Разумное решение (ЛП) [Beth Poppet] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1 ==========

Марианна села в кровати, тяжело дыша, дрожащими руками прижимая одеяло к бурно вздымающейся груди. Снова тот же кошмар! Даже во сне ее несчастье не отпускало ее, наполняя образами и чувствами того дня, что она больше всего на свете хотела бы оставить в прошлом и забыть навеки. Марианна опустилась на подушку и снова укрылась одеялом, очень стараясь лежать неподвижно и дышать беззвучно, чтобы не разбудить спящую рядом сестру.

Элинор не знает — и не должна знать — что за тяжесть лежит у нее на сердце. Слишком тяжело делить с кем-то такую боль; слишком страшно, что проступок Марианны обернется гибелью для всей семьи. И что с того, что виноват он? Свет не прощает падшую женщину — и не спрашивает, кто виновен в ее падении. Справедливости Марианне ждать не приходится. Нет надежды на счастливый брак, основанный на романтической любви — брак, о котором она, глупая, еще недавно мечтала! Едва ли теперь стоит вообще думать о браке. Если оправдаются ее худшие подозрения… если правда выйдет наружу… При этой мысли Марианна вновь задрожала — и не от холода.

Привыкшая полагаться на собственные чувства и мнения как на неоспоримую истину, теперь Марианна не могла ни понять перемену своих чувств к мистеру Уиллоуби из Алленхема, ни с нею смириться. Прежде она верила, что Уиллоуби ее любит, что и величайший его грех был вызван слишком сильной любовью к ней. Едва только, думала Марианна, ей удастся с ним увидеться, поговорить, убедить, что она простила его былые прегрешения — он не постыдится к ней вернуться, и все между ними станет как встарь, в Девоншире. Она в самом деле верила, что поступок Уиллоуби перед отъездом из Бартона — сколь ни отвратительный, сколь ни противный всем законам чести и приличий — был не преступлением против нее, а лишь выражением величайшей страсти, и приехала в Лондон с твердым намерением найти здесь подтверждение своей вере. Однако молчание, коим были встречены ее письма, стало лишь первым в череде ударов, каждый из которых было все тяжелее перенести, все труднее объяснить или от них отмахнуться. Бедная, наивная Марианна: быть может, она и не осознала бы, что Уиллоуби совершил над ней насилие, если бы за ним не последовала равнодушная холодность.

Несколько недель Марианна цеплялась за ничем не обоснованную надежду: мол, все дело в том, что какой-нибудь дурной человек, желающий ей зла, оклеветал ее перед Уиллоуби — поэтому он больше не хочет ее знать. Кто и за что мог так ее возненавидеть, и какая клевета могла столь решительно восстановить против нее былого возлюбленного — это даже Марианне придумать было нелегко; однако по мере того, как дни шли за днями, и тоска ее росла, Марианна измышляла все новые версии и мотивы, и Элинор напрасно старалась ее разубедить.

Однако несколько встреч с Уиллоуби в свете и, более всего, холодно-жестокое письмо, написанное его рукой, наконец изгнали из разбитого сердца Марианны и нежные чувства, и надежду на примирение. И в то самое время, когда она пыталась примириться с мыслью, что в постигшем ее горе виноват сам Уиллоуби, и только он один, новое страшное подозрение проникло ей в душу — подозрение, что дурной поступок Уиллоуби может иметь неотвратимые и гибельные последствия; и этот ядовитый клубок разочарования, сожалений, горечи воспоминаний и страха перед будущим настолько ее измучил, что Марианна сделалась совсем непохожа на себя прежнюю.

Она стала тиха и молчалива. Говорить о своих подозрениях Марианна ни с кем не осмеливалась; участвовать в беседах так же открыто, живо и искренне, как бывало прежде, просто не могла. Мир ее рухнул, чувства, которым она так привыкла доверять, вовлекли в страшную беду, и теперь — когда Уиллоуби оказался негодяем, а сама она, быть может, скоро станет презреннейшей из людей — Марианна не могла более верить себе.

От этих мыслей ее охватила тошнота, в последние дни уже привычная. Нащупав в темноте дверцу шкафа, Марианна извлекла оттуда bourdalouе [ночной горшок (фр.) - прим. пер.] и, склонившись над ним, рассталась со своим ужином. Пропала надежда скрыть свои страдания от Элинор: теперь она непременно спросит, что происходит с сестрой.

Элинор ясно видела, что с Марианной что-то очень неладно; однако любые расспросы так расстраивали младшую сестру, что скоро Элинор перестала подступаться к ней с вопросами — спрашивала лишь, не может ли чем-то успокоить ночные кошмары, начавшиеся у Марианны несколько дней назад и с тех пор не дававшие ей покоя каждую ночь. Элинор терялась в догадках. В последнее время пути их с Уиллоуби не пересекались, никаких писем, которые могли бы ее расстроить, Марианна не получала — что же ее так потрясло?

Но Марианне нечего было ответить на ее вопросы. И не только потому, что рассказ о своем несчастье был для нее невыносим. Любовь и нежность, звучащие в голосе сестры, неизменно исторгали из груди Марианны такие рыдания, что она не могла вымолвить ни слова — лишь цеплялась, словно утопающий посреди бурных вод, за первое, что попадалось под руку, и заливалась слезами.

Она знала, что почти утратила былую красоту. Глаза ее распухли и покраснели от постоянных слез; она побледнела и похудела так, что это заметила даже миссис Дженнингс. «Что-то, милая моя, — говорила она, — туалеты ваши стали вам как будто великоваты!»

Марианна предпочла бы оставаться дома и не показываться в свете, как того требовала учтивость, однако избежать этого не могла. Сестры Дэшвуд для того и приехали в Лондон, чтобы наслаждаться его развлечениями, и, отказываясь от всех приглашений, Марианна дурно отплатила бы миссис Дженнингс за ее доброту. Посещение балов и званых вечеров, улыбки, светские разговоры ни о чем, необходимость хранить веселый и довольный вид были для Марианны невыносимо мучительны. Одно лишь слабое утешение находила она в том, что на каком-нибудь из этих вечеров Элинор может встретить Эдварда. Пусть все надежды на собственное счастье для нее потеряны — Марианна не отклоняла приглашений, чтобы не помешать счастью сестры.

Но как же ей было тяжело! И как мучительно сжималось сердце при мысли, что на одном из этих вечеров она может вновь столкнуться с Уиллоуби!

Увидев его впервые после того ужасного дня, Марианна едва не лишилась сознания — так остра была душевная боль. Хотя после того, как он в последний раз стоял перед ней во плоти, прошло более двух месяцев, Марианна оказалась не готова к тому, чтобы внезапно увидеть его посреди залы, полной людей, от себя в каких-нибудь двадцати шагах. Словно в тумане, видела она, как он любезничает с разряженной молодой особой (кто она, Марианна узнала после), с несказанной сердечной мукой слышала из его уст холодное, равнодушное приветствие. По счастью, ей не пришлось объяснять свою внезапную слабость: спутники ее заметили, что лицо Марианны смертельно побледнело, дыхание пресеклось, и ноги подкосились, но, несомненно, дали этому свое объяснение. Она едва держалась на ногах, и Элинор вместе с полковником Брэндоном под руки довели ее до экипажа. Марианна была не в силах поблагодарить полковника даже кивком головы — за нее это сделала Элинор.

На этот раз обычная проницательность изменила сестре: Элинор, несомненно, полагала, что Марианна потрясена и в глубоком горе из-за того, что Уиллоуби для нее потерян. О, если бы так! Если бы Марианна — бедная влюбленная глупышка, какой была она еще совсем недавно — страдала лишь от того, что лишилась его расположения! Если бы эта нестерпимая сердечная боль и тошнотворный страх происходили лишь от неразделенной любви! Тогда ей было бы легче забыть Уиллоуби — так же, как, несомненно, полковник Брэндон уже забыл, что был ею увлечен.

Но любовь ее не осталась неразделенной. В сердце своем — и, если это возможно, еще глубже сердца — Марианна знала, что Уиллоуби тоже ее любил; и теперь не могла поверить, что он предал свою любовь ради пятидесяти тысяч фунтов. Возможно ли такое? И как после такого жить?

В томительные бессонные ночи мысли Марианны, неожиданно для нее самой, все чаще обращались к полковнику и его поведению в сравнении с поведением Уиллоуби. Прежде она смеялась над его ухаживаниями, говорила, что он для нее слишком стар, осыпала насмешками его «угрюмый вид». Как все изменилось! Теперь насмешек и глумлений заслуживает она сама — а он, без сомнения, почтет себя счастливцем, что не связал открыто свое имя и судьбу с женщиной, так себя унизившей… Благоразумие больше не казалось Марианне смешным и глупым предрассудком. Элинор была права, во всем права! Ей следовало быть осторожнее!.. При этой мысли желудок ее болезненно сжался, и Марианна снова склонилась над ночным горшком.

Теплая ладонь легла ей на спину — красноречивый знак того, что Элинор не спит.

— Дорогая моя, ты уверена, что не больна?

Промокнув салфеткой уголок рта, Марианна твердо ответила:

— Элинор, со мной все хорошо. Или будет хорошо утром. Должно быть, жаркое, что подавали за ужином, было несвежим.

— Марианна, мы с тобой ели одно и то же, но только твой ужин оказался в ночном горшке!

— Ты всегда была крепче и здоровее меня. Спи спокойно. Уверяю тебя, со мной все хорошо, — солгала Марианна.

Элинор недоверчиво вздохнула, однако снова легла под одеяло и свернулась клубочком, стараясь согреться в опустевшей постели.

Марианна понимала, что с ее стороны эгоистично не возвращаться в постель, где мерзнет под тонким одеялом сестра; однако сейчас близость любого другого человека была для нее невыносима. Кошмарный сон вновь взбаламутил нестерпимую боль и горечь — чувства, с которыми Марианна предпочитала оставаться наедине.

Пожалуй, ей было бы легче, проявись в нем с самого начала равнодушие или жестокость. Проще было бы его ненавидеть — и проще бранить себя за то, что не распознала его истинную суть, не обратила внимания на признаки, обличающие негодяя. Но он был безупречен. Красноречивый, внимательный — и такой обаятельный! Даже сейчас трудно было осознать, что Уиллоуби, расточавший ей комплименты, взиравший на нее с таким обожанием — тот же Уиллоуби, что в день, когда Марианна ожидала от него предложения руки и сердца, силой увлек ее в постель. Быть может, таковы все мужчины: бездушные обманщики, они лишь притворяются достойными и любящими, чтобы добиться своего? Но нет, этому Марианна поверить не могла. Пусть доверие ее к мужчинам навеки поколеблено — все же она знала, что Эдвард совсем не такой. И полковник Брэндон тоже…

Теперь — увы, слишком поздно! — она мечтала быть такой, как Элинор. Разумной, решительной, не позволяющей чувствам брать верх над разумом.

Что ж, хотя бы в одном Марианна поступит как сестра: решительно положит конец терзающим ее сомнениям и подозрениям. Если произошло самое худшее — по крайней мере, об этом она будет знать наверняка.

Понимая, что больше не сможет уснуть, Марианна потихоньку поднялась и начала готовиться к утренней прогулке. Еще раз достала из сумки и перечитала желтую карточку с нацарапанным на ней адресом — хоть уже и выучила этот адрес наизусть. Заплела волосы в косу и заколола на затылке, на манер девицы из простонародья. Поношенный черный плащ она приготовила еще с вечера — повесила на дверцу гардероба, чтобы с утра не привлекать внимания шумом, открывая шкаф и разыскивая себе верхнюю одежду.

Она собиралась уйти попозже, ближе к рассвету: однако минуты текли невыносимо медленно, тишина в комнате давила на измученные нервы, и Марианна поняла, что не сможет ждать до рассвета. Нестерпимая тревога снедала ее и требовала покончить с этим как можно быстрее.

Она ясно ощущала себя погибшей, потерянной женщиной, когда выскальзывала из дома под покровом тьмы, надеясь, что случайный блик света или шорох не выдаст ее намерения. Идти предстояло не слишком далеко. Ни миссис Дженнингс, ни кто-либо из ее подруг ни за что не отправились бы в эту часть города по доброй воле; однако разыскать нужный адрес оказалось не сложнее, чем его избегать. Темнота и узкие грязные улочки не пугали Марианну; боялась она лишь одного — быть узнанной.

Она молилась о том, чтобы Элинор не проснулась слишком рано и не подняла на ноги весь дом, вообразив, быть может, что Марианна из какого-то романтического каприза решила сбежать из дома. Нет, покидать сестру и пускаться в одинокие скитания Марианна была пока не готова. Возможно — если в конце пути прозвучит тот ответ, которого она страшится — она задумается о том, когда и как исчезнуть, чтобы не навлечь позор на родных. Но не сейчас.

Сейчас она слишком устала, слишком измучена и телом, и душой. Сейчас, пробираясь по темным закоулкам трущобных лондонских кварталов, Марианна страшилась не тех опасностей, что могли подстерегать ее по дороге, а лишь той ужасной истины, что, скорее всего, ждала в конце пути.

========== Глава 2 ==========

В это утро Элинор проснулась от звуков пера, торопливо царапающего по бумаге. Быть может, сонно подумала она, сестра снова пишет Уиллоуби. Марианна сидела за столом, в простом будничном платье без лент и украшений — весьма необычный для нее наряд: обычно младшая мисс Дэшвуд уделяла своим туалетам большое внимание и даже в самые тихие утренние часы старалась одеваться понаряднее. Но еще больше удивил Элинор поношенный черный плащ, висящий на ручке гардероба, как будто Марианна недавно его сняла.

— Ты куда-то выходила? — спросила Элинор.

— Прогуляться, — прозвучал краткий ответ.

— В такой ранний час?

Ответом ей стало лишь царапанье пера по бумаге.

— Милая, может быть, ты мне объяснишь…

— Пожалуйста, Элинор! Не сейчас! Скоро я все тебе расскажу, но сейчас мне нужно побыть наедине со своими мыслями. Если я попытаюсь заговорить об этом прежде, чем буду готова… — Перо ее на мгновение застыло. — Нет! Скоро, скоро ты все узнаешь — но теперь не дави на меня!

— Что ж, будь по-твоему, — пробормотала Элинор. — Ты спустишься к завтраку?

— Хочу попросить, чтобы ты извинилась за меня перед миссис Дженнингс. Скажи, что я не совсем здорова.

— Может быть, распорядиться, чтобы тебе подали завтрак наверх?

— Спасибо, но нет. Сейчас я не смогу съесть ни крошки.

Завтрак прошел тихо и непривычно угрюмо, несмотря даже на присутствие за столом миссис Дженнингс. Добрая леди начала было, по своему обыкновению, поддразнивать Элинор и над ней подшучивать — но ни стыдливо опущенных глаз, ни яркого румянца, на который были так щедры Марианна или девицы Стил, от нее не добилась; так что пришлось ей удовольствоваться беседой о неудачной погоде, из-за которой все лондонские любители охоты нынче покинули свет и отправились травить зайцев в полях. Сказать по совести, прекращение потока шуток Элинор только обрадовало — однако не радовала зримая перемена в настроении всего дома, особенно тихого и мрачного теперь, когда сестры Стил переехали к Фанни, чтобы остаться у нее до конца своего пребывания в Лондоне.

Было около середины дня, и Элинор составляла письмо к матери, когда в гостиную вошла Марианна, бледная, как смерть.

— Элинор… — начала она, но оборвала себя, заметив на столе перед сестрой недописанное письмо, а в руке у нее перо с быстро сохнущими чернилами. — А, ты занята? Что ж, это может подождать.

— Нет-нет, Марианна, останься! Я всего лишь пишу маме. А ты выглядишь совсем больной. Иди сюда, присядь. Сейчас я прикажу принести тебе чаю.

Она хотела позвонить, но Марианна удержала ее руку.

— Спасибо, не надо. Я не стану пить чай. Не могу. Я…

Охваченная волнением, Марианна глубоко вздохнула и поднесла дрожащую руку ко лбу. Она уже готова была заговорить, как вдруг внизу послышался отчетливый стук в дверь.

— Кто-то пришел! — испуганно вскрикнула Марианна.

— Должно быть, это к соседям.

— Нет, стучали в нашу дверь! Боже, что, если это Уиллоуби? — При этой мысли Марианна задрожала как лист, и Элинор с удивлением поняла, что мысль о встрече с Уиллоуби не прельщает сестру, а пугает.

За дверью послышались шаги; они приближались. Вскочив со своего места, Марианна обвела гостиную отчаянным взглядом, словно ища пути к бегству; однако из этой комнаты наружу вел лишь один выход.

— Я не могу сейчас с ним встречаться! — вскричала Марианна и бросилась к дверям с такой поспешностью, что едва не наткнулась на полковника Брэндона, в это мгновение входящего в гостиную.

Марианна замерла, прижав руки к груди; щеки ее заалели.

— Полковник?! Простите, я не ожидала… Вы должны меня извинить, я… мне нехорошо! — Пробормотав это, она бросилась к себе в спальню.

Элинор приветствовала полковника с куда большим самообладанием и учтивостью.

— Прошу вас, полковник Брэндон, простите Марианну. Она сегодня неважно себя чувствует.

Полковник стоял перед ней, нахмурясь; казалось, его одолевает душевная боль едва ли меньшая, чем та, что снедает Марианну — хоть у него она проявлялась совсем по-иному.

— Кажется, вашей сестре часто нездоровится, — заметил он.

— Признаюсь, ее меланхолия в последнее время меня тревожит. Не сомневаюсь, что сестра со мной вполне откровенна, однако ума не приложу, чем ей помочь.

За сим последовали обычные изъявления учтивости: вопросы о здоровье младшей мисс Дэшвуд и их матери, замечания о погоде, еще несколько ничего не значащих реплик из тех, что обычно предваряют разговор по существу. Элинор видела, что полковник пришел не без цели, что он хочет, но не решается о чем-то спросить — однако не знала, как ему помочь, и потому ждала, попивая чай.

Наконец, сделав глубокий вдох — так, словно собирался с силами и призывал себя к мужеству — он спросил:

— Когда я смогу поздравить вас с обретением нового брата?

— Не уверена, что поняла вас, полковник.

— Весь город говорит о помолвке вашей сестры с мистером Джоном Уиллоуби.

Элинор не смогла сдержать своих чувств; на лице ее отразилась неподдельная тревога.

— Странно слышать такое: ведь сама Марианна даже нам, своим родным, подобных признаний не делала. Если они и помолвлены, об этом никак не могут знать все.

— Вы хотите сказать, что… — Тут он резко оборвал себя и продолжал уже спокойнее: — Извините меня, мисс Дэшвуд. Вы, должно быть, сочтете, что я вмешиваюсь не в свое дело, но буду откровенен: я пришел сюда с единственной целью — узнать, твердо ли все решено между вашей сестрой и мистером Уиллоуби. Прошу вас, скажите, что им осталось лишь дойти до алтаря, ибо только тогда я запрещу себе надеяться!

Сдержанное волнение, звучащее в словах полковника, нашло в сердце Элинор живой отклик, ибо обличало глубину его чувств к Марианне. Но Элинор не знала, что ему ответить. В том, что еще совсем недавно Уиллоуби и Марианну связывала глубокая взаимная привязанность, она не сомневалась. Верно, о помолвке между ними Элинор не слышала, а нынешняя холодность Уиллоуби, его молчание в ответ на письма Марианны казались необъяснимыми для страстно влюбленного — но в том, что Марианна тоскует по нему и страдает в разлуке, сомнений не было; и Элинор не хотела мучить полковника, поддерживая в нем ложные надежды.

— Обручены ли они, я с уверенностью сказать не могу; но не сомневаюсь, что Марианна любит Уиллоуби и, если он предложит ей руку, без колебаний примет его предложение. Думаю… хотя о помолвке они еще не объявляли, но Марианна относится к нему, как невеста к жениху.

Полковник выслушал ее молча, с напряженным вниманием, и когда она умолкла, поднялся со своего места.

— Сестре вашей, — проговорил он с глубоким чувством, — я желаю такого счастья, какого только можно пожелать, а Уиллоуби — постараться стать ее достойным. — С этими словами он откланялся и ушел.

С тяжелым сердцем Элинор поднялась наверх. Из слов и поведения полковника явствовало, что он все еще любит Марианну, любит глубоко и страстно. Нельзя сказать, что Элинор желала ему удачи; однако сейчас, невольно сравнивая его с Уиллоуби, она спрашивала себя, чем кончатся для Марианны нынешние треволнения. Что, если любовные горести нанесут непоправимый урон ее здоровью, телесному или душевному?

— Чего хотел полковник? — с тяжелым вздохом спросила Марианна.

— Только поздравить тебя по случаю обручения с Уиллоуби.

— Неправда! — воскликнула Марианна, удивив Элинор энергией и горячностью этого возгласа. Щеки ее запылали. — Ты шутишь, Элинор, но это вовсе не смешно! Розыгрыши тебе не удаются — оставь их для Маргарет!

— Я вовсе не шучу. Как видно, слухи о том внимании, что оказывал тебе Уиллоуби в Девоншире, поспели в Лондон раньше него самого. По словам полковника, здесь только об этом и говорят.

При этих словах краска гнева на щеках Марианны сменилась бледностью отчаяния.

— О, Элинор, — простонала она, — что же мне делать? Боже мой, Боже! Что мне делать?

Элинор подошла ближе и опустилась на колени перед ее креслом.

— Милая моя, объясни наконец, что тебя гнетет! Как я тебе помогу, если ты ничего не рассказываешь? Почему Уиллоуби тебе не пишет? Почему на званом ужине любезничал с другой женщиной, а с тобой едва обменялся парой слов? Вы поссорились? Что мне прикажешь думать обо всех этих вздохах, и слезах, и письмах, на которые нет ответа? Ты почти ничего не ешь, бродишь по комнатам, как тень. Где та веселая, полная жизни Марианна, на которую я порой сердилась, но не могла ее не обожать? Что случилось, дорогая моя? — Приложив прохладную ладонь к пылающей щеке сестры, Элинор умоляла: — Прошу тебя, расскажи мне все! Никогда еще я не видела тебя в таком унынии, и не могу выразить, как это меня тревожит!

Марианна долго молчала, глядя мимо нее, куда-то в дальний угол спальни, невидящими глазами, словно перед ней разворачивалась трагическая сцена, для прочих незримая. Наконец она ответила — и усталая покорность в ее голосе поразила Элинор так тяжело и болезненно, как не поразили бы никакие вспышки гнева или горя:

— Я беременна.

— Марианна!.. — Мысленно Элинор возблагодарила Бога за то, что уже стоит на коленях — иначе ноги подкосились бы под ней, и она рухнула бы наземь.

— Теперь я знаю точно, — едва слышно прошептала Марианна, не отрывая взгляда от дальнего угла. –Ранним утром, пока ты спала, я потихоньку выскользнула из дома, чтобы во всем убедиться. Мне рассказали об одной старухе… она… О, Элинор! — простонала она, наконец обращая взор на сестру. — Что со мной будет?!

— Это… ребенок Уиллоуби? — осторожно уточнила Элинор.

Вопрос прозвучал страшно даже для ее собственных ушей; но после того, как жестоко обманулась на счет состояния сестры, Элинор не собиралась более ни в чем довольствоваться предположениями.

Марианна потерянно кивнула.

— Ждать от него ответа больше нельзя, — твердо сказала Элинор. — Поезжай к нему сама и скажи, что вы должны объявить о помолвке немедленно — и пожениться как можно скорее.

— Мы не помолвлены, — возразила Марианна. — По крайней мере, в этом он передо мною чист. Он не нарушил клятвы, ибо ее не давал.

— Не давал клятвы? Марианна, но он изо дня в день, каждым словом, жестом, взглядом клялся тебе в любви! Быть может, он не произносил нужных слов — но вел себя так, как вправе себя вести лишь влюбленные. А теперь ты носишь его ребенка! Если он не собирался на тебе жениться, значит, самым жестоким образом тебя использовал!

— Так и было, Элинор! Так и было! Но я… я так его любила! — С этими словами она разрыдалась так горько и безутешно, что и на глазах у Элинор выступили слезы сострадания. — Он любил меня, и я отвечала ему любовью!

— Но вы не обручились, — повторила Элинор, желая выяснить это раз и навсегда.

Марианна молча замотала головой, содрогаясь от рыданий.

— Что же теперь? Пойдешь к нему и попросишь принять на себя ответственность?

— Нет, Элинор. Я не смогу. Просто не смогу. Теперь, когда знаю, каков он на самом деле… пожалуйста, не проси объяснений — но никогда, никогда, даже в таком отчаянном положении, как сейчас, я не свяжу себя с подобным человеком!.. Боже, как все это вынести? — вскричала она и снова разразилась рыданиями.

Горе скоро истощило Марианну; она рухнула на кровать и там продолжала оплакивать свою жалкую участь.

Элинор не знала, что сказать. Чем утешить бедную сестру — и какое утешение найти в ее положении? Идти к Уиллоуби Марианна отказывается наотрез — и, должно быть, для этого есть причины. Элинор хотела бы понять, что произошло между влюбленными, но ясно видела, что сейчас Марианна нуждается в ее присутствии и поддержке, а не в настойчивых расспросах.

Едва Марианна немного успокоилась, как в спальне появилась миссис Дженнингс — совсем не вовремя, да еще и с дурными вестями. По всему Лондону, сказала она, гремит новость, что Уиллоуби обручился с мисс Грей — той самой, у которой пятьдесят тысяч фунтов приданого! Страшно подумать, как подло обошелся он с дорогой бедняжкой Марианной: ведь все верили, что он от нее без ума — так ловко он притворялся влюбленным!.. При этих словах рыдания Марианны возобновились с новой силой, и миссис Дженнингс ретировалась, пообещав прислать ей наверх, в виде утешения, какое-нибудь угощение.

До конца дня Элинор оставалась у постели Марианны, заботилась о ней и пыталась утешить, как могла. Понимая, как нужна сейчас сестре твердая опора, она вела себя так, словно ничто, кроме нынешнего состояния Марианны и мелких повседневных дел, ее не заботит. Однако мысли ее были как в тумане. Напрасно Элинор ломала голову над тем, что им теперь делать, к кому обратиться за помощью — выхода она не видела.

========== Глава 3 ==========

Элинор не могла понять, почему даже сейчас, отказавшись от мысли о замужестве за Уиллоуби, Марианна настаивает на том, чтобы остаться в Лондоне. Еще загадочнее было ее нежелание даже слышать о браке. Верно, Уиллоуби обручен с другой; верно, с Марианной он поступил как последний негодяй; однако единственное спасение для нее сейчас — выйти замуж, и как можно скорее, иначе в глазах света она погибнет. Внебрачный ребенок оставит и на самой Марианне, и на ее семье неизгладимое клеймо. Впрочем, о собственной судьбе Элинор сейчас не помышляла: для себя она уже оставила все надежды на счастье и думала лишь о том, как спасти сестру. Но, сколько ни размышляла об этом — единственным разумным решением казалось, несмотря на перемену чувств былых влюбленных, настоять на браке с Уиллоуби.

Задача нелегкая, а учитывая стесненное положение семейства Дэшвуд, пожалуй, и вовсе невозможная. И все же Элинор поражало, что Марианна решительно не желает об этом даже говорить. Определенно, здесь была какая-то тайна, которую следовало бы разгадать; но сейчас разум Элинор осаждали более неотложные заботы. Думала она даже о том, чтобы — Бог весть каким образом — попытаться устроить брак без согласия Марианны, даже без ее ведома. Быть может, если кто-нибудь выплатит Уиллоуби значительную сумму, если удастся с ним договориться — Марианна сама поймет, что иного выхода у нее нет?

Но кто взялся бы помочь сестрам таким образом? Джон? Об этом и думать нечего. Даже если сам дядюшка и согласится прийти им на выручку, Фанни, узнав о сути несчастья Марианны, не пожалеет слов осуждения, несомненно, заявит, что умывает руки — и убедит мужа поступить так же. Нет, от Дэшвудов помощи ждать не стоит.

Быть может, полковник Брэндон — узнай он, что произошло — сам предложил бы помочь Марианне всем, что в его силах. Он добрый, благородный человек — и, без сомнения, до сих пор питает к Марианне глубокое чувство. Едва ли он допустит, чтобы дорогое ему существо, пусть и столь униженное, подверглось позору и насмешкам света. Но увы, полковник не ведает о несчастье Марианны, и едва ли возможно, не нарушая приличий, посвятить его в столь деликатный секрет.

Таким мучительным и бесплодным размышлениям предавалась Элинор, когда горничная возвестила о внезапном появлении самого полковника.

На этот раз обошлось без неторопливых глотков чая, разговоров о погоде и о здоровье; и гость, и хозяйка сочли за благо сразу перейти к делу. Серьезно, но спокойно, не выдавая ни лицом, ни голосом своих терзаний, Элинор поздоровалась с полковником и поблагодарила за визит.

Полковник лишь коротко кивнул в ответ и заверил, что такой пустяк не стоит благодарности.

— Как ваша сестра? — спросил он, не тратя времени на ненужные предисловия, с нескрываемой тревогой и заботой в голосе.

— Марианна жестоко страдает, — с прямотой и откровенностью, удивившей даже ее самое, ответила Элинор. — Она… не могу поведать вам всю глубину ее горя — несчастье ее не таково, чтобы его легко было с кем-то разделить. Скажу лишь, что в нынешних обстоятельствах я в растерянности и не знаю, чем ей помочь. Я пыталась убедить ее вернуться домой, но она, похоже, твердо решила не возвращаться в Бартон, пока… пока не… простите, полковник. Здесь мне лучше остановиться, чтобы не предать ее доверия.

— Быть может… я… — начал полковник — и остановился, не поднимая глаз и в нерешительности водя пальцем по резным завитушкам на ручке кресла. Пожалуй, впервые — если не считать поспешного отъезда из Делафорда во время пикника — Элинор видела его в таком волнении, даже смятении чувств. — Мисс Дэшвуд, позволите ли вы сообщить вам о некоторых обстоятельствах? Поверьте, мною движет сейчас лишь стремление быть полезным вам обеим…

Дыхание пресеклось у Элинор в груди; она угадала его намерения.

— Вы хотите рассказать что-то о Уиллоуби.

Это было более утверждение, чем вопрос. Уже давно Элинор поняла, что полковник недолюбливает мистера Уиллоуби — и, зная благородство его сердца, догадывалась, что причина этого вовсе не в ревности или, по крайней мере, не в ней одной.

Полковник Брэндон склонил голову, подтверждая ее подозрения, и продолжал:

— Когда я распрощался с вами в Бартоне… Но нет, лучше начну не с этого. Без сомнения — да, в этом сомневаться не приходится — миссис Дженнингс уже поведала вам о некоторых событиях моего прошлого. О моей связи с женщиной по имени Элизабет и ее печальном исходе.

Элинор подтвердила, что кое-что слышала об этой истории от миссис Дженнингс.

Полковник продолжал — отрывисто, порой отводя глаза в сторону, словно воспоминания причиняли ему боль, или возводя к небесам, когда перед мысленным взором его представали более приятные картины прошлого:

— Об этом знают все мои друзья. Но не всем известно, что двадцать лет назад Элиза умерла родами, произведя на свет незаконного ребенка. Отец, кто бы он ни был, их покинул. Умирая, Элиза умоляла меня позаботиться о дочери. Я подвел ее во всем остальном — и в этом отказать не мог. Я взял девочку — тоже Элизабет, мы называли ее Бет — и вырастил в деревне, в одной добропорядочной семье. Должен признаться, я ее избаловал. — Это признание он сделал с тяжелым вздохом. — Я ни в чем ее не стеснял, она ни в чем не знала отказа. Все, чем я обладал, было к ее услугам.

Здесь он ненадолго умолк, словно собираясь с силами перед тем, как перейти к самой тяжелой части своего рассказа.

— Почти год назад Бет сбежала из дома. Восемь месяцев я не имел о ней известий — и страшился самого худшего. Но в день пикника в Делафорде мне пришла весть, заставившая бросить все и помчаться к ней. Бет… она была беременна, а тот негодяй, что соблазнил ее и бесследно исчез…

— Вы хотите сказать, это был Уиллоуби? — побледнев, внезапно охрипшим голосом спросила Элинор.

— Именно из-за постыдного поведения с Бет мисс Смит вычеркнула Уиллоуби из завещания и лишила дохода, потребовав, чтобы он женился на обесчещенной девушке. А он был по горло в долгах и надеялся лишь на тетушкино наследство. В таких обстоятельствах он, должно быть, пришел к мысли, что брак с вашей сестрой полностью его погубит.

— И покинул Марианну ради мисс Грей и ее пятидесяти тысяч фунтов.

Рассказывать об этом полковнику, по-видимому, было так же тяжело, как Элинор — его слушать. Словно оправдываясь, он добавил:

— Я не стал бы утруждать вас этими подробностями, если бы не… быть может, со временем это смягчит сожаления вашей сестры.

— Ах, полковник, если бы вы знали, как она сожалеет! — вырвалось у Элинор. Боясь продолжать, чтобы ненароком не выдать тайну Марианны, она со вздохом опустила пылающую голову на руку.

— В моем рассказе мистер Уиллоуби выглядит бездушным развратником, — продолжал полковник, — однако мне видится вполне вероятным, что он в самом деле собирался сделать предложение вашей сестре. И, если бы не…

Здесь он ненадолго умолк. На несколько секунд воцарилось молчание, прерываемое лишь громким тиканьем часов в углу, затем полковник договорил:

— Каково бы ни было его поведение, он любил вашу сестру и женился бы на ней, если бы не…

— Если бы не деньги, — закончила за него Элинор.

И снова наступило тяжелое молчание.

— Мне очень хотелось бы, — заговорил наконец полковник, — чтобы вы убедили вашу сестру вернуться к матери. Не советую давить на нее или с ней спорить: ей лучше знать, каково сейчас ее состояние, и в какой обстановке ей станет легче. Однако лондонские сплетни жестоки — и я хотел бы избавить ее хоть от этого испытания. И, если соберетесь домой, настаиваю на том, чтобы вы позволили мне сопровождать вас с сестрой на пути в Бартон. Более того, если я могу оказать ей или вам хоть небольшую услугу, не стесняйтесь посылать за мной. Я полностью в вашем распоряжении.

— Спасибо вам, полковник, — с чувством ответила Элинор. — Мы так благодарны за вашу доброту! Я знаю, что могу говорить и за Марианну, пусть у нее сейчас и недостает сил поблагодарить вас лично.

Вместо ответа полковник просто кивнул, в своей обычной манере, и на этот раз по губам его скользнула тень улыбки.

Попрощавшись с полковником, Элинор отнесла Марианне наверх поднос с обедом. Марианна, все еще сраженная горем, сделала, однако, над собой усилие и постаралась хотя бы попробовать все, что принесла ей сестра; да и чайник, по дороге в спальню полный ароматного чая, вернулся на кухню почти пустым.

Удовлетворившись тем, что Марианна съела, сколько могла, Элинор пересказала ей во всех подробностях свой разговор с полковником. Марианна слушала, не прерывая, неотрывно глядя в пол — однако Элинор не сомневалась, что сестра слушает ее рассказ с глубочайшим вниманием.

— По крайней мере, — заключила Элинор, — ты можешь быть уверена, что он действительно тебя любил.

— Быть может, по-своему любил, — грустно пробормотала Марианна, по-прежнему глядя в пол и теребя оборку платья. — Но не так, как следовало.

На это возразить было нечего, так что Элинор предпочла перейти к материям более практическим.

— Что же до полковника… Марианна, думаю, он — наша единственная надежда.

При упоминании полковника Марианна порозовела, и на лице ее впервые отразилось некое живое чувство.

— Ты думаешь, он мне поможет? Но как это возможно? И с какой стати?

— Он — сама доброта и забота. Только посмотри, как он помогал и помогает этим бедным девушкам! Если ты обратишься к нему с просьбой, думаю, он не откажет.

— Но умолять о помощи… Нет, Элинор, — поспешила добавить она, прочтя боль на лице сестры, — не думай, что я слишком горда. Не сама мысль просить о помощи отталкивает меня, а то, что я запятнаю себя в глазах этого хорошего человека. Мне так стыдно! Как низко я пала! Как мне теперь показаться ему на глаза?

Новые слезы показались у нее из-под ресниц и заструились по щекам, и Элинор ощутила, что сердце ее разрывается от боли за сестру.

— Милая, но что же нам еще остается? Если хочешь, я схожу к нему сама. Но у нас с тобой нет ни денег, ни связей, чтобы принудить Уиллоуби жениться на тебе — и я не представляю, у кого еще могли бы найтись и средства, и желание помочь нам в несчастье.

— Не хочешь же ты сказать, что я должна просить полковника заставить Уиллоуби на мне жениться? — вскричала Марианна. — Нет, об этом я и слышать не хочу! Даже если убедить его отказаться от состояния мисс Грей — а для этого потребуется огромная сумма — оказаться замужем за… за лживым, бессердечным подлецом, готовым ради денег пойти на низость, жить с ним, гадая, не бросит ли он нас при первых же трудностях, не оставит ли меня, как только я перестану его забавлять… Нет, Элинор, ты не можешь мне это предлагать — ты не так несправедлива!

