой слабостью бороться?

Ветер вновь всколыхнулся, растрепав его волосы. Этьен, отпустив медальон, вновь пригладил голову и сплюнул.

— Задолбал уже вредничать, — недовольно буркнул он. — Право слово, ну не я же виноват в том, что они такие хорошенькие! Особенно в церковных робах.

Холмик, по которому бежала тропинка, резко ушел вниз, и тогда Этьен буквально провалился в кукурузное поле. Он неосознанно вздохнул, задержавшись на миг. Кукурузные початки выглядели вяло и были изрядно подпорчены вредителями, но даже среди них можно было разглядеть вполне здоровые экземпляры. Нужно ведь уметь видеть хорошее, уверенно подумал Этьен. В конце концов, кто бы мог знать всего-то пять лет назад, что у них все-таки будет когда-нибудь урожай. Хоть какой-нибудь. Хоть где-нибудь.

— Знаешь, — выдохнул Этьен, сделав неуверенный шаг вперед по тропе, — ты бы мог и помочь своим людям, раз до сих пор жив. Иначе до твоего Рассвета мало кто доживет.

Поле встрепенулось под новым дуновением ветра, и на сердце у Этьена отчего-то вдруг стало печальнее обычного. Но к этому он еще привыкнет.

Он заметил следы настроения работников довольно нескоро: примерно к тому моменту, когда начал подбираться к самой деревне. В сумке у него еще оставался ломоть хлеба, но Этьен не знал точно, как скоро ему добираться до следующего населенного пункта. В конце концов, за время жизни в Редсерасе он так и не успел как следует выучить географию родной страны. Поэтому сделать остановку здесь ему все-таки стоило.

Сконцентрировавшись на понуром настрое, уколовшем его в самую грудь, Этьен кивнул сам себе и стал пробираться сквозь поле. Листья на кукурузных стеблях уверенно хлестали его по лицу, в чем их активно подбадривал ветер, но Этьен шел вперед, размахивая руками. И вскоре действительно услышал где-то совсем рядом звуки человеческого присутствия. Но не очень сильно этому обрадовался.

Недалеко от него заливисто смеялась девчонка, и ее звонкий хохот перманентно прерывался не менее веселым мужским голосом. Этьен беспорядочно мотнул головой в неуверенности в том, действительно ли ему стоит идти на источник звуков. Но потом все же решил, что голод будет слишком большой ценой за невмешательство в чужую частную жизнь. Да и, если честно, Этьен давно уже как следует не веселился.

Первым делом он постарался скрыть свое присутствие от чужих глаз с помощью магии, но и сам пытался пробираться сквозь початки чуть тише. Через несколько секунд смех стал слышен отчетливее, а чье-то дурное настроение начало колоть Этьена еще явственнее. Странно, подумал он. Раз им там так весело, то почему ж при этом так плохо?

Вскоре разворачивающаяся среди кукурузных початков картина стала видна Этьену полностью. И, к счастью или к несчастью, но картина эта не заключалась в демонстрации гениталий одних лиц другим. На помятых стеблях сидели совсем юные юноша с девушкой; у одной на руках распласталась крохотная малиновка с, очевидно, сломанным крылом, а у другого в кулаке были зажаты некоторые представители летучих полевых вредителей. Рядом с ними лежали два поблескивающих на ярком полуденном солнце серпа.

— Ну-ка, Вайдвен-младший, — улыбнулся юноша, — очередной дирвудец переходит в наступление! Хватай!

Он извлек из кулака живую еще белую бабочку и поводил ею в воздухе, изображая, видимо, нападающего воина. Девушка, тихонько посмеиваясь, поднесла птичку ближе к бабочке, после чего та жадно вцепилась клювиком в несчастное насекомое, которое спустя несколько секунд исчезло в ее зобе. Юноша и девушка шумно расхохотались.

— Еще одна победа на стороне Редсераса! Всем кричать троекратное ура!

— Ура! — рассмеялась девушка. — Ура! Ура!

— Ура, — несдержанно усмехнулся Этьен, выходя к ним.

Девушка испуганно пискнула, прижав птичку к своей груди. Юноша подорвался с места, выпустил наружу жуков из своих рук и хотел было схватить свой серп, но Этьен быстро преградил ему путь.

— Кто ты? — нахмурившись, неуверенно спросил юноша. — Что ты здесь делаешь?

— О, — улыбнулся Этьен, сощурившись, — не переживай, я вас не обижу. Я священник.

Девушка опустила голову. Недоуменная малиновка сдавленно что-то прочирикала, глядя на то, как расползается по округе ее обед. Юноша сжал руки в кулаки, внимательно оглядев Этьена.

— Не шутишь?

— Нет. Я иду из церкви, что стоит в деревне в одном дне пути к западу отсюда. Меня знает тамошний настоятель, отец Вольфанг. И жрица Вентра, если вы знакомы.

Юноша резко опустил взгляд в землю. Девушка отвернулась, понуро взглянув на свое покрытое перьями сокровище.

— Вы все слышали, да? — неуверенно спросила она. Этьен с улыбкой кивнул. — Простите. Простите, пожалуйста. Это просто…

— Это я придумал, — вступился за нее юноша. — Я предложил назвать птицу именем святого, а не Лора. Она здесь не при чем.

— Эрн, не надо!

— Что не надо? — В голосе у названного Эрном юноши прорезалось отчаяние. — Ты тоже хочешь получить розгами или что? У тебя и так еще не зажили рубцы после прошлого раза. Уходи домой.

— Эрн!

Он хотел было еще что-то сказать, но резко осекся. Потому что Этьен, согнувшись, вдруг начал смеяться. Очень, очень громко. Очередной порыв ветра всколыхнул поле, и в какой-то миг Этьену показалось, будто бы ветер смеется тоже.

— Какие вы глупые, право слово, — выдохнул в конце концов он, хлопнув недоумевающего Эрна по плечу. — За что вы извиняетесь? Думаете, птичка с именем Вайдвен взаправду может оскорбить Эотаса?

Юноша нервно пожал плечами. Девушка все так же глядела на Этьена с откровенным неприкрытым шоком.

— Отец Райс, — неуверенно промямлил Эрн, — говорит, что Эотаса много что может оскорбить. Например, если кто-то отлынивает от работы. И при этом богохульствует.

— Значит, ваш отец Райс — страшный дурак, — хмыкнул Этьен, опустившись на колени рядом с девушкой. — Эотас же не малолетняя девочка, чтобы обижаться на всякие глупости. А какой у вас тут Вайдвен хорошенький! Право слово, гораздо симпатичнее, чем настоящий. А погладить можно?

Эрн и Лора недоуменно переглянулись. Затем перевели глаза на Этьена. Тот, аккуратно поглаживая малиновку по ее крохотной головке, вздохнул.

— Ну, — кивнул он на Эрна, — чего стоишь? Давай-ка быстро собирай жуков, пока все не расползлись! Не можем ведь мы оставить нашего святого без еще одной сокрушительной победы?

Несколько секунд юноша стоял, глядя на него и не двигаясь с места. А затем, громко усмехнувшись, принялся быстро подбирать с земли не успевших еще далеко уползти насекомых.

***

— Так вы, значит, и есть отец Этьен.

Несмотря на то, что Этьен за пять лет пребывания в Редсерасе уже успел привыкнуть смотреть на людей со спины, смотреть так на отца Райса ему не понравилось. Хотя бы потому, что у него не было обворожительной выпирающей из-под робы эльфийской задницы. Но при этом был ужасающего вида горб.

— О, — махнул рукой Этьен, — отец Райс, давайте без формальностей. Для вас я просто Этьен.

Райс мельком обернулся на него, сверкнув темными глазами. На его морщинистом и смуглом лице кратким отблеском отразилось раздражение. Этьен не придал этому значения. Так уж у них в духовенстве было заведено.

— Я слышал о вас… кое-что, — загадочно проговорил Райс, переместившись к столу и усевшись за него напротив Этьена. — И это кое-что было весьма специфического содержания.

Этьен, поерзав на стуле, прыснул со смеху. По старой привычке ему очень хотелось усесться перед настоятелем на стол. И он бы так и сделал, если б только на кону сейчас не стоял вопрос его пропитания.

— Я знаю, что обо мне говорят, — как можно более сдержанно улыбнулся Этьен, сощурившись. — Один из настоятелей в северной части нашего прекрасного регентства как-то и вовсе обозвал меня самым главным богохульником всего Редсераса. Но учитывая, что я до сих пор не расстался со своей головой, лишь вам решать, стоит ли верить подобным заявлениям.

Райс, презрительно цокнув языком, положил на стол локти, скрестив пальцы домиком. Вид практически нависшего над ним горбатого старика не вызвал у Этьена ни капли симпатии. Но он и на это не обратил внимания.

— История, право, увлекательная, — заметил Райс, не спуская с Этьена взгляда. — Особенно если учесть некоторые ее подробности с лишением настоятеля из северных земель всей его частной собственности, в чем вы, отец Этьен, были, несомненно, замешаны. Учитывая вашу прекрасную репутацию.

Этьен едва сдержал смех. Право, он отлично помнил историю с настоятелем Феораном и его сожженной усадьбой. «Тоже мне, частная собственность, — фыркнул про себя Этьен. — Видел бы этот дед частную собственность моего папеньки. Вот там действительно было, что сжигать.»

— Впрочем, — продолжал Райс, — я не собираюсь указывать вам на столь очевидные факты. И пусть у меня и есть несколько вопросов относительно того, почему вы зоветесь отцом Этьеном, пусть и не принадлежите никакой нашей епархии, их я тоже оставлю при себе. Но о цели вашего приезда я все же осмелюсь спросить.

— Ничего особенного, — фыркнул Этьен, закинув ногу на ногу. — Просто совершаю паломничество. В Приют Святого*.

— Бесспорно, достойная цель. — Райс кратко улыбнулся. — Но является ли она истинной?

Этьен почувствовал, что сейчас вспыхнет, подобно только зажженной свече. Но решил пока что сдерживаться. Так уж у них, сука, было заведено в духовенстве.

— Вы действительно, — как можно более спокойно сказал он, — пытаетесь намекнуть мне на то, что я могу лгать вам?

— Повторюсь, отец Этьен, у вас крайне неоднозначная репутация в нашей Церкви. Я не пытаюсь вас оскорбить. Я лишь хочу убедиться, что вы не доставите мне лишних хлопот.

— Я пришел к вам, — процедил Этьен, выпрямившись, — чтобы просить о куске хлеба. Потому что наша Святая Эотасианская Церковь предоставляет его всем нуждающимся, не говоря уже о святых отцах. Я еще через вашего личного раба дал вам понять, что покину вас завтра же. И при этом вы продолжаете подозревать меня во лжи и дурных намерениях? Еще и учитывая, что наши с вами саны равны друг другу?

Этьен ощутил, что и Райс сейчас вспыхнет так же, как и он сам. О, Этьен был даже готов платить за просмотр того, как злятся все эти пафосные святые отцы. Но Райс явно был тем еще скользким типом. Поэтому вместо того, чтобы впасть в буйство, он лишь сощурился, спрятав губы за скрещенными пальцами.

— Не уверен, что наши саны и впрямь такие равные, какими вы их рисуете, — ухмыльнулся Райс. — В следующем месяце я собираюсь претендовать на место в Совете. А у вас даже нет никаких существенных доказательств, подтверждающих то, что ваш сан настоятеля не самоназвание.

Этьен резко положил руку на подлокотник, сжав его так, что побелели костяшки пальцев. Они с Райсом не спускали друг с друга глаз. И у обоих во взглядах горело столько злости, сколько не вместилось бы даже в Воедике.

«Что, сволочь, думаешь, я тебя насквозь не вижу? — уверенно думал Райс, глядя на Этьена в упор. — И не знаю о твоих сайферских выпендрежах? Я понятия не имею, чем ты окрутил настоятеля Вольфанга, но если ты попробуешь применить то же на мне, то окажешься даже большим дураком, чем тебя видят наверху.»

Этьен очень сильно хотел ответить ему какую-нибудь страшную гадость телепатически. Еще он хотел вскочить на стол и пнуть Райса каблуком прямо по его морщинистой роже. Или же и вовсе просто молча уйти. Но в итоге Этьен придумал кое-что получше.

Он лукаво улыбнулся, театрально опустив взгляд, и поднялся. Закинул сначала одно колено на стол, а затем и второе, смахнув со стола какие-то бумаги, и, не переставая сладко улыбаться, резко схватил Райса за ворот робы, притянув его как можно ближе к себе.

— Как же жаль, — страстным полушепотом сказал он в самое лицо шокированного настоятеля, — что у меня не получится окрутить тебя так же, как и настоятеля Вольфанга. Право, этой глупостью ты лишаешь себя потрясающей ночи.

Не дождавшись ответа, Этьен легко спрыгнул со стола и переместился к двери дома настоятеля. Схватившись за ручку, он вдруг все же обернулся к Райсу.

— Благодарю вас за теплый прием, отец Райс, — мягко улыбнулся Этьен. — Не думаю, что на дальнейшем моем пути мне будут рады так же, как и здесь.

Затем он быстро удалился прочь, напоследок захлопнув за собой дверь с такой силой, что задрожали стены.

Оказалось, что в деревне все же есть таверна. И что располагается она не так уж и далеко от походящего на скромный замок дома настоятеля. Но Этьен вовсе не спешил туда заглядывать. Ему отчего-то стало вдруг откровенно наплевать на вероятность умереть голодной смертью в полях. Поэтому, выйдя от Райса, он быстрым шагом пошел прочь из деревни, страшно при этом ругаясь.

— Сукин сын, — злобно шипел он, игнорируя косящихся на него деревенских, — вот же сраный сукин сын! Спровоцировал меня, мерзкая морда! Сука! Эотас, какого скульдра у тебя в служителях водятся настолько отвратные типы? Тебе самому не стыдно?

Все вокруг гудело привычным шумом деревенской жизни, и в этом гуле Этьен не услышал и намека на ответ. И это стало последней каплей.

Остановившись посреди площади, он злостно топнул ногой и, вздернув голову, прокричал заходящему солнцу:

— Да пошел ты нахер!

Раздался хор возмущенных охов. Но Этьен, оглядевшись по сторонам и сплюнув, как ни в чем не бывало пошел дальше.

— Сияющий кретин, — продолжал бухтеть он, уже покинув пределы деревни. — Что там было про «свет твоего будущего»? Вот это ты в виду имел, что ли? Хель тебя побери, ты знаешь, что у тебя совершенно отвратительное чувство юмора?! Чего только стоит посмотреть на то, что творится вокруг!

Трещали цикады. Работники возвращались из полей, неуверенно поглядывая на Этьена. Он шел вперед и ругался, не видя в себе сил для того, чтобы перестать.

— Через неделю я сдохну в полях, — уже чуть более понуро шипел Этьен, глядя себе под ноги. — Заблужусь и умру смертью, достойной последнего имбецила. Вот про это будущее ты там вещал, да? Или, может, про то, где все твои служители вытирают об меня ноги? Спасибо, ничего не скажешь! Очень рад здесь, сука, быть!

— Извините…

Этьен вздрогнул, словно ошпаренный. Затем недоверчиво обернулся. Стояла за ним девушка, с которой он совсем недавно кормил малиновку. Золотые закатные лучи переливчато мерцали на ее длинных русых волосах.

— Лора, да? — устало выдохнул он. — Не говори со мной. Проблем потом не оберешься.

— Мне не впервой, — пожала плечами Лора. — А куда вы? Не останетесь переночевать?

— А мне и негде, — сплюнул Этьен, полностью к ней развернувшись. — Мне не позволят.

Лора дотронулась пальцами до подбородка, задумчиво отведя темные глаза.

— Это из-за нашего настоятеля, да? Вы не переживайте, пожалуйста. Он человек гневливый, но это ничего. Ведь и хуже бывают.

— Да я что-то сомневаюсь.

Девушка сдержанно улыбнулась, оглядевшись по сторонам. Они стояли на приличном расстоянии от последних деревенских домиков, и людей вокруг уже не было. За то время, что Этьен выходил из себя, работники уже разбрелись по домам.

— Знаете, — улыбнулась Лора еще шире, — а давайте я вам ночлег устрою.

— Ты, верно, помереть хочешь?

— Ну зачем же. Просто не так далеко отсюда есть одинокий фермерский домик. Я вам скажу, как идти. Там живет один мой очень хороший знакомый. Он вас у себя оставит, а никто и не узнает. Хотите?

Этьен долго не отвечал, внимательно разглядывая девушку. Затем лицо его вдруг разгладилось, и он, почесав затылок, нервно усмехнулся.

— Даже не знаю, — сказал Этьен весело, — действительно ли все эотасианцы имеют замашки самоубийц, или же только мне так везет со знакомыми. Но я, пожалуй, от твоего предложения отказываться не буду.

Лора тихонько рассмеялась, чуть нагнувшись вперед с заведенными назад руками и выпятив вперед пышную грудь. И в этот момент Этьен вдруг подумал, что живется ему в принципе-то не так уж и плохо.

***

Фермерский домик стоял на отшибе, в самом конце кукурузного поля. Если не считать скудного палисада за ним, дом был действительно крохотным. И, казалось, совершенно нежилым: внешние стены изрядно обветшали, крыша того и гляди норовила проломиться, да и в целом вокруг не было видно никаких признаков жизни. В какой-то момент Этьен вдруг подумал, что деревенская девчонка просто над ним подшутила. Но затем он осторожно постучал в дверь, и дверь перед Этьеном действительно распахнулась.

Стоял перед ним хлипкий человек неопределенного возраста с испещренными шрамами лицом. Причем в одних только портках. Выглядел он неопрятно, но при этом приятно пах какими-то незнакомыми Этьену травами. Несколько секунд они молча стояли друг напротив друга, а затем человек, даже на Этьена не взглянув, неуверенно потянул носом.

— Что нужно? — равнодушно спросил он, пригладив спадающие на лоб седые волосы. — Я нынче гостей не ждал.

— Прошу простить за вторжение, — выдохнул Этьен. — Меня Лора сюда отправила. Сказала, здесь можно переночевать.

— А. — Человек почесал макушку, отсутствующим взглядом вперившись куда-то в сторону. — А ты кто будешь?

Этьен хотел было отшутиться, мол, судя по его внешности вариантов остается не так уж и много. Но затем он получше пригляделся к белесым глазам стоявшего напротив него человека. И с каким-то неясным сожалением вдруг понял, что тот был слепым.

— Я… — Этьен неуверенно прокашлялся. — Я, ну, священник. Проповедник бродячий.

Человек вновь потянул носом.

— А чего в церкви тогда не поспишь?

— А я неправильный священник, — улыбнулся Этьен. — Папаша Райс не одобрил.

Человек сдержанно усмехнулся.

— Понимаю. Тогда заходи.

Как и ожидалось, домик оказался совершенно типичным убежищем холостяка. Он и вправду был крохотным, и из предметов обстановки в нем можно было вычленить лишь стол, кровать да очаг, причем все пребывало в совершенно неприглядном состоянии. Кругом царил кавардак, попахивало грязной одеждой, испорченной едой — Этьен даже удивился тому, что сейчас у кого-то может быть еда и она умудрилась испортиться, — и, как ни странно, букетом разнообразных трав. С потолка свисали целые пучки всяческих полевых растений, развешанных где попало и как попало и вынуждающих перемещаться по домику чуть согнувшись. В дальнем углу в кучу были свалены таинственные предметы, очертания которых удавалось разглядеть едва ли. Этьен никогда не считал себя чистюлей. Но в таких условиях даже ему страшно захотелось прибраться.

— Все-таки я в толк не возьму, — сказал Этьен, потянув носом, — почему ты вообще меня к себе пустил. Вдруг я на самом деле грабитель?

— Глупости, — отмахнулся человек. — От тебя хорошо пахнет — значит, в пути ты не более трех дней. Пол под тобой не скрипит — значит, весишь ты мало. Ни на твоем поясе, ни в твоей сумке не гремит ничего металлического, — ну, не считая медальона — значит, оружия ты при себе не носишь. Чего мне бояться?

— Неплохо. А если я маг?

— Ну, в таком случае грабь на здоровье.

Они прошли к столу и человек указал Этьену на одну из скамей, а сам уселся на противоположную.

— Священник ты или нет, — смешливо начал человек, — но воровать у меня в любом случае нечего. Кроме, может быть, выпивки. Хочешь, кстати, выпить?

— Все мне ясно, — хмыкнул Этьен, усаживаясь за стол на указанную ему скамью. — Ты такими подозрительными предложениями ненароком проверить хочешь, действительно ли я священник?

— Может быть, — улыбнулся человек. — А, может, я просто пытаюсь тебе показаться гостеприимным хозяином.

— Ну, в любом случае отказ с моей стороны будет настоящим преступлением. Хотя бы в моих собственных глазах.

Человек вновь коротко улыбнулся. Сразу же после, покопавшись некоторое время в погребке, спрятанном под незаметным на полу деревянным люком, он выставил перед Этьеном увесистую бутылку с загадочным содержимым. Чуть позже извлек и две глиняные кружки и принялся аккуратно разливать по ним пойло. Движения его казались несколько смазанными, но Этьен чувствовал, что слепота не особо мешала человеку в подобных бытовых ситуациях. И все же…

— Меня зовут Роннет, — представился человек, пододвинув Этьену наполненную вязкой жидкостью кружку. — Тебя?

— Этьен. А это не похоже на вирсонег, — многозначительно кивнул он на содержимое кружки.

— Неправильным священникам — неправильное пойло, — пожал плечами Роннет, сделав глоток.

Этьен шутку не оценил, но все равно выпил. И тут же едва не вздрогнул.

— Мать честная, какая же крепкая дрянь! — Он утер губы и с упоением отпил еще. — Это что ж за чудо такое?

— Травяная настойка, — хмыкнул Роннет. — Я сам делаю. Для узкого, так скажем, круга лиц. В основном церковного.

— Райсу, значит, жаловаться смысла не имеет?

— Жаловаться — нет. Но вот вкусовые качества напитка он обсудить явно будет рад.

— Вот значит как. — Этьен вязко ухмыльнулся. — А это неплохой компромат.

— О, какие глупости. Зачем же мне сообщать случайному бродяге компромат на моего милостивого благодетеля? Видно, настойка уже ударила тебе в голову.

Они усмехнулись почти синхронно. И выпили еще. Спустя некоторое время молчания Этьен отчего-то вдруг тяжело вздохнул.

— Видимо, Райс ведет себя как мудак не только в отношении случайных бродяг.

— На самом деле, — устало выдохнул Роннет, — Райс не то чтобы очень уж плохой человек. В первую очередь он делец, а уж потом порядочный святой отец. Но я не думаю, что его стоит за это судить. Просто он выбрал себе не самое удачное ремесло.

— Ремесло, — усмехнулся, отведя глаза, Этьен. — Вот как это у нас сейчас называется. Ремесло.

Роннет пожал плечами.

— Извини. За неудачно подобранное слово.

— Да почему неудачно. Оно ведь отражает суть дела. — Этьен задумчиво провел пальцем по ободку кружки. — Хель. Я бы не хотел поднимать эту тему с человеком, не связанным с нашим духовенством, но постоянно ныть об одном и том же отцу Вольфангу мне уже надоело.

— Понимаю, — чуть улыбнулся Роннет. — Да я и рад послушать.

Выдохнув, Этьен отпил настойки и зарылся руками в волосы.

— Я просто… Я ожидал увидеть нечто другое, когда ввязывался во все это. Пять лет назад у меня были какие-то надежды на то, что сейчас дела в церкви обстоят лучше, нежели во времена, когда во главе угла стояла Воедика. Но сейчас у меня сложилось ощущение, что единственные изменения связаны только с тем, что на алтарях теперь ставят другой символ. Дурость такая, что даже стыдно себя самого к этому причислять.

Роннет пожал плечами.

— А как ты сам туда попал-то?

— В священники, что ли? Ну… Я как в Редсерасе очутился, то первым делом на храм наткнулся. Заправлял им папаша Инграм, ты его не знаешь, наверное. У меня тогда еще хотелка была священником заделаться, причем яростная такая хотелка, что я буквально на жопе ровно усидеть не мог. Ну и вот набился я к Инграму в послушники, а потом… Закрутилось само как-то, не помню. Такое дело.

— Ясно, — зевнул Роннет. — Неудачное время и неудачное место, значит. Тебе не темно?

Этьен вопросительно сощурился и огляделся по сторонам. В открытом окне, нависшем над столом, виднелась тонкая кромка ушедшего за луга солнца, и кругом уже стоял сизый сумрак. Стемнело раньше, чем Этьен ожидал, и потому сейчас он едва мог разглядеть зажатую в руках кружку.

— Темно, — тихо выдохнул Этьен. — Но как ты…

— Цикады больно уж громко стрекочут, — широко улыбнулся Роннет, обнажив пару недостающих зубов. — У меня есть свечи. Зажечь?

— Только если не сложно.

Роннет кивнул и уверенно выскользнул из-за стола, быстро пробравшись к дальнему концу комнаты и закопошившись где-то во тьме. Этьен смущенно крутил в руках свою кружку. Он догадывался о том, что мало кому из простого люда могут быть интересны подробности церковной жизни, но ему осточертело разговаривать о наболевшем с одними и теми же людьми и получать в ответ едва ли не заученные наизусть фразы. «Я знаю, Этьен, что тебе больно на это смотреть». «Я понимаю, Этьен, что наши люди не оправдывают твоих возвышенных ожиданий.» «Я тоже разочарован». «Может, по чарочке вирсонега?»

— Странно жизнь складывается, да? — улыбнулся Роннет, возвращаясь к столу со свечкой в руках. — Кто бы пару лет назад мог подумать, что они здесь устроят.

Пока Роннет зажигал свечу, Этьен, хмыкнув, отпил еще настойки.

— Не знаю. — Этьен утерся рукавом рубахи. — Кажется, к этому все и шло после организации Совета. А, может, и еще раньше… Потому что неправильно давать священникам полномочия правителей. Неправильно и все тут.

