Вперед в прошлое. Возвращение пираньи — 2 [Александр Александрович Бушков] (fb2) читать онлайн

Александр Бушков Вперед в прошлое. Возвращение пираньи — 2

Глава I Девушка с гербом

Красивая стюардесса, эффектная кареглазая брюнетка в синей униформе с золотой птичкой справа на груди и еще какой-то .эмблемой слева, в лихо сбитой набок пилоточке, одаривала. каждого выходящего пассажира ослепительной якобы искренней улыбкой, отработанной настолько, что ее можно было штангенциркулем измерять - и результат всякий раз оказывался бы одинаковым. Мазур этих бедолажек всегда легонько жалел - от этих неисчислимых улыбок у них должны были образоваться невидимые мозоли на смазливых личиках.

Судя по внешности - гачупино, то есть потомок чистокровных испанцев. А может быть, итальянцев - здесь третью сотню лет имело место прямо-таки вавилонское смешение народов. Когда настала очередь Мазура, он получил свою отработанную улыбку, вежливо кивнул красотке и неторопливо стал спускаться по трапу на суверенную территорию Республики Санта-Кроче, где никогда не рассчитывал побывать второй раз, да вот поди ж ты, судьба частенько оборачивается причудливо. Ну, сейчас имелся жирный плюс: в отличие от некоторых прошлых командировок, здесь он не натворил ничего такого, чтобы считаться персоной нон грата и вызвать нехороший интерес со стороны местных спецслужб. Все обстояло - что случалось редко - совсем наоборот...

Внимания он не привлек ни малейшего - самый обычный на вид сеньор с изрядной сединой на висках. Легкий светло-серый костюм, белая рубашка, чуть консервативный светло-синий галстук. И на левом лацкане пиджака - фрачник, миниатюрная копия ордена «Санта-Роса» с мечами, заменявшая здесь орденские ленточки.

Сам он, будь его воля, ни за что не нацепил бы эту побрякушку - глупым выпендрежем на сей счет переболел очень давно, чуть ли не сорок лет назад. Но что поделать, если именно такое указание он получил в числе других инструкций от «торпедного аппарата»^[1]...

Комфортабельные автобусы с кондиционерами уже ждали. Поездка к аэровокзалу из синего стекла и блестящих металлических полос не заняла и двух минут. Новый был вокзал, не в пример роскошнее старого, которым Мазур проходил в прошлую командировку.

Поток пассажиров вливался в четыре широких, настежь распахнутых стеклянных двери. Как и предписывала инструкция, Мазур выбрал крайнюю правую. По обе стороны дверей длинной цепочкой стояли люди с надписями на картонных и бумажных табличках - фамилии, какие-то аббревиатуры, а когда и полные названия непонятных ему контор - написанные по-испански и оттого представавшие китайской грамотой. Очень быстро, сделав пять-шесть шагов, он издали натолкнулся взглядом на белую картонную табличку с аккуратно выведенными черным фломастером большими, с добрую ладонь высотой, буквами «MAZUR» Самое забавное, что очень многие могли это принять вовсе не за фамилию, а за аббревиатуру названия какой-нибудь фирмы - их здесь столько, местных и иностранных, что знать все решительно невозможно.

А главное, пониже надписи красовалась - вполовину меньше букв - циферка 8. Условный знак, означавший, что все в порядке и встречает его именно тот, кому надлежит. Не окажись на табличке циферки, надлежало с безразличным видом пройти мимо и позвонить из ближайшего телефона-автомата на впечатавшийся в память номер мобильника. Страховавшие его на случай непредвиденных случайностей люди сидели сейчас в машине у главного входа в аэровокзал, так что все обошлось бы в лучшем виде.

Теперь, приближаясь неспешным шагом делового человека, можно было уделить внимание с видом величайшего терпения державшей табличку - она этого вполне заслуживала. Не табличка, конечно, а молодая женщина лет двадцати пяти, с коротко, лишь чуть пониже ушей подстриженными светлыми волосами и синими глазами. Красивая. Больше того - эффектная, в белоснежной кружевной блузочке и сиреневом деловом костюме (правда, юбочка была коротенькая, согласно моде).

Остановившись перед ней, Мазур сказал по-английски (хозяева должны быть в курсе, что испанского гость не знает):

- У вас на табличке моя фамилия...

- Я видела ваш фотографический снимок, - к некоторому его удивлению, ответила девушка по-русски. - Сеньор адмирал Мазур? Я - Исабель фон Рейнвальд, ваш гид, секретарь... в общем, мне приказано оказывать вам любое и всяческое содействие.

Интересно, подумал Мазур. Судя по фамилии, никак не из русских эмигрантов, коих здесь после гражданской осело немало. А, впрочем, это ни о чем еще не говорит: за немца могли, скажем, выйти ее мама или бабушка. Но гораздо интереснее оговорочка «п р и к а з а н о». Не поручено, а именно приказано, изволите ли видеть. Многозначительная оговорочка, о таком его «торпедный аппарат» не предупреждал - ну, явно и сам не знал, кто именно будет встречать...

- У вас есть багаж?

— Только это, - сказал Мазур, чуть приподняв черный кейс. - Я старый путешественник, к тому же меня предупредили, что всем необходимым обеспечат на месте.

Она понятливо кивнула:

- Да, ваши люди обо всем уже позаботились... Пойдемте в машину?

Она говорила по-русски довольно хорошо (хотя иногда и чуточку забавно складывала фразы) - но выдать себя за русскую в России вряд ли смогла бы.

- Вы долетели благожелательно? - спросила Исабель, когда они были уже у самого выхода.

- Вполне благожелательно, - кивнул Мазур и глазом не моргнув.

Ее каблучки целеустремленно цокали по ступенькам. Выглядела она энергичной, спортивной девочкой - но и весьма женственной. Мазур отметил, что висящая на левом плече сумочка из коричневой кожи чуточку великовата для обычной дамской крохотульки. Деловые девушки такие именно сумки и носят.

- Прошу сюда, сеньор адмирал. Вот наша машина.

Они подошли к неброскому серому «Мерседесу» вполне умеренных размеров - и водитель уже держал распахнутой заднюю дверцу. На взгляд Мазура, он был чересчур крепко сбит для обычного шофера -- под его легким пиджаком опытный глаз легко усматривал кобуру. Ну, ничего удивительного, учитывая ее многозначительную оговорку. Да и ничего странного нет в том, что оказание гостеприимства возложили на людей в невидимых миру погонах...

- Инструкции мне даны простые, - сказала Исабель, когда машина тронулась. - Отвезти вас в гостиницу и помочь устроиться. Дальнейшее зависит от ваших пожеланий. Быть может, вы хотите вперед гостиницы куда-нибудь заехать?

- Нет, что вы, - сказал Мазур, невольно отметив, что ее юбочка, когда она уселась, стала чисто символической. - Мне совершенно некуда ехать, я здесь чужой...

- Но вы ведь у нас бывали? - уверенно спросила она, глядя на фрачник.

- Один раз, - сказал Мазур. - И то двадцать один год назад... Исабель, вы работаете в министерстве иностранных дел?

- Нет, вы ошиблись, - безмятежно сказала она. - Сейчас неподходящие условия, и я одета несоответственно, но все равно, считайте, что я встала навытяжку и щелкнула каблуками. - она выпрямилась. - Исабель фон Рейнвальд, секондо-лейтенант военно-морского флота республики Санта-Кроче. - И добавила с ноткой грусти: - Только я не плаваю на корабле, хотя в детстве и мечтала. Я сижу на берегу. Отдел по связям с общественностью. Но мундир у меня есть.

Такие дела. Старший лейтенант по российским меркам. А вот дальше начинаются гадания. Девушка-офицер с хорошим знанием русского языка с равным успехом может оказаться и сотрудницей помянутого отдела, и украшать своей персоной флотскую контрразведку. Отношения меж двумя странами обширные, разносторонние и безоблачные, но все спецслужбы в мире продолжают рутинную работу при любой погоде. Одно непонятно: если она и в самом деле девочка из контрразведки, зачем засветилась касаемо звания и мундира? Могла назваться кем угодно, он все равно не сумел бы проверить...

- Разрешите чуточку дерзкое замечание, сеньор адмирал?

- Конечно, - сказал Мазур.

Исабель смотрела ему в глаза с легкой усмешкой:

- Вы можете разглядывать мои ноги совершенно открыто, а не украдкой, как вы это все время делаете. Я уже вполне большая и не смущаюсь. Кроме того, я младший офицер, а вы адмирал, вам по субординации положена известная бесцеремонность.

Чистейшей воды поклеп: он покосился на ее ножки только раз, когда садился в машину - очень уж на виду оказались. То ли девочка без комплексов и говорит то, что думает, то ли хозяева простерли гостеприимство до того, что собрались... А смысл? Скомпрометировать и завербовать? Чушь собачья, еще большим вздором будет, если они решат, что он разнежится настолько, что выболтает на ее плече какие-нибудь секреты. В прошлый раз их контрразведка, несомненно, составила на него некое досье - а подобные досье хранятся, когда фигурант жив, более того, намерен вновь посетить Санта-Кроче. Черт его знает, что там написано, но достаточно, чтобы они поняли: и с вербовкой не прокатит, и не выболтает он в объятиях ласковой девочки и крохотного секретика.

Он поступил просто: не стал вступать в дискуссию по вопросу о ножках и взглядах, решил переменить тему по принципу «поворот все вдруг». Спросил:

— Значит, вы немка?

- Я коронадо^[2], - возразила она живо. - Уже мой дед и прадед были коронадо. Может быть, вы думаете... Напрасно. Мы не те немцы. Прапрадедушка с детьми, матерью и тетушкой приехал сюда года за три до франко-прусской войны и создания Германской империи. Я бывала пару раз в Германии, но в душе не шевельнулось совершенно ничего вроде ностальгии по исторической родине. Видимо, еще и потому, что язык очень значительно изменился за полтора столетия. Мне было трудно понимать немцев, а они не легко понимали мой немецкий времен канцлера Бисмарка. Что вы улыбаетесь?

- Фон Рейнвальд... - задумчиво произнес он. - Старинная фамилия, а?

- Впервые упоминается в пятнадцатом столетии.

- Готов поспорить, у вашего прапрадедушки не было ничего, кроме герба и вороха старинных пергаментов. Исабель, только не обижайтесь, я ни в коем случае не хотел бы вас обидеть... Просто я читал один юмористический роман... «Полковник звался Клаус фон Пиллергут, Пиллергут было название деревни, которую предки полковника пропили еще в семнадцатом столетии».

- Какие же здесь могут оказаться обиды? - спокойно сказала Исабель. - Если все так и обстояло - ничего, кроме герба и пергаментов. Я не знаю, пропили ли предки владения. Дедушка говаривал, что мы все свои земли потеряли в Тридцатилетнюю войну. Возможно, это правда, возможно, он желал придерживаться именно такого объяснения — это как-то благороднее, чем проиграть имения в кости или еще как-нибудь промотать. Тридцатилетняя война - неодолимое обстоятельство.

- Непреодолимое, - подсказал Мазур.

- Да. спасибо, вот именно, непреодолимое. Как бы там ни было, предки всю жизнь служили: офицерами чиновниками, была парочка ученых, но особой славы они не добрели...

- Не обрели.

- Да, спасибо, я иногда путаюсь... видите ли, мы - младшая ветвь Рейнвальлов. Старшей ветви отчего-то всегда везло гораздо больше - они сохранили немало земель, после Семилетней войны породнились с единственной наследницей фон Вейхеров - те были еще богаче, - даже объединили гербы. После наполеоновских войн получили баронский титул. А вот младшей ветви упорно не везло. Здесь невезение кончилось. Среди потомков прапрадедушки были и крупные асиендадо^[3] вы знаете, кто это такие? Отлично. И двое генералов, и удачливый владелец селитровых... селитряных шахт. - Она насмешливо глянула на Мазура: -- Хотите, выдам вам страшный фамильный секрет? Предкам не удалось сохранить чистоту дворянской крови. Они сплошь и рядом женились не на немках и не на дворянках. Так что я имею все права на фамилию и приставку «фон», но вот с чистотой кроям обстоит не лучшим образом. А сейчас почему вы улыбаетесь?

- Потому что это напоминает отражение в зеркале, - сказал Мазур -- Я о себе. Совершенно то же самое. Один Бог знает, куда мои дворянские предки подевали земли, но к концу восемнадцатого века у них тоже не осталось ничего, кроме герба и пергаментов. Офицеры - главным обратом офицеры и чиновники, инженеры, один университетский профессор... А после революции мои предки по мужской линии женились отнюдь не на дворянках. Так что я тоже не могу похвастать чистотой дворянской крови… Ну, кого сейчас интересуют такие вещи?

- Действительно…

Пока что Мазур не видел в ее рассказе никаких несообразностей. И до Бисмарка, и при Бисмарке, и после Бисмарка немцев сюда переселилось много. Именно немцы в свое время самым активным образом помогали реформировать здешнюю армию - а потому и ее обмундирование в чем-то до сих пор напоминает германское, а уж парадные мундиры - почти точная копия прусских. Правда, после Второй мировой здесь укрывалось немало и совершенно других немцев. Мазур в свое время сам был знаком с одним таким - офицером-подводником и по совместительству агентом гестапо. Правда, он сюда не бежал, в Южной Америке оказался чисто случайно - но столько не выловленных нацистов в свое время здесь окопались...

- Интересно, что еще у нас найдется общего? - задумчиво спросил он...

- Надо будет думать и искать... Еще мы оба моряки, хотя я - скорее по названию и мундиру. - Она смотрела лукаво. - Зато я знаю, чего у нас нет общего. Я не смотрю на ваши ноги, тем более так, как вы... как правильно? Таращитесь на мои.

Она ничуть не сердилась, ей просто было весело.

- Далась вам эта тема, Исабель, - сказал Мазур с ухмылкой. - У вас и в самом деле великолепные ноги, но, слово офицера, я на них вовсе не таращусь. Вообще, я старый, уставший от жизни человек, и слишком многое меня уже не волнует...

— Это вы сейчас кокетничаете, - уверенно сказала Исабель. - Вы ничуть не похожи на старика. Не знаю, как у вас, а у нас старик — это вовсе уж почтенный возраст, до которого вам еще жить и жить. Дадите слово офицера, что не заболтаетесь, если я вам расскажу забавную историю?

- Слово офицера.

Она смешливо фыркнула:

- В прошлом году, на банкете в честь одного нашего военно-морского юбилея, меня деликатно притиснул к стене в коридоре один адмирал, семидесяти четырех лет. Делал разные... предложения, обещал повышение сразу на два чина. И пост выше, и много разного. По некоторым признакам, - она на миг потупилась, - я безошибочно определила, что он отнюдь не старик.

- И чем все кончилось? - с любопытством спросил Мазур.

- А тем, что мне удалось вырваться и убежать. Он был очень пьян и все забыл, к тому же он был из другой системы, так что сделать мне потом неудобства никак не мог. Вот такие у нас адмиралы. А вы себя кокетливо называете стариком... Позвольте вам не поверить. Я думаю, этот тот случай, когда младший офицер все же имеет право сомневаться в словах адмирала...

Взгляд у нее определенно был игривым. Что, мне в самом деле ее подкладывают? - подумал Мазур. Или просто девочка такая - раскованная, несдержанная на язык, эмансипированная? Военный флот развитию излишней скромности и уж тем более застенчивости никак не способствует... Но хороша, бесенок, спасу нет.

- Перестаньте! - воскликнула она с максимальной степенью возмущения, какую себе может позволить младший офицер в отношении адмирала.

- Что именно перестать? - спокойно осведомился Мазур.

— Вот так вот пялиться мне на ноги. В этих взглядах нет ничего мужского, вы меня просто надразниваете.

Мазур смущенно хмыкнул - несколько именно так и обстояло.

- Извините, Исабель, - сказал он. - Больше не буду. Что-то расшалился, как кадет, Южная Америка, наверное, действует, очень уж давно тут не был...

- Как, по-вашему, город сильно изменился? - она явно хотела сменить тему.

Они ехали уже по столице. Мазур видел, что многие здания построены явно уже после его прошлого визита сюда, но масштаба изменений оценить не мог. Он слишком мало времени провел в столице, видел пару-тройку достопримечательностей из старых времен, и не более того.

- Трудно сказать, - ответил он то, что думал. - Я в свое время в столице провел всего-то два-три дня, в основном болтался вдали от цивилизации. Город стал больше и современнее, это-то мне ясно...

Он замолчал. Потому что узнал отель «Трес Крусес» с его знаменитым рестораном. Столики под разноцветными зонтами и сейчас стояли на улице, выходящей на площадь Дель Соль, где он когда-то впервые увидел Ольгу Карреас. И ресторан, и площадь, и окружающие ее здания ничуть не изменились. Разве что машины у тротуара - современных марок. Но, если смотреть влево, где их нет, и чуточку напрячь фантазию, легко представить, что он провалился в прошлое, на двадцать один год назад.

А вот этого категорически не нужно. Что бы ни ворохнулось у него в душе, всерьез душу не задело, осталось чем-то вялым, сонным, полузабытым. Слишком много времени прошло, все, чему следовало перегореть, перегорело... вот только так уж человек устроен, что он почему-то гораздо лучше помнит события двадцати-, а то и тридцатилетней давности, чем те, что случились пару лет назад. Многие, войдя в возраст, с этим сталкиваются. Лымарь пытался как-то подыскать этому научное объяснение, но не нашел, стало лень, и он это дело бросил...

- Вы вспомнили что-то невеселое? - спросила Иса бель. - У вас стало какое-то особое лицо...

- Вздор, - сказал Мазур с наигранной бодростью. - Наверное, все же сильней устал после перелета через океан, чем сначала казалось...

- Нам осталось ехать всего несколько минут, сейчас вы отдохнете.

«Мерседес» проехал по асфальтированной дороге меж высоких здешних экзотических для Мазура деревьев, остановился перед высокими воротами, забранными частыми вертикальными прутьями. По обе стороны от них уходила в парк значительная, почти в два человеческих роста ажурная чугунная ограда, выглядевшая гораздо старше ворот. Судя по движению водителя, он сунул руку под панель и, очень похоже, нажал какую-то кнопку.

Ворота бесшумно поплыли вправо, освобождая проезд. Машина неспешно покатила через парк, свернула, и Мазур увидел окруженное подступавшими почти вплотную деревьями трехэтажное здание, не особенно и большое, с высокой острой крышей. То ли и в самом деле сохранившаяся в надлежащем уходе постройка середины девятнадцатого века, то ли мастерский новодел, никакой вывески не было.

— Вот и гостиница, - сказала Исабель.

Ну да. Хорошо Мазур знал такие вот гостинички без вывески, за глухой оградой, в глубине ухоженного парка, а то и лесочка - с тех пор, как получил погоны со звездой, но без просветов. И в родном Отечестве, и в парочке других стран.

Не дожидаясь, когда подскочит услужливый шофер, он вылез первым, пошире распахнул дверцу для Исабель. До этого было слишком много бетона в аэропорту, а в машине отлично работал кондиционер. Теперь, когда он оказался в совершенно других условиях - даже и не скажешь, что вокруг столица - как обычно в Южной Америке, могучей волной нахлынули запахи. Никак не сказать, что неприятные, просто иные, другие. И листва пахла не так, как дома, и земля, и даже кажется, сам воздух. Затейливое, как кружево, переплетение запахов Южной Америки...

- Пойдемте? - спросила Исабель.

Они поднялись по широким низким ступенькам невысокой лестницы, по бокам которой горделиво восседали два каменных льва. Пожалуй, все-таки не новодел. И во львах, и в стенах, и в высокой резной двери из темного дерева чем-то неуловимым ощущалась неподдельная старина.

Они не успели подняться на последнюю ступеньку, как дверь распахнулась. Открывший ее молодой человек (не в швейцарской ливрее, а в обычном костюме) придержал ее, чуть склонив голову, когда они входили.

Ага, и у этого пушка под пиджаком. И у двух широкоплечих, сидевших в разных углах отделанного темным деревом вестибюля. Только портье за стойкой, благообразный старичок в смокинге, по мнению Мазура, числился здесь в пацифистах. Один из молодчиков привстал было, но тут же опустился назад в кресло - видимо, увидел, что багажа у Мазура нет. Надо полагать, в его функции и в самом деле входило еще и разносить чемоданы по номерам.

Не было никаких формальностей - просто Исабель что-то негромко сказала старичку по-испански, и он снял с доски ключ с подвеской в виде кружка из темного дерева с выгравированной цифрой 9, с поклоном подал девушке.

Исабель повела Мазура к широкой лестнице, поднявшись на второй этаж, уверенно свернула направо. Мазур обратил внимание, что дверей мало, и они расположены на значительном расстоянии друг от друга, не так тесно, как в обычных отелях. Надо полагать, номера немаленькие, как в таких гостеприимных домиках обычно и бывает.

Отперла дверь с большой, начищенной до блеска бронзовой цифрой 9. Мазур галантно пропустил ее вперед. Немаленькая прихожая с высокой вешалкой старинного вида, за ней - явная гостиная с массивным столом, креслами, вполне современными высоким холодильником и телевизором.

- Я думаю, нет нужды водить вас по номеру за ручку? - весело спросила Изабель. За этой дверью - спальня, за этой - кабинет, здесь - все удобства. Холодильник полон - напитки от алкогольных до прохладительных, машинка для льда в холодильник вмонтирована.

- Здесь курят? - спросил Мазур - Я пепельницу вижу...

- Конечно, - она опустилась в соседнее кресло и вынула небольшой серебряный портсигарчик. — Вот пульт от кондиционера, если захотите проветрить, нажмите эту кнопку. Благодарю, - кивнула она, когда Мазур поднес ей зажигалку.

Мазур присмотрелся: портсигарчик, хотя и начищенный, выглядел отчего-то старым, и на крышке, в двойном овале из синей эмали, красовались три узкие острые горы с деревьями на вершинах. Ага, фамильный герб Рейнвальдов, надо полагать. «Вальд» вроде бы и означает лес, хотя на лес нисколько не похоже.

- Теперь я вас немножко экипирую, - сказала Исабель, когда ее сигарета догорела.

Она вынула из сумки белую картонную коробочку, положила рядом карточку, похожую на кредитную. Синяя, справа изображен черный рыцарь в латах с опущенным забралом, опершийся на двуручный меч, слева две короткие надписи на испанском и три коротких рядка цифр.

- Здесь - мобильный телефон, - она положила узкую ладонь на коробочку. - Мало ли куда вам придется звонить. Ваш номер там написан. Мой - здесь, - она положила на стол визитную карточку. — Вот на этой карточке - номер сеньора адмирала Самарина. Впрочем, можете позвонить ему и по внутреннему, он в одиннадцатом номере, все телефоны - здесь, - она кивнула на толстую кожаную папку на маленьком столике в углу. - Ресторан - на первом этаже справа от лестницы. Расплачиваться и там, и во всех других случаях будете этой карточкой. Нет, ее не надо вставлять ни в какой терминал, просто покажете карточку и подпишете счет. Завтраки, обеды, ужины - все можно заказывать в номер. Все телефоны там, в папке, она на четырех языках, и на русском тоже. Если вам понадобится машина, звоните мне, я быстро приеду. Вот, наверное, и все? Кажется, я ничего не пропустила... Быть может; вы ляжете поспать? У нас еще и полдень не наступил, а у вас, мне сказали, поздняя ночь...

- Нет, лучше уж я перетерплю, - сказал Мазур, чуть подумав. - Кофе закажу, еще что-нибудь. Лягу спать, когда и у вас настанет ночь. Чтобы быстрее войти в нормальный ритм. У меня предусмотрено какое-нибудь расписание? Встречи?

- Никаких, кроме одной. Вас послезавтра примет -президент республики, - Исабель произнесла это так, словно речь шла о самой простой обыденной вещи, но в глазах все же стояло удивление. - Прием будет напрочь неофициальный, президент, как мне объяснили, хочет поговорить с вами с глазу на глаз, так что никаких смокингов не будет наличествовать...

Новое дело, подумал Мазур чуточку растерянно. Ему приходилось в жизни общаться с президентами, причем аж с тремя, причем исключительно африканскими. И всякий раз это происходило оттого, что заранее была четко выстроена некая система отношений. Совершенно непонятно, зачем это он понадобился здешнему президенту практически сразу по прилету. Ребус...

- Что я еще запустила?

- Пропустила, - поправил Мазур почти что машинально, - начал уже к этому занятию привыкать.

- Да, благодарю вас, пропустила... Все время я буду находиться совсем не очень далеко от вас, в какой-то миле. Так что, если понадоблюсь, приеду быстро. Кажется, все... Нет, я все же пропустила довольно важное... - ее взгляд стал откровенно игривым. - Мужчины - всегда мужчины. Особенно военные моряки, я успела вникнуть... Словом, если вам станет очень скучно... - ее взгляд еще больше преисполнился многозначительной игривости. - Наберите на телефоне 06, придет коридорный, уже зная, что вам требуется. Вы ему выскажете пожелания, если они у вас будут, и он быстро все обустроит...

А ведь никуда от этого не денешься, подумал Мазур (истины ради - без всякого внутреннего сопротивления). Сразу предупредили, что здесь он может задержаться, и недель на несколько, А местные нравы известны: мужика, больше трех ночей проводящего в одиночестве, автоматически начинают подозревать в тех пристрастиях, к которым тут относятся крайне неодобрительно. И всего с полсотни лет назад как отменили уголовные наказания для «голубков» (чем на пару лет опередили цитадель демократии Англию, где это было проделано лишь в девятьсот семьдесят первом).

С легкой улыбкой Мазур пожал плечами:

- Quen sabe^[4]?

У него прочно угнездился в памяти десяток испанских ходовых выражений (освеженных при инструктаже). И уж что он отлично помнил, так это именно эту универсальную фразу, пускавшуюся в ход в превеликом множестве самых разных жизненных ситуаций (и жалел иногда, что в русском нет аналога).

- Ну, вот, - сказала Исабель, послав ему ответную улыбку, правда, довольно скупую. - Кажется, мы обговорили совершенно всё. Я могу пойти?

- Боюсь, тебе придется немного задержаться... - сказал Мазур.

Он намерен был претворить в жизнь план, задуманный еще в машине. А фамильярность в неофициальной обстановке была в здешних военных традициях, как сухопутных, так и морских: старший офицер обращался к младшему на «ты», а тот, понятно, по- прежнему отвечал на «вы». Особенно когда, как вот сейчас, налицо были несопоставимые по тяжести погоны: адмирал и старший лейтенант...

Исабель это, конечно, прекрасно знала и никакого удивления не выказала -? но глянула словно бы с некоторой тревогой. Мазур встал с неподъемного кресла, которым, пожалуй, что, можно было при нужде смертно ушибить мамонта, подошел, остановился перед сидящей девушкой и крайне откровенно, неспешно огладил ее многозначительным взглядом от высоких каблуков до аккуратной светлой челочки. Такой взгляд без труда могла расшифровать и особа гораздо более неопытная.

Ну, а уж сеньорина секондо-лейтенант расшифровала вмиг. Ее взгляд метнулся, словно вспугнутая птица, на лице, полное впечатление, появилось легкое замешательство. Она медленно поднялась из кресла и встала перед Мазуром - напряженная, как натянутая гитарная струна, с той же тревогой во взгляде. Спросила:

- Я что-то пропустила, сеньор адмирал?

- Мне просто хотелось бы кое-что уточнить, - сказал Мазур, все так же откровенно раздевая ее взглядом. - А если я захочу, чтобы именно ты мне помогла справиться со... скукой? Вот прямо сейчас?

Очаровательное личико стало напряженным, она отвела взгляд. Тихо сказала:

- У меня очень обширные инструкции, владеющие силой приказа... Я всегда выполняю приказы. Если вы захотите, чтобы я осталась, мне придется остаться. Сеньор адмирал... Я знаю, что вы боевой офицер, а не штабной чинш... чинуша. А значит, есть изрядная разница в характере и нравах, я служу не первый год и успела ее усмотреть. Разрешите высказать откровенное мнение?

- Конечно, - сказал Мазур.

- Я подчиняюсь приказам... но мне это не доставит и маленького удовольствия. И я буду...

- Тихо меня презирать? - усмехнулся Мазур. - А то и ненавидеть, чего доброго?

Сеньорина секондо-лейтенант промолчала, но ее красноречивый взгляд говорил, что угадал он как минимум наполовину. Что давало обильную пищу для размышлений, как и было задумано.

- Прикажете идти в спальню? - осведомилась она с наигранным безразличием.

- Ничего подобного, - сказал Мазур. — Это была шутка, честное слово... Возможно, не самая удачная, согласен. Прошу прощения, Исабель.

- Адмиралы редко просят прощения у младших офицеров...

- Адмиралы бывают всякие, - усмехнулся Мазур.

- У вас очень жестокие шутки, сеньор адмирал, - сказала она тихо, с откровенной радостью на лице.

- Казарменные, - сказал Мазур. - Не выспался в самолете, устал, вот и лезут в голову казарменные шуточки дурного пошиба... Так я прощен, надеюсь?

-- Конечно, - быстро ответила она все с той же радостью на лице. - Вы благородный человек, сеньор адмирал. Я понимаю, даже таким людям случается шутить глупо и жестоко... Казарма...

Тут, конечно, возникала нешуточная философская проблема: можно ли именовать «благородным» человека с немаленьким личным кладбищем? Но не было никакого желания ее решать. Он спросил:

- Надеюсь, инцидент исчерпан? И мы по-прежнему в нормальных, доброжелательных отношениях?

- Разумеется! - воскликнула она.

— Вот и прекрасно, - сказал Мазур. - Можете идти, секондо-лейтенант... нет, минутку. Вы, случайно, не знаете - для меня на сегодня намечаются какие-то дела?

Она чуть заметно пожала плечами:

- Мне неизвестно, какие планы у вашего начальства. Но мой начальник сказал, что сегодня вы будете отдыхать после перелета через океан. Но мне все равно предписано оставаться до вечера на дежурстве - именно потому, что у вас могут обнажиться свои планы...

- Понятно, - сказал Мазур. - Ну что же, идите...

Глава II Старики-разбойники на отдыхе

Мазур чуточку постоял, глядя на массивную резную дверь, бесшумно захлопнувшуюся за красоткой, приученной выполнять все без исключения приказы - но порой, как только что выяснилось, имевшей смелость высказывать собственное мнение.

Разумеется, это была не глупая или жестокая шутка. Это вообще была не шутка, а продуманный нехитрый эксперимент, позволивший, как ему представлялось, сделать кое-какие выводы.

Посмотрел на часы: времени - хоть поварешкой черпай. Кое-какое неудобство от недосыпа присутствовало, как бы ни пыжился, годы дают о себе знать - но все же разбитым он себя не чувствовал, что служило лишним поводом не записываться в старики раньше времени, особенно в этой стране, где старость начиналась попозже, чем в России...

Прошелся по роскошному номеру, обставленному тяжелой вычурной мебелью темного дерева, скорее всего, великолепной имитацией старины. Так, ознакомления ради с новым местом дислокации. Спальня, где диссонансом выглядел разве что прикрепленный к стене на кронштейне в изножье громадной кровати телевизор. Совершенно ненужный ему кабинет. Ванная и прочие удобства - единственное местечко в номере, выполненное в весьма современном стиле - ну да, сто пятьдесят лет назад тогдашние аналоги были слишком примитивными, чтобы сейчас и их копировать. С гостиной он уже был знаком. В общем, ничего поражающего воображение - во времена Белой Бригады пришлось жить и в нумерах роскошнее...

Он машинально повернулся было к холодильнику, но подумал, что раньше нужно выяснить, что имела в виду Исабель, когда говорила, что «ваши люди обо всем позаботились».

А потому направился в другую сторону и распахнул дверцы высокого платяного шкафа. Задумчиво покачал головой, присвистнул: ничего не скажешь, и впрямь позаботились, но с примесью некоторой странности...

Никакого удивления не вызывали ни два легких костюма, белый и светло-синий в узенькую желтую полоску, ни полдюжины цивильных рубашек светлых тонов и таких же галстуков, ни две пары светлых туфель. Вот только наособицу от штатской одежки висел темно-синий мундир, под ним стояли черные форменные туфли, а вверху на полочке лежала фуражка с синим околышем и белым верхом - и околыш, и козырек щедро украшены дубовыми листьями.

Сам по себе мундир никакого ребуса не представлял - уж такие-то вещи касательно страны пребывания ему следовало знать. Повседневный мундир военно-морского флота республики - со знаками различия примо-адмирала (что соответствовало контр-адмиралу, то есть его собственному чину). Все правильно: погон нет (на здешнем военно-морском флоте их нет), на левом, доступном обозрению рукаве - золотая нашивка шириной пальца в два, повыше - золотой ромб с замысловатой петлей внизу и якорем в венке из дубовых листьев внутри, а уж над ним - адмиральская звезда, восьмиконечная, четыре луча длиннее, четыре покороче. Мундир с красным адмиральским кантом, и такой же кант на свисающих из-под расстегнутого кителя форменных брюках. А рядом с фуражкой -- повседневный пояс из белой кожи с кортиком в ножнах.

Ну да, все правильно: полный наряд здешнего примо-адмирала — вот только с какого перепугу? Мундир явно не предназначен для бесцельного висения в шкафу, в нем неминуемо придется светиться - но вот зачем? Вообще-то случалось в Африке вполне официально и легально щеголять в тамошнем офицерском мундире - но таковы уж были обстоятельства, условия игры. Что, здесь ожидается нечто подобное?

Он представления не имел, в чем тут хитрушка. Он вообще не знал, чем ему предстоит здесь заниматься. «Торпедный аппарат» сказал кратко: «Все инструкции получите на месте». В чем не было ничего из ряда вон выходящего или удивительного - подобное не раз случалось и прежде. Остается сеньор адмирал Самарин, обосновавшийся здесь же, в одиннадцатом номере. У коего и предстоит получить все инструкции.

Опять-таки оставив пока в покое холодильник, Мазур взял с маленького столика толстую черную папку, кожаную, в противоположность обычным отельным традициям, не украшенную ни надписью, ни эмблемой. Действительно, как и говорила Исабель, на четырех языках - испанский, английский, французский, русский. Он без малейшего труда справился бы с английским текстом, но к чему, если есть русский?

Набрал быстро обнаруженный четырехзначный номер резиденции Лаврика. Его телефон молчал, ни длинных гудков, ни коротких. Мазур поднял трубку своего, выглядевшего крайне старомодно, годочков этак пятидесятых прошлого столетия, выскочили два никелированных прямоугольных рычажка.

И вновь никакого ребуса - фокус, известный и юным стажерам. Утопив рычажки, один заклинивают свернутой бумажкой. Когда-то это делалось спичкой, но спички сейчас не в особенном ходу, а вот любой бумаги навалом. И поступают так в одном-единственном случае - когда не желают, чтобы беспокоили звонками, иногда - когда хочется выспаться без помех, иногда - когда идет серьезный разговор, и ничто не должно отвлекать от дела. В первое верится плохо - сроду не было у Лаврика привычки спать днем, а здесь он торчит уже два месяца, так что давно вошел в местный ритм жизни. Значит - второе.

И все же для подстраховки Мазур взял мобильник, быстренько в нем разобрался и набрал номер Лаврика. Ему ответил приятный женский голосок - длинной фразой на испанском, из которой Мазур не понял ни олова. Подождал - и через пару секунд тот же голос повторил ту же фразу - магнитофонная запись, конечно. Что бы фраза ни означала, ясно, что абонент недоступен.

Мазур и не подумал тревожиться. На сей счет инструкции у него имелись четкие и недвусмысленные - дергаться нет нужды, день прибытия считается днем отдыха. Если сочтет нужным, пусть все же звонит Лаврику (по номерам, которые непременно предоставят гостеприимные хозяева) - либо Лаврик сам его навестит. Варианты на случай чрезвычайной ситуации, конечно же, имеются, целых три - но при таком раскладе нет необходимости пускать их в ход раньше одиннадцати вечера.

Так что никто не дергается, все сидят тихо, впереди - классическое «личное время», которое можно провести с несравненно большей пользой, чем предаваться пошлой дреме.

Мазур наконец-то обследовал холодильник, радовавший глаз обилием, разнообразием и качеством бутылок родом из нескольких стран - в том числе он узрел и пару-тройку отечественных крепких напитков. Ничуть его сейчас не заинтересовавших и уж тем более не вызвавших затрепанного романистами и киношниками прилива ностальгии - этакого добра и дома достаточно, а ностальгии он как-то никогда и не испытывал - иногда хотелось побыстрее вырваться из какой-то точки на глобусе, но это чувство с ностальгией ничего общего не имело, просто нетерпение, вызванное какими-то конкретными местными условиями...

Судя по нескольким бутылкам хорошего вина, обслуга предусматривала и визит дамы к хозяину номера. Ну, вино пусть дамы и пьют, для того оно и существует на свете... Ага, и шампанское заложили.

Не особенно и раздумывая, Мазур вынул бутылку первосортной каньи^[5], памятной и должным образом оцененной во время прошлого, давнего визита в эти палестины. Этикетка с тех пор ничуточки не изменилась - словно старого друга встретил. Вот с закуской обстояло, как оно бывает и в первоклассных отелях, скудновато: сплошные пакетики с разными орешками-копченостями, печеньки в красивой упаковке, шоколадки, коробочки с конфетами (опять-таки, надо полагать, рассчитано на визит дамы),

Ну, это была и не проблема, и даже не ее бледное подобие - все необходимые номера имелись в черной папке. Мазур накрутил нужный номер, когда ему ответили, сказал, что предпочитает говорить по-английски - и ему ответили на той же мове. Буквально через пару минут после деликатного стука в дверь на пороге возник официант - весь из себя правильный, в черном костюме, с черной бабочкой и соответствующими манерами. Вот только телосложением он не уступал тем двум нехилым парнишкам в вестибюле, а иод мышкой висит инструмент, какой обычные официанты никогда не используют. Есть сильное подозрение, что весь здешний персонал (за исключением портье и, быть может, горничных) состоял из таких мальчиков. Вполне разумная мера вообще-то, если учесть специфику гостиницы и непростую обстановку в стране...

И десяти минут не прошло, как стол Мазура стал правильным: большой кусок мяса, по-аргентински жаренного на углях, сыр, хлеб, масло, серебряный кофейник емкостью не менее литра.

Поскольку на сей раз не было никакой необходимости изображать из себя австралийского бродягу или другого импортного персонажа, Мазур поступил просто: намазав маслом четыре ломтика хлеба (нарезанного по-европейски субтильно), соорудил себе правильные бутерброды из ломтиков сыра и мяса. Паскудить благородный напиток (судя по дате в лавровом венке на этикетке, фирма основана аж в 1872 году) льдом или содовой не стал. Налил себе на два пальца, принял на душу, закусил целым бутербродом. Чуть погодя повторил. На душе довольно скоро стало благолепно. В командировках каждую вольную минутку следует использовать с максимальной выгодой. Вряд ли ему на сей раз придется таскаться по диким зарослям, питаясь подвернувшимися на свою беду ящерицами и пауками-птицеедами, начальство прекрасно понимает, что староват он уже для таких забав, - но все равно, обернуться может и так, что этот номер будешь не раз вспоминать с умилением...

Решил пока что двумя дозами и ограничиться нет смысла сегодня гнать лошадей. Закурил, включил телевизор, пробежался по каналам. Пропустил благообразного типа на трибуне, что-то вдохновенно вещавшего на испанском, красивую блондинку в продуманно порванном платье, за которой гнался по пятам очень невоспитанный, сразу видно, небритый тип паскудного облика с громадным топором, ещё несколько фильмов и шоу, где публика взахлеб хохотала над совершенно непонятными ему репликами ведущих и участников. В конце концов все же наткнулся на нечто, безусловно заслуживавшее внимания.

Скорее всего, запись - но съемка, никаких сомнений, документальная. Здешнее редколесье, в небо тянутся черные дымы, слышны разрывы снарядов и тарахтенье автоматов - ага, и пулеметы работают вовсю... Меж деревьями катят броневики в камуфляжной расцветке - два французских, два, что характерно, российских - катят медленно, время от времени останавливаясь и выпуская снаряд, а то и парочку.

За ними, пригибаясь, перебежками (сразу выдающими солдат опытных) движутся тремя цепочками крепкие ребятки в камуфляже и касках. На обычную армейскую пехоту как-то не очень похоже, поднимай выше - явно спецназ, судя по разным мелочам, известным понимающему человеку. Учитывая здешние реалии, нельзя исключать, что среди них сыщется один, а то и несколько персонажей, чей родной язык - тот же, что и у Мазура.

При его невежестве в испанском одно слово, несколько раз промелькнувшее в скороговорке репортера, никаких загадок не таило, было давно и прекрасно известно: герильеро. Уж его-то Мазур знал от лично. Герильеро. Партизаны. И все эго время присутствовавшая в правом нижнем углу надпись загадок не таила. Benesito.

То есть - провинция Бенесито. Доводилось ее в прошлый раз навещать с отнюдь не теплым и вовсе не дружественным визитом. Был там один заброшенный аэродром... Именно оттуда Мазур и вернулся кондутторе^[6], собственно, даже милитаре-кондутторе - «Санта-Роса» у него не цивильная, а с мечами, подразумевающими военные заслуги. Свелись они главным образом к тому, что именно Мазур всадил пулю в башку одной очаровательной особе, аристократке в прошлой жизни и вожаку герильеро в нынешней. Опасна была очаровательная гремучая змея, как танковая рота, не зря за ее ликвидацию серьезные люди, реалисты до мозга костей, в свое время назначили «Санту-Росу» с мечами...

Перед командировкой его основательно инструктировали о ситуации в стране. Так что он налил себе еще на два пальца, грустно констатировав, что кое в чем абсолютно ничего не меняется. Например, здесь: так же взрываются бомбы и гремят выстрелы в городах, так же бегают по лесам герильеро, разве что лозунги и мотивы иные, не прежние, и названия всевозможных фронтов и движений другие, и люди другие, новое поколение. Но суть от этого не меняется: фанатики (а порой и хорошо проплаченные прагматики) пытаются изменить историю бомбами и автоматами, и это им нигде еще не удалось -- что их бешеной суеты ничуть не умаляет, и конца-краю не видно...

Да, инструктировали его основательно, и он был полностью в теме... Пусть и не целиком, но в изрядной степени сбылись мечты погибшего здесь резидента, так и оставшегося Мазуру известным, как дон Херонимо - а какое ведомство тот представлял, Мазур не знал и никогда уже не узнает, что его нисколечко не огорчало...

Россия не стала доминировать здесь полностью, как мечталось когда-то дону Херонимо - но позиции помаленьку заняла неслабые. Получила свой интерес и в здешней нефти, и в здешних алмазах, и в половине таблицы Менделеева, укрытой в недрах. И оружия сюда поставляла немало, самого разнообразного, и российских военных советников здесь имелось более сотни (люди посвященные, Мазур в том числе, знали, что среди них сыщутся и инструкторы нескольких спецназов). Зато от янкесов республика дистанцироваласьне в пример сильнее, чем двадцать один год назад - хотя и тогда иные политики, генералы и капитаны промышленности втихомолку показывали янкесам зубки, стремясь к большей независимости...

Но поскольку у любой медали две стороны, возникли и новые напасти, каких в прошлый приезд Мазура попросту не существовало. Национализацию принадлежащей иностранцам нефтянки президент провел без особых потрясений - если не считать трех неудачных покушений на него (чересчур уж большим оптимизмом было бы ожидать чего-то другого).

Гораздо большую замятню вызвала президентская аграрная реформа. Президент идеалистом не был, а потому намеревался конфисковать у самых зажиточных асиендадо ровнехонько половину земель. Однако и эта пропорция у заинтересованного народа не вызвала ни восторга, ни смирения. И началось... Как чертики из коробочки, объявилась пара-тройка новехоньких, с иголочки, «национальных фронтов» и «патриотических движений» с крайне мутными программами. Здешние (и не только здешние) люди в погонах, которых профессия обязывала быть циниками в том, кто их породил на свет божий, нисколечко не сомневались - но твердых доказательств пока что никто не добыл, хотя копали на три аршина вглубь. Маслица в огонь добавляло и то, что иные крестьянские союзы (порой вооруженные не хуже «фронта» или «движения») восприняли реформу как позволение отобрать у здешних помещиков все земли, неважно, состояли они в государственном кадастре конфискации или оставались владельцам. Асиендадо создали свои вооруженные отряды (точнее, увеличили уже давно и потаенно имевшиеся), так что пальбы и пожаров прибавилось, а людям в погонах привалило работы: приходилось осаживать и тех, и этих.

Что неудивительно, посреди всеобщей смуты, неразберихи и самых настоящих боев усердно ловили рыбку в мутной воде здешние наркокартели - впрочем, Мазура и его собратьев по погонам эта разновидность разумной фауны нисколечко не занимала, на нее были ориентированы другие ведомства, разве что иногда приходилось им содействовать в чем-то локальном.

Первое время доставалось и россиянам. Дважды нападали на группы российских геологов (хотя и работавших под военным конвоем). Были убитые, раненые, уведенные в сертаны заложники. В третий раз некий фронт уделил внимание Ирупанской ГЭС. В прошлый приезд сюда Мазура о ней только мечтали, но вот уже четыре года стройка шла полным ходом: российский проект, инвестиции на три четверти российские, инженерно-технический персонал - полностью российский, как и часть рабочих. У незваных гостей оказались с собой минометы - небольшие, правда, более габаритные трудновато таскать по сертанам и джунглям. Осколочные мины никакого вреда самой стройке не причинили, но убитые и раненые опять- таки были.

Потом все внезапно прекратилось, словно повернули некий выключатель. Среди народа, посвященного прошелестел один из тех олухов, что считаются крайне достоверными: некие бесшумно возникшие и столь же призрачно улетучившиеся люди применили к лидерам сразу нескольких фронтов те же методы убеждения, что сорок с лишним лет назад прекрасно себя показали в Бейруте. Обстрелы и нападения прекратились как по волшебству, заложники с мешками на головах объявились в ближайших к месту действия городках, а присланные в редакции нескольких бульварных газет видеодиски, где герильеро вдумчиво и изобретательно развлекались с одной из заложниц, молодой симпатичной геофизичкой, куда-то исчезли - а редакторы, чуточку затравленно озираясь по сторонам, клялись и божились, что никаких дисков и не было.

Но главное, армия прочно держала сторону президента. Два года назад он отозвал и из Штатов, всех обучавшихся там в военных училищах. Это, конечно, не было палочкой-выручалочкой --немало было людей разнообразных чинов, что курс обучения в Штатах прошли давненько (правда, далеко не все из них стали после этого янкесофилами - но и таковые имелись, в том числе и наверняка завербованные). Вот только и проштатовски настроенные субъекты скромненько держались на заднем плане, не пытаясь ничего предпринять - прекрасно понимали, что первую скрипку давненько играют не они. За несколько лет президентских реформ лишь однажды случилась досадная мелкая заварушка - кавалерийский полк (именовавшийся так по традиции, а на деле - обычная мотострелковая часть с танковым батальоном) учинил бунт, забаррикадировался в казармах и начал было выдвигать всякие дурацкие требования - вроде добровольной отставки президента, высылки всех «руссо» и тому подобного. Мятежные казармы быстро оцепило немалое число парашютистов, «кавалеристы» какое- то время хорохорились, но сдались, когда чуть ли не над самыми крышами казарм стали летать реактивные истребители, моментально выбившие ударной волной все стекла. Судя по исполнению, это была несерьезная художественная самодеятельность. В общем и в целом армия прочно подпирала президенту спину.

Причины Мазур знал прекрасно и без инструктажа - точнее, догадывался, в чем там дело, по личному опыту. Если смотреть в корень, в Санта-Кроче сейчас происходило то, что в Европе началось добрых лет сто пятьдесят назад и закончилось в первые годы после Первой мировой, банкиры и промышленники тогда превратили в реликты старую земельную аристократию, лишив ее штурвалов, браздов и влияния.

Примерно то же самое имело место и здесь. Вовсю работали факторы, во времена молодости Мазура совершенно не принимавшиеся в расчет. Оба участника Большой Игры на Глобусе упирали в первую очередь на идеологию - разве что одна сторона побольше, другая, соответственно, поменьше, теперь правила бал чистейшей воды экономика. Несколько крупных здешних финансово-промышленных групп посчитали, что иметь дело с Россией гораздо выгоднее, чем с Эстадос Юнидос - и вели себя соответственно. С учетом здешней специфики - по точным данным, именно они организовали и серьезно вооружили два очередных фронта, всерьез взявшихся выбивать душу из тех, кто был нанят другими. Ничего личного, только бизнес. Мазура это нисколечко не удивило: он уже вплотную сталкивался с подобным лет двенадцать назад, во времена Белой Бригады и своей африканской одиссеи с алмазами.

Профан может спросить: при чем тут армия? Да вот при том... Здесь, как в арабских странах и в Африке, люди с большими звездами на погонах занимали серьезные позиции во многих выгодных бизнесах - так что и строительство Ирупанской ГЭС, и другие проекты им пришлись по вкусу, поскольку их, зная местную специфику, быстро приняли в игру.

В общем, обстановку Мазур отлично знал. И до сих пор не понимал одного: где его место в этом раскладе? «Торпедный аппарат» сказал кратко: «Узнаете на месте». Такое случалось далеко не впервые, так что Мазур и не подумал удивляться, ни тем более обижаться.

Отправив в организм небольшую дозу благородного напитка, он еще раз позвонил Лаврику. С тем же результатом: гостиничный телефон молчал, а мобильник откликнулся той же певучей фразой. Ну что же, не горит...

Наверняка Лаврику и предстоит ввести его в курс дела, как уже не раз случалось под другими широтами. Ох уж этот Лаврик, старый сподвижник по лихим хулиганствам...

По работе они последний раз пересеклись в четырнадцатом, в Крыму, и поработали неплохо - в отличие от многих других случаев страшно вежливо, что им редко выпадало. Никто в них ни разу не пальнул, и они никому даже уши не оттоптали.

А вот потом... В полном соответствии с новыми уставами Мазур, дожив до шестидесяти, пять лет каждый год писал заявление с просьбой оставить в рядах - а достигши шестидесяти пяти, был с некоторым почетом, но непреклонно отправлен в запас. И даже награжден на прощанье орденом «За военные заслуги». Среди боевиков орден этот котировался крайне невысоко из-за своего не особенно боевого статута - но не отказываться же? Пришлось взять...

А вот Лаврик после настигших и его шестидесяти пяти, полное впечатление, куда-то запропал. Мобильник молчал, а по домашнему телефону Ирина всякий раз отвечала, что муж в отъезде и вернется не скоро. Три-четыре раза в год он объявлялся у Мазура оросить душу спиртным и вспомнить старые времена - очень скуповато, они еще не достигли той стадии, где воспоминания становятся длинными и чуть ли не слезливыми. Разумеется, Лаврик с ясными глазами и просветленной улыбкой давно объяснил, что, скучая без дела, консультирует один из московских немаленьких ЧОПов, так что в Белокаменной главным образом и обитает.

Вот только веры ему у Мазура не было ни на копейку. В первую очередь оттого, что Лаврик даже посреди зимы всякий раз объявлялся с лицом, покрытым крайне специфическим загаром, уж безусловно не курортным и обязанным не солярию. Собственно, это был не загар даже - просто такой цвет лица приобретают люди, долго прожившие под определенными широтами (что Мазуру было прекрасно известно по собственному опыту).

С расспросами он, конечно, не лез - не дите малое. Но прекрасно помнил, что бывших чекистов не бывает. И своя версия у него давно была...

В последние годы появилось то, чего прежде тоже не было - частные военные компании. Первыми их придумали англичане и, должно быть, были в экстазе от собственного хитроумия. В самом деле, прицепиться не к чему: в каком-нибудь крайне интересном для них регионе регулярных войск, боже упаси, нет, ни единого зольдатика. Зато присутствует немалая орава хорошо обученных людей с немалым военным опытом, порой с бронетехникой и боевыми вертолетами, самым активным образом участвующих в местных играх. И никому невозможно предъявить никаких претензий — это не регулярные войска державы, это частная военная компания, с упором на первое слово. Никого не удивишь частными кинотеатрами и ресторанами - а теперь вот объявились и сугубо частные военные компании. Ну, а то, что их работа удивительным образом совпадает с британскими интересами - факт нематериальный, который к делу не подошьешь.

Вот только хитроумные бритты не просчитали на несколько ходов вперед - впрочем, у них почти и нет хороших шахматистов. ЧВК - не та штука, на которую можно взять патент и сидеть собакой на сене. В других странах фишку просекли, как выражается нынешняя молодежь, очень быстро. А потому сейчас в Санта-Кроче, боже упаси, нет регулярных российских войск - но третий год здесь дислоцируется российская ЧВК «Руслан», - что не противоречит ни международным, ни местным законам. В основном охраняют строительство ГЭС, а чем они еще занимаются, поди догадайся...

Быть может, это и ниточка. Лаврик всегда существовал в двух лицах - и моряк, и контрразведчик. Моряку, тем более отставному, тут совершенно нечего делать: российское военно-морское присутствие ограничивается визитами вежливости то одиночных кораблей, то небольших эскадр. А вот контрразведчику - простор несказанный...

Мазур встрепенулся. Вот уж воистину - упомяни о черте... В дверь постучали знакомым считанным людям на глобусе стуком: тук - тук тук-тук – тук-тук! Один первый и два последних стука сильнее трех средних.

Так что дверь Мазур открыл без всякой опаски, ничуть не опасаясь неприятных сюрпризов. И за дверью, конечно же, обнаружился ухмылявшийся Лаврик - без единого седого волоска на голове, с тщательно причесанными, разве что самую чуточку поредевшими темно-русыми волосами, в точности такими, какие у него были в молодости.

Пропуская его в номер, Мазур и не подумал улыбнуться или отпустить шуточку - он с этим свыкся за последние пятнадцать лет. У людей порой встречаются мелкие, безобидные комплексы, не мешающие жить окружающим, был и у Лаврика такой, один-единственный: он терпеть не мог седины на собственной хитро- мудрой голове и с давних пор волосы красил. Краска была отличная, так что подноготную знали считанные люди, с бегом лет давно переставшие шутить или подначивать.

Лаврик, проформы ради осведомившись: «Здесь угощают?», непринужденно устроился за столом и с ходу принялся сооружать себе бутерброд. Мазур принес ему рюмку, наполнил и свою.

-- Ну, за приезд? - безмятежно спросил Лаврик.

Они выпили, Мазур выжидательно уставился на него - откровенно выжидательно. Прожевав бутерброд, Лаврик преспокойно спросил:

- Ну, как тебе Белка?

- Занятное создание, - сказал Мазур.

Нехитрую ассоциативную цепочку он раскусил моментально: Исабель - Изабелла-Белка. Взгляд Лаврика На миг стал знакомо цепким:

- А почему «занятное», а не «очаровательное»?

- Ага, - сказал Мазур вместо ответа. — Значит, ты уже про нее знаешь?

- Ну, а кому ж не знать? Если в аэропорту тебя подстраховывали на случай непредвиденного оборота дел как раз мои ребятки?

Все правильно, подумал Мазур. Бывших чекистов не бывает.

- Так почему все-таки именно «занятное»?

Мазур ему кратко рассказал о происшедшем.

- Мне, конечно, с тобой кое в чем не тягаться, сказал он, закончив: - Только у меня осталось стойкое убеждение, что мне ее пытались подложить отнюдь не в шпионских целях. Иначе держалась бы совершенно иначе.

- Уж это точно, -- кивнул Лаврик. И добавил с некоторой даже гордостью: — Вот мне подложили так подложили. Месяц назад. Четыре года здесь болтаюсь, если посчитать. в год провожу тут больше времени, чем дома, и никогда ко мне не приставляли ни телохранителей, ни гидов, ни прочих секретарей. И вдруг нате вам - объявилась. Смазливая такая, рыженькая, крайне делового вида. И объявила, что ей предписано быть при сеньоре адмирале - я по условиям игры своего звания не скрывал - чем-то вроде Санчо Пансы, только в юбке. Ну, логично, в принципе - я как раз на новый уровень перешел, повыше...

- А ты, если не секрет, здесь кто? - спросил Мазур.

- А я здесь -штатный консультант «Руслана», - безмятежно сказал Лаврик - С некоторых пор заместитель начальника по общим вопросам, что есть несомненное повышение. Вот ко мне Санчо Пансу и прислали Девочка - юропо. Фамилия испанизированная, но рассказала, что ее предки в поисках счастья еще перед Первой мировой из австрийского ломтя Польши приплыли.

- Ну, не удивительно, - сказал Мазур. - Нет на глобусе такого местечка, где бы не встретился поляк. Разве что в Антарктиде и Гренландии их нет, но я не уверен...

— Вот именно. Начала мне чирикать, что она из МИДа Потом-то выяснилось, что - фиг вам. Из одной из сухопутных контрразведок. Хотя такие детали установили уже потом, а кто она такая, назавтра же вскрылось. В первый же вечер ко мне в постель шмыгнула так проворно, что я и опомниться не успел. - Лаврик добавил покаянным тоном. - Ну, и совратила некогда стойкого в моральном плане советского офицера. Новые времена виной всему, и отставка расхолаживает...

- Ну как же, - ухмыльнулся Мазур. - Ты всегда был морально устойчивым советским офицером, а они тебя всегда злодейски совращали. Африку хотя бы взять, ту сержанточку из женского батальона. Как бишь ее звали?

- Не помню, - серьезно сказал Лаврик. - И даже лица не помню. Очень уж навострился из памяти выбрасывать и имена, и лица, и многое другое. У тебя разве не так?

- Большей частью, - сказал Мазур

- Ну вот... После теплого утреннего прощанья оказалось, что эта заразка в очередной стаканчик виски чего-то снотворно го сыпанула. Химия сейчас хорошая, не то, что в старые времена, никаких неприятных ощущений наутро - но я- го свой организм знаю от и до... Прошелся с детекторами - и точно. Напихала «клопиков», даже в ванную. Гальюн, правда, вниманием обошла. Хорошие «клопики», качественные

--Ты их, конечно, изничтожил?

- Конечно, нет, - сказал Лаврик. - Зачем? В номере я все равно никаких серьезных разговоров не веду, а они моментально догадались бы, что я девочку расшифровал. Зато теперь можно вести заранее отрепетированные беседы, главным образом, сам понимаешь, состоящие из дезы. Как раз сегодня одну такую откатали, когда ты звонил. Вот так и живем. Девочка вполне профессионально пытается из меня качать информацию. Хорошо работает, ничего не скажешь, но в рамках старого штампа: старый хрен, разнежившись на молодой красотке, язык распустит... Откуда дурешке знать, что мне на этом поприще вторая адмиральская звезда светила, когда ее папа с мамой только решали: мастерить дочку или в презике в мусорное ведро выкинуть? Ну, кое-какую дезу я ей скармливаю регулярно. Глотает, как при минете. Сущая семейная идиллия. если со стороны...

- Интересно, =- сказал Мазур. - Они что же, против нас работают?

- Ла вряд ли, - сказал Лаврик беззаботно. - Рутина. Я на их месте точно так же действовал бы. Азбука ремесла. Коли уж привалила и обитает такая орава русских, нужно же знать, что у них делается. Хотя, конечно, нельзя исключать, что добытая информация может и к другим упорхнуть - щуку американскую мы съесть не съели, но изрядно понадкусали А вот зубы остались в немалом количестве. Такие вот у меня дела. У тебя, очень похоже, состоит совсем иначе. Если бы хотели и тебе цыпочку подсунуть, неужели не нашли бы такую, что не станет моралью маяться? Будь уверен, у них таких навалом.

- Тогда?

- Вероятнее всего, как писали классики, гипертрофированное гостеприимство, - уверенно сказал Лаврик. - Ты, хоть об этом еще не знаешь, персона. Знаю я их начальника сектора, куда входит и отдел по связям с общественностью, и тот, где Белка состоит, болван редкостный и, как частенько с такими бывает, лижет начальству по самые гланды. Вот и решил тебе приятное сделать. Наверняка вызвал Белку и изрек что-нибудь вроде: дисциплина есть дисциплина, дело требует, контрразведка не монастырская школа для благородных девиц. А Белке оказалось поперек души. Знаешь что? Попробуй-ка ты с ней подружиться. Я тут о ней кое-что подсобрал. Не замужем, постоянного друга нет, образ жизни достаточно вольный. Никоим образом не «Б», просто современная раскованная девочка. И, между прочим, твой излюбленный типаж: голубоглазая блондинка. Нет, серьезно, займись. Мне сорока на хвосте принесла, что торчать тебе тут не меньше месяца, а здешние традиции ты знаешь: будешь спать один, начнут подозревать черт-те в чем, - он кивнул на телефон. - Конечно, всегда можно набрать ноль-шесть - и красоток тебе взвод пригонят, но это же не то...

- Куда мне, старцу божьему... - сказал Мазур.

- Не прибедняйся, старче божий, - фыркнул Лаврик. - Думаешь, я твоего «медицинского досье», перед командировкой составленного, не читал? Довели тебя до нужной кондиции, так что старца не лепи...

Мазур сердито отвел глаза. Ну конечно, следовало от Лаврика ожидать. Значит, правильно угадал насчет ЧВК... за которой, к бабке не ходи, стоит кое-кто еще. И не бывает бывших чекистов... В самом деле, процедуры, которым его подвергли перед командировкой эскулапы, состояли из трех этапов. Скрупулезнейшее медицинское обследование. Сеанс прививок, необходимых тому, кто отправляется в Южную Америку. И параллельно - месячный курс, всерьез и надолго поднявший потенцию до уровня этак двадцатилетней давности. С помощью не общедоступной отравы, вроде той, что загнала в гроб знатного перестройщика Собчака, а снадобий гораздо более эффективных и безопасных, в аптеки не попадающих. «Торпедный аппарат» усмехнулся:

- Как-никак в Южной Америке будете работать, сами знаете тамошние нравы...

- Денег я тебе подкину, - деловито продолжал Лаврик. - Свободного времени, не исключено, будет в избытке. Сводишь девочку в хороший кабак, который ей не по жалованью, еще что-нибудь придумаешь… Что мне тебя учить? Я, как старшой, должен заботиться о твоих удобствах всесторонне. В жизни не поверю, что Белка тебе не нравится.

