Japan. A Land of Rising Sun (book 1) [Kim Takara Chung] (fb2) читать онлайн

— Лесс, дай телефон он в сумке сзади, обратился Вонг к другу.

— Сейчас секунду, небрежно отозваплся тот, продолжая свое очень увлекательное занятие.

— Дай телефон, — повторил Вонг.

Лесс тупо промолчал:

— Да что за критинизм! Дай я сам… — вспылил Вонг.

Он уже отверулся чтобы достать мобильный, как вдруг, до него донесся встревоженный оклик:

— Спокойно! Что ты делаешь на дорогу смотри!

— Да здесь я, чего ты разорался? — каким-то недоумевающим тоном спросил Вонг.

— Ну, что там? — спросил Лесс как только Вонг снова взял в руки рулевую оплетку.

— Он не определился, чертыхнулся Вонг. — Ты мог так долго не копаться, я же тебя как человека нормального просил ядрен твою в Дарданеллы мать!

Вонг замолчал, гнев его несколько улегся. Весь дальнейший путь они молчали.

Загнав «Хонду» на парковку и отпустив тормоз, Вонг, откинулся на спинку сидения и с шумом выдохнув произнес каким-то подавленныи тоном.

— Иди, я не пойду, передай моим что меня сегодня не будет, что-то мне не здоровится, я пожалуй домой поеду…

— А-а, ну лечись.

Лесс вышел из машины, Вонг — подождал пока он не зашел в лифт, повернул ключ в замке зажигания, отогнал машину на несколько кварталов, и затормозил у обочины.

— Так, посмотрим кто звонил, произнес Вонг доставая мобильный.

Тут же, на губах его просияла счастливая улыбка. Еще бы: С экрана телефона, на него смотрела Ким.

— Вот и ты. — Вонг нажал на кнопку вызова и приложив телефон к уху — замер ожидая вызова. Однако, вместо привычного соединения, вежливый голос оператора сообщил ему что: «Аппарат абонента отключен, или временно недоступен».

Вонг чертыхнулся и сердито завел машину. Уже в дороге он набрал номер Андо.

— Алло, Минако? — здравствуй дорогая — это

Вонг. Ты все еще одна? — откуда знаю? — читал твое сообщение. Когда ты избавишься от своей идиотской привычки — отвечать вопросом на вопрос?

Ну ладно, заедь ко мне если можешь. Нет, я серьезно, у меня к тебе есть дело. Хорошо. Жду. До встречи.

Ровно в полдень Вонг принял душ и совершенно забыв о предстоящей встрече — нырнул в благоухавшую свежестью постель, предвкушая удовольствие чтения, и в этот момент, дверной звонок сыграл «Марш непрошенного гостя». Вонг замер, непроизвольно сжимаясь и вызывая секундный стресс.

Однако Шестое Чувство — тревоги не показало, наоборот, звонивший, судя по лазурному цвету ауры — сам нуждался в защите.

Вонг накинул рубашку и открыл двери.

В проеме стояла молодая шатенка, с уверенным взглядом и дружественной улыбкой на тонких губах:

Одета она была в строгий кремовый деловой костюм, с чайным галстуком «под горло».

Эта 33-х летняя женщина, была однокурсницей Вонга. Еще в университете ее прозвали «Пышка» за пухленькое и миловидное личико, а сейчас она уже звание Доктора Психологии.

— Привет Минако, улыбнулся Вонг, отступая и широко отворяя двери. Не стой на пороге, проходи и чувствуй себя как дома.

После недлительных дружеских объятий, гостья медленно продефилировала в комнату, и вскоре, до него донесся удивленный оклик:

— Ну ничего себе квартирка! — не то что наша, однокомнатная на двоих…

Вонг улыбнулся, вспомнив изречение:

«— Н-да, хорома-то тесная. — Да уж, конечно — не царские палаты…»

Почесав в затылке, он пройдя мимо приблизился к плите, зажег газ, поставил чайник на огонь, достал хлеб, масло, сыр, сделал бутерброды, и когда Минако, отвлекшись от разглядывания Шикарного мебельного гарнитура, модели «Карл Сигизмунд», повернулась к столу, то увидела чай в пиалах, и хорошо сервированный десертный стол.

— Присаживайся. Вонг придвинул кресла из красного дерева к столу из полупрозрачного пластика.

— Ну что же Вик, я тебя внимательно слушаю.

— Мне нужно найти одну девушку.

И он — вкратце изложил создавшуюся ситуацию:

— … Ну вот, а потом она — пропала куда-то, почта — заблокирована, и мобильный молчит. Что посоветуешь?

— А что советовать? — вздохнула Минако. — Искать надо.

Вонг вдруг рассмеялся, но затем его лицо приняло

прежнее выражение, став серъезным и взвешен-ным:

— Где?

Минако также невольно улыбнулась:

— Я правда — не знаю как ты будешь действовать, но лично я бы, на твоем месте, начала свои поиски с ресторана, в котором вы впервые увидели друг друга. По-моему, это самое разумное из того, что ты можешь для нее сделать. Я тебе как Доктор советую.

— Допустим, начинаем с «Маньчжурии» — предположил Вонг, собирая чашки на поднос и относя их на кухню. — Ну вот, пришел я туда, и что дальше?

— А что? — удивилась Минако — Ничего. Пришел, сел за столик, сделал самый простой заказ. И наблюдай, вглядывайся в лица. Если кто-то что-то видел — расспроси о ней, ну, а дальше — не мне тебя учить Вик, тому, что делать дальше.

— А как ее зовут?

— Ее зовут Ким, — ответил Вонг: Итак начинаем с «Маньчжурии».

— Да. Поезжай туда, и я уверена — ты найдешь Ким, а она — найдет тебя.

Глядя на часы Минако вскинулась:

— Ой, у меня уже скоро лекция, в Дзунане.

— По Психологии, предположил Вонг.

— Ну разумеется…

— Тогда я тебя отвезу, тут же вызвался Вонг, нет проблем.

С этими словами — они покидали квартиру

— Нам почти по дороге, тем более, что от места твоей работы, до «Маньчжурии» ехать не так далеко. Вонг открыл ворота, выгнал машину.

— Карета подана миссис Андо, доложил он открывая дверцу переднего пассажира.

Минако улыбнулась:

— Какой вы галантный кавалер, идобавила с грустью:

— Не то что мой. «— Минако, сделай то, Минако, сделай это. Пятое. Десятое». Спасибо.

Женщина села в машину:

Вонг тронул машину с места.

В дороге он спросил у нее только одно:

— Минако, а кто у тебя муж? — но если вопрос нескромный,или неприятный — можешь не отвечать, я не буду против.

— И все тебе нужно знать Вик, засмеялась Минако, накидывая на плечо, лямку ремня безопасности, ты любознательный.

Теперь с грустью сказал Вонг:

— Ну вот, а мои сотрудники, зовут меня еще и озабоченным.

Оба рассмеялись. Вонг произнес эту фразу с такой грустью, что Минако, просто не могла не

улыбнуться.

Через полчаса, он подогнал машину к парадному входу в Академию, то и дело впускающему и выпускающему стайки студентов. Подождал, пока фигура в бежевом деловом костюме, не исчезла во тьме дверного проема.

Привычным движением запуская двигатель, он, лихо сорвавшись с места, повел свою «Хонду», по прямой скоростной транспортной развязке: «8526 Икэбукуро».

II

Он поставил перед собой — одну единственную задачу. Найти Ким. И начать решать ее проблемы. Именно поэтому поплавок тахометра упорно висел на отметке 2.

По причине буднего дня, трасса была почти пустой. «Хонда» — летела вперед, двигатель, под ее капотом — рычал как дикий дракон, а стрелка спидометра не опускалась ниже 200. Казалось что его машина — разгневалась. А Белый Дракон, до того, мирно дремавший в глубинах сознания Виктора Вонга, теперь — был начеку, точно пантера перед охотой, выжидая удачного момента для проведения тактического хода или атаки.

Оставив машину на парковке, он миновал маленький каскад, со струйками воды, поднялся на летнюю терассу, и через минуту — сидел за столиком, накинув на глаза очки-капельки, и ведя четкий контроль, за всем происходящим.

Какое-то время спустя, ему поднесли меню.

Вонг заказал себе зеленый чай, и следуя многовековой японской традиции, принялся смаковать каждый глоток. Пил, и поглядывал по сторонам, изредка, но довольно пристально всматриваясь в лица персонала и посетителей.

Заведение с достаточно благозвучным, и, немного архаичным названием: «Маньчжурия» представляло собой ресторан, элитный зал которого был рассчитан на 150 человек, интим-салон, где исполняли два вида массажа:

«Классический» и «Эротический», который, почти всегда — заканчивался сексом и походом в парилку. А также — летнюю терассу, куда молодые официантки-китаянки, то и дело выносили заказы на резных деревянных подносах. Терасса, где сидел Вонг, располагалась на воде. И морские волны, тихо шуршали, рассыпаясь о деревянные опоры.

Слева, открывался прекрасный вид на Желтое Море, а справа — сидел молодой блондин, европейской внешности, и обладая, очевидно, зверским аппетитом, усердно но увы — безуспешно пытался насытиться; Посмотрев в его сторону Вонг улыбнулся:

«— Вот это аппетит, подумал он, вот это – по-нашему…»

В эту минуту, к его столику подошла симпатичная официантка:

— Счет пожалуйста, произнесла она с сильным

акцентом, и на ее губах — тут же появилась томная улыбка.

Вонг положил на папку деньги за чай.

— Спасибо, как тебя зовут?

— Мэ-эй… — протянула та, снова широко улыбаясь.

— Мэй, можт ты мне подскажешь, а где Ким? Девушка здесь была — три дня назад, такая, красивая — прямо как ты. Где я могу найти ее?

— Извините, я очень плохо говорю по японски, отвечает Мэй. Вонг заказал себе еще одну чашку чая, но, сделал — не более двух глотков.

Потому что, его внимание привлек мужчина лет 40 с небольшим. Интерес к нему был вызван тем что: Во-первых: Он на повышенных тонах о чем-то разговаривал с Мэй, и, во время этого разговора — все время указывал в сторону Вонга. А во-вторых: Чуть только Мэй — исчезла в черном проеме дверей ресторана, и взгляды мужчин на миг встретились — незнакомец быстро поднялся и вышел из зала.

Стараясь оставаться незамеченным, Вонг закончив свою «чайную церемонию» двинулся за ним. Вышел из зала, спустился с терассы, и заметил незнакомца. Мужчина сидел на корточках и подрезал веточки карликового китайского деревца.

— Меня зовут Шон, обратился он к Вонгу.

— Извините Шон, заговорил Вонг. А вы, случайно

не хозяин?

— Я хозяин??? — удивился Шон, я — садовник. Маленький человек, куда нам до хозяина.

— Скажите Шон, а вы помните Ким? — девушка тут была, три дня на…

— Зачем она тебе, мальчик? — со снисходительно-ласковой улыбкой, с какой обычно азиаты, общаются с незнакомыми европейцами, обратился он к Вонгу. Однако, эта «ласковость» — не смогла обвести бывалого воина, и Вонг — четко понял, что перед ним очень хитрый, изворотливый и опасный человек, но ответил спокойно:

— Она забыла у меня кое-что, хочу вернуть.

— Людей много, — снова заговорил Шон, приходят, уходят — всех не запомнить. И мы — тоже уйдем когда придет наше время.

В глазах Шона было что-то липкое. Но Вонг лишь хмыкнул:

— Да-а, ну что же, спасибо.

Вежливо попрощавшись, он быстро напрвился к машине.

«— Не за что хмыренок, — чуть слышно произнес Шон, и на губах у него заиграла ядовитая улыбка. Не за что…»

Уже на выезде, Вонга поймал седобородый старик. Подойдя к машине, он постучал пальцем по стеклу в дверце переднего пассажира.

Оно отодвинулось:

— Зачем тебе Ким? — обратился старик к водителю.

— Она забыла у меня свои вещи, и я хочу их отдать.

— Ты Вонг? — каким-то странным тоном, обратился к нему старик.

— Да, — ответил Вонг, с радостным блеском в глазах, она спрашивала обо мне??

Вместо ответа, старик — протянул ему листок тетрадочной бумаги сложенный вчетверо.

— Что это? — с интересом спросил Вонг.

— Адрес…

Пожалуй, для Вонга — это был один из самых счастливых моментов. Развернув листок он прочел только три слова:

«Kiyosumi dori. Harumi».

— Ким, наконец-то я — нашел тебя.

Парень нажал на газ, и через пару часов возвращался в город.

III

По указанному адресу, находилось некое заведение, под названием «Огненный Дракон». Вонг остановил машину решив подождать:

«— Ну? — спросил его внутренний голос, — за все это время впервые проронивший словцо. Кто изнас пойдет на это?»

«— Ты… — машинально ответил Вонг».

«— Как бы не так — ТЫ! потому, что это — не моя возлюбленная а ТВОЯ. Ну, что ты здесь расселся? Иди к ней и вы снова будете вместе».

Внутренний голос, звучал весьма убедительно.

Войдя внутрь, парень оказался в помещении, убранном в традиционном китайском стиле.

На стенах — красные панно с золотыми и серебрянными иероглифами, всюду куда ни глянь тлеют аромолампы. Вокруг царил полумрак, создавая некую романтическую и даже интимную атмосферу.

— Извините, раздался девичий голос у правого локтя парня. Вы хотите заказать сеанс Shiatsu?

— А?, что? Это у вас харакири так называется? — уже начинал свою «разминку» Вонг.

По сути это была — не разминка так как из-за сильного акцента он едва-едва понимал говорившую.

Парень недоумевающе поднял глаза:

На него смотрела молодая женщина, одетая в костюм Hanfuиз красного шелка.

— Нет, на ее лице появилась томная улыбка, «Shi atsu» — это сеанс традиционного восточного массажа молодой человек.

— Н-нет, спасибо, кратко ответил Вонг выходя за двери.

По дороге к машине Вонг заметил Ким. Девушка

шла впереди, и, очевидно разговаривала с кем-то по телефону.

— Эй, Ким!, окликнул ее Вонг

Она – повернулась на оклик, но затем быстро закончив разговор — ускорила шаг, вышла за ворота, запрыгнула в светло-серый «Фиат», и нажала на газ.

— Невероятно, черт возьми — ну держись…

Вонг заскочил за руль, и через минуту его «Хонда» уже неслась по улице.

Светло-серая «Регата» — держала скорость не более 80 миль/час, аккуратно, если смотреть со стороны, лавируя между машинами.

— Ну что, а сейчас я посмотрю что у тебя под капотом малышка, сказал Вонг, перещелкивая рычаг передач, наподобии затвора пистолета.

«Хонда» быстро начала набирать скорость.

Но преследование длилось недолго. На светофоре Вонг неудачно затормозил, смяв зеркальце бокового обзора огромному джипу. За рулем джипа, сидел молодой парень, он был явно озадачен подобной наглостью, со стороны какой-то «малявки».

— Да ты что?! Ты знаешь сколько она?

— Извини, с дружественной и чуть виноватой ульбкой произнес Вонг срываясь с места.

Неуловимый белый «Фиат», вместе с его владелицей, он — настиг уже в следующем квартале. Ким стояла опершись на дверцу машины, а на губах девушки играла широкая, счастливая улыбка:

— Привет любимый…

— Ну это уже ни в какие ворота Ким, улыбнулся Вонг смело заключая ее в объятия и начиная кружиться на месте, постепенно чувствуя как кружится его голова.

— Все родная, сбавляем обороты, — попросил ее Вонг, я пожалуй — отдохну немного. Хватит бало-ваться, а то глядишь у меня от этой пляски — голова открутится.

Весь оставшийся день Вонг — показывал ей город, и совершенно затмив все недавние переживания, на него нахлынуло какое-то непонятно-легкое чувство свободы и беззаботности.

— Знаешь Ким, я никогда еще не чувствовал себя так хорошо как сегодня, сегодня я — это птица какая-то что ли…

— Да ну, серьезно? — удивилась девушка.

Вонг кивнул:

— Нарисуйте меня журавлем, лишь на миг. Я хочу посмотреть на людей с высоты журавлиного клина… Вот так вот.

Ким рассмеялась:

— Это еще что за заклятие?

— Нет, — отозвался Вонг, отнюдь, это не заклятие Ким — это песня такая.

Расплатившись с официантом, ребята вышли из кафе, но по дороге — попали в пробку, и до ее квартиры добрались лишь вечером.

Несмотря на усталость Вонг долго не мог уснуть, а все вертелся с боку на бок. В два часа ночи они пили кофе с молоком, Ким, с мокрыми после душа волосами — щеголяла в рубашке Вонга а он перекинул через плечо простыню, и теперь смахивал не на простого программиста — а на молодого римского патриция.

— Erume, тебе никогда не хотелось отправится на поиски сокровищ Кидда и Моргана? — со странным смешком спросила Ким.

— Мне кажется что я — уже нашел свое сокровище, ответил Вонг.

Ким покраснела, но глаз — не отвела.

— Ты что же, в самом деле считаешь меня… Он остановил ее поцелуем, унес поднос с кофейником и чашками, пришел к ней — погасил свет.

— Я лягу на диване. Спи.

— Будем спать отдельно, прикольным тоном заявила Ким, уже начиная давиться смехом.

И потом, еще моя прапрапрабабка мне рассказывала, что у нас в роду даже шаманы были. Не боишься?

— Не знаю, усмехнулся он. — Тебе лучше знать.

— Ким, позвал Вонг чуть только комната погрузилась в темноту. А как ты сюда попала?

Девушка незамедлительно ответила:

— После того как ты вынужден был вернуться в свой мир, я — не смогла смириться с нашей разлукой и решила покинуть Молодую Землю чтобы найти тебя. Правда, теперь — я такая же смертная как и ты. Но я — не жалею. Ведь иначе я не смогла бы найти тебя и никогда не была бы счастлива…

— А как ты знала где меня искать? — снова спросил Вонг.

Девушка замолчала. Вонг также — замер в ожидании ответа. Внезапно его пси-фон, известил о ее приближении. Приподнявшись парень заметил что Ким — сидит на корточках возле его кровати.

— Ничего, улыбнулась она, я понимаю. — Ты устал.

Вонг неожиданно резко поднялся на ноги. Он будто — выпрыгнул из-под одеяла.

— Ты устал, — повторила эльфийка. Ну это — дело поправимое…

— Ким, ты же не собираешься…?

Не отвечая, она поднялась с корточек, приблизилась к нему почти вплотную и поежилась.

— Тебе не кажется, что в квартире как-то зябко?

Она медленно облизнула кончиком языка верхнюю губу, и бархатным полушепотом протянула:

— Ну-у…?

Внезапно Вонг почувствовал себя, точно в облаке раскаленного пара, так как пеньюар распахнулся открывая его взору плавную ложбинку на ее груди, бархатную кожу и мягкий пушок в нижней части тела.

— Ну же, согрей меня, — прошептала она а он, чувствуя горячее дыхание ее тела и все больше цепенея — тупо смотрел в пол, до тех пор пока не увидел как ее одеяние, на изготовление которого потребовалось минимальное кол-во ткани — окутало ее щиколотки.

Сейчас она стояла перед ним — совершенно открытая и доступная, но Вонг все не находил в себе сил и смелости, чтобы — отозваться на ее откровенность.

Тогда Ким, немного приподняла его руку и опустила себе на грудь.

— Вот так, уже теплее…

Что касается Вонга, то он — скорее чувствовал озноб, холод, волнами катился по его телу из той самой руки, которая ощущала бархат ее кожи, плавность и нежность ее волнообразных движений.

— Еще теплее, еще… — шепотом поощряла она запрокидывая голову, и он, с каждой секундой смелея — напрявлял свою руку ниже, ощупывая ее бедра, поражаясь их объемности и покатости, поглаживал податливый живот наслаждаясь его теплотой, он слышал ее теплое дыхание, и, в ответ на его несколько неуверенные ласки Ким вдруг как-то разом — обмякла.

— Ну вот я и согрелась.

Она обвила руками его шею. Длинные волосы Ким красивым черным веером стелились на бежевом покрывале. Грудь медленно вздымалась при глубоком вдохе, и плавно опадала при выдохе. Широко раскинутые в стороны руки, развернутые маленькими ладошками вверх ждали его прихода, ресницы чуть вздрагивали. В каждом крохотном, едва уловимом движении ее тела, было столько распахнутости, призыва и сексуальности, что Вонг, ощутив мощный прилив желания, рухнул на девушку, придавив «несчастную» к кровати но тут же — отжался на руках, опасаясь сделать ей больно. Поскольку при росте, более 185 сантиметров весил он немало…

Однако тяжесть его сильного, накачанного тела, похоже, нисколько не обременяла его партнершу. Скорее наоборот — мягко надавив на на плечи, Ким пригласила его вернуться.

— Ну же, добавь, сделай погорячее… — протянула она, и Вонгу показалось что он — падает в бездну, потому что Ким плавно развела ноги в стороны и кокетливо зажала в губах указательный палец.

С Вонгом что-то случилось. Будто его — распаренного в раскаленной сауне окатили студенной водой. Приподнявшись он некоторое время — следил за игрой причудливых выражений, блуждающих по ее лицу, чувствуя как мышцы ее живота, вдруг напряглись и окаменели. Именно в этот момент он, впервые за всю свою жизнь — ощутил истинную сладость владения женщиной. Той, которая любит его. И потому Вонг уже не стеснялся ни ее, ни себя, нависшего над ее жарким телом.

— Сейчас, сейчас будет погорячее, — холодно улыбнулся Вонг. И — странное дело: — чем больше она «накалялась», тем явственнее в нем проступало ощущение остывания.

Да. Теперь он был уже в норме: Приятен на ощупь — гладок и прохладен.

Глава 3. «На крючке…»

I

Таковым и оставался, бесчувственно, с математической точностью рассчитывая каждое движение, каждый ласкающий жест до самого рассвета, пока, сморенный усталостью – не забылся в легкой дремоте, но сон улетел сам по себе.

Медленно выходя из дремоты он какое-то время лежал закрыв глаза, как вдруг — сонный девичий голос произнес:

— Доброе утро дорогой.

Вонг повернулся к ней и улыбнулся:

— Suilad Kim, доброе утро. Не знаю как ты, но я

бы — чего-нибудь перехватил. Так как ночка…

— Куда идем? — ожила девушка: но предупреждаю я жутко голодная.

— «Жу-утко голодная», — повторил Вонг улыбнув шись: Ну тогда — нет проблем родная. Едем в «Тадж-Махал».

Ким призадумалась:

— Нет erume, я — не хочу в Индию; бедная Ким просто умрет голодной смертью по дороге.

Вонг засмеялся:

— Да я — не о том «Тадж-Махал», это кафе, где очень хорошо кормят да и обслуживание — по первому разряду, находится оно в сорока минутах езды отсюда:

— Поехали…

Вонг переоделся и они вместе — спустились к машине, терпеливо ждущей их во дворе.

Через сорок минут ребята сидели в кафе, зал которого был рассчитан на двадцать человек и обслуживался индийцами, отлично разговаривающими на японском языке. Вонг хорошо знал хозяина, с которым жил когда-то в одном парадном и ребят — сразу же пропустили безо всяких расспросов.

Из всех людей, вкушающих яства индийской кухни, только наши друзья были одеты по-летнему:

Вонг — В белую рубашку и брюки.

А Ким — В черную тенниску, синюю джинсовую куртку «Barlon» и шортики той же марки. Венчали облик девушки — белые сапожки «Gucci».

Остальные посетители выглядели как дипломаты на приеме, или, того хуже — бизнесмены с вечерними дамами. Ким удивленно озиралась по сторонам:

— Если не нравится, давай найдем что-нибудь получше, у них даже «диннер-театр» есть.

Рассмеявшись Ким понизила голос:

— Я не избалована ресторанами, хотя вовсе не против «пожить красиво».

А что такое «диннер-театр»?

— Зал, где во время еды, происходит театральный спектакль, ответил Вонг, там в основном поют и танцуют. Хочешь, пойдем туда?

— Нет-нет, запротестовала Ким, я хочу посидеть в тишине.

Вонг легонько сжал локоть Ким, вывел ее на терассу и — усадил за столик, рассчитанный на две персоны.

Официант — смуглый улыбчивый индиец — подо-спел тут же:

— Доброе утро молодые люди, слушаю вас внимательно.

По-японски он говорил с заметным акцентом, но слов не коверкал.

— Накройте нам стол по полной программе, —

попросил Вонг, у вас есть раки?

— Понял, — оживился индиец, с вином, водкой коньяком, ликером?

— Нет, — отказал ему Вонг понизив голос, у вас есть шампанское?

— Найдем…

— Отлично, — улыбнулся Вонг, ждем вас здесь.

Официант отошел.

Ким вдруг засмеялась, от ее тихого смеха, или даже улыбки — бросало в жар.

Но сказать Вонг — ничего не успел, потому что им принесли еду.

«Полная программа» индийской кухни состояла из: «NAN» — Горячего ржаного хлеба в виде лепешек. «Sik-kababa» — Разновидности шашлыка из рубленной баранины. «Masala» —Овощи в густой бобовой подливе. «Ramsathi» — Риса, сваренного вместе с луком, жаренным горохом и специями. «Gushi» — Грибов, поджаренных с бобовой стружкой и бататом.

Различных фруктовых соков, а также «Kulfi» знаменитого японского мороженого, приготовлен ного из топленого молока.

— Начнем пожалуй, провозгласила Ким, принимаясь за шашлык.

— Ты что — решила начать с острого? — удивленно спросил Вонг, ну что же — как говорится «У каждой Машки — свои замашки, одна любит

чашки да ложки, другая пряжки да сережки».

Девушка рассмеялась, и в воздухе зазвенели серебрянные колокольчики:

— Да ну…

— Совершенно серьезно, — отозвался Вонг, ведь у каждого свой вкус. Помню у Киплинга, в его сказке «Рикки тикки Тави» есть фраза, когда Наг самец кобры обращается к мангусту:

«— Ведь Ты обедаешь по своему вкусу, так почему бы Мне не закусить — птенцом…»

Вот так и у нас с тобой.

— Понимаю.

Подбежал запоздавший официант. Тактично извинившись, он поставил на стол большое блюдо с дарами моря.

— Приятного аппетита.

Пока Ким, жмурясь от удовольствия насыщалась Вонг — просветил ее по части ароматных трав и специй. Девушке, были известны лишь черный перец и корица. Вонг же — знал десятка два, в т.ч. карасный перец чили, тобико, лавровый лист, зернышки гвоздики, анис, нори, базилик, кардамон и многое другое. Во время беседы — он, успев расправиться с креветками, принялся за рака. Рак, очевидно оказался против, и сильно ущипнул Вонга за нос.

— Елки палки, выкрикнул парень, он же живой.

— Отдай мне, — отдай я сьем…

В глазах Вонга читалось недоумение и искреннее удивление.

— Ты что серьезно что-ли.

Ким улыбнулась:

— А ты дашь?

Вонг протянул ей рака

— Держи.

Ким взяла рака за клешню и задумалась, потом долго вертела несчастное животное перед носом и, в конце концов, уловив удивленный взгляд Вонга — выбросила рака-великомученика в Токийский залив.

— Не подошел, с улыбкой предположил Вонг

Девушка рассмеялась.

— А между прочим Ким — живой рак, вреден для пищеварения.

— Будем считать, что это — мой порок, улыбнулась она

— У Козьмы Пруткова, есть изречение: «Пороки — неотъемлимая часть добродетели, как ядовитые снадобья — целебных трав».

Ни с того ни с сего Ким снова рассмеялась:

— Очень смешно. Я просто не понимаю, как живой омар — мог «забрести» в мою тарелку? размышлял Вонг, — а Ким — все еще хихикала.

— Как как, — уж не знаю как…

— «Не знаю, не знаю», — передразнил ее Вонг, а я тут по его милости — чуть было без носа не остался.

Дальнейший завтрак прошел без каких-либо приколов. Ким осталась в восхищении, как от изысканного завтрака, тако от познаний партнера

Из кафе они ушли рано — в 10:00.

— Ну, что ты хочешь увидеть теперь? — спросил ее Вонг открывая машину.

— Я хотела бы…

Ким на минуту призадумалась,

— Поехать в парк, точно, покажешь мне «Suzaki»?

— Не имею возражений, ответил Вонг запуская двигатель. — Поехали.

Какое-то время спустя, они свернули с оживленной автострады «Atami» и Вонг — погнал машину вверх по широкой улице, резко обрывавшейся у массивного каменного моста-перехода. По ту сторону, лежал — Токийский Городской Парк «Takeda Suzaki». Здесь, Вонг — отпустил тормоз.

— Мы на месте Ким, далее перейдем пешком и окажемся в тихом парке.

Прищуренными от солнца глазами, Ким сначала осмотрелась, а затем, прислонившись к каменным перилам и запрокинув голову — с удивлением смотрела на возвышающуюся над мостом огромную железную арку.

И моргая узенькими глазками так, словно делая открытие протяжно произнесла:

— «Take-eda Su-uzaki-i»…— Интересно. А что это?

— Это «Арка Желаний», — пояснил Вонг, считаеться что если загадать желание и побежать через мост наперегонки с любимым человеком, то оно — сбудется.

— Ну, тогда я готова, начинаю отсчет: 1, 2, 3 — впе…

— Нет, нет, подожди, замотал головой Вонг, — ты неправильно считаешь. Нужно так 3, 2, 1… Вперед.

Ребята сорвались с места и почти одновременно пришли к финишу.

В парке, наши друзья ходили как влюбленные — в полуобнимку. На углу, у поворота на тенистые аллеи стоял большой павильон Ким прочла вывеску: «Летние товары», и прошествовав к нему — купила себе зонт, исполненный в японском стиле.

Вокруг было тихо, раздавались только звуки шагов.

— Красиво у тебя здесь, — мечтательно произнесла Ким, так как я — уже лет пятьсот пешком не ходила.

— Еще бы, — поддакнул Вонг, — свежий воздух, природа. В таких местах — не может не понравиться. Нашему городу уже более пяти веков, и со времени основания до наших дней это место ни разу не было застроено потому что «Takeda Suzaki» внесен под офицальную охрану государства, а ведь это далеко не единственный уголок природы где можно побыть наедине с собой.

— Удивительно, произнесла Ким, я даже и подумать не могла что в таком ультрасовременном городе может быть столь красивое место.

— Видишь ли, — улыбнулся Вонг, — «Takeda Suzaki» это мост между искусством и природой, а также мост, между искусством и будничной жизнью вот ключевые характеристики японской культуры.

Они свернули на тихую зеленую аллею, зашагали под розовым «покровом» деревьев сакуры и вдыхая пьянящий аромат парень продолжал:

— У западных обывателей, даже существует выражение что японская культура это некая «цивилизация пустяков». От японцев же часто слышишь что «Иностранные туристы мол, предпочитают прекрасное в безмерном количестве и одной капли росы — недостаточно. Поэтому такие виды искусства как чайная церемония, мастерство икебаны, стихосложение или же любование природой объединено у японцев именно в таких местах как Suzaki. И называется все это простым и понятным термином «Изящные Досуги».

Буддизм и особенно дзэн оказал огромное влияние на развитие японской национальной культуры, и прежде всего на воспитание в сердцах людей — чувства прекрасного. Это чувство в Японии заметно во всем. И если ты приглядишься то наверняка сама увидишь. Ребята прогулочным шагом миновали аллею сакуры и поднялись на резной деревянный мостик через маленькую речушку, и Вонг опершись на перила кивнул перед собой:

— Красиво. Япония, вообще во многих отношениях уникальная страна. Врожденная вежливость и рядом с ней острый точно бритва клинок самурая. Редкое трудолюбие в сочетании собостренным чувством чести и глубокой преданности своему патрону, будь то император, учитель или — глава процветающей фирмы. Необычайная, даже для изысканного Востока скромность и простота, лаконизм и поистине, чудесное изящество одежды, убранства, интерьера. Умение отрешиться от суеты повседневности и найти душевный покой в созер-цании спокойной и величественной природной красоты. Наконец, если хочешь удивительная возможность заимствовать, усваивать, перенимать и развивать достижения других народов и культур, сохраняя, при этом — свое национальное, своеобразное, японское. Недаром, наверное, артистов театра «No» называют ни иначе как «Живыми Драгоценностями».

Ким удивленно округлила глаза:

— Серьезно…

Вонг кивнул.

— Именно, иностранный обыватель в своем самодовольстве, видит во всем этом, лишь еще один пример тысячи и одной странности, которые представляют как Ему кажется непостижимость и ребячливость Востока, однако прежде чем смеяться над всем этим — подумай, как, в сущности, мала чаша человеческих радостей и сколь мудры те, кто умеют ее заполнить.

Национальный парк «Takeda Suzaki», для японцев это обожествление искусства жизни.

Между тем друзья, сами того не ожидая, вернулись на парковую площадь где росли кусты белых криптомерий. Возле них Ким остановилась, запрокинула голову, попытавшись понюхать самый верхний цветок. Его пыльца тут же — ударила в нос.

Девушка не выдержала, чихнула, потом сплюнула и рассмеялась.

Они присели в тени сакуры и Ким нежно опустила голову на плечо Вонга.

— Если хочешь — можешь поспать немного, используя мое плечо как подушку, предложил ей Вонг — я не против.

Но только она устроилась поудобнее, как раздавшийся телефонный звонок — заставил ее вскинуться.

— Пришла пора исчезнуть? — спросил Вонг

Взглянув на мобильный Ким тяжело вздохнула и посмотрела на Вонга

— Вот так я живу… Днем Шон со своими дружками ведет абсолютно «нормальный» образ жизни, — начала она. Кормятся в основном из денежных «кормежек» в банках, проворачивая различные аферы. Когда нет прибыли — он сидит в «Маньчжурии», и заставляет нескольких девушек, из тех что живут в одной комнате со мной — танцевать «на столе». Но это еще ничего

Недавно Шон — застрелил одну из них, только лишь за то что Yoko, не так посмотрела на него.

Да, мы для них — куклы. Стало быть считают они с нами можно — вдоволь наиграться а после —просто выбросить, также как Yoko. А по вечерам этот ублюдок — Бездна его забери — уходит на медитацию в беседке. С 23:00 — Каждый вечер. После, как только он возвращается, с ним приходят еще трое и начинается «Хор». Меня, они не трогают но заставляют смотреть.

О Чжане — вообще говорить не буду, только потому что меня больше не пугают ни смерть ни боль.

— В таком случае, что же тебя пугает Мотылек? — спросил ее Вонг.

На миг, он уловил в ее глазах нечто умоляющее, но что конкретно понять так и не смог.

— Одиночество… — еле слышно произнесла Ким. Из всех ужасов, что караулят во Мраке — больше всего меня пугает — смерть в одиночестве.

Она обвила его шею руками, уткнулась в плечо и затихла, а далее, чуть приподнявшись заглянула

парню в глаза и заговорила:

— А вот когда ты рядом — мне ничего не страшно…

Вонг нежно коснулся губами ее щеки:

— Обещаю тебе Ким, мы больше не расстанемся, ведь по сути кто такой Шон? Бандит, убийца. Нет. Вся эта ситуация это всего лишь — видение, кошмарное видение. А сны и видения — всегда заканчиваются. И я даю тебе слово чести что все это завершится гораздо раньше чем ты успеешь уйти туда, куда я — не дойду. Поверь мне.

— Ну что, пошли дальше? — спросил он, после небольшой паузы, — хотя нет, я говорю так будто я твой отец а ты моя дочь.

— Правильно.

Удивленно переглянувшись, ребята ни с того ни с сего рассмеялись.

— Ох и находились.

— Вот именно.

Ким поднялась, наклонила голову, вскинула зонт на плечо и мелкими шажками, почти побежала вперед, но, в какой-то момент, будто нарочно задевая ногой за бровку она — рухнула в траву блаженно распластав руки.

— Как хорошо!!!

Ранним вечером Вонг высадил ее у фонтана, в двух кварталах от своего дома. Прощаясь у дверей парадной, он задержал руку девушки в

своей.

— Тебе не кажется что скоро, с нами могут произойти два больших несчастья? — задумчиво спросила Ким. Отблеск из окон падал на ее лицо, и казалось, что оно — светится в вечерних сумерках.

— Какие именно? — с интересом осведомился парень.

— Первое: Ты влюбишься в меня, второе — я в тебя.

Вонг помолчал, потом шепотом произнес:

— Второе — намного трагичнее.

Мгновение девушка вглядывалась в него своими бездонными глазами, потом нежно завела руку за затылок.

Их поцелуй был длинным, и пока он длился в душе Вонга таял мрак. Желание — молчало, а душа светлела с каждой минутой. Ким уже скрылась в темной пасти подъезда, а у Вонга свело скулы, как от легкого электростатического разряда и губы еще долго хранили ощющение фиалковой свежести и родниковой чистоты.

Но вместе с тем его не покидало чувство тревоги, Вонг уже начал подозревать что Ким что-то скрывает, или недоговаривает, а это означало одно — что-то случилось, и случилось что-то очень неприятное.

II

На проходной Вонга «встретили» трое мужчин.

— В сторону! — буркнул один из них отталкивая Вонга.

— Я не понял ребята, в чем дело? — Я здесь между прочим работаю! — возмутился Вонг.

Незнакомцы молча быстрым шагом прошествовали через проходную к лифту, оставив позади ничего не понявшего охранника а Вонг, кивнув в сторону застывшей в ожидании прибытия кабины троицы спросил.

— Что за кадры?

— Да я и сам толком не понял, — пожал плечами охранник. К шефу твоему. Один — «корочку» начальника ревизионной службы показал, так что думаю что-то серьезное.

Вонг молча кивнул, пожал плечами и передав охраннику пропуск направился к лифту, по дороге доставая мобильный.

Звонил Кинтаро.

— Хорошо Кинтаро, сейчас зайду. Жди.

В кабинете шефа, Вонга встретил молодой человек в очках.

— Хорошо что ты зашел Вонг, улыбнулся Кинтаро. Вот, знакомься Краснорыжин Леонтий Сергеевич из «РусТека», у него к тебе будет несколько вопросов — только, давай договоримся сразу, отвечай честно, так как Мне хорошо?

— Не вопрос, кивнул Вонг. Я вас — внимательно слушаю Леонтий Сергеевич.

— Господин Кинтаро, оставьте нас одних, поправив галстук попросил его Краснорыжин

Кивнув, Кинтаро молча вышел из кабинета.

— Да, кстати, я не представился Во…

— Это не нужно, строго перебил его Краснорыжин. Скажи мне, ты в «РусТеке»

работал?

— Ну… — Вонг на минуту замялся.

— Ты не смотри на то что тут был Кинтаро, произнес Краснорыжин, слегка улыбнувшись, тем не менее в глазах его на минуту отразилась некая ядовитость. Продолжил, однако спокойным тоном.

— Ответь честно. Было?

— Было…

— Информацию сливали какую-нибудь? — все тем же ядовитым тоном осведомился Краснорыжын.

— Вы что, Леонтий Сергеевич — с ума что-ли сошли с какого перепугу? — удивился Вонг. Зачем нам это…

Краснорыжин хмыкнул:

— В «РусТеке» сидел, а информацию — не сливали. Как так?

Вонг уже открыл было рот чтобы ответить но его отвлек виброзвонок телефона.

Вежливо извинившись парень достал телефон на экране которого светилась фотография Ким. Еще минута, и Вонг видит ее сообщение:

«Выгляни в окно…»

И тут же — отводит взгляд от телефона, спокойно продолжая.

— Наши системщики обнаружили вирус в сети, а когда я там работал сетевой ресурс — закрыли на прочистку. Естественно защиту они отключили. Так что, я — могу идти?, у меня работа — если да, то адью Господа.

— Иди…

Вонг мигом юркнул за двери.

Чуть только сзади хлопнула дверь Кинтаро вернулся в кабинет.

— Удовлетворены?

Краснорыжин строго глянул на него.

— Слушай, ты зачем суешь мне этого пацана?

Кинтаро усмехнулся:

— Ну, а как мне еще Вас убедить, что мы здесь не при чем?

Некоторое время мужчины молча смотрели друг на друга. Затем, Краснорыжин метнул в сторону сидящего справа от него Кинтаро уничтожающий взгляд:

— Любыми способами, но если я узнаю, что ты, или — этот недоросток сливаете какую-либо информацию на сторону — у Вас будут большие неприятности. Учти я об этом лично «позабочусь»…

Подбежав к окну, Вонг увидел что у дверей зда-ния стоит Ким и, пока спускался в гараж, весело отбивал «Чечетку». Через несколько минут его «Хонда» затормозила возле девушки. Он подхватил ее на руки, почего наши друзья сели в машину. Вонг завел мотор — и темная «Хонда» — бесследно скрылась в ближайшем переулке.

Обедали они в небольшом уличном кафе, до них доносились звуки приятной музыки нежно «текущей» из больших колонок, стоящих таким образом, что звук — равномерно «разливался» по залу.

Разглядывая официантов Вонг с удивлением заметил что все они — носят усы. А Ким, в это время издала странный звук похожий на что-то среднее между хмыканьем и хихиканьем.

— Как ты думаешь erume, у них усы настоящие? спросила она

И он ответил не то что думал:

— Думаю что нет, хотя —сейчас узнаем.

— Простите, обратился Вонг к официанту, у вас усы настоящие?

— Не понял? — официант окинул Вонга пристальным взглядом. — Конечно настоящие. Приятного аппетита молодые люди.

На лице его появилась томная улыбка.

— Ну что, задорным тоном осведомилась Ким, уже начиная давиться смехом — Сьел?

Некоторое время Вонг изумленно таращился на девушку. В конце концов Ким не выдержала и в ушах Вонга снова зазвенели серебрянные колокольчики.

— Честно признаться усы тебе — очень к лицу.

«— Подлецу — все к лицу, — подумал было Вонг, но Ким будто прочитала его мысли: Она достала из своей сумочки тушь для ресниц и нарисовала, под носом у парня забавные маленькие усики».

Улыбнулась.

— Ну вот, теперь — другое дело.

Войдя в образ Вонг скорчил гримасу беззаботности, но так же внезапно «выйдя» парень посерьезнел.

И не зря: Лицо девушки погасло, в глазах набухли слезы.

— Зачем…

— Что? — Ким, родная моя скажи мне, что случилось?

— Я плохая… Ударь меня.

Вонг отмахнулся:

Ким взяла салфетку и потянулась к нему:

— Я сотру. Неудобно как-то…

Нежно отведя ее руку Вонг улыбнулся

— Я дома отмою, ладно?

— Но я…

Однако Вонг — не дал ей сказать:

— Что с тобой Ким, я чувствую, что во всей этой истории есть еще что-то. И это «ЧТО-ТО», каждый день причиняет тебе одну лишь боль и страдания. Расскажи мне все, и клянусь Ветром, Землей и Небесами — я помогу тебе, потому что, самурай никогда не оставит в беде тех, кого он любит, я люблю тебя Ким — и не могу смотреть на то, как ты мучаешься.

Девушка пристально заглянула в глаза Вонга. А ее глаза — представляли собой Бездонное Ничто.

Вонг невольно содрогнулся.

— Ты не поймешь…

— Да, подтвердил Вонг, а все потому что ты молчишь. Поверь мы прошли слишком много для того чтобы сейчас не доверять — Огонь Драконов сжег тени между нами, а ветер дружбы развеял их пепел навсегда.

Но, пока ты молчишь — я не смогу этого сделать.

Подумай, ведь ты — практически научила меня жить в твоем времени, улавливать потоки энергии исходящие от деревьев, общаться с природой, считывать следы у водопоя, искать новые лесные тропы, разбираться в травах, владея тайными знаниями osanwe, готовить целебные отвары, различать тончайшие запахи и звуки. Наконецты рассказала мне о том, что энергия каждого живого существа дается ему на время и ее нужно будет вернуть.

Я всегда хотел понять глубокую связь между лесом, и Народом Эльфов. А ты — легко помогла мне познать — абсолютно казалось бы, чужие для меня истины. И дело здесь не только в зрительно-моторной координации — я увидел Молодую Землю твоими глазами Ким, а это дорогого стоит.

Позволь теперь — я помогу тебе.

— Но я не могу тебе ничего сказать сейчас, — произнесла Ким дрожащим от слез голосом.

— А когда ты…? — задумчивым тоном спросил Вонг.

Ким опустила глаза и каким-то «мертвым» тоном ответила:

— Потом… Не знаю… я сама не знаю что со мной, и когда все это закончится. Просто — доверяй мне…

Она отпила вина из бокала.

— Мне нужно ненадолго отойти. Подожди меня, я сейчас вернусь.

