Где-то далеко [Сьюзен Гласпелл] (fb2) читать онлайн

Сьюзен Гласпелл ГДЕ-ТО ДАЛЕКО

Жизнь и творчество Сьюзен Гласпелл

Есть писатели, которые, подобно Джону Китсу или Францу Кафке, не добились признания при жизни. Кто-то — достаточно вспомнить Германа Мелвилла — так и не узнал, что его книги стали классикой. Но есть и счастливчики — они при жизни купаются в лучах славы, получают премии, видят свои произведения на сцене и в списках бестселлеров. И это не обязательно авторы-однодневки. Многие литераторы писали по-настоящему талантливые работы, которые были бы интересны и последующим поколениям, но по какой-то неведомой причине эти писатели были забыты. Они сошли с литературного Олимпа. Одной из таких фигур была замечательная писательница Сьюзен Гласпелл (1876–1948) — обладательница Пулитцеровской премии, женщина, которая открыла миру Юджина О’Нила, и первая американская писательница-феминистка.

Сьюзен Китинг Гласпелл родилась 1 июля 1876 года в городе Давенпорт, штат Айова. Её отец был фермером, а мать — учительницей. Детство девочки прошло на бескрайних полях Айовы. Маленькая Сьюзи была серьёзным ребенком, она любила слушать предания об индейских вождях, спасала птиц и зверушек, ходила в местную школу, где считалась одной из лучших учениц. С восемнадцати лет девушка подрабатывала журналистом в местной газете, а уже через два года вела собственную колонку, посвящённую светским новостям. В двадцать один год Сьюзен поступила в университет Дрейка, несмотря на то, что в те времена считалось, что университет не место для девушек: после него они непригодны для семейной жизни.

Мисс Гласпелл специализировалась на философии, была блестящей студенткой и наравне с мужчинами принимала участие в университетских дебатах. А на следующий день после вручения диплома Гласпелл получила полноценную работу в газете. Более того, она писала статьи о законах штата и даже освещала дела об убийствах (впоследствии они станут материалом для её произведений, например, для пьесы «Детали», на основе которой был написан рассказ «Так решили женщины» — в них представительницы слабого пола разгадывают преступление, которое не смогли распутать их мужья-детективы, а затем выносят свой вердикт).

В 1901 году Гласпелл вернулась в Давенпорт, где посвятила себя творчеству. Её рассказы появлялись на страницах лучших журналов Америки. В 1909 году вышел её первый роман «Триумф побеждённых», который сразу же попал в списки бестселлеров и получил хвалебные отзывы; за ним последовал роман «Воображение» (1911), который понравился читателям и привёл в восторг критиков. В 1913 году Гласпелл вышла замуж за Джорджа Кука.

Но Сьюзен Гласпелл известна не только как писательница. Её жизнь и творчество были неразрывно связаны с театром: в 1916 году она с мужем основала театральную труппу в курортном городке Провинстаун. Гласпелл начала писать пьесы и сама играла на сцене, так как театр был любительский. Современники высоко отзывались об актёрских способностях Сьюзен.

Вскоре труппа переехала в Нью-Йорк, и Сьюзен с мужем поселилась в районе Гринвич-Виллидж, где у них в гостях бывали многие выдающиеся деятели и литераторы того времени — Джон Рид, Эптон Синклер, Теодор Драйзер, Юджин О’Нил. В этот период Сьюзен написала несколько талантливых пьес («Грань», «Наследники»).

Гласпелл стала известным драматургом не только в Штатах — её пьесы имели успех в Великобритании, где писательницу сравнивали с Ибсеном. Но она продолжала писать и рассказы. В 1922 году Гласпелл и Кук расстались с театральной труппой и уехали в Грецию, где поселились недалеко от Дельф — Гласпелл всегда интересовало античное наследие.

После смерти мужа Сьюзен Гласпелл вернулась на родину. Она написала ещё несколько блестящих произведений. «Возвращение изгнанницы» (1929) уступило приз за главный роман года лишь книге Хемингуэя «Прощай, оружие!». А в 1931 году пьеса «Дом Элисон» принесла Гласпелл Пулитцеровскую премию «За лучшую драму».