- Ты мне вот что скажи, старшой, - задумчиво произнес Мазур. - Почему она передо мной сразу засветилась? В качестве старшего лейтенанта военного флота? А ее питалась прикинуться простой офисной девочкой, как твоя рыженькая?

- Не ребус, - тут же ответил Лаврик. - Когда согласовывали твой приезд, я пару раз заходил и к этому болвану - бюрократические формальности требовали, а он на соответствующем месте сидит. Кофе нам каждый раз Белка приносила, в форме, понятно. Между прочим. ей идет, особенно когда не в форменных брюках. а в форменной юбочке... В общем, этот тип - болван редкостный, но не законченный идиот. Должен был сообразить. если я с ней пересекусь, когда она будет с тобой и в цивильном, непременно расскажу тебе, кто такая. Вот он ее и засветил частично, отделом по связям с общественностью прикрыл - он же нас друг другу не представлял, откуда мне знать, в каком конкретно отделе? Не подозревал, бедолага, что у дяди Лаврика всегда была нездоровая тяга к знаниям, особенно специфическим, простому человеку ненужным.

Да уж, конечно, подумал Мазур, зиявший Лаврика почти сорок лет. Если он здесь почти безвылазно сидит четыре года – давным-давно и сеть информаторов налажена. и есть «ребятки». Много всякого должен был наворотить Лаврик с его привычкой шмыгать вдоль стеночки незаметно мышкой норушкой...

Мазур понял, что его не беспокоит, но чуточку напрягает: никак не походило, что Лаврик собирается заканчивать с беззаботным трепом на отвлеченные темы. Ему бы полагалось, как вещует многолетий опыт совместной службы, давно перейти к делу, к конкретике. Что ж, если гора не идет к Магомету...

— Значит, ты у меня старшой... - с расстановкой произнес Мазур. - Как, бывало, не раз в прежние времена...

-- Он самый, - сказал Лаврик. - Ради соблюдения формальностей - «Радуга-пять», «Солнечный ветер – четырнадцать». Подтверждаются мои полномочия?

- В лучшем виде, - кивнул Мазур.

- Нормальный пароль, - удовлетворенно сказал Лаврик. - А то порой такие хохмы случаются... Вот тебе реальный случай из жизни. Читал я как-то мемуары Федорова. Был в Отечественную, если ты подзабыл, такой крупный партизанский командир, в генералы вышел, Героя дали. Там вот, писал он: однажды разрабатывали пароли и отзывы для явочных квартир и местных явок. Вот в одной из подпольных организаций и отчебучили, уж не знаю, что им в голову пришло... Пароль, в общем, был нормальный: «Куда путь держите?» А вот отзыв... «Из праха былого в прекрасное будущее». Серьезно, сам читал. Ну, конечно, дали втык и все эти красивости похерили. Ляпни такое на улице при посторонних...

Нет, полное впечатление, что он не намерен говорить о деле. А это довольно странно...

Он решился. И сказал твердо:

- Лаврик, ты, конечно, старшой, кто бы спорил и обсуждал приказы. Но... Я тебя сто лег знаю как облупленного. И под погонами прошагал сорок с лишним лет. Есть в происходящем некая странность, уж это-то я просекаю. Тебе бы следовало инструкции мне давать, задачи ставить, в курс дела вводить... Эго азбука. А ты болтаешь о чем угодно, только не о деле. Скажи хотя бы, с какого перепугу у меня в шкафу -- здешний адмиральский мундир, явно на меня пошитый? И с какой такой радости я удостоился послезавтра неофициального приема у президента? Что тут вообще творится?

На лице Лаврика появилось странное выражение... нет, так будет не совсем точно. Правильнее сказать - выражение, совершенно Лаврику несвойственное. Мазур его видел всяким - злым, смертельно уставшим, мучительно ломавшим голову над непонятной загадкой, которую требовалось разгадать в кратчайшие сроки. Но припомнить не мог, когда видел на лице Самарина растерянность. А сейчас, никаких сомнений, это была именно она.

- Проше всего с мундиром, - сказал Лаврик, словно бы избегая встречаться с ним взглядом. - Ты ведь уже был самым официальным образом африканским генералом. А теперь столь же официальным образом стал адмиралом здешнего военно-морского флота. Президенту о твоем приезде доложили неделю назад - о прибытии таких персон, как генералы и адмиралы, пусть отставленные, его полагается обязательно ставить в известность. Он меня принял, тоже совершенно неофициальным образом, немного порасспросил о тебе: кто таков, где служил, за что получил адмирала. Судя по некоторым вопросам, у него имеется на тебя небольшое досье, составленное в первый твой приезд. Еще через два дня снова вызвал и сунул мне бумагу. Она у меня с собой, но тебе нет смысла читать - все равно не поймешь ни слова, она ж на испанском. В общем, он тебе присвоил звание примо-адмирала. Верховный главнокомандующий, имеет право... Без зачисления на службу. Вообще-то это у них старая традиция, еще в начале века родившаяся: за некие заслуги присваивают человеку полковника, генерала, адмирала - без зачисления на службу. Даже термин специальный есть.

В твоем случае его можно перевести как «почетный адмирал». Право ношения формы, прочие привилегии, адмиралам положенные. Даже если на флоте узнают, отнесутся совершенно спокойно: флот, как и десантура, горой за президента. Это в армии и чуточку в ВВС есть немного... оппозиционных настроений.

- Зачем? - спросил Мазур.

Лаврик наконец-то встретился с ним взглядом:

. -Я не знаю, зачем. И Москва ничего не прояснила, просто приняла к сведению, никак не прокомментировав. Я несколько дней ломал голову, искал какие- то точки соприкосновения между тобой и здешними вооруженными силами. Одну-единственную накопал: вот уж полгода по личному указанию президента интенсивно тренируется группа боевых пловцов. Тренируют наши. Наши - не в смысле флот, тут работают другие ребята, не армейские. Подмосковные шустрые ребята. Догадываешься, о ком я?

- Пожалуй, - сказал Мазур. - Ну да, у них тоже есть боевые пловцы... Только как это со мной связано?

- Понятия не имею, - сказал Лаврик. - И не знаю, связано ли вообще. Просто это единственная точка соприкосновения, которую мне удалось найти: боевой пловец и боевые пловцы... Послезавтра что-то определенно прояснится: не устроил же он все это исключительно для того, чтобы еще раз отметить твои подвиги двадцатилетней давности? Это все быльем поросло, все в прошлом, забыто и практического значения не имеет. Наберемся терпения и подождем. Всего-то пара суток... А инструкций я тебе не даю и в дела не посвящаю по очень простой причине: никаких инструкций для тебя у меня нет, и чем тебе здесь предстоит заниматься, понятия не имею. Пока мне об этом ничего не сообщали. Не скажу, что это нечто из ряда вон выходящее - в прошлые времена случалось похожее, взять хотя бы операцию «Закат» или «Венский вальс». Дело знакомое: сидим и ждем у моря погоды... Вот кстати. Эскулапы наши не все писали подробно. Что означает заключение комиссии «ограниченно годен»? Там так и написано, без всяких уточнений. Они тебе что-нибудь говорили?

- Конечно, - сказал Мазур. - Что это означает... Что с аквалангом я вполне могу проплыть под водой пару километров - но к подводным боям уже не годен. Долгой рукопашки с кем-то помоложе я уже не вытяну, способен только на быстрые акции. Участие в каких-то бросках, скажем, налете на какой-нибудь объект могу - лишь бы это не было затяжным. В остальном со здоровьем - порядок. Сердце в норме, дыхалка не сбита.

- Понятно, - кивнул Лаврик. - У меня примерно то же самое, касаемо «ограниченной годности» Ну, разве что еще атеросклеротические бляшки завелись, но пока не в таком количестве и качестве, чтобы внушать тревогу. - Он засмеялся, махнул рукой. - Ну, об этом не стоит. Если начнем и о хворях толковать, и в самом деле стариками будем смотреться. Итак... Пока что нет никаких причин впадать в уныние. Спокойно сидим и ждем, что там у тебя выйдет с президентом. Он, безусловно, что-то задумал, адмиральскую шкурку тебе напялили не просто так. Умеет он находить эффективные и нестандартные решения серьезных проблем. Так что нельзя исключать: тебя сюда для того и бросили, чтобы ты поработал по его лекалам. Ну, с тобой такое не первый раз, да и со мной тоже... И еще о деле. Папочка инструкций у меня для тебя все же есть, хотя, я бы так выразился, третьестепенных. Те ребятки из президентских, с которыми у меня постоянная связь, когда выдавали твой адмиральский мандат, высказали просьбу... Я бы сказал, категорическую просьбу... Завтра вечером тебе крайне желательно засветиться при полной форме в каком-нибудь из люксовых столичных кабаков и просидеть там достаточно долго. Мотивы объяснить не пожелали, так что не задавай вопросов, я сам не в курсе. И непременно с дамой - когда это здешние адмиралы поступали иначе? Вот возьми Белку, вряд ли она будет артачиться. Ей такие кабаки не по карману, а семейка небогатая, всего и есть, что небольшое имение на юго-востоке, даже не асиенда, а финка. Как говорили у нас в старые времена, мелкопоместные.

- Упорно сводничаешь? - ухмыльнулся Мазур.

- Самое занятное, нет, - серьезно сказал Лаврик. — Это президентские так посоветовали: мол, пусть возьмет ту переводчицу, гида, что к нему приставят. Тогда еще никто не знал, что это будет Белка, но знали уже, что переводчицу к тебе приставлять будут. - Он усмехнулся. — Это была еще одна категорическая просьба. Так что речь идет исключительно о деле. А сейчас я тебя экипирую должным образом...

Он положил на колени черный кейс с наборными замками, распахнул и, словно фокусник с кроликами в цилиндре, принялся выкладывать перед Мазуром знакомые донельзя предметы: темно-коричневую подмышечную кобуру с ремнями, откуда торчала черная рукоятка солидного пистолета («Глок», моментально определил Мазур, хорошая машинка), другую, уже поясную, черную. Ага, запасная обойма в кармашке. Тридцать четыре патрона - неплохо, опытному человеку хватит, чтобы всерьез поокаянствовать...

Рядом с кобурами легла закатанная в пластик карточка - фотография Мазура, в правом верхнем углу наискосок - ленточка цветов флага республики, непонятный текст на испанском и две круглые печати.

- Разрешение на оружие, - пояснил Лаврик. - В ресторан пойдешь с подмышечной, а когда надевать при форме поясную, я тебе скажу.

- Что, в ресторане можно ожидать...

- А черт его знает, - сказал Лаврик зло. - Обстановка такова, в том числе и в столице, ожидать следует всего и везде. Две недели назад вышло распоряжение для господ офицеров: даже будучи вне строя, непременно носить пушку под мышкой. И если объявятся какие-нибудь махновцы - бить на поражение. Тебя, кстати, это тоже касается, учитывай. Береженого бог бережет. Конечно, в ресторанах высшего класса есть наряженная прислугой охрана, но с пушкой, согласись, спокойнее. Всего-то неделю назад был случай. В ресторан - правда, не высшего класса, но тоже респектабельный - вломились трое декадентов и с ходу принялись палить из «узиков» куда попало. Охрана подключилась, в зале были офицеры с оружием, махновцев положили быстро, но все же они успели сделать парочку «двухсотых» и с дюжину «трехсотых». В общем, всегда и везде можно напороться... Вот это тебе - банковская карточка, денег хватит, чтобы сводить девушку в роскошный кабак, и еще останется, так что не жмись. Бумажник для всей мелочевки - кожа анаконды, натуральная, прибамбасики золотые, в самый раз для адмирала. Что еще... - он глянул на часы. - Примерно через час к тебе подойдет мой парень, щелкнет тебя в адмиральской форме, так что к тому времени будь при параде. Я так полагаю, они тебе собираются ксиву выписать, так что нужна фотка в мундире. И последнее. Завтра тебе ехать чуток поболтать с начальником «Руслана». Тебе не говорили, кто это?

- Нет.

— Вот и отлично, - ухмыльнулся Лаврик. - Будет сюрприз, еще одного старого знакомого увидишь...

Мазур тоже ухмыльнулся:

- Учитывая страну, не удивлюсь, если это будет Мишка Кацуба. Сто лет его не видел. А в здешних делах он спец. Помню...

Он осекся. И все понял. Прекрасно знал, что такими глаза и лица людей их окаянного ремесла становятся в одном-единственном случае... тихо спросил:

- Когда?

- Еще в седьмом году, - негромко ответил Лаврик. - Подробностей не знаю, все же другая контора, но кое-какие деталюшки доходили. Где-то южнее Панамского канала, но севернее Амазонки. Петровичу с его погонами вовсе не было нужды лезть туда самому, но он, видимо, как и любой из нас на его месте, кабинетом тяготился. Стал упирать на то, что в тех местах бывал и тамошнюю обстановку знает в сто раз лучше любого первоходка. Ну, послали. И что-то там не срослось...

Мазур налил, и они выпили, не чокаясь. Лаврик встал:

- Ну, все, что мог в этой ситуации, сделал, пойду работать дальше. Ты спать собираешься?

- Нет. Перетерплю, чтобы побыстрее в здешний ритм войти.

- Ну, правильно... Через полчаса по одиннадцатому каналу будет выступать президент. Ты его по ящику видел?

- Только фотографию.

- Ну вот и посмотри. Может, составишь некоторое представление личного плана, помимо досье. Я пошел. Приготовиться к визиту фотографа не забудь. Попивай, но в меру - таковая, я помню, тебе свойственна, так что не беспокоюсь... Да, вот что еще... Ресторан я тебе уже подобрал - «Лос Эсианидос», подходящее заведение. Столик заказал, так что не заморачивайся. А в «Руслане» завтра я тебе совершенно не нужен, можешь ехать с Белкой. Там у них навалом ребят с испанским, пока ты будешь сидеть у начальника, и кофейку нальют и комплиментами обеспечат. И Белке польза, — он ухмыльнулся не без цинизма. — Она, сам понимаешь, на тебя будет легонько постукивать, служба такая, так что сможет написать пару-тройку строчек. Все лучше, чем ничего. Пока!

Когда за ним захлопнулась дверь, Мазур налил себе — так, не много и не мало, в самый раз — выпил без закуски.

Такие дела. Франсуа давно тому сгинул где-то в Африке во время самой крупной тогдашней заварушки, теперь, как выяснилось, и Кацуба... Из троицы, лихо окаянствовавшей здесь двадцать один год назад, остался он один. Но это — если считать только российских засланцев. Вообще-то было не трое, а четверо, и оставалась еще одна...

Как и Лаврик, как практически все из их братии, он неплохо научился начисто выбрасывать из памяти лица, имена и города (ну, или не тронутые цивилизацией места, где тоже немало пришлось поработать). Но что касается Санта-Кроче — он многое точно так же стер из памяти — кроме Ольги Карреас...

За двадцать один год все, что тогда произошло, отодвинулось далеко, унялось, утихло, стало даже не тлеющими под толстым серым пеплом угольками — просто-напросто вызывавшей порой лишь легонькую мимолетную грусть частицей памяти. Одним из тех воспоминаний, что умирают только вместе с тобой.

Теперь он вновь был в Санта-Кроче, в столице, если прикинуть, всего-то километрах в двух от родительского дома Ольги. И что? Вряд ли будет трудно ее разыскать, возникни такое дурное желание, в два счета помогут либо Лаврик, либо та же Белка. А смысл?

Ей, конечно, было тогда тяжело и больно, но за двадцать один год и у нее эти воспоминания и чувства должны были превратиться в частицу памяти — но может, и потускнели вовсе, забылись. Без сомнения, в монастырь она не пошла и не запила — не та была девочка: с твердым характером, целеустремленная, даже безжалостная, если того требовали обстоятельства. Должна была и дальше делать карьеру. Предположим, уже лет десять как не существует ДНГ, а «эскадроны смерти» отменены в рамках тогдашней некоторой либерализации. Но ведь не разогнаны — ДНГ влился на правах управления в Стратегический центр, одну из здешних контрразведок, а «эскадроны» после легонького сеанса косметических процедур приданы только что созданному тогда Антитеррористическому центру. И вряд ли Ольгу с ее отличным послужным списком выставили на улицу. Мазур прекрасно помнил, что она всерьез мечтала стать первой в Латинской Америке женщиной, возглавившей секретную службу. Вряд ли это ей удалось, но летает, надо полагать, высоко — чем черт не шутит, может, и с генеральской звездой на погонах. И фамилию носит другую, замужем наверняка давным-давно, и дети...

Так что какой смысл ее искать? И тем более встречаться? Даже если она на встречу согласится. Ему катит к семидесяти, Ей к пятидесяти, другие люди, совсем не те, тогдашние. С пожилой умиротворенностью, попивая коньячок, ностальгически вспоминать прежние времена. А смысл и толк? И сказано не самым плохим поэтом: не возвращайтесь к былым возлюбленным, былых возлюбленных на свете нет. Пусть уж она останется в памяти такой, какой была тогда, не стоит ворошить прошлое и воскрешать призраков, сны, самые прекрасные, должны оставаться снами. Быть может, она, довелись ей узнать о появлении в Санта-Кроче Мазура, будет рассуждать точно так же. Поэтому — никаких поисков...

Он заранее включил одиннадцатый канал. Президент выступал, судя по всему, перед светской аудиторией, заполнившей какой-то большой зал с колоннами по бокам и немаленьких размеров подиумом, к краю которого президент и подошел.

Совершенно такой, как на фотографиях в газетах — ну, последний раз он эти газеты видел дома всего-то пару недель назад. Невысокий, крепко сбитый, несмотря на его пятьдесят восемь, ни намека на седину в темных с курчавинкой волосах. Лицо откровенно мужицкое, чуточку продубленное, так что кожа похожа на кору сосны — ну да, до того, как удариться в политику, он чуть ли не двадцать лет проплавал капитаном рыболовецкого траулера. Хороший костюм, галстука нет, верхняя пуговица белой рубашки в синюю полоску расстегнута. Обличий у него несколько, в зависимости от аудитории: камуфляж без погон, безукоризненный смокинг с черной бабочкой, костюм с галстуком, костюм без галстука, джинсы и футболка.

И ораторских манер у него несколько, опять-таки в зависимости от аудитории, под стать наряду: когда кричит, выбрасывая руку с сжатым кулаком, когда говорит не без эмоций, но спокойно (вот как сейчас), когда и вовсе кажется профессором, чинно читающим лекцию по какой-нибудь палеонтологии. Одним словом, лицедей и, что уж там, порой демагог — но в его профессии без этого нельзя. Главное, в отличие от многих своих предшественников, совершенно точно известно, не казнокрад — а это многое искупает.

Жители республики четко делятся на гачупино (потомков чистокровных испанцев), юропо (потомков выходцев из Европы и других континентов), чоло (метисы с индейской кровью), кахо (метисы с кровью негритянской). Президент — как раз чоло. Отец у него — гачупино, мать — индеанка. А потому он порой выступает в одном из двух лиц: сейчас наверняка гачупино, а вот перед индейцами, вообще простонародьем — чоло, потомок индейских пролетариев от сохи. По этой причине индейские организации (по здешней традиции тоже располагающие собственными вооруженными отрядами) давно и прочно на его стороне, что для президента Санта-Кроче немаловажно.

И как-то уже давно забылось, что его покойная матушка — ника кая не пролетарка от сохи, а из семьи тех крайне немногочисленных «индиос», которым нешуточно свезло. Очень мало таких, но они есть. Еще ее дедушка обосновался в столице и пошел по торговой части — так что у ее отца было четыре немаленьких магазина и сеть лавок в провинции, а сама она закончила весьма престижный монастырский лицей (если сравнивать с вузами — нечто вроде Гарварда или Сорбонны), а потом на ней, редкостной красавице, женился молодой идальго из семьи крупных судовладельцев. И, между прочим, тот траулер, на котором будущий президент капитанствовал, принадлежал сначала его отцу (помимо еще трех десятков), а потом и ему самому (отцовское наследство они с младшим братом поделили полюбовно, половина на половину).

Но кого это интересует, если президент в совершенстве владеет главным здешним нищенским языком, кабири, и неплохо знает еще парочку диалектов, с большим запасом шуточек и соленых словечек, так что его выступления перед индейцами и простым народом (в значительной степени состоящим из чоло и кахо) проходят под восторженный рев толпы? В конце концов, подобное — не такая уж редкость и в тех странах.

что принято называть «более цивилизованными». Это английские политики из потомственных джентльмен нов простолюдинами не рядятся — там свои традиции. В других странах случалось и по-другому. Олин из американских президентов, родившийся в весьма респектабельном особняке, любил вкручивать избирателям, что появился на свет в бревенчатой хижине, стоявшей посреди глухой чащобы, кормился, бывало, жареными опоссумами, а волосы расчесывал сосновым сучком. При том, что его родители были тогда живы, и особняк стоял на своем месте. И ничего, электорат сглотал. И не он один среди американских президентов был такой. Да и в Европе бывали свои «пролетарии от сохи». Политики — народ специфический, у них свои игрушки и свои забавы...

Мазур не понимал ни слова, но примерно полу часовую речь президента старательно прослушал до конца — точнее, все это время присматривался к человеку, с которым предстояло послезавтра встречаться насквозь неофициальным порядком, пытался составить о нем некоторое представление...

Глава III Старый знакомый и другие

Я вам искренне завидовою, сеньор адмирал, — сказала Исабель.

Мазур смотрел в окно. Столицу он более-менее изучил по картам еще лома, во время подготовки. Да и положение солнца на небе учитывалось. Они ехали именно что к восточной окраине города, в те места, где дислоцировался «Руслан». Как говорится, направление движения конечной цели маршрута соответствует.

— И чему же? — спросил он без особого интереса.

— Вашей завтрашней встрече с президентом. Я бы тоже хотела с ним сообщаться, как вы, в неформальной обстановке. Только кто же меня возьмет... В жизни человек совсем д р v гой, не такой, как на телевизоре. А президент мне очень интересен. Он жарко выраженный романтик

— Ярко, — машинально поправил Мазур (что у него уже вошло в привычку. Ом, правда, старался не реагировать на каждую ее ошибку — так Белкин русский звучал гораздо забавнее). — Интересно, почему вы решили, что он романтик? Я, например, НИКОГДА на него не смотрел с этой точки зрения. По-моему, он не давал никаких поводов считать его романтиком.

— Ну как же, — сказала Исабель. — Когда он заступил в политику, я была совсем маленькая, но мне потом много рассказали на службе... Когда он закончил лицей, отец хотел, чтобы он поступил в Академию Экономико. Там учат, как быть бизнесменом. Очень весьма уважаемый институт, там школярничают студенты из нескольких соседних стран. А президент, тогда еще, конечно, не президент, не восхотел. Поступил в Марина колледж имени капитана Кодарильо. Кодарильо был очень знаменитым испанский капитан триста лет назад... открыто говоря, пират, но он топил только англичан, а это совсем другое. Его уважали, он есть в учебниках об истории, в порту Майрес ему даже стоит памятник, лет сто... Колледж учил капитанов гражданских кораблей, он тоже престижное обзаведение, но с Академией Экономико, конечно, не сравнивать. И потом он двадцать лет проплавал капитаном траулера. Правда, траулер был большой, целая водоплавательная фабрика, там ловили рыбу и тут же делали консервы. Но все равно, отказаться работать в семейном бизнесе и двадцать лет проплавать в море может только романтик. Вы не согласны?

Мазур посмотрел на нее. Она сидела, по-утреннему свежая, с веселым огоньком в глазах, в довольно простом белом платье с зелено-коричневато-красной индейской вышивкой (в последний год индейские мотивы в женской одежде вошли в моду). И невольно ей позавидовал: счастливая девочка, головоломные сложности тайнойвойны ее нисколечко не касаются. А вот в море наверняка хочется, только кто ж ее пустит...

— Ну, почему же не согласен, — сказал он. Охотно верю. Отказаться стать бизнесменом ради моря и в самом деле может человек с изрядной долей романтики в душе. Но вот потом... Когда он, как выражаются моряки, встал на мертвый якорь, то есть отдал следующие двадцать дет политике... Сенатор, губернатор, министр, снова сенатор, вине-спикер парламента, наконец пять лет как президент... Я не циник, Исабель. Просто давно живу, жизненного опыта набрался. Двадцать лег подниматься по этой лестнице... Всякую романтику из человека выбьет. И еще. Романтики среди политиков встречаются, но они, без всяких исключений, бывают крайне неудачливы, а то и гибнут... Что-что, а уж история с переменой фамилии лишена всякой романтики. Уж если я знаю ее, вы не можете не знать.

— Знаю, — чуть погрустнев, кивнула Исабель.

Пять лет назад, «заступив», по выражению Белки, в политику, будущий президент начал с того, что переменил отцовскую фамилию, под которой прожил все эти годы на материнскую — законы республики это позволяют. Фамилия отца была красивая, старинная, прославленная десятками двумя крупных деятелей в самых разных областях жизни. И моментально выдававшая аристократа-гачупино: Беналькасар (до того, как вспыхнула революция против испанского владычества, Беналькасары писались с дворянской приставкой «де», на которую имели все права, но при республике как-то незаметно ее обронили). И взял фамилию матери — Васкес. Самую что ни на есть простонародную, ее большей частью как раз и носят индейцы. Президент с самого начала решил ваять образ пролетария от сохи, то чоло, то гачупино — в зависимости от обстоятельств и аудитории — и ведь не прогадал, ох как не прогадал...

Когда машина, значительно сбавив скорость, неспешно поехала вдоль длиннющей стены из темно-красного кирпича, казавшейся довольно старой, Мазур наметанным глазом уделил внимание многочисленным амбразурам, сразу видно, гораздо белее позднего происхождения. Правильные амбразуры — узкие, расширяющиеся к внешней стороне. И поблизости — никаких зданий, откуда можно было бы тешить отнюдь не праздное любопытство с помощью хитрой электроники.

А любители, несомненно, есть. Уж если в родном отечестве порой случаются... казусы. Штаб-квартира одного из российских спецназов располагается не так уж далеко от жилых домов — и пару раз фиксировались попытки именно что электронного любопытства. Не говоря уж о том, что над центрами спецназов регулярно пролетают американские спутники-шпионы. Трудно понять, отчего янкесы гробят столько времени и сил: на открытом воздухе никогда не бывает ничего секретного, вообще интересного. Мало того, известны наперечет как спутники, так и точное время их появления. А вот поди ж ты, стараются. Надо полагать, где-то на теплом местечке кормится бюрократ в погонах, регулярно отправляющий отчеты наверх — пусть и не содержащие ни крупицы полезной информации. Сама по себе регулярная отправка отчетов — неплохая кормушка для определенного народа...

При их приближении часовой в камуфляже с автоматом на плече проворно распахнул створку высоких ворот ажурного чугунного литья, своим видом лишний раз подтверждавших версию о почтенном возрасте располаги. Только караулка, сразу видно, более поздней постройки — но кирпичи явно подобраны так, чтобы цветом максимально соответствовали стене.

Внутрь пропустили легко. Часовой склонился к водителю, перебросился парой фраз на испанском и отступил, сделав приглашающий жест. Еще до того, как машина тронулась, Мазур, бросив быстрый взгляд вправо-влево, увидел стоявшие у амбразур пулеметы на треногах — старые добрые американские М60 (кое- где в свое время изрядно пострелявшие по американцам же или их куклам).

Понемногу у Мазура появились некоторые соображения о первоначальном назначении базы: длинные здания казарменного вида, десятка два маленьких красивых домиков в один и два этажа, обширная асфальтированная площадка, где стояла «Барракуда» огневой поддержки, а правее, на некотором отдалении от вертолета — тройка бронетранспортеров.

Машина остановилась у довольно большого трехэтажного здания — в прошлой жизни наверняка штаба и канцелярии, д а и в нынешней, скорее всего, тоже. От двери к ним стал спускаться человек в чистеньком отглаженном камуфляже без знаков различия и погон, лишь с нашивкой — эмблемой «Руслана» на левом предплечье и пятнистом кепи без кокарды. Камуфляж был местный, памятный Мазуру еще по прошлой командировке.

Он вылез, надел фуражку, поправил кортик, протянул, как джентльмен и адмирал, руку Исабель. Лаврик предупредил, что ехать следует непременно в форме. И Мазур не задавал вопросов — мы завсегда исполнительные, о чем бы ни шла речь, поцеловать ли кого или пристукнуть...

Встречающий остановился перед ним, чуть склонил голову:

— Сеньор адмирал... Сеньорита фон Рейнвальд...

Лет сорока с небольшим, с военной стрижкой и короткими, пышными, хорошо ухоженными усами. Мазур, отлично разбиравшийся в таких вещах, не засек и тени военной выправки — ну, мало ли кто мог оказаться в рядах ЧВК...

— Роговин Игорь Степанович, заместитель начальника.

Что характерно, не уточнил, заместитель по каких именно вопросам. Стойкое убеждение — что сосед

— Пойдемте?

— Задержимся на минутку, с вашего позволения, сказал Мазур. — Хочется проверить некоторые соображения... Вот это, —- он показал рукой вокруг, — не были ли казармы конного полка?

— Совершенно верно, — кивнул Роговин. — Построены в конце девятнадцатого века, сначала здесь долго квартировался гвардейский конный полк, потом, когда конница отжила свое — обычная часть. Ну, а теперь мы обосновались... Любопытно знать ход ваших мыслей.

— Это просто, — сказал Мазур. — Сразу видно, что здесь можно разместить примерно полк. Но часть зданий — явно не казармы, а бывшие перестроенные конюшни. И плац великоват для пехотного полка, а вот для конного — в самый раз...

Роговин посмотрел с некоторым уважением: ну, пусть молодое поколение убедится, что старики хватки не растеряли... в сыновья годится, ага. Дожив до своих лет, Мазур так до сих пор не вполне и привык к мысли, что люди такого вот возраста годятся ему в сыновья.

Роговин шел на полшага впереди, порой непринужденным жестом указывая, куда следует свернуть. Широкая лестница со старинными чугунными перилами в стиле ворот, чистые пустые коридоры. Второй этаж, классическая приемная. Симпатичная девица в камуфляже за столиком с селектором и парой телефонов была темноглазой брюнеткой, но Мазур в ней сразу усмотрел нечто неопределимое словами — отечественное. Логично, кто бы брал местных... Лаконичная табличка на высокой двери: «HEFE».

Девица склонилась к селектору:

— Сеньор начальник, к вам адмирал Мазур.

— Пригласите, — раздалось в ответ.

По одному короткому слову Мазур не смог узнать голос, хоть и знал уже, что там кто-то из старых знакомых. Левина ему улыбнулась:

— Вас просят, сеньор адмирал, — и обратилась к Исабель опять-таки по-русски: — Сеньорита, вас сейчас проводят в комнату отдыха...

Роговин распахнул перед Мазуром дверь — и остался в приемной. Мазур вошел в большой кабинет, где перпендикулярно к столу хозяина стоял второй, гораздо более длинный, десятка на два кресел — конечно же, для совещаний. А вышедший ему навстречу из-за стола человек действительно был старым знакомым, хотя они и не виделись со времен первой здешней командировки Мазура. В которую он же в свое время Мазура и отправил.

Не кто иной, Берлинский Бригадир собственной персоной — генерал Глаголев (впрочем, теперь уже генерал отставной). Он лет на шесть постарше Мазура, но выглядит отлично: спина прямая, морщин мало, седые волосы без малейшего намека на залысины. Холодные голубые глаза — в точности прежние. Все га же белокурая бестия, пусть постаревшая и снявшая золотые погоны.

Что ж, давно подметил кто-то неглупый (а Генка Лымарь однажды озвучил): дольше всех живут профессиональные убийцы вроде Мазура, вообще военные и фабриканты оружия. Есть версия: так происходит оттого, что Костлявая старается подольше задержат ь на этом свете главных поставщиков ей клиентуры. Вог только проверить эту версии агентурным путем невозможно...

— А поворотись-ка, сынку... — сказал Глаголев, со скупой улыбкой оглядывая Мазура. — Действительно, цельный адмирал... В рядах или для почета?

— Не знаю еще, — сказал Мазур, пожимая сильную ладонь. — А что, есть наши... в рядах?

— Самое занятное, что с некоторых пор есть... Ну, прошу к столу, — он показал Мазуру на кресло и вернулся за стол. — Кофе? Нарзан какой-нибудь?

— Нет, благодарю, — сказал Мазур. — Как-то уж легко к вам пропускают — ни пропусков, ни документов не спросили...

— Так это смотря кого, — усмехнулся Глаголев. — Марка и номер вашей машины были заранее известны, часовые с фотографиями вас и девушки ознакомлены. Все по-взрослому, сеньор адмирал. И о девице трудами Самарина наслышаны... Как она, клопиков подсовывает?

— Да нет пока что, — сказал Мазур. — И через постель никаких тайн не выведывает. Чуточку странновато даже, учитывая, что у Самарина все обстоит с точностью до наоборот.

— Жизненные функции у вас разные, — уверенно сказал Глаголев. — Самарин — наш, а нас они просто обязаны легонько освещать, это азбука. Вы — нечто совсем другое.

«Да мать твою! — мысленно рявкнул Мазур вкупе с парой небожественных словечек. — Объяснит мне наконец кто-нибудь, в чем мои здешние жизненные функции?»

—Тоже не усидели в запасе, Кирилл Степанович? — понимающим тоном спросил Глаголев. — Скуплю?

— Скучновато, — кивнул Мазур. — Потому и согласился, когда предложили — все ж... — он в последний миг удержал слова «не семьдесят лет», — руки-ноги целы, и тросточки не требуется...

— Понятно. Я вот тоже не удержался, когда предложили, и пока что в тросточке тоже не нуждаюсь... Вот что, Кирилл Степанович. Разговор по делу у нас будет крайне короткий. Пришлось вам сюда через пол города тащиться ради нескольких фраз, но таковы уж правила игры, не предусматривающие посредников даже в лице Самарина, — он заговорил веско и серьезно. — Вчера пришла шифровка. Могу вас заверить: в случае необходимости получите от меня полное и всяческое содействие людьми и техникой. Предписано было передать это лично... — он с легкой улыбкой развел руками. — Вот, собственно, и все. Но таков уж приказ, а приказы я привык исполнять, как и вы...

В голове у Мазура промелькивали самые разные мысли. Это что ж такое на него хотят взвалить, если Глаголеву кто-то неизвестный, но, несомненно, очень высоко сидящий, приказал обеспечить «полное и всяческое» содействие людьми и техникой? Уж безусловно, не какую-то одинокую вражину предстоит за шкирку грабастать — с таким бы и Лаврик справился. Есть смутное подозрение: рановато, пожалуй, запирать на большой висячий замок ворота своего личного кладбища и выбрасывать ключ...

Он не задал ни одного вопроса, великолепно зная правила игры. И подумал еще: Глаголев может и сам не знать, что именно Мазуру будет поручено. Не редкость в таких забавах: каждый знает лишь свой кусочек мозаики, иногда это временно, иногда так и обстоит до конца очередной шахматной партии...

— Исключая тех, кто занят на Ирупане... или в других местах, у меня здесь сто пятьдесят два активных штыка, два вертолета и пять «коробочек», из них три с пушками, два — чисто пулеметные. Пулеметов изрядно, гранатометов тоже. Снайперские винтовки имеются. Учитывайте.

— Учту, — кивнул Мазур, отнюдь не собираясь признаваться в своем совершеннейшем неведении. — Кстати, о пулеметах. Я там видел амбразуры... Как я понимаю» вы в случае чего сможете держать пол огнем все прилегающее пространство, без «мертвых зон»? Это я — из чистого любопытства...

— Конечно, — сказах Глаголев. — И кроме пулеметов кое-что посолидней запасено. Не в Сан-Тропе обитаем увы... У Конан Дойля в каком-то рассказе хорошо сказано про здешние места: сегодня человек — президент, а завтра его травят, как бешеную собаку-. Ну. предположим. Васкес, по всем расчетам, сидит довольно прочно, но Южная Америка есть Южная Америка, аминь... — и широко улыбнулся: — С делами все Кирилл Степанович. Придется теперь испытать армейское гостепрш1мство. Уж вы-то с традицией знакомы...

— Знаком. — кивнул Мазур. — Одна просьба: чтобы: гостеприимство не стало убийственным, каким оно иногда бывает, мне сегодня вечером в очень приличный ресторан идти с девушкой... сугубо в служебных целях.

— Остается лишь позавидовать таким служебным целям — усмехнулся понятливо Берлинский Бригадир — В вашем ведомстве и такая служба порой предусмотрена, не то что у нас. Хотя, скромно похвастаться, на приемы бывал зван, хотя, конечно, блистал в штатском... — он склонился к селектору. — Катенька, звякни Степанычу, пусть ведет сюда девушку и сам идет. — Повернулся к Мазуру. — Вот кстати. Степаныч у меня зам по безопасности, ты и это учитывай, если вдруг паче чаяния понадобится кто-то кроме Самарина. Задачу понял. Смертоубийственного гостеприимства я и не планировал — день будний, у меня еще заботы начнутся через пару часов... Прошу! — он встал и указал Мазуру на дверь в углу кабинета.

Пропустив вперед Исабель, вошел Роговин — видимо, комната отдыха располагалась где-то совсем неподалеку. И легонько придержал Мазура за локоть:

— Кирилл Степанович. на два слова...

Глаголев оглянулся с заметным удивлением, но препятствовать не стал, и они оба остались в кабинете.

— Совершенно ничего служебного. — усмехнулся в усы зам по безопасности. — Можно сказать, дела личные. Вы как-нибудь мягонько объясните вашей девушке, что платье с вышивкой она выбрала не вполне осмотрительно... Неподходящая вышивка.

— А что с ней не так? — спросил Мазур.

Роговин откровенно ухмылялся

— Здешние дизайнеры, эту моду запустившие, были совершенно не в теме. Полное впечатление, что они попросту послали фотографа заснять как можно больше индейских узоров и лепили, что в голову взбредет, не заморачиваясь смыслом. А у индейцев добрая половина узоров — не для красоты, а со смыслом. Такую вышивку, как у вашей девушки, делают на пончо вдовцы, намеренные подыскать новую жену. Совершенно точно.

— Н-да, — сказал Мазур. — Обязательно растолкую...

— Ну, это еще довольно безобидно, — сказал Роговин. — А вот я буквально неделю назад в городе наблюдал картину маслом... Вылезает из-за руля белого «Ягуара» богато декорированная брюликами холеная красоточка-гачупино, по всем признакам — дамочка из высшего общества. Только на платье у нее — между прочим, из одного из лучших магазинов — вышивка, какую делают исключительно проститутки из индейских деревень. Они там есть, этакие официальные продажные женщины. Знаете что? На площади Дель Соль есть хороший книжный магазин, «Гарсиласо», недавно вышел отличный толстый фотоальбом индейских вышивок и узоров — с толкованием всего, имеющего значение. Вот только дизайнеры на него явно не обращают внимания. Купите и подарите девушке, пусть в другой раз будет осмотрительнее. Мода столицей не ограничивается, по всей стране пошла, так что у индейцев есть возможность понаблюдать. И при всей своей внешней бесстрастности похохотать про себя...

— Спасибо, учту, — сказал Мазур. — Вы что же, хорошо разбираетесь?

— Я тут третий год торчу. Просто необходимо было заиметь какое-то хобби — виски и прочие жизненные удовольствия к таковым не отнесешь. Вот и выбрал... Пойдемте?

Действительно, убийственным армейским гостеприимством Глаголев их ушибать не собирался: при обилии и разнообразии закусок всего-то бутылка французского вина (конечно же, для Исабель) и бутылка виски (пустяк для них троих).

Разговор не то, чтобы не клеился — можно сказать блуждал впотьмах без дороги. Общих воспоминаний у них с Глаголевым не было (да Мазур и не любил ударяться в воспоминания о пережитом), общих знакомых — тоже (были двое, но оба среди живых уже не числятся). Так что говорили о чем попало, на что мысль наткнется — о здешней кухне, о том, как идут дела на Ирупане. Исабель больше помалкивала, хотя скованной и не казалась. С любопытством покосилась на диван, где лежала гитара — явно Глаголев и здесь не отказался от прежних привычек, любил он, как Мазур помнил, иногда побренчать. Перехватив ее взгляд, Глаголев обаятельно улыбнулся:

— Немного музыки, сеньорита?

Она легонько подняла брови:

— Это ваша, сеньор генерал?

А ведь Глагол ей не представлялся по званию, подумал Мазур. Ну конечно, они и так знают — шефы Исабель. Может быть, их наши же и поставили в известность — дабы придать Глаголеву больше авторитета в глазах здешней публики, с которой ему приходится общаться...

— Конечно, — сказал Глаголев. — Кому бы я здесь позволил свою держать?

У Мазура сложилось убеждение, что генерал только рад был, натолкнувшись на новый поворот в скромном застолье. Поднялся (его движения остались прежними, несмотря на годы, отточенными, словно заранее разложенным в уме на серию), взял гитару, не настраивая (видимо, не было необходимости), взял несколько аккордов:

В красном сне,

в красном сне,

в красном сне бегут солдаты,

те, с которыми когда-то

был убит я на войне,

в той далекой стороне,

в этом красном, красном сне...

На лице Исабель изобразилось явственное непонимание — ну конечно, порой, даже овладев разговорным иностранным, не всегда понимаешь песни на нем...

Очень похоже, Глаголев искренне отдыхал душой, у каждого к тому свои способы. Закончив песню, он почти без перерыва начал вторую:

Отшумели песни нашего полка,

Отзвенели звонкие копыта.

Пулями побито днище котелка,

Маркитантка огня убита.

Нас осталось мало: мы да наша боль,

Нас немного и врагов немного,

живы мы покуда, фронтовая голь,

а погибнем — райская, дорога...

Мазур вдруг подумал: еще покойный Кацуба как-то упоминал мельком, что Глаголев, доводись ему взять гитару, поет исключительно песни о войне — ну разве что еще иногда «Yesterday». Очень может быть, что тогда Мазур не угадал причину, а вот теперь, став гораздо старше, понял...

Оба они с Глаголевым были — центурионы рухнувшей Империи, в любую минуту готовыми по сигналу рвануться вперед. В случае если все же грянет «день Икс», Глаголеву предстояло со своими танками и десантурой совершить бросок на Бонн, а оттуда, приняв подкрепления, развивать наступление на Париж если только янкесы его не остановят ядерными ударами. В соответствии с той же диспозицией Мазуру сотоварищи предстояло в авангарде морской пехоты высадиться в Марселе, не заморачиваясь пошлостями вроде документов и въездных виз а, впрочем, амеры могли уронить бомбу и на Марсель. В рамках глобальной стратегии — что им по большому счету тот Марсель?

«День Икс» так и не грянул, Империя рухнула, ее центурионов понесло течением непредсказуемо. Однако меж ними двумя есть существенная разница. Глаголев, сугубый профессионал войны, бойцовый пес, мастерски надрессированный Империей, никогда в жизни не воевал — и никогда уже не будет. А вот Мазур больше тридцати лет окаянствовал чуть ли не по всему глобусу. Все его войны были, глядя откуда-нибудь с земной орбиты, микроскопическими — но шли-то они всерьез, с кровью и смертью, с личными кладбищами у многих участников. Может, этим и объясняется то, что сам он, взяв в руки гитару, к военным песням обращается редко, а Глаголев только их и поет? Лучше и не пытаться представить себе, каково это: быть генералом, всю сознательную жизнь готовившимся к войне, да так на нее и не попавшим...

— У вас очень понятные... нет, не так... занятные генералы, — сказала Исабель, когда они возвращались в столицу.

— Почему? — спросил Мазур.

— Ни один наш генерал или адмирал не посадил бы с собой за стол младшего офицера, пусть даже девушку, не угощал бы ее вином и не пел бы с гитарой. Ну разве что питал бы в отношении нее тайные замыслы...

Мазур усмехнулся:

— Такие уж у нас генералы, Белль...

— Как вы меня назвали? — взглянула она с любопытством.

— Белль, — сказал Мазур. — Вы ведь должны знать, что это означает на французском? Вот видите. Когда встречается имя Исабель, так и хочется сократить его до Белль...

— Да, я знаю, вы, русские, любите совращенные женские имена. У нас это тоже в ходу, но редко...

— Сокращенные, — машинально в который раз поправил Мазур, на сей раз не удержавшись от улыбки — очень уж забавную ошибку она допустила. — Да, Белль... Был в свое время такой знаменитый французский мюзикл. По роману «Собор Парижской Богоматери». У нас его перевели на русский. Вы тогда были еще школьницей, не помните...

— Отчего же! — живо возразила она. — Я его слушала в лицее, в старших классах. Тогда у девчонок была мода на ретро... ну, не особенно древнее ретро. И на испанский у нас его тоже переводили, — она промурлыкала: — Тарам-тим-па... — и старательно довела до конца. — Вы узнали, или мне, как у вас говорят, медведь на ухо поступил?

— Ну что вы. какие медведи, — сказал Мазур. — У вас отличный музыкальный слух. «Белль», конечно же ария Клода Фролло. Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой... Я бы предпочел называть вас Белль. Или вам это не нравится?

— Ну что вы. спокойно можете называть. Эго красиво. — она глянула испытующе, без тени лукавинки — Сеньор адмирал... А вы бы могли продать душу дьяволу за ночь с женщиной вашей мечты? Если она была бы для вас... как это... неприступна?

— Категорически — нет, — серьезно сказал Мазур. — Ни в коем случае, Белль. Душа — слишком серьезная вещь, чтобы отдавать ее дьяволу даже за лучшую в мире женщину... да за что бы то ни было.

— Значит. вы — верующий человек?

— Пожалуй, да, — сказал Мазур. — На войне очень многие неверующие становятся верующими...

Вот только как это назвать, если к вере в Бога у него примешивается крохотная частичка веры в Большого Лучшего Бегемота? Совсем крохотная частичка, но она есть. Такова уж Африка — если прожить там достаточно долго, в душу, в мысли, в рассудок неощутимо, не встречая препятствий, проникает нечто, чего ты вовсе не ожидал — и остается там навсегда. Быть может, дело еще и в том, что тебе хочется, чтобы погибшие гам люди, которых ты хорошо знал, оказались в покое и уюте, которого многим не хватало при жизни?

...Мазура в этой жизни учили многому. В том числе и тому, что было связано с едой — и подчас самого противоположного плана. Учили, как без малейшей брезгливости употреблять в пищу то, от чего обычного человека вывернуло бы наизнанку — от пауков-птицеедов до пустынных ящериц. И наоборот — учили без малейшей неловкости управляться с великолепно сервированным столом, с превеликим множеством ножей и ножиков, вилок и вилочек, других хитроумных приспособлений. А перед поездкой провели еще один инструктаж именно по второй теме.

Так что его ничуть не смутили две длинные шеренги помянутых вилок-ложек, протянувшиеся по обе стороны его прибора. Вот Белль поначалу чувствовала себя довольно неловко – в ресторанах такого класса она явно прежде не бывала. Мазур моментально пришел на помощь, объяснив нехитрую истину: начинать надо с крайних, помаленьку продвигаясь к тарелке велел за переменой блюл. И потом пару раз подсказывал. У нее довольно быстро стало получаться.

Чуть лениво, в рамках здешнего этикета он оглядывал зал. Который, учитывая некоторые предупреждения, заранее, едва они сели, разбил на секторы обстрела. Но пока что ничего тревожного не наблюдалось. Когда он, сопровождаемый почтительным «мэтром» с золотой цепью на груди (наверняка не позолоченной, а золотой, в таких заведениях дешевки не терпят) шли к столику, Мазур услышал обрывок разговора на русском, чему ничегошеньки не удивился. Правда, это наверняка были не инженеры или техники, им такой ресторан не по карману, а те, кто как раз и рулит финансовыми потоками, идущими к строительству ГЭС и в несколько других мест. Никакого умиления, понятно, не испытал.

— Я думала, здесь все как-то роскошнее, — сказала Белль, пригубив вина. — Не знаю как, но роскошнее. А здесь как-то простовато даже.

Мазур усмехнулся:

— Вот эта простота и стоит огромных денег...

Действительно, ни следа пошлой роскоши: скромная на вид мебель, в стиле столетней давности или еще старше, ковры с неярким скупым узором, простые на вид белые скатерти в синюю и красную клетку. Из украшений — лишь картины на стенах. Вот только абсолютно все столовые приборы, от самой крохотной вилочки до огромного колпака, под которым на тарелке развозили жаркое — из начищенного серебра.

— Да, я понимаю...

Не то чтобы она держалась скованно, но порой смотрела на соседок за ближайшими столиками с оттенком некоторой грусти. Мазур сначала не догадался, в чем тут дело, но потом вспомнил кое-какие особенности женской психологии и быстренько сложил в уме два и два.

Ее вечернее платье из вишневого шифона, оставлявшее руки и плечи обнаженными, вряд ли могло вызвать у хозяйки приступ комплекса неполноценности — в конце концов, иные наряды, супердорогие именно так простенько и выглядят. Другое дело — драгоценности... Белль надела лишь серебряное колье с черными опалами и перстень в тон — а большинство дам были прямо-таки залиты алмазным блеском, и счет камням шел уже не на плебейские караты. Вот некоторая женская зависть и присутствовала.

Перехватив очередной взгляд девушки на соседний столик, исполненный легкой тоски, Мазур сказал:

— Не стоит завидовать, Белль. У вас есть несомненные преимущества, это на поверхности...

— Какие же?

— Сколько лет этой даме, на которую вы только что посмотрели с неприкрытой завистью?

— Лет сто двадцать, — не без язвительности сказала Белль.

— Ну, вряд ли, — сказал Мазур. — Лет пятьдесят придется сбросить. И тем не менее... Бриллиантов на ней добрых полфунта, но на них не купить ни молодости, ни красоты. Так что смотрите с этой точки зрения. Между прочим, я перехватил парочку ее дозволенных этикетом взглядов, направленных как раз на вас. И в них была откровенная зависть. К тому, чего у нее нет и никогда уже не будет. Так что оставьте грустные мысли, вы в некотором смысле богаче многих.

— Постараюсь, — улыбнулась она. — Знаете, несколько лет назад я примерно так и представляла себе разведку: постоянные рестораны, бесшумные пистолеты, смокинги, интриги... А обернулось все скучным подшиванием бумаг, составлением отчетов для шефа по таким же скучным бумагам...

Ну, в ее годы мы о чем-то подобном лелеяли фантазии, подумал Мазур. Вот ты пускаешь на дно суперсовременный американский авианосец, и лично товарищ Брежнев прикрепляет тебе на грудь Золотую Звезду, а то и поздравляет с адмиральскими погонами. А оказалось — пустынные ящерицы, которых приходится лопать сырьем, пот в три ручья и смерть, порой нелепая...

— И вдобавок — бесцеремонный начальник, который обещает следующую звезду на погоны отнюдь не за исправное выполнение служебных обязанностей и не упускает случая, когда проходишь мимо... — она замолчала. — Нет, не стоит о таком. Хочу быть веселой.

Да уж, начальничек у нее... Мазур его знал заочно по описанию Лаврика: болван, посредственность, выслуживший полковничьи погоны и удержавшийся в своем кресле исключительно оттого, что его сектор, десятая спица в колеснице флотской разведки, главным образом и занимается составлением бумаг — а уж этим искусством болван владеет в совершенстве. И не надо притворяться перед самим собой, что у нас таких нет. И еще повезло, что у них не было партийных комиссаров вроде незабвенного товарища Панкратова...

Оркестр (настоящий, живой, в строгих фраках, а не в живописных нарядах гаучо, чем грешили рестораны классом пониже, особенно рассчитанные в первую очередь на туристов), заиграл прелюдию, означавшую, что танец последует медленный. Белль вопросительно глянула на Мазура, и он с готовностью встал — коли уж он привел ее сюда, девочка должна была развлечься по полной программе.

Они оказались на танцполе, Белль положила Мазуру руки на плечи, он обнял ее за тонкую талию, раздались первые такты — и Мазура прошила морозная, смертная тоска. Он постарался держаться как ни в чем не бывало, он хорошо умел скрывать свои чувства, но на миг все же случился с ним некий сбой.

Eres Linda у hechicra,

Como el condor de una rosa,

Como el condor de una rosa...

Это была «Малагуэна» — сто лет не слышанная песня, олицетворение вселенской тоски, рыдающей печали. Душещипательное признание отчаянно влюбленного юноши, который хотел бы вечно глядеть в глаза своей волшебнице, прекрасной, как невинная роза. Под эту песню он танцевал с Ольгой на асиенде Куэстро-дель-Камире — а потом, когда все было давно и бесповоротно кончено, эта рыдающая мелодия наяву достала его в Москве...

Прошлое нахлынуло на него, накрыло, как те огромные волны, что с незапамятных времен разбиваются о берега Гавайских островов. Все ожило в памяти, абсолютно все. Он увидел лица живых и мертвых так ясно, словно они стояли рядом, и мертвые ничуть не постарели, потому что они всегда остаются молодыми. И только для них кончается война — а для живых она продолжается долгие годы... И самым пронзительно ясным было одно лицо в ореоле пронизанных солнцем золотистых волос...

Он держался отлично — его хорошо учили, и эта выучка не раз спасала жизнь. И все же Белль, когда они вернулись за столик, взглянула, на него определенно пытливо:

— Вам что-то вспомнилось, сеньор адмирал? Когда заиграли «Малагуэну», вы непристойно вздрогнули...

— Непроизвольно, — поправил Мазур, как давно уже привык с ней.

— Да, простите, непроизвольно... Как будто что-то вспомнили. Вы тут же взяли себя в руки, но я почувствовала ваши очучения...

— Ощущения, — машинально поправил Мазур.

— Да, простите. Никак не дается эта ужасная буква... Песня вам явно что-то напомнила... Или мне это не полагается знать?

— Ничего особенного, Белль, — сказал Мазур, искренне надеясь, что его улыбка не выглядит вымученной. — Одна забавная история, о которой, я думал, давно забыл. Вы, наверное, знаете: иногда с веселыми мелодиями связаны очень печальные истории, а с печальными — как раз веселые...

— Да, я понимаю, — судя по ее глазам, она верила. — Я вам чуточку завидую, сеньор адмирал. У вас в жизни наверняка было столько приключений, и печальных, и веселых...

Мазур усмехнулся:

— Белль, вы еще слишком молоды. А в мои годы начинаешь желать, чтобы приключений в жизни было как можно меньше, иногда жалеешь, что они были, пусть даже речь идет о веселых...

— И все равно, — упрямо сказала Белль с азартом молодости. — У вас в жизни было столько приключений... И у нас в стране тоже. Мне ни о чем не полагается спрашивать, но смутные слухи кружат. Не зря же вам дали «Санта-Росу» с мечами, и не зря вы опять зачем-то у нас понадобились. Так просто это не бывает...

Многое вставало у него перед глазами, и он постарался все отогнать. Решился наконец. Достал блокнот, авторучку, в правом верхнем углу написал две буквы три цифры и непонятное ему испанское слово, быть может, ничего и не означавшее (Лаврик постарался). Пониже — имя и фамилию. Спросил:

— Белль, вы можете оказать мне небольшую услугу? — Конечно, все, что в моих скромных силах.

Мазур пододвинул к ней листок:

— Найдите мне этого человека. И очень хотелось бы — побыстрее. Посмотрите, может, я неправильно написал фамилию, а по вашей грамматике она пишется как-то иначе...

Она негромко прочла вслух:

— Рамон Эчеверриа... Все правильно?

— Да, — сказал Мазур. — Он, правда, служил не на флоте, но все равно ничто вам не мешает сделать запрос. Даю вам ниточку: двадцать лет назад он был командиром батальона «тигрерос», служил в ДНГ. Вы знаете, что означает то и другое? Молодые иногда не помнят старых дел.

— Я знаю, — сказала Белль. — То есть знаю, что это означает, — она, чуточку хмельная, открыто взглянула ему в глаза. — Некоторые у нас, у молодежи... Словом, эти службы в глазах некоторых овеяны некоей романтикой...

Мазур вспомнил Ольгины выстрелы с борта «О'Хиггинса» и навсегда исчезающие под водой головы плывущих. Вспомнил красавицу Викторию Барриос,

оседающую с пулей в голове. Да многое вспомнилось из казавшегося прочно забытым — из-за «Малагуэны».

— Вполне возможно, его нет в живых, — сказал Мазур. — Он служил не в самых мирных подразделениях. Если все же жив, выясните адрес, если женат — имя жены...

И мысленно выругал себя: после его последних слов глаза Белль стали мечтательными, затуманенными. Ручаться можно, у нее уже складывалась в голове история двух кабальеро, бравых офицеров, двадцать один год назад сражавшихся за сердце некоей красотки, ну и пусть себе тешится романтическими фантазиями. Необходимо было узнать все заранее. В конце концов, разве не могла Ольга выйти замуж за капитана, в свое время долго и безуспешно ее осаждавшего с самыми серьезными намерениями? Чего только в жизни не случается, подобие лечится подобным. Если окажется, что так и произошло, если Эчеверриа жив, набиваться к нему в гости не стоит — он не хотел видеть сегодняшнюю Ольгу. Со старыми воспоминаниями бывает по-разному: иногда они умиляют, иногда, возникнув вновь во плоти, только сердят и злят. И наконец, он, как бы там ни было, хотел помнить ее прежней и никакой другой...

Белль сказала чуть растерянно:

— Мне по положению не полагается делать такие запросы... Мне просто не ответят, сообщат начальству, и я получу проволочку...

— Вот это — шифр, — сказал Мазур, указывая концом авторучки на правый верхний угол. — Не самой высшей степени секретности, но вряд ли она в данном случае требуется. Отдадите этот листок своему начальнику и скажете, что это требуется мне, причем срочно. Он обязан оказывать мне всяческое содействие, так что проблем не будет.

Он не сомневался, что так и случится. Уж если начальник так рвался проявить максимум гостеприимства, что бесцеремонно загонял к нему в постель девушку, которой это поручение было совсем не по вкусу, то нужную справку представит. Вряд ли Эчеверриа достиг таких высот, что железно засекречен...

— Это совсем другое дело, — сказала повеселевшая Белль. — Как только я покажу ему шифр и скажу, что это нужно вам... Он невероятный службист, исполнителен по-крайнему...

...Когда машина около полуночи остановилась у крыльца гостинички, сидевший справа Мазур вылез и придержал дверцу — с некоторым намеком, какой легко могла бы понять и гораздо более молоденькая девица. Белль тоже вылезла, остановилась перед ним, отводя глаза, сказала:

— Благодарю вас за прекрасный вечер, сеньор адмирал. Но... Я не буду подниматься к вам в номер. Быть может, это будет неблагодарно с моей стороны...

— Белль, — сказал Мазур. — Слово офицера, в жизни не требовал от женщин благодарности... вы прекрасно понимаете, о чем я. Я рад, что вы хорошо провели время... И только. И ничем вы мне не обязаны. Если хотите, мы можем потом поехать еще в какой-нибудь ресторан — у меня пока что масса свободного времени, а значит, и у вас. Нужно же вас как-нибудь развлекать после скучного сидения за бумагами...

— С превеликим удовольствием. — Белль посмотрела ему в глаза. — Бы настоящий кабальеро, сеньор адмирал, этим выгодно отличаетесь от... некоторых...

Мазур подумал, что обитатели его личного кладбища с таким определением вряд ли согласились бы. И сказал:

— Вот только не придумывайте меня, Белль, ладно? Я всего-навсего старый морской волк с кучей грехов на душе.

— И все равно, вы меня не переубедите, — сказала Белль. Глядя ему в глаза с хмельным лукавством, тихонько пропела что-то короткое, судя по всему, отрывок из какой-то песенки.

— Переведите, — сказал Мазур, почуяв в песенке легкую игривость.

Белль улыбнулась.

— Это наша старая крестьянская песенка, — сказала она, уже неотрывно глядя Мазуру в глаза. — Точнее, припев. Девушка не сказала «да», но и не сказала «нет»... Можно, я что-то предложу, сеньор адмирал?

— Конечно, — сказал Мазур.

— Если вы все же захотите... несмотря на мое поведение... куда-нибудь меня пригласить еще раз, выберите другой ресторан. Не столь роскошный. У нас немало хороших ресторанов, пусть и не таких респектабельных. В этом я себя все время чувствовала Сандрильоной... Золушкой. Я читала ваши сказки для практики в языке...

— В таком случае выберите сами, — сказал Мазур. — Полагаюсь на ваш вкус.

— Хорошо. Вам интересно будет с местным колоритом? Или, может быть, с морским?

— С местным колоритом — охотно. А вот с морским... Он мне настолько надоел на службе...

— Хорошо, — повторила Белль. — Вы на меня не серчаете?

— Ни в коей степени, — сказал Мазур, — Слово офицера.

Белль придвинулась, быстро поцеловала его в щеку, гибко скользнула в машину. Мягко захлопнулась дверца, и машина тотчас же отъехала. Задумчиво посмотрев вслед быстро удалявшимся задним огням, Мазур стал подниматься по лестнице.

Глава IV Отец нации и остальные

В прошлую командировку Мазур несколько раз проезжал мимо президентского дворца 8 Ремедильос, да и сейчас случалось — но не только не был внутри, но и во двор не входил — кто бы его туда пустил? Так что было чуточку интересно. Любопытство откровенно покусывало и по другому поводу: зачем он понадобился президенту? Одно ясно: для дела...

Дворец — вернее, комплекс из нескольких зданий, окруженных вычурной чугунной оградой, был, надо признать, красив, возведен в стиле восемнадцатого века каким-то знаменитым европейским архитектором. Правда, заложившему его президенту пожить здесь так и не довелось — дворец строили четыре года, а за это время по национальному обычаю Санта-Кроче случилась парочка переворотов. «Заложитель» сумел вовремя сбежать в Европу, куда заблаговременно перевел приличные денежки, а вот его преемнику не повезло — «по мне стрелял поутру из ружей целый взвод». Да и когда строительство наконец закончилось, и европейская знаменитость отбыла на родину с солидным гонораром и орденом размером с тарелку, поселившийся здесь очередной президент прожил в роскоши всего три месяца — а потом его персоной украсили фонарный столб в центре столицы (его и сейчас показывают туристам). Правда, самого президента перемещение на фонарь нисколечко не огорчило и не взволновало — его еще до этого ворвавшиеся во дворец мятежники выбросили с четвертого этажа на булыжную мостовую — ну, он же не птичка, закон всемирного тяготения не делает различий меж президентами и простыми смертными...