Вонг ждал несколько минут, затем, уже начиная предчувствовать недоброе он оставил на столе 500 иен и побежал к выходу.

На улице курили какие-то молодые люди.

— Извините, девушку не видели? — обратился к одному из них Вонг.

— Вы вовремя, — ответил ему парень, минут 5-7 назад, отсюда действительно вышла девушка, из-за угла вылетел серый «Фиат», старой модели. Приехавшие на нем двое в черных масках тут же надели ей на голову мешок и затолкали в машину.

— А номер случайно не заметили?

— Отсюда было крайне плохо видно, но последние цифры номера… парень на минуту

задумался, очевидно, что-то вспоминая.

— «… 414», кажется…

— И номер какой-то неяпонский у него, поддакнул другой.

— Спасибо ребята, — произнес Вонг и со всех ног сорвался в направлении дороги. Однако машины там уже не было, у самой бровки тротуара лежал разбитый мобильный телефон, это была та самая «Nokia», которую Ким — брала с собой в Suzaki.

Вонг так и завыл от ярости.

Он понял, что наемникам Шона — снова удалось обойти его. А тем временем, на заднем сидении летящей сквозь вечерний сумрак «Регаты», безуспешно пытаясь освободиться билась молодая пленница.

Главы 4-5. «Скрытая угроза»

Вонг вернулся поздно. Войдя в квартиру он зажег свет и сел у стола ни о чем не думая. Парень не знал, сколько так просидел бы, но вот его внимание привлекла дамская сумочка.

«— Улики, — лихорадочно пронеслось у него в голове».

Пересев со стула на кровать, он подтянул ее к себе и задумался:

Сумочка вмещала в себя обычный женский набор: Губная помада, Тушь для ресниц, Пудренница, Ароматизированные салфетки, Лак для ногтей,

И какой-то блокнот в коричневом кожанном переплете.

Вонг хмыкнул, на его лице появилась улыбка, так как перелистав несколько страниц — он понял, что это «Kirt», и теперь с помощью этой старинной эльфийской знаковой системы, ему будет куда легче действовать дальше.

Наутро по пути на работу, он еще раз набрал ее номер, но — после привычного гудка соединения, вежливый голос оператора уведомил его о том что «Линия блокирована».

Отпустив тормоз, Вонг уже вышел из машины чтобы идти к лифту как черный «BMW» последнего выпуска, внезапно вынырнул откуда-то из глубины гаража и перегородил ему дорогу. Стекло в дверце переднего пассажира опустилось и элегантно одетый в бежевый деловой костюм молодой мужчина в очках жестом — приказал Вонгу сесть.

Парень сел в машину.

— Не хочешь отвечать не отвечай — твое право. Тебя ведь никто не торопит — подумай… тихим угрожающим тоном произнес Краснорыжин.

— А что тут думать-то? — удивился Вонг, и вообще за кого вы меня принимаете в конце концов? Я устал повторять Вам Леонтий Сергеевич о том, что я — всего лишь системщик, и наоборот защищаю эту программу, а не стремлюсь ее украсть. Именно поэтому ни я, ни кто либо из нашей команды – не сливали никакой

информации. Ну это же очевидно наконец.

— Сливали, заговорил Краснорыжин, я много чего о тебе знаю паренек, так что, если ни дай Бог это окажется верным — Ты у меня сядешь и весьма надолго.

Не отвечая Вонг вышел из машины, тут же его место заняли «Бодигарды» Краснорыжина и «BMW» тронулся с места.

А Вонг через пару минут уже сидел в кабинете у Кинтаро.

— Что ему от тебя нужно? — осведомился Кинтаро.

— Кому? — не понял Вонг.

— Краснорыжину, — отозвался Кинтаро, его люди тут уже два часа «шныряют», так что я — точно знаю о том что ему нужен ты.

И добавил с улыбкой:

— Вот только не пойму на кой ты ему сдался…

Поддерживая шутку Вонг улыбнулся:

— Слушай, а почему ты его так боишься? — спросил Вонг, и вспомнив изречение Филатова «Ты у нас по обороне — вот и дай отпор Врагу», незаметно улыбнулся, но вслух этого — не сказал.

— Ты же у нас Главный здесь. Так вот пускай Тебя все и боятся.

Кинтаро тихо опустился в любимое кресло. Из груди его — вырвался вздох.

Заговорил понизив голос:

— Так то оно так Вик, но тут – другая фишка вырисовывается. Видишь ли, и ты и я находимся в «СИСТЕМЕ», хозяев которой не меняют, не секрет, и ты и я обязаны следовать правилам этой «СИСТЕМЫ». А таковые субьекты как этот Краснорыжин – как раз и устанавливают эти правила. Поэтому очень тебе не советую соглашаться и отвечать на его «вопросы». Он ведь уже предлагал тебе сделать это, верно?

— Предлагал, отозвался Вонг. А что?

На миг в глазах шефа — блеснул огонек гнева

— А я знаю… Жопу со стола убери.

— Чего?

— Жопу со стола убрал быстро! — рявкнул Кинтаро но затем осекся — выдержав паузу. Гнев его несколько улегся. Откашлявшись он продолжал:

— Не думай, что я только что злился на тебя Вонг, так как злиться на человека — заранее зная о том, что он ни в чем не виноват я бы не стал.

Ты, главное — не спеши отвечать ему, потому что если ты сейчас поторопишься и ответишь на его вопросы, то шансов дожить до старости у тебя будет немного.

— А я и не потороплюсь Кинтаро, ответил Вонг. Не буду и все.

Кинтаро кивнул: В этот момент в офис заглянул Лестер

— Шеф, я хотел бы…

«— Вставить свои пять копеек, — подумал Вонг»

— Выйди отсюда к чертовой матери! — рявкнул Кинтаро.

Когда хлопнула кабинетная дверь Кинтаро снова откашлялся и продолжил:

— Нет, просто я тебя по-дружески предупреждаю будь чуть поосторожнее, — с ним в одной команде играет — смерть.

Вонг кашлянул:

— А как насчет того чтобы уволиться? — спросил он наконец.

— «А как насчет» — и думать не смей, не забывай о СИСТЕМЕ, уволиться отсюда можно лишь в два места: В дурдом, на засранный матрас — в компанию к шизофреникам, уже там разумеется «обитающим». И в Святую Землю, в безымянную могилу. — И, что самое страшное. Если ты попробуешь уйти Я пойду за тобой, как твой преданный и верный соучастник. Вот такие нито-чки-цепочки Вик.

Вонг хмыкнул:

— Кому война Мать родная, а кому Земля Святая, произнес он, вызывая у Кинтаро горькую усмешку.

— Вот именно…

Через сорок минут, Вонг уже выходил из здания, унося с собой холодную самурайскую ярость, уже пущенную по следу безпощадных бандитов.

А дальше все пошло наперекос. Как не пытался Вонг успокоиться, прогнать тревожные мысли, в обратном пути сделать этого он так и не смог. Исчезновение Ким — потрясло его, заставило пересмотреть многие правила внутреннего распорядка, а также — нормативы контакта с внешним миром. Нет, он не ожесточился, не возненавидел всех и вся. Однако, последние обстоятельства дела, и поворот событий — требовали изменить стандарты поведения, нужно было привести их в соответствие с реальностью всего происходящего, и откорректировать навыки профессионального воина Самурая — человека, который радушно раскрывает объятия самой смерти. Правда, выйти на новый уровень силы, можно было только с помощью душевного покоя. Сам по себе физический треннинг — не давал возможности достичь нужной «кондиции». В ночных кошмарах Вонгу казалось что он борется с этими бандитами, раз за разом проигрывая — и он вскакивал в постели в холодном поту. Потом, то ли во сне то ли наяву пришла Минако с необычной идеей «Излить душу и оправдаться». Была она тиха, задумчива, грустна. С лица ее — не сходило виноватое выражение…

От раздумий подобного рода, его отвлек телефонный звонок. Вонг нажал на кнопку вызова и накинул наушники:

— Алло Ким…??!!. Наконец-то.

— Не звони мне больше… — дрогнул на том конце провода девичий голос, в котором слышались скрываемые рыдания.

— Где ты, что с тобой???

— Не пытайся найти меня, у тебя не получится. Наша любовь — это плохо.

— Что? — не понял Вонг, о чем ты говоришь?

— О том, что ты мне больше не нужен…

От неожиданности Вонг на минуту потерял ориентировку и выпустил рулевую оплетку. К счастью дорога была почти пустой и в аварию он не попал: «Хонда» лишь ударила передними колесами о бровку тротуара и замерла на месте.

— Ну, что дальше? — спросил Вонг, выдержав небольшую паузу.

— Прости меня, но мы не можем больше видется… Im si helyanwe… мне сказали что…

Голос оборвался, послышался хлесткий хлопок, больше всего напоминающий пощечину, громкие девичьи рыдания и — короткие гудки.

Неожиданно из горла Вонга вырвался страшный крик, похожий на рев дикого дракона, но вот, он заметил что гнев уходит. Заревел мотор.

«— Ну коники родимые, не подведите! — подумал Вонг, и в нос ему ударил резкий запах жженой резины».

Почти на месте развернув машину полетел в противоположном направлении, к агенству «АБСОЛЮТНАЯ ЗАЩИТА», где сейчас работал его друг и однокурсник Минагами Шигэру.

Он мчался с такой скоростью, что потоками горячего воздуха — разрывало приводной генератор, а трамблер под капотом его машины, казалось — накалился до красного сияния.

Он застал друга за компьютером. Некоторое время стоял без движения.

Заметив гостя Шигэру привстал, удивленно округлив глаза:

— Ого-го какие люди. Вик, куда ты пропал столь надолго.

Некоторое время в воздухе висела тишина. Парни крепко обнялись, и адвокат предложил Вонгу сесть.

— А ты, я вижу, все такой же сильный как прежде брат, кстати что будем пить — Чай, кофе, что-нибудь покрепче?

Вонг задумался:

— Вообще-то ты знаешь Мое отношение к Горячительным Напиткам. Кофе — вызывает сонливость а вот от чая я пожалуй не откажусь.

Понимающе кивнув Шигэру нажал на селектор:

— Икуко, два чая в мой кабинет, распорядился он.

— Через минуту, — буркнул селектор.

— Подождем немного, сейчас нам с тобой все принесут.

Он оказался прав, так как вскоре на пороге офиса возникла молодая девушка, поставив на стол поднос с чайником и двумя чашками — она тут же вышла за двери.

— Ну Вик, я тебя слушаю. Ты — был здесь, а потом вдруг исчез. Так где же ты был?

— Я… воевал, — ответил Вонг.

— Воевал? — не понял адвокат — Где?

— А вот отсюда, начинается самая интересная часть моих приключений… ответил Вонг, впрочем в то что я расскажу Шигэру ты все равно не поверишь.

— А ты расскажи брат, кто знает может я тебе и поверю.

Вонг молчал с наслаждением попивая чай.

— Ну? — чего ты молчишь? я-то знаю что если ты обратился ко Мне значит у тебя — что-то серьезное, по пустякам ты не стал бы просить меня о помощи. Ну выкладывай.

Вонг тяжело вздохнул и изложил свой рассказ, начиная с того самого дня — когда попал на Молодую Землю, не забыв при этом указать кто такая Вейлин. Шигеру время от времени пощупывал нижнюю губу и задумчиво хмыкал.

Выслушав рассказ до конца адвокат снова хмыкнул.

— Ну ничего себе история, слушай я уже молчал о моральной стороне вопроса — но чтобы за бабой следить…

Вонг уже начал сомневаться в том, что это была удачная идея — настолько неожиданно замолчал его друг.

Но вот Шигеру улыбнулся и по-братски посмотрел на Вонга.

— Я помогу тебе, потому что ты однажды уже помог мне.

Ничего, сделаем — у нас профессионалы и стажировка ребятам будет, не беспокойся.

— А склько это все будет стоить? — спросил Вонг.

Адвокат вскинулся.

— Ты с ума сошел да? какие деньги???

— Но ведь вы же работать будете, — начал Вонг но Шигеру не дал ему закончить.

— Никаких «но», денег я у тебя не возьму и не уговаривай Минагами Шигеру зла не помнит, но и добра – не забывает. Знай, у тебя есть брат который может протянуть тебе руку помощи. Что у тебя по ней?

— Негусто, отозвался Вонг но все-таки. Номер мобильного, машина, место работы, ну и вот…

Вонг положил на адвокатский стол блокнот.

Шигеру допил чай и подсел к компьютеру.

— Уровень контроля?

— Наружка, — начал Вонг. Главное — узнай кто сейчас вокруг нее ладно.

— Нет проблем. Только скажи как будем держать

связь?

— Докладывай лично Мне — напрямую безо всяких посредников. Срок — четыре дня, я как раз к этому времени вернусь.

Адвокат взял блокнот и перелистав несколько страниц показал его Вонгу.

— Не понял…

— Она эльфийка.

Шигеру хмыкнул но понимающе кивнул.

Уже в дороге Вонг позвонил на работу.

— Алло Кинтаро, — привет, слушай я тут дня на четыре пропаду ладно? —не волнуйся ничего особенного, просто хочу поехать к семье но с понедельника я буду на работе. Спасибо. Ну до встречи.

Селение Мионо хотя и было основано в начале XV века, на самом деле оказалось не таким уж и старым. Во всяком случае новых добротных, кирпичных в большинстве своем двухэтажных и красивых домов по подсчетам Вонга, в нем набиралось около десяти и не теряя времени он направился на поиски Имения Савамура. Проехав в конец улицы парень остановился и отпустив тормоз посигналил перед воротами над которыми красовалась надпись «Имение Савамура».

Подождав немного он увидел как из калитки вышла молодая брюнетка.

— Простите, томно улыбнулся Вонг, здесь живет семейство Савамура? Понимаете я вроде бы ехал по правильному адресу и…

— Вечно ты «вроде» да «вроде», засмеялась она ну вот тебе раз, даже свою сестру не узнаешь.

— Нобу? — спросил он.

Девушка кивнула.

— Она самая, привет братец Вик.

Нобу была счастлива видеть брата, поэтому какое-то время они провели в обьятиях друг друга.

— Сестренка, ты так сильно изменилась, что я тебя не сразу узнал, заговорил Вонг. Похорошела. Я сейчас, только заеду, чтобы машина во дворе не стояла.

Загнав «Хонду» во двор Вонг осмотрелся.

Имение Савамура представляло собой коттедж современной японской планировки. Внутри дома было пять комнат, спортзал, чайная и кухня. Двери в комнаты заменяли раздвижные перегородки «фусума». На заднем дворе ферма для коров, два сарая, колодец, погреб, небольшой загон для кур и свиней. В саду яблоки, сливы, сакура, вишни и конечно Мориокский дикий виноград «kai». Шпалера малины – отгораживали их участок от соседнего. Огород в полгектара был засажен картофелем, капустой, луком и морковью. На пахотной фермерской земле колосились хлеб, рис и кукуруза. Был и луг, где росли Люцерна и травы.

Вонг прибыл на место в двенадцатом часу дня и застать родителей дома не надеялся. Мать же оказалась во дворе, готовила корм для скота. Сына она, конечно, не ждала.

— Слушай ма, дай помогу, а то глядишь, все одна да одна, — предложил Вонг.

От неожиданности Масаё замерла.

— Какими судьбами сыночек, — спросила женщина раскрывая родительские обьятия.

Позже они уже сидели на просторной веранде:

— Ты так возмужал, что я тебя не сразу узнала; Ну как живешь, что нового?

И Вонг рассказал ей о своей жизни и о проблемах возникших в последние несколько дней.

— Вот такая история. А сейчас она попросила меня, о том, чтобы я оставил ее в покое, сказала мол: «— Я тебя не люблю и нам не нужно больше видеть друг друга», поверь мама, при других обстоятельствах… да только меня к ней словно тянет некая неизвестная мне сила, тем более что я интуитивно чувствую что ей нужна помощь она чего-то боится. А вот я и только я смогу помочь ей но пока она — молчит.

Масаё вздохнула:

— А вот как ты сам считаешь — ты ей нужен?

Вонг поднял глаза:

— Думаю что да… и более того я чувствую это.

— Если ты ей нужен, иди к ней и будь рядом. Если ты ей не нужен — сумей уйти. Помни, что здесь твой дом, твоя семья и люди которые в случае чего — будут рады вам обоим.

— Спасибо мама, произнес Вонг нежно обнимая ее за плечи.

— Не за что, все бывает, тепло ответила Масаё. «Милые бронятся, только тешатся». Ничего.

— Я тут побуду немного мам. Дай думаю отдохну, да и помогу чем-нибудь.

Женщина спохватилась:

— Ах я курица беспамятная, расслабилась тут, а коровы-то — недоенные стоят.

— Ну мама, грех тебе жаловаться, успокоил ее Вонг. Твоей-то памяти – любой мужик позавидует. Так что…

Улыбнувшись он поднял большой палец.

— Вот так.

Ни с того ни с сего, оба рассмеялись.

— Ну да, весело подтвердила Масаё. Вроде того.

До вечера Вонг искупался в реке, позагорал, прогулялся по деревне присматриваясь к усадьбам и людям. Помог своему старому знакомому по имени Хиномура Томисабуро. Торговец держал старый видавший виды мотоцикл у которого вылетела предохранительная прокладка и просто провел время на свежем воздухе. Понаблюдал за «Сонным Царством» деревенского машинного двора, но в Правление заходить не стал.

Масаё освободилась лишь в десятом часу вечера и войдя в дом сразу же направилась на кухню. Это заставило Вонга искренне удивиться запасу ее физических и душевных сил. Ведь на отдых ей оставались считанные минуты.а она пыталась что-то читать на ночь глядя.

В конце концов увидев Масаё спящей уткнувшись лбом в книгу Вонг взял ее на руки и перенеся в комнату заботливо укрыл одеялом.

— Oyasumi мама, — спокойной ночи…

Прежде чем уснуть в чистой и свежей постели он поразмыслил над сложивимися событиями:

«— Что же произошло в среду? — Ведь, как известно, по доброй воле мешок на голову не наденут. Значит похитили. — Сволочи.

Неожиданно перед ним возник образ Шона. Настроение само собой резко испортилось. Хоть Вонг и не был мстительной натурой – он поклялся самому себе выяснить кто за всем этим стоити кто же все-таки такой этот Шон.

В правдивость слов Ким также верить не хотелось: было ясно одно – ее заставили так сказать и в покое ее оставлять сейчас ни в коем случае нельзя, так как во-первых: Самурай никогда не бросает в беде своих родных и близких.

А во-вторых: Оставить ее сейчас означает добровольно отдать ее в руки этих ублюдков и

нарушить его обязательство.

Так не бывать же этому!

Да, за этим «садовником» стоят куда более мощные структуры нежели «Ресторанный Бизнес» здесь что-то еще. Но вот что именно?

И потом, садовник не имеет никакого права разговаривать с персоналом подобным образом. Нет. Этот человек еще более хитер и изворотлив чем казалось. Он не в коей мере не может являться садовником, в любом случае это недруг И самое главное – он что-то замышляет и что-то очень недоброе. Ким в опасности и ее надо забирать оттуда. Во что бы то ни стало.»

Уснул Вонг, внезапно снова оказавшись на Молодой Земле. Он — стоит перед Воротами Бренидона вот, к нему подходят его бывшие товарищи Гаури протягивает руку и они вместе проходят в город но стража вместо его имени величает его Вонг Непобедимый. А толпа на улицах — буквально ликует по поводу возвращения в столицу молодого короля.

Так прозвучал внутренний приказ «А теперь спать».

Наутро, после полуторачасовой тренировки в стиле «Айкидо» и завтрака – Блины с медом, виноградным вареньем и молоком Вонг занимался дыхательной гимнастикой «Чигонг» сидя под сакурой, которую не стали трогать при строительстве дома. Оранжевые лучи низкого солнца изливались густым потоком и поэтому на небо можно было смотреть не отрывая глаз. Волны запахов плыли по небу вызывая некое эйфорическое состояние легкости и покачивания. Где-то пела свирель, пастух скликал разгулявшееся по пастбищу стадо. Смеялись дети, кто-то – отбивал косу и звонкие, хрупкие удары плыли по воздуху как шарики. Вспомнив нечто давно забытое Вонгу вдруг захотелось вернуться в детство, снова окунуться в океан добрых детских забав, помечтать о том, что не сбылось.

Защемило сердце. Душа не хотела воспринимать мир таким — каким он стал: жестоким, злым, беспощадным. Однако и изменить она ничего не могла.

Внезапно он уловил тревожные изменения в идиллической картине покоя и заставил себя вернуться в реальность.

Переход в состояние самадхи-турийи занял несколько секунд.

—… мечтает стать изобретателем, засмеялся отец, который подошел незаметно, бесшумно как Дух, а ведь она такая же как ты. Секунды хватило чтобы понять — отец говорит о сестре.

— Ну а ты, где живешь, кем работаешь, не женился еще?

— Н-нет не успел но на примете кое-кого имею, ответил Вонг.

Не поворачивая головы он оглядел территорию, потому что в калитку уже входили четверо молодых, крепких ребят, похожих друг на друга

как огурцы с одной грядки.

Все они – были одеты в джинсовые брюки-индиго и кожанные куртки с русскими нашивками типа: «КГБ», «СС», «НКВД». При этом, один из парней коленом своротил деревянное заграждение на грядке с луком смяв несколько кустиков.

— Эй, похоже Вас здесь не стояло, — возмутился хозяин подходя к пришельцам.

— Не «возникай» старичелло, ответил наглым тоном длинноволосый брюнет стоящий возле забора. — Не борзей, хуже будет.

В подтверждение всего вышесказанного длинноволосый попытался выбить трость из-под ноги «Старика» однако старый самурай действовал быстрее: ловким и, на первый взгляд, легким уворотом он — ушел от удара и из позиции «Maenaga» мощным выпадом ноги пробил солнечное сплетение противника. Второй пришелец — тут же наградил его «Уколом Немоты» из боевого арсенала ушу.

И тут пришла очередь Вонга. Держать положение kakari больше не было сил. В глазах парня сверкнули огоньки ярости, тем более что дракон, сидящий внутри него — уже начинал «ворчать».

— В чем дело? — ледяным тоном осведомился он.

— А-а, вот ты-то нам и нужен снеговичок, — хищно улыбнулся бритоголовый, буйволовидный детина подходя к поваленному заграждению. Один высокоуважаемый человек, очень недоволен твоим поведением, так что если ты хочешь увидеть свою подружку — поедешь с нами. Ясно?

Вонг сразу догадался о каком «высокоуважаемом человеке» идет речь. Хмыкнув, он присел на скамейке у крыльца.

— Добровольно опуская голову в пасть дракона. Пожалуй, я подумаю над этим…

— Берите его, — щелкнул пальцами бритоголовый уступая дорогу своим «друзьям». На губах у него уже сияла самодовольная улыбка.

Длинноволосый подошел ближе, остальные — начали заходить с боков для Suwari Waza, если пользоваться терминологией Aikido, или же простого «сидяка» (Терминология боя в русском стиле). Но Вонг выжидал, пока ребята начнут первыми свое «движение» и едва не поплатился за это. его криком отвлекла сестра. Парень оглянулся и в этот момент длинноволосый вполне профессионально врезал ему кулаком по затылку. Удар назывался Seiken – и входил в арсенал окинавского каратэ. Если бы не реакция, с помощью которой Вонг пригнул голову он — потерял бы сознание. Но и без того в голове зазвенело. Боль пронзила кости черепа и красной вспышкой — вышла через глаза…

Учитель подобной наглости стерпеть не смог.

В обычной обстановке, то-есть в контролируемом спарринговом поединке, старый самурай был абсолютно сдержан и рассчетливо хладнокровен, что давало ему дополнительные явные преимущества перед противником. К тому же видя ситуацию и владея системой отвлекающих приемов, старик применил незаметные, но максимально эффективные.

Приемы, действующие на психику. Это сработало. Троица дружно «насела» на учителя, хватая за руки и ноги, но очень скоро поняла что захваты не достигают цели. В конце концов учитель — отбросил всех троих за доли секунды, с помощью техники «Tuifa».

— Спасибо отец, дальше я сам! — кринул Вонг.

— Так-то оно так, но самураю не с руки драться в одиночку, и раз уж мы взялись за дело вместе, значит и будем делать его вместе. Я, хоть и стар но Bushido — не позволяет спускать флаг во время сражения — Никогда.

Коренастый попытался атаковать, но старый самурай — показал ему дальний «Tenti-Nage» в стиле Aikido, в результате чего парень отлетел метра на полтора и застрял в желобе для подачи воды. Напоследок Вонг не без удовольствия влепил парню сломавшему заграждение — полновесный Hiyashi-wakame, так что бедняге ничего не оставалось как хватать ртом воздух.

— Передайте своему высокоуважаемому человеку, что если его пленница, через трое суток, не будет сидеть у меня на квартире, адрес которой я надеюсь она еще не забыла, я найду его, отрежу голову и налью бетон в горло. Все ясно?, предупредил его Вонг.

Отец также наклонился к противнику и с улыбкой спросил:

— Водички дать, молодой человек?

Парень что-то буркнул на китайском. А из дома уже спешила «Армия Спасения», в составе Масаё и Нобу, которая удивленно взирая на компанию ковылявших со двора «гостей» спросила его.

— Брат, что ты с ними сделал???

— Я? — и пальцем не тронул, улыбнулся Вонг — а что синяки да шишки, ничего особенного дорога-то колдобистая здесь. Вот ребята и зашиблись.

Нобу засмеялась. Вонг увлек сестру за собой.

— И она еще хихикает, пошли, чай с вареньем пить. Варенье мама варит классное.

— И потом. Синяки — дело наживное, улыбнулся отец, так что в дом «Армия Спасения» — на дружеское чаепитие…

— Вы идите, а я пока — заборчик подправлю, начал Вонг.

В душе он не был уверен в действенности своих «Воспитательных мер», однако твердо знал, что отпор беспределу на всех уровнях дать — обязан

Семья Савамура почти в полном составе ушла, а со двора, спустя минуту уже доносилось постукивание. Нобу стояла у окна, позже к ней подошла Масаё. Работа у Вонга шла быстро и глядя на него задумчиво произнесла:

— М-да…

— Вот именно, перехватила ее мысль Масаё, он у нас парень хозяйственный.

Вскоре Вонг окликнул:

— Ма! — иди работу принимать.

Женщина вышла во двор и увидев абсолютно новый забор только и открыла рот от удивления, вероятно, никак не ожидая того, что он позовет ее так быстро.

— У меня просто нет слов…

Вонг полностью заменил верхнюю планку, которая «пострадала» больше всего и зайдя в дом присоеденился к чаепитию.

— Знаешь, произнес учитель пристально глядя на сына. В городе ты — часть каких-то схем, систем и прочей чертовни, ты то — что думают о тебе другие люди: на какой машине ездишь, сколько денег получаешь. И только здесь ты чувствуешь себя по-настоящему свободным. Так вот я, думаю, может быть ты все-таки останешся?

Вонг помолчал:

— Если у тебя какие-то проблемы или неприятности — можешь смело обращаться за помощью.

— Спасибо отец, ответил Вонг, не знаю что это за люди и что им здесь нужно. Но похоже мы справились с ними.

— Еще как, засмеялся учитель. Надо признать мы неплохая команда.

— Что да то да, — каким-то недевичьим басом подтвердила Нобу, учитывая то, что я во дворе увидела…

Вонг хмыкнул и улыбнулся:

— Во-первых: Они залезли на частную территорию и я поначалу попросил их по-мирному убраться отсюда. Во-вторых: Они меня попросту не услышали, так что получили за собственную баранью тупость.

— Ага, подтвердил учитель — с нас взятки гладки.

Неожиданно все рассмеялись.

Следующие три дня он помогал семье чем только мог. Вместе с сестрой — пропахали огород, Вонг подцепил на машину горнило, принесенное им с Машинного Двора и повернул ключ в замке зажигания, запуская двигатель, несколько раз проехал по грядке, которую Масаё планировала засаживать чесноком, подвязал пострадавший лук, с отцом чистил колодец, ходили в лес за грибами и ягодами.

В дровнике Вонг поменял старую, прогнившую загородку. На лук, морковь и капусту — поставил оросительную систему собственной разработки.

За это Масаё — щедро наградила его домашними пирожками с виноградным вареньем.

Уезжал Вонг на четвертый день, отдохнувший и посвежевщий, но на душе у него лежал камень. В деревне сны его не беспокоили, однако психосознание — постоянно чуяло чей-то зов.

Кто звал его?

Семья — просившая остаться и погостить еще какое-то время…

Или же Ким — которую вот-вот могут «убрать»…?

Глава 6. «Проблески надежды»

На подъезде к городу Вонг — включил интуитивно-рефлекторную систему, надеясь зафиксировать любое проявление интереса к своей персоне и успокоился лишь дома, просеяв через мозг и психику шум нормальной жизни города. Находясь таком успокоенном состоянии он полез в ванную, а когда вышел оттуда обмотанный махровым полотенцем — обнаружил в гостинной непрошенного, но желанного гостя. Это был — Шигеру. Первой реакцией Вонга было удивление, но потом на его губах появилась дружеская улыбка.

— Извини, что без спросу, понял его состояние адвокат — просто, есть информация.

— А разве дверь была открыта, удивленно спросил Вонг.

— Нет, просто я очень хорошо умею общаться с электронными замками и прочей техникой.

Вонг помолчал и направился к холодильнику, а вернувшись — поставил на стол четыре запотевшие бутылки сока.

— Прошу прощения еще раз, продолжал Шигеру, пока Вонг доставал стаканы. Но своим внезапным проникновением — я просто напросто показал тебе, насколько беззащитной в отсутствие хозяина может быть его цитадель. Если хочешь — я, дам совет как тебе ее обезопасить.

Вонг хмыкнул усаживаясь напротив гостя:

Шигэру пригубил грейпфрутового сока, достал из своей барсетки лазерный DVD-носитель и положив его на стол произнес:

— Поступили первые результаты слежки.

Кивнув, Вонг включил компьютер, вставил туда принесенный адвокатом диск и через несколько минут монитор послушно выдал ему картинку.

— Так, начал Шигеру поставив стакан. — Смотри.

Ее дом, окна ее на втором этаже, снимает за 500 «зеленых».

Вонг оценивающе кивнув чмокнул губами:

— Солидно…

Перед ним предстала панельная «двухэтажка», возле которой невдалеке от переходного мостика стояла уже знакомая парню светло-серая «Регата».

—А сейчас будет еще солиднее, заверил его адвокат продолжая пить сок мелкими глотками. Вонг отпил сам, чувствуя как холодная струйка течет по пищеводу.

— Ее машина, кстати, ребята пробили – колеса у нее краденные а номера «левые», но это еще полбеды. Помнится тебя интересовало то, с кем она встречается — вот ответ на твой вопрос. У машины лениво «топтался» коренастый поджарый брюнет с гривой блестящих черных волос, забранных на затылке косичкой:

«— Туркмен, — догадался Вонг».

Лицо у брюнета было не то чтобы красивым, но с правильными чертами — «вылепленным по-мужски». Однако черные глаза: пронзительные, блестящие неким холодным блеском — никак нельзя было назвать «родниками добра». В их бездонной глубине таилось стремление к превосходству и презрение к роду человеческому.

— Стоп! — Вонг вскинул указательный палец. Это же…

Но Шигеру не дал ему закончить фразу:

— Вот этот, был организатором налета на кафе, в котором вы тогда обедали, смекаешь?

Вонг кивнул а Шигеру продолжал:

— Фамилия этого человека нам пока неизвестна, но ребята — уже работают над этим, а имя Чжан. По-русски, либо «Иван», либо «Женя».

Вонг непроизвольно улыбнулся.

— Муж?

— Не похоже… Да, к слову сказать, среди «своих» (в группировке Шона) — этот самый Чжан больше известен под прозвищем «Огурец» так как именно он является «мозговым центром» и главной сексуальной силой во всей этой компании. А теперь — смотри внимательно. — Больница Св.

Патрика в Нагое. Видишь толпу у входа?

— Ну…

— Вот тебе и «ну». Это охрана — выборочную проверку документов устроила, а эти двое бегают туда-сюда, видимо есть основания. В тот же день, кстати говоря, твоя благоверная интересовалась состоянием здоровья некоего Тамашева. Давай-ка мы посмотрим кто это такой:

Щелчок клавишей мыши и на экране появляется портрет незнакомого Вонгу молодого человека:

— Ага, вот он. — Тамашев Максим, или же Микки Тай. Наркоторговец. Первое гражданство — РФ, а в Японии живет — с 1997-го года. Диагноз: Рак горла.

— Ну, понятно, а причем здесь Ким? — Вонг окинул друга недоумевающим взором.

— Кто он ей пока не знаю, но в палату к нему она так и не зашла. Просто узнала о том, что он «отдает концы» — и потеряла к нему всякий интерес. А это уже другой день. Смотри внимательно.

На мониторе возникает аптечный киоск в Торговом Комплексе «Matsuya». Ким подошла к окошку для выдачи товара. Показала какую-то карточку и ей передали большой белый полиетиленовый пакет, затем отойдя к столику для запаковки девушка достала оттуда коробочку с ампулами.

Шигеру нажал стоп и увеличил изображение:

— Эклигон, или же «Компот» по-медицински. Сильнодействующий психотропный препарат, подавляет Волю, но при сложных операциях используется в качестве болеутоляющего — вводится внутревенно. В умеренных дозах разумеется.

Ночь того же дня. Вот здесь ребят засекли и положили. Дальше их уже другая группа «вела».

— М-да-а, протянул Вонг вот так малина.

Между тем предыдущий кадр сменяет ныряющая из квартала в квартал «регата» за рулем которой, как полагал Вонг сидела его девушка.

— Обрати внимание на то, какие «кренделя» она выписывает, знаешь почему — обходит посты полиции. Не хочет «светиться». В машине полно наркотиков. Вот такая вот загагулина получается.

Монитор погас.

— Конец фильма…

— И что все это значит? — спросил Вонг каким-то «не своим» голосом.

— Не имею представления, — отозвался адвокат собирая свою сумку. Уже спускаясь в кабине лифта он внес предложение:

— Слушай, а давай распутаем это дело вместе, тем более что в этом и моя личная заинтересованность…

Вонг удивленно таращился на адвоката:

— Твоя? — Шигеру же — остался спокойным.

— Эти ублюдки, «Огурец», Шон, Тай и еще кое-кто из этой компании — убили мою семью. Жену и неродившегося ребенка.

Уловив взгляд друга Вонг помолчал, затем произнес:

— Соболезную…

— Это случилось тогда, когда мы ехали в роддом, продолжал Шигеру, — какой-то пижон на черном «Роллсе» попытавшись обогнать поддел нас бампером и, буквально «вогнал» в бордюр удерживая скорость в 120-ть. Мне повезло остаться в живых. Я видел как жена сгорела заживо, слышал как она кричала. Хотя потом, все говорили мне, что она погибла еще до взрыва бензобака. И что это был мой крик. Спустя неделю после той аварии я выяснил кто стоял за всем этим и кто сидел за рулем той машины. И теперь — я не успокоюсь пока он не ответит за все.

Внезапно Шигеру, будто повеселел.

— То, что тут криминал — и ежу понятно. Скорее всего наркотрафик, или секта какая-нибудь. Если на них «наехать» — можно с каждого из этих бандитов поиметь хорошие бабки. Твой клиент, я надеюсь не против?

Вонг промолчал.

— Продолжайте наблюдение, произнес он, выдержав небольшую паузу, если будет что-то новое — сообщи.

— Ну тогда придется «окучить» ее квартиру,

«жучков-паучков» накидаем.

— Хорошо…

Выйдя на улицу парни сели в темный фургон, припаркованный неподалеку от парадного.

Адвокат надел наушники и включил монитор, тут же Вонгу предстал молодой парень возившийся в люстре.

— Эй, «электрик», с люстрой закончишь — в коридорчик «паучка» выведи, и смотри фазы не перепутай, когда вешать назад будешь.

Парень на экране кивнул и улыбнулся.

— С люстрой порядок маэстро. Свет зажигается.

Действительно, через минуту изображение комнаты — стало четким и ясным.

— Есть картинка, — сообщил ему Шигеру, — а теперь сваливай оттуда да подгони напарника. Ждем вас снаружи

Он повернулся к Вонгу.

— Ну все, «сельскохозяйственные работы» закончены. Изображения со всех семи камер летят на твой терминал, через GPRS-навигацию. Так что смотреть можешь из любой точки планеты.

— Слушай, а она точно ничего не увидит, решив перестраховаться спросил Вонг.

— Не бойся, заверил его адвокат. «Паук» — это видеокамера размером со шляпку винтика, но с очень хорошо отцентрованным углом охвата и даже если твоя благоверная полезет менять лампочку то ничего не заметит. Она не заметит ничего, а ты — увидишь все.

Вонг понимающе кивнул.

— Тем более мы ее так «упаковали», что ты можешь смотреть сразу из нескольких удобных позиций.

— Спасибо тебе…

— Нет Вик, улыбнулся Шигеру, это я должен тебя благодарить.

Уже возле фургона адвокат «задержал» его.

— Вик, а может передумаешь, есть еще масса других девушек, а эти люди не шутят — они настроены воевать.

На миг Вонг удивленно глянул на друга.

В самом деле, сперва Шигеру предлагает идти вместе до конца — а теперь вдруг отговаривает его от этой идеи.

— Шигеру, прости что напоминаю, отозвался Вонг, но разве ты оставил бы семью в беде, если бы мог помочь выжить своим близким?

— О чем ты, — изумился Шигеру, конечно нет… да я за свою семью готов был…

— Так вот знай, заговорил Вонг, что самураи никогда не оставляют в беде своих близких. Так что извини — я ее не брошу…

Выйдя с территории стоянки, Вонг ушел внаправлении дома. Адвокат еще долго смотрел

ему вслед и задумчиво хмыкал.

Глава 7. «Высота одиночества»

Прошло уже десять дней, с тех пор как Ким исчезла. Вонг жил прежней жизнью — работа и дом. Он уже не так стремился найти ее – не потому что она была ему не нужна. Наоборот, после того как выяснилось кто вокруг нее Вонг почувствовал к ней еще еще большую привязанность. Почему парень и сам не мог понять. Ведь свиду он жил абсолютно нормально однако внутри у него – царила какая-то безжизненная пустота. Все было безразлично. Возвращаясь, он несколько раз выходил на улицу – однако с полпути шел назад. Приходил и все время прогонял результат слежки, пытаясь понять то, почему Ким сейчас нет рядом и где она может находиться. Возможно он был невминяем, так как не отдавал себе отчета почему это происходит именно с ним.

Может, Шигеру прав, и действительно стоит отказаться? Может быть Вонг придумал ее себе такой, какой она ему была нужна?

Но так или иначе — он любил Ким и потерять эту девушку, означало потерять все самое дорогое и значимое в этом мире.

Время от времени, к нему заглядывала Минако, она работала и появлялась лишь вечером. Видя то как Вонг сидит в абсолютно темной квартире девушка болтала с ним о всяких пустяках… Света он не зажигал, поскольку учитывая странное поведение Ким — понимал что если она появится и увидит что он все еще ждет ее то сразу же уйдет даже не заглянув к нему. У Вонга осталась ее сумочка и парень надеялся, что рано или поздно — Ким вернется за ней. Лишь эта зыбкая надежда грела его сердце.

Он не знал что сказать ей на случай если она постучится в его двери, однако верил что в один прекрасный день она вернется. На этот день возлагались все его надежды, все ожидания.

В этот вечер Ким не вернулась, он рухнул на стул и опустил голову. Уже стемнело, а он — все сидел в той же позе ни о чем не думая.

«— Родился, родился… он родился!!! — донесся радостный оклик с улицы».

— Хм, словно немой улыбнулся Вонг – должно быть человек на свет появился.

Внезапно его внимание привлекла очень маленькая белая горошина. Он подскочил к окну но горох этот был уже везде. Он какой-то непроницаемой белой стеной слетал с небес и гор застилая все вокруг: Крыши домов, машины, деревья, молодые рисовые всходы на полях.

Все было покрыто этой непонятной белизной, белым «снегом одиночества». В давних воспоминаниях о Молодой Земле она укрыла все вокруг напрочь стирая этот эпизод из его памяти

«— Вот и сейчас он падает и падает на меня, подумал Вонг, — я старался уйти от него, однако

он не дает мне покоя. Что же это…Что происходит сейчас в его душе? Жизнь без Ким сразу казалась ему какой-то серой. Он скучал. Скучал за той, потерть которую означало потерять все».

Кто знает, может быть даже умереть для него было бы легче так как меч или пуля могли бы избавить от страданий его измученную душу.

Глава 8. «Силовой Вариант»

В последующие несколько дней Ким никуда не выходила из квартиры. Читала, обедала, смотрела телевизор, удивительно долго крутилась перед зеркалом. Но вот, неожиданно, изображение зарябило. Подскочив к терминалу Вонг двумя щелчками — восстановил картинку и с удивлением заметил, что Ким — куда-то изчезла. Позже он «нашел» ее на кухне, ставящей чайник.

— Ага, выдохнул Вонг, — вот ты где.

Через какое-то время, Ким встала из-за стола, вышла в комнату и сняв телефонную трубку — набрала номер.

От дальнейших наблюдений — его отвлек телефонный звонок.

Вонг снял трубку:

— Алло…

Некоторое время с того конца линии слышалось чье-то дыхание.

— Ким, я ведь знаю, что это ты и слышу твое

дыхание так что не стоит прикидываться! Умоляю тебя — не молчи.

Первое время, на линии снова повисло молчание, но затем — робкий девичий голосок произнес фразу, от которой на щеках у Вонга приятно защекотало, словно от статического заряда.

— Давай увидимся прямо сейчас erume…

В душе у него зародился лучик света и даже тени отползли прочь…

Они встретились в парке Takeda Suzaki и несколько минут — «провисели» друг на друге.

— Я скучал по тебе Мотылек, — нежно прошептал Вонг.

— Im a-liv tamuril, — на эльфийском ответила Ким.

— Я тоже, улыбнулся Вонг. Куда ты пропала, и что вообще произошло?

Девушка заглянула ему в глаза, погрустнела на ее глазах — заблестели слезы.

— Ну вот, что опять не так? — уловив ее состояние спросил Вонг

— Пообещай мне… — сквозь слезы попросила его Ким.

— Что? — спокойно спросил Вонг. Скажи что…

— Пообещай, повторила она перейдя на шепот. Дай мне слово что ты не будешь меня ни о чем спрашивать, до тех пор пока я сама тебе не скажу.

— Чего? — переспросил изумленный ее словами Вонг, но ведь я…

— Просто дай мне слово… произнесла девушка вместо прощания и направилась к машине, на ходу утирая мокрые от слез глаза. Затем хлопнула автомобильная дверца и послышался звук запуска зажигания.

В отчаянии Вонг завел машину, и вскоре его «Хонда» — уже неслась по ночной трассе в направлении Atami.

Забыв обо всем на свете он сидел у себя на кухне, а из его головы — не уходил образ девушки заключенной в зеркальном лабиринте.

Лицо ее было печальным, более того – в нем таилось отчаяние и безисходность.

«— Что-то случилось, мысли каким-то лихорадочным круговоротом неслись у него в голове».

— «Нет проблем» — парень звонко хакнул.

— Как бы не так, ты врешь Вейлин — врешь и не краснеешь. Im si helyanwe — а вот это уже совсем другая ситуация, и я неприменно разберусь с ее создателями. Обещаю тебе.

«— Вам сообщение», — уведомил компьютер и образ Ким — тут же исчез.

Вонг открыл почтовый ящик и — застыл, удивленно округлив глаза:

На мониторе высветилась надпись.

«Дорогому Виктору Вонгу от друзей. Подарок ко Дню Валентина, мир праху твоему…»

Внутри находилась видеозапись с камеры, установленной на квартире у Ким в прихожей, над зеркалом. Перед ним — была сцена изнасилования, «Паучок» был расположен очень удачно — в зеркале четко отражалось лицо насильника и Вонг узнал его — это был Шон.

— Ах вот вы как, ну ладно. — Посмотрим что ты запоешь, когда в твое сердце войдет клинок. Теперь-то я точно знаю как избавить Ким от тебя.

В терминал заехал диск. Одним щелчком мышки Вонг запустил запись. В наушниках еще слышались болезненные стоны, а компьютер уже выводил на экран надпись уведомляющую о том, что запись завершена.

Вонг извлек диск и глядя на него произнес:

— В лучшем случае Шон, ты можешь обойтись тюремным сроком, потому что в худшем будешь носить свою голову в руках.

Записав поступивший пакет информации на лазерный носитель, Вонг подошел к телефону и набрал номер.

