Солома [Дэвид Аллен Дрейк] (fb2) читать онлайн

СОЛОМА Джин Вулф

Да, я прекрасно помню, как впервые убил человека; мне было всего семнадцать. В тот день, около полудня, под нами пролетела стая снежных гусей. Помню, как заглянув за край корзины, я увидел их и подумал, что они напоминают наконечник пики. Это, конечно же, было предзнаменованием, но я не обратил на него никакого внимания.

Стояла ясная осенняя погода — чуть зябковато. Это я помню. Должно быть, дело было где-то в середине октября. Хорошая погода для воздушного шара. Требовалось только, чтобы каждую четверть часа (или около того) Клау закидывал наверх, в жаровню, несколько полных пригоршней соломы. Мы обычно реяли на высоте около двух шпилей.

Не доводилось бывать в одном из них? Ну что ж, это доказывает, насколько всё поменялось. До прихода огневитов сражений тут почти не бывало, и чтоб найти те, что всё-таки случались, свободным мечам приходилось странствовать по всему континенту. Поверь мне, воздушный шар — лучше, чем ходить пешком. Майлз (в те дни он был нашим капитаном) говорил, что там, где вместе собралось трое солдат, хоть один наверняка засадит снарядом в шар; слишком уж это большая цель, чтобы противиться искушению, — это-то и подскажет тебе, где находятся армии.

Нет, нас бы не убило. Чтоб эта штука начала падать быстро, её нужно разрезать сверху донизу, ну а дырочка, вроде той, что оставляет остриё пики, едва ли даст о себе знать. Да и корзины там не качаются, как народ думает. С чего бы? Ветра они не чувствуют: они странствуют вместе с ним. Находясь в нём наверху, кажется, будто человек просто висит там, а мир под ним поворачивается. Ему слышно всё: и свиней, и кур, и скрип колодезного во́рота, когда черпают воду.

— Хорошая лётная погода, — обратился ко мне Клау.

Я молча кивнул. Полагаю, торжественно.

— В такую погоду — поднимайся, сколько пожелаешь. Чем холодней, тем лучше тяга. Жар от огня не любит холода и пытается сбежать от него. Так говорят.

Белокурая Браката сплюнула за борт:

— Пустота у нас в животах, — бросила она, — вот, что заставляет его подниматься. Если мы не поедим сегодня, завтра тебе не придётся разжигать огонь — я сама подниму нас наверх.

Она была выше любого из нас, кроме Майлза, и из нас всех — самая тяжёлая, но Майлз, раздавая еду, размеры в расчёт не брал, так что, полагаю, она была ещё и самая голодная.

— Надо нам было растянуть одного из той последней кучки над костром, — подхватил Дерек. — Так хоть горшок тушёного мяса выручили бы.

Майлз покачал головой:

— Их было слишком много.

— Они бы разбежались, как кролики.

— А если бы не разбежались?

— У них не было доспехов.

Неожиданно за капитана вступилась Браката:

— Я сосчитала их: двадцать два мужчины и четырнадцать женщин.

— Женщины не стали бы драться.

— Когда-то я была одной из них. Я бы стала драться.

Мягкий голос Клау добавил:

— Почти всякая женщина станет драться, если сможет оказаться у тебя за спиной.

Браката уставилась на него, не зная, поддерживает он её или нет. На ней были рукавицы — она управлялась с ними лучше всех, кого мне когда-либо доводилось видеть, — и помню, как на мгновение я подумал, что она кинется на Клау прямо здесь, в корзине. Мы набились, как свежевылупившиеся птенцы в гнезде, и в случае драки, чтобы вышвырнуть её, нас бы понадобились усилия по меньшей мере троих: а к тому времени, полагаю, она бы всех нас поубивала. Но Клау она боялась. Почему — я узнал позже. Майлза она уважала (думаю, за рассудительность и смелость), но не боялась. Дерек был ей, по большому счёту, безразличен, ну и, само собой, меня она почти не замечала. Но Клау её самую малость пугал.

Клау был единственным, кто не пугал меня, — но это тоже другая история.

— Подкинь ещё соломы, — посоветовал Майлз.

— Почти закончилась.

— Мы не сможем сесть в этом лесу.

Клау покачал головой и добавил солому в огонь жаровни — примерно вдвое меньше обычного. Мы проваливались вниз, где под нами развернулось что-то вроде красно-золотого ковра.

— Солому у них мы всё-таки достали, — произнёс я, просто чтобы дать о себе знать.

— Солому всегда можно достать, — сказал мне Клау. Он вытащил метательный гвоздь и делал вид, что чистит им ногти. — Даже у свинопасов: думаешь, её у них не будет, однако они её достанут, только бы от нас избавиться.

— Браката права, — признал Майлз. Создавалось такое впечатление, что он не слышал нас с Клау. — Сегодня нам нужно раздобыть еды.

Дерек фыркнул:

— Что, если их будет двадцать?

— Растянем одного над огнём. Ты не это разве предлагал? И если потребуется драться, будем драться. Но сегодня нам надо поесть. — Он взглянул на меня. — Что я сказал тебе, когда ты присоединился к нам, Джерр? Плата либо большая, либо никакая? Это и есть никакая. Не хочешь уйти?

Я ответил:

— Нет, если только ты этого не хочешь.

Клау выгребал из мешка остатки соломы. Набралась едва ли горстка. Когда он бросил её в жаровню, Браката спросила:

— Мы собираемся сесть среди деревьев?

Клау покачал головой и указал жестом. Вдали, на холме, я разглядел белую пылинку. Она казалась слишком далёкой, но нас несло туда ветром, и пылинка всё росла и росла, пока мы не разглядели, что это большой дом, построенный целиком из белого кирпича, с садами и надворными постройками, и доро́гой, которая вела прямо к двери. Сейчас, полагаю, таких вообще не осталось.

* * *

Приземление — самая захватывающая часть путешествий на воздушном шаре, а иногда и самая неприятная. Если повезёт, то корзина остаётся стоять прямо. Нам не повезло. Наша корзина зацепилась, опрокинулась, и её потащило вслед за оболочкой, которая боролась с ветром, не желая опускаться, хотя к тому времени уже остыла. Полагаю, если бы в жаровне ещё горел огонь, мы бы подожгли луг. А так — нас расшвыряло словно игрушки. Браката рухнула на меня, тяжёлая, как камень, и, выпустив когти на рукавицах, попыталась воткнуть их в дёрн, чтобы остановиться, отчего я на мгновение решил, что теперь-то мне и конец. Пика Дерека была заряжена, и в сумятице храповик сорвало; наконечник полетел через всё поле, едва не попав в корову.

К тому времени, как я отдышался и поднялся на ноги, Клау уже управился с оболочкой и теперь утаптывал её ногами. Майлз тоже поднялся, поправляя хауберк и пояс с мечом.

— Ты должен выглядеть как солдат, — крикнул он мне. — Где твоё оружие?

Всё, что у меня было — это клещебулава и пика, и клещебулава выпала из корзины. Через пять минут поисков я нашёл её в высокой траве и пошёл помочь Клау сворачивать оболочку.

Закончив с этим, мы запихали её в корзину и просунули пики сквозь кольца на каждой стороне так, чтобы её можно было нести. К этому времени из большого дома уже показались верховые на лошадях.

— Нам не выстоять против всадников на этом поле, — сообщил Дерек.

На мгновение я увидел, как Майлз улыбнулся. Затем он посерьёзнел:

— Через полчаса один из этих парней окажется у нас над огнём.

Дерек считал, то́ же делал и я. Восемь всадников, а за ними следовала повозка. Несколько всадников были вооружены копьями, и я видел, как мерцает на шлемах и нагрудниках солнечный свет. Дерек заколотил о землю пяткой пики, заряжая её.

Я полагал, мы покажемся дружелюбнее, если возьмём шар и пойдём навстречу всадникам, но когда я предложил это Клау, тот покачал головой:

— Зачем беспокоиться?

Первый из них подъехал к окружавшей поле ограде. Чалый жеребец, на котором он сидел, взял её чистым прыжком и, грохоча, подскакал к нам, на вид огромный, словно донжон на колёсах.

— Приветствую, — крикнул Майлз. — Если это будет ваша земля, лорд, примите нашу благодарность за гостеприимство. Мы бы не стали вторгаться в ваши владения, но наше средство передвижения исчерпало всё топливо.

— Добро пожаловать, — крикнул всадник в ответ. Насколько я мог судить, ростом он был с Майлза или даже выше, а в плечах широк, как Браката. — Как говорится, нужда заставит, да и беды никакой не случилось. — Трое других позади него заставили своих скакунов перепрыгнуть через ограду. Остальные разбирали жердины изгороди, чтобы смогла проехать повозка.

— Есть ли у вас солома, лорд? — спросил Майлз. Я подумал, было бы лучше, попроси он еды. — Получи мы несколько вязанок соломы, мы бы не стали вас больше беспокоить.

— Здесь её нет, — ответил всадник, обведя одетой в кольчугу рукой окружавшие нас поля, — однако, уверен, мой бейлиф сумеет найти вам немного. Ступайте в зал, отведайте мяса, выпейте бокал вина, а подняться вы сможете с террасы; дамы, уверен, будут в восторге. Я так понимаю, вы — летучие мечи?

— Да, так и есть, — подтвердил наш капитан, — но, несмотря на это, добрые люди. Нас называют Верной Пятёркой: может статься, вы слышали о нас? Все мы — благородные сердца, свирепые в бою воины ветра — в точности, как написано на воздушном шаре.

Молодой человек, осадивший лошадь рядом с тем, которого Майлз называл лордом, фыркнул:

— Если этот мальчишка — благородное сердце или же свирепый боец, я готов съесть его подштанники.

Конечно же, мне не следовало этого делать. Всю жизнь я был слишком вспыльчив, и это втравило меня в такое количество передряг, что я не смог бы их вам перечислить, проговори хоть до самого заката; однако эта же вспыльчивость сослужила мне и добрую службу: полагаю, не сбей я Дерека с ног за то, как он обозвал нашего гуся, остаток дней я бы провёл, следуя за плугом. Но вы-то понимаете, как это произошло. Вот он я, весь такой себе бывалый солдат с воздушного шара, и тут слышу нечто подобное. Короче, я замахнулся клещебулавой, едва только взялся покрепче за его стремя. Пружиной-удлинителем я никогда раньше не пользовался, и потому боялся, что она малость слабовата, но она сработала как надо; щипцы ухватили его под левой рукой и меж ухом и правым плечом, и сломали бы ему шею, не будь на нём горжета. В общем, я довольно ловко сдёрнул его с лошади и вытащил маленький кинжал, закрученный в рукоятку булавы. Парочка других всадников склонила копья, а Дерек положил палец на собачку своей пики, так что всё выглядело, будто здесь может состояться настоящая драка, но «лорд» (позднее я узнал, что это был барон Асколот) заорал на юношу, которого я стащил с седла, а Майлз заорал на меня и схватил за левое запястье, и, таким образом, со ссорой было покончено. Когда мы отжали спуск, заставив булаву снова открыться и втянуться назад, Майлз пообещал:

— Он будет наказан, лорд. Предоставьте это мне. Наказание будет суровым, уверяю.

— Не стоит, клянусь вам, — провозгласил барон. — Это научит моего сына поменьше давать волю языку в компании вооружённых людей. Его взрастили в зале, капитан, где всяк преклоняет пред ним колено. Ему следует усвоить, что не стоит ждать этого от незнакомцев.

Как раз к тому моменту подкатила повозка, запряжённая двумя прекрасными мулами (я прикинул, что каждый из них стоил столько же, сколько надел моего отца), и мы, по настоянию барона, погрузили в неё воздушный шар и сами забрались вслед за ним, усевшись на ткань. Всадники ускакали, и возница щёлкнул кнутом над спинами мулов.

— Изрядное местечко, — заметил Майлз. Он глядел на большой дом, к которому мы направлялись.

— Я бы сказал, дворец, — шепнул я Клау, а Майлз, услышав мои слова, добавил:

— Это вилла, Джерр: неукреплённое загородное имение благородного человека. Будь здесь стена и башня, это был бы замок, пусть даже небольшой.

* * *

Перед домом были сад (насколько я помню, очень красивый) и фонтан. Дорога свернулась петлёй перед дверью, и мы слезли с повозки и побрели в залу, тогда как слуга барона (толстяк с белыми волосами, одетый богаче всех, кого я когда-либо видел прежде) приставил двух конюхов следить за воздушным шаром, пока его везли на конюшенный двор, находившийся сзади.

На столе были оленина и говядина, и даже фазан, все перья которого вернули на прежнее место, а барон с сыновьями сидел с нами, каждый — выпив немного вина и съев по кусочку хлеба в знак гостеприимства. Затем барон спросил:

— Вы же наверняка не летаете в темноте, капитан?

— Нет, только при необходимости, лорд.

— В таком случае, учитывая, что день близится к концу, оно и к лучшему, что у нас нет соломы. Можете переночевать у нас, а утром я пошлю в деревню своего бейлифа с повозкой. Сможете взлететь в середине утра, чтобы дамам было вас лучше видно при подъёме.

— Нет соломы? — уточнил наш капитан.

— Здесь, боюсь, совсем нет. Но в деревне её будет предостаточно, не сомневайтесь. Её выкладывают на дорогу, дабы заглушить стук лошадиных копыт, когда женщина беременна, — я подобное видел неоднократно. Получите от меня в дар целую повозку, если вам столько нужно, — сказав это, барон улыбнулся; лицо у него было дружелюбное, такое же круглое и красное как яблоко. — А теперь поведайте, — продолжал он, — каково это — быть летучим мечом. Я всегда нахожу интересными занятия других людей, и мне кажется, что вы следуете одному из самых увлекательных. Например, как вы оцениваете жалование, которое потребуете у нанимателя?

— У нас две ставки, лорд, — начал Майлз.

Всё это я уже слыхал прежде, а потому пропускал мимо ушей. Браката сидела за столом рядом со мной, так что приходилось делать всё возможное, только чтобы самому поесть, и сомневаюсь, что мне вообще довелось попробовать того фазана. По счастью, две девчушки — дочери барона — вошли в залу, и одна принялась накручивать на палец прядь волос Дерека, так что это отвлекло его, пока он угощался олениной, другую же приобняла Браката и предостерегла о Мужчинах. Не случись этого, мне бы не досталось ничего; ну а так я набивал живот оленьим мясом до тех пор, пока не пришлось расстегнуть пояс. Там, откуда я родом, любая плоть была редкостью.

Я думал, барон выделит нам постели в доме, но когда мы съели и выпили всё, что могли, беловолосый толстяк вывел нас через боковую дверь в полное коек здание с плетнёвыми стенами: полагаю, его держали для дополнительных работников, которые нужны были на жатве. Это не было дворцовой опочивальней, о которой мне мечталась, но тут было чище, чем дома, на одном конце был большой камин, а рядом с ним уложены поленья, так что, пожалуй, здесь мне было даже удобнее, чем было бы на кровати в большом доме.

Клау вынул кусок вишнёвого дерева и принялся вырезать из него женщину, а Браката и Дерек легли спать. Я попыталась поговорить с Майлзом, но он был поглощён раздумьями, сидя на скамье у камина и позвякивая полученным от барона кошелём (точно такой же он был, как вот этот), поэтому я тоже попытался уснуть. Но я съел слишком много, чтобы заснуть так скоро, и, поскольку ещё не стемнело, решил побродить по вилле и попытаться найти кого-нибудь, с кем можно было бы поболтать. Фасад для меня выглядел слишком величественно; я отправился на задний двор, дабы убедиться, что наш воздушный шар не пострадал, и, возможно, ещё раз глянуть на тех мулов.

* * *

За домом стояли три амбара, построенных из камня (он доходил мне до пояса) и дерева (всё, что выше), и побелённых. Я подошёл к ближайшему, не думая ни о чём, кроме своего набитого брюха, пока огромный боевой конь с белой звездой на лбу не высунул голову из стойла и не ткнулся носом мне в щёку. Я протянул руку и погладил его по шее, как они любят. Он фыркнул, и я повернулся, чтобы получше рассмотреть его. Тогда-то я и увидел, что́ было у него в стойле. Он стоял на подстилке самой чистой, самой жёлтой соломы, какую я когда-либо видел — толщиною в пядь. Я поднял голову и увидел, что там, наверху, есть чердак, забитый ею.

Полагаю, прошла минута или около того, а я уже вернулся в здание, где нам предстояло спать, тряс Майлза за плечо и говорил, что нашёл всю солому, какую только можно пожелать.

Сперва он, казалось, ничего не понял.

— Капитан, этой соломой можно нагрузить несколько телег, — уверял я его. — Да здесь у каждой лошади её столько, что нам бы хватило на сотню лиг.

— Хорошо, — ответил мне Майлз.

— Капитан…

— Здесь нет соломы, Джерр. Не для нас. А теперь будь благоразумным парнем и отдохни немного.

— Но, капитан, она есть. Я видел её. Я могу тебе принести полный шлем.

— Иди сюда, Джерр, — вздохнул он, встал и повёл меня наружу. Я думал, что он попросит меня показать ему солому, но вместо того, чтобы пойти на задний двор, туда, где были амбары, он повёл меня прочь от дома, на вершину поросшего травой холма. — Посмотри вон туда, Джерр. Вдалеке. Что ты видишь?

— Деревья, — доложил я. — Возможно, на дне долины — река; значит на другом берегу — ещё больше деревьев.

— А за ними?

Я глядел на горизонт, куда он, казалось, указывал. Там поднимались ниточки чёрного дыма, на таком расстоянии казавшиеся тонкими, как паутина.

— Что ты видишь?

— Дым.

— Это горит солома, Джерр. Соломенные кровли. Вот потому-то здесь и нет соломы. Золото есть, а соломы нет, — потому что солдат получает солому только там, где ему не рады. К закату они доберутся до реки, и мне говорили, что в это время года её можно перейти вброд. Теперь-то ты понимаешь?

Они явились той ночью с восходом луны.

Послесловие

Похоже, что изобретения и научные открытия совершаются почти случайно. Несогласные с этим утверждением говорят, что когда технология (или наука) достигнет определённой точки, то одна и та же идея придёт в голову дюжине людей. Название этому понятию — время парового двигателя, и идея заключается в том, что когда придёт время изобрести паровой двигатель, над этим начнёт работать куча народу.^[1]

Это не так.

На древнем Крите был водопровод. Его утратили с падением этой цивилизации, и снова он появился, только когда необходимость в нём уже давно назрела. В египетской гробнице нашли модель самолёта, вырезанную из дерева.^[2] (А если я заведу речь о египетской девушке в солнцезащитных очках, меня вообще не остановишь.) Похоже на то, что гальванопокрытие изобрели по меньшей мере дважды.

И так далее. Я решил поместить воздушный шар в Тёмные века, добавив, до кучи, ещё несколько вещей. Таким образом получился рассказ, который вы только что прочитали. Было ли когда-то такое время? Нет. Могло ли оно быть? Безусловно.