Естественно, машина подъехала не к парадным воротам, а к одним из четырех второстепенных — но Мазур и не ожидал особых почестей; наоборот, всегда старался их сторониться. Подтянутый и щеголеватый, довольно молодой для своего чина коммодор, военно- морской адъютант президента, проворно распахнул перед Мазуром дверцу, Мазур вылез, машинально поправил фуражку, и они поднялись по невысокому крыльцу.

Никакой роскоши в коридорах, по которым коммодор его вел, не наблюдалось — здание, конечно, старое, но обстановка вполне современная. Тренированным глазом Мазур отметил, что охранников в штатском, а кое-где и в форме, многовато, чуть ли не на каждом повороте и лестничной площадке. Ну, вполне разумная мера предосторожности — учитывая и то, сколько у президента сильных недоброжелателей, и учитывая те самые национальные традиции Санта-Кроче...

Адъютант распахнул перед ним дверь и остался снаружи. Мазур вошел. Судя по всему, это было что-то вроде комнаты отдыха, лишь самую малость поболее глаголевской, обставленной опять-таки без особой роскоши.

Президент, в простом белом полотняном костюме и светло-синей рубашке, сделал несколько шагов ему навстречу, так что они встретились посередине комнаты. Мазур прилежно откозырял — как-никак это верховный главнокомандующий, в том числе и флота, чей мундир Мазур сейчас носит, пусть и всего лишь в качестве «почетного адмирала». Президент первым протянул руку — конечно, не мозолистую, у капитанов больших кораблей мозолей не бывает, да и будь они, давно бы сошли за двадцать лет политиканства. Радушным жестом Васкес указал Мазуру на большое мягкое кресло у низкого столика и сам сел во второе. На столике имел место серебряный начищенный поднос с серебряным же кофейником, чашками и тарелочками с пирожными. Правда, тут же стояла пузатая бутылка местного рома — уж, конечно, не дешевых сортов — и соответствующая закуска. Мазур вдруг вспомнил, что в прошлый свой приезд так ни разу и не попробовал излюбленного местными моряками рома. А он, говорят, неплох.

Какое-то время они откровенно, но со всей дипломатичностью разглядывали друг друга, бог знает, какое впечатление о Мазуре сложилось у президента. Мазур же увидел совсем не того человека, который выступал по телевизору перед какой-то, несомненно, респектабельной аудиторией. Сейчас он выглядел так, каким, должно быть, предстает перед аудиторией поплоше или совсем простой: вид совершеннейшего простака. Надень вместо костюма грубую рубаху здешнего пеона и латаные портки - получится совершеннейший чоло из глухой провинции. А это о многом говорило, есть несколько профессий, где действует железное правило, прямо-таки закон природы: чем большим простаком человек выглядит, тем он умнее, хитрее и, да что там, коварнее. Политиков это касается даже сильнее, чем разведчиков.

Быть может, слухи о матушке президента и его вовсе не гачупинском происхождении были правдой, ровным счетом ничего от аристократа-гачупино. Мазур видел перед собой словно бы русского мужичка, простягу на вид и большого хитрована по жизни.

Ага, президент и сейчас красовался с красивым знаком на лацкане, где герб Санта-Кроче был дополнен красивым золотым орнаментом-рамкой с толстой распахнутой книгой внизу — должно быть, олицетворявшей закон. Лаврик ему и это объяснил: в точности как в конце восемнадцатого века, в Швеции, когда там безраздельно правил парламент, а король был даже декоративнее польского, он все же имел постоянное место в парламенте и в качестве утешительного приза — два голоса вместо одного. Точно так же обстояло и здесь: по старой традиции, президент — постоянный член парламента, и у него не один голос, а два. Вполне возможно, эту традицию занесли сюда как раз шведы, которых тоже хватало среди юропо. Как бы там ни было, при наличии сильной парламентской оппозиции что в Швеции, что здесь, дополнительный голос, в общем, ничего не решал и ни на что не влиял. Очень уж редко случается, чтобы какое-нибудь судьбоносное решение зависело от одного-единственного голоса. Хитрушка тут в другом: как член парламента, президент обладал и депутатской неприкосновенностью, дававшей нешуточные привилегии: например, отдать под суд депутата можно было только в том случае, если за этопроголосует три четверти парламента (чего за всю историю Санта-Кроче никогда не случалось — даже ненавистники означенной персоны прекрасно понимали, что завтра могут оказаться в том же положении, а посему — с Дона выдачи нет...). Интересно, что на фонаре оказывались или получали пулю в лоб только те президенты, что из гордыни и недальновидности членством в парламенте не озаботились — в противном случае парламент опять-таки единым фронтом выступал против зарвавшихся мятежников — из чистого принципа. Двоих президентов именно по этой причине пришлось всего-навсего выслать за границу, хотя их скальпов жаждали многие. Правда, это случалось лишь в тех случаях, когда парламент был реальной силой, с которой следовало считаться, в случае его откровенной слабости на неприкосновенность плевали...

Никакой лакей так и не появился — президент демократично разлил кофе сам, потом наполнил рюмки приятно благоухающей коричневой жидкостью И взял не чашку, а бокал с ромом, так что Мазуру пришлось последовать его примеру Здешний ром и в самом деле оказался весьма приятным питьем, дождавшись, когда Мазур прожует ломтик копченого мяса, президент взял сигару из серебряного ящичка, ловко обрезал кончик миниатюрной гильотинкой, предложил Мазуру. Мазур вежливо отказался сказав, что привык к сигаретам — и достал свои.

Когда он докурил свою «до фабрики», а треть сигары президента стала твердым столбиком серого пепла, президент наконец заговорил:

— Как вы нашли нашу страну двадцать лет спустя?

—- Трудно сказать, — ответил Мазур» — единственно, что я успел заметить — столица стала больше и красивее.

— Да, безусловно, — кивнул президент и добавил словно бы с некоторой грустью: — Вот только сложностей меньше не стало, хотя они и стали иными, не теми, которые вы знали... — глаза были умными и хитрыми. — Адмирал, вы разбираетесь в нынешних наших сложностях?

— Да, — сказах Мазур. — Перед поездкой мне много... рассказывали,

— В таком случае нет необходимости читать вам лекцию, пусть краткую. Это радует, потому что экономит время. А времени у меня катастрофически не хватает, сегодня многое предстоит сделать... Не перейти ли нам прямо к делу? Два моряка — пусть один из них бывший — всегда найдут общий язык без дипломатии. Ох уж эта дипломатия... Вы, может быть, не поверите, адмирал, но иногда мне кажется, что я был гораздо счастливее, когда стоял на капитанском мостике...

Быть может, он был искренен. Мазур, с тех пор как стал адмиралом, не раз думал о том, что был гораздо счастливее, когда носил погоны с просветами.

— Скажите откровенно: как вы себя чувствуете в роли «почетного адмирала»?

Мазур чуть подумал и сказал чистую правду.

— Иногда я сам себе кажусь опереточным персонажем.

Он нюхом чуял, что вопрос был задан отнюдь не из чистого любопытства — у президента в положении Васкеса есть уйма более серьезных дел, нежели тешить любопытство. Начался какой-то зондаж. Ну что же, приготовимся...

Никакой такой почтительности к сидячему перед ним человеку Мазур не испытывал: еще и оттого, что с президентами (неважно, законными или самопровозглашенными) он общался далеко не впервые. Одного лаже беззастенчиво похитил из квартиры любовницы — правда, та страна представляла собой крохотный остров, и не более того. Но вот в Африке тесно общался с коллегами президента по ремеслу, по сравнению с которыми Васкес был беленьким пушистым зайчиком. Вот они-то как раз над Васкесом откровенно бы посмеялись: неправильный какой-то президент с их цинической точки зрения, не вполне и полноценный: ни единого убийства политического противника, ни единого разгона парламента, ни разу не стреляли по демонстрантам из пулеметов, и государственную- казну Васкес оставил в девственной неприкосновенности, чистоплюй.

— Ла безусловно, — кивнул президент. — В институте почетных генералов, адмиралов, полковников и коммодоров есть что-то опереточное... хотя люди определенного склада характера с этим ни за что не согласились бы. Но вы. похоже, к ним не принадлежите. Здесь нет людей, перед которыми вам хотелось бы чваниться, задирать нос... — он чуть изменил тин на более деловитый. — А там, лома, у вас есть такие люди? Извините, если мой вопрос нетактичен, но мне и в самом деле любопытно...

— Да нет. пожалуй, — сказал Мазур. — Как-то никогда не испытывал потребности перед кем-то чваниться... Может быть, потому, что просто не было времени на такие пошлости...

— Похвальная черта характера, — кивнул президент. — Действительно, такой человек, как вы, должен чувствовать себя кем-то вроде персонажа оперетты... — он улыбнулся тонко, хитро. — Правда, есть случаи, когда адмиральская форма играет свою роль. Например, когда вы сидите в одном из лучших ресторанов столицы с красивой девушкой, на которую безусловно производите большое впечатление...

Интересно, подумал Мазур. Не может это быть простым совпадением.

Что же, в ресторане за нами топали и чисто его мальчики? Весьма возможно, особенно если учесть, что здешние спецслужбы бдительно следят друг за другом, а президент — за всеми сразу. Кто-то толковый однажды сказал: не так уж скверно, если президент не получил от своей разведки очередного портфеля с секретными документами, гораздо важнее, что он не получил от нее портфеля с бомбой...

— Политики — тоже люди со всеми человеческими чувствами — светел президент — Каковы бы ни были деловые интересы. мне вы по-человечески любопытны Я впервые вижу адмирала, который воевал всю свою сознательную жизнь по-настоящему. Наш флот не участвовал в боевых действиях со Второй мировой

Мазур усмехнулся про себя. Как и куча других государств, республика Санта-Кроче объявила войну Третьему Рейху в начале сорок пятого, когда в исходе войны решительно никто не сомневался. На сухопутный театр военных действий войск так и не отправила (в отличие от соседей, пославших кто роту, кто аж две). А единственное морское сражение Второй мировой заключалось в том, что два эсминца застукали в бухточке на необитаемом островки укрывшуюся там подводную ходку кригсмарине, подбитую американцами и чинившуюся своими силами. Эсминцы ее браво обстреляли, изрешетили и взяли в плен большую часть экипажа. Что дало повод тогдашнему президенту немало покричать перед электоратом о вкладе республики в победу над нацизмом. Он даже распорядился соорудить в столице памятник в честь доблестных моряков — он стоит до сих нор, и получился, как ни странно, довольно красивым, Мазур его мельком видел в прошлый свой приезд.

- Разумеется, я представления не имею, чем вы занимались до того, как двадцать один год назад приехали к нам., и что делали потом. Я прекрасно понимаю, что такую информацию любое государство засекречивает насколько возможно. Однако, что касается вашего пребывания у нас... Вы ведь профессионал и прекрасно понимаете: ваши действия не могли не пройти мимо внимания соответствующих служб, и некоторое досье на вас имеется. Думаю, вы отнесетесь к этому спокойно.

- Конечно, — сказав Мазур. — Это жизнь.

— Я не так давно распорядился отыскать ваше досье в архивах. Конечно, оно во многом неполно, но там прилежно зафиксированы те случаи, когда вы, так сказать, оказывались на публике. Безусловно, помимо вашего желания, но тут уж ничего не сделаешь, таковы были условия игры... Вы очень хорошо себя проявили при нападении герильеро на тот поезд и пароход «О'Хигтинс». Два раза, вульгарно выражаясь, сбросили с хвоста действовавших против вас американских агентов. Вам даже повезло найти на Ирупане клад, за который получили хорошее вознаграждение. Правда, эта ситуация до сих пор остается для меня туманной и загадочной...

- Просто повезло, — сказал Мазур. — Искали одно, а наткнулись на другое...

— Да, бывает и так, — согласился президент. — Вот что не скрывает никаких тайн — это случай, когда вы ликвидировали одного из главарей герильеро, даже двух. Что было оценено по достоинству орденом «Санта-Роса» у нас никогда не разбрасывались. Одним словом, вы показали себя человеком, который в краткие сроки способен провернуть не одно серьезное дело. Правда... в вашем досье есть еще одно туманное место... В свое время была буквально разгромлена асиенда, принадлежавшая двум крайне неприглядным субъектам, а сами они были убиты, оба. Скверные были люди, никто в округе о их смерти не сожалел. Но дело не в этом, а в том, что налет на асиенду был проведен крайне профессионально, судя по всему, небольшой группой — а в поместье хватало хорошо вооруженных головорезов. Эта группа разнесла там все, потеряв только одного человека — и растворилась в ночи, как вспугнутое петушиным криком привидение. Версии у соответствующих служб, конечно, имелись, но они так и остались версиями. Вы ведь, кажется, в то время были неподалеку от этих мест? — он снова уставился на Мазура с крайней простотой, которой у политиков просто не бывает.

— Да, так получилось, — сказал Мазур. — Мы с другом как раз гостили на асиенде у знакомой... я с ней познакомился у нас в России. И не могли не слышать о том, что случилось в... забыл название.

— Тилькара, — подсказал президент.

— Да, кажется, так... Теперь уже и не помню.

— Тилькара, — повторил президент. — Тогдашние аналитики считали, что действовали профессионалы высокого класса... А, впрочем, довольно об этом. Все это — дела давно минувших лет, с тех пор много воды утекло, изменились и люди, и страна... — он сделал хорошо рассчитанную паузу. — Одно осталось неизменным: нужда в профессионалах высокого класса. Тем более что с тех пор отношения между нашими странами стали гораздо теснее, укрепились к взаимной выгоде...

Он замолчал и вновь наполнил бокалы приятно пахнущим ромом. «А ведь это, пожалуй, что, уже конкретика, — подумал Мазур. — Ну давай, потомок аристократов и индейцев, выкладывай, зачем я тебе понадобился...»

Когда они поставили пустые бокалы и управились с закуской, президент сказал уже чуточку другим тоном: — — Давайте перейдем от дней минувших к дням сегодняшним... Вы ведь так и не получили соответствующего званию документа? Извините за задержку, но, поверьте, она была вызвана крайне серьезными обстоятельствами. А вот сейчас — самое время...

Он взял со стола тоненькую коричневую папку, кожаную, на молнии без надписей, монограмм и эмблем. Расстегнул никелированную застежку, протянул

Мазуру не столь и маленькую синюю книжечку, на которой что-то было вытеснено золотом:

— Вот ваше удостоверение.

Эмблема ВМС Санта-Кроче была прекрасно знакома еще с прежних времен, а уж слова «военно-морской флот республики» он знал тоже. Раскрыл внушительного вила книжечку, увидел свою собственную фотографию в адмиральской форме, смог прочитать только свои имя и фамилию, каллиграфически выведенные черной тушью. Остальное было китайской грамотой — и печатный текст, и две строчки, столь же каллиграфически исполненные той же тушью. Чуть беспомощно поднял взгляд на президента, чуть заметно пожал плечами.

— Ах да, вы не знаете испанского — сказал президент. — Это — не удостоверение «почетного адмирала», это удостоверение адмирала, состоящего на действительной службе в военно-морском флоте республики. Я, как верховный главнокомандующий, подписал указ о зачислении вас на службу с принятием нового назначения вчера.

Совсем интересно, подумал Мазур. Что это за новое назначение такое? И как это будет выглядеть с юридической точки зрения? Президент, конечно, верховный главнокомандующий, и в таковом качестве теоретически может сделать хоть сегодня генералом любого сержанта, но есть некоторые препятствия...

— Господин президент, — сказал он спокойно. — Но я ведь, собственно говоря, иностранец...

— А вот тут вы ошибаетесь, - сказал президент весело. — Вы, некоторым образом, не в курсе. Опять-таки со вчерашнего дня вы — гражданин республики Санта-Кроче. Позвольте вручить вам паспорт.

Он поднялся, и Мазур торопливо встал следом. Президент протянул ему светло-коричневую книжечку, казалось, еще пахнущую типографской краской. Став очень серьезным, сказал с расстановкой:

— Позвольте поздравить вас как нового гражданина республики. Надеюсь, все ваши дела будут служить исключительно на благо республики Санта-Кроче, и вы не совершите ничего, порочащего как интересы республики, так и вашу собственную репутацию. — И пояснил, чуть менее патетически: — Это официальная формула, с которой вручается наш паспорт — кто бы его ни вручал. Ну что же, за это, мне думается, следует выпить? •

Они сели, президент вновь наполнил бокалы — не особенно увлекаясь, отметил Мазур. Тоненько зазвенел хрусталь, когда они чокнулись.

Мазур раскрыл книжечку с тисненным золотом гербом на обложке и надписью, гласившей, что это действительно паспорт гражданина республики Санта-Кроче. Фотография, его имя и фамилия, а вот все остальное — темный лес.

Президент сказал небрежно:

—- Вообще-то получившему паспорт следует принести присягу — короткую, впрочем, — но, думается мне, на этом уровне можно обойтись без излишней бюрократии. Можете не беспокоиться, адмирал, все совершенно законно. Обычно решение о предоставлении гражданства либо отказе в таковом занимает несколько месяцев, наша бюрократия, как, наверное, и везде — огромная неповоротливая махина со скрипучими несмазанными колесами, и с этим чудищем еще нигде и никому не удавалось справиться, даже тем, кто был откровенными диктаторами. Однако есть положение, по которому в особых случаях президент может своей властью, единоличным решением принять решение о предоставлении гражданства. Такое далеко не впервые случается — например, когда речь идет об особо ценных для республики людях. Так что все совершенно законно. Наши законы — как и ваши — не запрещают иметь двойное гражданство. Конечно, вам придется заполнить кое-какие бумаги — хотя гораздо меньше, чем если бы дело шло обычным порядком. Они все тут, — он постучал двумя пальцами по папке. — Папку вы возьмете с собой. Насколько я знаю, ваш друг адмирал Самарин знает испанский, он все и заполнит, а вам останется лишь расписаться в нужных местах, — он чуть улыбнулся. — Все документы датированы прошлой неделей — нужно же соблюсти некоторую видимость... приличий, но вряд ли кто-то будет проводить вдумчивую экспертизу с точностью до дней... Кстати, ваш случай — не уникальный. В самое последнее время несколько ваших соотечественников точно так же получили гражданство республики.

Мазур усмехнулся:

— Я догадываюсь, речь всякий раз шла о военных?

— Ну конечно, — безмятежно сказал президент. — Именно этого требует сегодняшняя политика. Военным советникам, согласно международному законодательству, нет необходимости принимать гражданство страны пребывания. Но людям, занимающим официально должности в наших вооруженных силах, оно просто необходимо. Никто не придерется. В конце концов, мы более чем наполовину — нация эмигрантов, и ни в каких законах не написано, что для занятия какой бы то ни было должности требуется определенный срок пробыть гражданином.

Мазур осторожно спросил:

— Господин президент, а о какой, собственно, должности идет речь?

— Ну, ответ прост, — сказал президент. — Я, как верховный главнокомандующий, после консультаций с флотским командованием принял решение о создании в составе ВМФ республики нового подразделения — отдела специальных операций. Вот им вы и будете руководить. Самое подходящее место для офицера с вашим опытом и послужным списком. Отдел, признаюсь, находится в стадии формирования — но на сей раз мы обойдемся без бюрократии, так что вы очень скоро сможете познакомиться с новым местом службы... а с некоторыми вашими подчиненными познакомиться сможете... - он глянул на часы. — Уже часа через три. Мы отправимся туда вместе. Так что не покидайте гостиницу и ждите, когда за вами приедут. Кое-какие мелочи вы сейчас обговорите с моим адъютантом... Да вот, кстати. Вам по вашему положению тоже потребуется адъютант, и непременно со знанием русского, иначе вам будет трудновато общаться с подчиненными. Не на языке глухонемых же? У нас есть несколько кандидатур... — он прищурился. — Или у вас на этот счет есть какие-то свои соображения? Если да, смело высказывайте. Это тот случай, когда вы можете высказать любые собственные пожелания.

Мазур не раздумывал долго — коли уж карта пошла... Он сказал как мог безразличнее:

— Если это не противоречит каким-то политическим и иным соображениям... у меня есть переводчица, которой я вполне доволен. Быть может, возможно перевести ее ко мне в качестве и переводчицы, и адъютанта? Тем более что она служит в контрразведке флота и носит воинское звание. Правда... Я плохо знаю ваши флотские традиции. Может ли адъютантом быть девушка?

— На берегу — безусловно, — сказал президент. — Есть примеры. Наши моряки стойко держатся за свои традиции — на мой взгляд, замшелые — исключительно Б тех случаях, когда дело касается кораблей. Ну что же, так даже лучше. Рядом с вами будет человек, с которым вы уже свыклись и имеете представление о его деловых качествах...

Он был невозмутим, но Мазур по глазам видел: президент прекрасно все понимает. Южная Америка, ага. Своя специфика. Ладно. Чем бы ни кончилось, Белль будет избавлена от этого болвана, который к тому же, судя по некоторым ее обмолвкам, не упускает при случае похлопать ее по заднице. А все эти американские харассменты и прочая политкорректность сюда пока что не добрались, так что девчонке остается молча терпеть...

Президент сказал небрежно:

— Когда будете говорить с моим адъютантом, сообщите ее фамилию и звание. Перевод в ваш отдел они устроят моментально — это опять-таки тот случай, когда оказывается, что бюрократия не всеведуща и не вездесуща. Столь простые вопросы с подачи верховного главнокомандующего решаются моментально... — он вновь глянул на Мазура с лукавым пониманием.

— Благодарю вас, господин президент, — сказал Мазур. — Но... Мы так и не коснулись главного вопроса. Чем будет заниматься этот отдел специальных операций?

— Часа через три вы все узнаете, — улыбка президента была хитрой, мужицкой. — Есть у меня маленькая слабость — люблю театральные эффекты. Разумеется, в тех случаях, когда они не идут в ущерб делу. Пока что могу сказать одно: ни с чем новым, незнакомым вы не столкнетесь.

Мазур припомнил кое-что, и у него возникли наметки версии, да что там — вполне готовая версия. Однако вопросов он задавать не стал — президент как-то так изменил позу, что стало ясно — аудиенция окончена, политики умеют проделывать такие вещи, дать понять, что гостю пора выметаться — не произнеся ни единого слова. Но Мазур кое-какой опыт общения с политиками имел...

Поэтому он встал и прищелкнул каблуками:

— Разрешите идти, господин президент?

— Идите, — сказал президент, вручая ему папку. — Адъютант ждет в приемной. И главное, оставайтесь в гостинице, за вами приедут.

Глава IV Отец нации и остальные. Окончание

Иногда технический прогресс — отличная вещь, — едва ли не умиленно сказал Лаврик, поглядывая на стол в гостиной Мазура.

На столе старательно, как стахановец в забое, трудилась машинка размером с нетолстую книгу: на противоположных концах размеренно, неторопливо вращались две решетчатые полусферы, размером с ликерную рюмку, мелькали разноцветные огоньки, в окошечках то мельтешили, то степенно сменяли друг друга электронные циферки и значки.

— Благостно, — сказал Лаврик. — Раньше болтаешься вдоль стен, как идиот, с детектором наперевес, под потолок лезешь, мебель обследуешь. А теперь вот оно как, лежит себе на столе, как мышка — и всю комнату сразу охватывает. Ага, кончает, лапочка...

Миниатюрные локаторы перестали вращаться и самостоятельно убрались в открывшиеся гнезда, из огоньков остался только зеленый, а из значков — два.

— Полный орднунг, - удовлетворенно кивнул Лаврик. — В который раз констатируем, что твоя Белка — девочка порядочная и никаких блошек тебе не подсовывает. Впрочем, я, как старый циник, выскажу и другую версию: тебя по каким-то своим причинам попросту не берут в разработку. «Хвоста» за нашей машиной пускают регулярно, мои ребята это давно установили, но это может быть и охрана, учитывая твое нынешнее назначение. Уж поверь моему опыту: решили б тебя разрабатывать всерьез, подсунули бы девицу качественно иного плана: и в постель бы тебя затянула в первый же день, и микрофоны бы по углам пораспихала, и принялась бы выведывать что удастся. У любой спецуры таких навалом... Ладно, будем о деле, коли теперь можно, — он перебрал содержимое папки, врученной Мазуру на прощанье президентом. Ну что же, все настоящее, не станет же тебе президент липу подсовывать, гражданин ты наш сантакрочийский, адмирал бравый... Плюс начальник серьезного отдела. Надо бы обмыть вечерком по старой традиции. Закатимся в хороший ресторан, не самый гламурный, но приличный, ты Белку возьмешь, я свою рыжую заразку — хоть и стукачка, а девочка эффектная, на публике с ней появляться приятно. Все равно, как мне вещует отрицаемое наукой шестое чувство, работы тебе в ближайшие несколько дней не предвидится. Ну, разве что познакомиться со вверенным тебе хозяйством, но это ж недолго...

— Шестое чувство... — проворчал Мазур. — Лаврик, я давно привык: уж если ты где-нибудь обоснуешься, очень скоро начинаешь знать все полезное, что происходит на сотню миль вокруг. А если учесть, что здесь ты четыре года отираешься, больше времени, чем дома, проводишь, немало в норку натаскал...

— Спасибо за признание моих скромных заслуг, — поклонился Лаврик. — Даже и представить нельзя, что лет сорок назад кое-кто меня этаким ежовцем считал или гестаповцем... Ладно. Будь я семиклассницей, которой взрослый мужик впервые в ее жизни отпустил комплимент по поводу ее ножек, я бы покраснел. Но я не она, я старый циник. И прекрасно понимаю, что в данной ситуации у тебя возникли вопросы. Интересно, сколько?

— Три, — сказал Мазур.

— Ну, это терпимо... Давай по порядку.

— Первый: сколько мне здесь вообще торчать? Уж если тебя четыре года тут держат и неизвестно, сколько еще продержат...

— Неужели уже на вторую неделю тебя ностальгия по березкам и паленой водке трясти начала? Что-то я раньше за тобой такого не замечал...

— Да нет, какая там ностальгия, -—- сказал Мазур. — Сроду ею не маялся и не хочу на старости лет начинать. Просто хочу как-то определиться. Когда знаешь конкретные сроки или хотя бы приблизительные, как- то спокойнее на душе.

— Логично... По предварительным прикидкам - с месяц. Возможно, чуть подольше, но не особенно, это я — пень с корнями^[7], а ты — зайчик-побегайчик. Месяц, максимум два. Второй вопрос?

—Может, ты знаешь, какого черта все это затеяно— адмиральство, гражданство, официальная должность? Здесь уже туева хуча наших, преспокойно работают и без здешнего гражданства, и без здешних чинов, и обе стороны это прекрасно устраивает.

— Одну из сторон это с недавних пор перестало устраивать, — сказал Лаврик. — Как легко догадаться, принимающую — нам-то эти забавы ни к чему. Возможно, это тебя чуточку огорчит, но ты не первопроходец. За последние две недели не менее двадцати наших советников точно так же получили и здешние гражданства, и здешние чины, и официальные посты в вооруженных силах. Ожидается, будет еще столько же, — он усмехнулся. — Правда, по соответствующим каналам запущена деза, что их не двадцать, а все его двадцать. Это не секретят, наоборот, в газетах пишут по личному указанию президента. Парочку из наименее секретных засветили по полной, в газетах фото тиснули. Тебя-то, конечно, светить не будут, но по тем же каналам пошла даже не деза, а точная информация: что новым отделом специальных операций — его создание от серьезных иностранных разведок все равно не скроешь— будет заправлять высокопоставленный русский офицер, как говорят сплетники — генерал. Дезы там только капелька — пустили инфу, что командовать ты будешь постоянно и долго.

— А на куа все это?

— Значит, ты еще не понял... Президент демонстрирует гораздо большее, чем прежде, сближение вооруженных сил двух стран. Парочка бульварных газет подпустила туманные намеки, что дело этим не ограничится, что все только начинается. С оборотами «ходят слухи» и «некоторые считают» пишут о возможной нашей военно-морской базе здесь, и не только морской. Три недели назад на здешней базе ВВС Ту-95 приземлялся — не бомбер, а стратегический разведчик. Якобы для устранения мелких неполадок, возникших в ходе полета. Серьезные люди за рубежом этому не поверили, и правильно. К северу отсюда, — он многозначительно ухмыльнулся, — уже легонько паникуют, поговаривают, что мы и здесь для таких «тушек» базу создадим, вернее, воспользуемся одной из местных. Насколько это соответствует действительности, я и сам не знаю — не по моим погонам. Одно сомнению не подлежит: президент старается продемонстрировать самую теплую дружбу и самое тесное сотрудничество в военной области. Он нисколечко не выпендривается и не пускает пыль в глаза — не тот мужичок. Просто жизнь заставляет, — Лаврик помолчал и продолжал самым будничным, даже скучным тоном: — Американцы готовят вторжение. Счет пошел на недели. Группировка уже процентов на девяносто сформирована: десантные корабли с живой силой и бронетехникой, корабли прикрытия. Предполагают, что будет задействована и авиация—с ближайшей американской базы ВВС, а она не так уж и далеко.

— Сан-Хосе?

— Именно, — кивнул Лаврик. — Самое малое подлетное время...

— Они что, охерели? — с искренним недоумением спросил Мазур. — Сколько они там народу собирают, известно?

— Не с точностью до взвода, но те, кому надлежит, подсчитали. Нынче такие вещи от спутников не укроешь. Бригада морской пехоты, примерно соответствующая нашей дивизии, группы «зеленых беретов», с полсотни единиц бронетехники. Удары тактических ракет пока не предусматриваются.

— Они что, охерели? — повторил Мазур. — Здешняя армия — ну, в большинстве своем — будет на стороне президента. Чтобы с ней хлестаться всерьез, дивизии и полусотни «коробочек» маловато, даже при условии авиационной поддержки из Сан-Хосе — здешняя военная авиация не из бипланов состоит... Или янкесы рассчитывают перебросить подкрепления? Но это же полномасштабная война. А здесь им не Ирак. Я так прикидываю, Васкес получит от соседей по континенту дипломатическую поддержку, а может, и не только ее. Как бы к нему иные соседи ни относились, такое вторжение гринго многим не понравится. Не те на дворе времена.

— Умница, — сказал Лаврик. — Ни черта ты не потерял прежней хватки. Вот только рассуждаешь не в том направлении. Они не собираются устраивать агрессию против суверенной и независимой Санта- Кроче. Они хотят прокрутить «панамский вариант»...

—- Ах, вот оно что... — сквозь зубы сказал Мазур. — Логично...

Чтобы знать, что такое «панамский вариант», не требуются какие бы то ни было сверхсекретные допуски. Достаточно хорошо знать историю двадцатого века...

В самом его начале колумбийский президент категорически отказался предоставить американцам территорию для постройки канала, впоследствии названного Панамским. Ни патриотизмом, ни душевным благородством, ни прочей дурной романтикой здесь и не пахло: просто-напросто у руля прочно закрепилась проанглийская партия. Англичане, к тому времени лет сто яростно конкурировавшие с янкесами за влияние на те или иные страны Латинской Америки, решили присовокупить к своему Суэцкому каналу еще и Панамский. Ну, и занесли соответственно.

Вот только англичане были далеко, а американцы — близко... В один прекрасный день самая северная провинция Колумбии вдруг подняла мятеж, выкинула собственный флаг и объявила себя независимой и суверенной республикой Панама. Власти провинции и чины расквартированных там армейских частей и военных кораблей поголовно оказались на стороне новосозданной республики (прошло не так уж много времени, и пронырливые газетчики раскопали, во сколько американцам это обошлось — не такие уж и астрономические суммы). Вашингтон Панаму признал едва ли не раньше, чем флаг республики достиг верхушки флагштока. По случайному совпадению дрейфовавшие неподалеку от берега американские военные корабли вошли в панамские порты и высадили морскую пехоту. Англичанам пришлось отступить со скрежетом зубовным. Последствия общеизвестны...

Лаврик усмехнулся:

— Ну, коли уж ты остроты ума не потерял — да вдобавок обстоятельный инструктаж прошел — может быть, сам прикинешь, каким будет здешний вариант?

А что тут думать, — оказал Мазур. — Конечно, Месаудеро...

Другого варианта просто нет... Месаудеро — старинное название пяти провинций Санта-Кроче. Примерно пятнадцать процентов территории, процентов восемнадцать населения, половина морского побережья. От остальной территории республики отделена горной цепью — не Кордильеры и не Анды, но все же не холмики, а горы, и потому число дорог, связывающих Месаудеро с Санта-Кроче, ограничено. Своя специфика: в отличие от востока и юга страны там нет джунглей, вообще малообитаемых мест. Зато там — немало крупных асиендадо (главных врагов президента), оловянные рудники, а самое главное — именно там расположено примерно восемьдесят процентов разведанных запасов нефти, именно там в основном и гнездились национализированные президентом иностранные, в первую очередь американские нефтяные компании.

С давних времен, едва ли не с момента провозглашения республики Месаудеро держалось чуточку наособицу: много своих диалектных словечек, практически нет индейцев (а значит, и сопутствующих проблем), да и религиозные различия налицо: в отличие от остальных провинций республики, католических почти на сто процентов, в Месаудеро процентов шестьдесят населения — протестанты. Так уж исторически сложилось — именно там очень долго оседала основная масса юропо-протестантов (вообще там самый большой процент юропо в Санта-Кроче (что опять-таки служит питательной почвой для тех, кто культивировал «самобытность»).

Нередко случается — вслед за самобытностью как- то незаметно, на мягких тапках подкрадывается и самостийность. Очень долго местные «самостийники» были чистой воды теоретиками и ограничивались тем, что через своих депутатов в парламенте добились кое- какой автономии, правда, весьма ограниченной — полной автономии центральная власть давать не собиралась, прекрасно понимая, чем это может кончиться, если довести идею до логического конца. Во времена менее демократические (точнее говоря, не демократические вовсе) столица в средствах не стеснялась: и чрезвычайное положение в Месаудеро пару раз вводили, и по демонстрациям сторонников более широкой автономии постреливали без всякой политкорректности, и несколько видных деятелей «самобытности» самым загадочным образом пропали без вести.

Позже (когда стало ясно, какую роль будет играть нефть), случились две достаточно серьезных попытки повторения «панамского варианта». Провалились обе. За первой в самом конце позапрошлого века стояли опять-таки англичане — но проиграли американцам, как несколькими годами спустя в Колумбии. Высокая политика и большая стратегия — интересные штуки. В тот раз американцам по своим веским причинам было выгодно как раз поддержать целостность республики — и потому против сепаратистов в братском единении выступили войска Санта-Кроче и американская морская пехота, высокая политика и большая стратегия — штуки к тому же еще и переменчивые, как ветреная красотка. Лет через сорок уже американцы собирались сделать из Месаудеро вторую Панаму — но тут грянула Вторая мировая, потом — Перл- Харбор, и янкесам стало не до шашней с местными сепаратистами. Ну, а еще позже пришел дон Астольфо с его незатейливыми, но эффективными методами решения проблем — и все время его долгого правления месаудерские сепаратисты сидели по темным углам, постукивая зубами от страха. А вот теперь, значит, опять. Поневоле поверишь, что бог троицу любит...

- Да, вот именно, — сказал Лаврик. — Никакой агрессии. Взвивается красивый флаг, провозглашается незалежность, республика обращается за помощью к мировому сообществу, упирая на свою самобытность, делающую их едва ли не отдельной нацией. И в который раз поблизости по чистой случайности оказывается американская группировка и вновь бросается самоотверженно спасать свободу, демократию и независимость. А уж если они новую республику быстренько признают и подпрягут к тому же пару-тройку своих шавок, для Васкеса все чертовски осложнится, и Месаудеро может уйти в свободное плавание... Это очень серьезно, Кирилл. Серьезнее даже, чем в прошлые разы.

— И что, ничего нельзя сделать?

— Кажется, ничего, — зло поморщился Лаврик. — Если вводить туда войска, начнется натуральная гражданская война. В Месаудеро куча вооруженного народа — и отряды асиендадо, и «Национальные фронты». Их там целых три штуки, считается, что каждый враждует с двумя остальными, но как-то так получается, что жертвами терактов и убийств становятся исключительно противники сепаратистов. Есть даже не сильное подозрение, а уверенность: в «день Икс» они торжественно объявят о примирении и единым фронтом выступят за независимую республику —- все три жрут из одной кормушки, что старательно скрывают. Да и те армейские части, что в Месаудеро давно расквартированы, процентов на восемьдесят состоят из местных уроженцев, так что полностью полагаться на них нельзя, вот такой расклад. Президенту остается одно: демонстрировать пылкую любовь с нами. — Он помолчал. — Вообще-то сюда с визитом вежливости идет наша эскадра, три корабля — но, разумеется, не для того, чтобы ввязываться в военные действия, если они, не дай бог, начнутся. Чисто психологическое воздействие. Иногда в других местах, не так уж и давно, это помогало. Во всяком случае, как бы там ни было, а наших геологов и других гражданских специалистов, что работают в Месаудеро, давно никакие герильеро не трогали — в противоположность тому, что случалось в иных местах. Антироссийских выпадов не фиксируется, наоборот. Газетки, стопудово живущие на денежки сепаратистов, с симпатией поминают вклад русских и в победу на Гоан-Чуко, и в развитие рыбной промышленности. Вероятнее всего, они старательно дистанцируются от образа очередных американских марионеток — самобытные такие, толерантные. Ну, а то, что первыми им на помощь придут американцы, совсем другое дело — просто им оказалось ближе всех, да и свободу с демократией поддержать всегда готовы... Третий вопрос?

- —Что мне предстоит делать в роли начальника этого чертова отдельчика?

— Зря ты о нем так, — сказал Лаврик, улыбаясь. — Вот, посмотри на свое будущее хозяйство...

Он достал из внутреннего кармана пиджака свернутую в трубку газету, разложил на столе перед Мазуром. Мазур присмотрелся. Огромный заголовок, по всем правилам испанской грамматики снабженный сразу двумя восклицательными знаками второй, в начале предложения, перевернут вверх ногами. Ничего Мазур, конечно же, не понял, но три больших цветных фотографии говорили сами за себя. Снятая с высоты метров тридцати — явно вертолет или дрон — какая-то стройка. Которую ведут с нешуточным размахом — пока что имеются только фундаменты и первые ряды кирпичей, но фундаментов с полдюжины, и размеров они таких, что в построенных зданиях, пожалуй, можно будет разместить полк. Два подъемных крана на рельсах, куча строительной техники...

— Оценил? — ухмылялся Лаврик. — А ты этак пренебрежительно — «отдельчик»...

— А что тут написано?

— Что под личным контролем президента начата ударная стройка будущего отдела специальных операций военно-морского флота. Каковой еще удивит мир славными подвигами и техническими новинками.

— Погоди, — сказал Мазур. — Я в строительном деле никакой не специалист, другое дело — рушить построенное, тут меня учить не надо. И все равно, кое-какие прикидки сделать можно. Ладно, ударная стройка. Ладно, под контролем президента. Но все равно, сдается мне, на такую стройку потребуется как минимум год. А еще какое-то оборудование наверняка монтировать, залы для тренировок оборудовать разные — в таком центре без этого нельзя. А ты сам сказал, что сидеть мне здесь месяца два. Как оно сочетается?

— В корень смотришь... — сказал Лаврик. — Это, Кирилл, никакой не будущий центр. Это макет для иностранных разведок, в первую очередь для гринго. Нет, конечно, его потом обязательно достроят, конечно, не под контролем президента — но тут будет самый крупный в столице торговый центр. А твой отдел... Он и в самом деле пока невеличка, но называть его «отдельчиком» все же не стоит. Дело не в размерах, а в качестве. Под штаб и прочую канцелярию тебе отвели небольшой, уютный такой особнячок на окраине. Чисто для бумажной работы. А база твоя, твой гарнизон — километрах в пятидесяти от столицы, замаскированный под небольшую военную автобазу, что было очень нетрудно устроить — казарма-невеличка, пара гаражей, ограда из колючей проволоки, часовой, в котором за версту видно деревенского вахлака первого года службы. Но ребята там — оторви да брось. Помнишь, мы говорили, что здесь соседи тренируют боевых пловцов?

— Ну да, — сказал Мазур. — Человек двадцать.

— Уже тридцать. Хотя пущена деза, что восемьдесят. Хорошие ребята, в основном из морской пехоты, из старослужащих. Я недели две назад был у них в располаге, там, где они тренируются. Тихое такое озерцо в горах, от столицы — полчаса лету вертолетом. Охрана в три кольца, два пояса электронной безопасности. Пущен слух, что там строится загородный дом для президента. Пока база не засвечена. С месяц назад объявился в окрестностях дрон — то ли и в самом деле бульварные журналюги озаботились, то ли кто-то посерьезнее. Ну, сбили его к чертовой матери. Других пока не было... В общем, скажу тебе так: я бы не стал сравнивать их снами — не из профессиональной спеси, а исключительно оттого, что никто из них ни разу не был в деле. Но подготовочка качественная, и есть у меня уверенность, что именно на это озерцо президент и намерен тебя туда через часок свозить. Продемонстрировать будущих подчиненных. Что ты кривишься?

— Потому что ни черта не понимаю, — сказал Мазур. — А я терпеть не могу, когда не понимаю ни черта... Тридцать - хорошо...

— Отлично, поверь моему опыту, — поправил Лаврик.

— Хорошо, — сказал Мазур. «— Тридцать боевых пловцов, отлично подготовленных, хоть и не бывавших еще в работе — это, конечно, цимес. С ними можно делать дела. Но — смотря какие. Уж никак эта бравая команда не сможет сорвать то самое американское вторжение. Ну ладно. Один корабль потопить можно. Ну, два. Ну, три. Вряд ли они на подходе будут соблюдать ПДМ^[8]. Но всю эскадру вторжения, как ты мне ее описал... я примерно прикинул, сколько кораблей будет идти — дивизия морпехов, бронетехника, корабли прикрытия...

— А разве я сказал, что тебе предстоит останавливать эскадру? — усмехнулся Лаврик.

— Тогда что?

— А вот этого я пока из знаю, — развел руками Лаврик. — Это уж президент что-то придумал, а со мной посоветоваться не соизволил...

Глаза у него были честнейшие, но Мазур-то знал его почти сорок пять лет и потому не сомневался сейчас: Лаврик врал. Что-то он такое знал, может быть, все. Но сердиться или обижаться не следовало: такое не раз случалось в прежние времена, все Лаврик порой выкладывал в самый последний момент. Таков уж Лаврик, переделывать его попросту поздно, да и нужды нет.

— Одним словом, осваивайся в своем новом хозяйстве, знакомься с подчиненными и все такое прочее — уж тебя ли учить? А когда сыграют боевую тревогу, все и узнаешь...

...Когда лопасти вертолета перестали вращаться, и штурман, распахнув дверцу, выставил алюминиевую лесенку с перилами, первыми по ней проворно ссыпались четверо в штатском, с коротенькими бразильскими автоматами «Ина-Дракон», весьма неплохими игрушками для ближнего боя, оставившими далеко позади старую модель, которой Мазур однажды работал. Рассыпались в цепочку, настороженно вертя головами и поводя стволами, наконец один из них обернулся к вертолету и сделал непонятный Мазуру, но явно означавший, что можно выходить, знак.

Первым, как и следовало ожидать согласно субординации, по лесенке степенно спустился президент — в камуфляже без знаков различий и бордовом берете парашютиста без кокарды. Адъютант сделал приглашающий жест — и Мазур спустился следом. В отличие от президента, его камуфляж был декорирован адмиральскими погонами, а правый рукав нашивкой с эмблемой новоиспеченного отдела специальных операций: старинный морской зверь наподобие змеи, обвивший якорь на фоне двух скрещенных мечей (военные в Санта-Кроче любили всевозможные эмблемы, нашивки и шевроны не меньше американцев с англичанами). И на синем берете — кокарда военно-морских сил, украшенная адмиральским золотым лавровым веночком.

Это была не его инициатива — в его годы о таком пижонстве уже совершенно не думаешь. Просто-напросто военно-морской адъютант президента посоветовал именно так и облачиться, сказав, что поездка носит характер военной командировки, следовательно, согласно какому-то там параграфу устава... Сам он щеголял в том же виде, разве что эмблемы на обоих рукавах были другими, и адъютантский аксельбант наличествовал (согласно очередному параграфу, в некоторых случаях его носят и на камуфляже).

Президент рассеянно наблюдал, как из второго вертолета сыпанули и цепью окружили оба винтокрыла парашютисты. Большой все же скромник в некоторых отношениях наш президент, подумал Мазур. Так себе никакого звания и не присвоил. Хотя многие его коллеги по ремеслу, что в Южной Америке, что в Африке, не мелочась, производили себя чаще всего в фельдмаршалы, а один, самый отмороженный, и вовсе провозгласил себя императором — что демократический Запад скушал, не поморщившись. В той стране Мазур не бывал и императора не лицезрел, зато в другой тесно общался с другим президентом, который всерьез собирался стать королем —- и стал бы, если бы не убили...

Васкес, правда, не стал уклоняться от другой традиции — почетного прозвища. Правда, и здесь проявил некоторую скромность. Обычно иные лидеры на обоих континентах нарекали себя как минимум Отцами Нации — это уж как закон. Но встречались и персонажи с гораздо более буйной фантазией: Отец Неба И Земли, Младший Брат Лунного Бегемота, Покровитель Живущих И Духов Умерших. Был даже экзот (опять-таки знакомый Мазуру), который нарек себя Хранителем Вечности. Вот только всей вечности ему выпало года полтора — до автоматной очереди в спину в собственном дворце...

Мазура легонько кольнула давняя, полузабытаяпечаль — он вспомнил молодую африканскую королеву, наименовавшую себя (по наущению советников и пиарщиков) Надеждой Нации. Вот только довольно скоро все кончилось упавшим в саванне и сгоревшим самолетом, на котором она летела...

Васкес выбрал себе кое-что более скромное, но исполненное глубокого смысла и значения: Ункле Васко, Дядюшка Васко. «Ункле» означает не просто степень родства, В любой деревне, что белой/ что индейской, обязательно есть свой Ункле, этакий неформальный лидер. Никаких официальных постов вроде уездного алькальда или деревенского старосты он не занимает, но пользуется у односельчан огромным авторитетом. В первую очередь именно к нему, а не к официальным лицам идут за помощью или советом для трудной житейской ситуации — либо чтоб сыграл роль мирового судьи. Ну, а Васко — опять-таки одно из самых простонародных имен, что у индейцев, что у белых. Перед «чистой публикой» президент под таким псевдонимом не выступает, для чистой публики он — Капитан Васкес (что, учитывая его двадцатилетний стаж на судовом мостике, истине полностью соответствует). А для простого народа он — Ункле Васко. И ведь отлично срабатывает в отношении тех, кто привык: всегда должен быть Ункле...

Отбросив посторонние мысли, он посмотрел туда же, куда смотрел президент — на противоположный берег реки, не особенно широкой, спокойной. Левый, почти без деревьев, с кучками высокого кустарника, поднимался над рекой метров на двадцать, завершаясь крутым обрывом, а правый до самого горизонта представлял собой редколесье, где метрах в тридцати от берега белело длинное, окон в шесть здание казарменного вида. А левее, у небольшого причала из свежеотесанных деревянных плах, стоял на якоре низкий, хищновытянутый кораблик серо-стального цвета: ага, класс «Дротик», аргентинской постройки, здесь и доводилось видеть. Морально и технически несколько устарел, но до сих пор используется в операциях против герильеро — у него не винт, а два водомета, идеально подходит для речного мелководья. Все, как надлежит быть: автоматическая пушка на баке, спаренный крупнокалиберный пулемет на крыше рубки, станковый гранатомет типа российского «Пламени»...

И все же была в сторожевике некая неправильность, несообразность... Мазур не сразу понял, но присмотревшись, догадался, течение было спокойное, почти незаметное глазу — но у берегов вода там и сям кружила маленькими омутками, и сторожевик на них явственно покачивало, словно легонькую байдарку — чего никак не могло быть с настоящим сторожевиком.

Это был, и сомневаться не стоит, хорошо выполненный в натуральную величину макет. То ли пластиковый, то ли фанерный — не потрогав, не определить. Учитывая, что это место ничуть не походило на базу боевых пловцов, какой ее Мазуру описали — на берегу озера посреди гор, — оно могло оказаться исключительно учебным полигоном. Ну вот и полная ясность. Судя по тому, с каким любопытством президент разглядывает противоположный берег, он здесь тоже впервые. Вот только никаких пояснений никто давать не спешит... а может, никто ничего и не знает? Этакий сюрприз для начальства, что цивильного, что при погонах — военные это любят...

На том берегу появился часовой с автоматической винтовкой на плече, принялся расхаживать по небольшому пирсу взад-вперед — шагов пять туда и столько же обратно. Наметанным глазом Мазур определил, что часовой правильный — не отбывает лениво назойливую повинность, словно какой-нибудь растяпа-первогодок, а бдит всерьез, винтовочку примостил так, чтобы при нужде моментально сорвать с плеча и открыть огонь...

Ага! Слева послышался шум автомобильного мотора, и словно из-под земли возник открытый джип, покативший в сторону вертолетов. Видимо, там была ведущая на вершину обрыва дорога, и не такая уж крутая — иначе мотор ревел бы натужно, и его Мазур услышал бы гораздо раньше. Судя по тому, что парашютисты пропустили джип, не останавливая, люди (числом двое) были свои. Оба в камуфляже без погон и зеленых армейских беретах без кокард — Мазур, кажется, догадался, кто это.

Выпрыгнув из машины, оба сначала отсалютовали президенту, потом остановились перед Мазуром. Один лет тридцати пяти, крепыш с ухоженными пшеничными усами, второй помоложе.

Усатый бросил ладонь к берету и на чистейшем русском представился, оправдав логику Мазура: я — Майор Грандовский.

— Капитан Бобышев.

— Тысяча извинений, сеньор адмирал, — сказал майор с той ноткой легкой развальцы, какая у справного офицера всегда присутствует при разговоре с чужим начальством. — Звания, соответственно, у нас уже другие — мы, как оказалось, со вчерашнего дня ваши подчиненные... но такого поворота событий не ожидали и не успели толком освоить здешние флотские звания...

Президент стоял рядом с Мазуром, с любопытством прислушиваясь к разговору на непонятном ему языке.

— Это лечится, — усмехнулся Мазур. — Привыкнете. Я так понимаю, будете демонстрировать Верховному — а заодно и мне — достигнутые успехи?

— Так точно, сеньор адмирал, — и майор перешел на хороший английский, явно для того, чтобы его понял и президент: — Вот это — сторожевой корабль с часовым при нем. В доме — двенадцать человек спецназовцев из Антитеррористического центра. Люди опытные, обстрелянные, как меня заверили. Они проинструктированы, что следует ожидать нападения. Обе стороны вооружены автоматами, сделанными по типу пейнтбольных ружей, стреляют шариками с краской... Кроме того, у всех есть гранаты, сделанные по тому же принципу — при разрыве брызгают краской.

Степень поражения оценивается самим участником по количестве попавшей на тело краски и местам попадания. Обеим сторонам разрешено применять всерьез приемы рукопашного боя — кроме смертельных ударов и тех. что нацелены на перелом конечностей. Вот и все собственно. Разрешите приступать?

— Разрешаю. — кивнул президент и достал из висевшего на плече футляра черный бинокль-десятикратник. Мазур последовал его примеру. Теперь он, полное впечатление, наблюдал за противоположным берегом метров с трех.

Майор уточнил:

— Сначала обратите внимание на корабль. Потом — на строение. Капитан...

Бобышев снял с плеча черный ящичек, размером с книгу, выдвинул антенну — толстую, гибкую, кольчатую — вынул из гнезда черный шарик микрофона и что-то произнес по-испански, очень короткое. Ну да, конечно, подумал Мазур. Длинные волны, аквалангисты на небольшой глубине...

Какое-то время ничего не происходило. Потом, когда часовой сделал последний шаг к краю невеликого пирса и оказался спиной к противоположному, возле означенного выметнулась из воды фигура в черном комбинезоне, с глухим капюшоном, оставлявшим открытыми только глаза, рот и нос. Молниеносным рынком оказалась возле часового — и его винтовка полетела в воду, а сам он бесчувственно обмяк. Сразу видно, нисколечко не играл, его вырубили всерьез.

Черных комбезов на пирсе было уже двое. Чуть пригнувшись, они напряженно прислушивались, держа наизготовку короткие автоматы... Мазур посмотрел на строение — там никакого движения, мгновенное снятие часового явно осталось незамеченным. Должно быть, к тому же выводу пришли и нападавшие — они подхватили беспамятного часового за руки-ноги и почти бегом поволокли туда, где лес был погуще. Ага, отметил Мазур. По условиям задачи им необходим «язык», иначе сняли бы его выстрелом почти в упор.

Он перевел бинокль правее. Вот оно! На песчаный берег одна за другой проворно выскакивали из воды фигуры в «лохматой» маскировке — сплошь увешанные полосками и лоскутами разной формы, цвета лесной листвы и травы. Одна за другой ныряли в редколесье, мастерски укрываясь за деревьями и высоким кустарником, полукольцом охватывали здание — а там и окружили его замкнутым кольцом. Старательно считавший их Мазур насчитал ровно десяток.

Слева вдруг оглушительно громыхнуло, Мазур на миг перевел гуда бинокль — рядом с бортом сторожевика взлетел столб яркого пламени — и вновь смотрел на строение. Там уже вылетели все стекла под уларами прикладов, внутрь полетели гранаты, фигуры в «лохматках» принялись палить внутрь.

Эго продолжалось менее минуты —- потом нападавшие опустили автоматы. В одном из разбитых окон появился зеленый камуфляжник и сделал жест, которого Мазур не понял. Но по самому его появлению внутри и так было ясно, что там все кончено.

Почти сразу же засвистела рация на плече капитана. Он прижал к уху кругляшок на черном проводе и довольно долго слушал. Мазур посмотрел влево. Сторожевик — чего с настоящим военным кораблем случиться никак не смажет — жалко и беспомощно плавал на боку, чуть заметно погружаясь; пластиковый он там или фанерный, взрывной заряд проделал большую дыру, в которую беспрепятственно хлынула вола... Будь он настоящим, тонул бы точно гак же — только быстрее.

— Докладывайте, капитан, — нетерпеливо сказал президент, когда Бобышев отнял кругляшок от уха и вставил его в гнездышко.

Бобышев вытянутся:

— Тов... сеньор верховный главнокомандующий! Сторожевик потоплен, группа противника, одиннадцать человек, уничтожена полностью, двенадцатый взят в качестве «языка». С нашей стороны убитых и раненых нет!

— Эффектно, ничего не скажешь, — покачал головой президент. — Что скажете, адмирал?

— Хорошая профессиональная работа, — сказал Мазур то, что и думал. — Ни малейших изъянов в действиях группы не нахожу. Правда... — он повернулся к майору. — Будь это в реальных боевых условиях, можно было пустить в ход и другой вариант...

— Конечно, — понятливо кивнул Грандовский. — Развернуть все стволы сторожевика к зданию и разнести его вдребезги, потом зачистить, если что-то живое ухитрится уцелеть?

— Вот именно, — сказал Мазур.

Майор развел руками:

— Ну, тут уж чем богаты... Сторожевик, увы, не более чем пластиковый макет, как и все его бортовое...

— Великолепно, сеньоры! — президент был в самом прекрасном расположении духа. — Адмирал, значит, вот этим, — он кивнул в сторону противоположного берега (где все еще никак не мог потонуть, хотя и погрузился почти полностью, макет сторожевика), — вы и занимались сорок с лишним лет?

— Не каждый раз, но часто и этим, — сказал Мазур.

— Впечатляет... — покрутил головой президент. — Двенадцать вышколенных, обстрелянных солдат — и словно собачка хвостиком смахнула...

— У вас хорошие солдаты, — ответил Мазур. — Я еще в прошлый раз убедился. Вот только у вас нет людей, подготовленных противостоять боевым пловцам, вообще учитывавшим бы их при разработке операций. До недавнего времени не было и пловцов...

— Зато теперь есть, — сказал президент. — Надеюсь, вашими трудами, сеньоры, будет гораздо больше, — на его лице появилась прямо-таки мечтательная улыбка. — А вот чочо^[9] о боевых пловцах вообще не думают, должно быть, полагают, что у чисто сухопутной страны в них нет необходимости. Ну, на то они и чочо... — Он обвел всех довольным взглядом: — По такому поводу можно и устроить небольшой пикник на лоне природы...

Он отдал адъютанту какую-то короткую команду. Тот нырнул в вертолет, и Мазур вскоре понял, для чего с ними летели четверо в белых костюмах, по ухваткам и поведению ничуть не похожие из телохранителей. Они и принялись таскать из вертолета раскладной походный стол, табуретки-раскладки, пластиковые контейнеры (в иных позвякивало стекло, в иных — металл). По лицу президента было видно, что он чертовски рад возможности на какое-то время совершенно отрешиться от государственных дел и посидеть за бутылочкой на природе. Понять его можно — здешняя шапка Мономаха потяжелее многих других...

Мазур усмехнулся про себя, заметил, что оба бравых соотечественника стали держаться чуточку скованнее — молодое поколение, ага, сроду не сиживали за столом со столь высокой персоной. В отличие от Мазура, коему доводилось пить с несколькими президентами: некоторые из них (да что там, почти все) исключительно для приличия, дабы пресловутая западная демократия меньше косилась и не обзывалась...

А все-таки интересно помотала жизнь, подумал он, усаживаясь за стол (президент отвел ему место рядом с собой). Пил с парочкой диктаторов, парочкой более- менее легитимных президентов (а теперь с совершенно легитимным), с эль-бахлакскими революционными генералами, побывали в его постели нынешняя голливудская кинозвезда и африканская принцесса, и самая настоящая европейская принцесса из правящего и ныне лома. А однажды — так уж карта легла — помимо своего желания нешуточно повлиял на ход президентских выборов в США, о чем знала всего-то дюжина человек на глобусе. Занятные получились бы мемуары — только кто ж разрешит их напечатать? Можно, конечно, по примеру диссидентов советских времен написать в стол —- уж лет-то через пятьдесят могут и напечатать. Вот только... Во-первых, сам он еще полсотни лет ни за что не проживет, и ему будет глубоко все равно. Во-вторых, через пятьдесят лет многие громкие некогда имена изгладятся из памяти читающей публики (иные уже сегодня забыты), и мемуары будут напоминать труд по древней истории, пестрящий обширными и многочисленными примечаниями. Кому сегодня интересны борьба английской и испанской разведок шестнадцатого века? Или подробности придворных интриг при шведском дворе века восемнадцатого? Кучке гурманов, которых можно по пальцам пересчитать. Так что не стоит и за перо браться, чай, не Пушкин...

Глава V Отражение в зеркале

В Мальтовилье (пригородный район вилл, здешний аналог Рублевки и других подмосковных коттеджных поселков) Мазур ехал с одним из незнакомых ему «ребят» Лаврика. Белль с собой брать никак не стоило — разговор, который Мазур планировал, для ее нежных ушек, в общем, не предназначался. Еще и оттого, что речь должна была пойти не о каких-то служебных секретах, а о чисто личных делах, пусть и двадцатилетней давности.

Конечно, он искренне ее поблагодарил — было за что. Девчонка буквально в течение одного рабочего дня, словно торпедный катер по глубокой воде, пронеслась по восьмому кругу ада — здешней военно-спецслужбистской бюрократии, кое в чем не только не уступавшей цивильной, но даже ее превосходившей, с учетом секретности. После того, как обработала два серьезных ведомства, нашла искомое в третьем — Антитеррористическом центре. И честно призналась Мазуру: во всех трех конторах, конфиденциально понизив голос и предварительно взяв с собеседника слово хранить тайну, открытым текстом заявляла: запрос требуется по личному указанию президента, разумеется, устному, потому что далеко не все можно доверять бумаге, и за безобидным внешне запросом может крыться нечто такое, о чем и ночью под одеялом подумать страшно. И всякий раз срабатывало. Кто из полковников и даже генералов рискнет уточнить у президента, давал ли он такое-то поручение?

Одним словом, в хорошем стиле Таманцева из классического романа Богомолова — который Белль не читала и в жизни о нем не слышала. Невинно кругля глазищи, она сказала:

— Все равно никто ничего не узнает. Для пользы дела, мне продумывается, можно немного и переврать...

Мазур машинально, уже привычно поправил:

— Приврать...

И ни малейшего разноса не учинил. У самого рыльце было в пушку. Все они, включая Морского Змея и Лаврика, порой для пользы дела откалывали нечто подобное. И, между прочим, всякий раз сходило с рук.

Итак... Полковник в отставке Рамон Эчеверриа, последняя должность — командир полка «Чакумато» — бывшие «тигрерос», переданные из упраздненного ДНГ новообразованному Антитеррористическому центру (в прошлый приезд Мазура Эчеверриа был комбатом в этом полку). Стоп, стоп, что-то тут не сходится. ДНГ упразднен в пятом году, а в отставку Эчеверриа вышел в третьем, когда никакого «Чакумато» и не существовало, были только «тигрерос». Ну, вероятнее всего, те же бюрократические игры — в составленную гораздо позже справку-анкету кто-то внес новое название. Почему Эчеверриа вышел в отставку аж шестнадцать лет назад, когда ему и сорока не было, загадки не составляло: Белль тут же объяснила, что упомянутый в выданной ей бумаге термин означает «отставка по ранению». Крепенько должно было стукнуть мужика. Ну, такая уж у него была нескучная служба...

Три ордена, две медали, наградной знак... Католик... Холост... живет с сыном по такому-то адресу...

Вот последнее было очередной загадкой, которую и Белль не могла разгадать. Уверена была в одном: если бы его жена умерла, стояло бы не «холост», а «вдовец». Недоуменно пожала плечами: будь отставной полковник разведенным, в справке обязательно привели бы именно эту формулировку.

По всему выходило: сын словно бы взялся неизвестно откуда. К сожалению, такие детали в официальных бумагах не поминались. Разумеется, когда речь шла о краткой справке, а не подробном досье или офицерском «мемокондукто» (нечто среднее меж личным делом и подробном досье, обширным послужным списком).

Вот над этим Мазур не стал ломать голову и уж тем более предпринимать более углубленные поиски через непосредственно Белль. Гораздо важнее было то, что Эчеверриа говорил с Мазуром по телефону вполне дружески и охотно согласился его принять.