— Шигеру, привет это Вонг, заедь ко мне если ты свободен. Есть дело. А-а ну тогда никаких проблем — я еду к тебе сам. До скорого.

Он подогнал машину к офису «Абсолютной Защиты» в половине первого ночи и миновав проходную — поднялся на второй этаж, заходя в кабинет своего друга адвоката. Это произошло как раз в тот момент, когда Шигеру отставил в сторону, еще дымящуюся чашку.

От предложенного кофе Вонг вежливо отказался перейдя к делу. Сперва он положил на стол DVD-носитель.

— Я тут получил кое-что, посмотри — уверен, что тебя это заинтересует не меньше моего…

Адвокат взял диск и вложил его в приемник компьютера. Через минуту монитор послушно выдал картинку.

Некоторое время Шигеру задумчиво пощипывал нижнюю губу.

— Интересное кино, нечего сказать, заговорил он наконец. Похоже, что противник действительно применил Силовой Вариант, так что будь осторожен…

Но договорить адвокат не успел потому что зазвонил телефон, Шигеру жестом попросил Вонга снять трубку.

Вонг ответил на вызов.

— Алло…

— У тебя хорошенькая девочка, — произнес после небольшой паузы незнакомый мужской голос на том конце линии.

Очень фотогеничная — не находишь? Более того, я и сам не знал о том, что она на такое способна.

Вонг нервно сжал кулаки, Шигеру жестом велел ему потянуть время.

— Что вам от меня нужно? — ледяным тоном осведомился Вонг.

— Нам? — удивился незнакомец — проблема в том, чего хочешь ты. Насколько больно. Не могу показать тебе сейчас, но ты и сам все прекрасно видел:

Это красивая девушка, длинные черные прямые волосы, узкие глаза, нежные губы, второй размер, ноги «от ушей» — тебя еще интересует мой товар?

— Сколько…?

— А теперь закрой пасть и слушай меня внимательно. Это обойдется тебе очень дорого, однако, если ты — передашь моим людям диск, успех которого вы отмечали в «Маньчжурии» мы сможем понизить цену.

— Кто ты такой? — строго спросил Вонг.

— Я — Зло, которое любит мир, — поэтому пока прошу по-хорошему.

Щелчок защиты линии, в трубке «зачирикали» воробьи отбоя.

— Ну, — спросил Вонг, повесив трубку, что ты на это скажешь?

— Черт побери, — мои подозрения подтвердились, буркнул адвокат. Они не шутят. Впрочем сейчас узнаем насколько они серьезны.

Шигеру подошел к компьютеру и нажал несколько клавиш. Монитор выдал ему картинку с тремя молодыми инженерами.

— Засекли его?

— К сожалению, нет — он использовал электромагнитный фильтр, не позволяющий нам отследить сигнал.

— Ну, так «задави» его тогда! — выкрикнул Шигеру, придумай что-нибудь, я должен знать, откуда поступил этот звонок. — Слушай, мне нужны не твои идиотские разъяснения — а результаты. Не будет результатов, тебя тоже здесь не будет!!!

Чертыхнувшись, адвокат отключил монитор и повернулся к Вонгу.

— Вик, извини, конечно, что тебе пришлось все это выслушать, но иногда — мне приходится ставить кое-кого на место.

— Да, отозвался Вонг, мои ведь тоже — не пряник с ванилью, так что я тебя понимаю. Все бывает.

— Нам лучше сменить тактику, снова заговорил адвокат. Поскольку Шон знает тебя в лицо…

Шигеру подошел к шкафчику, достал оттуда какую-то коробочку и положил ее перед Вонгом.

— Но у меня есть то, что поможет тебе в этой ситуации.

— Что это?

— Да так, отмахнулся Шигеру — Из конфиската, мы тут недавно группу театральных «гастролеров» задерживали, вместе с полицией Канбаккского Округа. Представляешь — эти «актеры» воровали машины прямо из-под носа у их владельцев, а затем — разбирали их на запчасти в здании заброшенной конфетной фабрики.

Так что — бери, лучше будет подгримироваться. Самое разумное — это появиться там а образе «пожилого» клиента. Только смотри, не перепутай.

— Спасибо брат…

— А сейчас, — продолжал адвокат, не обращая внимания на реплику Вонга, езжай домой, тебе нужно выспаться, — так как у тебя мешки под глазами от недосыпания.

— А ты…

— А что я? — собирался ночевать на работе, мне нужно кое над чем подумать.

Вонг уже направился к выходу, на пожелание удачи, ответив поднятой вверх открытой ладонью.

Следуя указаниям Шигеру, Вонг приехал домой и, упав на кровать — заснул. Но проспал недолго, через два часа парень встал и наскоро перекусив начал подготовку к предстоящему «свиданию». Первым делом он переоделся в элегантный серый костюм, отглаженные «под стрелочку» брюки, легкими движениями «состарил» лицо лет до пятидесяти и надев «седой» парик — превратился в импозантного пожилого бизнесмена. Улыбнулся, глядя на себя в зеркало.

— Подожди Ким, мы скоро увидимся. Теперь эти бандиты навряд-ли узнают меня. Тем лучше.

Ради любопытства — включил телевизор, но тут же выключил потому что по всем каналам гнали рекламу самого идиотского содержания, вроде:

«Внимание акция. Если вы соберете пять крышек от люков городской канализации — шестую получите в качестве подарка»

От чего хотелось плакать и смеяться одновременно. Решение, наконец-то созрело окончательно и Вонг, решил действовать: Для дальнейшего завершения задуманного — требовалась разрядка. С мыслями об успешном исходе операции Вонг покинул квартиру. Лифтом он не пользовался, предпочитая подниматься и спускаться пешком, и, минуя четвертый этаж — стал невольным свидетелем «пикантной» сцены:

Дверь одной из квартир открылась, из проема выпал голый, потный мужик. За ним «в чем мать родила» выскочила грудастая девица им вслед вылетел чемодан с одеждой и два каких-то кулька. Наконец разъяренный женский голос провизжал:

— А теперь идиотка, — чтобы ноги твоей больше тут не было — и твоей радость моя тоже!

Дверь захлопнулась.

Оторопевший было Вонг засмеялся. По всем приметам его ждала удача — и едва удержался от того, чтобы рвануть вниз.

Память у него была — идеальная. Через час он, не блуждая, подогнал машину с потушенными фарами прямо к «Огненному Дракону», оставил свою «Хонду» у забора, не глядя на часы, определил время 23.35. улыбнулся своей догадливости — он прибыл вовремя.

До его ушей доносилась громкая музыка и Вонг вошел: Клуб «Огненный Дракон» представлял собой ночной стриптиз-бар и интим-салон, который уже хорошо был знаком Вонгу.

На сцене было два шеста, у которых в такт музыке извивались две молодые девушки-китаянки. Одна только что коснулась сцены, а вторая — откинув голову назад медленно опустилась на помост, обвив ногами пилон.

Вонг остановился у прилавка и звякнул в медный колокольчик. Из-за тисовой шторы вышла молодая девушка в костюме из красного шелка.

— Добрый вечер, на лице девушки появилась томная улыбка.

Вонг заговорил без приветствия:

— Я хотел бы заказать Shiatsu.

Девушка положила перед ним раскрытый фотоальбом.

— Выбирайте девушку.

Найти фотографию Ким не составило труда, и перелистав несколько страниц он произнес:

— Вот эта.

Через минуту Вонг стоял в уютной «частной» комнате и смотрел в окно.

Его отвлек знакомый девичий голос:

— Чего желает мой Господин?

Вонг медленно повернулся и на губах у него появилась счастливая улыбка.

— Здравствуй Ким, — произнес парень на эльфийском, — рад видеть тебя.

Девушка округлила глаза и далее со сладким вздохом упала в его объятия

— Erume… Ты здесь.

— Да Ким, заговорил Вонг на эльфийском, я буду оберегать тебя, и заберу отсюда, клянусь Небесами. Мы уйдем туда — где нас никто не найдет. Ни одна сволочь. Потому что искать не будут.

— Я верила в то, что ты придешь… сладко прошептала она и коснулась губами его щеки.

Эльфийское сердце не обмануть никому.

Какое-то время спустя, они сидели под большим белым балдахином и заглянув в его глаза Ким просяще произнесла:

— Забери меня отсюда, давай уйдем куда-нибудь, она невольно всхлипнула. Я больше не могу – это просто невыносимо. Они заставляют меня делать то, что мне неприятно. Ты ведь видел подарок?

Вонг молча кивнул, а Ким продолжала:

— Тот человек на ролике это… это… Она опустила голову. Вонг нежно поднял ее за подбородок и, глядя в полные слез глаза заговорил:

— Не волнуйся Ким, я знаю, кто это, более того, знаю даже о том, где его искать. У меня есть план. Ты только дождись меня.

Сейчас мне нужно уйти, но я еще вернусь и тогда, все будет хорошо. Я вернусь — за тобой.

Неожиданно Ким выкрикнула:

— Осторожно! Вонг оглянулся, а в проеме двери уже стояли четверо бандитов-работодателей во главе с Чжаном, «Огурец» начал угрожающе надвигаться на Вонга.

— Ну, привет малыш…

Двое других тут же принялись отчаянно хватать его за руки и ноги. А Чжан, подойдя к девушке, ударил ее кулаком в нос.

Это послужило началом для хорошо продуманного спектакля.

— Эй, мужики, я не понял в чем дело? — строгим тоном осведомился Вонг.

— Свидание окончено дедушка, — раздался знакомый до одури голос у правого локтя Вонга.

Он обернулся.

Справа от него, стоял Шон, одетый в элегантный белый костюм и шляпу. Он был не слишком высок, но хорошо сложен, и казался сильным. Во всей его фигуре — сквозила абсолютная уверенность в собственной безнаказанности и привычка повелевать.

Щелчком пальца, бандит подозвал к себе одного

из охранников, тот проворно подошел, не задав ни единого вопроса подал сигару и щелкнул зажигалкой. Шон с наслаждением затянулся, вдыхая легкий аромат Кубинского табака и выпуская струйку дыма в лицо Вонгу.

— Сеанс окончен «дедушка», — ехидным тоном повторил бандит.

— А в чем собственно дело?! — возмутился Вонг. Я заплатил деньги, так что я хотел бы…

— Убирайся немедленно, угрожающе прищурился Шон.

— Тогда — платите неустойку.

На губах Шона, появилась мерзкая ухмылка.

— Сейчас ребята заплатят…

Уходя, он бросил одному из охранников:

— Ва, отвези девчонку домой, только смотри товар не испорти, вечером — будет звонить Бен-Хаим.

Охранник тут же подчинился, он грубо схватил Ким за руки, попытавшись вытащить девушку в коридор.

— Убери от нее руки… — крикнул Вонг, оставь ее в покое!

Обступившая троица усердно пыталась вышвырнуть на улицу его самого. С подхода один из них схватил Вонга за руку, за что тут же поплатился простым «перебросом» через голову. Двое других — щелкнули пружинными ножами.

Если бы не образ «пожилого» клиента, Вонг мог бы справиться с ними — за доли секунды. Но вспомнив наставление адвоката, он решил подыграть этому образу и симитировать «ничего не знающего» человека, ну или почти ничего.

На этот раз, к нему подошел Огурец, пожалев об этом уже через минуту, ведь на самом деле Вонг вел жесткий контроль, каждого движения противника.

С размаха парень ударил подошедшего в лицо настолько сильно, что Огурец — кубарем откатился к дверям. Но тут же и сам Вонг почувствовал удар, виски рвануло болью, удар пришелся в солнечное сплетение. Захлебнувшись кашлем, он судорожно хватал ртом воздух.

Потом, его «вынесли» не улицу, и бритый «секьюрмен» — снова отвесил удар, кулак попал в подвздошье. Очевидно, китаец уловил момент, между ударами самурайского сердца.

Парень захрипел, чувствуя, как к его горлу подступает горький спазм и повалился на землю.

И тут его «достали».

Ощущение было таким, будто на Вонга — рухнул потолок. Голова сплющилась, провалилась сквозь шею в грудь — тающим дымом просочившись наружу.

— Я вас уничтожу, — произнес Вонг, прежде, чем новый удар — окончательно оборвал ленту его сознания.

Глава 9. «Fata Morgana»

Очнулся Вонг от звука — напоминающего журчание ручья, и перед его мысленным взором возник эльфийский образ Вейлин.

— М-м, Боже; прости меня Вейлин, бормотал парень. — Прости за все, я не знал… Девушка, наклонилась к нему и нежно поцеловала в губы.

— Проснись, — произнесла она, на эльфийском… Тебя ждут.

В этот момент, громкие голоса — будто нарочно развеяли это сладкое видение.

— Слушай, кажется, он приходит в себя.

— Ты права, похоже, на то.

Вонг открывал глаза.

— Ким…! Я должен…

— Тихо брат, лежи, — сказал мужской голос, и Вонг узнал говорившего, послушно укладываясь обратно.

Над ним склонился Шигеру.

— Ну, как ты братец?

— Я? — точно пол в такси в конце смены. Голова болит…

Вонг дернулся, пытаясь нащупать голову, однако наткнулся на большую шишку на затылке, и поморщился.

— Здорово меня «звезданули», черт…

— Так вот, — продолжал адвокат, — тебя достали «болевиком», слышал что-нибудь?

— Да, слыхал, сам им владею, Вонг сел на кровати и осмотрелся.

В одном из кресел, напротив его постели сидит Минако.

— А ты, похоже, бредил Вик, — улыбнулась она. Все время звал какую-то Вейлин. Кто это? Она имеет какое-то отношение к этой истории?

— Имеет Минако, отозвался Вонг, конечно имеет. Так я иногда называю Ким.

Вдруг Шигеру, до того сидевший тихо — со всего размаха хлопнул себя ладонью по лбу:

— Ну и дурак же я! Как я мог забыть о камерах видеонаблюдения… Крысы помойные — все предусмотрели.

— Да, иронично буркнул Вонг, мы с тобой оба дураки, причем дураки повышенной «живучести». Как вы меня нашли?

— Мы, отозвалась Минако — обнаружили тебя на задворках «Дракона», когда тебя усердно молотили сразу четверо этих ублюдков.

Шигеру, выйдя вперед, принял бой на себя, ну а я прикладывая титанические усилия, дотянула тебя до машины.

— Ты бы меня видел, встрял Шигеру, закачался бы. Я показал им то, чему учили меня на нашем «боевом» юрфаке.

Вонг полежал отдыхая, чувствуя как отходит его голова уводя прочь боль и усталость а тело перестает быть рыхлым и пропитанным влагой точно губка.

— Самое ужасное Шигеру, то что Ким осталась у Шона. Он конечно приказал своим людям отвезти ее домой — однако я очень сильно сомневаюсь что она дома.

Адвокат помолчал. Минако протянула Вонгу стакан, с каким-то коричневым напитком:

— Пей, велела она, это женьшеневый настой, питье поможет тебе встать на ноги.

Вонг послушно выпил, полежал окончательно приходя в норму, затем — встал.

— Еще раз спасибо, мне пора.

— Куда? — как-то хором удивленно произнесли друзья.

— Если не секрет… уточнил Шигеру.

— Закончу дела с этими людьми и вернусь.

Теперь буркнула Минако.

— Я всегда говорила, что дружу с сумасшедшим.

И Шигеру, словно подтверждая ее слова, воскликнул.

— Ты с ума сошел да?! С катушек съехал? Тебя же чуть живого оставили. Ну, уж нет — я не хочу помогать полиции расследовать твое убийство, тут «с наскока» дело не решишь, нужно все как следует обдумать, разработать план и принимать-

ся за дело.

— Да Шигеру, пожалуй ты прав, только, я чувствую что время играет — на Шона. Давай думать побыстрее…

После похода в «Огненный Дракон» Вонг сутки никуда не выходил. Отдыхал. Тренировался. Работал с компьютером, составляя план на предстоящие «оперативные мероприятия». Наконец, добившись максимальной осведомленности о своем противнике, Вонг, выйдя на балкон — оценил расположение дома.

С трех сторон — жилые многоэтажки, с четвертой стройка, лес и река. Местоположение квартиры также вполне устраивало: угловая железная

дверь на четвертом этаже очень архаичной десятиэтажки.

Квартира была двухкомнатной, и обставлялась, наверное, в те времена, когда польские мебельные гарнитуры, модели «Карл Сигизмунд» еще можно было сделать на заказ. Впрочем Вонг мало внимания обращал на качество жилья. Но, что не говори, а пожить в роскоши — было бы «до одури» приятно каждому человеку.

Дом строился по индивидуальному проекту, и каждая квартира — имела отдельный коридор, которые пятилучевой звездой сходились у лифта. Порадовала и просторная прихожая с видеодомофоном, и разрешающий допуск зеленый огонек сигнализации, мигающий возле монитора. Балконы квартир не соединялись, но в случае «острой необходимости», человек тренированный мог бы запросто «сигануть» на соседний. Вонг не знал, кто был предыдущим жильцом этой квартиры, но содержал он ее в идеальном порядке. Теперь он знал все, что было нужно о противнике, выяснилось также — немало интересных фактов из жизни Шона.

Стрелки часов показывали половину первого ночи, когда он закончил анализ и уже готов был упасть в объятия Морфея, если бы его не отвлек звонкий щелчок дверного замка.

Пси-фон угрозы не показал, наоборот — от неизвестного ночного гостя какой-то умоляющей тоской и одиночеством.

Парень вышел в комнату и застыл на месте, удивленно округлив глаза. Через открытое окно залетела большая белая бабочка, пролетев по комнате насекомое попыталось вылететь, но, словно передумав опустилось на подоконник. Вонг бросился к окну но не тут-то было — вслед за первым мотыльком, невесть откуда появился второй, за ним третий, четвертый. Таким образом, через минуту Вонг уже не видел лунного света, из-за бесчисленного количества бабочек летающих вокруг. Он стоял охваченный чем-то средним между паническим ужасом и восторженным удивлением.

И вдруг… комната наполнилась слепяще-ярким голубым светом. Мотыльки слетелись в четкий круг — и хлынули на Вонга, наверное, тогда парень впервые по-настоящему перепугался.

С неистовым криком он рванулся влево и, достигая стены, поджал ноги к животу. И точно по взмаху волшебной палочки все исчезло…

Поднявшись с пола, Вонг с удивлением заметил, что на месте бабочек стоит… Ким.

По спине Вонга пробежал холодок, так как он точно знал, что его девушка сейчас находится в руках бандитов. Не говоря ни слова, она подошла к нему совсем близко и улыбнулась.

— К-Ким, удивленно заговорил Вонг только теперь осознавший что весь кошмар остался позади, — а ты-то как здесь…???

Ким наклонилась к нему:

— Никто не должен этого знать… — прошептала она, обдавая мочку уха Вонга, горячим, словно огонь дыханием.

Я собираюсь доказать тебе, что мне стыдно, и буду прислуживать тебе в течении всего вечера…

— Понятно, заметил Вонг с вопросительным смешком, однако что же в этом случае делать мне?

— Ничего…

Девушка, молча, кивнула и улыбнулась.

— Мужчина может привыкнуть к этому, заметил Вонг, когда Ким легким толчком «настояла» на том, чтобы он лег на кровать.

Она посмотрела на него в полумраке, и ее душа затрепетала от его близости. Вонг откинулся на спину, запустил руки за голову и стал похожим на большую, сильную и гибкую пантеру, которая лениво смотрела на свою добычу.

Добыча находилась совсем рядом и, очевидно не собиралась убегать.

—Ким, — мурлыкнул Вонг. Знаешь, чего я сейчас хочу?

Девушка замолчала, у нее участился пульс

— Чего? — мягко спросила она.

— Чтобы ты сделала мне массаж спины, объявил он, перекатываясь на живот и предоставляя спину в ее распоряжение.

— Мы ведь еще не закончили наше свидание…

Ким повинуясь, тихо опустилась на кровать рядом с ним, положив на его плечи мягкие и теплые эльфийские руки. Под ее ласкающими пальцами очутилась гладкая, широкая спина и могучие плечи. Девушка растирала его твердое тело, пока не почувствовала легкую усталость.

Тогда Ким отвела руки.

— Kimi, — снова произнес Вонг, повернувшись к ней. Я сделал это нарочно…

Не отвечая, Ким легким движением с ловкостью дикой кошки подскочила на ноги и пробежала несколько шагов. Вонг схватил ее за талию тогда, когда она уже почти пересекла темную комнату. Ким «отчаянно» сопротивлялась, а все его тело — сотрясалось от хохота.

— Ты… животное… задохнулась она, охваченная чем-то средним между весельем и враждебностью. Ты — самый вероломный… самонадеянный, и…

— И я, заключил Вонг, это невиннейший человек, из тех, кого ты, когда-либо встречала Вейлин, так что — суди сама. Я запросто могу подарить тебе это определение. Если ты хочешь, конечно.

— Я, убью тебя erume, рассмеялась она, вырываясь все слабее.

Внезапно, глубокий голос Вонга охрип.

— Если ты не прекратишь, то Мне — нужно будет остыть, понадобится, холодный душ… засмеялся он.

Ким замерла, и начиная ощущать как желание заструилось по ее венам подалась вперед и мягко выдохнув, на первый взгляд легко — перегнулась через его руки назад. Вначале его губы, легко коснулись ее уха, затем, чувственно

скользнули к изгибу ее шеи, исследуя каждый сантиметр ее возбужденного тела.

Его руки ласкали ее грудь с тем властным мастерством — от которого у нее голова шла кругом.

— Я сплю Ким, бормотал парень, проводя пальцами по напряженным, чувствительным бугоркам сосков.

— Это сон…

— Тогда это приятный сон…

Трепеща от предчувствия, Ким повернулась в его объятиях.

Он посмотрел на ее грудь, а затем, переведя глаза на лицо девушки — точно околдованный смотрел на то, как ее губы приближаются к нему, и одновременно эльфийская рука, нежно опустилась на его затылок.

В тот момент, когда ее полуоткрытый рот, буквально накрыл его губы, Ким — потеряла всякую сдержанность. Ее язык проник в рот ее партнера с таким отчаянным голодом и откровенной настойчивостью, что Вонг полыхнул огнем в ее объятиях.

Свободной рукой Ким обвила его за пояс, прижимая к себе. И вдруг… Слепящая вспышка болезненно резанула глаза Вонга.

Ким — исчезла.

Пробуждение, было удивительно быстрым. Он понял, что это — всего лишь сон. Сладкий сон, который очень скоро станет реальностью. В глубине его сознания — просиял свет, он проснулся и ощутил счастье. Это сновидение показало ему то, насколько они нужны друг другу. Да. Наступит день и час, когда они снова будут вместе. Ведь они — это две яркие звезды, которым суждено светить вечно.

Главы 10-11. «На шаг впереди»

I

«— Тогда это приятный сон… — произнес чей-то знакомый голос прямо над ухом Вонга».

Он повернулся.

Сквозь щелочки глаз, едва ли можно было разглядеть говорившего. Но все-таки, это ему удалось. Перед ним — стоял Лестер.

— Что? — а ты все пьешь, правда?, да Кинтаро за это из тебя котлету сделает, и из меня тоже. Вообще, что с тобой происходит? Телефон не берешь, в офисе, на твоем рабочем месте — не появляешься, что проис…

— Я ее вытащу… сонно произнес Вонг.

— Вставай, собирайся и поехали!

Лессу стоило титанических усилий затащить сонного, ничего не соображающего Вонга в ванную. В конце концов — окончив дело, он включил воду и направил холодные струи на голову друга.

Вонг тут же принялся мотать головой, вытряхивая воду из ушей.

— Пока ты тут свои мозги в спирте полоскал, мы твою китаезу «выпасли»…

Накануне Вонг и в рот не брал хмельного, однако состояние у него было — куда тяжелее, чем от алкогольного отравления. Но спорить он не стал,

слишком многое пришлось бы объяснять.

— Кто это «мы», — не понял Вонг, И откуда ты вообще взял, что она моя?

— Все просто, — отозвался Лесс, Шигеру приехал ко мне и сказал, что ты — здорово попал с этой девкой. Попросил меня заехать за тобой. И вот я, как последний придурок, стою здесь и вывожу тебя из пьяного угара, делать мне больше нечего.

«— Почему «Как», — подумал было Вонг, и улыбнулся».

— Ну, как ты? — спросил его Лестер. Готов?

— Готов…

— Тогда пошли, — адвокат ждет тебя внизу.

Какое-то время спустя Вонг уже сидел в черном фургоне, который подогнали к парадной. Чуть только парень закрыл двери, адвокат в строгом сером костюме, черной рубашке с белым галстуком, летних туфлях и шляпе кивнул водителю:

— Давай…

Сидевший за рулем молодой парень завел машину. Тронулись с места. В дороге Шигеру указал на монитор ноутбука.

— Старый знакомый Чжан, — улыбнулся он.

На мониторе, к мирно стоящей во дворе серой «Регате», подкатывает карета «Скорой Помощи» из которой двое санитаров выгружают носилки, за ними оттуда же выходят Ким и Чжан с большой клетчатой сумкой в руках. Ким что-то сказала одному из санитаров, тот кивнул и вся группа, направилась к мостику-переходу.

— Нелегал из Туркмении, — продолжал адвокат, из документов у него разве что иероглиф на заднице, и все. А на носилках — Тамашев. Ты помнишь Больницу Св. Патрика в Нагое, где твоя благоверная интересовалась состоянием его здоровья?

Вонг кивнул.

— Так вот. Как ты только что видел, она забрала его к себе…

— Странно! — буркнул Лестер, впервые, за все это время проронивший словцо.

— Конечно, странно мужики, кто-нибудь из вас где-то видел, чтобы «тяжелого» онкологического больного, за два дня до смерти, добровольно забирали из клиники?

— Не знаю, — протянул Вонг, а зачем это ей?

— Вот и я не понимаю, — подтвердил Шигеру, действительно зачем? Ну, ничего — сейчас разберемся. Сверни.

Сбавив скорость, фургон завернул во двор, водитель заглушил двигатель.

— Так, — произнес адвокат, глядя на часы. Час назад старик умер.

— Подожди, ты хочешь сказать, что Ким сейчас там с этим ублюдком что-ли?

— Ну не с тобой же, — заржал Лестер, и внезапно испуганно «спрятал» голову в плечи. И — не зря:

Из дома вышли трое. Шон, какой-то старый человек с длинной бородой и Ким. Мужчины несли свернутый в рулон красный палас.

От удивления у Вонга округлились глаза.

— Что с тобой, Вик? — встревожился Шигеру, заметив состояние друга. — Ты будто привидение увидел, что-то не так?

— Н-нет, показалось…

Тем временем, погрузив свою ношу в темный спортивный «Фольксваген». Старик сел за руль, а Ким с Шоном — устроились сзади и тронулись в путь.

— Так, а вот это уже не Минтай по-польски, —удивился Шигеру. Куда это они? давай-ка за ними.

— Понял шеф, отозвался наш водитель трогая машину с места.

Вскоре они уже мчались по автостраде «Atami». Неожиданно «Фольксваген» резко свернул, а фургон — проехал прямо.

— Неужели засекли? — каким-то перепуганным тоном спросил Лестер.

— Упустим, упустим их, согласился с ним Вонг, сворачивай за ним.

— Да куда они денутся… Не отвлекаясь от дороги, водитель передал назад портативный «Таблетовский» планшет, на котором Вонг увидел план этого района и две точки — синюю и красную.

— Итак. Синяя точка, это мы, а красная — они.Ты уже догадываешься, куда они движутся?

— Еще бы, отозвался Вонг — в «Маньчжурию».

Адвокат вскинул указательный палец.

— Точно! Именно туда, ну а мы естественно — идем за ними.

Он оказался прав, потому что через три мили черный «Фольксваген» свернул на грунтовую дорогу, и остановился у входа в ресторан. Фургон загнали за деревья. Ребята тут же выбрались из машины и нырнули в кусты.

У «Маньчжурии» к группе преследуемых подошли еще четверо с лопатами в руках, и Вонг – сразу же указал на Ва, того самого бритого «секьюрмена», который сперва нанес «дружеский» визит его семье, а затем, встретил в «Огненном Драконе» самого Вонга.

— Я так и знал, — заговорил Шигеру, перейдя на полушепот. Не озеро — а самое настоящее подводное кладбище. Вот здесь они своих сородичей и хоронят. А колоды сверху так, для отвода глаз.

— Но, зачем такие сложности?

— А затем Лестер. Глаза адвоката на миг — сверкнули какой-то загадочной ледяной синевой Тамашев — умер, а документы его, абсолютно законно — перейдут в руки следующего нелегала полиция и слова им не скажет.

— «Ё-моё», пошевелил губами Лесс

— Ну вот, подтвердил Вонг, а по всем документам он живой-живехонький, ведь так?

— Именно.

Сейчас они его закопают, и потом счастливый обладатель документов этого самого Тамашева, получит Грин карту и отвалит куда-нибудь на Острова, на постоянное место жительства, разумеется. Не бойтесь, уж тогда его никакая собака не достанет. Даже мы.

Но если Шон получит паспорт кого-нибудь из умерших, то тогда — мне его не достать.

— Мы не допустим исчезновения этой твари из поля нашего зрения, решительно сказал Вонг, иначе, зачем тогда мы здесь?

— Верно. Это для нас они все «оленеводы», точно матрешки — на одну рожу, а на самом деле, у них очень четкое распределение ролей, ну и гонорары — соответствующие.

Между тем, закончив работу, четверка исчезла из виду. На улицу вышел Шон. Некоторое время бандит курил, пуская сизый дымок дорогих сигарет, он будто ждал кого-то. Наконец он заметил Ким, и, подойдя к девушке, схватил ее за горло.

— А вот и Шон, с которым ты ее не поделил, тихим полутоном проговорил Шигеру. В криминальных кругах –- больше известный под прозвищем «Скорпион», за свою жестокость.

Лесс хотел было подойти ближе, чтобы было лучше слышно, но тут розовый куст болезненно оцарапал его щеку. Он вскрикнул:

— Зараза!

Пожалуй, он сказал это слишком громко, потому что Шон — тут же распорядился:

— «Пастух», иди, посмотри что там в кустах, какие-то «посторонние шумы» слышатся!

Ребята затаили дыхание.

Старик подошел поближе и долго стоял настороженно прислушиваясь. Затем, уже направляясь к своим он крикнул:

— Лично я ничего не слышу босс, кошка, наверное…

— Кошка говоришь? — осведомился Шон.

В ту же минуту тихий ночной воздух перерезала длинная автоматная очередь.

— Ух ты, посмотрите как интересно, — с деланным любопытством произнес бандит прекратив огонь.

— Там трое, держите их! — орал кто-то из бандитов

Вслед ребятам еще неслись автоматные очереди а из-за деревьев — уже вылетал черный фургон, прикрывая их с тыла, и готовя отход. Шигеру был очень зол на Лестера, который, по неосмотритель ности — выдал бандитам местонахождение их группы. В отличие от этих двоих, Вонг пребывал в состоянии некоего необъяснимого подъема, никогда ранее он не переживал столь странной легкости и удальства не отменяющих, однако «сторожевого импульса» и концентрации воли.

В данный момент, он был уверен в том, что может все. И поэтому — искренне сожалел о провале операции, выстроенной не на трезвом расчете — а на внезапности быстроте и наглости.

II

Несколько минут назад, Ким воочию убедилась в том, насколько опасен Шон, который безжалостно расправился с провинившимся ночью «Пастухом». Девушку обуял звериный страх, в ее голове — лихорадочно билась только одна мысль: «Бежать!». Наскоро собрав съестные припасы в увесистую котомку она подождала с минуту, затем подошла к двери. Снаружи сидели два буйволовидных охранника и играли в кости.

«— Что ж, сейчас самое время… — мысленно сказала она себе. Время уходить».

Не поворачивая головы, девушка огляделась по сторонам.

Окна не зарешечены, и даже открыты; закинув на плечи свою котомку, Ким бесшумно забралась на подоконник и оттолкнулась, улетая вниз. Чуть только ноги беглянки коснулись травы, она пробежала несколько метров, и лихо

перемахнув сетчатое заграждение — пустилась наутек в сторону леса.

Расчет оказался точным. Ровно два дня понадобилось беглянке, чтобы добраться до города. Но Ким даже не догадывалась о том, какой подарок преподнесла ей судьба.

К вечеру, когда девушка покончила со своей провизией, она решила проверить содержимое котомки, вспомнив наставление Наруто:

«— Если собираешься в дорогу, всегда проверяй содержимое твоей сумки или котомки…»

И каково же было ее удивление, когда под остатками провианта, она увидела новенькие стодолларовые купюры. Теперь Ким уже не смерть. Да и настроение поднялось, посколькутеперь, эта смелая девушка — держала в руках солидную денежную сумму наличными.

Сейчас эльфийка сидела на траве, переводя дыхание. Благодаря своим способностям ориентировка в лесистой местности у нее — была отточена мастерски. Учитывая положение дела, это — не могло не радовать.

— Ну, что Вейлин, — здорово ты вляпалась, но не раскисай. Хорошо бы из леса вырваться… потому, что туда я больше не вернусь. Нет. Я лучше прилягу где-нибудь и пусть листва с деревьев — укроет меня с головой, чем вернусь назад. Сейчас я свободна. — И да будет так всегда!

Девушка искренне рассмеялась, поднимаясь на ноги. Невдалеке протекал лесной ручеек.

— Так, надо бы умыться, — снова заговорила она, давай, ты же не собираешься в таком виде предстать пред вратами самурайской цитадели…

Как следует, умывшись в ручье, девушка произнесла на эльфийском слова благодарности, закинула на плече свою котомку, и двинулась дальше. Очень скоро перед путницей открылась большая просторная поляна, на которой стоял большой дизельный грузовик с темно-синей кабиной, длинным прицепом и высокими серыми бортами, на которых черным по белому значилось:

«WestGrot Company. Перевозка лесопиломатериалов».

Очевидно этот грузовик, был оборудован — для перевозки древесной стружки или щепы.

— Вот и транспорт…

Ким подбежала к машине, и, заметив водителя, рядом с которым шел молодой парень — спряталась под прицепом. Мужчины о чем-то разговаривали, но до девушки долетали только обрывкифраз:

— … когда доберемся до города, я непременно…

Он еще что-то говорил, но Ким, уже не слушала.

— Ну и везет же мне сегодня. Слава Небесам, что здесь стоит эта машина. Вот так я и вырвусь. Легко и незаметно.

Девушка выбралась из-под прицепа, и, перекинув

свою котомку через борт — залезла в кузов. Вовремя. Впереди нее хлопнула дверь кабины, послышалось глухое «ворчание» дизельного двигателя и – тяжело «вздохнув» трудяга-грузовик, отправился в дорогу. Вейлин — чувствовала себя в полной безопасности, ведь если Шон хватится, и прикажет своим людям «патрулировать» дороги, то искать ее в кузове большегрузной машины никто из них не станет.

Облегченный без груза, лесовоз выехал на трассу, и заметно резко — прибавил скорость.

Упершись головой в борт, Ким задумалась о том, что ей делать дальше.

«— Первым делом, нужно найти Вонга, как только доберусь до города — пообедаю на славу. А вообще — ты везучая Вейлин, что так их сделала. Теперь-то они трижды подумают о том, стоит ли иметь с тобой дело. Леди-эльф».

Справа от нее в борту была небольшая отдушина, для прохода воздуха. Вейлин выглянула в нее. Они проехали пешеходный мостик-переход и дорожный указатель:

«До Токио — 22 мили».

— Скоро буду на месте, пошевелила губами Ким.

И действительно, через час с лишним грузовик «доставил» ее в город. Круто свернув с дороги, тягач, сбавив скорость, проехал еще пару метров и остановился.

Водители вышли из кабины и скрылись из виду.

Только тогда, девушка выбралась из кузова и покинула пределы стоянки, через боковой выход с табличкой: «Для персонала».

Оказавшись в городе, и замешавшись с толпой, перед Ким — открылось сразу несколько путей. Здесь, можно было двигаться гораздо легче и спокойнее, однако чувство опасности не покидало ее, впрочем, как и чувство голода.

Через полчаса, Ким уже сидела в уютном кафе, где каждый столик, был отгорожен — бамбуковой решеткой, устланной рисовой бумагой и увитой плющом. Здесь играла тихая музыка в народном стиле, и девушка — расслабилась, не чувствуя беспокойства. Поднесли меню.

Ким заказала себе японский плов, бататовый салат, филе трески, запеченное в тесте и кофе эспрессо. Однако ела — не чувствуя вкуса. Пообедав, девушка положила в папку со счетом пятьсот долларов, поблагодарила и вышла из кафе. На улице, заскочила в телефонную кабину и — развернула телефонный справочник лежащий на низком деревянном столике.

Найти адрес Вонга было довольно просто: Самурайская цитадель находилась по адресу «Agami dori, Kasuga».

Спешно оторвав уголок страницы с адресом, Ким пошла на автобус, идущий в Kasuga.

Автобус, был наполовину пуст, видимо его маршрут только начинался. Опустив плату за проезд, в ящичек, висевший рядом с водителем, девушка устроилась на одиночном переднем сидении, сразу у входной двери. Ей впервые пришлось ехать автобусом. Вскоре, миновав шлагбаум, автобус развернулся и «влился» в асфальтовую реку автострады проспекта очутив шись в потоке машин. То, сбавляя, то увеличивая скорость, вместе с этим потоком он подъезжал к остановкам у тротуара, после чего снова — медле нно полз вперед.

Теперь в автобусе было довольно много людей.

«— Да, быстрее ты — черепашечье отродье! — про себя выругалась Ким».

Через водительское стекло перед ней открылась широкая панорама улицы. У перекрестка «Sagon» образовалась самая настоящая пробка. Бесчисленные легковые и грузовые автомобили выстроились двумя рядами на оживленной улице, и никак не могли сдвинуться с места. На дороге произошла авария. Было видно, как впереди, мерцали мигалки полицейских машин, и стояла тяжелая техника. Не раз зажигался и гас зеленый «глаз» светофора, прежде, чем автобус — выехал на проспект Tamagawa. Трамвай здесь сняли, и за счет этого заметно расширилась проезжая часть улицы. Трамвайные линии в этом районе заменяли скоростные турболокомотивы.

Это и позволило расширить мостовую чуть ли не вдвое. Вскоре посреди дороги замелькали опорные столбы надземного путепровода. Этот путепровод — был новостью для Ким, и она удивленно озиралась по сторонам. Сперва

двойными рядами тянулись могучие опоры, но, по мере приближения к району Shibuya, появились железобетонные перекрытия. По обеим сторонам проспекта — тянулись деловые здания, бутики и магазины. Для велосипедистов, здесь были устроены специальные дорожки, и указатели ярких цветов но Ким невольно подумала, что эти улицы приспособлены лишь для машин, а для людей здесь места — нет…

Девушка откинулась на спинку сидения, и запрокинув голову закрыла глаза. Она почему-то устала, и, незаметно для себя — задремала. Внезапно опомнившись, девушка уловила, что автобус увеличил скорость, и теперь уже полу-пустой, несся по улице Sayo. Ким нервничала, в душе — кляня себя за то, что села в этот чертов автобус, который еле ползает. В следующем квартале, автобус круто свернул вправо, ныряя под путепровод и Ким, вдруг показалось, что она едет не туда.

— Скажите, ведь мы будем проезжать мимо Agami dori, не так ли? — приподнявшись, встревожен-ным голосом спросила Ким у сидевшего наискосок от нее водителя, как бы, требуя подтверждения.

Усатый, толстый шофер — молча, кивнул.

И вот, автобус прибыл на конечный пункт своего следования. У здания центрального универмага «Gofuku» и подрулил к тротуару.

Ким вспомнила указание Вонга:

«— Возле универмага сверни налево, и следуй до

конца улицы»…

Девушка без труда нашла нужный дом, и забегая в парадное, чуть было не сбила с ног молодого человека с собакой, выходящего на улицу.

— Извините…

Залетев на четвертый этаж, она — выдала барабанную дробь в двери Вонговской квартиры но ей никто не открыл.

Вдруг девушку охватил тот самый страх, что и после совершенного Шоном «зверства».

С каждой минутой тревога усиливалась, ведь Ким прекрасно знала, что такие люди как Шон делают с ненужными свидетелями. Также, это означало, что вскоре, его наемники — доберутся и до нее.

В отчаянии беглянка ломилась в двери, наконец, убедившись в том, что никого нет, она затаила дыхание.

Снизу послышались шаги.

Какой-то молодой парень, остановившись возле нее, спросил:

— Простите, чем могу помочь мисс?

— Н-нет, — улыбнувшись, заморгала Ким. Ничего не нужно. Спасибо.

Ким опрометью пустилась вниз, парень — лишь повел плечами…

Равно так же, как раненное животное всегда ищет защиту в своей норе, Ким инстинктивно, не задумываясь о последствиях — сорвалась домой.

Страх начал успокаиваться только в подъезде. Быстрым шагом, поднявшись на второй этаж, Ким достала ключи от квартиры и… ощутила, как тяжелый удар обрушился на ее плечи.

Потеряв равновесие она — рухнула на двери собственной квартиры, однако благодаря особенному строению организма, не сразу потеряла сознание. Девушку перевернули и знакомый голос строго повелел:

— Поднимайте ее!

Ким отбросили к стене, куда медленной, вальяжной походкой подошел Шон, одетый в черную кожаную куртку и джинсы-индиго.

— Глупо было улетать, не простившись голубка моя. Ты что, хочешь, чтобы я этому «снеговику» голову отрезал? — Я отрежу. Ты поняла меня?

От страха и полубессознательного состояния, Ким не могла даже говорить, только издавала сдавленные стоны.

— Ты все поняла? — переспросил ее бандит.

Но только девушка открыла рот, чтобы что-то ответить Шон ловким и четко направленным ударом снизу — сбил ее с ног.

Дальнейших ударов она — уже не чувствовала.

Позже, бесчувственную девушку, выволокли из парадного, и погрузили на заднее сидение старого, видавшего виды «Форда», стоящего во дворе.

III

Этот день Вонг решил посвятить широкомасштабным поискам. В первую очередь, он поехал на работу и попросил отпуск у своего начальника. Кинтаро курил — гоняя над столом кольца дыма. Когда Вонг поведал ему причину своего визита, шеф задумался:

— Если я правильно тебя понял, ты хочешь «прижать» их главаря, верно?

— Да, кивнул Вонг. Главный в этой компании некто Шон, и именно поэтому – мне может понадобиться несколько дней.

— Лично я не против, бери отпуск хоть сегодня, и решай свои дела. Но. Позволь тебя спросить. Чем он тебе так насолил, этот Шон?, хотя я знаю ты — человек принципа «Личное, должно оставаться личным», но все-таки…

— У него моя девушка, ответил Вонг, — и я хочу освободить ее. Вот и все.

— Я понял. Подожди, я сейчас вернусь.

Кинтаро вышел из кабинета, а через несколько минут — вернулся к Вонгу, и положил на стол кейс стального цвета.

— Вот здесь — полмиллиона, в «зеленом» эквиваленте разумеется. Там где действует Шон, этот чемодан будет, не без пользы, так что бери.

Вонг недоумевающе глянул на шефа.

— А ты?

— А что я? — переспросил Кинтаро. Я — человек не бедный. Как-никак держу такой бизнес. Проживу. Главное, чтобы у тебя — все вышло нормально. И потом — «Я», это последняя буква в русском алфавите…

Вонг рассмеялся.

— Спасибо…

У машины Вонг напоролся на Лестера, который всячески «уламывал» его отказаться от своего плана.

— Лесс, я прошу тебя по-хорошему, перестань кудахтать, и иди домой. Я — сам разберусь в своих делах.

Но Лесс, упорно настаивал на своем, и в конце концов Вонг готов был взорваться от ярости, как пороховая бочка. Но вот, из кабины вышел охранник, и замер, невдалеке от ребят. А Лесс, между тем, уже перекрыл Вонгу дорогу к машине.

— В таком случае ты вообще никуда не поедешь. Здесь я за тебя отвечаю, как за человека, так и за друга — компаньона. Тебя убить могут. Эта толпа негодяев вооружена до зубов. Если ты туда сунешься — можешь считать себя трупом.

Ты — уже труп без пяти минут.

— Никакой толпы нет. Нет никакой толпы! Есть она и я. Все! Так что я прошу тебя — заткнись!.

— Ты подумай, из-за какого-то «Косощелочного мухомора» ты — головой шизанулся!

Вместо ответа, Вонг отвесил ему такую затрещину

что Лестер, кубарем перекатился через капот его машины.

— Это тебе за «Косощелочную», приятель.