ЛОЖЕ Дэвид Дрейк

Оммаж рассказу «Солома» Джина Вулфа

О Джине Вулфе: Джим Бэйн опубликовал два моих первых рассказа о Хаммере в октябрьском и ноябрьском номерах журнала «Гэлэкси» за 1974 год. Это, так или иначе, послужило отправной точкой моей последующей писательской карьеры. В январском номере «Гэлэкси» за 1975 год Джим опубликовал «Солому». Прочитав её там, я понял, что мне ещё работать и работать, прежде чем я начну писать так же хорошо, как Джин Вулф. Это по-прежнему остаётся истиной.

Оказавшись на пути лошади, я знатно кувырнулся, когда она отпихнула меня, поэтому, растягивая воздушный шар, чтоб тот заполнялся равномерно, я позволил Диккону проделать бо́льшую часть работы. Мальчишка был не против, поставлю ему за это полный балл, да и силён был, как ломовая лошадь. Для подобной задачи большего и не требовалось.

Для драки же, однако, нужно кое-что ещё. Я знавал ломовых лошадей поумнее Диккона, причём не то чтобы я знавал каких-то умных лошадей. Капитан был вполовину меньше него, однако в поединке с ним мальчишка не продержался бы и трёх секунд; да и мне, даже в таком побитом, как сейчас, виде, он бы не доставил особых хлопот.

Сильци застонал; он снова приходил в себя. Биргитта скупила в деревне все пироги с латуком, но самой большой дозы, которую она могла дать Сильци, было недостаточно для того, чтобы он заснул надолго. Сабля так глубоко вошла ему в руку повыше ло́ктя, что треснула кость. Лекарство, может, и облегчит боль, но боль не пройдёт, пока он не умрёт. Капитан разжигал уголь в жаровне; я направился к нему. Сильци, должно быть, заметил это движение, потому что уселся.

— Бэгнелл? — позвал он. Голос его звучал старчески. — Ты ведь не оставишь меня здесь, правда? Мы ж друзья, так? Ты ж не бросишь друга!

— Помолчи, — сказала Биргитта. Она утирала лоб Сильци влажной тряпицей, а теперь опустила её на лицо, чтобы прикрыть ему глаза. — Просто засыпай, дорогой. Просто засыпай.

— Эй, Сильци, не переживай, — заговорил я. Его лицо было огненно-красным; должно быть, инфекция уже начала кусаться. — На следующем контракте будешь мне заряжать, но после — получишь прежнюю работу.

Если Сильци не умрёт, то потеряет руку. Скорее всего, он потеряет руку, а потом умрёт. Даже если он выживет, толку от однорукого арбалетчика мало.

Но не мне об этом говорить, ни сейчас, ни когда-либо. Биргитты я не боялся, но я не лезу в драки, если мне за это никто не заплатит.

Капитан уже развёл огонь. Никогда не встречал человека с таким же талантом разжигать уголь. Огонёк ещё не затлел, но было видно, как над жаровней колышется воздух.

Он кивнул в сторону яркой полосы на востоке:

— Уже недолго осталось.

— Не меньше часа до восходящих потоков, — сказал я. — У меня есть одно дело, о котором надо позаботиться.

— Ты на левую ногу припадаешь, — отметил Капитан. — Может, Биргитте стоит взглянуть на тебя?

— Дождёшься, как же, — буркнул я, но голос не повысил. — Она бы предпочла свернуть мне шею за то, что я взял на себя роль стрелка. Придумай она, как обвинить меня в том, что случилось с Сильци, уже бы набросилась с алебардой.

— Ты мог бы выстрелить сам, а не передавать заряженный арбалет, — сказал Капитан. Он говорил так тихо, что я разобрал его слова лишь потому, что сам думал о том же — с того самого момента, как рухнул Сильци.

— Это ведь ты оставил меня заряжающим! — напомнил я, злясь, потому как был наполовину согласен. — Я передал арбалет стрелку, потому что такая у меня была работа!

Я не спускал глаз с Биргитты, но она настолько забылась, нянчась с Сильци, что ничего не слышала — или, по крайней мере, делала вид, что не слышала. Снова понизив голос, я добавил:

— Он не сказал бы мне спасибо, Капитан. Даже сейчас не сказал бы.

Барон (во всяком случае, так он себя называл) поставил нашу пятёрку у брода. С фланга цели для наших арбалетов были бы получше, но он поглядел на две алебарды и решил, что мы-то, в отличие от его крестьян с привязанными к шестам ножами, не дрогнем. Поскольку платил он, мы плясали под его дудку.

Четверо всадников налетели на нас из берёзовой рощицы ярдах в пятидесяти. Прямо за ней была болотистая низина. Должно быть, они провели своих лошадей в поводу, а потом вскочили в сёдла и тут же бросились в атаку. Возможно, нам следовало заметить их пораньше, но слева стало жарко. Так или иначе, мы их не заметили.

Сильци попал лошади предводителя в плечо. Та встала на дыбы. Всадник удержался в седле на мгновение, но затем лошадь рухнула, а ноги всадника так и остались в стременах.

Диккон и Биргитта стояли с алебардами наготове. Забрав у Сильци арбалет, я передал ему тот, который только что зарядил. Он выстрелил как раз, когда я вставил левую ногу в стремя разряженного и отвёл назад взводной рычаг.

Нельзя сказать, что он промахнулся, однако выстрелил он не в скакуна, а во всадника, и на этом парне был стальной шишак. Я увидел, как болт, скользнув по касательной, высек искры над самым ухом, и как закрутился шлем, — но сам парень не упал.

Капитан пользуется двумя мечами: прямой в левой, чтобы колоть, а в правой — ятаган с заточкой на вогнутой стороне. Вложив в удар правой всю силу, он мог обтесать наковальню.

На этот раз он отрубил морду крайней лошади. Крови было больше, чем я когда-либо видел, а булькающий крик — громче, чем шум всего остального сражения. Всадник перелетел через подхвостник и сломал себе шею при ударе, хотя узнали мы об этом только после того, как всё утихло.

Биргитта упёрла пятку алебарды в землю и наступила на неё ногой, чтобы та не скользила. Остриё она направила прямо на лошадь в середине. Та шарахнулось, как они обычно и делают. Когда всадник сумел вернуть контроль, лучшее, что ему оставалось, это ускакать восвояси. Так он и поступил.

Если бы Диккон просто сделал так же, как и Биргитта, никакой проблемы не было бы. Вместо этого он рубанул алебардой, словно топором, и упустил момент, как и положено новичку. Клинок алебарды насажен на длинное древко и движется дольше, чем топор.

Сильци швырнул арбалет — без толку, и поднял руку — благодаря чему сабля всадника не снесла ему голову. Наверное, это было бы милосердней, но окажись я на его месте, пожалуй, поступил бы точно так же.

Врезавшись в нас, лошадь откинула Сильци в одну сторону, а меня в другую, однако перед этим я всадил всаднику под рёбра гвоздь из арбалета, который пытался зарядить. Я полетел жопой кверху, но седло, когда удалось взглянуть на него, опустело.

Теперь уже Капитан состроил гримасу, которая могла означать что угодно:

— Полагаю, ты прав, — пожал он плечами, зная, однако, что я прав. Слегка повернув голову, он добавил: — Диккон будет твоим заряжающим. Других изменений прямо сейчас делать не будем.

— Хорошо, — согласился я. Это снизит нашу скорострельность, но мальчишка неплохо справлялся со всем, что не требовало работы головой. Я могу поднатаскать его. — Вот только теперь нам не хватает алебарды.

— Я же сказал, пока оставим всё как есть! — отрезал Капитан, злясь на мои расспросы насчёт Сильци, и злясь насчёт самого Сильци.

Чёрт побери, я тоже был зол. Мы не были друзьями, что бы там Сильци ни говорил сейчас, но мы прошли множество трудностей вместе, и мы выбирались из них. До сего времени.

— Ты бы попал, верно? — Капитан снова понизил голос.

— Я бы не стал и пытаться! — воскликнул я. — Я бы завалил лошадь, большу́ю мишень. Если бы всадник, выпутавшись, решил встать снова, ну что ж, у меня был бы наготове ещё один болт. Мне не надо было ничего доказывать.

И это была горькая правда: Сильци хотел показать всем нам, что стреляет не хуже меня, что Капитан держит его в качестве стрелка не только по старой памяти. Теперь Сильци предстояло умереть, потому что он ошибался в обоих случаях.

Капитан снова скорчил кислую мину. Он посмотрел на восток и сказал:

— Начинайте собирать местных на верёвки. Ветер пока слабый, но, похоже, усилится. Я хочу, чтоб на каждой было по меньшей мере восемь человек.

— Мы можем привязать одну из верёвок к срубу колодца, — кивнул я. Я замерил количество шагов в прошлом месяце, когда мы перевезли воздушный шар в эту деревню, на двух запряжённых волами повозках Барона. — Это, считай, четверо. Но тебе придётся найти их самому. Как я уже сказал, у меня есть дело.

Капитан пристально посмотрел на меня.

— Знаешь, будет лучше, если ты просто уйдёшь, — сказал он. — Всякий бы так сделал.

— Может быть, — согласился я. — Но я повидаюсь с ней.

Он пожал плечами:

— Я тоже всегда так делал, — сказал он мне в спину. — Именно поэтому я знаю, что это плохая идея.

Вернувшись, я вошёл внутрь без лишнего шума. Тайг, сторожевой пёс, лежал на крыльце, но за последние три недели он успел меня запомнить; думаю, я даже нравился ему. Он не залаял и даже не поднял лохматой головы, однако половицы затряслись от быстрых, мягких ударов его хвоста.

Отец Джанель (точнее, Джанель и Пёрли) был Говорящим деревни, а это значило, что он разговаривал с Бароном, когда было о чём поговорить. Что, по большому счёту, значило сказать «Да, сэр», но титул всё равно что-то да значил.

Стены дома представляли собой не плетень, обмазанный глиной, а деревянный каркас; помимо хлева для животных, в нём имелся получердак, так что семье не нужно было спать со скотиной. По крайней мере, при обычных обстоятельствах: Пёрли поселился в хлеву с тех пор, как я переехал к его сестре. Он старался быть мужчиной в доме после того, как в прошлом году умер их отец. Я поступил так же в его возрасте, но этот возраст был десять лет, а в десять лет многого не понимаешь. Я был рад, что он не стал поднимать шума, когда Джанель сказала ему съехать на какое-то время. Разумеется, он не был совсем уж маленьким, но мне и не хотелось тыкать его носом в происходящее.

— Крис, это ты? — позвала Джанель. В её голосе слышался не столько вопрос, сколько облегчение.

Двери спальни были открыты: значит, она уже проснулась, потому как я прикрыл их за собой, когда выскользнул наружу. Она сидела в кровати. Когда я вошёл в двери, она раскинула объятия.

Кошель я держал в левой руке. Положив его на крышку сундука, стоявшего рядом с кроватью, другую руку я поместил у её головы. Я крепко поцеловал её и выпрямился.

— Ты герой, милый, — произнесла она и откинула покрывало; набитый соломой матрас из вощёного полотна скрипнул, стоило ей пошевелиться. — Иди сюда, позволь вручить тебе награду. — Она хихикнула: — Точнее, вручить тебе награду ещё раз.

— Мне надо идти, милая, — ответил я. — Ты прелестная девушка.

— Ну… ты ведь скоро вернёшься, так ведь? — спросила Джанель. — Как только попрощаешься с друзьями.

— Любимая, — вздохнул я, — я не вернусь. Теперь, когда неприятности окончились, Барону не по нраву наше здесь присутствие. Он выделил нам топлива, чтоб мы убрались изрядно подальше, и всем будет гораздо здоровее, если мы правильно поймём намёк. Ах да! Я оставил кошель здесь, на крышке хампера.

Содержимое кошеля равнялось золотой монете, только медью, чтобы она могла без проблем его потратить. Это была половина моей доли в контракте — и большее количество живых денег, чем кто-либо когда-либо в деревне видывал. Сильци сказал бы мне, что я сумасшедший, и даже Капитан приподнял бы бровь.

Я не буду скучать по деньгам, лишившись их. И, возможно, мой сон станет крепче или же, по крайней мере, у меня будет меньше причин для беспокойного сна.

— Ты не можешь уйти, — сказала Джанель, повысив голос. — Крис, что, если я беременна?

— Выйди замуж за местного паренька, — посоветовал я, чуть было не сказав «Выйди замуж за Кеттлера», прежде — работника её отца, а теперь — её. Он был основательным мужчиной, и в его глазах, когда он смотрел на меня, читалось, что неприятен я ему не только из-за фермы. — Из меня никогда не получится фермер, — благо, я пробыл им достаточно лет, чтобы знать это наверняка.

Не спуская с неё глаз, я боком шагнул к дверям спальни. Она вскочила (я надеялся, что она не сделает этого) и воскликнула:

— Крис, ты не можешь так со мной поступить! Ты не можешь просто так уйти!

— Любимая, ты не знаешь, кто я и что я, — произнёс я, уже не пытаясь говорить помягче. — Всё, что с тобой случится сейчас, не идёт ни в какое сравнение с тем, что будет, если я останусь. Но это неважно, поскольку оставаться я не собираюсь.

Джанель закричала. Задерживаться дальше не было толку, поэтому я пересёк переднюю — не бегом, но быстрым шагом. Едва я взялся за ручку, как Пёрли снаружи рывком распахнул дверь.

— Крис, в чём дело? — спросил он, на вид такой же взволнованный, как и его сестра.

Я заморгал глазами, увидев его наряд. На нём были кожаная куртка, скроенная, чтобы походить на мой джек, только непроваренная в воске для жёсткости, и кожаная шапка, тоже как у меня. Через плечо вместо патронташа у него шёл ремень упряжи, а с него свисала кобура револьвера, который я подарил ему, когда он согласился отправиться ночью в хлев.

Я попросил его переночевать в хлеву — «посторожить», и подарил ему пистолет. И да, согласен, это было довольно тупо, но мне нравился этот мальчишка.

— Пёрли, помоги сестре, — скомандовал я, похлопав его по плечу. Затем я вышел через переднюю дверь и направился обратно, туда, где мне надлежало быть.

Капитан, сидевший в корзине, заметил моё возвращение, но ничего не сказал, только кивнул. Диккон просиял словно включившаяся лампа:

— Я думал, ты останешься, Крис. Уф, рад, что ты этого не сделал.

Будь это не Диккон, а кто другой, я бы набросился на него, но мальчишка и впрямь был настолько туп, и, вдобавок, он был нужен мне в качестве заряжающего. Я просто сказал:

— Не-а. Мы готовы к взлёту, Капитан?

На верёвках было девятеро местных. Этого бы хватило, но большинству из них во вчерашней драке досталось не меньше моего. Что ж, опыта в том, как превозмогать боль, у крестьян-фермеров было не меньше чем у нас, летучих мечей. Ничего с ними не случиться, пока мы выравниваем подъём.

— Огонь готов, — ответил Капитан. После того, как первые ветки хорошенько разгорелись, он подкинул на жаровню ещё угля. — Нам только нужно поднять на борт Сильци.

— Верно, — сказал я. — Биргитта, забирайся в корзину. Я подам его тебе.

— Я сама… — начала было Биргитта. Она была настроена на то, чтобы поспорить с любым исходящим от меня предложением. Но Сильци был ей по-настоящему небезразличен, — потому она и закрыла рот, когда немного подумала.

— Я повыше тебя, — пояснил я, присаживаясь на корточки рядом с Сильци напротив неё. Он не спал, однако глаза его были закрыты, и бормотание было не похоже на слова. — А ты не можешь быть в двух местах одновременно.

— Я могу помочь! — вызвался Диккон.

Приподняв бровь, я взглянул на Биргитту. Она поморщилась и встала.

— Забирайся в корзину вместе со мной, Диккон, — решилась она. — Когда мы с Бэгнеллом поднимем Сильци на борт, тебе нужно будет натянуть шар над жаровней. — Ей пришлось принять решение, но она вновь сделала разумный выбор.

Мальчишка был силён и не был совсем уж неуклюж, но даже его собственная мать не назвала бы его нежным. Мне довелось увидеть, как однажды он отломил ручку у глиняной кружки, которую просто держал в руках.

Барон и четверо его людей сидели верхом, наблюдая за происходящим с другого края холма. Они хотели убедиться, что мы, как и было уговорено, уезжаем. Никаких проблем возникнуть не должно, хоть я и заметил, что Капитан взвёл оба имевшихся у него в корзине арбалета. Арбалеты не представляли угрозы, пока их не снарядили болтами, однако прощание было нервной работёнкой для обеих сторон.

Вчерашней добычей Барона стали лошади и доспехи, но от этого лакеи не стали всадниками, а крестьянин, которого только что повысили до хускарла, — воином. По меркам Барона это была крупная победа, но он тоже понёс людские потери.

— Готова, — известила Биргитта.

Подсунув руки под Сильци, я убедился, что его голова покоится у меня на сгибе правого локтя. Его кожа на ощупь казалась тугой и такой же горячей, как медная грелка для ног. Я плавно встал, используя колени, чтобы подняться. Казалось, будто всю левую сторону тела клеймят раскалённым железом, но я стерпел, не дрогнув. Я шагнул к корзине и к протянутым рукам Биргитты.

— Крис! — раздался позади меня пронзительный голос. — Крис Бэгнелл! Обернись!

— Я разберусь с этим! — заверил я сидевшую в корзине тройку. Насчёт Капитана я был спокоен, однако Диккон уже поднял арбалет, а в другой руке держал болт. В нашей профессии, если кто-то направляет на тебя оружие, колебаний не испытываешь.

— Обернись, или я выстрелю тебе в спину! — пригрозил Пёрли.

Аккуратно, словно ничто иное меня не заботило, я уложил Сильци Биргитте на руки. Она была настороже, но, поскольку я был единственным, кто знал, что происходит, она поддерживала мою игру.

— Я сейчас выстрелю в тебя! — повторил Пёрли.

Приняв основную тяжесть, Биргитта подняла Сильци с моих рук. Я обернулся, как при обычных обстоятельствах: не быстро и не медленно. Парнишка стоял в шести футах от меня, и маленький револьвер был направлен точно в центр моей груди.

Он был из старого сорта стали, которая похожа на серебро, и не ржавеет.

Пёрли постоянно полировал его куском замши, так же, как в своё время делал это я, и я знал, что если вынуть из барабана пять медных патронов, они засияют в лучах восходящего солнца золотом.

— Откуда он это взял? — прошептал Диккон. Капитан велел ему замолчать. Капитан знал, откуда взялся револьвер Пёрли.

— Крис, если ты не вернёшься к Джанель, я убью тебя! — выкрикнул Пёрли. Его лицо выглядело так, словно он плакал, но могло статься, говорило это лишь о том, насколько он был зол. — Ты должен вернуться!

— Пёрли, я неподходящий мужчина для твоей сестры, — я старался говорить наивозможно спокойным тоном. — Она сама поймёт это — через день или два, и ты тоже поймёшь — когда подрастёшь немного.

— Ты должен вернуться! — Трясся револьвер, тряслось всё тело мальчишки, но дуло ни разу не качнулось столь сильно, чтобы не целить мне в грудь.