Машина остановилась у ворот с нужным номером, и Мазур вылез. Он не без умысла остался при форме и кортике — нельзя исключать, что Эчеверриа не захочет отвечать на некоторые вопросы. Но в армии он прослужил достаточно долго, чтобы чинопочитание въелось в плоть и кровь. Вполне возможно, с человеком в адмиральской форме он и поговорит о том, о чем не стал бы с человечком в штатском. Психология военных везде одинакова...

Привычная здесь ажурная чугунная ограда с воротами в том же стиле. Отбросив подальше исконную расейскую бесцеремонность, Мазур, даже не попробовав ручку калитки, нажал кнопку звонка. Вилла не выглядела особенно роскошной, в отличие от парочки соседских, но и на скромное бунгало не походила, по здешним меркам — стандартное жилье отставного полковника (Мазур знал от Лаврика, каковы здешние офицерские пенсии — тихонько взвоешь от зависти). К тому же — надбавки за последнее воинское звание, награды, службу в особых подразделениях. Весьма недурно...

Очень быстро из входной двери вышел человек и скорым шагом направился к калитке. Мазур его хорошо рассмотрел издали — этакий седовласый, благородный, классический английский дворецкий, какими их показывают в кино. А может, они и в жизни такие, Мазур не знал (как и многие, он надеялся в молодости, что удастся все же однажды навестить Англию с дружественным визитом, да не сбылось). Смокинга, правда, не наблюдалось — только темный костюм старомодного фасона с белоснежной сорочкой и черной «бабочкой».

Распахнув открывавшуюся внутрь калитку, он отступил, освобождая дорогу, чуть склонил голову:

— Сеньор адмирал Мазур? Полковник вас ждет, он очень рад вашему визиту. Прошу.

Мазур двинулся по дорожке из надежно зацементированных разноцветных камешков. Вдали он заметил некоторую странность: парадных дверей было две. К одной вела обычная кирпичная лесенка с вычурными чугунными перилами, к другой - широкий пологий пандус, раза в три длиннее лесенки. Какие-то смутные ассоциации всплыли у него в голове, но оформиться в нечто конкретное не успели — «дворецкий» предупредительно распахнул перед ним дверь.

Самый обычный холл, просторный и со вкусом отделанный темным деревом, вот только очередная странность — из него вели три... нет, не двери, а проема без створок, каждый пошире обычный двери.

— Сеньор полковник, —произнес дворецкий (ладно уж, пусть будет без кавычек), почтительно склонив голову и глядя на один из проемов.

Послышалось негромкое жужжание, и из проема выехала сверкавшая начищенным металлом и никелированной отделкой инвалидная коляска с сидевшим в ней человеком, которого Мазур моментально узнал. Мягко жужжа электрическими моторчиками, коляска остановилась в полуметре от Мазура.

— Рад вас видеть, адмирал, — сказан Эчеверриа, протягивая руку.

Он был младше Мазура лет на пятнадцать и выглядел «весьма даже очень хорошо», как по другому поводу и о другом человеке однажды выразилась Белль. Ни единого седого волоска, аккуратно подстриженные черные усы столь же пышные, в плечах и руках чувствуется прежняя недюжинная сила. В прошлый раз он представал перед Мазуром исключительно в камуфляже, а сейчас выглядел типичным отставником: белая рубашка с короткими рукавами и распахнутым воротом, белые просторные полотняные брюки.

Вот только правая штанина была пуста — и не по колено, а гораздо выше. Вот оно что, понял Мазур. Оттого и проемы вместо дверей, и пандус. Что ж, людей, случалось, увечило и хуже...

— Прошу в кабинет, — сказал Эчеверриа, чуть улыбнулся. — Просто идите за мной.

Он пробежался пальцами по кнопкам на правом подлокотнике — их там было с полдюжины на никелированной планке — и кресло развернулось на сто восемьдесят градусов почти на месте, со скоростью неторопливо идущего человека, поехало в другой проем. Мазур пошел следом. Поворот, коридор, еще проем...

Кабинет оказался просторным, обставленным довольно спартански: высокая книжная полка, под самый потолок, перпендикулярно к ней — стол из темного дерева, кресло в том же стиле, низкий столик с кипой газет и журналов. Как же он достает книги с верхних полок? — пришла в голову Мазуру довольно глупая мысль, но он тут же вспомнил: ах да, дворецкий...

Два портрета на стенах справа и слева, одинаковых по размеру. Слева — Сталин в маршальской форме, при всех наградах (большинство из которых он при жизни не носил). Ну да, воспоминания двадцатилетней давности: Эчеверриа уже тогда крайне уважал великих императоров (но презирал рухнувшие империи).

Справа... А справа — Ольга, совершенно такая, какой Мазур ее видел в последний раз, ничуть не постаревшая, с разметавшимися по плечам золотыми волосами. Только не в камуфляжной куртке, как тогда, на озере, а в вечернем платье золотистого цвета, обнажавшим точеные плечи и шею, с бриллиантовым колье на шее, о каком Белль (дочка владельца парочки универмагов в столице и рыболовного траулера) не могла и мечтать. Чуточку лукавый взгляд, легкая улыбка на красиво очерченных губах. Прошлое вновь нахлынуло исполинской гавайской волной, он понял: в отличие от многих прошлых командировок (порой стершихся в памяти едва ли не напрочь) о первой поездке сюда сохранилось всё, абсолютно всё...

Эчеверриа деликатно кашлянул, и Мазур торопливо отвернулся от портрета, повинуясь жесту хозяина, опустился в кресло. Судя по всему, Эчеверриа готовился принять его радушно: на столе — два больших серебряных подноса. Шесть бутылок с разноцветным содержимым (знакома только половина этикеток), минеральная и содовая, множество тарелочек с разнообразными закусками, ваза с местными апельсинами — теми самыми, такими нежными, что даже короткого авиаперелета не выдерживают, на экспорт не идут и за пределами республики практически неизвестны.

— Что будете пить? — спросил Эчеверриа.

— Каныо, пожалуй, — сказал Мазур, высмотрев среди трех знакомых этикеток ту, что означала напиток, нравившийся ему больше двух других.

Эчеверриа наполнил до половины широкие низкие стаканы с толстым дном, усмехнулся:

— Осквернить льдом или минеральной?

— Не стоит, — сказал Мазур. — Судя по вашим словам, сами вы до такого не опускаетесь?

— Конечно, — так же мимолетно усмехнулся Эчеверриа. — Мы же не в Эстадос Юнидос... Я думаю, прежде всего — за встречу через столько лет?

— Пожалуй, — кивнул Мазур, вслед за хозяином приподняв свой стакан — он прекрасно знал, что в Санта-Кроче чокаться совершенно не принято. Вообще-то запамятовал такую мелочь за двадцать один год, но тогда, в шикарном ресторане, Белль непритворно удивилась, когда он попытался с ней чокнуться — и он вспомнил.

Показалось ему, или у полковника и в самом деле таилась в глазах если не тревога, то напряженность? Очень похоже, не показалось — вот только какие могут быть к тому причины?

— Вы женаты? — спросил Эчеверриа тоном гостеприимного хозяина, вынужденного задать несколько ритуальных вопросов.

— Женат, — кивнул Мазур. — И давно. Детей, правда, нет...

— У меня все наоборот, — сказал полковник. — Я одинок... ну, официально. — Он послал Мазуру здешний неподражаемый мужской взгляд, исполненный некоторой фривольности и надежды на полное понимание. — Зато есть сын двадцати лет, отличный парень. Так уж сложилось...

Задавать вопросы на эту тему было бы крайне неделикатно не только здесь, и Мазур промолчал.

— Все же забавно чуточку, — сказал Эчеверриа. — Может быть, вы помните, о чем мы говорили тогда, на озере, двадцать один год назад?

— Да, — сказал Мазур. — Вы предлагали мне перейти на службу в ваш военный флот. А я отказался.

— И все же к этому пришли, — легонько усмехнулся полковник. — Знаю, что вы приняли и наше гражданство, что вам вверен серьезный отдел в контрразведке флота, да и ваш мундир говорит сам за себя...

Неужели попало в газеты? — с неудовольствием подумал Мазур. Инициаторами могли быть не местные, а как раз Лаврик по очередным своим никому неведомым соображениям высокой стратегии. Или...

— Какие-то старые связи? — спросил Мазур небрежным светским тоном. — Вообще-то об этом мало кому известно...

— Нет, тут другое, — совершенно тем же тоном сказал Эчеверриа. — Просто я уже несколько лет в силу некоторых причин подписался на «Военно-морское обозрение». Журнал секретный, распространяется среди ограниченного круга лиц — вот тут мне действительно пришлось потревожить кое-какие старые связи. Там есть раздел, где упоминаются все новые назначения, начиная с людей определенного ранга. Только что пришел свежий номер, — он кивнул на столик. — Там написано о создании нового отдела флотской контрразведки, подчиненного не посредственно начальнику разведки — значит, отдел достаточно серьезный. И о том, что возглавивший его адмирал Мазур — адмирал русского военного флота в отставке, поступивший на нашу службу. Выходит, вы все же к этому пришли...

— Многое изменилось, — сказал Мазур. — И время, и ситуация, и отношения меж нашими странами... Не знаю, понимаете ли вы...

— Возможно, не целиком, но большей частью, — кивнул Эчеверриа. — Буквально в последнее время у нас на службе появилось немало русских офицеров, принявших гражданство Санта-Кроче...

— И как вы к этому относитесь?

— Честное слово, только положительно, — серьезно сказал Эчеверриа. — В первую очередь оттого, что наша страна сейчас совсем другая, уже не та, что двадцать лет назад. И мне это нравится. Будем реалистами, неизвестно, станете ли вы прежней империей, но плясать под дудочку гринго безусловно перестали, даже наоборот. — Он помолчал. — Адмирал... У меня, несмотря на старые связи, все же почти нет доступа к закрытой информации. Я бы никогда не позволил себе выведывать у вас какие-то служебные секреты, но об эскадре вторжения, которую готовят гринго, давно уже пишут наши газеты, от бульварных до респектабельных... Это серьезно?

— Боюсь, очень серьезно, — сказал Мазур.

— С точки зрения военного человека — адмирала, — есть шанс это остановить?

— Лично у меня создалось впечатление, что есть, — сказал Мазур.

— Это хорошо, — сказал Эчеверриа. И добавил, такое впечатление, чуточку виновато, стыдливо: — Никогда бы не подумал, что буду бояться войны, но дело, поверьте, совершенно не во мне, есть другие причины...

Они выпили еще немного. Наступило чуточку неловкое молчание. И Мазур задал вопрос — исключительно ради него он сюда и приехал:

— Полковник, а где сейчас Ольга Карреас? Признаюсь, я вовсе не собираюсь с ней видеться, просто хотелось бы знать, потому что...

Он осекся и замолчал. Слишком хорошо знал, почему в ответ на этот вопрос у людей становятся такие лица и такие глаза. Столько раз приходилось с этим сталкиваться. Последний был совсем недавно, когда он спросил Глаголева о Кацубе...

— На Дель Кампоченте. Это наше самое почетное военное кладбище, наподобие Арлингтонского у гринго...

Мог бы и не уточнять. Мазуру хватило и первой фразы — такой оборот речи сам по себе исчерпывающе объяснял всё. Ощутив на миг укол морозной смертной тоски, он спросил:

— Когда?

— В третьем году, шестнадцать лет назад, в том же деле... — он показал взглядом на свою пустую штанину. — Вам нужны подробности?

— Да, — хрипло сказал Мазур.

— Подробности таковы... Ольга к тому времени получила полковничьи погоны, была заместителем начальника ДНГ, курировала в том числе «тигрерос». В узких кругах кружило достаточно серьезное и обоснованное мнение, что в ближайшее время она получит первую генеральскую звезду и повышение. Возможно даже, станет начальником ДНГ — тогдашний был уже в годах, откровенно стал слабоват, давно считали, что его следует менять. У Ольги была мечта... Может быть, вы знаете, какая?

— Знаю, — сказал Мазур. — Стать первой в Латинской Америке женщиной, возглавившей спецслужбу...

— И реальные шансы у нее были. Но тут случилась эта история, когда боевики из «Пути к солнцу» пытались захватить посольство. Вы что-нибудь помните об этом?

— Честно говоря, совершенно не припоминаю, — сказал Мазур. — Такие случаи, конечно, попадали в наши сводки, но мы, так уж повелось, никогда не удерживали в памяти то, что не касалось непосредственно нас. Специфика службы. «Постороннего» было слишком много, оно нам было просто ни к чему...

— Понятно. Так вот. О готовящейся акции мы знали заранее — от надежнейшего, казалось бы, информатора. Вот только он оказался сволочью, двойником. Получил свое, но, к великому сожалению, уже потом... Понимаете, он сообщил нам, что на прием в посольство придет террорист-одиночка с пистолетом и будет стрелять в посла, мы и отреагировали соответственно: туда пошли мы с Ольгой и трое парней из «эскадрона». Выстроили грамотную «коробочку» вокруг посла. Одиночку мы безусловно повязали бы. У всех, понятно, были только пистолеты. А их объявилось одиннадцать, все с коротышами-трещотками под пиджаками и смокингами, с гранатами... Потом выяснилось, что у них были сообщники среди служащих посольства, но тогда никто этого не знал. Когда началось, Ольга успела снять двоих, — он помолчал с лицом человека, который смотрит в прошлое. — И ее срезали автоматной очередью, наповал. Я как раз успел позаботиться об одном, собирался заняться вторым. Тут и меня подсекли из автомата. Ребята из ДНГ тоже получили свое: один был убит на месте, второй ранен тяжело, третий — легко. Но все это я узнал уже потом. А тогда вырубился от болевого шока. Две пули в предплечье — пустяки, кость оказалась не задета, одна вообще прошла навылет. Но вот ногу раскрошило так, что никакого титанового сустава вставить было невозможно. Я успел увидеть, как она падает... Меня три недели уверяли, что она всего лишь ранена — состояние было не из легких, добрые эскулапы не хотели лишний раз волновать. Потом-то сказали...

— Чем все кончилось? — тихо спросил Мазур.

— Нашей полной и окончательной победой, — покривил губы Эчеверриа. — Человек, командовавший операцией, был хорошим профессионалом. Разместил в двух шагах от посольства пару якобы цивильных автобусов, размалеванных рекламой одной из крупных туристических фирм обычное зрелище для столицы. Там был взвод «тигрерос» и группа из «эскадрона». Когда началась стрельба, они пошли на бросок. Двое «солнечных» — им достались ранеными, остальных они положили. Благо террористы пришли в некоторое замешательство — оказалось потом: один из двух, которых Ольга положила, был их командиром. Ну, а дальше... Дальше — рутина. Посмертные награждения, регалии живым, стандартная для Дель Кампоченте процедура: похоронная процессия с конным эскортом в форме времен первых лет независимости, три залпа в воздух, венки с лентами военных орденов, речи, пафосные и никчемные... Вы наверняка не хуже меня знаете, как это бывает: пафос и пышность, которые в принципе не нужны ни тому, кого хоронят, ни по большому счету, живым...

— Знаю, — сказал Мазур.

— Меня, конечно, там не было — я валялся с ампутированной ногой и что-то бредил. Самое забавное, врачи потом говорили: бред был исключительно мирным. О каких-то пляжах Турмаленте, танцах под гирляндами разноцветных фонариков и прочей мирной ерунде... Ну, а дальше совсем неинтересно. Вышел из клиники на купленных за счет ДНГ костылях, с новехонькой Звездой Отваги на мундире, которую хотелось оторвать и забросить подальше... Вам знакомо такое состояние?

— Знакомо, — кивнул Мазур.

— Ну вот... Дальше тоже совсем неинтересно: почетная отставка по ранению, пенсия... Сгоряча хотел даже... Но, во-первых, я верующий католик, хотя и нерадивый, каюсь, а во-вторых, считаю, что стреляться — крайне глупо. Ну, было еще и в-третьих...

Он замолчал, посмотрел на портрет Ольги с той самой лютой тоской во взгляде, которая, Мазур знал совершенно точно — сейчас и в его собственных глазах. Он сказал:

— Я ее любил...

— Кто бы сомневался уж тогда... — Эчеверриа помолчал. — Представьте, я тоже. Вы наверняка не знаете, но в свое время я дважды делал ей предложение — и оба раза был деликатно отвергнут.

— Я знаю, — сказал Мазур. — Она как-то говорила...

— Ну, ничего удивительного, учитывая ваши отношения и сопутствующую, несомненно, откровенность... — полковник покривил губы в подобии улыбки. — За эти пять лет после вашего отъезда я еще дважды предлагал ей руку и сердце — с тем же результатом. Знаете, у нас вообще-то не принято после первого отказа делать новые предложения, но это соблюдается не всеми. Бывают случаи, когда человек не в состоянии с собой ничего поделать. Никто, конечно, не вел статистики, и я нигде об этом не читал, но подозреваю: четыре предложения с отказом — рекорд для Санта-Кроче. Печальный рекорд, конечно, лучше бы его не было, ну да что поделаешь... Знаете... За эти пять лет у нее были мужчины, мне точно известно, но у меня до сих пор остается стойкое убеждение, что она продолжала любить вас... — он глянул через плечо Мазура, что-то сказал по-испански.

Мазур неторопливо обернулся — в проеме стоял дворецкий, ответивший полковнику парой столь же непонятных фраз. И бесшумно улетучился.

— Ну наконец, — сказал Эчеверриа, его лицо вдруг стало совершенно другим — мягким, можно сказать, добрым, расслабленным. Даже тоска в глазах исчезла. — Сын соизволил наконец явиться. А ведь говорил, что непременно вернется к вашему приезду. Девушка, понимаете ли. Он уверяет, что у них все крайне серьезно. Очень часто подобные заявления в устах двадцатилетних не учитывают реальностей жизни. Но бывает и иначе. Что там далеко ходить, если ваш покорный слуга оказался поражен в сердце, будучи двадцати одного года от роду, новоиспеченным лейтенантом, так от этой раны и не вылечился... Ну вот, явился...

Это было как солнечный удар...

В проеме стоял широкоплечий, коротко, на армейский манер стриженный парень лет двадцати. Мазур определил моментально: парадный мундир военно- морского флота, чертовски старомодный, конца девятнадцатого века — снова мягкое и ненавязчивое германское влияние, точная копия мундиров кайзер-марине. Как и палаш на боку — на треть примерно короче того, что Мазур пять лет добросовестно таскал на поясе по торжественным дням, но выглядевший опять- таки гораздо более старомодным. На левом рукаве четыре шеврона непривычного вида — узкая золотая нашивка с таким же полукругом внизу посередине. И на правом рукаве, и на фуражке — какая-то другая эмблема, не флотская, как у самого Мазура. Слева на мундире — определенно медаль на сине-черной ленточке, а на погонах — пара узеньких золотых лычек на треть погона, вдоль него — опять-таки неизвестные Мазуру знаки различия, во флоте таких нет.

Но не это главное, совсем не это...

Мазур словно глянул в зеркало, отражавшее не настоящее, как зеркалу и положено, а далекое прошлое. В проеме стоял двадцатилетний курсант советского военно-морского училища Кирюшка Мазур — как две капли воды. Если сфотографировать его сейчас и положить рядом старый черно-белый снимок из альбома Мазура — сходство, если прикрыть ладонью мундир и оставить только лица, будет совершеннейшее.

В голове у него царил совершеннейший сумбур. Эчеверриа словно хлестнул его холодным взглядом, и Мазур, собрав весь свой опыт, всю профессиональную выучку, требовавшую в том числе и умения мастерски лицедействовать в самых разных обстоятельствах, придал себе самое беззаботное выражение лица.

Курсант сказал что-то по-испански. Эчеверриа ответил на английском:

— Наш гость не понимает испанского... Знакомьтесь. Это и есть адмирал Мазур, о котором ты кое-что слышал...

Парень подошел к Мазуру едва ли не парадным шагом, вытянулся, прищелкнул каблуками, бросил ладонь к козырьку (Мазур невольно подтянулся):

— Сеньор адмирал... Кадет-сержант Кирилл Эчеверриа, четыре полных курса Военно-морской академии имени адмирала Бальдагуэро! Честь имею приветствовать!

Безукоризненная у него все же была выправка — Мазур в его годы растяпой не был и среди отставших по строевой не числился, но вот такой похвастать безусловно не мог...

— Вольно, кадет, — сказал он уставным тоном, протягивая руку. — Рад познакомиться.

Рукопожатие у парня, конечно, было сильным. Он сказал с искренней радостью на лице:

— Отец о вас рассказывал, сеньор адмирал... Очень рад познакомиться.

Эчеверриа сказал мягко:

— Кирилл, оставь нас ненадолго. Два старых болтуна еще не наговорились досыта о былых временах...

Кадет кивнул, четко повернулся через левое плечо и вышел.

— Вот такой у меня парень, — сказал Эчеверриа с законной отцовской гордостью. — Остался год, пятый курс. Кадет-сержант — это... Не знаю, есть ли в ваших училищах соответствие, но у нас это — старшина курса. Уже два года. Обратили внимание на медаль? Юбилейная, правда, прошлого года, в честь стопятидесятилетия победы нашего флота над чилийским в битве у Терпочино, давали, как с такими медалями водится, очень и очень многим, но вот кадетам — крайне скупо. Парень безусловно состоялся... — Эчеверриа помолчал, потом спросил совсем тихо:

— Он что, так на вас похож?

Мазур взял свой стакан, где еще оставалось изрядно, осушил, как воду. Ответил так же тихо:

— Не то слово. Как две капли воды. Значит... — он невольно бросил взгляд на портрет Ольги.

— Значит, — кивнул Эчеверриа. — Родился примерно через девять месяцев после вашего отъезда — Видимо, где-то на маршруте вы с ней были неосторожны... Кириллом его назвала она. Это имя и у нас встречается, но относится к довольно редким. Ольга хотела, чтобы он стал непременно офицером военного флота. Наконец, совершеннейшее сходство. Чересчур много фактов для простого совпадения...

— Постойте... — сказал Мазур, все еще не в силах справиться с сумбуром в голове. — Но она не могла знать никакого Кирилла Мазура. Она все это время знала только коммодора Влада Савельева...

— До определенного времени, — скупо усмехнулся Эчеверриа. — Потом-то, очень быстро, узнали и она, и я. Вы просто запамятовали. Вспомните тот случаи, когда в Барралоче вас с помощью своих людей в местной полиции пытался поймать некий гринго...

— Черт, верно, — сказал Мазур. — Был такой. Помню, только как-то не подумал сейчас... Ваши, как я понимаю, его тогда же взяли?

— Конечно, — ухмылочкой из прошлых лет усмехнулся Эчеверриа. — А что еще с ним было делать, не шампанским же поить? Мы его никому не стали отдавать, с ним работал ДНГ — в конце концов, наши интересы были затронуты более других — он устроил провокацию против нашего офицера, майора Карреас... Времена, конечно, стояли не то, что при доне Астольфо, но все равно особым гуманизмом у нас не страдали. А впрочем... — он усмехнулся с несказанной брезгливостью. — Это был не военный разведчик — штатская слякоть, тетушка Сиа^[10]. Дали парочку оплеух, живописно объяснили, что с ним могут сделать еще, напомнили, что дипломатического паспорта у него нет, и вряд ли американцы станут поднимать шум, когда узнают, что некий их гражданин, мелкий бизнесменчик, пропал без вести в районах, где полно герильеро... Он быстро поплыл и вывернулся наизнанку. Вот тетушка Сиа прекрасно знала ваше настоящее имя, фамилию, еще... не знаю, как это называется, имя отца, которое у вас часто прибавляют к имени. У нас аналогов нет... Ну, это неважно. Протоколы допросов очень быстро попали и к нам с Ольгой. Вообще, кое- какое досье у них на вас было... правда, крайне скудное, собственно, даже и не досье. Целиком построенное на косвенных. Несколько раз упоминались случаи в разных концах света — и всякий раз косвенной уликой служило то, что вы в тех местах в то время присутствовали. В точности так, — он усмехнулся, — как у нас самих в свое время обстояло с асиендой Тилькара... Один припев: «Вероятнее всего, не исключено». Конечно, у нас все обстояло несколько иначе, мы точно знали, что в Тилькаре работали вы. Ольга и об этом написала в отчете. — Он поднял ладонь. — Вижу на вашем лице вопрос... Кое о чем она в отчете ни словечком не упомянула. Мне, правда, призналась потом, как старому другу, но я умею молчать... Так вот, если вернуться к гринго... которого недели через две угораздило попасть в автокатастрофу там же, в Борралоче, из которой он живым не вышел... Я не задаю никаких вопросов, но вам, может быть, будет интересно. Знаете, что его интересовало в первую очередь? Что ему следовало из вас выбить прежде всего? Как обстояло дело с неким Драйтоном, к тому времени двадцать четыре года числившимся без вести пропавшим со всей своей группой где-то у Ахатинских островов. Где в то время беззаботно загорали под тропическим солнышком и вы, и адмирал Самарин... Но это ваше частное дело...

Выходит, мы все тогда ошиблись, подумал Мазур. И всеведущий Лаврик тоже. Надо будет ему рассказать. Мы все тогда считали, что Драйтон и его люди — из «тюленей», боевых пловцов американского флота — а они, судя по весу, были из ЦРУ...

— Подробности вас и в данном случае интересуют? — спросил Эчеверриа.

— В данном случае — особенно... — ответил Мазур.

— Ситуация была — названия сразу и не подберешь... Я к тому времени был вхож в семейство Карреас — это потом мне отказали от дома, но об этом чуть позже. Карреас — русские с небольшой примесью крови гачупино, совсем небольшой — браки они заключали в основном среди русской общины. Однако на сто двадцать процентов прониклись правами старой аристократии-гачупино — ну, понятно, при их положении в обществе, при том, что они были богатыми асиендадо... Ребенок у незамужней девушки из хорошей семьи — не просто шок, позор для семейства. Ольгу настойчиво уговаривали потихоньку сплавить его в приют. Она категорически отвергла это предложение. Родители оказались настолько благородны — нельзя сказать, чтовзяла свое «загадочная русская душа», подобное случалось и у гачупино — что применили к ней не ларденсито, а аколеро. Вы, конечно, таких слов и понятий не знаете вовсе... Это — два вида отречения семьи от чем-то опозорившего ее родственника. Ларденсито — гораздо жестче. Провинившегося просто-напросто выбрасывают за дверь и начисто о нем забывают. Аколеро чуточку мягче. Гораздо. Семейство точно так же знать не хочет отныне изгнанного из ее рядов —- но ему выделяется причитающаяся ему доля наследства. Так с Ольгой и поступили. Ее отец и мать — железные люди. Кирилла впервые увидели только два года назад, когда вдруг пригласили к себе — и продолжают принимать у себя до сих пор. То ли в старости стали мягче характером, то ли, как с некоторым цинизмом позвольте предположить, спохватились, что у них нет прямых наследников — Ольга была единственным ребенком в семье. Ну, а моя роль в событиях... Едва я вышел из больницы, в первую очередь подумал о Кирилле — я ведь его помню с младенчества, хотя Ольга мне и отказывала четыре раза, но мы оставались друзьями, и я бывал у нее часто, Кирилл меня прекрасно знал, привык ко мне: дядя Рамон, мамин добрый знакомый... Конечно, он не бедствовал бы: состояние после смерти Ольги осталось немаленькое, в том числе вилла здесь, в Мальтовилье, немаленькая асиенда — это та самая, наряду с деньгами, часть наследства. К нему приставили государственного опекуна, как частенько поступают с богатыми сиротами. Он ничуть не бедствовал бы — но остался бы совершенно один, бабушка с дедушкой знать его не желали. Вот я и решил усыновить его официальным образом. Грустный юмор в том, что очень многие после его рождения считали отцом меня — в том числе и Карреас, потому и отказали от дома. Не приняли и в тот раз, пришлось действовать через их адвокатов. Они согласились сразу же, крайне охотно, подписали все документы, в том числе и согласие на принятие им моей фамилии — ну, не хотелось им, чтобы на свете был бастард с фамилией Карреас... Вот так и появился у меня в доме Кирилл Эчеверриа. Который вот уже лет десять считает меня родным отцом...

— Понятно... — сказал Мазур.

Эчеверриа сузил глаза:

— И вот тут-то возможны коллизии, адмирал... Разумеется, у меня нет ни прав, ни возможностей помешать вам рассказать парню правду, вот только... Вы хорошо помните «Гамлета»?

— Скверно, —сказал Мазур. — В общих чертах. Никогда особенно не интересовался Шекспиром.

— А я вот им увлекся, когда оказался в отставке. Разные хобби бывают у отставников. У меня — Шекспир... Вы, может быть, помните, что к Гамлету однажды явился призрак его отца и рассказал, что он не умер, а был отравлен женой и родным братом?

— Ну, это-то я помню, — сказал Мазур.

— Это был не призрак отца, а дьявол под его личиной, — сказал Эчеверриа. — В доказательство чему Шекспир привел массу деталей, которые современным людям, в общем, не внушают никаких подозрений — а вот современникам Бессмертного Барда, людям глубоко верующим, все было ясно сразу. Дьявол сказал Гамлету правду. Чистейшую. Вот только чем все кончилось? Погибли не только злодеи, но и люди посторонние, никакого отношения к злодейству не имевшие, погиб сам Гамлет. Мораль не только в том, что правда в устах дьявола не приносит ничего хорошего. Еще и в том, что правда порой не приносит ничего хорошего вообще. Вот и сейчас, я уверен, не принесет. К чему взваливать на парня такую правду? Чтобы для него многое рухнуло? Всего в двадцать лет? И потом... Это в некотором смысле действительно мой сын, понимаете? Он с четырех лет живет в моем доме. Я сутками сидел у его постели, когда он болел. Я его воспитывал... и, смею думать, воспитал неплохого парня. Он -— коронадо, его родина здесь. Правда, я неплохо выучил его русскому, — но исключительно в память об Ольге. Да, у него процентов девяносто с чем- то там русской крови — но у нас, коронадо, намешано столько разных кровей... Вы для него — совершенно чужой. Россия для него — совершенно чужая. Кому нужна в этой ситуации правда?

Он смотрел на Мазура пытливо, напряженно. Мазур уже давно оправился от ошеломления и мог рассуждать трезво, холодно, как и полагалось в его годы. Он налил себе каньи, медленно выпил и сказал, не глядя на собеседника:

— К чему было все это многословие, полковник? Парень никогда не узнает правды, слово офицера...

Лицо полковника просветлело, он сказал совершенно другим тоном;

— Вы благородный человек, Кирилл...

— Не знаю, Рамон, — устало ответил Мазур — Возможно, все дело в том, что я давно живу на этом свете и привык к его сложностям... И тоже убежден, что правда не всегда полезна... Да, есть одно обстоятельство...

Вы не будете против, если он день-другой проведет со мной? Скажем, покажет мне достопримечательности столицы. У них в академии, я так понял, каникулы. Разумеется, я ни словечка ему не скажу, мне просто хочется с ним побыть...

— Я понимаю, — кивнул Эчеверриа. — Бога ради. Тем более что парень очень вами заинтересовался — как старым знакомым его матери, однажды участвовавшим вместе с ней в рискованной операции. Когда я ему рассказывал о матери, не мог, дойдя до определенного момента, не рассказать и о вас... Вернее, он сам спросил. Когда увидел фотографию, где вы с ней сняты в Барролоче. Помните такую?

— Она у меня и сейчас есть, — глухо сказал Мазур.

— Его заинтересовало, кто вы, вот я и рассказал — не выдав этим никаких тайн... Бога ради, — повторил он. — Парень будет только рад с вами тесно пообщаться день-другой, — полковник выглядел теперь веселым, даже, Мазур бы сказал, счастливым. — А теперь... Вы останетесь на обед? Кирилл был бы только рад.

— Нет, — практически не раздумывая ответил Мазур. — Скажите ему, что у меня были срочные служебные дела. Я позвоню... потом. Сейчас мне многое нужно обдумать и ко многому привыкнуть. Я откланяюсь, с вашего позволения.

Осанистый дворецкий распахнул перед ним дверь, Мазур, как робот, прошел по дорожке, сел в машину и бросил, не глядя на шофера:

— В гостиницу.

Вынул телефон и набрал номер Лаврика. Тот откликнулся после трех мелодичных сигналов — какого- то местного шлягера.

— Сегодня понадоблюсь? — спросил Мазур.

— Нет, считай, что день у тебя свободный. А что?

— Понимаешь, — сказал Мазур. — Ухожу в зону радиомолчания.

— Понятно, — ответил Лаврик с непонятной интонацией. — Я тебе нужен?

— Нет, хочу побыть один.

— Понятно, — повторил Лаврик. — Но вот завтра поутру изволь быть как огурчик. Тебе завтра ехать с Белкой хозяйство принимать. Ты меня понял?

— Понял, — сказал Мазур. — Буду как штык.

— Волшебная шкатулка при тебе?

— Конечно. Не сомневайся, как штык.

— Вот и молодец, — сказал Лаврик. — Я в тебе всегда был уверен.

И пошли короткие гудки.

В номере, переодевшись в штатское, Мазур первым делом вызвал проворного официанта — и вскоре стол был уставлен блюдами, тарелочками и бутылками. Вставив в видеоплеер диск со здешними военными песнями, купленный недавно, для начала налил себе стакан каньи и медленно выцедил.

Не было ни горя, ни боли, — только, как не раз в жизни случалось, устоявшаяся, необозримая тоска, вытеснившая все остальные чувства. Так иногда бывает — и нет места горю и боли, если прошло шестнадцать лет, и давняя история кажется забытым сном...

Испанского он не знал, но видеоряд песни говорил сам за себя — то бравурные, когда маршируют солдаты, грохочет техника, сыплются с неба белые купола парашютов — то печальные, когда по экрану плывут ряды одинаковых надгробий, и по проспекту движется эскорт военных похорон: катафалк в национальных флагах, всадники в старинных мундирах, то троекратный залп над открытой могилой, артиллерийский салют из полудюжины орудий. «В общем все, как у нас, — думал он, медленно ощущая, как спиртное берет верх над сознанием и мир предстает чуточку измененным. — Все, как у нас. Только красивостей больше, а итог один и тот же...»

Стук в дверь, деликатный и тихий, его немного удивил — на Лаврика это было никак не похоже, а кому еще он мог понадобиться? Направился к двери. Пьяным он себя не чувствовал, но все же временами давал легонький крен то на правый, то на левый борт, с которыми без труда справлялся. Пистолет на всякий случай сунул под ремень.

Открыв дверь, он увидел на пороге Белль, в белом платьице с индейским узором, золотисто-коричнево-синим, кажется уже другим. На плече у нее висела фасонная сумочка, в которой, он уже знал, Белль постоянно таскала штатное оружие военнослужащих- женщин — «Вальтер» ППК.

На ее лице изобразилось легонькое удивление — Мазур, должно быть, был уже хорош.

— Прошу вас, Белль, — сказал Мазур, как истый кабальеро, пропуская девушку в номер. — Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего, — сказала она, входя с некоторой осторожностью. — Я просто хотела поговорить завтрашнюю поездку в отдел...

— Ну, тогда проходите, — сказал Мазур. — Присаживайтесь к столу. У меня тут, как вы видите, небольшое возлияние, но пока способен еще говорить о делах, смею вас заверить.

Она присела, сдвинув коленки, как школьница в классе. Сказала:

— Я должна за вами заехать в восемь утра. Отдел начинает работать с половины девятого, но нам этого вполне хватит, чтобы добраться. Собственно говоря, отдел еще не приведен в порядок, завтра только бумаги. Успели оборудовать несколько кабинетов, но ко второй половине дня должны закончить.

«И ради этого, оставив все дела, тащилась черт-те куда?» — подумал Мазур, приглядевшись к ней внимательнее. Она чуточку опустила глаза. Но ведь не может же быть... Зачем такой девушке старый полуседой убивец, каким-то чудом не обосновавшийся до сих пор в Краю Лунного Бегемота?

— Выпьете со мной, Белль? — неожиданно для себя предложил он. — У меня сегодня оказался свободный день, и по русскому обычаю решил его посвятить...

— Охотно, — кивнула Белль.

— Здесь сплошь крепкое, но в холодильнике есть вино...

Мазур принес бутылку, откупорил с мастерством истинно русского человека и наполнил бокал, ухитрившись не пролить ни капли.

— Я знаю, — кивнула Белль, приняла у него бокал, улыбнулась. — Нам читали лекцию... У русских это называется «гуль-янка на одно лицо». Правильно?

— Совершенно правильно, — кивнул Мазур.

— Наш даватель... преподаватель говорил еще, что такое бывает либо от радости, либо от горя. Можно узнать, как у вас обстоит?

— Никак не с радости, но и не с горя, — сказал Мазур. — Скорее от тоски. Я только что узнал, что погиб один мой хороший знакомый по прошлой командировке...

Белль невольно перекрестилась. Сказала виновато:

— Ой, простите... Я совершенно не знала. Мои со... соболезвания.

— Соболезнования, — подсказал Мазур. — Не делайте такого лица, Белль. Это, оказывается, случилось шестнадцать лет назад, а я и не знал. Так бывает...

Она, посерьезнев, приподняла свой бокал, сказала что-то по-испански, тут же перевела Мазуру:

— «За тех, кто остался в пути». — так у нас говорят.

И выпила свой бокал до дна — а Мазур прикончил свой, гораздо более убойный напиток. Прислушался к себе — нет, не так уж он был и пьян, и Белль за столом присутствовала в единственном числе, не двоясь, так что все было в порядке.

— Посидите со мной немного, Белль? — спросил Мазур. — Слово чести, господа русские офицеры, даже будучи пьяными, умеют быть джентльменами...

— Я и не сомневаюсь, — улыбнулась ему Белль. — Во всяком случае, в вашем отношении. Ваш друг, конечно, был военным?

— Да, — сказал Мазур, чтобы не углубляться в ненужные сложности и не устаревшие до сих пор секреты. — Только однажды ему не повезло, как с каждым может случиться...

Молчание за столом становилось вовсе уж тягостным, и Мазур решил разрядить его шуткой — очень уж серьезной и даже печальной выглядела Бёлль. Он сказал почти весело:

— Белль, вы не ошиблись снова с платьем? Может, это опять означает вышивку на пончо какого-нибудь индейца? Совершенно неуместную на платье молодой девушки?

— Вот уж нет, — улыбнулась Белль, так же как он, почти весело. — На этот раз я тщательно изучила альбом с индейскими вышивками, который вы мне подарили. Так что теперь все правильно... — она вновь на миг опустила глаза. — Все полностью ответствует...

— Соответствует, — поправил Мазур. — И что же это означает?

— Сердце девушки свободно, — глядя ему в глаза, сказала Белль. — Налейте мне еще вина, пожалуйста.

Вы, простите, ушли далеко впереди, мне хотелось вас догонять.

Мазур налил — и гораздо щедрее наполнил свой стакан каньей. В голове крутились воспоминания двадцатилетней давности — почему-то отнюдь не в хронологии, вразнобой: огромная анаконда посреди ночной реки, ужас былых времен, Вольный Город Опалов, Виктория Баррриос, оседающая с пулей в голове, Пласа Дель Соль, где он впервые увидел Ольгу...

— Может быть, я не вовремя? — тихо спросила Белль. — Если вы хотите, чтобы я ушла, я не обижусь...

— Глупости, — сказал Мазур. — Иногда человеку чертовски скверно одному. Останься, если это не противоречит никаким твоим планам.

— Ни малейшим. Вот только... Сеньор адмирал, вы будете завтра в состоянии поехать в отдел и сделать все, что нужно?

— Слово офицера, смогу, — сказал Мазур. — Русские офицеры, знаешь ли, на многое способны. — Он наполнил бокал, точнее бокал Белль и свой стакан. — Вообще, я терпеть не могу печальные застольные беседы. Давай лучше поговорим о тебе. Как получилось, что красивая девушка из приличного дома попала на флот, и не куда-нибудь, в контрразведку?

— Ну, это очень просто объяснить, — сказала Белль, улыбаясь. — Понимаете, у меня есть старший брат. Он закончил Военно-морскую академию имени адмирала Бальдагуэро. К нему, я помню с детства, приходили товарищи, такие же курсанты, разговоры были только о море, — она улыбнулась совсем весело. — Вот и можно сказать — они меня заразили. Только, вы ведь уже знаете, женщины на борт военных кораблей не пускаются ни под каким видом, и я пошла в разведшколу, чтобы хоть так оказаться ближе к морю... И не оказалась... — она грустно покривилась. — Жизнь оказалась совсем не похожа на романтику...

Все правильно, подумал Мазур. Жизнь никогда не похожа на романтику, хвостом ее по голове. Одни понимают это раньше, другие значительно позже — и тем и другим это порой портит жизнь...

Перед глазами у него чуточку плыло.

Глава VI Лирическая интермедия со стрельбой

Пробуждение оказалось не таким уж тяжелым — Мазур никогда особенно не маялся с похмелья. Хотя, конечно, некоторое неудобство в голове присутствовало. Ну, на сей счет имелось отличное средство — та самая «волшебная шкатулка», плод трудов засекреченных врачей. Небольшой пластмассовый футляр, где лежали разнообразные таблетки в прозрачных блистерах без всякой маркировки, отличавшиеся лишь видом, цветом и размером. На лакированной тумбочке у изголовья стояла бутылка минеральной французской воды в ведерке с подтаявшим льдом — Мазур не помнил, чтобы ее туда ставил, скорее всего, Белль позаботилась. Он проглотил четыре таблетки, подумав, добавив пятую, овальную, оранжевую, выпил стакан минеральной, полежал немного и почувствовал себя другим человеком. Туфли он вчера снял, а вот раздеться не озаботился — зато был прикрыт легким покрывалом так тщательно, как сам вчера ни за что бы не смог. Скорее всего, опять Белль — с некоторых пор верный адъютант. А вот пистолет под подушку он по давней привычке положил, конечно, сам, едва только пришла Белль — это-то он помнил.

Сходил в ванную, принял контрастный душ — горячий-холодный-горячий-холодный и почувствовал себя заново родившимся. Переоделся в адмиральскую форму и вновь стал своим человеком в Южной Америке. Подумав, перенес минералку на стол в гостиной и расположился там, включив телевизор. До прихода Белль было еще достаточно много времени, так что он включил телевизор, поискал какой-нибудь англоязычный канал, но с ходу не нашел. А местные давали ему только картинку с непонятным текстом — нефтяные вышки неподалеку от побережья, панорама городских улиц, какой-то явно приключенческий фильм, но не импортный, а здешний: все, и свои, и чужие, гонявшиеся друг за другом вскачь и палившие что есть мочи, были одеты поместному. Правда, понять, где свои, где чужие, он так и не смог.

Стук в дверь, показавшийся Мазуру уже знакомым, раздался в семь пятнадцать. Ну так и есть — перед дверью стояла Белль, в аккуратном синем мундире с адъютантским аксельбантом и еще какими-то нашивками, в лихо сдвинутой направо пилотке с эмблемой ВМФ. Некоторым красивым девушкам военная форма категорически не идет почему-то. С Белль обстояло как раз наоборот.

Мазур пропустил ее в номер, посмотрел пытливо — нет, ее лицо было улыбчивым, даже безмятежным. Значит, расстались вчера вполне мирно, так что никаких угрызений совести он испытывать не должен.

— Я специально приехала немножко раньше, — сказала Белль с чуть заметной лукавинкой в глазах. — Нужно было узнать, как вы себя чувствуете.

— По-моему, прекрасно, — сказал Мазур, указывая ей на кресло и наливая минералки. — Зря беспокоились...

— Qien sabe? — сказала Белль. — Мне раньше как- то не приходилось выпивать с русскими, и я не знала, как на вас воздействует спиртное. Но, кажется, вы и в самом деле себя прекрасно чувствуете... впрочем, это, я успела понять, нравы всех моряков... Наши тоже любят выпить и умеют выпить... правда, некоторые при этом ведут себя... несколько раскованно.

— Признаться по секрету, наши тоже, — сказал Мазур. — Белль... Надеюсь, я вчера не сделал и не сказал ничего такого... чтобы выпасть из образа истинного кабальеро?

— О, что вы! — Она лучезарно улыбнулась. — Вы до самого конца оставались кабальеро во всех смыслах. А это не с каждым случается. Правда, я не поняла многое из того, что вы говорили, слова-то я понимала, а смысл оставался туманен...

— И что же я такое говорил? — спросил Мазур.

— С какого-то момента вы определенно замкнулись, — улыбнулась Белль. — Положительное впечатление, вы просто замкнулись, чтобы случайно не выдать каких-нибудь тайн. Так и повторили несколько раз, подняв указательный палец: — «О работе ни слова». Но я и не собиралась изведывать у вас никаких тайн...

— Выведывать, — машинально поправил Мазур. — А что я вообще говорил?

— Вы несколько раз повторяли одно и то же, — сказала Белль. — С пьяными людьми это бывает, я знаю на себе, когда перебралась на вечеринке по случаю получения офицерских погон. Вообще-то и сейчас следовало бы, как у вас говорят, умыть...

— Обмыть, — машинально поправил Мазур.

И только теперь обратил внимание на ее погоны: там, кроме двух поперечных полосок — красовалась уже не одна золотистая пятиконечная звездочка, а две. Лейтенант-коммандер, то есть капитан-лейтенант по-нашему. Ну да, военная бюрократия не дремлет. Адъютант адмирала должен находиться в звании не меньше, чем лейтенант-коммандера. Не зря адъютант президента, несмотря на свои тридцать четыре года, носит звание коммодора, то есть капитана первого ранга, а сухопутный и военно-воздушный – полковники.

- Поздравляю, Белль, - сказал Мазур, указав глазами на ее погон. – Так ты и меня скоро обгонишь.

— У нас в военном флоте никогда не было женщин- адмиралов, — грустно сказала Белль. — Боюсь, и мне нарушить традицию не придется... А вот в сухопутных силах есть сразу три женщины-генерала...

— Ну, любые традиции не вечны, — сказал Мазур. — Обмыть, действительно, следовало бы, но, боюсь, день у нас будет насыщенный... Так что же я все- таки говорил?

— Вы несколько раз повторили: «Но ведь все было не зря!» Иногда обращались ко мне словно с вопросом. Я вам поддакивала, — ее глаза смеялись. — Не дискутировать же было с вами в таком виде, к тому же я не представляла, о чем идет речь... Еще вы повторяли: «Они все — у Лунного Бегемота». И снова обращались ко мне за подтверждением. Я старательно подтверждала... — Она спросила с любопытством: — А кто такой лунный бегемот? Никогда о нем не слышала. И почему они все должны быть у лунного бегемота? Вы говорили с таким видом, словно очень на это надеялись. И кто это — все? Если это не секрет, конечно...

— Никакой не секрет, — сказал Мазур. —- Просто рассказывать об этом было бы слишком долго. Будет достаточно времени, расскажу... И это все?

— Нет, — сказала Белль. — Попозже, когда вы уже были очень хорошим, вы взяли гитару и сказали, что хотите петь романсеро. Я охотно согласилась — интересно было послушать русские романсеро. Правда, вы пели только одну песню, зато несколько раз.

— Несколько — это сколько? — спросил Мазур с некоторым смущением.

— Четыре, — сказала Белль.

Хорош, подумал он.

— Я даже запомнила мотив.

— Ну-ка, ну-ка... — сказал Мазур.

Он уже убедился, что музыкальный слух у нее отличный. Белль старательно насвистела мотив так, что Мазур сразу его узнал. Взял так и стоявшую у стола гитару, убедился, что струны не расстроены после вчерашнего окаянства, взял пару аккордов:

Лишь только бой угас,

звучит другой приказ,

и почтальон сойдет с ума,

разыскивая нас.

Нас ждет огонь смертельный,

но все ж бессилен он,

сомненья прочь, уходит в ночь отдельный

десятый наш десантный батальон...

— Вот эта самая — сказала Белль. — Судя по тому, как яростно вы пели, это какое-то военное романсеро?

— Угадала, — сказал Мазур. — Тебе не понравилось?

— Мотив, конечно, бравурный... Только мне хотелось бы когда-нибудь послушать и русское романсеро о любви... Они ведь у вас есть?

— Конечно, — сказал Мазур. — Как только будет свободная минутка, обязательно спою. Что ты смотришь как-то странно?

— Сеньор адмирал... Вы не будете осерчать на меня за то, что я сделала?

— Заранее обещаю, что не буду, — сказал Мазур.

Пока он валялся в отключке, она могла сделать одну-единственную предосудительною вещь: порыться в его секретных бумагах. Вот только ни единой секретной бумажки у него в номере не было.

Потупившись, Белль поведала:

— Когда вы... устали, я помогла вам лечь. Поставила вам минералку и накрыла покрывалом, потом... Потом достала из шкафа запасной комплект белья и застелила себе на этом вот диване. Будильник на телефоне поставила на шесть утра и тихонечко ускользнула. Поехала переодеться в мундир.

— Зачем? — спросил Мазур.

Белль улыбалась:

— Это Южная Америка, сеньор адмирал. Мне не хотелось вас компрометировать. Видите ли, если девушка приезжает к мужчине вечером, а потом уходит задолго до полуночи, о мужчине начинают сплетничать всякие разности. Мне не хотелось, чтобы о вас сплетничали. Конечно, так вела бы себя путанилья, которую вы не хотели оставлять на ночь, все было бы в порядке. Но здесь знают, что не путанилья, еще когда я оформляла вам номер, показывала удостоверение и спецпропуск...

— Ну, спасибо, Белль... — покачал головой Мазур. — Ты и в самом деле верный адъютант... — он спросил озабоченно: — А для твоей репутации ущерба не будет? Вот уж чего мне не хотелось бы. Я в прошлый приезд слышал о ваших жестких правилах: девица из благородного семейства не должна оказываться в спальне офицера. Вот наоборот — никакого компромата. Наоборот, освящено многовековой литературной традицией: романсеро, плутовские романы, пьесы для театра...

Белль засмеялась;

— Ну, это было двадцать лет назад. И потом, родители у меня не бедные, но понятие «благородное семейство» к ним никак не относится — дедушка был бакалейщиком в Барралоче. — Она улыбнулась не без грусти. — Знаете, получилось занятно. Младшая ветвь Рейнвальдов, бедная, когда сюда перекинулась... нет, перебралась, здесь разделилась на старшую и младшую. Владельцы шахт, генералы и сенаторы, так получилось, были как раз из старшей. А дедушка и его потомки остались младшей, небогатой. Это старшая вошла в высшее общество, а моя младшая так и осталась не особенно богатой, не аристократами... К тому же женщинам-военным прощают некоторую раскованность, эта традиция еще с прошлого века сохраняется...

Мазур хмыкнул:

— А здешняя обслуга не будет ухмыляться у тебя за спиной... или у меня?

— Вот уж ничего подобного, — серьезно сказала Белль. — Вам будут завидовать, а на меня смотреть даже с уважением: как-никак пленила адмирала, да еще иностранного...

Чертенок, подумал Мазур. Но очаровательный...

— Ну, спасибо, — повторил он. И серьезно спросил: — А на дуэль меня из-за тебя никто не позовет? Хотелось бы заранее подготовиться...

— Дуэли — тоже в прошлом, — сказала Белль, как ему показалось, с некоторой грустью. — Разве что где-нибудь в глуши... Прежняя романтика помаленьку исчезает и скоро исчезнет совсем... Я так подозреваю, не раньше, как женщин начнут допускать на боевые корабли.

— Интересно, а гражданских кораблей это тоже касается?

— Вот уж нет, — сказала Белль. —— На рыболовных траулерах плавает много женщин, и рыбачки одни, без мужчин, выходят в море на баркасах, — она фыркнула. — Знаете, у нас есть лентяи, пусть немного, которые так и сваливают рыбную ловлю на жен, а сами, как это... прохладятся на берегу.

— Прохлаждаются, — машинально поправил Мазур.

— Да, вот именно, прохлаждаются. Но настоящие рыбаки их немного презирают. Есть даже обидная кличка — не из тех, за которых тут насаживают нож в бок, но все же достаточно обидная... Вы знаете, я ведь несколько раз выходила в море на яхте. Отец не держит свою яхту, он считает, что это — забавы для благородных семейств, но несколько раз мы ездили на один из курортов Тукуманьи, и он нанимал там яхту. Мы уходили довольно далеко в море и ловили рыбу. Там, в Тукуманье, чудесные пляжи, не хочется и думать, что там могут высадиться гринго...

Мне тоже, подумал Мазур. Только американцев здесь не хватало.

Белль чуточку помрачнела:

— Брат говорит, что они будут драться, но наш флот все же гораздо слабее...

Ничего, подумал Мазур. Сюда вот-вот придет наша эскадра. С точки зрения большой стратегии пустяки, всего три вымпела, но не так давно здесь же, на этом континенте, подобное уже прокатывало: наши военные корабли в порту, наши советники... Иногда моральное воздействие не уступает военному...

Телефон Белль тоненько засвиристел. Она достала его из накладного кармана аккуратного кителька, взглянула на экран:

— Нам пора, сеньор адмирал. Очень желательно, чтобы к началу служебного дня вы были уже в отделе. Правда, там еще далеко до полного обустройства, но все бумаги для вас готовы... — она с комическим ужасом подняла глаза к потолку. — Если бы вы знали, сколько там бумаг! Хорошо еще, потом, когда вы примете дела, их будет гораздо меньше. Но сначала, когда вы будете вступать в должность, вам их столько придется перепрыгнуть...

— Перевернуть, — машинально поправил Мазур, завязывая темно-синий галстук с эмблемой в виде мифологического морского чудища, обвившегося вокруг якоря. Белль наблюдала за ним с некоторой грустью — у нее на галстуке красовался только якорек без чудища, означавший береговую службу...

Как порой с военными объектами случается по всему свету, отдел Мазура со стороны выглядел совершенно безобидно: четыре больших здания, на вид — старинной постройки, окруженные неизбежной чугунной оградой с небольшим парком, мощенными камнем дорожками и, в противоположность гостинице, где обитал Мазур, с вывеской справа от ворот. Белых букв на черном он прочитать, конечно, не смог — но сверху красовалась эмблема ВМФ (правда, здесь еще украшенная и двумя обвивавшими ее змеями).

— А змеи здесь при чем? — поинтересовался он, когда ворота еще только медленно распахивались.

— Символ медицины, — безмятежно пояснила Белль, улыбнулась. — Вывеска гласит. «Психоневрологическая клиника номер три Военно-морского флота». Кто-то наверху решил, что так надежнее во всех смыслах: во-первых, подобные заведения люди стараются обходить стороной, как это... истен... икстин...

— Инстинктивно, — подсказал Мазур.

— Да, вот так. И потом это объясняет, почему сюда то и дело въезжают и выезжают моряки — на своих закрытых санитарных фургонах. А на них много чего можно ввезти и вывезти...

У небольшой кирпичной будочки у входа торчал моряк самого что ни на есть разгильдяйского вида (только такого и поставят караулить третьестепенный военный объект вроде психушки) — но под расстегнутым кителем у него угадывался автомат, а сам парниша был чересчур крепок и остроглаз для простого военного вахтера. Внутри Мазур увидел еще двоих, столь же собранных и остроглазых. Никаких документов проверять не стали — видимо, знали их уже в лицо. Но честь привратник отдал со всем прилежанием — даже разгильдяй знаком с уставом...

Аукнулись Мазуру привольные дни безделья... Едва они приехали, началась прямо-таки стахановская работа. Сначала появился комендант здания, кряжистый усатый лейтенант-коммандер, судя по возрасту, изрядно засидевшийся в этом звании — с комендантами такое бывает. Часа полтора водил Мазура по территории, показывая все три здания, кроме штабного, которое вполне можно было оставить на потом, как самое малоинтересное. К концу осмотра Мазур нашел, что дело поставлено на совесть, и придраться абсолютно не к чему, даже будь он ревизором из Главного штаба. Одно из зданий целиком занимал громадный бассейн с системой подводных препятствий, как с первого взгляда определил Мазур, скопированный с российских. Казармы, богатый арсенал, всевозможная хитрая техника, столовая, лазарет. Все это, если прикинуть, было рассчитано человек на сто, а не тридцать, как сейчас. Судя по всему, президент не собирался останавливаться на достигнутом. Время от времени Белль подсовывала ему бумажки из толстенной папки — акты приемки и тому подобное, старательно переводила содержание, и он подмахивал.

Потом только он пошел в штаб и познакомился со своим кабинетом. Роскошный был кабинет, поистине адмиральский: с обутым натуральной кожей креслом за полированным столом, короткий стол для совещаний, комната отдыха с душем и баром, два неизбежных портрета по стенам: президент и генерал Фуэнтес, основатель государства в те времена укромные, теперь почти былинные. Висела еще большая картина с изображением старинного броненосца — как объяснила Белль, лет сто пятьдесят назад отличившегося в войне с чилийцами.

Потом пришел еще один лейтенант-коммандер, но этот был лет на пятнадцать помладше коменданта, годочков тридцати пяти — местный особист. Хороший особист, сразу отметил Мазур — глаза не колючие, во взгляде ни малейшего желания подозревать всех вокруг в шпионаже, начиняя с самого Мазура. По многолетнему опыту он знал: такие вот улыбчивые, общительные, разговорчивые, даже вроде бы чуточку недотепистые гораздо опаснее хмурых типов с кислыми физиономиями и навеки впечатавшейся во взгляде подозрительностью. Да и работают гораздо лучше — да что там далеко ходить, достаточно вспомнить Лаврика, с ангельской физиономией готовившего очередную хитрую каверзу. Или покойного полковника Мтангу, по облику — добродушного деревенского дядюшку.

С безопасностью обстояло наилучшим образом: электронные системы наблюдения за окрестностями с автономным генератором, средства выявления посторонней электронной слежки и защиты от таковой и еще многое, необходимое в таком хозяйстве. Правда, во всей этой великолепной системе имелось одно слабое место, о котором особист не преминул упомянуть: все они вместе взятые и каждое по отдельности бессильны против «крота» в собственных рядах. Конечно, и против «кротов» есть свои методики, но они отнимают много времени и требуют нешуточных усилий — это не кнопки нажимать в уютной комнате с чашечкой кофе под боком...

Со всем этим провозились до обеда. Обедать, правда, не стали — выпили с Белль кофе в комнате отдыха. Белль, как оказалось, вообще, никогда не обедала, следила за фигурой, а Мазура, хотя он и чувствовал себя прекрасно, есть после вчерашнего как-то не тянуло.

После обеда появились Грандовский и Бобышев, только что прилетевшие с озерной базы. Вот тут уже Белль оказалась совершенно не нужна и откровенно скучала в приемной. Они беседовали часа три, и Мазур лишний раз убедился: ребята толковые, хотя и из другой системы. Пару раз они намекали: нельзя ли хотя бы в общих чертах узнать, чем предстоит заниматься? Уж с их-то допусками и положением в отделе можно было хотя бы намекнуть...

Напустив на себя загадочно-многозначительный вид, Мазур сказал: они люди военные и прекрасно должны понимать — всему свое время. До поры до времени каждый знает ровно столько, сколько ему следует. Парни были дисциплинированные и больше намеков не делали. Не говорить же им, что Мазуру и самому чертовски хотелось бы знать, чем ему здесь предстоит заниматься — такими вещами с подчиненными не делятся, считается, что командир знает все, но по высшим соображениям молчит, как рыба...

После их ухода появилась Белль с очередной папкой: списки личного состава, точное количество и ассортимент оружия, снаряжения и медикаментов в лазарете, первые его приказы по отделу, утверждавшие штабных на их нынешних должностях, статьи ассигнований, с которыми тоже следовало тщательно ознакомиться. И тому подобная канцелярщина, несложная и в переводе Белль не таившая никаких засад, но отнявшая неимоверно много времени. Мазур утешал себя тем, что так бывает только в суматошные первые дни приема дел — а потом работа пойдет совершенно другая. С превеликим облегчением подмахнул последнюю бумагу — лимиты расхода бензина, о превышении которых полагалось непременно докладывать коменданту. Откинулся на спинку кресла, ослабил узел галстука и с надеждой спросил:

— Ничего больше нет?

— Ничего, — с таким же облегчением ответила Белль. — Вы все перегорбатили... так говорится?

«Перелопатили» — по привычке хотел поправить ее Мазур, но промолчал — неожиданно она придумала очень даже неплохое словцо. В самом деле, перегорбатили...

Мазур посмотрел на часы:

— Молодцы мы с тобой все-таки. Управились точнехонько за пять минут до конца рабочего дня. Ну вот. Начальник отдела и его адъютант поработали на совесть. Могут это и отпраздновать. Как ты смотришь, если мы поедем в какой-нибудь хороший ресторан?

Белль улыбнулась

— Очень полагательно...

— Положительно, — машинально поправил Мазур.

— Да, положительно... — она улыбнулась чуточку смущенно: — А я выберу сама?

— Конечно, — сказал Мазур. — Я же тебе давно сказал: выбирай по своему вкусу. Я местных ресторанов совершенно не знаю.

— Тогда... —- она по-прежнему выглядела смущенной. — Можно, мы поедем в клуб «Коралл»? Это офицерский клуб, у нас таких много — но туда ходят в основном контрразведчики, и из нашего отдела тоже. Адмиралы там редко бывают, у них свои клубы, роскошнее, но такие уж порядки — офицеру, особенно в невысоких чинах, не положено ходить в чисто адмиральский клуб, а вот адмирал может пойти в любой офицерский, ему положено. Так что это нисколечко не будет нарушение субординации. — И она глянула с нескрываемой надеждой.

Мазур внимательно посмотрел на нее, и она на миг отвела глаза, но было ясно, как божий день. Женщины любят покрасоваться на людях в новом платье. Тот же самый случай: девочке хочется пощеголять в новых погонах перед бывшими сослуживцами — и быть может, с тем неприятным типом, что хлопал ее по заднице и обещал за благосклонность всякие сладкие пряники. Да еще вдобавок появиться в компании импозантного, не побоимся этого слова, адмирала, причем в качестве его адъютанта. Ну что ж, почему бы и не доставить ей такое удовольствие, если это ему ничегошеньки не стоит?