— Да уж, — ухмыльнулся Роннет. — Теперь понятно, почему тебя Райс к себе не пустил. Удивительно, как ты с такими взглядами и разговорчивостью до сих пор на столбе не висишь.

— А вот ничего удивительного. Ты даже представить себе не можешь, сколько раз меня в колодках на площадях выставляли. Я уже со счету сбился.

Роннет коротко рассмеялся. Затем, улыбнувшись, пододвинул горевшую свечу в его сторону.

— Что про тебя священники думают, я уже понял. А что насчет Эотаса?

— Эотаса? — Этьен хмыкнул. — А там все еще хуже. Я тебесейчас покажу.

Закатав рукав, он уверенно накрыл свечку правой ладонью. Кожу мгновенно обдало жаром, и пламя свечи заплясало под его рукой, зашипело, так и норовя угаснуть. Этьен убрал ладонь и быстро положил ее на колени. Роннет, сощурившись, скрестил на груди руки.

— Все-то мне теперь ясно, — сказал Роннет лукаво.

— И что же тебе ясно?

— Ты проклят. Не иначе.

Этьен расхохотался. Затем они стукнулись кружками и допили остававшуюся в них настойку.

— Все-таки какой-то из тебя горе-священник выходит, — хмыкнул через некоторое время Роннет. — Ни братья твои, ни Эотас вон, кажется, таковым тебя не считают.

— Хорош язвить. — Этьен вздохнул. — Между прочим, со стороны последнего это очень непорядочно. Я ради него столько дерьма терплю, а он мне тут свечами шипит! Ну не гад?

— Вот только не нужно богохульничать в моем доме, — серьезно сказал Роннет. — Я понимаю, что мы выпили. Но раз ты назвался священником, то и веди себя соответствующе.

Этьен запнулся на полуслове. Затем, махнув рукой, отвернулся.

— Вроде бы мы сошлись во мнении, что я неправильный священник.

— И все же ты себя им считаешь, — заметил Роннет. — Но носить на себе символ бога еще не значит служить ему.

Обернувшись, Этьен сжал руку в кулак, и в глазах его мелькнула на краткое мгновение злость.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Ты не знаешь, кто я. Служить богу можно по-всячески. И если ты знаешь только один способ, это не значит, что все они на нем останавливаются.

Роннет усмехнулся.

— И что же ты делал для Эотаса, раз так уверенно говоришь об этом?

Этьен едва не задохнулся. Некоторое время он молчал, пытаясь справиться с эмоциями.

— На кой ляд ты пытаешься меня спровоцировать?

— Мне интересно, кто ты, — вкрадчиво произнес Роннет. — У меня не так много знакомых из церковного круга, готовых разговаривать со мной открыто.

— Ясно. Только вот если я начну рассказывать, то мне и всей ночи не хватит.

Роннет кивнул.

— Это ничего.

— Нет-нет, погоди. — Этьен потер пальцами висок. — Давай-ка я лучше… Да, давай я тебе лучше это покажу.

Он давно не использовал свои способности по назначению и не был уверен в том, сумеет ли показать Роннету именно то, что ему хотелось. Но затем Этьен, глубоко вдохнув, прикрыл глаза, и видения полились перед ними словно бы сами собой.

Он начал с Вайдвена: с возвышающейся светоносной фигуры на залитом кровью поле. С лилового флага в руках умирающего мальчишки-знаменосца на фоне заходящего солнца. С чувства удушливого отчаяния, которое появилось у Этьена во время той самой битвы.

Потом он показал ему Рено. И чувство духовного родства, которое связывало их те три недолгих дня. И последующее чувство утраты — как и связанную с ним картину убитого ради большего блага.

Затем были люди, которых ему вверил Лют, и бесконечные поиски приюта. После — беспрестанные склоки с людьми, ставящими себя выше Бога, на словах посвятившими себя служению ему же. И оскорбления, и непрекращающееся бегство из одного монастыря в другой, и усталые неловкие проповеди на омытых дождем помостах. И даже те долгие ночи, когда казалось, что Рассвет никогда не наступит.

Роннет внимал чужим воспоминаниям долго, настороженно втягивая носом воздух и прикрыв глаза. И когда все кончилось, Этьену вдруг показалось, что по щекам у Роннета стекает влага.

— Я… — начал Роннет, неуверенно протирая глаза рукавом. — Я так давно… Боги, я так давно ничего не видел. Совсем ничего…

— Прости, — спохватился Этьен, машинально дотронувшись пальцами до губ, — тебе было больно?

Роннет кратко всхлипнул, а затем улыбнулся Этьену как ни в чем не бывало.

— Нет, нет. Точно не физически. Я слеп не настолько давно, чтобы перестать скучать по возможности видеть. В этом дело.

Пламя свечи беспокойно плясало под дуновением ветра, что доносился из открытого окна. Заунывно трещали цикады. Видневшийся из окна маленький кусочек горизонта еще казался едва освещенным бледной алой полосой. Кровь у Этьена из носа, к счастью, не выступила.

— Это называется сайферство, да?

— Да.

Роннет почесал макушку.

— Я что-то о таком слышал. О демонстрации воспоминаний точно слышал. Вот только… Ты не подумай, я обидеть тебя не хочу, но не может так быть, чтобы эта твоя способность дала сбой?

— В смысле?

— Мне показалось, — сказал Роннет на тон тише, словно бы в неуверенности, — что я видел там и своих знакомых. Не думаю, что ты мог с ними пересечься — это было еще в Дирвуде, а ты, я полагаю…

На краткий миг внутри у Этьена все сжалось в тонкую струну.

— Ты знал Рено?

— Рено? Рено, Рено… Нет, прости, не думаю. А ты, значит, побывал все-таки в Дирвуде?

— Да, — выдохнул Этьен. — В год после войны. Там… Там много чего было. Расскажешь, что ты имел в виду?

Положив ладонь на стол, Роннет несколько секунд задумчиво постукивал пальцами по столешнице, а затем вздохнул и поднялся.

— Расскажу. Но нам придется выпить еще.

— До того, как осесть здесь, я жил в Дирвуде. В Эотаса нас учили верить с детства, но когда началась война с Редсерасом, то у меня не осталось возможности сохранять верность своей вере. Я не уверен, сожалею ли об этом сейчас. Если честно, сейчас я вообще о тех днях уже не думаю.

Я участвовал в нескольких битвах в составе армии эрла Унградра в качестве пехотинца. Я был на той бойне, которую ты мне показал: на которой Вайдвен зажег свое новое солнце. Я мало что оттуда помню, кроме того, что никогда не видел в своей жизни ничего подобного. Падшие с обеих сторон поднимались снова, чтобы задавить нас числом, а сверху на нас взирал светящийся человек со своим собственным солнцем над головой. Я помню, что посмотрел на него тогда лишь единожды. И эта оплошность стоила мне зрения.

После госпиталя я вернулся домой, потому как на службу уже не годился. Мне тогда казалось, что Эотас так покарал меня за мое отречение. Я страшно злился и на него, и на себя, и первое время совершенно не мог найти себе места. Затем все же решил, что, может, если я вновь начну верить в него, то он проявит милость и вернет мне способность видеть. Я знаю, что я не очень умен. Но иногда я продолжаю верить в то, что так оно и будет.

После окончания войны я понял, что оставаться дома мне нельзя. В деревне были еще люди, продолжавшие верить в Эотаса, и когда они сбежали, я был вместе с ними. Первое время мы блуждали где попало, ради пропитания не гнушаясь и воровством, а через несколько месяцев наткнулись на одного священника. Не помню, как его звали. Кажется, имя начиналось на «Л».

Он говорил, что поможет нам добраться до Редсераса, где мы уже будем в безопасности. Мы поверили ему, потому что верить нам было больше некому. Не думаю, что в жизни делал что-то глупее.

Священник передал нас какому-то своему знакомому, и очень быстро выяснилось, что отправят нас вовсе не в Редсерас, а прямиком в замок к эрлу. Никто из наших сопровождающих не говорил, что ждет нас в будущем, но ясно было, что намерения у них были нехорошие. Люди из моей группы поначалу думали, что на этом все для нас будет кончено. Но в итоге ситуация оказалась не такой страшной, как представлялась поначалу.

Во владении эрла в прошлом стояло много эотасианских церквей, причем к постройке большинства из них он приложил руку. В Эотаса эрл верил и сам, и человеком всегда был справедливым. Во время войны у него в силу своей веры были некоторые проблемы, насколько знаю, но поста он не лишился. Эрл отрекся от Эотаса, как и многие из нас, и тогда нам казалось, будто бы сделал он это совсем по-настоящему. Так или иначе, по прибытии в его замок впечатление это быстро у нас прошло.

После войны у эрла возникла необходимость заново отстраивать разрушенные города и деревни. Поддержки свыше ждать не стоило, поэтому эрлу приходилось выкручиваться - в том числе и за счет не самых честных способов. За наш счет, стало быть.

Эрл предложил нам работу взамен на помилование и обещал переправить за границу, когда появится такая возможность. До меня быстро дошло, почему наши сопровождающие ничего не знали о его планах - в конце концов, пройди об этом всем слушок куда не надо, не быть больше эрлу эрлом. Все держалось в строжайшей секретности, но у него были на эту секретность причины.

Условия на предложенной им работе были, конечно, не сахар, но всяко лучше, чем валяться где-нибудь с перерезанной глоткой. Толку от меня на стройке, конечно, было, как от козла молока, поэтому срок моего пребывания там был недолгим - не больше года, точно уже не помню. Эрл сдержал слово, поэтому в итоге нас и вправду отправили в Аэдир. А там уже пустили на все четыре стороны.

В Аэдире я не прижился - в конце концов, слепой полукалека мало куда годился, - поэтому обнищал я очень скоро. На последние гроши пришлось пытать удачи где-либо еще, и в итоге вот он я, здесь. Слепой травник, который не знает, могла ли его жизнь сложиться лучшим образом и стоит ли винить в этом своего бога. Честно говоря, я часто думаю о том, что, останься я у эрла, жилось бы мне куда лучше… Но что уж теперь поделать, правда?

Одинокое пламя свечки трепыхалось словно в испуге. Заухали ночные птицы, и тишина почему-то перестала казаться такой тревожной. Вторая бутылка настойки иссякла, но Этьен все равно как нельзя ясно ощущал внутри себя горечь. Ему хотелось бы думать, что связана она исключительно с закончившимися запасами спиртного. В какой-то момент Этьену даже показалось, что он искренне в это верит.

— Он умер, — выдохнул Этьен после длительный паузы. — Человек, который провожал вас к эрлу. Его звали Дарел. Какое-то время я думал, что он умер не зря.

— Я не могу судить, зря или не зря, — пожал плечами Роннет. — Что было, то было. Думается мне, были тогда на это причины.

— Мне тоже какое-то время думалось, что были. Но теперь… — Этьен прерывисто выдохнул и, опустив голову на стол, зарылся руками в волосы. — В тот год случилось столько бесполезных смертей, Роннет. Столько бесполезных смертей…

Роннет в неуверенности нащупал его предплечье и оставил на нем руку.

— Я понимаю… Должно быть, это тяжело. Но ведь никто не мог знать, что у эрла вам и вправду ничего не угрожает.

— Я не знаю, Боги. Я правда не знаю…

Этьен выпрямился, подхватил висевший на груди медальон и, вытянув его перед собой, долго всматривался в него. А спустя несколько долгих минут он вдруг рассмеялся.

— Когда-то я считал владельца этого медальона героем, — горько усмехнулся Этьен. — Но сейчас я понимаю, что ничего хорошего в том, что он сделал, не было с самого начала. Рено хотел быть героем… Но ему было совершенно плевать, что могло за этим геройством скрываться. Пожалуй, мне следовало осознать это гораздо раньше.

— Это тяжко, — вздохнул Роннет, убрав свою руку себе на колени. — Это и вправду…

— Нет. Совсем наоборот. Думаю, мне теперь станет легче. У Эотаса, знаешь… все-таки есть чувство юмора.

— Этого не отнять.

Они сидели в полумраке, слушая непрекращающуюся песню цикад и вторящие им птичьи вскрики. В молчании Этьен смотрел на свечу, неловко дергающуюся под порывами ветра. И почему-то в ней ему ясно виделась чужая усмешка.

— Этьен, можно тебя попросить?

— М?

— Ты покажешь мне еще что-нибудь… Ну, так, как делал до этого? Только что-нибудь более жизнеутверждающее, если можно.

— Конечно, друг. Я… постараюсь.

Выдохнув, он прикрыл глаза и дотронулся до виска пальцами. Но, как бы он ни старался, ему ещё долго не удавалось сосредоточиться.

Комментарий к Путь праведника. Часть 1

UPD: ЯРОСТНЫЙ ПЕРЕЗАЛИВ! концовка и монолог роннета не давали мне покоя, так как не передавали многого из изначального замысла. в этой версии они изменены, и теперь я себя чувствую гораздо спокойнее

нескромные попытки представить, как в Редсерасе происходила жизнь после войны. понимаю, что это, вероятно, вообще все так не работает, но в ответ на все упреки я могу только косо глянуть на те крохи информации, что обсидианы предоставили о Редсерасе и неодобрительно покачать головой

* - хэдканонище на то, что в Редсерасе через некоторое время после окончания войны установили какой-нибудь памятник в честь Вайдвена, куда люди могли совершать паломничество. ну потому что:

а) я могу себе позволить

б) почему нет

========== Путь праведника. Часть 2 ==========

«Ингмар!

Здравствуй. Извини, что давненько не списывались. В такой глуши, если честно, гонца искать — дело совершенно пропащее, потому как местные фермеры за имеющиеся при мне гроши на другой конец света нестись желанием особым не горят. Ну да ладно, я ж посыльного в конце концов нашел, так что ты особо не переживай.

(Рикерт, если получатель увидит, что печать на письме сломана, то он нихера тебе не заплатит, а мамаше твоей я еще и расскажу, чем ты по ночам занимаешься, ушлепок малолетний.)

Тем не менее, дела у меня идут неплохо. Ну, не так плохо, по крайней мере, как годом ранее — вздернуть меня пока что никто не грозится (впрочем, я не знаю, надолго ли это). Как и говорил, я все-таки собрал яйца в кулак и направляюсь прямиком в Приют. Думаю, на обратном пути к тебе загляну.

Я тут давеча думал о нашем последнем разговоре про сайферство… Нет, я вообще часто о нем думаю, но тут недавно случай был довольно примечательный, и я пуще прежнего задумался. Я по твоему наставлению способностями практически не пользуюсь, потому что понимаю, что для священника это не очень честно и т. д. и т. п. В последний раз из-за своей потрясающей честности я даже мог остаться без хлеба, но сейчас не об этом. Я просто в последнее время все чаще думаю, что все-таки не очень ты прав в том, что сайферство людям наносит только вред. Я помню, что в твоем понимании это все «искусственные чудеса», но ты подумай — это ведь все-таки чудеса. Разве плохо позволить слепому человеку на некоторое время снова прозреть? Разве плохо помочь отчаявшемуся почувствовать себя лучше? Разве плохо дать кому-то возможность верить в себя? Я знаю, что честные священники добиваются того же самого при помощи простого слова. Но разве способы действительно имеют такое большое значение?

Я не пытаюсь стать с помощью всего этого новым Вайдвеном, как полагают некоторые наши братья, и я не пытаюсь запятнать честь Церкви. Потому что пятнают ее вовсе не мнимые кудесники вроде меня. И я это и тебе, и всем остальным докажу. А если и не получится, то хуже моя репутация явно уже не станет.

Не пиши мне никуда, поговорим уже когда я приеду. Спасибо за твои молитвы, но помолись лучше о наших несчастных фермерах. И положи за меня цветов Анне на могилу, если не сложно.

Да пребудет с тобой Эотас.

P. S. Не удивляйся, если у монастыря скоро опять поприбавится послушников. Честное слово, я не специально.»

***

— И вот выбегает она, — начал Этьен, поднося кружку к губам, — прямо из поля выбегает, представляешь, да? Вся в пыли, в платьице порванном, на руках мозоли и в глазах тоска такая, что хоть убейся. Выбегает, значит, и говорит мне, мол: милсдарь, а вы не останетесь? Не останетесь, говорит, не поможете с отцом Райсом? А я на нее смотрю, и сердце так сжимается, ну так сжимается, что просто сил моих нет…

— И отправил ты ее, значит, к Ингмару, — вздохнула Руфь. — Ты же знаешь, чем это может кончиться.

— Нет, ну ты меня пойми. Что я мог с этим Райсом-то там сделать? Голову ему взорвать, что ли? Нет, ну правда, что я еще сделать-то мог?

— Да хватит тебе, милый ты мой. — Руфь откинула седую косу за спину и облокотилась на спинку стула. — Хватит себя жалеть, ну. Ты просто выбрал самый легкий путь, потому что приоритеты у тебя другие.

Этьен фыркнул и отпил из кружки.

— Ну тебя, Руфь, — надулся он. — Ничегошеньки ты не понимаешь. Такие вещи наспех не решаются. Я же это все во благо нашего же будущего делаю, а не потому что мне лень. Вот когда будет у меня церковь, когда я в Совет попаду, вот тогда…

— Прекрати мне голову морочить. Я третий год уже о церкви твоей сказки слушаю, а толку все никакого.

— Но-но-но! Ты думаешь, я зачем народ к Ингмару отправляю, а? Вот скоро у него монастырь битком набьется, людей девать будет некуда, вот тогда-то ничему ему не останется, кроме как расширяться. А так как более удачных вариантов относительно места приора у него нет, то все, вот она — моя церковь. А через пару лет Ингмар и сам преставится небось… Поняла, а? Так что ничего это не сказки, заруби себе на носу!

— Ну ты и махинатор, мальчик мой, — улыбнулась Руфь. — Смотри только, чтобы Ингмар об этом не прознал. А то такого же простодушного покровителя ты себе уже не сыщешь.

— Не переживай, у меня еще есть Вольфанг.

— А ты при нем еще раз пошути про Совет, и не будет у тебя больше Вольфанга.

Этьен, сощурившись, закинул ногу на ногу.

— Злюка ты, Руфь. Совершенно входить в положение не хочешь.

— Ага. Это я у тебя научилась.

Они рассмеялись почти синхронно. Затем Руфь, тяжело поднявшись, поцеловала его в лоб и молча вышла из комнаты.

Руфь и Этьен познакомились тремя годами ранее, когда он впервые решился покинуть монастырь Ингмара. Руфь не принадлежала к церковной общине, уже перешла возрастную черту в пятьдесят лет и, что самое страшное, не была эльфийкой, поэтому в качестве романтического интереса не рассматривалась ни в коем разе. Однако были у Руфь и положительные качества: во-первых, питейное заведение на одной из северо-восточных дорог, где своим постояльцам она иногда подавала специальный вирсонег со специями, рецепт которого не знали ни в одном другом уголке Редсераса. Во-вторых, Руфь была далеко не дурой, поэтому с ней Этьен не боялся говорить ни о чем.

По большей части Этьен любил странствовать лишь по той причине, что дорога так или иначе всегда приводила его к Руфь. Может, был в этом след некоторого божественного вмешательства; а, может, сильно еще в Этьене было пристрастие к выпивке. В чем на самом деле заключалась суть, он по прошествии лет так и не понял.

В этот раз, сделав небольшой крюк от деревни Райса, Этьен заехал к ней, как ни странно, попросту занять денег. С Руфь за три года знакомства у них выстроились более, чем хорошие отношения: за неимением детей она легко привязывалась к любому недотепе, чей вид вызывал жалость. По счастливому или не очень стечению обстоятельств, другого впечатления вид Этьена не вызывал, поэтому исход их с Руфь отношений был предрешен еще до знакомства.

— Этьен, — прошелестел у него над ухом голос. — Этьен, поднимайся, горе ты луковое!

Сначала ему показалось, будто бы находился он до сих пор у Вольфанга — так уж ясно ему привиделся голосок Вентры. Когда он все же продрал глаза, то искренне поразился, каким вообще образом мог перепутать нежнейший эльфийский голосочек с карканьем старухи.

Руфь нависла над ним, раскрасневшаяся и злющая, словно сеан-гула, вот-вот готовая его растерзать. Но Этьен не спешил пугаться. Во-первых, Руфь редко когда выглядела иначе. Во-вторых, возможно, кто-то просто напомнил ей об Этьеновых долгах.

— Эотас милостивый, я в следующий же раз все верну, — сонно пробурчал он, норовя перевернуться на другой бок. — Вот тебе слово священника…

Руфь Этьенов душевный порыв не оценила, грубо шлепнув его по щеке.

— Какая же ты бестолочь! Ну-ка вставай немедленно!

Она сдернула с него плащ, которым он накрывался, и для пущей убедительности снова дала пощечину.

— Боги, Руфь! — Этьен резко сел и уставился на нее взглядом донельзя недружелюбным. — Что не так? Что я опять сделал не так?

— Ищут, недотепа, — буркнула она, отойдя к двери. — На первом этаже типчики какие-то ошиваются, про тебя спрашивают. Даже доброго утра не пожелали, можешь себе представить? Экая невоспитанность!

Вся сонливость вышла из Этьена мгновенно. Он мигом поднялся, накинув на себя плащ и заправив в штаны свою тунику, затем начал оглядывать окружающую его кладовку в поисках сумки.

— Они не сказали, от кого пришли?

— Ничего не сказали, — пожала плечами Руфь, аккуратно выглядывая через щелку в двери. — Только то, что им тебя видеть надо. Что ты там такого еще учудил?

— Да ничего я не учудил, — буркнул Этьен. — Ну, разве что Райс…

— Ах ты ж олух! — взвилась Руфь, с шумом захлопнув дверь. — Пень стоеросовый! Я тебе когда еще говорила, чем все эти твои авантюры кончатся!

— Руфь, ну будет тебе! Я же из лучших побуждений!

— Тебя сейчас сечь поведут из лучших побуждений, башка твоя трухлявая!

— Да ладно, может, они поговорить просто хотят?

— Я тебе дам поговорить, балбес! Кто ж поговорить к людям ходит с цепами-то да с пистонами, а?

Этьен сполз вниз по стене.

— Боги правые…

Руфь, глядя на него сверху вниз, сделала несколько шумных вдохов и выдохов. Затем, экспрессивно взмахнув руками, отошла обратно к двери.

— Ладно, дурень ты несчастный, — сказала она чуть тише, — собирай манатки. Проведу тебя через черный ход.

— Спасибо, Руфь. Правда, спасибо.

Она шикнула на него, махнув в его сторону рукой. Этьен плавно поднялся, вновь осмотрев кладовку в поисках пожитков. Когда рука его потянулась к недопитой бутылке вирсонега, в дверь начали колотить.

— Хозяйка! — гаркнул некто басом. На секунду Этьену показалось, что голос он этот знает. — Вы там, хозяйка? У нас еще есть вопросы!

— Люди добрые, да погодите ж вы! — обеспокоенно прикрикнула на дверь Руфь, не переставая подгонять Этьена знаком руки. — Дайте вы бедной женщине прибраться, ну!

Этьен вздрогнул. Окон в кладовке не было, как и других дверей, поэтому единственный выход оказался заблокирован. Он отшатнулся на шаг назад и почувствовал, как в преддверии очередной встречи с плетью у него заныла спина.

— Вы там чей-то прячете? — крикнул уже другой голос. — Отец Этьен с вами? Открывайте!

— Руфь, — шепнул Этьен, подойдя ближе к двери, — Руфь, они же с меня шкуру спустят…

— Знаю я, оболтус, — шикнула она в ответ и затем заговорила громче, обращаясь к людям по ту сторону кладовки. — Да тише вы там! Всех постояльцев мне перебудите, дурни! Сейчас я открою!

Уговоры на людей не подействовали, потому как в следующий момент дверь начали выбивать. Этьен вздрогнул; Руфь, отойдя на шаг и не отпуская дверную ручку, нахмурилась пуще прежнего.

— Встань слева от двери и прижмись к стене, — шепнула она Этьену.

Он кивнул и отошел, куда она велела. Осознание дальнейшего плана действий пришло к нему почти сразу же.

— Не открывай сразу, — шикнул ей Этьен. — Дождись особо сильного толчка.

— Да знаю я, олух. Не впервой уже.

— Чего-чего?

— Потом расскажу.

Старая дверь кладовки нещадно трещала, с потолка на них сыпалась пыль. Этьен чувствовал, что сердце у него вот-вот скатится в пятки. Изо всех сил он перебирал в голове наиболее удачные варианты развития событий, пока вдруг не вспомнил, чего ему не хватало для осуществления самого удачного.

— Хозяйка, последнее предупреждение. Откройте!

— Руфь! — практически взвизгнул Этьен. — Руфь, я забыл! Табак!

— Да какой тебе табак, дурачина? Совсем что ли от ужаса ума лишился?

— Кинь мне мешочек, умоляю! Он на бочке чуть правее тебя.

Последующий удар едва не сорвал дверь с петель. Руфь, пискнув, отшатнулась еще на шаг. Затем, отклонившись правее, схватила с бочки мешочек и с меткостью, достойной лучших из лучников, швырнула его Этьену прямо в лицо.

— Спасибо!

— Ну-ка, навалились!

Руфь прижалась обратно к двери и глубоко вдохнула.

— Сейчас!

Дверь с треском распахнулась, и двое мужчин кубарем ввалились внутрь. Оттолкнувшись рукой от спины одного из ввалившихся, Этьен прыгнул в коридор и уткнулся в стену. Окно совсем рядом, подумал он. Перелом спины еще ближе, понял он секундой позже и рванулся к лестнице.

— Вот сволочь! Стоять!

Этьен сбежал вниз по лестнице, не чувствуя своих ног, и, когда ввалился в зал, мигом застыл на месте. Дверь была закрыта. Рядом с одним из столиков стояли еще двое людей, явно обескураженные его столь неожиданным появлением. Пока Этьен соображал, что делать дальше, те двое, что еще миг назад были наверху, едва не уперлись ему в спину. Осмотревшись снова, Этьен сглотнул. Один из мужчин у стола, тощий белобрысый парень в шлеме с наносником, улыбнулся.

