Медичи. Гвельфы и гибеллины. Стюарты [Александр Дюма] (fb2) читать онлайн

Медичи

СТАРШАЯ ВЕТВЬ

Все великое в этом мире всегда стремилось снискать еще большее величие, настаивая на легендарности своих истоков. Афины похвалялись тем, что были основаны Минервой; Юлий Цезарь притязал на то, что по прямой линии происходит от Венеры.

Именно так обстояло дело и с Медичи. Согласно преданию, в конце восьмого века один из их предков, Аверардо деи Медичи, следуя за Карлом Великим, оказался в Италии. Как известно, этот поход франкского короля имел целью сокрушить варваров, разорявших в те времена Италию своими набегами. Аверардо, вызванный на поединок лангобардским великаном по имени Муджелло, принял бой, вышел из него победителем и, в соответствии с обычаем того времени, унаследовал не только латные доспехи побежденного, но и его владения. Вот откуда взялись замки, города и поместья, которыми с незапамятных времен Медичи владели в той части флорентийских земель, что носила и по сей день носит имя лангобардского великана. Более того, поскольку удар его булавы оставил на золоченом щите Аверардо следы шести ее железных шипов, Аверардо сделал из них свой герб. Предание ничего не говорит о том, каким образом эти впуклые вмятины превратились в выпуклые шары. Это что касается легенды.

А вот что касается истории. Род Медичи, в какой бы дали веков его ни обнаруживаешь, всегда был могущественным и знаменитым. Во времена всех смут, обагрявших кровью белую геральдическую лилию Республики, он никогда не менял ни своего имени, ни своего герба, а это доказывает, что Медичи никогда не были гибеллинами.

Когда Тотила захватил Флоренцию, Медичи покинули город и укрылись в Муджелло; вот откуда ведут происхождение их замки и загородные дома. Но, когда Карл Великий заново отстроил Флоренцию и под его покровительством она обрела некоторую значимость, беглецы вернулись в город и стали в нем жить.

Вначале они поселились на Королевском форуме, который позднее стал называться Старым рынком, а в те времена был кварталом всей флорентийской знати. Их первые дома и первые башни были возведены на площади Суккьеллинаи, уже называвшейся в ту пору площадью Медичи, и позднее оказались внутри ограды Гетто.

Что же касается их герба, неизменно остававшегося, как мы сказали, одним и тем же, то враги Медичи утверждали, что на нем изображены всего-навсего пилюли одного из их предков, который был медиком и, приобретя определенную известность, выбрал себе имя и эмблему по тому ремеслу, каким он занимался.

Как бы то ни было, нет, вероятно, ни одного семейства не только в Италии, но и в любой другой стране на свете, занимающего столь огромное и столь высокое место в истории своей родины, какое занимают Медичи в истории Флоренции.

И в самом деле, верховная власть приоров была учреждена в 1282 году, а должность гонфалоньера — десятью годами позднее, и уже в 1291 году один из Медичи, Ардинго ди Буонаджунта, был назначен приором, а в 1295 году — гонфалоньером; впоследствии это семейство насчитывало среди своих членов шестьдесят одного приора и тридцать пять гонфалоньеров.

Желаете знать, какое положение занимало семейство Медичи к концу четырнадцатого века? Послушаем, что говорит о нем, обращаясь к своим потомкам, Фолиньо ди Конте, один из самых прославленных его представителей, в рукописной книге воспоминаний. Рукопись эта датируется 1373 годом.

«Вновь прошу вас, — говорит он, — сохранять не только богатство, но и общественное положение, каковые были завоеваны для вас нашими предками и по-прежнему являются значительными, но прежде имели обыкновение возрастать, а ныне начинают снижаться из-за недостатка доблестных мужей, наблюдаемого у нас в нынешнее время; это у нас-то, не привыкших считать их, столь много мы таковых имели, и потому наше могущество было так высоко, что всякому влиятельному человеку говорили: "Ты влиятелен, словно один из Медичи", а наша справедливость была так известна, что всякий раз, когда речь заходила о каком-либо насилии, люди восклицали: "Если бы так поступил один из Медичи, что бы вы сказали?" И тем не менее, при всем нынешнем упадке, наше семейство по-прежнему остается первенствующим по общественному положению, богатству и количеству друзей; и да соблаговолит Господь сохранить ее такой, ибо, хвала Всевышнему, в тот день, когда я пишу эти слова, в нашем роду есть еще около полусотни мужественных людей».

Правда, Фолиньо ди Конте деи Медичи писал эти строки в великую эпоху Республики, то есть в период между Фаринатой дельи Уберти, сделавшегося ее Кориоланом, и Пьетро Каппони, сделавшегося ее Сципионом.

На смену Фолиньо ди Конте, известному своими «Воспоминаниями», пришел Сальвестро деи Медичи, известный своими деяниями. Он родился вскоре после смерти Данте и ребенком играл у подножия звонницы Джотто, величественно выраставшей из земли; он был знаком с Петраркой и Боккаччо, с разрывом в один год ушедшими вслед за Данте; он был современником того самого Колуччо Салутати, одного-единственного письма которого Висконти, по его собственным словам, страшился более, чем тысячи флорентийских конников; он был очевидцем ни с чем не сравнимого заговора чомпи, который все перевернул в Республике, подняв то, что было внизу, и опустив то, что было наверху; он видел как бессудно падали головы Пьеро Альбицци, Якопо Саккетти, Донато Барбадори, Чиприано Манджоне, Джованни Ансельми и Филиппо Строцци, предка того Строцци, которому два века спустя тоже предстояло умереть за Республику; на глазах у него был изгнан Микеле ди Ландо, вырвавший знамя гонфалоньера из его рук; он был наслышан о том, как Джованну Неаполитанскую, его заклятую врагиню, задушили между матрасом и периной в замке Муро; тем не менее он отыскал возможность пройти сквозь все это, не утратив ни своей популярности у ремесленников, ни своего достоинства среди знати. Наказы Фолиньо ди Конте, написанные явно для него, были соблюдены им, и Джованни деи Медичи, вступив в должность гонфалоньера, осознал, что в разгар гражданских смут его род скорее возвысился, нежели пришел в упадок.

Джованни деи Медичи определенно был тем человеком, какой требовался для того, чтобы продолжить это возвышение. Желаете знать, что думал о нем, да и что писал о нем Макиавелли, который, как известно, не был щедр на похвалы? Тогда откройте четвертую книгу его «Истории Флоренции», и вы прочтете там следующее:

«Джованни деи Медичи отличался величайшим добросердечием и не только раздавал милостыню всем, кто о ней просил, но сам шел навстречу неимущему без всякой его просьбы. Не знал он ненависти, и добрых хвалил, а о злых сокрушался. Не домогаясь никаких почестей, все их получал, и не являлся во дворец Синьории, пока его не приглашали. Он любил мир и избегал войны. Он помогал нуждающимся и поддерживал благоденствующих. Неповинный в расхищении общественных средств, он, напротив, содействовал увеличению государственной казны. Занимая какие-либо должности, он ко всем проявлял доброжелательность и, не отличаясь особым красноречием, выказывал зато исключительное благоразумие. На первый взгляд он казался задумчивым, но беседа его бывала всегда приятной и остроумной».^[1]

Он родился в 1360 году, дважды был избран приором, один раз — гонфалоньером и один раз — членом военного Совета десяти. Ему доводилось быть послом к венгерскому королю Владиславу, к папе Александру V и в Генуэзскую республику, и он не только всегда успешно исполнял возложенные на него миссии, но и, ведя эти важнейшие дела, выказывал такое благоразумие, что каждый раз это влекло за собой рост его авторитета в глазах сильных мира сего и его популярности среди сограждан. Мудрость его вдвойне проявилась в войне против Филиппо Висконти, герцога Миланского, ибо, во-первых, он противился этой войне, предрекая ее роковой исход, а во-вторых, когда события подтвердили его предсказание и к уже существовавшим налогам потребовалось добавить новый, ущемлявший его собственные интересы и интересы знати, он ввел его таким образом, чтобы тот касался не только земельных владений, но и движимого имущества; в итоге человеку, имевшему сто флоринов, следовало отдать в государственную казну полфлорина. То был первый пример налога, равномерно распределенного на всех граждан. К этому моменту своей жизни Джованни деи Медичи достиг такой огромной популярности, что определенно мог бы под всеобщие рукоплескания завладеть верховной властью, и многие советовали ему поступить так. Но он неизменно отвечал этим дурным советчикам, что не желает другой власти в Республике, кроме той, какой закон наделяет других граждан наравне с ним.

Джованни деи Медичи во всем сопутствовало благословение Божье: он обрел в Пиккарде Буери жену, достойную его самого, и имел от нее двух сыновей: Лоренцо Старого и Козимо, прозванного Отцом отечества.

Он умер в конце февраля 1428 года и был погребен в ризнице базилики Сан Лоренцо; эта базилика, датируемая четвертым веком, сгорела в 1417 году, и тогда прихожане решили построить ее заново, но Джованни, самый богатый и самый щедрый из всех, недовольный представленным ему крохоборским проектом, призвал мессира Филиппо Брунеллески, которому тридцатью годами позднее предстояло обессмертить свое имя возведением купола кафедрального собора, и поручил ему соорудить более величественное и более монументальное здание, предоставив для этого свои собственные средства. Брунеллески принялся за дело, но, как ни быстро продвигались работы, базилика еще не была завершена к тому времени, когда Джованни деи Медичи потребовалось в ней место. Похороны отца обошлись его сыновьям в три тысячи золотых флоринов, и они сопроводили его в гробницу вместе с двадцатью восьмью своими родственниками и всеми послами иностранных держав, находившимися в то время во Флоренции.

Вот здесь в родословном древе семейства Медичи и совершается то главное разветвление, которое предуготовляет Тоскане покровителей искусств и властителей. Его ствол, достославный в эпоху Республики, продолжит возвеличиваться вместе с Козимо, старшим из сыновей Джованни деи Медичи, и породит герцога Алессандро. Его боковая ветвь отделится вместе с Лоренцо, младшим братом Козимо, и, достославная в эпоху единовластия, породит Козимо I.

Наступает блистательный век Флорентийской республики. Повсеместно зарождаются искусства: Брунеллески возводит церкви, Донателло ваяет статуи, Орканья высекает ажурные портики, Мазаччо расписывает капеллы; наконец, общественное благосостояние, которое сопутствует подъему в искусстве, превращает Тоскану, расположенную между Ломбардией, Церковной областью и Венецианской республикой, не только в самый могущественный, но и в самый процветающий край в Италии. Так что Козимо выходит на историческую сцену при благоприятных обстоятельствах.

Унаследовав личные богатства своего отца, Козимо унаследовал также и его влияние в государственных делах. Партия, по пути которой всегда следовали его предки и по пути которой намеревался идти он сам, была сформирована семейством Альберти и имела целью ограничить власть олигархии, учредив власть народа. Не уступая отцу в благоразумии, Козимо обладал более твердым характером, и потому в поступках его было больше решительности, в словах — больше вольности, в личной жизни — открытости. Не находясь в составе правительства, он никогда не подвергал его нападкам, но и не льстил ему. Если оно действовало правильно, оно могло быть уверено в его похвале, если же оно действовало дурно, то не могло избежать его порицания. А эта похвала и это порицание имели первостепенную важность, ибо авторитет Козимо, его богатства и его клиентура придавали ему влиятельность государственного мужа: не будучи еще главой правительства, он был, возможно, куда более важной фигурой, а именно, его общепризнанным судьей.

Всеми делами во Флоренции заправлял тогда Ринальдо дельи Альбицци. По характеру он, в отличие от Козимо, был нетерпим и спесив, и поскольку под личиной непредвзятости, скрывавшей его противника, он угадывал его упования, то все исходившее от него, и его похвала, и его порицание, воспринималось им как нечто невыносимое. Помимо того, молодежь, занимавшаяся вместе с ним делами управления, с такой же нетерпимостью относилась к этому бесстрастному надзору, лишь дожидаясь повода, чтобы перейти к открытой и вооруженной ссоре и изгнать Козимо из города, однако ее сдерживала бесстрастная рука человека, который состарился среди постоянных превратностей Республики и волосы которого поседели за время бесконечных народных бунтов. И действительно, Никколо да Уццано, в то время глава Республики, видел, что флорентийцы, напуганные бесчеловечным правлением чомпи и уставшие от зрелища падающих голов, становятся на сторону тех, кто обещал им правление более спокойное; но и те в свой черед вышли за рамки своих полномочий и мало-помалу стали ощущать, что граждане отдаляются от них, ущемленные их надменностью и спесивостью, и сближаются с тем, кто всей своей прошлой жизнью обещал им правление более демократическое. Что же касается Козимо, то он чувствовал, как копится против него затаенный гнев, но даже не поворачивал голову в ту сторону, откуда надвигалась гроза, и занимался исключительно тем, что достраивал капеллу Сан Лоренцо, возводил церковь доминиканской обители Сан Марко, сооружал монастырь в Сан Фредьяно и закладывал фундаменты великолепного Палаццо Риккарди. Но, когда враги начинали угрожать ему чересчур открыто, он покидал Флоренцию и удалялся в Муджелло, колыбель рода Медичи, где занимался строительством францисканского монастыря Боско, и изредка наезжал в город, чтобы приглядеть за строящимися часовнями послушников у отцов Святого Креста и в камальдульском монастыре Ангелов, а затем снова отправлялся поторопить работы на своих великолепных виллах Кареджи, Каффаджоло, Фьезоле и Треббио или основать в Иерусалиме больницу для неимущих паломников, а затем опять возвращался во Флоренцию, чтобы проведать свой прекрасный дворец на Виа Ларга.

И все эти внушительные здания возводились одновременно, над ними трудилась целая армия рабочих, ремесленников, архитекторов, и общая сумма затрат составляла пятьсот тысяч скудо, то есть от пяти до шести миллионов в пересчете на наши деньги, но роскошничающий строитель, казалось, нисколько не обеднел от этого непрерывного и поистине королевского расточительства.

Дело в том, что Козимо и в самом деле был богаче многих королей того времени: его отец Джованни оставил ему от четырех до пяти миллионов в звонкой монете, а он разными торговыми оборотами увеличил отцовское наследство в десять раз; в различных городах Европы ему принадлежали шестнадцать банкирских домов, которые действовали как от его имени, так и от имени его поверенных; во Флоренции ему был должен каждый, поскольку его кошелек был открыт для всех, однако эта щедрость, по мнению некоторых, была следствием настолько прямого расчета, что поговаривали, будто, когда Республика колебалась между миром и войной, он неизменно советовал начать войну, чтобы заставить разорившихся граждан прибегнуть к его помощи. Именно так Козимо поступал во время войны с Луккой, и потому Варки говорит о нем, что, обладая видимыми и явными достоинствами и скрытыми и потаенными пороками, он сумел стать главой и едва ли не государем республики, уже почти променявшей свободу на рабство.

Следует сознавать, какова была влиятельность подобного человека, который, несмотря на все эти расходы и полагая недостаточным тратить деньги лишь у себя на родине, основывает в Венеции библиотеку регулярных каноников Святого Георга и предоставляет ссуду в триста тысяч скудо Генриху IV, королю Англии, открыто признававшему, что именно благодаря этим тремстам тысячам скудо ему удалось вернуть себе королевство.

Но чем шире распространялось это могущество, словно обволакивая Флоренцию золоченой сетью, тем сильнее становилась ненависть Ринальдо дельи Альбицци к Козимо и тем настойчивее старый Никколо да Уццано советовал ничего не предпринимать открыто против человека, обладающего подобными возможностями дать отпор. Однако Никколо да Уццано умер, и Ринальдо дельи Альбицци, оставшийся во главе партии, вознамерился начать враждебные действия и дожидался лишь момента, когда случай даст Республике Синьорию, в которой его сторонники окажутся в большинстве; ну а поскольку жеребьевка по выбору членов городского управления происходила каждые три месяца, то имелся шанс, что хотя бы в одном случае из четырех судьба поспособствует его расчетам, так что ждать предстояло лишь полгода или, самое большее, год.

Ринальдо дель Альбицци не ошибся в своих предположениях. После двух или трех переизбраний жребий стать гонфалоньером на сентябрь и октябрь 1433 года выпал Бернардо Гваданьи; одновременно восемь других представителей знати, заклятых врагов Козимо, вошли в состав Синьории, обеспечив в ней большинство Ринальдо. Гваданьи был безгранично предан Ринальдо, не только рассчитавшемуся по его долгам, но и оплатившему его налоги; ничем не обладая, он ничего не мог потерять в гражданской смуте, но мог обрести в ней все.

Нетерпение, подпитываемое ненавистью, не позволяло Ринальдо ждать долее. Располагая большинством в городском управлении, он добился, чтобы уже 7 сентября Козимо деи Медичи было приказано явиться во дворец Синьории.

Друзья Козимо взволновались и посоветовали ему бежать или призвать к оружию своих сторонников; однако ни один из этих советов не отвечал его характеру: он набил карманы золотом и вышел из дома, намереваясь предстать перед Синьорией.

Там его ждал суд; против него было выдвинуто обвинение в расхищении государственной казны в ходе войны с Луккой, а подобное обвинение влекло за собой смертную казнь. Его взяли под стражу и поместили в башню дворца Синьории.

В этой башне, существующей еще и сегодня, Козимо провел четыре дня, ставшие, несомненно, самым тревожным временем его жизни, ибо на протяжении всех четырех дней он не решался есть, опасаясь, что пища, которую ему приносили, могла быть отравлена; в конце концов тюремщик, догадавшись об этом страхе, успокоил заключенного, первым отведав те блюда, какие он ему подал. Видя, что в лице этого человека он имеет друга, Козимо передал через него тысячу флоринов Бернардо Гваданьи, дабы тот потребовал его изгнания, а не казни.

Ринальдо дель Альбицци созвал балию, чтобы судить преступников, злоумышляющих против общественного блага.

Балия представляла собой суд, в особо важных обстоятельствах назначаемый народом для содействия Синьории. На первый взгляд можно подумать, что такой способ назначения судей, казалось бы отвечающий общим чаяниям, предвещал беспристрастность судебного разбирательства, однако на деле все обстояло иначе: когда Синьория созывала народ, народ заранее знал, с какой целью его созывают, так что все граждане, чьи политические взгляды оказывались в согласии с целью, намеченной Синьорией, стекались на главную городскую площадь, в то время как имевшие противоположные взгляды или не приходили туда из страха, или же их оттесняли оттуда силой. Ровно так и произошло в случае с Козимо: двести граждан, избранных народом в состав балии, оказались сторонниками Ринальдо дельи Альбицци.

Так что Ринальдо дельи Албицци пребывал в убеждении, что теперь, наконец-то, он добьется мести. Козимо предстал перед балией, и Гваданьи, выступавший докладчиком, обвинил его в том, что он сорвал поход флорентийцев против Лукки, открыв замыслы Республики своему другу Франческо Сфорца. Приняв это обвинение к рассмотрению в судебном порядке, балия в полном составе была заранее готова поверить всему, что ей скажут, и, следственно, покарать обвиняемого, как вдруг, к великому удивлению Ринальдо дельи Альбицци, Гваданьи, вместо того чтобы высказаться за смертную казнь, высказывается за изгнание. Тысяча флоринов были посеяны Козимо в хорошую почву, и выгодой, которую они принесли, стала на сей раз жизнь того, кто их так удачно поместил.

Козимо был приговорен к десяти годам изгнания в Савону; остальные члены его семьи и его ближайшие друзья разделили с ним это изгнание; они покинули Флоренцию 3 октября, ночью, и, вступив на землю Венецианской республики, были с почетом приняты депутацией, которую выслала навстречу им царица Адриатики.

Между тем во Флоренции изгнание самых видных ее граждан было встречено неодобрительным молчанием, которое всегда сопровождает непопулярные действия властей. Как только Козимо уехал, столице Тосканы стало казаться, будто у нее вырвали сердце; деньги, эта кровь международной торговли, словно иссякли с его отъездом; все огромные строительные работы, начатые им, прервались; загородные дома, дворцы и церкви, едва поднявшиеся из земли, наполовину построенные или близкие к завершению, вполне выглядели руинами, свидетельствующими о том, что над городом пронеслась какая-то огромная беда. Возле недостроенных зданий собирались рабочие, требуя работу и хлеб, которые у них отняли, и с каждым днем эти толпы становились все более многочисленными, все более голодными и все более угрожающими. Никогда Козимо не обладал бо́льшим влиянием во Флоренции, чем с тех пор, как его там уже не было.

Тем временем, верный правилам своей денежной политики, он обратился к своим многочисленным должникам с просьбой — но мягко, без всяких угроз, как друг, оказавшийся в нужде, а не как надоедливый кредитор, — вернуть те суммы, какие он им ссудил, и присовокупляя, что лишь изгнание вынудило его прибегнуть к подобному требованию, на которое, разумеется, он не пошел бы так скоро, если бы продолжал находиться во Флоренции и лично вести там свои необъятные дела; в итоге, захваченные врасплох, бо́льшая часть тех, с кого он вознамерился взыскать долги, или не смогли оплатить их, или же, сделав это, оказались в стесненном материальном положении, так что волна недовольства рабочих перекинулась и на горожан.

Никто еще не высказывался в открытую, но, хотя со времени изгнания Козимо не прошло и года, непопулярность нового правительства достигла своего верхнего предела. И тогда, как это случается почти всегда в предопределенной свыше жизни любого государства, судьба, которая за год перед тем была на стороне Ринальдо дельи Альбицци, внезапно оказалась на стороне Козимо деи Медичи. Никколо ди Кокко Донати был назначен на должность гонфалоньера на сентябрь и октябрь 1434 года, и наряду с ним избрали восемь членов Синьории, которые, подобно ему, были известны как сторонники Медичи: их избрание Флоренция приветствовала радостными криками.

Ринальдо дельи Альбицци прекрасно понимал, что предвещают ему эти свидетельства всенародного ликования. Согласно обычаю, между избранием новых магистратов и вступлением их в должность должно было пройти три дня, так что в течение трех дней власть еще оставалась в руках Ринальдо дельи Альбицци, и он решил воспользоваться этим, чтобы образовать балию и с ее помощью отменить результаты только что состоявшихся выборов. Но даже самые горячие сторонники Ринальдо отдавали себе отчет в том, в какое смертоубийство выльется эта открытая борьба на городской площади, на протяжении целого века обагрявшейся самой благородной кровью Флоренции. Так что Ринальдо дель Альбицци обнаружил у них лишь непреклонную сдержанность и был вынужден ждать развития событий, которые ему хотелось опередить.

И события эти грянули, стремительные и неудержимые, словно гроза. Едва вступив в должность, Кокко Донати предъявил своему предместнику то же самое обвинение в расхищении государственной казны, какое тот выдвинул против Козимо, и приказал ему явиться в суд во дворец Синьории, как это за год перед тем было приказано Козимо; но, вместо того чтобы последовать примеру своего предшественника и признать правомочность суда, в который его вызывали, Ринальдо дель Альбицци в сопровождении Никколо Барбадори и Ридольфо Перуцци отправился с оружием в руках на площадь Сайт Аполлинаре, прихватив с собой всех, кого удалось отыскать из числа людей, склонных поддержать его дело. Кокко Донати не ожидал, что противник так быстро соберет целую толпу своих вооруженных защитников, и, не имея в городе достаточно войск, чтобы сражаться с мятежниками, вступил в переговоры с ними. Те же, начав переговоры, вместо того чтобы двинуться на дворец Синьории, совершили большую ошибку. Во время этих переговоров гонфалоньер и его сотоварищи вернули во Флоренцию солдат, рассредоточенных вблизи города, а затем, чувствуя, что имеют в своем подчинении достаточную силу, созвали народ, чтобы избрать балию. На сей раз друзья Медичи в свой черед сделали то же, что прежде сделали друзья Альбицци: они толпой отправились во дворец Синьории, и в ходе выборов балию составили двести судей, приговор которых можно было объявить заранее: приговором этим стало изгнание Ринальдо дельи Альбицци и возвращение Козимо деи Медичи.

По ликующим крикам всего города Ринальдо дель Альбицци понял, что он и его сподвижники проиграли, даже если попытаются бороться против общественного мнения. И потому он удалился из города, безмолвный и мрачный, но не сопротивляясь и не ропща, и с его уходом пало олигархическое правительство, которое вырвало Флоренцию из гнусных и кровавых рук чомпи и вознесло ее если и не на более высокую ступень преуспеяния, то, по крайней мере, на более высокую ступень славы. Три представителя этого семейства, Мазо дельи Альбицци, Никколо да Унцано и Ринальдо дельи Альбицци, на протяжении пятидесяти трех лет, сменяя друг друга, удерживали в своих руках власть, но не переставали при этом быть простыми гражданами. Сталкиваясь с их спокойной и хладнокровной мудростью, с их непоколебимым патриотизмом, вдребезги разбивались замыслы Джан Галеаццо, правителя Милана, посягательства Владислава, короля Неаполитанского, и происки Филиппо Мария Висконти. Как некогда Помпей и Катон, они исчезли с исторической сцены, сметенные волной народной ярости, но во Флоренции, как и в Древнем Риме, эта волна принесла с собой будущих тиранов отечества: да, возвращение Козимо было победой народовластия, это правда, но по своему имущественному положению, по своим богатствам победитель стоял чересчур высоко над теми, кто продолжал возносить его все выше, и потому не мог долго воспринимать их не то что как равных себе, но просто как граждан.

И в самом деле, начиная с этого момента Флоренция, прежде всегда принадлежавшая самой себе, стала превращаться в собственность одного семейства, которое, трижды изгнанное, трижды возвращалось обратно, принося с собой сначала золотые оковы, затем — серебряные, а под конец — железные.

Козимо вернулся в разгар празднеств и иллюминаций, устроенных в городе, и вновь занялся коммерческой деятельностью, строительством и операциями с денежными бумагами, предоставив своим приверженцам заботу мстить его врагам. И месть эта была жестокой. Антонио, сын того самого Бернардо Гваданьи, который за тысячу флоринов спас Козимо, был обезглавлен вместе с четырьмя другими молодыми людьми из числа своих друзей; Козимо Барбадори и Дзаноби деи Бельфрателли были арестованы в Венеции, выданы венецианским правительством и вновь появились во Флоренции лишь для того, чтобы взойти на один и тот же эшафот. Каждый день все новые приговоры об изгнании обрушивались на головы граждан, настигая их у семейного очага, приговоры в большей или меньшей мере суровые, в зависимости от имущественного и общественного положения тех, на кого они обрушивались, делая этих людей в большей или меньшей мере опасными врагами Козимо. В итоге подобные изгнания стали настолько многочисленными, что один из самых главных приверженцев Козимо счел своим долгом сказать ему, что в конечном счете он опустошит город. Козимо поднял голову, оторвавшись от денежных расчетов, которыми занимался, положил руку на плечо своему другу и, с едва заметной улыбкой пристально взглянув на него, произнес:

— Я предпочитаю опустошить его, нежели потерять.

И непреклонный счетовод вернулся к своим цифрам.

Козимо умер на своей вилле Кареджи 1 августа 1464 года в возрасте семидесяти пяти лет, ни разу не увидев, что его огромная популярность снизилась хоть на минуту. Искусства и науки сделали при нем огромный шаг вперед: Донателло, Брунеллески, Мазаччо работали у него на глазах и по его заказам; Константинополь пал словно нарочно для того, чтобы дать ему возможность собрать в Палаццо Риккарди греческих ученых, которые бежали от Мехмеда II, унеся с собой наследие Гомера, Еврипида и Платона; наконец, его собственная родина увенчала его ореолом, который ввел в заблуждение последующие поколения, и нарекла его, возлежавшего на ложе смерти, титулом Отца отечества.

Из двух сыновей, которых родила ему Контессина деи Барди, его жена, пережил отца лишь один. Однако Пьеро унаследовал только коммерческий дух своей семьи; по этой причине он довольствовался лишь тем, что приумножал свои богатства, и, заняв место между Козимо, Отцом отечества, и Лоренцо Великолепным, удостоился всего лишь прозвища Пьеро Подагрик.

От своей жены, Лукреции Торнабуони, он имел двух сыновей, которые, несмотря на категорический наказ покойного похоронить его без всякой помпы в церкви Сан Лоренцо, воздвигли ему, равно как и своему дяде Джованни, великолепную гробницу; одного из этих двух сыновей, в ту пору совсем юношей, звали Лоренцо, а другого — Джулиано.

Слабое здоровье Пьеро, отсутствие у него способностей и его скупость стали роковыми для Республики: на протяжении пятнадцати лет, по мнению одних, или шести лет, по мнению других, после того как, наследовав своему отцу, он если и не по праву, то фактически оказался главой Республики, Флоренция, оцепеневшая в бездействии, которое всегда приходит на смену великим бедствиям, более не верховодила в Италии, как она это делала прежде, и из первого ряда государств спускалась во второй. Возможно, единственным знаком отличия, полученным Пьеро от других европейских государств, явилась жалованная грамота Людовика XI, который дозволил ему присоединить три геральдические лилии Франции к одному из шаров, составлявших его герб.

В течение этого отрезка времени, который следует отнести к годам от 1464-го до 1470-го, людьми, управлявшими Флоренцией, были Андреа деи Пацци, Томмазо Содерини, Маттео Пальмьери и Луиджи Гвиччардини.

Что же касается Пьеро, удерживаемого на одной из своих вилл недугами и подсчетом прибылей от денежных спекуляций, то он наезжал во Флоренцию лишь по важным поводам, дабы народ не забыл о нем окончательно; в таких случаях его несли в дорожных носилках, через оконные проемы которых он приветствовал горожан, словно король.

Те, кто управлял Флоренцией при его жизни, не теряли надежду сохранить прежнюю власть и после его смерти. Лоренцо, старший из двух сыновей Пьеро, родился 1 января 1448 года, и ему исполнился всего лишь двадцать один год, поэтому он не мог притязать на то, чтобы сразу же возыметь влияние на старых магистратов, которые покрылись сединами, управляя государственными делами. Так что он не внушал никаких опасений Томмазо Содерини, которого его соправители безоговорочно признавали своим вождем, и тот немедля отправил к обоим Медичи граждан и иноземных послов, явившихся прямо к нему при известии о смерти Пьеро. Однако молодые люди приняли посланцев, выказывая такую скромность, что никто, увидев их столь смиренными, не испытал страха за будущее.

И в самом деле, шесть или семь лет прошли в полнейшем спокойствии, при том что ни Лоренцо, ни его брат, занятые завершением своего образования и коллекционированием античных скульптур и гемм, а также картин, относящихся к зарождающейся флорентийской школе, не вызвали никакой тревоги даже у оставшихся старых республиканцев; братья были всемогущи, что правда, то правда, но казалось, будто сами они настолько не ведали о своем могуществе, что молодым людям его прощали, видя, как мало они им злоупотребляют. К тому же время от времени Медичи устраивали народу столь великолепные празднества и делали это, судя по всему, столь бескорыстно, что попытки бороться с популярностью братьев выглядели бы неуместными.

Едва они оказались обладателями несметного богатства, которое оставил им отец, у них появилась возможность проявить свою щедрость: весной 1471 года разнеслась весть, что Галеаццо Сфорца, герцог Милана, готовится во исполнение обета совершить вместе со своей супругой Боной Савойской поездку во Флоренцию.

И в самом деле, вскоре стало известно, что он отправился в путь, причем с невиданной прежде помпезностью: двенадцать карет, покрытых золотой парчой, на своих спинах везли через Апеннины мулы, ибо в этих горах еще не было проложено ни одной дороги, по которой можно было бы проехать в экипаже; впереди них, покрытые парчовыми попонами, двигались пятьдесят иноходцев, предназначенных для герцогини и ее придворных дам, и пятьдесят скакунов, предназначенных для герцога и его гвардии, а позади — сто конных латников, пятьсот пехотинцев и пятьдесят стремянных, разодетых в серебряную парчу и шелк, пятьсот псарей, державших на сворах пятьсот пар охотничьих собак, и двадцать пять сокольников, несших на руке по ловчему соколу, худшего из которых, как говаривал герцог, он не отдал бы и за двести золотых флоринов. Короче, около восьми миллионов нашими нынешними деньгами было издержано на то, чтобы выставить напоказ могущество человека, которому пятью годами позднее предстояло самым жалким образом пасть от рук убийц в миланской церкви Сайт Амброджо.

Республика не пожелала отставать от герцога, своего союзника, в размахе, и было решено, что все расходы на стол и кров для всей его свиты будут оплачены за государственный счет. Лоренцо потребовал предоставить ему право принимать у себя Галеаццо, и тот поселился в Палаццо Рикарди.

Но там крикливое роскошество, присущее миланскому герцогу, померкло перед лицом великолепия, окружающего флорентийского горожанина. У Лоренцо не было, как у его именитого гостя, одежд, украшенных золотом и бриллиантами, но залы его дворца таили в себе великое множество чудес античного искусства и первых опытов искусства нового времени; у него не было, как у Галеаццо, целой толпы придворных и слуг, но его окружала плеяда прославленных людей, ученых и художников, какой не мог иметь в ту эпоху ни один король. Это были такие знаменитости, как Полициано, Эрмолао, Халкондил, Ласкарис, Андреа Мантенья, Перуджино, Браманте и Леонардо да Винчи. Герцог Милана был поражен при виде подобных богатств и осознал, что можно превзойти его в величии.

И потому его пребывание во Флоренции длилось недолго, но, как ни мало времени он оставался в городе, который прежде всегда превозносили за купеческую бережливость, этого оказалось достаточно для того, чтобы ослепить гостей зрелищем его великолепия, его праздности и его изысканности.

Лоренцо ощущал, что Флоренция трепещет от вожделения; он понимал, что она готова продаться, словно куртизанка, и будет принадлежать ему, если у него достанет богатств купить ее.

И потому начиная с этого времени он стал проявлять еще большую щедрость: каждый день знаменовался каким-нибудь новым празднеством, имевшим целью занять народ и подменить ту деятельную жизнь, какую ему было привычно вести, новой, исполненной неги и удовольствий. Правда, по мере того как флорентийцы, утомившись от дел, передавали во власть того, кто их развлекал, бразды правления Республикой, сама она делалась все более и более непричастной к общей политике Италии. И потому все здесь впадало в повсеместное и непривычное оцепенение. Во Флоренции, городе шумных пререканий и народных бунтов, не раздавалось более ни криков, ни угроз и слышались лишь восхваления и слова одобрения. Лоренцо дает ей празднества, Лоренцо читает ей стихи, Лоренцо устраивает представления в ее церквах: что еще нужно Флоренции? И зачем ей утомлять себя трудовыми буднями, коль скоро Медичи бодрствуют и работают ради нее?

Однако оставалось еще в городе несколько человек, которые — скорее, надо сказать, во имя личной выгоды, нежели из стремления к общественному благу, — внимательно следили за непрерывным расширением владычества Лоренцо и его брата, поджидая подходящего момента, чтобы насильно вернуть свободу этому уставшему от нее народу. Речь идет о семье Пацци.

Бросим взгляд в прошлое и поясним нашим читателям причину этой ненависти, дабы они сами могли ясно распознать меру эгоизма и меру благородства в том заговоре, о каком мы намереваемся сейчас рассказать.

В 1291 году, устав от бесконечных распрей знати, от ее неизменного отказа подчиняться демократическим судебным учреждениям и от ежедневных насилий, мешавших отправлению народной власти, флорентийский народ издал указ под названием «Ordinamenti della Giustizia»,^[2] навечно исключавший из состава приората тридцать семь наиболее знатных и влиятельных семейств Флоренции и при этом навсегда запрещавший им восстановить свои права гражданства, записавшись в какой-либо ремесленный цех или даже в действительности занимаясь каким-либо ремеслом; мало того, Синьории было разрешено добавлять к этому списку новые имена каждый раз, когда, как говорилось в указе, она могла усмотреть, что какое-либо очередное семейство, идя по стопам знати, заслуживает быть наказанной, подобно ей. Членов этих тридцати семи объявленных вне закона семейств стали называть магнатами: наименование, прежде почетное, сделалось с тех пор позорящим.

Данный запрет длился сто сорок три года, вплоть до 1434 года, когда Козимо деи Медичи, изгнав из Флорентийской республики Ринальдо дельи Альбицци и правившую вместе с ним новоявленную знать, решил укрепить свою партию союзом со старой знатью, отстраненной от управления городом, позволив нескольким магнатам вновь обрести гражданские права и, как это некогда делали их предки, принять деятельное участие в государственных делах. Несколько семейств откликнулось на этот политический призыв, и в их числе оказалось и семейство Пацци. Это семейство пошло еще дальше: предав забвению, что Пацци были дворянством рыцарского происхождения, оно без колебаний приняло свое новое общественное положение и учредило банкирский дом, ставший вскоре одним из самых значительных и самых уважаемых в Италии; в итоге Пацци, как дворяне превосходившие Медичи родовитостью, сделались к тому же их соперниками как купцы. Пятью годами позднее Андреа деи Пацци, глава семейства, уже заседал в Синьории, от которой на протяжении полутора столетий были отлучены его предки.

У Андреа деи Пацци было три сына; один из них женился на внучке Козимо, став зятем Лоренцо и Джулиано. Честолюбивый старик до конца своей жизни поддерживал равенство между своими детьми, относясь к зятю как к сыну, ибо, видя, сколь быстро становится богатым и могущественным семейство Пацци, он хотел сделать их не просто союзниками, а друзьями. И в самом деле, семейство это прирастало не только богатствами, но и мужским потомством, ибо у одного из двух женатых братьев было пять сыновей, а у другого — три. Так что оно усиливалось со всех точек зрения, как вдруг, вразрез с политикой своего отца, Лоренцо деи Медичи решил, что в его интересах воспрепятствовать дальнейшему росту богатства и могущества Пацци. И подходящий случай встать на путь этой новой политики вскоре представился; Джованни деи Пацци, деверь его сестры, был женат на одной из самых богатых флорентийских наследниц, дочери Джованни Борромеи, и Лоренцо после смерти последнего провел закон, согласно которому в вопросах наследования при отсутствии завещания племянникам мужского пола отдавалось предпочтение перед дочерьми; дав этому закону, вопреки всем обыкновениям, обратную силу, его применили к супруге Джованни деи Пацци, которая лишилась наследства своего отца, и, таким образом, наследство это перешло к ее дальним родственникам.

Однако это было лишь одно из ущемлений, жертвами которых стали Пацци: в их семействе насчитывалось девять мужчин, кому возраст и личные достоинства позволяли занимать должность магистратов, однако все они не были допущены в Синьорию, за исключением Якопо, того из сыновей Андреа, который никогда не был женат и занимал должность гонфалоньера в 1469 году, то есть еще во времена Пьеро Подагрика, и Джованни, зятя Лоренцо и Джулиано, единожды, в 1472 году, заседавшего среди приоров. Подобное злоупотребление властью настолько оскорбило Франческо деи Пацци, младшего брата Джованни, что он добровольно покинул пределы отечества и уехал в Рим, приняв на себя руководство одним из главных отделений своего банка. Там он сделался банкиром папы Сикста IV и Джироламо Риарио, его сына, в те времена двух самых ярых во всей Италии врагов Медичи. Сойдясь вместе, три эти ненависти породили заговор, похожий на тот, жертвой какого двумя годами ранее, то есть в 1476 году, стал Галеаццо Сфорца, убитый в кафедральном соборе Милана.

Решившись разрубить запутанный узел ударом клинка, Франческо деи Пацци и Джироламо Риарио стали подыскивать себе сообщников. Одним из первых к ним примкнул Франческо Сальвиати, архиепископ Пизанский, которому Медичи, недружественно относившиеся к его семье, не дали вступить во владение его епархией. Затем к заговору присоединились: Карло да Монтоне, сын знаменитого кондотьера Браччо, — незадолго перед тем Медичи помешали ему захватить Сиену; Джованни Баттиста да Монтесекко, начальник сбиров на службе у папы; старый Якопо деи Пацци, бывший прежде гонфалоньером; еще двое Сальвиати — кузен и брат архиепископа; Наполеоне Франчези и Бернардо Бандини, друзья молодых Пацци, делившие с ними их удовольствия; и, наконец, Стефано Баньони, священник и учитель латинского языка, дававший уроки побочной дочери Якопо деи Пацци, и Антонио Маффеи, священник из Вольтерры и апостолический скриптор. Только один из Пацци, Ренато, племянник Якопо и сын Пьеро, наотрез отказался примкнуть к заговору и удалился в свою загородную усадьбу, чтобы его нельзя было обвинить в соучастии в нем.

Итак, все было согласовано, и для успеха заговора оставалось решить лишь одну задачу: устроить так, чтобы Лоренцо и Джулиано оказались вместе в каком-нибудь оживленном месте, но в отдалении от своих друзей. Папа, как ему казалось, придумалподходящий повод для этого: он возвел в кардинальское достоинство племянника графа Джироламо, Раффаэле Риарио, которому едва сравнялось восемнадцать лет и который в то время заканчивал обучение в Пизе.

И действительно, по такому случаю во Флоренции должны были состояться необычайно пышные празднества, ибо, хотя в душе Медичи были заклятыми врагами папы, они всячески выставляли напоказ видимость доброй и искренней дружбы между Флорентийской республикой и Святым престолом. Якопо деи Пацци пригласил юного кардинала отужинать у него во Флоренции и составил список гостей, в котором значились также оба Медичи — Лоренцо и Джулиано. В конце ужина на них должны были напасть убийцы. Но Лоренцо явился один. Джулиано не смог прийти из-за любовного свидания и попросил брата извиниться за него. Таким образом, исполнение задуманного пришлось перенести на другой день. И день этот, как показалось заговорщикам, скоро настал: не желая уступать Якопо в гостеприимстве, Лоренцо пригласил кардинала к себе во Фьезоле, а с ним — и всех тех, кто присутствовал на ужине у Якопо. Но и на этот раз Джулиано не оказалось за столом: у него разболелась нога. И снова заговорщики вынуждены были отложить исполнение своего замысла.

Наконец, как сообщает Макиавелли, для убийства был избран день 26 апреля 1478 года. Утром этого воскресного дня кардинал Риарио должен был присутствовать на мессе в кафедральном соборе, и поскольку он предупредил о своем намерении Лоренцо и Джулиано, то можно было рассчитывать, что оба брата тоже явятся туда. Всех заговорщиков оповестили о новом плане и каждому отвели роль, которую ему предстояло сыграть в этой кровавой трагедии.

Франческо Пацци и Бернардо Бандини яростнее других ненавидели род Медичи, и поскольку они к тому же были самыми сильными и ловкими из заговорщиков, то пожелали взять на себя Джулиано: поговаривали, будто он, робкий сердцем и слабый телом, всегда носил под одеждой кирасу, что делало попытку убить его более трудной и более опасной. Ну а поскольку начальник папских сбиров Джованни Баттиста да Монтесекко прежде изъявлял готовность исполнить данное ему поручение убить Лоренцо, присутствуя на тех двух пиршествах, когда того спасло отсутствие брата, никто не сомневался, что он и на сей раз выкажет волю к действию. Но, когда ему стало известно, что убийство должно произойти в церкви, он, ко всеобщему удивлению, отказался, заявив, что готов убивать, но не кощунствовать и ни за что на свете не согласится совершить святотатство, если заранее ему не покажут папское бреве об отпущении грехов. К несчастью, заговорщикам не пришло в голову заручиться столь важным документом, и, несмотря на все их настояния, уговорить Монтесекко так и не удалось. Тогда убить Лоренцо поручили Антонио да Вольтерра и Стефано Баньони, которые, как простодушно выразился Антонио Галли, «будучи священниками, не испытывали столь сильного благоговения перед святыми местами». Они должны были нанести удар в тот миг, когда священник, совершающий богослужение, поднимет Святые Дары.

Но убить братьев Медичи — это было еще не все, следовало также захватить Синьорию и заставить магистратов одобрить убийство, как только оно будет совершено. Эту миссию вверили архиепископу Сальвиати: он явился во дворец с Якопо Браччолини и тремя десятками других заговорщиков. Двадцать человек он оставил снаружи, у главного входа: они должны были смешаться со сновавшей взад и вперед толпой, не выдавая себя вплоть до той минуты, когда по сигналу им предстояло перекрыть вход. Затем, хорошо зная все закоулки дворца, он провел десять других в канцелярию и приказал им запереть за собой двери и не выходить, пока они не услышат лязг оружия или условленный крик. После чего он присоединился к первой группе, оставив за собой право лично арестовать, когда придет момент, гонфалоньера Чезаре Петруччи.

Тем временем в соборе началась божественная служба, и снова, как и раньше, планы заговорщиков оказались под угрозой срыва, ибо на мессу пришел только Лоренцо. Тогда Франческо деи Пацци и Бернардо Бандини решили сами отправиться за Джулиано и привести его в собор.

Придя к нему в дом, они застали его с любовницей. Он отказывался идти, ссылаясь на боль в ноге, но посланцы настаивали, уверяя, что ему совершенно необходимо быть там и что его отсутствие кардинал сочтет за оскорбление. И Джулиано, несмотря на умоляющие взгляды возлюбленной, решился последовать за Франческо и Бернардо, однако не надел кирасу и взял с собой лишь охотничий нож, всегда носимый им за поясом, но уже через несколько шагов, поскольку наконечник ножен ударял его по больной ноге, отдал нож одному из слуг, чтобы тот отнес его домой. Увидев это, Франческо деи Пацци со смехом, непринужденно, как это бывает между друзьями, обнял его за талию и убедился, что на нем, против обыкновения, нет кирасы: так бедный молодой человек сам отдался в руки убийц, не имея ни оружия, ни средств защиты.

Трое молодых людей вошли в церковь в ту минуту, когда священник читал текст из Евангелия. Джулиано преклонил колена рядом с братом. Антонио да Вольтерра и Стефано Баньони уже находились на своем посту; Франческо и Бернардо также заняли отведенные им места. Убийцы обменялись быстрым взглядом, давая понять друг другу, что они готовы.

Месса шла своим чередом; собор заполняла огромная толпа, и это служило для убийц удобным предлогом еще плотнее обступить Лоренцо и Джулиано. Впрочем, эти двое не испытывали ни малейших подозрений, полагая, что под сенью алтаря они находятся в такой же безопасности, как на своей вилле Кареджи.

Священник поднял Святые Дары, и в то же мгновение раздался ужасный крик: Джулиано, которого Бернардо Бандини ударил кинжалом в грудь, вскочил на ноги, метнулся на несколько шагов в сторону и, обливаясь кровью, упал среди охваченной ужасом толпы; убийцы кинулись вслед за ним, и один из них, Франческо деи Пацци, набросился на него с таким бешенством и принялся осыпать его столь яростными ударами, что поранился сам, задев кинжалом собственное бедро. Но эта рана лишь усугубила его бешенство, и он продолжал наносить удары, хотя перед ним давно уже было бездыханное тело.

Лоренцо посчастливилось больше, чем брату: в тот миг, когда священник поднял Святые Дары, он почувствовал, как кто-то положил руку ему на плечо, и, обернувшись, увидел кинжал, сверкнувший в руке Антонио да Вольтерра. Безотчетным движением он отшатнулся в сторону, и клинок, который должен был вонзиться ему в горло, лишь оцарапал шею. Он тотчас вскочил на ноги, в одно мгновение правой рукой выхватил шпагу, а левую обмотал плащом и, призвав на помощь двух своих оруженосцев, приготовился к обороне. Услышав голос хозяина, Андреа и Лоренцо Кавальканти обнажили шпаги и ринулись к нему, так что оба священника, видя угрожавшую им опасность, бросили оружие и обратились в бегство.

Услышав шум, который поднял Лоренцо, Бернардо Бандини, все еще занятый Джулиано, поднял голову и увидел, что главная из его жертв готова ускользнуть; тогда он бросил мертвого ради живого и устремился к алтарю. Однако путь ему преградил Франческо Норм. Завязалась недолгая борьба, и смертельно раненный Норм рухнул наземь. Но сколь краткой ни была эта схватка, для Лоренцо, как мы видели, этого времени оказалось достаточно, чтобы избавиться от двух его врагов. Таким образом, Бернардо оказался один против троих; Франческо хотел броситься к нему на помощь, но уже через несколько шагов почувствовал слабость и, лишь тогда поняв, что серьезно ранен, едва не упал возле клироса. Полициано, сопровождавший Лоренцо, воспользовался этой заминкой, чтобы вместе с несколькими тесно обступившими их друзьями вывести его в ризницу, после чего, несмотря на противодействие Бернардо и двух-трех других заговорщиков, толкнул бронзовые двери и запер их изнутри. Одновременно Антонио Ридольфи, один из самых преданных друзей Лоренцо, стал высасывать кровь из раны у него на шее, опасаясь, что клинок священника был отравлен, а затем наскоро перевязал эту рану. Между тем Бернардо Бандини, поняв, что все пропало, подхватил под руку раненого Франческо деи Пацци и увел его так быстро, как только тот мог передвигаться.

В соборе, разумеется, царило величайшее смятение. Священник, совершавший богослужение, спасся бегством, прикрывая сто́лой образ Господа, которого сделали свидетелем и чуть ли не пособником свершившихся злодеяний. Толпа бросилась ко всем выходам из церкви и выплеснулась на Соборную площадь. Бежали все, за исключением десятка сторонников Лоренцо, которые собрались вместе и с оружием в руках подошли к дверям ризницы: они громко звали Лоренцо, уверяли его, что головой ручаются за его безопасность и, если он пожелает довериться им, они доставят его домой целым и невредимым.

Но Лоренцо не спешил откликнуться на их призыв, подозревая, что это хитрость врагов, готовящих ему новую западню. Тогда Джисмондо делла Стуфа поднялся по лестнице, ведущей к органу, до окна, через которое можно было увидеть всю внутренность собора. Храм был пуст, если не считать друзей Лоренцо, собравшихся в ожидании у дверей ризницы, и тела Джулиано, возле которого была распростерта какая-то женщина, настолько бледная и неподвижная, что, если бы не рыдания, вырывавшиеся у нее из груди, ее можно было бы принять еще за один труп.

Джисмондо делла Стуфа спустился вниз и сообщил Лоренцо о том, что увидел; и тогда Лоренцо, воспрянув духом, решился выйти из ризницы. Друзья сразу же окружили его и, как было обещано, целым и невредимым доставили в его дворец на Виа Ларга.

Однако в то мгновение, когда священник, совершавший богослужение, поднял Святые Дары, по обычаю зазвонили колокола, а это был сигнал, которого ожидали те, кому предстояло захватить дворец Синьории. И потому при первом же звуке колокольного звона архиепископ Сальвиати вошел в зал, где находился гонфалоньер, и заявил, что он должен передать ему какое-то секретное послание от папы.

Этим гонфалоньером, как мы уже сказали, был Чезаре Петруччи, тот самый, кто, будучи восемью годами ранее подеста в Прато, был врасплох захвачен в ходе похожего заговора, устроенного Андреа Нарди, и чуть было не стал его жертвой. Пережитый тогда страх оставил в душе у него столь глубокий след, что с тех пор он всегда держался настороже. И потому, хотя никаких слухов о готовившихся событиях до него еще не доходило, он, едва заметив по выражению лица вошедшего к нему Сальвиати, что тот охвачен волнением, не раздумывая бросился к двери, но за ней обнаружил Якопо Браччолини, намеревавшегося преградить ему путь; однако Чезаре Петруччи, наделенный не только полным самообладанием, но и храбростью и силой, схватил Браччолини за волосы, повалил его на пол и, поставив колено ему на грудь, стал звать стражников, которые тотчас же примчались. Заговорщики, сопровождавшие Браччолини, хотели было помочь ему, но стражники оттеснили их, убив троих, а двоих выбросив из окна; единственный оставшийся убежал, взывая о помощи.

Те, кто заперся в канцелярии, поняли тогда, что пора действовать, и хотели поспешить на выручку своим товарищам; но дверь канцелярии, которую они, войдя, захлопнули за собой, была с потайным замком, и ее ни снаружи, ни изнутри нельзя было открыть без ключа. Они оказались в ловушке и не смогли помочь архиепископу. Тем временем Чезаре Петруччи вбежал в зал, где заседали приоры, и, сам еще толком не зная, что происходит, поднял тревогу. Приоры тут же присоединились к нему, вооружившись чем попало. Чезаре Петруччи взял на кухне вертел, провел приоров в башню и, став перед дверью, оборонял ее столь успешно, что никто не смог туда проникнуть.

Между тем, благодаря своему церковному облачению, архиепископ беспрепятственно прошел через зал, где подле трупов своих товарищей стоял схваченный стражниками Браччолини, и знаком дал сообщнику понять, что скоро придет ему на помощь. И действительно, едва он появился у входных дверей дворца, как его обступили остававшиеся на улице заговорщики; но в ту минуту, когда они собирались войти во дворец, на улице, ведущей к собору, показалась группа сторонников Медичи, которые приближались, выкрикивая свой обычный клич: «Palle! Palle!»^[3] Сальвиати понял, что теперь надо думать не о помощи Браччолини, а о том, чтобы защищать собственную жизнь.

И в самом деле, удача отвернулась от заговорщиков, и в опасности оказались те, кто ее породил. Обоих священников настигла и растерзала толпа. Бернардо Бандини, увидев, что Полициано укрыл Лоренцо за бронзовыми дверьми ризницы, подхватил, как мы уже сказали, Франческо Пацци и вывел его из собора; но, оказавшись у своего дома, Франческо ощутил такую слабость, что дальше идти не смог; и, в то время как Брандини обратился в бегство, он бросился на постель и стал ждать дальнейшего развития событий. И тогда Якопо, несмотря на свой почтенный возраст, предпринял попытку занять место племянника: он сел на коня и во главе сотни своих приверженцев, собравшихся у него в доме, стал разъезжать по улицам, выкрикивая: «Свобода! Свобода!» Но Флоренция уже была глуха к такому зову: заслышав этот крик, те из граждан, кто еще не знал о случившемся, выходили на порог своих домов и в недоумении смотрели на Якопо; те же, до кого дошла весть о злодеянии, встречали старика глухим ропотом и угрозами, а то и хватались за оружие, чтобы подкрепить угрозы делом. И Якопо понял то, что заговорщики всегда понимают слишком поздно: поработители появляются лишь тогда, когда народы желают быть порабощенными. Ему стало ясно, что нельзя терять ни минуты, поскольку речь шла о спасении собственной жизни, и, повернув коня, он вместе со своими приспешниками добрался до городских ворот, а оттуда двинулся по дороге на Романью.

Лоренцо тем временем затворился у себя в доме, предоставив действовать народу.

И это было правильное решение: если бы он сам отомстил за себя так, как отомстили за него другие, то до конца своих дней утратил бы народную любовь.

Юный кардинал Риарио, осведомленный о заговоре, но не знавший о способе его осуществления, тотчас же отдался под покровительство священнослужителей собора, которые препроводили его в ризницу по соседству с той, где укрылся Лоренцо. Архиепископ Сальвиати, его брат и его кузен, а также Якопо Браччолини, которых Чезаре Петруччи арестовал во дворце Синьории, были повешены — одни на Рингьере, другие — под окнами дворца. Франческо Пацци обнаружили в постели и, истекавшего кровью, приволокли в Палаццо Веккьо. Чернь осыпала его ударами и проклятиями, он же с презрительной улыбкой на устах взирал на нее, пожимая плечами. Его повесили подле Сальвиати, при том что ни угрозы, ни удары, ни пытки не заставили его издать ни единого стона. Джованни Баттиста да Монтесекко, который, отказавшись убить Лоренцо в церкви, предоставил это двум священникам и тем самым, вероятно, спас ему жизнь, был, тем не менее, обезглавлен. Ренато деи Пацци, единственный из всей семьи не пожелавший участвовать в заговоре и из предосторожности удалившийся в свое поместье, не смог уйти от судьбы: он был схвачен и повешен под окнами дворца. Старый Якопо деи Пацци, бежавший из Флоренции с отрядом своих приспешников, попал в руки апеннинских горцев, и те, несмотря на крупную сумму, которую он предлагал им — не за то, чтобы они отпустили его, а за то, чтобы они его убили, — доставили пленника во Флоренцию, где он был повешен подле Ренато.

Две недели длились расправы, сначала казнили живых, потом — мертвых: семьдесят человек были в клочья разорваны чернью, которая затем волочила их по улицам. Тело Якопо деи Пацци, погребенное в родовом склепе, было извлечено оттуда, ибо покойного обвинили в богохульстве: один из его палачей утверждал, будто он слышал, как тот в момент казни проклинал имя Господне; затем это тело зарыли в неосвященной земле у городской стены, однако новая могила смогла защитить его ничуть не лучше, чем первая: мальчишки вытащили из земли и без того уже обезображенный труп, долго волочили его по всем улицам и сточным канавам Флоренции, а затем бросили в воды Арно.

Дело в том, что чернь везде одинакова, независимо от того, мстит она за поруганную свободу или за оскорбленных королей, вышвыривает в окно Паоло Фарнезе или пожирает сердце маршала д'Анкра.

Между тем, немного придя в себя, Лоренцо вспомнил о той женщине, которую он в какой-то миг видел стоявшей на коленях у тела его брата. Он приказал найти ее, но предпринятые поиски долгое время оставались безуспешными, настолько она замкнулась в своем горе. Но в конечном счете ее нашли, и Лоренцо заявил, что он желает взять на себя заботу о ее сыне, которого она незадолго перед тем родила. Ребенок этот станет впоследствии папой Климентом VII.

Наконец, однажды утром, по прошествии не более чем двух лет после этой драмы, все увидели, что под одним из окон Барджелло раскачивается тело повешенного. То был труп Бернардо Бандини, который укрылся в Константинополе и которого султан Мехмед II выдал Лоренцо в знак своего желания сохранить мир с Флорентийской республикой.

Заговор Пацци стал единственной опасностью, которой лично подвергался Лоренцо за всю свою жизнь, и опасность эта сделала его еще любезнее народу; мир, подписанный им 5 марта 1480 года с королем Фердинандом Неаполитанским ознаменовал вершину его могущества, и потому, не тревожимый ни внутри Республики, ни извне, Лоренцо мог всецело предаваться своей склонности к искусствам и выказывать невиданную щедрость, с какой он вознаграждал их. Правда, будучи менее щепетильным, чем его дед, он мог, если денег недоставало в его личной кассе, без всяких колебаний заимствовать их из государственной казны, и прибегать к этой крайности ему приходилось особенно часто по возвращении из Неаполя. И действительно, его поездка скорее подобала королю, нежели простому гражданину; дело дошло до того, что, помимо расходов на экипажи и на сопровождавшую его свиту, а также на подарки, розданные им художникам и ученым, он предоставил к тому же тысячу флоринов на приданое девушкам из Апулии и Калабрии, вышедшим замуж во время его пребывания в Неаполе.

Не так уж много значительных событий тревожило Лоренцо в остальной части его жизни. После смерти Сикста IV, его смертельного врага, новый папа, Иннокентий VIII, поспешил объявить себя другом семейства Медичи, женив своего собственного сына, Франческетто Чибо, на Маддалене, дочери Лоренцо, и дав ему множество обещаний, которые, по своему обыкновению, так и не сдержал. Так что Лоренцо смог целиком и полностью отдаться своей склонности к наукам и искусствам и собрать вокруг себя таких людей, как Полициано, Пико делла Мирандола, Марулло, Пульчи, Ландино, Скала, Фичино, Андреа Мантенья, Перуджино, Леонардо да Винчи, Сангалло, Браманте, Гирландайо и молодой Микеланджело. Добавим к этому, что за двадцать лет правления Лоренцо во Флоренции на глазах у него появились на свет Джорджоне, Гуфалоро, фра Бартоломео, Рафаэль, Себастьяно дель Пьомбо, Андреа дель Сарто, Приматиччо и Джулио Романо, эти светочи одновременно века уходящего и века грядущего, составившие их славу.

Пребывая в окружении ученых, поэтов и художников, Лоренцо, удалившийся на виллу Кареджи, ощутил приближение смерти, несмотря на неслыханные лечебные приемы Пьетро Леони да Сполето, своего врача, который, сообразовывая лекарства не с состоянием организма больного, а с его богатством, заставлял его глотать растворенный жемчуг и измельченные в порошок драгоценные камни; и потому, в тот час, когда ему предстояло покинуть сей мир, он осознал, что настало время подумать о мире ином, и, желая, чтобы ему сгладили дорогу на Небеса, велел позвать доминиканца Джироламо Савонаролу.

Выбор был странным: посреди всеобщей испорченности и продажности духовенства Джироламо Савонарола оставался незапятнанным и суровым, посреди всеобщего закабаления отечества Джироламо Савонарола не выпускал из памяти свободу.

Лоренцо возлежал на смертном одре, когда, сходный с одним из тех мраморных изваяний, что стучатся в двери сладострастников в разгар их пиршеств и оргий, Джироламо Савонарола медленно подошел к его изголовью. Лоренцо находился уже при смерти, и тем не менее, изнуренный своими вечными блеяниями и собственной исступленностью, монах был бледнее, чем он. Дело в том, что Савонарола был провидцем: он предсказал вторжение французов в Италию и ему предстояло предсказать Карлу VIII, что тот будет вынужден мечом прокладывать себе обратный путь через горы; наконец, подобно тому человеку, который, обходя стены святого города, на протяжении восьми дней восклицал: «Горе Иерусалиму!», а на девятый день воскликнул: «Горе и мне самому!», Савонарола предсказал свою собственную смерть и уже не раз пробуждался, заранее ослепленный пламенем своего будущего костра.

В обмен на отпущение грехов монах потребовал у Лоренцо всего лишь одно — вернуть свободу Флоренции. Лоренцо отказался, и монах удалился, неся на лице выражение горя.

Войдя минуту спустя в спальню умирающего, его застали испустившим дух и сжимающим в руках великолепное распятие, которое он успел сорвать со стены и к подножию которого припал губами, как если бы взывал к Господу, пытаясь обжаловать приговор его непреклонного служителя.

Так умер, оставив в наследство Флоренции тридцативосьмилетнюю борьбу против своего семейства, тот, кого современники называли великолепным Лоренцо и кого потомству предстояло назвать Лоренцо Великолепным.

И, как если бы его смерть должна была повлечь за собой великое множество бедствий, Небу было угодно явить пугающие знамения: молния ударила в купол церкви Санта Репарата, епархиального собора Флоренции, и Родриго Борджа был избран папой.

Наследовал отцу Пьеро, однако наследник этот был весьма слаб для патрональной власти, которую с риском для спасения собственной души завещал ему Лоренцо. Родившийся в 1471 году и, следственно, едва достигший двадцати одного года, Пьеро был красивым молодым человеком, который, утрируя все достоинства своего отца, выказывал слабость вместо доброты, вежливость вместо ласковости, расточительность вместо щедрости.

В том положении, в каком пребывала тогда Европа, для продвижения вперед требовалась либо мудрая политика Козимо, Отца отечества, либо могучая воля Козимо I. Однако Пьеро не было присуще ни то, ни другое, и потому он губил себя, а губя себя, едва не погубил Италию.

Никогда еще, по словам историка Гвиччардини, с тех благословенных времен, когда император Август осчастливил сто двадцать миллионов человек, Италии не доводилось быть столь благополучной, столь богатой и столь мирной, какой она стала к 1492 году. Почти всеобщий мир царил во всех уголках этого земного рая, и шел ли путник, спускаясь с Пьемонтских Альп, через Ломбардию в сторону Венеции, или из Венеции направлялся в Рим, двигаясь вдоль побережья Адриатики, или, наконец, следовал по Апеннинским горам к оконечности Калабрии, — повсюду он видел зеленеющие равнины или покрытые виноградниками холмы, посреди которых или на склонах которых ему встречались богатые города, густонаселенные и, если и не свободные, то хотя бы счастливые.

И в самом деле, небрежение и зависть со стороны Флорентийской республики еще не обратили равнины Пизы в болота; маркиз ди Мариньяно еще не стер с лица земли в одной только Сиенской республике сто двадцать деревень; войны семейств Орсини и Колонна еще не превратили плодородные поля в окрестностях Рима в ту дикую и поэтическую пустыню, какая окружает в наши дни Вечный город, а Флавио Бьондо, описывая в 1450 году Остию, насчитывающую теперь не более трехсот жителей, ограничился словами, что она стала не такой процветающей, как во времена Августа, когда ее население составляло пятьдесят тысяч человек.

Что же касается итальянских крестьян, то, несомненно, в ту эпоху это были самые счастливые крестьяне на свете: в то время как немецкие крепостные и французские вилланы селились рассредоточено, ютясь в жалких хижинах, или скучивались, словно скот, в убогих деревеньках, итальянские землепашцы обитали в селах, обнесенных стенами, которые защищали их урожай, скот и орудия труда. Те их дома, что еще сохранились, говорят о том, что жили эти люди в большем достатке и с бо́льшим вкусом, чем живут еще и теперь обитатели наших городов; более того, они имели оружие, общественную казну и выборных судей, а когда им приходилось сражаться, они делали это ради защиты своих очагов и своей родины.

Не менее счастливыми были и итальянские буржуа: именно в их руках оказалась розничная торговля, и вся Италия, с одного конца до другого, являлась огромным рынком. В особенности Тоскана была усеяна фабриками, где производили шерсть, шелк, пеньку, пушнину, квасцы, серу и смолу. Иноземные товары привозились из Причерноморья, Египта, Испании и Франции в порты Генуи, Пизы, Остии, Амальфи и Венеции и обменивались на местные товары или же возвращались в те края, откуда их доставили, после того как труд человеческих рук утраивал или учетверял стоимость ввезенного сырья: богач привносил в дело свой товар, бедняк — свое мастерство, а дворяне и вельможи обменивали на звонкую монету плоды их союза.

Окидывая взглядом эти тучные нивы, эти богатые села и процветающие фабрики, а затем переводя взор по другую сторону гор и морей, на нищие, варварские и невежественные народы, окружающие Италию, ее государи понимали, что недалек тот день, когда она окажется жертвой других наций; и потому в 1480 году Флоренция, Милан, Неаполь и Феррара заключили между собой оборонительный и наступательный союз, чтобы противостоять опасности, независимо от того, зародится она внутри страны или придет извне.

Вот таким образом обстояли дела, когда, как уже было сказано, Родриго Борджа был избран папой и взошел на Святой престол, приняв имя Александр VI.

В те времена было принято, что, когда на престол всходил новый папа, все христианские государства отправляли в Рим официальное посольство, дабы по отдельности подтвердить клятву верности святому отцу. Так что каждый город назначал собственных послов, и Флоренция выбрала в качестве своих представителей Пьеро деи Медичи и Джентиле, епископа Ареццо.

Оба посланца восприняли это поручение с великой радостью: Пьеро деи Медичи увидел в нем возможность выставить напоказ свое богатство, а Джентиле — блеснуть своим красноречием; так что Джентиле подготовил речь, а Пьеро привлек к работе всех флорентийских портных и заказал пышные одежды, сплошь расшитые драгоценными камнями; семейная сокровищница, самая богатая во всей Италии по части жемчуга, рубинов и бриллиантов, была распылена на то, чтобы украсить одеяния его пажей, а одному из них, его фавориту, предстояло носить на шее ожерелье стоимостью в сто тысяч дукатов, то есть около миллиона нашими нынешними деньгами. Так что оба посланца с нетерпением ожидали того момента, когда им удастся произвести должное впечатление, как вдруг им стало известно, что Лодовико Сфорца, увидевший, со своей стороны, в избрании нового папы благоприятную возможность не только укрепить союз 1480 года, но и явить всем его единство, возымел мысль собрать вместе послов четырех держав, дабы они торжественно вступили в Рим в один и тот же день, и задумал поручить одному из посланцев, представителю Неаполя, произнести речь от имени всех четверых. Впрочем, это был уже не просто замысел, ибо Лодовико Сфорца заручился обещанием короля Фердинанда действовать в соответствии с предложенным планом.

Однако этот план расстраивал замыслы Пьеро и Джентиле: если все четыре посольства вступят на улицы Рима в один и тот же день и в один и тот же час, изящество и великолепие Пьеро деи Медичи потеряются среди блеска его спутников, а если поздравительное слово произнесет посланец Неаполя, то речь Джентиле пропадет впустую.

То, что две эти важные цели были поставлены под угрозу предложением герцога Миланского, в итоге изменили облик всего Апеннинского полуострова: они повлекли за собой пятьдесят лет войны и крах флорентийской свободы. Вот как это произошло.

Пьеро и Джентиле, не желая отказываться от того впечатления, которое должны были произвести блеск бриллиантов одного и цветы красноречия другого, сумели уговорить Фердинанда взять обратно слово, данное им Лодовико Сфорца. Зная двуличную политику старого короля Неаполя, герцог Милана стал в этом нарушении обещания искать причину, совершенно отличную от той, какой она была на самом деле, заподозрил, что против него образована тайная лига, и, намереваясь выставить против угрожавшей ему силы равную по мощи, вышел из прежнего союза и сформировал новый — с папой Александром VI, герцогом Эрколе I Феррарским и Венецианской республикой; для поддержания общественного спокойствия союз этот должен был держать наготове войско из двадцати тысяч конников и десяти тысяч пехотинцев.

Фердинанд, со своей стороны, был испуган образованием этого союза и увидел лишь одну возможность ослабить его последствия: заключалась она в том, чтобы лишить Лодовико Сфорца должности регента, которую, вопреки всем правилам, он продолжал исполнять от имени своего племянника, хотя тому исполнилось уже двадцать два года. И потому Фердинанд вполне определенно призвал герцога Миланского отказаться от верховной власти, передав ее в руки племянника. Сфорца, будучи человеком находчивым и решительным, одной рукой подал отравленное питье племяннику, а другой подписал тайный союзнический договор с Карлом VIII.

Договор предусматривал:

что король Франции предпримет попытку завоевать Неаполитанское королевство, предъявив на него права, имеющиеся у Анжуйского дома и узурпированные Арагонским домом;

что герцог Милана предоставит королю Франции проход через свои владения и сопроводит его с пятью сотнями копейщиков;

что герцог Милана позволит королю Франции снарядить столько судов, сколько тому понадобится;

что герцог Милана ссудит королю Франции двести тысяч дукатов, которые будут выплачены ему, как только он выступит в поход.

Карл VIII, со своей стороны, пообещал:

защищать личную власть Лодовико Сфорца над герцогством Миланским от всякого, кто на нее посягнет;

оставить в Асти, городе, принадлежащем герцогу Орлеанскому как наследнику Валентины Висконти, его бабки, двести французских копейщиков, всегда готовых прийти на помощь дому Сфорца;

и, наконец, уступить своему союзнику княжество Тарантское сразу после завоевания Неаполитанского королевства.

Двадцатого октября 1494 года Джан Галеаццо умер, и Лодовико Сфорца был провозглашен герцогом Милана.

Первого ноября Карл VIII уже стоял у стен Сарцаны, требуя предоставить его войскам проход через земли Тосканы и постой во Флоренции.

Пьеро вспомнил, что почти в сходных обстоятельствах Лоренцо, его отец, отправился к королю Фердинанду и, невзирая на невыгодность своего положения, подписал с Неаполем мир на удивительно благоприятных для Флорентийской республики условиях; он решил последовать этому примеру, приказал образовать посольство, встал во главе послов и отправился к Карлу VIII.

Однако Лоренцо был гениальным человеком, искушенным в политике и дипломатии, тогда как Пьеро являлся всего лишь школяром, не знавшим даже азы той великой шахматной игры, что зовется жизнью, и потому, то ли от страха, то ли по неспособности стал городить одну глупость на другую. Справедливости ради надо сказать, что король Франции повел себя с ним в манере, к которой Медичи не были привычны.

Карл VIII принял посольство не сходя с седла и высокомерным тоном, словно господин, обращающийся к своему слуге, поинтересовался у Пьеро, как у него и его сограждан хватило дерзости оспаривать у французского короля право прохода через Тоскану. Пьеро деи Медичи ответил, что это объясняется прежними договорами, заключенными между Лоренцо, его отцом, и Фердинандом Неаполитанским, причем с личного согласия Людовика XI; но, смиренно добавил молодой человек, поскольку эти обязательства ему в тягость, он решил не заходить так далеко в своей преданности Арагонскому дому и своем противодействии французскому королевскому дому и, следственно, сделает все, что будет угодно королю. Карл VIII, не ожидавший с его стороны такой уступчивости, потребовал, чтобы ему сдали Сарцану, а также вручили ключи от Пьетра Сайты, Пизы, Либрафатты и Ливорно и, наконец, чтобы блистательная Республика, дабы заручиться его королевским покровительством, ссудила ему двести тысяч флоринов.

Пьеро деи Медичи согласился на все, хотя данные ему наказы не позволяли ничего подобного. Тогда Карл VIII велел ему сесть в седло и ехать впереди войск, дабы приступить к исполнению данных обещаний и для начала сдать четыре упомянутые крепости. Пьеро подчинился, и пришедшая из-за гор армия, ведомая наследником Козимо Старого, Отца отечества, и Лоренцо Великолепного, начала свое триумфальный поход сквозь Тоскану.

Но, прибыв в Лукку, Пьеро деи Медичи узнал, что трусливые уступки, сделанные им королю Франции, вызвали страшное негодование против него во Флоренции, и потому он попросил у Карла VIII разрешения прибыть туда ранее него, выставив в качестве предлога для своего отъезда необходимость на месте решить все вопросы, связанные с обещанной ссудой в двести тысяч флоринов.

Поскольку Карл уже овладел всеми городами и крепостями, какие ему были нужны, он не увидел никаких препятствий к тому, чтобы позволить уехать человеку, выказавшему себя столь преданным делу Франции, и, прощаясь с Пьеро, предупредил его, что через два-три дня он и сам будет во Флоренции. Пьеро уехал из Лукки около четырех часов пополудни, ночью прибыл во Флоренцию и, никем не узнанный, добрался до своего дворца на Виа Ларга.

На следующее утро, 9 ноября, посовещавшись перед этим ночью со своими родственниками и друзьями, которых он застал весьма обескураженными, Пьеро решил предпринять последнюю попытку и направился прямо ко дворцу Синьории. Но, придя на площадь Палаццо Веккьо, он обнаружил, что дворец заперт, и увидел гонфалоньера Якопо Нерли, который поджидал его, дабы объявить ему, что дальше идти нельзя, и, в поддержку сказанного, указал на Луку Корсини, одного из приоров, с мечом в руке стоявшего у дверей: то было откровенное противодействие власти Медичи.

Пьеро удалился, не произнеся ни слова, не прибегнув ни к просьбам, ни к угрозам, словно ребенок, которому приказали и который повиновался; он вернулся к себе и написал Паоло Орсини, на сестре которого был женат, письмо, требуя, чтобы тот со своими латниками пришел к нему на выручку. Письмо было перехвачено, Синьория увидела в нем попытку мятежа, но, к счастью для Пьеро, приказала прилюдно огласить его, призвав граждан к оружию. Оповещенный таким образом о том, что происходит, Орсини поспешил на помощь зятю, поместил его вместе с Джулиано посреди своих латников и сумел добраться до ворот Сан Галло, в то время как кардинал Джованни, ставший впоследствии папой под именем Лев X и более воинственный, чем его братья, решил сделать последнее усилие и попытался собрать своих сторонников призывом «Palle! Palle!» — боевым кличем семейства Медичи. Однако этот клич, столь магический во времена Козимо Старого и Лоренцо Великолепного, уже утратил всю свою власть.

Вступив на улицу Кальцайоли, воинственный кардинал увидел, что она перегорожена толпой, и угрозы и ропот собравшихся горожан дали ему знать, что дальше идти опасно. Так что он удалился, но толпа, верная своей привычке преследовать беглецов, бросилась за ним в погоню. Благодаря резвости своей лошади Джованни уходил от преследователей, как вдруг в конце улицы увидел другую вооруженную толпу, которая неминуемо должна была задержать его. Он спрыгнул с лошади и бросился в какой-то дом, дверь которого стояла распахнутой. По счастью, дом этот сообщался с францисканским монастырем; один из монахов одолжил беглецу свою рясу, и кардинал, укрывшись под этим неприметным одеянием, сумел выбраться из города, после чего, следуя указаниям крестьян, в Апеннинах догнал своих братьев.

В тот же день Медичи нарекли предателями отечества: был издан особый указ с целью объявить их бунтовщиками, изъять в казну их имущество и посулить пять тысяч дукатов любому, кто приведет их живыми, и две тысячи тому, кто принесет их головы. Все семьи, изгнанные после возвращения Козимо Старого в 1434 году и заговора Пацци в 1478 году, получили право вернуться во Флоренцию, а Джованни и Лоренцо деи Медичи, сыновья Пьерфранческо и родственники беглецов, не желая более иметь ничего общего с семьей, стремившейся к тирании, отреклись от имени Медичи, взяв себе имя Пополани, а заодно отказались от их герба с шестью шарами на золотом поле, расположенными в порядке один, два, два, один, из которых пять червленые, а верхний — лазоревый с тремя геральдическими лилиями, и приняли герб гвельфов — серебряный крест на червленом поле.

Затем, после того как были приняты эти первоочередные меры, к Карлу VIII отправили послов. В роли послов выступали Пьеро Каппони, Джованни Кавальканти, Пандольфо Ручеллаи, Танаи деи Нерли и фра Джироламо Савонарола, тот самый, кто отказал Лоренцо деи Медичи в отпущении грехов, поскольку умирающий не пожелал возвратить свободу отечеству.

Послы застали Карла VIII занятым важным делом: он возвращал независимость пизанцам, которые за восемьдесят семь лет до этого попали под флорентийское владычество.

Речь держал Савонарола: он говорил тем присущим ему тоном пророческого воодушевления, который производил столь сильное действие на его сограждан. Однако Карл VIII, отчасти являвшийся варваром и никогда не слышавший выступлений прославленного доминиканца, внимал посулам и угрозам посла так, как если бы выслушивал проповедь, а по окончании проповеди осенил себя крестом и заявил, что по прибытии во Флоренцию все уладит к общему удовольствию.

И в самом деле, вечером 17 ноября король появился у ворот Сан Фриано, через которые, как уже было известно заранее, ему предстояло торжественно вступить в город; он увидел там флорентийскую знать в парадных одеждах, сопровождаемую духовенством, которое распевало гимны, и идущий следом народ, который, всегда жаждая перемен, надеялся обрести благодаря падению Медичи хоть какие-нибудь обломки своей прежней свободы.

Задержавшись ненадолго под приготовленным для него у ворот золоченым балдахином, Карл VIII уклончиво ответил на приветственные слова, с которыми к нему обратились, затем взял из рук своего оруженосца копье, приставил его к бедру и, дав приказ вступить в город, в сопровождении своего войска, которое следовало за ним, держа оружие наизготове, и своей артиллерии, с глухим стуком катившей по мостовым, пересек его почти весь, проехав мимо Палаццо Строцци, и разместился во дворце на Виа Ларга.

Флорентийцы полагали, что принимают гостя, но Карл VIII, держа в руке копье, дал понять, что вступил в город как победитель, и потому на другой день, когда начались переговоры, стало понятно, до какой степени все ошибались. Синьория хотела ратифицировать договор, заключенный Пьеро де Медичи, но Карл VIII ответил представителям Синьории, что этого договора более не существует вследствие изгнания того, кто его подписал, и что, впрочем, он еще ничего не решил в отношении тех распоряжений, какие ему будет угодно дать Флоренции, посему им надлежит прийти на другой день, дабы узнать, соблаговолит он вернуть бразды правления в руки Медичи или же вверит его власть Синьории.

Ответ был пугающим, но флорентийцы еще не так далеко отошли от своей прежней доблести, чтобы забыть ее. На протяжении двух предыдущих дней каждая могущественная семья уже собирала вокруг себя на всякий случай всех своих слуг, но не с намерением самим начинать враждебные действия, а с твердой решимостью защищаться, если французы совершат нападение. И действительно, при вступлении во Флоренцию король Карл VIII испытал удивление при виде необычайной многочисленности ее населения, толпившегося на улицах и заполнявшего все проемы в домах, от подвальных отдушин до плоских крыш. Но Синьория дала новые распоряжения, и в течение этой ночи томительного ожидания, которой предстояло решить судьбу Флоренции, городское население возросло еще на треть.

На другой день, в условленный час, посланцы Синьории вновь были допущены к королю: они застали его с покрытой головой, восседающим на троне, у подножия которого стоял королевский секретарь, держа в руке бумагу с условиями договора. Когда все расселись, он развернул бумагу и принялся зачитывать пункт за пунктом условия, выдвинутые французским королем; но не дошел он и до трети списка этих требований, как флорентийские посланцы прервали его и разгорелся спор.

Вскоре спор этот утомил Карла VIII, и он заявил:

— Коли так, господа, я прикажу трубить в трубы.

При этих словах Пьеро Каппони, секретарь Республики, в свой черед не в силах более сдерживаться, бросился к секретарю, вырвал у него из рук бумагу с текстом предложенной позорной капитуляции и, разорвав ее в клочки, воскликнул в ответ:

— Что ж, государь, велите трубить в трубы, а мы ударим в колокола!

Затем, бросив обрывки договора в лицо ошеломленному секретарю, он вышел вместе с другими посланцами Синьории, чтобы отдать роковой приказ, грозивший превратить всю Флоренцию в кровавое поле брани.

Однако этот дерзкий ответ спас Флоренцию как раз своей дерзостью: то ли из страха, то ли из великодушия Карл VIII вновь призвал к себе Каппони; состоялось обсуждение новых условий договора, которые были приняты и подписаны обеими сторонами и обнародованы 26 ноября, во время мессы в кафедральном соборе Санта Мария дель Фьоре.

Условия эти были таковы:

Синьория обязуется выплатить королю Франции, в качестве военной контрибуции, сто двадцать тысяч флоринов в три срока;

Синьория обязуется снять секвестр, наложенный на имущество Медичи, и отменить указ, назначивший награду за их головы;

Синьория обязуется простить пизанцев за нанесенные ими оскорбления, благодаря чему Пиза вернется в подчинение флорентийцам;

наконец, Синьория намерена признать права герцога Миланского на Сарцану и Пьетра Сайту, и эти права, став признанными, будут оценены и рассмотрены третейскими судьями.

Король Франции, со своей стороны, обязуется возвратить сданные ему Пьеро деи Медичи крепости, как только завоюет Неаполитанское королевство, или закончит эту войну подписанием мира, либо двухлетнего перемирия, или, наконец, по какой-либо причине покинет Италию.

Спустя два дня Карл VIII покинул Флоренцию и двинулся к Риму,следуя по дороге на Сиену, а как раз перед тем, вполне вероятно, заказал свой портрет Леонардо да Винчи.^[4]

Однако тех одиннадцати дней, что он провел во дворце на Виа Ларга, оказалось достаточно для того, чтобы разграбить всю великолепную коллекцию картин, статуй, камей и медалей, с таким огромным трудом собранную Козимо и Лоренцо: каждый вельможа из королевской свиты взял оттуда то, что ему приглянулось, опираясь в своем выборе не на понимание ценности предметов, а увлекаемый собственной прихотью; в итоге, благодаря варварству и откровенному невежеству французских придворных, многие драгоценные произведения искусства, стоимость которых определялась не их материалом, а качеством исполнения, были спасены.

Что же касается Пьеро деи Медичи, то он употребил остаток своей жизни, весьма, впрочем, короткой, на попытки вернуться во Флоренцию, действуя либо хитростью, либо силой. И вот однажды стало известно, что он умер, причем смерть его была такой же жалкой, как и его жизнь: груженное пушками судно, на котором Пьеро деи Медичи направлялся в Гаэту, затонуло в Гарильяно, и он утонул вместе с ним. Пьеро деи Медичи оставил после себя сына по имени Лоренцо, которого родила его жена Альфонсина ди Роберто Орсини.

Это был тот самый Лоренцо, герцог Урбинский, вся известность которого заключается в том, что он был отцом Екатерины Медичи, устроившей Варфоломеевскую ночь, и Алессандро, удушившего последние остатки флорентийской свободы. Прибавьте к этому, что он покоится в гробнице, изваянной Микеланджело, так что его надгробная статуя знаменита куда более, чем он сам, и многие, не ведая о том, кто такой ничтожный и трусливый герцог Урбинский, знают о грозном Pensieroso.^[5]

Изгнание Медичи длилось восемнадцать лет: они вернулись во Флоренцию в 1512 году, привезенные туда испанцами; но, по условиям капитуляции, они были допущены в город не как государи, а как обычные граждане.

Однако еще до того, как Медичи вернулись, условия капитуляции, вновь открывшей перед ними ворота родного города, оказались нарушены. Примерно двадцать пять или тридцать сторонников Медичи, ослепленных литературной славой Лоренцо Великолепного и в ходе двадцати лет потрясений, какие претерпевала Италия после его смерти, учредивших в садах Бернардо Ручеллаи нечто вроде академии наподобие Афинской академии, увидели в наследниках Лоренцо продолжателей его славы и вознамерились передать в их руки власть еще бо́льшую, нежели та, какую они утратили. Доверив главенство Бартоломео Валори, Ручеллаи, Паоло Веттори, Антону Франческо дельи Альбицци, Торнабуони и Веспуччи, они утром 31 августа, на другой день после захвата Прато вице-королем Рамоно де Кардона, вошли во дворец Синьории, скрыв под своими плащами мечи и латы, проникли в покои гонфалоньера Содерини, врасплох захватили его и препроводили в дом Паоло Веттори, расположенный на набережной Арно. Застраховавшись с его стороны, они собрали Синьорию, коллегии, вожаков партии гвельфов, децемвиров Свободы, комитет Восьми и охранителей законов и предъявили этому общему собранию представителей Флоренции требование сместить Содерини с его должности. Но, против их ожидания, лишь девять из семидесяти собравшихся проголосовали за это смещение.

Тогда Франческо Веттори возвысил голос и произнес:

— Все, кто проголосовал за то, чтобы оставить гонфалоньера на прежней должности, проголосовали за его смерть, ибо, если его нельзя сместить, его убьют.

Во втором туре голосования Содерини был единодушно смещен со своего поста.

Два дня спустя Джулиано Медичи, брат Пьеро, утонувшего в Гарильяно, вступил во Флоренцию, даже не дожидаясь, чтобы решение новых магистратов отменило указ о его изгнании, изданный прежними магистратами, и расположился в Палаццо Альбицци. Под его влиянием был составлен новый закон, сводивший к одному году срок полномочий гонфалоньера и заменявший балией Большой совет, который, хотя и не упразднялся окончательно, сохранял за собой лишь второстепенные функции. Гонфалоньером был избран Джованни Баттиста Ридольфи, близкий родственник Медичи, собравший большинство голосов: тысячу сто три из тысячи пятисот семи возможных, и кардинал Джованни, который оставался в Прато, чтобы дождаться там итога всех этих интриг, 14 сентября в свой черед торжественно вступил во Флоренцию, но не как папский легат в Тоскане, не в окружении священников и монахов, а с эскортом пехотинцев из Болоньи и латников из Романьи. Затем, вместе со всей этой охраной, он расположился во дворце на Виа Ларга и, словно монарх, принимающий клятвы верности своих подданных, в течение двух дней принимал у себя первых лиц города, лишь на третий день соблаговолив засвидетельствовать почтение Синьории.

Разумеется, это изъявление почтения было лишь предлогом: чтобы воздать особую честь Синьории, которая распустила свою прежнюю охрану и еще не успела сформировать новую, кардинал Джованни отправился во дворец в сопровождении собственной охраны. По его приказу солдаты захватили все входы и выходы, в то время как Джулиано, явившись в Большой совет, потребовал собрать народ и созвать балию.

Народ собрали и добились от него всего, чего хотели, настолько он уже был готов к рабству. Он отменил все законы, принятые после 1494 года, то есть после изгнания Пьеро; он учредил балию, которая, включив всех магистратов, от гонфалоньера до дополнительных членов совета, обладала всеми властными полномочиями и имела право самостоятельно продлевать свою власть из года в год; наконец, Джованни Баттиста Ридольфи, во времена Савонаролы выказывавший чересчур большое рвение к свободе и сверх меры склонный прислушиваться к общественному мнению, был принужден отказаться от своей должности гонфалоньера, что он и сделал 1 ноября того же года.

Вот так образ правления во Флоренции перешел от конституционного строя и республиканской свободы к жесткой олигархии.

Благодаря этому государственному перевороту вслед за Джулиано и Джованни, сыновьями Лоренцо Великолепного, во Флоренцию вскоре прибыли и другие Медичи. Это Лоренцо И, сын Пьеро, утонувшего в Гарильяно, единственный, наряду со своими дядьями, оставшийся в живых законный потомок великого рода Козимо Старого, Отца отечества; это Алессандро, его побочный сын, позднее ставший герцогом Флоренции; это внебрачный сын Джулиано II, Ипполито, позднее ставший кардиналом; это, наконец, Джулио, родосский рыцарь и приор Капуи, внебрачный сын того Джулиано, что был убит во время заговора Пацци, позднее ставший папой под именем Климент VII.

Семь или восемь месяцев спустя власть Медичи упрочилась еще более благодаря восшествию Льва X на Святой престол.

При известии об этом событии Джулиано, полагая, что при дворе брата перед ним открывается карьера куда более блистательная, а главное, куда более надежная, чем во Флоренции, передал правление городом в руки Лоренцо, своего племянника, и отбыл в Рим, где Лев X сделал его гонфалоньером Церкви, главнокомандующим папской армией и викарием Модены, Реджо, Пармы и Пьяченцы. Мало того, Джулиано уже протянул одну руку к герцогству Миланскому, а другую — к Неаполитанскому королевству, как вдруг, в тот момент, когда во главе своего войска он шел в наступление на Баярда и Ла Палиса, его охватила лихорадка. Он тотчас же передал командование в руки своего племянника Лоренцо и велел перенести себя в аббатство Фьезоле, где и умер после долгой и мучительной агонии, 17 марта 1516 года, спустя четыре года после своего возвращения во Флоренцию, в возрасте двадцати семи лет.

Примерно за год до смерти он женился на сестре Филиберта и Карла, герцогов Савойских, приходившейся королю Франциску I теткой по материнской линии; но, поскольку они почти постоянно жили врозь, детей у них не было, так что единственным его потомком был Ипполито, его внебрачный сын. Что же касается герцогства Немурского, которое было по случаю его женитьбы пожаловано ему Франциском I, то после его смерти оно вновь отошло к французской короне.

В отношении интереса к искусству он был достойный сын Лоренцо Великолепного: его особая любовь к изящной словесности стала еще сильнее благодаря тому, что он побывал при дворе герцогства Урбинского. Бембо сделал его одним из собеседников в своих диалогах о тосканском наречии.

Восемнадцатого августа Лоренцо деи Медичи, унаследовавший от своего дяди командование армией, получил в наследство и титул герцога Урбинского. Защищая этот титул, он при осаде замка Мондольфо был ранен в голову выстрелом из аркебузы. Флоренция, поверив в его смерть, была вне себя от радости; лишь его появление собственной персоной после сорока дней, ушедших на поправку и проведенных им в Анконе, заставило флорентийцев поверить в его исцеление. Но и тогда, по словам историка Джовио Камби, многие упорно верили, что Лоренцо на самом деле мертв, а человек, представший перед ними, это призрак, оживленный злым духом.

Впрочем, тем, кто так страстно жаждал его смерти, долго ждать не пришлось. Герцог Урбинский, женатый на Мадлен де Ла Тур д’Овернь и уже подхвативший болезнь, которую французы ставили в упрек неаполитанцам, а неаполитанцы окрестили французской, заразил ею жену, и она, ослабленная этим недугом, умерла 23 апреля 1519 года, произведя на свет Екатерину Медичи, будущую супругу Генриха II, которой взамен своего угасшего или готового вот-вот угаснуть рода предстояло подарить трех королей Франции и одну королеву Испании.

Спустя пять дней после рождения дочери и смерти жены, то есть 28 апреля, Лоренцо умер в свой черед, и Лев X, единственный оставшийся законный потомок Козимо Старого, Отца отечества, осознал, что старшая ветвь Медичи сведена к трем незаконнорожденным отпрыскам: Джулио, который уже был кардиналом, и Ипполито и Алессандро, которые еще были детьми, поскольку одному исполнилось лишь восемь лет, а другому девять.

Так что во Флоренции во всеуслышание поговаривали, что следовало бы снести дом, в котором жил кардинал Джулио и два его племянника, и разбить на этом месте площадь, назвав ее площадью Трех Мулов.

Но, словно в ответ на эту остроту, в том же 1519 году, 11 июня, родился ребенок, который при крещении получил имя Козимо и которому двадцать лет спустя предстояло добавить к нему прозвание Великий.

Тот год был богат на великие события: через шестнадцать дней после рождения этого ребенка, которому предстояло оказать такое огромное влияние на Тоскану, Карл V был избран императором, тогда как кандидатуры его соперников, курфюрста Саксонского и Франциска I, были отклонены.

Флоренция, которой не дано было предугадать те беды, какие приберег для нее только что избранный император, и то рабство, какое уготовит ей только что родившийся ребенок, полагала, будто навсегда избавилась от Медичи, ибо видела, что Лев X восседает на Святом престоле, а род Козимо Старого, Отца отечества, почти угас; однако папа уже распорядился Тосканой в пользу кардинала Джулио, своего двоюродного брата, и не успел еще умереть Джулиано, как Джулио уже прибыл из Рима, дабы предъявить свои права на наследство.

Тем не менее флорентийцы кое-что выгадали от смерти Лоренцо: в самом деле, кардинал Джулио прилюдно заявил городским властям, что, хотя и не собирается возвращать им утраченную свободу, намерен чтить ее остатки, и, вопреки обыкновению тех, кто достигает власти, выполнил больше, чем обещал. Не присваивая себе, в отличие от своего предшественника, права самому проводить назначения на все доходные должности, Джулио предоставил несчастному городу возможность мало-помалу восстанавливать некую видимость республиканского управления, что принесло ему огромную популярность. Правда, он поквитался с Флоренцией, когда стал называться Климентом VII, и потерял при этом в популярности куда больше, чем приобрел.

Но смерть уже укоренилась в семье Медичи: 24 ноября 1521 года, в тот самый час, когда грохот пушки замка Святого Ангела возвестил ему о захвате Милана, Лев X, находившийся тогда на своей загородной вилле Малльяна, почувствовал себя настолько плохо, что приказал перевезти его в Рим, в Ватиканский дворец; и тогда ему вспомнилось, что накануне, во время ужина, кравчий Бернардо Маласпина подал ему вино столь странного вкуса, что, выпив его, он с раздраженным видом обернулся и спросил у кравчего, откуда взялось такое горькое вино. Врачи, узнав об этом обстоятельстве, применили противоядие, но, несомненно, было уже слишком поздно: состояние Льва X продолжало ухудшаться, и 1 декабря, получив накануне известие о захвате Пьяченцы, а прямо в этот день — о захвате Пармы (вернуть которую папа желал так страстно, что по его словам, охотно расплатился бы за это собственной жизнью), он скончался около одиннадцати часов вечера.

На другой день, на рассвете, кравчий Бернардо Маласпина взял на поводок пару собак, словно намереваясь отправиться на охоту, и попытался покинуть Рим, но стражники, которым показалось странным, что всего через несколько часов после кончины папы один из его ближайших слуг надумал устроить себе подобное развлечение, задержали его и поместили в тюрьму; однако кардинал Джулио Медичи сразу по прибытии в Рим отпустил кравчего на свободу, опасаясь, как простодушно заявляют Нарди в своей «Истории Флоренции» и Париде деи Грасси в своих «Церковных анналах», что имя некоего великого государя может оказаться причастным к злодеянию этого презренного кравчего, и не желая превращать таким образом некоего могущественного человека в беспощадного врага своей семьи.

Лев X правил восемь лет, восемь месяцев и девятнадцать дней, и после его смерти все потомство Козимо Старого свелось к трем бастардам.

Правда, через полтора года после его смерти один из этих трех бастардов взошел на папский престол, но не под именем Юлий III, как все ожидали, а под именем Климент VII, которое, как уверяли, он принял, дабы успокоить своих врагов, заранее давая им знать о своем намерении придерживаться самой святой из всех царских добродетелей.

Стоило дяде взойти на престол, как вся его любовь и все его заботы обратились на племянников, Алессандро и Ипполито, и это, по словам многих, было тем более естественно, что первого из них, гласно признаваемого сыном Лоренцо, герцога Урбинского, втихомолку называли плодом одного из юношеских любовных увлечений кардинала Джулио в те времена, когда он был еще всего лишь родосским рыцарем. Так что всю свою власть он употребил прежде всего на то, чтобы удерживать этих бастардов, все, что осталось от старшей ветви семьи, в том высоком положении, какое Медичи всегда занимали во Флоренции.

К несчастью, тот, кого он выбрал им в качестве опекуна и заодно назначил временным правителем Флорентийской республики, Сильвио Пассерини, кардинал да Кортона, не обладал ни одним из качеств, способных заставить флорентийцев забыть те обиды, какие они затаили против семейства Медичи: он был одновременно скуп и неблагоразумен, что оттолкнуло от его воспитанников те немногие сердца, что еще оставались верны их семье.

Климент VII, со своей стороны, избрал политику, прямо противоположную той, какую вел Лев X: вместо того чтобы заявить, подобно ему, что нельзя чувствовать себя на престоле спокойно и уверенно, пока французы владеют хоть одной пядью земли в Италии, он вступил в союз с ними. Союз этот привел к разграблению Рима, а разграбление Рима, оставившее папу пленником в замке Святого Ангела и на время лишившее его светской власти, позволило флорентийцам восстать и в третий раз изгнать Медичи. Это восстание произошло 17 мая 1527 года.

Как известно, Климент VII выпутался из затруднительного положения, продав семь кардинальских шапок, что позволило ему уплатить часть выкупа, и отдав пять кардиналов в качестве заложников, дабы гарантировать выплату остатка; ну а поскольку под такое обеспечение надзор за ним стал чуть менее строгим, он не преминул воспользоваться этим и, переодевшись в платье лакея, бежал из Рима и добрался до Орвьето. Флорентийцы, видя, что Карл V одержал победу, а папа находится в бегах, возомнили, что могут быть спокойны за свое будущее.

Но кого корыстные интересы разделили, корыстные интересы могут и сблизить. Карл V, избранный императором в 1519 году, еще не был увенчан папой императорской короной, а в момент раскола, затеянного Лютером, Цвингли и Генрихом VIII, эта торжественная церемония стала для католического короля делом первостепенной важности; и потому было условлено, что Климент VII коронует императора, а император захватит Флоренцию и дарует ей в качестве герцога бастарда Алессандро, которого женит на своей внебрачной дочери Маргарите Австрийской. Что же касается второго бастарда, Ипполито, то Климент VII еще за два года перед тем позаботился о его будущем, сделав его кардиналом.

Каждый из них честно выполнил обещанное: Карл V был коронован в Болонье — ибо при сложившихся теперь трогательных отношениях с папой он не желал видеть разорение, учиненное его солдатами в святом городе, — так вот, повторяем, Карл V был коронован в Болонье 24 февраля 1530 года, в день торжественный вдвойне, поскольку это был день его рождения и годовщина его победы при Павии над христианнейшим королем, а 31 июля 1531 года, после ужасной осады Флоренции, которую оборонял Микеланджело и сдал Малатеста, Алессандро триумфально вступил в будущую столицу своего герцогства.

Козимо принес ей золотые оковы, Лоренцо — серебряные; Алессандро уготовил ей железные оковы.

Алессандро обладал всеми пороками своей эпохи и очень немногими достоинствами своей семьи; будучи сыном мавританки, он унаследовал от нее неукротимые страсти; постоянный в ненависти и непостоянный в любви, он пытался убить Пьеро Строцци и отравил кардинала Ипполито, своего кузена, «который, — по словам Варки, — был красивый и обходительный молодой человек ясного ума и тихого нрава, щедрый и великодушный, как папа Лев X: однажды он дал разом четыре тысячи дукатов ренты одному дворянину из Модены по имени Франческо Мария Мольца, обладавшему широкими познаниями в великой и достойной литературе, а также в трех важнейших языках, какими в ту пору считались греческий, латинский и тосканский».

Неудивительно поэтому, что за шесть лет правления Алессандро против него не раз устраивались заговоры. Филиппо Строцци передал огромные деньги одному монаху-доминиканцу из Неаполя, имевшему, как считалось, большое влияние на Карла V, чтобы тот уговорил императора вернуть Флоренции свободу. Джанбаттиста Чибо, архиепископ Марсельский, зная, что у его невестки, расставшейся с мужем и жившей во дворце Пацци, любовная связь с Алессандро, решил убить его, когда он придет туда на свидание; а поскольку было известно, что Алессандро всегда носит под одеждой искусно сработанную кольчугу, не пробиваемую ни шпагой, ни кинжалом, Чибо наполнил порохом сундук, на который обычно садился герцог, приходя к маркизе, и намеревался взорвать его; но заговор Чибо, как и все те, что за ним последовали, был раскрыт. Все, кроме одного. Правда, в этом заговоре состоял лишь один человек, которому предстояло стать и его исполнителем. Этим заговорщиком был Лоренцо Медичи, принадлежавший к младшей ветви рода — той, что отделилась от главного ствола вместе с Лоренцо, братом Козимо Старого, Отца отечества, и, развиваясь бок о бок со старшей, успела в свой черед разделиться на две ветви.

Лоренцо появился на свет во Флоренции 23 марта 1514 года; родителями его были Пьерфранческо деи Медичи, приходившийся правнуком Лоренцо, брату Козимо, и Мария Содерини, женщина большого ума и образцовой скромности.

Лоренцо рано лишился отца, и, поскольку тогда ему едва исполнилось девять лет, начатки образования он получил под надзором матери; но учение давалось мальчику очень легко, так что вскоре он вышел из-под материнской опеки, и дальнейшим его воспитанием занимался Филиппо Строцци. Тут-то и сформировался этот странный характер — насмешливый и беспокойный, сотканный из страстных порывов и сомнений, неверия, самоуничижения и надменности, и даже его ближайшие друзья, перед которыми ему не было нужды притворяться, никогда не видели его два раза подряд с одним и тем же выражением лица. Он льстил всем, не уважая никого, любил красоту, не различая пола, — это был один из тех гермафродитов, какие по прихоти природы появляются в эпохи упадка. Время от времени из этой смеси разнородных качеств возникала страстная жажда славы и бессмертия, тем более неожиданная, что тело, служившее ей вместилищем, было хрупким и женственным — за это юношу называли не иначе как Лоренцино. Ближайшие друзья никогда не видели его ни смеющимся, ни плачущим — он лишь высмеивал и проклинал. В такие минуты лицо его, скорее миловидное, чем красивое, ибо он был смугл от природы и хмур, выражало поистине адскую злобу, и, хотя выражение это появлялось лишь на миг, словно молния, самым храбрым становилось не по себе. Когда Лоренцо было пятнадцать лет, папа Климент VII, возымев к нему какую-то странную привязанность, вызвал его в Рим, и у юноши несколько раз возникало желание убить своего покровителя; вернувшись затем во Флоренцию, он принялся всячески угождать герцогу Алессандро с такой ловкостью и таким раболепием, что вскоре стал не просто одним из его друзей, но, быть может, его единственным другом.

И в самом деле, сделав Лоренцино своим приближенным, герцог вполне мог обойтись без всех прочих. Кем только не был для него Лоренцино: шутом и льстецом, лакеем и шпионом, любовником и любовницей; и лишь когда у герцога Алессандро возникало желание поупражняться в фехтовании, его вечный спутник изменял ему, растягивался на какой-нибудь удобной постели или на мягких подушках, заявляя, что все эти латы слишком давят ему грудь, а все эти шпаги и кинжалы чересчур тяжелы для его руки. И пока Алессандро скрещивал клинок с лучшими тогдашними фехтовальщиками, Лоренцино играл узким и тонким женским ножичком и пробовал его острие, прокалывая золотые флорины и говоря, что только такая шпага ему по руке и другой он носить не желает. За эту изнеженность, раболепие и трусость люди стали называть его даже не Лоренцино, а Лоренцаччо.

Со своей стороны, герцог Алессандро полностью доверял Лоренцо и дал ему доказательство этого величайшего доверия, самое веское, какое только могло быть, — сделал его посредником во всех своих любовных связях. Какая бы прихоть ни обуяла герцога Алессандро, куда бы ни влекла его эта прихоть, в недосягаемую высь или на самое дно, домогался ли он красавицы-мирянки, или его вожделение проникало за святые монастырские стены, стремился ли он склонить к неверности чужую жену, или его желания воспламеняла непорочная юная дева — Лоренцо брался за все, и во всем добивался успеха; вот так он стал самым могущественным и самым ненавистным человеком во Флоренции после герцога Алессандро.

Между тем у Лоренцо был друг, столь же преданный ему, как сам он внешне был предан герцогу Алессандро; это был всего-навсего сбир по имени Микеле дель Таволаччино, убийца, благодаря заступничеству Лоренцо избежавший казни; в тюрьме его прозвали Скоронконколо, и это странное прозвище так за ним и закрепилось.

С тех пор этот человек состоял на службе у Лоренцо и жил у него в доме, всячески выказывая ему свою безмерную благодарность; так однажды, когда в его присутствии Лоренцо стал жаловаться, что ему досаждает некий придворный пакостник, Скоронконколо сказал в ответ:

— Хозяин, назовите мне только имя этого человека, и я обещаю, что уже завтра он не будет вас беспокоить.

Когда Лоренцо вновь пожаловался на этого человека, Скоронконколо промолвил:

— Скажите мне, кто он? Даже если это один из любимчиков герцога, я убью его.

Наконец, услышав от хозяина те же самые жалобы в третий раз, Скоронконколо воскликнул:

— Имя! Его имя! Будь это хоть сам Иисус Христос, я заколю его кинжалом!

Но и на этот раз Лоренцо ничего не сказал ему. Время еще не пришло.

Как-то утром герцог вызвал к себе Лоренцо раньше обычного. Лоренцо поспешил явиться: он застал герцога еще в постели. Накануне герцог увидел очень красивую женщину, супругу Леонардо Джинори, и вознамерился овладеть ею; за тем он и вызвал Лоренцо; в этом случае он особенно рассчитывал на его помощь, ибо женщина, которую он возжелал, приходилась Лоренцо родной теткой.

Лоренцо выслушал это предложение столь же невозмутимо, как если бы речь шла не о его родственнице, и ответил Алессандро, как отвечал ему обычно, что деньги отворяют любую дверь. Алессандро заметил, что Лоренцино прекрасно известно, где находится сокровищница, и ему остается лишь взять сколько нужно. С этими словами герцог вышел в другую комнату. Лоренцо покинул дворец, но, уходя, незаметно сунул под плащ великолепную кольчугу, не раз спасавшую жизнь герцогу, и бросил ее в колодец Седжо Каповано.

На следующий день герцог спросил Лоренцо, как подвигается дело; но Лоренцо ответил, что на этот раз женщина попалась порядочная и дело может несколько затянуться, а потом со смехом добавил, что герцогу остается лишь запастись терпением и развлекаться со своими монашками. Он имел в виду монастырь, где герцог Алессандро развратил сначала аббатису, а затем монахинь, превратив это святое место в свой гарем. В тот же день Алессандро посетовал, что потерял кольчугу, и, по его словам, дело было не в том, что она могла ему понадобиться, а в том, что она настолько не сковывала его движения и он так привык к ней, что порой не ощущал ее.

Лоренцо посоветовал заказать другую, но герцог возразил ему, что оружейник, сделавший кольчугу, покинул Флоренцию и ни у кого не хватит мастерства заменить его.

Прошло несколько недель; герцог время от времени осведомлялся у Лоренцо, как подвигается дело с синьорой Джинори, а Лоренцо всякий раз отделывался пустыми обещаниями, и в итоге, посредством самой этой задержки, сумел до предела разжечь желание герцога овладеть женщиной, сопротивлявшейся так долго.

Наконец, утром 6 января 1536 года (по старому стилю) Лоренцо пригласил сбира позавтракать с ним, что он делал уже не раз, пребывая в добром расположении духа. После того как они сели за стол и дружески осушили две-три бутылки вина, Лоренцо промолвил:

— Ну а сейчас вернемся к врагу, о котором я тебе говорил. Теперь, хорошенько узнав тебя, я уверен, что в минуту опасности могу рассчитывать на тебя так же, как ты можешь рассчитывать на меня. Ты говорил, что готов разделаться с ним. Так вот, теперь для этого настало время, и вечером я отведу тебя в такое место, где мы сумеем управиться с нашим делом наверняка; ты не передумал?

Сбир снова стал заверять его в своей преданности, сопровождая эти заверения теми богохульными клятвами, которыми пользуются в таких случаях подобные люди.

Вечером, ужиная с герцогом и несколькими другими придворными, Лоренцо, по обыкновению, занял место рядом с Алессандро и прошептал ему на ухо, что сумел, наконец, посредством заманчивых посулов склонить свою тетку к свиданию с ним, но с непременным условием, что он придет один и не куда-нибудь, а в спальню Лоренцо: уступая желанию герцога, женщина хотела сохранить видимость добродетели. Кроме того, добавил Лоренцо, очень важно, чтобы никто не видел, как Алессандро войдет к нему в дом и выйдет оттуда, ибо его тетка настаивает на строгом соблюдении тайны. Алессандро так обрадовался, что согласился на все эти условия. Лоренцо заторопился домой, чтобы, по его словам, успеть все подготовить; в дверях он обернулся, и Алессандро взмахнул рукой, давая знать, что на его обещание можно положиться.

Отужинав, герцог тотчас же поднялся из-за стола и прошел к себе; там он снял обычную одежду и закутался в длинный атласный плащ, подбитый собольим мехом.

Перед тем как велеть лакею подать перчатки, он задумался, какие перчатки надеть — боевые или любовные?

На столе лежала пара кольчужных рукавиц и пара надушенных перчаток; лакей выжидающе смотрел на герцога.

— Подай мои любовные перчатки, — произнес Алессандро, и лакей подал ему надушенные перчатки.

Герцог вышел из дворца Медичи в сопровождении всего лишь четырех человек — капитана Джустиниано да Чезена; одного из своих приближенных, также носившего имя Алессандро, и двух телохранителей, одного из которых звали Джомо, а другого — Венгерец; дойдя до площади Сан Марко, куда он свернул вначале, чтобы отвести подозрения от истинной цели своей вылазки, герцог отпустил Джустиниано, Алессандро и Джомо и, оставив при себе одного лишь Венгерца, направился к дому Лоренцо. Подойдя к Палаццо Состеньи, находившемуся напротив дома Лоренцо, он приказал Венгерцу остаться там и ждать его до утра; и что бы сбир ни увидел или ни услышал, кто бы ни вошел в дом или ни вышел оттуда, он должен был хранить молчание и не двигаться с места, а не то герцог прогневается на него. Если утром герцог не выйдет, Венгерец может возвращаться во дворец. Однако телохранитель, хорошо знакомый с такого рода похождениями герцога, не стал дожидаться утра и, увидев, как тот входит в дом своего друга Лоренцо, сразу же отправился во дворец, бросился на тюфяк, который ему каждый вечер стелили в герцогской спальне, и крепко заснул.

Тем временем герцог поднялся в спальню Лоренцо, где в камине жарко пылал огонь и где его ожидал хозяин дома; герцог отстегнул перевязь со шпагой и сел на кровать. Лоренцо тут же взял шпагу и обмотал вокруг нее перевязь, которую дважды продел через гарду, чтобы герцог не мог вытащить шпагу из ножен. Затем Лоренцо положил ее у изголовья кровати и, сказав герцогу, чтобы тот потерпел немного и что сейчас он приведет ту, которую Алессандро так жаждал увидеть, вышел, затворив за собой дверь, а поскольку дверь эта была с защелкой, герцог, сам того не зная, оказался в западне.

Лоренцо назначил Скоронконколо встречу на углу улицы, и Скоронконколо, верный приказу, ждал его там. Вне себя от радости, Лоренцо приблизился к нему и хлопнул его по плечу.

— Брат, — сказал он, — час настал. Враг, о котором я тебе говорил, заперт в моей спальне: ты по-прежнему намерен избавить меня от него?

— Идем! — коротко ответил сбир.

И они вместе вошли в дом.

Поднявшись до середины лестницы, Лоренцо остановился.

— Не бери в голову, — сказал он, повернувшись к Скоронконколо, — если этот человек окажется другом герцога, и не отступай от своего обещания, кто бы он ни был.

— Будьте спокойны, — ответил сбир.

На площадке лестницы Лоренцо остановился снова.

— Кто бы он ни был, ты слышишь? — в последний раз обратился он к своему сообщнику.

— Кто бы он ни был, хоть сам герцог, — нетерпеливо откликнулся Скоронконколо.

— Хорошо, хорошо, — прошептал Лоренцо, вынимая шпагу из ножен и пряча ее под плащом.

Затем он осторожно отворил дверь и вошел в спальню первым, за ним — сбир. Алессандро лежал на кровати, повернувшись лицом к стене, и, очевидно, дремал, так как даже не обернулся на шум. Лоренцо подошел вплотную к кровати и со словами «Вы спите, синьор?» нанес герцогу такой ужасный удар шпагой, что клинок, войдя в спину чуть ниже плеча, вышел с другой стороны ниже соска, пронзив диафрагму и, следственно, нанеся Алессандро смертельное ранение.

Тем не менее, даже будучи смертельно раненным, герцог Алессандро, отличавшийся неимоверной силой, в один прыжок выскочил на середину комнаты и уже готов был броситься к двери, оставшейся открытой, но тут Скоронконколо шпагой нанес ему рубящий удар по виску, отхватив чуть не целиком левую щеку. Герцог замер на месте и зашатался, а Лоренцо, воспользовавшись этим, схватил его поперек тела, толкнул обратно к кровати, опрокинул навзничь и навалился на него всей своей тяжестью. В это мгновение Алессандро, который до тех пор не издал ни звука, словно дикий зверь, попавший в западню, вдруг закричал, зовя на помощь. Тотчас же Лоренцо левой рукой заткнул ему рот с такой силой, что его большой палец и часть указательного попали внутрь. Алессандро инстинктивно сжал зубы, послышался хруст дробящихся костей, и теперь уже Лоренцо отшатнулся назад, крича от нестерпимой боли. И тогда Алессандро, хотя из двух ран у него хлестала кровь и он то и дело отхаркивался ею, набросился на Лоренцо и, подмяв его под себя, словно хрупкую тростинку, стал душить обеими руками. В эту страшную минуту сбир тщетно пытался помочь хозяину: противники схватились так тесно, что нельзя было поразить одного, не рискуя задеть другого. Несколько раз он ударил шпагой между ногами Лоренцо, однако острие прошло через одежду герцога и меховую подкладку, не достав до тела. Внезапно он вспомнил, что у него еще есть нож, отбросил шпагу с ее бесполезным теперь длинным клинком и вцепился в герцога сзади. Слившись воедино с бесформенным клубком, который метался по комнате в слабом свете горящего камина, он искал, куда бы ему вонзить нож. Наконец, он добрался до горла герцога и всадил туда лезвие по самую рукоятку; но, видя, что Алессандро все никак не падает, стал поворачивать нож в разные стороны и, по словам историка Варки, так поворошил им, что перерезал герцогу артерию и почти отделил голову от туловища. Герцог захрипел в последний раз и упал. Скоронконколо и Лоренцо, упавшие вместе с ним, поднялись на ноги и отступили на шаг; затем, поглядев друг на друга, они ужаснулись: их одежда была залита кровью, а лица покрывала смертельная бледность.

— Думаю, он уже мертв, — сказал сбир.

Но Лоренцо с сомнением покачал головой, и тогда Скоронконколо подобрал свою шпагу и не спеша проткнул тело герцога; тот не шелохнулся: перед ними лежал труп.

Они взяли окровавленное тело за плечи и за ноги и положили на кровать, прикрыв сверху одеялом. Затем Лоренцо, запыхавшись от борьбы и едва не теряя сознания от боли, открыл выходившее на Виа Ларга окно, чтобы глотнуть свежего воздуха и прийти в себя, а заодно посмотреть, не сбежались ли люди на подозрительный шум. Шум действительно слышал кое-кто из соседей, и в особенности удивлялась долгой возне, доносившейся из дома Лоренцо, синьора Мария Сальвиати, вдова Джованни делле Банде Нере и мать Козимо. Но, в предвидении того, что сейчас произошло, Лоренцо, дабы приучить соседей к подобным звукам, раз двадцать устраивал у себя шумные потасовки, сопровождаемые воплями и проклятиями, и теперь соседи не усмотрели ничего необычного в шуме, исходившем из дома человека, которого одни считали безумцем, а другие подлецом; так что, в сущности говоря, никто не обратил внимания на происходящее, и на улице и в прилегающих домах все, по-видимому, было спокойно.

Немного отдышавшись, Лоренцо и Скоронконколо вышли из спальни, заперев ее не только на защелку, но и на ключ; затем Лоренцо спустился к своему домоправителю Франческо Дзеффи, забрал все наличные деньги, какие были в доме, приказал одному из слуг по имени Фречча следовать за ним и, сопровождаемый лишь этим слугой и Скоронконколо, взял почтовых лошадей — для этого он заранее запасся подорожной у епископа Марци — и без остановки, одним духом, домчался до Болоньи, где ненадолго спешился, чтобы перевязать израненную руку, два пальца которой были почти оторваны (впоследствии их удалось восстановить, но от раны остался неизгладимый шрам), затем снова сел на коня и в понедельник ночью прибыл в Венецию. Сразу же по прибытии он вызвал к себе Филиппо Строцци, года за четыре перед тем изгнанного из Флоренции и в это время находившегося в Венеции, и, показав ему ключ от своей спальни, промолвил:

— Видите этот ключ? Так вот, он от двери комнаты, где лежит труп герцога Алессандро, убитого мной.

Филиппо Строцци не хотел верить подобной новости; тогда Лоренцо вытащил из дорожной сумки свою окровавленную одежду и, показав ему свою изувеченную руку, произнес:

— Глядите, вот доказательство.

И тогда Филиппо Строцци кинулся ему на шею, назвал его флорентийским Брутом и попросил его отдать двух его сестер замуж за двух своих сыновей.

Так был убит Алессандро Медичи, первый герцог Флоренции и последний прямой потомок Козимо Старого, Отца отечества, — ибо Климент VII умер в 1534 году, а кардинал Ипполито — в 1535-м. В связи с этим убийством нельзя не заметить одно любопытное обстоятельство: шестикратное повторение числа шесть: Алессандро был убит в 1536 году в возрасте 26 лет, 6 января, в шесть часов утра, от шести ран, после шести лет правления.

Между тем настало утро воскресного дня, и около полудня, видя, что герцог не появляется, Джомо и Венгерец всерьез встревожились; кинувшись к кардиналу Чибо, они поведали ему о подозрениях, заставивших их явиться к нему, и рассказали ему все, что им было известно. Кардинал тотчас же послал к епископу, чтобы справиться у него — не говоря ему пока, с какой целью он этим интересуется, — не покидал ли кто-нибудь прошедшей ночью город. Ну а поскольку епископ ответил, что ночью Лоренцо Медичи и двое его слуг взяли почтовых лошадей и направились в сторону Болоньи, у кардинала не осталось никаких сомнений в том, что совершено убийство. Но, будучи отрезанным от внешней помощи, почти не имея солдат и находясь в городе, где герцога все поголовно ненавидели, он опасался какого-нибудь бунта, и, хотя народ был безоружен, кардинал, прекрасно понимая общественное настроение, сознавал, что, если не будут приняты жесткие меры, народ этот, пуская в ход всего лишь камни, вполне способен изгнать всех, кто был причастен к тирании Алессандро. И потому, даже еще не вскрыв спальню убийцы и не убедившись, что герцог действительно мертв, кардинал написал несколько приказов: в Пизу, своему брату Лоренцо, чтобы тот срочно пришел к нему на подмогу, собрав как можно больше войск; Алессандро Вителли, чтобы тот покинул Читта ди Кастелло и поспешил со своим гарнизоном во Флоренцию; командиру отрядов в Муджелло, чтобы тот со своими солдатами явился в город, и, наконец, Якопо деи Медичи, коменданту Ареццо, чтобы тот находился в боевой готовности. Одновременно, дабы отвести мысли горожан подальше от правды, было велено рассыпать перед дворцом песок, как если бы делались приготовления к скачкам за кольцом, и когда, как это было принято, придворные явились к утреннему выходу герцога, им заявили, что он всю ночь веселился и развлекался игрой, поэтому еще спит, а перед тем как уснуть, приказал не будить его, ибо следующей ночью намеревался устроить маскарад. Так что прошел целый день, и никто ни о чем не догадался; затем, с наступлением вечера, спальню Лоренцино открыли и, как и ожидалось, обнаружили там безжизненное тело герцога, лежащего в том же положении, в каком его оставили убийцы, ибо никто в комнату не входил. Тотчас же, завернутое в ковер, оно было под покровом ночи тайно перенесено в церковь Сан Джованни, а оттуда — в старую ризницу базилики Сан Лоренцо. Той же ночью через несколько городских ворот во Флоренцию вошли вызванные войска, так что к утру понедельника кардинал уже был готов противостоять любому развитию событий.

И произошло это вовремя: с быстротой, присущей страшным новостям, весть о смерти герцога распространилась по городу; но, хотя и вызывая радость, которую никто и не старался скрыть, она не служила толчком к какой-либо смуте. Правда, объяснялось это тем, что подобная новость уже дважды разлеталась по городу, производя точно такую же радость, а потом опровергалась; так что все опасались угодить в ловушку, где прежде одни потеряли свободу, а другие — жизнь. Тем не менее, когда день стал стал клониться к вечеру, и горожане поняли, что счастливое известие так никто и не опроверг, они отважились покинуть порог своих домов, чтобы выйти на площади, и там, сбившись в более или менее возбужденные кружки, принялись обсуждать, какой образ правления должен прийти на смену тому, что рухнул со смертью герцога, и кто более всего достоин занять должность гонфалоньера, то ли на определенный срок, то ли пожизненно; затем стали звучать имена тех, кто должен быть вознагражден или наказан, в зависимости от того, остались они верны Республике или предали свободу. А пока все судачили таким образом, в толпу стали просачиваться монахи-доминиканцы из монастыря Сан Марко, нашептывая, что настали времена, предсказанные блаженным мучеником Савонаролой, что теперь можно разобраться, правдивыми или лживыми были его пророчества, и что Флоренция вновь обретет, наконец, свою старинную и святую свободу и все те благости, все то блаженство, все те милости, какие устами этого мученика были предсказаны возлюбленному городу Господа Бога; и нашлось много таких, кто в самом деле проникся верой в эти слова, а те, кто не поверил им, притворились, будто поверили.

Все это говорилось и делалось в то самое время, когда совет Сорока восьми, созванный с помощью булавоносцев, собрался во дворце Медичи, именуемом ныне Палаццо Рикарди, в покоях кардинала Чибо, дабы решить, что делать дальше; но собравшиеся там члены совета, которые видели брожение народа и разделяли его надежды, его страхи и его пристрастия, ни за что, вероятно, — не страшись они изгнанников, находившихся за пределами города, и народа, находившегося внутри него, — не пришли бы к согласию ни в чем, настолько различными были их чаяния. Наконец один из них, Доменико Каниджани, попросил слова и, добившись тишины, предложил выбрать взамен Алессандро его внебрачного сына Джулио. Услышав это предложение, все разразились смехом, ибо тому, кто был назван, исполнилось всего лишь пять лет и подобный выбор чересчур явно означал бы передачу в руки кардинала не опекунства, а всевластия; и потому все принялись хохотать и покачивать головой, так что кардинал, видя, насколько дурное впечатление произвел этот совет, стал первым, кто его отверг. Затем поднялся кто-то другой и предложил выбрать юного Козимо деи Медичи, о чьем появлении на свет в 1519 году мы говорили выше и кому в это время было семнадцать лет; услышав такое предложение, все прекратили смеяться, стали переглядываться с соседями и одобрительно кивать в знак того, что, возможно, это наилучшее решение, тем более, что к приязни, которую вызывал этот юноша, присоединялось и его право на трон, ведь после Лоренцо, находившегося в бегах, именно Козимо был ближайшим родственником герцога Алессандро и, стало быть, наследником его власти. И тогда Палла Ручеллаи, намеревавшийся предложить кандидатуру Филиппо Строцци, приверженцем которого он был, но увидевший, сколь благожелательно было встречено имя Козимо, не осмелился включить своего патрона в эту борьбу, однако изо всех сил воспротивился дальнейшему обсуждению, ссылаясь на отсутствие многих влиятельных граждан из числа изгнанников. Возражение такого рода было отвергнуто одновременно ФранческоГвиччардини и Франческо Веттори, однако Палла Ручеллаи стоял на своем и проявил такую настойчивость, что заседание завершилось, не приняв никакого решения, если не считать того, что власть была на три дня передана в руки кардинала.

Но это половинчатое решение, которое ничего не могло ни исправить, ни предотвратить и все оставляло в подвешенном состоянии, никого не устроило, и народ стал открыто выражать свое недовольство: когда кто-либо из участников этого обсуждения проходил мимо лавок ремесленников, те стучали молотками по своим столам, верстакам и наковальням, во всеуслышание говоря:

— Если вы не хотите или не можете справиться с государственными делами, позовите нас, и уж мы-то с ними справимся.

Весь город был охвачен брожением, уже так давно невиданным во Флоренции, как вдруг послышались радостные крики и все бросились к воротам Сан Галло навстречу красивому молодому человеку, который ехал верхом, во главе многочисленного отряда, причем с таким царским величием, что казалось, по словам Варки, будто он скорее заслуживал власти, чем желал ее. То был Козимо деи Медичи: извещенный друзьями о происходящих событиях, он приехал из своего загородного дома Треббио, чтобы бросить на чашу весов, на которых решалась в этот час судьба государства, весомость собственного присутствия и собственной популярности.

Дело в том, что Козимо действительно был необычайно любим народом, любим за свои личные качества, любим за своих предков, ибо его прапрадедом был Лоренцо, внук Аверардо и брат Козимо Старого, Отца отечества, а его отцом — знаменитый военачальник Джованни деи Медичи. Скажем в нескольких словах о том, что представлял собой этот прославленный кондотьер.

Он был сын Джованни деи Медичи, внука Лоренцо Старого, и Катерины, дочери Галеаццо, герцога Миланского; отец его умер молодым, и мать, в рассвете лет оставшаяся вдовой, сменила сыну имя Лодовико, данное ему при крещении, на Джованни, чтобы, насколько это было в ее силах, возродить своего умершего супруга в сыне. Вскоре она прониклась таким страхом за своего возлюбленного сына и так была заинтересована в том, чтобы ветвь прославленного рода, последним отпрыском которой он был, не угасла, что, дабы оградить его от угрожавшей ему опасности, переодела его девочкой и укрыла в монастыре Анналены. Точно так же поступила Фетида со своим сыном Ахиллом, но ни богиня, ни смертная женщина не могли обмануть судьбу: обоим суждено было стать героями и умереть молодыми.

Но когда мальчику исполнилось двенадцать лет, оставлять его долее среди его юных товарок стало уже невозможно: каждое слово, каждый жест изобличали обман с переодеванием; так что он возвратился под материнский кров и вскоре принял боевое крещение в Ломбардии, где уже очень рано снискал прозвище Непобедимый. Спустя короткое время, в связи с военными приготовлениями герцога Урбинского и Малатесты Бальони, он был назначен командующим войсками Республики, а затем вернулся в Ломбардию в качестве командующего войсками лиги, выступавшей на стороне короля Франции, однако на подступах к Боргофорте выстрелом из фальконета был ранен в ногу чуть выше колена, причем в то самое место, куда его ранило в битве при Павии. Ранение оказалось настолько серьезным, что ногу пришлось отрезать по самое бедро; все происходило ночью, и Джованни не пожелал, чтобы кто-то другой светил хирургам, держа в руке факел; он держал его до конца ампутации, и ни разу, пока она длилась, рука его не дрогнула настолько, чтобы поколебать ровное пламя. Но либо ранение было смертельным, либо операция прошла неудачно, только на третий день после нее Джованни деи Медичи скончался. Ему было двадцать девять лет.

Смерть его чрезвычайно обрадовала немцев и испанцев, на которых он наводил ужас. До него, по словам Гвиччардини, итальянская пехота прозябала в ничтожестве и небрежении; именно он преобразовал ее и прославил; вот почему он так любил свое войско, которое было его детищем и которому он всегда отдавал причитающуюся ему долю добычи, оставляя себе лишь свою долю славы; солдаты же любили его так горячо, что называли не иначе как повелителем и отцом. И потому после его смерти все они облачились в траур и заявили, что никогда не отступятся от черного цвета своей одежды; свою клятву они исполняли настолько незыблемо, что начиная с этого времени Джованни деи Медичи стали называть Джованни делле Банде Нере, и под этим прозвищем он известен куда более, чем под отцовским именем.

Вот что было за спиной у Козимо, когда он явился во Флоренцию, чтобы вступить в наследство, оставленное Алессандро; и потому, как мы сказали, он получил его при всеобщем ликовании, и народ, к которому присоединилась целая толпа старых солдат, в свое время служивших под начальством Джованни делле Банде Нере, сопровождала юношу до самого дворца его матери, радуясь и одновременно роняя слезы, восклицая: «Да здравствует Козимо!» и «Да здравствует Джованни! Да здравствует отец и да здравствует сын!»

На другой день после торжественного вступления Козимо в город кардинал велел передать ему, что ждет его во дворце Синьории. Но, видя эти толпы народа и слыша эти неумолчные крики, мать юноши, у которой он был единственным сыном и которая так рано овдовела, при всей храбрости своей души начала умолять его остаться подле нее; однако Козимо тотчас же прервал ее, сказав:

— Чем глубже эта несчастная страна погружается в пучину невзгод и чем страшнее те опасности, какие мне угрожают, тем решительнее я должен ради нее жертвовать собой и рисковать своей жизнью; и делаю я это тем охотнее, что всегда помню: отцом моим был монсиньор Джованни, которого ни одна опасность, сколь бы велика она ни была, никогда не заставила опустить глаза и отступить хоть на шаг, а моя мать, дочь Якопо Сальвиати и синьоры Лукреции деи Медичи, неизменно говорила мне, что, пока я страшусь и почитаю Господа, ничего другого страшиться мне не надо.

С этими словами он поцеловал мать и вышел из дома; стоило ему ступить на улицу, и его тотчас же окружили толпы людей, подняли на руки и с триумфом отнесли во дворец.

Там он застал кардинала, который, едва заметив молодого человека, тотчас же отвел его в сторону и, подведя к оконной нише, осыпал приветственными речами, а затем спросил у него, будет ли он, если его изберут герцогом, соблюдать следующие четыре требования:

1° творить суд беспристрастно, не делая различия между богатыми и бедными;

2° не оспаривать власть императора Карла V;

3° отомстить за смерть герцога Алессандро;

4° милостиво обходиться с синьором Джулио и синьорой Джулией, его внебрачными детьми.

В ответ Козимо заявил, что эти четыре требования справедливы и потому он честью своей клянется соблюдать их. После чего кардинал вошел в зал заседаний и начал свою речь с двустишия из шестой книги «Энеиды» Вергилия (первая строка этого двустишия станет позднее девизом Козимо):

Намек был очевиден, так что бо́льшая часть собравшихся встретила его рукоплесканиями, и немедленно были закреплены следующие положения:

1° синьор Козимо, сын синьора Джованни деи Медичи, избран главой и правителем Республики, но не будет носить титула герцога;

2° отлучаясь из города, синьор Козимо обязан оставлять взамен себя наместника, и этим наместником всегда должен быть флорентиец, а не иностранец;

3° синьору Козимо как главе и правителю Республики будет выплачиваться в качестве жалованья сумма в размере двенадцати тысяч золотых флоринов, каковая сумма никогда не может быть повышена.

Кроме того, был избран совет из восьми граждан, с которым Козимо предстояло обсуждать государственные дела. Этими восьмью гражданами были: мессер Франческо Гвиччардини, мессер Маттео Никколини, Руберто Аччаюоли, Маттео Строцци, Франческо Веттори, Джулиано Каппони, Якопо Джанфильяцци и Раффаэло деи Медичи.

Козимо покорно принял все эти условия, а народ восторженно принял Козимо как своего правителя.

Позднее, 28 февраля 1537 года, пришла жалованная грамота от императора Карла V, где говорилось, что верховная власть во Флоренции принадлежит синьору Козимо, сыну Джованни деи Медичи, и его законным наследникам, поскольку он является ближайшим родственником покойного герцога Алессандро.

Так прекратила царствовать во Флоренции старшая ветвь рода Медичи и взошла на трон его младшая ветвь.

МЛАДШАЯ ВЕТВЬ

С Козимо случилось то же, что случается со всеми гениальными людьми, которых революция возносит на вершину власти: оказавшись на нижней ступени лестницы, ведущей к трону, они принимают диктуемые им условия, а добравшись до последней ступени, диктуют свои собственные.

Положение его было затруднительным: ему предстояло сражаться одновременно и с внутренними врагами, и с внешними; ему предстояло привести твердое правление, единую власть и незыблемую волю на смену правлениям либо слабым, либо тираническим, на смену формам власти, враждебным друг другу и, следственно, разрушающим друг друга, на смену порывам воли, которые, исходя то сверху, то снизу, создают вечное, словно приливы и отливы, чередование господства то богатой верхушки, то толпы, расшатывающее устои государства и не позволяющее возвести что-либо прочное и незыблемое; вдобавок нужно было соблюдать права и свободы флорентийцев, чтобы ни аристократы, ни горожане, ни ремесленники не почувствовали, что у них появился повелитель; этим гордым конем, еще не покорившимся тирании, следовало править железной рукой, но в шелковой перчатке.

И Козимо определенно был во всех отношениях человеком, способным справиться с такой задачей: скрытный, как Людовик XI, страстный, как Генрих VIII, отважный, как Франциск I, упорный, как Карл V, блистательный, как папа Лев X, он обладал всеми пороками, какие омрачают частную жизнь человека, и всеми добродетелями, какие придают блеск жизни общественной. Поэтому семья его была несчастна, а народ свой он осчастливил.

Вначале скажем о темной стороне его жизни. У Козимо было пять сыновей и четыре дочери.

Назовем его сыновей:

Франческо, взошедший на трон после смерти отца;

Фердинандо, ставший герцогом после смерти Франческо;

дон Пьетро, Джованни и Гарсиа. Я не говорю о другом Пьетро, не прожившем и года.

Дочерей Козимо звали Мария, Лукреция, Изабелла и Вирджиния.

Расскажем вкратце, каким образом в этом могущественном семействе обосновалась смерть, проникшая туда, как и в первую семью в истории человечества, посредством братоубийства.

Однажды Джованни и Гарсиа охотились на пустошах Мареммы. Девятнадцатилетний Джованни уже стал кардиналом, а Гарсиа пока что был всего лишь любимчиком матери. Весь остальной двор находился в это время в Пизе, куда Козимо, месяцем ранее учредивший орден Святого Стефана, прибыл, чтобы торжественно принять полномочия великого магистра.

Братья, давно уже питавшие друг к другу глухую неприязнь — Гарсиа не мог простить Джованни, что отец любил его больше, а Джованни не мог простить Гарсиа, что тот был любимцем матери, — повздорили из-за убитой косули: каждый уверял, что это его трофей. В разгар спора Гарсиа выхватил охотничий нож и ударил им брата; раненный в бедро, Джованни упал и, обливаясь кровью, стал звать на помощь. Прибежавшие люди из свиты принцев застали Джованни в одиночестве, перевезли его в Ливорно и сообщили о случившемся великому герцогу. Козимо поспешил в Ливорно и собственноручно перевязал рану сына, ибо этот государь, один из образованнейших людей своего времени, обладал обширными медицинскими познаниями; но, несмотря на этот отеческий уход, через пять дней после ранения, 26 ноября 1562 года, Джованни умер на руках отца.

Козимо вернулся в Пизу; при виде непроницаемой, точно бронза, маски, которую он обычно носил на лице, можно было подумать, будто ничего не произошло. Гарсиа добрался до города раньше отца, и мать спрятала его в своих покоях; однако несколько дней спустя, видя, что Козимо ни единым словом не упоминает умершего сына, словно тот и не существовал вовсе, герцогиня уговорила убийцу броситься к ногам отца и молить его о прощении. Но юноша дрожал всем телом от одной мысли, что окажется лицом к лицу со своим судьей, и, дабы ободрить сына, мать решила сопровождать его. Козимо сидел, погруженный в задумчивость, в одном из самых отдаленных покоев дворца.

Увидев на пороге жену и сына, Козимо встал; Гарсиа тотчас же бросился к ногам отца, обнимая его колени и моля о прощении. Мать остановилась в дверях, протягивая к мужу руки. Козимо держал руку за пазухой; он выхватил кинжал, который обычно носил на груди, и со словами «Не будет Каина в моей семье!» ударил дона Гарсиа.

Несчастная мать увидела, как блеснула сталь, и кинулась к Козимо; но она успела только подхватить смертельно раненного сына, который, шатаясь, попытался встать на ноги и закричал: «Мама! Мама!»

В тот же день, 6 декабря 1562 года, дон Гарсиа скончался.

Спустя мгновение после того, как он испустил дух, Элеонора Толедская легла рядом с сыном, закрыла глаза и не захотела больше их открыть; через неделю она умерла — по словам одних, от горя, по уверениям других, от голода.

Три мертвых тела ночью, без всяких почестей, доставили во Флоренцию; было объявлено, что оба брата и мать умерли от болезнетворных испарений Мареммы.

Поистине, имя Элеонора Толедская приносило несчастье. Дочь дона Гарсиа — брата герцогини Элеоноры, приходившегося крестным юному братоубийце, — еще совсем юной девушкой прибыла ко двору своей тетки и под щедрым тосканским солнцем расцвела, словно один из цветов, давших имя Флоренции. При дворе даже поговаривали, будто великий герцог Козимо воспылал к ней неистовой страстью, и, поскольку было известно, как герцог устраивает подобные дела, добавляли, что подкупом либо угрозами он принудил слуг юной принцессы открыть ему дверь в ее спальню, вошел туда ночью и вышел оттуда только на другое утро; что в последующие ночи он приходил снова и эта связь получила такую огласку, что ему пришлось выдать красавицу-возлюбленную замуж за своего сына Пьетро. Из всего этого достоверно известно лишь одно: решение о браке между принцем и принцессой было принято в то время, когда этого никто не ожидал, и к тому же без ведома самого Пьетро.

То ли до принца дошли странные слухи о поведении Элеоноры, то ли удовольствие, доставляемое обществом красивых юношей, было ему дороже, чем близость красивой молодой женщины, но только новобрачные не выглядели счастливыми и жили каждый своей жизнью. Элеонора Толедская была молода и прекрасна, в ней текла испанская кровь, которая загорается огнем в женщине даже у подножия алтаря, муж пренебрегал ею, — и она полюбила молодого человека по имени Алессандро, сына известного флорентийского капитана Франческо Гачи; но эта первая любовь не имела продолжения: узнав, что мужу той, которую он любил, стало известно об их взаимном чувстве и прекрасная Элеонора может пострадать, Алессандро удалился в монастырь капуцинов и похоронил свою любовь или, по крайней мере, скрыл ее под власяницей, но, пока он молился за Элеонору, Элеонора забыла его.

Тот, кто заставил ее забыть бедного Алессандро, став его преемником, был молодой рыцарь ордена Святого Стефана. Он отнюдь не отличался такой же скромностью, как Алессандро, а потому вся Флоренция скоро узнала, что он пользуется взаимностью, и, вероятно, скорее по этой причине, а не за убийство Франческо Джинори, которого он убил в поединке, состоявшемся между Палаццо Строцци и Порта Росса, его сослали на остров Эльба; но ссылка не убила любовь: не имея возможности видеться, влюбленные обменивались письмами; одно из писем попало в руки великого герцога Франческо; молодого рыцаря тайно доставили с острова Эльба в тюрьму Барджелло; той же ночью к нему в камеру вошли исповедник и палач; когда исповедь закончилась, палач удавил узника. На следующий день Франческо сам сообщил невестке о казни ее любовника.

Одиннадцать дней она оплакивала его, опасаясь за собственную жизнь, а 10 июля получила приказ приехать в загородный дворец Каффаджоло, где уже несколько месяцев жил ее муж; и тут она поняла, что для нее все кончено, однако ослушаться не решилась, ибо не знала, где и у кого искать спасения; она лишь попросила, чтобы ей позволили отложить отъезд до следующего дня, а затем села у колыбели своего сына Козимо и, склонившись над ребенком, всю ночь плакала и вздыхала.

Приготовления к отъезду заняли какое-то время, так что Элеонора выехала из Флоренции лишь в три часа пополудни; кроме того, подчиняясь безотчетному чувству, она каждую минуту приказывала кучеру придержать лошадей и в итоге прибыла в Каффаджоло к ночи. К ее великому удивлению, дворец казался необитаемым.

Кучер распряг лошадей, и, пока сопровождавшие ее лакеи и служанки выносили из кареты поклажу, Элеонора Толедская одна вошла в великолепную виллу, которая в этот час, погруженная в темноту, показалась ей печальной и мрачной, как могила. Легко и неслышно, словно тень, поднялась она по лестнице и, дрожа от страха, направилась к себе в спальню. Все двери на ее пути были широко распахнуты, но, когда она ступила на порог спальни, из-за драпировки высунулась рука с кинжалом, Элеонора ощутила в груди холод стали, испустила вопль и упала. Она была мертва! Дон Пьетро, не пожелав доверить дело мщения никому другому, убил ее сам.

И тогда, видя, что Элеонора лежит недвижно, вся в крови, дон Пьетро вышел из-за портьеры, опустившейся у него за спиной, и пристально посмотрел на несчастную, которой он только что нанес удар. Удостоверившись, что она уже испустила дух, настолько твердой и опытной рукой был нанесен этот удар, он встал на колени у тела жены, поднял к Небу окровавленные руки, моля Бога даровать ему прощение за совершенное злодеяние, и во искупление этого преступления поклялся никогда больше не жениться: странная клятва, ведь если верить скандальным слухам о неприязни дона Пьетро к женщинам, выполнить такой зарок ему было легче, нежели любой другой!

Затем палач превратился в погребальщика; он положил тело, из которого только что изгнал душу, в заранее приготовленный гроб, закрыл его крышкой и отправил во Флоренцию, где той же ночью оно было тайно погребено в церкви Сан Лоренцо.

Стоит добавить, что дон Пьетро нарушил данную им клятву: в 1593 году он женился на Беатрисе де Менезиш; правда, случилось это через семнадцать лет после убийства Элеоноры, а к тому времени Пьетро Медичи, при его характере, должен был забыть не только данную им клятву, но и событие, послужившее ей причиной.

Оставим на время мужчин, к которым мы поневоле вернемся, рассказывая об отравлении Франческо и Бьянки Капелло, и перейдем к женщинам.

Старшую из дочерей Козимо звали Мария; в семнадцать лет она, говоря словами Шекспира о Джульетте, была одним из прекраснейших весенних цветков Флоренции. Юный Малатести, паж великого герцога Козимо, влюбился в Марию, а в сердце бедной девочки вспыхнуло ответное чувство — первая любовь, ни в чем не знающая отказа; один придворный, старик-испанец, застал влюбленных наедине и рассказал об увиденном великому герцогу.

Семнадцатилетняя Мария умерла от яда; Малатести был брошен в темницу; десять или двенадцать лет спустя ему удалось бежать и добраться до острова Кандии, где его отец командовал венецианскими войсками; через два месяца, на рассвете, его нашли мертвым на углу улицы.

Вторую дочь Козимо звали Лукреция; в девятнадцать лет она стала супругой герцога Феррарского. Однажды во Флоренцию прибыл гонец с сообщением о внезапной смерти герцогини. При дворе было сказано, что она скончалась от злокачественной лихорадки; в народе говорили, что ее убил муж в приступе ревности.

Третью дочь Козимо звали Изабеллой: она была его любимицей.

Как-то раз, когда Джорджо Вазари, стоя на лесах, скрывавших его от посторонних глаз, расписывал потолок в одном из залов Палаццо Веккьо, он увидел, как туда вошла Изабелла. Дело было в полдень, в сильную жару; не заметив, что она там не одна, Изабелла задернула занавеси, легла на диван и уснула.

Какое-то время спустя вошел Козимо и увидел спящую дочь; вскоре Изабелла вскрикнула, но то, что было дальше, Вазари не увидел — услышав этот крик, он закрыл глаза и притворился спящим.

Отдергивая занавеси, Козимо вспомнил, что как раз в этом зале должен работать Джорджо Вазари; он поднял глаза и заметил леса под потолком; в то же мгновение ему пришла в голову, что художник мог все увидеть. Козимо неслышно поднялся по лестнице; на подмостях он обнаружил Вазари, спавшего в углу, лицом к стене. Герцог подошел ближе, вытащил кинжал и медленно поднес его к груди Вазари, чтобы убедиться, действительно ли тот спит или только притворяется спящим. Вазари не шелохнулся, дыхание его оставалось ровным и спокойным, и Козимо, уверившись в том, что его любимый художник спит, спрятал кинжал в ножны и спустился с лесов.

Вазари вышел из зала в то время, когда обычно заканчивал работу, а на следующий день пришел в то время, когда обычно начинал ее; это хладнокровие спасло ему жизнь: если бы он попытался скрыться, его участь была бы решена. Кинжал или яд Медичи нашли бы его повсюду.

Это произошло в 1557 году.

Через год Изабелле исполнилось шестнадцать лет, пора было подумать о ее замужестве. Появились искатели ее руки, и Козимо остановил свой выбор на Паоло Джордано Орсини, герцоге ди Браччано, но, как говорили, поставил ему условие: Изабелла должна была не менее шести месяцев в году проводить в Тоскане.

Против всех ожиданий, новобрачный вел себя так, словно союз был заключен без любви и по принуждению; никто не мог объяснить этого странного равнодушия мужа к молодой, красивой жене, но, так или иначе, неприязнь эта действительно существовала, и бо́льшую часть года Паоло Джордано Орсини проводил в Риме, вдали от жены, которую, несмотря на ее жалобы, всякий раз оставлял одну в Тоскане. Молодая, красивая, страстная, жившая при одном из самых развращенных дворов мира, Изабелла вскоре заставила забыть о старых подозрениях, пятнавших ее репутацию, возбудив новые. Тем не менее Паоло Джордано Орсини молчаливо сносил все, ибо Козимо был жив, а при жизни Козимо герцог никогда не осмелился бы мстить его дочери; но в 1574 году Козимо скончался.

Покидая Флоренцию, Паоло Джордано Орсини оставлял жену под присмотром своего близкого родственника по имени Троило Орсини, и с определенного времени этот страж его чести стал писать ему, что во время его отсутствия Изабелла ведет себя столь безупречно, что лучшего желать не приходится; в итоге герцог почти уже отказался от своих планов мести, как вдруг Троило Орсини в ссоре, без свидетелей, ударом кинжала убил Лелио Торелло, пажа великого герцога Франческо, что вынудило его скрыться.

Вскоре стало известно, за что Орсини убил Торелло: оба были любовниками Изабеллы, и Орсини не желал делить ее с другим. Паоло Джордано Орсини одновременно узнал о предательстве родственника и об измене жены; он тотчас отправился во Флоренцию и прибыл туда в то самое время, когда Изабелла, опасаясь, что ее постигнет участь невестки, Элеоноры Толедской, убитой за пять дней перед тем, собиралась бежать из Тосканы и просить убежища у Екатерины Медичи, королевы Франции, однако этот неожиданный приезд прервал ее сборы.

Тем не менее, взглянув на мужа, Изабелла вздохнула свободнее: казалось, он явился к ней скорее как виновный, чем как судья; по его словам, он понял, что корень зла — в нем самом, и решил отныне вести жизнь более спокойную и более размеренную, а потому предлагает жене забыть все зло, какое она от него претерпела, он же, со своей стороны, забудет все обиды, какие она причинила ему. При том положении, в котором находилась Изабелла, такая сделка представлялась слишком заманчивой, чтобы от нее отказаться, и все же в тот день примирения между супругами не произошло.

На следующий день, 16 июля 1576 года, Орсини пригласил жену на большую охоту, которую он устраивал в своем поместье Черрето; Изабелла приняла приглашение и вечером приехала в поместье, сопровождаемая своими придворными дамами. Как только она вошла, герцог подошел к ней, держа на своре двух великолепных борзых. Он преподнес их в подарок Изабелле и предложил ей поохотиться с ними на следующее утро. Затем они сели ужинать.

За столом Орсини был таким веселым и оживленным, каким его никогда еще не видели, он осыпал жену любезностями, оказывал ей бесчисленные знаки внимания, словно нежный любовник, так что Изабелла, при всей своей привычке к лицемерию окружающих, почти поверила ему. Тем не менее, когда после ужина муж позвал ее в спальню и, подавая ей пример, вошел туда первым, она безотчетно вздрогнула, побледнела и, обратившись к синьоре Фрескобальди, своей старшей придворной даме, произнесла:

— Госпожа Лукреция, идти мне или не идти?

Но когда на пороге появился муж и, смеясь, спросил, войдет она все-таки или нет, она воспрянула духом и вошла.

Спальня выглядела как обычно, муж смотрел на Изабеллу все так же ласково — более того, наедине он, казалось, дал полную волю своим чувствам. Изабелла, обманутая этой нежностью, забыла обо всем на свете, и, когда она оказалась в таком положении, что не в состоянии была защищаться, Орсини вытащил из-под подушки заранее приготовленную веревку и накинул ее на шею жены. Страстные объятия сменились внезапно на смертельную петлю, и, несмотря на сопротивление Изабеллы, муж задушил ее, не дав ей даже вскрикнуть.

Так умерла Изабелла.

Оставалась Вирджиния; она вышла замуж за Чезаре д’Эсте, герцога Модены, вот и все, что о ней известно. Несомненно, судьба была к ней милосерднее, чем к трем ее сестрам: история забывает лишь счастливых.

Такова была темная сторона жизни Козимо; расскажем теперь о ее яркой стороне.

Козимо был одним из образованнейших людей своего времени; помимо прочего, утверждает Баччо Бальдини, он изучил множество растений, знал, откуда они происходят, в каких местах они живут дольше, где они вкуснее, где пышнее цветут, где обильнее плодоносят и какие цветы или плоды пригодны для того, чтобы исцелять болезни или раны людей и животных; будучи сам весьма сведущим химиком, он составлял на основе различных растений настои, вытяжки, масла, лекарства и бальзамы, которые раздавал всем, кто в них нуждался: богатым и бедным, тосканцам и чужеземцам, независимо от того, где они обитали — во Флоренции или в любой другой части Европы.

Козимо любил изящную словесность и покровительствовал ей; в 1541 году он основал Флорентийскую академию, которую называл своей любимой и благословенной академией: там надлежало читать и комментировать Данте и Петрарку. Вначале академия заседала во дворце на Виа Ларга; затем, желая предоставить ей большую свободу и удобства, Козимо отдал в ее распоряжение зал Большого Совета в Палаццо Веккьо, сделавшийся после падения Республики ненужным.

Пизанский университет, в свое время пользовавшийся покровительством Лоренцо Медичи, стяжал тогда определенную известность, но, оставленный в небрежении наследниками Лоренцо Великолепного, закрылся; Козимо снова открыл университет и дал ему значительные привилегии, чтобы обеспечить его существование; кроме того, он основал при этом университете школу, где сорок юношей, выказавших способности к наукам и происходивших из бедных семей, могли бы получать образование на личные средства герцога.

Он приказал привести в порядок и предоставить в распоряжение ученых все рукописи и книги библиотеки Лауренциана, которую начал собирать еще папа Климент VII.

Он обеспечил существование университетов во Флоренции и Сиене, учредив особый фонд для их поддержки.

Он открыл типографию, выписал из Германии Лоренцо Торрентино и заказал ему все издания, которые теперь носят имя этого знаменитого печатника.

Он приютил во Флоренции скитальца Паоло Джовио, а также изгнанника Шипьоне Аммирато; первый из них умер при герцогском дворе, и Козимо заказал для него надгробие с его статуей.

Он хотел, чтобы каждый, кто владел пером, писал свободно, сообразно своему вкусу, своим взглядам и дарованиям, и настолько вдохновил следовать этим путем Бенедетто Варки, Филиппо деи Нерли, Винченцо Боргини и многих других, что из одних только томов, посвященных ему в знак благодарности историками, поэтами и учеными его времени, можно было бы составить целую библиотеку.

Наконец, он добился, чтобы «Декамерон» Боккаччо, запрещенный Тридентским собором, был снова просмотрен папой Пием V, который умер, не успев завершить эту работу, а затем Григорием XIII, его преемником: великолепное издание 1573 года явилось итогом папской цензуры. Козимо добивался также отмены запрета на сочинения Макиавелли, однако умер, так и не дождавшись этого.

Козимо был знаток и ценитель искусства, и не его вина, что эру великих художников он застал лишь на исходе: из плеяды гениев, воссиявшей в годы правлений Юлия II и Льва X, оставался один Микеланджело.

Козимо сделал все, чтобы заполучить его: отправил к нему послом кардинала, предложил ему самому назначить себе жалованье, пообещал звание сенатора и любую должность на выбор; однако папа Павел III держал его при себе и не хотел никому уступать; и тогда, осознав, что флорентийский гигант ему не достанется, Козимо решил собрать вокруг себя лучших мастеров, каких можно было найти: Амманати, его инженер, построил ему по эскизам Микеланджело красивейший мост Святой Троицы, а также изваял мраморного Нептуна, украшающего площадь Великого Герцога.

По его заказу Баччо Бандинелли создал скульптурную группу Геркулеса и Кака, статуи папы Льва X, папы Климента VII, герцога Алессандро, Джованни делле Банде Нере и самого Козимо, лоджию на Новом Рынке и клирос в соборе.

Из Франции он вызвал Бенвенуто Челлини, чтобы тот отлил для него бронзового Персея, вырезал ему кубки из агата и вычеканил медали из золота. И когда однажды, рассказывает Бенвенуто в своих воспоминаниях, в окрестностях Ареццо нашли множество древних бронзовых статуэток, у которых не хватало либо головы, либо рук, либо ног, Козимо собственноручно отчищал их от грязи и ржавчины — с превеликой осторожностью, чтобы не повредить эти фигурки. Как-то раз Бенвенуто пришел к герцогу и застал его за работой; кругом были разложены молоточки и чеканы; дав Челлини молоточек, герцог приказал ему стучать по чекану, который сам он держал в руке: казалось, это не государь и придворный художник, а просто два золотых дел мастера, работающие за одним верстаком.

Занимаясь вместе с Франческо Ферруччи да Фьезоле химическими исследованиями, Козимо заново открыл искусство обработки порфира, утраченное с римских времен, и тут же воспользовался этим, заказав прекрасную чашу для Палаццо Питти и статую Правосудия, которую установили на площади Святой Троицы, на вершине гранитной колонны, подаренной ему папой Пием IV и воздвигнутой на том самом месте, где ему стало известно о победе, одержанной его военачальниками над Пьеро Строцци.

Козимо пригласил во Флоренцию Джамболонью и дал ему работу: по его заказу мастер изваял статую Меркурия и скульптурную группу «Похищение сабинянок», а впоследствии стал придворным архитектором его сына, герцога Франческо.

Он помог созреть дарованию Бернардо Буонталенти, а затем приставил его учителем рисования к своему наследнику.

Он поручил архитектору Триболо построить виллу Кастелло и разбить вокруг нее сады.

Он приобрел Палаццо Питти, оставив дворцу прежнее название, и устроил перед ним большой парадный двор.

Козимо призвал к своему двору Джорджо Вазари, архитектора, живописца и историка; как историку он велел ему написать историю искусства, живописцу дал задание расписать фресками Палаццо Веккьо, архитектору поручил выстроить переход, соединивший Палаццо Питти и Палаццо Веккьо, и знаменитую галерею Уффици, которая, на что указывает ее название, изначально предназначалась для того, чтобы связать в единое целое различные государственные службы, разбросанные по всему городу; здание это так понравилось Пиньятелли, когда он был всего лишь папским нунцием во Флоренции, что, став в 1691 году папой под именем Иннокентий XII, он построил по этому образцу Курию Инноченциана в Риме.

И наконец, Козимо поместил в своем дворце на Виа Ларга, в Палаццо Веккьо и в Палаццо Питти все картины, которые ему удалось собрать, все статуи, все медали, как античные, так и современные, которые были изваяны, вычеканены или найдены при раскопках во времена Козимо Старого, Лоренцо Великолепного и герцога Алессандро и с тех пор дважды оказывались расхищены и рассеяны: первый раз — когда в городе хозяйничали солдаты Карла VIII, второй раз — когда Лоренцино убил герцога Алессандро.

И потому хвалы, возносимые герцогу современниками, звучат громче, нежели хула потомства; темная сторона его жизни затмевается ее яркой стороной, рисующей покровителя искусств, наук и изящной словесности.

Стоит заметить, что в одно время с Козимо жили Генрих VIII, Филипп И, Карл IX, Кристиан II и Павел III…

Козимо скончался 21 апреля 1574 года, оставив герцогский трон своему сыну Франческо I, которого он на протяжении нескольких предыдущих лет приобщал к власти; впрочем, он проторил ему гладкий путь, и даже Людовику XIV, дорогу которому прокладывал Ришелье, она досталась не так хорошо расчищенной, как это случилось у нового великого герцога, на чьем пути все препятствия заранее устранил гениальный человек, умерший в пятьдесят четыре года после тридцати восьми лет царствования.

И действительно, первые десять лет царствования Козимо ушли на то, чтобы утишить ту давнюю флорентийскую грозу, что вздымала волны смуты каждый раз, когда начинал веять ветер свободы; прямо в год своего восшествия на престол он издал закон, под страхом штрафа в двадцать пять флоринов повелевавший всем гражданам освещать по ночам улицу перед своим домом и, под страхом лишиться всей одежды и остаться с отрубленной по запястье рукой, запрещавший любому, кто не имел на то особого разрешения, выходить после полуночи на улицы Флоренции. За этим законом последовал другой, под страхом в пятьсот флоринов запрещавший в случае бунта всем гражданам выходить из дома; если же нарушитель этого закона оказывался убит, его семья не вправе была жаловаться и всякое привлечение к ответственности виновных ей запрещалось.

Затем вышел закон против человекоубийц, закон, ставивший виновного вне всех других законов, обещавший вознаграждение любому, кто убьет его, и двойное вознаграждение тому, кто живым сдаст его властям; кроме того, убийца, коль скоро ему удалось избежать прилюдной или тайной казни, приговаривался, причем без права на амнистию и помилование, на вечное изгнание из отчизны, но, если убитый им был бунтовщиком или изгнанником, это вновь открывало ему ворота Флоренции.

Но следовало не только карать за бунты и убийства, но и предупреждать их. Козимо разделил город, усмиренный предшествующим законом, на пятьдесят кварталов и к каждому из них прикрепил двух официальных доносчиков, ежегодно сменявшихся и по жребию избиравшихся из числа самых опытных соглядатаев; им не полагалось раз и навсегда установленного жалованья, однако они получали вознаграждение, соразмерное важности оказанных ими услуг; кроме того, они не подлежали заключению в долговую тюрьму.

После политики настал черед религии; добившись повиновения великому герцогу, озаботились почитанием Бога: был издан закон, согласно которому всякому богохульнику протыкали гвоздем язык.

Придя к власти, Франческо I застал Флоренцию усмиренной: крепость Сан Миньято держала ее в узде; он застал морское побережье Тосканы очищенным от турецких и варварийских корсаров: их изгнали рыцари ордена Святого Стефана, учрежденного его отцом; он застал крепости Ливорно и крепость Порто Феррайо застрахованными от любого нападения извне и изнутри: Козимо усилил их; он застал изгнанников уставшими от своей ссылки, ибо Лоренцино (их Брут) был убит в Венеции руками Бебо и Риччо да Вольтерра, а Филиппо Строцци (их Катон) был заколот в тюрьме, своей кровью взывая к мстителю, который так и не явился.

Что же касается флорентийской торговли, то при Козимо она из нищей и разоренной сделалась успешной и богатой: взойдя на престол, он не застал во Флоренции, во времена Карла VIII изобиловавшей рынками, фабриками и мануфактурами, ни стекольных фабрик, ни свечных мануфактур, а вступив в брак с Элеонорой Толедской, был вынужден выписать из Неаполя все столовое серебро, необходимое для домашнего обзаведения, ибо на родине Бенвенуто Челлини отсутствовали мастера-литейщики и художники-чеканщики! Более того, мастерство шерстоткачества, с давних времен служившее источником флорентийских богатств, опустилось так низко, что в те же годы, когда недоставало решительно всего, в городе было лишь шестьдесят три торговых дома, занимавшихся этим ремеслом, тогда как в 1551 году, то есть спустя десять лет, их насчитывалось уже сто тридцать шесть.

Наконец, несмотря на суровые законы, обнародованные в начале его царствования, Козимо, умирая, оставил народ преданным роду Медичи сильнее, быть может, чем когда-либо прежде, ибо, во время повсеместного голода, длившегося с 1550 по 1551 год, он кормил на свои собственные деньги, используя сделанные им продовольственные запасы, до девяти тысяч бедняков ежедневно, причем такая щедрость не помешала ему оставить сыну шесть с половиной миллионов дукатов, то есть более тридцати миллионов франков, как в золотых и серебряных слитках, так и в пиастрах и флоринах.

Итак, машина государственного управления была налажена и заведена на многие годы вперед, и Франческо, взошедшему на престол, оставалось заниматься лишь удовольствиями и любовными похождениями; и потому, если не брать в расчет любовницу его отца, Камиллу Мартелли, по его приказу подвергнутую заточению; его сноху Элеонору Толедскую, при его подстрекательстве убитую мужем; его сестру Изабеллу, при его попустительстве удушенную, и Джиролами, по его приказу заколотого во Франции отравленным кинжалом, царствование его протекало достаточно спокойно. Неожиданное событие превратило его историю в длинный роман.

Однажды, когда Франческо верхом на лошади проезжал по площади Сан Марко, к его ногам упал цветок; он поднял глаза и за приоткрытыми решетчатыми ставнями увидел белокурую головку и свежее личико девушки лет семнадцати или восемнадцати; девушка тотчас же отпрянула от окна, но и этого короткого мгновения оказалось достаточно, чтобы принц успел поразиться ее красоте.

Самому Франческо было тогда лишь двадцать два года, и, пребывая в возрасте внезапных влюбленностей и романтических страстей, он не хотел думать, что этот цветок упал к его ногам случайно; принц был красив и, как легко представить себе, изрядно избалован придворными дамами, а потому он решил, что имеет дело с любовным авансом, и пообещал себе воспользоваться им, если та, что сама шагнула ему навстречу, окажется достойна его внимания.

На другой день, в тот же час, принц вновь проезжал по той же площади; на сей раз решетчатые ставни были закрыты, однако ему почудилось, будто сквозь них сверкали прекрасные черные глаза девушки.

Он появлялся там еще несколько дней подряд, но каждый раз ставни оставались закрытыми. И тогда, позвав одного из своих слуг, Франческо приказал ему навести справки о людях, живущих в доме на площади Сан Марко, а как только это станет известно, сообщить ему, что они собой представляют. Слуга исполнил полученное поручение и, возвратившись, рассказал принцу, что в указанном доме живут пожилые супруги Бонавентури, не так давно приютившие у себя юношу и девушку; однако никто не знает, как зовут этих молодых людей и брат и сестра они или муж и жена. Франческо понял, что из слуги ничего больше вытянуть не удастся, и решил обратиться к кому-нибудь похитрее.

Ему не надо было долго искать того, в ком он нуждался: такой человек находился в его окружении; это был знатный синьор, наполовину испанец, наполовину неаполитанец, родившийся в Терра ди Лаворо, в арагонской семье, и звавшийся Фабио Аррацола, маркиз ди Мондрагоне. Принц вызвал маркиза, сказал ему, что уже целую неделю изнемогает от любви, что та, в кого он влюблен, живет на площади Сан Марко, в таком-то небольшом доме, и добавил, что желает во что бы то ни стало встретиться с этой женщиной. Мондрагоне попросил у него две недели; принц было заспорил, но маркиз ответил, что не возьмет на себя эту миссию, если ему не предоставят означенный срок, ибо, по его мнению, справиться с ней быстрее невозможно. Франческо привык уступать Мондрагоне, своему бывшему воспитателю, и потому согласился подождать две недели, дав обещание не предпринимать до истечения этого срока никаких попыток увидеться с прекрасной незнакомкой.

Пребывая в глубокой задумчивости, Мондрагоне возвратился в свой прекрасный дворец, построенный ему Амманати, рассказал жене о разговоре с молодым принцем и, дав ей понять, какую выгоду и какие милости они смогут извлечь из подобной интриги, велел ей проникнуть в дом на площади Сан Марко и свести знакомство со старухой Бонавентури.

На другой день, чуть ли не на рассвете, сопровождаемая верховым рассыльным, маркиза подъехала в карете к площади Сан Марко и остановилась за углом. Около восьми часов утра из дома вышла старушка с корзиной в руке, намереваясь отправиться на рынок; синьора Мондрагоне приказала ехать следом за ней. На углу улиц Кокомеро и Пуччи рассыльный маркизы пустился в галоп и проскакал так близко от старушки, что та рухнула на землю и разразилась страшными воплями; маркиза, ехавшая следом за ней, живо выскочила из кареты, сокрушаясь, что бедняжка получила ушибы, а сама она стала виновницей этого происшествия, и, невзирая на все возражения старушки, заставила ее сесть рядом с собой в карету, довезла до дома и рассталась с ней лишь в ее комнате, пообещав оказать пострадавшей все возможные услуги. Старые супруги не могли прийти в себя от удивления, что такая знатная дама оказалась одновременно и такой доброй.

На другой день синьора Мондрагоне вернулась, что было вполне естественно, ведь она приехала справиться о здоровье женщины, которую едва не покалечила накануне, а всем известно, что страх, испытанный во время дорожного происшествия, порой приноситбольше вреда, чем само происшествие. На сей раз гостья задержалась на несколько минут, присела и вскользь обронила, что она — придворная дама, а ее муж — воспитатель юного принца Франческо. Переглянувшись, старые супруги обменялись жестом, который не мог ускользнуть от взора синьоры Мондрагоне, и, покидая дом, она повторила свое предложение услужить им, предупредив, что вернется снова, чтобы справиться о здоровье своей доброй подруги.

И действительно, на следующий день она вернулась снова. Тем временем маркиз, со своей стороны, выяснил, что у стариков Бонавентури есть сын, живший в Венеции, и что этот сын, обвиненный в похищении благородной девицы, был объявлен там вне закона; не приходилось сомневаться, что девушка, которая уронила цветок к ногам принца Франческо, прекрасная незнакомка, которую с таким тщанием прятали от всех, была той самой благородной венецианкой.

В разговоре со старухой Бонавентури маркиза словно невзначай поинтересовалась у нее, как давно она не получала известий о своем сыне Пьетро. Старушка побледнела и воскликнула:

— Стало быть, вы все знаете?!

Синьора Мондрагоне ответила, что ничего такого она не знает, но, если их одолевают какие-нибудь невзгоды, следует сказать об этом ей, поскольку, какого бы рода ни были эти беды, она, обратившись с ходатайством к принцу Франческо, в состоянии оказать бедному семейству любые услуги, какие только можно пожелать. И тогда старуха Бонавентури поведала маркизе историю настолько необычную, что ее можно было бы счесть романом, если бы не вполне искреннее выражение лица рассказчицы; вот эта история.

Примерно за полтора года перед тем Пьетро Бонавентури, грезя о богатстве и не надеясь обрести его во Флоренции, отправился попытать счастья в Венецию. Там, благодаря заступничеству своего дяди, Баттисты Бонавентури, он занял должность кассира в банке Сальвиати, одном из самых успешных и самых богатых банкирских домов Светлейшей республики.

Банк Сальвиати находился напротив дворца Бартоломео Капелло, одного из самых знатных и самых уважаемых венецианских дворян, а у этого дворянина была дочь по имени Бьянка, отличавшаяся необычайной красотой. Так вот, случаю было угодно, чтобы мансарда Пьетро Бонавентури глядела на спальню Бьянки Капелло и юная девушка, любопытная, как и полагается в пятнадцать лет, и неосторожная, не держала свое окно наглухо закрытым.

Что заставило гордую и красивую наследницу благородной семьи Капелло воспылать любовью к бедному Бонавентури, остается одной из тех сердечных тайн, какие понимает сердце и не в состоянии объяснить рассудок. Но, так или иначе, приняла она его за одного из Сальвиати или ей было известно его скромное общественное положение, суть в том, что Бьянка полюбила молодого человека и полюбила любовью столь же страстной, как та, что заставила Джульетту сказать при виде Ромео: «Или я достанусь ему, или пусть меня возьмет могила». И она досталась ему.

У Пьетро Бонавентури не было никакой возможности проникнуть во дворец Капелло, охранявшийся словно крепость, а заодно и гарем. Бьянка сама приходила к Пьетро. Каждую ночь она покидала свою комнату, разувшись спускалась по лестнице, открывала входную дверь, запиравшуюся изнутри, тенью пересекала улицу и поднималась в мансарду любовника; затем, за час до рассвета, девушка возвращалась домой через ту же дверь, которую она оставляла лишь слегка притворенной.