— Я ухожу, Пёрли, — объявил я и начал разворачиваться, и он нажал на спуск.

Тут уж я задвигался быстро, однако он продолжал пытаться застрелить меня до тех пор, пока я не заломил ему за спину правую руку, выворачивая её, пока не разжалась ладонь. Он кричал — от гнева, не от боли, хоть я не слишком-то нежничал. Чтобы связать ему запястья, я воспользовался патронташем. На ремне упряжи остался хвост достаточной длины, чтобы, захлестнув им ещё и лодыжки, оставить Пёрли на животе, связанного по рукам и ногам как кабанчика.

Я встал, оставив револьвер там, куда он упал. Патроны умерли задолго до того, как пистолет попал ко мне; возможно — несколько сотен лет назад.

Какая-то часть меня, однако, не верила в это по-настоящему: не верила до самого конца.

— Не развязывайте его! — приказал я державшим верёвки: на всякий случай, поскольку было не похоже, чтобы кто-нибудь из них планировал это сделать.

Насколько я разбираюсь в выражениях лиц, они боялись того, что с ними может произойти.

Я повернулся к Барону и прокричал:

— Держите его связанным, пока мы не окажемся на достаточном расстоянии! Иначе он, скорее всего, навредит себе!

Я пошёл к корзине. Должно быть, Диккон натянул горловину шара на раму над жаровней, едва только Биргитта уложила Сильци на пол. Без приказа он бы этого не сделал, значит, Капитан не собирался рисковать. Оболочка наполнилась в достаточной мере, чтобы корзина начала отрываться от земли.

В обычных обстоятельствах я бы наполовину запрыгнул, наполовину перемахнул через плетёный борт, но после разборки с Пёрли я был слаб, как котёнок. Я едва сумел оторвать ноги от земли, и мне пришлось ухватиться за ванты, чтобы влезть внутрь. Но даже так я бы упал лицом вниз, не поддержи меня рука Капитана. Мускулы у него — что стальные прутья.

— Я последую за тобой, Крис Бэгнелл! — закричал мальчишка. Ему удалось перекатиться на бок, чтобы глядеть прямо на нас, но самостоятельно освободиться ему не удастся. — Мне всё равно, как далеко ты побежишь, я нагоню тебя!

— Ослабить верёвки! — крикнул Капитан помощникам из местных. — Полегче, теперь полегче!

Мы начали подниматься.

На трёхстах футах дул хороший ветерок. Он нёс нас в том направлении, куда мне и хотелось: прочь. Деревня скрылась из виду уже больше часа назад.

Биргитта что-то говорила, обращаясь к Сильци, хотя смысла в услышанных мною словах было не больше, чем в его бормотании. Должно быть, она видела в Сильци больше, чем, как мне казалось, в нём было. Ну да это не моё дело.

Диккон дремал. Прошлой ночью он изрядно повеселился, будучи большим героем и с деньгами в кошеле. Как я подозревал, от жалованья у него оставалось не больше, чем у меня.

Капитан стоял рядом со мной. Я не заметил, как он тут оказался; должно быть, сам я находился где-то далеко.

Когда я посмотрел на него, Капитан кивнул и сказал:

— Мне всегда было интересно, куда подевался этот револьвер. — Его голос было едва слышно, даже в такой близи.

— Весил он немного, — таким же шёпотом пояснил я. — Откуда он у тебя взялся? Так ни разу и не спросил об этом.

— Снял его с пьянчужки в Готэме на своём первом контракте, — ответил он и слабо улыбнулся. — Это случилось, конечно, ещё до того, как его разграбили и сожгли. Тот выпил слишком много эля и решил, что нам, наёмникам, платят больше, чем мы сто́им.

Я не сказал ничего. Я размышлял.

— Считаешь, этот мальчишка последует за нами? — спросил Капитан. — Мальчишки много чего говорят, но порой они делают то, что говорят.

— Этот может, — согласился я. — Мужества у него в достатке. Но в таком случае ему потребуются годы. Эти годы научат его, а погоня за мной научит его ещё большему. К тому времени, как он нагонит нас, для него всё будет выглядеть иначе.

Я перевёл на него взгляд. Я тоже улыбался, но улыбка ощущалась кривоватой.

— Во всяком случае, — закончил я, — для меня всё выглядело иначе. Не так ли, Капитан?

* * *

Армия вытащила Дэвида Дрейка из юридической школы Дьюка и отправила в моторизованный тур по Вьетнаму и Камбодже в составе 11-го броне-кавалерийского полка «Чёрный конь». Он освоил новые навыки, повидал интересные достопримечательности и повстречал необычных людей, которые стремились как можно быстрее убежать от него.^[3]

Дэйв вернулся в Соединённые Штаты, чтобы стать помощником городского прокурора Чапел-Хилла и, осмыслив испытанное в армии, попытаться навести порядок в своей жизни, став писателем. Ему часто хотелось бы, чтоб его прошлое было чуть менее интересным. Дэйв с семьёй живёт в глубинке штата Северная Каролина.

Примечания переводчика

Солома:

…мне было всего семнадцать… — Число 17 частенько встречается у Вулфа.

До прихода огневитов… — Огневиты (fire-wights) — некие неизвестные (по крайней мере нам) захватчики. Изначально, на др.-герм., а затем и в англ. языке, вит/вихт означало «существо, человек», однако позднее, в XIX в., произошло семантическое смещение, и wight стало означать сверхъестественное существо, вроде живого мертвеца или призрака. (Корень этот проник и в русский язык, присутствуя в слове «витязь».)^[4]

…мой бейлиф сумеет найти вам немного… — Бейлиф (англ. bailiff от ст.-фр. baillis — «бальи») — в Средние века — наместник сеньора, управляющий поместьем или областью (бейливик/бальяж).

…сломали бы ему шею, не будь на нём горжета… — Горжет (англ. gorget от фр. gorge — «горло») — элемент пластинчатых доспехов, защищавший горло, шею и ключицы. Как таковой, появился в XIV веке (хотя предтечи встречались и до этого) в виде стального воротника, а к веку XIX усох до нагрудной пластины, носившейся на цепи через шею и служившей в качестве отличительного знака офицера.

Будь здесь стена и башня, это был бы замок, пусть даже небольшой… — По сути, здесь даётся краткое определение того, что такое «за́мок» (англ. castle). Интересно, что для небольшого замка существует отдельное слово (оно-то и используется в подлиннике) — castellett (castle + ум. суфф. -et), от ст.-фр. castel из лат. castellum, «крепость» из castrum, «укрепление».

Ложе:

Биргитта скупила в деревне все пироги с латуком, но самой большой дозы, которую она могла дать Сильци, было недостаточно для того, чтобы он заснул надолго… — Латук (англ. lettuce, лат. Lactuca sativa) и его дикие разновидности используются не только в кулинарии и как источник витаминов, но и в народноймедицине. Латекс, который выделяется на срезе (лат. latex от lac — «молоко») применялся как заменитель опия; также в ход шли семена и листья. Облегчает боли, вызывает сонливость.

Он старался быть мужчиной в доме после того, как в прошлом году умер их отец… — Мужчина в доме (англ. the man of the house) — словесная формула, примерно соответствующая нашей «глава семьи» (но именно мужского пола), принимающий важные решения и отвечающий за благополучие домохозяйства. Даже если в доме несколько мужчин, главный из один (the man).

Я оставил кошель здесь, на крышке хампера… — Хампер (англ. hamper) — прямоугольный плетёный сундук с крышкой на петлях; обычно его переводят как «корзина», хотя с привычной нам корзиной у него столько же общего, сколько у тарелки с пиалой. Современные корзины для белья — дальние потомки хамперов.

…скроенная, чтобы походить на мой джек… — Джек (от англ. jack of plate, букв. «пластинчатый джек») — пластинчатый доспех в виде куртки или жилета, где между слоями войлока или холста зашивались небольшие пластины (в отличие от бригандины, где пластины наклёпывались). Предположительно, название происходит от прозвища крестьян-жаков, которые носили подобную броню, jacque, во время военных походов и во время восстания Жакерии (есть также мнение, что наоборот, именно прозвище Jacques или Jacques Bonhomme (славный малый Жак) произошло от этого предмета одежды).

…крестьянин, которого только что повысили до хускарла… — Хускарл (англ. House Man, досл. перевод др.-сканд. термина húskarl — букв. «домашний карл, домочадец») — свободный человек (т. е. не-раб), получающий за свою службу жалование. Эта служба, как правило, заключалась в охране господина (húsbóndi), хотя хускарлы были не только профессиональными воинами, но и работниками. Звание это стало настолько почётным, что позднее так стали называться приближённые королей и других феодалов (отголосок этого можно наблюдать в Дворцовой дивизии (Household Division, букв. Домашняя дивизия или Дивизия домочадцев), охраняющей главу Великобритании).

Снял его с пьянчужки в Готэме… — Готэм (Gotham) — не только родина Бэтмена, но и полуофициальное прозвище Нью-Йорка. Так его окрестил писатель Вашингтон Ирвинг, позаимствовав название из английского фольклора. Первоначально Готэм или Готтэм (Gottam) — это посёлок в Англии (вполне реальный), в графстве Ноттингемшир, и название можно перевести как «загон для козлов» (от др.-англ. gāt, «козёл» +‎ hām, «дом»). Поскольку козлы считались не слишком-то умными животными, легенды населили его не то дурачками, не то безумцами, не то теми, кто прикидывается таковыми.

* * *

Ономастика

Солома:

Асколот (Ascolot) — имя барона, на земле которого приземляется воздушный шар. Асколот — один из вариантов названия мифической местности Астолат (Astolat), которая фигурирует в легендах о короле Артуре.^[5] (В «Смерти Артура» Мэлори отождествляет её с вполне реальным Гилфордом.) Барона астолатского замка звали Барнард (Sir Bernard of Astolat), и у него было два сына и дочь, которую называли Прекрасной Девой из Астолата, имя же её было Элейна Белокурая (the Fair Maiden of Astolat, Elaine le Blank).

Браката (Bracata) — единственная женщина в Верной Пятёрке. Лат. bracata — ж. р. слова bracatus — «одетый в штаны», т. е. варвар, из braca — «штаны». Комментарий: она описана как «Белокурая Браката» (Blond Bracata), что даёт ключ для её идентификации как Элейны Белокурой.

Дерек (Derek) — солдат, ссора с которым послужила причиной вступления рассказчика в отряд. Дерек — англ. вариант др.-герм. имени Теодорик/Теодорих (Theodoric), означающего «людской правитель».

Джерр (Jerr) — рассказчик. Его имя — вариант фр. Жермен (Germain), от лат. germanus — «брат». Комментарий: возможно, это совпадение, но Ланселот, прибывший в Астолат инкогнито, выступил на турнире под видом одного из сыновей барона Барнарда (т. е. брата), а также попутно влюбил в себя его дочь Элейну (об этом см. анализ Вулф-вики ниже).

Клау (Clow) — один из членов Верной Пятёрки. Предположительно, его имя — сокращение от Клаудин (Claudin). Клаудин упоминается в Артуриане как сын короля франков Клаудаса; вместе с Галахадом он принимает участие в поисках Святого Грааля. Клаудин — вариант имени Клавдий (лат. «хромой»). Комментарий: других указаний на хромоту Клау в тексте нет, однако хромые персонажи у Вулфа встречаются часто.

Майлз (Miles) — капитан Верной Пятёрки. Этимология имени не совсем очевидна: как правило, его выводят от лат. слова miles (в этом случае его следовало бы читать как Милес) — «воин, солдат», однако в Англию оно попало с норманнами, и изначальной формой было герм. Мило/Милон (Milo/Milone) — предположительно, от славянского корня мил (т. е. приятный, дорогой, милосердный и т. д.).

Верная Пятёрка (Faithful Five) — отряд странствующих наёмных воинов. Комментарий: возможно, это совпадение (ещё одно?), но 27-я и 28-я строфы «Сэра Гавейна и Зелёного Рыцаря» посвящены числу 5, а о Гавейне говорится, что он «верен пяти {рыцарским доблестям}, и каждой из них — пятикратно» (в русском переводе этот фрагмент опущен: for ay faythful in fyue and sere fyue syþez).

Ложе:

Биргитта (Birgitta) — алебардщик отряда; недолюбливает рассказчика и привязана к Сильци. Биргитта — исландский/шведский вариант ирландского имени Бригита (гэльск. Brìghde, один из вариантов прочтения — Бриид). Ирландская Бригита была богиней войны — и врачевания (считается также, что именно она послужила прообразом Владычицы Озера из Артурианы). Образовано от прото-кельтск. Brigantī — «высокая» (любопытно, что это также эпитет богини рассвета Ушас).

Джанель (Janelle) — дочь Говорящего деревни, у которой поселился Бэгнелл. Есть два варианта происхождения имени Джанель: в первом — это частный случай имени Джейн (англ. Jane + ум. суф. -elle; образовано от греч. Ἰωάννης (Иоаннес), которое, в свою очередь, пришло от евр. יוחנן (Иехоханан), что переводится как «Яхве милосерден» или «Господь сжалился»); во втором же — от корнского имени Дженнифер (Jennifer), в свою очередь, варианта имени супруги короля Артура, Гвиневры (англ. Guinevere, от валл. Gwenhwyfar или Gwenhwyvar, что переводят как «Белая Чародейка» или «Белый Призрак»).

Диккон (Diccon) — второй алебардщик, самый молодой член отряда. Рассказчик называет его мальчишкой. Диккон — уменьшительная форма англо-нормандского имени Ричард (Richard), от rīk, «правитель» + hardu, «суровый, смелый, сильный».

Капитан (The Captain) — командир отряда, оставшийся безымянным. Комментарий: в английском языке воинское звание (или должность) пишется с прописной буквы при обращении к конкретному лицу, а также когда говорят об этом конкретном лице (по сути, считается, что это часть имени), в остальных же случаях — со строчной. Однако, упоминая капитана, Крис всегда использует определённый артикль и прописную букву — т. е. Капитан — это ещё и прозвище.

Кеттлер (Kettler) — в прошлом — работник отца Джанель и Пёрли. Кеттлер — «профессиональная» фамилия немецкого происхождения, означающая человека, связанного с обработкой металлов — либо он делает цепи, либо медные котлы.

Крис Бэгнелл (Chris Bagnell) — рассказчик, в отряде — арбалетчик. Бэгнелл — англосаксонская фамилия, образованная по названию деревни Багналл (Bagnall, предположительно это означало «земельный надел человека по имени Бадека», первый элемент имени которого, beadu, означал «битва») в графстве Стаффордшир. Имя Крис — сокращённое от Кристофер, производного от гр. Χριστόφορος (Χριστός, Христос + φέρειν, нести) — «Несущий Христа», т. е. исповедующий веру Христову.

Пёрли (Perley) — десятилетний брат Джанель. Вариант имени Пёрл (Pearl или Perle), т. е. «Жемчужина». Комментарий: анонимного автора «Сэра Гавейна и Зелёного Рыцаря» называют поэтом «Гавейна», а ещё — поэтом «Жемчужины» (Gawain Poet; Pearl Poet) по названиям его произведений.

Сильци (Siltsy) — давний соратник Капитана, который держит его на должности арбалетчика по старой памяти. Загадочное имя, возможно, производное от англ. silt — «ил».

Тайг (Tige) — сторожевой пёс. Не самая распространённая, но довольно известная (по крайней мере века с XVIII) кличка, образованная от Тайгер (Tiger, т. е. «тигр»). Есть ещё одна версия, согласно которой это было презрительным прозвищем ирландцев-католиков (ирл. Tadhg — читается как «Тайг», довольно типичное имя), а потом, в качестве дополнительного унижения, превратилось в собачью кличку; позже, в качестве оскорблений, его заменили Падди и Мик.

* * *

Анализ Вулф-вики:

• Считается, что китайцы использовали небольшие (беспилотные) воздушные шары для передачи сигналов в III веке н. э.

• Этот рассказ больше похож на первую главу романа.

• Майлз — латинское miles означает «солдат», Браката — «надевшая штаны», а Дерек — германское имя, означающее «вождь народа»; так что, возможно, это псевдонимы, которые рассказчик присвоил своим спутникам.

• Асколот — местечко в «Смерти Артура».

• Помимо воздушного шара, наёмники используют необычное оружие, которое, похоже, работает на пружинах. Его, как и воздушный шар, могли изобрести, но так и не изобрели в нашем мире к тому времени.

• Возможно, Браката испытывает тайное влечение к рассказчику, Джерру. Он говорит: «само собой, меня она почти не замечала», но в художественных произведениях мужчины часто не обращают внимания на чувства женщин. Когда воздушный шар совершил (аварийную) посадку, «Браката рухнула на» Джерра. Она воспользовалась когтями на рукавицах, чтобы остановиться, так что вполне вероятно, что сделала она это намеренно. Кроме того, на пиру Браката села рядом с Джерром (рассказчиком). Она съела фазана, но дала Джерру возможность поесть оленины. Затем Браката предостерегла одну из дочерей барона о Мужчинах, возможно, выражая своё недовольство Джерром.

* * *

Истории публикации (и пояснение названий).

Первая публикация «Соломы» состоялась в январском номере журнала «Гэлэкси» за 1975 год («Galaxy», January 1975) под редакцией Джеймса Бэйна.^[6] (Любопытный факт: это был не первый рассказ Вулфа в «Гэлэкси», но именно он стал последним: больше Вулф там уже не печатался. Скорее всего, это связано с низкой ставкой, которую платили авторам — в последние годы журнал испытывал финансовые трудности, а в 1980 г. прекратил своё существование.) Судьба у рассказа сложилась довольно счастливая, поскольку его перевели на французский («De la paille…»), а затем неоднократно (хотя не сразу и не сказать, что часто) перепечатывали в различных тематических антологиях.

Название рассказа, возможно (т. е. это интерпретация, не претендующая на 100 %-е попадание), отсылает к фразе straw man (букв. «соломенный человек», т. е. пугало) — когда в споре реальный аргумент оппонента подменяется другим, который легко можно опровергнуть (сразить не противника, а соломенное чучело). Так и в «Соломе» полученный протагонистом урок «спрятан» под первым убийством и предзнаменованием скорой битвы.

В 1988 году «Солома» вошла в сборник не самых известных рассказов Вулфа «Этажи из старого отеля» («Storeys from the Old Hotel»), а в 2009 г. попала в ретроспективу «Лучшее Джина Вулфа» («The Best of Gene Wolfe»).

В 2013 году вышла посвящённая Вулфу трибьют-антология (англ. tribute — букв. «коллективная дань {уважения}», от лат. tribus — «племя») «Тени Нового Солнца» («Shadows of the New Sun: Stories in Honor of Gene Wolfe», edited by J. E. Mooney and Bill Fawcett). По сути, это был небольшой междусобойчик, поскольку редакторы-составители, а также большинство участников были друзьями «виновника торжества». Одним из рассказов было «Ложе» («Bedding») Дэвида Дрейка, написанное как оммаж «Соломе». Оригинальное название можно перевести не только как «постельное бельё, подстилка», но также и как «укладывать в койку». Ещё одно значение — «готовить почву, закладывать основу». Все три значения можно отнести к рассказу. (Через пару лет, в качестве ответной любезности, Вулф напишет для антологии «Вперёд, Дрейк!» («Onward, Drake!», 2015) рассказ «Инкубатор» («Incubator»), который окажется для него последним.)