— Четверо на одного — это свинство, — заметил Этьен.

— Смотря что понимать под свинством, — ухмыльнулся человек в шлеме. — Не беспокойтесь, отец Этьен. Мы вас не обидим.

— Смотря что понимать под обидой.

Один из тех, кто стоял на лестнице, сплюнул прямо на пол.

— Отец Райс предупреждал, что вы парень с норовом. Но не стоит ничего выкидывать, милсдарь. Это ни к чему.

Получится или нет, думал Этьен, осторожно отходя к стойке. Насылать видения — это одно. Сбивать с ног — совсем иное. Скейн знает, хватит ли у Этьена сейчас на это сил.

— Что вам от меня надо?

— У отца Райса с вами осталась пара незаконченных дел, — пожал плечами один из людей, покручивая в руке свой пистолет. — Несколько его людей сбежали. Он просил проводить вас к нему.

— Почему тогда вы ищите меня, а не тех людей?

— Потому что куда пошли они, мы не в курсе. А вот вы…

— Они у шли по собственной воле, и я не имею к этому совершенно никакого отношения, — выдохнул Этьен, спиной прижимаясь к стойке. — Нам нечего обсуждать с Райсом. Это не мои проблемы.

— Уж точно не вам судить, есть ли у вас с отцом Райсом общие темы. Пройдемте с нами, Этьен. Вам ничего не грозит.

— Совершенно ничего, — усмехнулся человек у лестницы.

Этьен сглотнул. Возможно, дверь эти гады не заперли, и тогда его попытки что-то предпринять имели бы успех. Но каковы шансы? Руфь всегда оставляет ключи где попало…

— Я… — Этьен глубоко вдохнул, но голос его все равно дрогнул. — Никуда я не пойду. Вы меня не тронете. Как священник я имею право на неприкосновенность.

— Эотас всемогущий, ну сколько же можно! Парни, вам не надоело?

— Надоело, — вновь сплюнул человек у лестницы. — Ух, как надоело.

— Этьен! — раздался голос сверху. — Черный ход — в кухне!

— Твой должник, Руфь!

— А ну-ка ни с места!

Да в Хель все это, подумалось Этьену. Либо все, либо ничего. Давно уже должен был смириться.

Он привычно дотронулся до виска пальцами и прикрыл глаза. Вспомнил о том, как делал то же самое пару лет назад. Едва не усмехнулся от того, как долго не применял эту свою способность, но все же сумел поймать знакомое чувство. И затем все-таки это сделал.

Когда Этьен открыл глаза, в голову его ударило ощущение, будто бы после похмелья. Двое мужчин с оружием, как он заметил, схватились за голову; оставшиеся на миг замерли в попытке понять произошедшее. Не так плохо, подумал Этьен и рванул в сторону кухни.

Задняя дверь, благо, была заперта изнутри на задвижку, поэтому открыть ее для Этьена труда не составило. Разумеется, это задержало его на краткий миг, но, казалось, разве будет от этого хуже? Казалось, не будет. Но только казалось.

Когда он выскочил на улицу, утреннее солнце на мгновение ослепило его, и Этьен замедлился. А в следующую же секунду услышал два звучных выстрела и почувствовал, что правую его руку и ногу распирает страшный жар. Когда посмотрел вниз, понял, что плечо прострелили. Как и лодыжку.

— Сука, — выдохнул он на бегу и, зажав плечо рукой и чуть прихрамывая, рванулся вперед.

Где-то перед домом должна быть коновязь, вспомнил Этьен, еле разбирая дорогу. Он не ошибся, и более того, прямо сейчас один из постояльцев забирался на свою лошадь с целью отчаливать. В здравом уме Этьен не стал бы промышлять конокрадством, но сейчас, к несчастью, в здравом уме он не был. Поэтому в следующее мгновение Этьен грубо оттолкнул ездока от коня, запрыгнул в седло, едва не свалившись, и спустя несколько секунд из следов его присутствия на постоялом дворе осталась лишь взметнувшаяся на дороге пыль.

Один из его преследователей, остановившись возле главного входа, выстрелил вдогонку Этьену несколько неловких раз.

— Как знал, что не нужно было оставлять коней, — гневно сплюнул он.

— Да хорош, — хлопнул его по плечу другой. — Далеко он все равно не ускачет. Попал же.

— И правда, попал.

Они усмехнулись друг другу и свободно вошли в здание через парадную дверь.

***

— Не смертельно, — говорил себе Этьен, сжимая в руках поводья. — Мало ли — пуля… Не смертельно…

Правый бок коня покрылся влагой, и онемевшая нога Этьена регулярно с него соскальзывала. Он не видел этого, но догадывался о том, что позади себя оставляет ощутимый кровавый след; впрочем, решиться ни на то, чтобы слезть с коня и перевязать раны, ни на то, чтобы поехать быстрее, Этьен не мог.

— Глупость какая, — вздохнул он и медленно опустил грудь на конскую гриву. — Всего-то пару конечностей… прострелили… Да разве ж от такого умирают?..

Этьен закашлялся, машинально отклонившись в сторону. Сквозь лодыжку пуля прошла навылет, чего нельзя было сказать о плече. Боль в нем все еще донимала его, и, прикрыв глаза, он вновь попытался наложить на плечо магию. Конь коротко заржал и тряхнул головой, почувствовав ментальный сигнал. Руки Этьена разжались; не переставая кашлять, он свалился с коня и коротко застонал, сильно приложившись о землю спиной.

Раскрыв через несколько мгновений глаза, Этьен взглянул на небо. Рваное сизое облако частично перекрыло солнце, и теперь вниз спадало всего несколько белесых лучей. Луг кругом утопал в золотистом свечении, блестящем на кончиках трав. Неплохо, подумал Этьен. Но в качестве извинений не пойдет.

— Если ты, — сквозь зубы выдохнул он, — и правда смерти моей желаешь, то тебе надо лучше стараться.

Этьен попытался подняться, но ощутил, что силы его покинули. Прикрыв глаза, он снова попытался наложить на себя магию — и последним звуком, который он услышал перед тем, как провалиться в сон, стало конское ржание.

Поле утопало в полумраке, освещенное лишь серебряным лунным светом, но кругом все равно было полным-полно ребятни. Этьен — вернее, один из Этьенов, — сидел перед детворой на пне, положив одну руку на согнутое колено; второй стоял невдалеке, незаметный и недвижный, молча глядя перед собой. Вначале Этьен не определился, какой из этих фигур хочет отдать свое сознание. Сон, впрочем, выбрал это за него.

— Как вы думаете, — улыбнулся Этьен, переводя взгляд от одного ребенка к другому, — почему никто никогда не сравнивает Его с лунным светом?

Переглянувшись между собой, дети молчали. Этьен усмехнулся.

— Ладно-ладно, спрошу попроще. Какой вообще у Эотаса свет?

— Яркий, — уверенно кивнул один из мальчишек.

— От него тепло становится, — промямлил другой.

— И он никогда не гаснет! — поддакнул третий. Две сидевшие по бокам девочки молчали.

— Хорошо, — прищурился Этьен. — А какой тогда свет у луны?

Дети молчали, раздумывая. На миг осознание перескочило от Этьена к его двойнику. Ощупав свой пистолет, он сделал шаг вперед. Вид на фигуру на пне ему открывался со спины. Не очень честно, подумалось ему, зато действенно.

— Ну, — задумчиво сказала одна из девочек, — он, наверное… Бледный?

— И совсем не греет, — отозвалась другая.

Этьен хрипло рассмеялся.

— Верно, верно. С луной Эотаса никто никогда не сравнивал, потому как ее свет — это уже удел Ондры. Мне это всегда казалось странным: у луны пусть и иной свет, но светом ведь он все равно является, разве нет? Во всех храмах мне говорили, что нет. Что я просто путаю понятия. Но я-то знаю, что никакой ошибки тут не было.

Он поднялся, раскинув руки в стороны и взглянув на небо. Шаги позади становились все более ощутимыми.

— Свет луны — это отражение света солнца. Его тень, как бы парадоксально ни звучало. Понимаете? Понимаете, говорю? Если нет, посмотрите вокруг — разве то, что сейчас происходит с Эотасом, это не его тень? Равнодушная, холодная, слепая тень, от которой не осталось ничего, кроме иллюзорного свечения. Мы поклоняемся долбанному лунному свету, не замечая, что от нашего Бога нет больше и следа. Какая наивность, какая святая наивность! Вы не видите? Вы правда не видите? Ну так смотрите же!

Сознание вернулось к Этьену, стоявшему позади. Он огляделся кругом: повсюду, насколько хватало глаз, простирались пустые безжизненные поля. Этьен не увидел в них ни единой души, не услышал ни единого звука — и когда взглянул вверх, то сумел разглядеть лишь бледный лик луны.

Направив пистолет на своего двойника, он ощутил, как его рука задрожала. Внутренний голос не переставая повторял ему, что сделать это необходимо. Но Этьен не мог. Он чувствовал, что в словах его альтер-эго все же есть доля правды. И все равно положил палец на курок.

Но тут другой Этьен обернулся.

— А, — с холодной усмешкой сказал он, — так Эотас хочет, чтобы я умер? Хороший же божок вышел, ничего не скажешь! Ты тоже думаешь, что я не прав? Где же Он тогда был, когда ты умирал?

Этьен вздрогнул, но пистолета не опустил. Дети за спиной у его двойника глядели на них во все глаза; некоторых из них он узнал.

— Давай, стреляй в меня, раз ты так слепо Ему привержен, — рассмеялся двойник, вновь раскинув руки. — Давай, говорю. Стреляй!

И Этьен выстрелил. В сердце, без промаха, как Он ему и приказывал. Но тут же почувствовал, как его собственная грудь словно разорвалась.

— Видишь, — улыбнулся двойник, даже не шелохнувшись, — как оно бывает. Против себя все-таки не попрешь, а?

Этьен согнулся, выронив из рук пистолет, и упал на колени, зажав ладонями кровоточащую рану. Переступив через пень, двойник подошел к Этьену, равнодушно поднял с земли оружие.

— Если ты, — вздохнул он, пробежавшись пальцем по дулу пистолета, — и правда смерти моей желаешь… то тебе надо лучше стараться.

Улыбнувшись, двойник направил оружие на Этьена — прямо на голову. Но затем резко перевел дуло пистолета ему на плечо. И выстрелил.

***

— …ну, лицо розовое все, чуть не пунцовое, ляжки оголенные обе едва не целиком, но самое интересное…

— То, чё у нее меж ног торчало?

— Да нет, Боже. Самое интересное, говорю, что сидит вот она в углу такая несчастная, промежность подолом прикрыть пытается, а платье у нее порвано, представь, прям вдоль шва, и вот стягивает она его себе на причинное место, и тут у нее из-под платья выскальзывает…

— Си-и-и-иська! — жалостливо взревел голос чуть поодаль. — Эотас милостивый, как же давно я ее не видел!

Кто-то разочарованно вздохнул.

— Да не сиська, нет. Если б сиська вывалилась, я бы от счастья зарыдал, пожалуй.

— Ну, а чё ж тогда вывалилось?

— Эх. Бомба.

— Господа, будьте любезны…

В нос Этьену ударил запах луковой похлебки. Есть ему сегодня еще не приходилось, поэтому живот тут же скрутило. Впрочем, думать о том, перепадет ли ему сегодня миска супа, было рановато.

Пусть он и очнулся, но размыкать глаза еще не торопился — разведывал обстановку. Судя по голосам, человек внутри было четверо, считая женщину; к тому же, надо было учитывать кого-то, кто тяжело дышал прямо у Этьена над ухом. По примерным прикидкам ситуация в любом случае складывалась не самая удачная.

Этьен, сдерживающийся уже несколько минут кряду, коротко простонал, повернув голову набок, в сторону чавкающих за столом людей, и наконец раскрыл глаза. Окружала его скромно обставленная маленькая комнатка, освещенная скупым пробивающимся сквозь окно солнечным светом. Лежал он на широкой кровати, устланной овечьими шкурами, а напротив него на табуретке сидел знакомый наемник, уныло протирающий дуло пистолета. Через расположившийся напротив проход, не имеющий двери, был виден обеденный стол, за которым сидело трое других наемников. Один из них, отвлекшись от похлебки, обернулся себе за спину и довольно уставился на Этьена.

— Эк, гляньте, кто очухался.

Наемники, все, как один, глядели на него с выражением жалостливого презрения. Этьен поморщился. Хотел было почесать себе больное плечо, как вдруг обнаружил, что руки у него связаны.

— Уф, — прокряхтел Этьен, уставившись в потолок. — У меня только два вопроса.

Черноволосый наемник, сидевший рядом с ним, усмехнулся.

— Ну, валяй.

— Первый: воды можно?

— Можно, — кивнул один из тех, что сидел за столом. Голос Этьену показался знакомым. — Хозяйка, налей ему чего.

— А второй вопрос? — подключился другой наемник.

— Второй вопрос такой, — продолжил Этьен, прокашлявшись. — Вот вы правда думаете, что какие-то хлипкие веревочки помешают мне вам кровь из ушей пустить?

Несколько секунд наемники глядели на него совершенно бесстрастно. Затем звучно расхохотались.

— Вот-те на, — усмехнулся черноволосый рядом с Этьеном, повертев в руках пистолет. — А еще ведь настоятелем себя величает!

— Ничего удивительного, — улыбнулся белобрысый наемник, вернувшись к своей похлебке. — Мало ли, как какой-то рэкетир себя называет. Я и не таких видал.

— Нет, ну с ним же по-хорошему, — посетовал третий, единственный из всей компании, кто носил плащ, и запустил ложку с похлебкой в рот, — а он — кровь из ушей… Хмфр… Экая бестактность…

Названная хозяйкой рослая женщина, вернувшись из другого конца комнаты с чаркой воды в руке, замерла перед наемниками в неуверенности.

— Милсдари, воды-то ему надыть еще?

Рыжий наемник в плаще одобрительно махнул ей рукой, не отрываясь от супа. Женщина, пожав плечами, подошла к Этьену и, приподняв ему голову, принялась потихоньку его поить. Сидевший рядом наемник вздохнул, подкручивая правой рукой свои черные усы.

— Если б не мы, тебе бы так и помирать на том лугу, дурень, — выдохнул он, не спуская с Этьена темных глаз. — Мы ж тебя до сюда на себе и тащили, хозяйку вот нашли, чтобы тебя подлатала. Мог бы и поблагодарнее балакать-то.

— Если б не вы, — огрызнулся Этьен, оттолкнув плечом женщину, — то не лежал бы я здесь связанный с двумя пулевыми ранениями. О благодарности он мне тут заговорил, тьфу ты! Какое ты вообще право имеешь мне что-то про благодарность нести?!

Наемник тихонько рассмеялся себе в усы. Хозяйка, расплескав оставшуюся воду себе на передник, недовольно что-то пробурчала и, кинув на Этьена косой взгляд, перешла в другую комнату. Этьен отвернулся к стене.

Плечо и нога у него болели, но не так сильно, как он запомнил; видимо, давала о себе знать какая-то целебная мазь. В центре груди у него что-то неприятно сжалось от отвращения. Может, не стоило такого выдавать при хозяйке дома…

Наемники доедали похлебку в тишине; тот, что сидел возле кровати, вновь занялся своим пистолетом. Этьен размышлял.

Минувший сон занимал его сейчас гораздо сильнее, нежели треклятые наемники. Некоторые священники иногда, по большей части втихую, тоже рассказывали ему о своих снах или мыслях с подобным мотивом. Этьен считал подобное явным знаком кризиса веры. Ему всегда думалось, что он-то подобного избежать сумеет — мол, с Эотасом у него все точки над и уже расставлены, никаких поводов для беспокойства больше нет и вряд ли когда-нибудь появятся. Но сейчас дело обстояло иначе, и ни в чем уверен Этьен больше не был.

С самого начала он воспринимал Эотаса одним-единственным образом. Он был для Этьена не богом, перед которым необходимо благоговеть и падать на колени; Он был тем, кто указывает путь. Путеводной звездой, проще говоря, но не более. Этьен помнил свою ошибку касательно Вайдвена и, более того, она и до сих пор перманентно появлялась у него перед глазами. Он знал, к чему может привести такое безумное поклонение. Но за минувшие пять лет, кажется, Этьен разучился подобное в себе контролировать.

О Нем ведь говорили все без умолку — как же тут не начать слушать? Этьен и сам был (и немного даже оставался) одним из тех, кто говорит — и как же тут не начать в эти слова верить? Редсерас любил Эотаса, Редсерас воспевал его, почитал и не представлял без него себя как единого целого. И Этьен, разумеется, не смог противиться зову своей Родины.

Он мнил себя самостоятельным, отличным от всего этого обожания. Он думал, что и сам может указывать путь, что обладает правом выбирать самому, какой видеть свою веру. Но сейчас, лежа в постели со связанными руками, Этьен сомневался, что все эти прошлые его представления не были обыкновенной иллюзией.

Неудивительно, что беды Редсераса так громко отдавались у Этьена в душе. И нет совершенно ничегонеобычного в том, что он начал подыскивать обидчика, в котором можно было найти причину этих бед.

Раньше таким обидчиком в глазах Этьена был Дирвуд. Теперь же стал сам Эотас. И Этьен искренне не понимал, куда ему деваться от этого осознания.

Пожалуй, сердце сегодня у него болело гораздо сильнее, чем пулевые ранения.

— Ладно, — зевнул наемник в плаще, отставив в сторону миску. — Благодарствуем за обед, милсдарыня. Хозяин когда вернется?

Женщина, высунув голову из погребка, взглянула в сторону окна.

— Ближе к закату.

— Значит, часок-другой, — хмыкнул наемник, вставая из-за стола. — В самый раз. А телега у вас в хозяйстве имеется?

— А то ж, — крикнула хозяйка из погребка. — Но с этим к мужу.

— Заметано.

Когда наемник приблизился к Этьену, тот продолжал тихо лежать, глядя в стену. Услышав, что к нему подошли, он не обернулся.

— Уф-ф, — пропыхтел наемник в плаще, почесав макушку. — Эйк, хмф… Думаешь, достаточно будет просто руки ему связать?

— Не уверен, — пожал плечами черноволосый наемник. — Да и че ты меня спрашиваешь? Я как будто знаю, как с этими сай… суй… суйер…

— Сайферами, ну. Ладно, так… — Он обернулся за спину. — Малкольм, Алек, идеи есть?

Продолжавшие сидеть за столом наемники — белобрысый тощий парень со шлемом в руках и рослый смуглый брюнет, — единодушно вздохнули.

— Я с такими не работал, — хмыкнул белобрысый. — Без понятия. А вот Алек…

— Ну да, но… Там ведь и ситуация была другая, чего уж. Хотя я не думаю, что с завязанными-то руками он дел наворотить сумеет. В конце концов…

— В конце концов его кто-нибудь в случае чего по башке стукнуть сможет, я полагаю, — усмехнулся Эйк, поигрывая в руке пистолетом.

Наемник в плаще улыбнулся. Затем придвинул стоявшую у стенки табуретку ближе к кровати и уселся, скрестив на груди руки.

— Думаю, если Этьен станет вести себя по-божески, рукоприкладства можно будет и избежать. Ну, милсдарь? Какие мысли?

Некоторое время Этьен молчал. Затем, переведя глаза на потолок, шумно вздохнул.

— У Райса по деревне люди ходят в порванном тряпье, — процедил он, — но при этом отец не скупится заплатить четырем обалдуям, чтобы те приволокли к нему проходившего мимо настоятеля. И вы все еще думаете, что люди от него ушли из-за чьего-то там вмешательства?

— Как ты верно заметил, платят нам совсем не за философские размышления, — хмыкнул наемник. — Хотя, если ты не пообещаешь быть паинькой, подумать о том, не стоит ли тебя связать еще и по ногам, нам все же придется.

Этьен выдохнул. Обеими руками он ощупал свою грудь и, обнаружив свой медальон на привычном месте, внимательно в него вгляделся. Поразмыслив несколько мгновений, Этьен закусил губу.

— Скейн с вами, — вздохнул он наконец. — Я не собираюсь пускать никому кровь. У меня и сил на это нет, если вам от этого станет спокойнее.

Наемник в плаще, отклонившись назад, удовлетворенно цокнул языком. Кто-то позади усмехнулся.

— Да я в курсе, — улыбнулся наемник. — Просто интересно было, как долго ты еще будешь выпендриваться.

Одной рукой он вытянул кинжал из сапога, другой подхватил Этьена под спину и потянул на себя, вынуждая того сесть. Этьен хмуро взглянул наемнику в лицо: черты у того были грубые, глаза — серые, чуть раскосые. Лицо его было обрамлено густой рыжей бородой, а лоб скрывали свисающие как попало кудрявые патлы.

— Ну, здравствуй, что ли, — усмехнулся наемник, разрезая ему путы на руках. — Давно не виделись.

Этьен замер, чуть приоткрыв рот. Несколько секунд он в онемении пялился на собеседника, затем нервно сглотнул.

— Г… Габино?..

— Ага, — рассмеялся наемник, обнажив пару недостающих зубов. — Я уж думал, не признаешь.

Спрятав нож, Габино протянул ему руку. Спустя несколько секунд Этьен вытянул в ответ и свою.

— Рад, что ты жив, — улыбнулся Габино, крепко сжав его руку. Крепче, чем следовало.

— Я… Я тоже.

Хозяин дома все никак не возвращался, поэтому в конце концов двое наемников, Малкольм и Алек, отправились за ним в поле. Эйк по поручению хозяйки принялся латать что-то в погребе; Этьен все же извинился перед женщиной, поэтому та соизволила налить ему остатки похлебки. В итоге они с Габино сидели за столом друг напротив друга, и Этьен увлеченно уплетал суп, слушая ворчание хозяйки и вопросительные возгласы Эйка из погреба.

— Надо же, — добродушно улыбнулся Габино, облокотившись о стол. — Впервые вижу, чтобы ты с таким аппетитом похлебку уплетал. Раньше все время думал, что ты без гримасы отвращения на роже можешь есть только каких-нибудь омаров.

Этьен не отвечал, увлеченно разглядывая дно миски. Габино, отвернувшись, вздохнул.

— Я-то думал, ты тогда погиб. У кого из взвода ни спрашивал, все отвечали то же. А ты вон что…

— Слушай, — начал Этьен, нервно кашлянув, — а вы с хозяйкой дома знакомы, что ли? Как-то это все слишком любезно с ее стороны…

Некоторое время Габино смотрел на него с хитрой улыбкой, а затем как ни в чем не бывало пожал плечами.

— Да, вроде того. Эйк из этих краев, говорит, как-то летом у ее кузена работал. Многовато сегодня неожиданных встреч, скажи?

— Д… да уж.

Этьен отставил пустую миску в сторону и уперся взглядом в пол, неуверенно почесывая больное плечо. Наложенная на него свежая повязка уже успела немного пропитаться кровью.

— Габино, послушай…

— М?

— Райс… — Почувствовав хриплость в своем голосе, Этьен прокашлялся. — Как Райс тебя… Нанял на это дело?

— О, ну. Тут не так далеко земли барона Трейса, я последний год работал у него, а у них с Райсом какие-то общие связи, семейные вроде, не знаю. Ну, Райс клич дал в нашу контору, а я как раз неподалеку ошивался, и дела нормального у меня давно не было, ну и вот… Ой, погоди, ты рану-то не чеши, а то она ж опять кровить начнет, ну.

Этьен послушно сложил руки на коленях.

— Ясно. Давно работаешь наемником?

— Уф, ну, знаешь… Да я вот как-то после войны этим заниматься и начал, думаю. Плюс-минус год или около того. Но вообще я не наемник, Этьен. Я инквизитор.

Этьен кратко вздрогнул.

— Ух ты. — Наконец взглянув Габино в лицо, он сдавленно улыбнулся. — Это… Неплохой скачок в карьере. После рядового-то.

— Ха-ха, да. Тоже так считаю.

В погребе что-то с грохотом разбилось; Эйк принялся ругаться с двойным усердием. Как и хозяйка. Габино, косо на нее поглядывая, то и дело добродушно усмехался.

— Ух, какая женщина, — улыбнулся он, не глядя на Этьена. — Прям как я люблю, чесслово. Жаль только…

— Габино…

— Ну чего?

— Что вы с Райсом собираетесь со мной делать?

Габино цокнул языком, все так же не сводя взгляда с хозяйки. В его серых глазах на секунду мелькнуло совсем недоброе выражение.

— Интересно ты спросил, конечно: вы с Райсом… Райс тебя допросить хочет, только и всего. Ну, может, в колодках пару дней подержит, но он мужик отходчивый, я-то знаю. А вот что до меня… Хе, не знаю, Этьен. Еще не придумал.

Этьен кивнул.

— Знаешь, я думаю… Думаю, тебе стоило целиться мне вовсе не в плечо.

— Ну, так не я ведь стрелял. Но поверь, за мной бы дело не заржавело.

Хозяйка, засучив рукава и ни на миг не переставая на Эйка разоряться, по всей видимости уже собиралась лезть в погреб сама. Габино поднялся. Он махнул ей рукой в просьбе остановиться, а затем взглянул на Этьена.

— Я и правда рад, что ты жив, приятель. Но все-таки для тебя было бы лучше на том поле и вправду подохнуть.

В следующий момент Габино крикнул что-то хозяйке, но Этьен больше не воспринимал его слов. Сердце у него отчаянно билось, но в голове не было ни одной мысли. Может, оно и к лучшему.

Просто деревенский дурак, думал Этьен, искоса поглядывая на Габино. Он ведь никогда не был кем-то большим, нежели обыкновенным деревенским дураком — когда же все успело так измениться?..

