Победитель (СИ) [Кибелла] (fb2) читать онлайн

========== Признание ==========

Вечерний сеанс связи с Капитолием подходит к концу. Обещают прислать людей из Дистрикта 12; «Уж они-то знают, как правильно копать», — замечает Борис. Валерий сидит здесь же, в номере гостиницы, озаренном светом экрана устройства связи, и все то время, что продолжается разговор, молчит.

Экран гаснет, но только на секунду — изображение на нем меняется на обычную телевизионную передачу. Там, как всегда, передают легкомысленную вечернюю чушь; услышав мелодию, всегда сопровождавшую анонс церемонии Жатвы, Борис слегка морщится и тянется убавить громкость. Торжественная, бодрая музыка ещё никогда не казалась ему такой фальшивой — как будто каждая нота в ней буквально кричит: «все не то, чем кажется».

«Не пропустите! — звучит с экрана, прежде чем Борис выворачивает звук до нуля. — Прямой эфир ровно через неделю в полдень!».

Борис ловит взгляд Валерия — напряжённый, странно застывший.

— Я думал, Жатву в этом году перенесут, — произносит Валерий хрипло и нервозно. — Или… отменят.

Борис не сдерживает усмешки.

— Отменят? Я бы на это не рассчитывал. В этом году Игры должны быть зрелищными как никогда… распорядителям точно добавили головной боли!

Валерий молчит с совершенно нечитаемым выражением на лице. Кажется, сейчас он взволнован больше, чем несколькими минутами раньше, когда на его глазах принимались решения, вполне возможно определившие судьбу всего Панема.

— Я слышал… — начинает он нерешительно, оглядывает Бориса, будто что-то прикидывая, — что должность главного распорядителя предлагали вам.

Откуда ему знать, интересно? Впрочем, неважно; Панем всегда жил слухами — это неизбежно, когда все существующие официальные источники информации ограничены и строго контролируются Капитолием.

— Да, — соглашается Борис равнодушно, — предлагали.

— И вы отказались.

Разговор приобретает какой-то странный оборот, от которого, вдобавок ко всему, отчётливо несет опасностью. Желая покончить со всеми дальнейшими расспросами разом, Борис отвечает разозленно и резко, будто рубит сплеча:

— Да. Потому что решил, что могу приносить стране намного больше пользы в других областях государственной деятельности. Что вас удивляет?

— Ничего, — отвечает Валерий и торопится уткнуться в свои бумаги. Но от Бориса не укрывается проступившее на его лице удовлетворенное выражение — будто он получил именно тот ответ, которого ждал. От этого Борис раздражается ещё больше — у него стойкое чувство, словно его облапошили, а он сам этого не заметил.

— Будете делать ставки? — спрашивает он, кивая на онемевший экран. — Наверняка ставите на своих? Из пятого?

Валерий отвечает не сразу — и снова как будто леденеет.

— Я не делаю ставки, — его голос ровный до безжизненности, — я не смотрю Игры. Никогда.

Интересное заявление. И тоже — опасное.

— Вот как? — спрашивает Борис, качая головой. — Почему же?

Валерий поднимает на него глаза — неподвижные, просто отражающие свет, все равно что стекла его очков. Стекло за стеклом — двойной слой брони, за которым не различить, есть ли ещё что-нибудь. Сейчас как будто нет — только пустота, выработанный источник, давным-давно засыпанный землёй.

— С меня было достаточно участия.

Борис давится воздухом. Спокойное признание звучит в его ушах эхом, будто в комнате только что прогремел выстрел.

— Победитель? — Борис не желает показывать свою растерянность, но она все равно лезет в его голос, черт бы ее побрал. — Я не знал.

— Я редко стремлюсь рассказать об этом, — откликается Валерий и вновь опускает голову в бумаги. По его мнению, разговор определенно закончен, но мнение Бориса немного иное — он смотрит и смотрит на своего собеседника, пытаясь сопоставить в голове то, что уже знал о нем, и то, что услышал от него только что. «Победитель» — это слово, хочешь-не хочешь, заставит взглянуть на человека другими глазами, но Борису, сколько он ни вглядывается, упорно кажется, что над ним подшутили или вовсе слух его обманул. Вся эта радиация, которой пронизан воздух — кто знает, может, она начала уже влиять ему на мозги…

— Как вы выиграли? — решается спросить он.

Можно было, конечно, и не спрашивать. Можно было запросить запись тех Игр из Капитолия во время следующего сеанса связи и тем самым удовлетворить свое любопытство — понять, как грузный, неуклюжий, тихий человек, который будто за всю жизнь не поднимал ничего тяжелее книги или чашки с кофе, сумел выйти победителем из схватки с двумя десятками противников, из которых по крайней мере треть были хорошо тренированными убийцами. Можно было, конечно же, сделать так — но Борису отчего-то хотелось получить ответ обязательно от самого Валерия. В конце концов, о некоторых вещах не расскажет ни одна запись…

— О чем вы спрашиваете?

Он смотрит на Бориса, сжав губы, и медленно бледнеет.

— Вы не похожи на человека, который способен убить кого-то, — замечает Борис. — Что вы сделали на арене? Как вы выжили?

Валерий ещё недолго сидит неподвижно, но Борис видит, как что-то в его лице, дрогнув, оттаивает. Может, Валерий ни с кем до этого обычно не говорил, для него нормально было запереть воспоминания где-то глубоко в себе, отстраниться от них, сделать вид, что они никак его не касаются — но последние дни в мире вокруг них с Борисом, да и в них самих осталось слишком мало нормального.

— Прогуляемся?

Они выходят на улицу. Вечерний воздух свеж, но все ещё проносятся в нем, когда дует ветер, горькие нотки дыма и пепла.

— Я произвел на вас впечатление совершенно точное, — замечает Валерий, поднося ко рту сигарету. — Я действительно никого не убил. Имею в виду — сам.

Тут только Борис начинает вспоминать. Кажется, он смотрел этот сезон — но это было так давно, больше тридцати лет назад, неудивительно, что детали стерлись из его памяти, как и имя победителя.