— Пусть так, но если не замуж за Уиллоуби — что же тебе делать? Куда идти? Я говорю лишь одно: какой бы путь ты не выбрала, без поддержки тебе не обойтись, и более разумного решения, чем попросить о помощи полковника, я не вижу.

Наступило короткое молчание: Марианна о чем-то напряженно размышляла.

— Разумное решение? — повторила она наконец, скорее про себя, чем обращаясь к сестре.

Что знала Марианна о разумности? Сущей нелепостью казалось ей надеяться, что полковник Брэндон, человек чести и мужества, человек безупречный и суровый, пожелает теперь иметь что-либо общее с ней — падшей женщиной! Но Элинор считает, что это разумно — а Марианна приняла решение отныне не доверять своим чувствам, так жестоко ее обманувшим, и полагаться на разум сестры. Значит, она пойдет просить помощи у полковника, пусть ей самой это и кажется совершенно безнадежным предприятием.

Что, если он подскажет способ скрыться где-нибудь, где ее никто не знает — и не нанести удар матери, не опорочить сестер, не столкнуться с насмешками и плевками, коими осыпает общество женщину, лишенную доброго имени! Эта новая надежда пробудила Марианну к жизни, и теперь ей уже не терпелось идти за помощью.

Стряхивая крошки со скатерти и с нетерпением ожидая завтрашнего утра, Марианна заметила вдруг, что, кажется, впервые разум сестры и ее собственные чувства находятся друг с другом в полном согласии.

========== Глава 4 ==========

Лондонская квартира полковника Брэндона располагалась на тихой, мощеной булыжником улочке, вдали от шумных магазинов и роскошных особняков — всего того, ради чего посещали Лондон миссис Дженнингс и ей подобные. Но не Марианна. Она оставалась здесь ради сестры, желая всем, что в ее силах, способствовать счастью Элинор, раз уж собственное ее счастье погибло навеки. Быть может, ради этого ехала она и теперь к полковнику Брэндону. Если бы ошибка Марианны обрекла на одиночество лишь ее самое — она еще могла бы вернуться к матери, чтобы оплакивать свою горестную участь в кругу родных и близких; но больше всего боялась она теперь разрушить надежды Элинор на брак с человеком, которого сестра любит и уважает — с Эдвардом Феррарсом. Если возможность такого брака еще не окончательно разрушена, то Марианна сделает все, чтобы убраться подальше от глаз света и не стать камнем преткновения для тех, кого любит более всего на свете: матери и сестер.

Таковы были ее мысли, когда слуга ввел их с Элинор в дом. С такой решимостью стояла она перед дверями, ведущими в комнаты полковника Брэндона. Она вынесет любые унижения, любые упреки, любые суровые взгляды или жестокие слова, пока остается надежда на счастье для сестры.

— Милая Элинор, думаю, мне стоит поговорить с ним наедине.

— Ты уверена?

— Да, совершенно уверена.

— Что ж, пусть будет так. Я останусь здесь, за дверью, на случай, если тебе понадоблюсь.

Полковник Брэндон ждал их, однако при появлении Марианны, казалось, на мгновение растерялся, словно не знал, как теперь ее приветствовать. Но, овладев собою, поклонился ей в своей обычной манере — с безупречной любезностью, но сухо и серьезно –и предложил сесть. Как ни старался он скрыть свои чувства, но в лице и в голосе его ощущалось некое волнение, быть может, даже нервозность. Несмотря на предстоящий тяжелый разговор, Марианна не могла не обратить внимания на роскошь обстановки в гостиной. Должно быть, подумалось ей, полковник и вправду очень богат, если даже дом, в котором он почти не бывает, обставлен так роскошно и с таким вкусом!

— Благодарю вас, полковник, — заговорила Марианна с твердостью, удивившей даже ее самое, — за незамедлительный ответ на письмо моей сестры…

Он остановил ее отрывистым взмахом руки.

— Нет-нет, прошу вас, не благодарите! Ваш визит для меня — желанный подарок. Это мне следует благодарить мисс Дэшвуд за то, что она обратилась за советом ко мне, ибо сам я ничего так не желал бы, как быть вам полезным.

Такой ответ приятно удивил Марианну. Пусть она не совсем понимала, почему полковник с такой готовностью откликается на зов о помощи — его слова приободрили ее и поощрили говорить откровенно.

— Элинор рассказала мне о вашей доброте к женщине, которую мистер Уиллоуби… бесчестно использовал. Я знаю, что не вправе надеяться на вашу доброту — ведь по отношению ко мне у вас никаких обязательств нет… — Тут голос ее дрогнул, но, справившись с собой, она продолжала: — Однако теперь сама я попала в такую же беду и принуждена молить о помощи. Я не прошу денег! — поспешно добавила она. — Только совета: что мне делать, куда идти. Где спрятаться — на время, чтобы никто не узнал, чтобы я смогла вернуться к матери после того, как… Может быть, я смогу устроиться на работу в шляпную мастерскую или куда-нибудь еще, назвавшись вдовой… Поверьте, я не горда! Я хочу лишь одного — уберечь родных, не позволить позорному пятну лечь на наше имя и разрушить надеждымоих сестер на будущее.

Глубокая морщина пересекла лоб полковника; на лицо его легла мрачная тень.

— Мисс Марианна, — отвечал он, — из вчерашних обмолвок вашей сестры я понял, что о некоей важной и деликатной стороне вашего несчастья она умалчивает. Признаюсь, это вселило в меня подозрения, но я не был вполне уверен — не уверен и сейчас… — Он остановился и на миг, словно от боли, прикрыл глаза, а затем заговорил снова: — Скажите прямо: вы беременны?

Марианна склонила голову.

— Два дня назад узнала точно, — прошептала она едва слышно, и слезы вновь полились у нее из-под век.

Слезы струились по щекам, а у Марианны не было сил даже утереть лицо платком. Страшная усталость охватила ее — усталость, никогда прежде не испытанная, сродни отчаянию; и более всего пугала та пустота, которую несла она с собой.

Полковник молча прошелся по комнате, на несколько секунд замер у окна, спиной к Марианне. Затем вновь повернулся к ней.

— Места, где вы могли бы скрыться неузнанной, я не знаю, если не рассматривать глухие деревни на задворках страны. Работать в вашем состоянии нельзя, и этого я не допущу. Если мне предстоит решить, как помочь вам — а я твердо намерен вам помочь — то, разумеется, не стану подвергать опасности ваше здоровье, отправляя вас в работный дом, или рисковать вашей репутацией, пытаясь спрятать там, где вас могут обнаружить и узнать. И даже если… — Здесь полковник на мгновение остановился, подбирая слова — как видно, даже в разговоре о столь тягостном предмете он страшился задеть Марианну неосторожным или чересчур резким выражением. — Даже если нам удастся сохранить все в тайне сейчас, известие о том, что несколько месяцев вы прожили на моем попечении и за мой счет, может выйти наружу позже — и также неизбежно погубит доброе имя ваших сестер: известно ведь, как в свете относятся к… к женщинам на содержании.

Марианна прервала его восклицанием.

— О, я совсем не прошу, чтобы вы селили меня в своем доме или брали на содержание! Вовсе нет! И не только ради семьи, но и ради вас — ни в коем случае я не желаю, чтобы из-за меня на вас упала хоть тень неблаговидных подозрений. Я прошу только совета. И, разумеется, не расскажу о нашем разговоре ни одной живой душе! Не можете же вы предполагать во мне такую низость!

Полковник все еще хмурился, но теперь Марианна ясно видела, что угрюмые черты его окрашены не гневом или отвращением, а каким-то иным чувством.

— Если содержания от меня вы не примете, я вижу лишь одно решение. Мы должны пожениться — и немедленно, пока ваше положение не стало явным.

Наступило долгое, почти осязаемое молчание.

— Полковник Брэндон, — вымолвила наконец Марианна, — я не ожидала от вас таких шуток!

— Уверяю вас, я говорю совершенно серьезно.

Это потрясение стало для бедной Марианны последней соломинкой. Самообладание ее покинуло. Смятение было слишком велико, предложение слишком невероятно, и, как ни боролась она с собой — смятенные чувства взяли верх, и Марианна разразилась рыданиями.

— Прошу вас, мисс Марианна, не расстраивайтесь так! Понимаю, вы желали для себя совсем иного будущего; но, будьте уверены, под моей защитой и заботой вы будете обеспечены всем, чего только можно пожелать — по крайней мере, в том, что касается удобства и покоя.

У Марианны не было сил объяснить свои слезы. Не потому рыдала она, что не хотела становиться женой полковника, а потому, что была до глубины души поражена его немыслимой, необъяснимой добротой. Даже не зная обстоятельств ее падения, ни о чем не спрашивая, он готов связать с ней свою судьбу, дать ей свое имя, состояние, защиту — все для того, чтобы спасти ее родных от скандала! Это было непостижимо; на подобное спасение Марианна не могла и надеяться.

— Полковник, — немного успокоившись, с трудом выговорила она, — клянусь вам, я расстроена совсем не мыслью связать себя с вами навеки! Просто… просто не могу выразить, как я вам благодарна! Теперь я перед вами в таком огромном долгу… я… я не понимаю! Я не заслуживаю такой доброты!

— Мисс Марианна, на свете множество вещей, которых мы не заслуживаем. Осмелюсь сказать, если бы все в нашем мире получали по заслугам, едва ли хоть один из нас узнал бы счастье.

— Я ничем вас не стесню! Обещаю! Я буду самой тихой, самой незаметной женой!

— Ничего подобного я не прошу и не требую. Полно, мисс Марианна, оставьте все тревоги. Прошу лишь об одном: чтобы вы вернулись со мной в деревню и нашли приют в Делафорде. Там вы будете поблизости от родных, и это прекратит все толки и позволит нам избежать скандала.

— Но как я смогу отбла…

— Право, довольно об этом! — И полковник, по-видимому, весьма смущенный ее изъявлениями благодарности, отмел их взмахом руки. — Не хочу больше ничего слышать ни о долге, ни о благодарности. Я… я ведь не молод, мисс Марианна, и прекрасно понимаю, что возраст и внешность моя едва ли способны привлекать юных дев. — При этих словах Марианна залилась краской, вспомнив, с какой охотой поддержала бы эту мысль всего несколько недель назад. — И все же я не потерял надежды создать семью. Понимаю, сейчас вам трудно смотреть на меня как на мужа; но, признаюсь вам, нет другой женщины, которой я готов был бы доверить свое имя и состояние. Вы… разумеется, догадываетесь, хотя бы отчасти, что вы мне не совсем безразличны. Трудно понять, как этот презренный человек мог покинуть такую… — Голос его дрогнул, и он остановился, словно охваченный каким-то непонятным Марианне чувством. — Но что об этом говорить? Так он поступил не только с вами. Одним словом, хватит меня благодарить. Я тоже в накладе не остаюсь и прошу простить за то, что делаю вам предложение, исходя из собственных эгоистических мотивов.

— Полковник Брэндон, не вы у меня, а я у вас должна просить прощения! Что бы вы ни выиграли от этого предложения, это ничто в сравнении с той ношей, которую вы на себя принимаете!

Суровое лицо полковника смягчилось, по губам скользнула легкая улыбка.

— Уж не пытаетесь ли вы отговорить меня от этой затеи, очерняя себя? Или теперь я должен, соревнуясь с вами в самоуничижении, поведать, как я груб и неотесан в сравнении со своей невестой? Мисс Марианна, не будем спорить о том, кто из нас менее подходит для брака. Я все равно выйду победителем — на моей стороне долгие годы и обширный опыт.

— Вы, кажется, надо мной смеетесь? — нахмурилась Марианна. — Элинор умеет даже в трудную минуту сохранять самообладание и отвечать шуткой на шутку, но мне это искусство никогда не давалось. Вам придется меня простить, если я не найду остроумного ответа.

— Мисс Марианна, уж не сердитесь ли вы на меня?

При этих словах Марианна покраснела еще гуще и, устыдившись, склонила голову.

— Простите. Едва я успела пообещать, что не доставлю вам хлопот — и вот, уже начинаю ссору!

— А я еще раз повторю, что такого обещания от вас не жду и не принимаю. — Видя, что Марианна все еще смущена, он поспешил переменить тему. — Что ж, думаю, дело между нами решено, и с этим пора покончить. Вас ведь ждет сестра, верно?

— Да, бедняжка Элинор! Я о ней едва не позабыла!

Видя, что его слова смутили Марианну еще сильнее, полковник покачал головой, недовольный собою, и поспешил повести ее к выходу. Однако у самой двери Марианна его остановила.

— Если мою словесную благодарность вы не принимаете, примите хотя бы это, — попросила она, изящным жестом протягивая ему руку. — Конечно, мы не джентльмены, заключающие сделку; и все же, если мы пожмем друг другу руки, как друзья, мне будет спокойнее.

Полковник моргнул и, казалось, мгновение колебался, однако протянул руку — и суровые черты его смягчились, когда нежная ручка Марианны утонула в его широкой загрубелой ладони. Легчайшим, почти неощутимым движением он сжал руку невесты, и что-то очень похожее на улыбку мелькнуло в уголках его губ. На секунду он замер; но затем, словно придя в себя, выпустил руку Марианны и сказал:

— Идемте, не будем заставлять мисс Дэшвуд ждать.

С самого начала этого разговора Марианна боролась с собой, стараясь держать в узде свои чувства — и теперь, при виде Элинор, привставшей им навстречу с едва скрываемой тревогой на лице, самообладание ее рухнуло. Тяжесть ее положения, ужас, которого она едва избежала, неожиданное и чудесное спасение — все предстало перед ней разом и заново потрясло измученную душу.

— О Элинор! — вскричала Марианна и, бросившись к сестре, разрыдалась у нее на плече.

— Что случилось? — воскликнула Элинор, обратив встревоженный взгляд к полковнику.

Невозмутимый и суровый, как всегда, вместо прямого ответа на вопрос он заговорил так, словно бы отдавал приказ кому-то из своих офицеров:

— Мисс Дэшвуд, надеюсь, вы не откажетесь стать свидетельницей? В свидетели я приглашу сэра Джона. Все необходимо сделать быстро и в полной тайне.

— Я сделаю все, что вы скажете, если это поможет Марианне… но я вас не понимаю. Что вы задумали? Свидетели чего?

— Нашего брака, — слегка охрипшим голосом ответил полковник. — Я попросил мисс Марианну выйти за меня замуж, и она ответила согласием.

========== Глава 5 ==========

Дорога в Дорсетшир оказалась для Марианны нелегка. Правда, погода благоприятствовала путешествию — на дорогах было сухо, и для лошадей не слишком жарко; однако, хоть Марианна и помнила, что эти утомительные мили приближают ее к обетованному убежищу, каждый толчок, каждая тряска кареты становились для нее тяжелым испытанием.

Несколько недель она провела почти без сна, и теперь, когда худшие страхи гибели и позора остались позади, ничего не желала так, как обрести наконец тихое, покойное местечко и восстановить силы, хотя бы одну ночь спокойно и сладко проспав. От природы Марианна была не слишком крепкого сложения, а горести, тяжелым грузом лежавшие у нее на сердце, могли бы усилить вдесятеро любое физическое недомогание. Теперь сердце ее освободилось от самого тяжкого груза: Марианна более не лила ежечасно слезы и не мучилась бессонницей, порожденной тревогами перед туманным будущим. Однако страдания, длившиеся несколько недель, оставили на ней свой след, и теперь она была измучена до глубины своего существа.

Элинор сидела рядом с полковником Брэндоном: оба согласно настояли на том, чтобы Марианна удобно расположилась на сиденье одна, напротив них. Полковник Брэндон приказал кучеру останавливаться как можно чаще — везде, где остановки не слишком задерживали карету, и снабдил Марианну таким количеством подушек, что, если бы не утренняя тошнота, путешествия с большим комфортом нельзя было бы и желать. И все же Марианна с нетерпением ожидала конца пути — и, пожалуй, втайне мечтала о том, чтобы Элинор пореже интересовалась ее самочувствием, ибо даже разговоры с сестрой были для нее сейчас чересчур утомительны.

Однако у Элинор были свои причины часто спрашивать о самочувствии сестры. Она ясно видела, что с самого отъезда Марианне нездоровится — хоть та и не подавала виду. Несколько раз Элинор замечала, как Марианна с гримасой боли прикладывает ладонь к животу, или устало прижимается лбом к холодному стеклу окошка и прикрывает глаза; однако все предположения о том, что ей дурно, особенно сделанные в присутствии полковника Брэндона, она решительно, даже с улыбкой отвергала.

Элинор сомневалась, что сестра понимает глубину чувств полковника к ней. Любовь представлялась Марианне пламенной страстью, нескончаемым потоком нежных клятв и заверений в вечной преданности. На ее взгляд, любовь была несовместима с молчанием и сдержанностью, она не умела терпеть и ждать — а любовь полковника Брэндона была воплощением именно этих добродетелей, для Марианны, увы, пока непонятных и недоступных. Зло, причиненное ей Уиллоуби, быть может, немного умерило ее лихорадочные восторги и заставило взглянуть на дела сердечные более трезво; однако еще не настолько, чтобы наградить прозрением о том, сколь глубока и сильна привязанность полковника к ней.

Элинор знала: Марианна все еще изумляется доброте своего новоиспеченного мужа. Пусть взаимных чувств «молодым» пока недостает — Марианна питает к полковнику глубокую, неизъяснимую благодарность. Она понимала — и даже говорила об этом Элинор — на какие хлопоты и расходы пришлось пойти полковнику, чтобы выправить разрешение на незамедлительный брак: все ради того, чтобы как можно скорее успокоить ее измученную душу и тело в безопасной крепости Делафорда. С помощью Элинор Марианна охотно выбрала себе подвенечный наряд, а затем строго последовала всем указаниям полковника относительно времени и места их бракосочетания — с такой целеустремленностью и решимостью, какую Элинор прежде едва ли в ней замечала. Впрочем, двигало ею в этом не стремление скорее соединиться с полковником, а, скорее, страх, что любое препятствие или задержка могут заставить его передумать. Думая об этом, Элинор лишь качала головой, жалея своего новоиспеченного деверя: ведь нежные взгляды его, устремленные на Марианну, когда новобрачные обменивались клятвами, и легкая, но торжествующая улыбка в миг, когда епископ объявил их мужем и женой, ясно говорили о том, что никогда по доброй воле он не отказался бы от своего счастья.

Но, хоть Марианна и не способна была пока понять глубину чувств полковника Брэндона, все же она изменилась — это было очевидно из того, как решительно скрывала она свою усталость и недомогание, не желая обременять спутников собою более необходимого. Марианна, никогда доселе не стеснявшаяся громко изливать все свои горести, реальные или воображаемые; Марианна, о любой беде которой тут же узнавали все вокруг; Марианна, менее всего на свете привыкшая думать о чужом удобстве — теперь не позволяла себе не только словом, но даже нетерпеливым жестом или гримасой причинить неудобство своему мужу.

Элинор не жалела о такой перемене; но все же это было ново и удивительно, так что она спрашивала о самочувствии Марианны, пожалуй, чаще, чем требовалось. Но та, ни словом, ни жестом не выражая нетерпения, отвечала, что с ней все хорошо.

Уже на закате карета подъехала к особняку. Марианна, ненадолго задремавшая в конце пути, пробудилась от того, что стихло мерное цоканье лошадиных копыт, и экипаж остановился. Краткий сон почти не освежил Марианну, она мечтала скорее лечь в постель и была рада тому, что муж, выйдя из кареты первым, поспешно отворил ей дверь.

У дверей выстроилась шеренга слуг. Всем им полковник представил новую хозяйку Делафорда — и Марианна приложила все силы, чтобы не зевать и выглядеть бодрой во время церемонии приветствия. Однако, едва они с полковником переступили порог, как усталость взяла над ней верх. Марианна пошатнулась и, быть может, упала бы без сил прямо у дверей, если бы полковник, не отходивший от нее ни на шаг, ее не подхватил.

Марианна мгновенно встала на ноги и извинилась за свою неуклюжесть с простодушной искренностью, которая, как подумалось Элинор, этой новой Марианне очень шла.

Полковник Брэндон лишь отмахнулся от ее извинений, как отмахнулся бы от игривого щенка, невзначай налетевшего ему на ногу. Он уже отдавал распоряжения слугам — и в их числе приказ показать мисс Дэшвуд ее комнату.

Элинор хотела было возразить, заметив, что сначала должна позаботиться о Марианне, но тут же вспомнила, что это больше не ее забота: защитником и хранителем сестры стал полковник Брэндон, и нет сомнений, что он сделает для нее все возможное. Так что Элинор последовала за слугой в отведенную ей комнату. Убедившись, что Марианна в ней не нуждается, — думала она, — она вернется в Бартон-коттедж. Втайне Элинор предпочла бы остаться здесь на несколько дней, посмотреть, справляется ли Марианна с ролью хозяйки поместья; однако, если ее не пригласят остаться, разумеется, напрашиваться не будет.

Марианна так устала, что едва ли понимала, где она и с кем, пока полковник не помог ей опуститься в глубокое кресло в просторной, изящно обставленной спальне. Комната эта показалась ей слишком роскошной для гостевой, и, слишком утомленная, чтобы ходить вокруг да около, Марианна спросила напрямик:

— Это ваши комнаты? Как здесь красиво!

В ответ полковник улыбнулся ей своей скупой улыбкой.

— Мне подумалось, в первые дни будет прилично хотя бы сделать вид, что мы делим одну спальню. Ваши комнаты будут готовы утром, но сегодня… — Он не договорил. — Слуги преданны мне и не склонны к сплетням; но все же не хотелось бы подавать ни малейшего повода для слухов, когда ваше положение станет очевидно.

— Ах да… в самом деле… я не подумала, — вздохнула Марианна, сожалея, что сейчас способна думать лишь о своем желании лечь и заснуть.

В самом деле, ей и в голову не пришло, что полковник Брэндон может теперь настоять на исполнении своих супружеских прав! Они отправились в дорогу сразу после венчания, и до сих пор он вел себя с Марианной, как обычно — разве только, быть может, увереннее протягивал ей руку и чаще задерживал на ней взгляд, чем было бы уместно для простого знакомого. То, что такая важная часть их с полковником договора от нее ускользнула, теперь встревожило и расстроило Марианну. Ведь полковник Брэндон вовсе не так стар, чтобы уже не интересоваться близостью — а сама Марианна сейчас определенно не готова была дарить ему супружеские ласки: слишком свежа была память о том, как жестоко обидел ее Уиллоуби. Однако, думала она, если полковник станет настаивать, чтобы жена разделила с ним ложе, сущей неблагодарностью будет ему отказать.

Однако, пока она в беспокойстве размышляла об этом, полковник сам положил конец ее тревогам.

— Вам нужно поспать, — заметил он, заботливо всмотревшись в ее омраченное думами лицо. — Я пришлю Ханну, чтобы помогла вам приготовиться ко сну.

И уже взялся за дверную ручку, когда Марианна остановила его вопросом, удивившим их обоих.

— Вы вернетесь? — Супружеские права супружескими правами, но не могла она выгнать хозяина из собственной спальни и допустить, чтобы из-за нее он ночевал где-нибудь в углу!

— Обо мне не беспокойтесь. Я не часто здесь бываю, а когда остаюсь в Делафорде на ночь, обычно сплю в гостевой комнате, а здесь ночую в очень редких случаях. Так что вы вовсе не лишаете меня комфорта.

— И все же пусть сегодня будет такой случай! — настаивала Марианна. — Я привыкла делить постель… с сестрами, — поспешно добавила она. — И, если мы хотим создать у слуг впечатление, что мы… м-м… по-настоящему женаты… — Смущение и усталость помешали ей докончить фразу.

— Что ж, хорошо, — согласился он. — Устраивайтесь и готовьтесь ко сну, а я подожду в соседней комнате.

Марианна давно привыкла раздеваться и отходить ко сну без помощи слуг, однако сейчас едва не падала от усталости — и не возражала, чтобы кто-нибудь помог ей с застежками и лентами дорожного наряда.

Ханна, немолодая и весьма суровая на вид женщина, в полном молчании помогла ей раздеться, переодеться в ночную сорочку и чепец, заплести косу на ночь, а затем вышла. Марианна уснула, едва голова ее коснулась подушки — не слышала, ни как вошел полковник, ни как утром ее покинул.

На следующее утро она проснулась в довольно поздний час, одна, на смятой постели — и покраснела, сообразив, что подумают слуги. Странно было начинать новую жизнь с обмана; однако Марианна мысленно положила сделать все, что в ее силах, чтобы никто не усомнился в законности и полноте их с полковником брака.

Вдруг новая мысль поразила ее. Тогда, с Уиллоуби, у нее шла кровь: теперь же никакой крови не было — и это могло бросить и на нее, и на полковника тень подозрения. Марианна обвела взглядом комнату, прикидывая, чем бы порезать себе палец. Однако спальня, как видно, предназначалась лишь для сна и супружеских радостей: здесь не было ни письменного стола, ни бювара — ничего, где можно было бы найти нож для очистки перьев или иное подходящее орудие.

Оглядевшись вокруг, Марианна заметила наконец картину в тяжелой резной раме, висящую довольно низко на стене. Недолго думая, подняла руку и порезала локоть об острый край рамы. Вышло даже лучше, чем она ожидала — кровь хлынула ручьем! Довольная своей сообразительностью, Марианна щедро замарала простыни кровью… и только тут поняла, что ей нечем ни забинтовать, ни хотя бы прикрыть рану.

Если бы пробраться в собственную комнату, туда, куда отнесли ее вещи — можно было бы перевязать руку, оторвав край от старой нижней юбки, и тогда никто не заподозрил бы обмана! Но увы, Марианна не знала, какая дверь ведет к ней в комнату. Вчера она засыпала на ходу — и совсем не помнила, каким путем они с полковником пришли сюда; а бродить по дому в ночной сорочке и с окровавленной рукой наперевес, рискуя наткнуться на горничную, показалось ей слишком опасным.

В этот-то деликатный момент, когда Марианна стояла в растерянности посреди спальни, не зная, на что решиться, одна из трех дверей отворилась, и на пороге появилась домоправительница с чаем на подносе.

========== Глава 6 ==========

Нестерпимое молчание, воцарившееся в спальне, было наконец прервано осторожным вопросом домоправительницы; поставив поднос с чаем на столик, она спросила:

— Мадам, вы поранились?

Зажимая пальцами нанесенную себе рану, Марианна метала вокруг отчаянные взоры — искала пути к пристойному объяснению или к бегству. Однако бежать было некуда. Что же до объяснений, то дюжина выдумок, одна другой смехотворнее, беспорядочно метались у нее в голове; но прежде, чем Марианна успела произнести хоть слово, домоправительница бросила взгляд на смятую и замаранную кровью простыню — и, кажется, поняла все.

Однако не отступила в благопристойном ужасе, даже не усмехнулась. Напротив, в глазах ее отразилась забота, и, смело шагнув вперед, она заговорила:

— Простите меня, госпожа, но вы позволите говорить с вами откровенно?

— Уж лучше скажите все как есть! Не оставляйте меня гадать, что вы обо мне подумали, — со смущением и досадой отвечала Марианна.

— Не стоит беспокоиться о том, что у вас не было крови, — склонив голову и доверительно понизив голос, ответила домоправительница. — Такое не всегда случается. И, ежели кровь не потекла — это вас не порочит, а говорит лишь о том, что джентльмен свое дело знает и обошелся с вами по-доброму. Понимаете меня?

Марианна не совсем понимала, но жаждала, чтобы ее просветили, хоть ей и казалось унизительным познавать тайны супружеской жизни от домоправительницы, да еще и в первый день в ее новых владениях.

— Я ведь трех дочерей вырастила и замуж выдала, да и сама, слава богу, уж тридцать лет замужем, так что знаю, о чем говорю, — продолжала та. — Вот что я вам скажу: если у вас от… простите мне такое слово, мэм — от совокупления кровь потекла, будь то в первый раз или в сто первый, это значит лишь одно: что мужчина вам попался неумелый или грубый. А полковник настоящий джентльмен. Он не станет в вас сомневаться из-за того, что крови нет — да и я не стану.

Марианна не знала, что на это ответить, и только смотрела на нее, совсем потерянная — а домоправительница продолжала:

— Быть может, в каком-нибудь другом доме вам стоило бы опасаться того, что станут болтать служанки. Но здесь бояться нечего: все они преданы полковнику, да и я их держу в узде!

Марианна задрожала, охваченная чувством облегчения и благодарностью этой доброй женщине.

— Неужто Ханна не принесла вам утренний наряд? — с негодованием поинтересовалась домоправительница, как видно, сочтя это знаком, что Марианна замерзла. — Впрочем, неважно. Давайте-ка для начала избавимся от этих простыней и поможем вам одеться. Выпейте чаю, а я, застелив постель, пришлю сюда кого-нибудь, чтобы вам перебинтовали руку. Постелью я займусь сама, чтобы вы не беспокоились о том, что скажут горничные.

Вспомнив немолодую и суровую служанку, что укладывала ее в постель прошлым вечером, Марианна спросила:

— А Ханна давно здесь служит?

— Да, мэм, почти всю жизнь. Дольше меня, это уж точно. — С этими словами домоправительница принялась наливать чай; привычное журчание жидкости и позвякивание посуды успокаивало Марианну. — Она, конечно, для службы у леди старовата: и с красотой своей давно распрощалась, и в нынешних модных нарядах и прическах ничего не смыслит. Вам, должно быть, странным показалось, что полковник приставил ее к вам. — Здесь, остановившись на мгновение, она протянула Марианне чашку и заботливо смотрела, как та пробует чай, желая удостовериться, что новой госпоже все по вкусу. — Видите ли, попала она сюда в ранней юности, горничной у покойной миссис Брэндон, матери полковника. Много лет ей служила, а когда миссис Брэндон скончалась, тогдашняя домоправительница хотела ее рассчитать. Но полковник этому воспротивился: сказал, мол, нелегко на старости лет покидать насиженный уголок и искать счастья в чужих краях, да и хорошее место она едва ли найдет — так что пусть остается. Так Ханна и осталась здесь кем-то вроде старшей горничной. А нанять кого-то помоложе я, честно сказать, не озаботилась: непохоже было, что полковник собирается жениться, а если бы и собрался, я полагала, что новую горничную хозяйка привезет с собой… ох, простите, мадам, не хотела обидеть вас своей болтовней… одним словом, поскольку все мы знали, что полковник хранит верность своей первой любви, и трудно было поверить, что он отдаст сердце какой-то другой леди… ох, да что со мной сегодня — что ни скажу, все невпопад! Одним словом, благодаря его доброте Ханна осталась здесь.

С этими словами домоправительница, явно смущенная тем, что наговорила лишнего, подошла к постели и начала сворачивать простыни в узел, так, чтобы скрыть от чужих взглядов кровяные пятна.

— Надеюсь, я вас не расстроила своей болтовней, — заметила она, выпрямившись с узлом под мышкой. — А если Ханна вам не по душе, только скажите, и я сразу начну искать ей замену.

— Нет, благодарю вас, — ответила Марианна. — Это не нужно. То, что в нынешних модах она не разбирается, не страшно: дни погони за модой для меня позади. Теперь мне придется одеваться просто и скромно.

При этих словах, столь неожиданных от хорошенькой юной леди, домоправительница взглянула на нее с удивлением и, казалось, многое хотела бы ответить, но сочла за благо промолчать.

— Простите, — обратилась к ней Марианна, — я позабыла, как вас зовут…

— Миссис Пикард, с вашего позволения, госпожа.

Марианна через силу улыбнулась ей.

— Миссис Пикард, вы оказали мне сегодня большую услугу. Не могу выразить, как я вам благодарна.

Миссис Пикард кивнула и тепло улыбнулась в ответ. При этом вокруг глаз ее собрались лучистые морщинки, и Марианну вдруг поразила неожиданная мысль: да ведь эта женщина по возрасту куда ближе к полковнику, чем к ней самой! Уже не в первый раз за сегодняшнее утро она смутилась, ощутив, что слишком молода для роли хозяйки поместья.

— Теперь, если позволите, мадам, я принесу что-нибудь, чем перевязать вам руку.

С этими словами миссис Пикард вышла.

Некоторое время Марианна сидела в одиночестве, попивая чай, откусывая от сладкого печенья, размышляя над словами домоправительницы — и стараясь не обращать внимания на пульсирующую боль в раненой руке. Она чувствовала себя беспросветной дурочкой.

Несколько лет назад, когда, еще ребенком, Марианна сделала какое-то наивное и забавное замечание о том, откуда берутся дети, Элинор взяла на себя труд кое-что объяснить ей о том, что происходит наедине между мужем и женой. Однако Марианна лишь отмахнулась от ее объяснений. Все эти подробности показались ей слишком грязными, слишком низменными: то ли дело описания любви в романах и стихах! Теперь же она жалела о том, что не слушала Элинор внимательнее и не задавала ей вопросы.

Отворилась дверь, на пороге вновь появилась миссис Пикард — и, к неподдельному ужасу Марианны, не одна: невысокая домоправительница, нагруженная целой корзинкой повязок и флаконов с мазями, терялась на фоне мощной фигуры полковника Брэндона.

Он взял у домоправительницы все припасы и отпустил, сказав, что о ране госпожи позаботится сам. Едва домоправительница вышла, оставив их наедине, полковник поразил Марианну тем, что скинул сюртук и небрежно бросил его на кровать. В смятении следила она за тем, как он расстегивает манжеты и закатывает почти до локтей рукава рубашки. Затем он взял чистую ткань, смочил ее водой из тазика и занял место подле Марианны.

— Дайте взглянуть на вашу руку, — приказал он.

Погибая от стыда, Марианна отставила пустую чашку и сделала, как ей было велено — радуясь, что все внимание его сосредоточено на раненой руке, и он не видит, как пылают у нее щеки. Она остро сознавала, что сама она в ночной сорочке, а он в одной рубашке; и, хоть и понимала, что снять сюртук и закатать рукава перед промыванием раны было необходимо, все это смущало ее смертельно. Оставалось лишь мысленно благодарить полковника за то, что он вел себя как обычно, спокойно и сдержанно, и не смотрел никуда, кроме ее руки.

В этот миг полковник Брэндон вовсе не казался своей юной жене старым. Зрелым — быть может; но ни следа слабости или немощи не замечала она в нем сейчас, когда он аккуратно и бережно промывал, а затем перевязывал ей рану. Мощное тело, спокойный и собранный дух — таким он сейчас выглядел; а вот Марианна, увы, вторым из этих достоинств похвастаться не могла. Ее бросало то в жар, то в холод, и сердце переполняли какие-то новые чувства, непонятные ей самой.

Она поймала себя на том, что смотрит на работу полковника с восхищением, словно завороженная. Руки у него были намного больше, чем у Уиллоуби, и, казалось бы, неприспособленные к такой деликатному делу; однако мысль об этом рассеивалась, стоило взглянуть на результат. Быть может, ладоням его недоставало мягкости, а пальцам изящества — но было в его неторопливых и осторожных прикосновениях нечто особенное, как бы сразу и уверенность, и нежность; Уиллоуби же, увы, решительно не хватало ни того, ни другого. Это нежеланное сравнение вызвало в памяти Марианны яркие картины, которые она предпочла бы навеки оставить в прошлом — и она зажмурилась, стараясь отвлечься от блуждающих мыслей.

Полковник Брэндон осторожно, но крепко сомкнул пальцы на ее руке — и Марианна решила сосредоточиться на его прикосновениях, а подумать о том, что именно сказала ему миссис Пикард, чтобы призвать ей на помощь.

— Вы говорили, что у вас верные слуги, — заговорила она вслух, пытаясь отвлечься, — но я не ожидала, что они станут так поспешно сообщать вам о каждой моей ничтожной оплошности.

— Я бы не назвал это «ничтожным», — серьезно ответил он, легко проведя большим пальцем вдоль края раны. — Вы недовольны тем, что миссис Пикард рассказала мне о вашем ранении? Она знает, что в обработке ран я понимаю больше любого из слуг. Что ж, — добавил он с улыбкой, — думаю, вас ждет скорое и полное выздоровление. Но, если желаете, можем послать за доктором.

— Нет-нет! — вскричала Марианна, а затем добавила спокойнее: — Спасибо, но нет. Я имела в виду не саму рану, а нашу с ней беседу. Я… я не знала… я не хотела, чтобы нас с вами заподозрили… — И, густо покраснев, закончила едва слышно: — Я думала… из-за него… думала, что всегда так бывает!

— Боюсь, я вас не понимаю. — Руки его, продолжавшие перевязывать ее рану, слегка дрогнули. — Миссис Пикард ничего не передавала мне о вашей беседе, сказала только, что вы поранились. О чем вы говорите?

«В конце концов, — сказала себе Марианна, — если уж мы муж и жена, если он не стесняется раздеться передо мной — чего мне стесняться и что скрывать?» И, собравшись с духом, заговорила — опустив глаза, дрожащим голосом, с сильно бьющимся сердцем:

— Я порезала себе руку нарочно, чтобы запачкать кровью простыни. Подумала, что иначе нас с вами заподозрят, и это бросит тень на ваше доброе имя. Я не знала… я думала, это будет доказательством моей невинности, пусть и ложным.