Парень уже открыл было водительскую дверцу, как вдруг, чей-то строгий голос осведомился:

— Что здесь происходит?

— Ничего, уже из кабины отозвался Вонг, как только он очухается — вызови ему машину. Пусть едет домой. Я по делам.

Поворот ключа — и, под резиновый визг, черная «Хонда» — стартует с места.

Вскоре, Вонг уже стоял перед прилавком оружейного магазина. Продавец, судя по внешности — метис японско-мексиканских кровей, подошел к нему.

— Что вас интересует?

— Мне нужно оружие, ответил Вонг «Беретта», а лучше — «Сугестор», с насадкой, для бесшумного боя.

Не задавая лишних вопросов, ему принесли пакет из вощеной бумаги. Развернули. И Вонг, медленно обалдевая — произнес:

— Ого!

Перед ним лежал автоматический пистолет-пулемет, имеющий удлиненный ствол с нарезной насадкой для глушителя и лазерный прицел. Гнездо для магазина — было вделано в пистолетную рукоятку, рядом лежали четыре

коробки с патронами и две обоймы.

— Перед вами «Сугестор М-93» молодой человек, сбивает блоху с собачьей спины с 400 метров, засмеялся продавец. А если серьезно, с легкостью лепестка ромашки – поражает спичечный коробок с 800 метров. В режиме автоматического огня — выдает более 360 выстрелов в минуту, одна очередь из этой малышки разрежет противника пополам. Стрельба — бесшумная и беспламенная, так как насадка для бесшумного боя, имеет встроенный пламегаситель. Так что шума не больше чем от теннисного мяча, отскочившего от стены. Убойная машина.

— Ну что же, я, пожалуй, возьму ее, — улыбнулся Вонг, оружие ему явно понравилось.

— Сколько?

— Четыре.

— Идет, согласился Вонг, положив на прилавок перетянутую банковскими ленточками пачку долларов, здесь — в два раза больше. Можете не пересчитывать.

Вместе с товаром ему выдали специальную карточку, которую Вонг показал на выходе из магазина. По пути он, уверенно управляя машиной, погрузился в смутные размышления:

Это были уже вторые сутки. За это время — он, успел объехать все рестораны, казино, ночные клубы, надеясь хоть где-нибудь — напасть на след своей возлюбленной. Но Ким – словно в воду канула. Вонг уже начал было терять надежду, как

вдруг его осенило:

«— «Огненный Дракон», ну конечно, место твоей «Работы». Держись родная, если ты там, то я уже почти рядом».

Он резко передернул рычаг передач, и после крутого поворота влево, стрелка спидометра быстро поползла вверх. Через полчаса, он уже заехал на стоянку, выскочил из машины — и понесся ко входу…

— Сеанс вашего массажа, но я хотел бы видеть только эту девушку… Фотография Ким, лежала на прежнем месте, и сейчас Вонг пытался добиться встречи с изображенной на ней девушкой.

Администратор в красном «ханфу» задумчиво закусила губу и хмыкнула.

— Только она! — повторил Вонг, повысив голос.

— Хорошо, сейчас Ким выйдет к вам…

Женщина скрылась, за тисовой шторой. Тем временем наш герой, незаметно для камеры, висевшей за его спиной, вытащил из альбома фотографию Ким, и спрятал ее во внутренний карман своей куртки. В месте свидания он прождал долго — около полутора часов пока, словно что-то вспомнив, опрометью не бросился к выходу.

Он понял, что девушка могла спрятаться у себя на квартире. Вонг завел машину и сорвался с места. Сейчас, рычаг передач в его руках превратился в затвор пистолета. Как только он одолел поворот, резко переключил скорость, «притопил педали»,

и стрелка спидометра не опускалась ниже ста.

Таким образом, он добрался бы до дома, за два с половиной часа.

Вонг проехал уже полдороги, и вдруг… Яркая вспышка голубого света, болезненно резанула его глаза, на миг — полностью лишив видимости.

Рефлекторно, водитель сжал кулаки, пытаясь удержать машину, но было уже поздно. «Хонда», потеряв управление, с грохотом ударилась в бетонное заграждение, слетела с дороги и перевернулась. Но Вонг не погиб… Выбравшись из машины, он прошел к передней части «Хонды». Двигатель восстановлению не подлежал. Из аккумулятора — вздымались искры, порванные шланги радиатора лежали на асфальте, трамблер был пробит насквозь, оттуда перепачканный маслом и моторной смазкой торчал острый кусок железа, приводной ремень генератора — лопнул.

Вонг сплюнул, отойдя от разбитой машины, затем опустился на дорогу и принялся ждать. Благо ждал недолго. Вскоре он уже сидел в мягком «самолетном» кресле большого междугороднего автобуса. В половине третьего он добрался до дома. Минуя третий этаж, услышал чей-то оклик:

— Мистер Вонг, сегодня к вам приходила какая-то девушка.

Вонг обернулся: справа от него стоял молодой парень невысокого роста, одетый в домашние спортивные брюки и клетчатую рубашку. Вонг узнал его. Это был тот самый новый жилец, который не так давно вселился в их дом. В руке у парня — был дымящийся «Честерфилд».

— Какая девушка? — осведомился Вонг.

— Да, молоденькая такая, симпатичная, черненькая — на китаяночку похожа, глазки узкие. Да и, одета, смотрю прилично, джинсовая куртка, шортики, сапожки.

Вонг достал из кармана куртки фотокарточку, и показал собеседнику.

— Эта?

Не долго думая парень кивнул:

— Да, это она. Она была очень перепугана. Я еще ей помощь предлагал, но она отказала мне, а потом — сорвалась и убежала вниз.

— Интересно, задумчиво произнес Вонг. Ким. Вонг, что ты за идиот? А когда это было, не подскажешь?

— В половине девятого утра, ответил сосед. А что?

Вонг хмыкнул.

— Но если видел смерть врага, еще при этой жизни. В другой тебе дарован будет — меткий, зоркий глаз.

Некоторое время, парень недоумевающе таращился на него, и озадаченно теребил нижнюю губу.

— О чем вы?

— Да так, ни о чем, я просто говорю, что у тебя парнишка очень хороший глаз. Вот и все. Спасибо.

Вонг пролетел в квартиру, и включил компьютер. Оказалось, что первые четыре дня – квартира Ким пустовала. Однако сегодня, камеры показали ему неизвестную пожилую пару. Мужчина внес в комнату две большие, клетчатые сумки, и принялся раскладывать вещи.

— Твою мать! — выругался Вонг, подошел к книжному шкафу, в котором был спрятан сейф, взял деньги и покинул квартиру.

Он понял, что Ким — куда-то спрятали, и знать о ее местонахождении может только один человек, а это в свою очередь означало то, что нужно напрямую выходить на Шона…

IV

— Так, первым делом нужно купить машину, сказал себе Вонг.

Через десять минут, отпустив такси, парень входил в двери шикарного автосалона:

«— Ну, что Вонг, перед тобой все на этом свете. Машины, — мысленно произнеся это выражение, он улыбнулся». Действительно. Есть из чего выбирать. Персонал был занят. Молодой менеджер консультант обстоятельно и подробно рассказывал о технических характеристиках шикарного «Роллс-Ройса» немолодому, но очевидно состоятельному джентльмену и его

даме.

Мужчина был одет в серый деловой костюм. Вонг остановился, наблюдая за ними.

— Серый, это слишком официально, а вот вишневого нет у вас? — спросил мужчина.

Менеджер покачал головой.

— Нет, почему, мне нравится, женщина открыла переднюю дверцу, и осмотрела салон.

— Ты посмотри, какой салон, просто шикарно.

Вежливо извинившись один из менеджеров направился к Вонгу.

— Чем могу быть полезен молодой человек?

— Мне нужна машина, — ответил Вонг, не очень приметная, но скоростная и хорошо проходимая.

— Нет проблем…

Они прошли немного влево, и вскоре — остановились у полувнедорожника «Mitsubishi Outlander» последнего выпуска.

Менеджер открыл капот.

— Вот эта вам наверняка понравится. Судите сами: 425 Л.С. 8 цилиндров, ускоритель «Т4», система «Mivec», запускающая двойную турбину с электронным определением, контролем и выравниванием давления горючего. А если продолжить форсунку то, вы можете ехать гораздо быстрее. Заглянем в салон. — С этими словами они сели в машину, парень включил зажигание, и до Вонга — сразу же донесся мягкий

и приятный шум двигателя.

— Установленный в салоне кондиционер, позволит вам насладиться прохладным морским воздухом в жаркое лето, и комфортно-теплой обстановкой в холодное время года. Бортовая навигация «Clarion», трехступенчатый автомат, на руле находятся кнопки управления ускорителями. Нажимаете синхронно две нижние, и вместо третьей передачи, будете уже, скажем на восьмой или той, на которую поставлена форсунка. Полный привод.

Из музыкального оборудования, здесь установлен мультифункциональный аудио-видеобокс «TABLET», с выдвижным 50 дюймовым TFT-монитором. Данное оборудование читает и оцифровывает — абсолютно во все форматы, из тех, что сегодня существуют.

Вонг улыбнулся.

— Прекрасная модель. А главное — что она ездит тихо и незаметно

— Ну. Если скорость 250 миль в час можно назвать поездкой, — то конечно.

— Хорошо, это как раз то, что мне нужно.

Из автосалона Вонг поехал домой, по пути купив кое-какие продукты. В половине восьмого вечера хозяин стоял у себя на кухне и готовил ужин. Болгарский перец, фаршированный мясом и рисом, протушенным в томатном соусе с разнообразными индийскими и китайскими специями. После ужина он прилег с книгой на ди-ване, но прочитал немного, буквы стали почему-то прыгать, а строчки — то сливались, то разбегались так что, в конце концов он и сам не заметил как заснул. Он стоял на зеленой равнине, перечерченной извилистой полосой реки, вдали виднелись могучие силуэты горного кольца, казавшегося серым в лучах заката. Вечер, был прохладным и нежным. Солнце садилось, купаясь прозрачном горном воздухе. Небесно-голубая вода, под действием все темнеющего неба, также исчезала горы – тускнели, расставаясь последними лучами солнца. Вытащив из-за пояса свои мечи

Вонг закрыл глаза и нырнул. Вода у берега была достаточно теплой, но по дну уже повеяло холодом глубины, удивительной — для этой реки наверху, пропитанные последними, чудесными лучами солнца. Волны приятно гладили и были гораздо теплее, быстро остывающего горного воздуха. Это было ни с чем не сравнимое удовольствие. Вонг — плыл наслаждаясь теплотой и чистотой воды, и иногда, набрав в легкие побольше воздуха — нырял на самое дно. Плавал в обжигающе-холодной воде, а взбаламученный течением песок поднимается следом, словно шлейф некоего диковинного дыма. И вновь выскакивал на поверхность, возвращаясь к теплу закатного солнца, и нежась в разогретой воде, нежно обволакивающей его тело. Казалось, что так будет вечно. И вот вынырнув в очередной раз, он не увидел заходящего светила. — Все вокруг окутал мягкий сумрак. Казалось, что он пронизывает воду и властвует над ней так же как и над воздухом. Он повис над рекой, окутывая ее зыбкой темнотой, словно саваном. Вскоре вода — уже не отличалась от воздуха. Все стало каким-то ровным и нереальным. Граница между воздухом и водой исчезла и Вонг — потерял ориентировку, а беспокойство все сильнее овладевало его сознанием. Создавалось впечатление, что вокруг него – однородная масса, обволокшая его своим теплым телом и уже нет никакого смысла плыть. Надо было только лишь отдаться Воле Мрака, приобретающего над ним некую непонятную и мистическую власть. Чтобы стряхнуть это наваждение, вызванное, очевидно колдовством приближающейся ночи, Вонг занырнул к самому дну. Холод — отрезвил его, и он всплыв вынырнул, пытаясь увидеть землю.

Но вместо этого — он заметил, что перед ним в воздухе повис большой белый дракон, пронизывающий взор, которого, Вонг чувствовал каждой клеточкой своего тела.

— Кто ты? — слегка неуверенным тоном спросил его Вонг

— Я Дух Воздуха, в своем натуральном обличии, молвил дракон. Я шел за тобой, на протяжении всего твоего пути. В тебе скрыта огромная и невероятно могущественная сила, происхождение которой — неизвестно не только Тебе, но и Нам Иерархам и только ты можешь принять решение, и направить вектор ее энергии. Примкнуть к Добру, или отдать себя — Злу.

— По-понял, послышался робкий голос Вонга, я

готов слушать Вас.

Голос дракона отдавал эхом.

— Слушай свое сознание…

Внезапно поднялся сильный ветер, и Вонг увидел как дракон — превратился в молодого парня в сером плаще с капюшоном.

— Нелтариан… — выдохнул Вонг.

— Теперь я знаю, кто ты такой Виктор Вонг. Ты — воин, которому суждено бороться и побеждать. Твой путь уже открылся перед тобой

— Но подождите, я…

— Тебе дан знак воин. Пройди свой путь.

Голос растаял…

Очнувшись Вонг сел на ковре, по-японски подобрав ноги, и принялся созерцать свою внутреннюю Вселенную, полную тайн и загадок, вопросов и намеков на ответы. Парень перешел на глубокое дыхание. Один вдох — один выдох.

Это помогало ему концентрировать волю и психику, найти нужный душевный резонанс.

В памяти всплыл рассказ Ким о том, что Шон по вечерам — медитирует в маленькой уединенной беседке. Также, девушка говорила ему, что он после такой медитации, уезжает на «профилактические рейды», во время которых собирает выручку со всех заведений, которые так или иначе «крышует» его банда.

— Ну, спасибо Ким, что рассказала мне, раз он

медитирует, значит, он там будет один. Вот на этом — я и сыграю, чтобы вытащить тебя из этого ада.

«Проиграв» операцию на образно-чувственном уровне, Вонг на время боя – окружил себя «Ментальными Доспехами», добившись полной и абсолютной нечувствительности к любому виду боли. Рывком, через красивый тройной кувырок подскочил на ноги. Душа его была переполнена уверенностью в благополучном исходе операции а тело — сил и энергии. Хотелось двигаться, что-то делать. Жить активно и быстро.

Не удержавшись, Вонг прыгнул без разбега через кровать, бесшумно опустился в кресло, еще хранившее тепло Ким, силой воли отбросив ее образ.

— Ким, этой ночью все закончится. Я приду, чтобы забрать тебя. А ты Шон — жди в гости Белого Дракона, который появится для того, чтобы покончить с твоими злодеяниями.

Далее он зашел в ванную.

Из зеркала на него смотрел невысокий молодой человек с длинными черными волосами и уверенно-жестким, пристальным взглядом льдисто-голубых глаз.

На вид, он не был особо широкоплечим и мускулистым, однако, во всем его облике, наклоне головы, жестах наблюдалась огромная скрытая сила, кошачья гибкость и хищная готовность к любому повороту событий…

Вонг подбросил флакон с лосьоном после бритья и вдруг… сымитировал удар. Но на самом деле ловко поймал его в кулак левой руки и поставил на стеклянную полку под зеркалом.

Улыбнулся…

— Сегодня эти бандиты поймут, как опасно злить Дракона. Потому что они — поплатятся жизнями. Эрагон не чувствует боли, не знает страха и будет неустанно следовать за теми — кто причиняет боль и страдания его близким. А тебе Шон, этой ночью стоит чаще оглядываться назад. Скоро пробьет час расплаты, и тогда тебя уже никто не услышит.

Вернувшись в комнату, Вонг переоделся в черные джинсы, лыжную куртку коричневого цвета и маску, оставившую открытыми лишь глаза. Подойдя к книжному шкафу, достал «Сугестор» и зарядил оба магазина патронами.

Затем упаковал оружие и начищенный до стального блеска клинок в большую серую сумку и покинул квартиру.

Глава 12. «Bushido»

Спускаясь к машине, он молился, чтобы никто не встретился на пути. Ему повезло. И уже через час он подогнал машину с потушенными огнями к «Маньчжурии». Ночь была темная, безлунная тихая, лишь изредка доносился шум редких автомобилей, проезжающих по трассе и звуки музыки, льющейся из окон ресторана. На губах

Эрагона просияла улыбка:

«— Не иначе, в «Маньчжурии» вечеринка, — подумал парень. Очень хорошо. Мне будет легче найти здесь этого подонка».

Он выждал какое-то время, вслушиваясь в ночную тишину, настраивая себя на предстоящее «мероприятие». Резиденция Шона наверняка охранялась, но здесь, кажется все спокойно. Со стороны залива, похоже — никто «Маньчжурию» не контролировал. Не было видно ни телекамер, выдающих свое «присутствие» зелеными огоньками питания, ни скрытых постов охраны.

Он улыбнулся в душе:

— Великолепно…

Подождал с минуту, и выбрался из машины. Он хорошо видел в темноте, почти как днем. Эта особенность зрения — открылась ему еще в те времена, когда он воевал на территории Молодой Земли, помогая под покровом ночи незаметно подкрадываться к противнику и ликвидировать его. В этом случае ночь — лучший союзник для воина Ким оказалась права. Эрагон нашел Шона в беседке. Задержав дыхание, он возник сзади абсолютно бесшумно, как тень. Точно ужас, летящий на крыльях ночи, и использовав технику «Atemi», совмещенную с эффектом «несгибаемой руки» нанес удар. Вернее не удар, а мягкий укол-перекат, попавший точно в затылок. Голова бандита в ту же минуту безвольно откинулась вниз, а Вонг тем временем подхватив противника за талию – поволок к машине. На шорох, из будки пункта внешней охраны, высунулось заспанное лицо «зоркого стража», которое даже сейчас трудно было отличить от звериной морды. Высунулось, но услышав «пьяный» хохот и громкие голоса, тут, же засунулось назад. Вонг нарочно говорил громко, пытаясь запутать охрану. Это сработало. Никто ничего не заподозрил.

— Ох, не вовремя же ты напился, ну ничего сейчас домой поедем, а там — по 150 и теплая кровать…

Усадив бесчувственного бандита в кресло переднего пассажира и крепко перевязав ему руки ремнем безопасности, Вонг тронул машину с места. Он не знал, куда ехать, поскольку не обладал нужной информацией. Добыть ее собирался у своего пассажира, чуть только тот придет в сознание. Долго ждать не пришлось. Вскоре он услышал сдавленный стон.

— Ну, что, очухался? — бросил водитель.

— Г-где я?

— Тише сидишь — дольше проживешь.

— Что? Да кто ты вообще такой??!

Шон набрался смелости, и попытался «дернуться» но тут, же получил беспощадный удар кулаком в лицо.

— Сидеть! — ледяным тоном отрезал водитель. Я же говорю тебе, тише сидишь — дольше проживешь. Так что сиди и не дергайся ясно?

— Как вы меня нашли? — послышался робкий голосок его пленника.

— А вот это тебе наука, когда идешь по улице, чаще смотри назад. Поскольку опасность, может скрываться прямо у тебя за спиной.

Наверное, впервые за всю свою жизнь Шон начал всерьез переживать за свою дальнейшую судьбу. Обычно Скорпион – сам привык повелевать людьми, и распоряжаться их судьбами как ему вздумается. Однако сейчас он это всего лишь заложник в этой несущейся неизвестно куда машине.

— Кто ты такой?

— Об этом тебе знать не нужно. «— Я Зло, которое любит Мир». Зови меня Эрагоном, и так будет лучше для нас обоих. Все понял?

Не дожидаясь ответа, Эрагон переключил систему освещения на дальний свет, прибавил скорость, и сейчас машина летела по трассе, рассекая яркими лучами предрассветную темноту.

— Куда вы меня везете? — тихо спросил Шон.

— Успокойся, пока ты сидишь и едешь, ты жив. Давай по-честному. Ты — сейчас говоришь мне, где ты держишь девушку, и даешь мне слово, что твои люди оставят нас в покое. А я, в свою очередь делаю все, чтобы ты вышел из этой ситуации. Ну, так как?

По губам Шона скользнула ядовитая усмешка.

— Зря стараешься, парень эту девку уже

похоронили…

Отпустив руль, Эрагон схватил Шона за горло, и начал так его трепать, что машина петляла из стороны в сторону, время от времени ударяясь в бетонное заграждение. От одного из таких ударов, машина подпрыгнула, так что ребята чуть было, не перевернулись. Второй удар пришелся на правый бок. Слетели боковые зеркала, и погасла одна фара.

— Слушай меня внимательно! — заревел в порыве ярости Эрагон. Если с ней что-то случилось, если хотя бы один волос. Я тебя самого — живьем похороню! И разрыванием твоей плоти займутся могильные черви! Ты меня хорошо слышал, ублюдок несчастный?!

Отведя взгляд от бандита, Эрагон заметил, что им навстречу движется маленький «фермерский» грузовичок. Outlander остановился впритирку к бровке, и Эрагон принялся связывать противника. Теперь даже горло бандита — перетягивала тонкая бечевка.

— Ну, что, удобно? — спросил Эрагон, увидев, что идущий им навстречу грузовик остановился.

Из машины вышел молодой мужчина в серой джинсовой куртке.

— Эй, что вы там делаете? — строго осведомился он.

Не отвечая Эрагон нажал на газ и сорвался с места. За ветровым стеклом мелькнуло изумленное лицо водителя, одиноко оставшегося

стоять на дороге.

— Ну и где она?! — спросил Эрагон, проехав какое-то расстояние.

— Да пошел ты… хрипло выругался бандит, отплевывая кровавый сгусток.

— Неверный ответ.

Удар кулака попадает прямо в переносицу пассажира.

— Нравится? — ничего тварь, это только начало…

С этими словами Эрагон резко рубит по тормозам так, что машина — оставляет на асфальте длинный тормозной путь…

— Где она?!! — ревел водитель. Дракон в его душе пришел в ярость.

— Да не знаю я, заскулил Шон, Чжан забрал девчонку еще до того как я ушел, Так что поверь, я ничего не знаю.

— Так я тебе и поверил…

Снова торможение, прием к обочине и сильный удар в бок.

— Ну?!

— Хватит… хватит… — хрипел Шон. Остановись.

— Извини Шон, — ответил водитель. Мы едем слишком быстро и мне будет трудно сделать так, чтобы эта малышка остановилась вовремя.

Навстречу проехала патрульная машина. Увидев что происходит нечто странное, полицейский

резко развернув консоль рулевого управления включил сирену.

Началась погоня.

— Всем постам, я преследую Mitsubishi модели «Outlander-XL» цвета спелого каштана, доложил патрульный. Мы едем на восток, по трассе 8526, нужна помощь, повторяю нужна помощь.

— Где она?!

— Да говорю же тебе — твоя девчонка у Чжана.

— Врешь! — рявкнул Эрагон, снова выжимая тормоз. Знаешь, знаешь и все мне расскажешь. Как только я скину этого копа — мы продолжим разговор. А пока сиди тихо.

Outlander быстро начал набирать скорость.

— Тебе ни за что не сойдет это с рук… Живым уж тебя не выпустят…

Но договорить Шон не успел — сзади вовсю выла полицейская сирена.

— Что это? — что происходит? — всполошился бандит. Я не хочу воевать ни с вами, ни с полицией…

— Ошибаешься, война — пришла к тебе сама…

На следующем повороте, Эрагон удачно сумел «спрятать» машину, между двумя дизельными грузовиками, стоявшими у обочины. Патрульный на полной скорости пролетел прямо. Позже, когда звуки сирены остались позади, Вонг выбравшись на шоссе бросил своему пассажиру:

— Куда ты должен был отвезти программу? Быстро!

Наконец поняв, что отпираться бесполезно Шон проговорился.

— На завод…

— Куда?! — говори точнее — куда именно?!

— Старый завод, в восточной части города есть завод. Чжан должен быть там — через два часа.

— А Ким?

— Девчонка уже там.

— Молодец Шон, произнес Эрагон, чувствуя моральное удовлетворение. — Показывай дорогу.

Спустя час с четвертью, Эрагон загнал машину на территорию завода, и глянул на пассажира.

— Куда дальше тварь?

— Пятый ангар…

Следуя указаниям Шона, Эрагон проехал еще пару метров и свернул, заруливая внутрь ангара. Отпустив тормоз, он достал клинки, развязал руки своему пленнику и строго повелел, ткнув в спину бандита стволом автомата.

— Веди!

— Чего?

Ответом послужил звонкий щелчок затвора:

— Топай дядя, у меня нет времени выяснять отношения! — Вперед!

Они прошли в тускло освещенный коридор и, уловив момент, Шон — тенью проскользнул в боковые двери.

— Сволочь… — прошипел Эрагон, и вдруг — замер настороженно прислушиваясь.

До него донесся сдавленный крик.

— Ким…

Он со всех ног понесся на голос, и обнаружил девушку в глубине ангара. Ким была прикована цепями к перилам лестницы. Венчал ее облик кожаный ошейник, также снабженный цепью и шипами. Вонг подбежал к ней, но, ни сказать ни сделать ничего так и не успел. Тяжкий удар обрушился на его плечи. Парень упал, на секунду потеряв сознание. В этот момент в глазах девушки читался трепетный ужас, так как из проема двери вышел Шон, на губах которого сияла самодовольная улыбка

— Спасибо за внимание, — произнес бандит деланным тоном жалости. По его губам скользнула ядовитая усмешка.

— Ну, надо же, какая жалость, это действительно большая потеря он был лучшим из всех. Не можешь подсказать мне с кого в данном случае лучше начать? С тебя или… Нет я уже знаю, начнем с твоего дружка, потом я вернусь к тебе. Не уходи далеко. Я ведь скоро. С этими словами, Шон вытащил откуда-то из-под перегородки короткий китайский меч Дао, с рукояти которого изящно свисала алая ленточка. На этом заводе он устроил себе нечто вроде норы, о которой практически никто не знал, и держал здесь некоторые вещи — в том числе и клинок.

— Сейчас Эрагон, ты узнаешь, за что меня провали Скорпионом.

Но только бандит замахнулся, чтобы нанести удар Эрагон парировал атаку, и красивым кувырком подскочил на ноги.

— Ты!!!

— Я, — улыбнулся Вонг. Зря ты собирался меня хоронить Шон, я ведь еще не мертвый.

— Ну, сейчас мы это исправим. Ну, что, сыграем партию в поддавки. Посмотрим, так ли уж хорош Эрагон, как говорила о нем эта девка.

Губы Вонга дрогнули в улыбке. Да. Он не ошибся, порыв бандита — был безотчетным.

— Сыграем.

— Я убью тебя! — не своим голосом взревел Шон. Сначала покончу с Эрагоном, а затем самолично как следует уработаю его девчонку. Мы ученики одного учителя мальчик — и поэтому ты исчезнешь навсегда.

С этими словами бандит обхватил клинок двумя руками, и принял боевую стойку. Эрагон подался вперед.

— Мой отец, никогда не был учителем — для бандита. Начинай.

— Как пожелаешь…

Клинок со свистом перемахнул над головой Эрагона. Дракон пригнулся, выхватив меч, и выставляя его вперед — пошел по кругу, рассчитывая позицию для атаки. На губах Шона плясала ядовитая ухмылка, но Эрагон понимал, выйдя из себя и поддавшись ярости, он может проиграть. Поэтому, согласно Geri, взятому с него Теринасом, принял решение стоять до конца.

Шон первым нанес второй удар.

Клинок бандита, со свистом переходящим в шипение — описал полукруг, в сантиметре от живота Эрагона.

Но самурай, закаленный войной, не остался в долгу, сделав ответный выпад который также не достиг цели. Несколько секунд бойцы обменивались ударами и выпадами, стремясь, очевидно, достать друг друга — но тщетно. В какой-то момент Эрагону показалось, что противник раскрылся, и он спешно нанес удар.

Шон был готов к этому, и, уклонившись в сторону резко выбросил руку с мечом. Коронный удар любого левши, от которого мало кому удается уйти. По сути Шон оказался отличным бойцом. Он двигался в ритме недоступном лучшим мастерам японских видов боевых искусств. Также, бандит в совершенстве владел китайской техникой «Suari», что переводится как «Надломленная Ветка», и включает в себя комплекс прыжков, переворотов и ударов оружием с воздуха. Но о такой реакции, которой владел Эрагон — его противник мог только мечтать. Дракон успел отскочить назад, и клинок, лишь наконечником полоснул его по животу.

— Стареешь дракон, стареешь, довольно засмеялся бандит. Что, давно не разминался. Валялся, небось — в койке с этой сучкой, в то время как настоящие мужчины…

Эрагон отошел к стене и схватился за живот, делая вид, что рана серьезная. Однако на самом деле — это была всего лишь царапина. Именно здесь Шон замолчал, и, издав атакующий вопль, бросился на Эрагона, нанося удар. Но самурайский клинок прочертил в воздухе

блестящую дугу, перерезав руку бандита у самой кисти. Для Шона — это был шок, и какое-то время, Эрагон с улыбкой наблюдал за растерянным лицом противника. Но уже в следующий момент бандит, отойдя от приступа боли — снова ринулся в бой. Перехватив меч в другую руку, он занес клинок над головой, надеясь обезглавить соперника, с помощью так называемого «Тройного Подкоса» из арсенала ушу. Однако Эрагон, вдруг исчез, выпадая из поля зрения Шона. Но на самом деле — занырнул под противника и изо всей силы полоснул его мечом по груди.

Бандит замер.

На его лице явственно читалось злобное недоумение. Спустя полторы секунды, Шон взяв небольшой разбег, подпрыгнул и нанес удар, намереваясь окончательно добить Эрагона. Но тот успел увернуться, и за счет этого, обрушил страшный удар под ноги противнику, напрочь перерезав сухожилия. Точно подбитая стрекоза бандит шлепнулся на пол. Превозмогая боль, он кое-как сумел подтянуть под себя ноги, чтобы сесть на колени.

— Ты проиграл Скорпион, — произнес Вонг, опустив клинок.

— Но и ты — не выиграл… — прошипел бандит.

Эрагон уже направлялся к своей любимой и вдруг ощутил, как по его затылку — катится, шевеля волосы, волна леденящего холода.

На миг обернувшись, он со всего размаха, делая движение, словно при отбивании штыковой атаки заносит клинок вверх, отбивая меч, запущенный Шоном, в его сторону. Еще секунда и пролетев по воздуху, бандитский клинок — по самую рукоятку входит в грудную клетку Шона и пробивает сердце. Изо рта бандита — хлынула кровь. Шон медленно запрокинул голову, а затем как-то разом обмяк. Эрагон не мог отвести глаз, от поверженного противника. Кровь три, или четыре раза «вытолкнулась» из его рта — и потекла тонкой красной струйкой.

— Никогда не забирай чужое. Скорпион.

Выйдя из-за колонны, он обнаружил еле живую девушку. Ким висела довольно высоко, опершись ногами на будку распределителя напряжения.

— Прошу прощения за опоздание миледи, — тепло проговорил Эрагон на эльфийском, — но я пришел, как обещал, все кончено. Но не

расслабляйся, нам еще предстоит отсюда выбраться.

Ухватившись за перекладину, он без труда запрыгнул наверх и снял с девушки цепи.

Ким улыбнулась:

— Erume…

Глава 13. «Кулак и Меч»

Добравшись до квартиры Вонг сел было к терминалу своегокомпьютера, но раздавшийся

звонок радиотелефона — изменил, его намерения звонил Шигеру.

— Брат. У нас проблемы.

— А что случилось, — у Вонга, что называется «екнуло» сердце.

— Случилось. Бандиты узнали о том, кто убил Шона, так что — сматывайтесь, если вам еще дороги ваши головы.

— Но Шона никто не убивал — он сам себя зарезал.

— Это сейчас не важно. За вами уже едет «милая» диверсионная группа, из минимум двадцати вооруженных «до зубов» головорезов. Смотри не попадись. Надеюсь, еще увидимся.

— Спасибо.

Щелчок защиты линии — гудки отбоя. Несколько минут Вонг смотрел на трубку, как на готовую взорваться гранату. Затем, чувствуя приближение каких-то, уже неподконтрольных ему событий произнес:

— Ни фига себе…

С этими словами он сорвался с места, и быстро подошел, к стоящей у окна девушке.

— Ким, собирайся, нам пора уходить.

Не задавая лишних вопросов, Ким зашла в комнату, забрала оттуда рюкзак и — рванули к дверям. Вовремя. Окно самурайской цитадели, уже захватил «Кровавый треугольник» прицела гранатомета. Спустя две минуты после того, как за спинами ребят хлопнула дверь — внутри квартиры прогремел мощный взрыв. Наши друзья кубарем отлетели к стене, и тут же замерли. Вонг настороженно прислушался. Но кажется все тихо нигде, ни звука.

— Странно, слушай, видимо они решили, что мы уже идем по дороге в Эдемский Сад, предположил Вонг. Тем лучше. У нас есть шанс уйти отсюда — уйдем по-тихому. В противном случае эти ублюдки уже поднимались бы за нами. Уходим.

— Лично я не так планировала провести остаток своей жизни erume, произнесла эльфийка, поднимаясь на ноги.

— Ничего не бойся Ким, ты — со мной, заверил ее Вонг. — На крышу.

Вскоре они уже откидывали крышку чердачного прохода, и Вонг едва успел схватить ее за руку. Новый взрыв сотряс небо. Столбы огня и дыма возникли на том самом месте, где еще минуту назад находился чердачный люк. В воздух полетели осколки стекла и куски искореженного металла. В следующий момент самурай посмотрел туда, откуда вели огонь.

Бандит, на плече которого был — взведенный гранатомет, стоял на открытом месте, и Вонг, мог видеть его также хорошо, как и свои руки. Но и беглецов — также заметили. Вслед ребятам затрещали очереди из автоматов. Уйти «по-тихому» им — не удалось.

— Быстрее! — окликнул ее Вонг, давай мне руку.

Пробежав какое-то расстояние, ребята нырнули в прохладную темноту. Спрыгнув на пол, Вонг вставил в автомат магазин, передернул затвор и помчались вниз. Выскочив на улицу, он тут же крикнул:

— Ложись!

Со стен — посыпало горохом. Били из автомата «Салих-19», с расстояния менее десяти метров. Эльфийка пригнулась, а Вонг, не целясь, выпустил в никуда краткую очередь. Впереди кто-то вскрикнул, стрельба тут же прекратилась.

— Черт! — прошипел Вонг забегая за угол. Уходим.

Гремевшие сзади них выстрелы неожиданно затихли, чтобы затем — взорвать небо с новой силой. Одна из пуль пролетела в непосредственной близости от Ким.

Девушка вскрикнула.

— Пригни голову! — строго повелел Вонг на эльфийском.

Почти гуськом беглецы подобрались к большим решетчатым воротам. Распахнув калитку, Вонг махнул рукой, указывая направление:

— Давай направо. В переулок!

Вслед ребятам снова загремели выстрелы, а в тыл беглецам — уже вылетал черный «Мерседес»

«— Вот и подмога…» — подумал Вонг, увидев машину.

Затормозив перед ребятами, водитель открыл сначала переднюю, а затем заднюю дверцу и Вонг увидел Минако.

— Ребята, быстро в машину!

Вонг с разбега запрыгнул в кресло переднего пассажира, и посмотрел назад. Вейлин взяв небольшой разбег, выпрыгнула вперед, пропустив под собой несколько пуль, пролетела какое-то расстояние и приземлилась на корточки прямо перед дверцей заднего пассажира. У сидевшей за рулем Минако отвисла челюсть.

— Привет Минако, ты сама не можешь представить, как я рад тебя видеть, — проговорил Вонг, закрывая двери.

— Сейчас не время Вик, сказала ему Минако. Давай сначала сбросим этих козлов с нашей задницы, а потом – будем благодарить друг друга.

Чуть только хлопнула задняя дверца — машина с пробуксовки сорвалась с места. Один из бандитов уже навел пистолет, готовясь выстрелить. Но подоспевший напарник опустил его руку.

— Стой.

На следующем повороте, ребят попытался «прижать» черный «Прадо», но Минако — крутанула руль, вправо ныряя во дворы. Сзади прогудел гудок, взвизгнули тормоза и джип замер. Еще минута, и потеряв из вида погоню черный «Мерседес» — вылетает на проспект.

Минако быстро набирает скорость.

— Что ты делаешь? — припаркуйся я сяду за руль, попросил ее Вонг.

— Ну, нет Вик, это моя машина, давай я здесь буду командовать, а ты — говори куда ехать, ладно?

Вонг молча, кивнул.

— Договорились. Главное, не давай им нас обойти иначе нам конец. Это бандиты. Вонг на минуту задумался: — Давай до Тамагава, а дальше по парламентской трассе рванем, там они к нам не подступятся.

— Ты что, одурел? — тебе бандитов мало – теперь еще полицию хочешь нам «на хвост» посадить. Там постов, как баб на базаре, — отказала ему Минако. — Я туда не полезу.

— Вот это влипли… Все. Жми.

Проехали перекресток, и Ким испуганно оглянулась назад. Помимо упорно висевшего у них на хвосте черного внедорожника, ее взору предстал серый грузовик, с несколькими автоматчиками на кузове, красный «Форд», и уже знакомый ей «Фрилендер», который раньше принадлежал Шону.

— Тот самый… — затравленным голосом произнесла девушка.

Минако крутанула руль, ныряя под путепровод. Позади — послышался вой, и черный «Фрилендер», пытавшийся их обогнать — вылетел на встречную полосу и протаранил большой дизельный грузовик. Взрыв разнес его кабину, а немного позже, когда наши друзья успели оторваться, красный «Форд» выскочив из общего потока машин, влетает в его цистерну. Новый взрыв смел с дороги несколько машин, и подбросил пылающий танкер метров на двадцать, а огненные щупальца — тут же подхватили полный пассажиров автобус. И еще несколько машин.

— Берегись! — крикнула Минако, мертвой хваткой захватив руль и выворачивая влево.

— Это могли быть мы, обреченным тоном произнесла эльфийка, когда огненный ад остался позади.

— Верно, ответил Вонг, но мы — живы.

— Они, к сожалению — тоже…

Из огненной стены, вынырнули серый грузовик и внедорожник.

Вонг чертыхнулся.

— Я думал, что хоть это их остановит.

Минако выдержала паузу.

— Вик, ты уже на корейском говорить научился?

— Конечно, научился Минако, ответил Вонг: «Nai Anor caluva Tielyanna», ну, как тебе?

Минако удивленно замолчала.

— А еще, хотелось бы знать — что ты только что сказал? — продолжила она, после паузы. Потому что я хоть и филолог, по первому образованию. Но это — какой-то неизвестный язык.

— Как это «неизвестный»? — удивилась Ким, очень даже известный, — это означает «Пусть Солнце осветит вам Путь».

— Ничего себе, — удивленно произнесла Минако, ну спасибо.

— Не стоит, ответил Вонг. Езжай на набережную

Круто свернули влево, и Минако погнала машину вниз, к пристани.

«Фордовский» грузовик — упорно следовал за ними.

— Чем могу благодарить за прикрытие?, спросил Вонг, когда женщина свернула на широкую улицу.

— Не попадись, вот и вся благодарность, улыбнулась Минако. Пусть завтра будет лучше чем сегодня. И у тебя, и у нее. Сейчас красный врубится… но мы — уходим от погони.

— Да хрен с ним, с красным. — Гони, взмолился Вонг.

Проскочив еще один перекресток, Минако круто свернула и дала по тормозам. Открывая дверцу заднего пассажира, Вонг протянул руку.

— Быстрее…

— Hannad, enyl hannad, — произнесла Ким, прежде, чем ребята исчезли внизу.

Минако только пожала плечами. А сзади уже начиналась пальба. Заскочив на катер, Вонг завел мотор, и вскоре — этот самый катер, оставляя за собой пенный шлейф на бешенной скорости несся по заливу. «Форд» затормозил, Чжан с напарником пересели на аквацикл, стоявший у берега. И тут раздался выстрел. Стрелял Огурец. Грузовик – погнали параллельно катеру. Оттуда также затрещали автоматчики.

— Пригнись! — крикнул Вонг на эльфийском. Не высовывайся!

— Они убьют нас erume.

— Ты не умрешь Ким, так что расслабься, — успокоил ее Вонг.

Беглецов зажали с двух сторон.

Слева — аквабайк, с двумя седоками, а справа грузовик, с кучей автоматчиков на кузове. Бандиты вовсю палили по катеру. Ким перехватила штурвал, а Вонг прицелился и выпустил очередь. Несколько патронов угодили прямо в грудь Огурцу. Бандит вскрикнул и повалился за борт. Вслед ребятам гремели выстрелы и очереди. Пули защелкали по обшивке. Но вот, «Форд» пролетел вперед остановился и Ким увидела, как один из бандитов накинул себе на плечо длинную черную трубу.

— Хотела бы я знать, что за трубу они сюда тащат? — удивленно произнесла девушка.

— Ой, это вовсе не труба Вейлин, ответил ей Вонг, а ракетная установка «Стингер П-93 Анаконда». Прыгай!, если мы останемся здесь, мы погибнем. Как только наш катер вылетит из-под моста — он взорвется.

— Нет erume, я ведь не умею плавать! — выкрикнула девушка.

— Ну, тогда, держись за меня…

Вонг сделал глубокий вдох и нырнул под воду. Вода приятно обожгла тело. Ким — начала тонуть, а Вонг — устремился на самое дно, спеша к ней на выручку. Когда эльфийка кое-как всплыла на поверхность, то увидела как их катер, словно в замедленной съемке начал вспучиваться оранжевым пузырем и волнами. Мощность заряда должна была составлять не меньше трех мегатонн, потому что катер — разлетелся, точно карточный домик, под ударом тайфуна.

В этот миг — все естество Вейлин, зашлось в немом крике. Она не чувствовала ни опаляющего жара, ни слез у себя на щеках. Убитая не физически — этим взрывом, девушка чувствовала только свою вину, во всем что произошло. Ведь не попади она на Землю — все было бы иначе. А теперь уже ничего нельзя изменить.

«— Сколько ты стоишь Ким? Назови цену…»

Сверху еще падали искореженные обломки и стеклянное крошево, а немного в стороне от девушки, хрипя и отплевываясь — выплыл Вонг.

— Зря ты так перепугалась маленькая, — произ-

нес он. Все хорошо.

Обернувшись, Вейлин не поверила своим глазам. Больше всего на свете, в эту минуту, эльфийке захотелось — прижаться к его груди и больше не отпускать — никогда.

— Теперь все будет иначе, потому что нас — нет, ни для кого из них, заверил ее Вонг. Даю слово.

Вонг огляделся. В самом деле, рев моторов стих, стрельба прекратилась. Видимо противник решил, что ребята погибли и отступил.

Вскоре наши друзья уже сидели на берегу.

— И куда мы теперь? — спросила Вейлин, городской квартиры у тебя больше нет.

— Есть одно место, мечтательным тоном проговорил Вонг, там — живут хорошие люди. Не беспокойся Вейлин, никто тебя больше не тронет. Парень улыбнулся.

— Тем более там.

Глава 14. «Ощущение счастья»

Но Минако не спешила уезжать с пристани. Пока был виден катер, она с интересом — следила за погоней. Вот катер скрылся под мостом, а через пару секунд он вылетел оттуда и грянул взрыв такой мощности, что от катера — не осталось щепки на щепке. Минако с горечью склонилась на руль.

«— Все кончено. Ребята погибли…»

Тяжелое, гнетущее оцепенение, охватило женщину. Она не понимала, почему не уезжает? чего ждет? Сколько Минако так просидела — она не знала. Может час, а может — пять минут. Но все-таки, ей захотелось в последний раз взглянуть на остатки катера. Женщина повернула голову и удивленно округлила глаза. Среди пылающих обломков, она разглядела два силуэта. Отделившись от огня они медленно приближались к берегу. Горе — сменила нескрываемая радость.

«— Неужели они??? Не может быть…»

— Подождите ребята — подмога уже в пути.

Поворот ключа. В нос словно нашатырь ударил запах жженой резины. Сорвавшись с места «Мерседес» погнал в обратном направлении. Через несколько минут машина затормозила у самого залива — встречая выживших.

— Здорово «мертвецы», как живется? Вот это поворот, слушай Вик – от таких поворотов, у меня может быть обширный инфаркт миокарда. Да мне с тобой до пенсии, между прочим — не дожить, —

засмеялась Минако.

— Это да, — подтвердил Вонг, лихо мы их сделали, правда? Избитые, измученные…

— Но живые, — заключила Вейлин, усаживаясь на заднее сидение.

— Что лихо то лихо, ты прав, — утвердительно кивнула Минако. Ну да ладно, куда вы теперь?

— А хрен его…

— Вик, у меня есть одно место, можем пока остановиться там.

Вонг кивнул:

— Поехали.

Дорога заняла около сорока минут, затем они свернули с автострады.