Везде одно и то же, под всеми широтами, думал он в машине, вспоминая, как они сами, новоиспеченные лейтенанты, чуть ли не часами болтались по городу без всякой надобности, фасоня золотыми погонами и кортиками. Как когда-то свежевыпущенные офицеры российской императорской армии наносили визиты всем знакомым подряд. А у полковников, только что произведенных в первый генеральский чин, была привычка прогуливаться возле пожарных частей. Такой уж был порядок в царские времена: при появлении генерала весь личный состав выскакивал к воротам, выстраивался и дружно отдавал честь, а барабанщик вдобавок отбивал что-то бравурное. Свежеиспеченный генерал, козырнув в ответ на приветствия, проходил мимо с таким пресыщенным видом, словно все это уже давно знакомо и осточертело хуже горькой редьки. Ничего удивительного, что и Белль хочет пощеголять среди своих при новых погонах и адъютантском аксельбанте, в сопровождении целого адмирала... Особенно если учесть, что до этого она выполняла роль скромной канцелярской мышки-норушки, не представляя, где знание русского применить и поможет ли оно вообще в карьере...

Улица была довольно широкая, но тихая, сразу видно, застроена не новоделами, а настоящими зданиями старых времен. Когда они вышли и машина отъехала, Мазур огляделся с любопытством. Да, очень похоже, что этот квартал отведен морским офицерским клубам: «Русалка», «Жемчужница», «Морская звезда», «Коралл»... Среди прохожих было много военных моряков, и Мазуру то и дело приходилось отдавать честь в ответ на приветствия. Белль тоже — что она, как Мазур подметил, делала с особым удовольствием, особенно когда ей козыряли младшие по званию. Ничего, пусть девочка развлечется и потешит самолюбие, она сегодня хорошо поработала, вообще, как помощница достойна всякой похвалы. И микрофоны по углам не рассовывает, не то, что некоторые...

— Вот это и есть «Коралл», — сказала Белль, показав на двухэтажный красивый домик с каменным кружевом по углам и гнутыми чугунными балконами. — Между прочим, здесь очень хорошо готовят чабраско — это такая жареная колбаса. Вы ее никогда не пробовали?

— Может, и пробовал двадцать лет назад, — сказал Мазур. — Только запамятовал.

— С красным уасарским — просто великолепно. Вы не гурман?

— Не особенно, — сказал Мазур.

И подумал: рассказать бы тебе, что иногда приходилось есть в жизни — от древесных лягушек и пауков- птицеедов до болотных червей и пустынных ящериц. Но это рассказ не для милой девушки, особенно перед хорошим ужином... Что?!

Он резко, машинально обернулся на визг тормозов, большая, потрепанная американская машина остановилась посреди пустынной улицы, обе задних дверцы распахнулись, оттуда высунулись усатые типы в черных капюшонах с дырками для глаз и носа, и в руках у них...

Мазур не потерял ни секунды. Подсек ноги Белль, без малейшей галантности повалил ее лицом вниз на вымощенную каменными плитами мостовую, прикрыл собой. И вовремя — прямо-таки над головой прогремела автоматная очередь, со звоном, ливнем осколков обрушилась высокая стеклянная витрина «Коралла», и на другой стороне улицы зазвенели отчаянно выбитые стекла, и кто-то кричал от боли, кто- то распластался на тротуаре так, как живые не лежат...

Пистолет уже был у него в руке. Мазур выстрелил по израильской методике — два раза подряд. Тип с автоматом, словно отброшенный назад, ударился спиной о кабину, медленно сполз на землю, выпустив трещотку. Еще две пули Мазура достались шоферу. Третий, явно не ожидавший столь молниеносного развития событий, на несколько секунд перестал стрелять, неловко затоптался на месте, лихорадочно пытаясь сообразить, как жить дальше в столь хреновом положении. И тут же по нему из разбитой витрины клуба на противоположной стороне улицы открыли огонь сразу из трех пистолетов.

Мазур медленно поднялся, засовывая пистолет в кобуру. Все в порядке. Трое лежали на мостовой сломанными куклами, шофер, видел отсюда, признаков жизни тоже не подавал. На обеих сторонах тротуара кричали от боли раненые, а несколько человек — в основном в морской форме — лежали неподвижно. Отовсюду выскакивали моряки с пистолетами в руках, поблизости пронзительно завыли приближавшиеся сирены. Оглянувшись на дом, Мазур оценил выбоины от пуль на старинных кирпичах — ну да, если бы они остались на ногах, их срезало бы обоих к чертовой матери. Все-таки не потерял еще хватку, убивец старый...

Помог подняться Белль, подал ей испачканную пилотку. Лицо у нее было примечательное — то ли заплакать собралась, то ли истерически хохотать. Мазур не раз видел такие лица у людей, впервые оказавшихся под огнем. Крепко встряхнул ее за плечи, прикрикнул:

— Все кончилось! Как ты?

Губы у нее подрагивали, лицо было бледным, но Мазур пока что не видел первых признаков истерики, которую следует обрывать оглушительной пощечиной — самое лучшее лекарство в таких случаях. Она была ошарашена, испугана, но держалась лучше, чем следовало ожидать от девчонки, первый раз в жизни, оказавшейся под автоматным огнем.

— Как ты? -— повторил Мазур.

— Х-хорошо... Все так быстро случилось...

И прижалась к нему, содрогаясь всем телом. Подлетели две полицейские машины, из них выскочили бравые стражи порядка в немалом количестве и обступили убитых, расставив ноги, целя в них из коротких автоматов так, словно они еще представляли какую-то опасность. Машина «скорой помощи» въехала прямо на тротуар, и из нее посыпались эскулапы в зеленых халатах, кинулись к раненым. Не было ни особой суеты, ни спешки — как помнил Мазур по прошлой командировке, дело прямо-таки житейское, рядовое. Очередная шайка герильеро пошла в набег — и к какому фронту они принадлежат, нет никакого интереса выяснять. Этих фронтов здесь, как собак нерезаных...

Появились еще две «скорых помощи», раненых бинтовали, укладывали на носилки, проверяя пульс у тех, кто не шевелился. Из зевак на улице остались только немногочисленным штатские — моряки, возбужденно переговариваясь, повалили назад в свои клубы, плюхались за столики, наливали себе, переливая через край, а те, кто пришел только что, громко подзывали официантов, и те носились по залу, как черти. Вот это по-нашему, подумал Мазур, запить такое дело не помешает...

Легонько отстранив Белль, он заглянул ей в лицо:

- Ну, как ты?

— Н-ничего, — сказала она, отчаянно пытаясь придать себе бравый вид. — Правда, ничего... Я уже немножко вспомнилась...

— Опомнилась, — машинально поправил Мазур. Поправил на ней пилотку. Роскошный аксельбант оказался полуоторванным, а новенький мундир — довольно перепачканным (хотя улицы здесь подметали чисто, но черт его знает, откуда в таких случаях берется всякий мусор). Сам он почти и не испачкался — весь мусор собрала на себя Белль, и Мазур старательно ее отряхнул, насколько удалось. Она улыбнулась — бледная тень улыбки:

— Новенький мундир пропал... Только сегодня надела...

Вот теперь Мазур за нее совершенно не беспокоился — если женщина начинает думать об одежде, с ней все в порядке. На улице рядом с полицейскими появились еще две машины без всякой боевой раскраски, и проворные типы в штатском принялись суетиться среди зевак — явно пытались хоть что-то узнать, но зеваки, как частенько случается, прибыли к шапочному разбору, лишьрастерянно пожимали плечами и мотали головами.

Мазур к публичности никогда не стремился, а потому крепко взял Белль за локоть:

— Пойдем-ка в зал.

И провел ее внутрь, не дожидаясь, когда полицейские в штатском обратят внимание и на них. Рапорт, конечно, потом написать придется, но общаться с сыщиками не было никакого желания. Высмотрев свободный столик, прямиком провел туда Белль, усадил. На него с любопытством косились, но в упор не таращились — уважение к адмиральским погонам срабатывало. Подозвав жестом официанта, сказал Белль:

— Скажи-ка ему, чтобы принес две больших рюмки коньяка и что-нибудь закусить.

Она кивнула и почти спокойно затараторила по-испански. Мазуру нравилось, как она держалась — все же девочка с характером. За высоким выбитым окном продолжалась деловитая полицейская суета. Моряки гомонили и пили. В клубы сыщики пока что не совались.

Официант обернулся вмиг. Бокалы и в самом деле оказались большими, грамм на сто — вполне подходящая доза для русского человека, медленно отходившего от напряжения. Мазур одним глотком отпил добрую половину (Белль глядела на него с восторженным ужасом), сказал:

— Тебе, конечно, такими дозами не стоит, но хороший глоток сделай. Помогает, верно тебе говорю...

Она добросовестно отпила, почти не поперхнувшись. Мазур торопливо подсунул ей сочный ломоть ветчины. А сам разделался с остававшимся в бокале. Присмотрелся к напарнице: как и следовало ожидать, народное средство подействовало, щеки Белль раскраснелись, на губах появилась не такая уж и бледная улыбка.

— С вами первый раз вижу, как пьют русские, — сказала она почти весело. — Хотя инструктор рассказывал...

— Про водку из самовара? — усмехнулся Мазур.

— Да, примерно так...

Мазур не стал ей говорить, что водку из самовара он пил один-единственный раз — да и то в Африке, в компании взбалмошной тамошней принцессы.

— Я, пожалуй, выпью еще, сказала Белль и второй глоток сделала гораздо более храбро. — Что-то в этом есть...

Мазур присмотрелся к ней без всякой тревоги: выпила всего-то грамм пятьдесят хорошего коньяка, да с хорошей закуской. На ногах устоит, кренить ее не будет.

— Вы мне спасли жизнь, сеньор адмирал, — сказала Белль, глядя на него прямо-таки преданно.

Ну, что ж, случается иногда и такое — не все же класть жмуриков по глобусу...

— Пустяки, Белль, — сказал он. — Привычка...

— Все так быстро произошло, я ничего не успела понять... Теперь, конечно, не до приятного вечера с жареными колбасками...

— Отвезти тебя домой? — спросил Мазур.

— Только не домой! — на ее лице отразился натуральный страх. — Вы представляете, что будет с родителями? Они и до этого считали, что моя служба опасная, хотя она была совсем не опасная. А если я появлюсь в таком виде... — Белль уставилась на него прямо-таки умоляюще. — Не оставляйте меня, пожалуйста! Можно, я этот вечер просижу с вами? Если у вас, конечно, нет никаких секретных дел?

А почему бы и нет? — подумал Мазур, никаких секретных дел нет. Налить ей пару бокалов вина, накормить чем-нибудь вкусным из гостиничного ресторана, рассказать пару забавных случаев из тех, что происходили и с ним, и с другими —- те, которые вполне можно рассказать приличной девушке. Одним словом, снять напряжение. Впервые оказаться под огнем — переживание нешуточное, тут просто необходима походно-полевая психотерапия. Конечно, без всяких задних мыслей...

Да что там, под гитару что-нибудь спеть — она как- то говорила, что ей очень хотелось бы послушать «русские романсеро», только не военные, не наподобие того, каким Мазур ее в тот вечер безусловно утомил, хотя она и не показала виду...

— Ну, что же, — сказал он. — Поедем в гостиницу и культурно скоротаем вечер. Ты не против? Скажи официанту, чтобы вызвал такси.

— Конечно, не против, это замечательно! Только я сначала по-русски...

И она браво прикончила свой бокал, снова почти не поперхнувшись, Мазур только головой покрутил, но ничего не сказал: совершеннолетняя, в конце концов, флотский офицер, стойкий оловянный солдатик...

Психотерапия проходила, в общем, на уровне, какого не постыдился бы покойный доктор Лымарь. Из ресторана принесли отменный ужин, Белль без труда и принуждения одолела три солидных бокала доброго портвейна (конечно, нисколько не напоминавшего то пойло, которому Мазур отдал должное в курсантские годы). Стала чуточку хмельной, но никак не пьяной, и никак не походило, чтобы сегодняшний эпизод с пальбой так уж на нее подействовал.

Над ее мундиром сейчас где-то трудились, возвращая ему новехонький вид. Давненько уж узнав, что гостиница принадлежит военно-морскому флоту и приказы адмиралов здесь исполняются на полусогнутых, Мазур сразу, как они приехали, вызвал коридорного в цивильном с неистребимой военной выправкой и поставил перед ним задачу. Тот обещал, что все будет сделано в лучшем виде в течение двух-трех часов.

Так что все обстояло крайне благолепно: Белль сидела в мягком кресле с видом умиротворенным и довольным, завернувшись в роскошный гостиничный халат Мазура, доходивший ей до пят, а Мазур услаждал ее слух обещанными «русскими романсеро» — их за все эти годы накопилось в памяти предостаточно, на любой вкус. Раз она не хотела военных, военных и не будет, клиент всегда прав...

Я люблю сюжет старинный, где с другими наравне

я не первый год играю роль, доставшуюся мне.

И, безвестный исполнитель, не расстраиваюсь я,

что в больших твоих афишах роль не значится моя,

что в различных этих списках исполнителей ролей

среди множества фамилий нет фамилии моей.

Воспользовавшись тем, что он прервался чуточку подтянуть пару струн, Белль состроила обаятельную гримаску и пожаловалась:

— Ничего не понимаю. Хорошо понимаю обычную речь, а когда быстро поют, никак не удается... Эго о любви?

— Скорее о нашей жизни, — ответил Мазур. — С легким налетом философии...

Все проходит в этом мире, снег сменяется дождем,

все проходит, все проходит, мы пришли, и мы уйдем...

— Какая-то она, по-моему... очень уж философичная.

— Возможно, — пожал плечами Мазур. — Перевести тебе прозой?

— Вот только не надо! — живо запротестовала Белль. — Стихи нельзя переводить прозой, они от этого теряют всякую прелесть. Вы так задушенно поете...

— Задушевно, — машинально поправит Мазур.

— Что-то у вас с этой песней связано, — убежденно сказала Белль. — Философия, да... Адмиралы имеют право быть философами, это таким, как я, не по звездам... А вы и в самом деле пели так задушевно...

Возможно, все оттого, что эта песня, если вдуматься, о нас, подумал Мазур. Это наших фамилий никогда не изображают на афишах даже мелким шрифтом, даже не называют скопом, как в старые времена «поселяне и слуги», в крайнем случае — «молодой человек без речей». Но вся хитрушка в том, что в спектакле мы играем порой одну из главных ролей, кто бы там ни значился на афишах. И стреляют именно в нас, а вот в тех, кто значится крупными буквами — очень, очень редко...

— Спойте романсеро чисто о любви, — попросила Белль, глядя так умоляюще, словно речь шла о самой важной вещи на свете. Притворялась, конечно, умирающим лебедем, бесенок очаровательный.

Чуть подумав, Мазур упарил по струнам:

Все скрылось, отошло, и больше не начнется.

Роман и есть роман, в нем все, как надлежит.

Кибитка вдаль бежит, нить вьется, сердце бьется,

дыхание твое дрожит, дрожит, дрожит.

И проку нет врагам обшаривать дорогу,

им нас не отыскать средь тьмы и тишины.

Ведь мы видны, должно быть, только Богу,

а может и ему — видны, да не нужны...

Он снял пальцы со струн, услышав деликатный стук в дверь. Как он и подозревал — там оказался очередной молодец в штатском, прямо-таки пафосно, словно полковое знамя, державший перед собой никелированную вешалку с мундиром Белль и аккуратно повешенной на особый крючок пилоткой. Смотрел так. будто ждал похвалы. И было за что — мундир выглядел так, словно вчера, а то и час назад покинул мастерскую портного. Правда, заслуги самого детинушки в этом наверняка не было ни малейшей, но тем не менее...

— Благодарю, — сказал Мазур, принимая у него вешалку. — Вы отлично справились.

Видно было, что детина явно собирался по привычке щелкнуть каблуками, но в последний момент, конечно же, передумал. Закрыв за ним дверь, Мазур продемонстрировал мундир Белль:

— Отлично справились ребята, а?

— Отлично, — согласилась она. — Как новенький. Повесьте в шкаф, пожалуйста...

Мазур так и сделал. Вернувшись за стол, вновь взял гитару:

...И бесконечен путь, и далека расплата,

уходит прочь недуг, приходит забытье,

и для меня теперь так истинно, так свято

чуть слышное в ночи дыхание твое...

Белль слушала, подперев щеку кулачком, сосредоточенно и отрешенно. Мазур давно прекрасно понял, чем этот вечер кончится — с его-то жизненным опытом. Самое интересное — это глаза Белль. Никаких кокетливых, завлекающих, обольстительных взглядов — она просто смотрела ясными глазами открыто и спокойно, и в них читалось огромными буквами: «Вы правильно поняли, я ваша. Только протяните руку».

Когда поняла, что песня кончилась и отзвучали последние аккорды, встала и подошла к Мазуру, нимало не озаботясь тем, что халат изрядно распахнулся. Так же открыто и спокойно улыбнулась.

— Вам нужно что-то объяснять, сеньор адмирал? Никогда не поверю.

Мазур медленно поднялся, осторожно взял ее за плечи и тихо сказал:

— Белль, если тут есть хоть что-то от благодарности за сегодняшнее...

Вот такой Белль он еще не видел — синие глаза прямо-таки полыхнули гневом, она гордо выпрямилась, напоминая сейчас молодую необъезженную лошадку из сертанов:

— Мы не в форме и не на службе... Неужели вы и в самом деле такой дурак? При чем тут благодарность? Я и раньше этого хотела, я к вам вчера и пришла... Но вы были очень усталым, и я не хотела с изрядно пьяным... Поцелуйте меня без философии, только по- настоящему, я не школьница.

Мазур поцеловал ее по-настоящему — глупо было притворяться перед самим собой, что ему этого не хочется.

Очень быстро Белль очутилась в его объятиях на необозримой адмиральской постели, оказалась темпераментной и ласковой, и очень долго Вселенная была маленькой и тесной, состоявшей лишь из крохотного кусочка сладкого забытья. И Мазур вовсе не чувствовал себя старым. И никак не походило, чтобы его чувствовала таким Белль.

Когда наслаждение чуточку схлынуло, прильнувшая к нему Белль прошептала на ухо:

— Я вас не разочаровала?

— С чего бы вдруг? — с искренним удивлением спросил Мазур. — Ты прелесть.

— Ну, я подумала... Вы столько странствовали по свету, у вас было столько женщин, а я девочка, как это... из захолустья...

— Интересно, — сказал Мазур, поднося ей огонек и закуривая сам. — Ас чего ты взяла, что я странствовал по свету? Может, я только и делал, что сидел на берегу в уютном кабинете?

Огонек сигареты осветил лукавое личико Белль:

— Вы не будете осерчать?

— Не буду, — пообещал Мазур. — Вообще не собираюсь на тебя сердиться. Выкладывай, что ты обо мне знаешь. Ты ведь обо мне что-то знаешь, девочка из захолустья...

— Совсем немного. Я заранее знала, что вы не просто моряк, а боевой подводный пловец. Это очень романтично, у нас на флоте таких не было до самого негодного времени...

— Недавнего, — машинально поправил Мазур.

— Да, недавнего... Мне стало интересно, и я позавчера, когда уже назначилась вашим адъютантом, взяла в архиве интересную папку — она старательно процитировала: — «Обзор действий боевых пловцов мировых флотов во второй половине двадцатого века». У меня был допуск — но на материалы по нынешнему столетию его уже не хватило. Ничего, мне и этого было в достатке, чтобы понять, чем занимались такие, как вы. Там многое подробно описано. Знаете, у нашей разведки есть своя специфика...

— Знаю, — сказал Мазур.

Еще Ольга ему рассказывала двадцать лет назад о здешней специфике: местные разведки слабоваты, но они сплошь и рядом потаенно утаскивают по крохам информацию у больших. Там, где дерутся из-за добычи два громадных тигра, крохотная, вся из себя незаметная мышка-норушка сумеет отщипнуть и себе кусочек...

—Очень много там интересного, —сказала Белль. — Только нет никакой конкретики в том, что касается той или иной страны. За пятьдесят лет один-единственный раз просветились... нет, не так, засветились французы, когда их пловцы подорвали суденышко «гринписовцев». В остальных случаях — полный мрак. Только иногда идут примечания: «предположительно, русские», «предположительно, американцы», «предположительно, англичане». А иногда написано: «Вероятно, результат действий боевых пловцов, но точно утверждать нельзя».

Я бы тебе больше сказал, милая, с натуральным превосходством взрослого над неопытным малышом подумал Мазур. Иногда об этих «действиях» вообще никто никогда не узнавал. Только те, кто в них участвовал — и, разумеется, их начальство. Так тоже случалось не так уж редко... Вот именно, «предположительно». Американцы могут лишь предполагать, что случилось с группой Драйтона, а мы так и не знаем, где конкретно осталась на дне тройка Ковбоя...

Белль продолжала:

— Вот так я и поняла: вам немало пришлось странствовать по свету, как и вашим соперникам. Вы все равно не скажете, вы профессионал, куда уж мне, но я все равно догадываюсь... Догадываться ведь никому не запрещено?

— Верно, — хмыкнул Мазур, покрепче прижав ее к себе. — То-то и зашел разговор о женщинах по всему свету...

— У женщин своя логика, — Мазур почувствовал щекой, что Белль улыбается. — Они и из секретных документов часто делают сугубо женские выводы... Сеньор адмирал...

— Слушай, — сказал Мазур. — Можешь ты наконец называть меня по имени и на «ты»? Я не владею испанским, но точно знаю, что обращение на «ты» там есть.

— Есть, — сказала Белль. — Я обязательно попытаюсь, но мне нужно будет привыкнуть. Если только вы мне дадите время...

— Ты о чем? — искренне не понял Мазур.

— Я распрекрасно понимаю, что будущего у нас нет, — сказала Белль с неприкрытой грустью. — Рано или поздно вы обязательно уедете. Вы здесь не останетесь навсегда, а я, даже случись все, как в кино, не смогла бы с вами ехать — я отдавала присягу. Будущего у нас нет. Но... Вы не оставите меня, пока будете здесь? Ведь правда, не оставите?

— Ты что, всерьез полагаешь, что я могу...

— Не особенно так, —сказала Белль. — Но моряки...

— Моряки бывают разные, — сказал Мазур. — Пока я здесь, ты со мной. Уясни накрепко. Если честно, я вообще не пойму, зачем такая девушка связалась со старым чертом вроде меня. Вокруг столько блестящих лейтенантов...

— Они мальчишки, — серьезно сказала Белль. — И молодые, и те, кто постарше. Они в жизни, как это, не обнюхали пороха. А вы — мужчина. Настоящий. Десперадо... как-это по-русски... удалец. Здесь, в Южной Америке, женщины любят десперадо. Они перед ними растаивают, как я таю в ваших объятиях... И перестаньте твердить, что вы старый. Никакой вы не старый. Вы только что великолепно любили меня... И я хочу, чтобы вы это сделали со мной еще и еще... Чтобы я побыстрее набралась смелости прозывать вас по имени и на «ты»...

Глава VII Золотые пляжи

Хитроумная машинка Лаврика исправно вертела крохотными радарами и мигала разноцветными огоньками, служа Родине изо всех своих электронных сил. Мазур (что греха таить, изрядно невыспавшийся) приканчивал третью чашку кофе, глядя на экран огромного адмиральского телевизора. Звук он не выключал — просто убавил до той громкости, которая, как Лаврик заверил, его машинке нисколечко не мешает, наоборот, служит точной настройкой для какого-то хитроумного процесса, суть которого он и сам не понимает, но ничуть от этого не комплексует.

Еще один диск из купленных здесь Мазуром. На экране лихо выплясывали три совсем молоденьких девчонки в коротеньких разноцветных платьях, звучала задорная песенка на языке, которым Мазур не владел, но это не имело значения. Ностальгия и так пробивала со страшной силой, и не было нужды понимать слова. Те две, по бокам, служили чисто для декорации — так, припевочки. А посередине... Неповторимая, прелестная Сандра, сорок лет назад — сексуальная фантазия очень многих, не только юных курсантов, но и офицеров постарше. Тогда, правда, словечко «сексуальная фантазия» было совершенно не в ходу, но сути дела это не меняло. Видеомагнитофоны в Советском Союзе тогда существовали исключительно в фантастических романах, но фотографии (порой переснятые с десятых копий) туда попадали, были и счастливчики, которым удавалось попасть на ее концерт (она когда-то часто гастролировала в СССР). Но очень многим доставался только голос...

— Ну вот и все, — удовлетворенно сказал Лаврик. — Твой номер по-прежнему чист, как помыслы трехлетнего карапуза. Это хорошо. Дай-ка я тоже кофейку... — он налил себе полную чашку из большого серебряного кофейника, отпил немного, уставился на экран со столь же ностальгической тоской. — Ах, Сандра... Ох, Сандра... Как молоды мы были... Все. Как мы не верили, что когда-нибудь состаримся... Знаешь, дело прошлое, но теперь рассказать можно — и жизнь не та, и мы не те, и замполитов сто лет как нет. Был я однажды на ее «живом» концерте. Еще когда она пела в «Арабесках», с этими двумя коряжками.

— Это как же ты ухитрился? — с некоторым недоверием спросил Мазур. — Вся наша тогдашняя бандочка мечтала на ее живой концерт попасть, но как-то так получалось: когда она приезжала в Союз, никого из нас в Союзе не было, как ведьма какая ворожила. И тебя тоже. Уж тогда бы ты неделю хвастал, как любой, наверно, из нас...

— Да это не дома, — безмятежно сказал Лаврик. — В Амстердаме. Ей тогда и восемнадцати не было, без каких-то месяцев...

Мазур пытливо посмотрел на него. Лаврик ответил чистейшим, незамутненным ангельским взглядом, прекрасно Мазуру знакомым за сорок с лишним лет.

— Так-так-так... — сказал Мазур. — Я не супершпион, как ты, но тут не такая уж хитрая дедукция нужна. Сандре не было и восемнадцати, Амстердам... Это могла быть только операция «Канал». В ходе которой нам всем категорически запрещалось посещать какие бы то ни было места скопления народа — от митингов за мир до кабаков. Не говоря уж об эстрадных концертах. Вот только однажды вечером кое-кто прочно слег в постель с подозрением на легкое пищевое отравление, ему вкатили кучу лекарств, дали снотворное, велели до. утра не беспокоить...

— Черт знает какую дрянь можно было сожрать в Амстердаме, даже во вполне приличном кафе, — ухмыльнулся Лаврик.

—Ага, — уверенно сказал Мазур. — В полном соответствии с указаниями нашего эскулапа тебя и не тревожили в номере до утра, а утром тебе полегчало. Ты, конечно, не в окно вылезал? Мы тогда на четвертом этаже жили, улица была ярко освещена, полицаи ходили...

— Я ж не супермен, — еще шире ухмыльнулся Лаврик. - Как культурный европейский человек, прошел по коридору. Правда, в паричке, с дурацкими приклеенными усиками, в очочках с простыми стеклами, с парой вкладышей за щеки и зубной накладкой. Этакий провинциальный учителишка. Вполне вписался в толпу.

— Огрести мог, - покачал головой Мазур.

— При провале, — серьезно сказал Лаврик. - Но я все рассчитал и пришел к выводу, что риск провала минимальный. И Сандра того стоила. Кирилл, ты бы видел ее во всем очаровании неполных восемнадцати лет... Всего-то из третьего ряда...

— Погоди-ка, — сказал Мазур. — Кто-кто, а Генка Лымарь, царство ему небесное, симулянта, мог отличить за километр, о чем бы речь ни шла. Значит, он...

— Ага, — безмятежно сказал Лаврик. — Он меня прикрыл. Потому что понял. Сам, правда, со мной идти не рискнул, не хотелось ему угодить судовым врачом куда-нибудь на Тихоокеанский флот, и хорошо еще, если на эсминец, а не в береговую службу... Ну, а по мне — Сандра стоила риска... Бог ты мой, какая была девочка, и как пела! Нынешние так не умеют, у них синтезаторы, «фанера», силикон во всех местах, по сцене в трусах скачут...

Мазур покрутил головой. Всю жизнь его изумляло, как причудливо это в Лаврике сочеталось: железный профессионализм и страсть к самым лихим эскападам, способным довести до инфаркта, а потом до остервенения целый батальон замполитов. На Ахатинских островах он беззастенчиво фарцевал значками — идеологически выдержанными, правда, с профилем Ленина, но в случае провала это его участь не облегчило бы нисколечко. Замешавшись в съемочную группу, нахально взял автограф у тогдашней звезды эротического кино Сильвии Кристель — а будучи уличен, ухитрился отговориться своим полным невежеством в зарубежном кинематографе: он-де, простая душа, искренне полагал, что там снимают совершенно безобидное кино, они ж все там, на улице, были одетые, и она тоже, кто бы мог подумать... И еще в доброй полудюжине уголков на глобусе отметился проказами, за любую из которых его как минимум списали бы на берег подшивать бумажки десятой степени секретности в самом пыльном уголке архива. Теперь, как оказалось сорок лет спустя, еще и концерт Сандры...

Мазур вспомнил один из разговоров с Белль.

— Слушай, Лаврик, — сказал он с искренним любопытством. — Помнишь «Белль»? Не нашу Исабель, а мюзикл? «Я душу дьяволу продам за ночь с тобой...» Честно, продал бы душу дьяволу за ночь с Сандрой?

— Тогда — безусловно, — ответил Лаврик не задумываясь. — Да и ты, наверное, тоже, молодые были, глупые, не понимали, что душу следует беречь... Да, — он усмехнулся. — Я тут в коридоре, когда к тебе шел, встретил Белку. Она так смущенно глазенки в сторону отвела. А под глазенками круги от недосыпа. Поди, всю ночь девочку мучил, старый греховодник?

«Ее замучаешь...» — проворчал Мазур про себя, а вслух сказал:

— Мало ли что в жизни бывает... Замполиты все равно чуть не тридцать лет как в небытие провалились...

— Ну как, Балтфлот оказался на высоте?

Мазур поморщился:

— Лаврик, давай без пошлостей, а? Она хорошая девочка.

- Ого! - сказал Лаврик. — Это, часом, не поздняя любовь ли? Тогда пристыженно умолкаю.

— Поди ты. Просто она хорошая девочка, вот и все. И не надо о ней так.

— Да это я исключительно от зависти, — с обезоруживающей улыбкой сказал Лаврик. — Вечно тебе достаются хорошие чистые девочки, а мне — плохие и коварные.

— Ну, это ты гонишь, —усмехнулся и Мазур. — Попадались и тебе хорошие девочки, и мне — законченные стервы. Парочка даже, помнится, всерьез пристукнуть меня собиралась. Было ведь и то, и это?

— Было, — согласился Лаврик. — Но вот взять данный конкретный случай. К тебе приставили хорошую девочку, так что у вас, по сути, роман, а мне подложили в постель гадючку с микрофонами. Я об ее микрофоны скоро спотыкаться начну, честное слово, не знает, где бы еще и присобачить, стервочка...

— Слушай, — сказал Мазур. — Если это не страшный секрет... Почему к тебе приставили стервочку с микрофонами, а ко мне — обычную хорошую девочку? Что, я их не интересую?

— Кое-кого страшно интересуешь, конечно, — сказал Лаврик. — И не только иностранную агентуру. Никаком это не секрет. Всего-навсего местная специфика. Можно сказать, коловращение жизни. Они все тут друг за другом шпионят, и военные, и цивильные. Авось удастся раздобыть что-нибудь интересное, которое позволит увеличить именно свое влияние, а конкурента припачкать, новые ассигнования выбить — и прочие насущные бытовые потребности. Я тут с самого начала занимался не только флотскими делами, и даже в первую очередь не ими. Вот мне армейская контрразведка и начала своих шлюшек подкладывать. С тобой чуточку по-другому обстоит. Твои дела — чисто флотские, да к тому же пребывающие под личным контролем президента. Вообще-то именно по этой причине и военные, и цивильные с удовольствием тебе своих гадючек подсунули бы. Но флот не дремлет. Да и я кое с кем у них поговорил. Ты еще собирал чемодан в России, а тебе уже Белку определили без малейших задач на шпионство. Смекаешь? А вообще, мою гадючку еще ждет неприятный сюрприз. Флотские — народ находчивый. Когда я им рассказал, кто такая и чем у меня в номере мусорит, они разозлились и натолкали ко мне в номер своих мини-камер. И уже прилежно отсняли несколько хороших порнофильмов. А она, между прочим, не стукачка со стороны, а штатный сотрудник из рядов, с лейтенантскими погонами. Карьеру делать жаждет. Дальше — сам понимаешь. Придет к ней кто-нибудь обаятельный, покажет пару пленок и вежливо растолкует, что они могут на порносайтах появиться, а кадры из них — в мужских журналах С комментариями вроде: вот как в свободное время за хорошие денежки подрабатывают на стороне лейтенанты военной контрразведки женского пола. С указанием ее настоящей фамилии и звания. Она ж, сам понимаешь, в жизни не сможет вякнуть, что это она задание выполняла. И даже если ее шефы прекрасно поймут, что это подстава, все равно оборвут погоны и выкинут — за то, что засветилась. В самом лучшем случае загонят куда-нибудь в жуткую дыру, среди обезьян осведомительную сеть налаживать. Без малейших карьерных перспектив. Так что сто шансов из ста за то, что моряки из нее сделают свою стукачку в родном ведомстве. Она девка вообще-то умная, прикинет хрен к носу и быстренько поймет, что надо выбирать. Вот так они тут и живут, дружно и весело, все Отечеству служат, только каждый на свой манер...

Мазур покрутил головой:

— Уважаю я тебя все-таки, шпион старый. Мозги у тебя прежние...

— Да вроде не заплесневели еще, — скромно сказал Лаврик. — Ну ладно, потрепались о пустяках, давай о вещах посерьезнее. Зря ты все-гаки к Эчеверрии сунулся. Себе же хуже сделал, уж извини старого друга за откровенность... Скажешь, я неправ?

Мазур внимательно посмотрел на него и сказал убежденно:

— Ты все знал, стервец этакий. Давно уже. И молчал.

— Ну, знал. Ну, молчал, — без всякого раскаяния согласился Лаврик. — Потому что, как сказал мудрый пророк Экклезиаст, во многом знании многие печали. Не сунься ты туда, мог бы думать, что Ольга жива-здорова и даже, может быть, генеральствует где-нибудь. А для сына ты человек чужой, он другого отцом считает, и грех его в этом разубеждать... Себе же хуже сделал, добавил лишний рубец на душу, а она у тебя и так изрубцованная... Ну как, зла на меня не держишь?

— Честное слово, нет, — глядя в стол, сказал Мазур. — Во всем, что ты сказал, есть своя правда, отрицать это было б глупым упрямством. Только вот что... — он поднял глаза и заговорил с нескрываемым вызовом: — Я прекрасно понимаю, что не имею права рассказать парню правду — от нее все будет только хуже. Но вот побыть с ним денек, ничего не рассказывая, я, по-моему, имею полное право. Он ничего не заподозрит. Все железно замотивировано: отец его попросил показать старому другу матери достопримечательности столицы. Эчеверриа, разумеется, в курсе. И ничего не имеет против, умный мужик, все понимает. Так что, если для меня сегодня нет никаких поручений...

— Да никаких, — досадливо поморщился Лаврик. — Хозяйство ты принял, ознакомился с ним вдумчиво. Текучкой будет заниматься Грандовский. Здесь, кстати, многие из высокого начальства так и поступают: появляются на службе, лишь когда возникнет необходимость в их личном вмешательстве. А в остальное время со всем отлично справляется толковый зам. И это, по-моему, вполне целесообразно: если генерал или адмирал будет просто-напросто тупо отсиживать штаны в кабинете, никакой пользы для дела от этого не получится... Валяй, осматривай достопримечательности хоть до посинения. Я бы на твоем месте этого делать не стал, но хозяин - барин... А вот завтра вечером, друг милый, полетишь в командировку. Пора немного поработать. Именно что немного, но серьезно...

Мазур не испытал ничего, кроме откровенного облегчения: наконец-то что-то стало проясняться, явно замаячила впереди настоящая работа, а не просиживание штанов в роскошном кабинете, где он, есть сильные подозрения, был не более чем декоративной фигурой, в первую очередь предназначенной служить вывеской заведения для кое-каких иностранных разведок...

И он уже деловито, как много раз до того в самых разных уголках света, спросил:

— Какие будут вводные?

— Самое забавное — необременительные и где-то откровенно приятные, — усмехнулся Лаврик со знаменитым своим мнимым простодушием. — Завтра вечером летишь на курорт Тукуманья, конкретнее — на пляжи Баррадилья. Не рейсовым — самолетик будет наш, небольшая, но шустрая птичка. Паспорт возьмешь местный — там, естественно, не написано, кто ты такой. Ну, правда, в номере и серии есть определенные секретки, чтобы полиция или кто другой любопытный сразу поняли: к этому мужику вязаться не следует. Номер в хорошем отеле обеспечим. Можешь взять Белку, она будет только рада. И вот что... — он задумчиво наморщил лоб. — Можешь пригласить и Кирилла. Вместе с его девушкой — есть у него девушка, и там все вроде бы серьезно. Так еще убедительнее: развеселая компания небедных туристов, представительный сеньор с молодой подругой, парень с девушкой... В самом деле, хорошая идея...

— И что мне там делать? — спросил Мазур. — Ясно ведь: коли уж ты отправляешь такую компанию, боевых не предвидится.

— Конечно, не предвидится, — кивнул Лаврик. — Я же не вурдалак, чтобы прикрывать тебя посторонними людьми, сроду за мной такого не водилось... делать ты — и все остальные тоже — будешь то, что обычно и делают на курорте: пляж, танцы вечером, рестораны и что там еще есть... Вот только одновременно будешь изучать местность. Мне нужно, чтобы ты заранее своими глазами присмотрелся к району, где, возможно, в скором времени придется работать. Уже без посторонних, только свои... Одним словом, классическая рекогносцировка. Ты их в жизни кучу провел, дело насквозь знакомое.

— Да уж... — сказал Мазур. — Значит, будет работа? И связана она, я так думаю, с одним-единственным обстоятельством...

— Догадки пока что оставь при себе, — сказал Лаврик без всякого раздражения. — То, что ты будешь там работать, еще не факт. До этого придется провести парочку блиц-акций... и вот если они не сладятся, тогда не останется ничего другого, как работать в море. Но если хотя бы одна из двух удастся — уже хорошо. Ну, об этом мы поговорим, когда вернешься. Пока что твоя задача — присмотреться к району. А до того изучишь эту нехитрую премудрость...

Он убрал свою хитрую машинку в кейс, а взамен вынул оттуда несколько листов, положил их перед Мазуром. Мазур моментально определил, что перед ним: для моряка с его стажем не опознать с первого взгляда лоции было все равно, что жокею не узнать седло.

— Что-то маловато... — сказал он, видя, что лоций всего четыре-пять.

— А больше тебе и ни к чему, — сказал Лаврик. — Все побережье нас не интересует — только три с лишним километра пляжей Тукуманьи. Когда поедешь в город, брось их в стол. Лоции совершенно общедоступные, никаких «секретных фарватеров». В совершенно гражданском магазине куплены. Есть тут, в столице, такой «Парус» — магазин в три этажа, набитый всевозможной литературой для гражданских моряков, рыбаков и яхтсменов. Кстати, лоции можешь взять с собой на курорт. Никто ничего не заподозрит; богатенький буратино собирается завести яхту и заранее озаботился лоциями. Обычное дело для тех мест. Только вот что... Будь готов к неожиданностям. На второй или третий день вашего там пребывания на пляже случится шумная, но совершенно безопасная заварушка. Будь к этому готов и смотри в оба — мне интересно будет твое мнение как профессионала, насмотревшегося подобного. Это гораздо полезнее, чем посылать кого-то из мальчиков, да и ни к чему тебя дублировать, у тебя по любому лучше получится. Может быть, и на третий день... Честное слово, не знаю точно.

Мазур сказал с сомнением:

— Но ведь если заварушка...

Лаврик поморщился, словно от целого лимона откусил:

— Я же говорю: не делай из меня вурдалака. Заварушка получится шумная, но абсолютно безопасная, даю слово. Никому даже в задницу из рогатки не выстрелят. Существуй хоть малейшая опасность, я бы ни за что не отправил бы с тобой ни Белку, ни Кирилла с его девчонкой. Кстати, оружие не бери, оно тебе там будет совершенно ни к чему...

Вот последняя фраза Мазура и заставила поверить Лаврику окончательно...

— А потом? — только и спросил он.

Лаврик ухмыльнулся:

— А потом ты сам поймешь, что делать. Что все будут делать, то и ты. Ты уж извини, что я от тебя кое-что скрываю. Мог бы рассказать подробно, но мне нужен именно незамутненный взгляд со стороны ничего не подозревающего человека. Так тоже бывает, сам знаешь.

— Знаю, — проворчал Мазур. — Что ты опять придумал, аспид хитромудрый?

Лаврик ответил с невиннейшей улыбкой:

— А с чего ты взял, будто это я что-то придумал? Как будто это я все на свете хитрое придумываю. И без меня от любителей не протолкнуться, — он встал и подхватил кейс. — Ну, все, я пошел. Если парень с тобой полетит и девчонку возьмет, звякни мне при первой возможности. Чтобы я заранее знал, сколько номеров заказывать. Это вам с Белкой одного будет достаточно, никто не удивится и коситься не станет, а у твоего парня барышня из очень хорошей семьи, да и молоденькая совсем, им приличия соблюдать необходимо...

Последующие несколько часов, посвященных вроде бы нетрудному и безобидному занятию, вымотали Мазура больше, чем иные изнурительные тренировки в старые времена...

Молодой кадет отнесся к отцовскому поручению крайне добросовестно, мало того, сразу видно, он отнюдь не считает это в тягость, наоборот, только рад пообщаться со старым знакомым матери. Он колесил по столице от одного старинного здания к другому, от собора восемнадцатого века в стиле «латиноамериканского барокко» до каменного здания постройки середины семнадцатого века, в котором когда-то обитал знаменитый адмирал, отправивший на дно в Карибском море не одного английского пирата. Показывал памятники людям, когда-то прославившимся и на поле боя, и в литературе, и в крайне нелегком деле миссионерства среди индейцев, таверны, существовавшие на этом месте лет двести, а иные и триста. И прочие, и прочие достопримечательности, которых в столице, как в любом старинном городе, за всю свою историю почти не испытавшем войн, было немало. Давал подробные объяснения, сыпал цифрами, датами, именами, рассказывал связанные с улочками и домами старые легенды — то жутковатые, то романтичные. Сразу было видно, что родной город парень любит и знает прекрасно.

Вот только Мазуру, грубо говоря, все эти достопримечательности и легенды были как зайцу подсвечники. Не интересовали нисколечко. Однако нужно было постоянно изображать самый живой интерес и любопытство согласно правилам игры, ни на миг не выдав своих подлинных чувств —-полного равнодушия к старине. В прошлой жизни ему не раз приходилось лицедействовать, притворяться, играть (сплошь и рядом не того, кем он был на самом деле, совсем наоборот). Однако впервые в жизни он чувствовал себя актером на сцене, ведущим главную роль не в самой простой пьесе. Это-то и выматывало до невозможности.

К тому же категорически нельзя было смотреть на сына слишком часто и внимательно. Снова южноамериканская специфика. Здесь, если пожилой сеньор чересчур уж таращится на молодого красивого парня, окружающие тут же начнут о нем думать черт знает что — только этого не хватало...

На его счастье, часа через три Кирилл сам спросил:

— Я не чересчур вас утомил, сеньор адмирал? В столице слишком много достопримечательностей и исторических мест, кавалерийским наскоком, за несколько часов, с ними ни за что не управишься — только в голове все смешается...

— Ты, пожалуй, прав, — с превеликим облегчением кивнул Мазур. — Такое удовольствие следует растягивать дней на несколько...

— Всегда к вашим услугам, — сказал сын и, глядя чуть в сторону, спросил: — Может быть, вы хотите посетить Дель Кампоченте?

Говоря откровенно, Мазуру этого нисколечко не хотелось — давненько уже у него (и не у него одного) сложились определенные взгляды на эту сторону человеческой жизни. Но он чувствовал, что отказом если и не обидел бы парня, то по крайней мере изрядно удивил, а этого совсем не хотелось...

— Конечно, Кирилл, — сказал он, почти не промедлив.

Самое почетное в стране военное кладбище, как с ними часто случается, ничуть не выглядело роскошным, наоборот, строгим и лишенным каких бы то ни было архитектурных изысков. Длинные ряды одинаковых каменных надгробий, усеченных пирамидок с бронзовым геральдическим щитом на лицевой стороне (как объяснил Кирилл, одинаковых для всех — и для генералов, и для удостоившихся здесь погребения рядовых). Аккуратные, мощенные гранитом дорожки — где широкие, чтобы по ним могла проехать похоронная процессия, где узкие. И все, ничего больше.

Красные гвоздики, к каким Мазур привык лома, здесь были не в ходу, их заменяли белые камелии (причем тут не было в обычае и то, чтобы число цветов было непременно нечетным. В своем букете, купленном в одной из лавочек у ворот, Мазур насчитал восемь - и машинально отметил, что у сына столько же).

От высоких аркообразных ворот идти пришлось довольно долго — Мазур уже знал, что кладбище существовало лет сорок, открывал его еще дон Астольфо, да и сам наверняка рассчитывал здесь упокоиться — да вот, как известно, не сложилось, могила ему выпала в Буэнос-Айресе...

Ну вот и пришли. Итог как итог — так случалось со множеством других людей и со многими еще случится. Стандартное надгробие высотой человеку по пояс, гравировка на бронзовом щите (буквы отнюдь не вычурные, самые обыкновенные):

Colonel Olga-Anhelita Karreas

1972 — 2003

Patria et Honore!

И в самом низу — обычные для католических надгробий буквы R.I.P., сокращение латинской фразы «Покойся с миром». Итог как итог, не лучше и не хуже других, у некоторых могил нет вообще, а кое у кого даже приближенное место гибели неизвестно — чтобы далеко не ходить, можно вспомнить Франсуа и Мишу Кацубу...

Мазур давно уже терпеть не мог ходить на кладбища, даже к могилам лучших друзей — разве что в случаях, когда происходило что-то торжественное, и отказаться было никак нельзя. Не было тут ни психологических вывертов, ни запутанных тропиночек подсознания. Просто-напросто, по его глубокому убеждению, и сами памятники, и то, что покоилось под ними в земле, ничего общего уже не имели с живыми когда-то людьми. Он почему-то был твердо убежден, что мертвым глубоко все равно, приходят к ним на могилу живые или нет. Тут что-то другое — а есть ли оно и какое оно, предстоит узнать самому — будем реалистами, не так уж много лет пройдет, прежде чем это случится, и он будет знать совершенно точно...

Но он, кое-как положив букет, выстоял положенное время — ради сына. Не было ни мыслей, ни чувств, и прошлое перед глазами не вставало. Словно он пребывал в некоем отупении. Эта каменная пирамидка не имела ничего общего с женщиной, которую он когда-то любил, монумент ни на что не влиял и ничего не мог изменить...

Когда они сели в машину, Кирилл не завел мотор — только опустил до упора оба передних стекла. Помолчал — такое впечатление, собираясь с духом. Наконец спросил негромко:

— Сеньор адмирал; мы можем немного поговорить?

— Конечно, — сказал Мазур.

Вот теперь, коли уж завязался разговор в машине, можно было смотреть на сына неотрывно, не рискуя навлечь на себя подозрения в неких неприглядных помыслах. Что странного в том, что собеседники глядят в лицо друг другу?

Его не покидало странное чувство: будто время описало причудливую петлю, и напротив него сидит он сам, бравый курсант Кирюха Мазур, уже давно успевший свести знакомство с гауптвахтой — как правильному гардемарину и положено. Если курсант ни разу не был на губе, это означает, что жизнь у него невероятно скучная, благонравная и безгрешная, бесцветная — кто будет такого уважать?

— Знаете, сеньор адмирал, я почти не помню мать, — сказал Кирилл. — Когда она погибла, я был слишком маленький, да и до того с ней виделся реже, чем хотелось бы — у нее была серьезная служба, отнимавшая массу времени. Конечно, осталось много фотографий. Я знаю, что она была очень красивая, это-то я знаю. Но вот что до остального... Отец почему-то очень не любит говорить о ней, вспоминать что-то, — он поколебался, но все же закончил: — Это смешно и странно, быть может, но мне иногда кажется, что он даже сейчас не осознал до конца, что она мертва...

Вполне может быть, подумал Мазур. Случается не с одним человеком. Быть может, и я, если покопаться в глубинах сознания, и до сих пор не вполне осознал, что она мертва — я не видел, как она погибла, меня не было на похоронах, я помню ее исключительно такой, какой она была на берегу того заброшенного в глухомани озера: золотоволосая фигурка на фоне леса, пронизанного косыми яркими лучами заходящего солнца, прямая, как натянутая тетива, и они нескончаемо долгий миг смотрят друг другу в глаза. Потом она резко отвернулась — волосы вспыхнули золотистым пламенем, попав в солнечный луч — и почти бегом скрылась меж деревьев, уходя к вертолетам. Вот и все. Более поздней картины в памяти нет, ей просто неоткуда взяться.

— И чем же я могу помочь, Кирилл? — мягко спросил он.

— Я знаю, что она была красивая... и только. Что она могла говорить со мной очень нежно, а могла и сердито накричать, — он смущенно улыбнулся. — Она как-то, вернувшись домой, сняла кобуру и положила ее на столик. Столик был низкий, и я легко дотянулся, расстегнул ремешок и всерьез попытался вытащить пистолет... Выволочка была такая, что я долго обходил стороной даже старинные сабли на стене, до которых все равно не мог дотянуться... И это — все. Сеньор адмирал, на том задании вы общались с ней довольно долго и тесно, вы действовали вместе, не только в городах, но и в диких местах. Вы не можете не знать... Какая она была? — и Кирилл настойчиво повторил: — Какая?

Какая? В первую очередь вспоминалось: жаркая, нежная, умевшая быть и покорной, и требовательной, отдавать себя всю и самой желать всего. Но ничего этого, конечно, парню нельзя было сказать... И никому нельзя, потому что это принадлежало только ему...

— Какая? — медленно повторил Мазур. — Умная, веселая. Решительная. Дерзкая, смелая. Умела быть настоящим другом... и прикрыть спину, когда это требовалось. С одинаковой легкостью и танцевала на балу в вечернем платье в богатой асиенде, и шагала по джунглям в камуфляже с автоматом наперевес. — Он чувствовал, как застыло его лицо. — И еще она без колебаний стреляла во врагов, а это не каждому дано.

В ушах у него гремела «Малагуэна».

— Вот и все, пожалуй, что я могу рассказать. Этого мало, наверное, я понимаю...

— Ну что вы, сеньор адмирал! — энергично запротестовал сын. — Наоборот, это очень много... Теперь я смогу ее представить именно такой, какой она была...

Спасибо. — Он замялся. — Сеньор адмирал... Выпоживший на свете и много повидавший человек, так что вы никак не примете мои слова за пустые комплименты, какие отпускают девчонкам на Пласа Дель Соль… Я вами по-настоящему восхищаюсь — такими людьми, как вы и моя мать. Возможно, это звучит чересчур самонадеянно, но я думаю, что ни за что не струсил бы в бою. Я, конечно, в бою не был, но в больших маневрах в прошлом году участвовал, нашу роту придали атаковавшей берег роте морской пехоты. Но там совсем другое — ты открыто бежишь в атаку с оружием в руках, локоть к локтю с товарищами. А у вас с матерью все было совсем иначе... Вот, посмотрите. У вас, может быть, такая тоже есть...

Он достал бумажник с золотой монограммой в уголке и извлек из него закатанную в пластик цветную фотографию. Да, у Мазура тоже была такая, лежала в единственном ящике его письменного стола, запиравшемся на ключ — собственно, во вмонтированном в ящик стола надежном сейфе, сохранившемся с тех времен, когда он еще не вышел в запас и такой сейф был ему дома необходим.

Барралоче, конечно же. Незадолго до начала Парада Серебра и Пляски Чертей. Узенькая улочка, с двух сторон уставленная лотками мелких торговцев — там же болтался и уличный фотограф, натиску которого они с Ольгой не стали особенно сопротивляться.

Они с Ольгой. Они стоят посередине улочки, сблизив головы, улыбаясь в объектив, Мазур обнимает ее за талию, Ольга прильнула к его плечу, парочка беззаботных туристов, он в пижонском белом костюме, Ольга в коротком белом платьице. Местные, живописно разодетые по последней индейской моде, которым они загородили дорогу, ничуть не сердятся, стоят с широкими улыбками. И ни одна живая душа не знает, что под мышкой у него и в модной сумочке Ольги — одинаковые «Беретты» с удлиненными магазинами на пятнадцать патронов, отличные пушки по тем временам...

— У меня тоже такая есть, — кивнул Мазур. — Это Барралоче, примерно на середине маршрута, места, как видишь, еще довольно цивилизованные по сравнению с тем, что было потом...

Бережно убрав фотографию в бумажник, Кирилл сказал:

— Вот это меня в вас с матерью и восхищает... Отец мне не рассказал никаких подробностей, говорил, они до сих пор засекречены — но сказал, что маршрут был долгий, и опасность вас могла подстерегать на любой точке, все равно, на городских улицах или в джунглях. А вы держитесь так беспечно, беззаботно, словно совершенно мирные праздные туристы, или... — он на миг запнулся, — или даже, простите, влюбленные... Я бы так не сумел, чем-нибудь себя да обязательно выдал бы...

Мазур усмехнутся:

— Кирилл, когда я был в твоем возрасте, я бы тоже так наверняка не сумел...

Сын смотрел на него с нешуточным уважением, действительно, с восхищением — и Мазуру, что греха таить, было приятно. Все было не зря, подумал Мазур. Эчеверриа вырастил отличного парня, за которого никому не стыдно — и Ольге не было бы стыдно. Мы не вечны, мы едем с ярмарки, мы скоро уйдем — а вот такие парни останутся, и неважно, какая у них будет форма и какой флаг над головой... Главное, не американский...

Поручение Лаврика занозой сидело в сознании. Ну, самое время...

— Кирилл, — сказал Мазур. — Нескромный вопрос: у тебя есть девушка? У такого парня не может не быть девушки. Я, конечно, имею в виду не случайных подружек. каких хватало в жизни любого кадета, и вашего, и нашего...

— Есть, — почти не замедлив с ответом, сказал сын И упрямо вздернул подбородок совершенно Ольгиным жестом. — Это не случайная подружка. Все очень серьезно.

— К чему я это спрашиваю... — сказал Мазур. — Ты, может быть, поразишься, а то и посмеешься, но у меня тоже есть девушка...

— Почему это меня должно поразить или насмешите — спросил сын с искренним удивлением. — Ничего удивительного в том, что у мужчины вашего возраста есть девушка. Вы же не старик, сеньор адмирал.

— Приятно слышать... — сказал Мазур. — Так вот, мы с ней собрались на несколько дней слетать на пляжи Баррадилья. Ты бы не согласился стать моим гостем вместе со своей девушкой? Все расходы оплачивает флот — есть для адмиралов раз в году такая льгота, если ты не знал...

Сначала глаза у сына загорелись радостью, но он тут же поник, сказал уныло:

— Здесь свои тонкости, сеньор адмирал... Ее родители — люди из общества, крайне респектабельные, опутанные светскими приличиями. Конечно, они знают, что мы встречаемся, и не имеют ничего против, согласны, что мы обвенчаемся, как только я закончу Академию. Но вот так, на курорт со мной они ее ни за что не отпустят. Это будет против приличий, — добавил он с нескрываемым сожалением.

Мазур искренне усмехнулся:

— Кирилл, право слово, ты меня разочаровываешь. Ты — будущий военный моряк, а военному моряку положено быть сообразительнее. Есть идеальный выход

— Какой? — выпалил сын с нешуточной надеждой.

— Как я понимаю, ты у них в доме принят? Коли уж считаешься потенциальным женихом?

— Единственным, — поправил сын не без затаенной гордости. — Конечно, принят. Они когда-то были хорошо знакомы с моей матерью.

— Ну вот, — сказал Мазур. — С тобой они девушку, конечно, не отпустят. Между нами, я на их месте тоже не отпустил бы — исключительно из соображений приличия. Ну, а если им позвонит мой адъютант и попросит меня принять? Как старого знакомого твоей матери? И это я приглашаю тебя и ее на пляжи? Бравый адмирал в роли дуэньи — это вполне отвечает приличиям, нет?

— Безусловно, сеньор адмирал, — сын прямо-таки сиял от радости. — Быть гостями адмирала — это отвечает всем приличиям.

— Вот это и называется флотская смекалка, — усмехнулся Мазур.

Глава VII Золотые пляжи. Окончание

Места и в самом деле были райские. Золотой песок от горизонта до горизонта, что вправо, что влево, синее небо без единого облачка, разноцветные паруса яхт на морской глади, разноцветные покрывала и зонты, беззаботные купальщики, множество красивых девушек в откровенных бикини, веселые компании, мелькают мячи и тарелки-фрисби, смех, гомон, музыка...

Мазур, развалившийся на золотистом, под цвет песка, покрывале рядом с лежавшей ничком Белль, не в первый раз подумал: эта командировка, в отличие от очень и очень многих, словно скроена по рецептам Джеймса Бонда — рестораны, красивые девушки, золотые пляжи, безделье... Вот только Бонду рано или поздно приходилось оставить блаженное безделье и бегать под огнем, что, скорее всего, и с ним произойдет: чем дольше бездельничаешь, тем серьезнее задачу на тебя взвалят, столько раз так случалось. Не зря же Лаврик отправил его именно сюда: в единственное место на побережье, где только и возможна высадка американского десанта в рамках операции «Кальмар»...

Лоции оказались не столь уж сложными и обширными. Принадлежавшее республике морское побережье тянулось всего-то километров на сорок (когда-то оно было вдвое длиннее, но парочка неудачных войн с соседями его изрядно обкорнала). Если стоять лицом к морю, слева километров на двадцать пять тянутся места, где десант не высадить по чисто техническим причинам: там база военно-морского флота, два крупных порта, множество причалов с рыболовецкими траулерами (как крупных компаний, так и кустарей- одиночек), да и вдобавок много рыбацких деревушек. Населенные, обжитые места, где увязнет любой десант.

Справа километров на десять протянулись нефтепромыслы — в основном на побережье, и есть уже парочка морских буровых платформ. Никакая бронетехника не продерется сквозь скопище нефтепроводов, «качалок», вышек.

Зато здесь — рай земной с точки зрения планировщиков десантной операции. Три с лишним километра пляжей, к берегу примыкает мелководье, по которому легко пройдут плавающие бронетранспортеры с ударными группами, прикроют высадку основных сил, а дальше можно развивать наступление вглубь побережья. Что немаловажно, наверняка уже по суверенной территории только что провозглашенной республики, в чьих пределах вся Тукуманья и останется...

Он якобы лениво повернулся на правый бок, посмотрел на сына. Кирилл и его девушка лежали ничком, положив головы на руки, не сводя глаз друг с друга, и полное впечатление, переговаривались взглядами. Девушка с экзотическим именем Эстелла Мазуру понравилась — тоненькая красавица с длинными темными волосами и карими оленьими глазами. Мужику с определенным житейским опытом не составляло особого труда догадаться: главное у этих двоих уже произошло. Нетрудно догадаться по промелькивавшим иногда особым взглядам, якобы мимолетным прикосновениям — хотя держались они идеально, как и подобает хорошо воспитанным молодым людям. Однако после нескольких перехваченных взглядов, полных этакого потаенного озорства, общего секрета. Мазур уже не сомневался: последние две ночи (они третий день тут обитали) протекли без особого пуританства. Ну, что ж, им венчаться. А как доказывает здешняя классическая литература, и сотни полторы лет назад случалось, что в спальне девицы из общества отказывался бравый офицер... или бравый кадет. И не так уж редко сие происходило...

Белль прикрыла глаза, но не спала — ресницы подрагивали. Придвинувшись, Мазур провел указательным пальцем по ее нагретому солнцем плечу, и когда она открыла глаза, приблизил губы к ее ушку, шепнул:

— Возьми девочку поплавать, нам с кадетом нужно поговорить...

Белль кивнула, гибко поднялась, подошла к Эстелле, что-то ей сказала, и они, взявшись за руки, смеясь, побежали к морю. Кирилл наладился было за ними, но Мазур его придержал:

— Минуту, Кирилл... Нужно поговорить.

Сын неохотно опустился на песок. Мазур сказал:

— Разговор будет серьезный... Соберись. Как бы ты охарактеризовал всю эту красоту, — он повел рукой вокруг, — с сугубо военной точки зрения? Ты как- никак закончил уже четыре курса...

Парень моментально посерьезнел, обвел окрестности уже совершенно другим взглядом и, явно что-то для себя определив, спросил тихо, серьезно;

— Мы на задании, сеньор адмирал?

— Ну что ты, — сказал Мазур. — Кто бы взял на задание девушек? Просто приглядываюсь к этим местам... в силу известных тебе обстоятельств. Хотелось бы твое мнение, ты как-никак местный...

— Я понимаю, о чем вы, — кивнул сын. — У нас в последнее время только об этом и говорят. Уже неделю, как Академия распущена на каникулы, но перед этим мы, человек двадцать, собирались у одного из преподавателей. Разговор был как раз о десанте — то, что гринго готовят эскадру, уже не секрет... С военной точки зрения... — он смотрел в море. — Здесь — идеальное место для высадки крупного десанта, в других местах это ни за что не удастся. Серьезную оборону здесь наладить нельзя — местность километров на двадцать вглубь континента плоская как стол. Здесь, конечно же, толковую оборону не наладишь... — он пренебрежительно кивнул себе за спину.

Да уж, подумал Мазур. Метрах в ста от пляжа почти бесконечной цепочкой выстроились отели в два и в три этажа, открытые рестораны под тентами, танцевальные площадки. Как и следовало ожидать в местном климате, строения легкие, нечего и думать налаживать тут оборону от дивизии морской пехоты, поддержанной огнем корабельной артиллерии и наверняка авиацией. Сметут, как карточные домики. И полевые укрепления устраивать бесполезно на этой гладкой как стол равнине, опять-таки открытой артобстрелам и авиаударам. Километрах в двадцати пяти от побережья, где начинаются предгорья, еще можно попробовать их остановить, оседлав две главные дороги, ведущие через горы в глубь страны. Но они получат плацдарм и смогут там высаживать основные силы...

Сын задумчиво продолжал:

— Если смотреть правде в глаза... Наш флот против массированного вторжения не выстоит. Можно заминировать здешние воды — но с теми минами, что стоят у нас на вооружении, их тральщики справятся. — Его лицо стало злым и упрямым: — Но мы все равно будем драться, карахо^[11]! Сколько сможем...