Так продолжалось несколько месяцев, но однажды утром, когда юные любовники неправильно рассчитали момент расставания, во дворец Капелло явился подручный пекаря, чтобы спросить, к какому часу следует испечь хлеб, и, уходя, захлопнул за собой дверь. Спустя минуту пришла Бьянка, намереваясь вернуться в дом, и обнаружила дверь запертой. Позвать слуг означало погубить себя. И Бьянка тотчас приняла решение, выказывая необычайную быстроту мышления, что составляло главную особенность ее натуры. Она вновь поднялась в мансарду к своему любовнику и заявила ему, что они оба погибнут, если не сбегут немедленно. Бонавентури, которому была известна спесь семьи Капелло, с первого слова понял всю опасность положения. Рассвет еще не наступил; Пьетро поспешно оделся, взял те небольшие деньги, какие у него были припасены, спустился вниз вместе с Бьянкой, на которой поверх рубахи было лишь простое платье из черной саржи (сшить это платье она заказала намеренно, чтобы не привлекать к себе внимания ни на лестнице, ни на улице), вышел через заднюю дверь, выходившую на канал, подозвал гондольера, велел отвезти их к подеста (с которым был знаком, поскольку часто виделся с ним у своего хозяина), разбудил его и заявил ему, что нуждается в разрешении на выход из порта, поскольку вынужден безотлагательно отправиться в Феррару по делам, способным нанести серьезный ущерб банку Сальвиати, если допустить хоть малейшую задержку с их решением. Подеста, узнав в просителе одного из старших приказчиков этого банка и ничего не подозревая, выдал ему требуемое разрешение. Сияя от радости, Бонавентури вернулся к дрожавшей от страха Бьянке, которая дожидалась его в каюте гондолы. Когда юные любовники проплывали мимо Сан Джорджо Маджоре, башенные часы на площади пробили пять утра; стоял декабрь, так что оставался еще целый час темного времени, а чтобы выбраться на дорогу в Феррару, больше и не требовалось. Прежде чем бегство Бьянки обнаружат, пройдет еще часа четыре, и, стало быть, когда начнутся поиски, беглецы будут уже далеко. И в самом деле, вскоре они миновали Пьовегу и достигли Кьоццы; там Пьетро отпустил гондольера и, наняв более надежную лодку, продолжил путь, без всяких помех вышел из порта и, потратив почти все свои деньги на то, чтобы раздобыть лошадей, в тот же вечер прибыл в Феррару. Любовники были спасены, ибо, даже если за ними началась погоня, посланцы Совета десяти не осмелились бы искать беглецов в этом городе, с которым Светлейшая республика вела в то время спор по поводу части области Полезине, ибо каждая из сторон настаивала на своем праве владеть ею. Так что Бьянка отдохнула, переночевав в Ферраре, а на рассвете любовники вновь пустились в путь и четыре дня спустя без всяких происшествий прибыли во Флоренцию. Там они сразу же явились к старикам Бонавентури, которые никак не рассчитывали на подобное увеличение расходов, но, тем не менее, приняли беглецов так, как отец и мать принимают своих детей. Единственной служанке, которая была в доме, дали расчет, мать взяла на себя все заботы по хозяйству, а Бьянка, употребив последние остатки денег, купила шелк и золотые и серебряные нити, чтобы заняться вышиванием. Что же касается отца и сына, то они занялись перепиской деловых бумаг, так что Пьетро мог зарабатывать на жизнь, не выходя из дома, и несколько дней спустя священник, друг семьи Бонавентури, обвенчал там его и Бьянку.

Между тем Бьянка не ошиблась в своих предположениях: вся полиция Венеции бросилась по следам беглецов. Бартоломео Капелло, который, благодаря как собственной родовитости, так и знатности своей второй жены, мачехи Бьянки, урожденной Гримани, приходившейся сестрой патриарху Аквилеи, занимал одно из первых мест среди сановников Светлейшей республики, во всеуслышание потребовал расследовать похищение дочери; патриарх Аквилеи, придя в ярость, заявил, что в его лице и лице его зятя оскорблено все дворянство; дело дошло того, что взяли под стражу несчастного Баттисту Бонавентури, как если бы он был ответственен за поступки своего племянника, и изгнали его из Республики, приговорив к штрафу в две тысячи дукатов, половину которого надлежало выплатить в кассу Совета десяти, а половину — семье Капелло; кроме того, повсюду, где могли находиться любовники, разослали сбиров, пообещав вознаграждение в пятьсот дукатов тем, кто доставит Пьетро Бонавентури мертвым, и тысячу дукатов тем, кто приведет его живым.

Вот в таком состоянии и находились дела, когда Бьянка случайно уронила цветок к копытам лошади принца, а синьора Мондрагоне, посланная своим мужем, изыскала средство проникнуть в дом на площади Сан Марко. Понятно, что нужда в покровительстве со стороны молодого великого герцога была как нельзя более неотложна, и потому маркиза с первого взгляда увидела, какую выгоду можно извлечь из этого положения. Синьора Мондрагоне притворилась, что глубоко тронута невзгодами прелестной Бьянки, и поинтересовалась, нельзя ли ей увидеться с очаровательной девушкой, к судьбе которой она прониклась всей душой; супруге человека, являвшегося фаворитом принца, невозможно было ни в чем отказать, и Бьянку позвали. С первого взгляда синьора Мондрагоне оценила ту, что предстала перед ней, и решила, что эта девушка станет любовницей принца.

И потому она осыпала Бьянку ласками и стала настойчиво приглашать ее к себе; однако Бьянка ответила ей, что это невозможно, поскольку она не отваживается выйти из дома, опасаясь быть узнанной, и к тому же, будучи дворянкой и венецианкой и, следственно, гордой, как и подобает женщине из рода Капелло, она не желает в своем нынешнем бедном наряде вступать во дворец, который может напомнить ей отцовский дом. Синьора ди Мондрагоне лишь улыбнулась в ответ на эти возражения и на другой день прислала молодой женщине свою карету и одно из своих самых красивых платьев: карету — для того, чтобы Бьянку никто не увидел, платье — для того, чтобы ей не приходилось стыдиться своего наряда; к этому прилагалось письмо, в котором маркиза сообщала, что разговаривала со своим мужем по поводу охранной грамоты для Пьетро и что ее муж вполне расположен добиться от принца этой охранной грамоты, но желает увидеть особу, вызвавшую такой интерес у его жены, и выслушать из ее собственных уст рассказ о свалившихся на нее бедах; вместе с невесткой приглашена была в качестве сопровождающей и ее свекровь.

Бьянка безумно хотела попасть к Мондрагоне: общество простых буржуа, среди которых она жила, стало казаться ей невыносимым в сравнении с тем, что она видела в доме у своего отца. А потом, возможно, в этой пылкой душе таилась та жажда неизведанного, которая у мужчин служит источником великих деяний, а у женщин — непростительных ошибок; обещанная охранная грамота служила ей предлогом для того, чтобы обмануть собственную совесть; так что Бьянка облачилась в роскошное платье, которое прислала ей Мондрагоне, посмотрела на себя в зеркало, нашла, что так она в тысячу раз красивее, чем в своем бедном наряде, и с этого дня ничто уже не могло ее спасти: дочь Евы вкусила запретный плод.

Бьянка и ее свекровь сели в карету и направились в Палаццо Мондрагоне на Виа деи Карнесекки, возле церкви Санта Мария Новелла; маркиза, ожидавшая их в небольшом салоне, послала известить мужа, что с ним хотят встретиться, однако он велел ответить, что не может прийти тотчас же, поскольку его ожидает в своих покоях принц; тогда маркиза приказала слуге возвратиться к маркизу и сказать ему, что с ним желают встретиться синьора Бьянка Капелло и ее свекровь; минуту спустя маркиз ди Мондрагоне появился.

Казалось, его поразила красота Бьянки, да и в самом деле, в свои восемнадцать лет Бьянка было восхитительно хороша; маркиз умел ухаживать за дамами и прекрасно понимал, что на всякий случай не помешает выразить свое восхищение.

Бьянка поднялась и хотела было рассказать маркизу то, что ее свекровь уже рассказала маркизе, но, едва она заговорила, Мондрагоне произнес в ответ, что ему достаточно было лишь увидеть ее, чтобы поверить в ее добропорядочность, и что такие прелестные уста не могут лгать, а такие изумительные глаза не могут обманывать. В итоге он пообещал Бьянке в тот же день поговорить с принцем и взялся чуть ли не наверняка добыть охранную грамоту уже назавтра; затем, пояснив, что его ожидает молодой принц, он принес извинения дамам, с тысячью поклонов попрощался с ними и тотчас же бросился во дворец, намереваясь сообщить Франческо, что Бьянка находится в гостях у маркизы.

Бьянка тем временем роняла слезы благодарности, а старуха Бонавентури просто обезумела от гордости и радости, что ее принимают и осыпают ласками столь важные особы.

Гостьи хотели было подняться, однако маркиза удержала их, заявив, что если они вот так уйдут, она подумает, будто пришли они исключительно для того, чтобы встретиться с ее мужем, а не с ней; этот довод заставил Бьянку вновь опуститься в кресло, после чего свекровь, увязывавшая все свои движения с движениями невестки, села подле нее. Минуту спустя маркиза ди Мондрагоне взяла молодую женщину за руку.

— Кстати, — промолвила она, — мне нужно показать вам подробнейшим образом мой дом и услышать от вас, похож ли он на ваши великолепные венецианские дворцы. Вашу матушку такая прогулка утомила бы, и она подождет нас; мы скоро вернемся.

Бьянка и маркиза вышли из гостиной, обнявшись, словно близкие подруги, а старушка тем временем принялась благодарить Господа за нежданное счастье, которое ей привалило.

Молодые женщины прошли по анфиладе комнат одна роскошнее другой и, наконец, оказались в небольшом изысканном будуаре; маркиза распахнула окна, выходившие в сад, уже полный цветов, ибо с декабря, когда беглецы покинули Венецию, прошло несколько месяцев и началась весна. Как только это очаровательное убежище залил дневной свет, маркиза достала из шкафа ларчик, а из ларчика — целую кучу драгоценностей: диадемы, ожерелья, кольца, серьги: сплошь бриллианты, изумруды и сапфиры, и принялась развлекаться, украшая ими Бьянку, позволявшую, словно тщеславное дитя, делать это, а затем вдруг произнесла:

— Продолжайте примерять украшения, но уже сами, а я тем временем схожу за сшитым по венецианской моде платьем, в котором, уверена, вы будете очаровательны. Ждите меня здесь, я скоро вернусь.

С этими словами она вышла, оставив ничего не подозревавшую Бьянку в одиночестве.

Бьянка продолжала примерять украшения и, разглядывая себя в зеркале настолько огромном, что ей еще не доводилось видеть подобных, хотя она и была родом из Венеции, внезапно увидела в нем какого-то мужчину, стоявшего у нее за спиной: то был молодой принц. Бьянка вскрикнула и хотела бросится к двери, но Франческо удержал ее; она обо всем догадалась, опустилась на колени и произнесла:

— Монсиньор, поскольку Богу было угодно отлучить меня от моих родителей, которые не могут более оказывать мне покровительство, и одновременно отнять у меня положение в обществе, богатство и родину; поскольку у меня не осталось ничего, кроме чести, я отдаю ее под защиту вашего высочества.

— Не бойтесь, синьора, — ответил Франческо, поднимая ее, — я пришел сюда отнюдь не с дурными намерениями, а влекомый сочувствием, которое внушает мне ваше положение, только и всего; могу ли я быть вам полезен? Воспринимайте меня как защитника, как брата и, видя во мне того и другого, просите у меня что угодно, и все, о чем вы меня попросите, вы получите, если только во власти человека, принца или короля вам это даровать.

Затем, чтобы не пугать Бьянку чересчур долгим визитом, он почтительно поклонился ей и вышел из комнаты.

Бьянка все еще пребывала в ошеломлении, вызванном появлением принца, когда вернулась маркиза. Синьора Мандрагоне застала Бьянку на ногах, но такой бледной и дрожащей, что казалось, будто она вот-вот упадет; маркиза бросилась к ней и спросила ее, что случилось; однако та не могла произнести в ответ ничего, кроме одного:

— Принц! Принц!

Маркиза улыбнулась.

— Вот оно что! Стало быть, сюда приходил принц? — промолвила она. — Бог мой, не стоит удивляться: он часто наведывается сюда, чтобы посовещаться о государственных делах с моим мужем, и входит через эту потайную дверь, дабы остаться незамеченным. Видя, что Мондрагоне запаздывает, он решил прийти к нему сам. Он вас увидел, тем лучше! Участие, которое он проявит к вам и вашему мужу, от этого лишь возрастет.

Бьянка посмотрела на маркизу тем печальным и глубоким взором, который придал ей Бронзино на знаменитом портрете и который, казалось, читал самые потаенные мысли в глубинах человеческого сердца. Затем, словно обращаясь с вопросом к себе самой, она закрыла лицо ладонями и, откинувшись в кресле, произнесла:

— Ах, сударыня, вы губите меня!..

— Заранее беру этот грех на себя, — промолвила маркиза, заключая Бьянку в объятия и целуя ее в лоб.

Бьянка вздрогнула, как если бы ее стиснула своим кольцами змея.

Молодая женщина вернулась в убогий дом на площади Сан Марко, и окружающая нищета, на которую еще накануне она едва обращала внимание, в этот вечер стеснила ей сердце. Выходя из Палаццо Мондрагоне, она была полна решимости все рассказать мужу, однако муж вернулся домой, а она ничего ему так и не сказала. Спустя неделю Пьетро Бонавентури уже нечего было больше страшиться, но и Бьянке Капелло уже нечего было больше терять.

Начиная с этого времени принц отыскивал массу возможностей прийти на помощь бедной семье: для начала он предоставил Пьетро Бонавентури должность камердинера. Пьетро нисколько этому не удивился, ибо, за исключением встреч своей жены с принцем, он знал все, а так как влияние маркиза ди Мондрагоне на юного принца было общеизвестно, молодому человеку показалось вполне естественным, что Франческо, увидев возможность совершить благое дело, поспешил ухватиться за нее. Бедняга Бонавентури был в том возрасте, когда еще верят, что люди совершают благие дела исключительно из удовольствия совершать их.

Однако Бьянку поджидало серьезное огорчение. Молодому великому герцогу исполнилось уже двадцать три года, и еще до ее приезда во Флоренцию завершились переговоры о его браке с принцессой Иоанной Австрийской. Время, назначенное для свадебных торжеств, подошло, и приходилось подчиняться законам политики. К тому же Козимо I был еще жив, а все решения, какие он принимал, немедленно оказывались внесены в бронзовые скрижали судьбы, ну а поскольку женитьба его сына на Иоанне Австрийской было делом решенным, то женитьба эта состоялась.

Молодой великий герцог утешал Бьянку как мог; он заверял ее, что, хотя титул великой герцогини и принадлежит другой женщине, его любовь принадлежит только ей. Но Бьянка, которая была честолюбива, впервые почувствовала, что одной лишь любви принца ей недостаточно, хотя прежде полагала, будто сможет удовлетвориться любовью простого приказчика; тем не менее она затаила это чувство в глубине души, поскольку первая ошибка научила ее скрытничать.

Франческо сдержал данное ей слово, ибо, в то время как служебные обязанности удерживали Пьетро Бонавентури во дворце, принц едва ли не каждую ночь отлучался оттуда и все эти ночи проводил с Бьянкой в Палаццо Мондрагоне. Эти отлучки сделались настолько частыми, что о них известили Козимо, и 25 февраля 1569 года он написал сыну следующее письмо:

«Одинокие ночные прогулки по улицам Флоренции не несут с собой ничего хорошего ни для чести человека, ни для его безопасности, особенно если совершать их каждую ночь входит в привычку, и мне не стоит говорить Вам, к каким дурным последствиям может привести подобное поведение».

Вне всякого сомнения, Франческо решил, что Козимо прав, ибо через несколько недель после своей свадьбы, не считая нужным таиться долее, он обставил для Бьянки очаровательный дворец на улице Маджо. Оставался Бонавентури, но в этом отношении он оказался более покладистым, чем можно было ожидать, и к тому же в свой черед завел в городе любовницу.

И в самом деле, атмосфера придворной жизни сделала его высокомерным и заносчивым; чувствуя поддержку со стороны молодого великого герцога, никогда не оставлявшего его без денег, дни он проводил в увеселениях, а ночи — в разгулах, и в разгар всего этого случилось так, что он безумно влюбился в одну из самых знатных флорентийских дам, чье имя история не называет, однако это та самая особа, которую можно увидеть изображенной в облике Марии Магдалины в капелле Кавальканти церкви Санто Спирито. Ее родственники не находили ничего дурного в том, что у нее может быть любовник, но не хотели, чтобы это был человек подобного пошиба, и потому всей силой своей власти воспротивились любовной страсти Бонавентури. Он же весьма быстро освоился с тем, что никто ему не прекословил, и, затеяв у себя дома ссору с одним из племянников этой дамы, ударил его по лицу, а затем, схватив пистолет, лежавший на столе, стал угрожать своему обидчику, что пристрелит его, если тот по-прежнему будет вмешиваться в дела, которые его не касаются. Племянник, не желая драться на дуэли с человеком столь низкого происхождения, подал жалобу великому герцогу Козимо; великий герцог, выказывая присущие ему спокойствие и сдержанность, выслушал жалобщика и, ничего не ответив, подал ему знак, что все будет в порядке и он может удалиться. Неделю спустя на Бонавентури, возвращавшегося ночью домой, напала банда вооруженных людей, которые нанесли ему двадцать пять ранений; в итоге на рассвете его обнаружили мертвым в тупике возле моста Святой Троицы, у начала Виа Маджо.

Юношеская любовь, связывавшая сердца двух венецианских беглецов, уже давно угасла. Так что Бьянка быстро утешилась после смерти Бонавентури, а если в глубине души и скорбела о нем, то у нее доставало сил скрывать это чувство от Франческо, тем более, что она знала, как нужно ему было после долгих трудов по управлению государством, к которым его приобщал отец, видеть ее радостное лицо. Молодой великий герцог не любил жену, и неприязнь эта была вызвана не ее телесными изъянами — напротив, принцесса Иоанна была чрезвычайно красива, — а полным несоответствием их характеров. Взращенная в строгости австрийского двора, получившая благочестивое воспитание немецких принцесс, она с отвращением взирала на распутные нравы, царившие в итальянских городах, и не могла понять тех безумных увеселений и вечных развлечений, что так необходимы сердцам южан. И потому Франческо было нетрудно держать слово, данное им Бьянке; его отношения с женой сводились лишь к соблюдению приличий, и великой герцогиней Тосканы на деле была Бьянка. Иоанна вечно жаловалась, и ее жалобы, вместо того чтобы возвратить ей мужа, еще более отчуждали его от нее; она дошла до того, что обратилась к великому герцогу Козимо, который не раз мог бы упрекнуть себя в грехе такого же рода в отношении Элеоноры Толедской и Камиллы Мартелл и, двух своих жен; отвечая снохе, он ограничился словами, что не следует верить всему, что ей говорят, да и к тому же молодости следует давать волю, а в заключение выразил полнейшую уверенность в том, что его сын никогда не позволил бы себе дурно обходиться с женой; подобные доводы, как нетрудно понять, плохо утишили гнев брошенной супруги: она предпочла бы, чтобы муж был груб с ней, но любил ее; в итоге жажда мести день за днем копилась в сердце надменной дочери Цезарей и, не имея выхода, душила ее.

Иоанна Австрийская умерла при родах, успев подарить перед тем мужу трех дочерей и сына; перед самой кончиной она призвала мужа к своему смертному ложу и, глядя на него взором, пылавшим последними отблесками снедавшей ее любовной страсти, промолвила при виде его слез:

— От моего недуга нет лекарства, да и к тому же я рада умереть. Препоручаю вам моих детей и всех, кто последовал за мной, покинув двор моего отца; что же касается вас, то, во имя Небес, ведите впредь жизнь более христианскую, нежели вы вели до сегодняшнего дня, и всегда помните, что я была вашей единственной супругой перед Богом и людьми и нежно любила вас.

С этими словами она обняла и благословила своих детей, а затем, сделав последнее усилие, чтобы прижаться устами к устам мужа, скончалась, все еще обнимая его за шею; случилось это 10 апреля 1578 года.

Ее смерть произвела глубокое впечатление на Франческо, и его первое побуждение состояло в том, чтобы следовать заветам женам; в итоге он покинул Флоренцию и затворился в одном из своих замков. Но переход от прежнего образа жизни к новому оказался чересчур резким; его решимость, хотя бы из-за того, что она была чрезмерной, не могла длиться долго; письма Бьянки начали пробивать брешь в его замыслах затворничества, а все остальное сделало ее присутствие: как только он вновь увидел ее, она обрела над ним прежнюю власть. Тем не менее его терзала совесть; он посоветовался с монахом, к которому питал полное доверие, и монах, заранее предупрежденный, указал ему на превосходное средство утишить угрызения совести: заключалось оно в том, чтобы жениться на Бьянке. И действительно, 18 июня 1579 года, то есть через пятнадцать месяцев после смерти Иоанны Австрийской, он тайно обвенчался в часовне Палаццо Питти с женщиной, с которой обещал никогда более не видеться. За пять лет перед тем умер Козимо.

Женитьба эта стала для великого герцога причиной охлаждения к нему со стороны народа и раздоров в собственной семье. Все питали жалость к набожной австрийской принцессе, для которой среди одного из самых распутных дворов Европы не нашлось ни слова клеветы даже у самых злоречивых придворных принца; все видели, как этот бедный северный цветок блекнул и увядал под чересчур жгучим для него солнцем, и немало безмолвных слез признательности было пролито над ее могилой; так что это полное забвение не только приличий, но и собственной клятвы показалось народу святотатством.

Но куда хуже это выглядело в глазах кардинала Фердинанда, видевшего на своем пути к трону лишь одно препятствие: хилого и немощного ребенка, который явно не мог прожить долго и, как все и предполагали, умер в возрасте четырех или пяти лет. Его смерть пробудила все честолюбие Бьянки, которая еще прежде добилась, чтобы ее гласно признали великой герцогиней, что и произошло 1 сентября 1579 года, и, в предвидении этой смерти, решила любой ценой подарить наследника короне.

Некая иудейка, почти никогда не покидавшая ее, пустила в ход все свое чародейство, все свои зелья, все свои заклятия, но так и не добилась успеха; тогда Бьянка решила прибегнуть к более действенному средству и раздобыть такого наследника уже в готовом виде, коль скоро не могла произвести его на свет сама. И потому в начале 1576 года, то есть через тринадцать лет после своего первого знакомства с герцогом, она заявила, что у нее проявились все те недомогания, какие обычно сопровождают начало беременности. Герцог, вне себя от счастья и ни минуты не сомневаясь в подлинности этих симптомов, поделился радостью со своим ближайшим окружением.

На протяжении девяти месяцев, с неизменной настойчивостью и ловкостью, Бьянка терпеливо разыгрывала одну и ту же комедию, изображая почти постоянные недомогания и целыми неделями оставаясь в постели, так что в конце концов в эту беременность поверили даже самые недоверчивые.

По плану, роды должны были произойти в ночь с 29 на 30 августа 1576 года. Уже с утра Бьянка сделала вид, что у нее начались схватки; едва услышав это известие, великий герцог примчался к ней и заявил, что не покинет ее, пока она не разрешится от бремени. Это совсем не устраивало Бьянку, так что схватки продолжались до трех часов ночи, когда, наконец, удалось уговорить великого герцога хоть немного отдохнуть. Но стоило ему лечь в постель, как Бьянка родила. С этой радостной вестью тотчас же кинулись в спальню герцога. Само собой разумеется, новорожденный оказался мальчиком; его назвали Антонио, поскольку заступничеству этого блаженного отшельника Бьянка приписала нежданную милость, полученную ею от Небес.

Однако тайна раскрылась и вот каким образом. Всей этой интригой руководила наперсница Бьянки, но примерно через год, поскольку она дала своей хозяйке какой-то повод для недоверия, ее наградили крупной денежной суммой и отослали домой, в Болонью. В горах на нее напали, ранив ее четырьмя ружейными выстрелами, два из которых оказались смертельными, однако умерла она не сразу. Когда ее доставили в Болонью и допросили о происшествии, жертвой которого она стала, женщина заявила, что распознала в убийцах не грабителей, как можно было подумать, а флорентийских солдат; и поскольку у нее не было сомнений по поводу того, кто послал этих солдат, она поведала все, рассказав, что великая герцогиня не была беременна, а лишь изображала беременность; что ребенок, который считается наследником престола, всего лишь сын какой-то нищенки, родившей накануне вечером, и что его купили у нее за тысячу дукатов и принесли во дворец запрятанным в лютне, так что никто его не видел, но что касается нее, то, готовясь предстать перед Господом, она подтверждает, что этот ребенок не является ни сыном великого герцога Франческо, ни сыном великой герцогини Бьянки.

Протокол допроса был отправлен в Рим, кардиналу Фердинандо, который дал себе слово употребить его в свою пользу.

Это разоблачение, о котором кардинал сообщил великому герцогу и в которое великий герцог не поверил, привело, как нетрудно понять, к охлаждению между братьями; последовал обмен желчными письмами; пошли разговоры о гласном протесте, с которым может выступить кардинал. Рассудив, что она пропала, если вся эта история выплывет наружу, Бьянка решила помирить братьев, и кардинал сам предоставил ей такую возможность.

Фердинандо был настолько расточителен, что тратил деньги не считая; в итоге, не имея возможности жить с тем великолепием, какое представлялось ему приличествующим его положению, на собственные доходы, он уже несколько раз обращался к Франческо с просьбой ссудить его деньгами в счет своей будущей ренты. Пока братья были в ладу друг с другом, Франческо без всяких возражений предоставлял такие ссуды, но после скандала, устроенного братом, наотрез отказался помогать ему каким-либо образом, так что кардинал, живший в Риме, оказался крайне стесненным в деньгах и пребывал в полной растерянности, как вдруг он получил от Бьянки письмо, в котором она предлагала выступить посредницей между ним и своим мужем, а в качестве награды за свое посредничество просила его нанести им осенью визит. Кардинал, нуждаясь в деньгах, обещал все, что от него требовали. Бьянка, которой было достаточно лишь попросить, чтобы получить, отправила ему сумму вдвое больше той, какую он пожелал.

Осенью кардинал приехал во Флоренцию; великая герцогиня и ее муж находились на вилле Поджо а Кайано; кардинал отправился туда, чтобы присоединиться к ним, и был принят Франческо и Бьянкой так, как если бы между ним и супругами никогда не пробегало ни малейшего облачка. Бьянка была внимательна к деверю до такой степени, что поинтересовалась, каким кушаньям он отдает предпочтение, и узнала, что более всего ему нравится некий пирог с кремом, который, как оказалось, она превосходно умела готовить сама.

Настал час ужина; великий герцог, великая герцогиня и кардинал сидели за столом втроем; то был семейный ужин, и потому протекал он чрезвычайно весело. Бьянка сама подавала угощенья, и кардинал вкушал их, выказывая такое доверие, что на это было приятно смотреть.

Дело в том, что на пальце у Фердинанда был перстень с прекраснейшим опалом, который в свое время подарил ему великий герцог Козимо, его отец; этот опал, благодаря определенной химической обработке, которой он подвергся, имел свойство тускнеть, когда его подносили к отравленной пище. Меж тем опал сверкал, ужин протекал весело, и кардинал по-прежнему ел все подряд.

Наконец, настал черед десерта, и на стол был подан пирог, любимое кушанье кардинала. Франческо, несмотря на знаки, которые подавала ему Бьянка, рассказал брату, что перед ними изделие великой герцогини, которая, зная пристрастие деверя к такого рода сладкой выпечке, пожелала изготовить этот пирог собственноручно. Фердинандо учтиво поклонился, принялся восторгаться любезностью невестки, но заявил, что к своему великому сожалению не может отдать должное этому блюду, поскольку сыт по горло.

Перед этим Фердинандо успел поднести перстень к пирогу, и опал потускнел.

— Ну что ж, — промолвил Франческо, — коль скоро ты не хочешь отведать своего любимого кушанья, мне придется попробовать его самому, а то скажут, что Бьянка старалась напрасно.

С этими словами он отрезал кусок пирога и положил его на свою тарелку.

Бьянка попала в собственную ловушку: если она остановит мужа и признается во всем, она погибла; если она позволит ему съесть отравленную пищу и он умрет, она опять-таки погибла, ибо ей была известна ненависть, которую питал к ней Фердинандо. И тогда с присущим ей мужеством она приняла благородное и смелое решение, единственно правильное, которое можно было принять в подобных обстоятельствах: она отрезала себе такой же кусок пирога и съела его.

На другой Франческо и Бьянка были мертвы.

Кардинал Фердинандо объявил во Флоренции, что его брат и невестка скончались от малярии, сложил с себя духовный сан и вступил на престол.

Франческо был посредственным государем, не наделенным ни большим умом, ни мужеством; унаследовав от отца любовь к химическим наукам, он почти все время, какое не уходило у него на удовольствия, проводил в своей лаборатории; именно там он работал с министрами и оттуда управлял великим герцогством, одновременно с этим придумывая способ расплавлять горный хрусталь и отыскивая средство изготовлять фарфор такого же превосходного качества, как китайский и японский; кроме того, он изобрел бомбы, придумал способ взрывать их в нужное время и поделился секретом с Филиппом II и доном Хуаном Австрийским, которые не решились воспользоваться этим новым изобретением, опасаясь, что оно способно принести больше ущерба тем, кто его употребит, нежели тем, против кого оно будет употреблено; именно он познакомил Флоренцию с искусством инкрустации камнями твердых пород, изготавливал инкрустированные столешницы и раздаривал их своим друзьям; к тому же он превосходно умел оправлять драгоценные камни и (на манер Бенвенуто Челлини, который давал ему, еще совсем юному, уроки) и имитировать подлинные камни поддельными, а также, подобно своему отцу, составлял (благодаря глубокому знанию ботаники) вытяжки, бальзамы и лечебные масла, яды и противоядия.

Что же касается искусств, то Франческо жил в ту эпоху, когда государю было просто непозволительно быть чуждым живописи, ваянию и зодчеству; вплоть до двадцати трех лет он успешно обучался рисунку и изящной словесности; фра Игнацио Данти наставлял его в математике и космографии; Пьеро Веттори обучил его греческому языку и латыни настолько, что он мог бегло говорить на них; наконец, Джамболонья, дававший ему уроки рисунка и ваяния (благодаря чему он своими собственными руками изготавливал стеклянные вазы достаточно изящного стиля), стал его любимым архитектором и спроектировал для него дворец и сады Пратолино. Аллегорическая скульптура Апеннин, которую можно увидеть там еще и сегодня, является образчиком упадка стиля того времени: когда появляются колоссы, искусство уходит. Колосс Родосский, колосс Нерона и колосс Пратолино принадлежат эпохам упадка в греческом, римском и тосканском искусстве.

Франческо энергично продолжал расширять галерею Уффици, начатую отцом, и добавил к ней, следуя планам Буонталенти, своего придворного архитектора, прекрасный зал Трибуны, который «Венера Медицейская», «Венера» Тициана и портрет Форнарины превратили в святилище.

Если бы Франческо умер в Поджо а Кайано один, то, вспомнив кое-какие добрые качества, присущие ему в юности, флорентийцы, вполне возможно, скорбели бы о нем, но он умер там одновременно с Бьянкой и, в силу этого обстоятельства, смерть герцога сделалась для них чуть ли не праздником.

Что же касается дона Антонио, то, насколько известно, о нем как о наследнике короны и речи не было: несчастный ребенок, никогда не изъявлявший желания быть тем, кем его сделали, понес наказание за честолюбие своей матери. Правда, назначенный ему удел за ним сохранили, но на условии, что он откажется от всяких притязаний на трон и вступит в Мальтийский орден; дон Антонио умер в возрасте двадцати пяти лет от последствий собственного распутства.

Мы забыли упомянуть, что великий герцог Франческо I был отцом знаменитой Марии Медичи, супруги Генриха IV и матери Людовика XIII, и, следственно, по материнской линии является предком Орлеанской династии.

Царствование Фердинандо было спокойным; не стоит и говорить, что флорентийцы все более приучались к повиновению и что последние остатки республиканской оппозиции, раздавленной Козимо и пребывавшей в агонии при Франческо, испустили в конечном счете дух при Фердинандо; его единственными военными походами стали: захват замка Иф, сожжение нескольких пиратских судов в порту Алжира и осада Кипра. Так что у него было время заняться земледелием, культурой и искусством.

Что касается земледелия, то он был первым, кто решился осушить Маремму; едва закончились голод и моровое поветрие, он бесстрашно ринулся в атаку на этого извечного врага Тосканы, который, возлежа на ее морском побережье, каждое лето дует на нее своими губительными миазмами. Богатства, накопленные за счет тех налогов, какие собирал великий герцог Франческо, были пущены в ход ради этого великого начинания, содействовать которому своими деньгами призвали всех граждан; были обнародованы аграрные законы, отдававшие эти новоявленные Лернейские поля тем, кто отвоевал их у воды. Предпринимая попытку осушить Маремму, великий герцог Фердинандо одновременно занимался мелиорацией земель Фучеккьо и Пистойи, передвигал на другое место устье Арно и сооружал те огромные акведуки, свежая проточная вода которых, доныне славящаяся на всю Италию, несет всеобщее здоровье Пизе.

Что касается торговли, то особое внимание он уделял Ливорно; этот город, значение которого Медичи понимали во все времена, поочередно протежировали и расширяли Климент VII, герцог Алессандро и великий герцог Козимо, который основал там порт, оказавшийся, к несчастью, недостаточно глубоким для крупных судов, и замыслил осуществить в нем работы, достойные древних римлян, как вдруг смерть настигла его в тот момент, когда он заложил первые камни намеченных сооружений. Однако недальновидность, равнодушие и скупость Франческо привели к тому, что на протяжении всего времени его царствования порт Ливорно пребывал в том состоянии, в каком его оставил Козимо. Фердинандо возобновил дело отца, вознамерившись превратить Ливорно не только в мощную военную крепость, но и в безопасный торговый город, в якорную стоянку для кораблей, в торжище, пакгаузом которого стала бы Пиза; все эти работы велись с невероятным упорством, и Ливорно при Фердинандо начал становиться тем коммерческим центром, какой в наши дни является одной из жемчужин Средиземноморья.

Что касается искусства, то Фердинандо был достойным преемником отца; человек и сам образованный и культурный, он покровительствовал наукам и словесности, причем не только своими деньгами, но и своей задушевной дружбой с учеными и писателями, а для любого государя это самое сильное средство помочь расцвести их талантам. Он основал в Риме, будучи еще лишь кардиналом, типографию для восточных языков и отправил Баттисту Веккьетти в Египет, Эфиопию и Персию, чтобы приобрести там изумительные и драгоценные восточные манускрипты, которые ныне, находясь в библиотеке Медичи, составляют одно из богатейших собраний в мире. Остилио Риччи, первый учитель математики знаменитого Галилея, добился для него кафедры в Пизанском университете, где этот великий человек блистал с 1589-го по 1592 год, пока зависть коллег и разногласия с Джованни деи Медичи не вынудили его переселиться в Падую, против чего не стал возражать великий герцог, который порекомендовал его Венецианской республике, но затем, осознав величие его гения, в 1608 году пригласил его во Флоренцию. Той эпохой датируются первые музеи ботаники и естественной истории, и музей в Пизе, открытый под покровительством великого герцога, обогатившего его коллекцию всем, что ему удалось отыскать и купить из того, что относится к различным разделам этой науки, стал образцом, которому приходилось следовать всем другим учреждениям такого рода.

Великому герцогу Фердинандо обязана своим развитием и музыка, прежде всего драматическая; питая, как и все Медичи, пылкую страсть к театральным представлениям, которые с легкой руки Лоренцо Великолепного проникли в Тоскану в виде мистерий, а затем, во времена Козимо, поднялись, благодаря Макиавелли, до уровня комедии и драмы, он с помощью творческого воображения Джамболоньи и Буонталенти построил театр, где были использованы все возможности декорирования сцены и все тайны сценической механики; и тогда великому герцогу вспомнились те античные трагедии, что исполнялись хором, изображавшим народ, и актерами, чьи монологи и диалоги сопровождала непрерывно звучавшая мелодия. Он пожелал, чтобы так было и в его театре, и таким образом родилась опера с ее речитативами, ариями, дуэтами и хорами. Первый опыт такого рода относится к 1594 году: то была «Дафна», пасторальная опера Оттавио Ринуччини; вторая опера, «Эвридика», написанная тем же автором, была поставлена в 1600 году по случаю свадьбы королевы Марии Медичи и вызвала такой восторг и такой интерес, что ее напечатали с нотами и предисловием Якопо Пери, которое содержало историю создания речитатива, имена всех, кто принимал в этом участие, и даже имена исполнителей. Это представление наделало столько шуму, что все государи пожелали иметь музыкантов наподобие тосканских, а поскольку Фердинандо держал на жаловании около трехсот человек для своего личного оркестра, он часть их по просьбе Генриха IV и Филиппа III отправил к французскому и испанскому дворам.

Наконец, подобно тому атлету, что в одиночку подпирал готовый обрушиться свод, Фердинандо делал все возможное, чтобы остановить упадок живописи и ваяния; под его покровительством Джамболонья и Буонталенти открыли школы; в базилике, примерно за триста лет перед тем восстановленной Аверардо, по планам Джованни деи Медичи начали сооружать новую капеллу, которой предстояло стать усыпальницей предков великого герцога и его наследников; с этой целью на Востоке были куплены самый драгоценный камень и самый красивый мрамор, которые с огромными издержками доставили во Флоренцию; затем, проявляя наряду с почтительным отношением к предкам любовь к отцу, он заказал Джамболонье бронзовую статую Козимо I, вызвавшую такой невероятный восторг, когда она впервые открылась взорам собравшихся на площади Палаццо Веккьо, что завистливый Генрих IV пожелал установить похожую, изваянную тем же скульптором, на Новом мосту, как раз к этому времени достроенном.

Именно Фердинандоизменил предназначение галереи Уффици и основал там музей, перевезя туда все скульптуры, медали и картины, какие он собрал за время своего кардинальства в Риме.

Подобно своему отцу и брату, Фердинандо не прожил всего века, положенного человеку, но если его отец умер наводящим ужас, а брат — презираемым и ненавидимым, то сам он скончался, оплакиваемый всеми, ибо щедрость, доброта и справедливость великого герцога превратили тех, кто его окружал, в почтительных друзей, а его подданных — в верных детей. Так что за все время своего долгого правления, продолжавшегося двадцать один год, ему ни разу не приходилось опасаться ни за свою жизнь, ни за свою власть.

Наследовал ему Козимо И, старший из девяти детей, которых родила ему Кристина Лотарингская.

Козимо II унаследовал от отца три добродетели, которые, соединяясь в одном государе, приносят счастье его народу: щедрость, справедливость и милосердие. Правда, в этих его качествах не было ничего возвышенного, они свидетельствовали, скорее, о природной доброте, чем о великих замыслах; герцог безмерно восхищался отцом и потому старался подражать ему во всем; он сделал, что смог, но лишь как подражатель и, следственно, как человек, который, идя позади другого, не может ни продвинуться дальше, ни подняться выше, чем его предшественник.

Так что царствование Козимо И, как и царствование его отца, оказалось спокойным и счастливым для народа, хотя нетрудно было заметить, что новое древо Медичи истратило лучшую часть своих жизненных соков на Козимо I и теперь чахло день ото дня. Все сделанное за восемь лет, пока Козимо II занимал тосканский трон, было лишь бледной копией того, что свершалось за двадцать один год правления его отца. Он возводил укрепления Ливорно, как и отец, покровительствовал искусствам и наукам, как и отец, продолжил работы по осушению Мареммы, начатые отцом. Он отправил Генриху IV и Филиппу III статуи, которые два этих монарха заказали Джамболонье; наконец, он послал к персидскому царю Константино деи Серви, который был одновременно художником, инженером и архитектором. К тому же, как его отец Фердинандо и как его дед Козимо I Великий, Козимо II делал все возможное, чтобы поддерживать искусство; превосходно умея рисовать, он питал расположение главным образом к тому искусству, которым занимался сам, что, однако, не заставляло его пристрастно судить ни о ваянии, ни о зодчестве; напротив, он явно почитал их, поскольку всякий раз, проезжая перед Лоджией Орканьи или «Кентавром и Геркулесом» Джамболоньи (скульптурной группой, которая в то время стояла на перекрестке Карнесекки), он приказывал кучеру ехать шагом, ибо, по его словам, не мог вдоволь наглядеться на эти два шедевра. Пьеро Такка, ученик Джамболоньи, закончивший работу над статуями Генриха IV и Филиппа III, которые не успел завершить его учитель, был в большом почете при дворе, равно как и архитектор Джулио Париджи. И все же, повторяем, наибольшим расположением герцога пользовались художники; в кругу близких друзей, с которыми он встречался чаще всего, были Чиголи, Доменико Пассиньяно, Кристофано Аллори и Маттео Росселли, чьи лучшие картины он поместил в галерее Уффици. Он также покровительствовал Жаку Калло, выполнившему по его заказу часть своих гравюр, превосходному медальеру Гаспаро Мола и резчику по камню, непревзойденному мастеру инкрустации — Якопо Антелли.

Эмблемой Козимо II был лавровый венец с надписью:

NON JUVAT EX FACILI.^[7]

Но сколько бы ни поощрял он науки и искусства, все созданное при нем в живописи и в скульптуре было создано художниками и ваятелями второго разряда, а единственным более или менее крупным научным открытием, ознаменовавшим его царствование, стало открытие Галилеем спутников Юпитера, которые этот великий человек, в благодарность за то, что его пригласили в Тоскану, назвал «звездами Медичи»; земля, породившая столько великих людей всех мастей, начинала оскудевать.

Уже страдая тяжким недугом, ставшим причиной его смерти, великий герцог Козимо II захотел сам положить первый камень в фундамент нового крыла, которое он задумал пристроить к Палаццо Питти. Этот камень принесли в спальню герцога и в его присутствии благословили; затем больной, взяв серебряный мастерок, покрыл камень слоем извести, после чего камень был заложен в основание фундамента, вместе со шкатулкой, куда поместили несколько медалей, а также несколько золотых и серебряных монет с изображением умирающего государя и три таблички с латинскими надписями: две из них сочинил Андреа Сальвадори, а третью — Пьеро Веттори Младший. Едва стена, поднимавшаяся над фундаментом, обозначилась, Козимо II скончался: ему было тридцать два года, и его оплакивали повсеместно и так искренно, как, возможно, не оплакивали ни одного государя.

Козимо II оставил пять сыновей и двух дочерей; трон унаследовал его старший сын Фердинандо II, но юному герцогу было всего одиннадцать лет, и до его совершеннолетия, то есть до того, как ему исполнится восемнадцать, герцогством должны были управлять две регентши — бабка, великая герцогиня Кристина Лотарингская, и мать, эрцгерцогиня Мария Магдалина Австрийская. Этим двум опекуншам был придан совет, который состоял из четырех человек и в который могли быть допущены принцы крови, но без права решающего голоса и за исключением тех, кто поступил на службу к какому-нибудь иностранному государю и получал от него жалованье или пенсион. Членами дома Медичи, здравствовавшими в то время, были: кардинал Карло, принц дон Лоренцо, принцесса Клаудия и принцесса Маддалена — братья и сестры Козимо II, дон Джованни — сын Козимо I, а также дон Антонио, подложный сын Франческо и Бьянки, жить которому, впрочем, оставалось уже недолго.

Выйдя из-под опеки, Фердинандо II, как подобает христианскому государю и почтительному сыну, первым делом отправился в Рим, чтобы поклониться главе Католической церкви, Урбану VIII,^[8] а оттуда — в Германию, чтобы получить благословение от своего дяди по материнской линии, Фердинанда II; вернувшись, он принял власть над своим государством.

Впрочем, в те времена управлять тосканцами было нетрудно: кипящий страстями город Фаринаты дельи Уберти и Ринальдо дельи Альбицци исчез без следа, подобно тем древним городам, которые были погребены под пеплом и на месте которых отстроили новый город, а они из глубины своей могилы не напоминали о себе ни единым движением, ни единым вздохом; так что со времени правления Фердинанда I у Тосканы, если можно так выразиться, больше не было истории. Так Рейн, начав свой бег среди ледников и потухших вулканов, низвергнувшись с огромной высоты в Шаффхаузене, прокатив свои сумрачные, грозные, ревущие воды через теснины подле Бингена, среди крутых утесов Драхенфельса и возле скалы Лорелей, разливается широкой, спокойной, прозрачной волной на равнинах близ Везеля и Нимвегена, чтобы затем, даже не достигнув моря, затеряться в песках вокруг Горинхема и Вудрихема. Надо полагать, что в своем нижнем течении он безопаснее и приносит больше блага; однако люди стремятся увидеть лишь его истоки, его водопад и часть русла между Майнцем и Кёльном, где он с такой неукротимой силой прорывается сквозь безжалостно сжимающие его берега.

И потому на протяжении всех долгих лет своего царствования великий герцог Фердинандо II заботится о том, чтобы сохранить мир, но не в собственном государстве, а у своих соседей; он защищает герцога Неверского от гнева императора Фердинанда; изо всех сил пытается помочь герцогу Одоардо Пармскому сохранить его владения; защищает Луккскую республику от посягательств Урбана VIII и его племянников; старается примирить герцога Фарнезе и папу и, наконец, выступает посредником между Александром VII и Людовиком XIV; так что если порою он все же готовится к войне, то лишь с одной целью — любой ценой сохранить мир: только ради этого он восстанавливает военный флот, затевает бесконечные маневры войск и заканчивает возведение укреплений в Ливорно и Порто Феррайо.

Все остальное его время отдано наукам и искусствам. Галилей — его наставник, Карло Дати — его оракул, Джованни да Сан Джованни и Пьетро да Кортона — его фавориты, кардинал Леопольде — его соревнователь. В Тоскану приглашаются ученые, литераторы и художники со всего света; и не вина этих двух братьев, по сути вдвоем управлявших государством, если Италия стала оскудевать талантами, потому что она была уже чересчур дряхлой, а другие государства плохо откликались на их призыв, потому что были еще слишком молоды.

Вот что Фердинандо и Леопольдо сделали для науки.

Они основали Академию дель Чименто, назначили содержание датчанину Николаусу Стенону и фламандцу Тильману Трутвину; вместе с тем они сделали богатым человеком Эванджелисту Торричелли, последователя Галилея, и пожаловали ему золотую цепь с медалью, на которой было выбито: «Virtutis praemia»;^[9] они помогли механику Джованни Альфонсо Борелли с изданием его сочинений; они назначили Франческо Реди своим главным придворным медиком; они определили пенсию Винченцо Вивиани, чтобы он мог спокойно, не отвлекаясь на заботы о хлебе насущном, заниматься математическими расчетами; наконец, они учредили ученые сообщества в Пизе и в Сиене, чтобы Тоскана, по слабости своей вынужденная играть в европейских делах лишь второстепенную роль, могла бы зато стать научной столицей мира.

Вот что они сделали для изящной словесности.

Они приняли в круг своих ближайших друзей (а для бескорыстного, но тщеславного племени поэтов это и поощрение, и награда) Габриелло Кьябреру; Бенедетто Фьоретти, автора «Proginnasmi poetici»;^[10] Алессандро Адимари, автора поэтических переводов Пиндара; Джироламо Бартоломеи, автора поэмы «Америка»; Франческо Роваи, автора сборника «Канцоны», и Лоренцо Липпи, автора «Мальмантиле». Их частыми гостями были Антонио Малатести, Джакопо Гадди, Лоренцо Панчатики и Фердинандо дель Маэстро, которых кардинал Леопольдо сделал своими камергерами, а также Лоренцо Франчески и Карло Строцци, которых Фердинандо сделал сенаторами; всех этих людей братья вызывали к себе в любое время дня, даже в часы трапезы, чтобы, как они выражались, разом напитать и свой дух, и свое тело. Это и дало Луиджи Ручеллаи повод сказать в надгробном слове великому герцогу Фердинандо II:

«Разумеется, прекрасно и удивительно было видеть этот избранный кружок поэтов, даже за обеденным столом окружавший его, словно сияющий ореол. Но куда удивительней и прекрасней было видеть его самого, когда, сбросив с себя бремя земного величия, уверенный в своем грядущем бессмертии, слившись с этой толпой талантливых людей и выделяясь среди них исключительно благодаря превосходству памяти, ясности ума и живости суждений, он внимал самым возвышенным речам, постигал самые отвлеченные рассуждения и освещал ярким светом опытности истину, утерянную или трудноразличимую среди множества ложных или спорных мнений».

Вот что они сделали для искусства.

Они воздвигли на Пьяцца делла Сантиссима Аннунциата конную статую великого герцога Фердинандо I: работу над памятником начал Джамболонья, а завершил Пьетро Такка.

Они заказали ему также статую Филиппа IV, короля Испании, а затем послали ее в дар этому государю.

Они поручили отделку галереи Уффици художникам Курради, Маттео Росселли, Марио Баласси, Джованни да Сан Джованни и Пьетро да Кортона; двум последним они заказали также фрески в нижних залах Палаццо Питти.

В разных городах, где им пришлось побывать, они, с готовностью уплатив владельцам заявленную цену, приобрели более двухсот автопортретов известных живописцев: так было положено начало этому необычному собранию, которым обладает одна лишь Флоренция.

И наконец, по их распоряжению в Болонье, Риме, Венеции и даже в бывшей римской провинции Мавретания были куплены в огромном количестве античные статуи и картины современных художников, в частности, великолепная мраморная голова, считавшаяся портретом Цицерона, «Гермафродит», бронзовый «Идол», а также шедевр, который и по сей день остается одним из главных украшений Трибуны дельи Уффици, — «Венера» Тициана.

Подобно тому, как братья правили вместе, они и умерли почти в одно и то же время и почти в одном возрасте: великий герцог Фердинандо в 1670 году, в возрасте шестидесяти лет, а кардинал Леопольдо в 1675-м, в возрасте пятидесяти восьми лет.

Великому герцогу Фердинандо II наследовал Козимо III. То была эпоха долгих царствований; его правление длилось пятьдесят три года, то есть почти столько же, сколько правление Людовика XIV, и в эти годы стал явственно заметен упадок рода Медичи. Могучее древо Козимо I, давшее одиннадцать отпрысков, засыхает на корню и гибнет, лишенное жизненных соков.

Когда взираешь на эпоху правления Козимо III, приходит в голову мысль, что Господь решил покончить с домом Медичи; не политические бури и не гнев народа угрожают отныне этому дому: его сотрясают и губят семейные неурядицы; словно жестокий рок поразил немощью всех представителей этого рода, одного за другим: мужчины стали бессильными, а женщины бесплодными.

Козимо III взял в жены Маргариту Луизу Орлеанскую, дочь Гастона Французского. Жених, воспитанный матерью, Витторией делла Ровере, настолько надменной, мнительной и суеверной, насколько Фердинандо II был приветливым, открытым и свободомыслящим, обладал всеми недостатками своей наставницы и лишь немногими достоинствами отца. Это и понятно: великий герцог Фердинандо II последние восемнадцать лет не жил с женой, на которую он по своей природной лености возложил все заботы о воспитании сына; выросший в одиночестве и благочестивых размышлениях, юный герцог Козимо, стараниями своего наставника Волумнио Бандинелли да Сиена, получил воспитание богослова, а не государя.

Невеста, красивая и жизнерадостная пятнадцатилетняя девушка, принадлежала к великому роду Бурбонов, засиявшему новой славой благодаря Генриху IV, который приходился ей дедом. Она выросла в неспокойное время, в годы двух гражданских войн, одна из которых едва затихла, а другая вот-вот должна была вспыхнуть. Все вокруг ее колыбели было проникнуто юной, кипучей силой, которая присуща государствам в пору их становления и которая в Тоскане после Козимо I уступила место сначала спокойствию зрелого возраста, а потом старческой слабости. Мысль об этом брачном союзе возникла у великого герцога Фердинандо, а Гастон, отец невесты, с радостью дал свое согласие, ибо, по его словам, он сам происходил из рода Медичи: несмотря на унаследованный им от этого рода семейный недуг — подагру, Гастон очень гордился таким родством.^[11]

До Марселя принцессу сопровождала ее сестра, мадемуазель де Монпансье; там ее встретил принц Маттиас с тосканскими галерами; после вручения свадебных подарков и по завершении пышных прощальных празднеств Луиза Орлеанская взошла на адмиральскую галеру и после трех дней плавания благополучно прибыла в Ливорно, где под триумфальными арками, воздвигнутыми через каждые сто шагов, ее ждала герцогиня Пармская с многочисленной свитой; но напрасно юная принцесса искала среди присутствующих своего жениха: Козимо заболел корью, и ему пришлось остаться во Флоренции.

Итак, Луиза Орлеанская одна продолжила путь в Пизу, встретившую ее приветственными лозунгами, иллюминацией и цветами; затем она снова отправилась в путь и, наконец, в Амброджане увидела кортеж, выехавший ей навстречу: впереди — великая герцогиня и юный принц, за ними, чуть поодаль, — великий герцог, кардинал Джованни Карло и принц Леопольдо. Первое знакомство походило на семейное торжество, на котором присутствующие вспоминают о прошлом, радуются настоящему и с надеждой смотрят в будущее; так что супружеский союз, которому суждено было завершиться столь странным и печальным образом, был заключен при самых счастливых предзнаменованиях.

Но не прошло и двух месяцев, как принцесса начала выказывать странное отвращение к своему юному супругу; причина этого крылась в ее прежнем увлечении: еще будучи при французском дворе, она влюбилась в принца Карла Лотарингского. Он был знатен и хорош собой, но не обладал ни родовыми землями, ни правом на княжеский удел; все, что могли предпринять бедные влюбленные, — это открыть свою тайну герцогине Орлеанской. Но герцогиня Орлеанская не могла достойно противостоять слабости Гастона и твердости Людовика XIV, и, поскольку решение о браке принцессы с будущим великим герцогом было принято, брак этот стал неизбежностью. Мечты принцессы были разбиты, и жертвой ее разочарования стал Козимо.

И действительно, от показной веселости, за которой она из гордости скрывала свои истинные чувства, очень быстро не осталось и следа; вскоре она всей душой возненавидела Италию и итальянцев: она высмеивала местные нравы, презирала местные обычаи, открыто пренебрегала условностями и удостаивала дружбой и доверием лишь тех, кто вместе с ней приехал из Франции и с кем можно было говорить на родном языке и предаваться воспоминаниям об отечестве. Впрочем, следует признать, что Козимо вряд ли был способен изменить к лучшему настроение своей супруги; суровый, чопорный, высокомерный, он не знал тех ласковых слов, что гасят ненависть и пробуждают любовь.

Тем временем во Флоренцию приехал Карл Лотарингский: это случилось приблизительно в феврале 1662 года. Когда принцесса вновь увиделась с возлюбленным, ее неприязнь к мужу явно стала еще сильнее; однако никто на свете не знал об их любви, а потому ни у кого, даже у Козимо, не возникло никаких подозрений. Более того, поскольку к концу года было объявлено, что принцесса беременна, неизбывное уныние, царившее при тосканском дворе с самого ее приезда, сменилось всеобщим ликованием. Правда, в то же время ее ненависть к Козимо усилилась еще больше; однако на жалобы сына герцог Фердинандо отвечал, что дурное настроение принцессы, вызвано, несомненно, ее беременностью; в итоге, хотя после отъезда Карла Лотарингского ее мрачное и почти злобное настроение стало еще хуже, Козимо набрался терпения, и так продолжалось до 9 августа 1663 года, когда принцесса благополучно разрешилась от бремени сыном, которого, по имени деда, назвали Фердинандо.

Как легко догадаться, во дворце безмерно радовались произошедшему событию, но вскоре эта радость была омрачена усиливавшимися разногласиями между супругами; в конце концов дело дошло до того, что великий герцог, связывавший все эти ссоры с присутствием и влиянием французских дам, которых Маргарита Луиза привезла с собой из Парижа, отослал их всех обратно — с подобающей свитой и дорогими подарками, но все же отослал. Такое проявление власти со стороны Фердинандо привело молодую принцессу в неописуемую ярость; в своих страданиях она была близка к отчаянию, и между супругами произошел открытый разрыв. И тогда Фердинандо, чтобы скрасить сыну расставание с женой, посоветовал ему отправиться в путешествие в Ломбардию, а сам в это время послал Людовику XIV письмо с жалобами на сноху.

Людовик XIV привык, чтобы ему повиновались как у него в стране, так и за ее пределами: он приказал строптивой принцессе одуматься, и она сделала вид, что послушалась, так что к концу 1666 года было официально объявлено о ее второй беременности; но в то же время пошли разговоры, будто у принцессы любовная связь с каким-то французом незнатного происхождения, и распространились слухи, что она собирается бежать с ним. Слухи привели к тому, что за принцессой стали наблюдать внимательнее и однажды ночью подслушали разговор, который она вела через окно с каким-то цыганом, обсуждая с ним план побега: переодевшись цыганкой и затерявшись в таборе, она должна была бежать вместе с этими бродягами.

Подобное необычное намерение тем более удивило великого герцога, что принцесса находилась на четвертом месяце беременности; наблюдение за принцессой было усилено, и тогда она возымела странное для будущей матери желание — избавиться от ребенка. Сначала она стала ездить верхом, выбирая при этом самых норовистых лошадей; затем, когда ей это запретили, она стала совершать долгие пешие прогулки и однажды прошла семь миль по распаханным полям; наконец, когда все средства повредить ребенку были исчерпаны, она обратила ненависть против себя самой и попыталась уморить себя голодом; только осмотрительность и мягкая настойчивость великого герцога Фердинандо смогли заставить ее отказаться от этого решения и выносить плод до положенного срока, после чего у нее родилась дочь, принцесса Анна Мария Луиза.

Вслед за тем великий герцог пустил в ход уже испытанное средство — снова отправил сына в путешествие и послал новое письмо Людовику XIV. И в самом деле, в октябре того же года Козимо, убедившись, что жена по-прежнему испытывает к нему отвращение, покидает Флоренцию и путешествует инкогнито по Германии и Голландии. Он посещает Инсбрук, плывет вниз по Рейну, к восхищению голландских и немецких ученых беседует с ними на безупречной латыни, встречается в Гамбурге со шведской королевой Кристиной, приветствует ее решение отречься от протестантизма, а затем возвращается в Тоскану, где его приезду радуются все, кроме жены. И тогда Козимо вновь отправляется в путь, на этот раз в Испанию, Португалию, Англию и Францию, и возвращается домой, лишь когда ему сообщают, что великий герцог при смерти. После кончины отца он занимает освободившийся трон, и тут выясняется, что его продолжительное отсутствие и приказы Людовика XIV оказали желаемое действие: между супругами происходит примирение, и 24 мая 1671 года, ровно через год после того, как Козимо взошел на трон, принцесса производит на свет второго сына, который при крещении получает имя Джованни Гастоне, в честь деда по материнской линии.

После его рождения ссоры между супругами вспыхивают снова, но теперь у Козимо двое сыновей и он не боится остаться без наследника. Потеряв надежду, что чувства жены к нему когда-нибудь изменятся, и в конце концов наскучив ею так же, как она с давних пор наскучила им, он разрешает ей вернуться во Францию, но с условием, что она уйдет в монастырь. По общему согласию они выбирают Монмартрский монастырь, аббатисой которого была Мадлен де Гиз. 14 июня 1676 года великая герцогиня покидает Тоскану и по возвращении во Францию тотчас же заявляет, что муж прогнал ее и она не считает себя обязанной выполнять вырванное у нее силой обещание уйти в монастырь; так что в итоге виновником этого скандала был выставлен Козимо, которого государи соседних стран уже стали презирать за слабость, а его подданные начали ненавидеть за гордыню.

С этой поры все складывается для Козимо крайне неблагоприятно; становится очевидно, что над семьей Медичи, от которой отвернулся Бог, тяготеет злой рок и все попытки побороть его будут напрасны. Едва юный Фердинандо достигает брачного возраста, Козимо женит его на принцессе Виоланте Баварской, добродетельной, но бесплодной, и это бесплодие становится у принца предлогом для распутства, в разгар которого его вскоре уносит смерть.

Узнав о бесплодии Виол анты, Козимо спешно находит невесту для младшего сына, Джованни Гастоне. Принц тут же отправляется в Дюссельдорф, где ему предстоит взять в жены юную принцессу Анну Марию Саксен-Лауэнбургскую, но там его ждет страшное разочарование: вместо кроткой, миловидной и элегантной женщины, представлявшейся ему в мечтах, он видит амазонку гомеровских времен, с грубым голосом и неуклюжими манерами, привыкшую к лесным дебрям вокруг Праги и пустынным просторам Богемии; больше всего она любит скакать верхом и охотиться и, проведя лучшую пору своей жизни в конюшне, усвоила привычку говорить с лошадьми на языке, которого никто при тосканском дворе не понимает. Но это ничего не меняет: у Джованни Гастоне доброе сердце, и собственные склонности не имеют для него значения, когда речь идет о благополучии его страны; он приносит себя в жертву и женится на этой новоявленной Антиопе. Но та, приняв, по-видимому, его кротость за слабость, а любезность — за отсутствие самолюбия, проникается презрением к человеку, на которого она смотрит сверху вниз. Уязвленный Джованни Гастоне приказывает, но надменная немецкая принцесса не желает повиноваться; и те же раздоры, что омрачали когда-то супружескую жизнь отца, начинаются в семье сына, который, не перестав быть рабом отца, претерпевает еще и мучения со стороны жены. Чтобы отвлечься от печалей, он бросается в игру и разврат, проматывает свое достояние и разрушает собственное здоровье, и в скором времени врачи доводят до сведения Козимо III, что состояние бессилия, в которое впал его сын, лишает их всякой надежды на то, что он способен дать наследника короне.

И тогда несчастный великий герцог обращает взор на своего брата, кардинала Франческо Мария, которому всего сорок восемь лет, и, следовательно, он еще в расцвете сил. Благодаря ему родовое древо Медичи должно зазеленеть вновь. Кардинал соглашается жениться, отрекается от сана, и вскоре празднуется его помолвка с принцессой Элеонорой Гонзага. В семье вновь ликование, но семья обречена: отказ новобрачной исполнять супружеский долг, что в первые дни брака бывший кардинал воспринимал как последние потуги целомудренной стыдливости, затянулся сверх всякой меры, и Франческо Мария стал понимать, что принцесса не намерена становиться его женой на деле и решила свести супружескую жизнь к внешним формальностям. Он прибегает к посредничеству тестя, призывает на помощь религию, он просит, умоляет, даже угрожает, но все бесполезно, и, в то время как Фердинандо сетует на невольное бесплодие своей жены, Франческо Мария письменно извещает брата, что Элеонора Гонзага останется бесплодной по собственной прихоти. Козимо склоняет свою седую голову перед волей Господа, предписывающей, что даже самое великое и славное на этой земле должно иметь конец. Он видит, что Тоскане угрожает двойная опасность: алчность Австрии и честолюбие Франции, и, чтобы спасти Флоренцию от посягательств этих государств, хочет вернуть ей прежнюю свободу; он находит поддержку со стороны Голландии и Англии, но встречает противодействие со стороны других могущественных держав и прежде всего самой Тосканы; он видит смерть своего сына Фердинандо, потом своего брата Франческо Мария и, наконец, 31 октября 1723 года умирает сам, став перед этим свидетелем не только собственных похорон, как Карл V, но и похорон всей своей семьи, как Людовик XIV.

Все, что в царствование Фердинандо II стало клониться к упадку, окончательно рухнуло при Козимо III. Надменный, суеверный и расточительный, великий герцог оттолкнул от себя народ своей гордыней, тем, что предоставил священникам чересчур большую власть и обременил подданных непомерными налогами, чтобы обогащать царедворцев, жертвовать на церковь и оплачивать собственные расходы. При Козимо III все стало продажным; те, у кого были деньги, покупали должности; те, у кого были деньги, покупали почести; и наконец, те, у кого были деньги, покупали то, что Медичи никогда не продавали, — правосудие.

С искусствами при нем дела обстояли так же, как и со всем остальным: на них сказался характер Козимо III. В самом деле, от наук, изящной словесности, ваяния и живописи требовалось лишь одно: всеми силами угождать непомерной гордыне и ненасытному тщеславию этого последнего великого герцога, и потому в его правление не было создано ничего выдающегося. Но, за неимением работ современников, у Паоло Фальконьери и Лоренцо Магалотти возник, по счастью, замысел, польстивший самолюбию Козимо: они уговорили его продолжить работы в галерее Уффици, начатые великим герцогом Фердинандо и кардиналом Леопольдо. В итоге Козимо III соединил вместе коллекции, собранные отцом и дядей, добавил к этому все картины, статуи и медали, полученные им в наследство от герцогов Урбинских и дома делла Ровере — сплошь шедевры, среди которых был и колоссальный бюст Антиноя, и велел перенести все это с огромной торжественностью в великолепный музей, за обогащение которого все возносили ему хвалу, хотя пополнять раз за разом эту сокровищницу его побуждала не столько щедрость, сколько гордыня.

Среди ученых, преуспевавших в царствование Козимо III, были:

физик Магалотти, анатом Беллини, математик Вивиани, врач Реди, знаток древностей Норис и страстный библиофил Мальябеки.

Среди литераторов:

иезуит Бандьера, доктор Антонио Кокки и поэт-сенатор Филикайя.

Среди живописцев:

Доменико Габбиани, Пьетро Дандини, Джузеппе Нанни и Томмазо Реди.

И, наконец, среди скульпторов:

Массимилиано Сольдани, Джованни Баттиста Фоджини и Карло Марчеллини.

Из всех названных людей, возможно, один лишь Филикайя сохранил определенную известность, которую он стяжал своим погребальным плачем о роковой судьбе Италии.

Геральдическая эмблема Козимо III выглядела так: корабль в море, ведомый звездами Медичи, с девизом «Certa fulgent sidera».^[12] Любопытно, что эмблема эта была выбрана как раз в то время, когда звезды стали гаснуть, а корабль — тонуть.

Тоскана содрогнулась от страха, когда на трон взошел Джованни Гастоне; если прежде его оргии происходили в подвальных помещениях Палаццо Питти и о них никто не знал, то теперь они выплеснулись наружу, и люди заговорили о чудовищном разврате, напоминавшем одновременно безумства Тиберия на Капрее и Генриха III в Лувре. Подобно тирану древности и Гелиогабалу новых времен, Джованни Гастоне окружил себя толпой куртизанок и сворой миньонов, причем те и другие были набраны из низших слоев общества. Все из этого сброда получали установленное жалованье, которое могло быть увеличено или уменьшено в зависимости от большей или меньшей изощренности наслаждений, доставляемых ими своему повелителю. Для этих людей придумали два новых слова: женщин прозвали «руспанта», а мужчин — «руспанто», потому что им платили золотыми монетами, которые назывались «руспоне». Все это настолько неслыханно и безнравственно, что кажется невероятным, но современники в своих мемуарах единодушно свидетельствуют о том, что все это происходило в действительности, и вдобавок, со свойственным той эпохе цинизмом, приводят множество подробностей этих сатурналий, порожденных не прихотями силы, как могло бы показаться, а бесстыдством слабости.

Так что, когда Джованни Гастоне принял власть, все вокруг него было мертво, да и сам он был почти мертвецом; тем не менее, подобно готовому вот-вот угаснуть факелу, который набирается сил, чтобы вспыхнуть под конец, он призвал на помощь последние остатки жизненной энергии, чтобы бороться с отцовскими ошибками: едва взойдя на трон, он сразу же изгоняет продавцов должностей, нечистоплотных чиновников и шпионов, расплодившихся при дворе; при нем, по сути, была отменена смертная казнь, которая столь часто применялась в правление его отца и которой боялись одни лишь бедняки, потому что богатые могли откупиться от нее за деньги. Зная, что ему придется отречься от престола, ибо никакой надежды на продолжение рода Медичи больше не было, он, тем не менее, делал все возможное, чтобы Тоскана могла осуществить право, дарованное ей императором Карлом V и папой Климентом VII, — выбрать в правители соотечественника и тем самым избежать угрожавшего ей иностранного владычества. Но посланники Франции, Австрии и Испании сломили остатки его воли и, не смущаясь тем, что он был еще жив, назначили ему в преемники старшего сына Филиппа V Испанского, инфанта дона Карлоса, который был правнуком Марии Медичи и формально в самом деле имел права на тосканский трон. В соответствии с этим решением, 22 октября 1731 года Джованни Гастоне получил от императора письмо, в котором ему сообщалось о выборе, сделанном великими державами, и о том, что инфант дон Карлос отныне будет находиться под его опекой. Джованни Гастоне скомкал письмо, отбросил его подальше и пробормотал:

— Да-да, они оказывают мне любезность, назначая меня опекуном, а обращаются со мной так, словно я их подопечный.

Но как ни велико было горе Джованни Гастоне, ему пришлось подчиниться: он смирился и стал ждать своего преемника, который в сопровождении англо-испанского флота прибыл в порт Ливорно вечером 27 декабря 1731 года. Джованни Гастоне боролся с попыткой навязать ему преемника девять лет — нельзя было требовать от него большего.

Джованни Гастоне принял будущего великого герцога в Палаццо Питти, не вставая с постели, но не столько из-за недомогания, сколько для того, чтобы избежать формальностей этикета. Дон Карлос был шестнадцатилетний юноша, красивый, как подобает Бурбону, благородный, как пристало Медичи, искренний и прямой, как приличествует потомку Генриха IV. Джованни Гастоне, которого давно уже никто не любил и которому некого было любить, вскоре привязался к этому подростку, забыв свою прежнюю неприязнь к нему; и когда после завоевания Неаполя инфанта призвали править Королевством обеих Сицилий, Джованни Гастоне со слезами горести провожал того, кого он встретил со слезами стыда.

Преемником дона Карлоса стал принц Франциск Лотарингский. Великое герцогство Тосканское досталось ему как возмещение за его наследственные владения, окончательно присоединенные к Франции. Джованни Гастоне узнал об этом решении, лишь когда оно уже было принято; с ним даже не сочли нужным посоветоваться о том, кого выбрать его наследником: его уже вычеркнули из числа государей. И на то были основания, ведь Джованни Гастоне, изнуренный пороками, истерзанный горестями, сломленный унижениями, мучимый сознанием собственного бессилия, угасал с каждым днем. Из-за своих недугов Джованни Гастоне уже давно не мог держаться на ногах, но, желая оттянуть насколько возможно тот день, когда ему придется лечь насовсем, он приказывал переносить его в кресле из комнаты в комнату.

Однако за несколько дней до смерти ему вдруг стало лучше: как бывает при некоторых болезнях, силы вернулись к нему в тот момент, когда, казалось, намеревались оставить его окончательно. Джованни Гастоне решил воспользоваться этим и показаться из окна Палаццо Питти народу, который вдруг полюбил его и теперь каждый день собирался на площади перед дворцом, чтобы узнать о здоровье великого герцога. И когда великий герцог неожиданно показался у окна, в толпе раздались крики радости. То был бальзам на израненную душу несчастного умирающего; он протянул к народу, выказавшему ему свою любовь, руки, полные золота и серебра, хотя и понимал, что за этот миг счастья, дарованный ему Провидением, никак нельзя расплатиться. Однако министры, уже приберегавшие деньги для его преемника, стали упрекать его за такую неразумную расточительность; и тогда Джованни Гастоне, не имея больше возможности просто раздавать деньги, иначе его назвали бы мотом, объявил народу о своей готовности покупать отныне все, что ему пожелают продать. После этого величественная площадь перед Палаццо Питти превратилась в диковинный рынок, в невиданную доселе ярмарку; каждое утро Джованни Гастоне с великим трудом поднимался по двойной лестнице, ведущей к окнам первого этажа и по непомерной цене покупал то, что ему приносили: картины, медали, различные произведения искусства, книги, мебель — одним словом, все, ибо, как подсказывало ему сердце, то был способ вернуть народу хотя бы малую часть тех денег, которые незаконными поборами отнял его отец. Но вот 8 июля 1737 года он, против обыкновения, не появился у окна, и на следующий день народу объявили, что великий герцог Джованни Гастоне скончался.

С его последним вздохом угас великий род Медичи, чьи пороки отвечали его эпохе, тогда как присущие ему добродетели останутся неизменными во все времена.

Великим герцогом Тосканским стал Франциск III Лотарингский.

Среди всех семейных горестей и политических неурядиц, без конца терзавших Джованни Гастоне на протяжении всей его жизни, у него, тем не менее, случались минуты, когда он мог подумать об искусстве: он разместил в галерее Уффици коллекцию из более чем трехсот резных драгоценных камней изумительной работы и подал мысль подготовить то превосходное издание, которое под названием «Museum florentinum» было завершено в 1762 году и содержит посвящение Франциску Лотарингскому, его преемнику.

Возможно, покажется удивительным, что мы столь пространно излагали историю одного-единственного семейства, но дело в том, что искусство расцветало и приходило в упадок бок о бок с этим семейством и, странное дело, претерпевало все взлеты и падения, какие претерпевали сами Медичи.

Так, одновременно с ростом величия Аверардо, Джованни ди Биччи и Козимо Старого, Отца отечества, искусство испытывает подъем в лице Чимабуэ, Джотто и Мазаччо; при Лоренцо Великолепном оно делает остановку, чтобы набраться сил: на свет появляются Леонардо да Винчи, фра Бартоломео, Микеланджело, Тициан, Рафаэль и Андреа дель Сарто; при Льве X все обещанное сбывается, все, что было цветком, становится плодом; при Козимо I, достигшем вершины своей власти, оно достигает своего апогея, после чего искусство и Медичи, не имея возможности подниматься выше, начинают клониться к упадку: Медичи — вместе с Фердинандо I, Козимо II и Фердинандо II, искусство — вместе с Вазари, Бароччи, Аллори, Джованни да Сан Джованни и Маттео Росселли, и это продолжается до тех пор, пока они сообща не сходят на нет: искусство — в лице таких художников, как Габбиани и Дандини, Медичи — в лице Козимо III и Джованни Гастоне.

Но пусть Медичи мирно покоятся в своих гробницах из мрамора и порфира, ибо они сделали для славы мира куда больше того, что сделали до них и после них все на свете князья, короли и императоры.

Гвельфы и Гибеллины

I ГВЕЛЬФЫ И ГИБЕЛЛИНЫ

В 1076 году, примерно в то самое время, когда Сид, герой Испании, подчинял Альфонсу VI Толедо и всю Новую Кастилию, между императором Генрихом IV и верховным понтификом Григорием VII начались распри, и вот по какому поводу.

Дух свободы овеял Италию; отважные моряки, бороздившие здешние прибрежные воды, первыми ощутили его дыхание; Венеция, Генуя, Гаэта, Неаполь, Амальфи учредили республики, в то время как внутренние области страны продолжали находиться в зависимости от Генриха IV Немецкого. Даже патримоний святого Петра, не подчиняясь напрямую Империи, все еще признавал ее верховную власть, позволяя императорам утверждать избрание пап; однако Александр II, уроженец Милана, отказался сложить с себя тиару, дабы принять назначение из рук сюзерена, еще до того, как в 1073 году монах Гильдебранд взошел на папский престол, приняв имя Григорий VII.

Однако новый папа, которому суждено было олицетворять средневековую демократию, не просто следовал примеру Александра II; не прошло и трех лет со дня его восшествия на Святой престол, как, окинув взором Европу и увидев, что повсюду, словно всходы пшеницы в апреле, поднимаются народы, он понял, что именно ему, преемнику святого Петра, надлежит собрать эту жатву свободы, посеянной словом Христа. В 1076 году он издает декреталию, воспрещавшую его преемникам представлять свое назначение на утверждение светским властителям. С этого дня папский престол был установлен на один уровень с императорским троном и у народа появился свой Цезарь.

Однако если Григорий VII задумал ущемить императорскую власть, то Генрих IV вовсе не склонен был отказываться от своих прав; на декреталию он ответил рескриптом; его посол явился в Рим и от имени императора потребовал, чтобы первосвященник сложил с себя тиару, а кардиналы прибыли ко двору Генриха IV для избрания другого папы; копье натолкнулось на щит, меч отразил удар меча.

В ответ Григорий VII отлучил императора от Церкви.

Узнав столь важную новость, германские князья собрались в Трибуре и, поскольку разгневанный император превысил свои права, которые распространялись на инвеституру, но не на назначение пап, пригрозили, в силу тех самых установлений, на основании которых его избрали, низложить его, если он в течение года не примирится со Святым престолом.

Генриху пришлось повиноваться и просителем преодолеть Альпы, которые он грозил перейти как победитель; суровой зимой он пересек Италию, чтобы босым и на коленях явиться к папе, прося его об отпущении грехов. Перед этим он проехал таким образом через Асти, Милан, Павию, Кремону и Лоди; видя его слабость, эти города почувствовали в себе силу и, воспользовавшись его отлучением от Церкви как предлогом, сочли себя свободными от данных ему клятв. Со своей стороны, Генрих IV, опасаясь еще больше разгневать папу, даже не стал пытаться вернуть их под свою власть и всегласно подтвердил их свободу; впрочем, они могли бы обойтись без этого подтверждения, как папа мог без императорского разрешения назначать епископов; этот раздор между Святым престолом и императором, между народом и феодальной властью и породил партии гвельфов и гибеллинов.

Тем временем, будто для того, чтобы уготовить Флоренции свободу, в 1070 году умер Готфрид Лотарингский, маркграф Тосканы, а в 1076-м умерла его жена Беатриса, и наследницей и властительницей самого крупного из всех существовавших когда-либо в Италии феодов стала графиня Матильда; она дважды была замужем: сначала за Готфридом-младшим, потом за Вельфом Баварским, развелась с тем и другим и умерла бездетной, все свои владения завещав престолу святого Петра.

Эта смерть позволила Флоренции поступить по примеру других итальянских городов; она провозгласила республику и тем, в свою очередь, подала пример Сиене, Пистойе и Ареццо, поспешившими воспользоваться им.

Однако флорентийская знать, не оставаясь равнодушной к великому спору, раздиравшему Италию, все же не принимала в нем такого деятельного участия, как знать других городов; она была разделена на две партии, но не на два враждующих лагеря. Каждая из партий смотрела на другую скорее с недоверием, чем с ненавистью, и, если между ними не было мира, это еще не означало, что идет война.

Среди гвельфских семей одной из самых знатных, могущественных и богатых была семья Буондельмонти; старший в роду был обручен с девушкой из семьи Амидеи, союзников Уберти, известных своими прогибеллинскими симпатиями. Буондельмонте деи Буондельмонти был владетелем Монте Буоно, замка в верхней части долины Арно, и жил в величественном дворце на площади Святой Троицы.

Однажды, когда,по своему обыкновению, он в великолепном наряде ехал верхом по улицам Флоренции, в одном из домов на его пути открылось окно и он услышал, как его зовут по имени.

Буондельмонте обернулся, но, увидев, что лицо позвавшей его женщины скрыто покрывалом, поскакал дальше.

Она позвала его снова и подняла покрывало. Буондельмонте узнал даму из рода Донати и, остановив коня, учтиво спросил, что она хочет ему сказать.

— Просто хочу поздравить тебя с твоей будущей свадьбой, Буондельмонте, — насмешливо сказала дама, — и восхититься твоей самоотверженностью, ведь ты собираешься породниться с семьей, которая во многом уступает твоей собственной. Наверно, какой-нибудь предок Амидеи некогда оказал большую услугу одному из твоих родичей и теперь ты возвращаешь семейный долг.

— Вы ошибаетесь, благородная дама, — возразил Буондельмонте. — Если между нашими семьями и существует некоторая разница, то не благодарность заставляет меня забыть о ней, а любовь. Я люблю мою невесту, Лукрецию Амидеи, и женюсь на ней по любви.

— Простите, синьор граф, — продолжала Гвальдрада, — но мне казалось, что самый знатный должен жениться на самой богатой, самая богатая — выйти замуж за самого знатного, а самый красивый — взять в жены самую красивую.

— До сего дня, — ответил Буондельмонте, — лишь в зеркале, которое я привез ей из Венеции, мне приходилось видеть женщину столь же красивую, как Лукреция.

— Плохо же вы искали себе невесту, синьор, или это занятие чересчур быстро вам наскучило. Флоренция потеряла бы имя города цветов, если бы в этом цветнике не нашлось розы прекраснее, чем та, какую вы собираетесь сорвать.

— Мало осталось во Флоренции садов, где я не побывал, мало цветов, красками которых я не любовался и ароматов которых не вдыхал; разве только ромашки и фиалки спрятались в траве, укрываясь от моего взора.

— Есть еще лилия, которая растет у родника, под сенью ив, омывает свой стебель в ручье, чтобы сохранить свежесть, и прячет свою головку в тени, чтобы не утратить чистоты.

— Быть может, в саду дворца синьоры Гвальдрады растет подобный цветок и она покажет его мне?

— Возможно, так и будет, если синьор Буондельмонте почтит меня своим посещением.

Буондельмонте бросил поводья пажу и устремился во дворец Донати.

Гвальдрада ожидала его на верху лестницы; она провела его по темным коридорам к удаленной комнате, затем открыла дверь, приподняла драпировку, и Буондельмонте увидел спящую молодую девушку.

Буондельмонте замер от восхищения: никогда еще он не видел такой совершенной, такой юной и непорочной красоты. Это был тот самый, весьма редкий в Италии, тип блондинки, какой Рафаэль избрал прообразом для своих Мадонн; белизна ее кожи была такова, что можно было подумать, будто девушка выросла под бледным северным солнцем; она казалась такой воздушной, что Буондельмонте затаил дыхание: он боялся, как бы этот ангел, проснувшись, не улетел на небо.

Гвальдрада опустила драпировку; Буондельмонте хотел было помешать ей, но она удержала его за руку.

— Вот невеста, которую я сберегла для тебя в чистоте и уединении, — сказала она. — Но ты поспешил, Буондельмонте, ты отдал сердце другой. Ступай себе и будь счастлив.

Ошеломленный Буондельмонте хранил молчание.

— Что же ты медлишь? — спросила Гвальдрада. — Забыл, что тебя ждет прекрасная Лукреция?

— Послушай, — сказал Буондельмонте, взяв ее за руку, — если бы я отказался от этого брака, если бы я изменил данному мною слову, если бы я попросил в жены твою дочь, ты отдала бы ее мне?..

— Разве найдется настолько кичливая или настолько безрассудная мать, которая не пожелает видеть своим зятем владетеля Монте Буоно?

Тогда Буондельмонте поднял драпировку, опустился на колени у кровати девушки, взял ее за руку и, видя, что спящая приоткрыла глаза, произнес:

— Проснитесь, моя прекрасная невеста!

Затем, повернувшись к Гвальдраде, он сказал:

— Матушка, пошлите за священником, а я тем временем украшу голову вашей дочери венком из флердоранжа.

В тот же день Лючия Гвальдрада из рода Донати стала женой Буондельмонте.

На другой день по городу поползли слухи об этом браке. Какое-то время семья Амидеи отказывалась верить, что ей нанесли столь тяжкое оскорбление, но в конце концов сомнений у нее более не осталось. Тогда они призвали к себе своих родичей — Уберти, Фифанти, Ламберти и Гангаланди — и объяснили им, какова цель этого собрания. Услышав, какую обиду им всем причинили, Моска деи Ламберти с той лаконичностью, какая присуща мщению, решительно воскликнул: «Cosa fatta capo ha!»^[13] Все присутствующие повторили этот возглас, и Буондельмонти был единодушно приговорен к смерти.

Утром Пасхального воскресенья Буондельмонте проскакал верхом по Понте Веккьо и спустился на набережную Арно, как вдруг из улицы Святой Троицы выехали всадники и направились навстречу ему. На некотором расстоянии от него всадники разделились на две группы, чтобы напасть с двух сторон. Буондельмонте узнал их, но, то ли понадеявшись на их честность, то ли положившись на собственную отвагу, продолжил путь, не выказывая никаких опасений; более того, поравнявшись с ними, он учтиво поклонился им. И тогда Скьятта дельи Уберти выхватил палицу, спрятанную у него под плащом, и одним ударом сбросил Буондельмонте на землю; в ту же минуту Оддо Арриги деи Фифанти спешился и ножом перерезал ему вены. Буондельмонте дополз до подножия еще высившейся в те времена статуи Марса, языческого покровителя Флоренции, и испустил дух. Весть об этом убийстве сразу же разнеслась по городу. Вся родня Буондельмонте собралась у него в доме, убитого положили в открытый гроб и поставили на катафалк. Юная вдова села возле гроба и прижала размозженную голову мужа к своей груди; катафалк окружили ближайшие родственники, и траурный кортеж двинулся по улицам Флоренции; впереди ехал старый отец Буондельмонте, время от времени глухим голосом восклицая: «Мщение! Мщение! Мщение!»

При виде окровавленного трупа, при виде рыдающей красивой вдовы с разметавшимися волосами, при виде отца, едущего перед гробом сына, которому полагалось бы идти за гробом отца, все пришли в сильное волнение и каждая знатная семья приняла ту или другую сторону — в зависимости от своих убеждений, дружеских или родственных связей. Сорок две знатнейшие семьи образовали партию гвельфов, то есть сторонников папы, и поддержали семью Буондельмонте; двадцать четыре семьи образовали партию гибеллинов, то есть сторонников императора, и главой этой партии признали семью Уберти. Каждый собрал своих слуг, укрепил свои дворцы, возвел башни, и на протяжении тридцати трех лет на улицах и площадях Флоренции, запертая в ее стенах, бушевала неистовая гражданская война.

Однако гибеллины, не рассчитывая победить собственными силами, обратились за помощью к императору, приславшему им тысячу шестьсот немецких конников. Это войско скрытно проникло в город через ворота, охраняемые гибеллинами, и в ночь на Сретение 1248 года побежденные гвельфы были вынуждены покинуть Флоренцию.

И тогда победители, оказавшиеся хозяевами города, предались бесчинствам, которые затягивают гражданские войны до бесконечности. Тридцать шесть дворцов были разрушены, а их башни срыты до основания; под башню Тозинги на площади Старого рынка, всю выложенную мрамором, высотой в сто двадцать сажен, подвели подкоп, и она рухнула, как пораженный молнией гигант. Партия императора одержала победу по всей Тоскане, и гвельфы оставались в изгнании вплоть до 1250 года, то есть до смерти Фридриха II.

С этой смертью все круто изменилось: гвельфы возвратились во Флоренцию и народ вернул себе часть утраченного влияния. Одним из первых своих постановлений он приказал разрушить крепости, за стенами которых дворянство глумилось над законами. Кроме того, знатным людям было приказано уменьшить высоту башен их дворцов до пятидесяти сажен, и из добытого таким образом камня достроили укрепления города, который прежде не был защищен со стороны Арно. Наконец, в 1252 году народ, желая увековечить возвращение свободы во Флоренцию, отчеканил из чистейшего золота монету, которую в честь города назвали флорином и которая вот уже семьсот лет сохраняет все то же изображение лилии, тот же вес и ту же пробу, ибо ни одна из революций, последовавшей за той, которой флорин был обязан своим появлением на свет, не осмелилась изменить его народный чекан или подделать его республиканское золото.

Между тем гвельфы, более великодушные или более доверчивые, чем их противники, разрешили гибеллинам остаться в городе. Гибеллины воспользовались предоставленной им свободой и сплели заговор, который был раскрыт. Представители городских властей вызвали их к себе для того, чтобы они объяснили свое поведение, но те камнями и стрелами отогнали лучников, которых прислал за ними подеста. Тотчас же поднялся весь флорентийский народ; врагов преследовали у них в домах, их дворцы и крепости подверглись осаде, и в два дня все было кончено. Скьятта дельи Уберти, тот самый, что оглушил Буондельмонте ударом палицы, пал с оружием в руках. Другому Уберти и некоему Инфангати отрубили голову на площади Старого рынка, а те, кому удалось избежать расправы или суда, под водительством Фаринаты дельи Уберти покинули город и отправились в Сиену просить убежища, которое и было им предоставлено.

Фарината дельи Уберти был человек той же породы, что барон дез’Адре, коннетабль де Бурбон и Ледигьер: они рождаются с железной дланью и бронзовым сердцем, они открывают глаза в осажденном городе и закрывают их на поле битвы; это растения, политые кровью и дающие кровавые цветы и плоды!

Император умер, и гибеллинам не к кому стало обращаться за помощью. Фарината отправил послов к Манфреду,^[14] королю Сицилии. Послы просили дать им войско. Манфред предложил им сто человек. Они восприняли это как насмешку и хотели было отказаться, но Фарината написал им:

«И все же соглашайтесь: нам важно, чтобы среди наших знамен было знамя Манфреда, а когда мы его получим, я водружу его в таком месте, что он будет вынужден отправить нам подкрепление, чтобы забрать его назад».

Тем временем гвельфское войско, преследовавшее гибеллинов, стало лагерем у ворот Камольи, пыль которой была так дорога Альфьери.^[15] После нескольких мелких стычек Фарината, получивший от Манфреда сто тяжеловооруженных конников, дал им лучшего тосканского вина и приказал готовиться к вылазке. Затем, когда между гвельфами и гибеллинами завязался бой, он заявил, что пойдет на выручку своим, стал во главе вспомогательного отряда немцев и так далеко повел его в атаку, что вскоре вместе со своей сотней тяжеловооруженных конников оказался в плотном кольце врагов. Солдаты Манфреда сражались с отчаянной отвагой, но силы были слишком неравны. Все они погибли; один только Фарината каким-то чудом сумел прорваться к своим — залитый вражеской кровью, утомленный сечей, но невредимый.

Его цель была достигнута: раны на телах солдат Манфреда взывали к отмщению; захваченное в бою королевское знамя доставили во Флоренцию, чернь раздирала его в клочья и втаптывала в грязь. Это было оскорбление Швабского дома, пятно на имперском гербе, и отомстить за одно и смыть другое могла только победа. Фарината дельи Уберти написал королю Сицилии письмо с рассказом об этой битве; в ответ Манфред послал ему две тысячи солдат.

И тогда лев превратился в лиса. Чтобы завлечь флорентийцев в ловушку, Фарината притворился, будто он обижен на гибеллинов. Он написал старейшинам письмо, в котором назначил им встречу на расстоянии четверти лиги от города. На встречу явились двенадцать старейшин; Фарината прибыл один. Он заявил, что готов оказать им услугу: если флорентийцы пойдут большим войском на Сиену, его люди откроют им ворота Санто Вито, которые они охраняют. Вожди гвельфов ничего не могли решить без одобрения народа: они поехали обратно и собрали совет. Фарината вернулся в город.

Заседание совета проходило весьма бурно; большинство было склонно принять предложение Фаринаты, но некоторые горожане, более проницательные, боялись предательства. Старейшины, которые вели переговоры с Фаринатой и хотели поставить их себе в заслугу, поддержали его предложение всей своей властью, а народ поддержал старейшин. Напрасно граф Гвидо Гверра и Теггьяйо Альдобранди пытались оспорить мнение большинства — народ не пожелал их слушать. Чече деи Герардини, человек, известный своей мудростью и преданностью родине, встал, пытаясь что-то сказать, но старейшины велели ему замолчать. Он все же продолжал говорить, и его присудили к штрафу в сто флоринов. Герардини согласился уплатить штраф, если ему дадут слово. Штраф был удвоен, но Герардини не отступился, говоря, что возможность дать Республике добрый совет — это счастье, за которое стоит заплатить любые деньги. В конце концов старейшины довели сумму штрафа до четырехсот флоринов, но не заставили Герардини замолчать. Его твердость, которую приняли за упрямство, вызвала всеобщее раздражение, и немедленно было предложено принять закон о предании смертной казни всякого, кто осмелится выступить против воли народа. Принятый закон тотчас же был применен к Герардини. Спокойно выслушав приговор, Герардини вновь поднялся с места. «Сооружайте эшафот, — сказал он, — а пока позвольте мне говорить». Однако флорентийцы настроились не прислушиваться ни к каким доводам. Вместо того чтобы броситься к ногам этого человека, они арестовали его и отвели в тюрьму. А поскольку, кроме него, против предложения старейшин почти никто не возражал, то, едва его увели с собрания, предложение было принято. Флоренция тотчас же обратилась к своим союзникам с просьбой о поддержке. На ее призыв откликнулись Лукка, Болонья, Пистойя, Прато, Сан Миньято и Вольтерра. За два месяца гвельфы собрали три тысячи конников и тридцать тысяч пехотинцев.

В ночь на понедельник 3 сентября 1260 года это войско вышло из ворот Флоренции и двинулось в сторону Сиены. Посреди войска, под охраной солдат, которые более других прославились отвагой, тяжело катилась Карроччо. Это была золоченая колесница, запряженная восемью быками в красных попонах; на колеснице был установлен шест с золоченым шаром на верхушке; под шаром, между двух белых полотнищ, развевалось знамя Флоренции, которое во время битвы вверяли храбрейшему из храбрых; под знаменем было укреплено распятие: протянутые руки Христа словно благословляли войско. Рядом с распятием висел колокол, чтобы созывать всех, кого далеко забросил вихрь сражения. Неповоротливость упряжки не давала колеснице возможности передвигаться быстро, так что флорентийцам оставалось либо с позором бросить ее на поле боя, либо ожесточенно сражаться за нее. Это было изобретение Ариберта, архиепископа Миланского; желая придать больше значения пехоте, набиравшейся из простолюдинов, в противовес коннице, состоявшей из знати, он впервые использовал его в войне против Конрада Салического. И потому колесница была окружена пехотинцами, вынужденными приноравливаться к шагу быков, кативших эту тяжелую махину. На сей раз правил колесницей семидесятилетний старик по имени Джованни Торнаквинчи, а на ее помосте, почетном месте для храбрейших, стояли семеро сыновей Торнаквинчи; по приказу отца все они поклялись умереть, но не дать врагу коснуться Карроччо, этого ковчега средневековой воинской чести. Что касается колокола, то, как говорили, его благословил папа Мартин, и потому он назывался Мартинелла.

На рассвете 4 сентября войско флорентийцев достигло холма Монте Аперти, расположенного в пяти милях к востоку от Сиены; оттуда открывался вид на город, который они надеялись захватить врасплох. Полуслепой епископ тотчас же поднялся на помост Карроччо и отслужил мессу: все войско благоговейно внимало ему, на коленях и с непокрытой головой. Закончив молебствие, он отвязал знамя и вручил его Якопо дель Вакка из семьи Пацци, а сам надел доспехи и занял место среди всадников. Едва только ворота Санто Вито, как и было обещано, открылись, из них первой выехала имперская конница, затем появились флорентийские изгнанники под командованием Фаринаты; после них вышла пехота — граждане Сиены со своими ленниками, всего тринадцать тысяч человек. Флорентийцы поняли, что их заманили в ловушку, однако они сравнили выступившее против них войско со своим собственным, решили, что их втрое больше, и громкими криками встретили врага, бросая ему вызов и оскорбляя его.

В эту минуту отслуживший молебен епископ, который, как все слепцы, недостаток зрения возмещал развитым слухом, услышал позади себя шум, обернулся и своими подслеповатыми глазами увидел между собой и горизонтом какую-то линию, хотя за минуту до этого ее заметно не было. Тронув за плечо стоявшего рядом с ним солдата, он спросил, что это такое: стена или полоса тумана? «Ни то, ни другое, — ответил солдат, — это вражеские щиты». В самом деле, большой отряд имперской конницы обогнул Монте Аперти, перешел вброд Арбию и ударил флорентийцев в тыл, в то время как остальные силы сиенцев приготовились сражаться с ними лицом к лицу.

И тогда Якопо дель Вакка, решив, что настал час битвы, поднял над всеми флорентийское знамя с изображением льва и крикнул: «Вперед!» Но в ту же минуту Бокка дельи Абатти, гибеллин в душе, выхватил меч из ножен и одним ударом отсек руку, державшую знамя. Затем с криком «Ко мне, гибеллины!» он вместе с тремя сотнями единомышленников отделился от войска гвельфов и влился в ряды имперской конницы.

Среди флорентийцев началось смятение: Якопо дель Вакка поднял свое окровавленное запястье и закричал: «Измена!» Но никто и не подумал подобрать знамя, упавшее под конские копыта: видя, как на них нападают те, кого за минуту перед тем они считали своими братьями, воины, вместо того чтобы сплотиться, стали шарахаться друг от друга, страшась предательского меча больше, чем вражеского. Слово «измена», вырвавшееся у Якопо дель Вакка, передавалось из уст в уста, и каждый всадник, забыв о спасении родины и думая только о собственном спасении, выбирался из схватки, доверяя жизнь резвости своего коня и оставляя свою честь погибать вместо себя на поле боя; в итоге из трех тысяч знатных флорентийцев там осталось лишь тридцать пять храбрецов, которые не захотели бежать и погибли.

Пехота, состоявшая из флорентийских простолюдинов и из жителей союзных городов, проявила большую стойкость и сомкнулась вокруг Карроччо. Именно там и началась кровопролитная битва и чудовищная резня, окрасившая воды Арбии в багрец.^[16]

Однако гвельфы, лишившись конницы, не могли отразить натиск врага, поскольку, как уже было сказано, на поле битвы остались только простолюдины, у которых были лишь вилы да алебарды, а деревянные щиты, кирасы из буйволовой кожи и стеганые полукафтанья не спасали их от длинных копий и двуручных мечей конников. Люди и лошади в железных доспехах с легкостью врубались в толпу пехотинцев и пробивали в ней глубокие бреши; и все же эта толпа, воодушевляемая непрерывным звоном Мартинеллы, трижды смыкалась, отбрасывая неприятельскую конницу, которая трижды откатывалась, окровавленная и ущербленная, словно вынутый из раны клинок.

Наконец, благодаря отвлекающему маневру, проделанному Фаринатой, который стоял во главе флорентийских изгнанников и горожан Сиены, конники добрались до Карроччо. И тогда обеим сражающимся сторонам довелось увидеть нечто беспримерное: подвиг старика, которому было доверено охранять Карроччо и семеро сыновей которого поклялись отцу не покидать поле битвы живыми.

Во все время сражения семеро молодых людей оставались на помосте Карроччо, откуда они могли следить за происходящим; трижды на их глазах враг почти подступал к ним, и трижды они в нетерпении обращали взоры к отцу, но старик знаком удерживал их; наконец, настал час, когда надо было отдать жизнь, и старик крикнул сыновьям: «Вперед!»

И они спрыгнули с помоста Карроччо — все, кроме одного, которого отец удержал за плечо: это был самый младший и потому самый любимый из его сыновей; ему едва исполнилось семнадцать лет, и его звали Арнольфо.

У шестерых братьев были железные нагрудники, как у рыцарей, поэтому они смогли выстоять под ударами гибеллинов. А в это время их отец, одной рукой удерживая Арнольфо, другой звонил в колокол, собирая бойцов. Гвельфы воспрянули духом, и немецкие конники были отброшены в четвертый раз. К старику вернулись четверо сыновей; двое остались лежать на земле, и им не суждено было подняться.

В ту же минуту, но с противоположной стороны, послышались громкие крики и толпа расступилась. Это появился Фарината дельи Уберти во главе флорентийских изгнанников; все это время он преследовал конницу гвельфов, пока не убедился, что она уже не вернется в бой: так волк загрызает собак перед тем как наброситься на овец.

Старик, которому с колесницы было видно все, узнал Фаринату по султану на его шлеме, по доспехам, а главное — по наносимым им ударам; казалось, всадник и конь слились в одно существо, одно чешуйчатое чудовище. Тот, кто падал под ударами всадника, тут же оказывался растоптан копытами коня; все расступались перед ними. Но старик дал знак своим четверым сыновьям — и Фарината натолкнулся на железную стену. Бойцы сплотились вокруг этих храбрецов, и сражение возобновилось.

Фарината один возвышался на своем коне среди пеших гвельфов, поскольку другие гибеллинские всадники остались далеко позади него. Старик видел его сверкающий меч, который поднимался и опускался равномерно, словно молот кузнеца; он слышал предсмертный вопль после каждого удара; дважды ему показалось, будто он узнаёт голоса сыновей, однако он не перестал звонить в колокол, а только еще сильнее сжал плечо Арнольфо.

Наконец, Фарината отступил, но так, как отступает лев, рыча и сокрушая все кругом; он прокладывал себе путь к гибеллинским всадникам, которые пошли в атаку, чтобы вызволить его. Пока он пробирался к своим, возникло нечто вроде затишья, и старик увидел, как к нему возвращаются два его сына; ни одной слезинки не выкатилось из его глаз, ни один вздох не вырвался из его груди; он лишь прижал к своему сердцу Арнольфо.

Но Фарината уже соединился с флорентийскими изгнанниками и немецкими конниками, и, в то время как вся сиенская пехота атаковала гвельфов в лоб, конница готовилась к нападению с тыла.

Последняя атака была ужасна: три тысячи закованных в железо всадников врезались в гущу десяти или двенадцати тысяч пехотинцев, все еще окружавших Карроччо, и оставляли в ней борозды, словно громадная змея, жалом которой был меч Фаринаты. Старик видел, как змея приближалась, извиваясь гигантскими кольцами; он подал знак своим двум сыновьям. И они бесстрашно бросились навстречу врагу. Арнольфо плакал от стыда, что не может последовать за братьями.

Старик видел, как они пали один за другим; тогда он передал веревку от колокола в руки Арнольфо и спрыгнул с колесницы; бедному отцу недостало мужества смотреть, как погибнет его младший сын.

Фарината проехал по телу поверженного отца, так же как до этого растоптал сыновей; Карроччо захватили, и, поскольку Арнольфо, несмотря на все угрозы, не переставал звонить в колокол, делла Пресса поднялся на помост и ударом палицы раскроил юноше голову.

С того мгновения, когда умолкла Мартинелла, флорентийцы уже не пытались больше сплотиться и разбежались в разные стороны. Несколько человек укрылись в замке Монте Аперти, где были схвачены на другой день. Говорят, что в тот день было убито десять тысяч человек.

Разгром при Монте Аперти стал для Флоренции одним из тех величайших несчастий, память о которых не стирается с течением веков. Еще и теперь, спустя пять с половиной столетий, флорентиец мрачнеет, показывая иностранцу поле битвы и пытаясь разглядеть в водах Арбии тот красноватый оттенок, который придала им, как утверждают, кровь, пролитая его предками. А сиенцы, со своей стороны, до сих пор гордятся одержанной победой. Шесты Карроччо, вокруг которой в тот роковой день пало столько храбрецов, бережно хранятся в базилике, подобно тому, как Генуя хранит у ворот Дарсены цепи, заграждавшие вход в порт Пизы, а Перуджа хранит в окне городской ратуши флорентийского льва. Несчастные города! От их былой свободы остались одни лишь трофеи, отнятые ими друг у друга. Несчастные рабы, которым их хозяева, как видно в насмешку, пригвоздили ко лбу их королевские короны!

Двадцать седьмого сентября гибеллинское войско подошло к Флоренции, где все до единой женщины оделись в траур, ибо, по словам Виллани, каждая потеряла сына, брата или мужа. Ворота города были открыты, никто не оказал сопротивления; на следующий день все гвельфские законы были отменены, и народ, лишившись права заседать в совете, снова подпал под владычество знати.

Представители гибеллинских городов Тосканы собрались в Эмполи; послы Пизы и Сиены заявили, что они не видят иного средства прекратить гражданскую войну, кроме как полностью разрушить Флоренцию, истинную столицу гвельфов, где эта партия постоянно будет пользоваться поддержкой. Графы Гвиди и Альберти, Сантафьоре и Убальдини согласились с этим предложением. У каждого из них были на это свои причины: у кого честолюбие, у кого ненависть, у кого страх. Решение уже почти приняли, когда слова попросил Фарината дельи Уберти.

То была возвышенная речь: флорентиец просил за Флоренцию, сын вступался за мать, победитель просил пощады для побежденных и готов был умереть ради того, чтобы жила его родина, — вначале он был Кориоланом, потом стал Камиллом.^[17]

Слово Фаринаты победило в совете, как его меч — в битве. Флоренция была спасена: гибеллины сделали ее средоточием своего правления, длившегося шесть лет.

Шел пятый год имперской реакции, когда во Флоренции родился мальчик, получивший от родителей прозвание Алигьери, а от Небес — имя Данте.

II ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ

Поэт происходил из знатной семьи, о родословии которой он сам озаботился дать нам представление.^[18] Могучим корнем древа, золотой ветвью которого стал Данте, был Каччагвида Элизеи, взявший в жены девицу из феррарской семьи Алигьери и добавивший ее имя и ее герб к своим; впоследствии он присоединился как рыцарь к крестоносному ополчению императора Конрада и умер в Святой Земле.

Еще ребенком Данте потерял отца. Взращенный матерью, которую звали Белла, он получил воспитание, подобающее христианину и дворянину. Латыни и греческому языку его обучал Брунетто Латини. Что же касается имени его наставника в воинских искусствах, то оно до нас не дошло, хотя битва под Кампальдино показала, что Данте получил достойные уроки.

Подростком он изучал философию во Флоренции, Болонье и Падуе; возмужав, он отправился в Париж, где учился богословию, а затем вернулся в свою прекрасную Флоренцию, застав ее раздираемую междоусобицами. Вступив в брак с женщиной из рода Донати, Данте тем самым оказался в партии гвельфов. Он был одним из тех людей, что телом и душой предаются делу, которому служат. Так, при Кампальдино он верхом на коне кинулся в атаку на гибеллинов из Ареццо, а во время войны с Пизой первым бросился на штурм замка Капрона.

После этой победы Данте стал получать самые ответственные должности в Республике. Четырнадцать раз он был назначен послом и четырнадцать раз успешно выполнил доверенную ему миссию. Перед тем как отправиться в одно из таких посольств,^[19] он, окинув мысленным взором события и людей и найдя первые грандиозными, а вторых — ничтожными, обронил презрительные слова: «Если я останусь, кто поедет? Если я поеду, кто останется?» Когда такие слова попадают на почву, взрыхленную гражданскими распрями, они быстро дают всходы: растение, поднимающееся из подобного семени, зовется завистью, а плод его — изгнанием.

Данте был обвинен в лихоимстве, и 27 января 1302 года флорентийский подеста, Канте деи Габриэлли ди Губбио, приговорил его к восьми тысячам лир штрафа и двум годам изгнания: в случае если бы этот штраф не был выплачен, имущество Данте подлежало конфискации, а изгнание его становилось пожизненным.

Данте не признал своей вины, но согласился с приговором. Он оставил свои обязанности, бросил свои поместья и дома и бежал из Флоренции, не захватив с собою ничего ценного, кроме меча, которым сражался при Кампальдино, и пера, которым уже успел написать семь первых песен «Ада».

После чего все его имущество было конфисковано и продано в пользу государства; дом его разрушили, а землю, на которой тот стоял, вспахали и засыпали солью; сам он был заочно приговорен к смерти, и его изображение сожгли на той самой площади, где два века спустя будет предан огню Савонарола.

Любовь к родине, отвага в бою и стремление к славе сделали Данте храбрым воином; искусность в интригах, твердость в политике, верность правде сделали Данте видным государственным деятелем; беды, презрение к врагам и жажда мести сделали его величайшим из поэтов. Лишенная возможности занять себя привычными мирскими делами, душа его обратилась к созерцанию божественного; и, в то время как его тело оставалось прикованным к земле, воображение его уносилось в тройственное царство мертвых, наполняло Ад своими ненавистниками, а Рай — возлюбленными. «Божественная Комедия» — дитя мести; Данте отточил себе перо боевым клинком.

Первым убежищем изгнанника стал замок сеньора Кане делла Скала. Поэт торопится изъявить ему свою благодарность уже в первой песни «Ада»,^[20] а затем вспоминает его снова в семнадцатой песни «Рая».^[21]

Он застал двор этого Августа средневековья заполненным изгнанниками. Один из них, Сагаций Муций Гадзата, историк из Реджо, оставил нам бесценные сведения о царском радушии, с каким синьор делла Скала принимал под своим кровом тех, кто просил приюта в его феодальном замке:

«Каждый получал покои сообразно своим потребностям, и каждому щедрый властитель предоставлял слуг и великолепный стол. Покои эти были обозначены различными изображениями, указывающими, для кого они предназначены: Победа — для воинов, Надежда — для изгнанников, Музы — для поэтов, Меркурий — для живописцев, Рай — для людей духовного звания, и в час трапезы по этим покоям ходили музыканты, шуты и фигляры. Стены залов были расписаны Джотто, и картины эти рассказывали о превратностях людской судьбы. Время от времени хозяин замка приглашал к себе за стол кого-либо из гостей, и чаще всего — Гвидо да Кастелло ди Реджо, прозванного за откровенность “простодушным ломбардцем”, и Данте Алигьери, весьма знаменитого в ту пору человека, которого он почитал за его дар».

Однако, невзирая на все эти почести, горделивый изгнанник не мог смириться с такой жизнью, и не раз из груди его вырывались горькие жалобы. То Фарината дельи Уберти скажет ему своим надменным голосом:

То его прапрадед Каччагвида, сострадая будущим бедам потомка, воскликнет:

Вот поистине слова, написанные слезами глаз и кровью сердца.

Но, несмотря на жгучую боль, терзавшую поэта, он отказался от возвращения на родину, ибо желал вернуться туда лишь дорогой чести. В 1315 году вышел закон о возвращении тех изгнанников, кто согласится выплатить определенную сумму. Данте, чье имущество было продано, а дом разрушен, не мог собрать таких денег. Тогда ему предложили следующее: его избавят от выплаты штрафа, но за это он должен будет сдаться властям и на паперти собора молить о прощении — босой, в одежде кающегося, подпоясанный веревкой. Это предложение ему передали через одного монаха из числа его друзей. Вот что ответил Данте:

«Для меня было честью и удовольствием получить это Ваше письмо, и, взвесив каждое его слово, я с благодарностью понял, как сильно, всем сердцем, Вы желаете, чтобы я вернулся на родину. Значит, Вы не отвернулись от меня, и это обстоятельство еще усиливает мою привязанность к Вам, ведь изгнанники редко находят друзей. И на случай, если ответ мой окажется не таков, какого ожидали бы некие малодушные люди, я охотно предоставляю его на суд Вашей предусмотрительности. Из письма Вашего (и моего) племянника, а также от моих друзей я узнал, что Флоренция призывает изгнанников вернуться, и, по новому закону, если я соглашусь внести определенную сумму денег или принесу повинную, то все обвинения с меня будут сняты и я смогу жить на родине. Однако, отец мой, надо признать, что в этом новом законе есть два смехотворных и плохо обдуманных положения — я подразумеваю, плохо обдуманных теми, кто издал этот закон, ибо в Вашем письме, пристойнейшем и разумнейшем, ничего подобного нет.

Так вот каким должно стать торжественное возвращение Данте Алигьери на родину после пятнадцати лет изгнания! Вот оно, извинение за вопиющую несправедливость! Вот награда за мои долгие муки и томления! Не философ измыслил такую гнусность, а сердце, слепленное из грязи! Меня хотят выставить напоказ перед всем народом, точно какого-то проходимца, полуневежду, без сердца и без славы. Нет уж, спасибо. Чтобы я, честный изгнанник, стал платить дань оскорбившим меня, словно они это заслужили! Нет, отец мой, такого пути на родину я не хочу! Но если есть какой-то другой путь, который Вы откроете для меня и который не умалит славы Данте, я готов им воспользоваться. Укажите мне такой путь, и тогда, будьте уверены, я примчусь во Флоренцию семимильными шагами; но коль скоро во Флоренцию нельзя вернуться дорогой чести, то уж лучше туда не возвращаться. Солнце и звезды видны везде, и везде можно размышлять об истинах небесных».^[24]

Изгнанный гвельфами, Данте сделался гибеллином и в своей новой вере стал проявлять такой же пыл, как и в прежней; несомненно, он полагал, что Италия может достичь величия, лишь объединившись под властью императора, — хотя на глазах у него Пиза создала у себя Кампосанто, кафедральный собор и падающую башню; Арнольфо ди Лапо заложил на Соборной площади Флоренции фундамент Санта Мария дель Фьоре; Сиена выстроила свой собор с колокольней из белого и черного мрамора и поместила в него, словно драгоценность в футляр, кафедру, изваянную Никколо Пизано. Или, быть может, смелый нрав немецких рыцарей и баронов казался ему более поэтическим, чем торгашеская изворотливость генуэзских и венецианских патрициев, а завершение жизненного пути императора Альбрехта I казалось ему предпочтительнее кончины папы Бонифация VIII.^[25]

Устав от жизни, которую он вел в замке Кане делла Скала, где дружба властителя не всегда защищала от наглости придворных и выходок шутов, поэт вновь отправился в скитания. Поэму «Ад» он закончил в Вероне, «Чистилище» написал в Гарганьяго, а последнюю часть, «Рай», создал в замке Тольмино, во Фриули. Оттуда он переехал в Падую, где одно время жил у своего друга Джотто, которому в знак благодарности отдал венец Чимабуэ, и, наконец, обосновался в Равенне; именно в этом городе он опубликовал свое творение целиком. Две тысячи рукописных экземпляров были разосланы по всей Италии. И все с изумлением возводили глаза к новому светилу, которое зажглось в небе. Люди не верили, что кто-то ныне живущий мог написать подобное, и, когда Данте медленной, величавой походкой, в длинном красном одеянии и в лавровом венке прогуливался по улицам Равенны, не одна мать в благочестивом ужасе указывала на него пальцем и говорила ребенку: «Видишь этого человека? Он побывал в Аду!..»

Данте умер в Равенне, 14 сентября 1321 года, в возрасте пятидесяти шести лет. Гвидо да Полента, последний его покровитель, распорядился похоронить его в церкви миноритов, с большой пышностью, в одеянии поэта. Его прах оставался там до 1481 года, когда Бернардо Бембо, равеннский подеста, назначенный Венецианской республикой, построил для него усыпальницу по плану Пьетро Ломбардо. Под куполом установлены четыре медальона, изображающие Вергилия — проводника Данте, Брунетто Латини — его учителя, Кангранде — его покровителя и Гвидо Кавальканти — его друга.

Флоренция, несправедливая к Данте при его жизни, сделалась почтительной к нему после его смерти и попыталась вернуть останки изгнанника к себе. В 1396 году она принимает решение воздвигнуть ему памятник. В 1429 году Флоренция снова просит власти Равенны вернуть ей прах поэта; наконец, в 1519 году она направляет прошение папе Льву X, и в конце этого прошения, среди прочих подписей, мы читаем следующее:

«Я, Микеланьоло, ваятель, молю Ваше Святейшество не отказать нам в этой просьбе и берусь создать божественному поэту достойную его гробницу в одном из почетных мест сего города».

Лев X отказал в этой просьбе. А как бы это было прекрасно — надгробие Данте, изваянное Микеланджело.

Данте был среднего роста и правильного сложения; у него было продолговатое лицо, большие, с пронизывающим взглядом глаза, орлиный нос, развитые челюсти, нижняя губа была толще верхней и слегка выдавалась вперед, кожа смуглая, борода и волосы курчавые. Поступь у него обычно была степенной и мягкой, одевался он просто, говорил мало и почти всегда ждал, когда к нему обратятся, чтобы ответить; и при этом ответ Данте бывал точным и кратким, ибо поэт давал себе время продумать и взвесить то, что он собирался сказать. Красноречие давалось ему с трудом, однако при важных обстоятельствах речь его лилась легко и свободно. По мере того как близилась его старость, Данте все больше радовало, что он одинок и удален от мирской суеты; привычка к созерцанию придала его облику суровость, хотя сердце у него было золотое и он всегда готов был помочь людям. Тому есть свидетельство: так, однажды, чтобы спасти ребенка, упавшего в одну из тех небольших чаш, куда при крещении окунали новорожденного, он разбил купель баптистерия Сан Джованни, не побоявшись обвинений в кощунстве.^[26]

В девять лет Данте полюбил той юной любовью, очарование которой длится у человека всю жизнь. Однажды вечером этот ребенок с сердцем поэта увидел Беатриче ди Фолько Портинари, и при каждой новой встрече она казалась ему еще прекраснее.^[27] Ее образ запечатлелся у него в душе, и, возмужав, он обессмертил ее. В возрасте двадцати шести лет этот ангел, ненадолго слетевший на землю, возвратился на Небеса за своими крыльями и нимбом, и Данте снова встретился с ней у ворот Рая, куда его не мог сопровождать Вергилий.

III «БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ»

Если читатель пожелает бросить взгляд на Европу XIII века и вглядеться в происходившие там в эти сто лет события, он поймет, что соприкасается с эпохой, когда в недрах феодального строя, подготовленного восьмью веками своего развития, начинает в муках рождаться европейская цивилизация. Языческий императорский мир Августа рухнул на Западе со смертью Карла Великого, на Востоке — с гибелью Алексея Ангела; на смену ему от берегов Бретани до Черного моря установился христианский феодальный мир Гуго Капета, и религиозному и политическому средневековью, живыми символами которого к этому времени стали папа Григорий VII и Людовик IX, нужен был лишь еще один символ, литературный, чтобы превратиться в законченное целое.

Бывают такие периоды, когда идеи, еще смутные, ищут человека, в котором они могли бы воплотиться, и витают над людскими сообществами, словно клубящийся над землей туман; пока по прихоти ветра туман расстилается над зеркальной поверхностью озер или пестрым ковром лугов, он не более чем пар, не имеющий ни формы, ни цвета и почти неощутимый; но если в полете он встретит высокую гору, то зацепится за ее вершину, и тогда туман превратится в облако, облако — в грозовую тучу, и, в то время как самый верх горы будет опоясан блистающим ореолом молний, в ее глубоких, потаенных пещерах будет скапливаться вода, которая потом изольется от ее подножия, став истоком великой реки, и река эта потечет, становясь все шире, через целый край или целое людское сообщество, и называться она будет Нил или «Илиада», По или «Божественная Комедия».

Данте, как и Гомер, имел счастье появиться в одну из тех эпох, когда едва пробудившееся общество ищет гения, способного облечь в слова его первые помыслы; он появился на пороге мира в тот момент, когда святой Людовик стучался в небесные врата. Позади него были одни развалины; впереди брезжило будущее, но настоящее пока не могло предложить ничего, кроме надежд.

В Англии, за два века до этого завоеванной норманнами, совершались политические преобразования. Настоящие сражения между победителями и побежденными давно уже прекратились, однако продолжалась подспудная борьба интересов покоренного народа с интересами народа-покорителя. В эти два столетия все великие люди Англии рождались с мечом в руке, а если какой-нибудь старый бард еще носил на плече арфу, то звучала она лишь под кровом саксонских замков, где на языке, неведомом победителям и почти забытом побежденными, он осмеливался воспевать славные дела короля Альфреда и подвиги Гарольда, сына Годвина. Но местным жителям и пришельцам приходилось общаться друг с другом, и вследствие этого начал возникать новый язык, который не был ни саксонским, ни норманнским, но бесформенным и уродливым смешением их, и лишь четыреста двадцать лет спустя Томас Мор, Стил и Спенсер сумелиупорядочить его для Шекспира.

Испания, дочь Финикии, сестра Карфагена, рабыня Рима, завоеванная готами, из-за предательства графа Хулиана доставшаяся арабам и присоединенная Тариком к Дамасскому халифату, потом отторгнутая от него Абд-эр-Рахманом из династии Омейядов, Испания, от Гибралтарского пролива до Пиренеев обращенная в ислам, унаследовала цивилизацию, которую император Константин перенес из Рима в Византию. Маяк, погасший на востоке, зажегся на западе, и, когда на одном берегу Средиземноморья рушились Парфенон и Колизей, на другом строилась Кордова с ее шестью тысячами мечетей, девятью сотнями общественных бань, двумя тысячами домов и дворцом Захра, где стены и лестницы, инкрустированные сталью и золотом, покоились на тысячах колонн, выложенных лучшими сортами мрамора из Греции, Африки и Италии.

Однако, хотя в ее жилы было впрыснуто так много чужеродной и иноверной крови, Испания все же не переставала чувствовать, как в Астурии бьется сердце ее национальной самобытности и исконной христианской веры. Пелайо, владения которого вначале ограничивались одной горой и у которого вместо дворца была пещера, а вместо скипетра — меч, тем не менее заложил посреди халифата Абд-эр-Рахмана основы империи Карла V. Борьба, начавшаяся в 717 году, не утихала пять столетий, и, когда в начале XIII века Фердинанд принял две короны — Леона и Кастилии, — уже мусульманам пришлось довольствоваться на Пиренейском полуострове лишь Гранадским халифатом, частью Андалусии и провинциями Валенсия и Мурсия.

В 1236 году Фердинанд торжественно вступил в Кордову и, после того как бывшая главная мечеть была очищена от скверны, король Кастилии и Леона отправился отдыхать от бранных трудов в великолепный дворец, который Абд-эр-Рахман III некогда выстроил для своей возлюбленной. Среди множества чудес он обнаружил в столице халифата библиотеку в шестьсот тысяч томов; что сталось с этим сокровищем человеческого духа — неизвестно. Все разделяло победителей и побежденных: происхождение, религия, обычаи, и говорили они на разных языках. Ключ, открывавший двери волшебных дворцов, мусульмане унесли с собой; и дерево арабской поэзии, вырванное из испанской почвы, расцветало теперь лишь в садах Хенералифе и Альгамбры.

Что же касается национальной поэзии, первым творением которой должна была стать песнь о Сиде, то она к этому времени еще не возникла.

Франция, германизированная двумя первыми династиями своих правителей, приобрела национальные черты при третьей. Централизованное государство Карла Великого сменила феодальная государственная система Гуго Капета. Язык, на котором впоследствии писал Корнель и говорил Боссюэ и который в то время представлял собой смесь кельтского, латинского, немецкого и арабского, в конце концов разделился на два наречия, закрепившиеся соответственно на правом и на левом берегах Луары. Но, подобно тому, как это бывает с плодами земли, одно из наречий испытало на себе благодатное воздействие южного солнца. Так что язык трубадуров вскоре достиг совершенства, а язык труверов, этот северный плод, сильно запаздывал: чтобы вызреть, ему понадобилось еще пять столетий. К югу от Луары поэзия играла важную роль; вражда и любовь, мир и война, повиновение и бунт — все воспевалось в стихах. На этом сладкозвучном языке говорил или писал каждый, будь он горожанин или солдат, виллан или барон, вельможа или король. Одним из тех, кому этот язык обязан самыми нежными и самыми выразительными звуками, был Бертран де Борн, дурной советчик, которого Данте встречает в Злых Щелях Ада: он несет свою голову в руке, и эта голова заговаривает с флорентийским изгнанником.^[28]

Провансальская поэзия достигла наивысшего расцвета, когда Карл Анжуйский, вернувшись из Египта, куда он сопровождал своего брата Людовика IX, с помощью Альфонса, графа Тулузы и Пуатье, захватил Авиньон, Арль и Марсель. Таким образом он присоединил к Французскому королевству все провинции древней Галлии, находившиеся на правом и на левом берегах Роны; старая римская цивилизация, в которую завоеватели-арабы в IX веке вдохнули новую жизнь, была поражена в самое сердце, ибо, оказавшись соединенной с северным варварством, она неминуемо должна была задохнуться в его железных объятиях. Тот, кого в своей гордыне провансальцы привыкли называть королем Парижским, в свою очередь выразил им презрение, назвав их подданными, говорящими на языке «ок», дабы отличить от давнишних подданных, живущих по эту сторону Луары и говорящих на языке «ойль». С тех пор начался закат поэзии в южном краю — в Лангедоке, Пуату, Лимузене, Оверни и Провансе, и последней попыткой оживить ее стали Цветочные Игры, учрежденные в Тулузе в 1323 году.

Но они просуществовали недолго, а вместе с ними погибли и все поэтические произведения, созданные с X по XIII век, и поле, с которого собирали жатву Арнаут и Бертран де Борн, оставалось под залежью до тех пор, пока Клеман Маро и Ронсар не разбросали по нему щедрой рукой семена современной поэзии.

Германия, чье политическое влияние простиралось на всю Европу, почти как религиозное влияние Рима, была всецело поглощена своими яростными распрями между папами и императорами, предоставив своей литературе беззаботно развиваться по образцу литератур соседних народов. Там, в Германии, творческое вдохновение нашло себе прибежище в чудесных соборах, возведенных в XI–XII веках. Монастырь в Бонне, церковь в Андернахе и собор в Кёльне были созданы одновременно с собором в Сиене, пизанским Кампосанто и собором Санта Мария дель Фьоре во Флоренции. Правда, в начале XIII века появилась «Песнь о Нибелунгах» и завершилась жизнь Альберта Великого, но самые модные рыцарские романы были подражанием провансальским или французским поэмам, а миннезингеры были не столько соперниками труверов и трубадуров, сколько их учениками.

Да и Фридрих II, поэт на императорском троне, предпочел излагать свои мысли не на родном ему немецком языке, а на более гибком и ясном итальянском, и вместе со своим секретарем Пьетро делла Винья вошел в число самых утонченных поэтов XIII столетия.

Что же касается Италии, то с V по X век в ней совершались огромные политические сдвиги. Готы, лангобарды, франки поочередно смешивались с местным населением и впрыскивали свою свежую варварскую кровь в одряхлевшее тело цивилизации; в ходе этой грандиозной переплавки народов каждый город приобретал заряд жизненной энергии, дремавшей в его недрах на протяжении трехсот лет, прежде чем вырваться наружу под именем свободы. Наконец в XI веке Генуя, Пиза, Флоренция, Милан, Павия, Асти, Кремона, Лоди, Сиена, Гаэта, Неаполь и Амальфи последовали примеру Венеции и сделались республиками.

И вот в разгар этого движения к народовластию, в лоне семьи, принявшей сторону демократической партии, родился Данте. Мы уже рассказали, как его, гвельфа по рождению, изгнание превратило в гибеллина, а жажда мщения сделала поэтом. И когда замысел, рожденный ненавистью, созрел в его душе, он стал искать язык, в котором этот замысел мог бы воплотиться и обрести бессмертие. Он понимал, что латынь — язык такой же мертвый, как создавшее его общество, что провансальский язык недолговечен и умрет вместе с южной цивилизацией, тогда как итальянский язык, этот незаконный отпрыск, полный жизни и близкий народу, рожденный цивилизацией и вскормленный варварством, только и ждал признания со стороны какого-нибудь короля, чтобы увенчать себя короной. Сделав свой выбор и отказавшись идти по стопам учителя, Брунетто Латини, написавшего свое «Сокровище» на латыни, Данте, несравненный зодчий, сам стал обтесывать камни, из которых он намеревался построить гигантское здание, понудив небо и землю стать ему в этом помощниками.^[29]

Ибо в действительности «Божественная Комедия» поистине объемлет все: в ней сведены воедино добытые знания и мечты о неведомом. Когда земля уходит из-под ног человека, крылья поэта возносят его к небу, и, читая эту изумительную поэму, не знаешь, чем больше восхищаться — познаниями ума поэта или прозорливостью его воображения.

Данте — это воплощенное в человеке средневековье с его суевериями, богословской поэзией и феодальным республиканизмом. Без Данте нельзя понять итальянскую литературу XIII века, как Францию XIX века нельзя понять без Наполеона; подобно Вандомской колонне, «Божественная Комедия» — неотъемлемая часть своей эпохи.

Но вот в чем вопрос: послужит ли наше восхищение поэтом достаточной поддержкой в работе, к которой мы теперь приступаем? Достанет ли у нас духа, следуя за Данте, как сам он следовал за Вергилием, одолеть все три этапа его странствий? Спуститься вместе с ним в Ад и воспарить вместе с ним к Небесам? Не знаю: подобная работа должна занять целую жизнь, и, даже если предположить, что Господь даст нам для этого сил, предоставит ли он достаточно времени? Разумеется, нам не занимать ни желания, ни воли, однако мы не берем на себя никаких обязательств, ибо обещать следует лишь то, что можешь исполнить, а перед лицом подобного начинания следует признать свое слабосилие и ограничиться словами: «Я сделаю как можно лучше все, на что способен».

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Поэт сбивается с дороги в темном лесу и, устрашенный его диким видом, пытается выбраться оттуда. Наконец, достигнув края леса, он оказывается у подножия холма и хочет взобраться на него, но этому мешают три хищных зверя, преграждающие ему дорогу. В этот момент появляется Вергилий и объявляет ему, что единственная дорога из этого леса ведет через Ад. Данте соглашается на опасное странствие и отправляется в путь.

Стюарты

I

По прошествии трехсот лет после того, как ведьмы из Форреса предсказали Банко, что, хотя ему самому не бывать королем, потомки его сына Флинса взойдут на трон Шотландии, Давид II умер бездетным и вместе с ним угасла мужская линия рода великого Роберта Брюса. Однако шотландцы, питая величайшее почтение и преданность к потомкам этого государя, решили избрать королем одного из его внуков по материнской линии. Сэр Уолтер, лорд high steward, или stuart, то есть лорд верховный распорядитель, был женат на Марджори, дочери короля Роберта Брюса. Это был доблестный военачальник, который храбро сражался в битве при Бэннок-Берне, командуя войсками своего тестя. Однако он умер молодым, оставив после себя сына.

Вот этому сыну и было предназначено исполнить предсказание форесских ведьм: призванный после смерти Давида II народом, он взошел на трон и стал основателем королевской династии Стюартов, последний представитель которой утратил свою двойную корону во время великой революции 1688 года.

Роберт II был добрый и мягкосердечный государь, а в молодости, как и его отец, храбрый воин, но, когда он взошел на трон, ему исполнилось уже пятьдесят пять лет; более того, он страдал сильным воспалением глаз, отчего они всегда были кроваво-красными. И потому почти весь остаток своей жизни он провел в уединении, в котором и умер 19 апреля 1390 года. Наряду с Яковом VI это был самый счастливый король из династии Стюартов.

Ему наследовал сын, которого звали Джон, то есть Иоанн. Но, поскольку издавна было замечено, что все государи по имени Иоанн оказывались крайне невезучими, при вступлении на трон он взял себе имя отца и деда и стал зваться Роберт III. Тем не менее он не стал от этого счастливее, чем если бы продолжал носить имя Джон.

У него было два сына. Старший, герцог Ротсей, был юноша красивый, ветреный, распущенный и падкий на всякого рода удовольствия. Герцог Олбани, его дядя, который, пользуясь немощью старого короля, правил от его имени, дал брату совет женить герцога Ротсея, поскольку это казалось единственным средством хоть как-то исправить его поведение. Совет был принят, и герцог Ротсей женился на дочери графа Дугласа, в свое время женившегося на дочери короля и, таким образом, обеими руками дотянувшегося до престола Шотландии, на ступени которого не раз ступали его предки и потомки, так и не сумев воссесть на сам этот престол.

Однако герцог Ротсей продолжал вести прежнюю жизнь. Дуглас пожаловался на зятя герцогу Олбани. Олбани, которому предстояло унаследовать трон, если Роберт III умрет бездетным, был решительно настроен избавиться от одного из своих племянников, пусть даже затем пришлось бы думать, как поступить с другим. Он явился к старому королю, в преувеличенных тонах поведал ему о прегрешениях наследника престола, рассказал даже о заговоре, никогда не существовавшем, добился приказа о заключении Ротсея под стражу и поручил некоему негодяю по имени Раморни исполнить этот приказ.

Тем временем принц, ничего не подозревая, совершал поездку по графству Файв. На повороте какой-то дороги Раморни и сэр Уильям Линдсей внезапно кинулись на него, сбросили его с лошади и связали ему руки, прежде чем он успел обнажить меч; затем они посадили его на простую вьючную клячу и повезли в замок Фолкленд, принадлежавший герцогу Олбани. Не проехали они и лиги, как в пути их застигла гроза, но, несмотря на проливной дождь, несчастный принц не смог добиться иного укрытия, кроме крестьянского плаща, который похитители накинули ему на плечи.

По прибытии в замок герцог Ротсей был помещен в подземелье высотой около шести футов, куда свет проникал лишь через зарешеченное подвальное окно, которое располагалось на уровне земли и выходило на пустынный двор, поросший травой и колючим кустарником. Через неделю ему перестали приносить пищу.

Вначале Ротсей подумал, что это просто какое-то упущение, и терпеливо ждал весь день. На второй день он стал звать, и за этот день обессилил себя собственными криками. Наконец, на третий день, силы оставили его полностью, и он мог лишь жаловаться и стонать. Но когда спустилась ночь, ему почудилось, будто кто-то приблизился к подвальному окну; он собрал все свои силы и подполз к оконному проему. Принц не ошибся: какая-то женщина услышала, как накануне он кричал, а в этот день стонал. Догадавшись, что в подземелье томится какой-то мученик, который ждет если и не спасения, то хотя бы помощи, она воспользовалась темнотой, чтобы прийти и спросить его, кто он такой и что с ним случилось.

Ротсей ответил, что он сын короля и умирает от голода.

Женщина бегом бросилась к себе домой и, вернувшись через несколько минут, просунула ему сквозь прутья решетки маленькую ячменную лепешку, пообещав приносить такую каждую ночь. Это было все, что она могла ему дать, ибо семья ее жила в бедности. Подобной еды могло хватить ровно на то, чтобы не умереть от голода. Но, поскольку женщина сдержала слово, Ротсей все же продолжал жить.

Через пять дней узник услышал шум шагов, приблизившихся к его двери. Принц догадался, что кто-то пришел проверить, умер ли он, и издал несколько стонов. Шаги удалились.

На другой день шаги послышались опять. Ротсей застонал, но тише. Шаги снова удалились.

Так продолжалось целую неделю.

Вечером восьмого дня ячменной лепешки на месте не оказалось. Тюремщики поняли, что без посторонней помощи принц не смог бы протянуть так долго, и поставили во дворе часового. Часовой увидел женщину, которая подошла к подвальному окну, бросила что-то сквозь прутья решетки и удалилась. Он доложил об увиденном, и женщину задержали.

Два дня прошли в муках голода. Вечером третьего дня Ротсей вновь услышал шорох возле подвального окна. Спасительница принца успела предупредить одну из своих подруг, которая была еще беднее, чем она сама. У этой подруги не было даже ячменной лепешки, чтобы дать ее узнику! Но, поскольку бедняжка кормила грудью ребенка, она пришла предложить принцу часть своего молока.

Ротсей прожил так еще девять дней. Вечером десятого дня женщина не пришла. Ее выследили и задержали, как и первую. Ротсей напрасно прождал ее пять дней. Вечером шестого дня, поскольку из камеры узника не доносилось ни жалоб, ни стонов, туда вошли. Ротсей умер, успев изгрызать перед этим себе руку.

Услышав это известие, старый король осознал, что у него остался лишь один сын, одиннадцатилетний Яков, от которого Олбани мог избавиться так же, как и от первого. И он решил отправить его во Францию, под предлогом, что принц получит там образование лучше, чем в Шотландии. Но корабль, на котором Яков плыл во Францию, был захвачен англичанами, и юного принца отвезли в Лондон. Роберт III тотчас же написал английскому королю письмо с требованием вернуть пленника; однако Генрих IV, не отказавшийся от своих притязаний на Шотландию, был не прочь удержать подле себя наследного принца. И потому он ответил Роберту III, что его сын получит при английском дворе образование нисколько не хуже, чем при французском дворе, и, придерживаясь этого умозаключения, отправил пленника в тюрьму, где, сообразно заверению английского короля, тот получил за его счет превосходное образование.

Оказавшись таким образом в зависимости от англичан, старый король, удрученный горем и стыдом, умер полгода спустя, оставив регентство герцогу Олбани.

Герцог Олбани, само собой разумеется, не прилагал особых усилий к тому, чтобы добиться освобождения своего племянника Якова. Так что Яков оставался в Англии, завершая свое образование в школе неволи и изгнания. В 1419 году герцог Олбани в свой черед умер.

Наследовал регенту его сын Мердок. Насколько Олбани был хитер, деятелен и недоверчив — а у правителей подобные недостатки зачастую становятся достоинствами, — настолько Мердок был простодушен, вял и беспечен. В противоположность ему два его сына были спесивы и высокомерны и не чтили никого на свете, ни Господа Бога, ни своего отца. И вот однажды случилось так, что старший из них, Уолтер Стюарт, участвуя вместе с регентом в соколиной охоте, попросил у него сокола, которого тот носил на руке. Сокол этот был чрезвычайно породистый и превосходно обученный, и Мердок весьма ценил его. И потому, хотя Уолтер нередко обращался к нему с подобной просьбой, он всегда отвечал ему отказом. Так произошло и на сей раз. Однако Уолтер, в тот день пребывавший, по всей вероятности, в более скверном настроении, чем обычно, схватил сидевшего на отцовской руке сокола и скрутил ему голову.

Мердок с присущей ему вялостью посмотрел на сына и на убитую птицу, затем покачал головой и произнес:

— Ну-ну! Выходит, так? Что ж, поскольку ты не желаешь оказывать мне ни уважения, ни повиновения, я верну назад того, кому все мы обязаны повиноваться.

И в самом деле, с этого дня он начал вести переговоры об освобождении царственного узника и заплатил Англии значительный выкуп, вслед за чем Яков вернулся в Шотландию и в возрасте двадцати девяти лет, после восемнадцати лет плена, вступил во владение троном.

Яков I был именно тот человек, какой требовался, чтобы прийти на смену деспотичному Олбани и слабовольному Мердоку. Он обладал всеми достоинствами, какие нравятся народу. У него было красивое лицо, могучее тело, обогащенный знаниями ум и твердое сердце. Первым делом он пожелал разобраться, как во время его плена употреблял власть регент. Поскольку итоги расследования оказались не в пользу Мердока, король отдал регента и двух его сыновей под суд, приговоривший всех троих к смертной казни через отсечение головы. Они были обезглавлены на невысоком холме, откуда открывался вид на замок Дун, поистине королевскую резиденцию, построенную регентом на деньги, отнятые у народа. Так сбылось предсказание, сделанное Мердоком в тот день, когда он пообещал своим сыновьям вернуть назад того, кто обуздает их всех.

Вскоре король предъявил еще одно доказательство своей суровости. Главарь банды шотландских горцев из графства Росс, носивший имя Мак-Дональд, жестоко ограбил бедную вдову, и она во всеуслышание заявила, что будет требовать справедливости.

— И у кого ты ее потребуешь? — со смехом спросил Мак-Дональд.

— У короля, — ответила вдова, — пусть даже мне придется пешком дойти до Эдинбурга, чтобы добиться ее!

— В таком случае, матушка, поскольку путь этот долгий, — произнес Мак-Дональд, — мне следует вас подковать, чтобы вам было удобнее его проделать.

И в самом деле, он вызвал кузнеца и приказал ему гвоздями прибить башмаки вдовы к ее ступням, подобно тому, как прибивают подковы к копытам лошади.

Но у вдовы слова не расходились с делом. Стоило ей оправиться от полученных увечий, она, как и говорила, пешком отправилась в путь и, добравшись в конце концов до Эдинбурга, бросилась к ногам короля и рассказала ему о том, что ей пришлось претерпеть. Вознегодовав, Яков I приказал схватить Мак-Дональда, а заодно и дюжину самых отчаянных его сообщников; затем, распорядившись подковать разбойников, он на три дня выставил их на всеобщее обозрение на городской площади, а на четвертый день приказал обезглавить.

Дворяне рукоплескали двум этим казням, коснувшимся тех, кто стоял в обществе выше и ниже, чем они сами. Но вскоре настал и их черед. В Шотландии в то время было столько же королей, сколько там было знатных лендлордов, и правосудие в своих владениях каждый отправлял на собственный лад. Яков I заявил, что отныне в Шотландии есть только один король и только одно правосудие и все должны с этим смириться. Некоторые из самых знатных лендлордов взбунтовались. Он привлек их к суду и конфисковал принадлежавшие им поместья. Среди этих бунтовщиков оказался и сэр Роберт Грэхем.

То был храбрый и честолюбивый дворянин, подвергшийся довольно долгому тюремному заключению и потому питавший глубокую ненависть к королю. Решив отомстить за обиду, он привлек на свою сторону графа Атолла и его сына, сэра Роберта Стюарта, которому пообещал трон Шотландии; затем, обретя уверенность в том, что у него есть сообщники в ближайшем окружении короля, он удалился в Хайленд и оттуда, отрекшись от своей клятвы верности, отправил вызов королю. Король объявил награду за голову Грэхема, после чего не обращал более никакого внимания на этого мятежника, воспринимая его как безумца.

Близилось Рождество, и Яков I избрал этот день для того, чтобы устроить грандиозный праздник в городе Перте. Так что он отправился туда в сопровождении целой толпы менестрелей и скоморохов, отдав их под начало рыцаря по имени сэр Александр, чрезвычайно сведущего в поэзии трубадуров и по этой причине прозванного Королем Любви. Когда кортеж приблизился к реке Эрн, в тот самый момент, когда Яков I намеревался ступить на паром, чтобы переправиться через нее, какая-то старуха, стоявшая на другом берегу, крикнула королю:

— Милорд король, если вы пересечете эту реку, живым вам назад не вернуться!

При этих словах Яков I остановился на миг, а затем, повернувшись к своему фавориту, Королю Любви, произнес:

— Ну что, сэр Александр, слышали, что предвестила нам эта женщина?

— Да, государь, — ответил рыцарь, — и на вашем месте я повернул бы назад, ибо существует пророчество, что в нынешнем году в Шотландии будет убит король.

— Полноте! — промолвил Яков I. — Пророчество это касается вас в той же мере, что и меня: разве мы с вами не оба короли?! Ну а коли так, то, поскольку у меня нет желания поворачивать назад ради вас, я приказываю вам не поворачивать назад ради меня.

С этими словами король запрыгнул на паром и дал перевозчику приказ доставить его на другой берег; в тот же вечер, прибыв в Перт, он расположился в аббатстве Черных монахов; что же касается его телохранителей, то, поскольку в монастыре для них не нашлось места, они расселились в домах местных жителей.

Празднование Рождества прошло без всяких происшествий, а так как королю чрезвычайно понравилось в Перте, он решил продлить свое пребывание в этом городе. Время проходило в охотах, в прогулках верхом и играх; король особенно хорошо умел играть в мяч, и обширный двор, посыпанный песком, являл собой превосходную площадку для подобного занятия; однако на одном из краев этого двора находилось окно подвала, куда, к великой досаде короля, каким-то роковым образом то и дело попадал мяч и откуда его каждый раз приходилось с большим трудом извлекать. И потому однажды, раздраженный этими неприятными задержками, которые без конца повторялись, король приказал вызвать каменщиков и заложить окно подвала.

Прошло два дня, и 20 февраля 1437 года, после очередной партии игры в мяч, устроенной, как обычно, в полдень, король коротал вечер вместе со своими придворными дамами и кавалерами, распевая песни, музицируя и играя в шахматы. Мало-помалу те, кто разместился вне аббатства, разошлись. Граф Атолл и его сын, сэр Роберт Стюарт, которому Грэхем пообещал трон Шотландии, удалились последними. Оставшись с дамами, Яков I стоял у камина, весело болтая и рассказывая всевозможные нелепости, как вдруг в комнату вошел слуга и доложил, что старуха, которую король видел на берегу реки Эрн, просит разрешения поговорить с ним. Яков I велел передать ей, что час уже чересчур поздний и ей лучше прийти снова на следующее утро.

Лакей вышел, чтобы передать ей этот ответ, как вдруг во внутренних галереях аббатства раздался сильный шум и послышалось нечто вроде бряцания мечей; одновременно в окнах отразились снопы света. Король бросился к двери и увидел отряд вооруженных людей с факелами в руках. Внезапно ему пришло в голову, что Хайленд находится совсем близко, и он воскликнул:

— Я погиб, это Грэхем!

Выйти через дверь было невозможно: это означало бы идти навстречу убийцам. Король хотел было выбраться через окна, но они были зарешечены снаружи. И тут ему вспомнилось, что, когда он ходил по комнате, порой раздавался такой звук, словно под полом был пустота; и, в то время как придворные дамы королевы изо всех сил подпирали дверь, а одна из них, Кэтрин Дуглас, просунула сквозь скобы собственную руку взамен железного засова, не оказавшегося на месте, король, пользуясь каминными щипцами, сумел поднять одну из половиц и проскользнул в подземелье, в котором он почти сразу распознал тот самый подвал, куда без конца скатывались мячи, и окно которого за два дня перед тем по его приказу было заложено. Если бы окно осталось открытым, Якову I удалось бы спастись.

Едва королева привела в порядок половицы, заговорщики стали ломиться в дверь. Ну а поскольку дверной замок и засов были похищены, удерживала ее лишь рука Кэтрин Дуглас; однако то была чересчур слабая преграда: рука благородной девицы почти сразу же оказалась сломана, и заговорщики, вооруженные кинжалами и мечами, устремились в комнату, опрокидывая и раня всех, кто преграждал им путь. Один из них намеревался нанести удар королеве, но сын сэра Грэхема остановил руку убийцы, сказав:

— Нам нет дела до королевы; поищем лучше короля!

И действительно, они стали обшаривать все углы и закоулки комнаты, но безуспешно, и уже намеревались покинуть ее, чтобы продолжить поиски в остальной части аббатства, как вдруг один из заговорщиков, по имени Холл, подвернул ногу на плохо укрепленной половице; он нагнулся, поднял ее и обнаружил вход в подвал. Опустив туда факел, он при его свете увидел короля, стоявшего у стены, и с издевкой воскликнул:

— Ну вот, господа, я нашел невесту, которую мы искали весь вечер!

С этими словами он спрыгнул в подвал, и следом за ним туда поспешил спуститься его брат. С кинжалами в руках они бросились на короля, однако Яков I обладал недюжинной силой и, хотя и был безоружен, одолел их одного за другим, но при этом страшно повредил себе руки, пытаясь отнять у своих противников кинжалы. Он уже разоружил одного из них и, по всей вероятности, вскоре поступил бы так же и с другим, как вдруг сэр Роберт Грэхем, прибежав на призыв Холла, с мечом в руке в свой черед спрыгнул в подвал. Увидев перед собой своего смертельного врага и сознавая, что всякое сопротивление бесполезно, Яков I попросил даровать ему пощаду или хотя бы дать ему время исповедаться священнику.

— Ты никому не давал пощады, — ответил ему Грэхем, — и тебе не будет пощады; что же касается исповедника, то не видать тебе иного, кроме этого меча!

С этими словами он пронзил его мечом насквозь, но поскольку, несмотря на это чудовищное ранение, Яков I привстал на колено, братья Холлы добили его шестнадцатью кинжальными ударами.

Убийцы укрылись в горах, но королева преследовала их там с таким упорством, что в большинстве своем они были схвачены и испустили дух в разгар самых жестоких пыток. Плоть Грэхема кромсали щипцами, прервав эту казнь лишь для того, чтобы на глазах у несчастного обезглавить его сына; затем снова принялись за него, продолжив кусок за куском вырывать из тела мясо, пока не обнажились кости и он не испустил дух.

Сэр Роберт Стюарт, которому был обещан трон, подвергся той же казни, что и Грэхем, и умер, как и он, после мучительной агонии, длившейся целый день.

Что же касается графа Атолла, то, приняв во внимание его преклонные года, над стариком сжалились и ограничились тем, что обезглавили его.

II

Яков II, сын Якова I, вошел в возраст в разгар гражданской войны. Это был статный мужчина, однако на левой щеке у него сияло большое ярко-красное пятно, что принесло ему прозвище Яков Огнелицый. По достижении совершеннолетия он назначил Арчибалда Дугласа главным наместником королевства, но вскоре, рассудив, что подобная должность опасна в руках столь надменного и решительного человека, как Арчибалд, лишил его этого поста; таких оскорблений не прощал ни один Дуглас. Арчибалд удалился в свой замок, призвав своих родичей и друзей выступить вместе с ним против короля. Многие откликнулись на этот призыв, но нашлись и те, кто, несмотря на его угрозы, заявил в ответ о своей верности королю: в их числе был и Мак-Леллан из Галлоуэя.

Разгневанный этим отказом, Дуглас начал свой мятеж против Якова II с нападения на замок того, кто пожелал остаться верным королю, и, поскольку замок был осажден неожиданно, его удалось взять с первой попытки; без труда завладев им, Дуглас взял в плен Мак-Леннана и привез его в укрепленный замок Трив на реке Ди. Узнав об этом, сэр Патрик Грей, командующий шотландской королевской гвардией, приходившийся Мак-Леллану дядей по материнской линии и знавший Арчибалда как человека беспощадного, бросился в ноги королю, любившему его более других своих слуг, и стал умолять государя применить власть, дабы не допустить, чтобы Мак-Леллан разделил участь лорда Колвилла и сэра Джона Херриса, которых Дуглас уже обезглавил. Поскольку вся вина Мак-Леллана заключалась в верности королю, Яков II охотно взялся за его освобождение и снабдил просителя письмом, адресованным графу Дугласу и содержавшим просьбу передать Мак-Леллана в руки сэра Патрика Грея.

Не теряя ни мгновения, сэр Патрик Грей отправился в замок Трив и прибыл к Дугласу в ту минуту, когда он выходил из-за стола. Посланец, пребывая в тревоге, несмотря на радушный прием, оказанный ему Арчибалдом, хотел было немедленно изложить ему цель своего приезда, но Дуглас не пожелал ничего слушать, пока гость в свой черед не отобедает, ибо, по его словам, сытому не годится обсуждать дела с голодным. Поскольку такой дружеский прием не предвещал ничего страшного, сэр Патрик Грей уступил и, благодаря хлебосольству Дугласа, превосходно отобедал.

По окончании трапезы Грей подал Дугласу письмо короля; граф, казалось, с величайшим почтением прочитал его и поблагодарил сэра Патрика за то, что он доставил ему столь учтивое письмо монарха в тот момент, когда сам он, по-видимому, имел несчастье навлечь на себя его немилость. Затем, взяв сэра Патрика под руку, он сказал ему:

— Пойдемте: ваше желание и желание короля будут исполнены, и Мак-Леллана передадут вам незамедлительно.

С этими словами Дуглас привел сэра Патрика во двор замка и, остановившись перед какой-то бесформенной грудой, поднял прикрывавшую ее окровавленную простыню и произнес:

— К несчастью, сэр Патрик, вы немного опоздали. Вот сын вашей сестры; у него, правда, недостает головы, но тело в вашем полном распоряжении.

— Милорд, — побледнев и сдерживая негодование, ответил Грей, — раз уж вы взяли голову, можете располагать и телом.

Затем, вскочив на лошадь, которая все это время оставалась во дворе, оседланная и взнузданная, он угрожающим тоном добавил:

— Милорд, клянусь, если я выживу, вы дорого заплатите за это злодеяние!

С этими словами он вскачь помчался к воротам, которые стояли открытыми, и в одно мгновение скрылся из виду.

— По коням, и приведите его обратно! — воскликнул Дуглас. — Грешно было бы разлучить такого доброго дядюшку с племянником!

Слуги Дугласа повиновались, вскочили в седла и гнались за сэром Патриком почти до самого Эдинбурга, преодолев около шестидесяти миль; но, поскольку он позаботился взять резвую и выносливую лошадь, предполагая, что придется воспользоваться ею и для обратного пути, ему удалось ускользнуть от преследователей.

С этого времени Дуглас окончательно вышел за рамки дозволенного и вместе с графом Кроуфордом и графом Россом, обладавшими почти королевской властью, учредил лигу с целью поддерживать друг друга в любых обстоятельствах и против любого врага, который нападет на них, будь даже этим врагом король Яков II.

Когда король узнал об этом соглашении, ему стало понятно, что если он позволит существовать такой лиге и эти три графа, по-прежнему пребывая в добром согласии, сумеют собрать в один прекрасный день свои кланы, то войско, которое они таким образом сформируют, окажется куда сильнее королевской армии. И потому он решил оторвать Дугласа от лиги и с этой целью велел передать ему, что желает встретиться с ним по-дружески в своем замке Стерлинг. Дуглас, которому незадолго перед тем стало известно, что канцлер Крайтон, его личный враг, впал в немилость, подумал, что подобный шаг навстречу со стороны короля объясняется именно этим обстоятельством, и согласился, но с условием, что Яков II вышлет ему охранную грамоту, собственноручно написанную и скрепленную большой королевской печатью. Письменное ручательство, которое потребовал Дуглас, доставил ему повозвращении его собственный гонец.

Защищенный таким образом, как ему казалось, от всякой опасности, Дуглас в конце февраля 1452 года прибыл в Стерлинг, имея при себе свиту из пятисот человек, которые расквартировались в городе. Что же касается его самого, то, поскольку встреча с королем должна была состояться в замке, он поднялся вверх по крутому и узкому подъему, который вел туда, в сопровождении лишь сэра Джеймса Гамильтона из Кадзоу, своего боевого товарища и друга, главы рода Гамильтонов. Подойдя к воротам, Дуглас вошел первым, и Гамильтон хотел последовать за ним, но Ливингстон, охранявший ворота и приходившийся близким родственником Гамильтону, грубо оттолкнул его, ударив по лицу латной рукавицей; такая манера встречать родственника настолько ошеломила Гамильтона, что он отступил на шаг, намереваясь обнажить меч; однако Ливингстон воспользовался этим мгновением и захлопнул ворота, так что Гамильтону пришлось остаться снаружи. Услышав шум, Дуглас обернулся и увидел, что ворота за ним закрылись; тем не менее, полагаясь на охранную грамоту, выданную ему Яковом II, он продолжил путь и, едва о его приходе доложили, был допущен к королю.

Открытое лицо Якова II выражало сердечность, что избавило графа от всех подозрений, если только они у него были, ну а поскольку беседа продолжалась долго и близился час ужина, король пригласил Дугласа остаться, чтобы отужинать с ним. В семь часов подали ужин, и, пока он длился, король и Дуглас откровенно обсуждали свои интересы, сильно различавшиеся, ибо король хотел заставить Дугласа распустить лигу, а граф отвечал, что обязан ее сохранить. После ужина король увлек Дугласа к оконному проему и возобновил свои настояния, но граф был непреклонен. Наконец, перейдя от дружеского тона к властному, Яков II заявил графу, что, поскольку эта лига противна верности, которую тот обязан выказывать королю, и вредит спокойствию королевства, он приказывает покончить с ней. Дуглас гордо заявил в ответ, что он дал слово, а ни один Дуглас никогда своего слова не нарушал. Король продолжал настаивать, причем все более повелительным тоном. Дуглас же по-прежнему отвечал отказом, причем все более высокомерно. И тогда король, которого прозвали Яковом Огнелицым, но которого из-за его вспыльчивости вполне можно было прозвать и Яковом Огнесердым, выхватил кинжал и, вонзив его по самую рукоять в грудь Дугласу, воскликнул:

— Клянусь Небом, милорд, если вы не покончите с лигой, вот это покончит с ней за вас!

Дуглас упал навзничь, повалившись скорее даже не из-за того, что был ранен, а опрокинутый силой нанесенного ему удара, и почти сразу привстал на одно колено, крича «Измена!» и пытаясь обнажить меч; но в то же мгновение сэр Патрик Грей, который, напомним, поклялся отомстить графу, боевым топором расколол ему голову по самые плечи. Тело Дугласа прямо в одежде, которая была на нем, бросили в яму, находившуюся в саду, под окнами комнаты, где он был убит, и, как утверждают одни, вырытую заранее; другие, напротив, придерживаются взгляда, что убийство произошло из-за вспышки гнева, внезапно охватившей короля, и не было преднамеренным; так что единого мнения по этому вопросу нет. Мы же, со своей стороны, полагаем, что кулачный удар, который Ливингстон столь вовремя нанес своему родственнику и за который впоследствии этот родственник поблагодарил обидчика, вместо того чтобы попытаться отомстить ему, служит определенным доводом в пользу сторонников первого мнения.

В городе в это время находилось четверо младших братьев графа Дугласа; узнав о его убийстве, они тотчас провозгласили старшего по возрасту, Джеймса, главой рода. Затем, поскольку с ними было всего лишь четыре сотни бойцов, братья поспешили вернуться в графство, владетелями которого они являлись, с намерением собрать там войско и обратиться оттуда с призывом к своим сторонникам. Но у них не хватило терпения дождаться, пока соберутся все их отряды, и они вернулись в Стерлинг во главе примерно полутора тысяч бойцов, в знак презрения привязав к хвосту жалкой тягловой клячи охранную грамоту, выданную Арчибалду королем. Впереди этой клячи, на которой восседал самый презренный из их слуг, двигались пятьсот горнистов и трубачей, издававших оглушительные звуки, в перерыве между которыми герольд Дугласов провозглашал короля Якова II трусом и клятвопреступником; по завершении этого действа они разграбили город Стерлинг и попытались предать его огню. Но, поскольку гарнизон крепости совершил вылазку и сумел сплотить горожан, нападавшие потерпели неудачу в этой попытке и вновь удалились к себе в горы, пообещав вскоре вернуться.

На стороне Дугласов и графов Кроуфорда и Росса стояло так много могущественных баронов, что какое-то время Яков II раздумывал, не стоит ли ему покинуть шотландский трон, служивший скрытой целью всех этих лиг, и укрыться во Франции. Однако его двоюродный брат Кеннеди, архиепископ Сент-Эндрюсский, один из мудрейших людей той эпохи, остановил его, напомнив ему притчу о связке стрел. В итоге король принял решение покончить с лигой, уничтожая одного барона за другим, подобно тому, как архиепископ на глазах у него покончил со связкой, ломая стрелу за стрелой.

Яков II, разбиравшийся в политике куда меньше, чем в военных делах, поручил вести эти переговоры архиепископу, и достойный прелат так преуспел в них, что привлек на сторону короля не только знатный род Гордонов, главой которого был Хантли, но и графа Ангуса, происходившего из младшей ветви Дугласов и из-за цвета волос прозванного Рыжим Дугласом, в то время как Джеймса, по сходной причине, прозвали Черным Дугласом. Между тем бытовало старинное предсказание, согласно которому старшая ветвь Дугласов могла угаснуть лишь в том случае, если против нее выступит младшая ветвь, и сокрушить Черного Дугласа способен был только Рыжий Дуглас. Предсказание было совершенно ясным, и начиная с того времени дело старшей линии Дугласов считали проигранным.

После этих лордов изъявить покорность в свой черед решил и граф Кроуфорд. Но так как в минуту гнева Яков II поклялся, что не будет ему покоя до тех пор, пока самый верхний камень замка Финхейвен, постоянной резиденции графов Кроуфордов, не обратится в самый нижний, другими словами, пока их замок не сровняют с землей, то, сколь бы приятным ни было королю это смирение, он оказался в весьма затруднительном положении, зажатый между собственной клятвой и опасением разгневать графа, поставив условием его помилования разрушение лучшей крепости Кроуфордов. Но архиепископ Сент-Эндрюсский, славный кузен короля, вызволил его и из этого затруднения, дав Якову I совет, которому тот поспешил последовать.

Король сообщил Кроуфорду о своем скором приезде в замок Финхейвен и, доверившись чистосердечию графа и не желая пугать его, согласился взять с собой лишь дюжину вооруженных солдат. Кроуфорд, не зная причины этого визита, на всякий случай встретил Якова II так, как надлежало встретить короля, то есть с необычайным радушием. Но, прежде чем вкусить что-либо в доме своего вассала, король поднялся на самую высокую башню замка и, отыскав на вершине одного из ее зубцов отколовшийся от него камешек, бросил его в ров, так что самый верхний камень замка сделался самым нижним. Исполнив, следственно, свою клятву, причем так, что, в конечном счете, это должно было быть угоднее Господу, чем если бы она была соблюдена со всей неукоснительностью, Яков II вместе с лордом Кроуфордом, в полном удивлении следовавшим за ним, не ведая, что означает эта церемония, спустился вниз и уже без всяких угрызений совести сел за великолепный пиршественный стол, который был ему приготовлен.

Несмотря на эти измены, Джеймс Дуглас был все так же настроен сражаться, ибо у него оставалось еще немало могущественных союзников, в том числе и Джеймс Гамильтон, тот самый, кто в Стерлинге получил от Ливингстона благодетельный тумак, спасший ему жизнь. Так что Дуглас собрал войско численностью около сорока тысяч человек и двинулся на выручку замку Аберкорн, который принадлежал ему и который от имени короля осаждали графы Оркни и Ангус. Король, со своей стороны, двинулся навстречу ему, располагая примерно такой же по численности армией, и, увидев, что отряды Дугласа встали лагерем на берегу реки Каррон, остановился на другом ее берегу; так что лишь водный поток разделял две противостоящие друг другу судьбы и все понимали неизбежность битвы, которой предстояло, наконец, решить, Стюарты или Дугласы будут носить шотландскую корону, уже столько раз едва не перешедшую от одного клана к другому.

Однако добрый советчик короля не покинул его и теперь. Едва обе армии оказались лицом к лицу, он, не дав им времени сойтись врукопашную, послал секретные письма главным военачальникам, поддерживавшим Дугласа, и прежде всего Джеймсу Гамильтону, самому могущественному из них, обещая им полное прощение, если они оставят лагерь мятежников и возвратятся к повиновению королю. Но, как ни велико было желание этих военачальников уступить призыву архиепископа, они настолько крепко связали себя с Дугласом клятвенным обещанием, что не решились покинуть его в такой крайности и даже побуждали его как можно скорее дать сражение.

На следующее утро, когда Дуглас готовился последовать совету своих союзников, король отправил в его лагерь герольда, приказывая графу распустить мятежную армию под страхом быть объявленным изменником вместе со своими сообщниками. Тем не менее Дуглас приказал трубить бой, расставил войска и двинулся навстречу королю. Но, поскольку по пути стали заметны, как ему показалось, определенные признаки робости у баронов, он, по характеру и сам нерешительный, дал приказ остановиться и почти сразу же вернул свои войска в лагерь. Это отступление, задуманное в надежде дать солдатам время вновь обрести рвение и уверенность в себе, произвело прямо противоположное действие, ибо, едва Дуглас вернулся в свой шатер, к нему явился сэр Джеймс Гамильтон, требуя сказать, намерен ли он дать сражение, и убеждая его, что каждый день отсрочки несет ему гибель. Однако Дуглас, вместо того чтобы быть признательным Гамильтону за этот поступок, ответил ему, что, если его терзают страхи, он волен удалиться. Подобный ответ был чересчур тяжким оскорблением, чтобы не разгневать такого человека, как Гамильтон, который немедля приказал трубить сбор и, покинув лагерь мятежников со всеми, кто находился под его начальством, тотчас же двинулся в лагерь короля. Ближайшей ночью этому примеру последовали другие командиры, причем столь рьяно, что к рассвету под командованием Дугласа остались лишь его ленники. Вместе со своими братьями он сразу же отступил в Аннандейл, где в сражении при Аркингольме они были наголову разбиты сэром Дэвидом Скоттом из Баклю. Один из братьев графа был убит в сражении, другой взят в плен и затем казнен, а третий бежал в Англию, где вскоре к нему присоединился и сам граф, который перед тем тщетно пытался вновь обрести влияние в Шотландии. В итоге, подобравшись к трону ближе, чем кто-либо из его предков, Джеймс Дуглас менее чем за неделю оказался дальше от него, чем когда-либо прежде.

Избавленный от соперничества со стороны Дугласа, благодаря победе при Аркингольме, и от угрозы со стороны Англии, благодаря начавшейся войне между Йорками и Ланкастерами, Яков II достаточно безмятежно правил Шотландией вплоть до 1460 года.

И вот в это время, воспользовавшись тем, что англичане продолжали страшную междоусобицу, Яков II вознамерился отвоевать крепость Роксбург, после роковой битвы при Дареме остававшейся в руках Англии, и призвал все вооруженные силы, имевшиеся в Шотландии, помочь ему исполнить этот великий замысел. Все лорды, к которым он обратился, с готовностью откликнулись на его призыв, так поступил даже Дональд, лорд Островов, предложивший составить вместе со своими полудикими ленниками авангард армии, чтобы принять на себя первый удар врага. Так что Яков II выступил в поход с великолепной армией и, подойдя к месту слияния рек Туид и Тевиот, где располагалась крепость Роксбург, приготовился взять ее посредством правильной осады, ибо крепость эта была чересчур сильной, чтобы захватить ее с наскока.

С этой целью он приказал установить на северном берегу Твида батарею громадных пушек, чтобы пробить в крепостной стене брешь, через которую можно было бы пойти на штурм. Поскольку надеяться приходилось лишь на артиллерию, он командовал ею лично, сознавая, что именно на ней зиждется успех предприятия; и вот однажды, когда он находился рядом с пушками, чтобы лучше судить о действенности орудийного огня, одна из них разорвалась и одним из ее осколков убило Якова II, а другим опасно ранило графа Ангуса.

Якову II было тогда всего лишь двадцать восемь лет, и за все годы своего двадцатичетырехлетнего царствования он мог поставить себе в упрек только одно убийство — большая редкость в те времена! — а именно, убийство сэра Арчибалда Дугласа.

Лорды, упавшие духом из-за смерти короля и ранения графа Ангуса, которому, естественно, надлежало принять на себя командование армией, приготовились было снять осаду, как вдруг на их военный совет явилась королева Маргарет, ведя за руку своего восьмилетнего сына, наследника короны, и, поскольку было нетрудно догадаться, какое решение они приняли, обратилась к ним со следующими словами:

— Благородные лорды! Позор не доводить до конца начинание, которое обошлось вам уже так дорого! Но знайте: если вы отступите, мы, я и мой сын, продолжим осаду вместе с теми нашими солдатами, как бы малочисленны они ни были, кто пожелает сохранить преданность нам!

При этих словах лорды устыдились, что их превзошли в храбрости женщина и ребенок, и, испуская громкие крики, с воодушевлением провозгласили Якова III королем Шотландии.

Три месяца спустя, терзаемый голодом и не получая никакого подкрепления, гарнизон Роксбурга был вынужден сдаться. Шотландцы, опасаясь, что крепость у них однажды отнимут и тогда она вновь сделается оружием в руках врага, снесли ее до основания и, не оставив камня на камне там, где она стояла, триумфально вернулись домой.

III

В годы малолетства юного короля, когда регентом был сначала славный архиепископ Сент-Эндрюсский, дававший столь разумные советы, а затем Гилберт Кеннеди, его брат, унаследовавший от него эту должность, все шло довольно неплохо. Но едва Яков III вступил на трон и начал править самостоятельно, стали проявляться все изъяны его характера: боязливость, что было страшным пороком во времена, когда все решала война, и скупость, что было ужасным грехом в эпоху, когда нередко приходилось подкупать своих друзей и даже своих врагов; впрочем, он страстно любил изящные искусства, что могло бы стать удачной склонностью и придать определенный блеск его царствованию, если бы он был способен отвести художникам то место между знатью и народом, какое им подобало. Но, в противоположность другим королям, своим предшественникам, выбиравшим себе фаворитов среди дворянства и духовенства, его прельщали лишь те, кого спесивые бароны называли каменщиками и деревенскими скрипачами, и друзьями и советниками у него были архитектор Кокрейн, музыкант Роджерс, кузнец Леонард, портной Хоммил и фехтмейстер Торфичен.

Яков III имел двух братьев, юношей с поистине царственными сердцами и врожденной обходительностью, выдававшей благородство происхождения, которое так трудно было распознать в короле; одного из них звали герцог Олбани, другого — граф Мар. Герцог Олбани, по словам одного старинного шотландского хрониста, был высок, хорошо сложен и благообразен; при всем том у него были крупные глаза, широкие скулы, красный нос, длинные уши, и, когда ему было угодно разговаривать с тем, кто был ему неприятен, он умел придавать своему лицу грозное и мрачное выражение. Граф Мар, по словам Вальтера Скотта, обладал менее суровым нравом и вызывал любовь у всех, кто соприкасался с ним, благодаря мягкости и учтивости своих манер. К тому же оба они были искусны в верховой езде, охоте и стрельбе, то есть обладали навыками, которые, в силу то ли робости, то ли неприязни, совершенно не развивал в себе король, что вызывало великое удивление у знати, воспринимавшей их как необходимые составляющие воспитания всякого человека благородного происхождения. И в самом деле, позднее мы увидим, как Яков III погиб из-за того, что не был умелым наездником.

Как легко понять, оба молодых принца ненавидели королевских фаворитов, которые, добиваясь всей полноты власти, отдалили их от брата. Фавориты, со своей стороны, не таясь платили им тем же и никогда не упускали случая очернить их в глазах короля. В конце концов, видя, что он подготовлен все выслушивать и всему верить, они поведали ему, что граф Мар справлялся у колдуний, когда и каким образом умрет король, и колдуньи ответили, что случится это еще до конца года и умрет он от рук ближайших своих родственников.

Напуганный этим предсказанием, король, в свой черед, призвал к себе звездочета, пользовавшегося великой славой во всем Хайленде. Подкупленный Кокрейном, звездочет не пожелал дать никакого ответа королю, за исключением того, что по движению звезд он видит, как в Шотландии со дня на день лев будет пожран львятами. Этот ответ, в сочетании с наветами Кокрейна, привел к тому, что в голове у короля не осталось более никаких сомнений, и он приказал немедленно арестовать своих братьев. Герцога Олбани заключили в Эдинбургский замок, тогда как участь графа Мара, который в свете пророчеств колдуний представлялся более виновным, была решена немедля. Несчастного молодого человека поместили в ванну и пустили ему кровь из рук и ног.

К счастью для герцога Олбани, король, при всей своей решимости предать брата смерти, отсрочил его казнь, полагая, что не стоит опасаться пленника, коль скоро он под надежной охраной содержится в тюрьме. В итоге друзья молодого принца воспользовались этой отсрочкой, чтобы прийти ему на помощь. В один прекрасный день на рейд Лита вошел небольшой шлюп, груженный гасконским вином, два бочонка которого предназначались в качестве подарка герцогу Олбани. Капитан стражи, лично опробовав содержимое бочонков и убедившись, что там действительно вино, велел отнести их в камеру принца, который тотчас же догадался, что в них содержится кое-что еще, помимо спиртного, указанного на бирке, и после старательных поисков обнаружил на дне одного из них моток веревки, кинжал и восковой катыш. Катыш содержал письмо, которым принца извещали, что он приговорен к смерти и по приказу короля будет казнен на другой день, если той же ночью не сбежит из замка. Кинжал и веревка предназначались для того, чтобы способствовать побегу. Принц показал это уведомление своему камергеру, верному слуге, томившемуся вместе с ним в заключении, и они сообща решили, что, коль скоро у них осталось так мало времени, надо, по крайней мере, использовать его как можно лучше.