* * *

Я познакомился {с работой Джина Вулфа} сам того не зная.

У меня в подвале на высокой, сухой полке, есть небольшая коллекция научно-фантастических журналов, которые я собирал в дни своей юности, и где они простояли, нетронутые, десятилетиями. Однажды, не так давно, я взглянул на два номера «Гэлэкси» за 1974 год, где был напечатан «Знак единорога» Роджера Желязны, чьё имя в то время было одним из самых известных в жанре научной фантастики. Однако я смутно припомнил, что, будучи в возрасте примерно десяти лет, прочёл странный, навязчивый, и таиственно-сдержанный рассказ, который шёл перед «Знаком».

Эта история застряла в моей памяти на сорок (а может, и больше) лет из-за её необычных и анахроничных элементов. Речь там шла о труппе наёмников-воздухоплавателей, вооружённых странным оружием на пружинах, таким как комбинация булавы и клещей (наподобие ленивой сьюзен), которое заряжают, стуча им по земле.^[7]

(…) В первой фразе рассказа заявляется, что он — о том, как рассказчик впервые убил человека; сама же битва происходит вне сцены. Также не показывается и акт каннибализма, который оголодавшие солдаты совершили сразу перед началом повествования. История эллиптична, начинаясь с предзнаменования, которое рассказчик игнорирует (стая гусей в форме наконечника пики, знак войны), и заканчиваясь предзнаменованием, которое рассказчик не может понять (дым от горящих вдали кровель, знак войны), где описываются все события, окружающие ключевое травмирующее событие в жизни неназванного рассказчика, но при этом само ключевое событие остаётся домысливать читателю.

В кратком вступительном слове редактора упоминается, что рассказ нельзя удобно разместить ни в фэнтези, ни в постапокалиптической фантастике, ни в альтернативной истории. Его название тоже осталось у меня в памяти, как кусочек соломы, застрявшей между зубов.

Представьте себе моё удивление, когда я, спустя сорок лет, преследуемый смутным навязчивым воспоминанием о рассказе, которого тогда не понял, взглянул на имя автора, которое не запомнил. Рассказ был написан Джином Вулфом. Я был так поражён, что рассмеялся вслух.

В 1974 году его имя знали немногие. Но к 1998 году Солнечный цикл был встречен триумфом и овациями, и немногими были уже те, кто не знал его имени.

Джон Чарльз Райт, из предисловия к сборнику М. Арамини «Меж светом и тенью»

* * *

Прекрасная дева из Астолата (в кратком пересказе).

Король Артур распорядился огласить, что в день Успенья Богородицы^[8] у стен Камелота состоится большой турнир, и попросил Гвиневеру отправиться с ним. Она ответила, что не поедет, потому что больна, а Ланселот, который ещё не оправился от полученной раны, тоже должен был остаться. Королева указала Ланселоту, что о них пойдут сплетни, и он решил всё-таки поехать на турнир инкогнито, как таинственный рыцарь, однако выступать он там будет против короля. Он остановился у старого барона сэра Барнарда Астолатского, отца Элейны Белокурой, Прекрасной девы из Астолата, которая влюбилась в него и попросила в знак любви носить на шлеме её красный рукав. Ланселот согласился на это, потому что прежде никогда не надевал знаков ни одной дамы, и поэтому его маскировка была идеальна.

Ланселот и сэр Лавейн, брат девы из Астолата, блестяще сражались на турнире, и только король Артур узнал Ланселота. Ланселот победил на турнирном поле, но был ранен почти смертельно. Ему удалось ускакать прочь, и Лавейн помог ему добраться до отшельника, который славился как искусный лекарь. Сэр Гавейн отправился на поиски таинственного рыцаря, и выяснив, что это был Ланселот, сообщил печальную новость королеве. Когда Гвиневера услышала, что Ланселот носил на шлеме знак другой дамы, она пришла в ярость.

Сэр Борс, ранивший Ланселота на турнире, отыскал его и рассказал о гневе королевы, а также о предстоящем большом турнире на День Всех Святых,^[9] где Ланселот, возможно, сумеет вернуть её расположение. Борс остался с ним дожидаться, пока заживут раны, но Ланселот встал с постели раньше, чем следовало бы. Раны снова открылись, и он чуть не истёк кровью. Его снова уложили в постель, и Борс уехал без него. Королева по-прежнему была в ярости. Гавейн, Борс и Гарет отличились на турнире (особенно Гарет).

Ланселот, наконец, поправился и покинул Астолат, однако перед этим Элейна Белокурая молила его стать её мужем (или, на худой конец, возлюбленным), иначе она умрёт от горя. Ланселот ответил отказом и вернулся в Камелот. Элейна попросила отца и брата, чтобы её тело погрузили на барку и вложили в мёртвую руку письмо, где рассказывается её история. Барка спустилась по Темзе и прибыла в Камелот, где огласили письмо, а король, королева и все рыцари плакали от жалости над её горькими страданиями. Девицу богато похоронили, а Гвиневера осознала, как несправедлива была к своему возлюбленному и просила у него прощения за свой беспричинный гнев.

* * *

Слова имеют значение.

В своём рассказе Дрейк использует не только сюжетные отсылки к оригиналу, но и слова-якоря, повторяя их в ином контексте:

• набитый соломой матрас из вощёного полотна скрипнул, стоило ей пошевелиться (the mattress, waxed linen stuffed with straw, creaked as she moved) — ключевой макгаффин «Соломы» лежит в основе (bedding) «Ложа» (символизм каждый для себя найдёт свой)

• однако перед этим я всадил всаднику под рёбра гвоздь из арбалета, который пытался зарядить (but not before I got the spike of the bow I was trying to load in under the rider’s rib cage) — в «Соломе» Клау чистит ногти метательным гвоздём (throwing spike) — не самым обычным оружием, а в «Ложе» Крис выпускает гвоздь из арбалета (обычно для этого используют болт — bolt или quarrel)

• Кошель я держал в левой руке (I had the purse in my left hand) — Крис оставляет полученный от барона кошель Джанель, Майлз задумчиво позвякивает им (и точно такой же демонстрирует своему слушателю/слушателям Джерр)

• Стены дома представляли собой не плетень, обмазанный глиной, а деревянный каркас (The house was wood frame, not wattle and daub) — в отличие от Джерра, который ночует в полном коек здании с плетнёвыми стенами (wattle-walled building full of bunks), Крис гостит в деревянном доме

mtvietnam

«Солома» Марк Арамини

«Солома» впервые появилась в январском номере журнала «Гэлэкси» за 1975 год, а затем была переиздана в сборнике «Этажи из старого отеля».

Краткое содержание

Рассказчик, Джерр, вспоминает о том, как, будучи семнадцати лет, впервые убил человека: он вступил в группу из пяти наёмников, странствующих на воздушном шаре, у которых начались трудные времена и почти закончились запасы соломы и еды. В тот день он увидел, как под ними пролетела выстроившаяся в форме наконечника пики стая гусей, что оказалось предзнаменованием приближающейся битвы. В отряд он вступил после того, как сбил с ног одного из членов этого отряда, Дерека — тот оскорбил гуся, принадлежавшего его семье; тем самым для Джерра закончилась прежняя жизнь, когда он следовал за плугом.

У Бракаты, сильной и крупной женщины, сложились напряжённые отношения с Клау, мужчиной, который управляет воздушным шаром. Солома у наёмников заканчивается, и после жёсткой посадки их приветствуют барон Асколот и его люди. Получив подтверждение, что они — «летучие мечи» по найму, сын Асколота оскорбил рассказчика, заявив: «Если этот мальчишка — благородное сердце или же свирепый боец, я готов съесть его подштанники». Джерр воспользовался клещами на своей булаве с пружинным выбросом и стащил его с лошади.

Капитан Майлз извинился, однако Асколот возразил, что его сыну следует научиться смирению, и пригласил их к себе на виллу, утверждая, что соломы там нет. Он устроил им пир, где его дочери отвлекали Дерека и Бракату; ночью же Джерр нашёл конюшни, забитые соломой. Когда он рассказал об этом капитану, тот просто указал ему на чернеющий вдали дым и пояснил: «Вот потому-то здесь и нет соломы. Золото есть, а соломы нет, — потому что солдат получает солому только там, где ему не рады. К закату они доберутся до реки, и мне говорили, что в это время года её можно перейти вброд». Захватчики-огневиты, жгущие солому, явились с восходом луны.

Комментарий и отсылка к Артуриане

На заднем плане этого рассказа присутствует допущение, которого в большинстве историй Вулфа нет: что, если бы простые, допустимые изобретения изобрели на несколько веков раньше их фактического появления? Как бы их применяли? В данном случае стоимость соломы становится чем-то сравнимым со стоимостью топлива на основе нефти — т. е. сырьевого товара, который даёт сильную переговорную позицию. Это больше похоже на реалистичный НФ рассказ в реальном историческом сеттинге, чем на альтернативную историю, но, пожалуй, именно так следует его классифицировать.

Имя Асколот тесно связано с легендами Артурианы о Ланселоте и Гавейне. Что ещё важней, оно даёт нам контекст для идущей войны. Ланселот остановился в Асколоте, и дочь хозяина дома, Дева Асколота, влюбилась в него, а после — флиртовала с Гавейном. Это также указывает нам на возможное время действия: на произошедшую в V веке битву между войсками бриттов, с королём Артуром во главе, и саксов-захватчиков.

В своём замечании о том, что побудило его написать этот рассказ, Вулф также особо упоминает дату, куда исторически помещают миф об Артуре:

«Солома», по сути, представляет собой рассказ о приключениях на воздушном шаре. Я люблю порой подумать о вещах, которые могли бы изобрести задолго до того, как их изобрели на самом деле — или же тех, которые легко могли бы изобрести, но не изобрели. К примеру, войны между греками (возможно, наиболее одарёнными в творческом отношении людьми в истории) сотнями лет велись тяжёлой пехотой, вооружённой длинными копьями и круглыми щитами. Бо́льшую их часть выиграли спартанцы, признанные мастера гоплитской войны. Затем, около 379 года до нашей эры, Фивы произвели на свет настоящего гения полководческого искусства по имени Эпаминонд. И Эпаминонд придумал простейшее из известных мне великих военных нововведений: он сделал на каждом круглом щите вырез. И всё. Теперь, вместо того, чтобы выглядеть как целый крекер, щит выглядел как крекер, у которого выкусили кусочек. Но этот выкус позволил воину пользоваться левой рукой, помогая правой управляться длинным копьём, и фиванцы сокрушили спартанцев при Левктре.

Суть в том, что вырез, сделанный Эпаминондом, могли бы сделать на тысячу лет раньше — например, во времена Гомера. Точно так же кажется очевидным, что воздушный шар могли изобрести задолго до конца древнего мира. Потребуется немного верёвки (её придумали уже давно), много шёлка (который к тому времени регулярно возили с караванами специй), сколько-то соломы, и железная корзина, где можно её сжечь. Здесь нет движущихся частей, а конструкция — сама простота: мешок, который держат над огнём. Но что бы сделали с воздушным шаром, изобрети его в 500 году нашей эры?

Джин Вулф, из предисловия к сборнику «Этажи из старого отеля»

Учитывая эту дату и отсылку к Артуриане, я взялся за поиски той отсылки, которая объяснила бы имя Клау, поскольку немногочисленные описания этого персонажа весьма загадочны. Мне удалось найти только то, что его имя — это, возможно, сокращение от имени Клаудин: тот был сыном злодея-франка Клаудаса, и впоследствии стал одним из 12 рыцарей, которые таки нашли Святой Грааль.

По легендам, Гавейн на какое-то время останавливался в Асколоте: его символом, согласно некоторым мифам, является пентангль, пятиконечная звезда. Его конь — Гринголет, и одна из отличительных черт Гавейна состоит в том, что он заботится о своём коне (в отличие от Ланселота — у того нет отдельно поименованной лошади, и он загоняет их до смерти). Конь, которого Джерр обнаруживает в конюшне, скрывающей солому, — это «огромный боевой конь с белой звездой на лбу». (Щит Гавейна — золото на красном фоне, и при спуске воздушного шара Джерр отмечает: «Мы проваливались вниз, где под нами развернулось что-то вроде красно-золотого ковра».) Возможно, и в «Соломе» Гавейн уже находится в Асколоте.^[10]

В WolfeWiki упоминаются также значения имён персонажей: Майлз означает «солдат» на латыни, Браката подразумевает «одетая в штаны», а Дерек — «лидер» на древневерхненемецком. Безусловно, Браката — это та женщина, которая будет носить брюки.

Отмечается также, что либо дороги, либо большие дома были полностью разрушены огневитами (людьми огня): «это большой дом, построенный целиком из белого кирпича, с садами и надворными постройками, и дорогой, которая вела прямо к двери. Сейчас, полагаю, таких вообще не осталось». Также даётся понять, что некогда полёты на воздушных шарах были обычным делом, а ныне стали редкостью, возможно, потому, что огневиты сжигают всю, какую только могут, солому.

Изобретения

Пружинные пики с вылетающими наконечниками, которые заряжаются, когда ими колотят о землю, чтобы сжать пружину; наполненные горячим воздухом воздушные шары; выкидная булава с клещевым/щипцовым захватом, и рукавицы с выдвижными когтями: всё это простые инновации, делающие описание боя несколько экзотическим.

Женщины у Вулфа

Оглянувшись на писательскую карьеру Вулфа, мы увидим следующие женские типажи: загадочные и скрытные старухи с неясными мотивами (тётя Жаннин, матушка Клут, даже тётя Оливия {вероятно, один из лучших его женских персонажей}),^[11] одна-две требовательные возлюбленные либо женщины, вызывающие жалость, некоторые из них проститутки («Здесь очень чисто» {«It’s Very Clean», 1972}, «Отправляясь на пляж» {«Going to the Beach», 1973} или даже «Соня, Крейн Уэсслман и Китти» {«Sonya, Crane Wessleman, and Kittee», 1970}) и предательницы («Час доверия» {«Hour of Trust», 1973}). Здесь же у нас впервые встречается крупная сильная женщина, потенциально лесбиянка — это также повторится в образе генерала Сабы (та больше похожа на корову). Гунни в «Урсе Нового Солнца», возможно, избегнет лесбийских коннотаций, однако в конечном итоге всё же окажется предательницей. Клау и Браката определённо враждуют: тот ехидно замечает, что «почти любая женщина станет драться, оказавшись у тебя за спиной».

В данном случае Джерр вполне обоснованно боится того, что она бросится на Клау, и считает, что потребуются совместные усилия всех троих, чтобы выбросить её из корзины… и что к тому времени они, скорее всего, будут мертвы. Браката в какой-то степени мужененавистница: Джерру посчастливилось съесть хоть что-то, когда он сидел рядом с ней, на пиру же Браката приобнимает девушку, дабы предостеречь её о мужчинах, — это не что иное, как проявление лесбийского интереса. Дерек и Браката не оставили бы Джерру ничего съестного, не отвлеки их внимание дочери барона. Итак, у Вулфа наконец-то появляется девушка, способная физически убить всех окружающих мужчин… Хоть Браката и сильная женщина, ей не удаётся избежать стереотипа — физически мощной и обозлённой лесбиянки.

Клау и рассказчик

Есть, однако, в тексте и кое-что потоньше, в частности, следующее странное сопоставление: «Клау она боялась. Почему — я узнал позже» и «Клау был единственным, кто не пугал меня, — но это тоже другая история». Мало что указывает на причину того, почему Браката боится Клау, а Джерр — всех, кроме Клау, если только она тоже не связана с их сексуальностью.

Сделав горькое заявление о женщинах, Клау достаёт метательный гвоздь и «делает вид», что чистит им ногти. Позже он вытаскивает кусок вишнёвого дерева и принимается вырезать из него женщину. Мало что указывает на хоть какой-то интерес, который Клау или Джерр проявили бы к дочерям барона. Должна быть причина, почему Джерр не боится Клау, однако боится всех остальных, вот только информации в рассказе хватит лишь для крайне смутных догадок об интимных отношениях между Клау и Джерром, которые, будучи обнаружены, сделают страх перед остальными обоснованным. (Я склонен отметать утверждения Борски о том, что замечание Марша о состоянии пениса Тренчарда в «V.R.T.» указывает на что-либо подобное.^[12] К тому же следует признать, что в «Соломе» почти отсутствуют сексуальные образы, а потому данное утверждение нельзя подтвердить текстом.)

Можно предположить, что Клау — некий исторический прототип Клаудина, сына-изгнанника франкского короля из легенд Артурианы; не желая иметь с отцом ничего общего, он примкнул к отряду странствующих рыцарей, собравшемуся на принципах чистоты и добра. Если это так, то, возможно, Браката боится его королевской крови; однако я не готов побиться об заклад, поскольку связь здесь слабая и схематичная, а указаний на происхождение Клау слишком мало.

Связь с другими работами

Взять историческое событие, слегка изменить и переосмыслить его — всё это отличительные черты таких романов Вулфа, как «Дьявол в лесу» и серии «Воин». В «Соломе» же берётся крайне романтизированное событие — в частности, мифы, окружающие войны англов и саксов в V веке нашей эры, после чего к ним добавляется реалистичность и вводятся теоретически возможные изобретения, которые изменили бы мир (здесь — оружие на основе выкидных пружин и инструментов, а также воздушный шар). Полагаю, рассказ можно классифицировать как альтернативную историю, однако он изящней ставшего почти клише «что, если бы Германия выиграла Вторую мировую войну?».

Думаю, можно поговорить ещё и о том, как это произведение отражается в оммаже Дэвида Дрейка «Ложе» из антологии «Тени Нового Солнца», и вкратце рассмотреть его. В «Ложе», вместо конфликта грядущего, показан конфликт прошедший: отряд наёмников-воздухоплавателей покидает деревню после битвы, где их арбалетчику серьёзно ранили руку. Похоже, что здесь их тоже пятеро: капитан; выступающий в роли рассказчика Крис Бэгнелл (англосаксонская фамилия); раненый Сильци; сильный, но глуповатый мальчик по имени Диккон; и женщина по имени Биргитта. Здесь также используется утверждение из «Соломы», что солдат с воздушного шара получает солому в изобилии только там, где ему больше не рады.

Кошель, с которым поигрывает рассказчик «Соломы», находит своё отражение в кошеле, который использует Крис Бэгнелл, чтобы обеспечить средствами свою местную подругу и откупиться от неё. Нанявший их Барон сильно нервничает по поводу их отъезда, и на случай, если они решат остаться, держит наготове арбалетчиков.