А еще: лучше — обойтись без драки, подумал Мазур. Слишком большие будут потери, и не хочется думать, что среди убитых может оказаться... Но ведь комбинирует что-то хитромудрый Лаврик, и вряд ли он один. Хватало примеров, когда подобные вторжения удавалось остановить вовсе не военной силой...

Вернулись девушки, веселые, в бисеринках соленой морской воды. Белль, умница, издали послала Мазуру вопросительный взгляд, и он легким кивком дал понять, что секреты кончились. И весело сказал:

— Ну что, пора составлять планы на вечер? По поводу ресторана «Галеон» нет возражений? Отлично. А потом? Смелее выдвигайте свои предложения, я сразу сказал, что в нашей поездке субординация не действует...

— А если — танцзал «Кинтанилья»? — не без некоторой робости предложила красавица Эстелла. — Там новая программа, будет ансамбль «Вагабундос»...

— «Вагабундос» — это заманчиво, — поддержала Белль.

Кирилл все же дисциплинированно помалкивал, и Мазур, как и полагалось адмиралу, принял речение:

— План принят большинством голосов.

«Кинтанилья» ему нравилась, он и сам был не прочь потанцевать с Белль. Конечно, на быстрые танцы он не выскакивал (хотя насмотрелся уже, как выкаблучивают почтенные сеньоры и явно постарше его), но те, что помедленнее и совсем медленные, не пропускал.

—Хорошо, — сказал он. — Диспозиция следующая...

И осекся. Совсем рядом, где-то возле шеренги отелей и увеселительных заведений прогремел гулкий, протяжный взрыв. Обернувшись туда, Мазур увидел, как за их отелем, не так уж и далеко, поднимается в чистое синее небо высокий столб дыма. И тут же грохнуло чуть правее, взлетел еще один дымный столб. В следующий миг оказалось, что он лежит на песке, прикрывая телом Белль, а рядом в точно в такой же позе распростерся Кирилл. Мазур поймал себя на том, что шарит рукой по боку, отыскивая кобуру — которой неоткуда было взяться. Бросив быстрый взгляд вправо-влево, увидел, что все остальные поступили так же — уткнулись лицами в песок, кто-то прикопал руками голову, как будто это могло помочь.

Рядом с красивыми разноцветными машинами у домов и открытых эстрад появилось с полдюжины темно-оливковых джипов. «Все-таки переворот?» — подумал Мазур, видя, как прыгают на землю люди в камуфляже. Но отчего же Лаврик...

Люди в пятнистом выстроились длинной шеренгой... Мазур покрепче прижал Белль к горячему песку, хотя и понимал, что это бессмысленно. А в следующий миг загрохотали длинные очереди — ага, работали не только автоматы, но и парочка пулеметов. «Перещелкают, как цыплят, мы для них — как на ладони, — обреченно подумал он. —- Но почему же Лаврик...»

Он ждал криков боли, убитых и раненых—но ничего подобного вокруг не происходило, вернув себе трезвость мышления, он профессионально отметил: пули свистят и зыкают высоко над головой, довольно высоко, и ни одного крика боли пока что не раздалось, ни одна пуля не взрыла песок поблизости. Канонада была нешуточная — но все пули вжикали высоко над головой...

Потом там, у машин, словно взвихрилась снежная метель — десятки белых листков взлетели высоко, кружась в спокойном воздухе, опускаясь на песок неспешно, плавно. Их было много, очень много. Те, в камуфляже, больше не стреляли, возились в машинах у каких-то приспособлений — и всякий раз в воздух взлетали новые охапки листков, осыпаясь снегопадом. Листовки, понял Мазур. Примитивные катапульты. Он уже видел такое однажды в Африке...

Моторы взревели — джипы уносились вереницей на полной скорости, и было ясно, что опасность миновала окончательно. Однако никто вокруг не шевелился, все вжимались в песок, словно боялись, что герильеро — а кто же это еще? Бродячий цирк с клоунами? — еще вернутся. Мазур оглянулся на море — яхты с разноцветными парусами сбились в несколько тесных кучек, словно надеялись таким образом спастись от неведомой опасности.

Ага! Под мелькание сирен и промельки красных огней показались несколько закрытых джипов разнообразной окраски, за ними катили все новые и новые. Как это частенько бывает, полиция по миновании в ней надобности объявилась в несказанном количестве. Одни побежали в ту сторону, где еще лениво тянулись в небо два помаленьку тающих дымка, другие бессмысленно топтались у отеля, кто-то поднимал листовки, кто-то двинулся на пляж, оглядываясь словно бы с удивлением? — так, словно ожидал найти здесь кучу трупов.

Говоря по совести, Мазур и сам сначала ожидал самого плохого — но сколько ни озирался, не увидел не то, что убитых, но и одного-единственного раненого. Вегетарианцы какие-то в гости нагрянули, подумал он с несказанным облегчением.

Оглядел свое воинство, слава богу, не понесшее ни малейшего урона. Эстелла взахлеб рыдала, уткнувшись в грудь Кириллу, а тот обнимал, утешал, шептал что-то. Белль выглядела гораздо лучше — она поднялась на ноги, шагнула к Мазуру, пытаясь улыбаться:

— Ничего себе отдых... сумбурный...

— Бурный, — машинально поправил Мазур, притягивая ее к себе. — Хотя в чем-то ты правам сумбурный... Как ты?

Она отчаянно пыталась улыбаться спокойно, хотя и не особенно получалось:

— Ничего... Кто бы мог подумать, что здесь... Здесь всегда было уютно и спокойно...

— Погоди-ка, — сказал Мазур, легонько отстраняя ее. — Я сейчас...

Он быстрым шагом, не обращая ни на кого внимания, прошел метров тридцать до ближайшей листовки, поднял (кое-кто, он видел, поступил точно так же). Аккуратная такая листовка, явно отпечатанная на хорошем принтере — цивилизованный нынче герильеро пошел, двадцать лет назад их наглядная агитация выглядела препохабнейше, а теперь, смотри-ка, как приподнялись... Автомат и мачете, скрещенные на фоне ухмыляющегося черепа с какими-то буквами на лбу особой загадки не таили — но прочитать он не мог ни словечка. Вернувшись к своим, он протянул листовку Белль:

— Прочитай-ка, что тут...

Она принялась читать вслух почти спокойным голосом:

— «Жирные буржуазные свиньи!

Вы холите здесь свои поганые телеса на деньги, отнятые у рабочих и земледельцев. То, что для них недостижимая мечта, для вас праздник. К вашим услугам — дорогие рестораны, дорогие шлюхи и дорогие яхты. Деньги, на которые семья бедняка проживет год, и то отказывая себе во многом, вы просаживаете за один вечер в своих кабаках и борделях. Вам мало было украсть у народа деньги и землю — вы еще украли у него море и солнце. Должны вас огорчить: с этого дня вся Тукуманья становится для вас запретной зоной. Пока здесь не смогут отдыхать дети простого народа, дети бедняков, никто из вас и носа сюда не сунет! Шутить мы не намерены. Пока что вам преподали наглядный урок — но он останется первым и единственным. Если вы, свиньи с чековой книжкой вместо сердца, посмеете еще сунуться в Тукуманью, ваши роскошные отели будут взлетать на воздух, а ваши отрезанные головы будут рядком лежать вдоль берега. И так будет продолжаться, пока вы не уясните — эти благодатные края больше никогда не будут вашими. Море и солнце — простому народу! Бойтесь нашей мести, свиньи, и держитесь подальше отсюда. Пуль и мачете у нас хватит на всех. Вон отсюда, жирные сволочи! ФРОНТ ХОСЕ АГУЭЛЬДО».

— Что это еще за фронт такой? — спросил Мазур. — Никогда не слышал. Хотя они плодятся, как кролики...

— Не знаю. — сказала Белль. — Они, действительно, так плодятся...

Кирилл, по-прежнему поглаживая по голове прижавшуюся к нему Эстеллу (она уже не рыдала, только тихо всхлипывала), пояснил:

— Хосе Агуэльдо — это разбойник из сертанов. Печально прославился лет восемьдесят назад. Самый обыкновенный бандит и садист, разве что зверствами перещеголял. многих. Любил представлять себя борцом за что-то справедливое, но ничем этого не подтвердил. Наоборот, одинаково рьяно грабил и банки, и поезда, и деревни, и шахтерские поселки. В конце концов его убили жандармы. Идейные раньше как-то с его именем не связывались — очень уж гнусная личность. Если кто-то принял его имя — это законченные отморозки. По которым петля плачет...

— Понятно, — сказал Мазур.

Огляделся. Листовки подобрали и прочитали многие — и все, без исключения, похватав скудные пляжные пожитки, спешили к своим отелям. Первые яхты как-то робко приближались к берегу. Полицейские по-прежнему суетились без особой осмысленности — правда, появилось несколько машин без мигалок и раскраски, и выскочившие оттуда люди в штатском выглядели гораздо более деловитыми.

Мазур сказал:

— Думается мне, друзья мои, нам нужно, не задерживаясь, улететь в столицу. Не нравятся мне такие борцы за на родное счастье, ничего хорошего от них не дождешься, а уж я их повидал...

Кажется, ему было о тем подумать...

—...Ну что же? — сказал Лаврик, пододвигая ему стакан. — Все хорошо, что хорошо кончается. Действительно, вегетарианцы вам попались какие-то, обычно они свои демонстрации с кровью обставляют.

Мазур внимательно посмотрел на него. И зная Самарина много лет, многое на его лице прочитал — как ни владел Лаврик лицом. Слишком много они вместе прошли, видывали друг друга во всех видах и изучили отлично...

— Лаврик, — сказал Мазур. — У нас чисто служебный разговор или пока еще нет?

Чуть подумав, Лаврик ответил.

— Собственно, пока еще нет… А что?

— Ты знаешь, ведь я тебя хорошо изучил за все эти годы...

— Представь себе, я тебя тоже. — сказал Лаврик с усмешкой. — Так что чувства взаимные. Заранее знаю, что ты хочешь сказать. «Сволочь ты, Лаврик» Угадал?

— Угадал, — сказал Мазур. — Сволочь ты, Лаврик… Все ты знал заранее, правда? Что эти черти вынырнут со взрывчаткой и пулеметами, что наведут страху, что пляжи опустеют.

— А они действительно опустели, как пишут в газетах и кажут по телевизору? — деловитым тоном спросил Лаврик.

— Действительно, — сказал Мазур. — Сразу же началось повальное бегство. Аэропорт, железнодорожный вокзал — все было забито людьми, таксисты срубили бешеные деньги. Не будь у нас своего самолета, не знаю, как бы и выбрались... Пляжи опустели. Говорили, на всем протяжении Тукуманьи. А ты знал, что вынырнут эти черти. Может быть, это были даже твои черти... Окажись оно так, я бы и не удивился...

— Ну я же не дьявол, чтобы у меня были черти... Так, иногда бывают... бесенята...

— Ты знал все заранее, — сказал Мазур.

Лаврик смотрел на него как-то устало.

— И что, я тебя в чем-то обманул? — спросил он негромко. — Ни убитых, ни раненых, ни даже поцарапанных, парочку стекол взрывной волной вышибло, насколько я знаю, да вроде бы у какой-то яхты парус шальной пулей пробило. Детский сад, песочница...

— Нехилая такая песочница, — угрюмо бросил Мазур. — Девчонки перепугались насмерть...

Лаврик мимолетно глянул на часы:

— Времени у нас полно, так что можно чуточку потрепаться о постороннем... Что-то тебя понесло в гиперболы. «Смертельно»? Да, ладно, ни хрена подобного. Как будто я вас на аэродроме не встречал. Конечно, девчонки вышли не с лучезарными улыбками до ушей, но и никак не выглядели погруженными в черную тоску. Что Белка, что Звездочка, то бишь Эстелла. Ну, испугалась немного пассия твоего парня, всплакнула чуточку, но еще там, на курорте в себя пришла, ведь правда?

— Ну, в общем...

— В общем и целом, — Лаврик усмехнулся. — Ты, старина, местной специфики не учитываешь. Девочки все-таки южноамериканские. И концерта вроде курортного если и не видели раньше своими глазами, то с детства привыкли, что подобное — часть жизни. Нередко случается. Будет время, зайди на страничку Эстеллы в Фейсбуке. Там интересные снимочки есть. Год назад случился очередной переворот. Очередной генерал захотел в Наполеоны — ну, не столько сам захотел, сколько обитающие к северу отсюда дяди подтолкнули. Исполнение было паршивенькое: дернулись всего два пехотных полка столичного гарнизона и бронетанковый батальон. Утречком начали, а уже к середине дня их воспитали должным образом. К чему это я? Когда за них взялись, прямо на Пласа Дель Соль подбили один из их броников. Аккуратненько так подбили, он не загорелся, только движок разнесло. Так вот, когда все более-менее устаканилось, столичная «золотая молодежь» нашла новую забаву: фоткаться на фоне этой подбитой брони. Хотя по окраинам еще постреливали, и все кончилось только часа через полтора. Наша Эстелла тоже отметилась, позировала с таким видом, словно это она броник подбила. Нет, правда, посмотри потом ее страничку. В общем, Эстелла Феррейро — отнюдь не кисейная барышня. Аристократия аристократией, а век на дворе — двадцать первый. Впрочем, за последние полторы сотни лет таких амазонок среди девочек из сертанов хватало. Разве что Эстелка с компанией гоняет то на спортивной машине, то на мотоцикле — но на самой дальней родительской асиенде, и верхом носится, как ее прабабушки. Одним словом, не та девочка, чтобы пугаться «смертельно». — Он усмехнулся не без фривольности. — Вообще, твой парень мне ящик хорошей каньи должен. Когда разъезжались с аэродрома, я за ними из чистого любопытства послал хвост. И подтвердились догадки. Ты ведь, когда ее у родителей отпрашивал, точных сроков не называл, когда вернешь в целости и сохранности?

- Нет, — сказал Мазур. — Сказал, три-четыре дня, может, чуть побольше. Ты же мне так и сказал.

— Ну вот, — сказал Лаврик. — И повез ее твой парень не в родительский дом, а на авенида Торредилья. Он там с полгода квартирку снимает, где и радуются жизни, пока родители думают, что любимое чадо на симфоническом концерте или в музее. И сейчас, чует мое сердце, зависнут там на пару дней — когда еще такой случай представится? Так что я им только хорошо сделал. Утешит он ее по высшему разряду. Парень, между прочим, весь в тебя, хотя и западает не на синеглазую блонду, а на кареглазую брюнетку... Ну, а твоя Белка все спокойней перенесла — хотя, конечно, и ее сегодня ты должен утешить по полной... Белка, ты давно должен был подметить, девочка с характером. И совсем недавно уже была раз под гораздо более опасным огнем. И во время того переворота, между прочим, весь день у окна с автоматом простояла — когда флотская контрразведка забаррикадировалась у себя в управлении и приготовилась отбиваться, если и к ним полезут. Вот такие дела. Ну что было делать? За тобой могли на курорте и следить, желающих хватает. Адмирал, начальник одного из самых секретных отделов и его адъютант —- довольно подозрительно. А вот если с ними еще морской кадет и его подружка-аристократка, не имеющие отношения к спецслужбам, — дело другое. Веселая компания на отдыхе... Ну, перестал дуться?

— Перестал, — все еще не без угрюмости сказал Мазур. — Но вот какого черта ты еще и Эстелку под колпак брал?

— А я не ее брал, а твоего парня, — сказал Лаврик. — Понимаешь, когда месяц назад стало известно, что именно тебя сюда посылают, я на всякий случай прошелся по твоим старым контактам. Ну, мало ли какие встречи могут случиться... Вот и узнали и про Ольгу, и про твоего парня. — Он прищурился. — А что касаемо сволочизма... Ну да, я иногда жуткая сволочь. Когда дело требует. А бывает и по-другому. Не забыл еще живописный островок в Карибском море? Не тот, где мы обезьянского президента от переворота спасали, а тот, где американскую подводную лоханку сперли? Были нежелательные свидетели, аж несколько человек. И один сверхрадикальный товарищ предлагал для пущей надежности грохнуть их смертоносной отравой, в чем его поддерживал кубинский компаньеро, тоже не сентиментальный. И исключительно дядя Лаврик, — он ткнул себя большим пальцем в грудь, — придумал выход, когда все остались живы и здоровы. И твоя очередная синеглазая блонда, которая сейчас кинозвезда с охапкой «Оскаров», и потешный старик лорд Джадд, и все прочие... Помнишь?

— Помню, — сказал Мазур.

— Ну и ладушки, — глаза Лаврика стали жесткими. — Болтология кончилась. Затянулось у тебя блаженное безделье с шатаниями по увеселительным заведениям в компании очаровательной блондинки. Начинаем работать плотно. Постороннее побоку, соберись в темпе. Опыта тебе не занимать.

Первое и единственное, что ощутил Мазур — нешуточную радость. Оттого, что кончилась неопределенность и неизвестность и началась работа...

— Итак, — уже совершенно другим голосом сказал Лаврик. — Ты своими глазами, как несколько человек до тебя, включая меня, грешного, убедился: серьезной береговой обороны в тех местах организовать нельзя. Местность не позволяет. Снесут любую оборону артиллерийским огнем с кораблей, и не только — в составе эскадры, выделенной для операции «Кальмар», еще и два ракетных фрегата класса «Хоул». И, кроме той авиаподдержки, что нагрянет с севера, за пределами территориальных вод будет отираться еще и авианосец. Чтобы не допустить высадки, остается одно — мины.

— Но тральщики...

— Обсерутся тральщики, — сказал Лаврик. — Наша эскадра подойдет только завтра — ну, это не страшно, у нас примерно неделя в запасе, а то и побольше. Зато в порту уже три дня стоит мирный такой океанографический кораблик типа незабвенного «Сириуса» — с потайным шлюзом для выпуска аквалангистов... Ага, не удивляйся. Не все в свое время порезали на иголки и обменяли на «Сникерсы». И в трюме у этого мирного океанографа — ровным счетом тридцать «Ракурсов». Как тебе?

— Так это ж совсем другое дело! — воскликнул Мазур.

Действительно, «Ракурс», скорее подводная крылатая ракета, чем традиционная мина — штука страшная. Лежит себе на морском дне в контейнере, который не обнаружит ни один современный тральщик — а, получив команду, оживает и прет к цели, в отличие от торпеды, глубоко под водой. Когда его засекут, будет слишком поздно, времени не останется на то, чтобы перекреститься...

— Если ничего другого не останется, ты с местными ребятками их живописно разложишь на дне, — сказал Лаврик. — Они, как меня заверили, подготовлены хорошо, справятся. В своих территориальных водах можно делать все, что угодно. Это у янкесов положение будет склизкое. Согласно международному праву, действия военного корабля, вторгшегося в территориальные воды другой страны без объявления войны, приравнивается... К чему?

— Не ребус, — сказал Мазур. — К пиратским. Но, Лаврик... «Ракурсы» — это серьезно. Всю эскадру, конечно, не потопим, но придется ей хреново. Вот тогда... Третьей мировой, конечно, не случится, но шуму будет много в прямом и в переносном смысле. Шуму, вони, визгу...

— Кто бы спорил... — серьезно сказал Лаврик. — Но, во-первых, брань на вороту не виснет. Ни у нас, ни у президента. А во-вторых, я же сказал: «Если ничего другого не останется». Есть еще и такой нюанс. Вполне может оказаться, что это уже будут территориальные воды не республики Санта-Кроче, а республики Месаудеро. Где все мы будем уже не зваными гостями, а персонами нон грата...

— Значит, на этот раз все серьезно?

— Крайне, — сказал Лаврик. — Вот, полюбуйся...

Кривя губы, он достал из внутреннего кармана легкого бежевого пиджака прямоугольный кусочек материи размером с носовой платок: две сине-красных горизонтальных полосы, и на верхней, синей, в уголке какая-то черно-золотая эмблема.

— Видел такие в Тукуманье?

— Видел несколько раз, — кивнул Мазур. — И на антеннах машин, и на стенах были нарисованы, а в одном баре такой вообще на стойке стоял, такой же примерно величины. Эго и есть...

— Ага, — кивнул Лаврик. — Флаг сепаратистов, то бишь независимой и суверенной республики Месаудеро. Его еще в первый раз поднимали, и во второй тоже, вот и теперь решили соблюсти традицию. Между прочим, при доне Астольфо, найдись у кого такой флажок или поймай кого рисующим его на стене, загремел бы персонаж автоматически на остров Пикомайо, самую жуткую тогдашнюю каторгу. Оно, конечно, методы дона Астольфо были бесконечно далеки от гуманизма и давно осуждены прогрессивной общественностью, но что было, то было — сепаратисты при нем сидели тихо, как мыши, а кто высовывался тем или иным манером, куда-то пропадали... Сейчас, увы, ситуация другая. Ты у себя в отделе сводки на этот счет не читал?

— Не до них было, — сказал Мазур. — Была куча других забот, да и никто мне не поручал уделять внимание Месаудеро.

— Ну, тогда кратенькая лекция... Янкесы там готовят классическую «цветную революцию», в точности по учебнику умнющего мудака Шарпа. Очередной Майдан. Мотивировок две. Первая — та самая, на которую уже многих поймали, в том числе, увы, и нашу Империю в девяносто первом. Практически все нефтяные месторождения, которые активно разрабатывают на территории Месаудеро. Те, что за ее пределами, пока что только разведаны. Нужно объяснять, какие отсюда проистекают лозунги?

— Все ясно, как божий лень, — сказал Мазур. — «К чему нам кормить столицу и всю остальную страну?» «Санта-Кроче, голодранцы и лентяи, нас безбожно грабят». «Отделимся — и будем жить, как второй Кувейт или Саудовская Аравия!» Сколько раз проходили...

— Ага, вот именно. Затрепанный штамп, но ведь работает до сих пор. Очень человек бесится, если внушить ему, что его безбожно грабят, что он кого-то кормит... Есть и вторая мотивировка, тоже довольно убедительная. В Месаудеро шестьдесят с чем-то процентов населения составляют протестанты, потомки юропо — ну, так исторически сложилось. Здесь уже агитация идет иначе: пора освободиться от щупалец Ватикана, за столетия запачканных кровью. Припоминают в первую очередь зверства инквизиции — вот только как-то забывают уточнить, что в свое время протестанты сожгли на кострах столько народу, сколько не во всякой стране инквизиции удавалось. В общем, сочетание двух довольно убедительных мотивов: экономический и идеологический, Первый отлично действует главным образом на людей попроще — бедняку вдумчиво объясняют, что он бедняк оттого, что столица его грабит, зато при новой власти нефтяные денежки будут делить на площади и по-честному. Ну, а когда он поймет, что его в очередной раз накололи, будет уже поздно... Второй мотив предназначен для людей пообразованнее и поразвитее — и тоже эффективно работает. Словом, заговор катит на всех парах, и известно о нем до сих пор не так уж много — во всяком случае, недостаточно, чтоб объявлять военное положение и вводить войска. Парламентская оппозиция все заболтает, а разгон парламента с имиджем Васкеса категорически не сочетается, никак он не может на такое пойти...

— Конкретность есть?

— Немного. Главным образом качаем на косвенных, на прецедентах. Начнет молодежь, ясноглазые мальчики и девочки с цветами в волосах и чистыми улыбками... как не раз бывало, многие из них никем не куплены, идут митинговать совершенно искренне, от сердца... Что, как сам знаешь, ситуацию осложняет до предела... Когда на улицы высыпает взбунтовавшаяся пехота при оружии, даже заядлым либерастам трудно протестовать, когда на них бросают танки и лупят по ним с вертолетов. Ясноглазые мальчики и девочки — совсем другое. Их даже при доне Астольфо старались не трогать. По демонстрациям взрослых частенько стреляли и пускали броневики, наплевав на мировое общественное мнение, шахтерские митинги, случалось, без зазрения совести разгоняли пулеметным огнем. Но когда выходили студенты или старшеклассники лицеев, их полиция рассеивала со всей возможной во времена дона Астольфо деликатностью. Потом, правда, иные студенческие вожаки куда-то пропадали, но уже не на публике, и не под камерами иностранных репортеров... Так что президент в цейтноте. Ну, а чуть погодя объявятся крепкие молодые люди уже совершенно другого плана, отнюдь не ясноглазые, с оттопыренными карманами и куртками, разбитые на пятерки и десятки, с хорошими дирижерами, четко знающие свой маневр. Наверняка окажется, что так и не обнаруженные злобные правительственные снайперы стреляли по толпе тех самых ясноглазых, с цветами в руках я в волосах. Покажут крупным планом очередную юную девочку. лежащую на тротуаре с пробитой головой. Ну, сам знаешь, как это бывает... И вопли: «Каратели диктатора убивают наших детей!» Тут уже подключаются взрослые, сначала штатские, а потом и в погонах. Два пехотных полка, что дислоцируются в Месаудеро, опять-таки больше чем на девяносто процентов — из местных уроженцев, как и полиция, жандармы, гражданская гвардия. Само собой вся прогрессивная мировая пресса бьется в истерике, начнутся истерики на трибуне ООН... Финал — очень быстро развевается эта тряпка, — он взмахнул флажком, — как чертик из коробочки, выскакивает временное революционное правительство, жаждущее демократии и свободы, как старая лева — изнасилования, просит помощи и зашиты от геноцида у всех демократических миролюбивых сил. А миролюбивые силы долго звать не надо, они вот они, у границ территориальных вод идиллически плавают. Случайно тут оказались и не сумели остаться в стороне, когда каратели убивают детей и душат гражданские свободы, давят право народа на самоопределение... Пожалуй, за пределы Месаудеро они и не пойдут — упаси боже, они не агрессоры, они независимость молодой республики отстаивают, и не более того... А заодно и независимую нефть от диктатора Васкеса... — Лаврик взял бутылку каньи и плеснул немного в оба стакана, детскую, можно сказать, дозу. — Конечно, в значительной степени все это — основанные на прецедентах реконструкции, но и кое-какая информация от агентуры есть. Ну, а что касается эскадры, практически уже сформированной для операции «Кальмар», тут никаких догадок нет — стопроцентно верная информация. В основном от разведспутников, но и агентура, я так подозреваю, работает, хотя в подробности меня, конечно, никто не посвящал — ну, я ж не дите малое... С уверенностью можно сказать: у президента... то есть и у нас с тобой есть примерно неделя. Потом они начнут, и маховик раскрутится как бешеный... И ничего уже не удастся остановить. Так что наша задача гораздо сложнее, чем разбросать по дну «Ракурсы». Будь дело только в этом, никто и не беспокоился бы... Подумаешь: эй, сей веселей, вправо сей, влево сей... Пожалуй, и нас с тобой не стали бы на старости лет сюда выдергивать, тут и полковники из молодых справились бы, а то и майоры... Молодая смена подросла, и зубастая... Но ситуация такая, что старики-разбойники понадобились... Имперской выучки.

— Кое-что проясняется... — сказал Мазур. — Понятно теперь, для чего ты пляжи от курортников зачистил...

— Ага, вот именно, — безмятежно сказал Лаврик. — Теперь пляжи опустеют надолго. И никто не будет мешать репку сеять. Ни беззаботные яхтсмены, ни дайверы, которых там обычно куча — ну, да ты сам видел... А для пущей гарантии поставим вдоль берега пару дюжин сторожевиков — будет утечка в прессу, что злобные герильеро в осуществление своих уже объявленных планов собрались недалеко у берега и мины установить, со складов военно-морского флота злодейски спертые. А может, и установили уже парочку, вот там и работают военные водолазы.

— А янкесы не догадаются?

— Могут и просечь — сказал Лаврик. — Когда это они дураками были? Но вот сделать ничего не смогут, Классический пат: мы не в состоянии придавить сепаратистов, янки не в состоянии помешать нам творить в территориальных водах, что нашей душеньке угодно. Теоретически рассуждая, они могли бы подогнать поближе к территориальным водам обеспечивающее судно и выпустить на «сеятелей» ораву «морских котиков», но это было бы уже чересчур... К тому же стопроцентно известно: наших «гидрографов» они пока что не расшифровали, и о готовящейся «посевной кампании» представления не имеют.

— Мелочь, а приятно, — сказал Мазур. — И когда мне с местными ребятами посевной заниматься?

— Если все сложится благополучно, то никогда, — скупо усмехнулся Лаврик. — Я же два раза повторил касаемо минирования: «Если возникнет такая необходимость». И открытым текстом сказал, что с посевной как таковой справился бы толковый майор или полковник. — Он чуть наклонился вперед. — Кирилл, придется тряхнуть стариной. Ты сам давным-давно уже понял: мы существуем не только для того, чтобы что-нибудь там мастерски подорвать или. спалить. Мы еще и для того, чтобы порой утворить нечто такое, позволяющее эскадрам остаться на якоре, бомберам — на аэродромах, а пехоте — в расположении. Слушай в четыре уха. Тебе с местными бармалейчиками предстоит в самое ближайшее время провернуть две блиц-акции. Два блицкрига. Проигрывать не имеешь права — ну, да тебе не привыкать. Одна из акций при нужде будет шумная, с пальбой и термитом, вторая, наоборот, совершенно тихая, я бы сказал, тишайшая, и должна остаться неизвестной всему окружающему миру. Тебе приходилось делать и то, и другое, так что ничего нового... — Лаврик впился в него цепким, умным взглядом. — Накрепко запомни одно: даже если увенчается успехом только одна акция из двух, это будет победа. И никакой посевной не потребуется. Ну, а если прокатят обе... Верно тебе говорю: будешь Героем России. Серьезно. Считай, это уже решено. Но ты, конечно, из кожи вон вывернешься не из-за звездочки, а оттого, что мы — последние центурионы Империи... И есть у нас кое-что в душе, чего ни у какой молодой смены нет, при всей ее выучке. Старею, на патетику потянуло... Но что делать, если так оно и обстоит?

— Я так понимаю, плаваем? — спросил Мазур. — Не зря же дома эскулапы особый упор делали, когда меня чуть ли не по винтикам разбирали, на то, могу ли я полноценно работать с аквалангом?

— Угадал ровно наполовину, — сказал Лаврик. — Одна акция — с аквалангом, другая исключительно на суше. — Он улыбнулся какой-то вымученной, совершенно не свойственной ему улыбочкой, неприятно поразившей Мазура. — Вот только не «плаваем», а «плаваешь». Ничего бы я так ни хотел, как сплавать о тобой. Великолепный получился бы «дембельский аккорд». Но эти гады в белых халатах акваланг мне запретили насовсем. Что-то там с мозговым кровообращением, атеросклеротические бляшки и еще какая-то херня... Ладно, — сказал он преувеличенно бодро. — Вчистую не списали, и то хлеб. Давай работать. По первой акции...

Он водрузил на стол кейс, открыл и выложил на белоснежную скатерть целую стопку документов. Наметанным глазом Мазур сразу определил, что сверху лежат спутниковые фотографии. И рывком придвинулся к столу, охваченный сто раз испытанным, но никогда не покидавшим азартом предвкушения.

Глава VIII Множим на ноль!

Казалось, ему снова двадцать пять лет. Это чувство было столь пронзительным, острым, что сердце порой замирало то ли в блаженстве, то ли в страхе...

Все было, как десятки лет назад. Он, невесомый, размеренно работая ластами, плыл метрах в двух под поверхностью довольно широкой, спокойной реки — против течения. Напор его был не особенно силен, и особенных усилий прилагать не приходилось. А уходить по течению будет еще легче.

Ночь, как большинство здешних ночей в году, была ясная, безоблачная — и, если посмотреть вверх, виднелись размытые пятнышки звезд, крупных и ярких, какими они всегда бывают вдали от больших городов. Впереди маячил смутный силуэт замыкающего пятерки Бобышева, местного, разумеется, кадра, но выученного на совесть и плывшего вполне грамотно — ну, а штурмовать всевозможные объекты этистарослужащие морпехи были давно обучены и без помощи заокеанских советников. Единственный недочет — никому из них никогда не приходилось убивать: но, как показывает жизненный опыт, тренированный солдат при нужде легко этот недостаток исправляет без всяких моральных терзаний... Мазур глянул на прикрепленный на левом запястье навигатор, дублировавший тот, что был у лидера — Бобышева. Ну вот, считай, приехали. Два с лишним километра позади, до высокой и простейшей живой изгороди, окружавшей кукольную асиенду — метров четыреста. Ага, началась зона действия датчиков сигнализации. Отличная сигнализация установлена по всему периметру, отреагирует не то, что на человека, на случайную белку и моментально покажет количество и массу нарушивших незримую ниже поверхности, протекающей через асиенду реки. Ни хозяина, ни его специалистов по безопасности — а они у него лучшие, каких в этой стране можно раздобыть за хорошие деньги — не стоит винить в недосмотре или нерасторопности. Они заточены исключительно на сухопутное или воздушное вторжение, а боевых пловцов не принимали в расчет — потому что до недавнего времени таковых здесь просто не имелось. Будь такое желание (а его нет — к чему эти пижонские глупости?), можно было бы тихонечко напыжиться от гордости. Как-никак момент исторический, с какой стороны ни посмотри: впервые в истории Санта-Кроче боевые пловцы всерьез идут на штурм объекта. Ну кто бы тут предусмотрел, ничего не зная о толковой задумке президента Васкеса? Самый хитрый, умный коварный эскимос, отягощенный немалым жизненным опытом, наперечет знающий все привычные опасности и умеющий с ними бороться, никогда не возьмет в расчет вариант, по которому супостат забросит в его снежную хижину-иглу крайне недоброжелательно настроенную гадюку с полным боезапасом яда. Потому что в жизни с таким не сталкивался — как и все его соплеменники. Так и здесь...

Так, вот он, подводный вход на асиенду, распахнутый, как ворота в Кремле в знаменитой песне. Плывущий впереди остановился, замер в стоячем положении — так, Бобышев щупает хитрой аппаратурой и двор асиенды, и внутренность дома. Пора включать свой дубликат. Что тут у нас? Три включенных мобильных телефона, включенная рация (не работающая ни на передачу, ни на прием), двое персонажей размеренно прохаживаются по периметру двора (не такого уж большого, по отечественным меркам — соток двадцать). Во дворе гараж на три машины и большой сарайчик для инвентаря садовника. Так, во внутреннем дворике — еще один охранник, судя по неподвижности красной точки, не расхаживает, а сидит в уголке. Дом... В правой половине разделенные некоторым расстоянием четыре точки, неподвижные: лакей и шофер (тоже неплохо умеющие обращаться с огнестрелом) и два охранника, недавно сменившиеся. А в левой половине — еще две точки, только прильнувшие друг к другу вплотную: ну да, хозяин со своей пассией.

Хорошо, что нет собак. Просто замечательно, что у очаровательной сеньориты аллергия на собачью шерсть, и в этом своем доме хозяин собак не держит. Окажись они здесь, серьезным препятствием бы не стали, Мазур в прошлые времена несколько раз с ними сталкивался при подобных обстоятельствах, и всякий раз обходилось в лучшем виде, самая вышколенная собака бессильна против пули или кое-каких химических препаратов. Просто были бы лишние хлопоты, вот и все...

Никаких изменений — народу на асиенде ровно столько, сколько обычно и бывает, когда хозяин со своей очаровашкой сюда приезжает. Три недели самого плотного наблюдения, как рассказал Лаврик. С участием спутников. Лаврик об этом ничего не говорил, но у Мазура осталось впечатление, что при нужде над имением подвесили бы и суточный. Другое дело, что его моментально засекли бы гринго (как мы засекаем их «суточники», и непременно задались бы вопросом: отчего русские уделяют такое внимание пусть весьма богатому, но, в общем, рядовому поместью? Так что ограничились тем, что информацию сняли несколько спутников, кружащих по стационарным орбитам (сколько их было, Лаврик не уточнял, да и Мазуру это было ни к чему).

Кого они должны прихватить на асиенде, Лаврик так и не сказал. Усмехнулся: «Все в свое время, Ватсон. А сейчас какая вам разница?» Он был совершенно прав, и Мазур не лез с вопросами... Вбил себе в голову другое: лицо и голос Лаврика, когда тот говорил едва ли не умоляюще (впервые Мазур слышал у него такие интонации).

— Кирилл, ты их должен привезти живыми. Иначе все полетит к черту. Кое-какую выгоду мы получим, но это скомороший смех по сравнению с живыми, по возможности невредимыми.

Теперь вокруг было светлее, но не особенно: на асиенде горели с полдюжины самых лучших уличных фонарей (мощный генератор в подвале). Здесь имелись по четырем углам поместья и другие — вышки с целыми гроздьями мощных фонарей наподобие тех, что на стадионах — чтобы при какой-то угрозе вмиг залить территорию ослепительным светом, чтобы угроза не осталась незаметной. Но сейчас они, разумеется, не горели — ну, а уж загорятся или нет, исключительно от незваных гостей зависело.

Замыкающий остановился, призывно помахал Мазуру —- ага, Бобышев зовет, пора провести короткий военный совет перед броском. Мазур поплыл вдоль шеренги аквалангистов, одинаковых, как горошины из одного стручка, быстро оказался рядом с Бобышевым, и они быстренько все обговорили — понятно, без слов, жестами на манер глухонемых — вот только глухонемой этого языка не понял бы... Пошла работа. В строгом порядке, аккуратной шеренгой на дно у самого берега ложились акваланги, ласты, пояса с грузилами. Стоя на дне, привычно задерживая дыхание, Мазур почувствовал, как ощущение молодости бесследно улетучилось. Вернулись годы. Нельзя сказать, чтобы он был утомлен и уж тем более вымотан двухкилометровым заплывом — но отчетливо ощущал, что ему уже не пятьдесят и даже не шестьдесят. Мелькнула мысль, что это и в самом деле пресловутый «дембельский аккорд» —- эскулапы на что-то такое намекали... Ну, тогда тем более следует провести все идеальнейше. И вообще... Как там во время Семилетней войны прусский генерал кричал своим гусарам, поднимая их в атаку? «Вы что, канальи, собрались жить вечно?» Вот именно...

Он был в отдалении от ближайшего уличного фонаря — так что, учитывая дислокацию охранников (по- прежнему прилежно отображавшуюся на дисплее), поднял над водой голову —- чуть выше уровня ноздрей, сделал несколько жадных вдохов.

Насколько он знал от того же Лаврика, дом был новоделом, возведенным с нуля лет десять назад — но в точности повторял архитектуру помещичьих домов примерно полуторастолетней давности. Видимо, хозяин питал пристрастие к старине, а денег на свои капризы у него хватало. Когда-то это называли мавританско-мексиканским стилем, сказал всезнающий Лаврик. Именно такую, а не местную, изрядно отличавшуюся, хозяин выбрал для уютного гнездышка на окраине своих владений размером с добрый Люксембург —- и возил сюда не обычных шлюх, а тех, с кем крутил романы в хорошем южноамериканском стиле. Откуда у него именно такие архитектурные пристрастия, никто выяснять не стал — а зачем?

Небольшой одноэтажный дом с плоской крышей, обнесенной парапетом, — или, по-местному, асотея. Построен квадратом, внутри — дворик-патио с фонтаном, лестницей, ведущей на асотею, и входом в дом. Довольно простенькая рабочая площадка, приходилось окаянствовать в декорациях посложнее...

Все! Сигнал подан, теперь ничего нельзя ни остановить, ни изменить...

Бесшумные призраки, затянутые в черное, рывком выметнулись на берег в нескольких местах, так, чтобы их не видел часовой в патио. Два едва слышных щелчка — и оба часовых во дворе перестали числиться среди живых. Сверившись с датчиком, двумя бесшумными вереницами ворвались в патио, точно зная, где там сидит часовой, и мгновением спустя он отправился следом за братьями по разуму — а куда именно, это уж его личное дело, ничуть не интересующее незваных гостей.

Бесшумно распахнулась высокая парадная дверь из резного дуба, и черные призраки оказались в вестибюле, слабо освещенном двумя настенными лампами, отделанном темными панелями под старину. Пара выразительных жестов, и пятерки разомкнулись — Бобышев со своими бросился направо, знакомиться с обслугой, Мазур со своей пятеркой кинулся налево, в гости к хозяину.

Всего-то две высокие двери с вычурными бронзовыми ручками, одна напротив другой. По жесту Мазура двое скользнули в левую, вмиг пронизав ее лучами маленьких, но мощных фонариков, и тут же появились, разведя руками —- пусто... Мазур кивнул на правую. Дверь ему открыли рывком, и он первым влетел в большую спальню, слабо освещенную ночником с сиреневым абажуром у огромной постели. На которой замерли, прильнув друг к другу, двое — то ли дремали, то ли отдыхали в приятном утомлении. Похоже, второе - мужчина опомнился первым, не теряя времени, сунул руку под подушку, но в руках Мазура и стоявшего рядом с ним пловца чуть слышно хлопнули пневматические стрелялки, и два дротика с отменной химией угодили в шею разнежившимся голубкам. Отменная химия, как от нее и ожидалось, подействовала мгновенно: оба расслабились, безвольно откинулись на подушки.

По жесту Мазура один из пловцов включил люстру — больше не было необходимости таиться. Часы на его правом запястье трижды мигнули пронзительно-синим огоньком — Бобышев справился отлично, больше в асиенде не осталось живых, не считая, разумеется, их группы и двух бесчувственных на кровати, г

Вот сейчас-то с ними и предстояла главная возня — упаковать для перевозки в полном соответствии с инструкциями, чтобы доставить к вертолетам живыми и здоровыми... Мазуру никогда прежде не приходилось таким заниматься, и никому из его людей тоже — но они часа два тренировались на манекенах, так что не растерялись.

Парочку вмиг извлекли из постели — плотный мужчина лет пятидесяти, без капли лишнего жира, без единого седого волоса, и красивая белокурая девушка примерно вдвое его моложе. Оба были голыми, как Адам с Евой до грехопадения, но одевать их никто не стал — не стоило терять лишнее время, проявлять ненужную галантность, доедут и так, а в пункте назначения им что-нибудь найдут... Все было в порядке, аппаратура докладывала, что никакой тревожный сигнал наружу не ушел. Но все же они были на территории мини-империи этого самого типа, царя и бога на десятки километров вокруг, пусть и на самой ее окраине. Всего-то в паре километров отсюда — небольшое ранчо, где постоянно бдят круглосуточно в две смены два десятка вооруженных до зубов головорезов, выполняющих функции и пограничной охраны, и телохранителей хозяина. После того, как президент объявил крестовый поход против асиендадо (пусть и не ставивший задачей истребить их как класс, а отобрать ровно половину земель), означенные на всякий случай приняли повышенные меры безопасности и мобилизовали свои личные армии. Многие детьми или юношами застали дона Астольфо и прекрасно помнили его незатейливые методы убеждения непокорных. Никто, в общем, не думал, что Васкес начнет действовать теми же методами, но в подобных случаях (тут Мазур их прекрасно понимал), лучше перебдеть, чем недобдеть. Если уж цинично, только что совершившийся налет на асиенду как две капли воды походил на иные ухватки дона Астольфо — Васкес такого никогда прежде не делал, но, видимо, жизнь заставила хотя бы в одном-единственном случае отказаться от демократических формальностей в виде прокурора в форме и ордера, на арест. Уж, несомненно, заставила — иначе Лаврик не волновался бы так, хотя и скрывал это изо всех сил...

По жесту Мазура на полу проворно расстелили два черных пластиковых мешка и сноровисто упаковали туда бесчувственную парочку. Сунули туда же две штукенции, с которыми Мазур имел дело впервые: два красных баллона размером с автомобильный огнетушитель. Мазур, как следует проинструктированный, сам их включил и проверил, работают ли нормально — работали. Застегнули мешки, приведя их в состояние полной герметичности, чтобы ни одна капля воды не попала внутрь. Подхватили и понесли из спальни. Красные баллоны должны были исправно снабжать пленников кислородом и поглощать лишний углекислый газ. Нечто наподобие акваланга замкнутого цикла, только гораздо проще. Хватит не на два километра, а на все десять, заверял Лаврик.

На берегу вновь сноровисто закипела работа: к мешкам с пленными прикрепляли по три резиновых баллона — в ногах, в головах и посередине, — надували их водородом, придавая плавучесть, позволившую бы драгоценному грузу плыть на глубине метров трех под водой, где транспортировать их было даже легче, чем аэростаты воздушного заграждения — под водой не бывает ветра, а плыть предстоит по течению.

Вот и все. Скрылись под водой две четверки аквалангистов, без всякого труда увлекавших по течению поклажу, вот за ними следом ушли остальные, задержался один Бобышев, но Мазур успокоил его жестом, показав, что задержится буквально на несколько секунд.

Он стоял на берегу в тишине и совершеннейшем одиночестве, уже с баллонами за спиной, в поясе с грузилами, в поднятой на лоб маске. Сам не знал, для чего ему эти несколько секунд тишины и одиночества. Возможно, это было прощание. Отчего-то он совершенно точно знал, что это его последний в жизни подводный рейд. Дембельский аккорд. Прошедший, с законной гордостью можно отметить, без сучка без задоринки. На взгляд непосвященного, все прошло как-то уж буднично и просто, нисколько не напоминая голливудские боевики: несколько минут действия, несколько выстрелов, захват, отход. Вот только непосвященному ни за что не понять, сколько сил и нервов вложено в то, чтобы подобные визиты как раз и проходили вот так, как только что состоявшийся — молниеносно и с разгромным счетом. И не узнать, что подобные успехи не так уж скупо оплачены кровью тех, кто однажды оплошал...

Рано было торжествовать. По старой неписаной традиции радоваться, равно как и проявлять иные положительные эмоции, положено не раньше, чем благополучно вернешься в пункт отправления. А они были еще на полпути. Вертолеты приземлились в достаточно укромном месте — два легких транспортника в компании винтокрыла огневой поддержки за пределами владений этого «дикого помещика», но все же достаточно близко к их границам, и в случае чего здесь, в глуши, никто не станет церемониться с незваными гостями. А им, помимо прочего, настрого поручено уйти без малейшего шума, не оставив ни малейших следов — появились из прохладного ночного воздуха и растаяли в воздухе, фигуры без лиц и имен...

Потом, когда вертолеты взлетели, когда Мазур, летевший в переднем, где на полу меж железными дырчатыми скамеечками, где лицом друг к другу сидели люди в черных комбинезонах, стащившие только капюшоны с голов, лежали два черных резиновых мешка (их слегка расстегнули, чтобы еще бесчувственные пленники лежали нормально), достал сигареты и сделал первую жадную затяжку, ощутил нечто прежде никогда не испытанное. Опять-таки, никак нельзя сказать, что он особенно устал или утомлен — но он как-то холодно, отстраненно осознавал: его время кончилось. На суше его еще рано списывать в тираж, но боевого пловца по кличке Пиранья больше нет, и сегодня было его последнее погружение. Он отчего-то знал это совершенно точно. Странно, но не испытывал по этому поводу ни малейших эмоций: когда-нибудь это должно было произойти. Вы что, канальи, собрались жить вечно?

...Смело можно сказать, что он блаженствовал. Полулежал в широком и удобнейшем мягком кресле перед телевизором, справа, под локтем, стоял столик с бутылкой отличного местного коньяка (который здесь выдерживали не в дубовых, а в кедровых бочках, и нектар получался несказанный), содовой и хорошей закуской — а слева примостилась Белль, тесно к нему прильнувшая, положившая голову на плечо. И никуда не нужно было спешить, не было никаких дел. Лаврик (старательно скрывавший, что бурлит от избытка эмоций, как перегретый чайник), сказал как можно равнодушнее: «Ну ты молоток. Сутки отдыха. С текучкой в отделе Грандовский справится». И, не скрывая нетерпения, испарился куда-то — явно общаться с привезенной Мазуром добычей.

— Я вас ни о чем не спрашиваю, сеньор адмирал, я все понимаю, — сказала Белль. — Но... Это было опасно — ваша поездка?

— Да нет, с чего ты взяла? — сказал Мазур как можно безмятежнее.

— Никто не мог — а скорее всего, не хотел — сказать мне, где вы есть, я беспокоилась удачно...

— Ужасно, — машинально поправил Мазур. — Не нужно было беспокоиться, Белль. Не было ни малейших поводов для беспокойства. Поездка была нисколечко не опасная, просто невероятно секретная. Ты же офицер, должна понимать...

—- Я не только офицер, я еще и женщина, — сказала Белль. — Ваша женщина. Я уже начала вас чувствовать. Вы даже сейчас еще отходите от жуткого напружения... напряжения. Значит, это было очень опасно. Но если я офицер, я не задаю никаких вопросов. Я просто страшно рада, что все кончаюсь благополучной...

«А уж я-то как рад...» — проворчал про себя Мазур, покрепче обнял Белль и посмотрел на экран телевизора. Там по-прежнему продолжалось одно и то же: заставка в виде статуи пышноусого человека с бакенбардами, в старомодном мундире с эполетами и шпагой на боку. Звенела гитара, и нежный девичий голос все так же пел романсеро — сплошь лирические — о любви, о разлуке, о разных мечтаниях, как объяснила Белль.

Но ведь не зря Лаврик ему крайне настойчиво посоветовал включить именно этот канал в определенное время?

— Что это за историческая персона? — спросил Мазур. — Наверняка историческая, если удостоен памятника...

— Это адмирал Флориано, — пояснила Белль. — Герой войны с чилийцами. Его у нас очень уважают, есть еще несколько памятников, и в столице тоже, есть военно-морская медаль его имени. Но особенно его почитывают...

— Почитают, — машинально поправил Мазур.

— Да, почитают. Особенно его почитают в Баррадилье, он здешний уроженец, юропо, лютеранин...

Действительно, слева на экране красовалась эмблема канала, а справа — слово «Баррадилья». Мазур уже кое-что знал об этом городе: официально — главный город одной из провинций, а неофициально — столица Месаудеро, никоим образом не признанная властями в этом качестве, потому что «Месаудеро» — название чисто географическое. Пока что...

Ага! Памятник ценителю морей пропал с экрана — вернее, предстал очень маленьким, окруженным толпой, по первым прикидкам, тысячи в три человек. Судя по всему, снято с вертолета. Люди стоят смирно и, похоже, молча. В нескольких местах, довольно далеко от собравшихся, стоят кучки полицейских в мундирах табачного цвета: ни щитов, ни бронежилетов. ни касок с забралами, и винтовок не видно. Самые обычные постовые полицейские, разве что с дубинками на боку.

Другая камера — на сей раз оператор явно стоял на земле — стала медленно перемещаться по лицам в первых рядах. Очень медленно, еще дольше задерживаясь на красивых — и совсем юных — девушках. Некоторые из собравшихся держат аккуратные плакатики - никаких восклицательных знаков, значит, это не лозунги. Нал толпой — три больших флага сепаратистов и у многих в руках маленькие. Со времен дона Астольфо наступили некоторые послабления на этот счет флаги давно уже не запрошено демонстрировать в общественных местах. Разумеется, если это не сопряжено с сепаратистскими призывами — вот насчет них сохранилась соответствующая статья в уголовном кодексе

В конце концов у Мазура зародилось стойкое подозрение, что оператор работает именно так умышленно: очень уж долго он старательно показывал лица. Ни одного, сведенною фанатизмом или искаженного злобой: открытые, радостные, доброжелательные лица парней и девушек, ясные, умные глаза... И снова можно вспомнить, что даже дон Астольфо, отнюдь не ангел кротости, никогда не бросал на таких полицаев с дубьем — очень уж неприглядное было бы зрелище, которое не преминули бы заснять иностранные репортеры И уж тем более Васкес никогда на такое не пойдет.

Плохо только, что вслед за ясноглазыми, как показывает опыт последних лет, всегда приходят другие А порой случается и так, что кое-кто из таких вот ясноглазых девочек наполняет бутылку бензином, и они с пылающими фитилями летят в окна, и заживо горят совершенно неповинные люди...

— Что у них написано на плакатах7 — спросил Мазур.

— Названия учебных заведений, — сказала Белль. — Два университета, институты, лицеи... Здесь только студенты и старшеклассники, со всей Месаудеро...

Вот и попробуй не то, что колотить их дубинками, а просто разгонять тычками, подумал Мазур. Проходили, как же ОНИЖЕДЕТИ!

На ступенях постамента памятнику адмиралу появилось несколько молодых людей, стали устанавливать динамики. Олин из них, совсем молодой, в очках в тонкой золотой оправе, с лицом студента отличника взял микрофон. На плошали воцарилась совершеннейшая тишина, и он заговорил — спокойно, рассудительно, не повышая голоса, без всякой аффектации, словно отвечал на экзамене.

— Белль, переводи! — воскликнул Мазур.

— Он говорит... он говорит, что в мировой истории не считать примеров, когда ощутившие себя отдельными нациями, отделялись от другой нации, господствующей. Эстадос Юнидос отделились от Англии, Латинская Америка — от Испании и Португалии, Куба и Филиппины — от Испании, Словакия от Чехии, Аба... Абхазия и Осетия — от Грузии.

Эрудит, зло полу мал Мазур. Отличник, даже Абхазию с Осетией знает, ботаник.

Белль сердито сузила глаза:

— В общем, он рассуждает чисто теоретически. Приводит многочисленные примеры. Ни разу не упомянул Санта-Кроче и Месаудеро, не сказал ничего, что противоречило бы закону... Но куда он клонит, понять совсем нетрудно...

Очкарика сменила очаровательная девчонка в красивом розовом платье, с улыбкой кинозвезды принялась что-то горячо говорить. Белль прилежно переводила:

— У нее есть мечта — жить в стране, где все близки друг другу, как братья, где все объединены общими идеалами и верой... Лирика, в общем. И снова — никакой конкретики...

— Ладно, хватит, — проворчал Мазур. — И так все ясно. Лирика, романтика, и совершенно не думают, что...

Он замолчал, взял со столика мобильник, засвиристевший мелодию из какого-то романсеро. Номер высветился насквозь незнакомый, но Мазур ответил. Послышался уверенный мужской голос, кажется, немолодой:

— Я имею честь говорить с сеньором адмиралом Мазуром?

Произнесено это было на хорошем английском.

— Имеете, — кратко ответил Мазур.

— Когда-то мы были знакомы, во время вашего первого визита в нашу страну. Я не настолько полон самомнения, чтобы думать, будто вы все эти годы помнили мою скромную фамилию, поэтому представлюсь сразу: Себастьяно Авила.

Вот уж кого Мазур никогда не забывал... Человек не из тех, кого забывают.

— Я вас помню, дон Себастьяно, — сказал он. —- Честное слово. Рад слышать, что у вас, судя по голосу, все отлично.

— По крайней мере, не так уж скверно... Сеньор адмирал, мне очень хотелось бы с вами встретиться по крайне серьезному делу. Которое напрямую касается и меня, и вашей... службы. Поверьте, это очень серьезно, и смею полагать, важно для вас. Когда вы могли бы найти для меня время?

— Я мог бы приехать прямо сейчас, если вас это устраивает, — сказал Мазур, не раздумывая. — У меня сегодня свободный день, а что будет завтра и как меня закрутят дела — совершенно неизвестно...

— Великолепно, — сказал Авила. — Я сегодня весь день пробуду дома — как и большую часть времени, увы. Проклятая старость... Запоминайте адрес. Буду с нетерпением ждать.

— Какие-то дела? — спросила Белль, когда он отключил телефон. — Вы говорили, что сегодня будете совершенно свободны...

— Неожиданно позвонил один старый знакомый... по прошлому приезду, — сказал Мазур. — Оказывается, у него ко мне какое-то серьезное дело. А человек это такой, что словами «серьезное дело» не разбрасывается...

— Я могу его знать?

— Вполне возможно, — сказал Мазур, решив, что прежняя секретность уже давно устарела. — Это генерал Чунчо.

— Кто? — с искренним недоумением посмотрела на него Белль.

Что называется, Sic transit gloria mundi^[12], с некоторой грустью подумал Мазур. Вопрос немыслимый двадцать лет назад — в особенности в устах сотрудницы контрразведки. Еще одна живая легенда ушла в небытие — далеко не в первый и уж, безусловно, не в последний раз

— Был такой генерал... — сказал Мазур.

— Ты поедешь?

— Непременно. Я же говорю, это не тот человек, который шутит словами «серьезное дело».

Мазур быстренько прокрутил кое-что в голове. Тогда дону Себастьяно было под шестьдесят — значит, сейчас под восемьдесят. Но расслабляться не должно: генерал Чунчо из тех людей, что перестают быть опасным, как гремучая змея, только разбитые параличом. Судя по голосу, Авила ничуть не походил на паралитика — и дряхлости как-то не чувствовалось. Когда-то он был всецело на стороне Мазура – состоял в правлении концерна, крайне заинтересованного в российских инвестициях, деловом партнерстве в крупных проектах. Однако с тех пор прошел двадцать один год. В какой игре сейчас генерал — без сомнения, в какой-то игре, — предсказать решительно невозможно. Чересчур опрометчиво было бы ехать к нему, точнее, по названному им адресу в одиночку, пусть и с пистолетом под мышкой...

Тогда? Телефон Лаврика недоступен, вообще неизвестно, где сейчас Лаврик, так что не посоветуешься... Тьфу ты, черт! Он как-то не успел еще привыкнуть к тому, что у него, помимо прочего, под командой три десятка вышколенных головорезов, не далее, как вчера часть из них показала, на что способны и наглядно продемонстрировала, что крови не боится...

Он взял телефон.

...Дом за неизбежной чугунной оградой был двухэтажным, но не особенно большим, не блиставшим внешней роскошью. Респектабельный домик в респектабельном районе — и не более того.

Две сопровождавших Мазура машины остановились так, чтобы при необходимости обстрелять дом с двух точек. Окна опустились, крепкие ребята в штатском — поголовно те, кто был с ним вчера в рейде — изобразили ленивое равнодушие к окружающему. Коротких автоматов, лежащих у них на коленях, прохожим не видно...

Мазур вылез из своей машины и неторопливо пошел к ажурной калитке. Нажал кнопку звонка. Почти сразу же из парадной двери показался классический слуга: черный костюм старомодного фасона, накрахмаленная сорочка, черная «бабочка». Вот только это был не пожилой благообразный дворецкий английского типа, а молодой человек, комплекцией ничуть не уступавший тем мальчикам, что остались страховать Мазура. И под пиджаком у него определенно таился посторонний предмет, каких пожилые благообразные дворецкие никогда не носят. Вывод: генерал Чунчо по- прежнему в какой-то игре, иначе такому мальчику тут и делать нечего...

— Сеньор адмирал? — чуть склонил голову здоровяк. — Господин советник вас ждет, он просил немедленно провести вас к нему...

Советник? Это было что-то новенькое, в прошлый раз Мазур не помнил, чтобы применительно к Авиле употребляли такой титул. Ну, многое могло измениться за двадцать лет...

Дон Себастьяно Авила встретил его в обширной приемной, украшенной старинными клинками и двумя батальными картинами, судя по мундирам, изображавшим какие-то эпизоды войны за независимость. Никак нельзя сказать, что он изменился разительно — оказался из тех людей, которых годы не берут. Морщин прибавилось, и некогда черные, как смоль, бисмарковские усы стали серыми, как шевелюра — но он оставался прямым, как клинок шпаги, и двигался довольно бодро. И рукопожатие было крепким.

— Прошу в гостиную, адмирал, — сказал он, легонько взяв Мазура за локоть и поворачивая к одной из дверей. —- Я надеюсь, вы не откажетесь со мной выпить?

— От таких предложений я обычно не отказываюсь, — усмехнулся Мазур.

Стол в гостиной был накрыт не то, чтобы обильно, но роскошно: три бутылки с отличными нектарами и множество закусок высшего класса. Дон Себастьяно наполнил рюмку Мазура до краев, а свою до половины, пояснив с уточняющей улыбкой:

— Эта врачи... Собственно говоря, они мне запретили спиртное совсем, но я не собираюсь следовать их бесценным советам. Ваше здоровье!

Он выпил первым — вполне возможно, намекая Мазуру, что бояться его угощения не следует. Не без житейского цинизма Мазур подумал, что это ни о чем еще не говорит: в конце концов, яд можно заранее нанести на внутреннюю поверхность рюмки так, что он будет совершенно незаметен. Но превосходную канью выпил без колебаний: вряд ли генерал Чунчо пригласил его, чтобы отравить, скорее уж, учитывая его биографию и стиль, подослал бы декадента с пистолетом.

— Кстати, о врачах, — непринужденно продолжал дон Себастьяно. — Для меня примером в этом отношении служит покойный Хью Хефнер. В одном из интервью незадолго до смерти он говорил интересные вещи. Мне восемьдесят два года, сказал он, и без виагры я уже ни на что не способен. Но секс мне необходим каждый день. Мой врач мне сказал: Хью, если ты и дальше будешь лопать виагру, оглохнешь совершенно. Я ему ответил: лучше я буду со слуховым аппаратом, чем останусь без секса. В этом что-то есть, не правда ли?

— Пожалуй, — светски сказал Мазур.

Со стены, с большой застекленной фотографии на Мазура снисходительно-устало взирал дон Астольфо, полуприкрыв глаза тяжелыми веками. Совершенно такую же фотографию Мазур видел когда-то в доме Ольги. И на этой в углу было написано несколько строк с размашистой подписью.

Дон Себастьяно перехватил его взгляд:

— Неделю назад приключился занятный случай, знаете ли. Мой правнук — ему двенадцать — спросил меня: «А кто такой Дон Астольфо?» Можно ли было себе такое представить двадцать лет назад? — и продолжал с некоторой грустью: — Все проходит... В учебнике истории для старших классов Астольфо отведено не более трети странички: был когда-то такой президент, за ним числятся как определенные достижения, так и серьезные недостатки, порой выливавшиеся в нарушения демократии... И все. — Он вновь наполнил рюмки, полную Мазуру и половину себе. — Вы, может быть, не поверите, адмирал, но Астольфо не был недалеким тираном. У него были идеи, у него была программа. Мы с ним тогда полагали, что поступаем правильно, что именно так и следует поступать...

Мазур мог бы сказать: жил-был когда-то человек, тоже считавший, что поступает правильно, что иначе и нельзя поступать. И звали его Адольф Гитлер. Но не стоило здесь, за этим столом воевать с безвозвратно сгинувшими призраками...