В своих произведениях Гласпелл часто рисовала образы сильных женщин, писала о месте представительниц слабого пола в обществе, в котором главенствуют мужчины. Однако в 40-х годах стало модным изображать женщин как типично домашних созданий, которые стоят заведомо ниже мужчин. Книги Гласпелл стали забывать. Сама писательница не была публичным человеком. Она всегда преуменьшала свои заслуги, а не рекламировала их. Постепенно интерес к её книгам угас, но в 70-е годы к её наследию обратились вновь.

Творчество первой леди американской драматургии стало обширным полем для изучения. В нашей стране имя Сьюзен Гласпелл почти не известно читателям, её произведения не переводились. Будем надеяться, что читатели по достоинству оценят рассказ «Где-то далеко» (1912), впервые представленный на русском языке.

Ксения Кириченко¹

ГДЕ-ТО ДАЛЕКО

Старик держал перед собой картину и смотрел на неё восхищённо, но в то же время с сожалением.

— Здешней публике такая картина не по карману, — ворчал он. — Висеть ей тут до второго пришествия.

И действительно картина не вписывалась в скромную обстановку магазинчика. Старик купил её у одного напористого юнца, который уверял, что вынужден отдать полотно почти за бесценок в связи с закрытием магазина. Лавка старика располагалась не на бойком месте, и основной доход приносило оформление картин. Старик огляделся: вокруг висели городские панорамы, кошечки и собачки, шикарные девицы и яркие пейзажи.

— Разве такой картине тут место? Это всё равно что я буду сидеть в Конгрессе, — бормотал он.

Но всё же он втайне радовался своей покупке: теперь он уже не был мелким торговцем, а вознёсся до уровня покровителя искусств. Шаркающей походкой ходил он по магазину, выбирая подходящее место для картины, а между тем в его хмуром взгляде сквозила скрытая гордость.

Разве можно описать ту картину словами? Они лишь приравняют её к литографии. На ней был изображён сосновый лес, через который весело бежал чистый горный ручей. Цветные литографии и настоящие произведения искусства могут запечатлеть сходные предметы. Но единственное различие между ними связано с нашим восприятием. «Дело не в том, что ты видишь, а в том, что ты чувствуешь, — размышлял старик, стирая с картины пыль. — Вот в этой раме не больше трёх футов в длину, но кажется, что лес простирается ещё на сотни миль. Думаю, он лежит на склоне горы — оттуда так и веет прохладой. Вот бы сейчас там оказаться! Уж в таком-то местечке совсем другая жизнь, не то что в нашем Чикаго. Похоже, где-то далеко есть край, в котором человек может быть свободным».

Старик принялся вынимать из витрины картины с видами на Линкольн-парк и полотна с тучными купидонами, чтобы освободить место для нового шедевра; потом он вышел на улицу и, внимательно посмотрев на результат, потряс головой и заспешил обратно. Он убрал изображения пылких парочек, рисунки с фруктами, цветами и рыбой, которые, как вначале полагал старик, могли бы «удачно оттенить» красоту новой картины. Но было очевидно, что той не нужна подобная мишура. «И к тому же, — сказал он, словно оправдываясь за то, что вверяет всё своё материальное благополучие единственной картине, — их можно разве что выбросить — настолько убогими они кажутся рядом с новым полотном. Так их точно никто не захочет взять». И старик снова возвратился к созерцанию горного пейзажа со спокойствием человека, отстаивающего прекрасное.

Его маленькие часы отбили уже без четверти шесть, когда он наконец вышел из лавочки. Пришло время закрываться на ночь, но он задержался на ступеньках, смотря на поток служащих, которых выплеснул деловой квартал. Люди двигались по направлению к западным улицам, где располагались дома с меблированными комнатами. Они проходили мимо него парами или небольшими группами; шумливые и измотанные, весёлые и грустные. Праздность и усталость, людской протест и смирение.

— Будто кто-то из них смог бы её купить, — сурово произнёс старик. — Или хотя бы просто захотел, — прибавил он задумчиво.

По улице одиноко брела девушка. «Бедняжка совсем выбилась из сил», — подумал старик. Девушка пересекла дорогу и теперь шла по его стороне. В её наряде не было ничего примечательного, но между тем она выглядела иначе, чем её сверстницы — точно так его новая картина отличалась от цветной литографии. Девушка равнодушно скользнула взглядом по витрине его лавочки, но вдруг остановилась, замерла, и весь её облик преобразился. «Она будто бы увидала давно пропавшего друга и теперь, чтобы не разрушить волшебный миг, боится произнести даже слово», — размышлял потом старик.