И потому, зная, что капитан стражи отведал вина и оно ему понравилось, герцог Олбани пригласил этого офицера отужинать вместе с ним; приглашение было принято, но с условием, что во время ужина вместе с ними будут находиться в той же камере три солдата. Такая предосторожность казалась капитану необходимой, но при этом и достаточной против двух безоружных узников.

В назначенный час капитан и солдаты вошли в камеру герцога. Там были накрыты два стола, один — для герцога, капитана и камергера, другой — для стражников, и на каждом стояло по бочонку вина. Благодаря таким приготовлениям все кушанья щедро орошались вином.

После ужина герцог предложил капитану сыграть партию в триктрак, продолжая опустошать бочонок с вином.

— Ибо, — произнес он, повторяя нередко звучавший в те времена афоризм, — превосходство вина над ростбифом проистекает из того, что есть все время нельзя, а вот пить можно всегда.

Капитан одобрительно воспринял это изречение и то и дело протягивал стакан камергеру, тотчас же подливавшему туда вина.

К концу третьей партии, видя, с каким трудом его партнер начал передвигать шашки, принц понял, что пришло время действовать. Подав камергеру знак, что момент настал, он вытащил из кармана кинжал и вонзил его в грудь капитану. Затем, пока камергер полотенцем душил одного из солдат, Олбани заколол кинжалом двух других. Покончив с этим делом, принц достал ключи из кармана капитана и вынул веревку, спрятанную между тюфяками кровати; затем, опасаясь, что какой-нибудь из мертвецов может очнуться, они положили всех четверых поперек огромного камина, служившего для обогрева камеры, и накидали сверху все дрова, какие там нашлись. Тотчас же поднявшись на крепостную стену, они отыскали укромное место вне поля зрения часовых и приготовились совершить опасный спуск.

Поскольку ночь была беспросветно темной и нельзя было разглядеть, достала ли веревка до земли, камергер пожелал спуститься первым, дабы, если произойдет какое-то непредвиденное происшествие, жертвой его стал бы он, а не принц. И действительно, спустившись до самого конца веревки, от тщетно пытался дотянуться ногой до земли; но, поскольку это был человек великой храбрости, он решил рискнуть и, упав с высоты в двадцать пять футов, сломал себе бедренную кость. Он тут же окликнул своего господина, сообщив ему о том, что произошло, и предупредив его, что веревку необходимо удлинить. Олбани, которого не испугала эта помеха, вернулся в камеру, снял со своей постели простыни, после чего, возвратившись к крепостной стене, привязал их одну за другой к концу веревки и в свой черед начал спуск. Веревки, удлиненной таким образом, хватило, и принц целым и невредимым спустился к подножию крепостной стены. Тотчас же взвалив себе на плечи камергера, он, несмотря на все настояния раненого, отнес его в безопасное место, где тот мог укрываться вплоть до полного выздоровления, и только после этого вышел на берег моря и подал условный сигнал шлюпу. С корабля послали лодку; через два часа принц уже был на борту шлюпа, а неделю спустя прибыл во Францию.

Смерть графа Мара и побег герцога Олбани лишь усилили наглость фаворитов. Один из них, Роберт Кокрейн, сделался настолько всемогущим, что, лихоимствуя и принимая взятки от всех подряд, скопил в итоге достаточно богатства, чтобы в свой черед подкупить короля. И тогда, поскольку Яков III, как мы уже говорили, отличался чрезвычайной скупостью, старый архитектор сумел за деньги добиться пожалования ему титула графа Мара, а также владений и доходов убитого принца.

Эта дерзость фаворита и это малодушие короля вызвали огромное негодование против них обоих во всей Шотландии. Однако Кокрейн, вместо того чтобы попытаться успокоить возмущение, разжег его еще больше: при чеканке монеты, действуя по его приказу, к серебру стали добавлять шестую часть меди и шестую часть свинца, и одновременно вышел королевский указ, повелевавший принимать ее по той же цене, что и монету из чистого серебра. Тем не менее, несмотря на указ, многие отказывались отдавать за нее зерно и другие товары, что повлекло за собой серьезные беспорядки. При виде этого один из друзей Кокрейна посоветовал ему изъять из обращения испорченную монету, на что фаворит ответил:

— Это случится в тот день, когда меня повесят, но не раньше!

Кокрейн, вне всякого сомнения, предсказал свою судьбу куда надежнее, чем предсказывали судьбы колдуньи и звездочет.

Тем временем король Эдуард IV готовился отвоевать Берик. Следуя примеру своих предшественников, которые всегда разжигали междоусобицу в Шотландии, перед тем как идти на нее войной, английский король вызвал из Франции герцога Олбани и пообещал ему шотландскую корону, если он пожелает присоединиться к нему. Юный принц, обольщенный этим блестящим предложением, согласился и, приняв на себя командование армией Эдуарда IV, приготовился выступить против своей страны.

И тогда Якову III понадобилась помощь со стороны дворянства, которое он так долго держал на отдалении. Король поспешил собрать своих знатных баронов, и, следует отдать им справедливость, они откликнулись на его призыв. Местом встречи была назначена пустошь Боро-Мур близ Эдинбурга.

Но по прибытии туда, приведя с собой ополчение численностью в пятьдесят тысяч человек, бароны рассудили, что искоренить злоупотребления правительства короля Якова III дело не менее срочное, чем выступить против англичан, которые были еще далеко; и потому после первого дневного перехода, встав лагерем между рекой Лидер и городом Лодер, они решили собраться в тот же вечер в городской церкви и устроить тайный совет.

На этой встрече оказалась бо́льшая часть шотландской знати. И эти дворяне, все как один возмущенные наглостью королевских фаворитов, изливали свой гнев против них в угрозах и проклятиях. Раздосадованный хором криков, от которых не было никакого прока, лорд Грей попросил у присутствующих разрешения рассказать им притчу. Получив его, он поднялся на кафедру, чтобы всем лучше было его слышно, и, когда установилась тишина, начал так:

— На некой ферме было великое множество мышей, живших там в полном благополучии, как вдруг фермер, увидев в доме крестьянина, состоявшего у него в услужении, огромного кота, взял его и принес на ферму. С этого дня началось великое опустошение в рядах ее исконных обитательниц, с которыми кот безжалостно расправлялся всякий раз, когда ему удавалось схватить одну из них когтями; в конце концов опустошение это сделалось настолько огромным, что мыши сочли необходимым принять какое-нибудь решение и приказали мудрейшей из них, старой-престарой и совершенно седой, высказать свое мнение первой. Помедлив с минуту и собравшись с мыслями, она предложила привязать на шею коту колокольчик, дабы каждая мышь, заранее предупрежденная о появлении врага, успевала укрыться в своей норке. Предложение было встречено ликующими возгласами и принято единогласно. Пошли покупать колокольчик и бечевку; затем, раздобыв два этих предмета, без которых никак нельзя было обойтись, стали интересоваться, кто возьмет на себя исполнить задуманное. Однако ни единого голоса не прозвучало в ответ на этот вопрос, ибо ни у одной мыши не хватало храбрости привязать коту колокольчик.

— Милорд, — пробившись сквозь толпу и встав перед оратором, произнес Арчибалд, граф Ангус и глава младшей ветви Дугласов, — ваша притча здесь не годится, ибо мыши это мыши, но мы-то люди. Я привяжу колокольчик!

Ответ этот был встречен единодушными рукоплесканиями: все понимали, что, если граф Ангус пошел на такой шаг, он уже не отступит, ибо это был рыцарь не только храбрый, но и непоколебимый. Так что все окружили его и стали расхваливать, а лорд Грей, спустившись с кафедры, пожал ему руку и обратился к нему по имени Дуглас Привяжи-Коту-Колокольчик, которое осталось за ним до конца жизни.

В эту минуту сильный стук в дверь церкви возвестил о прибытии какой-то важной особы. Поскольку в церкви собрались все знатные дворяне и, оглядевшись по сторонам, каждый мог убедиться, что из всех, кто имел право столь властно стучать, здесь недоставало лишь короля, сэр Роберт Дуглас из Лохливена, которому было поручено охранять дверь, спросил, кто там; в ответ прозвучал повелительный голос:

— Граф Мар!

И в самом деле, это был Кокрейн, которого сопровождали три сотни телохранителей, разодетых в белые ливреи с черными нашивками на обшлагах и воротнике и вооруженных алебардами: узнав, что знатные дворяне собрались в церкви, он решил собственными глазами увидеть, что они там делают. Дворяне начали в нерешительности переглядываться, однако граф Ангус велел открыть дверь. Приказ был выполнен немедленно, и Кокрейн, облаченный в великолепный наряд из черного бархата, с золотой цепью на шее и подвешенным у пояса охотничьим рогом из слоновой кости, надменно вошел в церковь, предшествуемый шталмейстером, который нес его шлем.

— Милорды, — промолвил Кокрейн, — простите за нескромность, но, испытывая удивление при виде подобного собрания в церкви, да еще в подобный час, могу ли я поинтересоваться у вас, какова цель этого совещания?

— Несомненно, — ответил Дуглас, полагавший необходимым оправдать свое прозвище, — ибо мы как раз о тебе и говорим.

— И что же вы обсуждаете, милорд? — спросил Кокрейн.

— Мы задались вопросом, какой смертью должен умереть такой трус и негодяй, как ты, и пришли к единодушному мнению, что ты заслуживаешь веревки.

С этими словами сэр Арчибалд Дуглас подошел к нему и сорвал с него золотую цепь, в то время как сэр Роберт Дуглас сделал то же самое с его охотничьим рогом из слоновой кости. В итоге они арестовали фаворита, причем триста сопровождавших его солдат не оказали этому ни малейшего противодействия. Захватив Кокрейна, одни дворяне отправились к шатру короля, а другие взялись задержать Леонарда, Хоммила и Торфичена, что и было исполнено. Избежал гибели один лишь юный Джон Рамсей из Балмейна, единственный из фаворитов, имевший благородное происхождение; с быстротой лани он кинулся к королю и так крепко ухватился за его пояс, что, поскольку их невозможно было разнять, не совершив насилия над монархом, молодому человеку даровали жизнь, сообщив при этом королю, что все остальные его фавориты приговорены к смерти. Король, не имея достаточных сил, был принужден если и не утвердить приговор, то, по крайней мере, не противиться его исполнению.

Едва прошел слух, что фавориты вскоре будут казнены, армию охватило ликование, и солдаты, тотчас же отцепив недоуздки и подпруги от конской упряжи, поспешили предложить их для казни. Впрочем, Кокрейн, слывший весьма храбрым бретером, и в этих обстоятельствах сохранил приобретенную им славу человека отважного и дерзкого, попросив в качестве единственной милости быть повешенным на одном из ярко-малиновых шелковых шнуров его шатра. Однако палачи не пожелали даровать ему эту милость и, отведя его к Лодерскому мосту, повесили там бок о бок с его товарищами, пустив в ход недоуздок из конского волоса, что было еще постыднее, чем пеньковая веревка.

С этого дня, как и предсказывал фаворит, испорченная монета была выведена из обращения, так что вся Шотландия весьма скоро ощутила пользу от его казни.

В тот же вечер, вместо того чтобы двинуться против Эдуарда IV, бароны вернулись в Эдинбург и, позволив английскому королю захватить Бервик, который их не особенно интересовал, подвергли Якова III домашнему аресту в замке Стерлинг, установив над ним строгий, но почтительный надзор; и лишь затем, наведя порядок во внутренних делах, они обернулись лицом к англичанам и встретились с ними возле Хаддингтона.

Обе армии приготовились к сражению, как вдруг к сплотившимся в союз баронам явились два парламентера. Это были герцог Олбани и герцог Глостер, будущий король Ричард III. Они прибыли не только с целью выдвинуть условия мира между Англией и Шотландией, но и для того, чтобы предложить себя в качестве посредников между шотландским королем и его дворянством. После того как Олбани изложил причины, заставившие их явиться, слово в свой черед взял Глостер, но, едва он начал говорить, его прервал сэр Арчибалд Дуглас.

— Вы англичанин, милорд, — промолвил он, — вот и занимайтесь английскими делами.

Затем, обратившись к герцогу Олбани, он с величайшей почтительностью спросил его:

— Чего вы желаете? Говорите, мы слушаем вас.

— Прежде всего, — ответил герцог Олбани, — я желаю, чтобы король, мой брат, был отпущен на свободу.

— Милорд, — сказал сэр Арчибалд, — то, о чем вы просите, будет сделано, коль скоро таково ваше желание; но что касается особы, которая сопровождает вас, нам она неизвестна. Если речь у нас зайдет о тяжбах между Шотландией и Англией, вот тогда, разумеется, мы дадим этому человеку слово и выслушаем его, лишь бы сделанные им предложения не были противны нашей чести.

В итоге все дела были улажены наилучшим образом для обеих сторон, ибо Олбани и Глостер предложили лишь то, что отвечало чести и выгодам обоих государств. Глостер вернулся в Англию, где сделался королем, отравив Эдуарда IV и задушив двух его сыновей, а Яков III, отпущенный на свободу, помирился с герцогом Олбани, причем настолько, что у братьев теперь были общие покои, общий стол и даже общая кровать. Так что все превосходно наладилось, ибо, пока Яков III, не оставив своего пристрастия к изящным искусствам, сооружал кафедральные соборы, Олбани управлял государственными делами.

К несчастью, это состояние спокойствия длилось недолго, и вскоре подозрения, которые Яков III питал в отношении брата, возродились с такой силой, что Олбани был вынужден во второй раз бежать из страны. Прежние связи с Ричардом III привели его в Англию, и спустя некоторое время после своего побега, когда между двумя королевствами возобновились враждебные действия, он встал во главе небольшого войска, числившего в своих рядах того самого старого сэра Джеймса Дугласа, которого за двадцать лет перед тем подверг изгнанию Яков II за желание отомстить за смерть сэра Арчибалда Дугласа; войско это вступило в пределы Аннандейла и было разгромлено первым же отрядом, с которым столкнулось.

Герцог Олбани, благодаря резвости своего коня, добрался до английской границы, а вот старый Дуглас, чья лошадь оказалась убита, был взят в плен неким Керкпатриком, который, будучи его вассалом и в прежние времена сражаясь под его начальством, узнал своего господина. Понимая, какая участь ждет старика, он не мог сдержать слез и, хотя это грозило гибелью ему самому, предложил пленнику отпустить его на свободу. Но Дуглас, грустно покачав головой, промолвил:

— Нет-нет, не стоит; поскольку король пообещал награду тому, кто выдаст меня живым или мертвым, пусть лучше эти деньги получишь ты, мой старый друг, а не кто-нибудь другой; так что выдай меня, и все будет кончено.

Однако Керкпатрик не пожелал выслушивать подобные предложения и, спрятав Дугласа в надежном месте, отправился в Эдинбург, где проявил такое упорство, что в итоге добился от короля свободы для своего старого господина; по возвращении он радостно сообщил эту новость Дугласу, призвав его тотчас же отправиться в Эдинбург. Однако старик отказался, промолвив:

— Благодарю, друг мой; но я уже слишком стар и предпочту прислушаться к совету, который дает мне пословица: «Коль ни на что другое не годен, ступай в монахи».

В итоге граф удалился в монастырь Линдорс, где мы еще встретимся с ним снова и где он умер спустя четыре года, позволив угаснуть вместе с ним старшей ветви Дугласов.

Избавившись от опеки своего брата, служившей истинной причиной всех его подозрений, Яков III вновь впал в грехи, присущие ему от природы: страх и скупость. Страшась заговоров, он запретил всем своим подданным появляться в его присутствии в латах и с оружием и учредил королевскую гвардию из двухсот солдат, поставив ее под командование сэра Джона Рамсея из Балмейна, единственного из его фаворитов, которого в день заговора в Лодере пощадили бароны; затем, несколько успокоившись в отношении собственной жизни, он путем всякого рода вымогательств начал скапливать горы сокровищ, пряча все это в огромном сундуке, переполненном золотом и серебром и получившем в народе название «черная казна». Недовольство во всем королевстве стало вскоре настолько сильным, что начал подспудно назревать новый мятеж, ожидая лишь удобного случая, чтобы вспыхнуть.

И этот случай Яков III не замедлил предоставить своим врагам самолично.

Король построил в замке Стерлинг капеллу и причислил к ней оркестр музыкантов и певческий хор, но, поскольку ему не хотелось расходовать на их содержание, обходившееся весьма дорого, хоть самую малость того, что было накоплено в черной казне, он вознамерился пустить на эти цели доходы Колдингемского приората.

Приорат находился между владениями двух могущественных семейств из графства Берикшир: Хьюмов и Хепбернов, которые постепенно ввели в обычай, что именно они назначают приоров этого аббатства, и теперь воспринимали это как свое право; посчитав предосудительным, что король хочет отнять у них данную привилегию, и поставив своей целью поднять вооруженный мятеж, они начали поддерживать тайные сношения с недовольными, которых было весьма много, а в особенности — с лордами, сыгравшими важную роль в Лодерском заговоре, в том числе и с графом Ангусом.

Шаги, предпринятые Хьюмами и Хепбернами, оказались настолько удачными, что мятеж, хотя еще и не вспыхнув, подспудно все ширился; в итоге, когда король впервые узнал о сложившейся против него лиге, все ее участники уже были во всеоружии.

Так как после себя король более всего на свете любил своего сына и свою сокровищницу, которую именовали черной казной, прежде всего он подумал о безопасности того и другого. Юного принца поместили в замок Стерлинг, взять который можно было только с помощью измены, а черную казну — в подвалы Эдинбургского замка. Как только наследный принц и сокровищница оказались вне опасности, король поспешно удалился на север страны и там обратился с призывом к своему дворянству. Поскольку между северными и южными графствами всегда существовала рознь и даже ненависть, недостатка в сторонниках у короля не было, и вскоре его уже окружали лорды Дэвид Линдсей из Байрса, Грэхем и Ментейт, а также графы Кроуфорд, Хантли, Атолл и Эрскин с тридцатью тысячами бойцов.

Зрелище этого превосходного войска несколько успокоило Якова III, и, поддавшись подстреканиям лорда Дэвида Линдсея из Байрса, он решился двинуться на врага. По пути, следуя через графство Файф, король сделал остановку, чтобы посетить старого графа Дугласа, сделавшегося монахом в аббатстве Линдорс. Он предложил графу вернуть ему не только положение и титулы, но и свою дружбу, если тот согласится встать во главе его войска и, используя авторитет своего имени, обратится с призывом к своим вассалам, которые едва ли не все оказались в рядах мятежников. Однако мысли старого графа уже перешли потихоньку от земных дел к небесным, и, покачав головой по своему обыкновению, он промолвил:

— Ах, государь, вы так долго держали вашу черную казну и меня под замком, что теперь ни от нее, ни от меня не будет вам никакого проку.

Король начал настаивать с еще большим упорством, но все было напрасно, и ему пришлось продолжить путь, так и не получив подкрепления, на которое он рассчитывал. Наконец в двух милях от поля битвы при Бэннок-Берне, где Роберт Брюс, его предок по материнской линии, одержал достославную победу над англичанами, король встретился лицом к лицу с врагом. С первого взгляда Яков III удостоверился, что его войско на целую треть превосходит по численности армию мятежников; это лишь усилило его уверенность в себе, и потому он дал приказ завязать на другой день сражение.

На рассвете следующего дня все приготовления были завершены и войско разделилось на три главные части. Десять тысяч горцев под командованием Хантли и Атолла составили головной отряд; десять тысяч воинов из западных графств образовали центр под начальством лордов Эрскина, Грэхема и Ментейта, и, наконец, король взял на себя командование арьергардом, в то время как граф Кроуфорд и лорд Дэвид Линдсей с бойцами из Файва и Ангуса образовали правое крыло, а лорд Рутвен с людьми из Стратерна и Стормонта — левое.

В тот момент, когда эти приготовления шли к концу, лорд Линдсей подошел к королю, ведя в поводу превосходного серого коня, и, преклонив колено перед монархом, промолвил:

— Государь, примите в дар от самого верного из ваших слуг это благородное животное, ибо, устремитесь вы на нем на врага или будете вынуждены отступать, оно обгонит любого другого шотландского или английского скакуна; дело за тем, чтобы вы смогли удержаться в седле.

Король, печалясь, что он был столь негодным наездником, тем не менее поблагодарил лорда Линдсея за преподнесенный им драгоценный подарок и, сойдя со своего пони, взобрался на великолепного коня, резвость которого ему так расхваливали: он решил немедля воспользоваться им, чтобы с вершины холма понаблюдать за приготовлениями противника, и прибыл туда как раз в тот момент, когда мятежники пришли в движение.

Каково же было его изумление, когда он увидел, что враг шел вперед под его собственным стягом. Он обернулся, озираясь по сторонам и полагая, что ему видится сон, но внезапно в голове у него промелькнула страшная мысль: это его сын идет вместе с мятежниками.

И в самом деле, Хьюм, Ангус и Ботвелл явились к замку Стерлинг и потребовали от его управителя передать им наследного принца. Управитель, который втайне был предан мятежникам, без всякого противодействия исполнил их требование. В итоге львенок выступил против льва, сын — против отца.

При виде этого зрелища несчастный отец ощутил, что храбрость, которой ему удалось немного набраться, покидает его окончательно: он вспомнил, как колдуньи предсказали графу Мару, что король умрет от руки своего ближайшего родственника, и как звездочет напророчил ему самому, что шотландский лев будет задушен львенком. Те, кто сопровождал Якова III, заметили, как страшно побледнел он при этой мысли, и, понимая, что его присутствие будет скорее мешать им, нежели помогать, призвали короля возвратиться в безопасное место, так что он повернул в сторону арьергарда.

В этот момент завязалось сражение.

Отряды Хьюма и Хепберна первыми нанесли удары. Они атаковали королевский авангард, который целиком состоял из горцев и встретил их залпом стрел. При виде этой тучи стрел, сыпавшихся на них плотнее града, нападавшие отступили; но одновременно в наступление пошли бойцы из кланов Лиддсдейла и Аннандейла, чьи копья были длиннее, чем у всех прочих шотландских солдат: с яростными криками они ринулись на противостоявшие им отряды и опрокинули их.

Слыша эти крики и видя это смятение, король потерял голову и, не отдавая себе отчета в том, что он делает, бессознательно, движением скорее машинальным, нежели обдуманным, повернулся спиной к противнику и вонзил шпоры в брюхо своего коня; благородный скакун подпрыгнул, словно олень, и с быстротой молнии помчал своего наездника в сторону Стерлинга; закусив удила и не обращая никакого внимания на усилия короля, пытавшегося укротить его бег, он во весь опор летел под гору и ворвался в небольшой хутор, где находилась мельница, носившая название Битонс-Милл. Какая-то женщина вышла оттуда с кувшином в руке, чтобы набрать воды, но при виде конника, с головы до ног закованного в латы и мчавшегося навстречу ей с такой быстротой, что ей почудилось, будто у его коня быликрылья, она опустила кувшин на землю и бегом бросилась обратно на мельницу. Вид кувшина испугал коня, который заметил его, уже намереваясь перепрыгнуть через ручей, и в страшном прыжке отскочил в сторону. При этом неожиданном толчке король выпал из седла, а конь, избавившись от наездника, продолжил бег и пронесся сквозь деревню, словно видение.

К всаднику, сильно ушибленному при падении и лежавшему бездыханным в своих доспехах, подбежали люди, перенесли его на мельницу и, сняв с него шлем и кирасу, положили его на кровать. Через несколько минут Яков III пришел в себя и попросил привести к нему священника. Желая узнать, с кем она имеет дело, мельничиха спросила у раненого, кто он такой.

— Увы! — ответил тот. — Еще этим утром я был вашим королем, но теперь уже и не знаю, кто я такой.

При этих словах несчастная женщина в свой черед потеряла голову и, выбежав из дома, принялась кричать:

— Королю нужен священник! Королю нужен священник!

— Я священник, — ответил какой-то незнакомец, проходя мимо. — Проводите меня к нему.

Женщина, обрадованная тем, как быстро нашла она того, кого искала, поспешно привела незнакомца в комнату и, указав ему на короля, лежавшего на кровати, удалилась в уголок, чтобы не слышать исповеди. Незнакомец медленно подошел к Якову III и смиренно преклонил колени у его изголовья; затем, не меняя позы, он спросил короля, опасны ли, на его взгляд, полученные им ранения.

— Ах! — ответил король. — Мне не кажется, что раны мои смертельны, и я думаю, что при надлежащем уходе смогу оправиться от них. Но я испытываю нужду в служителе Божьем, который даст мне отпущение грехов.

— Ну что ж, получи его! — ответил незнакомец и, поднявшись на ноги, вонзил королю кинжал в самое сердце.

Яков III успел лишь воскликнуть «Господи Иисусе!» и тотчас же испустил дух.

Убийца взвалил труп себе на плечи и, выйдя из дома, а затем и из деревни прежде, чем кто-либо мог ему помешать, скрылся из виду, и никто так никогда и не узнал, кто это был и что он сделал с телом короля.

Это произошло 11 июня 1488 года, в тот самый час, когда королевское войско потерпело поражение в битве; Якову III было всего лишь тридцать шесть лет.

Ему наследовал его сын, Яков IV.

IV

Как ни молод был новый король к моменту смерти отца, ему, тем не менее, было понятно, что, выступив против него, хотя и вынужденно, он совершил преступление; и потому, едва достигнув совершеннолетия, он не только мгновенно прекратил все судебные преследования, которые победившая мятежная знать затеяла против предводителей королевской армии, так что попавшего под них храброго Дэвида Линдсея из Брайса — того самого, кто с наилучшими намерениями подарил Якову III скакуна, сыгравшего такую роковую роль в его судьбе, — уже считали погибшим, но и призвал их ко двору и разделил свое благоволение между теми, кто служил ему самому, и теми, кто служил его отцу. Кроме того, желая покарать себя за грех, который его вынудили совершить, он приказал изготовить железный пояс и постоянно носил его на голом теле, каждый год добавляя по одному звену к этому залогу искупления, дабы доказать, что воспоминания о случившейся беде мало того что не стираются из его памяти и души, но и становятся с каждым днем все прочнее.

Новый король был человеком не только храбрым, ловким и сильным, но к тому же еще и настолько щедрым, насколько скупым выказывал себя его отец. Это прекрасная черта характера Якова IV оказала весьма благотворное воздействие на его царствование, ибо, обнаружив в подвалах Эдинбургского замка пресловутую черную казну, а заодно с ней и огромное количество золотой и серебряной столовой посуды, он все эти богатства раздал окружавшим его вельможам, которые разорились, выступая как за него, так и против него, и если и делал при этом различие между ними, то лишь по их заслугам; этим он снискал себе большую любовь среди дворянства и большую популярность среди простого народа.

Единственным пристрастием, которое Яков IV унаследовал от отца, было его увлечение военно-морским флотом; и потому он питал совершенно особое расположение к храброму дворянину по имени Эндрю Вуд, который, избрав свои ремеслом войну на море, приобрел в этом деле столь же великую славу, какую могли заслужить в войне на суше самые кичливые аристократы. Одно из обстоятельств, особенно привязывавших Якова IV к сэру Эндрю Вуду, заключалось в том, что достойный капитан остался несгибаемо верен своему королю и в день сражения при Соши-Берне встал на рейде в устье реки Форт, напротив Бэннок-Берна, неподалеку от того места, где шла битва, и принял на борт своих кораблей многих раненых воинов королевской армии, где по его приказу им с величайшей заботой и благородным бескорыстием перевязывали раны. Какое-то время, пока женщина с мельницы Битонс-Милл не рассказала о том, что произошло с Яковом III, все даже полагали, будто он добрался до кораблей Эндрю Вуда и сумел спастись.

Два года спустя, когда эскадра из пяти английских кораблей вошла в устье Форта и разграбила несколько шотландских торговых судов, сэр Эндрю Вуд устремился вдогонку за ними на двух своих кораблях — ибо никогда не было у него под началом больше, — захватил все пять и в один прекрасный день, когда король находился в Лите, привел ему к утреннему выходу пятерых пленных капитанов. Яков IV тотчас же отправил их к Генриху VII, поручив им сказать английскому королю, что шотландцы умеют сражаться на море не хуже, чем на суше. Разъяренный этой насмешкой, Генрих VII приказал самому храброму своему морскому офицеру, Стивену Буллу, находившемуся тогда в Портсмуте, немедленно выйти в море и наказать Эндрю Вуда за его дерзость. Стивен Булл повиновался и настиг своего соперника у входа в залив Ферт-оф-Форт. Тотчас же завязалось сражение, которое шло с таким ожесточением с обеих сторон, что капитаны, не обращая никакого внимания ни на что другое, позволили приливу снести их корабли от залива Ферт-оф-Форт к заливу Ферт-оф-Тей.

После двенадцатичасового абордажного боя три английских корабля были захвачены, и сэр Эндрю Вуд, как и раньше, привел к королю своих пленников. Яков IV отправил в Лондон английского адмирала и двух его товарищей, наказав им передать английскому королю, что, поскольку никакого ответа от него не пришло, он желает знать, исполнили ли первые посланцы возложенное на них поручение. С этого дня Генрих VII отказался от намерения отомстить грозному Эндрю Вуду, и, поскольку король распорядился построить несколько кораблей, Шотландия начала приобретать определенный вес как морская держава.

Примерно в это же время произошло странное событие, которое и по сей день остается тайной. В 1496 году, во главе небольшого отряда численностью около полутора тысяч солдат, ко двору Якова IV явился красивый молодой человек благородной наружности, лет около двадцати двух, и назвался вторым сыном английского короля Эдуарда IV, герцогом Йоркским, которому якобы удалось ускользнуть от убийц, задушивших его старшего брата. Он с такими подробностями поведал о своем бегстве и о том, как приняла его герцогиня Бургундская, сестра Эдуарда IV, письма которой, кстати говоря, подтверждали его слова, что король Шотландии остался в убеждении, будто все рассказанное этим молодым человеком является правдой; ну а поскольку тот сделал ему замечательные предложения, выполнимые при условии, что он сумеет взойти на трон, Яков IV не колеблясь встал на его сторону. В итоге он оказал гостю почести, подобающие его рангу, и, поскольку тот воспылал любовью к леди Катерине Гордон, дочери графа Хантли, которая слыла самой красивой женщиной в Шотландии и явно готова была ответить на его любовь, попросил у графа ее руки для будущего английского короля и не пожелал, чтобы кто-либо другой, помимо него самого, позаботился о ее приданом.

Когда этот брак был заключен, самозваный герцог Йоркский напомнил Якову IV о его обещании помочь ему отвоевать отцовское наследство и заверил, что, едва они вступят в Англию, все прежние сторонники его отца поднимутся за него. В итоге Яков IV вторгся вместе с ним в Нортумберленд, но, к великой досаде шотландского короля и его подопечного, те воззвания, какие они повсюду распространяли, не произвели ни малейшего действия. Это стало уроком для Якова IV, который, рассудив, что поход в более далекие края бесполезен и даже опасен, призвал претендента на престол вернуться вместе с ним обратно и спокойно жить в Шотландии, где ему будет обеспечено надлежащее положение при дворе. Однако молодой человек, исполненный самонадеянности, как и полагается в его возрасте, отказался и, направившись в Корнуолл, попытался предпринять оттуда новое вторжение в Англию, был схвачен, доставлен в Лондон и предан суду. В ходе судебного процесса выяснилось, что самозваный сын Эдуарда IV был всего-навсего фламандским авантюристом по имени Перкин Уорбек, которого герцогиня Бургундская научила играть роль претендента на престол. Приговоренный к смерти, он был казнен в Тайберне. Но, невзирая на выяснившиеся факты и последовавшую за судом казнь, многие продолжали думать, что несчастный молодой человек и в самом деле был герцогом Йоркским.

Что же касается Катерины Гордон, его жены, красота которой снискала ей в Англии прозвище Белая роза Шотландии, то Генрих VII даровал ей пенсион и отдал ее под особое покровительство королевы, своей супруги.

Между тем Генрих VII, взошедший на обагренный кровью трон и правивший народом, все еще взбудораженным после гражданских войн, нуждался в спокойствии; он стал побуждать Якова IV к перемирию сроком на семь лет, на которое тот дал согласие. Эти первые переговоры повлекли за собой другие, еще более важные. Поскольку Якову IV пришла пора жениться, Генрих VII, у которого была очаровательная дочь, принцесса Маргарита, дал ему понять, что желает не временного перемирия, а прочного мира, не соседского соглашения, а семейного альянса. Предложение было чересчур выгодным, чтобы Яков IV его отверг. Так что союз был заключен, и графу Суррею было поручено сопроводить принцессу Маргариту к ее будущему супругу.

Благодаря этому браку, спустя сто лет, Яков VI Шотландский сделался Яковом I Английским и соединил на своем челе корону Марии Стюарт и корону Елизаветы I.

Король выехал навстречу невесте и встретил ее у аббатства Ньюбатл, примерно в шести милях от Эдинбурга; он сидел верхом на коне, облаченный в великолепный кафтан из шитого золотом малинового бархата, и, будучи превосходным наездником, никогда не пользовавшимся стременами, чтобы сесть в седло, и исполненным изящества, когда в нем находился, с первого взгляда чрезвычайно понравился юной принцессе, которая, со своей стороны, произвела на него глубокое впечатление.

Приблизившись к воротам Эдинбурга, Яков IV, дабы дать своим подданным представление о согласии, которое будет царить между ним и его супругой, решил совершить торжественный въезд в город, восседая вместе с ней на одной лошади; но, поскольку его скакун был мало приучен к двойной ноше, король приказал дворянину из своей свиты сесть у него за спиной, чтобы испробовать, как это пройдет. Однако опыт закончился крайне плачевно для дворянина: не смея держаться за короля, уже через мгновение он был сброшен на землю и при падении вывихнул себе плечо. Король, со своей стороны, весьма порадовался тому, что ему пришло в голову употребить такое средство, дабы проверить послушность своего коня, и, понимая, что не стоит подвергать столь опасному испытанию женщину, коль скоро оно закончилось неудачей для мужчины, сел на иноходца принцессы Маргариты и совершил торжественный въезд в Эдинбург, как и задумал и без всяких происшествий, что было воспринято народом как счастливое предзнаменование.

И действительно, все шло превосходно, пока был жив Генрих VII, и Яков IV пользовался этой передышкой, пытаясь устранить все следы старых междоусобных войн, на протяжении долгих лет опустошавших Шотландию; но, когда его тесть умер, на трон взошел Генрих VIII, и его первый указ, направленный на то, чтобы отказать Якову IV в выплате наследства, которое отец Маргариты, умирая, завещал своей дочери, свидетельствовал о том, что отношениям между шурином и зятем недолго оставаться добрыми.

Людовик XII, чья политика была заинтересована в разрыве между Шотландией и Англией, едва прослышав о причинах зарождающегося разногласия между двумя королевствами, поспешил начать раздавать золото советникам и фаворитам шотландского короля, давая ему знать, что в тот момент, когда Генрих VIII грозит Франции новым нашествием, сам он готов заплатить, не торгуясь, любую цену, какую назначит Яков IV, за союз с Шотландией. Яков IV не взял на себя никаких обязательств, но не мог воздержаться от сопоставления образа действий английского и французского королей, и сравнение это было явно не в пользу Генриха VIII.

Между тем внезапно возник новый источник распрей между соседями. Яков IV, как уже говорилось, значительно усилил свой морской флот, состоявший из шестнадцати военных кораблей, и это не считая «Великого Михаила», который, как утверждали, был крупнейшим из всех когда-либо построенных военных судов. Но вышло так, что, невзирая на эту внушительную силу, король Португалии отказался дать удовлетворение славному шотландскому моряку по имени Джон Бартон, судно которого ограбили в 1476 году португальцы; однако у этого моряка было три сына, и, будучи людьми храбрыми и решительными, они явились к Якову IV и потребовали выдать им, в качестве единственного возмещения за убытки, каперское свидетельство, позволявшее нападать на все португальские суда, какие они могут встретить на своем пути. Яков IV предоставил им такое разрешение, и, снарядив два судна, одно из которых носило название «Лев», а другое — «Дженнет Пирвен», они начали крейсировать в Ла-Манше, причем командование принял на себя старший из братьев, Эндрю Бартон, самый отважный корсар того времени.

Но португальские корабли нечасто встречались в Ла-Манше, куда дела призывали их лишь изредка, так что Эндрю Бартон не возместил бы свои издержки, если бы время от времени не отвлекался на корабли его величества короля Англии, и Яков IV по-отечески закрывал глаза на эти правонарушения. Однако далеко не так обстояло дело с Генрихом VIII, и, поскольку ему было понятно, что от любых жалоб, адресованных его зятю, толку, по всей вероятности, не будет, он решил отомстить за себя собственными силами. В итоге он снарядил два самых мощных военных корабля своего флота, отобрал для них лучшие экипажи, назначил их капитанами сыновей графа Суррея, лорда Томаса Говарда и сэра Эдуарда Говарда, и пустил эти корабли в погоню за Бартоном, приказав доставить его в Лондон живым или мертвым. Молодые люди, обрадованные возможностью выказать свое мужество, взяли в качестве лоцмана капитана торгового судна, накануне ограбленного Бартоном, и, следуя его указаниям, направились к Даунсу, где вдалеке заметили корсара, крейсирующего там с двумя своими кораблями. И тогда, желая обмануть Бартона мирным обликом своих судов, они водрузили на мачты ивовые ветви, как это обычно делали торговые корабли. Как раз таким флагам отдавал предпочтение Бартон, хотя ему раз двадцать доводилось доказывать, что он никоим образом не страшится встречи и с другими флагами; и потому, едва завидев эти купеческие суда, он велел грести к ним изо всех сил, а затем, оказавшись в пределах слышимости, громким голосом приказал им сдаваться. Но в этот момент оба судна внезапно освободились от своего мирного облика, вместо ивовой ветви на мачтах у них взвился королевский флаг Англии, с его леопардами и геральдическими лилиями, и бортовой залп всей артиллерии обоих кораблей смертоносным огнем ответил на брошенный им дерзкий вызов.

И тут Бартону стало ясно, что он имеет дело с дичью посерьезнее, чем ему думалось вначале, и что, рассчитывая поднять лань, он разбудил льва; однако корсар был чересчур умелым охотником, чтобы тревожиться из-за подобной ошибки, и, бросившись на полуют, он начал отдавать приказы и, по своему обыкновению, воодушевлять матросов не только словами, но и поступками, принимая на себя, словно лев, все удары врагов, которым легко было распознать его по превосходной миланской кирасе и золотому свистку, висевшему у него на шее.

Сражение было ужасным: англичане и шотландцы понимали, что сражаются они не на жизнь, а на смерть и что ждать от врага пощады не приходится; и потому те и другие держались с равным мужеством, однако Бартон имел весомое преимущество над противником благодаря механизму собственного изобретения, который состоял из тяжелого бруса, падавшего с высоты рей на вражескую палубу каждый раз, когда англичане пытались идти на абордаж, и приводился в движение одним-единственным человеком, забравшимся на грот-мачту. Вскоре это гибельное устройство причинило такой огромный ущерб судну, которым командовал лорд Томас Говард, что он подозвал некоего Хастлера из графства Йоркшир, слывшего одним из лучших лучников своего времени, и дал ему приказ пристрелить не только того, кто в эту минуту приводил в движение смертоносный механизм, но и всех, кто попытается делать это после него.

Хастлер подтвердил свою славу: первая же пущенная им стрела пронзила грудь матросу, находившемуся на вершине мачты, он раскинул руки и, откинувшись назад, вниз головой рухнул на палубу. Двое других поднялись наверх вслед за ним, и их постигла такая же участь; затем, поскольку никто более не отваживался занять этот роковой пост, Эндрю Бартон бросился к мачте, чтобы в свой черед привести в движение губительный механизм.

— Хастлер! — крикнул лорд Томас Говард лучнику. — Целься точнее, а не то тебе конец! Выбирай: либо шапка, полная золота, либо веревка!

— Милорд, — ответил лучник, — человек может сделать лишь то, что в его силах, а у меня, к несчастью, осталось всего две стрелы. Тем не менее из почтения к вашей милости я постараюсь сделать то, о чем вы просите.

Стоило ему произнести эти слова, и первая стрела, быстрая как молния, со свистом устремилась к цели и притупилась о кирасу Эндрю Бартона, обратившего на этот удар ничуть не больше внимания, чем если бы его попыталась ужалить оса, и продолжившего подниматься к смертоносному механизму; вскоре, подчинившись сильной и умелой руке, тот пришел в движение и с первого же раза повалил пять или шесть матросов на борту корабля лорда Томаса.

— Негодяй! — воскликнул лорд Томас. — Видишь, во что нам обошлась твоя безрукость!

— Дело не в моей безрукости, милорд, — ответил Хастлер. — Вы, ваша милость, могли видеть, что стрела отскочила от его кирасы; будь на нем кольчуга или подлатник, она пронзила бы его насквозь. Но, как говорит пословица, хороший лучник не должен отчаиваться, если у него осталась хоть одна стрела, и сейчас мы постараемся извлечь из этой последней стрелы наибольшую пользу.

Понимая, в какую игру играет, Хастлер принял теперь все меры предосторожности, чтобы добиться успеха: он положил стрелу на лук, удостоверился, что она легла ровно посередине тетивы, широко расставил ноги и, замерев в неподвижности, словно бронзовая статуя, стал медленно и равномерно натягивать тетиву до тех пор, пока не завел ее за голову, а затем, пользуясь моментом, когда Бартон поднял руку, выстрелил. Стрела полетела так быстро, что за ней нельзя было уследить глазами, и по самое оперение вонзилась корсару в подмышку.

— Продолжайте сражаться, ребята! — воскликнул Бартон. — Я ранен, но не убит; схожу только выпью стакан джина и вернусь. Если я задержусь, погибайте, но не сдавайтесь!

Сражение продолжилось с равной яростью с обеих сторон; время от времени из трюма корабля слышался звук золотого свистка Эндрю Бартона, и каждый раз, слыша этот звук, свидетельствовавший о том, что капитан еще жив, команда издавала громкий вопль и ощущала прилив сил. Но затем свисток стал слышаться все слабее и реже; наконец, он затих совсем, и шотландцы поняли, что у них больше нет командира.

И в самом деле, когда после десятичасового боя англичане в конечном счете взяли «Льва» на абордаж, они обнаружили Эндрю Бартона в каюте: отважный капитан лежал мертвым, сжимая свисток губами, чтобы даже его последнее дыхание не ушло впустую.

Питая любовь ко всем, кто был храбр, Яков IV испытал из-за этой смерти такое острое негодование, что послал к Генриху VIII герольда потребовать удовлетворения. Однако Генрих VIII ответил, что он удивлен тем, что его кузен Яков IV проявляет по поводу Эндрю Бартона, который был всего-навсего пиратом, такую озабоченность, как если бы речь шла о капитане королевского военно-морского флота. Возражать не приходилось, ибо это было правдой. Так что Яков IV, сделав вид, что удовлетворен этим ответом, стал дожидаться более подходящего случая для того, чтобы разразиться упреками. И такой случай не замедлил представиться.

Еще в царствование Генриха VII один из офицеров военной свиты Якова IV, по имени сэр Роберт Керр из Фернихерста, фаворит короля, был направлен им в качестве лорда-смотрителя в Среднюю Шотландскую марку. Суровость, с какой он стал действовать сразу же после своего назначения, показалась невыносимой полудикому населению, на которое она была направлена, и три человека из соседней английской области решили его убить. Замысел этот был исполнен во время перемирия между двумя странами; поскольку любые извинения в подобном случае были неприемлемы, Яков IV потребовал от короля Генриха VII выдать ему убийц, дабы он покарал их по своей воле; убийц было трое: Джон Херон, носивший прозвище Бастард, поскольку был незаконнорожденным братом сэра Уильяма Херона из Форда, Стархед и Лилберн. Генрих VII тотчас же дал наместникам английских приграничных областей приказ арестовать всех трех убийц и препроводить их в Эдинбург. Однако схватить удалось лишь Лилберна. Стархед укрылся в Англии, но за ним устроил погоню сын убитого сэра Роберта Керра с двумя своими вассалами; отыскав убийцу, они закололи его, отрезали ему голову, которую один из них, тот, под кем была самая хорошая лошадь, привязал к ленчику седла, и привезли ее в Эдинбург, где, наколотая на пику, она в течение почти целого года была выставлена на всеобщее обозрение. Что же касается Джона Херона Бастарда, то, неотступно преследуемый солдатами, он вбежал в церковь, где был выставлен гроб с покойником. Поскольку тело усопшего никто не охранял, он отнес его в ризницу, спрятал в шкафу под церковными облачениями и, накрывшись погребальным покрывалом, занял место покойника в гробу. Солдаты вошли в церковь, но не обнаружили ни спрятавшегося беглеца, ни спрятанного покойника. Настал час погребения, собрались родственники умершего, священник отслужил молебен, который Джон Херон выслушал не дыша, после чего носильщики взвалили на плечи гроб и, предшествуемые священником и певчими и сопровождаемые друзьями покойного, пересекли всю деревню из одного конца в другой. Наконец, гроб поставили у могилы, но в тот момент, когда подняли погребальное покрывало, чтобы приколотить к гробу крышку, Джон Херон внезапно вскочил на ноги, перепрыгнул через могилу, опрокинув тех, кто стоял рядом, перелез через ограду кладбища, вплавь переправился через небольшую речку и, вспрыгнув на лошадь, которая паслась на лугу, домчался до гор, где и скрылся.

Генрих VII, считавший важным сохранять хорошие отношения с королем Шотландии, арестовал сэра Уильяма Херона из Форда и вместо Джона Херона Бастарда отправил его Якову IV, который заключил несчастного в тюрьму, где тот оставался около шести лет, искупая чужую вину.

Но когда Генрих VIII взошел на трон, жена сэра Уильяма Херона из Форда, одна из самых красивых женщин Англии, бросилась в ноги новому королю и попросила его походатайствовать перед зятем и добиться освобождения ее мужа. Генрих VIII написал письмо шотландскому королю, но Яков IV заявил в ответ лишь одно: «Тож на тож», желая сказать тем самым, что надо лишь послать ему Джона Херона Бастарда и тогда он отпустит Уильяма Херона из Форда. Но то, о чем просил Яков IV, было не во власти самого Генриха VIII, ибо Джон Херон Бастард, совершая время от времени набеги на Шотландию, тотчас же возвращался в горы, где искать его никто и не помышлял.

Вот к такой точке подошли отношения между двумя соседними королями, когда Яков IV вдруг получил послание из Франции. Людовик XII, которому стало известно, что Генрих VIII готовит высадку в Кале, напомнил Якову IV о старинном священном союзе, издавна соединявшем два королевства. Со своей стороны, французская королева, Анна Бретонская, одна из самых красивых принцесс на свете, собственноручно написала письмо Якову IV, послав ему великолепный перстень и позволив принять звание ее рыцаря, но в то же самое время заклиная его продвинуться на три мили вглубь английской территории.

Яков IV любил приключения, словно пэр короля Артура. Послание королевы склонило его к войне, мысль о которой, несомненно, приходила ему в голову уже давно, и, воспользовавшись моментом, когда Генрих VIII находился во Франции, подвергая осаде Теруан, он отправил к нему своего главного герольда с заявлением о начале военных действий и, невзирая на мнение самых мудрых своих советников, решил самолично вторгнуться в Англию.

Война эта казалась всем не только ошибкой, но и безумием. Вначале ей воспротивился даже парламент, но, поскольку Яков IV, пользовавшийся всеобщей любовью, настаивал, парламент в конце концов уступил, и король приказал всем баронам Шотландского королевства сойтись 5 августа текущего года на равнине Боро-Мур, обычном месте сбора шотландских ополчений.

Никогда еще война не затевалась при столь зловещих знамениях, однако Яков IV пренебрегал предвестиями точно так же, как он пренебрег советами; тем не менее они были ясными и страшными. На протяжении нескольких ночей все слышали голос, который раздавался у Рыночного креста в Эдинбурге, хотя там никого не было видно, и требовал, чтобы король и его главные вельможи, чьи имена и титулы назывались, в течение сорока дней явились на суд Царства мертвых. Не желая поверить в то, что ему докладывали по этому поводу, король заявил, что намерен прийти ночью к Рыночному кресту, дабы собственными ушами услышать странный вызов в суд. Однако ему сказали, что делать это незачем и что ему достаточно будет открыть в полночь, когда все в городе стихнет, окно своего дворца, и он услышит то, что желает услышать. И в самом деле, в тот же вечер, в указанный час, Яков IV открыл окно, и, хотя от дворца до Рыночного креста было около полумили, король не упустил ни единого слова из обращенной к нему угрозы, настолько сильным и сверхъестественным был произносивший ее голос.

Но это еще не все: однажды, когда он присутствовал на мессе в церкви города Линлитгоу, какой-то великотелесный старец с длинными золотыми волосами, ниспадавшими ему на плечи, облаченный в лазоревое платье, перехваченное в поясе льняным кушаком, и обутый в сандалии, внезапно появился из-за алтаря и, медленным и чинным шагом подойдя к королю, произнес:

— Яков, я евангелист Иоанн и от имени Девы Марии, питающей к тебе необычайную сердечную привязанность, явился возбранить тебе затевать войну, которую ты замыслил, ибо ни ты, ни те вельможи, что последуют за тобой, с нее не вернутся. Она препоручила мне сказать тебе, что ты чересчур любишь женское общество и именно по этой причине будешь введен в заблуждение и навлечешь на себя позор.

Произнеся эти слова, он исчез так неожиданно, что многие остались при мнении, будто он рассеялся, словно дым, и это на самом деле было небесное видение.

Королева Маргарита, со своей стороны, сделала все, что было в человеческих силах, дабы отговорить мужа от его рокового замысла. Но одной из главных черт характера всех Стюартов было упрямство, а Яков IV обладал этим недостатком в высшей степени. В итоге, поскольку в назначенный день вся его армия была в сборе, он во главе примерно тридцати тысяч человек выступил в поход и 22 августа 1513 года пересек английскую границу вблизи замка Твизелл.

Его первые шаги, казалось, опровергали дурные предвестия: он беспрепятственно взял крепости Норхем и Варк, равно как и замок Форд. Но там, за неимением врагов, его поджидала врагиня, которую он никак не предвидел: то была жена сэра Уильяма Херона из Форда.

Она вышла навстречу Якову IV, поднесла ему ключи от замка и, ни слова не говоря ему о муже, по-прежнему томившемся в тюремном заключении в Шотландии, пригласила его сделать остановку у нее в доме, дабы, по ее словам, она имела честь принять под своим кровом самого рыцарственного из всех здравствующих королей. Графиня была красива, ее голос звучал ласково и обольстительно, а приглашение ее таило в себе нежные обещания.

Яков IV забыл о совете святого Иоанна и, вместо того чтобы продолжить поход и углубиться в самое сердце Англии, задержался подле новоявленной Армиды. Между тем граф Суррей, чьим наставлениям, отвечавшим ее жажде мести, следовала чаровница, набрал огромное войско и с великой поспешностью двинулся вперед, сопровождаемый своим сыном Томасом Говардом, лордом-адмиралом, тем самым, кто захватил корабль Эндрю Бартона. Узнав о его приближении, Яков IV выступил навстречу ему и остановился на Флодденских высотах, показавшихся ему удачной боевой позицией.

Граф Суррей, который был храбрым рыцарем, опасался лишь одного: как бы шотландцы от него не ускользнули. Когда он достиг Вулера, расстояние между двумя армиями составляло уже не более пяти или шесть миль. И тогда он приказал искать повсюду проводника, который за щедрое вознаграждение взялся бы провести в горах английскую армию так, чтобы, обойдя войско Якова IV, она могла бы занять позицию между шотландцами и границей их страны. Спустя час такой проводник явился.

Это был воин, восседавший на прекрасном коне и полностью облаченный в латные доспехи; забрало его было опущено. Он предстал перед Сурреем, спешился и, опустившись на одно колено, предложил графу послужить ему проводником в горах, которые хорошо знал, если тот, со своей стороны, пожелает взять на себя обязательство даровать ему прощение за совершенное им преступление. Граф Суррей ответил, что незнакомец вполне может рассчитывать на его слово, если только речь не идет о государственной измене или оскорблении дамы, то есть о преступлениях, которые, будучи верным слугой короля и учтивым рыцарем, он никогда не простит.

— Упаси Господи! — ответил незнакомец. — Я лишь помог убить одного шотландца.

— Если дело только в этом, — промолвил граф Суррей, — подними забрало, ибо, с Божьей помощью, не пройдет и трех дней, и каждый из нас, надеюсь, вправе будет упрекнуть себя не за одно преступление такого рода.

Рыцарь поднял забрало, и все узнали Джона Херона Бастарда.

В подобный момент это была большая удача. Джон Херон, в течение десяти лет живший на положении изгнанника в этой горной гряде, знал здесь все окольные пути; в тот же вечер он повел английскую армию надежными и неведомыми дорогами, так что на другой день, 9 сентября 1513 года, Яков IV увидел в тылу у себя построенную в боевой порядок армию, с которой ожидал встретиться лицом к лицу.

Оценив этот искусный марш, проделанный в течение ночи, король мгновенно понял, что имеет дело с противником, который лучше его знает дороги в том краю, куда он углубился, и благодаря этому знанию может опередить его армию на два или три дневных перехода, раньше него вступить в Шотландию и предать там все огню и мечу. И потому он дал приказ двинуться на англичан, хотя этот маневр, вынуждавший шотландскую армию покинуть надежную позицию, ставил ее в невыгодное положение.

Едва раздался приказ начать бой, шотландцы, как у них было заведено, подожгли свои шалаши и соломенные подстилки, так что внезапно запылало сильное пламя и, благодаря направлению ветра, все пространство между двумя армиями быстро затянуло дымом. Королю Якову IV тут же пришла в голову мысль воспользоваться этим дымом, напав на англичан в тот момент, когда они менее всего это предполагали бы, и он дал приказ лорду Хьюму, командовавшему левым крылом шотландской армии, немедленно начать наступление и атаковать противника; но по странному совпадению та же самая мысль пришла в голову графу Суррею, который дал приказ своему сыну Эдмунду Говарду, командовавшему правым крылом английской армии, двинуться на шотландцев; в итоге, не видя, что они идут навстречу друг другу, два войска внезапно столкнулись, словно две железные стены. Удар был ужасающим: лорд Хьюм и его горцы врезались в первые ряды английских солдат, и, когда дым рассеялся, штандарт сэра Эдмунда уже был захвачен, а сам он, свалившись с лошади и будучи облачен в тяжелые доспехи, в которых едва мог передвигаться, подвергся великой опасности и неминуемо погиб бы, не приди ему на помощь Джон Херон Бастард во главе отряда изгнанников, поставленных, как и он, вне закона. При виде этого сэр Томас Дакр, командовавший английской конницей, столь успешно атаковал победителей, ворвавшись в их ряды, что теперь уже они, с одного фланга атакованные изгнанниками, с другого — сэром Томасом Дакром, а спереди теснимые сэром Эдмундом Говардом, которому не терпелось отомстить за свою недавнюю неудачу, в свой черед должны были отступить.

Одновременно лорд Томас Говард, под чьим начальством находился второй отряд правого крыла английской армии, бросился на вторую колонну шотландцев, которой командовали Кроуфорд и Монтроз, и, благодаря какому-то неслыханному везению, тот и другой были убиты в первом же столкновении; оставшись без командиров, солдаты смешали ряды и начали отступление, уже через несколько шагов обратившееся в беспорядочное бегство.

Пока эти события происходили на левом фланге и в центре, отряд горцев под командованием графов Леннокса и Аргайла оказался под настолько плотным градом стрел, которыми издалека осыпали их английские лучники, что шотландцы решили выбить англичан с их позиций и, предпочитая идти навстречу опасности, а не ждать ее, устремились с вершины холма к его подножию, невзирая на крики французского посла, сеньора де Ла Мота, который пешим, с мечом в руках, находился в их рядах и, увидев, наконец, что не может удержать их, бросился вслед за ними. Но, едва оказавшись у подножия холма, они были атакованы с флангов и с тыла бойцами из Чешира и Ланкашира, находившимися под командованием сэра Эдварда Стэнли, и почти все изрублены в куски.

Но оставалась еще центральная колонна, где находился король, который, сойдя с коня и окруженный лучшими рыцарями, пешими, как и он, и покрытыми такими безукоризненными латами, что стрелы, натыкавшиеся на эту броню, производили действие не большее, чем град, стучащий по крыше, устремился вперед, опрокидывая все, что оказывалось на его пути; в итоге, спустившись к подножию холма, он столкнулся с отрядом графа Суррея и, словно железный клин, врезался во вражеские ряды на глубину, вдвое превышавшую длину древка его штандарта. И поскольку на подходе был резерв Ботвелла, король уже было подумал, что победа на его стороне, как вдруг сэр Эдвард Стэнли, только что разгромивший горцев, заметил, что сделал всего лишь полдела, и ринулся на колонну короля, атаковав ее с одного фланга, в то время как лорд Томас Говард, обративший в бегство отряд Кроуфорда и Монтроза, атаковал ее с другого фланга. В эту минуту лорду Хьюму, который, будучи атакован с трех сторон, держался изо всех сил, доложили, что король находится в опасности и нуждается в его помощи; на это лорд Хьюм ответил, что в подобном сражении каждому приходится биться за себя, не заботясь о других.

Тем временем в атаку пошел Ботвелл со своим резервом; но резерв этот был чересчур незначительным для того, чтобы вызволить короля, и все, что он мог сделать, это сплотиться вокруг него, тем самым увеличив число его защитников. Страшный бой сосредоточился на ограниченном пространстве, где находился Яков IV и его рыцари, которые встали в круг и, выставив вперед копья и не сходя с места, не делая ни единого шага ни вперед, ни назад, сражались с величайшей отвагой и яростью. Наконец, видя, что ему не одолеть этот священный отряд, граф Суррей приказал двинуть вперед английских солдат, вооруженных алебардами, у которых древко было длиннее, чем у копий; в итоге, поскольку шотландцы уже не могли пускать в ход ни мечи, ни стрелы, враги наносили удары, не получая их сами. Причиняя таким образом чудовищные ранения противникам, они мало-помалу и неспешно уничтожили этот отряд дворян, который погиб почти целиком, но не сдался и не покинул короля. Что до Якова IV, то, дважды раненный стрелами, он в конце концов был повален на землю ударом алебарды, оказавшимся смертельным; а поскольку произошло это в тот момент, когда уже спустилась ночь, никто не заметил, что он упал, и бой продолжался до тех пор, пока шотландцы, видя, что их осталось всего лишь несколько сотен, не воспользовались наступившей темнотой, чтобы отступить, оставив на поле битвы короля, двух епископов, двух аббатов с правом носить митру, двенадцать графов, тринадцать лордов и пять старших сыновей пэров. Что же касается убитых рядовых дворян, то число их не поддается счету.

Обстоятельства смерти короля Якова IV способствовали тому, что шотландцы долгое время отрицали его гибель в этом сражении: одни говорили, что он покинул королевство и предпринял долгое паломничество, совершить которое дал зарок еще в юности; другие уверяли, что в тот момент, когда спустились сумерки, четыре рослых всадника верхом на черных лошадях, облаченные в черные доспехи и держащие на конце копий соломенные жгуты, дабы, подняв их в пылу боя, узнавать друг друга, посадили короля на пятую черную лошадь, которую вели в поводу, и увезли его с собой, после чего исчезли из виду по другую сторону Туида, переправившись через него вброд. Так что на протяжении двадцати лет все в Шотландии ждали возвращения короля Якова IV, но он так и не вернулся.

«Дело в том, — говорит Вальтер Скотт, — что тело короля было найдено на поле битвы лордом Дакром, который привез его в Берик и предъявил графу Суррею. Оба они чересчур хорошо знали Якова IV в лицо, чтобы ошибиться. К тому же его опознали находившиеся при нем фавориты, сэр Уильям Скотт и сэр Джон Форман, которые разрыдались при виде мертвого тела.

Участь этих бренных останков, — добавляет прославленный романист, — была одновременно причудливой и оскорбительной. Они не только не были похоронены в освященной земле, но и вообще не удостоились могилы, ибо папа, в то время состоявший в союзе с Англией, направленном против Франции, отлучил Якова IV от Церкви, так что ни один священник не осмелился произнести над ним заупокойную могилу. В итоге тело одного из самых могущественных христианских королей было набальзамировано и отправлено в Шинский монастырь в графстве Суррей. Там оно оставалось вплоть до Реформации, когда монастырь перешел в руки герцога Саффолка; начиная с этого времени набальзамированное тело, завернутое в свинцовый лист, перетаскивали из одного помещения в другое, словно старый и ненужный предмет мебели. Историк Стоу видел его на каком-то чердаке, брошенным среди гнилых досок, свинцовых обрезков и другого мусора. "Какие-то досужие мастеровые, — сообщает тот же писатель, — ради глупой забавы отпилили ему голову, и некто Ланселот Янг, витражный мастер королевы Елизаветы, уловив исходивший от этой головы сладкий аромат, обязанный, несомненно, благовониям, которые использовались при бальзамировании тела, принес ее домой и полгода хранил у себя; по прошествии этого времени он отдал ее ризничему церкви святого Михаила на Вуд-стрит, который, в свой черед пресытившись этим запахом, в конечном счете бросил ее в общий оссуарий"».^[47]

Так закончил свои дни Яков IV, смерть которого погрузила в траур и печаль всю Шотландию, ибо со времен доброго короля Роберта Брюса ни один монарх не пользовался в стране подобной популярностью.

Он оставил после себя двухлетнего сына.

V

Когда весть о поражении при Флоддене дошла до Эдинбурга и помощникам мэра, назначенным исполнять обязанности градоначальника, бальи и других магистратов, которые, последовав за королем и его армией, почти все погибли, стало известно о чудовищных подробностях этого поражения, они тотчас же решили перевести столицу на оборонное положение, вполне уверенные, да и опыт им это подсказывал, что провинции сумеют защитить себя сами. И посему они обнародовали воззвание, составленное с чисто античной простотой и решительностью. Вот оно:

«Принимая во внимание, что до нас дошли вести, еще недостоверные, правда, о несчастье, постигшем короля и его армию, мы советуем, а в случае надобности строжайшим образом приказываем всем горожанам держать наготове оружие и быть готовыми собраться по первому удару колокола, дабы отразить любого врага, который попытается напасть на город. Одновременно сим запрещается всем женщинам низкого сословия и всевозможным бродягам появляться на улицах, крича и плача; в то же время сим призываем добропорядочных женщин отправиться в церкви, дабы молиться там Господу за короля и всех наших родичей, друзей и земляков, состоящих в королевском войске».

Известия о том, как готовились встретить его в Эдинбурге, дошли до графа Суррея, а поскольку это был военачальник осмотрительный, осведомленный об опыте прошлого и хорошо знавший, что вторгаются в Шотландию всегда огромными армиями, а вот покидают ее мелкими отрядами, он остановился, вместо того чтобы развивать свои успехи, и, против всякого ожидания, выказал расположенность начать переговоры с побежденными. Впрочем, вполне вероятно, что этому проявлению мягкости с его стороны в значительной степени посодействовала Маргарита, вдова Якова IV и сестра Генриха VIII. Как бы то ни было и с какой бы стороны его ни призвали, ангел мира все же спустился с небес, и два соседних государства вновь сделались союзниками, как это было до сражения при Флоддене.

Маргарита была назначена регентшей Шотландии и опекуншей малолетнего короля, которому, как мы уже сказали, было всего два года. Но, едва став свободной в своих действиях, она своими ошибками поставила под угрозу то драгоценное спокойствие, какого ей удалось добиться своими мольбами. Молодая и красивая, она воспылала любовью к молодому и красивому кавалеру и вышла за него замуж с поспешностью, ставшей роковой не только для ее доброго имени, но и для всей Шотландии. Этим счастливцем был граф Ангус, внук старого Дугласа Привяжи-Коту-Колокольчик, который,потеряв в губительной битве при Флоддене двух сыновей, оставил ему свое имя, самое прославленное во всей Шотландии, и свое богатство, самое значительное во всей стране.

Такой выбор вызвал зависть у всех прочих вельмож, а особенно у графа Аррана, главы могущественного семейства Гамильтонов. И, как это всегда происходило в подобных обстоятельствах, все дворяне, какие только были в Шотландии, приняли одну или другую сторону: одни встали под знамена Гамильтонов, другие — под знамена Дугласов. Последовавшие за этим три или четыре года, которые ознаменовались разного рода бедами в обоих семействах и в течение которых королева Маргарита то уступала регентскую власть, то вновь обретала ее, то удалялась в Англию, то возвращалась в Шотландию, лишь усилили их взаимную ненависть, сделавшуюся настолько смертельной, что 30 апреля 1520 года, когда оба клана собрались в Эдинбурге на открытии заседаний парламента, все были убеждены, что эта встреча приведет к какому-нибудь кровопролитному столкновению. И в самом деле, в тот же день обе группировки сошлись с оружием в руках, и Гамильтоны оказались до такой степени сокрушены своими врагами, что почти все исчезли из города, а стычку эту назвали выметанием сора с мостовой.

Между тем брак королевы с графом Ангусом не был счастливым, и поскольку, путем ходатайств, ей удалось добиться от римского папы грамоты, разрешавшей ей развод, она уведомила об этом своего мужа, который, потеряв таким образом все права на регентство, в определенном смысле сделался посторонним для королевы. Так что она снова получила власть и первым делом приблизила к себе Гамильтонов, тут же решивших, что они вот-вот обретут прежний фавор, как вдруг вторая ошибка, совершенная Маргаритой, ввергла ее точно в такое же затруднение, из которого она только что вышла, и вновь нанесла ущерб ее доброму имени. Маргарита вышла замуж в третий раз: ее новым супругом стал Генри Стюарт, второй сын лорда Эйвондейла, молодой человек без всякого влияния и положения в обществе. Ангус воспользовался этим обстоятельством и, снова взяв в свои руки регентскую власть, которую никто у него и не оспаривал, отнял юного короля у его матери-королевы и возложил на себя обязанности его опекуна и заботы о его воспитании.

Яков V, разлученный с матерью, когда ему было десять лет, то есть в возрасте, когда он был уже достаточно разумен для того, чтобы сохранять свои первые привязанности и удерживать в памяти свои первые воспоминания, ненавидел Ангуса и, оказавшись в этом новом положении, чувствовал себя глубоко несчастным. По мере того как он взрослел, подобные чувства лишь усиливались, так что в четырнадцать лет этот надзор, чуть ли не плен, стал для него невыносимым. Впрочем, Ангусу удалось сделать его настолько совершенным кавалером, что с ним не мог сравниться ни один молодой человек в Шотландии; король был превосходно образован и отличался во всех телесных упражнениях, питая к ним подлинную страсть; он был ловок в стрельбе и фехтовании, увлекался охотой и слыл таким же умелым наездником, как его отец-король, который, садясь в седло, никогда не пользовался стременами и из всех видов лошадиного бега признавал лишь галоп.

Поскольку отношение юного короля к Дугласам было известно, их враги предприняли две попытки вырвать Якова V из рук его тюремщиков: одну осуществил лорд Баклю, обвиненный в государственной измене, другую — граф Леннокс, заплативший за это своей жизнью; после провала двух этих попыток власть графа Ангуса казалась настолько упрочившейся, что никто более не осмеливался бороться против него. Так что юный король оставался в одиночестве и был предоставлен самому себе; но, поскольку характер у него был авантюрный и решительный, Яков V не отчаивался, полагая, что находится в том возрасте, когда следует опираться на собственные силы. И в самом деле, он только что вступил в пятнадцатый год своей жизни. В голове у него сложился замысел, и он тотчас же начал подготовку к его осуществлению.

В итоге, как только ему в очередной раз нанесла визит мать, а посещала она его дважды в год, он обратился к ней с просьбой, никак это не поясняя, уступить ему замок Стерлинг, принадлежавший ей на правах вдовьей доли наследства, и поставить там комендантом надежного человека, преданности и храбрости которого можно было бы доверять, дабы, в какой бы час дня или ночи он, король, туда ни явился, дверь ему была бы открыта. Маргарита, заинтересованная, как никто другой, в том, чтобы Яков V обрел свободу, пообещала сыну все, чего он хотел, и по возвращении в Эдинбург немедленно исполнила то, что обещала.

Между тем Яков V, который хорошо знал, подвергаясь ему на протяжении пяти лет, особенности надзора со стороны Дугласов, начал мало-помалу приближать к себе графа Ангуса, их главу, как если бы, смирившись со своей участью, предпочел быть со своими стражниками в хороших отношениях, а не в распре. Однако Дугласы, хотя и обрадованные такой перемене, нисколько не ослабили бдительность; напротив, опасаясь, что за этим дружелюбием таится какая-то хитрость, они поместили подле пленника одного из своих приверженцев по имени Джеймс Дуглас из Паркхеда, вызывавшего у них тем большее доверие, что он принадлежал к их семье, и командовавшего сотней стражников, которые под видом того, что они составляют почетный караул юного короля, а на самом деле для того, чтобы надзирать за ним, обязаны были неотлучно находиться при нем как в поездках, так и в замке. Помимо этого, граф Ангус, его брат Джордж Дуглас и его дядя Арчибалд Дуглас из Килспинди никогда не покидали одновременно замок Фолкленд, королевскую резиденцию, расположенную среди лесов и болот, которые изобиловали дичью и где Яков V мог сколько угодно развлекаться ружейной и соколиной охотой, но всегда, само собой разумеется, под надзором прежде всего одного из братьев или их дяди, а затем Паркхеда и его сотни стражников.

Но однажды, в силу стечения обстоятельств, случилось так, что граф Ангус покинул двор и отбыл в Лотиан, чтобы покончить там с каким-то неотложным делом; Арчибалд Дуглас направился в Данди, чтобы повидаться с дамой, к которой он питал большую любовь, а Джордж Дуглас уехал в Сент-Эндрюс, чтобы взыскать там какой-то платеж, и юный король остался в замке наедине с Паркхедом и его стражниками.

Король рассудил, что настал благоприятный момент, и, призвав Паркхеда, приказал ему быть наутро готовым устроить большую псовую охоту. Паркхед, ничего не подозревая, сделал соответствующие распоряжения, а когда около девяти часов вечера пришел за приказами к юному королю и застал его в постели, Яков V попросил разбудить его на рассвете; Паркхед пообещал сделать это и удалился.

Едва дверь за ним закрылась, Яков V, продолжая прислушиваться к удалявшимся шагам, тихим голосом позвал Джона Харта, своего доверенного пажа, который лежал в соседней комнате и, полагая, что король уже приготовился ко сну, вошел полуодетым.

— Джокки, — обратился к нему государь, — ты меня любишь?

— Больше всех на свете, даже больше моих братьев, больше моей матери.

— Отлично; хочешь оказать мне услугу?

— Даже с риском для жизни.

— Тогда слушай.

Джон подошел ближе.

— Спустись в конюшню, вели конюху Дику вручить тебе сверток, который он приготовил для меня, и прикажи ему ждать нас у «Терновника» с тремя оседланными и взнузданными лошадьми, а главное, скажи ему, чтобы он оставил ворота конюшни открытыми, когда уйдет.

Джон тотчас же понял, о чем идет речь, и, бросившись к ногам короля, поцеловал ему руку, после чего поспешно спустился вниз по черной лестнице и направился в конюшню. Дик, подкупленный за месяц перед тем и днем получивший от Якова V пароль, вручил Джону два полных ливрейных наряда, а затем тотчас же оседлал трех лошадей, сел на одну из них, с минуту поболтал с часовым, сказав ему, что собирается поместить подставу в шести милях от замка, чтобы лошади не уставали с утра, и попросил его указать двум другим конюхам, которые появятся следом за ним, дорогу, по которой он поехал.

Тем временем король и Джон облачились в ливреи и благодаря этому без помех спустились по черной лестнице, поскольку никто на обратил на них внимания. Когда они подошли к воротам, часовой, вместо того чтобы преградить беглецам путь, сам указал им, как и обещал Дику, дорогу, по которой следовало идти, чтобы догнать его, так что молодые люди беспрепятственно вышли наружу.

В полумиле от замка они наткнулись на Дика, который поджидал их. Все трое тотчас же вскочили на лошадей, а поскольку это были три лучшие лошади из всей конюшни, проделали почти тридцать миль за три часа и на рассвете подъехали к Стерлингскому мосту. Яков V назвался и, преодолев мост, приказал закрыть за ними мостовые ворота. Затем, наконец, он прибыл в замок Стерлинг, где его с великой радостью встретил комендант. Разбитый усталостью, Яков V тотчас же расположился спать, но, при всей своей усталости, не мог уснуть до тех пор, пока не спрятал все ключи от замка у себя под подушкой, настолько его страшила мысль снова попасть в руки Дугласов.

Спустя час после отъезда короля сэр Джордж Дуглас вернулся из Сент-Эндрюса и поинтересовался, не произошло ли чего-нибудь нового за время его отсутствия.

Поскольку никто в замке не знал о побеге Якова V, стражники ответили, что король уже лег и, вероятно, спит, ибо намеревался рано утром отправиться на охоту.

Успокоившись, сэр Джордж Дуглас удалился в свою комнату, лег в постель и, утомленный длинной дорогой, вскоре уснул.

На другое утро, еще не проснувшись, он вдруг услышал стук в дверь.

— Кто там? — спросил Дуглас.

— Питер Кармайкл, бальи Абернети, — ответил тот, кто стоял за дверью.

— Что вам угодно?

— Вы знаете, где в эту минуту находится король?

— Он в своей спальне и, наверное, еще спит.

— Вы заблуждаетесь, ибо я повстречался с ним этой ночью на дороге в Стерлинг и при свете луны узнал его.

Сэр Джордж Дуглас вскочил с кровати и, не одеваясь, кинулся к спальне короля; но тщетно он звал и стучал в дверь: никто не откликался; наконец, потеряв терпение, он ногой вышиб дверь. Кровать была пуста, и в комнате никого не было.

Дуглас бросился вниз с криком:

— Измена! Измена! Король уехал!

Тотчас же послав гонца к брату, графу Ангусу, он взобрался на лошадь и со всеми солдатами, каких ему удалось собрать, бросился в погоню за королем. Однако на дороге в Стерлинг сэр Джордж Дуглас и его приверженцы столкнулись с герольдом, который поджидал их и, завидев, громогласно крикнул им, что всякий человек по имени Дуглас, оказавшийся ближе двенадцати миль от замка Стерлинг, будет считаться виновным в государственной измене и соответствующим образом наказан. Невзирая на прозвучавшее воззвание, сэр Джордж Дуглас уже готов был силой проложить себе путь, но в этот момент появился граф Ангус, который в качестве главы семьи принял на себя командование отрядом и вместе с ним удалился в Линлитгоу.

Дабы оправдать свое решение, король, собрав перед тем вокруг себя всех врагов Дугласов и предоставив каждому из них то положение, какого они были лишены в течение столь долгого времени, открыл заседания парламента и обвинил своих надзирателей в измене, заявив, что все то время, пока ему пришлось находиться в их власти, он не был уверен в безопасности своей жизни. В итоге граф Ангус и вся его семья были объявлены виновными в государственной измене и изгнаны из страны вместе со всеми своими родичами и друзьями.

Имя Дугласов было настолько ненавистно королю, что, изгоняя их из Шотландии, он не сделал исключения даже для Арчибалда Дугласа из Килспинди, хотя на протяжении всего времени своего заточения явно питал к нему глубокую привязанность и, принимая во внимание силу, мужество и военную сноровку этого человека, всегда называл его своим Грейстилом, по имени героя популярной тогда поэмы, обладавшего всеми подобными качествами.

Так что Арчибалд был изгнан наравне с другими, но после нескольких лет, проведенных в Англии, его охватила тоска по родине, и он решил, чем бы это для него ни кончилось, вернуться в Шотландию и предстать перед королем, в надежде, что Яков V вспомнит о прежней дружбе. В итоге старик переодетым пересек границу, но, прибыв в Эдинбург, облачился в платье, которое обычно носил и в котором его привык видеть король, однако надел под рубаху и камзол кольчугу, непробиваемую для кинжала, ибо опасался, что еще до встречи с Яковом V может столкнуться с каким-нибудь врагом, и тот, узнав его и помня, что он находится вне закона, без всяких угрызений совести убьет его. И вот однажды, когда король охотился в заповеднике близ замка Стерлинг, сэр Арчибалд Дуглас сел у дороги, по которой должна была проехать охотничья кавалькада, и стал ждать.

Ближе к вечеру король, наконец, появился и, еще издали разглядев старика, воскликнул:

— Гляньте-ка, да ведь это мой Грейстил, Арчибалд Дуглас!

Но это было единственное воспоминание, которое сумел вызвать у него несчастный изгнанник. Увидев короля, Дуглас встал. Заметив это движение, Яков V пустил лошадь в галоп. Арчибалд, который, несмотря на свой немалый возраст, был еще крепче многих, побежал бок о бок с королем и, одновременно с ним достигнув ворот замка, без сил упал у порога. Яков V заставил свою лошадь перескочить через тело Дугласа и продолжил путь к крыльцу, не обратив на старика ни малейшего внимания. И тогда Дуглас, находясь на пределе своих сил, попросил немного вина, но никто из слуг не осмелился подать ему то, в чем он так нуждался, ибо все знали, какую ненависть питал король к тем, кто носил это имя.

Год спустя старый воитель умер в печали, ибо, вновь обретя родину, не сумел вновь обрести милость короля.

Эта суровость нрава, присущая Якову V, доходила у него до жестокости. Особенно безжалостным он выказывал себя в отношении грабителей, промышлявших на границах королевства; лорды и графы были заключены под стражу, главари банд повешены, и на границах, прежде находившихся в состоянии постоянного разбоя, впервые стало до такой степени безопасно, что начали говорить, будто с тех пор, как король Яков V совершил поездку по пограничным областям, для охраны коров достаточно кустарника.

VI

Покончив с казнями, Яков V мог предаться одной из своих любимейших прихотей, а именно, переодетым разъезжать по стране, как позднее это делал Генрих IV, тот из наших королей, на кого он был более всего похож. И потому шотландские хроники пестрят забавными и в большей или меньшей степени выдуманными историями, которые почти все проистекают из этой любви к инкогнито; среди них, удивительное дело, есть и история, воспроизводящая анекдот о крестьянине, который подъезжает к охотничьему домику, сидя за спиной у Беарнца, ибо все подробности в них похожи, вплоть до ответа этого простака: «Черт побери, видать, король либо вы, либо я, ведь только у нас двоих здесь голова непокрыта!»

Яков V имел привычку называть себя во время подобных прогулок вымышленным именем, известным лишь его ближайшему окружению, и приказывал именовать его йоменом из Балленгиха.^[48] И вот однажды, когда король устроил ружейную охоту, он и его свита убили достаточно большое количество кабанов, оленей и ланей, в расчете, как и полагается настоящим охотникам, пустить их себе на ужин, и около трех часов пополудни вернулись в Стерлинг, дав слугам приказ как можно скорее доставить охотничьи трофеи на кухню замка. К несчастью, телеги, груженные добычей, должны были проехать у ворот замка Арнприор, принадлежавшего Бьюкенену, который, принимая в тот день несколько своих друзей, оказался куда в большем затруднении, чем король Яков V, ибо не знал, чем накормить гостей. Видя, что под окнами у него везут такую превосходную дичину, Бьюкенен рассудил, что сам Господь посылает ему этот нежданный подарок, чтобы вывести его из затруднения, и, вместе со своими гостями спустившись вниз, перегородил дорогу доезжачим. Бедняги тщетно пытались втолковать ему, что дичь эта принадлежит королю Якову V: в ответ Бьюкенен заявил, что если Яков король в Шотландии, то он, Бьюкенен, король в Киппене. Название Киппен носил округ, в котором находился его замок Анприор, так что возразить на это было нечего. И потому, рассудив, что всякие ответы будут бесполезны, конвойные смирились с необходимостью оставить дичь и поспешно возвратились в Стерлинг, дабы известить короля о неожиданном происшествии, оставившем его без ужина.

Яков V, у которого, на беду, в тот день разыгрался аппетит, понял, что из-за пропажи самой вкусной части провизии он отужинает крайне скверно, если останется в Стерлинге, и потому приказал привести ему коня, а затем, призвав гостей удовлетвориться тем, что им будет подано на ужин, и оставив их в замке, стрелой помчался к замку Анприор и прибыл туда в тот момент, когда гости Бьюкенена садились за стол. Но, поскольку Бьюкенен не любил, когда его беспокоили в часы трапезы, король обнаружил стоявшего у дверей горца весьма свирепой наружности и с секирой на плече, который отказался впустить его внутрь. В ответ Яков V заявил придвернику, что вовсе не настаивает, чтобы тот нарушил полученные указания, впустив его в замок, а лишь просит передать хозяину, что йомен из Балленгиха явился с просьбой позволить ему отужинать с королем Киппена. Бьюкенен, не знавший никакого йомена с подобным именем, тотчас же поднялся из-за стола, пообещав своим гостям так отдубасить негодяя, явившегося в столь неподходящий момент, что и собаки в замке взвоют. С этими словами он поднялся из-за стола, взял в руки охотничий хлыст и стал спускаться вниз, чтобы исполнить обещание, к соблюдению которого, как все понимали, в подобных обстоятельствах ему предстояло отнестись как нельзя более добросовестно. Однако на середине лестницы он замер в изумлении, увидев внизу короля, в ожидании стоявшего у дверного порога. Бросив хлыст, Бьюкенен кинулся в ноги Якову V, умоляя простить за дерзость и отдавая себя на его милость, дабы понести любое наказание, какое тому будет угодно на него наложить.

Яков V поднял его, смеясь и говоря, что между королями подобное смирение непозволительно и что, лишившись ужина из-за пропажи дичины, он без всяких церемоний пришел к нему просить для себя долю его яств. Бьюкенена, осведомленного о суровости, которую Яков V во многих обстоятельствах вменял себе в обязанность, лишь наполовину успокоил благожелательный вид его собрата по королевской власти. Тем не менее он сопроводил его в пиршественный зал, обнажив голову и держа в руке факел, затем усадил на почетное место и хотел было остаться у него за спиной, чтобы подавать ему кушанья, но король потребовал, чтобы хозяин замка сел за стол, и, подавая пример веселости и здорового аппетита, смеялся и ел так, как ему уже давно не случалось, о чем и сказал за десертом.

Бьюкенен отделался лишь испугом, и с этого дня его называли не иначе как король Киппена.

До Якова V дошли разговоры, будто было замечено, что отдельные реки в определенных местностях Шотландии, особенно в Клайдсдейле, несут частицы золота; сделав из этого вывод, что в тех краях имеются золотоносные руды, он выписал из Германии горных инженеров и дал им приказ провести разведку земель. В итоге там действительно была обнаружена жила чрезвычайно чистого золота, из которого Яков V приказал чеканить монеты с его изображением, получившие название боннет, поскольку король был представлен на них с боннетом на голове. Месторождения эти успешно разрабатывались, и однажды Яков V пригласил послов Франции, Испании и Португалии принять участие в большой охоте в той части Клайдсдейла, где находились золотые прииски, но заранее предупредил своих будущих гостей, что им придется удовольствоваться дичью, обитающей в тамошних лесах, и плодами тамошних земель. Послы, понимая, насколько трудно было бы раздобыть иную провизию в столь удаленном от столицы краю, заранее извинили короля за подобное дикарское гостеприимство и, поскольку места те изобиловали дичью, с великим удовольствием приняли исходившее от него приглашение. Весь день достославные гости охотились, предводимые королем, и с удовольствием видели, что в самой важной части предстоящего обеда, то есть дичине, недостатка не будет; но, принимая во внимание положение здешних земель, покрытых лишь лесами, вересковыми зарослями и болотами, они задавались вопросом, что за плоды может приносить подобная почва. Эти сомнения длились на протяжении всего обеда, на который подавались блюда исключительно из дичи, как и предупреждал король; затем, когда настало время десерта, перед каждым гостем поставили накрытую тарелку; все стали удивленно переглядываться, и тогда король посоветовал им открыть тарелки. Они подчинились совету и обнаружили, что тарелки заполнены золотыми боннетами. Помолчав с минуту, король стал приносить извинения за бесплодность здешних земель, не позволившую ему предложить своим достославным гостям иных плодов, кроме тех, что были добыты на его приисках. Десерт этот, хотя и не отличавшийся разнообразием, был чрезвычайно высоко оценен теми, кому его предложили.

Подобное расточительное гостеприимство являлось одной из характерных примет той эпохи. Спустя какое-то время после пиршества, устроенного Яковом V в Клайдсдейле, он вместе с папским легатом был в свой черед приглашен графом Атоллом провести три дня в его имении. Король принял приглашение и в сопровождении посланца Святого престола отправился в путь. Они вместе ехали по направлению к замку графа, как вдруг слуги, выставленные на дороге, приблизились к королю и почтительно пригласили его следовать за ними, ибо граф Атолл временно сменил место своего пребывания. Король, догадываясь, что за этим таится какой-то сюрприз, никоим образом не стал возражать и вскоре увидел совершенно неизвестный ему бревенчатый дворец, высившийся посреди огромного зеленого луга, позади которого раскинулся довольно обширный лес. В этом построенном наскоро дворце, с башнями по бокам, насчитывалось сто комнат, и все они были убраны самыми красивыми и самыми диковинными цветами. Кроме того, он был обнесен рвом с проточной водой, где плавали прекраснейшие озерные рыбы, в то время как в лесу, примыкавшем к дворцу и огороженном решетчатым забором, прятались лани, косули и олени, которых там было без счету. Три дня длилось это празднество, роскошество которого было достойно принца из «Тысячи и одной ночи»; затем, вечером третьего дня, когда Яков V, восхищенный приемом, который был ему устроен, сел на коня и собрался вернуться вместе с легатом в Стерлинг, граф Атолл взял факел и, дабы осветить королю путь, поджег дворец, сгоревший вместе со всей своей обстановкой.

Так что жизнь Якова V протекала среди удивительных приключений и роскошных празднеств, и его царствование, начавшееся в злосчастный час, обещало завершиться благополучно, как вдруг речь, произнесенная человеком, который родился в другой части света, внезапно изменила облик Европы: появился Лютер, и Реформация, родившаяся в Германии, перешагнула через море и из Англии проникла в Шотландию.

Одним из первых государей, присоединившихся к Реформации, стал Генрих VIII. Не сумев добиться от папы, опасавшегося сделаться врагом Карла V, разрешения на расторжение своего брака с Екатериной Арагонской, он поспешно ухватился за эту возможность избавиться от папского цензорства. Но этим дело не кончилось: как и все обращенные в новую веру, он был охвачен манией обращать в эту веру других. И потому он предложил Якову V, который приходился ему племянником, руку своей дочери Марии и титул герцога Йоркского, если он согласится исповедовать реформированную религию и сделает ее в Шотландии государственным культом.

Уверяют, что какое-то время Яков V колебался между своей старой верой и новой религией, но вскоре, приняв в рассуждение, что вся высокая просвещенность сосредоточена в духовенстве и что в вопросах государственного управления оно ему куда полезнее, чем невежественная и исполненная высокомерия знать, которую ему с таким трудом удалось обуздать, он вежливо отверг предложение Генриха VIII и предоставил архиепископу Битону и его племяннику Дэвиду Битону, своим ближайшим советникам, еще больше власти, чем у них было прежде. Затем он занялся своей женитьбой и, обратив взор в сторону Франции, получил вначале руку Мадлен Французской, дочери короля Франциска I, умершей через сорок дней после свадьбы, а затем руку Марии де Гиз, дочери герцога де Гиза, чей род был известен во всей Европе не только своей верностью католической религии, но и фанатичным преклонением перед ее догматами.

Тем не менее пример монарха вовсе не был законом для его подданных. Некоторые шотландские богословы, учившиеся в материковой Европе, восприняли реформу Кальвина; они вернулись на родину, исполненные горячности новообращенных, и, привезя с собой экземпляры Священного писания, изданные для верующих нового обряда, открыто сделались его проповедниками и в своих проповедях стали растолковывать спорные вопросы, возникшие между протестантами и католиками латинского обряда.

Тотчас же вспыхнули религиозные распри, и присущие королю жестокость и беспощадность, словно дремавшие во время долгого мира, пробудились с началом этой войны. Джанет Дуглас, сестра изгнанного графа Ангуса, обвиненная в колдовстве, была сожжена заживо, а сэр Джеймс Гамильтон из Драффана, по прозванию Бастард из Аррана, заподозренный в государственной измене, был казнен, хотя его вина даже не была доказана. Две эти казни возмутили всю знать, и так уже досадовавшую на предпочтение, которое Яков V отдавал священникам в вопросах государственного управления, и начиная с этого момента королю уже было не до празднеств, не до охот и не до путешествий инкогнито.

Тем временем Генрих VIII с такой великой настойчивостью по-прежнему убеждал своего племянника принять реформированную веру, что Яков V не мог, без риска порвать с ним окончательно, отказаться от встречи, которую дядя назначил ему в городе Йорке, где между двумя монархами должен был обсуждаться этот краеугольный вопрос. Однако советники шотландского короля, опасаясь последствий, каких могла бы иметь для них подобная встреча, так ловко использовали влияние, которое имела на короля молодая королева, незадолго перед тем подарившая ему двух сыновей, что Яков V пропустил день, назначенный для этого свидания, и спокойно оставался в Эдинбурге, в то время как Генрих VIII в течение целой недели дожидался его в Йорке.

Однако Генрих VIII был не того нрава, чтобы спокойно снести подобное оскорбление. И потому он немедленно отправил к границе войско, которое вторглось в Шотландию и предало все огню и мечу. Застигнутый врасплох, Яков V воззвал к знати, которая, невзирая на поводы для недовольства, подлинные или надуманные, предала их забвению, едва только речь зашла о защите родной земли, так что он сумел собрать армию численностью около тридцати тысяч человек и вскоре оказался вместе с ней в приграничной области своего королевства.

И там 1 ноября 1542 года ему стало известно, что английский генерал двинулся в обратную сторону и уже пересек границу; имея под своим командованием превосходную армию, король решил в свой черед преследовать врага и перенести на территорию Англии войну, развязанную против него Генрихом VIII. Посему он собрал баронов, чтобы сообщить им о своем намерении. Но все они заявили ему, что пришли в ответ на его зов, ибо все шотландцы по долгу своему были обязаны изгнать врага из Шотландии, но, так как английское войско покинуло ее территорию, они не будут преследовать его, зная по опыту, приобретенному при Флоддене, сколь опасны подобные походы. Яков V пришел в ярость и начал настаивать, пуская в ход угрозы, но в ту же ночь, сразу после этой размолвки, все бароны разошлись, каждый в свою сторону, и увели находившиеся под их начальством отряды, так что наутро король остался лишь с сэром Джоном Скоттом из Терлстейна, вызвавшимся сопровождать его, куда бы тот ни пожелал пойти.

Яков V вознаградил его, позволив ему поместить у верхнего края его геральдического щита пучок копий и девиз: «Готов, всегда готов!»

Но преданность эта была бесполезной, и потому Яков V, униженный тем, что бароны оставили его в одиночестве, вернулся в Эдинбург и затворился в своем дворце, терзаемый самым мрачным унынием.

Еще одно повальное дезертирство, обнаружившееся в другом войске, численностью в десять тысяч человек, которое он отправил под командованием своего фаворита сэра Оливера Синклера в Западную Шотландскую марку, нанесло последний удар стойкости короля: уныние, которое, как все надеялись, должно было прекратиться, мало-помалу сменилось глубокой тоской. Тем временем умерли оба его сына.

С тех пор в жизни короля не стало больше ничего, кроме вечного отчаяния, передышки от которого не мог принести ему даже сон, ибо, едва он смыкал глаза, ему являлось кровавое видение: то была тень сэра Джеймса Гамильтона, этого непримиримого вождя горцев, которого по одному лишь подозрению он приказал казнить. Ему чудилось, что призрак подходит к нему и отрубает ему одну за другой обе руки, а затем удаляется, пообещав вскоре вернуться и отрубить ему голову. Терзаемый днем печалью, а ночью бредом, Яков V ощутил в конце концов, что его охватывает жгучий жар, который за несколько дней довел его до агонии. Умирающий лежал на смертном одре, когда ему пришли сообщить, что королева разрешилась от бремени девочкой, так что, хвала Господу, корона останется в нисходящей линии династии. Но король покачал головой и промолвил:

— Через женщину пришла, через женщину и уйдет!

С этими словами он повернулся лицом к стене и испустил последний вздох.

VII

Этой девочкой, родившейся в столь злосчастный час, была Мария Стюарт.

Она появилась на свет 7 декабря 1542 года в замке Линлитгоу, небольшого городка, расположенного в семи лигах от Эдинбурга. Придя в этот мир, она застала клевету, которой предстояло закрепиться на ее надгробии, уже стоявшей наготове подле ее колыбели. Пошел слух, будто она родилась уродом, и потому, когда, через несколько дней после коронования юной принцессы, которой не исполнилось в то время еще и девяти месяцев, посол Генриха VIII явился просить ее руки для принца Уэльского, которому было всего лишь шесть лет, и в разговоре несколько раз возвращался к распространившимся толкам о том, что она долго не проживет, ее мать, Мария де Гиз, вынула ее из кроватки, распеленала и положила на ковер. При виде того, как весело вертится и крутится на нем царственный ребенок, посол, явно к своему великому сожалению, не нашелся, что ответить, и Мария была помолвлена с Эдуардом.

Однако эта помолвка не могла успокоить регентшу, ибо она происходила из семьи, которая возникла, которая усилилась и которой предстояло погибнуть в борьбе политических группировок. Гизы были французскими Дугласами. Поочередно становясь то опорой трона, то его врагами, они научились не доверять королям, которым так часто давали повод не доверять им самим. И потому Мария де Гиз перевезла юную королеву в Стерлинг, поместив подле нее, дабы развлечь ее в этой ранней неволе, четырех маленьких девочек, ее сверстниц, носивших то же имя, что и она: это были Мэри Ливингстон, Мэри Битон, Мэри Флеминг и Мэри Сетон. Так что Мария Стюарт в неволе начала жизнь, которую ей предстояло и в неволе закончить.

Спустя два года замок Стерлинг перестал казаться вдовствующей королеве достаточно надежным убежищем, и она перевезла юную Марию на остров посреди озера Ментейт, и укрепленный монастырь, единственное сооружение, высившееся на острове, служил приютом царственному ребенку, которого он взялся защищать как крепостью своих стен, так и святостью своего предназначения. Дело в том, что в этот промежуток времени Шотландия мало-помалу рассорилась с Англией, своей давней врагиней, и возобновила отношения с Францией, своей старинной союзницей. Уже встал вопрос о брачном союзе между юным дофином Франциском, старшем сыне Генриха И, и невестой Эдуарда, а поскольку слухи об этом уже пошли, Мария де Гиз решила, что необходимо предпринять все возможные меры предосторожности, призванные обеспечить безопасность ее дочери. Вскоре слухи эти начали подтверждаться, причем настолько определенно, что, когда Генрих VIII скончался, герцог Сомерсет, лорд-протектор Англии, вторгся в Шотландию, ведя за собой восемнадцатитысячную армию, поддерживаемую многочисленным флотом, и, угрожая оружием, потребовал выдать ему малолетнюю королеву, из-за которой два народа готовы были уничтожить друг друга, прежде чем сама она могла понять, что такое жизнь и смерть.

Между тем шотландцы, воодушевленные призывами Марии де Гиз и графа Аррана, собрали огромное войско, численностью почти вдвое превосходившее английскую армию; к несчастью, войско это, как случалось всегда, состояло из солдат, которые частью явились с равнины, а частью — с гор, принадлежа к кланам если и не враждовавшим, то, по крайней мере, соперничавшим между собой, и которых на короткое время сплотила ненависть куда более сильная, нежели та, какую они испытывали друг к другу. Тем не менее со стороны это вооруженное полчище все равно выглядело чрезвычайно внушительным. Когда герцог Сомерсет, лично командовавший армией вторжения, подошел вплотную к селению Масселборо и увидел, что вся эта огромная шотландская армия построилась в боевой порядок по другую сторону реки Эск, он осознал, что напасть на нее, пока она занимает подобную позицию, невозможно, и резко остановился, надеясь, что противники совершат один из тех опрометчивых шагов, какие почти всегда приводили их к поражению даже в битвах, в которых они наверняка могли бы победить. И он не ошибся. Граф Арран, видя эту заминку англичан, подумал, что ему достаточно будет двинуться вперед, чтобы побудить их к отступлению. В итоге он переправился через Эск, предоставив тем самым англичанам, построившимся на возвышенности, позиционное преимущество, но рассчитывая уравновесить его своим несомненным численным превосходством и, более того, свести на нет. Шотландцы построились в боевой порядок так, как у них было заведено, то есть сформировав огромные каре. Каждый солдат был вооружен клеймором, висевшим у него на боку, и держал в руках копье длиной в восемнадцать футов. Когда шотландские воины стояли в тесном строю, ожидая боя, каждый из них держал свое копье стоймя; но, когда враг шел в наступление, бойцы, стоявшие в первом ряду каре, становились на колено и опускали копья, направляя их в сторону нападающих. Бойцы второго ряда чуть сгибались и точно так же выставляли вперед наконечники своих копий. Наконец, бойцы третьего ряда, куда всегда старались поместить людей высокого роста, равным образом нацеливали копья поверх голов своих товарищей. В итоге, защищенное множеством острых пик, каре напоминал о гигантского колючего ежа, и было непонятно, с какой стороны на него нападать.

Шотландцы не преминули и на сей раз прибегнуть к такому построению, и, как обычно, чувствовали себя в безопасности. Лорд Грей, командовавший английской конницей, первым вступил в бой, устремившись на эти смертоносные ряды, но его конники наткнулись на острия шотландских копий, а поскольку английские копья были короче примерно на четыре фута, плохо пришлось исключительно нападающим, которые наряду со своими конями получали колотые раны, не имея возможности причинить вред тем, кто их наносил. Тем не менее лорд Грей трижды бросался в атаку и трижды был отброшен, понеся значительные потери. И тогда, понимая, что все его солдаты погибнут в этом бою, где опасности подвергаются только они, он последовал совету графа Уорика и двинул вперед лучников и фузилеров; и теперь уже шотландцы, в свой черед, оказались в положении, когда им приходилось умирать, не имея возможности убивать. Граф Ангус, командовавший авангардом, и его солдаты выдержали несколько последовательных залпов, выказывая замечательное мужество; но затем, видя, что его отряд представляет собой чересчур широкую мишень для вражеских стрел и пуль, он приказал своим бойцам перестроиться, с тем чтобы они составили глубже эшелонированную, но при этом и более узкую колонну. Однако этот маневр авангарда был неправильно истолкован остальными частями войска: решив, что головной отряд начал отступать, они обратились в бегство, охваченные паническим страхом. Воспользовавшись этим моментом, герцог Сомерсет бросил вперед всю свою конницу, а поскольку, убегая, шотландцы побросали свои длинные копья, так надежно защищавшие их, пока они составляли каре, англичане тотчас же получили превосходство над врагом. Началась резня, тем более страшная, что на реке Эск, протекавшей в тылу шотландцев, был только один мост, по которому и происходило отступление; в итоге вся шотландская армия, скопившаяся у этого единственного и крайне узкого выхода, оказалась изрублена в куски. Резня была настолько чудовищной, что на протяжении пяти миль нельзя было шагу ступить без того, чтобы не наткнуться на мертвое тело или на щиты и копья, которые побросали беглецы, стремясь бежать быстрее.

Между тем это страшное поражение оказало на шотландцев действие, прямо противоположное тому, какое оно оказало бы на всякий другой народ, настолько велика была ненависть, которую они испытывали к англичанам. Поднялся весь Эдинбург, и со всех сторон приходили настолько грозные слухи о готовящейся обороне, что герцог Сомерсет не осмелился идти дальше. Что же касается юной королевы Марии, то, дабы она ни в коем случае не стала супругой Эдуарда VI, регентша решила отослать ее во Францию, где она должна была получить воспитание и, достигнув брачного возраста, тотчас же стать женой дофина. Франция, со своей стороны, пришла на помощь Шотландии, действуя с быстротой, свидетельствовавшей о том, как дорожили при французском дворе этим брачным союзом; шотландцы получили одновременно войсковое подкрепление под командованием маркиза д’Эссе, благодаря чему немедленно отвоевали три или четыре замка, после сражения при Пинки попавших в руки англичан, и весть о том, что г-н де Брезе отбыл из Бреста, чтобы из рук регентши принять юную королеву в замке Дамбартон. Так что Марию препроводили туда, и 13 августа 1548 года она поднялась на борт одной из французских галер, вставших на якорь в устье Клайда; ей было в то время пять лет и восемь месяцев, и вместе с ней уезжали четыре Марии и трое ее единокровных братьев, в том числе и Джеймс Стюарт, приор Сент-Эндрюсский, тот самый, кому позднее предстояло стать графом Мореем и регентом Шотландии.

Отчаянно преследуемая английским флотом, юная королева, тем не менее, благополучно прибыла в Брест, где была встречена королевским посольством, тотчас же препроводившим ее в Сен-Жермен. Генрих II дожидался ее там и принял, словно родную дочь; затем, после того как на протяжении нескольких дней ее осыпали ласками, она была препровождена в один из парижских монастырей, где воспитывались наследницы самых богатых семей Франции.

Следует сказать, что юная Мария, этот царственный цветок поэзии, прибыла во Францию в самую блистательную эпоху нашей нынешней эры и расцвела в чистейших лучах того несущего просвещение солнца, какое уже во второй раз озаряло мир. В то время каждый народ порождал что-то великое. Колумб незадолго перед тем открыл неведомый мир, а Гама вновь отыскал мир потерянный. Лютер и Кальвин положили основание Реформации в Европе. Рафаэль заслужил имя божественного, а Микеланджело — великого. Макиавелли, Гвиччардини и Паоло Джовио продолжили дело Тацита и Светония. Ариосто и Тассо создали самые великие после «Ада» Данте поэтические творения нового времени. Коперник и Галилей прояснили законы движения планет. Спенсер установил правила поэтического языка, Бен Джонсон — драматического искусства, а Шекспир, уже готовый устремиться на низменные подмостки, которые ему предстояло сделать своим возвышенным пьедесталом, охранял у дверей театра «Красный бык» лошадей состоятельных зрителей.

Франция, двери которой Медичи открыли для Бенвенуто Челлини, Приматиччо и Леонардо да Винчи, в этом грандиозном поступательном движении не осталась позади других народов.

Строился Тюильри, прибежище художников и мыслителей, возводились дворцы Фонтенбло и Сен-Жермен; Рабле и Маро уже сходили с литературного поприща, а Ронсар и Монтень только вступали на него; Амио переводил древнегреческие шедевры на свой простой и изящный язык; Брантом писал свои «Жизнеописания французских полководцев» и «Историю галантных дам»; Дюбелле и Жодель уже родились, а Корнель, Ротру и Мольер вот-вот должны были появиться на свет.

Среди таких избранных людей и росла Мария Стюарт. И потому, едва достигнув четырнадцатилетнего возраста, но уже сведущая в древних языках и современном искусстве, она в присутствии Генриха II, Екатерины Медичи и всего двора произнесла в одном из залов Лувра составленную на латыни речь собственного сочинения, в которой утверждала, что женщинам подобает заниматься словесностью и что ученость для них то же, что благоухание для цветка.

Так что жизнь ее текла счастливо и блистательно подле Генриха II, этого галантного и воинственного кавалера, настолько любившего женщин, что по поводу его отношений с герцогиней де Валантинуа о нем сочинили такое четверостишие:

и настолько любившего сражения, что однажды прямо в траншее у стен какого-то города, который он осаждал и храбро взял штурмом, коннетабль Монморанси оттолкнул его назад и, прикрывая своим телом, произнес:

— Черт побери, сир! Если вы продолжите в том же духе, как бы нам не пришлось полагаться на вас не больше, чем на вольную птичку; а если вашим преемникам будет угодно вести себя так же, нам понадобится новая кузница, чтобы каждый Божий день ковать новых королей!

Следствием этой склонности Генриха II к сражениям явилось то, что в отсутствие подлинных войн — хотя в те времена недостатка в них не было — он находил удовольствие в войнах притворных; всем это было настолько хорошо известно, что ко времени его возвращения из Савойи городские власти Лиона устроили в его честь праздник, в котором, по словам Брантома, было три прекраснейших новшества: во-первых, бой на античный лад, не на жизнь, а на смерть,двенадцати гладиаторов, шесть из которых были облачены в белый шелк, а другие шесть — в малиновый; во-вторых, грандиозная навмахия, то есть морской бой фрегатов, нефов и барков, находившихся под командованием двух флагманских галер, одна из которых была зеленая, а другая — бело-черно-красная; ну и в-третьих, наконец, превосходная трагикомедия, представление которой приказал устроить в зале, по этому случаю задрапированном и переделанном в театр, достославный и щедролюбивый кардинал Феррарский, примас Галлии и архиепископ Лиона.

Так что для французского двора все служило поводом для празднеств и турниров, и, когда 24 апреля 1558 года Мария Стюарт стала женой дофина Франциска, Генрих И, его отец, получил такое огромное удовольствие от балов и состязаний на копьях, устроенных по этому случаю, что решил повторить подобные торжества в связи с двойной свадьбой: Елизаветы, его дочери, с Филиппом И, и Маргариты, его сестры, с герцогом Савойским.

Дабы придать этому сражению больший размах, Генрих II назначил местом его проведения ристалище возле дворца Турнель, находившееся на улице Сент-Антуан, и выбрал в качестве зачинщиков, готовых вместе с ним ответить на любой вызов, Франсуа Лотарингского, герцога де Гиза; Жака Савойского, герцога Немурского; Альфонсо д’Эсте, принца Феррарского.

Настал день 10 июля 1559 года, назначенный для состязания на копьях. Цветами Генриха II были обычные для него белый и черный, которые король носил из любви к прекрасной вдове, чьим рыцарем он служил.

Цветами герцога де Гиза были белый и алый, которые он никогда не менял и носил в честь фрейлины, своей возлюбленной.

Цветами герцога Немурского, как всегда, были желтый и черный, олицетворявшие наслаждение и стойкость и выбранные им по той причине, что он был влюблен в одну из самых прекрасных дам Франции и, следовательно, никакая другая не могла доставить ему большее наслаждение, равно как ему самому надлежало проявлять по отношению к ней стойкость и верность, ибо нигде нельзя было встретить женщину прекраснее ее.

И, наконец, цветами принца Феррарского были желтый и красный, однако никто не знал, выбраны они были им из сентиментальных чувств или же в силу прихоти.

Весь день король и три его сотоварища бились против всех, кто бросал им вызов; сражались они, как и полагается славным и доблестным рыцарям, и наградой им были рукоплескания всего двора; затем, когда наступил вечер и турнир уже почти завершился, неутомимый Генрих II загорелся желанием преломить копье еще раз и приказал передать Габриелю де Лоржу, графу де Монтгомери, чтобы тот в свой черед принял вызов и вышел на ристалище, ибо желает сразиться с ним. Сколь ни велика была подобная честь, Монтгомери, то ли под влиянием предчувствия, то ли по нерадению попросил короля избавить его от этого поединка, ибо не намеревался сражаться в тот день и не запасся ни лошадью, ни доспехами, ни копьем. Но Генрих II, подталкиваемый своей роковой судьбой, настаивал на своем, заявив, что Монтгомери того же телосложения, что и герцог Немурский, и все необходимое найдет в его шатре. Тем не менее Монтгомери упорствовал в своем отказе, в то время как Екатерина Медичи, со своей стороны, видя, что близится час ужина, велела передать королю, что он уже достаточно посостязался в этот день и что она просит его, во имя любви к ней, более не сражаться. Но король велел ответить ей, что как раз во имя любви к ней он преломит копье, последнее в этот день; и сколько ни умоляла она его устами герцога Савойского доставить ей радость, покинув поле боя и присоединившись к ней, он упорно оставался на ристалище, не сходя с коня, и, вновь обратившись к Монтгомери, уже не призвал его, а приказал ему выйти на поединок; никакой возможности отказываться более не было.

Вынужденный повиноваться, Монтгомери отправился в шатер герцога Немурского, взял один из его доспехов и, перебрав копья, остановил свой выбор на самом слабом из них, дабы предстоящий бой оказался как можно короче. Затем, выйдя из шатра, он пристегнул щит, вспрыгнул на коня, объехал вокруг ристалища и вступил на него со стороны, противоположной той, где его дожидался Генрих II.

Едва завидев его, король принялся весело подшучивать над ним по поводу задержки, с какой тот появился на ристалище, но в ответ Монтгомери произнес лишь такие слова:

— Вы приказали, государь, и мне пришлось повиноваться!

И, выставив копье вперед и зацепив его за нагрудный крюк, граф стал ждать сигнала; как только он был подан, соперники устремились навстречу друг другу.

Домчавшись до середины ристалища, они столкнулись с такой силой, что их копья сломались: копье Генриха II разлетелось на три части, а копье Монтгомери расщепилось в нескольких дюймах от наконечника; но, по роковой случайности, обломок древка, оставшийся в руках у Монтгомери и оказавшийся острым, словно копье, проник под забрало короля и глубоко вонзился ему в глаз. В то же мгновение Генрих II откинулся назад и, выпустив из рук обломок своего копья, свалился с коня.

Прекрасно понимая, что король ранен, Монтгомери спрыгнул с коня и с помощью коннетабля Монморанси, который был одним из распорядителей турнира, поднял его и снял с него шлем: деревянная щепка оставалась в ране, и, поскольку ни тот, ни другой не решались прикоснуться к ней, Генрих II сам выдернул ее оттуда. Лишь в этот момент появилась возможность судить о том, насколько опасна была рана, ибо по обилию лившейся оттуда крови стало понятно, что щепка проникла в глазницу на два или три дюйма.

Тем не менее Генрих II не потерял сознания и, протянув руку к Монтгомери, промолвил, обращаясь ко всем, кто их окружал:

— Будьте все свидетелями, что, к чему бы ни привело это ранение, я прощаю того, кто мне его причинил; к тому же именно я принудил его к этому состязанию на копьях, на которое он не хотел соглашаться.

Среди всеобщей скорби короля унесли с ристалища; все взывали к Божьему милосердию и к врачебной помощи, но и молитвы, и лекарское искусство оказались бессильны, и несколько дней спустя Генрих II скончался.

На его гробнице начертали следующий стих:

Смерть Генриха II явилась зловещим предзнаменованием для брачного союза принцессы Елизаветы и царствования Марии Стюарт, оправдавшимся в отношении как одной, так и другой.

Десятого июня 1560 года в свой черед скончалась Мария де Гиз, регентша Шотландии, и Мария Стюарт еще не сняла с себя траур по матери, как ей уже пришлось облечься в траур по мужу. В восемнадцать лет она оказалась вдовствующей королевой Франции, королевой Шотландии и претенденткой на английский трон, будучи ею как внучка короля Генриха VII с тем же, и даже с бо́льшим правом, чем Елизавета, отстраненная от наследования престола собственным отцом, который объявил ее незаконной дочерью в ходе суда над Анной Болейн, ее матерью.

VIII

Безвременная смерть Франциска II застала Марию Стюарт в самом расцвете юности и во всем блеске красоты. Она оплакала эту смерть как женщина и воспела ее как поэт. Брантом, преклонявшийся перед ней, сохранил для нас нежную плачевную песнь, которую она сочинила по этому случаю и которая может сравниться с лучшими образцами поэзии того времени. Вот она:

Понятно, что столь восхитительные стихи, звучавшие из столь же прекрасных уст, должны были вскружить голову всем, кто видел и слышал Марию Стюарт то ли с лютней в руках, на которой она превосходно играла, то ли подле клавесина, на котором она музицировала с благозвучием, какого не могли достичь даже лучшие музыканты, ибо они не обладали ее душой. И потому все, кто ее видел, безумно влюблялись в нее, и каждый при дворе отдавал ей дань: от г-на Данвиля, предложившего ей свою руку, до г-на де Мезонфлёра, посвятившего ей такие стихи:

Однако все эти почести, воздаваемые ей в тот момент, когда у нее не было большого желания принимать их, утомили Марию Стюарт, и она удалилась в Реймс, к своему дяде, кардиналу Лотарингскому, архиепископу этого города. Там ей стало известно о религиозных переменах в Шотландии, где протестантская партия с каждым днем приобретала все большее влияние. И тогда кардинал Лотарингский, ревностный католик, подумал, что для блага Церкви необходимо, чтобы Мария Стюарт, просвещенная и стойкая вера которой была ему хорошо известна, вернулась в Шотландию. И потому он попросил для нее охранную грамоту у королевы Елизаветы, но та ответила отказом. Эту новость сообщили Марии, с улыбкой сказавшей в ответ:

— Ускользнула от брата, чтобы приплыть во Францию, ускользну и от сестры, чтобы вернуться в Шотландию!

А когда кардинал посоветовал ей оставить все ее драгоценности во Франции, пообещав доставить их в Шотландию безопасным путем, она ответила:

— Раз уж я подвергаю опасности свою жизнь, вполне допустимо, на мой взгляд, подвергнуть опасности и несколько безделушек!

Все эти высказывания свидетельствуют о душевной силе Марии Стюарт и твердости ее характера, но правда состоит в том, что она предпочла бы остаться в Пуату и Турени, своих вдовьих владениях, на положении всего лишь вдовствующей королевы Франции, чем возвращаться в Шотландское королевство, дабы царствовать там. Да и юный король Карл IX испытывал огромное желание удержать ее во Франции, ибо, при всей своей молодости, был страстно влюблен в нее; порой он проводил целые часы напролет, устремив взгляд на ее портрет, и говорил, что Мария Стюарт — самая красивая принцесса на свете и что он согласился бы умереть, подобно Франциску, и вместо него покоиться в склепе, но перед тем обладать ею, подобно ему, в течение целого года. Когда же ему указывали на то, что речь идет о его невестке и что он напрасно позволяет себе предаваться таким мечтаниям, Карл IX отвечал, что не стоит тревожиться по поводу этого родства, что данный вопрос может быть разрешен между ним и папой и что, когда он достигнет брачного возраста, его святейшество не откажет ему, королю, в разрешении, которое было даровано им г-ну де Луэ и маркизу де Агилару. В итоге отъезд Марии Стюарт, намеченный на весну, переносили с одного месяца на другой, так что покинула она Париж только в конце июля. Впрочем, весна эта была настолько холодной и унылой, что придворные остроумцы сочинили о ней множество сонетов и мадригалов, где говорилось, что она не пожелала украшать себя ни зеленым покровом, ни цветами, дабы засвидетельствовать глубокую скорбь, которую вызывал у нее отъезд царицы всех весенних роз.

Мария Стюарт прибыла в Кале, сопровождаемая своими дядьями, а также герцогом Немурским, г-ном Данвилем, Брантомом и целой толпой прочих придворных, среди которых был и молодой человек по имени Шатлар, внук Баярда, прозванного рыцарем без страха и упрека, очаровательный кавалер и прелестный поэт. В гавани этого города ее дожидались две галеры: одной из них командовал г-н де Мевуйон, другой — капитан Альбице. Мария оставалась в Кале целых шесть дней, настолько трудно было тем, кто сопровождал ее до этого города, расстаться с ней. Наконец, 15 августа 1561 года она вместе с герцогом д’Омалем, великим приором, маркизом д’Эльбёфом, г-ном Данвилем, Брантомом, Шатларом и несколькими другими господами, пожелавшими сопровождать ее до самой Шотландии, поднялась на борт галеры г-на де Мевуйона — той, что была лучше и краше.

Но, точно так же, как Шотландия не могла утешить ее в разлуке с Францией, те, кто отплыл вместе с ней, не могли заставить ее забыть тех, кого она покинула, а именно их она явно любила более всего. Стоя на носу галеры, которую на веслах выводили из гавани, и держа в руке платок, Мария Стюарт беспрестанно махала им родным и друзьям, оставшимся на берегу, и время от времени вытирала им слезы. Наконец, галера вышла в открытое море, и тут внимание ее невольно привлекло судно, которое намеревалось войти в порт, откуда ее галера только что вышла, и за которым она стала следить глазами, завидуя его судьбе, как вдруг судно это накренилось вперед, словно ударившись о подводную скалу, и, содрогаясь снизу доверху, стало под крики своего экипажа погружаться в воду; все это происходило так стремительно, что судно исчезло под водой еще до того, как с галеры г-на де Мевуйона успели спустить лодку, чтобы прийти на помощь тонущим морякам. Какую-то минуту там, где корабль погрузился в пучину, еще видны были какие-то темные точки, с трудом удерживавшиеся на поверхности воды, но затем и они одна за другой исчезли, прежде чем к ним успела подойти лодка, гребцы на которой работали веслами изо всех сил; так что лодка вернулась назад, не сумев спасти ни одного из потерпевших кораблекрушение, и Мария Стюарт воскликнула:

— О Боже, какое зловещее предзнаменование для плавания!

Тем временем ветер посвежел, и галера начала идти под парусами, что позволило гребцам передохнуть; при виде того, как быстро она удаляется от берега, Мария Стюарт оперлась обеими руками о бортовое ограждение кормы и, обратив в сторону гавани взор, затуманившийся слезами, стала без конца повторять:

— Прощай, Франция! Прощай, Франция!

Она простояла так около пяти часов, пока не начала спускаться темнота; несомненно, сама она и не подумала бы удалиться, но за ней пришли и сообщили, что ее ждут к ужину. Слезы ее полились еще обильнее, рыдания усилились, и она промолвила:

— Вот теперь, милая Франция, я теряю тебя окончательно, ибо ночь, ревнуя к моей последней радости, опускает темную завесу перед моими глазами, чтобы лишить меня счастья видеть тебя. Прощай же, милая Франция, никогда более мне тебя не увидеть!

Потом, дав знать особе, явившейся за ней, что вскоре придет, она взяла свою записную книжку, вынула из нее карандаш, присела на скамью и при последних лучах уходящего дня написала стихи, ставшие впоследствии столь знаменитыми:

Затем, наконец, она спустилась вниз и, подойдя к поджидавшим ее сотрапезникам, промолвила:

— Я являла сейчас собой полную противоположность царице Карфагена, ибо Дидона, когда Эней расстался с ней, не сводила глаз с моря, а у меня не было сил оторвать взгляд от земли.

Ее пригласили сесть за стол и отужинать, но она не стала ничего есть и удалилась в свою каюту, приказав перед тем рулевому разбудить ее на рассвете, если еще будет виден французский берег. Хотя бы в этом отношении судьба благоволила к бедной Марии, ибо, поскольку ветер стих, на протяжении всей ночи судно шло лишь на веслах и, когда настал рассвет, оно было еще в виду Франции. Так что рулевой вошел в каюту королевы, исполняя полученный от нее приказ, но застал ее бодрствующей: она сидела на кровати и через открытое окно глядела на дорогой ее сердцу берег, разлука с которым доставила ей столько боли.

Однако эта последняя радость длилась недолго: ветер посвежел, и вскоре берег Франции исчез из виду. Марии оставалось надеяться лишь на то, что в открытом море они заметят английский флот и им придется повернуть обратно, но и эта последняя надежда улетучилась, как и все прочие: туман, такой густой, что с одного конца галеры нельзя было разглядеть другой ее конец, заволок море, и это казалось чудом, поскольку, как мы говорили, еще стояло лето. Так что галера плыла вслепую, рискуя сбиться с пути, но и имея возможность легче ускользнуть от врага. И в самом деле, на третий день туман рассеялся, и они увидели, что находятся среди рифов, о которые галера непременно разбилась бы, пройди она на пару кабельтовых дальше. Кормчий, измерив высоту солнца над горизонтом, выяснил, что они находятся у берегов Шотландии, очень искусно вывел судно из окружения подводных скал, в котором оно очутилось, и причалил в Лите, вблизи Эдинбурга. Остроумцы, сопровождавшие королеву, язвили, что они сквозь туман добрались до туманной страны в смутное время.

На берегу королеву никто не ждал, и потому, чтобы добраться до Эдинбурга, ей и ее свите пришлось удовольствоваться жалкими клячами со скверной сбруей, зачастую даже без седла, с веревочными поводьями и такими же стременами. Мария не могла удержаться от сравнения этих жалких иноходцев с великолепными французскими скакунами, которых она привыкла видеть гарцующими на охотах и турнирах, и, сравнивая страну, которую покинула, с той, куда только что вступила, обронила слезы печали. Но вскоре, пытаясь улыбнуться сквозь слезы, Мария Стюарт сказала себе, что, раз уж ей пришлось сменить рай на ад, следует набраться терпения.

Вечером она испытала сильную нужду последовать этой заповеди, ибо ее новые подданные, с похвальным намерением дать королеве представление о своей радости вновь лицезреть ее, явились под окна замка Холируд, где она поселилась и где, по словам Брантома, пять или шесть сотен городских голодранцев устроили кошачий концерт на дрянных скрипках и маленьких ребеках, недостатка в которых в этой стране не было, и принялись распевать псалмы, причем донельзя скверно и нестройно.

IX

На другой день королева обнаружила, что все вокруг нее изменилось. Шотландия отступила от ее веры. Парламент поставил вне закона католический культ, который был ее религией, и, когда она пожелала отслушать мессу в дворцовой часовне, это вызвало такое сильное негодование народа, что целая толпа вооруженных людей ворвалась в церковь, намереваясь убить священника; так оно неминуемо и случилось бы, если бы приор Сент-Эндрюсский не схватил меч и не бросился между нападающими и священником, укрывшимся за спиной королевы, которая, будучи исполнена достоинства и силы, защитила его своим величием.

— Увы! — промолвила Мария. — Хорошенькое начало послушания и уважения со стороны моего народа; каким же тогда будет конец? Если верить моим предчувствиям, он будет печальным и горестным.

Однако подобная попытка мятежа принесла определенную пользу, ибо она указала Марии Стюарт, каким путем ей следует идти: вняв этому предостережению, королева призвала на помощь себе всю свою осмотрительность и, воспользовавшись даром обольщения, полученным ею от Небес, полностью покорила народ своей приветливостью, а вельмож — своей почтительностью. И потому, когда королева присутствовала на заседании совета, занятая каким-нибудь рукоделием, как и подобает женщине, она делала это вовсе не для того, чтобы властно высказать свое мнение, а ради того, чтобы с приличествующей скромностью посоветоваться с государственными мужами, привыкшими иметь дело с этой мятежной толпой, на которую необходимо было воздействовать. В итоге, хотя религия большей части ее подданных была отлична от ее веры, Мария Стюарт ничего не предпринимала против нового культа, ограничившись тем, что отказалась утверждать указ о конфискации имущества католического духовенства, принятый парламентом в 1560 году. Однако в глубине души королева воспринимала победу реформированной религии как временную сделку, на которую ей пришлось пойти на короткий срок, и дожидалась лишь случая обратить эту победу в поражение и вернуть главенство католической партии, ибо, принадлежа к роду Гизов, не могла без глубокой печали видеть, как у нее на глазах притесняют католиков.

Тем не менее, по какому-то странному стечению обстоятельств, первый смертельный удар, нанесенный Марией Стюарт, пришелся по вельможе-католику. Королева, о чем мы уже говорили, была чрезвычайно привязана к приору Сент-Эндрюсскому, своему единокровному брату, которому она пожаловала титул графа Мара, на что он имел право, так как его мать происходила из этого прославленного рода. Но вскоре зарождающееся честолюбие будущего регента этим не удовольствовалось, и он возжаждал титула графа Морея, который оставался вакантным со времен знаменитого Томаса Рэндольфа. Мария Стюарт, которая ни в чем не могла отказать брату, пожаловала ему и этот титул.

Однако тут возникла большая трудность: обширные земли, входившие в состав этого северного графства, со времени пресечения рода их первых владетелей сделались достоянием короны, но их захватили соседние бароны, воспользовавшиеся смутами в Шотландии; среди этих баронов был и граф Хантли, получавший с захваченных им земель бо́льшую часть своих доходов. Граф Хантли был храбр и пользовался чрезвычайно широким влиянием в северных графствах и входил, как мы уже говорили, в небольшое число вельмож, оставшихся верными католической религии; более того, после Гамильтонов никто не был связан с королевской семьей теснее, чем он.

Но и Морей, со своей стороны, не был человеком, готовым уступить подобным доводам и удовольствоваться титулом, который не сопровождался бы всей связанной с ним властью. И потому он объявил, что королева намерена совершить круговую поездку по своим северным графствам, и, под предлогом, что королеву должен сопровождать эскорт, соразмерный с ее величием, собрал вокруг Марии Стюарт настоящее войско и выступил вместе с ней в поход, по вечерам располагаясь лагерем в поле или ночуя у своих ленников. Являть этому воинственному народу королеву, которую описывали как дитя, избалованное при французском дворе, в облике воительницы, облаченной в наряд амазонки и разделяющей все тяготы военного похода, было превосходной политикой. Но и Мария Стюарт, со своей стороны, отлично содействовала этому замыслу и, увлекаемая присущей ей склонностью к трудным воинским упражнениям, на каждом привале повторяла, что крайне сожалеет о том, что она не мужчина и не может ночевать под открытым небом, носить кольчугу на груди, шлем на голове, щит на руке и меч на боку.

Мария Стюарт и граф Морей проделали путь настолько быстро, что Хантли едва не оказался застигнут ими врасплох. Его сын, сэр Джон Гордон, незадолго перед тем был приговорен к короткому тюремному заключению за какие-то злоупотребления властью, и это явилось для графа свидетельством того, что новая королева, наставляемая своим братом, нисколько не отступит от своих королевских требований. И потому он решил покориться, по крайней мере внешне, и выехать навстречу королеве, пригласив ее воспользоваться гостеприимством в его доме, то есть в доме одного из самых верных ее слуг. К несчастью, в то самое время, когда Хантли намеревался заверить Марию Стюарт в своей преданности, один из его офицеров отказался впустить ее в замок Инвернесс, хотя это была королевская резиденция. Правда, Морей, дабы не позволять подобным бунтовским привычкам укореняться, силой завладел Инвернессом и приказал повесить управителя замка у зубцов самой высокой его башни.

Хантли, казалось, одобрил эту казнь, но на другой день, узнав, что его сын бежал из тюрьмы и обратился с призывом к своим ленникам, испугался, что его сочтут подстрекателем или, по крайней мере, участником этого мятежа, и в ту же ночь скрылся. Неделю спустя Мария Стюарт и граф Морей узнали, что Хантли собрал войско и двинулся на Абердин, распространяя воззвания, где говорилось, что он действует от имени королевы, дабы освободить ее от опеки со стороны брата. Впрочем, это была обычная тактика, к которой в период малолетства королей или царствования королев прибегали мятежные лорды, так что, как водится, она могла обмануть лишь тех, кто желал быть обманутым.

Граф Морей и Мария Стюарт двинулись навстречу Хантли и вступили с ним в бой возле Корричи. Борьба была жаркой, но в итоге победа осталась за Мореем. Хантли, чрезвычайно дородный и облаченный в тяжелые доспехи, во время бегства не удержался в седле, упал на землю и был растоптан копытами лошадей. Сэр Джон Гордон, взятый в плен, был обезглавлен три дня спустя, а его младшего брата, несчастного подростка, которому было всего лишь четырнадцать лет и несколько месяцев, бросили в тюрьму, где ему предстояло дожидаться своего пятнадцатилетия. В тот день, когда ему исполнилось пятнадцать, то есть он достиг возраста, когда приговоренного к смерти можно было предать казни, его отвели на эшафот, еще обагренный кровью старшего брата, и, без всякой жалости, без всякого сострадания, обезглавили, как и того.

Этот поход, в котором шотландцы не увидели ничего другого, кроме уничтожения могущественного католического семейства, немало посодействовал упрочению популярности Марии Стюарт. Что же касается знати, то она увидела в нем твердую решимость власти не позволять покушаться на ее права. Так что, если не считать исступленных проповедей Джона Нокса, не перестававшего называть Марию Стюарт новоявленной Иезавелью, в течение какого-то времени все в Шотландии было достаточно спокойно. Именно в этот период спокойствия и случилось происшествие, стоившее жизни Шатлару.

Как мы уже говорили, королеву сопровождали в Шотландию несколько французов, и в их числе был г-н де Данвиль, который, напомним, возымел честолюбивое желание добиться руки Марии Стюарт. Если подобное притязание у человека, не принадлежавшего к королевскому роду, могло быть оправдано, то это определенно было допустимо в отношении того, кто соединял в себе благородство происхождения с великим мужеством и уже прозревал в будущем меч коннетабля. И потому, когда после трех месяцев пребывания в Шотландии г-н де Данвиль был отозван во Францию, чтобы занять должность губернатора Лангедока, где вспыхнули многочисленные религиозные смуты, он покинул Марию Стюарт, сохраняя надежду вскоре увидеть ее снова и став на шаг ближе к ней, ибо занял одну из важнейших должностей во Французском королевстве. Но, поскольку ему было известно, как легко забывают об отсутствующих, он оставил подле нее, дабы отстаивать его интересы, молодого человека из своей свиты, вызывавшего у него полное доверие. Этого молодого человека звали Шатлар.

Выбор г-на де Данвиля оказался как нельзя более неудачным. Вот уже три года Шатлар был влюблен в Марию Стюарт и, неизменно сдерживаемый трудностью видеться с ней наедине, утаивал свою любовь. Но, когда он сделался доверенным лицом г-на де Данвиля, к которому королева питала определенную склонность, трудность эта исчезла сама собой, и, поскольку Шатлар, будучи поэтом и дворянином, не был лишен самоуверенности придворного, он, начав мало-помалу жертвовать интересами, которые ему было поручено представлять, стал продвигать вперед свои собственные интересы. Мария Стюарт, привыкшая к речи придворных, не замечала то подлинное, что скрывалось в иносказаниях, которыми Шатлар обставлял свои каждодневные признания в любви. Видя это, Шатлар перешел от прозы к поэзии и, полагая, что будет, наконец, понят, если заговорит на этом божественном языке, так хорошо знакомом Марии Стюарт, вручил ей следующие строфы:

Мария приняла эти стихи, не распознав в них иной значимости, кроме той, что обеспечивалась их поэтическими достоинствами. Но в этом отношении она оценила их так, как они того заслуживали, в тот же вечер открыто показывала их всем, кто составлял ее ближний круг, и самым искренним образом воздавала за них хвалу Шатлару. Но вовсе не этого желал отважный молодой человек. На сей раз гордость поэта отступила перед желаниями влюбленного. Ибо он жаждал не похвал со стороны Марии, а ее любви. В итоге, постоянно отвергаемый, ибо королева делала вид, что не понимает его намеков, он решил поставить на карту все, и однажды вечером, пробравшись в спальню Марии, спрятался под ее кроватью.

Королева, ничего не подозревая, вместе со служанками пришла в свои покои и начала раздеваться, как вдруг ее собачка, маленький спаниель, которого она очень любила и в этот момент держала на руках, принялся отчаянно тявкать, повернувшись в сторону алькова. Вначале Мария не обратила на это внимания, но, видя, что собачка проявляет настойчивость, спустила ее на пол. Спаниель тотчас же бросился к кровати, и одна из служанок, нагнувшись, увидела Шатлара.

Королева сделала кавалеру серьезное и строгое внушение, но, не желая предавать это происшествие огласке, ибо опасалась зайти чересчур далеко, приказала служанкам хранить молчание по поводу случившегося. И действительно, вопреки всякой вероятности, слухи о нем никуда не просочились. Но вследствие этого умышленного молчания Шатлар остался в убеждении, что, если бы не служанки королевы, оказавшиеся в ее спальне, Мария даровала бы ему куда более полное прощение; в итоге, вместо того чтобы бороться со своей безумной страстью, он искал лишь новую возможность получить за нее награду.

Награда эта оказалась чудовищной. Спустя месяц после событий, только описанных нами, Шатлара во второй раз обнаружили спрятавшимся в спальне королевы. На сей раз, опасаясь, что ее сочтут причастной к столь дерзкому поступку, Мария выдала виновного своему брату. Представ перед судом, Шатлар был объявлен виновным в оскорблении величества и приговорен к смертной казни.

И тогда Мария сильно пожалела о том, что действовала теперь не так, как в прошлый раз, но было уже слишком поздно; если бы она применила в подобных обстоятельствах свое право помилования, это могло бы стать губительным для ее чести. И Шатлар, приговоренный к казни, был обречен на смерть.

Вступив на эшафот, установленный на главной площади Эдинбурга, и отказавшись от помощи священника, Шатлар принялся читать «Гимн Смерти» Ронсара, который все выслушали с глубоким восхищением и неослабным вниманием, а затем, повернувшись к окнам Марии Стюарт и воскликнув: «Прощай, самая прекрасная и самая жестокая принцесса на свете!», опустил на плаху голову; палач поднял топор и одним ударом обезглавил осужденного.

Мария Стюарт была принуждена к этой жестокости, о которой она горько сожалела, с тем большим основанием, что парламент уже давно побуждал ее снова выйти замуж и, поскольку слух, что она дала на это согласие, распространился, несколько принцев из первейших королевских домов Европы, такие, как эрцгерцог Карл, третий сын германского императора, герцог Анжуйский, брат французского короля, и дон Карлос, наследник испанского престола, вступили в соревнование, добиваясь ее руки. Но в столь серьезных обстоятельствах Мария Стюарт не была свободна в своем выборе и, уступая настояниям брата, решила обратиться за советом к королеве Елизавете, которая, хотя и ненавидя ее в глубине души, не переставала писать ей письма, называя ее в них своей дорогой кузиной, своей доброй и любезной сестрой. Впрочем, на сей раз надежды графа Морея понять было нетрудно. Поскольку власть ускользала от него в тот самый момент, когда у королевы появлялся муж, он рассчитывал, что Елизавета, более всего на свете опасавшаяся увидеть наследника у королевы Шотландии, поможет ему всей полнотой своего могущества провалить, один за другим, различные варианты брачных союзов, какие могут представиться. И граф Морей не ошибся в своих догадках.

X

Елизавета, столь неоспоримо королева во всем прочем, была в том, что касалось ее шотландской сестры, самой слабой и самой завистливой женщиной на свете, и потому ее образ действий в отношении Марии Стюарт всегда носил отпечаток скрытности и жестокости, тем более роковой для ее памяти, что шотландская королева неизменно отвечала ей лишь доверием и добротой. Зависть ее объяснялась тем, что Мария не только равнялась с ней могуществом, но еще и соперничала с ней по части дарований и превосходила ее красотой. Именно это превосходство, постоянно уязвлявшее гордость Елизаветы, сделало ее беспощадной в тот день, когда у нее появилась возможность отомстить за обиду.

Но пока складывалось впечатление, что все в отношениях между двумя королевами шло как нельзя лучше, и потому, когда Джеймс Мелвилл явился к Елизавете с посланием Марии, отдававшей выбор своего будущего супруга в руки своей английской сестры, та, казалось, с радостью приняла на себя покровительство, которое ей поручалось, и, сделав вид, будто перебрала самых достойных в своем окружении, предложила ей Лестера, своего собственного фаворита.

К несчастью, такая партия не была приемлемой: Лестер, годившийся на роль фаворита королевы, имел чересчур низкое происхождение и обладал чересчур заурядными достоинствами, чтобы самому сделаться королем. И потому Мария ответила, что, будучи вдовствующей королевой Франции и королевой Шотландии, она должна желать чего-то получше, чем рука простого лорда. Этот отказ, который Елизавета никоим образом не стала утаивать от своего фаворита, сделал Лестера смертельным врагом Марии Стюарт.

Тем временем королева Шотландии, со своей стороны, обратила взор на юного лорда, обладавшего, как ей показалось, всеми качествами, необходимыми для того, чтобы обеспечить ей счастье как женщине и спокойствие как королеве. Этим молодым человеком, который, будучи сыном племянницы Генриха VIII, к тому же имел права на английскую корону, был Генри Стюарт, лорд Дарили, старший сын графа Леннокса.

Правда, чтобы добиться руки Марии Стюарт, лорд Дарили пошел лучшим из возможных путей: за него ходатайствовал Давид Риччо, секретарь королевы. Давид Риччо, чья жизнь и смерть оказали столь сильное влияние на судьбу Марии Стюарт, был сын бедного музыканта из Турина; когда он был еще совсем ребенком, отец, обремененный большой семьей, обучил его основам своего ремесла, и потому, постигая музыкальное мастерство с самой юности, Давид Риччо достиг в нем высочайшего совершенства. В пятнадцать лет он покинул семью, чтобы тем самым облегчить бремя, лежавшее на отце, и самому попытать счастья, и пешком отправился в Ниццу, где герцог Савойский держал свой двор. Там, проведя перед этим несколько лет в занятиях музыкой, он поступил на службу к графу ди Моретта, который после возвращения Марии Стюарт в Шотландию был назначен послом в Эдинбурге. Давид Риччо был замечен королевой, и она попросила его у посла, придавая ему не большее значение, чем любому другому слуге. Но вскоре она обнаружила у Риччо более разнообразные дарования, нежели те, какие позволяло ему раскрывать его ремесло, и поняла, что, помимо чрезвычайно приятного певческого голоса и поразительного умения играть на скрипке и ребеке, он обладает к тому же тонким и гибким умом, красивым и быстрым почерком и, словно на родном языке, говорит еще на трех языках: французском, испанском и английском. И потому из положения своего слуги она возвела его в должность секретаря, ведавшего дипломатической перепиской с Францией, и эту должность, дававшую ему возможность оказывать большое влияние на королеву, он и занимал, когда лорд Дарили обратился к нему за поддержкой.

Риччо сознавал, что в лице графа Морея имеет могущественного врага, чью власть, надменную и выставляемую напоказ, он, будучи бессильным и скрытным, порой оспаривал благодаря приобретенному им влиянию на королеву. Так что король, вступлению которого на престол он посодействовал бы, должен был, по всей вероятности, прийти ему на помощь в борьбе с этим врагом и сделать его положение более устойчивым, поскольку у него появилась бы тогда поддержка с двух сторон. К тому же ему казалось, что лорд Дарили, в силу своего происхождения и своего возраста, вполне годился в мужья королеве Марии Стюарт, ибо, англичанин по происхождению и протестант по вере, он должен был нравиться и королеве Елизавете, и шотландскому парламенту: королеве как подданный, парламенту как единоверец.

Однако Дарили предстал перед Марией Стюарт с рекомендацией куда более действенной в глазах женщины, нежели та, что исходила бы от любых секретарей на свете: ею служили красота и элегантность юного лорда, способные сделать его заметной фигурой даже при французском дворе, который, как считалось, задавал тон всем европейским дворам. И потому, как только королева увидела Дарили, ему тут же была обеспечена полная победа над всеми его соперниками. Так что Риччо не составило никакого труда склонить Марию Стюарт к этому браку; все препятствия, какие могли бы помешать ему, были устранены с равным рвением со стороны секретаря и со стороны королевы; в итоге, с одобрения почти всех простых шотландцев и большей части дворянства, бракосочетание между Марией Стюарт и лордом Дарили было отпраздновано в Эдинбурге 29 июля 1565 года, то есть через четыре года после возвращения королевы в Шотландию.

Для Елизаветы эти события стали новой возможностью проявить свою антиматримониальную политику в отношении Марии Стюарт. Едва ей стало известно, что вопрос об этом брачном союзе решен, она адресовала гневные упреки графу Ленноксу и его сыну, приказав им незамедлительно вернутьсяв Англию. Однако письмо ее пришло всего за два дня до торжественной церемонии, так что те, кому оно было адресовано, не стали подчиняться приказу и предоставили делам идти своим ходом. В итоге вместо ответа Елизавета получила известие о праздновании бракосочетания. Узнав эту новость, она впала в такой неистовый гнев, что приказала взять под стражу графиню Леннокс, единственного члена их семьи, оставшегося в Англии, и препроводить ее в Лондонский Тауэр. Но, поскольку бессмысленная месть никоим образом не могла утолить ее ненависть, она на этом не остановилась и начала подталкивать недовольную шотландскую знать к мятежу. Во главе этих недовольных стоял граф Морей, которого, как мы уже говорили, замужество королевы лишало всей его власти.

Елизавете не составило никакого труда добиться успеха в задуманном: ничто не вспыхивает быстрее, чем обманутые чаяния и униженная гордыня. Так что недовольные лорды, подстрекаемые как раз тем, кого королева Англии послала к Марии поздравить ее с возвращением в Шотландию, образовали союз с целью захватить Марию и Дарили, ее бросить в государственную тюрьму, а его убить. Вскоре из писем, отправленных английским посланником Рэндольфом министру Сесилу, Елизавете стало известно, что дела ее налаживаются; вот отрывки из этих писем, одно из которых датировано 3 июня 1565 года, а другое 2 июля:

«Шотландцы недовольны своим новым повелителем и не видят середины между его скорой смертью и своим прозябанием. Ненависть, которую он питает к ним, подвергает их страшной опасности, но они надеются увидеть в скором времени, что зло, которое он замыслил против других, обрушится на него самого…»

«Недавно я беседовал с лордом Мореем и увидел, что он крайне удручен безрассудными выходками своего повелителя. Он печалится о нынешнем положении в стране, которая клонится к гибели, и опасается, что дворянству придется собраться как для того, чтобы изъявить почтение своим повелителям, так и для того, чтобы предотвратить развал государства. Герцог, граф Аргайл и он, Морей, сходятся в этом замысле, к которому готовы присоединиться и многие другие; нетрудно предвидеть, к чему это приведет».

И в самом деле, как раз в момент возвращения королевы и лорда Дарили с собрания сословий, происходившего в Перте, и была предпринята попытка «обрушить, — по выражению Рэндольфа, — зло, которое Дарили замыслил против других, на него самого». В теснине под названием Паррот-Уэлл был размещен кавалерийский отряд, получивший приказ убить Дарили и захватить Марию Стюарт. Но короля и королеву вовремя предупредили, и, вместо того чтобы сделать вечером остановку, что входило в их планы, они продолжили путь и ночью, миновав опасную низину еще до того, как там была устроена засада.

По предосторожности, которую предприняла королева, чтобы ускользнуть от них, заговорщикам стало понятно, что ее обо всем предупредили, и, не прибегая более ни к каким хитростям, они открыто восстали. В ответ Мария Стюарт обратилась с призывом к своим подданным, оставшимся верными ей, и, поскольку в ту пору у ее недоброжелателей не было еще ни времени, ни умения лишить ее популярности, как это было сделано позднее, вокруг нее собралась одна из лучших армий, когда-либо виданных в Шотландии. Морей и его сообщники готовились к перевороту, а не к серьезному восстанию. После нескольких маршей и контрмаршей, в ходе которых королева преследовала их лично, они отступили в Англию, где врагам Марии Стюарт, как всегда, было обеспечено убежище. Вот что шпион Елизаветы написал по этому случаю министру Сесилу 3 сентября 1565 года:

«Лорды были вынуждены покинуть Эдинбург. Мортон вызывает подозрения у королевы, но у него недостает ума покинуть ее. На поле боя она появляется с заряженным пистолетом, а из всех, кто сражается за нее, лишь ее муж носит золоченые доспехи. Кое-кому из противной партии поручено убить Дарнли, даже с риском для собственной жизни. Они ожидают помощи со стороны Англии: им было много обещано, но мало дадено. У них нет сомнений, что, если Ее Величеству будет угодно оказать им поддержку, в Шотландии скоро не будет двух королев».

Таким образом, Мария Стюарт была окружена троицей предателей, состоявшей из Морея, Мортона и Мейтланда; однако они не рисковали действовать сообща, и было понятно, что Мортон, хотя и попав под подозрение у королевы, не оказался запятнан настолько, чтобы быть вынужденным покинуть Шотландию. Так что благодаря ему изгнанники сохранили все свои связи с Эдинбургом и были осведомлены о всех происходящих там событиях. Мейтланд, со своей стороны, казался совершенно не причастным к этому заговору и, оставаясь вне подозрений, сохранил все свое влияние. И потому он и Мортон готовили события, которые вскоре должны были последовать и привести к возвращению Морея.

XI

С первых дней замужества королева смогла получить представление о том, какому пустому и легкомысленному человеку она, полагаясь на обманчивую наружность, доверила счастье всей своей жизни. Дарили был не только злым: он был слабым, нерешительным и вспыльчивым и, не обладая упорством и скрытностью, необходимыми для достижения поставленной перед собой цели, пытался достичь ее с наскока и посредством насилия. Цель, к какой он стремился в тот момент, состояла в том, чтобы получить права супруга-соправителя, которые Мария в свое время даровала Франциску II; ибо, не будучи облеченным этим саном, который только Мария могла ему даровать, он был всего лишь мужем королевы, а Мария, уже испытав его характер, решила ни в коем случае не уступать его желаниям.

Дарили, в своем вечном непостоянстве неспособный понять в других твердую и непреклонную решительность, попытался отыскать причину этого отказа не в самой Марии, а в окружавших ее людях, и тогда ему показалось, будто человеком, более всего заинтересованным в том, чтобы он не получил прав супруга-соправителя, являвшихся целью всех его желаний, был Риччо, который, видя, сколько людей рядом с ним утратили свой авторитет и при этом сохранив собственный вес, должен был, естественно, опасаться влияния мужа еще больше, чем влияния сводного брата. С этого момента Дарили стал воспринимать Риччо как единственную помеху тому, чтобы он сделался настоящим королем, и решил избавиться от него.

В этих обстоятельствах Дарили оказалось нетрудно встретить благожелательное отношение к задуманному убийству непосредственно у тех, кто окружал трон. Вельможи не могли без глубокой зависти взирать на то, что Риччо, обычный слуга, возвысился до положения личного секретаря королевы. Они не понимали или делали вид, что не понимают, подлинной причины этого фавора, объяснявшегося прежде всего неоспоримым превосходством Риччо над ними, превосходством настолько большим, что Марии, дабы обрести равноценное тому, что он ей давал, пришлось бы искать среди самых образованных представителей католического духовенства, а это неизбежно настроило бы против нее всех протестантских священнослужителей, увидевшим бы в таком выборе королевы еще одно доказательство ее неприязни к новому культу. Так что все видели в Риччо выскочку, а не достойного человека, при рождении оказавшегося не на своем месте в силу какой-то ошибки природы и возвращенного на подобающее ему положение вследствие своего рода угрызений фортуны. К тому же, многие хотели погубить королеву, но, пока Риччо был жив, это сделалось почти невозможным из-за добрых советов, которые она от него получала. Так что смерть секретаря была делом решенным.

Помимо Дарили, двумя основными участниками этого заговора стали его главный вдохновитель, Джеймс Дуглас, граф Мортон, лорд-канцлер королевства, о ком у нас уже шла речь не только как о друге графа Морея, но и как о его ставленнике, а также лорд Рутвен, по женской линии дядя короля, вельможа, принадлежавший к одной из самых знатных семей Шотландии, но изнуренный развратом и уже мертвенно-бледный, охваченный смертельной болезнью, которой предстояло свести его в могилу через полтора года после той эпохи, к которой мы подошли, а это последние дни февраля 1566 года.

Мортон и Рутвен немедленно собрали достаточное количество сообщников; этими сообщниками были бастард Дуглас, Эндрю Керр и Линдсей; кроме того, они взяли в помощники, не сказав им, с какой целью это делают, полторы сотни солдат, имевших приказ быть наготове с семи до восьми часов ежевечерне.

В это же самое время Риччо неоднократно получал предупреждения, содержавшие призывы держаться настороже, ибо его жизнь находится в опасности, а в особенности остерегаться некоего бастарда. Риччо отвечал на это, что уже давно принес свою жизнь в жертву занимаемому им положению и что ему хорошо известно, что человек столь низкого происхождения, как он, не может безнаказанно подняться на ту высоту, какой ему удалось достичь; что же касается бастарда, о котором ему говорят и которым, несомненно, является граф Морей, то, пока сам он жив, ему удастся держать этого изгнанника так далеко от себя и от королевы, что, по его мнению, ни ему, ни ей не стоит его опасаться.

Так что Риччо пребывал если и не в безопасности, то, по крайней мере, в безучастности, причем в то самое время, когда его враги, уже сговорившиеся убить его, обсуждали лишь способ, каким он должен был быть предан смерти. Мортон, верный обычаям своего прадеда, Дугласа Привяжи-Коту-Колокольчик, хотел, чтобы, подобно фаворитам Якова III, казненным на Лодерском мосту, Риччо был арестован, подвергнут суду и повешен, что, заверил он как лорд-канцлер королевства, должно было произойти без всякой задержки. Однако Дарили, помимо всех прочих упреков, какие он считал нужным предъявить Риччо, подозревавший его, причем, по всей вероятности, совершенно несправедливо, в любовной связи с королевой, настаивал, чтобы он был убит на глазах у королевы, нисколько не тревожась по поводу осложнений, которые могло вызвать у женщины, находившейся на седьмом месяце беременности, подобное зрелище. Для дворян подобное действо было праздником, и потому, видя поддержку со стороны короля, они с радостью присоединились к его мнению. В итоге было решено, что Риччо будет убит в присутствии королевы, и король взялся сообщить заговорщикам, когда наступит подходящий для этого момент.

Спустя несколько дней они получили известие, что на другой день, 9 марта, Риччо будет ужинать в покоях королевы вместе с графиней Аргайл, Мэри Сетон и несколькими другими придворными дамами. Время от времени Мария Стюарт действительно устраивала ужины в тесном кругу, на которых она позволяла себе отбросить в сторону всю королевскую помпу, и была счастлива, когда ей удавалось, по примеру ее отца, Якова V, насладиться несколькими мгновениями свободы, столь сладостной для тех, кто постоянно пребывает в оковах правил этикета. Присутствовали на этих ужинах обычно только женщины, а из мужчин, благодаря своим музыкальным дарованиям, туда был допущен лишь Риччо. Так что заговорщикам если и следовало опасаться какого-нибудь сопротивления, то лишь со стороны самой жертвы, а было известно, что Риччо, помня о своем низком происхождении, никогда не носил в присутствии королевы ни шпаги, ни кинжала.

Девятого марта, около шести часов вечера, сто пятьдесят солдат были впущены в замок самим королем, который назвал себя часовому, стоявшему у ворот, и провел их во внутренний двор, куда выходили окна кабинета Марии Стюарт. Там они разместились под большим навесом, чтобы их не было видно, ведь иначе они неизбежно оказались бы заметны, поскольку парк усыпало снегом.

Приняв эту первую меру предосторожности, Дарили вернулся к своим сообщникам, ожидавшим его в нижнем зале замка, и, велев им подняться по винтовой лестнице, провел их в спальню королевы, примыкавшую к кабинету, где ужинали сотрапезники; все, о чем они говорили, было здесь хорошо слышно. Затем, оставив их в темноте и приказав им войти в соседнюю комнату лишь в тот момент, когда они услышат его крик: «Ко мне, Дуглас!», он сделал круг, пройдя по коридору, и, открыв потайную дверь, вошел в кабинет, где молча оперся о спинку кресла, на котором сидела королева.

Три особы, сидевшие спиной к двери, а именно: Мария Стюарт, Мэри Сетон и Риччо, не видели, что к ним приблизился король; но три другие особы, сидевшие напротив двери, оцепенели и онемели, когда он появился. При виде того, как они переменились в лице, королева догадалась, что позади нее происходит нечто странное, и, живо обернувшись, заметила Дарили; на губах его играла улыбка, но он был так страшно бледен, что Мария Стюарт тотчас же поняла: сейчас произойдет нечто ужасное. Она уже собралась было поинтересоваться у него причиной его неожиданного появления, но в эту минуту в соседней комнате послышались грузные шаркающие шаги, приближавшиеся к ковровому занавесу, который медленно откинулся, позволив увидеть лорда Рутвена в полных боевых доспехах, бледного как привидение и с обнаженным мечом в руке.

— Что вам угодно, милорд?! — воскликнула королева. — И что вы намерены делать в моих покоях, вооружившись таким образом? У вас горячка, мне вас пожалеть или простить?

Но Рутвен молча, с неспешностью призрака протянул руку с мечом к Риччо, а затем глухим голосом произнес:

— Что я намерен делать здесь, сударыня? Я пришел за этим человеком!

— За этим человеком?! — воскликнула королева, становясь за спиной Риччо. — И как вы собираетесь поступить с ним?

— Giustizia! Giustizia!^[51] — принялся кричать Риччо, бросаясь на колени позади Марии Стюарт и цепляясь за подол ее платья.

— Ко мне, Дуглас! — крикнул король.

В ту же минуту Мортон, Керр, бастард Дуглас и Линдсей с такой яростью ворвались в кабинет, что опрокинули стол, стремясь как можно быстрее добраться до Риччо, который, надеясь, что почтение, полагающееся королеве, защитит его, по-прежнему держался позади нее. Мария, со своей стороны, с высочайшим спокойствием и величием стояла лицом к лицу с убийцами, но они зашли чересчур далеко, чтобы отступить, и Эндрю Керр, приставив ей к груди кинжал, пригрозил убить ее, если она не удалится. В это мгновение Дарили схватил ее в охапку и насильно оттащил в сторону, нисколько не принимая во внимание ее беременность, в то время как бастард Дуглас, осуществляя роковое предсказание, сорвал с пояса короля висевший там кинжал и ударил им Риччо. При этом первом ударе несчастный упал, издав крик, но затем приподнялся и на коленях пополз к королеве, которая не переставала биться в руках Дарили, крича: «Пощадите! Пощадите!» Но, прежде чем Риччо смог доползти до нее, убийцы ринулись на него и, пока одни наносили ему кинжальные удары, другие за ноги выволакивали его из кабинета, оставляя на полу длинный кровавый след, который виден там еще и сегодня; затем, когда он оказался в соседней комнате, каждый из них, разжигая друг друга, принялся наносить ему удары, так что впоследствии на его мертвом теле насчитали пятьдесят шесть ран, двадцать из которых были смертельными.

Между тем Дарили по-прежнему не выпускал из рук королеву, которая, еще не веря, что Риччо мертв, не переставала молить о пощаде. Наконец вновь появился Рутвен, еще более бледный, чем в первый раз, и настолько обессиленный, что, не в состоянии говорить, рухнул в кресло, ответив на вопросы Дарили утвердительным кивком и показав ему окровавленный кинжал, перед тем как убрать его в ножны. Лишь тогда Дарили отпустил Марию, и она, на пару шагов приблизившись к Рутвену, воскликнула:

— Встаньте, милорд! Встаньте! В присутствии королевы не садятся, не получив на то разрешения! Встаньте и выйдите вон!

— Не дерзость вынуждает меня сидеть, а слабость, — ответил Рутвен, — ибо сегодня во имя службы вашему мужу и во имя блага Шотландии я прошел больше, чем позволяет мне мой врач.

С этими словами он спокойно налил себе стакан вина и выпил его, чтобы немного набраться сил; этот поступок королева приняла за очередную дерзость.

Она сделала несколько шагов к потайной двери, чтобы выйти из роковой комнаты, но, остановившись на пороге, повернулась и промолвила:

— Милорд, возможно, мне никогда не удастся отомстить за себя, ибо я всего лишь женщина, но тот, кто находится здесь, — и она с не женской силой хлопнула себя по чреву, — или не будет зваться моим сыном, или отомстит за свою мать!

С этими словами она скрылась, с яростью закрыв за собой дверь.

Той же ночью Риччо был без всякой помпы и без всякого шума похоронен у порога ближайшего храма.

XII

На другой день граф Морей и его сообщники, которые были изгнаны вместе с ним в Англию, прибыли в Эдинбург, заранее извещенные о предстоящем убийстве. Мария Стюарт, у которой не было достаточно сил, чтобы бороться одновременно с убийцами и вступившими в союз с ними изгнанниками, предпочла даровать прощение изгнанникам, чтобы получить возможность покарать убийц. Морей, Гленкерн, Роте и другие снова вошли в милость. Спустя три дня, в тот момент, когда это менее всего можно было предположить, стало известно, что Мария и Дарили тайно отправились в Данбар. И в самом деле, напуганный чудовищностью преступления, которое он совершил, король покинул своих сообщников, чтобы добиться от нее прощения, и Мария, желая иметь возможность отомстить, сделала вид, что прощает его.

И тогда настал черед убийц дрожать от страха: Мортон, Дуглас и Рутвен, не отваживаясь дожидаться момента, когда королева решит их участь, бежали в Англию. Было проведено судебное разбирательство, и двух второстепенных убийц приговорили к смертной казни; затем Мария, как всегда уступая безрассудству своего первого побуждения, отчего никто теперь не мог ее удержать, приказала извлечь из могилы тело Риччо и с великими погребальными почестями перенести его в ту самую церковь, где были похоронены шотландские короли.

Между тем, как нетрудно понять, примирение супругов, по крайней мере со стороны Марии, не было вполне искренним. Дарили, со своей стороны, продолжал вести все ту же беспечную и распутную жизнь, так что между супругами царил величайший разлад, в момент которого, 19 июня 1566 года, Мария родила сына, будущего Якова VI.

Верная правилам добрососедства, королева тотчас же отправила к Елизавете чрезвычайного посланника, Джеймса Мелвилла, с поручение сообщить своей сестре, королеве Англии, о своем счастливом разрешении от бремени.

Елизавета, очень любившая танцы и мнившая, что она прекрасно умеет танцевать, участвовала в кадрили, когда ей передали это известие. Для нее это был ужасный удар: она почувствовала, что ноги у нее подкосились, и, попятившись на несколько шагов, оперлась о кресло, в которое затем была вынуждена опуститься. Одна из придворных дам, увидев это волнение королевы и заметив, как она побледнела, подошла спросить, что с ней.

— Что со мной? — переспросила Елизавета. — Ах, разве вы не понимаете, что королева Мария только что родила здорового мальчика, а я всего лишь бесплодный голый пень?!

Однако вскоре Елизавета пришла в себя и заняла прежнее место в кадрили, а на другой день приняла Мелвилла, всячески выказывая свою радость и заявляя ему, что привезенное им известие доставило ей такое удовольствие, что она тут же избавилась от недомогания, заставлявшего ее страдать в течение двух недель. Тем не менее, когда посол предложил ей воспользоваться этим случаем и увидеться с Марией, с которой, по ее словам, она уже очень давно желала встретиться, Елизавета поспешила ответить, что не может покинуть свое королевство и что на крестины вместо нее приедет граф Бедфорд, которому она выдаст верительную грамоту.

Такие же уведомления Мария отправила королю Франции и герцогу Савойскому, и они оба ответили ей, как и королева Елизавета, что пришлют на крестины своих представителей.

Между тем Дарили с каждым днем все глубже погрязал в сугубом разврате, к которому имел склонность; так что королева отдалялась от него все более и более, а вместе с королевой, подражая ей в поведении, так поступали и придворные. Дарили, вместо того чтобы пытаться вернуть Марию с помощью обходительности и заботливости, сердился, словно ребенок, угрожал покинуть Шотландию и уехать жить во Францию или в Италию. Ничто не могло быть более неприятным для королевы, чем исполнение этой угрозы, которое поставило бы иностранные дворы в известность о ее семейных ссорах. И потому она попыталась довести до его сознания нелепость подобного решения; но Дарили, подобно ребенку, видел в обращенных к нему просьбах лишь повод усилить свое упрямство. Тогда Мария спешно отправила к нему членов тайного совета, но и перед ними он выказывал ту же обидчивость и неуступчивость. Ожидая, что рано или поздно он приведет свой замысел в исполнение, Мария решила упредить то дурное впечатление, какое могло произвести появление Дарили в Париже, и послала королеве-матери и королю Карлу IX достоверный отчет о всем том, что произошло между ней и Дарили после их свадьбы. Впрочем, почти открытый разрыв, повлекший за собой всякого рода внутренние дрязги между супругами, ухудшил и без того скверное положение короля, увидевшего вскоре, что от него уходят не только вельможи, но и его собственные слуги.

Между тем влияние, потерянное Дарили, мало-помалу захватывал другой человек: то был Джеймс Хепберн, граф Ботвелл, глава старинного рода и один из самых всесильных баронов Шотландии, могущество которого зиждилось как на необъятности его владений, располагавшихся в Восточном Лотиане и в графстве Берикшир, так и на многочисленности его ленников. Это был мужчина лет тридцати пяти, с резкими чертами лица, исполненный многих пороков, честолюбивый, неуемный, в своих замыслах еще более дерзкий, чем в их исполнении, ибо, хотя в молодости он благодаря нескольким своим подвигам и пользовался немалой славой храбреца, у него уже давно не было случая обнажить меч, так что слава эта понемногу сошла на нет, и к тому времени рассказы о былых деяниях графа Ботвелла порой встречала улыбка сомнения. Назначенный Марией де Гиз лордом-смотрителем пограничных областей королевства, он в момент убийства Риччо оказался в королевском дворце, прибежал на шум и даже подвергся определенной опасности, ибо, понимая, что крики доносились из кабинета королевы, начал настаивать, чтобы ему дали разъяснения по поводу происшедших там событий, в ответ на что король показал ему труп Риччо. Это свидетельство если и не преданности ей, то, по крайней мере, внимания к ней, проявленное в то время, когда все ее покинули, тронуло королеву, и при первой же возможности она выразила Ботвеллу свою признательность; так и зародилось между королевой и этим человеком нечто вроде связи, которой предстояло погубить обоих.

Многие люди, дурно настроенные в отношении королевы, а число их было велико, и так уже подозревали, что связь эта носит характер преступной близости, как вдруг происшествие, в котором Мария, как всегда, уступила первому порыву сердца, сделало эти подозрения еще более обоснованными. Ботвелл, будучи лордом-смотрителем приграничных областей, пребывал в небольшом замке Хермитедж в двадцати милях от Джедборо; в октябре 1566 года, намереваясь захватить грабителя по имени Джон Эллиот из Парка, он в схватке с этим человеком был ранен в руку. Королева, находившаяся в то время в Джедборо, где она проводила суд, узнала о том, что произошло, в тот момент, когда направлялась к залу заседаний, и, вместо того чтобы продолжить путь к ратуше, перенесла заседание на другой день, а сама, сев на коня, в сопровождении пяти или шести человек из своего ближайшего окружения, тотчас же помчалась к замку Хермитедж, преодолевая, чтобы добраться до него, болота, леса и реки; затем, собственными глазами убедившись, что рана Ботвелла не такая уж серьезная, она в тот же вечер вернулась в Джедборо; королева сделала остановку лишь на два часа, проведя их наедине с Ботвеллом. Впрочем, эта стремительная скачка так утомила ее, что на другой день она заболела и едва не умерла. Но, как ни велика была опасность, угрожавшая ей во время этой болезни, Дарили, осведомленный о ее причине, не приехал в Джедборо; так что, когда королева поправилась, отношения между супругами сделались холоднее прежнего.

Между тем подошло время, на которое были назначены крестины юного принца; для супругов это явилось естественной возможностью для примирения или, по крайней мере, моментом, когда им важно было не показывать иноземным послам, до чего дошли их домашние распри; однако Дарили, по-прежнему вздорный и обозленный, не пожелал присутствовать на церемонии, хотя все на этом настаивали, а сам он в это время находился в Стерлинге, где и проходили крестины. Его отсутствие вызвало огромное негодование у всех, кто входил в окружение королевы, со всех сторон получавшей советы ходатайствовать о разводе. Но Мария, опасаясь скандала, который неизбежно поднялся бы в Европе вследствие такого ходатайства, наотрез отказалась. И тогда Ботвелл, Мортон и Мейтланд приступили к первым наметкам зловещего замысла. Однако Мортон и Мейтланд брались доводить его до исполнения лишь в том случае, если в заговоре будет участвовать королева, ибо речь шла не о чем другом, как об убийстве короля. Но, после долгого времени пустых обещаний, без конца повторяемых и без конца нарушаемых, показать им письменное согласие, написанное собственной рукой королевы, Ботвелл так и не смог предъявить Мортону и Мейтланду никакого свидетельства ее участия в заговоре, и потому оба вельможи вышли из него. И тогда Ботвелл решил обратиться к другим пособникам, которые, имея менее поводов опасаться за себя, были и менее щепетильными. Как раз в это время произошло событие, внушившее Ботвеллу мысль, что пора начать действовать.

XIII

Король решил, наконец, привести в исполнение повторявшуюся им изо дня в день угрозу покинуть Шотландию и отправился в Глазго, чтобы попрощаться с графом Ленноксом, своим отцом, однако по пути вдруг ощутил серьезное недомогание. Тем не менее он продолжил поездку, но, прибыв в Глазго, был вынужден лечь в постель: у него обнаружилась болезнь, навсегда оставшаяся для истории и медицины спорным вопросом. Чем были гнойники, покрывавшие тело Дарили, проявлением ветряной оспы или следствием отравления? Ничего определенного сказать по этому поводу нельзя, настолько противоречивы дошедшие до нас рассказы. Как бы то ни было, едва королеве стало известно, что Дарили серьезно заболел, она, проявляя к нему большее сочувствие, чем он проявлял к ней, поспешила в Глазго. Когда Мария прибыла туда, Дарили уже был вне опасности.

Тем не менее Мария, не побоявшаяся заразиться сама (если предполагать все же, что Дарили был болен ветряной оспой), не посчитала нужным подвергать такой опасности своего сына, и, поскольку у изголовья больного произошло нечто вроде примирения между супругами и Дарили пожелал вернуться вместе с королевой в Эдинбург, было решено, что в ожидании своего полного выздоровления он будет жить в усадьбе Керк-оф-Филд, старинном уединенном аббатстве, расположенном на возвышенности и, следовательно, в окружении свежего воздуха, в одной миле от Эдинбурга. Дарили хотел вернуться в одной карете с королевой, но она, то ли опасаясь передать юному принцу болезнетворные миазмы, еще совсем недавние, то ли посчитав, что передвижение в карете будет чересчур тяжелым для выздоравливающего, отказала Дарили в этой милости и распорядилась перевезти его в дорожных носилках к его новому месту жительства.

Это было, на что указывает его название, старинное аббатство, расположенное среди полей, на некотором расстоянии от двух полуразрушенных церквей, заброшенного кладбища и нескольких почти необитаемых лачуг, носивших многозначительное название Воровская слобода; чуть поодаль находился особняк, принадлежавший Гамильтонам, но в течение двух последних лет в этом уединенном доме никогда не распахивались ставни, и он оставался безмолвным и мрачным, словно гробница. Впрочем, будь он обитаемым, это еще меньше успокоило бы Дарили, поскольку Гамильтоны были его личными врагами.

И в самом деле, впервые король испытал беспокойство 7 февраля 1567 года, увидев свет в одном из окон особняка, так долго стоявшего затворенным. На другой день он поинтересовался у своего камердинера, Александра Дарема, почему там появился свет, и узнал, что накануне архиепископ Сент-Эндрюсский покинул свой дворец и приехал жить в этом доме. В тот же день, прогуливаясь в саду, Дарили посетовал, что две обрушившиеся части стены, для ремонта которых он вызвал каменщиков, находятся в прежнем состоянии. Эти проломы позволяли злоумышленникам легко проникнуть в сад, а так как Дарили жил вдвоем со своим слугой на втором этаже небольшого уединенного павильона, то в том состоянии, в каком он пребывал, ему было позволительно испытывать определенные страхи.

В тот же вечер страхи эти усилились; Дарили послышалось, что у него под окнами разговаривают, а под его комнатой кто-то ходит. А поскольку, как мы уже сказали, в спальне он находился вдвоем с камердинером и тот каждый раз, когда король будил его, утверждал, что ничего не слышит, Дарили пришлось дожидаться рассвета, чтобы самому во всем удостовериться. Однако утром он нигде никого не обнаружил, но, благодаря тому, что накануне шел дождь, заметил следы, не принадлежавшие ни ему, ни Дарему; следы эти вели от пролома в стене к двери павильона. Дарили осмотрел весь павильон, за исключением небольшого подвала, находившегося как раз под его спальней и оказавшегося закрытым массивной дверью; но, если не считать этой закрытой двери, ему не удалось обнаружить ни одного косвенного признака, способного подтвердить или развеять его подозрения.

Следующая ночь протекала, как и предыдущая, ибо прежний шум возобновился, и на сей раз был таким внятным, что Дарем уже не мог сказать, как накануне, что он его не слышит. И тогда Дарили, полагая, что такая неопределенность хуже подлинной опасности, решил спуститься вниз и лично проверить, что за люди там шумят. Однако Дарем не позволил своему господину рисковать, занимаясь подобными розысками, и, взяв в одну руку меч, а в другую фонарь, отправился на поиски ночных бродяг. Вскоре он вернулся и сказал, что заметил лишь одного человека, который при виде его обратился в бегство, и, поскольку это явно был какой-то бездомный, искавший себе пристанище в пустынных развалинах аббатства, тревожиться не стоит. И действительно, вплоть до рассвета никакого шума более слышно не было.

Тем не менее Дарили пожелал увидеться с королевой, не посещавшей его уже дня два или три, и, поделившись с ней своими тревогами, попросить ее, поскольку он уже оправился от болезни, или позволить ему вернуться жить вместе с ней, или предоставить ему другое жилище. Мария велела ответить Дарили, что сможет прийти к нему только вечером, поскольку днем женит своего слугу Себастьяна, которого она привезла с собой из Франции и потому очень любила.

И в самом деле, вечером королева пришла вместе с графиней Аргайл, причем в тот самый момент, когда по какой-то странной случайности Александр Дарем поджег соломенный тюфяк со своей постели и тотчас же выбросил его в окно вместе с матрасами, на которые перекинулся огонь. В итоге он лишился постели и, когда королева вошла в дом, настойчиво испрашивал у короля позволения переночевать в городе, заявляя, кроме того, что он плохо себя чувствует и ему нужно показаться врачу. Дарили, помня о том, что происходило в две предыдущие ночи, изо всех сил старался удержать его, предлагая дать ему один из своих матрасов или даже разделить с ним свою постель. Мария поинтересовалась причиной спора и, разобравшись, в чем дело, пообещала Дарили, что, если он отпустит Дарема, она пришлет ему на эту ночь какого-нибудь другого слугу, снабдив всеми необходимыми постельными принадлежностями. За то короткое время, пока королева оставалась в аббатстве, Дарили заставил ее трижды повторить это обещание; затем, невзирая на все его уговоры подольше побыть с ним, Мария покинула его, заявив, что это невозможно, так как она обещала появиться под маской на балу у Себастьяна; в итоге Дарили пришлось отпустить ее, она ушла, и он остался один.

