Собирая по кусочкам (СИ) [Axiom] (fb2) читать онлайн

========== 1. Пятница, 31.05 ==========

Первое впечатление было ужасным.

Не представляю, на кого был зол Вадим: на друга, учителя, одноклассников или родителей, – вариантов множество.

Его вид вызывал одно желание – не приближаться. Что я и делал, покуривая на углу на почтенном расстоянии, чтобы он за меня не зацепился. Было понятно, если зацепится, не отпустит. И не отпустит по-плохому: изобьёт как минимум. Бывает такое с озлобленными людьми: неважно, кто перед ним, причина их злости или случайный элемент, ярость должна выйти.

Было жутко на него смотреть и становилось хуже, когда он замечал и смотрел в ответ. Хотелось убраться или стать невидимым, чтобы перестал. Но второе невозможно, поэтому первое. Я поворачивался спиной, чтобы не видеть его и быстро выкуривал сигарету. Не понимал, зачем вообще выхожу, если даже покурить нормально не могу. Только пачку перевожу.

А потом пошли жалобы от учителей: заметили меня. Поэтому пришлось собраться с духом и оказаться немного ближе к Вадиму. Он был примерно таким же злым. Злым где-то в своих мыслях и из-за этого во взгляде. Так бывает, когда непроизвольно задумываешься об вещах, которые раздражают, бесят, которые не переносишь, которые переносишь возникновением агрессии.

Ему моё присутствие не понравилось. «Чё припёрся? Чё зыришь? На что уставился? Прописать разок?» – подобные фразы читались во взгляде. Хорошо хоть не озвучивал. Мысленно я сохранил одну жизнь.

В следующий раз попытался заговорить, потому что хотел размягчить атмосферу и не пребывать в бетонной неловкости, пока пытаюсь покурить.

— Эй, а ты, — и я не нашёл способа лучше, чем начать с «Эй, ты», — из какого класса? — И я не знаю, почему спросил об классе, а не об имени. — Я из девятого «А».

— А на хера тебе знать? — это был логичный вопрос, и ответа у меня не оказалось.

— А вежливее нельзя? — зато у меня была реакция на провокацию.

Первый разговор тоже был ужасным. Я рад, что Вадим не кинул в меня бычок, потому что казалось, что он мог. Я был уверен, что он это сделает, и пожалел, что решил открыть рот.

Я рассказал об этом Александру Владимировичу, а он от души посмеялся. Я почувствовал себя идиотом. Начал непонятно с чего и зачем, потом отреагировал на его пренебрежение и сам испугался. Александр Владимирович посоветовал начать с основ. Я тоже так подумал.

— Тот тухлый, да? — сообразил Вася, когда я рассказал о попытке завести разговор.

— Ага, тоже видел, — вклинился Дима.

— Стрёмный… пиздец, — подвёл я.

— Может, нам с тобой, как бригада, ходить. Впятером проще одного сдержать, — предложил Петя.

— Если бы дело было в количестве.

— Слушайте, а может у него гормоны шалят? — предположил Дани. Мы все посмотрели на него. — Всякие болячки с гормонами случаются и так повлиять могут.

Мы взяли на заметку.

— А у тебя проблем со здоровьем нет? — я не знал, с какой стороны подступить, и использовал предположение Дани.

Вадим посмотрел на меня… плохо. Неодобрительно.

— Нет.

Будто я без него не знал, что сморозил глупость. Решил вернуться к основам.

— Давай сначала, — я развернулся к нему телом, — меня зовут Гоша. И мне не нравится атмосфера между нами. Если у тебя проблемы с гневом, у нас есть психолог, — выпалил слёту. Будто назойливая реклама: «Сеченов Александр Владимирович – школьный психолог, принимает учеников после уроков. Возможна предварительная запись. Кабинет психолога на первом этаже, в левом крыле».

— Знаю, — Вадим нахмурился. — Он тоже здесь курит.

— И… что думаешь?

— О чём?

— Об Александре Владимировиче.

— Ну он… странный, — протянул Вадим. — Я думал, он меня отругает или нотации прочитает. Обычно же так делают.

А я почувствовал попутную волну: вот оно, вот оно.

— Ага. Круто, да?

— Не знаю, — Вадим стряхнул пепел с сигареты и заметил, что курить нечего. — Такого ещё не было, и я не знаю, как на это реагировать. — Вадим полностью отошёл от состояния, где его кто-то бесил. — Наверное, да, круто. А тебе какое дело? Рейтинг популярности собираешь?

— Нет, думаю, как начать с тобой диалог.

Вадим снова нахмурился и отшатнулся.

— С чего ты решил, что я захочу? — это был убедительно хороший вопрос.

— То есть тебе в кайф тут одному покуривать и выглядеть как собака с предупреждения «осторожно, злая собака»? — я представлял, что за такие слова мне может влететь, но уже меньше, чем раньше.

— Знаешь, мне сейчас не до кайфа, быть одному, в компании, выглядеть как собака или нет. — Он только тогда выкинул бычок и прижал его подошвой.

Казалось, что напряжения с лица ушло, но оно только приняло другую форму – задумчивости.

— Что-то… случилось?

— Типа того, — раскинул. — Меня зовут Вадим, я из девятого «В» и ни о чём больше я не хочу говорить, — его слова звучали спокойно.

Это было второе впечатление.

За агрессией следует осмысление.

Я поделился этим с ребятами и Александром Владимировичем, потом ещё пересекался с Вадимом и заводил какую-нибудь отвлечённую тему. Поначалу мы цапались на непонимании и резких словах. Оба были виноваты. И вели себя схоже. Затем ребята подключились и распределяли наше внимание. После Нового года отношения закрепились, наша компания стала «компанией», «всеми», где был я, Петя, Вадим, Даня, Дима и Вася. Большая компания, где всё удивительным образом гармонировало и где каждый понимал, что происходит с другими. Наши перебранки с Вадимом обрели характер шутки, стали привычными и в некоторой степени необходимыми – с ними было понятно, что всё хорошо, как обычно, и волноваться не о чем.

Но когда Вадим узнал… Сказал, что узнал, услышал, что в понедельник был там, меня разбило.

Это была не злость. Отвращение. Омерзение? То, что оголяло и стыдило без слов. Я никогда не видел у него такого взгляда, даже когда он говорил про извращенца из метро. Для него я был извращенцем похуже, который заслуживает пристыжения и насмехательства. Унижения. Потому что сделал то, чего делать было нельзя.

Я понимаю почему. Знаю.

Как я могу не знать?

Было жарко, лицо горело. Уши ужасно краснели, когда я думал о нём: о его взгляде, словах, голосе, действиях, и чувствовал, что могу заплакать. Так меня это потрясло.

Я плакал только у Александра Владимировича и только тогда, когда говорил о бабушке. Но теперь появилась другая причина. И эта причина ненавидела меня, хотела вырезать из своей жизни.

Это было понятно без слов. Вадим показал достаточно. Сказал исчезнуть. Будто ничего не было, кроме моей ошибки.

Так стыдно мне не было ни перед матерью, ни отцом, ни Александром Владимировичем. Ни перед кем из них.

После уроков я подождал, когда желающие попрощаются с Александром Владимировичем, и после того, как зашёл и закрыл дверь, всё рассказал. Кому бы ещё я мог?