Вместо города Асколот, действие «Ложа» происходит в Готэме, что может быть как городом из английского фольклора, так и относиться к руинам Нью-Йорка… поскольку, в отличие от «Соломы», «Ложе» на самом деле повествует о далёком будущем. Однако похоже, что имена персонажи носят преимущественно европейские. Когда десятилетний брат девушки пытается помешать Крису уйти, он вооружён подаренным Крисом пистолетом, в котором давно умерли патроны; это позволяет Крису остаться в живых и связать мальчика. Тогда как у Вулфа в основе рассказа лежат изобретения, появившиеся преждевременно, у Дрейка рассматривается возвращение алебард, лошадей, воздушных шаров, и жизни под властью баронов — много позже того, как истекло их время. Тема повторения истории у Дрейка иллюстрируется тем, что, оказывается, Капитан и Крис прошли через точно такое же столкновение в прошлом, и Крис поклялся выследить Капитана (которому принадлежал пистолет), но в конечном итоге присоединился к нему.

Вопросы, оставшиеся без ответа

Является ли имя Клау сокращением? Являются ли огневиты саксонскими захватчиками или же эта история происходит чуть позже? Является ли кошель, который Джерр демонстрирует слушателю в настоящем времени, тем же самым кошелём, что и у капитана, указывая на то, что Джерр занял его место? Погиб ли капитан в этом бою?

2014

Прекрасная дева из Астолата Томас Мэлори

ГЛАВА VIII

Как стала известна правда через Деву Озера и о многих других вещах

И случилось так, что Дева Озера по имени Нинева, которая была женой доброго рыцаря Пелеаса, тоже явилась ко двору короля Артура, ибо она неизменно помогала королю и всем его рыцарям своими чарами и волшебством. И когда она прослышала о том, как королева попала в беду из-за смерти сэра Патриса, то она во всеуслышанье объявила, что королева ни в чём не повинна, и открыла людям, кто это сделал, и назвала имя сэра Пионеля и за что он его убил. И стало это всем известно и всем открыто, и так королева была оправдана. А этот рыцарь сэр Пионель сбежал в свою страну, и был он повсюду ославлен как отравитель, ибо он напитал ядом на пиру яблоки, желая погубить сэра Гавейна за то, что сэр Гавейн и его братья убили сэра Ламорака Уэльского, которому сэр Пионель приходился родичем.

А сэра Патриса вскоре похоронили в гробнице в Вестминстерской церкви, и сверху на гробнице было начертано:

«Здесь покоится сэр Патрис Ирландский, убитый сэром Пионелем Свирепым, который напитал ядом яблоки, дабы отравить сэра Гавейна, но, по несчастью, сэр Патрис съел одно из тех яблок, и тут же его вдруг разорвало». И ещё было написано на гробнице, как в смерти сэра Патриса была обвинена сэром Мадором де-ла-Порте королева Гвиневера, а дальше излагалось, как сэр Ланселот сражался за королеву Гвиневеру и одержал верх в честном поединке. Всё это было начертано на могиле сэра Патриса в оправдание королевы.

Сэр же Мадор долго и неотступно искал милости королевы и под конец, благодаря заступничеству сэра Ланселота, завоевал королевино доброе расположение, и всё было прощено и забыто.

Так всё шло до самого Успенья Богородицы. За две недели король распорядился огласить повсюду, что в день праздника у стен Камелота, который иначе зовётся Винчестер, состоится большой турнир. И повелел король глашатаям объявить, что он сам вместе с королём скоттов будет сражаться против всех, кто ни вздумает на них выйти.

Когда был тот клич повсюду оглашён, съехались туда многие добрые рыцари: король Северного Уэльса, и король Ангвисанс Ирландский, и Король-с-Сотней-Рыцарей, и сэр Галахальт-Высокородный Принц, и король Нортумберландский, и ещё многие благородные графы и герцоги из многих стран.

Вот приготовился король Артур ехать на турнир и стал звать с собой королеву, но она сказала, что не поедет, потому что больна и не в силах сидеть на лошади.

— Это жаль, — сказал король, — ибо вот уже семь лет, как вы не могли любоваться столь славным собранием рыцарства, с самого того дня, как сэр Галахад покинул наш двор.

— Право, — отвечала королева, — вы должны меня извинить, ибо я не могу ехать.

А многие при дворе полагали, что королева не хочет уезжать из-за сэра Ланселота: ибо он не сопровождал короля, так как ещё не оправился от раны, нанесённой сэром Мадором.

Опечалился король и в великом гневе отправился в Винчестер со своею дружиной. На пути случилось королю остановиться ночлегом в городе, который назывался Астолат, а по-английски — Гилфорд. И там расположился он в замке.

Королева же, когда король уехал, призвала к себе сэра Ланселота и сказала ему так:

— Сэр, вы дурно поступили, что не последовали за королём, моим супругом. Ведь что теперь подумают и скажут ваши недруги и мои? «Посмотрите, как сэр Ланселот постоянно норовит отстать от короля, и королева тоже, и всё затем, что они хотят насладиться любовью друг с другом». Вот что они станут говорить, — сказала королева.

ГЛАВА IX

Как сэр Ланселот поехал в Астолат и получил там от одной девицы рукав, дабы носить его на шлеме

— Это верно, госпожа, — отвечал сэр Ланселот, — я признаю вашу правоту. Но давно ли вы сделались столь рассудительны? Теперь, госпожа моя, согласен поступить по вашему совету: нынешней ночью я отдохну и завтра чуть свет поскачу в Винчестер. Но только знайте, — сказал сэр Ланселот королеве, — я на этом турнире буду выступать против короля Артура и против всей его дружины.

— Сэр, поступайте там, как вам будет угодно, — сказала королева, — но мой вам совет, не сражайтесь против вашего короля и против ваших товарищей, ведь среди них будет немало стойких бойцов, будут и ваши родичи.

— Госпожа, — отвечал сэр Ланселот, — я готов встретить любые опасности, какие ни пошлёт мне Бог.

И вот рано поутру он отслушал обедню, утолил голод, простился с королевой и отправился в путь. И он скакал во весь опор, и как раз случилось, что к ночи он достиг Астолата и подъехал к замку старого барона по имени Барнард Астолатский. Когда въезжал сэр Ланселот в замок на ночлег, его заметил король Артур, гулявший в то время в саду под стеной замка, и сразу же его узнал.

— Ну, сэры, — сказал король Артур своим рыцарям, которые гуляли с ним у стен замка, — сейчас я видел рыцаря, — сказал он, — который на турнире, могу поручиться, покажет чудеса.

— Кто же он? — спросили рыцари.

— Пока ещё вы этого от меня не узнаете, — отвечал король.

И, улыбнувшись, он удалился в свой покой.

Когда сэр Ланселот стал в отведённом ему покое располагаться на ночь и снял с себя доспехи, к нему явился старый барон сэр Барнард и приветствовал его любезнейшим образом. Однако он не узнал сэра Ланселота.

— Любезный сэр, — сказал сэр Ланселот своему хозяину, — прошу вас, не ссудите ли вы меня щитом, который не был бы известен повсеместно, ибо мой щит знаком всем?

— Сэр, — отвечал его хозяин, — ваше желание будет исполнено, ибо вы кажетесь мне одним из достойнейших рыцарей, каких мне случалось видеть, и потому я готов оказать вам дружеское расположение. — И ещё он сказал: — Сэр, знайте, что у меня есть два сына, и они лишь недавно получили посвящение в рыцари. Старшего зовут сэр Тиррей, и он был ранен в тот самый день, как принял рыцарское посвящение, и по сей час не может сесть на коня; его щит вы и получите, ибо, ручаюсь, он известен только здесь, и больше нигде. А второго моего сына зовут сэр Лавейн. И, с вашего изволения, он поедет вместе с вами на турнир, ибо для своего возраста он крепок и силён. Моё сердце сразу расположилось к вам, так что вы, должно быть, рыцарь благородный. И потому я прошу вас, назовите мне ваше имя, — сказал сэр Барнард.

— Что до этого, — отвечал сэр Ланселот, — то вы должны меня покамест извинить. Если, с милостью Божией, я преуспею на турнире, тогда я возвращусь и назову вам моё имя. Но я прошу вас, как бы ни обернулось дело, всё равно послать вместе со мною вашего сына сэра Лавейна и позволить мне воспользоваться щитом его брата.

— Сэр, всё это будет исполнено, — отвечал сэр Барнард.

А у этого старого барона была дочь, которую в то время все называли Прекрасной девой из Астолата, и она, не отрываясь, глядела на сэра Ланселота с великим восхищением. (И, как рассказывается в Книге, она воспылала к сэру Ланселоту столь сильной любовью, что так и не смогла его никогда разлюбить, и от этого умерла. Имя же её было Элейна Белокурая.)

Она входила туда и выходила много раз, и так разгорелась её любовь, что под конец она попросила сэра Ланселота, чтобы он на турнире носил её знак.

— Девица, — сказал сэр Ланселот, — если бы я согласился на эту вашу просьбу, вы смогли бы сказать, что ради вас я сделал больше, нежели ради какой-либо другой дамы или девицы за всю мою жизнь.

Но тут он вспомнил, что едет на турнир в чужом обличии, и, оттого что прежде он никогда не надевал знаков ни одной дамы, он решил надеть теперь её знак, чтобы никто из его родичей не заподозрил, что это он. И тогда он сказал:

— Прекрасная девица, я согласен носить ваш знак на шлеме. И потому покажите мне, каков он.

— Сэр, — она отвечала, — это мой красный рукав из тонкой ткани, шитый крупным жемчугом.^[13]

И она принесла его сэру Ланселоту. Сэр Ланселот принял его и сказал:

— Никогда ещё я не делал этого ни для одной девицы.

И он передал этой прекрасной деве на хранение свой щит и просил её сберечь его, пока он, сэр Ланселот, не возвратится. И в тот вечер сэра Ланселота принимали там с особым радушием и веселием, ибо девица Элейна всё время, пока ей дозволено было, находилась подле сэра Ланселота.

ГЛАВА X

Как начался в Винчестере турнир, и какие рыцари там были, и о прочих делах

А назавтра поутру король Артур и все его рыцари снова пустились в путь, ибо король и так провёл там целых три дня, поджидая, пока соберутся все его благородные рыцари. Когда же король отъехал, сэр Ланселот и сэр Лавейн тоже собрались в дорогу, и у обоих у них были белые щиты, и ещё сэр Ланселот вёз с собою красный рукав девицы Элейны.

И вот они простились с сэром Барнардом, старым бароном, и с его дочерью, Прекрасной Девой из Астолата, и пустились в путь и скакали до тех пор, покуда не достигли Камелота, как звался в те времена Винчестер. А там собралось уже великое множество королей, герцогов, графов и баронов и всевозможных благородных рыцарей. Но сэр Ланселот с помощью сэра Лавейна нашёл себе тайно пристанище у одного богатого горожанина, так что никто в городе не знал, где они остановились. И там они отдыхали, пока не настал наконец праздник Успенья Богородицы, на который назначен был турнир.

И вот проиграли на поле трубы, и король Артур уселся на высоких подмостьях, дабы лучше видеть, кто выкажет себя лучшим изо всех рыцарей (но, как рассказывает Французская Книга, король не отпустил от себя сэра Гавейна, потому что сэр Гавейн никогда не одерживал верх, если на поле боя был сэр Ланселот, и много раз терпел сэр Гавейн поражения, когда сэр Ланселот вот так появлялся под чужим обличием), — и тогда иные из королей, как король Ангвисанс Ирландский и король скоттов, изготовились к бою на стороне короля Артура. А на другой стороне были король Северного Уэльса, и Король-с-Сотней-Рыцарей, и король Нортумберландский, и сэр Галахальт Высокородный Принц. Но эти три короля и один барон были слишком слабы против Артуровой стороны, ибо с теми были благороднейшие рыцари мира.

И вот когда они разъехались в противоположные концы поля и каждый рыцарь изготовился сделать всё, что ему под силу, тогда снарядился кбою и сэр Ланселот и прикрепил себе на шлем красный рукав. И с тем сэр Ланселот и сэр Лавейн тайно выехали из Винчестера и укрылись в зелёном леске позади той партии, что должна была биться против рыцарей короля Артура. Там выждали они, покуда не сошлись обе стороны в сражении. И вот выехали с Артуровой стороны король скоттов и король Ирландии, а против них — король Нортумберландский и Король-с-Сотней-Рыцарей. И началась тут жаркая схватка. Король скоттов поверг наземь короля Нортумберландии, а Король-с-Сотней-Рыцарей сокрушил короля Ангвисанса Ирландского. Потом сэр Паломид, выступивший на стороне короля Артура, встретился с сэром Галахальтом, и они сокрушили наземь один другого, каждая сторона поспешила на подмогу своему рыцарю, и снова подсадили их на коней. И бросились тут в бой обе стороны.

Выехали сэр Брандель, сэр Саграмур Желанный, сэр Додинас Свирепый, сэр Кэй-Сенешаль, сэр Грифлет Божий Сын, сэр Лукан-Дворецкий, сэр Бедивер, сэр Агравейн, сэр Гахерис, сэр Мордред, сэр Мелиот Логрский, сэр Озанна-Храброе Сердце, сэр Сафир, сэр Эпиногрис, сэр Галерон Галовейский. Все эти пятнадцать рыцарей были рыцарями Круглого Стола, и они вместе с другими набросились на противную сторону и потеснили короля Нортумберландского и короля Северного Уэльса.

Видит это сэр Ланселот, укрывшийся поблизости в зелёном лесу, и говорит он сэру Лавейну так:

— Взгляните, вон добрая рыцарская дружина, и они держатся сплочённо, точно вепри, преследуемые гончими псами.

— Это правда, — отвечал сэр Лавейн.

ГЛАВА XI

Как сэр Ланселот и сэр Лавейн выступили против рыцарей Артурова двора, и как Ланселот был ранен

— А теперь, — сказал сэр Ланселот, — если вы мне поможете немного, вы увидите, как вся эта дружина, что сейчас так теснит рыцарей нашей стороны, столь же быстро откатится назад, как сейчас продвигалась вперёд.

— Сэр, не мешкайте из-за меня, — отвечал сэр Лавейн, — ибо я сделаю что смогу.

И вот сэр Ланселот с сэром Лавейном выехали на поле и вмешались в самую гущу схватки, и сэр Ланселот поверг наземь сэра Бранделя, сэра Саграмура, сэра Додинаса, сэра Кэя и сэра Грифлета, всех — одним копьём. А сэр Лавейн сокрушил сэра Лукана-Дворецкого и сэра Бедивера. Потом сэр Ланселот взял другое копьё, потяжелее, и им сокрушил сэра Агравейна и сэра Гахериса, сэра Мордреда и сэра Мелиота Логрского, а сэр Лавейн сокрушил сэра Озанну-Храброе Сердце. Затем сэр Ланселот извлёк из ножен меч и стал рубить направо и налево и мощью своею вышиб из седла сэра Сафира, сэра Эпиногриса и сэра Галерона.

И тогда рыцари Круглого Стола, поймав коней, как смогли отступили.

— А, спаси нас Иисус! — сказал сэр Гавейн. — Что это за рыцарь, являющий на турнирном поле такие чудеса?

— Я знаю, кто он, — отвечал король, — но покамест ещё его имени не назову.

— Сэр, — сказал сэр Гавейн, — по посадке и по ударам, которые он наносит, я бы сказал, что это сэр Ланселот. Но мне думается, что это всё-таки не он, ибо этот рыцарь носит на шлеме красный рукав, а я никогда не видел, чтобы сэр Ланселот носил на турнире знак какой-либо дамы или девицы.

— Оставим его, — молвил король, — ибо, прежде чем он уедет, он ещё не так отличится и выкажет себя.

Между тем та сторона, что выступала против короля Артура, ободрилась, и рыцари, недавно отступавшие, снова сплотились и бросились в бой. Тогда сэр Борс, сэр Эктор Окраинный и сэр Лионель стали скликать рыцарей — своих родичей, как сэр Бламур Ганский, сэр Блеоберис, сэр Алидук, сэр Галихуд, сэр Галиходин и сэр Белингер Жестокий. И вот эти девять рыцарей Ланселотова рода стали мощно теснить противную сторону, ибо они все были славные рыцари, и, пылая жаждой мести, они с великой яростью устремились против сэра Ланселота и сэра Лавейна, ибо они не догадывались, кто это.

И вот сшиблись они с разгона, и было повержено наземь немало рыцарей Нортумберландии и Северного Уэльса. И, видя всё это, успел сэр Ланселот схватить большое копьё, и в тот же миг налетели они на него разом все трое: и сэр Борс, и сэр Эктор, и сэр Лионель. Они ударили на него в три копья и силой своею опрокинули Ланселотова коня на землю. И, на беду, сэр Борс пробил сэру Ланселоту щит и ранил его в бок, и копьё его при этом сломалось, и наконечник остался у сэра Ланселота в боку.

Когда увидел сэр Лавейн своего покровителя поверженным, он ринулся на короля скоттов и выбил его из седла; а коня изловил и подвёл к сэру Ланселоту и, хотя кругом его теснили противники, сумел подсадить сэра Ланселота в седло. И тогда сэр Ланселот взял в руку копьё и сшиб наземь сэра Борса, и коня и всадника; так же обошёлся он и с сэром Эктором, и с сэром Лионелем. А сэр Лавейн поверг наземь сэра Бламура Ганского. Сэр же Ланселот между тем обнажил меч свой, ибо он испытывал такую боль от своей раны, что уж думал, настал его смертный час. И нанёс он сэру Блеоберису по шлему удар такой силы, что тот рухнул на землю в беспамятстве, и так же обошёлся он с сэром Алидуком и с сэром Галихудом. А сэр Лавейн сокрушил сэра Белингера, который был сыном Александра-Сироты.

Но к этому времени сэр Борс уже снова сидел на коне, и он вместе с сэром Эктором и с сэром Лионелем опять напал на сэра Ланселота, и ударили они в три меча по шлему сэра Ланселота. Почувствовал он их тройной удар, и рана его тоже причиняла ему жестокую боль, и тогда он решил поспешить и успеть побольше, покуда силы не оставили его вовсе. Обрушил он на шлем сэра Борса такой удар, от которого низко поникла у того голова, а он сорвал с него шлем и мог бы убить его, но, увидев его лицо, только стащил его с коня. И так же обошёлся он с сэром Эктором и сэром Лионелем; ибо, как повествуется в Книге, он мог бы их зарубить насмерть, но, когда он взглянул в их лица, сердце его не позволило это сделать, и он их оставил.

А после этого он устремился в самую гущу сражения и свершил там много чудеснейших бранных подвигов, когда-либо виданных на земле. С мечом в руках сэр Ланселот сшиб и стянул на землю, как говорит Французская Книга, более тридцати рыцарей, и почти все — рыцари Круглого Стола. И сэр Лавейн тоже немало отличился в тот день, сокрушив десятерых рыцарей Круглого Стола.

ГЛАВА XII

Как сэр Ланселот и сэр Лавейн отбыли с турнирного поля, и об опасности, в которой оказался Ланселот

— Иисусе милосердный, — сказал сэр Гавейн королю Артуру, — я диву даюсь, кто бы мог быть этот рыцарь с красным рукавом?