У Габино не было гордой осанки, соответствующей элитным служителям Церкви, и держался он с простыми людьми слишком развязно — казалось, то и дело начнет рассказывать им о перипетиях своего инквизиторского ремесла. Но нет. Габино говорил ровно столько, сколько нужно, порой пусть и доходя до грани, но никогда ее не переступая. И хотя сам он на инквизитора не походил от слова совсем, взгляд все же его выдавал.

Этьен видел мало людей с такими глазами, а потому и не мог толком объяснить застывшего в них выражения. Такой взгляд был у Дарела, у Ингмара, быть может, у Вайдвена; они всегда смотрели на человека неотрывно, словно пытаясь разгадать в нем что-то скрытое, и выражение их глаз никогда не соответствовало эмоциям на лице. Быть может, у Этьена и самого взгляд был именно таким.

Быть может, у него с Габино со временем все-таки появилось что-то общее.

Малкольм и Алек вместе с хозяином дома вернулись примерно через пару часов. К тому времени Габино успел разобраться с проблемами в погребе, и сейчас они с Эйком беззаботно поигрывали за столом в карты, пока хозяйка, увлеченная стряпней, то и дело косо на них поглядывала. Этьен вновь переполз на кровать и некоторое время увлеченно ковырялся в ране на ноге, перманентно тяжело вздыхая.

Телега у хозяина все же была, но в ходе длительного разговора выяснилось, что принадлежала она вовсе не ему, а деревенскому старосте. Малкольм и Алек, впрочем, к тому моменту успели переговорить и со старостой. В ходе небольшой перепалки, в которой без угроз, конечно, не обошлось, все пришли ко мнению, что, как бы то ни было, но нужды Церкви все же важнее нужд крохотной деревеньки, а потому телега немедленно отошла в пользование инквизиторов.

В сущности, если бы не ранение Этьена, без телеги и всей связанной с ней волокитой вполне можно было бы обойтись, в чем Габино не преминул упрекнуть Эйка. Тот, впрочем, на все замечания в свой адрес реагировал одной только усмешкой, перманентно пренебрежительно поглядывая на Этьена. Этьен, в свою очередь, особого внимания на это не обращал. Его раны вновь начали ныть, а от ментальных усилий, направленных на подавление боли, перед глазами у него периодически мутнело.

В итоге хозяин пусть и со скрипом, но все же соизволил поделиться с командой некоторым провиантом, поэтому трогаться в путь решили немедленно. Ситуацию, правда, несколько осложнял Этьен: идти сам он не мог, поэтому Габино как самому крупному члену команды пришлось тащить того на себе.

Солнце уже начинало клониться на бок к тому моменту, когда они вышли из дома. На скрипучую старинную телегу навалили несколько овечьих шкур и скромных сумок с продовольствием; запрягли ее лошадью, на которой Этьен давеча пытался сбежать. Через несколько минут практически все уже были готовы к отбытию. Этьен, впрочем, в число таковых не входил.

Когда Габино попытался поднять его с кровати, тот свалился на пол. Стоило ему только опереться на больную ногу, как повязка на ней тут же начала пропитываться кровью. Сам он, осунувшийся и бледный, как перина, пребывал едва не в полусонном бреду; изо рта у него доносились только бессильные хрипы и несвязные извинения в адрес Габино. Тот, кажется, особого внимания на это не обращал, и когда ему все же надоели попытки поставить Этьена на ноги, он просто закинул его себе на плечо. Этьен, впрочем, отреагировать на это более-менее внятно уже не мог.

Он погружался в сон. Очертания предметов вокруг него расплывались, приобретали формы из другого места и времени. И острая боль в животе от впившихся в него деталей чужого нагрудника, и слабое свечение солнца, отражающееся от окон дома, и запах пропитывающей повязки крови — все уносило его в прошлое. Но более всего прочего — голос Габино:

— Тоже мне, настоятель. Перегаром ты пасешь не хуже любого пропойцы.

Деревенский дурак, подумал Этьен перед тем, как отключиться. Все тот же деревенский дурак.

***

— О-о-о, — раздался из-за спины голос, — надо же, жив еще! Я-то думал, ты как раз из тех, кого в первой же стычке выкашивают. Ну, это надо отпраздновать. Каши хошь?

Этьен не отвечал. Подобрав колени к груди, он сидел у самого края лагеря с того самого момента, как они встали на привал. Солнце давно уже село, а потому неудивительно, что как следует лица Этьена Габино разглядеть не сумел.

Из-за последовавшего далее молчания он, впрочем, не растерялся, толкнув Этьена в плечо свободной рукой и как ни в чем не бывало усевшись рядом.

— У нас в деревне, где я жил, таверны не было, — начал Габино, запуская в рот ложку каши, — поэтому на всякие гулянки ездить приходилось в соседнюю. Вот на какой-то ярмарке мы с местными так, значит, надрались, что в конце концов с кулаками друг на друга полезли — уж не припомню, из-за чего. Один парень мне тогда так шибко морду надрал, что я пару недель еле разгибаться мог. Ну, мы с ним вот на днях как раз в лагере пересеклись, я на него гляжу, думаю, мол, такого и об лед не расшибешь, свидимся, значит, еще. А сейчас в его взвод зашел, ну, поспрашивать, где он там, а его, как оказалось, и в живых нет уже… Странная штука, да?

Габино тяжело выдохнул. Молчание длилось еще несколько мгновений, пока Этьен наконец не поднял голову.

— Слушай, Габино, — равнодушно сказал он, — неужели у тебя в лагере нет других знакомых дебилов-крестьян помимо того мертвого парня, раз ты так уперто ко мне клеишься?

Рука Габино с поднятой ложкой замерла в воздухе. Пару секунд он неотрывно глядел на Этьена, но его взгляд не казался суровым. Только лишь любопытным.

— Ого, — выдохнул он через мгновение, отставив миску с кашей в сторону, — а ты парень с норовом, я погляжу. Умер кто-то?

— Ты понимаешь, что своей настырностью ты только раздражаешь?

— Боже, приятель. Ну возьми да и набей мне морду, раз так бешу. У нас, знаешь ли, дебилов-крестьян вопросы только так и решаются.

Сплюнув в сторону, Этьен отвернулся. В свете доходивших досюда факелов Габино сумел разглядеть у него на шее крупный порез.

— Ух, — выдохнул он, кивнув Этьену на шею, — выглядит опасно. Тебе ее обработали?

— Да. А теперь оставь меня в покое.

— Хм-м… Нет, знаешь, пока не пойму, что с тобой не то, я и с места не сдвинусь.

— Все со мной так. Я просто не… Не в настроении для разговоров.

Габино вздохнул.

— Все-таки, сталбыть, кто-то умер.

— Да боги ж правые! — Этьен едва не подпрыгнул. Голос у него дрожал. — Да, умер. Множество людей умерло — плевать, с какой стороны. Это, я так понимаю, для подобных тебе проблемой не является. А я не такой. Все? Удовлетворен? Я могу посидеть в одиночестве?

Габино задумчиво хмыкнул, не спуская с него глаз. Этьен, отвернувшись, прерывисто выдохнул. Молчание длилось несколько мгновений, но никто из них с места не двигался.

— Вот в чем дело, — вздохнул наконец Габино. — Понимаю. Хорошо понимаю, на самом деле, так что ты в этом не один и зря меня за кретина последнего считаешь. На войне сложно. Но одному на ней прозябать еще хуже. Уж поверь.

Он поднялся, хорошенько потянувшись. Меч, висевший у него на поясе, звонко брякнул.

— А вообще, знаешь, мы с парнями из отряда иногда устраиваем что-то вроде ристалища во время длительных стоянок. Приходи, м? А то чего доброго войдешь в число тех, кто обычно помирает если не в первой, то во второй стычке.

Махнув рукой, Габино уверенно направился обратно к центру лагеря. А Этьен, бросив взгляд на место, где тот сидел, увидал там оставленную почти полную миску каши.

***

Он очнулся в повозке, не помня ни сна, ни того, как здесь очутился. Кругом стояла тьма; единственный источник света теплился в фонаре, стоявшем на козлах. Этьен поежился; после сна царивший вокруг холод ощущался еще явственнее. В голову сразу же полезли неприятные воспоминания о точно таких же пробуждениях.

Встряхнувшись, он осмотрелся. Габино устроился в противоположном углу, откинув назад голову и грозно похрапывая; Алек и Малкольм беззвучно спали в другом конце повозки. Только сидевший на козлах Эйк бодрствовал, периодически потряхивая вожжами и напевая себе под нос какую-то заунывную мелодию.

Этьен вновь поежился. Затем, глубоко вдохнув, ползком перебрался поближе к козлам. Спать сейчас он был не в настроении, а ночь тянулась долго.

— Тебя Эйк звать, да? — неуверенно спросил Этьен полушепотом.

Замолкнув и чуть повернув в его сторону голову, Эйк глянул на него все с тем же пренебрежением.

— Угу.

— Ага. Приятно знать. Куда едем?

— Куда было сказано.

— А куда было сказано?

Вздохнув, Эйк вновь обернулся. Взгляд его не поменялся.

— Растряси Габино и его вопросами задалбывай, раз те делать нечего.

— Ну нет уж, — усмехнулся Этьен. — Я сегодня помирать еще не планирую. Он же в настоящую банши превращается, если его посреди ночи тормошить.

Эйк мельком улыбнулся.

— Да, есть в нем такое, — сказал он чуть более дружелюбно. — Мы его в дозоре никогда не оставляем. Потому как чуть что, так ярости в нем на семерых хватает.

— Хе, верю. Вы давно знакомы?

— М-м-м… Чуть меньше года, думаю. А ты его откуда знаешь?

Этьен замолк на мгновение.

— Так он не рассказал?

— Ни слова, — пожал плечами Эйк. — Сколько ни спрашивали. У нас уже было мысля пошла, что ты у него навроде неудавшегося контракта. Больная тема, короче.

— Нет, нет. — Этьен отвернулся, мимолетно улыбнувшись. — Мы что-то вроде… Старых приятелей. Может, даже друзей. Не знаю, что он про это теперь думает.

— Ну, — усмехнулся Эйк, — сейчас понимаю. Мало кто будет гордиться подобной дружбой.

— Да… Да, пожалуй.

Лошадь, казалось, засыпала на ходу, поэтому Эйку приходилось неустанно встряхивать поводья. Ночь стояла спокойная и беззвездная. Из звуков кругом был слышен лишь шелест трав, потревоженных мимолетным порывом ветра, ну и, конечно, храп Габино.

Хоть лицо его и было еле различимо в скупом свете фонаря, Этьен все равно пытался хорошенько его рассмотреть. Пытался углядеть на нем новые шрамы, наверное. Он вглядывался в него долго, но то ли неверный свет обманывал его, то ли все и вправду осталось по-прежнему.

— Как он вообще поживает? — со вздохом спросил Этьен.

— Габино-то? О, ну… Да нормально вроде. Жалование ему давеча повысили, он тут новым нагрудником щеголял. Он вообще мужик беззаботный, как мне думается. Не уверен, что что-то его прям тревожит.

— Вот как. — Этьен выдохнул. — Приятно знать. Спасибо.

Эйк вновь мельком обернулся, и Этьена тут же что-то кольнуло в грудь. Вина или что-то похожее. Он посмотрел на Эйка, но в глазах у того этого выражения не было. Отвернувшись, Эйк кашлянул.

— А ты вообще, ну… Правда настоятель, че ли?

— Хочешь — не верь, но да. Я потом как-нибудь подробнее расскажу. Долгая история.

— Ох. — Эйк поежился. — Ты это… Особо не серчай за ногу, лады? Мы в святых отцов стрелять не приучены. Просто, ну… Рефлекс, или как его…

— Я понял, — улыбнулся Этьен. — Не бери в голову.

— Ага.

— Эйк, Скейн бы тебя!

Прежде чем Этьен сумел что-либо осознать, чужая рука схватила его за шкирку и отбросила в угол повозки. Он не ударился, так как в углу лежали сумки, но сам факт произошедшего доставлял мало радости.

Габино подскочил к Эйку быстро и тут же саданул его по шее, да так, что тот едва не вылетел с козел.

— Что я тебе сказал по поводу разговоров с ним, бестолочь усатая? — практически прокричал Габино. — А? Что я тебе сказал?

— Боже, мужик… Не было там ничего такого…

— Да чхать мне, че там было, а чего не было! Ты у нас себя, значит, выше приказов ставишь? Давно жалование не урезали?

От ругани проснулись Алек с Малкольмом. Судя по выражению их лиц было очевидно, что они об этом тут же пожалели.

— Че вы орете? — промямлил Малкольм.

Габино, сплюнув куда-то в сторону, выпрямился. Вид у него и впрямь был как у готового к атаке чудища.

— Спать, — рявкнул он себе под ноги. — С тобой, Эйк, мы еще об этом поговорим, никуда не денешься. Что до тебя…

Габино развернулся и спустя несколько мгновений уже нависал над Этьеном. Пару секунд он молча прожигал его взглядом; затем, размахнувшись, хорошенько вмазал ему по скуле. Затем навис еще ближе.

— Вот же гадюка, — прошипел он Этьену в самое лицо, — с тобой по-хорошему, а ты вон значит как? Парней моих решил херней этой своей облапошить? Думал, я совсем кретин?

Этьен не поворачивался.

— Еще раз подобное увижу — по частям тебя к Райсу доставим. — Снова сплюнув, Габино выпрямился. — А вам еще раз говорю: никаких с ним разговоров. Никаких. Даже смотреть в его сторону не советую. Теперь — спать.

Затем он как ни в чем не бывало уселся в свой угол, скрестив на груди руки и хмуро глядя прямо перед собой. Этьен молчал. Эйк вздохнул.

— Да мне-то че, — сплюнул он себе под ноги, — скажешь тоже — жалование урежут! Мне-то, в отличие от некоторых, копить не на что…

— Замолчи.

Сон не шел, сколько бы Этьен ни заставлял себя уснуть. Болело у него практически все тело, но он не спешил эту боль подавлять. Он и сам точно не мог сказать, почему.

Может, думал он, так и должны кончать люди вроде него. Может, в этом нет ничего необычного: в конце концов, мало кто в нынешнее время смел надеяться на светлое будущее. В такой-то стране. Может, Эотас на самом деле просто ненавидит Редсерас, и все это как раз и входило в его план. А, может, и у богов бывают проблемы, сдавливающие им метафизические глотки.

Этьен не то чтобы не расстраивался из-за своей предстоящей гибели, но ни на что другое он в последнее время и не рассчитывал. Все происходящее было закономерным, и Этьен не видел в этом ничего удивительного. В конце концов, дураком в этой ситуации был именно он. Опрометчиво было полагать, что Этьен окружен каким-то невидимым божественным куполом, оберегающим его от всевозможного дерьма. Вывод шел только один: ему следовало быть умнее. С самого начала.

Может, в следующей жизни ему повезет больше.

Может.

Очнулся он от того, что кто-то заваливал его себе на плечо. От удивления Этьен не успел даже пискнуть. Впрочем, когда он обернулся и увидал рыжую макушку Габино, издавать какие-либо звуки ему резко расхотелось.

— Привал, — холодно бросил Габино. — Лошадь жрать будет. Мы тоже.

Вокруг рассветало — белесый туман окутывал луга слой за слоем, а нависающее над ними серое небо не позволяло видеть хоть что-то, кроме собственного носа. Стояла влажность, неприятно сочетающаяся с царившим в округе холодом. Из звуков слышалось только тихое стрекотание сверчков да конское похрапывание.

Этьена Габино скинул прямо на влажную от росы траву, тут же отвернувшись к остальным. Этьен, распластавшись на спине, сумел лишь прерывисто выдохнуть.

— Так, значит, — зевнул Габино, — Алек, иди поищи какой-нибудь водоем. Малкольм, разводи костер… И глаз с этого рэкетира не спускай. А ты, Эйк… Пойдем-ка переговорим.

Этьен вдохнул поглубже.

— Я не… не рэкетир.

Габино его, впрочем, не услышал. Как и кто-либо еще. Полежав без движения еще несколько мгновений, он со стоном сел, оперевшись на здоровую руку и взглянув себе на ноги. Повязка на правой лодыжке покраснела едва не полностью, ткань присохла к коже из-за густого слоя засохшей крови. Этьен застонал.

— Можно мне бинтов? И воды… Ну, кто-нибудь?

Малкольм, подбиравший в перелеске неподалеку ветки, его не услышал; Габино и Эйк, отчаянно пререкавшиеся у повозки, даже не обратили на него внимания. Сначала Этьен устало вздохнул. Затем ощутил, как внутренности ему начинает скручивать что-то помимо голода.

Этьен не дал себе времени на размышления. В нем уже давно копилась неясная бессильная ненависть ко всему вокруг и к себе самому в частности, и до сегодняшнего дня выплеснуть ее у него не было ни сил, ни возможности.

Он крепко зажмурился, не давая себя полного отчета в том, что собирается делать, и очнулся лишь услышав глухое конское ржание. Когда Этьен открыл глаза и взглянул в сторону повозки, Эйк стоял возле нее на одном колене, силясь отдышаться. Габино же, зажимая рукой правое ухо, быстрым шагом направлялся в сторону Этьена с намерением, которое прекрасно прослеживалось по одному только его взгляду.

Этьен вдохнул поглубже. Затем, невзирая на боль в плече, оперся на руки у себя за спиной и спешно попытался отползти назад.

— Не трогай меня, чтоб тебя! — крикнул он приближающемуся Габино. — Только попробуй! Н… Не прикасайся!

На секунду Габино замер. Небрежно отер ухо, затем внимательно вгляделся в появившиеся на ладони следы крови.

— А то что? — спросил он холодно. — Ну? Что ты мне сделаешь? Что еще?

Глубоко вдыхая и выдыхая, Этьен не спускал с него взгляда. В конце концов что-то у него внутри екнуло, и он отвернулся.

— Ничего. Тебе — ничего. — Прерывисто втянув носом воздух, Этьен вновь взглянул ему в глаза. — Но я не позволю, чтобы со мной обращались, как со скотиной.

— Да? — Габино рассмеялся. — И с чего бы это?

Этьен сплюнул. Руки у него дрожали.

— Ах, ну да. Легче же на мне отыгрываться за все, что случилось, да? Считаешь, что это что-то поменяет?

Габино ухмыльнулся. Затем подошел к Этьену вплотную и, нагнувшись, схватил его за ворот туники.

— Просто хочу проверить.

Когда он занес руку для удара, Этьен все так же не отводил от него глаз.

— Габино!

Габино медленно повернул голову на голос, но руки так и не опустил. На некотором отдалении от них стоял Малкольм в покосившемся набок шлеме; собранные ранее ветки беспорядочно валялись позади него.

— Не при нас, ладно?

— Да, — подключился Эйк, неуверенно подходя ближе. — Не стоит. Против тебя свидетельствовать никто из нас в случае чего не хочет.

Опустив кулак, Габино сплюнул.

— Че, смотреть тошно, да? Неженки, тьфу ты.

Он поднялся, отряхнул руки и, сделав шаг в сторону, схватил Этьена за шкирку. Тот не издал ни звука.

Габино оттащил его в перелесок, куда Алек давеча уходил в поисках водоема, и бросил возле ствола березы. Этьен не без труда сел и, собрав последние силы, подполз к дереву ближе и оперся на него спиной, не спуская глаз с Габино. Тот расхаживал перед ним из стороны в сторону, периодически сжимая руки в кулаки.

— Ты знаешь, — усмехнулся в конце концов Габино, — я ведь о тебе скорбел. Думал, мол, это я недостаточно усилий приложил, чтобы из тебя нормальный вояка получился. Ты же был как… Как брошенный, мать его, кот… И я, как идиот последний, носился там за тобой… Хель, до чего же вспоминать противно!

Этьен отвернулся.

— В каком-то роде… В каком-то роде так оно и было.

— Да вот только даже у драной уличной кошки благородства будет побольше, чем у тебя.

Втянув носом воздух, Габино резко пошел прямо на него. Несколько секунд Этьен не двигался с места, вцепившись руками в землю. Затем он вдруг опустил голову ниже и прерывисто выдохнул.

— Да ты думаешь, мать твою, я не понимаю? — выкрикнул он дрожащим голосом, подняв глаза. — И что мне от себя не мерзко? Я все эти… Все эти сраные шесть лет и дня не мог провести без мыслей о том, насколько же я отвратителен, и ты, сука, правда думаешь, что всем этим глаза мне сейчас открываешь?

Габино замер на месте. Глаза его полнились предвкушением.

— Каждый, каждый долбанный раз, глядя на наш флаг, я вспоминаю о том, что натворил, и мне жить всякий раз не хочется. Когда умер Вайдвен, я не мог найти себе места, и я до сих пор не могу думать о нем вне контекста своего предательства. Я… Я ненавижу себя за то, что тогда дезертировал. И буду ненавидеть, пока еще живу. Так что… Так что не думай, что все эти годы мне жилось хорошо.

Выдохнув, Этьен отвернулся. Некоторое время слышен был лишь шелест потревоженных ветром листьев.

— Замечательно, — сплюнул Габино. — И че, мне теперь тебя по головке погладить и на все четыре стороны отпустить? Во все времена дезертирство каралось смертью. Сейчас ничего не изменилось.

— Я знаю. Но я не хочу, чтобы ты брал грех на душу.

Габино всплеснул руками.

— Надо же, как заговорил! Грех, сука, на душу!

— Я… серьезно. — Этьен взглянул ему в глаза. — Пусть меня судят. Пусть мой труп вывесят на площади. Но сейчас… Можешь мне морду набить, если тебе от этого легче станет. Но пообещай, что до суда ты больше меня не тронешь.

Раздраженно цокнув языком, Габино отошел на шаг в сторону и скрестил на груди руки. Несколько мгновений он молча размышлял. Этьен, впрочем, и так знал, что последует далее.

— Договорились, — наконец отрезал Габино, развернувшись к нему. — Но, знаешь, мне от вида твоей разбитой морды и вправду станет легче.

Вдохнув поглубже, Этьен закрыл глаза.

Комментарий к Путь праведника. Часть 2

как и откуда инквизиторы в столбах, спросите вы? понятия не имею, скажу я!

продолжаю бессовестно подстраивать Редсерас под свой хэдканон и никто меня теперь не остановит

========== Путь праведника. Часть 3 ==========

— Мне холодно…

Белокурая девушка стояла на коленях в темном зале, неуверенно кутаясь в свой истрепанный плащ. Руки ее дрожали, а дыхание выходило наружу едва заметным белесым облачком.

— Холодно…

Этьен вздрогнул. Он скинул с себя плащ и, приблизившись к девушке и спешно присев возле нее, накинул плащ ей на плечи. Она не обернулась и, не переставая цепляться дрожащими руками за свой изорванный плащичек, будто бы вовсе не почувствовала, что что-то изменилось.

— Очень, очень холодно… Я замерзну здесь. Умру… Неужели мы… Так и не дойдем?

— Мы уже дошли, — сказал Этьен, обняв ее за плечи. — Мы уже дома. Все хорошо, Анна.

— Правда? — Она вздохнула — будто бы с облегчением. — Ох, я… Хотела бы это видеть. Как-то это нечестно…

— Я знаю. Это и вправду… нечестно.

Анна вновь задрожала, опустив голову себе на грудь.

— Знаешь, а ведь всегда… Все как-то так и получается. Мама говорила, что плохие вещи… приходят и уходят, но это… Все не заканчивается. Почему-то так… происходит всегда, но об этом… Никто никогда не говорит. Ох, мне правда так… так холодно…

Этьен прерывисто выдохнул, прикрыв глаза и прижавшись щекой к ее плечу.

— Поспи, Анна. Засыпай. А когда ты… Когда ты проснешься, все снова будет в порядке.

— Ты правда… Так думаешь? — Она еле слышно всхлипнула. — Ну тогда… Спокойной ночи, наверное…

— Доброй ночи, милая.

Он обнимал холодный могильный камень, когда к нему приблизился Ингмар. Ему пришлось хорошенько прокашляться, прежде чем Этьен все-таки открыл глаза.

Их окружало монастырское кладбище. Солнце над ним светило так же, как и всегда.

— Как она умерла?

Огладив камень рукой, Этьен со вздохом поднялся. Когда он обернулся к Ингмару, тот смотрел на него с привычным бесстрастием.

— На Белом Переходе. Несколько дней ее лихорадило, и одной ночью она просто ушла. Анна плохо… переносила холод.

Ингмар понимающе кивнул. Одет он был в обычную жреческую мантию, и только несколько редких седых прядей в его темных волосах давали Этьену понять, что все это происходило во сне. В реальности Ингмар на момент этого разговора поседел полностью. Этьену даже думалось, что была в этом и толика его вины.

— Было правильно с твоей стороны попросить меня установить ей здесь могилу, — сказал Ингмар, переведя взгляд на камень. — Это поможет ее душе найти покой.

Этьен вновь вздохнул.

— Я… не уверен. Ее могила здесь, но тело до сих пор лежит среди снегов. Порой мне кажется, что по моей вине на Переходе теперь бродит еще одна безутешная сеан-гула.

— А мне вот кажется, — печально усмехнулся Ингмар, дотронувшись до его плеча, — что ты причисляешь себе слишком много грехов. Тебе следует учиться прощать. В том числе и себя самого.

Безучастно кивнув, Этьен повернулся к могиле.

— Сложно простить того, о ком знаешь так много.

Свет больше не падал на могилу — небо затянуло белым полотном облаков, и окружение мгновенно окрасилось оттенками серого. Могильный камень все еще стоял перед Этьеном, но имя на нем было совсем другим.

— Сколько же еще грехов я могу в себя вместить? — тихо спросил он, опустившись на могилу и оперевшись о камень спиной. — Ох, Боги… Каждый мой долбанный шаг превращается в еще одну отметку в этом сраном послужном списке. Я уже и забыл, как живут нормальные люди. Да и вряд ли когда-нибудь вспомню.