Даже выдержал и не заплакал. Не знаю, зачем я держался и показывал характер. Его не было. И Александр Владимирович был тем, кто в первую очередь об этом знал.

— Жора, — его голос привёл в чувство. — Сядешь?

Я покивал и сел в кресло. На край. Не мог упасть на спину и был зажат. Я это чувствовал: шея, плечи, руки, спина, ноги – всё в напряжении. И, кажется, избавиться от этого напряжения никак не получится.

— Кофе?

— Да. — Мои предпочтения он знает.

Я смотрел за его движениями. Они были плавными и краткими. Никакой суматохи, никакого беспокойства. Поднять руку, взять чашку, поставить её, открыть кофе, насыпать, залить кипяток. Не знаю, почему они меня привлекают. Быть может, потому что у себя отмечаю много дёрганий, без которых можно обойтись, или потому что его кажутся такими выверенными и точными, будто он тренировался. Как танцор или фигурист.

Александр Владимирович поставил передо мной кружку и сел напротив. Я отпил немного. Было сладко. Горло задрожало.

— Извините, — я чувствовал, что должен это сказать.

— За что извиняешься? — Александр Владимирович так не считал. Он не понимал, почему я говорю такое.

То есть понимал, но делал для меня вид, чтобы я подумал.

— Это ведь из-за меня…

— Из-за тебя?

Хотелось найти виноватого: Вадима я не мог им считать – он прав, общество его поддержит; Александра Владимировича тем более – он лучше меня всё понимает и ведёт себя всегда правильно, и вот только я что-то вытворяю.

— Что же ты такого сделал? — улыбнулся Александр Владимирович, не открываясь взглядом от меня.

Я опустил голову.

— Это же я предложил и я… — становилось жарко, только я вспоминал слова Вадима, — меня Вадим услышал… — уши снова начали гореть, а напряжение в плечах усиливалось, заставляя наклоняться вперёд.

— Но я согласился по своему решению, а не по желанию твоей воли. Вадим тоже руководствовался своим мнением и принял своё решение. Или это не так? У тебя достаточно влияния, чтобы принудить нас, а в случае с Вадимом даже к тому, чего сам не хочешь?

— Это так. — Согласился я и отпил кофе.

Но, если никто не виноват, то что надо делать? Я не знаю. Не понимаю. Если не я, не моё решение всё испортило, не моё желание, то что? Кто? Виноваты все? Никто не виноват? А мне что делать?

Я отхлебнул ещё и подавился. Начал кашлять и попытался запить этот приступ. Помогло, но мне стало хуже.

Потому что захотелось плакать. Просто рыдать и в голос. Я так не умею, но, наверное, попробовал бы. Александр Владимирович всегда говорит, что лучше в голос: через тело вынести хоть какую-то долю чувств вместе со слезами, а не давать ей застаиваться в себе. Уметь плакать – это неплохо. Намного лучше, чем не плакать вообще. А ещё слёзные каналы помогает прочистить – это он тоже сказал, чтобы разрядить атмосферу.

Я улыбнулся, припомнив, и поднял голову.

Александр Владимирович протянул руку, а я, не осознавая, потянулся к ней. Сжал пальцы и, когда почувствовал ответ: мягкость кожи, сухое тепло, которое передавалось мне и обволакивало, начиная с руки, вцепился так сильно, будто сейчас меня утащат и больше мы никогда не увидимся. Наверное, было неприятно. Быть может, даже больно, но Александр Владимирович только крепче сжал свою руку.

Периодично он поглаживал большим пальцем мизинец, безымянный палец, костяшки. Это успокаивало. Расслабляло.

— Чего бы ты хотел сейчас? — голос Александра Владимировича звучал безмятежно. И мне тоже хотелось так прозвучать.

— Чтобы Вадим ничего не узнал.

— Понимаю, — он действительно понимал. — А из того, что возможно сейчас?

— Не знаю. — Я посмотрел в пустую кружку. — Я бы хотел, чтобы плечи не ныли и спина тоже. И я хочу ещё пить. И есть. Наверное, две пиццы бы съел, — Александр Владимирович посмеялся. Люблю его смех, люблю, когда у меня получается рассмешить его. Люблю, когда это не требует усилий. — И я бы хотел не думать об этом, — не знаю, было ли это возможно или я уже ослабил хватку, но я сильнее сжал руку, — и ничего не чувствовать. — Так было бы намного проще.

— Ты бы правда этого хотел?

— Нет, — я ответил быстрее, чем сообразил. А придумать «почему» не смог. — Это так сложно. Я не знаю, что делать. Может, я бы поговорил с Вадимом. Если бы он дал. Может… он бы понял, — это мне показалось глупым. Стал бы он меня слушать? Понимать? У него всегда было мнение и переубедить его нелегко. Если не захочет, не передумает.

Захочет ли он передумать на мой счёт? На счёт наших отношений?

Нет. Точно нет. Если бы я был им, не передумал бы. Даже мне это понятно. По этой причине я сам боялся признаться. Быть может, поэтому Александр Владимирович предложил посмотреть, как будет через полгода. Меньше всех я желаю ему проблем, но, само моё присутствие здесь, уже создаёт проблему.

— Вам не больно? — я разжал пальцы.

— Нет. У тебя крепкая хватка, не ожидал. — Он снова погладил мои пальцы.

— От напряжения, — предположил я, хотя в теле оно ослабло.

— Думаю, сейчас самое время быть напряжённым. — Именно так Александр Владимирович хотел выразиться. Донести эту мысль.

Именно сейчас это надо переживать. Быть в чувствах, на эмоциях, рвать, кричать, реветь. Но рвать и кричать я могу только напоказ, ради шутки. Ради себя я такого не могу. Ещё одна глупость, которая осложняет жизнь.

— Мне это тяжело.

— Ты не ограничен во времени. Вдруг через десять минут получится?

Или через месяц.

Я улыбнулся.

«Как получится». Я бы хотел так же принимать вещи – спокойно, рассудительно, с меньшим потоком чувств. Без сожаления, вины и стыда, без желания вернуться в прошлое и изменить его. Без преследующего «а что, если бы?». Без если бы. Только как есть. Как получилось.

Я провёл ещё час в кабинете, держа Александра Владимировича за руку. Сначала я искал себе опору, теперь я наслаждался этим. Мы часто только держимся за руки, но каждый раз, когда чувствую его ладонь, я будто бы вспоминаю, что чувствую. Это так странно и нелогично: я пожимаю руки парням, держу телефон, сигарету, зажигалку, ручку, тетрадь, но я не думаю о том, что чувствую. Я отвлекаюсь на какие-то мелочи: концентрируюсь на разговоре, на том, что вижу и слышу, но, когда я с Александром Владимировичем, я думаю, какая у него тёплая кожа, какая она мягкая и приятная наощупь, как его пальцы трогают меня, как я прикасаюсь к нему. Я понимаю, на каком-то другом уровне, что я рядом с человеком. Не просто его увидел и прикоснулся к нему, а прочувствовал нутром. Где-то внутри себя.

И сейчас это непонятное чувство говорило, что больше всего я не хочу оставаться один.