— Сэр, — отвечал король Артур, — вы его узнаете, прежде чем он успеет покинуть турнирное поле.

И с тем протрубил король конец сраженью, и глашатаи объявили, что первенство присуждается рыцарю с белым щитом и с красным рукавом на шлеме. И вот подъехали король Северного Уэльса, и король Нортумберландский, и Король-с-Сотней-Рыцарей, и сэр Галахальт-Высокородный Принц и так сказали сэру Ланселоту:

— Любезный рыцарь, да благословит вас Бог, ибо вы немало сделали для нас сегодня. И потому мы просим вас поехать с нами и принять все почести первенства, которое вы с честью завоевали.

— Любезные лорды, — отвечал сэр Ланселот, — знайте, если я и заслуживаю благодарности, то я купил её дорогой ценой и очень в этом раскаиваюсь, ибо мне уже, видно, не быть более в живых. И потому, любезные мои лорды, прошу вас, позвольте мне уехать, куда я пожелаю, ибо я ранен жестоко. И мне дела нет до всех ваших почестей, ибо я предпочту сейчас отдых владычеству над целым миром.

И с тем он застонал жалостно и быстрым галопом ускакал прочь и мчался, покуда не достиг опушки леса. Когда же он увидел, что отъехал от турнирного поля без малого на милю и что теперь его наверняка оттуда не видно, тогда воскликнул он громким голосом с жалобным стоном:

— О любезный рыцарь сэр Лавейн! Помогите мне извлечь этот обломок копья из моего бока, ибо он язвит меня столь жестоко, что жизнь вот-вот покинет меня.

— Ах, дорогой мой господин, — отвечал сэр Лавейн, — я бы с радостью исполнил ваше желание, но я очень боюсь, как бы мне, вытащив этот обломок, не подвергнуть самую жизнь вашу опасности смерти.

— Велю вам, если вы любите меня, сей же час его извлечь!

И с тем сошёл сэр Ланселот с коня, и сэр Лавейн тоже, и тут же выдернул он наконечник копья из его бока, и сэр Ланселот издал пронзительный крик и ужасный стон, и кровь хлынула из раны большой струёй, и вылилась сразу чуть не целая пинта, так что под конец он покачнулся, сел прямо на землю и, лишившись чувств, упал, бледный и безжизненный.

— Увы, — промолвил сэр Лавейн, — что мне делать?

Он повернул сэра Ланселота так, чтобы ветер дул ему в лицо, и тот пролежал там замертво целых полчаса. Потом наконец открыл сэр Ланселот глаза и сказал:

— Ах, сэр Лавейн, помогите мне сесть на коня! Ибо здесь поблизости, отсюда в двух милях, живёт благородный отшельник, бывший некогда славным рыцарем и владетельным лордом. Теперь он, из добродетели, принял нищенство и отказался от богатых своих земель. Имя его — сэр Бодуин Бретонский, и он славится как искусный лекарь и добрый врачеватель. Посмотрим же, не удастся ли мне туда добраться, ибо сердце моё говорит мне, что на руках моего доброго кузена я не умру.

И с великой мукой поднял его сэр Лавейн в седло, и они быстро поскакали вдвоём, а кровь всё бежала у сэра Ланселота из раны и стекала прямо на землю. И привёл их путь к жилищу отшельника под сенью леса, а напротив высилась большая скала, и под нею бил чистый источник. Сэр Лавейн постучал в ворота древком копья и громко крикнул:

— Отворите, во имя Иисуса!

Вышел к ним прекрасный отрок и спрашивает, что им угодно.

— Сынок, — отвечал сэр Лавейн, — ступай и попроси твоего господина, во имя Бога, пустить себе раненого рыцаря. И скажи твоему господину, что сегодня у меня на глазах этот рыцарь свершил столько бранных подвигов, что я никогда и не слышал такого.

Отрок быстро ушёл и вернулся с отшельником, благообразным старцем. Лишь только увидел его сэр Лавейн, он стал просить его, во имя Господа, о помощи.

— А что он за рыцарь? — спросил отшельник. — Он из Артурова дома или же нет?

— Я не знаю, — отвечал сэр Лавейн, — ни кто он, ни как его зовут, я только знаю, что сегодня у меня на глазах он совершил чудесные подвиги.

— На чьей же стороне он выступал? — спросил отшельник.

— Сэр, — отвечал сэр Лавейн, — сегодня он выступал против дружины короля Артура, но завоевал первенство среди всех рыцарей Круглого Стола.

— Я видел этот турнир, — сказал отшельник. — В прежние времена я бы не мог его любить, раз он дрался против господина моего короля Артура, ведь я сам некогда состоял в той дружине. Но теперь, благодарение Богу, я сужу иначе. Но где же он? Отведите меня к нему.

ГЛАВА XIII

Как Ланселота доставили к отшельнику для излечения, и о других вещах

Сэр Лавейн привёл отшельника к сэру Ланселоту. Увидел его отшельник склонённого к самой седельной луке и жестоко истекающего кровью, и показалось рыцарю-отшельнику, что прежде он его уже встречал. Но вспомнить, кто это, он не смог, потому что сэр Ланселот был очень бледен и обескровлен.

— Что вы за рыцарь? — спросил отшельник. — Откуда вы родом?

— Любезный мой господин, — отвечал сэр Ланселот, — я чужеземец и странствующий рыцарь, который путешествует из страны в страну, добывая себе славу.

Но тут отшельник присмотрелся получше и по шраму на щеке узнал в нём сэра Ланселота.

— Увы, господин мой! — сказал отшельник. — Почему скрываете вы от меня ваше имя? Клянусь Богом, мне следовало бы узнать вас раньше, ведь вы — славнейший из рыцарей мира. Теперь-то я знаю, что вы — сэр Ланселот.

— Сэр, — он отвечал, — раз уж вы меня знаете, то помогите мне, если можете, ради Господа! Ибо жить мне или умереть, но я не могу больше терпеть эту боль.

— Не тревожьтесь, — сказал отшельник, — ибо вы будете ещё долго жить и благоденствовать.

И с тем отшельник призвал к себе двоих слуг, и они перенесли сэра Ланселота к нему в дом, быстро сняли с него все доспехи и уложили его на постель. И тогда отшельник сразу же остановил ему кровь, дал ему испить доброго вина, так что он пришёл в себя и силы начали к нему возвращаться. Ибо в те дни обычай был не таков, как теперь: тогда отшельниками становились только рыцари, некогда доблестные и благородные, и эти отшельники содержали богатые дома, где оказывали гостеприимство всем попавшим в беду.

А теперь мы обратимся к королю Артуру, оставив сэра Ланселота у отшельника. Когда съехались короли с обеих сторон и назначен был большой пир, король Артур спросил короля Северного Уэльса и его дружину, куда же девался рыцарь с красным рукавом на шлеме.

— Приведите его ко мне, — молвил король, — дабы он мог получить все хвалы и почести и награды, которые ему причитаются.

В ответ сказали ему сэр Галахальт-Высокородный Принц и Король-с-Сотней-Рыцарей:

— Мы боимся, что этот рыцарь так пострадал во время турнира, что едва ли мы его ещё когда-нибудь увидим. И это величайшей жалости достойно.

— Увы, — сказал король Артур, — как это могло статься? Неужели он так сильно ранен? Однако как его имя? — спросил король Артур.

— Правду сказать, — они все отвечали, — мы не знаем ни имени его, ни откуда он родом, ни куда держал он путь.

— Увы, — сказал король, — это плачевнейшие вести, какие я слышал за последние семь лет! Ибо за все земли, которыми я владею, я не согласился бы, чтобы этот рыцарь был убит.

— Сэр, а разве вы знаете, кто он? — спросили все.

— Что до этого, — отвечал король Артур, — то, знаю я его или нет, вы от меня ничего об нем не услышите, до тех пор пока всемогущий Иисус не пришлёт мне от него добрых вестей.

— Клянусь головой, — сказал сэр Гавейн, — если в самом деле этот добрый рыцарь так жестоко ранен, то это большой ущерб для всего королевства, ибо он — один из благороднейших рыцарей, какого я когда-либо видел на турнирном поле с копьём или мечом в руке. И если только возможно найти его, я его найду, ибо я уверен, что он не мог далеко уехать из этого города.

— Сэр, вы правы, — сказал король Артур, — вы его разыщете, но, может быть, ему настолько худо, что он себя не помнит.

— Упаси Иисусе! — отвечал сэр Гавейн: — Но если я найду его, то непременно узнаю.

И с тем сэр Гавейн, взяв с собой оруженосца, сел на лошадь и объездил на шесть миль всю округу Камелота, но так и возвратился, не узнав про него никаких известий. А через два дня король Артур и вся его дружина отправились обратно в Лондон. И на возвратном пути случилось сэру Гавейну стать в Астолате на ночлег у того самого сэра Барнарда, у которого останавливался сэр Ланселот.

И вот когда сэр Гавейн удалился на отдых, сэр Барнард, старый барон, явился к нему в покой вместе со своей дочерью Элейной, чтобы приветствовать и расспросить его о новостях и о том, кто завоевал первенство на турнире в Винчестере.

— Да поможет мне Бог, — отвечал сэр Гавейн, — там были два рыцаря с белыми щитами, и один из них ещё носил красный рукав на шлеме, и он-то как раз и выказал себя лучшим изо всех рыцарей, кого я когда-либо видел на турнирном поле. Ибо, думается мне, — сказал сэр Гавейн, — этот рыцарь с красным рукавом один сокрушил сорок рыцарей Круглого Стола, да и его товарищ тоже бился славно и искусно.

— Слава Господу, — сказала Прекрасная Дева из Астолата, — что этот рыцарь так преуспел на турнирном поле! Ибо он — первый, кого я полюбила в жизни, и, клянусь, будет последним, кого я когда-либо полюблю.

— Вот как, прекрасная девица? — сказал сэр Гавейн. — Значит, этот добрый рыцарь — ваш возлюбленный?

— Именно так, сэр, — она отвечала, — он мой возлюбленный.

— Тогда вам известно его имя?

— Нет, сэр, — отвечала девица, — имя его мне не известно, и откуда он к нам прибыл, я тоже не знаю, знаю только, что я люблю его, и в этом клянусь перед Богом и перед вами.

— А как же вы с ним познакомились? — спросил сэр Гавейн.

ГЛАВА XIV

Как сэр Гавейн остановился в Астолате и там узнал, что рыцарь с красным рукавом на шлеме был сэром Ланселотом

И она рассказала ему всё, что вы уже слышали, и как её отец послал с ним её брата служить ему, и как он отдал ему щит её другого брата, сэра Тиррея.

— А здесь у меня он оставил свой щит.

— Для чего же он так сделал? — спросил сэр Гавейн.

— Для того, — отвечала девица, — что его собственный щит хорошо знаком всем благородным рыцарям.

— Ах, благородная девица, — сказал сэр Гавейн, — не соблаговолите ли вы дать мне взглянуть один раз на этот щит?

— Сэр, — она отвечала, — он у меня в комнате, покрытый чехлом, и если вы последуете за мною, вы его увидите.

— Нет, нет, — сказал сэр Барнард своей дочери, — лучше пошлите за этим щитом.^[14]

Когда же щит был принесён, сэр Гавейн снял с него чехол, и когда он увидел щит, он сразу узнал, что это щит сэра Ланселота и его герб.

— А, милосердный Иисусе! — воскликнул сэр Гавейн. — Теперь на сердце у меня ещё тяжелее, чем было прежде.

— Отчего? — спросила девица Элейна.

— На то есть немалая причина, — отвечал сэр Гавейн. — Значит, рыцарь, которому принадлежит этот щит, и есть ваш возлюбленный?

— Да, воистину так, — она отвечала, — его я люблю. Молю Господа, чтобы и он меня полюбил!

— Пошли Бог вам удачи, — сказал сэр Гавейн, — прекрасная девица, ибо вы правы, ведь если ваш избранник — он, значит, вы любите благороднейшего рыцаря в мире и мужа величайшей славы.

— Я и сама так думала, — сказала девица, — ибо ни один знакомый мне рыцарь прежде не внушал мне любви.

— Дай Господи, — сказал сэр Гавейн, — вам вкусить радость друг с другом, но только это весьма сомнительно. Однако воистину, — сказал сэр Гавейн девице, — можно сказать, что вам выпала удача, ибо, сколько я знаком с этим благородным рыцарем, а тому вот уже двадцать четыре года, никогда прежде ни я сам и никто из рыцарей, ручаюсь, тоже не видел и не слышал, чтобы он на турнирах и в поединках носил знак какой-нибудь дамы или девицы. И потому, прекрасная девица, вам должно быть ему признательной. Но боюсь, — сказал сэр Гавейн, — что вы уже никогда не увидите его в этом мире, и это величайшей жалости достойно.

— Увы, — молвила она, — как это возможно? Разве он убит?

— Этого я не сказал, — отвечал сэр Гавейн, — но знайте, что он, сколько можно заключить, был прежестоко ранен, и, судя по его виду, он, всего вернее, сейчас умер, а не жив. И знайте, что он — сам благородный рыцарь сэр Ланселот, ибо я узнал его по щиту.

— Увы! — воскликнула Прекрасная Дева из Астолата, — возможно ли это? Как он был ранен?

— Воистину, — отвечал сэр Гавейн, — его ранил тот, кто всех более его любит. Ручаюсь, — сказал сэр Гавейн, — что, если бы рыцарь, ранивший его, знал правду, что он ранил сэра Ланселота, это было бы для него величайшим горем, когда-либо им испытанным.

— Мой любезный отец, — сказала тогда Элейна, — прошу у вас изволения на то, чтобы мне отправиться разыскивать его, а иначе, я знаю, я сойду с ума. Ибо я ни за что не успокоюсь, покуда не найду его и моего брата сэра Лавейна.

— Поступайте по своему желанию, — отвечал ей отец, — ибо я от души печалюсь ранам этого достойного рыцаря.

В тот же час собралась девица в путь и простилась с сэром Гавейном, горько плача и печалясь. А сэр Гавейн на следующее утро явился к королю Артуру и поведал ему о том, как он нашёл щит сэра Ланселота на хранении у Прекрасной Девы из Астолата.

— Я всё это знал и раньше, — отвечал ему король Артур, — вот почему я и не позволил вам принять участие в турнире; ибо я видел его, когда он поздним вечером прибыл в Астолат и остановился на ночлег. Но вот что дивит меня весьма, — сказал король Артур, — как это он согласился носить знак дамы на своём шлеме? Прежде я никогда не видел и не слышал, чтобы он носил знак хоть одной женщины на свете.

— Клянусь головой, сэр, — сказал сэр Гавейн, — Прекрасная Дева из Астолата любит его всей душой. К чему это всё приведёт, я не знаю. Но сейчас она отправилась на поиски его.

ГЛАВА XV

О горе сэра Борса из-за ран Ланселота и о гневе королевы из-за рукава, который был у Ланселота на шлеме

Вскоре король и все остальные прибыли в Лондон, — и там сэр Гавейн открыл всему двору, что рыцарем, завоевавшим первенство на турнире, был сэр Ланселот. И когда сэр Борс услышал об этом, уж конечно, он опечалился жестоко, и все его сородичи тоже. Но когда узнала королева, что это сэр Ланселот носил на шлеме алый рукав Прекрасной Девы из Астолата, она от гнева едва не лишилась рассудка. Она послала за сэром Борсом Ганским и призвала его явиться к ней без промедления.

И как только он к ней явился, сказала королева так:

— А, сэр Борс! Слышали ли вы, как сэр Ланселот коварно меня предал?

— Увы, госпожа, — отвечал сэр Борс. — Боюсь, что он предал сам себя и всех нас.

— Пусть, — сказала королева, — хоть бы он и погиб, мне всё равно, ибо он — коварный рыцарь-изменник.

— Госпожа, — сказал сэр Борс, — прошу вас, не говорите так больше, ибо, знайте, я не могу слышать о нём такие речи.

— Почему это, сэр Борс? — сказала она. — Разве я не могу назвать его изменником, если он носил во время турнира в Винчестере на своём шлеме чей-то красный рукав?

— Госпожа, — отвечал сэр Борс, — что он носил этот рукав, меня и самого печалит, но, ручаюсь, он это сделал не из злого умысла, — он для того нацепил этот красный рукав, чтобы никто из сородичей не мог его признать. Ибо до этого дня ни один из нас никогда не видел и не слышал, чтобы он носил знак какой-нибудь девицы, дамы или благородной женщины.

— Позор ему! — воскликнула королева. — И ведь, при всей его заносчивости и бахвальстве, вы выказали себя лучшим рыцарем, чем он.

— Нет, госпожа, не говорите так больше никогда, ибо он одолел меня и моих товарищей и мог бы нас убить, если бы только захотел.

— Позор ему! — сказала королева. — Я слышала, как сэр Гавейн рассказывал перед господином моим Артуром, что нет слов передать, какая любовь между ним и Прекрасной Девой из Астолата.

— Госпожа, — сказал сэр Борс, — я не могу запретить сэру Гавейну говорить, что ему вздумается, но что до господина моего сэра Ланселота, то я могу поручиться: он не любит ни одну девицу, или даму, или благородную женщину, но всех их почитает в равной мере. И потому, госпожа, — сказал сэр Борс, — можете говорить что хотите, но знайте, что я поспешу на его поиски и найду его, где бы он ни находился, и Бог да пошлёт мне о нём добрые вести!

И на этом мы их оставляем и поведём речь о сэре Ланселоте, который лежал, страдая от жестокой раны. Когда прекрасная девица Элейна прибыла в Винчестер, она обыскала там все окрестности, и, по счастью, брат её сэр Лавейн как раз прискакал на луг погарцевать и погорячить застоявшегося коня. И лишь только девица Элейна завидела его, она сразу его узнала и стала кричать ему громким голосом, покуда он не расслышал и не подъехал к ней. И вот спрашивает она своего брата:

— Как поживает господин ваш сэр Ланселот?

— Кто сказал вам, сестра, что имя моего господина — сэр Ланселот?

И тогда она рассказала ему, как сэр Гавейн узнал его по его щиту.

Поскакали они вместе и добрались до подворья отшельника, и там она сошла с коня. И отвёл её сэр Лавейн к сэру Ланселоту, и когда она увидела его столь больного и бледного на ложе, то не могла произнести ни слова, но вдруг упала без чувств на землю. И так она пролежала долгое время. А когда пришла в себя, то закричала так:

— О господин мой, сэр Ланселот! Увы, почему лежите вы здесь в болезни?

И снова лишилась чувств. Тогда сэр Ланселот попросил сэра Лавейна, чтобы он поднял её и принёс к его ложу. И когда она опять пришла в себя, сэр Ланселот поцеловал её и сказал:

— Прекрасная девица, что с вами? Ведь вы причиняете мне ещё большую боль. Почему вы так убиваетесь? Ведь если вы прибыли утешить меня, то добро вам пожаловать. Что же до этой моей лёгкой раны, то я от неё скоро уже оправлюсь, милостью Божией. Но я диву даюсь, — сказал сэр Ланселот, — откуда известно вам моё имя?