Никто не может сказать, что начиная с этого момента делал Дарили, ибо, несмотря на обещания королевы, ни один слуга не явился к нему в аббатство, а Дарем, спешивший воспользоваться полученным разрешением, удалился, не став даже дожидаться ухода королевы. По всей вероятности, Дарили бросился в постель, закутавшись в халат, оставшись в домашних туфлях и положив у изголовья обнаженный меч.

До часа ночи Ботвелл вместе с королевой оставался в Холирудском замке; затем он вышел из ее покоев, и спустя несколько минут, закутанный в широкий плащ немецкого гусара, на глазах у часовых, бдивших у дверей замка, прошел через караульное помещение; оттуда он направился к усадьбе Керк-оф-Филд и, когда башенные часы пробили два часа ночи, через один из проломов пробрался в сад. Едва сделав несколько шагов среди купы деревьев, он наткнулся на какого-то человека, закутанного в плащ.

— Ну что, — спросил Ботвелл, — как наши дела?

— Все готово, — ответил незнакомец, — и мы ждем только вас, чтобы поджечь фитиль.

— Ну что ж, приступим, — промолвил Ботвелл.

С этими словами он вместе со своим собеседником направился к группе из пяти или шести человек, беседовавших в глубине сада, в том месте, откуда было видно окно, освещенное ночником, который горел в комнате Дарили. Ботвелл спросил своих сообщников, уверены ли они в том, что король находится в этой комнате. Они ответили, что несколько раз видели, как он подходил к окну и выглядывал в сад. После этого Ботвелл приказал поджечь фитиль. От группы отделился какой-то человек, державший под плащом потайной фонарь; через мгновение он вернулся, заявив, что дело сделано и через несколько минут все будет кончено. Однако нетерпение Ботвелла было настолько сильным, что, находя это ожидание, каким бы коротким оно ни было, невыносимым, он, несмотря на все увещания подрывника, сам подошел к павильону, лег на живот, просунул голову в подвальное окно и вернулся обратно лишь после того, как с риском для собственной жизни убедился, что фитиль действительно тлеет. Стоило ему занять прежнее место в глубине сада, как раздался ужасный взрыв: окружающие поля, город и залив озарились таким ярким светом, что в отблесках этой чудовищной вспышки стали видны даже корабли, стоявшие на якоре примерно в двух милях от берега; затем все снова погрузилось в тишину и во мрак, в то время как обломки дома падали сверху, словно каменный дождь.

На другой день тело короля обнаружили распростертым во фруктовом саду, примыкавшем к тому саду, где скрывались заговорщики. Труп лежал под деревом, несколько ветвей которого он сломал при падении; на нем был халат, а на одной из его ног осталась домашняя туфля; поодаль валялся его обнаженный меч.

Поскольку при взрыве пороха тело короля не пострадало, оказавшись защищенным матрасами, на которых он лежал, вначале все подумали, что Ботвелл живым вытащил его из павильона, удавил и повесил на дереве, несколько ветвей которого, как мы говорили, были сломаны; но, по всей вероятности, те, кто согласился с этой версией, ошибаются. Ведь если король уже был мертв, убийцам незачем было взрывать павильон, где он жил. Правда, кое-кто утверждал, что они сделали это для того, чтобы заставить всех поверить, будто он был убит молнией; но, поскольку убийство произошло 9 февраля, у тех, кто рассчитывал таким образом объяснить смерть короля, было немного шансов, что им поверят.

XIV

Слух о произошедшем распространился по всей Шотландии со скоростью, присущей дурным известиям.

Впечатление, которое он произвел, было ужасным, ибо все указывали на Ботвелла, а кое-кто подозревал и королеву. Правда, как всегда неосмотрительная, Мария и в этих обстоятельствах дала против себя новое оружие своим врагам. Шотландский придворный этикет требовал, чтобы любая вдова короля сорок дней безвыходно проводила в одной из комнат дворца, освещаемой лишь скудным светом лампы. Мария велела открыть окна на двенадцатый день, а на пятнадцатый отправилась вместе с Ботвелл ом в Сетон, загородный дом в четырех милях от Эдинбурга.

Именно там ее настиг слух о начавших распространяться против нее подозрениях. Не прошло и двух дней после убийства, и на улицах Эдинбурга были развешаны объявления, в которых обещалось вознаграждение в две тысячи фунтов стерлингов тому, кто сообщит достоверные сведения об убийцах короля. Уже на другой день под этими объявлениями обнаружились листы бумаги такого же размера, на которых рукой были написаны имена Ботвелла, Балфура, Чемберса и нескольких других. Но это еще не все; каждую ночь у Эдинбургского креста слышался крик: «Ботвелл — убийца короля, а королева — сообщница убийцы!», причем нельзя было понять, кто его издавал. Наконец, Мария получила от графа Леннокса, отца убитого, письмо, в котором он прямо указывал на Ботвелла как на убийцу и выступал в качестве его обвинителя.

Отступать было некуда: ходатайствуя перед королевой, тайный совет настоял на привлечении Ботвелла к суду, но при этом, назначив смехотворную отсрочку, поскольку, в силу шотландских законов, при рассмотрении уголовных дел стороны должны были быть уведомлены за сорок дней до начала разбирательства, 28 марта решил, что обвиняемый предстанет перед судьями 12 апреля. Таким образом, графу Ленноксу было предоставлено четырнадцать дней на то, чтобы собрать убийственные улики против самого могущественного в Шотландии человека.

В назначенный день, сопровождаемый четырьмя тысячами своих сторонников и охраняемый двумя сотнями вооруженных солдат, которые по его приказу заняли все входы в здание суда, Ботвелл предстал перед судьями. Граф Леннокс заранее понял, что должно произойти в суде, и по этой причине туда не явился. Так что обвиняемый не обнаружил в суде обвинителя. Соответственно, жалоба на него была отклонена. Однако в тот момент, когда судьи вынесли оправдательный приговор, в толпе раздался чей-то голос, от имени графа Леннокса выразивший несогласие с этим решением. То был голос одного из графских ленников, посланного с этой целью в Эдинбург. Представ перед судом, он смело повторил свои возражения и, совершив этот самоотверженный поступок, вернулся в Глазго, чтобы дать своему господину отчет об исполнении поручения, причем, вопреки всякой вероятности, с ним не случилось ни малейшей неприятности.

Оправданный в убийстве короля, Ботвелл думал теперь лишь о том, чтобы занять его место. Его близость с Марией заранее обеспечивала ему согласие королевы, но ему еще оставалось добиться согласия дворянства. Ботвелл пригласил на пышный пир, устроенный им в одной из таверн Эдинбурга, важнейших шотландских вельмож, и там, к концу обеда, прямо на пиршественном столе, среди пустых бутылок и недопитых стаканов, был при всеобщем одобрении подписан акт, где Ботвелл объявлялся невиновным в убийстве короля и говорилось, что единственная возможность уберечь Шотландию от новых смут и новых бед состоит в том, чтобы Мария взяла его в супруги.

Став обладателем этого драгоценного документа, Ботвелл поспешил употребить его в соответствии со своим характером. Узнав однажды вечером, что на другой день Марии Стюарт предстоит возвращаться из Стерлинга в Эдинбург, он во главе тысячи конников устроил засаду у Крамондского моста и, когда королева появилась в сопровождении лишь двух десятков особ, составлявших ее свиту, двинулся навстречу ей, велел арестовать и разоружить Хантли, Летингтона и Мелвилла, а затем, взяв под уздцы лошадь королевы, заставил ее повернуть обратно, причем Мария не пыталась ни защищаться, ни даже жаловаться, и препроводил ее в замок Данбар, находившийся под его управлением. Они оставались там десять дней, а на одиннадцатый вместе вернулись в Эдинбург. Ботвелл снова вел под уздцы лошадь Марии, но, на сей раз, со всей почтительностью, полагающейся женщине и королеве. Мария, со своей стороны, явно даровала ему полное прощение за совершенное над ней насилие и, опасаясь, не осталось ли в этом отношении каких-нибудь сомнений, 12 мая 1567 года объявила, что она не только не имеет никаких поводов жаловаться на Ботвелла, но и, в вознаграждение за услуги, оказанные им государству, рассчитывает немедленно возвысить его, одарив новыми почестями. И в самом деле, уже на другой день она пожаловала ему титул герцога Оркнейского, а еще через два дня вышла за него замуж, причем никто, настолько все видели ее ослепленность, не осмелился возражать против этого замужества, если не считать лорда Херриса и Джеймса Мелвилла, в награду за свою преданность впавших в немилость и навлекших на себя ненависть Ботвелла, ненависть, последствия которой они несомненно испытали бы на себе, если бы события, неожиданно приняв серьезный оборот, не вынудили Ботвелла думать о своей собственной безопасности, а не мстить другим.

Враги Марии, делая вид, что служат ее делу, завели ее туда, куда хотели. Втайне все подозревали, что она замешана в убийстве мужа. Побыв вдовой всего три месяца, она вышла замуж за его убийцу и оказалась — она, королева! — четвертой женой человека, который, перед тем как стать ее супругом, одну за другой бросил двух первых жен, имевших низкое происхождение, и развелся с третьей, дочерью графа Хантли, того самого, что погиб во время мятежа, растоптанный копытами лошадей. Вслед за Ботвеллом потеряла уважение и она сама, и эта потеря уважения в сочетании с ненавистью, которую испытывало к ней протестантское духовенство, лишило ее всякой опоры среди большей части народа. И вот этот момент Мортон и Мейтланд, вечные приспешники Морея, на протяжении целого года с присущей им ловкостью делавшие вид, что они стоят вне всяких партий и всяких козней, и выбрали для того, чтобы взбунтоваться.

Едва об их замысле стало известно, почти все дворяне Шотландии присоединились к ним, причем так поспешно и так быстро, что, оказавшись в количестве, достаточном для того, чтобы действовать, они решили похитить разом короля и королеву, которые, пребывая в полном неведении о том, что против них затевалось, отправились на празднество, устроенное для них лордом Бортвиком. Однако, поскольку в эти тревожные времена любые праздники таили в себе определенную опасность, часовые оставались на своих постах. И в тот момент, когда все намеревались сесть за стол,один из них дал знать, что какой-то крупный вооруженный отряд галопом несется к замку. Не сомневаясь, что на них готовится покушение, Ботвелл и Мария переоделись — он облачился в ливрею лакея, она надела ливрею пажа — и, покинув замок через одни ворота, в то время как те, кто явился захватить их, вступили туда через другие, помчались по направлению к Данбару.

XV

В Данбаре они остановились; это была сильная крепость, находившаяся под непосредственным командованием Ботвелла, и потому она могла стать превосходным местом сбора сторонников, которые у него еще оставались. Он призвал их на помощь себе и королеве, и ему удалось собрать войско, достаточно внушительное для того, чтобы отважиться на сражение. Во главе этого войска Ботвелл и Мария Стюарт выступили из города и двинулись по направлению к Эдинбургу. На полпути, у Карберри-Хилла, они встретились с армией мятежных лордов; это произошло 15 июня 1567 года, то есть через четыре месяца после убийства Дарили и ровно через месяц, день в день, после свадьбы королевы и Ботвелла.

С обеих сторон отряды были не особенно многочисленными. Все произошло так быстро, что у тех, кто находился далеко, просто не было времени присоединиться к той или другой партии. Но, хотя по численности обе армии были почти равны, они сильно различались в отношении слаженности, отваги и дисциплины. Король и королева, желая упредить слухи, которые неминуемо должны были все шире распространяться против них, решили действовать быстро и потому, не имея времени дожидаться Гамильтонов, самых преданных своих сторонников, вербовали всех, кто оказался под рукой. Мятежники, которыми командовали Аргайл, Атолл, Мар, Мортон, Гленкерн, Хьюм, Линдсей, Бойд, Морей из Туллибардина, Керколди из Грейнджа и Мейтланд, напротив, видели во главе своей армии самых знатных вельмож и самых опытных военачальников Шотландии, а в своих рядах самых лучших солдат и самых верных ленников. Как только две армии сошлись лицом к лицу, это различие не могло ускользнуть от самих противников, и отвага мятежников возросла в той же мере, в какой упали духом королевские войска. Тем временем Дюкрок, французский посол, предложил себя в качестве посредника между двумя партиями. Пока шли переговоры, войску королевы стало понятно, что ему предстоит сражаться не за интересы страны, а всего лишь за любовную прихоть женщины, и оно искало лишь повода, чтобы избежать битвы. И такой повод нашелся. Предводители мятежников заявили Ботвеллу, что, поскольку спор касается лично его, лично он и должен защищать свое дело. И тогда Ботвелл, как всегда хвастливый и заносчивый, вручил Дюкроку картель, посредством которого он вызывал на смертельный бой любого, кто осмелился бы назвать его убийцей короля.

Увидев этот письменный вызов на поединок, мятежные лорды закричали от радости и бросились к оружию. Но они не могли все одновременно сражаться с Ботвеллом. Поэтому в шлем положили бумажки с именами предводителей мятежников и было решено, что ответят на картель те трое, чьи имена будут вытянуты первыми. Первыми оказались вытянуты имена Керколди из Грейнджа, Морея из Туллибардина и лорда Линдсея из Байрса, причем как раз в таком порядке.

И потому в тот же день к Ботвеллу явился герольд, дабы известить его, что сэр Керколди из Грейнджа принимает вызов, так что зачинщику следует назначить место поединка и выбрать оружие. Но Ботвелл ответил, что, поскольку Керколди не граф и не лорд, а всего лишь барон, вступить с ним в бой он не может, ибо это унизило бы его достоинство.

Два часа спустя к нему в свой черед явился герольд Морея из Туллибардина, но, так как титулы у этого поборника были теми же, что и у его предшественника, Ботвелл велел передать ему тот же ответ.

И тогда настал черед лорда Линдсея из Байрса, которому Мортон подарил ради этого сражения свой собственный меч и которому Ботвелл не мог ответить так, как он ответил двум другим, ибо Линдсей был одновременно бароном, графом и лордом. Но так как, помимо всего этого, лорд Линдсей был одним из самых храбрых рыцарей своего времени, сердце у Ботвелла дрогнуло и он перенес бой на следующий день, заявив, что даст знать об условиях поединка позднее.

Той же ночью, поддавшись увещаниям Марии, а главное, уступив своим собственным страхам, Ботвелл отбыл в Данбар.

На другой день, на рассвете, из королевского лагеря выехал герольд, которому было поручено доставить сэру Керколди из Грейнджа охранную грамоту и привезти его для переговоров с королевой.

Королеве было поставлено условие не видеться более с Ботвеллом. В обмен на это обещание Керколди из Грейнджа дал слово, что с Марией будут обходиться со всем полагающимся ей уважением и почтением. Затем, когда эти условия были определены, Керколди из Грейнджа взял под уздцы лошадь Марии и пешком, с непокрытой головой препроводил королеву в лагерь мятежников. Но, прежде чем она вступила туда, навстречу ей вышел Мортон и самым определенным образом заверил ее в верности и покорности в будущем.

Однако вскоре Марии пришлось на месте оценить по достоинству эти обещания. Пока она пересекала первый ряд встречающих, состоявший из вельмож и рыцарей, все шло прекрасно; но когда от первого ряда она перешла ко второму, состоявшему из солдат и простонародья, до нее стали доноситься ропот, вскоре перешедший в оскорбления. В этот момент она решила остановиться и повернуть обратно, но внезапно на пути у нее оказалось знамя мятежных лордов. На этом знамени, призванном пробуждать все страсти и возбуждать ненависть, был изображен с одной стороны труп Дарили, распростертый в роковом саду, где его нашли, с другой — юный принц, стоявший на коленях и воздевший глаза и руки к Небу, а ниже была сделана надпись: «О Господи, покарай и отмсти за меня!»

Легко понять, какое впечатление должно было произвести на Марию Стюарт это зрелище, сопровождаемое ропотом, бранью и проклятиями. Какое-то мгновение она хотела противостоять этому, но вскоре гордость ее надломилась: сокрушенная и почти бездыханная, королева откинулась назад в седле и, если бы ее не подхватили, упала бы на землю.

И тогда Керколди из Грейнджа, которому было понятно, что на кону стоит его честь, ибо это он обещал королеве, когда она сдалась, повиновение со стороны лордов и почтение со стороны солдат, вместе с Мортоном бросился в солдатские ряды, обнажив меч и угрожая убить всякого, кто издаст хоть один крик. Благодаря этому проявлению воли, подкрепленному силой, порядок в конечном счете удалось немного восстановить, и, когда королева пришла в себя, ропот еще продолжался, но крики и оскорбления смолкли. Что же касается знамени, то, поскольку лорды его выбрали сами, а затем вручили своим солдатам, отнять его у них не представлялось возможным. Так что Марии Стюарт волей-неволей приходилось по-прежнему сносить это зрелище.

Армия двинулась в путь, победоносно возвращая в столицу Марию Стюарт, но уже не как королеву, а как пленницу. Ее настолько теснили с обеих сторон ряды солдат, что подол ее платья оказался изорван в клочья, а так как шел дождь, вода превратила пыль в грязь, и вся одежда королевы оказалась запачкана снизу доверху. И, наконец, поскольку у нее не было ни мгновения, чтобы заняться своим туалетом, ее растрепанные волосы в беспорядке свисали ей на плечи. В таком виде она и вступила в свою столицу, где ее встретило гиканье толпы, которая не переставала вопить вокруг нее, указывая на роковое знамя:

— Смерть прелюбодейке! Смерть мужеубийце!

Королеву привели в дом лорда-градоначальника, где, как она полагала, ее страдания должны были закончиться, но, стоило ей удалиться в свою комнату, как на площади собралась вся городская чернь. Вскоре, вслед за ее глухим и грозным ропотом, похожим на шум прилива и сопровождавшимся криками и воплями, до королевы стали доноситься вопли и брань еще страшнее тех, какие она слышала прежде; наконец, она увидела, что перед ее окном, освещенное с двух сторон факелами, поднимается роковое знамя, преследовавшее ее повсюду. Королева хотела задернуть занавеси, но, как только толпа заметила ее тень, угрозы стали звучать еще сильнее; в то же самое время несколько камней, с силой брошенных в окно, разбили стекла, и Мария, рыдая от горя и в ярости ломая руки, рухнула в кресло, стоявшее в глубине комнаты, и закрыла лицо ладонями. Наконец, часа через два, городские власти, сострадая мучениям, какие должна была испытывать королева, вышли на площадь и увещаниями и мольбами смогли успокоить смуту; шум мало-помалу стих, и, наконец, около полуночи площадь опустела и смолкла.

И тогда Мария, видя, как соблюдаются данные ей обещания, сочла себя свободной от своих собственных обязательств, а поскольку в разгар всех этих мучений ее любовь к Ботвеллу, который был их причиной, не ослабевала ни на мгновение, он представился ей в этот час одиноким, как и она, и к тому же на положении изгнанника, и, не в силах противиться желанию утешить его, она написала ему длинное письмо, в котором повторила свое обещание никогда не забывать его и призвать его к себе снова, как только у нее появится для этого возможность; закончив письмо, она позвала солдата и вручила ему кошелек, полный золота, поставив условием, что он немедленно отправится в Данбар, а если Ботвелл уже отбыл оттуда, последовать за ним, куда бы он ни отправился, и вручить ему это послание. Солдат пообещал исполнить все, чего пожелала королева, взял золото и отдал письмо мятежным лордам.

Ну а те дожидались лишь предлога и поспешно ухватились за тот, что им представился. Мортон, которому передали письмо, в то же утро созвал остальных вельмож на чрезвычайный совет, и они сообща решили, что королеву следует отправить пленницей в замок Лохливен, расположенный посреди озера и острова с тем же названием: это пристанище казалось им особо надежным как вследствие своего местоположения, так и вследствие того, кто был владетелем замка, которому доверялось охранять королеву. А владетелем этим был Уильям Дуглас, старший сын лорда Дугласа из Лохливена и бывшей любовницы короля Якова V, приходившийся, таким образом, единоутробным братом регенту.

На другой день, в одиннадцать часов утра, королеве было велено приготовиться к отъезду, причем ей не сказали, куда ее повезут, и разрешили взять с собой в качестве сопровождающей одну лишь Мэри Сетон; правда, она, из всех четырех Марий более всего любимая королевой, была дочерью лорда Сетона, одного из самых преданных ее сторонников. Мария Стюарт слишком настрадалась в Эдинбурге, чтобы любая другая резиденцией, какой бы та ни была, не казалась ей предпочтительнее. Королева лишь попросила лорда Линдсея, от имени мятежных лордов уведомившего ее о предстоящем отъезде, устроить так, чтобы она уехала в закрытых дорожных носилках. Лорд Линдсей ответил, что шотландские вельможи предвосхитили ее желание и экипаж такого рода ждет ее у дверей. Час спустя Мария Стюарт покинула Эдинбург и никогда более в него не возвращалась.

Вечером того же дня, 16 июня 1567 года, ворота замка Лохливен закрылись за ней, и лишь тогда Мария Стюарт осознала, что находится в тюрьме.

XVI

Замок Лохливен находился, как мы уже сказали, на острове посреди одноименного озера, между Эдинбургским заливом и заливом Ферт-оф-Тей. Это было массивное здание XIII века, с двумя угловыми башнями по бокам и с большим двором вокруг. У его южного фасада, обнесенный продолжением крепостной стены и засаженный темно-зелеными деревьями, раскинулся небольшой парк, который среди хмурого тумана, собиравшегося по утрам и вечерам над поверхностью озера, казался, как и сам замок, вытесанным из гранита. Впрочем, когда этот туман поднимался, словно театральный занавес, прямо из окон Марии Стюарт открывались две дивной красоты панорамы, совершенно не похожие друг на друга: одна, к западу, представляла собой обширную и плодородную равнину Кинросс, над которой господствует небольшой городок с тем же названием; другая, к югу, была зубчатой грядой Бен-Ломонд, которая, сменяя горы на холмы и делаясь все ниже, сходит на нет прямо на берегах озера.

По прибытии королевы в Лохливен ей нанесли визит хозяева замка, ее тюремщики. Во-первых, это была леди Маргарет Дуглас, бывшая любовница Якова V, которая, едва не выйдя замуж за короля, таила против Марии де Гиз, его жены, все годы, пока та была жива, смертельную ненависть, после ее смерти естественным образом перенесенную на Марию Стюарт, ее дочь. Лет в сорок она приобщилась к реформированной вере и, поскольку первая половина ее жизни была для нее источником угрызений совести, дала обратный ход на второй; своим преувеличенным пуританством леди Лохливен надеялась заставить других забыть то, чего не могла забыть сама.

Вместе со старой леди, осуществлявшей если и не физическую власть над замком, то, по крайней мере, духовное руководство над ним, явился ее старший сын Уильям Дуглас, сын лорда Дугласа из Лохливена, управитель крепости, душой и телом преданный графу Морею, ибо от него он получал всю свою власть и лишь благодаря ему мог что-то значить. Это был человек лет двадцати восьми, истинный Дуглас благодаря своим рыжим волосам, голубым глазам и широкому медно-красному лицу, а главное, благодаря своему высокомерному и жесткому характеру; впрочем, несгибаемый в своей ненависти, как и в своей любви, он был неспособен на подлый или постыдный поступок ради того, чтобы удовлетворить эти чувства.

И, наконец, третьим посетителем был подросток лет двенадцати, оставшийся сиротой и барственно взятый на воспитание своими родственниками, но не из дружеских чувств к нему, а для того, чтобы никто не мог сказать, что какой-то Дуглас пребывает в нищете. За те три года, что он находился в замке, ничто не указывало ему на то место, какое он в нем занимал, мыкаясь между суровостью Уильяма Дугласа, равнодушием его матери и почтительностью слуг, ибо, в конечном счете, даже будучи сиротой и бедняком, он все равно был Дугласом, и, движимые собственной спесью, остальные члены семьи не могли допустить, чтобы хоть один из их слуг даже на мгновение забывал об уважении, какое он был обязан проявлять к этому имени. В итоге мальчик рос в полной свободе, целыми днями охотясь в горах, занимаясь рыбной ловлей или выковывая в оружейной мастерской наконечники для стрел и острия копий.

Но, при всей своей нелюдимости, малыш Дуглас питал великую дружбу к Джорджу, второму сыну лорда Лохливена и брату Уильяма Дугласа, управителя замка; дело в том, что малышу Дугласу и Джорджу было присуще некое сходство взглядов, тотчас же породившее симпатию между ними.

Джордж Дуглас, отлучившийся из замка еще до приезда туда Марии Стюарт, был красивый молодой человек лет девятнадцати, у которого, в отличие от всех Дугласов младшей линии, были черные волосы, черная борода, темные глаза, бледное лицо и меланхоличный характер. Это различие между молодым человеком и другими членами семьи было настолько огромным и казалось настолько удивительным, что вызывало подозрения в отношении леди Маргарет Дуглас и заставляло ее супруга полагать, что, несмотря на брак с ним, она сохранила определенные привычки, свойственные ей в молодости. Эти подозрения были тем более понятны, что уже при появлении на свет Морея, получившего при рождении имя Джеймс Стюарт, ходили подобные слухи, которые и помешали королю Якову V возвысить свою любовницу до положения своей жены. В итоге рождение черноволосого Дугласа явилось в семье источником раздоров, последствия которых испытывал на себе несчастный Джордж; это привело к тому, что, с одной стороны, лорд Лохливен и Уильям Дуглас никогда не относились к нему ни как к сыну, ни как к брату, а с другой стороны, леди Дуглас, независимо от того, повинна она была или нет, в факте его рождения видевшая, что грехи ее юности вновь появляются, словно призраки, которые, как ей казалось, давно исчезли, не могла простить ему эти новые огорчения, хотя его вины в них не было. В итоге Джордж рос совершенно чужим среди своей собственной семьи, так что малыш Дуглас и он вполне естественно сблизились между собой и вскоре оказались связаны обоюдным одиночеством. Дружба эта в особенности шла на пользу мальчику, который научился у своего доброго друга Джорджа ездить верхом и владеть оружием, но сам мог воздать за эти уроки лишь любовью и безграничной преданностью. И потому для малыша Дугласа было огромной радостью, когда Джордж после очередной долгой и таинственной отлучки, к которым все в семье привыкли и которые, кстати говоря, не вызывали ни у кого особенного беспокойства, снова появлялся в замке Лохливен, где, как мы уже сказали, его не было в тот момент, когда туда прибыла Мария Стюарт.

Между тем, как только Мария покинула Эдинбург, там вновь появился Морей, ибо своего рода государственный переворот, произошедший в столице, случился если и не под его влиянием, то, по крайней мере, в его пользу. В ожидании того времени, когда ему будет доверено регентство, что могло произойти лишь в случае отречения Марии Стюарт или ее смерти, мятежные лорды учредили некую видимость правительства, объединившись под именем лордов тайного совета и присвоив себе, благодаря этому титулу, всю полноту королевской власти. Первым проявлением их власти и политики стал розыск виновных в убийстве короля, и, хотя все во всеуслышание говорили, что главные соучастники этого злодеяния находятся в рядах судей, были задержаны, тем не менее, некий капитан Блэкаддер и три человека низкого происхождения, которых приговорили к смерти и казнили, хотя они до последнего вздоха отрицали, что принимали хоть малейшее участие в заговоре. Казнь эта имела двоякую цель: во-первых, поднять популярность самих лордов, озаботившихся прежде всего отмщением за смерть, искупления за которую требовал весь народ, а во-вторых, заклеймить поведение королевы, так долго, со своей стороны, оставлявшей эту смерть безнаказанной.

Примерно в это же самое время прошел слух, что был арестован некий приспешник Ботвелла, по имени Далглиш, и что при нем обнаружили инкрустированный серебром ларец с вензелем в виде буквы «Ф» и цифры «II», а это заставляло предположить, что ларец в свое время был собственностью Франциска II. Допрошенный в отношении того, кому принадлежит этот ларец и от кого он его получил, Далглиш ответил, что вручил ему этот ларец Балфур, комендант Эдинбургского замка, а принадлежит он его хозяину, графу Ботвеллу, которому подарила его Мария Стюарт. Тогда, поскольку ларец был тщательно закрыт, замок его взломали и будто бы обнаружили там адресованные Ботвеллу письма Марии, доказывавшие одновременно ее прелюбодеяние и ее причастность к убийству. Тем не менее, хотя письма эти позднее были опубликованы, предъявлялись всегда лишь их копии, а поскольку, со своей стороны, королева всегда отрицала, что она писала их, историки остаются расколотыми во мнениях по этому вопросу: враги королевы настаивали, что письма подлинные, тогда как ее сторонники, напротив, всегда утверждали, что они подложные.

Между тем Мария Стюарт, хотя и являясь узницей, не была покинута целиком и полностью: многие вельможи сочли возмутительным, что с королевой распорядились таким образом, не спросив их мнения, и что правительство учредили, не пригласив их принять в нем участие; в итоге они собрались в Дамбартоне, чтобы воспротивиться, насколько это было в их силах, подобному ходу событий.

XVII

Между тем королева, запертая в замке Лохливен и не имевшая иных развлечений, кроме тюремных прогулок в тесном саду, о котором мы упоминали, проводила целые дни, сидя либо у окна своей спальни, обращенного в сторону горной гряды Бен-Ломонд, либо у окна своей гостиной, обращенного в сторону городка Кинросс. Виду из окна гостиной она отдавала предпочтение, поскольку берега озера в этой стороне были многолюдней и, следственно, зрелищней. Что же касается хозяев замка, то их она видела лишь изредка: Уильяма Дугласа — в час трапезы, когда, дабы внушить королеве спокойствие, он становился ее стольником и на глазах у нее и прежде нее отведывал все блюда и все вина, какие ей подавали; леди Лохливен — когда та медленным шагом пересекала двор, чтобы войти в сад, который Мария вскоре после этого покидала, устав от того, что у нее нет возможности прогуливаться там по своей воле, хотя и у калитки, выходившей во двор, и у калитки, выходившей к озеру, стояли часовые; и, наконец, малыша Дугласа — когда он ловил рыбу в озере или охотился на берегу. К счастью, компанию королеве составляла Мэри Сетон, ее верная подруга, и они скрашивали друг другу тюремное заключение.

Заключение это длилось уже около недели, как вдруг однажды утром Мария Стюарт услышала звук охотничьего рога, раздавшийся с того берега, где дорога из Эдинбурга подходила к озеру. Королева тотчас же бросилась к окну гостиной и увидела довольно многочисленный отряд всадников, устроивших привал в ожидании лодки, которую четыре мощных гребца изо всех сил заставляли рассекать воду, чтобы предоставить им средство для переправы. Однако, хотя отряд этот состоял не менее чем из десяти или двенадцати человек, лишь трое из них сели в лодку и направились к замку. Мария, для которой, в ее положении, все было событием, наблюдала за тем, как незнакомцы переправляются, с любопытством, сменившимся вскоре страхом, ибо, по мере того как они приближалась, ей все больше верилось, что она различает среди них лорда Линдсея, своего смертельного врага. И в самом деле, вскоре у нее не осталось никаких сомнений: это был именно он, такой, каким она видела его всегда, будь то при дворе или на поле боя, то есть в стальном шлеме без забрала, с ниспадавшей на грудь черной бородой, край которой уже начал серебриться, в полукафтане из буйволовой кожи, некогда подбитом шелком и расшитом, но от соприкосновения с доспехами, которые он не снимал ни ночью на биваке, ни в дни сражений, так сильно истрепавшемся, что было почти невозможно распознать его первоначальный цвет; более того, за спиной у него висел один из тех огромных мечей, какими можно было орудовать лишь двумя руками и какие, будучи соразмерными с силой великана, начали все более выходить из употребления, по мере того как скудел и мельчал род людской.

Одним из спутников лорда Линдсея был человек примерно того же возраста, что и он, однако его мирный облик составлял странную противоположность с воинственным видом старого барона. И в самом деле, этим человеком с бледным, незлобивым лицом и до времени поседевшими волосами, одетым в черное платье, а на боку носившим чрезвычайно легкий и хрупкий меч, который скорее свидетельствовал о высоком положении его владельца, нежели служил орудием нападения или защиты, был сэр Роберт Мелвилл, брат Эндрю Мелвилла, дворецкого королевы, и Джеймса Мелвилла, ее посла. Хотя, судя по его портрету, который мы только что изобразили, королеве не приходилось ожидать от него большой помощи, его вид, тем не менее, несколько успокоил ее, ибо она знала, что найдет в нем если и не силу, то, по крайней мере, сочувствие.

Что же касается второго спутника лорда Линдсея, то Мария тщетно пыталась распознать его, ибо, войдя в лодку, он сел на ее носу и, следовательно, спиной к королеве; так что, несмотря на все ее усилия догадаться, кто это мог быть, она не могла понять, враг едет к ней или друг. Хотя и не зная причины, которая привела их в замок, но понимая, что дело у них к ней, королева велела Мэри Сетон спуститься вниз и посмотреть, нельзя ли что-нибудь разузнать о цели этого визита, а сама тем временем стала приводить себя в порядок, чтобы принять посетителей.

Через несколько минут Мэри Сетон вернулась. Королева не ошиблась: Линдсей и Мелвилл прибыли с письмом от Морея. Что же касается третьего посланника, которого королеве не удалось распознать, то это был лорд Рутвен, сын того, кто убил Риччо. Услышав это имя, Мария Стюарт страшно побледнела, а поскольку в это мгновение на лестнице раздались шаги и королева не хотела, чтобы ее застигли в подобном смятении, она приказала Мэри Сетон запереть входную дверь на засов, чтобы иметь время прийти в себя. Мэри Сетон тотчас же повиновалась, так что Линдсей, попытавшись поднять щеколду и обнаружив, что дверь заперта, принялся изо всех сил в нее колотить.

— Кто это так дерзко стучит в дверь ее величества королевы Шотландии? — спросила Мэри Сетон.

— Я, лорд Линдсей, — грубым и грохочущим голосом ответил ей барон, в то время как дверь, сотрясаемая все сильнее, грозила сорваться с петельных крюков.

— Если вы и в самом деле лорд Линдсей, — промолвила Мэри Сетон, — то есть благородный вельможа и верный рыцарь, вы, прежде чем войти в покои вашей государыни, подождете ее позволения.

— Подожду?! — воскликнул лорд Линдсей. — Подожду? Лорд Линдсей не стал бы ждать, даже приди он по собственному делу, и тем более не будет ждать, когда явился как посланец регента и с приказом тайного совета! Откройте, или, клянусь, я вышибу дверь!

— Милорд, — умоляющим голосом прошептал Мелвилл, — наберитесь терпения: лорд Рутвен еще не приготовился к визиту, а без него мы ничего не сумеем сделать.

— А если ему угодно будет еще целый час заниматься своим туалетом, — вскипел Линдсей, — мне что, прикажете целый час торчать на лестнице? Ну уж нет, сэр Мелвилл! Пусть даже мне придется подложить петарду под эту дверь, или ее откроют, или я вышибу ее!

— Кто бы вы ни были, — произнес Мелвилл, обращаясь к Мэри Сетон, — ступайте к королеве и скажите ей, что ее слуга, Роберт Мелвилл, умоляет ее незамедлительно открыть дверь!

— Королева даст мне приказ, когда сочтет своевременным сделать это, — ответила Мэри Сетон. — А до тех пор мое место здесь, и я остаюсь!

Она не успела договорить эти слова, как под новым ударом Линдсея дверь покачнулась так сильно, что еще одного подобного удара ей явно было не вынести, но внезапно послышался голос королевы, велевшей Мэри Сетон открыть. Та повиновалась.

Линдсей ворвался в покои так стремительно, что, толкнув дверь, отбросил девушку к стене и слегка поранил ей голову, а затем, не обращая на нее внимания, прошел на середину второй комнаты. Оглядевшись по сторонам и видя, что в комнате никого нет, он воскликнул:

— Вот как! Стало быть, леди Мария никого не принимает и как перед дверью, так и за дверью заставляет ждать, словно назойливых просителей, благородных лордов, явившихся к ней с визитом?! Пусть остережется, ибо, если она забыла, где находится, мы, черт побери, ей это напомним!

В эту минуту дверь спальни отворилась и появилась королева.

Никогда еще, возможно, Мария Стюарт не была так ослепительно красива и исполнена такого спокойного величия, даже в те времена, когда с верхней ступени своего трона приветствовала послов Франции, Испании и Англии; так что лорд Линдсей, хотя он и был, вероятно, самым грубым, равно как и самым храбрым из вельмож своего времени, не смог выдержать ее взгляда и склонился перед ней в поклоне.

— Боюсь, милорд, что заставила вас ждать какое-то время, — промолвила она. — Но, даже будучи узницей, не перестаешь быть женщиной. И хотя это правило вежливости, без которого мужчины легко обходятся, я надеюсь, вы простите мне, что я уделила несколько минут своему туалету перед тем как принять визит тем более драгоценный для меня, что я его не ожидала.

Линдсей, несколько смущенно поглядывая на свою ржавую кирасу и грязную одежду, хотел было пробормотать что-то по поводу быстрой поездки и срочной миссии, но королева, обратившись к его спутнику, произнесла:

— Здравствуйте, Мелвилл! Благодарю вас, что вы верны мне в моей тюрьме так же, как и в моем дворце. Но, если вы продолжите в том же духе, я советую вам сменить одежду дипломата на доспехи солдата. Сделать это вам будет нетрудно, ибо настали времена, когда солдаты становятся дипломатами. Но, — продолжала она голосом столь же спокойным, как если бы не совершала в этот момент страшное насилие над собой, — вы ведь прибыли не одни, господа: мне показалось, будто в лодке с вами был кто-то третий.

— Вы не ошиблись, сударыня, — ответил Линдсей. — И я надеюсь, что это его шаги сейчас слышны и что он не заставит нас ждать долее по какой-нибудь причине, столь же пустячной, как и та, что его задержала.

Королева повернулась к двери, сохраняя на лице полнейшее спокойствие, хотя было легко заметить, что она побледнела, да ей и самой показалось на мгновение, будто она вот-вот упадет, так ослабли у нее ноги. Линдсей не ошибся: через минуту появился лорд Рутвен, держа в руке несколько листов бумаги.

Это был человек лет тридцати двух, с бесстрастным лицом, с повадками воина и одновременно с невозмутимостью государственного мужа. На нем был расшитый замшевый полукафтан, похожий на изящное полувоенное платье. Внешне он чрезвычайно походил на отца. Мария Стюарт ощутила, как при виде лорда Рутвена все ее тело охватила дрожь, ибо ей не удавалось удержать себя от мысли, что, оставляя в стороне Мелвилла, она находится перед лицом людей, привыкших добиваться своей цели всеми средствами, какие давала им в руки сила.

XVIII

— Ну входите же, милорд! — воскликнул Линдсей, в то время как Рутвен поклонился Марии Стюарт, а Мелвилл приказал двум слугам придвинуть к столу кресло. — Входите! Как видите, мы ждем только вас.

— Приняв во внимание причину, вызвавшую эту небольшое опоздание, ее милость, надеюсь, простит меня за то, что я заставил ее ждать, — произнес Рутвен, жестом давая знать, что он посвятил своему туалету то время, какое, на взгляд Линдсея, следовало употребить с бо́льшим толком.

— Да, разумеется, она простит вас, Рутвен, — откликнулся Линдсей, — ибо женщины весьма снисходительны к проступкам вроде того, что вы сейчас совершили; но вопрос не в этом: вопрос в том, что завтра, как вам известно, мы еще до рассвета должны быть в Эдинбурге.

— В таком случае, милорды, — промолвила королева, садясь в кресло, — соблаговолите объяснить мне как можно скорее причину вашего визита, ибо, если вы нарушите свое обязательство, я ни за что на свете не хотела бы, клянусь вам, чтобы вина за это пала на меня.

— Сударыня, — подойдя к столу, произнес Рутвен, — мы явились от имени лордов тайного совета…

— Простите, милорд, — прервала его королева, — но я впервые слышу об этом новом органе власти и не могу припомнить, чтобы я учреждала такой до моего отъезда.

— Вы правы, сударыня, ибо он учредил себя сам, ввиду тяжести обстоятельств; итак, как я уже имел честь сказать вашей милости, мы явились…

— … чтобы просить у меня прощения, как я предполагаю, за подобную дерзость, — во второй раз, несмотря на умоляющие знаки Мелвилла, прервала его Мария Стюарт, — и умолять меня соблаговолить вновь взойти на трон, с которого меня заставили на время спуститься вопреки клятве, данной на равнине Карберри-Хилл. Вы не присутствовали на этих переговорах, мне это известно, но вот лорд Линдсей там был и он знает, на каких условиях я сдалась сэру Керколди из Грейнджа.

— Да, сударыня, но я знаю и те обещания, какие, со своей стороны, дали вы: они заключались в вашем отказе видеться когда-либо впредь с подлым и трусливым Ботвеллом.

— А разве я с ним виделась, милорд? — холодно спросила королева.

— Нет, сударыня, но вы написали ему письмо.

— А с каких это пор, милорд, в момент расставания навеки жена не вправе написать письмо своему мужу?

— Если муж предатель и убийца, — ответил Линдсей, — жена вполне может быть заподозрена в том, что она его сообщница хотя бы в умысле, если и не на деле.

— Милорд, — промолвила королева, — этот человек, которого сегодня вы называете убийцей и предателем, виновен он или нет, не изменился с тех пор, когда он принес мне, подписанную самыми достославными именами шотландской знати, грамоту, где мне указывали на него как на единственного мужчину, который, став моим супругом, мог бы восстановить мир в королевстве; я сохранила эту грамоту, милорд, и если бы хорошенько поискала среди подписей, то, вполне возможно, обнаружила бы там имена тех самых людей, что сегодня ставят мне в преступление брак, который они советовали мне тогда. Правда, я лишь позднее узнала, что этот документ был написан на столе в таверне, среди опрокинутых бутылок и пустых стаканов; но мыслимо ли было догадаться, что те, кто отвечает за государственные дела, выберут для своего совещания тот момент, когда будут пьяны, а залом своих заседаний назначат постоянное место встречи городских грузчиков?

— Сударыня, — все тем же ледяным голосом произнес Рутвен, — осмелюсь напомнить вашей милости, что вы затеваете бесполезный спор, ибо что сделано, то сделано, и мы присланы сюда не для того, чтобы ссылаться на прошлое, а для того, чтобы заложить основы будущего.

— И несомненно, милорд, такие основы содержатся в этих бумагах? — спросила Мария Стюарт, указывая пальцем на грамоты, которые Рутвен держал в руке.

— Да, сударыня; и тайный совет призывает вас подписать их и впредь сообразовываться с тем, что они содержат в себе, ибо это единственное средство восстановить мир в государстве, проповедовать слово Божье и обеспечить покой остатку вашей жизни.

— Какие превосходные обещания, — промолвила в ответ королева, — настолько превосходные, что я не могу в них поверить и, при всем моем желании подписать эти бумаги не глядя, самим моем неверием понуждаема просить ваше сиятельство ознакомить меня с их содержанием; так что прочтите их, милорд, я слушаю вас.

Рутвен развернул одну из грамот и не колеблясь, без тени волнения, голосом столь же непреклонным, как голос судьбы, зачитал следующее:

«В самые юные годы призванные принять корону Шотландии и править королевством, мы со всем тщанием занималась управлением государством, но претерпели на этом поприще столько тягот и горестей, что не находим в себе более ни достаточно свободной воли, ни достаточных сил, чтобы и далее нести бремя государственных забот; но поелику Божьей милостью нам дарован сын, мы желаем при нашей жизни передать ему корону, принадлежащую ему по праву рождения. Посему, движимые нашей любовью к нему, сим актом мы свободно и по собственной воле отрекаемся в его пользу от всех наших прав на корону и правление Шотландией, желая, чтобы он немедленно взошел на трон, как если бы был призван на него вследствие нашей естественной кончины, а не по нашему волеизъявлению. И дабы сие отречение возымело более полное и торжественное действие и никто не мог бы ссылаться на его незнание, мы вручаем нашим верным и преданным родичам лорду Линдсею из Байрса и лорду Уильяму Рутвену прямые и непосредственные полномочия собрать в Стерлинге от нашего имени дворянство, духовенство и горожан Шотландии и в их присутствии открыто и торжественно объявить о нашем отречении от всех наших прав на корону Шотландии и на правление королевством.

Дано в замке Лохливен_июня 1567 года».

Чтение это королева слушала с полнейшим спокойствием, которого Мелвилл и Мэри Сетон, хорошо знавшие ее гордый и вспыльчивый нрав, никак от нее не ожидали; но, когда лорд Рутвен закончил, она с нескрываемой иронией поинтересовалась у него:

— И это все, чего мои верные подданные требуют от своей королевы? По правде сказать, я ожидала чего-то более трудно исполнимого, чем передать корону годовалому младенцу и вместо скипетра взять в руки веретено; но, несомненно, вы как опытный дипломат намерены действовать шаг за шагом и подлинная причина вашего визита кроется в этой второй бумаге?

— Эта вторая бумага, сударыня, — ответил Рутвен, — является указом о назначении Джеймса Стюарта, графа Морея, регентом королевства на все время малолетства юного короля.

— Но, на мой взгляд, чтобы этот указ имел законную силу, — заметила Мария, — вам, милорд, помимо моего согласия, понадобится еще одно.

— И чье же, сударыня? — поинтересовался Рутвен.

— Того человека, которому вы доверяете эту должность, не зная, согласится ли он ее принять.

— Этот человек, сударыня, — ответил Рутвен, — уже временно исполняет названные обязанности, в ожидании, когда вы утвердите его в должности.

— Мой брат — регент?! — горестно воскликнула Мария Стюарт. — Мой брат на троне! Мой брат на моем месте!.. Мой брат, которого я считала моей единственной и последней опорой! О Мелвилл, во имя Неба: то, что мне сказали сейчас, это правда?!

— Увы, сударыня! — ответил Мелвилл. — Достопочтенный лорд Рутвен не позволил себе ни единого неточного слова, и это граф Морей придал меня в помощь двум благородным лордам, прибывшим к вам от имени тайного совета.

— Да, это так, — с нетерпением в голосе промолвил Линдсей, — хотя я и не знаю в точности, с какой целью вас послали, разве что для того, чтобы вы исполнили роль кусочка сахара, который аптекарь кладет в целебный отвар избалованному ребенку.

— Это вы не знаете моей миссии, милорд, но я-то ее знаю, — ответил Мелвилл, — и с Божьей помощью исполню.

— Простите, сударыня, — тем же медленным, холодным и строгим голосом снова заговорил Рутвен, — но я вынужден проявить настойчивость, добиваясь от вас ответа на требование тайного совета.

— Скажите членам совета, милорд, что вы застали Марию Стюарт узницей, но по-прежнему королевой и что первым актом той власти, которую, вероятно, у нее можно отнять, но которую сама она не отдаст ни за что, станет приказ отрубить головы предателям и бунтовщикам, осмелившимся судить о ней настолько неправильно, чтобы сделать ей подобное предложение.

— Ради Бога, сударыня, — воскликнул Мелвилл, — оглянитесь вокруг и подумайте, где вы!

— Я думаю не о том, где я, а о том, кто я, Мелвилл; я королева, самодержавная и венценосная, и, получив корону от Бога, верну ее лишь Богу!

— Сударыня, — с тем же невозмутимым спокойствием, не покидавшим его ни на мгновение, произнес Рутвен, — нам известно, что вы златоуст и знаете тайну высоких слов и красивых речей; именно поэтому к вам послали не риторов, а людей, которые носят латы; и потому, вместо того чтобы ввязываться в ученые политико-богословские споры, мы ограничимся тем, что в последний раз спросим вас: если вашей жизни и вашей чести будет обеспечена безопасность, согласитесь вы отречься от короны Шотландии?

— А если допустить, что я соглашусь на эти условия, сударь, — ироничным тоном поинтересовалась королева, — то какое вы мне дадите ручательство, что это новое обещание будет выполнено точнее, чем первое?

— Им явятся наше слово и наша честь, сударыня, — ответил Линдсей.

— Такое ручательство кажется мне несколько легковесным, милорды, — промолвила Мария Стюарт, — нельзя ли добавить к нему какую-нибудь безделицу и тем самым сделать его весомее, чтобы ветер не унес его так же, как и первое?

— Довольно, сударыня, довольно! — воскликнул Линдсей, в то время как по бесстрастному лицу Рутвена пронеслась, словно пламя, краска гнева.

Затем, повернувшись к своему товарищу, он добавил:

— Вернемся в Эдинбург, Рутвен, и пусть с этой женщиной случится то, что прикажет Господь!

— Милорды, — вскричал Мелвилл, — умоляю вас, не уходите вот так! Позвольте мне поговорить с ней, позвольте мне просьбами добиться того, чего вы не смогли добиться угрозами!

— Ну что ж, останьтесь, — сказал Линдсей. — Мы даем ей четверть часа; но если через четверть часа она не решится, то более никакой жалости, и тогда уже не свобода ее окажется в опасности, а жизнь, дни которой будут сочтены!

С этими словами, сопровождаемый лордом Рутвеном, Линдсей вышел из покоев, и, пока он спускался вниз, было слышно, как конец его длинного меча ударялся о каждую ступень лестницы.

Королева следила за ними взглядом, пока они не покинули покои; затем, как если бы сил ей доставало лишь до тех пор, пока ее гордость укрепляло присутствие лордов, ноги у нее подкосились и она со стоном рухнула в кресло. Мелвилл подошел к ней и опустился на колено, но Мария мягко отстранила его.

— Оставьте меня, Мелвилл, — сказала она ему, — оставьте; в моем королевстве и в моей голове все настолько спуталось, что я не отличаю более друзей от врагов. Вы, Мелвилл, вы с этими людьми, и вам было поручено нанести подобное оскорбление вашей королеве!

— Да, сударыня, — ответил Мелвилл, — да, я с ними; но, как вы знаете, я не на их стороне, и не будь меня здесь, что сталось бы сейчас с вами?

— А вы полагаете, что я их боюсь? — промолвила Мария. — Да что они могут мне сделать? Устроить суд? Но только этого я и прошу, ибо для меня это единственная возможность очиститься от бесстыдной клеветы, которой меня замарали… О да, да, Мелвилл! Свет, пусть прольется свет на всю мою жизнь! В ней увидят, возможно, слабости, но не увидят преступления; и тогда, клянусь вам, не найдется во всей Шотландии ни одного судьи, который, каким бы порочным и продажным он ни был, осмелится вынести мне обвинительный приговор!

— Да, несомненно, сударыня, — снова заговорил Мелвилл, — да, вы были бы правы, если бы все обернулось именно так; но разве путем судебного разбирательства избавились они от Дарили, Риччо и трех ваших предков, которые были убиты? Подумайте об этом, сударыня, ведь вы здесь одна, без охраны, без друзей, и всю вашу свиту составляет одна-единственная женщина. Никто не прибежит на ваши крики, никто не сможет прийти вам на помощь; в какую-нибудь темную грозовую ночь вы умрете, вот и все. Кто обратит на это внимание? Кого это встревожит? Кто призовет убийц к ответу? Ваш сын, грудной младенец, который еще не знает, есть ли у него мать? Елизавета, ваша соперница, Елизавета, ваша врагиня? Ах, Боже мой, да разве может она желать чего-нибудь другого, кроме смерти женщины, равной ей по могуществу и превосходящей ее по красоте? Вы не страшитесь смерти, я это знаю, вы дали этому доказательство на поле битвы, и вы чересчур Стюарт, чтобы при свете дня страшиться вида меча; но ночной кинжал, сударыня, но скрытый яд, но тайная смерть — без утешения, без священника? И когда? В то самое время, когда ваши друзья снова собираются, когда ваши друзья клянутся вытащить вас отсюда… или погибнуть… О, ради них, если не ради себя, живите, сударыня; во имя Неба, живите!

— Ну да, и когда ради меня мои друзья подвергнут опасности свою свободу, свою честь; когда, обагренные кровью из ран, которые они получат во имя меня и моего дела, они придут за мной в мою темницу, они обнаружат, что женщина предала королеву и что ее мужество провинилосьперед их преданностью!

— Но поразмыслите, сударыня, — продолжил Мелвилл, понижая голос, — и вы, напротив, увидите пользу, которую можно извлечь из того положения, в каком вы теперь находитесь; ибо всем известно, что вы узница и вам угрожают; кто поверит, что вы добровольно подписали акт отречения? Да никто. К тому же, если кто-нибудь и поверит, у вас будут два свидетеля совершенного над вами насилия: эта девушка, которая не колеблясь расскажет обо всем, и, если понадобится, сударыня… тот, кто взял на себя эту миссию, как я уже говорил, лишь для того, чтобы спасти вас от опасности, которая вам угрожает, будь эта опасность тюрьмой, смертью или бесчестьем! К тому же, сударыня, — добавил Мелвилл, подавая королеве листок бумаги, — вы же доверяете лорду Херрису, доверяете лорду Сетону, не так ли? Еще бы, ведь это храбрые и преданные слуги. Так вот, прочтите, что они вам пишут.

Мария Стюарт взяла бумагу, которую ей протянул Мелвилл и которая, действительно, содержала обращенный к Марии призыв со стороны упомянутых лордов уступить по всем пунктам, какие от нее требовали, и подписать все бумаги, какие ей предъявили, и при этом подтверждала королеве, что в тот день, когда она обретет свободу и опротестует эти акты, они утратят силу. Пока королева читала, Мелвилл стоял у окна и ждал.

Мэри Сетон заняла его место у колен королевы и в свой черед принялась умолять ее.

— И ты, душенька, — с улыбкой сказала ей королева, — ты тоже побуждаешь меня к этой низости! Остерегись, я ведь женщина, хоть и Стюарт, как напомнил Мелвилл, и страшусь ночного кинжала и скрытого яда так же, как страшусь гадюки, бесшумно скользящей во тьме. О, не настаивай, ибо я могу уступить, в то время как моя совесть говорит мне, что это будет недостойно меня.

— Нет, сударыня, — произнес Мелвилл, — это не совесть вам так говорит, а ваша гордыня; так вот, подумайте о том, что, подобно тому как гордыня губит душу, она может погубить и тело… Ради Бога, сударыня, у вас осталось лишь одно мгновение, чтобы решиться: четверть часа истекли, и я слышу, как по лестнице поднимаются. Это они.

И действительно, через мгновение появились оба лорда: Линдсей — со своей обычной неотесанностью, Рутвен — со своей холодной вежливостью. С минуту они стояли в ожидании; затем, видя, что Мария хранит молчание, Рутвен спросил ее:

— Ну так что, сударыня, ваша милость наконец решилась? Ведь мы пришли за ответом.

— Милорды, — промолвила Мария, — когда не можешь сражаться, приходится сдаваться. Если бы я была на другом берегу озера, имея всего лишь десяток конников, вы, скорее всего, не добились бы моего согласия так легко; но находясь здесь, в Лохливене, в этом замке, а точнее, в этой тюрьме, окруженная высокими стенами и глубокими водами и понуждаемая вами, я не вольна действовать по велению своего сердца. И я поступлю в соответствии со своим положением. Так что давайте ваши бумаги, — добавила она, взяв в руки перо, — я подпишу их.

— Ваша милость, — подавая ей бумаги, сказал Рутвен, — само собой разумеется, что вы действуете по своей воле, ставите свою подпись добровольно и никогда впоследствии не будете ссылаться на положение, в каком теперь находитесь.

Королева, которая в ту минуту, когда Рутвен произнес эти слова, уже готова была поставить свою подпись, отбросила перо далеко в сторону и с гордым видом поднялась из-за стола.

— Милорд, — промолвила она, — если кто-то ожидает, что я по своему собственному побуждению заявлю, что недостойна короны, которую мы, Стюарты, носим уже три столетия, они ошибаются, и даже за целых три королевства, Французское, Шотландское и Английское, первое из которых мне принадлежало, второе принадлежит, а третье должно принадлежать, я не сделаю подобной приписки.

— И все же, громом клянусь, — воскликнул Линдсей, бросаясь к королеве и стискивая ее левое запястье рукой в латной рукавице, — вы поставите свою подпись, раз я вам это говорю!

— Да, милорд, да, — вскричала королева, глаза которой засветились радостью, — ибо я ожидала лишь чего-то подобного, чтобы сделать это! Да, я ставлю свою подпись добровольно, без принуждения, и вот это, — добавила она, поднимая руку и показывая посиневшее запястье, которое выпустил Линдсей, устыдившись своей вспышки ярости, — свидетельствует о том, что я действую по своей воле.

И с этими словами она быстро подписала обе бумаги, как если бы опасалась, что теперь уже послы не дадут ей этого сделать.

Линдсей хотел было выдавить из себя слова раскаяния, но Мария Стюарт остановила его.

— Милорд, — сказала она, — к чему извинения? Это я должна благодарить вас за то, что вы сделали; и жалею я лишь о том, что кровоподтеки и синяки на этой королевской руке не сохранятся до того дня, когда из окна Холирудского дворца я покажу ее моему народу. Итак, это все, чего вы хотели от меня, — продолжала Мария. — Ну а теперь, милорды, прощайте, а вернее, до свидания: я надеюсь, что рано или поздно в других обстоятельствах и в другом месте мне представится больше возможностей засвидетельствовать вам те чувства, какие вы у меня вызываете.

С этими словами, протянув перед тем другую руку Мел виллу, который почтительно к ней приложился, она вышла из комнаты, сопровождаемая Мэри Сетон.

Что же касается послов, то они удалились с мрачными лицами, недовольные тем, как обернулось дело, ибо, хотя они добились подписи, являвшейся целью их миссии, они не могли не признаться себе, что добились этого средствами, чересчур далеко выходящими за рамки обычных дипломатических приемов, чтобы однажды не дать в руки королевы, в случае протеста с ее стороны, все козыри, особенно учитывая, что все происходило на глазах у Мелвилла, преданность которого узнице была хорошо известна.

XIX

Через два часа после их отъезда королеве было объявлено, что в отсутствие Уильяма Дугласа, который, подчиняясь приказу регента, вслед за послами уехал на несколько дней в Эдинбург, обязанности стольника при ней будет выполнять лично леди Лохливен.

Но Марии Стюарт пришлось скрывать в этот день чересчур сильные чувства, чтобы не ощущать теперь их последствий; и потому, когда подошла пора обеда и леди Лохливен, стоя у буфета, дожидалась, чтобы королева села за стол, из спальни вышла Мэри Сетон и, подойдя к хозяйке замка, сказала:

— Сударыня, ее величество испытывает недомогание и сегодня не выйдет из своей комнаты.

— Позвольте надеяться, мадемуазель, — ответила леди Лохливен, — что недомогание ее милости окажется достаточно легким для того, чтобы позволить ей за оставшееся до вечера время передумать. Во всяком случае, на глазах у вас я приступлю к обязанностям, которые исполнял бы мой сын, если бы дела государственной службы не заставили его отлучиться из замка.

При этих словах управляющий замком поднес леди Лохливен серебряную тарелку с хлебом и солью, а затем стал подавать ей по кусочку или по ложечке от каждого блюда, стоявшего на столе, равно как и по стакану воды и вина; после чего она удалилась присущим ей одеревенелым и чопорным шагом.

Догадка леди Лохливен оказалась верной. Около восьми часов вечера, почувствовав себя лучше, Мария Стюарт вышла из своей комнаты; радуясь возможности отобедать не под докучливым надзором хозяев замка или их слуг, она села за стол и, несмотря на тягостную утреннюю сцену, поела с аппетитом, какого ей не доводилось испытывать с начала своего тюремного заключения. Это подсказало ей правило, которого она должна была придерживаться, желая побыть одной, и, хотя от ее недомогания не осталось и следа, она решила по-прежнему ссылаться на него по крайней мере весь следующий день.

И в самом деле, когда в час завтрака леди Лохливен явилась снова, она получила тот же ответ, что и накануне, и, как и накануне, в сопровождении слуг удалилась, отведав перед тем все кушанья, дабы, независимо от того, вышла королева к столу или нет, никто не мог сказать, что сама она не исполнила своего долга по отношению к гостье. Сразу же после ее ухода Мария Стюарт вышла из спальни и, благодаря той капле свободы, что доставила ей эта уловка, вновь ощутила аппетит.

Но, то ли леди Лохливен была уязвлена решением королевы не появляться в обеденной комнате, пока там находится хозяйка замка, то ли что-то удержало ее в другом месте, в час обеда, вместо старой леди Лохливен или ее старшего сына, перед Мэри Сетон предстал незнакомый ей красивый темноволосый молодой человек. Это был Джордж Дуглас, прибывший в замок тем самым утром.

Поскольку Мария Стюарт не была заранее извещена об этой перемене, а если бы и знала о ней, это нисколько не изменило бы ее желания трапезничать одной, Мэри Сетон дала Джорджу Дугласу тот же ответ, какой накануне получила леди Лохливен. Джордж воспринял его с чисто пуританской холодностью, отведал одно за другим все кушанья, стоявшие на столе, и приказал слугам удалиться. Те, привыкнув за последние два дня не прислуживать королеве, тотчас же ушли.

Джордж сделал несколько шагов, словно намереваясь последовать за ними, но, стоило последнему из них скрыться за дверью, он остановился, прислушиваясь к их удалявшимся шагам; затем, когда шум этот стих, молодой человек удостоверился, что ни в коридоре, ни на лестнице никого из них не осталось, живо вернулся к Мэри Сетон и, схватив ее за руку, промолвил:

— Вы ведь любите королеву и преданы ей?

— С какой целью вы задаете мне этот вопрос? — с удивлением спросила Мэри Сетон.

— С целью спасти ей честь и жизнь и вернуть ей свободу и трон. Теперь, когда вы знаете мои намерения, попросите ее выйти сюда, ибо мне надо поговорить с ней, и, если мы упустим эту возможность, она, вероятно, никогда более не повторится.

— Я уже здесь, сударь, — произнесла Мария, открывая дверь своей комнаты. — Что вам угодно от меня?

Джордж, не ожидавший ее появления, отступил на несколько шагов, покачнулся, словно не держась на ногах, затем на мгновение оперся о спинку кресла, предназначенного для королевы, и, с выражением беспредельного восхищения глядя на Марию, медленно приблизился к ней, опустился на колено, достал из-за пазухи какую-то бумагу и подал ее узнице.

— Что это? — спросила королева.

— Прочтите, сударыня, — ответил молодой человек.

— Что я вижу?! — воскликнула она, пробежав глазами бумагу. — Это же договор о союзе между моими верными и преданными слугами, лордами Сетоном, Херрисом и Аргайлом! Поклявшись своей честью, они взяли на себя обязательство с риском для собственной жизни вызволить меня из тюрьмы и восстановить меня на престоле! Но каким образом этот договор оказался в ваших руках?

— Для передачи вам его вручили мне благородные лорды, поставившие на нем свои подписи.

— А кто же тогда вы?

— Самый недостойный из ваших слуг.

— Но ваше имя, в конце концов?!

— Джордж Дуглас.

— Джордж Дуглас?! — воскликнула королева. — Но каким образом Дуглас стал союзником таких людей, как Сетон, Херрис и Гамильтон, смертельных врагов его семьи?

— Потому что этот Дуглас влюблен в вас, сударыня, — ответил Джордж, опуская голову чуть ли не до самого пола.

— Сударь!.. — промолвила королева, отступая на шаг.

— Простите, сударыня, — произнес Дуглас, — но мне пришлось открыть вашему величеству причину, побуждающую меня действовать, ведь иначе вы приняли бы меня за предателя. Дабы я мог убедить вас в своей безграничной преданности, внемлите мне один-единственный раз, и более вы никогда не услышите от меня ни слова о моей безрассудной страсти. С тех пор как пять лет тому назад мне посчастливилось увидеть вас, я следовал за вами повсюду: в наряде горца участвовал в вашем походе против графа Хантли, в одеянии конюшего сопровождал вас в замок Хермитедж, в доспехах солдата присутствовал при Карберри-Хилле. Наконец, я видел, как вас взяли под стражу в Эдинбурге, чтобы отвезти в замок Лохливен, и, рассудив, что этот замок принадлежит моей семье, внезапно поверил, что самим Всевышним мне предопределено спасти вас и тем самым искупить прегрешения тех, кто носит мое имя. Мне стало известно, что недовольные лорды собрались в Дамбартоне, и я тотчас же отправился туда, назвал мятежникам свое имя и, не говоря им, что побуждает меня действовать, на Евангелии поклялся своим именем, своей честью и своей жизнью освободить вас. Тогда они вручили мне эту бумагу, и я приехал сюда, еще не зная, каким образом сумею добраться до вас. Но Господу было угодно подтвердить мои предчувствия знамением: прямо в день моего приезда мне представилась возможность увидеться с вами, и вот я у ваших ног, ожидая приговора или прощения.

— Подниметесь, сэр Джордж, — промолвила королева, протягивая ему руку, — и будьте желанным гостем в тюрьме, куда вы принесли надежду и где вы заговорили о свободе.

— Стало быть, — воскликнул Джордж, — ваше величество принимает мои услуги?! С этого дня я вправе гордиться собой, ибо вся моя жизнь, все мои мысли посвящены вам! О, благодарю вас! Благодарю!

— Но все же, — спросила его королева, — вы уже что-нибудь решили в отношении моего побега, у вас уже есть какой-нибудь согласованный план моего освобождения?

— Еще нет, сударыня, — ответил Дуглас. — Прежде всего нам необходимо собрать достаточное количество солдат, чтобы, покинув этот замок, вы оказались во главе войска.

— О, — воскликнула королева, — тогда поторопитесь, если не хотите, чтобы я умерла!

— Каждая минута моей жизни, все мои мыслительные способности, вся моя сообразительность будут посвящены решению этой задачи.

— Вы останетесь в замке?

— Увы, это невозможно; здесь я для вас бесполезен и даже опасен.

— Но кто тогда известит меня, что обо мне заботятся? И когда я узнаю, что время побега приближается?

— Средства сношений между нами продуманы, сударыня. Подойдите к окну и посмотрите вон на тот маленький одинокий дом на Кинросском холме: каждый вечер вы будете видеть в нем светящийся огонек, и этот огонек явится для вас маяком, внушающим надежду. Когда вы пожелаете обратиться к вашим друзьям, чтобы узнать у них, насколько далеко они продвинулись в своих приготовлениях, в свой черед придвиньте лампу к окну, и тогда огонек в Кинроссе исчезнет; тотчас же приложите руку к сердцу: если вы насчитаете двадцать его ударов, прежде чем огонек появится снова, это означает, что ничего еще не решено; если вы насчитаете их лишь десять, это означает, что побег состоится через неделю; если вы насчитаете их лишь пять, это означает, что побег намечен на другой день; если же огонек погаснет навсегда, это означает, что вы будете свободны в тот же вечер. Впрочем, — добавил Дуглас, подавая королеве листок бумаги, — дабы не опасаться, что вы можете что-нибудь забыть или перепутать, все подробно расписано здесь.

— Выходит, вы все предусмотрели, — сказала королева, — когда я даже не подозревала о вашем существовании? Вы продумывали мельчайшие подробности моего побега, а я в это время сетовала, что покинута Богом и людьми? О, я страшно несправедлива и неблагодарна, ибо одна такая преданность, как ваша, способна утешить, даже если вам изменили многие.

— Ну а теперь, сударыня, — снова заговорил Дуглас, — мне пора удалиться. Мое длительное отсутствие может внушить подозрения, а эти подозрения погубят вас, ибо все здесь — ваши враги, за исключением меня и маленького мальчика, который любит то, что люблю я, и ненавидит то, что ненавижу я. Итак, прощайте, сударыня; я не знаю, когда увижу вас снова и даже увижу ли вообще. Но задавайте вопросы огоньку из Кинросса: пока он будет светиться, это значит, что я жив, а пока я жив, сударыня, вся моя жизнь будет отдана служению вашему величеству.

С этими словами Джордж Дуглас поклонился и вышел из комнаты, оставив Марию Стюарт исполненной надежды и радости.

В тот же вечер королева увидела огонек, светящийся в маленьком домике на Кинросском холме, и, желая убедиться, тот ли это огонек и нет ли здесь ошибки, провела условленный опыт: огонек исчез, дав ей отсчитать двадцать ударов сердца, и появился снова. Дуглас сказал правду: верный и преданный друг бдил, заботясь о пленнице.

XX

На другой день Уильям Дуглас вернулся из Эдинбурга и вновь приступил к исполнению своих обязанностей тюремщика королевы. Мария же, чтобы не вызывать никаких подозрений, встретила его как обычно.

Так прошел целый месяц, не принеся с собой никаких событий, о которых стоило бы рассказывать. Каждый вечер королева видела, как загорается единственная звезда, которую она искала теперь, но уже не на небе, а на земле; каждый вечер, верная и понятливая, звезда отвечала ей, что ничего еще не решено. Наконец, по прошествии этого месяца, она заговорила по-иному и загорелась снова сразу же после того, как королева насчитала десятый удар своего сердца.

Мария издала крик, на который прибежала ее подруга. Она застала королеву бледной, дрожащей и едва держащейся на ногах, настолько велико было ее волнение. Тем не менее Мария не могла поверить в возвещенную ей новость и полагала, что ошиблась. Мэри Сетон в свой черед повторила опыт. Огонек понял, что от него требуют подтверждения того, что он уже сообщил, и, удалившись на мгновение, появился снова, как и в первый раз, после десятого удара сердца. Итак, освобождение было близко. Обе узницы провели у окна всю ночь.

На другой день, в то время, когда королева и ее подруга занимались вышиванием, камень, брошенный со двора, разбил стекло и упал на пол комнаты. Королева подумала вначале, что это либо случайность, либо намеренное оскорбление, но Мэри Сетон заметила, что камень завернут в бумагу, и тотчас же подняла его, предположив, что это письмо; и она не ошиблась. Вот что в нем было написано:

«Все будет готово через несколько дней, и освобождение Ее Величества случится почти наверняка, если она соблаговолит точь-в-точь последовать изложенным ниже указаниям.

Завтра мисс Мэри Сетон должна одна спуститься в сад. Поскольку все понимают, что она не будет пытаться бежать без королевы, и к тому же вовсе не она является узницей, никто за ней не последует. В дуплистой вербе за калиткой она обнаружит напильник и веревочную лестницу: напильник — для того, чтобы перепилить один из прутьев оконной решетки, лестница — для того, чтобы спуститься из комнаты во двор.

Королева должна будет каждый вечер задавать вопрос огоньку, и огонек укажет ей день, который намечен для побега и который еще нельзя назначить теперь, поскольку это зависит от того, когда заступит на дежурство один из гарнизонных солдат, привлеченный на ее сторону.

Вечером назначенного дня, начиная с десяти часов, королева должна быть наготове. Услышав троекратный крик совы, она должна удалить заранее подпиленный прут оконной решетки, привязать к решетке один из концов лестницы, а другой спустить вниз, позаботившись, чтобы он доходил до земли.

После чего некий человек поднимется по лестнице, дабы, во избежание несчастного случая, проверить ее прочность, и, проведя это испытание, поможет узницам спуститься вниз.

Затем, с Божьей помощью, все осуществится в соответствии с желаниями верных подданных Ее Величества».

Королева бросилась к окну, но никого не увидела. Тогда она во второй раз прочла письмо: оно было предельно ясным и подтверждало все надежды, какие сулил ей огонек.

Весь день королева провела в крайнем возбуждении, устремив глаза на озеро и на Кинросс; но ставни одинокого домика были закрыты, а на озере не было видно ничего, кроме стоявшей на якоре лодки, сидя в которой, малыш Дуглас удил рыбу.

Вечером она снова обратилась с вопросом к огоньку, и он дал ей насчитать десять ударов сердца: дела пребывали в том же состоянии.

На другой день Мэри Сетон спустилась в сад, и, как и предвидел Джордж, никто не пошел за ней следом, поскольку она была одна. В дуплистой вербе она обнаружила напильник и веревочную лестницу и тотчас же вернулась к королеве, принеся ей это очередное доказательство дружеских сношений ее сторонников с кем-то из обитателей крепости. Королева и ее подруга занялись приготовлениями. Мэри Сетон стала перепиливать прут оконной решетки, в то время как королева собирала те немногие драгоценности, что у нее еще оставались, и укладывала их в небольшую шкатулку.

Вечером королева подала условленный сигнал, и стоило ей поднести лампу к окну, как огонек с холма Кинросса тотчас же погас; но на этот раз его исчезновение было коротким: едва королева довела счет ударов сердца до пяти, огонек появился снова, сияя подобно звезде.

Королева повторила испытание; огонек, по-прежнему услужливый, подтвердил то, о чем он уже возвестил прежде: побег намечен на следующий день.

Мария Стюарт не спала всю ночь и просила читать ей часослов. На рассвете она подбежала к окну. Железный прут, почти полностью перепиленный Мэри Сетон, держался на одном волоске, который должен был обломиться при первом же ударе. Лестница была приготовлена, драгоценности лежали в шкатулке. Марии нечем было заняться весь день, и день этот показался ей веком.

В часы завтрака и обеда появлялся, как обычно, Уильям Дуглас. Королеве едва хватало смелости повернуть глаза в его сторону: ей казалось, что замысел побега читается в каждом ее движении. Но, несмотря на скованное поведение узниц, Уильям Дуглас явно ни о чем не догадался.

Наступил вечер; небо, весь день сиявшее чистейшей лазурью, помрачнело, и весь небосвод, как на западе, так и на востоке, затянуло огромными тучами, затмившими все звезды, вплоть до самой крохотной. И только один огонек сиял во мраке: то был огонек маленького домика на Кинросском холме. Королева, желая знать, остается ли в силе план побега, поднесла лампу к окну; огонек тотчас же погас и больше не загорался; все оставалось погруженным во тьму. Уведомление было вполне определенным: побег должен был состояться в этот вечер.

Королева в свой черед погасила лампу, чтобы все думали, будто она уснула, а Мэри Сетон допилила прут оконной решетки; затем обе женщины застыли в неподвижности, прислушиваясь к различным звукам, раздававшимся в замке и постепенно стихавшим, по мере того как наступала ночь. В десять часов сменили часовых; как обычно прозвучали крики стражи, прошел дозор, и все снова погрузилось в тишину.

Через минуту раздался троекратный крик совы: то был сигнал.

Узницы надежно привязали один конец лестницы к прутьям оконной решетки, а другой спустили вниз так, как это было условлено, и почти сразу же ощутили, что веревка натянулась. Они свесились вниз, но ночь была настолько темной, что им удалось разглядеть лишь человека, поднявшегося к самому окну. По голосу они узнали Джорджа Дугласа, который пролез в отверстие, образовавшееся на месте изъятого прута, и впрыгнул в комнату.

— Все готово, сударыня, — тихим голосом произнес Джордж, — Томас Уорден, который должен открыть нам потерну, стоит на посту; лодка ждет на озере, а ваши друзья находятся на его берегу. Идемте.

Однако Мария была не только не в состоянии ответить ему, но и, более того, ощутила такую слабость в ногах, что подумала, будто силы вот-вот оставят ее совсем и, издав стон, оперлась о плечо Мэри Сетон.

— Сударыня, — промолвила девушка, чувствуя, что еще немного, и королева упадет в обморок, — призовите на помощь Матерь Божью и всех святых!

— Сударыня, — в свой черед подал голос Джордж, — вспомните о множестве королей, потомком которых вы являетесь, и пусть их дух поддержит вас!

— Погодите, — промолвила королева, — погодите, еще минута, и вы снова увидите меня сильной, как обычно; просто я не совладала с первоначальным волнением. Ну вот, идемте, друзья, идемте: я готова.

Джордж тотчас же взобрался на подоконник, но стоило ему поставить ногу на веревочную лестницу, как у подножия башни послышался окрик:

— Кто идет?

— Проклятие, — прошептал Джордж, — нас предали!

Тот же голос еще дважды повторил этот окрик, и с каждым разом все более грозно; за этим внезапно последовала вспышка света и раздался выстрел. Между прутьями решетки просвистела пуля, и Джордж, опасаясь, как бы с королевой не случилось беды, снова спрыгнул в покои. В то же мгновение дверь распахнулась, и появились Уильям Дуглас и леди Лохливен в окружении стражников и слуг с факелами в руках. Свет тотчас же залил комнату, и все увидели прижавшихся друг к другу королеву и Мэри Сетон в дорожных платьях, а перед ними Джорджа, бледного, но решительного и готового с мечом в руке защищать их.

В комнате воцарилась зловещая тишина, длившаяся целую минуту, в течение которой все зрители этой странной сцены не спускали глаз друг с друга, застыв на месте и храня молчание; затем, наконец, Уильям Дуглас повернулся к леди Лохливен и произнес:

— Ну что, матушка, говорил я вам, что Джордж — сообщник этой моавитянки? Вы не поверили моим словам, а своим глазам вы поверите?

— Джордж, — промолвила старая леди, простирая руки к тому, кого обвиняли, — ты ведь слышишь, что говорит твой брат и какие подозрения марают твою честь. Неужто правда, Джордж, что тебя обольстила и обманула эта женщина? Скажи в ответ всего лишь одно: «Дуглас никогда не изменяет своему долгу, а я Дуглас!»

— Сударыня, — с поклоном ответил ей Джордж, — Дугласы изменяют своему долгу не тогда, когда они остаются верны и преданны своим законным монархам в их несчастье, а когда они поднимают против них оружие. Так что, сударыня, это мне можно позавидовать, а вот он, — добавил молодой человек, указывая на брата, — предатель и, следственно, не Дуглас.

— Так защищайся же! — крикнул Уильям, в свой черед обнажая меч и бросаясь на брата, который, со своей стороны, приготовился к бою, тогда как старая леди, впав в отчаяние, ломала себе руки.

— Долой оружие! — воскликнула Мария, с такой величественностью становясь между двумя молодыми людьми, что они невольно отступили. — Долой оружие! Я вам приказываю!

— Задержите его! — крикнула леди Лохливен. — Задержите его, как если бы это был последний из слуг нашего дома! И пусть его бросят в самую глубокую темницу крепости и держат там, пока регент не решит, что с ним делать.

— Джордж, — промолвила королева, видя нерешительность слуг и солдат, — во имя Неба, бегите отсюда, у вас это получится.

— Ни за что, сударыня, ни за что! Я умру подле вас!

— Ваша смерть погубит меня, тогда как ваше бегство спасет меня.

— Вы правы, — ответил Джордж. — Прощайте, сударыня!

Затем, повернувшись к слугам, которые, подталкиваемые леди Лохливен и Уильямом, делали вид, что хотят задержать его, он с криком «Прочь с дороги мастера Дугласа!» бросился сквозь их испуганную толпу.

В два прыжка он оказался на лестнице, оставив лежащим позади себя какого-то человека, который попытался преградить ему путь и упал, оглушенный ударом эфеса его меча.

— Застрелите его! Застрелите предателя! — закричал Уильям, бросаясь вдогонку за братом. — Никакой жалости! Стреляйте! Стреляйте! Убейте, как пса!

Солдаты исполнили приказ, скорее страшась Уильяма, нежели намереваясь задержать Джорджа, так что через минуту во дворе крикнули, что беглец бросился в озеро.

— Храбрый Дуглас, — прошептала королева, — да хранит тебя Господь!

— О! — воскликнула старая леди. — О вековая честь нашего рода! Она погибла, опозоренная навсегда, и, раз среди нас завелся предатель, люди будут думать, что мы все предатели!

— Сударыня, — промолвила Мария, приблизившись к леди Лохливен, — этой ночью вы разбили все мои надежды, во второй раз отняли у меня корону, которой я готова была вновь завладеть; вы вновь затворили дверь темницы, уже приоткрытую для пленницы, готовой бежать, и тем не менее, сударыня, поверьте моему королевскому слову, в этот час я испытываю к вам жалость и мне хотелось бы иметь возможность утешить вас.

— Отыди, змея! — воскликнула леди Лохливен, пятясь словно в страхе. — Отыди, Иуда! Я страшусь твоего поцелуя, ибо это не что иное, как укус!

— Ничто из того, что вы можете сказать мне, не способно задеть меня в эту минуту, сударыня, — ответила королева, — и этой ночью я оказалась слишком многим обязанной сыну, чтобы оскорбления со стороны матери, какими бы грубыми и недостойными ее самой они ни были, могли оскорбить меня.

— Выходит, все теперь скажут, — продолжала леди Лохливен, пристально глядя на Марию Стюарт, — что ни один мужчина не способен избежать уловок этой колдуньи! Но что же вы пообещали этому несчастному, так прельстив его? Должность Риччо? Или место преемника Ботвелла? Конечно, этот третий муж еще жив, но разве нет у нас в запасе убийства или развода? Правда, — продолжала леди Лохливен, меняя гневный тон на ироничный, — паписты считают брак таинством и, следственно, стараются прибегать к нему как можно чаще.

— И в этом их отличие от протестантов, сударыня, — ответила королева, — ибо последние, не почитая брак столь же высоко, порой полагают, что можно обойтись и без него.

Затем, тотчас же повернувшись к Мэри Сетон, она промолвила:

— Вернемся к себе, ибо мы оказываем слишком много чести этой женщине, отвечая ей.

На пороге она остановилась и, обернувшись, сказала:

— Да, кстати, миледи: прошу вас и ваших родичей не являться более на наши трапезы: уж лучше подвергнуться риску быть отравленными, чем дважды в день терпеть ваше докучливое присутствие.

С этими словами она вернулась в свои покои и закрыла за собой дверь спальни, единственной комнаты, где еще оставалась внутренняя задвижка.

XXI

Леди Лохливен была настолько оглушена последней насмешкой Марии Стюарт, что даже не попыталась ответить ей; когда же она пришла в себя, той уже не было рядом. Между тем во дворе раздавался голос Уильяма, который приказывал усилить посты и выставить часового возле лодок, а это доказывало ей, что Джорджу Дугласу действительно удалось бежать. И тогда она с непередаваемым выражением стыда и, тем не менее, признательности воздела глаза к небу, а затем, прошептав несколько слов, вышла из гостиной, велев солдатам унести их раненого товарища и приказав управляющему тщательно запереть обе двери; так что гостиная, за минуту перед тем наполненная светом и шумом, внезапно вновь оказалась погружена в тишину и темноту.

Через минуту дверь спальни открылась, и королева, опираясь на Мэри Сетон, снова подошла к окну. Едва оказавшись напротив оконного проема, она удивленно вскрикнула и молитвенно сложила ладони в знак благодарности Господу: на холме вновь загорелся огонек, спасительный маяк по-прежнему сверкал среди бури.

Королева не могла просить большего. Она понимала, что это покушение на побег, заставив ее врагов быть начеку, отодвигает почти на неопределенный срок всякую иную возможность освобождения, и потому очень важно было, чтобы какой-нибудь знак, поданный ее сторонниками, указывал ей на то, что не все надежды потеряны. Но к этим надеждам примешивалась и более сокровенная радость: огонек ясно говорил ей, что с Джорджем не случилось никакой беды.

Вслед за всяким великим переломом наступает минута покоя, когда природа собирает силы, чтобы противостоять событиям, какие он должен за собой повлечь. Накануне, когда королева надеялась оказаться свободной в ту же ночь, она сочла бы нестерпимой мукой, если бы ее заставили находиться в этой тюрьме еще две недели, тогда как через несколько часов после событий, о которых мы только что рассказали и которые разбили ее надежды, она воспринимала как утешение это призрачное обещание побега, отложенного на неясный срок.

На другой день камень, брошенный со двора, упал на пол в покоях королевы. Как и первый, он был завернут в письмо, написанное тем же почерком, почерком Джорджа Дугласа, и составленное в следующих выражениях:

«Вы приказали мне жить; я повиновался Вам и благодарю Ваше Величество за то, что Вы дали мне возможность вновь рисковать ради Вас своей жизнью.

Но, увы, провал предпринятой попытки надолго лишает нас всякой надежды освободить Ваше Величество: Гамильтон, Херрис, Аргайл, Сетон и другие заговорщики были вынуждены отправить по домам солдат, которых они под разными предлогами созвали в окрестности Кинросса, а сами удалились в свои замки, и здесь остался лишь я, у кого нет ни ленников, ни поместий.

Так что я не могу сказать ничего нового, не могу назначить никакого срока и могу лишь заверить Ваше Величество, что днем и ночью наблюдаю за Вами, и, сумев доставить Вам это письмо, удостоверить, что в замке Лохливен у Вас остался друг. Правда, этот друг всего лишь ребенок, но у этого ребенка сердце мужчины.

Ваше величество может довериться любому человеку, который подойдет к Вам и произнесет два стиха из старинной баллады, сочиненной в честь нашего рода:

О Дуглас, Дуглас,

Любящий и верный!»

— Бедный Джордж! — воскликнула Мария, прочитав письмо. — Вот самоотверженность, которую не вознаградит даже сам Господь Бог и которой, тем не менее, люди уготовили самые суровые наказания. Ты думала когда-нибудь, душенька, — продолжала королева, обращаясь к своей подруге, — об участи всех тех, кто был влюблен в меня? Франциск Второй умер от неведомой болезни; Шатлар казнен на эшафоте; Дарили погиб при взрыве; Ботвелл, скитающийся изгнанник, уже умер, быть может; и, наконец, бедный Джордж проклят своей семьей! Ах, Сетон, я роковое существо для всех, кто приближается ко мне, и, по правде сказать, не понимаю, — добавила она, протягивая девушке руку, которую та поцеловала, — как это еще находятся опрометчивые люди, осмеливающиеся служить мне.

Затем, вместо того чтобы вручить письмо подруге, она прочла его еще раз и спрятала на груди, повторяя вполголоса пароль, по которому ей предстояло узнать друга и который так удачно выбрал бедный Джордж, чтобы еще раз сказать ей о своей любви и при этом не нарушить данной ей клятвы.

Начиная с этого времени, как и должна была предполагать королева, дни и ночи шли, не принося с собой ничего нового ни со стороны врагов, ни со стороны друзей. Враги получили все, чего они хотели, то есть ее отречение от престола и назначение Морея регентом Шотландии, они знали, что пленницу надежно охраняют, и полагали, особенно после того как были приняты дополнительные меры предосторожности, что ее побег невозможен. Друзья же пребывали в убеждении, что пока нельзя пытаться что-либо сделать и что любая попытка окажется роковой. Так что время в замке Лохливен тянулось во всем своем унылом и томительном однообразии.

Пролетели недели, пролетели месяцы; наступила осень, и узница увидела, как пожелтели и опали листья; затем пришла зима, усеяв вершину Бен-Ломонда первым снегом, который мало-помалу спускался все дальше по равнине и в конце концов полностью покрыл ее белым саваном. Наконец, однажды утром, глянув в окно, Мария обнаружила, что само озеро покрылось таким толстым слоем льда, что, окажись она за пределами замка, ей ничего бы не стоило пешком добраться до противоположного берега. Однако на протяжении всего этого времени Мария, каждый вечер видевшая вдали утешительный огонек, оставалась спокойной и смиренной, выказывая время от времени проблески своей прежней веселости, подобно тому, как время от времени она видела проскальзывающий между тучами луч солнца, словно изгнанного с неба. Наконец, снег исчез, лед растаял, природа мало-помалу вернулась к жизни, и из своего зарешеченного окна Мария увидела сияющее возрождение весны, хотя сама она, по-прежнему оставаясь несчастной узницей, не была причастна к этим благодатным переменам в окружающем мире.

И в самом деле, королева ничего не знала о том, что происходило за стенами замка, и питала весьма слабую надежду на то, что могло произойти внутри них, ибо все ее шансы на успех зиждились, как мы уже сказали, на сообразительности двенадцатилетнего ребенка. Со своей стороны, королева, всякий раз, когда ей доводилось сталкиваться с малышом Дугласом, видела, что он явно не обращает на нее никакого внимания, и, полагая это проявлением беспечности, присущей его возрасту, стала постепенно забывать о своем юном друге, доставшемся ей по наследству.

Наконец, ближе к началу апреля Мария заметила, что мальчик стал чаще, чем прежде, играть под ее окнами, и однажды, когда он выкапывал у подножия крепостной стены западню для ловли птиц, а королева с праздностью узницы следила за его занятием, ей показалось, что, продолжая одной рукой долбить ножом землю, другой рукой он пишет какие-то буквы на песке. И в самом деле, присмотревшись внимательнее, Мария убедилась, что буквы на песке предназначались ей, и, разобрав одно за другим слова, которые он писал и тотчас стирал, поняла, что слова эти составляют фразу: «Сегодня вечером, в полночь, спустите из окна веревку».

Вне всякого сомнения, это послание было адресовано ей, но ничто, даже взгляд мальчика, не служило этому подтверждением, ибо, когда малыш Дуглас счел, что его поняли, он закончил копать западню, замаскировал ее и ушел, даже не подняв глаза к окну, откуда на него смотрела королева.

Однако узница решила последовать, на всякий случай, данным ей указаниям. За неимением веревки Мэри Сетон связала между собой несколько простыней и в назначенный час, отнеся перед тем лампу в спальню, спустила их через окно. Мгновение спустя она ощутила, что к простыням что-то привязали, и сразу же потянула их вверх. Довольно объемистый сверток застрял у оконной решетки, но пленницы повернули его наискось и сумели протащить между прутьями. Затем они тотчас же отнесли его в спальню и, заперев перед тем дверь на ключ, развязали.

В свертке оказалось два комплекта мужских ливрейных платьев, какие носили слуги Дугласов.

К воротнику одного из платьев булавкой было приколото письмо, в котором говорилось следующее:

«Новые указания для Ее Величества.

Каждый вечер, с девяти часов до полуночи, королева и мисс Мэри Сетон должны быть облачены в присланные им ливрейные платья, как для того, чтобы привыкать непринужденно носить их, так и для того, чтобы всегда быть готовыми к побегу, если представится такая возможность. Платья будут им впору, поскольку мерки были сняты с мисс Мэри Флеминг и мисс Мэри Ливингстон, у которых те же фигуры.

Каждый вечер королева должна задавать вопрос огоньку, дабы быть извещенной заранее, насколько это возможно, и не оказаться застигнутой врасплох.

Ее сторонники собираются, ее друзья бдят».

Послание это, каким бы неясным оно ни было, вызвало у королевы огромную радость. За время долгой зимы она пришла к мысли, что о ней все забыли, и в своем одиночестве впала в оцепенение. Но это свидетельство бдительности и преданности вернуло королеве все ее надежды, а вместе с ними и всю ее энергию. В тот же вечер королева и Мэри Сетон примерили ливрейные платья. Как и предполагалось, они оказались пленницам впору, как если бы мерки сняли прямо с них.

На другой день, на рассвете, королева пыталась увидеть малыша Дугласа, надеясь, что мальчик либо знаками, либо жестами подтвердит ее надежды, но он так и не попал ей на глаза. Вечером она обратилась с вопросом к огоньку, и он дал ей время отсчитать двадцать ударов сердца. Ничего еще решено не было.

Тем не менее королева неукоснительно следовала полученным указаниям. В девять часов вечера она и Мэри Сетон надевали мужские платья и не снимали их до полуночи. Так прошли две недели, не принеся с собой ничего нового; наконец в конце апреля, загоревшись сразу после десятого удара сердца Марии, огонек дал ей знать, что близится момент, когда ее друзья предпримут новую попытку освободить пленниц. Затем прошло еще три дня, не внеся никаких изменений в его обещания.

XXII

Утром 2 мая королева услышала сильный шум, поднявшийся в замке. Она тотчас подбежала к окну и увидела, что на противоположном берегу озера остановился довольно значительный отряд; в то же время все гребные лодки, какие были пришвартованы у острова, отчалили и на полной скорости понеслись за вновь прибывшими. Поскольку всякая перемена в составе обитателей замка могла оказать в этот момент пагубное влияние на судьбу королевы, она послала Мэри Сетон справиться об именах вновь прибывших. Спустя несколько минут Мэри Сетон вернулась с крайне удрученным видом. Тот, за кем отправились на другой берег озера, был лорд Уильям Дуглас, владетель замка Лохливен, после года отсутствия вернувшийся домой, чтобы вместе со своей свитой провести здесь несколько дней. Для замка это стало великим праздником.

Королеве новость показалась роковой: возвращение лорда Лохливена усиливало гарнизон крепости и, несомненно, должно было отодвинуть всякую попытку побега до времени отъезда старого воина. Определенно, ее преследовал злой дух.

Спустя час она услышала шаги на лестнице. Хотя ключи находились в руках ее тюремщиков и закрыть двери изнутри было невозможно, на сей раз, вместо того чтобы войти без спроса, как это обычно делали, в дверь почтительно постучали. Мэри Сетон пошла открывать.

Как оказалось, это старый управляющий замком пришел от имени лорда Уильяма Дугласа пригласить королеву и ее подругу на ужин по случаю его благополучного возвращения. Старый вельможа подумал, что его приезд должен быть праздником для всех, и, поскольку королева столовалась в замке, ее, как и прочих, следовало позвать на пир. Не оставшись полностью равнодушной к этому знаку уважения, Мария велела передать лорду, что она немного приболела и к тому же опасается, что ее печаль навредит общему веселью. Управляющий поклонился и вышел, унося с собой этот отказ.

Весь день в замке царило бурное движение: каждую минуту по двору пробегали слуги, облаченные в ливреи дома Дугласов, неотличимо похожие на те, что были присланы королеве и Мэри Сетон; тем временем королева грустно сидела у окна, вперив взгляд в домик на Кинросском холме; но ставни его, как обычно, были закрыты, и ничто не указывало на то, что он был обитаем.

Наступил вечер; все окна замка озарились, бросая во двор длинные полосы света, и одновременно засветилась звездочка на склоне холма.Королева смотрела на нее мгновение, не решаясь задать ей вопрос; наконец, побуждаемая Мэри Сетон и скорее не желая противоречить ей, чем питая какую-нибудь надежду, она подала условленный сигнал. Огонек тотчас исчез, и королева, положив руку на сердце, сдавленное печалью, начала считать его удары; но, дойдя до пятнадцати и видя, что огонек не загорается снова, она пришла к выводу, что побег отложен, как ей и думалось, и, прикрыв лицо ладонями, бессильно рухнула в кресло, ибо всякая утраченная надежда делала ее тюремное заключение еще горестней.

Однако Мэри Сетон, оставшись на ногах, продолжала считать, и через минуту, поскольку огонек так и не загорелся, у нее зародилась отрадная надежда, что побег назначен на ближайший вечер. Во всяком случае, именно так было сказано в письменных указаниях, которые Дуглас оставил королеве. Тем не менее она подождала еще минут десять, а затем, видя, что тьму так ничто и не рассеяло, поделилась с королевой своей догадкой.

Мария тотчас же поднялась, чтобы попытаться отыскать, как это делала ее подруга, пропавший огонек, и около четверти часа пристально смотрела в том направлении, где ему полагалось быть; по прошествии этого времени, видя, что он не вспыхнул вновь, она повторила опыт: но все было напрасно, и ничто не могло оживить потухший или упрятанный маяк.

Королева и ее подруга стремглав бросились в спальню, затворили за собой дверь и стали поспешно переодеваться в мужское платье: они настолько утратили надежду, что пренебрегли этим требованием. Стоило им закончить, как раздался звук отворяющейся двери гостиной, а затем послышались легкие шаги, приблизившиеся к двери спальни. Мэри Сетон тотчас погасила лампу. В дверь тихо постучали.

— Кто там? — спросила королева, тщетно пытаясь унять волнение в голосе.

— Дуглас, Дуглас, любящий и верный! — ответил детский голос.

— Это сигнал! — прошептала королева, оседая на кровать, в то время как Мэри Сетон пошла открывать. — Господи, Господи, смилуйся над нами!

— Ваше величество готовы? — спросил малыш Дуглас.

— Да, — полушепотом ответила королева, — я здесь. Что надо делать?

— Следовать за мной, — с решительностью, не уступавшей его лаконичности, произнес мальчик.

— Это произойдет сегодня вечером?

— Да, сегодня вечером.

— И все готово?

— Да, все.

— А кто нам откроет двери?

— У меня есть ключи.

— Тогда идем, дружок, — промолвила королева, — и да ведет нас Господь!

Малыш Дуглас пошел впереди нее и остановился у лестницы. Затем, сделав узницам знак подождать минуту, он закрыл дверь их покоев, чтобы патруль, если бы ему случилось проходить мимо, ничего не заметил; приняв эту меру предосторожности, он стал спускаться по ступеням, жестом призвав королеву и Мэри Сетон следовать за ним. Но, поскольку в этот миг до них донесся шум пиршественного зала, через который, как было сказано, им предстояло пройти, королева положила руку на плечо малышу Дугласу. Мальчик немедленно остановился.

— Куда ты ведешь нас? — спросила королева.

— Наружу, — ответил мальчик.

— Стало быть, придется пройти через зал, где пируют?

— Разумеется.

— Но это невозможно! — воскликнула королева. — Мы пропали!

— Ну почему же? — откликнулся мальчик. — На вас, ваше величество, и на мисс Мэри Сетон такие же ливреи, как на всех слугах замка, и вы будете настолько неотличимы от них, что никто не сможет вас распознать. К тому же это единственный способ.

— А Джордж знает, что мы прибегаем к этому способу?

— Да это он его и придумал. Я всего лишь похитил ключи, которые Уильям оставил в своей комнате.

— Тогда идемте, — сказала королева, — будь что будет, лишь бы не это ужасное заточение!

Малыш Дуглас, следом за которым шли обе женщины, продолжил спускаться вниз. Дойдя до подножия лестницы, он наклонился, нащупал в темном углу кувшин с вином и вручил его королеве, велев ей поставить кувшин на правое плечо, чтобы таким образом полностью скрыть свое лицо от участников пира. Что же касается Мэри Сетон, то она должна была для вида нести на боку большую корзину с нарезанным хлебом. Благодаря этим мерам предосторожности у пленниц появились дополнительные шансы, что их примут за слуг и они не привлекут к себе внимания.

Таким образом они вошли в предшествовавшую парадному залу комнату, куда уже проникал свет и шум; несколько находившихся там слуг были заняты своими делами и не обратили на вошедших никакого внимания. Это первое испытание приободрило королеву, и она бросила чуть более смелый взгляд на зал, через который ей предстояло пройти.

Во всю свою длину зал был разделен надвое длинным столом, поставленным в несколько ярусов, соответственно званию сидевших за ним людей; лорд Лохливен, леди Лохливен и Уильям Дуглас, их старший сын, восседали в самой высокой его части, тогда как все прочие сотрапезники, принадлежавшие к их клану, располагались ниже и сидели за столами той или иной высоты в зависимости от того, насколько значительной была должность, которую они в нем занимали. На столе стояло множество свечей, однако зал был настолько обширным, что самые отдаленные его части оставались в полутьме, вполне благоприятствовавшей побегу королевы. Беглянки окинули взглядом всю эту картину и заметили, что старый лорд и старая леди сидят спиной к ним; что же касается Уильяма Дугласа, сидевшего напротив отца и матери, то при виде его покрасневшего лица и пылающих глаз легко было понять, что в эту минуту он был куда менее опасен, чем в начале пиршества.

Впрочем, у королевы не было времени продолжать свои наблюдения, сколь бы быстрыми они ни были, поскольку малыш Дуглас смело вошел в зал. За ним последовала Мэри Сетон, а сама она последовала за Мэри Сетон.

Как и предвидел Джордж Дуглас, опасность оказалась меньше, чем рисовалась в воображении. Беглянки пересекли пиршественный зал, не вызвав ни малейшего интереса ни у участников застолья, ни у слуг, и, по-прежнему предшествуемые своим провожатым, вскоре оказались в передней, параллельной той, откуда они вошли. Там малыш Дуглас взял кувшин с вином из рук королевы и корзину с хлебом из рук Мэри Сетон и, передав то и другое слуге, приказал ему отнести все это к солдатскому столу; затем, пока слуга исполнял его поручение, они вышли во двор.

У поворота стены мальчик и беглянки столкнулись с дозором, который прошел мимо, не обратив на них внимания; два этих успеха придали королеве новые силы. К тому же, узницы уже добрались до того места, куда не доходил свет, лившийся из окон, а это делало их передвижение более безопасным. Некоторое время они шли так вдоль стены, а затем малыш Дуглас остановился в каком-то проеме: перед ними была садовая калитка.

Настал момент томительного ожидания и страшной тревоги, ибо среди дюжины ключей следовало отыскать тот, что открывал калитку. Королева и Мэри Сетон прижались к стене, выбрав для этого самое темное место, и затаили дыхание; но уже второй ключ, испробованный мальчиком, подошел, и калитка распахнулась. Обе женщины устремились в сад; мальчик последовал за ними в свой черед и запер за собой калитку. Между тем королева перевела дух: она уже более чем наполовину была свободна.

Мальчик продолжил путь к другому выходу из сада. Подойдя к купе деревьев, он подал беглянкам знак остановиться на минуту; затем, сложив у рта ладони, он прокричал совой настолько правдоподобно, что даже королева на какое-то мгновение засомневалась, что крик этот был издан человеческим голосом. С другой стороны стены ему тотчас ответило уханье филина; затем все снова погрузилось в глубокую тишину, а мальчик тем временем напряг слух, словно ожидая нового сигнала. И действительно, через минуту раздался стон, вслед за которым послышался глухой звук, похожий на шум падающего тела; при этих звуках королева ощутила, что все ее тело пробрала дрожь.

— Все в порядке, — произнес малыш Дуглас.

И пошел дальше.

Калитка распахнулась, и какой-то человек бросился в сад: это был Джордж.

— Идемте, сударыня, — сказал он, хватая королеву за руку и увлекая ее за собой, — все готово, идемте!

Королева последовала за ним, оглядываясь при этом по сторонам. Ей показалось, что у стены лежит нечто похожее на человеческое тело, и она содрогнулась. По этому содроганию Джордж понял, что происходит в ее душе.

— Есть Божий суд, сударыня! — произнес он. — Это тот самый человек, что предал нас; теперь он уже никого не предаст.

— О Боже мой! Боже мой! — прошептала Мария. — Еще одна жертва!

— Идемте, сударыня, идемте, — поторопил ее Дуглас.

— А Мэри Сетон?! — воскликнула королева.

— Она вместе с мальчиком идет вслед за нами; вашему величеству не надо о ней тревожиться.

И в самом деле, обернувшись, королева увидела позади себя свою подругу и малыша Дугласа. В то же мгновение Джордж бросил в озеро камень; из камышей тотчас выплыла прятавшаяся в них лодка, которая бесшумно направилась к острову. Когда она оказалась в нескольких шагах от берега, один из тех, кто находился в ней, бросил веревку. Джордж схватил ее, одной рукой притянул к себе лодку, а другой поддержал королеву, которая спустилась в нее и заняла место на носу. Мэри Сетон села возле нее, мальчик взялся за руль, а Джордж в одно движение оттолкнул лодку и впрыгнул в нее, оказавшись среди гребцов. В тот же миг утлое суденышко, несшее на себе судьбу Шотландии, заскользило, словно ночная птица, по поверхности озера.

Внезапно небо, которое до той минуты своей темнотой благоволило королеве, просветлело, как если бы рука злого духа разорвала тучи, и лунный луч, проскользнув сквозь эту прореху, озарил лодку и ту часть озера, где она находилась. И тогда, как если бы надежды оставаться незамеченными более не было, Джордж дал гребцам приказ увеличить скорость, что они и сделали в то же мгновение. К несчастью, поскольку нельзя было увеличить скорость, не увеличив одновременно и шум, часовой, находившийся на верхней площадке замка, внезапно насторожился и крикнул:

— Эй, на лодке, остановитесь!

— Гребите! — воскликнул Джордж. — Гребите же, небом клянусь! Ибо через несколько минут за нами погонится шлюпка!

— Вот этого я не опасаюсь, — промолвил малыш Дуглас, — если только они уже не перепрыгивают через стены и не выламывают двери, ведь я запер их все одну за другой, и в замке не осталось ни одного ключа.

Затем, тряхнув связкой ключей, которая была у него в руке, он добавил:

— А что касается этих, то я вверяю их Келпи, озерному духу, назначая его привратником замка вместо старика Хилдебранда!

— Да благословит тебя Господь! — воскликнул Джордж, протягивая руку мальчику. — Ибо Всевышний одарил тебя отвагой и мудростью мужчины!

— Эй, на лодке! — во второй раз крикнул часовой. — Остановитесь!

Затем, видя, что ему не отвечают, солдат выстрелил из аркебузы, бросился к большому колоколу замка, ударил в набат и во весь голос закричал:

— Измена! Измена!

В ту же минуту все окна замка, прежде темные, засветились, и в его комнатах заметались огни. Вскоре, хотя беглецов отделяло от замка уже довольно значительное расстояние, послышался громкий голос, скомандовавший:

— Пли!

Озеро озарилось ярким светом, послышался грохот Фальконета, и в нескольких шагах от лодки, рикошетом отскочив от воды, пронеслось пушечное ядро. Тотчас же, предупредив Марию Стюарт, чтобы она не пугалась, Джордж произвел ответный выстрел из пистолета, но не из бравады, а для того, чтобы известить своих друзей, с которыми у него был согласован этот сигнал, что королева бежала из замка. На берегу послышались ликующие возгласы, и, поскольку малыш Дуглас повернул руль в ту сторону, откуда они доносились, уже через несколько минут королева оказалась в окружении двух десятков конников, которые ожидали ее, состоя под начальством лорда Сетона.

XXIII

Первым побуждением королевы, когда она ступила на берег, было упасть на колени и возблагодарить Господа за свое почти чудесное спасение. Но, понимая сколь дорого время, она поднялась на ноги и, повернувшись к Джорджу, державшемуся в стороне, протянула руку ему, равно как и малышу Дугласу, представила их лорду Сетону как своих освободителей. Однако Джордж первым напомнил ей, что необходимо как можно быстрее удалиться отсюда, поскольку грохот фальконета наверняка уже вызвал тревогу в здешних окрестностях. И потому, уступая справедливости этого замечания, королева с привычной ловкостью вскочила на коня, которого держали для нее наготове. Мэри Сетон в свой черед взобралась в седло, хотя и не так проворно. Джорджу и малышу Дугласу королева велела ехать по обе стороны ее коня. Лорд Сетон и его дочь расположились позади нее, и весь небольшой отряд пустился в галоп, обогнул деревню Кинросс, не решившись проехать через нее, а затем направился в сторону принадлежавшего лорду Сетону замка Уэст-Ниддри, к воротам которого они подъехали около семи часов утра.

Замок этот, как и почти все замки в те времена, был укрепленным, и, поскольку в ожидании приезда королевы лорд Сетон усилил его гарнизон, какое-то время она могла находиться там в безопасности. К тому же, именно он был назначен местом встречи сторонников Марии Стюарт, которые уже должны были быть извещены о необходимости собраться, ибо, как только королева ступила на берег, четыре гонца отправились в четыре разные стороны, чтобы разнести повсюду весть о ее удавшемся побеге.

Уверенный в действенности принятых им мер предосторожности и видя, что королева падает от усталости, лорд Сетон предложил ей отдохнуть, предупредив ее, что не следует тревожиться, если до нее донесутся топот и гомон, сопровождающие прибытие конного отряда, ибо подобный шум неизбежно произведет подкрепление, которого все ожидают.

И действительно, королева испытывала настолько сильную потребность в нескольких часах отдыха, что, несмотря на желание насладиться свободой, только-только вновь обретенной ею, она приняла предложение лорда Сетона и удалилась в приготовленную для нее комнату, которая ждала ее девять месяцев. Мэри Сетон, при всей своей усталости, согласилась предаться отдыху, лишь увидев, что королева легла и уснула; тогда она удалилась в соседнюю комнату и в свой черед легла в постель, оставив дверь приоткрытой, чтобы при малейшем шуме быть к услугам своей высокоблагородной гостьи.

Проснувшись, Мария Стюарт поначалу подумала, что ей привиделся один их тех снов, столь мучительных для узников, когда, открыв поутру глаза, они вновь видят перед собой решетки на окнах и запертые двери. Она тотчас же вскочила с постели и, закутавшись в мужской плащ, бросилась к окну. Ни решетки, ни узилища, ни озера — ничего этого не было! Глазам ее открылись лесистые холмы, плодородная равнина, огромный парк и двор, заполненный солдатами, которые собрались под знаменами самых верных ее друзей. При виде этого зрелища она не смогла удержаться от радостного возгласа, в ответ на который прибежала Мэри Сетон.

— Смотри, душенька, смотри! — воскликнула королева. — Вон знамя твоего отца! Вон знамя Херриса! Вон знамя Гамильтона! О мои храбрые и верные лорды, стало быть, вы не забыли вашу королеву!.. Смотри, смотри, душенька! Все мои храбрые солдаты повернулись в мою сторону! Они увидели меня! Да, да, это я, друзья мои, это я, я здесь!

И, охваченная восторгом и не думая о том, что она полураздета, королева уже собиралась открыть окно, как вдруг Мэри остановила ее, напомнив ей, что на ней лишь мужской плащ, наброшенный на рубашку.

Мария Стюарт поспешно отступила от окна, покраснев при мысли, что ее, пусть даже и мельком, увидели небрежно одетой. Одновременно королевой овладело чувство глубокого беспокойства, ибо ей пришло в голову, что она не захватила с собой никакой женской одежды и должна будет либо оставаться в комнате, либо спуститься вниз, вырядившись в ливрейное платье, что могло сильно подорвать уважение, которое, особенно в этот момент, она должна была внушать своим защитникам. Но стоило ей поделиться своим страхом с Мэри Сетон, как та успокоила ее, распахнув шкаф, наполненный изысканными платьями из самых дорогих тканей, и показав ей несколько отделений комода, в которых были аккуратно разложены все прочие предметы, необходимые для женского туалета. Королева хотела попросить Мэри передать слова благодарности ее отцу, но та прервала ее, сказав, что все эти слова должны быть адресованы не лорду Сетону, а Джорджу Дугласу.

Однако не следовало терять ни минуты, поскольку было уже около около пяти часов пополудни, и королева, пользуясь помощью Мэри, приступила к своему туалету. Все платья, казалось, были сшиты прямо по ее фигуре, ибо мерки снимали с Мэри Флеминг, а у нее, как мы говорили, было совершенно такое же телосложение, как у королевы. В итоге Мария Стюарт смогла предстать перед своими подданными если и не как королева, то, по крайней мере, как счастливая женщина, признательная им за свидетельства преданности, которую они ей выказывали.

После ужина королева и лорды собрались на совет; но, оглядевшись вокруг, королева заметила, что Джорджа Дугласа там нет. Зная меланхолический характер молодого человека, королева попросила лордов немного подождать ее и, выйдя из зала, поинтересовалась у слуг, не видели ли они сэра Джорджа; ей ответили, что он направился в молельню. Мария тотчас пошла туда и, в самом деле, увидела там коленопреклоненного Дугласа, молитва которого перешла в раздумья. Она направилась к нему, но, стоило ей сделать несколько шагов, как Джордж вздрогнул и обернулся, узнав поступь королевы. Заметив ее, он немедленно встал и, склонившись перед ней в поклоне, ждал, когда она заговорит с ним.

— Что это значит, Дуглас? — промолвила королева. — Почему в тот час, когда все мои друзья собрались, чтобы обсудить, что нам делать дальше, на этой встрече не оказалось только вас и мне пришлось прийти за вами?

— Почему, сударыня?.. — произнес Джордж. — Да потому, что у каждого на этой встрече, куда, как вы соблаговолили заметить, я не пришел, есть замок, ленники и поместья, которые он может вам предложить, тогда как у меня, нищего изгнанника, есть только моя жизнь и мой меч.

— Вы забываете, что все то, что они могут предложить мне теперь, будет для меня бесполезно без вас, Джордж, ведь это вам я обязана своей свободой, без которой у меня не было бы возможности воспользоваться их предложениями. И если вас удерживает лишь страх, что вы не сумеете сделать для меня нечто важное, идемте, Джордж, ибо вы один уже сделали больше, чем они когда-либо сделают все вместе.

— Простите, сударыня, — ответил Джордж, — но это не единственный мой мотив. Даже будучи обездоленным изгнанником, я по-прежнему Дуглас; так вот, там, где Дуглас не может выглядеть равным со всеми, ему не следует появляться. В сражении, где каждый платит своей жизнью, дело обстоит иначе, и там, по милости Божьей и при помощи моего меча, я исполню свой долг лучше любого из них.

— Джордж, — промолвила королева, — подобный ответ является упреком, который вы делаете мне, ибо, если вы стали обездоленным изгнанником, это произошло из-за меня. Но будьте покойны, стоит мне вновь взойти на трон моих предков, все можно будет поправить, и самый надменный из этих вельмож, спеси которых вы опасаетесь, будет вынужден воспринимать вас как равного себе. Так что следуйте за мной, я этого хочу.

— Я подчиняюсь, сударыня, — ответил Джордж. — Но позвольте мне сказать вам, что не во власти королевы Шотландии вознаградить меня за то, что я сделал ради Марии Стюарт.

С этими слова он последовал за королевой, которая ввела его в зал совета и представила вступившим в союз вельможам как своего освободителя; увидев, с какой надменностью некоторые из них ответили на его приветствие, королева поняла, что его обидчивость и вправду не лишена оснований, и потому усадила его хоть и не справа и не слева от себя, ибо два этих почетных места уже были заняты лордом Сетоном и графом Аргайлом, а на отдельный табурет у своих ног, по ее приказу принесенный малышом Дугласом, которого она поцеловала в лоб, чтобы поблагодарить за оказанную ей услугу; затем, когда мальчик удалился, она наклонилась к молодому человеку и сказала ему:

— Джордж, раз уж вы так хорошо умеете снимать мерки, закажите вашему юному родичу ливрейное платье, полагающееся моим слугам: я хочу, чтобы он стал моим пажом, если, конечно, это не слишком унизит Дугласа.

В итоге обсуждения было намечено вначале добраться до замка Драффан, а оттуда двинуться в город Дамбартон, дабы прежде всего обеспечить безопасность особы королевы, ибо Дамбартон был крепостью, способной продержаться три месяца против собравшихся вместе войск всей Шотландии. Кроме того, было решено выступить на следующий день, после обеда.

На протяжении всей ночи прибывали новые отряды, так что к рассвету королева располагала уже не эскортом, а целой армией, ожидавшей ее отъезда.

В тот же вечер королева и ее войска дошли до Гамильтона, где сделали остановку; со всех сторон туда продолжали стекаться подкрепления, и потому вельможи, видя, что располагают уже достаточными силами, чтобы не опасаться внезапного нападения, решили задержаться там на пару дней, дабы составить акт о создании союза и провести смотр своих войск.

Акт был подписан на следующее утро. Еще в воскресенье Мария Стюарт была узницей в замке Лохливен, а спустя всего три дня, в среду, она оказалась во главе союза, куда вошли девять графов, девять епископов, восемнадцать лордов и множество дворян самого высокого звания, взявших на себя обязательство не только защищать ее жизнь и свободу, но и вернуть ей корону.

Приняв эти первые меры по обеспечению общей безопасности, провели смотр войск. В прекрасный майский день восемь тысяч солдат торжественным маршем прошли перед королевой, расположившейся на возвышенности, в окружении старших командиров, среди которых, по ее требованию, был и Джордж Дуглас. Оказавшись напротив нее, каждый отряд под звуки бравурной музыки склонял знамена, и на каждое склонившееся перед ней знамя королева отвечала приветственным поклоном и улыбкой, настолько любезными, что всякий раз войска разражались криками, исполненными восторга и преданности; так что к концу дня во всей этой армии, как среди самых знатных вельмож, так и среди последних горцев, не осталось ни одного человека, который не считал бы, что трон Шотландии уже отвоеван королевой.

После остановки в Гамильтоне, длившейся несколько дней, Мария Стюарт направилась в Дамбартон, окруженная всей своей армией и, в частности, эскортом из двадцати телохранителей, которыми командовал Джордж Дуглас. Но, когда армия Марии Стюарт прибыла в Рутерглен, разведчики известили, что Морей во главе пятитысячного войска, имея под своим начальством Мортона, Линдсея и Уильяма Дугласа, поджидает королеву у Глазго. При этом известии армия королевы сделала остановку, и ее предводители стали держать совет.

Для армии это было серьезным испытанием, поскольку никто не ожидал, что регент сразу же сумеет противостоять им, и вдруг становится известно, что он железной стеной встал на их пути. Впрочем, ответ на полученное известие был единодушным: солдаты принялись радостно кричать, а командиры в большинстве своем потребовали дать сражение.

Королева присутствовала на этом скоропалительном совете, происходившем на небольшом холме, в нескольких шагах от войска. То ли дело было в естественной женской слабости, то ли так повлияло предчувствие, но при известии, что Морей, лучший шотландский военачальник того времени, выступил против нее, королеву охватила смертельная дрожь, которую ей удалось скрыть. Несомненно, Мария Стюарт вспомнила о своем последнем сражении, при Карберри-Хилле, и всех его роковых последствиях; и потому, видя, что все кругом настроены атаковать противника, она прониклась страхом до такой степени, что стала оглядываться по сторонам в поисках тех, кто придерживался бы противоположного мнения. Но все уже выступили, и все высказались за атаку; один лишь Джордж Дуглас хранил молчание, и потому, повернувшись в его сторону, королева взволнованным голосом промолвила:

— А почему вы, Джордж, не принимаете участия в этом обсуждении? Ведь вы вдвойне имеете на это право: и как командир, и, главное, как наш друг.

— Сударыня, — с поклоном ответил Джордж, — если я и не высказал своего мнения, то вызвано это, как прекрасно понимает ваше величество, не безразличием к ее делу; объяснение состоит в том, что мой голос, подав иной совет, нежели тот, какому все готовы следовать, не будет услышан.

— Стало быть, сэр Джордж Дуглас выступает против атаки? — спросил лорд Сетон.

— Я выступаю не только против атаки, — ответил Джордж Дуглас, — но и за то, чтобы избежать всякого сражения.

— Весьма осмотрительный совет для человека вашего возраста, — с улыбкой заметил лорд Гамильтон, — и, возможно, мы могли бы последовать ему, будь у нас соотношение сил один против десяти, но я не думаю, что достопочтенные вельможи, которые меня окружают, склонны одобрить его, когда, напротив, нас трое против двух.

— Вот потому я и держал этот совет при себе, — ответил Джордж, — и не произнес бы ни слова, если бы ее величество, — продолжил он, поклонившись при упоминании королевы, — не приказала мне высказаться.

— И ее величество правильно поступила, — сказал лорд Сетон, — в подобный момент неплохо знать, о чем каждый думает и насколько можно на него положиться.

— Милорд, — ответил Дуглас, — если бы речь здесь шла лишь о наших личных интересах и в предстоящей кровавой битве мы ставили бы на кон лишь нашу собственную жизнь, я, возможно, говорил бы иначе, и все, чего я мог бы пожелать лорду Сетону, во имя чести его рода и в награду за его преданность королеве, это в бою не отставать от коня, на котором буду сидеть я, на расстояние более двух копий; но, когда речь идет о жизни и об интересах королевы, гордость Дугласов должна смириться, и, как видите, она смиряется перед страхом непоправимой беды. Пойдем в обход, милорд, сопроводим королеву в Дамбартон, оставим подле нее надлежащий гарнизон и вернемся с полутора тысячами горцев каждый, чтобы атаковать пять тысяч солдат Морея; и тогда я к вашим услугам, милорд, и мы посмотрим, кто из нас двоих первым возвратится назад.

— Однако, — ответил Сетон, — это будет означать, что мы убегаем от врага.

— Нет, нет, сражаться! — закричали командиры.

— Ну тогда, по крайней мере, — сказал Дуглас, — не атакуйте его в той позиции, какую он занимает, и, пренебрегая собственной опасностью, подумайте об опасности, угрожающей королеве.

— Борзая гонит зайца и по холмам, и по равнине, — возразил ему Гамильтон.

— Да, если дело касается зайца, — прошептал Дуглас, — но она выбирает подходящее место и время, чтобы напасть на медведя и волка.

— Вперед! Вперед! — в один голос закричали бароны. — А когда мы встретимся с ними лицом к лицу, вот тогда и придет время согласовать боевой порядок.

— Что ж, вперед, раз вы этого хотите! — промолвил Дуглас. — Как вам известно, это боевой клич нашего рода, и поверьте, когда настанет час, я буду не последним, кто его издаст.

— Джордж, — промолвила королева, положив ладонь на руку молодому человеку и вполголоса обращаясь к нему, — во время сражения вы не покинете меня ни на минуту.

— Я сделаю все, что прикажет ваше величество, — ответил Джордж, — однако позволю себе заметить, что после совета, высказанного мной, они скажут, что я трус.

— Ну а я отвечу им, что вы не покидаете меня по моей безоговорочной воле; вам же, вам я скажу, что оставляю вас подле себя потому, что считаю вас самым храбрым рыцарем и самым преданным другом.

— Что бы вы ни приказали, сударыня, — ответил Дуглас, — я подчинюсь вам и вы это прекрасно знаете.

— Что ж, — произнесла королева, немного успокоенная обещанием молодого человека, — раз вы этого желаете, господа, вперед! И пусть никто не скажет, что у меня меньше веры в мое собственное дело, чем у преданных слуг, которые присоединились к нему!

Тотчас же клич «Вперед!» разнесся по всему фронту войска, и, исполненное веры в себя и радости, оно возобновило марш, сделав, однако, небольшой крюк, чтобы двинуться по дороге на Лангсайд.

XXIV

Через полчаса армия королевы достигла взгорья, откуда открывался вид на Глазго, стоящий на возвышенности, и на расположенную напротив него, на вершине холма, деревню Лангсайд; между городом и деревней, в глубине долины, извивался, словно змея, Клайд. Донесения разведчиков были верными: Морей и его армия выстроились на высотах и, занимая позицию, господствующую над дорогой, ожидали королеву, причем, странное дело, так же как и в отрядах королевы, над головами солдат регента развевались знамена Шотландии, ибо этим солдатам предстояло сражаться за короля, несчастное дитя, которое еще в колыбели делали матереубийцей.

Отступить назад возможности не было. Расположение противника ясно указывало на то, что он намерен перекрыть дорогу; стало быть, следовало его опрокинуть; но сделать это было нелегко, поскольку он господствовал по всей линии холмов, простирающихся по обе стороны от Глазго и высящихся над долиной, по дну которой обязательно должна была пройти армия королевы.

Между тем граф Аргайл, занимавший положение главнокомандующего этой армией, с первого взгляда понял, насколько важно было для обеих сторон взять в свои руки деревню Лангсайд, занять которую своими войсками регент не счел нужным. К несчастью, одновременно с графом Аргайлом это заметил и Джордж Дуглас; он поделился своими соображениями с королевой, и она, всегда готовая одобрить то, что исходило из дружеских уст, тотчас же дала лорду Сетону приказ завладеть этой позицией. Но, поскольку точно такой же приказ граф Аргайл дал лорду Арброту, оба лорда одновременно пустились вскачь во главе своих отрядов и столкнулись у авангарда войска. И там между двумя командирами, в равной степени спесивыми и упрямыми, завязался спор; ни тот, ни другой не желал уступить: один ссылался на распоряжение, полученное им от графа Аргайла, другой — на приказ, данный ему королевой.

Наконец, лорд Сетон положил конец пререканиям, пустив свою лошадь в галоп и крича:

— За мной, мои ленники и родичи! Святой Беннет с нами, вперед!

— За мной, мои благородные родичи! — в свой черед воскликнул лорд Арброт. — За мной, верные ленники Гамильтонов! За Бога и королеву!

И оба отряда наперегонки устремились вперед. Все обстояло достаточно благополучно, пока пространства на дороге хватало тем и другим; но в каком-то месте она сузилась настолько, что там едва могли протиснуться бок о бок четыре человека. Нетрудно вообразить, что должно было происходить с этой лавиной конников, которые неслись вперед, изо всех сил подгоняемые своей гордостью и своим гневом, и сталкивались у входа в теснину. Началась страшная давка, в которой эти обезумевшие люди, намеревавшиеся сражаться со своими врагами, завязали бой между собой. Наконец, мало-помалу, вся эта масса, по-прежнему ярясь, стала медленно пробираться по оврагу, и по одну сторону проклятого ущелья уже появилась ее головная часть, в то время как последние бойцы еще продолжали биться у другого его края, где рядом со своими лошадьми валялось на земле более полусотни задохнувшихся, ушибленных и раненых конников.

Однако сторонники королевы потеряли драгоценное время, и Морей, разгадав их замысел, решил упредить его исполнение, отрядив, со своей стороны, значительный кавалерийский эскадрон, который на глазах у всех отделился от войска и, в свой черед, устремился в долину, чтобы добраться до деревни Лангсайд прежде Сетона и Арброта. Аргайл увидел этот маневр и тотчас же отдал лорду Херрису приказ поддержать двух своих друзей. Лорд Херрис в свой черед пустился вскачь, но в тот самый момент, когда он добрался до края теснины, а Дуглас успокаивал королеву, говоря ей, что, пока сражение ведется между конниками, все шансы на ее стороне, малыш Дуглас, с жадным любопытством ребенка наблюдавший за этим зрелищем, резко положил руку на плечо Джорджу, указывая ему на второй вражеский отряд, шедший на помощь первому.

— В чем дело? — спросил молодой человек.

— Ты видишь? Видишь? — произнес мальчик.

— Ну и что? Это кавалерийская атака, только и всего.

— Да, но за спиной у каждого конника сидит пехотинец, вооруженный аркебузой!

— Душой клянусь, мальчик говорит правду! — воскликнул Джордж. — А вот они уже спешиваются и рассредотачиваются по равнине! Они окажутся на гребне оврага прежде, чем лорд Херрис дойдет до его половины, и он погибнет, если его не предупредить вовремя. Нужен человек, который доставит ему это известие!

— Я распознал эту опасность, мне и предупреждать о ней! — воскликнул малыш Дуглас.

И, невзирая на крики королевы, он пустил лошадь в галоп.

— Неужто мы допустим, чтоб об опасности нас предупреждал ребенок? — воскликнул лорд Галлоуэй. — Вперед, мои храбрые ловцы лосося!

— Вперед! — воскликнул Росс. — А не то мы окажемся последними!

— Вперед! — в свой черед воскликнул Хантли, командовавший арьергардом.

И все эти отряды, словно подстегиваемые духом опьянения, понеслись, как вихри, громкими криками приветствуя королеву, которая отвечала им взмахом руки, бледная и неподвижная, тогда как Дуглас не переставал повторять вполголоса:

— Безумцы! О, безумцы!

— Что вы такое говорите? — спросила его королева.

— Я говорю, сударыня, что вот так мы и проиграли все наши битвы.

— О Боже! — воскликнула Мария Стюарт. — Стало быть, битва проиграна?

— Нет, сударыня, — ответил Джордж, — но она дурно начата, и случилось это, как всегда, из-за чрезмерного рвения и переизбытка храбрости.

Произнеся эти слова, он с беспокойством огляделся по сторонам.

— Что вы ищете, Джордж? — спросила королева.

— Я ищу место повыше этого, — ответил Джордж, — чтобы мы могли обозревать все поле битвы. Посудите сами, сударыня, из-за этой пагубной поспешности вся армия оказалась втянута в бой, и рядом с нами осталось лишь два десятка человек. И потому крайне важно, чтобы ни одна подробность сражения не ускользнула от нас. Ваше величество не будет против, если мы переместимся вон к тому замку? На мой взгляд та позиция подойдет нам лучше.

— Я готова пойти всюду, куда вы пожелаете, — ответила Мария. — Возьмите поводья моего коня и отведите меня туда: мне стыдно признаться в своей слабости, но я не в состоянии управлять им сама.

Джордж повиновался и, встав вместе с королевой во главе кавалькады, направился к указанному им месту, но при этом не переставал смотреть на поле битвы и потому не видел, как менялось лицо королевы, по мере того как они приближались к замку. Наконец, не в силах более сдерживаться, она вырвала поводья из рук Джорджа и воскликнула:

— Нет, только не туда! Только не туда! Ради Бога, только не в этот замок!

Джордж удивленно посмотрел на королеву.

— Да, — продолжала Мария, — ведь в этом замке я провела первые дни после свадьбы с Дарили, и он принес мне в тот раз столько страшного горя, что я опасаюсь приближаться к нему снова.

— Что ж, тогда расположимся под этим тисом, если ваше величество не возражает.

— Где вам будет угодно, лишь бы не там.

Джордж сопроводил королеву на небольшой пригорок, на вершине которого стоял тис; но, когда они приблизились к подножию этого дерева, Мария выглядела настолько бледной и слабой, что Джордж, опасаясь, как бы силы вдруг не оставили ее совсем и она не упала бы с седла, быстро спешился и протянул ей руки. Королева рухнула в его объятия, полузакрыв глаза и почти лишившись чувств. Джордж отнес ее к подножию дерева, где она оставалась с минуту если и не без сознания, то, по крайней мере, потеряв дар речи.

Придя в себя, она обнаружила у своих колен Джорджа, время от времени тревожно поворачивавшего голову в сторону сражения, но пушечные залпы, раздававшиеся все чаще и чаще, окутали поле битвы таким густым облаком дыма, что ничего из происходившего там увидеть было невозможно. Тем не менее, поскольку на высотах Глазго по-прежнему маячил резерв численностью около тысячи человек, было очевидно, что регент не счел нужным вводить в бой все свои силы, а это служило плохим предзнаменованием для того, как складывались дела у королевы. Внезапно Мария почувствовала, что рука, на которую она опиралась, вздрогнула.

— Что случилось, Дуглас? — спросила она, с беспокойством поднимаясь и вновь обретая все свои силы.

Но Джордж, ничего не ответив, показал ей на мчавшуюся галопом лошадь без седока, которая направлялась к их маленькому отряду, втягивая воздух дымящимися ноздрями.

Королева узнала ее и, видя, что она вся залита кровью, тяжко вздохнула.

— Бедный мальчик! — произнес Дуглас. — Его первая битва оказалась для него и последней; однако его смерти можно позавидовать, ведь он умер за Марию Стюарт!

— Сэр Джордж! — крикнул один из конников эскорта. — Сэр Джордж, глядите!

Джордж перевел глаза на поле битвы. Солдаты, которые еще за минуту перед тем виднелись на холме, стали спускаться вниз, явно для того, чтобы решить судьбу сражения, ибо из пелены тумана, образованного пушечным дымом, повсюду хлынули беглецы. После минутного сомнения Джордж убедился, что беглецы эти были из армии королевы.

— На коня, сударыня, на коня! — воскликнул он. — А вы, солдаты, к оружию! Враг уже близко!

Но Мария была не в состоянии взобраться в седло. Джордж взял ее на руки и посадил на коня, а затем сам в один прыжок сел верхом. Но, едва оказавшись в седле, он заметил, что из оврага выскочили пятеро всадников и во весь опор помчались в их сторону.

— Клянусь громом! — воскликнул он. — Это же лорд Линдсей, я узнаю его по золотым трилистникам! Бегите, сударыня, бегите! Скачите к дороге, пока я их задержу, вам нельзя терять ни минуты! А вы, — обратился он к телохранителям, — умрите все до единого, но не дайте пленить вашу королеву!

— Джордж, — воскликнула Мария, — Джордж, ради Бога, не покидайте меня!

Но пылкий молодой человек, слишком долго удерживаемый, ринулся вперед со всей быстротой, на какую был способен его конь, и, доскакав до того места, где дорога суживалась настолько, что ее мог преградить один-единственный человек, остановился, выставил копье вперед, зацепив его за нагрудный крюк, и стал ждать сшибки.

Однако королева, вместо того чтобы последовать совету Джорджа, не тронулась с места и, словно окаменев, не сводила глаз с этой неравной и смертельной схватки одного человека против пяти. Внезапно луч солнца заиграл на латах противников, и она разглядела на щите одного из своих врагов кровавое сердце, которое было гербом Дугласов. И тогда, опустив голову и воздев руки к небу, она воскликнула:

— Господи! Это последний удар: Дуглас против Дугласа, брат против брата!

— Сударыня, — закричали солдаты, — сударыня! Вспомните, нельзя терять ни минуты, враг уже близко!

И в самом деле, в это мгновение крупный конный отряд вырвался из теснины и галопом направился в сторону королевы, которая испустила горестный вопль: Джордж рухнул на землю, пораженный в сердце острием копья.

Ничто более не удерживало Марию на поле битвы, где от нее отвернулась фортуна. И потому, придя в себя и чувствуя, что на смену апатии приходит смертельный ужас, она отпустила поводья своего коня, который понесся галопом, подгоняемый криками сопровождавшего ее эскорта.

Она проскакала так безостановочно шестьдесят миль, пересекла графства Ренфрушир и Эршир и, умирая от усталости, прибыла в аббатство Дандреннан в графстве Галлоуэй. Встречать ее вышел к воротам настоятель.

— Отец мой, я несу вам горе, — спешившись, сказала ему королева.

— Мы окажем ему гостеприимство, — ответил священник, — ибо оно стало следствием исполнения долга.

Мария едва могла идти. Лорд Херрис, присоединившийся к королеве во время ее бегства, поддержал ее и проводил в отведенную ей комнату.

Лишь там Мария осознала весь ужас своего положения: ее войско разгромлено, ее защитники рассеяны или мертвы, и на каждом шагу дороги, по которой она шла последние шесть лет, следы пролитой крови.

У нее были лишь две возможности: вернуться во Францию, где, несомненно, ее хорошо приняли бы, но откуда ей было бы трудно наблюдать за волнениями в Шотландии, из которых она могла бы извлечь пользу; перебраться в Англию, где сомнительная дружба Елизаветы вызывала у нее определенные страхи, но откуда она могла бы судить обо всем так, как если бы находилась в Шотландии.

Надежда, которая не умирает никогда, подсказывала ей второе решение, да и лорд Херрис возымел роковую мысль подтолкнуть ее к тому же. И потому на другой день, невзирая на мольбы Мэри Сетон и достойного настоятеля, она написала Елизавете следующее письмо:

«Сударыня и возлюбленная сестра!

Я не раз просила Вас приютить на время бури мою ладью, сотрясаемую волнами, в Вашей гавани. Если на сей раз она найдет в ней прибежище, я навсегда брошу там свой якорь; иначе ей останется надеяться на милость Божью. Она хорошо проконопачена и готова побороться в плавании со всеми бурями. Я всегда была искренна с Вами, и сейчас действую так же; не истолкуйте превратно мои слова, я так пишу отнюдь не из недоверия к Вам, как могло бы показаться: я всецело полагаюсь на Вашу дружбу.

Ваша любящая сестра

МАРИЯ, КОРОЛЕВА ШОТЛАНДИИ

И ВДОВСТВУЮЩАЯ КОРОЛЕВА ФРАНЦИИ».

В тот же день из аббатства отбыл гонец с этим письмом, которое он должен был вручить, дабы тот переслал его королеве Елизавете, наместнику приграничной области Камберленд, дворянину по имени Лоутер.

XXV

В дни, последовавшее за этим роковым днем, несколько друзей королевы, узнав, где она находится, присоединились к ней; но ни один из них не принес обнадеживающих вестей, все придерживались мнения, что в этот момент предпринимать ничего нельзя, настолько укрепила положение Морея одержанная им победа; однако по поводу решения, принятого королевой, взгляды их разошлись: одни порицали его, другие одобряли, растерянностьбыла полной, как вдруг однажды утром со стороны морского побережья донесся звук рога.

Мария вздрогнула, подбежала к окну и увидела, что на волнах залива Солуэй-Ферт покачивается небольшое судно с развевающимся флагом. На флаге был изображен герб Англии.

Спустя час ей доложили о визите английского наместника пограничья. Он явился с устным ответом королевы Елизаветы. Она предлагала убежище своей сестре Марии Шотландской, но ей одной. Никто из вельмож, сражавшихся за нее, не мог последовать за ней. Сопровождать ее разрешалось лишь слугам, число которых крайне ограничивалось. Но Мария так устала от постоянных страхов, в которых ей приходилось жить, что приняла это предложение, хотя оно было не слишком обнадеживающим. И потому она ответила посланцу английской королевы, что на следующее утро взойдет на борт его корабля. Офицер тотчас же попрощался с ней и вернулся на судно.

Друзья Марии Стюарт провели с ней весь этот день. В тот момент, когда им предстояло отпустить ее и доверить сопернице, память рисовала им Елизавету как вечного врага Марии. И даже лорд Херрис, первым одобривший ее решение обрести убежище в Англии, теперь первым умолял ее действовать в столь серьезных обстоятельствах лишь по наитию свыше. Это был худший совет, который он мог ей дать. Мария, с ее верным и благородным сердцем, спрашивала себя, что сделала бы она сама, попади Елизавета в такое же положение: ясно, что она с распростертыми объятиями пошла бы навстречу ей и приняла бы ее как сестру. По ее мнению, и Елизавета не могла поступить иначе. Так что Мария упорствовала в своем решении.

Она удалилась к себе очень поздно и не смогла уснуть. На другой день, на рассвете, она была уже на ногах. Это решение, с которым не хотели смириться все, кто ее окружал, разбивало ей сердце, и ей не терпелось осуществить его. Поскольку все спали нисколько не лучше ее, она застала всех своих друзей наготове и вместе с ними направилась к берегу.

Там она застала шерифа Камберленда, облаченного в богатые одежды, как и подобало человеку, которого одна королева послала к другой королеве. Помимо моряков, его сопровождал многочисленный отряд солдат, что, вместо того чтобы успокоить королеву, встревожило ее, ибо подобный конвой придавал ее добровольному отъезду вид насильственного захвата. И в этот момент те, кто сопровождал Марию, впервые смогли прочесть на ее лице борьбу снедавших ее страстей. В конце концов эти противоречивые чувства усилились до такой степени, что она не могла более сдерживать слезы и, опершись на плечо лорда Херриса, разрыдалась. И тогда достойный настоятель приблизился к ней и, молитвенно сложив ладони, произнес:

— Сударыня, это предчувствие, которое посылает вам Небо! Внемлите мольбам ваших верных подданных: или уезжайте с ними, или не уезжайте без них!

Однако эти слова, вместо того чтобы переубедить королеву, лишь возвратили ее к прежней решимости, ибо она устыдилась своего малодушия.

— Отец мой, — промолвила она в ответ, — слезы, которые я проливаю, вызваны не страхом, а печалью. Ни теперь, никогда ранее я не испытывала никакого сомнения в искренности моей дорогой сестры. Однако я вынуждена покидать самых дорогих моих друзей, и это разрывает мне сердце.

— Но эта искренность, в которой у вас нет сомнения, — воскликнул настоятель, — и это гостеприимство, на которое вы надеетесь, проявляются в том, что вас лишают самых верных ваших слуг! О, подумайте, сударыня, подумайте! Не без коварного умысла предпринимает подобные меры предосторожности такая женщина, как Елизавета!

— Отец мой, воспринимайте все это не в таком мрачном свете. Королева, моя сестра, могла полагать, что меня сопровождает более многочисленный эскорт. Разве всего неделю назад у меня не было целой армии? Нет, нет, успокойтесь; мне нечего бояться; и, независимо от того, буду я жить в Лондоне или мне назначат в качестве резиденции какой-нибудь провинциальный город, я тотчас же извещу вас об этом. И те, кто меня любит, смогут последовать туда за мной.

— О сударыня, сударыня! Да услышит вас Господь! — воскликнул настоятель. — Но вот у меня весьма грустные предчувствия.

— Сударыня, — приблизившись к королеве, произнес шериф, — дозволено ли мне будет заметить вашему величеству, что прилив благоприятствует нашему плаванию?

— Да, сударь, я иду, — ответила королева.

Затем, снова повернувшись к тем, кто провожал ее, она произнесла:

— Друзья мои, в последний раз благодарю вас за вашу верность и самоотверженность. Ваша королева обнимает всех вас в лице лорда Херриса.

С этими словами она протянула к благородному вельможе обе руки, но он, бросившись к ее ногам, взял ее руку и поцеловал.

И тогда Мария, рассудив, что долгие проводы лишь усугубят печаль, подала шерифу знак, что она готова последовать за ним, и он с обнаженной головой двинулся впереди нее; но в тот момент, когда она дошла уже до середины сходней, которые вели на судно, настоятель снова бросился к ней и, по колено зайдя в воду, в последний раз воскликнул:

— Сударыня, сударыня! Неужто вы не видите, что все подстроено и вы губите себя?! О, не покидайте этого берега, не расставайтесь с землей ваших предков! У наших замков еще есть стены, а в наших горах еще есть убежища, где вас не отыщут захватившие власть мятежники! Ну а вы, господа, — обернулся он к вельможам и баронам, пребывавшим в замешательстве, — не страшитесь ни арбалетов, ни аркебуз этих англичан! Обнажите мечи и уберегите вашу королеву от опасности, которая ей угрожает! Я приказываю вам это именем Господа!

— Вы теряете рассудок, господин священник! — вознегодовал шериф, выпуская руку королевы. — Речь не идет о насилии. Ее величество вольна вернуться обратно, и ни аркебузы, ни арбалеты не помешают ей сделать это.

Затем, обратившись к королеве, он произнес:

— Решайтесь, сударыня. Начинается отлив, и всего лишь четверть часа промедления отсрочит наш отъезд до завтра.

— Вы же видите, отец мой, — промолвила королева, высвобождая свое платье, в которое вцепился аббат, — что я свободна и, стало быть, добровольно вверяю себя в руки моей возлюбленной сестры, королевы Англии, и ее достойного посланца, которому приношу извинения за чрезмерное рвение моих друзей.

С этими словами она снова протянула руку шерифу и, твердым шагом пройдя по шатким сходням, на которых ей поневоле пришлось на минуту задержаться, поднялась на борт судна, куда за ней последовали всего три ее служанки и двое ее слуг, ибо по решению Елизаветы королеву могли сопровождать пока что лишь пять человек.

Тотчас же распустили паруса, и, поскольку ветер посвежел и начался отлив, судно стало удаляться от побережья, уступая их совместному воздействию; но, хотя с каждой минутой расстояние до берега увеличивалось, Мария не покидала палубы и как бы не разлучалась с теми, кто пришел ее провожать: пока стороны могли видеть друга друга, они обменивались прощальными жестами — вельможи махали шляпами и токами, а королева в ответ махала платком; но мало-помалу судно начало исчезать вдали, различить что-либо на нем стало невозможно, вскоре оно выглядело уже легким облачком, плывущим на горизонте; затем и это облачко исчезло, и два часа спустя Мария Стюарт, навсегда покинув Шотландию, ступила на смертоносную землю Англии.

XXVI

Ступив на английский берег, Мария обнаружила, что ее ожидают лорд Скруп и сэр Фрэнсис Ноллис. Первый был лордом-смотрителем Западной марки, второй — вице-канцлером королевы Елизаветы. Они имели при себе письма, исполненные нежных чувств и сожалений по поводу ее невзгод; однако полученные ими приватные указания сильно отличались от этих изъявлений дружбы. И когда по прибытии Мария первым делом попросила о встрече со своей сестрой, королевой Англией, они ответили ей, что в данный момент это невозможно, принимая во внимание, что, поскольку на ней лежит обвинение в столь тяжком преступлении, как убийство мужа, Елизавета не может принять ее, не нанося ущерб своей чести; но, как только это пятно будет с нее смыто, все в корне изменится, и ей устроят королевский прием.

В первом порыве негодования Мария, с ее уверенностью в себе и сознанием своей правоты, не заметила устроенной ей ловушки и ответила посланникам, что готова дать королеве все доказательства своей невиновности и, более того, не страшась врагов, предлагает им отстаивать обвинение, которое они против нее выдвинули. Именно этого и хотела Елизавета, и, как мы вскоре увидим, все, что она делала после того, как получила письменное согласие Марии, было на это нацелено.

И действительно, в тот самый день, когда Елизавета получила известие о скором прибытии Марии Стюарт в Англию, она собрала своих советников и поинтересовалась их мнением. Обсуждались три предложения:

первое — восстановить Марию на троне Шотландии,

второе — отослать ее во Францию,

третье — оставить ее узницей в Англии.

Все три предложения таили в себе серьезные опасности.

Если восстановить Марию на троне Шотландии, то, поскольку благодарность не является главной добродетелью королей, велика вероятность, что Мария быстро забудет об оказанных ей услугах, восстановит союз с Францией и возродит свои притязания на английскую корону.

Если позволить Марии удалиться во Францию, то король Карл IX, который некогда был настолько влюблен в нее, что хотел жениться на ней, хотя она была его невесткой, определенно не откажется помочь ей отвоевать шотландский престол; тогда она вновь высадится в Эдинбурге с иноземным войском, и объединенные армии двух королевств, противостоящие одной английской армии, смогут вернуть шотландцам превосходство, утраченное ими в битвах при Флоддене и Пинки.

Если же удержать Марию в Англии — а такое решение, хотя и не самое честное, было, тем не менее, самым мудрым, — следовало еще сделать выбор между двумя вариантами, каждый из которых имел свои положительные и свои отрицательные стороны.

Варианты были такие: позволить Марии жить на свободе или заточить Марию в тюрьму.

Если оставить Марию на свободе, то есть королевой, вокруг нее, хотя и изгнанницы, непременно сложится небольшой двор, которой сделается прибежищем всех недовольных и превратится в центр католической оппозиции. И кто может сказать, чем все это закончится? Ибо, хотя Елизавета притворялась, что воспринимает притязания своей соперницы на английский трон как нелепые или, по крайней мере, сумасбродные, ей было известно, что эти притязания кажутся вполне обоснованными многим англичанам, которые правам Марии отдают предпочтение перед правами Елизаветы. И если у Марии даже в ее отсутствие есть приверженцы, то что произойдет, когда Мария, находясь внутри королевства, употребит все средства своего красноречия и своей красоты? Так что этот вариант был неприемлем.

Но, с другой стороны, удерживая Марию в тюрьме, Елизавета возбуждала против себя всеобщее негодование; в мгновение ока она утрачивала славу справедливой правительницы, с трудом приобретенную за десять лет своего царствования, и навлекала на себя обвинения в злоупотреблении властью, которое ставили в упрек еще Генриху IV, когда он приказал арестовать и держать в заточении наследного принца Шотландии, во время бури вынужденного сделать остановку в одном из английских портов. И кроме того, Елизавета давала повод говорить, что вовсе не из соображений безопасности, а из зависти она скрыла от людских глаз эту красоту, равной которой, как утверждали, не было на всем свете.

Елизавета предоставила своим старым советникам, людям, покрывшимся сединами в школе Генриха VIII, без конца пережевывать эти последние предложения, не в силах придать им видимость не только честности, но и законности; затем, когда ей стало понятно, что они отступили перед этой трудной задачей, она высказала мысль, которую, скорее всего, подбросил ей сам дух политики: путем истинного или ложного обвинения побудить Марию выбрать Елизавету в качестве арбитра.

И в самом деле, это обращение Марии к суду Елизаветы сделало английскую королеву судьей в распрях, вспыхнувших между шотландской королевой и ее подданными. А нам известно, что лежало в основе этих распрей: смертельное обвинение, разбирательство которого можно было как угодно затягивать, требуя все новые свидетельства, и, если она была невиновна, настолько усложнить всякого рода помехами и затруднениями, что оно никогда бы не закончилось. Если, напротив, она была виновна, если улик, наличием которых похвалялись враги королевы, оказалось бы достаточно, если, наконец, ее причастность к преступлению оказалась бы удостоверена, она утратила бы право на знаки уважения, которые полагаются королеве, и на гостеприимство, которое полагается изгнаннице, и, каким бы после этого ни было отношение к ней со стороны Елизаветы, английская королева всегда выглядела бы великодушнее, чем того заслуживала бывшая шотландская королева.

Мария, как мы уже сказали, попала в эту западню, и бедная мушка, ветреная и сверкающая, угодила в паутину, натянутую пауком.

Следует, правда, сказать, что, когда Мария согласилась подчиниться суду английской королевы, она рассчитывала всего-навсего изложить Елизавете, как королева королеве, свои собственные доводы и перед ее лицом отвергнуть доводы своих врагов. Но вскоре она вышла из этого заблуждения, ибо ей стало известно, что английская королева назначила следственную комиссию, на которую должны были прислать своих защитников как Мария, так и Морей. Поверенными Марии Стюарт были епископ Росса, лорд Херрис, Флеминг, Ливингстон и Роберт Мел вилл. Поверенными Морея были Мортон, Летингтон, Джеймс Макгилл и Джордж Бьюкенен. Что же касается королевских комиссаров, то ими были Томас Говард, герцог Норфолк, а также граф Сассекс и Ралф Садлер.

Между тем Мария поняла, куда ее заманили и попыталась остановиться на склоне горы, с которой она катилась вниз и у подножия которой зияла пропасть. И потому она отозвала свое предложение, коль скоро итогом разбирательства должен был стать не упрек со стороны английской королевы, добровольно взявшей на себя обязанности арбитра, а приговор, вынесенный судом. Затем она стала с еще большей настойчивостью добиваться встречи с Елизаветой, но, неизменно получая отказ английской королевы, написала ей следующее письмо:

«Сударыня и возлюбленная сестра!

В том положении, в каком я нахожусь, я не желаю, не могу и не должна отвечать на обвинения, выдвинутые против меня моими подданными. Я предложила представить на Ваше рассмотрение доказательства моей невиновности и вынести на Ваш суд мой образ действий, дабы устранить Ваши сомнения, и все еще готова сделать это, настолько велики моя дружба и мое доверие к Вам. Среди шотландцев, даже среди членов моей семьи, нет равных мне по положению, и потому я не желаю никого признавать таковыми, состязаясь с ними в этой странной судебной тяжбе. Я бросилась в Ваши объятия, объятия моей ближайшей родственницы, надеясь на Вашу искреннюю и верную дружбу. Мне казалось, что я оказываю Вам уважение, сударыня, отдавая Вам предпочтение перед всеми другими государями в том, чтобы отомстить за оскорбление, нанесенное королеве. Справьтесь в истории, которую Вы так хорошо знаете и в которой призваны занять столь высокое место, и скажите мне, видели Вы там хоть одного государя, которого хулили за то, что он лично выслушивал жалобы тех, кто, будучи заведомо ложно обвиненным врагами, взывал к его правосудию? Вы допускаете к себе моего брата, бастарда, мятежника, и отказываете в этой чести мне, не совершившей ничего недостойного! Упаси Господи, чтобы я когда-нибудь просила у Вас что-либо, способное навредить Вашему имени, ибо, совсем напротив, мне хотелось предоставить Вам возможность усилить его блеск посредством царственного великодушия, с которым, как я надеялась, Вы будете относиться ко мне. Но раз дело обстоит так, смиритесь с тем, что я прошу поддержки у других государей, менее щепетильных, чем Вы, в вопросах чести и более сострадательных к моим невзгодам; или же, и время для этого еще есть, окажите мне всю помощь и все уважение, какое я вправе ожидать от Вас, и дайте мне возможность, которую я с такой смелостью ищу и которой с такой радостью воспользуюсь, привязаться к Вам узами вечной признательности».

Елизавета ответила на это письмо тем, что перевела Марию в замок Карлайл. И там Марии, у которой до этого еще оставались сомнения, пришлось признать очевидность: она находилась в тюрьме. И вот тогда она приняла решение уступить требованиям Елизаветы и, как уже говорилось, назначить адвокатов, чтобы они защищали ее перед следственной комиссией.

Эта комиссия, перед которой Морей предстал лично, заседала на протяжении пяти месяцев. По прошествии этого времени Елизавета дала знать обеим сторонам судебной тяжбы, что ей не удалось обнаружить ничего, способного бросить тень на правдивость графа Морея, но и предоставленные им улики не показались ей достаточными для того, чтобы осудить Марию. Так что, по ее словам, дела должны были остаться в том же положении, в каком она их застала.

Вследствие этого судебного постановления, ровным счетом ничего не решившего, Морей возвратился в Эдинбург, увозя с собой тридцать пять тысяч фунтов стерлингов, которые ссудила ему Елизавета, дабы вывести его из денежного затруднения, а Мария, по-прежнему на положении подозреваемой, продолжала оставаться узницей.

Однако следствие, проведенное комиссией, имело продолжение, столь же удивительное, сколь и неожиданное.

Герцог Норфолк, один из судей, назначенных Елизаветой, то ли охваченный состраданием, по словам одних, то ли подстрекаемый честолюбием, по словам других, решил вызволить Марию Стюарт из тюрьмы и восстановить ее на троне Шотландии. В качестве награды за это рискованное предприятие он рассчитывал обручить свою дочь с малолетним королем, жениться на Марии и, став супругом королевы, сделаться регентом вместо Морея. Этот замысел, который должен был обеспечить высокое положение тем, кому предстояло его осуществить, и казался им вполне исполнимым, вовлек графов Арандела, Нортумберленда, Уэстморленда, Сассекса, Пембрука и Саутгемптона в заговор, во главе которого стоял Норфолк, вступивший в сношения с королями Франции и Испании и заручившийся обещанием их поддержки.

Заговорщики уведомили о своих планах Марию, которая одобрила их, обязавшись исполнить следующие условия: отказаться от наследования английского престола при жизни Елизаветы, покровительствовать протестантской вере в Шотландии наравне с католической верой, подписать оборонительный и наступательный договор между двумя королевствами и даровать амнистию всем, кто с оружием в руках выступал против нее.

Однако в тот момент, когда заговорщики уже были совершенно уверены в успехе своего предприятия, о заговоре узнал Лестер, причем, как поговаривали, из уст самого Норфолка, поделившегося с ним этим секретом. Лестер немедленно сообщил о заговоре Елизавете; Норфолк был препровожден в Тауэр, граф Пембрук получил приказ не покидать своего дома, епископу Росса было сделано внушение, а Мария получила предупреждение, что, если она не прекратит плести заговоры, Елизавета устроит в тюремном замке, где та находится, ограду из голов ее друзей. Что же касается графов Нортумберленда и Уэстморленда, то им было приказано явиться в Лондон, дабы дать отчет о своем поведении; но, вместо того чтобы подчиниться приказу, они воззвали к своим ленникам, взялись за оружие и обнародовали манифест, в котором было заявлено, что они действуют так не из желания поднять мятеж против королевы, а исключительно во имя защиты веры, столь жестоко гонимой во всем королевстве. Одновременно они распространили другой манифест, в котором призывали прийти на помощь им всех католиков. Но, устрашенные арестом Норфолка и не питая никакой надежды на успех, они послали примирительные письма Елизавете; королева, осознав, что мятеж носит куда более серьезный характер, чем ей казалось вначале, отправила против них армию, при виде которой их войска разбежались, не отважившись вступить в сражение. Нортумберленд, преданный человеком, которого он считал другом, был выдан Морею, и регент отправил его вместо королевы в замок Лохливен, который, оказавшись для него более надежным узилищем, чем для Марии, послужил ему могилой.

Что же касается Уэстморленда, то он добрался Шотландского пограничья, где все жители держали сторону Марии, нашел там убежище и стал дожидаться возможности перебраться во Фландрию, что ему в итоге и удалось сделать, причем без всяких затруднений; но, поскольку ничто не могло смягчить ненависть, которую питала к нему Елизавета, остаток жизни он провел в изгнании.

Между тем с поддержкой Марии Стюарт в Шотландии дело обстояло ничуть не лучше, чем в Англии; ее последние сторонники, графы Хантли и Аргайл, в конечном счете подчинились Морею и заключили с ним мир, так что власть регента упрочилась еще более, как вдруг неожиданное событие привело к тому, что в разгар его преуспеяния перед ним разверзлась кровавая могила.

После битвы при Лангсайде довольно большое количество пленников были признаны мятежниками и от имени сына приговорены к смерти за то, что встали на сторону матери; среди этих пленников оказалось шесть представителей рода Гамильтонов, против которых регент был особенно настроен свирепствовать, ибо, как мы уже говорили, Гамильтоны являлись заклятыми врагами Дугласов.

Однако в то время страна была настолько расколота противостоянием между приверженцами матери и приверженцами сына, что даже самые фанатичные протестанты сочли подобную казнь политически недальновидной и решили предотвратить ее исполнение. В итоге за приговоренных к смерти вступился сам Джон Нокс, и, скорее из страха перед ним, чем из природного милосердия, Морей смягчил им наказание, заменив смертную казнь конфискацией их имений. Изгнанники удалились в горы, а фавориты регента, между которыми эти имения были разделены, постарались вступить во владение своими новыми поместьями.

Один из этих помилованных, которых Морей избавил от эшафота, при условии, что они умрут от голода, звался Гамильтон из Ботвеллхо; это был один из тех старых шотландцев, которых осталось наперечет с того времени, как Яков V отошел в мир иной, успев перед тем срубить головы всем этим мелким тиранам, подобно тому как Секст Тарквиний сшибал головки маков. Его поместья, доставшиеся ему от жены, Морей отдал одному из своих фаворитов, который, приехав вступать во владение ими, застал бедняжку больной и слегшей в постель. Тщетно молила она дать ей всего несколько дней, чтобы разузнать, где находится ее муж, и отправиться к нему: новый владелец не желал ничего слушать и, не дав ей времени даже на то, чтобы одеться, выставил ее, полунагую и дрожащую от лихорадки, за порог. Несчастная женщина ходила от дома к дому, моля о прибежище, но все кругом отвечали ей отказом, страшась мести Морея; в итоге она в холодное время года более месяца бродила куда глаза глядят, не имея ни хлеба, ни одежды, и однажды утром, умершей от голода и нужды, ее нашли на пороге собственного дома, куда она пришла испустить дух.

Нетрудно представить, какое действие произвела подобная весть на человека с характером Ботвеллхо. Вину за эту смерть он возложил не на фаворита, ставшего всего лишь орудием, а на Морея, ее истинного виновника, и в тот же день поклялся отомстить.

Между тем регент объявил о своем намерении совершить церемониальную поездку по окрестностям Эдинбурга, и ему предстояло проехать через небольшой городок Линлитгоу, который почти целиком принадлежал Гамильтонам и где одним из домов, расположенных на главной площади, владел приор Сент-Эндрюсский, верный сторонник Марии Стюарт, разлучившийся с ней лишь в тот момент, когда она отплыла в Англию. Ботвеллхо попросил у него письменное распоряжение открыть ему второй этаж этого дома, где никто не жил, и, без труда его получив, направился в Линлитгоу; избегая улиц, через садовую калитку, выходившую в поле, он въехал в сад, поднялся на второй этаж дома, стоявший закрытым, и приступил к приготовлениям. Морею предстояло проехать через город на другой день, так что нельзя было терять ни минуты.

Ботвеллхо начал с того, что расстелил на полу тюфяки, чтобы снизу не были слышны его шаги, и затянул стены черным сукном, чтобы снаружи нельзя было увидеть его тень; затем он привязал в саду своего коня, чтобы, когда настанет время, без промедления бежать, и, поскольку, въезжая через садовую калитку, заметил, что ему пришлось нагнуть голову почти до шеи коня, сломал навершие этой калитки, чтобы иметь широкий и свободный проход; приняв эти меры предосторожности, он зарядил две аркебузы, приоткрыл ставни окна и стал ждать появления регента.

Но, как ни разумны были все предпринятые им шаги, они чуть было не стали бесполезными. Друзья Морея, знавшие, что Линлитгоу почти целиком принадлежит Гамильтонам, о чем уже было сказано, сделали все от них зависящее, чтобы склонить регента к решению обогнуть этот городок, дабы не следовать по его улицам; но Морей, никогда не отступавший перед подлинной опасностью, посмеялся над опасностью воображаемой. Тогда его друзья стали настаивать, чтобы стража расчистила улицы у него на пути и он проехал по ним галопом; однако регент не пожелал прислушиваться и к этому второму предложению и торжественно вступил в город, даже не позаботившись надеть на себя кирасу.

Улицы были заполнены людьми, которых влекло туда любопытство, и потому, с трудом пробиваясь сквозь эту огромную толпу, он мог ехать лишь шагом. Наконец, когда он поравнялся с роковым балконом, людской наплыв стал настолько плотным, что кортежу пришлось остановиться. Ботвеллхо воспользовался этим моментом, чтобы опереть аркебузу на ограждение балкона и не спеша прицелиться. Наконец, раздался выстрел, и Морей рухнул, пораженный пулей, которая, пробив ему грудь, на излете убила лошадь одного из ехавших подле него дворян, настолько сильно была заряжена аркебуза.

Поскольку люди из свиты регента видели, из какого окна был произведен выстрел, они тотчас же бросились к дому и начали выламывать дверь; однако Ботвеллхо сразу же после выстрела бросился к лестнице, выбежал в сад и, вспрыгнув в седло, галопом выскочил через заднюю калитку в тот самый момент, когда телохранители Морея высадили парадную дверь. В итоге его заметили, и человек десять бросились вдогонку за ним.

Поскольку в этой отчаянной гонке речь шла о жизни, то, понятное дело, беглец не жалел ни хлыста, ни шпор. Однако у нескольких дворян из числа тех, кто преследовал Ботвеллхо, были превосходные лошади, и потому его стали догонять. Заметив, что дело складывается не в его пользу, Ботвеллхо отбросил хлыст и взялся за кинжал. Под этим страшным стрекалом его конь обрел новые силы, и, перепрыгнув через овраг шириной в двадцать шагов, который те, кто гнался за беглецом, не решились преодолеть, Ботвеллхо настолько опередил своих врагов, что, вынужденные двинуться в обход, они вскоре потеряли надежду догнать его.

Убийца добрался до Франции, где король Карл IX, любивший метких стрелков из аркебузы, радостно встретил его, а незадолго до Варфоломеевской ночи сделал ему невероятно выгодные предложения, лишь бы он взялся убить адмирала Колиньи. Однако Ботвеллхо с негодованием отказался, заявив, что кое-кто ошибается в отношении совершенного им деяния, что это было мщение, а не убийство, и добавив, что может сделать лишь одно: если те, у кого адмирал Колиньи убил жену, заморив ее голодом и холодом, придут к нему за советом, он объяснит им, как взялся за дело, вознамерившись застрелить регента.

Морей умер через несколько часов после ранения, и регентом был назначен граф Леннокс, отец лорда Дарили.

XXVII

Между тем, находясь в тюрьме, Мария Стюарт вызывала сочувствие у всех католических монархов Европы, часть которых были ее родственниками или свойственниками. Короли Франции и Испании написали Елизавете письма, ходатайствуя об освобождения узницы, а папа Пий V пошел еще дальше, выпустив против королевы Англии буллу, в которой называл ее захватчицей престола и еретичкой, предавал ее анафеме и освобождал ее подданных от данной ей клятвы верности. Булла эта была повешена на воротах епископского дворца дворянином-католиком по имени Фелтон. Однако это почти всеобщее внимание к Марии Стюарт ничего не дало ей; напротив, она увидела, что ее неволя ужесточилась, и, замечая, насколько строже за ней начали надзирать, поняла, что ненависть ее соперницы стала еще сильнее.

Между тем смерть регента, неистово всколыхнувшая все умы, придала новые силы гражданской войне. Несколько вельмож, которых связывали с Мореем дружеские отношения или общие интересы, отвернулись от Леннокса и из партии короля перешли в партию королевы. В их числе были Мейтланд из Летингтона и Керколди из Грейнджа. Отступничество последнего наделало особенно много шуму, ибо, поскольку он был управителем Эдинбургского замка и внезапно заявил, что командует этой крепостью от имени Марии Стюарт, сторонники королевы вновь набрались храбрости.

Но в то самое время, когда Мария, через зарешеченные окна замка Карлайл видевшая голубые горы Шотландии, отвоевала Эдинбургский замок, она лишилась Дамбартонской крепости, где укрылся архиепископ Сент-Эндрюсский. Эта крепость, укрыться в которой посоветовал королеве после ее бегства из Лохливена сэр Джордж Дуглас, была одной из самых сильных во всей Шотландии и считалась неприступной, как вдруг некий капитан по имени Кроуфорд из Джорданхилла замыслил захватить ее.

Капитан имел под своим начальством солдата, хорошо знавшего крепость, поскольку некогда состоял в ее гарнизоне, и заверившего своего командира, что одну из ее сторон, которую все считали недосягаемой, охраняют плохо, а то и совсем не охраняют. Кроуфорд воспользовался его советом и темной ночью пробрался вместе с тремя десятками решительных солдат в овраг, в дождливую пору становившийся руслом горного потока, причем выбрал для этого, в расчете, что грохот воды перекроет шум шагов, тот момент, когда поток вздулся сильнее всего. Благодаря этой предосторожности Кроуфорд и его небольшой отряд незамеченными добрались до подножия крепости.

Там они на минуту остановились, чтобы осмотреть скалу и увенчивавшую ее стену, общая высота которых могла составлять около шестидесяти футов, и, среди прочего, заметили, что на середине подъема есть небольшая ровная площадка, образованная выступом скалы, где можно было сделать привал и с минуту передохнуть. Тотчас же был составлен план действий. Они принесли с собой четыре лестницы, и теперь крепко связали их попарно, рассчитывая с помощью первых двух добраться до площадки, а с помощью двух других достичь зубчатого гребня стены. Как только первую лестницу установили, Кроуфорд стал подниматься вверх, предшествуемый солдатом, который служил ему проводником; следом за ним полезли по лестнице все остальные; но не одолели они и трети подъема, как лестница сломалась под их тяжестью, и все, кто начал это рискованное восхождение, попадали в ров. К счастью, никто из них не пострадал серьезно, а грохот горного потока помешал услышать шум их падения.

Кроуфорд не пал духом и приставил к стене вторую лестницу, однако на сей раз приказал своим товарищам подниматься группами по четверо, дабы не перегружать лестницу, а затем, когда все они окажутся на площадке, подтянуть лестницу вверх и начать все сначала, чтобы добраться до гребня стены. Первая половина замысла осуществилась без всяких затруднений, и всего через несколько минут три десятка солдат преодолели половину подъема. Они тотчас же подтянули к себе лестницу, снова закрепили ее и начали подниматься вверх, однако на этот раз все вместе, ибо на гребне стены им нужно было появиться в полной боевой готовности.

Кроуфорд поднялся по лестнице уже на три четверти ее высоты, как вдруг у солдата, взбиравшегося вверх впереди него и служившего ему проводником, начался приступ эпилепсии, болезни, к которой он был предрасположен и к возобновлению которой, несомненно, привело испытываемое им волнение, вполне позволительное в подобных обстоятельствах. Кроуфорд, видя, что солдат не в состоянии ни подняться, ни спуститься, вначале решил убить его; но, подумав, что тот, возможно, издаст предсмертный крик или что падение его тела будет сопровождаться шумом, отвязал поясной ремень своего меча и, обхватив им плечи бедняги, привязал его к лестнице. Затем он подал знак своим товарищам спуститься вниз, перевернул лестницу, и, поскольку тело солдата, оказавшееся на другой ее стороне, не служило более препятствием, вновь стал взбираться вверх и благополучно добрался до гребня стены. За ним последовали его товарищи, и уже через минуту все три десятка солдат оказались на крепостном валу. Операция эта была проделана так ловко и так тихо, что они застигли врасплох часового, прогуливавшегося всего лишь в ста шагах от них, убили его, прежде чем он успел поднять тревогу, и, напав на спящий гарнизон, взяли в плен всех солдат, причем те даже не попытались оказать им хоть малейшее сопротивление. Что же касается архиепископа Сент-Эндрюсского, который, как мы уже сказали, жил в этом замке и которого все знали как одного их самых ревностных сторонников Марии Стюарт, то он был убит прямо в своей постели, без всякого почтения к тому чину, какой он занимал в Церкви.

Это убийство послужило сигналом к многочисленным актам возмездия: вся Шотландия вновь запылала, как в тот момент, когда воины под знаменами сына и матери шли друг против друга. По примеру Джорджа Дугласа и Уильяма Дугласа, братья обнажили мечи против братьев, в городах кварталы поднялись против кварталов, улицы против улиц, дома против домов; и даже дети, сбившись в ватаги, одни с именем короля Якова на устах, другие с именем королевы Марии, с ножами и палками в руках стали сражаться между собой на площадях и перекрестках.

Собрались два парламента: один от имени короля, другой от имени королевы; парламент королевы — в Эдинбурге, под защитой замка, управителем которого, как мы уже сказали, был Керколди; другой — в Стерлинге, под председательством короля, несчастного ребенка, едва научившегося говорить, которого вынудили произнести осуждающие слова в адрес матери.

Между тем Керколди, человек решительный, задумал захватить парламент короля прямо в том городе, где он заседал. В случае успеха это давало возможность одним махом покончить с гражданской войной, и потому он принял все меры предосторожности для того, чтобы его замысел не потерпел провала.

Теми, кого он посвятил в свои планы, были Баклю, Фернихерст и лорд Клод Гамильтон. Каждый из них привел с собой отряд пехотинцев, отобрав их среди самых храбрых своих ленников; все трое горели желанием возглавить эту экспедицию, но, напротив, было решено, что ни один из них не покинет Эдинбурга, ибо следовало опасаться, что их отсутствие в парламенте будет замечено и выдаст затевавшееся нападение. Так что небольшой отряд численностью около пятисот человек был отдан под командование некоего Белла, который прекрасно знал Стерлинг, ибо родился в этом городе и вырос в нем. Белл выказал себя достойным этого выбора и проник в самый центр города так тихо, что, по словам Вальтера Скотта, ни одна собака не залаяла. Оказавшись там, они разделились на несколько команд и разбежались по городу, крича:

— За Бога и королеву! Мы вам припомним архиепископа Сент-Эндрюсского! Кровь за кровь, смерть за смерть!