Этьен откинул назад голову и вгляделся в белое марево над собой. Теперь в нем не прослеживалось ни единого солнечного отблеска.

— Дерьмовый человек на службе у дерьмового бога, — с усмешкой выдохнул он. — Шутка тянется уже слишком долго.

В округе не было слышно ни звука. Неизвестно, сколько еще мог длиться этот сон.

— Да ладно тебе, не к спеху ведь. Пусть он уже…

— Нет, — отрезал Габино. — Я не хочу заниматься этой волокитой.

— Боже, ну сам тогда и буди!

Этьен хрипло застонал.

— О, — вздохнул Малкольм, — ну, вот и решено.

Бегущие по тракту колеса повозки гулко постукивали, отбивая привычный путевой ритм; лошадь то и дело фырчала, явно недовольная тем, с каким усердием Эйк ее подгонял. Солнечный свет резал Этьену глаза. Первым делом он попытался вздохнуть, на что грудная клетка мгновенно отозвалась распирающей легкие горячей болью. Каждый вдох давался ему с трудом, малейшее движение казалось актом самоистязания. Сил не хватало даже на то, чтобы вытянуть перед собой руку. Все-таки Габино перестарался, подумал Этьен. Переусердствовал самую малость.

Когда Этьен открыл глаза, то обнаружил, что лежал он вдоль края повозки с подложенной под голову сумкой. Рана на ноге была перевязана новыми бинтами, как и плечо.

«Удивительно, — усмехнулся он про себя. — А всего-то нужно было дать себя отдубасить.»

— Ну, — неуверенно спросил Малкольм, чуть приблизившись к нему, — как оно?

Этьен прикрыл глаза и тяжело выдохнул.

— Я сейчас блевану, если честно, — хрипло ответил он. — Воды можно?

— Да, конечно.

Малкольм спешно дал ему выпить из фляги, затем, кашлянув, взглянул на Габино. Тот глядел в другую сторону, но все равно безразлично махнул рукой.

— Вот, значит, — пробурчал Малкольм, обернувшись к Этьену. — Пару вещей мне надо у тебя выспросить. Сейчас ответить сможешь?

Этьен закашлялся.

— Ну… Да, наверное, — неловко кивнул он через некоторое время. — Что там?

— Штука такая, в общем. Так как твое дело из-за, м-м… Выяснившихся обстоятельств попадает уже в другую категорию, то и мер требует соответствующих. Это я к тому, что теперь тобой заниматься должен, собственно, Совет, а не отец Райс, из-за чего переправить тебя необходимо непосредственно к ним. Без промедления, угу. — На этих словах он косо глянул в сторону Габино. — Но так как у нас еще есть некоторые обязательства перед Райсом, то и информацию по интересующему его вопросу нам добыть тоже следует. Поэтому, собственно… Куда ты все-таки его людей отправил?

Прикрыв глаза, Этьен вздохнул.

— Ну, слушай, — продолжал Малкольм через мгновение, — в твоих же интересах завершить это дело сейчас. Потому как, ну… У нас свои методы допроса, а в силу твоего нынешнего состояния…

— Я понял, — перебил его Этьен. — Я отвечу. Мне надо… собраться, ладно?

— А, ну… Да, разумеется.

Сделав над собой усилие, Этьен положил руку себе на грудь, силясь нащупать на ней свой медальон. Побрякушка была на месте, спрятанная под тканью туники; вытащив ее наружу, он огладил поверхность медальона дрожащей от усталости рукой.

«Все будет в порядке, пока он со мной. Все будет в порядке.»

— Они… просили меня о помощи, — тихо выдохнул он. — Им плохо жилось при Райсе. Я не мог позволить себе пройти мимо… Я сказал им, что у настоятеля Ингмара они смогут начать жить получше. Мы с Ингмаром… Добрые приятели, поэтому я знал, о чем говорю. Они попросят у него убежища, когда доберутся. Теперь Райсу придется разбираться именно с отцом Ингмаром.

— Вот оно как, — кивнул Малкольм. — Почему же ты не сказал сразу? Всего этого вполне можно было бы избежать.

— Я не… хотел заставлять Ингмара разбираться с этим чокнутым. Если бы я молчал, Райс бы вряд ли скоро додумался до всего этого. А за это время… Те селяне вполне могли бы начать нормальную жизнь.

Совершенно неожиданно усмехнулся Габино.

— Крестьяне всегда ноют при малейшей возможности. Это вовсе не значит, что им так уж плохо живется. — Он сплюнул на дорогу и повернулся к Этьену. — В итоге из-за твоей недальновидности проблемы теперь будут еще у двух настоятелей. Ты, как я вижу, думать о последствиях так и не научился.

Этьен слабо улыбнулся.

— Пожалуй, что так. — Он вновь закашлялся. — Что-нибудь… еще?

— Да нет, — пожал плечами Малкольм. — Это вполне себе исчерпывающий ответ. Габино, мы с Алеком тогда…

— Да пожалуйста. Лошадей получите и валите.

— Как-то ты слишком негативно настроен.

— Боже, не лезь, а?

— А то что?

Этьен еще некоторое время слушал их перепалку, пока вновь не уснул.

***

— Так значит, ты забыл?

Свет вспыхнул перед его глазами так неожиданно, что на миг Этьену показалось, будто он ослеп. Он помнил место и время, где подобное уже однажды случалось. А потому искренне надеялся, что то, что произойдет далее, не будет иметь никакого отношения к тем событиям.

— Ты забыл, кто дал тебе право выбирать?

Когда он открыл глаза, то обнаружил себя лежащим на алтаре. Огромный стеклянный купол висел над ним, уносясь далеко ввысь, и бьющий сквозь его стекла режущий свет не давал и шанса разглядеть вокруг себя что-то еще.

Свет притягивал к себе взгляд, не позволяя даже моргнуть; Этьен смотрел вверх неотрывно, и через несколько мгновений из глаз у него потекли слезы.

— Я сам, — выдохнул он. — Я дал себе такое право.

Этьен попытался пошевелить рукой, но тело его не слушалось. Он не чувствовал ничего, кроме обжигающих глаза солнечных лучей. Солнечных ли?

— Можешь обманывать себя, но мне ты лгать не будешь.

— Я и не лгу. Право выбирать было моим еще до того, как меня впервые обожгло короной Вайдвена. Иначе бы эта история не зашла так далеко.

— Вайдвен отнял у тебя это право. Кто его тебе вернул?

— Я сам. Я не буду говорить тебе того, что ты так хочешь услышать.

Некоторое время свет продолжал прожигать ему взгляд. Затем Этьен почувствовал, как к нему резко вернулась способность моргать. Впрочем, ею он решил не пользоваться.

— Значит, ты намерен отрицать свой долг перед Светом? Ты будешь отрицать то, кем ты стал?

— Я и не пытался. Но мой долг невозможно выплатить. Я не могу и дальше делать вид, будто мне это по силам.

— Служение было твоим выбором. Ты помнишь об этом?

Этьен прикрыл глаза.

— Я и не могу забыть о таком. Я выбрал его сам, я сам выбрал этот долг и сам решил остаться с ним. Но я не в праве сам закончить все это. Поэтому… Прошу об этом тебя.

Свет замерцал перед ним мириадами искр, и Этьен вновь взглянул вверх.

— Но готов ли ты умолять меня о такой услуге?

Ласковый, как никогда прежде, свет стекал на него мягкими волнами, обволакивал все его существо, подобно шелковому полотну. Столь многое стояло на кону, понял Этьен. Столь многое было… в его руках.

Он почувствовал, что силы к нему вернулись. Не отводя взгляда от купола, он оперся ладонями об алтарь и сел. Свет сам вырисовал улыбку на его лице.

— Нет. Я прошу тебя — но умолять не стану.

— Тогда ты знаешь, что я тебе отвечу.

***

«Какой я идиот, Боги.»

На его пробуждение тело отозвалось болью, начавшей уже казаться привычной. Колеса телеги отстукивали по тракту свой зацикленный ритм. Эйк фальшиво напевал что-то себе под нос.

«Как будто есть теперь какая-то разница, что я там наобещал когда-то. Какое сейчас вообще значение имеют обещания? Ох, Боги, Боги. Я кретин.»

— Умираю, — прохрипел Этьен, разлепив глаза. — Есть хочу.

— Рановато умирать, — вздохнул Габино, закопошившись в сумках. — На вот. Жуй.

Он сунул Этьену в рот кусок солонины неизвестного происхождения. Этьен присел, приложив к этому все имеющиеся в нем силы, и принялся жадно разжевыватьмясо. На вкус оно, конечно, оказалось отвратительным, но это уже было лучше, чем ничего.

Повозка заметно опустела — теперь в ней их было всего трое. Этьен просыпался несколько раз до этого, а потому смутно помнил, как они разделились с Малкольмом и Алеком — те, кажется, поехали к Райсу. Осознание этого, впрочем, доставляло Этьену мало радости.

«Тот еще подарочек Ингмару скоро пришлют, ничего не скажешь. Хоть бы тех двоих сеан-гула какая-нибудь по дороге разодрала.»

— Мясо еще есть?

— Да, бери.

Он изменился, подумалось Этьену. Начал казаться более серьезным. В прежнее время сложно было уличить момент, когда Габино бы молчал — но не теперь. Он сидел у края повозки, равнодушно глядя на округу через плечо, и дышал медленно и глубоко, целиком погруженный в свои мысли. Мысли, посвященные вовсе не этому времени и месту. Этьен вздохнул.

«Неужели этот дьявол и вправду заслуживает мыслей таких, как Габино?»

— Габино, ты… Не подашь мою сумку?

— На кой?

В недоумении Этьен раскрыл было рот, чтобы что-то предъявить, но Габино смотрел на него столь холодно, что в какой-то момент всякое желание язвить у Этьена пропало.

— Ладно, Боги. Там табак и трубка. Я хотел покурить.

— Я сам достану.

Этьен, конечно, был не в восторге от того, что кто-то посторонний осмелился копаться в его сумке, но возмущение пришлось оставить при себе. Габино и впрямь извлек его трубку, сам же и прикурился. Сделав пару затяжок, все же передал ее Этьену. Тот, устроившись поудобнее, закурил не без наслаждения. Глядя на него, Габино хмыкнул.

— И давно ты куришь?

Выдохнув облачко дыма, Этьен прикрыл глаза с довольной улыбкой.

— Ну… Давненько. Но я это от случая к случаю. Денег-то у меня не то чтобы много, чтобы тратить их на такое.

— Ага, — усмехнулся Габино, — знаю я таких «от случая к случаю». Бегал у нас один в лагере, вечно покурить клянчил.

— О, а я помню. Белобрысый такой, еще и с глазами на выкате.

— Да-да, он. Подбежит как-нибудь и сразу как выдаст этим своим жутким прокуренным голосом: «Ну, есть че?»

— Боги, да, — хрипло рассмеялся Этьен. — Я один раз вечером к отхожему месту шел, а он как на меня выскочит… Уж не знаю, как я тогда прямо там же и не обделался.

— Во-во. — Габино улыбнулся. — Скоро так же вот бегать будешь. С глазами на выкате.

Доселе молчавший, вдруг к ним обернулся Эйк:

— Да уж недолго ему бегать-то осталось.

Габино сплюнул за борт повозки. Этьен, глядя перед собой и практически не моргая, затянулся в последний раз.

«Ну умру и умру, — злостно подумал он, — чего напоминать-то лишний раз? Они как будто дольше меня протянут. Нет-нет да и подорвет как-нибудь очередной диверсант, тьфу ты.»

От бушевавшего внутри раздражения ему даже несколько похорошело. Почувствовав, что силы мало-помалу к нему возвращаются, Этьен попробовал заглушить боль в теле, и спустя несколько попыток у него это все же вышло. После такого даже столь скверное положение дел начало казаться ему не совсем уж безнадежным.

— Обратно сунешь, м?

Выпрямившись, Этьен протянул трубку Габино. Тот, вытряхнув из нее пепел, нехотя положил ее обратно в сумку. Взгляд его неожиданно замер; затем он медленно извлек наружу помятый и кое-где перепачканный пергамент. Этьен от неожиданности закашлялся.

— Эй! Это же личное.

— У тебя в твоем-то положении ничего личного уже нет, — хмыкнул Габино, разворачивая бумагу.

— Боги. — Этьен, вздохнув, упал обратно на сумки. — Если тебе так интересна моя жизнь, мог просто спросить.

— Молчать.

Рваные облачка чванно проплывали над ними, ведомые едва ощутимым ветром. В связи с приближавшейся осенью небо казалось чуть более бледным; солнце распласталось на нем равнодушным белым диском. Погода стояла сносная, но Этьен в этом утешения не чувствовал. Ни капельки.

«Надеюсь, когда меня повесят, будет идти дождь. Не хочу, чтобы этот сияющий увалень смотрел на то, как я дрыгаюсь в конвульсиях.»

— Ингмар, Ингмар… — проворчал Габино, отложив бумагу в сторону. — Кто он тебе вообще? Разве такие письма обычно не пишут каким-нибудь девкам?

— Я-то откуда знаю, кому их обычно пишут? — фыркнул Этьен. — А Ингмар мне брат по ремеслу. Один из наиболее адекватных. Если не самый.

Эйк хмыкнул себе в усы.

— Ты бы с такими заявлениями поосторожнее.

— А что мне будет-то? — усмехнулся Этьен. — Два раза повесите?

— Почему нет?

— По объективным причинам?

— Заткнитесь уже, — встрял Габино. — Этьен, ты лучше скажи — что это за монастырь такой на юге? Я думал, их там всего два.

Этьен вздохнул и выпрямился. Белый диск на небе, казалось, смотрел на него издевательски.

— Это мой монастырь. Стоит практически на самой границе, недалеко от Холгота. Он как бы есть… Но его как бы и нет.

— Поня-я-ятно, — протянул Эйк. — Очередное вранье.

— Никакого вранья. — Этьен нахмурился. — У архиепископа Белмонта в списках он числится как часть епархии. И я, позволю заметить, плачу ему все необходимые налоги. Так что на бумаге он вполне себе есть, живет на прилегающих к нему землях целых двадцать человек и сейчас он переживает завидные для соседних регионов спокойные времена.

Габино усмехнулся.

— Хорошо же ты надурил архиепископа, раз тот думает, что на границе могут быть «спокойные времена».

— Никого я не дурил. Ну, хотя бы в этом плане. По крайней мере, на территорию монастыря и правда давно никто не нападает.

— Потому что никаких территорий там нет и в помине?

— Потому что все, что могли, дирвудские перебежчики давно уже оттуда вынесли.

— Значит, — Габино вопросительно чуть склонил голову набок, — он все-таки существует?

— Боги, ну… Он стоял там. Полтора с лишним года назад. А сейчас там руины, в которых обосновались паладины. Что-то вроде их аванпоста, я не знаю.

— Паладины? Это которые себя Спутниками Вайдвена называют?

— Да, они. Там же не так далеко пролегает паломнический путь, а через эти… руины легко на него напасть. Вот паладины там и торчат. Ну, по крайней мере, они мне так сказали.

— Насколько я знаю, — хмыкнул Габино, — у архиепископа Белмонта с их орденом не самые гладкие отношения. Он едва ли позволил бы им просто так простаивать на своих землях. Чуешь, чем попахивает?

— Враньем, — тихонько рассмеялся Эйк, дернув поводья.

Этьен тяжело выдохнул, снова откинувшись на сумки. Он ожидал, что они начнут попрекать его в очередных махинациях, что напророчат еще с десяток возможных способов ужесточить его приговор. Но то, что они даже не попытались ему поверить, Этьена даже несколько удивило.

Впрочем, не все еще было потеряно.

— Вруном законченным меня считаете, значит, — вновь вздохнул он, устроившись поудобнее. — А если я с самого начала расскажу, м? Может, дадите мне все-таки шанс?

— Кто ж тебя знает, — сплюнул Габино. — Может, ты в процессе еще и чары свои какие-нибудь задействуешь.

— Если бы хотел, то, поверь, вы бы уже с упоением внимали каждому моему слову.

Губы Габино на миг дернулись в улыбке. Несколько даже озорной, как показалось Этьену.

— Ну, рассказывай. Заняться-то все равно особо нечем.

— Стояла, значит, на самом краю Редсераса ма-а-аленькая такая деревенька. Церквушка в ней была еще до войны — раньше, правда, коленопреклонением в ней занимались в честь Хайлии, но после коронации Вайдвена быстренько это дело поправили. Особо сильно, конечно, никто из местных тогда не радовался, но мало-помалу все попривыкли.

Пару первых годков после войны деревне пришлось не очень сладко — в конце концов, близость с границей давала о себе знать, — но потом образовался тот орден Спутников Вайдвена, и спать селянам стало поспокойнее. А после того, как появился Совет и у деревеньки сменился хозяин, все вроде бы совсем наладилось — архиепископ Белмонт все-таки человек участливый. По крайней мере точно таким был.

Храм понемногу достраивали, паладины вовсю бдели на границе, и все, казалось, идет настолько гладко, насколько вообще в таком положении могло бы идти — но, увы, только казалось. Белмонт радел исключительно за состояние стоявшего на территории храма, паладины в какой-то момент начали уделять основной приоритет только своему новоиспеченному паломническому пути, поэтому местным со временем совсем житья не стало, и все мало-помалу принялись оттуда линять. Белмонта возня с таким проблемным участком скоро окончательно доконала, поэтому он назначил туда отдельного настоятеля, чтобы все свалившиеся на деревню неприятности тот решал уже сам.

Новообразовавшегося настоятеля звали Эдмунд, шел ему уже семидесятый год и помимо монастырских проблем решать ему еще и приходилось вопрос с собственным старческим маразмом. Проще говоря, будущего у деревни как не было, так и не появилось.

Соседей эта ситуация, впрочем, волновала не на шутку. В конце концов, если дела в южном монастыре не поправить, то его мигом разорят, а тогда и ближайшим землям сладко не придется. Вот тут-то я в историю и вступаю.

Ингмар и ректор соседнего владения, посовещавшись, решили, что к Эдумунду надо послать кого-нибудь из своей братии, кто аккуратно бы сумел старика направить на правильный путь. И так как я в то время Ингмару буквально житья не давал, да и человека столь же выдающегося они бы в любом случае не нашли, то решили в итоге… Боги, Габино, ну я же вижу, как ты смеешься! Хоть бы вид сделал, ну!

Так, значит, первое время я просто за всем наблюдал, как и было задумано. В доверие Эдмунду втирался, разведывал, как у него там что работает в его представлении, все в таком духе. Очень быстро, впрочем, стало очевидно, что маразм с каждым днем крепчает все сильнее, а никаких управленческих навыков у деда нет и в помине. Эдмунд, к тому же, всяческие советы воспринимал с неохотой, а следовать им не собирался уж тем более. В связи с этим я не придумал ничего лучше, кроме как его сменить.

Перевыборы при живом-то настоятеле практически никогда не проводятся, конечно, но я знал, что, потянув за нужные ниточки, устроить это будет несложно. Крохотное местное сообщество из-за творящегося бедлама уже слабо верило, что что-то может поменяться, и к смене руководства относилось равнодушно. Ингмар поначалу мою идею как нечто разумное не воспринимал, но постепенно смирился с тем, что лучших вариантов у нас нет. Ну, а старик Эдмунд… Пришлось, конечно, над ним немного поколдовать.

Архиепископ Белмонт, как и ожидалось, обратил на нашу инициативу мало внимания. После обстоятельной беседы с Ингмаром он, впрочем, добро дал. В конце концов, интереса к монастырю у него было мало — лишь бы подати вовремя уплачивали. И вот — после ряда бюрократических процедур я уже считался настоятелем и мог говорить с Ингмаром на равных. Ощущалось это все тогда как манна небесная, не иначе. Но недолго.

Меня в то время манил сан сам по себе, и я слабо представлял всю ту ответственность, что свалилась на меня после его принятия. Дела у меня первое время шли из рук вон плохо, пусть я и старался как-то выкручиваться. Белмонт отказывался давать денег на продолжение восстановления храма, пока округа была небезопасной. Паладины особого интереса к моим землям не проявляли, пока этот их новоиспеченный паломнический путь проходил от нас за версту. Пришлось бы обращаться наверх с просьбой путь немного передвинуть в мою сторону, да вот только кто бы меня послушал? К тому же, все еще остро стоял вопрос с бежавшими из деревни селянами. А в связи с продолжавшимся тогда кризисом ни идей, ни возможности обустроить им человеческую жизнь у меня не было.

Я был один в этой своей дурости, но уйти на попятную казалось уже невозможным. Поэтому спустя где-то год, успев вдоволь поскорбеть обо всех своих многочисленных бедах, я все же взялся за дело.

В первую очередь я решил озаботиться треклятым паломничеством. У меня даже вышло: я придумал простенькую легенду о связанной с Вайдвеном реликвии, что-то типа его дырявого носка, раздобытого на Белом Переходе, и в храм и впрямь начали постепенно стекаться люди.

Паладины мигом взяли все свои слова назад и обустроились неподалеку, Белмонт вновь задумался о выделении денег на нужды храма, хотя в том уже, как мне думалось, не было нужды — деньги я получал и от проезжавших мимо пилигримов. Я мог наладить поставки необходимого продовольствия для деревни, мог восстановить местное фермерство, мог привести храм в божеский вид… Все шло как нельзя лучше, и к нам с каждым днем прибывало все больше и больше паломников. Правда, я не особо смотрел, с какой стороны люди к нам приезжают.

Однажды к нам пришла группа беженцев из Дирвуда. Я дал им все необходимое, не забыв о том, каким сам был в такой же ситуации, обустроил им ночлег и пообещал найти им работу. Они не казались большой проблемой — я с охотой готов был помочь. Зря, как оказалось.

Одной ночью храм в придачу с деревней они подожгли. Никто, благо, не умер, но практически ничего не удалось спасти. Я тогда совсем растерялся — некоторое время просто стоял и смотрел, как горит синим пламенем все мое будущее, все мои труды последних лет. Все было потеряно. Все хоть сколько-нибудь весомое, что у меня только было.

Виновные вернулись туда же, откуда бежали — задержать их никто не успел. Местные растеклись по соседним деревням. Я раздал им все деньги, что удалось уберечь, и продал свою мнимую реликвию, чтобы было, чем заплатить Белмонту. Руины оставил паладинам просто чтобы земля все еще оставалась безопасной — правда, пришлось приложить большие усилия, чтобы их убедить там остаться. А Ингмара я попросил не говорить Белмонту о том, что монастырь разрушен. В итоге архиепископ думает, что реликвия просто исчезла, и южные земли все еще продолжают у него числиться со мной во главе. Так что я, как видите, все-таки самый настоящий настоятель. Пусть только и на бумаге.

— Ого, — с усмешкой выдохнул Эйк, встряхнув поводьями, — да здесь нарушений минимум на целый параграф устава…

— Мне-то теперь терять особо нечего, — пожал плечами Этьен, прокашлявшись. — А так хоть во лжи меня уличать у вас желания поубавится.

Эйк наигранно рассмеялся.

— Ну-ну, думаешь, фантазеры себе обычно только заслуги приписывают? Ага, щас!

Этьен шикнул на него, перевел взгляд на Габино. Тот все так же сидел, облокотившись на бортик повозки, и смотрел в сторону. Лицо его не выражало ни капли заинтересованности. Этьен нахмурился, но в чужие мысли решил не заглядывать.

— Габино, ты настолько возмущен рассказом, что даже взглядом меня не удостоишь?

Габино пожал плечами.

— Нет. Я только размышляю над тем, как все это преподнести в моем отчете.

Отвернувшись, Этьен сполз в положение лежа и цокнул языком.

— Невежливо.

— Не утомляй меня.

День тянулся медленно. Может, даже слишком медленно. Эйк все так же напевал свои заунывные солдатские песни, безбожно фальшивя, а округа верещала скрипучими голосами сорок. Через некоторое время проехали мимо крохотного фермерского поселения. При виде блестящих на солнце эмблем люди приветствовали инквизиторов поклонами и словами благодарности, но Этьен видел их глаза. Страх пополам с отвращением. Этьен мало знал инквизиторов, но ему хотелось бы думать, что такое отношение к ним неоправданно. Впрочем, одного взгляда на Габино оказалось достаточно, чтобы понять обратное.

Габино не чувствовал стыда — вряд ли он вообще когда-либо подобное ощущал. Ему было, разумеется, неприятно, несколько даже противно, но по большей части все-таки горько. Потому Габино не смотрел селянам в глаза, пусть внешне все еще казалось, будто он полон уверенности в себе.

Селяне не были к ним предосудительны или жестоки, думал Этьен, с тоской глядя на скрывающуюся за горизонтом деревеньку. Как не были жестоки и инквизиторы — в глубине души, конечно же. В самом-то деле и тем, и тем было друг на друга по большому счету все равно. То, что они имели сейчас, просто-напросто так сложилось.

Такие уж, сука, были времена.

Через некоторое время Габино отвлекся от своих раздумий и, выудив из сумок бумагу и грифель, принялся старательно что-то записывать. Этьен, уныло грызущий сухарь, косо поглядывал на него несколько мгновений, затем усмехнулся.

— Хей, Габино.

— Че тебе?

— Помнишь настоятеля Феорана с севера? У него еще усадьба сгорела.

Габино на миг перестал писать, подозрительно на него взглянул.

— Ну и?

— Ну так это моя работа, — самодовольно усмехнулся Этьен, перекинув руку через бортик повозки. Габино вскинул бровь, не спуская с него взгляда, затем вернулся к пергаменту.

Молчание затягивалось. Габино все так же заунывно скреб грифелем по бумаге, Эйк явно норовился запеть снова. Этьен вздохнул.

— А помнишь, в Мидруне на ярмарке какой-то умник распустил целую партию орланских рабов? Это тоже я.

Габино молчал. Нижнее веко на правом глазу у него легонечко подергивалось. Этьен ухмыльнулся.