— Мисс… — и, запнувшись, он поправился: — Миссис Брэндон! Возможно ли, что…

Марианна вздрогнула, услышав из его уст свое новое имя — и задрожала еще сильнее, когда полковник отпустил ее руку, и, подняв глаза, она встретила его серьезный, настойчивый взгляд.

— Миссис Брэндон, я обязан задать вам сейчас очень серьезный вопрос, и надеюсь услышать в ответ только совершеннейшую правду. Как муж и защитник ваш, я должен это знать. Когда вы… — Он остановился, на миг прикрыл глаза, и на лице его отразилась вдруг такая боль, что Марианна едва удержалась от инстинктивного желания потянуться к нему и утешить. — Скажите мне, произошло ли зачатие вашего ребенка по вашей доброй воле и согласию?

Дыхание пресеклось у Марианны в груди; она задрожала еще сильнее. Ей и во сне не могло присниться, что кто-нибудь — тем более, сам полковник — станет спрашивать, добровольно ли она поддалась чарам Уиллоуби! Об этом не спрашивала даже Элинор: как и все ее знакомые, она не сомневалась, что Марианна, очарованная Уиллоуби, ни в чем не смогла бы ему отказать.

Полковник Брэндон видел, что она напрасно силится заговорить — и, казалось, был глубоко этим взволнован; однако ни словом, ни жестом не торопил ее, с безупречной выдержкой ожидая, когда она наберется духу для ответа. Марианна пыталась заговорить, но из груди ее вырывались лишь судорожные, прерывистые вздохи, более походившие на рыдания. «По вашей доброй воле и согласию…» Слова эти висели в воздухе — и страшный ответ на них с болью рвался из груди.

— Нет! — воскликнула она наконец, сотрясшись всем телом, сама не зная, от горя и гнева или от облегчения. — Вовсе нет! Клянусь вам, я совсем его не поощряла… я не хотела… — Здесь рыдания перехватили ей горло, но, справившись с собой, она продолжала: — Я говорила, что не хочу, умоляла его остановиться! Даже пыталась ему противиться! Но он ничего не желал слушать, а я… я так боялась, что он рассердится и меня покинет… что в конце концов перестала сопротивляться. Но он все равно меня покинул! Он никогда, никогда меня не любил!

В этот миг горе взяло над ней верх: забыв обо всем, Марианна прильнула к полковнику, уткнулась ему в плечо и разразилась рыданиями.

Будь у полковника Брэндона чуть меньше самообладания, несомненно, он бы вскочил и выбежал вон, с твердым намерением немедленно отыскать Уиллоуби и удушить его собственными руками. Но Уиллоуби здесь не было, и Брэндон овладел собой ради злосчастного создания, рыдающего у него на груди — чудного создания, каким-то даром небес нуждающегося сейчас в его заботе и утешении. Забывшись на мгновение, полковник даже обнял Марианну другой рукой и привлек к себе.

Рыдания ее стали стихать; и вдруг, пораженная и испуганная новой мыслью, Марианна отстранилась от полковника и с мольбой подняла на него заплаканные глаза.

— Вы ведь не расскажете Элинор? Бедняжка Элинор! Она не должна знать правду — это разобьет ей сердце!

В ответ он вдруг нахмурился — Марианна не могла понять, почему.

— Миссис Брэндон, не думаете ли вы, что мое сердце из камня?

— Нет, полковник. Простите, — пробормотала она, утирая глаза платком, который он ей подал. — Что я сказала не так? Я вас чем-то огорчила?

Суровое лицо его смягчилось.

— Нет, — ласково, но с какой-то скрытой сердечной мукой в голосе ответил он, — что вы, совсем нет. А теперь, если вы готовы пройти с моей помощью несколько шагов, идемте в вашу комнату. Я приказал принести туда завтрак. Там вы сможете отдохнуть и разобрать свои вещи. А я прошу меня простить, у меня есть неотложное дело.

— Вы пришлете ко мне Элинор? — спросила Марианна, просияв при мысли, что скоро увидит сестру. — Ей ведь не придется уехать в Бартон прямо сейчас?

Полковник Брэндон ласково улыбнулся своей заплаканной жене.

— Ваша сестра может оставаться здесь столько, сколько пожелает. Если обе вы этого захотите, пусть она, пока не выйдет замуж, считает Делафорд своим домом.

При этих словах Марианна почувствовала, что, того и гляди, снова расплачется, теперь от радости. Схватившись обеими руками за протянутую руку мужа, словно желая от него набраться сил, с его помощью она вышла из спальни.

========== Глава 7 ==========

Полковник Брэндон вышел из комнаты Марианны, тихо прикрыв за собою дверь. Лишь оставшись в одиночестве, позволил он обуревавшим его чувствам овладеть собою: обессиленно прислонился к стене и прикрыл глаза, с болью и гневом на лице, стараясь глубокими размеренными вдохами умерить ярость и хотя бы отчасти вернуть себе способность мыслить здраво.

В том, что Уиллоуби — негодяй самого низкого пошиба, он не сомневался и прежде. О том, что он развлекается, соблазняя невинных девушек, а затем бежит от последствий своего греха, полковник слишком хорошо знал — знал, увы, не с чужих слов. Однако даже такой мерзавец, казалось ему, не мог бы опуститься до того, чтобы овладеть женщиною насильно! Не верить Марианне полковник не мог — однако это не укладывалось в голове. Любой джентльмен счел бы немыслимым, что в его светском кругу, очаровывая всех своим светским лоском и безупречными манерами, рыщет подобный волк в овечьей шкуре.

Что ж, в том, как ему теперь поступить, полковник Брэндон не сомневался. Решимость его была непреклонна, и совесть чиста. С той минуты, как он узнал страшную правду — что дитя Марианны было зачато не только во грехе, но и в насилии — судьба Уиллоуби была решена. Оставалось лишь найти подходящее время и место. Такие мысли снедали полковника, когда он стоял у дверей спальни, тщась успокоить свое бешено бьющееся сердце.

Здесь и застала его Элинор, когда после завтрака отправилась к Марианне, желая узнать, не может ли быть чем-либо ей полезна. Полковник уже вернул рукава рубашки на их привычные места и надел сюртук; однако Элинор сразу заметила нечто необычное в его взгляде и выражении лица — нечто, тяжело ее поразившее.

Страшась дурных вестей о Марианне, она спросила:

— Полковник, как она?

— Нет причин беспокоиться, — ответил он, чем немного умерил ее тревогу. — Рана широкая, но неглубокая, из тех, что быстро заживают. Увы, о более глубокой ране, той, что нанес ей мистер Уиллоуби, — это имя прозвучало в его устах, словно проклятие, — я того же сказать не могу. Позаботьтесь о ней, мисс Дэшвуд — и будьте к ней добры. Едва ли даже вы можете понять, как глубоко она страдает.

Элинор побледнела, неверно истолковав его слова.

— Вы хотите сказать… она ранила себя намеренно?

— Не в том смысле, как вы думаете, — грустно улыбнулся в ответ полковник Брэндон. — Однако буду чрезвычайно вам благодарен, если вы останетесь с нами — быть может, насовсем, если ваша матушка сможет без вас обойтись. Мне отрадно будет знать, что, когда меня нет дома, за Марианной присматривают; к тому же ваше общество ей, несомненно, приятнее моего.

— Не говорите так, полковник! — бросилась на его защиту Элинор. — Разумеется, Марианна видит и ценит вашу заботу! Просто она еще молода — и слишком измучена своим горем.

— Это мне понятно; но вы ошибаетесь в сестре, если полагаете, что она не выражала мне уже многими и разнообразными способами свою благодарность. И все же благодарность и привязанность — разные вещи. Лучше всего ей быть в обществе тех, кого она любит; и, думая об этом, я не вижу никого, кто подходил бы на эту роль больше вас.

Элинор решила с ним не спорить — по крайней мере, на этот раз.

— Благодарю вас, полковник. Разумеется, я останусь с Марианной так долго, как она того пожелает.

Слегка кивнув в знак признательности, он вышел. Элинор задумалась о том, чем вызваны усталая походка и огорчение, заметное в лице полковника, если рана Марианны, как сам он говорит, вовсе не тяжела. Быть может, она задела его каким-нибудь бездумным замечанием? Элинор знала, что Марианна, особенно в расстроенных чувствах, вовсе не склонна обдумывать свои слова или заботиться о чувствах других.

Войдя в комнату, Элинор обнаружила, что сестра ее удобно устроилась на кушетке и выглядит хоть и несколько бледной и усталой, но, во всяком случае, не хуже, чем вчера.

— О Элинор! — радостно воскликнула она, протянув к сестре руки и жестом приглашая ее сесть рядом с собой. — Я сделала такую глупость!

— Милая, ты сильно поранилась? Полковник сказал мне, что рана не серьезная, однако вид у него был очень расстроенный. Или тебя беспокоит не только рука? — Марианна медлила с ответом, и Элинор продолжала: — Я знаю, как утомительна была дорога из Лондона — а ведь ты еще не совсем оправилась после горестей и тревог предыдущих двух недель!

— Нет-нет, у меня ничего не болит, — заверила Марианна. — Мне просто совестно. Решила начать новую жизнь с обмана, а вышло из этого… Я всем доставила столько хлопот!

При этих словах, непривычных в устах Марианны, Элинор невольно улыбнулась. Никогда прежде ей не приходилось слышать, чтобы сестра сокрушалась о том, что кому-то доставила хлопоты.

— Когда домоправительница сообщила полковнику, что ты поранилась, он очень обеспокоился. Вскочил из-за стола, едва не опрокинув свою тарелку, и бегом бросился прочь из столовой.

Но Марианна, как видно, не заметила или не поняла ее намека.

— Все оказалось совсем не так страшно, — продолжала она. — Но мне стыдно из-за того, что своей глупой выходкой явсех заставила волноваться. Я все тебе расскажу — только пообещай не смеяться надо мной!

Элинор искренне пообещала в ответ: над тем, что привело Марианну в смущение или причинило ей боль, она, разумеется, смеяться не станет. Но тут обеим пришлось умолкнуть: в спальню вошла горничная с завтраком на подносе. Когда Марианна увидела блюда, полные самых изысканных деликатесов, на глаза ее навернулись непрошеные слезы.

— Элинор, — пробормотала она, — он так добр ко мне! Он такой добрый человек! Я этого не заслуживаю.

— Он любит тебя, Марианна. В его глазах ты заслуживаешь любой доброты, какая только возможна на свете.

При этих словах Марианна тяжело вздохнула.

— Прежде я думала, что любовь — это пламенная страсть, неудержимое чувство, потоки клятв и признаний: все то, что описывают поэты… Как я ошибалась, Элинор! Как ошибалась во всем — и в полковнике Брэндоне тоже! — Отпив глоток чая, она поставила чашку и сжала руку сестры в своей руке. — Элинор, он говорит, что ты можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь! Я уже отдохнула — и теперь надеюсь на твою помощь. Помоги мне научиться быть хозяйкой в доме. Хочу делать здесь все так, как понравится полковнику — чтобы хоть этим отплатить за все, что он для меня сделал, когда на мне женился!

— Разумеется, милая, помогу всем, что в моих силах. Однако, мне кажется, лучший способ узнать, что нравится полковнику — спросить у него самого.

Некоторое время они завтракали в молчании.

— Сегодня перед завтраком я писала маме, — заметила Элинор.

— О, милая мама! — воскликнула Марианна. — Я тоже непременно сегодня же ей напишу! Я так боялась, что теперь не меньше девяти месяцев ее не увижу, что придется выдумывать какую-нибудь сказку, объясняющую мое отсутствие… А теперь единственное ее разочарование в том, что она не попала к нам на свадьбу! Что ты ей написала?

— Рассказала о твоем замужестве. Объяснила, что ты очень тяжело переживала помолвку Уиллоуби, что поняла, как в нем обманулась, а полковник все время был рядом, и его забота и доброта к тебе во время этого испытания обратили твое сердце к нему. Еще написала, что полковник хотел скорее вернуться к себе в поместье, поэтому убедил тебя пожениться быстро и без пышной церемонии, и ты согласилась.

— Ох, — проговорила Марианна, — но я ведь всегда была против скромных и торопливых свадеб, говорила, что подобная забота об экономии или о мелочном удобстве в такой священный миг выказывает недостаток любви! Что подумает мама, услыхав, что я с такой легкостью переменила свое мнение?

— Пусть лучше считает тебя ветреной, чем падшей, — серьезно ответила Элинор.

Жесткость этих слов, пусть и ненамеренная, поразила нежные чувства Марианны, и из глаз ее полились слезы.

— Ох, милая, прости меня! — воскликнула Элинор. — Я не хотела…

— Нет, ты права. В самом деле, пусть лучше считает меня ветреной дурочкой, чем обесчещенной. И потом, маме всегда нравился полковник. Не думаю, что она будет сильно разочарована, — добавила Марианна, как бы размышляя вслух.

— Нет, Марианна, разочарована твоим мужем она точно не будет!

Не расслышав в ее голосе иронии, Марианна продолжала:

— Знаешь, Элинор, на самом деле, если бы ты не встретила Эдварда первым, а Уиллоуби не вскружил бы мне голову — не сомневаюсь, лучшего жениха мама не желала бы для тебя!

На это Элинор не ответила, предпочтя перевести разговор на другое.

— Сделаем так: я принесу перо, чернила и бумагу и напишу письмо маме под твою диктовку. Так ты и выполнишь приказ мужа, велевшего тебе отдыхать и ничем себя не утруждать, и с письмом не замедлишь.

Марианна, порозовев, радостно согласилась.

Закончив с письмом, остаток дня Элинор провела в прогулке по дому и окрестностям: все осматривала, задавала вопросы слугам, старалась узнать как можно больше из того, что поможет Марианне вступить в должность хозяйки поместья.

Полковник Брэндон оказался вдумчивым и внимательным хозяином. Благодаря его четким и ясным распоряжениям, а также верности и компетентности его домоправительницы и главного дворецкого даже в его отсутствие жизнь здесь шла, как часы. Все было налажено и благоустроено, так что Марианне практически не оставалось дела — да и слуги, пожалуй, не слишком обрадовались бы, если бы новая хозяйка вмешалась в их налаженную жизнь и начала что-то здесь менять.

В отличном состоянии были и земли вокруг дома. Марианна, быть может, сочла бы сады и парк слишком уж ухоженными — однако Элинор, гуляя по зеленым лужайкам и отдыхая в тени тщательно подстриженных деревьев, получила истинное наслаждение.

Гуляя по парку, она размышляла о разговоре с сестрой. Хоть напрямую Элинор не спрашивала, а Марианна не говорила, но не приходилось сомневаться, что в полковнике она пока видит не мужа и возлюбленного, а кого-то вроде доброго дядюшки. Ясно было и то, что, хотя чувства к Уиллоуби в ней вполне угасли, не скоро потрясенное и измученное сердце ее откроется для новой любви.

Элинор молилась о том, чтобы это произошло поскорее; чтобы благодарность Марианны и горячее желание отплатить полковнику за его доброту переросли в более глубокое чувство; и чтобы постоянство и верность любви полковника наконец нашли свою награду.

========== Глава 8 ==========

— Миссис Брэндон, могу ли я надеяться сегодня пить утренний чай с вами вдвоем?

Просьба эта застала Марианну врасплох, и до такой степени, что она не сразу нашлась с ответом. Со дня их свадьбы прошла уже целая неделя — и все это время полковник Брэндон ни о чем ее не просил, хоть она и готова была услужить ему всем, что в ее силах, будь то действием или бездействием.

За эту неделю у них установился определенный распорядок, не то чтобы неприятный, но смущавший Марианну своей чопорной формальностью. В былые дни, быть может, ее поразила бы и возмутила необходимость делить кров с мужем, точно с соседом; всей своей натурой, не терпящей притворства, Марианна восстала бы против неопределенности своего положения. Однако жизнь ее разительно переменилась — и вместе с тем переменилась и она сама. Теперь Марианна охотно подчинилась воле полковника, если не счастливая, то, по крайней мере, довольная уже тем, что ничто более ее не мучит и не тревожит. Вставала она поздно, рука об руку с Элинор гуляла по поместью, музицировала на великолепном рояле в гостиной или уносила из библиотеки к себе в комнату какой-нибудь изящно переплетенный том — всегда с любезного разрешения полковника, но никогда в его обществе.

Полковник Брэндон, находясь под ложным впечатлением, что общество его тягостно Марианне, старался не докучать ей собою; а она, в свою очередь, пришла к мысли, что он более не жаждет ее компании, и так, из-за взаимного непонимания, они почти не встречались в этом огромном доме — разве только за ужином, в обществе Элинор. По вечерам супруги раздевались в отдельных комнатах, а затем ложились в одну постель, но на таком расстоянии друг от друга, что с тем же успехом могли бы ночевать на разных берегах Темзы.

Утром полковник имел обыкновение вставать так рано и выскальзывать из спальни так тихо, что Марианна не замечала его ухода. Просыпалась она одна и обычно завтракала у себя в спальне, в одном халате, вместо того, чтобы одеваться и спускаться на завтрак в столовую к мужу и сестре.

Однако этим утром она поднялась раньше обычного и была уже вполне одета, когда муж ее, предварив обычный утренний поднос с чаем, показался в дверях и спросил, не смогут ли они сегодня выпить утренний чай вместе.

Опасаясь, что он неверно истолкует ее удивление и задержку с ответом, Марианна поспешно поднялась ему навстречу, не совсем понимая, как его приветствовать. Стоит ли приглашать войти и сесть, словно гостя, человека, которому принадлежит весь дом — и эта спальня тоже?

— Конечно, полковник! — живо откликнулась она, порозовев и радостно всплеснув руками, и поспешила отдать горничной распоряжения насчет второго чайного прибора.

От внимания ее не ускользнуло, как изменилось при этом лицо полковника. На нем отразились, в равных долях, удивление и облегчение — словно он ожидал, что Марианна его прогонит. Радость смягчила его суровые черты, лицо озарилось каким-то внутренним светом, и на несколько мгновений — пока улыбался — он показался Марианне совсем молодым. В самом деле, сказала она себе, он ведь совсем не такой старый — просто постоянно хмур и озабочен, и от этого выглядит старше своего возраста.

— Это ведь ваша спальня, — с улыбкой в голосе ответила она. — Вам нет нужды просить разрешения сюда войти.

— Не хочу вторгаться к вам без спроса, — ответил он.

— Вторгаться к собственной жене? — Но тут же она вспомнила, как в былые времена встречала каждое появление полковника недовольством, едва ли не открыто давая понять, что он для нее нежеланный гость. Откуда ему знать, как изменились с тех пор ее чувства? — Вы ведь пьете чай без молока и без сахара? — поспешно добавила она, стыдясь своего былого поведения.

— Да, благодарю вас.

Марианна налила чаю ему и себе, поставила чашки на столик и села рядом с полковником на кушетку. Не склонная ходить вокруг да около, когда ей случалось сгорать от любопытства, она сразу перешла к делу:

— Позволите ли спросить, чему же я обязана этим, как вы говорите, «вторжением»?

Полковник Брэндон сидел, напряженно выпрямившись, на краю кушетки — на том же расстоянии от Марианны, что сиживал и прежде, во время своих визитов в Бартон-коттедж, и куда дальше, чем садился обыкновенно Уиллоуби. При этой мысли Марианна снова покраснела: ей вспомнилось вдруг, как полковник перевязывал ей руку и как она рыдала у него на плече.

— Я хотел поговорить о скором приезде вашей матушки, — начал он, взяв в руки чашку и блюдце, однако не сделав ни глотка. — Мне известно, что она не знает истинной подоплеки нашего с вами брака — и должна оставаться в неведении и далее; однако, уверен, ей радостно будет видеть, что вы вполне освоились в своем новом доме. Как ради ее спокойствия, так и ради вас, прошу, скажите мне, могу ли я еще чем-либо вас здесь успокоить и утешить.

— Дорогой полковник, — живо отвечала Марианна, с безыскусной искренностью, удивившей не только его, но и ее саму, — вы столько для меня сделали, что, право, не представляю, чего мне еще желать!

Облегчение, испытанное полковником при этих словах, было очевидно: напряженные плечи его расслабились, и он сделал торопливый глоток чая, то ли от облегчения, то ли от смущения, вызванного обращением «дорогой полковник».

— Если только… может быть… — нерешительно начала Марианна.

Полковник немедленно отставил чашку и устремил на нее внимательный взгляд, готовый выслушать и исполнить любое ее желание.

— Мы с вами почти не видимся, — нахмурившись, продолжала Марианна. — А мама отлично меня знает — и, боюсь, у нее возникнут подозрения, едва она заметит, что с хозяином поместья Делафорд я чувствую себя не так свободно и просто, как с самим поместьем. Не могли бы мы… чаще бывать вместе? Ведь в обычных семьях муж не просит позволения выпить чаю со своей женой: он просто входит, они просто разговаривают, и… не в моем характере изображать интерес к тому, что мне безразлично, — откровенно добавила она, — но вас, полковник, я действительно хотела бы узнать лучше.

— Меня? — переспросил он с ноткой тревоги в голосе.

— Да, полковник, вас. Человека, за которого я вышла замуж. Хочу знать ваши мысли, планы, мечты. На полках вашей библиотеки я нашла множество книг, обличающих вкусы, очень сходные с моими; то же могу сказать и о нотах, что хранятся возле вашего рояля. Но я лишь гадаю о вас, не в силах ни подтвердить, ни опровергнуть свои догадки. А ведь мы могли бы просто поговорить!

— Я не слишком искушен в науке светских бесед, — предупредил он; но в голосе его звучала нескрываемая радость.

— Боюсь, я тоже! У меня есть злосчастный порок: болтаю без умолку, и все о себе. Но вы, наоборот, говорите слишком мало — так что, быть может, мы друг с другом сойдемся. Что, если нам… — предложила она, мгновение поколебавшись, — пить чай вместе каждое утро? Разумеется, если вас не призывают другие дела.

Он склонил голову, и все та же улыбка осветила его лицо, снова сделав полковника молодым и… пожалуй, почти красивым.

— Признаюсь вам, ничего иного не желал бы — разумеется, если вам не наскучит слишком быстро общество такой древней развалины, как я.

При этой шутке они обменялись улыбками, и на том дело было решено. Не теряя времени, Марианна начала выполнять свое пожелание немедленно. Как и обещала, она заговорила о себе — о своих вкусах, о том, что любит и не любит; полковник слушал внимательно и не раз делал глубокие замечания, свидетельствующие как о тонкости чувств, так и о житейском опыте и знании света. Знал он так много и в столь разнообразных областях, что Марианна, пожалуй, преисполнилась бы трепета и постеснялась изливать душу дальше, если бы не его манера разговора, спокойная, доверительная и простая. В тот день они спустились к завтраку вместе, за завтраком продолжали разговор — и оба обнаружили, что друг с другом им легко и даже весело, пусть и каждому по-своему.

Элинор, вышедшая к завтраку прежде них, сразу заметила и здоровый румянец на щеках Марианны, и непривычно радостную улыбку полковника, однако оставила свои наблюдения при себе, не желая смущать молодую пару.

Утром в день приезда матери Марианна впервые заметила, что ее платья, еще недавно висевшие мешком — так похудела она от своих недавних горестей — теперь становятся как будто тесноваты. Элинор мягко напомнила ей, что дело тут не только в деликатесах, что подаются к столу в Делафорде, и что через пару-тройку месяцев она уже не сможет скрывать свое состояние.

Мысль эта на несколько секунд повергла Марианну в панику; однако, видя, что пока изменения фигуры заметны только ей самой, она отложила эти страхи — и несколько часов спустя радостно приветствовала матушку и Маргарет.

Недостающие члены семейства, получив приглашение погостить в Делафорде, отправились в путь немедленно, так что появление их застало Марианну почти врасплох. Не успела она опомниться, как матушка уже обнимала ее, и всплескивала руками, и вертела во все стороны, чтобы как следует на нее посмотреть, и восклицала, что дочь ее страх как похорошела в замужестве! По счастью, яркий румянец на щеках Марианны она отнесла за счет понятного смущения молодой жены, а ее готовность говорить обо всем, кроме поспешного бракосочетания, объяснила тем, что Марианна сама стыдится того, как быстро ответила на любовь человека, которого еще недавно высмеивала и называла стариком, хоть ему и не больше тридцати пяти. Так что все страхи Марианны оказались напрасны: мать ее ничего не заподозрила. Большую услугу оказала ей и Маргарет: младшая сестренка в восторге осматривала поместье и засыпала Марианну вопросами — слава Богу, на совершенно безопасные темы.

Понимая, что Элинор не всегда будет рядом — ибо Марианна не оставляла надежды на то, что рано или поздно ее сестра соединится с Эдвардом — Марианна принялась понемногу заниматься хозяйством сама: сначала мелочами, но понемногу начала играть более видную роль, оттеснив Элинор на ее законное место гостьи. Теперь, с приездом матери и сестры, она с радостью и гордостью принимала их у себя, как настоящая хозяйка поместья. Она устроила гостьям настоящую экскурсию по особняку — и ни разу не запуталась в паутине тускло освещенных лестниц и коридоров. Однако внимание к мелочам, которыми прежде занималась Элинор, Марианне пока не давалось, и не раз ей случалось разыскивать в доме то или другое.

Во время одного из таких поисков (куда-то подевались ключи от кладовой) она вдруг наткнулась на сцену самого неожиданного свойства. В малой библиотеке — скромной комнатке, которую полковник обустроил по своему вкусу и поставил там полку со своими любимыми книгами — обнаружила она самого полковника: он удобно устроился в глубоком кожаном кресле, закинув ноги на оттоманку, и читал вслух, а у кресла лежали и внимательно слушали его, подняв головы, два охотничьих пса.

Марианна остановилась у дверей и с минуту молча слушала чтение. Но вот одна собака, далматинская сука, заметила ее и радостно вскочила, как видно, в предвкушении более энергичных развлечений. Одна лишь вполголоса произнесенная команда заставила ее остаться на месте; однако уединение было нарушено — полковник повернулся к дверям и слегка порозовел, увидев, что так взволновало его питомицу.

— О, прошу вас, не останавливайтесь из-за меня! — воскликнула Марианна. Торопливо, чтобы не дать полковнику подняться ей навстречу, она вошла и села в кресло напротив. Второй пес, тот, что поспокойнее, тут же ткнулся мордой ей в ладонь, и Марианна потрепала его по холке. — Как это прекрасно! И часто вы читаете собакам?

— Я обнаружил, что это помогает им успокоиться после охоты. Да и сам я предпочитаю читать стихи вслух: только звучание человеческого голоса позволяет в полной мере уловить их красоту.

— Может быть, тогда продолжите? — предложила она. — Я очень хочу, чтобы вы почитали и мне, и… — она кивнула в сторону собак, не зная, как их назвать.

— Тот, что положил голову вам на колени и выпрашивает ласку — Герцог; а эта непоседливая особа, определенно предпочитающая поэзии хорошую гонку за зайцем — Молли.

— Так вы нам почитаете? — настаивала Марианна.

Снова лицо его озарилось беглой, скупой, но полной значения улыбкой, которую Марианна уже успела узнать и полюбить.

— Если вы вытерпите мое чтение.

— Полковник, я с трудом выношу чтение Эдварда, но ваш дар чтеца никогда не отрицала.

Это новое открытие помогло Марианне еще более сблизиться с мужем. Теперь у них появилось еще одно совместное занятие: по вечерам оба садились у камина, Герцог и Молли укладывались у ног хозяев, и полковник начинал чтение. Нередко они приглашали и Элинор, но та, не желая нарушать уединение супругов, обычно отговаривалась какими-нибудь делами или находила себе занятие в обществе матери и Маргарет. Муж и жена сидели у огня вдвоем, а верные стражи поместья мирно лежали у их ног; и это, быть может, как ничто иное убеждало Марианну, что она в самом деле стала хозяйкой в Делафорде.

========== Глава 9 ==========

Счастливое замужество сестры, как и отсутствие мисс Стил с ее невыносимой болтовней об Эдварде, несколько развеяли и смягчили любовную тоску Элинор — пусть и не настолько, чтобы она сочла себя вполне довольной жизнью. Однако Элинор старалась отвлечься от своих горестей, постоянно находя себе все новые занятия — и это выходило недурно: ведь, кроме матушки, ей теперь требовалось обмениваться письмами с миссис Дженнингс, а также, хоть и без всякой охоты, с той самой мисс Люси Стил, расставанию с которой она только радовалась. Неожиданный брак полковника с Марианной наделал в кругу миссис Дженнингс немалого шуму, и теперь новость стремительно распространялась по Лондону и окрестностям.

От миссис Дженнингс Элинор получила в письме самые горячие поздравления — и отвечала на них столь же горячими изъявлениями благодарности, не забыв упомянуть и о том, что обе сестры тепло вспоминают ее лондонское гостеприимство. Читая восторги миссис Дженнингс и ее пожелания новобрачным, Элинор не удержалась от легкой улыбки удовлетворения: она вспоминала о том, как сама, пусть и не предвидя того, поспособствовала этому союзу.

Письмо Люси было куда тяжелее и читать, и на него отвечать. В шаблонных изъявлениях дружбы и поздравлениях Марианне, исходящих из уст мисс Стил, совсем не чувствовалось искренности. Люси даже позволила себе намекнуть, что подобные скоропалительные браки обычно призваны скрыть какой-нибудь скандал — хоть по тону ее слов понятно было, что ничего серьезного она не подозревает, а лишь завидует Марианне, которая уже достигла гавани семейного благополучия, в то время как сама Люси по-прежнему вынуждена скрывать свою помолвку. Об этом предмете Люси писала много и подробно: большую часть послания посвятила она тому, как часто пишет ей «мистер Ф.», что за очаровательная женщина миссис Феррарс — суровая только на вид, а на самом деле добрейшей души человек! — и как Люси надеется, что всего через какую-нибудь неделю нежной дружбы с этой милейшей пожилой леди осмелится открыть ей свою тайну и получить согласие на брак с ее сыном. В заключение Люси заклинала Элинор немедленно уничтожить письмо, чтобы оно не попало в чужие руки — ибо никому не доверяет она так, как своей дорогой мисс Дэшвуд! Обращение «дорогая моя мисс Дэшвуд» густо испещрило строки этого письма — двух полных листов, исписанных убористым почерком.

Больно было получить такой удар, а отвечать на него еще больнее. Однако, понуждаемая долгом вежливости, Элинор составила приличной длины ответ, не погрешив в нем ни против любезности, ни против истины. На преувеличенные восторги Люси она отвечала разумными и трезвыми замечаниями, в ответ на витание в облаках мягко предлагала ей придерживаться фактов, но ничем не выдала свою затаенную горечь. Даже когда Элинор писала, что Люси не стоит возлагать слишком большие надежды на доброту и любезность миссис Феррарс, что, узнав о тайной помолвке мисс Стил с ее сыном, почтенная леди может отнестись к ней совсем иначе — в словах ее не было и тени недоброжелательности.

Помимо писем, было у Элинор и еще одно занятие — развлекать матушку и младшую сестру. Впрочем, особые развлечения им не требовались. Маргарет, как и Марианна, с восторгом припала к библиотеке полковника Брэндона и теперь проводила все вечера за книгами — хоть ее интересовали книги иного рода, чем старшую сестру; а миссис Дэшвуд обыкновенно присаживалась в каком-нибудь светлом уголке со своим рукоделием и наслаждалась спокойствием и тишиной. Младшая дочь ее была благополучно пристроена, и единственным, что омрачало безмятежное довольство миссис Дэшвуд, оставалось беспокойство о судьбе Элинор.

По счастью, всякий раз, когда матушка об этом заговаривала, Элинор без труда удавалось ее отвлечь, переводя разговор на ее любимицу.

— Милая моя Марианна! — восклицала миссис Дэшвуд, всплескивая руками и сияя улыбкой так, словно Марианна и полковник, в полном блеске своего семейного счастья, стояли сейчас у нее перед глазами. — До чего же красивая вышла из них пара, правда, Элинор? Он такой статный мужчина, а она такая красавица! Поначалу я была недовольна тем, что они поженились так быстро, и даже не испросив моего согласия. Разумеется, полковник — человек чести, и я ни за что бы им не отказала, но все же… хоть бы ты, Элинор, уговорила их отложить свадьбу и получить мое благословение!

К облегчению Элинор, ответа от нее мать не ждала и не требовала; она продолжала:

— Что ж, полковник Брэндон извинился передо мной, как подобает джентльмену, и что мне оставалось? Пришлось их простить. В конечном счете, можно только радоваться, что все так обернулось. Бедная моя девочка! — должно быть, хотела поскорее стереть из памяти все воспоминания о Уиллоуби. В сущности, понимаю, зачем она так поспешила — чтобы никто больше не связывал ее имя с его именем. А знаешь, мне этот Уиллоуби всегда был подозрителен! Я еще тогда говорила: есть у него в глазах что-то этакое…

Элинор улыбнулась про себя, но спорить не стала. А матушка, делая стежок за стежком, продолжала свой монолог:

— Может, полковник — и не тот романтический возлюбленный, о каком мечтала Марианна, зато он точно ее заслуживает! И сама Марианна, моя голубушка, на новом месте так расцвела, похорошела, даже как будто округлилась, ты заметила?

Элинор, конечно, заметила — и многое могла бы на это ответить, но, разумеется, и здесь от комментариев воздержалась.

Вскоре после этого разговора за семейным ужином Элинор заговорила о том, что им с матерью и сестрой пора бы вернуться в Бартон-коттедж. Причиной этого она назвала нежелание обременять собой молодых супругов и нарушать их уединение — хоть тайный мотив ее был другой: Элинор стремилась увезти мать и сестру из Делафорда прежде, чем беременность Марианны сделается заметна и под просторными платьями. Выслушав ее доводы, как всегда, убедительные, миссис Дэшвуд согласилась, что им не стоит злоупотреблять гостеприимством полковника, и начались приготовления к отъезду.

Однако прежде, чем Дэшвуды покинули Делафорд, пришло новое письмо от миссис Дженнингс — письмо, принесшее Элинор жестокую весть. Помолвка, тайну которой она столько месяцев со скорбью и горечью хранила в своем сердце, теперь сделалась известна всему свету — по крайней мере, всем родственникам, друзьям и знакомым Феррарсов, Стилов и Дженнингсов; с тем же успехом новость о ней могла бы прогреметь по всему Британскому Содружеству. Старшая мисс Стил — так рассказывала миссис Дженнингс — в разговоре как-то неосторожно упомянула о том, что с Эдвардом Феррарсом обе они уже знакомы. Фанни и миссис Феррарс насели на нее вдвоем: Энн Стил недолго противилась — и выложила все без утайки. Ох, что тут началось! И крики, и плач, и обмороки. Обеих мисс Стил миссис Феррарс выставила из дома, объявив при том, что лишит Эдварда наследства, если он не откажется от своего обещания. «Все, все оставлю Роберту!» — восклицала она. А бедняжку Люси на прощание осыпала такими упреками, что та выбежала из дома в слезах. Что за этим последовало, миссис Дженнингс в точности сообщить не могла: она не стала разузнавать дальнейшее, а поспешила взяться за перо, чтобы изложить эту волнующую историю всем своим друзьям. В заключение миссис Дженнингс даже просила прощения за то, что поддразнивала Элинор неким «мистером Ф.». Но кто бы мог подумать? Право, ей и в голову не приходило! Вот так поворот! После такого она уже ничему не удивится!.. И так далее.

Элинор решила, что об этом стоит рассказать Марианне, не дожидаясь, пока новости достигнут ее ушей из какого-либо иного источника. Правда, здесь, в Делафорде, Марианна жила почти затворницей, получая все известия о внешнем мире от Элинор и из бесед с полковником. Однако несправедливо было бы скрывать от нее то, о чем говорит весь свет и что касается их близкой родни.

Марианна была поражена и сперва не могла поверить: говорила, что, должно быть, миссис Дженнингс перепутала Эдварда с его братом Робертом или совершила еще какую-то подобную ошибку.

— Боюсь, что все это совершеннейшая правда, — с наружным спокойствием, которого вовсе не чувствовала, отвечала Элинор. Сестры сидели вдвоем в комнате Элинор — просторной светлой спальне с окнами на восток; по утрам, когда Элинор предпочитала писать письма, здесь всегда было солнечно. Однако сегодня здесь словно лежала какая-то мрачная тень — и едва ли из-за пасмурной погоды. — Люси говорила мне четко и ясно, что помолвлена с Эдвардом Феррарсом уже четыре года — теперь даже пять. Я так же в этом уверена, как если бы Эдвард сам сказал мне об этом.

— А я-то все это время мечтала, что вы поженитесь! — с негодованием воскликнула Марианна. — Почему ты ничего мне не рассказывала? И давно ли ты знаешь?