— С почином вас ребята, снова заговорила Минако. Могу определенно сказать Вик, что настолько профессиональное умение выживать встречается очень редко. Шигеру был прав когда говорил о том, что вы оба — дураки повышенной «живучести».

Заметив, что на ее лице — сияет улыбка, Вонг также улыбнувшись, ответил:

— Не знаю, наверное.

— А куда мы сейчас, — спросила Ким, только теперь начавшая отходить от всего, что ей довелось пережить.

Вонг обернулся назад, по его лицу — скользнула

улыбка. Ответил словами классика:

«— Я злодеев погубил, я тебя — освободил. И теперь, душа-девица, на тебе хочу — жениться».

Девушки дружно рассмеялись.

— Ловлю тебя на слове erume, — ответила Ким на его признание.

— Стоп, а поехали ко мне, — ответила Минако на ее вопрос. Мой вернется только через два месяца. Не бойтесь мисс, там нас никто не найдет, уверяю вас. Весь остаток пути они молчали.

В душе, наши герои — до сих пор не могли поверить в то, что весь этот кошмар остался в прошлом. Сейчас «Мерседес» круто свернул и остановился у высокой бетонной ограды.

Не выходя из машины, Минако нажала на кнопку пульта-коммуникатора, а когда ворота открылись подала машину вперед.

— Ну вот и приехали, сообщила она отпуская тормоз.

Выходя из машины ребята застыли в каком-то немом восхищении.

Перед ними красовался роскошный особняк, выстроенный в европейском стиле.

— Оба-балдеть!!!, только и успел произнести шокированный этим зрелищем Вонг.

— Что, здорово? — задорным тоном отозвалась Минако. Понял теперь кем может быть мой муж?

— Спрашиваешь, произнес Вонг. Могу вообразить

что нас ждет внутри.

Вейлин оглядывалась вокруг изумленно открыв рот.

— А мне здесь нравится.

— Ну, что вы там стоите как неродные, — окликнула их Минако — проходите, располагайтесь и чувствуйте себя как дома. Добро пожаловать в особняк Андо.

Ребята прошли в дом. Сколько денег было потрачено на внутреннее убранство особняка? Картины, ковры, шикарная мебель. Денег у семейства Андо — наверное куры не клевали. Может, чем больше денег — тем больше всего хочется? Ответ на этот вопрос — мучил почти всех богатых людей во всем мире. Но вагон мандаринов в одиночку не съешь — нужна власть Где власть — там сила, где сила — там насилие, смерть, разрушение. Разрушение, это отсутсвие всего что было построено. И, конечно же денег, главного средства к существованию человека. А как известно:

«Без денег — много не построишь».

Вонг не знал где работал муж его однокурсницы. Однако точно было известно только одно Минако читает лекции по Психологии, в начале сентября ей на работу.

— Вот и мне на работу тогда же, проговорил Вонг. Она — будет читать, а что же тогда делать мне? Что бы не пришлось — такова судьба…

В тот же вечер Ким не без удовольствия приняла ванную, и лежа в теплой воде эльфийка блаженно закрыла глаза.

Две недели в особняке Андо наших друзей никто не беспокоил. Это было утро уже пятнадцатого дня, с тех самых пор, как люди Шона — оставили их в покое.

Началось оно, впрочем также как и утро любого другого дня проведенного в этих стенах. Короче говоря, Вонг проснулся в восемь утра в СВОЕЙ спальне и некоторое время — лежал неподвижно прислушиваясь к звукам на кухне.

Вот внизу звякнула посуда, зашипела льющаяся из крана вода. Самурай еще несколько минут лежал тупо разглядывая потолок. Внизу, в это время принялся нудно «бормотать» чайник, хлопнула дверца холодильника. Стало ясно — на кухне находятся двое. И плюс ко всему Минако начала готовить завтрак. С этим у нее вообще дело обстояло довольно сложно.

Каждый раз сьедая очередной «шедевр» буйной фантазии Минако, ребята пытались добиться от нее ответа на вопрос, что же им все-таки довелось употребить в пищу. Однако, абсолютно во всем что касается кулинарии — Минако упорно стояла на своем и секретов не выдавала. Как правило, Вонг несколько раз мучился этим вопросом, время от времени пытаясь выудить у Минако рецепт ее очередного блюда. Но все уговоры — оказались пустым сотрясением воздуха. В итоге, когда путем сложных умозаключений и тщательного исследования содержимого холодильника, ему все-таки удалось получить представление об их завтраке, Вонг – был очень удивлен. В то утро Минако подала на стол нечто, где совмещались казалось бы абсолютно несовместимые продукты. Вот и сейчас, сюдя по звону посуды и ароматам, доносившимся с первого этажа — на кухне готовилось нечто необычное.

Вонг потянулся и не без удовольствия почувствовал силу собственных мышц. Далее одним сильным рывком — выдернул тело из теплых объятий постели. Абсолютно бесшумно приземлился на пол, тут же погрузившись в состо яние «Чигонг». Однако провел в этом состоянии не более десяти минут. Приняв контрастный душ, он, отфыркиваясь с явным удовольствием вытерся огромным махровым полотенцем. Вернувшись в комнату он открыл стоявший на столе ноутбук и нажал на шарик коммуникатора.

На экране высветилась надпись:

«Одно письмо».

Зайдя на свою почту он прочел:

«Спасибо мистер Вонг, всегда приятно работать с профессионалами. Искренне надеемся на дальнейшее сотрудничество, и пусть оно будет успешным. Перейдите по ссылке указанной ниже для того, чтобы увидеть состояние вашего счета. Спасибо.

С уважением:

Гуренко Н.Н.

Президент компании «РусТек Сервис» Россия».

Когда парень зашел на свой счет, он увидел что там лежит довольно неплохая сумма. На то, чтобы одеться понадобилось не более двух-трех минут.

Летом, еще по старой привычке, Вонг носил почти одинаковую одежду, которая состояла из из легких светлых теннисок и свободных брюк спортивного фасона. Он считал этот стиль наиболее подходящим для всех случаев жизни. Обувь – он также предпочитал легкую. Самое лучшее это летние туфли. Недолюбливал кроссовки, поскольку считал что ноги должны дышать и, при всем при этом — нужно чувствовать почву, иначе подвернешь стопу. Вонг и сегодня не стал изменять своей привычке:

Светло-серый костюм с надписью «Lotto», на тенниске и брюках, белые летние туфли.

Вот в таком виде он спустился к завтраку.

— Suilannad девочки, — доброе всем утро.

— Доброе утро erume, отзвалась Вейлин с кухни.

Он улыбнулся и завернул в столовую. На столе уже стояли тарелки, лежали вилки и горкой на блюде — румяные пирожки. Горячий кофейник еще выпускал из узкого носика струйки пара. Масло, покрытое мелкими капельками влаги дожидалось внутри фарфоровой масленки со стеклянной крышечкой. Вонг решил присесть у окна, тем более, что ворчавший словно побитая собака желудок явственно давал понять, что

неплохо было бы и позавтракать.

Но самурай никогда не приступил бы к еде без любимой девушки. Неписанный закон влюбленных. Наконец Минако, вместе с Ким, появилась на пороге столовой. В то время как Минако раскладывала на столе салфетки – Ким ставила на скатерть еду.

— Потрясающий аромат, вполне искренне заявил Вонг. Запах коснувшийся его носа, был очень знакомым, но, в то же время к нему явно примешивались какие-то посторонние ароматы.

Минако поставила на стол последнюю тарелку, и Ким, словно фокусница, с хитрой гримаской сдернула салфетки.

— Ого-го! — ничего себе! Вонг был в восхищении. Его взору открылся домашний яблочный пирог

— Ну, ты даешь.

Вонг привычно внимательно разглядел блюдо, перед тем как начать его есть, и только тогда когда Вейлин — впилась зубками в маленький кусочек, наколотый на вилку, а Минако не долго думая — сделала то же самое Вонг сам приступил к трапезе.

Его всегда мучил вопрос: Каким образом его желудок — умудряется переваривать достаточно странную пищу?

«Видимо в нем есть особый переключатель, срабатывающий всякий раз, как только организм получает новое задание».

Да, похоже.

— Вик, ты уплетаешь так, будто я не кормила тебя три дня, с улыбкой проговорила Минако.

— Прямо как мамин, проговорил Вонг.

— Что? — спросила Вейлин.

— Я говорю, что моя мама славится на все селение пирожками с варением из дикого винограда

— А-а, протянула Минако.

Зазвонил телефон. Минако сняла трубку:

— Алло. Привет. А-а, да знаю, хороший был парень. Жаль что его больше нет…

Глянув на Минако Вонг улыбнулся, уловив его взгляд — Вейлин, также стала улыбаться. Этому, отчасти спосоьствовала играющая на публику Минако — она изо всей силы пыталась придать своему голосу печальные нотки и при этом лукаво смотрела на ребят. А наши друзья, без труда поняли — это Шигеру.

— Передать Вику? — Мистер Минагами, передать этому человеку вы уже ничего не сможете, разве что венок на кладбище с наилучшими пожеланиями. Передайте это мне, а уж я буду хранить это в память о нашем общем друге, ну что «что»? Вик был не только вашим другом, но и моим. Ясно. Буду.

— Через полчаса в «Лоттерии», торжественно объявила Минако, повесив трубку. Звонил Шигеру, просил меня забрать одну вещь.

— Ну, это я уже понял, отозвался Вонг. Поехали.

В назначенное время Шигеру прибыл в музыкальный клуб.

«— Ох уж эти женщины, вечно они опаздывают, — подумал адвокат, нетерпеливо поглядывая то на часы, то на входную дверь».

Он как всегда спешил. Отвлекшись на минуту от наблюдений он вдруг услышал приятный женский голос:

— Добрый день, мистер Минагами.

Шигеру поднял голову. Наблюдать за метаморфозами, происходившими с лицом адвоката в следующие две минуты, без смеха было просто невозможно. Глаза его округлились до размеров блюдца, челюсть — плавно отвисла, а лицо — побелело как мел, будто он увидел призрака. И не удивительно, потому что рядом с Минако, стояли живые и невредимые Вонг и Вейлин.

Забыв поздороваться с женщиной, он заикаясь промычал:

— Ты… ты… откуда?

— Не бойся — не оттуда, — с улыбкой ответил Вонг, указывая ладонью в небо. Наоборот, туда отправились все те, кто мешал нам.

— Вик, ты самый живучий гад на свете, дай я тебя обниму.

— Да, чтобы убедиться, что он не привидение, —

тихо сказала Минако, наклонившись к Вейлин. В ответ эльфийка лукаво улыбнулась.

Следующие полчаса в дружеской беседе — пролетели абсолютно незаметно, и вруг у Шигеру зазвонил телефон. Сбросив вызов адвокат с досадой произнес:

— Минако, дорогая, я хотел передать тебе одну вещь предназначавшуюся Вику, но теперь, извини, — отдам ему.

С этими словами он положил на стол ключи от своего «Мустанга».

— Бери…

— Вот так всегда, — с притворной печалью сказа ла Минако.

Некоторое время Вонг изумленно таращился на адвоката.

— Ты знаешь, что делаешь?

— Конечно, ты же остался без машины, — улыбнулся Шигеру. А так как я — не очень-то похож на человека, который ездит на работу автобусом, будь другом — подбрось до автосалона, а я себе что-нибудь подберу…

Салон встретил их прохладой и шикарным выбором спортивных суперкаров.

— Ну ни фига себе, кондишены работают, — удивленно присвистнул Вонг.

— Ни фига себе выбор машин, — ошарашенно произнес адвокат. Тут тебе и «Porshe», и «Lamborgini» — и все что хочешь. Но лично я всю жизнь мечтал купить «Ferrari». О, вот эту белую красавицу.

Оформление покупки прошло быстро, и вскоре от салона отъехали три машины.

До ближайшего поворота они следовали образовав небольшую колонну, затем «Mustang» посигналил и повернув направо, в сторону «Atami» — увеличил скорость.

— Вот теперь, я могу точно сказать тебе Вейлин, у тебя — нет проблем.

Ветер игриво перебирал волосы девушки.

— Да erume, мы вместе и мы — свободны.

Машина стрелой летела вперед — навстречу новым событиям. А потом, в жизни наших героев произошли кардинальные перемены.

Впрочем, это уже совсем другая история.

Shumon Miura.

«Горный пейзаж»

Чжэн и я были друзьями детства. Это теперь, под сорок лет, мы стали такими выпивохами и лентяями, а раньше нас обоих считали в деревне талантливыми людьми. Чжэн писал стихи, с юных лет интересовался живописью и хотел стать таким же знаменитым художником, как сам Ми Фэй. Я же учился в Нанкинском университете и собирался держать экзамен на цзиньши. Однако, трижды подряд провалившись на одном и том же экзамене, я понял наконец, что без взятки мне не видать этой степени, и, хотя не воспылал негодованием на наши времена, принялся все же слегка брюзжать на белый свет, а когда на глаза мне все чаще стали попадаться поседевшие соискатели степени цзиньши, я совсем поумерил свой пыл в занятиях. Как раз в это время умер мой отец, я уехал в Ханьчжоу, в свои родные края, занялся торговлей фуцзянским чаем и превратился в скромного помещика. Я слышал, что Чжэн вернулся в Ханьчжоу примерно в то же время, что и я, но не виделся с ним: все было некогда, хотя я и не особенно утруждал себя делами. Однако изредка мы заходили в один и тот же ресторан. Там мы и стали встречаться несколько раз в месяц, чтобы распить бутылочку вина и побеседовать о литературе. Я, разумеется, не спрашивал его, отчего он оставил живопись, а он, в свой черед, не любопытствовал, почему я больше не держу экзамен на степень цзиньши. Быть может, потому, что оба мы оказались неудачниками, а скорее всего потому, что встретились мы уже много-много лет спустя, взрослыми мужами, и нам уже давно не хотелось сетовать на неудавшуюся жизнь.

Однажды ночью мы с Чжэном сидели в расписной лодке на озере Сиху и наслаждались вином. Я сказал, что мой сын готовится сдавать экзамен на цзиньши.

— Ну и каковы его успехи? Лучше, чем у отца? — спросил он.

— Хочу обратиться за протекцией к ректору университета. Протекция здесь важнее знаний.

— Имеешь в виду свой провал?

Полное круглое лицо его лоснилось, под носом росли небольшие жидкие усики, но в облике сквозило нечто детское, — хотя в детстве он был тоненьким белолицым и ясноглазым мальчиком. Увлеченный воспоминаниями, я спросил его:

— А с тобой что произошло? Почему ты бросил живопись?

Он сразу нахмурился и встал. Лодка качнулась. Зря спросил, тут же раскаялся я. Чжэн с закрытыми глазами пытался уравновесить лодку. Он подождал, пока она успокоится, открыл глаза — и лицо его вновь осветилось теплой улыбкой.

— Я не берусь за кисть, это верно, но я не перестал быть художником. Отчего бросил, говоришь? К тому есть много причин. Но когда ты спросил меня об этом, я вспомнил историю, которую услышал однажды от своего учителя Хэн Шаня. Вот послушай и ты поймешь, отчего я не пишу более картин. История эта началась еще во времена династии Цин, лет семьдесят или восемьдесят назад. Я давно уж забыл подробности, так что, может быть, буду не вполне точен, однако вот она, эта история.

И Чжэн поведал мне следующее:

«Ци Бай-ши, учителю Хэн Шаня, не было и двадцати лет, когда он поспорил как-то с одним человеком, — имя его я, к сожалению, забыл, да и вряд ли теперь его кто-нибудь помнит, потому что он бросил писать, еще не добившись известности, и уехал из Нанкина. Это был спор, обычный между художниками: «Что совершеннее: естественный пейзаж или писанный рукой человека?» Оба они были молоды, и спор их закончился ничем. Тот художник некоторое время молча глядел на Ци Бай-ши и потом сказал:

— Я думаю бросить живопись. И не потому, что не верю в свой талант, а потому, что стал бояться картин.

И он рассказал Ци Бай-ши такую историю. В поисках старых картин и красивых пейзажей он бродил по Южному Китаю и как-то в глухих аньцинских горах потерял дорогу. Заночевал он под большим деревом. Дело было летом, и его одолели москиты. На следующее утро, голодный, усталый, невыспавшийся, побрел он дальше в глубь леса и вдруг до него донесся тихий плеск воды. Забыв об усталости, он поспешил на этот плеск и неожиданно вышел из леса к неширокому горному потоку, да так и застыл на месте, хотя его давно мучила жажда.

На противоположном берегу, слева, высилась огромная отвесная скала. От нее начиналось ущелье, из которого вытекал горный поток. На вершине скалы росли редкие сосны и криптомерии, кое-где тонкими шнурами свисали лианы и глицинии. Он сильно устал и хотел пить, но он был художником и поэтому, не останавливаясь, пошел вверх по течению реки ко входу в ущелье. У скалы поток образовал глухую заводь, иссиня-черная вода стояла в ней, не шелохнувшись, но чуть выше она падала вниз с порога, словно рычащий на луну тигр, и впивалась белыми клыками в разбросанные по дну потока камни, похожие на огромных, пригнувшихся быков. По обеим сторонам потока громоздились причудливые скалы и взвивались пики, и поток пробивался сквозь расщелины в них, то прячась в скале, то срываясь вниз тонкими, как обнаженные клинки, струями водопадов. Влага сверкала в лучах летнего солнца, темно-серые и темно-синие скалы, словно высеченные топором создателя, тяжело и круто обступали поток, дымились мельчайшими водяными пылинками. Плечи и головы скал облепили густые купы темно-зеленых деревьев. Но хотя вода громко шумела, а солнце светило щедро, в ущелье царствовал мрачный дух, потому что там не было ничего живого. Казалось даже, что это течет не вода, а холодный, застывший горный туман. При одном только взгляде на зеленые цепи отдаленных вершин, стиснувших ущелье, исчезало всякое ощущение жары. Юноша весь превратился в зренье и слух. Продолжай он стоять так, он мог бы, вероятно, сам сделаться одним из камней, разбросанных в потоке. Как знать, может быть, эти камни, похожие на быков и тигров, когда-то тоже были живыми…

— Не заблудились ли вы? — раздалось над его ухом. Он оглянулся, удивленный, — перед ним стоял седоватый, скромно одетый мужчина благородного вида. Ему, привыкшему уже к чистым звукам воды, голос мужчины показался хотя и приятным, но неуместным в этом ущелье.

— Да, хотел выйти к Аньцину, но вчера сбился с дороги, — отвечал он.

Мужчина внимательно оглядел юношу с ног до головы и, видимо, успокоенный осмотром, сказал:

— Вот беда! Заходите в мой дом.

Оглянувшись, юноша увидел маленькую хижину, крытую соломой. От горного потока к кухне вел узенький ров, наверно, прорытый хозяином. Юноша вдруг почувствовал, как ему жарко, как он устал и голоден и как ему хочется пить.

Усадив его в своей маленькой хижине, мужчина бесшумно захлопотал на кухне. Вскоре он по-отечески тепло глядел, как юноша уплетает пшенную кашу, рыбу и овощи.

— Ешьте на здоровье! Этого добра у меня хватает. Просо и овощи сам вырастил вон на том поле, а рыбу в реке поймал.

Поев и успокоившись, юноша неторопливо огляделся. Мужчина продолжал готовить что-то на кухне. Хижина была тщательно прибрана. Вернее, в ней ничего не было, кроме деревянного сундука, стоявшего в углу. Было прохладно и чисто.

«— Что он за человек?» — подумал юноша, разглядывая хижину. И тут он снова услышал шум воды. На время он забыл о нем — привык к его монотонному звучанию. Взглянув в ту сторону, где было ущелье, он увидел стену. Одно это не смутило бы его, если бы он не заметил, что раньше там было окно и что замазали его совсем недавно. Значит, в хижине было так сумрачно не только оттого, что сюда плохо доходил солнечный свет. «Если бы там было окно, было бы светлее и ущелье было бы видно… Зачем же он… — удивился юноша».

В это время появился хозяин. Глядя с улыбкой на юношу, он сказал:

— Сколько же лет прошло? Думаю, лет восемь. Да, восемь лет я не видел людей. Если вы не спешите, оставайтесь у меня на ночлег, а завтра утром отправитесь. Все равно до ближайшей деревни два дня ходу. Да, восемь лет без людей…

И мужчина почему-то засмеялся. Он смеялся так весело, что юноша не выдержал и тоже засмеялся. «Да это отшельник!» — догадался он. И сразу понял, откуда такое благородство обхождения мужчины и такая неприхотливость в быту. И он стал рассказывать о событиях последних лет. Отшельник, видно, ничего не знал; он кивал головой, но ему, казалось, доставляло гораздо большее удовольствие просто смотреть на здорового юношу и слушать человеческую речь, чем внимать содержанию его рассказа. Он был похож на отца, к которому приехал погостить сын. Когда юноша умолк на минутку, хозяин спросил:

— А чем вы собираетесь заняться в будущем?

— Учиться живописи.

— Живописи?!

Отшельник вдруг переменился в лице. В одно мгновение смиренный лик превратился в испуганное безобразное лицо старца, — казалось, у него сразу прибавилось морщин и седины.

«— Может, я что-то не так сказал? — в недоумении подумал юноша».

В хижине воцарилась тишина. Шум воды стал еще слышнее. Когда лицо отшельника приняло прежнее спокойное выражение, юноша спросил:

— Может быть, я не так выразился?

— Ну что вы! Не беспокойтесь, — сказал отшельник. Но теперь и сам отшельник, и его хижина показались юноше подозрительными, отчего-то слова больше не шли с уст. Старик же, наоборот, вдруг разговорился, принялся рассказывать о том, какой приятный запах у рыбы из горной реки, какой вкусный папоротник вырастает весною в горах, и о том, что осенью надо заготавливать дрова на всю зиму. Но по лицу его то и дело пробегала неуловимая тень беспокойства и страха. А юношу все сильнее охватывало подозрение. Вскоре разговор прервался, они замолчали, раздраженно глядя друг на друга. Потом старик, с трудом выдавив из себя кислую улыбку, сказал:

— Ничего не выйдет! По правде говоря, я долго глядел на вас, когда заметил у хижины. Думал, вдруг и вы… Очень уж вы напомнили мне меня самого в те давние времена, когда любовались ущельем. Я тоже обнаружил это ущелье, когда был так же молод, как вы, и вознамерился перенести его на полотно. Но это оказалось мне не под силу. Дело было не в таланте, просто от картины моей так и несло человеком. Не было в ней той суровой бескорыстной отрешенности, которую и вы, вероятно, заметили в этом пейзаже. Он так холоден, что в нем нет места ничему живому. Моему же полотну присутствие дровосеков, несущих на плечах бревна, или рыбаков с удочками, или отшельников, торжественно распивающих вино, не только не помешало бы, а наоборот, сделало бы его еще более естественным. Вы заметили, как я смеялся, глядя на вас. Я пришел в эти горы тридцать лет назад. Восемь лет я не видел людей. Странно, но когда я бываю там, где не слышно шума воды, мне кажется, будто мне чего-то недостает. В последнее время я не мог покинуть это ущелье, но и смотреть на него тоже не было сил. Прежде в этой стене было окно. Недавно я замуровал его, хотя вид из этого окна был просто великолепен. Отшельник сузил глаза, будто смотрел на горную

реку сквозь стену. Лицо его было печальным.

Наутро юноша отправился в селение по дороге, указанной отшельником. Теперь он испытывал страх к живописи.

Художник, рассказавший все это Ци Бай-ши, уехал вскоре на родину. И Ци Бай-ши со временем забыл его рассказ. Ци Бай-ши, которого уже в молодые годы считали гениальным мастером, любил путешествовать. В пути он писал картины и сочинял стихи. Однажды утром, лет двадцать спустя после того разговора с художником, он бродил по горам Аньцина и там заблудился. Горные дороги обычно очень узки, и их трудно отличить от тропинок, по которым ходят горцы, а тропинки дровосеков становятся все уже и неприметней и, наконец, исчезают в траве. Ци Бай-ши увидел, что сбился с пути, и решил вернуться к развилке дорог. Там он понял, однако, что не успеет засветло добраться до деревни. Тогда он смело срезал путь и спустился к болоту. Это и было его ошибкой. Лес становился все глуше и глуше, идти ущельем, по дну которого неслась шумная горная река, было трудно, к тому же, судя по положению солнца, река текла не в ту сторону, куда он направлялся. Ци Бай-ши снова поднялся по ущелью в лес. Здесь он, к досаде своей, поранил о камень ногу, но упорно продолжал двигаться вперед, — он был волевым человеком. Длинный летний день померк, — в глухих лесах он обрывается внезапно, — и Ци Бай-ши оказался в кромешной тьме. Весь в поту, с трудом волоча раненую ногу, пробирался он сквозь лесные дебри и вдруг увидел вдали огонек. Огонек сверкнул и погас, но душа повела Ци Бай-ши в ту сторону, где мерцал огонек. Он то появлялся, то исчезал — разглядеть его мешали стволы и ветки деревьев. Вскоре до слуха Ци Бай-ши донесся едва слышный плеск воды. Пройдя еще немного, Ци Бай-ши увидел маленькую хижину. Не задумываясь о том, что это за хижина и кто живет в ней, он вошел в палисадник. На звук его шагов поднял голову старец, в задумчивости сидевший при горящем светильнике. Огонь освещал его со спины, поэтому лицо разглядеть было трудно.

— Добрый вечер! Извините за беспокойство, — сказал Ци Бай-ши. — Я путешественник. Сбился с пути. Не могли бы вы приютить меня на ночь? К тому же я повредил ногу…

Волосы на голове, борода и брови старика были совершенно седыми. Волосы свисали длинными редкими космами. Кожа красновато-бурого округлого лица, казалось, просвечивала насквозь. Худые жилистые руки и ноги, неряшливо облекавшее старца одеяние, похожее на монашескую рясу, — вот все, что можно было разглядеть в неверном свете светильника.

— Заходите, если вас не смущает мое жилье, — послышалось неизвестно откуда, потому что не было видно, как двигаются губы старика. Голос был тихий, низкий, но приветливый и спокойный. Ци Бай-ши сел, пристроив больную ногу на циновку, и тут вдруг почувствовал сильную усталость. Старик, отвернувшись от него, медлен но поднялся. Казалось, он долго думал, прежде чем пошевельнуться.

— Подождите! — прошептал он, словно сам себе, стоя спиной к Ци Бай-ши. — Пойду поищу, — может, осталась какая-нибудь еда. — Шум воды, доносившийся до хижины, был слышен сильнее, чем голос старика. Ци Бай-ши, привалившись к столбу, расслабил ногу, чтобы утихомирить боль, и, внимая говору реки, следил глазами за стариком. И тут он вспомнил историю, которую ему рассказали двадцать лет назад. «Уж не тот ли это старик?» — подумал он. Спросить ни с того ни с сего было бы невежливо, и Ци Бай-ши молча глядел на смутно видневшуюся в темноте фигуру старика. Так он и заснул под шум воды, вытянув ноги на циновке.

Когда он открыл глаза, солнце стояло уже высоко. Он тут же пришел в себя, потому что старик пристально в него всматривался. Он разглядел наконец старика. Ночью тот показался ему добрым и сердечным, теперь перед ним стоял совсем другой человек. Это не был заурядный, обезображенный временем старец. В его налившихся кровью глазах, так не гармонировавших с коричневой обвислой кожей и седыми волосами, таилась мощная жизненная сила. Она все еще жила в этом одряхлевшем теле. Но не благородная, спокойная сила, а болезненное ожесточение, какое бывает у загнанного животного, которое готовится к смертельной схватке с врагом. Ци Бай-ши хотел подняться, но старик остановил его.

— Полежите еще немного. По-моему, у вас жар, — сказал он. — Вчера вечером вы сильно бредили из-за раны на ноге. Я намазал ногу снадобьем из трав. Сейчас принесу еду.

Старец неловко двигался по хижине. Он был похож на марионетку, которой плохо управляли. Когда он ушел, Ци Бай-ши огляделся: в хижине было пусто, лишь в углу стоял сундук, — похоже, это было жилище того отшельника, о котором рассказывал ему безвестный художник. Хижина была прибрана так тщательно, что непонятно было, откуда взялся тощий матрац, на котором он лежал. Спустив ногу с матраца, он увидел, что она была намазана черной мазью и обмотана куском его одежды. От ноги исходил резкий запах. Повернув голову, он посмотрел в ту сторону, откуда доносился шум воды, — там стояла бамбуковая ширма, обтянутая циновкой. Он помнил, что там должна была быть стена. Для чего же тогда ширма? Стараясь не повредить больную ногу, он отодвинул ширму и заглянул за нее. На шелке, натянутом во всю стену, был изображен горный пейзаж. Огромная скала слева, поток с разбросанными в нем камнями, ущелье, словно вырубленное топором,вода — то сверкающая белой пеной, то пробивающаяся меж скал, то образующая заводи, голубые дали над горами — все было так, как он знал из рассказа художника. Деревья на скалах были одеты густой летней листвой, каждая складка горы была изображена в духе Ма Юаня и Лю Сун-няня, выявляя не изменяющийся веками вид и тяжесть форм. Прозрачная вода, сочившаяся из расщелин огромных холодных скал, резво устремлялась вниз, застывая в голубых заводях бесчисленных оттенков, или в белой пене неслась за рамки полотна. Вдали горы окутывала дымка, словно там вот-вот должен был хлынуть дождь. Все полотно было изысканно суровым, наполнено сумеречным тихим воздухом. Настоящий шедевр! И хотя на полотне было изображено лето, от него не веяло теплом. И не было места живому, дышащему существу. Ци Бай-ши, забыв обо всем, зачарованно глядел на картину. Водопад и брызги воды были написаны белилами, и, казалось, шум воды доходил до его ушей.

Его привел в себя раздавшийся рядом шорох. Ци Байши обернулся. Старик, принесший еду, пристально глядел на него, будто кошка, следившая за мышью.

— Ну как? — спросил он неподвижно стоявшего Ци Бай-ши. И голос его, как ни странно, был ласков.

Ци Бай-ши извинился за бесцеремонность и назвал свое имя. Старик до сих пор не поинтересовался ни его именем, ни занятием. Ци Бай-ши рассказал старику историю, которую слышал от своего приятеля. Старик молча вошел в хижину, они сели друг напротив друга, и отшельник, глядя прямо в лицо Ци Бай-ши, спросил:

— Ну и что вы думаете?

Было странно слышать тихий, спокойный голос старика — он не соответствовал его поведению. И тут Ци Бай-ши вдруг понял, что этот человек, как видно, был целиком поглощен пейзажем за стеной хижины и своей картиной на стене. Остальное было ему совершенно безразлично.

— Что вы думаете о картине? — снова спросил старик. И Ци Бай-ши показалось, что облик старца стал меняться на глазах; рот разверзся, волосы встали дыбом, ногти на пальцах удлинились. Ци Бай-ши содрогнулся от ужаса.

— Шедевр! — сказал он. — Великая простота. Превосходно написано. Думаю, никому из нынешних художников не под силу такое. Поистине шедевр!

Ожесточение вмиг покинуло старца, но потом снова появилось в выражении лица, во всем его облике.

— Но вы еще не видели его! Не видели пейзаж за стеной!

Старик встал и пригласил Ци Бай-ши выйти. Забыв о боли в ноге, Ци Бай-ши вышел из хижины. Они обогнули хижину, и перед ними предстал пейзаж, о котором они говорили. Все было так же, как на полотне и как рассказывал приятель Ци Бай-ши. Но яркое летнее солнце освещало ущелье, высвечивая каждый уголок скалы такими мощными лучами, которые невозможно изобразить никакой кистью. Из-за дальней расщелины в горах выплыло облачко, похожее на сверкающую вату, и затуманило очертания скалы. Тяжелые темные струи дождя пали на воду, а облачко спряталось за плечом другой горной вершины. Кожа скал, влажная от моросящего дождя, и зелень деревьев блестели на солнце, отражая солнечный свет. Непрерывно движущиеся облака бросали то темные, то светлые тени на спокойные коричневые и серые скалы, на листву деревьев, на воду разнообразных голубовато-зеленых тонов. Да, здесь не было места живым существам, но здесь было движение света, солнечного сияния. Старик стоял рядом с Ци Бай-ши. Солнце не касалось его впалых глаз. Сморщив нос и прищурившись, он с одинаковым вниманием смотрел на Ци Бай-ши и на пейзаж. Заглянув в глаза старца, Ци Бай-ши сказал:

— Великолепный пейзаж! Но и ваше полотно шедевр.

Старик, ничего не сказав, пошел к хижине.

Ци Бай-ши, залечивая ногу, провел у отшельника несколько дней. Больше они ни словом не обмолвились ни о картине, ни о пейзаже. Ци Бай-ши не пытался вновь заглянуть за ширму. Старец перевязывал ему ногу и готовил еду, и Ци Бай-ши, мужчине в расцвете лет, было мучительно неловко пользоваться его заботами; он не мог смотреть на то, как старец с трудом, будто марионетка, двигается по хижине. Наконец, наступил день расставания. Старик и Ци Бай-ши поели, сидя друг против друга, и когда трапеза закончилась, отшельник заговорил тихим прерывающимся голосом:

— Когда ушел ваш друг, я несколько лет старался

не глядеть на ущелье, но пейзаж не исчезал из моего сердца. Достаточно было взглянуть на стену, как я видел на ней каждую скалу до мельчайших подробностей. Однажды я написал на полотне ущелье летом, как помнил его, и повесил картину на стену. Все было не то. Я собирался переписать пейзаж, но так и не решился взять кисть в руки. А потом я не смог сделать этого из-за старческой немощи. Теперь мне трудно даже приготовить пищу. Вероятно, эту зиму я не протяну. Когда я гляжу на вас, я вспоминаю своих родных и друзей, которых оставил когда-то. Многих из них, наверно, и в живых уже нет. Но я не могу покинуть это ущелье — не хочу расставаться ни с ущельем, ни с картиной. Однако и видеть и то, и другое тоже не хочу.

Улыбающиеся глаза старика сверкнули безумием.

Рассказав это Хэн Шаню, Ци Бай-ши добавил:

— Человек, скопировавший природу или картину, написанную другим, не может сделать свое полотно лучше подлинника.

*

Хэн Шань, мастер прозы, стихов и живописи — трех видов искусства, ведомых человеку, не забыл этого рассказа. Он мечтал как-нибудь посетить то ущелье, где жил отшельник. Случилось так, что один из его учеников был родом из тех мест и в его доме хранилась старинная картина, неизвестная миру. Узнав об этом, Хэн Шань решил отправиться туда со своими учениками. Путь их лежал через старинный город Канпинчжень. Это было как раз то самое место, куда спустился когда-то с гор Ци Бай-ши. Хэн Шань остановился там и послал своих учеников искать ущелье. Однако они не нашли его. Тогда Хэн Шань рассердился и, взяв на несколько дней еды, сам отправился вверх по течению реки, благо спешить было некуда. Прошло как раз десять лет с тех пор, как там побывал Ци Бай-ши. Переночевав две ночи в горах, усталый Хэн Шань поднимался по горной тропе и неожиданно вышел к тому месту, где река текла вдоль отвесной каменной стены. Вскоре он увидел узкое ущелье, из которого вытекал горный поток. На крутом повороте в ущелье высилась огромная скала.

Ущелье было точно таким, каким он представлял его себе, и несомненно было, что пейзаж этот не изменялся на протяжении сотен, тысяч лет. Как и прежде, ущелье было безлюдным, ясным и суровым. «А где же хижина?» Он оглянулся вокруг и с трудом разглядел полуразвалившееся жилье. «Старик, видно, умер», — подумал Хэн Шань. Когда он подошел поближе, из темной дыры, напоминающей вход в пещеру, вдруг что-то стремительно выскочило. Он застыл на месте. На веранду было страшно ступить. Цыновки рассыпались, смешавшись с толстым слоем пыли на полу. Крыша, как ни странно, уцелела, — видно, потому, что опиралась о толстую сосну. Хэн Шань оглядел душную от травяных испарений хижину. И когда глаза привыкли к темноте, он заметил в углу груду костей. Это был скелет человека. Череп был цел, только углубления и впадины были залеплены чем-то черным, будто плесенью. Кое-где она затвердела, словно уголь. Рядом со скелетом валялись какие-то клочья, отдаленно напоминавшие ткань. Он наступил на пол хижины. Доски выдержали тяжесть его тела, только мрачно заскрипели. У стены, обращенной к ущелью, стояла ширма: на бамбуковый остов была натянута циновка. Казалось, циновку удерживает лишь паутина. Отодвинув ширму, Хэн Шань увидел ветхое шелковое полотно блеклого коричнево-бурого цвета, затянутое паутиной. Пыли на нем было сравнительно мало. Отчего оно сохранилось? Может, его защитила ширма, закрывавшая стену? Но достаточно было стряхнуть пыль, и полотно рассыплется по ниткам оно было чуть живо.

Стараясь не повредить полотна, Хэн Шань осторожно снял паутину. Кое-где были вырваны клочья, а сквозь проеденные насекомыми дыры виднелась стена. Полотно было прежде явно длиннее, но стена обрушилась по краям, и оно смешалось с землей и пылью, так что различить его в этих местах было невозможно. Казалось странным, что такой ветхий шелк все еще держится на стене. Приглядевшись, Хэн Шань заметил на нем прерывистые линии — следы черт, нанесенных не дождем и ветром, а рукою человека. Он напряженно вглядывался. Сначала было трудно соединить разорванные линии, но постепенно они стали соединяться, восстанавливая изображение — так бывает, когда всплывают в памяти давно забытые воспоминания или события, виденные во сне. Казалось, написанные краской линии, ощущая присутствие человека, оживают и, подгоняя друг друга, стараются воссоздать прежнюю картину. Хэн Шаню было страшно даже моргнуть — ом думал, что все это лишь видение, которое может вмиг исчезнуть, как только он моргнет глазами, и останется лишь разрушенная хижина и он, рассматривающий в одиночестве дырявое полотно. Скалы, написанные темно-синей краской, слились с полотном, краска местами опала, следы от кисти потускнели, но под его взором едва заметные штрихи ожили и, странным образом связывая исчезнувшие куски, обозначили неподвижные горы и текущую воду.

Неясно очерченные причудливые камни застыли в пляске смерти. Зелень деревьев и голубые краски воды потемнели и стали мрачными. Бросались в глаза лишь струи водопада — они белели, как кости скелета, лежавшие рядом. Смутно высились дальние горы, тянулся ряд вершин, но и они, казалось, вот-вот исчезнут с полотна, словно тени. На лбу художника вспухли синие жилы, обильный пот тек по его лицу, глаза налились кровью. Полотно делали картиной линии на шелку, невидимая душевная сила автора и взволнованное сердце Хэн Шаня. Казалось, вздохни Хэн Шань свободно, и изображение рухнет на пол вместе с шелком — превратится в горсть пыли. Пейзаж был скорее в душе Хэн Шаня, а не перед его глазами. Как в дурном сне, в тумане круто громоздились холодные, мрачные уступы гор, беззвучно текла белая вода, не имевшая ни тяжести, ни холода или тепла, Это был печальный и страшный пейзаж, выплывший из мглы и все же освещенный неизвестно откуда лившимся слабым светом. Вероятно, таким же было мертвое лицо художника. Да, здесь не было места живому существу, но живое существо не могло отвести глаз от этого пейзажа. Он не изображал ущелье в разгар лета. И не весну, не осень и не зиму. Это был горный пейзаж царства мертвых».

*

Окончив рассказ, Чжэн зажмурился, как от солнечного света, и смущенно улыбнулся.

— В конце концов все мы ходим в подмастерьях у времени. Захочет оно — и оставит ненужную бумагу будущим поколениям, как шедевр, а подлинный шедевр сгноит. Не хочу я быть подмастерьем. Поэтому и собираюсь стать художником, который не берет кисти в руки. Как само время. Парадоксально, однако…

Чжэн склонил голову и, немного помедлив, продолжил:

— Сейчас я думаю, что Хэн Шань все это придумал. Тогда я горел тщеславием. Вот он и рассказал мне эту историю, чтобы сбить с меня спесь. Он ведь был поэтом… Теперь же мне все равно, правда это или ложь.

Чжэн глубоко вздохнул. Потом озорно засмеялся и сказал:

— Не в такой ли вечер Ли Бо вошел в воды Сиху?

На озере не было видно уже ни одной лодки.

Берег был погружен во тьму. Лишь озеро освещено луной. Мы, жители Ханьчжоу, привыкли к такому пейзажу. Увидишь его, и хмеля как не бывало. Сразу стало тоскливо на душе.

— Эй, лодочник! Проснись! Мы возвращаемся, — закричал Чжэн. — И добавил: — Озяб немного.

Он одернул рукава своего платья, лег на бок на ковер и закрыл глаза.

Была весна, но ночной холод просачивался даже в фонарь. И я, предоставив свое тело лодке, покачивался в такт скрипу уключин, угрюмый от похмелья, мрачно рассматривая Чжэна. Я не думал о том, что́ он мне рассказал. Я думал о том, что мой сын выдержит экзамен на цзиньши, станет продвигаться вверх по ученой лестнице и сделается в конце концов важным чиновником.

1951

Nagai Tatsuo.

«Белый «Шпиц»

I

Как-то вечером, пройдя по территории храма, — там было довольно большое озеро, — мы, мой друг и я, вышли через боковые ворота в квартал особняков. Напротив длинной глинобитной стены храма тянулись дома с воротами. Улица была тихой.

«— Интересно, — подумал я, — что приятнее: вонзать трость в землю или помахивать ею?»

— Дай-ка мне, — и, взяв трость у друга, я прошелся с нею несколько шагов.

Он остановился и зажег сигарету. Из-за черного дощатого забора надо рвом свешивались ветви ивы. Я коснулся их концом трости.

Вдруг что-то белое пронеслось мимо. Я обернулся. Белая собачка, величиной с ладонь, исчезла в воротах храма. Мой друг проводил ее взглядом.

— Рицу! — раздался за нами ясный женский голос. — Рицу! — послышалось уже совсем рядом. — А ну, ко мне — негодяй!

К нам быстрой походкой приближалась женщина в спортивном костюме. В глазах ее — нас она вниманием не удостоила — чувствовалась уверенность в том, что собака непременно послу-

шается и вернется.

Так и случилось. Через мгновение, прерывисто дыша, собака стояла подле хозяйки. Белоснежный пушистый клубок.

— Сидеть! Вот глупый!

Смущенно мотая головой, собака села.

— Ну куда ты понесся? А?

Женщина пристегнула к ошейнику кожаный ремешок и погладила ее по голове. У собаки были толстоватые уши торчком, мордочка крошечная, а нос — длинный и острый. Маленькими черными глазками она взирала на хозяйку. Видно было, что собака нервная.

— Какой прекрасный шпиц! — восхищенно молвил мой друг и присел около собачки. Острый черный нос сразу же повернулся к нему, и раздалось глухое рычание. На лице хозяйки проскользнула самоуверенная улыбка.

Это была худощавая женщина лет тридцати, с гладкой кожей и чуть надменным лицом.

— Сколько ему? — Мой друг взглянул на женщину.

— Семь, — отвечала она, глядя на собаку. Собака фыркнула, поднялась и сделала несколько шажков к воротам. Хвост ее напоминал пушистую щетку, которой смахивают пыль с автомобиля.

— Значит, во время войны… натерпелись с ним?

— Да.

Собака вновь зарычала, подбежала к нам и принялась обнюхивать моего друга.

— Ну, пойдем, пойдем. Ты ошибся. Ты подумал, что это вернулся папа.

И она пошла в противоположную сторону. Провожая ее взглядом, друг мой медленно выпрямился.

Я вообще недолюбливаю собак, которых слишком любят, и женщин, которые слишком любят собак.

— До чего неласковый пес!

— Ну что ты! Шпиц славный! — Мой друг оглянулся и пошел рядом. — «Шпиц» по-немецки значит «острый, заостренный». Видишь, какая у него мордочка острая. Кончик носа и глаза совсем черные, веки двойные, нависают на глаза. И уши прекрасные. Когда уши коричневые, а нос серый, шпиц ценится меньше.

— А я думаю, что это помесь тина с белой лисицей-оборотнем.

— Нервная, чуткая собака. Издалека чует хозяина. Так и лезет навстречу.

— Уж очень белая. Представляю, как за ней надо ухаживать!

— А любимую породистую собаку и держат дома, моют и расчесывают щеткой.

— Не знаю, породистая она или нет, но ты посмотри, какой у нее надменный взгляд.

— Такие собаки сильно привязываются к хозяину

и очень забавны.