— А помнишь двух братьев-десятников, пытавшихся дезертировать вскоре после Долины Милосердия? Это, значит, тоже…

— Пизда Хайлии, — вскипел Габино, злостно отбросив в сторону грифель с пергаментом. — Че тебе от меня надо, кретин недоделанный? Чего ты добиться пытаешься?

— А ничего. — Этьен беззаботно сунул сухарь в рот. — С отчетом тебе помогаю, только и всего.

Сплюнув за борт повозки, Габино поднялся, сжал в кулак правую руку. Эйк с интересом обернулся через плечо.

— Умник херов, — прорычал Габино, сжимая и разжимая руку. — Подумай еще раз и возьми свои слова назад. Или ты вправду хочешь устроить тут сцену?

Эйк хмыкнул.

— Вряд ли еще одну такую сцену он переживет.

— Заткнись, Эйк. Пусть он сам решает.

Этьен выплюнул недожеванный сухарь на дорогу и, нахмурившись, посмотрел Габино в глаза.

— Я возьму свои слова обратно, — кивнул он, не отводя взгляда, — если ты объяснишь, что из мной сказанного так тебя взбесило.

— Ну-ну, — усмехнулся Габино. — Думаешь, ты в том положении, чтобы мне условия ставить? Ты ж пойми, Этьен… Некоторые вещи требуют суда и следствия, а за некоторые и собственными руками брюхо вспороть не грех.

Лошадь захрапела, и повозка резко остановилась.

— А знаете, — нервно выдал Эйк, спрыгивая с козел, — мне бы отлить не помешало…

— Да-да, — бросил Габино, не оборачиваясь. — Вали.

Недовольно что-то проворчав, Эйк быстро засеменил к близлежащим кустам. Габино подошел к Этьену ближе.

— Дезертиры те, значит, — хмыкнул Этьен, отвернувшись. — Как их звали, м? Братья Ферро, кажется, да? Я их помню. Их насильно в армию затащили; на деле-то они ни слухом ни духом были не о Вайдвене, не о всей этой его заварухе. Пришлось всего-то на паре мыслишек их внимание заострить, и все — раз, и ни того, ни другого…

— Слышь, паскуда, — Габино навис над ним, ухватился рукой за навершие меча. — Ты мне мозги не пудри. Вайдвен бы не допустил, чтоб ты за такое…

— Ах, Вайдвен! — Этьен рассмеялся, вперившись в него взглядом. — А ты думаешь, он такой весь из себя святой? Ах, ну да. Уж извини меня, совсем что-то из головы вылетело!

Габино рявкнул, схватил его за ворот туники. Затем занес руку для удара… И так же быстро ее опустил.

— Я тебе не верю.

— О, это поправимо. Тебе показать?

Выпустив его, Габино отвернулся.

— Не надо.

Он отошел к другому краю повозки, скрестил на груди руки, уставившись на сидевшего у придорожного дерева Эйка. Этьен тяжело вздохнул.

— Почему ты так бесишься на меня? Ведь дело не только в дезертирстве. Я же вижу, есть что-то еще.

— Не копайся у меня в голове, — зло бросил через плечо Габино. — Мое отношение — это мое дело.

— Ну уж нет, — натянуто усмехнулся Этьен. — Сейчас от твоего отношения как-никак моя жизнь зависит. Поэтому…

— Ох, сука! — Габино всплеснул руками, обернулся. — Ну давай, конечно, влезь мне тогда в башку, развороши там все и заставь меня думать так, как тебе хочется. Тебе же плевать, что у других людей есть право хотя бы на собственные мысли, у тебя же ничего святого, сука, нет!

Этьен открыл было рот, чтобы что-то возразить, но затем так же быстро его закрыл.

— Ты вообще хоть кого-нибудь уважаешь, Этьен? — продолжал Габино, все больше хмурясь. — Ни боги для тебя не авторитет, ни короли — ну хоть кто-нибудь есть, а? Хоть кто-нибудь, сволочь ты такая? Эотас милосердный, да если бы все дело было только в том, что я тебя ненавижу… Наша страна и так не в лучшем положении, а такие, как ты, делают все еще хуже. Ты хоть сам осмыслить попытайся, что ты творишь. Ты уничтожил монастырь на юге, если это все, конечно, правда, ты спровоцировал побег людей Райса — и небось героем себя считаешь. А ведь владения Райса — один из ключевых поставщиков кукурузы в епархии. Если никто не будет возделывать его земли, если никто в ближайшее время не соберет урожай, то в округе вновь начнется голод, и кто тогда людей будет кормить? Ты со своим несуществующим монастырем?

Габино вздохнул, вновь отвернулся к дороге.

— Вопрос твоей смерти — это вопрос прежде всего всеобщей безопасности. У тебя есть способности, и с твоей дурной головой эти способности опасны. Ты должен умереть не только потому, что я хочу отомстить. Ты должен умереть, чтобы Редсерасу стало хоть чуть-чуть проще дышать.

Этьен опустил голову. Несколько мгновений он молчал, не в силах что-то возразить. Но затем изнутри его что-то кольнуло.

— Значит, я угрожаю Редсерасу, — болезненно усмехнулся он. — Значит, это я делаю нашу жизнь хуже? Ох, тогда скажи на милость, кто делает ее лучше! Райс, героически возделывающий поля и хлещущий своих людей плеткой за каждое неудобное слово? Папаша Эдмунд, который ослеп настолько, что не мог прочитать ни слова в бухгалтерской книге? Совет, который из-за бесконечной грызни не успевает смотреть за своими собственными землями? Я, мать твою, порчу вам жизнь! Да я единственный во всей этой прогнившей стране пытаюсь хоть что-то, сука, сделать! Я ошибаюсь, и иногда я ошибаюсь критично, но кто, Хель тебя забери, не ошибается? Как будто Вайдвен на пути к власти ни разу не обосрался!

— Не сравнивай себя с Вайдвеном! — злостно прокричал Габино, обернувшись. — Уж кому-кому, а Вайдвену ты даже в подметки не годишься!

— Ах, вот как? Да сам же Вайдвен, мать твою, думал иначе! В ином случае я попросту бы сейчас здесь не сидел!

Габино поджал губы.

— Объяснись.

— Да ради всех богов, тьфу на тебя. У твоего любимого святого вместе с его божком не раз и не два был шанс меня на месте прикончить, только вот знаешь, что они вместо этого учудили? Отпустили на все четыре стороны, вот что! И только попробуй вякнуть, что я опять тебе лгу — я тебе хоть каждый наш диалог с Вайдвеном во всех деталях продемонстрирую, будь ты неладен!

Габино отшатнулся. Некоторое время он молчал, и взгляд его беспокойно метался по округе. Затем он отвернулся к дороге.

— Эйк! Поехали.

Когда Габино садился обратно на место, руки у него дрожали. На Этьена он больше не смотрел.

Эйк быстро вернулся на место, и вскоре телега двинулась. Так и не дождавшись ответа, Этьен махнул здоровой рукой и повернулся на бок.

— Может, даже Эотас в чем-то ошибался, — неслышно выдохнул Габино куда-то в сторону.

Этьен обернулся.

— Что?

— Ничего. Отвали от меня.

Цокнув языком, Этьен принялся созерцать округу.

Ближе к закату, повернув на ближайшей развилке направо, вышли на тракт пошире и поприличнее — одновременно пройти на нем по примерным прикидкам могли даже два воза, при этом друг друга не потеснив. Телега теперь не норовила то и дело угодить в канаву и не перепрыгивала через каждый неудачно расположившийся камешек, а кое-где даже встречались не покосившиеся указатели.

— Это ж вроде тот самый паломнический путь, да?

— Я тебе че, пилигрима напоминаю, че ли? Откуда мне знать?

— Ну-ка хайло оба прикройте.

— Боги, Габино, какой же ты зануда.

Вечерело быстро, и жара мало-помалу спадала. Постепенно Этьен начинал чувствовать себя лучше: пулевые ранение больше не кровоточили, дышать становилось легче. Заслуги его спутников в том не было, но Этьен все равно заметил за собой, что раздражать его они начали чуть меньше.

Смерть, думал Этьен. Периодически он смотрел на Габино и размышлял: что, правда его смерть будет выглядеть так? У его смерти будет рыжая неухоженная борода, полчелюсти выбитых зубов и страшенный деревенский акцент? Нет, не самый худший вариант, разумеется, но Этьен все же ожидал чего-то более пафосного. Чего-то между сеан-гулой и лично Воэдикой. Он, конечно, еще надеялся, что палач его будет выглядеть повнушительнее (или хотя бы посимпатичнее), но от жителей Редсераса подобного стоило ждать в последнюю очередь. В конце концов, мало кто из его соотечественников вышел рожей.

Когда верхушка неба подернулась пурпурным, а от перезвона цикад начало закладывать уши, на горизонте замаячила группа людей. Либо фермеры, либо паломники — особо беспокоиться было не о чем, поэтому Габино в их сторону даже не взглянул. Эйк же, когда люди стали приближаться к повозке, резко перестал насвистывать. Этьен от скуки начал прислушиваться.

Он ожидал почувствовать от группы типичное для его сограждан уныние, может, даже не такое редкое в этих краях разочарование, но вместо этого ощутил радость. Немного помутненную усталостью, но все же радость — люди шли вперед с улыбками на лицах, вполголоса весело переговариваясь. В какое-то мгновение Этьен вздрогнул — так давно он не чувствовал ничего похожего.

Впрочем, чем ближе люди подходили к телеге, тем быстрее спадал их оптимистичный настрой. Этьен усмехнулся, переведя глаза на Габино. Вроде же служители закона — чего ж от них так простой люд воротит?

Когда фермеры, одетые в простенькую походную одежку, поравнялись с повозкой, бряцая добром в наплечных сумах, Этьен предусмотрительно отвернулся. Мало ли, кто там мог идти. Встретить в таком положении знакомых было бы сущим…

— Мастер Этьен… Это же вы?

…наказанием. Этьен спешно обернулся, внимательно вгляделся в лицо замершего на дороге фермера. Тот был светловолосым, с носом-картофелиной и морщинками вокруг рта. Черты были знакомыми, но имя Этьен не помнил. Габино тоже обернулся.

— Точно вы! — Фермер заулыбался, махнул рукой спутникам, подбежал ближе к повозке и пошел вровень с ней. — Не признал сразу, голова дырявая.

— Сумерки, что поделать, — нервно усмехнулся Этьен. — С кем имею… честь говорить?

Фермер ничуть не изменился в лице.

— Атли, мастер Этьен. Неужто не помните? Год с гаком всего-то минул!

Этьен кивнул. Он предпочел бы не помнить.

— Конечно. Как поживаешь, Атли? Работу нашел?

— Да, как же иначе. Не сразу, это да, но нет худа без добра, сами знаете… Храм нынче латаю не так далеко, в Пэйлроу. Мы с женушкой вас не так давно вспоминали, вот как хорошо все-таки было вас встретить…

Атли откашлялся, приложил руку к груди — видно было, что он запыхался. И неудивительно: повозка летела вперед быстро, несчастному фермеру приходилось за ней едва не бежать. Этьен недовольно обернулся к козлам.

— Эйк, будь добр, останови.

— Нет уж, Эйк, — встрял Габино. — Не останавливай. Мужик, обмен любезностями закончили, проваливай себе. У нас с пленными разговоры не поощряются.

— Габино, ну какая же ты…

— С пленными?! — охнул Атли, не сбавляя шага. — Что значит — с пленными? Такого человека, да и в плену держать? Это ж за какие такие провинности, извольте уж поведать!

Габино усмехнулся себе в усы.

— А вот это уже не твое дело, мужик. Валил бы ты себе подобру-поздорову.

— Габино, — раздраженно воскликнул Этьен, — ну ради всего святого, хоть пять минут не будь ты такой свиньей! Или ты настолько трусоват, что думаешь, что тебе даже фермер угрожать может?

Сплюнув за борт, Габино нахмурился. Несколько мгновений молчал, затем сделал Эйку знак рукой.

— Ладно, имбецил, балакайте. А я посмеюсь.

— Ну спасибо, сволочь бородатая.

Телега остановилась. Атли согнулся, оперся руками о колени, несколько раз тяжело вдохнул и выдохнул и вновь поднял голову.

— Так как это, — обратился он к Этьену, — как это так — с пленными? По какому это праву сии господа вас в плену держат?

— Ой, Атли… — Этьен вздохнул. — Не бери в голову, серьезно. Я в… в полном порядке. Ты мне лучше про себя расскажи, а? Куда вот путь держишь?

Атли нахмурился, взглянул попеременно на Габино и Эйка. Затем показательно сплюнул.

— В Приют Святого, мастер. На ярмарку. Хотел женушке чего-сь к празднику прикупить… Да и продать. Женушка-то, говорю, до сих пор вас добрым словом поминает. Говорит все, мол, надобно бы вас навестить, спасибо сказать. Ну так, раз какой-никакой шанс выпал…

Этьен остановил его взмахом здоровой руки.

— Пустое. А жене передавай наилучшие пожелания. С деньгами-то у вас как?

— Держимся, — вздохнул Атли. — Бывало хуже. Ну, сами знаете.

Кивнув, Этьен обернулся к Габино.

— Будь добр, вынь из моей сумки кошель и дай мне.

— Ага, разбежался, — усмехнулся Габино. — Ты — наш, и твои деньги теперь принадлежат Совету. Неужто Совет грабить собрался?

— Да уж не побрезгую, — нахмурился Этьен. — Не будь такой сукой, отдай мои деньги.

Цокнув языком, Габино покопался в его сумке и бросил ему небольшой плотно набитый мешочек. Этьен, выдохнув, перекинул его Атли. Тот кошель ловить не стал, и в итоге мешочек с бряцаньем завалился к колесу телеги.

— Мастер, да вы что же…

— Забирай, не будь дураком, — строго сказал Этьен. — Если совесть придавит, можешь часть денег вернуть Руфь из «Вельветовой перчатки». А теперь бывай. Поехали, Эйк.

Телега тронулась, и Этьен больше не оборачивался. Атли некоторое время стоял на том же месте, неверяще глядя перед собой, затем все же подобрал с земли кошель.

— Спасибо, мастер Этьен! — крикнул он. — Век вас не забудем!

Вскоре его крик затерялся среди стрекота цикад. Габино некоторое время глядел назад, затем шумно усмехнулся.

— Что, в благородство перед смертью поиграть решил?

— Почему только перед смертью? — искренне изумился Этьен. — Если ты не знал, я уже пару лет подрабатываю профессиональным актером. Вон, Атли не даст соврать.

Габино презрительно цокнул языком.

— Так что, — очнулся вдруг Эйк, — это из твоей той деревни мужик, что ли?

— Ага. Советую об этом на досуге подумать.

— Он и без тебя найдет, о чем думать, — раздраженно вставил Габино. — Подгони клячу, Эйк. Скоро совсем стемнеет.

А темнело и правда быстро.

Когда стемнело окончательно, доехать до ближайшей деревни они не успели, поэтому ночевать решили в перелеске возле тракта. Телегу скатили на обочину, немного проехали вглубь леска и, когда прижавшиеся друг к дружке деревья не дали дороги дальше, заночевать решено было прямо на месте.

В тишине развели костер, молча поели сухарей и вяленого мяса. Затем некоторое время еще глядели на огонь, слушая уханье филина, прятавшегося где-то в верхушках деревьев.

— Знаете, — начал в какой-то момент Эйк, не сводя глаз с костра, — а я вот все-таки подумал об этом мужике с дороги.

— Да ради рассвета, — закатил глаза Габино, — нормально же сидели. Завали пасть, не охота мне сейчас с тобой собачиться.

Эйк и ухом не повел.

— Вот подумал я об этом мужике, говорю, и вот что решил: не было ничего благородного в том, что случилось. Вот мы Этьена казним, а такие, как тот мужик, за эти вот выпендрежи потом его мучеником мнить будут. Так что это все было сделано, только чтобы Совету поднасрать. Вот, что думаю.

Габино хмыкнул.

— А ведь здравая мысля, — хитро улыбнулся он, взглянув на Этьена. — Бунт он нам тут, значит, подогревает, скотина такая. Это уж обвинение посерьезнее будет, а, Эйк?

Эйк гаденько усмехнулся.

— Ага. Еще одно в копилочку.

Этьен тяжело вздохнул, поправил мешок у себя под спиной.

— Да Боги правые и неправые, — начал он возмущенно, — что ж вы меня каким-то злом вселенским выставить пытаетесь? Вот сделаешь доброе дело, а вы уже заговор тут видите. Из-за такого отношения вас и презирают, дурачье.

— Да пусть себе презирают, — хохотнул Эйк. — Мы свое дело вовсе и не за спасибо делаем, между прочим.

— Вот из-за этого-то, — показал на него пальцем Этьен, — вы и мудаки.

Габино устало вздохнул.

— Хорош уже письками мериться, все мы тут не лыком шиты. Это, в конце концов, не столь важно.

— Ну, а что ж тогда важно?

— То, что тебя через пару дней на площади повесят, а мы с Эйком будем в «Вельветовой перчатке» вирсонег пить.

— О, ну спасибо, — огрызнулся Этьен. — Я уже и забыл.

— Пожалуйста.

Посидели еще немного, слушая потрескивающий в костре валежник. Спустя некоторое время Габино со вздохом решил перевязать Этьену раны, а Эйк, сходив по нужде, начал забираться обратно в телегу.

— Че хотите делайте, — сказал он тоном, не терпящим возражений, — да вот только теперь моя очередь на мягеньком жопу греть.

— Да пожалуйста. Но часа через четыре в дозор ты встанешь.

— Ой, командир, отвали.

Отрубился Эйк быстро: примерно к тому моменту, когда Габино закончил с бинтами и отсел от Этьена подальше, из телеги послышалось звучное похрапывание. Ни Этьена, ни Габино, впрочем, спать не тянуло. Поэтому они все так же молча сидели по разные стороны от телеги, глядя прямо перед собой и думая о чем-то своем.

— Эй, — обратился через некоторое время Габино, не поднимая глаз, — Этьен.

— Что?

— Ты еще помнишь… — На минуту он замялся и, кажется, от нерешительности даже сглотнул. — Помнишь то выступление Вайдвена во время первого Весеннего Рассвета?

— Помню, — кивнул Этьен со вздохом. — А что?

— Можешь мне его… Показать? Ты вроде такое…

— Конечно, Габино. Дай мне минуту.

Этьен хорошо его помнил. Потому что та речь Вайдвена еще не казалась подделкой, выдавленной только для того, чтобы оправдать очередное совершенное им дерьмо. Во время той речи все было проще. Во время той речи казалось, что они и правда собираются делать что-то великое.

Казалось, усмехнулся про себя Этьен, не прекращая видение. Вовсе не казалось — так и было. Они действительно шли к чему-то грандиозному. На том празднике каждый был уверен, что в будущем для них возможно вообще все, к чему бы они не стремились.

Но потом Вайдвен, разумеется, все испортил. И стремиться теперь было можно только к строго регламентированным вещам. И ничего, в принципе, с тех пор не поменялось.

Этьен остановил видение.

— Извини, — хрипло выдохнул он, прикрыв лицо рукой. — Тяжело на это смотреть.

— Понимаю, — кивнул Габино. — Но хорошо все-таки… Порой вспомнить, каким он тогда был.

Убрав от лица руку, Этьен мельком улыбнулся.

— И правда хорошо.

— Знаешь, — вдруг беззлобно усмехнулся Габино, — я ведь тебе в то время немножко даже завидовал. Казалось, у тебя с ним связь какая-то есть. У всех нас была, конечно, но ты будто отличался. Ты был, ну… Особенным. Будто бы Вайдвен видел в тебе что-то.

— Ах, особенным, значит? Вот спасибо. Меня, знаешь ли, до этого особенным только мать и называла.

Габино рассмеялся.

— Охотно верю.

Помолчали. Габино подкинул в костер еще несколько веток.

— Но знаешь, — продолжил он уже более мрачно, — твоя инаковость и отношение Вайдвена вовсе не пошли тебе на пользу. Боже, ты только посмотри на себя! Выскочек с большим самомнением я, пожалуй, нигде и не видывал.

— Значит, у меня тут раздутое самомнение?

— Разумеется. И кроме него в тебе мало что видно.

Этьен вздохнул, подложил под голову здоровую руку.

— Самомнение, — усмехнулся он, — скажешь тоже. Ты вот, Габино, когда просыпаешься, то, думаю, знаешь, кто ты. А я вот не знаю. Встаю каждое утро — и не знаю, вот хоть убей. Я сегодня священник? Или еретик? Или спекулянт? Или просто выскочка с непомерными замашками? И вот так изо дня в день, из года в год… И ты думаешь, действительно самомнение мешает тебе разглядеть во мне что-то еще?

— Думаю, раздутое самомнение как раз и мешает тебе в этом «что-то еще» определиться.

— Ага, — буркнул Этьен, отвернувшись, — ну и думай себе на здоровье.

— Да мне-то что, — выдохнул Габино. — Ты бы лучше сам об этом поразмыслил. А то ведь из-за самомнения своего вон сколько бед натворил.

— Ах, из-за самомнения, значит? Ну спасибо, око ты, блин, всевидящее.

— Ну, если не из-за самомнения, то из-за чего? В настоятели заделался, людям каким-то бредом мозги пудрил…

— Да потому что Редсерас твой любимый гниет, вот почему, — раздраженно отозвался Этьен. — Потому что в Совете сидят кретины с самомнением втрое больше моего, потому что настоятелям до чего угодно дело есть, кроме людей своих, и потому что в решении всех проблем люди уповают исключительно на пресловутого Эотаса и его идиотскую церковь. Думаешь, это нормально? Правда думаешь, что в этом ничего менять не надо? Тебе правда, что ли, жить тут так нравится?

Габино усмехнулся.

— И что же ты пытаешься предложить вместо всего этого?

— Пересмотреть долбанные догматы и сделать побольше акцентов на тех местах, где говорится о людях, а не об Эотасе. Больше говорить не о том, что нельзя, а о том, что можно и что надо. Чтобы люди побольше делали друг для друга, а не несли все свои последние сбережения в местный храм, чтобы купить себе искупление. Потому что вот это — эотасианство. А то, что мы вокруг себя видим — это Скейн знает что такое.

— Понятно, — вздохнул через минуту Габино. — Видал я таких новаторов. В основном на столичных виселицах.

— Уверен, половину ты сам же туда и привел.

— Может… Может, так оно и есть.

Этьен перевернулся на другой бок, раздраженно цокнув языком.

— Иди ты в задницу, Габино, — пробурчал он, не оборачиваясь. — Спокойной ночи.

— Ага. Спи.

Этьен заснул довольно-таки быстро, даже несмотря на ноющую боль во всем теле. Габино, впрочем, вскоре обнаружил, что и у него кое-что побаливает.

— Мастер Этьен? Этьен? О, слава богу… Нет, нет, только не кричите!

Он и правда хотел бы закричать — но не из-за неожиданного пробуждения, а из-за того, что чья-то ладонь резко зажала ему рот. Несколько раз моргнув, Этьен мягко отвел чужую руку от своего лица.

— Атли, — шепотом обратился он, потирая глаза, — какого хера ты здесь делаешь?

Атли поднялся, тихонько выдохнув. Позади него стояла еще пара незнакомых Этьену людей.

— Я… Кхм, мы решили, что нельзя это так оставлять, — прошептал Атли словно бы виновато. — Это ж какой беспредел эти гады устраивают, раз такого, как вы повязали!

— Ох, сука, Атли… — Придя в себя, Этьен разочарованно прикрыл лицо рукой. — А ты хоть на минутку мог задуматься о том, что повязали они меня вполне заслуженно? А? Проваливайте отсюда, пока никого не разбудили.

Атли несколько мгновений стоял в молчании, затем сжал руку в кулак.

— Может, и заслуженно, — сказал он уверенно. — В Редсерасе список преступлений большой, куда-нибудь да и подпадете. Как и любой из нас. Не верю я, что вы что-то вправду плохое могли сделать, вот не верю, хоть убейте.

Этьен вздохнул, убрав руку от лица.

— Атли, ты идиот. Добросердечный идиот. Завязывай с этим, рано или поздно ведь в дерьмо какое-нибудь вляпаешься.

— Знаю-знаю, — усмехнулся Атли, — жена мне этим то и дело на мозги капает. Пойдемте, мастер Этьен. Мы вам поможем идти.

Этьен сглотнул. Аккуратно перевернулся, взглянул на лежавшего к нему спиной Габино. Вновь вздохнул.

— Нет, извини. — Он вновь повернулся к Атли. — Знаю, намерения у тебя самые лучшие, но я того не стою. Иди себе спокойно на ярмарку, прикупи жене красивых безделушек каких-нибудь. А я останусь. Уж не серчай.

— Да как это так! — От возмущения Атли едва не начал говорить в полный голос. — Как же я спокойно жить буду, зная, что оставил вас этим извергам? Нет уж, пойдемте. Чего бы вы там не наделали, Эотас все простит. А то, что эти гады с людьми делают… Никакое это не правосудие. Прошу вас, идемте.

Имя Эотаса резануло Этьену слух. Он отвернулся, нахмурившись.

— Нет. Я не дамэтому кретину опять спасать меня, когда ему вздумается. Я так решил, Атли. Хочешь мне за доброту отплатить — не ввязывайся во все это. Уходи.

Атли выпрямился, сжал в кулак другую руку. Несколько мгновений с выражением крайнего презрения рассматривал спину спящего Габино, а затем махнул рукой.

— А говорите еще, мол, это я идиот, — выдохнул Атли разочарованно. — Поступайте, как знаете. Но если передумаете, мы ждем вас на тракте.

Он развернулся, и через несколько секунд их тени исчезли за стволами деревьев. Этьен облегченно выдохнул. А когда вновь повернулся к костру, увидел, что Габино сидел напротив него как ни в чем не бывало.

— Маграновы титьки, Габино! — От неожиданности Этьен едва не подпрыгнул. — Какого хера, ты же спишь!

Ответа не последовало. Габино не сводил с него глаз.