Впрочем, команды эти не ограничились криками, и, поскольку им заранее были известны адреса домов, в которых поселились лорды короля, они захватили их одного за другим, причем сопротивления не оказал почти никто, за исключением графа Мара, который, едва заслышав шум, забаррикадировал дом, где затворился, и потому нападающим пришлось взять его в осаду, что отвлекло часть из них, в то время как другие предались грабежу. Тем временем Мортон, командовавший замком, вышел из него с крупным отрядом солдат, вооруженных мушкетами. Разместив их за стенами дома, построенного по его приказу на холме, который господствовал над всем городом, он повел оттуда по участникам осады и грабителям смертельный огонь, ставший для них полной неожиданностью.

Врасплох застигнутые в разгар своей победы, когда, взяв в плен регента и главных вельмож из партии короля, они полагали, что им больше нечего опасаться, нападавшие, не зная ни где им собраться, ни к кому присоединиться, испугались и обратились в бегство. И тогда настал черед побежденных переходить в наступление, и победители начали сдаваться своим собственным пленникам. Спенс из Вормистона, который вез за спиной у себя графа Леннокса, решил поступить так же; однако в тот момент он находился на дальней улице и его сопровождали четыре человека из рода Гамильтонов, которые, поклявшись отомстить за смерть архиепископа Сент-Эндрюсского, воспротивились тому, чтобы Леннокс был отпущен на свободу, и заявили, что, раз уж нельзя взять его в заложники, следует его убить. Тогда Спенс из Вормистона вознамерился защитить жизнь своего пленника, но Гамильтоны обнажили мечи и убили обоих; затем, убедившись, что их враг мертв, они обратились в бегство и укрылись в горах, обычном своем убежище.

Что же касается зачинщиков этого дерзкого предприятия, то они отступили в сторону Эдинбурга, не понеся особых потерь благодаря мерам предосторожности со стороны обитателей пограничного края, припрятавших всех лошадей, на которых можно было преследовать беглецов; однако по прибытии в Эдинбург они застали Керколди в ярости: он назвал их лютыми зверями и слепыми орудиями. И в самом деле, вследствие упущенной ими победы и смерти регента, которого они лишили жизни не как солдаты, а как убийцы, дела запутались окончательно.

XXVIII

Граф Мар, чье стойкое противодействие нападавшим дало Мортону время коренным образом изменить ход сражения, был назначен регентом вместо Леннокса. Сдержанность и способность договариваться, личные качества, снискавшие ему уважение даже его врагов, позволяли надеяться, что годы смут сменятся, наконец, мирными днями, как вдруг 20 октября 1572 года, пробыв в должности регента ровно год, он скончался, успев сделать для блага Шотландии все, что было в человеческих силах.

Его преемником стал граф Мортон, тот самый вельможа, который открыто участвовал в убийстве Риччо и, как поговаривали, тайно участвовал в убийстве Дарили. Как уже известно нашим читателям, это был человек вспыльчивый, суровый и жестокосердый. Стоило ему прийти к власти, и его присутствие тотчас же дало себя знать резким усилением политической розни. И действительно, смуты, на коротко время утихшие, возобновились и длились пять лет, каждый день которых был отмечен казнью, убийством или мщением. Войны этого периода, длившегося пять лет, по имени Мортона были названы Дугласовыми. По прошествии этих пяти лет герцог Шательро, граф Хантли и другие главные сторонники Марии Стюарт в конечном счете покорились регенту и признали власть короля, так что верными бедной узнице остались лишь Керколди из Грейнджа и Мейтланд из Летингтона, которые, запершись в Эдинбургском замке, продолжали его оборонять.

И тогда Мортон, не в силах преодолеть столь мужественное сопротивление, обратился за помощью к Елизавете, и Елизавета, верная своей ненависти к Марии, поспешила отправить регенту шеститысячное войско и значительный артиллерийский обоз. Однако Керколди и Мейтланд оборонялись так стойко, что все прямые атаки были отбиты, и, при всей силе вспомогательного войска, присоединившегося к армии Мортона, осаду крепости пришлось превратить в блокаду. Эта новая тактика регента оказалась успешнее первой. Поскольку запасы продовольствия подошли к концу и оба источника воды иссякли, Керколди и Мейтланд были вынуждены сдаться. Тем не менее в капитуляции они оговорили, что сдадутся лишь английскому генералу и, таким образом, окажутся под непосредственной защитой королевы Елизаветы.

Однако Елизавета не была склонна брать под свою защиту сторонников королевы Марии, что бы ни предписывала ей забота о собственной чести; так что по первому же требованию Мортона оба пленника были выданы ему, дабы он сделал с ними все, что пожелает. Мортон умертвил их. Керколди и его брат были обезглавлены, а Мейтланд отравлен. В свое время, пребывая в Англии на положении изгнанника и проезжая через Галлифакс в графстве Йоркшир, Мортон обратил внимание на чрезвычайно хитроумную машину для казни, именуемую Девицей. Это было нечто вроде гильотины, лезвие которой, утяжеленное свинцовым грузом, управлялось веревкой, пропущенной через шкив. Он приказал изготовить сходную машину, взяв увиденную им за образец, и начал столь широко пускать ее в ход, что не прошло и полугода, как у него впервые после вступления в должность регента появилась возможность пользоваться всей полнотой своей власти, и в Шотландии все стало спокойно, словно на кладбище.

Этим спокойствием Мортон воспользовался для того, чтобы удовлетворять свою главную страсть — алчность, ибо начиная с этого времени он начал продавать все подряд. Он продал Елизавете жизнь Нортумберленда, находившегося в заточении в Лохливене; он продавал государственные должности; он торговал правосудием. Короче, все время, пока длилось его господство, свою цену имела любая услуга, которую государства обыкновенно предоставляют даром.

Между тем Яков VI, не будучи еще юношей, уже не был ребенком: ему только что исполнилось четырнадцать лет, и, благодаря заботам двух превосходных учителей, он был намного образованней, чем это бывает в таком возрасте. К несчастью, его ограниченный ум не позволял ему найти какое-либо применение полученным знаниям, в то время как слабый характер, которым он был наделен, уже позволил ему попасть под влияние двух фаворитов; этими фаворитами были: Эдм Стюарт, обычно звавшийся лордом Обиньи, по названию поместья, которым он владел во Франции и которое досталось ему от предков, получивших эту землю в награду за оказанные ими услуги; и капитан Джеймс Стюарт, второй сын лорда Охилтри.

В характерах двух этих царедворцев общего было крайне мало. Первый был добрым малым, чистосердечным, мягким и человечным, но совершенно незнакомым с государственными законами и установлениями; второйбыл человеком без всяких нравственных устоев, по обстоятельствам то отважным, то хитрым, исполненным наглости и грубости, одинаково легко выбирающим любую дорогу, неважно какой добродетелью или каким пороком она была проложена, лишь бы она вела его к намеченной цели. Оба они достигли высочайшей степени благоволения со стороны юного короля. Так что Яков VI, мало-помалу отдаляясь от регента, которого он никогда не любил, ничего более не предпринимал без их наущения или совета.

Когда Мортон увидел это враждебное отношение к нему, он, то ли покорясь судьбе, то ли испытывая разочарование, даже не попытался бороться и, принеся однажды королю список всех своих деяний за время регентства, попросил его одобрить добрые дела и освободить от наказания за дурные. Король согласился сделать то и другое и скрепил эту своеобразную политическую расписку большой государственной печатью, в обмен на что Мортон, успокоенный в отношении своего будущего, сложил с себя полномочия регента и приготовился жить как частное лицо.

Однако тайные намерения короля и его фаворитов состояли вовсе не в этом. Однажды утром капитан Стюарт вошел в покои короля в тот момент, когда там собрался тайный совет, и, бросившись в ноги юному государю, стал умолять его, во имя чести, отомстить за смерть отца, лорда Дарили, ибо ныне, выйдя из-под опеки и будучи свободным в своих действиях, он в подобном деле имеет полную возможность следовать велению своего сердца. Тогда король спросил его, знает ли он кого-нибудь в Шотландии, кто замешан в этом убийстве, и поклялся, что, кем бы ни был этот человек и сколь бы значительной фигурой ни сделали его Бог и люди, он будет наказан, если предоставленные улики против него окажутся достаточно убедительными. Стюарт назвал Мортона и вызвался быть его обвинителем.

Однако у Мортона, хотя и подвергшегося опале, сохранилось несколько друзей в совете, и они предупредили его, что он находится в большой опасности, однако не осмелились сказать ему, в чем она заключается. Соответственно ему посоветовали побыстрее покинуть Шотландию и укрыться в Англии, где, благодаря великой дружбе, которую питала к нему Елизавета, он наверняка будет в безопасности. Но Мортон, полагая, что речь идет о каком-то действии его правительства, и зная, что король освободил его от наказания за любые проступки, совершенные им в качестве регента, не пожелал прислушиваться ни к каким советам и упрямо оставался в Эдинбурге. Это упрямство принесло свои плоды. Однажды утром Мортон был арестован как простой обыватель, он, кто за два месяца перед тем был самым могущественным человеком во всей Шотландии! Впрочем, он не оказал никакого сопротивления и лишь спросил, в чем его обвиняют и кто его обвинитель. Ему ответили, что обвиняют его в причастности к убийству лорда Дарили, а обвинителем его является граф Арран.

Ответ этот вдвойне удивил бывшего регента; во-первых, убийцы короля подверглись чересчур суровому преследованию с его стороны, чтобы ему могла прийти в голову мысль, что когда-либо его заподозрят в сообщничестве с ними, а во-вторых, он не знал никакого графа Аррана, ибо последнему из них, сошедшему с ума, приказал отрубить голову; так что, если только мертвецы не стали выходить из могил, хотя бы с этой стороны он мог быть спокоен.

На другой день ему стало известно, что его обвинителем выступает не кто иной, как Джеймс Стюарт, которому король незадолго перед тем пожаловал титул и поместья покойного графа Аррана. И тогда, осознав, чья рука нанесла ему удар, Мортон воскликнул:

— Раз так, теперь я знаю, чего мне следует ожидать!

Граф Ангус, племянник Мортона, предложил ему собрать войска и силой освободить его. Однако Мортон подумал с минуту, а затем покачал головой в знак отрицания и ответил:

— Решительно, я теперь слишком стар для изгнания и предпочитаю умереть.

Судебный процесс проводился с ожесточением, питаемым ненавистью: слуг Мортона пытали, хотя они еще не состояли у него на службе, когда было совершено убийство Дарили. Обвиняемый дал отвод нескольким из своих судей, ибо это было его право, однако его ходатайство не удовлетворили, так что все судьи остались на своих местах, и никто не предъявил даже надуманную причину подобного попрания правосудия. В итоге Мортон был приговорен к смерти за причастность, наущением и делом, к смерти Дарили. Он выслушал приговор, выказывая живейшее возмущение, однако возмущение это, по всей видимости, было вызвано не страхом казни, а несправедливостью судебного решения, ибо в тот момент, когда ему зачитали приговор, он воскликнул:

— Черт побери! Наконец-то можно уснуть спокойно; все предыдущие ночи я не спал, готовясь к защите, но теперь, слава Богу, избавился от этой докуки!

Это спокойствие, к которому так стремился Мортон, он сохранил до последней минуты жизни. В ответ на мольбы священнослужителей рассказать все, что ему было известно об убийстве лорда Дарили, Мортон заявил, что предложения на этот счет ему сделал Ботвелл, у которого он попросил, дабы принять участие в задуманном деле, письменный приказ королевы. А поскольку такой приказ ему не вручили, он наотрез отказался содействовать убийству. Когда же у него поинтересовались, почему, зная о подобном заговоре, он не донес на заговорщиков, Мортон попросил своих судей сказать ему, кому он мог сделать донос. Королю? Но король был так простодушен и так доверчив, что все рассказал бы королеве. Королеве? Но он искренне полагал, что она обо всем была осведомлена, и как раз в силу этого убеждения преследовал ее как мужеубийцу и способствовал победе при Лангсайде, которая лишила ее короны и ввергла в тюрьму, где она находится поныне.

— Впрочем, — добавил он, — поскольку, будь я даже столь же невиновен, как святой Стефан, или столь же виновен, как Иуда, это никак не изменило бы моей участи, то говорить обо всем этом долее бесполезно.

Близился момент, когда предстояло идти на казнь, и Мортон предавался молитвам, как вдруг в его камеру вошел новоявленный граф Арран, его обвинитель, намереваясь заставить его подписать бумагу, которая содержала сделанные им признания; но Мортон, стоявший на коленях, ограничился тем, что повернул голову через плечо и, с величайшим спокойствием обращаясь к тому, кто его погубил, произнес:

— Прошу вас не беспокоить меня, сударь; я позволяю тем, кому были сделаны эти признания, подписать их от моего имени. Мне известны эти люди, и они скажут лишь то, что сказал я.

— Сударь, — ответил ему Арран, — вместе с тем мне было бы отрадно помириться с вами, ведь я действовал лишь из соображений совести и общественной пользы.

— Хорошо, — произнес в ответ Мортон, — я прощаю вас, но при условии, что меня никто более не будет беспокоить и мне дадут умереть спокойно.

Рассудив, что мучить Мортона долее бесполезно, Арран удалился и передал его в руки палачей.

Мортон знал, что ему предстоит умереть, но не ведал, какой смертью умрет. Подойдя к месту казни, он увидел роковую машину, которую привезли из Стерлинга, и промолвил:

— Ха-ха! Это по совести: мне столько раз доводилось выдавать эту девицу^[52] замуж за других, что будет справедливо, если на ней в свой черед женюсь и я!

После чего он пошел дальше, не выказывая ни бахвальства, ни малодушия, как воин, который идет в бой, и одновременно как грешник, который вот-вот предстанет перед Господом. Взойдя на эшафот, он не позволил палачу прикасаться к нему, сам улегся на доску и, почувствовав в себе силы, громким голосом произнес:

— Давай!

То было последнее произнесенное им слово: палач отпустил веревку и голова мгновенно отделилась от тела.

Так умер Мортон, один из самых храбрых, но одновременно и самых жестоких вельмож своего времен. Подобно Ангеррану де Мариньи, он был казнен посредством устройства, которое сам же и велел соорудить. Как видим, гильотина вовсе не является недавним изобретением.

Тем временем несчастная королева Мария, по-прежнему оставаясь узницей, решила написать письмо сыну. Доставить это письмо она поручила своему секретарю Клоду Но, который заодно должен был передать юному королю атласный жилет, вышитый руками матери. То была тюремная поделка, и потому ей следовало быть вдвойне священной для него. Тем не менее, поскольку Мария величала его лишь принцем Шотландии, Яков не пожелал принять ни письма, ни жилета, и Клод Но уехал, так и не сумев добиться аудиенции у короля.

Эту суровость Якова приписывали, справедливо или нет, влиянию его новых фаворитов, и ненависть к ним все возрастала. Со смертью Мортона о нем стали судить с беспристрастием истории, то есть как о человеке жадном, мстительном и жестоком, но одновременно как о глубоком политике и храбром солдате, которому лик человека никогда не внушал страха, ибо к нему вполне можно приложить те похвальные слова, какие он сказал о Джоне Ноксе. Граф Арран, его преемник, обладал большей частью его пороков, но не имел ни одного из его достоинств. Что же касается Стюарта из Обиньи, который носил в ту пору титул графа Леннокса и был настолько безликим, что его не в чем было упрекнуть, то ему ставили в вину тайное покровительство католической вере, и, хотя никаких подтверждений этому не было, некий повод для обвинения могло дать то, что молодой человек воспитывался при французском дворе.

XXIX

Те вельможи, что были более всего недовольны предпочтением, которое оказывалось фаворитам, объединились и задумали вырвать короля из-под влияния Леннокса и Аррана, завладев его особой; как мы могли видеть, это было вполне обычное средство, и его использовали так часто именно потому, что оно всегда приводило к успеху.

В соответствии с составленным ими планом король получил приглашение поохотиться 23 августа 1582 года в замке Рутвен, принадлежавшем графу Гоури. Король откликнулся на приглашение, не испытывая ни малейшего недоверия, и понял, сколь опрометчивым был совершенный им шаг, лишь оказавшись перед лицом графа Мара, лорда Линдсея, мастера Глэмиса и пяти или шести других баронов, которых он знал как своих врагов, и при этом не видя среди них ни одного человека, склонного оказать ему поддержку. Вначале Яков заговорил, как подобает королю, и сказал, что желает покинуть замок; но, видя, что они нисколько не расположены повиноваться ему, поднялся и направился прямо к двери, в надежде, что они не осмелятся удержать его силой. Однако в этом он ошибался: мастер Глэмис встал на пороге и заявил королю, что не даст ему пройти. При этом оскорблении все силы Якова покинули его, и он горестно зарыдал. Кое-кого из заговорщиков слезы юного короля разжалобили, и тогда Глэмис заметил:

— Ничего, ничего! Пусть лучше дети плачут слезами, чем бородачи — кровью!

Так что замысел был доведен до конца, и юный король остался на положении пленника в замке Гоури; тем временем произошел небольшой государственный переворот, которому предстояло привести к падению фаворитов.

Леннокс был изгнан во Францию, граф Арран — брошен в тюрьму, а король, оставаясь в руках мастера Глэмиса, оказался точно в таком же положении, в каком некогда находился его дед, Яков V, попав в руки Дугласов; но, поскольку деду удалось ускользнуть из-под надзора тюремщиков, внук не терял надежды сделать то же самое.

Заговорщики совершили опрометчивый шаг, которым не преминул воспользоваться юный король: да, они поместили его под охрану сотни дворян, но командовать ими поставили полковника Стюарта, родственника графа Аррана. Король рассудил, что ему будет нетрудно привлечь этого человека на свою сторону, и поспешность, с какой тот откликнулся на его предложения, послужила Якову VI доказательством, что он не ошибся. Так что вскоре король и Стюарт обо всем договорились.

Между тем мятежные графы привезли короля в Сент-Эндрюс, небольшой городок, над которым высился замок. Яков изъявил желание посетить эту небольшую крепость, сославшись на то, что с высоты ее стен можно любоваться великолепным видом. Граф Гоури не увидел никакой опасности в том, чтобы ответить согласием на эту просьбу, при условии, что короля будут сопровождать полковник Стюарт и сотня его дворян.

Это было все, чего желал король. Прибыв в крепость, он затворил за собой ворота, объявил лордов, удерживавших его в качестве узника, мятежниками, виновными в государственной измене, и призвал шотландцев к оружию.

В ответ лорды созвали своих ленников, но король двинулся навстречу им с армией, настолько превосходившей численностью их войско, что сомнений в его победе не было ни минуты. Ангус, лорд Линдсей и мастер Глэмис бежали в Англию; лорд Рутвен, захваченный с оружием в руках, был предан суду и казнен. Это был тот самый Рутвен, который на глазах у нас вместе с лордом Линдсеем и Робертом Мелвиллом явился в замок Лохливен к плененной Марии Стюарт. Сын несчастного отца, несчастный сам, он оказался отцом несчастной семьи.

Арран, как нетрудно догадаться, вернул себе всю полноту власти и к прежним своим титулам добавил звание лорда-канцлера. Что же касается Леннокса, то он умер во Франции, и Яков VI, вынужденный оставить мертвое тело изгнанника на чужбине, где оно было погребено, призвал к себе сына, не имея возможности призвать отца.

Все эти события, как уже было сказано, происходили в 1583 году, в то самое время, когда Мария Стюарт, которая по-прежнему оставалась узницей и которую Елизавета переводила из одной тюрьмы в другую, постепенно утрачивала все свои надежды — надежды королевы, матери и женщины: королевы — ибо она видела, что ходатайства Генриха III и Филиппа II бессильны; матери — ибо в ответ на ее недавнее обращение к сыну он заявил: «Сама кашу заварила, сама пусть и расхлебывает!»; женщины — ибо та красота, которая стольких людей сделала ее приверженцами, с годами мало-помалу улетучивалась. И теперь у нее осталась лишь одна надежда: что с помощью какого-нибудь неожиданного и рискованного плана ревностным католикам удастся вырвать пленницу из рук ее врагини. Такой план был составлен, но потерпев провал, он, вместо того чтобы спасти королеву, погубил ее.

Молодой дворянин-католик, горячо сопереживавший бедам Марии Стюарт, которую уже начали воспринимать не как политическую узницу, а как мученицу веры, и, кроме того, ободренный буллой папы Пия V, объявившего Елизавету еретичкой и отказавшего ей в правах на королевскую власть, решил не считаться с законом, изданным Елизаветой и гласившим, что если на ее особу будет задумано какое-либо посягательство в пользу лица, мнящего себя вправе притязать на английскую корону, или самим этим лицом, то будет назначена судебная комиссия из двадцати пяти членов, которая, не принимая во внимание звание виновных, проведет расследование преступления и, в отличие от любого иного суда, сама вынесет им приговор; дворянина этого звали Бабингтон.

Вот в чем состоял его план. Бабингтон и шестеро его друзей, которых звали Чарнок, Максвелл, Абингтон, Барнвилл, Сэвидж и Баллард, должны были при первой же возможности либо сообща, либо поручив это кому-нибудь из них, заколоть Елизавету, в то время как сотне католиков, рассеянных вокруг замка Фотерингей, где в это время находилась в заточении Мария Стюарт, следовало воспользоваться всеобщим оцепенением, которое, естественно, должно было последовать за известием о подобном событии, собраться по условному сигналу и напасть на замок, в расчете взять его стремительным ударом. К несчастью, Баллард раскрыл этот замысел человеку, которого он считал, подобно себе, католиком и сторонником королевы Марии, в то время как тот был не кем иным, как шпионом секретаря государственного министра Уолсингема, беззаветно преданного Елизавете. Так что Уолсингем, совершенно спокойный в отношении итога заговора, позволил ему идти своим ходом, будучи уверен в том, что сумеет остановить его, когда захочет, и в то же время желая дать ему возможность дойти до такой точки, когда будут смертельно скомпрометированы не только Бабингтон и его сообщники, но и королева Мария. Наконец, видя, что дела приобрели нужный ему оборот, он приказал арестовать Бабингтона и его сообщников и одновременно дал приказ сэру Эмиасу Паулету и Дрю Друри, надзирателям королевы, завладеть всеми ее бумагами и арестовать Кёрла и Клода Но, ее секретарей. Чтобы без всяких помех исполнить эти приказы, Паулет предложил Марии, у которой вследствие долгого заточения едва не отнялись руки и ноги, совершить верховую прогулку в сопровождении двух стражников. Королева, не испытывая никакого недоверия, с радостью приняла это предложение, но по возвращении обнаружила, что все ее бумаги изъяты, а оба ее секретаря отбыли в Лондон, где над ними затевался суд.

Бабингтон и его сообщники были казнены; Кёрл и Клод Но, подвергнутые пыткам, признались во всем, чего от них хотели услышать; и потому, запасшись документами, позволявшими вынести Марии Стюарт смертный приговор, Елизавета уже не колебалась, привлекать ли ее к суду.

В итоге судьи отправились в замок Фотерингей и предъявили королеве приказ, скрепленный большой государственной печатью и предоставлявший им полномочия вести против нее следствие; однако Мария отказалась предстать перед ними, заявив, что, поскольку они не являются шотландскими пэрами, она не признает их в качестве своих судей. В течение нескольких дней она продолжала настаивать на своем, хотя комиссары угрожали судить ее заочно, как если бы она отсутствовала. Наконец, поскольку их решимость никоим образом не поколебала ее упорство, один из судей, Хаттон, явился к королеве и под предлогом участия, которое он в ней принимал, разъяснил ей, что молчание, которое она рассчитывает хранить перед лицом обвинения, неизбежно пойдет ей во вред, ибо, уклоняясь таким образом от суда, она, вне всякого сомнения, будет заподозрена в том, что опасается допроса; он добавил, что она напрасно предубеждена против судей, что она увидит их исполненными доброжелательства к ней и что более всего на свете они желают лицезреть, как она оправданной выйдет из этого испытания. Мария Стюарт, как всегда, по своему обыкновению, доверчивая, уступила этим просьбам и согласилась подвергнуться допросу; тем не менее, перед тем как отвечать на вопросы комиссаров, она поднялась с кресла, стоявшего у конца стола, и заявила следующий протест:

— Поскольку ни один из вас не ровня мне, я полагаю, господа, что ни один из вас не может быть моим судьей и, следственно, не имеет права допрашивать меня по поводу каких бы то ни было обвинений. Стало быть, то, что я сейчас выступаю перед вами, есть проявление моей собственной и непринужденной воли, и я делаю это, взяв Бога в свидетели, что невиновна и не замарана преступлениями, в коих меня клеветнически обвиняют, ибо я приехала в Англию в поисках защиты, на которую вправе рассчитывать, приехала как свободная принцесса, доверившаяся прямодушию королевы и дружбе сестры. Но вместо ожидаемой мною помощи я получила постыднейший прием: меня таскали из одной тюрьмы в другую, меня заставили чахнуть на протяжении девятнадцати лет, проведенных под замком, без воздуха и почти без света, как это могли бы сделать с самой подлой преступницей; затем, наконец, меня вынудили предстать перед вашим судом, обвинив в заговоре. Так вот, я не признаю ни вашей власти надо мною, ни власти Елизаветы: я подсудна лишь Богу и только Богу обязана давать отчет в своих поступках. Вот почему я вновь заявляю протест, дабы мое появление перед вами не принесло вреда ни мне, ни союзным со мной королям и государям, ни моему сыну. Я требую, чтобы мой протест был зарегистрирован и письменно удостоверен.

В ответ канцлер сказал, что Елизавета никогда не обещала ей никакой помощи, и отверг ее протест, ввиду того, что судебная комиссия, в соответствии с законом, не должна принимать во внимание ни звание обвиняемого, ни его титулы. Тогда Мария заявила, что она не подвластна английским законам, ибо родилась за пределами Англии. Поскольку возразить против этого было труднее, канцлер пренебрег этим заявлением, после чего верховный прокурор вкратце изложил суть заговора Бабингтона, предъявив копии писем, которые тот написал королеве. Однако Мария Стюарт ответила, что, запертая в стенах тюрьмы, она впервые слышит о фактах, на которых пытаются построить обвинение против нее; что же касается писем, то, возможно, Бабингтон и писал их, но она не могла помешать безумцу писать те глупости, какие приходили ему в голову; что если она получила эти письма, то, несомненно, должна была ответить на них; если же эти ответы были, то, поскольку вся ее переписка, равно как и переписка Бабингтона, наверняка находится в руках судей, она требует, чтобы комиссары показали ей хотя бы одно письмо Бабингтону, написанное ею собственноручно, и обещает, что при одном взгляде на подобное письмо признает себя виновной во всех преступлениях, какие будет угодно вменить ей судьям.

Тоном глубокого убеждения произнеся эти слова, королева отказалась отвечать на дальнейшие вопросы, если ей не предоставят защитника, и, повторив протест, удалилась в свои покои. И тогда, как и пригрозил ей судья Хаттон, следствие продолжилось, невзирая на ее отсутствие.

XXX

Между тем, с того часа, когда Генриха III, получившего от Елизаветы копии писем Бабингтона и изложение подробностей заговора, известили о предании Марии Стюарт суду, ему стало понятно, что, если оставить шотландскую королеву наедине с застарелой ненавистью ее соперницы, она погибла. И потому он поспешил написать г-ну де Курселю, своему послу в Шотландии, следующее письмо:

«21 ноября 1586 года.

Курсель, я получил ваше письмо от 4 октября, из которого узнал о вашем с королем Шотландии разговоре, в коем вы засвидетельствовали мои самые лучшие чувства к нему, на что он ответил, что желал бы всецело соответствовать им; но я предпочел бы узнать из этого письма, что он более привязан к королеве, своей матери, и у него в достатке сердца и воли, чтобы оказать ей помощь в том печальном положении, в каком она ныне пребывает, и полагаю, что заключение, в котором она противоправно содержится уже более восемнадцати лет, могло бы склонить его прислушаться ко многим предложениям, каковые ему делались, чтобы добиться ее освобождения, ибо свободы естественно жаждут все люди, тем более те, кто рожден быть государем и повелевать другими, отчего, оказавшись узниками, они не столь терпеливо сносят страдания. Должно также полагать, что, если моя возлюбленная сестра королева Англии последует совету тех, кто хочет, чтобы она запятнала себя кровью королевы Марии, это обернется для него величайшим бесчестьем, поскольку все сочтут, что он отказался ходатайствовать за собственную мать перед вышеупомянутой королевой Англии, какового ходатайства, быть может, оказалось бы достаточно, чтобы смягчить ее, если бы он пожелал заступиться за мать столь же решительно и настоятельно, как того требует от него природный долг. Притом ему следовало бы опасаться, как бы после смерти матери не настал его черед и над ним не решили бы учинить какого-либо насилия, дабы облегчить наследование английского престола тем, кто способен занять оный после вышеупомянутой королевы Елизаветы, и не только лишить названного короля Шотландии права притязать на английскую корону, но даже поставить под сомнение его право на собственную. Я не знаю, в каком состоянии будут дела моей невестки, когда вы получите это письмо, но говорю вам, что желаю в любом случае, чтобы вы укоризнами и всеми другими мерами, какие возможно использовать в данном случае, побудили названного короля Шотландии встать на защиту и оказать покровительство своей матери, а также подтвердили ему от моего имени, что таковые его действия будут весьма одобрены всеми королями и суверенными государями и чтобы он был уверен, что, если таковых действий он не предпримет, от этого ему будет великое порицание и, возможно, значительный ущерб в его собственной славе. В заключение, касательно моих собственных дел узнайте, что Ее Величество королева-мать готовится вскоре встретиться с королем Наваррским и провести с ним переговоры о прекращении смуты в нашем королевстве, вследствие каковых переговоров, если он идет на них с такими же добрыми чувствами, какие к нему питаю я, мои подданные, надеюсь, получат некоторую передышку после великих тягот и бед, что причинила им война.

Молю Создателя, Курсель, дабы он не оставил вас своим святым покровительством.

Подписано: ГЕНРИХ».

Одновременно, приняв, как видим, близко к сердцу это важное дело, король Франции отправил г-на де Бельевра в качестве чрезвычайного посла к Елизавете, подле которой уже находился постоянный посол, г-н де л’Обепин де Шатонёф. Так что 27 ноября г-н де Бельевр прибыл в Кале и застал там посланного г-ном де Шатонёфом нарочного, который дожидался его и, дабы не терять ни минуты в этих срочных обстоятельствах, зафрахтовал судно, уже стоявшее наготове в порту. Но все эти предусмотрительно принятые меры оказались бесполезными из-за прихоти ветра, целых полтора дня остававшегося противным, и потому посол и его свита смогли отплыть только 28-го, в полночь. В итоге они достигли Дувра лишь в девять утра следующего дня, а поскольку во время переправы сильно штормило и они были измучены морской болезнью, им пришлось передохнуть в этом городе, прежде чем отправиться в путь дальше, так что в Лондон они прибыли лишь в понедельник 1 декабря, в полдень. Там им стало известно, что приговор был вынесен еще шесть дней тому назад и передан на рассмотрение в парламент.

На другой день г-н де Бельевр отправил в Ричмондский дворец, где вместе со своим двором находилась королева Елизавета, одного из дворян своей свиты, г-на де Вилье, дабы просить ее об аудиенции; но, несмотря на все настояния г-на де Вилье, он не был допущен к королеве.

Господин де Вилье вернулся, не понимая, по какой причине ему было отказано в приеме, однако на другой день все объяснилось: в Лондоне распространился слух, что французское посольство поражено какой-то заразной болезнью и будто бы трое или четверо из тех, кто в него входил, умерли в Кале. К этому добавляли, что в свиту посла втерлись какие-то темные личности, нацеленные на то, чтобы убить английскую королеву. Эти слухи, какими бы маловероятными и необоснованными они ни были, дали Елизавете благовидный предлог для того, чтобы отказать в аудиенции, которую у нее испрашивали; так что лишь 7 декабря, когда ей стало ясно, что откладывать аудиенцию долее нельзя, ибо это чревато ссорой с королем Франции, Елизавета дала знать господам де Шатонёфу и де Бельевру, что во второй половине дня она ожидает их, равно как и французских дворян, входящих в состав чрезвычайного посольства, в Ричмондском дворце.

Елизавета принимала представителей короля Франции, восседая на троне в окружении лордов, графов и баронов своего королевства; но это блистательное собрание, возглавляемое самой великой королевой на свете, нисколько не вызвало робости у г-на де Шатонёфа: он в почтительнейшем поклоне склонился перед Елизаветой, а затем принялся смело и во всеуслышание высказывать упреки, изложить которые ему было поручено Генрихом III.

Королева, хотя и явно раздосадованная такой решительностью, стала отвечать на прекраснейшем и чистейшем французском языке и, разгорячась мало-помалу, указала послам на то, что королева Шотландии вечно не давала ей покоя и вот уже в третий раз покусилась на ее жизнь; но, тем менее, сама она, питая к ней великую любовь, терпеливо все это сносила вплоть до последнего раза, когда горе ее оказалось настолько сильным, что она не припомнит, доводилось ли ей когда-нибудь испытывать подобное даже из-за смерти родственников. Тогда г-н де Шатонёф стал приводить ей множество примеров из истории, полагая, что они способны смягчить ее; на это Елизавета язвительно ответила ему, что за свою жизнь она прочла много книг, во сто крат больше, чем любая другая особа ее пола и ее сана, но ни в одной из них не встречала ни единого примера преступления, похожего на то, жертвой которого ей чуть было не случилось стать; так что королю, ее брату, следовало бы помогать ей отомстить за себя, а не поддерживать ту, что так злобно желала ее смерти. Затем, обратившись к г-ну де Бельевру, она выразила крайнее сожаление, что он прислан к ней ее братом Генрихом по такому неприятному делу, но, впрочем, через несколько дней она даст их повелителю вполне определенный ответ. После чего, справившись о здоровье короля и королевы-матери, она поднялась с трона и, прощальным кивком дав знать, что не желает долее продолжать аудиенцию, спустилась по ступеням, направилась к двери и удалилась в свои покои.

Послы вернулись в Лондон, где в течение нескольких дней тщетно ждали ответа; вместо ответа пришло известие о смертном приговоре, вынесенном несчастной королеве Марии. В тот же день, 15 декабря, г-н де Бельевр вновь отправился в Ричмонд и, во второй раз принятый королевой, заявил ей, что, поскольку решение, против которого он должен был выступать, принято, у него нет нужды продлевать свое пребывание в Англии и, следственно, ему остается лишь просить у ее величества охранную грамоту, чтобы вернуться во Францию.

Королева пообещала ему, что он получит охранную грамоту через два или три дня, и г-н де Бельевр тотчас же вернулся в Лондон, так ничего и не добившись в отношении королевы Марии.

На другой день, 16 декабря, парламент, королевский совет и представители высшей знати королевства собрались в Вестминстерском дворце, и там, при всеобщем внимании, был зачитан и провозглашен смертный приговор; поскольку весть о нем немедленно распространилась по городу, начался радостный колокольный звон, продолжавшийся весь день, а с наступлением вечера каждому жителю было приказано зажечь перед своим домом праздничные костры, как это принято во Франции накануне дня святого Иоанна Крестителя.

При виде этого зрелища, не оставлявшего ни малейшего сомнения по поводу решения, принятого королевой Англии, г-н де Бельевр написал ей следующее письмо:

«Сударыня!

Покинув вчера Ваше Величество, мы пребывали в надежде получить через несколько дней, как Вы соблаговолили нам пообещать, Ваш милостивый ответ на просьбу, которую мы высказали Вам от имени короля, нашего доброго повелителя и Вашего брата, касательно королевы Шотландской, его невестки и союзницы. Однако сегодня утром нам стало известно, что приговор, вынесенный королеве Марии, был обнародован по всему городу Лондону, хотя мы ожидали совершенно иного, исходя из Вашего милосердия и дружеских чувств, которые Вы питаете к названному королю, Вашему доброму брату. Тем не менее, дабы не пренебречь ничем из того, что, по нашему мнению, предписывает нам долг, и неукоснительно следовать желанию Его Величества короля Франции, мы сочли необходимым написать Вашему Величеству настоящее письмо, в коем вновь почтительнейше умоляем не отказать в настоятельнейшей и чувствительнейшей просьбе Его Величества сохранить жизнь королеве Шотландии, отчего король, наш повелитель, получит величайшую радость, какую только может доставить ему Ваше Величество, тогда как Ваш отказ, напротив, доставит ему величайшее горе. И поскольку, посылая нас к Вашему Величеству, король, наш повелитель и Ваш брат, не предполагал, что решение о казни может быть принято столь быстро, мы умоляем Вас предоставить нам несколько дней, в течение коих нам удалось бы оповестить короля, нашего повелителя, о положении королевы Шотландии, дабы перед принятием окончательного решения Вашему Величеству стало известно, что христианнейшему королю благоугодно будет высказать Вам и в чем предостеречь Вас касательно самого крупного дела, которое на нашей памяти было вынесено на рассмотрение людского суда.

Господин де Сен-Сир, который доставит настоящее письмо Вашему Величеству, привезет нам милостивый Ваш ответ, если Вашему Величеству будет угодно его дать.

Лондон, 16 декабря 1586 года».

В тот же день г-н де Сен-Сир и другие французские дворяне отправились в Ричмонд, чтобы вручить королеве письмо, которое мы сейчас привели; однако она отказалась принять их, сославшись на недомогание, так что им пришлось оставить письмо Уолсингему, обещавшему прислать ответ королевы на другой день. Но, несмотря на это обещание, даже на третий день ответ так и не пришел, и только ближе к вечеру к г-ну де Шатонёфу явились от имени королевы два английских дворянина, которым было поручено устно сообщить ему, что Елизавета предоставила отсрочку в двенадцать дней, дабы успеть известить короля Франции о приговоре, вынесенном его невестке. Тотчас же во Францию был отправлен г-н де Жанлис, получивший приказ не только вручить Генриху III письмо его посла, но и своими словами рассказать ему о всех кознях, свидетелем которых он стал и явной целью которых была смерть королевы Шотландии.

Господин де Жанлис исполнил возложенное на него поручение так быстро, как только это было возможно. Но, как он ни торопился, ему удалось вернуться в Лондон лишь через два дня после истечения предоставленной отсрочки. Однако ничего еще не закончилось; между тем королева находилась теперь ближе к Лондону, в Гринвичском дворце, где она праздновала Рождество. Господин де Жанлис привез с собой новые инструкции короля. Господа де Бельевр и де Шатонёф немедленно испросили новой аудиенции, но, несмотря на все их настояния, добиться ее они смогли лишь 6 января.

Послов провели в приемный зал, где их ожидала королева; они поклонились ей со всей почтительностью, какую должно оказывать монарху, после чего г-н де Бельевр взял слово и твердым голосом высказал Елизавете недовольство, какое ее отказ вызвал у короля Франции; затем, высказав это недовольство, он перешел к предостережениям, с какими ему было поручено обратиться к ней. Вначале Елизавета слушала довольно вежливо, хотя было видно, как мало-помалу ею овладевает раздражение и к лицу ее приливает кровь. Наконец, не в силах более сдерживаться, она поднялась и, топнув ногой, воскликнула:

— Господин де Бельевр, неужто король, мой брат, поручил вам говорить со мной в таких выражениях?!

— Да, сударыня, — ответил посол, — я имею на это строгое приказание его величества.

— И оно подписано им собственноручно? — продолжила Елизавета.

— Да, сударыня, — ответил г-н де Бельевр.

— Раз так, — воскликнула Елизавета, — я требую представить копию письма с предостережениями, с какими вы только что обратились ко мне, и горе вам, если там окажется хоть на одно слово больше или меньше того, что вы мне сейчас сказали!

— Сударыня, — с полнейшим спокойствием ответил г-н де Бельевр, — у французов не принято из страха разбавлять лестью или укорачивать то, что им было поручено сказать. Я сказал лишь то, что мне было велено сказать, и завтра вы получите тому доказательство.

Тогда королева приказала всем своим придворным удалиться и почти целый час пробыла наедине с господами де Бельевром и де Шатонёфом; однако на протяжении всего этого часа, прошедшего в настоятельных просьбах с их стороны, ни тот, ни другой не смогли вытянуть из нее ни единого милостивого слова в пользу королевы Марии. Напротив, поскольку Елизавета не желала ничего говорить послам о своих намерениях, она ответила им, что отправит к королю Генриху собственного посланника, который прибудет в Сен-Жермен одновременно с г-ном де Бельевром и изложит его величеству решение, принятое ею в отношении королевы Марии. Видя, что ничего другого добиться от королевы нельзя, господа де Шатонёф и де Бельевр простились с ней и удалились.

В итоге 13 января посол получил паспорта и одновременно уведомление о том, что в Дувре его ожидает предоставленный ему для переправы корабль. Господин де Бельевр тотчас же отбыл вместе со своей свитой и, проследовав через Рочестер и Кентербери, приехал в Дувр в субботу 17 января; наутро он погрузился на корабль и, гонимый попутным ветром, в тот же день, в полдень, прибыл на рейд Кале.

Между тем, побужденный письмом короля Генриха III к послу Курселю, юный король Яков VI решился, наконец, предпринять некоторые шаги в пользу своей матери и направил к королеве Англии посольство, в которое входили Роберт Мелвилл, Грей и Кит. Посольство это прибыло в Лондон через два дня после отъезда французского. Королева приняла послов, но при первых же произнесенных ими словах невероятно вспылила и заявила Мелвиллу, что она прекрасно понимает, что это он вбил в голову юному королю мысль попытаться воспрепятствовать ее замыслам и вступиться за мать; что это дурные советчики рушат троны и, будь у нее советчик вроде него, она приказала бы отрубить ему голову.

— Сударыня, — хладнокровно ответил Мелвилл, — даже с риском для собственной жизни я ни за что не откажусь дать своему повелителю добрый совет, и, на мой взгляд, отсечения головы заслуживает, напротив, тот, кто советует сыну не препятствовать убийству матери.

Ответ Мелвилла настолько разъярил Елизавету, что она велела послам удалиться, заявив, что сообщит им свою волю, но этого придется подождать.

Между тем, поскольку три или четыре дня прошли без всяких новостей, а распространившиеся слухи о том, что королева приняла окончательное решение, становились все тревожнее, послы вновь написали Елизавете, испрашивая новую аудиенцию, которая в итоге была им дарована.

Эта новая встреча, как и встреча с французскими послами, началась с жалоб и обвинений со стороны Елизаветы. По словам королевы, жизнь ее постоянно находится под угрозой, пока жива Мария, и, если поверить ей, вот и французское посольство покинуло Англию лишь после того, как заплатило за ее убийство какому-то узнику долговой тюрьмы, который мог обрести свободу исключительно при условии, что возьмется совершить это злодеяние. Шотландские послы, знавшие хитрую политику Елизаветы, покинули королеву, пребывая в убеждении, что она ищет какого-нибудь похожего средства избавиться от них, но при этом исполненные решимости следить за каждым своим шагом, дабы не стать жертвой клеветы. И все же, как ни бдительны они были в отношении своего поведения, им не удалось избежать ловушки. Вот как это случилось.

В тот самый день, когда имела место третья встреча между королевой Англии и шотландскими послами, в ходе которой, потеряв всякую надежду смягчить Елизавету, они запросили паспорта, лорд Хингли, входивший в ближайшее окружение королевы, завсегдатай королевского дворца, пришел повидаться с г-ном Греем и, похоже, обратил внимание на его чрезвычайно красивые пистолеты, богато украшенные слоновой костью и серебром. Стоило ему уйти, и г-н Грей, рассудив, какое важное значение имеет для него благожелательное отношение со стороны столь знатного вельможи, поручил некоему молодому человеку, своему родственнику, отнести их лорду Хингли. Молодой человек, обрадованный столь приятным поручением, решил исполнить его в тот же вечер и отправился во дворец. Но, едва он миновал прихожую, его задержали и обыскали, а поскольку при нем обнаружили пару пистолетов, его под надежной охраной препроводили домой и оставили там под арестом, поставив у двери часового.

На другой день слух об очередной попытке убийства королевы разошелся по городу Лондону, и послы, распознав в этом новую интригу Елизаветы, тотчас же отбыли в Шотландию.

Как только они уехали, личный секретарь королевы Дэвисон отправился в Фотерингей.

На Дэвисона было возложено секретное поручение к сэру Эмиасу Паулету: следовало намекнуть ему, какую важную услугу он окажет королеве, если избавит ее от врагини, не вынуждая прибегать к казни. Однако сэр Эмиас Паулет, непреклонный в отношении своей чести, заявил, что дверь Марии Стюарт никогда не откроется для убийцы; что же касается палача, то он сможет явиться, когда настанет его час, но и тот должен будет запастись приговором, составленным по всей форме, а иначе для него, как и для всех прочих, дверь темницы Марии останется закрытой.

Дэвисон доложил о его ответе Елизавете, и она поняла, что, при всем ее желании тайным путем избавиться от соперницы, ей, несмотря на неприязнь, которую у нее это вызывало, придется действовать теми средствами, какие предоставлял в ее распоряжение закон.

И потому в субботу 14 февраля, ближе к вечеру, г-н Бил, свояк министра Уолсингема, был отправлен в Фотерингей, имея на руках приказ о казни Марии Стюарт, подписанный Елизаветой. Кроме того, при нем был приговор, вынесенный шотландской королеве, и адресованный графам Шрусбери, Кенту и Ратланду приказ присутствовать при казни. Господин Бил отбыл той же ночью, взяв с собой лондонского палача, которого Елизавета, в виду этих достопамятных обстоятельств, велела нарядить с головы до ног в черное. Прибыв в воскресенье вечером в Фотерингей, г-н Бил предъявил свои полномочия сэру Эмиасу Паулету и Дрю Друри, приказав им сопроводить его на другой день к графам Кенту и Шрусбери; однако сопровождать его мог только Дрю Друри, поскольку Эмиас Паулет, страдавший подагрой, не в состоянии был ездить верхом. Так что они вдвоем отправились к графу Шрусбери, и, после того как тот посовещался с графом Кентом, было решено, что приговор Марии Стюарт будет зачитан на следующий день, во вторник.

И действительно, во вторник 17 февраля, около двух часов пополудни, г-н Бил и графы Шрусбери и Кент явились в замок Фотерингей и велели известить узницу, что они желают поговорить с ней. Королева ответила, что больна и лежит в постели, но, если вопросы, которые требуется обсудить тем, кто просит ее о встрече, не терпят отлагательства, она поднимется, чтобы принять посетителей, и в этом случае просит лишь немного подождать, чтобы дать ей время надеть халат. Получив утвердительный ответ Била, Мария Стюарт поднялась и, закутавшись в широкий бархатный халат, села за небольшой стол, за которым обычно проводила время. Как только она расположилась там, дверь открылась и в комнату вошли графы Шрусбери и Кент в сопровождении Била, Эмиаса Паулета и Дрю Друри; позади них толпились все слуги королевы, испуганные торжественностью, которой был обставлен этот визит.

XXXI

Войдя и поклонившись королеве, которая ответила на это приветствие, не вставая с места, оба графа остались с непокрытой головой, иШрусбери, сделав шаг вперед, объявил, что он и его сотоварищ граф Кент явились от имени королевы Елизаветы, дабы известить бывшую королеву Шотландии о том, что на сэра Роберта Била возложено поручение зачитать ей смертный приговор, а им самим дан приказ присутствовать при ее казни.

Мария Стюарт выслушала это известие с величайшим спокойствием, так, что ни один мускул не дрогнул на ее лице, и, когда граф Шрусбери умолкнул, произнесла, обращаясь к Билу:

— Читайте, сударь, я слушаю.

Бил трясущимися руками развернул указ, написанный на пергаменте и скрепленный большой печатью из желтого воска, и изменившимся голосом стал зачитывать Марии Стюарт вынесенный ей смертный приговор.

Мария с полнейшим спокойствием слушала чтение, но, когда оно завершилось, осенила себя крестным знамением и промолвила:

— Да будет благословенна любая весть, ниспосланная Господом!

И тогда комнату заполнили рыдания: это несчастные слуги королевы не смогли сдержать слез. Мария попросила слуг удалиться или взять себя в руки настолько, чтобы хранить молчание. Они сделали над собой усилие, и слово в свой черед взял граф Кент.

Он воспользовался этой возможностью для того, чтобы предложить Марии помощь епископа Питерборо или декана Питерборо; но Мария сказала в ответ, что все ее предки были католиками, что она родилась в католической вере и желает умереть в той вере, в какой родилась. После чего она торжественно заявила о своей невиновности, поклявшись, что никогда не участвовала, даже в мыслях, в каком-либо заговоре, составленном против ее сестры Елизаветы, а затем спросила, на какое время назначена казнь; и, когда ей ответили, что казнь, вероятно, состоится на другой день, в восемь часов утра, она поднялась и жестом, исполненным достоинства, дала знать, что желает остаться одна.

Оба графа откланялись и приготовились удалиться, как вдруг Мария окликнула их и обратилась к ним с двумя вопросами. Во-первых, будет ли ей позволено увидеться с ее духовником, с которым она не могла встретиться уже целый месяц. В этой милости ей было категорически отказано. Во-вторых, она хотела знать, даст ли Елизавета позволение, в соответствии с просьбой, которую за месяц перед тем в своем письме к ней высказала Мария, перевезти ее тело во Францию, где она желала быть погребенной в Реймсском соборе, подле своей покойной матери-королевы. Оба графа ответили, что им ничего не известно о том, какие намерения имеет в этом отношении королева Елизавета. Тогда Мария Стюарт вновь кивнула им в знак прощания, сказав, что касательно ее первого желания она надеется, что мученичество послужит ей исповедью, а в отношении второго желания полагает, что, где бы ее ни погребли, она окажется на одном и том же расстоянии от Господа и в день воскресения к вечной жизни готова будет ответить: «Я невиновна!»

И тут началась душераздирающая сцена, ибо старый Бургуэн, врач королевы, бросился в ноги к графам и стал умолять их, во имя всего, что свято для них на земле и на небе, предоставить более длительную отсрочку его повелительнице, которая, располагая всего лишь несколькими часами впереди, не найдет времени привести в порядок свои мирские и духовные дела и предстанет перед Господом, не успев приготовиться к смерти. Все слуги, как мужчины, так и женщины, присоединились к нему, так трогательно моля и рыдая, что сэр Роберт Бил смягчился и, обратившись к королеве, спросил:

— Сударыня, это правда, что вы еще не написали завещания?

— Правда, сударь, — ответила королева.

— В таком случае, милорды, — произнес сэр Роберт Бил, повернувшись к графам, — нам следует, на мой взгляд, предоставить узнице еще один день, дабы она не обвинила нас в том, что мы поставили под угрозу интересы ее слуг в этом мире и спасение ее души в мире ином.

— Это невозможно, сударь, — ответил граф Шрусбери, — час казни назначен волей сильнее нашей, и мы не вправе передвинуть его ни в ту, ни в другую сторону.

— Довольно, Бургуэн, — промолвила королева, — поднимитесь, приказываю вам.

Бургуэн повиновался.

— Сэр Эмиас Паулет, — произнес граф Шрусбери, уходя и указывая пальцем на королеву, — мы оставляем эту даму под вашим надзором, и вы несете за нее ответственность.

С этими словами графы удалились, сопровождаемые, как и вначале, сэром Робертом Билом и обоими тюремщиками; с королевой остались лишь слуги.

После минутного молчания она обратилась к Джейн Кеннеди, самой любимой из своих фрейлин:

— Ну что, Джейн, разве не предвидела я, что все их козни были нацелены исключительно на то, чтобы привести меня туда, где я теперь нахожусь? Да, да, я была чересчур большой помехой для их религии и политики, чтобы они оставили меня в живых. Как видите, дети мои, — продолжила она, обращаясь ко всем остальным, — времени у меня осталось немного; раз так, давайте поскорее поужинаем, чтобы, насколько мне это удастся, я привела в порядок свои дела.

Слуги, не переставая рыдать, повиновались. Мужчины отправились накрывать на стол, а Мария, удержав подле себя женщин, начала с того, что вместе с ними предалась молитве; затем, велев принести все деньги, какие у нее оставались, она разложила их на отдельные доли, присоединив к каждой из них листок с именем того, кому эта доля предназначалась. Когда с этим было покончено, ей доложили, что ужин подан. Она ела больше и охотнее, чем всегда, хотя и видела, что служанки ее смертельно удручены, и рыдания, время от времени раздававшиеся рядом с ней или за ее спиной, заставляли ее внезапно вздрагивать, словно напоминая ей о чем-то забытом. В конце ужина королева взяла кубок и, наполнив его вином, выпила за здоровье всех тех, кого она оставляла после себя на этом свете, и спросила, не желают ли они, в свой черед, выпить за спасение ее души на Небесах. И тогда все они взяли бокалы, встали на колени и, роняя слезы, выпили за спасение души королевы, прося у нее прощения за обиды, которые скорее вследствие досады или скуки, чем из-за недостатка уважения, они могли ей причинить. Мария тотчас же даровала им это прощение и попросила простить равно и ее, поскольку, хотя они никогда не жаловались, она сознавала, что причиной этому служит лишь их величайшая преданность, ибо, по ее словам, пребывание в заключении сильно испортило ей характер. С этими словами, видя, что слезы и рыдания вот-вот начнутся снова, она положила конец горестной сцене, приказав принести все ее вещи, платья и украшения; как только приказ был исполнен, Мария раздала все это слугам, но исходя не из степени дружеских чувств к тому, кого она одаривала, а из его достатка или бедности; затем она вручила самым преданным слугам свои личные драгоценности, предназначенные для передачи королю и королеве Франции, королеве-матери Екатерине Медичи, своему собственному сыну, герцогу де Гизу и кардиналу Лотарингскому, равно как и всем прочим родственникам, не забыв никого. Покончив с этим, она написала следующее письмо своему духовнику:

«Меня терзали весь этот день из-за моей религии и побуждали принять утешение от еретика; но от Бургуэна и других Вы узнаете, что все эти уговоры оказались тщетными, и я твердо заявила, в какой вере желаю умереть. Я просила, чтобы Вам было позволено исповедовать меня и причастить, в чем мне безжалостно отказали, равно как отказали перевезти мое тело во Францию и в возможности сделать по своей воле завещание, так что теперь я могу писать только через них и по благоусмотрению их повелительницы. Не имея возможности свидеться с Вами, я исповедуюсь Вам во всех моих грехах совокупно, как исповедовалась в каждом по отдельности, и именем Бога заклинаю Вас молиться и бодрствовать этой ночью вместе со мной ради искупления моих грехов и прислать мне свое отпущение и прощение за все обиды, какие я Вам причинила. Я попытаюсь встретиться с Вами в их присутствии, как они позволили мне свидеться с моим дворецким Мелвиллом, с которым меня разлучили, как и с Вами, и, если мне будет дано разрешение на это, при всех, на коленях, попрошу Вашего благословения. Пришлите мне самые лучшие молитвы, какие Вы знаете, на эту ночь и на завтрашнее утро. Время бежит, и я не могу долго писать, но будьте спокойны: я походатайствовала о покровительстве Вам, как, впрочем, и всем остальным моим слугам, а главное, Ваши бенефиции будут сохранены. Прощайте, писать больше нет времени. Напишите и пришлите мне все самое лучшее, что сможете найти, из молитв и поучений для спасения моей души. Посылаю Вам свое последнее колечко».

Отправив это письмо, королева тотчас же принялась за завещание, которое она написала на двух больших листах бумаги, очень быстро и почти без помарок, настолько ясно работала у нее голова: каждый получил свою долю — родственники, свойственники, друзья и слуги.

Затем, завершив завещание, она написала длинное письмо королю Франции, известив его о своей скорой смерти и присовокупив к этому посланию два чрезвычайно редких драгоценных камня, способствующих здоровью, и только что составленное ею завещание, исполнение которого она поручала его благородству.

Покончив с этими заботами, Мария велела принести ей воды для ножной ванны, принимала ее минут десять, после чего, как обычно, легла в постель; тем не менее слуги заметили, что она не спала и до четырех часов утра почти неизменно пребывала в молитвах и в размышлениях.

XXXII

Около четырех часов утра, позвав к себе одну из своих служанок, королева велела, чтобы та прочитала ей историю доброго разбойника, и служанка тотчас же принялась читать, но голос ее прерывался и время от времени она останавливалась, чтобы утереть слезы; когда чтение завершилось, Мария велела принести все свои платки и, выбрав среди них самый красивый, вручила его Джейн Кеннеди, чтобы та завязала ей глаза, когда она взойдет на эшафот.

С рассветом королева принялась за туалет и, завершив его, перешла из гостиной в переднюю, где стоял алтарь, перед которым прежде ее духовник обычно служил мессу. Благоговейно опустившись перед ним на колени, королева стала вслух читать все положенные перед причащением молитвы; затем, вынув из золотой шкатулки освященную папой Пием V гостию, которую он прислал узнице, предвидя, что враги могут отказать ей в этом последнем утешении, она вручила ее Бургуэну, и тот, заменив собой духовника королевы, приобщил ее Святых тайн.

Едва этот обряд завершился, в дверь постучали. Королева жестом велела открыть, и в комнату вошел шериф: с белым жезлом в руке он встал позади Марии Стюарт, не произнося ни единого слова и полагая, что одно его присутствие подскажет ей, что час казни настал. И в самом деле, королева подала ему знак, что готова, но просит позволить ей закончить молитву; шериф терпеливо подождал.

Мария, со своей стороны, не заставила его ждать слишком долго, ибо затянувшаяся задержка могла бы походить на проявление страха, и, поднявшись, попросила Бургуэна помочь ей идти: и действительно, за время ее долгого тюремного заточения у нее почти отказали ноги, и без посторонней помощи она ходила с великим трудом. Однако Бургуэн отступил от нее на шаг, заявив, что недостойно, чтобы дело выглядело так, будто он, ее старый слуга, которому надлежало защищать ее до последней капли своей крови, выдал королеву ее убийцам и сопроводил ее к эшафоту. Тогда шериф позвал двух дворян из службы сэра Эмиама Паулета, которые поднялись вместе с ним, дабы посодействовать ему в случае, если королева окажет сопротивление, но остались за дверью, видя, что их помощь не понадобилась. Они тотчас же вошли внутрь, и Мария, опираясь на них, вышла из комнаты и стала спускаться по лестнице.

Внизу она заметила Мелвилла, своего дворецкого, которому, как и было ей обещано, позволили увидеться с хозяйкой. Увидев ее, столь спокойную и исполненную достоинства, старик упал перед ней на колени, и Мария, подойдя к нему, промолвила:

— Славный Мелвилл, ты был честным и верным слугой мне, так будь же таким слугой и моему сыну, которому я желаю всяческого благоденствия на земле и на Небесах, а в особенности, пусть Господь озарит его своей милостью и ниспошлет на него Духа Святого.

— Сударыня, — ответил Мелвилл, — нет для меня горестней поручения, чем поведать сыну, что на глазах у меня умерла его мать, моя королева и дражайшая хозяйка.

— Ах, славный Мелвилл, — произнесла в ответ королева, — ты должен скорее радоваться, чем горевать, ибо настал конец всех моим невзгодам. Все на этом свете лишь суета и беды, Мелвилл, и потому он определенно не заслуживает, чтобы о нем печалились, покидая его. Так что передай от меня последнюю весточку моим друзьям и скажи им, что я умерла, оставшись твердой в своей вере, как и подобает умереть наполовину шотландке и наполовину француженке… Да будет угодно Господу простить тех, кто возжелал моей смерти и уготовил ее мне! Ибо тот, кто является единственным и настоящим судьей тайных помыслов, знает, что я невиновна и всегда желала видеть Шотландию и Англию объединенными… Так что скажи моему сыну, чтобы он вспоминал меня добрым словом, и передай ему, что я могла бы спасти свою жизнь, причинив вред Шотландскому королевству, но предпочла умереть. А теперь прощай, славный Мелвилл, до встречи на Небесах!

И, подняв старика, она обняла его, а затем, повернувшись к графам Кенту и Шрусбери, присутствовавшим при этой сцене, сказала:

— Я обращаюсь к вам с последней просьбой, милорды: позвольте моим бедным слугам, которых удерживают теперь в моей комнате, остаться со мной до конца, дабы, вернувшись к себе на родину, они могли рассказать, что я умерла в истинной и святой католической вере, апостольской и римской.

Но в ответ на это трогательную и возвышенную просьбу граф Кент заявил, что он не хочет и не может разрешить подобное, поскольку они способны своими криками и рыданиями нарушить порядок в ходе казни, а затем вызвать сумятицу среди присутствующих, бросившись к эшафоту, как это уже бывало в подобных обстоятельствах, чтобы омочить свои платки в крови. Мария печально покачала головой и промолвила:

— Милорды, я поручаюсь за своих слуг и от их имени обещаю вам, что они воздержатся от действий, которых вы опасаетесь. Ах, эти бедные люди были бы счастливы попрощаться со мной, и вам должно быть понятно такое желание, ведь мы почти девятнадцать лет провели вместе в тюремном заточении. К тому же ваша повелительница, будучи девственницей и, в своем сане королевы, охранительницей женской чести, наверняка приказала, чтобы заботы о моем теле после казни были поручены женщинам, и я хорошо понимаю, что она предоставила вам в этом отношении куда более широкие полномочия, чем вы говорите.

Затем, видя, что они колеблются, она добавила:

— Ах, Бог ты мой, но вы же прекрасно знаете, что я двоюродная сестра вашей королевы, что в моих жилах течет кровь короля Генриха Седьмого, что я была женой короля Франции и коронованной королевой Шотландии! Так пусть же в обмен на все те почести, какие я теряю, мне, по крайней мере, даруют ту милость, какую я прошу.

Графы посовещались, и Марии было позволено иметь подле себя шесть слуг, которых она могла выбрать сама. Мария выбрала Мелвилла, своего дворецкого; Бургуэна, своего врача; Пьера Горжона, своего аптекаря, и Жака Жерве, своего хирурга. Что же касается женщин, то она остановила свой выбор на Джейн Кеннеди и Элизабет Кёрл, которые уже давно не покидали ее ни на минуту, находились подле нее днем, а ночью спали в ее комнате.

Эта уступка со стороны лордов вызвала луч радости на лице королевы; она вновь оперлась на тех двух дворян, что ее поддерживали, затем в сопровождении сэра Эмиаса Паулета и Мелвилла, которые несли ее шлейф, и обоих лордов двинулась в путь вслед за шествовавшим впереди нее шерифом и вступила в главный зал замка, где был сооружен эшафот.

XXXIII

Он представлял собой помост высотой в два фута и шириной около двенадцати, огороженный со всех сторон барьером и покрытый черной саржей. На эшафоте находились низкая скамейка с длинной подушкой и плаха; все это было покрашено в черный цвет или покрыто, как и помост, черной тканью. Палач и его подручный уже стояли на помосте, и первый держал в руке топор для колки дров, ибо забыл или, вернее, не счел ненужным привезти с собой свой собственный топор и не нашел поблизости другого, более подходящего.

Мария Стюарт поднялась на эшафот и села на скамейку. По правую руку от нее держались графы Кент и Шрусбери, а по левую руку — сэр Томас Эндрюс, шериф графства Норгемптоншир, и сэр Роберт Бил, секретарь Тайного совета. Палачи стояли лицом к ней. Мелвилл, не выпуская, равно как и сэр Эмиас Паулет, из рук шлейфа ее платья, стоял на коленях позади нее. Дворяне и зрители теснились вокруг барьеров. В эту минуту слуги, получившие дозволение присутствовать при казни, вошли в зал и взобрались на скамью, прислоненную к стене, позади эшафота, причем сделали это так тихо, что Мария, возможно, и не догадалась бы об их присутствии, если бы не маленькая собачка, которую она очень любила и которая, прибежав вместе с ними, радостно вскочила на эшафот и стала всячески ластиться к ней. Мария рукой подала ей знак сидеть смирно, и собачка улеглась на ее платье.

И тогда, после того как шериф потребовал соблюдать тишину, сэр Роберт Бил зачитал приговор и, завершив чтение, громко провозгласил:

— Боже, храни королеву Елизавету!

В ответ раздался одинокий голос графа Кента:

— Аминь!

Пока длилось это чтение, лицо Марии Стюарт оставалось спокойным и скорее даже веселым, нежели печальным, как если бы ей зачитали помилование, а не смертный приговор или как если бы она не понимала ни слова по-английски; затем, когда чтение завершилось, доктор Флетчер, декан Питерборо, который был предложен ей в качестве наставника в реформированной вере и от помощи которого, как мы уже говорили, она наотрез отказалась, встал перед ней, низко поклонился и, опершись о барьер, промолвил:

— Сударыня, ее величество королева Англии послала меня…

При этих словах Мария тотчас же прервала его:

— Сударь, все, что вы можете сказать мне по этому поводу, говорить незачем. Я родилась в католической вере, апостольской и римской, и рассчитываю не только умереть в ней, но и пролить за нее свою кровь.

— Сударыня, — вскричал декан, — во имя Неба, измените ваши воззрения, раскайтесь в ваших зловредных речах и зиждите вашу веру лишь на Иисусе Христе, дабы благодаря ему обрести спасение!

— Господин декан, — с еще большей твердостью произнесла Мария, — вы можете оказать мне только одну услугу, но очень важную: дать мне спокойно умереть и не докучать мне в последние минуты моей жизни. Во имя христианского милосердия, лежащего в основе всякой религии, умоляю вас, не беспокойте меня более!

При виде упорства королевы к ней обратились графы Шрусбери и Кент:

— Сударыня, поскольку вы не желаете слушать увещания господина декана, мы будем молить Господа, дабы в последний час вашей жизни он озарил сердце вашей милости истинным познанием Бога.

— Если вы желаете молиться за меня, милорды, — с тем же спокойствием и с тем же достоинством ответила Мария, — я благодарю вас за это, ибо полагаю, что всякая молитва, исходящая из пылкого или сокрушенного сердца угодна Богу. Однако присоединиться к вашим молитвам я не могу ни словами, ни мыслями, ибо мы разной веры. Так что молитесь о желанном вам, а я, милорды, буду молиться о желанном мне.

При этих словах декан Питерборо начал молиться по-английски, тогда как Мария Стюарт, встав коленями на лежавшую перед ней подушку, стала вслух молиться на латыни, чтобы не слышать слов врагов своей веры. Но в конце молитвы она вдруг перешла на другой язык и в свой черед заговорила по-английски, дабы все присутствующие могли понять, о чем она молит Бога. А молила она Бога простить королеву Англии, как простила ее сама, молила даровать долгие и счастливые лета своему сыну Якову, не думавшего о ней, когда она пребывала в заточении, и не думающего о ней, когда она взошла на эшафот, и, наконец, молила отвратить гнев от этого богохульного острова, отступившегося от извечного и святого Божьего слова и воспринявшего новые догматы; затем, поцеловав распятие, которое она держала в руках, Мария воскликнула:

— Подобно тому, о Боже, как распростер ты руки свои на кресте, распростри их, дабы приять меня!

Тотчас же палач, полагая, что молитва закончена, подошел к королеве, встал перед ней на колени и произнес:

— Ваша милость, прошу вас простить меня, ибо я всего лишь орудие вашей смерти и, не в силах воспротивиться ей, могу лишь сделать ее по возможности легче.

— Друг мой, — ответила ему Мария, — прощаю вас от чистого сердца, ибо вы для меня освободитель, который положит конец всем моим невзгодам, и в доказательство правдивости моих слов вот вам моя рука, которую вы можете поцеловать.

Палач поцеловал руку, на которую так часто притязали короли, а затем, подав знак двум женщинам, пришедшим помочь ему, хотел было начать раздевать королеву, но она, мягко отстранив его, сказала:

— Друг мой, позвольте это сделать Элизабет Кёрл и Джейн Кеннеди: я не привыкла ни к тому, чтобы мне оказывали услуги такие камеристки, как вы, ни к тому, чтобы меня раздевали на виду у стольких людей.

После чего она с помощью двух своих спутниц стала снимать с себя одежду, соблюдая как можно бо́льшую благопристойность при этом последнем и страшном раздевании; в итоге уже через несколько минут, проявив такую торопливость, как если бы спешила поскорее со всем покончить, она сняла с себя платье и осталась лишь в нижней юбке. В этот момент обе спутницы королевы, понимая, что час настал, не смогли, несмотря на все свои усилия, сдержать слез, которые вскоре обратились в рыдания и крики. Королева живо обернулась и, обратившись к ним, сказала по-французски:

— Не кричите, ведь я обещала и поручилась, что от вас не будет ни беспокойства, ни шума.

После чего, осенив их крестным знамением, она поцеловала их в лоб, сказав им, что следует скорее радоваться, нежели печалиться, ибо час, который близится, станет часом не только ее мученичества, но и ее избавления; затем, повернувшись к Мелвиллу и другим слугам, проливавшим безмолвные слезы, она произнесла:

— Прощайте, друзья мои; молитесь за меня до последнего мига моей жизни, дабы молитвы ваши сопроводили меня к престолу Господнему!

С этими словами, видя в руках Джейн Кеннеди платок, который она сама же и выбрала, Мария Стюарт подставила ей лоб, и Джейн завязала королеве глаза этим платком, приколов его сзади к маленькому чепчику, с которым та никогда не расставалась. Затем королева велела подвести ее к подушке и встала на колени, пытаясь руками отыскать плаху. Когда это получилось, она опустила на нее голову, сложив под подбородком ладони, чтобы продолжать молиться; но палач, видя, что ладони придали шее наклон, вытащил их из-под головы; королева стерпела это чрезвычайно спокойно, произнеся:

— In te, Domine, speravi! non confundar in aeternum.^[53]

В эту минуту палач поднял топор. Мария, глаза которой были завязаны, не видела этого движения и продолжала:

— In manus tuas, Domine…^[54]

При этих словах топор обрушился на нее; но, поскольку удар пришелся слишком высоко, лезвие топора, вместо того чтобы отделить голову от туловища, врезалось в нижнюю часть черепа. Однако удар, если и не убив королеву, был все же достаточно сильным для того, чтобы оглушить ее, так что она осталась недвижима; это дало палачу время нанести второй удар, который, хотя и был нацелен лучше первого, тем не менее не отрубил голову. Так что палач был вынужден обнажить нож и перерезать кусок плоти, еще удерживавшей ее на плечах. Покончив с этим под крики охваченных дрожью зрителей, он поднял голову, чтобы показать ее собравшимся. Но в эту минуту батистовый головной убор королевы свалился на помост и все увидели ее волосы, некогда столь прекрасные, светло-пепельные, по словам Брантома, а после последних трех лет, проведенных ею в тюрьме, ставшие седыми, словно у семидесятилетней старухи. При виде этой отрубленной головы в толпе зрителей раздался протяжный крик, ибо глаза и губы несчастной продолжали двигаться, как если бы они еще хотели смотреть и говорить.

И тогда декан Питерборо, желая успокоить этот сострадательный ропот, громко воскликнул:

— И да погибнут так все враги королевы!

После чего граф Кент, подойдя к обезглавленному телу и простерев к нему руку, добавил:

— Такой конец ожидает всех врагов Евангелия!

Тотчас же слуги королевы кинулись к эшафоту, чтобы подобрать распятие и молитвенник, которые Мария после первого удара топора выпустила из рук; но, поскольку все решили, что они намереваются омочить платки в ее крови, графы Шрусбери и Кент приказал им покинуть зал. Они повиновались, клича при этом любимую собачку королевы: она куда-то пропала и ее не могли отыскать.

После слуг зал покинули дворяне и зрители. Подле обезглавленного тела остались только оба графа, декан, сэр Роберт Билл, шериф, палач и его подручный. И вот только тогда, развязывая подвязки королевы, подручный палача обнаружил собачку, которая пряталась под юбкой и, выскользнув из его рук и желая найти прибежище между отрубленной головой и туловищем, лежавшими рядом, улеглась в луже крови, так что ее лишь с великим трудом удалось вытащить оттуда, поскольку она скулила и визжала, как если бы понимала, что хозяйка ее мертва.

Оба графа, сэр Роберт Бил, декан и шериф удалились, приказав палачам перенести труп в комнату, где его должны были набальзамировать, и оставив в зале лишь палача и его подручного.

Палач отдал помощнику последние указания и в свою очередь удалился, оставив его наедине с трупом.

Брантом рассказывает, что между этим человеком без сердца и этим трупом без головы произошло тогда нечто постыдное.

Пять месяцев спустя тело шотландской королевы было с великой помпой погребено в церкви Питерборо, напротив гробницы доброй королевы Екатерины Арагонской.

Так, в возрасте сорока пяти лет, закончила свою жизнь Мария Стюарт, вдовствующая королева Франции, королева Шотландии и наследница английского престола, оставив трон своему сыну Якову VI, которому был тогда двадцать один год.

КОММЕНТАРИИ

МЕДИЧИ

Исторический очерк «Медичи» («Les Médicis»») впервые был напечатан в 1841 г. в первом томе изданного во Флоренции многотомного художественного альбома «Картинная галерея Флоренции. Рисунки, гравированные на меди и изданные обществом любителей, под наблюдением Л.Бартолини, Дж. Беццуоли и С.Жеси. С французским текстом А.Дюма» («La Galerie de Florence, gravée sur cuivre et publiée par une société d’amateurs, sous la direction de L.Bartolini, J.Bezzuoli et S.Jesi. Avec un texte en français par A.Dumas; 1841–1844), бо́льшая часть текста для которого была написана Дюма, подолгу жившего в то время в столице Тосканы. Начиная с 1844 г. этот очерк много раз выходил отдельными изданиями во Франции и в Бельгии.

Заметим, что значительные фрагменты этого произведения, подвергнув их небольшой правке, Дюма включил в главы «Палаццо Риккарди» и «Палаццо Веккьо» книги путевых впечатлений «Год во Флоренции» (1840) и в главу «Палаццо Питти» книги «Вилла Пальмьери» (1842), переводы которых, выполненные Н.Кулиш, были изданы соответственно в 2006 и 2008 гг. в составе настоящего Собрания сочинений (тома 63 и 67); это было учтено и с разрешения Н.Кулиш использовано при работе над новым переводом очерка «Медичи», являющимся, таким образом, совместным; сделанный с издания: Paris, Michel Lévy frères, 1860, 12mo, он и предлагается вниманию читателя. Первый перевод, выполненный М.Поздняковым, был издан в 2001 г. в московском издательстве «Центркнига».

СТАРШАЯ ВЕТВЬ

7 … Афины похвалялись тем, что были основаны Минервой… — Минерва — италийская богиня-воительница, покровительница мудрости, искусств и ремесел; соответствовала греческой Афине Палладе, дочери Зевса (рим. Юпитера), покровительнице Аттики, чья столица, Афины, была названа ее именем.

… Юлий Цезарь притязал на то, что по прямой линии происходит от Венеры. — Цезарь, Гай Юлий (ок. 100-44 до н. э.) — древнеримский полководец, политический деятель и писатель; консул 59, 48, 46, 45 и 44 гг. до н. э., диктатор в 49, 48–46 и 45 гг. до н. э., а с 44 г. до н. э. — пожизненно; великий понтифик с 63 г. до н. э.; в 58–51 гг. до н. э. завоеватель Галлии; автор «Записок о галльской войне» и «Записок о гражданской войне»; был убит заговорщиками-республиканцами.

Древнеримский писатель Гай Светоний Транквилл (ок. 70 — ок. 140) приводит в своем сочинении «Жизнеописание двенадцати цезарей» («De vita XII Caesarum») слова молодого Юлия Цезаря, произнесенные им на церемонии погребения его тетки Юлии Цезарис (ок. 130-69 до н. э.): «отец мой принадлежит к роду Юлиев, начало которого восходит к Венере».

По легенде, знатный патрицианский род Юлиев вел свое начало от Аскания (Юла), сына троянского героя Энея, который, согласно мифам, был сыном дарданского царя Анхиза и богини Афродиты (рим. Венеры).

… Именно так обстояло дело и с Медичи. — Медичи — флорентийский купеческий род, правящая династия во Флоренции в 1434–1737 гг. (с перерывами в 1494–1512 и 1527–1530 гг.), покровительствовавшая многим величайшим художникам и архитекторам эпохи Возрождения; первым заметным ее представителем стал Ардинго деи Медичи, избранный в 1296 г. гонфалоньером Флорентийской республики.

… в конце восьмого века один из их предков, Аверардо деи Медичи, следуя за Карлом Великим, оказался в Италии. — Заметим, что излагая раннюю историю семейства Медичи, Дюма опирается на главу «Церковь Сан Томмазо ин Меркато, первая приходская церковь семейства Медичи» («Chiesa di S.Tommaso in Mercato, prima parrocchia della casa Medici») книги «Флорентийский обозреватель зданий своей отчизны» («L’osservatore fiorentino sugli edifizj della sua patria»; 1767; v. I, pp. 86–93), автором которой был Марко Антонио Ластри (1731–1811), флорентийский священник, писатель, историк, экономист, переводчик и литературный критик.

Аверардо деи Медичи — легендарный рыцарь Карла Великого, обосновавшийся в конце VIII в. в долине Муджелло близ Форенции. Карл Великий (742–814) — король франков с 768 г., король лангобардов с 774 г., герцог Баварии с 788 г., император Запада с 800 г.; сын Пипина III Короткого (ок. 714–768; король франков с 751 г.) и его жены Бертрады Ланской (ок. 720–783), давший свое имя королевской и императорской династии Каролингов; в результате многочисленных завоевательных походов расширил пределы своего королевства и создал огромную державу, в состав которой входили различные племена и народности; стремился к централизации власти в своей империи и способствовал феодализации франкского общества.

Поход Карла Великого в Италию, приведший к падению королевства лангобардов, датируется 773–774 гг.

… Аверардо, вызванный на поединок лангобардским великаном по имени Муджелло, принял бой… — Лангобарды (лат. Langobardi — «длиннобородые») — древнегерманское племя, которое вторглось в 568 г. в Италию и, завоевав ее северную часть (соврем. Ломбардию), основало Лангобардское королевство со столицей в Павии, просуществовавшее до 774 г.

… Во времена всех смут, обагрявших кровью белую геральдическую лилию Республики, он никогда не менял ни своего имени, ни своего герба, а это доказывает, что Медичи никогда не были гибеллинами. — Символом Флорентийской республики являлось стилизованное изображение цветка лилии, начиная с 1252 г. чеканившееся на аверсе флорентийских золотых монет (флоринов).

Гибеллины и гвельфы — политические группировки в Италии XII–XV вв., возникшие в ходе борьбы императоров Священной Римской империи с папством и ожесточенно враждовавшие между собой: гвельфы оспаривали императорскую власть, гибеллины поддерживали ее.

… Когда Тотила захватил Флоренцию, Медичи покинули город и укрылись в Муджелло… — Тотила (Бадуила; ок. 511–552) — с 541 г. король остготов (древнегерманского племени, создавшего в ходе захватов территории Римской империи королевство со столицей в Равенне, которое просуществовало с 493 по 555 гг.), племянник короля Ильдебада, правившего в 540–541 гг.; умелый политик и талантливый полководец, ко времени восшествия которого на престол почти весь Апеннинский полуостров уже был захвачен византийскими войсками, он в течение 541–546 гг. вытеснил византийцев с большей части Италии и в декабре 546 г. взял Рим, однако с весны 551 г. начал терпеть поражения и погиб в решающем сражении у Тагины летом 552 г.

О предательском захвате Флоренции и истреблении ее жителей в 440 г. полчищами Тотилы рассказывает в своей «Новой хронике» («Nuova cronica»; II, 1) флорентийский историк Джованни Виллани (ок. 1276–1348), который отождествил остготского короля Тотилу, действительно овладевшего этим городом около 542 г., с Аттилой, предводителем гуннов в V в.

Муджелло — местность на севере Тосканы, в 25 км к северо-востоку от Флоренции, в долине реки Сьеве, правого притока реки Арно; на территории этой местности находятся селения Барберино ди Муджелло, Сан Пьеро а Сьеве, Скарпериа, Борго Сан Лоренцо и Виккьо; родина семейства Медичи, владевшего там землями.

8 … Вначале они поселились на Королевском форуме, который позднее стал называться Старым рынком… — Королевский форум (ит. Foro del Re) — название старинной площади в центральной части Флоренции, на месте древнеримского форума, которое она носила во времена лангобардов и позднее сменилось на Пьяцца Меркато Веккьо («площадь Старого рынка»). Эта площадь, на месте которой ныне находится площадь Республики, была снесена в 1885–1895 гг., в ходе перепланировки города.

… Их первые дома и первые башни были возведены на площади Суккьеллинаи, уже называвшейся в ту пору площадью Медичи, и позднее оказались внутри ограды Гетто. — На месте площади Суккьеллинаи (Succhiellinai — «Буравщиков»), где располагались лавки буравочных мастеров, ныне находится Римская улица (Виа Рома). Старинное еврейское гетто во Флоренции, созданное в 1571 г., при Козимо I, в районе Пьяцца Меркато Веккьо, было снесено в 1885–1895 гг., в ходе благоустройства города.

… верховная власть приоров была учреждена в 1282 году, а должность гонфалоньера — десятью годами позднее, и уже в 1291 году один из Медичи, Ардинго ди Буонаджунта, был назначен приором, а в 1295 году — гонфалоньером… — Приор — здесь: в средние века в Италии и некоторых других странах Западной Европы выборный глава купеческой или ремесленной гильдии.

Гонфалоньер справедливости (ит. gonfaloniere — «знаменосец») — в средние века должностное лицо в городах-республиках Северной и Средней Италии; во Флоренции, в соответствии с т. н. «Установлениями справедливости» («Ordinamenti della Giustizia»), конституцией города, принятой в январе 1293 г. и в законодательном порядке лишавшей феодальную знать политических прав, глава городского правительства, Синьории, состоявшей из семи человек и избиравшейся сроком на два месяца путем жеребьевки.

Ардинго ди Буонаджунта деи Медичи (Buonagiunta, у Дюма ошибочно Buonaventa;?-?) — флорентийский политический деятель, приор в 1291, 1313 и 1316 гг., гонфалоньер справедливости в 1296 и 1307 гг.

… Послушаем, что говорит о нем, обращаясь к своим потомкам, Фолиньо ди Конте, один из самых прославленных его представителей, в рукописной книге воспоминаний. — Фолиньо ди Конте деи Медичи (ок. 1310-ок. 1378) — внук Аверардо II деи Медичи (ок. 1270–1319), гонфалоньера в 1314 г.; автор написанной в 1373 г. «Книги воспоминаний» («Libro di memorie»).

… в великую эпоху Республики, то есть в период между Фаринатой дельи Уберти, сделавшегося ее Кориоланом, и Пьетро Каппони, сделавшегося ее Сципионом. — Фарината дельи Уберти (ок. 1212–1264) — флорентийский политик и военачальник, глава партии гиббелинов с 1239 г., несколько раз подвергавшийся изгнанию из Флоренции; 4 сентября 1260 г., прибегнув к помощи сицилийского короля Манфреда (1232–1266; правил с 1258 г.), в битве при Монте Аперти близ Сиены нанес жестокое поражение флорентийским гвельфам, что позволило гибеллинам вернуть себе власть во Флоренции, откуда они были изгнаны за десять лет до этого, в 1250 г.

Кориолан, Гней Марций (? — 488 до н. э.) — древнеримский патриций, предводитель римских войск в войне с италийским племенем вольсков, получивший свое прозвище за взятие в 493 г. до н. э. города Кориолы, их столицы; оскорбленный отказом избрать его консулом, вступил в борьбу с патрициями и в 494 г. до н. э. был изгнан из Рима, после чего перешел на сторону вольсков и возглавил их армию, осадившую Рим, но, уступая мольбам матери и жены, согласился снять осаду с родного города, за что был убит вольсками как предатель.

Пьетро Каппони — вероятно, имеется в виду Пьеро Каппони (1447–1496), флорентийский политический деятель, дипломат и военачальник; после смерти Лоренцо Великолепного (1492) глава антимедичейской партии, добившейся в 1494 г. изгнания Пьеро II Медичи; гонфалоньер справедливости в период с 1 ноября по 31 декабря 1494 г., на который пришлась кратковременная оккупация Флоренции войсками французского короля Карла VIII; погиб 25 сентября 1496 г. в стычке с пизанцами.

Сципион — здесь: Публий Корнелий Сципион Африканский Старший (ок. 235–183 до н. э.), древнеримский полководец и политический деятель; консул 205 и 194 гг. до н. э.; во время Второй Пунической войны подчинил Риму большую часть Испании; одержал над Ганнибалом победу при Заме и заключил выгодный мир с Карфагеном; на склоне лет подвергся со стороны своих политических противников оскорбительному обвинению в денежных злоупотреблениях и перед смертью, уединившись у себя в поместье в Литерне, в области Кампания, велел выбить на своем памятнике слова: «Ingrata patria, ne ossa quidem mea habebis» (лат. «Неблагодарная отчизна, даже и кости мои тебе принадлежать не будут»).

…На смену Фолиньо ди Конте, известному своими «Воспоминаниями», пришел Сальвестро деи Медичи, известный своими деяниями. — Сальвестро ди Аламанно деи Медичи (ок. 1331–1388) — флорентийский политический деятель, глава банкирского дома Медичи, гонфалоньер справедливости с 1 мая по 31 июня 1378 г., вскоре после завершения срока правления которого вспыхнуло восстание чомпи; в 1382 г. был изгнан из Флоренции.

… Он родился вскоре после смерти Данте… — Данте Алигьери (1265–1321) — великий итальянский поэт, создатель итальянского литературного языка, автор «Божественной Комедии».

… и ребенком играл у подножия звонницы Джотто, величественно выраставшей из земли… — Джотто ди Бондоне (ок. 1266–1337) — итальянский художник, скульптор и архитектор; с 1334 г. руководил строительством собора Санта Мария дель Фьоре; 84-метровая квадратная звонница (кампанила), относящаяся к комплексу этого собора, была построена по его планам в 1334–1359 гг.

…он был знаком с Петраркой и Боккаччо, с разрывом в один год ушедшими вслед за Данте… — Петрарка, Франческо (1304–1374) — итальянский поэт, писатель-гуманист и дипломат; писал по-латыни и по-итальянски; автор философских трактатов и любовных сонетов, принесших ему славу и признание.

Боккаччо, Джованни (1313–1375) — итальянский писатель, один из первых гуманистов и родоначальников литературы эпохи Возрождения; автор повести «Фьяметта» (1343), сборника новелл «Декамерон», книги «Жизнь Данте Алигьери» (ок. 1360).

… он был современником того самого Колуччо Салутати, одного-единственного письма которого Висконти, по его собственным словам, страшился более, чем тысячи флорентийских конников… — Салутати, Колуччо (1331–1406) — один из родоначальников итальянского гуманизма, автор трактатов, стихотворений и писем; с 1375 по 1405 г. канцлер Флорентийской республики.

Висконти — здесь: Джан Галеаццо Висконти (1351–1402), сын Галеаццо II Висконти (1320–1378), правителя западной части Ломбардии с 1354 г., унаследовавший после смерти отца его власть, а в 1385 г. свергнувший Бернабо Висконти (1323–1385), правителя восточной части Ломбардии, своего дядю и тестя, и ставший единоличным правителем всей Ломбардии; объединил под своей властью значительные территории и способствовал расцвету Милана; в 1395 г. получил от короля Германии титул герцога Миланского; злейший враг Флорентийской республики.

… он был очевидцем ни с чем не сравнимого заговора чомпи, который все перевернул в Республике… — Чомпи — наемные рабочие сукнодельческих мануфактур, чесальщики шерсти, поднявшие летом 1378 г. восстание во Флоренции, длившееся с 22 июня по 31 августа; восставшие, требовавшие повышения заработной платы, улучшения своего положения, предоставления им политических прав и создания цеха наемных рабочих, изгнали прежнее правительство и сформировали новое, но в итоге потерпели поражение, а их вожди были казнены.

… он видел как бессудно падали головы Пьеро Альбицци, Якопо Саккетти, Донато Барбадори, Чиприано Манджоне, Джованни Ансельми и Филиппо Строцци, предка того Строцци, которому два века спустя тоже предстояло умереть за Республику… — Имеется в виду группа знатных флорентийцев, которые спустя год после подавления восстания чомпи, в обстановке всеобщей тревоги и подозрительности, были заведомо ложно обвинены в заговоре против Республики и намерении впустить в город вражеские вооруженные отряды, арестованы, приговорены к смерти и казнены 22 и 23 декабря 1379 г. Самыми известными персонажами среди казненных являлись:

Пьеро ди Филиппо дельи Альбицци (?-1379) — влиятельный флорентийский политик и дипломат;

Якопо Саккетти (ок. 1320–1379) — флорентийский политик и дипломат;

Донато Барбадори (?-1379) — флорентийский правовед, дипломат и политик;

Чиприано ди Липпоццо Манджони (?-1379) — флорентийский политик, трижды избиравшийся приором Синьории;

Джованни ди Пьеро Ансельми (ок. 1335–1379) — флорентийский дипломат;

Филиппо ди Бьяджо дельи Строцци (?-1379).

Об этих событиях рассказывает в своей «Истории Флоренции» (III, 19) Макиавелли.

Далеким потомком Филиппо ди Бьяджо дельи Строцци был Филиппо Строцци Младший (1489–1538) — самый знаменитый представитель семьи Строцци, банкир, политический деятель и военачальник; идейный противник герцога Алессандро Медичи; был изгнан из Флоренции в 1532 г. и жил в Венеции; после сражения при Монтемурло (2 августа 1537 г.) был взят в плен и умер в тюрьме (то ли покончил жизнь самоубийством, то ли был убит по приказу Козимо I).

… на глазах у него был изгнан Микеле ди Ландо, вырвавший знамя гонфалоньера из его рук… — Микеле ди Ландо (1343-после 1384) — флорентийский политический деятель, бывший чесальщик шерсти, ставший ковремени восстания чомпи надсмотрщиком над наемными рабочими в одной из мастерских; оказавшись одним из вожаков восставших, 22 июля 1378 г. был поставлен ими должность гонфалоньера справедливости, которую он занимал до 31 августа; будучи главой правительства, препятствовал удовлетворению требований восставших и содействовал краху восстания; в 1381 г. был назначен капитаном народа в Вольтерре, но уже через год, после наступления олигархической реакции во Флоренции, был сослан в Кьоджу, а затем в Лукку; после 1384 г. его следы теряются. Заметим, что предшественником Микеле ди Ландо на посту гонфалоньера был не Сальвестро деи Медичи, а Луиджи ди Пьеро Гвиччардини (ок. 1346–1404), исполнявший эту должность всего три недели: с 1-го по 22 июля 1378 г.

… он был наслышан о том, как Джованну Неаполитанскую, его заклятую врагиню, задушили между матрасом и периной в замке Муро… — Имеется в виду Джованна I (1326–1382) — неаполитанская королева, графиня Прованса и Форкалькье, унаследовавшая трон в 1343 г. после смерти своего деда Роберта Анжуйского (ок. 1278–1343; правил с 1309 г.); в 1333 г., когда ей было семь лет, она, вследствие династических соображений, стала женой Андрея Венгерского (1327–1345); после того как в 1345 г. в результате заговора и с ее ведома Андрей был задушен, она в 1346 г. вышла замуж за главу этого заговора, своего любовника Людовика Тарантского (1320–1362); однако вскоре в Неаполь явился брат Андрея, венгерский король Людовик I Великий (1326–1382; правил с 1342 г.), обвиняя королеву в убийстве мужа, и ей пришлось бежать в Прованс (1347); обвинение в убийстве было снято с нее папой Климентом VI (1291–1352; папа с 1342 г.), но в обмен на это она продала ему Авиньон; после смерти своего второго мужа она еще дважды выходила замуж: в 1363 г. за Иакова III (1336–1375), короля Майорки, а в 1376 г. за немецкого князя Отона Брауншвейгского (1320–1399); не имея прямых наследников ни в одном из этих четырех браков, она в 1369 г. объявила наследницей свою племянницу Маргариту Дураццо (1347–1412), выдав ее в том же году замуж за Карла Дураццо, будущего неаполитанского короля Карла III (1345–1386; правил с 1382 г.), и усыновив его; однако, опасаясь других претендентов на неаполитанский престол, Карл Дураццо решил еще при жизни Джованны I отвоевать Неаполитанское королевство и, вступив в Неаполь, в 1381 г. отстранил Джованну от власти, и год спустя она по его приказу была задушена в замке Муро Лукано в Базиликате, в провинции Потенца, с помощью подушек, чтобы не были слышны ее крики.

… Джованни деи Медичи, вступив в должность гонфалоньера, осознал, что в разгар гражданских смут его род скорее возвысился, нежели пришел в упадок. — Имеется в виду Джованни ди Биччи деи Медичи (1360–1429) — отец Козимо Старого, один из пяти сыновей купца Аверардо ди Кьяриссимо деи Медичи (1320–1363), торговавшего шерстью; богатейший банкир, предтеча политического могущества рода Медичи; лидер «малого народа», противник Альбицци; дважды (в 1402 и 1408 гг.) избирался в Синьорию, а в 1414 г. — в высший военный орган Флорентийской республики, Совет десяти; в 1421 г. был гонфалоньером справедливости.

… Желаете знать, что думал о нем, да и что писал о нем Макиавелли, который, как известно, не был щедр на похвалы? — Макиавелли, Никколо (1469–1527) — один из виднейших деятелей итальянского Возрождения, историк, писатель, политик, постоянно развивавший идею о необходимости создания на территории Италии сильного независимого государства; идеолог сильной государственной власти, ради усиления которой допускал применение любых средств; его основные произведения: «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» (1513–1519), «Государь» (1513), «О военном искусстве» (1519–1520), «История Флоренции» (1532).

… откройте четвертую книгу его «Истории Флоренции»… — «История Флоренции» («Istorie Florentine»), написанная в 1521–1527 гг. и состоящая из восьми книг, была впервые издана в 1532 г., уже после смерти Макиавелли.

10 … Ему доводилось быть послом к венгерскому королю Владиславу, к папе Александру V u в Генуэзскую республику… — Владислав — имеется в виду неаполитанский король Владислав (Ладислав) I Дураццо (1377–1414; правил с 1386 г.), титулярный король Венгрии, сын Карла III Дураццо (1345–1386), короля Неаполя с 1382 гг. и Венгрии с 1385 г., на протяжении многих лет боровшийся за венгерский престол и не раз провозглашавшийся частью венгерских баронов королем Венгрии.

Александр V (в миру — Петр Филарг; ок. 1339–1410) — францисканский монах, уроженец Крита, избранный понтификом 26 июня 1409 г. на вселенском соборе в Пизе, который пытался преодолеть церковный раскол, принудив к отречению одновременно римского папу Григория XII (в миру — Анджело Коррер; ок. 1325–1417; правил в 1406–1415 гг.) и авиньонского антипапу Бенедикта XIII (в миру — Педро Мартинес де Луна; 1328–1423; правил с 1394 г.), но лишь усугубил его, поскольку те отказались сделать это, так что в итоге Западная церковь получила трех одновременно действовавших понтификов, и в ее истории Александр V считается антипапой; разместив свою резиденцию в Пизе, он спустя десять месяцев, 3 мая 1410 г., скоропостижно скончался в Болонье.

… Мудрость его вдвойне проявилась в войне против Филиппо Висконти, герцога Миланского… — Филиппо Мария Висконти (1392–1447) — герцог Милана с 1412 г., второй сын герцога Джан Галеаццо Висконти (см. примеч. к с. 9) и его второй жены (с 1380 г.) Катерины Висконти (1361–1404); отличался амбициозностью и патологической жестокостью и вел крайне агрессивную внешнюю политику; предпринятая им в 1423 г. попытка завладеть городом Форли в Романье привела к затяжной войне с Флоренцией; война эта, в которой на стороне флорентийцев выступала Венеция и которая велась с переменным успехом, продолжалась вплоть до подписания мира в апреле 1428 г. и потребовала огромных расходов, что породило очередные политические раздоры во Флоренции.

… он обрел в Пиккарде Буери жену, достойную его самого, и имел от нее двух сыновей: Лоренцо Старого и Козимо, прозванного Отцом отечества. — Пиккарда ди Буери (ок. 1368–1433) — знатная веронка, с 1386 г. жена Джованни деи Медичи, от которой у него было два сына:

Козимо Медичи Старый (1389–1464) — основатель могущества рода Медичи, политический деятель, купец и банкир, покровитель художников, поэтов и ученых, владелец самого крупного состояния в Европе, с помощью которого он сумел превратить Флорентийскую республику, по существу говоря, в монархию, не приняв при этом никаких титулов, не изменяя республиканских форм правления и не занимая никаких должностей, но с 1434 г. полностью и самовластно контролируя политику выборных органов власти;

Лоренцо Медичи Старый (1395–1440) — соратник своего старшего брата, банкир и дипломат, с 1435 г. глава римского представительства банка Медичи; родоначальник младшей ветви рода Медичи, из которой происходил великий герцог Тосканский Козимо I Медичи.

11 … Он умер в конце февраля 1428 года и был погребен в ризнице базилики Сан Лоренцо… — Базилика Сан Лоренцо (т. е. церковь святого Лаврентия) — древнейшая церковь во Флоренции, основанная в 390 г. и освященная в 393 г.; в первой пол. XV в. стала семейной церковью Медичи; находится в центре старой части города, к северо-западу от кафедрального собора; в 1420–1429 гг. по приглашению Джованни Медичи, отца Козимо Старого, ее начал коренным образом перестраивать Филиппо Брунеллески (см. примеч. ниже), успевший возвести ризницу и провести некоторые изменения в алтарной части; в 1429–1433 гг. приемный сын Брунеллески, Андреа Кавальканти ди Лаццаро, по прозванию Буджано (1412–1462), воздвиг в ней саркофаг Джованни Медичи; в 1434 г. перестройка базилики возобновилась; заканчивал ее в 1457–1461 гг. архитектор Антонио Манетти (1423–1497).

… призвал мессира Филиппо Брунеллески, которому тридцатью годами позднее предстояло обессмертить свое имя возведением купола кафедрального собора… — Брунеллески, Филиппо (1377–1446) — флорентийский скульптор и архитектор; особенно знаменит проектом и руководством строительства восьмигранного купола (диаметром 42 м) кафедрального собора Санта Мария дель Фьоре, которое велось в 1420–1436 гг.

… предуготовляет Тоскане покровителей искусств и властителей. — Тоскана — историческая область в Центральной Италии, главный город — Флоренция; с кон. X в. входила в состав Священной Римской империи (до этого была в составе владений Древнего Рима, Византии, империи Карла Великого); с 1569 г. — самостоятельное Великое герцогство Тосканское; в 1737 г. перешла под власть Габсбургов (с перерывом в 1801–1815 гг., когда она была под властью Франции); в 1861 г. вошла в единое Итальянское королевство.

… Его ствол, достославный в эпоху Республики, продолжит возвеличиваться вместе с Козимо, старшим из сыновей Джованни деи Медичи, и породит герцога Алессандро. — Алессандро Медичи (1510–1537) — правитель Флоренции с 1531 г., с 1532 г. герцог Флорентийской республики, последний представитель старшей ветви рода Медичи; отличался жестоким, деспотичным нравом; происхождение его неясно: рожденный некой Симонеттой да Коллевеккьо, темнокожей служанкой во дворце Медичи, он официально считался незаконным сыном юного Лоренцо II Медичи (1492–1519), герцога Урбинского, внука Лоренцо Великолепного, однако молва упорно считала его внебрачным отпрыском папы Климента VII (в миру — Джулио Медичи; 1478–1534; папа с 1523 г.), оказывавшего ему особое покровительство; был убит 6 января 1537 г.

… Его боковая ветвь отделится вместе с Лоренцо, младшим братом Козимо, и, достославная в эпоху единовластия, породит Козимо. — Козимо I Великий (1519–1574) — герцог Флорентийский с 1537 г., представитель младшей ветви рода Медичи, пришедшей к власти после убийства герцога Алессандро; сын кондотьера Джованни делле Банде Нере деи Медичи (1498–1526), правнука Лоренцо Старого, и Марии Сальвиати (1499–1543), внучки Лоренцо Великолепного; укрепил посредством террора свою власть и подчинил себе всю Тоскану; в 1564 г. передал бразды правления своему сыну Франческо I (1541–1587); в 1569 г. получил от папы титул великого герцога Тосканского.

… Брунеллески возводит церкви, Донателло ваяет скульптуры, Орканья высекает ажурные портики, Мазаччо расписывает капеллы… — Донателло (настоящее имя — Донато ди Никколо ди Бетто Барди; ок. 1386–1466) — флорентийский скульптор, активно развивавший в своем творчестве идеи объемной скульптуры.

Андреа Орканья (настоящее имя — Андреа ди Чоне; ок. 1308–1368) — архитектор, скульптор и художник флорентийской школы; один из строителей собора Санта Мария дель Фьоре. Мазаччо (настоящее имя — Томмазо ди Джованни ди Симоне Кассаи; 1401–1428) — известный флорентийский художник.

… Партия, по пути которой всегда следовали его предки и по пути которой намеревался идти он сам, была сформирована семейством Альберти и имела целью ограничить власть олигархии… — Альберти — одно из самых знатных семейств Флоренции, известное с XIII в.; подобно Медичи, занимались банкирским делом и соперничали с ними; по своим политическим взглядам были гвельфами и дважды, в 1260 и 1378 гг., изгонялись из Флоренции после того как верх в ней брали гибеллины.

Заметим, что, описывая эпизод с изгнанием Козимо Старого из Флоренции в 1433 г. и его триумфальным возвращением туда год спустя, Дюма заимствует материал из главы LXVI девятого тома капитального многотомного труда «История итальянских республик в средние века» («Histoire des républiques italiennes du moyen âge»; 1807–1818), автором которого был известный швейцарский экономист и историк Жан Шарль Леонар Симонд де Сисмонди (1773–1842).

… Всеми делами во Флоренции заправлял тогда Ринальдо дельи Альбицци. — Ринальдо дельи Альбицци (1370–1442) — флорентийский государственный деятель, лидер богатого купечества, глава старинного флорентийского рода, с 1417 г. занимавший первенствующее положение во Флоренции; добился изгнания в 1433 г. Козимо Медичи, но после его возвращения во Флоренцию в 1434 г. был изгнан, поселился в Неаполе, в 1437 г. организовал широкую антимедичейскую коалицию из изгнанников, папы, Миланского герцогства и начал войну против Флоренции, закончившуюся поражением коалиции, однако умер еще до окончания этой войны.

… Никколо да Уццано, в то время глава Республики, видел, что флорентийцы, напуганные бесчеловечным правлением чомпи и уставшие от зрелища падающих голов, становятся на сторону тех, кто пообещал им правление более спокойное… — Никколо да Уццано (1359–1431) — флорентийский политический деятель и дипломат, один из главных противников Медичи; гонфалоньер справедливости в 1421 г.; широко известен его бюст работы Донателло (1430), хранящийся в музее Барджелло.

… занимался исключительно тем, что достраивал капеллу Сан Лоренцо, возводил церковь доминиканской обители Сан Марко, сооружал монастырь в Сан Фредьяно и закладывал фундаменты великолепного Палаццо Риккарди. — Капелла Сан Лоренцо — имеется в виду базилика Сан Лоренцо (см. примеч. к с. И).

Монастырь Сан Марко во Флоренции, основанный в XIII в., в 1435 г. перешел от ордена бенедиктинцев к доминиканцам и в 1437–1444 гг. по заказу Козимо Старого был перестроен архитектором Микелоццо ди Бартоломео (1396–1472); служил центром доминиканского движения в ренессансной Флоренции; здание монастыря (с 1869 г. музей) находится в северо-восточной части города, на одноименной площади.

Доминиканцы — братья-проповедники, католический монашеский орден, основанный в 1215 г. святым Домиником (1170–1221) в Тулузе; приобрел большое значение после того как в 1232 г. Григорий IX (в миру — Уголино ди Конти; ок. 1170–1241; папа с 1227 г.) передал в их ведение инквизицию.

Сан Фредьяно — юго-западное предместье Флоренции, на левом берегу Арно; ок. 1450 г. в нем был основан кармелитский монастырь Санта Мария дельи Анджел и, который не дошел до наших дней, и на его месте теперь стоит сооруженная в барочном стиле в 1680–1689 гг. церковь Сан Фредьяно ин Честелло.

Палаццо Риккарди — имеется в виду дворец семейства Медичи, построенный в 1444–1460 гг. на улице Виа Ларга (соврем. Виа Кавур) архитектором Микелоццо ди Бартоломео; 28 марта 1659 г. дворец был куплен за сорок тысяч скудо у великого герцога Фердинандо II Медичи (1610–1670; правил с 1621 г.) главным мажордомом тосканского двора маркизом Габриелло Риккарди (1606–1670) и с тех пор стал называться Палаццо Риккарди; он находился в собственности семьи Риккарди до 1814 г., а затем был выкуплен великим герцогом Фердинандом III (1769–1824; правил в 1790–1801 и 1814–1824 гг.), происходившим из Габсбург-Лотарингского дома; в настоящее время там располагается Риккардианская библиотека.

… он покидал Флоренцию и удалялся в Муджелло, колыбель рода Медичи, где занимался строительством францисканского монастыря Боско, и изредка наезжал в город, чтобы приглядеть за строящимися часовнями послушников у отцов Святого Креста и в камальдульском монастыре Ангелов, а затем снова отправлялся поторопить работы на своих великолепных виллах Кареджи, Каффаджоло, Фьезоле и Треббио или основать в Иерусалиме больницу для неимущих паломников, а затем опять возвращался во Флоренцию, чтобы проведать свой прекрасный дворец на Виа Ларга. — Боско аи Фрати — древний монастырь в местности Муджелло (см. примеч, к с. 7), в селении Сан Пьеро а Сьеве, заложенный в 1212 г. святым Франциском (ок. 1181–1226), основателем нищенствующего ордена францисканцев, и в 1437–1452 гг. перестроенный по планам Микелоццо ди Бартоломео по заказу Козимо Старого.

Отцы Святого Креста — вероятно, имеются в виду монахи францисканского монастыря Санта Кроче во Флоренции.

Камальдульский монастырь Ангелов — скорее всего, имеется в виду упоминавшаяся выше обитель Санта Мария дельи Анджели, принадлежавшая камальдульскому ордену.

Камальдулы — монашеский католический орден, основанный в 1012 г. бенедиктинским монахом Ромуальдом (ок. 952-1027) и названный так по имени пустынной местности Камальдоли в Тоскане, где находился их главный монастырь; был признан Александром II (папа в 1061–1073 гг.) в 1072 г. и отличался чрезвычайно строгим, аскетическим уставом.

Кареджи — поместье к северу от Флоренции, принадлежавшее семье Медичи с 1417 г.; вилла там была построена в 1457 г. по заказу Козимо Старого архитектором Микелоццо ди Бартоломео; на этой вилле в 1492 г. умер Лоренцо Великолепный.

Каффаджоло — поместье Медичи близ Флоренции, в Муджелло, где в 1451 г. архитектор Микелоццо ди Бартоломео перестроил по поручению Козимо Старого прежнюю крепость в роскошную виллу. Фьезоле — древний этрусский город, ныне северный пригород Флоренции; вилла Медичи, построенная там в 1458–1461 г. по заказу Козимо Старого для его второго сына Джованни Медичи (1421–1463) архитектором Микелоццо ди Бартоломео, находилась в собственности этой семьи до 1671 г.

Треббио — замок близ селения Сан Пьеро а Сьеве, в 30 км к северу от Флоренции, перестроенный из древней лангобардской крепости в 1427–1430 гг. Микелоццо для Козимо Старого.

Виа Ларга («Широкая улица», с 1861 г. Виа Кавур) тянется от Палаццо Риккарди по направлению к северу, проходя по западной стороне площади Сан Марко.

… Именно так Козимо поступал в ходе войны с Луккой… — Лукка — город в Италии, в Тоскане, в 60 км к северо-западу от Флоренции, известный с древнейших времен; с нач. XII в. городская республика, враждовавшая с Пизой и Флоренцией; в 1799 г. был занят французами; с 1815 г. стал центром герцогства Лукка, присоединенного в 1847 г. к Тоскане; вместе с нею вошел в 1861 г. в объединенное Итальянское королевство.

Флоренция воевала с Луккой, на стороне которой стоял герцог Филиппо Мария Висконти, в 1431–1433 гг. Вследствие неудачи в этой военной кампании городским властям Флоренции пришлось увеличить налоги на движимое и недвижимое имущество; это вызвало недовольство горожан, в результате чего правящая верхушка была отстранена от власти, возглавлявшая правительство семья Альбицци изгнана из Флоренции, а Козимо осенью 1434 г. мирным путем взял бразды правления в свои руки.

…и потому Варки говорит о нем, что… он сумел стать главой и едва ли не государем республики, уже почти променявшей свободу на рабство. — Варки, Бенедетто (1503–1565) — итальянский писатель, историк и филолог, уроженец Флоренции; в 1530 г. был изгнан из нее как сторонник Филиппо Строцци и вернулся в родной город лишь в 1543 г. по настоянию Козимо I; автор многочисленных сочинений, из которых главное — «История Флоренции» («Storia fiorentina») в 16 книгах, охватывающая период 1527–1538 гг. и впервые опубликованная в 1721 г.; упомянутые слова содержатся в начале первой книги этого сочинения.

… основывает в Венеции библиотеку регулярных каноников Святого Георга… — Имеется в виду монастырь на островке Сан Джорджо ин Альга («Святой Георгий в водорослях») в Венецианской лагуне, принадлежавший конгрегации регулярных каноников Святого Георгия (Canonici Regolari di San Giorgio in Alga); основанный в 1404 г., он размещался в зданиях старинной бенедиктинской обители XI в., которые были коренным образом перестроены в 1443–1458 гг.; в 1717 г. монастырь был поврежден пожаром, а затем использовался в качестве политической тюрьмы; в настоящее время сохранились лишь его руины.

… и предоставляет ссуду в триста тысяч скудо Генриху IV, королю Англии… — Генрих IV Болингброк (1367–1413) — король Англии с 1399 г., сын Джона Гонта (1340–1399), герцога Ланкастерского, внук короля Эдуарда III (1312–1377; правил с 1327 г.); основатель Ланкастерской династии; занял престол в результате мятежа, поднятого им против Ричарда II (1367–1400; король в 1377–1399 гг.), своего двоюродного брата.

14… жеребьевка по выбору членов городского управления происходила каждые три месяца… — На самом деле, выборы проводились каждые два месяца.

… жребий стать гонфалоньером на сентябрь и октябрь 1433 года выпал Бернардо Гваданьи… — Бернардо ди Вьери Гваданьи (ок. 1367–1434) — флорентийский банкир и государственный деятель, противник Медичи, гонфалоньер справедливости в 1411 и 1433 гг., капитан Пизы в 1434 г.

15… он сорвал поход флорентийцев против Лукки, открыв замыслы Республики своему другу Франческо Сфорца. — Франческо Сфорца (1401–1450) — прославленный итальянский кондотьер, неоднократно переходивший с одной воюющей сторону на другую и в 1441 г. женившийся на Бьянке Марии Висконти (1425–1468), внебрачной дочери миланского герцога Филиппо Мария Висконти; когда после смерти герцога (13 августа 1447 г.), не оставившего наследника мужского пола, в Милане установилась республиканская форма правления и была образована т. н. Амброзианская республика, принял сделанное ему предложение стать главнокомандующим ее армией и в течение трех лет успешно завоевывал отложившиеся от Милана города, а после падения республики был по решению городского сената провозглашен герцогом Милана (25 марта 1450 г.), став родоначальником династии Сфорца, правившей Миланским герцогством вплоть до 1535 г.

… Козимо был приговорен к десяти годам изгнания в Савону… — Савона — город в Северной Италии, на берегу Генуэзского залива Лигурийского моря; центр одноименной провинции.

Однако Козимо Старому приговором было назначено удалиться не в Савону, а в Падую — город в 40 км к западу от Венеции, с 1405 г. входивший во владения Венецианской республики.

16… Никколо ди Кокко Донати был назначен на должность гонфалоньера на сентябрь и октябрь 1434 года… — Никколо ди Кокко Донати (Niccolô Соссо Donati; у Дюма ошибочно Corso Donati;? —?) — флорентийский государственный деятель, гонфалоньер справедливости в 1426 г. (с мая по июнь), в 1429 г. (с ноября по декабрь), в 1434 г. (с сентября по октябрь) и в 1438 г. (с января по февраль); возглавлявшееся им в 1434 г. правительство добилось возвращения Козимого Старого из изгнания.

17… Ринальдо дель Альбицци в сопровождении Никколо Барбадори и Ридольфо Перуцци отправился с оружием в руках на площадь Сант Аполлинаре… — Никколо Барбадори (?-?) — флорентийский политик и видный дипломат, сподвижник Ринальдо дельи Альбицци, приговоренный в 1434 г., после возвращения Козимо Старого из ссылки, к десятилетнему изгнанию и лишению гражданских прав. Ридольфо ди Бонифацио Перуцци (?-1435) — флорентийский государственный деятель и дипломат, сподвижник Ринальдо дельи Альбицци, гонфалоньер справедливости в 1414 и 1432 гг.

Сант Аполлинаре (Sant Apollinare; у Дюма ошибочно San Palinari) — имеется в виду площадь перед старинной церковью святого Аполлинария, находившейся на месте нынешней площади Пьяцца Сан Фиренце, рядом с Палаццо ди Барджелло.

18… Три представителя этого семейства, Мазо дельи Альбицци, Никколо да Унцано и Ринальдо дельи Альбицци, на протяжении пятидесяти трех лет, сменяя друг друга, удерживали в своих руках власть… — Мазо (Томмазо) дельи Альбицци (1347–1417) — флорентийский государственный деятель и дипломат, с 1382 г. и до конца жизни глава олигархической партии, фактически управлявшей Флорентийской республикой; гонфалоньер справедливости в сентябре — октябре 1393 г.; использовал власть, которой был наделен, для изгнания из города своих личных врагов, в том числе представителей могущественной семьи Альберти; отец Ринальдо дельи Альбицци.

… вдребезги разбивались замыслы Джан Галеаццо, правителя Милана, посягательства Владислава, короля Неаполитанского, и происки Филиппо Мария Висконти. — О Джан Галеаццо Висконти, правителе Милана, см. примеч. к с. 9.

О Владиславе, короле Неаполитанском, см. примеч. к с. 10. Филиппо Мария Висконти — см. примеч. к с. 10.

… Как некогда Помпей и Катон, они исчезли с исторической сцены, сметенные волной народной ярости… — Помпей — Гней Помпей Великий (106-48 до н. э.), древнеримский полководец и политический деятель; консул 70 г. до н. э.; в 66–64 гг. до н. э. одержал победу над понтийским царем Митридатом VI Евпатором; в 60 г. до н. э. заключил политический союз с Марком Лицинием Крассом и Юлием Цезарем, известный как триумвират и сосредоточивший в своих руках полную власть над Римом; в 55 г. до н. э. снова стал консулом, после чего получил в управление Испанию, но командовал своими легионами через заместителей, оставаясь в Италии; после смерти своей жены Юлии Цезарис (54 г. до н. э.) и гибели Красса (53 г. до н. э.) вступил в открытую вражду с Цезарем; в 52 г. до н. э., в связи с волнениями в Риме, вызванными убийством Клодия, был назначен единоличным консулом и успел провести законы, ущемлявшие интересы Цезаря; в начале января 49 г. до н. э. стал верховным главнокомандующим над войсками партии сената и, когда Цезарь, объявленный сенатом врагом государства, начал гражданскую войну, безуспешно пытался противодействовать его войскам, вторгшимся в Италию; в марте 49 г. до н. э. бежал в Грецию и 9 августа 48 г. до н. э. потерпел от Цезаря сокрушительное поражение в битве при Фарсале, после чего бежал в Египет и был там предательски убит.

Катон — здесь: Марк Порций Катон Младший (или Утический; ок. 96–46 до н. э.), древнеримский политический деятель, народный трибун 62 г. до н. э., претор 54 г. до н. э.; лидер большинства в сенате, убежденный республиканец, противник Юлия Цезаря, прославившийся своей прямотой и честностью; после поражения в битве при Тапсе (46 г. до н. э.) покончил с собой в городе Утика в Северной Африке (поэтому Катона и стали называть Утическим, чтобы отличать от Марка Порция Катона Старшего, его деда, знаменитого римского консервативного политического деятеля), вонзив себе в живот меч.

… Флоренция, прежде всегда принадлежавшая самой себе, стала превращаться в собственность одного семейства, которое, трижды изгнанное, трижды возвращалось обратно, принося с собой сначала золотые оковы, затем — серебряные, а под конец — железные. — Под тремя изгнаниями и возвращениями Медичи имеются в виду: изгнание Козимо Старого в 1433 г. и его возвращение в 1434 г.; восстание Джироламо Савонаролы, приведшее к свержению Пьеро II Медичи (1472–1503) и установлению республиканского правления (1494), а затем возвращение Медичи в 1512 г.; победа антимедичейских сил в 1527 г. и окончательное утверждение власти Медичи в 1530 г.

… Антонио, сын того самого Бернардо Гваданьи, который за тысячу флоринов спас Козимо, был обезглавлен… — Антонио Гваданьи (1405–1436) — младший сын Бернардо Гваданьи (см. примеч. к с. 14), после возвращения Козимо Старого из ссылки приговоренный к изгнанию; в 1436 г. был объявлен мятежником, арестован в Фермо, привезен во Флоренцию и казнен 4 сентября того же года.

… Козимо Барбадори и Дзаноби деи Бельфрателли были арестованы в Венеции… — Козимо Барбадори — сын Никколо Барбадори (см. примеч. к с. 17), выданный венецианцами и казненный в 1436 г. как мятежник. Его наряду с Дзаноби деи Бельфрателли, сведений о котором найти не удалось, упоминает Макиавелли («История Флоренции», V, 4).

… Константинополь пал словно нарочно для того, чтобы дать ему возможность собрать в Палаццо Риккарди греческих ученых, которые бежали от Мехмеда II, унеся с собой наследие Гомера, Еврипида и Платона… — 29 мая 1453 г., после 53-дневной осады, армия турецкого султана Мехмеда II захватила последний обломок Римской империи, ее вторую столицу — Константинополь, и множество греков, чаще всего людей состоятельных и образованных, хлынули в Италию, находя покровительство у итальянских государей. Большое число рукописей грекоязычных античных авторов оказалось в Италии, и это дало новый импульс итальянскому Возрождению, до того базировавшемуся на изучении римской, латиноязычной словесности; некоторые исследователи полагают, что приток греческих ученых в Италию в основном и обусловил Ренессанс.

Мехмед II Фатих («Завоеватель»; 1432–1481) — турецкий султан с 1451 г., значительно расширивший турецкие владения в Европе.

Гомер — легендарный странствующий слепой поэт Древней Греции; согласно античным источникам, жил в период XII–VII вв. до н. э.; считается автором эпических поэм «Илиада», повествующей о событиях Троянской войны, и «Одиссея», рассказывающей о приключениях мифического героя по имени Одиссей во время его возвращения на родину по окончании этой войны.

Еврипид (ок. 480–406 до н. э.) — знаменитый древнегреческий драматург; написал более девяноста трагедий (из них большая часть составляют тетралогии), но до нас дошли лишь семнадцать; пользовался чрезвычайно большой известностью; писал на сюжеты мифологии, но приспосабливал их содержание к злободневным событиям, проявляя при этом большой интерес к внутреннему миру человека.

Платон (ок. 427-ок. 347 до н. э.) — величайший древнегреческий философ; уроженец Афин, ученик Сократа; развивал диалектику; создал стройное и глубокое идеалистическое философское учение, охватывающее чрезвычайно широкий круг теоретико-познавательных и общественных проблем (разработал учение об идеях и наметил схему основных ступеней бытия; создал утопическое учение об идеальном государстве; занимался вопросами образования, воспитания и т. п.); оказал огромное влияние на последующее развитие мировой философии.

… Из двух сыновей, которых родила ему Контессина деи Барди, его жена, пережил отца лишь один. — Контессина деи Барди — Лотта деи Барди (1390–1473) по прозванию Контессина («Графиня»), флорентийская аристократка из дома Барди, дочь Алессандро ди Соццо деи Барди, графа ди Вернио, и Эмилии Панноккьески; с 1414 г. жена Козимо ди Джованни деи Медичи, брачный союз с которой усилил его влияние во Флоренции; двумя их сыновьями были:

Пьеро I ди Козимо деи Медичи (1416–1469) — правитель Флоренции с 1464 г., пятилетнее правление которого прошло среди гражданских раздоров и заговоров, отец Лоренцо Великолепного; Джованни ди Козимо деи Медичи (1421–1463) — флорентийский банкир и меценат, коллекционер предметов искусства и музыкальных инструментов; умер 23 сентября 1463 г., за год до смерти своего отца.

… заняв место между Козимо, Отцом отечества, и Лоренцо Великолепным, удостоился всего лишь прозвища Пьеро Подагрик. — Пьеро I Медичи, который страдал многими недугами, в том числе и подагрой, в средние века считавшейся болезнью богачей, получил в народе прозвище «Подагрик» (ит. Il Gottoso).

… От своей жены, Лукреции Торнабуони, он имел двух сыновей… — Лукреция Торнабуони (1427–1482) — дочь Франческо Торнабуони (? — ок. 1436), флорентийского купца и дипломата; с 1444 г. супруга Пьеро I Медичи, родившая мужу двух дочерей и двух сыновей; поэтесса, автор нескольких поэм на библейские темы.

… одного из этих двух сыновей, в ту пору совсем юношей, звали Лоренцо, а другого — Джулиано. — Лоренцо Медичи, по прозванию Великолепный (1449–1492) — сын Пьеро I Медичи, с 1469 г. правитель Флоренции, при котором она стала одним из самых влиятельных городов-государств Италии, центром культуры Возрождения; покровительствовал наукам и искусствам и сам был видным поэтом.

Джулиано Медичи (1453–1478) — младший брат и соправитель Лоренцо Великолепного; отец Джулио Медичи, будущего папы Климента VII; был убит 26 апреля 1478 г. в результате заговора Пацци.

… единственным знаком отличия, полученным Пьеро от других европейских государств, явилась жалованная грамота Людовика XI, который дозволил ему присоединить три геральдические лилии Франции к одному из шаров, составлявших его герб. — Людовик XI (1423–1483) — король Франции с 1461 г.; старший сын Карла VII (1403–1461; король с 1422 г.) и его жены с 1422 г. Марии Анжуйской (1404–1463); деспотичный, коварный и умелый политик, заложивший основы абсолютной монархии и сделавший Францию экономически сильной и могущественной державой; стремясь к централизации государства и укреплению короны, не брезговал в борьбе с противниками, в основном крупными феодалами, ни обманом, ни террором, ни подкупом, ни клятвопреступлением.

В мае 1465 г., в награду за услуги, оказанные родом Медичи французской монархии, Людовик XI пожаловал Пьеро I Медичи право заменить один из червленых шаров в его семейном гербе лазоревым шаром, обремененным тремя золотыми геральдическими лилиями Франции.

… В течение этого отрезка времени, который следует отнести к годам от 1464-го до 1470-го, людьми, управлявшими Флоренцией, были Андреа деи Пацци, Томмазо Содерини, Mammeo Пальмьери и Луиджи Гвиччардини. — Заметим, что, описывая далее жизнь Лоренцо Великолепного и излагая подробности направленного против него заговора Пацци, Дюма заимствует материал из главы LXXXIII одиннадцатого тома упоминавшегося выше труда Сисмонди «История средневековых итальянских республик».

Андреа деи Пацци — неясно, кого здесь, вслед за Сисмонди, имеет в виду Дюма.

Маттео Пальмьери (1406–1475) — флорентийский гуманист и государственный деятель, преданный сторонник Медичи, гонфалоньер справедливости в сентябре — октябре 1453 г.

Томмазо Содерини (1403–1485) — флорентийский государственный деятель и дипломат, сторонник Медичи, ближайший сподвижник Лоренцо Великолепного, гонфалоньер справедливости в июле-августе 1454 г., июле-августе 1460 г. и ноябре-декабре 1479 г.

Луиджи Гвиччардини (1407–1487) — флорентийский государственный деятель и дипломат, гонфалоньер справедливости в 1453 и 1457 гг.

20… весной 1471 года разнеслась весть, что Галеаццо Сфорца, герцог Милана, готовится во исполнение обета совершить вместе со своей супругой Боной Савойской поездку во Флоренцию. — Галеаццо Мария Сфорца (1444–1476) — миланский герцог с 1466 г., сын Франческо Сфорца и Бьянки Марии Висконти, покровитель изящных искусств, но в то же время кровожадный тиран.

Бона Савойская (1449–1503) — дочь савойского герцога Людовика I Великодушного (1413–1465; правил с 1440 г.) и его жены с 1433 г. Анны де Лузиньян (1418–1462), с 1468 г. супруга герцога Галеаццо Мария Сфорца, родившая мужу четырех детей.

21… могущество человека, которому пятью годами позднее предстояло самым жалким образом пасть от рук убийц в миланской церкви Сант Амброджо. — Герцог Галеаццо Мария Сфорца был убит группой заговорщиков 26 декабря 1476 г., на второй день после Рождества, в миланской базилике Санто Стефано Маджоре, построенной в 1075 г. вблизи Виа Ларга и претерпевшей затем целый ряд архитектурных изменений.

Сайт Амброджо — миланская базилика, построенная в 1080–1128 гг. и посвященная святому Амвросию Медиоланскому (ок. 340–397).

… Это были такие знаменитости, как Полициано, Эрмолао, Халкондил, Ласкарис, Андреа Мантенья, Перуджино, Браманте и Леонардо да Винчи. — Полициано, Анджело (настоящее имя — Анджело дельи Амброджини; 1454–1494) — итальянский гуманист, знаток латыни, поэт и писатель, близкий к семейству Медичи; воспитатель сыновей Лоренцо Великолепного; автор любовной лирики, «Записок о заговоре Пацци» и очерков о поэтах античности.

Барбаро, Эрмолао (1454–1493) — итальянский гуманист, ученый и дипломат; представитель знатной венецианской семьи; профессор Падуанского университета, переводчик античных авторов; патриарх Аквилеи (1491–1493); состоял в дружеских отношениях с Лоренцо Медичи; умер от чумы, в возрасте тридцати девяти лет.

Халкондил, Димитрий (1423–1511) — итальянский гуманист, эллинист и грамматик, преподававший в Падуе, Флоренции и Милане и внесший огромный вклад в распространение на западе Европы знаний о древнегреческой литературе; первый издатель Гомера (1488); по происхождению грек, уроженец Афин, в 1449 г. эмигрировавший в Италию.

Ласкарис — здесь: Ианос Ласкарис (ок. 1445–1535), греческий ученый, преподававший во Флоренции древнегреческую философию и литературу и возглавлявший библиотеку Медичи.

Мантенья, Андреа (ок. 1431–1506) — итальянский художник эпохи Возрождения, уроженец селения Изола ди Картура близ Падуи, представитель Падуанской школы живописи.

Перуджино, Пьетро (настоящее имя — Пьетро ди Кристофоро Ваннуччи (ок. 1448–1523) — итальянский художник эпохи Возрождения, уроженец селения Читта делла Пьеве близ Перуджи, представитель Умбрийской школы; учитель Рафаэля.

Браманте, Донато (настоящее имя — Донато ди Паскуччо д’Антонио; 1444–1514) — крупнейший итальянский архитектор эпохи Возрождения; в 1506–1514 гг. руководил строительством собора святого Петра.

Леонардо да Винчи (1452–1519) — великий итальянский живописец, скульптор, архитектор и ученый; незаконнорожденный сын нотариуса Пьеро да Винчи и крестьянки; родился на ферме близ деревни Анкьяно, в 3 км к северу от городка Винчи, расположенного в 27 км к западу от Флоренции.

22… Речь идет о семье Пацци. — Пацци — знатный флорентийский род, соперничавший с Медичи и получивший историческую известность вследствие устроенного им в 1478 г. заговора против Лоренцо и Джулиано Медичи.

… В 1291 году… народ издал указ под названием «Ordinamenti della Giustizia»… — «Ordinamenti della Giustizia» (ит. «Установления справедливости»), упоминавшиеся выше (см. примеч. к с. 8), были приняты 15 января 1293 г.

23… Пятью годами позднее Андреа деи Пацци, глава семейства, уже заседал в Синьории… — Андреа ди Гульельмо деи Пацци (1372–1445) — флорентийский купец, банкир, дипломат и государственный деятель.

… У Андреа деи Пацци было три сына; один из них женился на внучке Козимо, став зятем Лоренцо и Джулиано. — У Андреа деи Пацци и его жены с 1409 г. Катерины Сальвиати было четыре сына:

Антонио деи Пацци (ок. 1410 — ок. 1458),

Гульельмо деи Пацци (ок. 1414-?),

Пьеро деи Пацци (ок. 1416-ок. 1464),

Якопо деи Пацци (ок. 1423–1478), ставший главой рода Пацци после смерти своих братьев; гонфалоньер справедливости в 1469 г.; участник знаменитого заговора против Медичи, убитый после его провала.

На Бьянке деи Медичи (1445–1488), внучке Козимо Старого и старшей сестре Лоренцо Великолепного, женился Гульельмо деи Пацци (1437–1516) — внук Андреа, старший сын Антонио, гонфалоньер справедливости в 1513 г.

… Джованни деи Пацци, деверь его сестры, был женат на одной из самых богатых флорентийских наследниц, дочери Джованни Борромеи… — Джованни деи Пацци (1439–1481) — родной брат Гульельмо деи Пацци, второй сын Антонио деи Пацци, деверь Бьянки деи Медичи, женившийся на Беатриче, дочери богатого флорентийского купца Джованни Борромео ди Сан Миньято.

… Подобное злоупотребление властью настолько оскорбило Франческо Пацци, младшего брата Джованни, что он добровольно покинул пределы отечества и уехал в Рим… — Франческо деи Пацци (1444–1478) — племянник Якопо деи Пацци, третий сын Антонио деи Пацци, фаворит папы Сикста IV, папский казначей; участник заговора Пацци, повешенный в день его провала.

… Там он сделался банкиром папы Сикста IV и Джироламо Риарио, его сына, в те времена двух самых ярых во всей Италии врагов Медичи. — Сикст IV (в миру — Франческо делла Ровере; 1414–1484) — римский папа с 1471 г., неустанно радевший об интересах собственной семьи, но при этом покровительствовавший наукам и искусствам (по его имени получила название Сикстинская капелла в Ватикане); всячески содействовал заговору Пацци, ибо Флоренция, Венеция и Миланское герцогство образовали союз, направленный против Папского государства и Неаполитанского королевства.

Джироламо Риарио (1443–1488) — племянник (или сын) папы Сикста IV, брат кардинала Пьетро Риарио (1445–1474), ставший сеньором Имолы после женитьбы в 1473 г. на десятилетней Катерине Сфорца (ок. 1463–1509), внебрачной дочери миланского герцога Галеаццо Мария Сфорца, а в 1480 г. получивший во владение город Форли; главнокомандующий папской армией; намереваясь завладеть Флоренцией, стал вдохновителем и организатором заговора против Медичи, а спустя десять лет, 14 апреля 1488 г., был сам убит заговорщиками.

… Одним из первых к ним примкнул Франческо Сальвиати, архиепископ Пизанский… — Франческо Сальвиати (1443–1478) — итальянский прелат, кузен Якопо деи Пацци, родственник папы Сикста IV, который назначил его после смерти Филиппо деи Медичи (1426–1474), архиепископа Пизанского с 1461 г., на освободившуюся должность, что встретило противодействие со стороны флорентийской Синьории; участник заговора Пацци, повешенный в день его провала.

… Затем к заговору присоединились: Карло да Монтоне, сын знаменитого кондотьера Браччо, — незадолго перед тем Медичи помешали ему захватить Сиену… — Карло да Монтоне (Карло Фортебраччи; 1421–1479) — известный итальянский кондотьер, сын Браччо да Монтоне; умер 17 июня 1479 г. в Кортоне.

Браччо — Андреа Фортебраччи, по прозванию Браччо да Монтоне (1368–1424), знаменитый итальянский кондотьер, сеньор Перуджи с 1416 г.

Сиена — город в Тоскане, административный центр одноименной провинции, находящийся в 50 км к югу от Флоренции; был основан римлянами в 1 в. до н. э.; в 1147 г. провозгласил себя свободной коммуной; в XIII в. стал крупным ремесленным и финансовым центром; с 1555 г. в. входил в состав Великого герцогства Тосканского.

… Джованни Баттиста да Монтесекко, начальник сбиров на службе у папы… — Джованни Баттиста да Монтесекко (ок. 1450–1478) — итальянский кондотьер, состоявший на службе у Папского государства; командир стражи Папского дворца, прибывший во Флоренцию с тридцатью конными арбалетчиками и пятьюдесятью пехотинцами, которые составляли почетный эскорт кардинала Рафаэлле Риарио; был обезглавлен 4 мая 1478 г. в Палаццо дель Барджелло.

… старый Якопо деи Пацци, бывший прежде гонфалоньером… — То есть Якопо ди Андреа деи Пацци, гонфалоньер 1469 г.

… еще двое Сальвиати — кузен и брат архиепископа… — Известно, что того и другого звали Якопо Сальвиати; оба были повешены одновременно с архиепископом.

… Наполеоне Франчези и Бернардо Бандини, друзья молодых Пацци, делившие с ними их удовольствия… — Биографических сведений о Наполеоне Франчези, входившем в окружение Гульельмо деи Пацци, участнике заговора, найти не удалось.

Бернардо Бандино деи Барончелли (1420–1479) — флорентийский купец, один из самых деятельных участников заговора Пацци, сумевший бежать после его провала; выданный Флоренции турецким султаном, был повешен 29 декабря 1479 г.

… и, наконец, Стефано Баньони, священник и учитель латинского языка, дававший уроки побочной дочери Якопо деи Пацци, и Антонио Маффеи, священник из Вольтерры и апостолический скриптор. — Стефано да Баньони (1418–1478) — священник из Монтемурло (городок в 25 км к северо-западу от Флоренции); участник заговора Пацци, казненный 3 мая 1478 г.

Внебрачная узаконенная дочь Якопо деи Пацци, Катерина деи Пацци (1463–1490), в 1480 г. стала монахиней францисканского монастыря Монтичелли во Флоренции и в середине XVIII в. была причислена к лику блаженных.

Антонио Маффеи (1450–1478) — уроженец Вольтерры (город в Тоскане, в 50 км к юго-западу от Флоренции), сын правоведа, профессора Римского университета Герардо деи Маффеи (1408–1466), унаследовавший от отца должность секретаря папской канцелярии; старший брат известного гуманиста, историка и богослова Рафаэлле деи Маффеи (1451–1522), и церковного деятеля, человека высокой культуры Марио деи Маффеи (1463–1537), папского нунция во Франции, епископа Аквино (1516); участник заговора Пацци, после его провалапойманный, искалеченный и казненный 3 мая 1478 г.

… Только один из Пацци, Ренато, племянник Якопо и сын Пьеро, наотрез отказался примкнуть к заговору… — Ренато деи Пацци (1442–1478) — младший сын Пьеро деи Пацци, казненный после провала заговора.

25… он возвел в кардинальское достоинство племянника графа Джироламо, Раффаэле Риарио, которому едва сравнялось восемнадцать лет и который в то время заканчивал обучение в Пизе. — Рафаэлле Риарио (1460–1521) — итальянский прелат, сын Виоланты Риарио, сестры Джироламо Риарио, и Антонио Сансони, именовавшийся по фамилии матери; родившийся 3 мая 1460 г., в семнадцатилетнем возрасте, 10 декабря 1477 г., был возведен в кардинальский сан и вскоре оказался вовлечен в заговор Пацци; впоследствии был епископом и архиепископом многих епархий; был известен как любитель искусств и меценат (именно он в 1496 г. пригласил молодого Микеланджело в Рим). В университете Пизы юный Рафаэлле Риарио изучал каноническое право.

26… как простодушно выразился Антонио Галли, «будучи священниками, не испытывали столь сильного благоговения перед святыми местами». — Антонио Галло (?-?) — генуэзский хронист, секретарь генуэзского банка Сан Джорджо, автор сочинения «Записки о генуэзских делах и плавании Колумба» («Commentarii de rebus Genuensium et de navigatione Columbi»), датируемого 1499 г.

… он явился во дворец с Якопо Браччолини и тремя десятками других заговорщиков. — Якопо ди Поджо Браччолини (1442–1478) — флорентийский латинист и переводчик, один из многочисленных сыновей Джанфранческо Поджо Браччолини (1380–1459), видного флорентийского гуманиста; участник заговора Пацци, казненный в день его провала.

… оставив за собой право лично арестовать, когда придет момент, гонфалоньера Чезаре Петруччи. — Чезаре Петруччи (?-?) — гонфалоньер справедливости во Флоренции в марте-апреле 1478 г., активный участник подавления заговора Пацци.

27… Андреа и Лоренцо Кавальканти обнажили шпаги и ринулись к нему… — Биографических сведений об этих персонажах, оруженосцах Лоренцо Великолепного, найти не удалось.

28… путь ему преградил Франческо Нори. — Франческо Нори (1430–1478) — флорентийский банкир, руководитель главной конторы банка Медичи; преданнейший друг семейства Медичи, 26 апреля 1478 г. пожертвовавший ради спасения Лоренцо Великолепного своей жизнью; его мраморная гробница, созданная скульптором Антонио Росселино (1427–1479), находится во флорентийской церкви Санта Кроче.

… Антонио Ридольфи, один из самых преданных друзей Лоренцо, стал высасывать кровь из раны у него на шее… — Возможно, имеется в виду Антонио Ридольфи (1409–1486) — флорентийский государственный деятель и дипломат, преданный сторонник Медичи, гонфалоньер справедливости в 1463, 1473 и 1483 гг.

… Джисмондо делла Стуфа поднялся по лестнице, ведущей к органу… — Джисмондо делла Стуфа (Gismondo; у Дюма, вслед за Симондом де Сисмонди, ошибочно Sismondi) — Джисмондо (Сиджисмондо) ди Анджело делла Стуфа (1452–1490), флорентийский политический деятель, подеста в Пизе в 1475 г., гонфалоньер справедливости в 1476 г., друг Полициано и Марсилио Фичино. Заметим, что ошибки Дюма, допущенные им в очерке «Медичи», обстоятельно разобраны в брошюре «А1 Signore Ignazio Valletta а Parigi sopra quanto ha scritto il sig. cav. Alessandro Dumas intorno alia famiglia de’Medici ad illustrazione dell’I. e R. Galeria di Firenze lettera Giuseppe Aiazzi», изданной во Флоренции в 1842 г. и адресованной поэту Стефано Игнацио Валлетта; ее автором был флорентийский священник Джузеппе Аяцци (?-1869).

29… целым и невредимым доставили в его дворец на Виа Ларга. — То есть в Палаццо Медичи-Риккарди.

… Этим гонфалоньером… был Чезаре Петруччи, тот самый, кто, будучи восемью годами ранее подеста в Прато, был врасплох захвачен в ходе похожего заговора, устроенного Андреа Нарди… — 6 апреля 1470 г. Бернардо Нарди, сын Андреа Нарди, флорентийского гонфалоньера в 1446 г., изгнанного из Флоренции в 1466 г., попытался поднять мятеж в Прато (город в 20 км к северо-западу от Флоренции), а затем двинуться на Флоренцию и освободить ее от власти Медичи. Ему удалось захватить цитадель Прато и арестовать подеста Чезаре Петруччи, ставленника Флоренции, но ни городские власти, ни горожане не поддержали мятежника. Чтобы напугать их, он чуть было не повесил Чезаре Петруччи, уже стоявшего с петлей на шее, но в последнюю минуту изменил свое решение. Вскоре после этого мятеж был подавлен, а заговорщики схвачены или убиты.

30… на улице, ведущей к собору, показалась группа сторонников Медичи, которые приближались, выкрикивая свой обычный клич: «Pallet Pallet» — Символом семейства Медичи были безанты — геральдические шары (ит. palle), похожие на аптекарские склянки и напоминавшие о ремесле основателей рода (ит. medici — «медики»); с 1465 г. в гербе Медичи было пять красных шаров и один синий с французскими геральдическими лилиями. Криком «Шары! Шары!» приверженцы Медичи заявляли о своей поддержке властителей Флоренции.

… добрался до городских ворот, а оттуда двинулся по дороге на Романью. — Романья — историческая область в Центральной Италии, охватывающая современные провинции Болонья, Феррара, Форли и Равенна; главный город — Равенна; до 1860 гг. (с перерывом во время французского владычества в 1797–1814 гг.) находилась в папских владениях; в 1860 г. вошла в новое Итальянское королевство; ныне составляет часть административной области Эмилия Романья.

31… были повешены — одни на Рингьере, другие — под окнами дворца. — Рингьера — каменный помост перед главным входом во дворец Синьории; с него в особо важных обстоятельствах обращались к народу городские власти.

… приволокли в Палаццо Веккьо. — Палаццо Веккьо («Старый дворец») — здание на правом берегу реки Арно, на площади Синьории, построенное в 1299–1314 гг. по планам архитектора Арнольфо ди Камбио (ок. 1245-ок. 1302); первоначально резиденция Синьории, в 1540–1565 гг. резиденция Козимо I, позднее — городского совета.

… долго волочили его по улицам и сточным канавам Флоренции, а затем бросили в воды Арно. — Арно — река в Средней Италии, на которой стоит Флоренция; берет начало в Апеннинах, впадает в Средиземное море близ Ливорно; длина ее 241 км.

… чернь везде одинакова, независимо от того, мстит она за поруганную свободу или за оскорбленных королей, вышвыривает в окно Паоло Фарнезе или пожирает сердце маршала д’Анкра. — Паоло Фарнезе — вероятно, имеется в виду Пьер Луиджи Фарнезе (1503–1547), внебрачный сын папы Павла III (в миру — Алессандро Фарнезе; 1468–1549; папа с 1534 г.), назначившего его в 1537 г. главнокомандующим папских войск, а в 1545 г. пожаловавшего ему в наследственное владение герцогство Пармы и Пьяченцы, которое было специально для него создано из части Миланского герцогства; деспотическое правление герцога Пармского привело к заговору местного дворянства, в результате которого он был заколот 10 сентября 1547 г. в цитадели Пьяченцы, а затем на глазах у черни, вопившей «Свобода!», выброшен из окна цитадели в окружавший ее ров. Через день после этого территорию герцогства заняли имперские войска.

Маршал д’Анкр — Кончино Кончини, маркиз д’Анкр (ок. 1575–1617), итальянский авантюрист, граф делла Пенна, сын секретаря великого герцога Тосканского; фаворит французской королевы Марии Медичи (1575–1642), второй жены Генриха IV; прибыл во Францию в ее свите и в течение семи лет, последовавших за гибелью Генриха IV (14 мая 1610 г.), оставался самым влиятельным человеком во Франции; маршал Франции (1613); 24 апреля 1617 г. был убит в Лувре с ведома юного короля Людовика XIII (1601–1643), питавшего к нему враждебные чувства; тело убитого было повешено за ноги на Новом мосту, а затем разорвано на части и сожжено чернью.

… Ребенок этот станет впоследствии папой Климентом VII. — Климент VII (в миру — Джулио Медичи; 1478–1534) — римский папа с 1523 г., внебрачный сын Джулиано Медичи, убитого 26 апреля 1478 г. во время заговора Пацци, и его любовницы Фьоретты Горини (?–1478), родившей ребенка спустя месяц и умершей вскоре после родов; стал архиепископом Флорентийским и кардиналом в 1513 г., после того как Лев X (в миру — Джованни Медичи; 1475–1521; папа с 1513 г.), его двоюродный брат, сын Лоренцо Великолепного, занял святой престол.

… под одним из окон Барджелло раскачивается тело повешенного. — Палаццо дель Барджелло — первый общественный дворец Флоренции, построенный в 1255 г. архитектором Лапо Тедеско (? — ок. 1280) как резиденция капитана народа (городского головы); в 1574 г. стал резиденцией начальника городской стражи (барджелло), местопребыванием суда и заодно тюрьмой, получив данное название; с 1865 г. в нем располагается Национальный музей; расположен недалеко от Палаццо Веккьо.

… То был труп Бернардо Бандини, который укрылся в Константинополе и которого султан Мехмед II выдал Лоренцо… — Бернардо Бандини был повешен 29 декабря 1479 г.

… мир, подписанный им 5 марта 1480 года с королем Фердинандом Неаполитанским, ознаменовал вершину его могущества… — Фердинанд I (1423–1494) — король Неаполя с 1458 г., внебрачный сын Альфонса V (1396–1458), короля Арагона, Сицилии и Сардинии с 1416 г. и Неаполя с 1442 г., получивший престол по завещанию отца; в 1478 г., когда провалившийся заговор Пацци и его подавление привели к открытой войне между папой Сикстом IV и Флорентийской республикой, выступил союзником папы и его войска, которыми командовал наследный принц Альфонс (1448–1495), будущий король Альфонс II (в 1494–1495 гг.), нанесли флорентийцам ряд серьезных поражений, что вынудило Лоренцо Великолепного лично явиться в декабре 1479 г. в Неаполь и подписать там в марте следующего года мир с Неаполитанским королевством, направленный на предотвращение экспансии Папского государства.

…он предоставил к тому же тысячу флоринов на приданое девушкам из Апулии и Калабрии, вышедшим замуж во время его пребывания в Неаполе. — Апулия — административная и историческая область на юго-востоке Италии, омываемая водами Адриатического и Ионического морей; в описываемое время входила в состав Неаполитанского королевства.

Калабрия — гористая область на юге Италии, южная часть Апеннинского полуострова, омываемая Тирренским и Ионическим морями; в 1860 г. вместе с Королевством обеих Сицилий, которому она в то время принадлежала, вошла в состав объединенной Италии.

… После смерти Сикста IV, его смертельного врага, новый папа, Иннокентий VIII, поспешил объявить себя другом семейства Медичи, женив своего собственного сына, Франческетто Чибо, на Маддалене, дочери Лоренцо… — Иннокентий VIII (в миру — Джованни Баттиста Чибо; 1432–1492) — римский папа с 1484 г., главной задачей политики которого было изыскивание денег для своего многочисленного незаконного потомства.

Франческетто Чибо — Франческо Чибо (ок. 1449–1519), внебрачный сын Иннокентия VIII, прозванный Франческетто из-за своего малого роста; губернатор Рима, главнокомандующий папскими войсками; с 20 января 1488 г. супруг Маддалены Медичи (1473–1528), дочери Лоренцо Великолепного, родившей мужу восемь детей, из которых до совершеннолетия дожили шестеро.

… Лоренцо смог целиком и полностью отдаться своей склонности к наукам и искусствам и собрать вокруг себя таких людей, как Полициано, Пико делла Мирандола, Марулло, Пульчи, Ландино, Скала, Фичино, Андреа Мантенья, Перуджино, Леонардо да Винчи, Сангалло, Браманте, Гирландайо и молодой Микеланджело. — Полициано — см. примеч. к с. 21.

Пико делла Мирандола, Джованни (1463–1494) — итальянский мыслитель эпохи Возрождения, писатель-гуманист, с 1488 г. живший и творивший во Флоренции; автор знаменитой «Речи о достоинстве человека», ставшей манифестом Ренессанса.

Марулло (Marullo; у Дюма ошибочно Marcello) — Михаил Марулл Тарханиота (ок. 1453–1500), ученый-гуманист, новолатинский поэт, уроженец Греции, живший в Италии и агитировавший за крестовый поход против турок.

Пульчи, Луиджи (1432–1484) — итальянский поэт-гуманист, пользовавшийся покровительством Медичи, автор поэм и сонетов; известными литераторами были и его братья: Лука Пульчи (1431–1470) и Бернардо Пульчи (1438–1488).

Ландино, Кристофоро (1424–1498) — итальянский гуманист, профессор поэтики и риторики, переводчик Плиния Старшего и Цицерона.

Скала, Бартоломео (1430–1497) — флорентийский политик, историк и писатель, гонфалоньер справедливости в 1486 г.

Фичино, Марсилио (1433–1499) — итальянский гуманист, философ, поэт, эллинист и латинист; основатель и глава флорентийской Платоновской академии; переводчик произведений античных авторов; пытался примирить идеалы гуманизма с догмами христианства. Андреа Мантенья, Перуджино, Леонардо да Винчи, Браманте — см. примеч. к с. 21.

Сангалло, Джулиано да (настоящее имя — Джулиано Джамберти; 1445–1516) — флорентийский архитектор, скульптор и военный инженер, участвовавший в сооружении многих религиозных и гражданских зданий в Тоскане и Риме.

Гирландайо, Доменико (1449–1494) — флорентийский художник Раннего Возрождения; автор фресок на религиозные темы, созданных им в Риме, Флоренции и других городах; кроме того, писал портреты; художниками были также его братья Бенедетто (1458–1497) и Давид (1452–1525), а также его сын Ридольфо (1483–1561).

Микеланджело Буонарроти (1475–1564) — выдающийся итальянский скульптор, живописец, архитектор и поэт.

… за двадцать лет правления Лоренцо во Флоренции на глазах у него появились на свет Джорджоне, Гуфалоро, фра Бартоломео, Рафаэль, Себастьяно дель Пьомбо, Андреа дель Сарто, Приматиччо и Джулио Романо, эти светочи одновременно века уходящего и века грядущего… — Джорджоне (настоящее имя — Джорджо Барбарелли да Кастельфранко; ок. 1478–1510) — итальянский художник, представитель Венецианской школы живописи; один из величайших мастеров Высокого Возрождения.

Гуфалоро (Gufaloro) — неясно, о ком идет речь; можно предположить, что имеется в виду Гарофало (Garofalo — ит. «Гвоздика»; настоящее имя — Бенвенуто да Тизи; 1481–1559), итальянский художник, на некоторых своих картинах ставивший вместо подписи изображение гвоздики.

Фра Бартоломео (настоящее имя — Баччо делла Порта; 1472–1517) — итальянский художник эпохи Возрождения, выдающийся представитель Флорентийской школы живописи; ревностный приверженец Савонаролы, ставший в 1500 г., после его смерти, монахом монастыря Сан Марко.

Рафаэль Санти (1483–1520) — выдающийся итальянский живописец и архитектор, воплотивший в своих творениях идеалы эпохи Возрождения.

Себастьяно дель Пьомбо (настоящее имя — Себастьяно Лучани; ок. 1485–1547) — итальянский художник, представитель Венецианской школы живописи.

Андреа дель Сарто (настоящее имя — Андреа д’Аньоло; 1486–1530) — итальянский живописец, представитель Флорентийской школы периода Высокого Возрождения.

Приматиччо, Франческо (1504–1570) — итальянский художник, скульптор и декоратор, уроженец Болоньи, работавший в Италии и Франции.

Джулио Романо (настоящее имя — Джулио Пиппи; 1492–1546) — итальянский живописец и архитектор, самый значительный из учеников Рафаэля, один из зачинателей и наиболее самобытных представителей искусства маньеризма.

… ощутил приближение смерти, несмотря на неслыханные лечебные приемы Пьетро Леони да Сполето, своего врача… — Пьеро Леони да Сполето (ок. 1445–1492) — знаменитый итальянский врач и астролог, лейб-медик Лоренцо Великолепного, на другой день после смерти которого он по приказу сына покойного был задушен и брошен в колодец.

… велел позвать доминиканца Джироламо Савонаролу. — Савонарола, Джироламо (1452–1498) — флорентийский проповедник-доминиканец, один из предшественников Реформации; с 1491 г. настоятель флорентийского монастыря Сан Марко, возглавивший широкое религиозное движение во Флоренции; возбуждая массы своими проповедями, призывал к покаянию, очищению и оплакиванию своих грехов, к установлению во Флоренции «республики Иисуса Христа», протестовал против тирании Медичи, власти денег, чисто мирского ренессансного искусства, наполненного, по его мнению, языческим духом и отдаляющего верующих от Христа. В 1494 г. Пьеро II Медичи (1472–1503), правивший Флоренцией с 1492 г., бежал из Флоренции и там была установлена республика, которую Савонарола фактически возглавил. При нем проводились реформы, направленные на демократизацию управления и оказание помощи малоимущим. Власть в городе перешла к партии т. н. «плакальщиков» (ит. «piagnoni»; это прозвище получили ее сторонники, которые должны были, по их мнению, непрерывно оплакивать свои грехи). Вспышки религиозного энтузиазма и даже фанатизма разряжались в «сожжениях сует»: на городской площади раскладывали костры, и огню предавались предметы мирской суеты, отвращавшие людей от Бога, — модные наряды, игральные карты, косметика, украшения, книги светского содержания, а также произведения искусства. Но во Флоренции многие были связаны с производством предметов роскоши, и отказ от нее подрывал экономику республики. Предприятия закрывались, возникла безработица. Богачи, сторонники Медичи, да и просто люди, которым надоело беспрерывное оплакивание грехов и хотелось красоты и веселья, были настроены против Савонаролы. Число сторонников настоятеля монастыря Сан Марко падало. К этому прибавилось отлучение Савонаролы папой Александром VI, который ненавидел его за вполне основательные инвективы против алчности и разврата, царивших при папском дворе. Отлучение стало удобным поводом для расправы с неудачливым реформатором как с еретиком: Савонарола был схвачен, судим и 23 мая 1498 г. казнен на площади Синьории.

… он предсказал вторжение французов в Италию и ему предстояло предсказать Карлу VIII, что тот будет вынужден мечом прокладывать себе обратный путь через горы… — Карл VIII (1470–1498) — король Франции с 1483 г., сын Людовика XI (см. примеч. к с. 19) и его второй жены (с 1451 г.) Шарлотты Савойской (1440–1483); предъявив претензии на т. н. Анжуйское наследство, предпринял в 1494 г. поход в Неаполь, положивший начало Итальянским войнам 1494–1559 гг.

Не встречая никакого сопротивления, 17 ноября 1494 г. Карл VIII вступил во Флоренцию, где произошла его встреча с Джироламо Савонаролой, 31 декабря вошел в Рим, а 22 февраля 1495 г. занял Неаполь и принял титул короля Неаполитанского, но вскоре столкнулся с мощной, почти всеевропейской коалицией. Король был вынужден вернуться во Францию, однако на севере Италии встретился 6 июля 1495 г. у селения Форново (в 30 км к юго-западу от Пармы, на реке Таро) с армией Мантуи и Венеции, обладавшей огромным превосходством сил и перекрывшей ему дорогу. Тем не менее с помощью полевой артиллерии французская армия одержала тактическую победу и прорвалась на родину.

… подобно тому человеку, который, обходя стены святого города, на протяжении восьми дней восклицал: «Горе Иерусалиму!», а на девятый день воскликнул: «Горе и мне самому!», Савонарола предсказал свою собственную смерть… — Древнееврейский историк Иосиф Флавий (ок. 38-после 100) рассказывает в своем сочинении «Иудейская война» о некоем Иошуа, сыне Анана, деревенском жителе, который в течение семи лет и пяти месяцев, задолго до осады Иерусалима римлянами (70 г.), словами «Горе, горе тебе, Иерусалим!» без конца предвещал городу гибель, а за мгновение до того, как сам он во время осады был убит камнем, пущенным из метательного орудия, воскликнул: «Горе также и мне!» (VI, 5).

… Небу было угодно явить пугающие знамения: молния ударила в купол церкви Санта Репарата, епархиального собора Флоренции, и Родриго Борджа был избран папой. — Макиавелли сообщает об этих знамениях в заключительных строках своей «Истории Флоренции» (VIII, 36).

Церковь Санта Репарата — древний кафедральный собор Флоренции, который с IV в. и вплоть до 1375 г. стоял на месте нынешнего собора Санта Мария дель Фьоре, завершенного в 1436 г., и был посвящен святой Репарате (ок. 235–250) — христианской мученице из Кесарии Палестинской, девственнице, обезглавленной во время гонений на христиан, одной из покровительниц Флоренции, праздник которой отмечается 8 октября.

Молния ударила в фонарь купола церкви Санта Мария ди Фьоре, которую Макиавелли называет, видимо по традиции, Санта Репарата, за три дня до смерти Лоренцо Медичи, 5 апреля 1492 г., в результате чего значительная часть фонаря была повреждена. Александр VI (в миру — Родриго Борджа; 1431–1503) — римский папа с 1492 г., известный развратной жизнью и преступлениями, в том числе тайными убийствами своих противников, отец Чезаре Борджа (ок. 1475–1507); был избран папой 12 августа 1492 г., спустя четыре месяца после кончины Лоренцо Медичи, умершего в ночь с 8 на 9 апреля 1492 г., в возрасте сорока четырех лет, на вилле Кареджи.

… Наследовал отцу Пьеро… — Пьеро II Медичи (1471–1503) — старший сын Лоренцо Великолепного и его супруги с 1469 г. Клариче Орсини (ок. 1453–1488); правитель Флоренции с 1492 г., заслуживший прозвище Sfortunato («Невезучий»); в ноябре 1494 г., после того как в городе поднялось восстание, вызванное его согласием пропустить через Тоскану войска французского короля Карла VIII, который вторгся в Италию и шел завоевывать Неаполитанское королевство, ему пришлось бежать из Флоренции, после чего там вновь была установлена республика.

… В том положении, в каком пребывала тогда Европа, для продвижения вперед требовалась либо мудрая политика Козимо, Отца отечества, либо могучая воля Козимо. — Козимо I — см. примеч. к с. 11.

… Никогда еще, по словам историка Гвиччардини, с тех благословенных времен, когда император Август осчастливил сто двадцать миллионов человек, Италии не доводилось быть столь благополучной… — Гвиччардини, Франческо (1483–1540) — выдающийся итальянский историк, политический деятель, правовед, дипломат и военачальник; управлял различными областями Папского государства, принимал участие в войнах пап с императором Карлом V, содействовал установлению власти Алессандро Медичи во Флоренции в 1531 г.; в 1537–1540 гг. написал сочинение «История Италии» («Storia d'ltalie»), охватывающее период с 1492 по 1534 гг. и изданное впервые в 1561–1564 гг.

Август — Гай Октавий (63 до н. э. — 14 н. э.), внучатый племянник и приемный сын Юлия Цезаря, принявший в 44 г. до н. э. по акту усыновления имя Гай Юлий Цезарь Октавиан, единолично правивший Римом с 31 г. до н. э. и именовавшийся с 27 г. до н. э. императором Цезарем Августом; эпоха его правления — «век Августа» — считалась «золотым веком», временем умиротворения и отдохновения страны после кровопролитных гражданских войн, периодом расцвета искусств.

… маркиз ди Мариньяно еще не стер с лица земли в одной только Сиенской республике сто двадцать деревень… — Маркиз ди Мариньяно — Джан Джакомо Медичи (1498–1555), маркиз ди Мариньяно, старший брат папы Пия IV (в миру — Джованни Анджело деи Медичи; 1499–1565; папа с 1559 г.), знаменитый ломбардский кондотьер, носивший прозвище Медегино и состоявший на службе миланских герцогов и императора Карла V; в 1554–1555 гг., в ходе своей последней военной кампании, захватил и разорил Сиену и прилегающую к ней область.

Сиенская республика — независимое государство в южной части Тосканы, со столицей в городе Сиена (см. примеч. к с. 24), существовавшее с 1147 г. и на протяжении нескольких веков являвшееся главным соперником и противником Флоренции; в 1527 г. попала под протекторат императора Карла V, разместившего в ней испанский гарнизон, однако летом 1552 г. взбунтовалась против испанского господства, восстановила свою независимость и заключила союз с французским королем, что повлекло за собой вторжение в 1554 г. на ее территорию флорентийско-испанской армии под командованием маркиза ди Мариньяно, разгром сиенских войск в битве при Марчано (2 августа 1554 г.) и капитуляцию Сиены (17 апреля 1555 г.), означавшую конец Сиенской республики: в 1557 г. ее территория была передана Козимо I и вошла в состав Флорентийского герцогства, с 1569 г. именовавшегося Великим герцогством Тосканским.

… войны семейств Орсини и Колонна еще не превратили плодородные поля в окрестностях Рима в ту дикую и поэтическую пустыню, какая окружает в наши дни Вечный город… — Орсини — аристократическое римское семейство, ветвь феодального рода Бобонио, выделившаяся из него в XI в.; традиционные сторонники партии гвельфов; из него вышло пять римских пап, тридцать четыре кардинала и большое число кондотьеров.

Колонна — известный с X в. феодальный род, происходивший из Тускула и игравший огромную роль в средневековой истории Рима; наследственные враги Орсини, потомственные гибеллины.

35 … Флавио Бьондо, описывая в 1450 году Остию, насчитывающую теперь не более трехсот жителей, ограничился словами, что она стала не такой процветающей, как во времена Августа… — Бьондо, Флавио (ок. 1392–1463) — итальянский гуманист, археолог и историк, придумавший термин Средние века; автор многих трудов, в том числе сочинений «Исторические декады истории от падения Римской империи» («Historiarum ab inclinatione Romanorum imperii decades»; 1439–1453), «О возрожденном Риме» («De Roma instaurata»; 1444–1446) и «Описание Италии» («Italia illustrata»; 1448–1453).

Остия (соврем. Остия Антика) — город в устье Тибра, в 30 км к юго-западу от Рима, заложенный, согласно легенде, во времена царя Анка Марция и считающийся первой римской колонией; с кон. IV в. до н. э. крупнейшая торговая гавань Древнего Рима; в эпоху Империи — база римского флота.

… Иноземные товары привозились из Причерноморья, Египта, Испании и Франции в порты Генуи, Пизы, Остии, Амальфи и Венеции… — Генуя — город в Северной Италии, на берегу Генуэзского залива Лигурийского моря; ныне главный город провинции Генуя и области Лигурия, крупный порт Средиземного моря; в средние века могущественная морская держава (с XII в. — город-республика), соперница Пизы и Венеции; в XV–XVI вв. утратила прежнее положение и с XVI в. находилась в зависимости от Испании; в 1797 г. была завоевана Францией, а в 1805 г. аннексирована ею; решением Венского конгресса (от 9 июня 1815 г.) была включена в состав Сардинского королевства и вместе с ним вошла в единую Италию. Пиза — древний город в Италии, в Тоскане, на реке Арно, в 10 км от места ее впадения в Лигурийское море; в средние века — городская республика, получившая благодаря участию в крестовых походах большие торговые привилегии на Востоке; вела борьбу против других торговых центров Италии, в том числе и Генуи; в кон. XV-нач. XVI в. попала под власть Флоренции, позднее — герцогства Тосканского, вместе с которым в 1861 г. вошла в единое Итальянское королевство.

Амальфи — город в Южной Италии, в провинции Салерно, на берегу Салернского залива Тирренского моря; в средние века столица могущественной морской республики, занимавшей в Х-нач. XI вв. господствующее положение в средиземноморской торговле; ок. 1135 г. был захвачен императором Лотарем III (1075–1137; император с 1133 г.), которому оказывали помощь пизанцы, и после этого пришел в упадок.

Венеция — город и порт в Северной Италии, административный центр области Венето; расположена на островах лагуны Адриатического моря; в X в. формально получила статус самостоятельной республики; в средние века играла большую роль в политической жизни Европы и в ее торговле с Востоком; в результате войн Французской республики и наполеоновской империи отошла к Австрии (1797–1805), затем до 1814 г. была в составе наполеоновского Итальянского королевства, после чего снова стала австрийским владением; в 1866 г. вошла в состав единого Итальянского королевства.

… в 1480 году Флоренция, Милан, Неаполь и Феррара заключили между собой оборонительный и наступательный союз… — Феррара — город в Северной Италии, в области Эмилия Романья, в дельте реки По; административный центр одноименной провинции; известен с VII в., с 1471 г. стал герцогством, в 1598 г. отошел к Папскому государству; в средние века — крупный торговый и культурный центр; в 1860 г. вошел в единое Итальянское королевство.

36 … Флоренция выбрала в качестве своих представителей Пьеро деи Медичи и Джентиле, епископа Ареццо. — Джентиле деи Бекки (ок. 1420–1497) — итальянский прелат, дипломат, оратор и писатель, епископ Ареццо с 1473 г.; друг Анджело Полициано и Марсилио Фичино; наставник Пьеро II деи Медичи.

Ареццо — древний город в Тоскане, в 80 км к юго-востоку от Флоренции, один из двенадцати городов-государств Этрурии; центр епархии, основанной в IV в.

… Лодовико Сфорца, увидевший, со своей стороны, в избрании нового папы благоприятную возможность не только укрепить союз 1480 года, но и явить всем его единство, возымел мысль собрать вместе послов четырех держав… — Лодовико Мария Сфорца (1452–1508) — итальянский государственный деятель, второй сын Франческо Сфорца и его жены Бьянки Марии Висконти, носивший прозвище Моро; младший брат герцога Галеаццо Мария Сфорца, убитого 26 декабря 1476 г.; вначале, с 1480 г., регент в годы малолетства его племянника Джан Галеаццо Сфорца (1469–1494; герцог с 1476 г.), а после его смерти, с 21 октября 1494 г., герцог Милана; подталкивая французского короля Карла VIII к захвату Неаполитанского королевства, втянул Миланское герцогство в Итальянские войны и вскоре сам стал их жертвой: за несколько дней до захвата Милана 6 сентября 1499 г. войсками французского короля Людовика XII был вынужден бежать из города, затем, 5 февраля 1500 г., после того как миланцы восстали против оккупантов, на короткое время вернул себе власть, но уже 10 апреля попал в плен к французам, был увезен во Францию и умер там в заточении, в замке Лош.

… вышел из прежнего союза и сформировал новый — с папой Александром VI, герцогом Эрколе I Феррарским и Венецианской республикой… — Александр VI — см. примеч, к с. 34.

Эрколе I Феррарский — имеется в виду Эрколе I д’Эсте (1431–1505), итальянский кондотьер из знаменитого итальянского роде д’Эсте, с 1471 г. герцог Феррары, Модены и Реджо нель Эмилия, способствовавший экономическому и культурному развитию своих владений; тесть Лодовико Сфорца, женившегося в 1491 г. на его дочери Беатриче д’Эсте (1475–1497).

Упомянутый тройственный военно-политический союз, заключенный 22 апреля 1493 г. и обнародованный три дня спустя, в день святого Марка, получил в истории название Лига святого Марка.

… заключалась она в том, чтобы лишить Лодовико Сфорца должности регента, которую, вопреки всем правилам, он продолжал исполнять от имени своего племянника, хотя тому исполнилось уже двадцать два года. — Имеется в виду Джан Галеаццо Сфорца (1469–1494) — герцог Милана с 1476 г., сын Галеаццо Мария Сфорца и Боны Савойской, унаследовавший герцогский престол в семилетием возрасте; нисколько не интересуясь государственными делами и, видимо, не обладая способностями, необходимыми для управления государством, до конца жизни предоставлял властвовать своему дяде Лодовико Сфорца и предавался разного удовольствиям, в том числе порочным; умер в возрасте двадцати пяти лет, и молва обвиняла в этой ранней смерти Лодовико Сфорца.

… оставить в Асти, городе, принадлежащем герцогу Орлеанскому как наследнику Валентины Висконти, его бабки, двести французских копейщиков… — Асти — город на северо-западе Италии, в Пьемонте, на реке Танаро, в 55 км к юго-востоку от Турина, административный центр одноименной провинции; вплоть до Итальянских войн оставался французским анклавом в Италии, но по условиям Камбрейского мира (5 августа 1529 г.), положившего конец участию Франции в Седьмой итальянской войне (1526–1530), французская корона уступила права на этот город императору Карлу V.

Герцог Орлеанский — здесь: Людовик II Орлеанский (1462–1515), представитель Орлеанской ветви династии Валуа, сын герцога Карла I Орлеанского (1394–1465) и его третьей жены (с 1440 г.) Марии Клевской (1426–1487); будучи с 1476 г. мужем Жанны де Валуа (1464–1505), старшей сестры Карла VIII, после смерти бездетного короля (7 апреля 1498 г.) взошел на французский престол под именем Людовик XII; в 1499 г., предъявив притязания на герцогство Миланское, равно как и на Неаполитанское королевство, продолжил завоевательные войны в Италии, начатые его предшественником: на эпоху его царствования пришлись Вторая (1499–1500), Третья (1501–1504) и Четвертая (1508–1514) итальянские войны.

Валентина Висконти (ок. 1368–1408) — дочь Джан Галеаццо Висконти, первого герцога Милана, и его первой жены (с 1360 г.), французской принцессы Изабеллы Валуа (1348–1372), дочери короля Иоанна II Доброго (1319–1364; правил с 1350 г.); одна из самых богатых невест Европы; с 1386 г. супруга герцога Людовика I Орлеанского (1372–1407), младшего брата французского короля Карла VI Безумного (1368–1422; король с 1380 г.), получившая в приданое город Асти и права на наследование Милана, которые, впрочем, спустя год были отменены; бабка короля Людовика XII.

… уступить своему союзнику княжество Тарантское сразу после завоевания Неаполитанского королевства. — Княжество Тарантское на юге Апеннинского полуострова, в Апулии, со столицей в городе Таранто, созданное в 1088 г. норманнами, было наследственным владением Изабеллы де Клермон (1424–1465), с 1463 г. княгини да Таранто, с 1445 г. супруги неаполитанского короля Фердинанда I, который после ее смерти присоединил княжество к Неаполитанскому королевству.

38… Первого ноября Карл VIII уже стоял у стен Сарцаны, требуя предоставить его войскам проход через земли Тосканы и постой во Флоренции. — Собрав мощную армию, Карл VIII начал свой поход из Лиона и проследовал по маршруту: Гренобль — расположенный на высоте 1 854 м альпийский перевал Монженевр (2 сентября 1494 г.) — Асти (9 сентября) — Генуя (6 октября) — городок Фивиццано (26 октября) — Сарцана — Пиза (8 ноября) — Флоренция (17 ноября) — Рим (1 декабря) — Неаполь (22 февраля 1495 г.).