— На арене не было других источников воды, кроме небольшой горной реки, — продолжает Валерий задумчиво, будто в картинах, которые он восстановил сейчас в своей памяти, ему открывается что-то новое, чего он никак не ожидал. — По берегу рыскали профи, и я знал, что если я попадусь им — шансов у меня нет. Мне пришло в голову подняться выше, к источнику реки… это оказалось озеро, отрезанное от долины плотиной из скал и камней.

— Теперь я вспомнил, — говорит ему Борис. — Вы снесли плотину?

— Да. Мне пришлось вернуться к Рогу Изобилия и, когда наступила ночь, выкопать одну из бомб, которые сдерживают трибутов до начала Игр. Нужно было снова привести ее в действие, но это оказалось не так сложно, ведь вся арена пронизана источниками электричества. Мне удалось сделать так, чтобы она сработала отложенно, а у меня было время уйти подальше… я даже присмотрел себе подходящее убежище, но проход к нему в последний момент оказался перекрыт распорядителями.

Он делает две размеренные, глубокие затяжки, прежде чем продолжать.

— Я сам едва не оказался жертвой собственного плана. Мне пришлось бежать в долину и встретить там случившийся потоп. По правде говоря, это я помню плохо. Пытался спасаться на деревьях, но воды было слишком много, и она все прибывала… меня потащило на дно, воздуха не было, я успел подумать, что захлебнусь, а потом открыл глаза и услышал: «Поприветствуем победителя!». Я и не сразу понял, что победитель — я.

В голове у Бориса вспыхивает мысль «Надо пересмотреть тот сезон», но тут же гаснет, и Борис отбрасывает ее от себя почти с отвращением, будто мысль эта — оскорбительна и для него, и для Валерия.

— Сколько вам было? — спрашивает он.

— Пятнадцать, — в голосе Валерия — жалкая пародия на гордость. — Кажется, за мной до сих пор числится рекорд среди победителей. Рекорд по тому, скольких я убил — но при этом не собственными руками. Его до сих пор никто не побил.

Сигарета в его руках догорает. Вокруг — темнота, прерываемая редкими полосами фонарного света; на горизонте уже не полыхает и не мечется алое зарево, но Валерий безошибочно смотрит в ту сторону, и Борис смотрит вместе с ним.

— Похоже, я успешно побью его сам, — говорит Валерий очень тихо, и Борису нечего на это ответить.

========== Песня о висельнике ==========

Комментарий к Песня о висельнике

решила добавить еще одну часть, потому что ну вот )))

Президент Горбачев - деловитый, немного дерганый человек в отутюженном костюме с капитолийским гербом на груди, - сердечно улыбается, когда пожимает Борису руку.

- Я очень рад узнать, что вы изменили свое решение и согласились возглавить совет распорядителей Игр.

- Вы же знаете меня, - отвечает Борис спокойно и почтительно; все-таки похвала президента - большая честь, - свою миссию я вижу в том, чтобы быть полезным государству…

- И у вас, я уверен, это прекрасно получится и в вашей новой должности, - подытоживает президент, разрывая рукопожатие и опускаясь обратно в свое кресло. Борис остается стоять. - Нас ждет Квартальная бойня, а это всегда нечто особенное… гораздо более масштабное, чем рядовые Игры.

Борис откликается, не узнавая собственного голоса - будто в груди его говорит какая-то машина, а он всего лишь бездумно и бессмысленно повторяет за ней.

- Я приложу все усилия, чтобы всё прошло так, как должно.

- В ваших способностях и преданности Капитолию даже в это непростое время никто не сомневается, - говорит ему Чарков, глава секретной службы; он незаметно появился откуда-то сбоку, будто прошел сквозь стену или соткался прямо из воздуха, и это на мгновение заставляет Бориса содрогнуться: на его памяти этот человек никогда еще не приносил с собой хорошие известия. - Тем более, мы уже избавили вас от значительного участка работы.

Борис оборачивается к нему.

- Простите?

Чарков и президент обмениваются короткими взглядами. Это нравится Борису все меньше и меньше - его одолевает ощущение, что он стал героем тщательно срежессированной и отрепетированной сцены, исход которой известен всем ее участникам, кроме него самого.

- Совет распорядителей уже согласовал формат проведения Бойни в этом году, - произносит Чарков, и от ласковой снисходительности в его тоне у Бориса из-под кожи лезет холодный, липкий пот. - Было решено, и господин президент согласился с этим решением, что в этом году участники Игр будут выбираться из числа победителей предыдущих лет.

- Что?..

Борис с трудом слышит сам себя. Ему кажется, что его схватили за горло, и вместо того, чтобы что-то сказать, у него получается издать невнятный полувздох-полусипение. Президент смотрит на него с легким интересом.

- Вы возражаете?

- Я… - ценой чудовищного усилия ему удается взять себя в руки, отбиться - надолго ли? - от страха, который стремится вцепиться в него своими когтистыми лапами. - Я всего лишь думаю о целесообразности такого решения с точки зрения… привлекательности для зрителей. Сколько у нас живых трибутов-победителей? Многие из них - развалины…

- И многие находятся в достаточно удовлетворительном состоянии, чтобы выйти на арену, - обрывает его президент. - Дело не в трибутах, и вы сами это понимаете.

- До нас дошли сведения, что многие победители сомневаются во власти Капитолия, - добавляет Чарков все с той же фальшивой мягкостью, от которой хочется спрятаться, как от обстрела. - Считают возможным критиковать действия должностных лиц… или даже указывать нам, что делать… открыто выражать свое несогласие…

Борис сразу понимает, о ком идет речь. И они, конечно же, понимают, что он понимает. Они наверняка поняли все еще раньше. И именно поэтому он здесь.

Сколько осталось победителей в пятом? Пожалуй, это неважно - Борис готов дать на отсечение руку, если во время грядущей Жатвы стеклянный шар, который установят на главной площади дистрикта, не будет заполнен доверху карточками, на каждой из которых будет напечатано одно и то же имя.

- Вы не смеете… - начинает он.

И просыпается.

***

Всего лишь сон. Борис вовсе не в Капитолии, он - в пятом дистрикте, в опустевшем городе Абсинтиум, разгребает то дерьмо, которое наворотил идиот Дятлов и его начальство, тоже идиоты. Всех их ждет участь безгласых - это Борис знает точно. К сожалению, пока это единственное, в чем он может быть полностью уверен. Остальное неопределенно.