— Я могу переночевать у вас? — я боялся оказаться один и начать ещё больше думать о Вадиме. — Если вы не заняты, конечно, — но при этом не хотел доставлять неудобства.

— Можешь. Я буду дома после восьми.

— Хорошо, — меня это обрадовало – не всё так плохо, — тогда… до вечера.

— До вечера. Если станет хуже, напиши.

— Обязательно.

========== 2. Пятница, 31.05 ==========

Я собрался. Времени было навалом.

Взял наушники, заткнул уши и погрузился в телефон. Снова думал о Вадиме, открывал переписку и смотрел на последнее сообщение.

Сейчас он не захочет со мной говорить. А потом? Когда наступит это «потом»? Будет ли вообще? Даже если я скажу себе не надеяться на него, потому что будет лучше, если это «потом» не наступит, то навряд ли смогу это сделать. Это то, что не зависит от меня, как бы я ни хотел это контролировать. Надежды. Ожидания. Мысли, желания. Если они связаны с другим человеком, если они рушатся, как быть? Как принять и перестать надеяться? Надо ли это делать? Или правильно чего-то хоть от людей? Или это уже эгоистично?

Где черта и что именно можно хотеть от людей, а от чего лучше отказаться?

Я бы предпочёл отказаться от всего. Меньше причин загоняться и чувствовать вину.

Я закончил за прослушиванием музыки.

Когда завязывал кеды, мама вышла в прихожую.

Я знал, что надо сказать, но не хотел. Горло свело от вздоха.

— Я… сегодня у друга ночью.

Она едва посмотрела на меня.

— Ясно.

Лучше бы не говорил.

Когда ушёл, хлопнул дверью и побежал к метро. Дома находиться всегда напряжно.

В метро пришло сообщение от Александра Владимировича: «Что будешь на ужин?», и почему-то именно тогда меня пробрало. В носу закололо, и глаза заслезились. Я мигом закрылся и отвернулся от людей, прижимаясь к углу.

Я знаю, что это нормально. Это чувства. Но внутри до сих пор отзывается железное правило: парни не плачут. Не должны. Хотя всё могут. Чёрт, не просто же так у них есть эти слёзные железы.

Я вытерся рукавом и понял, что не ответил. Прошло три минуты. Мне не хотелось заставлять ждать Александра Владимировича, но я не знал, чего хотел. Мне достаточно приехать и быть с ним. Но если я напишу: «То, что выберете вы», скорее всего, получу ответ в виде вариантов и мне всё равно придётся выбрать.

Александр Владимирович так всегда делает, где бы мы ни ели.

Не знаю. Ничего в голову не приходит 19.24

Две пиццы? 19.24

Сам так сказал. Но сейчас у меня ощущение, что я и один кусок не осилю.

Уже нет 19.24

Не знаю 19.24

Кажется, сейчас я меньше всего хочу что-то решать.

Я даже не могу решить, что ответить.

Оставляешь выбор мне? 19.24

Да 19.24

Хорошо 19.25

Стало свободнее дышать. Одной проблемой меньше.

Тот момент, когда даже выбор еды стал проблемой.

Я уткнулся головой в стену. Иногда что-то решать кажется сильно тяжёлой задачей. И тогда же воздух кажется тяжелее обычного.

К дому Александра Владимировича я пришёл после восьми, поэтому он уже был на месте. Непроизвольно улыбнулся, увидев его. Волосы немного взлохмачены. Он всё ещё в рубашке и в штанах с подтяжками. Я думал их больше никто не носит, кроме стариков, но Александру Владимировичу очень шло. Очерчивало тело.

Я понял, что пялюсь на его грудь, поэтому отвёл взгляд.

— Заходить не будешь?

— Буду.

— Я хочу душ принять. За это время, скорее всего, таймер прозвенит. Вытащишь противень из духовки?

— Да, конечно.

— Спасибо, — стало приятно. Потому что дома меня даже за уборку не поблагодарят. — Располагайся.

Перед тем как зайти в ванную, Александр Владимирович посмотрел на меня и улыбнулся. Сразу захотелось приписать своё значение этой улыбке, но я знаю, оно ошибочное, но также я бы хотел, чтобы именно таким значением она обладала.

Он дразнит меня. Сто процентов.

У меня же всё на лице написано. Я даю всему этому всплыть, когда мы наедине. Если бы так вёл себя при парнях, они бы уже прознали. Особенно Петя. Если Петя молчит, можно вздохнуть спокойно.

Притворяться проще, чем быть собой, особенно когда не знаешь, какой ты на самом деле. Может, будучи подростком, рано задавать подобные вопросы, но, когда чувствуешь, что в жизни неуютно, только такие и возникают. Хочется с этим что-то сделать, чтобы стало комфортно. Вот только что?

Можно всю жизнь себя гонять и не прийти к ответу. Или прийти к тому ответу, который ты всегда знал, но не принимал.

Рюкзак я поставил в шкаф и прошёл на кухню.

На столике заметил журналы. Медицинские, психологические и психиатрические. Открыл я как-то один и тут же закрыл. Ничего непонятно и сложно.

Хотел бы я не сравнивать своё образование с образованием Александра Владимировича, но эта тема слишком часто всплывает, когда мы разговариваем. Он говорит о чём-то действительно интересом, важном, мне хочется его поддержать в беседе, но я не представляю за что зацепиться, потому что мало чего понимаю, и только задаю вопросы, чтобы прояснить ситуацию. Поэтому надо больше читать, узнавать. Хотел бы я не показаться дураком, да уже миллион раз выдал себя. Будто он не знает.

Это действительно сложно.

На кухне заглянул в духовку. Форма глубокая. Верхний слой – сыр, под ним ничего не видно. Но пахло мясом. Присел напротив и смотрел.

Я только и думаю, как сложно, трудно и глупо. Это из-за Вадима? Обычно в таком объёме столько мыслей не лезет. Ощущение, будто надо обдумать всё, что случилось, и уже решить, что делать. Но разве это возможно? Я даже не понимаю, как чувствую себя сейчас.

Я рад, что пришёл, что Александр Владимирович разрешил переночевать, что я могу провести с ним вечер и утро, безумно рад, но… причина моего нахождения здесь никуда не ушла. Она и влияет.

Когда прозвучал таймер, я достал форму. Цвет хороший. С расчётом времени у Александра Владимировича тоже нет проблем. У меня, кстати, тоже. Хоть в чём-то у меня нет проблем.

Прихватки оставил рядом, из шкафчика достал тарелки и лопатку. На этом моя миссия закончена. Александр Владимирович даже убрался перед моим приходом. По крайней мере тогда, когда я прихожу, у него всегда порядок. В готовке тоже.

У матери – нет.

— Нравится? — голос Александра Владимировича раздался над ухом.

Я испугался, но не шелохнулся. Потому что моя главная реакция – оцепенение. Это мы тоже разбирали.

— Да, — сказал я и посмотрел на Александра Владимировича.

Волосы мокрые, почти залезают на глаза. Он переоделся в домашнее.

— Красивый… цвет, — я не понимаю, зачем сказал.

— Цвет?

— Да.

Цвет запечённого сыра.

Мы засмеялись. Вечно я такое говорю.

— Наложишь?

— Да, — я взял прихватки, а Александр Владимирович поставил чайник. — Вам как обычно?