Казалось, девушка действительно боится сказать что-либо, боится поверить. Она стояла прямо посреди тротуара, не отрывая глаз от полотна. Затем шагнула ближе, словно картина притягивала её. Могло показаться, что она готова сорваться с места и убежать, но она подошла ещё ближе — так близко, как могла — и всё смотрела и смотрела на картину. Но потом смесь страха и благоговения уступила место самозабвенному восторгу. Девушка посмотрела по сторонам — точно так же человек трёт глаза, чтобы убедиться, что увиденное им — правда. И после этого на неё нахлынула такая радость, что её бледное личико озарилось, а старик смог только сказать, что он раньше никогда такого не видел. «Пробеги по нашей улице пожарная бригада, она бы и не заметила!» — торжественно заявил он. И тут девушка сделала глубокий вдох. «Вот видите? — радостно засмеялся он. — Она чувствует её аромат». Девушка посмотрела на дверь магазина, но потом покачала головой. «Знает, что не сможет её приобрести», — догадался старик. Девушка отступила на шаг и внимательно посмотрела на номер над дверью. «Придёт снова, — решил старик. — Боится забыть это место». А девушка ещё долго стояла перед картиной; она была на удивление тиха и спокойна — старик даже не знал, как это истолковать. «И вот как прикажете это понимать? — в замешательстве спрашивал он. — И почему эта картина так подействовала на неё?» Но всё же в глубине души старик знал ответ, ведь он смотрел на девичью фигурку сквозь пелену слёз.

Закрывая магазинчик на ночь, старик был взволнован взглядом, который она бросила на картину, прежде чем уйти, и ему уже не приходило в голову, что его маленькая ценительница прекрасного не сможет её купить.

Весь следующий день он не переставал думать о той девушке и незадолго до шести занял своё место за витриной. «Я старый идиот, — с досадой говорил он, а сам с нетерпением ждал её. — Какая разница, придёт она или нет! У неё всё равно нет денег, чтобы купить полотно. И она-то не лучше меня. Что толку любить, если не можешь обладать? Ну и глупец же я! Забочусь о том, что она думает». Но в этот момент девушка показалась позади стайки девочек. Она торопливо перешла улицу и почти побежала к его лавке — радостная и взволнованная. «Переживает, как бы её не купили, — сказал старик и добавил угрюмо: — Уж об этом нечего тревожиться».

Она приблизилась к картине с таким благоговением, словно заходила в церковь. Однако восторг, написанный на её лице, был далёк от религиозной сдержанности. «Я бы сказал, что она похожа на человека, который долго блуждал по пустыне и вдруг нашёл источник, — сказал старик, проникнув в самую глубину её сердца. — Её мучает жажда. Она жадно впитывает каждую каплю, но всё не может остановиться. Ведь для неё это. напиток жизни!» Но тут старик дёрнул плечами, устыдившись своих поэтических и сентиментальных рассуждений, неподобающих мужчине его возраста.

Он подошёл к двери и стал смотреть, как она уходит прочь. «Какая же она тоненькая! — воскликнул он. — Порыв ветра может унести её». Девушка шла, слегка наклонив голову и сдвинув плечи; прежде чем она исчезла из виду, он услышал её кашель.

«Она наверняка жила в тех краях, и сейчас ей так хочется там оказаться. Благодаря картине она «дышит» родным воздухом и меньше скучает по дому», — решил старик, гордясь своими дедуктивными навыками.

Стоял июль, и каждый вечер старик ждал маленькую и хрупкую девушку, которой так нравилась картина с сосновым лесом. Она всегда торопливо пересекала улицу и подходила к картине с той же мучительной страстью, близкой к лихорадочному состоянию. Но она успокаивалась, глядя на картину, и её напряжение ослабевало. «Уходя, она выглядит ещё более слабой, чем когда приходит, — замечал старик. — Клянусь, она словно правда там бывает, — говорил он, но добавлял: — Ох, Боже, и вот как тут понять, что к чему!»

Полотно он называл не иначе как «Её картина». Однажды, за десять минут до шести, он вынул холст из витрины. «Возможно, я поступаю плохо, — признавал старик, — но я просто хочу узнать, насколько дорога ей эта картина».

Но когда старик увидел, что из этого вышло, то решил, что он самый жестокий человек на земле.