За окном светает. Побудка скоро, и вряд ли Борису удатся еще заснуть. Он тяжело поднимается с постели - тело ломит, в голове шумит, но он старается не обращать на это внимания, - привычно приводит себя в порядок. Выходит на улицу - царящая там тишина наполнена запахами наступающего утра, короткая прогулка позволяет немного разогнать сковавшую мысли усталость. Прохаживаясь по скверу у гостиницы, Борис даже ощущает что-то похожее на умиротворение, странное, крайне неуместное, но все-таки приятное - будто ничего не произошло, будто кошмарный мираж наконец рассеялся, будто мирная, ничем не омраченная жизнь Панема продолжает идти так, как идет.

Борис не сразу понимает, что в сквере он не один. Валерий стоит невдалеке, но вряд ли замечает его - лицо его поднято к небу, будто он обращается к кому-то наверху или готовится встретить угрозу, что вот-вот обрушится ему на голову. Губы его отчетливо шевелятся; Борис подходит чуть ближе, чтобы различить голос.

- Странный наш мир и нам так странно здесь порой, - Валерий не попадает ни в одну ноту, но Борис все равно узнает мотив, - сегодня в полночь встретимся с тобой…

Борис знает эту песню. Ее поют шахтеры, прибывшие из двенадцатого дистрикта - с самого первого дня, когда началась работа. Их здесь много, несколько сотен, и пение разносится по окрестностям, иногда его отголоски можно расслышать здесь, в Абсинтиуме, за несколько километров. Наверное, это помогает им, придает сил - так предполагает Борис, и когда Пикалов, глава миротворцев, прибывших сюда из второго дистрикта, говорит ему, что песня - запрещенная, только пожимает плечами:

- Хотите вырезать языки всем? Пусть сначала заканчивают работу.

Больше они об этом не говорят. Наверняка люди Чаркова уже доложили ему о том, что здесь происходит, но Борису неожиданно плевать. Он не замечает, как проклятая песня въедается и в него, и во всех, кто находится здесь, кто дышит отравленным воздухом и медленно себя убивает - поэтому совсем не удивляется, услышав ее от Валерия.

- Не спится? - спрашивает он, привлекая его внимание. Валерий, вздрогнув, оборачивается.

- С таким музыкальным сопровождением не уснуть. Знаете, где я впервые ее услышал?

- Нет, - Борис приближается к нему, и они оказываются друг с другом бок о бок. Валерий тихо вздыхает, достает из кармана сигареты.

- В Тренировочном центре. Ее пела девочка из двенадцатого, которую отправили на арену вместе со мной. Это был ее первый или второй год, я не помню - но она даже выглядела крохой. Конечно, все знали, что у нее нет шансов. И она знала, что через две недели умрет.

- Что с ней произошло?

В вопросе нет смысла. Борис знает ответ - и это еще одна вещь, в которой он уверен, хоть она еще и не произнесена вслух.

- Погибла при наводнении, - отвечает Валерий прерывисто. - Утонула, как и другие. Я узнал не сразу.

Он умолкает. Сигарета беззвучно тлеет в его пальцах.

- Вы сами сказали, - говорит Борис, - у нее не было шансов. Не вы бы ее прикончили, так кто-нибудь другой.

- Не было шансов… - повторяет за ним Валерий, явно думая о другом. - Когда я попал туда - думал, что понимаю, что она чувствует. Теперь получается, что нет. Я понял только сейчас.

Занимающееся блеклое утро кажется ненастоящим - без пения птиц, без какого-либо движения, без нарастающего шума городской суеты. Они как будто одни во всем мире - Валерий и Борис. И с ними только эти дурацкие строки, от которых так просто не отвяжешься.

Не жди, не жди, к дубу приходи

На шею надень ожерелье из пеньки

Странный наш мир и нам так странно здесь порой…

- Если бы пару месяцев назад меня спросили, есть ли что-то хуже, чем быть на арене - я бы сразу ответил, что нет, - бросает Валерий. - Я думал об этом с того дня, как вернулся: если меня попробуют еще раз туда отправить, то я… в общем, неважно. Теперь я здесь. И признаю, что ошибался.

“Еще раз”. Борис вспоминает свой сон - пугающе реалистичный, полноцветный, как действительное воспоминание о чем-то, случившемся в реальности. Но этого не случалось и никогда не случится - Борису сложно представить, чтобы президент, да и Чарков тоже, решились на такое пойти.

- Впрочем, - замечает вдруг Валерий, и Борис видит на его лице бесплотную полуулыбку, - из вас получился бы прекрасный спонсор. Трибуты были бы готовы на многое, чтобы их обеспечивали тем, в чем они нуждаются, так, как это делаете вы.

Комплимент, если честно, сомнительный. Явно не из тех, которые Борис хотел бы услышать в свой адрес. Но на другие рассчитывать не приходится - и он говорит только, понизив голос:

- Чем больше общаюсь с вами, тем сильнее становится мое желание не приближаться на пушечный выстрел ко всему, что связано с Играми.

- Что же, - отвечает Валерий, взглянув на него; и снова его глаза - стекло за стеклом, - по крайней мере, у вас есть такой выбор.

“Пока что”, - почему-то хочется добавить Борису, но он считает за лучшее не делать этого.

========== Трибут из пятого дистрикта ==========

за тридцать пять лет до этого

Перед тем, как выйти из дома, Борис в последний раз поправляет и без того идеально повязанный галстук. Спускается к машине, не торопясь - стрелки на брюках чуть не похрустывают при каждом шаге, шуршит подол плаща, отороченного, по последней капитолийской моде, черным и бордовым шелком. Борису не привыкать выглядеть блестяще, но сегодня - случай особенный; не каждый день получаешь приглашение на неформальный обед, где будут присутствовать высшие чины из министерства энергетики, особенно если тебе при этом всего-то недавно перевалило за тридцать. “Министр ищет свежую кровь, - так сказали Борису, передавая ему время и место встречи. - Ему нужны молодые люди, готовые на все, чтобы принести пользу Панему”. Вот он - шанс, который нельзя упустить. Конечно, Борис не может не испытывать волнение, но - приятное, предвкушающее, удовлетворенное. Он знает, что умеет производить хорошее впечатление. Он знает, что это умение его не подведет.