— Немного больше. Что будешь? — Александр Владимирович открыл шкафчик с кофе и чаем.

— Кофе.

— Добавить что-нибудь?

— Сливки есть? — Александр Владимирович кивнул. — Тогда их.

Мы сели за стол. Напротив друг друга. От вида слоистой лазаньи потекли слюни. Кажется, понадобится добавка.

— Приятного аппетита.

— С-спасибо, вам тоже.

В моей семье так непринято. И контраст того, что я получаю с Александром Владимировичем, и тем, как была устроена моя жизнь до, отдают болью. Не хочу, чтобы так продолжалось. Хочу, чтобы было так, как происходит с ним сейчас.

Хочу не есть в одиночестве, хочу наслаждаться едой, хочу мочь спокойно разговаривать с родителями и проводить с ними время, но они этого не хотят. Они не видят проблемы. Или видят и думают, что дело во мне, что раз не нравится мне, то дело только во мне и ником больше.

У Вадима ведь не так? С родителями. Он разговаривает с ними, что-то делает, он всегда радостно о них говорит. Это слышно. И понятно. Как он шутливо отзывается о своём отце, но уважает его. Как любит и дорожит своей матерью, принимая её заботу. Я ему завидую. У меня нет фотографий с родителями на телефоне, я даже не могу с ними находиться дольше пяти минут.

С ними столько же проблем, сколько со мной.

— Как ты сейчас? — неожиданно спросил Александр Владимирович.

— Ну, кажется, более-менее. Не знаю. Отхожу. — Но меня немного беспокоило то, что о моём состоянии Александр Владимирович спрашивает чаще, чем я о его. Надо исправить. — А вы как? — мне показалось, что это прозвучало тупо. Как в переписке. Он только улыбнулся. — Ну, как ваше настроение? — я же улыбнулся от напряжения. Не прямо об этом я хотел узнать. — Я не буду вам мешать?

— Нет, — ответ успокаивает.

Если бы я мешал, он бы отказал.

Я слишком много думаю о себе и не думать не могу.

— Очень… вкусно получилось.

— Я рад, что понравилось.

Вот так вот просто и происходит общение: вопрос, ответ, фраза, ответ. Без причитаний, без повышенного тона, злости, без междустрочья, что кто-то кому-то что-то должен и обязан.

— Вы сильно за сегодня устали? После уроков много ребят подходило.

— Видел? — удивляется Александр Владимирович.

— Да. Когда ждал.

— Я думаю, что не устал так же сильно, как ты.

— Да ладно вам, — я всполошился. — Я же не работаю. И у нас был сокращённый день.

Александр Владимирович смотрит с интересом и ждёт ещё одну мою отмазку. Будто дело в этом.

Конечно, он не об этом.

— Если не устал, потанцуем?

Я не отказываюсь, хотя так и не посмотрел видео, которые планировал, чтобы в следующий раз не облажаться. Добавил в закладки и забыл.

После ужина, помытой посуды, Александр Владимирович подключает телефон к колонкам и выбирает подходящий плейлист, затем наугад – песню.

С тактом. Похоже на вальс. Кроме раз-два-три, я ничего не знаю.

Александр Владимирович включает настольную лампу Разворачивается ко мне телом и протягивает руку.

Я вкладываю свою ладонь в его, вторую кладу на плечо, он – на спину. Я хотел поднять голову, посмотреть, но не смог.

Я угадал и вовремя начал движение, вместе с Александром Владимировичем. Не по его инерции, а по своей. Смог поймать ритм и обрадовался.

Шаг вперёд, поворот, назад, поворот, вперёд, поворот.

Я расслабляюсь, но тут же крепче сжимаю руки. Нет, я ни капли не расслаблен, просто хочу сделать вид. Я «думаю», что мне это поможет.

Улыбнись, и станет веселее.

Игнорируй страх, и тогда он уйдёт.

Не плачь, и тогда не захочешь грустить.

У меня много таких кривых мыслей. Я знаю, какие они и о чём говорят, но «выпрямить» их не могу. Вечно возвращаюсь к искажённому варианту.

Вспоминаю о темпе. Я двигался на автомате или же полностью был ведом Александром Владимировичем.

Я поднимаю голову: он мне сочувственно улыбается и гладит по спине.

Я опускаю глаза.

Крепкая шея, ровные плечи, широкая грудь, слаженное тело. Вдыхаю запах шампуня и геля для душа и чувствую, как липнут мысли. Он взрослый, а я подросток. Он больше, выше, сильнее меня, умнее и знает, кажется, обо всём. Знает, как вести себя и что делать, а меня сбивает чуть ли не каждая мелочь, и я не могу найти для себя успокоения. Даже сейчас, думая о нашей разнице, я не могу придумать причины, по которой Александр Владимирович согласился быть со мной. Сейчас мне кажется, что это даже глупо, и не стоило ничего делать изначально. Не стоило признаваться, ждать, говорить снова о своих чувствах, ждать его ответа. Не стоило… радоваться, когда он согласился.

Вадим правильно сделал. Правильно сказал.

Я перепутал ноги, движения, запнулся за Александра Владимировича и упал на него. Он поддержал.

Он был тёплым. Он всегда успокаивал, и, мне казалось, что я тоже смогу достаточно хорошо показать себя.

— Жора.

— Давайте постоим. — Я только сильнее прижимаюсь и закрываю глаза.

— С детьми столько проблем, да?

— Да. — Выдаю смешком. Опять он знает мои мысли. — Не представляю, как вы с ними работаете.

— Со взрослыми тяжелее, — он гладит меня по голове.

До меня доходит, что музыка уже другая. Движения раз-два-три ей не подходят.

Я ничего не замечаю.

Мы долго стоим под музыку. Потом снова танцуем, но без определённых движений, как это делают пары в фильмах под запись на пластинках в граммофоне.

Я не думал, что захочу подобного, но, оказалось, что хочу.

***

Александр Владимирович предлагает покурить на балконе, я отказываюсь. Не хотелось перебивать запахом сигарет чувства и ощущения. В этой привычке я очень просто онемеваю. Куришь и не чувствуешь, не вспоминаешь, не думаешь об плохом, а об хорошем забываешь.

Я не хочу забывать.

У Александра Владимировича, наверное, другие ощущения от курения. Он даже не ломается, если покурить не получается. Для него это занятие, без которого он может обойтись.

А я знаю, что не могу.

Переодеваюсь и настраиваюсь. Просить о чём-то по-прежнему требует внутренней подготовки: проговорить в голове, выбрать лучший вариант, несколько раз повторить, представить, как будет в реальности, закрепить результат.

Когда Александр Владимирович возвращается, я спрашиваю:

— Можно поспать с вами?

Он отвечает «да» как нечего делать, а я всякий раз волнуюсь.

Иногда я сплю отдельно, иногда с ним, потому что не могу элементарно представить себе, как без разрешения ложусь с ним. Это не мой дом, у наших отношений есть граница, я не могу вести себя как хозяин. Но, в отличие от моего «дома», в этом я могу спрашивать и узнавать.

— Спокойно ночи, — первым говорю.

— И крепких снов, — Александр Владимирович почему-то рад, а я смущён.