— Уже четыре месяца. Люси, едва познакомившись со мной, доверила мне свою тайну — хотя, видит Бог, я не просила и не желала ее откровенности! — отвечала Элинор все тем же твердым голосом, однако пряча взгляд от Марианны. Невыплаканные слезы щипали ей глаза, и она боялась разрыдаться, встретившись взглядом с сестрой. — Она взяла с меня слово молчать, я не могла нарушить свое обещание. Да и зачем тебе было об этом знать? Что ты смогла бы сделать?

— Я бы не поехала в Лондон, — нахмурившись, отвечала Марианна.

— И оказалась бы за много миль от полковника, и не нашла бы спасения от своей беды! Нет, Марианна. Хорошо, чтобы мы поехали в Лондон — хотя бы ради тебя. — Она попыталась улыбнуться, но губы ее задрожали. — Марианна, не сердись, что я скрыла от тебя эту тайну. Поверь, хранить ее мне было не легче, чем теперь о ней рассказывать.

При этих словах Марианна схватила Элинор за руку и прижала ее ладонь к своей щеке.

— Бедняжка Элинор! Я вовсе не сержусь! Но как же ты страдала все это время! Как ты это вынесла? Как удавалось тебе молчать, слушая невыносимые шуточки миссис Дженнингс?

— О, миссис Дженнингс с ее шутками я вполне могла перенести. Куда тяжелее было выслушивать непрошенные откровения Люси Стил о том, как они с Эдвардом любят друг друга. О, Марианна, — воскликнула она с глубоким чувством, — как я рада, что теперь тебе все известно, и я не обязана больше скрывать от тебя свое горе!

— Но, Элинор, он ее не любит! Конечно, нет! Как можно ее любить? Скажи мне, замечала ли ты в манерах Люси, в ее обращении хоть что-нибудь привлекательное? Пустая жеманница без чувства, без души! И даже если о ней я сужу превратно — Элинор, ведь Эдвард любит тебя! Нет, он не может на ней жениться!

— Что же, ты предпочтешь, чтобы Эдвард оказался бесчестным человеком? Чтобы бросил ее, как Уиллоуби бросил тебя?

— Элинор, это совсем другое дело! — с обидой ответила Марианна. — Конечно, я не хочу, чтобы Эдвард поступал против совести — но не хочу и чтобы он вступал в брак без любви. А он ее не любит! — повторила она.

— Возможно, — начала Элинор, чувствуя, что должна защитить Эдварда, — возможно, сейчас он… сожалеет об этой помолвке. Но, как бы там ни было, он дал обещание Люси задолго до того, как познакомился со мной. И тем, как он сдержал свое слово, можно лишь восхищаться. Ни разу он не попытался со мною сблизиться, ни разу не намекнул, что видит во мне нечто большее, чем друга. Несколько раз, кажется, даже пытался рассказать мне о Люси, но не находил слов. Он исполнил свой долг, сдержал слово — и, уверена, этим будет счастлив. В конце концов, — вздохнула она, — в конце концов, не глупо ли возлагать все надежды на одного-единственного человека? Не всем удается соединиться с теми, кого любишь, и обрести блаженство в браке. Но бывает и иное счастье, быть может, выше этого. Так что Эдвард женится на Люси, а я вернусь вместе с мамой домой.

— Всегда одно и то же! — со слезами в голосе проговорила Марианна. — Честь, и долг, и покорность судьбе — и ничего более! Но, Элинор, — тут она обхватила ее лицо ладонями, — неужели сердце не твердит тебе совсем иное? Или, быть может, — заключила она со вздохом, словно надеялась в этой мысли найти утешение, — быть может, ты просто его не любила?

При этих словах Элинор вскочила, как подброшенная.

— Что ты знаешь о моем сердце? Много недель я носила на сердце и в душе эту тяжесть — и ни с кем, ни с кем не могла об этом поговорить! Ты рыдала и стенала из-за Уиллоуби, а я утешала тебя и хлопотала над тобой, не имея возможности облегчить душу! — Прижав руку к сердцу, словно боялась, что оно выскочит из груди, она продолжала дрожащим голосом: — Твое горе всегда было на первом месте. Тебе сочувствовали все — и миссис Дженнингс, и та самая особа, чье признание разбило мои надежды. А я должна была оставаться приветливой и заботливой, и не думать о себе, и молчать, молчать! Выслушивать восторги Люси, поддакивать ей и поздравлять, когда каждое ее слово кричало о том, что Эдвард для меня потерян навеки! — Дыхание ее пресеклось; она без сил опустилась в кресло. — Поверь, Марианна, не будь я принуждена к молчанию — даже ты не усомнилась бы, что сердце мое разбито!

— О Элинор! — вскричала Марианна и разразилась слезами.

Это заставило Элинор собраться с духом; привычная к заботам о других, и сейчас она овладела собой и, поднявшись с кресла, принялась обнимать и утешать рыдающую, сбивчиво просящую прощения сестру.

— Я только и делаю, что ошибаюсь в людях! — говорила сквозь слезы Марианна. — Я не понимала искренности полковника — и не поняла твоего сердца. Я страшная эгоистка: но, клянусь, я исправлюсь, я стану лучше! Но, Элинор, — продолжала она, утирая глаза, чтобы взглянуть на сестру, — все же мне больно слышать, как ты защищаешь Эдварда. Быть может, он поступил честно и исполнил свой долг: но справедливо ли это по отношению к его сердцу? Нет, — продолжала она, энергично качая головой, — я верю, что Эдвард тебя любил, что любит и сейчас! Как может быть иначе?

Глубоко тронутая словами Марианны, Элинор, однако, хотела прекратить этот разговор, понимая, что ничего доброго из него не выйдет.

— Милая, давай больше об этом не будем, — попросила она с усталым вздохом, утирая скопившиеся в уголках глаз слезы.

Марианна согласилась; сестры привели себя в порядок, скрыв следы слез, и остаток времени до ужина посвятили беседе о более приятных предметах.

Однако в тот же вечер, после ужина, Элинор пришлось вновь вернуться к этой болезненной теме. И заговорила об этом не мать, чего она опасалась — нет, миссис Дэшвуд по-прежнему пребывала в неведении. Заговорил об этом — разумеется, не подозревая о том, какую боль причиняет Элинор каждым своим словом — не кто иной, как полковник Брэндон.

Они, по обыкновению, сидели втроем в кабинете, говоря обо всем, что придет на ум. Миссис Дэшвуд и Маргарет уже ушли к себе; так же поступила бы и Элинор, но в эти последние оставшиеся дни ее визита ей не хотелось расставаться с Марианной. У ног полковника, повинуясь его приказу, растянулась Молли; однако сегодня он был с собакой ласковее обычного и принимал больше участия в беседе.

Когда Марианна закончила увлеченный рассказ об одном малоизвестном поэте, и на несколько секунд в кабинете воцарилась тишина, полковник воспользовался этой паузой, чтобы сообщить свою новость:

— Кстати, я получил от сэра Джона Миддлтона известие, что ваш друг Эдвард Феррарс женится на мисс Люси Стил.

Марианна метнула быстрый взгляд на Элинор. Негодующий ответ уже готов был сорваться с ее губ, но строгий взгляд сестры заставил ее умолкнуть.

— Верно, — спокойно ответила Элинор. — Я узнала о том же от миссис Дженнингс. В последнем своем письме она подробно об этом рассказывает.

Полковник Брэндон, нахмурясь, кивнул.

— Печально было узнать, что его родные так решительно против этого брака. — При этих словах Марианна взглянула на него с удивлением, а полковник продолжал: — Мне слишком хорошо известно, к каким трагедиям приводит порой упорство родителей, желающих во что бы то ни стало разлучить влюбленных.

На кратчайший миг взгляд его встретился с вопросительным взглядом Марианны — и тут же скользнул в сторону. Марианна мысленно положила себе, улучив удобную минуту, разузнать о прошлом полковника: что-то подсказало ей, что он судит по собственному опыту.

— Хотел бы я чем-нибудь им помочь! — продолжал полковник. — Я слышал, этот молодой человек намеревается стать священником. У нас в Делафорде недавно освободился приход: что, если мне предложить ему место?

— Полковник, — быстро ответила Элинор, новым суровым взглядом призывая Марианну молчать, — это очень щедро с вашей стороны.

— Приход у нас невелик, и в доме священника кое-что нуждается в починке, но на двоих там места хватит. Мне кажется, молодым супругам будет там удобно — а главное, здесь они смогут выжить без помощи родных. Сделаем вот что: завтра же я отправлюсь в дом священника и его осмотрю. Не согласитесь ли вы составить мне компанию и, быть может, подсказать, что стоит подготовить или переделать к их приезду? Вы — друг мистера Феррарса и добрая знакомая мисс Люси Стил, знаете их потребности и вкусы, так что ваш совет будет очень ценен.

— Я… полковник, право, вы полагаетесь на меня более, чем я заслуживаю. Кому, как не вам, лучше знать, как руководить вашим собственным хозяйством?

— О, здесь не соглашусь с вами. Обустройство дома и сада — не мой конек; очень многое здесь зависит от мелочей, к которым я непривычен и легко могу их упустить. Здесь нужен женский глаз. — Он повернулся к Марианне. — Разумеется, приглашаю и вас, если вы готовы немного пройтись пешком. Много ходить не придется: до прихода мы доедем в экипаже.

Марианна, раздираемая противоречивыми чувствами, не знала, что ответить — лишь переводила отчаянный взгляд с Элинор на полковника и обратно. Меньше всего на свете хотела она обидеть полковника отказом; но еще страшнее казалось ей, после недавнего разговора с сестрой, причинить ей новую боль. Наконец, хоть и не без труда, она нашла дипломатичный ответ:

— Я готова на все, что поможет Элинор. Если Элинор захочет, чтобы я сопровождала вас на приход, разумеется, я не откажусь.

Элинор поблагодарила ее молчаливой улыбкой — и в улыбке этой, пусть и не слишком радостной, читалось глубокое и искреннее чувство.

========== Глава 10 ==========

Желание полковника Брэндона предложить Эдварду место и содержание не давало Марианне покоя. Так она и заявила Элинор, едва оставшись с ней наедине: она, мол, поговорит с мужем и убедит его оставить эту скороспелую затею, прежде чем он отошлет Эдварду приглашение.

Элинор умоляла ее ничего не говорить полковнику, опасаясь, что Марианна невольно выдаст ее истинные чувства. Кроме того, убеждала она сестру, несправедливо и жестоко будет, если полковник пожалеет о своем благом порыве и безо всякой вины лишит Эдварда, вместе с женщиной, которой он обещал руку и сердце, надежды на спокойную, благоустроенную жизнь.

Однако Марианна стояла на своем — и не желала даже обещать, что будет держать чувства Элинор в секрете. Единственное, на что она согласилась — придержать язычок завтра, если они все же поедут осматривать дом священника, где предстоит жить Эдварду и Люси.

Назавтра Марианна сдержала свое слово и никаких откровенных замечаний о будущих обитателях скромного сельского домика не делала. Однако в манере и обращении ее ясно ощущалось недовольство. В обсуждении будущих починок и переделок она участия не принимала: о чем ее не спрашивали — на все давала краткие, сухие ответы вроде «вполне подойдет» или «довольно будет и этого». А раз-другой, не удержавшись, язвительно прошлась по будущей жене священника: незачем, мол, вносить в обстановку дома те или иные улучшения — образование и воспитание Люси Стил все равно не позволит ей это оценить. Она не понимала, что такой сарказм ранит Элинор еще сильнее упрямого молчания; но Элинор не могла слишком винить ее за несдержанность. Она ясно видела, что Марианна глубоко оскорблена за сестру, что вся злость ее исходит лишь из любви к Элинор и горячего сострадания к ней. Догадываясь, как страдает Элинор, понимая, что все происходящее должно казаться ей какой-то изощренной пыткой, Марианна не могла оставаться спокойной. Быть может, чувства свои она выражала без должного изящества — но такова уж была всегдашняя натура Марианны, горячая, прямая и искренняя.

Недовольство ее не укрылось и от полковника. На исходе вечера, уединившись с женой в общей спальне, он спросил, как она себя чувствует. Марианна, все в том же лихорадочном недовольстве, бродила по комнате, бралась то за одну безделушку, то за другую, переставляла и так, и сяк — и все не могла найти для них подходящего места. Обычно в этот час она уже спала, и полковник, тихо войдя в спальню и сняв халат, ложился в постель незамеченным; теперь же замер на пороге, смущенный, не совсем понимая, как вести себя перед сном с бодрствующей женой — в ночной сорочке, с заплетенной на ночь косой, однако, как видно, бодрой и полной сил.

— Я опасался, не утомит ли вас сегодняшняя поездка, но, кажется, вы… полны энергии, — осторожно заметил он, остановившись в углу спальни со своей стороны супружеского ложа и не решаясь двинуться далее.

— Нет, я совсем не устала. И спать не могу — меня преследуют неотвязные мысли.

— Может быть, поделитесь со мной мыслями, что вас так расстроили?

Шумно вздохнув, Марианна со стуком опустила на стол ни в чем не повинную резную шкатулку с позолотой.

— Я не должна об этом говорить. Но и молчать не могу — тем более, что невольной причиной моего расстройства стали вы.

— Если вы не можете заговорить об этом первой, позвольте мне догадаться, — предложил он. — Вы недовольны моим решением предложить Эдварду приход? Может быть, мне следовало сперва спросить вашего мнения? Но мне казалось, что Эдвард Феррарс — добрый друг вашей семьи.

— Верно, Эдвард — наш дорогой друг, и ему самому я желаю только всяческих благ. Но дело в том… — Тут она остановилась на полуслове, сообразив, что вот-вот выдаст тайну Элинор. — Простите меня, полковник. Не хочу, чтобы вы поняли меня превратно. Вовсе не то огорчает меня, что вы предложили кому-то приход — и, конечно, не то, что предложили его Эдварду. Это прекрасное, щедрое предложение — было бы, если бы не… если бы не та, кого он привезет сюда, назвав своей женой!

— А что не так с мисс Люси Стил? Вы с ней в ссоре?

Марианна снова вздохнула — на этот раз во вздохе ее было меньше раздражения и больше печали.

— Только одно: женившись на ней, Эдвард обречет себя на унылое существование в браке без любви. Я знаю, что он должен исполнить свой долг; но еще вернее знаю, что он ее не любит! Верно, он человек добрый и мягкосердечный, и, несомненно, будет изо всех сил делать вид, что доволен скромным жалованием и глупой жеманницей-женой. Но любить такое высшее существо — и быть принужденным ради исполнения долга связать себя с Люси Стил?! Ради всего святого! Какое нежное, искреннее сердце способно выдержать такое лицемерие, такое отсутствие истинного чувства? Как же все это несправедливо! Бедная Эли… — Но тут, почувствовав, что вот-вот скажет лишнее, Марианна умолкла на полуслове и визнеможении опустилась на постель.

Несколько мгновений полковник Брэндон молчал. Марианна сидела к нему спиной; он не мог прочесть ее мыслей по лицу. Наконец он заговорил — и голос его, полный подавленной, но глубокой скорби, глухо разнесся по комнате:

— Вы говорите сейчас и о своих чувствах? Вы обрекли себя на уныние и горечь, выйдя замуж из одного лишь долга — без любви?

— Что вы! — живо вскричала Марианна, оборачиваясь к нему. — Я вовсе не хотела…

Полковник ответил ей невеселой усмешкой.

— Что ж, не хочу усугублять ваше расстройство. Быть может, вам станет легче, если отныне мы будем ночевать в разных спальнях. Думаю, о том, чтобы не навлечь на вас подозрения, мы можем больше не беспокоиться.

Он повернулся и хотел уйти; но Марианна, с удивительным в ее положении проворством вскочив и бросившись за ним, поймала его за рукав халата.

— Полковник, прошу вас!.. Я говорила не о себе — только о несчастной судьбе Эдварда! Уверяю вас, в моей жизни здесь нет ни уныния, ни горести: я всем довольна! Вы — сама доброта и забота, и… и… не думайте, что я не замечаю… что небезразлична вам, — закончила она, запнувшись и густо покраснев. — Пожалуйста, не принимайте мои слова на свой счет! Я всего лишь сочувствую другу, ибо точно знаю, что он любит другую.

— Вы сами говорили, — отвечал полковник, как видно, не убежденный ее словами, — что превыше всего цените истинные чувства, что брак без искренней и горячей любви представляется вам пародией на брак. Знаю, вы считаете меня стариком, думаете, что я не гожусь в мужья — и, по совести, не могу с вами спорить: кому, как не вам, лучше знать собственное сердце?

— Быть может, я не так уж хорошо изучила собственное сердце, — возразила Марианна, крепко держа его за рукав, словно опасаясь, что он уйдет. — В последнее время я только и делала, что ошибалась — страшно ошибалась во всем; и не в последнюю очередь — в том, что думала и говорила о вас. Я сознаю… сознаю, сколько вы для меня сделали, и понимаю, что веду себя как бессовестная эгоистка, но все же прошу вас, полковник, еще об одной милости. Не оставляйте надежду! Сердце мое разбито и измучено, я все еще пытаюсь примирить нынешние свои чувства с тем, каковы они были до нашей свадьбы — но я уже не та ветреная глупышка, что была прежде!

Рука ее скользнула по рукаву халата вниз и, нащупав ладонь полковника, нежно ее сжала.

— Я вовсе не думаю, что вы старик или не годитесь в мужья! — с улыбкой заверила она. А затем, как бы желая подтвердить свои слова, приподнялась на цыпочки и запечатлела на его щеке нежный поцелуй. — Теперь вы простите меня, полковник, и ляжете со мной в постель? Клянусь, ваше присутствие нисколько меня не расстраивает!

Видя, что он больше не порывается уйти, Марианна почла дело решенным и хотела вернуться в постель; однако полковник не мог отпустить ее без подобающего ответа — и поднес ее руку к губам.

Наконец муж и жена улеглись. Оба еще переживали объяснение, только что происшедшее между ними, и остро сознавали, что лежат в одной постели. Марианна, скидывая халат, чувствовала, что щеки ее горят огнем. Много ночей перед этим она спала рядом с полковником, не имея на себе ничего, кроме ночной сорочки — но сегодня все было по-другому; и, как ни убеждала она себя, что делить постель с мужем — самое обычное дело для жены, сердце ее трепетало, а лицо пылало ярким румянцем.

Молчание, казалось, длилось целую вечность; и наконец Марианна решилась его прервать.

— Так вы настаиваете на своем предложении Эдварду? — отрывисто спросила она, и с этими словами повернулась на бок, чтобы взглянуть полковнику в лицо.

— Если желаете, откажусь, — отвечал он, явно смущенный ее близостью и просительным выражением лица. — Хоть мне и думается, что женщина, которую любит Эдвард, не будет рада, если он пострадает из-за нее.

Марианна задумчиво кивнула. При этом движении коса ее упала на плечо, едва прикрытое полупрозрачной тканью сорочки. Полковник смотрел на нее, как завороженный, напрягая все силы души, чтобы думать лишь о словах своей жены — а не о том, как хочется ему прикоснуться к этой пушистой косе, к этому белоснежному плечу.

— Наверное, вы правы, — сонно ответила она, подавляя зевок. — Я просто хотела хоть чем-нибудь смягчить горе бедняжки Элинор!

Так Марианна проговорилась, не заметив этого; а полковник, разумеется, заметил, но не подал виду.

— Она так его любит! — пробормотала Марианна, вновь поворачиваясь на спину и закрывая глаза. — И так страдает! Но никогда этого не покажет — Элинор все держит в себе!

— Думаю, чувства вашей сестры мне отчасти понятны, — тихо, но со значением отвечал полковник.

Однако слова его пропали втуне: Марианна уже крепко спала.

На следующее утро, проснувшись, Марианна вновь не обнаружила мужа рядом с собой. В этом не было ничего необычного — ничего такого, из-за чего стоило бы встревожиться; и все же что-то изменилось между супругами, и теперь Марианна ясно ощутила, что ей чего-то недостает, как будто в отсутствие полковника спальня опустела. Смутное беспокойство ее стало сильнее, когда на туалетном столике она обнаружила письмо — письмо, написанное аккуратным почерком полковника и адресованное ей.

Дорогая моя Марианна!

Прошу простить меня за то, что принял еще одно решение, не посоветовавшись с вами. Но я не мог допустить, чтобы гнусное преступление, совершенное над вами, осталось безнаказанным, и послал мистеру Уиллоуби вызов. Он принял мои условия: через несколько часов мы с ним встречаемся в поединке.

Откровенно говоря, ничего я так не желал бы, как разделаться с ним раз навсегда и избавить мир от этого негодяя. Я сделал бы это с чистой совестью, ибо ни для кого не секрет, что свою молодую жену он ненавидит и презирает, как и она его. Покончив с Уиллоуби, я не оставил бы ее без состояния или дохода, не лишил бы защитника — скорее, освободил бы из той ловушки брака без любви, о которой вы вчера говорили с таким чувством. Единственное, что могло бы остановить меня — мысль о том, что гибель Уиллоуби причинит вам сердечную боль; однако прошлым вечером вы заверили меня, что положение Эдварда не имеет ничего общего с вашим, так что я льщу себя надеждой, что смерть этого мерзавца не слишком бы вас расстроила.

И все же я предложил ему дуэль не до смерти, а до первой крови — не ради него, но лишь с мыслью о том, что станется с вами и вашей сестрой, если я буду убит. Верно, и на дуэли до первой крови можно погибнуть, если рана окажется серьезной, но вероятность этого куда меньше — а я не хочу оставлять вас в этом мире без защитника. Поэтому, и еще потому, что знаю за собой превосходство в искусстве фехтования, я не со страхом, а с нетерпением жду возможности скрестить с Уиллоуби клинки.

Но на случай, если злосчастная игра судьбы все же приведет меня к смерти, хочу от всего сердца поблагодарить вас за ту великую честь, что оказали вы мне, согласившись стать моей женой.

Вы беспрестанно благодарите меня за то, что я женился на вас и тем, мол, оказал вам большую услугу; но не хочу, чтобы вы обманывались насчет моих истинных чувств и намерений. Вы скрасили последние дни моей жизни (в случае, если они станут последними); если придется умирать — благодаря вам я умру счастливым. Никакой иной награды я не желал и не просил у Бога. Едва ли вы сознаете, сколь неизменно мое чувство к вам с первой нашей встречи в Бартон-коттедже. Оно не просто осталось неизменным — с каждым днем оно крепло и становилось глубже; и, признаюсь, помимо всего прочего, я рад отплатить Уиллоуби за те страдания, что по его вине перенес в разлуке с вами.

Марианна, поначалу я принял то же решение, что и ваша сестра: стоически нести в сердце свою безответную любовь, молчать, не жаловаться, ни словом, ни жестом не злоупотреблять вашим доверием. Но с каждым днем мне все труднее скрывать глубину моих чувств — и все лучше я понимаю, что долее скрываться невозможно.

Ваша улыбка пленяет меня. Само ваше присутствие вводит в трепет. Вы просили меня не бросать надежду на то, что когда-нибудь ответите мне любовью на любовь. Ваши слова я сложил в сердце своем, как драгоценнейшее свое достояние; и сейчас, отправляясь на поединок с низким человеком, едва не лишившим вас всякой надежды на счастье, несу их с собой, словно незримый талисман.

Я долго раздумывал о том, как поступить с мистером Эдвардом Феррарсом. Долг христианина требует помочь ему в беде, предложив место и содержание в Делафорде; однако не менее важно для меня не задеть чувства вашей сестры. Наконец я набросал ему письмо с приглашением в Делафорд, но отсылать не стал. Оставляю его вам для прочтения. Если вы сочтете тон и содержание письма уместным — моя печать хранится в библиотеке; доверяю вам запечатать его и отправить.

Остаюсь вашим преданным мужем

Полк. Брэндон

Марианна прочла письмо, торопливо скользя глазами по строкам. Перечла еще раз, и еще — ибо смятение чувств мешало ей понять написанное. Затем вскочила и стремглав бросилась к сестре.

— О Элинор! — вскричала она, влетая к ней в спальню, со слезами на глазах, сжимая в руке измятое письмо… и замерла посреди комнаты, увидев, что Элинор одета и укладывает чемодан.

— Ох, я и забыла, что вы сегодня уезжаете!

— Верно, уезжаем, как только соберем вещи. Мне думается, лучше всего поспешить вернуться домой задолго до появления здесь Эдварда и Люси, чтобы они не думали, что я уехала из-за них. Но, милая, что случилось? Что за письмо у тебя в руках? Не слишком ли ранний час для почты?

— Это от полковника Брэндона, — слабым голосом ответила Марианна.

— Но что произошло, скажи мне, Бога ради? Ты так бледна! Может быть, тебе присесть?

— Ничего! — поспешно ответила Марианна, украдкой утирая слезы.

В этот миг она поняла, что не стоит рассказывать сестре о дуэли. Элинор, разумеется, захочет остаться, чтобы поддержать Марианну — но ничего этим не изменит, ничем не поможет, а лишь понапрасну себя измучит. Вчерашний день для нее был полон сердечной боли, теперь она, измученная, хочет укрыться в тишине и безопасности родного дома — и Марианна должна пощадить сестру, а не причинять ей новые волнения.

— Совсем ничего! — повторила она. — Со мной все хорошо. Просто… просто полковник рано утром уехал по делам, а мне оставил письмо к Эдварду, чтобы я прочла его и высказала свое суждение. — С этими словами она протянула Элинор второе письмо, в конверте. — Полковник пишет, что оставляет решение за мной. Если письмо встретит мое одобрение, я могу сама запечатать его и отправить. Что скажешь, Элинор? Что мне решить?

Но Элинор не стала брать письмо у нее из рук.

— Разумеется, отправь, — ответила она. — Ты же знаешь, я считаю, что это наилучшее решение.

— Хорошо, — пробормотала Марианна.

— Но ты уверена, что с тобой все в порядке? — настаивала Элинор.

— Разумеется! –отвечала Марианна, мужественно выдавив из себя улыбку, хоть сердце ее разрывалось от волнения и тревоги. — Я просто… просто письмо полковника стало для меня неожиданностью.

— На вид письмо довольно длинное. Непохоже, чтобы речь там шла только о месте для Эдварда.

— Ну… на самом деле это любовное письмо, — пробормотала Марианна, отчаянно краснея.

— Тогда ясно, — понимающе улыбнулась Элинор.

Марианна еще более уверилась, что о дуэли ей рассказывать не стоит — и не только для того, чтобы зря не волновать сестру, но и потому, что буря собственных чувств страшила ее и приводила в смятение. При мысли о том, что, быть может, как раз в этот миг Уиллоуби наносит полковнику смертельный удар, внутри у нее все переворачивалось. Казалось, стоит заговорить об этом вслух — и этот ужас непременно сбудется.

— Помочь тебе уложить вещи? — поинтересовалась она, скорее из вежливости.

— Если хочешь. Хотя ты не слишком-то аккуратна, и, боюсь, после тебя мне придется все складывать заново, — поддразнила ее Элинор.

Марианна заставила себя улыбнуться в ответ.

— Что ж, тогда оставлю тебя наедине с твоим чемоданом и пойду посмотрю, не нужна ли помощь Маргарет. Она-то не помешана на аккуратности и не огорчится, если ее платья помнутся!

========== Глава 11 ==========

Минуты тянулись для Марианны, как часы, с того мгновения, как скрылся из виду экипаж, уносящий прочь ее мать и сестер. С родными она прощалась с сожалением, но и с тайным облегчением, не желая, чтобы они были здесь, если полковника Брэндона привезут домой раненым или, того хуже, убитым на дуэли с Уиллоуби.

Не раз Марианна задумывалась о том, что станет делать, если каким-нибудь случаем останется в этом огромном поместье совсем одна; но прежде ей и в голову не приходило, что будет изнывать от тревоги, страшась остаться молодой вдовой.

Страшные раны, мучительная смерть — эти пугающие картины снова и снова проносились в ее уме и не давали сосредоточиться ни на чем ином. Не желая сидеть без дела и волноваться попусту, Марианна отправилась на псарню, попросила псаря выпустить Молли и дать ей побегать по парку. Собака весело носилась по зеленым лужайкам, а Марианна быстрым шагом следовала за ней; но и это телесное упражнение не смогло ее отвлечь — лишь немного ослабило удушающую хватку страха.

Молли вернулась на псарню, и Марианне снова оставалось только ждать. Книги сейчас не занимали ее. Романтическая проза и красноречивые сонеты, прежде полные глубокого значения, в коих, чудилось Марианне, гений писателя сумел уловить и передать самую суть ее собственной души — теперь казались никчемными, даже смешными в сравнении с мучительной реальностью. Трагедии безответной любви и безвременной смерти дразнили ее, насмехались над ней, даже упрекали — этого Марианна, с волнением ожидающая новостей о муже, не могла вынести.

Бездумно бродила она по комнатам, от окна к окну, вглядываясь вдаль и вслушиваясь — не мелькнет ли фигура всадника, не послышится ли издалека топот конских копыт. Столкнувшись с кем-либо из слуг, Марианна делала вид, что куда-то идет или что-то разыскивает; однако ее рассеянный вид едва ли мог кого-то обмануть.

Странно было остаться одной в этом огромном доме; страшно представлять себе, что полковник Брэндон никогда больше сюда не войдет. С неожиданно острой сердечной болью Марианна поняла вдруг, как горько будет никогда больше не услышать его неторопливых, осторожных шагов; не сидеть у камина, слушая его чтение; преодолевая какой-нибудь трудный пассаж на фортепиано, не ловить на себе его любящий, восхищенный взгляд.

В эти мучительные часы одиночества она поняла наконец собственное сердце — и то место, которое занял в нем полковник Брэндон. Казалось, без него она не сможет жить: и не потому, что лишится защиты и поддержки, столь щедро ей предлагаемой, а потому, что больно, невыносимо больно будет потерять этого человека.

Они женаты — значит, когда появится на свет ребенок, никто не заклеймит Марианну обвинением в распутстве. Она сможет вернуться к матери и сестрам и жить почти так же, как жила прежде, лишь с небольшим прибавлением в семействе. Женившись на ней, полковник Брэндон обеспечил ее будущее, независимо от того, кто должен унаследовать его поместье; впрочем, он обещал позаботиться о том, чтобы в случае его внезапной смерти Марианна ни в чем не нуждалась.

Но не от тревоги за себя голова ее раскалывалась, а сердце билось часто и неровно. Полковник стал ей искренне дорог; а кроме того, теперь, распробовав роль жены и хозяйки, узнав, как приятно иметь мужа и собственный дом, она не хотела возвращаться к матери. Верно, Марианна любила Бартон-коттедж — однако в Делафорде находила много такого, чем скромный домик ее семьи похвастаться не мог. Но важнее всего был для нее хозяин этого обширного поместья.

Бесцельно бродя по дому, Марианна оказалась наконец в малой библиотеке. Здесь, в окружении любимых вещей и книг полковника, ей было спокойнее. Однако взяться за книгу она не могла, чувствуя, что не сможет сейчас сосредоточиться на содержании какого-либо из роскошно переплетенных томов — и вместо этого подошла к резному письменному столу.

Когда полковник писал, будь то по делу или ради удовольствия, он забывал обо всем. В эти минуты Марианна могла подойти к нему вплотную, но он ее не замечал, пока, кашлянув или подав голос, она не возвещала о своем присутствии.

Марианна села на обычное место полковника. Представила себе, как он пишет, сосредоточенно нахмурив брови, как размеренно скрипит по бумаге перо, и лист за листом покрывают ровные изящные строки. Рассеянно выдвинула ящик стола, затем другой. Один небольшой ящичек открылся с трудом: что-то мешало ему изнутри. Сумев наконец его открыть, Марианна обнаружила внутри толстую связку писем.

Письма, довольно старые на вид, все были адресованы «Брэндону», но с прибавлением различных воинских званий. Забавно, сказала себе Марианна: она никогда не задумывалась о том, что полковник Брэндон не всегда был полковником. Начинал он, должно быть, как юнкер или прапорщик, потом дослужился до лейтенанта, и так далее. Не странно ли: всего лет десять с небольшим назад он был молодым человеком, подавлял мятеж туземцев в Индии, получал письма — судя по почерку, от женщины и, должно быть, любовные… Странно — однако доказательство покоится у нее в руках.

При этой мысли Марианна ощутила укол в сердце. Гнетущее, неведомое прежде чувство охватило ее: ревность к неизвестной женщине, письма от которой заняли целый ящик стола — и, должно быть, остаются полковнику дороги, если он хранит их и по сей день. Марианна развернула одно письмо, торопливо пробежала его глазами — и сразу споткнулась на подписи. «Миссис Брэндон». Ей казалось, полковник никогда не был женат! Но затем ей вспомнилась отрывочная история, рассказанная миссис Дженнингс: в юности, мол, полковник любил некую Элизу Уильямс, но ее выдали за его старшего брата, а младшего Брэндона отослали в армию, от греха подальше. Выходит, и став чужой женой, эта Элиза сохранила память о своей первой любви: она переписывалась с полковником — или, по крайней мере, писала ему, а эти письма каким-то образом попадали ему в руки, хоть на них и не видно было почтовых штемпелей. Быть может, она писала эти письма, но не отправляла их из страха перед неодобрением мужа. Быть может, боялась того, какие злосчастные чувства может разжечь в ней ответное письмо. Но, так или иначе, в конце концов письма ее оказались здесь, у полковника в столе — и теперь Марианна страстно желала узнать историю полковника Брэндона и Элизы целиком.

Однако несколько минут спустя она опомнилась, и ей стало совестно. Все это было давным-давно! И не глупо ли ревновать к женщине, давно умершей, да еще и при столь трагических обстоятельствах? Не желая больше копаться в чужих письмах, Марианна убрала их на место, покинула библиотеку и вновь принялась бродить по дому.

В желтой комнате она остановилась у окна, рассеянно проведя рукой по шторе, словно бы желая проверить, нет ли на ней пыли — хоть и прекрасно знала, что появления пыли усердные слуги не допустят — и в этот миг увидела вдалеке, на аллее, мчащегося к дому всадника на черном жеребце. Всадник был едва виден, но она сразу уверилась, что этот плащ, эта шляпа могут принадлежать только полковнику. Не сомневаясь, что это ее муж возвращается домой с победой, Марианна бросилась в холл — да так стремительно, что по дороге едва не сбила с ног пару попавшихся навстречу горничных.

Вихрем слетела она вниз по лестнице, остановилась на миг, чтобы перевести дух, затем пересекла холл и, раскрасневшаяся от волнения и бега, торопливым шагом подошла к дверям. Здесь дворецкий уже распахнул дверь и пропускал внутрь своего хозяина.

Ощупывая его тревожным взглядом — нет ли на нем ран? — Марианна поспешила ему навстречу. Однако на полдороге нечто неожиданное остановило ее: внезапная боль, сопряженная с движением, исходящим из глубины чрева, словно нечто ударило ее изнутри.

Полковник, в трех шагах от нее, увидел, как Марианна вдруг побледнела и, громко ахнув, схватилась за живот. Он бросился к ней — и подхватил за секунду до того, как ноги ее подкосились, и все вокруг погрузилось во тьму.

Очнулась Марианна не сразу. Какое-то время она провела в полузабытьи, изнемогая от слабости и тошноты, словно в первые недели своей беременности, то пробуждаясь, то снова погружаясь в тяжелый сон.

Ее мучали кошмары — живое отражение тех страшных мыслей о схватке и смертельных ранах, что преследовали ее все утро. Она металась на постели, словно в лихорадке, порой слабым голосом звала полковника — и даже в забытьи ощущала, как он кладет руку ей на лоб, чувствовала его мягкий, успокаивающий голос, от которого и среди кошмаров становилось легче.

Наконец Марианна открыла глаза — и увидела, что полковник, в расстегнутом сюртуке и развязанном шейном платке, сидит у ее постели. Усталость и тревога наложили печать на его лицо; сейчас он выглядел старше и мрачнее обыкновенного. Но во всем прочем, кажется, был невредим — и какое же облегчение это принесло Марианне!

— Полковник Брэндон! — еле слышно позвала она.

Он мгновенно повернулся на стуле, сжал ее хрупкую руку в своей. Черты его омрачала тревога.

— Вы не ранены? — спросила Марианна, почти желая, чтобы он закатал рукава и показал, что на нем нет ранений.

— Нет, — с легким удивлением ответил он. — Цел и невредим. А вот Уиллоуби… — здесь он на миг умолк и отвел взгляд.

— Вы его убили? — спросила она — и полковник, кажется, еще более удивился тому, как спокойно был задан этот вопрос.

— Нет. Пострадала только его гордость, да на время вышла из строя правая рука. Жаль, что я не мог сделать большего, не рискуя…

— Своей жизнью, знаю, — закончила она. — Я рада¸ что вы не стали рисковать собой. И рада, что теперь ему есть о чем подумать.

Полковник, как видно, не в силах найти слова, молча погладил ее большим пальцем по ладони — и от этого скромного прикосновения Марианна почувствовала себя счастливой.

— Я… — начал полковник, прочистив горло, — я послал за доктором. Он предположил, что вы беременны.

При мысли, что ее беременность для кого-то может быть всего лишь «предположением», Марианна слабо улыбнулась.

— Но точно он не знает?