— А такие женщины обычно питают слабость к кошкам и собакам. Они мне не нравятся… Наверно, бездетная. Сама на шпица похожа.

Я вернул другу трость.

— Есть одна любопытная история… — заговорил мой друг. В воздухе вдруг повеяло ароматом отцветшей недавно вишни. — Это было во время войны. Ты слыхал о «собаке Тодзио»?

— Небось, какая-нибудь шпионская история?

Мы вошли в вишневую аллею. Сквозь верхушки деревьев проглядывало небо, слегка окрашенное вечерней зарей.

— Помнишь ли ты особняк в Омори рядом со сгоревшим домом?

Чем ближе подступала война, тем А-сан все чаще уединялся в своем особняке в Магомэ, поручая магазин на Нихонбаси заботам управляющего. Товаров становилось день ото дня меньше, служащих одного за другим позабирали в армию, короче говоря, делать ему было решительно нечего. Жили они вчетвером: болезненная жена лет сорока пяти, единственная наследница отцовского дома, — А-сан был принят в зятья, — сиделка Коносан, нанятая к жене три года назад, и бабушка Кин. Кроме того, у них был шпиц по кличке Сий-тян, пара канареек и несколько золотых рыбок в пруду. Едва в обиходе токиосцев появилось слово «эвакуация», А-сан тут же позаботился о жилье на случай бегства из города: в любой момент они могли занять флигель в деревенской усадьбе неподалеку от Катинума в Косю (туда вышла замуж давняя их служанка). В этот флигель была успешно переправлена домашняя утварь, чтобы слабая здоровьем жена А-сана не испытывала неудобств, сам же А-сан, коренной токиосец, пока не собирался оставлять город, — поначалу никто не воспринимал бомбежек всерьез.

Уж разбомбили Канда, их магазин на Нихонбаси сгорел, а они все еще сидели в Магомэ. Однако голод погнал их из города. Жена и сиделка Коносан перебрались в деревню. Что до А-сана, то, отвезя их, он все же вернулся обратно в Токио и стал сторожить городской дом вместе с бабушкой Кин, впавшей в уныние, и нервным Сий-тяном. А-сан выглядел лет на пятьдесят с небольшим. Это был самый обыкновенный горожанин, приземистый, толстый и лысоватый.

Сий-тян ел мало и в этом смысле не доставлял А-сану хлопот, но из-за суматошных тренировок хозяина по противовоздушной обороне, беготни в укрытие во время тревоги нервы его совсем растрепались, а тут еще уехали хозяйка и Коносан, и он стал до того раздражительным, что несколько раз куснул бабушку Кин. Когда начинала гудеть сирена, Сий-тян поднимал морду к потолку и длинно и протяжно выл. Это вошло у него в привычку, и вскоре, как только раздавался его протяжный вой, слышался и вой сирены.

Жена А-сана, конечно, забрала бы собаку с

собой, но ее нельзя было провезти в поезде, — вагонов в ту пору и для людей не хватало. А-сан успокоил жену, сказав, что привезет пса на машине или грузовике. Однако он вскоре получил от жены письмо, которое сильно его огорчило. Жена требовала привезти собаку поскорее.

На третий месяц после отъезда жены над их домом разразился бой между соединениями «Б-29» и японскими истребителями. Один «Б-29» упал в море у Ои, волоча за собой черную полосу дыма. Спустя дня три, глубокой ночью, Токио сильно бомбили. «Район Акасака бомбят…» — на холме Магомэ стояли люди и переговаривались между собой. А-сан держал Сий-тяна на ремешке. Дыму было столько, что шерсть пса совсем закоптилась. Утром к ним добрался родственник, он жил в Акасака. Они пошли взглянуть на пепелище, и А-сан понял: медлить больше нельзя, — перед ним лежал выжженный город.

На шестом десятке А-сан стал учиться водить автомобиль. Нелегкое дело, когда нервы как струна! Дней через десять он уже кое-как крутил баранку. Из молодого бамбука и коробки из-под мандаринов он соорудил для Сий-тяна ящик и поставил его на заднее сиденье. Оставив дом на попечение родственника, он рано утром покинул Магомэ.

На другой день к вечеру А-сан дотащился на своей машине до равнины Кофу. Когда же он наконец взобрался на перевал Сасаготогэ и глянул вниз, на реку Фуэфукигава, радости его не было конца.

II

Они расположились в трех комнатах деревенского флигеля. Там была еще одна комната, в которой хозяева обычно разводили шелковичных червей.

Жена А-сана (она к этому времени уже не вставала), присев на постели, распоряжалась мытьем Сий-тяна. Наконец шерсть собаки обрела привычную белизну.

У сиделки Коносан было белое лицо и тонкие губы. Узкие глаза глядели на мир сквозь очки. Девятнадцати лет она появилась в семье А-сана и с тех пор неотлучно находилась при его жене. Однажды только отпросилась к больной матери и прожила на родине три месяца. В доме к ней относились как к члену семьи. А в деревне даже думали, что она дочь или молодая родственница хозяев. Ее сухощавой стройной фигуре очень шел белый халат, но последнее время она ходила в момпэ и иногда надевала фартук. Сий-тян был очень к ней привязан.

С легким сердцем отдав свой автомобиль хозяину усадьбы по прозванию Шестой Кузнец, А-сан взялся за работу. Он вскопал и засадил поле, несколько раз съездил за лекарствами в Токио, — словом, он делал все, что велели жена и Коносан. Он так усердно трудился, что некоторые принимали его за работника. Между тем в маленькую деревню все прибывали и прибывали эвакуированные. И один из них однажды возмутился: дескать, в такое трудное время, когда людям спать негде, кое-кто держит в доме собак. Дело было, несомненно, и в том, что семье А-сан завидовали: приехали раньше других, захватили трехкомнатный флигель и живут теперь вольготно, будто в Токио, бывшая служанка поддерживает чистоту и порядок. Не нравился им и надменный пес, который не жаловал никого, кроме хозяев. Мало того, они испытывали уж и вовсе странную неприязнь к очкастой Коносан, у которой хозяин на побегушках. И всякий раз, когда представлялся случай, эвакуированные старались натравить крестьян на семью А-сана.

Коносан ловко гадала на картах. Возможно, она научилась этому для того, чтобы развлекать больных. Было нечто таинственное в том, как она, закрыв глаза, длинными тонкими пальцами вытаскивала из колоды карты. В давние времена вблизи усадьбы, где они жили, были золотые прииски, и в деревне по привычке называли хозяина усадьбы Шестым Кузнецом. Как-то Коносан удачно нагадала его молоденькой родственнице суженого. Молва об этом тут же распространилась, и молодежь, даже из соседней деревни, стала наведываться к ней погадать. Покровительство Шестого Кузнеца и популярность Коносан как гадалки сдерживали недовольство эвакуированных, но вот однажды, когда Коносан гадала деревенской девушке, шпиц укусил за руку маленькую девочку, которую та привела с собой. Девочка хотела было погладить Сий-тяна, а тот вдруг вцепился ей в руку. Руку тут же перевязали, девочку отправили домой, но от страха, что на нее напала собака, похожая на белую лисицу, у девочки сделался жар. Дело усугублялось еще и тем, что на щеке у девочки остался шрам от когтей собаки. На другой день А-сан по настоянию Шестого Кузнеца отправился извиняться, но был с гневом выдворен из дома, где жила девочка.

«Где это видано, чтобы в такое трудное время, когда и людям-то негде спать, держать в доме собаку. Пусть привяжут во дворе. А не то всей деревней придем и убьем ее», — решили эвакуированные, и крестьяне были с ними согласны. Но больная, выслушав мужа, и не подумала сказать Коносан, чтобы та отправила Сий-тяна во двор.

На следующий день местные ребятишки, возвращаясь из школы, нарочно сделали большой крюк, чтобы заглянуть к ним во двор, но Коносан вела себя так, будто ничего не замечает.

Прошел еще день, и работавший на картофельном поле А-сан увидел, что к их дому направляется толпа мальчишек и старух с младенцами за спиной. Во главе толпы шел дед девочки, который прогнал А-сана со двора. У А-сана тревожно забилось сердце, он уныло поплелся за толпой, — ведь надо было что-то делать. Сий-тян заливался громким лаем. Поскольку дед девочки отверг пакет с деньгами, который по давнему обычаю деревни вручил ему вместо подарка Шестой Кузнец, дело принимало серьезный оборот.

III

Флигель был освещен солнцем, сёдзи раздвинуты. У стены на постели, устроенной на соломенном тюфяке, лежала больная. На краю тюфяка обложкой вниз валялась книга, которую Коносан читала больной. Сий-тян, посверкивая густой шерстью, вертел мордочкой, отбрасывающей длинную тень на стену, и непрерывно лаял.

Старик остановился поодаль, опираясь на палку, и дрожащим голосом заговорил:

— Гляди, какой бешеный! На людей так и кидается! А вы почему не сделали того, что было велено третьего дня?! Наглецы какие! Не понимаете слов, сейчас убьем вашего пса. Давайте-ка его сюда! Внучка моя вчера опять плакала от страха. Эй, Шестой Кузнец, а ну выходи! Падай ниц да проси прощения! И кого только ты к себе пускаешь?!

Предоставив Сий-тяну выяснять отношения с толпой, Коносан повернула свое белое тонкое личико к хозяйке и стала шептать ей что-то на ухо.

Тут, подзадоривая мальчишек, из толпы выступила старуха с младенцем за спиной:

— Вы почему не держите собаку на дворе, как дедушка велел? Псина-то американская! А ну тащите ее сюда!

Мальчишки стали с палками в руках подходить ближе к дому. Сий-тян залаял еще пуще.

— Ишь дрянь! — завопила обезумевшая старуха и, проворно подняв с земли камень, замахнулась на собаку. — На людей лаять?!

Камни посыпались градом. Сий-тян забился в угол. Камни резко стучали о деревянные стены флигеля, оклеенные чистой бумагой.

Коносан, стройная, в белоснежном фартуке, решительно встала и церемонно уселась перед толпой, которая придвинулась уже к самому флигелю. Очки ее сверкали на солнце. Сложив тонкие руки, она вежливо склонила голову. Белоснежный воротник оттопырился и сильно обнажил спину. О стену ударился последний камень, наступила тишина.

— Я хотела бы посоветоваться с вами… — сказала она спокойно.

Дед потом говорил: точь-точь священная плясунья на представлении Кагура.

— О чем это? — хрипло выкрикнула старуха.

— Тише, Сий-тян, — будто не слыша, сказала Коносан, успокаивая собаку, и шпиц, фыркая носом с досады, уселся рядом с ней, как сторожевой пес у храмовых ворот. — Дело в том, что это не наша собака…

— Ну и что с того?

— Чья бы она ни была, мы не дадим вам своевольничать.

— …Хозяин привез ее на днях из Токио. Это собака одного важного господина…

«— Что будет, что будет? — думал А-сан. Он стоял в стороне, в тени дуба».

— А нам все равно, чья! Только не думайте, что любой паршивой собачонке дозволено издеваться над людьми, да еще в такое трудное для государства время. На, привяжи ей веревку на шею, мы ее уведем.

И старик бросил веревку на колени Коносан. Она сидела неподвижно, опустив голову.

— Дело в том, что это собака… господина Тодзио.

— Кого? Какого Тодзио?

— Господина первого министра…

Люди переглянулись. В курятнике Шестого Кузнеца, хлопая крыльями, заорал петух. А-сан подошел поближе.

— Вот как! То-то, я думаю, шерстка у нее какая диковинная, — поспешно сказала одна из старух.

— Песик господина Тодзио… Так, так…

— А имечко его?

— Сий-тян.

— Сий-тян?

— Да. Тихо сиди. Сий-тян! Ты понял? — наклонившись к шпицу, прошептала Коносан. Собака, видимо, сообразила, что обстановка изменилась. Она ласково заскулила, вытянула шею.

— Ну что за умная собачка!

Мальчишки ошеломленно уставились на Сий-тяна.

IV

До конца войны в деревне верили мгновенной импровизации Коносан. Этого никак не объяснишь тем только, что дело происходило в глухой горной деревне. Было нечто особенное в облике молодой женщины, и избалованная городская собака породы шпиц вызывала пугливое удивление. Но самое главное состояло в том, что это было время, когда бы никто не поверил, что можно солгать, сославшись на имя Тодзио Хидэки! Все знали: случись такое, лгуна ждет жестокое наказание. Вот почему сиделке поверили беспрекословно. А Коносан была и в самом деле искусной притворщицей. Она даже хозяевам не сказала, что уверила жену Шестого Кузнеца, будто служила в доме Тодзио, что пришлась по душе супруге первого министра и пользовалась в его доме полной свободой. В деревне было трудно с врачами, и опыт Коносан оказался драгоценным. К ней стали приходить за советом. А когда у нее появилась уверенность в себе, искусство обмана стало еще совершенней. Сий-тяну непрерывно носили подарки: то гречне вую лапшу с кусочками курицы, то вареный рис с фасолью. Одна старуха даже называла его «Сий-сама». Более всего ход событий волновал больную — с продовольствием дела становились все хуже, и она не могла отказаться от даров Сий-тяну. Коносан, вдруг загордившись, стала хуже ухаживать за хозяйкой, часто оставляла ее одну. А-сан лишь огорченно вздыхал. Говорили даже, что жена Шестого Кузнеца видела, как однажды утром в пустой кухне Коносан своей гибкой дланью отхлестала его по щекам.

Возможно, Коносан замышляла тогда более искусную игру в отношении А-сана, который, по существу, вел жизнь холостяка. Во всяком случае, щеки свои он подставлял вполне безропотно.

В последнее время у жены А-сана держалась высокая температура. Однажды, оставшись вдвоем с мужем, она решилась наконец сказать ему о том, чтобы он опасался Коносан. До сих пор она не обронила худого слова о сиделке, и только благодаря ее отношению Коносан смогла прожить в их доме, как член семьи, целых три года.

— Такое приятное лицо и такая ужасная женщина! — сказала она. — Помнишь, она уезжала как-то на родину из-за болезни матери? Вот все это время она провела с Симахарой, который служил у нас в магазине. То же было с бухгалтером Омацу, с аптекарем из Магомэ и еще со многими. Что будем делать, если вдруг откроется, что она все сочинила про «собаку Тодзио»?

А-сан спросил жену, отчего она до сих пор скрывала от него такие важные обстоятельства. Она ответила, что написала ей обо всем на днях бабушка Кин, которая осталась в Омори, и вынула из-под подушки письмо в конверте из грубой оберточной бумаги.

Бабушка Кин, брошенная на родственников-погорельцев в Токио, завидуя положению Коносан, взяла и назло ей раскрыла хозяйке все ее проделки.

— Не хотелось бы, чтобы Коносан натворила здесь что-нибудь подобное, — сказала больная глухим голосом. Болезнь уже подкралась к ее горлу, но никто еще не заметил этого.

В конце марта она умерла. По иронии судьбы, и бдение у тела усопшей, и похороны, благодаря Коносан и Сий-тяну, прошли словно в доброе мирное время.

В эти мрачные дни, когда казалось, что войне не будет конца, Коносан жила вполне безмятежно. Еду готовил, отбывал трудовую повинность, да и все прочие неприятные обязанности исполнял А-сан, а Коносан устроилась секретарем в Женском комитете и принимала больных. Ничего предосудительного, о чем столь беспокоилась покойная жена А-сана, с ней не случилось. Оттого, верно, что все стоящие внимания мужчины были на войне. Семья Шестого Кузнеца и вся деревня знали, что она встает, когда завтрак уже готов, но в постели со шпицем в ногах ее видел только А-сан. Вряд ли деревенские жители знали в точности об их отношениях, ибо Коносан вела себя осторожно, но что она из него веревки вьет, никто не сомневался. Одни говорили, что она продолжает награждать А-сана пощечинами, другие — будто видели, как хозяин брил безопасной бритвой ее обнаженную шею. Больше, правда, никто ничего не знал, а шпиц помалкивал, потому что не умел разговаривать.

Пятнадцатого июля ночью горел Хатиодзи. Горы в районе Оцуки четко темнели на красноватом небе. Жители деревни всерьез забеспокоились. На другой день пополуночи полтора часа бомбили Кофу. Даже в этой далекой глуши стало ясно, что все кончено.

Вечером восемнадцатого августа Коносан сидела в бочке с горячей водой во дворе. Летом в деревне мылись прямо под открытым небом. Было тихо. Толстая соломенная крыша хозяйского дома заслоняла луну. Безоговорочная капитуляция, американские войска оккупировали страну. Как это все скажется на их жизни?

Огонь давно погас. Воды в бочке было по грудь. Над головой было ясное небо с невидимой луной, и ночной горный ветер овевал ее плечи. Во флигеле три раза тявкнул шпиц, — какой-то человек шел мимо дома. Пройдя краем бамбуковой чащи, он мелькнул под виноградным штакетником и приближался к Коносан. С лаем примчался шпиц.

— Замолчи! — тихо цикнула Коносан.

— Коно-тян! Это я. Беда! — донесся до нее приглушенный шепот. Собака прыгнула на помост для стирки белья у бочки и стала свирепо лаять, уставив мордочку на виноградник. Коносан пригляделась, проворно вылезла из бочки на помост и села, схватив собаку под мышку, потом прижала ее к боку. Собака скулила, стараясь

вывернуться.

— Сий-ко! Сидеть! — Она шлепнула собаку и сказала недовольно: — Ну что там? Нашел время!

Из виноградника выглядывало смуглое лицо парня. Это был местный почтальон. Он развозил почту на велосипеде, и хотя был сильно хром, ездил довольно ловко.

— Беда!

— До завтра подождать нельзя, что ли?

— Коно-тян! Они хотят убить собаку.

— Убьем, говорят, эту «собаку Тодзио».

Коносан, вытирая рукою грудь, молча смотрела на парня.

— Надо что-то делать. Завтра к вам придут.

— Спасибо. А теперь иди. Я не хочу, чтобы тебя тут застали. Большое спасибо.

На другой день толпа школьников подошла к флигелю Шестого Кузнеца. Они несли плакат, на котором было написано: «Смерть „собаке Тодзио!“» Однако ни Сий-тяна, ни Коносан во флигеле уже не было… А-сан, как всегда, покорно кланялся.

На этом мой друг закончил свой долгий рассказ.

— А что стало с собакой и с женщиной?

— Говорят, добрались кое-как до Токио. Там Коносан быстро сообразила, что надо делать. Построив на пепелище Нихонбаси барак, она открыла продовольственную лавку. То была самая первая в тех местах продовольственная лавка, так что Коносан изрядно подзаработала.

— Стало быть, она стала женой А-сана?

— Да, ловкая была женщина. А Сий-тян погиб случайно. Однажды вечером шел сильный дождь. Коносан отлучилась накануне, сказав, что идет к родственникам, но все не возвращалась.

Когда работник закрывал лавку, Сий-тян выскочил прямо в ливень. Видимо, ошибся, как тот шпиц, что бросился к нам у храмовой стены. На широкой бетонированной улице за углом сквозь дождевую пелену сверкнули фары легковой машины. Полосу света стремительно перерезал белый комочек. Послышался скрежет шин вильнувшей в сторону машины, и в тот же миг фары снова высветили белый комочек, по-заячьи прыгавший на мостовой. Машина наехала на шпица.

А-сан, выбежавший на угол, молча стоял под дождем, — он видел конец «собаки Тодзио».

1951

Ayaka Nozawa.

«Заморские гости»

На сегодня назначены учения — эвакуация помещения в случае пожара, и ровно в десять часов утра в отделе, подавая сигнал тревоги, разом зазвонили все звонки и колокольчик, возвещавший обычно время обеда. Я выскочила из Справочного бюро, где служила, настежь распахнула для гостей обе двери, за которые отвечала, и, пока в коридоре не показалась фигура проверяющего — американского офицера, выбежала на поросший дерном склон, тянувшийся вверх позади отеля. В этом реквизированном американцами отеле женщинам-служащим разрешалось во время тревоги просто покидать помещение, других обязанностей мы не несли.

Поскольку все заняты на учениях, кругом тишина, людей не видно. Время летнее, солнце стоит высоко и даже здесь, в горах Хаконэ, уже заливает все ярким светом. Мелкие хризантемы, растущие вдоль тропинки, вьющейся среди дерна, цветут так буйно, что, того и гляди, наступишь на них ногой. Мне захотелось сорвать цветочек, но рвать цветы запрещается даже гостям — об этом то и дело предупреждают надписи на английском языке. Я проходила мимо оранжереи, когда из двери высунулось усеянное капельками пота лицо знакомого садовника.

— Несчастливый сегодня день! — увидев меня, сказал он.

Я в недоумении остановилась — о чем это он, о пожарной тревоге, что ли? А он достал из кармана зеленый, твердый плод манго, чуть-чуть подпорченный у стебелька червяком, сунул мне в руку: «— Это тебе!» — и, насвистывая, исчез.

За оранжереей открылась широкая лужайка, поросшая дерном. Посреди лужайки, под кустом индийской сирени, резко выделявшейся на зеленом фоне травы, сидел на скамейке человек в военной форме и, скрестив длинные ноги, читал книгу. Седая шевелюра серебрилась на солнце.

— Капитан Диорио! — громко позвала я, и человек, поднявшись, помахал мне рукой. Я бегом взбежала по склону, и когда, задыхаясь, добралась до скамейки, капитан Диорио, долговязый, чуть ли не шести футов ростом, военный врач, как будто только и ждал моего появления, схватил меня за руки и стал высоко подкидывать в воздух, а мне приходилось прыгать изо всех сил.

— Good morning, captain! — говорю я, взлетая над его головой.

— Охайё, Намико! — с гордостью отвечает он по-японски и опускает меня на землю.

Оказывается, капитан даже не слыхал о пожарной тревоге. Сегодня выходной день, и он уже давно сидит с книжкой здесь, на скамейке, читает роман Бенедикта «Хризантема и меч»… День сегодня погожий, гости, живущие в отеле, тоже, наверное, разбрелись кто куда, потому что, несмотря на учения, никто не спешит «эвакуироваться» сюда,

на лужайку.

Я хотела сесть на скамейку рядом с капитаном, но передумала и позвала его на качели. Выше по склону, у открытого бассейна, под решетчатым навесом, увитым цветущей глицинией, стояли двухместные качели.

— Ну, как твоя простуда? — спросил капитан.

— Спасибо… Я уже совсем поправилась, — отвечаю я, не слишком уверенно подбирая английские слова.

Капитан встал, вытащил из кармана толстую сигару и, щелкнув зажигалкой, выдохнул ароматный дым — удивительно приятный, щекочущий, весь пронизанный солнечным светом.

— Воображаю, как ты тогда испугалась… — с улыбкой говорит он.

— Да нет, не особенно… — как ни в чем не бывало отвечаю я и тут же решаю преподнести капитану плод манго, который держу в руке.

Капитан имеет в виду несколько необычное происшествие, случившееся пять дней назад, в пасмурный, хмурый вечер, прямо перед помещением военврача, на втором этаже отеля. Я как раз тогда простудилась, пришла в санчасть за лекарством и оказалась не только свидетельницей, но даже невольной участницей всей этой истории, так как мне пришлось оказывать помощь пострадавшему… Но прежде, чем рассказать об этом событии, нужно пояснить, почему это я схватила простуду в летнее время.

Здесь, в горах Хаконэ, по ночам дует на редкость сырой и холодный ветер. Часам к восьми вечера все кругом внезапно тонет в густом тумане, так что в десяти шагах не различить человеческую фигуру, машины на шоссе включают желтые фары и отчаянно гудят. В такие вечера бывает много аварий, к тому же дорога, идущая вдоль бетонной ограды отеля, делает крутой поворот, так что двое служащих отеля уже получили тяжелые увечья — их сбили машины приехавших из Токио иностранцев, незнакомых с особенностями дорог в Хаконэ. Один из пострадавших работал в баре, он получил перелом ребер и глубокие порезы лица; потом говорили, что на бетонной ограде остался кровавый след. Другой жертвой оказалась молодая женщина, работавшая в столовой, у нее был перелом таза. Машина придавила ее к бетонной ограде.

Да и без таких трагических происшествий эти ненастные вечера сами по себе наводили на меня ужасную тоску. Тем не менее Кибэ-сан, с которой я работала в Справочном бюро (а занимались мы транспортом и всеми развлечениями обитателей отеля), каждый вечер звала меня гулять по этой сырости и туману, — вернее сказать, силком вытаскивала меня гулять, такие слова будут здесь, кажется, больше к месту…

Кибэ-сан — вдова, ей уже давно перевалило за тридцать. После войны она репатриировалась из Маньчжурии, похоронив мужа и почти годовалую дочку, вернулась в Японию, голая и босая, была совсем одинока, и, может быть, по этой причине в ней самой ощущалась какая-то опустошенность, как в безлюдной пещере, по которой гуляет ветер.

В восемь часов вечера мы запирали двери Бюро, возвращались к себе, в женское общежитие, и почти всегда сразу же шли купаться. Мы были бедны — и духовно, и материально. Только горячая вода из источников, подернутая теплыми испарениями, в бассейне, освещенном тусклым электрическим светом, — вот единственное, что было у нас в достатке. И, греясь в этой теплой воде, мы обе, не знаю почему, думали о себе, о своей жизни:

— А, будь что будет… Не все ли равно!

— Ох, скучно! — обычно говорила Кибэ-сан в такие минуты. Или с унылым видом бормотала:

— Ну и тоска! — А когда я, вздохнув, возражала:

— Какое там скучно, чулок заштопать — и то некогда! И к тому же так хочется хоть разок скопить деньги на кружево для рубашки! — она отвечала:

— Счастливая ты, Намико… Молодая… У тебя все еще впереди! — и при этом в голосе ее звучали нотки презрения.

Мне девятнадцать лет. По-моему, это вовсе не так уж мало, но, глядя сквозь клубы пара на худенькое — только труди слегка круглились — тело Кибэ-сан, я чувствовала, что и в духовном, и в физическом смысле она знает много такого, что мне еще неизвестно. Все же было одно обстоятельство, внушавшее мне, в свою очередь, некоторое презрение к Кибэ-сан. Дело в том, что она была явно неравнодушна к Дзюну Хамая, молодому человеку двадцати семи лет, работавшему вместе с нами, в том же Бюро.

Мы звали его уменьшительным именем — Дзюн-тян. Это был стройный, белокожий молодой человек, всегда говоривший ровным, спокойным тоном, похожий на манекен, одним словом — красавчик. Понять, что у него на уме, было совершенно невозможно. Воспитан он был отлично, манеры лучше, чем у всех нас, работал аккуратно, проворно и, плюс ко всему, очень хорошо рисовал.

«Дзинь-дзинь…» — раздавался телефонный звонок в Бюро, и Дзюн-тян, ни на секунду не прекращая набрасывать объявление об очередном танцевальном вечере, свободной рукой снимал трубку и ровным, бесцветнымтоном отвечал:

— Hallo, this is Information. Hamaya speaking… — и при этом свободной рукой продолжал тщательно подрисовывать очки на носу красавца Дональда Дакка, изображенного на плакате в желтой жилетке и зеленых брюках. Он мастерски владел искусством с самым невинным видом общаться с гостем на другом конце провода в изысканно-вежливой, граничившей с наглостью форме, сохраняя при этом невозмутимую бесстрастность канцеляриста. Но странно — когда его длинные белые пальцы бывали выпачканы разными красками, незапачканные, чистые участки кожи выглядели как-то удивительно непристойно. Добавлю также, что, по слухам, женился он по любви на женщине, раньше служившей в этом отеле телефонисткой, и, следовательно, был уже человеком семейным.

Поскольку речь зашла о Дзюн-тяне, замечу кстати, что в служебных делах Кибэ-сан вела себя гораздо решительнее, чем он. Заведовал бюро Сакагути-сан, человек лет тридцати пяти — тридцати шести, в прошлом — капитан-лейтенант военно-морского флота. Он до сих пор еще сохранял во всем своем облике некую торжественность, в стиле песни «Разобьем в пух и прах!», столь модной в годы войны, выражался всегда высокопарно и славился на весь отель своим духом бывшего «смертника». Так вот именно Кибэ-сан решалась вступать с ним в спор, а Дзюн-тян — мужчина, казалось бы! — ни единого раза открыто не возразил ему хоть в чем-нибудь, вот до чего он был робок и нерешителен!

Кажется, я опять отклоняюсь от главной темы, но как-то раз я сказала капитану Диорио, что удивляюсь — как может такая волевая, твердая женщина, как Кибэ-сан, влюбиться в такую размазню, как Дзюн-тян, то и дело просивший о чем-нибудь жалобным выражением лица, с женскими интонациями в голосе…

— Она только с ним чувствует себя уверенно и спокойно… — ответил мне капитан. — В самом деле, Кибэ-сан, пожалуй, потому и влюбилась в Дзюн-тяна, что в основе ее чувства кроется некий «комплекс превосходства». Несомненно, сперва она просто наблюдала за ним, изучала, как заглядывают в стеклышко микроскопа: «Что творится на душе у столь робкого человека? И вообще, что это за душевная организация?» — а тем временем, незаметно для себя самой, постепенно «втюрилась»…

Так или иначе, но когда мы заканчивали купание, Кибэ-сан обязательно звала меня:

— Пошли гулять, Намико!

И вот, следом за Кибэ-сан, я шагала сквозь ночной влажный воздух по унылой, коротенькой Главной улице этого курортного городка, тянувшейся вдоль ущелья, узкого, как логово угря, и волосы мои становились мокрыми не только от пара в бане, но также от сырости и тумана. Я уже говорила, что ни в малой степени не разделяла «влюбленности» Кибэ-сан, но по мере того, как она, нисколько не считаясь со мной, стала все чаще выбирать в качестве маршрута наших прогулок темную, вымощенную камнем дорогу, ведущую в ущелье, я почувствовала, что постепенно становлюсь такой же удрученной, унылой, как Кибэ-сан, у которой был такой вид, как будто она постоянно страдала от кислородного голодания. Я скучала (работы было по горло, но это совсем другой вопрос!) и, наверное, поэтому до известной степени понимала духовную жажду Кибэ-сан, понимала, что без этой своей «влюбленности» она просто не, могла бы существовать, хотя в то же время любовь делала ее еще более обездоленной и

несчастной.

Дорога в ущелье извивалась, как лиана, пропадая глубоко внизу, в жутком мраке. Но иногда, если вечер случался ясный, стоило только оглянуться, и вверху, на фоне чернеющих ночных гор виднелось высокое трехэтажное здание отеля с ярко освещенными окнами, как будто нависшее над нашими головами. Оно выглядело так роскошно, светилось так ярко, как дворец в волшебном царстве Вечного Дня.

— Ой, как красиво! Кибэ-сан, посмотрите, до чего красив наш отель! — всякий раз восклицала я, а она, кинув небрежный взгляд, отвечала:

— Хорошая ты, Намико… Добренькая! Для меня — что красиво, то красиво, все равно — чужое или свое. Но Кибэ-сан тоже права по-своему, ведь и впрямь вся эта красота, такая близкая, прямо рукой подать, в сущности, не имеет к нам ни малейшего отношения.

Так мы гуляли, вечер за вечером, и в конце концов я простудилась. На дворе лето, а я кашляю… Катар бронхов не так уж страшен, но кашлять в присутствии гостей как-то неудобно, и дней пять назад, вечером, я отправилась в главный корпус, на второй этаж, где помещалась санчасть, чтобы попросить лекарство у военврача капитана Диорио.

— На дворе лето, а ты простужена? — шутливо сказал он и, отложив журнал, который читал, достал пилюли из стоявшего в глубине комнаты шкафа. — Это опять то же лекарство. Принимай через каждые четыре часа, — сказал он, подавая мне завернутые в бумагу пилюли диогина.

С этого диогина и пошла наша дружба, из-за него военврач американской армии, реквизировавшей отель, и я, служащая в этом отеле, стали разговаривать на равных, забыв о разнице в положении.

Вскоре после прибытия капитана Диорио я в первый раз простудилась, пошла за лекарством, и он, точно так же подавая мне несколько пилюль диогина, без особого умысла сказал:

— Надеюсь, вы не будете, как другие, копить это лекарство и потом продавать!

«Другие» — это главным образом бои, работающие на кухне и в вестибюле. Чуть случится маленький насморк, они мчатся в санчасть, получают лекарство, копят его и потом продают в городскую аптеку. Но откуда этот американец, лишь недавно заступивший на должность, знает наши секреты?

— Нет, продавать я не собираюсь. Однако все зависит от обстоятельств. Бывает, что не грех и продать!

— Почему?

— Так…

— Детский ответ! — Продают, в основном, молодые, так называемые teen-agers — сказала я наконец после небольшой паузы. — Потому что они голодны. Без сладкого им не выдержать. Не смогут работать до поздней ночи. И, кроме того, Америка…

— Что — Америка?

— Америка обязана. Это ее долг — не явный, но тайный… Ведь из-за войны у японцев жизнь пошла вкривь и вкось. И раз американцы победили, значит, они обязаны иногда помогать японцам!

Дикие рассуждения! Я почувствовала, что кровь прилила у меня к лицу. Но капитан, преждевременно поседевший, с белоснежной шевелюрой и седыми бровями, улыбается, и выражение лица у него мягкое, прямо как у священника.

— Ну что ж, пусть продают… Но все-таки, если болеешь по-настоящему, нужно прежде всего стараться выздороветь.

Я с облегчением перевела дух. Странный человек! — В отеле мне пришлось видеть многих американцев, но улыбку смущения на лице победителя я увидала тогда впервые.

— Кстати, я хотел бы спросить кое-что о жизни японцев, — сказал капитан, похвалив мой неуверенный английский язык. С тех пор мы стали «друзьями». Он сам назвал себя моим «другом» и сказал, что дружба — «это такие отношения, когда не боятся говорить правду».

Вот и в тот раз, подавая мне диогин, он предложил:

— Давай, немножко поговорим!

Я сказала, что нахожусь на работе, но он заметил:

— Если самочувствие плохое, можно и отдохнуть дня два-три…

— Ой, нет, отдыхать сейчас никак невозможно. Двадцать седьмого числа ожидается приезд госпожи Эллен Келлер, так что все комнаты будут заранее заняты. К тому же, Роуз-сан в последнее время почти не бывает в Бюро…

— Вот как? Хм, хм…

Роуз-сан — унтер-офицер, прикомандированный к Справочному бюро, ему всего-то девятнадцать лет, столько же, сколько мне. По словам Сакагути-сана, он — никчемный мальчишка, просто деревенщина из Техаса, даже грамоты толком не знает, и, вдобавок, делает только то, что самому заблагорассудится.

Я поблагодарила капитана Диорио и хотела уже уйти. Вот тут-то все и случилось.

Капитан внезапно остановил меня, придержав за плечо, и прислушался. В самом деле, откуда-то доносятся необычные звуки — беспорядочный топот тяжелых военных башмаков и не то стон, не то какой-то рев вперемежку с устрашающей бранью. Диорио-сан распахнул дверь своей комнаты номер 267 и вышел в коридор. Шум доносился из комнаты номер 268, напротив по коридору. Капитан поспешно постучал в дверь, но изнутри никто не ответил.

Впрочем, нет, — после его стука за дверью явно

что-то переменилось. Топот прекратился, ругань разом умолкла, теперь слышался только прерывистый стон.

Капитан снова несколько раз ударил в дверь кулаком, и только тут наконец грубый, низкий голос за дверью спросил:

— Кто там?

— Капитан Диорио.

Приглашения войти не последовало.

В это время снова раздался стон. Очевидно, этот стон ударил по нервам капитана Диорио — ведь он был врач! Не спрашивая разрешения, он рывком распахнул дверь настежь.

В ту же секунду какой-то молодой парень в военной форме, как бревно, повалился к моим ногам на красный ковер коридора. Все лицо у него было залито кровью; как видно, ему изрядно досталось, потому что он даже не пытался подняться, но, заметив меня, стоящую рядом, слабо пошевелил губами, как бы пытаясь улыбнуться из-под упавших на лоб каштановых волос. Веки распухли, белки глаз налились кровью, он стал совершенно неузнаваем, но это был тот самый Роуз-сан, служивший в нашем Бюро, о котором мы только что говорили с капитаном Диорио.

Между тем в комнате капитан Диорио стоял лицом к лицу с грузным человеком с нашивками капитана, с толстой короткой шеей и отвислыми, как у бульдога, щеками. Это был сам начальник реквизированного отеля, капитан американской армии Линч.

— Что здесь происходит? — донесся до меня сухой, официальный голос капитана Диорио (очевидно, я тем временем бессознательно спряталась за дверью).

— Ничего особенного, это уже не первый случай… Вчера вечером Роуз разбил витрину в комнате, где хранятся подарки, по нынешним ценам стекло стоит пять тысяч иен, вот я и говорю ему, чтобы он возместил… Пить он не умеет, вот что! Вдобавок есть сведения, что он частенько приводит к себе в комнату женщин… Прямо сюда, в отель. Если не проучить его, так он совсем обнаглеет! — Эй, Роуз, встать! — Капитан Линч подошел к Роузу и уже хотел было схватить его за ворот рубашки, но капитан Диорио не позволил.

— Оставьте его, он, кажется, ранен.

Однако капитан Линч скорчил ироническую гримасу.

— Не беспокойтесь. Он упал вовсе не из-за раны, а просто потому, что опирался на дверь, которую вы так неожиданно распахнули!

Сапог начальника с бешеной силой ударил в ребро лежавшего передо мной юношу, и тот, громко вскрикнув, с трудом поднялся, сделал, пошатываясь, несколько шагов и протянул ко мне руку, как бы прося о помощи.

Только теперь начальник заметил, что здесь присутствует японка. Он грубо втолкнул обратно в комнату молодого человека, который с трудом переводил дыхание, опираясь на мои плечи.

— Унтер-офицер Роуз! — произнес он, приняв позу, близкую к стойке «смирно». Его тон звучал так торжественно, официально, что у меня внезапно возникло подозрение, — уж не нарочно ли разыгрывает капитан эту сцену, только потому, что здесь присутствую я, японка? — Мы, американцы, — продолжал он, — выполняем здесь, в Японии, свою миссию. Понял? А если понял, так еще раз хорошенько подумай о своем поведении. Задумайся перед лицом нашей истории, перед нашим государственным флагом! — И плавным движением руки он указал куда-то в глубину комнаты.

Со стены, на которую указывал капитан, уныло, как занавеска в безветренный день, свисает большой звездно-полосатый флаг. Однако нашим глазам представилось еще и другое, гораздо более удивительное зрелище.

На супружеском ложе начальника, стоявшем под этим флагом, приподнявшись с постели, сидит в прозрачной рубашке цвета лаванды миссис Линч, чей полуденный сон был, как видно, потревожен всем этим шумом. С сигаретой в руке, она недовольно разглядывает сквозь спутанные золотистые локоны нас четверых. Ярко-красные губы и ногти, эффектно оттененные звездно-полосатым полотнищем, сверкают красивым, каким-то металлическим блеском.

Я украдкой взглянула на трех американцев.

Капитан Линч, горделиво выпятив грудь, без тени смущения не сводит глаз со знамени над головой жены. Капитан Диорио хотел было сперва отвернуться, но поскольку капитан Линч полностью игнорирует наличие постели, наверное, решил, что ему не остается ничего другого, как последовать его примеру, и, тоже вытянувшись по стойке «смирно», покорно (по крайней мере, так мне показалось), повернул голову к флагу.

Только унтер-офицер Роуз, этот юный нахал, вел себя по-другому. Отвернув от флага измазанную кровью физиономию, он с нескрываемым любопытством рассматривал женщину на кровати и, качаясь всем телом, улыбался идиотской улыбкой. Потребовалось меньше десяти секунд, чтобы капитан Линч, внезапно оглянувшись и заметив, куда смотрит Роуз, закатил ему со всего размаху пощечину, так что тот снова едва не потерял сознание. Но тут капитан Диорио приказал мне отвести Роуза в санчасть, а сам остался в комнате начальника и тихонько закрыл за нами дверь.

— Я никому об этом не говорила, но на следующее утро весь отель уже знал, что Роуз-сана избили…

— Да, конечно. У Роуза перелом левой руки, по-настоящему его следовало бы отправить в больницу. Впрочем, сегодня он, наверное, уже выйдет на работу…

Капитан с силой раскачивает качели. Мне стало

весело, настроение стало задорное.

После этого случая у нас в Бюро возник интересный спор… Я имею в виду — между нами, японцами…

Обсуждался вопрос о правомерности побоев. Разговор начала Кибэ-сан, у которой в тот день скопилось очень много работы.

— Этот капитан Линч — дурак! — высказала она свое недовольство. — Каким бы никчемным ни был Роуз, я прекрасно приспособила его хотя бы для раскраски плакатов… Ведь это глупо — причинить ему такое увечье, чтобы он вовсе не мог работать! — Сакагути-сан, наш начальник, все еще преисполненный энтузиазма бывшего «смертника», услышав, что речь идет о побоях, встрепенулся — вспомнил, наверное, прежние времена.

— Теперь все говорят — бить нехорошо, скверно и так далее, но во время войны это было все равно, что сходить в сортир, — тут уж некогда раздумывать, хорошо это или плохо, нужно или не нужно… Да в любой армии бьют! — Таково его мнение.

Сакагути-сан разглагольствует, а сам в это время печатает на машинке. Печатает он одним пальцем, но очень быстро, это, конечно, хорошо, но иногда он ошибается и с ужасной злостью восклицает: «— А, черт!» — не считаясь с тем, что другой в это время что-нибудь говорит, или даже если сам держит речь.

— А вы, Дзюн-тян, когда служили в армии, тоже били людей? — спросила я.

Кибэ-сан как выскажет свои жалобы, так больше никого и не слушает, ее ничто не интересует, Дзюн-тян, как всегда, своего мнения не имеет, вот и приходится мне одной исхитряться, чтобы как-нибудь вовлечь их всех в разговор.

— Видите ли… Я всегда относился к тем, кого бьют. Да я и предпочитаю принадлежать к их числу… Сакагути-сан, не обращая внимания на слова Дзюн-тяна, продолжает, по-прежнему барабаня по пишущей машинке:

— Это после войны начинают рассуждать о таких проблемах, как мордобой… Да и то только те, кто проиграл. А ты попробуй стань победителем — другие мысли пойдут!.. Взять, например, хотя бы меня. Я, бывший военный, таскаю в этом отеле багаж «амэ-сан’ов», получаю от них на чай сигареты и тому подобное и все-таки ни в коем случае не стану говорить им «thank you, sir»… Когда я начал работать в холле, отнес чемодан и в первый раз получил на чай — ох, и обидно же мне было! И обида-то была какая-то странная!.. Я хочу сказать — если бы на чай мне дал японец, то пусть даже в этот миг я подумал бы:

«— Вот, — дескать, — до чего же я низко пал! — все-таки горевал бы я по-другому, как-то мягче, смиреннее, что ли… Но когда на чай дает американец, то сколько бы я себя ни уговаривал, что, мол, не такой уж я жалкий и не так уж изменился по сравнению с прошлым, а все равно до того обидно, что мочи нет! Удивительно!

Никто его не поддерживает. У Кибэ-сан безразличное выражение лица. Дзюн-тян, сидя за своим столом, чуть заметно усмехается».

— А как вы считаете, Дзюн-тян? — продолжаю приставать я и после небольшой паузы слышу ответ:

— Я давно уже махнул на себя рукой…

Смирение Дзюн-тяна тоже какое-то равнодушное. И выражение лица у него такое, как будто он считает переживания Сакагути-сана, бывшего капитан-лейтенанта военно-морского флота, банально-стереотипными, и если уж рассматривать их как своего рода маленькую трагедию, то трагедии такого рода встречаются сейчас в Японии на каждому шагу.

Сакагути-сан увел разговор в сторону, но зато я сделала одно любопытное наблюдение.

Хотя Сакагути-сан говорит, что терпеть не может Америку, на самом деле он, несомненно, поклонник капитана Линча. Все проблемы, сказал он, возникают только у побежденных. Но тогда получается, что судить о справедливости таких созданных людьми категорий, как государственный строй или, скажем, мораль, можно только после того, как они рухнут, погибнут… Значит, вполне закономерно, что капитан Линч — ведь он на стороне победивших! — может не считаться с моралью. Сакагути-сан всячески оправдывает действия капитана — уж не потому ли, что при этом мысленно вкушает в своем воображении сладость победы?

Мне захотелось немножко прощупать его на этот счет, но в это время в окошке появилась голова в белом колпаке. Это был бой из кухни.

— Дзюн-тян, там, в клубе, какой-то человек принес вам — как это называется? — дирижерская палочка, что ли? Ну, эта штуковина, которой отбивают такт в музыке… (Он показал жестом.) Говорит, что вы хотели посмотреть образец…

— А, да-да. — Дзюн-тян поспешно вышел.