Когда мы укладываемся, он целует меня в волосы, а я не сразу беру его за руку под одеялом. Он усмехается и сжимает свою, переплетая наши пальцы.

Я закрываю глаза, но, кажется, сегодня сон просто не дастся. Мы рядом, слишком близко, его рука в моей и мысли нарастают.

Я хочу зайти дальше. Дальше прикосновений и поцелуев. Хочу, чтобы он трогал меня, хочу увидеть его обнажённым, хочу, чтобы мой первый раз был с ним. Но также я не хочу создавать ещё больше проблем: я даже не достиг возраста согласия. Хотя бы до него дотянуть, а там… не думаю, что Александр Владимирович согласится, да и я опасаюсь, что прознают.

Родители не выдержат. Петя, Дима, Даня и Вася – не знаю. То, что я по парням одно, над этим можно поржать, но если этот «парень» вдвое меня старше? Вадим… отреагировал как человек, которого это волнует.

Очень волнует.

Я открываю глаза.

Вадим, уйди.

Фонарь с улицы слабо освещает комнату. Я привыкаю к темноте, и она уже не такая неразборчивая.

Александр Владимирович выглядит спокойным. Умиротворённым. Я подбираюсь ближе и смотрю на глаза, на длинные тёмные ресницы, слышу ровное дыхание и слушаю.

Хочу тоже что-нибудь для него сделать. Хочу быть для него достойным собеседником, хочу уметь задавать правильные вопросы, говорить нужные слова, поддерживать его, делать счастливым, хочу быть полезным для него, хочу, чтобы я тоже мог, как он, успокаивать одним присутствием, прикосновением, хочу быть с ним наравне. Хочу быть впору ему.

Но чем больше времени проходит, тем больше мне кажется, что я ничего не могу сделать, не смогу отдать, а буду только получать.

Если подумать, что я могу предложить? Разве он не знает, как осчастливить себя? Успокоить, поддержать?

Если меня не будет, его жизнь не изменится. Но, если его не будет в моей, мне придётся очень плохо.

«Плохо»? Грустно. Печально, уныло. Я буду скучать.

— О чём думаешь? — тихо спрашивает Александр Владимирович. Я пугаюсь. — Ты сильно сжал руку, — объясняет и смотрит на меня.

— Извините, — я разжимаю пальцы, но Александр Владимирович нет. Я немного отдаляюсь, чтобы не дышать ему в рот. — Ну я о разном думал. Вы знаете, как у меня бывает.

— С чего началось?

Если всего много, вернись в начало.

— С Вадима… — Но правда ли с него? Он будто возник по пути. А то, что меня волнует, началось намного раньше. До него. Он только дал толчок новому заходу мыслей. — Или нет.

— Пробовал опустошить мысли?

— Нет, забыл. — Опять забыл.

— Закрой глаза, — произносит Александр Владимирович. Я слушаюсь. — Сосредоточься на темноте. Она есть. Не слишком плотная, как перед рассветом, но её хватает, чтобы скрыть от тебя вещи. В ней тепло и мягко. — Я улыбаюсь. — Ты сыт и спокоен. Вокруг тишина – лёгкая и проницаемая. — Александр Владимирович останавливается, даёт мне «прощупать» темноту и тишину. — Начинает светлеть. Комната в деревянном доме наполняется солнцем. Оно слабо окутывает. Ты видишь его, чувствуешь лицом, оно согревает нос и щёки, лоб и губы. Солнце поднимается выше, ты чувствуешь его на шее, медленно оно касается плеч, затем груди, предплечья, локтей, живота, ладоней, всех твоих пальцев, затем течёт во всё тело и перетекает в ноги: постепенно согревая бёдра, колени, голени и стопы. Оно медленно разливается по коже, согревает, словно омывает волнами. Ты открываешь окно. Тишина наполняется звуками природы. Дует ветер, шелестит трава и листва. Ветер доносит запах скошенной травы и свежей росы. Ты дышишь полной грудью, улавливаешь запахи, тепло, звуки, ты делаешь ещё один вздох и ветер исчезает.

========== 3. Суббота, 01.05 ==========

Просыпаюсь, и первое, что понимаю, что я заснул, когда Александр Владимирович говорил, второе – я открыл рот во сне и обслюнявил лицо с подушкой.

Недовольно вытираюсь рукой и поднимаюсь. Александр Владимирович ещё спит. На часах время 8.49. Если бы он вчера не напомнил, у меня бы зазвонил будильник. И мы бы проснусь раньше.

С облегчением вздыхаю и ложусь обратно. Щекой чувствую холодную влажность и переворачиваю подушку.

Надо не забыть о ней сказать Александру Владимировичу.

Заснуть снова не выходит, и я поднимаюсь. Умываюсь, ставлю чайник и заглядываю в холодильник. Понимаю, что кухонную часть и часть прихожей я всё-таки ощущаю «своими», поэтому могу спокойно действовать и брать без разрешения то, что понадобится.

На дверце куриные яйца, на полках овощи и мясо. Для себя готовить не хочу, но, если бы знал, когда проснётся Александр Владимирович, что-нибудь приготовил для него. Особых кулинарных познаний у меня нет и лазанью состряпать я не смогу, но организовать что-нибудь простое – вполне.

Мне не хватает навыков. А насчёт завтрака мог спросить вчера, да как-то оно не затесалось. Вчера я думал о чём угодно, но не о «завтра».

Заливаю кофе и с кружкой перебираюсь к дивану. Устраиваюсь и закрываю глаза.

«Солнце освещает комнату деревянного дома. Пахнет травой и расой». Ветер прохладный. Он остужает. Хочется подставиться и ловить каждое дуновение. Непроизвольно вижу поле длинной травы. Ветер проходится по ней, как рука по шерсти кошки, она блестит в движении, потом снова замирает.

Я открываю глаза, когда чувствую прикосновение Александра Владимировича: он убрал волосы с моего лба.

— Доброе утро.

— Доброе, — отвечает и потягивается. — Как ты сегодня?

Александр Владимирович наклоняется вперёд, делает несколько выпадов, распрямляется и опускает тело назад.

Я затягиваю с ответом.

— Намного лучше. Даже не вспоминал, — до этого момента. Александр Владимирович продолжает разминку. — Вам сегодня не нужно в школу?

— Нужно. После двух.

Я не думал, что мы проведём весь день вместе, но, когда оказалось, что нет, меня это огорчило.

— Уже первое.

Уже июнь и лето. Уже можно говорить, что каникулы скоро закончатся.

— Будешь есть? — спрашивает Александр Владимирович и заглядывает в холодильник.

Я улыбаюсь. Потому что делал так же.

— Мне хватит, — я показываю кружку.

— Хорошо, — себе достаёт лазанью.

После завтрака Александр Владимирович вспоминает, что я рассказывал про бабушку и высказывал желание заниматься массажем. Единственное, к чему я действительно подошёл с умом и начал читать литературу.

Бабушка практиковала массаж и иглоукалывание. Когда я был маленьким, она рассказывала про мышечное напряжение и выход эмоций через тело. Тогда я не понимал. Вспомнил, когда начал разбирать с Александром Владимировичем, и понял. Пожалел, что не слушал внимательно и не запомнил как следует. Она говорила важные и нужные вещи.