Девушка, как обычно, торопливо и с волнением шла к картине. Но когда она увидела пустую витрину, то старику на мгновение показалось, что она рухнет прямо на тротуар. Весь её облик потускнел, как будто у неё отняли источник внутренних сил. Свет, разлитый у неё по лицу, погас, осталось лишь осознание горькой правды. «Разрази меня гром!» — с яростью бормотал старик, сам готовый заплакать. Девушка оглядела грязную, раскалённую и шумную улицу, а потом снова посмотрела на пустую витрину. Она постояла минуту — какое же мучительное это было время! — и потом, смирившись, поплелась прочь. Она шла, как обычно ходят сильно измученные люди или те, кого разочарования подстерегают слишком часто.

Дрожащими руками старик поспешно вернул картину на прежнее место. Он осыпал себя упрёками, говорил, что поступил хуже, чем кошка, играющая с мышкой; человек, отнявший кость у пса, поступает не так низко; его нельзя сравнить даже с подлецом, который разрушил у детей кукольный домик, а только с преступником, который выхватил кружку воды у умирающего. Старик подумал, что она может вернуться, и задержался до семи, сделав вид, что ему надо перевесить шторы. Весь следующий день он не находил себе места. И, словно чтобы загладить вину за свой презренный поступок, он целый час украшал тканью витрину. «Она решит, — говорил он себе, — что картины вчера потому-то и не было. И не будет волноваться. Это будет знаком, что «Её картина» останется здесь».

В тот вечер он стал ждать с половины шестого. Прошло пятнадцать минут, и он подумал, что она слишком расстроена, чтобы идти домой по его улице. Он был так уверен в этом мрачном предположении, что, когда увидел её вдалеке, почувствовал безмерное ликование. Она бесцельно брела по другой стороне улицы — без былой горячности, перед которой отступала даже усталость. Девушка приблизилась к месту, где всегда раньше переходила дорогу, помедлила несколько секунд и продолжила идти, ещё медленнее и совсем поникнув. Она не верит! Она не придёт!

Но она пришла. После нескольких шагов девушка снова остановилась и на этот раз перешла дорогу. «Правильно! — радовался старик. — Так просто не сдавайся!»

Девушка шла мимо лавочки, стараясь не смотреть на витрину, но всё же повернула голову и увидела свою картину. Сначала она застыла, а затем — тут старик не мог сказать точно, что произошло — задрожала от сдерживаемых рыданий, метнулась к витрине, и на её бледном, усталом лице заблестели слёзы.

«Не тревожься, — пробормотал старик, растроганный её слезами, — она больше никуда не исчезнет».

Однако уже на следующей неделе его решение подверглось испытанию. В его магазинчик зашла дама и попросила показать ей картину с витрины. Такие великолепные покупательницы нечасто появлялись в их квартале. Старик с подозрением оглядел её, нахмурился и неуклюже замешкался. «Её картина»! Что подумает та девушка? Что с ней будет? Но тут хитрая улыбка тронула его губы; он пошёл и вытащил холст.

— Эта картина, — надменно произнёс он, — стоит сорок долларов, мадам.

«Это её отпугнёт», — добавил он про себя.

Дама молча рассматривала картину.

— Я беру её, — спокойно сказала она.

Старик в изумлении уставился на неё. Сорок долларов! Значит, тот парень не знал её истинную ценность.

— Заверните её, пожалуйста, — попросила дама. — Я возьму её сразу.

Старик повернулся и пошёл в комнатку позади прилавка. «Сорок долларов!» — повторял он как в тумане. А ему как раз повысили арендную плату, и в газетах пишут, что уголь этой зимой подорожает. Ему бы пригодились эти сорок долларов! Эта мысль неотступно преследовала его. От такой суммы трудно отказаться! Старик хмуро отрезал обёрточную бумагу и с тяжёлым сердцем принялся заворачивать картину. Но что-то шло не так. Бумага не ложилась ровно. Он три раза разворачивал её и каждый раз не мог не взглянуть на сосны. А лес уходил всё дальше и дальше, становился таким высоким, что заслонял даже сорок долларов. Казалось, лес знает то, что важнее платы за аренду и за уголь. И вдруг случилось нечто необычное: сосновый бор растворился в туманных далях, и старик увидел шумную, запруженную людьми улицу под раскалённым солнцем, по которой спешила хрупкая девушка с мечтой в глазах. Воздушная фея, которой не место в жарком гудящем городе; она приближается к картине, её усталые глаза вспыхивают, на измученном лице появляется улыбка, и она словно чувствует освежающий ветерок соснового леса. Старик внезапно разозлился на себя и на свою покупательницу: «Разрази меня гром — ведь это Её картина!»