— Ох, Боги… — Этьен сел, скрипя зубами, и повернулся к нему лицом. — Сделай вид, что этого не было, ладно? Я никуда не делся, они ничего не сделали… Не порть мужику жизнь, будь человеком, а?

Габино молчал. Затем со вздохом перевел взгляд на едва трепыхавшийся костерок.

— Габино, ну ведь правда…

— Почему не ушел?

Этьен замер на полуслове.

— Ну, — снова заговорил он, прокашлявшись, — я, знаешь ли… Я, ну, понимаешь… А, так я просто знал, что ты не спишь!

Габино тяжело выдохнул.

— Врешь ты все. Хоть какое-то разнообразие.

— Ого, — нервно усмехнулся Этьен, — так ты мне, оказывается, веришь?

— Не знаю, — пожал плечами Габино. — Не уверен. Думаю, я… Нет, тьфу, ничего я не думаю.

— Ну, кхм, тогда…

— Знаешь, — вдруг хрипло выдохнул Габино, — я ведь правда многих хороших парней подвел к виселице. Всяких диверсантов, конечно, тоже было пруд пруди, но чаще… Совету много кто не нравится. Моя работа — с такими разбираться. И я хорошо делаю свою работу. Большей частью…

Он вздохнул, провел по волосам рукой.

— Может, это все ты делаешь. Я не знаю, если честно, как сайферы работают. Может, все мое отношение — это одна только твоя работа, я не знаю, Колесо тебя задави…

— Я тоже, — встрял Этьен, — не знаю, как я влияю на людей. Честно. Так что, может, ты и прав.

Габино усмехнулся.

— Ага, прям намного легче стало, спасибо.

— Ну, что есть, то есть.

Где-то неподалеку вновь заухал филин. Ветер пробежался по округе, всколыхнул ветви, растревожил пламя костерка. Габино молчал.

— Слушай, я ведь никогда не спрашивал… Габино, а у тебя есть дети?

— Нет.

— Ну, может, это все и объясняет.

— Наверное. Я не знаю.

Он отвернулся, поджал губы.

— Знаю я только то, что за тобой я шел, будучи абсолютно уверенным, что ты последняя сволочь, а теперь я понимаю, что ты просто-напросто молодой и глупый.

— Ну, знаешь ли, — мельком улыбнулся Этьен, — родной папаша и то думал обо мне хуже.

— Замолчи.

Эйк храпел. Валежник трещал. Габино сгорбился, зарылся рукой в волосы.

— Я бесился, когда понял, что ты дезертировал. Я совершенно искренне хотел видеть тебя болтающимся в петле. Я тогда думал, что это из-за того, что я дезертиров самих по себе не переношу. Но нет.

— Я понимаю, Габино. Я же не дебил.

— О, нет, ты тот еще дебил. И даже хуже. Только вот мертвым я тебя видеть не хочу.

Этьен закатил глаза.

— Не начинай, а? Я уже все решил.

— Это не тебе решать.

— Ой, сука, не мне решать! Что с моей жизнью делать — не мне решать, Габино, ты бы хоть себя слышал! Ну, а кому, если не мне, а? Тебе, что ли, раз ты мнишь себя моим папашей?

Габино даже не дрогнул.

— Эотасу это решать.

— О, ну замечательно. Я даже слышать об этом не желаю, ясно тебе? Все, с меня хватит.

Он уперто сполз вниз и перевернулся на другой бок, не переставая тяжело дышать от возбуждения. Габино позади него вздохнул.

— Что тебе сделал Эотас?

— Много чего. Спокойной ночи.

— Что он тебе сделал?

Этьен тяжело выдохнул, вновь сел.

— Я просто… Разучился его понимать. Я не знаю, чего он от меня хочет. Я и сам чего от себя хочу не знаю, на самом-то деле. А он… Ну вот посмотри на меня, я сижу перед тобой избитый, а через пару дней по-хорошему должен болтаться в петле, и чья это работа, как думаешь? Но нет! Я вдруг почему-то должен жить. И неважно, что я по этому поводу думаю. Никогда важно не было. Важно только то, чтобы я из раза в раз все больше огребал, чтобы все, что мне дорого летело прямиком в Хель, а он продолжал сидеть себе там и строить какие-то свои идиотские планы. Мне это надоело. Вот и все. Так что давай забудем об этом всем, а на мою казнь ты просто не придешь, ладно?

Габино несколько мгновений молчал, внимательно его разглядывая. А затем несдержанно усмехнулся.

— Слышал выражение такое — через тернии к звездам?

— Ой, иди-ка ты нахер.

— Да я-то пойду, только вот… Не все дерьмо из-за Эотаса ведь происходит, Этьен. Ты ведь взрослый парень, понимать уже должен.

— Нет, иди нахер, серьезно.

— Не буду говорить, будто я Эотаса понимаю, но все-таки… Думаю, у него на тебя планы все же есть. А кто я такой, чтобы его планы рушить? Вот поэтому иди. И не спорь, ради всего святого.

Этьен взглянул на него без всякого выражения на лице. Габино в очередной раз вздохнул.

— Да успеешь еще помереть, чего распереживался-то? Сеан-гула какая-нибудь небось завтра же сожрет. Ну или… Напортачишь иной раз, и я тут же примчусь.

— Обещаешь?

— Разумеется. Это же, мать твою за ногу, моя работа.

— А вот про мать обидно, — выдохнул Этьен, с трудом поднимаясь. — Думаю, ты бы ей побольше папаши понравился.

— Хорош уже надо мной подтрунивать.

Габино тоже встал, подошел к повозке и, тихонько выудив из нее сумку Этьена, кинул ему. Затем с ним поравнялся.

— Вернусь я за тобой еще, никуда не денусь. Но я… Хочу посмотреть, за что же такое особенное ты так Эотасу полюбился.

— О, — усмехнулся Этьен, — я тоже был бы не прочь. Обнимемся?

— Ну, ради разнообразия.

Габино его обнял — крепче, чем следовало, разумеется. Сломанные ребра явно восприняли это без всякой радости, и Этьен едва подавил стон. Обнимались, впрочем, недолго.

— И все-таки, — выдохнул Этьен, — гораздо приятнее, когда в тебя верит живой человек, а не какой-то там полумертвый божок.

— Ты бы поаккуратнее с такими заявлениями. Теперь иди. И лучше бы тебе оправдать мое доверие.

— Разумеется.

Прихрамывая, он развернулся и пошел в сторону дороги. Дойдя до ближайшего дерева, Этьен, впрочем, резко обернулся.

— Габино, я…

Тот смотрел на Этьена со всем возможным вниманием. И Этьен вдруг усмехнулся. Жаль все-таки, что его смерть выглядела не так.

— Я скажу тебе все, что хотел бы, когда мы в следующий раз встретимся.

— Заметано.

Этьен улыбнулся. И больше не оборачивался.

***

Этьен проснулся из-за малиновки, свиристящей на подоконнике, где он давеча оставил недоенный кусок хлеба. Рассвет только зачался, и юные белесые лучи мельтешили по перине, заплетались в его всклокоченные волосы.

— Уф, — хрипло выдохнул Этьен, усаживаясь в постели. — Доброе утро.

Малиновка, непонимающе дернув головкой, отлетела на другой край подоконника.

— Мне снилось озеро, — обратился он к ней, улыбнувшись. — Припорошенное снегом. Лед на нем истончился… Будто в начале весны. Было так тихо. Удивительно тихо.

Этьен усмехнулся сам себе. Поманил малиновку пальцем; воздух на миг дрогнул, а затем птица, недоверчиво чирикнув, подлетела к своему прежнему месту и принялась как ни в чем не бывало клевать хлебные крошки.

— Интересно, — продолжил он через несколько мгновений, — а что тебе здесь снилось? Открывал ли ты на ночь окно, чтобы не пропустить голоса первых петухов? Рассыпал ли по подоконнику крошки, чтобы подкормить прилетающую поздороваться малиновку?

Этьен поднялся, потянулся; ребра болели гораздо меньше, но нога все еще ныла. Впрочем, ходить он уже мог, не прихрамывая. Все-таки храмовый лазарет чудеса с людьми делает. Пусть и не за спасибо.

Выдохнув, Этьен отошел к столу — одному из трех предметов мебели, присутствовавших в доме, — и провел рукой по деревянной столешнице, на которой стояла пустая треснувшая тарелка. Подняв руку, он увидел, что на ладони не было ни пылинки, и усмехнулся.

— Они здесь убираются. Делают вид, что это священное место, но сами захаживают сюда по десять раз на дню. Небось еще и растащили весь твой домишко, когда ты ушел. А теперь лгут, будто…

Он поднял со стола тарелку, провел по ободку пальцем — ни пылинки. Скол на ободке казался искусственным. Этьен вздохнул, поставив тарелку на место.

— …будто все здесь настоящее. Лицемерные скоты.

Малиновка недовольно чирикнула, несколько раз яростно клюнула горбушку, и в конце концов кусок хлеба свалился в траву по ту сторону. Птичка, удивленно пискнув, бросилась за ним.

Возникшая следом тишина показалась Этьену удушающей.

— В любом случае… — прерывисто выдохнул он, обернувшись к окну. — Наверное, здесь было очень одиноко. Но стало ли с Эотасом лучше?

Нога снова заныла, и он был вынужден вновь сесть на кровать.

— Глупо сравнивать наш опыт, конечно. Но несколько лет назад я думал, будто все будет иначе. Эотас ведь где-то рядом, но теперь он настолько отстранен, что мне кажется, словно он вот-вот пропадет насовсем. И мне одиноко. Если честно, мне страшно одиноко.

Неподалеку закричал петух — явно не в первый раз.

— Наверное, я требую слишком многого. Веду себя, будто капризный мальчишка. И совсем ничего не даю взамен. Но что мне давать, если он отвергает все, что в моих силах ему предложить? Я устал теряться в догадках, что ему все-таки от меня нужно. Наверное, у тебя все с этим было проще.

Он согнулся, сплел пальцы опущенных на колени рук.

— Я завидую, пожалуй. Некоторые вещи все-таки не меняются.

На подоконник вспорхнула малиновка, и Этьен обернулся к ней через плечо. Птичка смотрела на него молча, не двигаясь с места.

— Извини меня за это, — сказал он ей. — Если можешь. Я думал, мне здесь станет легче. Но вчера, как помнишь, было совсем плохо. А сегодня ничуть не лучше.

Малиновка прочирикала что-то на своем, а затем полетела прочь, в позолоченное рассветом небо. Солнце поднялось над холмами, и мир вокруг казался мягким, словно сотканным из золотистого шелка.

Этьен прерывисто выдохнул, провел рукой по волосам. Затем резко встал, сделал по комнате несколько неловких шагов. Взгляд его наткнулся на как бы неаккуратно положенный на скамью ржавый серп, скупо поблескивающий в рассветных лучах. Этьен подошел к нему, неуверенно протянул руку.

— Раз уж все здесь ненастоящее… Можно мне?..

Он дотронулся до серпа, не почувствовав к этому никакого сопротивления. Затем взял его в руку, провел пальцем по затупившемуся лезвию. Этьен никогда не держал прежде в руках подобных орудий, но серп лежал в его ладони удобно, словно влитой. Намек был вполне очевиден.

Этьен усмехнулся. Совершенно искренне.

— Ну, в фермера мне играть уже поздно, — улыбнулся он, повертев серп в руке, — а вот в святого — вполне себе.

Он подошел к окну, убрал серп за пояс. Солнце светило мягко, скользило лучами по его лицу и волосам. Этьен выдохнул, обернулся, осматривая пустой дом. И вновь улыбнулся.

— Может, хоть на этот раз я не ошибусь, — со вздохом сказал он. — Спасибо, старый друг. Приятно было вновь с тобой увидеться.

Малиновка больше не прилетела, но Этьену все равно почудилось где-то далеко ее веселое чириканье.

Комментарий к Путь праведника. Часть 3

это было безрассудно и не всегда оправданно, но я ни о чем не жалею! от души повеселилась, пока думала над обустройством Редсераса и всей этой историей. тем не менее, путь праведника кончился, всем спасибо, пока что откланиваюсь

========== Святой из Улле ==========

День стоял мрачный, что для середины Мажпримы было, в принципе, неудивительно. Солнечные лучи отсвечивали от окон домов белым и золотистым — единственными яркими красками посреди завалов грязного снега и преобладающей серой каменной кладки. Небо, подернутое вереницей рваных облачков, окрашено было в сизый. Бледное солнце, еще не доплывшее до зенита, равнодушно взирало на грязно-серую городскую площадь.

Несмотря на противную погоду, людей на площади, у помоста, столпилось множество. Разношерстный народ с различной степенью удивления на лицах взирал на пухлого, разодетого в парчу герольда, монотонно зачитывающего эдикт. Эдикт, судя по размерам свитка, который герольд держал в руках, был до неприличия объемен, а в данный момент зачитан был лишь наполовину, но интерес собравшейся у помоста толпы до сих пор не спадал ни капли. Пробирающиеся к помосту Алькэ и Рябой о причине такового любопытства осведомлены были прекрасно, а потому гаденькая улыбка не спадала с их небритых рож уже с того момента, как только они завидели распинающегося герольда.

Когда они подобрались к помосту вплотную, растолкав сброд и спугнув слишком упорных висевшими на поясе дубинками, герольд, перехватив поудобнее свиток и взяв в легкие побольше воздуха, принялся читать дальше. Пройдя еще немного, Рябой почувствовал, как Алькэ схватил его за рукав, и обернулся — слева от них, на расстоянии пары шагов, стояла, скрестив руки на груди, Вентра. Одета она была в измятый дорожный плащичек, к тому же, накинула на голову капюшон, поэтому признать ее в толпе было не так-то просто. Выдавал ее только позолоченный обруч, поблескивающий на лбу, который в нынешнее время мало кто осмелился бы носить так открыто.

Они подошли к Вентре вплотную, растолкав еще пару зевак, и Рябой бесцеремонно положил ей на плечо руку. Она медленно повернулась, глаза ее предупреждающе блеснули, но затем лицо разгладилось, и она обернулась обратно к герольду.

— И вам привет, — сказала мягко. — Припозднились.

— Неужто? — усмехнулся Рябой. — Ну, и что ж такое пропустили?

— Заговор, бунт, саботаж, богохульство, дезертирство, изнасилование, убийство…

— Изнасилование? — опешил Рябой. — Убийство? Да они его хоть видели?

— Не забудь про надругательство над захоронениями и порочные связи с усопшими!

— Ядрена вошь, — сплюнул Алькэ, едва не попав в стоявшего рядом торгаша. — Весь комплект. Как еще только кривой нос и дурное чувство юмора не приплели.

Вентра шикнула на него, быстро кивнув на герольда.

— …распространение еретических учений, рэкетирство, контрабанда запрещенных книг и спиртных напитков, распространение и торговля свефом, употребление свефа и прочих расширяющих сознание веществ, пьянство, разврат, возлежание с женщинами с целью… кхм… С целью заражения оных венерическими заболеваниями, мужеложство, порочные связи с орланами, а так же… кхм?.. Животными и прочими низшими созданиями…

Вентра, Алькэ и Рябой расхохотались почти синхронно, да так громко, что на них обернулась герольдова стража.

— Я бы хотела видеть его лицо, — сказала сквозь хохот Вентра, утирая взмокшие от смеха глаза, — когда б он услышал эти обвинения…

Алькэ, успокоившись, вытянул перед Рябым руку. Рябой нахмурился, но все же вытащил из-за пазухи кошель и бросил в руку Алькэ пару феннингов. Вентра удивленно обернулась.

— Это что?

— Ставки делали, — улыбнулся Алькэ. — Приплетут ли ему весь возможный и невозможный разврат.

— Пф, — фыркнула Вентра, повернувшись к герольду. — Дурость. И так все было ясно. Майев на него еще с первой встречи зуб точила, а после той истории в позапрошлом году… В общем, даже если бы ее кто-то пытался удержать от такой гаденькой мести, то едва ли бы у него что вышло.

— Майев, та баба в Совете? — не понял Рябой. — А что за история?

Вентра коротко обернулась, хитро блеснув глазами.

— Позапрошлой весной она приглашала его к себе в аббатство с недвусмысленной целью, а он вместо визита прислал ей вырезанный из кости самотык.

Алькэ и Рябой посыпались. Вентра спрятала улыбку в рукав.

— …подстрекательство, — продолжал герольд, переведя дух, — кража в особо крупных размерах, надругательство над священными реликвиями и, наконец, государственная измена. Оный рецидивист, известный в разных кругах под именами Этьен де Ленрой, Этьен из обители Улле и Святой из Улле объявлен в розыск на землях всего Регенства, любое содействие ему, последующее распространение продвигаемых им еретических идей, сокрытие его подвижников и написанных ими еретических книг, а так же сокрытие информации об оных карается смертью через повешение. Любая информация о его местоположении будет щедро вознаграждена Советом. Уничтожение листовок с информацией о награде будет наказываться на усмотрение Совета. Слава Эотасу!

— Слава Эотасу, — хмуро отозвались в толпе несколько голосов.

— Слава Эотасу, — усмехнулась Вентра.

Народ мало-помалу расползался, и площадь постепенно пустела. Бледное солнце, словно удовлетворив свое любопытство, спряталось за облаком.

— Книги? — удивленно повернулся Алькэ к Вентре, когда рядом никого не осталось. — Разве их все уже не сожгли?

— Ну-у, — нахмурилась Вентра, прикидывая что-то в голове, — я знаю как минимум двух людей, которые эти книги до сих пор у себя держат. Надо бы, кстати говоря, их изъять от греха подальше. Не хотите этим заняться?

— Перво-наперво хотелось бы промочить горло, — хмыкнул Рябой. — Не будете так добры составить компанию, милсдарыня?

Вентра усмехнулась, взяв Алькэ под руку. Рябой едва заметно вздохнул.

— С превеликим удовольствием, господа хорошие.

***

В трактирчике, носившем многозначительное название «Лев и три феннинга», в полдень стояла абсолютная, прямо-таки звенящая тишина. Не было слышно ни того, как на кухне у жены трактирщика шкворчит котелок, ни того, как трактирщик в энный раз протирал фартуком кружки возле стойки. Не пищала забравшаяся в кладовку крыса, не переговаривались постояльцы, с потолка не сыпалась пыль от происходивших этажом выше утех. Не было ни звука.

Возможно, причина была в том, что название совершенно себя не оправдывало — за три феннинга здесь больше не подавали ничего, ни кружки трижды разбавленного вирсонега, ни несчастной капустной похлебки. Все потому, что из-за недавних репрессий и массовых поджогов в северном владении — одном из крупнейших поставщиков картофеля, репы, лука и других популярных овощных культур, — вновь случился дефицит — причем не первый за последние годы. В итоге цены на овощи взлетели, люди практически во всем Редсерасе вновь голодали, а Совет отмахивался от этого непреложного факта тем, что первостепенная его задача — это искоренять еретиков.

Вентра помнила, что во «Льве…» в годы ее детства подавали непревзойденное жаркое из молочного ягненка, поэтому она, только завидев потертую вывеску, потащила туда своих спутников. Ныне трактирчик изрядно похудел, потускнел, растерял весь свой лоск и оброс плющем по самую крышу, и ягненка, как и добрую половину былого меню, в нем больше не подавали. В итоге Вентра сидела в совершенно пустом зале с крайне унылым видом, глядя на то, как скрежетал зубами Алькэ и понуро курил Рябой.

— Честное слово, — вздохнула Вентра, — я же из лучших побуждений! Такая была вкуснятина, вы такого в жизни не ели, я уверена… Они его запекали в горшочке, с чесночком, с картошечкой и морковкой, с розмаринчиком… И соус подавали мятный, так пахло все замечательно, ну просто…

— Мы поняли, — оборвал ее Алькэ, нахмурившись. — Не трави душу, а?

Вентра понуро кивнула, повернувшись к стойке. Света внутри было мало из-за полуприкрытых ставней, но даже в полумраке Вентра смогла увидеть, что стойка обитаема. Сидевший за ней трактирщик, мужчина лет пятидесяти с залысиной на полголовы, напряженно покуривавший трубку, изучал, нахмурившись, ворох лежавших на стойке листовок. Вентра сощурилась.

— Помочь с чем, милсдарь?

Трактирщик с задержкой оторвал взгляд от листовок, внимательно осмотрел Вентру, выпустив в зал колечко дыма. Затем неуверенно улыбнулся.

— Да не с чем особо, госпожа. Листовочки вот принесли давеча, думаю, где бы развесить, чтоб на глаза попадались.

— На лоб себе пусть приладит, — усмехнулся Рябой, выпустив из ноздрей табачный дым. — Точно никто не пропустит.

Вентра грозно взглянула на него, затем встала и подошла к стойке.

— Под держателями для свечей, может. И вот здесь несколько, — кивнула она на стену за спиной у трактирщика.

Тот в задумчивости попыхтел трубкой, выпустил очередное колечко подальше от лица Вентры.

— Да, над стойкой парочку развешу. А так еще покумекаю. Чего закажете все-таки, может?

— М-м-м… — Вентра вновь сощурилась. — Попозже, наверное. А вот вы, случаем… Думали когда-нибудь о том, где был бы Вайдвен, если бы видел, что сейчас творится в Редсерасе?

Трактирщик сначала нахмурился пуще прежнего, снова недоверчиво попыхтел трубкой, а затем едва подавил смешок.

— В экстазе. Он был бы в экстазе, — сказал он, все еще еле сдерживаясь. — Свои люди! Рады, рады. Налить вам? У нас вирсонег неразбавленный, как раз для таких случаев сбережен.

— Давайте две кружки, я не пью. — Вентра улыбнулась, повернулась к все еще сидевшим за столом спутникам. — Алькэ, Рябой, дуйте сюда, у нас тут компания наметилась.

Они уселись втроем за стойкой: Алькэ и Рябой по краям, Вентра — посередине. Трактирщик принес две полные кружки, поставил перед парнями и вновь навис над листовками.

— Да уж, — вздохнул он, уткнувшись подбородком в согнутую в локте руку. — Чем теперь только заниматься не приходится… Вы уже видели?

— Не-а, — мотнула головой Вентра. — Только с площади пришли. Дадите взглянуть?

— Да ради Бога. — Он протянул ей листовку. — А чего там на площади?

— О-о-о, — усмехнулся Алькэ, отхлебнув из кружки, — это надо было видеть. Такой выдали обвинительный список, мама не горюй…

Портрет на выбранной трактирщиком листовке явно не задался: уши у нарисованного Этьена были растопырены так, что позавидовал бы любой орлан, нос был курносым и больше походил на свиное рыло, а глаза нарисованы были маленькими, словно две крохотные щелочки. Одним словом — демон, не иначе. Вентра, вдоволь наглядевшись, усмехнулась в рукав и протянула листовку обратно.

— Ну, некоторое сходство определенно есть…

— Правда? — серьезно спросил трактирщик, приглядевшись к листовке. — Надо же. Уж не думал, будто они его как есть рисовать станут…

Вентра, склонив голову, тихонько рассмеялась. Смеялась, впрочем, недолго.

— Вас как зовут-то, милейший? — обратилась она к трактирщику.

— Брик, госпожа. А вы, значит…

— Вентра, — невозмутимо ответил за нее Рябой, убирая свою трубку за пазуху. — Действующий ректор Улле.

Вентра окинула его взглядом, грозно блеснув глазами.

«Какой же кретин, — подумалось ей. — Малек недоразвитый! Какой идиот будет первому встречному раскрывать настоящее имя? Ух и попрыгает же он у меня!»

— Эотас помилуй! — всплеснул руками Брик. — Простите, госпожа жрица, не признал сразу. Члены Совета к нам нечасто захаживают. Такая честь…

— Не мельтешите, господин хороший, — сдержанно улыбнулась Вентра. — И поменьше верьте слухам. Никто меня еще в Совете не утверждал, да и вряд ли в ближайшее время утвердит.

— Она скромничает, — хлопнул ее по спине Алькэ, ухмыльнувшись. — Весь Редсерас знает, что в Совете на место сбежавшего дурака из Улле лучшего кандидата не сыскать.

— Святая правда, — уверенно кивнул Брик. — В наших кругах о вас только и говорят. Все знают, что вы дело господина Этьена не забросите. Так ведь?

Вентра недоуменно похлопала глазами, вытянулась в струнку. После заключения Этьена в казематы не минуло и месяца — она-то уж думала, что у нее еще будет время, чтобы подыскать хороший ответ на этот вопрос. Но теперь… Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

— Я… — Вентра прокашлялась, положила руки на стойку, сплела пальцы. — Я не… Тьфу ты. Я не отрицаю, что многие идеи Этьена были хороши, будь то, например, восстановление торговых отношений с Аэдиром, пересмотр устава о бытии монахов или, так скажем, уточнение современного церковного канона. Я поддерживаю многие его взгляды на то, как должна выглядеть наша повседневная жизнь, как мы должны относиться к людям вокруг нас… Я вообще многие его взгляды поддерживаю. Но касаемо методов… Если Этьен хотел революции и сам чуть в ней не сгорел, то я уже предпочитаю более рациональный подход. Постепенный, так скажем. Последовательный. Так что если когда-нибудь я и попаду в Совет, то, дорогой мой Брик, поводов для сплетен у вас после этого появится куда как меньше.

Вентра прерывисто выдохнула, утерла лоб. В свете достающих до нее из оконца солнечных лучей позолоченный обруч переливался белыми отблесками при каждом мимолетном движении ее головы.

— Ну, — усмехнулся Алькэ, отпивая из кружки, — я же говорил.

Брик вздохнул, понуро кивнув, и отодвинул листовки в сторону.