— Сделаешь? — спрашивает Александр Владимирович.

Я не был уверен, но согласился. На всякий случай открыл необходимые закладки. Мимоходом вспомнил про подушку и сказал. Александр Владимирович посмеялся. Его это нисколько не парило.

Я наношу крем на руки и начинаю поглаживания. Три раза. Затем с большим давлением. Александр Владимирович расслаблен. Никакого напряжения в мышцах не ощущаю.

Я же не знаю, как заставить себя расслабиться в спокойной обстановке, не говоря о сейчас. Передо мной была голая спина – поясница, и я почти видел углубление между ягодицами, и старался думать о том, что больше я не вижу.

Продолжаю двигать руками, попутно заглядывая в телефон. Всё правильно. Всё верно помню.

— Вам нормально?

— Нормально. — Голос удовлетворённый. На лице улыбка.

Я доволен.

Немного расслабляюсь и свободно опускаю руки до поясницы, трогая… зад. Это нормально, это часть массажа, голое тело не только о сексе.

Я поднимаюсь и давлю руками, словно ничего не произошло.

Лишь бы не встал. Не хочу с этим сейчас разбираться. Согласен, прикосновения возбуждают, но можно же сконцентрироваться на чём-то одном?

Понимаю, что причина стояка и массажа всё равно одна, и на ней я больше всего сосредоточен. Уши опять горят. Прижимаю ладонь к голове. Достало.

Перехожу к следующему поглаживанию, а телефон отключается. Я начинаю злиться и отрываю руки от кожи, чтобы не допустить ошибок. Нужно разрядиться, опустошить мысли. Я встряхиваю руки и представляю себе комнату в деревянном доме, а в ей бардак, будто не закрыл окно и всё разворошил ветер вместе птицами и дикими животными.

На этом я кончаюсь и заканчиваю массаж еле-еле.

— Извините. У меня мысли вообще не о том.

— А о чём? — Кажется, Александр Владимирович и не понял.

Лучше бы было так.

«Об том, что я хочу вас», – я не могу такое сказать. Но и врать не о чём. Даже о Вадиме. Он, как ушёл, не возвращался, и спасибо на этом.

— Об вас. — Это не стыдно, я просто не знаю, что с этим делать. Как о таком говорить? А потом что? Абсолютно не знаю.

Смотрю на Александра Владимировича, а взгляд так и говорит: «Об чём обо мне?». Я уже столько раз это слышал, и каждый раз, будто что-то новое. Потому что забываю.

Почему такие вещи не приживаются? Не хочу, чтобы каждый раз Александру Владимировичу приходилось спрашивать об этом и уточнять. Я должен научиться сразу говорить по сути.

Но говорить не всегда легко, особенно, если это то, что прижилось с годами.

Я наклоняюсь к Александру Владимировичу и целую.

Доступны только прикосновения (определённо выше пояса) и поцелуи (выше шеи), но их длина не ограничена.

Я целую губы, Александр Владимирович отвечает и кладёт ладонь на мою шею, словно подзывая ближе. Куда ещё ближе, я не представлял, но тело ощущало, горело, как обычно горят уши. Я открываю рот и чувствую его язык. Я хотел показать: «Смотрите, как могу», да ощущение, что это мне показывают, как могут, уложив на лопатки.

Из-за этого напора, желания, мне всё больше кажется, что и Александру Владимировичу важны такие наши отношения. Не ради любопытства, не потому что скучно, а потому что я тоже могу что-то дать. Его рука гладит шею, потом трогает уши. Я, теряясь в ощущениях, толкаюсь языком, встречаю его и чувствую, как твердею.

Отрываюсь первым и тяжело вздыхаю.

— Я… в туалет. — Быстро встаю и ухожу.

Хоть и знаю, что он не зайдёт, закрываюсь на замок.

Когда такое произошло в первый раз, мне было чертовски стыдно. Я перевозбудился, не следил за собой и кончил от поцелуя. Я даже понять не успел, а когда понял – почувствовал, испугался, но Александр Владимирович лишь спросил, понравилось ли мне.

Если бы мне не нравилось и я кончил, было бы намного хуже.

Когда я возвращаюсь, Александр Владимирович уже что-то читает с планшета. Я сажусь рядом и заглядываю. Увидев «нейропсихологические», убираю глаза. Александра Владимировича это забавляет. Он откладывает планшет и говорит:

— Сейчас не лучшее время говорить, но меня распирает интерес. Я выскажусь?

Я киваю. Будто могу сказать «нет». Сказать могу, но тогда даже не узнаю, к чему возник интерес. Но, если Александр Владимирович говорит «не лучшее время», то это наверняка связано с…

— Почему Вадим пришёл тогда?

Я смотрю на Александра Владимировича. Никаких мыслей. Я не думал об этом. То есть я думал, что он делал там, но не потому, что меня волновала причина, меня волновало, почему именно он тогда оказался там.

— Ты пришёл ко мне поздно. После шести, кажется. Поэтому интересно. Если ему нужно, он приходит в числе первых. После школы не задерживается, да?

— Да.

— Что его привело? — спрашивает у себя Александр Владимирович, а я не знаю, что сказать. И надо ли. Это его рассуждение. Если бы я знал как, я бы мог поддержать их. Но как?

Как Вадим вёл себя тогда? В понедельник? Почему-то я вспоминаю, что во вторник он не выходил курить, в классе его не было. Денис говорил, что он не приходил. Я писал, он не отвечал, и так продолжалось до пятницы.

«Не было стыдно?» – лезет голос Вадима. Он отчётливый. Холодный. Его взгляд в воспоминаниях подтёрся, и я его почти не помню, но в жар бросает.

— Жора, — зовёт Александр Владимирович, — прогуляемся?

Только на прогулке я вспоминаю:

— Я тогда зашёл к нему, спросил, пойдёт ли курить, но он отказался. Вообще за день он не выходил. А когда я увидел его… он лежал на парте. Выглядел вяло. — Даже ответить мне не успел. Такого… вообще не происходило.

Я тогда не думал об его состоянии, просто убежал с ребятами.

А мог подойти и спросить…

— Значит, что-то действительно произошло. — Как заключение добавил Александр Владимирович.

Если бы я додумался до этого тогда, он бы ничего не узнал. Этого можно было избежать.

Солнце уже жарило, поэтому мы шли под деревьями. Тень остужала, но слова Вадима бросались как оголтелые, и я не мог переключиться.

— Жора, спасибо, что подумал об этом.

— Да не за что, — будто это было в тягость.

К тому же, что это дало? И без меня понятно, что просто такВадим бы не пришёл. Он не из тех людей, которые делают что-то просто так, от безделья. На всё находится причина. И вот она нашлась.

— Александр Владимирович, — он смотрит на меня, — а вам… хотелось когда-нибудь ничего не чувствовать?

— Да, каждый кризис такого хочу.

Как-то я сам разузнал, что кризисы кризисом среднего возраста не ограничиваются, не с него начинаются и не им заканчиваются.

— Но потом понимаю, что это невозможно, по крайней мере, в нашем времени и уже не хочу.

Цепляет. Зачем хотеть того, чего, заранее известно, не достигнуть? Зачем мучать себя мечтаниями? Зачем страдать от того, чего и так не получить?

