В конце войны [Константин Колесов] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

три. Когда толчея у всех дверей рассосалась, кто-то из самоходчиков потоптался у дверей, кто-то заглянул внутрь и сразу же вышел. Тесновато там было. Только пехота как заняла первый дом, так и осталась в нем вместе с беженцами.

Поздно вечером, когда батарею все же догнала полуторка с обедом-ужином (и для пехоты тоже), они поели при свете желтой переноски под своей брезентовой крышей, с которой капало, как с банного потолка. И тут неожиданно кто-то постучал снаружи в броню. Димка выглянул из-под брезента и увидел рядом с рядовым-пехотинцем сержанта.

– Слушай, самоходка, молока кухня вам привозит? – тихо спросил сержант.

– Ага. Может, дать?

– Нет, я кумыс пью. Там немецкий малчик пищит. Спать не дает. Мамкин сиська пустой. Дай туда молока.

В машине все услышали это, и лейтенант сказал:

– Снеси бачок. Ты же два припер.

Пока Димка выволакивал из-под шинелей двухлитровый алюминиевый бачок, он услышал, как механик тихо, но зло сказал:

– Молочка им. Битте нах хауз. Их солдаты наших баб с детьми на мороз выгоняли из собственных изб. А скольких перестреляли, пожгли в сараях… а мы им молочка. Э-эх, русские!..

Механик самый старший в экипаже. Ему уже двадцать два, на передовой он в третий раз. Лейтенант, наводчик и заряжающий Димка воюют только третий месяц, а механик в сорок первом был ранен «в партизанке», в сорок втором горел в «этой дурочке», как он однажды назвал легкий танк Т-60, и немцев вплотную видел не только сегодня. Особенно в сорок первом. О войне он знает побольше других.

– Ну иди! Иди к печке и выгони их из дома! – громко и тоже со злостью сказал лейтенант. – Иди, если сможешь!

– Не смогу! – рявкнул механик, уполз к моторам и заскрипел там спинкой своего креслица, раскладывая его, чтобы улечься спать.

Вслед за сержантом Димка вошел в дом. Там было тепло и духовито. В большой комнате, освещенной только ярким пламенем из открытой печки, тесно лежали и сидели беженцы. И слышался тихий плач ребенка. Многие спали или делали вид, что спят. Димка и сержант шли осторожно, переступая через ноги, через мокрые большие и малые ботинки, ботики, башмаки, которые были прислонены к печке, а вся она, опоясанная веревками, была завешена сохнущей одеждой, детскими носками с рваными пятками. Сквозь широкую арку виднелась вторая комната, там в темноте на полу впритир лежали без шинелей наши солдаты. Сержант показал рукой в темный угол, откуда слышался плач ребенка, и скрылся за аркой.

Димка разглядел в полутьме того молодого немца, который шел в толпе беженцев последним и смотрел на самоходчиков долго и пристально. Сейчас он сидел на низком ящике, плаща на нем не было, один рукав какой-то кофты был свернут и подшит. В другой руке он держал у колена стеклянный флакончик с соской, во флакончике была вода. Немец низко наклонил соломенного цвета голову, смотрел на флакончик и нервно вертел его в пальцах.

Рядом на чем-то расстеленном на полу сидела молодая, худая и очень красивая немка с плачущим ребенком на руках. Одна грудь у нее была оголена и висела маленьким кошелечком, ребенок хватал ее и тут же отворачивался, плача и морща личико.

Увидев Димку, немка отшатнулась, прикрыла узкой ладонью ротик ребенку и закрутила головой, словно высматривая, куда бы бежать. И было отчего так напугаться – при мерцающем свете печки Димка смахивал на черта: большой, черный, в поблескивающей замасленной ватной паре, шапки на нем не было, черные волосы растрепаны, лицо темно-серое, с кругами вокруг глаз, а в руке что-то необычное, серебристое. Но молодой немец, кажется, все сообразил, увидев Дмитрия с бачком в руках. Был он немногим старше, но в его глазах вдруг, как у старика, мелькнуло что-то необычное, может быть, мудрое, губы задергались, он резко встал.

– Млеко унд цуккер, – сказал Димка, протягивая бачок сначала немке, потом немцу.

Тот сорвал пальцем соску, выплеснул воду из флакончика и протянул его Димке.

– Найн, давай большую. Гросс.

Немец кинулся к стоявшей рядом коляске и стал рыться в ней одной рукой, выкидывая тряпки. Наконец, достал со дна белый эмалированный бидон и не совсем уверенно протянул его.

– Лей сам. Ду, битте, – сказал Димка, открыл бачок и поставил его у ног немца. Тот мгновенно присел и неловко, одной рукой начал переливать молоко в бидон. Рука у него сильно дрожала, край бачка брякал о бидон и немного молока пролилось на пол.

– Пауль! – жалобно сказала немка.

– Дай сюда. Держи, – сказал Дмитрий, присев рядом с немцем. Немец не понял, растерянно захлопав белыми ресницами. Дмитрий взял его за ледяную руку, заставил держать белый высокий бидон, а сам осторожно перелил туда все молоко. Остатки он перелил во флакончик, который немец держал над бидоном.

– Данке. Данке шен, – забормотал он.

– Данке шен, –