Он является точно вовремя. Ресторан - один из лучших в городе, в двух шагах от дворца Автократора; кого попало здесь не пустят даже на порог. О появлении Бориса, разумеется, предупреждены - метрдотель забирает у него плащ, безупречно почтительный официант провожает к нужному столику. Борису кажется, что перед ним распахнулись двери нового, сверкающего мира, доступного лишь избранным, самым лучшим, самым достойным; от этой мысли на его лице сама собой проступает триумфальная улыбка, но он спохватывается вовремя, спешит спрятать ее, заменить выражением благоговейного энтузиазма. Не хватало еще, чтобы они решили, что он слишком много о себе возомнил - сейчас он не в том положении, чтобы демонстрировать чрезмерные амбиции.

“У меня будет на это масса времени. Позже”.

Ему предназначено место за два стула от министра - хороший знак. Его представляют собравшимся; затем прервавшаяся было беседа возобновляется. Говорят об Играх - те продолжаются уже с неделю, ни у кого нет сомнений, что до финала остаются считанные дни.

- Вы делали ставки? - спрашивает первый заместитель министра, сидящий с Борисом по соседству. - Мои-то денежки - плакали еще три дня назад! Я всегда ставлю на ребят из Первого, но в этом сезоне они не в ударе.

- Я поставил на парня из Второго, - непринужденно замечает Борис. - Настоящий здоровяк! Не представляю, кто или что сможет его свалить.

- А как же девица из Восьмого? - влезает кто-то из секретарей, умудряясь одновременно говорить и пережевывать бутерброд с черной икрой. - Впервые вижу такую целеустремленность, такое упрямство! А как она обращается с ножом! Любой профессионал позавидует.

- Соглашусь, - негромко говорит министр, заранее пресекая возможный спор, - у восьмого дистрикта неплохие шансы в этом году. Победитель в их рядах - редкий зверь…

Борис не собирается перечить. Игры он смотрит, как и всегда, вполглаза, редко запоминая имена участников и даже победителей, да и ставки делает скорее по привычке, на тех, кого считают безоговорочными фаворитами сезона. Он не из тех заядлых игроков, которые могут спорить до хрипоты о достоинствах и слабостях каждого трибута; у него полно других, более важных, более существенных дел.

- Вы же понимаете, что я не случайно пригласил вас к нам присоединиться? - внезапно обращается к нему министр. Борис делает усилие над собой, чтобы не показать, какой силы напряжение сковывает его после этой фразы, произнесенной незначительным тоном, будто невзначай. Ему нет больше дела до Игр. Сейчас решится его собственная судьба.

- Я хорошо изучил ваше дело, - продолжает министр, не отводя изучающего взгляда от его лица. - Вы молоды, полны сил, вы готовы служить своей стране, не покладая рук.

- Это так, - отвечает Борис с достоинством. - Быть полезным Панему - вот все, чего я хочу.

“Благоговейный энтузиазм, - тревожно колотится у него в висках, - и ничего больше”.

Министр улыбается.

- Такие желания достойны того, чтобы удовлетворять их. Такой человек, как вы, нужен нам, как никогда. Мы получили поручение с самого… - он многозначительно дергает бровью и устремляет взгляд к потолку, и этого достаточно, чтобы все поняли, о чем идет речь, - с самого верха. Нам необходимо отправить своих людей на восток - сейчас эти территории закреплены за Седьмым, но все может измениться уже в ближайшие годы. Там, под землей - залежи нефти, газа… настоящая подземная сокровищница.

- Да, - говорит Борис осторожно, избегая даже шевелиться, - я понимаю.

- Панему нужны эти ресурсы. Наша страна развивается, существующих источников энергии уже не хватает. Мы должны отвоевать у природы то, что сможем использовать во имя всеобщего блага. Хоть это и будет нелегко - это гиблые места, земля там промерзла на сотни метров в глубину… именно поэтому нам нужен кто-то умелый, способный, уверенный в собственных силах. Кто-то вроде вас.

- Я не подведу, - говорит Борис хрипло - в глотке у него суше, чем в пустыне.

Министр, конечно, не ждал иного ответа.

- Вы будете наделены полномочиями, сравнимыми с полномочиями префекта. Власти дистрикта окажут вам всю посильную помощь. Соберите себе команду из местных, из тех, кого посчитаете наиболее подходящими. Мы будем поддерживать связь с вами отсюда, из Капитолия, напрямую. Если вдруг что-то понадобится…

- Хорошо, - Борис медленно кивает. - Сроки?

- Мы будем ждать первых результатов через три года. Вас это устраивает?

- Я справлюсь за два.

Секретари переглядываются и перешептываются. Борис остается спокоен, дабы никто не решил, что слова его - пустая бравада, обычное желание выслужиться; сейчас он абсолютно искренен в своей уверенности, что сможет перевернуть мир, имея лишь силу собственной воли в качестве точки опоры.

- Вижу, те, кто составлял досье, не ошиблись, - произносит министр с довольной усмешкой, - вы действительно убежденный человек.

- Во славу Панема, - отвечает Борис то, что положено отвечать в таких случаях.

- Во сла… - хочет подхватить министр, но вдруг смотрит Борису куда-то за спину, и его лицо искажается, как от зубной боли. - Ох, черт. Он все-таки здесь.

Борис оборачивается; то же самое, как он видит краем глаза, делают и остальные. К столику приближается все тот же молчаливый официант в сопровождении еще одного человека - крупного, лысого мужчины с суровым, будто высеченным из камня лицом. Появление нежданного гостя вносит легкую сумятицу в ряды сидящих за столом; Борис поворачивается обратно к министру и видит, как тот раздраженно тянет из кармана сигаретную пачку.

- Профессор Александров из пятого дистрикта, - цедит он, встретив в глазах Бориса немой вопрос. - Занимается ядерными исследованиями. Со вчерашнего дня не дает мне покоя, пытается назначить встречу. Я объяснил ему, что у меня нет ни одной свободной рабочей минуты - так он притащился сюда. Что ему нужно - ума не приложу.