Сарцана — город на северо-западе Италии, в Лигурии, близ границы с Тосканой, примерно в 6 км к северо-востоку от Генуэзского залива и в 60 км к северо-западу от Пизы; в описываемое время сильная крепость, входившая во владения Флорентийской республики.

… Карл VIII, не ожидавший с его стороны подобной уступчивости, потребовал, чтобы ему сдали Сарцану, а также вручили ключи от Пьетра Сайты, Пизы, Либрафатты и Ливорно… — Пьетра Санта (Пьетрасанта) — город в Тоскане, в 27 км к юго-востоку от Сарцаны, в 4 км от берега Лигурийского моря и в 25 км к северо-западу от города Лукка; в описываемое время входил во владения республики Лукка, которая, в свою очередь, находилась в подчинении Флоренции.

Пиза (см. примеч. к с. 35) расположена в 30 км к югу от Пьетрасанты.

Либрафатта (соврем. Рипафратта) — селение в Тоскане, в ущелье на полпути между Пизой и Луккой, являющееся ныне частью коммуны Сан Джулиано Терме; в описываемое время сильная крепость, имевшая важная стратегическое значение и входившая во владения Флорентийской республики.

Ливорно — второй по величине город Тосканы; расположен вокруг крупного торгового порта в южной части равнины, граничащей с долиной реки Арно, в 20 км к югу от Пизы; до нач. XIV в. был небольшой рыбацкой деревушкой; затем, после того как собственная гавань Пизы, Порто Пизано, начала приходить в негодность из-за постоянных песчаных заносов, стал развиваться как альтернативный морской порт Пизы; в 1421 г. отошел к Флоренции и впоследствии превратился в один из крупнейших портов Средиземноморья.

39… придя на площадь Палаццо Веккьо, он обнаружил, что дворец заперт, и увидел гонфалоньера Якопо Нерли, который поджидал его, дабы объявить ему, что дальше идти нельзя, и, в поддержку своих слов, указал на Луку Корсики, одного из приоров, с мечом в руке стоявшего у дверей… — Нерли, Якопо (1461–1505) — флорентийский банкир и купец, в ноябре-декабре 1494 г. гонфалоньер (здесь: командир) одного из отрядов народного ополчения Флоренции, сыгравший важную роль в изгнании Пьеро II деи Медичи. Корсини, Лука (1462–1511) — флорентийский политический деятель, член Синьории в ноябре-декабре 1494 г., горячий сторонник Савонаролы; младший сын Бертольдо ди Герардо Корсини (1415–1497), гонфалоньера 1467 г.

… написал Паоло Орсини, на сестре которого был женат, письмо… — Орсини, Паоло (1450–1503) — итальянский кондотьер, состоявший осенью 1494 г. на службе Флорентийской республики, маркиз ди Антрипальда; внебрачный сын кардинала Латино Орсини (1411–1477), родного дяди Клариче Орсини (1453–1488), матери Пьеро II деи Медичи.

Женой Пьеро II деи Медичи с 1487 г. была Альфонсина Орсини (1472–1520) — аристократка из дома Орсини, дочь Роберто Орсини (ок. 1445–1479), графа ди Тальякоццо, и его супруги Катерины Сансеверино; мать Лоренцо II деи Медичи, герцога Урбинского; бабка французской королевы Екатерины Медичи; сестрой Паоло Орсини она не была.

… поместил его вместе с Джулиано посреди своих латников… — Имеется в виду Джулиано ди Лоренцо деи Медичи, герцог Немурский (1479–1516) — третий сын Лоренцо Великолепного и Клариче Орсини, младший брат Пьеро II деи Медичи и кардинала Джованни деи Медичи, будущего папы Льва X, чуть ранее его, при поддержке испанской армии, вернувшийся осенью 1512 г., после восемнадцатилетнего изгнания, во Флоренцию и номинально являвшийся ее правителем с 1513 г., после отъезда брата в Рим; с 1513 г. занимал должность главнокомандующего папскими войсками.

… сумел добраться до ворот Сан Галло… — Ворота Сан Галло — северные ворота в городской стене Флоренции, которые были сооружены в 1285 г. и от которых начиналась дорога на Болонью; свое название получили от находившегося поблизости монастыря святого Галла; сохранились до нашего времени (их можно увидеть на площади Свободы, созданной в 1865–1875 гг., в ходе работ по строительству городской кольцевой дороги).

… кардинал Джованни, ставший впоследствии папой под именем Лев X и более воинственный, чем его братья, решил сделать последнее усилие и попытался собрать своих сторонников призывом «Palle! Palle!»… — Лев X (в миру — Джованни деи Медичи; 1475–1521) — римский папа с 11 марта 1513 г.; второй сын Лоренцо Медичи Великолепного, родившийся И декабря 1475 г., получивший блестящее образование и 8 марта 1489 г., в возрасте тринадцати лет, ставший кардиналом; умный политик, необычайно просвещенный человек, покровитель искусств и литературы, обогативший Ватиканскую библиотеку и реорганизовавший Римский университет. 9 ноября 1494 г., в день изгнания Медичи из Флоренции, ему было уже почти девятнадцать лет.

… Вступив на улицу Кальцайоли, воинственный кардинал увидел, что она перегорожена толпой… — Виа деи Кальцайоли (улица Чулочников) — одна из центральных торговых улиц Флоренции, связывающая Соборную площадь с Пьяцца делла Синьория; в сер. XIX в. была расширена за счет сноса большого количества старых зданий и благоустроена.

… Джованни и Лоренцо деи Медичи, сыновья Пьерфранческо и родственники беглецов, не желая более иметь ничего общего с семьей, стремившейся к тирании, отреклись от имени Медичи, взяв себе имя Пополани… — Пьерфранческо ди Лоренцо деи Медичи (1430–1476) — флорентийский политик и дипломат, сын Лоренцо Старого (см. примеч. к с. 10), родоначальника младшей ветви семьи Медичи, младшего брата Козимо Старого; двоюродный брат Пьеро Подагрика.

Его жена, Лаудомия Аччайоли, на которой он женился в 1451 г., родила ему двух сыновей; это были Лоренцо деи Медичи (1463–1503) и Джованни деи Медичи (1467–1498), флорентийские банкиры и политики, троюродные братья Лоренцо Великолепного, которые оказались в ссоре с ним, а после его смерти выступили против Пьеро II Медичи, в мае 1494 г. были изгнаны из Флоренции, вернулись туда в ноябре, когда их троюродные племянники были изгнаны в свой черед, и, отказавшись от имени Медичи, стали зваться Пополани, то есть «Простолюдины», чем продемонстрировали свою лояльность к восстановленной Флорентийской республике.

… В роли послов выступали Пьеро Каппони, Джованни Кавальканти, Пандольфо Ручеллаи, Танаи деи Нерли и фра Джироламо Савонарола… — Пьеро Каппони — см. примеч. к с. 9.

Джованни Кавальканти — вероятно, имеется в виду Джованни Кавальканти (1448–1509), флорентийский поэт, друг Марсилио Фичино; в 1496 г. член Большого совета Флоренции.

Ручеллаи, Пандольфо (1436–1497) — флорентийский купец и политик; после изгнания Медичи в ноябре 1494 г. состоял в нескольких важных комиссиях и принимал участие в проведении налоговой и земельной реформ; в июне 1495 г. принял постриг и удалился в монастырь Сан Марко.

Танаи деи Нерли (1427–1498) — флорентийский политик и дипломат, гонфалоньер справедливости в 1472 и 1495 гг.; отец Якопо Нерли (см. примеч. к с. 39).

… вечером 17 ноября король появился у ворот Сан Фриано… — Ворота Сан Фриано (или Сан Фредьяно) — западные ворота в городской стене Флоренции, построенные около 1334 г. в левобережном предместье Сан Фредьяно, у начала дороги, ведущей в Пизу (соврем. Виа Пизана); сохранились до наших дней.

… пересек его почти весь, проехав мимо Палаццо Строцци, и разместился во дворце на Виа Ларга. — Палаццо Строцци — ренессансный дворец во Флоренции, на Виа деи Торнабуони, построенный в 1489–1538 гг. по заказу банкира и политика Филиппо Строцци Старшего (1428–1491); автором проекта был архитектор Бенедетто да Майано (1442–1498).

… Спустя два дня Карл VIII покинул Флоренцию и двинулся к Риму… а как раз перед тем, вполне вероятно, заказал свой портрет Леонардо да Винчи. (Этот портрет хранится ныне в Парижском музее.) — Речь идет о хранящемся в Лувре с 1754 г. портрете (52x75 см, масло по дереву), который прежде приписывали кисти Леонардо да Винчи и, как считалось, изображает короля Карла VIII; однако на самом деле на нем изображен Шарль II д’Амбуаз (1473–1511), французский губернатор Милана в 1503–1511 гг., и написал этот портрет Андреа Соларио (ок. 1460–1524), ученик Леонардо да Винчи.

… груженное пушками судно, на котором Пьеро деи Медичи направлялся в Гаэту, затонуло в Гарильяно, и он утонул вместе с ним. — Гаэта — древний портовый город в Италии, на берегу одноименного залива Тирренского моря, в 70 км к северо-западу от Неаполя.

Гарильяно — река в Центральной Италии, в провинции Казерта, на границе областей Лацио и Кампания, длиной 38 км, образующаяся при слиянии рек Гари и Лири (отсюда и название); впадает в Гаэтанский залив Тирренского моря; в древности называлась Лирис; в новое время служила южной границей Папского государства.

29 декабря 1503 г., в ходе Третьей Итальянской войны (1501–1504), которую французский король Людовик XII (см. примеч, к с. 37) вел с испанским королем Фердинандом II Арагонским (1452–1516; правил с 1479 г.), поссорившись с ним при разделе захваченного ими совместно Неаполитанского королевства, французская армия, находившаяся под командованием маркиза Лодовико Салуццского (1438–1504), в битве у Гарильяно была разгромлена испанской армией, которой командовал знаменитый полководец Гонсало Фернандес де Кордова (1453–1515); итогом этой битвы стало признание Францией всего Неаполитанского королевства владением Испанской короны.

Пьеро II деи Медичи, после своего бегства из Флоренции 9 ноября 1494 г. пользовавшийся поддержкой французов и в 1501 г.назначенный ими комендантом крепости Кассино, в ходе Третьей Итальянской войны сражался на их стороне и принимал деятельное участие в военных действиях, предшествовавших битве при Гарильяно, а 28 декабря, накануне решающего дня сражения, эвакуируя по реке французскую артиллерию с плацдарма у замка Суйо, утонул, когда его груженное пушками судно потерпело крушение во время штормового нагона воды в устье Гарильяно.

… Пьеро деи Медичи оставил после себя сына по имени Лоренцо, которого родила его жена Альфонсина ди Роберто Орсини. — Лоренцо II ди Пьеро деи Медичи, герцог Урбинский (1492–1519) — сын Пьеро II Невезучего и Альфонсины Орсини (см. примеч. к с. 39), внук Лоренцо Великолепного, отец Екатерины Медичи и, возможно, герцога Алессандро Медичи; с 17 марта 1516 г. правитель Флорентийской республики.

… он был отцом Екатерины Медичи, устроившей Варфоломеевскую ночь, и Алессандро, удушившего последние остатки флорентийской свободы. — Екатерина Медичи (1519–1589) — дочь Лоренцо II Медичи и его супруги с 1518 г. Мадлен де Ла Тур д’Овернь (ок. 1498–1519); в 1533 г. была выдана замуж за младшего сына французского короля Франциска I — герцога Генриха Орлеанского (1519–1559), который после смерти старшего брата, дофина и герцога Франциска Бретонского (1515–1536) — подозревали отравление, инспирированное Екатериной, — стал наследником престола, а в 1547 г. французским королем Генрихом II; мать испанской королевы Елизаветы Валуа (1545–1568), с 1560 г. третьей жены испанского короля Филиппа II (1527–1598; правил с 1556 г.), и трех французских королей: Франциска II (1544–1560; правил с 1560 г.), Карла IX (1550–1574; правил с 1560 г.) и Генриха III (1551–1589; правил с 1574 г.), в период царствования которых она оказывала решающее влияние на дела государственного управления.

Варфоломеевская ночь — ночь с 23 на 24 августа (день святого Варфоломея) 1572 г., когда воинствующими католиками во главе с герцогом Гизом были истреблены две тысячи гугенотов, собравшихся в Париже на свадьбу их вождя Генриха Наваррского с Маргаритой Валуа, сестрой короля Карла IX; вслед за Парижем волна избиения гугенотов прокатилась по другим городам Франции, в результате чего погибли до тридцати тысяч французских протестантов. Алессандро — имеется в виду герцог Алессандро Медичи (см. примеч. к с. 11).

… он покоится в гробнице, изваянной Микеланджело, так что его надгробная статуя знаменита куда более, чем он сам… — Беломраморная статуя, изображающая Лоренцо II Медичи, герцога Урбинского, созданная Микеланджело в 1526–1534 гг., входит в композицию надгробия Лоренцо II Медичи в капелле Медичи флорентийской церкви Сан Лоренцо; еще при жизни Микеланджело статую назвали «Il pensieroso» — «Задумчивый».

… Изгнание Медичи длилось восемнадцать лет: они вернулись во Флоренцию в 1512 году, привезенные туда испанцами… — Медичи вернулись во Флоренцию в 1512 г. при поддержке папы Юлия II (в миру — Джулиано делла Ровере; 1443–1513; папа с 1503 г.), ибо в Итальянских войнах правительство Флорентийской республики поддерживало Францию, а папы в тот момент стояли на стороне ее противников. Власть во Флоренции принял младший брат Пьеро II Медичи — Джулиано II Немурский, но в 1515 г. глава семьи Медичи, папа Лев X, фактически сместил его и поставил вместо него Лоренцо II Урбинского, после смерти которого управление Флоренцией, сохранившей формально республиканское устройство, перешло к новому главе дома Медичи — папе Клименту VII (см. примеч. к с. 32); его правление, в основном через представителей и родственников, вызвало всеобщее возмущение, и, воспользовавшись тем, что вследствие захвата и разграбления Рима имперскими войсками 6 мая 1527 г. папа оказался заперт в замке Святого Ангела, флорентийцы восстали, снова установили республику (на самом деле, а не по названию), однако в 1530 г. были разбиты, после чего к власти пришел Алессандро Медичи.

… двадцать пять или тридцать сторонников Медичи, ослепленных литературной славой Лоренцо Великолепного и в ходе двадцати лет потрясений, какие претерпевала Италия после его смерти, учредивших в садах Бернардо Ручеллаи нечто вроде академии наподобие Афинской академии, увидели в наследниках Лоренцо продолжателей его славы… — Ручеллаи, Бернардо (1449–1514) — флорентийский гуманист, меценат, ученый и дипломат; зять Лоренцо Великолепного, женатый на его старшей сестре Лукреции (Наннине) Медичи (1448–1493); знаток классических древностей, посол в Генуе, Неаполе и Франции; один из самых выдающихся членов Платоновской академии, участники которой собирались в его ставших знаменитыми садах (ит. Orti Oricellari) во Флоренции после изгнания Медичи в 1496 г.; эти сады примыкают к его дворцу, построенному в 1498 г. и носящему ныне название Палаццо Вентури Джинори (он находится на улице Виа дельи Орти Оричеллари).

… Доверив главенство Бартоломео Валори, Ручеллаи, Паоло Веттори, Антону Франческо дельи Альбицци, Торнабуони и Веспуччи, они утром 31 августа, на другой день после захвата Прато вице-королем Рамоно де Кардона, вошли во дворец Синьории, скрыв под своими плащами мечи и латы, проникли прямо в покои гонфалоньера Содерини… — Речь идет об участниках заговора флорентийской знати, способствовавших возвращению Медичи во Флоренцию осенью 1512 г. Бартоломео Валори — Бартоломео ди Филиппо Валори (1477–1537), по прозвищу Баччо; флорентийский политик и военачальник, приверженец Медичи; позднее влиятельный советник герцога Алессандро Медичи, вставший после его убийства на сторону флорентийских изгнанников, которые выступили против прихода к власти Козимо Медичи, и участвовавший в битве при Монтемурло (1537); взятый в плен, был приговорен к смерти и казнен.

Руччелаи — имеются в виду сыновья Бернардо Ручеллаи: Джованни (1475–1525) и Палла (1473–1543).

Веттори, Паоло (1477–1526) — флорентийский политик, дипломат и военачальник; племянник Бернардо Ручеллаи; позднее командующий галерным флотом папы Льва X и начальник папских тюрем. Антон Франческо дельи Альбицци (1486–1537) — флорентийский политик и дипломат, участник государственного переворота 1512 г., перешедший затем в оппозицию к Медичи; видный деятель Флорентийской республики 1527–1530 гг.; взятый в плен в сражении при Монтемурло, был приговорен к смерти и обезглавлен 20 августа 1537 г.

Торнабуони — неясно, кто из знатного флорентийского семейства Торнабуони имеется здесь в виду; возможно, речь идет о Симоне ди Филиппо Торнабуони (1472–1543), будущем гонфалоньере справедливости (1530).

Веспуччи — неясно, кто здесь имеется в виду.

Прато — упоминавшийся выше город в 20 км к северо-западу от Флоренции, оказавшийся на пути испанской армии под командованием Рамоно де Кардона, который, исполняя задание папы Юлия II, шел на Флоренцию, чтобы восстановить там власть Медичи; 29 августа 1512 г. Прато был взят, и в нем начались чудовищные грабежи, насилия и массовые убийства, которые продолжались в течение трех недель (в ходе этой резни погибло, по разным оценкам, от двух до шести тысяч человек), после чего флорентийцы, не желая подвергнуться такой же участи, предпочли открыть ворота врагу.

Рамон де Кардона — Рамон Фолк де Кардона-и-Англесола (1467–1522), испанский военачальник и флотоводец, вице-король Неаполя в 1509–1522 гг., первый герцог де Сома (1502); командуя в ходе Четвертой Итальянской войны (1508–1513) армией, восстановил власть Медичи во Флоренции (1512) и изгнал французов из Северной Италии.

Содерини — Пьеро ди Томмазо Содерини (1452–1522), флорентийский государственный деятель и дипломат, племянник Лукреции Торнабуони, супруги Пьеро I Медичи; пожизненный гонфалоньер справедливости Флорентийской республики с сентября 1502 г. по август 1512 г., в период изгнания Медичи; в годы своего правления провел финансовую и судебные реформы и осуществил завоевание Пизы; был прекрасным оратором, но не обладал ни крупными дарованиями, ни особой энергией; с 1512 г., после возвращения Медичи во Флоренцию, находился в изгнании и умер в Риме.

… они собрали Синьорию, коллегии, вожаков партии гвельфов, децемвиров Свободы, комитет Восьми и охранителей законов… — Помимо Синьории, осуществлявшей верховную власть в государстве, в весьма сложной и разветвленной структуре управления Флорентийской республикой имелось большое количество специализированных органов, среди которых важное место занимали комитет Десяти по делам свободы и мира (Died di liberta et pace), ведавший дипломатическими вопросами и состоявший из десяти членов (это их, вслед за Сисмонди, Дюма именует децемвирами Свободы); комитет Восьми (Otto di balia), отвечавший за общественную безопасность, и комитет охранителей законов (Conservatori delle leggi), заботившийся о нравственности горожан.

… Франческо Веттори возвысил голос и произнес… — Веттори, Франческо (1474–1539) — флорентийский государственный деятель и дипломат, после реставрации Медичи в 1512 г., в которой он принял деятельное участие, посол при Святом престоле; гонфалоньер справедливости в 1521 г.

… Два дня спустя Джулиано Медичи, брат Пьеро, утонувшего в Гарильяно, вступил во Флоренцию… и расположился в Палаццо Альбицци. — Джулиано Медичи — имеется в виду будущий герцог Немурский, который вступил во Флоренцию 31 августа 1512 г. в сопровождении Антона Франческо Альбицци, предложившего ему гостеприимство в своем доме.

Палаццо Альбицци, родовой дом семейства Альбицци, находится в историческом центре Флоренции, на улице Борго дельи Альбицци.

… Гонфалоньером был избран Джованни Баттиста Ридольфи, близкий родственник Медичи… — Ридольфи, Джованни Баттиста (1448–1515) — флорентийский политический деятель и дипломат, один из самых горячих сторонников Савонаролы; в 1512 г., после падения Пьеро Содерини, был избран гонфалоньером справедливости.

… кардинал Джованни… 14 сентября в свой черед торжественно вступил во Флоренцию. — Имеется в виду Джованни Медичи, будущий папа Лев X.

45… Это Лоренцо II, сын Пьеро, утонувшего в Гарильяно, единственный, наряду со своими дядьями, оставшийся в живых законный потомок великого рода Козимо Старого, Отца Отечества; это Алессандро, его побочный сын, позднее ставший герцогом Флоренции; это внебрачный сын Джулиано II, Ипполито, позднее ставший кардиналом; это, наконец, Джулио, родосский рыцарь и приор Капуи, внебрачный сын того Джулиано, что был убит во время заговора Пацци, позднее ставший папой под именем Климент VII. — Заметим еще раз, что происхождение Алессандро Медичи (см. примеч. к с. 11) неясно: официально он считался незаконным сыном Лоренцо II Медичи (см. примеч. к с. 43), герцога Урбинского, однако молва считала его внебрачным отпрыском папы Климента VII.

Ипполито Медичи (1511–1535) — итальянский церковный деятель и дипломат, внебрачный сын Джулиано II Медичи (см. примеч. к с. 39), герцога Немурского, и урбинской дворянки Пачифики Брандано (?-1511); в 1524–1527 гг. вместе с Алессандро Медичи, при регентстве кардинала Сильвио Пассерини (1469–1529), от имени папы Климента VII правил Флоренцией; после восстания в 1527 г. во Флоренции жил в Лукке, а затем в Риме; с 1529 г. кардинал и архиепископ Авиньонский; в возрасте двадцати четырех лет умер от малярии, находясь в городе Итри.

Джулио Медичи, будущий Климент VII (см. примеч. к с. 32), внебрачный узаконенный сын Джулиано Медичи (см. примеч. к с. 19), брата Лоренцо Великолепного, в юности вступил в духовно-рыцарский орден госпитальеров (резиденцией которых в 1310–1523 гг. являлся остров Родос, и потому в этот период они именовались родосскими рыцарями) и в 1488 г. получил весьма доходную и престижную должность великого приора великого приората Капуи, одного из важнейших владений этого ордена в Италии, созданного в 1223 г. и включавшего семнадцать командорств.

46… Лев X сделал его гонфалоньером Церкви, главнокомандующим папской армией и викарием Модены, Реджо, Пармы и Пьяченцы. — Викарий — здесь: заместитель епископа, осуществляющий административную власть в епархии.

В данном случае речь идет о четырех епархиях: Модены, Реджо нель Эмилия, Пармы и Пьяченцы.

… в тот момент, когда во главе своего войска он шел в наступление на Баярда и Ла Полиса, его охватила лихорадка. — Баярд, Пьер дю Террайль, сеньор де (ок. 1475–1524) — французский военачальник, прославленный современниками как образец мужества и благородства и прозванный «рыцарем без страха и упрека»; в 1524 г. принял командование французскими войсками в Милане, находившимися в безнадежном положении, и погиб при отступлении.

Ла Палис — Жак II де Шабанн, сеньор де Ла Палис (ок. 1470–1525), французский военачальник, маршал Франции (1515), участник всех итальянских походов королей Карла VIII, Людовика XII, Франциска I; начальник королевского двора (1511); отличился при осаде Генуи (1507), был ранен при Аньяделло (1509), покрыл себя славой при Мариньяно (1515); в 1524 г. вытеснил из Прованса коннетабля Бурбона, осаждавшего Марсель; погиб в битве при Павии (24 февраля 1525 г.).

… велел перенести себя в аббатство Фьезоле, где и умер после долгой и мучительной агонии, 17 марта 1516 года… — Аббатство Фьезоле — имеется в виду доминиканский монастырь вблизи одноименного города в 8 км к северо-востоку от Флоренции, на реке Арно, построенный в 1406–1435 гг. и дошедший до нашего времени. Джулиано II Медичи умер там в возрасте тридцати семи лет.

… Примерно за год до смерти он женился на сестре Филиберта и Карла, герцогов Савойских, приходившейся королю Франциску I теткой по материнской линии… — Женой Джулиано II Медичи 22 февраля 1515 г. стала Филиберта Савойская (1498–1524) — дочь савойского герцога Филиппа II Безземельного (1438–1497; герцог с 1496 г.) и его второй жены (с 1485 г.) Клодины де Бросс (1450–1513); сводная сестра герцога Филиберта II (1480–1504; правил с 1497 г.) и родная сестра герцога Карла III (1486–1553; правил с 1504 г.); сводная сестра Луизы Савойской (1476–1531), матери французского короля Франциска I.

Франциск I (1494–1547) — король Франции с 1515 г. из династии Валуа; сын Карла Орлеанского (1459–1496), графа Ангулемского, двоюродного брата короля Людовика XII, и его супруги с 1488 г. Луизы Савойской; зять Людовика XII, женившийся в мае 1514 г. на его дочери Клод Французской (1499–1524) и 1 января 1515 г. унаследовавший от него французскую корону; вел длительную борьбу с императором Карлом V из-за спорных владений, а также за политическое влияние в Европе; покровительствовал искусству.

… Что же касается герцогства Немурского, которое было по случаю его женитьбы пожаловано ему Франциском I, то после его смерти оно вновь отошло к французской короне. — Герцогство Немурское — феодальное владение во Франции, в исторической области Гатине, со столицей в городе Немур, расположенном в 70 км к юго-востоку от Парижа; в достоинство герцогства было возведено в 1404 г.; в 1512 г. отошло к французской короне и в 1515 г. было даровано Филиберте Савойской, тетке короля Франциска I, вышедшей в феврале того же года замуж за Джулиано II Медичи.

… его особая любовь к изящной словесности стала еще сильнее благодаря тому, что он побывал при дворе герцогства Урбинского. — Герцогство Урбинское — феодальное владение в Центральной Италии, между Тосканой и Адриатическим морем, существовавшее в 1443–1631 гг.; столицей его был до 1523 г. город Урбино, а затем город Пезаро; в августе 1516 г. папа Лев X отнял герцогство у Франческо Мария I делла Ровере (1490–1538; герцог в 1508–1516 и 1521–1538) и передал его Лоренцо II Медичи, что привело к Урбинской войне (январь-сентябрь 1517 г.), в ходе которой изгнанный герцог на короткое время отвоевал свои владения, однако сделать это окончательно ему удалось лишь после смерти Льва X (1521); в 1631 г. герцогство было аннексировано Папским государством.

… Бембо сделал его одним из собеседников в своих диалогах о тосканском наречии. — Бембо, Пьетро (1470–1547) — итальянский гуманист, прелат и ученый; епископ Губбио (1541–1544) и Бергамо (1544–1547), кардинал (1544); здесь имеется в виду его трактат «Рассуждения в прозе о народном языке» («Le Prose, nelle quali si ragiona della volgar lingua, divise in tre libri»; 1525), который содержит посвящение кардиналу Джулио Медичи, будущему папе Клименту VII, и в котором он отстаивает преимущества тосканского наречия, видя в нем основу литературной итальянской речи; сочинение это написано в форме диалогов, одним из собеседников в которых выступает Джулиано II Медичи.

… Защищая этот титул, он при осаде замка Мондольфо был ранен в голову выстрелом из аркебузы. — Лоренцо II Медичи был тяжело ранен 4 апреля 1517 г., в ходе Урбинской войны, командуя 10-тысячным папским войском.

Мондольфо — городок в провинции Пезаро и Урбино, в 35 км к северо-западу от Анконы, на побережье Адриатического моря; в описываемое время сильная крепость.

… лишь его появление собственной персоной после сорока дней, ушедших на поправку и проведенных им в Анконе, заставило флорентийцев поверить в его исцеление. — Анкона — портовый город в Италии, на берегу Адриатического моря, административный центр одноименной провинции; основанный в 390 г. до н. э. колонистами из Сиракуз, с 1532 г. находился под властью пап; в 1861 г. вошел в состав Итальянского королевства.

… Но и тогда, по словам историка Джовио Камби, многие упорно верили, что Лоренцо на самом деле мертв… — Имеется виду Джованни Камби (1458–1535) — флорентийский историк, автор чрезвычайно ценного исторического сочинения, опубликованного впервые в 1785–1786 гг., в четырех томах, под названием «Рассказы Джованни Камби, флорентийского гражданина» («Istorie di Giovanni Cambi cittadino fiorentino») и охватывающего период с 252 по 1535 г. Дюма вслед за Сисмонди именует его Джовио Камби (Giovio Cambi).

47… Герцог Урбинский, женатый на Мадлен де Ла Тур д’Овернь и уже подхвативший болезнь, которую французы ставили в упрек неаполитанцам, а неаполитанцы окрестили французской, заразил ею жену, и она, ослабленная этим недугом, умерла 23 апреля 1519 года, произведя на свет Екатерину Медичи, будущую супругу Генриха II, которой взамен своего угасшего или готового вот-вот угаснуть рода предстояло подарить трех королей Франции и одну королеву Испании. — Мадлен де Ла Тур д’Овернь (ок. 1498–1519) — дочь Жана IV (1467–1501), графа Овернского с 1497 г., и его супруги с 1495 г. Жанны Бурбон-Вандомской (1465–1511); с 1501 г. графиня Овернская; со 2 мая 1518 г. жена Лоренцо II Медичи, герцога Урбинского, мать Екатерины Медичи; скончалась 28 апреля 1519 г., через две недели после рождения дочери (13 апреля) и за несколько дней до смерти мужа (4 мая), умершего, как считается, от сифилиса.

О Екатерине Медичи и ее детях см. примеч. к с. 43.

Генрих II (1519–1559) — французский король с 1547 г., второй сын Франциска I и его жены с 1514 г. Клод Французской, царствование которого отмечено возобновлением войны с Габсбургами и суровым преследованием гугенотов.

… в том же 1519 году, 11 июня, родился ребенок, который при крещении получил имя Козимо и которому двадцать лет спустя предстояло добавить к нему прозвание Великий. — Имеется в виду герцог Козимо I Великий (см. примеч. к с. 11).

… через шестнадцать дней после рождения этого ребенка… Карл V был избран императором, тогда как кандидатуры его соперников, курфюрста Саксонского и Франциска I, были отклонены. — Карл V (1500–1558) — император Священной Римской империи с 1519 г., испанский король с 1516 г. (под именем Карл I); вел многочисленные войны с Францией, Оттоманской империей и другими государствами, претендуя на создание «всемирного христианского царства»; не справившись с этой миссией, в 1556 г. отрекся от императорского трона в пользу своего брата Фердинанда I (1503–1564) и от испанского трона в пользу своего сына Филиппа II (1527–1598). На выборах императора Священной Римской империи, которые последовали за смертью Максимилиана I (1459–1519), императора с 1508 г., скончавшегося 12 января 1519 г., и состоялись 28 июня того же года во Франкфурте-на-Майне, главными кандидатами выступали девятнадцатилетний испанский король Карл I Габсбург и двадцатипятилетний французский король Франциск I, но в списках претендентов значились также английский король Генрих VIII (1491–1547; правил с 1509 г.) и саксонский курфюрст Фридрих III (1463–1525; правил с 1486 г.), ставленник папы Льва X. Одержав трудную победу над своим главным соперником, испанский король, внук Максимилиана I, стал императором под именем Карл V.

… 24 ноября 1521 года, в тот самый час, когда грохот пушки замка Святого Ангела возвестил ему о захвате Милана, Лев X, находившийся тогда на своей загородной вилле Мальяна, почувствовал себя настолько плохо, что приказал перевезти его в Рим, в Ватиканский дворец… — Замок Святого Ангела — монументальный мавзолей римского императора Адриана (76-138; правил со 117 г.), расположенный на правом берегу Тибра, в центре Рима; в средние века — крепость, затем — тюрьма.

Имперские и папские войска захватили Милан, оккупированный французами, 19 ноября 1521 г.

Вилла Мальяна (Magliana; у Дюма ошибочно Miliana) — папская резиденция в юго-западной окрестности Рима, на левом берегу Тибра, в 10 км от Ватикана; бывшее монастырское владение, перестроенное в конце XV в. и приобретшее особое великолепие в понтификат Льва X; ныне находится в собственности Мальтийского ордена.

… ему вспомнилось, что накануне, во время ужина, кравчий Бернардо Маласпина подал ему вино столь странного вкуса… — Маласпина, Бернардо (по другим сведениям, Барнабо;?-?) — кравчий Льва X, подозревавшийся в его отравлении, инспирированном французским королем; сразу после смерти папы был арестован, но некоторое время спустя отпущен на свободу кардиналом Джулио Медичи, не желавшим обострять отношения с Францией.

… 1 декабря, получив накануне известие о захвате Пьяченцы, а прямо в этот день — о захвате Пармы… он скончался около одиннадцати часов вечера. — Пьяченца — город на севере Италии, в области Эмилия Романья, административный центр одноименной провинции, расположенный на южном берегу реки По, у места впадения в нее реки Треббии, в 60 км к юго-востоку от Милана.

Парма — город на севере Италии, в области Эмилия Романья, административный центр одноименной провинции, расположенный в 60 км к юго-востоку от Пьяченцы и, как и она, до декабря 1521 г. находившийся под французской оккупацией.

… опасаясь, как простодушно заявляют Нарди в своей «Истории Флоренции» и Париде деи Грасси в своих «Церковных анналах», что имя некоего великого государя может оказаться причастным к злодеянию этого презренного кравчего… — Нарди, Якопо (1476–1563) — итальянский историк, драматург и переводчик; уроженец Флоренции, один из первых учеников Савонаролы; автор сочинения «История города Флоренции» («Istorie della Città di Firenze»; 1580), охватывающего период времени с 1498 по 1538 г. и в значительно степени основанного на дневниковых записях Бьяджо Буонаккорси (1472–1526), секретаря Макиавелли.

Париде деи Грасси (ок. 1460–1528) — итальянский прелат, богослов и хронист, с 1504 г. церемониймейстер папского двора, с 1513 г. епископ Пезаро; автор «Дневника» («Grassis Diarium»), в котором тщательно описаны подробности папских церемоний в период с 1504 по 1521 г.

… под именем Климент VII, которое, как уверяли, он принял, дабы успокоить своих врагов, заранее давая им знать о своем намерении придерживаться самой святой из всех царских добродетелей. — Имя Климент (лат. Clemens) означает «Милостивый».

… тот, кого он выбрал им в качестве опекуна и заодно назначил временным правителем Флорентийской республики, Сильвио Пассерини, кардинал да Кортона, не обладал ни одним из качеств, способных заставить флорентийцев забыть те обиды, какие они затаили против семейства Медичи… — Пассерини, Сильвио (1469–1529) — итальянский прелат, уроженец тосканского города Кортона, получивший образование при дворе Лоренцо Великолепного и сблизившийся с его сыном Джованни, будущим Львом X; кардинал (1517), с 1521 г. епископ Кортоны, в 1524–1527 гг., в малолетство Алессандро Медичи, регент Флоренции, бежавший из нее в 1527 г. вместе с Медичи.

… Союз этот привел к разграблению Рима, а разграбление Рима, оставившее папу пленником в замке Святого Ангела и на время лишившее его светской власти, позволило флорентийцам восстать и в третий раз изгнать Медичи. — Папа Климент VII укрылся в замке Святого Ангела 6 мая 1527 г., в день вторжения в Рим имперских войск, и находился там на положении пленника вплоть до 6 декабря 1527 г.

… бежал из Рима и добрался до Орвьето. — Орвьето — город на юго-западе Умбрии, близ границ с областью Лацио, в 100 км к северо-западу от Рима; центр епархии; в описываемое время входил в папские владения.

Климент VII бежал в Орвьето 6 декабря 1527 г. и провел там следующие полгода.

50 … в момент раскола, затеянного Лютером, Цвингли и Генрихом VIII, эта торжественная церемония стала для католического короля делом первостепенной важности… — Лютер, Мартин (1483–1546) — немецкий христианский богослов, основоположник Реформации в Германии, начало которой положило его выступление в 1517 г. в городе Виттенберг с тезисами против основных догматов католицизма; основатель одного из течений протестантизма — лютеранства.

Цвингли, Ульрих (1484–1531) — швейцарский реформатор церкви, философ и политический деятель, основатель особого направления протестантизма (цвинглианства); с 1523 г. глава реформатской церкви в Цюрихе; погиб в ходе междоусобной войны, в сражении между цюрихцами и отрядами католических кантонов.

Генрих VIII Тюдор (1491–1547) — английский король с 1509 г., в годы правления которого укрепилась неограниченная монархия; в 1537 г. власти короля были подчинены сохранявшие до этого времени определенную независимость пять северных графств и Уэльс; в 1524 г. ввел в Англии протестантизм: на основании специального акта принял титул главы английской церкви, что сделало ее независимой от римского папы; по указам короля проводилась конфискация церковных земель, за бесценок переходивших в руки дворянства и буржуазии; политическая и религиозная борьба в годы его правления сопровождалась массовыми и жестокими казнями.

… было условлено, что Климент VII коронует императора, а император захватит Флоренцию и дарует ей в качестве герцога бастарда Алессандро, которого женит на своей внебрачной дочери Маргарите Австрийской. — Карл V был коронован в Болонье, в базилике Сан Петронио, 24 февраля 1530 г.

Маргарита Австрийская (1522–1586) — побочная дочь императора Карла V от фламандской простолюдинки Иоганны Марии ван дер Гейнст (1500–1541); в 1536 г., в возрасте четырнадцати лет, вышла замуж за Алессандро Медичи, с которым была обручена с 1527 г., а спустя год после его смерти, в 1538 г., стала женой будущего пармского герцога Оттавио Фарнезе (1524–1586; правил с 1551 г.) и потому осталась в истории как Маргарита Пармская; в 1559–1567 гг. исполняла от имени испанского короля Филиппа II должность правительницы Испанских Нидерландов; мать Алессандро Фарнезе (1545–1592), третьего герцога Пармы и Пьяченцы.

… это был день его рождения и годовщина его победы при Павии над христианнейшим королем… — Павия — город в герцогстве Миланском (ныне в области Ломбардия), в 30 км к югу от Милана, близ которого 25 февраля 1525 г. 28-тысячное французское войско под командованием французского короля Франциска I потерпело сокрушительное поражение от 23-тысячного войска имперцев под командованием испанского генерала Карла де Ланнуа (1487–1527) и король был взят в плен.

… 31 июля 1531 года, после ужасной осады Флоренции, которую оборонял Микеланджело и сдал Малатеста, Алессандро триумфально вступил в будущую столицу своего герцогства. — Во время десятимесячной осады Флоренции имперскими войсками (24 октября 1529 г. — 10 августа 1530 г.) Микеланджело был назначен Флорентийской республикой руководителем фортификационных работ.

Малатеста — здесь: Малатеста Бальони Младший (1491–1531), итальянский кондотьер, правитель Перуджи (1527); с 1529 г. состоял на службе у Флорентийской республики и предал ее в сражении при Гавинане (3 августа 1530 г.), когда флорентийские войска под командованием военачальника Франческо Ферруччи (1489–1530) были разбиты имперцами, после чего Флоренция пала.

Алессандро Медичи вступил в столицу Тосканы 5 июля 1531 г. и правил Флоренцией до 5 января 1537 г.: вначале в качестве ее главы, а с 1 мая 1532 г. с титулом наследственного герцога.

… он пытался убить Пьеро Строцци и отравил кардинала Ипполито, своего кузена… — Строцци, Пьеро (1510–1558) — флорентийский кондотьер на французской службе, маршал Франции (1554), сын Филиппо Строцци Младшего (см. примеч. к с. 9), политического противника Алессандро Медичи, и его жены с 1508 г. Клариче Медичи (ок. 1493–1528), внучки Лоренцо Великолепного и тетки Екатерины Медичи, двоюродный брат королевы Франции; в молодости, в 1534 г., испытывая на себе ненависть герцога Алессандро, примкнул к его сопернику кардиналу Ипполито Медичи и укрылся в Ломбардии, где в следующем году едва не был убит наемниками, подосланными герцогом.

Согласно официальной версии, 24-летний кардинал Ипполито Медичи (см. примеч. к с. 45) умер от малярии 10 августа 1535 г. в Итри, на пути из Рима в Неаполь, однако ходили упорные слухи о его отравлении по приказу герцога Алессандро.

… по словам Варки… — См. примеч. к с. 13.

… щедрый и великодушный, как папа Лев X… — Напомним, что Ипполито Медичи приходился Льву X племянником.

… он дал разом четыре тысячи дукатов ренты одному дворянину из Модены по имени Франческо Мария Мольца, обладавшему широкими познаниями в великой и достойной литературе… — Модена — город на севере Италии, в области Эмилия Романья, административный центр одноименной провинции; расположен в 35 км к северо-западу от Болоньи.

Мольца, Франческо Мария (1489–1544) — итальянский поэт и писатель, уроженец Модены; творил главным образом в Риме, а затем в Болонье, при дворе Ипполито Медичи; сочинял любовную лирику, а также пасторальные поэмы и новеллы.

… Филиппо Строцци передал огромные деньги одному монаху-доминиканцу из Неаполя… — Имеется в виду Филиппо Строцци Младший (см. примеч. к с. 9).

… Джанбаттиста Чибо, архиепископ Марсельский, зная, что у его невестки, расставшейся с мужем и жившей во дворце Пацци, любовная связь с Алессандро, решил убить его, когда он придет туда на свидание… — Джанбаттиста Чибо (1505–1550) — итальянский прелат, епископ Марсельский в 1530–1550 гг.; младший сын Маддалены Медичи (1473–1528), дочери Лоренцо Великолепного, и ее супруга с 1488 г. Франческетто Чибо (ок. 1449–1519), незаконного отпрыска Джованни Баттисты Чибо, будущего папы Иннокентия VIII; младший брат Инноченцо Чибо (1491–1550), кардинала с 1513 г., епископа Марсельского в 1517–1530 гг., регента Флоренции после убийства герцога Алессандро Медичи.

Их брат Лоренцо Чибо (1500–1549), начальник папской гвардии (1529), главнокомандующий папскими войсками (1530), правитель Пизы (1534), с 1520 г. был женат на Риччарде Маласпине (1497–1553), маркизе ди Масса, которая и имеется здесь в виду.

Палаццо Пацци — ренессансный дворец во Флоренции, на улице Виа дель Проконсоло, построенный в 1458–1469 гг. по заказу Якопо Пацци; после провала заговора Пацци он был конфискован и с 1487 г. находился в собственности семьи Чибо.

В 1533–1537 гг. маркиза Риччарда Маласпина жила во Флоренции, в Палаццо Пацци, и вместе с ней там жила ее младшая сестра Таддея Маласпина (1505–1559), официальная любовница Алессандро Медичи, родившая ему двух детей.

… Этим заговорщиком был Лоренцо Медичи, принадлежавший к младшей ветви рода… — Лоренцо Медичи (1514–1548) — здесь: представитель младшей ветви рода Медичи, праправнук Лоренцо Старого (см. примеч. к с. 10), брата Козимого Старого, Отца отечества, получивший уменьшительно-ласкательное прозвище Лоренцино, а также уничижительное прозвище Лоренцаччо; итальянский политик, писатель и драматург, фаворит и наперсник герцога Алессандро Медичи, прославившийся его жестоким убийством 6 января 1537 г., после которого скрывался в Болонье, Венеции, Лионе, Париже, а 26 февраля 1548 г. был в свой черед убит в Венеции в отместку за совершенный им поступок; заглавный персонаж драмы Дюма «Лоренцино» (1842) и его же повести «Ночь во Флоренции» (1861).

… родителями его были Пьерфранческо деи Медичи, приходившийся правнуком Лоренцо, брату Козимо, и Мария Содерини… — Пьерфранческо ди Лоренцо деи Медичи (1487–1525) — флорентийский банкир и дипломат, сын Лоренцо Пополано; с 1511 г. супруг Марии Содерини (1494-после 1570), дочери Томмазо Содерини (1470–1531) и его первой жены (с 1494 г.) Фьяметты Строцци (1476–1497).

52… это был всего-навсего сбир по имени Микеле дель Таволаччино… — Микеле дель Таволаччино по прозвищу Короконколо (?-?) — итальянский авантюрист, содействовавший Лоренцино Медичи в убийстве герцога Алессандро Медичи; позднее завербовался на галерный флот Мальтийского ордена и в 1539 г. участвовал в войне с турками.

53… Накануне герцог увидел очень красивую женщину, супругу Леонардо Джинори, и вознамерился овладеть ею… — Имеется в виду Катерина Содерини (?-1586) — дочь Томмазо Содерини и его второй жены (с 1515 г.) Франчески Пандольфини, отличавшаяся редкостной красотой и в 1531 г. ставшая супругой знатного флорентийца Леонардо ди Бартоломео Джинори (1502–1543).

… женщина, которую он возжелал, приходилась Лоренцо родной теткой. — Катерина Содерини была сводной сестрой Марии Содерини, матери Лоренцино.

… бросил ее в колодец Седжо Каповано. — Этот колодец находился на углу Виа дель Дилувио (соврем. Виа Верди), перед домом богатого флорентийца Седжо Каповано, недалеко от Пьяцца Санта Кроче.

54… утром 6 января 1536 года (по старому стилю)… — В соответствии с королевским указом, принятым в Париже в январе 1563 г. и подтвержденным в Руссильоне 9 августа 1564 г., с 1567 г. началом нового года на всей территории Французского королевства объявлялось 1 января (прежде новый год в различных провинциях Франции отсчитывался от Рождества, от 1 марта и даже от Пасхи, что создавало немалую путаницу). Такой же порядок несколькими десятилетиями ранее вел в своих владениях и император Карл V. В итоге составители официальных документов и историки взяли за правило помечать словами «по старому стилю» или «по новому стилю» годы событий, произошедших в январе-апреле всех лет до введения такого порядка: так, Алессандро Медичи был убит 6 января 1536 года по старому стилю, но 6 января 1537 года по новому стилю; заметим, что к осуществленной в 1582 г. замене устаревшего юлианского календаря, отстававшего в XVI в. на десять дней, новым, григорианским, слова «по старому стилю» здесь отношения не имеют.

… Герцог вышел из дворца Медичи в сопровождении всего лишь четырех человек — капитана Джустиниано да Чезена; одного из своих приближенных, также носившего имя Алессандро, и двух телохранителей, одного из которых звали Джомо, а другого — Венгерец… — Заметим, что все подробности, связанные с убийством герцога Алессандро, Дюма заимствовал из пятнадцатой книги «Истории Флоренции» Бенедетто Варки. Французский перевод этого сочинения, выполненный Жаном Батистом Рекье (1715–1799) и местами несколько сокращенный, был издан в Париже в 1765 г. под названием «Histoire des révolutions de Florence, sous les Médicis», но Дюма, судя по всему, пользовался оригиналом.

… дойдя до площади Сан Марко… — Площадь Сан Марко находится в северной части Флоренции, перед монастырем Сан Марко.

… Подойдя к Палаццо Состеньи, находившемуся напротив дома Лоренцо, он приказал Венгерцу остаться там… — Палаццо Состеньи — имеется в виду дом на Виа Ларга, принадлежавший в то время флорентийской семье Состеньи; во второй половине XVI в. его приобрел Джованни Батиста Миланези (? — 1579), епископ Марси с 1562 г., и перестроил во дворец, который получил название Палаццо Миланези, а в 1730 г. был продан семейству Каппони и включен в состав Палаццо Каппони-Ковони, дошедшего до нашего времени.

… в особенности удивлялась долгой возне, доносившейся из дома Лоренцо, синьора Мария Сальвиати, вдова Джованни делле Банде Нере и мать Козимо. — Мария Сальвиати (1499–1543) — дочь Якопо Сальвиати (1461–1533), флорентийского купца и политика, и его супруги с 1486 г. Лукреции деи Медичи (1470–1553), старшей дочери Лоренцо Великолепного; с 1516 г. жена Джованни делле Банде Нере; мать герцога Козимо I.

Джованни делле Банде Нере (1498–1526) — знаменитый итальянский кондотьер, происходивший из семьи Медичи; сын упоминавшегося выше Джованни ди Пьерфранческо деи Медичи иль Пополано (см. примеч. к с. 40) и его жены с 1496 г. Катерины Сфорца (см. примеч. к с. 61); правнук Лоренцо ди Джованни деи Медичи (1395–1440), брата Козимо Старого; отец герцога Козимо I.

… Лоренцо спустился к своему домоправителю Франческо Дзеффи… — Дзеффи, Джованни Франческо ди Франческо (ок. 1480-после 1541) — наставник и домоправитель Лоренцино Медичи, драматург и переводчик, которого часто путают с его родственником Франческо ди Антонио Дзеффи (1491–1546), каноником церкви Сан Лоренцо, поэтом и переводчиком античной литературы, воспитателем сыновей Филиппа Строцци.

… он заранее запасся подорожной у епископа Марци… — Имеется в виду Анджело Марци (1477–1546) — итальянский прелат, крупный чиновник Флорентийской канцелярии, личный секретарь Алессандро Медичи, а затем Козимо I, позволившего ему именовать себя Марци деи Медичи; епископ города Ассизи в 1529–1541 гг.

… Филиппо Строцци… назвал его флорентийским Брутом и попросил его отдать двух его сестер замуж за двух своих сыновей. — Брут — здесь: Марк Юний Брут (85–42 до н. э.), древнеримский военачальник и политический деятель из плебейского рода Юниев, пламенный республиканец, один из убийц Цезаря; в борьбе с наследниками Цезаря потерпел поражение в битве у города Филиппы в Греции (октябрь 42 г. до н. э.), после чего покончил с собой. Лоренцино дважды породнился с Филиппо Строцци: одна его сестра, Лаудомия деи Медичи (1518–1583), в 1539 г. стала супругой Пьеро ди Филиппо Строцци (см. примеч. к с. 50), будущего маршала Франции, а другая, Маддалена деи Медичи (1523–1583), в том же году вышла замуж за Роберто ди Филиппо Строцци (1520–1566).

… кинувшись к кардиналу Чибо, они поведали ему о подозрениях, заставивших их явиться к нему… — Кардинал Чибо — Инноченцо Чибо (1491–1550), итальянский прелат, внук Лоренцо Великолепного и папы Иннокентия VIII, племянник папы Льва X, двоюродный племянник папы Климента VII, дважды сам едва не ставший папой (в 1522 и 1534 гг.); кардинал с 1513 г., епископ Марсельский в 1517–1530 гг.; накануне убийства герцога Алессандро Медичи находился во Флоренции, одним из первых узнал о случившемся и какое-то время занимал должность регента.

59… кардинал написал несколько приказов: в Пизу, своему брату Лоренцо, чтобы тот срочно пришел к нему на подмогу… — Лоренцо Чибо — см. примеч. к с. 51.

… Алессандро Вителли, чтобы тот покинул Читта ди Кастелло и поспешил со своим гарнизоном во Флоренцию… — Вителли, Алессандро (ок. 1500–1554) — итальянский кондотьер, поочередно состоявший на службе у Империи, Флоренции и Папского государства; командир гвардии Алессандро Медичи; владетель Монтоне, Читерны и Аматриче; поддержав избрание Козимо I герцогом, командовал его войсками в сражении при Монтемурло (1537). Читта ди Кастелло — город в Умбрии, в провинции Перуджа, в верхнем течении Тибра, в 90 км к юго-востоку от Флоренции; родина Алессандро Вителли, владевшего там мощным замком.

… и, наконец, Якопо деи Медичи, коменданту Ареццо, чтобы тот находился в боевой готовности. — Якопо деи Медичи — вероятно, имеется в виду Якопо ди Кьяриссимо деи Медичи (1501–1554), итальянский кондотьер.

… оно было под покровом ночи тайно перенесено в церковь Сан Джованни, а оттуда — в старую ризницу базилики Сан Лоренцо. — Церковь Сан Джованни — скорее всего, имеется в виду датируемая 1351 г. церковь Сан Джованни Эванджелиста в центре Флоренции, рядом с Виа Ларга, полностью перестроенная в 1579–1661 гг. и носящая сегодня название Сан Джованнино дельи Скололи. Базилика Сан Лоренцо — см. примеч. к с. 11.

60… совет Сорока восьми, созванный с помощью булавоносцев, собрался во дворце Медичи… — Совет Сорока восьми (ит. Quarantotto di balia) — высший совещательный орган во Флорентийском герцогстве, сенат, учрежденный 27 апреля 1532 г. и состоявший из сорока восьми членов.

… один из них, Доменико Каниджани, попросил слова и… предложил избрать взамен Алессандро его внебрачного сына Джулио. — Каниджани, Доменико (1486–1548) — флорентийский политик и дипломат, с 1535 г. управляющий двором герцога Алессандро Медичи. Джулио Медичи (ок. 1533–1600) — внебрачный сын герцога Алессандро и его любовницы Таддеи Маласпины (1505–1559), воспитывавшийся при дворе Козимо I; с 1562 г. рыцарь тосканского военного ордена Святого Стефана, созданного с целью защищать Средиземноморье от варварийских пиратов и турок; будучи в 1563–1566 гг. адмиралом ордена, оказывал помощь мальтийским рыцарям во время осады Мальты турками в 1565 г.; выполнял также дипломатические поручения.

61… Палпа Рунелпаи, намеревавшийся предложить кандидатуру Филиппо Строцци, приверженцем которого он был… не осмелился включить своего патрона в эту борьбу… — Палла ди Бернардо Руччелаи (1473–1543) — флорентийский политик и литератор, один из сыновей Бернардо Ручеллаи (см. примеч. к с. 44).

… Возражение такого рода было отвергнуто одновременно Франческо Гвиччардини и Франческо Веттори… — Франческо Гвиччардини (см. примеч. к с. 34), один из главных советников герцога Алессандро, после его убийства поддержал назначение Козимо ди Джованни деи Медичи новым правителем Флоренции.

Франческо Веттори (см. примеч. к с. 44) также поддержал кандидатуру юного Козимо, но, как и Гвиччардини, вскоре был отстранен от политики новым правителем.

… все бросились к воротам Сан Галло… — Напомним, что ворота Сан Галло (см. примеч. к с. 39) служили северными въездными воротами Флоренции.

… он приехал из своего загородного дома Треббио… — Треббио — см. примеч. к с. 13.

… его прапрадедом был Лоренцо, внук Аверардо и брат Козимо Старого, Отца отечества, а его отцом — знаменитый военачальник Джованни деи Медичи. — Джованни деи Медичи — здесь: Джованни делле Банде Нере (см. примеч. к с. 57).

… Он был сын Джованни деи Медичи, внука Лоренцо Старого, и Катерины, дочери Галеаццо, герцога Миланского… — Катерина Сфорца (ок. 1463–1509) — одна из самых знаменитых женщин эпохи Возрождения, графиня Форли, внебрачная дочь миланского герцога Галеаццо Мария Сфорца (см. примеч. к с. 20) и его любовницы графини Лукреции Ландриани (ок. 1440-?), обладавшая неукротимой энергией, железной волей и необычайной чувственностью; с 1477 г. супруга Джироламо Риарио (см. примеч. к с. 24), убитого в 1488 г. заговорщиками; с 1493 г. состояла в тайном браке со своим придворным Джакомо Фео (ок. 1471–1495), убитым в результате заговора; в 1497 г. вышла замуж за Джованни ди Пьерфранческо деи Медичи иль Пополано, в то время, с 1496 г.,флорентийского посла в Форли, и год спустя родила от него сына, своего восьмого ребенка, будущего знаменитого кондотьера Джованни делле Банде Нере; в конце 1499 г. лишилась своих владений Форли и Имола, захваченных Чезаре Борджа; умерла во Флоренции.

62… переодела его девочкой и укрыла в монастыре Анналены. — Имеется в виду доминиканский монастырь Сан Винченцо д’Анналена, основанный в нач. 1442 г. Анналеной Малатестой (ок. 1418-ок. 1491), дочерью кондотьера Галеаццо III Малатесты (? — 1423), после того как 6 сентября 1441 г. в Палаццо Веккьо был зверски убит ее муж (с 1439 г.), кондотьер Бальдаччо д'Ангиари (ок. 1400–1441), а вскоре после этого умер их малолетний сын; пораженная горем вдова превратила свой дом (располагавшийся в Ольтрарно, левобережной части Флоренции, близ городских ворот Порта Романа) в обитель для благородных девиц и сама затворилась там до своей смерти; монастырь просуществовал до 1786 г.

… Точно так же поступила Фетида со своим сыном Ахиллом… — Великий герой древнегреческого эпоса Ахилл, сын смертного, фтийского царя Пелея, и морской богини Фетиды, должен был, согласно предсказанию, погибнуть в Троянской войне. Фетида решила спасти сына и с этой целью отправила его, переодетого в женское платье, к царю острова Скирос Ликомеду, во дворце которого Ахилл жил среди дочерей (по одной из версий мифа их было пятьдесят) царя. От одной из них, Деидамии, у него родился сын — Неоптолем. Позднее, когда греческое войско отплыло на Трою, прорицатель возвестил, что грекам не победить ее, если с ним не будет Ахилла. Тогда хитроумный Одиссей предложил поехать на Скирос под видом купцов и разложить перед царскими дочерьми товары — женские украшения вперемежку с оружием. Когда царевны собрались перед этими товарами, Одиссей подал сигнал тревоги, девушки в страхе разбежались, а Ахилл схватился за оружие и был опознан. В итоге он отправился в поход и пал под Троей.

… в связи с военными приготовлениями герцога Урбинского и Малатесты Бальони, он был назначен командующим войсками Республики… — Речь, видимо, идет о герцоге Франческо Мария I делла Ровере (см. примеч. к с. 46), который вскоре после смерти папы Льва X, пользуясь поддержкой Малатесты Бальони (см. примеч. к с. 50), отвоевал герцогство Урбинское, свое прежнее владение, и нацелился на Сиену, но был остановлен войсками, которыми командовал Джованни делле Банде Нере.

… на подступах к Боргофорте выстрелом из фальконета был ранен в ногу чуть повыше колена, причем в то самое место, куда его ранило в битве при Павии. — Боргофорте — городок в Ломбардии, в провинции Мантуя, в 14 км к юго-западу от Мантуи; в описываемое время входил в герцогство Мантуанское.

25 ноября 1526 г., в ходе Седьмой Итальянской войны (1526–1529), в 18 км к востоку от Боргофорте, в сражении у селения Говерноло (ныне в составе городка Ронкоферраро) отряды Джованни делле Банде Нере потерпели поражение от немецких ландскнехтов, а сам прославленный кондотьер получил смертельное ранение, от которого скончался спустя несколько дней.

Фальконет — небольшое артиллерийское орудие, которое состояло на вооружении в армии и флоте в XVI–XVIII вв., имело диаметр ствола в два-три дюйма и стреляло ядрами весом от одного до полутора фунтов.

Заметим, что 20 февраля 1525 г., в стычке у стен осажденной Павии, Джованни делле Банде Нере получил огнестрельное ранение в правую ногу и потому в самой битве при Павии (см. примеч. к с. 50), которая происходила 24 февраля, участия не принимал.

63… после его смерти все они облачились в траур и заявили, что никогда не отступятся от черного цвета своей одежды; свою клятву они исполняли настолько незыблемо, что начиная с этого времени Джованни деи Медичи стали называть Джованни делле Банде Нере… — Существуют и другие версии относительно происхождения его прозвища Банде Нере (ит. «Черная лента»).

… моя мать, дочь Якопо Сальвиати и синьоры Лукреции деи Медичи, неизменно говорила мне… — О матери Козимо I Великого, Марии Сальвиати, см. примеч. к с. 57.

64… милостиво обходиться с синьором Джулио и синьорой Джулией, его внебрачными детьми. — Синьора Джулия — Джулия Ромола Медичи (ок. 1535-ок. 1588), побочная дочь герцога Алессандро, родная сестра Джулио Медичи (см. примеч, к с. 60); в первом браке (с 1550 г.) супруга Франческо Кантельмо (? — 1555), герцога ди Пополи, во втором (с 1559 г.) — Бернардетто деи Медичи (? — после 1576), синьора Оттавьяно.

… начал свою речь с двустишия из шестой книги «Энеиды» Вергилия… Primo avulso non deficit alter //Aureus et simili frondeseit virga met alio. — Вергилий — Публий Вергилий Марон (70–19 до н. э.), древнеримский поэт, автор героического эпоса «Энеида», сборника десяти эклог «Буколики» («Пастушеские песни») и поэмы «Георгики» («Поэма о земледелии»).

«Энеида» (лат. «Aeneis») — эпическая поэма Вергилия, написанная между 29 и 19 гг. до н. э. и посвященная подвигам легендарного Энея, сына богини любви и красоты Венеры (греч. Афродиты), героя из царского рода дарданов, одного из главных участников Троянской войны, союзника троянцев, сумевшего бежать из захваченной ахейцами Трои и после долгих странствий обосновавшегося в Италии, предка Ромула и Рема, основателей Рима, и аристократического римского рода Юлиев; написанная дактилическим гекзаметром поэма, оставшаяся незавершенной, состоит из двенадцати книг (песен), первые шесть из которых посвящены странствиям Энея и его спутников, а последние шесть — войнам троянских пришельцев с италийскими племенами.

В шестой книге «Энеиды» рассказывается о том, как Эней, следуя совету Кумской сивиллы, сорвал с дерева золотую ветвь, послужившую ему пропуском в загробный мир:

Всем велит приносить Прозерпина прекрасная этот Дар для нее. Вместо сорванной вмиг вырастает другая, Золотом тем же на ней горят звенящие листья. («Энеида», VI, 143–145; перевод С.Ошерова.)

… Этими восьмью гражданами были: мессер Франческо Гвиччардини, мессер Маттео Никколини, Руберто Аччаюоли, Маттео Строцци, Франческо Веттори, Джулиано Каппони, Якопо Джанфильяцци и Раффаэло деи Медичи. — Франческо Гвиччардини — см. примеч. к с. 34. Никколини, Маттео ди Аньоло (1473–1540) — флорентийский политик, правовед и дипломат.

Аччаюоли, Руберто (1467–1547) — флорентийский государственный деятель и дипломат, гонфалоньер справедливости в 1518 г.

Строцци, Маттео (1471–1541) — флорентийский государственный деятель и дипломат, гонфалоньер справедливости в 1519 г. Франческо Веттори — см. примеч. к с. 44.

Каппони, Джулиано ди Пьеро (?-1565) — флорентийский политик, богатый купец и банкир, младший брат политика Никколо ди Пьеро Каппони (1472–1529).

Джанфильяцци, Якопо (1470–1549) — влиятельный флорентийский политик и дипломат, гонфалоньер справедливости в 1514 и 1521 гг. Раффаэло деи Медичи (1477–1555) — флорентийский государственный деятель, гонфалоньер справедливости в 1531 г.

МЛАДШАЯ ВЕТВЬ

… Назовем его сыновей: Франческо, взошедший на трон после смерти отца; Фердинандо, ставший герцогом после смерти Франческо; дон Пьетро, Джованни и Гарсиа. Я не говорю о другом Пьетро, не прожившем и года. — Франческо I Медичи (1541–1587) — старший сын Козимо I и его первой жены (с 1539 г.) Элеоноры Толедской (см. примеч, к с. 67), регент с 1564 г., великий герцог Тосканский с 1574 г., продолживший абсолютистскую политику Козимо I.

Фердинандо I Медичи (1549–1609) — великий герцог Тосканский с 1587 г; пятый сын Козимо I и Элеоноры Толедской; в 1562 г., в тринадцатилетнем возрасте, стал кардиналом; в 1587 г., после смерти старшего брата, Франческо I, сложил с себя сан и унаследовал трон.

Пьетро Медичи, князь Тосканский (1554–1604) — младший сын Козимо I и Элеоноры Толедской, безуспешно интриговавший против своего брата герцога Фердинандо Медичи; командующий тосканским галерным флотом с 1573 г.; посол в Испании в 1579 и 1586–1589 гг.; кавалер ордена Золотого Руна (1593).

Джованни Медичи (1543–1562) — второй сын Козимо I и Элеоноры Толедской; кардинал и архиепископ Пизы с 1560 г.; умер в возрасте девятнадцати лет, 20 ноября 1562 г. (по официальной версии — от малярии, по слухам — был убит своим младшим братом Гарсиа). Гарсиа Медичи (1547–1562) — четвертый сын Козимо I и Элеоноры Толедской; номинальный командующий папским галерным флотом с 1560 г.; умер в Пизе 6 декабря 1562 г. (по официальной версии — от малярии, по слухам — был убит собственным отцом).

Пьетро Медичи (1546–1547) — третий сын Козимо I и Элеоноры Толедской, не проживший и года.

… Дочерей Козимо звали Мария, Лукреция, Изабелла и Вирджиния. — Мария Медичи (1540–1557) — старшая дочь Козимо I и Элеоноры Толедской, умершая в возрасте семнадцати лет (по официальной версии — от малярии, по слухам — была убита отцом, застигшим ее с любовником-пажом).

Лукреция Медичи (1545–1561) — третья дочь Козимо I и Элеоноры Толедской; с 1558 г. первая жена Альфонсо II д’Эсте (1533–1597), герцога Феррары, Модены и Реджо с 1559 г.; умерла в возрасте шестнадцати лет, 21 апреля 1561 г. (по официальной версии — от чахотки, по слухам — была отравлена по приказу мужа).

Изабелла Медичи (1542–1576) — вторая дочь Козимо I и Элеоноры Толедской; с 1560 г. жена дона Паоло Джордано I Орсини (1541–1585), герцога ди Браччано, убившего ее в ночь с 15-го на 16 июля 1576 г.

Вирджиния Медичи (1568–1615) — дочь Козимо I и его любовницы Камиллы Мартелли (см. примеч. к с. 78), узаконенная отцом; с 1586 г. супруга Чезаре I д’Эсте (1562–1628), герцога Модены и Реджо с 1597 г., родившая мужу десять детей; последние годы жизни страдала психическим расстройством.

… Однажды Джованни и Гарсиа охотились на пустошах Мареммы. — Маремма — нездоровая болотистая низменная местность вдоль западного берега Апеннинского полуострова, к югу от устья реки Арно; ее осушение было проведено в 1828–1830 гг.

… остальной двор находился в это время в Пизе, куда Козимо, месяцем ранее учредивший орден Святого Стефана, прибыл, чтобы торжественно принять полномочия великого магистра. — Духовно-рыцарский орден Святого Стефана Великомученика был основан Козимо I во Флоренции 15 марта 1561 г.; целью его провозглашалась борьба с варварийскими и турецкими пиратами, а резиденцией стал сначала город Порто Феррайо на острове Эльба, а затем Пиза; орден был утвержден папой 1 октября 1561 г.; прекратил свое существование в 1859 г.

… 26 ноября 1562 года… Джованни умер на руках отца. — Джованни Медичи умер 20 ноября 1562 г.

67… со словами «Не будет Каина в моей семье!» ударил дона Гарсиа. — Имеется в виду библейская легенда об убийстве сына Адама и Евы пастуха Авеля его братом-земледельцем Каином. Зависть и гнев привели к братоубийству, и Авель стал первой жертвой среди людей (Бытие, 4: 3–8).

… Элеонора Толедская легла рядом с сыном, закрыла глаза и не захотела больше их открыть… — Элеонора Толедская (1520–1562) — дочь дона Педро Альвареса де Толедо (1484–1553), вице-короля Неаполя с 1532 г., и его жены с 1508 г. Марии Осорио-Пиментель (1498–1539), второй маркизы де Виллафранка; с 1539 г. супруга Козимо I, родившая ему девять детей; умерла 17 декабря 1562 г.

… Дочь дона Гарсиа — брата герцогини Элеоноры, приходившегося крестным юному братоубийце, — еще совсем юной девушкой прибыла ко двору своей тетки… — Гарсиа Альварес де Толедо Осорио, маркиз де Виллафранка (1514–1577) — старший брат герцогини Элеоноры Толедской, вице-король Каталонии (1558–1564) и Сицилии (1564–1566).

Здесь имеется в виду Элеонора Альварес де Толедо (1553–1576) — дочь Гарсиа Альвареса де Толедо и его жены с 1536 г. Виттории Колонна (?-1562); с 1571 г. супруга Пьетро Медичи, убитая им И июля 1576 г.

68… она полюбила молодого человека по имени Алессандро, сына известного флорентийского капитана Франческо Гачи… — Франческо Гачи был одним из командиров дворцовой гвардии, а его сын Алессандро состоял в том же полку, что и отец.

… Тот, кто заставил ее забыть бедного Алессандро, став его преемником, был молодой рыцарь ордена Святого Стефана. — Этим любовником юной Элеоноры Толедской, супруги Пьетро Медичи, был Бернардино дельи Антинори (1537–1576), рыцарь ордена Святого Стефана, герой битвы при Лепанто (7 октября 1571 г.).

… не за убийство Франческо Джинори, которого он убил в поединке, состоявшемся между Палаццо Строцци и Порта Росса, его сослали на остров Эльба… — Франческо деи Джинори — друг Бернардино дельи Антинори, убитый им в феврале 1576 г. в результате ссоры. Порта Росса («Красные ворота») — крепостные ворота Флоренции, построенные в XIV в.; располагались несколько южнее Палаццо Строцци (см. примеч. к с. 41).

Эльба — остров в Тирренском море, площадью 223 км², входящий в Тосканский архипелаг и расположенный у западных берегов Апеннинского полуострова; принадлежит Италии; место первой ссылки Наполеона 1 (4 мая 1814 г.-26 февраля 1815 г.); в 1546–1577 гг. северная часть острова находилась во владении герцогов Тосканских, и в 1548 г. Козимо 1 основал там крепость Порто Феррайо, первоначально носившую название Космополи (т. е. Козимополь, «Город Козимо»).

… рыцаря тайно доставили с острова Эльба в тюрьму Барджелло… — Бернардино дельи Антинори был задушен в Барджелло (см. примеч. к с. 32) 9 июля 1576 г.

… получила приказ приехать в загородный дворец Каффаджоло, где уже несколько месяцев жил ее муж… — Элеонора Толедская, сноха Козимо I, была убита в Каффаджоло (см. примеч. к с. 13) И июля 1576 г.

… села у колыбели своего сына Козимо… — Трехлетний Козимо Медичи (1573–1576), сын Пьетро Медичи и Элеоноры Толедской, умер от болезни в августе 1576 г., через месяц после трагической гибели своей матери.

69… в 1593 году он женился на Беатрисе де Менезиш… — Беатриса де Менезиш (1560-ок. 1603) — вторая супруга Пьетро Медичи, дочь Мануэла де Норонья-и-Менезиша (ок. 1530-?), португальского губернатора Сеуты в 1567–1574 гг., первого герцога де Вила-Реала, и его жены Марии да Сильва.

… Оставим на время мужчин, к которым мы поневоле вернемся, рассказывая об отравлении Франческо и Бьянки Капелло, и перейдем к женщинам. — Бьянка Капелло (1548–1587) — дочь богатого венецианского вельможи Бартоломео Капелло (1519–1594) и его первой жены (с 1544 г.) Пеллегрины ди Филиппо Морозини; в пятнадцатилетием возрасте влюбилась в банковского служащего Пьетро Бонавентури (ок. 1539–1572) и 28 ноября 1563 г. сбежала с ним во Флоренцию, где они заключили законный брак; вскоре стала любовницей принца-регента Франческо Медичи, ставшего в 1574 г. великим герцогом Тосканским, а в 1578 г., через два месяца после того как он овдовел и давно овдовев к этому времени сама, вторым браком вышла за него замуж, став таким образом великой герцогиней.

… в семнадцать лет она, говоря словами Шекспира о Джульетте, была одним из прекраснейших весенних цветков Флоренции. — Отец Джульетты, думая, что его дочь умерла, сравнивает ее с нежнейшим полевым цветком, побитым ранним морозом:

Death lies on her like an untimely frost

Upon the sweetest flower of all the field («Ромео и Джульетта», IV, 5).

… Юный Малатести, паж великого герцога Козимо, влюбился в Марию… — Малатеста деи Малатести (?-1564) — сын кондотьера Леониды деи Малатести (1500–1557) и его жены Кассандры Чини; паж Козимо I, любовник его дочери, юной Марии Медичи; после бегства из тюрьмы, куда его бросил герцог, бежал на Крит и в 1557 г. стал одним из командиров флота Венецианской республики; в 1564 г. был заколот наемными убийцами в городе Фамагуста на Кипре, губернатором которого в 1563–1564 гг. был его старший брат, знаменитый кондотьер Джакомо деи Малатести (1530–1600).

… Малатести… удалось бежать и добраться до Кандии, где его отец командовал венецианскими войсками… — Кандия — средневековое название города Ираклион (древн. Гераклея, араб. Хандак), столицы острова Крит, закрепившееся за всем островом и использовавшееся в европейской дипломатии вплоть до 1898 г.; является искажением арабского названия города.

Отцом незадачливого любовника был Леонида деи Малатести, граф Монтекодруццо (1500–1557) — кондотьер на флорентийской, папской и венецианской службе.

70… Вторую дочь Козимо звали Лукреция; в девятнадцать лет она стала супругой герцога Феррарского. — Имеется в виду Альфонсо II д’Эсте (1533–1597), герцог Феррары, Модены и Реджо с 1559 г.; старший сын Эрколе II д’Эсте (1508–1559; герцог с 1534 г.) и его жены с 1528 г. Рене Французской (1510–1575), младшей дочери короля Людовика XII; покровитель искусств и наук. Лукреция Медичи, родившаяся 14 февраля 1545 г., стала его супругой 3 июля 1558 г., в возрасте тринадцати лет.

… Джорджо Вазари… расписывал потолок в одном из залов Палаццо Веккьо… — Вазари, Джорджо (1511–1574) — итальянский художник, архитектор и историк искусств, автор знаменитых «Жизнеописаний самых знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих»; на протяжении многих лет работал во Флоренции.

… Козимо остановил свой выбор на Паоло Джордано Орсини, герцоге ди Браччано… — Имеется в виду Паоло Джордано I Орсини (1541–1585), первый герцог ди Браччано. Его супругой Изабелла Медичи стала 3 сентября 1558 г.

… Покидая Флоренцию, Паоло Джордано Орсини оставлял жену под присмотром своего близкого родственника по имени Троило Орсини… — Троило Орсини ди Монтеротондо (1547–1577) — сын Паоло Эмилио Орсини и его супруги Империи Орсини; тосканский посол в Вене в 1569–1572 гг., французский посол в Варшаве в 1574 г.; его любовная связь с Изабеллой Медичи послужила причиной ее гибели; 1 декабря 1577 г. умер в Париже, смертельно раненный накануне убийцами, исполнявшими приказ великого герцога Франческо I.

… Троило Орсини в ссоре, без свидетелей, ударом кинжала убил Лелио Торелло, пажа великого герцога Франческо… — Лелио Торелло да Фано (? — 1576) — внук знаменитого правоведа и политика Лелио Торелло (1489–1576), паж великого герцога Франческо, из ревности убитый Троило Орсини.

… 16 июля 1576 года, Орсини пригласил жену на большую охоту, которую он устраивал в своем поместье Черрето… — Черрето Гвиди — селение в 30 км к западу от Флоренции, в котором в 1564–1567 гг. герцог Козимо I построил на развалинах старинного замка графов Гвиди роскошную виллу, куда он приезжал, чтобы охотиться в здешних лесах. На этой вилле, где теперь находится охотничий и краеведческий музей, и была убита Изабелла Медичи.

… обратившись к синьоре Фрескобальди, своей старшей придворной даме… — Вероятно, это была Лукреция ди Филиппо Фрескобальди, с 1555 г. супруга придворного Томмазо ди Якопо деи Медичи (?-1583), также служившая при тосканском дворе.

… Оставалась Вирджиния; она вышла замуж за Чезаре д’Эсте, герцога Модены, вот и все, что о ней известно. — Эсте, Чезаре д’ (1562–1628) — двоюродный брат Альфонсо II д’Эсте, герцог Модены и Реджо с 1597 г., власть над которыми ему удалось удержать, потеряв свое основное владение — Феррару, отнятую у него. в 1598 г. папой Климентом VIII (в миру — Ипполито Альдобрандини; 1536–1605; папа с 1592 г.); с 1586 г. супруг Вирджинии Медичи.

… помимо прочего, утверждает Баччо Бальдини, он изучил множество растений… — Бальдини, Баччо (1517–1589) — лейб-медик Козимо I, хранитель библиотеки Лауренциана; автор сочинения «Жизнеописание Козимо Медичи, первого великого герцога Тосканского» («Vita di Cosimo Medici, primo gran duca di Toscana»; 1578).

… в 1541 году он основал Флорентийскую академию… там надлежало читать и комментировать Данте и Петрарку. — Главной задачей Флорентийской академии, основанной Козимо I в 1541 г., являлось возрождение платоновской философии, изучение ее по первоисточникам и распространение на Западе.

Данте — см. примеч. к с. 9.

Петрарка — см. примеч. к с. 9.

… Пизанский университет… стяжал тогда определенную известность… — Университет в Пизе был официально основан в 1343 г. папой Климентом VI (в миру — Пьер Роже де Бофор-Тюренн; 1291–1352; папа с 1342 г.), хотя школы правоведения существовали там еще в XIII в.

… Он приказал привести в порядок и предоставить в распоряжение ученых все рукописи и книги библиотеки Лауренциана, которую начал собирать еще папа Климент VII. — Лауренциана (лат. Biblioteca Medicea Laurenziana), названная в честь Лоренцо Великолепного, была основана Козимо Старым в 1444 г.; содержит в основном старопечатные издания XV в. и рукописи римских и греческих классических сочинений; здание библиотеки, построенное в 1524–1571 гг. по планам Микеланджело, находится в центре Флоренции, рядом с церковью Сан Лоренцо.

… Он обеспечил существование университетов во Флоренции и Сиене… — Университет во Флоренции был создан в 1364 г. на основе учебного заведения, основанного в 1321 г. на средства города; расцвет его пришелся на вторую пол. XV в.; в 1472 г. был переведен в Пизу, и во Флоренции остались лишь факультеты филологии, теологии и философии; в дальнейшим там появились кафедры математики, физики и др.

Сиенский университет, один из старейших в Европе, был основан в 1240 г. как школа медицины и правоведения.

… открыл типографию, выписал из Германии Лоренцо Торрентино… — Торрентино, Лоренцо (Лаурентиус Торрентинус; настоящее имя — Лоренс ван ден Блик; ок. 1499–1563) — знаменитый итальянский типограф, по происхождению фламандец, уроженец города Гемерт в Северном Брабанте; в 1546 г. по приглашению Козимо I приехал во Флоренцию и основал там типографию; после смерти печатника его дело продолжили сыновья.

… приютил во Флоренции скитальца Паоло Джовио, а также изгнанника Шиньоне Аммирато… — Джовио, Паоло (1483–1552) — итальянский ученый-гуманист, историк, священник, дипломат, врач, геральдист и коллекционер; лейб-медик Юлия II, Льва X и Климента VII, тридцать семь лет проживший в Ватикане; в 1528 г. стал епископом Ночеры, ок. 1550 г. поселился во Флоренции, где вскоре и умер.

Аммирато, Шипьоне (1531–1601) — итальянский историк; в 1569 г., после довольно бурной молодости, обосновался во Флоренции, получил задание от Козимо I, оказывавшего ему покровительство, написать историю Флоренции, и работал над ней до конца жизни; первое издание его сочинения «Istorie fiorentine», в котором изложение истории государства доведено до 1434 г., вышло в свет в 1600 г.

… Козимо заказал для него надгробие с его статуей. — Паоло Джовио был похоронен во флорентийской базилике Сан Лоренцо; его мраморное надгробие выполнил в 1560 г. скульптор Франческо да Сангалло (1494–1576).

… вдохновил следовать этим путем Бенедетто Варки, Филиппо деи Нерли, Винченцо Боргини… — Бенедетто Варки — см. примеч. к с. 13.

Нерли, Филиппо деи (1486–1556) — итальянский историк, политик и дипломат, друг Макиавелли; автор сочинения «Пояснения к политическим событиям, произошедшим в городе Флоренции на протяжении 1215–1537 годов» («Commentarii dei fatti civili occorsi dentro la citta di Firenze dall’anno MCCXV al MDXXXVII», изданного впервые в 1728 г.

Боргини, Винченцо (1515–1580) — итальянский историк, филолог и лингвист, ученый-архивист, бенедиктинский монах; друг, корреспондент и советчик Джорджо Вазари.

… он добился, чтобы «Декамерон» Боккаччо, запрещенный Тридентским собором, был снова просмотрен папой Пием V, который умер, не успев завершить эту работу, а затем Григорием XIII, его преемником: великолепное издание 1573 года явилось итогом папской цензуры. — «Декамерон» (ит. Decamerone, от гр. δεκα — «десять» и ημερα — «день», букв. «Десятиднев») — сборник ста новелл Джованни Боккаччо (см. примеч. к с. 9), большая часть которых посвящена теме любви с ее эротическими и трагикомическими аспектами; одна из самых знаменитых книг раннего итальянского Ренессанса, написанная в 1352–1354 гг.

Тридентский вселенский собор католической церкви (1545–1563), заседавший в итальянских городах Тридент (соврем. Тренто) — в 1545–1547, 1551–1552, 1562–1563 гг. и Болонье — в 1547–1549 гг., подчинил свою деятельность сплочению всех сил для борьбы против Реформации, и его решения были выдержаны в духе непримиримого католицизма и реакции.

Одним из его важнейших итогов стало составление в 1562 г. специальной комиссией т. н. Тридентского индекса (Index Tridentinus), который содержал выработанные Собором принципы церковной цензуры, а также расширенный список запрещенных авторов и книг, куда попал и «Декамерон» Боккаччо; одобренный папой Пием IV (в миру — Джованни Анджело деи Медичи; 1499–1565; папа с 1559 г.) в 1564 г., Тридентский индекс имел силу закона в римско-католической церкви до кон. XIX в. и неоднократно переиздавался и дополнялся.

Пий V (в миру — Антонио Гислиери; 1504–1572) — римский папа с 1566 г., преемник Пия IV; скончался 1 мая 1572 г.

Григорий XIII (в миру — Уго Бонкомпаньи; 1502–1585) — римский папа с 12 мая 1572 г., преемник Пия V; представитель реформированного католицизма и католической реакции; пытался расширить влияние католицизма территориально и идейно; при нем был введен новый, т. н. григорианский календарь.

Папское разрешение на цензурированное издание «Декамерона» было получено в 1572 г. трудами Винченцо Боргини.

Здесь имеется в виду прошедшее папскую цензуру издание «Декамерона», напечатанное в 1573 г. во Флоренции, в типографии Джунти, и носившее название «II Decameron di messer Giovanni Boccacci Cittadino Fiorentino. Ricorretto in Roma et Emendato secondo l’ordine del Sacro Conc[ilio] di Trento» («“Декамерон” мессера Джованни Боккаччо, флорентийского гражданина. Просмотрено в Риме и исправлено согласно приказу Тридентского собора»).

… добивался также отмены запрета на сочинения Макиавелли… — Сочинения Макиавелли (см. примеч. к с. 9) были внесены в указатель книг, запрещенных католической церковью, в 1559 г.

…из плеяды гениев, воссиявшей в годы правлений Юлия II и Льва X, оставался один Микеланджело. — Юлий II (в миру — Джулиано делла Ровере; 1443–1513) — римский папа с 1503 г., племянник Сикста IV; опытный политик, активно вмешивавшийся в дела европейских государств; просвещенный человек и покровитель искусств (при нем был заложен собор святого Петра в Риме); вместе с тем государь-тиран, получивший от современников прозвище «Грозный».

… папа Павел III держал его при себе и не хотел никому уступать… — Павел III (в миру — Алессандро Фарнезе; 1468–1549) — римский папа с 1534 г.; происходил из знатной фамилии, покровительствовал искусству, обладал прекрасным художественным вкусом; вел активную, хотя и запутанную и противоречивую внешнюю политику, главными целями которой была борьба с протестантизмом и противодействие турецкой экспансии; в 1540 г. утвердил иезуитский орден, а в 1542 г. учредил инквизиционный трибунал и лично возглавил конгрегацию инквизиции. В период его понтификата, в 1535–1541 гг., Микеланджело создавал свою колоссальную фреску «Страшный суд» на алтарной стене Сикстинской капеллы, а в 1546 г. был назначен главным архитектором собора святого Петра.

… Амманати, его инженер, построил ему по эскизам Микеланджело красивейший мост Святой Троицы, а также изваял мраморного Нептуна, украшающего площадь Великого Герцога. — Амманати, Бартоломео (1511–1592) — итальянский архитектор и скульптор, ученик Баччо Бандинелли, построивший много зданий во Флоренции; как скульптор выступал подражателем Микеланджело.

Мост Святой Троицы (Понте Санта Тринита) на реке Арно, чуть ниже по течению Понте Веккьо, выводит на Пьяцца Санта Тринита в правобережной части Флоренции; первый деревянный мост на этом месте был сооружен еще в 1252 г., а первый каменный — в 1259 г.; после разрушительного наводнения 1333 г. мост восстановили в 1346–1415 гг., но он снова был уничтожен наводнением 1557 г.; в 1567–1571 гг. был построен в своем нынешнем виде Бартоломео Амманати, исполнявшим заказ Козимо I и, как считается, осуществившим проект Микеланджело; взорванный в августе 1944 г. отступавшими немцами, он был восстановлен в своем прежнем виде в 1958 г.

В 1563–1565 гг. Бартоломео Амманати и несколько его учеников создали на центральной площади города (которая несколько раз меняла свое имя: вначале она называлась Пьяцца деи Приори, затем Пьяцца деи Синьори, со времен Козимо I — Пьяцца дель Грандука, а с 1859 г. — Пьяцца дель Синьория) грандиозный фонтан, украшенный 4-метровой мраморной скульптурой морского бога Нептуна (гр. Посейдон), а также фигурами других морских божеств и именуемый фонтаном Нептуна.

… По его заказу Баччо Бандинелли создал скульптурную группу Геркулеса и Кака, статуи папы Льва X, папы Климента VII, герцога Алессандро, Джованни делле Банде Нере и самого Козимо, лоджию на Новом Рынке и клирос в соборе. — Баччо Бандинелли (настоящее имя — Бартоломео Брандини; 1493–1560) — итальянский скульптор и художник эпохи маньеризма, придворный мастер герцога Козимо I, подражатель Микеланджело и его ревностный соперник. «Геркулес и Как» — огромная скульптурная группа, созданная Баччо Бандинелли и установленная на площади Синьории в 1534 г.; явилась символом возвращения Медичи к власти в 1530 г. после их изгнания из города в 1527 г. Сюжетом ее стала победа Геркулеса над Каком, огнедышащим чудовищем, а по другой версии — разбойником и грабителем, который похитил у него несколько быков и телиц и за это был убит героем.

Скульптуры Льва X, Климента VII, Джованни делле Банде Нере, Алессандро Медичи и Козимо I, украсившие грандиозный парадный зал Палаццо Веккьо, Салоне деи Чинквеченто («Зал пятисот»), были созданы Баччо Бандинелли в 1542–1543 гг.

Лоджия Нового Рынка (Loggia del Mercato Nuovo) — павильон в виде крытой квадратной колоннады, построенный в 1546–1551 гг. архитектором Джованни Баттиста дель Тассо (ок. 1500–1555) и первоначально предназначавшийся для торговли шелком и предметами роскоши; находится в нескольких шагах от моста Понте Веккьо.

Работы по переделке клироса Флорентийского собора были начаты Бандинелли в 1547 г., а закончены уже после его смерти, в 1572 г.

… Из Франции он вызвал Бенвенутто Челлини, чтобы тот отлил для него бронзового Персея…. — Челлини, Бенвенуто (1500–1571) — прославленный итальянский скульптор и ювелир, автор знаменитых мемуаров.

Бенвенуто Челлини вернулся во Флоренцию из Франции, где он работал по заказам короля Франциска I, летом 1545 г.

Статуя Персея, созданная им в 1545–1554 гг., изображает героя, держащего в правой руке меч, а в приподнятой левой — голову Медузы; пьедестал статуи украшен фигурами Юпитера, Минервы, Меркурия и Данаи; эта скульптурная группа, торжественное открытие которой состоялось 27 апреля 1554 г., находится в Лоджии деи Ланци.

Персей — герой древнегреческой мифологии, сын Зевса; отрубил голову чудовищной крылатой Медузе, на голове которой вместо волос были змеи и лицо которой было столь страшно, что каждый взглянувший на него превращался в камень; позднее он несколько раз использовал отрубленную им голову Медузы как оружие, обращая своих врагов в камень.

… рассказывает Бенвенуто в своих воспоминаниях… — Мемуарная книга «Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции» («Vita di Benvenuto di Maestro Giovanni Cellini fiorentino, scritta, per lui medesimo, in Firenze») впервые была издана в 1728 г. в Неаполе.

О том, как Козимо I собственноручно очищал от земли и ржавчины бронзовые статуэтки, найденные в окрестностях Ареццо, Бенвенуто Челлини рассказывает в начале главы LXXXVII второй книги своих мемуаров.

… Занимаясь вместе с Франческо Ферруччи да Фьезоле химическими исследованиями, Козимо заново открыл искусство обработки порфира… — Имеется в виду Франческо Ферруччи дель Тадда (1497–1585) — флорентийский скульптор, специализировавшийся на обработке порфира, уроженец Фьезоле; дело отца продолжил его сын — Ромоло ди Франческо Ферруччи дель Тадда (1544–1621). Порфир — вулканическая горная порода с кварцевыми вкраплениями; как правило, встречается красного цвета различных оттенков.

75… заказав прекрасную чашу для Палаццо Питти и статую Правосудия, которую установили на площади Святой Троицы, на вершине гранитной колонны, подаренной ему папой Пием IV и воздвигнутой на том самом месте, где ему стало известно о победе, одержанной его военачальниками над Пьеро Строцци. — Дворец Палаццо Питти, расположенный на левом берегу Арно, был сооружен в 1458 г. по планам архитектора Филиппо Брунеллески (1377–1446) для богатого купца Луки Питти (1398–1472); в 1549 г. был куплен семейством Медичи; в 1558–1570 гг. перестроен Амманати и другими архитекторами и превращен в герцогскую резиденцию; в период объединения Италии (Рисорджименто; 1859–1870), когда Флоренция в 1861–1870 гг. была временной столицей Италии, служил королевской резиденцией; ныне в нем располагается знаменитый музей. Гранитная колонна, подарок Пия IV (в миру — Джованни Анджело деи Медичи; 1499–1565; папа римский с 1559 г.) герцогу Козимо I, была перевезена во Флоренцию, на площадь Святой Троицы (Пьяцца Санта Тринита), из Рима, из развалин терм, построенных императором Каракаллой (188–217; правил с 211 г.), в 1560 г. и воздвигнута в 1565 г. в честь победы, одержанной Козимо I при Марчано (2 августа 1554 г.) над франко-сиенской армией, которой командовал Пьеро Строцци (см. примеч. к с. 50); в 1581 г. она была увенчана порфировой статуей символа Правосудия, созданной Франческо Ферруччи.

… Козимо пригласил во Флоренцию Джамболонью и дал ему работу: по его заказу мастер изваял статую Меркурия и скульптурную группу «Похищение сабинянок»… — Джамболонья (Жан де Булонь; 1529–1608) — скульптор из города Дуэ во Франции, по происхождению фламандец; всю жизнь проработал в Италии, вначале в Болонье (почему и получил прозвище Джованни да Болонья, сокращенно — Джамболонья), а с 1553 г. во Флоренции; известен многими прекрасными статуями и скульптурными группами, а также рядом малых статуэток.

Бронзовую фигуру летящего Меркурия, посланца богов, одно из лучших своих произведений, Джамболонья создал в 1564 г. по заказу Козимо I; впоследствии скульптор трижды повторял ее с некоторыми изменениями, и одна из таких копий хранится в музее Барджелло.

«Похищение сабинянок» — мраморная скульптурная группа, созданная Джамболоньей в 1574–1580 гг. и в 1583 г. установленная в Лоджии деи Ланци во Флоренции; сюжетом ее служит легенда о том, как римляне, не имевшие при основании своего города жен, похитили девушек из соседнего города Сабина, а когда сабиняне пошли на похитителей войной, сабинянки примирили их со своими мужьями.

… Он помог созреть дарованию Бернардо Буонталенти… — Буонталенти, Бернардо (настоящее имя — Бернардо делле Джирандоле; 1531–1608) — флорентийский архитектор, военный инженер, художник и скульптор; работал в стиле маньеризма; строитель дворцов, мостов, плотин и укреплений.

… поручил архитектору Триболо построить виллу Кастелло и разбить вокруг нее сады. — Триболо (настоящее имя — Никколо ди Раффаэло деи Периколи; ок. 1500–1550) — известный флорентийский скульптор, художник и архитектор; работал во Флоренции, Болонье и Пизе.

Кастелло — вилла семейства Медичи, расположенная в 6 км к северо-западу от Флоренции; ее благоустройством Триболо занимался с 1537 г.

… он приобрел Палаццо Питти… — Палаццо Питти (см. примеч. к с. 75) приобрела в 1549 г. на свои средства Элеонора Толедская, супруга Козимо I.

… Козимо призвал к своему двору Джорджо Вазари, архитектора, живописца и историка… как историку он велел ему написать историю искусства… — Имеется в виду сочинение Джорджо Вазари «Жизнеописания самых знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» («Le vite dei piu eccelenti pittori, scultori e architettori»), впервые изданное в 1550 г. в типографии Торрентино и содержащее посвящение великому герцогу Козимо I; по сей день служит важнейшим, а иногда и единственным источником сведений о жизни и творчестве итальянских художников эпохи Возрождения.

… живописцу дал задание расписать фресками Палаццо Веккьо… — Эти работы по украшению Палаццо Веккьо были выполнены Вазари и его учениками в 1555–1572 гг.

… архитектору поручил выстроить переход, соединивший Палаццо Питти и Палаццо Веккьо, и знаменитую галерею Уффици… — Имеется в виду т. н. «коридор Вазари» — крытый переход, построенный Вазари за пять месяцев в 1565 г. и соединивший Палаццо Питти, резиденцию Козимо I, с расположенным на другом берегу реки Палаццо Веккьо, которое для своей семейной резиденции получил как свадебный подарок наследный принц Франческо; над рекой этот коридор проходит в верхней части Понте Веккьо («Старого моста»).

Галерея Уффици — дворец во Флоренции, на правом берегу Арно, рядом с Палаццо Веккьо, построенный в 1560–1581 гг. (в 1560–1574 гг. его строил Джорджо Вазари, а заканчивал строительство Бернардо Буонталенти); задумывался как комплекс служебных учреждений при герцогском дворце (ит. uffizi — «канцелярии»), но с самого начала часть его отдавалась для размещения художественных памятников и раритетов, находившихся в собственности семьи Медичи; в 1737 г. стал достоянием города; ныне является музеем, в котором представлена одна из крупнейших коллекций европейского изобразительного искусства.

… здание это так понравилось Пиньятелли, когда он был всего лишь папским нунцием во Флоренции, что, став в 1691 году папой под именем Иннокентий XII, он построил по этому образцу Курию Инноченциана в Риме. — Пиньятелли, Антонио дель Растрелло (1615–1700) — итальянский прелат, выходец из княжеской семьи; папский нунций во Флоренции (1652–1660), а затем в Польше и Вене; кардинал (1681); римский папа с 1691 г. под именем Иннокентий XII, пытавшийся покончить с практикой непотизма.

Курия Инноченциана — дворец Монтечиторио в Риме, строительство которого было начато в 1650 г. архитектором Лоренцо Бернини (1598–1680), затем приостановлено на долгие годы и завершено лишь сорок шесть лет спустя, в 1696 г., архитектором Карло Фонтана (ок. 1634–1714), исполнявшим заказ Иннокентия XII; в этом здании размещались судебные учреждения папской курии; в 1870 г. оно стало собственностью итальянского государства, и ныне в нем размещается Палата депутатов итальянского парламента.

… Стоит заметить, что в одно время с Козимо жили Генрих VIII, Филипп II, Карл IX, Кристиан II и Павел III… — Здесь перечислены европейские властители, отличавшиеся особой жестокостью: английский король Генрих VIII (см. примеч. к с. 50), правивший в 1509–1547 гг.;

испанский король Филипп II (1527–1598), правивший в 1556–1598 гг., сын императора Карла V и его супруги с 1525 г. Изабеллы Португальской (1503–1539); один из самых могущественных испанских монархов; страстный приверженец католицизма, жестоко преследовавший в своих владениях протестантов и еретиков; в результате Нидерландской революции потерял Северные Нидерланды (1581); потерпел поражение в своих попытках завоевать Англию и восстановить там католичество (1588);

французский король Карл IX (1550–1574), правивший в 1560–1574 гг.; второй сын Генриха II (см. примеч. к с. 47) и его жены с 1533 г. Екатерины Медичи (см. примеч. к с. 43); санкционировал массовое избиение французских протестантов (гугенотов) в 1572 г. — т. н. Варфоломеевскую ночь;

Кристиан (Христиан) II (1481–1559) — король Дании и Норвегии в 1513–1523 гг. и Швеции в 1520–1523 гг.; его жесткая политика и своеволие вызвали общее недовольство в принадлежавших ему владениях, и в 1523 г. он был низложен; в 1531 г. при попытке вернуть себе корону был взят в плен и остаток дней провел в заключении; однако современником Козимо I можно считать скорее датского короля Кристиана III (1503–1559), правившего в 1533–1559 гг. и приходившегося Кристиану II двоюродным братом, фанатичного поборника идей Реформации, осуществившего в своих владениях лютеранскую реформу.

О папе Павле III, занимавшем Святой престол в 1534–1549 гг., см. примеч. к с. 74.

76… даже Людовику XIV, дорогу которому прокладывал Ришелье, она досталась не так хорошо расчищенной… — Людовик XIV (1638–1715) — король Франции, сын Людовика XIII (1601–1643) и его жены с 1615 г. Анны Австрийской (1601–1666), внук Генриха IV; с 1643 г. правил под опекой матери и кардинала Мазарини, а с 1661 г. — самостоятельно; при нем абсолютная монархия во Франции достигла апогея в своем развитии.

Ришелье, Арман Жан дю Плесси, герцог, кардинал де (1585–1642) — один из крупнейших государственных деятелей Франции, много сделавший для укрепления абсолютной монархии, усиления внутреннего единства и мощи французского государства, роста его роли в Европе; в 1606–1624 гг. епископ Люсонский; в 1616–1617 гг. государственный секретарь по иностранным делам; с 1622 г. кардинал; с 1624 г. фактически первый министр Людовика XIII, в своей деятельности постоянно сталкивавшийся не только с оппозицией в различных общественных слоях, но и с враждебностью почти всех членов королевской семьи и ближайшего окружения короля.

77… крепость Сан Миньято держала ее в узде… — Крепость Сан Миньято была сооружена на вершине холма в левобережной части Флоренции во время осады города имперцами в 1529–1530 гг.; ее строителем выступил Микеланджело, который превратил старинный бенедиктинский монастырь, находившийся возле базилики Сан Миньято аль Монте, в оборонительное сооружение; в 1544–1552 гг. оно было по приказу Козимо I укреплено архитектором и скульптором Франческо да Сангалло (1494–1576), а в 1847–1865 гг. превращено в монументальное кладбище.

… он застал крепости Ливорно и крепость Порто Феррайо застрахованными от любого нападения извне и изнутри… — Оборонительный комплекс порта Ливорно состоит из двух крепостей: Старой крепости (Fortezza Vecchia), построенной в 1519–1534 гг. на фундаментах старинной пизанской крепости архитектором Антонио да Сангалло Старшим (1455–1534), и расположенной к востоку от нее Новой крепости (Fortezza Nuova), сооруженной в 1590–1604 гг. по планам Бернардо Буонталенти и наполовину демонтированной в XVII в. Порто Феррайо (букв. «Железный порт»; соврем. Портоферрайо) — портовый город на севере острова Эльба, на западном берегу одноименного залива, столица острова; основан в 1548 г. по повелению Козимо I (давшего ему свое имя — Космополи) как крепость для обороны берегов Тосканы и самого острова (три его форта — Форте Стелла, Форте Фальконе и Форте Инглезе — сохранились до нашего времени); местный порт использовался для вывоза на континент железной руды, добывавшейся на острове до 70-х гг. XX в. и являвшейся его главным богатством.

… Лоренцино (их Брут) был убит в Венеции руками Бебо и Риччо да Вольтерра, а Филиппо Строцци (их Катон) был заколот в тюрьме… — Брут — см. примеч, к с. 58.

Людьми, убившими в Венеции 26 февраля 1548 г. Лоренцино, были Габриелло (Бебо) Риччи да Вольтерра (1520-?) и капитан Франческо (Чеккино) ди Доменико да Биббона (1516–1595).

Катон — см. примеч, к с. 18.

… в городе было лишь шестьдесят три торговых дома, занимавшихся этим ремеслом, тогда как в 1551 году, то есть спустя десять лет, их насчитывалось уже сто тридцать шесть. — Заметим, что все подробности, связанные с культурными и экономическими достижениями Флоренции в эпоху правления Козимо I, Дюма заимствовал из первого тома многотомного сочинения итальянского историка Якопо Ригуччо Галлуцци (1739–1801) «История Великого герцогства Тосканского под властью дома Медичи» («Istoria del Granducato di Toscana sotto il governo della casa Medici»; 1781), почти сразу же изданного во французском переводе в Париже подназванием «Histoire du grand duchd de Toscane, sous le gouvernement des Médicis»; 1782–1784).

… если не брать в расчет любовницу его отца, Камиллу Мартелли, по его приказу подвергнутую заточению; его сноху Элеонору Толедскую, при его подстрекательстве убитую мужем; его сестру Изабеллу, при его попустительстве удушенную, и Джиролами, по его приказу заколотого во Франции отравленным кинжалом, царствование его протекало достаточно спокойно. — Камилла Мартелли (ок. 1545–1590) — дочь Антонио Мартелли и Фьяметты Содерини, с 1567 г. любовница, а с 1570 г. морганатическая супруга Козимо I, от которой он имел дочь Вирджинию (1568–1615), родившуюся еще до их брака; сразу же после смерти Козимо I подверглась монастырскому заточению, которое продолжалось до самой ее смерти.

Элеонора Толедская — см. примеч. к с. 67.

Изабелла Медичи — см. примеч. к с. 66.

Джиролами — вероятно, подразумевается Бернардо Джиролами (1521–1578), флорентийский политик, противник Медичи, находившийся в изгнании в Париже, где 9 ноября 1578 г. выстрелом из пистолета был смертельно ранен подосланным убийцей и две недели спустя скончался.

… это был знатный синьор, наполовину испанец, наполовину неаполитанец, родившийся в Терра ди Лаворо, в арагонской семье, и звавшийся Фабио Аррацола, маркиз ди Мондрагоне. — Фабио Аррацола, маркиз ди Мондрагоне (ок. 1525–1586) — неаполитанский дворянин, сын испанца и итальянки, уроженец города Аверса, около 1539 г. обосновавшийся во Флоренции; вначале паж герцогини Элеоноры Толедской, а затем наставник наследного принца Франческо и его фаворит, кавалер испанского ордена Сантьяго (1564), меценат; в 1575 г. попал в опалу и был вынужден покинуть Тоскану.

Терра ди Лаворо (древн. Либурия) — историко-географическая область на юге Италии, соответствующая южной части Лацио и северной части Кампании; до 1818 г. ее главным городом была Капуя, которую сменила в этом качестве Казерта, находящаяся в 17 км к северо-востоку от Аверсы.

79… Мондрагоне возвратился в свой прекрасный дворец, построенный ему Амманати, рассказал жене о разговоре с молодым принцем… — Палаццо Мондрагоне — дворец вблизи площади Пьяцца Санта Мария Новелла, на углу Виа дель Джильо и Виа деи Банки, построенный в 1570 г. архитектором Бартоломео Амманати (см. примеч, к с. 74) для маркиза ди Мондрагоне; после изгнания маркиза сменил много владельцев и ныне является всего лишь доходным домом. Женой маркиза ди Мондрагоне с 1550 г. была донья Анна ди Понтес (?-?), придворная дама великой герцогини.

… На углу улиц Кокомеро и Пуччи рассыльный маркизы пустился в галоп… — Улица Кокомеро («Арбузная»; соврем. Виа Риказоли) соединяет площади Пьяцца Сан Марко и Пьяцца дель Дуомо.

Виа деи Пуччи пересекает Виа дель Кокомеро примерно в 200 м к северу от собора Санта Мария дель Фьоре.

80… В разговоре со старухой Бонавентури маркиза словно невзначай поинтересовалась у нее, как давно она не получала известий о своем сыне Пьетро. — Бонавентури, Пьетро ди Дзаноби (ок. 1539–1572) — банковский приказчик, любовник юной Бьянки Капелло, 28 ноября 1563 г. бежавший вместе с ней из Венеции и ставший ее первым мужем: 12 декабря того же года, по прибытии во Флоренцию, они обвенчались в церкви.

… благодаря заступничеству своего дяди, Баттисты Бонавентури, он занял должность кассира в банке Сальвиати, одном из самых успешных и самых богатых банкирских домов Светлейшей республики. — Джованни Баттиста Бонавентури, дядя Пьетро Бонавентури, был арестован после побега племянника и Бьянки Капелло из Венеции и умер в тюрьме.

Светлейшая республика Венеция (Serenissima Repubblica di Venezia) — официальное название Венецианской республики, существовавшей с 697 до 1797 г.

… Банк Сальвиати находился напротив дворца Бартоломео Капелло, одного из самых знатных и самых уважаемых венецианских дворян… — Бартоломео Капелло (1519–1594) — венецианский патриций и политик, в 1575 г. подеста города Тревизо.

… у этого дворянина была дочь по имени Бьянка, отличавшаяся необычайной красотой. — Бьянка Капелло (см. примеч. к с. 69) была дочерью Бартоломео Капелло и его первой жены (с 1544 г.) Пеллегрины ди Филиппо Морозини.

81… Бьянка полюбила молодого человека и полюбила любовью столь же страстной, как та, что заставила Джульетту сказать при виде Ромео: «Или я достанусь ему, или пусть меня возьмет могила». — Джульетта и Ромео — влюбленные молодые люди, жители Вероны, герои трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта». Вероятно, здесь имеются в виду слова Джульетты: «If he be married, // My grave is like to be my wedding-bed» (I, 5) — «И если он женат, // To мне могила будет брачным ложем» (перевод Т.Щепкиной-Куперник). Заметим, что все подробности, связанные с бегством Бьянки Капелло и Пьетро Бонавентури из Венеции и ее знакомством во Флоренции с наследным принцем Франческо, Дюма заимствовал из книги «Записки Бьянки Капелло, великой герцогини Тосканской» («Memorie di Bianca Cappello: gran-duchessa di Toscana»; 1827), автором которой был Стефано Тикоцци (1762–1836), итальянский историк искусства.

82… Когда юные любовники проплывали мимо Сан Джорджо Маджоре, башенные часы на площади пробили пять утра… — Сан Джорджо Маджоре — один из островов Венецианской лагуны, площадью около 10 га, расположенный прямо напротив площади Сан Марко; известен одноименным бенедиктинским монастырем, основанным там в 982 г., и собором, возведенным в 1566–1610 гг. по планам архитектора Андреа Палладио (1508–1580) на месте прежней старинной церкви.

… вскоре они миновали Пьовегу и достигли Кьоццы… — Стефано Тикоцци поясняет в своей книге, что Пьовега (Piovega) — это островок в Венецианской лагуне; возможно, имеется в виду остров Повелья (Poveglia), прежде носивший название Поведжа (Poveggia) и расположенный в 5 км к югу от Сан Джорджо Маджоре.

Кьоцца (Chiozza) — одно из названий прибрежного города Кьоджа (Chioggia), расположенного в 23 км к югу от Венеции.

… в тот же вечер прибыл в Феррару. — Феррара находится в 66 км к юго-западу от Кьоджи.

… посланцы Совета десяти не осмелились бы искать беглецов в этом городе, с которым Светлейшая республика вела в то время спор по поводу части области Полезине… — Совет десяти (ит. Consiglio dei Died) — тайный судебный трибунал и орган политического надзора, существовавший в Венеции с 1310 г. вплоть до падения Венецианской республики в 1797 г.; получил такое название потому, что первоначально, после раскрытия одного из заговоров, он был создан как временная комиссия всего на десять дней; затем полномочия его все время продлевались, пока с 1335 г. не стали постоянными.

Полезине — географическая область на северо-востоке Италии, расположенная между реками По и Адидже; главный город — Ровиго.

… Бартоломео Капелло… благодаря как собственной родовитости, так и знатности своей второй жены, мачехи Бьянки, урожденной Гримани, приходившейся сестрой патриарху Аквилеи, занимал одно из первых мест среди сановников Светлейшей республики… — Второй женой Бартоломео Капелло стала в 1559 г. Лукреция ди Джироламо Гримани (?-1591), вдова Андреа Контарини, происходившая из знатной венецианской семьи Гримани, племянница Антонио Гримани (1434–1523), венецианского дожа в 1521–1523 гг.

Аквилея — древний город в Северной Италии, в 10 км от берегов Триестского залива и примерно в 85 км к северо-востоку от Венеции, основанный римлянами в 183 г. до н. э. и в 7 г. ставший столицей региона Венетия и Истрия; имел важное торговое, а также стратегическое значение, защищая Италию от нашествий с востока; епископы Аквилеи, считавшие, что их епархия была основана святым Марком, с 558 по 1751 гг. титуловали себя патриархами и притязали на второе место после папы в западной церковной иерархии. Здесь имеется в виду Джованни VI Гримани (1506–1593) — брат Лукреции Гримани, патриарх Аквилеи в 1545–1550 и 1585–1593 гг.; впрочем, эта церковная должность была, по существу говоря, наследственной в семье.

84 … направились в Палаццо Мондрагоне на Виа деи Карнесекки, возле церкви Санта Мария Новелла… — Виа деи Карнесекки (соврем. Виа деи Рондинелли), продолжение в северном направлении улицы Торнабуони, выводит на перекресток, где сходятся Виа Панцани, Виа Черретани и Виа деи Банки (той самой улице, на которой стоит Палаццо Мондрагоне).

Церковь Санта Мария Новелла, находящаяся в западной части средневековой Флоренции, была сооружена в 1246–1360 гг. на месте прежней церкви IX в. Санта Мария делла Винье и освящена в 1420 г.; в 1456–1470 гг. ее фасад был перестроен Леоном Баттистой Альберти (1404–1472) в ренессансном стиле.

86… Бьянка посмотрела на маркизу тем печальным и глубоким взором, который придал ей Бронзино на знаменитом портрете… — Здесь, вероятно, имеется в виду хранящийся в галерее Уффици известный портрет Бьянки Капелло (масло на меди, 37x27 см), написанный итальянским живописцем Алессандро Аллори (Алессандро ди Кристофано ди Лоренцо дель Бронзино Аллори; 1535–1607), но ранее приписываемый кисти Бронзино (настоящее имя — Аньоло ди Козимо ди Мариано; 1503–1572), флорентийского художника, работавшего в стиле маньеризма, дяди Аллори и его учителя, одного из основоположников жанра холодного официального портрета.

87… Молодому великому герцогу исполнилось уже двадцать три года, и еще до ее приезда во Флоренцию завершились переговоры о его браке с принцессой Иоанной Австрийской. — Иоанна Австрийская (Джованна; 1548–1578) — эрцгерцогиня Австрийская, младшая дочь Фердинанда I (1503–1564; император с 1556 г.) и его супруги с 1521 г. Анны Ягеллон (1503–1547); с 1565 г. супруга наследного принца Франческо, будущего великого герцога.

88… он обставил для Бьянки очаровательный дворец на улице Маджо. — Виа Маджо, расположенная на левом берегу реки Арно (она разделяет Флоренцию на две части) и соединенная с площадью Питти короткой улицей, ведет к мосту Святой Троицы.

Дом Бьянки Капеллы находится на Виа Маджо, № 26.

… он безумно влюбился в одну из самых знатных флорентийских дам, чье имя история не называет… — Любовницей Пьетро Бонавентури была Кассандра (Алессандра) деи Риччи (? — 1572), дочь богатейшего банкира Федериго ди Роберто деи Риччи (1487–1572), вдова Симоне ди Мария Луиджи Бончани (?-?), отличавшаяся весьма свободными нравами; была убита 27 августа 1572 г., в ту же ночь, что и Пьетро Бонавентури, своим собственным племянником Руберто деи Риччи (ок. 1548–1576).

… это та самая особа, которую можно увидеть изображенной в облике Марии Магдалины в капелле Кавальканти церкви Санто Спирито. — Церковь Санто Спирито (Святого Духа), одна из самых известных базилик Флоренции, была построена в 1444–1487 гг. в ее левобережной части, в историческом квартале Ольтрарно, по планам Филиппо Брунеллески (см. примеч. к с. И).

Здесь, вероятно, имеется в виду заалтарная картина Бронзино «Noli me tangere» (лат. «Не прикасайся ко мне!»), написанная на евангельский сюжет о явлении Марии Магдалине воскресшего Христа (Иоанн, 20: 11–17); созданная около 1561 г. по заказу Джованни Баттисты Кавальканти (1525–1581) для семейной часовни в церкви Санто Спирито, где был погребен его отец Томмазо Кавальканти (1486–1560), эта картина (масло по дереву, 291x195 см) с 1814 г. хранится в Лувре.

89… Иоанна Австрийская умерла при родах, успев подарить перед тем мужу трех дочерей и сына… — Иоанна Австрийская родила своему мужу Франческо I пять дочерей и сына; это:

Элеонора (1567–1611), в 1584 г. ставшая супругой Винченцо I Гонзага (1562–1612), герцога Мантуи и Монферрато с 1587 г.;

Рамола (1568–1568);

Анна (1569–1584);

Лукреция (1572–1574);

Мария (1575–1642), с 1600 г. супруга французского короля Генриха IV, мать Людовика XIII;

Филиппо Козимо, родившийся 20 мая 1577 г. и умерший 29 марта 1582 г.

90… куда хуже это выглядело в глазах кардинала Фердинандо… — Имеется в виду Фердинандо I Медичи (см. примеч. к с. 66).

91… новорожденный оказался мальчиком; его назвали Антонио, поскольку заступничеству этого блаженного отшельника Бьянка приписала нежданную милость, полученную ею от Небес. — Антонио деи Медичи (1576–1621) — сын Бьянки Капелло, родившийся 29 августа 1576 г. (то есть еще при жизни Иоанны Австрийской), усыновленный герцогом Франческо I и получивший титул маркиза де Капестрано; рыцарь Мальтийского ордена (с 1594 г.), дипломат, посол в ряде европейских столиц.

Антоний Фивский, или Великий (251–356) — один из самых почитаемых христианских святых, основатель монашества, который жил в Египте и, терзаемый страшными видениями, умерщвлял свою плоть в пустыне.

92… великая герцогиня и ее муж находились на вилле Поджо а Кайано… — Поджо а Кайано — вилла Медичи, расположенная в 15 км к западу от Флоренции, в провинции Прато; принадлежавшее прежде семейству Строцци поместье, купленное в 1479 г. Лоренцо Великолепным и полностью перестроенное по его заказу архитектором Джулиано да Сангалло; служила загородной резиденцией Франческо I.

94 … он изобрел бомбы, придумал способ взрывать их в нужное время и поделился секретом с Филиппом II и доном Хуаном Австрийским, которые не решились воспользоваться этим новым изобретением… — Дон Хуан Австрийский (ок. 1545–1578) — знаменитый испанский полководец, внебрачный сын императора Карла V и его любовницы Барбары Бломберг (ок. 1527–1597), узаконенный отцом; сводный брат испанского короля Филиппа II (см. примеч. к с. 75); победитель в битве при Лепанто (1571), штатгальтер Нидерландов в 1576–1578 гг.

… фра Игнацио Данти наставлял его в математике и космографии; Пьеро Веттори обучил его греческому языку и латыни… — Фра Игнацио Данти (1536–1586) — итальянский монах-доминиканец, математик, астроном, картограф и космограф; в 1562–1574 гг. жил и работал во Флоренции; с 1583 г. был епископом Алатри.

Пьеро Веттори (1499–1585) — итальянский гуманист, литератор, философ и дипломат; в 1538–1583 гг. преподавал во Флорентийском университете, занимая кафедру греческого языка и латыни.

… Джамболонья… спроектировал для него дворец и сады Пратолино… — Вилла Пратолино — загородное имение в Тоскане, в 12 км к северу от Флоренции, на дороге в Болонью; дворец, построенный там в 1569–1575 гг. по заказу великого герцога Франческо I архитектором Бернардо Буонталенти, был снесен в 1821 г., и сохранился лишь парковый ансамбль площадью около 30 га, в создании которого участвовали Джамболонья и Бартоломео Амманати.

… Аллегорическая скульптура Апеннин, которую можно увидеть там еще и сегодня, является образчиком упадка стиля того времени… — Имеется в виду т. н. Апеннинский колосс (ит. Colosso dell’Appennino) — 14-метровая монументальная скульптура в парке Пратолино; богатырская фигура восседающего на утесе косматого старика, высеченная из скалы скульптором Джамболоньей в 1579–1583 гг. и, как считается, символизирующая Апеннинские горы.

… Колосс Родосский, колосс Нерона и колосс Пратолино принадлежат эпохам упадка в греческом, римском и тосканском искусстве. — Колосс Родосский — бронзовая статуя бога Солнца Гелиоса, сооруженная у входа в гавань острова Родос ок. 285 г. до н. э. скульптором Харетом из Линда; высота ее составляла 37 м, а каркас был сделан из железа и камня; эта статуя, причислявшаяся в древности к семи чудесам света, была разрушена землетрясением спустя полвека; согласно более поздним преданиям, между ног колосса могли проплывать корабли, входившие в гавань.

Колосс Нерона (ит. Colosso di Nerone) — огромная статуя императора Нерона, стоявшая то ли в вестибюле Золотого дома, его дворцовой резиденции в Риме, то ли рядом с ним; спроектированная греческим архитектором Зенодором, она имела высоту около 36 м.

… Франческо энергично продолжал расширять галерею Уффици, начатую отцом, и добавил к ней, следуя планам Буонталенти, своего придворного архитектора, прекрасный зал Трибуны, который «Венера Медицейская», «Венера» Тициана и портрет Форнарины превратили в святилище. — Трибуна (ит. Tribuna degli Uffizi) — восьмиугольный зал в восточном коридоре галереи Уффици, построенный в 1585 г. Бернардо Буонталенти; в нем хранятся шедевры античной скульптуры и ренессансной живописи из коллекции Медичи.

«Венера Медицейская» («Венера Медичи») — знаменитая античная статуя типа Венеры Целомудренной (лат. Venus Pudica), которая изображает обнаженную молодую красавицу, одной рукой стыдливо прикрывающую грудь, а другой — лоно; представляет собой римскую мраморную копию греческой скульптуры III в.; в галерее Уффици хранится с 1677 г., но происхождение ее неясно.

«Венера» Тициана — имеется в виду т. н. «Венера Урбинская», картина (масло на холсте, 119x165 см), написанная Тицианом в 1538 г. по заказу герцога Урбинского Гвидобальдо II делла Ровере (1514–1574; правил с 1538 г.) и с 1694 г. хранящаяся в галерее Уффици; на ней изображена прекрасная нагая женщина, возлежащая на ложе в роскошных дворцовых покоях.

Тициан (Тициано Вечеллио; ок. 1490–1576) — итальянский художник, глава венецианской школы Высокого Возрождения. Форнарина (ит. Fornarina — «Булочница») — прозвище полулегендарной возлюбленной и натурщицы Рафаэля, дочери булочника, которую, как считается, звали Маргерита Лути. Здесь, однако, имеется в виду хранящийся в галерее Уффици женский портрет («Ritratto di donna», масло на холсте, 68x55 см), который был написан в 1512 г. итальянским художником Себастьяно дель Пьомбо (1485–1647), но на протяжении многих десятилетий считался портретом Форнарины, упомянутым Джорджо Вазари.

… великий герцог Франческо I был отцом знаменитой Марии Медичи, супруги Генриха IV и матери Людовика XIII, и, следственно, по материнской линии является предком Орлеанской династии. — Мария Медичи (1573–1642) — дочь Франческо I и Иоанны Австрийской; французская королева с 1600 г., супруга французского короля Генриха IV, родившая ему трех сыновей и трех дочерей; в 1610–1617 гг. регентша при малолетнем Людовике XIII, поддерживавшая оппозиционную аристократию в борьбе против централизаторской политики кардинала Ришелье.

Генрих IV (1553–1610) — французский король с 1589 г., основатель династии Бурбонов; сын Антуана де Бурбона (1518–1562), герцога Вандомского, и его жены с 1548 г. Жанны д’Альбре (1528–1572), королевы Наваррской с 1555 г.; король Наваррский с 1572 г., вождь гугенотов, унаследовавший от бездетного Генриха III французский престол, но не признанный католической частью Франции; в 1593 г. перешел в католичество и утвердился на престоле, предоставив затем своим бывшим единоверцам значительные религиозные и политические права (Нантский эдикт 1598 г.), что вызвало ненависть крайних католиков, возглавляемых иезуитами, и в 1610 г. был заколот фанатиком Франсуа Равальяком (1578–1610).

Людовик XIII (1601–1643) — король Франции с 1610 г., старший сын Генриха IV и Марии Медичи, которая после убийства своего мужа была объявлена регентшей при малолетнем сыне.

Здесь имеется в виду Бурбон-Орлеанская династия, родоначальником которой стал Филипп Бурбон (1640–1701), герцог Орлеанский, младший брат короля Людовика XIV, внук Генриха IV и Марии Медичи; после Июльской революции 1830 года его прапраправнук Луи Филипп Орлеанский (1773–1850) стал королем Франции и занимал престол в течение восемнадцати лет, вплоть до Февральской революции 1848 года.

… его единственными военными походами стали: захват замка Иф, сожжение нескольких пиратских судов в порту Алжира и осада Кипра. — Замок Иф — небольшая крепость на одноименном острове у средиземноморского побережья Франции, близ Марселя, к западу от него; имела важное стратегическое значение, поскольку господствовала над рейдом Марселя; была построена в 1531 г. по приказу Франциска I; с 1580 по 1890 г. служила государственной тюрьмой.

8 июля 1591 г., когда власть в Марселе удерживали радикальные лигисты, отказавшиеся признать протестанта Генриха IV королем Франции, великий герцог Фердинандо, союзник Генриха IV и его крупный кредитор, высадил на острове Иф значительный тосканский отряд, который, действуя совместно с роялистски настроенным комендантом замка Иф, Никола Боссе, должен был препятствовать намерениям испанского короля Филиппа II завладеть Марселем; однако даже после того как в 1596 г. Марсель признал власть перешедшего в католичество Генриха IV, тосканские войска не только не покинули остров Иф, но и изгнали оттуда 20 апреля 1597 г. французский гарнизон, что привело к затяжному дипломатическому конфликту между французским королем и великим герцогом, исчерпанному лишь в 1598 г., когда тосканские войска все же покинули оккупированный ими замок.

Борясь с варварийскими и турецкими пиратами, великий герцог Фердинандо провел ряд операций, в число которых входит сожжение нескольких галер знаменитого корсара Мурада-Раиса Младшего (настоящее имя — Ян Янсон ван Харлем; ок. 1570-ок. 1641) в порту города Алжир в 1607 г. и предпринятая в мае-августе же года экспедиция под командованием маркиза Франческо дель Монте а Санта Мария (1559–1622), которая имела целью захват кипрского портового города Фамагуста, с 1571 г. находившегося под властью турок, и закончилась провалом.

… были обнародованы аграрные законы, отдававшие эти новоявленные Лернейские поля тем, кто отвоевал их у воды. — Лерна — историческая местность в Греции, у восточного побережья Пелопоннеса, в Арголиде; в древности — обширное малярийное болото, образовавшееся на месте пересохшего озера, последние остатки которого были осушены в XIX в., что сделало эти земли пригодными для ведения сельского хозяйства; в греческой мифологии описывается как логово Лернейской гидры, чудовищной многоголовой змеи, убитой Гераклом.

… Предпринимая попытку осушить Маремму, великий герцог Фердинандо одновременно занимался мелиорацией земель Фучеккьо и Пистойи… — Фучеккьо — город в Италии, в Тоскане, в 35 к юго-западу от Флоренции, на правом берегу Арно.

Пистойя — город в Тоскане, в 37 км к северо-западу от Флоренции, центр одноименной провинции; был основан как римская колония во II в. до н. э.; в 1177 г. провозгласил себя свободной коммуной; с 1254 г. находился под властью Флоренции.

… Он основал в Риме, будучи еще лишь кардиналом, типографию для восточных языков и отправил Баттисту Веккьетти в Египет, Эфиопию и Персию, чтобы приобрести там изумительные и драгоценные восточные манускрипты… — Упомянутой типографией (лат. Typographia Medicea linguarum externarum), созданной в 1584 г. с целью сближения католической церкви с восточными православными церквами и содействия католическим миссиям на Востоке и просуществовавшей до 1614 г., руководил известный востоковед и полиглот Джованни Баттиста Раймонди (1536–1614).

Веккьетти, Джованни Баттиста (1552–1619) — итальянский ученый-востоковед, путешественник и дипломат.

… Остилио Риччи, первый учитель математики знаменитого Галилея, добился для него кафедры в Пизанском университете, где этот великий человек блистал с 1589-го по 1592 год, пока зависть коллег и разногласия с Джованни деи Медичи не вынудили его переселиться в Падую… — Риччи, Остилио (1540–1603) — итальянский математик, инженер и аббат; учитель Галилео Галилея и друг его отца Винченцо; профессор Пизанского университета; придворный математик великих герцогов Франческо I и Фердинандо I.

Галилей, Галилео (1564–1642) — итальянский физик, механик, астроном, математик, философ, оказавший значительное влияние на науку своего времени; заложил основы современной механики, построил первый телескоп и сделал много открытий в астрономии; несмотря на преследования со стороны церковных властей, отстаивал гелиоцентрическую систему мира.

Джованни деи Медичи (1567–1621) — внебрачный сын Козимо I и его любовницы Элеоноры дельи Альбицци (1543–1634), узаконенный отцом и воспитывавшийся при флорентийском дворе; единокровный брат великого герцога Фердинандо I; военачальник, дипломат, археолог, архитектор и меценат; в 1598–1600 гг. флорентийский посол в Мадриде; в 1616–1617 гг. главнокомандующий венецианской армией.

Критика Галилео Галилеем модели драги, придуманной Джованни деи Медичи для нужд строительства порта Ливорно, стала причиной конфликта между честолюбивым принцем и молодым ученым. Падуя — древний город на северо-востоке Италии, в области Венето, в 38 км к востоку от Венеции; в средние века крупный центр ремесел и текстильного производства, где в 1222 г. был основан университет, один из старейших в Европе; в нач. XV в. попал под власть Венецианской республики, а в 1797 г. — Австрии; в 1866 г. вошел в состав Итальянского королевства.

… Первый опыт такого рода относится к 1594 году: это была «Дафна», пасторальная опера Оттавио Ринуччини… — «Дафна» — первое в истории музыки сочинение оперного жанра; партитура этой драматической пасторали (либретто Ринуччини, музыка Якопо Пери), поставленной во Флоренции в 1597 г. и содержавшей шесть сцен, утеряна.

Ринуччини, Оттавио (1562–1621) — итальянский поэт, либреттист, член Флорентийской камераты (содружества философов, поэтов и музыкантов, созданного во Флоренции в 1573 г.); автор либретто опер «Дафна» и «Эвридика».

… вторая опера, «Эвридика», написанная тем же автором, была поставлена в 1600 году по случаю свадьбы королевы Марии Медичи и вызвала такой восторг и такой интерес, что ее напечатали с нотами и предисловием Якопо Пери… — «Эвридика» — музыкальная драма поэта Оттавио Ринуччини и композитора Якопо Пери, поставленная 6 октября 1600 г. в Палаццо Питти и ставшая первым значительным творением в истории оперы; литературной основой либретто являются миф об Орфее и Эвридике, изложенный в X и XI книгах «Метаморфоз» Овидия.

Пери, Якопо (1561–1633) — итальянский композитор и певец-тенор, член Флорентийской камераты; исполнитель партии Орфея в опере «Эвридика».

Речь идет об издании «Le musiche di Jacobo Peri, nobil Fiorentino, sopra l’Euridice de signor Ottavio Rinuccini, rappresentate nello spozalizio della cristianissima Maria Medici, Regina di Francia e di Navarra», напечатанном в 1600 г. во Флоренции.

… он часть их по просьбе Генриха IV и Филиппа III отправил к французскому и испанскому дворам. — Филипп III (1578–1621) — король Испании с 1598 г., сын Филиппа II и его четвертой жены (с 1570 г.) Анны Австрийской (1549–1580).

… в базилике, примерно за триста лет перед тем восстановленной Аверардо, по планам Джованни деи Медичи начали сооружать новую капеллу, которой предстояло стать усыпальницей предков великого герцога и его наследников… — Имеется в виду Cappella dei Principi (ит. «Капелла государей») — усыпальница великих герцогов Тосканы, пристроенный к базилике Сан Лоренцо в 1604–1640 гг. огромный восьмиугольный зал шириной 28 м, увенчанный куполом высотой 59 м и отделанный драгоценными породами камня; авторами проекта были Джованни деи Медичи (см. примеч. к с. 96) и профессиональный архитектор и скульптор Маттео Ниджетти (ок. 1560–1648).

Неясно, кого Дюма называет здесь Аверардо (в оригинале — Everard); заметим только, что финансировал строительство т. н. Старой ризницы (ит. Sagrestia Vecchia), которая была сооружена в 1419–1428 гг. и в которой был погребен он сам в 1429 г., Джованни деи Медичи (см. примеч. к с. 9), сын Аверардо (Эверарда) деи Медичи, отец Козимо Старого.

… он заказал Джамболонье бронзовую статую Козимо I, вызвавшую такой невероятный восторг, когда она впервые открылась взорам собравшихся на площади Палаццо Веккьо, что завистливый Генрих IV пожелал установить похожую, изваянную тем же скульптором, на Новом мосту, как раз к этому времени достроенном. — Новый мост соединяет остров Сите с правым и левым берегами Сены; считается старейшим в Париже; строительство его начали при Генрихе III в 1578 г., а закончили в 1607 г. при Генрихе IV. Автором проекта моста был архитектор Батист Андруэ Дю Серсо (ок. 1545–1590), но в 1588 г. строительство моста было прервано из-за событий Религиозных войн и возобновилось лишь в 1599 г., когда руководить им стал архитектор и предприниматель Гийом Маршан (ок. 1530–1605). Бронзовая конная статуя Генриха IV, работу над которой по заказу Марии Медичи начал Джамболонья, а закончил его ученик Пьетро Такка (1577–1640), была установлена на западной оконечности острова Сите, на небольшой эспланаде у Нового моста, в 1614 г. и стояла там до Революции, пока ее не уничтожили в 1792 г.; во время Реставрации, в 1818 г., на прежнем месте была установлена копия этой статуи, созданная французским скульптором Франсуа Фредериком Лемо (1772–1827).

… Наследовал ему Козимо II, старший из девяти детей, которых родила ему Кристина Лотарингская. — Козимо II (1590–1621) — старший сын Фердинандо I и его преемник, великий герцог Тосканский с 1609 г.

Кристина Лотарингская (1565–1636) — дочь герцога Карла III Лотарингского (1543–1608; герцог с 1645 г.) и его жены с 1559 г. Клод Валуа (1547–1575); внучка Екатерины Медичи; супруга великого герцога Фердинандо I с 1589 г.

Ее дети: Козимо (1590–1621), Элеонора (1591–1617), Катерина (1593–1629), Франческо (1594–1614), Карло (1595–1666), Филиппино (1598–1602), Лоренцо (1599–1648), Мария Маддалена (1600–1633), Клаудия (1604–1648).

… он послал к персидскому царю Константина деи Серей, который был одновременно художником, инженером и архитектором. — Константине деи Серви (1554–1622) — флорентийский художник, скульптор, архитектор, ландшафтный мастер и, вероятно, тайный дипломат; много путешествовал, долгое время работал в Англии и, возможно, побывал в Персии.

… всякий раз, проезжая перед Лоджией Орканьи или «Кентавром и Геркулесом» Джамболоньи (скульптурной группой, которая в то время стояла на перекрестке Карнесекки), он приказывал кучеру ехать шагом… — Лоджия Орканьи — имеется в виду Лоджия деи Ланци (ит. lanzi, уменьшительное от lanzichenecci, означает «ландскнехты») на площади Синьории во Флоренции, построенная в 1376–1382 гг., уже после смерти Андреа Орканьи (см. примеч. к с. И), его учениками Бенчи ди Чоне (ок. 1310–1388) и Симоне ди Франческо Таленти (ок. 1340-после 1383); сооруженная для того, чтобы служить укрытием членам Синьории во время официальных церемоний, она использовалась затем как помещение, в котором швейцарские наемники-гвардейцы герцога Козимо I ожидали его выхода из Палаццо Веккьо; ее здание примечательно крытой террасой (собственно лоджией), которую ныне украшают пятнадцать скульптур, созданных выдающимися мастерами, в том числе и выполненная в 1599 г. мраморная скульптурная группа Джамболоньи «Геркулес и кентавр Несс».

Перекресток Карнесекки (ит. Canto dei Carnesecchi) — небольшая площадь в западной части Флоренции, где сходятся несколько улиц (Рондинелли, Черретани, Панцани и Банки); именно там была вначале установлена знаменитая скульптура Джамболоньи, которая затем дважды меняла свое местоположение, пока в 1812 не была установлена в Лоджии деи Ланци.

… Пьетро Такка, ученик Джамболоньи, закончивший работу над статуями Генриха IV и Филиппа III… — Пьетро Такка (1577–1640) — знаменитый флорентийский скульптор; архитектором и скульптором был также его сын Фердинандо Такка (1619–1686).

О конной статуе Генриха IV, работу над которой начал Джамболонья, а закончил Пьетро Такка, см. примеч. к с. 98.

Конную статую испанского короля Филиппа III (1578–1621; правил с 1598 г.), незавершенную Джамболоньей, также заканчивал Пьетро Такка (1616); первоначально она находилась в загородной королевской резиденции Каса де Кампо, а в 1848 г. была установлена на одной из центральных площадей Мадрида, Пласа Майор.

… был в большом почете при дворе, равно как и архитектор Джулио Париджи. — Париджи, Джулио (1571–1635) — итальянский архитектор и ландшафтный мастер, работавший при дворе великих герцогов Тосканских; сын архитектора Альфонсо Париджи Старшего (?-1590) и отец архитектора Альфонса Париджи Младшего (1606–1656).

… в кругу близких друзей, с которыми он встречался чаще всего, были Чиголи, Доменико Пассиньяно, Кристофано Аллори и Маттео Росселли… — Чиголи (настоящее имя — Лодовико Карди; 1559–1613) — итальянский художник и живописец, уроженец местечка Чиголи к западу Флоренции; известен картинами на религиозные сюжеты. Пассиньяно, Доменико (настоящая фамилия — Креспи или Крести; 1559–1638) — итальянский художник, автор фресок в церквах Флоренции, Лукки и Пизы; в числе его работ — знаменитый портрет Галилея.

Аллори, Кристофано (1577–1621) — итальянский живописец, сын художника Алессандро Аллори (1535–1607); ученик Чиголи; автор знаменитой картины «Юдифь с головой Олоферна» (1613). Росселли, Маттео (1578–1650) — итальянский художник, автор фресок в Палаццо Питти, в церквах Флоренции и ряда других городов Тосканы.

… Он также покровительствовал Жаку Колло, выполнившему по его заказу часть своих гравюр… — Калло, Жак (ок. 1593–1635) — французский художник и рисовальщик, крупнейший гравер XVII в.; среди самых известных его работ — графические циклы «Нищие» (1622) и «Бедствия войны» (1633); в 1612–1621 гг. работал во Флоренции, пользуясь покровительством Козимо II.

… превосходному медальеру Гаспаро Мола… — Гаспаро Мола (1571–1640) — итальянский медальер, ювелир, скульптор и оружейник, работавший во Флоренции и Риме; в 1625–1639 гг. был мастером папского монетного двора.

… и резчику по камню, непревзойденному мастеру инкрустации Якопо Антелли. — Имеется в виду флорентийский мозаичист Якопо Антелли по прозвищу Моникка (?-?), мастер флорентийской мозаики, работавший по рисункам художника и дизайнера Якопо Лигоцци (1547–1627).

… Эмблемой Козимо II был лавровый венец с надписью: Non juvat ex facili. — «Non juvat ex facili» — слова из двустишия («Элегии», IV, 10: 3–4) древнеримского элегического поэта Секста Проперция (ок. 50-ок. 15 до н. э.):

Magnum iter ascendo, sed dat mihi gloria vires:

Non juvat ex facili lecta corona jugo, что можно перевести так:

Крут подъем впереди, но слава грядущая силы дает:

Что за радость в лаврах с вершины доступной?

… единственным более или менее крупным научным открытием, ознаменовавшим его царствование, стало открытие Галилеем спутников Юпитера… — В 1610 г. Галилео Галилей (см. примеч, к с. 96) открыл четыре самых больших спутника Юпитера, крупнейшей планеты Солнечной системы, пятой по удалению от Солнца, и назвал их Медицейскими звездами (лат. Medicea sidera; позднее они получили названия Ио, Европа, Ганимед и Каллисто; сейчас известны уже 79 спутников этой планеты).

… две из них сочинил Андреа Сальвадора, а третью — Пьеро Веттори Младший. — Сальвадору Андреа (1591–1634) — флорентийский поэт и драматург; автор оперных либретто и сценариев придворных празднеств; член Академии делла Круска, с 1616 г. занимал должность главного придворного поэта.

Пьеро Веттори Младший (? — ок. 1657) — итальянский поэт, автор надгробных речей; внук Пьеро Веттори Старшего (см. примеч, к с. 94).

… Козимо II оставил пять сыновей и двух дочерей… — У Козимо II и его жены Марии Магдалины Австрийской было пять сыновей и три дочери:

Мария Кристина Медичи (1609–1632), страдавшая врожденными недугами;

Фердинандо Медичи (1610–1670), великий герцог Тосканский с 1621 г. под именем Фердинандо II;

Джованни Карло Медичи (1611–1663), военачальник и кардинал (с 1644 г.);

Маргарита Медичи (1612–1679), с 1628 г. супруга Одоардо I Фарнезе (1612–1646), герцога Пармского и Пьяченцского (с 1622 г.); Маттиас Медичи (1613–1667), военачальник, имперский фельд-цейхмейстер, правитель Сиены;

Франческо Медичи (1614–1634), в двадцатилетием возрасте умерший от чумы;

Анна Медичи (1616–1676), с 1646 г. супруга эрцгерцога Фердинанда Карла Австрийского (1628–1662);

Леопольдо Медичи (1617–1675), кардинал (с 1667 г.).

… трон унаследовал его старший сын Фердинандо II… — Фердинандо II Медичи (1610–1670) — сын и преемник Козимо II, великий герцог Тосканский с 1621 г.

… до его совершеннолетия… герцогством должны были управлять две регентши — бабка, великая герцогиня Кристина Лотарингская, и мать, эрцгерцогиня Мария Магдалина Австрийская. — Кристина Лотарингская (см. примеч, к с. 98), супруга Фердинандо I, бабка Фердинандо II, была регентшей Великого герцогства Тосканского в 1621–1632 гг.

Мария Магдалина Австрийская (1589–1631) — младшая дочь Карла II (1540–1590), эрцгерцога Австрийского, и его жены с 1571 г. Марии Анны Баварской (1551–1608), с 1608 г. супруга Козимо II.

… Членами дома Медичи, здравствовавшими в то время, были: кардинал Карло, принц дон Лоренцо, принцесса Клаудия и принцесса Маддалена — братья и сестры Козимо II, дон Джованни — сын Козимо I, а также дон Антонио, подложный сын Франческо и Бьянки, жить которому, впрочем, оставалось уже недолго. — Карло Медичи (1595–1666) — кардинал (с 1615 г.), меценат и коллекционер произведений искусства.

Дон Лоренцо Медичи (1599–1648) — военачальник и дипломат, испанский гранд.

Клаудия Медичи (1604–1648) — в первом браке (с 1621 г.) супруга Федерико Убальдо делла Ровере (1605–1623), герцога Урбинского с 1621 г., во втором (с 1626 г.) — эрцгерцога Леопольда Фердинанда Австрийского (1586–1632), графа Тирольского с 1619 г.

Принцесса Мария Маддалена Медичи (1600–1633) страдала врожденными недугами и всю жизнь провела в монастыре делла Крочетта.

Дон Джованни — см. примеч. к с. 96.

Дон Антонио — см. примеч. к с. 91.

… Фердинандо II, как подобает христианскому государю и почтительному сыну, первым делом отправился в Рим, чтобы поклониться главе Католической церкви, Урбану VIII, а оттуда — в Германию, чтобы получить благословение от своего дяди по материнской линии, Фердинанда II… — Урбан VIII (в миру — Маффео Барберини; 1568–1644) — римский папа с 1623 г.; родился во Флоренции, в дворянской семье.

Фердинанд II (1578–1637) — император Священной Римской империи с 1619 г., родной брат Марии Магдалины Австрийской.

… Кипящий страстями город Фаринаты дельи Уберти и Ринальдо дельи Альбицци исчез без следа… — Фарината дельи Уберти — см. примеч. к с. 9.

Ринальдо дельи Альбицци — см. примеч. к с. 12.

… Так Рейн, начав свой бег среди ледников и потухших вулканов, низвергнувшись с огромной высоты в Шаффхаузене, прокатив свои сумрачные, грозные, ревущие воды через теснины подле Бингена, среди крутых утесов Драхенфельса и возле скалы Лорелей, разливается широкой, спокойной, прозрачной волной на равнинах Везеля и Нимвегена, чтобы затем, даже не достигнув моря, затеряться в песках вокруг Горинхема и Вудрихема. — Рейн — река в Западной Европе (длина ее 1 320 км), важнейшая водная магистраль; берет начало в Альпах, в швейцарском кантоне Граубюнден, протекает через Боденское озеро, пересекает отроги Юры и Шварцвальда, затем течет по Верхнерейнской низменности, в среднем течении прорывается через Рейнские Сланцевые горы, в нижнем течении пролегает в пределах Среднеевропейской равнины и при впадении в Северное море образует сложную дельту; долина реки находится в пределах Швейцарии, Лихтенштейна, Австрии, Германии, Франции и Нидерландов. Шаффхаузен — небольшой немецкоязычный кантон на севере Швейцарии, со столицей в одноименном городе, близ которого, у городка Нойхаузен, находится знаменитый Рейнский водопад (Райнфалль): его высота составляет 23 м, а ширина 150 м (это самый крупный водопад в Европе).

Бинген — город на юго-западе Германии, на левом берегу Рейна, в земле Рейнланд-Пфальц, у места впадения в него реки Наэ; возле этого города Рейн меняет направление и сужается, становясь опасным для судоходства (этот участок течения называется Бинген-Лох — «Бингенская пучина» — и до сер. XIX в. был вообще непроходим для судов).

Драхенфельс («Драконовый утес») — одна из вершин гористой местности Зибенгебирге («Семигорье»), на правом берегу Рейна, напротив Бонна, высотой 321 м; ее склоны круто спускаются к Рейну. Согласно немецким легендам, в пещере этой горы обитал страшный дракон, которого убил герой Зигфрид.

Лорелей — скала высотой 132 м на правом берегу Рейна, близ городка Санкт-Гоарсхаузен, у самого узкого места течения Рейна ниже Бингена (ИЗ м); из-за быстрого течения и скалистого берега здесь в старину разбивалось много лодок, что породило одну из самых романтических немецких легенд — о прекрасной деве по имени Лорелей (Лорелея), которая живет на утесе над Рейном и своим пением завлекает, а затем губит рыбаков.

Безель — город на западе Германии, в земле Северный Рейн — Вестфалия, на правом берегу Рейна, у места впадения в него реки Липпе.

Нимвеген (голл. Неймеген) — город в Нидерландах, в нижнем течении Рейна, на его левом рукаве, реке Ваал.

Горинхем (Горкум) — город в Нидерландах, в провинции Южная Голландия, в дельте Рейна, на правом берегу реки Бовен-Мерведе, продолжении Ваала, у места впадения в нее небольшой реки Линге.

Вудрихем (Woudrichem; у Дюма опечатка: Vondrichem) — старинный город в Нидерландах, в провинции Северный Брабант, на левом берегу реки Бовен-Мерведе, у места впадения в нее реки Афгедамде-Маас, напротив Горинхема; одна из известных средневековых нидерландских крепостей.

… люди стремятся увидеть лишь его истоки, его водопад и часть русла между Майнцем и Кёльном, где он с такой неукротимой силой прорывается сквозь безжалостно сжимающие его берега. — Майнц — город на юго-западе Германии, на левом берегу Рейна, близ впадения в него реки Майн, в земле Рейнланд-Пфальц; один из старейших немецких городов, основанный в 13 г. до н. э. римлянами; в 1797 г. был присоединен к Франции; после наполеоновских войн входил в состав Великого герцогства Гессен-Дармштадт, в 1866 г. отошел к Пруссии.

Кёльн — город на западе Германии, на Рейне; основан как римская колония в I в. н. э.; в средние века крупный торговый и ремесленный центр; с XI в. духовное княжество, князь-архиепископ которого с XIII в. был одним из курфюрстов Священной Римской империи; после наполеоновских войн принадлежал Пруссии; ныне входит в состав земли Северный Рейн-Вестфалия.

Начиная от Бингена (он лежит в 25 км к западу от Майнца) Рейн резко поворачивает на северо-запад и вплоть до Кёльна (это около 160 км по течению) прорезает Рейнские Сланцевые горы, долина его чрезвычайно суживается и окаймляется отвесными стенами гор с обеих сторон, так что берега реки отличаются здесь особой живописностью.

… Он защищает герцога Неверского от гнева императора Фердинанда… — Герцог Неверский — Карл Гонзага (1580–1637), герцог Неверский и Ретельский с 1595 г. (под именем Карл III) и герцог Мантуанский и Монферратский с 1627 г. (под именем Карл I); сын Лудовико Гонзага (1539–1595), третьего сына Федерико I, герцога Мантуанского, и Генриетты Клевской (1542–1601), наследницы герцогств Невер и Ретель; в 1627 г. как ближайший родственник по мужской линии унаследовал от бездетного герцога Мантуанского Винченцо II (1594–1627; правил с 1626 г.) герцогства Мантую и Монферрат, но ситуация сразу же осложнилась из-за наличия альтернативных наследников и столкновения интересов ряда крупных и малых государств в этой точке Италии; в результате начавшейся войны за Мантуанское наследство (1628–1631), поддерживаемый Францией, сумел закрепить за собой права на владения мантуанских герцогов.

В этом конфликте император Фердинанд II (см. примеч, к с. 100), родной дядя великого герцога Фердинандо II Медичи, являясь синьором Мантуи и Монферрата, выступал на стороне испанского претендента — Фердинанда (Ферранте) II Гонзага(1563–1630), герцога Гвастальского с 1575 г.; в июле 1630 г., в ходе этой войны, после длительной осады, имперские войска взяли Мантую, принудив Карла Неверского к капитуляции, и подвергли город страшному разгрому, однако уже в октябре того же года император был вынужден пойти на подписание Регенсбургского мира, крайне невыгодного для Испании.

… пытается помочь герцогу Одоардо Пармскому сохранить его владения… — Одоардо I Фарнезе (1612–1646) — герцог Пармы и Пьяченцы с 1622 г., сын Рануччо I Фарнезе (1569–1622; правил с 1592 г.) и его супруги с 1599 г. Маргариты Альдобрандини (1588–1646); зять Фердинадо II Медичи, с 1628 г. супруг его сестры Маргариты Медичи (1612–1679); пытаясь противодействовать испанской экспансии на севере Италии, вступил в 1633 г. в союз с Францией и вооружил крупную армию, но уже в ходе первой кампании потерпел поражение: испанцы захватили Пьяченцу и ушли из нее лишь после подписания мира в 1637 г., которого дипломатическим путем добился папа Урбан VIII.

… защищает Луккскую республику от посягательств Урбана VIII и его племянников… — Здесь речь идет об остром конфликте между властями Луккской республики и Марко Антонио Франчотти (1592–1666), кардиналом-епископом Лукки в 1637–1645 г., на сторону которого встал Урбан VIII, наложив на Лукку интердикт (13 апреля 1640 г.). О «посягательствах Урбана VIII и его племянников на Луккскую республику» говорит Ригуччо Галлуцци, рассказывая эту историю.

Заметим, что сразу же после восшествия Урбана VIII (Маффео Барберини) в 1623 г. на святой престол его братья и племянники получили в Риме огромную власть и сосредоточили в своих руках огромные богатства:

его старший брат Карло Барберини (1562–1647) стал герцогом Монтеротондо (1627),

младший брат Антонио Барберини Старший (1569–1646) — кардиналом (1624),

племянник Франческо Барберини (1597–1679) — кардиналом (1623),

племянник Антонио Барберини Младший (1607–1671) — кардиналом (1627),

племянник Таддео Барберини (1603–1647) — князем Палестрины (1630) и командующим папской армией.

После смерти Урбана VIII (29 июля 1644 г.) его алчные родственники подверглись преследованиям со стороны нового папы, Иннокентия X (1574–1655).

… старается примирить герцога Фарнезе и папу… — Конфликт герцога Одоардо I Фарнезе и Урбана VIII был связан с претензиями папы на герцогство Кастро — небольшое феодальное владение к северо-западу от Рима, граничившее с Папской областью и принадлежавшее роду Фарнезе с 1537 г. Вступив в войну с Испанией, Одоардо Фарнезе, нуждавшийся в денежных средствах, занял большие суммы у папы, предоставив ему в качестве залога Кастро; в 1641 г., используя предлогом его неплатежеспособность, папа оккупировал территорию герцогства, однако Одоардо, вступив в союз с Тосканой, Венецией и Моденой, сумел к 1644 г. отстоять свои права на Кастро (однако в 1649 г., уже после его смерти, в ходе второй войны за Кастро, герцогство было все же присоединено к Папской области).

… выступает посредником между Александром VII и Людовиком XIV… — Александр VII (в миру — Фабио Киджи; 1599–1667) — папа римский с 1655 г.

Во время понтификата Александра VII, 20 августа 1662 г., солдаты его корсиканской гвардии напали на карету французского посла в Риме герцога Шарля де Креки (1623–1687) и в завязавшейся драке был убит один из его пажей; в ответ на это оскорбление Людовик XIV отозвал своего посла, что означало разрыв дипломатических отношений между Францией и Римом, и потребовал, чтобы папа распустил свою гвардию; одновременно парламент Экс-ан-Прованса принял решение об аннексии Авиньона — папского владения на юге Франции; инцидент был исчерпан лишь спустя два года, в июле 1664 г., после того как Александр VII распустил корсиканскую гвардию, выплатил возмещение за убитого пажа, а папский легат кардинал Флавио Киджи (1631–1693), племянник Александра VII, принес королю публичное извинение. Вслед за тем Франция вернула Авиньон папе.

… заканчивает возведение укреплений в Ливорно и Порто Феррайо. — Об этих укреплениях см. примеч. к с. 77.

… Галилей — его наставник, Карло Дати — его оракул, Джованни да Сан Джованни и Пьетро да Кортона — его фавориты… — Карло Роберто Дати (1619–1676) — флорентийский дворянин, ученик Галилея, один из основателей Академии дель Чименто, секретарь Академии делла Круска, автор многих исторических, научных и литературных сочинений.

Джованни да Сан Джованни (настоящее имя — Джованни Манноцци; 1592–1636) — итальянский художник эпохи раннего барокко, уроженец города Сан Джованни Вальдарно в Тоскане; ученик Маттео Росселли, работавший во Флоренции.

Пьетро да Кортона (настоящее имя — Пьетро Берреттини; 1596–1669) — итальянский художник и архитектор эпохи барокко, уроженец города Кортона в Тоскане; работал в Риме, а в 1637–1647 гг. — во Флоренции; в Палаццо Питти создал фрески «Бронзовый век» и «Железный век»; в 1634–1638 гг. был директором художественной Академии святого Луки.

… кардинал Леопольдо — его соревнователь. — Леопольдо Медичи (1617–1675) — младший брат великого герцога Фердинанда II, кардинал (1667), ученый, покровитель искусств и наук, собиратель книг, картин и скульптур.

… Они основали Академию дель Чименто… — Академия дель Чименто («Академия опытов») — научное сообщество, учрежденное во Флоренции в 1657 г. великим герцогом Фердинандо II и кардиналом Леопольдо и ставившее своей целью изучение природы методами Галилея; члены его собирались на свои заседания сначала в Палаццо Питти, а затем в Палаццо Кастеллани; просуществовало десять лет и было закрыто по настоянию церковных властей.

… назначили содержание датчанину Николаусу Стенопу и фламандцу Тильману Трутвину… — Николаус Стеной (Нильс Стенсен; 1638–1686) — датский естествоиспытатель, анатом, врач, геолог, кристаллограф и палеонтолог; начиная с 1666 г. несколько лет жил и работал во Флоренции; состоял в Академии дель Чименто; в 1669 г. перешел из лютеранства в католичество, в 1675 г. был рукоположен в священники, а с 1677 г. был титулярным епископом Титиополиса.

Тильман Трутвин (итальянизированное имя — Тильмано Трутвино;? — 1693) — фламандский анатом, работавший во Флоренции в 1660–1667 гг. и исполнявший должность придворного анатома.

… они сделали богатым человеком Эванджелисту Торричелли, последователя Галилея… — Торричелли, Эванджелиста (1608–1647) — итальянский физик и математик, последователь Галилея, его преемник на кафедре физики и математики во Флорентийском университете, придворный математик великого герцога Фердинандо II; изобретатель ртутного барометра.

… они помогли механику Джованни Альфонсо Борелли с изданием его сочинений… — Борелли, Джованни Альфонсо (1608–1679) — итальянский естествоиспытатель, профессор Пизанского университета (1656–1667); член Академии дель Чименто; занимался исследованиями в области физики, астрономии и физиологии; разрабатывал вопросы анатомии с точки зрения математики и механики; впервые истолковал движение сердца как мышечное сокращение.

… они назначили Франческо Реди своим главным придворным медиком… — Реди, Франческо (1626–1698) — итальянский врач, биолог, знаток различных областей естествознания, литератор и поэт; главный придворный медик (архиятр) Тосканского двора и главный фармацевт герцогства; член Академии делла Круска с 1655 г. и один из основателей Академии дель Чименто; самые известные его научные работы посвящены критике теории самозарождения жизни.

… они определили пенсию Винченцо Вивиани, чтобы он мог… заниматься математическими расчетами… — Вивиани, Винченцо (1622–1703) — итальянский математик, физик и астроном, преданный ученик и секретарь Галилея (1639), подготовивший первое издание собрания его сочинений (1655–1656); один из первых членов Академии дель Чименто; с 1666 г. придворный математик великого герцога Фердинандо II.

… Они приняли в круг своих ближайших друзей… Габриелло Кьябреру; Бенедетто Фьоретти, автора «Proginnasmi poetici»; Алессандро Адимари, автора поэтических переводов Пиндара; Джироламо Бартоломеи, автора поэмы «Америка»; Франческо Роваи, автора сборника «Канцоны», и Лоренцо Липпи, автора «Мальмантиле». — Кьябрера, Габриелло (1552–1638) — итальянский поэт, которого современники называли «итальянский Пиндар»; автор пяти героических поэм, трагедий и множества стихотворений различных форм. Фьоретти, Бенедетто (1579–1642) — итальянский философ, филолог, литературный критик, богослов и поэт, публиковавший свои сочинения под псевдонимом Удено Низьели; автор пятитомных «Поэтических упражнений» («Proginnasmi poetici»; 1620–1639), обширной компиляции греческих, латинских и тосканских авторов; член литературного сообщества «Академия Бесстрастных» («Accademia degli Apatisti».

Адимари, Алессандро (1579–1649) — итальянский поэт, представитель старинного флорентийского рода; автор шести сборников сонетов (1637–1640), переводчик Пиндара (ок. 518-ок. 438 до н. э.), издавший в 1631 г. в Пизе свои комментированные переводы этого знаменитого древнегреческого поэта («Ode di Pindaro, attichissimo poeta e principe de’Greci Lirici, ciofe Olimpie, Pithie, Nemee e Istmie, tradotte in parafrasi e in rima toscana da Alessandro Adimari»).

Джироламо Бартоломеи Смедуччи (1584–1662) — итальянский поэт и драматург, автор трагедий, оперных либретто и героической поэмы «Америка» («L’America»; 1650), сюжетом которой стали вымышленные приключения Америго Веспуччи (она была издана с посвящением Людовику XIV).

Роваи, Франческо (1605–1647) — итальянский лирический поэт, член Флорентийской академии с 1620 г., автор канцон.

Липпи, Лоренцо (1606–1665) — итальянский художник и поэт, которому покровительствовал великий герцог Фердинандо II; родился и умер во Флоренции; автор ироикомической поэмы «Отвоеванный Мальмантиле» («Malmantile Racquistato»), опубликованной посмертно (1676) под псевдонимом Perlone Zipoli, который представляет собой анаграмму его имени Lorenzo Lippi).

… Их частыми гостями были Антонио Малатести, Джакомо Гадди, Лоренцо Панчатики и Фердинандо дель Маэстро, которых Леопольдо сделал своими камергерами, а также Лоренцо Франчески и Карло Строцци, которых Фердинандо сделал сенаторами… — Малатести, Антонио (1610–1672) — итальянский поэт, художник и математик, член Академии дельи Апатисти; автор сборника сонетов.

Гадди, Джакопо (ок. 1600-ок. 1677) — флорентийский писатель и поэт, сочинявший на итальянском и латинском языках, с 1620 г. член Флорентийской академии, автор исторических очерков, стихотворений и двухтомного труда по истории литературы «De scriptoribus non ecclesiasticis, graecis, latinis, italicis» (1648–1649). Панчатики, Лоренцо (1635–1676) — флорентийский дворянин, поэт и лингвист, с 1654 г. член Академии делла Круска; с 1665 г. библиотекарь кардинала Леопольдо Медичи.

Фердинандо дель Маэстро (1630–1665) — камергер и библиотекарь кардинала Леопольдо Медичи с 1648 г., член Академии делла Круска с 1650 г.

Франчески, Лоренцо (1561–1642) — флорентийский дворянин, литератор и комедиограф, член Академии делла Круска с 1589 г., сенатор с 1641 г.

Строцци, Карло (1587–1670) — флорентийский ученый-эрудит, историк, археолог и библиофил, член Академии делла Круска с 1626 г., сенатор с 1653 г.

… Это и дало Луиджи Ручеллаи повод сказать в надгробном слове великому герцогу Фердинандо II… — Ручеллаи, Луиджи (1639–1704) — флолрентийский дипломат, член Академии делла Круска с 1661 г., кавалер ордена Святого Стефана (с 1672 г.), автор надгробной речи «Orazion funerale per la morte del sereniss. Ferdinando II, gran duca di Toscana: nell’esequie celebrate in Firenze dal serenissimo gran duca Cosimo III» (1671).

… Они воздвигли на Пьяцца делла Сантиссима Аннунциата конную статую великого герцога Фердинандо I… — Пьяцца делла Сантиссима Аннунциата — одна из красивейших площадей Флоренции; получила название от стоящей на ней базилики Сантиссима Аннунциата («Святейшего Благовещения»), сооруженной в 1250 г. и затем не раз перестроенной.

Работу над конной статуей великого герцога Фердинандо I, стоящей на Пьяцца делла Сантиссима Аннунциата, начал Джамболонья, а закончил в 1608 г. Пьетро Такка (см. примеч. к с. 99); скульптура отлита из бронзы орудий берберийских и турецких галер, захваченных рыцарями ордена Святого Стефана, великим магистром которого был Фердинандо I.

… Они заказали ему также статую Филиппа IV, короля Испании, а затем послали ее в дар этому государю. — Колоссальная бронзовая конная статуя испанского короля Филиппа IV (1605–1665; правил с 1621 г.), которую Пьетро Такка создал в 1634–1640 гг. для сада королевского дворца Буэн Ретиро близ Мадрида, в 1843 г. была установлена на мадридской площади Пласа де Ориенте.

… Они поручили отделку галереи Уффици художникам Курради, Маттео Росселли, Марио Баласси, Джованни да Сан Джованни и Пьетро да Кортона… — Курради, Франческо (1570–1661) — итальянский живописец эпохи барокко; жил и работал во Флоренции.

Маттео Росселли — см. примеч, к с. 99.

Баласси, Марио (1604–1667) — итальянский художник эпохи барокко, работавший главным образом в Риме и во Флоренции. Джованни да Сан Джованни и Пьетро да Кортона — см. примеч, к с. 101.

… по их распоряжению в Болонье, Риме, Венеции и даже в бывшей римской провинции Мавретания были куплены в огромном количестве античные статуи и картины современных художников… — Болонья — древний город в Северной Италии, в области Эмилия-Романья, административный центр одноименной провинции; с XI в. городская республика; в XV в. стала владением семейства Бентивольо; в 1507 г. была захвачена войсками римского папы Юлия II (см. примеч, к с. 74) и присоединена к папским владениям; в 1860 г. вошла в единое Итальянское королевство.

Мавретания — историческая область в Северо-Западной Африке, охватывающая территории современных Марокко и Алжира и после завоевания ее римлянами вошедшая в состав Римской империи в качестве провинции с тем же названием.

… великолепная мраморная голова, считавшаяся портретом Цицерона, «Гермафродит», бронзовый «Идол»… — Марк Туллий Цицерон (106-43 до н. э.) — древнеримский политический деятель, знаменитый оратор и писатель.

Здесь имеется в виду хранящийся в галерее Уффици беломраморный бюст неизвестного человека, датируемый I в. и условно называемый портретом Цицерона; найденный в XVII в. Риме, этот бюст был куплен в 1669 г. кардиналом Леопольдо Медичи.

Гермафродит — в древнегреческой мифологии сын Гермеса и Афродиты, славившийся необыкновенной красотой; влюбленная в него нимфа Салмакида умолила богов слить их в одно двуполое существо.

Здесь имеется в виду хранящаяся в галерее Уффици скульптура «Спящий гермафродит» («Ermafrodito dormiente») — римская копия с греческого оригинала II до н. э.

«Идол» («Idolino di Pesaro») — датируемая I в. до н. э. римская бронзовая скульптура, копия греческого оригинала V в. до н. э., найденная в 1530 г. при раскопках на античной вилле в городе Пезаро и изображающая обнаженного юношу; ее подарил своей племяннице Виттории делла Ровере (1622–1694) урбинский герцог Франческо Мария II делла Ровере (1549–1631; правил с 1574 г.), когда та выходила замуж за своего кузена Фердинандо II Медичи; ныне хранится в галерее Уффици.

… шедевр, который и по сей день остается одним из главных украшений Трибуны дельи Уффици, — «Венера» Тициана. — См. примеч. к с. 94.

… Великому герцогу Фердинандо наследовал Козимо III. — Козимо III Медичи (1642–1723) — старший сын Фердинандо II и его супруги с 1633 г. Виттории делла Ровере, великий герцог Тосканский с 1670 г.

… Могучее древо Козимо I, давшее одиннадцать отпрысков… — Имеются в виду одиннадцать детей, которых родила великому герцогу Козимо I его супруга Элеонора Толедская: Мария (1540–1557), Франческо (1541–1587), Изабелла (1542–1576), Джованни (1543–1562), Лукреция (1545–1561), Пьетро (1546–1547), Гарсиа (1547–1562), Антонио (1548–1548), Фердинандо (1549–1609), Анна (1553–1553), Пьетро (1554–1604).

… Козимо III взял в жены Маргариту Луизу Орлеанскую, дочь Гастона Французского. — Гастон Жан Батист Французский (1608–1660) — герцог Орлеанский, третий сын Генриха IV и Марии Медичи, младший брат Людовика XIII; первоначально носил титул герцога Анжуйского; до рождения будущего Людовика XIV был наследником престола; в 1626 г. женился на Марии де Бурбон-Монпансье (1605–1627), которая умерла от родов, произведя на свет будущую Великую Мадемуазель, герцогиню де Монпансье; овдовев, в 1632 г. женился на Маргарите де Водемон (1615–1672); был причастен ко всем интригам и заговорам против Ришелье; в годы малолетства Людовика XIV стал главным наместником королевства, участвовал в военных кампаниях 1644–1646 гг.; в период Фронды первоначально был на стороне королевы Анны Австрийской и Мазарини, потом примкнул к оппозиции; после поражения фрондеров был сослан в свои владения; последние годы жизни провел в замке Блуа. Маргарита Луиза Орлеанская (1645–1721) — старшая дочь герцога Гастона Орлеанского от его второй супруги Маргариты де Водемон, двоюродная сестра короля Людовика XIV, отличавшаяся весьма вольным нравом и в 1661 г. вышедшая замуж за Козимо III.

… Жених, воспитанный матерью, Витторией делла Ровере… — Виттория делла Ровере (1622–1694) — супруга герцога Фердинандо II с 1634 г. и его двоюродная сестра; последняя представительница рода делла Ровере, герцогов Урбинских: дочь Федерико Убальдо делла Ровере (1605–1623) и его супруги с 1620 г. Клаудии деи Медичи (1604–1648), дочери герцога Фердинандо I Тосканского.

… юный герцог Козимо, стараниями своего наставника Волумнио Бандинелли да Сиена, получил воспитание богослова, а не государя. — Бандинелли, Волумнио (1598–1667) — итальянский прелат, кардинал (1658); сиенский дворянин, живший при Тосканском дворе и после смерти свой жены принявший обет; друг папы Александра VII (см. примеч. к с. 101).

… принадлежала к великому роду Бурбонов, засиявшему новой славой благодаря Генриху IV, который приходился ей дедом. — Генрих IV (см. примеч. к с. 95), король Франции с 1589 г. и Наварры с 1572 г., дед Маргариты Луизы Орлеанской, являлся основоположником королевской династии Бурбонов.

… До Марселя принцессу сопровождала ее сестра, мадемуазель де Монпансье… — Марсель — крупнейший торговый порт на юге Франции, на берегу Средиземного моря, административный центр департамента Буш-дю-Рон («Устье Роны»); расположен примерно в 450 км морского пути от Ливорно.

Мадемуазель де Монпансье — Анна Мария Луиза Орлеанская (1627–1693), герцогиня де Монпансье, дочь герцога Гастона Орлеанского от первого брака; сводная сестра Маргариты Луизы Орлеанской, которая была моложе ее на восемнадцать лет, и двоюродная сестра Людовика XIV; вошла в историю как Великая Мадемуазель (эпитет «Великая» позволял отличать ее от другой Мадемуазель — ее племянницы Марии Луизы, дочери Филиппа Орлеанского); после смерти своей матери, Марии де Бурбон-Монпансье, унаследовала огромное состояние; мечтала выйти замуж за Людовика XIV и отказала просившему ее руки принцу Уэльскому (будущему английскому королю Карлу II), который находился тогда в изгнании; принимала активное участие во Фронде принцев вместе со своим отцом и принцем Конде; в 1652 г. командовала отрядами фрондеров в Орлеане и удержала этот город; ей удалось добиться, чтобы войска Конде были допущены в Париж, и это спасло их от полного разгрома королевской армией; после сдачи Парижа была вынуждена бежать за границу и вернулась ко двору только в 1657 г.; в возрасте сорока двух лет возымела желание выйти замуж за молодого маркиза де Пюигийема (1632–1723), позднее ставшего герцогом де Лозеном; Людовик XIV согласился на их брак, но в результате придворных интриг и неумеренного собственного честолюбия Лозен оказался в Бастилии, а затем в крепости Пиньероль; тайный брак между ними был заключен лишь через двенадцать лет, но супруги вскоре расстались. Герцогиня де Монпансье оставила интереснейшие мемуары, весьма важные для изучения истории Фронды и оценки нравов того времени.

… там ее встретил принц Маттиас с тосканскими галерами… — Маттиас деи Медичи (1613–1667) — третий сын Козимо И, дядя Козимо III; военачальник; губернатор Сиены в 1629–1631, 1641–1642 и 1644–1667 гг.; с 1631 г. состоял на службе у императора и в чине фельдцейхмейстера (генерала артиллерии) принимал участие во многих сражениях Тридцатилетней войны (1618–1648).

… благополучно прибыла в Ливорно, где… ее ждала герцогиня Пармская… — Герцогиня Пармская — здесь: Маргарита Иоланда Савойская (1635–1663), с 29 апреля 1660 г. супруга герцога Пармского Рануччо II Фарнезе (1630–1694; правил с 1646 г.); дочь герцога Савойского Виктора Амедея I (1587–1637; правил с 1630 г.) и его супруги с 1619 г. Кристины Французской (1606–1663); двоюродная сестра Людовика XIV и Маргариты Луизы Орлеанской; умерла после вторых родов.

… Луиза Орлеанская одна продолжила путь в Пизу… — Пиза (см. примеч. к с. 35) находится в 18 км к северу от Ливорно.

… в Амброджане увидела кортеж, выехавший ей навстречу… — Амброджана — вилла Медичи, расположенная в селении Монтелупо Фьорентино, в 18 км к западу от Флоренции, на пути в Пизу, у места слияния рек Арно и Пеза; приобретенная Медичи в 1574 г. у семейства Амброджи, она была перестроена и стала одной из любимых загородных резиденций великих герцогов Тосканских, однако в XIX в. пришла в упадок и использовалась в качестве психиатрической лечебницы и тюрьмы.