— Он мог бы сказать точно, если бы осмотрел вас полностью. Но я не позволил этого, пока вы были без чувств и не могли дать на это согласие.

— А-а… — понимающе протянула Марианна, вспомнив болезненный и унизительный осмотр у лондонской повитухи. Теперь настала ее очередь отвести взгляд. — Думаю, можно вызвать его еще раз, если… если вы хотите это подтвердить, — проговорила она, не поднимая глаз на мужа. — Я готова признать свое дитя.

Полковник молча кивнул, погруженный в глубокую задумчивость.

— Спасибо, — благодарно прошептала Марианна, утомленная разговором и готовая снова заснуть. На этот раз, надеялась она, сон освежит ее.

Он взглянул на нее с немым вопросом, словно не мог понять, за что она его благодарит.

— За то, что защитили мою честь, хотя я этого и не заслужила, — объяснила Марианна. — И за то, что вернулись ко мне живым и здоровым. Спасибо вам, полковник.

Он тяжело сглотнул, затем, протянув руку, убрал с ее лба разметавшиеся кудри и легко поцеловал в лоб.

— Пошлю за надежной повитухой. Я тоже готов признать наше дитя.

На последних словах голос его дрогнул, а Марианна вскинула на него взгляд, гадая, не ослышалась ли. Глаза ее наполнились слезами.

— Вы ведь согласитесь дать ему мое имя? — спросил он.

— О… — едва вымолвила Марианна. — Я даже не мечтала… неужели вы…?

— Да, я готов признать этого ребенка, будь то мальчик или девочка, своим.

— Но что, если потом у вас появятся свои дети? — спросила Марианна. — Вы не возненавидите его за то, что в нем течет не ваша кровь?

— Одна надежда на то, что у нас с вами когда-нибудь будут дети, изгонит из моего сердца любые недобрые чувства, милая моя Марианна, — отвечал полковник с таким глубоким и нежным чувством, что по щекам ее потекли слезы.

Марианна хотела бы спросить его о тех письмах, найденных в столе, и выслушать уверения, что ныне он любит ее так же страстно и преданно, как когда-то любил Элизу, и заверить, что не ревнует, и признаться, что и сама она, кажется, уже начинает его любить… многое хотела бы сказать Марианна, но нежность и благодарность, переполнявшие ее сердце, не оставили места для слов. Она просто вцепилась в руку полковника, словно боялась его отпускать — хоть он вовсе не собирался уходить — и плакала счастливыми слезами, пока не погрузилась в сон.

========== Глава 12 ==========

Вскоре после того, как о беременности Марианны были извещены письмами близкие родственники — в число коих, Бог весть как, попала и миссис Дженнингс, что предвещало скорое распространение этой новости по всей Англии — эта добрейшая, но порой несколько утомительная леди приступила к полковнику с просьбами и уговорами, упрашивая немедля, пока «ваша милая женушка» еще в силах выходить в свет, устроить прием для родных и друзей, предоставив им возможность, как принято в свете, поздравить молодую пару.

И полковник, и «милая женушка» сочли это вполне уместным. В самом деле, куда удобнее собрать всех друзей разом у себя дома, чем разъезжать по окрестностям, отдавая им визиты — тем более, что долгие часы в дороге могут быть сейчас для Марианны утомительны и даже вредны.

Итак, полковник и его жена затеяли праздничный ужин — и пригласили всех, кто был бы приглашен на свадьбу, если бы они, как полагается, отпраздновали свое венчание в кругу родных и близких. Миссис Дженнингс заранее окрестила это собрание «скромным»; однако в час ужина гости заполнили большой зал Делафорда, и, хоть стол и ломился от изысканных блюд, ни одна ложка поварских трудов не пропала даром.

Марианна принялась за подготовку приема более из чувства долга, памятуя, что в ее нынешние обязанности хозяйки дома входит принимать гостей; однако скоро, к удивлению своему, обнаружила, что ей это нравится. Она тщательно выбрала себе туалет: полковник заранее распорядился, чтобы из Лондона доставили все, чего она пожелает для своего дебюта в качестве миссис Брэндон, а мать и сестры приехали днем ранее — помочь ей подогнать наряд по фигуре и подобрать к платью прическу и украшения. Беременность украсила Марианну: она поздоровела на вид, на щеках заиграл румянец, а волосы сделались как будто еще гуще и пышнее и обрели особый блеск. Пожилая горничная, быть может, не смогла бы одна уложить их в сложную парадную прическу, однако на помощь ей пришла Элинор. Фигура Марианны сохраняла стройность — за исключением легкой выпуклости живота, пока без труда скрываемой под свободными платьями — однако прежняя ее худоба, на которую Марианна порою сетовала, сменилась плавной округлостью форм. В целом юная миссис Брэндон сейчас являла собой воплощение здоровья и довольства жизнью.

Миссис Дэшвуд, узнав о положении дочери, пришла в бурный восторг и вместе с тем в страшное беспокойство: сочетание того и другого не давало ни минуты покоя ни ей, ни окружающим, ни, более всего, самой Марианне. Беспрерывно суетилась она вокруг дочери, требуя, чтобы та не стояла слишком долго на ногах, не сидела на солнцепеке, не сидела у огня, ела больше овощей и фруктов, чаще отдыхала — и так далее. Напрасно Марианна уверяла ее, что совершенно здорова, что никогда не чувствовала себя лучше нынешнего, и такая забота ей вовсе не требуется! Однако и в утомительной суете миссис Дэшвуд, и в каждом ее взволнованном восклицании звучала такая простодушная радость и любовь к дочери, что сердиться на нее было невозможно.

Впрочем, родным удалось направить ее безудержную энергию в полезное русло, снарядив ее сперва помогать Элинор с меню, а затем — Маргарет с выбором платья, ибо упрямая девочка ни за что не желала наряжаться на праздник «как леди».

Марианна была на верху блаженства. Впервые в жизни она готовилась к празднику, не чувствуя себя стесненной в средствах, не испытывая недостатка ни в угощении, ни в нарядах, ни в лентах, заколках, гребнях и прочих мелочах, присутствия которых не замечаешь, но отсутствие досаждает безмерно. Теперь Марианна не только не экономила сама, но и могла щедро делиться всем необходимым с матерью и сестрами. Как часто жаловалась она прежде на старые, выцветшие платья, которые приходилось разными ухищрениями украшать и разнообразить, выдавая за новые! Теперь же все в ее распоряжении было с иголочки новеньким.

Для тех гостей, что приедут издалека и останутся в Делафорде на одну или две ночи, Марианна распорядилась приготовить комнаты. В числе этих гостей были Джон и Фанни Дэшвуд: для них Марианна готовила ночлег без всякого удовольствия, однако с величайшим тщанием — так, чтобы даже Фанни не смогла пожаловаться ни на обстановку, ни на вид из окна, ни на невнимательность слуг. Миссис Пикард часами дрессировала горничных и лакеев, а затем вместе с хозяйкой проходила по гостевым покоям, орлиным взором подмечая любые, самые мелкие упущения: здесь хорошо бы повернуть к огню кресло, тут — еще раз почистить подсвечники, там — заново покрасить ставни. Лишь в четвертый или в пятый раз пройдя по комнатам, Марианна и миссис Пикард согласно сочли, что лучше уже не сделаешь. За эти дни, видя, с каким старанием Марианна готовится к приему гостей, миссис Пикард прониклась к молодой хозяйке большим уважением — и с тех пор всегда защищала ее решения перед другими слугами.

Наконец прибыли Дэшвуды — как и следовало ожидать, с шумом и громом. Фанни, по своему обыкновению, держалась так, словно поместье Делафорд принадлежит ей самой, а Марианна, глупая девочка, ничего не понимает, да и понять не может в том, как здесь вести хозяйство.

Марианна вытерпела это с поразительным самообладанием. Что же до полковника — он защищал ее с безупречной выдержкой и тактом, ни словом, ни жестом не давая понять, как раздражает его самовлюбленность и высокомерие Фанни; лишь изредка, по легкому наклону головы или движению глаз, можно было угадать его недовольство. Прежде Марианна думала, что любить его больше, чем в тот вечер, когда полковник согласился признать ее ребенка своим, просто невозможно — но нет, сейчас, когда он невозмутимо и остроумно защищал жену от колкостей неприятельницы, она любила его еще сильнее.

Впрочем, одной темы миссис Фанни Дэшвуд явно избегала: темой этой были ее брат, мистер Эдвард Феррарс, и его нареченная Люси Стил. Единственное, что удалось из нее выудить — и то она процедила сквозь сжатые зубы — что Люси не следует больше называть «мисс Стил», ибо не далее как вчера она получила фамилию Феррарс.

При этих словах Маргарет издала негодующий возглас и громко начала:

— Но как же! Я думала…

Но гневные взгляды обеих сестер, а также чувствительный пинок под столом от матери заставили ее умолкнуть.

На том дело бы и закончилось, если бы не миссис Дженнингс. В отличие от Фанни, эта почтенная дама отмалчиваться не собиралась: со своего места принялась она громко петь дифирамбы «этим двум милым молодым людям, которые так долго втайне любили друг друга и, конечно, заслужили счастье» — и могла бы еще долго об этом распространяться, если бы полковник, громко закашлявшись, не привлек ее внимание.

— Дорогой мой полковник, что с вами? — воскликнула она с материнской заботой в голосе. — Может быть, жаркое суховато? Или, Боже упаси, попало не в то горло, как в тот ужасный день в Кливленде — ох, никогда не забуду! Осмелюсь заметить, цыпленок и вправду солоноват — хотя, конечно, никакого сравнения с тем, что пришлось нам есть в нынешний Михайлов день, когда мы остались без кухарки. Она, бедняжка, сидела тогда у постели своей умирающей матери. Матушка ее прожила долгую жизнь, и вот что странно — обычно старые люди легко умирают, а она, бедная, промучилась целую неделю, и все это время мы принуждены были питаться чем Бог пошлет!.. Впрочем, я заболталась о своем. Полковник, вы как будто чем-то озабочены? Ну-ну, голубчик мой, мы же все здесь одна семья, у вас не должно быть от нас секретов! Или не знаете, что мы с сэром Миддлтоном готовы помочь вам в любой беде? Ну же, дорогой полковник, взбодритесь — или расскажите не таясь, что вас огорчает!

— С чего мне огорчаться сейчас, когда рядом со мной прелестная жена, а вокруг — дорогие друзья? — ответил полковник, и в уголках его рта заиграла легкая улыбка.

— Ах вы негодник! Так и знала, что вы так ответите — но что это за ответ?

Но в этот миг Элинор сумела переключить внимание почтенной леди на другое, спросив, как поживает Шарлотта и ее новорожденный сын.

Полковник и Марианна быстро переглянулись; в его взгляде читалось беспокойство за Элинор, во взгляде Марианны — нежная благодарность за то, что он так заботится о душевном спокойствии ее сестры.

Остаток вечера прошел приятно и без приключений: никто больше не упоминал имен Эдварда и Люси, никто не поднимал в разговорах темы, способные вновь пробудить интерес к их истории. Словно по молчаливому соглашению, Брэндоны и Дэшвуды не жалели сил, чтобы развлечь и занять общество разговорами о любых предметах, кроме этого. Неожиданный союз — и странно было сознавать, что здесь сошлись в едином порыве разбитое сердце Элинор и уязвленная гордость Фанни.

Едва они с полковником остались наедине, Марианна поспешила его поблагодарить. За ужином она была так озабочена спокойствием Элинор, что, когда Фанни, явно не без задней мысли, попросила прислать наверх лакея, чтобы кое-что переставить поудобнее у нее в спальне — Марианна даже не заметила заключенной в этих словах колкости.

— Спасибо, что вы позаботились об Элинор! — сказала она, вынимая шпильки из волос и заплетая косу на ночь. — Она вряд ли покажет, как тяжело поразило ее известие о свадьбе Эдварда — но я-то знаю, что сердце ее разбито. — Она уронила руки и тяжело вздохнула. — Не думала, что они поженятся так скоро! Ах да… я и забыла… — И она повернулась в кресле, сев к полковнику лицом. — Они ведь поселятся здесь, в нескольких шагах от особняка! Вы сделали им очень щедрое предложение, может быть, даже слишком.

С этими словами — надеясь, что они не прозвучали слишком зло — Марианна встала и принялась затягивать пояс халата; странный жест, учитывая, что она собиралась ложиться спать.

— Разве вы не читали мое письмо к мистеру Феррарсу? — спросил полковник. — То, что я попросил вас отправить, если его содержание вас устроит?

— Помню; но другое ваше письмо, адресованное мне, так меня поразило, что я не нашла в себе сил читать что-то еще.

О письмах от Элизы, найденных в письменном столе полковника, Марианна предпочла умолчать и заговорить о них как-нибудь попозже, в более подходящий момент — тем более, что она ведь их и не читала.

— Вы неизменно добры и благородны, и у меня нет причин сомневаться в вас, — добавила она, склонив голову.

Полковник всматривался ей в лицо, словно пытался понять, насколько она искренна.

— Польщен вашей слепой верой в меня, — осторожно заговорил он наконец, — и все же я предпочел бы, чтобы вы прочли это письмо прежде, чем отправить. Мне важно было знать, не проявил ли я бестактности в том, что сказал там о вашей сестре.

— Что вы говорите? — в волнении вскричала Марианна. — Вы упомянули Элинор?! Я не знала… Ах, почему же я не прочла! Но что, что вы написали?

— Что бы я ни написал, как видно, это не изменило его решения жениться на мисс Люси Стил. Правда, на мое приглашение он так и не ответил — и это странно. Быть может, получил другое, более привлекательное предложение?

— Это вряд ли, — отмахнулась Марианна. — Но, полковник! Вы так и не расскажете мне, что же ему написали?

Полковник не спешил с ответом. Хоть ему и претило играть чувствами Марианны, но ее волнение и любопытство, ее огромные глаза, устремленные на него так, словно сейчас во всем мире, кроме него, не существовало ни единого человека — все это согревало его сердце, и он желал хоть на несколько секунд продлить сладостное, хоть и обманчивое чувство, что Марианна волнуется о нем.

— Ничего особенного. Изложил условия, рассказал о домике священника, упомянул, что при нем можно будет разводить кур и держать скот. Ваша сестра приняла большое участие в подготовке и обустройстве домика для новых жильцов, так что я счел необходимым воздать должное ее усилиям. Думаю, мистер Феррарс понял, кого я имею в виду. Я написал так, что трудно было бы ошибиться.

— Так вы не называли Элинор по имени? — переспросила Марианна, неожиданно для себя ощутив не облегчение, а разочарование.

— Нет. Написал лишь, что в обустройстве дома приняла деятельное участие молодая леди, близкая родственница моей жены, гостящая сейчас у нас. И еще упомянул — в другом месте письма — о том, что твердая решимость следовать долгу достойна восхищения; но жаль, что долг и наше сердце не всегда друг с другом в ладу.

— О, полковник! — воскликнула Марианна и в восторге бросилась к нему. Опасаясь, чтобы она не повредила себе резким движением, он придержал ее и осторожно сжал в объятиях. — Как я рада, что вы это написали! Вот только… — добавила она, вдруг помрачнев, — только он все равно женился на Люси! Не понимаю, как он мог!

От быстрых смен настроения Марианны, а еще более — от того, что нежное разгоряченное тело ее прижималось сейчас к его груди, у полковника голова шла кругом.

— Марианна, он… он себе не принадлежит… он дал слово и должен был его сдержать.

Взгляд, брошенный Марианной в его сторону, ясно показал, что для нее это не оправдание.

При этом сердитом взгляде полковник вдруг остро осознал, что сжимает ее в объятиях, и почувствовал неловкость. Разжав руки — хоть и не отпуская совсем свое драгоценное достояние — он спросил, не сердится ли она на него.

Кажется, только в этот миг она заметила, что муж ее обнимает, а она прижимается к нему — и залилась краской, а плечи ее под тонкой тканью халата напряглись. Она сглотнула и смущенно кашлянула.

— Нет, полковник. Думаю, вы сделали все, чего можно было просить у вас в таких обстоятельствах, и еще более.

И, приподнявшись на цыпочки, она запечатлела на его губах быстрый поцелуй.

На миг полковник позабыл обо всем; дыхание его пресеклось. Пораженный и смущенный всплеском собственных чувств, он поспешно выпустил Марианну из объятий. Одна рука его скользнула по ее бедру, другая на миг замерла у щеки; но он не осмеливался более к ней прикоснуться.

— О Марианна!

В голосе его Марианне послышалась глубокая печаль, быть может, даже отзвук невыплаканных слез. Она замерла, не понимая, что его так расстроило. Быть может, он вспомнил свою прежнюю любовь?

Неловкое молчание длилось довольно долго.

— Вы будете ложиться? — спросил он наконец.

Был ли это просто вежливый вопрос, или намек на нечто большее — Марианна понять не смогла.

— Да, — пробормотала она, пытаясь встретиться с ним глазами, гадая, не совершила ли какую-то страшную ошибку, и отчаянно надеясь, что он хоть взглядом, хоть жестом выдаст свои чувства, — но… но, боюсь, Элинор сейчас очень расстроена.

На этом она умолкла, ожидая ответа. Но ответа не было; и Марианна, не терпевшая неясностей и недосказанностей, спросила напрямик:

— Можно мне пойти к ней?

— Как пожелаете, — ответил полковник, как ей показалось, суховато.

Заметив, что она колеблется, он добавил уже мягче:

— Разумеется, если ваше присутствие успокоит Элинор, вам лучше сегодня ночевать с ней.

— Но вы не подумаете, что я от вас бегу? — почти со страхом спросила Марианна.

— Вам виднее, — с невеселой улыбкой ответил он.

На миг Марианна замерла в нерешимости, не понимая, о ком сейчас важнее позаботиться — о сестре или о себе.

— Вот мой ответ, — сказала она наконец и потянулась к нему, чтобы снова его поцеловать.

На этот раз поцелуй не застал полковника врасплох; он даже осмелился поймать ее губы своими и задержать их на мгновение дольше, чем в прошлый раз. Целую вечность спустя — и все же слишком, слишком скоро! — он отпустил Марианну. Выскальзывая за порог, она обернулась через плечо: щеки ее горели ярким румянцем, глаза сияли каким-то новым чувством, которого полковник прежде в ней не замечал.

Но в следующий миг она исчезла — а он остался один, и душою, и телом сожалея о том, что сегодня они с женой ночуют в разных спальнях.

========== Глава 13 ==========

Жизнь в Бартон-коттедже оставалась для Элинор, по крайней мере, на вид такой же, как прежде. По-прежнему она помогала Бетси и своей матери, гладила шторы, штопала одежду, пекла хлеб, словом, делала по хозяйству все, что в силах делать рачительная и трудолюбивая хозяйка — так же, как и в первые месяцы, когда поселилась здесь вместе с матерью и двумя сестрами.

Значительные изменения внесло, разумеется, отсутствие Марианны — эту перемену ощутили все. В доме сразу сделалось заметно тише. Конечно, мама по-прежнему любила поговорить и без обиняков выражала все свои чувства, но рядом с ней уже не было Марианны, всегда готовой подхватить разговор или усилить волнения матери своими собственными. Хоть Элинор и скучала по тому веселомуоживлению, которое вносила в дом сестра, но, сказать по совести, не могла не радоваться тому, что в скромном домике их стало куда тише и спокойнее прежнего — особенно когда Маргарет гуляла где-нибудь неподалеку от дома, а мама работала в саду. Но и за обедом или по вечерам, когда вся семья собиралась в гостиной, между ними куда чаще прежнего царило спокойное, уютное молчание.

Более всего ощущала отсутствие Марианны мать — хотя, разумеется, безмерно радовалась за свою любимицу, так удачно вышедшую замуж и теперь обитавшую в роскошном поместье всего в восьми милях от Бартона. Маргарет также сильно скучала по сестре — пожалуй, больше, чем скучала бы по Элинор, случись ей уехать. Элинор, старшую и более строгого характера, девочка привыкла воспринимать как воспитательницу, Марианну — как подругу. Обе были, каждая на свой лад, романтичны, пусть «романтика» для них и означала разное: и делиться с Марианной мечтами о путешествиях и приключениях, на взгляд Маргарет, было куда веселее, чем сидеть за прописями или за французской грамматикой.

Пожалуй, разница в возрасте между старшей и младшей сестрами была не так уж велика; но из-за того, что между ними стояла средняя сестра, куда ближе к Маргарет по характеру и душевному устроению, им бывало нелегко найти общий язык. Однако теперь, когда Марианна уехала, и сестрам поневоле пришлось довольствоваться обществом друг друга, они заметно сблизились. Элинор стала проводить с Маргарет больше времени, а та начала к ней прислушиваться и принимать ее суждения и советы, пожалуй, с большей охотой, чем Марианна в ее возрасте.

Лишь одна неотступная мысль омрачала спокойное и размеренное течение повседневной жизни Элинор: мысль о том, что Эдвард, получив место священника в Делафорде, вот-вот поселится там вместе со своей молодой женой. Со дня на день Элинор ждала от Марианны известия об этом и даже удивлялась, что его до сих пор нет. Разумеется, Марианна непременно бы об этом упомянула — она ведь знала о сердечных муках Элинор и понимала, что ей нужно быть заранее готовой к неприятной встрече, будь то у полковника или на каком-нибудь дружеском приеме, хотя бы у той же миссис Дженнингс, которого не удастся избежать. С праздничного вечера у полковника, на котором было объявлено о свадьбе, прошло уже много дней, но до сих пор Элинор не имела об Эдварде никаких известий.

Снедаемая этими тревожными мыслями, Элинор месила на кухне тесто, стараясь ритмичными движениями развеять свое беспокойство, когда Маргарет, сидевшая подле, вдруг обратилась к ней с вопросом:

— А ты знаешь, как называются пять пенджабских рек, впадающих в Инд?

— Не знаю, милая, — призналась Элинор. — Это тебе лучше подскажет твой атлас.

— А вот полковник Брэндон ответил бы и без атласа! — надув губы, заметила Маргарет.

— Очень может быть — ведь полковник служил в войсках Ост-Индийской компании, видел все эти реки своими глазами, а быть может, и переправлялся через них в своих военных походах.

— Как ты думаешь, он скучает по путешествиям в дальние края? — с завистью в голосе спросила Маргарет. — Если бы мне повезло попасть в Индию, я бы, наверное, никогда оттуда не уехала!

— Все может быть, — задумчиво ответила Элинор. — Хотя, знаешь, он ведь там служил в армии, а жизнь военного тяжела и опасна; так что, мне кажется, разумнее считать, что он стал гораздо счастливее сейчас, прочно обосновавшись в Англии.

— Ты имеешь в виду, когда поселился в Делафорде или когда женился на Марианне? — спросила Маргарет с лукавой улыбкой, заставив Элинор подумать о том, что младшая сестренка, пожалуй, уже не так уж мала.

— И то и другое, милая. Уверена, сейчас он еще счастливее, чем тогда, когда только поселился в Делафорде.

— Откуда тебе знать? — с сомнением спросила Маргарет.

— Об этом судить не мудрено. Особенно если просто наблюдать, а не приставать с вопросами, — ответила Элинор с легкой улыбкой, значительно подняв брови.

Маргарет нахмурилась и что-то проворчала себе под нос, явно недовольная таким уколом в свой адрес; однако в следующую секунду просияла. В голову ей пришла новая интересная тема — а намек на то, что с прямолинейными вопросами лучше быть поосторожнее, она, как видно, пропустила мимо ушей:

— Элинор, а тебе хотелось бы выйти замуж за человека, у которого большой-пребольшой дом? С двумя библиотеками, двумя столовыми, а спален чтобы было столько, что и не сосчитать? И чтобы там можно было устраивать приемы и балы? — Как видно, визит в Делафорд произвел на нее неизгладимое впечатление. — Повезло Марианне, правда? Неужели ты ей ничуточки не завидуешь?

— Думаю, нет, — вполне искренне ответила Элинор, опустив голову, чтобы скрыть легкую улыбку. — Я не стала бы отказывать богачу из-за его богатства, но и ничего достойного зависти в этом не вижу. В последние годы я привыкла к простой жизни и научилась предпочитать скромность и труд богатству и праздности.

При упоминании о праздности Маргарет явно призадумалась.

— Думаешь, Марианне скучно в этом огромном доме?

Элинор мягко рассмеялась в ответ.

— Да нет, навряд ли она там скучает, — ответила она. — Тем более, она сейчас ждет ребенка, а в такое время праздность вполне позволительна и даже необходима.

— Марианне нравятся наряды, танцы и всякое такое. А тебе нет, верно? Если бы тебе пришлось каждый день одеваться как на бал и ужинать с важными людьми вроде Джона и Фанни, ты бы этому совсем не радовалась, верно, Элинор?

— Верно. А ты? — с неподдельным интересом спросила Элинор. Она даже отвлеклась от своей работы и повернулась к сестре, чтобы выслушать ее ответ.

— И я ни капельки! — затрясла головой Маргарет. — Но знаешь, — добавила она, подумав, — будь у меня богатый муж с собственным поместьем, я бы уж нашла, чем заняться! Я бы скакала на лошадях, или устраивала на деньги мужа экспедиции в дальние страны, или приглашала к нам в дом разных интересных людей. Может, я бы тоже устраивала приемы, только для иностранных послов или для пиратов, сбежавших от правосудия!

— Что ж, план очень недурной. Только с пиратами я была бы поосторожнее — рассмеялась Элинор.

Маргарет захихикала в ответ и спорить не стала.

Элинор со вздохом вернулась к своей работе. Тяжелые мысли вновь одолевали ее, и никак не удавалось изгнать их из головы — неотвязные мысли о Люси Стил, ныне Люси Феррарс, которая вот-вот водворится в Делафорде. Как-то она справится с обязанностями жены пастора — обязанностями многочисленными, нелегкими, порой деликатными? Жена священника должна со всем приходом поддерживать хорошие отношения, всем — и высокородным, и простым крестьянам, и богачам, и беднякам — приходить на помощь по первому зову, никому не оказывая предпочтения. Должна вести хозяйство, сообразуясь со скромным жалованием Эдварда, так, чтобы никто не смог сказать о доме священника ни одного дурного слова. Должна с величайшим тщанием следить за каждой мелочью… Взять хотя бы те шторы, что украшают их с Эдвардом будущую гостиную — не слишком ли они тяжелы? Не оборвутся ли? Элинор позаботилась бы об этом, будь она хозяйкой в этом скромном домике — но… но что попусту растравлять себе сердце мечтами о том, чему никогда не сбыться?

Маргарет, которой наскучило смотреть, как сестра готовит ужин, потихоньку вышла, оставив дверь открытой. Вдруг снаружи послышался ее радостный вопль: она увидела в окно, что к дому направляется какой-то всадник.

— Это Эдвард! — закричала Маргарет, бросаясь к матери, так, что слышно было на весь дом. — Мама, я знаю, это Эдвард приехал!

С этим же радостным криком она бросилась к сестре, но на пороге кухни лицо у нее вытянулось: Маргарет вспомнила, что Эдвард недавно женился.

— Элинор, — пробормотала она едва слышно, — там… там Эдвард приехал.

Элинор напрасно старалась сделать вид, что это неожиданное явление ничуть ее не трогает. Она торопливо отряхнула руки от муки и поспешила в гостиную, куда, привлеченная радостными возгласами Маргарет, вышла и миссис Дэшвуд. На старшую дочь она смотрела с ужасом и жалостью, почти со слезами на глазах. Приказав Элинор повернуться спиной, торопливо, дрожащими пальцами она развязала и сняла с нее передник, перепачканный мукой.

Когда вошел Эдвард, ему могло бы показаться, что все три обитательницы Бартон-колледжа давным-давно сидят в гостиной без всяких особых занятий. Все они поднялись с мест, чтобы с должной вежливостью его приветствовать; вслед за этим наступило неловкое молчание. Наконец, желая, как видно, восстановить Эдварда в правах друга семьи, миссис Дэшвуд шагнула ему навстречу, взяла его за руки и сказала:

— Дорогой Эдвард! От всей души желаем вам счастья!

— Я… э-э… благодарю вас, — ответил он; поздравление явно застало его врасплох.

Быть может, подумала Элинор, найдя в собственной семье лишь холодную, неумолимую враждебность, теперь он не верит, что где-либо в целом свете может встретить добрые чувства? При этой мысли сердце ее сжалось от сострадания.

Миссис Дэшвуд предложила Эдварду кресло, и он неловко сел. Снова наступило долгое молчание. Первый шаг сделала Маргарет — сообщила, что сегодня прекрасная погода. Эдвард, немного расслабившись, улыбнулся и ответил, что дороги совсем высохли после недавних дождей.

— Вы уже… м-м… устроились у себя на приходе? — осторожно поинтересовалась миссис Дэшвуд. Элинор все еще не находила в себе сил заговорить.

— Сейчас направляюсь туда. Я позволил себе по дороге нагрянуть к вам, простите, что без предупреждения, потому что… потому что Бартон-коттедж всегда был мне дорог, — проговорил он с явным трудом, избегая вопросительного и настойчивого взгляда миссис Дэшвуд.

Длить этот разговор было тяжело, однако возможности его не продолжать миссис Дэшвуд не видела. Надо было наконец покончить с этой тягостной неловкостью, стоящей между ними.

— А миссис Феррарс вы оставили в Лондоне?

— Нет, — недоуменно моргнув, ответил он. — Нет, моя мать вернулась в Норланд-Парк. Я думал, вы недавно встречались с ней в Делафорде.

— Я спрашиваю не о вашей матери, а о жене, — мягко поправила она. — О миссис Эдвард Феррарс.

Эдвард повернулся в кресле, бросил быстрый взгляд на Элинор, но тут же снова устремил глаза на миссис Дэшвуд.

— Так вы… вы не слышали? Я думал… я написал полковнику, объяснив, что обстоятельства мои переменились. Люси вышла замуж за Роберта. Теперь она миссис Роберт Феррарс.

Тут Элинор впервые с начала разговора издала звук — странный звук, нечто среднее между вздохом и всхлипом.

Эдвард поднялся с места, явно не зная, куда девать глаза. Наконец схватил с каминной полки фарфорового ягненка и, нервно теребя его в руках, объяснил:

— Люси написала мне и призналась, что предпочитает мне моего брата. Как я понял, в Лондоне они много бывали вместе. Так что, учитывая мои… м-м… недавно изменившиеся обстоятельства, я счел, что правильнее всего будет освободить ее от данного мне слова.

— Так значит, — сдавленным от волнения голосом заговорила Элинор (она все пыталась понять, не сон ли это), — значит, вы… не женаты?

Эдвард молча кивнул; в глазах его читалась нескрываемая надежда.

Не в силах больше подавлять переполняющие ее чувства, потрясенная этими внезапными переходами от покорности судьбе к негодованию, от негодования к отчаянию и наконец от отчаяния к надежде, все в течение одного часа — Элинор испустила стон, рухнула в кресло и дала волю слезам, которые держала в себе все эти долгие недели и месяцы, стоически перенося сердечную боль.

При этом взрыве чувств, столь нехарактерном для ее старшей дочери, миссис Дэшвуд, не беспокоясь более о приличиях, вскочила и поспешила прочь из комнаты, уводя за собой и Маргарет. Впрочем, та последовала за ней лишь до двери материнской спальни, а там сказала, что не хочет сидеть и ждать, глядя, как мама ходит взад-вперед по комнате, а лучше пойдет на улицу, поиграет в своем домике на дереве. Миссис Дэшвуд рассеянно согласилась; Маргарет сбежала вниз, остановилась у дверей гостиной и прильнула к замочной скважине. Забегая вперед, скажем, что все услышанное она во всех подробностях пересказала Марианне — и та была ей за это очень благодарна.

Элинор сидела слишком близко к двери, чтобы Маргарет могла ее разглядеть. Однако слышала она все — и прежде всего то, что сестра тщетно пытается унять рыдания.

Что же до Эдварда, он, как видно, был посредине долгого объяснения.

— Элинор, я познакомился с Люси совсем молодым человеком — оба мы тогда были очень молоды. Будь у меня побольше опыта и знания жизни, я не принял бы эту минутную увлеченность за любовь. Мое поведение в Норланде непростительно, знаю. Но я и вообразить не мог, что вы чувствуете ко мне то же, что и я к вам, и уверил себя, что рискую лишь собственным сердцем. И сегодня приехал, ничего не ожидая, ни на что не надеясь, только чтобы сказать вам — теперь, когда имею на это право — что мое сердце… мое сердце — ваше и всегда останется вашим!

Эдварда Маргарет в замочную скважину видела — и увидела, как он опускается на одно колено и берет Элинор за руку. Тут ей стало стыдно подсматривать, и она покинула свой пост. Впрочем, о том, чем закончилось это объяснение, даже юная Маргарет догадалась без труда!

========== Глава 14 ==========

Комментарий к Глава 14

И-и-и… наконец-то поцелуй! :)

Поразительное известие, что Люси Феррарс вышла замуж не за Эдварда, достигло Делафорда еще ранее, чем сам Эдвард появился на пороге Бартон-коттеджа, и пришло самым обычным путем — по почте. Можно было ожидать, что источником этой новости станет миссис Дженнингс, известная своей способностью с поразительной быстротой распространять известия такого рода по всем родным, друзьям и даже шапочным знакомым; но нет, известие пришло от самого Эдварда в письме к полковнику Брэндону.

Послание, в коем мистер Эдвард Феррарс сообщал об изменении своих брачных планов, посвящено было, прежде всего, благодарности за щедрое предложение полковника. Эдвард не жалел слов признательности, и между строк его письма читалось убеждение, что великодушием полковника он обязан исключительно влиянию мисс Дэшвуд, его золовки; ибо иной причины, по которой посторонний и едва знакомый человек предложил ему место и щедрое жалование, Эдвард не видел.

Немалая часть письма посвящена была вопросам деловым и финансовым, для миссис Брэндон малоинтересным; поэтому полковник, вручая ей письмо и предлагая прочесть, отметил страницы, на его взгляд, наиболее для нее важные. Он оказался прав: долгие рассуждения о денежных делах Марианна без сожаления пропускала и, скользя глазами по мелко исписанным страницам, останавливалась лишь на абзацах, относящихся к готовности Эдварда занять место священника в Делафорде и к разрыву его помолвки. Пропустила она и пространные его заверения в своем недостоинстве: хоть и вполне разумно с его стороны было продемонстрировать смирение и скромность, и с суровой оценкой юношеских ошибок Эдварда, данной им самим, Марианна была вполне согласна, однако читать об этом было не слишком приятно — и она поскорее перешла к той части письма, где говорилось о перемене чувств Люси, о завязавшемся у нее романе с братом Эдварда и о предложении руки и сердца, которое она, разорвав помолвку с Эдвардом, радостно приняла. Все это Марианна читала с сильно бьющимся сердцем: в душе ее вновь вспыхнула надежда на счастье для сестры.

Без ложной гордости Эдвард признавал, что, несмотря на отсутствие жены, по-прежнему нуждается в работе и заработке, так что, если полковник все еще готов предоставить ему место приходского священника в Делафорде, с радостью его примет и будет считать себя перед полковником в вечном долгу. Самим своим предложением, продолжал он, полковник Брэндон уже оказал ему благодеяние; едва ли он может себе представить, какое облегчение, какая надежда охватила Эдварда при получении этого письма. Имя Элинор Эдвард не называл, нигде ее прямо не упоминал; однако Марианна читала между строк — и ясно понимала, что Эдвард думает не только о получении места, но и о возможности возобновить отношения с ее сестрой.

Теперь перед полковником и миссис Брэндон встал вопрос, как лучше сообщить обо всем этом Элинор. Оба были согласны, что о скором приезде Эдварда в Делафорд она должна узнать как можно скорее, однако в том, как именно и в каких подробностях рассказать ей о происшедшем, друг с другом расходились.

По тону письма оба почти не сомневались, что Эдвард намерен сделать Элинор предложение — хоть полковник и предостерегал не торопиться с выводами, учитывая, как недавно Эдвард расстался с Люси. Марианна отвечала: теперь, когда Эдвард свободен, если он не сядет немедля в седло и не будет скакать день и ночь, чтобы предложить Элинор руку и сердце как можно скорее — это будет просто стыд и позор! Если он в самом деле любит сестру, продолжала она, ничто, ничто не удержит его от стремления как можно скорее сделать ее счастливой — теперь, когда к этому нет более никаких препятствий; так что Элинор необходимо дать знать как можно скорее, чтобы его появление не застало ее врасплох.

Полковник Брэндон отвечал на это, что не стоит торопить события и возбуждать в Элинор надежды, способные оказаться если не ложными, то преждевременными. В конце концов, это касается лишь их двоих, и дело самого Эдварда — сообщить своей даме, что теперь рука и сердце его свободны.

В конце концов Марианна убедила его неотразимым аргументом: кто, как не она, лучше всех знает свою сестру? Элинор не из тех, кто легко поддается беспочвенным надеждам и теряет голову; однако она всегда стремится ясно понимать, что происходит, и лучшее, что можно для нее сделать — без обиняков сообщить о том, что прямо ее касается. Марианна готова была даже сесть в экипаж и ехать к Элинор, чтобы рассказать ей все лицом к лицу; однако в последние дни неважно себя чувствовала, ее беспокоила слабость и головокружения, так что решено было ограничиться письмом.