Он вернулся к прилавку.

— Я только сейчас вспомнил, — резко произнёс он, — эта картина принадлежит другому человеку.

— Я не понимаю. — Дама посмотрела на него с удивлением.

— А нечего тут понимать! — почти закричал он. — Эта картина принадлежит другому человеку.

Дама повернулась и пошла к выходу, но потом обернулась.

— Я дам за неё пятьдесят долларов, — так же спокойно сказала она.

— Мадам, — загремел старик, — предложите мне хоть пять тысяч, я всё равно скажу вам, что эта картина не продаётся! Понимаете?

— Да, конечно, — ответила она и ушла.

Он долго не мог успокоиться. «Я вот что скажу, — шумел он, обращаясь к озеру Мичиган, которое вставлял в раму, — это Её картина. и только её. Я скажу это любому, кто полезет с такими глупыми предложениями».

После этого старик часто задумывался, не выйти ли ему из лавочки и заговорить с ней. Но, возможно, он был просто сдержанным человеком по своей натуре. Он хотел подойти к ней однажды и сказать, что картина теперь её. Но ему казалось, что глупо говорить такое: она и так наверняка это знает. Старик беспокоился о её кашле, который, похоже, усиливался; он уже всё обдумал и решил, что с наступлением холодов пригласит её заходить в магазинчик и любоваться полотном в тепле. Старик чувствовал, что знаком с ней тысячу лет. И хотя он не знал даже её имени, ни разу не слышал её голоса, ему казалось, что эта девушка для него самый близкий человек на свете.

Но если бы старик узнал её истинную историю, он вряд ли бы понял. Он был бы удивлён и разочарован, если бы ему сказали, что та девушка никогда не видела ни соснового бора, ни гор. Более того, часть её жизни осталась бы загадкой не только для него, но и для всех остальных.

Основные факты её жизни были простыми и неинтересными. Её история мало чем отличалась от историй тысяч других девушек в этом городе. Если бы вы навели справки, то узнали, что она работает машинисткой в крупной земельной компании, что во всём Чикаго у неё нет ни одной родной души или знакомых и что она живёт в меблированных комнатах в большом доме. Там бы вам сказали, что она милая девушка, тихая, словно мышка, и жаль, что ей приходится так много работать — у бедняжки очень хрупкое здоровье. Здесь заканчиваются сухие факты, которые не расскажут доподлинную историю.

Контора, где трудилась наша девушка, являлась филиалом большой северо-западной земельной компании, в которой работали с участками в Айдахо, Монтане, Орегоне и Вашингтоне. Девушка сидела за печатной машинкой и набирала тексты о красотах этих прекрасных земель: о бескрайних лесах, холмах и долинах, о горных вершинах и быстрых речках. В рекламных проспектах говорилось, что в тех краях есть возможности для каждого человека, а огромные плодородные земли сулили урожай. День за днём она печатала тексты о том, как в тех местах больные излечивались, бедные становились богатыми и что эту восхитительную страну не в силах изобразить скромное перо.

И вот девушка, чью жизнь нельзя назвать лёгкой, стала думать, что где-то далеко есть край, где всё правильно и хорошо. В той стране не знали, что такое усталость и одиночество, там по утрам люди не просыпались измученными и неотдохнувшими, а по вечерам не страдали от бессонницы из-за переутомления. Она рисовала в своём воображении место, где трамваи не звонили так громко, не было эстакадной надземки, а у мальчишек-газетчиков были сплошь приятные голоса. Где-то далеко лежала земля, которая не знала ни смога, ни грязи, где тишина проникала в самое сердце, а соседи не буянили по ночам в унылых домах, которые жались друг к другу. Там не было узких улочек, запруженных толпой; даже лошади — и те не выбивались там из сил. Именно там сбывались мечты; в той красивой стране никто не питался одним черносливом, подливка никогда не была жирной, а картофель не подгорал на плите. Где-то далеко простиралась страна цветов, птиц и ласковых людей — край благосостояния, здоровых сил и улыбок.