Официанты работают слаженно, будто машины, прекрасно знающие программы друг друга: один тащит Александрову стул, другой в мгновение ока ставит для него прибор, наполняет вином бокал. Тот рассеянно благодарит, опускается на предложенное место - они с министром оказываются напротив друг друга, и воздух над столом словно густеет, становится неприятно тяжелым, как бывает обычно перед грозой.

- Спасибо, что согласились меня принять, - начинает Александров, на что министр отвечает выученной улыбкой:

- Разве мог я отказать? Судя по вашей настойчивости, у вас дело первостепенной важности.

- Это так, - Александрову подносят меню, но он даже не смотрит в ту сторону - официанту приходится убраться несолоно хлебавши. - Вы, должно быть, смотрите Игры?

- Все смотрят Игры, - дипломатично откликается министр. Александров делает глубокий вдох.

- Тогда вы знаете, что мой трибут сейчас на арене. И в чрезвычайно затруднительном положении.

Его слова натыкаются на стену из молчания. Кажется, все за столом пытаются вспомнить трибута из Пятого - и все терпят в этом одинаковую неудачу. Борис вспоминает очень смутно - какой-то щуплый, рыжий паренек, из тех, кто обычно выбывает в числе первых. Удивительно, что он все еще в игре. Наверное, ему везет.

- И что же? - министр не изменяет своей вежливости.

- Ему нужна помощь, - произносит Александров холодно и решительно, - и я здесь, чтобы обратиться к вам с просьбой: посодействовать тому, чтобы эту помощь ему оказали.

За столом очень тихо. Борис внимательно слушает, только жалеет про себя, что не может смотреть одновременно в разные стороны, чтобы держать в поле зрения и министра, и профессора.

- Пятый дистрикт никогда не бедствовал, - напоминает министр, явно обескураженный, - вы не можете на собственные средства отправить своему трибуту кусок хлеба и стакан воды?

- Речь идет не о стакане воды, - говорит его собеседник значительнее. - Ему нужны инструменты. Достаточные, чтобы работать с объектом повышенной взрывоопасности.

Борис еле удерживается, чтобы не присвистнуть. Секретари, кажется, тоже. Министр, конечно, лучше владеет собой - только откидывается на спинку стула, глубоко затягивается сигаретой, уже истлевшей почти до самого ободка.

- Вы представляете, сколько это стоит, профессор?

- Представляю, - отвечает ему Александров. - И именно поэтому обращаюсь к вам. Вы - единственный, кто может это обеспечить.

По нему видно: отступать он не собирается. Борису неподдельно интересно, чем все это закончится. Министерство энергетики тесно связано с пятым дистриктом; никто не произносит слова “зависимость”, но всем понятно - для наилучшего функционирования механизма необходимо блюсти баланс, предупреждать конфликты, не вставлять друг другу палки в колеса. Особенно теперь, когда впереди перемены, когда всем нужно будет работать с одинаковой самоотдачей - стоит ли того посылка для мальчишки, которого в любом случае скоро убьют?

- Профессор, - замечает министр раздраженно; похоже, его все-таки не воодушевляет перспектива расстаться с внушительной суммой, которую потребуют от него распорядители, - я все понимаю, но давайте говорить откровенно: шансы на победу вашего трибута крайне, невероятно малы. Чего вы требуете от меня? С таким же успехом я мог бы просто сжечь эти деньги…

- Он может победить.

Министр фыркает.

- Не смешите! Давайте смотреть на вещи реалистично: там, на арене, несколько профи, и эта девица из Восьмого, которая, кажется, голыми руками выпустит кишки любому, кто встанет у нее на пути. А вы пришли сюда уговаривать меня раскошелиться на поддержку какого-то неудач…

Александров бьет по столу ладонями - с такой силой, что звенят ножи и вилки, а бокал Бориса едва не опрокидывается прямо ему на колени.

- Он - мой трибут, - проговаривает он медленно, с отчетливой угрозой, пользуясь воцарившимся ошеломленным молчанием. - Пока он на арене, я поддерживаю его, потому что его жизнь зависит теперь от меня. Меня не волнуют шансы остальных. Я должен обеспечить его тем, в чем он нуждается. Это моя обязанность. И моя ответственность. Я не думаю, что кому-то из присутствующих нужно объяснять значение этих слов.

Борис признает про себя: впечатляюще. Странно, что этот человек - ученый; по мнению Бориса, ему куда больше пошла бы роль военного. В таком командире не усомнишься, будешь чувствовать себя все равно что в дополнительном слое брони. Кто бы ни был этот мальчик из Пятого, ментор ему попался что надо. Может, именно поэтому незадачливый трибут еще жив.

Министру требуется несколько секунд, чтобы справиться с собой, взвесить все “за” и “против”. Выбор очевиден: открытый конфликт с дистриктом сейчас может обойтись дороже, чем обойдется уступка.

- Хорошо же, - говорит он со скрипучей неприязнью. - Я сегодня же переговорю с распорядителями. Вы передадите инструменты. Ваш трибут их получит.

На побледневшее лицо Александрова начинают возвращаться краски.

- Я очень вам благодарен, - говорит он будто с трудом. Министр снова улыбается, хотя со стороны это выглядит так, будто он скалит зубы, как загнанный в угол пес.

- Ну что вы! Мы ведь друзья, верно? Так и поступают друзья - помогают друг другу… и я знаю, что могу рассчитывать на такое же понимание с вашей стороны, если на то будет нужда.

Остается только восхититься тем, в какую изящную форму он обернул банальное “За тобой должок”. Александрова, впрочем, витиеватость его слов не обманывает - он снова хмурится, но не начинает новые пререкания.

- Конечно, - произносит он перед тем, как начать прощаться. - Конечно, вы можете рассчитывать.

Когда он уходит, министр провожает его взглядом; потом морщится, как от желудочной колики, и, не дожидаясь официанта, собственноручно подливает себе вина из бутылки.

- Ученые, - брезгливо бормочет он, обращаясь к Борису, - когда будете иметь несчастье познакомиться с этой публикой поближе, поймете - это самые невыносимые люди на земле.

Борис позволяет себе осторожное замечание, даже осознавая, что ступает на скользкую почву:

- Он всего лишь хочет победы своему трибуту.