— Похоже, эта тема сейчас особенно для тебя актуальна, — конечно, он замечает. Сам вчера сказал. Но приятно, что он запомнил.

— Так ведь, когда чувства отрицательные… то думаешь, почему вообще их чувствуешь? Зачем они нужны? Неприятные события можно забыть, не видеть, не обращать на них внимание, но с чувствами не так. — Они как отправная точка. — Я часто задумываюсь, ну, начал замечать, что задумываюсь… если бы был вариант между «чувствовать» и «не чувствовать», я бы всё-таки выбрал «чувствовать». Даже если это плохие… негативные чувства. К хорошему быстро привыкаешь, да и когда есть одно и то же, перестаёшь это чувствовать. Вообще чувствовать, как что-то особенное, значимое. А когда бывают такие встряски, положительные чувства совсем по-другому оцениваются, — кажется, я заговорился. — Это о том, что «потерявши, ценишь».

— А некоторые не ценят даже тогда, когда теряют.

— Да. А кто-то и так ценит, даже если не терял.

— Если тебе это нужно: ты можешь убедить себя тем, что негативные чувства являются отличными показателями того, что не всё в порядке. Если их убрать, то выйдет какая-нибудь маскированная депрессия.

— Это да. Не могут же они куда-то уйти.

Куда бы они ушли из тела? Чувства – не могут выветриться как запах. После себя они многое оставляют. Даже на протяжении лет.

Смотрю на время – его осталось мало.

— Как думаешь, Жора, что, благодаря потери Вадима, ты можешь получить?

— Даже не знаю, — я поспешил с ответом.

Что можно получить, потеряв кого-то? Разве ответ не в том, что я теряю?

— Нет, я, конечно, могу сказать «опыт», но, знаете, это явно не тот опыт, который я бы хотел получить.

— Если бы нас спрашивали о том, какой опыт мы хотим получить, — Александр Владимирович посмеялся.

Сейчас я точно не могу посмотреть на эту ситуацию, как на «опыт». К тому же опыт… не самого лучшего отношения.

— Наверное, я поторопился с этим вопросом. Может быть, через несколько месяцев спрошу. — Я посмотрел на Александра Владимировича. Он мне улыбнулся. — Если вспомню.

Я не заметил, как сам посмеялся.

— Если что, я вам напомню. — Своим видом, поведением после того, как снова увижу Вадима, как заговорю о нём.

***

Я провожаю Александра Владимировича до метро. Он предлагал вместе с ним посидеть над бумагами в кабинете, но я отказался. Даже не знаю почему. Хотелось побыть одному, и, мне казалось, что я всё равно никак не помогу ему в работе. Поэтому, наверное, и решил так.

— Пока, Жора.

— До свидания, Александр Владимирович.

Мне хотелось поцеловать его на прощание, как это делают парочки, но лишь криво улыбнулся. Иногда мне не кажется, что я смогу дорасти до подобного. До того, чтобы открыто выражать все свои «хочу» и делать их.

Хочу брать его за руку, идти без мыслей об том, что об нас могут подумать прохожие – скорее всего, они ничего не думают, или думают, что Александр Владимирович мой сопровождающий, ничего больше, но мне навязчиво кажется, что наша связь заметна, что она слишком очевидна, что мои мысли видят все и поэтому смотрят.

Хочу быть взрослее, старше, чтобы разница в возрасте ничего не значила, чтобы я был умнее и у меня было больше жизненного опыта. Чтобы я не отставал. Хочу не париться, а действовать. Хочу, чтобы всё давалось легко и без всяких «но».

Кажется, я хочу слишком много.

За дверью Александр Владимирович посмотрел на меня. Я помахал рукой и он в ответ.

«Там, где закрывается одна дверь, открывается другая», но ничто не гарантирует, что она откроется сразу после того, как закрылась первая. Так в большинстве случаев, скорее всего, не происходит.

========== 4. Четверг, 06.06; воскресенье-Х, 01.09-Х ==========

Сложно принять факт, что человек, который постоянно был с тобой, в твоей компании, просто исчезает, будто бы его и не было, вырезали в фотошопе, но, в отличие от удобной функции на компе, которая заполнит пустое пространство схожими окружению элементами, реальность ясно показывает образовавшуюся дыру. И тогда понимаешь, здесь его нет, но мог быть, должен был, раньше так ведь и было.

Ёжусь от холода.

Ветер дует и нагоняет облака, но погода остаётся преимущественно солнечной.

Я подошёл первым. Жду ребят, проверяя телефон. Дима предложил встретиться, пока не уехал заграницу, хотя подал он всё это с таким выражением, будто мы все поедем заграницу. Его невнимание к мелочам всегда удивляет.

Закуриваю и листаю переписку.

Даня не придёт, потому что брат и сестра забрали на пленэр, клянётся, что всеми силами сопротивлялся, но проиграл, потому что их двое, а он один, так ещё и самый младший. Вот и соберёмся меньшим составом. А месяц назад мы все были вместе.

Всего лишь месяц назад.

Становится дурно, и я затягиваюсь.

Мысли подостыли, но легко вылезают на богатой почве.

Вадим что-нибудь говорил парням? Писал? Кто-нибудь узнал об этом?

Стоит ли мне быть спокойным, потому что парни решили собраться? Значит ли это, что они ничего не знают? Хорошо бы. А другие? Кто другие? Денис? Почему-то я сомневаюсь. Даже если Вадим ему расскажет, то что будет? Мне это никак не повредит. Повредит, если он раздобудет контакты родителей и напишет им.

Передёргивает: отец раскричится, а мать будет молчаливо осуждать.

Пытаюсь затянуться, но не получается. Всё скурил. Бычок выкидываю и достаю пачку, а в ней – пара сигарет. Я курю слишком часто.

Думаю оставить на вечер, но после минуты бездействия не сдерживаюсь.

Плохая привычка.

И не успеваю я закончить, как подходят Петя, Дима и Вася.

— Я писал Вадиму. Он сказал, что не придёт, — вовремя говорит Дима, указывая на его отсутствие.

У меня в желудке забило. Я прикладываю руку к телу и делаю затяжку.

— Он, — говорю я, а голос оказывается совсем глухим. Ребята смотрят на меня. — Он навряд ли придёт.

— Ну… я это и сказал, — не очень уверенно напоминает Дима.

— Я… я имел в виду, что вообще. Не придёт.

— Почему?

Становится снова жарко. Не могу я им рассказать.

Уши раскраснелись, и я пытаюсь свободной рукой прикрыть одно, будто ребята не видят, не смотрят на меня. Пепел падает с сигареты.

— Ну, мы… э, — я смотрю на асфальт и выискиваю камушки, чтобы пнуть и потянуть время – не могу я, не могу даже элементарно соврать, — типа поссорились.

Бой был односторонним – меня уложили.

— Слишком много сигарет отстрелял? — отшучивается Петя.

Я смотрю на него и думаю, а ведь смешная шутка, но застываю с полуоткрытым ртом – я не могу рассмеяться и согласиться. Если бы дело обстояло так, Вадим бы пришёл после того, как я скинул ему фотографию блестящей пачки.