Всё это было создано её воображением. Она слышала истории о том, как человек осваивал пустынные районы Айдахо, рассказы об огромных богатствах, которыми располагает этот почти неизведанный штат. Её увлекала поэзия превращения сухих земель в насыщенные влагой угодья. Часто в зной, когда она сильно уставала и вокруг всё было пыльно и грязно, её фантазия устремлялась к маленькому горному ручейку, который берёт своё начало в облачных вершинах. Её воображение летело вместе с торопливым потоком через лес, наполненный ароматами, устремлялось с обрывов, пока наконец не достигало пустыни — там мудрые и знающие люди орошали сухую землю, а та одаривала их злаками и цветами. Эта картина была ярче, чем какая-либо история, прочитанная в книге. И ей всегда становилось легче дышать, если она думала о сосновых лесах Орегона. В этих грёзах было что-то освобождающее; нечто такое, что раздвигало рамки обыденности. Мысли об этом крае освежали её, и воображение не знало границ. В этих мечтах отражалась бесконечность, они олицетворяли красоту и простор. В той стране люди даже лучше понимали мир.

И ещё она любила представлять шум Тихого океана: его волны когда-то пенились в неизведанных морских широтах, а теперь набегают на дикое побережье Орегона или плещутся в гаванях штата Вашингтон. Девушке нравилось отправлять письма в Портленд, Сиэтл, Спокан и Такому, ведь это были яркие, цветущие города в краю возможностей и красоты. Она любила рисовать себе Сиэтл — город, построенный на холмах (что само по себе удивительно, если вспомнить Чикаго, в котором нет ни единой возвышенности). Она закрывала глаза, мысленно восхищаясь горным пиком вдали — такой величественный вид, должно быть, открывался жителям Портленда. Иногда она была такой усталой, что не понимала, что делает — и тогда она шептала молитвы горной вершине. Дальние дали действительно были местом, где ни одна просьба не оставалась без ответа.

В то лето Запад был переполнен туристами, которые ворчали по каждому поводу, а маленькая девушка сидела в раскалённом Чикаго и, невзирая на расстояние, впитывала дух далёких земель. Тысячи людей путешествовали по железной дороге вдоль берегов реки Колумбии, смотрели из окон, но не любовались природой, а она сидела за пишущей машинкой в тесной, шумной конторе и слышала освежающий звон ручейка и шёпот сосен. Когда она забывала о реальности, то становилась хозяйкой тех земель; душные дни лишали её и без того скудных сил, она склонялась всё ниже и ниже над клавишами машинки, но с горячим упорством продолжала печатать о бесконечной красоте и порядке в Далёкой стране. И край прохладных ветерков и свежего воздуха в свою очередь был так добр к ней — он не отворачивался от неё, а лишь простирался всё дальше и становился невероятно прекрасным.

И вот в один знаменательный для неё вечер она увидела картину — живое воплощение и доказательство её мечты. Конечно, у них в конторе были проспекты с броскими картинками. Но это были лишь выдуманные виды, а полотно подтверждало, доказывало её правоту, и в этом знании была радость. Она обожала картину и хваталась за неё, как любой держался бы за воплощение своей мечты.

Сосновый лес стал её убежищем. Когда она слишком уставала, чтобы строить воздушные замки, она просто представляла, как сидит в прохладной тени сосен, а рядом пробегает маленькая речушка, неся студёную воду далёких снегов. Это было отдыхом и отрадой.

Иногда она улыбалась при мысли о том, что в их конторе никто не знает о её мечтаниях, и задумывалась, что они сказали, если бы узнали. Некоторые сотрудники как-то странно посматривали на неё — это слегка смущало её.

Однажды мистер Осборн попросил её зайти к нему в кабинет. Она присела на стул рядом с его столом. Он повёл себя необычно: повернулся в своём вращающемся кресле, затем поднялся и подошёл к окну.

Старшая стенографистка пожаловалась на её кашель: она считала, что нашей девушке нельзя работать в коллективе. Стенографистке было неприятно говорить такое, но и молчать она больше не могла. Этот разговор случился ещё неделю назад, но мистер Осборн ничего не предпринимал, откладывая предстоящее обсуждение. Однако мешкать было нельзя. Главная стенографистка — ценный работник, и, кроме того, она была права.

Мистер Осборн сказал девушке, что они задумали некоторые перестановки в конторе, поэтому на какое-то время придётся освободить место, убрав несколько столов (это было всё, что он смог в тот момент придумать). Не могла бы она выполнять свою работу дома, если он пришлёт ей туда печатную машинку? Её работу можно делать и дома.