- Но это не должно быть моей головной болью, - бросает ему министр и делает гигантский глоток из бокала. - Надеюсь, это последняя проблема с его трибутом. Иначе он снова явится. А вы и сами видите - по степени своего упрямства это настоящий осел.

Борис ловит кусок из трансляции Игр тем же вечером, у себя дома, параллельно укладывая в чемодан вещи. Показывают нарезку из всего случившегося на арене за день: кто-то выбыл, кто-то спасается от преследования, кто-то зализывает раны. Семеро трибутов в игре: трое профи, девица из Восьмого, девочка из Двенадцатого (ей тоже везет - похоже, что про нее просто забыли), парень из Десятого и подопечный Александрова - его показывают последним, и Борис останавливается посреди комнаты, задерживает взгляд на экране. Парня успело уже порядком потрепать: он очень бледен, форменная куртка трибута висит на нем, как на вешалке, лоб пересекает свежая глубокая царапина - интересно, чем огрели, ножом или стрелой? Но даже несмотря на свой откровенно жалкий вид, трибут не выглядит сломленным, заранее смирившимся с поражением; увидев в воздухе посылку - для транспортировки потребовалось целых два парашюта, - он подпрыгивает, жадно ловит ее, как кот, не дожидаясь, пока она опустится на землю, торопится высвободить ее из футляра.

На арене - глубокая ночь; чтобы заглянуть внутрь ящика, трибуту приходится зажечь ручной фонарь. Свет откладывает глубокие тени на его лице - он перебирает содержимое посылки, поначалу потрясенно, будто не верит в то, что держит собственными руками. Потом он смотрит в небо, громко выдыхает “Спасибо” и робко, немного нервно улыбается.

Что-то в этой улыбке подсказывает, нашептывает Борису в ухо: “И твоя ставка плакала тоже”.

========== Нож ==========

Борис впервые видит в руках Валерия нож, когда они в компании Тараканова сидят в своем «штабе», наслаждаясь редкой минутой затишья. В небе за окном давно сомкнулась ночная темнота; бумаги, которыми завален стол, в одном месте сдвинуты в сторону, и там стоит чайник, бутылка и тарелка с нарезанным хлебом и кусками колбасы. Рядом лежит и нож — добротный, солдатский, весьма внушительный на вид. Валерий перегибается через стол, чтобы взять его, взвешивает на ладони, и в лице его что-то меняется — Борис не может обозначить про себя, что именно, но перемена эта разительна: перед ним сидит сейчас не тот Валерий, которого он знает и успел уже (по крайней мере, у Бориса есть основания так считать) неплохо изучить, а кто-то другой — тот, кто обычно прячется, держится в тени, кто должен был тридцать пять лет назад умереть, но не умер и с тех пор находится где-то посередине между жизнью и небытием, лишь иногда пробуждаясь от этой тягостной спячки.

Никто не издает ни звука. Валерий коротко замахивается — быстрым, скользящим движением, и нож вонзается в увешанную картами доску у противоположной стены. Бросок, говоря честно, неважнецкий — лезвие еле-еле удерживается, чтобы не упасть на пол, чуть подаётся вниз под собственным весом, но все же остаётся на месте.

— Руки-то помнят, — замечает Валерий себе под нос. Он не обрадован, не доволен собой, но вместе с тем и не огорчён — просто спокойно констатирует факт, будто подводя итог совершенному эксперименту. Потом, будто не замечая, что Борис смотрит на него во все глаза, встает и идёт к доске, чтобы забрать нож, но не успевает даже протянуть руку — рядом с ним вонзается ещё один, уйдя в дерево почти по самую рукоять.

Валерий оборачивается. Лицо его перекошено, глаза выглядят потемневшими из-за расширившихся зрачков — он был таким тогда, когда они с Борисом впервые увидели из окна вертолета развороченное жерло реактора.

— Я же из второго дистрикта, — говорит Тараканов, когда пауза затягивается; Валерий смотрит на него дико, будто не в состоянии решить, нужно ли ему бежать или защищаться. — Я семь лет провел в академии трибутов. Грезил о том, как окажусь на Играх. И одержу победу, конечно же.

— Что вам помешало? — интересуется Борис. Генерал отвлекается, чтобы наполнить стоящую перед ним рюмку, а затем продолжает:

— Я был не в ладах с директором академии. Он считал, что от меня слишком много проблем. Что у меня недостаточно выдержанный характер. Когда пришло время выбирать того, кто пойдет в добровольцы, им стал другой парень из моей группы.

— Он победил?

Тараканов выпивает и морщится.

— Нет.

Раздается треск — это Валерий не без усилия выдергивает из доски брошенный генералом нож.

— Они совершили ошибку, — говорит он Тараканову, улыбаясь неловко и принужденно. — Вы стали бы победителем.

Тараканов не склонен столь же лестно оценивать свои способности:

— Может быть. В любом случае, мы уже не узнаем.

Валерий берет нож за лезвие и передаёт ему — его движения скованны, будто стесняет его, опутывает, как сетью, установившееся в воздухе напряжение. Но следов перемены, так впечатлившей Бориса, в нем больше не видно — теперь он все тот же Валерий, замкнутый и сосредоточенный, упрямый и готовый стоять на своем, но на самом деле — беззащитный.

— Чему вы ещё научились в Тренировочном центре? — спрашивает у него Борис, когда они выходят из вагончика. Уже совсем темно, да и на сегодня работа закончена — можно поехать в гостиницу и хоть немного поспать.

— Не скажу, что многому, — откликается тот. — Я не особенно стремился в секции, где учили обращаться с оружием. Учился разводить огонь… отличать съедобные растения… вязать узлы…

— Узлы?

— Да. Со мной в секции была девочка из Восьмого. Она показала мне узел с секретом. Очень простой, но его невозможно развязать, если точно не знать, как именно.

Борис сдерживает скептический смешок.

— Вам это помогло?

— Нет, — отвечает Валерий безразлично и вдруг добавляет что-то Борису не понятное и от того почти зловещее, — пока что.