— Хорошим человеком был господин Этьен, — вновь кивнул он, но теперь уже скорее себе самому. — Чего только стоили его чудеса! Многие его любили, от этого вы отнекиваться не сумеете. Многие подумывали, что он и впрямь нет-нет да и станет святым. Да вот только теперича…

— Теперь делами будут заниматься понимающие в вопросе люди, а не мнимые кудесники, — нахмурилась Вентра. — Вы слышали про труд аббата Ингмара о тех так называемых чудесах? Народная поддержка была единственной целью, которой Этьен добивался своими фокусами. Я понимаю, зачем она была ему нужна, и я не говорю, будто бы после этого Этьен становится плохим человеком — но факт есть факт. И в книге Ингмара этот факт мастерски обосновывается.

— Ингмара? Того самого, с которым Этьен еще корешился? — не понял Рябой. — С чего же это Ингмар вдруг начал на него наезжать какими-то книжками?

Вентра вздохнула, поправила обруч на лбу.

— Это довольно запутанная история. Думаю, причиной десять… Нет, девять лет назад послужил случай со сбежавшими селянами. Ингмару тогда такую кашу из-за Этьена пришлось разгребать… Вот с тех пор напряжение между ними начало расти. Да и расхождение во взглядах по поводу Этьеновых методов у них было велико. Так что их конфликт был лишь вопросом времени. Ну, так мне это все видится.

— Не знаю, чего там понаписал о нем Ингмар, — буркнул Алькэ, поставив на стойку опустевшую кружку. — И мне совершенно чхать, что вы с ним думаете о, как ты выразилась, Этьеновых фокусах. Знаю я только то, что если б не эти «фокусы», то не сидеть бы нам сейчас здесь с Рябым и не пить этот замечательный вирсонег. Если б не эти фокусы, то болтались бы мы сейчас на столбах на площади…

— О чем я вам и говорю! — заулыбался трактирщик. — О чем и говорю, госпожа жрица. Зачем бы ни делались те чудеса, да вот только всегда они приходились вовремя. А если уж высокочтимым господам навроде вашего аббата то не по нраву, значит, божественного промысла он в тех делах понять не сумел.

Вентра фыркнула, скрестила на груди руки.

— Говорите что хотите, да вот только Ингмара в моем присутствии оскорблять я вам не советую.

— Простите, госпожа, — тут же ретировался Брик, схватив пустую кружку и отступив к проходу в другую комнату. — И в мыслях не было.

— Точно говорю, — усмехнулся Рябой. — По-любому тебя в Совет возьмут. С таким-то спесивым норовом тебе там самое место.

Трактирщик вышел в соседнюю комнату, чтобы долить Алькэ еще вирсонега, и явно решил там подзадержаться. Вентра одарила Рябого предупреждающим взглядом, но на этот раз ничего не ответила.

— Ладно-ладно, — вздохнул Алькэ. — Давайте без перепалок. Мы с вами вроде хотели обсудить высокую литературу.

— Ах, да, — кивнула Вентра. — Книги. Все оставшиеся книги надо изъять и немедленно уничтожить. Если этого не сделаем мы, то этим займется Совет, а повторения прошлогодних репрессий я видеть не желаю. Так что вот вам на ближайшее время поручение.

— Не желает она, — буркнул Рябой. — Думаешь, Совет не найдет другого повода, чтобы пожечь нашего брата? Наивная ты, что аж дух захватывает.

— Книги — это опаснейший компромат и на меня, и на половину наших товарищей сверху, — серьезно сказала Вентра, приблизившись к лицу Рябого. — Если ты не хочешь, чтобы дело Этьена кончилось там же, где и началось, то ты будешь так добр больше не встревать по этому поводу и послушно исполнишь просьбу.

— Что-то я сомневаюсь, будто дело Этьена ты и впрямь будешь продолжать, — невозмутимо ответил Рябой, ухмыльнувшись. — Видывал я таких нимфеток, госпожа жрица. Вечно у вас на уме не то, что на языке.

— Ты во мне, значит, сомневаться смеешь?

— А это у нас теперь тоже входит в список преступлений, караемых смертью? Или еще только войдет?

Алькэ тяжело вздохнул, повернулся к ним всем корпусом.

— Сельгорн! Завали хлебало, имей совесть. Не с портовой шлюхой диалог ведешь.

Рябой косо глянул на него, но затем послушно отвернулся от Вентры, уставившись в свою кружку.

— Не называй меня по имени, ясно тебе?

— Ясно.

Стоило только трактирщику возвратиться к стойке с полной кружкой, как дверь на улицу с шумом распахнулась. Брик, сглотнув, подхватил в свободную руку кружку Рябого и тут же исчез там же, откуда пришел.

Раздалась тяжелая поступь окованных металлом сапог. Вошедших было двое, шли они, чеканя шаг, прямиком к стойке. Никто из троицы оборачиваться не спешил — Алькэ незаметно положил руку на свой обух, Вентра затаила дыхание, ухватилась за предплечье Рябого. Тот в ответ на это даже не вздрогнул.

— Вентра, ты? — зазвучал хрипловатый мужской голос прямо над ухом Вентры. Не отпуская руки Рябого, она медленно обернулась, пожалев о том, что не успела накинуть на голову капюшон — и широко улыбнулась в следующий же момент.

— Габино! — прощебетала Вентра, спрыгивая с табуретки. — Какая радость!

Не успел Габино опомниться, как она обняла его, обвив руками за шею, и поцеловала в рыже-серую щетинистую щеку. Позади него, увлеченно покручивая седые усищи, стоял также знакомый ей Эйк. Габино же, усмехнувшись, аккуратно приобнял ее в ответ. Рябой понуро вздохнул.

— Приветствую, госпожа аббатиса, — с едва уловимой улыбкой кивнул Габино, когда Вентра отстранилась. — Рад встрече.

Вентра хихикнула совершенно по-девичьи.

— Я тоже, господин инквизитор. Какими судьбами?

— Слушок прошел, что город атаковала рыжая бестия, — встрял Эйк, выглянув из-за плеча Габино. — Поступил прямой приказ с ней разобраться.

— Вроде того, — усмехнулся Габино. — Мы не помешали?

— Нет, конечно нет. — Она обернулась к Рябому и Алькэ. — Друзья, это вот… Тоже друзья. Брик, вылезайте, несите четыре кружки! Вы ведь задержитесь?

— Я-то точно задержусь, — сладострастно улыбнулся Эйк, усаживаясь за стойку. — Я-то возможность точно не упущу!

Рябой, возле которого тот уселся, смерил Эйка неприветливым взглядом с ног до головы, затем хмыкнул и пересел ближе к Алькэ.

— Задержимся, почему нет, — пожал плечами Габино. — Да вот только… Видал я через пару кварталов отсюда одну… занятную книжную лавку. Друзья госпожи аббатисы не сильно падут духом, если я украду ее у них на некоторое время?

Улыбка медленно спала с лица Вентры.

— А. — Она кивнула, мельком обернувшись к стойке. — Не падут духом, разумеется. Развлекайтесь, скоро вернемся.

Брик вернулся с кружками, и их тут же растащили у него из рук. Алькэ и Рябой ударились кружками, сделали по глотку; когда удариться кружками им предложил Эйк, те лишь от него отмахнулись. В итоге Эйк пил один, тихонько матеря всех любителей дробящего оружия, а затем и вовсе пододвинул к себе кружку Габино и ударился об нее своей. Брик старательно делал вид, что лежавшие на столе листовки ему невероятно интересны.

Габино вышел вперед, а Вентра еще некоторое время стояла у двери, глядя на каштановую макушку Рябого. Впрочем, когда Рябой почувствовал на себе ее взгляд и обернулся, она выскочила за дверь, словно пущенная стрела.

***

Когда Вентра вышла прочь, солнечный свет резанул ей глаза, а уличный гомон ударил по ушам. Снаружи было оживленно; хмурые хозяйки, разбившись по парам, выходили с площади, растекаясь с докупленными пожитками по своим нехитрым домишкам; бегали мальчишки в рваном тряпье, вдоль стен ползали нетрезвые и больные особи неясного пола, из ближайшей открытой двери долетала ругань и звон посуды. Едва колебались над крышами серые струйки дыма, шел редкий снежок, опадающий на грязную землю и тут же на ней теряющийся.

Вентра покрепче закуталась в плащ, вцепилась пальцами правой руки в плечо Габино, второй рукой прикрыла рот, проходя мимо одной из больных особей неясного пола. Габино шел вперед уверенно, чеканил шаг с высоко поднятой головой, но Вентра чувствовала, как дрожала у него рука. Ей было страшно. Ему, по всей видимости, тоже.

Он остановился, когда они отошли достаточно далеко от трактирчика и от гудящей площади. Здесь не бродили мальчишки, не проходили вальяжно женщины с рынка, не валялись туманные личности. Сначала кто-то выплеснул ведро с мутной водой из окна второго этажа, пробежала кошка, заставив Вентру пискнуть в рукав. Затем над ними нависла тишина, прерываемая пыхтением далекого рынка.

Габино молчал, тяжело дыша и не переставая оглядываться по сторонам. Вентра терпеливо ждала, чувствуя, как страх холодит ей нутро. Лезущие в голову мысли были одна хуже другой. Через несколько секунд она поняла, что больше этого не выдержит, и хотела уже было дернуть Габино за руку, как вдруг он открыл рот и заговорил полушепотом:

— Из города вышли без происшествий, хотя у ворот возникли некоторые трудности. После этого мы хотели ехать к порту, как и договаривались заранее, но стоило только повернуть на тракт, как Этьен начал закатывать комедию. Сказал, что в гробу видал и Аэдир, и свою мамашу, а когда понял, что всерьез его никто не воспринимает, пустил кровь из ушей одному из аэдирских провожатых и смылся. На север. Один из наших понесся за ним, но не вернулся до сих пор. Я… Я не знаю, что с ними теперь.

Вентра схватилась за его руку и повисла на ней, чувствуя, как у нее темнеет в глазах. Габино, выдохнув, придержал ее за плечо. Затем обнял, едва дотрагиваясь, боясь раздавить.

— Все будет в порядке, — сказал он, радуясь, что она не видит его лица. — Дурак он, конечно, сказочный, но не пропадет. Не пропал ведь до сих пор. Ну?

Вентра кивнула, уткнувшись лбом в его кольчужную грудь, и сдавленно что-то пропищала.

— Я знаю, о чем говорю, — вздохнул Габино. — Все только кажется таким ужасным. Уверен, он знает, что творит. Эотас его сбережет. Я знаю.

Он легонько хлопнул ее по спине, желая приободрить, но Вентра не шевельнулась. А затем вдруг вскинула голову, заглянув ему в лицо:

— Каким он был в тот день? Как выглядел? Как разговаривал?

Габино нахмурился, прикидывая что-то в голове.

— Немного мрачным, — признался он, не отводя взгляда. — С синяками под глазами. И на руках. Костяшки пальцев сбиты почти в мясо. Не знаю, с кем он сражался, но догадываюсь, что со стеной. А когда сбегал… Показался мне раздраженным, даже сильнее обычного. Нетерпеливым. Это неудивительно, наверное. Но в целом… Не знаю. Он не выглядел как человек, которого уберегли от смерти. Скорее уж наоборот. Как будто именно мы его на плаху тогда и тащили.

Вентра кивнула, отведя глаза. Затем улыбнулась уголками губ. И усмехнулась будто бы облегченно.

— Он не изменился, — выдохнула она. — И правда — не пропадет. Спасибо, что рассказал. Прогуляемся теперь до той лавки?

— Ну, ради разнообразия.

На середине пути от переулка оказалось, что никакой лавки не существует. Более того — ни одной подобной лавки в городе не было вообще. Вентра некоторое время отвлеченно пыхтела по этому поводу, пока они шли по подъему в сторону площади, путалась в словах и то и дело переспрашивала, о чем говорила секунду назад. Габино делал вид, что слушал. Правда, в какой-то момент не выдержал и сказал, глядя на дорогу без всякого выражения:

— Я заметил за ним… Он никогда не верил, что может вот так умереть. Даже когда не знал о нашем плане, все равно считал, что не умрет. И так не только со смертью — я вообще часто замечал за ним подобное. Сайферы могут видеть будущее?

Вентра, прерванная на полуслове, сначала скуксилась, затем помрачнела.

— Дело не в сайферстве. Дело в том, что он самоуверен до невозможности. И, может, все-таки умеет думать — в том числе и наперед.

— Может, — с подозрением начал Габино, — и об аресте он тоже догадывался?

Вентра вздохнула, уныло наблюдая за тем, как с каждым новым шагом все сильнее пачкались ее сапожки.

— Конечно. Больше скажу — он о нем знал. Даже умудрился прикинуть дату и, более того, почти попал. Хуже всего в этом то, что он не застраховал от этого ни одного из своих людей. Не принял никаких мер, хотя возможностей было достаточно. Моего вмешательства оказалось слишком мало — и в итоге мы имеем то, что имеем. А знаешь, почему так?

— Ну?

— Потому что, — продолжала Вентра, покраснев от раздражения, — ему нужно было создать образ. Сначала он создавал образ святого, затем — мученика, и учитывая, о чем теперь все судачат, у него все это удачно получилось. На людей ему в этой ситуации было плевать с высокой колокольни. А все потому что цель оправдывает средства, будь он неладен!

Габино нахмурился, а затем вдруг незримо улыбнулся.

— Тебя послушать, так ты его на дух не переносишь.

— Не переношу, правильно слышишь! Он все делал так, чтобы другим подгадить, думал, что все за ним должны разгребать остальные. Хотел устроить спектакль и уйти посередине за кулисы, а как иные со всем разберутся — это уже их дело. Ты только глянь, что со мной теперь будет — меня пихают в Совет! В Совет, где я буду целыми днями расхлебывать чужую кашу, а вдобавок выслушивать нытье Майев о том, как же это плохо, что у нас все еще не получается восстановить торговлю с Аэдиром и она не получает всех тех тряпок, о которых мечтает, или ворчание Реяндура о том, что орланы совсем непригодны для земельных работ, или, в конце концов, терпеть косые взгляды собственного отца, который считает меня шлюхой!

— Зачем ты такое говоришь про отца? — удивленно спросил Габино. — Между прочим, обвинение в изнасиловании добавил именно он. И, думается мне, всем понятно, что там имелось в виду.

— Еще лучше! — всплеснула руками Вентра. — Может, наш общий дружок Ингмар по его наводочке еще и сунул туда обвинение в убийстве, потому что они оба считают, что Этьен сменил на посту Белмонта не просто так? А, знаешь, не отвечай — все равно я уверена, что именно так оно и было!

Габино неслышно что-то проворчал, откинув в сторону мыском сапога лежавший на пути бурый кусок снега. Вентра, тяжело выдохнув, поправила капюшон на голове, встрепенулась и взглянула Габино в лицо. Тот тоже перевел на нее глаза. Взгляд его казался насмешливым.

— Ладно, — пробурчала Вентра, отвернувшись. — Не хочу говорить об этом.

— Как хочешь, — понимающе усмехнулся Габино.

Они вышли на площадь, подошли к пустующему помосту. Некоторое время молча стояли возле него, представляя расфуфыренного герольда и демона-Этьена, которого тот рисовал в головах слушающих. Габино находил это зрелище смешным, Вентра — наоборот.

Затем пошли дальше, обогнули полупустой рынок, вышли на другую улицу. Здесь было чище, на глаза не попадались калеки, проходившие мимо личности выглядели более-менее опрятно — или же просто прятали дырки в одежде под плащами.

— Что это за мародеры были с тобой во «Льве»? — спросил невзначай Габино, проводив взглядом одну из завернутых в плащ личностей.

Вентра пожала плечами.

— Алькэ и Рябой по имени Сельгорн, но ты его по имени лучше не называй. Наши с Этьеном друзья. Ну, вроде как.

— Всякий раз удивляюсь, каких друзей он себе умудряется наживать, — усмехнулся Габино. — Выглядят так, будто на виселице им самое место.

— Недалеко от правды, — пожала плечами Вентра.

— То есть?

Выдохнув, она стряхнула снег со скамеечки возле заброшенной австерии и уселась, закинув ногу на ногу. Габино встал рядом.

— Он их подобрал на тракте, — сказала она. — Вернее, они его подобрали. Это было примерно то время, когда он начал выряжаться в соответствии со своим положением. Алькэ и Рябой держалибанду, обворовывали всех, кто проходил по тракту и у кого было, что воровать. Вот и наткнулись они туманным вечером на Этьена, решив, что за его счет можно будет содрать с кого-то там выкуп. Оказалось, у всех троих в прошлом было много общего, и Этьен разжалобился. Кончилось тем, что они сами привезли его в Улле, а Этьен устроил им амнистию. Ты же знаешь, он кого угодно уболтает.

— Знаю, — кивнул Габино с усмешкой. — Очень хорошо знаю.

Помолчав, Вентра тяжело вздохнула и, согнув в локте руку и упершись ей в колено, положила на нее подбородок.

— Ты понимаешь, в этом ведь вся проблема, — понуро выдохнула она. — Вместо того, чтобы налаживать отношения с советниками и заниматься делами монастыря, он подбирал с дороги оборванцев и показывал фокусы на ярмарках. И если бы он еще не мешал работать другим…

— Я думал, раз уж ты с теми парнями пьешь, то они тебе, сталбыть, по душе, — заметил Габино, усаживаясь рядом. — Да и в целом ты ведь всегда говорила, что тебя все устраивало в положении дел?

— Какое-то время да, — кивнула Вентра. — Я была младше. Мне казалось все это забавным. Но в этом и проблема — его считали посмешищем, а он и хотел быть посмешищем. Даже святым его называли в шутку. А ведь он мог бы стать им по-настоящему, если б так не любил валять дурака.

Габино скрестил руки на груди, поднял голову, глядя в посеревшее от наплывших облаков небо. Солнце до сих пор не вышло, оставаясь посеребренным кружком за серой пеленой.

— Редсерасу вполне хватило одного настоящего святого, — вздохнул Габино. — И Этьен это понимал. Тебе бы тоже следовало.

Вентра, поджав губы, не ответила. Они сидели молча, а мимо них сновали закутанные в плащи люди.

— Пора бы возвращаться, — сказал спустя время Габино.

Кивнув, Вентра поднялась. Он остался сидеть.

— Я знаю, что на самом-то деле мало его понимаю, — сказала она, обернувшись. — И я понимаю, что, вероятно, за его действиями скрывалось нечто большее кроме желания позлить меня и Совет. Но, если честно, я и не хочу все это осознавать. Пусть это останется между ним и Эотасом. А я хочу жить дальше. И Редсерас, думаю, тоже.

Габино улыбнулся, удовлетворенно ей кивнув. И поднялся.

— Это хорошо. — Он положил ей на плечо руку. — А теперь пойдем выпьем. Ради разнообразия.

— Только если ради разнообразия, — усмехнулась Вентра.

Взявшись за руки, жрица и инквизитор — две фигуры, обернутые в темные плащи, — пошли вперед, к площади. И в конце концов затерялись среди таких же, как они.

***

Утреннее солнце серебрило седые пряди в его волосах, блестело на снежных шапках ельника и сугробах, устилающих дорогу. Этьен поежился, убрал спадающий на глаза серебристый локон и, поплотнее завернувшись в плащ, пошел по направлению к лавке.

Белый Переход был все таким же стерильно-белым, каким он его запомнил в прошлый раз. От вида погребенных под снегом вершин хотелось блевать — в том числе и просто для того, чтобы вся эта белизна хоть на какое-то время окрасилась в новые цвета. А вместе с тем — чтобы вычистить желудок от местной дрянной жратвы.

В Сталварте кормили плохо, в Дирвуде — и того хуже, но готовиться к этому Этьен начал уже заранее, так что особых волнений этот вопрос не вызывал. Волнения вызывало другое. Люди.

О людях в Дирвуде Этьен мог бы зачитать целую проповедь, и говорилось бы в ней исключительно о всевозможных пороках. В том, что у местных есть хоть какие-то добродетели, Этьен сильно сомневался. Отчасти причиной тому было колыхавшееся над всей страной знамя Магран, отчасти — призраки прошлого.

О «призраках прошлого» Этьен думал как о чем-то буквальном. Когда они только шли по границе, всякий раз он засыпал на привале со страхом, что во сне может стать легкой жертвой очередной сеан-гулы или подобной ей дряни. Призраков среди снегов водилось в избытке — благодарить за то стоило Вайдвена. Этьен до сих пор помнил, как во времена похода на Переходе то и дело исчезали и гибли их люди. Воспоминания давно поблекли, но отвращение к тем дням оставалось ярким. Даже спустя годы.

Этьен вздохнул, осмотрелся по сторонам — лавку, как и ожидалось, он пропустил. На старости лет такое с ним случалось часто: погрузиться в мысли ему всякий раз было легко, а вот выгрузиться из них — сложновато. Этьен выругался, развернулся, прошел несколько заваленных снегом домиков и наконец наткнулся на нужную вывеску.

Изнутри на него навалилось тепло, пощекотало замерзшие пальцы и щеки. Плотно прикрыв дверь, Этьен выбрался из-под капюшона и, стараясь не принюхиваться, потому как воняло наверняка вновь рыбой, прошел к стойке.

Сидевшая за стойкой гномиха одарила его грозным взглядом и вернулась к разложенным на столе бумагам с какими-то расчетами. Этьен сморщил нос, осмотрелся вокруг. Лавка пустовала, ассортимент товаров был скуден, но до каравана Одемы купленных запасов должно было хватить. В углу, рассматривая висевший на стене топорик, стоял белокурый мужчина — его-то Этьен и искал.

Он свистнул Уэйну, тот обернулся, хмурый, лохматый и невыспавшийся, и кивнул. Они вышли из лавки почти бок к боку.

— Все купил? — спросил его Этьен.

— Да, — безэмоционально отозвался Уэйн, вытянув перед ним набитый рюкзак. — Все деньги ушли, не серчай. Цены у них, конечно, закачаешься.

— Не серчаю, — кивнул Этьен, закинув рюкзак на плечо. Плечо мгновенно заныло. — Выдвигаемся?

— Выдвигаемся.

Выдвинулись. Быстро прошли через деревеньку, не удостоив прохожих даже кивками, вышли через покосившиеся ворота, дальше шли по заснеженной дороге. В воздухе навязчивым облаком витало чужое недовольство. Этьен со вздохом обернулся к спутнику:

— Они что, отжали твою драгоценную лютню?

— Нет, — помотал головой Уэйн, перекинув плащ набок и обнажив торчавший из-за спины гриф. Этьен нахмурился.

— Тогда, я надеюсь, дело не в…

— Нет, не в ней. — Уэйн нахохлился. — Я не хочу больше говорить об этом.

Этьен вздохнул.

— Прости еще раз. Я уверен, ее давно уже кто-то нашел и похоронил.

— Я уверен в обратном, — огрызнулся Уэйн. — Но мы в любом случае не смогли бы выскрести ее кости из-под всех этих снегов. Повторюсь, я не хочу об этом говорить.

— Принято. Извини.

Снега сменялись еще большим количеством снегов. По сторонам торчали вздымающиеся далеко вверх елки. Тропинка ускользала из-под ног, и Этьен то и дело поскальзывался, норовя навернуться. Когда они дошли до развилки и припорошенного указателя, накинулся снегопад. Спустя секунды припорошенными были уже Этьен с Уэйном.

— Ты не забыл серп?

— Нет, конечно, — Этьен ударил себя по бедру. Под плащом что-то звякнуло.

Уэйн кивнул.

— Не пожалеешь? — спросил он, мотнув головой в сторону дороги.

— Нет, — без уверенности в голосе ответил Этьен. — Я ведь сам так решил.

— Твоя правда. И все же… Если передумаешь, через пару месяцев я буду в Бухте Непокорности. Посадим тебя на корабль.

— Не передумаю, — сказал Этьен с еще меньшей уверенностью. — Я ведь сам это выбрал.

— Твоя правда.

Уэйн отвернулся, неловко переминаясь с ноги на ногу, глядя на ожидавшую его дорогу. По его виду казалось, что он вот-вот пойдет прочь.

— Слушай, — спохватился Этьен, — спасибо тебе большое за все. Без твоей помощи я бы даже сюда не дошел. Буду рад отплатить тебе в будущем.

— Не стоит, — отмахнулся Уэйн. — Я же пошел по собственному желанию.

— Да. Передавай привет семье.

— Это вряд ли.

Этьен кивнул. Они стояли на перепутье молча, а снег все падал и падал, и, казалось, не было ему конца.

— Все-таки я тебя никогда не пойму, — тяжело вздохнул Уэйн через несколько мгновений. — В Аэдире тебе могли обеспечить жизнь в роскоши. До конца дней. Но вместо нее ты выбрал страну, которую ненавидишь. Зачем? Только дурак бы на твоем месте поступил так.

Этьен улыбнулся. Искренне, впервые за многие дни.

— Может, я и есть дурак, — сказал он, положив Уэйну руку на плечо. — Да чего уж там, так оно и есть. Я — тот еще идиот, Уэйн. Неужели еще не понял?

Уэйн смотрел на него без всякого выражения. Этьен выдохнул.

— Я не питаю надежд на то, что смогу провернуть здесь то же, что и дома. Но определенные надежды я все-таки питаю, пусть мне и самому это кажется странным. Я заскучал по дороге, наверное. По новым, пусть и тупым, лицам. По холоду, по нужде, по всем возможным бедам и трудностям — и по шансу через все это заново осмыслить то, чем я жил последние семнадцать лет. И не превратиться заодно в увальня, которому все на свете осточертело. Теперь понимаешь?

Уэйн кивнул и тоже, кажется, улыбнулся. А затем обнял Этьена — крепко, даже несмотря на то, что все тело у него точно так же болело.

— Удачи тебе во всех делах, Святой из Улле, — шутливо поклонился он, отойдя к дороге. — Пусть Эотас тебя не оставит. Может, еще свидимся.

— Прощай, мой друг. Всего тебе наилучшего.

И Уэйн ушел — а вместе с ним ушли последние отголоски запаха дома. Но Этьен не расстроился. Он обернулся к другому тракту и пошел вперед с одной только мыслью.

С мыслью о том, что впереди его обязательно будет ждать новый рассвет.