Девушка почувствовала разочарование — она не была уверена, что в её комнатке найдётся место для печатной машинки, и там словно не хватало воздуха. Она привыкла к конторе со всеми её картами, картинками, рекламными проспектами и посетителями, которые только что приехали из дальних краёв. Контора была мостиком между мечтой и реальностью. Но ей ничего не оставалось, как согласиться.

Она поднялась и собиралась было уходить, как мистер Осборн обратился к ней:

— Вы совсем одна на свете? — спросил он.

— Я. да.

Это было слишком для него.

— А как бы вы отнеслись, — начал он быстро, — к переводу на Запад?

Девушка опустилась на стул. Она побледнела, её взгляд блуждал.

— Вы ведь не хотите сказать. — задыхаясь, произнесла она. — Вы думаете.

— Так вы не хотите туда ехать?

— Я хочу сказать. — зашептала она. — Это было бы просто замечательно.

— Значит, вы согласны?

Она только кивнула, её губы приоткрылись, глаза сияли. Мистер Осборн с удивлением спросил себя, почему он раньше не замечал, какая у неё необычная красота и что она совсем не похожа на других.

— Я вижу, вы простудились, — сказал он. — Климат тех мест подойдёт вам больше. Я узнаю, смогу ли я организовать ваш перевод, свяжусь с нашими людьми в городах, которые придутся вам по душе.

Она откинулась в кресле и улыбалась. Увидев выражение её лица, мистер Осборн коротко добавил: «Это всё, можете идти, я пришлю к вам посыльного с пишущей машинкой».

Наша девушка шла по улицам, словно уже была в дальних краях. Некоторые прохожие даже оборачивались ей вслед. Наконец она добралась до своей комнатки; пододвинула свой единственный стул к окну и села смотреть через проулок на кирпичную стену напротив. Но девушка не замечала ни проулок, ни высокую стену — перед ней проносились реки, возвышались горы и леса. Она откинулась назад (что было непозволительной роскошью — стул был маленький и с низкой спинкой) и попыталась заглянуть за кирпичную стену, чтобы увидеть снежные вершины. Но усталость и невероятное предложение выбили её из привычной колеи. Она легла на кровать — истомлённая, но вся озарённая счастьем. Вскоре послышался шум воды — кто-то набирал ванну, потом это звук превратился в пение ручейка в лесу, и девушка уже не лежала на старенькой кровати, а тонула под сводом леса — прохладного, спокойного и наполненного ароматами. Но вдруг случилось что-то ужасное: лес загорелся, она задыхалась в дыму и жаре…

Она проснулась. Дым из соседнего здания просачивался в её комнату, вокруг жужжали мухи, её лицо и руки пылали.

…В последующие дни она работала мало. Печатная машинка не умещалась на стуле, комнату постоянно наполнял дым. Она не могла сосредоточиться, ведь впереди её ждало событие, которое изменит жизнь к лучшему. Странно, но её дальние дали, казалось, стали таять, её охватила апатия. Иногда она не могла их даже представить и решила, что это потому, что она действительно туда едет.

В конце недели девушка пошла в контору со своей работой. Устроил ли мистер Осборн её перевод? Скажет ли он дату её переезда?

Однако ей не удалось увидеться с мистером Осборном. Секретарь сказал, что начальника нет на месте. Девушка хотела было узнать, не оставил ли мистер Осборн для неё записку, но молодой человек, с которым она разговаривала, уже беспечно отвернулся. Её старое место было занято, и, похоже, никаких перестановок не намечалось. Все в конторе, казалось, были погружены в работу. У неё задрожал подбородок, и она отвернулась.

Девушка вышла из конторы, и её охватило странное чувство: земля словно дрожала под ногами, ей мучительно захотелось схватить кого-нибудь за руку и сказать, что нужно действовать сейчас же; она испугалась, что закричит, что не может ждать дольше.

Она перешла улицу и увидела впереди маленький магазин, в котором продавали предметы искусства — там висела её прекрасная картина. Она-то и доказывала, что все её мечты — правда. Девушка по привычке ускорила шаг. А раз всё воображаемое ею правда, то верно и то, что мистер Осборн устроит ей перевод. Картина укажет, что всё в порядке.