========== Обман ==========

Борис все-таки достает запись тех Игр - много позже, когда ему уже не перед кем испытывать неловкость за это. Валерий исчез после суда над Дятловым; о нем не спрашивают, о нем не говорят. Может быть, даже смотреть на то, как он стал победителем, опасно, но Бориса это не беспокоит. Ему самому осталось не так много: кровавый кашель по утрам становится сильнее, врачи разводят руками - они не чудотворцы, единственное, что они могут сделать - продлить агонию на месяц, на два, в лучшем случае на полгода. Борис этого не хочет. Он давно смирился с тем, что умирает; по крайней мере, он не увидит, как гибнет Панем - государство, еще недавно поражавшее своим могуществом, расползается на куски, как старое, сгнившее одеяло. Может, в этом есть по-своему почетная закономерность - Борис и Панем умрут вместе, будто не способные существовать друг без друга, одряхлевшие и отравленные. Борис не думает о том, что будет дальше, не пытается вообразить себе посмертие. Древние верили в воздаяние, в рай и ад, Панем верил в светлое справедливое завтра. И та, и другая вера в итоге оказалась красивой ширмой, за которой ничего нет. Воображать что-то другое бесполезно.

Борис включает запись глубоким вечером. Качество изображения оставляет желать лучшего - почти сорок лет назад технологии были далеко не так совершенны, как сейчас, но к съемкам Игр подходили со всей ответственностью, использовали любые доступные мощности. Показывают Жатву: первый, второй, третий дистрикты - по очереди. Борис едва смотрит, пока очередь не доходит до пятого. Организовать там церемонию, между прочим, всегда было не так-то просто - для того, чтобы вместить всех подлежащих отбору, нужно выделить несколько широких улиц и площадей. Дистрикт - один из самых густонаселенных в Панеме; вдобавок, некоторые его граждане живут за его пределами - в специально выделенных зонах возле электростанций в других дистриктах, иногда даже в Капитолии. Абсинтиум был одной из таких зон. Теперь там ничего не осталось - пустые дома, улицы, трупы животных, зарытые в землю, земля, отторгнувшая человека, воздух, которым нельзя дышать.

В конце концов, именно это и ждет всех в конце - ничто.

Борис видит на экране Валерия. Валеру. Его вызывают со сцены, и он покорно идет, хотя по нему видно, что он еле переставляет ноги; бумага с его именем - одна из тысяч в стеклянном шаре, и тем не менее вытянули именно ее. Исчезающе невероятный шанс. Практически невозможный.

Борис вглядывается в его лицо, стараясь ничего не упустить, будто это может что-то изменить. Валера выглядит похожим на себя, каким Борис его знал - пытается взять себя в руки, хотя получается плохо, смотрит мрачно и упрямо, непослушный рыжий вихор падает ему на лоб. Его представляют собравшимся; над площадью проносятся аплодисменты, в которых мало радостного восторга, зато очень много облегчения.

“Хорошо, что это не я, - читается в каждом лице, - хорошо, что вытащили его”.

Ведущий спрашивает, есть ли добровольцы. За этим следуют несколько секунд тишины. Валера - крошечная фигура на фоне гигантского алого плаката “Приветствуем участников соревнований!”. Его снова показывают крупным планом; он старается держаться, как может, но в беззвучном шевелении его губ Борис безошибочно узнает “ну пожалуйста”.

Борис пытается вообразить, что тот чувствует. Бесполезно - как и воображать посмертие.

Добровольцев, конечно же, нет. В пятом дистрикте нет академии трибутов - хотя, как знает Борис, местные чиновники неоднократно пытались выбить у Капитолия неофициальное разрешение организовать ее. Верхушка отвечала им отказом - Пятый не настолько в чести, чтобы посягать на исключительный статус Первого, Второго и Четвертого. Борис хорошо об этом знает - некоторые прошения проходили и через его руки.

Если бы близкая смерть так не измотала его, то он бы, наверное, почувствовал стыд.

На экране мельком показывают прощание с родными; отец Валеры, высокорослый человек в чиновничьем костюме (судя по знакам отличия на его груди, он состоит в мэрии дистрикта, и Бориса это отчего-то удивляет) выглядит еще более растерянным, чем его сын. Он бормочет, конечно, положенные слова про выпавшую честь, и Валера обреченно что-то ему отвечает; звучащая на фоне бодрая музыка нисколь не затмевает отвратительную наигранность этой сцены, и поэтому ее обрывают на середине, переходят к церемонии в следующем дистрикте.

“Не перемотать ли остальные”, - думает Борис, но все же не трогает пульт, решает посмотреть все целиком. Как выясняется совсем скоро - не зря.

“Дистрикт 8”, - появляется на экране.

- Милена Павловна Хомюк! - звучит сосцены.

У Бориса внутри что-то обмирает и обрывается. А еще ему хочется назвать себя дураком.

Он должен был понять. Ведь должен был?

Ульяна, оказывается, похожа на старшую сестру - темные волосы, уверенная походка, прямой, проницательный взгляд. Милене на вид шестнадцать или семнадцать; она стоит у микрофона, выпрямив спину и крепко сжав кулаки. Она сильна - это видно невооруженным глазом. Она станет одной из фаворитов сезона. Кто-то, не стесняясь рисковать, будет ставить на нее немаленькие деньги. Министр энергетики уважительно обронит в разговоре с Борисом: “У восьмого дистрикта неплохие шансы в этом году”.

Победа достанется не ей.

- Немедленно перестань, - уговаривает она сестру, ревущую в три ручья; та слушать не хочет, только размазывает по лицу слезы и хватает Милену за руки. - Уля, перестань, слышишь? Я вернусь. Ты и соскучиться не успеешь! Я выиграю и вернусь.

Девочка с трудом открывает глаза, чтобы посмотреть на нее.

- Правда?

- Ну конечно, правда, - недрогнувшим голосом отвечает Милена, прежде чем обнять ее, прижать к себе, поверх ее плеча обменяться долгими взглядами с матерью. - Разве я тебя обманывала когда-нибудь?

На этом Жатва в Восьмом заканчивается. Борис ставит запись на паузу. Ему нужно отдышаться. Он кашляет в платок, привычно смотрит, как к утренним бурым разводам на ткани добавляются свежие красные.

“Я должен был понять”, - думает он так отчаянно, будто это могло что-то изменить.

Кого он обманывает. Это не изменило бы ничего.