… впереди — великая герцогиня и молодой принц… — Великая герцогиня Тосканская — здесь: Виттория делла Ровере, супруга Фердинандо II и мать Козимо III.

… за ними, чуть поодаль, — великий герцог, кардинал Джованни Карло и принц Леопольдо. — То есть великий герцог Фердинандо II и его младшие братья: Джованни Карло Медичи (1611–1663), кардинал с 1644 г., и Леопольдо Медичи (1617–1675), ставший кардиналом много позднее, в 1667 г.

105… она влюбилась в принца Карла Лотарингского. — Имеется в виду Карл V Леопольд Лотарингский (1643–1690) — сын герцога Николая II Лотарингского (1612–1670; правил в 1634–1661 гг.) и племянник герцога Карла IV Лотарингского (1604–1675; правил в 1625–1634 и 1661–1670 гг.), титулярный герцог Лотарингский с 1675 г., так никогда и не вступивший во владение своим герцогством, которое было захвачено Францией в 1670 г.; двоюродный брат Марии Луизы Орлеанской (Маргарита де Водемон приходилась ему теткой); ярый враг Людовика XIV, талантливый военачальник, фельдмаршал на австрийской службе, воевавший с французами и турками; в 1678 г. женился на Элеоноре Австрийской (1653–1697), дочери императора Фердинанда III и вдове польского короля Михаила Вишневецкого.

… все, что могли предпринять бедные влюбленные, — это открыть свою тайну герцогине Орлеанской. — Герцогиня Орлеанская — здесь: Маргарита Лотарингская (иначе — Маргарита де Водемон; 1615–1672), вторая жена Гастона Орлеанского, родная сестра герцога Карла IV Лотарингского (1604–1675).

106… 9 августа 1663 года… принцесса благополучно разрешилась от бремени сыном, которого, по имени деда, назвали Фердинандо. — Имеется в виду Фердинандо деи Медичи (1663–1713) — наследный принц Тосканы, сын великого герцога Козимо III и его супруги Маргариты Луизы Орлеанской, умерший раньше своего отца и потому никогда не правивший; коллекционер произведений искусства, меценат и страстный меломан; в 1696 г. на карнавале в Венеции заразился сифилисом, ставшим причиной его смерти.

… посоветовал ему отправиться в путешествие в Ломбардию… — Ломбардия — историческая область на севере Италии, между Альпами и долиной реки По.

107… у нее родилась дочь, принцесса Анна Мария Луиза. — Анна Мария Луиза (1667–1743) — дочь Козимо III и Маргарты Луизы Орлеанской, родившаяся 11 августа 1667 г.; в 1691 г. вышла замуж за пфальцграфа Иоганна Вильгельма II (1658–1716; правил с 1690 г.), но брак их был бездетным.

… он посещает Инсбрук, плывет вниз по Рейну… — Инсбрук — главный город исторической области в Альпах, графства Тироль, разделенного в 1919 г. между Австрией (к ней отошла его северная часть) и Италии (она получила его южную часть); находится на западе Австрии, на реке Инн, примерно в 200 км к востоку от Боденского озера, через которое протекает Рейн.

… встречается в Гамбурге со шведской королевой Кристиной, приветствует ее решение отречься от протестантизма… — Гамбург — крупный промышленный и торговый город, морской и речной порт на реке Эльба, примерно в 100 км от Северного моря; до кон. VIII в. небольшая крепость, основанная во времена Карла Великого; в кон. XIII в. добился независимости; в 1510 г. получил права вольного имперского города; в 1815 г. вошел в Германский союз, в 1867 г. — в Северо-германский союз, а в 1871 г. — в Германскую империю; ныне на правах земли входит в ФРГ.

Кристина Шведская (1626–1689) — королева Швеции с 1632 по 1654 г.; дочь короля Густава II Адольфа (1594–1632; правил с 1611 г.) и его жены с 1620 г. Марии Элеоноры Бранденбургской (1599–1655), унаследовавшая шведский престол в шестилетнем возрасте; необычайно умная и образованная, она стала заниматься государственными делами уже в 1644 г. и привлекла к своему двору многих знаменитых ученых и философов; отказавшись навсегда от замужества, правила с помощью своих фаворитов; в 1654 г. отреклась от престола в пользу своего кузена Карла Густава, будущего короля Карла X (1622–1660), сохранив при этом за собой королевский титул, значительное денежное содержание, лейб-гвардию и свиту из двухсот придворных; затем перешла из протестантизма в католичество; покинув Швецию, жила в основном в Риме, но в 1656–1658 гг. посещала Францию; современников поражали разносторонность ее ума и в то же время странности ее характера и поведения.

Королева Кристина официально перешла в католичество в городе Инсбрук 3 ноября 1655 г., после чего она въехала в Рим, где ей была устроена торжественная встреча.

… 24 мая 1671 года… принцесса производит на свет второго сына, который при крещении получает имя Джованни Гастоне, в честь деда по материнской линии. — Джованни Гастоне Медичи (1671–1737) — сын и преемник Козимо III, великий герцог Тосканский с 1723 г.; последний Медичи, правивший Тосканой; был назван в честь отца Маргариты Луизы Орлеанской, герцога Гастона Орлеанского, полное имя которого было Жан Батист Гастон (ит. Джованни Баттиста Гастоне).

… По общему согласию они выбирают Монмартрский монастырь, аббатисой которого была Мадлен де Гиз. 14 июня 1676 года великая герцогиня покидает Тоскану… — Женский бенедиктинский монастырь на Монмартском холме, находящемся на севере Парижа, основали в 1133 г. французский король Людовик VI (1081–1137; правил с 1108 г.) и его супруга с 1115 г. Аделаида Савойская (ок. 1100–1154); он был закрыт в 1790 г., а спустя три года полностью разрушен (сохранилась лишь его церковь, посвященная святому Петру, одна из старейших парижских церквей). Настоятельницей Монмартрского монастыря в то время, с 1657 по 1682 г. была Франсуаза Рене де Гиз (1621–1682), дочь герцога Карла IV Гиза (1571–1640) и его супруги с 1611 г. Генриетты де Жуайёз (1585–1656).

… Едва юный Фердинандо достигает брачного возраста, Козимо женит его на Виоланте Баварской… — Виоланта Баварская (1673–1731) — дочь курфюрста Баварского Фердинанда Мария (1636–1679; правил с 1651 г.) и его супруги с 1652 г. Аделаиды Савойской (1636–1676); с 21 ноября 1688 г. супруга наследного принца Фердинандо Медичи (ему было в это время 25 лет); брак их был несчастным и бесплодным.

… Принц тут же отправляется в Дюссельдорф, где ему предстоит взять в жены юную принцессу Анну Марию Саксен-Лауэнбургскую… — Дюссельдорф — город на западе Германии, расположенный на правом берегу Рейна, у места впадения в него реки Дюссель.

Анна Мария Франциска Саксен-Лауэнбургская (1672–1741) — дочь герцога Юлия Франца Саксен-Лауэнбургского (1641–1689; правил с 1665 г.) и его супруги с 1668 г. Марии Гедвиги (1650–1681); вдова пфальцграфа Филиппа Вильгельма Нойбургского (1668–1693), от которого имела двух дочерей; в 1697 г., после четырех лет вдовства, стала женой принца Джованни Гастоне Медичи, но брак их был бездетен.

… он видит амазонку гомеровских времен… — Амазонки — в античной мифологии народ женщин-воительниц, живший, по одним мифам, в Малой Азии, по другим — на берегах Азовского моря.

… привыкшую к лесным дебрям вокруг Праги и пустынным пространствам Богемии… — Богемия — в 1526–1918 гг. официальное название Чехии (без Моравии), входившей в состав Габсбургской империи.

… женится на этой новоявленной Антиопе. — Антиопа — в древнегреческой мифологии царица амазонок, взятая в плен Гераклом после его победы над амазонками и подаренная им Тесею; вместе с Тесеем сражалась против амазонок, вторгшихся в Аттику, и погибла.

… И тогда несчастный великий герцог обращает взор на своего брата, кардинала Франческо Мария… — Франческо Мария Медичи (1660–1711) — младший брат герцога Козимо III; с 1683 г. правитель Сиены; кардинал (1686); под давлением брата сложил с себя в 1709 г. духовный сан и женился, чтобы дать наследника престолу Тосканы, но его брак остался бесплодным.

… вскоре празднуется его помолвка с принцессой Элеонорой Гонзага. — Элеонора Гонзага (1686–1742) — дочь Винченцо Гонзага (1634–1714), графа Гвастальского с 1692 г., и его супруги с 1679 г. Марии Виттории Гонзага (1659–1707); в 1709 г. стала женой Франческо Мария Медичи.

109… умирает сам, став перед этим свидетелем не только собственных похорон, как Карл V, ной похорон всей своей семьи, как Людовик XIV. — После своего отречения император Карл V (см. примеч. к с. 47) удалился в монастырь святого Юста, на западе Испании, в области Эстремадура (7 февраля 1557 г.), жил там по-монашески, а 24 августа 1558 г. с разрешения архиепископа Толедского устроил собственную похоронную церемонию и даже полежал пару часов в вырытой по этому случаю могиле; умер он через месяц после этого страшного спектакля, 21 сентября.

Людовик XIV потерял на протяжении трех лет почти все свое мужское потомство (оставляя в стороне внебрачных детей):

14 апреля 1711 г. умер его единственный сын — дофин Луи (1661–1711);

16 февраля 1712 г. скоропостижно скончался внук Луи, герцог Бургундский (1682–1712), лишь на шесть дней пережив свою жену;

5 мая 1714 г. после четырехдневной болезни умер второй его внук Шарль, герцог Беррийский (1686–1714);

8 марта 1712 г., вслед за своими родителями, умер его правнук — старший сын герцога Бургундского, Луи, герцог Бретонский (1707–1712).

В итоге в живых остались лишь его второй внук Филипп (1683–1746), под именем Филипп V король Испании с 1700 г., и двухлетний правнук Луи, герцог Анжуйский, второй сын герцога Бургундского, — будущий Людовик XV (1710–1774; король с 1714 г.).

… у Паоло Фальконьери и Лоренцо Магалотти возник, по счастью, замысел, польстивший самолюбию Козимо… — Фальконьери, Паоло (1638–1704) — знатный флорентийский дворянин, архитектор, художник и математик; с 1663 г. член Академии делла Круска. Магалотти, Лоренцо, граф (1637–1712) — итальянский ученый-естествоиспытатель, литератор, поэт и дипломат; придворный великого герцога Тосканского; член Академии делла Круска (с 1656 г.) и секретарь Академии дель Чименто (с 1660 г.); автор многих сочинений.

110… добавил к этому все картины, статуи и медали, полученные им в наследство от герцогов Урбинских и дома делла Ровере — сплошь шедевры, среди которых был колоссальный бюст Антиноя… — Виттория делла Ровере, супруга великого герцога Фердинандо II, была последней представительницей рода герцогов Урбинских и унаследовала их богатую художественную коллекцию.

Антиной (ок. 112–130) — прекрасный греческий юноша, возлюбленный римского императора Адриана (76-138; правил со 117 г.); после смерти (он утонул в водах Нила) был объявлен богом, и во всех крупных городах империи были установлены его скульптурные изображения; в древности считался идеалом красоты молодого человека.

Упомянутый бюст Антиноя доныне хранится в галерее Уффици (в т. н. зале Гермафродита).

… Среди ученых, преуспевавших в царствование Козимо III, были: физик Магалотти, анатом Беллини, математик Вивиани, врач Реди, знаток древностей Норис и страстный библиофил Мальябеки. — Напомним, что царствование Козимо III длилось с 1670 по 1723 г. Магалотти — имеется в виду Лоренцо Магалотти (см. примеч. к с. 109).

Беллини, Лоренцо (1643–1704) — итальянский анатом, физиолог и поэт; лейб-медик Козимо III, член Академии делла Круска.

Вивиани — имеется в виду Винченцо Вивиани (см. примеч. к с. 102).

Реди — имеется в виду Франческо Реди (см. примеч. к с. 101). Норис, Энрико (1631–1704) — итальянский прелат, кардинал (1695); знаток древностей, с 1692 г. главный библиотекарь Ватикана.

Мальябеки, Антонио (1633–1714) — тосканский библиофил и эрудит, обладавший феноменальной памятью; с 1673 г. библиотекарь великого герцога Козимо III; огромная личная коллекцию книг и рукописей Мальябеки, завещанная Флоренции, стала основой первой флорентийской публичной библиотеки (нынешней Национальной центральной библиотеки Флоренции).

… Среди литераторов: иезуит Бандьера, доктор Антонио Кокки и поэт-сенатор Филикайя. — Бандьера, Алессандро Мария (1699–1770) — итальянский иезуит, педагог, писатель и переводчик латинских авторов.

Кокки, Антонио (1695–1758) — итальянский врач, естествоиспытатель, писатель и переводчик; член Академии делла Круска; один из зачинателей итальянского классицизма.

Филикайя, Винченцо да (1642–1707) — итальянский поэт, автор канцон и сонетов, с 1664 г. член Академии делла Круска, сенатор (1695).

… Среди живописцев: Доменико Габбиани, Пьетро Дандини, Джузеппе Нанни и Томмазо Реди. — Габбиани, Антон Доменико (1652–1726) — флорентийский художник эпохи позднего барокко.

Дандини, Пьетро (1646–1712) — итальянский художник периода позднего барокко, работавший во Флоренции, Риме, Венеции, Модене и Болонье; ученик своего дяди, художника Винченцо Дандини (1607–1675).

Джузеппе Нанни (Nanni) — неясно, кто здесь имеется в виду.

Реди, Томмазо (1665–1726) — флорентийский живописец периода позднего барокко, ученик Доменико Габбиани.

… среди скульпторов: Массимилиано Сольдани, Джованни Баттиста Фоджини и Карло Марчеллини. — Сольдани-Бенци, Массимилиано (1656–1740) — флорентийский скульптор и медальер, с 1688 г. глава флорентийского монетного двора.

Фоджини, Джованни Баттиста (1652–1725) — итальянский скульптор и архитектор эпохи позднего барокко, придворный скульптор великого герцога Козимо III.

Марчеллини, Карло (1643–1713) — флорентийский скульптор, архитектор, художник-декоратор, писатель и поэт.

… один лишь Филикайя сохранил определенную известность, которую он стяжал своим погребальным плачем о роковой судьбе Италии. — Имеется в виду самое знаменитое стихотворение Филикайи — его 83-й сонет, в котором он оплакивает бедствия Италии. Английский перевод этого сонета, который начинается словами: «Italia, Italia, о tu cui feo la sorte // Dono infelice di bellezza…» («Зачем печать высокой красоты, // Италия, твоим проклятьем стала?», Байрон поместил в четвертую песнь «Чайльд-Гарольда» (строфа 42).

… люди заговорили о чудовищном разврате, напоминавшем одновременно безумства Тиберия на Капрее и Генриха III в Лувре. — Тиберий (Тиберий Цезарь Август; 42 до н. э.-37 н. э.) — римский император с 14 г. н. э.; пасынок Августа, до усыновления им в 4 г. н. э. носивший имя Тиберий Клавдий Нерон; мрачный и подозрительный тиран, отличавшийся патологической жестокостью и извращенной сексуальностью; с 27 г. н. э. поселился на Капрее, где вел уединенный образ жизни, предаваясь разврату.

Капрея (соврем. Капри) — небольшой гористый остров в Тирренском море, в 30 км к югу от Неаполя.

Генрих III (1551–1589) — третий сын Генриха II и Екатерины Медичи, с 1566 г. носивший титул герцога Анжуйского; в 1572–1574 гг. — король Польши; с 1574 г. — король Франции, последний французский монарх из династии Валуа; царствование его ознаменовалось серией затяжных гражданских войн; вступив в непримиримую борьбу с главой Католической лиги герцогом Генрихом де Гизом, отдал приказ о его убийстве, но 1 августа 1589 г. сам был убит доминиканским монахом Жаком Клеманом (1567–1589); современниками обвинялся в содомии.

Лувр — дворец в Париже, на правом берегу Сены, являющийся наряду с собором Парижской Богоматери одним из важнейших исторических памятников французской столицы; первоначально представлял собой крепость, построенную королем Филиппом Августом в кон. XII в., одновременно с правобережной частью новой городской стены; со второй пол. XIV в. время от времени служил резиденцией французских королей (постоянно — местом хранения казны и архивов), но окончательно стал ею лишь в правление Франциска I, деда Генриха III, когда в 1546 г. старая крепость была снесена и на ее месте был воздвигнут новый дворец; строительство продолжалось при преемниках Франциска I, было прервано ввиду Религиозных войн, возобновлено при Генрихе IV; в 1682 г., после переезда двора в Версаль, Лувр фактически забросили, а в 1750 г. вознамерились вообще снести; новое строительство дворца, объявленного в 1793 г. музеем, предпринял Наполеон I, а завершил лишь Наполеон III в 1853 г.

… Подобно тирану древности и Геоиогабалу новых времен… — Гелиогабал (Элагабал) — прозвище, которое носил Марк Аврелий Антонин (204–222), римский император с 218 г.; он происходил из сирийской крупнопоместной аристократии, из рода жрецов города Эмес; с 217 г. был верховным жрецом бога солнца Гелиогабала (отсюда его прозвище); пытался превратить культ бога солнца в общеримский; правление его было отмечено бессмысленными жестокостями и неслыханным, даже по меркам конца империи, развратом; был убит преторианцами.

111… им платили золотыми монетами, которые назывались «руспоне»… — Руспоне — крупная золотая монета массой 10,461 г и стоимостью в три цехина, чеканившаяся в Великом герцогстве Тосканском в 1719–1859 гг.

… не смущаясь тем, что он был еще жив, назначили ему в преемники старшего сына Филиппа V Испанского, инфанта дона Карлоса, который был правнуком Марии Медичи и формально в самом деле имел права на тосканский трон. — Филипп V (1683–1746) — король Испании с 1700 г., первый из династии Бурбонов, внук Людовика XIV, второй сын Великого дофина (1661–1711), носивший титул герцога Анжуйского и призванный на испанский трон по завещанию короля Карла II (1661–1700: правил с 1665 г.); первым браком (1701) был женат на Марии Луизе Габриелле Савойской (1688–1714), второй дочери савойского герцога Виктора Амедея (1666–1732), а вторым (1714) — на Елизавете Фарнезе (1692–1766), дочери Одоардо Фарнезе (1666–1693), наследного принца Пармы; в первом браке у него родилось трое сыновей, которые приходились дону Карлосу старшими братьями.

Дон Карлос (1716–1788) — старший сын Филиппа V от брака с Елизаветой Фарнезе, сводный брат испанского короля Фердинанда VI (1713–1759; правил с 1746 г.), правнук Людовика XIV; благодаря усилиям своей матери был признан герцогом Пармы и наследником Пьяченцы и Тосканы; однако от этих итальянских владений ему пришлось отказаться, после того как в 1734 г. он овладел Неаполем; в 1734–1759 гг. под именем Карл VII король Обеих Сицилий, где провел ряд реформ, принесших ему большую популярность; с 1759 г., после смерти старшего брата, король Испании под именем Карл III; в своем новом государстве также провел много реформ в духе просвещенного абсолютизма, укрепивших королевскую власть и улучшивших экономическое и военное положение страны. Королева Мария Медичи (см. примеч. к с. 95) приходилась дону Карлосу прапрапрабабкой.

112… после завоевания Неаполя инфанта призвали править Королевством обеих Сицилий… — В 30-х гг. XVIII в. Испания воспользовалась большой европейской войной за т. н. Польское наследство (1733–1735), а фактически за гегемонию в Европе, чтобы вернуть себе итальянские владения, уступленные Австрии после войны за Испанское наследство (1701–1714). В январе 1734 г. дон Карлос двинулся с испанской армией из Пармы и Пьяченцы, герцогом которых он был с 1731 г., в Неаполитанское королевство. Страна восстала против австрийского господства и перешла на его сторону. В мае дон Карлос занял неаполитанский престол. До конца года его сторонниками была также завоевана Сицилия и взяты крепости, еще удерживаемые австрийцами в самой Италии.

… Преемником дона Карлоса стал принц Франциск Лотарингский. — Франциск Стефан Лотарингский (1708–1765) — сын герцога Леопольда I Иосифа Лотарингского (1679–1729) и его жены с 1698 г. Елизаветы Шарлотты Орлеанской (1676–1744), племянницы Людовика XIV; внук Карла V Лотарингского; герцог Лотарингский и Барский в 1729–1737 гг. под именем Франциск III; с 1737 г. великий герцог Тосканский под именем Франческо II; с 1745 г. император Священной Римской империи под именем Франц I Стефан, супруг императрицы Марии Терезии (1717–1780).

113… подал мысль подготовить то превосходное издание, которое под названием «Museum florentinum» было завершено в 1762 году и содержит посвящение Франциску Лотарингскому, его преемнику. — «Museum Florentinum» (лат. «Флорентийский музей») — изданный в 1731–1762 гг. во Флоренции 12-томный фундаментальный труд, представляющий собой обзор коллекций классического искусства (в том числе частных собраний, библиотек и кунсткамер), автором которого был итальянский священник, эрудит, историк искусства Антонио Франческо Гори (1691–1757).

114 … искусство испытывает подъем в лице Чимабуэ, Джотто и Мазаччо… — Чимабуэ, Джованни (настоящее имя — Ченни ди Пепо; 1240–1302) — итальянский живописец, творчество которого развивалось в основном в русле византийских традиций; его фрески и другие произведения сосредоточены во Флоренции и Ассизи.

Джотто — см примеч. к с. 9.

Мазаччо — см примеч. к с. 11.

… на свет появляются Леонардо да Винчи, фра Бартоломео, Микеланджело, Тициан, Рафаэль и Андреа дель Сарто… — Леонардо да Винчи — см. примеч. к с. 21.

Фра Бартоломео, Рафаэль и Андреа дель Сарто — см. примеч. к с. 33.

Микеланджело — см. примеч. к с. 32.

Тициан — см. примеч. к с. 94.

… искусство — вместе с Вазари, Бароччи, Аллори, Джованни да Сан Джованни и Маттео Росселли… — Вазари — см. примеч. к с. 70. Бароччи, Федерико (настоящее имя — Федерико Фьори; ок. 1528–1612) — крупнейший итальянский художник и график эпохи позднего маньеризма, предвестник эпохи барокко.

Аллори — см. примеч. к с. 99.

Джованни да Сан Джованни — см. примеч. к с. 101.

Маттео Росселли — см. примеч. к с. 99.

… искусство — в лице таких художников, как Габбиани и Дандини… — См. примеч. к с. 110.

ГВЕЛЬФЫ И ГИБЕЛЛИНЫ

Исторический очерк Дюма «Гвельфы и гибеллины» («Guelfes et Gibelins») впервые был напечатан в парижском литературном журнале «Обозрение Нового и Старого света» («Revue des Deux Mondes») 1 марта 1836 г., а много позднее — наряду с произведениями совершенно иного жанра: «Пепин Короткий» («Рёрт le Bref»), «Карл Великий» («Charlemagne») и «Сир де Жиак» («Le Sire de Giac») — вошел в сборник произведений Дюма, опубликованный в 1867 г. парижским издательством «Michel Lévy frères» и озаглавленный «Железные люди» («Les hommes de fer»).

Очерк состоит из трех частей: в первой Дюма рассказывает романтическую историювозникновения во Флоренции двух противоборствующих политических партий, гвельфов и гибеллинов; во второй кратко излагает биографию Данте Алигьери, в третьей рассуждает о переломном характере эпохи, в которую создавалась «Божественная Комедия», и величии этого творения, а затем в качестве приложения предлагает вниманию читателя свой собственной перевод первой песни «Ада», для чего, по-видимому, и был задуман сам очерк.

Заметим, что бо́льшую часть этого очерка, внеся в него определенную правку и значительно перекомпонав, Дюма вмонтировал в главы «Итальянские республики» и «Санта Мария дель Фьоре» своей книги «Год во Флоренции» (1840), перевод которой, как уже отмечалось выше, был сделан Н.Кулиш. Это было учтено и использовано при работе над переводом «Гвельфов и гибеллинов» (он сделан непосредственно с журнальной публикации 1836 г.), так что его основным автором следует считать Н. Кулиш.

Русскому читателю впервые предоставляется возможность познакомиться с полным текстом этого раннего произведения будущего великого романиста.

I

117 … В 1076 году, примерно в то самое время, когда Сид, герой Испании, подчинял Альфонсу VI Толедо и всю Новую Кастилию, между императором Генрихом IV и верховным понтификом Григорием VII начались распри… — Сид — Родриго Диас де Бивар (ок. 1043–1099), знатный кастильский рыцарь, прославившийся своей доблестью и воинскими подвигами в ходе Реконкисты и получивший прозвище Сид Кампеадор (Сид — испорч. араб, «господин», Кампеадор — исп. «воитель»); главнокомандующий кастильской армией в царствование короля Альфонсо VI; талантливый и непокорный военачальник, который постоянно ссорился и мирился с королем и его окружением, дважды изгонялся из страны и воевал против одних арабских властителей в союзе с другими; в 1093 г. на свой страх и риск осадил с преданным ему войском занятую арабами Валенсию и в 1094 г. захватил ее, став независимым правителем этого города; воспет в испанском эпосе XII в. «Песнь о моем Сиде», а также во многих позднейших произведениях, и весьма идеализирован в литературной традиции.

Альфонсо VI Храбрый (ок. 1040–1109) — король Леона с 1065 г. и объединенного королевства Леона и Кастилии с 1072 г.; сын Фердинанда I Великого (ок. 1016–1065; граф Кастилии с 1029 г., король Кастилии с 1037 г.) и его жены Санчи Леонской (ок. 1013–1067); одним из самых больших успехов его царствования явилось отвоевание в 1085 г. у арабов Толедо и окружающих земель, получивших название Новой Кастилии, в противовес Старой Кастилии с центром в Бургосе.

Толедо — город в Центральной Испании, в Новой Кастилии, основанный еще в доримские времена; в нач. V в. вошел в государство вестготов, с 567 г. был столицей этого государства; с 712 г. находился во владении арабов, после распада Кордовского халифата в нач. XI в. являлся центром Толедского эмирата; в 1085 г. был завоеван Кастилией, с 1089 г. — столица этого королевства; в 1479–1561 гг. — столица объединенной Испании.

Генрих IV (1050–1106) — германский король с 1056 г. и император Священной Римской империи с 1084 г. вплоть до своего вынужденного отречения в 1105 г.; представитель Салической династии; сын Генриха III Черного (1017–1056; король с 1039 г., император с 1046 г.) и его второй жены (с 1043 г.) Агнессы де Пуату (ок. 1024–1077); боролся с претендентами на его престол (в том числе и с собственными сыновьями) и находился в затяжном конфликте, связанном с правом инвеституры, с папой римским Григорием VII; в конце 1105 г. был взят под стражу собственным сыном, будущим императором Генрихом V, и 31 декабря 1105 г. силой принужден отречься в его пользу, однако вскоре бежал из Ингельгейма, где происходила церемония отречения, в Льеж, под защиту своего вассала и ярого сторонника князя-епископа Отберта (правил в 1091–1119 гг.), тем самым поставив Империю на грань новой гражданской войны, однако через несколько месяцев умер.

Григорий VII (ок. 1015–1085) — римский папа с 1073 г.; до избрания на папский престол носил имя Гильдебранд и был настоятелем римского монастыря Сан Паоло Фуори ле Мура, уже с 1059 г. руководя политикой Ватикана; провозглашал верховенство духовной власти над светской, стремился поставить государей Европы и все духовенство на местах под свой исключительный контроль и был непримиримым врагом Генриха IV; их борьба достигла апогея, когда в январе 1076 г. на рейхстаге в Вормсе император призвал низложить папу, и в ответ на это спустя месяц был отлучен им от церкви, что освобождало князей Империи от обязанности повиноваться ему; в конце января следующего года император был вынужден униженно вымаливать у папы снятие отлучения, и тот в конце концов снял с него опалу, однако враги так и не примирились, и борьба между ними продолжилась; в итоге папа был изгнан из Рима вместе с норманнскими воинами, которых он в 1084 г. призвал для защиты от императора и которые подвергли Город разорению, и вскоре умер в в Салерно.

… Венеция, Генуя, Гаэта, Неаполь, Амальфи учредили республики… — Венеция, Генуя, Амальфи — см. примеч. к с. 35.

Гаэта — см. примеч. к с. 43.

… Даже патримоний святого Петра, не подчиняясь напрямую Империи, все еще признавал ее верховную власть… — Патримоний святого Петра — официальное название Папской области, которое она получила при своем образовании, когда Пипин Короткий (ок. 714–768), франкский король с 751 г., основатель династии Каролингов, совершивший ряд походов в Италию, в 752–756 гг. передал часть отвоеванных им земель папам римским, которые считали себя преемниками святого Петра, первого епископа Рима, и его наследниками (слово «патримоний» означает «наследственное владение»).

Империя — здесь: Священная Римская империя германской нации, государственное образование в Европе, существовавшее с 962 г. и в разное время номинально или фактически включавшее в себя Германию, часть Италии, Нидерланды, Чехию, Швейцарию, Австрию и другие страны; в сер. XVII в., в сущности, распалась и в 1806 г. формально прекратила свое существование.

… Александр II, уроженец Милана, отказался сложить с себя тиару, дабы принять назначение из рук сюзерена, еще до того, как в 1073 году монах Гильдебранд взошел на папский престол, приняв имя Григорий VII. — Александр II (в миру — Ансельмо да Баджо; ок. 1010–1073) — папа римский с 30 сентября 1061 г. по 21 апреля 1073 г.; уроженец города Баджо вблизи Милана, с 1057 г. епископ Лукки; стал первым папой, избиравшимся на собрании кардиналов, без согласия императора.

Тиара — тройная корона римского папы: епископская мирта, на которую как бы надеты три короны, символизирующие тройственность прав папы как судьи, законодателя и священнослужителя. Григорий VII до своего избрания папой был бенедиктинским монахом и настоятелем римского монастыря Сан Паоло Фуори ле Мура.

… В 1076 году он издает декреталию, воспрещавшую его преемникам представлять свое назначение на утверждение светским властителям. — В кон. Х-нач. XI в. среди церковников развернулась т. н. клюнийская реформа — движение, названное по его центру, монастырю Клюни в Бургундии. Это движение ставило целью путем борьбы за аскетизм и выступлениями против обмирщения церкви повысить ее авторитет, утвердить ее независимость от светских властей, а в идеале — поставить духовную власть выше мирской. В 1059 г. Латеранский собор католической церкви по инициативе кардинала Гильдебранда установил, что отныне папы, до того избиравшиеся клиром и народом Рима (фактически правильных выборов не было) и утверждавшиеся императором, должны были избираться из своей среды высшими сановниками церкви — кардиналами, без вмешательства светской власти. На том же Соборе было категорически запрещено принимать священнические должности из рук светских властей — это объявлялось симонией, то есть продажей церковной должности. В Германии обычной была практика инвеституры, т. е. назначения епископов императорами. В 1075 г. Григорий VII в особом, обязательном для всех верующих документе — декреталии — объявил подобную светскую инвеституру недействительной и установил, что епископ должен избираться духовенством епархии и утверждаться папой, после чего автоматически получать сан и — в тех случаях, когда епископ являлся одновременно главой княжества, — светскую власть. В отдельном послании от 8 декабря 1075 г. Григорий VII заявил, что он не признает власти Генриха IV над Италией.

… на декреталию он ответил рескриптом… — Император Генрих IV, не желавший лишиться власти над германской церковью и поддержанный в этом назначенными им епископами, собрал в январе 1076 г. в городе Вормсе (ныне в ФРГ, в земле Рейнланд-Пфальц) собрание знати, а фактически только епископов, которое отказало в повиновении Григорию VII; не признавая решений Латеранского собора 1059 г., Генрих IV обратился к духовенству и народу Рима с призывом избрать нового папу. Особых рескриптов, т. е. императорских указов, на этот счет не издавалось (вероятно, Дюма имеет в виду обращение императора к римлянам, которое в юридическом смысле рескриптом не было). В ответ 22 февраля 1076 г. папа отлучил Генриха IV от церкви, а подданных его освободил от клятвы верности императору. 27 мая 1076 г. Генрих IV потребовал от папы добровольно отречься от сана, мотивируя это тем, что Григорий достиг папского престола, будучи не правильно избран кардиналами, а провозглашен толпой римлян, т. е. таким способом, против которого Григорий сам же и выступал.

… Узнав столь важную новость, германские князья собрались в Трибуре… — В октябре 1076 г. немецкие духовные и светские князья собрались на рейхстаг (первоначально собрание территориальных князей, а с XIII в. также и представителей немецких имперских городов) в городе Трибур (Trebur, у Дюма — Terbourg), расположенном в 10 км к юго-востоку от Майнца, и объявили, что, поскольку император Генрих IV отлучен от церкви, они не обязаны ему повиноваться и изберут другого (императорский трон в принципе всегда в Германии считался выборным, причем в избрании могли участвовать только высшие духовные и светские князья; круг избирателей определился не сразу, лишь к сер. XIII в., а строгие правила избрания — к сер. XIV в.); на этом собрании проблемы инвеституры, прав императора назначать и низлагать пап не обсуждались. Епископы уговорили рейхстаг дать императору один год для снятия отлучения, ибо именно отлучение, а не превышение власти, служило основанием для смещения Генриха IV.

… Генриху пришлось повиноваться… суровой зимой он пересек Италию, чтобы босым и на коленях явиться к папе, прося его об отпущении грехов. — В начале 1077 г. отлученному от церкви Генриху IV, против которого восстали немецкие князья, пришлось явиться в замок, расположенный в селении Каносса, в 18 км к юго-востоку от итальянского города Реджо нелл’Эмилия, и принадлежавший ярой стороннице папы маркграфине Матильде Тосканской (1046–1115), и униженно вымолить у скрывавшегося там Григория VII прощение. Эти события происходили 25–27 января 1077 г., и лишь утром 28 января император был допущен к папе. Хождение императора Генриха IV в Каноссу стало символом крайнего унижения и вошло в поговорку.

… проехал таким образом через Асти, Милан, Павию, Кремону и Лоди… — Когда Генрих IV с небольшой свитой решил отправиться в Италию, где находился папа, прямой путь из Германии через Швейцарские Альпы ему был закрыт, т. к. там находились владения его врагов. Он двинулся через королевство Бургундское, с сер. XI по XIV в. принадлежавшее Империи (император был также королем Бургундским) и включавшее нынешнюю Юго-Восточную Францию, преодолел Западные Альпы, перешел в Пьемонт, в город Асти, оттуда двинулся на север, в Милан, поскольку узнал, что там находится папа. Однако папа, услышав о приближении императора и не зная, какими силами тот располагает, поспешил укрыться в Тоскане, в замке Каносса. Император тем временем повернул от Милана на юг, к городу Павии (в 30 км от Милана), оттуда на северо-восток, к городу Лоди (в 30 км от Павии), от него к юго-востоку, в долину По, к городу Кремона (в 35 км от Лоди); узнав там о местонахождении папы, он продолжил путь на юго-восток — к Каноссе (в 70 км от Кремоны).

… в 1070 году умер Готфрид Лотарингский, маркграф Тосканы, а в 1076-м умерла его жена Беатриса, и наследницей и властительницей самого крупного из всех существовавших когда-либо в Италии феодов стала графиня Матильда… — Готфрид II Бородатый (ок. 997-1069) — герцог Верхней Лотарингии в 1044–1047 гг. и Нижней Лотарингии с 1065 г; в 1054 г. благодаря браку с Беатрисой, вдовой маркграфа Тосканского (для вдового Готфрида это тоже был второй брак), приобрел во владение Тоскану; проводил политику поддержки папского престола.

Беатриса (ок. 1015–1076) — дочь Фридриха II (ок. 995-ок. 1033), герцога Верхней Лотарингии; первым браком (1037) была замужем за Бонифацием IV (ок. 985-1052), маркграфом Тосканским, от которого у нее была дочь Матильда, наследница Тосканы; вторым браком, с 1054 г., была замужем за своим родственником, Готфридом II Бородатым.

Матильда (1046–1115) — маркграфиня Тосканская, графиня Феррары, Мантуи, Модены и Реджо с 1076 г., падчерица Готфрида II Бородатого; проводила политику поддержки папства, которому она завещала свои владения, и активно участвовала в междоусобиях итальянских феодалов; в итоге ее маркграфство, самое крупное владение Италии, распалось на городские республики.

… она дважды была замужем: сначала за Готфридом-младшим, потом за Вельфом Баварским, развелась с тем и другим и умерла бездетной… — В 1070 г. Матильда вышла замуж за сына своего отчима от его первого брака, герцога Нижней Лотарингии Готфрида III Горбатого (ок. 1040–1076), но брачный союз их оказался неудачным и они расстались, а в 1089 г., из политических соображений, вступила в брак с юным Вельфом (ок. 1073–1120), наследником герцогства Баварского (герцогом, под именем Вельф V, он стал только в 1101 г.), с которым она развелась в 1095 г. Заметим, что в год свадьбы жениху было около 16 лет, а невесте — 43 года. Развод произошел во многом потому, что Матильда была сторонницей папы, а Вельф был сторонником императора.

… все свои владения завещав престолу святого Петра. — То есть Папскому государству, патримонию святого Петра.

… она провозгласила республику, и тем, в свою очередь, подала пример Сиене, Пистойе и Ареццо… — Датой образования Сиенской республики (см. примеч. к с. 34) принято считать 1147 г.

Пистойя (см. примеч. к с. 95) провозгласила себя свободной коммуной в 1177 г.

Коммуна Ареццо (см. примеч. к с. 36) вырвалась из-под контроля епископа еще в 1098 г. и оставалась независимой вплоть до 1384 г., пока не оказалась во власти Флоренции.

119 … Среди гвельфских семей одной из самых знатных, могущественных и богатых была семья Буондельмонти… — Буондельмонти — знатный дворянский род, в XII в. переселившийся во Флоренцию и живший в квартале Борго Санти Апостоли.

… старший в роду был обручен с девушкой из семьи Амидеи, союзников Уберти… — Старший в роду — Буондельмонте деи Буондельмонти (?-1216); нарушив слово, вынужденно данное им девице из знатного рода Амидеи, женился на другой и был убит за это, следствием чего, согласно преданию, стал раскол Флоренции на гвельфов и гибеллинов.

Невеста Буондельмонти, от которой он отказался, была дочь Ламбертуччо деи Амидеи (?-1231) и племянница Оддо ди Арриго деи Фифанти (?-1241).

Уберти — влиятельный флорентийский род, враждовавший с Буондельмонти.

… Буондельмонте деи Буондельмонти был владетелем Монте Буоно, замка в северной части долины Арно, и жил в величественном дворце на площади Святой Троицы. — Замок Монте Буоно находился в долине реки Греве, левого притока Арно (см. примеч. к с. 31), к югу от Флоренции; после того как в октябре 1135 г. он был разрушен флорентийцами, Буондельмонти переселились во Флоренцию. Площадь Святой Троицы (Пьяцца Санта Тринита) расположена на правом берегу Арно, близ одноименной древней церкви и моста с тем же названием.

… узнал даму из рода Донати… — Эта дама, по имени Гвальдрада, была вдовой Форезе деи Донати.

121 … они призвали к себе своих родичей — Уберти, Фифанти, Ламберти и Гангаланди… — Представители всех этих знатных флорентийских семей, включая одного из графов Гангаланди, были вовлечены в убийство Буондельмонте в 1216 г.

… Моска деи Ламберти с той лаконичностью, какая присуща мщению, решительно воскликнул: «Cosa fatta capo ha!» — Моска деи Ламберти (?-1243), предложивший убить Буондельмонте и произнесший при этом фразу, вошедшую в поговорку: «Cosa fatta capo ha» (ит. «Сделанного не воротишь»), был помещен за этот дурной совет в Дантов Ад (XXVIII, 106–108); умер он в январе 1243 г., занимая должность подеста города Реджо.

… Утром Пасхального воскресенья Буондельмонте проскакал верхом по Понте Веккьо и спустился на набережную Арно, как вдруг из улицы Святой Троицы выехали всадники и направились навстречу ему. — Буондельмонте был убит 10 апреля 1216 г.

Каменный трехарочный Понте Веккьо («Старый мост») через реку Арно, расположенный восточнее моста Святой Троицы (Понте Санта Тринита), был построен в 1345 г. архитектором Таддео Гадди (ок. 1300–1366); этот мост заменил прежний деревянный, стоявший здесь еще с римских времен; на нем находятся лавки ювелиров, а также средневековые жилые дома.

… Скьятта дельи Уберти выхватил палицу… — Вероятно, это был дед Фаринаты дельи Уберти (см. примеч. к с. 9).

… Оддо Арриги деи Фифанти спешился и ножом перерезал ему вены. — В начале 1206 г., за несколько месяцев до убийства Буондельмонте деи Буондельмонти, между ним и Оддо Арриги деи Фифанти, шурином Ламбертуччо Пандольфини деи Амидеи, во время званого обеда произошла ссора, которая привела к кровопролитию и погасить которую удалось лишь посредством договоренности о помолвке между племянницей Оддо Арриги и Буондельмонте, так что, отказавшись жениться на этой девушке накануне венчания, он в глазах ее родственников был виновен вдвойне.

… дополз до подножия еще высившейся в те времена статуи Марса, языческого покровителя Флоренции… — Вблизи Понте Веккьо стояла конная статуя, в которой жители Флоренции по традиции видели языческого покровителя города — бога войны Марса.

… гибеллины… обратились за помощью к императору… — Это был Фридрих II Гогенштауфен (1194–1250) — король Сицилии с 1197 г. и император Священной Римской империи с 1212 г., который полагал центром своих владений Италию и за влияние там вел постоянную борьбу с папами и их сторонниками гвельфами, поддерживая гибеллинов итальянских городов; был известен своим покровительством наукам.

Фридрих II отправил на помощь флорентийским гибеллинам отряд немецких тяжеловооруженных конников под началом своего побочного сына Фридриха Антиохийского (ок. 1221–1256), с 1246 г. имперского викария в Тоскане и номинально флорентийского подеста.

… в ночь на Сретение 1248 года побежденные гвельфы были вынуждены покинуть Флоренцию. — Сретение — один из главнейших христианских праздников в честь принесения младенца Иисуса Богородицей в храм, где, согласно иудейской религии, ей полагалось произнести очистительную послеродовую молитву; празднуется на сороковой день после Рождества.

… под башню Тозинги на площади Старого рынка… подвели подкоп… — Имеется в виду стоявшая на площади Старого рынка (Меркато Веккьо, соврем. Пьяцца делла Репубблика) башня дворца Тозинги, который принадлежал гвельфскому семейству Тозинги; вместе с дворцом она была разрушена пришедшими к власти гибеллинами.

… гвельфы оставались в изгнании вплоть до 1250 года, то есть до смерти Фридриха II. — Император Фридрих II умер 13 декабря 1250 г. в Апулии, в замке Фьорентино, и вскоре после этого, 2 января 1251 г., изгнанники-гвельфы вернулись во Флоренцию.

… в 1252 году народ, желая увековечить возвращение свободы во Флоренцию, отчеканил из чистейшего золота монету, которую в честь города назвали флорином и которая вот уже семьсот лет сохраняет все то же изображение лилии… — Флорин — высокопробная золотая монета, чеканившаяся во Флоренции с ноября 1252 г. по 1533 г. и имевшая широкое хождение по всей Европе; масса ее составляла 3,5368 г; это была первая золотая монета средневековой Западной Европы. На одной стороне монеты была отчеканена лилия — геральдический цветок Флоренции, а на другой — святой Иоанн, ее покровитель. Название монета получила то ли от места чеканки, то ли от лат. flos — «цветок».

… Гибеллины воспользовались предоставленной им свободой и сплели заговор… — Эти события происходили в 1258 г.; во главе заговора стояли представители рода Уберти.

… отогнали лучников, которых прислал за ними подеста. — Подеста — глава исполнительной и судебной власти во многих городах-республиках средневековой Италии.

… Другому Уберти и некоему Инфангати отрубили голову… — В ходе расправы над заговорщиками-гибеллинами были казнены Уберто Каини дельи Уберти и Манджа дельи Инфангати.

… те, кому удалось избежать расправы или суда, под водительством Фаринаты дельи Уберти покинули город и отправились в Сиену просить убежища… — Фарината дельи Уберти — см. примеч. к с. 9.

… человек той же породы, что барон дез’Адре, коннетабль де Бурбон и Ледигьер… — Адре, Франсуа де Бомон, барон дез’ (1513–1587) — французский военачальник, известный своей жестокостью; с юных лет принимал участие в Итальянских походах и в 1555 г. возглавил полк легионеров из провинции Дофине; в 1562 г. перешел в протестантство и с неистовой жестокостью расправлялся с католиками, так что даже единоверцы называли его «диким зверем»; особенно чудовищно он проявил себя 16 июля 1562 г. при захвате замка Монбризон в Дофине, заставляя католиков прыгать с башен на выставленные кверху пики солдат; арестованный и отданный под суд, был освобожден в соответствии с эдиктом о примирении 1563 г.; после этого снова поменял веру и в 1567 г. начал сражаться уже с протестантами; творимые им расправы, дикие даже по тем временам, привели к его аресту и суду над ним в Лионе, но в 1570 г., в связи с заключением очередного мира, он был освобожден и после этого вернулся в свой родовой замок Ла-Фретт, где и жил до самой смерти.

Коннетабль де Бурбон — Карл 111 де Бурбон (1490–1527), герцог Бурбонский, граф де Монпансье и де Ла Марш, французский военачальник, коннетабль Франции (1515), могущественный феодал; герой битвы при Мариньяно (1515), одержавший победу над войсками герцога Миланского; в 1516 г. был поставлен наместником Милана, но в 1517 г. король Франциск I отстранил его от этой должности, опасаясь его влияния, а позднее, после смерти в 1521 г. герцогини Сюзанны Бурбонской (1491–1521), с 1505 г. супруги коннетабля, предпринял попытки лишить его владений, полученных им в наследство от умершей супруги; в ответ коннетабль вступил в тайные сношения с императором Карлом V и английским королем Генрихом VIII и, после того как это стало известно Франциску I, в 1523 г. бежал в Италию; в 1524 г. возглавлял неудачное вторжение имперцев во Францию, а в 1525 г. взял в плен при Павии Франциска I; был убит во время осады Рима имперскими войсками в мае 1527 г.

Ледигьер, Франсуа де Бонн, герцог де (1543–1626) — французский полководец и государственный деятель; маршал Франции (1608) и коннетабль (1622); участник религиозных войн XVI в., глава протестантов в Дофине; соратник Генриха IV; губернатор Прованса, затем Дофине; в старости перешел в католичество; один из способнейших военачальников своего времени.

… отправил послов к Манфреду, королю Сицилии. — Манфред (1232–1266) — сын императора Фридриха II и его любовницы Бьянки Ланча д’Альяно (ок. 1210-ок. 1243), которого отец узаконил в свои предсмертные часы; король Сицилии и Южной Италии с 1258 г.; вел длительную борьбу с папством; в этой борьбе столкнулся с французским претендентом на сицилийский престол Карлом Анжуйским (1227–1285) и погиб; был известен покровительством ученым и поэтам.

… Манфред принадлежал Швабскому дому. — Швабский дом — династия императоров Священной Римской империи в 1138–1254 гг. Гогенштауфенов, которые владели в 1080–1268 гг. Швабией (исторической областью в Юго-Западной Германии, куда входили нынешние территории Вюртемберга, Бадена и Эльзаса, а также части Баварии и Швейцарии).

… стало лагерем у ворот Камольи, пыль которой была так дорога Альфьери. — Камолья — местность у северной части крепостной стены Сиены, куда выходили одноименные ворота, стоявшие на дороге во Флоренцию и потому более всего охранявшиеся в средние века. Альфьери, Витторио, граф (1749–1803) — итальянский поэт и драматург, свидетель начального периода Французской революции, которую он сначала приветствовал, а потом резко осудил; автор комедий, трагедий и стихотворений различных жанров.

124… его люди откроют им ворота Санто Вито… — Санто Вито — восточные ворота Сиены, находившиеся на дороге в Ареццо.

… Напрасно граф Гвидо Гверра и Теггьяйо Альдобранди пытались оспорить мнение большинства… — Гвидо Гверра (ок. 1220-ок. 1272) и Теггьяйо Альдобранди дельи Адимари (? — ок. 1266) — влиятельные флорентийские нобили, вожди гвельфской партии; Данте упоминает этих персонажей в «Божественной Комедии», помещая их в третий пояс седьмого круга Ада, где пребывают насильники над естеством — содомиты («Ад», XVII, 37–42).

… Чене деи Герардини, человек, известный своей мудростью и преданностью родине… — Чече деи Герардини (?-1260) — флорентийский рыцарь, который выступал против похода на Сиену, но, тем не менее, участвовал в битве при Монтеаперти, командуя одним из флорентийских отрядов, и погиб в ней.

125… На ее призыв откликнулись Лукка, Болонья, Пистойя, Прато, Сан Миньято и Вольтерра. — Лукка — см. примеч. к с. 13.

Болонья — см. примеч. к с. 103.

Пистойя — см. примеч. к с. 95.

Прато — см. примеч. к с. 44.

Сан Миньято аль Тедеско — небольшой старинный город в Тоскане, в провинции Пиза, в 35 км к западу от Флоренции, с 1347 г. находившийся под ее контролем; стоит на паломнической дороге Франчиджена, связывавшей в средние века Северную Европу с Римом.

Вольтерра — древний город в Тоскане, в провинции Пиза, в 50 км к юго-западу от Флоренции.

… Это было изобретение Лриберта, архиепископа Миланского… он впервые использовал его в войне против Конрада Салического. — Ариберт (970-1045) — архиепископ Миланский с 1018 г.; долгие годы пребывал в конфликте с Конрадом II и во время обороны Милана в 1038 г. ввел в употребление боевую колесницу, сделанную по образцу этрусских.

Конрад II Салический (990-1039) — король Германии с 1024 г., император Священной Римской империи с 1027 г., основатель Франконской династии, значительно расширивший территорию империи.

… правил колесницей семидесятилетний старик по имени Джованни Торнаквинчи… — Это был представитель могущественного семейства Торнаквинчи, обосновавшегося во Флоренции в X в.

… его благословил папа Мартин… — Вероятно, имеется в виду Мартин III (он же Марин II) — римский папа в 942–946 гг.

126… войско флорентийцев достигло холма Монте Аперти, расположенного в пяти милях к востоку от Сиены… — Возвышенность Монтеаперти (Монтаперти) и одноименное селение находятся в 9 км к востоку от Сиены, на дороге в Ареццо.

… Полуслепой епископ тотчас же поднялся на помост… — Епископом Флоренции в то время, с 1251 по 1273 г., был Джованни деи Манджадори (?-1273), уроженец Сан Миньято.

… вручил его Якопо дель Вакка из семьи Пацци… — Якопо дель Вакка — имеется в виду Якопо ди Адольбрандино ди Угоччоне деи Пацци (? —1260), носивший прозвище то ли Вакка, то ли Накка; пламенный гвельф, командовавший в битве при Монтеаперти отрядом флорентийской кавалерии и погибший в ходе этой битвы.

… обогнул Монте Аперти, перешел вброд Арбию… — Арбия — река в Тоскане, длиной 57 км, правый приток реки Омброне, впадающий в нее около городка Буонконвенто; протекает между Сиеной и Монтеаперти.

… Бокка дельи Абатти, гибеллин в душе… — Данте называет этого флорентийского дворянина, участника битвы при Монтеаперти, предавшего гвельфов, гнусным предателем (Ад, XXXII, 110).

129… делла Пресса поднялся на помост и ударом палицы раскроил юноше голову. — Делла Пресса — представитель знатной флорентийской семьи, принадлежавшей к гибеллинской партии.

… Шесты Карроччо, вокруг которой в тот роковой день пало столько храбрецов, бережно хранятся в базилике, подобно тому, как Генуя хранит у ворот Дарсены цепи, заграждавшие вход в порт Пизы, а Перуджа хранит в окне городской ратуши флорентийского льва. — В ходе морского сражения между флотами Пизы и Генуи, происходившего у острова Мелория близ устья Арно 6 августа 1284 г., генуэзцы одержали решительную победу и взяли под свой контроль порт Пизы (Порто Пизано), что предопределило начало ее упадка как военной и торговой державы; в сентябре 1290 г. победители увезли в Геную железные цепи, которые были натянуты между двумя портовыми башнями и преграждали вход в Порто Пизано, разорвали их на части и в назидание пизанцам и в насмешку над ними выставили эти обрывки во многих частях города (обрывки цепей были возвращены пизанцам лишь в 1860 г., после объединения Италии).

Перуджа (древн. Перузия) — главный город области Умбрия в Средней Италии, известный с V в. до н. э.; расположен в 135 км к северу от Рима. О каком символе ее победы над Флоренцией здесь идет речь, понять не удалось.

… все до единой женщины оделись в траур, ибо, по словам Виллани, каждая потеряла сына, брата или мужа. — Виллани, Джованни (ок. 1276–1348) — флорентийский купец, дипломат и хронист, автор знаменитой книги «Новая хроника» («Nuova cronica»), первой флорентийской летописи.

О том, что происходило во Флоренции после поражения гвельфов в битве при Монтеаперти, автор рассказывает в главе 79 шестой книги своего сочинения.

130… Представители гибеллинских городов Тосканы собрались в Эмполи… — Эмполи — город в Тоскане, в 25 км к западу от Флоренции.

… Графы Гвиди и Альберти, Сантафьоре и Убальдини согласились с этим предложением. — Все эти знатные дворяне были гибеллины.

… вначале он был Кориоланом, потом стал Камиллом. — Кориолан — см. примеч. к с. 9.

Камилл, Марк Фурий (ок. 447–365 до н. э.) — римский патриций, военачальник и политический деятель, ярый враг плебеев; обвиненный враждебной партией в присвоении военной добычи, был отстранен от дел, но в опасный для Рима момент вернулся на военную службу и оказал родине значительные услуги.

II

131… Могучим корнем древа, золотой ветвью которого стал Данте, был Каччагвида Элизеи, взявший в жены девицу из феррарской семьи Алигьери… — Каччагвида дельи Элизеи (ок. 1091 — ок. 1048) — итальянский кондотьер, прапрадед Данте, которого он выводит в «Божественной Комедии»:

Я Каччагвидой стал в святом крещенье,

Моронто — брат мне, Элизео — брат;

Супругу взял я из долины Падо;

Отсюда прозвище ее внучат («Рай», XV, 135–138).

Каччагвида женился на девице из феррарского рода Альдигьери и дал имя Альдигьеро (или Алигьеро) своему сыну, потомки которого стали именоваться Алигьери.

… он присоединился как рыцарь к крестоносному ополчению императора Конрада и умер в Святой Земле. — Конрад III (1093–1152) — император Священной Римской империи с 1138 г.; основатель династии Гогенштауфенов, сын Фридриха I фон Штауфена (ок. 1050–1105), герцога Швабии с 1079 г.; один из руководителей второго крестового похода (1147–1149), окончившегося неудачей.

… Еще ребенком Данте потерял отца. — Отец Данте, Алигьеро ди Беллинчоне, принадлежавший к т. н. белым гвельфам, денежный меняла, умер до 1283 г.

… Взращенный матерью, которую звали Белла, он получил воспитание, подобающее христианину и дворянину. — Мать поэта, Белла, дочь Дуранте дельи Абати, супруга Алигьеро ди Беллинчоне, умерла, когда мальчику было около пяти или шести лет.

… Латыни и греческому языку его обучал Брунетто Латини. — Брунетто Латини (1220–1294) — флорентийский поэт, писатель, дипломат и государственный деятель, секретарь Республики; наставник Данте; после поражения гвельфов в битве при Монтеаперти (1260) семь лет провел в изгнании во Франции, где составил на французском языке одну из первых энциклопедий знаний своего времени — «Книги сокровищ» («Li Livres dou Tresor»); автор аллегорической поэмы о природе «Малое сокровище» («Il Tesoretto»).

… битва под Кампальдино показала, что Данте получил достойные уроки. — 11 июня 1289 г. при Кампальдино, близ тосканского городка Поппи (в 40 км к востоку от Флоренции), армия гибеллинов Ареццо была наголову разбита гвельфским войском Флоренции и ее союзников (Лукки и Пистойи); эта битва, в которой участвовал 24-летний Данте, явилась реваншем за поражение гвельфов в битве при Монтеаперти.

… он изучал философию во Флоренции, Болонье и Падуе… — Данте учился в Болонье (см. примеч. к с. 103), в старейшем университете в мире, основанном в 1088 г., в 1287 г.

Достоверных свидетельств об учебе Данте в университете Падуи (см. примеч. к с. 96), основанном в 1222 г., нет.

… Вступив в брак с женщиной из рода Донати, Данте тем самым оказался в партии гвельфов. — Супругой Данте была Джемма Донати (ок. 1267 — ок. 1332), дочь Манетто Донати; их свадьба состоялась ок. 1285 г.

… во время войны с Пизой первым бросился на штурм замка Капрона. — Капрона — замок на правом берегу реки Арно, в 9 км к востоку от Пизы, захваченный у гвельфской Лукки гибеллинской Пизой, но 16 августа 1289 г. сдавшийся соединенному войску луккских и флорентийских гвельфов, в числе которых был и Данте.

… 27 января 1302 года флорентийский подеста, Канте деи Габриэлли ди Губбио, приговорил его к восьми тысячам лир штрафа и двум годам изгнания… — Канте деи Габриэлли да Губбио (ок. 1260-ок. 1335) — флорентийский военачальник и государственный деятель, подеста Флоренции в 1298, 1301, 1302 и 1306 гг.

Данте, обвиненный в лихоимстве, был приговорен к штрафу в 5 000 т. н. «малых флоринов».

…на той самой площади, где два века спустя будет предан огню Савонарола. — Савонарола (см. примеч. к с. 33) был казнен 23 мая 1498 г. на площади Синьории.

… «Божественная Комедия» — дитя мести; Данте отточил себе перо боевым клинком. — «Божественная Комедия» («La Divina Commedia») — поэма Данте, одна из вершин мировой литературы. Эпитет «Божественная» предпослал этому сочинению один из первых его комментаторов, Дж. Боккаччо, сумевший в одном слове выразить крайнюю степень почтения к автору и обозначить тематику произведения: рассказ о прохождении души сквозь адский пламень к божественному огню. Поэма делится на три части («Ад», «Чистилище» и «Рай»), каждая из которых состоит из 33 песней.

… Первым убежищем изгнанника стал замок сеньора Кане делла Скала. Поэт торопится изъявить ему свою благодарность уже в первой песни «Ада», а затем вспоминает его снова в семнадцатой песни «Рая». — Кане Гранде делла Скала (или Кангранде делла Скала; 1291–1329) — знаменитый итальянский кондотьер, правитель Вероны с 1311 г.; друг и покровитель Данте, возлагавшего на него большие надежды как на будущего устроителя Италии и, вероятно, подразумевавшего его в первой песни «Ада» под именем Пса (ит. Сапе — «пес»).

Данте, находясь в изгнании, с весны 1303 г. по весну 1304 г. пользовался гостеприимством его старшего брата — Бартоломео делла Скала (?-1304), сеньора Вероны с 1301 г.

… Он застал двор этого Августа средневековья заполненным изгнанниками. — Имеется в виду император Цезарь Август (см. примеч, к с. 34), имя которого носит целая эпоха, отмеченная расцветом наук и искусств.

… Сагаций Муций Гадзата, историк из Реджо… — Имеется в виду Пьетро Мути делла Гадзата (1335–1414) — итальянский хронист, бенедиктинский монах, с 1363 г. настоятель монастыря Сан Просперо в городе Реджо нелл’Эмилия (область Эмилия-Романья), автор летописи «Chronicon regiense», включающей записи его деда, нотария Сагачино Левалосси (?— 1357), и охватывающей события в Ломбардии в период с 800-го по 1398 г.

Заметим, что Дюма заимствовал приведенную им далее цитату из «Истории итальянских республик в средние века» (v. II, ch. XIII, р. 502) Сисмонди (см. примеч, к с. 11).

133… Меркурий — для живописцев… — Меркурий — в римской мифологии бог торговли, отождествлявшийся с греческим Гермесом, вестник Юпитера, покровитель ремесел и искусств, знаток тайн магии и астрологии.

… Стены залов были расписаны Джотто… — Джотто — см. примеч, к с. 9.

… Гвидо да Кастелло ди Реджо, прозванного за откровенность «простодушным ломбардцем»… — Гвидо да Кастелло ди Реджо (1235-ок. 1315) — синьор Реджо, славившийся своим гостеприимством. Данте упоминает его в «Божественной Комедии»:

Есть, правда, новым летам к укоризне,

Три старика, которые досель

Томятся жаждой по иной отчизне:

Герардо славный; Гвидо де Кастель,

«Простой ломбардец», милый и французу;

Куррадо да Палаццо («Чистилище», XVI, 121–126).

… Как покидал Афины Ипполит, // Злой мачехой гонимый в гневе яром… — Ипполит — герой греческой мифологии и античных трагедий; сын афинского царя Тесея; оклеветанный мачехой Федрой, любовь которой он отверг, был проклят и изгнан отцом.

134… Из письма Вашего (и моего) племянника… — Возможно, имеется в виду Андреа ди Поджи — сын Леоне ди Поджи, герольда флорентийской коммуны, и одной из сестер Данте.

135… Данте, как и Мольер, не оставил ни одного текста, написанного его собственной рукой. — Мольер (настоящее имя — Жан Батист Поклен; 1622–1673) — знаменитый французский драматург, актер, театральный деятель; автор бессмертных комедий, в том числе «Дон Жуан», «Скупой», «Тартюф» и др.

… на глазах у него Пиза создала у себя Кампосанто, кафедральный собор и падающую башню… — Кампосанто (Кампо Санто — букв. ит. «Святое поле») — крытое кладбище в Пизе, строительство которого начал в 1278 г. архитектор Джованни ди Симоне (?-1284) и которое было закончено в XV в.; примыкает к Соборной площади; там похоронены многие известные люди, а памятники сооружены выдающимися скульпторами; знаменито сделанными в XIV в. росписями его стен и кладбищенской церкви.

Кафедральный собор Санта Мария Ассунта в Пизе, базилику в романском стиле, начал возводить в 1063 г. архитектор Бускетто (?-?); освящен он был в 1118 г., а закончен в XIII в.

Падающая башня — имеется в виду знаменитая наклоненная восьмиярусная звонница Пизанского собора, опоясанная сквозной мраморной колоннадой, один их первых ансамблей тосканского архитектурного стиля; ее сооружение было начато в 1173 г., велось с большими перерывами, поскольку ее наклон стал проявляться уже в ходе строительных работ, и завершено в 1372 г.; она имеет высоту 56 м, диаметр 15 м, и ее наклон в настоящее время составляет 3°54′.

… Арнольфо ди Лапо заложил на Соборной площади Флоренции фундамент Санта Мария дель Фьоре… — Арнольфо ди Лапо (иначе — ди Камбио; ок. 1245-ок. 1302) — итальянский архитектор и скульптор, по планам которого была возведена резиденция правительства Флорентийской республики (Синьории), впоследствии получившая название Палаццо Веккьо, церковь Санта Кроче и другие здания. Кафедральный собор Санта Мария дель Фьоре во Флоренции был воздвигнут в 1296–1436 гг. по проекту Арнольфо ди Лапо, а грандиозный восьмигранный купол собора был сооружен в 1420–1436 гг. архитектором Филиппо Брунеллески (см. примеч. к с. И).

… Сиена выстроила свой собор с колокольней из белого и черного мрамора… — Кафедральный собор в Сиене, выдающийся образец готической архитектуры в Италии, начали возводить в сер. XIII в., а закончили в первой пол. XIV в.; колокольню собора построили в 1313 г.

… кафедру, изваянную Никколо Пизано. — Никколо Пизано (ок. 1220-ок. 1284) — итальянский скульптор Раннего Возрождения, стремившийся возродить в скульптуре античный стиль; родился на юге Италии, но работал в Пизе, отчего и получил свое прозвище; кафедра собора в Сиене была создана им в 1266–1269 гг.

… завершение жизненного пути императора Альбрехта казалось ему предпочтительнее кончины папы Бонифация VIII. — Альбрехт I Габсбург (1255–1308) — император Священной Римской империи с 1298 г., сын Рудольфа I Габсбурга (1218–1291; король Германии с 1273 г.), герцог Австрийский с 1282 г.; вел борьбу с крупными феодалами; получил признание папы в обмен на отказ от верховных прав в Италии (1303); 1 мая 1308 г. был убит собственным племянником Иоганном Швабским (1290–1313), которого он несправедливо лишил наследственных владений.

Бонифаций VIII (в миру — Бендетто Каэтани; ок. 1235–1303) — римский папа с 24 декабря 1294 г.; чтобы занять престол, устранил своего предшественника папу Целестина V (в миру — Пьетро Анджелари дель Мурроне; 1215–1296; папа с 5 июля по 13 декабря 1294 г.; канонизирован в 1313 г.), для чего изобразил ночью с помощью рупора «глас с Небес», который повелевал папе, прежде монаху-отшельнику, оставить кафедру и которому тот подчинился (после чего умер в заточении 19 мая 1296 г., будто бы успев предсказать своему преемнику: «Ты вскочил на Святой престол как лис, править будешь как лев, а умрешь как собака»); в ноябре 1302 г. в булле «Unam Sanctam», направленной непосредственно против французского короля Филиппа IV Красивого (1268–1314; правил с 1285 г.), провозгласил верховенство пап над светской властью; в ответ на это Филипп IV осенью 1303 г. отправил своего советника Гийома де Ногаре (ок. 1260–1313), под началом которого находилось войско численностью в 1600 человек, в город Ананьи (в Церковной области), родовое поместье Бонифация VIII, чтобы захватить папу и силой привезти его во Францию; помогать Гийому де Ногаре в этой операции взялся римский аристократ Шарра Колонна (1270–1329), семье которого папа нанес тяжелую обиду; 8 сентября 1303 г., после короткой, но кровавой стычки папа был захвачен и, как утверждали, избит; вскоре, правда, римляне освободили 68-летнего старика, но он не пережил унижения и через месяц скончался.

… Император Альбрехт I был убит в Кёнигсфельдене своим племянником Иоганном Швабским в тот момент, когда выступил в поход против швейцарцев. — Кёнигсфельден — монастырь близ швейцарского городка Виндиш (кантон Аргау), основанный в 1308 г. Елизаветой Каринтийской (ок. 1262–1312), вдовой императора, на месте гибели супруга и закрытый в 1528 г., в ходе Реформации.

Иоганн Швабский (1290–1313), прозванный за совершенное им преступление Паррицидой («Отцеубийцей»), был сыном герцога Рудольфа II Швабского (1271–1290), младшего брата Альбрехта I и его соправителя.

… Бонифаций VIII, пребывая в бешенстве из-за пощечины, которую нанес ему Колонна, впал в горячечное исступление и разбил голову о стены комнаты, изгрызав перед этим себе руку. — Хронисты по-разному рассказывают о деталях нанесенногоБонифацию VIII оскорбления, которое привело его к нервному расстройству и в конечном счете к смерти. По одному из вариантов легенды, Колонна нанес папе пощечину, не сняв с руки латную перчатку.

136… Поэму «Ад» он закончил в Вероне, «Чистилище» написал в Гарганьяго, а последнюю часть, «Рай», создал в замке Тольмино, во Фриули. — Верона — древний город в Северной Италии, на реке Адидже, в области Венето, центр одноименной провинции.

Данте дважды подолгу жил в Вероне: первый раз с весны 1303 г. до начала 1305 г. — при Бартоломео делла Скала (см. примеч. к с. 132), умершем 7 марта 1304 г., а затем при его брате и преемнике Альбоино делла Скала (ок. 1284–1311); второй раз — после смерти императора Генриха VII (ок. 1275–1313; правил с 1308 г.), при новом правителе города Кангранде делла Скала (см. примеч. к с. 132), который был одним из первых читателей и критиков «Божественной Комедии».

Гарганьяго (Gargagnago; у Дюма — Gargagnano) — селение в 18 км к северо-западу от Вероны, входящее ныне в состав коммуны Сант’Амброджо ди Вальполичелла, где, согласно преданию, Данте написал часть своей «Божественной комедии» и где в 1353 г. приобрел поместье Пьетро Алигьери (1300–1364), сын великого поэта.

Тольмино (словен. Тольмин) — живописный городок в нынешней Словении, на реке Соча, вблизи итальянской границы, в 25 км от итальянского города Гориции, у правителя которого, графа Энрико II (1266–1323), гостил, согласно преданию, в 1319 г. Данте. Вблизи Тольмино находится пещера, носящее имя Данте, а в городе сохранились руины замка XII в., некогда принадлежавшего графам Гориции.

Фриули — историческая и географическая область в Северной Италии, соответствующая нынешним провинциям Удине, Порденоне, а также части провинций Гориция и Венеция; ее историческая столица — город Удине; с 1077 г. на правах герцогства находилась под властью патриарха Аквилеи; в 1420 г. была захвачена Венецианской республикой; в 1516 г. ее восточная часть перешла под власть Империи, а в 1797 г. к Австрии отошла и ее восточная часть; в 1866 г. провинции Удине и Порденоне были присоединены к Итальянскому королевству, а графство Гориция оставалось во владении австрийских Габсбургов вплоть до 1918 г.

… он переехал в Падую, где одно время жил у своего друга Джотто, которому в знак благодарности отдал венец Чимабуэ… — Вероятно, имеется в виду следующая терцина Данте, в которой он отдает предпочтение Джотто (см. примеч, к с. 9) перед его учителем Чимабуэ (см. примеч, к с. 114):

Кисть Чимабуэ славилась одна,

А ныне Джотто чествуют без лести,

И живопись того затемнена («Чистилище», XI, 94–96).

Согласно преданию, друзья встретились в Падуе в 1306 г.

… и, наконец, обосновался в Равенне… — Равенна — город в Италии, близ побережья Адриатического моря, в области Эмилия-Романья, основанный, по преданию, в VI в. до н. э.; входил в состав многих рабовладельческих и феодальных государств, в XIX в. вместе с Папской областью вошел в Итальянское королевство; в раннем средневековье являлся одним из крупнейших художественных центров Европы.

Данте покинул двор Кангранде делла Скала и переселился в Равенну в поисках тихого пристанища.

… Гвидо да Полента, последний его покровитель, распорядился похоронить его в церкви миноритов… — Гвидо II Новелло да Полента (ок. 1275–1333) — правитель Равенны в 1316–1322 гг., затем капитан народа в Болонье; внук правителя Болоньи в 1275–1297 гг. Гвидо I Старого да Полента (?-1310); племянник правителя Болоньи в 1297–1316 гг. Ламберто да Полента (ок. 1275–1316); племянник несчастной Франчески да Римини (ок. 1259–1285), урожденной да Полента, воспетой Данте («Ад», V, 73-142); меценат, приютивший Данте в Равенне в последние годы его жизни.

Церковь миноритов — имеется в виду базилика Сан Франческо в Равенне, построенная в X–XI вв. и в 1261 г. переданная миноритам («меньшим братьям»), членам нищенствующего монашеского ордена францисканцев; ныне у ее стен находится мавзолей Данте, сооруженный в 1780–1781 гг. на месте его прежней гробницы.

… Бернандо Бембо, равеннский подеста, назначенный Венецианской республикой, построил для него усыпальницу по плану Пьетро Ломбардо. — Бернардо Бембо (1433–1519) — венецианский политический деятель и дипломат, венецианский правитель Равенны; гуманист, известный библиофил; в 1482 г. по его заказу был сооружен мавзолей над саркофагом Данте.

Пьетро Ломбардо (1435–1515) — известный итальянский скульптор и архитектор, работавший в Венеции.

… Под куполом установлены четыре медальона, изображающие Вергилия — проводника Данте, Брунетто Латини — его учителя, Кангранде — его покровителя и Гвидо Кавальканти — его друга. — В «Божественной Комедии» тень Вергилия (см. примеч. к с. 64) служит в Аду и Чистилище проводником Данте.

Брунетто Латини — см. примеч. к с. 131.

Кангранде — см. примеч. к с. 132.

Кавальканти, Гвидо (ок. 1258–1300) — итальянский поэт и философ, старший современник и друг Данте, один из основателей т. н. «сладостного нового стиля» в поэзии; выходец из знатной и богатой флорентийской гвельфской семьи; принимал активное участие в политике; косвенно упоминается в «Божественной Комедии» («Ад», X, 60–69).

… в 1519 году она направляет прошение папе Льву X… — Это прошение двадцати знатных флорентийцев, обращенное к папе Льву X (см. примеч, к с. 39), датируется 20 октября 1519 г.

… Я, Микеланьоло, ваятель, молю Ваше Святейшество не отказать нам в этой просьбе… — Имеется в виду Микеланджело (см. примеч, к с. 32).

… Лев X отказал в этой просьбе. — Лев X, флорентиец, дал согласие на перенос праха Данте из Равенны во Флоренцию, но, когда в 1519 г. саркофаг поэта вскрыли, гроб в нем оказался пуст (спрятанные перед тем монахами монастыря Сан Франческо, останки поэта были помещены в 1781 г. в новый мавзолей, вновь спрятаны францисканцами в 1810 г., когда монастырь был упразднен, и вновь обнаружены лишь в 1865 г.).

137… этот ребенок с сердцем поэта увидел Беатриче ди Фолько Портинари… — С юношеских лет Данте воспевал в своих произведениях сначала как вполне земную девушку, а позднее как идеальный женский образ некую Беатриче, ни разу не называя ее полного имени. По ряду приводимых им биографических указаний и без абсолютной уверенности принято видеть в ней Беатриче (ок. 1266–1290), дочь банкира Фолько Портинари (ок. 1222–1289), которую Данте знал в детстве, встретил ненадолго в молодости, когда она была уже замужем за банкиром Симоном деи Барди (с 1287 г.), и которая умерла в возрасте двадцати четырех лет 8 июня 1290 г.

… Данте снова встретился с ней у ворот Рая, куда его не мог сопровождать Вергилий. — Образ Беатриче впервые появляется в песни XXX «Чистилища».

Вергилий мог сопровождать Данте только в странствованиях по Аду и Чистилищу: в Рай ему пути нет, так как он родился до прихода Христа в этот мир и ему не открылся свет истинной веры.

III

138… Языческий императорский мир Августа рухнул на Западе со смертью Карла Великого, на Востоке — с гибелью Алексея Ангела… — После смерти Карла Великого (см. примеч. к с. 7), который скончался в 814 г., созданная им империя целиком перешла в руки его единственного оставшегося к тому времени в живых законного наследника — Людовика I Благочестивого (778–840). В последние годы жизни Людовика 1 шла непрерывная война между ним и его сыновьями, то объединявшимися вместе против него, то воевавшими друг с другом. Когда он умер, война, вошедшая в историю под названием «Война трех братьев», приняла крайне ожесточенный характер и после кровопролитных сражений завершилась в августе 843 г. Верденским договором, разделившим империю Карла Великого между тремя его внуками — Лотарем I (795–855), Людовиком II Немецким (ок. 806–876) и Карлом II Лысым (823–877).

Два византийских императора из династии Ангелов, основателем которой был Исаак II Ангел (ок. 1156–1204), пришедший к власти достаточно случайно и правивший в 1185–1195 и 1203–1204 гг., носили имя Алексей.

Алексей III Ангел (1153-ок. 1210) — византийский император в 1195–1203 гг., старший брат Исаака II, которого он свергнул с трона, ослепил и лишил свободы; в годы своего правления привел государство в полное расстройство; в июле 1203 г., во время осады Константинополя крестоносцами, позорно бежал, после чего престол снова занял Исаак II; позднее пытался с помощью турецкого султана восстановить свою власть, но потерпел поражение и умер, находясь в заточении в монастыре.

Алексей IV Ангел (ок. 1183–1204) — сын Исаака II, сумевший в 1202 г. бежать из Константинополя на Запад и призвавший на помощь плененному отцу крестоносцев, которым он пообещал предоставить огромные суммы, а также войска и корабли для готовившегося тогда четвертого крестового похода; в августе 1203 г., после бегства Алексея III, стал соправителем своего слепого отца; пытался оттеснить его от власти, опираясь на крестоносцев; в конце января 1204 г., когда Исаак II уже находился при смерти, был брошен в темницу одним из своих ближайших друзей, ставшим 5 февраля императором под именем Алексей V Дука (ок. 1140–1205), и вскоре задушен. Однако уже через два месяца после этих событий, 13 апреля, крестоносцы, стоявшие у стен Константинополя в ожидании выплаты обещанной за их помощь суммы, штурмом захватили византийскую столицу и подвергли ее чудовищному разорению, после чего, вместо того чтобы идти освобождать Гроб Господень, обосновались на территории Византии и создали на обломках рухнувшего государства новое, т. н. Латинскую империю, просуществовавшую до 1261 г.

… на смену ему от берегов Бретани до Черного моря установился христианский феодальный мир Гуго Капета… — Бретань — здесь: полуостров на северо-западе Франции, омываемый водами пролива Ла-Манш и Атлантического океана, западная оконечность Европейского континента.

Гуго Капет (ок. 940–996) — основатель королевской династии Капетингов, правившей во Франции в 987 — 1328 гг.

… религиозному и политическому средневековью, живыми символами которого… стали папа Григорий VII и Людовик IX, нужен был лишь еще один символ, литературный… — Григорий VII — см. примеч. к с. 117.

Людовик IX Святой (1214–1270) — король Франции с 1226 г.; сын Людовика VIII (1187–1226; правил с 1223 г.) и его жены с 1200 г. Бланки Кастильской (1187–1252); проводил политику централизации власти, что способствовало развитию торговли и ремесел; отличался благочестием, славился добродетелью и справедливостью; возглавлял седьмой крестовый (1248–1254), в ходе которого попал в плен к сарацинам, и восьмой (1270), в ходе которого умер от дизентерии, находясь в Тунисе; канонизирован в 1297 г.

… называться она будет Нил или «Илиада», По или «Божественная Комедия». — Нил — величайшая река Африки, длиной около 6 700 км; протекает в Судане и Египте, впадает в Средиземное море.

«Илиада» — эпическая поэма Гомера, в которой рассказывается о нескольких днях Троянской войны (другое название Трои — Илион, что и дало название поэме).

По — крупнейшая река в Италии, длиной 652 км; расположена на севере страны; берет начало в Котских Альпах и впадает в Адриатическое море.

… В Англии, за два века до этого завоеванной норманнами, совершались политические преобразования. — Норманны (лат. normanni — «северные люди») — западноевропейское название германских племен, населявших в раннем средневековье Ютландский и Скандинавский полуострова. Норманнская родовая знать в кон. VIII–XI в. предпринимала многочисленные грабительские и завоевательные походы по европейским морям, не только держа в страхе жителей прибрежной полосы, но и проникая в глубь континента. Норманнские завоеватели (их называли также викингами, а на Руси — варягами) захватили ряд европейских территорий, а во Франции в X в. создали герцогство Нормандию.

В 1066 г. герцог Нормандский Вильгельм Бастард (ок. 1027–1087) завоевал Англию и превратил ее в свое королевство, получив имя Вильгельм I Завоеватель. Политические преобразования XI–XIII вв., которые были следствием этого завоевания, выразились в установлении сильной королевской власти, закрепощении свободных крестьян, значительном перераспределении земельной собственности, большая часть которой досталась королю, установлении новой судебной и налоговой систем. Все это сопровождалось борьбой королевской власти с баронами, народными восстаниями, а также ростом влияния городов. Важным этапом политических преобразований в Англии был созыв в 1295 г. нового органа власти в стране — парламента, состоявшего из депутатов: баронов, рыцарей и горожан.

… если какой-нибудь старый бард еще носил на плече арфу, то звучала она лишь под кровом саксонских замков, где на языке, неведомом победителям и почти забытом побежденными, он осмеливался воспевать славные дела короля Альфреда и подвиги Гарольда, сына Годвина. — Барды — здесь: народные певцы и сказители древних кельтских племен, ставшие позднее профессиональными поэтами, бродячими или жившими при княжеских дворах (главным образом, в Ирландии, Уэльсе и Шотландии).

Ко времени норманнского завоевания население Англии в основном состояло из потомков германского племени саксов, завоевавших страну в V–VI вв.; поэтому Англия после 1066 г. оказалась двуязычной страной: языком верхушки феодалов был французский, а народных масс — саксонский, из их взаимодействия и возник к XIV в. английский язык.

Альфред Великий (849–900) — король Уэссекса, сильнейшего из англосаксонских королевств, с 871 г.; объединил под своей властью ряд соседних владений; вел борьбу против вторжений датчан, провел реформы в стране.

Гарольд II (ок. 1025–1066) — король Англии (1066); сын могущественного английского вельможи Годвина, графа Уэссекского (ок. 1001–1053), тестя короля Эдуарда I Исповедника (ок. 1003–1066; правил с 1042 г.) и фактического правителя королевства; после смерти Эдуарда I, избранный знатью, занял трон, возглавил сопротивление норманнским завоевателям, но был разбит в сражении при Гастингсе (14 октября 1066 г.) герцогом Вильгельмом Бастардом и погиб на поле боя.

… лишь четыреста двадцать лет спустя Томас Мор, Стил и Спенсер сумели упорядочить его для Шекспира. — Мор, Томас (1478–1535) — английский гуманист, писатель и государственный деятель; помощник казначея (1521), спикер палаты общин (1523), лорд-канцлер (1529–1532); на основании лжесвидетельства был обвинен в государственной измене и 6 июля 1535 г. обезглавлен; автор исторических сочинений, диалогов, политических трактатов, эпиграмм; в сочинении «Утопия» (1516), написанном на латинском языке, выступил как один из основоположников утопического социализма и жанра утопического романа; в 1935 г. был причислен к лику святых католической церкви.

Стил (Steel) — неясно, кто здесь имеется в виду.

Спенсер, Эдмунд (ок. 1552–1599) — английский поэт, старший современник Шекспира, впервые прививший английскому стиху сладкозвучие и музыкальность; автор пасторальных эклог, сонетов, аллегорических поэм и политических сочинений.

Шекспир, Уильям (1564–1616) — великий английский драматург и поэт, автор трагедий, комедий, поэм и сонетов.

… Испания, дочь Финикии, сестра Карфагена, рабыня Рима, завоеванная готами, из-за предательства графа Хулиана доставшаяся арабам и присоединенная Тариком к Дамасскому халифату, потом отторгнутая от него Абд-эр-Рахманом из династии Омейядов, Испания от Гибралтарского пролива до Пиренеев обращенная в ислам, унаследовала цивилизацию, которую император Константин перенес из Рима в Византию. — Финикия — древняя страна на восточном побережье Средиземного моря (береговая полоса современных Ливана и Сирии); в V–IV тысячелетиях до н. э. на ее территории возникли первые поселения, выросшие в города-государства (Тир, Сидон, Библ и др.), которые вели крупную сухопутную и морскую торговлю и колонизацию берегов Средиземного моря; служила постоянным объектом завоеваний со стороны соседних государств (Ассирии, Персии, Египта и др.) и участвовала в греко-персидских войнах; в I в. до н. э. вошла в состав владений Рима.

Карфаген — город на северо-западном побережье Африки, в Тунисском заливе, основанный колонистами из Тира в IX в. до н. э. как торговое поселение на пути в Южную Испанию; с 600 г. до н. э. постепенно превратился в важнейший торговый и портовый город Западного Средиземноморья, господствовавший над всеми финикийскими колониями побережья Северной Африки, Южной Испании, Сицилии и Сардинии; в результате трех войн с Римом (264–241, 218–201 и 149–146 до н. э.) могущество его было сломлено, а сам он был полностью разрушен.

Побережье Испании финикийцы начали осваивать в XI в. до н. э., и первой основанной ими колонией был Гадес (соврем. Кадис). Римское завоевание Испании началось в кон. III в. до н. э., а завершилось к нач. I в. до н. э.

Готы — германское племя, жившее в начале христианской эры на южном берегу Балтийского моря; в III в. вторглись в восточные области Римской империи (на Балканский полуостров и в Малую Азию) и завоевали ряд земель; в сер. IV в. объединились в могущественный племенной союз, разгромленный в 375 г. гуннами; после этого разделились на две ветви — восточную (остготы) и западную (вестготы), создавшую ок. 418 г. на территории Юго-Западной Франции королевство со столицей в Тулузе; в царствование вестготского короля Эвриха (правил в 467–485 гг.) в состав этого королевства вошла почти вся Испания, а в 580 г. столица его была перенесена в Толедо.

Граф Хулиан — вестготский наместник Сеуты и Танжера; выступил против последнего вестготского короля Родериха (правил в 709–711 гг.), обесчестившего его дочь, призвал из Северной Африки арабов и содействовал им в завоевании Испании.

Тарик ибн Зияд (ок. 670–720) — арабский полководец, в апреле 711 г. высадившийся с семитысячной армией в Испании, в Гибралтаре, 19 июля того же года разбивший короля Родериха в сражении при Гвадалете и положивший начало арабскому завоеванию Пиренейского полуострова.

Дамасский халифат — название Арабского халифата в период правления там династии Омейядов (661–750). Халифат, арабское феодальное государство, возникло под знаменем новой религии ислама в Аравии в 632 г.; в 661 г его столица была перенесена из Мекки в Дамаск, а затем в Багдад (750). Власть халифов, которые вели непрерывные грабительские захватнические войны, распространялась на огромные территории от Северо-Западной Африки и Испании до Средней Азии. В X в. внутренние противоречия привели к распаду халифата на несколько мусульманских государств, владетели которых также провозглашали себя халифами.

Абд-эр-Рахман III Победоносный (891–961) — кордовский эмир с 912 г. из династии кордовских Омейядов, в 929 г. провозгласивший себя халифом Кордовы; восстановил распавшееся при его предшественниках единство арабских владений в Испании.

Омейяды (по названию мекканского рода Омейя из арабского племени курейшитов) — династия халифов, правивших в Дамаске с 661 по 750 г.; первым из четырнадцати халифов этой династии был Муавия (правил в 661–680 гг.). В 750 г. Омейяды были свергнуты Аббасидами (правили в 750-1258 гг.) и почти все истреблены; один из уцелевших, Абд-эр-Рахман I Пришелец (731–788), бежал в Испанию и основал там в 756 г. Кордовский эмират, формально подчинявшийся Багдадскому халифату.

Пиренеи — горная система на юго-западе Европы, в Испании, Франции и Андорре, между Бискайским заливом и Средиземным морем; отделяет Пиренейский полуостров от Средней Европы; длина ее около 450 км, высота — до 3 404 м (пик Ането). Константин I Великий (ок. 285–337) — римский император с 306 г., в 324–330 гг. построивший на месте древнего греческого города Византий на берегу Босфора новую столицу и давший ей имя «Новый Рим», который она носила до последнего дня существования Империи (однако в быту, поэзии и истории этот город именовался Константинополем); провозгласил полную веротерпимость, покровительствовал христианству.

Византия (Византийская, или Восточно-Римская империя) — государство, возникшее в IV в. в восточной части Римской империи при ее распаде; первоначально рабовладельческое, оно постепенно превратилось в феодальное; включало в себя Балканский полуостров, Египет, Малую Азию, Финикию и Армению; в VI в. завоевало Италию, Северную Африку и часть Испании; однако под натиском европейских и особенно азиатских соседей (арабов, турок) территория его постепенно сокращалась, в 1453 г. его столица Константинополь была захвачена турками и оно прекратило свое существование.

… когда на одном берегу Средиземноморья рушились Парфенон и Колизей, на другом строилась Кордова… — Парфенон — мраморный храм богини-воительницы, покровительницы мудрости Афины Паллады на Акрополе (т. е. верхней укрепленной части города) в Афинах; построен архитекторами Иктином и Калликратом под руководством Фидия в 448–438 гг. до н. э.

Колизей (лат. colosseus — «громадный») — амфитеатр для гладиаторских боев и конных ристаний, построенный в Риме в 75–80 гг. I в. н. э. и вмещавший пятьдесят тысяч зрителей.

Кордова — город в Южной Испании, в Андалусии, на склоне Сьерры-Морены, на правом берегу Гвадалквивира; основан во времена господства Рима; в период мусульманского владычества (VIII–XIII вв.) — крупнейший культурный, торговый и ремесленный центр, а также один из значительных центров мавританского искусства; столица халифата, в эпоху своего расцвета (X в.), насчитывавшая около миллиона жителей.

… дворцом Захра, где стены и лестницы, инкрустированные сталью и золотом, покоились на тысячах колонн… — Имеется в виду Мадина аз-Захра — роскошная загородная резиденция кордовских Омейядов, город-дворец, построенный Абд-эр-Рахманом III в 936–949 гг. в 8 км к северо-западу от столицы, на правом берегу Гвадалквивира, на трех террасах высокой горы и названный по имени его любимой жены; к XI в. пришел в запустение и в 1010 г. был окончательно разрушен; в 1910 г. на его месте начались раскопки, которые продолжаются до настоящего времени. В этом огромном дворце насчитывалось 4 300 колонн и 500 дверей.

… в Астурии бьется сердце ее национальной самобытности и исконной христианской веры. — Астурия — историческая область на северо-востоке Испании, на склонах Кантабрийских гор, у берега Бискайского залива; в VIII в. стала центром сопротивления арабскому завоеванию.

… Пелайо, владения которого вначале ограничивались одной горой и у которого вместо дворца была пещера… — Пелайо (ок. 690–737) — первый король Астурии (с 718 г.), избранный вестготской аристократий, которая бежала в Астурию от захватчиков-мусульман, принц королевской крови из рода герцогов Кантабрийских; его победа в 722 г. над арабским отрядом военачальника аль-Камы у горы Аусева (в пещере этой горы хранился образ Богоматери) в долине Ковадонги положила начало Реконкисте (отвоеванию испанских земель у мусульман).

… заложил посреди халифата Абд-эр-Рахмана основы империи Карла V. — Империя Карла V (см. примеч. к с. 47), над которой, по словам его современников, «никогда не заходило солнце», включало Испанию, Германию, Нидерланды, Франш-Конте, некоторые итальянские земли, а также колонии в Америке и на Филиппинских островах.

… Борьба, начавшаяся в 717 году, не утихала пять столетий… — Реконкиста была завершена 2 января 1492 г. завоеванием последнего мусульманского государства в Испании — Гранадского эмирата.

… в начале XIII века Фердинанд принял две короны — Леона и Кастилии… — Фердинанд III Святой (1199–1252) — король Кастилии (с 1217 г.) и Леона (с 1230 г.), сын Альфонса IX Леонского (1171–1230; король с 1188 г.) и его второй супруги Беренгарии Кастильской (ок. 1180–1246); изгнал мавров из Кордовы (1236) и Севильи (1248); был канонизирован в 1671 г.; считается одним из святых покровителей Испании.

Леон — испанское королевство, возникшее на северо-западе Испании ок. 909 г., со столицей в одноименном городе; неоднократно соединялось с Кастилией, пока это не произошло окончательно в 1230 г.

Кастилия — государство в центральной части Пиренейского полуострова, существовавшее в XI–XV вв.; первоначально, с 923 г., графство в составе королевства Леон, а затем, с 1035 г., независимое королевство; соединялось с Леоном в 1037–1065, 1072–1157 гг. и, наконец, в 1230 г. под властью Фердинанда III.

… мусульманам пришлось довольствоваться на Пиренейском полуострове лишь Гранадским халифатом, частью Андалусии и провинциями Валенсия и Мурсия. — Гранадский эмират — последнее мусульманское государство в Южной Испании, со столицей в городе Гранада, существовавшее с 1238 г. и павшее в борьбе с Кастилией в 1492 гг.

Андалусия — историческая область на юге Испании, с главным городом Севилья; входила в состав Римской империи, варварских государств и Византии; в VIII в. была завоевана арабами; на ее территории после распада в 1031 г. Кордовского халифата существовало три эмирата: Кордовский (до 1236 г.), Севильский (до 1238 г.) и Гранадский (до 1492 г.).

Валенсия — историческая область в восточной части Испании, на побережье Средиземного моря, со столицей в одноименном городе, захваченная в 1233–1253 гг. арагонским королем Иаковом I Завоевателем (Хайме; 1208–1276; правил с 1213 г.).

Мурсия — историческая область на юго-востоке Испании, на побережье Средиземного моря; главный город — Мурсия, основанный в 825 г. маврами; в VIII в. была покорена арабами; в 1223–1243 гг. являлась независимым королевством, а в 1243 г. стала вассалом Кастилии.

… в 1236 году Фердинанд торжественно вступил в Кордову… — Это произошло 29 июня 1236 г.

… великолепный дворец, который Абд-эр-Рахман III некогда выстроил для своей возлюбленной. — Имеется в виду дворец Мадина аз-Захра (см. примеч. к с. 139).

… расцветало теперь лишь в садах Хенералифе и Альгамбры. — Альгамбра (от араб, «аль-хамра» — «красная») — крепость и дворец эмиров Гранады, чудо позднего испано-арабского зодчества; опоясана стенами из красного кирпича — отсюда, видимо, и ее название. Сооружение ее началось ок. 1250 г., основной комплекс зданий был возведен в первой пол. XIV в., отдельные ее постройки воздвигались до кон. XV в.

Хенералифе — дворец в Гранаде, вне комплекса Альгамбры, к востоку от нее; летняя резиденция эмиров; при этом дворце находится обширный парк с бассейнами и фонтанами, шедевр мавританского садового искусства.

… первым творением которой должна была стать песнь о Сиде… — «Песнь о моем Сиде» («Cantar de mio Cid») — испанский героический эпос XII в., посвященный борьбе испанцев с маврами. Главным ее героем стал рыцарь Родриго Диас де Бивар (см. примеч. к с. 117), прозванный Сидом.

… Франция, германизированная двумя первыми династиями своих правителей, приобрела национальные черты при третьей. — Первой династией, правившей во Франкском государстве, предшественнике Франции, были Меровинги (ок. 448–751), предводители германского племени франков, завоевавших римскую Галлию в V в. Меровингов, имя которым дал король Меровей (ок. 415–458; правление его началось ок. 448 г.), сменила в 751 г. новая династия франкских феодалов — Каролинги (по имени второго короля из этой династии — Карла Великого). Каролинги с 800 г. были государями империи, в которую территория будущей Франции, Галлия, входила наряду с другими землями. В 843 г. Франкское государство распалось, и из него выделилось Западно-Франкское королевство, впоследствии Франция, где продолжала править династия Каролингов; в 987 г. Каролингов сменила династия Капетингов.

… Язык, на котором впоследствии писал Корнель и говорил Боссюэ… — Корнель, Пьер (1606–1684) — крупнейший французский драматург, представитель классицизма, старший современник Ж. Расина; среди самых известных его произведений — трагедии «Сид», «Гораций», «Цинна, или Милосердие Августа», «Полиевкт», «Родогуна», «Никомед».

Боссюэ, Жак Бенинь (1627–1704) — французский писатель и церковный деятель, выдающийся проповедник; в 1669–1671 гг. епископ Кондома, с 1671 г. наставник дофина, сына короля Людовика XIV, с 1681 г. епископ Мо; автор сочинений на исторические и политические темы, в том числе трактата «Рассуждение о всеобщей истории» («Discours sur l’histoire universelle»; 1681), и снискавших всемирную славу надгробных речей, которые он произносил на протяжении 1656–1687 гг.; член Французской академии (1671).

… представлял собой смесь кельтского, немецкого, латинского и арабского… — Под кельтским языком здесь подразумевается галльский язык населения древней Франции, принадлежавший к кельтским языкам индоевропейской семьи и исчезнувший в первых веках нашей эры.

… разделился на два наречия, закрепившиеся соответственно на правом и на левом берегах Луары. — Луара — одна из крупнейших рек Франции (длина 1 012 км); берет начало в Севеннских горах на юге Франции, течет на север до Орлеана, затем поворачивает на запад и возле Нанта впадает в Атлантический океан, как бы разделяя страну на две части.

… язык трубадуров вскоре достиг совершенства, а язык труверов, этот северный плод, сильно запаздывал… — Трубадуры — поэты-певцы и названная их именем поэтическая школа на юге Франции (особенно в Провансе), севере Италии и востоке Испании в XI–XIII вв., разрабатывавшая любовно-рыцарскую тематику и создавшая свыше девятисот форм стиха, многие из которых существуют и поныне (баллада, серенада, сонет и др.).

Труверы — средневековые поэты-певцы Северной Франции, соперничавшие с трубадурами и культивировавшие прежде всего жанр эпических песнопений.

… Бертран де Борн, дурной советчик, которого Данте встречает в Злых Щелях Ада… — Бертран де Борн, виконт д’Отфор (ок. 1140-ок. 1215) — провансальский трубадур, феодальный сеньор из Перигора, участник феодальных междоусобиц своего времени. Данте помещает Бертрана де Борна в восьмой круг Ада («Злые Щели»), где карают осужденных за коварство и обман, — в его девятый ров, в котором подвергаются мучениям сеятели раздоров и расколов. Трубадура карают за то, что он возбудил раздор между английским королем Генрихом II (1133–1189; правил с 1154 г.) и его сыном и соправителем с 1170 г. герцогом Нормандским Генрихом (1155–1183), носившим прозвище «Молодой король».

… Карл Анжуйский, вернувшись из Египта, куда он сопровождал своего брата Людовика IX, с помощью Альфонса, графа Тулузы и Пуатье, захватил Авиньон, Арль и Марсель. — Карл I Анжуйский (1227–1285) — младший сын короля Людовика VIII Французского, брат Людовика IX, граф Прованса и Форкалькье (с 1246 г.), граф Анжу (с 1246 г.), король Сицилии (в 1266–1282 гг.) и Неаполя с 1266 г.; с 1268 г. распространил свое влияние почти на всю Италию, однако его деспотическая власть вызвала в Сицилии знаменитое восстание «Сицилийская вечерня» (1282), после чего остров был завоеван Арагоном.

Здесь имеется в виду возвращение Карла Анжуйского в мае 1250 г. из первого крестового похода (1248–1250) Людовика IX.

Альфонс II Французский (1220–1271) — пятый сын Людовика VIII, граф Пуатье (с 1241 г.) и Тулузы (с 1249 г.); участник обоих крестовых походов Людовика IX; умер во время его второго похода.

Пока Карл Анжуйский находился в крестовом походе, в Провансе, графом которого он стал благодаря своей женитьбе на Беатрисе Прованской (1234–1267), графине Прованской с 1245 г., началось восстание, которое ему пришлось по возвращении из Египта подавлять: Авиньон и Арль были захвачены им в июне 1251 г., а Марсель — в июле 1252 г.

Авиньон (древн. Авеннион) — город на юге Франции, административный центр департамента Воклюз; расположен на левом берегу Роны, возле места впадения в нее реки Дюране; с XIV в. вплоть до Великой Французской революции был владением римских пап, а в 1309–1377 гг. — местом их постоянного пребывания.

Арль (древн. Арелат) — город на юго-востоке Франции, в департаменте Буш-дю-Рон, в 30 км к югу от Авиньона, в низовье Роны; пережил господство различных завоевателей; в 53 г. до н. э. его захватил Цезарь и обратил в военную колонию; в V–VI вв. перешел во владение вестготских и остготских королей, затем — Франкского государства; в 730 г. был захвачен сарацинами; в X в. стал столицей Арелатского королевства.

Марсель — см. примеч. к с. 104.

… присоединил к Французскому королевству все провинции древней Галлии, находившиеся на правом и на левом берегах Роны… — Галлия — страна, населенная кельтскими племенами, которые занимали области современной Франции, Бельгии, Швейцарии и Северной Италии; к I в. до н. э. была покорена Римом и восприняла его цивилизацию; считается исторической предшественницей Франции.

Рона — река в Швейцарии и Франции, длиной 812 км; берет начало из Ронского ледника в Лепонтинских Альпах, протекает через Женевское озеро и по Ронской низменности, впадает в Лионский залив Средиземного моря (к западу от Марселя).

… выразил им презрение, назвав их подданными, говорящими на языке «ок», дабы отличить от давнишних подданных, живущих по эту сторону Луары и говорящих на языке «ойль». — Имеются в виду две группы диалектов французского языка: южнофранцузские (прованский, лангедокский, лимузенский, овернский и др.) и северо-французские (франсийский, нормандский, пикардийский, лотарингский и др.). Они назывались так по характерному произношению слова «да» — ос («ок») на юге и oil («ойль») на севере. Условная граница южнофранцузской и северофранцузской этнических обществ проходила по Луаре.

… начался закат поэзии в южном краю, в Лангедоке, Пуату, Лимузене, Оверни и Провансе, и последней попыткой оживить ее стали Цветочные Игры, учрежденные в Тулузе в 1323 году. — Лангедок (именовался так с XIII в. — от названия языка обитателей этой территории, la lange d’oc) — историческая провинция на юге Франции, между Роной и испанской границей (Пиренейскими горами); главный город — Тулуза; полностью вошла в состав Французского королевства в 1271 г.; до 1790 г. имела статус провинции; ее территорию составляют соврем, департаменты Од, Эро, Гар, Тарн, Лозер и частично Верхняя Гаронна, Тарн и Гаронна, Верхняя Луара.

Пуату — историческая провинция в Западной Франции; главный город — Пуатье; ее территория входит в соврем, департаменты Вандея, Вьенна и Дё-Севр; в 1204–1208 гг. была завоевана французским королем Филиппом II Августом (1165–1223; правил с 1180 г.). Лимузен — историческая область в Западной Франции, в основном в Центральном Французском массиве; главный город — Лимож; ее территорию охватывают соврем, департаменты Коррез, Крёз и Верхняя Вьенна; в 1370–1374 гг. вошла в состав Французского королевства.

Овернь — историческая провинция в Центральной Франции; главный город — Клермон-Ферран; охватывает соврем, департаменты Канталь, Пюи-де-Дом, а также часть департаментов Алье и Верхняя Луара; в древности область арвернов, одного из сильнейших галльских племен; в XIII в. вошла в состав Французского королевства.

Прованс — историческая область на юго-востоке Франции, на берегу Средиземного моря, между реками Рона и Вар (охватывает соврем, департаменты Буш-дю-Рон, Вар, Воклюз, Альпы Верхнего Прованса и Приморские Альпы); в кон. II–I в. до н. э. вошла в состав Римской державы (Provincia Romana; отсюда и название Прованс); в 411 г. была завоевана германским племенем вестготов; в 536 г. вошла в состав Франкского государства; с 879 г. отдельное королевство; с 1032 г. графство в составе Священной Римской империи; в 1481 г. была присоединена к Французскому королевству и до 1790 г. оставалась его провинцией, обладавшей особым статусом.

Цветочные Игры («Jeux Floraux») — поэтические соревнования трубадуров на языке «ок», учрежденные богатыми горожанами Тулузы в 1323 г. Премии победителям выдавались в виде золотой фиалки, серебряной календулы и золотого шиповника, откуда и произошло название состязаний. В 1515 г. организация, устраивавшая эти поэтические соревнования и называвшаяся Обществом Веселого Искусства, стала именоваться Обществом Цветочных Игр; в 1694 г. она была преобразована в Академию Цветочных Игр и перешла под покровительство Людовика XIV, а состязания стали проводиться на французском языке; в 1790 г. конкурсы прекратились и возобновились лишь в 1806 г.

Тулуза — город в Южной Франции; ныне административный центр департамента Верхняя Гаронна; известна с глубокой древности; с V в. столица Вестготского королевства, а затем самостоятельного Тулузского графства, крупнейший центр ремесел, торговли и южнофранцузской культуры; в 1271 г. была присоединена к Французскому королевству и стала центром провинции Лангедок.

… поле, с которого собирали жатву Арнаут и Бертран де Борн, оставалось под залежью до тех пор, пока Клеман Маро и Ронсар не разбросали по нему щедрой рукой семена современной поэзии. — Арнаут, Даниель (Арно, Арнальд; ок. 1150-ок. 1210) — перигорский дворянин, трубадур, которого Данте обессмертил в «Божественной Комедии»:

Здесь плачет и поет, огнем одет,

Арнальд, который видит в прошлом тьму,

Но впереди, ликуя, видит свет («Чистилище», XVI, 142–144).

Бертран де Борн — см. примеч. к с. 140.

Маро, Клеман (1496–1544) — один из самых известных французских поэтов Раннего Возрождения, автор изящных сонетов, баллад и песен; придворный поэт на службе у Маргариты Наваррской и Франциска I; в своем творчестве удачно соединял народные литературные традиции с новейшей гуманистической культурой своей эпохи.

Ронсар, Пьер де (1524–1585) — крупнейший французский поэт второй пол. XVI в., автор лирических стихов и од; обосновывал высокое назначение литературы в обществе, отстаивал роль французского языка в поэзии; был главой литературной группы «Плеяда».

… Монастырь в Бонне, церковь в Андернахе и собор в Кёльне были созданы одновременно с собором в Сиене… — Бонн — древний город на западе Германии, в земле Северный Рейн — Вестфалия, в 20 км к югу от Кёльна, на Рейне, возникший в I в. н. э. как римская колония Colonia Julia Bonna; в 1288–1803 гг. резиденция архиепископа Кёльнского; в 1814 г. вместе с другими прирейнскими землями вошел в состав Рейнской провинции Пруссии и до 1949 г. оставался небольшим университетским городом; в 1949–1990 г., до объединения Германии, был временной столицей ФРГ.

Одной из главных достопримечательностей Бонна является кафедральный собор (Bonner Munster), построенный в XI–XIII вв. в романском стиле и посвященный покровителям города святым Кассию и Флорентию; вероятно, он и имеется здесь в виду.

Андернах — город на западе Германии, в земле Рейнланд — Пфальц, на левом берегу Рейна, в 17 км ниже Кобленца; одно из самых красивых его зданий — католическая четырехбашенная церковь, сооруженная в 1196–1220 гг. и посвященная Богоматери (Liebfrauenkirche). Кёльн — см. примеч. к с. 101.

Кёльнский собор, памятник готической архитектуры Германии, был заложен в 1248 г.; строительство его продвигалось чрезвычайно медленно до 1437 г., после четырехстолетнего перерыва возобновилось в 1842 г. и закончилось лишь в 1880 г.

О соборе в Сиене см. примеч. к с. 135.

… в начале XIII века появилась «Песнь о Нибелунгах» и завершилась жизнь Альберта Великого… — «Песнь о Нибелунгах» («Das Nibelungenlied») — немецкий героический эпос (нач. XIII в.), историческую основу которого составляют события великого переселения народов в V в., однако реальный колорит соответствует феодальной Германии XI в.; впервые был издан в полном виде в 1757 г. Альберт Великий — граф Альберт фон Больштедт (ок. 1200–1280), немецкий философ и богослов, монах-доминиканец, один из образованнейших людей своего времени; преподавал богословие и философию в Парижском университете и в различных монастырях Германии (главным образом, в Кёльне); автор «Суммы теологии»; канонизирован в 1931 г.

… миннезингеры были не столько соперниками труверов и трубадуров, сколько их учениками. — Миннезингеры (нем. Minnesinger — «певец любви») — поэты-певцы при германских княжеских дворах XII–XIII вв., перенявшие традиции провансальских трубадуров; темой их песнопений служили рыцарская доблесть и беззаветное служение избраннице.

… Фридрих II, поэт на императорском троне… — Фридрих II — см. примеч. к с. 122.

… вместе со своим секретарем Пьетро делла Винья вошел в число самых утонченных поэтов XIII столетия. — Винья, Пьетро делла (ок. 1190–1249) — итальянский государственный деятель (канцлер императора Фридриха II), дипломат, правовед и поэт; мастер средневековой латинской рифмованной прозы; писал также стихи на латинском и итальянском народных языках; принадлежал к поэтической сицилийской школе; впав в немилость к императору, был заточен в тюрьму, где покончил жизнь самоубийством.

142… провансальский язык недолговечен… — Провансальский язык, развившийся из разговорной латыни на юге древнеримской Галлии и относящийся к языкам романской группы, доныне остается разговорным языком миллионов людей на юге Франции, в Провансе.

… отказавшись идти по стопам Брунетто Латини, написавшего свое «Сокровище» на латыни… — Аллегорическая поэма Брунетто Латини (см. примеч. к с. 131) «II Tesoretto» («Малое сокровище») написана на итальянском языке, а его энциклопедия «Li Livres dou Tresor» («Книги сокровищ») — на французском.

… Мы вовсе не хотим сказать, будто Данте — первый автор, писавший на итальянском языке. Если бы мы допустили такую ошибку, ее опровержением стали бы десять книг «Старинной поэзии» («Rime antiche»). — «Rime antiche» — краткое название поэтической антологии «Сонеты и канцоны многих старых тосканских авторов в десяти книгах» («Sonetti е canzoni di diversi antichi autori toscani in dieci libri»), изданной во Флоренции в 1527 г. в типографии Бернардо Джунти (1487–1551); включает стихотворения Данте Алигьери, Чино да Пистойя (ок. 1270-ок. 1337), Гвидо Кавальканти (ок. 1258–1300), Данте да Майяно (?-?), Гвиттоне ди Ареццо (ок. 1235–1294) и десятка других поэтов.

143… Без Данте нельзя понять итальянскую литературу XIII века, как Францию XIX века нельзя понять без Наполеона; подобно Вандомской колонне, «Божественная Комедия» — неотъемлемая часть своей эпохи. — Наполеон Бонапарт (1769–1821) — французский государственный деятель и полководец, реформатор военного искусства; во время Революции — генерал Республики; в ноябре 1799 г. совершил государственный переворот и при формальном сохранении республиканского образа правления получил всю полноту личной власти, установив т. н. режим Консульства; в 1804 г. стал императором под именем Наполеон I; в апреле 1814 г., потерпев поражение в войне против коалиции европейских держав, отрекся от престола и был сослан на остров Эльба в Средиземном море; весной 1815 г. ненадолго вернул себе власть (в истории этот период называется «Сто дней»), но, потерпев окончательное поражение, был сослан на остров Святой Елены, где и умер.

Вандомская колонна (официальное ее название — колонна Великой армии, или Аустерлицкая) была воздвигнута в центре Парижа, на Вандомской площади, в 1810 г. в честь побед Наполеона над армиями Австрии и России в войне 1805 г.; в дни Парижской коммуны, 16 мая 1871 г., она была повалена и разрушена, но в 1875 г. восстановлена.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Нам показалось разумным использовать в качестве русского эквивалента перевода первой песни «Божественной Комедии», выполненного Дюма и опубликованного 1 марта 1836 г., поэтический перевод, над которым примерно в то же время, лет на шесть позднее, начал работать Дмитрий Егорович Мин (1818–1818), поэт-переводчик и медик, профессор кафедры судебной медицины Московского университета, и который он впервые опубликовал в феврале 1852 г. в литературном журнале «Москвитянин» (том I, № 3, сс. 215–224). Созданный им полный поэтический перевод «Божественной Комедии» был издан посмертно, в 1902–1904 гг., и считался лучшим вплоть до того времени, когда был опубликован ее новый перевод (1950), осуществленный в 1936–1942 гг. М.Л.Лозинским (1886–1955).

… опираются на то, что Данте в своем трактате «Convivio» («Пир») называет заблуждения «обманчивым лесом этой жизни». — «Пир» («Convivio») — незаконченный философский трактат Данте, содержащий анализ сути поэтики и лингвистики и излагающий принципы общенационального итальянского литературного языка; датируется 1306 г. и состоит из четырех частей.

Дюма имеет здесь в виду слова Данте «la selva erronea di questa vita» («Пир», IV, 24: 12).

144… два лучших поэта всей этой чувственной Италии оставили нам два чистейших образчика небесной любви — Беатриче и Лауру. — Лаура де Нов (1308–1348) — муза Франческо Петрарки (см. примеч. к с. 9), его платоническая возлюбленная, которую он воспевал во множестве своих стихов, ставших вершиной в развитии итальянского сонета.

146… Вергилий родился не в самой Мантуе, а в Пьетоле, прежде носившей имя Анды… — Мантуя — старинный город на севере Италии, в Ломбардии, на реке Минчо, в 132 км к востоку от Милана, административный центр провинции Мантуя; с 220 г. до н. э. являлся центром римской колонизации севера Италии; с 1530 г. столица Мантуанского герцогства, включенного в 1745 г. в состав Миланского герцогства; в 1866 г. вошел в состав объединенной Италии.

Пьетоле Веккья (древн. Анды, с 1883 г. — Вирджилио) — деревня в 6 км к югу от Мантуи, на правом берегу Минчо, родина Вергилия.

… Данте был известен пока лишь своей «Vita nuova»… — «Vita nuova» (ит. «Новая жизнь») — автобиографическая исповедь Данте, написанная в форме прозиметра, то есть чередующихся фрагментов прозы и стихов, и повествующая о любви поэта к прекрасной Беатриче; написана в 1283–1293 гг.

147… приняв сторону белых гвельфов, предоставил убежище Данте и воевал с черными гвельфами Флоренции. — В XIV в. гвельфы во Флоренции и других тосканских городах разделились на черных и белых: черные объединяли дворян, белые — богатых горожан.

… Верона расположена между Фельтре, городом в Тревизской марке, и горой Монте Фельтро, высящейся в Романье. — Фельтре — небольшой город на северо-востоке Италии, в области Венето, в провинции Беллуно.

Тревизская марка — историческая область на северо-востоке Италии, прилегавшая к городу Тревизо и являвшаяся административной единицей Священной Римской империи; в XIV в. была завоевана Венецианской республикой.

Монте Фельтро (Сан Лео) — городок на востоке Италии, в области Марке, являющейся частью Романьи (см. примеч. к с. 30), историческая столица горного края Монтефельтро; сложился вокруг одноименной неприступной крепости, сооруженной на вершине 600-метровой горы.

Заметим, что стих 105 (у Данте: «е sua nazion sar£ tra feltro e feltro»), к которому Дюма дает этот комментарий, является загадкой, ответа на которую не знал уже Боккаччо и над которой вот уже семьсот лет ломают головы все комментаторы Данте, так что переводчикам приходится либо обходить ее тем или иным путем, либо по-своему истолковывать. Дюма (равно как и Д.Е.Мин) придерживается «географического» истолкования этого неясного стиха.

148… В честь коей дева умерла Камилла, // Турн, Эвриал и Hue пролили кровь. — Речь идет о персонажах «Энеиды»: Камилла, дева-воительница, дочь царя вольсков (VII, 803–817, XI, 532–831), и Турн, царь рутулов (XII, 887–952), пали, обороняя Италию от троянцев, а троянские юноши Эвриал и Нис (IX, 176–449), спутники Энея, погибли в бою с рутулами, завоевывая италийские земли, на которых ему предстояло стать родоначальником римской державы.

СТЮАРТЫ

Одно из первых исторических сочинений Дюма, очерк «Стюарты» («Les Stuarts»), который посвящен драматической истории шотландской королевской династии Стюартов и не менее драматической истории Шотландского королевства, наполненной кровавыми междоусобицами и войнами с соседней Англией, впервые был издан в 1840 г. (Paris, Dumont, 8vo, 2 v.). Написанный под влиянием «Шотландской истории» Вальтера Скотта, увидевшей свет в 1828–1830 гг. и в 1836 г. изданной во французском переводе, он охватывает период с 1371 г. (восшествие на престол Роберта II, первого шотландского короля из династии Стюартов) до 8 февраля 1588 г., дня казня королевы Марии Стюарт, трагической судьбе которой посвящена бо́льшая часть этого сочинения. Заметим, что чуть ранее, в 1839 г., в составе коллективного восьмитомного сборника «Знаменитые преступления» («Les crimes célèbres»; 1839–1840), главным автором которого являлся Дюма, был напечатан отдельный биографический очерк «Мария Стюарт», написанный на том же материале, но несколько иначе, так что два этих произведения в известной степени дополняют друг друга. Работая над «Стюартами», Дюма пользовался не только текстами В.Скотта, его «Историей Шотландии» и его романом «Аббат», но и солидными историческими источниками, сочинениями известных шотландских историков и сборником документов «Lettres inddites de Marie Stuart, accompagndes de diverses ddpeches et instructions. 1558–1587», который издал в 1839 г. в Париже русский князь Александр Яковлевич Лобанов-Ростовский (1788–1866), знаменитый меценат и коллекционер.

Вниманию читателя предлагается первый перевод «Стюартов» на русский язык, сделанный с первого издания этого очерка специально для настоящего Собрания сочинений.

I

153 … По прошествии трехсот лет после того, как ведьмы из Форреса предсказали Банко, что, хотя ему самому не бывать королем, потомки его сына Флинса взойдут на трон Шотландии, Давид II умер бездетным и вместе с ним угасла мужская линия рода великого Роберта Брюса. — Банко — персонаж трагедии У.Шекспира «Макбет» («Macbeth»; 1606), легендарный прародитель шотландской королевской династии Стюартов, Лохаберский тан (вождь клана), один из предводителей армии короля Дункана, убитый Макбетом, Гламисским таном, который увидел в нем преграду на своем пути к власти. В одной из первых сцен трагедии они встречают трех ведьм, которые предсказывают им, что Макбет станет королем, а Банко лишь породит королей: «Thou shalt get kings, though thou be попе» (I, 3).

Форрес — городок на северо-востоке Шотландии, в нескольких километрах от берега залива Мори-Ферт Северного моря. Упомянутая сцена с ведьмами происходит в вересковой пустоши близ Форреса.

Заметим, что Шекспир заимствовал образ Банко из «Хроник Англии, Шотландии и Ирландии» («The Chronicles of England, Scotland and Ireland»; 1577) английского историка Рафаэля Холиншеда (ок. 1525 — ок. 1580).

Флинс — легендарный персонаж шотландской истории и действующее лицо трагедии «Макбет», сын Банко, сумевший бежать после его вероломного убийства; по легенде, отец Уолтера Фиц-Алана (ок. 1106–1177), первого наследственного верховного стюарда шотландского короля и основателя шотландского дворянского рода Стюартов; однако в действительности его отцом был Алан Фиц-Флаад (? — ок. 1114), бретонский рыцарь на службе у английского короля Генриха I (1068–1135; правил с 1100 г.), сына Вильгельма Завоевателя.

Давид II (1324–1371) — шотландский король в 1329–1332, 1332–1333 и 1336–1371 гг., сын Роберта I Брюса и его второй жены (с 1302 г.) Елизаветы де Бург (ок. 1288–1327); был женат дважды, но детей не имел, и с его смертью в 1371 г. династия Брюсов угасла. Роберт I Брюс (1274–1329) — король Шотландии с 1306 г., один из самых знаменитых шотландских монархов; потомок короля Давида I Святого (ок. 1082–1153; правил с 1124 г.), возглавивший борьбу Шотландии за освобождение от английского господства и коронованный 25 марта 1306 г.

… Сэр Уолтер, лорд high steward, или stuart, то есть лорд верховный распорядитель, был женат на Марджори, дочери короля Роберта Брюса. — Уолтер Стюарт (1293–1326) — шестой наследственный верховный стюард Шотландии, военачальник, участник войны за независимость Шотландии.

Марджори Брюс (1296–1316) — дочь Роберта I Брюса и его первой жены Изабеллы Мар (ок. 1277–1296), с 1314 г. вторая супруга Уолтера Стюарта, родившая от него единственного ребенка, будущего короля Роберта II.

… Это был доблестный военачальник, который храбро сражался в битве при Бэннок-Берне, командуя войсками своего тестя. — Бэннок-Берн — небольшая речка в Шотландии, длиной около 8 миль, правый приток реки Форт, несущей свои воды в залив Ферт-оф-Форт Северного моря; впадает в нее вблизи города Стерлинг, в 50 км к северо-западу от Эдинбурга.

23-24 июня 1314 г., в ходе Первой шотландской войны за независимость (1296–1328), шотландские войска под начальством короля Роберта I Брюса разгромили в двухдневной битве у реки Бэннок-Берн английскую армию короля Эдуарда II Плантагенета (1284–1327; правил с 1307 г.), что стало решающим моментом в борьбе за освобождение Шотландии.

Заметим, что Уолтер Стюарт, командовавший в битве при Бэннок-Берне левым крылом шотландской армии, еще не был тогда зятем Роберта I Брюса: как раз в качестве награды за свое героическое поведение в этом сражении он и получил руку принцессы Марджори Брюс.

… он умер молодым, оставив после себя сына. — Имеется в виду Роберт II Стюарт (1316–1390) — шотландский король с 1371 г.; внук Роберта I Брюса, сын Марджори Брюс и Уолтера Стюарта; племянник Давида II, основатель династии Стюартов на шотландском престоле.

… он взошел на трон и стал основателем королевской династии Стюартов, последний представитель которой утратил свою двойную корону во время великой революции 1688 года. — Имеется в виду т. н. Славная революция — государственный переворот 1688 г. в Англии, в результате которого был свергнут Яков II Стюарт (1633–1701), король Англии и Шотландии (под именем Яков VII) в 1685–1688 гг., и новым королем Англии (под именем Вильгельм III) и Шотландии (под именем Вильгельм II) стал зять свергнутого монарха и его племянник, супруг его дочери Марии Стюарт (1662–1694), принц Вильгельм Оранский (1650–1702), правитель Нидерландов с 1672 г.

… Наряду с Яковом VI это был самый счастливый король из династии Стюартов. — Яков VI Стюарт (1566–1625) — король Шотландии с 1567 г. и король Англии (под именем Яков I) с 1603 г.; сын Марии Стюарт (1542–1587), шотландской королевы в 1542–1567 гг., и ее второго мужа Генриха Стюарта (1545–1567), лорда Дарили.

… при вступлении на трон он взял себя имя отца и деда и стал зваться Роберт III. — Роберт III (1437–1406) — шотландский король с 1390 г., сын Роберта II Стюарта и его супруги с 1336 г. Элизабет Мур (?-1355).

… У него было два сына. — У Роберта III Стюарта и его жены с 1367 г. Анабеллы Драммонд (ок. 1350–1401) было два сына: Дэвид (1378–1402), герцог Ротсей, и Яков (1394–1437), будущий король Яков I.

… Старший, герцог Ротсей, был юноша красивый, ветреный, распущенный и падкий на всякого рода удовольствия. — Герцог Ротсей — Дэвид Стюарт (1378–1402), старший сын короля Роберта III, герцог Ротсей с 1398 г., наследник престола; в 1399–1402 гг. регент королевства; в результате интриг герцога Олбани, своего дяди, в феврале 1402 г. был подвергнут тюремному заключению и 26 марта того же года, при неясных обстоятельствах, скончался в темнице замка Фолкленд.

… Герцог Олбани… пользуясь немощью старого короля, правил от его имени… — Герцог Олбани — здесь: Роберт Стюарт (ок. 1340–1420), третий сын Роберта II, младший брат Роберта III; первый герцог Олбани (с 1398 г.); крупный политический деятель, регент Шотландии в 1389–1399 и 1402–1420 гг.

… Совет был принят, и герцог Ротсей женился на дочери Дугласа, в свое время женившегося на дочери короля… — Женой Дэвида Стюарта, герцога Ротсея, стала Марджори Дуглас (ок. 1377–1421), дочь сэра Арчибалда Дугласа Свирепого (ок. 1328–1400), третьего графа Дугласа, и его жены с 1362 г. Джоанны Морей (ок. 1339–1409), вдовы сэра Томаса Морея (1326–1361), лорда Ботвелла.

Заметим, что на королевской дочери Изабелле Стюарт (ок. 1390–1410), дочери короля Роберта II, был женат сэр Джеймс Дуглас (ок. 1358–1388), второй граф Дуглас (с 1384 г.), дальним родственником которого был сэр Арчибалд Дуглас, третий граф Дуглас (1388), унаследовавший от него этот титул. Дюма фактически повторил здесь ошибку, которую допустил Огюст Жан Батист Дефоконпре (1767–1843), переводчик многих сочинений Вальтера Скотта, в том числе и «Истории Шотландии», неправильно понявший текст английского романиста.

… поручил некоему негодяю по имени Раморни исполнить этот приказ. — В своем романе «Пертская красавица» («The Fair Maid of Perth»; 1828) Вальтер Скотт именует этого персонажа сэром Джоном Раморни, конюшим принца.

… принц, ничего не подозревая, совершал поездку по графству Файв. — Графство Файв — историческая область на востоке Шотландии, полуостров к северу от Эдинбурга, омываемый водами залива Ферт-оф-Тей на севере и залива Ферт-оф-Форт на юге.

Герцог Ротсей был арестован на пути в замок Сент-Эндрюс в графстве Файв.

… Раморни и сэр Уильям Линдсей внезапно кинулись на него… — Сообщником Раморни при аресте герцога Ротсея выступал сэр Уильям Линдсей из Росси (?-1435).

… они посадили его на простую вьючную клячу и повезли в замок Фолкленд, принадлежавший герцогу Олбани. — Замок Фолкленд — старинный охотничий замок в одноименной деревне в графстве Файв, примерно в 35 км к северу от Эдинбурга; в 1501–1541 гг. был перестроен в великолепный королевский дворец, который сильно пострадал от пожара в 1654 г., во время Английской революции 1640–1660 гг., за два с половиной века обратился в руины, но в конце XIX в. был реконструирован и в таком виде дошел до нашего времени.

155… старый король осознал, что у него остался лишь один сын, одиннадцатилетний Яков… — Имеется в виду Яков I (1394–1437), младший сын Роберта III, после смерти отца (4 апреля 1406 г.) ставший королем Шотландии, но лишь формально, поскольку начиная с 1402 г. и вплоть до 1424 г. находился в английском плену; после заключения договора с Англией об уплате огромного выкупа вернулся в Шотландию, был коронован (21 мая 1424 г.) и начал осуществлять масштабные реформы, направленные на укрепление законности, и наводить порядок в финансовой сфере; его реформаторская деятельность и растущий авторитаризм вызвали недовольство воинственных шотландских баронов, и 21 февраля 1437 г. он был убит заговорщиками.

156… Генрих IV, не отказавшийся от своих притязаний на Шотландию, был не прочь удержать подле себя наследного принца. — Имеется в виду английский король Генрих IV Болингброк (см. примеч. к с. 13).

… В 1419 году герцог Олбани в свой черед умер. — Сэр Роберт Стюарт, первый герцог Олбани, умер 3 сентября 1420 г.

… Наследовал регенту его сын Мердок. — Мердок Стюарт (1362–1425) — сын сэра Роберта Стюарта и его жены Маргарет Грэхем (ок. 1334-ок. 1380), второй герцог Олбани (с 1420 г.), двоюродный брат Якова I, регент Шотландии в период его нахождения в английском плену; обвиненный в заговоре против короля, был арестован и казнен 25 марта 1425 г. в замке Стерлинг.

… В противоположность ему два его сына были спесивы и высокомерны… — От своей супруги Изабеллы Леннокс (?-1458) Мердок Стюарт имел четырех сыновей, двое из которых были казнены одновременно с ним: Уолтер Стюарт (ок. 1394–1425) и Александр Стюарт (ок. 1400–1425); вероятно, они и имеются здесь в виду.

157… Они были обезглавлены на невысоком холме, откуда открывался вид на замок Дун… — Дун — средневековый замок в центральной части Шотландии, в одноименном селении в 13 км к северо-западу от замка Стерлинг, у места слияния рек Тейт и Форт, датируемый XIII в.; перестроенный в конце XIV в. сэром Робертом Стюартом, герцогом Олбани, являлся его резиденцией и был унаследован его сыном Мердоком, после казни которого перешел в собственность короны и на протяжении ста лет использовался как королевский охотничий домик; к концу XVIII в. пришел в полный упадок, в конце XIX в. был частично отреставрирован и ныне находится на попечении государства.

… Главарь банды шотландских горцев из графства Росс, носивший имя Мак-Дональд, жестоко ограбил бедную вдову… — Графство Росс — историческая область на северо-западе Шотландии, в Хайленде, главный город — Дингуолл.

… пусть даже мне придется пешком дойти до Эдинбурга… — Эдинбург — второй по величине город Шотландии и ее столица; расположен на восточном побережье страны, на южном берегу залива Ферт-оф-Форт (примерно в 200 км к юго-востоку от Дингуолла).

158… Среди этих бунтовщиков оказался и сэр Роберт Грэхем. — Сэр Роберт Грэхем из Кинпонта (ок. 1375–1437) — шотландский землевладелец, приверженец герцога Олбани и его сына Мердока, после казни которого три года находился в тюремном заключении; заговорщик, организовавший убийство 20 февраля 1437 г. короля Якова I; был пойман и казнен в апреле того же года.

… он привлек на свою сторону графа Атолла и его сына, сэра Роберта Стюарта, которому пообещал трон Шотландии… — Граф Атолл — здесь: сэр Уолтер Стюарт (ок. 1360–1437), граф Атолл (с 1404 г.); шотландский принц, младший сын короля Роберта II и его второй жены (с 1355 г.) Эуфемии Росс (?-1386); до 1430 г. наследник престола; участник заговора против короля Якова I, своего племянника, казненный 26 марта 1437 г., после мучительных трехдневных пыток.

Сэр Роберт Стюарт (?-1437) — внук (а не сын!) графа Атолла, сын Дэвида Стюарта, участник заговора против короля Якова I, казненный вместе с дедом.

… он удалился в Хайленд… — Хайленд («Нагорье») — самая северная область Шотландии, расположенная на территории Северо-Шотландского нагорья (его высшая точка — гора Бен-Невис, 1344 м); главный город — Инвернесс.

… Яков I избрал этот день для того, чтобы устроить грандиозный праздник в городе Перте. — Перт — старинный город в центральной части Шотландии, на реке Тей, в 50 км к северо-западу от Эдинбурга; столица графства Пертшир.

… прибыв в Перт, он расположился в аббатстве Черных монахов… — Имеется в виду монастырь монахов-проповедников Пресвятой Богородицы и Святого Доминика в Перте, приорат доминиканского ордена, основанный в XIII в. и известный как «Блэкфрайерс» (англ. Blackfriars — «Черные монахи»).

159… Кэтрин Дуглас… просунула сквозь скобы собственную руку взамен железного засова, не оказавшегося на месте… — Кэтрин Дуглас (?-?) — фрейлина шотландской королевы Джоан Бофорт, супруги Якова I; правнучка короля Роберта И, внучка Элизабет Стюарт и ее мужа Дэвида Линдсея (ок. 1360–1407), первого графа Кроуфорда, дочь Марджори Линдсей (ок. 1389–1421) и сэра Уильяма Дугласа (ок. 1384–1421), пытавшаяся ценой собственной жизни спасти короля Якова I, своего двоюродного дядю.

160… королева привела в порядок половицы… — Королева — Джоан Бофорт (ок. 1404–1445), дочь Джона Бофорта (1373–1410), первого графа Сомерсета, и его жены Маргарет Холланд (ок. 1385–1439); с 1424 г. супруга Якова I, родившая ему восемь детей; королева Шотландии в 1424–1437 гг., жестоко покаравшая убийц своего мужа; в 1439 г. вышла замуж за сэра Джеймса Стюарта (ок. 1389-ок. 1451) и родила от него еще трех детей.

… сын сэра Грэхема остановил руку убийцы… — Вероятно, имеется в виду сэр Томас Грэхем (ок. 1409–1437), казненный одновременно с отцом.

… один из заговорщиков, по имени Холл, подвернул ногу на плохо укрепленной половице… — Имеется в виду сэр Джон Холл (?-?).

II

161… Яков II, сын Якова I, вошел в возраст в разгар гражданской войны. — Яков II Стюарт (1430–1460) — король Шотландии с 1437 г., сын Якова I и Джоан Бофорт, первая половина царствования которого ознаменовалась ожесточенной борьбой между несколькими кланами — Дугласами, Ливингстонами и Крайтонами, — боровшимися за власть в королевстве.

… он назначил Арчибалда Дугласа главным наместником королевства… — Имя Арчибалд носил сэр Арчибалд Дуглас (1390–1439), пятый граф Дуглас, ставший после убийства короля Якова I (21 февраля 1437 г.) главным наместником королевства и регентом при малолетнем короле Якове I и скончавшийся от лихорадки 26 июня 1439 г.; здесь же, на самом деле, имеется в виду сэр Уильям Дуглас (1425–1452), восьмой граф Дуглас (с 1443 г.), сын сэра Джеймса Дугласа (1371–1443), седьмого графа Дугласа (с 1440 г.), могущественный и мятежный феодал, заколотый 22 февраля 1452 г. в замке Стерлинг 22-летним королем Яковом II.

… в их числе был и Мак-Леллан из Галлоуэя. — Мак-Леллан — сэр Патрик Мак-Леллан из Бомби (ок. 1410–1452), шотландский барон, глава клана Мак-Лелланов, шериф Галлоуэя, в противостоянии между Яковом II и Дугласами вставший на сторону короля и за это казненный графом Уильямом Дугласом.

Галлоуэй — область на юго-западе Шотландии, включающая исторические графства Уигтауншир и Керкубришир.

… привез его в укрепленный замок Грив на реке Ди. — Замок Трив — средневековая крепость в области Галлоуэй, на острове посредине реки Ди, вблизи городка Касл-Дуглас, сооруженная ок. 1370 г. Арчибалдом Свирепым (ок. 1328–1400), третьим графом Дугласом; в 1455 г. после двухмесячной осады была взята войсками короля Якова II; ее руины дошли до нашего времени.

Ди — здесь: река длиной 61 км на юго-западе Шотландии, в области Галлоуэй, возле города Керкубри впадающая в залив Солуэй-Ферт Ирландского моря.

… сэр Патрик Грей, командующий шотландской королевской гвардией, приходившийся Мак-Леллану дядей по материнской линии… бросился в ноги королю… — Сэр Патрик Грей (ок. 1419–1464) — командир гвардии короля Якова II и его камергер; сын сэра Эндрю Грея (ок. 1390–1459), первого лорда Грея, одна из сестер которого была замужем за сэром Патриком Мак-Лелланом (ок. 1375-ок. 1435), наследственным шерифом Галлоуэя.

162… стал умолять государя применить власть, дабы не допустить, чтобы Мак-Леллан разделил участь лорда Колвилла и сэра Джона Херриса, которых Дуглас уже обезглавил. — Смерть сэра Ричарда Колвилла, казненного в 1449 г. без суда и следствия, явилась возмездием за умышленное убийство лэрда Джона Окинлека, друга графа Уильяма Дугласа.

Сэр Джон Херрис (? — ок. 1451) — крупный землевладелец из области Аннандейл на юго-западе Шотландии, приверженец короля Якова II, отомстивший сторонникам графа Дугласа за разорение своих владений и за это повешенный им.

163… Дуглас окончательно вышел за рамки дозволенного и вместе с графом Кроуфордом и графом Россом, обладавшими почти королевской властью, учредил лигу с целью поддерживать друг друга в любых обстоятельствах и против любого врага… — Граф Кроуфорд — здесь: сэр Александр Линдсей (1423–1453), четвертый граф Кроуфорд (с 1445 г.), могущественный шотландский феодал, союзник графа Уильяма Дугласа в его борьбе с королем Яковом II; 18 мая 1452 г. в сражении близ города городка Брикин на востоке Шотландии потерпел поражение от королевских войск и вскоре после этого покорился королю.

Граф Росс — здесь: Джон II Мак-Дональд (1434–1503), могущественный шотландский магнат, с 1449 г. глава клана Мак-Дональдов, граф Росс, четвертый лорд Островов (феодального владения на Гебридских островах и западном побережье Шотландии, находившегося в вассальной зависимости от шотландских королей), не раз поднимавший мятежи против королевской власти, но в 1493 г. принужденный уступить свои владения короне.

… желает встретиться с ним по-дружески в своем замке Стерлинг. — Стерлинг — старинный замок, стоящий на высоком холме в одноименном городе в центральной части Шотландии, в 60 км к северо-западу от Эдинбурга, один из самых мощных и величественных замков Шотландии, большая часть сооружений которого датируются XIV–XVI вв.

… канцлер Крайтон, его личный враг, впал в немилость… — Сэр Уильям Крайтон (ок. 1383–1454) — шотландский государственный деятель, первый лорд Крайтон, лорд-канцлер Шотландии в 1439–1444 и 1447–1453 гг.; один из организаторов подлого убийства 24 ноября 1440 г. юного Уильяма Дугласа (ок. 1424–1440), шестого графа Дугласа, и его брата Дэвида (ок. 1430–1440), сыновей Арчибалда Дугласа (см. примеч. к с. 161), пятого графа Дугласа, которое имело место во время пиршественного обеда 24 ноября 1440 г. в Эдинбургском замке (т. н. «Черный обед»).

… в сопровождении лишь сэра Джеймса Гамильтона из Кадзоу, своего боевого товарища и друга, главы рода Гамильтонов. — Сэр Джеймс Гамильтон из Кадзоу (ок. 1415–1479) — знатный шотландский дворянин, шестой владетель Кадзоу (селение в области Южный Ланаркшир на юге Шотландии, ныне город Гамильтон), первый лорд Гамильтон (с 1445 г.); отчим юного Уильяма Дугласа, шестого графа Дугласа, убитого на роковом «Черном обеде», и его сестры Маргарет Дуглас (ок. 1435-ок. 1475), которая с 1450 г. была женой Уильяма Дугласа, восьмого графа Дугласа, убитого в 1452 г. в замке Стерлинг; сподвижник Дугласов в их борьбе с Яковом II, покорившийся королю в 1455 г.

… Ливингстон, охранявший ворота и приходившийся близким родственником Гамильтону, грубо оттолкнул его… — Сэр Джеймс Гамильтон, первый лорд Гамильтон, был старший сын сэра Джеймса Гамильтона (ок. 1397-ок. 1440), пятого владетеля Кадзоу, и его жены Джанет Ливингстон (ок. 1399–1439), дочери сэра Александра Ливингстона (ок. 1375–1451), и, таким образом, приходился племянником сэру Джеймсу Ливингстону (ок. 1410–1467), ее младшему брату, первому лорду Ливингстону, лорду-камергеру Шотландии, который, вероятно, и имеется здесь в виду.

165… узнав о его убийстве, они тотчас провозгласили старшего по возрасту, Джеймса, главой рода. — Сэр Джеймс Дуглас (ок. 1426–1491) — девятый граф Дуглас, младший брат Уильяма Дугласа, восьмого графа Дугласа, унаследовавший его титул и его владения; глава клана «Черных Дугласов», предводитель мятежа против короля Якова II, потерпевший в 1455 г. поражение и бежавший в Англию.

… его двоюродный брат Кеннеди, архиепископ Сент-Эндрюсский, один из мудрейших людей той эпохи, остановил его… — Джеймс Кеннеди (ок. 1408–1465) — шотландский прелат и государственный деятель; сын принцессы Марии Стюарт (1380–1458), дочери короля Роберта III, и ее второго мужа (с 1404 г.) сэра Джеймса Кеннеди (ок. 1376–1408); епископ Сент-Эндрюсский в 1440–1465 гг., регент Шотландии в годы малолетства Якова II и в дальнейшем его советник.

166… достойный прелат… привлек на сторону короля не только знатный род Гордонов, главой которого был Хантли, но и графа Ангуса, происходившего из младшей ветви Дугласов и из-за цвета волос прозванного Рыжим Дугласом, в то время как Джеймса, по сходной причине, прозвали Черным Дугласом. — Хантли — здесь: сэр Александр Сетон (ок. 1410–1470), могущественный шотландский феодал, первый граф Хантли (с 1449 г.); старший сын сэра Александра Сетона (? — ок. 1441) и Элизабет Гордон (?-1439), дочери и наследницы сэра Адама Гордона (?-1402), вождя клана Гордонов, принявший в 1457 г. фамилию Гордон; во время мятежа Черных Дугласов сражался на стороне короля.

Граф Ангус — здесь: сэр Джордж Дуглас (ок. 1429–1463), шотландский феодал и военачальник, четвертый граф Ангус (с 1446 г.); правнук Уильяма Дугласа (ок. 1327–1384), первого графа Дугласа; предводитель клана Рыжих Дугласов, командующий королевской армией в битве при Аркингольме (1 мая 1455 г.), закончившейся разгромом Черных Дугласов.

Черный Дуглас — здесь: сэр Джеймс Дуглас, девятый граф Дуглас.

… Яков II поклялся, что не будет ему покоя до тех пор, пока самый верхний камень замка Финхейвен, постоянной резиденции графов Кроуфордов, не обратится в самый нижний… — Финхейвен — старинный замок графов Кроуфордов, находившийся на востоке Шотландии, в области Ангус, вблизи городка Форфар, на берегу реки Саут-Эск, и датировавшийся 1375 г.; ныне на его территории стоит построенная в 1865 г. дворянская усадьба, которая носит название Финавон.

167… двинулся на выручку замку Аберкорн, который принадлежал ему и который от имени короля осаждали графы Оркни и Ангус. — Аберкорн — старинный замок близ одноименного селения в центральной части Шотландии, в области Западный Лотиан, на южном берегу эстуария реки Форт, в 20 км к северо-западу от Эдинбурга, датируемый XII в. и вследствие брачного союза перешедший во владение Дугласов; 18 апреля 1455 г. был захвачен войсками короля Якова II и после этого разрушен.

Граф Оркни — сэр Уильям Синклер (1410–1484), шотландский феодал и военачальник, с 1420 г. третий граф Оркни, унаследовавший от отца власть над Оркнейскими островами (архипелаг у северо-восточных берегов Шотландии), которые в 1472 г. отошли к короне; в 1454–1456 гг. лорд-адмирал и лорд-канцлер Шотландии.

… отряды Дугласа встали лагерем на берегу реки Каррон… — Каррон — небольшая река в центральной части Шотландии, длиной около 32 км, впадающая в залив Ферт-оф-Форт Северного моря; устье ее находится в 15 км к северо-западу от Аберкорна.

… Вместе со своими братьями он сразу же отступил в Аннандейл, где в сражении при Аркингольме они были наголову разбиты сэром Дэвидом Скоттом из Баклю. — Аннандейл — географическая область на юго-западе Шотландии, в долине небольшой реки Аннан (длиной 78 км), впадающей в залив Солуэй-Ферт Ирландского моря.

Аркингольм (ныне Лангольм, а точнее, Лангем) — городок в Южной Шотландии, на берегу реки Эск, где 1 мая 1455 г., в ходе гражданской войны между королем Яковом II и Черными Дугласами, произошло решающее сражение, закончившееся победой королевской армии, среди главных командиров которой были сэр Уолтер Скотт (ок. 1418–1469), первый лорд Баклю, и его старший сын и наследник, сэр Дэвид Скотт (1430–1479), щедро вознагражденные королем за их вклад в разгром мятежников.

… Избавленный от соперничества со стороны Дугласа, благодаря победе при Аркингольме, и от угрозы со стороны Англии, благодаря начавшейся войне между Йорками и Ланкастерами, Яков II достаточно безмятежно правил Шотландией вплоть до 1460 года. — Имеется в виду т. н. Война Алой и Белой розы — серия вооруженных конфликтов между Ланкастерами (их отличительным знаком была алая роза) и Йорками (их эмблемой была белая роза), двумя ветвями королевской династии Плантагенетов, длившихся с 1455 по 1485 г. и завершившихся победой Генриха Тюдора (1457–1509) из боковой линии династии Ланкастеров, который в 1485 г. под именем Генрих VII взошел на английский трон и стал основателем новой династии.

… Яков II вознамерился отвоевать крепость Роксбург, после роковой битвы при Дареме остававшейся в руках Англии… — Роксбург — старинная крепость на юго-востоке Шотландии, близ границы с Англией, у места слияния рек Туид и Тевиот, основанная в первой пол. XII в. шотландским королем Давидом I (ок. 1082–1153; правил с 1124 г.) и несколько раз переходившая из рук в руки; 5 августа 1460 г., после двухмесячной осады, была взята шотландскими войсками, а затем снесена.

Дарем — город на северо-востоке Англии, на берегу реки Уир, административный центр одноименного графства.

17 октября 1346 г., в ходе Второй войны за независимость Шотландии (1332–1357), у западной окраины Дарема произошло кровопролитное сражение, в ходе которой шотландские войска короля Давида II (см. примеч. к с. 153), вторгшиеся на территорию Северной Англии, потерпели сокрушительное поражение от английской армии, а сам король попал в плен.

… так поступил даже Дональд, лорд Островов, предложивший составить вместе со своими полудикими ленниками авангард армии… — Имеется в виду Джон II Мак-Дональд (см. примеч. к с. 163), четвертый лорд Островов.

… подойдя к месту слияния рек Туид и Тевиот, где располагалась крепость Роксбург, приготовился взять ее посредством правильной осады… — Туид (Твид) — река длиной 156 км, протекающая в пограничном районе между Шотландией и Англией и составляющая часть нынешней административной границы между ними; начинается на Южно-Шотландской возвышенности и впадает в Северное море близ города Берик-апон-Туид.

Тевиот — небольшая река в Шотландском пограничье, длиной 60 км, правый приток Туида.

169… на их военный совет явилась королева Маргарет, ведя за руку своего восьмилетнего сына… — Женой короля Якова II с 1449 г. была Мария Гелдернская (ок. 1434–1463), дочь Арнольда Эгмонта (1410–1473), герцога Гелдерна с 1423 г., и его супруги с 1430 г. Екатерины Клевской (1417–1479), родившая мужу шесть детей, старший из которых стал королем под именем Яков III.

Заметим, что называя вдову Якова II именем Маргарет, Дюма повторяет ошибку, допущенную в этом контексте Вальтером Скоттом. Так звали жену Якова III — принцессу Маргарет Датскую (1456–1486), королеву Шотландии с 1469 г.

… провозгласили Якова III королем Шотландии. — Яков III (1451–1488) — старший сын Якова II и Марии Гелдернской, шотландский король с 3 августа 1460 г.

III

… В годы малолетства юного короля, когда регентом был сначала славный архиепископ Сент-Эндрюсский, дававший столь разумные советы, а затем Гилберт Кеннеди, его брат, унаследовавший от него эту должность, все шло довольно неплохо. — Гилберт Кеннеди (1405–1489) — знатный шотландский дворянин, первый лорд Кеннеди (1457), старший брат Джеймса Кеннеди, епископа Сент-Эндрюсского, регент Шотландии в 1465–1466 гг., в период малолетства короля Якова III.

170… друзьями и советниками у него были архитектор Кокрейн, музыкант Роджерс, кузнец Леонард, портной Хоммил и фехтмейстер Торфичен. — Кокрейн, Роберт (?-1482) — шотландский архитектор, фаворит Якова III, всемогущий временщик, которого одновременно с другими упомянутыми здесь низкородными королевскими фаворитами казнили в городе Лодере мятежные бароны.

… Яков III имел двух братьев… одного из них звали герцог Олбани, другого — граф Мар. — Герцог Олбани — здесь: Александр Стюарт (ок. 1454–1485), второй сын Якова II, младший брат Якова III, герцог Олбани; претендент на престол, глава баронской оппозиции королю; умер от смертельного ранения, полученного во время рыцарского турнира.

Граф Мар — Джон Стюарт (ок. 1456-ок. 1479), младший сын Якова II, граф Мар; обвиненный Яковом III в заговоре против него и в колдовстве, в 1479 г. был арестован и заключен в крепость Крейгмиллар, где и умер при неясных обстоятельствах (возможно, был убит по приказу короля, своего брата).

… Граф Мар, по словам Вальтера Скотта, обладал менее суровым нравом… — Скотт, Вальтер (1771–1832) — английский писатель и поэт; создатель жанра исторического романа; собиратель и издатель памятников шотландского фольклора; автор исторических и историко-литературных трудов; в XIX в. его романы пользовались в Европе огромной популярностью.

Отметим, что одним из основных источников сведений о династии Стюартов послужило для Дюма трехтомное сочинение «Повести деда: рассказы, взятые из шотландской истории» («Tales of а Grandfather; being Stories taken from Scottish history»), которое Вальтер Скотт посвятил своему смертельно больному внуку Джону Хью Локхарту (1821–1831), старшему сыну Шарлотты Софии Скотт (1799–1837), и опубликовал в 1828–1830 гг. Вскоре это сочинение перевел на французский язык литератор Огюст Жан Батист Дефонконпре (1767–1843), переводчик многих произведений Вальтера Скотта, и этим переводом, изданным в Париже в 1836 г. под названием «Histoire d’ficosse» («История Шотландии»), Дюма и пользовался при работе над своим очерком «Стюарты». Характеристику братьев короля Якова III английский романист приводит в главе XXII своего сочинения, ссылаясь на древнего шотландского хрониста, но не называя его имени.

171… на рейд Лита вошел небольшой шлюп, груженный гасконским вином… — Лит — старинный портовый город в Шотландии, на южном берегу залива Ферт-оф-Форт, в устье реки Лит, в 2 км к северо-востоку от исторического центра Эдинбурга, в 1920 г. ставший одним из районов шотландской столицы.

173… Тем временем король Эдуард IV готовился отвоевать Берик. — Эдуард IV (1442–1483) — английский король в 1461–1470 и 1471–1483 гг., захвативший престол в ходе войны Алой и Белой розы; основатель Йоркской династии, старший сын Ричарда Плантагенета (1411–1460), третьего герцога Йоркского, и его жены с 1429 г. Сесилии Невилл (1415–1495), возглавивший после гибели отца партию Белой розы.

Берик (Берик-апон-Туид) — портовый город на восточном побережье Великобритании, в графстве Нортумберленд, в 80 км к юго-востоку от Эдинбурга, у места впадения реки Туид в Северное море, в нескольких километрах к югу от шотландской границы; самый северный город Англии; в средние века сильная крепость, на протяжении нескольких столетий служившая яблоком раздора между Шотландией и Англией: в период с 1296 по 1482 г. тринадцать раз переходила из рук в руки, пока не была окончательно захвачена герцогом Глостером, будущим королем Ричардом III, во время вторжения в июле-августе 1482 г. английской армии в Южную Шотландию.

… Местом встречи была назначена пустошь Боро-Мур близ Эдинбурга. — Боро-Мур — равнина к югу от исторического центра Эдинбурга, в средние века служившая традиционным местом сбора войск, а ныне являющаяся одним из районов этого города.

174… встав лагерем между рекой Лидер и городом Лодер, они решили собраться в тот же вечер в городской церкви и устроить тайный совет. — Лидер (Лидер-Уотер) — небольшая речка на юго-востоке Шотландии, левый приток Туида, впадающий в него близ селения Лидерфут.

Лодер — старинный городок на юго-востоке Шотландии, в графстве Берикшир, в долине реки Лидер (названия города и реки никак между собой не связаны), в 40 км к юго-востоку от Эдинбурга.

… лорд Грей попросил у присутствующих разрешения рассказать им притчу. — Лорд Грей — сэр Эндрю Грей (ок. 1446–1514), знатный шотландский дворянин, второй лорд Грей (с 1469 г.).

… Милорд, — пробившись сквозь толпу и встав перед оратором, произнес Арчибалд, граф Ангус и глава младшей ветви Дугласов, — ваша притча здесь не годится… — Арчибалд Дуглас Отчаянный («Bell-the-Cat» — букв. «Привяжи-Коту-Колокольчик»; 1449–1513) — шотландский барон из рода Рыжих Дугласов, пятый граф Ангус (с 1463 г.); старший сын Джорджа Дугласа (ок. 1427–1463), четвертого графа Ангуса, и его жены Изабеллы Сиббалд (ок. 1433-ок. 1497); один из вождей баронской оппозиции королю Якову III; в 1493–1497 гг. лорд-канцлер Шотландии.

175… сэр Роберт Дуглас из Лохливена, которому было поручено охранять дверь, спросил, кто там… — Сэр Роберт Дуглас (ок. 1442–1513) — шотландский рыцарь, четвертый владетель Лохливена (с 1469 г.), погибший в сражении при Флоддене (9 сентября 1513 г.).

176… Избежал гибели один лишь юный Джон Рамсей из Балмейна, единственный из фаворитов, имевший благородное происхождение… — Сэр Джон Рамсей (ок. 1464–1513) — шотландский царедворец и дипломат, фаворит короля Якова III, командир королевской гвардии; владетель Балмейна, первый лорд Ботвелл (с 1484 г.), после гибели короля утративший свой титул; погиб в сражении при Флоддене.

… обернулись лицом к англичанам и встретились с ними возле Хаддингтона. — Хаддингтон — городок на юго-востоке Шотландии, в 25 км к востоку от Эдинбурга; административный центр округа Ист-Лотиан.

… Это были герцог Олбани и герцог Глостер, будущий король Ричард III. — Герцог Глостер — имеется в виду Ричард III (1452–1485), английский король с 1483 г., до своего восшествия на трон носивший титул герцога Глостерского; последний представитель мужской линии Плантагенетов на английском престоле; младший сын Эдуарда IV, объявивший своего племянника, юного короля Эдуарда V (1470–1483), незаконнорожденным, низложивший его и заточивший его в крепость Тауэр; молва обвиняла Глостера в убийстве племянников, брата и жены; погиб в битве при Босворте 22 августа 1485 г., сражаясь с Генрихом Тюдором, претендентом на престол.

177… Глостер вернулся в Англию, где сделался королем, отравив Эдуарда IV и задушив двух его сыновей… — Имеются в виду малолетние сыновья Эдуарда IV и его жены Елизаветы Вудвилл (ок. 1437–1492): Эдуард (1470-ок. 1483), с 9 апреля по 25 июня 1483 г. английский король под именем Эдуард V, и Ричард (1473-ок. 1483), которые 25 июня 1483 г. решением парламента были объявлены незаконнорожденными (поскольку тем же парламентским актом был признан недействительным брак их родителей), лишены прав на престол и заключены в лондонский Тауэр; дальнейшая их судьба неизвестна; согласно одной из самых распространенных версий, принцы были задушены там по приказу Ричарда III, коронованного 6 июля того же года.

… старый Дуглас, чья лошадь оказалась убита, был взят в плен неким Керкпатриком… — Имеется в виду Александр Керкпатрик из Керкмайкла (ок. 1423–1486), второй сын барона Роджера Керкпатрика из Клоузберна, брат сэра Томаса Керкпатрика (ок. 1422–1502), взявший в плен девятого графа Дугласа в сражении при Бернсварке (22 июля 1484 г.) и получивший в награду за это несколько поместий.

178… В итоге граф удалился в монастырь Линдорс… — Имеется в виду Линдорское аббатство, принадлежавшее Тиронскому ордену и находившееся близ селения Линдорс в графстве Файв, на южном берегу реки Тей, примерно в 60 км к северу от Эдинбурга; основанное ок. 1191 г., оно было упразднено в 1559 г., и ныне сохранились лишь его руины.

179… он вознамерился пустить на эти цели доходы Колдингемского приората. — Колдингемский приорат — древний монастырь на окраине селения Колдингем на юго-востоке Шотландии, в графстве Берикшир, в 65 км к востоку от Эдинбурга, основанный ок. 640 г. и упраздненный в 1606 г.; руины аббатства и его церковь, отреставрированная в 1855 г., дошли до нашего времени.

… Приорат находился между владениями двух могущественных семейств из графства Берикшир: Хьюмов и Хепбернов… — Хьюмы — один из могущественных кланов равнинной части Шотландии, главой которого в описываемое время (1488 г.) был сэр Александр Хьюм (ок. 1403–1490), первый лорд Хьюм (с 1473 г.), бальи Колдингемского приората (с 1466 г.).

Хепберны — шотландский клан, владевший землями в области Ист-Лотиан.

… вскоре его уже окружали лорды Дэвид Линдсей из Байрса, Грэхем и Ментейт, а также графы Кроуфорду Хантли, Атолл и Эрскин с тридцатью тысячами бойцов. — Лорд Дэвид Линдсей из Байрса (ок. 1434–1490) — шотландский барон, второй лорд Линдсей из Байрса; командовал одним из корпусов королевской армии в сражении при Соши-Берне (11 июня 1488 г.).

Лорд Грэхем — сэр Уильям Грэхем (1464–1513), шотландский аристократ, третий лорд Грэхем (с 1471 г.); поддержал Якова III в его борьбе с мятежными баронами и сражался на его стороне в битве при Соши-Берне, но затем, как и многие другие сторонники покойного короля, снискал благоволение нового монарха и в 1503 г. получил титул графа Монтроза; погиб в сражении при Флоддене.

Лорд Ментейт — возможно, имеется в виду Мэлиз Грэхем (ок. 1416–1490), шотландский феодал, первый граф Ментейт (с 1427 г.).

Граф Кроуфорд —здесь: сэр Дэвид Линдсей (1440–1495), шотландский феодал, пятый граф Кроуфорд (с 1453 г.), сын Александра Линдсея (см. примеч. к с. 163), четвертого графа Кроуфорда, в 1488 г. получивший титул герцога Монтроза.

Граф Хантли — здесь: сэр Джордж Гордон (ок. 1441–1501), шотландский аристократ, второй граф Хантли (с 1470 г.), сын Александра Сетона (см. примеч. к с. 166), первого графа Хантли; глава клана Гордонов, лорд-канцлер Шотландии в 1498–1501 гг.

Граф Атолл — здесь: сэр Джон Стюарт (ок. 1440–1512), первый граф Атолл (с 1457 г.), единоутробный брат короля Якова II, сын Джоан Бофорт (см. примеч. к с. 160) от ее второго брака, поддержавший Якова III во время мятежа баронов в 1488 г.

Граф Эрскин — возможно, имеется в виду сэр Томас Эрскин (?-1494), второй лорд Эрскин.

180… в двух милях от поля битвы при Бэннок-Берне, где Роберт Брюс, его предок по материнской линии, одержал достославную победу над англичанами, король встретился лицом к лицу с врагом. — 11 июня 1488 г. в нескольких километрах к югу от замка Стерлинг, у ручья Соши-Берн, правого притока Бэннок-Берна, армия короля Якова III вступила в битву с войсками мятежных баронов и потерпела в ней сокрушительное поражение; король, погибший в ходе этой битвы, был погребен в соседнем аббатстве Камбаскеннет.

… граф Кроуфорд и лорд Дэвид Линдсей с бойцами из Файва и Ангуса образовали правое крыло, а лорд Рутвен с людьми из Стратерна и Стормонта — левое. — Ангус — историческая область на востоке Шотландии, севернее залива Ферт-оф-Тей; главные города — Данди, Арброт, Форфар, Монтроз.

Лорд Рутвен — сэр Уильям Рутвен (ок. 1448-ок. 1528), первый лорд Рутвен (с 1488 г.).

Стратерн — историческая область в центральной части Шотландии, в долине реки Эрн, впадающей в эстуарий реки Тей вблизи города Перт.

Стормонт — историческая область на севере центральной части Шотландии, часть графства Пертшир, лежащая между реками Эрихт и Тей.

… в голове у него промелькнула страшная мысль: это его сын идет вместе с мятежниками. — Имеется в виду Яков IV (1473–1513) — шотландский король с 1488 г., старший сын Якова III и его жены с 1469 г. Маргарет Датской (1456–1486), герцог Ротсей, который в возрасте пятнадцати лет стал номинальным вождем баронов Южной Шотландии, поднявших мятеж против Якова III, и после его гибели в сражении при Соши-Берне вступил на престол; погиб в битве при Флоддене 9 сентября 1513 г.

181… Хьюм, Ангус и Ботвелл явились к замку Стерлинг и потребовали от его управителя передать им наследного принца. — Хьюм — здесь: сэр Александр Хьюм (ок. 1450–1506), второй лорд Хьюм (с 1490 г.), внук первого лорда Хьюма, один из командиров мятежников в сражении при Соши-Берне; с 1488 г. лорд-камергер Шотландии.

Ангус — здесь: сэр Арчибалд Дуглас (см. примеч. к с. 174), пятый граф Ангус.

Ботвелл — здесь: сэр Патрик Хепберн (ок. 1452–1508), шотландский рыцарь, шериф Берика (с 1480 г.), второй лорд Хейлс (с 1482 г.), один из вождей лиги, направленной против короля Якова III; командующий авангардом армии мятежников в сражении при Соши-Берне, с 1488 г. первый граф Ботвелл и пожизненный лорд-адмирал Шотландии.

… в наступление пошли бойцы из кланов Лиддсдейла и Аннандейла… — Лиддсдейл — географическая область на юге Шотландии, в долине небольшой реки Лиддл, притока реки Эск, несущей свои воды в Ирландское море.

… во весь опор летел под гору и ворвался в небольшой хутор, где находилась мельница, носившая название Битонс-Милл. — Битонс-Милл — мельница на реке Бэннок-Берн, где, согласно легенде, был убит король Яков III; она простояла до середины XX в., однако ее здание, скорее всего, было построено позднее 1488 г.

IV

183 …он питал совершенно особое расположение к храброму дворянину по имени Эндрю Вуд… — Сэр Эндрю Вуд (ок. 1455 — ок. 1515) — шотландский военный моряк, адмирал; сын купца из Лита, начавший свою карьеру как капер; прославившись победами над английскими кораблями, был возведен Яковом IV в рыцарское достоинство (1489) и получил титул барона Ларго; принимал активное участие в создании шотландского военно-морского флота.

… в день сражения при Соши-Берне встал на рейде в устье реки Форт, напротив Бэннок-Берна… — Соши-Берн — правый приток Бэннок-Берна (см. примеч, к с. 153), небольшой ручей, близ которого 11 июня 1488 г. король Яков III потерпел поражение в бою с мятежными баронами и погиб.

Форт — река в Шотландии, длиной 47 км; берет начало в озере Лох-Ард, протекает у Стерлинга и впадает в Северное море, образуя эстуарий (залив Ферт-оф-Форт), на южном берегу которого расположен порт Лит.

184… Яков IV тотчас же отправил их к Генриху VII… — Генрих VII (1457–1509) — король Англии с 1485 г., первый английский монарх из династии Тюдоров; сын сэра Эдмунда Тюдора (ок. 1430–1456), первого графа Ричмонда, приходившегося единоутробным братом английскому королю Генриху VI (1421–1471; король в 1422–1461 и 1470–1471 гг.), и его жены с 1455 г. Маргариты Бофорт (ок. 1441–1509), праправнучки короля Эдуарда III.

… Генрих VII приказал самому храброму своему морскому офицеру, Стивену Буллу, находившемуся тогда в Портсмуте, немедленно выйти в море… — Сэр Стивен Булл (?-?) — лондонский купец и капер, опытный и отважный моряк, который 11 августа 1490 г. напал у входа в залив Ферт-оф-Форт на капитана Эндрю Вуда, шедшего из фламандского порта Слёйс в Лит, но в ходе начавшегося боя был разгромлен им и взят в плен.

Портсмут — портовый город на юге Англии, на побережье Ла-Манша, в графстве Хэмпшир.

… настиг своего соперника у входа в залив Ферт-оф-Форт. — Ферт-оф-Форт — залив Северного моря у восточных берегов Шотландии, глубоководный фьорд, являющийся эстуарием реки Форт и вдающийся в сушу на 77 км; его ширина у входа — 25 км.

… позволили приливу снести их корабли от залива Ферт-оф-Форт к заливу Ферт-оф-Тей. — Ферт-оф-Тей — эстуарий реки Тей (самой длинной реки в Шотландии, ее протяженность составляет 193 км), начинающийся у города Перт и у города Данди впадающий в Северное море; длина его 37 км, а ширина — 5 км; вход в этот залив находится примерно в 35 км к северу от входа в залив Ферт-оф-Форт.

… поведал о своем бегстве и о том, как приняла его герцогиня Бургундская, сестра Эдуарда IV… — Герцогиня Бургундская — здесь: Маргарита Йоркская (1446–1503), родная сестра английских королей Эдуарда IV и Ричарда III; с 1468 г. третья и последняя супруга Карла Смелого (1433–1477), герцога Бургундского с 1467 г.; после смерти обоих братьев отказалась признать Генриха VII новым королем Англии и долгие годы плела против него интриги.

185… воспылал любовью к леди Катерине Гордон, дочери графа Хантли, которая слыла самой красивой женщиной в Шотландии… — Катерина Гордон (ок. 1474-ок. 1537) — шотландская аристократка, дочь сэра Джорджа Гордона (см. примеч. к с. 179), второго графа Хантли; жена йоркистского претендента на английский трон Перкина Уорбека (см. примеч. ниже), поддержанного шотландским королем Яковом IV; попав в плен к Генриху VII, стала придворной дамой его супруги Елизаветы Йоркской и заслужила в Англии прозвание Белая роза Шотландии; после казни Перкина Уорбека еще трижды выходила замуж.

… Яков IV вторгся вместе с ним в Нортумберленд… — Нортумберленд — историческая область на северо-востоке Англии, граничащая с Шотландией; главный город — Морпет.

… направившись в Корнуолл, попытался предпринять новое вторжение… — Корнуолл — историческая область на юго-западе Англии, главный город — Труро.

Перкин Уорбек высадился в Корнуолле, в бухте Уайтсэнд-Бей, 7 сентября 1497 г. и вместе с присоединившимися к нему крестьянами осадил город Эксетер, но вскоре снял осаду, был взят в плен правительственными войсками и доставлен в Лондон.

… самозваный сын Эдуарда IV был всего-навсего фламандским авантюристом по имени Перкин Уорбек… — Перкин Уорбек (1474–1499) — уроженец Фландрии, самозванец, который, появившись в 1490 г. при дворе герцогини Бургундской, назвался ее племянником, герцогом Йорским, младшим сыном короля Эдуарда IV, якобы избежавшим смерти в Тауэре, и выступил с притязаниями на английский престол; во главе вооруженных отрядов своих сторонников трижды вторгался на территорию Англии — в Кент (июль 1495 г.), в Нортумберленд (сентябрь 1496 г.) и Корнуолл (сентябрь 1497 г.), — но каждый раз терпел поражение; в конце концов был схвачен, судим и казнен.

… Приговоренный к смерти, он был казнен в Тайберне. — Тайберн — деревня в северо-западной окрестности Лондона, давно вошедшая в городскую черту и с 1196 по 1783 г. служившая местом проведения смертных казней; ее территория ныне является частью Лондонского городского округа Вестминстер.

Перкин Уорбек был повешен в Тайберне 23 ноября 1499 г.

… Генрих VII даровал ей пенсион и отдал ее под особое покровительство королевы, своей супруги. — Имеется в виду Елизавета Йоркская (1466–1503) — старшая дочь английского короля Эдуарда IV и его жены Елизаветы Вудвилл; с 1486 г. супруга Генриха VII, родившая ему семь детей, четверо из которых достигли зрелости.

186… Поскольку Якову IV пришла пора жениться, Генрих VII, у которого была очаровательная дочь, принцесса Маргарита, дал ему понять, что желает не временного перемирия, а прочного мира, не соседского соглашения, а семейного союза. — Принцесса Маргарита — Маргарита Тюдор (1489–1541), старшая дочь Генриха VII и Елизаветы Йоркской; с 1503 г. супруга шотландского короля Якова IV, родившая от него четверых сыновей, из которых выжил только один, и дочь; после гибели супруга стала регентом при своем малолетнем сыне Якове V и еще дважды выходила замуж.

… графу Суррею было поручено сопроводить принцессу Маргариту к ее будущему супругу. — Граф Суррей (Surrey; у Дюма ошибочно Sussex) — сэр Томас Говард (ок. 1443–1524), первый граф Суррей (с 1489 г.), второй герцог Норфолк (с 1514 г.), английский государственный деятель и дипломат, лорд-казначей в 1501–1522 гг.; успешный военачальник, в битве при Флоддене (1513) разгромивший шотландскую армию, которая вторглась на территорию Нортумберленда.

… Благодаря этому браку, спустя сто лет, Яков VI Шотландский сделался Яковом I Английским и соединил на своем челе корону Марии Стюарт и корону Елизаветы I. — О шотландском короле Якове VI, сыне Марии Стюарт, унаследовавшем 24 марта 1603 г. английский престол и ставшем преемником королевы Елизаветы I, см. примеч. к с. 153.

Мария Стюарт (1542–1587) — королева Шотландии в 1542–1567 гг., дочь Якова V (1512–1542; король с 1513 г.) и его второй жены (с 1538 г.) Марии де Гиз (1515–1560); короткое время (1558–1560) была замужем за французским королем Франциском II (1544–1560; правил с 1559 г.); овдовев, вернулась в Шотландию, но в 1568 г. из-за восстания знати вынуждена была укрыться в Англии, где вскоре была заключена в тюрьму, осуждена за попытки завладеть с помощью Франции и Испании английской короной и казнена.

Елизавета I Тюдор (1533–1603) — английская королева с 1558 г.; дочь Генриха VIII и его второй жены (с 1533 г.) Анны Болейн (ок. 1507–1536); покровительствовала промышленности и торговле, с исключительной жестокостью преследовала противников англиканства; ко времени ее царствования относится начало превращения Англии в мировую морскую державу; в годы ее правления была отражена попытка испанского вторжения и усилилась колониальная экспансия.

… встретил ее у аббатства Ньюбатл, примерно в шести милях от Эдинбурга… — Аббатство Ньюбатл (Newbattle; у Дюма ошибочно Newcastle) — старинный цистерцианский монастырь, находившийся в одноименном селении в центральной части Шотландии, в 10 км к юго-востоку от Эдинбурга; основанный в 1140 г., он просуществовал до 1587 г.

… когда его тесть умер, на трон взошел Генрих VIII… — Генрих VIII (см. примеч. к с. 50), сын и наследник Генриха VII, взошел на трон 22 апреля 1509 г.

… Людовик XII, чья политика была заинтересована в разрыве между Шотландией и Англией… — Людовик XII — см. примеч. к с. 37.

… Яков IV… усилил свой морской флот, состоявший из шестнадцати военных кораблей, и это не считая «Великого Михаила», который, как утверждали, был крупнейшим из всех когда-либо построенных военных судов. — «Великий Михаил» («Great Michael») — крупнейший корабль шотландского военно-морского флота, четырехмачтовый парусник (т. н. «каракка») водоизмещением 1000 тонн, построенный под надзором сэра Эндрю Вуда в доке Ньюхейвена и спущенный на воду в октябре 1511 г.; названный в честь Михаила Архангела, корабль был вооружен 36 пушками и имел экипаж из 300 матросов; после гибели Якова IV был куплен в 1514 г. французским королем Людовиком XII.