Но её ждало жестокое разочарование: волшебство картины обмануло её. По-прежнему прекрасная картина казалась теперь очень далёкой и недостижимой. Девушка больше не могла оказаться по ту сторону рамы. Теперь это было лишь полотно, изображающее сосновый лес, и он был далёким и чуждым.

Сквозь витрину она увидела старичка, хозяина магазина, — тот стоял к ней спиной. Она хотела было зайти и попроситься посидеть, но подумала, что тот скажет ей что-нибудь грубое (ведь это был очень чудной старик), а она расплачется. Девушка не знала, что он видел её каждый вечер, что он отчаянно пытался разыскать её и что он был бы рад и добр. Она не знала всего этого, поэтому побрела домой, ещё более одинокая, чем раньше.

В понедельник она поняла, что не может больше ждать. Медлить нельзя. Она хотела идти к мистеру Осборну, но сборы отняли у неё много сил, и она присела отдохнуть. Она устремила взгляд на высокую стену напротив, но ничего не смогла разглядеть за ней. Девушка пересчитала кварталы, размышляя, сколько улиц ей придётся пересечь. Тут пришла мысль, что мистеру Осборну можно позвонить. Ей сказали, что мистер Осборн уехал, его не будет две недели. Никто в конторе не слышал о её переводе.

Когда она снова поднялась к себе в комнату, то тихо заползла на кровать и потом лежала там неподвижно.

Она пролежала так целый день, и перед ней были лишь узкий проулок да высокая кирпичная стена. Она утратила свои горы и леса, реки и озёра. Девушка старалась вновь их представить, но чувствовала себя запертой. Горные вершины заслоняла стена. Она попыталась заговорить с пиком, который видят жители Портленда, но слова разбивались о стену.

Вечером она почувствовала себя в ловушке, стала задыхаться в неволе. Она должна сейчас же пойти к картине и увидеть свою страну, иначе та исчезнет навеки. Девушка поднялась и пошла к ней. Это был долгий, очень долгий путь, полный препятствий: на узких петляющих улицах на неё постоянно натыкались прохожие, её чуть не задавила упряжка лошадей. Но она упорно шла вперёд. Она должна была это сделать, ведь воздушные замки и мечты, которыми она жила, ускользали от неё, тонули, а она оставалась в одиночестве.

Она продолжала идти, не зная, удастся ли ей сделать следующий шаг, боясь, что люди затопчут её. Улицы то спускались, то поднимались в гору, здания нависали над ней; она подходила к магазинчику, цепляясь за карнизы, а каждый шаг был переходом через пропасть.

Наконец она добралась до магазина. Девушка стояла, пошатываясь, перед витриной, за стеклом виднелось тёмное расплывчатое пятно. Она попыталась вспомнить, зачем она пришла сюда. Что же это было?.. Она чувствовала, что проваливается в пустоту.

Дальнейшие обстоятельства этой истории таковы: у неё открылось кровотечение, старик вышел и нашёл её, он заботливо отнёс её в свою лавочку, в которой ей уже следовало быть очень-очень давно.

Доктор сказал, что слишком поздно, и это было действительно так. Но глубоко под этими сухими сведениями лежит истинная правда: у этой истории, пожалуй, самый счастливый конец. То, что некоторые назовут потоком воздуха от электрического вентилятора, на самом деле было прохладным дыханием сосен. А когда медицинская сестра сказала: «Она уходит», то это было правдой: она уходила, отправлялась в огромную страну добрых ветров, прохлады и звонких рек. Ведь случилась удивительная вещь: она стала звать гору, и та услышала её голос и, будучи такой вечной и могучей, унесла её к себе сквозь высокие кирпичные стены, мимо миллионов спешащих, шумных людей. И гора сказала: «Я дарую тебе всю эту землю. Этот край твой, ты же так любишь его. Холмы, долины, речки, леса, озёра — все это теперь твоё!» Да, она уходила, чтобы погрузиться в долгий, сладкий сон под прохладными деревьями, рядом с чистым ручьём, который бежит с высоких снежных вершин — она действительно уходила в Дальнюю страну.

Перевод с английского Ксении Кириченко

1

Ксения Евгеньевна Кириченко родилась в Воронеже. Окончила факультет романо-германской филологии Воронежского государственного университета. Продолжает обучение в магистратуре. Публиковалась в журналах «Смена», «Подъём».

(обратно)

Оглавление

Жизнь и творчество Сьюзен Гласпелл

ГДЕ-ТО ДАЛЕКО

*** Примечания ***