— Я немного о вас слышал, — сказал дон Себастьяно. — Вы стали адмиралом нашего флота, возглавляете некий суперсекретный отдел... что же, хочу сразу внести ясность: мы с вами в одной лодке. Я по- прежнему — член правления концерна «Барридадо Куинес», и акций у меня гораздо больше, чем было двадцать лет назад. Вы ведь знаете, что наш концерн — главный партнер России в строительстве каскада ГЭС на Ирупане?

— Знаю, — сказал Мазур.

— Так что мм, как и двадцать лег назад, в одной лодке. Чему я только рад. Вы — не тот человек, которого мне бы хотелось иметь противником...

— Комплимент за комплимент, причем искренний, — сказал Мазур. — То же самое я могу сказать о вас, дон Себастьяно.

— Ну, вы чересчур высоко цените старика... Все в прошлом.

Черта с два, подумал Мазур. Этакий дедушка еще многих переживет — хочется надеяться, что не нас…

— В связи с тем, что мы, как оказалось, по-прежнему плывем в одной лодке, я хотел преподнести вам маленький подарок.

Он без усилий встал, энергичной походкой отошел в угол и вернулся с тростью из темно-красного дерева. Серебряная рукоять была пошире мужской ладони и заканчивалась навершием в виде массивного орлиного клюва. Остановился перед Мазуром. Мазур тоже встал, сказал нерешительно:

— По-моему, мне это пока что ни к чему...

— Не спешите, — усмехнулся в роскошные усы дон Себастьяно. — Вот эта планка сдвигается вниз. Потребуется определенное усилие — ну, не более того, какое нужно, чтобы нажать на спуск пистолета... Но самопроизвольно ни за что не сработает...

Он с видом фокусника развел руки далеко в стороны. В левой у него осталась пустотелая трость, а в правой — длинный, трехгранный стальной клинок. Только теперь Мазур оценил, что рукоять трости — крайне удобный эфес шпаги.

Со щелчком вогнав клинок в ножны-трость, Авила протянул ее Мазуру:

— У нас категорически не принято отказываться, когда дарят оружие. Вы же не хотите нанести мне смертельную обиду?

— Конечно, нет, — сказал Мазур.

Принял трость и удивился ее тяжести — словно не из дерева, а из железа — хотя это было, несомненно, дерево. Взвесил на руке: пожалуй, такая трость сама по себе могла служить неплохим орудием рукопашного боя. Дон Себастьяно пояснил:

— Это дерево кебрачо, самое тяжелое и прочное на континенте. В переводе с испанского — «ломатель топоров». Об него и в самом деле ломаются обычные топоры, нужна специальная сталь. Корабль из него строить нельзя — потонет, а вот мостовые и железнодорожные шпалы из кебрачо служили долгими десятилетиями, кое-где до сих пор еще служат... Ну как, адмирал, такая трость вам может и пригодиться?

— Вполне вероятно... — сказал Мазур, когда они вновь уселись за стол.

— При необходимости можно имитировать легкую хромоту... Лет тридцать назад один мой сослуживец попал в нешуточный переплет, будучи без оружия, и остался жив только благодаря подобной трости... Неужели вы недовольны? У вас характерное выражение на лице...

— Нет, тут другое, — сказал Мазур. — Подарок и в самом деле отличный, я вам искренне благодарен. Вот только у русских принято делать ответные подарки, но я совершенно не представляю...

— Сделать ответный подарок гораздо проще, чем вам представляется, — сказал дон Себастьяно серьезно. — Я не только член правления концерна и его крупный акционер, но и начальник службы безопасности. По долгу службы внимательно отслеживаю ситуацию в стране. И не так уж мало знаю об эскадре гринго, о том, что готовится в Месаудеро — и о том, как хитро это готовится. Ничего похожего на старые классические военные перевороты или мятежи сепаратистов. Мир меняется, а с ним и некоторые технологии... Откровенно говоря, эти асиендадо меня порой просто злят — как пережитки прошлого. В Европе с господством земельной аристократии покончили давным-давно, а у нас она еще представляет определенную силу, порой изрядно мешающую финансово-промышленным группам. Но разговор не о том... Адмирал, мы слишком много вложили и в совместные с вами проекты на Ирупане, и в нефть. И мы слишком многое потеряем, если сюда вновь влезут гринго и вытеснят вас. Эта лишенная всякой лирики прагматика и делает нас вашими вернейшими союзниками. Лирика сплошь и рядом только портит дело, а вот прагматика — наоборот... — он смотрел на Мазура прямо- таки со снайперским прищуром. — Сеньор адмирал, в вашей ЧВК есть иностранный агент. Я думаю, вам не нужно объяснять, чей? Отлично... Беда в том, что у меня нет конкретики, одни только косвенные данные, но их комплекс достаточно убедителен. Вы ведь знакомы с такими ситуациями?

— Знаком, — кивнул Мазур.

— К сожалению, сеньор адмирал Самарин отнесся к моей информации, я бы сказал, несколько легкомысленно. Я знаком с ним три года, успел убедиться, что это хороший профессионал, но и у лучших профессионалов случаются промашки. Если бы вам удалось убедить его все же заняться расследованием, это было бы для меня лучшим подарком, кстати, и для вас тоже. Я, как вы понимаете, имею в виду не вас лично...

— Что у вас есть? — спросил Мазур.

— Я вам все расскажу подробнейшим образом, — заверил дон Себастьяно. — Скрывать что-то не в моих интересах...

Глава VIII Множим на ноль! Окончание

И снова — декорации в стиле Джеймса Бонда. Правда, оставаться в них предстояло недолго...

Ничего не скажешь, в свое время американцы из «Петро» позаботились о максимальных удобствах для здешних своих «белых воротничков» — ресторан «Касабланка», где Мазур в одиночестве сидел за столиком, интерьером не уступал иным столичным. Ну, а когда Васкес нефтепромыслы национализировал, он, естественно, не стал ничего менять — чтобы спецы работали в прежнем комфорте и уюте. И даже повысил жалованье процентов на десять. Вот они и не подумали разбегаться — уехали только около десятка из. сотни с лишним иностранцев, остальные здраво рассудили, что от добра добра не ищут...

Со своего места он прекрасно мог видеть объект — американца по фамилии Хиггинс, занимавшего какой-то важный пост в том отделе, что ведал закачкой нефти на танкеры. Название его должности было длиннющее, но совершенно Мазуру не нужное, а потому он и не стал выяснять.

По фотографиям он субъекта опознал сразу: темноволосый тип лет сорока с уверенными манерами и рожей бабьего любимчика (и соответствующей репутацией). Часто и откровенно поглядывавший на аркообразный вход, завешанный нитями разноцветного бисера. Очень часто и очень откровенно.

Мазур ухмыльнулся про себя. Вся ловушка была построена на имевшем здесь место дефиците прекрасного пола. Далеко не все из «белых воротничков» обитали здесь с женами или девушками, имевшими неофициальный статус «постоянных подруг». Ну, разумеется, это вовсе не означало полного отсутствия женщин в пределах досягаемости. Как-никак мы в Южной Америке, господа. Километрах в пятнадцати отсюда располагался немаленький городок Мадалес с кучей борделей — два были роскошными, люксовыми, предназначавшимися исключительно для «сливок» нефтепромыслов.

Вот только новые труженицы постельного фронта появлялись в этих заведениях не так уж часто. Человек, проработавший на промыслах четыре с лишним года (как присутствующий здесь мистер Хиггинс), за это время успевал освоить оба заведения с первого этажа и до последнего — после чего любому активному кобелино, если он любитель разнообразия, в этих заведениях становилось откровенно скучно.

И если вдруг старый знакомый, давний сослуживец звонит тебе и по дружбе сообщает, что в городок нефтяников только что приехала работать очаровательная молодая девушка, незамужняя и, судя по первым наблюдениям (Генри, мы, французы, в этом знаем толк!), отнюдь не склонная вести монашеский образ жизни... Само собой, приличная девушка, не путанилья какая-нибудь. Тут у любого кобелино взыграет нешуточный охотничий азарт. Благо старина Пьер, к его великому сожалению, с самого начала пребывает здесь с женой, а потому ограничен в маневрах — но из мужской солидарности приведет ее в «Касабланку» и познакомит с другом Генри, пока весть о прибытии одинокой красавицы не распространилась по городку, и не объявились во множестве другие претенденты. Они с Мадлен познакомились с новенькой в баре гостиницы «Жакардинья», где она остановилась, пока ей не подыскали квартирку. Вот Пьер и подумал в первую очередь о друге Генри Друг Генри отнесся к известию с живейшим интересом и заверил, что в «Касабланке» непременно будет. То есть по собственному желанию с превеликой охотой сунул все четыре лапы в настороженный капкан...

Мазур понятия не имел, зачем Лаврику понадобился именно этот персонаж — но и не стремился знать. Чрезмерное любопытство в их профессии всегда было неуместным. Главное, он знал, что обязан изъять отсюда этого субъекта совершенно незаметно для окружающих — и этого было достаточно. Времени на разработку операции хватило. Оставалось скрупулезно все намеченное выполнить. Пустяки, verda. Ну, а то, что вся многочисленная здешняя охрана и местная служба безопасности ничегошеньки об их миссии не знают и при любом проколе начнут пальбу на поражение — уже детали. Нужно просто до этого не доводить, вот и все...

Ага! Бисерные нити с мелодичным звяканьем раздвинулись, появились Пьер супругой, довольно красивой брюнеткой лет тридцати пяти (что Пьеру, как истинному французу, ничуть не мешало под благовидными предлогами частенько навещать Мадалес), — и, как было обещано, новенькая. Сюда она приехала с крайне убедительными документами (ничего удивительного, мастерили ей бумаги державные спецы) на имя Бриджит Сантиванья — но в остальном мире ее всегда знали как Исабель фон Рейнвальд...

Белль была великолепна — в дорогом и красивом бежевом платье, достаточно коротеньком, с отнюдь не пуританским вырезом (вполне уместным для хорошего ресторана вечерней порой). Головы всех, не отягощенных спутницами, прямо-таки синхронно поворачивались за ней — всем моментально стало ясно, что это отнюдь не путанилья, каковые в городок попросту не допускаются. Однако Пьер уверенно провел ее к столику Хиггинса, предупредительно вставшего навстречу — и на многих физиономиях отразилось неприкрытое разочарование.

Вот теперь Мазуру стало чуточку скучно — потому что все можно было предсказать заранее. Завязалась беседа, Хиггинс, как любой на его месте, распускал хвост, словно три павлина, Белль откровенно кокетничала, подавая в рамках приличий нешуточные надежды. Пошли танцевать что-то медленное, всецело поглощены друг другом. Засиживаться до закрытия не станут — согласно диспозиции, Белль вскоре должна во время очередного танца сказать кавалеру, что хотела бы посмотреть ночной город, о котором столько слышала, увидеть ночное море, простиравшееся всего-то в полумиле отсюда, увидеть красовавшиеся не так уж далеко от берега нефтяные вышки под луной. Любой на месте Хиггинса с визгом согласится быть гидом — чтобы довольно быстро выдвинуть идею завершить экскурсию визитом в его коттедж. Каковое предложение тут же будет благосклонно принято, и мистер Хиггинс будет на седьмом небе — пока не войдет в коттедж. Уж сколько их сорвалось в эту бездну... Отработанная за тысячелетия ловушка, но до сих пор исправно служит, и служить будет еще долго...

Ну вот, скучно знать все наперед... Хиггинс и Белль направились к выходу. Проводив их понимающим взглядом, Пьер что-то шепнул жене, та рассмеялась, шутливо хлопнула его по руке. Ничуть не торопясь, Мазур допил свой бокал, подозвал официанта, расплатился и вышел. Слева, метрах в трехстах, увидел идиллически шагавших под ручку в направлении моря Хиггинса с Белль — Хиггинс с видом заправского чичероне делал свободной рукой размашистые жесты, явно расписывая прелести поселка. Которых тут, собственно, и не имелось — десятка четыре трехэтажных домов, где обитает, если можно так выразиться, унтер-офицерский состав «белых воротничков» (квартирки, правда, достаточно комфортабельные), примерно столько же коттеджей для более высокопоставленных персон, гостиница, три ресторана, выстроенное в старинном стиле здание концертного зала, где часто выступают столичные знаменитости, прельщенные солидными гонорарами. Вот, собственно, и все. Конторские здания примерно в километреотсюда, поселок простых работяг (тоже, впрочем, не из убогих хижин) — километрах в полтора, только в противоположной стороне.

Количество охраны на квадратный метр зашкаливает. Каждому кварталу (не такому уж большому) полагается свой часовой. Вот он, здешний, неторопливо прохаживается по противоположной стороне улицы — в камуфляже и кепи с длинным козырьком, экипированный, кроме пистолета, дубинки и газового баллона, еще и коротким автоматом на плече. Вокруг нефтепромыслов на изрядное расстояние протянулся пояс безопасности с заграждениями из колючей проволоки, системами датчиков, а кое-где и минными полями, пешими и моторизованными армейскими патрулями, вот только это все же не Великая Китайская стена — и порой герильеро еще во времена американского хозяйничанья ухитрялись устраивать мелкие пакости. А некоторые из группировок, согласно своей ориентации, не отказались от этого занятия и после национализации.

Развернувшись в другую сторону, Мазур неторопливо зашагал вдоль улицы. Фургон, разрисованный эмблемами и надписями здешней аварийной службы, стоял метрах в двухстах от него. Его появление здесь не могло вызвать у охраны ни малейших подозрений — мало ли какие неполадки пришлось устранять вечерней порой. Фургончиков таких у аварийной службы было много, никто не держал в памяти все номера и уж тем более не помнил в лицо всех ремонтников. Ну, а на случай проверки документов — они у всех имеются безупречные, как и пропуска, включая ночной и на выезд с промыслов. А для пущей подстраховки у каждого (в том числе и у Мазура с Белль) сыщутся удостоверения одной из местных контрразведок, как раз и опекавшей нефтепромыслы.

Здесь они были, как на Луне — никто из облеченных властью и полномочиями об их миссии ничегошеньки не знал. Правда, в Мадалесе засела серьезная группа поддержки, готовая отсюда их выдернуть, если что-то пойдет не так. Но Лаврик сказал тихо и серьезно: «Кирилл, из шкуры вон вывернись, чтобы не запалиться. Ты держишь „Кальмара" за глотку, понял?»

Мазур, конечно, ни черта не понял — но вопросов дисциплинированно не задавал... Кто-кто, а он прекрасно знал, как тесно бывают связаны друг с другом самые, казалось бы, не имеющие связи события: если Лаврик говорит — значит, так оно и есть. Значит, нужно в очередной раз вывернуться из шкуры, всего делов...

Неторопливо дойдя до фургона, он постучал согнутым указательным пальцем по борту глухого кузова: тут, тук-тук-тук, тук. Это была совершенно излишняя предосторожность — стены кузова изнутри были прозрачными — но порядок есть порядок. Поскольку операция требует теоретически допускать все, нельзя исключать, как совершенно фантастическую версию, что супостаты могли подослать двойника Мазура, не знающего условного стука. Между прочими подобные случаи очень редко, но бывали...

Дверь отъехала в сторону ровно настолько, чтобы пролезть человеку, и Мазур вмиг оказался внутри. И водитель, и двое сидевших там ореликов были его кадрами, участвовавшими вместе с ним в налете на асиенду. Вот только прически у них были не уставные, а совершенно гражданские — «в ботву» их пустили еще до прилета Мазура, справедливо предполагая, что неизвестно заранее, в каком именно обличье им придется выступать. С подводным спецназом оборачивается по-всякому, уж он-то знал. Вот и теперь пригодилось — кому-то бдительному могли и показаться подозрительными совершенно цивильные ремонтники с коротенькими «ежиками» излюбленного морской пехотой фасона...

— Едем, — сказал Мазур.

Ехать им пришлось недолго: свернули вправо, проехали квартал, свернули налево, проехали еще два, на середине следующего замедлили скорость и мимо коттеджа Хиггинса прокатили лишь самую чуточку быстрее идущего скорым шагом пешехода. Подняв перед глазами черный приборчик величиной с книжку-покетбук, парень кивнул:

— Все в порядке, адмирал, домик не на сигнализации...

Ну конечно, она тут ни к чему — воров в поселке, окруженном колючей проволокой, снабженном КПП с проверяющими у всех пропуска часовыми, просто не бывает. Коли Хиггинс, помимо основной работы, занимается чем-то потаенным — а иначе зачем он Лаврику? — вряд ли держит в доме что-нибудь компрометирующее, Вздумай он поставить сигнализацию, это вызвало бы недоумение окружающих. Ноутбук, крайне интересующий Лаврика, американец, уходя, запирает в сейф, но здесь не видно никаких особенных сложностей...

Так... Отсюда прекрасно видно, что квартальный охранник неторопливо идет к ним спиной, удаляясь в противоположный конец, прежде чем он достигнет перпендикулярной улочки, развернется и направился назад, пройдет не менее минуты...

— Начали! — негромко скомандовал Мазур.

Он выпрыгнул первым, за ним один из морпехов, и фургон тут же укатил в конец квартала, где ему предстояло встать возле люка, и тому, что в комбинезоне, предстояло туда лезть. Картина, не способная вызвать подозрений ни у одного часового — мало ли что могло случиться вечерней порой с водопроводными трубами...

Мазур и его напарник бросились ко входной двери. Мазур на ходу извлек связку универсальных отмычек — здесь должен стоять самый обычный, стандартный замок, а какой — уже выяснено в компании, возводившей этот поселок и отделывавшей дома «под ключ». И действительно, первая же отмычка подошла, дверь открылась, они скользнули внутрь. В темпе осмотрели все три комнаты, подсвечивая себе сильными фонариками, не поднимая лучи выше подоконников. Обычная обстановка, не роскошная и не дешевая, обычный сейф в стене — мало ли для каких надобностей самые мирные люди заводят дома сейф.

Теперь оставалось самое паскудное — ждать. Мазур этим искусством владел в совершенстве, его напарник, судя по всему, тоже был этой нехитрой науке не чужд. И все равно, как бы хорошо ты ни был выучен ждать, занятие это остается крайне паскудным: секунды тянутся, как резиновые, а иногда кажется, что время остановилось вообще. Одна надежда: на то, что гормоны у енота-потаскуна взыграют, и он не станет чересчур затягивать экскурсию — Ну, а девушка недотрогу разыгрывать из себя уж никак не станет...

Прошло шестнадцать минут, а потом случилось долгожданное — в часах Мазера трижды явственно пискнул зуммер. Сие означало, что Белль, якобы невзначай, дотронувшись до своей брошки. с силой вдавила мнимый черный опал и отправила сигнал. В свою очередь, означавший, что ей только что было сделано определенное недвусмысленное предложение, и она, девушка ветреная и не обременяющая себя строгой моралью, его приняла. И они направляются сейчас к коттеджу американца... Правда, никакой условный сигнал не мог доложить, на каком расстоянии отсюда они сейчас находятся.

Так что прошло еще шесть минут, состоявших из резиновых секунд. Потом на ведущей от калитки, вымощенной каменными плитками дорожке послышались шаги, беззаботный смех Белль, уверенный баритон Хиггинса, щелкнул ключ в замке. И, едва за вошедшими захлопнулась входная дверь и зажегся свет, сначала в небольшой прихожей, потом в примыкающей к ней гостиной, Мазур с напарником рванули туда из спальни, уже не заботясь о тишине.

Лицо у Хиггинса стало именно таким, какого следовало ожидать у человека, который привел к себе домой красивую сговорчивую девушку, рассчитывая на приятное времяпровождение до утра — и нос к носу столкнулся с двумя типами, вылетевшими из его спальни. Поскольку мысль человеческая быстрее молнии. Мазур, еще выходя на дистанцию удара, успел подумать: это не разведчик, у разведчика просто не может быть такой ошарашенной рожи...

И приложил — не особенно жестоко, но так, что клиент прикорнул на полу на пару минут, время, вполне достаточное для того, чтобы его в темпе обыскать в четыре руки. И не обнаружить ничего интересного: бумажник, портсигар, золотая зажигалка. Вот разве что два малюсеньких, но сложных ключика на колечке с брелоком в виде серебряного индейского божка — ага. сувенир из Барралоче. Мазур в свое время таких навидался... Мазур шагнул к сейфу, присмотрелся — очень уж многозначительно подходили по размерам два ключика к двум замочным скважинам сейфа.

— Он меня руками хватал, — сообщила Белль. — Я терпела.

— Я его понимаю... — проворчал Мазур — Ну, можешь его пнуть разок.

— Да ну его… Удалось!

Ее очаровательное личико прямо-таки пылало азартом: как частенько бывает с новичками на первом задании. Мазур не стал ее воспитывать и объяснять, что радоваться стоит не раньше, чем они отсюда благополучно выберутся — нет времени на педагогику...

Клиент начал оживать — постанывать, ворочаться, приподниматься на четвереньки. Как благородный самаритянин, Мазур ему помог: поднял за шиворот и усадил в кресло. Кивнул Белль на другое — не из галантности, а чтобы сидела смирно и не путалась пол ногами. Кивок напарнику — и тот извлек пистолет с глушителем, плавно передвинулся на пару шагов вправо — чтобы и подстраховывать Мазура на случай неожиданностей, и держать в поле зрения входную дверь.

Тоже достав пистолет с глушителем, Мазур остановился перед клиентом и спросил без церемоний:

— Ну что, оклемался?

Судя по липу, Хиггинс осознавал свое новое положение медленно — только что он был посреди родного, уютного, безопасного поселка, набитого охраной, как селедка икрой, и вдруг перешел в совершенно другое качество, в иное пространство жизни. Кое-что все же быстренько сопоставил — зло покосившись на Белль, проворчал:

— Сучка, путанилья...

Мазур врезал ему ладонью — так, чтобы было больно, и чтобы звон пошел. Сказал наставительно:

— В присутствии порядочных женщин ругаться нецензурными словами не следует.

А поскольку времени терять не следовало, за шиворот поднял Хиггинса из кресла, сунул ему в руку ключи и упер в затылок дуло пистолета:

— Ты сейчас же откроешь сейф. Если последуют какие-то сюрпризы, получишь пулю в затылок. Содержимое сейфа нас интересует в первую очередь, а твоя поганая персона — в последнюю. Усек?

Мало ли какие сюрпризы могли ожидать незваных гостей, воспользовавшихся хозяйскими ключами. Вряд ли сейф на сигнализации, связанной со службой безопасности — Хиггинс такое ни за что не замотивировать, служебные секретные бумаги здесь запрещено держать дома кому бы то ни было. Но есть и другие способы. Скажем, если, открыв сейф, не нажать в определенном месте — в лицо ударит струя газа, и хорошо, если только усыпляющего. Сталкивались с подобным, ага...

— Я...

Мазур довольно сильно ткнул его глушителем в затылок:

— Парень, ты что, не понял? У тебя пушка к голове приставлена, и ты нам не очень-то нужен...

Хиггинс шагнул к сейфу, повернул сначала верхний ключ - направо, потом нижний — налево. Он не разведчик, окончательно убедился Мазур, он не пробовал потянуть время, предложить какой-то торг, прокачать обстановку парочкой вопросов. Он кто-то другой...

Так, в нижнем отделении черный ноутбук, в верхнем — стопки бумаг, футляры с флешками...

— Может, теперь уберете пушку? — чуть дрожащим голосом спросил Хиггинс.

— Сейчас, — сказал Мазур.

Перебросил пистолет в левую руку, правой достал из нагрудного кармана шприц-тюбик, зубами сорвал колпачок и вонзил иглу американцу в плечо. Тот почти сразу же стал оседать на ковер ручной работы. Мазур заботливо подхватил его одной рукой, уложил поудобнее. Касательно прочего содержимого сейфа у него не было никаких инструкций—но вдруг Лаврику и оно пригодится? Поэтому он распихал все по карманам пиджака, передал ноутбук напарнику, сказал:

— Белль, посиди тут, мы вернемся буквально через пару минут. Он еще долго не очнется, не беспокойся...

Судя по лицу Белль, она ни о чем не беспокоилась и ничего не боялась — стойкий оловянный солдатик, полноправный участник секретной операции. Ну, пусть посидит, пыжась от гордости, делу это нисколечко не повредит...

Они вышли на крыльцо, подошли к калитке. Часовой неторопливо шагал в их сторону, по их стороне улицы — удачно, зверь бежит прямо на ловца... Он их, конечно же, заметил издали, но беспокойства у него они не вызвали — а зря... Мазур, сунув в рот сигарету, попутно нажал кнопку на часах — и человек в комбинезоне, закрыв крышку люка, прыгнул в машину, фургон развернулся с места, неторопливо покатил к ним.

Все получилось идеально, они оказались на одной прямой — Мазур с напарником, часовой и фургон. Одним прыжком Мазур оказался возле часового, всадил ему в предплечье второй шприц, а тем временем дверь фургона откатилась в сторону, здоровяк в комбинезоне принял у Мазура бесчувственное тело, и, ухватив под мышки, отволок в задник кузова, где аккуратно и уложил.

Вокруг стояла тишина, никто к ним не спешил ни на своих двоих, ни на четырех колесах — никакой сигнализации, обошлось...

— В темпе! — кивнул Мазур напарнику.

Они бросились в дом, подхватили бесчувственного Хиггинса под мышки и поволокли к выходу. Не поворачиваясь, Мазур приказал Белль:

— Уходим!

Когда все, кроме Мазура, оказались в фургоне, он бегом вернулся в дом. Приоткрытую дверцу сейфа раскрыл нараспашку, извлек из внутреннего кармана пиджака лист бумаги, развернул и перочинным ножиком надежно пригвоздил его к деревянной панели стены. Хозяйственно погасив повсюду свет, тщательно прикрыл входную дверь, прыгнул в фургон, задвинул за собой дверь и скомандовал:

— Сматываемся!

Посмотрел назад: там уже раздвинули «гармошку», превратив ее в цельную на первый взгляд металлическую стенку — якобы заднюю стенку кузова. Она отгородила пространство примерно в метр, где сейчас и пребывали обе бесчувственные жертвы киднеппинга, а также находившаяся в полном сознании (и в прекрасном расположении духа) Белль. Ночью, как его инструктировали, на главном КПП, на главной магистрали, ведущей прямехонько в Мадалес, тормозят все без исключения машины. Проверяют документы, вдумчиво машины не обыскивают, но в кузов или в салон непременно заглянут. Документы у них в полном порядке, но внимание самого тупого часового привлекли бы два бесчувственных субъекта на полу. Да и Белль тоже. Машины аварийной службы по каким-то производственным надобностям порой и посреди ночи мотались в Мадалес, но красивая девушка, присутствие которой никакими производственными надобностями нельзя было объяснить, неминуемо привлекла бы внимание. Их, конечно, не задержали бы — и у Белль при себе внушительный набор документов, — но непременно запомнили бы. Вот и пришлось и ее спрятать в тайник. Без нее они будут для часовых очередными невезучими работягами, которым по воле начальства пришлось ночью переться в Мадалес. И вряд ли кто-нибудь запомнит их лица.

Примерно так все и произошло — часовой тормознул их, махнув светящимся диском на короткой ручке, второй проверил документы, заглянул в кузов, обшарил его бдительным взглядом, но не нашел ничего, способного привлечь внимание или возбудить подозрения. Только когда граница нефтепромыслов осталась позади, Мазур ощутил — в который раз в жизни, — как медленно отпускает сумасшедшее напряжение. Чертовски хотелось хлебнуть из горлышка чего-нибудь крепкого, но он не взял с собой ничего такого — при подчиненных не солидно, особенно когда пребываешь в адмиральском звании... Когда КПП остался в паре километров позади, и никто уже не мог их видеть, он приказал водителю:

— Прибавь-ка газу...

Тот молча нажал на педаль, и машина понеслась пол сотню километров по широкой шестирядной автостраде, пустой в это время суток. Говоря по правде, не было никакой необходимости так гнать, но Мазуру хотелось побыстрее оказаться в Мадалесе, где на аэродроме их ждал небольшой самолет, и он ничего не мог с собой поделать.

Все проделано гладко. Не останется никаких следов, в коттедже Хиггинса пригвождено ножиком к стене послание на испанском, в котором очередной Фронт извещает, что похитил очередную буржуазную свинью, которую на кусочки порежет и в таком виде пришлет назад, если не получит выкуп в сто тысяч долларов (место и сроки передачи денег будут объявлены дополнительно). По этой причине и понадобилось похищать часового, который тут абсолютно не при делах — чтобы его сочли сообщником герильеро (похожее иногда случалось). Мужик безвинно попал под раздачу — ну ничего, потом его уберут на другой конец страны, денег дадут, место подыщут, о семье позаботятся...

К Хиггинсу поедут завтра утром — когда он в положенное время не явится на службу. И завертится... На Белль, конечно, выйдут довольно быстро. Найдут у нее в номере классический фальшбагаж — красивый дорогой чемодан с парочкой завернутых в бумагу кирпичей. А связавшись с правлением в столице, быстро узнают, что никакой такой сеньориты Сантиванья работать на нефтепромыслы не посылали и впервые в жизни о ней слышат. После чего и ее, естественно, будут считать сообщницей герильеро — но вряд ли кто-нибудь когда-нибудь свяжет ее с лейтенант-коммандером военно-морского флота Исабель фон Рейнвальд...

Пьер, говорил Лаврик, останется вне подозрений. С этой девушкой они с Мадлен познакомились в гостиничном баре, и она, узнав, что они собираются в «Касабланку», захотела идти с ними — а что тут было такого подозрительного? Как не было ничего подозрительного и в том, что она ушла с Хиггинсом — вся «Касабланка» знает, что он в жизни не пропустит одинокую красотку.

Ну и, наконец, через день-другой дело официальным образом заберет в столицу тот самый отдел одной из контрразведок, что курирует нефтепромыслы, — а там его, есть сильные подозрения, вскоре съедят мыши. Так что все обошлось в лучшем виде...

...Адмирал был вальяжен, авантажен, чертовски импозантен — рослый, осанистый с красивой проседью в темных волосах и мужественным лицом голливудского положительного ковбоя. Вероятнее всего, за внешность и выбрали. «Фруктового салата» (как американские военные именуют наградные планки) у него на кителе было, пожалуй, побольше, чем когда-то у товарища Брежнева. Что вовсе не свидетельствовало о том, что он великий полководец или особо заслуженный морской волк.

У американцев во многом есть своя специфика — и в наградном деле тоже. Начать можно с того, что у них, вопреки широко распространенному заблуждению, нет орденов. Вообще. Ни одного. Все их награды — исключительно медали. В первые годы независимости, правда, учредили орден Пинцинната, но очень быстро его отменили из-за массовых протестов граждан новоиспеченной республики: все в один голос говорили, что ордена — атрибут презренных монархий, совершенно неподходящий для республики. С тех пор — только медали.

Еще один крайне существенный нюанс. Кроме государственных наград, у гринго есть куча совершенно неофициальных жетонов всевозможных общественных организаций, наподобие «150 лет принятию револьвера Кольта на вооружение американской армии» или «Первое место в соревнованиях по бегу в мешках среди офицеров 6-го флота». Как-то так. По старому обычаю, не запрещенному никакими уставами, ленточки всех этих, с позволения сказать, регалий (а они все на ленточках) непринужденно присовокупляются к ленточкам государственных наград и преспокойно носятся. Отсюда и фантастических размеров колодки, каких не погнушался бы и дорогой Леонид Ильич...

Адмирал не говорил — вещал. Проникновенно, красивым баритоном, с каким его приняли бы с распростертыми объятиями в любом оперном театре. Играл голосом, как котенок мячиком, то поднимаясь до высот патетики, то подпуская шутку, то саркастические выпады. С неподдельным возмущением клеймил замаскированных врагов Америки, только и мечтающих, как бы подложить свинью светочу демократии и неутомимому защитнику свободы, его милой Родине. Конкретных врагов он не называл, но намеки делал достаточно прозрачные, в стиле «Кошка бросила котят — это Путин виноват». Часть намеков определенно адресовалась и китайцам, и просто безымянным «врагам демократии», которых каждый мог себе вообразить в меру своей фантазии.

Враги демократии совершили очередную пропагандистскую гнусность (слов «идеологическая диверсия» в лексиконе адмирала не было, а то бы непременно употребил). Подняли шум на всю планету, клеветнически утверждая, будто американская эскадра была собрана для того, чтобы совершить вторжение в республику Санта-Кроче. Гнуснейшая ложь, восклицал адмирал. Американская армия в жизни не вторгнется в государство, где у власти находится демократическое правительство — к каковым безусловно относится правительство президента Васкеса, законно избранного народом в результате честных и демократических выборов. Операция «Кальмар» и в самом деле планировалась, эскадра и в самом деле была собрана — но не ради вторжения куда-то, а исключительно для больших учений по высадке десанта, причем строго на американской территории. В связи с этим все грязные инсинуации врагов демократии следует с брезгливостью отмести... И так далее.

— А как это согласуется с реальностью? — спросил Мазур, неделю после визита на нефтепромыслы живший в нешуточном напряжении, пребывая в подвешенном состоянии и не получая никаких приказов.

— Идеально согласуется, — фыркнул Лаврик. — Сам понимаешь, не могли они просто так взять и распустить эскадру по портам приписки — все поняли бы. Так что они второй день гоняют по пляжам Флориды морпехов и бронетехнику, притворяясь, что никаких других замыслов и не было... — и добавил, щурясь, как сытый кот: — Высадку мы им сорвали окончательно и бесповоротно. Ты - тем, что блестяще провел две точечных акции по изъятию нужных персонажей. Дядя Лаврик — тем, что совершенно точно установил, кого именно следует изымать. А это было не самое простое предприятие, уж поверь... И даже твоя Белка чуточку причастна, потому что именно она подвела Хиггинса под твою плюху...

— Ну, а детали? — спросил Мазур. — По-прежнему секрет?

— Ничего подобного, Ватсон. Для тебя, я имею в виду. Вот, полюбуйся.

Он открыл свой богатый на сюрпризы кейс и извлек оттуда толстую цветную газету — одну из самых респектабельных в Эстадос Юнидос. На первой странице красовались две большие фотографии. На одной человек лезет в машину, старательно прикрывая папкой лицо, так что узнать его невозможно. На другой — благообразный седой джентльмен что-то вещает с трибуны (судя по декорациям, выступает в Сенате).

— Если ты еще не понял, это одна и та же персона, — сказал Лаврик. — Сенатор Хэнсфилд сидит в своем заведении дольше, чем Брежнев просидел в кресле генсека... а по совместительству последние лет тридцать вовсю занимался нефтяным бизнесом. Именно у него до национализации было шестьдесят процентов акций нефтепромыслов Санта-Кроче. Именно этот благообразный сукин сын и был главным мотором операции «Кальмар» -— жалко ему было нефтепромыслов. Взвыл купец Бабкин, жалко ему, видите ли, шубы...

— Я так понимаю, его вовсе не за это гнобят? — спросил Мазур, взял газету и вслух прочитал два самых крупных заголовка: — «По делу Хэнсфилда создается сенатская комиссия!» «Офис генерального прокурора вручил Хенсфилду вызов на допрос!»

— Ну, конечно, нет, — сказал Лаврик, все так же щурясь с видом, сытого кота. — С чего бы вдруг? Человек, пользуясь влиянием и связями, собирался устроить военное вторжение, чтобы вернуть свою собственность. Каковое вторжение прекрасно отвечало намерениям иных политиков и генералов. Можно сказать, дело житейское... Тут другое. Этот мумрикснус уже год как организовал хищение нефти с промыслов. Процентов пятнадцать годовой добычи ушло на сторону. С помощью как раз твоего... вернее, вашего с Белкой Хиггинса и еще полудюжины экземпляров, сидевших на ключевых постах. Из старых кадров — их же после национализации куча на прежних местах осталась. Главное было —- эти самые ключевые посты. При грамотной постановке дела могло еще десять лет не открыться. Ну конечно, всем им гадский папа Хэнсфилд платил процентик — иначе кто бы для него рисковал? Но львиную долю брал себе. Нефть его мальчики продавали в Европе, а прибыль уводили в офшоры на Крокодильи острова... Дальше тебе рассказывать или сам догадаешься?

— Да что тут рассказывать... — проворчал Мазур.

Уводил деньги в офшоры — значит, не платил налоги. Самое жуткое преступление в Эстадос Юнидос — неуплата налогов. Человек с большими деньгами и связями от многого может откупиться, начиная с педофилии и кончая собственноручно совершенным убийством (забытое ныне, но прогремевшее лет пятьдесят назад дело Мерчисона). Одного не простят никому и никогда, сколько бы миллионов у него ни лежало в загашнике, какой бы батальон адвокатов ни стоял в готовности, будь у него в собутыльниках хоть сам президент — неуплату налогов.

— Налоговики, конечно, — сказал Мазур уверенно.

— И не только они, — сказал Лаврик. — Беда никогда не приходит одна. Понимаешь ли, Хэнсфилд — из одного из нефтяных картелей Новой Англии. А они много лет грызутся с собратьями по ремеслу с юга и юго-запада. И когда последним приволокли великолепно воняющий материал на конкурента... Когда к тому же неделю назад люди Васкеса намекнули южанам, что их на определенных условиях могут допустить к участию в разработке новых, только что разведанных нефтяных полей... Тут же взвыла свободная, независимая и неподкупная американская пресса и прочие масс-медиа, Интернет загудел, как пьяный сантехник. Да и двое компаньонов Хэнсфилда на стену полезли, когда узнали, что он год сосал нефть из их общих некогда промыслов, но денежки забирал себе... Большие парни в Вашингтоне быстро поняли, во что могут влипнуть. Предстали бы марионетками нефтяного барона — а уж политики-конкуренты такого случая ни за что не упустили бы. Вот и пришлось благолепия ради срочно разворачивать «Кальмара» на Флориду. Загубил ты, циник, политическую и финансовую карьеру сенатора... — Лаврик ухмыльнулся — Впрочем, это для тебя шаг назад, ты когда-то угробил карьеру кандидата в президенты, имевшего неплохие шансы на Большой Белый Вигвам...

— А та асиенда? — спросил Мазур.

— Элементарно, Ватсон... Дон Франсиско Одриа, коего ты так бесцеремонно стащил с ложа любви, как раз тоже был мотором, только другого мероприятия — переворота в Месаудеро. Человек незауряднейший, следует признать. Двадцать лет отслужил в армии, в отставку вышел два года назад бригадным генералом. По отзывам близко его знавших, отличный военный. И неплохой политик. Все держалось на нем. Вот и представь, что было бы, если бы перед Аустерлицем Наполеон насмерть отравился несвежей колбасой... Именно это и случилось. В Месаудеро введены парочка надежных полков и парашютная бригада, потрошат схроны с оружием, разоружают частные бандочки, вяжут главарей рангом пониже. Одриа был очень словоохотлив...

— Поди, к потолку за ноги подвешивали? — фыркнул Мазур.

— Ничего подобного, — серьезно сказал Лаврик. — Сейчас не осужденные историей времена дона Астольфо. Зачем за ноги к потолку, если есть более гуманные способы? Васкес при беседе с глазу на глаз ему честью поклялся, что за государственную измену конфискует все движимое и недвижимое, оставит только то, что в карманах... а у него и в карманах ничего не было, вы ж его голым приволокли... Лишит гражданства и вышлет за границу — гуманности ради, в сопровождении его симпатии. А наш дон был слишком в себе уверен и зарубежных счетов не держал. Он терял всё. Абсолютно. Оставалось бичевать где-нибудь в Буэнос-Айресе или Каракасе, ради хлеба насущного отправить симпатию на панель... Вот он и запел, как птичка ноле — под гарантии, что половину угодий, как и предусматривается реформой, ему оставят. И амнистируют, — Лаврик усмехнулся довольно цинично. — Есть у меня сильные подозрения, что кто-нибудь из оставшихся на свободе справедливо посчитает дона предателем и постарается загнать ему пулю в спину — но это уже проблемы дона... В общем, все у них благополучно рухнуло. Вторжения в обозримом будущем не случится, сепаратистов придавят. Я не исключаю, что кто-нибудь попробует дернуться — но это будут уже ошметки, художественный свист... А мы все дружненько вертим дырки в клифтах. Тебе президент отваливает Звезду Отваги — это и в самом деле звезда, но аккуратная такая, не то, что африканские с тарелку размером. Мне тоже, — скромно добавил Лаврик. — И твоей Белке светит Почетная морская медаль, причем не серебряная, а золотая, девка визжать будет от восторга... И всем, кто с тобой участвовал в обоих рейдах... — он скорчил грустно-философскую гримасу. — А также — куче народу, совершенно ни к чему непричастному, но ухитрившемуся в нужное время оказаться рядом. Что ж, так было во все времена по всему глобусу, и дальше будет... Ну, а на Родине, как и было обещано, светит тебе золотая звездочка. И мне тоже, бают, — так же скромно добавил он, прищурился: — Рад?

— Как тебе сказать... — пожал плечами Мазур, испытывавший чертовски сложные чувства. — Лет тридцать назад до потолка бы прыгал, а теперь перегорело как-то... Что, можно подавать прошение об отставке и паковать чемодан?

Лаврик по-прежнему щурился:

— Что-то я особенной радости в твоем голосе не слышу... Самому-то хочется домой? Молчишь... — и он словно бы удовлетворенно повторил: — Молчишь, Пиранья... — из его голоса и с лица пропало всякое легкомыслие, он был собран и жесток. — Слушай сюда. Кое-какие сбережения у тебя есть, ты сам говорил. И подмосковная усадебка при тебе. Да еще и местная адмиральская пенсия тебе, если ты не знал, полагается, а она солидная. Одним словом, сухую корочку грызть не будешь... а вот подыхать со скуки будешь. Не приспособлены мы к мирной пенсионерской жизни — ни ты, ни я, ни Глагол... Не про нас она.

— А что, есть варианты? — спросил Мазур как мог нейтральнее.

— Помнишь бардзо талантливый фильм «Кин-дза-дза»? У Прораба была поговорочка: «Значит, такое предложение...» Значит, такое предложение. Остаешься здесь примерно на полгода. На прежнем месте, в том же звании. В ближайшее время отделу предстоит принять пополнение. Президент твердо намерен довести число «марино ладронес» до сотни.

— Кого?

— Это он так прозвал боевых пловцов, — пояснил Лаврик. — «Морские черти». Почти что «морские дьяволы»... На западной границе неспокойно. Ну, предположим, там всю жизнь было неспокойно, но сей раз, режь мне голову, чочо настроены воевать — не сегодня и не завтра, но в исторически короткие сроки. Снова экономика. Восемьдесят лет назад в Гран-Чако дрались за каучук. Сейчас — за нефтяные поля на спорных землях. Восемьдесят лет назад нефти там так и не нашли, но с тех пор методы разведки изрядно усовершенствовались. Так что война не за порогом, но и не за горами. А на той стороне у чочо есть несколько интересных и важных объектов, которые лучше всего разнести как раз с помощью боевых пловцов. Вот Васкес и спешит. Чочо тоже спохватились, наняли за приличные деньги отставника из «морских котиков», но они начинают буквально с нуля, мы их опережаем с большим отрывом. Понимаешь, ты нужен. Грандовский с Бобышевым — отличные ребята, хорошие инструкторы, профи, спецы... вот только командного опыта у них нет. Даже группой ни один из них никогда не командовал. А у тебя такой опыт есть. Моряки тебе дадут парочку относительно молодых, перспективных коммодоров, и со штабным опытом, и с опытом управления эскадрами. Заверяют, толковые ребята. Вполне можешь из них за полгода воспитать более-менее достойную тебе замену. Оба, кстати, дайверы. Да, можешь и сына к себе взять. Он, если ты не знал, тоже хороший дайвер. Ты да не сделаешь из него отличного «марино ладроне»...

— Ему еще год учиться, — хмуро сказал Мазур.

—- А тебя никто и не намерен выпихивать в отставку непременно через полгода, —- сказал Лаврик веско. — Вот и выбирай: или ты будешь у себя на усадебке всю оставшуюся жизнь сажать... что ты там сажаешь, розы или пионы?

— Я приземленный, — невесело усмехнулся Мазур. — Сажаю редиску, морковку, огурцы на закусь, еще всякую всячину типа помидор с горохом и тыквами...

— Ну, каждому свое. Я вот вообще ничего не сажаю и не горюю по этому поводу —- нет у меня крестьянской жилки... В общем, сам выбирай: или всю оставшуюся жизнь будешь сажать горох, или, пока здоровье позволяет, будешь заниматься привычным делом.

К тому же — Белль... Которая, не далее, как вчера, перехватив меня в коридоре, не особенно и хитрыми намеками выспрашивала, знаю ли я что-нибудь про то, когда ты уезжаешь. Она крепилась, но глазенки у нее определенно были на мокром месте. Я уж на правах старого друга и напарника в странствиях по глобусу залезу тебе малость в душу, а? Я могу и ошибаться, но сдается мне, что это у тебя в жизни — последняя такая...

Зазвонил городской телефон, Мазур снял трубку. Послушав немного, поднял глаза на Лаврика:

— У нас еще будут секретные разговоры?

— Да нет.

— Да, конечно, — сказал Мазур в трубку, положил ее на рычажки. — Белль звонила. Спрашивала, можно ли приехать, или у нас с тобой надолго — секретные дела.

— Умная девочка, — сказал Лаврик одобрительно. — И деликатная. И вообще прелесть...

— Я сказал, что можно.

— И правильно, — одобрительно кивнул Лаврик. — Сейчас наберем шампанского и устроим маленькое торжество — заслужили...

— Есть еще один нюанс... — сказал Мазур. — Понимаешь, Белль уже три дня у меня живет...

— Ну, поздравляю.

— И намекала довольно прозрачно, что ей не хочется быть просто сексуальной игрушкой, а хочется ей хозяйничать, готовить и все такое прочее. Домашних хлопот ей хочется.

— Немецкая кровь себя показывает, — усмехнулся Лаврик. — Пусть даже в котором-то поколении коронадо... И что? Тебе это не по душе?

— Ну, почему, — сказал Мазур. — Но жить полгода в гостинице, пусть роскошной... Белль говорила, есть какие-то закрытые охраняемые кварталы для военных и сотрудников спецслужб...

— Ну да, — сказал Лаврик. Как же. «Каса де гуерра». Ну, это не проблема — хоть квартирку вам там подыскать, хоть коттеджик. Значит, согласен? Так и передать президенту?

— Согласен, — сказал Мазур с удивившей его самого легкостью. — Пусть будет полгода, а там посмотрим. Лаврик...

— Аюшки?

— А как насчет того, о чем говорил дон Себастьяно? «Кротик» в «Руслане»?

Лаврик досадливо поморщился:

— Я, конечно, старика уважаю. С большим жизненным опытом старичок, пару раз, когда я здесь начинал, неплохо помог советами. Но на сей раз то ли хватку потерял, то ли пустышку потянул. «Крот» — такое животное, что может выползти где угодно. Коли уж у английской королевы когда-то в библиотекарях наш «крот» ходил... Но только мы с Роговиным — не два года по третьему. Когда «Руслан» здесь только разворачивался, план контрразведывательных мероприятий был уже готов. И с тех пор претворяется в жизнь, и ни единого «крота» не обнаружили. И вместе, и я в одиночку запускали мероприятия с дезой — без толку. «Крот» — это всегда связь. На чем в первую очередь горят разведчики, так это на связи. И я тебя заверяю: ни разу не было ни утечки информации, ни попыток кого-то из «Руслана» наладить предосудительную связь с внешним миром. Конкретики у старика нет, согласись. Поступила непроверенная информация от агента, что кто-то из «Руслана» работает на внешнего супостата. Деталей не было, агента потом убили по совершенно другому делу. Другого не убивали, но конкретики он тоже не дал — ходят слухи, можно судить по некоторым данным, есть подозрения... Общие словеса. Был бы хоть клочок конкретики, буль уверен, я бы за него зубами и когтями уцепился. Но нет ни клочка... И заниматься мне попросту нечем. Печки нет, от которой можно было бы плясать. Вот тебе и весь сказ

— Ну, тут уж тебе виднее... — сказал Мазур. — Не моя делянка. Так что...

Он замолчал — в дверь деликатно постучали, а потом ручка повернулась, вошла Белль. Коридорный нес за ней большую дорожную сумку — ага, привезла кое-какие вещички, как собиралась, — а она сама держала в руке большую картонную коробку наподобие тех, в каких развозят пиццу. Поставила ее на стол. Коридорный тем времени убрал сумку в шкаф, поклонился и вышел.

Лаврик склонился к коробке, бесцеремонно принюхался:

— Что-то вкусно пахнет...

— Это я сама работала, — сказала Белль чуть смущенно. — Фамильный пирог с зайчатиной фон Рейнвальдов... Или я неладно поступила?

— Очень даже ладно, — сказал Лаврик. — У нас тут планы уставить этот стол шампанским и отметить маленькое торжество. У меня и в мысли нет, Белль, что вы откажетесь к нам присоединиться...

— Почему бы мне откаживаться? С удовольствием. С утра по всем телеканалам идут новости... Вторжения не будет, да?

— Не будет, — кивнул Лаврик. — Слово адмирала.

Белль смотрела на Мазура, ее глаза сияли:

— Я понимаю, мне не положено вызнавать секреты... Но это ведь вы его сорвали?

— И даже самую чуточку вы, Белль, — усмехнулся Лаврик.

— Вы надо мной насмешничаете?

— Слово адмирала, нет, — серьезно сказал Лаврик. — У вас была в событиях очень маленькая роль, но она была...

Ее глаза округлились в совершенно детском изумлении:

— Как же это... Неужели нефтепромыслы...

— Довольно о делах, — сказал Лаврик. — Главное, вы внесли свой маленький вклад. А сейчас я заказываю шампанское, и мы беззаботно празднуем. Я даже обещаю романсеро в моем исполнении, если только вы благосклонно отнесетесь к моим певческим упражнениям, Белль...

— Я обязательно отнесусь, — пообещала Белль.

Глава IX Когда прошлое хватает за ноги

Мазур вынырнул из сна, как выныривают из неглубокой речушки, рывком, моментально. Привычно и быстро постарался привязать себя к окружающей реальности. И в следующий миг понял, что за условный рефлекс заставил его подхватиться.

Условный рефлекс на прозвучавшие совсем рядом выстрелы. И тут же в коридоре раздались новые — парочка пистолетных, две короткие очереди из автоматических винтовок. Рядом пошевелилась Белль, приподнялась на локте, сонно моргая, спросила хрипловатым со сна голосом:

— Что это?

Не отвечая, Мазур кубарем скатился с постели, в секунду натянул «боксеры», взглядом проверил, на месте ли кобура с пистолетом — а куда ей было деться, — и бросился к окну, осторожно отогнул краешек шторы. В коридоре прозвучала еще одна очередь, там слышался топот многих ног в тяжелых ботинках.

Та-ак... Окна его номера выходили на парадный вход. Возле него стояли открытый «Хаммер» с наведенным на дверь крупнокалиберным пулеметом и оливкового цвета армейский грузовик без тента. Тут же топтались солдаты, десятка два, служивый с рацией на спине стоял спиной к офицеру, и тот тараторил что-то в микрофон.

Не было никакой загадки. Если уж на режимный объект военно-морского флота (каковым гостиница и является) бесцеремонно ввалилась пехота (обычная, армейская, без гвардейских шевронов), это может означать только одно. Переворот. Другого толкования попросту нет. Кто-то что-то недоучел, не предвидел, даже Лаврик ни о чем подобном не упоминал.

— Это переворот, Белль, — сказал он, возвращаясь к столику и выдергивая из кобуры пистолет.

В дверь замолотили чем-то увесистым —- скорее всего, прикладом, и не одним.

— Только спокойно, — сказал он, видя испуганные глаза Белль. — Ничего еще толком не известно...

В темпе накинул халат, сунул в карман «Глок» и без колебаний направился к двери. Его номер — не бункер, дверь добротная, но несколько прикладов ее вынесут быстро, так что ничего не остается, как встретить неожиданности лицом к лицу... Натолкнувшись взглядом на прислоненную к гардеробу трость, подарок дона Себастьяно, моментально кое-что прикинул, взял ее и пошел к двери, уже старательно имитируя легкую хромоту на правую ногу.

Отодвинул кованую щеколду, сделанную под старину. Открывавшуюся наружу дверь тут же рванули на себя, и на Мазура уставились дула сразу трех автоматических винтовок с примкнутыми штык-ножами. За спинами солдат двое точно таких же провели по широкому коридору справа налево соседа Мазура, коммодора лет пятидесяти (они так и не познакомились, но при встречах вежливо раскланивались). Коммодор был в форме, в фуражке, но без ремня.

— Manos arriba!^[13]

Ну, эту-то команду Мазур прекрасно знал. Геройствовать не имело никакого смысла – и ввиду изрядного численного перевеса противника, и из-за полного незнания обстановки. Он поднял руки, не выпуская трость и, повинуясь недвусмысленному движению штыка, отступил на несколько шагов — все так же прихрамывая. Потом, опять-таки без труда поняв, что означает очередной взмах штыка, отступил к подоконнику.

Трое солдат ворвались в прихожую и остановились у порога, целясь в него, держа пальцы на спусковых крючках. Молодые, но на зеленых салаг не похожи —- с оружием обращаются достаточно умело, явно не новобранцы. Один резко развернулся к двери в спальню — показалась Белль, в коротком, наспех подпоясанном халатике без пуговиц и, Мазур сразу подметил, с оттопыренным карманом. Тоже прихватила пистолет, от которого сейчас не было никакого толку — дверь ворвавшиеся за собой прикрыли, но в коридоре слышался топот ног: нагнали их сюда немало...

Двое так и держали Мазура на прицеле — а третий, нехорошо улыбаясь, закинул винтовку на плечо, отсоединив предварительно штык и, поигрывая им, надвигался на отступавшую Белль, пока она не уперлась спиной в стену. Двое, не отводя от Мазура ни глаз, ни дул, крикнули ему что-то, судя по тону, поощрительное — а он, ухмыляясь с классическим видом мелкой дворовой шпаны, громко произнес что-то такое, отчего Белль побледнела. Перебросив штык в левую руку, приложил его плашмя к горлу девушки, вмиг справился с небрежно завязанным пояском, распахнул халат, нахально прошелся ладонью по телу девушки.

Мазур зубами скрипнул от злого бессилия. Такого унижения он, пожалуй что, не испытывал. Уж он-то, побывавший свидетелем (и часто участником) не одного переворота, прекрасно знал, сколько гнусностей может в первые дни хаоса и безвластия натворить охмелевшая от безнаказанности солдатня.

И ничего не мог сделать. Пистолет не выхватить — они успеют раньше. Для броска слишком далеко, и годы тут ни при чем — он и в молодые годы не успел бы, изрешетили бы раньше. Солдат, ухмыляясь и что-то негромко приговаривая, лапал Белль неторопливо, самым похабным образом. Взяв ее за плечо, подтолкнул к двери в спальню. Разыграть сердечный приступ, что ли? — подумал Мазур. Спецназом тут и не пахнет, обычная пехота, есть шанс, что бросятся к нему, и дело примет совершенно другой оборот...

Неожиданно распахнулась дверь, вошел четвертый, сразу видно, птица другого полета — лет тридцати пяти, плотный, усатый, на погонах знаки бандерас-сержанта, что примерно соответствует российскому старшине. С одного взгляда оценив обстановку, он бросил пару фраз на испанском, после которых его любвеобильный подчиненный отступил от Белль, сунул штык в ножны и вытянулся. Белль торопливо запахнула халатик. Неторопливо подойдя к ней, старшина с ходу запустил руку в карман халатика,извлек оттуда «Вальтер», продемонстрировал его солдату, после чего легонько двинул его пистолетом по скуле и произнес еще одну фразу. Удивительным образом Мазуру показалось, что он усатого понял: «В первую очередь нужно обыскивать, а не лапать!» Сразу углядел, глазастый. Да, птичка совсем другого полета, военный профессионал...

Повернулся к Мазуру и сказал на неплохом английском:

— Выньте пистолет, держа пальцем за скобу, положите на пол. Иначе мои люди будут стрелять. В девушку.

Так... Следовательно, он знал, что Мазур не понимает испанского. Интересно, что он еще знал? Ничего не попишешь, Мазур поступил, как было приказано. Старшина подошел к нему, держась так, чтобы не заслонять его от солдат, охлопал, убедившись в отсутствии другого оружия. Трость его внимания совершенно не привлекла — мелочь, а приятно...

Подобрав «Глок» и быстро убедившись, что он заряжен, старшина загнал патрон и подтолкнул Мазура дулом в поясницу:

— Идите к гардеробу. Одевайтесь.

Солдаты отступили, сохраняя приличную дистанцию, не дававшую возможности для броска. Распахнув дверцу, Мазур спросил:

—- Что именно я могу надеть?

— Что хотите, — сказал старшина. — Хоть кружевное белье вашей подружки, мне без разницы...

Не раздумывая, Мазур стал неторопливо облачаться в адмиральский мундир. Некоторый психологический расчет себя оправдал: теперь волки держались самую чуточку иначе. Бдительность не ослабили и винтовок не опустили, но таращились с явным уважением, особенно старшина — у него-то в подсознание вбито почтение к таким мундирам, переворот там или не переворот...

— Дайте девушке одеться, — сказал Мазур, нахлобучив фуражку, щедро украшенную по околышу и козырьку золотыми дубовыми листьями.

— Да пусть одевается, — проворчал сержант.

Мазур достал вешалку с мундиром Белль, подошел и подал ей. Она пошла в спальню. Старшина двинулся следом и встал в распахнутой двери. Тут уж, конечно, не было ничего от похоти. Мазур на его месте поступил бы так же — под подушкой мог оказаться еще один пистолет...

Когда она вернулась, старшина мотнул головой, и один из солдат подтолкнул Белль к двери. Мазур сделал невольное движение.

— Не скрипите нервами, сеньор адмирал, — проворчал старшина. — Ничего ей не сделают. Приказано собрать всех в ресторане, мы и собираем. А что потом, понятия не имею, приказа нет.

— А я?

— С вами хотят поговорить, — он повел пистолетом в сторону двери. — Ступайте. Направо и в конец коридора, там опять направо...

Старательно прихрамывая и опираясь на трость, Мазур двинулся в указанном направлении. Сержант тяжело топал сзади — на расстоянии, опять-таки исключающем любую возможность броска: опытный, сука, не одну пару казенных башмаков стоптал...

В коридоре уже было тихо, только в трех местах стояли солдаты с винтовками наизготовку. Мазур свернул направо. Он никогда не был в этом крыле — но в Конце коридора виднелась одна-единственная дверь, украшенная табличкой, не требовавшей знания испанского: «Direkcja» Старшина буркнул:

— Идите туда.

Сам он следом не пошел, остался в коридоре. Обстановку Мазур оценил с порога: большой кабинет со стеллажом, уставленным какими-то папками канцелярского вида. За столом отсутствующего хозяина — пехотный полковник, помоложе Мазура, но все же лет шестидесяти с лишним. На одном из стульев, рядком стоявших у стены, примостился второй, армейский капитан лет тридцати. Полковник — с обширной лысиной, обрамленной венчиком черных волос, несомненный гачупино. Второй... Вот второй, светловолосый и светлоглазый — классический юропо. Но не это самое интересное...

Военный со стажем Мазура быстро и безошибочно определит, кто перед ним: такой же «сапог» или одетый в военную форму штатский. Есть множество тонких нюансов, вмиг понятных военному со стажем. Так вот: Мазур готов был поклясться чем угодно, что форму эти двое надели если не впервые в жизни, то не далее, как пару дней назад...

— Проходите, Кирилл Степанович, — сказал по-английски капитан. — Садитесь. Что с ногой?

— Ушиб вчера на полигоне, — сказал Мазур. — Полоса препятствий...

— Ну что же вы так, — сказал капитан, вот смех, такое впечатление, заботливо. — В вашем возрасте и звании бегать по полосам препятствий, как какой-нибудь юный лейтенант...

— Нужно держать форму, — кратко ответил Мазур. — Я на службе.

- Ревностно к службе относитесь...

— Так привык, — сухо ответил Мазур.

— Ну, садитесь, что вам стоять?

Мазур дохромал до стула, поставленного метрах в трех от стола полковника — очень похоже, опасаются внезапного броска. Черт его знает, как там обстоит с полковником — он пока что не произнес ни слова, сидит с брюзгливой физиономией то ли язвенника, то ли попросту мизантропа, поджав тонкие бледные губы. А вот капитан... Какой там, к черту, юропо — у него классический выговор уроженца Новой Англии, никакой ошибки — порой очень многое, и даже жизнь Мазура зависели от умения моментально определять такие вещи... Гринго, к бабке не ходи... Причем обитающий здесь всего ничего...

— Можете не беспокоиться за вашу девушку, — сказал капитан. — С ней не случится ничего плохого. Посидит вместе с другими в ресторане — единственное место, где можно собрать всех обитателей отеля и надежно держать под присмотром... Хотите коньяку? У директора в баре обнаружился отличный коньяк, — он обаятельно улыбнулся: — Я тоже выпью, чтобы не думали, будто вам что-то подсыпали...

— Давайте, — сказал Мазур.

Капитан достал из бара темную бутылку с неброской этикеткой, две серебряные рюмки граммов на сорок, вежливо поинтересовался:

— Сами выберете себе рюмку? Я понимаю, вашей профессии свойственна здоровая подозрительность, и это правильно...

— Не будем устраивать цирк, — сказал Мазур. — Давайте любую.

Капитан ловко наполнил рюмки, поставил одну на край стола, а сам отодвинулся — подальше, к подоконнику:

— Встаньте, возьмите рюмку, снова сядьте. Без резких движений, пожалуйста.

Взяв рюмку и усевшись, Мазур иронически бросил:

— А теперь и вы проявляете здоровую подозрительность?

— Как же иначе, Кирилл Степанович? — весело сказал капитан. — Я хорошо представляю, с кем имею дело, и на что способна такая вот трость в ваших руках...

Мазур подумал, что выход у него один — тянуть время. В надежде на то, что ситуация может резко измениться. Если солдаты ведут себя так нагло, это именно что переворот. Вот только у президента слишком много сторонников в вооруженных силах, причем среди людей гораздо более опасных, чем простая армейская пехота... Только бы не...

Мазур в один глоток разделался со своей рюмкой и светским тоном спросил:

— Какие погоды стоят в Новой Англии?

Капитан чуть приподнял брови:

— Вот так? Ну да, разумеется, уж такие вещи вас учили определять... Но почему вы решили, что я здесь недавно?