… король Португалии отказался дать удовлетворение славному шотландскому моряку по имени Джон Бартон, судно которого ограбили в 1476 году португальцы… — Джон Бартон (ок. 1440–1476) — шотландский моряк и купец из Лита, капитан торгового судна «Джулиана», которое в 1476 г. было захвачено вблизи фламандского порта Слёйс двумя вооруженными португальскими кораблями и вместе с ценным грузом, находившимся на его борту, транспортировано в Лиссабон; самому капитану удалось спастись, и позднее он прибыл в Португалию, чтобы потребовать возмещение за нанесенный ему ущерб, однако все его попытки добиться справедливости в суде оказались безуспешными, а сам он был убит, дабы положить конец этому делу.

… снарядив два судна, одно из которых носило название «Лев», а другое — «Дженнет Пирвен», они начали крейсировать в Ла-Манше, причем командование принял на себя старший из братьев, Эндрю Бартон, самый отважный корсар того времени. — «Лев» («Lion») — шотландское каперское судно водоизмещением 120 тонн, принадлежавшее Эндрю Бартону.

«Дженнет Пирвен» («Jennet of Purwyn») — датское судно водоизмещением 70 тонн, захваченное Эндрю Бартоном.

Ла-Манш — пролив между северным побережьем Франции и островом Великобритания, длиной 560 км и шириной от 34 км до 250 км; соединяет Северное море с Атлантическим океаном.

Сэр Эндрю Бартон (ок. 1446–1511) — знаменитый шотландский капер, сын Джона Бартона, прославившийся боевыми действиями против португальских и английских судов; погиб 2 августа 1511 г. в морском бою с англичанами; шотландский национальный герой, воспетый в народных балладах.

188… он снарядил два самых мощных военных корабля своего флота, отобрал для них лучшие экипажи, назначил их капитанами сыновей графа Суррея, лорда Томаса Говарда и сэра Эдуарда Говарда, и пустил эти корабли в погоню за Бартоном… — Сэр Томас Говард (1473–1554) — старший сын и наследник Томаса Говарда (см. примеч. к с. 186), первого графа Суррея, третий герцог Норфолк (с 1524 г.); английский государственный деятель и царедворец; лорд-адмирал в 1513–1525 гг., лорд-казначей в 1522–1546 гг.; дядя второй и пятой жен Генриха VIII — Анны Болейн (ок. 1507–1536; королева в 1533–1536 гг.) и Катерины Говард (ок. 1523–1542; королева в 1540–1541 гг.), — казненных по приказу короля; в 1546 г. впал в опалу и лишь чудом избежал казни.

Сэр Эдуард Говард (ок. 1476–1513) — второй сын графа Суррея, английский военный моряк, лорд-адмирал в 1513 г.; погиб в бою с французским галерным флотом 15 апреля 1513 г.

… следуя его указаниям, направились к Даунсу… — Даунс — рейд и якорная стоянка на юге Северного моря, у юго-восточного побережья Англии, между городами Маргит и Дувр; в эпоху парусного флота постоянная база для военных кораблей, патрулирующих Северное море, а во время штормов безопасная стоянка для торговых судов.

189… он подозвал некоего Хастлера из графства Йоркшир, слывшего одним из лучших лучников своего времени… — Хастлер (? —?) — мелкопоместный дворянин из графства Йоркшир, потомки которого владели поместьями близ города Стоктон на севере Йоркшира.

190… в царствование Генриха VII один из офицеров военной свиты Якова IV, по имени сэр Роберт Керр из Фернихерста, фаворит короля, был направлен им в качестве лорда-смотрителя в Среднюю Шотландскую марку. — Сэр Роберт Керр (? — 1508) — южношотландский барон, виночерпий короля Якова IV и его фаворит, начальник королевской артиллерии, лорд-смотритель Средней Шотландской марки, убитый в 1508 г.

Шотландские марки — так в Средние века назывались три приграничные области на юге Шотландии, у шотландско-английской границы: Западная, Средняя и Восточная марки; с юга к той же границе примыкали соответствующие им Английские марки; на протяжении долгих веков вся эта территория постоянно подвергалась набегам и разорению.

191… убийц было трое: Джон Херон, носивший прозвище Бастард, поскольку был незаконнорожденным братом сэра Уильяма Херона из Форда, Стархед и Лилберн. — Сэр Уильям Херон из Форда (1477–1535) — английский дворянин, сын и наследник сэра Роджера Херона (ок. 1443-ок. 1485), владельца замка Форд; пострадал из-за преступления, которое совершил внебрачный сын его отца, Джон Херон Бастард (? —1524), объявленный по этой причине вне закона в обоих королевствах.

… за ним устроил погоню сын убитого сэра Роберта Керра с двумя своими вассалами… — За смерть сэра Роберта Керра жестоко отомстил его старший сын и наследник сэр Эндрю Керр из Сесфорда (?-1526), унаследовавший не только его владения, но и должность лорда-смотрителя.

… Людовик XII, которому стало известно, что Генрих VIII готовит высадку в Кале, напомнил Якову IV о старинном священном союзе, издавна соединявшем два королевства. — Кале — портовый город на севере Франции, на берегу пролива Па-де-Кале, в соврем, департаменте Па-де-Кале; в самом начале Столетней войны, в 1347 г., город был захвачен англичанами и оставался в их власти даже после окончания этой войны в 1453 г., вплоть до 7 января 1558 г., когда после 211 лет оккупации он был освобожден французскими войсками под командованием герцога Франсуа I де Гиза (1519–1563).

13 ноября 1511 г. Генрих VIII присоединился к Священной лиге, созданной 4 октября того же года римским папой Юлием II (см. примеч. к с. 74) и направленной против французского короля Людовика XII и его экспансионистской политики в Северной Италии; выполняя свой союзнический долг, он 30 июня 1513 г. с 11-тысячной армией высадился в Кале и вскоре после этого вторгся на территорию Французского королевства.

Что же касается военно-политического союза между Шотландским и Французским королевствами (Auld Alliance — шотл. «Старый союз»), направленного против внешнеполитических амбиций Англии, то он был оформлен еще в 1295 г. и просуществовал до 1560 г.

… французская королева, Анна Бретонская, одна из самых красивых принцесс на свете, собственноручно написала письмо Якову IV… — Анна Бретонская (1477–1514) — герцогиня Бретани с 1488 г., дочь Франциска II (1433–1488; правил с 1458 г.) и его второй жены (с 1474 г.) Маргариты де Фуа (1449–1486), унаследовавшая престол после смерти отца; в четырехлетием возрасте была помолвлена с юным принцем Уэльским, будущим английским королем Эдуардом V (см. примеч. к с. 177), который занимал престол с 9 апреля по 25 июня 1483 г., а затем был отстранен от власти и, вероятно, убит; в 1491 г. была принуждена стать супругой французского короля Карла VIII (1470–1498; правил с 1483 г.), а после его смерти досталась в супруги его преемнику, королю Людовику XII (1462–1515), что стало прелюдией к окончательному присоединению Бретани к Французскому королевству в 1532 г.

… Яков IV любил приключения, словно пэр короля Артура. — Король Артур — легендарный король бриттов, живший, вероятно, ок. 500 г. и разгромивший завоевателей-саксов; главный персонаж британского эпоса и многих рыцарских романов, храбрый воитель, учредивший при своем дворе братство Круглого стола, которое объединило двенадцать доблестных и благородных рыцарей (пэров).

… Генрих VIII находился во Франции, подвергая осаде Теруан… — Теруан — городок на севере Франции, в исторической области Артуа, в соврем, департаменте Па-де-Кале, на реке Лис, в 45 км к юго-востоку от Кале; в средние века значительная крепость на границе Французского королевства и нидерландских владений Габсбургов, не раз подвергавшаяся осаде и стертая с лица земли в 1553 г. по приказу императора Карла V; с VII в. центр епископства, упраздненного в 1557 г., после уничтожения крепости.

Армия английского короля Генриха VIII, осаждавшая крепость Теруан с начала июля 1513 г., захватила ее 22 августа, после разгрома французской армии в сражении при Гинегате (16 августа).

… На протяжении нескольких ночей все слышали голос, который раздавался у Рыночного креста в Эдинбурге… — Здесь имеется в виду Рыночный крест (шотл. Mercat Cross) — увенчанный крестом 14-метровый каменный столб, стоявший с XIV в. по 1756 г. в центре Эдинбурга, в 400 м к востоку от Эдинбургского замка, напротив церкви святого Эгидия, как символ экономического процветания города; служил местом оглашения королевских и парламентских указов, а также местом казней.

193… он присутствовал на мессе в церкви города Линлитгоу… — Линлитгоу — город в центральной части Шотландии, в округе Уэст-Лотиан, в 25 км к западу от Эдинбурга.

… 22 августа 1513 года пересек английскую границу вблизи замка Твизелл. — Твизелл — старинный замок на севере Англии, в графстве Нортумберленд, на берегу реки Тилл, правого притока Туида, в 650 м от шотландской границы; сохранились лишь его руины.

… он беспрепятственно взял крепости Норхем и Варк, равно как и замок Форд. — Норхем — мощная крепость в графстве Нортумберленд, на южном берегу Туида, в 5 км к северо-востоку от замка Твизелл, датируемая 1121 г.; сохранились лишь ее руины.

Варк — замок в Нортумберленде, на южном берегу Туида, в 7 км к юго-западу от крепости Норхем, датируемый 1136 г.; был разрушен в 1603 г. по приказу шотландского короля Якова VI, унаследовавшего английскую корону.

Форд — мощный замок в Нортумберленде, на реке Тилл, в 8 км к юго-востоку от крепости Норхем, основанный в 1338 г. и являвшийся владением семейства Херонов; много раз менял собственников и перестраивался; в настоящее время находится под опекой государства.

… то была жена сэра Уильяма Херона из Форда. — Известно лишь имя этой дамы, сыгравшей, как считается, роковую роль в судьбе короля Якова IV: ее звали Элизабет.

194… задержался подле новоявленной Армиды. — Армида — персонаж поэмы «Освобожденный Иерусалим» (1515) итальянского поэта Торквато Тассо (1544–1595), владелица роскошных волшебных садов, название которых стало нарицательным; поэтическая красавица, увлекшая многих рыцарей.

… Яков IV выступил навстречу ему и остановился на Флодденских высотах… — Флодденские высоты — небольшой кряж высотой 167 м у хутора Флодден (близ селения Бранкстон) на северо-востоке Англии, в графстве Нортумберленд, в 7 км к юго-востоку от излучины реки Туид, по которой в этом месте проходит граница между Шотландией и Англией.

9 сентября 1513 г., во время вторжения 30-тысячной армии шотландского короля Якова IV, на равнине у подножия Флодденского кряжа произошло кровопролитное сражение, в ходе которой 26-тысячная английская армия под командованием графа Суррея наголову разгромила шотландцев и погиб Яков IV.

… Когда он достиг Вулера, расстояние между двумя армиями составляло уже не более пяти или шесть миль. — Вулер — небольшой городок на севере Англии, в графстве Нортумберленд, в 10 км к юго-востоку от Флоддена.

195… он дал приказ лорду Хьюму, командовавшему левым крылом шотландской армии, немедленно начать наступление… — Лорд Хьюм — здесь: сэр Александр Хьюм (? —1516), шотландский аристократ, третий лорд Хьюм (с 1506 г.), сын сэра Александра Хьюма (см. примеч, к с. 181), второго лорда Хьюма; лорд-камергер Шотландии (с 1509 г.), лорд-смотритель Восточной Шотландской марки (с 1506 г.); участник сражения при Флоддене; в 1516 г., обвиненный в убийстве Якова IV в ходе этой битвы и участии в мятеже против регента, герцога Олбани, был арестован и обезглавлен.

… та же самая мысль пришла в голову графу Суррею, который дал приказ своему сыну Эдмунду Говарду, командовавшему правым крылом английской армии, двинуться на шотландцев… — Сэр Эдмунд Говард (ок. 1478–1539) — третий сын графа Суррея, отец Катерины Говард (ок. 1523–1542), пятой жены короля Генриха VIII, обвиненной в супружеской измене и казненной; участник сражения при Флоддене.

… сэр Томас Дакр, командовавший английской конницей… успешно атаковал победителей… — Сэр Томас Дакр (1467–1525) — английский аристократ, второй барон Дакр из Гилсленда (с 1485 г.); участник сражения при Флоддене, нашедший на поле битвы тело убитого короля Якова IV; рыцарь ордена Подвязки (1518).

196… бросился на вторую колонну шотландцев, которой командовали Кроуфорд и Монтроз… — Кроуфорд — здесь: сэр Джон Линдсей (ок. 1483–1513), шотландский аристократ, шестой граф Кроуфорд (с 1495 г.), сын сэра Дэвида Линдсея (см. примеч, к с. 179), пятого графа Кроуфорда; погиб в сражении при Флоддене.

Монтроз — сэр Уильям Грэхем (см. примеч, к с. 179), первый граф Монтроз, погибший в сражении при Флоддене.

… отряд горцев под командованием графов Леннокса и Аргайла оказался под… плотным градом стрел… — Граф Леннокс — сэр Мэтью Стюарт (1460–1513), шотландский аристократ, второй граф Леннокс (с 1495 г.); погиб в сражении при Флоддене.

Граф Аргайл — сэр Арчибалд Кэмпбелл (ок. 1465–1513), шотландский аристократ, второй граф Аргайл (с 1493 г.); погиб в сражении при Флоддене.

… невзирая на крики французского посла, сеньора де Ла Мота, который пешим, с мечом в руках, находился в их рядах… — Имеется в виду Шарль де Ток (?-?), сеньор де Ла Мот, французский посол в Шотландии в 1512–1513 гг.

… они были атакованы с флангов и с тыла бойцами из Чешира и Ланкашира, находившимися под командованием сэра Эдварда Стэнли… — Чешир — историческая область на северо-западе Англии; главный город — Честер.

Ланкашир — историческая область на северо-западе Англии, к северу от Чешира, на берегу Ирландского моря; главный город — Престон.

Сэр Эдвард Стэнли (ок. 1460–1523) — английский аристократ, первый барон Монтигл (с 1514 г.); сын сэра Томаса Стэнли (1435–1504), отчима короля Генриха VII; верховный шериф Ланкашира (в 1485–1497 гг.); успешный военачальник, отличившийся в сражении при Флоддене.

… на подходе был резерв Ботвелла… — Ботвелл — здесь: сэр Адам Хепберн (ок. 1492–1513), второй граф Ботвелл (с 1508 г.), сын сэра Патрика Хепберна (см. примеч. к с. 181), первого графа Ботвелла; лорд-адмирал Шотландии в 1508–1513 гг.; погиб в сражении при Флоддене, командуя резервом.

… его опознали находившиеся при нем фавориты, сэр Уильям Скотт и сэр Джон Форман… — Сэр Уильям Скотт (ок. 1460–1532) — шотландский дворянин, лорд Балуэри, видный юрист, секретарь Якова IV, находившийся при нем во время вторжения в Англию в 1513 г. и попавший в плен после битвы при Флоддене.

Сэр Джон Форман (?-?) — капитан придверной стражи короля Якова IV, взятый в плен в битве при Флоддене; брат Эндрю Формана (ок. 1465–1521), архиепископа Сент-Эндрюсского в 1514–1521 гг.

… тело одного из самых могущественных христианских королей было набальзамировано и отправлено в Шинский монастырь в графстве Суррей. — Имеется в виду картезианский приорат в городе Ричмонд (до 1500 г. этот город назывался Шин), расположенном на Темзе, в 13 км к юго-западу от центра Лондона и до 1965 г. относившемся к графству Суррей; этот приорат, основанный в 1414 г. и находивший вблизи Ричмондского дворца, который служил летней королевской резиденции вплоть до 1649 г., был распущен в 1539 г., в период секуляризации монастырей, проводившейся Генрихом VIII.

… Там оно оставалось вплоть до Реформации, когда монастырь перешел в руки герцога Саффолка… — Во время Английской реформации, начавшейся в 1534 г. с объявления короля Генриха VIII верховным главой Английской церкви, в королевстве происходил массовый роспуск католических монастырей, сопровождавшийся отчуждением монастырской собственности в пользу короны: только в период с 1536 по 1540 г. было упразднено около 800 монастырей; та же участь постигла и Шинский приорат.

Герцог Саффолк — здесь: сэр Генри Грей (1517–1554), третий маркиз Дорсет (с 1530 г.), герцог Саффолк (с 1551 г.), английский царедворец эпохи Тюдоров, радикальный сторонник протестантской веры, важный государственный деятель в годы царствования Эдуарда VI (1537–1553; король с 1547 г.), сына и наследника Генриха VIII; отец знаменитой Джейн Грей (1537–1554), королевы Англии в течение девяти дней (с 10 по 19 июля 1553 г.); в 1554 г. принял участие в заговоре против королевы Марии Тюдор (1516–1558; правила с 1553 г.), старшей дочери Генриха VIII, начавшей восстановление католицизма в Англии, был арестован, предан суду и казнен 23 февраля 1554 г.

… Историк Стоу видел его на каком-то чердаке… — Стоу, Джон (ок. 1525–1605) — английский историк и антикварий, автор капитального труда «Описание Лондона» («А Survey of London»; 1598), в главе «Cripplegate ward» которого содержатся те слова, какие ниже приводит Вальтер Скотт.

… Ланселот Янг, витражный мастер королевы Елизаветы… — Никаких сведений об этом персонаже (Launcelot Young), за исключением того, что дом, в котором он жил, находился на Вуд-стрит, не имеется.

… он отдал ее ризничему церкви святого Михаила на Вуд-стрит… — Церковь святого Михаила — средневековая приходская церковь в Сити, историческом центре Лондона, в квартале Крипплгейт, стоявшая на западной стороне улицы Вуд-стрит с начала XIII в.; во время Великого пожара Лондона (2–5 сентября 1666 г.) она сгорела, и в 1673 г. на ее месте была построена новая церковь, которую снесли в 1897 г. в связи с уменьшением числа прихожан в этой части города.

… Он оставил после себя двухлетнего сына. — Имеется в виду Яков V (1512–1542) — король Шотландии с 1513 г., единственный из выживших детей Якова IV и Маргариты Тюдор, отец королевы Марии Стюарт.

V

200… Этим счастливцем был граф Ангус, внук старого Дугласа Привяжи-Коту-Колокольчик, который, потеряв в губительной битве при Флоддене двух сыновей, оставил ему свое имя, самое прославленное во всей Шотландии, и свое богатство, самое значительное во всей стране. — В битве при Флоддене погибли два сына Арчибалда Дугласа, пятого графа Ангуса, ненадолго пережившего их и умершего в октябре 1513 г.: сэр Джордж Дуглас (1469–1513) и сэр Уильям Дуглас (1471–1513).

Наследником пятого графа Ангуса стал его внук Арчибалд Дуглас (ок. 1489–1557) — старший сын Джорджа Дугласа и его жены с 1488 г. Элизабет Драммонд, шестой граф Ангус; второй супруг Маргариты Тюдор (вдовствующая королева вышла за него замуж 6 августа 1514 г., через одиннадцать месяцев после гибели Якова IV, и развелась с ним в 1528 г.), глава англофильской партии шотландских баронов, в 1525–1528 гг. возглавлявший правительство страны и державший юного короля Якова V под неусыпным надзором; после побега Якова V из замка Фолкленд в мае 1528 г. был отстранен от власти и эмигрировал в Англию, откуда вернулся лишь в 1543 г.

… Такой выбор вызвал зависть у всех прочих вельмож, а особенно у графа Аррана, главы могущественного семейства Гамильтонов. — Граф Арран — здесь: сэр Джеймс Гамильтон (ок. 1475–1529), второй лорд Гамильтон (с 1479 г.), первый граф Арран (с 1503 г.), внук короля Якова И, сын его дочери Марии Стюарт (1453–1488) и ее мужа Джеймса Гамильтона (см. примеч. к с. 163), первого лорда Гамильтона; шотландский государственный деятель и военачальник, командующий флотом в 1502, 1504–1505 и 1513 гг.; в 1517–1521 гг. глава правительства, ярый враг графа Ангуса; в 1528 г., после побега Якова V из Фолкленда, возглавил дворянское ополчение, изгнавшее Дугласов из страны.

… Маргарита вышла замуж в третий раз: ее новым супругом стал Генри Стюарт, второй сын лорда Эйвондейла, молодой человек без всякого влияния и положения в обществе. — Третьим мужем Маргариты Тюдор 3 марта 1528 г. стал сэр Генри Стюарт (ок. 1495–1552) — сын Эндрю Стюарта (ок. 1470–1513), первого лорда Эйвондейла, погибшего в битве при Флоддене, и его жены Маргарет Кеннеди (1472-ок. 1452); первый лорд Метвен (с 1528 г.).

201… их враги предприняли две попытки вырвать Якова V из рук его тюремщиков: одну осуществил лорд Баклю, обвиненный в государственной измене, другую — граф Леннокс, заплативший за это своей жизнью… — Лорд Баклю — сэр Уолтер Скотт (ок. 1495–1552), знатный шотландский дворянин, третий лорд Баклю (с 1517 г.), глава клана Скоттов; 25 июля 1526 г. предпринял вооруженную попытку освободить юного короля Якова V, напав вблизи города Мелроз, в 50 км к юго-востоку от Эдинбурга, на королевский кортеж, но потерпел поражение в бою с приверженцами Дугласов, был взят в плен, а затем, под страхом огромного денежного взыскания, изгнан из страны, куда смог вернуться лишь два года спустя; в 1550–1552 гг. занимал должность лорда-смотрителя Средней Шотландской марки; 4 октября 1552 г. был убит в Эдинбурге своими кровными врагами, членами клана Керров.

Граф Леннокс — здесь: сэр Джон Стюарт (ок. 1490–1526), третий граф Леннокс (с 1513 г.), сын Мэтью Стюарта (1460–1513), второго графа Леннокса, погибшего в битве при Флоддене, и его второй жены Элизабет Гамильтон, правнук короля Якова II; 4 сентября 1526 г. был убит Дугласами в сражении у моста в Линлитгоу, пытаясь освободить короля Якова V.

202… они поместили подле пленника одного из своих приверженцев по имени Джеймс Дуглас из Паркхеда, вызывавшего у них тем большее доверие, что он принадлежал к их семье… — Биографических сведений об этом представителе клана Дугласов (James Douglas of Parkhead), командире стражи в замке Фолкленд, найти не удалось.

… граф Ангус, его брат Джордж Дуглас и его дядя Арчибалд Дуглас из Килспинди никогда не покидали одновременно замок Фолкленд, королевскую резиденцию, расположенную среди лесов и болот… — Сэр Джордж Дуглас из Питтендреха (ок. 1493–1552) — младший брат Арчибалда Дугласа, шестого графа Ангуса; управитель королевского двора.

Арчибалд Дуглас из Килспинди (ок. 1475-ок. 1536) — третий сын Арчибалда Дугласа, пятого графа Ангуса, дядя шестого графа Ангуса; мэр Эдинбурга в 1519, 1521 и 1525 гг., лорд-казначей Шотландии.

Заметим, что историю побега юного короля Якова V из замка Фолкленд (см. примеч. к с. 154) Вальтер Скотт заимствовал из книги «The Historie and Chronicles of Scotland, 1436–1565» шотландского хрониста Роберта Линдсея из Питскотти (ок. 1532–1580), впервые опубликованной в 1728 г.

… граф Ангус покинул двор и отбыл в Лотиан, чтобы покончить там с каким-то неотложным делом; Арчибалд Дуглас направился в Данди, чтобы повидаться с дамой, к которой он питал большую любовь, а Джордж Дуглас уехал в Сент-Эндрюс, чтобы взыскать там какой-то платеж… — Лотиан — историческая область на юго-востоке Шотландии, к югу от залива Ферт-оф-Форт; ее главным городом является Эдинбург, столица страны.

Данди — один из крупнейших городов Шотландии, расположенный на ее восточном побережье, на северном берегу залива Ферт-оф-Тей, примерно в 30 км к северо-востоку от замка Фолкленд.

Сент-Эндрюс — старинный университетский город на востоке Шотландии, на побережье Северного моря, между заливами Ферт-оф-Форт и Ферт-оф-Тей, в 27 км к востоку от замка Фолкленд; центр епархии, духовная столица страны.

204… Питер Кармайкл, бальи Абернети, — ответил тот, кто стоял за дверью. — Питер Кармайкл из Дрона (? — ок. 1545) — наследственный бальи Абернети в 1528–1545 гг., второй сын Джона Кармайкла (ок. 1462-ок. 1489), первого владетеля Бальмеди, и его жены с 1477 г. Изабеллы Сиббалд (ок. 1433-ок. 1497); единоутробный брат Арчибалда Дугласа, пятого графа Ангуса.

Абернети — селение в центральной части Шотландии, в округе Перт-энд-Кинросс, на реке Тей, в 10 км к юго-востоку от города Перта.

205… всегда называл его своим Грейстилом, по имени героя популярной тогда поэмы… — Грейстил — герой популярной средневековой шотландской поэмы «Syr Egeir and syr Gryme», благородный рыцарь, сражающийся с ее заглавными персонажами, сэром Эгером и сэром Граймом.

VI

206… Яков V мог предаться одной из своих любимейших прихотей, а именно, переодетым разъезжать по стране, как позднее это делал Генрих IV… — Имеется в виду французский король Генрих IV (см. примеч. к с. 95).

… среди них, удивительное дело, есть и история, воспроизводящая анекдот о крестьянине, который подъезжает к охотничьему домику, сидя за спиной у Беарнца… — Согласно преданию, охотясь как-то раз в графстве Вандомуа, король Генрих IV, по месту своего рождения прозванный Беарнцем, отбился от своих спутников и увидел крестьянина, спокойно сидевшего на краю дороги. «Что ты тут делаешь?» — спрашивает у него Генрих IV. «Да вот, жду, когда король мимо проедет». — «Ну, раз ты хочешь на него поглядеть, садись у меня за спиной, и я отвезу тебя к месту сбора охотников». Крестьянин залезает на лошадь и, держась сзади за Генриха IV, спрашивает его: «А как я узнаю короля?» — «Легко, — отвечает Генрих IV, — только у короля на голове будет шляпа». Наконец, они подъезжают к охотничьему домику, Генрих IV поворачивается к крестьянину и спрашивает его: «Ну что, понимаешь теперь, кто здесь король?» — «Черт побери, — отвечает крестьянин, — видать, либо вы, либо я, ведь только у нас двоих здесь голова непокрыта!»

… телеги, груженные добычей, должны были проехать у ворот замка Арнприор, принадлежавшего Бьюкенену… — Арнприор — замок в одноименном селении, расположенном в 18 км к западу от Стерлинга; уже к концу XVIII в. от него не осталось даже развалин. Бьюкенен — здесь: сэр Джон Бьюкенен из Арнприора (ок. 1490–1547), по прозванию король Киппена; младший сын Уолтера Бьюкенена, пятнадцатого лэрда Бьюкенена; погиб в сражении при Пинки (10 сентября 1547 г.).

207… в ответ Бьюкенен заявил, что если Яков король в Шотландии, то он, Бьюкенен, король в Киппене. — Киппен — селение в западной части графства Стерлингшир, в 14 км к западу от Стерлинга и в 4 км к востоку от Арнприора.

208… было замечено, что отдельные реки в определенных местностях Шотландии, особенно в Клайдсдейле, несут частицы золота… — Клайдсдейл — прежнее название графства Ланаркшир в южной части Шотландии, территория которого охватывает долину реки Клайд, впадающей в Ирландское моря и образующей эстуарий Ферт-оф-Клайд.

Небольшие месторождения золота были обнаружены в Клайдсдейле еще в царствование Якова IV, вблизи деревни Кроуфорд-Мьюр (соврем. Лидхилс).

… Яков V приказал чеканить монеты с его изображением, получившие название боннет, поскольку король был представлен на них с боннетом на голове. — Боннет — обиходное название дуката, шотландской золотой монеты стоимостью 40 шиллингов, весом 5,62 г и диаметром 22 мм, чеканившейся с 1539 г., в царствование Якова V, который изображен на ней в профиль, с боннетом (шапкой в форме берета) на голове.

209… вместе с папским легатом был в свой черед приглашен графом Атоллом провести три дня в его имении. — Граф Атолл — здесь: сэр Джон Стюарт (1507–1542), третий граф Атолл, сын Джона Стюарта (ок. 1475–1513), второго графа Атолла (1512), и его жены, леди Джанет Кемпбелл (ок. 1486–1546).

… празднество, роскошество которого было достойно принца из «Тысячи и одной ночи»… — «Тысяча и одна ночь» — памятник средневековой арабской и персидской словесности, сборник сказок, сложившийся окончательно в нач. XVI в. Первый перевод сборника на французский язык был выполнен востоковедом Антуаном Галланом (ок. 1646–1715) и издан в 1704–1717 гг.

… появился Лютер, и Реформация, родившаяся в Германии, перешагнула через море и из Англии проникла в Шотландию. — Лютер — см. примеч. к с. 50.

210 …Не сумев добиться от папы, опасавшегося сделаться врагом Карла V, разрешения на расторжение своего брака с Екатериной Арагонской, он поспешно ухватился за эту возможность избавиться от папского цензорства. — Екатерина Арагонская (1485–1536) — младшая дочь короля Фердинанда II Арагонского (1452–1516; правил с 1479 г.) и его жены с 1469 г. королевы Изабеллы Кастильской (1451–1504; правила с 1474 г.), тетка императора Карла V (см. примеч. к с. 47); с 1501 г. супруга принца Артура Уэльского (1486–1502), наследника английской короны, после его ранней смерти ставшая в 1509 г. женой его младшего брата, будущего Генриха VIII, который был моложе ее на пять лет, и родившая от него семь детей, из которых выжила лишь одна дочь, будущая королева Мария; в 1533 г., после двадцати четырех лет супружества, в возрасте сорока восьми лет, получила развод от мужа, желавшего иметь наследников мужского пола. Этот шаг Генриха VIII стал одной из причин его конфликта с папой римским Климентом VII (см. примеч. к с. 32) и разрыва с Римско-католической церковью, что привело к Реформации в Англии.

…он предложил Якову V, который приходился ему племянником, руку своей дочери Марии и титул герцога Йоркского… — Имеется в виду Мария I Тюдор (1516–1588) — старшая дочь Генриха VIII, рожденная Екатериной Арагонской; королева Англии с 1553 г., пытавшаяся посредством самых жестоких мер, включая казни на костре, восстановить в стране католическую веру.

… предоставил архиепископу Битону и его племяннику Дэвиду Битону, своим ближайшим советникам, еще больше власти, чем у них было прежде. — Джеймс Битон (ок. 1473–1539) — шотландский католический прелат, архиепископ Сент-Эндрюсский с 1522 г.; один из самых могущественных государственных деятелей Шотландского королевства в эпоху царствования Якова V, хранитель большой печати Шотландии (1515–1525).

Дэвид Битон (ок. 1494–1546) — шотландский католический прелат, глава профранцузской партии, с 1543 г. лорд-канцлер, возглавлявший правительство страны; племянник Джеймса Битона, архиепископ Сент-Эндрюсский с 1539 г., кардинал (с 1538 г.), папский легат (с 1544 г.); 29 мая 1546 г. был убит группой дворян-протестантов.

… он занялся своей женитьбой и, обратив взор в сторону Франции, получил вначале руку Мадлен Французской, дочери короля Франциска I, умершей через сорок дней после свадьбы, а затем руку Марии де Гиз, дочери герцога де Гиза, чей род был известен во всей Европе не только своей верностью католической религии, но и фанатичным преклонением перед ее догматами. — Мадлен Французская (1520–1537) — третья дочь короля Франциска I (1494–1547; правил с 1515 г.) и его первой жены (с 1514 г.) Клод Французской (1499–1524); первая супруга Якова V, обвенчавшаяся с ним 1 января 1537 г. в соборе Парижской Богоматери и вместе с ним прибывшая в Лит 19 мая 1537 г.; отличалась слабым здоровьем и 7 июля 1537 г. умерла от туберкулеза.

Мария де Гиз (1515–1560) — старшая дочь Клода I Лотарингского, герцога де Гиза, и его жены с 1513 г. Антуанетты Бурбон-Вандомской (1494–1583); в первом браке (с 1534 г.) жена Луи II Орлеанского (1510–1537), герцога де Лонгвиля, родившая от него двух детей; во втором браке (с 1538 г.) жена Якова V, родившая от него двух сыновей, которые умерли в младенчестве, и дочь, будущую королеву Марию Стюарт; регентша Шотландии в 1554–1560 гг., ревностная католичка.

Клод I Лотарингский (1496–1550) — французский военачальник и дипломат, второй сын Рене II (1451–1508), герцога Лотарингии с 1473 г., и его второй жены (с 1485 г.) Филиппы Гелдернской (1464–1547); первый герцог де Гиз (с 1528 г.) и пэрФранции; основатель знаменитого рода Гизов.

… Некоторые шотландские богословы, учившиеся в материковой Европе, восприняли реформу Кальвина… — Кальвин, Жан (1509–1564) — французский богослов, один из крупнейших деятелей Реформации и основатель радикального направления в ней, носящего его имя; фактический правитель Женевы, хотя и не занимавший там никаких официальных постов.

… Джанет Дуглас, сестра изгнанного графа Ангуса, обвиненная в колдовстве, была сожжена заживо, а сэр Джеймс Гамильтон из Драффана, по прозванию Бастард из Аррана, заподозренный в государственной измене, был казнен, хотя его вина даже не была доказана. — Джанет Дуглас (ок. 1498–1537) — шотландская аристократка, родная сестра сэра Арчибалда Дугласа, шестого графа Ангуса; в первом браке жена сэра Джона Лайона (1492–1528), шестого лорда Глэмиса, во втором (с 1532 г.) — сэра Арчибалда Кемпбелла из Скипнесса (?-1537), сына Арчибалда Кемпбелла (см. примеч. к с. 196), второго графа Аргайла; обвиненная в колдовстве и злоумышлении против короля, была сожжена на костре 17 июля 1537 г. рядом с Эдинбургским замком.

Сэр Джеймс Гамильтон (ок. 1496–1540) — шотландский аристократ, архитектор и военный инженер, внебрачный сын Джеймса Гамильтона (см. примеч. к с. 200), первого графа Аррана, и его любовницы Мэри Бойд, узаконенный в 1512 г.; верховный распорядитель королевского двора и управляющий королевскими постройками; владетель поместья Драффан в Клайдсдейле, которое было даровано ему королем; обвиненный в заговоре против Якова V, был казнен 16 августа 1540 г.

… Яков V не мог, без риска порвать с ним окончательно, отказаться от встречи, которую дядя назначил ему в городе Йорке… — Йорк — один из важнейших городов Англии, расположенный на северо-востоке страны, в исторической области Йоркшир, в 260 км к юго-востоку от Эдинбурга.

Встреча Якова V и Генриха VIII в Йорке была назначена на 15 января 1542 г.

… наутро король остался лишь с сэром Джоном Скоттом из Терлстейна, вызвавшимся сопровождать его, куда бы тот ни пожелал пойти. — Сэр Джон Скотт из Терлстейна (?-1549) — шотландский дворянин, владетель поместья Терлстейн в графстве Селкеркшир.

212… повальное дезертирство, обнаружившееся в другом войске, численностью в десять тысяч человек, которое он отправил под командованием своего фаворита сэра Оливера Синклера в Западную Шотландскую марку, нанесло последний удар стойкости короля… — Сэр Оливер Синклер из Питкернса (? — ок. 1576) — шотландский дворянин, фаворит короля Якова V, его виночерпий, номинально командовавший шотландскими войсками, которые осенью 1542 г. вторглись на северо-западные земли Англии и в сражении при Солуэй-Моссе (24 ноября 1542 г.) потерпели сокрушительное поражение от англичан, что ускорило смерть Якова V.

… Тем временем умерли оба его сына. — Имеются в виду два сына Якова V и Марии де Гиз, умершие в младенческом возрасте и почти в один день: Джеймс (22 мая 1540 г.-21 апреля 1541 г.), герцог Ротсей, и Роберт (12–20 апреля 1541 г.), герцог Олбани.

VII

… Она появилась на свет 7 декабря 1542 года в замке Линлитгоу, небольшого городка, расположенного в семи лигах от Эдинбурга. — Линлитгоу — королевская резиденция в одноименном городе в 25 км к западу от Эдинбурга, на южном берегу небольшого озера Линлитгоу-Лох, на полпути к замку Стерлинг, строительство которой началось в 1424 г., при короле Якове I, и продолжалось при его преемниках; место рождения королевы Марии Стюарт и ее главная резиденция вплоть до конца ее беспокойного царствования; дворец сильно пострадал от пожара в 1746 г. и с тех пор не реконструировался.

213… посол Генриха VIII явился просить ее руки для принца Уэльского… — Принц Уэльский — здесь: Эдуард (1537–1553), сын Генриха VIII и его третьей жены (с 1536 г.) Джейн Сеймур (ок. 1508–1537), умершей от родильной горячки вскоре после его рождения; король Англии с 1547 г. под именем Эдуард VI, вступивший на престол в возрасте девяти лет и умерший в шестнадцать лет (вероятно, от туберкулеза).

… Мария де Гиз перевезла юную королеву в Стерлинг, поместив подле нее, дабы развлечь ее в этой ранней неволе, четырех маленьких девочек, ее сверстниц, носивших то же имя, что и она: это были Мэри Ливингстон, Мэри Битон, Мэри Флеминг и Мэри Сетон. — Имеются в виду знаменитые «четыре Марии», подруги детства королевы Марии Стюарт и ее фрейлины:

Мэри Ливингстон (ок. 1541–1582) — дочь сэра Александра Ливингстона (ок. 1500–1553), пятого лорда Ливингстона, и его второй жены Агнессы Дуглас; в 1565 г. стала женой сэра Джона Семпилла из Белтриса (ок. 1520–1579);

Мэри Битон (1543–1598) — дочь сэра Роберта Битона (?–1567), владетеля Креха, и его супруги Джейн Ренуолл; в 1566 г. стала женой сэра Александра Огилви из Бойна (ок. 1530–1606).

Мэри Флеминг (1542-ок. 1581) — дочь сэра Малькольма Флеминга (ок. 1494–1547), третьего лорда Флеминга, и его жены Джанет Стюарт (1502–1562), внебрачной дочери короля Якова IV; в 1566 г. стала женой сэра Уильяма Мейтланда из Летингтона (1525–1573), государственного секретаря в царствование Марии Стюарт.

Мэри Сетон (1542–1615) — дочь сэра Джорджа Сетона (ок. 1508–1549), шестого лорда Сетона, и его второй жены Марии Пьер (ок. 1520–1576); окончила дни в реймсском аббатстве святого Петра, куда поступила около 1585 г.

… она перевезла юную Марию на остров посреди озера Ментейт, и укрепленный монастырь, единственное сооружение, высившееся на острове, служил приютом царственному ребенку… — Ментейт — небольшое пресноводное озеро в Шотландии, в 25 км к северо-западу от Стерлинга, площадью 252 га. На одном из трех его островов, носящем название Инч-Махьюм, находился августинский приорат, который был основан в 1238 г. местным феодалом Уолтером Комином (?-1258), графом Ментейтом, и в 1547 г. в течение нескольких недель служил убежищем юной королевы Марии Стюарт.

… встал вопрос о брачном союзе между юным дофином Франциском, старшем сыне Генриха II, и невестой Эдуарда… — Франциск (1544–1560) — старший сын французского короля Генриха II (см. примеч. к с. 47) и его жены с 1533 г. Екатерины Медичи (см. примеч. к с. 43), дофин Франции, супруг шотландской королевы Марии Стюарт с 1558 г., французский король с 1559 г. под именем Франциск И, вступивший на престол в возрасте пятнадцати лет и скоропостижно скончавшийся (то ли от мастоидита, то ли отита, то ли от менингита) полтора года спустя, незадолго до своего семнадцатилетия, 5 декабря 1560 г.

… когда Генрих VIII скончался, герцог Сомерсет, лорд-протектор Англии, вторгся в Шотландию, ведя за собой восемнадцатитысячную армию… — Герцог Сомерсет — Эдуард Сеймур (ок. 1500–1552), старший брат Джейн Сеймур, третьей жены короля Генриха VIII, дядя короля Эдуарда VI; английский государственный деятель и военачальник; регент (лорд-протектор) Англии в 1547–1549 гг., присвоивший себе титул герцога Сомерсета; осенью 1551 г. был обвинен в участии в заговоре, подвергнут суду, приговорен к смерти и 22 января 1552 г. казнен.

… шотландцы, воодушевленные призывами Марии де Гиз и графа Аррана, собрали огромное войско… — Граф Арран — здесь: сэр Джеймс Гамильтон (ок. 1516–1575), второй граф Арран (с 1529 г.), второй сын сэра Джеймса Гамильтона (см. примеч. к с. 200), первого графа Аррана; регент Шотландии в 1542–1554 гг., один из главных участников политической борьбы в стране в период царствования Марии Стюарт.

… герцог Сомерсет, лично командовавший армией вторжения, подошел вплотную к селению Масселборо и увидел, что вся эта огромная шотландская армия построилась в боевой порядок по другую сторону реки Эск… — Масселборо (Musselburgh; у Дюма ошибочно Muselbarth) — селение (ныне город) в 10 км к востоку от Эдинбурга.

Эск — здесь: Лотиан Эск, река на юго-востоке Шотландии, длиной 42 км, протекающая в областях Средний и Восточный Лотиан и впадающая в залив Ферт-оф-Форт.

10 сентября 1547 г. на правом берегу реки Эск, на поле Пинки-Клух, несколько южнее Масселборо, произошло одно из самых кровопролитных сражений эпохи англо-шотландских войн, в ходе которого шотландская армии, находившаяся под командованием графа Аррана, потерпела сокрушительное поражение от английского войска герцога Сомерсета: считается, что шотландцы потеряли в этой битве от шести до пятнадцати тысяч убитыми и две тысячи пленными, англичане — около шестисот убитыми.

215… Лорд Грей, командовавший английской конницей, первым вступил в бой… — Лорд Грей — здесь: сэр Уильям Грей (ок. 1508–1562), тринадцатый барон Грей из Уилтона, английский военачальник, командующий кавалерией в битве при Пинки.

… он последовал совету графа Уорика и двинул вперед лучников и фузилеров… — Граф Уорик — здесь: сэр Джон Дадли (1504–1553), первый граф Уорик (с 1547 г.), первый герцог Нортумберленд (с 1551 г.); английский военачальник, флотоводец и государственный деятель; участник битвы при Пинки; регент в 1549–1553 гг., в царствование короля Эдуарда VI, после смерти которого в июле 1557 г. предпринял неудавшуюся попытку посадить на английский трон свою сноху Джейн Грей (1537–1554), жену Гилфорда Дадли (ок. 1535–1554), «девятидневную королеву», что повлекло за собой его арест и казнь 22 августа 1553 г.

… Граф Ангус, командовавший авангардом, и его солдаты выдержали несколько последовательных залпов… — Имеется в виду сэр Арчибалд Дуглас (см. примеч. к с. 200), шестой граф Ангус.

216… шотландцы получили… войсковое подкрепление под командованием маркиза д’Эссе… — Маркиз д’Эссе — Андре де Монталамбер (1483–1553), сеньор д’Эссе, французский военачальник, участник Итальянских войн; в 1548–1549 гг. командовал 6-тысячным экспедиционным корпусом, посланным в Шотландию в помощь Марии де Гиз; героически погиб 12 июня 1553 г., обороняя крепость Теруан, осажденную имперскими войсками.

… г-н де Брезе отбыл из Бреста, чтобы из рук регентши принять юную королеву в замке Дамбартон. — Господин де Брезе — Артюс де Майе (ок. 1510–1592), сеньор де Брезе, капитан королевской гвардии, камергер короля (1557), губернатор Анжу (1568).

Брест — портовый город на крайнем западе Франции, в Бретани, на побережье Атлантического океана, в соврем, департаменте Финистер, являющийся ныне крупнейшей военно-морская базой. Дамбартон — старинный королевский замок в одноименном городе на юго-западе Шотландии, на северном берегу залива Ферт-оф-Клайд, на высокой скале у места впадения в него реки Левен.

… она поднялась на борт одной из французских галер, вставших на якорь в устье Клайда… — Клайд — река на юго-западе Шотландии, длиной 176 км; впадает в Ирландское море, образуя эстуарий Ферт-оф-Клайд.

… вместе с ней уезжали четыре Марии и трое ее единокровных братьев, в том числе и Джеймс Стюарт, приор Сент-Эндрюсский, тот самый, кому позднее предстояло стать графом Мореем и регентом Шотландии. — Джеймс Стюарт (ок. 1531–1570) — внебрачный сын короля Якова V и его любовницы леди Маргарет Эрскин (1515–1572), единокровный брат Марии Стюарт; приор-коммендатор Сент-Эндрюсского приората (с 1538 г.), граф Морей (с 1562 г.); шотландский государственный деятель, регент Шотландии в 1567–1570 гг., в малолетство короля Якова VI (1566–1625), сына Марии Стюарт; был убит заговорщиками 23 января 1570 г. Заметим, что двумя другими внебрачными сыновьями любвеобильного Якова V, сопровождавшими юную Марию Стюарт во Францию, были:

Роберт Стюарт (1533–1593) — сын Якова V и его любовницы Эуфемии Элфинстоун (1509-?), коммендатор Холирудского аббатства в 1539–1568 гг.;

Джон Стюарт (ок. 1531–1563) — сын Якова V и его любовницы Элизабет Кармайкл (1514–1550), лорд Дарили, коммендатор Колдингемского приората.

… юная королева… благополучно прибыла в Брест, где была встречена королевским посольством, тотчас же препроводившим ее в Сен-Жермен. — Имеется в виду Сен-Жермен-ан-Ле — город в 21 км к западу от французской столицы, в котором находились две королевские резиденции: Старый замок Сен-Жермен, заложенный в XII в., много раз перестраивавшийся и сохранившийся до наших дней, и Новый замок Сен-Жермен, сооруженный в 1559–1600 гг. и разрушенный во время Великой Французской революции (от него сохранилось лишь одно крыло).

… Генрих II дожидался ее там и принял, словно родную дочь… — Генрих II — см. примеч. к с. 47.

… Колумб незадолго перед тем открыл неведомый мир, а Гама вновь отыскал мир потерянный. — Колумб, Христофор (1451–1506) — испанский мореплаватель, по рождению итальянец; пытался найти кратчайший путь в Индию, плывя в западном направлении; в 1492–1504 гг. совершил четыре путешествия, во время которых открыл Антильские острова и часть побережья Южной и Центральной Америки; в истории географических открытий считается первооткрывателем Америки, хотя он до самой смерти так и не узнал, что открыл Новый Свет, и был убежден, что достиг восточных берегов Азии.

Вашку да Гама (ок. 1460–1524) — португальский мореплаватель, командующий экспедицией, которая в 1497–1498 г. впервые в истории прошла морским путем из Европы в Индию; вице-король Португальской Индии (1524).

… Лютер и Кальвин положили основание Реформации в Европе. — Лютер — см. примеч. к с. 50.

Кальвин — см. примеч. к с. 210.

… Рафаэль заслужил имя божественного, а Микеланджело — великого. — Рафаэль — см. примеч. к с. 33.

Микеланджело — см. примеч. к с. 32.

… Макиавелли, Гвиччардини и Паоло Джовио продолжили дело Тацита и Светония. — Макиавелли — см. примеч. к с. 9.

Гвиччардини — см. примеч. к с. 34.

Паоло Джовио — см. примеч. к с. 73.

Тацит, Публий Корнелий (ок. 55-ок. 120) — древнеримский историк и писатель, убежденный сторонник республиканского правления; автор сочинений по истории Рима, Римской империи и древних германцев, последним и самым значительным трудом которого являются знаменитые «Анналы»; одновременно с литературной деятельностью неоднократно занимал государственные должности (квестор 81 г., претор 88 г., консул-суффект 97 г.) и был введен в сенаторское сословие; позднее был наместником провинции Азия.

Гай Светоний Транквилл (ок. 70-ок. 140) — древнеримский писатель, автор сочинения «Жизнеописание двенадцати цезарей» («De vita XII Caesarum»), начинающегося с биографии Юлия Цезаря; служил при императоре Траяне, при Адриане руководил императорской канцелярией; впав в немилость, посвятил себя писательскому творчеству.

… Ариосто и Тассо создали самые великие после «Ада» Данте поэтические творения нового времени. — Ариосто, Лудовико (1474–1533) — итальянский поэт, автор поэмы «Неистовый Роланд» (1516–1532). Тассо, Торквато (1544–1595) — итальянский поэт, автор поэмы «Освобожденный Иерусалим», впервые опубликованной в 1581 г. «Ад» — первая часть поэмы Данте «Божественная Комедия» (см. примеч. к с. 132).

… Коперник и Галилей прояснили законы движения планет. — Коперник, Николай (1473–1543) — польский астроном, выдающийся деятель эпохи Возрождения, создатель гелиоцентрической системы мира; в 1491–1494 гг. учился в Краковском, Болонском и Падуанском университетах, где изучал астрономию, право, медицину; с 1497 г. был каноником Вармийской епархии (в Северо-Западной Польше); в 1520–1521 гг. участвовал в войне с Тевтонским орденом. Галилей — см. примеч. к с. 96.

… Спенсер установил правила поэтического языка, Бен Джонсон — драматического искусства, а Шекспир, уже готовый устремиться на низменные подмостки, которые ему предстояло сделать своим возвышенным пьедесталом, охранял у дверей театра «Красный бык» лошадей состоятельных зрителей. — Спенсер — см. примеч. к с. 139. Джонсон, Бен (1572–1637) — английский поэт, драматург, актер и теоретик драмы; друг Шекспира (см. примеч. к с. 139).

«Красный бык» (англ. «Red Bull») — театр на улице Сент-Джон-стрит в историческом квартале Кларкенуэлл в центре Лондона, существовавший с 1604 по 1665 гг.; располагался в переоборудованном помещении постоялого двора (в котором, видимо, театральные представления под открытым небом устраивались и раньше) и пользовался большой популярностью у жителей города и пригородов.

… Франция, двери которой Медичи открыли для Бенвенуто Челлини, Приматиччо и Леонардо да Винчи… — Медичи — см. примеч. к с. 7.

Бенвенуто Челлини — см. примеч. к с. 74.

Приматиччо — см. примеч. к с. 33.

Леонардо да Винчи — см. примеч. к с. 21.

… Строился Тюильри, прибежище художников и мыслителей, возводились дворцы Фонтенбло и Сен-Жермен… — Тюильри — королевский дворец в Париже, построенный в сер. XVI в. по указанию вдовствующей королевы Екатерины Медичи рядом с Лувром и составлявший вместе с ним единый ансамбль; 10 августа 1792 г. был штурмом взят восставшим народом, что привело к низложению Людовика XVI и, в конечном счете, падению французской монархии; в 1871 г., во время боев коммунаров с версальцами, дворец был уничтожен пожаром.

Фонтенбло — старейшая загородная резиденция французских монархов, расположенная в 55 км к юго-востоку от Парижа; строительство нынешнего ренессансного дворца, которое в 1528 г. начал на месте прежнего охотничьего замка король Франциск I, продолжалось при Генрихе II, Екатерине Медичи и Генрихе IV.

Сен-Жермен — см. примеч, к с. 216.

… Рабле и Маро уже сходили с литературного поприща, а Ронсар и Монтень только вступали на него… — Рабле, Франсуа (ок. 1494–1553) — великий французский писатель-сатирик, обличавший устои и нравы своего времени, автор знаменитого романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» (1534–1564); врач и католический священник.

Маро, Клеман (1496–1544) — видный французский поэт эпохи Ренессанса.

Ронсар, Пьер де (1524–1585) — крупнейший французский поэт второй пол. XVI в., основатель и глава поэтического объединения «Плеяда».

Монтень, Мишель Экем де (1533–1592) — знаменитый французский мыслитель, философ и моралист, автор всемирно известных «Опытов» («Les Essais»; изданы в 1580–1595 гг.), в которых он глубоко раскрыл природу человека и внутренние мотивы его поведения и деятельности.

… Амио переводил древнегреческие шедевры на свой простой и изящный язык… — Амио, Жак (1513–1593) — французский филолог и прелат, переводчик трудов Диодора Сцилийского (1554), романа «Дафнис и Хлоя» Лонга (1559) и «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха (1572); епископ Осерский с 1570 г.

… Брантом писал свои «Жизнеописания французских полководцев» и «Историю галантных дам»… — Брантом, Пьер де Бурдей, аббат де (ок. 1538–1614) — французский дворянин, участник многих военных сражений, придворный, с 1556 г. аббат-коммендатор древнего Брантомского аббатства в Перигоре; писатель-мемуарист, автор прославленных книг «Жизнеописания великих французских полководцев» («Les vies des grandes capitaines françois»), «Жизнеописания великих иностранных полководцев» («Les vies des grandes capitaines estrangers»), «Жизнеописания знаменитых дам» («Les vies des dames illustres») и «Жизнеописания галантных дам» («Les vies des dames galantes»), изданных лишь спустя много лет после его смерти, в 1665–1666 гг.

… Дюбелле и Жодель уже родились, а Корнель, Ротру и Мольер вот-вот должны были появиться на свет. — Дюбелле, Жоашен дю (ок. 1522–1560) — французский поэт, член «Плеяды», ближайший друг Ронсара.

Жодель, Этьенн (1532–1573) — французский поэт и драматург, член «Плеяды».

Корнель, Пьер (1606–1684) — крупнейший французский драматург, представитель классицизма; член Французской академии (1647).

Ротру, Жан де (1609–1650) — французский драматург, пьесы которого в сер. XVI в. пользовались почти таким же успехом, как и пьесы Корнеля.

Мольер — см. примеч. к с. 135.

… она в присутствии Генриха II, Екатерины Медичи и всего двора произнесла в одном из залов Лувра составленную на латыни речь собственного сочинения… — Генрих II — см. примеч. к с. 47.

Екатерина Медичи — см. примеч. к с. 43.

Лувр — см. примеч. к с. 110.

… по поводу его отношений с герцогиней де Валантинуа о нем сочинили такое четверостишие… — Герцогиня де Валантинуа — Диана де Пуатье (1499–1566), вдова Луи де Брезе (1463–1531), великого сенешаля Нормандии, официальная фаворитка французского короля Генриха II, ставшая его любовницей в 1538 г. и пользовавшаяся неограниченным влиянием на своего августейшего возлюбленного, который был моложе ее на двадцать лет; с 1548 г. носила титул герцогини де Валантинуа.

… Позволив, сир, и доле подминать вас, //Как это делает Диана и как сейчас //Желает делать Шарль… — Шарль — имеется в виду Шарль Лотарингский (1524–1574), французский прелат и государственный деятель, архиепископ Реймса (с 1538 г.), кардинал (с 1547 г.); младший брат Франсуа Лотарингского, второго герцога де Гиза, ставший после его убийства (1563 г.) главой рода Гизов; герцог Шеврёзский (с 1555 г.); влиятельная фигура при дворе королей Генриха II и Франциска II, утративший свои позиции после смерти молодого короля.

… коннетабль Монморанси оттолкнул его назад… — Коннетабль Монморанси — Анн I де Монморанси (1492–1567), французский военачальник и государственный деятель; участник Итальянских войн, маршал Франции (1522), коннетабль Франции (1538); первый герцог де Монморанси (с 1551 г.); в царствование Генриха II был ближайшим советником короля, при Карле IX являлся одним из вождей крайней католической партии.

Заметим, что далее Дюма переделывает на свой лад слова коннетабля, которые он заимствовал у Брантома.

… ко времени его возвращения из Савойи городские власти Лиона устроили в его честь праздник… — Савойя — историческая область на юго-востоке Франции, у подножия Савойских Альп, со столицей в городе Шамбери; с XI в. графство, а в 1416–1720 гг. независимое герцогство; в 1536–1559 гг. находилось под французской оккупацией; с 1720 г. являлась составной частью Сардинского королевства, а в 1860 г. вошла в состав Франции (на ее территории были образованы департаменты Савойя и Верхняя Савойя).

Лион — главный город исторической области Лионне; расположен при слиянии рек Рона и Сона; ныне административный центр департамента Рона; один из крупнейших городов Франции; в V–XII вв. центр различных феодальных владений; с 1312 г. находился под властью французских королей.

… превосходная трагикомедия, представление которой приказал устроить… достославный и щедролюбивый кардинал Феррарский, примас Галлии и архиепископ Лиона. — Имеется в виду Ипполито II д’Эсте (1509–1592) — младший сын Альфонсо I д’Эсте (1476–1534), герцога Феррары с 1505 г., и его второй жены (с 1501 г.) Лукреции Борджа (1480–1519); католический прелат, кардинал (с 1538 г.), архиепископ Милана в 1519–1550 гг., архиепископ Лиона в 1539–1551 гг.; кардинал-протектор Франции при Святом престоле в 1549–1572 гг.; известный меценат.

… Генрих II… решил повторить подобные торжества в связи с двойной свадьбой: Елизаветы, его дочери, с Филиппом II, и Маргариты, его сестры, с герцогом Савойским. — Елизавета Валуа (1545–1568) — французская принцесса, старшая дочь короля Генриха II и Екатерины Медичи; с 1559 г. третья жена испанского короля Филиппа II (см. примеч. к с. 75), умершая в возрасте двадцати трех лет после преждевременных родов.

Маргарита Валуа (1523–1574) — французская принцесса, сестра Генриха И, в 1559 г., в возрасте тридцати шести лет, ставшая супругой Эммануила Филиберта, герцога Савойского, и родившая мужу единственного сына, будущего герцога Карла Эммануила Великого (1562–1630).

Герцог Савойский — здесь: Эммануил Филиберт (1528–1580), сын герцога Карла III Савойского (1486–1553; правил с 1504 г.) и его жены с 1521 г. Беатрисы Португальской (1504–1538); с 1553 г. герцог Савойский, вернувший себе свои владения, захваченные французами в 1536 г., лишь в 1559 г.; штатгальтер Габсбургских Нидерландов в 1555–1559 гг., имперский военачальник, разбивший французскую армию в битве при Сен-Кантене (10 августа 1557 г.).

… Дабы придать этому сражению больший размах, Генрих II назначил местом его проведения ристалище возле дворца Турнель, находившееся на улице Сент-Антуан… — Турнель — дворец, построенный в 1388 г. в восточной части Парижа, вблизи Бастилии и улицы Сент-Антуан, на месте нынешней площади Вогезов, канцлером Пьером д’Оржмоном (ок. 1315–1389) и в начале следующего века ставший собственностью короны; начиная с 1417 г. служил резиденцией нескольким французским королям; в 1563 г. по решению Екатерины Медичи, вдовы Генриха II, умершего в этом дворце 10 июля 1559 г., был снесен.

… выбрал в качестве зачинщиков, готовых вместе с ним ответить на любой вызов, Франсуа Лотарингского, герцога де Гиза; Жака Савойского, герцога Немурского; Альфонсо д’Эсте, принца Феррарского. — Франсуа I Лотарингский (1519–1563) — французский военачальник и политический деятель, второй герцог де Гиз (с 1550 г.), глава рода Гизов, унаследовавший от отца придворные должности великого камергера и великого ловчего Франции; брат Марии де Гиз, родной дядя Марии Стюарт; вождь католической партии во время первой Религиозной войны (1562–1563); 24 февраля 1563 г., во время осады Орлеана, в то время цитадели протестантов, был смертельно ранен в спину гугенотом Жаном Польтро де Мере (1537–1563). Жак Савойский (1531–1585) — французский военачальник и царедворец, второй герцог Немурский и граф Женевы с 1533 г., сын Филиппа Савойского (1490–1533), первого герцога Немурского с 1528 г. и его жены с того же года Шарлотты де Лонгвиль (1512–1549). Альфонсо II д’Эсте (см. примеч. к с. 70), герцог Феррары с 3 октября 1559 г., двоюродный брат короля Генриха II, в юности состоял у него на службе.

219… неутомимый Генрих II загорелся желанием преломить копье еще раз и приказал передать Габриелю де Лоржу, графу Монтгомери, чтобы тот в свой черед принял вызов и вышел на ристалище… — Монтгомери, Габриель де Лорж, граф де (1530–1574) — нормандский дворянин, капитан шотландской гвардии короля Генриха II; 30 июня 1559 г., во время грандиозного рыцарского турнира, устроенного в Париже, возле дворца Турнель, по роковой случайности смертельно ранил короля; позднее стал одним из вождей гугенотов, был взят в плен правительственными войсками и казнен в Париже 26 июня 1574 г.

220… На его гробнице начертали следующий стих: «Quern Mars non rapuit, Martis imago rapit». — Заметим, что автором этой эпитафии был французский правовед и поэт-латинист Этьенн Форкадель (1519–1578).

221… она оказалась… претенденткой на английский трон, будучи ею как внучка короля Генриха VII с тем же, и даже с большим правом, чем Елизавета, отстраненная от наследования престола собственным отцом, который объявил ее незаконной дочерью в ходе суда над Анной Болейн, ее матерью. — Анна Болейн (ок. 1507–1536) — младшая дочь Томаса Болейна (ок. 1477–1539), первого графа Уилтшира, и его жены леди Элизабет Болейн (ок. 1480–1538); с 1526 г. фрейлина королевы Екатерины Арагонской; вторая жена (с 25 января 1533 г.) Генриха VIII, мать королевы Елизаветы I; так и не сумев родить мужу, охладевшему к ней, наследника мужского пола, решением суда была обвинена в неверности и государственной измене и обезглавлена 19 мая 1536 г.

VIII

… Брантом, преклонявшийся перед ней, сохранил для нас нежную плачевную песнь, которую она сочинила по этому случаю… — Брантом, лично знавший Марию Стюарт и сопровождавший ее в августе 1561 г. в Шотландию, посвятил ей один из своих биографических этюдов, «Discours de Marie Stuart, reyne d’Escosse, jadis reyne de nostre France», вошедший в его книгу «Vies des dames illustres, françoises et étrangerès», и эта работа стала для Дюма одним из важных источников сведений о шотландской королеве, когда он создавал свои исторические очерки «Мария Стюарт» и «Стюарты».

223… каждый при дворе приносил ей свою дань: от г-на Данвиля, предложившего ей свою руку, до г-на де Мезонфлёра, посвятившего ей такие стихи… — Господин Данвиль — Анри де Монморанси (1534–1614), второй сын коннетабля Анна де Монморанси и его жены с 1526 г. Мадлен Савойской (ок. 1510–1586), сеньор Данвиль; французский военачальник, будущий маршал (1567) и коннетабль (1593); третий герцог де Монморанси (с 1579 г.), губернатор Лангедока (с 1563 г.), в ходе Религиозных войн умело лавировавший между гугенотами и католиками.

Мезонфлёр, Жером Люилье де (? — ок. 1580) — французский дворянин из Пуату, придворный поэт, ценимый современниками; гугенот, эмигрировавший после Варфоломеевской ночи и окончивший свои дни в изгнании.

… все эти почести… утомили Марию Стюарт, и она удалилась в Реймс, к своему дяде, кардиналу Лотарингскому, архиепископу этого города. — Реймс — старинный город на северо-востоке Франции, в 130 км к северо-востоку от Парижа, в департаменте Марна; с середины III в. центр епископства, а с 748 г. — архиепископства; место миропомазания французских королей.

Кардинал Шарль Лотарингский (см. примеч. к с. 217) был архиепископом Реймса в 1538–1574 гг.

Находясь в трауре по матери и мужу, Мария Стюарт провела несколько месяцев в реймсском бенедиктинском аббатстве Сен-Пьер-ле-Дам, настоятельницей которого с 1546 г. была ее тетка Рене Лотарингская (1522–1602).

224… она предпочла бы остаться в Пуату и Турени, своих вдовьих владениях… — Согласно брачному контракту, заключенному между дофином Франциском и королевой Марией Стюарт 19 апреля 1558 г. в Париже, в Луврском дворце, в случае смерти супруга его вдова получала в качестве вдовьей доли герцогство Турень и графство Пуату.

… юный король Карл IX испытывал огромное желание удержать ее во Франции… — Карл IX (1550–1574) — король Франции с 1560 г., младший брат Франциска II и его преемник, царствование которого ознаменовалось Религиозными войнами и Варфоломеевской ночью.

Заметим, что ко времени отъезда Марии Стюарт во Францию ему было всего одиннадцать лет и власть в государстве находилась в руках его матери, регентши Екатерины Медичи.

… его святейшество не откажет ему, королю, в разрешении, которое было даровано им г-ну де Луэ и маркизу де Агилару. — Господин де Луэ (Loué, или Loüe; у Дюма ошибочно Love) — Жан де Лаваль-Монморанси (1542–1578), сеньор де Луэ, маркиз де Нель, граф де Жуаньи, женившийся в 1563 г. на Рене де Роган (? — до 1573), вдове своего младшего брата Рене де Лаваля (1546–1562), для которой это был уже третий брак.

Маркиз де Агилар (Aguilar) — неясно, какого испанского вельможу имеет здесь в виду Брантом, а вслед за ним и Дюма.

225… Мария Стюарт прибыла в Кале, сопровождаемая… целой толпой… придворных, среди которых был и молодой человек по имени Шатлар, внук Баярда, прозванного рыцарем без страха и упрека, очаровательный кавалер и прелестный поэт. — Кале — см. примеч. к с. 192. Шатлар, Пиро де Боксозель, сеньор де (ок. 1540–1563) — дворянин из Дофине, внук Баярда (см. примеч. к с. 46), сын его внебрачной дочери Жанны (ок. 1501–1580) и ее мужа Франсуа Антуана де Боксозеля (1483–1532); поэт, воспылавший безумной любовью к Марии Стюарт и после смерти Франциска II последовавший за ней в Шотландию; когда зимой 1562–1563 гг. его во второй раз застали в спальне Марии Стюарт, где, охваченный страстью, он прятался под кроватью королевы, намереваясь покуситься на ее честь, разгневанная Мария Стюарт решила немедленно покарать его за этот проступок, и 22 февраля 1563 г. он был обезглавлен в замке Сент-Эндрюс, успев, согласно легенде, воскликнуть перед казнью: «Прощай, самая прекрасная и самая жестокая принцесса на свете!»

… В гавани этого города ее дожидались две галеры: одной из них командовал г-н де Мевуйон, другой — капитан Альбице. — Господин де Мевуйон (Mévouillon; у Брантома в одних изданиях — Meuillon, в других — Mevillon, как и у Дюма) — Пьер Бон (ок. 1498–1578), барон де Мевуйон, капитан французского галерного флота, губернатор Марселя (с 1562 г.), наместник Прованса.

Альбице (Albize, или Albizze) — никаких сведений об этом моряке найти не удалось; в одном из своих очерков Брантом называет его старым и опытным капитаном («Discours LXXVI»).

… 15 августа 1561 года она вместе с герцогом д’Омалем, великим приором, маркизом д’Эльбёфом… пожелавшими сопровождать ее до самой Шотландии, поднялась на борт галеры г-на де Мевуйона… — Вместе с Марией Стюарт в Шотландию отправились ее дядья, братья Марии де Гиз и Франсуа I Лотарингского, второго герцога де Гиза: Клод II Лотарингский (1526–1573), герцог Омальский (с 1550 г.), французский военачальник, губернатор Бургундии (с 1550 г.), великий ловчий Франции (с 1563 г.); один из вождей католической партии, погибший 3 марта 1573 г. во время осады Ла-Рошели, оплота гугенотов;

Франсуа Лотарингский (1534–1563), мальтийский рыцарь, великий приор Франции (с 1549 г.), командующий галерным флотом;

Рене II Лотарингский (1536–1566), маркиз д’Эльбёф (с 1554 г.), французский военачальник, участник Религиозных войн.

226 …Я являла сейчас собой полную противоположность царице Карфагена, ибо Дидона, когда Эней расстался с ней, не сводила глаз с моря, а у меня не было сил оторвать взгляд от земли. — Дидона — легендарная царица Карфагена; дочь тирского царя Бела и сестра царя Пигмалиона, бежавшая, после того как брат убил ее супруга Сихея, в Африку и основавшая там Карфаген; согласно версии Вергилия, возлюбленная Энея: когда он по воле богов покинул ее, она покончила с собой, бросившись в костер.

227… явились под окна замка Холируд, где она поселилась… — Холируд — королевская резиденция в Эдинбурге, примерно в одной миле к востоку от Эдинбургского замка, сооруженная в 1498–1501 гг. королем Яковом IV на месте гостевого подворья августинского аббатства Святого Креста, которое было основано в 1128 г. королем Давидом I Святым (ок. 1082–1153; правил с 1124 г.), и существенно перестроенная в 1671–1679 гг.

IX

229… Королева… была чрезвычайно привязана к приору Сент-Эндрюсскому, своему единокровному брату, которому она пожаловала титул графа Мара, на что он имел право, так как его мать происходила из этого прославленного рода. — Матерью Джеймса Стюарта, приора Сент-Эндрюсского, внебрачного сына короля Якова V, была его любовница леди Маргарет Эрскин (1515–1572), дочь сэра Джона Эрскина (1487–1555), пятого лорда Эрскина, притязавшего на титул графа Мара, и его жены леди Маргарет Кэмпбелл, с 1527 г. супруга сэра Роберта Дугласа из Лохливена (1505–1547), погибшего в битве при Пинки.

… он возжаждал титула графа Морея, который оставался вакантным со времен знаменитого Томаса Рэндольфа. — Томас Рэндольф (ок. 1278–1332) — шотландский государственный деятель, военачальник и дипломат, племянник короля Роберта Брюса, регент Шотландии с 1329 г., в период малолетства короля Давида II Брюса (1324–1371); первый граф Морей (с 1312 г.). Заметим, что после его смерти титул графа Морея не оставался вакантным: он несколько раз воссоздавался (в 1372, 1501 и 1549 гг.), и до приора Сент-Эндрюсского его носили еще восемь человек, в том числе сэр Джон Гордон, четвертый граф Хантли, лишившийся его в 1554 г. (Дюма неправильно истолковал здесь фразу В.Скотта).

… среди этих лордов был и граф Хантли, получавший с захваченных им земель бо́льшую часть своих доходов. — Граф Хантли — здесь: сэр Джон Гордон (1514–1562), четвертый граф Хантли (с 1524 г.), сын Джона Гордона (?-1517) и Маргарет Стюарт, внебрачной дочери короля Якова IV; шотландский государственный деятель, лорд-канцлер Шотландии в 1546–1549 гг.; граф Морей с 1549 г.; один из вождей католической партии в царствование Марии Стюарт, погибший в сражении с правительственным войсками в битве у Корричи (28 октября 1562 г.).

230… Его сын, сэр Джон Гордон, незадолго перед тем был приговорен к короткому тюремному заключению за какие-то злоупотребления властью… — Сэр Джон Гордон (ок. 1535–1562) — старший сын сэра Джона Гордона, четвертого графа Хантли, и его жены Элизабет Кит; был взят в плен в сражении у Корричи и три дня спустя казнен в Абердине.

Его младший брат, Адам Гордон (1545–1580), также взятый в плен в сражении у Корричи, был помилован королевой и впоследствии воевал на ее стороне.

… один из его офицеров отказался впустить ее в замок Инвернесс, хотя это была королевская резиденция. — Инвернесс — старинный замок в одноименном городе на севере Шотландии, на высокой скале у правого берега реки Несс, вблизи места ее впадения в залив Мори-Ферт; в 1548 г. был перестроен Джорджем Гордоном, четвертым графом Хантли, его наследственным управителем; 11 сентября 1562 г., после трехдневной осады, был взят войсками королевы Марии Стюарт, которой не открыл ворота его гарнизон; нынешний замок был построен на месте прежнего в 1836 г.

… Мария Стюарт и граф Морей узнали, что Хантли собрал войско и двинулся на Абердин… — Абердин — портовый город на северо-востоке Шотландии, на берегу Северного моря, административный центр округа Абердиншир.

… Граф Морей и Мария Стюарт двинулись навстречу Хантли и вступили с ним в бой возле Корричи. — Корричи (Corrichie; у Дюма ошибочно Cowiechie) — лощина у юго-восточного склона холмов Хилл-оф-Фар в 25 км к западу от Абердина, где 28 октября 1562 г. войска королевы Марии Стюарт и графа Морея разгромили ополчение сэра Джорджа Гордона, четвертого графа Хантли, а сам он погиб (по другой версии, умер от апоплексического удара).

231… если не считать исступленных проповедей Джона Нокса, не перестававшего называть Марию Стюарт новоявленной Иезавелью, в течение какого-то времени все в Шотландии было достаточно спокойно. — Джон Нокс (1514–1572) — шотландский священник, богослов и писатель, выдающийся проповедник, лидер Реформации в Шотландии, основатель пресвитерианской церкви Шотландии.

Иезавель — библейский персонаж, дочь сидонского царя Ефваала, жена израильского царя Ахава, мать царей Охозии и Иорама; пытаясь уничтожить древнееврейскую религию и водворить в Израиле идолопоклонство, вызвала восстание народа, во время которого была по приказу воина Ииуя, будущего царя Израиля (841–814 гг. до н. э.), выброшена из окна своего дворца, растоптана всадниками и растерзана псами; имя ее стало синонимом всякого нечестия.

… г-н де Дане иль был отозван во Францию, чтобы занять должность губернатора Лангедока, где вспыхнули многочисленные религиозные смуты… — Данвиль был губернатором Лангедока (см. примеч. к с. 141) с 12 мая 1563 г. и до конца жизни (2 апреля 1614 г.).

234… Шатлар принялся читать «Гимн Смерти» Ронсара… — «Гимн Смерти» («Hymne de la Mort») — пронизанная пессимистическими и сумрачными настроениями поэма Ронсара, тема которой является скоротечность и бренность всего живого, но в которой, одновременно, всемогущей Смерти противопоставляется не менее всесильная Венера; посвящена французскому поэту Луи де Мазюру (ок. 1515–1574).

235… эрцгерцог Карл, третий сын германского императора, герцог Анжуйский, брат французского короля, и дон Карлос, наследник испанского престола, вступили в соревнование, добиваясь ее руки. — Эрцгерцог Карл — Карл II Габсбург (1540–1590), младший сын Фердинанда I (1503–1564: император с 1556 г.) и его жены с 1521 г. Анны Богемской (1503–1547), племянник императора Карла V; с 1564 г. правитель Внутренней Австрии, включавшей герцогства Штирия, Каринтия и Крайна.

Генрих Анжуйский — имеется в виду брат Карла IX, с 1574 г. король Генрих III (см. примеч. к с. ПО).

Дон Карлос (1545–1568) — сын испанского короля Филиппа II и его первой жены (с 1543 г.) Марии Португальской (1527–1545), приходившейся ему кузиной; наследник испанского престола, принц Астурийский; страдал психической неуравновешенностью и 17 января 1568 г. подвергся тюремному заключению, в котором оставался вплоть до своей смерти, наступившей полгода спустя, 24 июля.

X

… Джеймс Мелвилл явился к Елизавете с посланием Марии… — Мелвилл, Джеймс (1535–1617) — шотландский дипломат и мемуарист, автор книги «Воспоминания о моей собственной жизни» («Memoirs of my own Life»), впервые опубликованной в 1683 г.

… предложила ей Лестера, своего собственного фаворита. — Лестер — Роберт Лестер (1532–1588), первый граф Лестер (с 1564 г.), шестой сын Джона Дадли (см. примеч. к с. 215), первого герцога Нортумберленда, и его жены с 1525 г.

Джейн Гилфорд (ок. 1508–1555); английский государственный деятель и военачальник, фаворит королевы Елизаветы I.

… Этим молодым человеком, который, будучи сыном племянницы Генриха VIII, к тому же имел права на английскую корону, был Генри Стюарт, лорд Дарнли, старший сын графа Леннокса. — Генри Стюарт, лорд Дарнли (1545–1567) — старший сын Мэтью Стюарта, четвертого графа Леннокса, и его жены с 1544 г. Маргарет Дуглас (1515–1578), дочери Маргарет Тюдор, вдовы Якова IV, и ее второго мужа Арчибалда Дугласа, шестого графа Ангуса; правнук английского короля Генриха VII; с 29 июля 1565 г. второй супруг королевы Марии Стюарт, герцог Олбани; в ночь с 9 на 10 февраля 1567 г. был убит в результате порохового взрыва, устроенного заговорщиками.

Граф Леннокс — сэр Мэтью Стюарт (1516–1571), четвертый граф Леннокс, сын Джона Стюарта (см. примеч. к с. 201), третьего графа Леннокса; мятежный шотландский барон, глава проанглийской партии; после провала очередного мятежа укрылся в Англии, где провел около двадцати лет, и обрел возможность вернуться на родину лишь в 1564 г.; дед короля Якова VI, регент Шотландии в 1570–1571 гг.; 4 сентября 1571 г. был убит сторонниками Марии Стюарт.

… за него ходатайствовал Давид Риччо, секретарь королевы. — Давид Риччо (ок. 1533–1566) — пьемонтский дворянин, личный секретарь Марии Стюарт и, возможно, ее любовник, зверски убитый заговорщиками-протестантами 9 марта 1566 г.

… Давид Риччо, чья жизнь и смерть оказали столь сильное влияние на судьбу Марии Стюарт, был сын бедного музыканта из Турина… — Турин — город на северо-западе Италии, в Пьемонте; с 1563 г. столица Савойского герцогства, с 1720 г. — Сардинского королевства; в 1861–1865 гг. столица объединенной Италии.

… пешком отправился в Ниццу, где герцог Савойский держал свой двор. — Ницца (древн. Никея) — город на побережье Средиземного моря, основанный ок. 350 г. до н. э. жителями Массалии (соврем. Марселя); на протяжении многих веков был одним из важнейших торговых центров на побережье Лигурийского моря; до Великой Французской революции был столицей Ниццского графства, принадлежавшего Сардинскому королевству; в сентябре 1792 г. был занят войсками Французской республики и в следующем году стал административным центром нового департамента Приморские Альпы; оставался во французском владении до 1814 г., а затем был присоединен к Пьемонту; вновь отошел к Франции в 1860 г. и теперь опять является главным городом департамента Приморские Альпы.

В Ницце держал свой двор отец савойского герцога Эммануила Филиберта — Карл II Савойский (1486–1553; герцог с 1504 г.), почти все владения которого, за исключением Ниццского графства и области Валле-д’Аоста, к 1536 г. были оккупированы французами.

… он поступил на службу к графу ди Моретта, который после возвращения Марии Стюарт в Шотландию был назначен послом в Эдинбурге. — Имеется в виду Убертино Соларо (?-?), граф ди Моретта, пьемонтский дворянин, савойский посол в Шотландии в 1561–1562 гг.

238 … она впала в такой неистовый гнев, что приказала взять под стражу графиню Леннокс, единственного члена их семьи, оставшегося в Англии, и препроводить ее в Лондонский Тауэр. — Графиня Леннокс — леди МаргаретДуглас (1515–1578), дочь Маргарет Тюдор, вдовы короля Якова IV, и ее второго мужа Арчибалда Дугласа, шестого графа Ангуса; племянница короля Генриха VIII, двоюродная сестра королевы Елизаветы; с 1544 г. супруга шотландского изгнанника Мэтью Стюарта, четвертого графа Леннокса, ревностная католичка; в тюремном заключении в Тауэре находилась с 22 июня 1565 г. и была отпущена на свободу лишь после убийства ее сына, лорда Дарнли.

Лондонский Тауэр — старинная крепость в историческом центре Лондона, на северном берегу Темзы, датируемая 1066 г.; на протяжении многих веков служила государственной тюрьмой, предназначенной для людей благородного происхождения.

… из писем, отправленных английским посланником Рэндольфом министру Сесилу, Елизавете стало известно, что дела ее налаживаются; вот отрывки из этих писем… — Рэндольф, Томас (1523–1590) — английский дипломат и администратор, посол в Шотландии в царствование Марии Стюарт и Якова VI; в 1568–1569 гг. возглавлял особое посольство ко двору русского царя Ивана Грозного; с 1566 г. и до конца жизни занимал пост начальника королевской почты.

Сесил, Уильям (1520–1598) — английский государственный деятель, государственный секретарь в 1550–1553 и 1558–1572 гг., сторонник усиления в Шотландии протестантской партии; лорд-казначей с 1572 г. и до конца жизни; первый барон Берли (с 1571 г.). Заметим, что текст писем английского посланника Дюма заимствовал, судя по всему, из книги «Аn inquiry, historical and critical, into the evidence against Mary Queen of Scots» («Историческое и критическое расследование в отношении улик против шотландской королевы Марии»; 1759) шотландского юриста и историка Уильяма Тайтлера (1711–1792), французский перевод которой, под названием «Recherches historiques et critiques sur les principales preuves de l’accusation intentée contre Marie Stuart, reine d’Ecosse», был издан в Париже в 1772 г.

… Герцог, граф Аргайл и он, Морей, сходятся в этом замысле… — Герцог — имеется в виду сэр Джеймс Гамильтон (см. примеч. к с. 214), второй граф Арран, получивший в 1548 г. французский титул герцога Шательро и спустя одиннадцать лет утративший как связанные с ним земельные владения (в современном департаменте Вьенна), так и сам титул, но, невзирая на это, продолжавший именоваться герцогом.

Граф Аргайл — здесь: Арчибалд Кэмпбелл (ок. 1532–1573), пятый граф Аргайл (с 1558 г.), шотландский государственный деятель, один из лидеров протестантов, участник мятежа графа Морея в августе 1565 г.; в 1573 г. занимал пост лорд-канцлера Шотландии.

239 … В теснине под названием Паррот-Уэлл был размещен кавалерийский отряд, получивший приказ убить Дарнли и захватить Марию Стюарт. — Паррот-Уэлл (точнее Паран-Уэлл) — теснина на полпути между Эдинбургом и Пертом, вблизи города Кинросс, у холма Бенарти-Хилл.

Заметим, что эта провалившаяся попытка убийства лорда Дарнли имела место еще до его бракосочетания с Марией Стюарт.

… Мортон вызывает подозрения у королевы… — Мортон — сэр Джеймс Мортон (ок. 1525–1581), четвертый граф Мортон (с 1553 г.), племянник сэра Арчибалда Дугласа, шестого графа Ангуса; шотландский государственный деятель, один из лидеров протестантской партии; лорд-канцлер в 1563–1566 гг.; регент Шотландии в 1572–1580 гг., в период малолетства короля Якова VI; 31 декабря 1580 г. по приказу молодого короля был арестован как один из участников убийства лорда Дарнли в 1567 г. и 2 июня 1581 г. обезглавлен.

… Мария Стюарт была окружена троицей предателей, состоявшей из Морея, Мортона и Мейтланда… — Мейтланд — сэр Уильям Мейтланд из Летингтона (1525–1573), шотландский государственный деятель и дипломат, государственный секретарь в царствование Марии Стюарт, выступавший за союз Шотландии с Англией; вслед за свержением королевы вошел в состав правительства графа Морея, а после его убийства открыто встал на сторону партии королевы и удерживал Эдинбургский замок, последний оплот ее сторонников, но был арестован и умер в тюрьме.

XI

241… лорд Рутвен, по женской линии дядя короля, вельможа, принадлежавший к одной из самых знатных семей Шотландии… — Лорд Рутвен — здесь: сэр Патрик Рутвен (ок. 1520–1566), третий лорд Рутвен (с 1552 г.); в первом браке муж Джанет Дуглас (? — ок. 1552), внебрачной дочери сэра Арчибалда Дугласа, шестого графа Ангуса, единокровной сестры графини Леннокс, матери лорда Дарнли; наследственный шериф графства Пертшир; один из убийц Давида Риччо; умер 13 июня 1566 г., через три месяца после этого убийства, находясь в изгнании.

… этими сообщниками были бастард Дуглас, Эндрю Керр и Линдсей… — Бастард Дуглас — Джордж Дуглас (?-1589), внебрачный сын сэра Арчибалда Дугласа, шестого графа Ангуса, единокровный брат графини Леннокс; участник убийства Давида Риччо; с 1573 г. епископ Морейский.

Сэр Эндрю Керр из Фолдонсайда (?-1599) — один из убийц Давида Риччо, в 1574 г. женившийся на леди Маргарет Стюарт (1547-после 1612), вдове Джона Нокса, основателя пресвитерианской церкви. Линдсей — здесь: сэр Патрик Линдсей (1521–1589), шестой лорд Линдсей из Байрса (с 1563 г.); муж Эуфемии Дуглас, единоутробной сестры графа Морея; ревностный протестант, один из убийц Давида Риччо.

242… Риччо будет ужинать в покоях королевы вместе с графиней Аргайл… — Графиня Аргайл — Джейн Стюарт (ок. 1533–1588), внебрачная дочь короля Якова V и его любовницы Элизабет Битон (? — после 1581), единокровная сестра королевы Марии Стюарт; с 1553 г. супруга Арчибалда Кэмпбелла (ок. 1532–1573), пятого графа Аргайла.

XII

245… Морей, Гленкерн, Роте и другие снова вошли в милость. — Гленкерн — здесь: сэр Александр Каннингем (ок. 1510–1574), пятый граф Гленкерн (с 1548 г.), шотландский барон, ревностный протестант, участник столкновения при Карберри-Хилле (15 июня 1567 г.).

Роте — здесь: сэр Эндрю Лесли (ок. 1541–1611), пятый граф Роте (с 1558 г.); участник заговора, имевшего целью убийство Давида Риччо.

… Мария и Дарнли тайно отправились в Данбар. — Данбар — город на юго-востоке Шотландии, в области Восточный Лотиан, на южном берегу залива Ферт-оф-Форт, в 45 км к востоку от Эдинбурга.

246… 19 июня 1566 года… Мария родила сына, будущего Якова VI. — Яков VI — см. примеч. к с. 153.

… на крестины вместо нее приедет граф Бедфорд… — Граф Бедфорд — здесь: сэр Фрэнсис Рассел (ок. 1527–1585), второй граф Бедфорд (с 1555 г.), английский государственный деятель, военачальник и дипломат; в качестве посла королевы Елизаветы I представлял ее на крестинах сына Марии Стюарт, проходивших 17 декабря 1566 г. в замке Стерлинг.

247… влияние, потерянное Дарнли, мало-помалу захватывал другой человек: то был Джеймс Хепберн, граф Ботвелл… — Сэр Джеймс Хепберн, четвертый граф Ботвелл (ок. 1534–1578) — могущественный шотландский барон, внук Адама Хепберна (см. примеч. к с. 196), второго графа Ботвелла; лорд-адмирал Шотландии (в 1556–1568 гг.); с 1558 г. лорд-смотритель пограничных областей Шотландии; с 15 мая 1567 г. третий муж Марии Стюарт, брак с которым привел к свержению королевы 24 июля того же года; умер в изгнании, в Дании, находясь в тюремном заключении.

248… Ботвелл, будучи лордом-смотрителем приграничных областей, пребывал в небольшом замке Хермитедж в двадцати милях от Джедборо… — Джедборо — город на юго-востоке Шотландии, в области Скоттиш-Бордерс («Пограничье»), в 70 км к юго-востоку от Эдинбурга и в 16 км от английской границы.

Хермитедж (Эрмитаж) — старинный замок на южной границе Шотландии, в одноименном селении в 30 км к юго-западу от Джедборо, дошедший до нашего времени; датируется 1240 г.; с 1492 г. находился во владении Хепбернов из Ботвелла и в описываемое время служил одной из резиденций Джеймса Хепберна, четвертого графа Ботвелла.

… в октябре 1566 года, намереваясь захватить грабителя по имени Джон Эллиот из Парка, он в схватке с этим человеком был ранен в руку. — Джон Эллиот из Парка (?-?) — знаменитый шотландский разбойник, орудовавший на южной границе Шотландии в сер. XVI в.; герой баллады «Little Jock Elliot».

XIII

249… отправился в Глазго, чтобы попрощаться с графом Ленноксом… — Глазго — один из крупнейших городов Шотландии, расположенный на западе центральной части страны, в графстве Ланаркшир, в 65 км к западу от Эдинбурга, на реке Клайд, в 35 км от ее устья.

… он будет жить в усадьбе Керк-оф-Филд, старинном уединенном аббатстве… — Керк-оф-Филд — обиходное название коллегиальной церкви Пресвятой Девы Марии-в-Полях, основанной около 1275 г. монахами Холирудского аббатства и находившейся за пределами Эдинбурга того времени, у южной части городской стены, примерно в десяти минутах ходьбы от Холирудского замка (теперь на этом месте располагаются здания Эдинбургского университета, основанного в 1583 г.). В комплекс зданий этой церкви входило жилище ее пробста (настоятеля), где и поселился 31 января 1567 г. лорд Дарили.

250… старинное аббатство, расположенное среди полей, на некотором расстоянии от двух полуразрушенных церквей, заброшенного кладбища и нескольких почти необитаемых лачуг, носивших многозначительное название Воровская слобода… — Воровская слобода (англ. Thieves Row) находилась к югу от церкви Керк-оф-Филд, примерно там, где теперь проходит улица Драммонд-стрит шотландской столицы.

… архиепископ Сент-Эндрюсский покинул свой дворец и приехал жить в этом доме. — Имеется в виду Джон Гамильтон (1512–1571) — шотландский прелат и политик, внебрачный сын Джеймса Гамильтона (см. примеч. к с. 200), первого графа Аррана, единокровный брат Джеймса Гамильтона, герцога Шательро, построившего особняк рядом с церковью Пресвятой Девы Марии-в-Полях; архиепископ Сент-Эндрюсский в 1547–1571 гг.; обвиненный в причастности к убийству регента Морея, был повешен 6 апреля 1571 г.

251… днем женит своего слугу Себастьяна, которого она привезла с собой из Франции… — Имеется в виду Бастьян Пажес — доверенный слуга Марии Стюарт, родом, вероятно, из Оверни, музыкант, устроитель дворцовых празднеств; накануне убийства лорда Дарили он женился и по этому поводу устроил бал.

XIV

253… отправилась вместе с Ботвеллом в Сетон, загородный дом в четырех милях от Эдинбурга. — Сетон — загородный дворец в 16 км к востоку от Эдинбурга, вблизи города Престонпанс, построенный в XV в. Джорджем Сетоном (?-1508), четвертым лордом Сетоном и в XVI–XVII вв. являвшийся одной из самых роскошных резиденций в Шотландии; в описываемое время принадлежал Джорджу Сетону (1531–1586), седьмому лорду Сетону, брату Мэри Сетон, подруги королевы Марии Стюарт; в XVIII в. пострадал от пожара, обветшал и в 1789 г. был снесен.

254… под этими объявлениями обнаружились листы бумаги такого же размера, на которых рукой были написаны имена Ботвелла, Балфура, Чемберса и нескольких других. — Балфур, Джеймс (ок. 1525–1583) — шотландский правовед и политик, лорд Питтендрех; секретарь Марии Стюарт, замешанный в убийстве лорда Дарнли (именно он настоял на том, что муж королевы поселился в Керк-оф-Филде, в доме его брата Роберта Балфура) и сыгравший впоследствии пагубную роль в ее судьбе.

Чемберс, Дэвид (ок. 1530–1592) — шотландский юрист, судья и историк, лорд Ормонд; приверженец Марии Стюарт, замешанный в убийстве лорда Дарнли и содействовавший ее побегу из замка Лохливен.

… Ботвелл пригласил на пышный пир, устроенный им в одной из таверн Эдинбурга, важнейших шотландских вельмож, и там, к концу обеда, прямо на пиршественном столе, среди пустых бутылок и недопитых стаканов, был при всеобщем одобрении подписан акт, где Ботвелл объявлялся невиновным в убийстве короля… — Этот позорный документ, получивший в истории название «Ainslie Tavern Bond», 20 апреля 1567 г. подписали в таверне некоего Энсли восемь епископов, девять графов и семь лордов.

255… во главе тысячи конников устроил засаду у Крамондского моста… — Крамондский мост — трехарочный каменный мост через впадающую в залив Ферт-оф-Форт реку Алмонд, построенный ок. 1500 г. у селения Крамонд, в 8 км западу от Эдинбурга, на дороге в Стерлинг.

… велел арестовать и разоружить Хантли, Летингтона и Мелвилла… — Хантли (Huntley; у Дюма опечатка: Munty) — здесь: сэр Джордж Гордон (ок. 1535–1576), пятый граф Хантли (с 1565 г.), сын Джона Гордона, четвертого графа Хантли; шурин графа Ботвелла; один из наиболее последовательных сторонников Марии Стюарт; лорд-канцлер Шотландии в 1566–1567 гг.

Летингтон (Lethington; у Дюма опечатка: Liddington) — имеется в виду сэр Уильям Мейтланд из Летингтона (см. примеч. к с. 239), государственный секретарь.

Мелвилл — имеется в виду сэр Джеймс Мелвилл (см. примеч. к с. 235).

… она пожаловала ему титул герцога Оркнейского… — В декабре 1567 г. граф Ботвелл решением парламента был лишен всех своих титулов, а его владения, включая и Оркнейские острова, были конфискованы.

… если не считать лорда Херриса и Джеймса Мелвилла, в награду за свою преданность впавших в немилость… — Лорд Херрис — здесь: сэр Джон Максвелл (ок. 1512–1583), четвертый лорд Херрис из Терреглса (с 1566 г.), приверженец Марии Стюарт, всячески отговаривавший ее от брака с Ботвеллом.

… одну за другой бросил двух первых жен, имевших низкое происхождение, и развелся с третьей, дочерью графа Хантли, того самого, что погиб во время мятежа… — Первой женой графа Ботвелла была знатная норвежская дворянка Анна Трондсен (ок. 1540–1607), дочь адмирала Кристоффера Трондсена (ок. 1500–1565).

Леди Джин Гордон (1546–1629), дочь Джона Гордона, четвертого графа Хантли, была то ли второй, то ли третьей женой Джеймса Хепберна, четвертого графа Ботвелла, с 24 февраля 1566 г.; она развелась с ним 7 мая 1567 г., а в 1573 г. стала супругой Александра Гордона (ок. 1552–1594), двенадцатого графа Сатерленда.

256… отправились на празднество, устроенное для них лордом Бортейком. — Лорд Бортвик — здесь: сэр Уильям Бортвик (?-1582), шестой лорд Бортвик (с 1566 г.).

XV

… На полпути, у Карберри-Хилла, они встретились с армией мятежных лордов… — Карберри-Хилл — холмистая местность в 12 км к юго-востоку от Эдинбурга, близ Масселборо, на которой 15 июня 1567 г. сошлись лицом к лицу войска мятежных лордов, намеревавшихся отомстить за смерть Дарили, и ополчение королевы и графа Ботвелла; однако это противостояние ни к какому сражению не привело, поскольку Ботвелл позорно бежал, после чего королева сдалась на милость мятежников.

257… Мятежники, которыми командовали Аргайл, Атолл, Мар, Мортон, Гленкерн, Хьюм, Линдсей, Бойд, Морей из Туллибардина, Керколди из Грейнджа и Мейтланд… видели во главе своей армии самых знатных вельмож и самых опытных военачальников Шотландии… — Аргайл — здесь: Арчибалд Кэмпбелл (см. примеч, к с. 238), пятый граф Аргайл. Атолл — здесь: Джон Стюарт (ок. 1528–1579), четвертый граф Атолл (1542 г.), сын Джона Стюарта (см. примеч, к с. 209), третьего графа Атолла.

Мар — сэр Джон Эрскин (?-1572), граф Мар (с 1565 г.); брат Маргарет Эрскин, любовницы Якова V; опекун сына Марии Стюарт; регент Шотландии в 1571–1572 гг.

Мортон — здесь: сэр Джеймс Мортон (см. примеч, к с. 239), четвертый граф Мортон.

Гленкерн — сэр Александр Каннингем (см. примеч, к с. 245), пятый граф Гленкерн.

Хьюм — сэр Александр Хьюм (ок. 1535–1575), пятый лорд Хьюм, лорд-смотритель Восточной марки.

Линдсей — здесь: сэр Патрик Линдсей (см. примеч, к с. 241), шестой лорд Линдсей из Байрса.

Бойд — сэр Роберт Бойд (ок. 1517–1590), пятый лорд Бойд (с 1558 г.), политик, сыгравший видную роль в истории Шотландии.

Морей из Туллибардина (?-1583) — шотландский барон, глава клана Морей; шурин графа Мара; в 1565–1567 гг. казначей королевского двора.

Сэр Уильям Керколди из Грейнджа (ок. 1520–1573) — шотландский барон, племянник сэра Джеймса Меллвила; военачальник, командовавший войском мятежников при Карберри-Хилле; вслед за убийством графа Морея встал на сторону королевы, в 1573 г. от имени ее партии оборонял Эдинбургский замок и после его капитуляции был повешен (3 августа 1573 г.).

Мейтланд — см. примеч, к с. 239.

… Дюкрок, французский посол, предложил себя в качестве посредника между двумя партиями. — Дюкрок — Робер дю Крок (ок. 1515–1587), французский дипломат, посол Франции в Шотландии в 1566–1567 и 1572 гг.

259… Королеву привели в дом лорда-градоначальника… — Градоначальником Эдинбурга в это время, с 1565 по 1569 г., был Симон Престон из Крейгмиллара (ок. 1510-ок. 1570).

260… они сообща решили, что королеву следует отправить пленницей в замок Лохливен, расположенный посреди озера и острова с тем же названием… — Замок Лохливен — старинный замок, построенный ок. 1257 г. на одном из семи островов озера Лох-Ливен площадью около 13 км², которое находится в историческом графстве Кинроссшир, примерно в 30 км к северо-западу от Эдинбурга; в этом мощном замке, который с 1390 г. принадлежал Дугласам и руины которого сохранились до нашего времени, с 17 июня 1567 г. по 2 мая 1568 г. находилась в заключении Мария Стюарт.

… владетелем этим был Уильям Дуглас, старший сын лорда Дугласа из Лохливена и бывшей любовницы короля Якова V, приходившийся, таким образом, единоутробным братом регенту. — Сэр Уильям Дуглас (ок. 1540–1606) — старший сын сэра Роберта Дугласа из Лохливена (ок. 1505–1547) и его жены леди Маргарет Эрскин (см. примеч, к с. 229), бывшей любовницы Якова V, матери графа Морея; шестой граф Мортон (с 1586 г.).

… она, из всех четырех Марий более всего любимая королевой, была дочерью лорда Сетона, одного из самых преданных ее сторонников. — Преданным сторонником королевы был сэр Джордж Сетон (1531–1586), седьмой лорд Сетон, брат Мэри Сетон, сын сэра Джорджа Сетона (ок. 1508–1549), шестого лорда Сетона, скончавшегося в 1549 г., задолго до начала царствования Марии Стюарт.

XVI

261… две дивной красоты панорамы, совершенно не похожие друг на друга: одна, к западу, представляла собой обширную и плодородную равнину Кинросс, над которой господствует небольшой городок с тем же названием… — Кинросс — городок на западном берегу озера Лох-Ливен, столица исторического графства Кинроссшир; расположен примерно в 30 км к северо-западу от Эдинбурга; в описываемое время деревня с населением около трехсот человек.

… другая, к югу, была зубчатой грядой Бен-Ломонд… — Бен-Ломонд — гора в Шотландии, высотой 820 м, на восточном берегу озера Лох-Ломонд, в 75 км к западу от Кинросса, то есть весьма далеко от замка Лохливен. В то же время с востока к озеру Лох-Ливен сбегают отроги горной гряды Ломонд-Хиллс, максимальная высота которой составляет 522 м; именно о ней и должна здесь идти речь. Виновен в этой географической ошибке упоминавшийся выше Огюст Дефоконпре, французский переводчик романа В.Скотта «Аббат» («The Abbot»; 1820), который в главе XX по собственной воле заменил Ломонд-Хиллс на Бен-Ломонд и тем самым ввел в заблуждение Дюма, весьма широко пользовавшегося его переводом.

262… малыш Дуглас питал великую дружбу к Джорджу, второму сыну лорда Лохливена и брату Уильяма Дугласа, управителя замка… — Сэр Джордж Дуглас (ок. 1544-после 1602) — третий сын Роберта Дугласа, лорда Лохливена, способствовавший побегу Марии Стюарт из замка Лохливен 2 мая 1568 г.; владетель Рамгалли, с 1580 г. камергер короля Якова VI.

263… были задержаны… некий капитан Блэкаддер и три человека низкого происхождения, которых приговорили к смерти и казнили… — Капитан Уильям Блэкаддер, четвертый владетель Туллиллана, был обвинен в убийстве лорда Дарили и повешен у Эдинбургского креста 24 июня 1567 г., на десятый день после событий при Карберри-Хилле.

264… прошел слух, что был арестован некий приспешник Ботвелла, по имени Далглиш, и что при нем обнаружили инкрустированный серебром ларец с вензелем в виде буквы «Ф» и цифры «II»… — Джордж Далглиш (Dalgliesh; у Дюма ошибочно Daglish) — слуга графа Ботвелла, казненный в декабре 1567 г. в Эдинбурге. С именем этого человека связана история обнаружения 20 июня 1567 г. знаменитого ларца с письмами Марии Стюарт, то ли подлинными, то ли подложными, сыгравшими роковую роль в судьбе шотландской королевы.

… Далглиш ответил, что вручил ему этот ларец Балфур, комендант Эдинбургского замка… — Балфур (Balfour; у Дюма опечатка: Dalfour) — имеется в виду Джеймс Балфур (см. примеч. к с. 254), который в июне 1567 г. исполнял обязанности коменданта Эдинбургского замка и без боя сдал его мятежникам.

XVII

266 … этим человеком… был сэр Роберт Мелвилл, брат Эндрю Мелвилла, дворецкого королевы, и Джеймса Мелвилла, ее посла. — Сэр Роберт Мелвилл, первый лорд Мелвилл (ок. 1527–1621) — шотландский дипломат и юрист; старший брат Джеймса Мелвилла (см. примеч. к с. 235).

Эндрю Мелвилл из Гарвока (?-1617) — дворецкий королевы Марии Стюарт, последовавший за ней в Англию; впоследствии занимал ту же должность при короле Якове VI.

… это был лорд Рутвен, сын того, кто убил Ринно. — Имеется в виду сэр Уильям Рутвен (ок. 1541–1584) — шотландский барон, четвертый лорд Рутвен, сын Патрика Рутвена (см. примеч. к с. 241), третьего лорда Рутвена; первый граф Гоури (с 1581 г.); непримиримый враг Марии Стюарт, лидер ультра-протестантской партии, организатор заговоров против короля Якова VI, казненный 2 мая 1584 г.

XVIII

270 … Рутвен развернул одну из грамот и не колеблясь, без тени волнения, голосом столь же непреклонным, как голос судьбы, зачитал следующее… — Заметим, что Дюма заимствовал текст отречения Марии Стюарт из главы XXII французского перевода романа В.Скотта «Аббат»).

XX

285 … Ну что, матушка, говорил я вам, что Джордж — сообщник этой моавитянки? — Моавитяне — многократно упоминающийся в Библии народ, некогда обитавший к востоку от Мертвого моря; будучи родственным израильтянам, совращал их к идолопоклонству, а иногда и покорял их и потому был ненавистен им. Называя Марию Стюарт моавитянкой, что звучит в его устах как бранное слово, Уильям Дуглас хочет подчеркнуть ее чуждость реформированной вере.

XXI

289 … два стиха из старинной баллады, сочиненной в честь нашего рода: О Дуглас, Дуглас, // Любящий и верный!» — Имеется в виду созданная ок. 1450 г. аллегорическая поэма «Книга Совы» («The Buke of the Howlat»), автором которой был шотландский священник и поэт Ричард Холланд (ок. 1420-ок. 1480), капеллан Арчибалда Дугласа (1426–1455), графа Морея, восславивший в своем сочинении клан Дугласов. В шотландском оригинале эти слова, ставшие одним из девизов Дугласов, звучат так: «О Dowglass! О Dowglass! Tendir and Trewe!»

XXII

292 … Тот, за кем отправились на другой берег озера, был лорд Уильям Дуглас, владетель замка Лохливен, после года отсутствия вернувшийся домой… — Заметим, что в своем рассказе о побеге Марии Стюарт из замка Лохливен будущий великий романист несколько отклонился от того, что на самом деле происходило там 2 мая 1568 г., и позволил себе добавить к подлинным фактам красочные подробности, которые он позаимствовал из романа В.Скотта «Аббат», а также подсказало ему его собственное богатое воображение. Так, супруг леди Лохливен, которого звали Роберт Дуглас, погиб в сражении при Пинки, за двадцать лет до описываемых событий, и владетелем замка Лохливен к этому времени уже давно был их старший сын, сэр Уильям Дуглас, тюремщик королевы.

298… А что касается этих, то я вверяю их Келпи, озерному духу… — Келпи — по шотландским поверьям, враждебный людям водяной дух, оборотень, обитающий в реках и озерах.

XXIII

299… Лорд Сетон и его дочь расположились позади нее… — Напомним, что Мэри Сетон была не дочерью, а сестрой Джорджа Сетона (см. примеч. к с. 260), седьмого лорда Сетона, который имеется здесь в виду.

… направился в сторону принадлежавшего лорду Сетону замка Уэст-Ниддри… — Уэст-Ниддри (Западный Ниддри) — старинный замок в центральной части Шотландии, в области Западный Лотиан, около селения Винчборо, в 30 км к югу от Кинросса, построенный ок. 1500 г. четвертым лордом Сетоном; ныне находится в руинированном состоянии.

300… Вон знамя Гамильтона! — Гамильтон — здесь, скорее всего, имеется в виду сэр Клод Гамильтон (1546–1621), младший сын Джеймса Гамильтона (см. примеч. к с. 214), второго графа Аррана, герцога Шательро; сторонник королевы Марии Стюарт, способствовавший ее побегу из Лохливена; участник сражения при Лангсайде.

302… В итоге обсуждения было намечено вначале добраться до замка Драффан, а оттуда двинуться в город Дамбартон… — Драффан (иное название — Крейгнетан) — старинный замок в области Южный Ланаркшир, на реке Нетан, притоке Клайда, в 7 км к северо-западу от города Ланарк и в 38 км к юго-западу от замка Уэст-Ниддри; построенный ок. 1530 г. сэром Джеймсом Гамильтоном (см. примеч. к с. 210), внебрачным сыном Джеймса Гамильтона, первого графа Аррана, в описываемое время принадлежал герцогу Шательро и его сыновьям. Дамбартон находится примерно в 60 км к северо-западу от замка Крейгнетан.

… В тот же вечер королева и ее войска дошли до Гамильтона… — Гамильтон — город в Шотландии, административный центр области Южный Ланаркшир; находится в 13 км к северо-западу от замка Крейгнетан, на пути к Глазго.

303… когда армия Марии Стюарт прибыла в Рутерглен, разведчики известили, что Морей… поджидает королеву у Глазго. — Рутерглен (Rutherglen; у Дюма опечатка: Rutheglen) — старинный городок в области Южный Ланаркшир, в 5 км к юго-востоку от центра Глазго и в 13 км к северо-западу от Гамильтона.

305… оно возобновило марш, сделав, однако, небольшой крюк, чтобы двинуться по дороге на Лангсайд. — Лангсайд — селение в южной окрестности Глазго (ныне один районов города), в 3 км к западу от Рутерглена.

13 мая 1568 г. близ Лангсайда армия приверженцев Марии Стюарт, за десять дней до этого совершившей побег из замка Лохливен и направлявшейся в замок Дамбартон, была разгромлена войсками графа Морея, регента Шотландии; поражение королевы в этой битве привело к ее бегству в Англию и закрепило победу реформированной религии в Шотландии.

XXIV

306… граф Аргайл, занимавший положение главнокомандующего этой армией, с первого взгляда понял, насколько важно было для обеих сторон взять в свои руки деревню Лангсайд… — Граф Аргайл — имеется в виду сэр Арчибалд Кэмпбелл (см. примеч. к с. 238), пятый граф Аргайл.

… точно такой же приказ граф Аргайл дал лорду Арброту… — Лорд Арброт — имеется в виду сэр Джон Гамильтон (1540–1604), второй сын герцога Шательро, в 1551–1579 гг. аббат-коммендатор аббатства Арброт; первый маркиз Гамильтон (с 1599 г.), участник битвы при Лангсайде.

… Святой Беннет с нами, вперед! — Беннет — шотландское произношение имени святого Бенедикта Нурсийского (ок. 480–547), основателя старейшего католического монашеского ордена бенедиктинцев.

308 … Неужто мы допустим, чтоб об опасности нас предупреждал ребенок? — воскликнул лорд Галлоуэй. — Неясно, кто здесь имеется в виду.

… Вперед! — воскликнул Росс. — Имеется в виду сэр Джеймс Росс (ок. 1525–1581), четвертый лорд Росс, приверженец Марии Стюарт, взятый в плен в сражении при Лангсайде.

… Вперед! — в свой черед воскликнул Хантли, командовавший арьергардом. — Хантли — вероятно, подразумевается сэр Джордж Гордон (см. примеч. к с. 255), пятый граф Хантли.

311… Она проскакала так безостановочно шестьдесят миль, пересекла графства Ренфрушир и Эршир и, умирая от усталости, прибыла в аббатство Дандреннан в графстве Галлоуэй. — Ренфрушир — историческое графство на западе Шотландии; главный город — Ренфру, расположенный в 10 км к западу от Глазго, на левом берегу Клайда. Эршир — историческое графство на западе Шотландии, к югу от Ренфрушира; главный город — Эр, расположенный на берегу залива Ферт-оф-Клайд, в 50 км к юго-западу от Глазго.

Аббатство Дандреннан — старинное цистерцианское аббатство в одноименном селении в 8 км к юго-западу от городка Керкубри и в 115 км к югу от Глазго, в исторической области Галлоуэй на юго-западе Шотландии, основанное в 1142 г. Фергусом (?-1161), владетелем Галлоуэя; до нашего времени дошли лишь его развалины.

В этом аббатстве, находящемся в 2 км от северного берега залива Солуэй-Ферт, Мария Стюарт сделала короткую остановку и уже 16 мая на рыбацком судне переправилась на южный берег залива, в Англию, в городок Уоркингтон.

… на другой день, невзирая на мольбы Мэри Сетон и достойного настоятеля, она написала Елизавете следующее письмо… — Это письмо (а точнее, его фрагмент, переведенный с латыни на французский язык), датированное 24 сентября 1568 г. (так!) и помеченное замком Болтон, где Мария Стюарт находилась в заключении с июля 1568 г. по январь 1569 г., приводит в своей книге «История Шотландии» («The History of Scotland»; 1804) шотландский историк Малкольм Лэнг (1762–1818).

312… из аббатства отбыл гонец с этим письмом, которое он должен был вручить, дабы тот переслал его королеве Елизавете, наместнику приграничной области Камберленд, дворянину по имени Лоутер. — Камберленд — историческая область на северо-западе Англии; главный город — Карлайл.

Лоутер (Lowther; у Дюма ошибочно Lauther) — сэр Ричард Лоутер (1532–1607), английский офицер и административный деятель, верховный шериф Камберленда в 1566–1567 и 1588–1589 гг. и лорд-смотритель Западной Английской марки в 1591–1593 гг.; в описываемое время занимал должность заместителя лорда-смотрителя.

XXV

… на волнах залива Солуэй-Ферт покачивается небольшое судно… — Солуэй-Ферт — залив Ирландского моря у западных берегов Великобритании, северный берег которого относится к Шотландии, а южный — к Англии; вдается в сушу на 65 км, а его ширина между Порт-Мэри (ближайшей к Дандреннану бухты, откуда Мария Стюарт отплыла в Англию) и английским городом Уоркингтон (куда она приплыла) равна примерно 27 км.

313… Там она застала шерифа Камберленда… — Верховным шерифом Камберленда в описываемое время, с 18 ноября 1567 г. по 18 ноября 1568 г., был сэр Джон Далстон (ок. 1523–1580), однако речь здесь, скорее, должна идти о сэре Ричарде Лоутере.

XXVI

315 … Ступив на английский берег, Мария обнаружила, что ее ожидают лорд Скруп и сэр Фрэнсис Ноллис. — Сэр Генри Скруп (ок. 1534–1592) — английский аристократ, девятый барон Скруп из Болтона (с 1549 г.), с 1562 г. лорд-смотритель Западной Английской марки, под надзором которого, в замке Болтон, с июля 1568 г. по январь 1569 г. находилась Мария Стюарт.

Сэр Фрэнсис Ноллис (ок. 1511–1596) — английский царедворец, с 1540 г. муж Катерины Кэри (ок. 1524–1569), двоюродной сестры королевы Елизаветы, в правление которой он занимал важные государственные должности и, пользуясь доверием королевы, исполнял ее ответственные поручения; с 1572 г. казначей королевского двора; стойкий протестант; во время заточения Марии Стюарт в замке Болтон осуществлял надзор над пленницей, обучая ее английскому языку и ведя с ней религиозные дискуссии.

318… Поверенными Марии Стюарт были епископ Росса, лорд Херрис, Флеминг, Ливингстон и Роберт Мелвилл. — Епископ Росса — Джон Лесли (1527–1596), шотландский прелат и историк, с 1565 г. епископ Росса (католическая епархия на севере Шотландии, в графстве Россшир), убежденный защитник католической веры, преданный сторонник Марии Стюарт, один из ее адвокатов на заседаниях комиссии, расследовавшей причастность шотландской королевы к убийству лорда Дарили; умер в изгнании, во Фландрии.

Лорд Херрис — см. примеч. к с. 255.

Лорд Флеминг — сэр Джон Флеминг (1529–1572), шотландский аристократ, пятый лорд Флеминг (с 1558 г.), родной брат Мэри Флеминг (см. примеч. к с. 213), сторонник Марии Стюарт, участник сражения при Лангсайде.

Ливингстон (Livingston; у Дюма ошибочно Lingston) — сэр Уильям Ливингстон (ок. 1528–1592), шотландский аристократ, шестой лорд Ливингстон (с 1550 г.), родной брат Мэри Ливингстон (см. примеч. к с. 213), сторонник Марии Стюарт, сражавшийся на ее стороне в битве при Лангсайде.

Роберт Мелвилл — см. примеч. к с. 266.

… Поверенными Морея были Мортон, Летингтон, Джеймс Макгилл и Джордж Бьюкенен. Мортон — имеется в виду сэр Джеймс Мортон (см. примеч. к с. 239), четвертый граф Мортон.

Летингтон (Lethington; у Дюма ошибочно Ledington) — имеется в виду сэр Уильям Мейтланд из Летингтона (см. примеч, к с. 239).

Джеймс Макгилл (Macgill; у Дюма опечатка: Mayhil) — сэр Джеймс Макгилл (ок. 1525–1579), лорд Ранкеллор, шотландский государственный деятель и юрист, в 1554 и 1567–1577 гг. глава архива Шотландского королевства; участник битвы при Лангсайде, сражавшийся на стороне Морея.

Джордж Бьюкенен (1506–1582) — шотландский гуманист, эллинист, латинист, поэт, переводчик и историк; кальвинист; в эпоху междоусобиц, начавшихся в Шотландии после свержения Марии Стюарт, один из главных идеологов «партии короля»; с 1570 г. воспитатель юного короля Якова VI; автор «Истории Шотландии» («Rerum Scoticarum Historia»; 1582).

… Что же касается королевских комиссаров, то ими были Томас Говард, герцог Норфолк, а также граф Сассекс и Ралф Садлер. — Томас Говард, герцог Норфолк — здесь: сэр Томас Говард (1536–1572), четвертый герцог Норфолк (с 1554 г.), сын сэра Томаса Говарда (см. примеч, к с. 188), третьего герцога Норфолка; английский государственный деятель, троюродный брат королевы Елизаветы; в 1569 г. задумал освободить Марию Стюарт, находившуюся в английском плену, жениться на ней (к этому времени он уже трижды становился вдовцом) и восстановить ее на шотландском престоле, для чего примкнул к заговору северных лордов; когда замысел этот открылся, герцог подвергся аресту, около девяти месяцев находился в тюремном заключении, но в итоге был помилован королевой Елизаветой; через год оказался вовлечен в новый заговор, во второй раз был арестован, приговорен к смерти и 2 июня 1572 г. казнен.

Граф Сассекс — сэр Томас Рэдклифф (ок. 1525–1583), английский государственный деятель, третий граф Сассекс (с 1557 г.); двоюродный брат Анны Болейн, матери королевы Елизаветы; в 1556–1564 гг. лорд-наместник Ирландии; в 1568–1572 гг. лорд-председатель Северного совета, подавлявший в конце 1569 г. мятеж северных баронов.

Ралф Садлер (Ralph Sadler; у Дюма ошибочно Guillaume Saddler) — сэр Ралф Садлер (1507–1587), английский государственный деятель и дипломат, с 1566 г. член Тайного совета, в 1568–1587 гг. канцлер герцогства Ланкастерского (управитель поместий, составляющих личную собственность английского королевского дома).

319… Елизавета ответила на это письмо тем, что перевела Марию в замок Карлайл. — Карлайл — старинный замок в одноименном городе на северо-западе Англии, в графстве Камберленд, вблизи шотландской границы, в 50 км к северо-востоку от Уоркингтона, датируемый XII в.; Мария Стюарт содержалась в этом замке с 18 мая по конца июля 1568 г., после чего была переведена в замок Болтон.

320… В качестве награды за это рискованное предприятие он рассчитывал обручить свою дочь с малолетним королем… — У герцога Норфолка была только одна дочь — леди Маргарет Говард (1562–1591), рожденная его второй женой (с 1558 г.) Маргарет Одли (1540–1564) и ставшая в 1580 г. женой сэра Роберта Саквилла (1561–1609), второго графа Дорсета.

… Этот замысел… вовлек графов Арандела, Нортумберленда, Уэстморленда, Сассекса, Пембрука и Саутгемптона в заговор, во главе которого стоял Норфолк… — Граф Арандел — здесь: сэр Генри Фицалан (1512–1580), двенадцатый граф Арандел (с 1544 г.), английский аристократ, в 1546–1550 гг. лорд-камергер; католик; после раскрытия заговора Норфолка подвергся аресту, но был оправдан.

Граф Нортумберленд — сэр Томас Перси (1528–1572), седьмой граф Нортумберленд (с 1557 г.), в 1551–1563 гг. лорд-смотритель Английского пограничья; непоколебимый католик, один из руководителей т. н. Северного восстания (англ. Rising of the North), которое длилось с ноября 1569 г. по январь 1570 г. и после провала которого он бежал в Шотландию, где был схвачен и заключен в замок Лохливен, а спустя полтора года выдан английскому правительству и 22 августа 1572 г. казнен; в 1895 г. был причислен католической церковью к лику блаженных.

Граф Уэстморленд — сэр Чарлз Невилл (1542–1601), шестой граф Уэстморленд (с 1564 г.), зять герцога Норфолка, женатый на его сестре Джейн Говард (ок. 1537–1593); католик, один из предводителей Северного восстания, после провала которого бежал в Шотландию, оттуда переправился во Фландрию, где и умер в нищете.

Граф Сассекс (см. примеч. к с. 318), возглавлявший Северный совет, в сентябре 1569 г. встречался в Йорке с графами Нортумберлендом и Уэстморлендом, но не примкнул к их мятежу и, более того, участвовал в его подавлении.

Граф Пембрук — сэр Уильям Герберт (1501–1570), первый граф Пембрук (с 1551 г.), английский государственный деятель и военачальник, входивший в ближайшее окружение королевы Елизаветы; в Северном восстании не участвовал и заявлял, что мятежники нечестиво используют его имя.

Граф Саутгемптон — сэр Генри Ризли (1545–1581), второй граф Саутгемпон (с 1550 г.), английский аристократ, набожный католик, причастный к Северному восстанию.

… Один из этих помилованных, которых Морей избавил от эшафота, при условии, что они умрут от голода, звался Гамильтон из Ботвеллхо… — Сэр Джеймс Гамильтон из Ботвеллхо (? — ок. 1581) — шотландский дворянин из рода Гамильтонов, родственник Джеймса Гамильтона, архиепископа Сент-Эндрюсского, владетель замка Ботвеллхо в долине реки Клайд; сторонник Марии Стюарт, сражавшийся на ее стороне в битве при Лангсайде, личный враг регента Морея, смертельно ранивший его 23 января 1570 г. в городе Линлитгоу.

… успев перед тем срубить головы всем этим мелким тиранам, подобно тому как Секст Тарквиний сшибал головки маков. — На самом деле, подразумевается Тарквиний Гордый (? — 495 до н. э.) — последний (седьмой) царь Древнего Рима, правивший в 534–509 гг. до н. э. и своей жестокостью вызвавший восстание в Риме, поводом к которому послужило насилие, совершенное его младшим сыном Секстом Тарквинием над добродетельной Лукрецией — женой Тарквиния Коллатина, родственника царя, после чего царь был изгнан из Рима.

Ведя за несколько лет до этого войну с латинским городом Габии, находившимся в 18 км к востоку от Рима, и осознав, что взять этот город приступом он не в силах, Тарквиний Гордый послал в Габии своего сына Секста, заявившего там, что он бежал от непереносимой жестокости отца. Со временем, когда Секст стал играть в Габиях ведущую роль и был избран военачальником, он послал к отцу гонца, чтобы узнать, каких тот ждет от него действий. Не вполне доверяя этому гонцу, Тарквиний «на словах никакого ответа не дал, но, как будто прикидывая в уме, прошел, сопровождаемый вестником, в садик при доме и там, как передают, расхаживал в молчании, сшибая палкой головки самых высоких маков» (Тит Ливий, «История Рима от основания Города», I, 53–54). Секст понял намек и постепенно истребил в Габиях всех старейшин, что сделало город легкой добычей для завоевателя.

… Его поместья, доставшиеся ему от жены, Морей отдал одному из своих фаворитов… — Женой Джеймса Гамильтона из Ботвеллхо, убийцы графа Морея, примерно с 1564 г. была Изабелла Синклер (? — после 1592), дочь сэра Оливера Синклера (?-1576) и его жены Катерины Белленден (1497-ок. 1568), наследница поместья Вудхаузеле в области Средний Лотиан.

… ему предстояло проехать через небольшой городок Линлитгоу… — Линлитгоу — см. примеч. к с. 193.

… одним из домов, расположенных на главной площади, владел приор Сент-Эндрюсский, верный сторонник Марии Стюарт… — На самом деле, речь идет о сэре Джоне Гамильтоне (см. примеч. к с. 250), архиепископе Сент-Эндрюсе ком в 1547–1571 гг.

Титул приора Сент-Эндрюсского носил в описываемое время, начиная с 1538 г. и до дня своей смерти, регент Морей.

324 … незадолго до Варфоломеевской ночи сделал ему невероятно выгодные предложения, лишь бы он взялся убить адмирала Колиньи. — Варфоломеевская ночь — см. примеч. к с. 43.

Колиньи, Гаспар И, граф де (1519–1572) — французский государственный и военный деятель, адмирал (1552), главнокомандующий пехотой (1547), губернатор Парижа и Иль-де-Франса (1551); перейдя ок. 1560 г. в кальвинизм, стал одним из вождей протестантского движения, принимал деятельное участие в Религиозных войнах и оказался первой жертвой истребления гугенотов в Варфоломеевскую ночь.

XXVII

… папа Пий V пошел еще дальше, выпустив против королевы Англии буллу… — Имеется в виду булла «Regnans in Excelsis» (лат. «Царствующий в высях»), выпущенная 25 февраля 1570 г. папой Пием V (см. примеч. к с. 74) и предававшая королеву Елизавету анафеме.

… Булла эта была повешена на воротах епископского дворца дворянином-католиком по имени Фелтон. — Джон Фелтон (?–1570) — английский дворянин-католик, 24 мая 1570 г. прикрепивший к воротам дворца лондонского епископа копию папской буллы, что приравнивалось к государственной измене; был арестован, приговорен к смерти и 8 августа 1570 г. повешен; в 1886 г. был причислен католической церковью к лику блаженных.

325 … некий капитан по имени Кроуфорд из Джорданхилла замыслил захватить ее. — Томас Кроуфорд из Джорданхилла (1530–1603) — английский офицер, вассал сэра Мэтью Стюарта, четвертого графа Леннокса, отца лорда Дарили; прославился дерзким захватом 2 апреля 1571 г. замка Дамбартон, который считался неприступным и в котором укрывался архиепископ Сент-Эндрюсский, верный сторонник королевы Марии Стюарт; в 1577 г. занимал должность градоначальника Глазго.

327… Теми, кого он посвятил в свои планы, были Баклю, Фернихерст и лорд Клод Гамильтон. — Баклю — здесь: сэр Уолтер Скотт (1549–1574), четвертый барон Баклю (с 1552 г.), глава южно-шотландского дворянского рода Скоттов, зять Дэвида Дугласа (ок. 1515–1558), седьмого графа Ангуса; один из предводителей набега на Стерлинг 4 сентября 1571 г.

Фернихерст — сэр Томас Керр из Фернихерста (1529–1586), южно-шотландский барон, владетель Фернихерста (с 1562 г.), вторым браком женившийся в 1569 г. на Джанет Скотт, сестре барона Баклю, и тем самым положивший конец многовековой вражде между семьями Керров и Скоттов; католик, сторонник Марии Стюарт, участник набега на Стерлинг; с 1584 г. лорд-смотритель Средней Шотландской марки.

Лорд Клод Гамильтон — см. примеч. к с. 300.

… небольшой отряд численностью около пятисот человек был отдан под командование некоего Белла… — Джордж Белл (?-1571) — шотландский офицер, уроженец Стерлинга, возглавивший рейд сторонников Марии Стюарт, которые напали на этот город 4 сентября 1571 г.; через день после провала операции был повешен.

… Белл выказал себя достойным этого выбора и проник в самый центр города так тихо, что, по словам Вальтера Скотта, ни одна собака не залаяла. —Вальтер Скотт рассказывает о нападении сторонников Марии Стюарт на Стерлинг в своих «Повестях деда» (глава XXXII). Вот точные слова шотландского романиста, которые своей образностью привлекли внимание Дюма: «On the 4th of September, 1571, he introduced the party, consisting of about five hundred men, into the middle of the town, at four in the morning, without even a dog barking at them».

… сопротивления не оказал почти никто, за исключением графа Мара… — Граф Мар — здесь: сэр Джон Эрскин (см. примеч. к с. 257), граф Мар, регент в 1571–1572 гг.

328… Спенс из Вормистона, который вез за спиной у себя графа Леннокса, решил поступить так же… — Дэвид Спенс из Вормистона (1538–1571) — шотландский дворянин, верный сторонник Марии Стюарт, участник набега на Стерлинг 4 сентября 1571 г.; лично захватил в заложники графа Леннокса и был застрелен своими собственными товарищами, когда пытался защитить пленника, которого они вознамерились убить.

XXVIII

329… герцог Шательро, граф Хантли и другие главные сторонники Марии Стюарт в конечном счете покорились регенту… — Герцог Шательро — имеется в виду сэр Джеймс Гамильтон (см. примеч. к с. 214), второй граф Арран, герцог Шательро.

Граф Хантли — имеется в виду сэр Джордж Гордон (см. примеч. к с. 255), зять герцога Шательро, женатый на его дочери Анне Гамильтон (ок. 1535–1574), пятый граф Хантли, после смерти которого в 1576 г. этот титул унаследовал его сын Джордж Гордон (1562–1638), первый маркиз Хантли (с 1599 г.).

… верными бедной узнице остались лишь Керколди из Грейнджа и Мейтланд из Летингтона, которые, запершись в Эдинбургском замке, продолжали его оборонять. — Оборона Эдинбургского замка, получившая в истории название Lang Siege, длилась с апреля 1571 г. до 28 мая 1573 г., когда гарнизон был вынужден капитулировать.

… Керколди и его брат были обезглавлены, а Мейтланд отравлен. — Сэр Уильям Керколди из Грейнджа и его младший брат Джеймс Керколди (ок. 1530–1573), участвовавший в обороне Эдинбургского замка, были казнены 3 августа 1573 г.; Мейтланд умер в тюрьме 9 июня 1573 г. (то ли покончил с собой, то ли был отравлен).

… проезжая через Галлифакс в графстве Йоркшир, Мортон обратил внимание на чрезвычайно хитроумную машину для казни, именуемую Девицей. — Галифакс — город на севере Англии в западной части графства Йоркшир, в 50 км к юго-западу от города Йорк.

Девица (англ. Maiden) — ранняя форма гильотины, механизм для исполнения смертной казни обезглавливанием, применявшийся в Шотландии начиная с 1564 г. Образцом для нее послужило аналогичное орудие казни, использовавшееся в Галифаксе (Halifax Gibbet) с 1286 г. и вплоть до 1650 г., когда оно было запрещено Оливером Кромвелем.

330… этими фаворитами были: Эдм Стюарт, обычно звавшийся лордом Обиньи, по названию поместья, которым он владел во Франции и которое досталось ему от предков, получивших эту землю в награду за оказанные ими услуги; и капитан Джеймс Стюарт, второй сын лорда Охилтри. — Эдм (Эсме) Стюарт (1542–1583) — шотландский государственный деятель, фаворит короля Якова VI, глава правительства Шотландии в 1580–1582 гг.; двоюродный брат лорда Дарили, сын сэра Джона Стюарта (ок. 1519–1567), пятого лорда Обиньи, родного брата сэра Мэтью Стюарта, четвертого графа Леннокса; шестой лорд Обиньи (с 1567 г.), седьмой граф Леннокс (с 1580 г.), первый герцог Леннокс (с 1581 г.); в августе 1582 г. был отстранен от власти мятежными баронами во главе с лордом Рутвеном, похитившими юного короля, и умер в изгнании, во Франции.

Поместье Обиньи во французской провинции Берри было пожаловано в 1422 г. его предку, сэру Джону Стюарту из Дарили (ок. 1380–1429), констеблю шотландской армии, воевавшему на стороне Франции во время Столетней войны, французским королем Карлом VII (1403–1461; король с 1422 г.).

Джеймс Стюарт (?-1595) — шотландский дворянин, сын сэра Эндрю Стюарта, второго лорда Охилтри; фаворит короля Якова VI, камергер, капитан королевской гвардии, инициатор ареста и казни графа Мортона; глава правительства Шотландии в 1583–1585 гг., лорд-канцлер Шотландии (1584–1585); граф Арран (в 1581–1585 гг.); шурин Джона Нокса, вторым браком женатого на его сестре Маргарет Стюарт (1547-после 1612); летом 1585 г. был отстранен от власти; 5 декабря 1595 г. был убит сэром Джеймсом Дугласом из Паркхеда (ок. 1545–1602), племянником регента Мортона.

Сэр Эндрю Стюарт (ок. 1521–1601) — шотландский аристократ, второй лорд Охилтри (с 1548 г.), протестант, участник битвы при Лангсайде, сражавшийся на стороне регента Морея.

332… он не знал никакого графа Аррана, ибо последнему из них, сошедшему с ума, приказал отрубить голову… — Имеется в виду сэр Джеймс Гамильтон (ок. 1537–1609) — старший сын герцога Шательро, третий граф Арран (с 1575 г.), один из вождей протестантской партии; страдая душевной болезнью, в 1562 г. был помещен под надзор, в котором оставался до конца жизни; в 1581 г. лишился своего титула и своих владений, которые были переданы фавориту Джеймсу Стюарту, но казнен не был (в 1585 г. титул и владения были возвращены ему решением парламента).

… Граф Ангус, племянник Мортона, предложил ему собрать войска и силой освободить его. — Граф Ангус — здесь: сэр Арчибалд Дуглас (1555–1588), племянник Мортона и его воспитанник, сын его брата Дэвида Дугласа (ок. 1515–1558), седьмого графа Ангуса; восьмой граф Ангус (с 1558 г.), с 1581 г. глава клана Дугласов, предводитель партии радикальных протестантов в период правления короля Якова VI.

333… будь я даже столь же невиновен, как святой Стефан, или столь же виновен, как Иуда, это никак не изменило бы моей участи… — Стефан — иудей-эллинист, христианин, благовествовавший в Иерусалиме и возбудивший ненависть ортодоксальных иудеев; был привлечен к суду Синедриона, приговорен к смерти и побит камнями; в католичестве и православии почитается в лике первомученика.

334… Подобно Лнгеррану де Мариньи, он был казнен посредством устройства, которое сам же и велел соорудить. — Ангерран Ле Портье де Мариньи (ок. 1260–1315) — французский государственный деятель, могущественный фаворит короля Филиппа IV Красивого (ок. 1268–1314; правил с 1285 г.); выходец из небогатой нормандской дворянской семьи, сделавший головокружительную карьеру: начав свою службу при дворе королевы Жанны Наваррской (1273–1305), супруги Филиппа IV, он с 1302 г. стал главным советником короля, камергером и министром финансов; его возвышение вызывало раздражение многих аристократов, и после смерти Филиппа IV он был обвинен во множестве преступлений, в первую очередь в растратах и взяточничестве, и 30 апреля 1315 г. повешен на Монфоконе.

Монфокон — огромная трехъярусная каменная виселица, сооруженная в 1303–1314 гг. на холме у северо-восточной окраины Парижа и способная служить орудием казни одновременно для пятидесяти человек, разлагающиеся тела которых оставляли висеть там, чтобы устрашать подданных и предостерегать их от преступлений; считается, что она была построена по проекту Ангеррана де Мариньи; виселица использовалась вплоть до 1629 г., а к кон. XVIII в. полностью разрушилась.

… Доставить это письмо она поручила своему секретарю Клоду Но… — Клод Но (? — ок. 1605) — парижский адвокат, уроженец Турени, личный секретарь Марии Стюарт в 1575–1586 гг., после ее казни вернувшийся во Францию; автор записок о Марии Стюарт, впервые опубликованных в 1883 г. в Эдинбурге.

… к нему вполне можно приложить те похвальные слова, какие он сказал о Джоне Ноксе. — Джон Нокс умер 24 ноября 1572 г., и регент Мортон произнес над его гробом похвальную речь, в которой прозвучали слова, ставшие знаменитыми: «There lies he who never feared the face of man!» («Здесь лежит тот, кому лик человека никогда не внушал страха!»)

XXIX

… король получил приглашение поохотиться 23 августа 1582 года в замке Рутвен, принадлежавшем графу Гоури. — Замок Рутвен (соврем. Хантингтауэр), датируемый серединой XV в. и вплоть до 1600 г. принадлежавший лордам Рутвенам, находится в центральной части Шотландии, в графстве Пертшир, в селении Хантингтауэр, в 55 км к северо-западу от Эдинбурга.

Граф Гоури насильственно удерживал в этом замке юного короля Якова VI на протяжении десяти месяцев, вплоть до июня 1583 г.

335… Король… понял, сколь опрометчивым был совершенный им шаг, лишь оказавшись перед лицом графа Мара, лорда Линдсея, мастера Глэмиса и пяти или шести других баронов, которых он знал как своих врагов… — Граф Мар — здесь: сэр Джон Эрскин (ок. 1558–1634), граф Мар, единственный сын Джона Эрскина (см. примеч, к с. 257), графа Мара, шотландский политик, участвовавший в похищении юного Якова VI, но позднее вошедший в милость к королю и ставший наставником его старшего сына Генриха Фредерика Стюарта (1594–1612) и управителем Эдинбургского замка.

Лорд Линдсей — имеется в виду сэр Патрик Линдсей (см. примеч, к с. 241), шестой лорд Линдсей из Байрса.

Мастер Глэмис — сэр Томас Лайон из Олдбара (?-1608), младший брат Джона Лайона (?-1578), восьмого лорда Глэмиса, ставший после его смерти опекуном (тьютором) своего малолетнего племянника, Патрика Лайона (ок. 1575–1615), девятого лорда Глэмиса, и потенциальным наследником этого титула (именно это и означает титул учтивости «мастер Глэмис»); один из баронов, захвативших юного короля Якова VI; шотландский государственный деятель, лорд-казначей Шотландии в 1585–1595 гг.

… они поместили его под охрану сотни дворян, но командовать ими поставили полковника Стюарта, родственника графа Аррана. — Полковник Стюарт — сэр Уильям Стюарт из Хаустона (ок. 1540-ок. 1606), шотландский офицер, политик и дипломат, командир королевской гвардии, способствовавший освобождению юного Якова VI в июне 1583 г. и восстановлению власти Джеймса Стюарта, графа Аррана.

336… Ангус, лорд Линдсей и мастер Глэмис бежали в Англию… — Ангус — здесь: сэр Арчибалд Дуглас (см. примеч, к с. 332), племянник графа Мортона, восьмой граф Ангус.

… лорд Рутвен, захваченный с оружием в руках, был предан суду и казнен. — Лорд Уильям Рутвен, первый граф Гоури, был казнен 3 мая 1584 г.

… Сын несчастного отца, несчастный сам, он оказался отцом несчастной семьи. — У лорда Уильяма Рутвена и его жены Доротеи Стюарт (ок. 1544–1627) было десять дочерей и четыре сына, двое из которых, Джон Рутвен (ок. 1577–1600), третий граф Гоури, и Александр Рутвен (1580–1600), продолжили борьбу своего отца против Якова VI, став лидерами ультра-протестантов и участниками очередного заговора («The Gowrie Conspiracy»), и 5 августа 1600 г. при попытке похитить короля были убиты королевскими гвардейцами.

… Яков VI, вынужденный оставить мертвое тело изгнанника на чужбине, где оно было погребено, призвал к себе сына, не имея возможности призвать отца. — Имеется в виду Людовик Стюарт (1574–1624), сын Эсме Стюарта, первого герцога Леннокса, и его жены-француженки Катрин де Бальзак, второй герцог Леннокс (с 1583 г.), в девятилетием возрасте возвращенный в Шотландию, воспитывавшийся в королевской семье и ставший одним из ближайших соратников короля; лорд-адмирал Шотландии (с 1591 г.).

337… дворянина этого звали Бабингтон. — Бабингтон, Энтони (1561–1686) — английский дворянин, пламенный католик, глава заговора, имевшего целью убийство королевы Елизаветы и освобождение Марии Стюарт; 20 сентября 1586 г., после провала заговора, вместе со своими сообщниками был подвергнут мучительной казни.

… Бабингтон и шестеро его друзей, которых звали Чарнок, Максвелл, Абингтон, Барнвилл, Сэвидж и Баллард, должны были при первой же возможности… заколоть Елизавету… — В заговор Бабингтона входили, среди прочих:

сэр Джон Чарнок (ок. 1551–1586),

сэр Эдвард Абингтон (ок. 1553–1586),

сэр Роберт Барнвелл (?-1586),

Джон Сэвидж (?-1586),

Джон Баллард (?— 1586) — католический священник, один из вдохновителей заговора.

Имя Максвелл (Maxwell) фигурирует в этом контексте в «Истории Шотландии» (1759) шотландского историка Уильяма Робертсона (1721–1793), однако его нет в списке казненных заговорщиков (всего в два захода, 20 и 21 сентября, было казнено четырнадцать человек) и неясно, кто здесь имеется в виду.

… сотне католиков, рассеянных вокруг замка Фотерингей, где в это время находилась в заточении Мария Стюарт, следовало… собраться по условному сигналу и напасть на замок… — Фотерингей — средневековый замок в центральной части Англии, в одноименном селении в графстве Норгемптоншир, в 115 км к северу от Лондона; последнее место заточения Марии Стюарт, где она находилась с 21 сентября 1586 г. (то есть после казни Бабингтона и его сообщников) и где была казнена 8 февраля 1587 г.; в последние годы царствования Елизаветы замок был заброшен и обратился в руины.

… тот был не кем иным, как шпионом секретаря государственного министра Уолсингема, беззаветно преданного Елизавете. — Уолсингем, сэр Фрэнсис (1530–1590) — английский государственный деятель и дипломат, ревностный протестант; посол во Франции в 1570–1573 гг., свидетель Варфоломеевой ночи; государственный секретарь (с 1573 г.) и министр полиции, член Тайного совета, гений политического сыска и разведки.

… дал приказ сэру Эмиасу Паулету и Дрю Друри, надзирателям королевы, завладеть всеми ее бумагами и арестовать Кёрла и Клода Но, ее секретарей. — Сэр Эмиас Паулет (1532–1588) — английский государственный деятель и дипломат; губернатор острова Джерси (с 1573 г.); в 1576–1579 гг. посол во Франции; строгий пуританин, с 1585 г. осуществлявший надзор за Марией Стюарт.

Сэр Дрю Друри (ок. 1531–1617) — английский политик и административный деятель, член Палаты общин, верховный шериф Норфолка (в 1576 г.); с ноября 1586 г. находился в замке Фотерингей, помогая сэру Эмиасу Паулету осуществлять надзор за Марией Стюарт; в 1595–1596 гг. являлся помощником управителя Тауэра.

Кёрл, Гилберт (ок. 1545–1609) — второй секретарь Марии Стюарт, шифровавший ее письма; шотландец, уроженец графства Файф.

338… один из судей, Хаттон, явился к королеве… — Сэр Кристофер Хаттон (1540–1591) — английский политик, лорд-канцлер Англии в 1587–1591 гг., один из судей Марии Стюарт.

XXX

339… он поспешил написать г-ну де Курселю, своему послу в Шотландии, следующее письмо… — Имеется в виду Никола Леклер де Курсель (?-?), французский дипломат, секретарь Мишеля де Кастельно (ок. 1517–1592), французского посла в Англии в 1575–1585 гг., подкупленный в 1583 г. английской разведкой и копировавший для агентов Уолсингема переписку своего начальника; с сентября 1586 г. по март 1588 гг. исполнял обязанности поверенного в делах Франции при шотландском дворе.

341 … Ее Величество королева-мать готовится вскоре встретиться с королем Наваррским и провести с ним переговоры о прекращении смуты в нашем королевстве… — Король Наваррский — имеется в виду будущий французский король Генрих IV (см. примеч, к с. 95).

… король Франции отправил г-на де Бельевра в качестве чрезвычайного посла к Елизавете, подле которой уже находился постоянный посол, г-н де л’Обепин де Шатонёф. — Господин де Бельевр — Помпон де Бельевр (1529–1607), французский государственный деятель, правовед и дипломат, в период с 1575 по 1588 г. исполнивший ряд ответственных дипломатических поручений; в 1594–1597 гг. управляющий финансами, в 1599–1605 гг. канцлер Франции; с 1 декабря 1586 г. по 13 января 1587 г. находился в Лондоне в качестве чрезвычайного посла короля Генриха III, пытаясь спасти жизнь Марии Стюарт.

Господин де л’Обепин де Шатонёф — Гийом де л’Обепин (1547–1629), барон де Шатонёф, французский дипломат, посол в Англии в 1585–1589 гг., организатор нескольких безуспешных заговоров, имевших целью освободить Марию Стюарт.

… 27 ноября г-н де Бельевр прибыл в Кале… — Кале — см. примеч, к с. 192.

… они достигли Дувра лишь в девять утра следующего дня… — Дувр — портовый город на юго-востоке Англии, в графстве Кент, у пролива Па-де-Кале, в 42 км к северо-западу от Кале.

… г-н де Бельевр отправил в Ричмондский дворец, где вместе со своим двором находилась королева Елизавета, одного из дворян своей свиты, г-на де Вилье, дабы просить ее об аудиенции… — В свиту Помпона де Бельевра входило несколько французских дворян, в том числе и господин де Вилье; допустимо предположить, что это был Шарль Менюо (ок. 1560–1627), сеньор де Вилье-Кюль-де-Сак, будущий зять посла, супруг (с 1594 г.) его дочери Луизы де Бельевр (ок. 1574–1629).

Заметим, что все подробности, связанные с посольством Помпона де Бельевр в Лондон, Дюма почерпнул из отчета «Advis de ce qui a esté faict en Angleterre par Mr. de Bellievre, sur lea affaires de la Royne d’Escosse, ès moys de novembre et décembre, 1586, et janvier 1587», который один из сопровождавших посла дворян — имя его неизвестно — написал Никола де Вильруа (ок. 1542–1617), в то время государственному секретарю по военным делам.

Ричмондский дворец — королевская резиденция, построенная около 1501 г. в городе Ричмонд (до 1500 г. называвшемся Шин) на Темзе, в 13 км к юго-западу от центра Лондона, королем Генрихом VII (см. примеч, к с. 184), который до восшествия на престол носил титул графа Ричмонда; на протяжении полутора веков оставался любимой резиденцией английских монархов, включая королеву Елизавету, которая в нем и умерла, но в 1649 г., после казни короля Карла I, был по решению парламента продан и пущен на слом.

343… На другой день, 16 декабря, парламент, королевский совет и представители высшей знати королевства собрались в Вестминстерском дворце… — Вестминстерский дворец — здесь: «Старый дворец» («Old Palace»), средневековый комплекс зданий в центре Лондона, на берегу Темзы, вблизи Вестминстерского аббатства (отсюда и название дворца), бывшая столичная резиденция английских королей (до 1530 г.; в 1530–1698 гг. их местопребыванием служил построенный рядом дворец Уайтхолл) и одновременно, с 1295 г., место заседаний английского парламента; 16 октября 1834 г., в результате катастрофического пожара, сгорел, и в 1840–1876 гг. на его месте был построен в неоготическом стиле новый дворец («New Palace»), который по сей день служит местом заседаний британского парламента.

… каждому жителю было приказано зажечь перед своим домом праздничные костры, как это принято во Франции накануне дня святого Иоанна Крестителя. — Имеется в виду распространенная в Европе традиция разжигать праздничные костры (фр. jeux de joie) в ночь накануне христианского праздника Рождества Иоанна Предтечи (24 июня).

344… Господин де Сен-Сир, который доставит настоящее письмо Вашему Величеству, привезет нам милостивый Ваш ответ… — Господин де Сен-Сир — дворянин из свиты Помпона де Бельевра; возможно, его зять Клод Прево (?-1590), сеньор де Сен-Сир, с 1586 г. супруг Элен де Бельевр (ок. 1570–1607).

… Тотчас же во Францию был отправлен г-н де Жанлис… — Господин де Жанлис (Genlis) — таинственный персонаж; во всех источниках его называют старшим сыном Пьера Брюлара (ок. 1535–1608), сеньора де Жанлиса, в 1569–1588 гг. французского государственного секретаря по иностранным делам, купившего в 1569 г. имение Жанлис; так называет его и посол Помпон де Бельевр в своем письме к Брюлару, датированном 17 декабря 1586 г. и помеченном Лондоном; проблема, однако, состоит в том, что Жилю Брюлару (?-1637), старшему сыну Пьеру Брюлара, который женился 10 сентября 1571 г. на Мадлен Шевалье, в описываемое время было от силы четырнадцать лет. Вряд ли столь ответственное поручение могли дать столь юному мальчику. Или это был сын от предыдущего брака Пьера Брюлара?

345… королева находилась теперь ближе к Лондону, в Гринвичском дворце, где она праздновала Рождество. — Гринвичский дворец (Плацентия) — королевская резиденция в городке Гринвич на берегу Темзы, в 9 км к юго-востоку от центра Лондона, построенный в 1443 г. и снесенный в 1660 г.; позднее на его месте был построен Гринвичский морской госпиталь.

346… проследовав через Рочестер и Кентербери, приехал в Дувр… — Рочестер — старинный город на юго-востоке Англии, в графстве Кент, в 45 км к юго-востоку от Лондона, на пути в Дувр; центр епархии. Кентербери — старинный город в графстве Кент, в 42 км к юго-востоку от Рочестера и в 24 км к северо-западу от Дувра, резиденция архиепископа Кентерберийского, примаса англиканской церкви.

… направил к королеве Англии посольство, в которое входили Роберт Мелвилл, Грей и Кит. — Грей — сэр Патрик Грей (?-1612), с 1608 г. шестой лорд Грей, до этого носивший титул мастер Грей, шотландский аристократ и политический деятель, сторонник Марии Стюарт; по возвращении из Лондона был объявлен предателем, заключен в тюрьму, а затем изгнан из страны.

Кит (Keith; в письме к Вильруа, искаженное, Queth: у Дюма опечатка: Quelh) — сэр Уильям Кит из Делни (? — ок. 1599), шотландский царедворец и дипломат, гардеробмейстер короля Якова VI.

347… лорд Хингли, входивший в ближайшее окружение королевы, завсегдатай королевского дворца, пришел повидаться с г-ном Греем… — В адресованном Вильруа анонимном отчете, где рассказывается о провокации, устроенной шотландским послам, этот английский лорд именуется Huygby, а кузен лорда Грея, с пистолетами в кармане арестованный в королевском дворце, бароном Pruriougby; имена эти явно искаженные, и выяснить, что за ними стоит, не удалось. Дюма, видимо, просто заменил Huygby на Hingley.

… личный секретарь королевы Дэвисон отправился в Фотерингей. — Дэвисон, Уильям (ок. 1541–1608) — английский дипломат, секретарь королевы Елизаветы, который, якобы, нарушил ее инструкции по поводу смертного приговора Марии Стюарт, что и привело к казни шотландской королевы, и потому попал в опалу, подвергся тюремному заключению, в котором находился до сентября 1588 г., и был присужден крупному денежному штрафу.

348… в субботу 14 февраля, ближе к вечеру, г-н Бил, свояк министра Уолсингема, был отправлен в замок Фотерингей, имея на руках приказ о казни Марии Стюарт, подписанный Елизаветой. — Заметим, что все даты здесь — а они заимствованы Дюма из датированного 27 февраля 1587 г. рапорта сотрудника французского посольства в Лондоне господина де Ла Шатра («Advis sur l’execution de la royne d’Ecosse, par M. de la Chastre») — приводятся по новому, григорианскому календарю, с 1582 г. действовавшему в католической Франции, в то время как протестантские Англия и Шотландия продолжали жить по отстававшему от него юлианскому календарю вплоть до 1752 г. Разница между датами по новому и старому календарю составляла в то время десять дней.

Роберт Бил (1541–1601) — английский государственный деятель и дипломат, секретарь Тайного совета, государственный секретарь в 1578, 1581 и 1583 гг.; свояк Уолсингема: они были женаты на сестрах: Бил — на Эдит Сент-Барб (1553–1628), а Уолсингем, с 1566 г., — на Урсуле Сент-Барб (1532–1602); свидетель казни Марии Стюарт, составивший отчет об этом трагическом событии.

… при нем был приговор, вынесенный шотландской королеве, и адресованный графам Шрусбери, Кенту и Ратланду приказ присутствовать при казни. — Граф Шрусбери (Shrewsbury; у Дюма опечатка: Schwestbury) — сэр Джордж Толбот (ок. 1522–1590), шестой граф Шрусбери (с 1560 г.), английский аристократ и военачальник, в 1560–1590 гг. управляющий казначейством; в 1568–1585 гг. осуществлял надзор за Марией Стюарт.

Граф Кент — сэр Генри Грей (1541–1615), английский аристократ, шестой граф Кент (с 1573 г.); лорд-наместник графства Бедфордшир в 1586–1615 гг.

Граф Ратленд — сэр Эдвард Меннерс (1549–1587), третий граф Ратленд (с 1563 г.), лорд-наместник Линкольншира с 1585 г.; скончался 14 апреля 1587 г., вскоре после казни Марии Стюарт.

… Господин Бил отбыл той же ночью, взяв с собой лондонского палача… — Исполнителем казни Марии Стюарт являлся некий Булл, штатный палач Тауэра в 1587–1601 гг.

XXXI

349… Он воспользовался этим для того, чтобы предложить Марии помощь епископа Питерборо или декана Питерборо… — Питерборо — город в графстве Кембриджшир, в 120 км к северу от Лондона и в 12 км к востоку от Фотерингея.

Здесь имеются в виду епископ англиканского диоцеза Питерборо, который был создан в 1541 г., во время роспуска католических монастырей в Англии, и центром которого стал кафедральный собор Питерборо, бывшая монастырская церковь, построенная в XII в. и посвященная апостолам Петру, Павлу и Андрею, и декан (глава капитула) этого собора.

Епископом Питерборо в это время, в 1585–1600 гг., был Ричард Хауленд (1540–1600), а деканом, в 1583–1589 гг., Ричард Флетчер (ок. 1544–1596).

В соборе Питерборо, 30 июля 1587 г., была первоначально погребена Мария Стюарт, но И октября 1612 г. ее прах, по решению короля Якова, ее сына, был перенесен в Вестминстерское аббатство.

… будет ли ей позволено увидеться с ее духовником, с которым она не могла встретиться уже целый месяц. — Духовника Марии Стюарт звали Камиль дю Прео.

350… старый Бургуэн, врач королевы, бросился в ноги к графам… — Доминик Бургуэн (?-?) — врач Марии Стюарт; оставил дневник, впервые опубликованный в 1876 г.

… она обратилась к Джейн Кеннеди, самой любимой из своих фрейлин… — Кеннеди, Джейн (?-1589) — фрейлина Марии Стюарт, находившаяся подле королевы на протяжении всех лет ее тюремного заточения и ставшая после ее казни супругой Эндрю Мелвилла из Гарвока (см. примеч. к с. 266), дворецкого королевы; погибла во время кораблекрушения 8 сентября 1589 г.

351… она вручила самым преданным слугам свои личные драгоценности, предназначенные для передачи королю и королеве Франции, королеве-матери Екатерине Медичи, своему собственному сыну, герцогу де Гизу и кардиналу Лотарингскому, равно как и всем прочим родственникам, не забыв никого. — Королева Франции — Луиза Лотарингская (1553–1601), представительница младшей ветви Лотарингского дома, дочь Николая Лотарингского (1524–1577), графа де Водемона, и его первой жены (с 1549 г.) Маргариты д’Эгмонт (1517–1554); с 1575 г. супруга короля Генриха III, французская королева в 1575–1589 гг.; брак их остался бездетным.

Герцог де Гиз — здесь: Генрих I де Гиз, по прозвищу Меченый (1550–1588), старший сын Франсуа I Лотарингского (см. примеч. к с. 218), второго герцога де Гиза, и его жены с 1548 г. Анны д’Эсте (1531–1607), с 1563 г. третий герцог де Гиз; двоюродный брат королевы Марии Стюарт; французский военный и политический деятель времен Религиозных войн, непримиримый враг гугенотов, один из зачинщиков Варфоломеевской ночи, глава Католической лиги, созданной им в 1576 г.; летом 1588 г., достигнув вершины своего могущества, выступил против короля Генриха III и уже видел себя преемником бездетного и почти лишившегося власти короля, но 23 декабря того же года был по его приказу убит в замке Блуа, королевской резиденции, где заседали в то время Генеральные штаты (с 16 октября 1588 г. по 16 января 1589 г.).

Кардинал Лотарингский — здесь: Людовик II Лотарингский (1555–1588), французский церковный и политический деятель, активный участник Религиозных войн, младший брат герцога Генриха де Гиза и его сподвижник, архиепископ Реймсский с 1574 г., ставший кардиналом в 1578 г. и именовавшийся после этого кардиналом де Гизом; был убит в замке Блуа 24 декабря 1588 г., на следующий день после убийства там герцога Генриха де Гиза.

XXXII

353 … королева велела, чтобы та прочитала ей историю доброго разбойника… — Добрый разбойник — евангельский персонаж, один из двух злодеев, меж которых был распят на Голгофе Иисус Христос; раскаявшись и уверовав в божественность Иисуса, получил от него обещание пребывать с ним в раю (Лука, 23: 40–43); считается заступником приговоренных к смерти.

… Королева жестом велела открыть, и в комнату вошел шериф… — Имеется в виду Томас Эндрюс (ок. 1541–1594) — верховный шериф графства Норгемптоншир в 1568 и 1587 гг., распорядитель казни Марии Стюарт, оставивший подробный отчет об этом драматическом событии, который лег в основу рассказа Дюма о последних часах жизни шотландской королевы.

355… Мария выбрала Мелвилла, своего дворецкого; Бургуэна, своего врача; Пьера Горжона, своего аптекаря, и Жака Жерве, своего хирурга. — Никаких биографических сведений о Пьере Горжоне (Gorjon; или Gorion), аптекаре Марии Стюарт, и Жаке Жерве, ее хирурге, найти не удалось.

… она остановила свой выбор на Джейн Кеннеди и Элизабет Кёрл, которые уже давно не покидали ее ни на минуту… — Кёрл, Элизабет (ок. 1460–1620) — горничная Марии Стюарт, сестра Гилберта Кёрла, окончившая свои дни в изгнании, в Антверпене.

XXXIII

356… доктор Флетчер, декан Питерборо, который был предложен ей в качестве наставника в реформированной вере и от помощи которого… она наотрез отказалась, встал перед ней… — Ричард Флетчер (ок. 1544–1596) — англиканский священник, глава капитула собора Питерборо (1583–1589), епископ Бристоля (1589–1593), Вустера (1593–1595) и Лондона (1595–1596).

360 … Брантом рассказывает, что между этим человеком без сердца и этим трупом без головы произошло тогда нечто постыдное. — Брантом говорит о надругательстве над телом казненной шотландской королевы обиняком, напоминая читателю о персонаже новеллы, входящей в состав сборника «Гептамерон» королевы Маргариты Наваррской (1492–1549; королева с 1527 г.) и рассказывающей о неком слуге, который возжелал свою хозяйку, жену погонщика мулов, и добился своего лишь после того, как нанес ей двадцать пять смертельных ударов ножом. (Новелла вторая, «Жена амбуазского погонщика мулов отказалась удовлетворить низменные желания своего слуги и предпочла жестокую смерть»).

Примечания

1

«История Флоренции», книга IV, глава 16.

(обратно)

2

«Установления справедливости» (ит.)

(обратно)

3

Шары! Шары! (ит.)

(обратно)

4

Этот портрет хранится ныне в Парижском музее. (Примеч. автора.)

(обратно)

5

Задумчивый (ит.)

(обратно)

6

Вместо сорванной вмиг вырастает другая, // Золотом тем же на ней горят звенящие листья (лат.) — «Энеида», VI, 144–145. Перевод С. Ошерова.

(обратно)

7

Не радует то, что добыто легко (лат.)

(обратно)

8

Урбан VIII был флорентиец и происходил из семьи Барберини. (Примеч. автора.)

(обратно)

9

Награда за заслуги (лат.)

(обратно)

10

«Поэтические упражнения» (ит.)

(обратно)

11

И действительно, после Козимо Старого, Отца отечества, подагра была наследственной в обеих ветвях рода Медичи, и, вероятно, не было среди его членов никого, кто по достижении сорокалетнего возраста не испытал бы ее приступов. (Примеч. автора.)

(обратно)

12

Верные светят звезды (лат.). — Гораций, «Оды», II, 16: 3–4.

(обратно)

13

Сделанного не воротишь! (ит.)

(обратно)

14

Манфред принадлежал Швабскому дому. (Примеч. автора.)

(обратно)

15

A Camollia mi godo il polverone.* Сонет CXII. (Примеч. автора.)

* Камольи мне пыль дорога (ит.).

(обратно)

16

Lo strazio е ‘1 grande scempio

Che fece l’Arbia colorata in rosso («Inf.», Cant. X).* (Примеч. автора.)

*… В память истребленья,

Окрасившего Арбию в багрец («Ад», песнь X). (ит.) — X, 85–86, перевод М. Лозинского.

(обратно)

17

… fu’io solo, Id dove sofferto

Fu per ciascun di torre via Fiorenza

Colui che la difesi a viso aperto («Inf.», Cant. X).* (Примеч. автора.)

* Зато я был один, когда решали

Флоренцию стереть с лица земли;

Я спас ее, при поднятом забрале («Ад», песнь X). (ит.) — X, 91–93, перевод М. Лозинского.

(обратно)

18

«Рай», песнь XV. (Примеч. автора.)

(обратно)

19

К папе Бонифацию VIII. (Примеч. автора.)

(обратно)

20

«Ад», X, 79–81.

(обратно)

21

«Рай», XVII, 46–48, 55–63.

(обратно)

22

… infin che’l veltro

Verr&, che la far& morir di doglia,

Questi non ciber£ terra пё peltro;

Ma sapienza, e amore, e virtute,

E sua nazion sarà tra feltro e feltro («Inf.», Cant. I).* (Примеч. автора.)

*… но славный нагрянет

Пес, и кончится она.

Не прах земной и не металл двусплавный,

А честь, любовь и мудрость он вкусит,

Меж войлоком и войлоком державный («Ад», песнь I). (ит.) — I, 101–105, перевод М.Лозинского.

(обратно)

23

Lo primo tuo rifugio e’l primo ostello

Sarà la cortesia del gran Lombardo,

Che ’n su la Scala porta il santo uccello («Par.»*, Cant. XVII). (Примеч. автора.)

* Твой первый дом в скитальческой судьбе

Тебе создаст Ломбардец знаменитый,

С орлом святым над лестницей в гербе («Рай», песнь XVII). (ит.) — XVII, 70–72, перевод М.Лозинского.

(обратно)

24

Это письмо, хранящееся во Флорентийской библиотеке, не является автографом поэта. Данте, как и Мольер, не оставил ни одного текста, написанного его собственной рукой. (Примеч. автора.)

(обратно)

25

Император Альбрехт I был убит в Кёнигсфельдене своим племянником Иоганном Швабским в тот момент, когда выступил в поход против швейцарцев. Бонифаций VIII, пребывая в бешенстве из-за пощечины, которую нанес ему Колонна, впал в горячечное исступление и разбил голову о стены комнаты, изгрызав перед этим себе руку. Народ сочинил ему следующую эпитафию: «Здесь покоится тот, кто прокрался на папский престол как лис, правил как лев, а умер как собака». (Примеч. автора.)

(обратно)

26

Non mi parén meno ampi nè maggiori,

Che quei che son nel mio bel San Giovanni

Fatti per luogo de’battezzatori;

L’un degli quali, ancor non è molt’ anni,

Rupp’ io per un che dentro v’annegava:

E questo sia suggel, ch’ogni uomo sganni («Inf.», Cant. XIX).* (Примеч. автора.)

* Они совсем такие же на взгляд,

Как те, в моем прекрасном Сан Джованни,

Где таинство крещения творят.

Я, отрока спасая от страданий,

В недавний год одну из них разбил:

И вот печать, в защиту от шептаний! («Ад», песнь XIX.) (ит.). — XIX, 13–18, перевод М. Лозинского.

(обратно)

27

Io non la vidi tante volte ancora

Ch’io non trovasse in lei nova bellezza.* (Примеч. автора.)

* Я нахожу, что каждый раз она

Прекраснее, чем прежде, несравненно (ит.). — Данте, «Рифмы», XCI, 71–72, перевод Е. Солоновича.

(обратно)

28

Sappi ch’i’ son Bertram dal Bomio, quelli

Che diedi al re giovane i ma’ conforti («Inf.», Cant. XXVIII).* (Примеч. автора.)

* Знай: я Бертран де Борн, тот, что в былом

Учил дурному молодого короля («Ад», песнь XXVIII). (ит.) — XXVIII, 134–135, перевод М.Лозинского.

(обратно)

29

Мы вовсе не хотим сказать, будто Данте — первый автор, писавший на итальянском языке. Если бы мы допустили такую ошибку, ее опровержением стали бы десять книг «Старинной поэзии» («Rime antiche»). Но почти все эти канцоны — любовного толка, поскольку итальянской поэзии тогда недоставало многих слов, относящихся к искусству, политике, науке и военному делу. Данте сумел найти эти слова, подчинил их ритму и выстроил в рифмы. (Примеч. автора.)

(обратно)

30

Данте, когда он начал свою поэму, первые шесть или семь песней которой были написаны во Флоренции в последний год XIII века и впервые два года XIV века, и в самом деле находился в возрасте тридцати пяти лет, который можно считать близким к середине человеческой жизни. (Примеч. автора.)

(обратно)

31

Толкователи Данте настаивают, что под этим лесом поэт понимал человеческие заблуждения, и опираются на то, что Данте в своем трак тате «Convivio» («Пир») называет заблуждения «обманчивым лесом этой жизни». (Примеч. автора.)

(обратно)

32

Образ сна означает здесь у Данте порывы страстей и упоение наслаждениями, которым, в чем обвиняли его враги, он уступал с легкостью творческого человека. Тем не менее следует заметить, что именно два лучших поэта всей этой чувственной Италии оставили нам два чистейших образчика небесной любви — Беатриче и Лауру. (Примеч. автора.)

(обратно)

33

Выйдя, наконец, из дремоты заблуждений и горячки страстей, Данте замечает холм, на вершине которого высится дворец Мудрости, и дворец этот видится ему в лучах Солнца, представляющего собой Бога на земле. (Примеч. автора.)

(обратно)

34

То есть мысленно вернулся к возрасту страстей, который так редко позволяет душе, сошедшей с Небес, возвратиться туда чистой. (Примеч. автора.)

(обратно)

35

По всей вероятности, три хищных зверя, с которыми сталкивается поэт, символизируют страсти, преграждающие человеку путь к Небу. Если верить толкователям, Барс с его сверкающей шкурой и чувственными движениями, означает сладострастие; Лев, этот царь зверей, означает властолюбие, царя страстей; Волчица с ее ненасытной, ничем неутолимой прожорливостью — зависть, которую никогда не утомляет травля жертвы и у которой удовлетворенная месть не гасит жажды мщения. Образами Барса и Льва поэт намекает на свои собственные пороки, а образом Волчицы — на пороки своих недругов, из зависти изгнавших его и из политической ненависти подвергших его преследованиям. (Примеч. автора.)

(обратно)

36

Поэт, вновь став жертвой страстей, присущих его летам, говорит, что он, возможно, готов был впасть в свои прежние заблуждения, как вдруг поэзия, олицетворяемая Вергилием, приходит ему на помощь и освобождает его душу от пут телесных соблазнов, наполняя ее помыслами и понуждая его предаться уединенной работе. (Примеч. автора.)

(обратно)

37

Вергилий родился не в самой Мантуе, а в Пьетоле, прежде носившей имя Анды и находящейся в Мантуанских землях. (Примеч. автора.)

(обратно)

38

В дни Юлия [Цезаря] (лат.)

(обратно)

39

Ceciditque superbum Ilium.* (Примеч. автора.)

* «Энеида», III, 2–3.

(обратно)

40

Данте был известен пока лишь своей «Vita nuova»*, своими сонетами и канцонами. (Примеч. автора.)

* «Новая жизнь» (ит.)

(обратно)

41

Поскольку человек способен прийти к истине лишь через осознание заблуждений, а заблуждения суть понятия отвлеченные, так что их нельзя различить физически, глазами, Вергилий предлагает Данте показать ему следствия, не имея возможности показать ему причину. (Примеч. автора.)

(обратно)

42

Звери, с которыми совокупляется Волчица, символ зависти, суть все прочие пороки, с которыми она сочетается, чтобы наносить вред, а именно: предательство, несправедливость, мошенничество, жульничество и тому подобное. (Примеч. автора.)

(обратно)

43

Подразумевается Кан Гранде делла Скала, сеньор Вероны, который, приняв сторону белых гвельфов, предоставил убежище Данте и воевал с черными гвельфами Флоренции. (Примеч. автора.)

(обратно)

44

Верона расположена между Фельтре, городом в Тревизской марке, и горой Монте Фельтро, высящейся в Романье. (Примеч. автора.)

(обратно)

45

Вергилий, еще до Данте, воспользовался тем же эпитетом применительно к той же стране: «Humilemque vidimus Italiam*». (Примеч. автора.)

* «Энеида», III, 522–523.

(обратно)

46

Это и в самом деле тот путь, какой в своей поэме проходит Данте, посещая вначале Ад, затем Чистилище, а потом, наконец, Рай.

Распространенное представление, что Данте непонятен, вынуждает нас снабжать перевод многочисленными примечаниями. Да простят нам сухость этой работы второго плана, в которой стиль и занимательность проявляются лишь с большим трудом, но ведь, с другой стороны, благодаря ей читатель может во мраке богословского мышления, столь модного в XIII и XIV веках, следовать за поэтом в лабиринте истории, путеводную нить к которому способно дать лишь безупречное знание этой страны, и сквозь феодальную Италию, которую Данте исходил с разбитым сердцем, со слезами на глазах и с посохом изгнанника в руке. (Примеч. автора.)

(обратно)

47

«Повести деда», глава XXIV.

(обратно)

48

Балленгих — это очень узкий и крутой спуск от замка Стерлинг к равнине. (Примеч. автора.)

(обратно)

49

Кого не погубил Марс, погубило подобие Марса (лат.)

(обратно)

50

Строки, выделенные курсивом, даны в переводе В.Левика.

(обратно)

51

Правосудия! Правосудия! (ит.)

(обратно)

52

Эта машина, как мы уже говорили, называлась Maiden*. (Примеч. автора.)

* Девица (англ.)

(обратно)

53

На тебя, Господи, уповал я!Да не постыжусь вовеки (лат.). — «Те Deum», XXIX.

(обратно)

54

В руки твои, Господи [вручаю душу мою] (лат.)

(обратно)

Оглавление

Медичи

  СТАРШАЯ ВЕТВЬ

  МЛАДШАЯ ВЕТВЬ

Гвельфы и Гибеллины

  I ГВЕЛЬФЫ И ГИБЕЛЛИНЫ

  II ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ

  III «БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ»

  ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Стюарты

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  XIII

  XIV

  XV

  XVI

  XVII

  XVIII

  XIX

  XX

  XXI

  XXII

  XXIII

  XXIV

  XXV

  XXVI

  XXVII

  XXVIII

  XXIX

  XXX

  XXXI

  XXXII

  XXXIII

КОММЕНТАРИИ

  МЕДИЧИ

  СТАРШАЯ ВЕТВЬ

  МЛАДШАЯ ВЕТВЬ

  ГВЕЛЬФЫ И ГИБЕЛЛИНЫ

  I

  II

  III

  ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

  СТЮАРТЫ

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  XIII

  XIV

  XV

  XVI

  XVII

  XVIII

  XX

  XXI

  XXII

  XXIII

  XXIV

  XXV

  XXVI

  XXVII

  XXVIII

  XXIX

  XXX

  XXXI

  XXXII

  XXXIII

*** Примечания ***