Поначалу Марианна старалась писать коротко и только о главном. Но, заговорив о разорванной помолвке и скором приезде Эдварда в Делафорд, не смогла умолчать о своих чувствах по этому поводу; затем вспомнила множество мелочей, произошедших в Делафорде после отъезда сестры, о которых тоже требовалось рассказать во всех подробностях… словом, письмо она составляла почти целый день и отправила лишь на следующее утро.

Вот так и вышло, что сам Эдвард опередил известие о себе и появился в Бартон-коттедже нежданно-негаданно, повергнув миссис Дэшвуд и двух ее дочерей сперва в изумление, а затем — в счастливый переполох.

Подробности его визита Марианна узнала от Маргарет. В письме сестре та описала эту сцену детально и в красках, старательно подражая авторам любимых романов. Упомянула и о том, как перед самым приездом Эдварда Элинор мечтала вслух о скромной трудовой жизни — и теперь, выходит, ее мечта сбылась!

Приход был уже готов к приезду нового священника, так что не было никакой нужды откладывать объявление о помолвке. Сами Эдвард и Элинор решительно не собирались ждать со свадьбой долее того минимума, что предписывают приличия. Родные и близкие, зная историю их любви, понимали и одобряли желание молодой пары повенчаться как можно скорее.

Марианна твердо заявила, что намерена быть на свадьбе у сестры, а если получится, оставаться на ногах и выходить в свет и после свадьбы. Об этом между ней и полковником не раз случались дружеские споры. Он напоминал ей о предостережениях врача и призывал трезво оценивать свои силы и возможности; она же с жаром отвечала, что в первый месяц своей беременности належалась в постели на десять лет вперед, что непременно даст себе отдых, как только ощутит, что в этом есть нужда, но пока что прекрасно себя чувствует и намерена, пока может, оставаться на ногах и помогать сестре.

Эдвард и Элинор обвенчались воскресным утром, после литургии, в той скромной часовне, где отныне Эдварду предстояло исполнять обязанности священнослужителя. Церковь украсили гирлянды из листьев и полевых цветов, собранных в окрестных лугах самими же прихожанами. Мать и сестры убедили Элинор сшить свадебный наряд, отличный от ее обычных невзрачных и практичных костюмов, однако о шелках она и слышать не хотела — и остановилась на скромном, но очаровательном платье из голубого муслина. Не без труда Марианна согласилась с тем, что жена священника не должна поражать прихожан роскошью, но все же одолжила Элинор перчатки и подарила подходящую к платью шляпку.

Для Маргарет мать перешила одно из старых бальных платьев Марианны.Очень вытянувшаяся в последнее время, совсем взрослая на вид, Маргарет сидела в первом ряду и внимательно следила за церемонией.

Любопытно, думала Марианна, не связана ли непривычная серьезность и чинность Маргарет с тем симпатичным юным джентльменом, что сидит во втором ряду? Во время венчания Маргарет и этот мальчик не раз украдкой посматривали друг на друга; а после службы, когда гости рассеялись по церкви, обмениваясь впечатлениями и по очереди подходя к молодым, чтобы пожелать им счастья, Маргарет с большим энтузиазмом повела Марианну знакомиться с его тетушкой и кузинами. Пусть до того, как Маргарет начнет выходить в свет, остается не меньше двух лет, пусть в глазах света она еще ребенок — кому, как не Марианне, знать, что юность не сковывает себя условностями и не терпит запретов! Сестренка становится взрослой; а значит, отныне придется деликатно, не стесняя ее свободы, но внимательно и твердо следить за тем, чтобы она не повторила ошибок самой Марианны.

В экипаже по дороге домой Марианна вспоминала только что прошедшую церемонию. Пусть венчание едва окончилось, пусть полковник сидел с ней рядом и видел все своими глазами — Марианна, как обычно, не могла таить радость в себе и чувствовала потребность поделиться своим счастьем со всем миром. Полковник слушал ее восторженные возгласы молча, с легкой умиленной улыбкой на устах.

— Но что-то я все говорю и говорю без умолку, — заметила Марианна некоторое время спустя. — Полковник, а вы что скажете о наших новобрачных? Как вы думаете, они будут счастливы вместе –несмотря на маленький домик, дымящий камин и непрочные крепления для штор? — добавила она с улыбкой.

— Такая взаимная любовь, — серьезно отвечал полковник, — несомненно, обещает им прочное и долговечное счастье. На мой взгляд, Эдвард Феррарс — счастливейший из людей.

— Я не могу делать вид, что не понимаю чувства, стоящего за вашими словами, — также серьезно вполголоса ответила Марианна. — И, полковник, должна вам признаться… боюсь, я и так слишком долго это откладывала…

Тут у нее перехватило дыхание; Марианна умолкла, опустив глаза, нервно сминая в руках перчатки, вдруг ощутив себя не в силах произнести три простых слова.

Экипаж (на нем настоял полковник — сама Марианна полагала, что вполне способна дойти до дома пешком) неспешно катился меж живописных лугов и полей Делафорда. Повинуясь указанию полковника, кучер не гнал лошадей, напротив, старался ехать медленно и плавно, чтобы не потревожить беременную госпожу. Для Марианны это сейчас было на руку; секунды текли, а она все не могла решиться.

— Вас что-то беспокоит? — нахмурился полковник.

— Да, я… знаете, я не терплю секретов! — заговорила она наконец торопливо и сбивчиво, с большей страстью, чем намеревалась. — Принято считать, что хранить секреты — совсем не то, что лгать, что можно, и что-то скрывая и умалчивая, оставаться порядочным человеком. Но те, кто так говорит, должно быть, вовсе не думают о том, какую непреодолимую пропасть создают между людьми тайны и умолчания — особенно между теми, кто, как муж и жена, должны быть друг другу ближе всего на свете! Не говорю, что наши тайны нас разделяют, — смутившись, поспешно добавила она, — ведь мы… наш с вами брак не похож на большинство браков…

— Вы хотите сказать, что скрываете что-то от меня, или что я что-то скрываю от вас? — в недоумении спросил полковник.

Снова Марианна собралась с духом, чтобы произнести свое признание — и снова почему-то сказала совсем не то, что хотела:

— Я нашла письма от Элизы! — выпалила она. — В день, когда вы дрались с Уиллоуби. Бродила по дому одна, заглянула в вашу библиотеку и нашла их там, в столе. Только не подумайте, полковник, — поспешно добавила она, — клянусь, я не собиралась рыться в ваших вещах! Мне просто стало любопытно. Там была такая толстая пачка писем, туго перевязанная лентой, и… — И она смущенно умолкла.

— Брат передал их мне после ее смерти, — просто объяснил полковник.

— А-а! Так вы не… не переписывались с ней, пока служили в Индии?

— Нет, — нахмурившись, ответил он. — И не я стал причиной их развода.

— А вы… вы все эти годы ее любили?

Он вздохнул, лицо его омрачилось — и Марианна почти пожалела о том, что задала этот вопрос.

— Любил. И, пожалуй… да, благодарен судьбе за то, что эти письма попали ко мне лишь после ее кончины. Знай я, что и она тоскует обо мне — мог бы совершить какую-нибудь непростительную глупость.

Смущение едва не заставило Марианну умолкнуть; однако она хотела больше узнать о прошлом мужа — и решила, что, если ее расспросы будут ему неприятны, он скажет сам.

— А что бы вы сделали? — тихо спросила она.

— Знай я, что чувства Элизы ко мне не угасли — думаю, вполне мог бы убедить ее оставить мужа и бежать со мной. Мог бы поступить и хуже: не рискуя рвать с родными, завести с ней тайный роман за спиной у брата. Такова была наша любовь: незрелая, упрямая, не желающая и слышать о препятствиях. Я был тогда взбалмошным юнцом: мои представления о чести были поверхностны и нестойки, добродетель или достоинство казались мне скучными, отжившими понятиями из ветхих книг. Элиза… и у нее были свои грехи, которых я, ослепленный любовью, предпочитал не замечать. При нашем последнем разговоре, когда она поручила моим заботам Бет, я ясно увидел, что не только брак без любви, но и собственная беспокойная натура толкнула ее в пучину порока.

Следующий свой вопрос Марианна задала еле слышно, по-прежнему не отрывая взгляд от собственных перчаток:

— Вы ее все еще любите?

— Нет, — мягко ответил он. — Я горько сожалею о ее несчастливой жизни и безвременной смерти. Порой жалею, что молодость моя была омрачена несчастной любовью и ревностью к брату, думаю, что все могло бы сложиться иначе; но в глубине души понимаю — давно уже понял — что, даже будь обстоятельства на нашей стороне, эта любовь не принесла бы нам счастья.

Марианна молчала.

— Но мне известны ваши взгляды на первую любовь, — добавил полковник.

В голосе его появилась размеренность и особая серьезность, почти мрачность; таким тоном обыкновенно говорил он то, что, как предполагал, Марианне вовсе не понравится.

— Вы полагаете, что истинная любовь может быть лишь одна на всю жизнь — и, должно быть, осуждаете меня за то, что я предаю память о своей юношеской влюбленности. Но я не могу раскаиваться в том, что полюбил снова — полюбил сильнее, чем прежде. Не могу и не хочу. Вас я люблю так глубоко, с таким благоговением и сердечным трепетом, как никогда не любил Элизу; и если в ваших глазах это грех — что ж, этот грех я унесу с собой в могилу, не отрекаясь и не ища оправданий.

Марианна все молчала; взглянув на нее в ожидании ответа, полковник увидел, что губы ее дрожат, а по щекам текут беззвучные слезы.

— Не плачьте, миссис Брэндон! Умоляю вас, не расстраивайтесь так! — воскликнул он и инстинктивно потянулся к ней, но тут же удержал себя. — Я прекрасно понимаю, что вы ко мне чувствуете, и никакой досады к вам не питаю. Едва ли вы можете полюбить человека, от которого так далеко отстоите по возрасту и так бесконечно превосходите его по красоте. И тот поцелуй ваш неделю назад, разумеется, был лишь знаком признательности, порывом добросердечия в радостную для вас минуту. Я благодарен за этот драгоценный дар, ничего большего не желаю и не прошу — лишь позвольте мне любоваться вами, позвольте вас радовать и довольствоваться уже тем, что иногда вы согреваете меня своей улыбкой…

Голос его дрогнул; он попытался улыбнуться, но не смог.

От этой речи слезы у Марианны полились еще пуще. Пораженная, тронутая до глубины души, она не могла собраться с духом, чтобы найти ответ.

Тем временем экипаж остановился у крыльца, полковник сошел наземь и протянул Марианне руку, помогая выйти из кареты. Все еще не в силах говорить, она вцепилась в его руку так, как утопающий цепляется за своего спасителя, и не отпускала даже в доме.

Едва слуги освободили их обоих от плащей, перчаток и шляп, Марианна увлекла полковника за собой в уединенный коридор. Здесь она остановилась и отстранила его, пытаясь собраться с мыслями. Полковник с тревогой вглядывался в ее взволнованное, залитое слезами лицо.

— Вам нездоровится? Я вас расстроил? Идемте сюда, — он указал на дверь ближайшей комнаты, — присядьте, а я прикажу принести вам чаю.

— Полковник Брэндон, пожалуйста, подождите! — воскликнула Марианна, противясь его попыткам ее увести. — Я должна с вами поговорить! Там, в экипаже, я хотела вам признаться, но не успела — и, если не сделаю это сейчас, боюсь, никогда больше не найду в себе мужества!

— Мужества? — повторил он, словно эхо.

Марианна сокрушенно кивнула.

— Да, мужества, необходимого, чтобы победить гордость и упрямство и признать свою неправоту, — с обезоруживающей искренностью ответила она. — Я больше не считаю, что любовь дается нам лишь раз в жизни, или что чувства никогда не лгут. О нет — теперь я знаю, что сердечные склонности могут нас обманывать, что порой они обращаются на недостойных или просто неподходящих людей; и нет ничего дурного в том, чтобы признать свою ошибку и начать сначала. Сердце мое так переменилось за эти месяцы! Теперь я начинаю понимать, что в верности, надежности, постоянстве скрываются такие сокровища любви, каких не найдешь в самых бурных выражениях необузданной страсти. Этой переменой сердца я обязана лишь вам, полковник Брэндон, и вашему терпению. Я… — здесь голос ее дрогнул, но, быстро овладев собой, она продолжила: — Я вовсе не считаю вас немощным стариком, непривлекательным или недостойным любви. Верно, у меня был такой глупый предрассудок — но лишь в самом начале нашего знакомства, когда я не успела как следует вас узнать; и, разумеется, до нашей свадьбы! Теперь же я думаю, что вы — лучший из мужей.

С этими словами она протянула руку и легчайшим, нежнейшим движением коснулась его щеки. Полковник инстинктивно потянулся ей навстречу, но тут же замер, боясь даже дышать — словно страшился, что любое его неловкое движение разрушит волшебство.

— Я не знаю человека лучше вас! — с жаром продолжала она. — И люблю вас, полковник — люблю так, как и должна жена любить своего мужа. Вот в чем я хотела признаться. Вот что за секрет так долго от вас скрывала.

Несколько секунд полковник не мог вымолвить ни слова, не мог даже шевельнуть губами. С изумлением и трепетом Марианна увидела, как по суровому, словно высеченному из камня лицу его покатилась слеза, а за ней другая. Протянув руку, она нежно утерла его слезы — и полковник вздрогнул всем телом от едва сдерживаемых чувств.

— Марианна, — проговорил он хрипло, забыв о формальном «миссис Брэндон», — вы понимаете, что я сейчас… сейчас вас поцелую?

— Я буду потрясена, но возражать не стану! — прошептала Марианна в ответ; и взгляд ее вдруг потемневших глаз подсказал полковнику, что иного оборота событий она и не желает.

— Но что подумают слуги, если увидят нас здесь? — хриплым, торопливым полушепотом спросил полковник.

Однако сам уже обнял Марианну за талию и привлек к себе, с наслаждением ощущая, как прижимается к нему ее нежное тело и мягкий, слегка выпирающий живот. Как видно, мнение слуг, которые могут застать их посреди коридора, на деле не слишком его волновало.

Марианна вздрогнула: ей было и боязно, и сладко, кровь словно быстрее бежала по жилам, и во всем теле вскипал какой-то неведомый прежде жар.

— Вы хотели спросить, что подумают слуги, если увидят, как муж и жена целуются? Должно быть, решат, что я люблю вас, а вы меня, — с лукавой улыбкой ответила она.

— И будут правы! — хрипло выдохнул полковник и припал к ее губам.

========== Глава 15 ==========

Не в первый раз полковник Брэндон и Марианна спали в одной постели, но впервые — после ее признания — провели ночь в объятиях друг друга.

Впрочем, ничего серьезнее объятий между ними не произошло. Хоть Марианна и дала понять, что готова исполнить супружеский долг, полковник так дрожал за телесное благополучие ее и будущего ребенка, что даже обнять ее решился не сразу — лишь после уговоров и долгих заверений, что ей хорошо, удобно и от этого с ней точно ничего не случится. И все равно, кажется, полковник боялся шевельнуться и, судя по медленным и затрудненным движениям на следующее утро, едва ли хорошо выспался.

Пробуждение вышло не слишком романтичным: Марианне срочно потребовался ночной горшок, а муж ее напрасно делал вид, что у него не ломит все тело от неудобной позы, в которой он провел ночь. Однако было в этом какое-то странное очарование — и, пожалуй, впервые после свадьбы Марианна ощутила себя действительно замужем. Пусть они с полковником еще не соединились тем способом, который закон, моральные авторитеты и модные романы равно почитают необходимым для истинного супружества — они больше не стесняются друг друга, они перестали быть чужими и допустили друг друга в тот внутренний, интимный круг личного бытия, куда допускаем мы лишь ближайших родных и самых доверенных слуг.

Преувеличенная забота полковника о ее здоровье радовала и трогала, однако и немного раздражала Марианну. Он так за нее боялся, что этим утром не позволил ей даже самой заварить и разлить чай: Марианне пришлось сидеть и смотреть, как это делает горничная. Нельзя сказать, что это ее сильно огорчило — однако напомнило о сотне других, более приятных вещей, от которых Марианна вовсе не собиралась столь тщательно себя ограждать.

— Полковник, — заговорила она, когда горничная вышла, и они остались за чаем вдвоем, — я не такое уж хрупкое создание, и одно неверное движение меня точно не убьет. Вы огорчались, когда я считала вас немощным стариком; так подумайте о том, что и мне обидно, когда во мне видят этакую фарфоровую куклу, до которой страшно дотронуться.

Полковник нахмурился, передавая ей чашку чая — уже вторую.

— Знаете, только нынче ночью, сжимая вас в объятиях, я осознал, насколько вы… насколько вы беременны!

Марианна рассмеялась, смутив этим полковника.

— Разве можно быть более или менее беременной? Либо ты беременна, либо нет.

— Я… право, не знаю, как пояснить значение своих слов, не нанеся вам оскорбления, — проговорил он торопливо и, чтобы скрыть свое смущение, поскорее уткнулся в чашку.

— Вы хотите сказать, что я страшно располнела, а вы этого не замечали, пока не попробовали меня обнять? Но, полковник, вы ведь никогда раньше меня не обнимали! Как же заметили разницу?

По лицу полковника она поняла, что ему не хотелось бы развивать эту тему.

— Признаюсь, это странное чувство, — заметил он, помолчав. — Очень странно делить с вами постель, быть рядом, обнимать вас… и знать, что там, внутри вас, живет и растет дитя.

Марианна задумалась, пытаясь вообразить себе его чувства.

— Та лондонская повитуха, что подтвердила мое положение, много рассказывала и о зачатии, и о родах. Тогда я была поражена своим несчастьем и почти не могла думать о будущем. Но как жалею теперь, что не слишком внимательно ее слушала и не задавала вопросы! — А затем она добавила — как бы невзначай, словно о самой обычной вещи, удивив своим спокойствием даже себя самое: — Но вот что помню точно: она говорила, что близость с мужчиной во время беременности вполне дозволительна, что ни беременной, ни ребенку это не вредит. Хотя в тот миг, конечно, я и подумать не могла, что действительно стану в эти месяцы близка с мужчиной… с моим мужем, — добавила она с улыбкой.

Полковник бросил в ее сторону короткий, но полный значения взгляд.

— Дело не только в здоровье и благополучие вашем или ребенка. Я не хочу вас тревожить. Вы так сладко спали сегодня… я боялся повернуться лишний раз, чтобы вас не разбудить.

— Вы забываете, что большую часть жизни я делила постель с сестрой, — с улыбкой ответила Марианна. — Если уж я заснула — ничто, кроме холода, меня не разбудит!

— Хотите сказать, что ваш сон постоянен и крепок, как ваша любовь?

— Полковник, да вы сегодня настоящий поэт!

— С такой женой нельзя не быть поэтом!

С этими словами он отставил чашку и потянулся к сладчайшему десерту — к губам своей жены.

Однако прошло лишь несколько дней, и настроение Марианны резко изменилось — вместе с самочувствием. Она по-прежнему любила мужа, но игривые мысли ее более не посещали; напротив, о супружеских утехах она теперь и думать не могла. Опротивела ей и еда, прежде доставлявшая удовольствие: вкусы ее менялись почти ежедневно, от того, что с удовольствием ела вчера, сегодня ее тошнило, так что Марианна не представляла, как бы пережила эти недели беременности, не будь у нее богатого мужа, готового идти навстречу любым пожеланиям жены.

В этом Марианна призналась Элинор. В ответ та улыбнулась своей понимающей улыбкой и ответила: мол, сестре повезло намного больше, чем большинству женщин, и такую удачу стоит ценить. Тут Марианна сообразила, что самой Элинор приходится постоянно экономить — и она, когда забеременеет, точно не сможет капризничать в еде или баловать себя редкими фруктами. Марианна покраснела, начала извиняться — но Элинор спокойно заверила ее, что вовсе не обижена, что она привыкла к скромному достатку и, когда настанет ее черед носить ребенка, без сомнения, со всем справится, как справлялась до сих пор.

У Эдварда и Элинор дела шли как нельзя лучше, а это означало, что оба были постоянно заняты. Забота о доме, о скоте, помощь прихожанам, которые приходили в дом пастора со своими бедами и днем, и ночью –все это почти не оставляло Элинор времени на визиты; однако в большом доме она старалась бывать так часто, как только могла. Все чаще Марианна с грустью замечала, что теперь они живут в разных мирах. Она по-прежнему скучала по сестре, по ее обществу, по ее спокойствию и уверенности в себе; однако жизнь в огромном роскошном доме, с целой толпой слуг в ее распоряжении, совсем не походила ни на прежнюю их жизнь, ни на нынешнюю жизнь Элинор. Сестры по-прежнему нежно любили друг друга, старались во всем друг другу помогать, однако, пожалуй, уже не во всем друг друга понимали: различные повседневные обязанности и различный досуг все сильнее отдаляли их друг от друга. Порой Марианна с тоской вспоминала о годах детства и жалела о том, что не стремилась быть ближе к сестре прежде, пока замужество и семейная жизнь неизбежно не развели их в разные стороны.

Постоянным якорем для них оставалась суббота. В этот день деревенские жители собирались в церкви на службу, а после проповеди Эдвард вместе с женой шел обедать в большой дом. Весь день, до самой вечерни, четверо дорогих друг другу людей проводили под одной крышей, наслаждаясь обществом друг друга, прежде чем пути их снова расходились.

Марианна полагала, что женитьба изменила Эдварда к лучшему. Природная застенчивость более не заслоняла собой его характер, открытый, благородный и искренний. Семейное счастье смягчило его; он оставил едкий и насмешливый тон в разговорах, более не досаждал Марианне выражениями невыносимо дурного (по ее мнению) вкуса. Споры между ними стали редки — а если они все же спорили, то по-дружески, не пытаясь друг друга задеть и уязвить. Впрочем, женитьба изменила не только Эдварда — сама Марианна тоже стала добрее и терпимее к людям. Она больше не выискивала в других недостатки, не судила свысока и готова была прощать слабости — тем более, человеку, который сделал счастливой ее сестру.

Несмотря на дурное самочувствие, ложиться в постель Марианна пока не собиралась и, более того, старалась гулять в любую погоду, если только полковник прямо этого не запрещал. Поскольку он обычно сопровождал ее повсюду, едва ли она могла бы выйти без его позволения.

Но однажды в воскресенье, в теплый и ясный весенний день, Марианна решила выйти на прогулку в сопровождении Элинор. Вдвоем они обогнули дом и пошли по дороге. Элинор сразу предупредила: слишком далеко заходить не стоит, ведь полковник будет волноваться, не видя их из окна.

Однако ни Элинор, ни сама Марианна не предвидели того, что произошло во время этой прогулки. Едва они миновали шпалеру, как на дороге перед ними выросла статная фигура в черном плаще-крылатке — фигура, увы, слишком хорошо обеим знакомая.

Марианна отшатнулась в изумлении и страхе, а мужчина в черном плаще двинулся прямо к ним. Шляпу он надвинул на глаза, быть может, для того, чтобы труднее было его узнать; однако у женщин не возникло и тени сомнения — слишком узнаваем был его стройный стан, широкие плечи и жеребец, которого он вел в поводу.

Пораженная его внезапным появлением, Марианна, однако, мгновенно овладеласобой — лишь крепче оперлась на руку Элинор, надеясь, что он не заметит перемены в ее позе. Не раз она думала о том, что скажет ему, если каким-нибудь невероятным случаем они вдруг встретятся; и теперь, когда ее обидчик стоял перед нею — и, по крайней мере, имел совесть хотя бы казаться удрученным и пристыженным — она, по счастью, сохранила самообладание.

— Что вам здесь нужно, мистер Уиллоуби? — спросила она так холодно, что он вздрогнул от ее резкого тона.

Пораженный таким холодным приемом, он не сразу нашелся с ответом. С невольным любопытством Марианна вглядывалась в былого возлюбленного. Уиллоуби был по-прежнему очень хорош собой — быть может, даже лучше прежнего, ибо теперь лицо и фигура его носили на себе печать меланхолии, столь любезной романтическим сердцам. На лбу залегли глубокие морщины, вокруг сурово сжатых губ обозначились тени, в глазах, обведенных черными кругами, поселилась глубокая тоска. Казалось бы, чего еще желать юной леди? Статный красавец, сраженный горем, стоит перед ней, молчаливо моля о прощении и утешении! Но теперь Марианна смотрела на него иными глазами: слишком хорошо знала она, что за этим привлекательным фасадом скрывается низость и пустота.

Элинор предложила немедленно сопроводить Марианну домой, а Уиллоуби прогнать прочь, если потребуется, и с помощью полковника, но Марианна покачала головой.

— Я больше его не боюсь, — твердо сказала она. — И хочу услышать ответ.

— Так это правда? — спросил он вместо ответа, голосом низким и хриплым, словно бы полным боли и гнева.

— Что правда? — Едва ли он вел речь о ее замужестве — оно давно уже стало известно всему свету; однако сердце Марианны содрогнулось от предчувствия беды. — Я не могу ответить ни «да», ни «нет», пока не понимаю, что вы хотите узнать — и хотите так настоятельно, что ради этого докучаете мне, явившись внезапно и без приглашения.

— Вы беременны, — мрачно ответил он. — Этого вы отрицать не сможете: даже если не верить слухам — ваше свободное платье не позволяет скрыть истину.

Щеки Марианны запылали, однако она смело встретила его взгляд.

— А вам-то какое до этого дело?

— Это мой ребенок?

Марианна молчала — и он, как видно, принял ее молчание за утвердительный ответ.

— Разумеется. Разумеется, мой! — выдохнул он, прожигая ее насквозь негодующим взглядом. — Это все объясняет — и ваш поспешный брак, и ту смехотворную дуэль! Что еще понудило бы вас выйти за этого мерзкого, отвратительного…

— Осторожнее, мистер Уиллоуби, — ледяным тоном предупредила его Марианна. — Вы находитесь на землях моего мужа и черните его доброе имя, обращаясь к его жене.

— Доброе имя! — протянул он. — Да уж, полковник — поистине добрый человек, если готов признать этого ребенка и растить, как своего! Или он не знает? Быть может, вы его одурачили и заставили поверить, что ребенок от него?

— У меня нет секретов от мужа, — ответила Марианна, а затем нанесла Уиллоуби сокрушительный удар: — Я слишком его люблю, чтобы что-то от него скрывать.

Лицо Уиллоуби исказилось, словно от боли.

— Это ложь! — вскричал он. — Марианна, да знаешь ли ты, сколько я перестрадал из-за тебя? Знаешь ли, как тяжело быть прикованным к нелюбимой жене, которую полюбить я никогда не смогу, ибо в моем сердце царишь только ты? Да, ты одна! Умоляю, не терзай меня этой жестокой ложью, не старайся причинить мне боль: я и так достаточно наказан! Горе мое не может быть сильнее, и сожаление — горше, чем сейчас!

— Ты думаешь, я стану лгать о любви к мужу, чтобы уязвить тебя? — Тут Марианна заметила, что повысила голос и, овладев собой, продолжала негромко, но твердо, с глубокой печалью: — Нет, Уиллоуби. Если ты веришь, что такое возможно, значит, самообольщение твое простирается глубже любых сожалений. Я люблю полковника Брэндона всем сердцем — тем сердцем, что ты так жестоко измучил и так бесчестно покинул. Мы вырастим ребенка вместе. Он будет называть полковника отцом. А ты не будешь иметь никакого отношения ни к этому ребенку, ни ко мне — в этом я клянусь! Что тебе здесь нужно, Уиллоуби? На что ты надеялся? Найти меня такой же несчастной, как ты сам? Завоевать прощение, черня моего мужа и жалуясь на свой несчастливый брак? Быть может, я и готова была бы тебя простить — за себя; но стоит вспомнить обо всем, что сделал для меня полковник, как он страдал, как страдает и по сей день из-за моего глупого увлечения тобой — и я не могу даже думать о прощении!

Дрожа от нахлынувших чувств, Марианна развернулась и быстрым шагом пошла к дому; встревоженная Элинор поспешила за ней.

Через несколько шагов Марианна обернулась и, видя, что Уиллоуби все еще стоит посреди дороги, словно громом пораженный, бросила ему:

— Лучше вам уйти, мистер Уиллоуби, пока я не приказала спустить на вас собак!

Уиллоуби пытался что-то кричать ей вслед — то ли умолял, то ли угрожал, то ли все это вместе — но Марианна больше не оборачивалась. Наконец он вскочил на коня и поскакал прочь; однако по дороге то и дело оглядывался, как видно, все еще не в силах поверить, что Марианна говорила от чистого сердца.

Лишь когда он почти исчез вдали, превратившись в черную точку на фоне неба и холмов, самообладание, достигнутое чрезвычайным напряжением воли, покинуло Марианну. Она задрожала всем телом, пошатнулась и, быть может, упала бы, если бы ее не поддержала сестра. Элинор почти дотащила ее на себе до первой зеленой лужайки, усадила на траву и, с волнением, обычно ей не свойственным, бегом бросилась к дому, на ходу громко зовя полковника.

========== Глава 16 ==========

Уже некоторое время полковник Брэндон, стоя у окна, ожидал возвращения жены — и спрашивал себя, почему не пошел с ней сам, а позволил уйти в сопровождении одной лишь Элинор. Причин для беспокойства, казалось, не было; и все же после того сестры прошли мимо дома и скрылись из виду за зеленой изгородью, тревога его с каждой минутой росла.

Эдвард старался его успокоить, хоть и не совсем понимал его чувства. За свою жену он не тревожился: Элинор была куда крепче Марианны, да и не носила ребенка. От Элинор Эдвард слыхал, что ее сестра наклонна к обморокам; однако, поскольку сам был знаком с этим женским недомоганием лишь через свою матушку, падавшую без чувств всякий раз, когда что-то шло не по ее хотению, мысль об обмороке его не пугала. Сперва, видя, что полковник хмурится и шагает взад-вперед по комнате, то и дело подходя к окну, Эдвард пытался развлечь его разговором — но тот едва его слушал, и все старания падали в пустоту. Тогда Эдвард изменил тактику: принялся уверять полковника, что с сестрами ничего не случится, что погода нынче прекрасная, а Элинор благоразумна и ответственна, она сумеет позаботиться о Марианне, если что-то пойдет не так.

При этих словах полковник Брэндон впервые за полчаса оторвался от окна и резко повернул голову к собеседнику.

— А что может пойти не так? — спросил он с нескрываемой тревогой в голосе.

— Ничего, пока Элинор рядом, — заверил его Эдвард. — Уверен, они вот-вот вернутся: нам ведь скоро идти к вечерне.

— Марианна часто забывает о времени, особенно когда гуляет, — заметил полковник; суровое лицо его смягчилось при воспоминании о том, как непосредственно и самозабвенно его жена наслаждается природой. — Я… сам не знаю, почему, но всякий раз, когда ее нет рядом, начинаю о ней тревожиться. Быть может, эгоистично с моей стороны так беспокоиться о ней: из-за этого я ограничиваю ее со всех сторон и лишаю любимых занятий. — В последнее время полковник стал пенять Марианне на то, что она подолгу сидит на жестком табурете за фортепиано, утомляя глаза и ум разучиванием трудных пьес. — Но однажды я уже пережил величайшую потерю — и не хочу снова потерять ту, что для меня драгоценнее всего на свете. Нет, я сделаю все, что в моих силах, чтобы оградить ее даже от малейших огорчений, чтобы ничто не причинило ей и капли вреда.

— Не ту, а тех двоих, что драгоценнее всего на свете, — поправил его Эдвард. — Ведь Марианна носит ваше дитя.

— Да, я говорю о них обоих, — бросив на него быстрый взгляд, негромко подтвердил полковник.

В это мгновение он услышал собственное имя, выкрикнутое знакомым голосом, но с непривычным волнением и тревогой; а в следующий миг под окном появилась Элинор. Она бежала бегом; Марианны с ней не было.

— Элинор! — с беспокойством воскликнул Эдвард, опустив на стол недопитый бокал шерри и тут же о нем забыв. — Это Элинор! И она… она бежит! Что могло случиться?

Когда Элинор подбежала к дому, оба джентльмена были уже во дворе. Эдвард обнял ее за плечи, чтобы поддержать и дать отдышаться. Полковник с нетерпением ожидал рядом.

— Марианна… — с трудом выдохнула Элинор. — Ей дурно… она на лужайке у розовых кустов… не может идти… Уиллоуби…

В тот же миг полковник сорвался с места и бросился к жене с такой же быстротой, с какой много лет назад бежал в атаку на полях сражений.

Марианну он нашел почти без чувств; она дрожала всем телом, и руки ее были холодны, как лед. Определенно, не погода была в этом повинна: солнце светило совсем по-летнему, и на прогулке скорее требовался зонтик от загара, чем верхнее платье. Однако полковник сбросил с себя сюртук, укутал им Марианну, поднял ее на руки и понес в дом.

Марианна, казалось, не видела и не сознавала ничего вокруг. Однако, когда полковник усадил ее в кресло и сделал движение, словно хотел уйти, она вдруг с рыданиями в голосе стала умолять его остаться. В смятении и ужасе, она даже не заметила, что чепец ее сполз с головы, обнажив непокорные кудри.

— Я никуда не уйду! — заверил полковник и усадил ее к себе на колени, чтобы Марианне легче было успокоиться, прижавшись к его груди.

Несмотря на вес ребенка, Марианна показалась ему легкой, как перышко. Невольно полковник задумался о том, какой же хрупкой была она до того, как ребенок вырос. На миг кольнула его зависть к Уиллоуби — недостойному счастливцу Уиллоуби, что стал для Марианны первым, что ласкал ее, когда она еще не ведала горя и разочарования, и заставлял трепетать еще неразбитое сердце. Но в следующий же миг зависть сменилась торжеством: ведь он, Брэндон, вышел победителем, именно он сжимает сейчас в объятиях жену и ребенка. «Тех двоих, что драгоценнее всего на свете», — как заметил, ничего не зная, Эдвард.

От близости полковника Марианна немного согрелась, однако все еще не могла успокоиться. Вцепившись в рукав его рубашки, с дрожью в голосе она произнесла:

— Я солгала Элинор. Сказала, что не боюсь его — но, Боже, как страшно мне стало, когда я поняла, что это он! Как страшно!

Полковник осторожно потянул за ленту завязки, чтобы окончательно освободить волосы Марианны из плена чепца, а затем, нежно гладя ее кудри, стал спрашивать, что произошло между ней и Уиллоуби.

— Любовь моя, он сделал вам что-то дурное? Напугал? Посмел тронуть? Быть может, мне следует закончить начатое и все-таки отправить его к праотцам?

Она отрицательно покачала головой.

— Он не прикасался ко мне и не выражал дурных намерений. Не было ни свирепых взглядов, ни угрожающих жестов. Это не в обычае Уиллоуби: он не угрожает, а добивается своего лаской и уговорами. И все же мне было так страшно!

— Но он ушел?

Когда полковник услышал слабое «да», у него немного отлегло от сердца.

— Никогда больше никуда не отпущу вас одну! — хрипло пообещал он.

Марианна, все еще прижимаясь к его груди, снова покачала головой.

— Не вините себя, дорогой полковник! За действия Уиллоуби вы не в ответе.

— Я в ответе за вас, — твердо возразил он.

Зная, что никогда не убедит его в обратном, да и не желая спорить, Марианна обвила его шею руками и взглянула ему в глаза в поисках утешения.

— Он сказал, что я не могу вас любить, — заговорила она. Голос ее дрожал, дрожали и губы. — Сказал, я лишь притворяюсь любящей женой, чтобы уязвить его и заставить страдать. Но, полковник, не верьте этому! — в волнении воскликнула она. — Я люблю вас — это чистая правда! Вы должны знать!

— Знаю, моя Марианна.

Эти слова, произнесенные тихо и с глубокой нежностью, кажется, немного ее успокоили; Марианну перестало трясти, тело ее чуть-чуть расслабилось. И все же непривычно слабым голосом задала она следующий вопрос:

— Что, если он попытается забрать нашего ребенка? Или настроить его против нас?

— Марианна, клянусь вам жизнью: нашего ребенка Джон Уиллоуби не получит. Он потерял все права на это дитя, когда бессердечно вас покинул, и подтвердил, что недостоин называться отцом, когда женился на мисс Грей. У него нет никаких доказательств, и суд будет на нашей стороне. Да и едва ли он окажется столь безрассуден, чтобы претендовать на ребенка. Это подвергнет риску его благосостояние, добытое с таким трудом, и нанесет удар его гордости. Да и свою репутацию он, думаю, постарается уберечь.

— Конечно, вы правы, — кивнула Марианна; однако все еще, снедаемая тревогой, кусала нижнюю губу. — Уиллоуби слишком себялюбив, чтобы рискнуть всем ради ребенка — даже ради своей собственной плоти и крови. Верно, это пустые страхи.