— У любого приезжего из более прохладных широт, если он здесь проживет недели две, появляется загар не загар, но некое его подобие, — любезно разъяснил Мазур. — У вас кожа человека, прилетевшего считанные дни назад. Если не вчера...

— Блестяще, — сказал капитан, чуть покрутив головой. — Лишний раз убеждаюсь, что досье не врет, вы сугубый профессионал...

— Что здесь происходит? — спросил Мазур. — Я имею в виду не гостиницу, вообще столицу.

— Самое обычное для континента дело, — блеснул капитан голливудской улыбкой. — Военный переворот. Который по счету со времен провозглашения независимости, по-моему, и самые дотошные ученые не скажут — столько их было... Собственно, не «происходит». Уже произошло. Возможно, это вас несколько огорчит, но президент покончил с собой во Дворце Ремедильос... — он цинично ухмылялся. — Скорее всего, в страхе перед неизбежным судом народа.

Врет или нет? Как бы там ни было, проверить невозможно...

— А почему он должен был опасаться народного суда?

— Ну как же. Как тиран и диктатор.

— Странно, — сказал Мазур. — Совсем недавно я смотрел по телевизору выступление вашего адмирала... Он как раз назвал Васкеса законно избранным президентом, а его правительство — демократическим...

— Ну, значит, народ Санта-Кроче придерживался другого мнения... Кирилл Степанович, давайте прекратим пустую болтовню? Жаль тратить на нее время. Признаться, я сгораю от нетерпения завести с вами насквозь деловой разговор. Президент мертв, эта тема неинтересна...

— А вы уверены, что я буду вести с вами деловой разговор?

— Очень на это надеюсь, — спокойно сказал капитан. - Дипломатические околичности не нужны: я прекрасно знаю, кто вы, а вы уже догадались, кто я...

— Простите, не могу определить точно, — сказал Мазур. — Я профессионал, но не провидец. У вас столько спецслужб, что черт ногу сломит...

— А какая разница? Вы определили, откуда я, и этого вполне достаточно. Что-то изменится в вашем положении, вообще в ситуации, если вы будете точно знать, которую из служб я представляю?

— Абсолютно ничего, — неохотно признал Мазур.

— Вот видите. Так какая вам разница? Любая наша служба вела бы себя с вами одинаково. Главное, у нас имеется на вас обширное досье. Не стану блефовать и уверять, будто мы знаем, что вы делали. Точно мы этого не знаем. Но знаем немало мест, где вы, несомненно, побывали: Ахатинские острова, Эль-Бахлак, Вангала, Ньянгатала, еще полдюжины стран. Во многих вы попадали в объектив. Ну, а сопоставляя ваше присутствие с происходившими там в это время событиями, можно уверенно строить версии... хотя некоторые, я допускаю, могут оказаться ошибочными. Вы сами прекрасно понимаете, что вы — сущий кладезь бесценной информации. Я думаю, не будет преувеличением или безмерной похвальбой, если я скажу, что испытываю некоторую законную гордость. Именно мне, в конце концов, удалось ухватить столь драгоценную добычу, как вы...

Приходилось признать, что этот сукин кот и в самом деле может легонько пыжиться от гордости. Более пятидесяти лет по всему миру шла оставшаяся незамеченной и неизвестной охота. Во времена рухнувшей Империи золотая звездочка Героя Советского Союза автоматически полагалась тем, кто сумеет взять живым и не покалеченным американского «морского котика» или британского боевого пловца. Правило это в силе до сих пор — разве что ленточка у звездочки теперь не красная, а трехцветная. Соответственно, и на той стороне за взятого живым «морского дьявола» полагались свои сладкие пряники размером с тележное колесо. Вот только никто ни на одной из сторон за все это время так и не получил награду. Собственно говоря, и этому типу рано пыжиться: мало взять добычу, нужно еще доставить ее на место. А мы пока что остаемся в Санта- Кроче — и долог путь до Типперери, долог путь...

— Давайте вести максимально деловой разговор, — сказал американец. — Начнем с того, что покончить жизнь самоубийством мы вам не дадим. Если вы попробуете разбить голову об стену, мы успеем вас перехватить. А других способов в вашем распоряжении нет. У вас в карманах нет ничего, что можно было бы использовать... Так что придется вести деловой разговор. Естественно, как всякий деловой человек, я начал бы с мягкого варианта. Он предельно прост. Вы соглашаетесь с нами сотрудничать, мы с вами садимся в самолет и летим на север. Можем взять и вашу девушку, если вы поставите такое условие. Мы прекрасно понимаем: информация, которой вы располагаете, стоит не просто больших — очень больших денег. И будьте уверены, мы готовы их заплатить. Это самый простой способ — честно заплатить. Ну, разумеется, паспорт и гражданство... и вашей девушке тоже, если пожелаете. В идеале — место консультанта с жалованьем, какого лично мне в жизни не увидеть. Ну, о мелочах вроде виллы, автомобилей и прочей бижутерии я не говорю — это такие пустяки на фоне главного гонорара... — он улыбнулся открыто и весело. — Кирилл Степанович, я не буду устраивать кино категории «В» и с грозным видом цедить сквозь зубы: «Даю вам полчаса на раздумья...» Я не собираюсь давать на раздумье больше пары минут. Я прекрасно понимаю: вы не тот человек, чтобы раздумывать. Вы всю жизнь принимали серьезные решения в кратчайшие сроки. Либо вы соглашаетесь, либо отказываетесь. Ну, в крайнем случае можете выкурить сигарету. Больше времени вам и не нужно на раздумье, а?

— Не нужно, — кивнул Мазур. — Дайте сигарету. Ваши орангутанги у меня все выгребли из карманов. Я не собираюсь размышлять, я просто хочу курить.

— Пожалуйста, — капитан достал сигарету, прикурил, положил ее на край стола, отодвинулся, пока Мазур ее забирал. — Значит, раздумывать не собираетесь?

— Не собираюсь.

— И каков ответ?

— Нет, — сказал Мазур.

— Ну что же, уговаривать вас бессмысленно, не тот вы человек... В таком случае, давайте рассматривать жесткие варианты? Начнем с самого простого. Крайне легко вколоть вам наркотик и вывезти из страны бесчувственного. А в пункте назначения отыщется отличная химия — фармакология за последние лет двадцать шагнула далеко вперед...

- Охотно верю, - сказал Мазур. — Но насколько я знаю, никакая самая современная суперхимия еще не дает стопроцентной уверенности...

— Вынужден с вами согласиться, — досадливо морщась, сказал капитан. — Стопроцентной уверенности нет. Значит, придется использовать более примитивные, но до сих пор действенные способы. Вы меня понимаете, ведь верно? Как говорят здесь, verdad? Вас никто и пальцем не тронет... пока что.

— Оставьте девчонку в покое, — поморщился Мазур, стараясь, чтобы его слова звучали как можно более естественно. — Эго очередная случайная подружка, не более того. Я не законченный циник, но у меня в жизни было слишком много таких подружек, чтобы я именно сейчас размяк и потек...

- Вы знаете, это как раз тема для дискуссий, — усмехнулся капитан. — Мой наставник меня учил: к пожилым годам люди становятся сентиментальными... особенно матерые убийцы вроде вас. И еще. У меня есть немало фотографий, где вы с ней засняты во время прогулок по городу. Не похоже, чтобы вы были к ней совершенно равнодушны. Показать вам снимки?

- Не стоит, — сказал Мазур.

— Как хотите, — пожал плечами капитан. — Верите вы или нет, но во мне вспыхнула жажда экспериментатора. Я столько читал о «загадочной славянской душе»... И вот выпадает случай проверить все эти теории на практике. Бога ради, не считайте меня ни садистом, ни извращенцем. Там, где с ней будут... общаться, меня и близко не будет. Просто-напросто я не более чем скромный чиновничек, обязанный представить результат. Обязанный. Иначе до конца жизни просижу где-нибудь в глуши, подшивая бумажки. А мне этого категорически не хочется. У меня нет ни родителей-миллионеров, ни дяди-сенатора, я пробиваюсь наверх исключительно собственными усилиями и не могу себе позволить роскошь быть гуманным. Уж вы должны знать, что частенько бывают ситуации, когда гуманизм приходится послать к чертовой матери. — Похоже, он немного волновался. — Вы — это мое будущее, понятно вам? Я просто обязан добиться, чтобы вы прямо здесь наговорили с полчаса на магнитофон — после чего вам уже не будет пути назад, дома вам этой пленки не простят. Ваши подписки не имеют срока давности, а информация, которой вы располагаете — ценнейшая. У вас еще осталось какое-то время — когда ничего не началось и еще в силе мягкий вариант. Правда, его очень мало. Я не могу себе позволить долгие психологические игры... да вы и не из тех, с кем это прокатит. Поверьте, я отношусь к вам с большим уважением, а это означает, что я не могу себе позволить тратить время на словесную мишуру, уместную с человеком не столь высокого полета. К счастью, мы не в толерантных и политкорректных краях, а в Санта-Кроче, где иные нравы до сих пор патриархальны. Как человека это меня если и не ужасает, то заставляет содрогаться от омерзения... но я не могу себе позволить такой роскоши — остаться на задании человеком. Как часто не позволяли себе этого вы... Я сказал все, что хотел. А вы выслушали.

Он сел на самый близкий к окну стул, вполоборота к остальным, зажег новую сигарету с видом человека, бесповоротно устранившегося от дальнейшей беседы. Лысый полковник уставился на Мазура, кривя бледные губы. У него было лицо малолетнего садиста, вешающего кошку. Мазур знал в детстве одного такого с их улицы: как ни били, не унимался, разве что конспирировался все искуснее...

— Из твоей девочки в два счета можно сделать кусок мяса, — сказал полковник с выступившим на щеках лихорадочным румянцем. — Здесь есть отличный винный подвал, откуда не будет доноситься никаких воплей. А орать она будет. Я специально не стану затыкать ей рот, чтобы ты не только смотрел, но и слушал. Времена сейчас не прежние, — сказал он с искренним сожалением. — Больше не делают хорошего инструмента. Но все равно, есть штык-ножи, битые бутылки, спички и куча других подручных предметов. Ты не на шутку удивишься, когда своими глазами увидишь, что можно с девкой проделать с помощью вроде бы самых мирных бытовых предметов... Тебе ее правда не жалко? Совсем? Может оказаться так, что ты в конце концов запоешь, но девка уже будет в таком виде, что не во всякий приют для инвалидов возьмут. А если окажешься упрямым — всякое в жизни бывает, навидался — я за тебя возьмусь и позабочусь, чтобы ты не подох быстро, а успел сказать достаточно, чтобы удовлетворить того сеньора. И опять-таки не исключаю: когда ты развяжешь язык, будешь в таком виде, что краше в гроб кладут...

Мазур кое-что прикинул и сопоставил: по времени вполне сходилось. И спросил:

— А вы, любезный, при доне Астольфо не украшали ли своей персоной контору, именовавшуюся ДСГ?

— Ну и что? — пожал плечами полковник. — В свое время революционное правительство не нашло за мной грехов, так что я чист. Ну что ты ломаешься? — спросил он, полное впечатление, с искренним недоумением. — Тебе предлагают миллионы, паспорта Эстадос Юнидос тебе и твоей девке... А знаешь что? Я ведь могу и не загонять ей иголки под ногти. Я просто поставлю эксперимент: сколько жеребцов в солдатской форме она сможет выдержать, прежде чем отдаст концы. Так даже интереснее. Ты никогда не видел девку, которую одним заходом оттягивают десятка два солдат? Увидишь. Я тебе гарантирую...

Он замолчал. Вынужден был замолчать — казалось, над самой крышей пронесся могучий свистящий рев, отчаянно задребезжали оконные стекла — но уцелели. Низко над городом промчался с востока на запад реактивный истребитель.

Полковник с капитаном обменялись взглядами — и Мазуру в этих взглядах явственно увиделась растерянность. Непонятно, что это означает, но растерянность была...

А в следующий миг где-то на улице загремел голос, чеканивший что-то на испанском — явно мощный динамик. Голос гремел, не переставая — и тут же где-то в здании, очень похоже, на первом этаже, затрещали короткие автоматные очереди — именно автоматные, а не из автоматических винтовок. Так, это уже винтовка... Серия пистолетных выстрелов, снова заработали автоматы, уже ближе...

Полковник с капитаном перебросились парой фраз на испанском — с растерянными, удивленными, злыми лицами. Капитан вскочил и бросился к двери, расстегивая кобуру — очень неловко, как человек, который к таким кобурам не привык...

Большой ошибкой с его стороны было оказаться в пределах досягаемости Мазура. А, впрочем, Мазур в любом случае достал бы до стены кабинета. Он молниеносно наклонился всем телом вправо, сунул капитану меж ног трость, и, когда тот грянулся во весь рост на пол, оглушил ударом ноги в нужную точку. Нагнулся и выпрямился уже с «Глоком» капитана в руке. Не теряя ни секунды, ткнул полковника концом трости в глаз, отчего тот, так и не успевший ничего предпринять, сгорбился, зажимая глаз ладонью и взвыв от боли—для здоровья, а тем более для жизни не опасно, но ненадолго ошеломит. В три прыжка обежал стол, выдернул из кобуры полковника его пистолет.

Дверь распахнулась, влетел старшина, сгоряча запустивший тираду на испанском. Это было уже даже и неинтересно. Метров с четырех Мазур, как на стрельбище, аккуратно угодил ему в лоб, после чего старшина рухнул в кабинет головой вперед. Стреляли уже на втором этаже, совсем близко от гостиницы гремел динамик, но вот на улице выстрелов не слышалось.

Мазур прянул кошкой — ну, признаем, довольно пожилой кошкой — к двери, за шиворот втащил старшину в кабинет, захлопнул дверь, задвинул уже замеченную раньше щеколду. К столу вернулся, не особенно и торопясь — полковник все еще промаргивался, тер глаз ладонью, смахивая слезы. Положив оба пистолета на стол дулами к двери — на самый краешек, подальше от полковника, — выхватил из трости клинок и аккуратно приложил конец трехгранного острия к ушной раковине поганца, бросил холодно:

— Замри, сучий выползок! Мозги пробью от уха до уха!

Полковник был, разумеется, в ясном сознании — и, с похвальной быстротой оценив ситуацию, ощутив холодок стали в каких-то миллиметрах от барабанной перепонки, замер истуканом, отчаянно гримасничая левой стороной лица, инстинктивно смаргивая обильные слезы.

— Что там орут через динамик? — рявкнул Мазур. — Убью, ихо де пута^[14]! Что они кричат?

Полковник обильно потел. Мазур смотрел на него с холодной брезгливостью: то, что он легко взял верх над этим скотом, даже не заслуживало названия победы. Вполне вероятно, эта лысая тварь и оружия-то никогда в ход не пускала — зачем это пытальщику? Палачествовал в ДСГ, когда пришли «революционные майоры», ухитрился как-то проскочить между стебаных (довольно мало костоломов из ДСГ встали к стенке или попали за решетку), нашел применение своим талантам уже при новой власти (пытки прекратились, но мало ли где может пристроиться опытный шпик тайной полиции)...

— Это морская пехота, — зачастил полковник. — Они говорят, что парашютисты заняли базу «Чукутан» и освободили президента. Правительственные войска полностью контролируют столицу, руководители мятежа арестованы... Приказывают бросить оружие, иначе все будут расстреляны на месте...

Мазур испытал нешуточную радость: набрехали, суки, жив президент и взял все в свои руки! Оглянувшись через плечо, бросил:

— Посиди пока...

В коридоре уже не слышалось ни выстрелов, ни топота, на улице тоже стояла тишина, только где-то поблизости рычали моторами броневики. А вот американский гость стал подавать признаки жизни, слабо зашевелился, замычал что-то. Мазур, сделав два шага, новым ударом ноги отправил его в прежнее состояние и вернулся к столу. Сказал холодно:

— Ну, а теперь колись: что это за тип, на которого ты работаешь?

— Представления не имею, честное слове, сеньор адмирал! — прямо-таки взвыл лысый. — Ясно только, что гринго. Я на них не работал, он меня нашел, принудил... У меня не было выбора, клянусь Мадонной Сантокрочийской, он знал обо мне такое, что мне пришла бы смерть...

— Даже теперь? — поднял бровь Мазур. — Ну, и что ты такого наворотил?

- мы тогда были совсем молодые, сеньор адмирал… Ехали втроем, все подвыпивши, по тротуару шла очень красивая девушка... Мы ее арестовали, отвезли на одну из конспиративных квартир, и там... Никак нельзя было оставлять ее в живых, она не походила на девушку из бедных кварталов... Тело бросили на окраине, инсценировали нападение грабителей... Потом оказалось, что она дочь очень большого человека из рыболовного бизнеса... Он жив до сих пор, хоть и стар. Если бы он узнал...

— Кишки бы тебе намотал на забор, понятливо кивнул Мазур. — Как и я на его месте.

— Мы были молодые, и...

— Тихо! — сказал Мазур, поворачиваясь к двери.

Там затопотали шаги, в дверь застучали—но уже не прикладами, а, очень похоже, кулаками и тяжелыми солдатскими ботинками. Что-то кричали по-испански, потом знакомый голос заорал на языке родных осин:

— Кирилл, что у тебя там? Пусть бросают оружие и сдаются, иначе перещелкаем на месте!

Мазур, ухмыльнувшись, прошел к двери, отодвинул щеколду и отпрянул в сторону, чтобы и его сгоряча не сосчитали. Влетели трое в темно-синих бушлатах и голубых беретах морской пехоты, один и точно сгоряча ткнул Мазуру в пузо дуло короткого автомата с откидным прикладом, но тут же убрал.

Четвертым вошел Лаврик с таким же автоматом, с первого взгляда оценил обстановку, ухмыльнулся:

— Я смотрю, сам справился?

— А то, — сказал Мазур, чувствуя, как тает нешуточное напряжение. — Вот это — интересный американец, тебе пригодится. Вот это — местный ссученный кадр, тебе тоже наверняка пригодится, при твоей-то коллекционерской страсти. А это... Этот уже не при делах, отбегался...

Лаврик что-то сказал по-испански — и двое морпехов, подхватив бесчувственного американца, поволокли его к выходу. Третий погнал перед собой лысого, подталкивая автоматным дулом в поясницу.

— Ага, — сказал Лаврик. — И коньяк есть. Хорошо вы тут устроились, мило беседовали. А дядя Лаврик на старости лет вынужден лазить с молодыми по канализационным коллекторам... Ну, за успех предприятия, — он наполнил рюмки.

— Белль...

— Да жива и здорова твоя Белль, не бери в голову, — сказал Лаврик опрокинул рюмку и помотал головой. — Все живы и здоровы, эти, в ресторане, побросали оружие после первой очереди в потолок, а когда увидели, что работает морская пехота...

— Что там случилось?

— Если прикинуть, дурная пародия на приличный переворот, — хмыкнул Лаврик. — Кружок художественной самодеятельности при фабричке балалаек. Пехотный полк, две роты военной жандармерии и полдесятка броневиков. Дворец они заняли, но кишка оказалась тонка стрелять в президента. Отвезли его на базу «Чукутан», посадили на гауптвахту и сели сочинять воззвание к народу, идиоты. Охрана Генштаба отбилась. Телестудию они не взяли. Полезли на Глагола — всего-то ротой, дебилы. Ну, Глагол их и накрошил, — Лаврик ухмылялся. — Глагол, между нами, на седьмом небе — раз в жизни, на старости лет, но удалось все же повоевать... Один из адъютантов президента, даром что сухопутчик, сумел выскользнуть из дворца незамеченным и помчался, в Генштаб. Ну, подняли парашютистов, гвардию, всех, кто имелся под рукой. Точной информации не было, но кое-какие звоночки имели место, так что президент еще позавчера распорядился перебросить из Майреса и морскую пехоту. Кто-то здесь успел нажать тревожную кнопку. Ну, ребята прошли подземными коммуникациями и быстренько эту сиволапую пехоту привели к одному знаменателю, — он процедил с исконным, старинным флотским превосходством: — Сухопутные... Случилась еще небольшая заварушка в Бальядесе — это городок милях в тридцати от столицы, — но и там все уже кончено, рыпалась только часть гарнизона, вроде бы в паре мест в Месаудеро тоже случились вылазки контрреволюции, но и там наверняка все быстро погасят... Ну, пошли? А то там твоя Белль за тебя переживает со страшной силой, нужно успокоить девчонку: молодая еще, первый раз в жизни посреди переворота оказалась...

Глава X И обратился я, и увидел под солнцем...

Как иногда бывает, он понимал, что спит и видит сон. Сон был не просто скучный, а какой-то унылый. Мазур медленно шел по раскисшей грязи — не особенно глубокой, и то хорошо — направляясь прямехонько к серой, покосившейся деревянной ограде с распахнутыми створками ворот, где половины досок не имелось. Снаружи у ворот росло голое корявое дерево, похоже, высохшее, но пока не упавшее. И дерево было какое-то серое, и грязная равнина вокруг, и тусклое небо над головой. Горизонт казался очень близким, а небо — низким.

Ему было отчего-то тоскливо и тягостно. Теперь он уже видел, что забор окружает довольно большой кусок земли, и там внутри, множество хаотично разбросанных земляных холмиков, невысоких, оплывших, и там нет ни единой травинки, только та же покрытая раскисшей грязью земля...

Он шел и шёл к воротам, не зная, зачем идет, когда до ворот оставалось совсем близко, две человеческие фигуры двинулись ему навстречу, неизвестно откуда взявшись: миг назад их не было, а в следующий миг они уже были.

Мазур остановился. Потому что узнал их, хотя считал, что забыл начисто. Черноволосая красавица Виктория Барриос, все так же в джинсах и защитного цвета рубашке армейского фасона, и точно так же одетый Пабло Эскамилья, крепыш с аккуратно подстриженной короткой бородкой, с баяном на плече — а ведь здесь совершенно не знали такого музыкального инструмента, как баян, разве что некое подобие маленьких гармошечек, какие в ходу у гаучо, вообще у обитателей сертанов.

Главари «Капак Юпанки», очередного фронта борьбы за что-то против чего-то, двадцать один год назад отправленные на тот свет не кем иным, как Мазуром.

Они выглядели не жуткими привидениями, а самыми обычными людьми. Никаких следов от пуль. Мазур стоял неподвижно, а они, подойдя, остановились в двух шагах от него, и Виктория ослепительно улыбнулась.

— Какая встреча, сеньор адмирал! Как мило, что вы решили нас навестить, забытых...

— Так это... — выцедил Мазур.

— Совершенно верно. — вполне дружески улыбнулся ему Пабло. — Эго и есть ваше личное кладбище. Вы разочарованы его неприглядным видом? Что поделать, с личными кладбищами так обычно и бывает. Понимаете ли, подавляющее большинство тех, кого вы сюда определили, осталось без могил... вот как мы с Викторией. Там, в глубине, есть парочка надгробных памятников — кое-кого из ваших крестников все же похоронили по всем правилам. Но у большинства могил нет.

— Не хотите прогуляться по своему хозяйству? — с той же улыбкой поинтересовалась Виктория. — Вы столько лет и так старательно заботились о нем, пополняли...

- Нет, — вырвалось у Мазура.

— Ну, не смею настаивать, вы тут хозяин, а мы — скромные постояльцы и не распоряжаемся здесь… Быть может, после... Некоторые считают, что хозяева личных кладбищ, когда настает их время, сами занимают на них почетное место. И могут вдоволь общаться со своими подопечными. Должно быть, это очень увлекательно... Так что мы вас с нетерпением ждем...

Мазур не мог шелохнуться — ноги словно приросли к земле. Улыбнувшись ему, Пабло перекинул баян на грудь, растянул меха, ловко пробежался пальцами по клавишам:

Размытый путь и вдоль кривые тополя.

Я слушал неба звук — была пора отлета,

И вот я встал и тихо вышел за ворота,

туда, где простирались желтые поля...

И вдаль пошел, а издали тоскливо пел

гудок чужой земли, гудок разлуки,

но, глядя вдаль и в эти вслушиваясь звуки,

я ни о чем уже не сожалел...

— Хватит! крикнул Мазур то ли им, то ли всему этому серому миру без теней.

Пабло свел меха:

— Вам не нравится?

Откуда ты знаешь эту песню, сволочь? — спросил Мазуру— Ты не можешь ее знать, никак не можешь!

И понял, что никак не может сообразить, на каком языке он с ними говорит.

Пабло сказал мягко:

— Мертвые знают многое из того, чего никогда не знали при жизни. Вы сами в этом в свое время убедитесь, адмирал.

— Вам здесь очень рады, правда, — подхватила Виктория. — Сейчас все соберутся, все хотят с вами поговорить, пока не представился случай вам здесь обосноваться...

Через ее плечо Мазур видел, как к воротам неторопливо идут люди — по крайней мере, существа, выглядевшие, как самые обычные люди. Впереди шла Мэй Лань, с той же широкой, дружеской улыбкой, двоих шагавших следом Мазур не знал, но это и неудивительно - лиц очень многих, кого он сюда отправил, он так никогда и не видел...

За ними виднеются еще и еще люди, к воротам шагает уже целая колонна. И Мазура вдруг прошила мысль, заставившая зашевелиться волосы на голове: если так пойдет дальше, появится и Аня...

Он рванулся всем телом, словно выдираясь из какой- то липкой паутины, в ужасе, тоске и боли стремясь неизвестно куда, лишь бы подальше отсюда.

И не сразу понял, что вынырнул из кошмара, оказался в реальности, и серый мир без теней растаял... если только вообще был. На лоб ему легла теплая ладошка, и Белль озабоченно опросила:

- Что с вами, сеньор адмирал? Вы так стонали... Вам заснилось что-нибудь плохое?

Сердце колотилось, холодный пот прошиб... Мазур постарался ответить как можно спокойнее:

— Чепуха, Белль. Всем иногда снятся дурные сны...

— Да, мне тоже, очень редко... У индейцев есть наговор от дурных снов, только я его не знаю, надо проговорить с человеком, который знает, мне знаком такой... Вы так стонали...

Она склонилась над ним, опираясь на локоть, все еще выглядевшая озабоченной, перед глазами у Мазура качался золотой католический крестик на золотой цепочке — Белль говорила как-то, что фон Рейнвальды родом из Баварии, а Бавария всегда была германским оплотом католицизма. Еще и поэтому ее прадедушке оказалось гораздо легче врасти в местную жизнь, чем иным юропо-протестантам...

— Что вам приснилось? — спросила она.

— Самое занятное, что я уже и не помню, — лихо солгал Мазур. — Со снами так иногда бывает — выскакивают из памяти, едва проснешься.

— Да, я знаю... Значит, с вами все в порядке?

Уже рассвело. Взяв со столика часы, Мазур убедился, что где-то через полчасика все равно пришлось бы вставать... ну, по крайней мере просыпаться. Проснувшись, они часто и не торопились вставать.

—Все в порядке, Белль, —- сказал Мазур. —-- Подумаешь, дурной сон...

Белль облегченно вздохнула:

— Ну и пошел он...

И добавила, куда именно, практически не сделав ошибок. Мазур поневоле ухмыльнулся. Сегодня ночью Белль — такой уж стих на нее нашел — пожелала расширить и углубить познания в русском языке. В той его части, что пишется исключительно на заборах, частью посвящена отношениям меж мужчиной и женщиной, а частью — общению с теми, кто тебе неприятен. Мазур поддался на просьбы — и состоялся примерно часовой урок русского языка, той самой части, которую преподаватели Белль в разведшколе, пожалуй что, и не знали. Настрого предупредил, правда, чтобы она ничего из этого богатства не употребляла, оказавшись в обществе русских. Белль пообещала.

- Ну вот, - сказала она уже веселее. – Вы теперь выглядите совсем как обычно, такой бурявый…

- Бравый, наверное? – машинально поправил Мазур.

- Да, вот именно – бравый… Сеньор адмирал, у нас сегодня свободный день… Давайте будем погулять по городу?

- Давай, - сказал Мазур.

...Они сидели за столиком полупустого уличного кафе на широкой и довольно тихой авенида Хуарес. Белль увлеченно расправлялась с вазочкой фисташкового мороженого. В последнее время она щеголяла в белом платьице с золотисто-коричнево-синим индейским узором, опять-таки взятым из того альбома и заказанным в мастерской. Означал он нехитрую — и приятную для Мазура истину — «сердце девушки занято», вот только индейцев в столице практически не было, так что некому оценить по достоинству...

Мазур лениво шевелил ложечкой в своей вазочке с мороженым. В голове у него крутились мысли, лет двадцать назад справедливо показавшиеся бы сумасшедшими и крамольными, а сегодня, в общем, и не напугавшими особенно.

А почему бы не остаться здесь насовсем? Если подумать, родному Отечеству он ничего больше не должен, отдал все долги, если только долги были. Наверняка это последнее поручение, которое ему доверила Родина. Других, скорее всего, не предвидится. Он ниоткуда не дезертировал и никого не бросал да наоборот, это его за ненадобностью сняли с шахматной доски, по которой он ходами всех фигур (за исключением разве что короля) мотался много лет. Флот поплыл дальше, а он остался на берегу.

Что очень важно... Откровенно признаться, он чувствовал себя довольно неуютно на родной земле двадцать первого века. Эго был не его век. Его веком был прошедший, в значительной степени век Империи. Он слишком хорошо понимал, что ему останется доживать, и не более того. Новые люди, новые времена, новые порядки — где он по большому счету, и не нужен. И пустовато вокруг — нет больше Генки Лымаря, нет многих других старых друзей и сослуживцев. Морской Змей – среди живых, но он далеко. И уже никогда не вернется.

Нина? Вот уже десять лет назад, после нелепейшей гибели сынишки (в которой ни он, ни она не виноваты, но от этого не легче), стало ясно: что-то бесповоротно изменилось в отношениях. Все вроде бы оставалось по-прежнему — ровные отношения, отсутствие ссор, постель. Однако оба чувствовали: они больше не живут вместе, а словно бы играют роль в спектакле «Благополучная семейная пара». И можно с уверенностью сказать: Нина абсолютно не грустила бы, останься он здесь.

Вот уже три года, как Морской Змей с женой перебрался на историческую родину, в Белоруссию. Купил домик в деревушке под Минском, на окраине соснового леса, чертовски похожего на сибирский, копается в огороде, разводит кроликов, посиживает в пивной с местными мужиками — и, кажется, счастлив. Конечно, это разные вещи, Белоруссия и Санта-Кроче, но все же, все же...

Здесь он долго еще будет не списанным на берег отставником, а нужным человеком, полноправным адмиралом. В этой стране генералам и адмиралам незнакомо такое понятие, как «предельный возраст нахождения на службе» — они уходят в отставку лишь в случае физических немощей, не позволяющих служить с полной отдачей. Лаврик показывал ему иллюстрированный журнал — семьдесят два года адмиралу, а он по-прежнему командует соединением боевых кораблей, с мостика командует, а не с берега. И он — не один такой.

Жениться на Белль... Она, чует его душа, согласилась бы. Незнание испанского — не препятствие. Здесь есть хорошие курсы, а способности к языкам у него прежние.

Конечно, страшновато было совершать столь резкий поворот в жизни. Но эти мысли бродили в голове не первый день...

Он поднял голову, встретил взгляд Белль и улыбнулся ей, как ни в чем не бывало. Белль была в прекрасном расположении духа — она уже знала, что он остается самое малое на полгода, что Лаврик подыскивает им квартиру или скромную виллу в «Каса дэ гуерра». И не скрывала радости. В конце концов, почему бы и нет?

Он не взвился, но все же легонько встрепенулся, услышав совсем рядом негромко произнесенное на языке родных осин:

- Нет, ребята, какая девочка... Все отдай, и мало.

Мазур небрежным жестом повернул голову. За соседним столиком расположились трое в форме родного флота — совсем молодые, два лейтенанта и один старлей, явно со стоявшей в Майресе российской эскадры — откуда им еще взяться?

Один из лейтенантов — ага, тот самый голос — продолжал:

— Подойти бы да познакомиться, да ни слова на местной мове не знаем...

— Ага, — сказал старлей. — Папаша тебе познакомится. Вон какой... осанистый. Кабальеро, мля. Чего доброго, ножик на поясе. Саданет тебе в бок, здесь, говорят, заведено...

— Да я б рискнул, несмотря на сурового папашу. Девочка — отпад. А папаша, может, только с виду страшный, а на деле — трус...

Белль наклонилась через столик к Мазуру и сказала тихонько, по-английски:

— Я понимаю почти все, кроме некоторых слов. Они ведь держатся в рамках приличий?

— В общем, да, — кивнул Мазур.

— И все равно неприятно, что они говорят про вас, как про моего папашу. Можно я похулиганю? Совсем немножечко... Ну пожалуйста!

Она приняла столь умоляющий вил, что Мазур невольно фыркнул.

— Ладно, — сказал он. — Только немножечко...

Оживившись, Белль повернула свой легкий стул к пенителям морей, закинула ногу на ногу (что при ее символической юбочке явило крайне завлекательную картину) и довольно громко сказала по-русски:

— Сеньоры, вынуждена вас очаровать... о, простите, разочаровать. Этот сеньор мне не па-па-ша. Он мне любовник.

Лица у троих стали изрядно ошарашенными.

— Вот-те нате, предмет из-под кровати... — сказал один из лейтенантов. — Сюрприз...

Старлей произнес потише:

— Говорили же на инструктаже, что здесь русских эмигрантов полно, еще с гражданской...

Третий (показавшийся Мазуру самым из них неприятным) проворчал не так уж и громко. Но и не шепотом:

— Конечно, если у папика бабок полный лопатник...

Судя по безмятежному и слегка растерянному личику Белль, она ничего не поняла, в отличие, понятное дело, от Мазура. Он не то, чтобы рассердился и уж тем более не разозлился — просто слышать это было неприятно. В конце концов, настроение у него тоже было не самое скверное — и душа просила легонького хулиганства. В конце концов, не существовало никаких полицейских предписаний, запрещавших бы то, что он собирался сделать — нарушением общественного порядка, каравшимся штрафом, считалась лишь матерная брань на улице на государственном, то бишь испанском языке...

Мазур повернул стул спинкой к молодняку, уселся на него верхом и заговорил, не злобно и не сердито, ровным, спокойным голосом. Он строил даже не семиэтажные конструкции — сущие небоскребы, вывязывал затейливые словесные кружева, проводил параллели, подыскивал ассоциации, погружался в дебри генеалогии представителей молодого поколения, вдумчиво исследовал их нравы и привычки. Светлой памяти боцман Сабодаж, некогда живая легенда, матерщинник номер один славного Балтийского флота, был бы им доволен.

Редко в жизни, а не в романах, случается видеть, чтобы у людей отвисала челюсть. Но челюсти у троицы именно что отвисли. Судя по ошарашенным физиономиям, с таким образчиком флотского красноречия (где иногда все же встречались цензурные слова, в основном предлоги) им пришлось столкнуться впервые. Не та нынче молодежь пошла, не без грусти подумал Мазур, умирает высокое искусство...

— Ну, все поняли, ребята? — спросил он едва ли не ласково. — А теперь брысь отсюда... — и назвал точный адрес, куда им предлагалось следовать, путем крайне затейливом фразы.

Таращась на него, как загипнотизированные птички на змею, и явно ничегошеньки не понимая, троица поднялась, старлей положил на столик банкнот, и они двинулись прочь, временами оглядываясь с тем же ошеломлением на румяных лицах. Мазур удовлетворенно подумал: учитесь, сынки, пока папка жив...

— Я не распознала ни единого словечка, — сказала Белль, кругля глаза. — Но у них были такие лица... Вы ругались, да?

— Ругается мелкота, — сказал Мазур. — А я пустил в ход высокое словесное искусство, какими нынче владеют только старики…

— А зачем?

— Ну, видишь ли... Он высказал предположение, что твое расположение ко мне зависит от толщины моего бумажника. Вот я и не удержался.

Глаза Белль пылали от гнева:

— Очень сожалительно, что я не поняла. Я бы тоже сказала. Так, как ты меня ночью учил... Ой! — она даже прикрыла рот ладошкой.

- Поздравляю, — сказал Мазур. — Мне было бы очень приятно, если бы ты это повторила.

Белль помялась, опустила глаза, потом решительно подняла:

—Как ты меня учил.

— Вот так-то лучше, — сказал Мазур. — И чтобы впредь я другого обращения не слышал...

— Слушаюсь, адмирал! — она лихо отдала честь (правда, здесь, в отличие от Эстадос Юнидос, к пустой голове руку не прикладывают — но в конце концов, она была в штатском). — Я уже прикончила со своим мороженым... Может, мы пойдем погулять?

— Неплохаяидея, — сказал Мазур. — Насколько я помню, совсем неподалеку отсюда памятник вашим храбрым морякам? Хотелось бы посмотреть.

Лаврик ему растолковал кое-какие исторические подробности. Пожалуй, зря он сначала отнесся к монументу насмешливо. Оказалось, это все же был настоящий бой — субмарина огрызалась из орудия и спаренного пулемета, у здешних моряков были убитые и раненые, а если учесть, что в настоящем бою они участвовали впервые в жизни, следовало отнестись к ним с уважением...

Он поднялся вслед за Белль, бросил на столик банкнот...

Увидел непонятный взгляд Белль, обращенный ему за спину, то ли растерянный, то ли удивленный. А в следующий миг она подломилась в коленках — одновременно со звуком выстрелов.

Новые выстрелы, крики боли совсем рядом... Мазур обернулся, выхватывая пистолет, но мотоцикл с двумя седоками уже уносился на бешеной скорости, тот, что сидел сзади, еще два раза выстрелил по прохожим.

Мазур опустил пистолет — бесполезно, не достать... Не выпуская ухватистую рукоятку «Глока», опустился на колени рядом с Белль. Совсем рядом кто-то протяжно, на одной ноте кричал от боли. У Белль было совершенно спокойное лицо, в неподвижных глазах отражалось безоблачное небо, и на белом платьице меж индейских узоров темнели два пятна — бессмысленно было надеяться на чудо, да и на медицину тоже, он слишком многое повидал, чтобы строить иллюзии или питать надежды...

Он не чувствовал ни боли, ни тоски — только безмерное одиночество, заполнившее весь мир. Поблизости вопили сирены.

...Лаврик, выпрямившись в кресле, с отрешенным лицом чеканил:

— Torn me, y vi debajo del sol, que ni es de los ligeros la carrera, ni la guerra de los Fuertes, ni aun de los sabios el pan, ni de los prudentes las riquezas, ni de los elocuentes el favor; sino que tiempo y ocasi n acontece todos^[15]

— Что это? — вяло спросил Мазур.

— Экклезиаст, — сказал Лаврик все так же отрешенно. — Не буду врать, что знаю на кастьильяно целиком, но десятка два стихов заучил — иногда приходится и со священниками беседовать, пригождалось, знаешь ли... «И обратился я, и увидел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их». — Он наполнил стаканы. — Вот Мишка Кацуба, царствие ему небесное, знал Библию на испанском наизусть, пару раз под бродячего проповедника шарил, и ни разу разоблачен не был... — он вытянул полстакана каньи, как воду, и продолжал со столь же отрешенным лицом (ну, заклинило человека, пусть себе, столь же отрешенно подумал Мазур, каждый переживает по-своему, а она к тому же была католичка).

— Porque el hombre tampoco conoce su tiempo: como los peces que son presos en la mala red, у como las aves que se prenden en lazo, as son enlazados los hijos de los hombres en el tiempo malo, cuando cae de repente sobre ellos. —- стих следующий, сказал Лаврик. — «Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадают в пагубную сеть и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них».

— В точку, — сказал Мазур. — Надо полагать, мудрый был человек...

— Пророк как-никак, — ответил Лаврик. — По чину положено мудрым быть, аки тот змий...

Мазур медленно вытянул содержимое стакана — и не ощутил крепости. Пил сегодня, как в песок лил — так иногда бывает...

— Лаврик, — сказал он, отставив пустой стакан. — Это все из-за меня, я во всем виноват...

— Это в чем? — впился в него Лаврик цепким взглядом.

—- В том, что она погибла. Я им приношу смерть...

— Интересный поворот. Это кому?

— Синеглазым блондинкам, — сказал Мазур. —' Я им приношу смерть. Это уже четвертая, если считать... — он с трудом выговорил: — Эль-Бахлак, а его нельзя не считать. Я им приношу... Четвертая за все эти годы... И...

— Хватит! — рявкнул Лаврик так, что Мазур поневоле замолчал. Потом добавил гораздо мягче: — Кирилл, я все понимаю. Уж я-то все понимаю. Мне на твоем месте тоже было бы тяжко. Она была славная девочка. Ты знаешь... Когда Жюльетт сгорела в том самолете, я нажрался как свинья, хотя немало времени прошло, и все закончилось безвозвратно. Но она тоже была славная девочка, ей бы жить да жить...

— Старый лис, — сказал Мазур. — А говорил, что имени ее даже не помнишь...

— Думал — забыл, а оказалось — помню. К чему это я? А к тому... Как бы тебе ни было тяжко, не нужно рушиться в дурную мистику. Смерть он приносит голубоглазым блондинкам, изволите ли видеть... Тоже мне, нашлась «Феофания, рисующая смерть»... Помнишь такое кино?

— Не припоминаю что-то.

— А я помню, был такой ужастик еще в последние годы советской власти. Я его крепенько подзабыл, но главное помню: была там веке в тринадцатом такая Феофания, монахиня, что ли. Как нарисует что- то там, обязательно кто-нибудь помрет поблизости. Я тебя умоляю, не строй ты из себя такую вот Феофанию. Согласен, мы с тобой повидали кое-что, что категорически не вписывается в материализм, но тут ты —- пальцем в небо... Скучная арифметика против. Я, конечно, далеко не всех твоих златовласых синеглазых подруг знаю, но все равно уверенно могу сказать: гораздо больше таких, которые не только не погибли, но даже ноготь наманикюренный не сломали. А то и благоденствует нешуточно. Взять хотя бы очаровашку Ким, нынешнюю голливудскую звезду. И принцесса Кристина здравствует. Потом на трезвую голову сам сосчитаешь и выведешь соотношение. А те, кого ты имеешь в виду... Так уж сложилось. Время и случай для всех их, как писал Экклезиаст. В конце-то концов, Натали Олонго вовсе не была голубоглазой блондинкой, и Лейла тоже... Так что брось ты эту дурную мистику. Зря.

— Извини, — сказал Мазур, отводя глаза. — Лезет в голову всякая чушь. Знаешь, что меня больше всего тяготит... Что все произошло так глупо и нелепо — очередные придурки-герильерос, палившие куда придется... — у него вырвалось с болью: — И ведь все могло обернуться иначе! Мы ведь могли выбрать и другое место, думали сначала, куда пойти: в развлекательный центр на Кальдано или в кафе на авенида Хуарес. Белль больше хотелось мороженого, чем аттракционов, и мы решили сначала пойти на авенида Хуарес...

— Я же говорю — время и случай... Ты как, не совсем расклеился?

— Нет, — сказал Мазур. — Больно просто...

— В отставку подавать не думаешь? Теоретически рассуждая, приказывать тебе никто не имеет права, ты же в запасе. Можешь хоть завтра чемодан собирать...

— Вот нет, — сказал Мазур, чувствуя, как лицо сводит словно бы холодом. — Никак нельзя дезертировать. Из кожи вон вылезу, а подготовлю Дяде Васко сотню «морских чертей», за которых будет не стыдно. А если еще успею войну застать — совсем отлично...

— Надеюсь, в мыслях нет поступить, как Жихарев?

— Вот уж нет, — сказал Мазур. — Там было совсем другое...

Еще одна старая история, широко известная в узких кругах... У капитана третьего ранга Жихарева обнаружили рак печени, уже совершенно не операбельный — но до первых болей оставался еще как минимум месяц. Наши медицинские нравы — полная противоположность американским, так что врачи держали все в секрете от пациента. Однако Жихарев что-то такое заподозрил. И принял свои меры, что выяснилось гораздо позже. Медсанчасть на базе на сигнализации не стояла и не была снабжена особо хитроумными замками — впрочем, капитан и с хитроумными обучен был управляться. Проник ночью в гнездо эскулапов, где все документы не в сейфах лежали, а на стеллажах — и ознакомился со своей историей болезни. С задания его не сняли — именно потому, что до болей оставалось не менее месяца, а профессионал был классный, и управиться там можно было за неделю. Жихарев отработал добросовестно, как всегда это делал — а потом, когда все, собственно, было решено и оставалась совершенно пустяковая, рядовая перестрелка, пошел на пулемет чуть ли не в рост, как сопливый первогодок. Понятно, чем кончилось. Лаврик заинтересовался столь непонятным поведением матерого «морского дьявола», стал копать, размотал ниточку...

— Вот уж нет, — повторил Мазур.

— Вот и ладушки... Как тебе новый адъютант?

— Нормальный парень, — пожал плечами Мазур. — Русским хорошо владеет, вроде бы дельный, не подхалим... Что мне еще надо? Меня как-то совершенно не волновало, кого ко мне определят на место Белль — был бы толковый, и ладно... Лаврик... Мне хочется кого-нибудь убить — ну понятно, не первого безвинного встречного... Это ненормально, как думаешь?

— Эго нормально, — почти не раздумывая, ответил Лаврик. — Это бывает. Не ты первый. Знаешь, что? Есть у тебя возможность если не убить кого, то пострелять отнюдь не по мишеням...

— Что? — жадно спросил Мазур.

— Признаю самокритично: лопухнулся чуточку, — сказал Лаврик. — Твой генерал Чунчо оказался прав. Есть в «Руслане» «крот»... Роговин его-таки вычислил. Завтра будем брать на явке в Бальярдесе. Там, по его данным, целая шайка. Он подтянет свой разведвзвод, я тоже должен был с ними ехать, но, раз такое дело... Короче, приглашаю на охоту.

С превеликим удовольствием, — сказал Мазур, зло ухмыляясь. — Возьму адъютанта, пару-тройку своих ребят, из тех, что со мной были в Месаудеро... Бальярдес — это ведь тот самый городишко: милях в тридцати от столицы, где гарнизон рыпался во время мятежа?

— Он самый, — сказал Лаврик. — Только рыпалась часть гарнизона.

— Ну, это неважно, — сказал Мазур в приливе злой радости. — Поохотимся, раз карта так легла...

Глава XI В красном сне бегут солдаты...

До города оставалось совсем немного. Мазур, вольготно расположившийся рядом с Лавриком на заднем сиденье взятого из гаража отдела «Хаммера», по-прежнему ощущал тягостное неудобство, этакую занозу в подсознании. Все было спланировано без сучка, без задоринки — метрах в двадцати сзади шел второй «Хаммер» с пятеркой его морпехов. Из арсенала отдела он прихватил для себя и для Лаврика автоматы «Хеклер-Кох» с подсумками на три запасных магазина, да скрупулезности ради еще и по осколочной гранате. Ну, с пистолетами они и так не расставались. Все вроде бы было в порядке — но эта чертова заноза, не имевшая ничего общего с тоской и болью утраты...

— Порядок, — сказал Лаврик, выключая мобильник. — Роговин с разведвзводом уже на месте, хаза прекрасно известна: небольшая асиенда километрах в трех за городом. Скорее дачка — стены нет, только живая изгородь. Кому нужна стена в двух шагах от столицы... Кирилл...

- Да?

- Что ты такой смурной? На охоту едем, отдохнешь душой. А ты по-прежнему мрачен, как туча, охолонись...

Мазур решился.

— Да понимаешь... — сказал он негромко. — Занозой сидит мысль, что в последних событиях упустил нечто важное. Не заметил что-то, что обязан был заметить. Ты можешь думать, что это все от тоски и водки, но у меня стойкое впечатление...

— Интересно, — прервал Лаврик. — Я к таким вещам привык относиться очень серьезно, сам знаешь. Тоска и водка обычно ни при чем, учитывая твой опыт... — и продолжал требовательно, прямо-таки приказным тоном: — Быстренько прокрути все еще раз, ищи зацепку, ты же прекрасно умеешь...

Последние события. Зацепка может быть одна-единственная...

Это было как молния — моментальное озарение, не раз случавшееся в схожих условиях и прежде.

— Лаврик, — сказал он почти спокойно. — Ты не смотрел полицейские донесения о... случае на авенида Хуарес?

— Нет, — сказал Лаврик. — Не видел необходимости.

— А я просмотрел, не по своему размышлению — дон Себастьяно дал копии. Он искал хоть какие-то ниточки... Там был и точный чертеж места происшествия — тайная полиция их давно навострилась делать. Я как-то сначала не обратил внимания — именно что из-за водки и горя, а теперь точно вспомнил...

Они уже въехали в городок по главной улице, выглядевшей пустоватой для провинциального Бродвея — скорее всего, после недавних событий многие отсиживались по домам.

— Понимаешь... — сказал Мазур. — Там двое тяжело ранены, один легко, погибла только Белль, а шестая пуля разбила витрину... Трое пострадавших сидели относительно далеко от проезжей части, Белль стояла гораздо ближе, а я — на метр ближе ее, на самом краю тротуара, спиной к нему. По всем раскладам именно я был лучшей и легкой мишенью, проще всего было пальнуть мне в спину первому... но они этого не сделали. Почему?

В следующий миг он понял, почему — было одно-единственное объяснение...

Дальше все замелькало. Водитель — новый, незнакомый! — резко даванул на тормоз, машина встала как вкопанная, их бросило вперед, — но пистолет уже был у Лаврика в руке, и, когда толковый, подтянутый, флегматичный капитан-лейтенант Рамирес обернулся к ним, выхватывая пистолет, получил от Лаврика две пули почти в упор. Его отшвырнуло к лобовому стеклу, он скорчился нелепой куклой.

Без малейших эмоций Мазур выстрелил в затылок водителю, едва увидев, что тот тоже пытается выхватить пистолет.

Да, одно-единственное объяснение: Белль убрали, чтобы поставить на ее место, подвести к Мазуру своего человека. И это не государство — Белль была офицером, ее вполне могли, не убивая под благовидным предлогом перевести от Мазура в другое место — и что бы он сделал? Нет, конечно, мог бы кое-что предпринять, но это потребовало бы времени...

— Береженого бог бережет... — быстро сказал Лаврик. — Ходу отсюда!

Кинувшись в широкий проем между двумя передними сиденьями, Мазур достал ногой ручку дверцы, пинком ее распахнул и выкинул тело водителя на мостовую. Плюхнулся на его место. «Хаммер» военного образца — тачка надежная. Янкесы, ничего не скрывая, писали открыто: машина сконструирована так, чтобы в боевых условиях с ней мог справиться и раненый, владея лишь одной ногой и одной рукой. Ну, а если руки-ноги целы, и ты с такими машинами прекрасно знаком...

Мотор заглох — но Мазур проворно перебросил ручку передач на нейтралку, вернул ключ в исходное положение, повернул. Движок рокотнул и исправно завелся. Вывернул руль, пустил машину задним ходом, чтобы развернуться...

В этот самый момент совсем близко загрохотал крупнокалиберный пулемет. Очередь прошлась по второму «Хаммеру» — как и тот, на котором ехал Мазур, обычному, не бронированному — задержалась на нем так, дробя стекла и дырявя кузов, что вмиг стало ясно: там не могло остаться никого живого. И тут же пули ударили по капоту его «Хаммера», взлетели куски капота, двигатель мертво смолк...

— Ходу! — крикнул Лаврик, подхватывая автомат и распахивая дверцу.

Мазур последовал его примеру. Вокруг стояла тишина. Они, выставив автоматы в ту сторону, откуда только что лупил пулемет, кинулись к ближайшему зданию — небольшому, двухэтажному, с пулевыми выщерблинами на кирпичных стенах и выбитыми кое- где окнами. Краем глаза Мазур выхватил на стеклянной вывеске единственное знакомое ему слово: «мунисепалицад». Ага, мэрия, в заварушку ее, похоже, тоже штурмовали.

Они влетели в вестибюль — и никто по ним так и не выстрелил. Следом за Лавриком Мазур кинулся на второй этаж — следовало занять самую высокую точку, чтобы вести ответный огонь. Прохрипел на бегу:

— Поищем черный ход?

— Не стоит, — откликнулся Лаврик, не задерживая бега. — Там наверняка уже ждут...

Он влетел в одну из дверей, открывавшуюся внутрь, не теряя времени, обрушил поперек нее высокий тяжеленный стеллаж, откуда рассыпались толстые канцелярские папки. Подбежал к окну, зло морщась, бросил:

— Ага, наползли, твою мать, надо было почистить весь гарнизон, а здесь так один батальон и оставили...

Мазур выглянул в соседнее окно, укрываясь за простенком. Меж казенного вида домов на той стороне небольшой площади и в нескольких окнах маячили фигуры в оливкового цвета пехотной форме, в касках, с автоматическими винтовками наперевес, и их было много, слишком много даже для стариков-разбойников, сорок с лишним лет окаянствовавших по всему глобусу...

На миг выскочив из-за прикрытия, Мазур послал длинную очередь меж двух домов напротив. Рядом пролаял автомат Лаврика. Несколько фигурок в оливковом упали и остались лежать без движения, остальные отхлынули за ближайшие углы, и те, что маячили в окнах, исчезли. Стояла тишина.

Прижимаясь спиной к простенку меж двумя окнами, Лаврик вытащил мобильник, нажал на кнопку — и тут же отнял его от уха, потом отшвырнул. Мазур, выхватив свой, тоже нажал одну кнопку — быстрый набор, номер дежурного по отделу. И тут же, как Лаврик, оторвал мобильник от уха, а потом и вовсе отбросил — в ухо ему ударил скрежещущий вой. Никаких загадок — глушилка направленного действия, какие для целей РЭБ^[16] применяют черт-те сколько лет. Хрен дозовешься помощи, и пытаться нечего...

— Что мне не нравится... — сказал Лаврик. — По нам не сделали ни единого выстрела. Живыми хотят брать, а этого никак нельзя...

— Роговин, — сказал Мазур убежденно.

— Он, сука, некому больше... — Лаврик выругался кратко, экономно. — Мать его сучью, мне его рекомендовали люди, которым я верил, как себе, да и сейчас верю...

— Значит, они ему тоже верили... — кривясь, сказал Мазур. — Бывает.

Это и есть «крот» — он вообще не поддерживает регулярной связи с шефом, не посылает никаких сообщений, не получает инструкций. А потому обнаружить его практически нереально — до того момента, когда он, получив условный сигнал, станет выполнять то, ради чего и был на долгой консервации...

— Извини, — сказал Лаврик. — Затащил я тебя. Лопухнулся, старый черт, а прав был генерал Чунчо...

— И ведь выкрутится, сволочь...

В коридоре послышались осторожные шаги, дверь попробовали толкнуть. Мазур послал длинную, на остаток магазина, очередь — пули легко прошили не особенно и толстую канцелярскую дверь, в коридоре что-то шумно упало, раздался вопль, судя по звукам, от двери шарахнулись в обе стороны.

— Вот уж нет, — с кривой улыбочкой сказал Лаврик. — Бериевская подозрительность — она себя порой оправдывает. Когда уезжали, я сбросил сообщение одному надежному парню: куда едем, зачем, почему. Но поднимет он тревогу... — Лаврик глянул на часы, — только через двадцать шесть минут, когда не сможет со мной связаться. А нам могут и не дать столько времени, не продержимся. Если у них есть газ... Да если даже и нет газа... Многовато их тут даже для нас...

И тут же все изменилось резко — одно из двух окон, оставшееся целым во время заварушки, брызнуло осколками стекла, противоположная стена вмиг покрылась десятками пулевых выбоин — работало множество стволов. Огонь был такой, что Мазур и носа не рисковал высунуть из-за простенка. Очень похоже, у осаждающих что-то изменилось, и они получили какой-то другой приказ — плотный огонь на поражение, тут и гадать не стоит. В голове пронеслось: живыми мы кое-кому очень нужны, но на крайний случай и мертвыми вполне устраиваем. Возможно, в столице случилось что-то, заставившее неизвестного дирижера поменять планы. Но даже если спешит подмога, продержаться при таком соотношении сил можно лишь чудом...

В дверь чем-то били — и долго ей не выстоять, хлипка... Огонь не прекращался. Мазур не видел площади, но не сомневался: под прикрытием огня идут атакующие, на подмогу тем, кто уже проник в здание — это азбука. И их слишком много...

Справа что-то тяжело упало на пол. Мазуру хватило одного взгляда, чтобы понять: он остался один. Снайпер. Аккуратная дырочка в правом виске Лаврика, застывшее лицо, остановившийся взгляд... Конечно, снайпер...

Он не чувствовал ни боли, ни тоски — только то самое безмерное одиночество, заполнившее весь мир. Слишком давно, сорок с лишним лет был внутренне готов к такому финалу. Вы что, канальи, собрались жить вечно? Он и так со своим веселым и беспокойным ремеслом очень уж долго задержался на этом свете — другие ушли совсем молодыми, свои и враги...

Под непрекращающийся треск очередей, покрывших выбоинами три стены и потолок, под неумолчный град обрушившихся на дверь ударов он попытался придумать хоть что-то — даже в его пиковом положении можно что-то придумать. Но что? Дождаться, когда окончательно вынесут дверь, и те, на улице, прекратят огонь, чтобы не задеть своих, шарахнуть гранату — только одну, вторая самому нужна! — и попытаться прорваться в коридор, не представляя, что делать дальше? Ничего другого и не предпринять...

Взять вторую гранату у Лаврика...

Он упал на пол, прополз несколько шагов.

И замер, почувствовав несколько тупых ударов в поясницу. Успел подумать: здания на той стороне площади гораздо выше, есть в три, есть и в четыре этажа, они могли бить сверху вниз, нашли точку, откуда простреливается вся комната...

Боли не было, но он не чувствовал нижней половины тела, будто ее и не было. Упершись в пол руками, рывком перевалился на спину, отметив, что огонь прекратился, но в дверь молотят по-прежнему, уже вылетели две филенки...

Боли не было, но словно бы и не было тела ниже пояса. Увидев на животе, на белой совсем недавно рубашке выходные отверстия, он подумал отрешенно и холодно, как о ком-то постороннем: позвоночник, дело ясное...

Не было времени ни о чем думать, абсолютно ни о чем — дверь вот-вот вынесут... Дальше он действовал, как робот — отбросив автомат, достал из бокового кармана пиджака нагревшуюся от тепла тела гранату, выдернул кольцо, отпустил чеку и обеими руками прижал к груди последнего в жизни друга — овальное стальное яйцо.

Времени хватало только на то, чтобы прошептать:

— И обратился я, и увидел под солнцем, что...

Мир вокруг стал на миг ослепительно-белым, а потом все потонуло во мраке.

...Он стоял на необозримой равнине, поросшей невысокой, сочного ярко-зеленого цвета травой. Когда пошевелился, собственное тело показалось совсем молодым, как сорок лет назад. Не было ни удивления, ни грусти, весь окружающий мир состоял из покоя, какого ему всегда не хватало в жизни. И это был не сон — во сне не бывает ощущений, по крайней мере, у него никогда не бывало. А сейчас он чувствовал под ногами молодую упругость травы, чувствовал гладивший лицо теплый ветерок. Солнца на безоблачном голубом небе не было, но светло, словно полдень, когда солнце в зените. И над головой стояла полная Луна, бледная, какой она иногда показывается днем — только размером в несколько раз больше, какой Мазур никогда прежде не видел.

Что-то заставило его поднять голову. Вдали показалась девушка в белом платьице — слишком далеко, чтобы разглядеть ее лицо, но она шла прямо к нему быстрой летящей походкой. И адмирал Мазур пошел ей навстречу, ускоряя шаг, по-прежнему без мыслей и чувств — только переполнявшая его радость от окружающего покоя. Шел сквозь теплый ветерок, и понемногу приходили мысли: что все было не зря, что остались молодые, готовые драться, что скоро он увидит лицо идущей к нему девушки.

Он не знал, откуда это, но чувствовал где-то рядом широкую добрую улыбку Лунного Бегемота.

И это все о нем...

Авторы стихов, приведенных в романе: Юрий Левитанский, Булат Окуджава, Григорий Поженян, Николай Рубцов, Михаил Щербаков.

Примечания

1

«Торпедный аппарат» - В узких кругах специфического народа прозвище человека, отправляющего на задание. Здесь и далее примечания автора.

(обратно)

2

Коронадо – коренной житель республики, независимо от национальности.

(обратно)

3

От «асьенда» (исп. hacienda – имение, поместье, ферма, усадьба) – крупное частное поместье в Испании и Латинской Америке.

(обратно)

4

Qui n sabe (исп.) – «кто знает».

(обратно)

5

Канья – крепкий напиток из сока сахарного тростника.

(обратно)

6

Кондуторре – человек, награжденный орденом (местный испанский).

(обратно)

7

Узкопрофессиональный жаргон. Пень с корнями – агент, посланный на длительное оседание. Зайчик-побегайчик – человек, посланный для выполнения одного конкретного задания.

(обратно)

8

ПДМ – противодиверсионные мероприятия. На боевом корабле включают периодическое метание за борт боевых гранат, как меру против аквалангистов противника, способных прикрепить мину.

(обратно)

9

«Чочо» (букв. «никчемный») – презрительное прозвище западных соседей, исторического соперника и врага, с которым у Санта-Кроче в азное время состоялось три серьезных войны.

(обратно)

10

Принятое в некоторых странах жаргонное название ЦРУ (английская аббревиатура ЦРУ – CIA).

(обратно)

11

Carajo – чет побери (исп.).

(обратно)

12

Так проходит слава мирская (лат.).

(обратно)

13

Руки вверх (исп.).

(обратно)

14

Hijo de puta – сукин сын (исп.).

(обратно)

15

Библия в переводе на испанский Касиодоро де Рейна (1602 г.).

(обратно)

16

РЭБ – радиоэлектронная борьба.

(обратно)

Оглавление

Глава I Девушка с гербом

Глава II Старики-разбойники на отдыхе

Глава III Старый знакомый и другие

Глава IV Отец нации и остальные

Глава IV Отец нации и остальные. Окончание

Глава V Отражение в зеркале

Глава VI Лирическая интермедия со стрельбой

Глава VII Золотые пляжи

Глава VII Золотые пляжи. Окончание

Глава VIII Множим на ноль!

Глава VIII Множим на ноль! Окончание

Глава IX Когда прошлое хватает за ноги

Глава X И обратился я, и увидел под солнцем...

Глава XI В красном сне бегут солдаты...

*** Примечания ***