И тогда девица ему всё поведала, как сэр Гавейн, остановившись на ночлег у её отца, признал щит сэра Ланселота и открыл им его имя.

— Увы! — сказал сэр Ланселот, — мне очень жаль, что моё имя стало известно, ибо я уверен, это обернётся худом.

Ибо сэр Ланселот представил в душе своей, как сэр Гавейн непременно расскажет королеве Гвиневере о том, что у него был красный рукав на шлеме и чей это был рукав, и понял он, что от всего этого произойдёт немало зла. Девица же Элейна не покинула сэра Ланселота, но смотрела за ним денно и нощно и так за ним ходила, что, как рассказывает Французская Книга, ни одна женщина не была нежнее ни с одним рыцарем. И однажды сэр Ланселот попросил сэра Лавейна послать людей в Винчестер и проследить, не объявится ли там сэр Борс, и он научил его, по каким знакам узнать сэра Борса: по шраму на лбу.

— Ибо я уверен, — сказал сэр Ланселот, — что сэр Борс приедет разыскивать меня, ибо он и есть тот бесстрашный рыцарь, ранивший меня.

ГЛАВА XVI

Как сэр Борс разыскивал Ланселота и нашёл его у отшельника, и как они оплакивали этот плачевный случай

А теперь обратимся мы к сэру Борсу Ганскому, который прибыл в Винчестер искать своего кузена сэра Ланселота. А там его признали люди сэра Лавейна и сообщили сэру Лавейну о его появлении, и тогда он нашёл сэра Борса, приветствовал его и рассказал, от кого он прибыл.

— Любезный рыцарь, — сказал ему сэр Борс, — я рад встрече с вами и прошу вас, проводите меня к господину моему сэру Ланселоту.

— Сэр, — отвечал сэр Лавейн, — садитесь на коня, и не пройдёт и часа, как вы его увидите.

И вот пустились они в путь и прибыли к подворью отшельника. И когда сэр Борс увидел сэра Ланселота на ложе, смертельно бледного и обескровленного, он переменился в лице и от жалости и любви не мог говорить, но долго прегорестно плакал. Когда же речь к нему вернулась, он сказал так:

— О господин мой сэр Ланселот, Бог да благословит вас и ниспошлёт вам скорое выздоровление! Ибо я жестоко страдаю от моей беды и злосчастья. Ведь я и впрямь могу почесть себя злосчастным и боюсь, Господь разгневался на меня, что наслал на меня такой позор и попустил меня ранить вас, главного и славнейшего среди нас. Вот почему я почитаю себя злосчастным рыцарем. Увы, зачем только такой ничтожный рыцарь, как я, на беду, имел довольно силы, чтобы ранить благороднейшего рыцаря в мире! Ведь когда я так постыдно напал на вас и одолевал вас числом, вы могли меня убить, но вы меня пощадили. Я же поступил не так, ибо я и все наши родичи бились с вами без пощады. Дивно мне, — сказал сэр Борс, — что сердце моё и кровь моя не отказались мне служить. И за это я, господин мой сэр Ланселот, прошу вашего прощения.

— Любезный кузен, — отвечал сэр Ланселот, — добро вам сюда пожаловать, и знайте, вы из любви ко мне наговорили на себя чересчур много, мне же это вовсе не по вкусу, ибо и на мне вина не легче вашей: я по гордыне желал непременно одолеть вас всех. Из-за этой-то гордыни я едва и не поплатился жизнью, и в этом я сам виноват. Ведь я мог бы вас уведомить о себе и тогда не получил бы этой раны. Ибо так и древняя пословица говорит: «Жестока та битва, когда брат бьётся с братом и друг сражается с другом», ведь в такой битве не будет пощады, но лишь смертное кровопролитие. И потому, любезный кузен, — сказал сэр Ланселот, — оставьте эти речи, и встретим с радостью всё, что ни пошлёт Господь. Оставим же это и поговорим о чём-нибудь весёлом, ведь что сделано, то уже сделано. Лучше поищем для меня скорейшего исцеления.

Тут сэр Борс склонился на край его кровати и поведал сэру Ланселоту, как разгневана на него королева за то, что он носил во время турнира красный рукав на шлеме. И ещё он поведал ему о том, как сэр Гавейн всё раскрыл через щит, который оставался у Прекрасной Девы из Астолата.

— Так, значит, королева гневается? — сказал сэр Ланселот. — Это меня жестоко печалит, но ведь я не заслужил её гнева, Я же поступил так только затем, чтобы не быть узнанным.

— Сэр, так я и объяснил ей, — сказал сэр Борс, — но всё было напрасно, ибо она говорила мне против вас гораздо больше, чем я сейчас передаю вам. Но, сэр, эта девица, что так хлопочет здесь возле вас, — спросил сэр Борс, — это и есть та, кого люди зовут Прекрасной Девой из Астолата?

— Именно так, это она, — отвечал сэр Ланселот, — и я никаким способом не могу удалить её от себя.

— А зачем вам удалять её от себя? — спросил сэр Борс. — Ведь она прекрасна собой, богато наряжена и всему научена. Вот если бы, волей Божией, любезный кузен, — сказал сэр Борс, — вы могли бы полюбить её, но в этом я не могу и не смею ни советовать вам, ни указывать. Однако я вижу по её прилежанию, — сказал сэр Борс, — что она вас любит всей душой.

— Об этом я весьма сожалею, — сказал сэр Ланселот.

— Ну что ж, — сказал сэр Борс, — она не первая, кто хлопочет об вас понапрасну, и это тем более жалости достойно.

И так они беседовали ещё о многих других вещах. А дня через три или четыре сэр Ланселот вновь почувствовал себя крепким и сильным.

ГЛАВА XVII

Как сэр Ланселот облачился в доспехи, дабы проверить, в силах ли он носить оружие, и как вновь вскрылись его раны

И тогда сэр Борс сообщил ему о том, что король Артур поклялся устроить под Винчестером большой турнир между своими рыцарями и рыцарями короля Северного Уэльса и назначил его на День Всех Святых.

— Это правда? — сказал Ланселот. — Тогда пробудьте здесь со мною ещё немного, пока я совсем не оправлюсь, ибо я и сейчас уже чувствую себя изрядно окрепшим и сильным.

— Слава Господу! — сказал сэр Борс.

И пробыли они там вместе почти целый месяц, и всё это время девица Элейна денно и нощно хлопотала и заботилась о сэре Ланселоте, и никогда ни жена, ни дитя не были так кротки с мужем и отцом, как Прекрасная дева из Астолата с сэром Ланселотом; и сэр Борс был за это ею очень доволен.

И вот однажды, уговорившись между собою, сэр Лавейн, сэр Борс и сэр Ланселот попросили отшельника поискать в лесах различные травы, и потом сэр Ланселот послал прекрасную Элейну собрать этих трав для купания. А тем временем сэр Ланселот велел сэру Лавейну облачить его в полные доспехи и хотел испытать, сможет ли он сидеть верхом и держать в руках копьё после своей раны?

Вот сел он в седло, натянул сильно удила, а конь под ним заиграл и стал рваться в галоп, ибо он целый месяц не чуял поводьев. И попросил сэр Ланселот сэра Лавейна подать ему тяжёлое копьё, и упёр сэр Ланселот древко копья в железный упор. Скакун под ним рванулся вперёд, почуяв шпоры, и седок, искуснейший в мире наездник, напрягся могуче и твёрдо, и копьё его не дрогнуло в упоре. Но при этом сэр Ланселот напрягся так сильно, направляя вперёд скакуна, что затянувшаяся рана его разорвалась изнутри и снаружи и кровь хлынула мощной струёй, и он почувствовал такую слабость, что не мог удержаться в седле. И тогда крикнул сэр Ланселот:

— А, сэр Борс и сэр Лавейн, на помощь! Ибо пришёл конец мой!

И с тем повалился он на сторону с коня своего и рухнул наземь замертво. Бросились к нему сэр Борс и сэр Лавейн с громкими возгласами горя. И случилось как раз девице Элейне услышать их крики, и она возвратилась туда, и когда увидела сэра Ланселота в доспехах, то стала плакать и кричать, точно безумная. Она целовала его и всеми способами пыталась привести в чувство, а потом стала упрекать брата своего и сэра Борса, называя их изменниками и предателями.

— Как решились вы поднять его с ложа? — говорила она. — Знайте же, что, если он умрёт, я обвиню вас перед судом в его смерти!

Тем временем явился туда отшельник, сэр Бодуин Бретонский, и, увидя сэра Ланселота лежащим замертво, не сказал ничего, но знайте, что, уж конечно, он был сильно разгневан. Он велел поднять его, и они отнесли его в дом, сняли с него доспехи и уложили на постель; и всё время из раны его, не переставая, бежала кровь, и он лежал недвижно, не шевеля ни рукой, ни ногой. Тогда рыцарь-отшельник вложил что-то ему в нос и влил немного питья ему в рот, и сэр Ланселот наконец очнулся.^[15] Отшельник остановил ему кровь и, когда сэр Ланселот смог говорить, спросил его, отчего он подверг жизнь свою столь великой опасности.

— Оттого, сэр, — отвечал сэр Ланселот, — что я полагал себя уже довольно окрепшим, а сэр Борс как раз сообщил мне, что на День Всех Святых назначен большой турнир между королём Артуром и королём Северного Уэльса. И потому я подумал испытать свои силы: смогу ли я участвовать в том турнире или же нет.

— Ах, сэр Ланселот, — сказал отшельник, — ваше мужество и ратный дух ваш неистребимы до последнего дня вашей жизни. Однако послушайте ныне моего совета: отошлите от себя сэра Борса, и пусть он, как может, отличится на турнире. И с Божьей помощью, — сказал отшельник, — к тому времени, когда окончится турнир и сэр Борс возвратится к вам, вы, сэр, будете здоровы, если только станете исполнять мои веления.

ГЛАВА XVIII

Как сэр Борс возвратился с вестями о сэре Ланселоте и о турнире, и о том, кому досталось там первенство

И вот собрался в путь сэр Борс, стал прощаться, и сказал ему сэр Ланселот:

— Любезный кузен сэр Борс, поклонитесь от меня всем, кому должно. И прошу вас, уж вы постарайтесь отличиться на этом турнире, ради меня, не пожалейте трудов. Я же буду ждать здесь, с милостью Божией, вашего возвращения.

И с тем сэр Борс уехал и прибыл ко двору короля Артура и там рассказал о том, где он оставил сэра Ланселота.

— Весьма жаль, — сказал король. — Но он будет жить, и за это мы все можем возблагодарить Господа.

Потом сэр Борс рассказал королеве, как сэр Ланселот едва не умер, когда пытался сесть в седло.

— И всё это он сделал ради вас, ибо он хотел быть на турнире.

— Позор ему, малодушному рыцарю! — сказала королева. — Знайте, я от души сожалею, что он не умер.

— Госпожа, как бы то ни было, он не умер и будет жить, — отвечал ей сэр Борс, — и всякому, кто желает ему иного, кроме вас, госпожа, мы, его сородичи, всегда готовы укоротить дни жизни! Но вы, госпожа, — сказал сэр Борс, — и прежде часто бывали недовольны господином моим сэром Ланселотом и всякий раз под конец убеждались, что он верный рыцарь.

И, так сказав, он её оставил. Между тем все рыцари Круглого Стола, что были там в то время, готовились к турниру, назначенному на День Всех Святых. И съезжались туда рыцари из разных стран. А когда приблизился День Всех Святых, туда прибыл король Северного Уэльса, и Король-с-Сотней-Рыцарей, и сэр Галахальт-Выскородный Принц Сурлузский. И ещё туда прибыли король Ангвисанс Ирландский, и король Нортумберландский, и король скоттов. Эти три короля прибыли, чтобы выступить на стороне короля Артура.

И в день турнира первым выехал сэр Гавейн, и он свершил великие бранные подвиги; герольды подсчитали, что сэр Гавейн сокрушил один двадцать рыцарей. Но и сэр Борс Ганский выехал одновременно с ним, и про него тоже подсчитали, что он сокрушил двадцать рыцарей; и потому первенство было присуждено им обоим, ибо они выступили всех ранее и всех долее оставались на турнирном поле. Также и сэр Гарет, как повествуется в Книге, отличился немало на том турнире, ибо он повыбивал из сёдел и стянул на землю тридцать рыцарей; но, совершив столько подвигов, он не задержался на поле, а ускакал прочь и потому лишился первенства. И сэр Паломид тоже в тот день отличился немало, ибо он поверг наземь двадцать рыцарей, но и он покинул вдруг турнирное поле, так что люди полагали, что он вместе с сэром Гаретом поспешил на поиски новых приключений. По окончании же турнира сэр Борс тоже поспешил прочь и возвратился к сэру Ланселоту, своему кузену. Он застал его уже на ногах, и они оба весьма обрадовались встрече.

Рассказал сэр Борс сэру Ланселоту о том, как прошёл турнир, что вы уже слышали выше.

— Я удивляюсь, — сказал сэр Ланселот, — как это сэр Гарет, так отличившись на турнире, не остался там.

— Сэр, мы все тому дивились, — сказал сэр Борс, — ведь, не считая вас и благородного рыцаря сэра Тристрама или благородного рыцаря сэра Ламорака Уэльского, я не видел рыцаря, который мог один повергнуть наземь в столь краткий срок стольких рыцарей, как сэр Гарет. Но теперь он ускакал, и мы не знаем, что с ним дальше сталось.

— Клянусь головой, — сказал сэр Ланселот, — он благородный рыцарь, мощь его велика и дыхание ровно, и если он захочет, то, я думаю, одолеет любого из ныне живущих рыцарей. И он учтив и любезен и от души щедр, кроток и нежен, и в нём нет ни толики низкой хитрости, но лишь простота, преданность и верность.

Потом собрались они покинуть дом отшельника. Поутру сели они на коней и пустились в путь, и Элейна Белокурая с ними. А когда они прибыли в Астолат, их приняли там и расположили на ночлег с великим радушием сэр Барнард, старый барон, и его сын сэр Тиррей.

А наутро, когда сэр Ланселот собрался в дальнейший путь, пришла к нему прекрасная Элейна и привела с собою отца своего и братьев, сэра Лавейна и сэра Тиррея. И сказала она ему так:

ГЛАВА XIX

Как убивалась Прекрасная дева из Астолата, когда Ланселот собрался в путь, и как она умерла от любви

— Господин мой сэр Ланселот, я вижу, что вы собрались оставить меня. Прошу вас, любезный и учтивый рыцарь, — сказала она, — сжальтесь надо мною и не дайте мне умереть от любви к вам.

— Что же вам от меня угодно? — спросил сэр Ланселот.

— Сэр, я хочу, чтобы вы были моим мужем, — отвечала Элейна.

— Прекрасная девица, я благодарю вас от всего сердца, — сказал сэр Ланселот. — Но право, — сказал он, — я издавна решился никогда не жениться.

— Тогда, любезный рыцарь, — сказала она, — быть может, вы согласитесь стать моим возлюбленным?

— Упаси меня Иисусе! — воскликнул сэр Ланселот. — Ведь я отплатил бы великим злом отцу вашему и брату за их доброту.

— Увы! — сказала она, — в таком случае мне придётся умереть от любви к вам.

— Нет, не должно вам умирать, — сказал сэр Ланселот, — ибо да будет известно вам, прекрасная девица, что, захоти я, я мог бы давно жениться, но я никогда не думал о женитьбе. Но раз вы, любезная девица, говорите, что так меня любите, я за доброту вашу и заботу тоже отплачу вам добром. Я назначу вам и тому рыцарю, кому вы отдадите своё сердце и кто станет вам мужем, тысячу фунтов в год, и вам и вашим наследникам. Всё это я дарю вам, любезная девица, за вашу доброту и, покуда я жив, всегда буду вашим верным рыцарем.

— Сэр, — отвечала девица, — ничего этого мне не надобно, ибо если вы не женитесь на мне или, на худой конец, не согласитесь быть моим возлюбленным, то знайте, сэр Ланселот, что дни мои сочтены.

— Прекрасная девица, — сказал сэр Ланселот, — и от того и от этого, прошу вас, меня увольте.

Тут она вскрикнула пронзительным голосом и упала в обморок, и женщины унесли её в её покои, и там она убивалась прегорестным образом. А сэр Ланселот между тем собрался уезжать и стал спрашивать сэра Лавейна, что он намерен делать.

— Сэр, что же ещё мне делать, — отвечал сэр Лавейн, — как не последовать за вами, если только вы не прогоните меня от себя или не прикажете вас покинуть.

Тем временем явился к сэру Ланселоту сэр Барнард и сказал ему:

— Вижу я, что из-за вас моя дочь умрёт.

— Сэр, я в этом не повинен, — отвечал сэр Ланселот, — и весьма об ней сожалею, вы ведь и сами можете подтвердить, я предложил ей щедрый дар. И я от души сожалею, — сказал сэр Ланселот, — что она так сильно меня любит, ибо я этого вовсе не хотел, ваш сын подтвердит, что ни в начале, ни потом я не соблазнял её ни подарками, ни клятвами. И что до меня, — сказал сэр Ланселот, — я всегда готов доказать в бою, как пристало рыцарю, что она для меня — непорочная девица, и на деле и в помыслах. И горе её меня весьма печалит. Ибо она девица собой прекраснейшая, добрая и ласковая и всему обученная.

— Отец, — сказал сэр Лавейн, — ручаюсь, что она осталась чиста у господина моего сэра Ланселота; но с ней случилось то же, что и со мной, ведь и я как увидел, первый раз господина моего сэра Ланселота, так с тех пор и не в силах с ним расстаться, и ничего мне другого не надо, как только следовать повсюду за ним.

Вот сэр Ланселот простился со старым бароном, и они пустились в путь и добрались до Винчестера.

Когда же король Артур узнал, что сэр Ланселот возвратился жив и здоров, то не было конца его радости. Радовались его приезду и сэр Гавейн и все рыцари Круглого Стола, кроме сэра Агравейна и сэра Мордреда. И ещё королева Гвиневера, она по-прежнему гневалась на сэра Ланселота и ни за что не хотела с ним разговаривать и совсем от него отдалилась. А сэр Ланселот испробовал все средства, чтобы склонить королеву выслушать его, но всё понапрасну.

А теперь мы поведём речь о Прекрасной деве из Астолата, которая денно и нощно предавалась столь жестокой печали, что не ела, не пила, не спала, но всё время жаловалась и вздыхала по сэру Ланселоту. Так прожила она десять дней и обессилела до того, что настал её смертный час. Она исповедалась перед смертью и приняла последнее причастие. Но всё время не переставала она повторять свои любовные жалобы. Тогда святой отец велел ей оставить такие мысли. Но она отвечала ему так:

— Отчего должна я оставить эти мысли? Разве я не земная женщина? И покуда дыхание есть в моём теле, я стану твердить мои жалобы, ибо, я верю, в том нет греха перед Богом, что я люблю земного мужчину, ибо для того и создал меня Господь, и всякая праведная любовь приходит от Него. Я же иначе как праведной любовью не любила сэра Ланселота Озёрного. И Бог свидетель, кроме него, я никого не любила и не полюблю на этом свете. Я осталась непорочной девственницей перед ним и перед всеми остальными. И раз уж такова воля Божия, чтобы мне умереть от любви к столь благородному рыцарю, я молю Тебя, Отец Небесный, помилуй меня и душу мою, и пусть за бесчисленные муки, что я сейчас приемлю, мне простится часть моих прегрешений. Ибо, милосердный Господи Иисусе, — сказала прекрасная девица, — свидетель Бог, что я ни в чём не преступила против тебя и твоих законов, а только любила без меры лучшего из рыцарей, сэра Ланселота. И не было у меня силы, Господи милостивый, выдержать эту горячую любовь, И оттого ныне пришла моя смерть!