— Вовсе не пустые, если это так вас встревожило, — тоном мягкого упрека ответил полковник. — Думаю, и Элинор со мною согласится. Никогда до сегодняшнего дня я не видел вашу сестру в таком смятении и расстройстве. Послать за ней?

— О да, пожалуйста! Бедняжка Элинор, она так испугалась!

Марианна порывисто вскочила с колен полковника и попыталась встать без поддержки, однако тут же пошатнулась и едва не рухнула на пол. Полковник подхватил ее, уложил на кушетку, довольно сурово приказав не делать глупостей и не пытаться больше вставать, пока он не приведет Элинор, и они вдвоем не решат, чем ей помочь.

Даже в нынешнем состоянии Марианне хватило сил на шутку.

— Я не собираюсь ложиться в кровать до самых родов — даже на такую мягкую и удобную кровать! Полежу, только пока мне не станет лучше.

Полковник Брэндон скупо улыбнулся, молчаливо давая понять, что это обсудить они еще успеют.

Прежде чем обсуждать происшествие, коему стала свидетельницей, Элинор сделала все возможное для облегчения телесных страданий Марианны. Она сама принесла подушки (полковник хотел перенести Марианну в спальню, но она отказалась), затем отправила горничную за чаем и сладостями. Сама Элинор устроилась в кресле возле кровати — там, где прежде сидел полковник, держа Марианну на коленях; а сам он, верный своему обещанию никуда не уходить и не спускать с нее глаз, устроился на стуле в другом конце гостиной. Видя, что Элинор не терпится заговорить, он положил для себя молчать, не вмешиваться в разговор и ничем не напоминать о своем присутствии, дабы не мешать откровенной беседе сестер; однако такого места, откуда он мог бы видеть, но не слышать Марианну, в гостиной не было.

Элинор, несомненно, помнила о присутствии полковника, и оно ее явно смущало. Однако она взяла Марианну за руку и обратилась к ней так, словно они были в комнате совсем одни:

— Милая моя, объясни, что так поразило тебя в появлении Уиллоуби? Я знаю, ты любила его когда-то, но думала… ты сама говорила мне, что это давно в прошлом. Ты ведь… не начала о нем жалеть?

— О нет, Элинор! Вовсе нет! — решительно ответила Марианна. — В каком-то смысле мне его жаль, и даже очень — но совсем не так, как ты думаешь. Ни капли привязанности к нему во мне не осталось. Но он застал меня врасплох. Я не ожидала этой встречи и не была к ней готова. Горькие воспоминания о его предательстве хлынули мне в душу; я не могла от них избавиться. Во всех ужасных подробностях вспомнился мне тот день и час, когда был зачат мой ребенок! А Уиллоуби… он стоял передо мной, красивый, как прежде, и, казалось, сраженный горем — но по-прежнему думал лишь о себе… Сама не знаю, что со мной сделалось! Я вдруг ощутила к нему жалость — и, хоть в этом чувстве не было ничего от любви, оно поразило и испугало меня своей неуместностью. И в то же время я вновь переживала всю боль, что он мне причинил. Но по-настоящему дурно сделалось мне, когда пришла мысль, что теперь он может заявить права на это бедное дитя, зачатое в насилии! Нет, наш ребенок не должен ничего знать о Уиллоуби! Не должен! — почти со слезами заключила она.

Элинор заметно побледнела и, крепко сжав руку Марианны, спросила:

— Милая, о чем ты говоришь? Что значит «дитя, зачатое в насилии»?

Пару секунд Марианна всматривалась в лицо сестры, словно только сейчас сообразив: ведь Элинор ничего не знает о том, что именно случилось в Девоншире. В самом деле, сестре Марианна никогда об этом не рассказывала. Она считала себя виноватой в происшедшем, и потому безропотно принимала упреки и резкие замечания сестры, считая их справедливой платой за потерю невинности. Теперь же она смутилась и почти ощутила вину при мысли, что полковник Брэндон знает о ней больше, чем самый близкий доселе человек — сестра.

— Я легла в постель с Уиллоуби не по своей воле, — ответила она наконец. — Он уговорил меня заехать к нему домой, но к близости склонил не уговорами, а силой. Я слишком хорошо знаю, что не должна была оставаться с ним наедине — но, клянусь, сама не позволяла ему ни прикасаться ко мне, ни целовать, ни… ни возлечь со мной, пока мы не были связаны клятвой или узами брака.

В этот миг полковник сильно пошевелился в кресле. Элинор догадалась, что он готов броситься к Марианне или разразиться проклятиями по адресу негодяя Уиллоуби, но чрезвычайным усилием воли сдерживает себя.

Марианна прикрыла глаза и глубоко вздохнула.

— После я уверила себя, что он имел на это право, что лишь безудержная страсть ко мне помешала ему дождаться свадьбы. Я убедила себя: он так меня любил, что просто не мог удержаться, что не видел иного способа попрощаться со мной перед долгой разлукой. Я ведь в самом деле верила, что мы все равно что помолвлены, что, закончив дела с наследством, он сразу вернется ко мне! Но после того, как это случилось, он повел себя со мной так сухо… так бесчувственно. На обратном пути он был мрачен и все молчал. Я пыталась с ним заговорить; он отвечал мне лишь рассеянной полуулыбкой. Ни слова не сказал о том, что же теперь с нами будет. — Марианна помолчала, нахмурившись; она вспоминала прошлое. — Потом он уехал в Лондон; скоро туда отправились и мы. Теперь я страшилась встречи с ним. Мысль о Уиллоуби, непостижимо для меня самой, отвращала меня и пугала — и в то же время я надеялась, что он вот-вот появится и все исправит. Я ведь все еще верила, что он меня любит — даже после всего.

— Марианна, — проговорила Элинор, тихо гладя ее по голове, словно давая понять, что ни в чем ее не винит, — но ведь теперь ты так не думаешь?

— Нет. Теперь я знаю, как выглядит настоящая любовь — благодаря своему мужу. — Взор ее обратился к неподвижной фигуре в дальнем углу комнаты, и Марианна улыбнулась. — Он научил меня любви. Он, и ты, Элинор. И даже Эдвард, хотя в нем я порой и сомневалась, — слабо улыбнувшись, добавила она. — Теперь я знаю, кто таков Уиллоуби и чего он стоит: ведь не то, что мы думаем или говорим, определяет нас, а то, что делаем. Уиллоуби меня не любил. Желал, быть может, но не любил — и сейчас не любит. Во всяком случае, не так, как должен мужчина любить свою возлюбленную. Что ж, он получил то, что заслужил. Ты сама видела, как он теперь несчастен.

— Как по мне, недостаточно несчастен!

— С этим соглашусь, — впервые подал голос со своего места полковник.

— Я вас понимаю. Но сама, пожалуй, буду довольна, если он проживет долгую-долгую жизнь с миссис Уиллоуби — и полной мерой пожнет все последствия своих грехов. Пусть всякий раз, когда слышит имя своего ребенка вместе с фамилией Брэндон, сердце его сжимается от горечи сожалений о непоправимой ошибке. Быть может, он заслуживает и большего — но большего я не желаю. А теперь я хотела бы отдохнуть, и буду рада, если оба вы посидите со мной, пока я не усну.

Так они и сделали. Полковник остался на своем месте, неподвижный, как статуя; Элинор сидела у постели Марианны, гладила по голове, сжимала ее руку, и так, пока она не заснула крепким сном.

Все время рассказа Марианны о совершенном над нею злодеянии Элинор сидела молча, понимая, что такой рассказ лучше не прерывать. Но теперь ничто не мешало течению ее мыслей — и она не могла найти довольно упреков себе за все те резкие слова, которыми судила сестру. Неудивительно, что Марианна молчала о своем горе! Ей столько пришлось перенести, сердце ее было надорвано и измучено — а рядом с собой она видела не любящую сестру, не добрую подругу, а суровую судью, облеченную в броню праведности. Марианна изнывала в горе и смятении, стыдилась своей беды, готова была во всем винить себя — а Элинор рядом надежно скрывала собственные чувства и говорила лишь о долге и принципах.

Больно было вообразить, что столько месяцев Марианна несла свое горе в одиночестве. Нет, хуже, чем в одиночестве: ведь Элинор, считая ее положение следствием слабости и легкомыслия, была к ней не слишком-то добра. Вела себя с ней, словно с глупой девчонкой, чьи шалости ей теперь приходится расхлебывать!..

Марианна мирно спала; лицо ее было все еще бледно, грудь тихо вздымалась и опускалась. Элинор вспоминала ее сегодняшнее потрясение от встречи с Уиллоуби; вспоминала все эти месяцы, воскрешая в памяти все слова, все вздохи и слезы Марианны и придавая им новое значение. Наконец сердце ее переполнилось болью, и, уронив голову на подлокотник кресла, Элинор беззвучно зарыдала.

Сколь многое изменилось после истории с Уиллоуби — и в жизни сестер, и в их убеждениях! Марианна более не превозносила готовность безоглядно отдаваться любому порыву, а Элинор более не была уверена, что холодный рассудок всегда должен стоять превыше искреннего чувства. Как видно, каждая из сестер сумела что-то почерпнуть у другой, и обе они стали мудрее.

Наконец Элинор овладела собой, и слезы ее утихли. Услышав, как неловко повернулся в кресле полковник, она ощутила вдруг, как не хватает ей сейчас объятий собственного мужа — который, должно быть, в каком-нибудь укромном уголке внизу сейчас переписывает черновик своей завтрашней проповеди и ждет ее. Элинор утерла глаза платком, который всегда носила с собою, и вышла, оставив полковника наедине со спящей женой.

Обернувшись на пороге, она увидела, как он встает, тихо проходит по комнате и занимает ее место у постели Марианны.

========== Глава 17 ==========

Комментарий к Глава 17

Это медицинская глава. К ней есть примечание автора, которое я передам сокращенно:

“Задумавшись о том, что Марианне скоро рожать, я решила почитать, как проходили роды у знатных дам в георгианские времена. И пришла в ужас! Беременных на месяцы укладывали в постель, так что рожали они сильно ослабленными, а ребенка сразу отнимали от матери и передавали кормилице. Непонятно, как там вообще кто-то выживал - и уж точно не выжила бы Марианна, с ее хрупким сложением и слабым здоровьем. Поэтому я решила ввести в историю врача-новатора, сторонника естественных родов, который убедил бы полковника и Марианну не подвергать ее здоровье ненужным испытаниям”.

А в следующей главе наконец произойдет некое радостное событие. :)

Чем более округлялась фигура Марианны, тем более заботило полковника Брэндона состояние жены, и в особенности ее решительное нежелание запираться дома и ложиться в постель. Полковник признавал, что о беременности и родах знает очень немного: подобные предметы не принято обсуждать в свете, что же до Бет — всю заботу о ней взяла на себя семья, в которой она выросла. Однако доктор Барнс, семейный врач Брэндонов, услугами которого полковник пользовался уже много лет, положительно заверял его, что последние месяцы беременности роженица необходимо должна провести взаперти — и полковника очень беспокоило, что Марианна и слышать об этом не желает.

— На долгие месяцы запереться в душной комнате, без притока свежего воздуха, не видеть ни неба, ни солнца, ни зелени, отказаться от всего, что радует чувства и укрепляет дух — ничего ужаснее я и вообразить не могу! — с чувством восклицала она. — Это настоящее тюремное заключение: как может оно приносить пользу здоровью? Могу еще понять, зачем укладывают в постель больных: но я ведь не больна — только беременна! Ребенок — не болезнь, которую надо лечить!

— Признаюсь, я и сам не понимаю, по каким причинам доктор Барнс на этом настаивает, но знаю, что так поступают все, — отвечал полковник Брэндон. — Мы с вами не врачи, дорогая, так что, думаю, лучше всего нам последовать советам тех, кто в этом разбирается.

— Быть может, доктор Барнс — знаток медицины, но не знаток Марианны! — возражала она. — Он не может знать меня лучше, чем я сама себя знаю. Я рассказала ему, что в начале беременности несколько дней просидела взаперти в темной комнате, и при этом чувствовала себя ужасно. Знаете, что он ответил? Что, должно быть, комната была недостаточно темна, или шторы недостаточно плотны, или окна недостаточно плотно закупорены! Он, как видно, уверен, что беременным вредит свет и свежий воздух. Кто в здравом уме может с этим согласиться?

— Две недели, Марианна, — подчиняясь ей, со вздохом ответил полковник. — Если я дам вам еще две недели свободы, дальше вы согласитесь повиноваться распоряжениям врача?

— Подумаю, — подняв бровь, отвечала Марианна. — Зависит от того, сколько свободы вы мне предоставите! Смогу ли я спокойно выучить новую пьесу и сыграть ее от начала до конца?

Полковник ответил не сразу; он раздумывал над этим требованием.

— Хорошо, если пообещаете мне остановиться, едва ощутите утомление, — ответил он наконец.

— А смогу ли гулять, даже в прохладную погоду?

Полковник, кажется, готов был отказать, но снова глубоко задумался и наконец, негодуя на себя за то, что дал втянуть себя в эту «торговлю», отвечал:

— Пусть так, если пообещаете тепло одеваться и брать с собой зонтик на случай дождя.

— А смогу ли принимать гостей?

Такая просьба стала для полковника полной неожиданностью.

— Дорогая, но каких гостей вы собираетесь сейчас принимать? — с удивлением спросил он.

— Элинор говорит, что к Эдварду приезжает знакомый миссионер из Индии вместе со своим другом. Они всего две недели как вернулись в Англию, и Эдвард пригласил их немного пожить у нас на приходе. — И, бросив на полковника красноречивый взгляд, она продолжала с неожиданным для него энтузиазмом: — Вы же знаете, как мал и тесен коттедж Эдварда и Элинор! Где там принимать гостей? А у нас так много свободных комнат! Если мы пригласим гостей пожить у себя, для Элинор это будет большим облегчением.

— Я вовсе не возражаю снять бремя с плеч вашей сестры, если только оно не ляжет на ваши плечи, — осторожно ответил полковник. — Но что это за миссионер, что за друг, и почему вы так желаете их приютить?

— Едва ли вы о них слышали, — беззаботно пожала плечами Марианна. — Мистер Мэтьюз — молодой священник, его друг — тоже новичок в своей профессии. Но они занимались своим благим делом в Индии, где бывали и вы — так что я подумала, что вам найдется о чем поговорить. Или вы против милосердия? — продолжала она, очаровательно надув губки. — Разве не наш христианский долг — оказывать гостеприимство тем, кто в джунглях, среди диких зверей и враждебных туземцев, быть может, рискуя жизнью, нес язычникам Слово Божье? Право, полковник Брэндон, странно с вашей стороны подвергать сомнению мои мотивы! — с игривой улыбкой закончила она.

— Хорошо, хорошо, — проговорил он, сдаваясь перед этой ласковой осадой. Но затем, подняв палец, добавил сурово: — Однако не вздумайте утруждать себя! Всю работу оставьте миссис Пикард, сами лишь давайте ей указания.

— Если я и перенапрягу свои силы, ничего страшного! — беззаботно ответила Марианна. — Друг мистера Мэтьюза — доктор, он мне поможет!

На эти слова полковник Брэндон не обратил внимания и истинного их значения не осознал до тех пор, пока на пороге его усадьбы не появился мистер Мэтьюз вместе со своим другом, доктором Маккеем.

Хоть гости и должны были расположиться у полковника, встретить их приехали Эдвард и Элинор; благодаря этому церемония знакомства прошла легко и непринужденно.

— Полковник Брэндон, вы, должно быть, слыхали о благотворительной работе доктора Маккея с роженицами из рабочего класса? — поинтересовался Эдвард, отведя полковника в сторону, однако не слишком тихо — так, что Марианна слышала их разговор.

— Признаюсь, не слыхал, — ответил полковник.

— Хм… Странно. Я был уверен, что Марианна не замедлит поделиться с вами открытиями доктора Маккея. В последние несколько недель они с Элинор ни о чем другом не говорят, как только о брошюре его сочинения, что попала к нам в приход через посредство миссис Гексом и сейчас ходит по рукам в деревне.

Полковник недоуменно нахмурился.

— Но какое отношение имеет миссис Гексом к доктору Маккею? Насколько я понял, он до самого недавнего времени был в Индии.

— Именно так. Но миссис Гексом уверена, что именно его теория помогла ей легко и без осложнений произвести на свет близнецов. Наши деревенские дамы были немало взбудоражены, когда она отослала врача, что много лет лечил всю их семью, и вместо него пригласила принимать роды жену пастуха, владеющую повивальным искусством. Неужели Марианна вам об этом не рассказывала? Я думал, именно поэтому вы пригласили Мэтьюза и доктора остановиться у вас, а не в приходе.

— Моя жена не сообщила мне об этих двух джентльменах ничего, кроме их имен и занятий, — ответил полковник; судя по тону, он начал что-то подозревать.

— Может быть, пора подавать чай? — немедленно вмешалась Марианна. — А брошюры и методы лечения мы успеем обсудить после того, как все отдохнут и освежатся.

Однако недоумение полковника разрешилось лишь после ужина, когда джентльмены с напитками переместились к хозяину в кабинет.

Эдвард начал расспрашивать миссионеров об их работе за границей. Мистер Мэтьюз увлеченно рассказывал о духовных прозрениях индийских туземцев; друг его, далеко не столь восторженный, замечал, что возвышенность мышления и утонченность религиозного чувства в Индии, странным образом, сочетается с самыми варварскими обычаями и со страшной бытовой нечистотой. Быть может, добавлял он, невежество в Писании как-то связано с невежеством в вопросах гигиены. Не случайно ведь Господь ниспослал израильтянам не только заповеди, но и гигиенические правила, тысячелетиями сохранявшие еврейский народ от бушевавших вокруг эпидемий.

Желая вернуть разговор в более общее русло, мистер Мэтьюз подытожил:

— Работа наша в Индии едва начата, однако нам уже случалось видеть там страшные вещи. Быть может, недостаток знаний в одной области естественным образом ведет к путанице и невежеству и во всех прочих.

— Об этом я и говорю! — густым басом вставил доктор Маккей, не желавший уступать главенство в беседе.

— Однако, думаю, о варварских обычаях и о нечистоте быта у языческих племен эти джентльмены наслушались уже достаточно, — возразил Мэтьюз.

— Откровенно говоря, — проворчал доктор, — когда доходит дело до родов, наши английские доктора дают фору любым язычникам! — Слово «английские» он выговорил с глубоким презрением в голосе и с явственным шотландским акцентом.

— Маккей — своего рода новатор, — пояснил Мэтьюз Эдварду и полковнику. — У него своеобразные идеи о повивальном искусстве, которые многим кажутся безумными.

Эти слова возбудили интерес полковника, и он обратился в слух, надеясь узнать нечто новое о таинственном, но чрезвычайно его занимающем предмете.

— Безумие — это то, как у нас обращаются с беременными! — прорычал своим густым басом доктор. –На недели, даже на месяцы запирают женщин в тесных душных комнатах, без солнечного света, без притока свежего воздуха. Это же все равно, что бросить беременную в тюрьму и ждать благополучного исхода!

То же самое, почти слово в слово, говорила полковнику Марианна. Теперь он начал понимать, откуда почерпнула она эти мысли.

— А обычай отдавать младенца кормилице! — продолжал доктор. — Вдумайтесь: едва рожденного ребенка, на самой уязвимой стадии развития, мы отделяем от матери и отдаем чужому человеку — и почему? Якобы благородным дамам неприлично кормить грудью! Что за чушь! Сами знаете, как мы называем овец, которые отказываются кормить ягнят — так почему же человеческих матерей поощряем делать то же?

— М-да, Джон, в излишнем беспокойстве о приличиях тебя не обвинишь, — громко прочистив горло, заметил мистер Мэтьюз.

— Но ты же со мной согласен! — вскричал тот.

— Согласен, ибо видел подтверждения своими глазами. В самом деле, смертность среди детей богатых матерей, строго исполняющих все предписанные им правила, значительно выше, чем в семьях, живущих скромнее. Матери из небогатых семей, у которых нет возможности на несколько месяцев запираться дома или нанимать кормилицу, однако есть достаточное питание и возможность не изнурять себя непосильной работой, рожают легче — и дети у них получаются более сильные и здоровые. Дело тут не в сидячем или беспорядочном образе жизни, не в равнодушии родителей к детям, а лишь в том, что богачи лечатся у наших докторов — и следуют вредным и прямо опасным предписаниям современной медицины.

— Хм… — протянул Эдвард. — Я и сам не раз замечал, что у бедняков детей больше, и размышлял над этим, но приписывал это скорее воле Провидения, или тому, что трудящийся человек стремится иметь больше помощников в старости, или…

— Или просто тому, что этим невеждам невдомек, откуда берутся дети! — вставил доктор Маккей.

— Джон, ты просто образец деликатности! — упрекнул его Мэтьюз.

— А что такого? — возразил доктор, скрестив руки на груди. — Дам здесь нет, краснеть и падать в обморок некому. И за весь вечер я не сказал ни одного дурного слова!

— Нет, но ведь от твоего внимания не ускользнуло, что жена доброго полковника, чьим гостеприимством мы пользуемся, в положении? Ты не боишься каким-нибудь грубым или неловким словцом оскорбить нашего хозяина?

Но доктор Маккей, очевидно, совсем этого не боялся. Напротив, он повернулся к полковнику и поинтересовался как ни в чем не бывало:

— Вы ведь не собираетесь запирать жену в комнатах и укладывать в постель? За ужином она мне показалась вполне здоровой. Если вам дорога жена, послушайте моего совета: не занимайтесь ерундой и предоставьте ей свободу вплоть до родов! У меня есть напечатанная брошюра, там я излагаю все доводы в пользу своего метода и подтверждения его действенности. Точнее, при себе нет, но могу для вас разыскать ее и прислать из Лондона.

— Моя жена мне очень дорога, — сурово отвечал полковник; развязный тон молодого доктора несколько его покоробил. — И, признаюсь, у нас с ней идут споры о том, следует ли ей ждать родов в постели. Но объясните мне, — продолжал он серьезно, — если все нынешние советы наших семейных докторов неверны и даже вредны, почему же врачи продолжают их давать, а все общество — им следовать? Если, как вы говорите, все эти практики приводят к смертям и матерей, и детей, почему же мы до сих пор от них не отказались?

Доктор Маккей, просияв, выпрямился и значительно поднял палец вверх, словно только этого вопроса и ждал.

— Все потому, — проговорил он торжественно, — что англичане слишком консервативны! Упрямо держатся за старое. Какой-нибудь обычай существует сотни лет — значит, пусть существует и дальше, как бы он ни был отвратителен или опасен. Плевать, что это давно устарело, плевать, что люди от этого мрут — англичане будут продолжать, потому что и деды их так поступали, и прадеды, и так делалось испокон веков, а что предками заведено, то не нам менять!

— Это свойственно не только англичанам, — охладил пыл своего разгоряченного коллеги мистер Мэтьюз. — Вспомни, как держатся за свои обычаи индусы!

— Тем огорчительнее думать, как недалеко мы, цивилизованная нация, от них ушли! О роженицах и младенцах мы заботимся ненамного лучше индийских туземцев. И ведь они держатся за свои обычаи лишь потому, что не знают ничего лучше — а стоит показать им лучшие методы и объяснить их пользу, охотно их перенимают! А найдется ли в нашей благословенной стране хоть один англичанин, готовый действовать так же?

Явная ирония, с которой шотландец произнес слова «наша благословенная страна», не пришлась полковнику по душе; он угрожающе нахмурился — однако получил в ответ лишь широкую и чистосердечную улыбку.

Мистер Мэтьюз, вечный миротворец, ощутив возникшее между доктором и хозяином напряжение, постарался вернуть беседу в безопасное русло.

— Полковник Брэндон, вы, должно быть, поражены этими новыми идеями?

— Ничуть, — отвечал полковник. — Просто теперь понимаю, почему моя жена так настаивала на том, чтобы все время своего визита к Феррарсам вы провели в нашем доме.

— Для нас это приятный сюрприз, — с любезной улыбкой ответил мистер Мэтьюз. — Мы с доктором люди не слишком светские, от английской жизни отвыкли и обычно плохо ладим со знатными дамами. Приятно встретить хоть одну добрую леди, которой мы пришлись по душе. Хотя, осмелюсь сказать, нам повезло, что миссис Брэндон, приглашая нас погостить, еще не была знакома с моим товарищем… и другом, — добавил он поспешно, поймав вопросительный взгляд доктора Маккея.

— Неужто вам плохо в Англии? — поинтересовался Эдвард. — Мне кажется, всегда радостно оказаться на знакомой почве, среди людей, говорящих с вами на одном языке.

— О нет, не так уж плохо, — дипломатично ответил мистер Мэтьюз. — У каждой страны есть и свои достоинства, и недостатки. И там, и здесь велика нужда и во врачах, и в служителях Божьих. Ни одна страна не совершенна.

— Однако, полагаю, Англия ближе всего к совершенству, — сухо улыбнувшись, заметил полковник, и тем покончил спор.

Доктору Маккею хватило ума не возражать. Искушение явно было велико — однако доктор пробормотал что-то о том, что ради памяти своей матушки-англичанки промолчит, и, поднеся к губам свой стакан, опустошил его одним глотком.

— Кстати о матерях-англичанках, — заметил Эдвард. — Не пора ли нам вернуться к дамам? А в ближайшее воскресенье, — обратился он к мистеру Мэтьюзу, — приглашаю вас выступить у нас в церкви. Уверен, мои прихожане с интересом выслушают рассказ о ваших миссионерских трудах и вознесут молитвы за их успех.

Мистер Мэтьюз принялся многословно его благодарить; тем временем мужчины вернулись в гостиную, где две сестры ожидали возвращения мужей и гостей.

Полковник с беспокойством ожидал, что доктор Маккей продолжит рассуждения о правильной организации родов и о неверных рекомендациях доктора Барнса, и уже готовился его остановить; однако в присутствии дам доктор оказался полной противоположностью самому себе в мужской компании. Теперь он был воплощением вежливости и приличий: не повышал голос и не говорил ничего такого, что могло бы смутить или оскорбить нежные чувства дам. И глубокий звучный бас, и шотландский акцент, и горячие карие глаза, и густые черные бакенбарды — все это, вкупе с умеренностью и любезностью, на которые доктор оказался вполне способен, делали его необычным, но интересным и поистине очаровательным гостем.

Если полковник опасался, что тему родовспоможения поднимет сама Марианна, то и эти страхи оказались напрасны. Роль хозяйки, принимающей гостей, Марианна тактично уступила сестре, сама говорила немного — и ни слова о медицине.

Единственный раз было упомянуто об этом предмете, когда гости попросили Марианну сыграть на фортепиано, и она ответила: хорошо, но что-нибудь коротенькое и простенькое — муж беспокоится за нее, когда она играет длинные и сложные сонаты. На это полковник любезно отвечал: беспокоиться не о чем, ведь сейчас с ними доктор Маккей — и если он заметит, что Марианна чрезмерно напрягается или делает нечто для себя небезопасное, разумеется, не преминет об этом сказать.

Вечером, когда гости разошлись по спальням, и полковник вместе с Марианной уединились в общей спальне и переоделись в ночные сорочки, готовые лечь в постель, они наконец заговорили о предмете, волновавшем их обоих.

— Ах, миссис Брэндон, — начал полковник, показывая этим обращением, что далее последует шутка, — жаль, что вас не было с нами в кабинете, когда доктор Маккей говорил о родовспоможении. Вам было бы очень любопытно его послушать!

— Вот как? — откликнулась Марианна, едва поднимая глаза от сборника сонетов, лежавшего на туалетном столике с ее стороны кровати.

На губах ее мелькнула легкая улыбка, до того милая, что полковника охватило почти неудержимое желание сжать жену в объятиях и расцеловать. Однако он поборол искушение. Вместо этого сел на кровать — так близко, что ясно чувствовал аромат ее духов — и, строго глядя на нее, проговорил:

— Нет нужды изображать удивление. Я прекрасно понимаю: вы с Элинор сговорились и, под предлогом визита собрата-священника к Эдварду, привезли сюда этого врача, чтобы я его выслушал. Что ж, я выслушал и полагаю, что в его словах есть резон. Дорогая моя, пожалуй, я готов предоставить вам больше двух недельсвободы.

— Правда? — прошептала Марианна.

Слабость ее голоса удивила ее саму. Марианна должна была бы бурно радоваться тому, что заветное ее желание исполнилось — но сейчас все чувства, все мысли ее занимала близость мужа. Торопливо и неловко, чему-то вдруг смутившись, она отложила книгу.

— Правда, — так же, полушепотом, ответил он.

Марианна ощутила его теплое дыхание и запах портвейна, которым полковник угощался перед сном. И какой-то странный, острый и сладкий трепет родился у нее внутри — то ли от этого запаха, то ли от блеска его глаз, то ли от того выражения, с каким муж на нее смотрел.

Редко случалось, что Марианне не удавалось выразить свои чувства словами. Однако сейчас был именно такой миг. Все слова покинули ее; и единственное, чем могла она выразить свою благодарность — прильнуть к мужу и нежно его поцеловать.

========== Глава 18 ==========

Полковник Брэндон ответил на поцелуй неожиданно порывисто, со страстью, удивившей Марианну. Однако, хоть и видимо тронутый таким выражением ее приязни, скоро он оторвался от губ жены и пристально вгляделся ей в лицо, как бы желая вполне понять ее намерения.

Марианна отвечала ему прямым, открытым взглядом; щеки ее раскраснелись, губы еще вздрагивали, и в глубинах синих глаз, если только надежда его не обманывала, читалась страсть.

— Вы получили от меня то, что хотели, — произнес он внезапно охрипшим голосом. — Не пожелаете ли вознаградить вашего мужа за уступчивость?

Странный и удивительно приятный трепет охватил Марианну при этих словах. Полковник прервал поцелуй, однако лица их по-прежнему почти соприкасались, она чувствовала на губах его дыхание, всем существом ощущала на себе его нежный и жадный взгляд — и могла лишь желать, чтобы эта близость не прекращалась.

— Вы хотите сказать… — начала она, но тут же запнулась. — Сказать, что мы… что я… — Марианна не понимала, как ответить мужу «да», чтобы это не прозвучало слишком грубо или непристойно, и наконец пробормотала: — Та повитуха говорила, что это безопасно!

— Я хотел сказать всего лишь, что, поскольку ложиться в постель вы не станете, то теперь можете проводить вечера со мной, а не с Элинор и гостями. Нарушать традиции — так уж нарушать, согласны?

— Согласна, — пробормотала она. — И мне кажется… еще мне кажется, мы могли бы проводить вечера не только в вежливых беседах, а потом не расходиться по разным постелям! — С этими словами она робко протянула руку к вырезу его ночной сорочки.

— Марианна! — выдохнул полковник. Легкое прикосновение к его груди потрясло его, словно удар молнии. — Я не это имел в виду. Нам не следует…

— Кто сказал, что мужу и жене не следует быть в полном смысле мужем и женой? — смело возразила Марианна. — Разве не это предписывает нам Писание? Не заставляйте меня обращаться к Эдварду, чтобы получить от него пастырское дозволение! — И, подняв брови, добавила с вызовом: — Или я ошибаюсь, думая, что этого желаем мы оба? Быть может, я, на ваш вкус, слишком располнела?

— Поверьте, ничто не может быть дальше от истины! — внезапно охрипшим голосом, идущим словно из глубины груди, ответил полковник.

— Откуда же мне знать, если муж отказывается со мной возлечь?

Полковник вглядывался в ее лицо, переводил взгляд на тонкие пальцы, все еще играющие с отворотом его ночной сорочки — и не мог поверить своему счастью.

— Но это не… не обеспокоит вас? Не обременит? — Взгляд его скользнул к заметной выпуклости под ее ночным одеянием. — Я ведь не могу… возлечь с вами обыкновенным образом. Что, если это повредит ребенку?

Марианна ненадолго задумалась, прикусив нижнюю губу.

— Если вы не сочтете это предосудительным, — сказала она наконец, — я бы предложила иной способ, быть может, далеко не столь обыкновенный, но в моем положении более удобный.

— Боюсь даже спрашивать! — с легкой улыбкой проговорил полковник, сощурив глаза в предвкушении.

Марианна коротко рассмеялась.

— Я бы предложила нам с вами просто поменяться местами, — ответила она. — Если пообещаете не слишком смущаться и не спрашивать, откуда мне известно о такой позе, я с радостью покажу вам, как это.

И, не давая мужу времени найти новые возражения, Марианна легко толкнула его в грудь, молчаливо призывая подвинуться. Он отодвинулся ближе к изножью кровати, а она села рядом, наклонилась к нему и принялась целовать страстно и свободно, без намека на стеснение. Руки ее тоже не оставались без дела; Марианна сжала в ладонях его виски, а затем запустила пальцы в волосы. Теперь смешно было и подумать, что когда-то она считала его «слишком старым»! Верно, заботы и горести оставили у него на лице неизгладимый след; однако руки, сжимающие ее в объятиях, были сильными и мускулистыми, волосы — густыми и нетронутыми серебром, признаком близящейся старости.

Полковник, захваченный поцелуем и ласками жены, едва заметил, как она, мягко толкнув его в грудь, заставила опуститься на подушки, а сама удобно устроилась сверху.

Смелость Марианны вовсе не смутила его, а ощущение ее веса показалось неописуемо приятным — особенно когда она так медленно, так мучительно-сладостно заскользила по его телу вниз, не уставая покрывать поцелуями его лицо и шею.

На миг полковник ощутил укол беспокойства — ему показалось, что в этом все же есть нечто странное и неблагопристойное. Однако жене его, как видно, в самом деле было удобно; более того, румянец у нее на щеках и другие красноречивые признаки, кои замечал он в кратких промежутках между поцелуями, ясно свидетельствовали, что она наслаждается этой прелюдией не меньше его самого. Так что беспокойство его растаяло, и, когда Марианна взяла его за руки и положила себе на бедра, он более не сопротивлялся.

Забыв обо всем, полностью отдавшись наслаждению, он гладил и ласкал ее — нежную, теплую, мягкую. Точь-в-точь такую, как воображал он себе долгими мучительными ночами, когда она безмятежно спала с ним рядом. Порой в жаркие ночи, когда Марианна откидывала одеяло во сне, он до утра любовался ею, изнемогая от желания скользнуть ладонью под подол сорочки, узнать, каковы на ощупь самые сокровенные уголки ее тела. И вот она перед ним — без всяких одеял, не спящая, по собственной воле дарит ему утонченные ласки. Его искусительница. Его счастье. Его блаженство.

Казалось немыслимым, что все это происходит наяву. Но в следующий миг восторг полковника достиг крайнего предела и сделался почти неотличим от страдания: Марианна скользнула еще ниже, и теперь лишь несколько дюймов и тонкий шелк ночной сорочки отделяли возбужденную плоть полковника от ее естества.

Не было между ними ни грубости, ни торопливости, ни спешки. Марианна двигалась вперед и назад, упершись ладонями в грудь мужа, ясно ощущая, как вздрагивает и трепещет под нею его плоть; очевидные признаки его наслаждения усиливали ее удовольствие.

Наконец, когда оба почувствовали, что не могут более, что должны вполне соединиться друг с другом, он положил обе ладони ей на бедра, помогая удержать равновесие. Марианна начала опускаться вниз, и он, крепко прижав ее к себе, завершил начатое ею движение.

Наконец это произошло! Она крепко обхватила его собой, обняла полностью, словно для него и была создана — и начала двигаться на нем, сперва неторопливо, приноравливаясь к новым ощущениям. С невольной тревогой полковник следил за ней из-под полуприкрытых век, опасаясь, что тягостные воспоминания охватят ее и разрушат это сказочное блаженство. Но мгновения шли, и Марианну, как видно, никакие воспоминания не тревожили. Едва ли она сейчас вообще способна была связно мыслить; прикрыв глаза и двигаясь на нем все сильнее, все энергичнее, она вся отдалась наслаждению. Полковник также оставил ненужные тревоги — и смотрел на нее теперь только ради удовольствия. Смущение его растаяло, уступив место неведомому прежде восторгу. Никогда еще он не любил женщину столь необычным способом, никогда и не воображал, что столь смелые наслаждения возможны в браке, и тем более — что не кто иная, как предмет его давней любви, не просто согласится, но настоит на таком единении!

Марианна в этот миг была сама прелесть. Пышные волосы ее выбились из косы, рассыпались по плечам, наполовину закрыли разгоряченное усилиями лицо. Ночная сорочка сползла с плеча, обнажив часть груди; однако полковнику подумалось, что она обнажает слишком мало, и, движимый бездумной страстью, он торопливо распустил завязки у Марианны на груди и потянул ворот сорочки вниз. Теперь в нежном, теплом свете прикроватной свечи открылись ему обе груди.

Марианна вздрогнула — и он немедленно пожалел о своем порыве, решив, что невольная нагота заставляет ее дрожать от холода. Однако, заметив, что он нахмурился, Марианна улыбнулась и шутливо предложила согреть ее при помощи рук.

— Ах! — воскликнула она, когда он торопливо последовал ее совету. — Только осторожнее, прошу тебя, любовь моя! В последнее время они что-то очень чувствительны.