— Нет. То есть было бы круто, если бы да, но… нет. — Горло и скулы болят. — Всё, как бы, серьёзнее, — без «как бы», — поэтому навряд ли получится встретиться, — пока буду я. Парни ведь ни при чём.

— Вау, — Вася даже удивляется – это меня немного приободряет: всё настолько плохо, а я и не заметил.

— Вначале тоже не фонтан был, — говорит Дима, — помните? — Мы киваем. — Хуже этого?

Я выпускаю смешок, затягиваюсь и выкидываю сигарету.

— Хуже.

Тогда всё не строилось по незнанию, а сейчас развалилось от слишком большого знания.

— Хреново, — отмечает Петя.

Кажется, атмосфера угроблена с концами, но оно того стоит – я не хотел хранить молчание до сентября. Лучше сказать сразу, чем принести подобный подарок несвоевременно: «Ах да, я забыл вам сказать раньше…».

— А мне вообще Вадим написал, что заболел, и поэтому не сможет…

Вадим решил об этом умолчать. Решил закопать тему в самом начале? Не представляю, но, я думаю, что это неплохой ход, так он дал мне выбор: говорить или нет. Теперь вопросы, скорее всего, об умалчивании пойдут ему. Скажет ли он тогда правду?

Я потянулся за сигаретами, но вовремя подумал о действии и задержал руку.

— Соврал? — заговорщески шепчет Вася.

Ему только повод дай удачно подцепить Вадима.

— Ну не знаю, — говорит Петя, — его и в школе до последнего дня не было. Или вы уже тогда поцапались? — Он смотрит на меня.

Вадима нет, но о нём говорят. Хотят говорить. Я понимаю.

— Нет. В последний день это и случилось. Я тоже не знаю, где он был до этого. Но выглядел… так себе.

— Сто пудов от нервов, — важно оглашает Дима, — он же отличник, после уроков на дополнительные занятия ходит, тут точно что-то сработало. Даня бы сказал.

Иногда я забываю, что у Вадима в дневнике одни пятёрки, он сам об этом никогда не говорит, никогда не хвастается, учёба его в принципе не парит, но всё у него идёт гладко.

Когда я делаю вид, что меня учёба не парит, я качусь с дикой скоростью вниз и потом забираюсь обратно пару месяцев, под давлением классной, учителей и родителей. Я никогда не понимал, как Вадиму это удаётся. Когда спросил, он пожал плечами и сказал, что так просто выходит: слушает, что дают на уроках, и запоминает. Никакой магии, никаких трюков.

С ребятами мы решили пройтись по набережной. Плавно атмосфера изменилась, Вадима уже не трогали, и мне стало спокойнее. Может, получится жить в повседневности и без него. Но пока что он плотно засел в мыслях.

Не касаясь учёбы, я думал, что мы похожи. Что-то цепляло нас друг в друге, что-то не нравилось обоим, что было в нас самих. Потом мы легко сошлись: не было общих интересов или любимых вещей, нам просто было легко друг с другом, пусть иногда он и был невыносим, это всё казалось мелочью, казалось, ничто не станет между нами, нашими разговорами, подколами, этим особенным пониманием, когда слова не нужны.

Но было ли между нами что-то ещё?

Я не хочу задумываться. Эти мысли тяжёлые и неподъёмные – так говорит моё сопротивление, так мне плохо от того, что дверь закрылась.

Так глупо себя чувствую: мне даже нечего было сказать в своё оправдание. Я понимаю, что Александр Владимирович старше, что наша связь ненормальна, что я сам дал газу в этих отношения, я сам решил их выбрать, всё понимаю, но чем мне оправдываться? Я понимаю и Вадима, но также я знаю и себя и свои чувства. Однако мои чувства не оправдание. Кажется, я слишком ценю их, чтобы оправдываться ими. Они есть и это всё, большего с ним не возьмёшь.

Наверное, поэтому я промолчал, ничего не написал ему, ничего не сказал потом, эти мои чувства как и для меня, так и для Вадима не будут оправданием, не послужат объяснением. Они в другой категории «за», в той, которая важна только мне, а не Вадиму, закону, не, если подумать, здравой логике.

***

После первого сентября ничего не изменилось, кроме суматохи вокруг экзаменов.

Иногда хотелось заговорить с Вадимом, просто спросить, как дела, как прошло лето, откуда загар, но я понимал, что это совсем не к месту, не к ситуации между нами. По нему было видно, что он всё для себя решил, и я думал, что мне тоже надо так сделать – это лучшее решение. Просто жаль, совсем немного, что закончилось так, я бы хотел изменить сцену, не делать её такой резкой и пугающей для меня, но это не в моих силах. Мне остаётся только принять результат.

Когда мы пересекались на улице, я получал всё тот же осуждающий взгляд, но теперь я думал, что он хуже того, что был у матери, а потом… как-то так получилось, что принятие стало для меня невозможным, и я стал злиться на Вадима: лучше скажи вслух, а не смотри на меня так.

Всё это действительно было похоже на начало, просто мы оба знали немного больше.

Что думали парни, я не знал. Переживали и что чувствовали – тем более, знали ли, что именно чувствуют, – где-то за гранью моего понимания. Когда я смотрю на Васю, то сомневаюсь, что его это трогает. То же могу сказать о Диме и Пете, но это только потому, что они сами по себе такие: не слишком говорящие о чувствах. Я такой же. Стараюсь не понимать, что там гложет, от чего мне хреново, но всё понимаю. С Александром Владимировичем мы всё время это разбираем.

Нужно знать больше радости, грусти, страха и злобы – этими четырьмя чувства не ограничиваются. Не только ими можно описать жизнь.

В моей жизни много стыда и вины. Сначала было легче, когда я этого не знал, теперь принимаю, потому что так и есть, куда деться?

Когда я разбираю чувства, я иногда думаю, как к ним относился Вадим? Как много их у него? Сколько он принимает и сколько отвергает? Но в последнее время, когда я думаю о Вадиме, я испытываю злость, потому что не хочу видеть его и его реакцию на меня. Обо мне он наверняка думает что-то в духе: «Лучше бы его не видеть», типа как относился к тому Денису.

Я подкинул карточки с изображением эмоций и закрыл глаза.

А может, мои чувства могли быть оправданием? Да, смотри, я такой, мне нравится взрослый мужчина, боже, я от него без ума и я сто раз перефантазировал, как мы прекрасно вместе живём, и я счастлив, неужто нельзя?

Где-то подкрадывается стыд, который говорит, что нельзя, а где-то я, который хочет вырубить этот стыд и сказать: «Можно!».

Я всё понимаю, но также я хочу быть счастлив, хотя бы на то время, которое мне доступно. Кто знает, что будет потом? Когда закроется и эта дверь? У меня же не так много времени переживать о каком-то там бывшем друге, который прознал и прогнал меня, – его дело, пусть делает, что хочет, мне всё равно, я просто хочу быть счастлив, хочу, как раньше… не думать об этом, хочу встречаться на переменах, курить, шутить про сигареты и вместе, в компании, заедаться на фудкорте до отвала, а потом угорать на набережной.

Всё это было не так давно, но теперь между прошлым и настоящим пропасть и через эту пропасть мост не перекинешь, дверь эту не вскроешь и остаётся только примириться с результатом. Но я не хочу быть одним, кто будет с этим примиряться.