Нам, служащим, предстояло вечером двадцать седьмого числа пригласить госпожу Эллен Келлер на балкон отеля, украшенный ярко-красными бумажными фонариками, и под руководством Дзюн-тяна исполнить в ее присутствии «Песню об Эллен Келлер», сочиненную композитором Нобуо Иидой по случаю ее визита в Японию.

«— Уж не собрался ли Дзюн-тян специально для этого вечера заказать себе новую дирижерскую палочку? — подумала я, и размышления, связанные с проблемами мордобоя, выветрились из моей головы…»

Обо всем этом я и рассказала капитану Диорио. Выслушав мой довольно-таки рискованный рассказ, капитан, упершись в землю длинными ногами, сильно качнул качели.

— Не думай, что я стремлюсь уклониться от ответственности, но у японцев, в отличие от нас, американцев, даже при поражении сохраняется какая-то сила сопротивления…

Я взглянула на часы. Уже десять минут я провела на качелях. Пора возвращаться. Я спрыгнула на землю и вдруг сказала:

— Сегодня, после обеда, будет экскурсия на автобусе к озеру Аси и в храм Хаконэ. Я буду сопровождать… Не хотите ли присоединиться? — пригласила я капитана.

— В котором часу?

— В два тридцать. Сбор в вестибюле.

— Ну что ж, раз Намико приглашает, надо поехать. Да и погода подходящая.

Он встал, и мы вместе спустились вниз по лестнице от бассейна к лужайке.

— Саёнара, мата ато-дэ… — по-японски сказал он, подойдя к своей скамейке под кустом индийской сирени.

Пройдя немного, я оглянулась, но капитан уже опять погрузился в чтение. Рядом, на скамейке, лежал зеленый плод манго. Наверное, в течение двух следующих часов Диорио-сан, неторопливо покуривая сигару, читал свою книгу, в промежутках между чтением беседовал со знакомыми дамами, одним словом, как говорится по-английски, had good time — «приятно проводил время», ну, а я провела это время совсем иначе…

Вернувшись в Бюро, я увидела нашего начальника Сакагути-сана, бережно державшего в руках черный лакированный поднос. На подносе лежало что-то аккуратно завернутое в кусок тусклой парчи. Оказалось, что это оттиск руки госпожи Эллен Келлер, изготовленный директором отеля, когда ровно десять лет назад госпожа Келлер приезжала в Японию и останавливалась как раз в нашем отеле. Оттиск велено было поместить в Бюро информации и после обеда выставить для всеобщего обозрения.

Я тоже взглянула на этот оттиск, но, к моему разочарованию, в отпечатке руки святой женщины не было ничего божественного. След некрасивой старческой руки не будил ни малейшего волнения в душе. Это был отпечаток правой руки, с уже искривленными от старости пальцами, несимметрично расположенными вокруг белого пустого пространства, оставшегося на месте ладони. В особенности расплывчаты были очертания указательного пальца — может быть, он был слишком жирно намазан тушью или же дрогнул в тот момент, когда госпожа Келлер отнимала руку от бумаги. «Наверное, ужасно нелегко жить так долго!» — невольно вздохнула я, но тут Сакагути-сан, обращаясь ко мне, распорядился:

— Намико, после обеда посмотри, чтобы не запачкали листок, не то директор рассердится!

— Нет, не смогу. Мы с Дзюн-тяном уезжаем с экскурсией. Я уже выстукивала на машинке отчет об использованных и вчера же отправленных в

стирку полотенцах.

«Бассейн — 10 штук, комнаты гостей — 138 штук, бар — 15 штук, «Страна Алисы» (комната игр для детей) — 8 штук…»

Сакагути-сан нахмурился. Мое несогласие, а также, наверное, трудный перевод, над которым он корпел, вызвали его недовольство.

— Тогда пусть покараулит вот он… Сама попроси… — зажав в руке толстый японо-английский словарь, с недовольным видом указал он кивком головы куда-то в угол.

К моему удивлению, там сидит унтер-офицер Роуз и, нагнувшись над столом, что-то тихо и смирно пишет. Сзади, на затылке, виднеются завязанные вокруг шеи бинты, похожие на тесемочки фартука, — значит, рука все еще в лубке.

— О-кей! — необычно кротко соглашается он на мою просьбу.

«— Ого, здорово же он присмирел. Оказывается, оплеуха действует неплохо, сверх ожидания, — не без злорадства думаю я, глядя на разукрашенную синяками физиономию мистера Роуза, как вдруг Кибэ-сан, все это время усердно проверявшая списки проживающих в отеле гостей, казалось, вовсе не слушая наш с Сакагути-саном разговор, теперь, в свой черед, зачем-то прицепилась ко мне».

— Намико, ты что, собираешься на экскурсию вместе с Дзюн-тяном?

— Да.

— Зачем?

— Он сам меня попросил утром.

— Пусть едет один. Ты же знаешь, что вечером ожидается уйма гостей!

— Да, но Дзюн-тян говорит, что ему трудно с английским…

В душе я вовсе не против того, чтобы ехать одной (больше того, если поедет капитан Диорио, так одной мне даже приятней), но, догадываясь, что Кибэ-сан — это в ее-то годы! — старается таким неподобающим для взрослой женщины образом помешать мне и Дзюн-тяну работать вместе и с этой целью придумывает нелепые предлоги, вроде якобы ожидающегося вечером приезда гостей, из одного упрямства решаю — вот назло тебе усядемся рядышком в машине, как новобрачные!

Вскоре, разделавшись с отчетом, я быстро прошла в столовую, подкрепилась лапшой, такой горячей, что приходилось на нее дуть, съела немножко бататового салата и, покончив с едой, выскочила из рабочей столовой, где было не менее жарко, чем в котле для варки этой самой лапши. Из столовой я отправилась в клуб, на репетицию «Песни об Эллен Келлер».

У рояля сидит в ожидании Така-тян, молодой рабочий-электрик, а Дзюн-тян, утром лишь на минутку заглянувший в Бюро и затем скрывшийся неизвестно куда, восседает на ящике с апельсинами в окружении всех остальных.

— На воздухе совсем другой резонанс, чем в помещении, голоса звучат не так громко, поэтому очень прошу — не сутультесь… Держитесь прямо, грудную клетку расправьте!

Говорит он тихо, неизвестно даже, слышно ли его в задних рядах, и после небольшой паузы добавляет:

— На балконе небо прямо над нами, вовсе не нужно специально задирать голову… Так что, если погода будет ясная, пойте, глядя на звезды!

Кругом слышно шуршание — очевидно, еще не кончили раздавать отпечатанные на гектографе ноты. Не знаю, многие ли внимательно слушали монолог Дзюн-тяна, но мне почему-то стало досадно… Вот выламывается!

«Синяя птица счастья,

Маленькая синяя птичка,

Из далекой страны прилетела

К нам, в японское небо…

Это госпожа Эллен Келлер

Прилетела к нам из-за моря,

Как всегда, вместе с птицами,

К нам, под наше окно…»

Я стояла сзади и незаметно выбралась прочь, прослушав только первый куплет, во-первых, потому, что мелодия была простенькая, запоминалась очень легко, но главным образом потому, что чувствовала — если я буду петь, то, кажется, так никогда и не остыну после горячей лапши…

Как и велел мне Дзюн-тян, ровнехонько в два часа двадцать пять минут я подошла к центральному вестибюлю, захватив по пути брошюрку на английском языке с описанием прославленных мест. В желтого цвета автобусе возле сиденья шофера уже стоял большой оцинкованный ящик с мелко наколотым льдом, в котором с прохладным звоном постукивали друг о дружку около трех десятков бутылочек кока-колы.

Из дверей вестибюля показался Дзюн-тян; обеими руками он нес ящик с сандвичами. Он переоделся надел черный пиджак, брюки, разумеется, тоже черные, черные ботинки и черный галстук бабочкой. Как-то раз, в ответ на мой глупый вопрос — отчего это он с ног до головы в черном, ведь сейчас лето? — он, смущенно усмехнувшись, сказал, что «таким людям, как он, лучше выглядеть как можно более незаметно… В отеле он носит белое, под цвет стен, а на улице — черное, чтобы сливаться с черной землей»… «В самом деле, для такого смиренника, как Дзюн-тян, это и впрямь своего рода защитная окраска…» — подумала я тогда, и, помнится, мне стало даже смешно, но все-таки, на мой взгляд, одеваться во все черное летом как-то претенциозно. В назначенный час автобус тронулся, почти полный. Капитан Диорио, чуть заметно поздоровавшись со мной скорее взглядом, чем кивком головы, уселся на самом заднем сиденье, где больше всего трясет, да и обзор неважный. Впереди него сидела дама из Индии, как видно, индуистской религии, потому что на лбу у нее виднелся симпатичный черный кружок. В золотистом сари и красных сандалиях она выглядела очень эффектно.

Минут через пятнадцать автобус остановился на шоссе Хаконэ. Достопримечательность номер один могила братьев Сога. Пора начинать работать. Я встаю, раскрываю путеводитель и без всяких околичностей вроде: «— Мы рады вас приветствовать, господа!» — как это принято, если гости — японцы, приступаю прямо к делу:

— Это случилось примерно семьсот лет тому назад. У Ёритомо Минамото, знаменитого полководца тех времен, был любимый вассал Сукэцунэ Кудо…

За окном автобуса, в густой летней траве, виднеются три могилы, обозначенные круглыми, слегка стесанными по краю камнями. Они выглядят так обычно, так заурядно, что в душе невольно дивишься — надо же, и это считается достопримечательностью!

«— Каждый год полководец в сопровождении своих вассалов устраивал большую охоту у подножья горы Фудзи — сейчас эти места включены в территорию национального парка Фудзи — Хаконэ… Братья Сога, Дзюро и Горо, замешались в толпу охотников. Они стремились отомстить врагу своего отца, убитого тринадцать лет назад. За эти годы братья выросли, стали взрослыми…»

За окном автобуса проносится ветерок, при каждом его порыве в зеленой, яркой до неправдоподобия траве мелькают желтые цветочки оминаэси, совершенно в духе чисто японской сентиментальности, и я, продолжая рассказывать, испытываю некое удовлетворение. Пассажиры тоже притихли, слушая эту трогательную, печальную повесть.

«— …Дзюро пинком ноги выбил подушку из-под головы Сукэцунэ. «Проснись, Сукэцунэ!» — крикнул он и назвал свое имя. В Японии, так же как в средневековой Европе, согласно кодексу самурайской чести, считалось позором убить врага исподтишка. Сперва мститель должен был назвать врагу свое имя и полностью объяснить причину мести. Только такая месть считалась достойной. Рассказ о ней передавался из поколения в поколение, как повесть о чем-то прекрасном и благородном».

По автобусу проносится гул одобрения.

«— …Дзюро зарубили на месте, Горо, младшего брата, казнили через несколько дней. Но двое юношей — одному было двадцать, другому двадцать два года — осуществили свое заветное желание. Они и поныне спят вечным сном, покоясь в могиле рядом со своей матерью…»

Несмотря на столь трогательный финал, настроение туристов нисколько не омрачилось. Им явно понравилось, что слово «месть» я произнесла и по-английски, и по-японски, и теперь все что-то бормочут себе под нос, — очевидно, пытаются повторить это японское слово. Наконец один джентльмен от имени всех просит меня еще раз сказать слово «месть» как можно более отчетливо.

— Ка-та-ки-у-ти… — медленно говорю я и объясняю, как записать это слово латинскими буквами. Джентльмен вытаскивает из кармана записную книжку и с самым серьезным видом записывает, — наверное, помешан на изучении японского языка!

— Как интересно!

— «Катакиути…» Прекрасно!

— Very, very nice!

— Право, так поэтично — это «катакиути»!

— Похоже на роман, правда?

Все говорят разом, поэтому хорошенько не разберешь, но, в общем, слышится нечто в этом роде. Во всяком случае, пассажиры автобуса искренне взволнованы и дружно восхваляют «катакиути».

Автобус катится дальше. Я сижу спиной к остальным, смотрю на открывающийся впереди пейзаж и чувствую, что сердце у меня колотится сильнее обычного. Почему они так наивно восторгаются этим «катакиути»? Чем это объяснить? Может быть, они хотят напомнить мне о Пирл-Харборе? Или о Хиросиме? Или, может быть, и то и другое события теперь уже отошли в область предания и не имеют никакого отношения к данной минуте?

Впрочем, к тому времени, как мы, через считанные минуты, прибываем к храму Хаконэ, я уже забываю об этом. Наверное, натура у меня недостаточно серьезная, чтобы углубляться в мысли такого рода… Громко болтая на ходу, мы всей гурьбой поднимаемся к храму по сумрачной аллее, затененной густой зеленью криптомерий. Справа, как вывески, тянется ряд дощечек с именами людей, пожертвовавших деньги на процветание храма, и я не могу удержаться, чтобы не скосить глаза на эти дощечки. Ведь даже из японцев и то немногие знают, чем именно «заведует» божество этого храма, в каких делах проявляется его чудесная сила, а между тем среди этих объявлений встречалось ужасно много иностранных имен. Полковник Дженнингс — 20 000 иен, майор Смит с супругой — 5 000 иен, мистер Джеймс Темпл — 100 000 иен… Странно — совсем не встречаются фамилии с пометкой «мисс» или «миссис»… Как видно, женщины скупы или, может быть, не правомочны распоряжаться деньгами?

И я мечтаю — хорошо бы когда-нибудь в будущем заработать много денег, поехать за границу и жертвовать там на разные монастыри или храмы мусульманские, буддийские, ламаистские, зороастрийские — в общем, в пользу каких-то совершенно непонятных религий…

Какая же я нищая, раз даже такие глупые мысли

улучшают мне настроение! Мы добираемся до главного храма, и я, поглядывая в путеводитель, начинаю общие пояснения. Тем временем в сторонке Дзюн-тян бросает какую-то мелочь в ящик со жребиями — предсказаниями судьбы — и, три раза хлопнув в ладоши, молится, зажмурив глаза. В первый момент мне становится даже любопытно, — о чем он просит? — но, взглянув на его импозантную фигуру со сложенными ладонями, понимаю, что меньше всего он верит в бога Хаконэ, а просто проявляет блестящие актерские способности, демонстрируя гостям типичный облик молящегося японца. В таком случае, раз мы работаем с ним на пару, я тоже обязана наравне с ним проявить актерское дарование…

Я с важным видом поднимаю квадратный деревянный ящичек, выпаливаю придуманную на ходу рекламу:

«— Знаете, говорят, здешние жребии предсказывают будущее поразительно точно!» — и трясу ящичек внутри которого — звенят бамбуковые дощечки.

Тут все наперегонки спешат вытащить по дощечке, и Дзюн-тян, запомнив извлеченные номера, бежит в канцелярию храма, зажав в руке монеты различного достоинства, от пяти до ста иен (на самом деле цена жребия — пять иен). Цифры на дощечках написаны по-японски, никто из гостей прочесть их не может, поэтому Дзюн-тян просто берет в конторе соответствующее количество бумажных листков с предсказаниями и раздает их как попало, делая вид, будто сопоставляет бумажку с номером дощечки, вытащенной тем или иным гостем. У меня или Сакагути-сана этот фокус ни за что не прошел бы так натурально, но Дзюн-тян, так же как и с недавней его молитвенной позой, нисколько не переигрывает и в то же время действует не слишком небрежно, одним словом, справляется со своей задачей поистине аккуратно и ловко.

Я сказала только что, что Дзюн-тян раздавал жребии «как попало», но дело в том, что, как только бумажки с предсказаниями попали в руки гостям, все они, окружив меня, наперебой просят: «Переведите! Переведите!» И тут, скажу прямо, я тоже стала делать нечто вовсе уж несусветное, не меньше, чем Дзюн-тян, а именно — стала переводить все предсказания, будь то неудача, счастье или несчастье, как «великое счастье» и при этом — как нельзя более неверно. Замечу, что я все же почувствовала легкие угрызения совести, — что ни говори, ведь дело было связано с божеством; вот почему я предложила потом Дзюн-тяну договориться в конторе храма: мы приготовим у себя в отеле перевод этих жребиев на английский язык и преподнесем этот перевод храму. Но Дзюн-тян, как всегда нерешительный, в ответ на мое предложение только мямлил:

«—Угу…» или «Ага…» — и дело так и не сдвинулось с места.

…Например, жребий номер 14, несчастливый. На бумажке написано: «В осенний вечер, когда дуют ветры, найди приют в заливе тишины!» Ниже дается пояснение: «Ваше желание навряд ли сбудется, вас ждет несчастье!» А я перевожу:

— Возможно, с вами случится маленькая неприятность… Спустится шина у вашего автомобиля или испортится холодильник… Зато потом вас ожидает удача во всех ваших начинаниях! — добавляю я завистливым тоном.

Или — написано: «Тот, кого ждешь, не придет. Ожидание напрасно!»

А я перевожу:

— О, да ваша возлюбленная, оказывается, уже приехала… Тут написано, что вам не придется ждать!

Или: «Торговля пойдет без убытка, но и без прибыли».

А я перевожу:

— О, вы блестяще ведете свои дела! Здесь написано, что уж чего-чего, а убытков вам можно не опасаться! — и так далее, в таком же духе…

Гости желают непременно взять листок с предсказанием на память (словно наклейки для чемоданов), но беда будет, если, запомнив мой бессовестный перевод, они когда-нибудь покажут этот листок человеку, знающему японский язык! Поэтому на обратном пути я, понизив голос, шепотом, как будто сообщаю им какую-то тайну, говорю, что, если привязать этот бумажный листок к кустам, деревьям или к ограде храма, исполнение желаний гарантировано еще надежнее. В самом деле, несмотря на летнее время, кругом, как снег, белели останки старых бумажных жребиев, привязанные повсюду, куда только удалось их прицепить; напоминая об оставивших эти бумажки людях, они придавали окружающей обстановке даже что-то таинственное, волшебное. При виде этих бумажек гости хоть и в некоторым сожалением, но, в общем, послушно следуют моему совету, и мы покидаем храм: они — исполненные гордости, чувствуя себя заправскими специалистами в японских делах, — а я — довольная, что удалось выманить у них эти бумажки; на прощание я не без благодарности отвешиваю богу поклон.

В Старом Хаконэ мы расстаемся с автобусом и собираем с гостей еще по двадцать пять центов, садимся на специально заказанный катер и плывем на другой конец озера. Катер самый обычный, но, в отличие от тех, что перевозят экскурсантов-японцев, весь белоснежный, как чайка, и очень уютный, да еще вдоль бортов громоздятся целые баррикады спасательных жилетов цвета хаки в количестве, намного превышающем число пассажиров.

Тем временем опустевший автобус стремительно мчится кратчайшей дорогой вдоль берега, чтобы, встретив нас на другом конце озера, доставить в отель через высокогорное плато Сэнгокухара, и время от времени вдали мелькает его силуэт. Облегченный от груза, потряхивая задом, автобус несется на предельной скорости, чтобы не опоздать к моменту прибытия катера, и мне видится в нем какая-то карикатура на тот дух обслуживания, который присущ всем нам, служащим отеля.

На плато Сэнгокухара солнце уже значительно склонилось к закату, небо заволокли тяжелые грозовые тучи, и от этого унылый пейзаж казался еще печальнее.

— Смотри-ка, ослинник цветет! — неожиданно говорит Дзюн-тян. Вот уж не ожидала, что мужчина станет интересоваться цветами…

— Да, да… — неопределенно отвечаю я.

— Как сказать по-английски: «Плато Сэнгокухара расположено значительно ниже уровня воды в озере?» — спрашивает у меня Дзюн-тян. — Когда я один поеду с экскурсией, мне не справиться с этой фразой, — и тотчас же, достав из кармана записную книжку, выжидает удобный момент, чтобы записать мой ответ. Я сразу же перевела ему эти слова и вдруг подумала, что, хотя на сей раз перевод куда точнее моих недавних упражнений, фраза получилась какая-то скучная, бесцветная.

Когда мы проезжали через деревню Миягино, дорога сузилась. Вдобавок стал накрапывать дождик. Не успели мы оглянуться, как он хлынул как из ведра с характерным для грозы шумом. В один миг все кругом заволоклось пеленой дождя.

Это был ужасно унылый, хотя и полный тревожного шума вечер. Дзюн-тян сидел, закрыв глаза, откинув голову на спинку сиденья, и рукой, изящно покоившейся на брюках с аккуратно заглаженной складкой, выстукивал какой-то мотив. Присмотревшись, догадываюсь, что это «Песня об Эллен Келлер». Я тоже, в несколько расслабленном состоянии, — ведь работа уже закончена! — в полузабытьи рассеянно смотрела на дождь.

Вот почему и мы, и шофер, иными словами — трое японцев, сидевших на передних местах в автобусе, совсем не заметили, что сзади к автобусу вплотную пристроился джип и непрерывно сигналит, требуя дать дорогу. Внезапно, чуть не своротив набок низко нависший карниз убогой деревенской лавчонки, этот джип вырвался вперед и резко затормозил перед самым нашим автобусом. Человек в военной форме, наполовину высунувшись из джипа, что-то кричит. Но окна у нас закрыты, и к тому же по стеклам струится дождь, поэтому разобрать, кто он и что кричит, — невозможно.

— Похоже, это наш главный начальник… — приглядевшись, шепчет мне наш водитель и проворно опускает боковое стекло.

Сквозь дождь раскатами грома доносится злой голос капитана Линча:

— Эй вы, разини, скажите шоферу, чтобы получше смотрел назад, что у него на хвосте! — На бульдожьих бровях капитана светлыми каплями сверкают брызги дождя.

— Извините, пожалуйста… Дождь так шумит, что мы не слыхали сигналов! — сказала я, глядя прямо в его свирепую физиономию.

— Идиоты! Я и говорю — будьте внимательнее!

— Мы постараемся впредь следить как можно более внимательно, но… — Я вдруг почувствовала, что мои губы против воли складываются в улыбку.

— Ты что — смеяться?!

— Нет, что вы… — Все это было до того нелепо, что вся кровь невольно отлила у меня от лица.

Внезапно капитан Линч включил мотор, джип, подпрыгнув, проскочил вперед метров на двадцать — тридцать, остановился на самой середине дороги, да так и замер, посверкивая мокрым от дождя кузовом, будто маленький майский жук.

— Никак он хочет загородить нам дорогу… — шепотом чертыхнулся шофер. И в самом деле, капитан Линч, кажется, решил проучить нас.

Как-то незаметно вырастает толпа. Орава сорванцов-ребятишек, деревенские кумушки и девчонки, плюс собаки и даже целая воловья упряжка, влекущая кадки с удобрением… Все, несмотря на дождь, останавливаются и с интересом наблюдают, что будет дальше. А за автобусом уже стоят два грузовика, полные каких-то железных бочек. Кто-то орет: «Ну, в чем там дело?!» — а снизу приближаются два автобуса, битком набитые школьниками, и еще три легковые автомашины…

Пассажиры в автобусе, поняв наконец, что случилось, и, видимо, смирившись с тем, что из-за дождя, заливающего передние стекла, все равно не разглядишь, как там с машиной Линча, болтают каждый свое и, кажется, больше заинтересованы разглядыванием собравшейся толпы. Только капитан Диорио на самом заднем сиденье держит в левой руке сигару, а правой достал свою блестящую зажигалку и, не прикуривая, нервно щелкает ею, то открывая, то закрывая крышечку. При этом он опустил голову, словно бы всецело поглощен движением собственной руки.

Между тем капитан Линч, перекрыв движение на магистрали Хаконэ, хладнокровно не обращает никакого внимания на напирающую со всех сторон толпу. Это длилось долго, долго… Я выскочила из автобуса и, сопровождаемая насмешливым улюлюканием ребятишек, под дождем приблизилась к джипу.

— Господин капитан, мы просим извинить нас!

Он смотрит на меня, промокшую от дождя, спокойно сложив руки на штурвале руля, и ни один мускул не вздрагивает на его лице.

— Пожалуйста, простите нас. С обеих сторон скопилось много машин… — почти крикнула я, обеими руками вытирая капли дождя со лба, но и тут он не шевельнулся.

В этот миг мне почудилось, будто янатолкнулась на какую-то — и в хорошем, и в плохом смысле — огромную, первобытную энергию, свойственную капитану Линчу, свойственную Америке, ту самую, что вела первых переселенцев на Дальний Запад или породила грозную силу атомной бомбы или мощное производство чикагских боен, заводов Форда…

Внезапно, резко включив мотор, капитан Линч на полной скорости умчался сквозь дождь. Следуя за ним, наш автобус той же дорогой подкатил наконец ко входу в отель. Дождь к этому времени несколько поутих, но вечерняя мгла казалась гуще обычного. Пассажиры вышли, вышел и Дзюн-тян, все это время молчавший, словно каменный истукан, ушел и шофер. Я одна в каком-то оцепенении стояла в углу, рядом с местом шофера, но вдруг заметила, что в автобусе остался еще один пассажир.

Это был капитан Диорио. Он встал и, согнувшись, — может быть, просто, чтобы не стукнуться головой, — пошел по проходу между сиденьями.

— Капитан Линч — герой! — сказала я, стараясь, чтобы на этот раз мои слова нельзя было принять за иронию. — Теперь я поняла, почему ваша страна выиграла войну. Он настоящий американец! Американец в самом реальном виде!

— Ты взволнована… — мягко сказал капитан, опустив руки мне на плечи. Шум дождя за темными стеклами автобуса внезапно опять усилился. — Устала? — спросил капитан.

— Пустяки… — небрежно ответила я, понимая, что капитану явно не хочется продолжать разговор на эту тему. В этот миг я улавливаю в нем нечто сходное с моей чисто японской застенчивостью…

И, странное дело, из-за этого сходства я впервые испытываю к нему какое-то легкое презрение.

— Для Соединенных Штатов Америки капитан — человек бесполезный. В нем явственно сочетаются слабость постороннего зрителя и душевное бессилие брюзги. Именно эта его слабохарактерность рождала здесь, в побежденной стране, приятную иллюзию, будто он понимает нас, будто между нами есть что-то общее…

«— Нет, капитан Линч гораздо лучше! — с озорным вызовом мысленно шепчу я».

В полутемном автобусе не видно выражения моего лица, и, может быть, поэтому капитан Диорио, ничего не заметив, — впрочем, нет, сделав вид, будто ничего не заметил! — нагнувшись, берет меня руками за холодные щеки и легонько касается губами моего лба, у самого корня волос.

*

Когда в душе поселяется непонятное беспокойство, нервы все время взвинчены, и тут уж ничего не поделаешь… Так или иначе, но и через несколько дней после этого эпизода стоило мне услышать телефонный звонок, как я уже настораживалась — ну, что случится на этот раз?

На следующий день после экскурсии в Бюро обратились с вопросом из серии тех, которые часто задают гости. К телефону подошла я. Спрашивали время отправления со станции Одавара спецпоезда для американских военных, идущего в Осаку. Я сообщила час и минуты, в ответ прозвучало «спасибо!», и я уже собиралась повесить трубку, как раздался новый вопрос: «Когда прибывает токийский поезд на станцию Шяйнэгэва?»

— Станция Шяйнэгэва?

— Вы знаете станцию Шяйнэгэва? — спросила я у Сакагути-сана, но ни он, ни все остальные не слыхали о такой станции. Я прошу уточнить название, но в трубке упорно твердят: «Шяйнэгэва!» Не зная, как быть, я прошу случившегося рядом Роуза взять трубку и вижу, что он, взглянув в расписание, что-то отвечает и, здоровой рукой указывая в справочнике на станцию Синагава, зачитывает время прохождения поезда.

С этого случая между Сакагути-саном и Дзюн-тяном возникла какая-то странная негласная пикировка. Несколько дней подряд вопросы, касающиеся железнодорожного расписания; поступали к нам в Бюро раз по двенадцать — тринадцать на день. При этом все, точно сговорившись, спрашивали, либо когда выходит поезд из Синагавы, либо когда он туда приходит. (Известно ведь, что уж если начнется какое-нибудь поветрие, так будь то моды или какие-нибудь события, так уже конца и края не будет…) Очевидно, в отеле оказалось много гостей, прибывших в отпуск из окрестностей Синагавы. Так ли, иначе ли, но если к телефону подходил сам Сакагути-сан, то непременно начинал с

разъяснений:

— Прошу прощения, но в Японии название «Шяйнэгэва» произносится «Си-на-га-ва»… — и при этом чуть заметно, но все-таки горделиво расправлял плечи.

А вот Дзюн-тян, который отнюдь не иронизировал над таким патриотическим пылом Сакагути-сана и вовсе его за это не порицал, а, казалось, просто-напросто игнорировал, этот самый Дзюн-тян, к нашему всеобщему удивлению, при очередном звонке, сам, по собственной инициативе раз и навсегда отказавшись от «Синагавы», без малейшего смущения стал произносить на американский лад — «Шяйнэгэва»…

«— Это же открытый вызов Сакагути-сану! — удивлялась я про себя, но и Дзюн-тян, и Сакагути-сан оба сохраняли совершенно невозмутимый вид, как-никак они были взрослые люди! — притворяясь, будто не слышат, что говорит другой. Вот только от Сакагути-сана при каждом звонке требовалась значительная затрата душевной энергии, а «Шяйнэгэва» Дзюн-тяна в точности соответствует восприятию клиента, и разговор идет очень гладко.

Мне казалось, что Сакагути-сан не делает Дзюн-тяну замечания потому, что как партнер в споре тот, мягко говоря, не многого стоит. Впрочем, Дзюн-тян тоже далеко не так прост, — он потому и сохраняет невозмутимый вид, что понимает: «резиновая реакция» — лучшее средство против любых придирок.

Ну, а что сказать о мистере Роузе? В этот день он неуклюже, одной здоровой рукой помогал мне раскрашивать объявление-плакат, который не закончила Кибэ-сан, набросавшая только контуры».

— Что вы будете делать, когда вернетесь в Америку? Поступите в институт? — спросила я Роуза.

— Да ну его, институт! Я — парикмахер… — ответил он.

— А чем занимается капитан Линч? Дома, в Америке?

— Он тоже парикмахер. И к тому же в том же городе Остин, что я… Хорошая профессия — парикмахер! — Он улыбнулся, впрочем, правильнее было бы сказать — снисходительно усмехнулся, потому что, несмотря на молодость, держит себя как старший.

— Вам, наверное, было обидно… Когда капитан Линч так с вами обошелся…

— Да нет, чего уж… Он парикмахер, и я парикмахер… — нараспев беспечно произнес парень.

— А все же нехороший вы, Роуз-сан! Говорят, вы водили к себе девиц… Фу, как это грязно! — сказала я, скорчив гримасу.

— Да мы ничего плохого не делали! Ели вдвоем пирожные, изюм, пончики, шоколад… И больше ничего, право!

Мне вдруг вспомнилось, как в прошлом году, когда я еще училась, мы с подругами ездили в кемпинг, на плато Сига. Заведовал кемпингом один студент, — он там подрабатывал на учебу, — очень славный парнишка, ему еще очень шла соломенная шляпа… Помню, на мусорном ящике он сделал надпись:

«Дом Шиллера, Ницше и Гёте…»

Так вот он с большим удовольствием ел пирожные, которыми мы его угощали, и потом вполне серьезно сказал нам:

— Главная причина тоски по родине — отсутствие сладкого!

Отчего это Роуз-сан так любит лакомиться сладким в обществе веселых девиц? Пожалуй, у этого юнца и в самом деле еще не обсохло молоко на губах. Но как бы то ни было, по сравнению с Сакагути-саном или Дзюн-тяном, Роуз-сан всегда удивительно весел и беззаботен, и это мне по душе.

В тот день после обеда опять случилось «ч. п.». Дзюн-тян и Кибэ-сан куда-то запропастились, Сакагути-сан тоже только на минутку заглянул в Бюро, бросил:

— Нами-тян, прошу вас, вы тут подежурьте, а я пойду немножко займусь вытьем…

«Заняться вытьем» означало, что Сакагути-сан идет в клуб, где в этот час ведет урок преподаватель пения, под руководством которого пожилые служащие разучивали классические

арии из пьес «Но».

Когда все разошлись, Роуз-сан с превеликим удовольствием взялся за уборку в шкафу. Делал он это вовсе не из любви к порядку, а потому, что в шкафу хранился шоколад — премии детям за победу в разных играх и конкурсах. Роуз выискивал старые, подтаявшие или поломанные плитки с порванной оберткой и в огромном количестве отправлял их в собственный рот. Очевидно, в расчете на такую поживу он и занимался уборкой. В это время зазвонил телефон. Звонили из вестибюля — прибыли воскресные газеты, приходите забрать…

— Ступайте, ступайте, вы — мужчина… — подтолк нула я Роуза. Он с кислой миной направился в вестибюль и вскоре вернулся в сопровождении боя, маленького добродушного паренька, работавшего при входе. Мурлыкая себе под нос «Песню об Эллен Келлер», бой вез тележку, доверху нагруженную газетами в желтых бумажных пакетах, а Роуз-сан шествовал рядом с пустыми руками. Очевидно, выходя из Бюро, он на свой риск забраковал несколько шоколадок, прихватил с собой и с их помощью подкупил парнишку-боя.

Мне хотелось плюнуть с досады, но делать было нечего, и я решила одна распаковать груз. Воскресные газеты присылали из Америки. Это были воскресные издания главных газет, они продавались у нас в Бюро по двадцать пять центов за экземпляр. Поэтому, когда прибывала почта, мы прежде всего раскладывали газеты на несколько стопок по названиям — «Чикаго трибюн», «Нью-Йорк таймс», «Бостон глоб» и так далее… При этом нужно было точно сосчитать количество экземпляров каждой газеты, иначе могла выйти изрядная неприятность, ведь счет шел на доллары.

Японцы даже представить себе не могут, до чего толст каждый такой воскресный выпуск! Сперва идут обычные для всякой газеты разделы — политика, экономика, потом специально предназначенные для женщин — моды, кулинария, уход за младенцами, потом комиксы для детей да плюс еще детективные повести, спорт, подборки фото, — одним словом, полный сервис на все, какие только возможно, темы. Такая газета, если сложить ее пополам, будет толщиной в женский журнал… А если прочесть ее от корки до корки, можно прелестно ухлопать на это целое воскресенье, так что не останется времени даже заштопать дырочку на чулке…

Убедившись, что, как обычно, имеется десять экземпляров каждой газеты, я положила их в шкаф, а на двери Бюро, снаружи, повесила объявление, извещавшее о прибытии воскресных газет.

Не прошло и десяти минут, как раздались шаги, покашливание, и в комнату тесной парочкой вошли военный китель и платье цвета крем.

Это был капитан Линч и та женщина. Не обращая ни малейшего внимания ни на меня, ни на Роуза, он подошел прямо к стойке и, оглянувшись на жену, вполне нормальным, человеческим тоном — для меня это была новость — сказал:

— Возьмем газету, да?

Я подала им «Сан-Франциско кроникл» и «Бостон глоб», и супруги, как обезьяны, напавшие на морковку, стали азартно листать каждый свою газету.

— «Бостон глоб»! — сказал капитан, очевидно, любитель детективных историй, и, указав на газету, которую держал в руках, уже вытащил кошелек, чтобы уплатить деньги, но в это время супруга судорожным движением схватила его за руку и, повернувшись к нам, повелительным тоном заявила:

— Мы берем «Сан-Франциско кроникл»!

— Может быть, лучше все-таки «Бостон глоб»? — заискивающим тоном обращается капитан к жене.

— Нет, «Сан-Франциско кроникл»!

— Но здесь есть кое-что, что мне хочется прочитать…

У нее такой вид, будто она вовсе не слышит его слов. Быстро схватив понравившуюся ей газету и повелительным тоном бросив мужу:

«— Заплати!» — она вышла из комнаты, грациоз-но виляя задом.

Капитану было досадно, а я, принимая у него доллар и подавая семьдесят пять центов сдачи, прямо-таки ошарашена внезапно осенившим меня открытием, ибо я обнаружила, что в этих супругах, даже когда они ссорятся, есть нечто поразительно общее, гармоническое, а именно — ни он, ни она ни за что в жизни не скажут: «Давай купим обе газеты!»

Народ-победитель и… экономия двадцати пяти центов! Это сочетание достаточно забавляло меня известное время. Минуту назад, когда миссис Линч вошла в комнату, я прямо поразилась, насколько она изысканнее, чем, скажем, жена японского парикмахера… Но после недавней сцены невольно думаешь, перефразируя слова Роуза: «Парикмахер останется парикмахером, в какую бы страну ни приехал!..»

Тут я вспомнила, что не положила на место «Бостон глоб», от которой капитану пришлось с таким неудовольствием отказаться. На стойке газеты не оказалось, по другую сторону стойки она тоже вроде бы не упала… Решив, что, может быть, я машинально уже положила ее на место, я уткнулась с головой в шкаф и стала пересчитывать лежавшие на полке газеты, но, сколько ни считала, одного экземпляра явно недоставало.

В то время как я, с головой зарывшись в пыльном шкафу, считала газеты, мой слух внезапно уловил чьи-то шаги. Кто-то осторожно, тихонько, вышел из нашего Бюро, но, очутившись за дверью, пустился бегом.

Я выскочила из-за стойки и увидела в коридоре удиравшую со всех ног девочку лет одиннадцати-двенадцати в синих штанишках и красной рубашке, в руке она держала что-то похожее на газету. Я громко позвала Роуза. Он глянул вслед убегавшей.

— Вот сволочь! Это Джанетт! Опять она за свое!

— Кто это? Кто эта девочка?

— Дочка капитана Линча… Пошли, Намико! — крикнул Роуз и, перебирая длинными ногами, присвистнув, как охотничий пес, бегом пустился по коридору. Мы оба знали, куда бежать. Семейство Линч, несомненно, направилось в комнату отдыха играть на бильярде. Когда мы добежали до того места, откуда уже виднелись все три фигуры, Роуз остановился, несколько раз стукнул рукой в лубке по правой, здоровой, и с победным видом выпятил грудь:

— Ну, теперь мой черед!

— Будешь драться? — спросила я, изобразив в воздухе удар кулаком.

— Ладно, увидишь… Обязательно отниму! — самоуверенно бросил он, подошел к размахивавшему кием капитану так близко, что почти надвинулся на него грудью, и, сделав вид, что ведет интимный разговор, как мужчина с мужчиной, свирепо прошептал прямо в бульдожье ухо:

— Твоя дочка сперла газету… Платить будешь?

Капитан не ответил, но, бросив взгляд на дочь, по-видимому, убедился, что Роуз не лжет. Наступила пауза. Пять секунд… Десять секунд…

— Газету можно вернуть, — наконец сказал капитан.

— Угу. Можно.

Капитан молча вырвал из рук дочки газету, «Бостон глоб» — по иронии судьбы мелькнули перед его глазами крупные буквы заголовка.

«— Уж теперь-то он, несомненно, купит газету, хотя бы ради собственного престижа… — подумала я. Но вся эта сцена не задела капитана, даже в той степени, в какой я, посторонняя, забавлялась при виде этой живой комедии. Он сунул газету Роузу так же непринужденно, как подал бы ее обронившему газету владельцу, и, повернувшись к бильярдному столу, снова совершенно спокойно взялся за кий. Даже в этой ситуации он не собирался истратить на газету двадцать пять центов».

Зато Роуз на свой лад наслаждался победой. Пройдя несколько шагов, он вдруг оглянулся и громко окликнул дочку Линча, единственную из всех ошарашенно, с надутой физиономией смотревшую ему вслед.

— Эй, Джанетт! — весело крикнул он. — Вот вернешься в Америку, там тебе бесплатно будут давать газеты и все такое прочее сколько влезет!.. — и, в восторге от своей реплики, здоровой рукой помахал в воздухе газетой «Бостон глоб».

На следующий день опять была экскурсия по тому же маршруту. Дзюн-тян куда-то скрылся и в Бюро не показывался, поэтому Сакагути-сан велел мне взять с собой Роуза. Я была недовольна — зачем он мне, однорукий? Как же он будет грузить провиант в автобус? Но Роуз, в восторге от перспективы проехаться куда-нибудь на прогулку, знай себе, напевает «Песню об Эллен Келлер» — слова ему непонятны, но мелодию он запомнил, ведь ее поют повсюду в отеле, — и теперь он мурлычет ее без слов.

Все обошлось без происшествий, не то что в прошлый раз, и, следовательно, экскурсия была самая мирная и неинтересная. Вот только удивительно, что, когда мы проезжали плато Сэнгокухара, Роуз, глядевший в путеводитель, спросил меня, точь-в-точь, как недавно спрашивал Дзюн-тян:

— Как сказать по-японски «Плато Сэнгокухара расположено значительно ниже уровня воды в озере…»?

Парень он беспечный и отнюдь не собирается записывать мой ответ, поэтому я сама написала ему на клочке бумаги латинскими буквами: Kogen-no hana wa mizuumino ashimoto de saku-no des, и он с самым серьезным видом несколько раз повторил эти слова вслух. Месяца два назад бой в столовой научил Роуза, что местоимение «я» по-японски произносится «тин», и он прославился на весь отель, потому что расхаживал повсюду, с важным видом твердя: «Мое величество любит суси!» Вот и теперь — когда-нибудь он вернется в Америку, в город Остин, в штате Техас, где белое солнце ослепительно сияет над огромными, в рост человека, кактусами, откроет там парикмахерскую и, выдавая себя за глубокого знатока Японии, может быть, будет учить своих клиентов фразе «Kogen-no hana wa»… К тому времени он уже несколько повзрослеет и, тщательно прижимая горячую, благоухающую одеколоном салфетку к подбородку клиента, возможно, скажет: «Это было летом тысяча девятьсот сорок восьмого года… В Японию приехала госпожа Эллен Келлер… Я был в то время молодым унтер-офицером…» и т. п.

Но расстилавшийся за окном пейзаж явственно говорил, что лето 1948 года уже подошло к концу. Здесь, на высокогорном плато, приближение осени чувствовалось заметнее, чем внизу, на равнине. Август был уже на исходе, наступала пора цветения осенних трав. Со времени прошлой экскурсии прошло всего несколько дней, но за этот недолгий срок земля на плато заметно побурела.

Когда мы вернулись в отель, там царила какая-то тревожная атмосфера. Оказалось, что Дзюн-тян и Кибэ-сан вдвоем уехали на горячие источники Кинугава и до сих пор не вернулись. Об их исчезновении сообщили в полицию. Пронесся слух — уж не покончили ли они вместе самоубийством? При этом все высказывались в том духе, что это Кибэ-сан насильно увлекла за собой Дзюн-тяна… Я была ошеломлена. Подумать только, та самая Кибэ-сан! Тот самый Дзюн-тян! Я не могла отделаться от ощущения, что обманулась в обоих.

У нас, в Бюро, позади стойки, над которой уже сгущались сумерки, одиноко, как командир, потерявший все свое войско, сидел, листая словарь, Сакагути-сан. Несмотря на унылый вид, поза и вся его выправка были, как всегда, безупречны.

На столе Дзюн-тяна лежит его заказ — новая дирижерская палочка.

— Дзюн-тян и Кибэ-сан, возможно, совершили двойное самоубийство, — не в силах оторвать взгляд от этой палочки, сказала я Роузу.

Он вытаращил глаза, но тут же пожал плечами и громко засмеялся дурацким смехом.

— Грубиян! — рассердилась я, и в то же время мне вдруг так захотелось присоединиться к его молодому смеху.

«— Капитан Диорио навряд ли понял бы меня».

И, как бы стараясь оправдаться, мысленно добавила:

«— Не потому, что он американец, а потому, что он — старый…»

1954

Haruo Umezaki.

«Про очки»

«— Попадется тебе в драке очкастый — первым делом бей по очкам! — так учил меня в школьные годы один старшеклассник. — Собьешь очки с носа — он опешит, половину силы потеряет, тут и бери его голыми руками».

В ту пору я не носил очков и не придал большого значения этому совету, но впоследствии, когда мне пришлось обзавестись ими, до меня дошел весь смысл слов того парня. И в самом деле, без очков теряешь всякую уверенность, собьют их в драке — дрожишь, как бы их не растоптали. Очки вещь недешевая! Другое дело, заранее самому снять их и положить в карман, тогда и в драку ввязаться можно. Вот почему я стараюсь спрятать очки, чуть запахнет дракой. Конечно, действуешь не так уж ловко, но зато не волнуешься за них.

Случается разбить очки и просто по собственной небрежности, вот и маешься, пока новых не приобретешь. Все, что прежде видел отчетливо, становится расплывчатым и неразличимым. До того как заведешь новые, прямо-таки страдаешь физически, всякое дело из рук валится.