========== Слабость ==========

Второй раз нож возникает между ними все в том же вагончике, но на этот раз Борис и Валерий одни. Дело идет к ночи; Борис заглядывает в “штаб”, думая найти там Валерия, и действительно его находит - вот только тот спит глубоким сном прямо за столом, на карте, уронив голову на скрещенные руки. Рядом валяются его очки и стоит нетронутая тарелка с ужином.

“Вот черт”, - проносится у Бориса в голове. Да, все здесь работают на износ - от самого Бориса до последнего миротворца или шахтера из Дистрикта 12, - все лишают себя сна и отдыха, все вдыхают невидимый и смертоносный яд, но почему-то видеть Валерия, который, кажется, вознамерился загнать себя до полусмерти, Борису тревожно и неудобно. Будто он что-то успел задолжать этому странному ученому из пятого дистрикта и теперь не знает, как будет отдавать долг.

- Эй, - в конце концов, нельзя оставлять его в таком состоянии (от одного вида того, как он скорчился над столом, у Бориса начинает ныть спина), и Борис подступается к нему, с необычной для себя осторожностью касается его плеча. - Эй, Вале…

Он не успевает договорить. Все происходит абсолютно бесшумно - распрямившись, как пружина, Валерий слепо бросается на него. Борис еле успевает заметить сверкающее в его руке и отступает назад, уклоняясь от яростного, пусть и неуклюжего удара, а потом сам переходит в наступление, не дожидаясь, пока его новоиспеченный противник нанесет еще один. Одной рукой он хватает Валерия за запястье, в котором зажат нож, и другой - за плечо, и прижимает его к стене, пока тот пытается трепыхаться и отбиваться; ни один из них не произносит ни звука, и они проводят несколько секунд в своей немой борьбе. Валерий изворачивается, как уж, и держать его становится все более непростым делом, и тогда Борис с силой встряхивает его, как мешок, чтобы тот наконец проснулся.

- Вы что, с ума сошли?! - рычит он, силясь отвести все дальше в сторону его руку с ножом - иначе Валерий, без сомнения, давно полоснул бы ему по горлу. - Посмотрите на меня!

Он смотрит. Наконец-то он смотрит - и, замерев, обмякает, будто получив сильнейший удар по макушке. Рукоять выскальзывает из его пальцев, и нож летит на пол; Борис отшвыривает блестящее лезвие в сторону пинком - от греха подальше.

- Мы не на арене, - зло шипит он Валерию в лицо, не торопясь его выпускать - мало ли что он еще вздумает учудить. - Здесь не нужно бросаться на людей с оружием.

Валерий продолжает смотреть на него, глаза его распахиваются все шире, и вместе с осмысленным выражением их заполняет страх. Конечно, он испугался - и себя, и за себя; то, что он сделал, можно - и нужно, - расценить как нападение на представителя Капитолия. Людей арестовывали и за меньшее. Валерий, несомненно, прекрасно об этом знает.

- Я… простите меня, - бормочет он; они все еще остаются близко друг к другу, и Борис может услышать его сбитое, рваное дыхание. - Я не хотел… я думал…

- Я понял, о чем вы думали, - говорит Борис чуть мягче, хотя в нем еще сильно желание если не врезать этому сумасшедшему, то хотя бы отчитать его как следует - должен же он был понимать, какую беду может на себя навести. Был бы на месте Бориса кто-нибудь другой, кто не стал бы медлить с доносом? Кто доложил бы Горбачеву и Чаркову?

- Простите, - повторяет Валерий беспомощно, и Борис выпускает его, отступает, чтобы опуститься на ближайший стул - короткая схватка оказалась неожиданно тяжелым испытанием для его сил.

- Вы всегда спите с оружием? - осведомляется он, взглядом отыскивая на столе бутылку - просто вода, но и она сойдет, чтобы смочить пересохшее горло.

- Нет, - откликается Валерий, с явным трудом выговаривая слова; кажется, он сам от себя в недюжинном шоке, и Борис может его понять. - Только… только когда у меня плохие дни.

- И часто у вас, - Борис наполняет водой стакан, делает несколько огромных глотков, спрашивает сипло и сдавленно, - такие плохие дни?

Валерий надевает очки, долго смотрит на него - как обычно, серьезно и грустно.

- Постоянно с тех пор, как мы здесь.

Борис устало думает, что вообще-то не должен ему сочувствовать. Победители Игр - образцы для подражания, примеры отваги, самоотверженности и умения для жителей Панема, настоящие герои, у которых нет и не должно быть никаких… проблем, а то, что чуть не натворил Валерий - форменное безумие. Может быть, доложить и стоило - но сейчас, глядя на него, растерянного и загнанного в угол, Борис ясно понимает, что не будет этого делать.

- Повезло мне, что вы плохо видите без очков, - мрачно шутит он, поднимаясь, - иначе бы я так просто не отделался.

Валерий подавленно молчит, просто смотрит, как Борис подбирает оброненный им нож.

- Я это заберу. Чтобы вы ненароком никого не убили.

“Или чтобы под горячую руку не угодил кто-нибудь, кто будет более щепетилен, чем я”.

“Более щепетилен” звучит, по крайней мере, солиднее, чем “менее слаб”. Борис в каком-то смысле собой доволен.

- Возвращайтесь в город. В гостиницу, - командует он, стараясь придать своему голосу обыкновенную суровость - но все равно получается почти родительское, заботливое увещевание, и Валерий наверняка это слышит, потому что явственно вздрагивает и смотрит на Бориса с изумлением. - Попробуйте отдохнуть.

- Я… - Валерий хочет что-то сказать, но запинается и замыкается, будто ему не хватило воздуха, - да. Хорошо.

Борис делает шаг к выходу - но зачем-то задерживается перед тем, как распахнуть дверь, повторяет резче и настойчивее:

- Здесь не арена. Вы давно вернулись с нее.

- Нет, - догоняет его тихий, но отчетливый голос Валерия, - оттуда не возвращаются.

Борис решает не слушать его - в груди что-то трескается и разламывается, и бьет наружу, как из развороченного реактора, нечто горячее и опасное, - и уходит, пряча в кармане нож.

В дальнейшие дни он спасается мыслью, что безнадежно отравлен - просто потому, что не хочет думать, что слаб.