Свою задачу полковник принял с чрезвычайной серьезностью — и сделал все для того, чтобы Марианна не испытывала боли или неудобства, но и больше не мерзла. Вскоре он нашел такой способ обращения с ее грудью, что доставлял им обоим наибольшее наслаждение — и дальше уже ничего не страшился и ни о чем не жалел.

Мысль — нет, знание — что Марианна желает этого, что она желает его, дарила почти невыносимое блаженство. Наконец вся сладость, весь восторг, все счастливое изумление этой ночи разрешилось в порыве наивысшего наслаждения; но и в этот миг, едва владея собой, полковник сжал ладонями бедра Марианны и придерживал ее, опасаясь слишком сильно прижать к себе или каким-то неловким движением навредить ей или ребенку.

Насытив свою страсть, он хотел доставить такое же наслаждение и ей, но она, весело рассмеявшись, отстранила его руку.

— На мой счет не беспокойся. Я свое сегодня уже получила!

— Ты уверена? — спросил он, с сожалением глядя, как она поправляет ночную сорочку, снова прикрывая плечи и иные, еще более привлекательные части тела.

— Я… ты в этот момент не очень внимательно смотрел, — порозовев, пояснила она.

Полковник Брэндон не сводил с нее взгляда и думал, что никогда еще не видел Марианну такой прекрасной, как в этот миг — раскрасневшуюся, со счастливым блеском в глазах, с растрепанными волосами и в измятой сорочке, ясно свидетельствующей о том, чем они только что занимались вдвоем.

Полковник встал и принес из ванной комнаты полотенца, чтобы муж и жена привели себя в порядок, прежде чем лечь в постель. Потом они легли — по всегдашней привычке, на разных сторонах кровати.

Некоторое время полковник лежал неподвижно; блаженное оцепенение охватило его, он уже готов был заснуть, однако к блаженству примешивалась нотка разочарования. Он не понимал, почему они снова спят по отдельности, как чужие люди. Хотелось бы ему заключить Марианну в объятия и прижать к себе, чтобы она уснула у него на плече! Но, если бы она сама хотела того же — разве не придвинулась бы к нему первой? Трудно вообразить, что жена его, несколько минут назад столь смелая в любовных ласках, теперь станет робеть и стесняться простого знака близости! Но с другой стороны, в чем можно быть уверенным, когда речь идет о чувствах Марианны?

Свеча догорела, и на спальню опустилась тьма, а полковник все не мог сомкнуть глаз. Несколько раз почти готов был тронуть жену за плечо и спросить, спит ли она, но не осмеливался.

Вдруг это странное, напряженное молчание было прервано неожиданным звуком — чем-то вроде очень тихого всхлипа. Затаив дыхание, через несколько секунд полковник понял, что происходит. Он услышал, как неровно дышит жена на другой половине кровати, ощутил, как она вздрагивает, стараясь сдержать слезы.

— Марианна! — тихо позвал он во тьме.

Голос мужа, кажется, расстроил ее еще сильнее; теперь она сотрясалась всем телом и отчетливо всхлипывала, уже не в силах подавить рыдания.

— Марианна, любовь моя! — проговорил полковник и протянул руку, чтобы успокаивающим (как он надеялся) жестом коснуться ее плеча. Он постарался дотронуться до той части тела, что была прикрыта сорочкой, на случай, если его прикосновение окажется Марианне неприятно.

Она повернулась в постели — но не для того, чтобы оттолкнуть его руку или отодвинуться, как он страшился; нет, она бросилась к нему в объятия.

— Я думала, ты заснул, как бывало раньше, — дрожащим от слез голосом объяснила она. — Было так тихо, и… и мне вдруг стало так одиноко! После того, что только что произошло между нами, я не хотела спать так далеко от тебя. Мне казалось, теперь, когда мы действительно стали мужем и женой, все должно быть иначе! Но все осталось, как прежде, и…

Он не успел назвать ее глупышкой и заверить, что сам, лишившись ее близости, испытывал то же самое — она продолжала:

— Моя душа так полна сейчас, что, кажется, я не смогу уснуть! Ум мой играет со мной дурную шутку: меня одолевают самые пустые печали и опасения.

— Так расскажи мне о своих опасениях, и я их прогоню, — попросил полковник, нежно гладя ее по волосам.

Она съежилась под одеялом, словно стыдясь тех мыслей, что пришли ей на ум.

— Хоть я и говорю себе, что не стоит об этом думать — но так больно знать, что я… что ты был не… — Тут голос ее стал еще тише, и полковнику — хоть он и лежал неподвижно, не издавая ни звука — пришлось прислушаться, чтобы различить ее слова: — Что я беременна, и ребенок не твой, и тебе не досталась в жены чистая, честная девушка, у которой ты был бы первым!

Полковник испустил медленный вздох; ему требовалось время, чтобы подобрать верные слова для ответа.

— Марианна, — сказал он наконец, — когда я решил жениться на тебе, твоя история была мне известна. За все эти месяцы, живя с тобою и все лучше тебя узнавая, ни разу я не пожалел о своем решении — напротив, счастье мое росло день ото дня. Тебя, Марианна, и твоего ребенка я предпочту любой девице, сколь угодно чистой и невинной. Ты должна это знать. Не хочу, чтобы ты долее оставалась в заблуждении. Всякий раз, когда я не решаюсь тебя обнять — это происходит лишь из страха, что я люблю и всегда буду любить тебя более, чем ты меня, и из нежелания тебе навязываться. Я готов скорее томиться и страдать вечно, чем доставить тебе хоть малейшее неудобство или неловкость. И я говорю себе, что должен подождать. Подождать, пока ты подашь мне знак, пока сама скажешь о своих желаниях, сама попросишь, чтобы я тебя обнял, поцеловал и так далее; и после всего этого я ожидаю нового знака — знака, что не сделался тебе противен.

— Что же мы делаем? — пробормотала Марианна, уткнувшись ему в плечо; в голосе ее звучала нешуточная боль. — Сколько ненужных мучений причинили мы и себе, и друг другу, сдерживая свои истинные чувства! Верно, в начале нашего знакомства я дала тебе множество причин сомневаться в том, что когда-нибудь смогу ответить на твою любовь. Но теперь я люблю тебя, дорогой мой муж, люблю всем сердцем и душой! Неужели ты мне не веришь?

— Я… быть может, со временем я научусь справляться с сомнениями. Но тебе придется быть со мной терпеливой, как я старался быть терпеливым с тобой.

— Хорошо, — прошептала она, с умиротворенным вздохом расслабляясь в его объятиях. — Постараюсь не забыть, что ты передо мной робеешь. И всегда говорить вслух, что ты можешь меня обнять, можешь поцеловать, можешь нежно погладить по голове — вот как сейчас, можешь что-нибудь прошептать мне на ухо. А после всего этого обязательно буду говорить, что я счастлива.

Полковник Брэндон крепче обнял жену и закрыл глаза. Сон уже начал одолевать его, но последний вопрос не давал ему покоя:

— Милая, тебе так удобно?

Марианна только зевнула и потянулась всем телом; как видно, эта ночь совершенно истощила ее силы.

— Тогда спи спокойно, — прошептал он, целуя ее в лоб.

Вместо ответа она лишь сжала его руку, обвитую вокруг ее талии — и так, крепко держась за мужа, погрузилась в сон.

Комментарий к Глава 18

Мне тоже интересно, откуда Марианна все это узнала. :) Наверное, из долгих откровенных бесед с замужней Элинор, вряд ли были еще какие-то варианты. :)

========== Глава 19 ==========

Остаток весны прошел для полковника и Марианны в тишине и покое: ничто не нарушало их безмятежного счастья. Хоть медовый месяц их начался куда позже, чем у большинства новобрачных, оба вовсе не ощущали, что им чего-то недостает — разве только, быть может, стремились особенной нежностью и бурными ласками возместить промедление. Полковник был все так же внимателен к жене, но теперь забота его была окрашена особой радостью — радостью взаимной любви, свободной от сомнений и тревог. Все кругом замечали, что он словно помолодел, что походка его стала легче, лицо веселее, и что ему удивительно идет быть женатым. В обращении его появилась добродушная шутливость, прежде невиданная, и друзья полковника с радостью отмечали эту перемену. Не ускользало от наблюдателей их семейного союза и то, что Марианна, составив счастье полковника, сделалась счастлива и сама. Сдержанной и молчаливой, как Элинор, она никогда не стала бы и в семейной жизни; но ее искренность и горячность, готовность говорить все, что придет на ум, и без обиняков высказывать свои мысли, неизменно радовали полковника — а его серьезность и спокойное здравомыслие успокаивали ее и помогали не отрываться от земли.

В последние четыре месяца беременности за здоровьем Марианны неустанно следила опытная повитуха, нанятая по рекомендации миссис Пикард; доктор Маккей, прежде чем вернуться в Индию, на помощь тамошним беднякам, проверил и подтвердил ее навыки. Распоряжения доктора Маккея полковник поначалу встречал ворчанием; однако доброе здоровье Марианны лучше всего иного подтверждало, что дело свое доктор знает. А после того, как доктор покинул страну, полковнику стало намного легче принять его новаторские идеи и предоставить Марианне свободу, которой она так жаждала.

Пришло лето — и в большой дом, и в скромный коттедж Эдварда и Элинор, хоть встретили его здесь и там по-разному. Вместе с богатым урожаем клубники и поразительным изобилием молока в дом Феррарсов пришла радостная весть, что и Элинор ждет ребенка. Проводить беременность в постели она, разумеется, не собиралась: если бы даже мужу, в каком-нибудь необъяснимом припадке мозговой горячки, и пришла мысль запереть ее в спальне — ни скот, ни огород не выжили бы без ее постоянной заботы. Когда позволяли средства, Феррарсы нанимали для выполнения самых тяжелых трудов помощника — деревенского парня; но большую часть работы Элинор выполняла сама и даже слышать не хотела о том, что может быть иначе. Кроме того, помощнику она не доверяла, хоть и сама не могла объяснить, почему: чудилось в нем что-то скользкое. Хозяев он не обманывал, приходил и уходил строго в назначенный час, трудился добросовестно, однако, кажется, интересовался Делафордом и всем, что там происходит, куда больше, чем было бы естественно для сына батрака. Однажды Элинор спросила напрямик, знает ли он полковника или Марианну, или, быть может, вел с ними какие-то дела — а если нет, чем вызвано такое любопытство; но он в ответ свирепо побагровел и принялся все отрицать так яростно, что Элинор решила больше не приставать к нему с расспросами. Быть может, сказала она себе, такая подозрительность не имеет оснований и вызвана лишь ее состоянием.

Миссис Дэшвуд, у которой Марианна оставалась любимицей, нашла предлог почаще бывать в Делафорде: теперь она подолгу гостила в большом доме вместе с Маргарет, стремясь как облегчить бремя Элинор, так и быть рядом с Марианной в последние месяцы ее беременности.

Однажды солнечным летним утром схватки и излияние родовой жидкости возвестили Марианне, что дитя ее готово появиться на свет. Миссис Дэшвуд собиралась в коттедж к священнику, однако это событие заставило ее сдернуть шляпку, снять шаль и сесть у постели дочери, дабы выполнять любые ее просьбы, которые не смогут выполнить повитуха и горничная.

Маргарет к роженице не пустили, не разрешили и идти к Элинор без провожатых, так что она, надувшись, заперлась в гостевой спальне. Напрасно мать уговаривала ее пойти поиграть с собаками: Маргарет надеялась, что Элинор поделится с ней рецептом пастушьего пирога, и теперь была безутешна. Отчаявшись с ней сговориться, миссис Дэшвуд махнула рукой, предоставила младшую дочь самой себе и поспешила назад к Марианне. Послали за Элинор, с уточнением, что особой спешки нет, и, если у нее есть неотложные дела по хозяйству, пусть не торопится. Не прошло и часа, как Элинор была рядом с сестрой.

Полковник Брэндон занял пост у дверей спальни и, словно безумный, расхаживал туда-сюда, а Марианна просила впустить его, пока повитуха не дала на это дозволение. Войдя, он увидал, что Марианна сидит на самом краю кровати, зажмурившись и сжимая руками живот: судя по гримасе на лице, она испытывала крайне неприятные ощущения. Для родов она заранее выбрала спальню, ближайшую к кухне и бельевой, и массивную кровать с крепкими прикроватными столбиками, за которые можно было бы схватиться и сжимать их для облегчения сильной боли. Элинор сидела рядом, поглаживала Марианну по спине и время от времени вполголоса шептала слова ободрения.

Повитуха бросила на вошедшего полковника недовольный взгляд и поспешно прикрыла простыней обнаженные бедра Марианны. Полковник отвел взгляд, стараясь не хмуриться. В теле Марианны не было ничего такого, чего бы он прежде не видел, чем бы уже не насладился — и стоит ли, думал он, в такое время беспокоиться о приличиях? Но в этот миг боль на время оставила Марианну, и она приветствовала мужа куда радостнее повитухи.

— Миссис Клинток говорит, что не положено мужу присутствовать при родах, — заметила она, устало улыбнувшись, — но я настояла, чтобы тебя впустили. Хоть она и клянется, что в любой момент готова вышвырнуть тебя за дверь!

— Мне-то что! — фыркнула почтенная дама. — Если не будет путаться у меня под ногами, пусть остается! — И добавила, покачав головой: — Ну и ну! Муж в родильном покое — не видано, не слыхано!

Полковник счел за благо проявить добрую волю и не отвечать ей в том же духе. Он желал быть чем-нибудь полезен страждущей жене, но не находил ни одной задачи, которую миссис Дэшвуд, Элинор или миссис Клинток не выполнили бы куда ловчее и сноровистее его. В том, чтобы стоять рядом и со стоическим видом смотреть на страдания жены, он смысла не видел, и уже двинулся прочь — но в этот миг новый приступ боли скрутил Марианну, и она, вскрикнув, протянула к нему руки. Как видно, в том, что муж рядом, она находила немалое утешение. Наконец он придвинул к кровати кресло — так, чтобы быть рядом с Марианной, не мешая суетящимся вокруг женщинам — и опустился туда, по-прежнему чувствуя себя здесь лишним.

Началась кульминационная часть родов: повитуха приказала Марианне сдвинуться к краю кровати и тужиться. Время тянулось мучительно медленно: до боли сжимая сплетенные руки, полковник возносил беззвучные молитвы к небесам. Если даже смотреть на это и ждать так невыносимо тяжело, думал он, — каково же его бедняжке жене?

Марианна тужилась уже некоторое время, и дело близилось к родам, когда повитуха громко поинтересовалась, куда пропала бездельница горничная, которую она послала за полотенцами еще четверть часа тому назад. Миссис Дэшвуд вызвалась пойти поискать ее и поторопить; однако, едва выйдя из спальни, столкнулась с другой служанкой, спрашивающей, где полковник Брэндон.

Дверь спальни осталась распахнутой, и внутри было слышно все, что происходит снаружи. По крайней мере, достигло ушей Марианны резкое восклицание мисс Дэшвуд:

— Что бы там ни было, это подождет! Полковник не может сейчас ни с кем разговаривать — его жена родит с минуты на минуту! Позаботьтесь лучше о чистых полотенцах для роженицы!

Горничная отвечала тихо и робко, и голос ее, в отличие от властного голоса миссис Дэшвуд, был в спальне едва слышен, а слов различить и вовсе не удавалось. Однако по громкому ответу миссис Дэшвуд все разъяснилось:

— Как Уиллоуби? Что он здесь делает?!.. Скажите ему, чтобы немедленно ушел: этому человеку нечего делать рядом с моей дочерью, тем более в такой час! И принесите же наконец полотенца!

При этих словах раскрасневшаяся от усилий Марианна побелела, словно покойница.

— Он пришел за ребенком! — вскричала она, почти в истерике, задыхаясь от боли и страха. — Он хочет забрать мое дитя!

С этими словами она вцепилась в прикроватные столбики и испустила громкий стон.

— Тужьтесь, милая моя, тужьтесь сильнее! — прикрикнула на нее повитуха.

Марианна принялась тужиться с новой силой, однако, дрожа всем телом, не переставала повторять, что Уиллоуби хочет отнять у нее дитя. Полковник испугался, что этот страх может повредить ей или ребенку, который сейчас с великим трудом выбирается на свет.

Элинор пыталась успокоить сестру и сосредоточить ее внимание на родах, однако не добилась от Марианны и тени спокойствия, пока полковник Брэндон не сказал решительно, что разберется с этим сам, и не вышел, оставив роженицу на попечении сестры и матери, наконец-то вернувшейся с чистыми полотенцами.

Широкими шагами полковник вышел в холл — и обнаружил там Уиллоуби, а рядом донельзя расстроенную горничную. Как оказалось, «этот джентльмен» попросту оттолкнул ее с такой силой, что она едва не упала, и ворвался в дом. Верно, она знает, что не должна была открывать дверь, но мистер Мирен, дворецкий, сейчас вместе с Софи и прочими разыскивает все необходимое для повитухи, и вокруг такая суета и беспорядок, а она просто хотела узнать, кто так громко стучится, ей очень стыдно, но… «пожалуйста, сэр, не выгоняйте меня!»

Полковник Брэндон заверил горничную, что она не потеряет место, и отправил помогать остальным. Говорил он мягко, но в голосе слышался едва сдерживаемый гнев, а взоры, которые метал он на незваного гостя, казалось, способны были испепелить на месте.

Уиллоуби молча стоял перед ним, взъерошенный и растрепанный: видно было, что примчался сюда второпях.Он уже открыл рот, чтобы заговорить — но в этот миг полковник с размаху отвесил ему тяжелую пощечину, и Уиллоуби полетел на пол. Полковник поднял его, схватив за шиворот, и поволок к дверям, желая, как видно, пинком сбросить с крыльца.

— Марианна… — с трудом пробормотал Уиллоуби; щека у него быстро распухала, и рот был полон крови. — Она… с ней все благополучно?

— Благополучие моей жены — не ваше дело! — прорычал полковник. — Если немедленно не уберетесь отсюда, поклявшись никогда более не возвращаться — я завершу то, что начал, когда послал вам вызов!

— Мне нужно знать! — отчаянно взмолился Уиллоуби. — Знать, все ли в порядке с ней… и с ребенком! Умоляю вас! Готов на колени встать перед вами! Я испробовал все, возможное и невозможное, чтобы получить о ней хоть слово! Даже нанял деревенского мальчишку, чтобы он сообщал мне все, что узнает. Умоляю вас, Брэндон! Просто скажите, что с ней все хорошо!

Как ни ненавидел полковник Брэндон этого человека, принесшего столько зла дорогим ему женщинам, униженные мольбы Уиллоуби вызвали в нем тень жалости.

— Все было хорошо, — сурово ответил он, — пока она не услышала, что вы здесь. Один звук вашего имени делает ее больной. Это все, что я могу вам сказать; иного ответа вы не получите. Чем дольше вы остаетесь здесь, тем большей опасности подвергаете и ее, и ребенка, грядущего в мир. Вы знаете, что я шутить не люблю — и угрозу свою высказал вполне серьезно. Убирайтесь.

— Но, когда худшее останется позади, неужели вы не сообщите мне об исходе? Хотя бы самой короткой запиской! Неужто у вас совсем нет ко мне жалости? Мне нужно знать, что она жива!

— Давно прошло время, когда вы имели право интересоваться ее судьбой. Все узнаете тогда же, когда и весь свет — не раньше.

— А… а ребенок?

— Ребенок мой.

Смятение отразилось на лице Уиллоуби; на миг полковнику показалось, что от изумления он лишился дара речи. Наконец, овладев собой, он с трудом заговорил:

— Но вы… неужели вы решились… признать…?

— Уиллоуби, — процедил полковник сквозь стиснутые зубы, — быть может, вы не в состоянии понять, как можно заботиться о чужом потомстве — например, о юных сиротах, которых вы так легко соблазняете и бросаете ради собственного удовольствия. Но мои устремления не столь низменны. Я с радостью приму этого ребенка и выращу как собственного сына или дочь, несмотря на прискорбные обстоятельства его зачатия. Весь мир узнает, что этот ребенок мой, репутация Марианны останется незапятнанной — а вы, пока живы, не будете иметь никакого касательства ни к этому ребенку, ни к нам!

Ждать ответа полковник не стал: мощной рукой он вытолкнул Уиллоуби на крыльцо и захлопнул дверь перед его носом.

Рассеянно потирая саднящие костяшки пальцев, полковник вернулся в спальню. Однако на пороге остановился, как вкопанный: его поразила царящая в комнате неестественная тишина. На одно страшное мгновение невыразимый ужас охватил полковника: дыхание его пресеклось, сердце забилось где-то в горле, руки и ноги словно налились свинцом. Он не мог перешагнуть порог, не мог даже подать голос. Но в следующий миг из спальни донесся слабый звук, вроде кошачьего мяуканья, а следом за ним тихий и нежный женский смех.

— Полковник! — воскликнула Элинор, появившись на пороге с охапкой испачканных полотенец в руках, — не бойтесь за нее! Входите и познакомьтесь со своей дочерью!

Полковник, пройдя мимо повитухи, без колебаний подошел к постели со смятыми, замаранными кровью простынями. Беспорядок и грязь прошедших родов не смущали его: он смотрел только на Марианну, лишь иногда переводя взгляд на крошечный сверток у нее на руках. Марианна была бледна, но не болезненной бледностью, и неотрывно смотрела на ребенка: на лице ее, с чуть приоткрытым ртом и огромными сияющими глазами, читалось безмерное благоговение перед чудом новой жизни.

— А где же полковник? — проговорила она вполголоса, обращаясь то ли к ребенку, то ли к себе самой. — Где мой муж?

— Я здесь, любовь моя! — хотел ответить полковник; но что-то перехватило ему горло, и вместо громкого голоса из уст вылетел лишь благоговейный шепот.

Марианна подняла на него глаза, полные слез, но слез счастливых. Как видно, Уиллоуби был полностью забыт.

— Я знала, что ты здесь, — ответила она. — Подойди же, милый, возьми меня за руку. Мне легче, когда ты рядом. Вот так… и скажи мне, что все будет хорошо. Что мы с тобой будем ее любить, что она никогда не узнает горя!

Полковник взглянул в круглое розовое личико дочери Марианны — своей дочери. Долго смотрел, удивляясь нежности ее кожи, и миниатюрности черт, и безмятежному младенческому спокойствию. При мысли, что на эту крошечную девочку, так доверчиво уснувшую на материнской груди, может обрушиться какая-нибудь беда, сердце его сжалось; крепче сжав руку жены, он мысленно поклялся, что никогда этому не бывать, что он убережет их обеих от любого несчастья, какое может выпасть на их долю!

— Никогда! — повторил он. — Все, что в человеческих силах, сделаю я, чтобы отвратить от нее любую беду. Клянусь тебе, я всегда буду заботиться о вас обеих! Наша Мэри ни в чем не будет нуждаться.

— Мэри! — повторила Марианна.

Полковник все еще сжимал ее руку, так что, желая приласкать малютку, она склонилась и потерлась носом об ее крошечный носик. Малютка снова «мяукнула», на этот раз громче, быть может, недовольная тем, что ее разбудили.

— Похоже на Марианну, верно? — лукаво улыбнулась мать. А потом добавила, обращаясь к дочери: — Мисс Минни Брэндон, слышала, что сказал папа? Он обо всем позаботится. Ты родилась в любви, милая, и мы никогда не устанем тебя любить!

========== Эпилог ==========

Никто вокруг — кроме, быть может, самих полковника и Марианны — не был готов к тому, что за малюткой Мэри в семействе Брэндонов последуют, одна за другой, еще три дочери!

Разумеется, в просторном особняке хватило бы места для целого маленького народца, а на счетах полковника — состояния, достаточного, чтобы обеспечить приданым и десять дочерей. Соседи — из тех, кто не отличался деликатностью — поговаривали: мол, ничего удивительного, что полковник и его молодая жена не оставляют усилий, стремясь произвести на свет наследника! Но, так или иначе, четыре девочки подряд, как и то, что все они благополучно пережили опасный младенческий возраст — это было дело редкое, почти неслыханное.

Супруги растили всех четырех с гордостью и бесконечной любовью. Прошлые несчастья Дэшвудов были памятны Марианне, а по ее рассказам и полковнику; так что он хорошо понимал, как важно позаботиться, чтобы в случае его смерти ни одна из дочерей ни в чем не нуждалась.

Впрочем, заговаривая об этом, он неизменно прибавлял, что не собирается умирать раньше срока и намерен лично подыскать для каждой из дочек хорошего мужа.

— Буду смотреть не на богатство или знатность, а прежде всего на характер и поведение, — говорил он жене как-то вечером, когда они, устроившись в креслах, наблюдали за игрой детей. Младшую малютку Марианна держала на коленях.

Взглянув на мужа, Марианна заметила, что он необычно серьезен, даже мрачен, хотя все вокруг было тихим и безмятежным. Даже девочки, между которыми, как это в обычае у детей, нередко случались бурные ссоры, сегодня играли мирно, во всем помогая или, по крайней мере, не мешая друг другу.

Эллен строила кукольный город, возводя башни и стены из деревянных кубиков. Малышка Сара, прильнув к теплому мохнатому боку Герцога, стучала одним кубиком о другой и смеялась. Мэри, старшая, некоторое время наблюдала за архитектурными упражнениями Эллен и тоном знатока подавала ей советы, а затем отошла в сторону и принялась возводить собственный замок самых причудливых очертаний.

Прежде чем ответить мужу, Марианна запечатлела легкий, как перышко, поцелуй на нежной щечке малютки Нэн. Она не уставала любоваться младшей дочерью, когда та спала. На ее взгляд, все дочери были прехорошенькими, но Нэнси первой пошла в отца: уже в младенчестве в лице ее чувствовалось что-то резкое, орлиное, и Марианне не терпелось узнать, как преобразятся благородные черты полковника Брэндона на девичьем лице. Глаза у Нэнси тоже были не такие, как у других девочек: уже сейчас во взгляде ощущалась серьезность и глубина, которую, как надеялась Марианна, ее младшая дочь сумеет сохранить и много лет спустя.

Теперь Марианна не могла представить себе лучшего способа проводить вечера, чем вот так, наслаждаясь близостью мужа и детей. Модные романы, полные кипучих и неестественных страстей, давно ей наскучили, и даже за сборники стихов она бралась лишь изредка. Прекраснее любой поэзии казался ей размеренный голос мужа, читающего девочкам сказку или терпеливо отвечающего на бесконечные детские вопросы о том, как устроен мир. Сейчас, обводя взором обитателей этой уютной детской, Марианна ощущала себя не просто счастливой: она как будто превратилась в само воплощение счастья.

Муж ее, однако, все еще хмурился.

— Милый мой, что это вдруг ты так посерьезнел? — с улыбкой спросила она.

— Я думаю об их будущем, — ответил он, не отрывая глаз от резвящихся детей. — Думаю о том, что ни одному негодяю не позволю играть их чувствами или разбить им сердце.

Улыбка Марианны померкла, однако она спросила, стараясь сохранять шутливый тон:

— Минни всего шесть, а Нэнни нет еще и месяца, а ты уже беспокоишься об их будущих мужьях?

— Не хочу откладывать приготовления до тех пор, пока нас не застанут врасплох.

Не без труда поднявшись, Марианна положила спящую дочурку мужу на колени: она надеялась, что это его развлечет. Полковник нежно склонился над дочерью; однако лишь когда Марианна, наклонившись, поцеловала его в щеку, он поднял глаза, и озабоченное лицо его вновь озарилось улыбкой.

— Ты сравниваешь их будущее с моим прошлым, — заметила она, — однако забываешь: у наших дочерей есть нечто чрезвычайно важное — то, чего я была лишена.

— Богатое приданое?

Марианна постаралась сдержать смех, чтобы не разбудить малютку Нэнси.

— Нет, любовь моя! У них есть отец — их опора и поддержка, тот, кто сможет укротить здравым смыслом их романтические порывы и вовремя остеречь от беды.

— Выходит, мне предстоит укрощать четырех строптивых девиц? — проворчал полковник с притворным недовольством. Да и можно ли быть недовольным, когда на коленях у тебя лежит самое хрупкое и прекрасное существо на свете?

— Только любовью, — ответила Марианна, ласково проводя рукою по его лбу, чтобы изгнать оттуда последние тревожные морщины. — Ты будешь самым добрым, самым чудесным отцом!

— Ну нет, я не собираюсь их баловать! — возразил полковник, пожалуй, чересчур поспешно.

— И не надо. Все мы знаем, что такое избалованный ребенок!

Марианна имела в виду своего кузена Гарри Дэшвуда, отпрыска Джона и Фанни; что же до полковника — он, быть может, при этих словах вспомнил о несчастной Элизе, много лет назад погубившей и честь свою, и жизнь.

— Но у нас так и нет сыновей, — вздохнула Марианна. — И, если все-таки родится мальчик — боюсь, мы не будем знать, как его воспитывать.

Полковник поднял голову и нежно улыбнулся жене.

— Мне вполне хватит и дочерей. Особенно если они вырастут такими же красавицами, как их мать!

— Лучше пожелай, чтобы характером они пошли не в маму — иначе, чего доброго, никто их замуж не возьмет!

Полковник открыл было рот, готовый возразить, что характер Марианны преисполнен всяческих достоинств, и для дочерей, если они ни в чем не будут уступать матери, в целом свете не найдется достойных женихов… но в этот миг Сара, наскучив стучать кубиками, испустила пронзительный вопль, Эллен от испуга уронила кубик на свежепостроенную башню и произвела в своем городе значительные разрушения, Мэри над ней засмеялась, Эллен заревела… и только Герцог лениво поднял голову, повел носом и, убедившись, что маленьким хозяйкам ничто не угрожает, продолжил философское созерцание собственных передних лап.

***

Полковник Брэндон и Марианна уже смирились с мыслью, что прямого наследника у них не будет, и заботились лишь о том, как достойно обеспечить каждую из дочерей. Однако, когда Нэнси было пять лет и восемь месяцев, появился на свет ее брат. Окрестили его Питером, однако все вокруг — и родные, и друзья семьи, и даже сестры и отец с матерью — скоро начали звать его «Брэндоном-младшим», словно для того, чтобы отличить от отца и в то же время подчеркнуть его преемство отцу. Так и вышло, что Питера Брэндона почти никто и никогда не звал по имени.

Брак Эдварда и Элинор оказался не столь плодоносен, хоть и не по их вине. Сперва они произвели на свет мальчика, продолжив таким образом род Феррарсов, три года спустя — девочку; и на этом, как видно, Господь решил, что с них достаточно.

Пожалуй, Элинор была этому только рада: она ничего не имела против экономии, но ясно понимала, что большому семейству в их коттедже попросту не поместиться. В тщетных размышлениях о том, как бы перестроить дом или найти более просторное жилье, она провела больше бессонных ночей, чем хотелось бы, так что известие, что после дочери детей у нее более не будет, встретила с облегчением. Что касается Эдварда — он, как обычно, был всем доволен.

Одним словом, все шло так, как должно, хоть время от времени Марианну и беспокоили страхи, связанные с происхождением старшей дочери. Порой она страшилась, что прелестное личико Мэри, ее бледность и большие карие глаза слишком напоминают Уиллоуби, что кто-нибудь непременно подметит это сходство и о нем заговорит; в другой раз –что Минни ощутит между собой и сестрами некое необъяснимое различие, и это разобьет ей сердце. Полковник Брэндон не знал, чем успокоить жену, пока не подросла Эллен, и не стало очевидно, что и она обладательница такой же белоснежной кожи и карих глаз; а следом за ней подросла и Сара — и в ее внешности тоже преобладали черты, унаследованные явно не от отца.

Итак, опасность ощутить себя чужачкой в семействе Брэндонов Мэри не грозила. Однако надо сказать, что девочка росла замечательной красавицей, даже превосходила внешностью своих сестер; и порой в каких-то ее движениях, чертах, повороте головы Марианна ясно узнавала ее родного отца — отца, о котором, как надеялась она, Мэри никогда не узнает.

Уиллоуби их больше не тревожил. Если он и пытался что-то разузнать стороной о своей дочери, ни полковник, ни Марианна об этом не знали: быть может, это свидетельствовало о том, что полковник надежно защитил свою семью, быть может, о том, что Уиллоуби с годами поумнел и смирился. Поначалу Марианну мучала неизвестность — она не знала, не появится ли Уиллоуби снова в ее жизни; но год за годом шли спокойно, и страхи ее утихли.

Все дети обожали тетушку Маргарет: она уже выросла настолько, что могла заменять Марианну или гувернантку, однако еще не стала настолько взрослой, чтобы забыть любимые детские игры и развлечения.

Однако Мэри Брэндон переросла детские забавы едва ли не раньше своей тетушки. С ранних лет больше игр интересовали ее беседы о самых разных предметах: онажадно читала книги из отцовской библиотеки, рано начала интересоваться хозяйством, ведением дома и содержанием поместья. Как старшая, она начала считать себя ответственной за всю семью. Когда за тетушкой Маргарет принялся ухаживать мистер Ричард Эббот, именно Мэри ревниво следила за ним, отмечая все его промахи — но она же и больше всех радовалась и хлопотала, готовясь к свадьбе, когда мистер Эббот показал себя достойным офицером и джентльменом. Примечательнее же всего, что суждения Мэри отличались серьезностью, трезвостью и неожиданной зрелостью, хоть ей и было в это время всего шесть лет.

Полковник не уставал восхищаться дочерью. К тому времени, как Мэри сравнялось одиннадцать, он уверился, что будущий муж ее должен быть не просто безупречен во всех отношениях — он должен быть, по меньшей мере, титулованной особой!

— Наша мисс Брэндон выйдет только за лорда! — объявил он.

Мэри не спорила: в этом, как и во всем прочем, они с отцом были совершенно согласны.

Однако прежде, чем Мэри вошла в возраст и начала выезжать, и прежде, чем на горизонте появился какой-нибудь лорд, семья пополнилась Брэндоном-младшим — и Мэри с радостью взяла на себя воспитание брата, наставление его помещичьим премудростям и джентльменскому поведению. Они с Нэн частенько соперничали за внимание брата: старшая стремилась его воспитывать, а младшая попросту ничем не хотела заниматься одна, без братика!

В окружении четырех сестер Брэндон-младший рос добрым малым, быть может, чуть более смирным и покладистым, чем мечталось Мэри, желавшей видеть в нем копию отца. Впрочем, был он и неглуп, и смел, и хорош собой, и непрестанно радовал сестер и родителей. Все семеро жили в мире и нежно любили друг друга.

В положенное время Мэри начала выезжать. Тут произошел странный случай: раз или два какой-то джентльмен, примерно одних лет с ее матерью, подходил к ней и пытался представиться. Однако Мэри опасалась незнакомцев; а в том, что этот джентльмен не прибегает, как принято в свете, к услугам общих друзей, а пытается представиться ей сам, ей виделась недопустимая фамильярность и недостаток уважения. Так что она не отвечала и делала вид, что его не замечает — а потом спросила у тетушки Маргарет, не знает ли она, что это за невоспитанный тип так настойчиво и нагло ее преследует. Услышав полное описание «невоспитанного типа», тетушка Маргарет неожиданно помрачнела.

— Должно быть, это мистер Уиллоуби, — ответила она. — В свое время он был неравнодушен к твоей матери.

— Но зачем ему я? — спросила Мэри. — Пусть он был неравнодушен к маме — но это было давным-давно!

— Быть может, он так и не избавился от этого чувства. В то время, когда все это происходило, я была еще моложе тебя и многого не понимала, но порой мне казалось, что… ладно, это неважно, — оборвала она себя. — Точно я знаю одно: этот Уиллоуби разбил сердце твоей матери, а твой отец, женившись на ней, ее исцелил.

Мэри недоверчиво подняла брови:

— Звучит словно в одном из твоих любимых романов! Но как это Уиллоуби разбил маме сердце, если они не были женаты?

— Кто разбил маму?! — послышался громкий крик Брэндона-младшего. Мальчик прервал игру и теперь стоял с деревянным мечом наперевес, готовый защищать мать от неведомого злодея.

Мэри ласково взъерошила ему волосы.

— Один дурной человек, о котором мы больше говорить не будем, — решительно ответила она. — Сделаем все, что в наших силах, чтобы избежать с ним знакомства.

— Пусть только попробует к нам прийти! — воскликнул Брэндон-младший, взмахнув деревянным мечом. — Я его так! И вот так! Чтобы не смел обижать ни маму, ни тебя, Минни!

— Уверена, до этого не дойдет, — ответила его тетушка. — Сперва этого злого человека встретит твой папа! Ты же знаешь, папа никому никогда не позволит навредить ни маме, ни вам.

Малыш энергично закивал: он точно знал, что папа защитит семью от любой беды.

Мэри сдержала слово: с тех пор она избегала мистера Уиллоуби, и думала о нем не больше, чем о сорной траве в саду. На ее взгляд, человек, причинивший зло ее матери, не заслуживал даже любопытства. Что бы ни случилось между ними много лет назад, это давно прошло и не имеет отношения ни к настоящему, ни к будущему. Перед Мэри Брэндон простиралась долгая счастливая жизнь, в которой не было места теням прошлого.

КОНЕЦ