Учительница французского (СИ) [kirillpanfilov] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== 1. Шахимат и калуа ==========


Я хотела сделать бутерброд с сыром, но снова получился бутерброд со всем.

Это потому что душа требует сказки и не довольствуется малым.

Мне бы сейчас хотелось пить расслабляющее калуа от «Перно Рикар» или любоваться на босоногих танцовщиц в разноцветных саронгах, но включать телевизор ради этого глупо, а ехать в Таиланд дорого. Поэтому остаётся ещё раз взглянуть на заснеженную автостоянку за окном и рассеянно уйти спать.

Утром картина за окном не изменилась, только стало чуть светлее.

Я решилась и пошла в школу.

1.

Школу я закончила семь с половиной лет назад. С трепетом я ждала того дня, когда мне не нужно будет идти в школу — совсем, когда можно будет забыть все имена и прозвища учителей, торжественно сжечь тетрадки и стереть из телефона номера одноклассников и особенно одноклассниц.

Так проходит мирская слава, мечты разбиваются о вторую пропущенную зарплату, я пишу тоскливое заявление по собственному желанию, искательно спрашиваю, ждать ли оставшихся денег в ближайшие пятьсот лет, и иду работать в свою же школу.

Шахимат. Я его вспомнила. Высокий неприятный голос, сам он — такой же высокий и чаще всего такой же неприятный; голос в нос, капризный; традиционное финальное «Вот и всё, шах и мат, господа» в случае аргументированной победы, причём «шах и мат» он произносил мягко в одно слово, мгновенно заслужив прозвище, похожее на имя арабской принцессы. «Принцесса»,— недоверчиво гоготали мальчишки из класса, когда умник Королёв рассказал про арабские женские имена. Второе прозвище за пять минут, это суметь надо. «Диезибемоль» он тоже произносил как неведомое заклинание, пару раз заменяя музыканта, бесконечно болеющего. Я бы от тоскливых гамм тоже заболела, но терплю, хотя класс по соседству. Ещё один учитель с прозвищем, которое мне запомнилось,— Зомбий Петрович, на самом деле Юрий Сергеевич, труд и прилежание, подвиг стамески и станки с зубовным скрежетом — всего раз я побывала в этом царстве ржавого металла и недотёсанных швабр. Зомбий Петрович появлялся из невнятной темноты в конце коридора, где частенько кого-то били, уныло нёс за воротник очередного провинившегося в учительскую. Сам тощ и бледен, силой обладал неимоверной, жилистой.

Крики чаек не такие противные, как свирепый гогот старшеклассников.

Моя предшественница ушла в декрет, и можно сказать, мне повезло.

С Шахиматом мне придётся делить закуток у кабинета; и неважно, что он преподаёт немецкий, а я французский — главное, не английский, поэтому можно вместе; мой кабинет рядом, но комната отдыха рядом с ним занята под кладовую. Клавдий Иванович на самом деле, «можно просто Клавдий», на удивление старомодно и мягко пожал мне руку, как будто даже галантно — я бы покраснела, если бы он её поцеловал; он меня не признал. Тогда я была немного пухлой и с хвостиками, сейчас почти стройная и с каре. А на такие мелочи, как глаза, курносый нос, несимметричные веснушки и ямочки на щеках, мужчины не всегда обращают внимание, хотя я считаю, что почти не изменилась. О, немного пухлой, поэтому тогда я перестала есть, заслужила больницу и гнев родителей, неприязненное восхищение одноклассниц и едва не пропустила экзамены.

Но делить с Шахиматом одну комнату — от голоса у меня сделается мигрень, лучше я буду наведываться в преподавательскую, проталкиваясь сквозь обезьяноподобных воспитанников. Ужасно, ужасно. Я тайком достала кусочек шоколадки и съела его, отвернувшись к окну. И пусть только шалопаи не полюбят французский. Не зря ли я надела юбку выше колен? Может, брючный костюм был бы уместнее?

2.

К несчастью, сразу десятый класс. Притихшие мальчишки недоверчиво смотрят на мои колени, девочки оценивающе изучают причёску и маникюр. Взгляды, прожигающие насквозь. Я рассказываю про акцент Жана Рено и Жерара Филипа, про сленг афрофранцузов и тяжёлые запахи Парижа — а потом цитирую Амели, страницу за страницей; про обязательную грамматику мы забываем, и я дипломатично перехожу с французского на русский и наоборот, и не слишком ярко выражаю недовольство, когда они путают артикли. Через сорок минут они с воплями убегают рассказывать остальным, какая я потрясающая. А у меня дрожат колени и влажные ладони, но я это умело скрываю за чашечкой кофе — Шахимат снова галантен, и у нас обоих перерыв почти на час.

Я чувствую, что горло приходит в порядок, а потом — слабость, словно пьяна, и чувствую, как теплеет в пальцах ног; я сбрасываю туфли, и я — босоногая таиландская танцовщица в ярко-розовом с золотым саронге — зачем мне вообще саронг? Я разматываю его, как длинную ленту, он улетает к масляным волнам, а в руках у меня огромная чаша с калуа, от неё жар, и во мне бессистемный трепет — на груди влажно блестит закат, огромный и