Тут она призвала к себе отца своего сэра Барнарда и брата сэра Тиррея и просила отца слёзно, чтобы брат её написал письмо словно бы от её имени, и отец дал на то своё согласие. И когда письмо было написано, слово в слово так, как она задумала, она попросила отца, чтобы у её ложа сидели, пока она не умрёт.

— И пока тело моё ещё будет тёплым, пусть вложат эту записьв мою правую руку, сложат пальцы и обвяжут крепко, и так пусть останется, пока я не закоченею. А тогда пусть уложат меня на богатом ложе и затянут его всеми этими дорогими тканями, и пусть отвезёт меня колесница прямо с ложем к берегу Темзы, а там пусть поставят меня в барку и пошлют со мною одного человека, кому вы всех более доверяете, чтобы провёл барку вниз по течению, и пусть моя барка вся будет затянута чёрными шелками. И всё это, отец мой, молю вас исполнить.

Отец её обещал ей, что всё будет сделано по её замыслу. И после того отец и брат стали горько плакать над нею и убиваться. А когда они её оплакали, она вздохнула последний раз и умерла.

И тогда тело её вместе с ложем отвезли ближним путём на берег Темзы, и там спустили тело на воду и с ним кормчего и всё, как она замыслила. И кормчий привёл барку к Вестминстеру, а там она долго качалась и билась на волнах, прежде чем кто-либо успел её заметить.

ГЛАВА XX

Как тело Прекрасной девы из Астолата приплыло к королю Артуру, и как его предали земле, и как сэр Ланселот заказал мессу

Но, по воле случая, как-то король Артур и королева Гвиневера у окна беседовали меж собою, и когда они взглянули на Темзу, то заметили на воде чёрную барку и подивились, что бы это могло означать. Король призвал сэра Кэя и показал ему барку.

— Сэр, — сказал сэр Кэй, — уж верно, нас ждут какие-то известия.

— Ну что ж, отправляйтесь туда, — сказал король сэру Кэю, — и возьмите с собою сэра Бранделя и сэра Агравейна и привезите мне оттуда верные вести.

Собрались эти три рыцаря, спустились к берегу и взошли на барку. И там они нашли труп прекраснейшей девушки, лежащий на роскошнейшем ложе, какое только приходилось им в жизни видеть, а на корме сидел бедный человек, но он не сказал им ни слова. С тем трое рыцарей возвратились к королю и рассказали ему обо всём, что видели.

— Эту Прекрасную покойницу я хочу увидеть, — сказал король Артур. И взял он за руку королеву и пошёл к реке. Он повелел причалить барку и взошёл на неё вместе с королевой и кое-кем из рыцарей. И там увидели они чудесную красавицу на богато убранном ложе, до пояса покрытую роскошными тканями и златотканой парчой. Она лежала и словно бы усмехалась.

Вдруг заметила королева в её правой руке письмо и сказала об этом королю.

Король вынул письмо и сказал так:

— Я полагаю, что письмо откроет нам, кто она такая и почему очутилась здесь.

И король с королевой вышли из барки, оставив там людей сторожить тело. И когда возвратились они в свои покои, то король созвал своих рыцарей и объявил, что желает при всех узнать, что написано в том письме. И с тем король вскрыл его и передал писцу, чтобы он прочёл его вслух.

И вот что значилось в том письме:

«Благороднейший рыцарь, господин мой сэр Ланселот, смерть из-за любви к вам встала между вами и мной, которая вас любила и которую люди звали Прекрасной Девой из Астолата. И потому с любовной жалобой моею я обращаюсь ко всем дамам, вы же молитесь за мою душу и позаботьтесь хотя бы о том, чтобы меня похоронили, закажите по мне погребальную службу, — такова моя последняя просьба. Умерла же я непорочной девственницей, в чём Господь мой свидетель. Молись же за мою душу, сэр Ланселот, как есть ты несравненный среди рыцарей».

Вот и всё, что было написано в том письме. И когда его огласили, то король, королева и все рыцари плакали от жалости над её горькими страданиями. Потом послали за сэром Ланселотом, и когда он явился, король Артур велел, чтобы для него ещё раз прочитали письмо.

Выслушал его сэр Ланселот от первого до последнего слова и сказал так:

— Господин мой Артур, знайте, что я всем сердцем сокрушаюсь из-за смерти этой прекрасной дамы. Видит Бог, не моей волею я стал виновником её смерти, и это вам подтвердит родной брат её сэр Лавейн, который находится здесь со мною. Я не спорю, — сказал сэр Ланселот, — она была и прекрасна собой, и добра нравом, и я ей многим обязан, но она любила меня сверх меры.

— Сэр, — сказала королева, — вы могли бы явить ей больше учтивости и доброты и тем спасти её от смерти.

— Госпожа, — отвечал сэр Ланселот, — она ничем не соглашалась удовлетвориться, как только тем, чтобы стать мне женой или возлюбленной, а я ни в том, ни в другом не мог согласиться с её желанием. Но я предложил ей в награду за доброту её и заботу тысячу фунтов в год ей и её наследникам и чтобы она обвенчалась с каким угодно рыцарем, какого она ни найдёт достойным своей любви. Ибо я, госпожа, — сказал сэр Ланселот, — не люблю принуждения в любви, потому что любовь должна рождаться в сердце сама, но не по принуждению.

— Это правда, сэр, — сказал король Артур, — любовь рыцарей свободна и независима и не терпит оков; а где она несвободна, там она пропадает.

И ещё сказал король сэру Ланселоту:

— Сэр, ваша честь требует от вас, позаботьтесь, чтобы её достойным образом предали земле.

— Сэр, — отвечал сэр Ланселот, — это будет сделано наилучшим, какой только смогу я измыслить, способом.

После этого многие рыцари отправились к реке посмотреть мёртвую девицу, утром же её богато похоронили. Сэр Ланселот заказал по ней заупокойную службу, и все рыцари Круглого Стола, которые были там на похоронах, тоже внесли от себя деньги на помин её души. А бедный кормчий со своей баркой пустился в обратный путь.

Королева же послала за сэром Ланселотом и просила у него прощения за свой беспричинный гнев.

— Это не в первый раз, — сказал сэр Ланселот, — что вы гневаетесь на меня беспричинно. И всякий раз, госпожа, я сношу от вас всё, вы же знать не хотите о страданиях, которые я терплю.

А время шло, и так миновала зима, среди охот и ловитв; и немало турниров и поединков было в тот год между великими лордами. И всегда и везде отличался в бранных трудах сэр Лавейн, так что слава его благородная утвердилась между рыцарями Круглого Стола.

Acknowledgements

Джин Вулф, рассказ «Солома» и Послесловие автора. Перевод сделан по изданию: Gene Wolfe, «Straw», сборник «The Very Best of Gene Wolfe», PS Publishing, Hornsea, 2009.

Дэвид Дрейк, рассказ «Ложе». Перевод сделан по изданию: David Drake, «Bedding», антология «Shadows of the New Sun: Stories in Honor of Gene Wolfe», edited by J. E. Mooney and Bill Fawcett, Tor Books, NY, 2013.

Марк Арамини, «Солома». Перевод сделан по изданию: Marc Aramini, «Straw» в сборнике «Between Light and Shadow: An Exploration of the Fiction of Gene Wolfe, 1951–1986», Castalia House, Kouvola, Finland, 2015.

Раннюю версию статьи можно найти здесь: http://lists.urth.net/pipermail/urth-urth.net/2014-May/054750.html

Страница рассказа на Вулф-вики:

https://www.wolfewiki.com/pmwiki/pmwiki.php?n=Stories.Straw

«Прекрасная дева из Астолата», перевод Инны Максимовны Бернштейн. Приводится по изданию: Томас Мэлори, «Смерть Артура», Литературные памятники. «Наука», Москва, 1974.

Вступительное слово Гарднера Дозуа приводится по изданию: антология «Another World» edited by Gardner R. Dozois, Baen, 2012.

Вступительное слово Джим Бэйна приводится по изданию: журнал «Galaxy», January 1975.

Цитата Шеппинга приводится по изданию: Дмитрий Шеппинг, «Мифы славянского язычества», Bibliotheca mythologica. «У-Фактория», «АСТ», Екатеринбург, 2007.

Цитата Оверченко приводится по изданию: «Сэр Гавейн и Зелёный Рыцарь», Литературные памятники. «Наука», Москва, 2003.

Цитаты Чарльза Форта и Уильяма Гибсона:

https://kk.org/thetechnium/steam-engine-ti/

Обложка: иллюстрация к рассказу из журнала «Гэлэкси» (1975). «Galaxy», January 1975, «Straw» interior artwork by Pini.

Примечания

1

Время парового двигателя (англ. steam-engine time) — теория, согласно которой научные открытия (или творческие идеи) совершаются практически одновременно и независимо друг от друга в разных частях света — благодаря накопленным на данный момент времени знаниям и запросу общества. Автор термина — писатель Чарльз Форт (англ. Charles Fort; 1874–1932): «Дерево не может узнать как цвести, пока не наступит время цветения. Социальный рост не может найти применения паровым двигателям, пока не наступит время парового двигателя» («Внемли!» {«Lo!»}, 1931).

В научно-фантастическом сообществе бытует идея, зовущаяся «время парового двигателя» — так называют время, когда внезапно двадцать или тридцать различных писателей одновременно выдают рассказы, которые объединяет одна идея. Оно называется так потому, что никто не знает, почему паровой двигатель случился тогда, когда случился. Его механику продемонстрировал Птолемей, и технически ничто не мешало римлянам построить большие паровые двигатели. У них были маленькие игрушечные двигатели, и у них хватало умений в металлообработке, чтобы построить большие паровые тракторы. Это просто не пришло им в голову. Когда у меня возникла идея киберпространства, я подумал: «Держу пари, для него настало время парового двигателя, потому что не могу же я быть единственным, кто замечает все эти вещи». Я и не был. Я был всего лишь первым, кто сложил это вместе именно таким образом, и поставил на него логотип — мой неологизм.

Уильям Гибсон, в интервью журналу «The Paris Review», 2011

(обратно)

2

Модель самолёта… — Речь идёт о «Саккарской птице» — напоминающей летательный аппарат фигурке из египетского могильника в Саккаре. Эта находка дала повод для спекуляций на тему «древних пришельцев» и неизвестных современной науке древних технологий.

(обратно)

3

Юридическая школа Дьюка (Duke Law School) — юридический факультет университета Дьюка, один из престижнейших в США. Расположен в городе Дарем, штат Северная Каролина.

Тур (англ. tour от tour of duty, букв. «черёд {отдавать} долг {родине}») — жаргонное название временно́го периода (как правило, полгода), когда солдат служит за рубежом в районе боевых действий; так же называется зарубежная командировка у госслужащих.

11-й броне-кавалерийский полк «Чёрный конь» (11th Armored Cavalry Regiment “Blackhorse”) — танковый полк Армии США (в силу традиций танки считаются кавалерией).

(обратно)

4

Подобным образом в сложном имени арконского Световита весьма вероятно принять первое слово свет за коренное славянское название бога солнца. Что же касается до второго слова в имени Световита, то мнения и толки о нём различны. Прежде всего скажем, что это слово встречается единственно у западных славян Балтийского моря, но зато оно соединяется со всеми главными корнями славянских богов, как то: Корый или Хорый вит (Хоревит), Морый вит (Моровит), Борый вит (Боревит), пыльный вит (Пильвит), рюгенский вит (Ругевит), ярый вит (Яровит) и, наконец, светлый вит (Световит).

(…) Более справедливое предположение, что вит — древний корень, означающий воинственность и сохранившийся в русском слове витязь. Но самое слово витязь не есть славянское; оно происходит, по Рейфу, от скандинавского, хотя и ошибается он в самом корне, производя витязь от слова viking. Вит — wicht есть чисто германский корень от глагола vihan; поэтому вит в первом своём значении означало существо, лицо. Но позднее в особенности в уменьшительном слове употреблялось оно только как название духов Wichtlein, Wichtelmann, и до сих пор на шведском языке гениев называют Wätt. Ясным доказательством, что вит или вихт означает лицо, служат многие немецкие слова, до сих пор существующие, как, например: Bösewicht (böserwicht) — злодей, злой человек и пр. В настоящее время wicht употребляется как ругательное слово, совершенно сходно с kerl, но по-русски непереводимое.

Таким образом не только объясняется значение слова вит во всех названиях божеств западных славян; но оно даже подтверждает сказанное выше об образовании собственных имён наших богов из прилагательных, означающих главное их свойство и из присоединения к ним имён существительных для означения индивидуума, как например: бог, муж, царь, дедушка, пан и пр. Отсюда Световит не что иное, как светлый вит, т. е. светлый муж, светлый бог; Яровит — ярый муж и пр.

Дмитрий Шеппинг. «Мифы славянского язычества»

(обратно)

5

Астолат использовался в тексте «Смерти Артура», изданной Кэкстоном. В Вестминстерской рукописи же можно увидеть два варианта: в начале чаще пишется Асколот, однако потом сменяется на Асколат (Ascolat).

(обратно)

6

Джеймс Бэйн (James Baen; 1943–2006) — редактор, издатель, а также пионер электронного книгоиздания. Главредом «Гэлэкси» он был с 1974 по 1977 гг. (после его ухода знаменитый журнал начал «скатываться» — в силу, в том числе, и других причин).

(обратно)

7

Ленивая Сьюзен (англ. Lazy Susan) — вращающийся поднос, который устанавливают на стол, чтобы помочь в распределении пищи. Согласно легенде, Томас Джефферсон изобрёл его для одной из своих дочерей (по имени Сьюзен), не слишком любившей домашние обязанности.

(обратно)

8

Успенье Богородицы (our Lady Day, Assumption) — в католической традиции — Вознесение Богородицы; обычно отмечается 15 августа (28 августа по Юлианскому календарю), хотя в некоторых случаях празднуется и в сентябре. Действие «Соломы», как мы помним, происходит осенью.

(обратно)

9

День Всех Святых (Allhallowmass day) — празднуется 1 ноября.

(обратно)

10

Из примечаний к «Сэру Гавейну и Зелёному Рыцарю»:

Гринголет — Это слово, вероятно, кельтского происхождения. Конь Гавейна называется Гринголетом со времён Кретьена де Труа (впервые — в «Эреке и Эниде»).

Пентаграмма — Герб Гавейна описывается во многих романах, но ни в одном из них не говорится о пентаграмме — пятиконечной звезде, нарисованной одним росчерком. Обычно на гербе Гавейна изображался лев или грифон. Употребляемое поэтом слово pentangle (пятиугольник) впервые появляется именно в этом романе и в последующем употребляется только в английском языке, да и то изредка; второй раз после «Сэра Гавейна» это слово упоминается лишь в середине XVII в. В средневековой латыни эта фигура называлась pentaculum (отсюда французское и английское pentacle) или pentalpha (в основном, в геральдике), а позднее её стали называть pentagonon или pentagram(ma) — последнее слово, наряду с немецким Drudenfuss использует Гёте в «Фаусте».

Само слово «пентаграмма» греческого происхождения — pentagrammon: penta — пять, gramma — линия. В Оксфордском словаре английского языка pentangle обозначено как «слово среднеанглийского языка = новоанглийское pentagram». Слово pentangle поэта «Гавейна» может быть образовано путём слияния слов pentacle или pentaculum и angle (англ. «угол»), либо быть в конечном итоге вариантом pentacle, которое в английском языке обозначало пентаграмму, используемую в качестве магического символа.

Первые упоминания о пентаграмме как о символе власти правителей Месопотамии относятся к 3500 г. до н. э. У пифагорейцев она считалась символом совершенства и здоровья и стала отличительным знаком их философско-математической школы. Иудеи считали пентаграмму символом Пятикнижия Моисея (первые пять книг Библии) и называли её «печатью Соломона». Использовалась она и другими народами, например, египтянами, кельтами. В христианстве пентаграмма изначально имела положительный смысл и ассоциировалась с пятью ранами Христа, полученными при распятии, и иногда — с пятью буквами имени «Иисус». В Средние века пентаграмме приписывалась магическая сила; она присутствовала во многих заклинаниях, считалась символом, дающим власть над злыми духами. Используя двойственное значение символа, некоторые тёмные секты сделали своим знаком перевёрнутую пентаграмму. Впоследствии христианские авторы осуждали использование пентаграммы как магического знака.

Такого символического значения, какое придаёт пентаграмме поэт «Гавейна», нет ни в одном другом источнике (по крайней мере, из дошедших до нас). Возможно, однако, что такие источники существовали, поскольку поэту было бы непросто заставить следить за описанием пентаграммы и связанных с ней ассоциаций, если бы слушатели не имели о ней представления.

Примечания М. В. Оверченко

(обратно)

11

Персонажи «Пятой головы Цербера» («The Fifth Head of Cerberus», 1972), «Дьявола в лесу» («The Devil in a Forest», 1976) и «Мира» («Peace», 1975) соответственно.

(обратно)

12

Отсылка к статье Роберта Борски «Marschian Sexuality», где тот доказывает, что Марш — латентный гомосексуалист.

https://www.wolfewiki.com/pmwiki/pmwiki.php?n=CaveCanem.Marsch

(обратно)

13

…красный рукав из тонкой ткани… — В Средние века рукава одежды (как мужской, так и женской) часто шились отдельно и могли пришнуровываться к разным платьям. На турнире рыцарь мог прикрепить рукав к своим доспехам в знак верности даме.

(обратно)

14

Благоразумный отец не позволит дочери отвести рыцаря к себе в опочивальню, особенно с такой репутацией бабника, как у сэра Гавейна.

(обратно)

15

…вложил что-то ему в нос… — Скорее всего, некое растение, чтобы привести в чувство, некий аналог нашатырного спирта и нюхательных солей.

(обратно)

Оглавление

СОЛОМА Джин Вулф

ЛОЖЕ Дэвид Дрейк

Примечания переводчика

«Солома» Марк Арамини

Прекрасная дева из Астолата Томас Мэлори

  ГЛАВА VIII

  ГЛАВА IX

  ГЛАВА X

  ГЛАВА XI

  ГЛАВА XII

  ГЛАВА XIII

  ГЛАВА XIV

  ГЛАВА XV

  ГЛАВА XVI

  ГЛАВА XVII

  ГЛАВА XVIII

  ГЛАВА XIX

  ГЛАВА XX

Acknowledgements

*** Примечания ***