Я по натуре довольно аккуратен, но в последнее время частенько разбиваю очки. Раньше такого со мной не случалось. Когда учился, разбивалась одна пара за несколько лет. А теперь? Я думаю, тут действует финансовый фактор: в годы учения поломка очков била по тощему карману — значит, надо было беречь их как следует. А теперь очки для меня не такая уж драгоценность, есть вещи куда ценнее, вот и обращаюсь с ними кое-как.

Задумаешься над тем, почему и как портятся у нас вещи, и обязательно обнаружишь экономическую подоплеку. Взять, к примеру, военное время. Люди тогда заботились о своем имуществе, берегли его. Испортится что-нибудь — на все лады чинили и латали. Однако не все на свете можно отремонтировать. Разобьются очки — попробуй почини их!

Свои единственные и любимые очки меня угораздило разбить под самый конец войны — в июле сорок пятого года. Случилось это в глухом углу префектуры Кагосима, где и в городах-то не найти оптических магазинов, а если и найдешь, то они закрыты из-за отсутствия товаров.

В то время я был на флотской службе. Очки никак не подходят к матросской форме — это я понял сразу, как попал на флот. Да и сама форма не всякому возрасту идет, парням лет двадцати с небольшим она к лицу, а наденет человек постарше — получается ни то ни се. Наденьте, например, на бравого начальника Сунаду форменку, и сколько ни распространяйтесь о его доблестях, не пойдет она ему, и все тут.

По-видимому, все дело здесь в несовместимости очков и морского обмундирования. По себе знаю, как достается от всякого молокососа чуть выше по званию только за то, что носишь очки при форме. Пока ходишь в робе, тебя не трогают, но стоит надеть форму (как говорится — первый срок) — и сразу над тобой начинают издеваться. Им, видите ли, кажется, будто очки опошляют морскую форму. Однако нельзя сказать, чтобы в той обстановке я не понимал таких людей, и, бывало, уходя в увольнение, сам не мог без отвращения смотреть на свое отражение в витринах магазинов. Наверняка близок закат императорского флота, раз пошли в ход моряки вроде меня.

Впрочем, в июле сорок пятого, когда приключилась беда с моими очками, я уже не носил матросской формы. Мы ее сдали и ходили в облегченной — тропической. Одетый в эту форму, я однажды здорово перебрал спиртного, свалился под откос и разбил очки.

Спро́сите, почему я напился? Напился я с горя. А что за горе? Пришел приказ о моем переводе. Почему же этот приказ вверг меня в уныние? Дело в том, что место службы у меня было лучше некуда. Помнится, наш большой бронированный автомобиль с антенной на крыше назывался машиной связи. Внутри находились радиоаппаратура и сейф с шифровальными таблицами. Машину обслуживали водитель, два радиста и шифровальщик. Шифровальщиком был я. С базы Танияма, находившейся в окрестностях города Кагосима, меня откомандировали на базу К., и там я вызвался быть шифровальщиком. Нам была поставлена задача — перемещаясь, поддерживать связь с группой баз. Наша машина покинула базу К., пропетляла, надрываясь, несколько часов по горным дорогам и въехала на перевал, с которого открывался вид на бухту Боноцу. Радист немедленно застучал ключом, сообщая на базу К. о нашем благополучном прибытии. Сообщал он, разумеется, шифром — для этого я и находился здесь. Телеграмма ушла в эфир. До сих пор все шло как надо, но после первой телеграммы рация забарахлила, и все старания радиста вызвать базу К. ни к чему не привели. Машина наша была, вероятно, из пробного выпуска, явно неудачного. Без радиосвязи поставленную задачу не выполнишь, и радисты из кожи лезли, пытались связаться с базой К., но эфир безмолвствовал. Сеансы связи у нас были утром и вечером, остальное время было свободным. Мне так и не пришлось заняться шифровальным делом. В общем, я дела не делал и от дела не бегал.

Приказы нам не поступали (а может, и поступали, да поди прими их), так что мы никуда больше не поехали и обосновались на перевале. Водитель — старший ефрейтор, призванный в сорокалетием возрасте, тоже остался без дела. Смастерив удочку, он каждый день спускался к морю рыбачить. Боноцу — поистине райский уголок, рыба там ловилась замечательно. Судите сами, в каких расчудесных условиях мы жили, бездельничая напропалую. Меня призвали на службу больше года назад и все это время с утра до вечера ругали, били, шпыняли. А тут вдруг наступила жизнь спокойная, словно глаз тайфуна. Такого времени, чтобы один день казался лучше другого, пожалуй, никогда больше и не будет в

моей жизни.

Можно сказать, что мы блаженствовали, и не только потому, что отдыхали в свое удовольствие. Была еще причина. В те дни ожидалась высадка американских войск, предположительно в Фукиагэ, что на полуострове Сацума, или в Миядзаки. А вдруг она произойдет в Фукиагэ? База К. расположена как раз напротив предполагаемого места высадки, и гарнизон ее обречен на уничтожение в своих же пещерах и укрытиях. Мы, в свою очередь, находились в подчинении базы К. Однако раз мы при машине, то в случае вражеского десанта можем использовать нашу маневренность и ретироваться в безопасную зону. Ввязываться в бой — не наше дело, нам приказано обеспечить связь. Укрыться в безопасном месте — вовсе не трусость, мы просто обязаны так поступить. В этом смысле у нас было идеальное положение. И не я один смекнул, в чем суть дела. Водитель, к примеру, не раз говорил:

— Если враг высадится, дадим ходу! Не хватает, чтобы нас перебили, как собак!

Теперь-то я понимаю, что наша машина, громоздкая, неповоротливая и тихоходная, конечно, стала бы легкой добычей вражеских истребителей, а мы все пали бы смертью героев.

Прожили мы таким манером неделю. И вдруг, во время вечернего сеанса связи, в эфире обнаружилась база К. С нее пришла радиограмма, зашифрованная кодом «Ю», который применялся для распоряжений по личному составу. Я схватил шифровальную таблицу, прочитал текст и обомлел. Он начинался с моей фамилии: «…в связи с новым назначением немедленно возвратиться в Танияма и явиться в штаб».

В ужасе я выронил таблицу. Неделя привольной жизни миновала, словно сон.

Мои товарищи тоже были огорчены и вечером устроили мне отвальную. Мы расположились на лужайке близ перевала, водитель наловил рыбы, а пили мы разбавленный спирт. Неподалеку, в сосновом лесу, валялось около сотни бочек технического спирта для морской авиации. Для нас это был неиссякаемый источник выпивки.

Прежде чем пить, мы наливали спирт в посудину, поджигали, потом гасили и разбавляли водой. По мнению водителя, при такой процедуре отрава выгорает. Мы в этом деле целиком полагались на него и пили за милую душу. Мне до сих пор неизвестно, был ли то метиловый спирт или какой-нибудь другой, но факт, что голова делалась от него дурная.

Я помню все до того момента, когда, возвращаясь после попойки к машине, по нужде подошел к откосу. Следующее, что мне помнится, — валяюсь под откосом и сослепу ничего не могу разобрать. Очки куда-то подевались, и вообще мне не до них. Еле-еле я вскарабкался на четвереньках вверх по откосу. Болел правый глаз, залитый кровью, которая текла из рассеченного века. Мон собутыльники ничего не заметили и шли себе дальше, что вовсе не говорит об их черствости, просто они были пьяным-пьянешеньки. Им и в голову не пришло оглянуться.

На следующее утро я отыскал очки под откосом. Оправа уцелела, левое стекло тоже, но правое разбилось вдребезги.

От очков только тогда толк есть, когда оба стекла подобраны по глазам, если же одно из них заменить простым стеклом, то от очков пользы никакой, лучше ходить без них. Я был в отчаянии. В то время трудно было рассчитывать, что удастся раздобыть новые очки. Но если не удастся — придется нести службу без очков. Что тогда будет со мной, ведь я и в очках-то увалень и растяпа…

Однако слезами горю не поможешь. Я на скорую руку подлечил глаз, распрощался с товарищами и зашагал с перевала. Очки лежали в кармане. Дойдя до Макурадзаки, я сел в поезд, но до места назначения не доехал, а сошел в маленьком городке. Без очков я шел словно в тумане и не отдал честь трем офицерам, стоявшим на углу улицы. В вечерней мгле было плохо видно.

— Эй, ты!

Я хотел как ни в чем не бывало проскочить мимо, но меня настиг громкий окрик:

— Обнаглел, что ли! Почему честь не отдаешь?

Я вздрогнул, остановился и, еще не придя в себя, приветствовал офицеров. Присмотревшись, я увидел, что все трое были подпоручиками. У одного сильно выдавался подбородок, у другого низко нависали брови, физиономия третьего смахивала на тыкву. Он-то и остановил меня. Держа руку у козырька, я объяснил, что у меня разбиты очки и потому я не заметил господ офицеров.

«Тыква» вдруг заорал:

— Отставить разговоры! Ко мне!

Я замолчал и подошел к нему. Тут вмешался «Бровастый»:

— Покажи, что у тебя с очками!

Я вытащил очки из кармана и подал Бровастому. Тыква скомандовал:

— Ноги врозь! Сейчас, я тебя малость подмуштрую!

Я расставил ноги и вытянулся в струнку. Тыква правой рукой ударил меня по скуле. Я пошатнулся. Тыква пустил в ход и левую руку.

На службе мне доставалось изрядно, но на улице меня били впервые. Прохожие останавливались и смотрели, как меня избивают. Офицеры были лет на пять моложе меня и, похоже, попали в армию прямо со школьной скамьи. Им явно доставляло удовольствие на глазах у всех давать волю рукам. Тыква ретиво и с видимым наслаждением обрабатывал меня и с правой стороны и с левой. «— Экий мерзавец!» — пронеслась у меня мысль, но о том, чтобы дать ему сдачи, нечего было и думать. Губы у меня были разбиты, рот полон крови, перед глазами все кружилось.

— Хватит с него! — сказал стоявший в стороне «Подбородок», и Тыква перестал.

Я сдвинул дрожащие ноги и снова замер по стойке «смирно». Бровастый злобно сунул мне мои очки.

— Одно-то стекло целое! И нечего болтать, что ничего не видишь. На, надень очки!

Мне пришлось подчиниться. Они-то обходятся без очков, и сколько ни толкуй таким, что с одним стеклом очки бесполезны, все равно тебя не поймут. Едва я надел очки, как все кругом раздвоилось и перемешалось в страшной путанице.

— Тебе куда? — спросил Бровастый.

— В Танияма.

— Вот и отлично, — обратился Бровастый к Подбородку и Тыкве. Пусть-ка найдет нам машину.

— Это он в два счета сделает, — отозвался Тыква и приказал мне: — Найди машину и пригони сюда! Машину до Кагосима. Понял? Даю тебе пятнадцать минут. И не вздумай улизнуть! Бегом марш!

Я вытянул руки по швам и побежал. Из-за неисправных очков земля, казалось, плясала подо мной, я все время спотыкался. Но все же получать побои офицеров прямо на улице было еще противнее. Я злился куда сильнее, чем когда на службе меня избивали юнцы-старшины. Странное дело, у меня не выходила из головы мысль, что я тоже получил образование и отнюдь не по своей воле попал на войну.

Я метался по привокзальным улицам, пока не нашел военный грузовик, идущий в сторону Идзюин. С трудом мне удалось уломать водителя заехать за офицерами. Они по-прежнему стояли на перекрестке, но теперь Подбородок держал курицу со связанными ногами. Пока я бегал за машиной, он, видимо, времени зря не терял.

Офицеры, не сказав ни слова водителю, полезли в кузов. Водитель был унтер-офицером. Бровастый с машины скомандовал мне:

— Садись живей! Ты же в Танияма едешь!

Машина везла старые бревна. Офицеры расселись у кабины, а я устроился как можно дальше от них, у заднего борта. Подбородок распорядился:

— Вот тебе курица на хранение! Держи ее на руках, а то удерет!

Пришлось взять курицу.

Из этой троицы лишь Подбородок был как будто способен к сочувствию. Впрочем, скорее к равнодушию, чем к сочувствию. Манера говорить у него была удивительно небрежной.

Связанная курица от страха закатила глаза и прерывисто дышала. Где уж ей было вырваться и улететь, но я согласно приказу крепко держал ее. Курица загадила мои голые колени жидким серым пометом. Грузовик, мчавшийся по разбитой проселочной дороге, бешено бросало из стороны в сторону. Меня трясло больше всех, да еще бревна поддавали сзади. Ветер хлестал по лицу и рукам. Это было приятно, но тряска меня измучила. Измучили и сломанные очки. От тряски зрение вконец расстроилось, все в глазах двоилось и прыгало. Препоганое ощущение!

Так вот и ехали мы прямиком на Танияма, хотя оптического магазина там не было. В Кагосима такие магазины, наверное, есть, но город, по слухам, разбомбили, и вряд ли они уцелели. К тому же сомнительно, смогу ли я получить увольнительную для поездки в Кагосима.

Я все больше раздражался и огорчался. Зажмурив правый глаз и непрестанно мигая левым, я смотрел на пролетающий мимо пейзаж. На офицеров я не оглядывался, даже не было желания пошевелиться. До чего дошло — не хотелось иметь ни с кем никакого дела. А разве хорошо относиться так к товарищам по оружию?

День кончился. Стемнело. Украдкой оглянувшись, я снял очки и положил в карман. Авось пронесет…

Офицеры привалились к кабине и шумно разговаривали. Выделялся пронзительный голос Тыквы. Все трое не были фронтовиками, скорее всего служили по интендантской части или что-нибудь в этом роде. Похоже, что они пустили по кругу флягу с виски и пили прямо из горлышка, а на закуску пошел неприкосновенный запас. У меня с утра крошки во рту не было, и теперь мой желудок не выдержал и напомнил о себе. Ездить на грузовике — нелегкое дело, быстро проголодаешься. Чтобы обмануть голод, я принялся свистеть. Высвистывал мотивы песенок, которые приходили на ум. Но когда свистишь в кузове мчащейся машины, звук мгновенно рассеивается в воздухе, и на душе становится тоскливо. Ночью, часов в двенадцать, машина остановилась. На проселочной дороге ни зги не видно. До Идзюин, похоже, еще ехать да ехать. Унтер-офицер вылез из кабины, и свет карманного фонарика забегал по земле.

— Мда-а. Не иначе поломка, — последовал безмятежный ответ на вопрос Подбородка.

Очевидно, унтер-офицеру не привыкать было к авариям. Офицеры о чем-то вполголоса совещались, — кажется, о том, стоит ли ждать здесь рассвета. Курица у меня на коленях не то заснула, не то испустила дух.

— Брось свистеть! — донесся до меня раздраженный голос Подбородка. Я умолк. — Слезай и пойди посмотри, нет ли поблизости ночлега!

Я забросил курицу на бревна и спрыгнул с машины. Унтер-офицер окликнул меня и сказал, что в нескольких минутах ходу будет небольшой городок. И правда, невдалеке мерцали огоньки, расплывавшиеся в моих глазах сплошным пятном.

— Курицу оставил на бревнах, — доложил я на ходу. — Чуть жива, так что, полагаю, никуда не денется.

От постоянной нехватки витамина А ночью я почти ничего не видел и из-за этого очень страдал на военной службе. Пока без очков, темной, безлунной ночью, при свете звезд, я добрел до городка, пока вернулся, прошла уйма времени. Офицеры, особенно Тыква, нервничали. С темной громады грузовика на меня посыпались злобные выкрики, в тоне которых откровенно сквозило, что меня считают не человеком, а низшим существом.

— Что? Не нашел? — с металлом в голосе спросил Тыква. — И вообще, куда тебя носило?

Неужели этот тип с таким же выражением лица ходил учиться всего лишь год-другой тому назад? С трудом сдерживая раздражение, я сказал, что единственная в городе гостиница закрыта, так как в ней нет ни постельных принадлежностей, ни еды. На мой отчаянный стук у парадного хода вышла добродушная с виду хозяйка лет пятидесяти. Судя по всему, она говорила правду.

Кто-то с шумом спрыгнул с грузовика. Это был Тыква. За ним — Бровастый, последним плюхнулся Подбородок с курицей в руках. Бровастый рванул меня за плечо:

— Не смей снимать очки!

Трясущейся рукой я полез в карман и вытащил очки. Тыква ткнул меня в спину:

— Где гостиница? Веди!

— Идешь с нами? — спросил Подбородок унтер-офицера.

— Нет, высплюсь в кабине, — ответил тот.

Я шагал, подгоняемый тумаками. Вчера я разбил очки, сегодня одна беда сменяется другой. При мысли о том, что еще ждет меня, темнело в глазах. Ослабев от голода, я еле волочил ноги, а тем троим, хлебнувшим виски, море было по колено. Сознание этой разницы в нашем положении повергло меня в отчаяние. Пришлось мне вторично подойти к гостинице и барабанить в дверь. Вышла встревоженная хозяйка в ночном халате, и Тыква завизжал своим пронзительным голосом прямо ей в лицо: мол, мы для отечества жизни не щадим, и разве не благодаря нам вы тут в тылу сидите, страха не знаете, и как это назвать, если нас ночевать не пускают?

Напирая на хозяйку, он оттеснил ее, шагнул в дом и стал снимать сапоги. Хозяйка перепугалась насмерть. Разувшись, Тыква вошел в комнату. Двое ребятишек спали на полу под толстым ватным одеялом. Тыква перешагнул через них и прошел во внутреннее помещение. Следом за ним двинулся Подбородок. Глянув на меня, словно на какое-то насекомое, он буркнул:

— А ты что торчишь? Если хочешь, ночуй здесь!

К счастью, менее чем через месяц война кончилась, я демобилизовался и смог раздобыть стекла для очков, без которых мне в то время было хоть пропадай. А продлись война еще год или два? Сейчас, после войны, много толкуют о юношах, призванных в армию из учебных заведений, считают, что их безжалостно принесли в жертву. Эти юнцы действительно были жертвами, но я думаю, что у многих из них в тех условиях неизбежно проявлялись самые низменные черты характера. Я смело могу говорить так, основываясь на собственном опыте. Вспоминая прошлое, я с гневом и отвращением думаю о приспособленчестве, о пресмыкании перед начальством, что особенно было свойственно военнослужащим из интеллигентов (вернее сказать, из тех, кто получил образование), об их себялюбии, большем, чем, например, у солдат из крестьян. Ведь я и сам угодил на войну сразу после учебы, поэтому ощущаю все это, пожалуй, особенно остро.

1955

Shichiro Fukazawa.

«Сказ о Горе Narayama»

Горы тянулись за горами, кругом были одни горы. Там, в Синсю, на краю деревни стоял дом О-Рин. Перед домом торчал большой дубовый пень. Срез его был гладким, словно доска. Местные дети и прохожие очень любили на нем посидеть. Жители деревни называли дом О-Рин просто «Пнём». О-Рин пришла сюда невесткой пятьдесят лет назад. Ее родная деревня была за горой. У деревень не было имен, чужую деревню называли той деревней — так и обходились. О-Рин было шестьдесят девять лет, муж ее умер двадцать лет назад, жена Тацухэя, единственного ее сына, свалилась в прошлом году в пропасть, когда собирала каштаны, и О-Рин все думала, как бы найти новую жену вдовому Тацухэю, — ведь надо же было кому-то приглядывать за четырьмя внуками, но ни в их деревне, ни в деревне за горой подходящей вдовы не было.

В тот день О-Рин услышала наконец то, чего долго ждала. Утром путник, проходивший мимо их дома в горы, запел праздничную песню:

«Праздник Нараяма в третий раз придет. Расцветут цветы на каштанах».

Это была песня их деревенского праздника Бон. О-Рин давно ждала, не пропоют ли эту песню, но ее все не пели, и это беспокоило О-Рин. Песня означала: «Пройдет три года, стану я на три года старше», но она имела и другой смысл: напоминала тем, кому исполнялось семьдесят лет, что пора уже отправляться к богу Нараяма.

О-Рин прислушалась к удалявшейся песне. Украдкой взглянула на Тацухэя. Он тоже внимательно прислушивался. Увидев, как блестят его широко открытые глаза, она поняла: он пойдет с ней на гору Нараяма, но видно по всему это огорчает его; и подумала с нежностью:

«— Добрый у меня сын!»

В тот день она дождалась и другого известия. Его принес гонец из ее родного дома — в той деревне овдовела женщина. Ей сорок пять, как и Тацухэю, и три дня назад она схоронила мужа. Возраст подходил, остальное было неважно. Гонец рассказал о вдове, и тут же договорились, когда она к ним придет, и гонец умчался. Когда прибегал гонец, Тацухэя дома не было. О-Рин решила все сама. Осталось только сообщить сыну, когда он воротится.

В их деревне такие дела решались быстро. Свадеб не справляли, просто договаривались между собой, и невеста переселялась в дом жениха. Были и сваты, но их заботил только возраст жениха и невесты. Невеста приходила в гости, оставалась ночевать и незаметно приживалась в доме. Отмечали и Бон, и Новый год, но развлекаться было негде — просто в эти дни не работали. Угощенье же готовили только на праздник Нараяма и то самое незатейливое.

Глядя вслед гонцу, О-Рин подумала:

«— Сказал, что пришел по просьбе моей родни. Видно, близкий родственник невесты. И трех дней после смерти мужа не прошло, а он тут как тут. Наверно, очень беспокоится о вдове. Но и нам это на руку: чем скорее она придет, тем лучше».

Сразу на Новый год О-Рин собиралась уйти к богу Нараяма, и ее тревожило, что станется с домом, если до того не найдется какая-нибудь невеста для сына. Теперь, когда нашлась подходящая по возрасту, у нее словно гора с плеч свалилась. Скоро невеста придет к ним с отцом или еще с кем-нибудь из родни, в доме будет женщина — значит, будет порядок. Ведь как-никак у О-Рин было четверо внуков: трое мальчиков — старшему, Кэсакити, исполнилось шестнадцать, — и одна девочка — ей было только три года. В последнее время Тацухэй ходил сам не свой. Это замечала и О-Рин, и вся деревня. «Теперь-то он воспрянет духом», И она повеселела.

Вечером, когда Тацухэй спустился с гор и присел на пень отдохнуть, О-Рин громко возвестила из дома:

— Эй! Скоро из той деревни невеста придет. Поза вчера овдовела. Сорок девять дней исполнится — и пожалует. — О-Рин была горда собой, будто сообщала о великом подвиге.

Тацухэй обернулся:

— Из той деревни, говоришь? А сколько ей?

О-Рин подошла к Тацухэю поближе.

— Зовут Тама-ян, а лет, как и тебе, сорок пять.

— Ну что ж! — засмеялся он — В самый раз для меня.

Тацухэй явно смущался, весело поддакивал О-Рин. «А все-таки что-то его заботит побольше, чем жена», — угадала О-Рин старческим своим чутьем, и это ее обрадовало.

На горе Нараяма живет бог. Ни одна душа в деревне не сомневалась, что те, кто ушел на гору, его видели. А раз там и вправду живет бог, то праздник его справляли по-особенному, иначе, чем другие. Со временем в деревне только и остался что этот праздник. Совпадал он с праздником Бон, даже песни пелись одни и те же.

По лунному календарю Бон отмечали с тринадцатого по шестнадцатое июля, а праздник бога Нараяма — накануне, двенадцатого июля ночью. Всю ночь пили сакэ, а заедали всем, чем дарили их в эту пору горные рощи и долы: каштанами, диким виноградом, ягодами сии и кая, грибами. Самым дорогим яством был вареный рис. В деревне его называли почтительно «белый хаги». Климат здесь был суровый, урожаи риса невелики, питались обычно просом, чумизой, кукурузой, а рис подавали только на праздник Нараяма или кормили им тяжелобольных. В деревне ходила такая песня:

«Мой батюшка занемог, трое суток встать не мог. До того он занемог — Рис ему варили».

Песня осуждала роскошество. Заболел слегка отец, и уж ему рис подавай. Считалось: или привереда, или прямой глупец. Иногда слова в песне меняли. Слово «батюшка» — на «сын» или «брат»…

Будто бы в шутку пели, а на самом деле намекали, что не годится есть рис, когда не положено. О цветущих каштанах была только одна песня. Зато пели множество других, приуроченных к празднику Бон, и пели всяк на свой лад.

Дом О-Рин стоял на краю деревни, мимо него шел путь в горы. До праздника Нараяма оставалось не более месяца, и О-Рин слышала все больше песен о нем. Затянет кто-нибудь: «Повезло О-Тори-сан», другой подхватит…

«Повезло О-Тори-сан, из дома солевара: Пошла в горы — Выпал снег».

«Пойти в горы» означало в деревне две совершенно разные вещи, но любой всегда мог понять, о чем в песне сейчас речь. Можно было отправиться в горы по дрова или жечь уголь, а можно было уйти на гору Нараяма. В деревне верили: если в день, когда человек ушел на гору Нараяма, выпадал снег, значит, этот человек счастливый. В доме солевара не было женщины по имени О-Тори-сан, но несколько поколений назад она, как видно, здравствовала, а когда она ушла в гору, выпал снег. О-Тори-сан стала символом счастливого человека. Вот о чем пелось в песне. Снег здесь никому в диковинку не был: зимой он иногда выпадал в деревне, ну а вершины гор зимой всегда были под снегом. Все дело было в том, что снег пошел в тот миг, когда О-Тори-сан уже добралась до горы Нараяма. Она не была бы счастливым человеком, если бы снег застал ее в пути. В случае с О-Тори-сан все совпало. У песни был и еще один смысл. Она намекала на то, что на гору Нараяма нужно идти не летом, а зимой. Поэтому люди отправлялись туда в такое время, когда можно было ожидать снегопада. Однако если снегу накапливалось слишком много, идти было трудно, а путь до горы Нараяма, где жил бог, неблизок — лежала она за семью ущельями и тремя озерами, — вот песня и предупреждала: «Ступай зимой, но до того, как выпадет снег». Очень мало времени оставляла песня для восхождения на гору.

О-Рин давно уже приготовилась уйти. Еще три года назад припасла она прощальное сакэ и циновку, на которую сядет на горе. Дело было за женой для овдовевшего Тацухэя, но теперь все уладилось: и сакэ было, и циновка, и жена для сына. Однако одно обстоятельство продолжало волновать ее.

Потихоньку от всех О-Рин припрятала кремень и время от времени постукивала им по зубам — хотела выбить себе здоровые зубы. Удары кремня сильной болью отдавались в нёбо, но если потерпеть немного, зубы все же сломаются. Она ждала этого с радостью, и в последнее время ей даже стало казаться, что это приятная боль.

О-Рин состарилась, а зубы у нее всё еще были целые. В молодые годы О-Рин гордилась своими зубами: до того были крепкие, что она легко разгрызала сушеную кукурузу. До сих пор ни один зуб не выпал! Но теперь она стыдилась этого. Даже у Тацухэя и то зубы довольно сильно поредели, а у нее зубов полный рот, и могут они разжевать что угодно, не хуже иных молодых. Иметь такие зубы в голодной деревне было попросту стыдно.

— А ты что хочешь угрызешь: шишку ли сосновую, дерьмовые ли бобы! — говорили ей односельчане.

И это была не шутка. Ее стали презирать. Дерьмовыми бобами назывались твердые, как камень, конские бобы, от которых пучило живот, и люди то и дело портили воздух. Случись кому-нибудь испортить воздух, говорили: «Да ты, никак, дерьмовых бобов наелся?!» И хотя О-Рин ни разу не испортила воздух в присутствии людей, ей нарочно напоминали о дерьмовых бобах, и она хорошо понимала, что люди насмехаются над ней, — потому что она слышала это не от одного человека, а от нескольких. Ничего не поделаешь, думала она, такие уж крепкие зубы ей достались.

— А у нашей бабки тридцать три зуба! — дразнил ее Кэсакити.

Вот до чего дошло: родной внук дразнит! О-Рин сосчитала пальцем зубы. Оказалось, двадцать восемь.

— Дурак! Двадцать восемь только, — сказала она.

— Да? Ты просто не все сосчитала. Еще поищи, — оскорблял ее Кэсакити. Ему смертельно хотелось, чтобы зубов у нее было тридцать три. В прошлом году он насмешил всю деревню, сочинив песню про бабкины зубы.

У бабушки моей, в кладовке, в уголке, хранятся тридцать три «Чертовых клыка».

Кэсакити перевернул на свой лад самую озорную песню в деревне. В ней пелось: «У матери моей в кладовке, в уголке, хранятся тридцать три заветных волоска». В песне потешались над матерью. Кэсакити, ко всеобщему восторгу, распевал на тот же манер — о бабкиных зубах. И для песни ему надо было, чтобы зубов было ровно тридцать три.

Вот он и разнес по деревне слух, — дескать, у бабушки О-Рин тридцать три зуба! О-Рин в деревне уважали как никого. После смерти мужа о ней не сплетничали, не перемывали ей косточек, как другим вдовушкам. Не думала она, что навлечет на себя позор своими крепкими зубами. «Надо как-то избавиться от них до того, как отправлюсь на гору», — думала она. Ей хотелось сидеть на закорках у сына, когда он понесет ее на гору, приличной беззубой старухой.

Вот она и стучит потихоньку от всех кремнем по зубам — старается выбить свои зубы.

Рядом с усадьбой бабушки О-Рин стоял дом по прозванью «Деньга». Никто в деревне денег не имел, — их просто негде было тратить, но сосед как-то ходил в Этиго и принес оттуда старинную монету. С тех пор дом его прозвали «Деньга». Отцу этого Деньги, Мата, уже исполнилось семьдесят лет. Мата и О-Рин были не только соседями, но и одногодками и многолетними приятелями. Однако О-Рин уже давно мысленно приготовилась отправиться на гору Нараяма, а Деньга, самый жадный человек в деревне, все не хотел варить сакэ для угощения и до сих пор не сделал никаких приготовлений. Ходили слухи, что Мата отправится на гору до наступления весны, но прошло лето, а он все еще сидел дома. Снова стали поговаривать потихоньку, что Мата, видно, пойдет на гору зимой и так, чтобы никто не заметил. Но О-Рич догадалась уже, что этот жалкий Мата и не помышлял о горе. «Вот дурак!» О-Рин собиралась уйти на гору в январе, как только ей исполнится семьдесят.

По соседству с домом Деньги находилась усадьба по прозванью «Горелая сосна». На заднем дворе у них торчал, как обломок скалы, большой ствол сухой сосны. Когда-то, давным-давно, в сосну попала молния и опалила ее. С тех пор дом прозвали «Горелая сосна». Рядом с «Горелой сосной» проживал «Дождь». На юго-восток от деревни высилась гора Тацуми. Так вот, стоило только кому-нибудь из его домашних туда пойти, тут же налетал дождь. В давние времена кто-то из этой семьи убил на горе Тацуми змею о двух головах, и с тех пор всякий раз, как они поднимались на гору, шел дождь. Так и прозвали этот дом «Дождем». Рядом с «Дождем» располагался дом под названием «Кая». В деревне было двадцать два дома, у этого дома стояло самое высокое дерево кая. Дом «Кая» славили такой песней?

«Эта непутевая Гин-ян Из дома «Кая» Нянчит кучу мышат От сыновьих внучат».

Когда О-Рин пришла в деревню, она еще застала старуху Гин. Неприкаянная, непутевая — такая про нее шла молва. Гин была недальнего ума. «Мышата» в песне — многочисленные ее правнуки. Детей в доме «Кая» рожали, будто мышат. Гин и сама рожала, и воспитывала внуков, и нянчила правнуков. И это в такой-то голодной деревне! Гин презирали: наплодила целую ораву похотливых детей и внуков. Похотливость и многодетность трех поколений дома «Кая» высмеивалась в песне. Наступил июль. Все забегали, засуетились. Праздник Нараяма длился только один день, но это был единственный праздник, поэтому с приходом июля в деревне воцарялся праздничный дух. Вот и канун праздника. Тацухэй занят сверх головы. Домашние оживленны, каждый думает о своем, на Кэсакити надежды мало — он куда-то исчез, и Тацухэй целый день крутился один.

Когда он проходил мимо дома Дождя, то услышал песню — хозяин дома пел о чертовых зубах:

«— Негодяй! — подумал Тацухэй. Он впервые слышал эту песню. Кэсакити сочинил ее в прошлом году, но тогда она не дошла до ушей Тацухэя и бабушки О-Рин. Второй раз в нынешнем году упоминалась О-Рин».

Тацухэй тут же вошел в дом. Хозяин был в прихожей, и Тацухэй уселся перед ним прямо на земляном полу.

— А ну-ка пойдем к нам. Посчитаем, сколько зубов у бабушки О-Рин.

Дождь растерялся: обычно молчаливый Тацухэй о грозным видом глядит на него — быть беде.

— Что ты? Что ты! Я тут ни при чем. Эта ваш Кэсакити сочинил.

Так Тацухэй узнал, что песню сочинил его сын. Теперь он понял, почему Кэсакити упорно твердил, что у бабушки тридцать три зуба.

Тацухэй молча вышел, подобрал у обочины дороги толстую палку и отправился искать Кэсакити. Кэсакити распевал с детьми песню подле «Дома у пруда».

У дома живой изгородью росли криптомерии, никого не видно, но Тацухэй узнал Кэсакити по голосу.

Размахивая палкой, он закричал:

— Кэса! Значит, у бабушки тридцать три зуба! Ах ты дрянь! Бабушка нянчила тебя, ходила за тобой, а ты?!

Он поднял было палку, но Кэсакити ловко увернулся, и палка ударила со всего размаха по камню. Тацухэй отбил себе руку.

Кэсакити отбежал в сторону и как ни в чем не бывало глядел на отца.

— Болван! Жрать не получишь! — взревел Тацухэй. В деревне часто говорили: «Жрать не получишь!» или «Не смей жрать!» Конечно, наказание голодом существовало, но скорее всего это было просто ругательство. Настало время ужина. Все уселись вокруг стола. Уселся и Кэсакити, вернувшийся с улицы, мельком взглянул на отца никаких следов злости не заметил, лицо отца было скорее унылым, чем злым. Тацухэй не собирался говорить о песне про чертовы зубы в присутствии О-Рин. Он не хотел, чтобы О-Рин знала, что в деревне поют такую песню. В душе он даже думал, что было бы хорошо, если бы и Кэсакити промолчал.

А Кэсакити подумал про себя: «— И что это отец так взъелся на меня из-за этой песни? — И твердо решил: — Назло буду петь, раз ему не по нраву!»

Кэсакити знал, что отец в скором времени намерен жениться, и был решительно против этого. Все принялись за еду. Ели овощной суп, в котором плавали кукурузные шарики. Суп был очень пряный и жидкий, поэтому его не столько ели, сколько пили. О-Рин думала о своем. Она предчувствовала, что невеста может прийти к ним на праздник, хотя срок траура еще не вышел. О-Рин ожидала ее даже сегодня, но невеста не пришла.

«— Значит, завтра пожалует, — подумала она. — Надо бы приготовить всех к ее приходу».

— Завтра, может, мама из той деревни придет, — весело сказала она внукам.

— Рановато, пожалуй. Месяц только прошел. Но не беда, если и придет, тебе легче будет еду готовить, — охотно поддержал ее Тацухэй.

— Еще чего! — оборвал его Кэсакити. Он поднял руку и, обернувшись к О-Рин, рявкнул: — Никакой матери из той деревни нам не надо. — Затем, враждебно глядя на отца, сказал: — Незачем тебе жена. Я женюсь. — И снова накинулся на О-Рин: — А ты молчи! Если тебе надоело готовить еду, моя жена будет стряпать.

О-Рин изумилась.

— Дурак! Не смей жрать! — громко одернула она Кэсакити и хлестнула его по шее палочками для еды.

— А Кэса-ян хочет жениться на Мацу-ян из «Дома у пруда», — объявил тринадцатилетний внук О-Рин. Он знал, что Кэсакити дружит с Мацу, и надеялся выставить брата на всеобщий позор.

Кэсакити шлепнул брата ладонью по щеке.

— Заткнись! — И он со злостью взглянул на брата.

Тацухэй удивился, но промолчал. Он не ожидал такой смелости от сына. Ему и в голову не могло прийти, что Кэсакити может жениться. В деревне в обычае были поздние браки, и раньше двадцати лет никто не обзаводился семьей.

Даже распевали песню, в которой хвалили поздний брак:

«И после тридцати не поздно жениться. Зачем лишним ртом обзаводиться».

Лишний рот в семье совсем некстати, поэтому ни О-Рин, ни Тацухэй не помышляли о женитьбе Кэсакити. По деревне протекала мелкая река, в середине деревни она превращалась в пруд. Дом, который стоял на его берегу, звали «Дом у пруда». О-Рин хорошо знала девчонку из «Дома у пруда» по имени Мацу. Ей стало стыдно, что она по старческому неразумью накричала на Кэсакити. Правда, Кэсакити застал ее врасплох, поэтому она и вспылила. Но только теперь О-Рин сообразила, что и Мацу стала взрослой девушкой, и Кэсакити возмужал, а она не заметила этого. Это было непростительно с ее стороны.

Кэсакити встал из-за стола и ушел куда-то. Наступил праздник. Дети, наевшись до отвала «белого хаги», отправились на площадь. В центре деревни было небольшое ровное место. Оно называлось Праздничная площадь. Праздник справляли ночью, но дети собирались здесь с утра. На площади плясали бон-одори. Вернее, не плясали, а водили хоровод, хлопая в ладоши и распевая песни. Тацухэй тоже ушел к кому-то в гости, и О-Рин осталась в доме одна. Днем она увидела незнакомую женщину. Та сидела на пне спиной к их дому. Рядом лежала большая матерчатая сумка. Женщина, видно, ждала кого-то.

О-Рин подумала было, не невеста ли это из той деревни, но незнакомка, судя по всему, не собиралась входить в дом. «Значит, не она», — решила О-Рин. У женщины был такой вид, будто она пришла к кому-то в гости и теперь сидит и отдыхает. Но большая сумка навела О-Рин на мысль, что это все же не просто гостья, и она решилась наконец выйти из дома.

— Не знаю, откуда вы… Вероятно, на праздник пришли? — обратилась она к женщине.

— Тацухэй-ян здесь живет? — спросила женщина непринужденно.

«— Невеста! — поняла О-Рин».

— Ты Тама-ян из той деревни?

— Да. У нас тоже праздник, но мне все говорят: «— Иди, там и справишь». Вот я и пришла.

— Ну, заходи, заходи. — О-Рин потянула Тама за рукав. Она радостно захлопотала по дому, поставила перед невестой столик для еды, принесла угощенье. — Ешь, а я схожу за Тацухэем, — сказала она.

— Все говорят: чем нас-то объедать, пойди там поешь. Я и не завтракала сегодня, — сказала невеста.

— Ну, тогда ешь, не стесняйся.

О-Рин подумала, что она все равно предложила бы Тама поесть, даже если бы та сказала, что ела. Ведь она ждала ее еще вчера.

Тама, уплетая угощенье, рассказывала:

— Мне все говорят: бабушка там добрая, скорее иди.

О-Рин радостно смотрела на торопливо жующую Тама.

— К вам мой брат приходил. Он и сказал, что вы добрая. Вот я и решила: надо скорее идти.

О-Рин придвинулась к Тама.

«— Простая душа, не врет», — подумала она и сказала:

— Могла бы и пораньше прийти. Я тебя вчера ждала, — О-Рин подсела было ближе к невесте, но забеспокоилась, что та увидит ее целые зубы, прикрыла рот рукой и отодвинулась. — А что ты так долго сидела? Почему в дом не вошла? — спросила она.

Тама улыбнулась.

— Да я ведь одна пришла, стеснялась. Брат обещал проводить, да вчера напился сильно и все говорил: «Бабушка там добрая, скорее иди».

От похвалы О-Рин готова была взлететь на небо. «Пожалуй, эта невестка будет лучше прежней». И она сказала:

— Надо было мне за тобой сходить.

— Вот и пришли бы. А я бы вас потом на себе через перевал перенесла.

Да, эта перенесла бы ее через перевал. О-Рин стало даже неловко, что она не догадалась сходить за Тама в ту деревню. А нести ее не обязательно, сама бы дошла. Еще сил хватит. О-Рин была тронута добротой Тама. Ей захотелось поскорее сказать ей, что на Новый год она отправится на гору Нараяма. Когда приходил брат Тама, она сразу так и сказала ему.

Взглянув мельком на невесту, О-Рин увидела, что та поглаживает себя по спине: наверно, кусок в горле застрял. О-Рин приблизилась к Тама. «Сказать, чтоб не спешила? А вдруг подумает, что мы жадные? — забеспокоилась она и решила: — Пойду искать Тацухэя, пусть она тут спокойно поест», и, потирая спину Тамаян, сказала:

— На Новый год я сразу на гору пойду.

Тама немного помолчала.

— Брат говорил мне. Велел передать вам, чтоб не спешили.

— Ну что ты! Чем скорее, тем лучше. Бог горы только похвалит.

О-Рин не терпелось рассказать Тама еще кое о чем. Она придвинула блюдо, стоявшее посредине стола, поближе к невестке. На блюде горой лежал вареный карп-ямабэ. О-Рин должна была рассказать Тама о рыбе.

— Эту рыбу я поймала, — похвастала она.

Ямабэ — король горных рек — был драгоценной рыбой.

— Неужели вы умеете ловить рыбу? — недоверчиво спросила Тама.

— Во всей деревне никто больше меня не ловит. Ни Тацухэй, ни Кэсакити не сравняются со мной.

Прежде чем отправиться на гору, О-Рин собиралась открыть невестке известный только ей способ ловли ямабэ.

— Я знаю одно место, где он всегда ловится. Потом я тебе покажу. Только смотри никому не говори. Нужно пойти ночью и запустить руку в яму — обязательно попадется, — сказала О-Рин. Глаза ее сверкали. Придвинув блюдо к Тама, она добавила: — Ешь все. У нас еще много сушеной рыбы. — Потом поднялась на ноги и сказала: — Пойду позову Тацухэя. А ты ешь.

Она вышла на задний двор и направилась в сарай. Теперь, когда на душе было радостно, — ведь ее назвали доброй, — она набралась, наконец, храбрости и, зажмурившись, ударила зубами о каменную ступку. Рот онемел. Потом она почувствовала, что его наполняет что-то теплое и сладковатое. Такое было ощущение, будто рот набит сломанными зубами. Зажав губы рукою, чтоб не капала кровь, она пошла на речку, умылась. Выпало два сломанных зуба. Она огорчилась.

— Только-то! Всего два?

Но потом подумала, что выбила зубы удачно. Вылетели два верхних зуба, посередине, и рот будет казаться совсем пустым. В это время Кэсэкити, совершенно пьяный, распевал на площади песню про чертовы зубы. Изо рта О-Рин все текла кровь, — видно, ранка еще не затянулась.

— Остановись! Остановись! — твердила она про себя. Зачерпнув пригоршню воды, она прополоскала рот, кровь пока не останавливалась, но было радостно: двух-то уже нет! Не зря она стучала кремнем по зубам — быстро вылетели, подумала она. Наклонившись над водой, она принялась набирать в рот воду и выплевывать ее. Кровь больше не текла. Осталась лишь небольшая боль во рту, но О-Рин не обращала на нее внимания. Ей захотелось показать Тама, какие у нее плохие зубы, и она вернулась в дом. Тама все еще ела. О-Рин села напротив невестки.

— Не спеши. Ешь побольше. Тацухэй сейчас придет, — сказала она и добавила: — Мне-то уж пора на гору. Зубы совсем никуда не годятся.

И, прикусив верхними зубами нижнюю губу, она выпятила вперед верхнюю челюсть: на, мол, смотри. О-Рин хотелось плясать от радости — все так прекрасно устроилось. Она вышла из дома и пошла на площадь искать Тацухэя. Теперь все в деревне увидят ее щербатой. Она шагала, гордо распрямив плечи. На площади Кэсакити, приплясывая, распевал песню про чертовы зубы бабушки О-Рин. Тут появилась О-Рин с разинутым ртом. Остановившаяся было кровь пошла снова. О-Рин не прислушивалась к песне. Поиски Тацухэя были хорошим предлогом для того, чтобы показать всем свой щербатый рот, она думала только об этом и не обратила внимания на песню.

Увидев бабушку О-Рин, взрослые и дети, собравшиеся на площади, разбежались с криками кто куда. О-Рин выглядела устрашающе: прикусив верхними зубами нижнюю губу, она выпятила вперед беззубую челюсть, по подбородку ее текла кровь. О-Рин никак не могла понять, почему это все убегают при виде ее, и даже попробовала добродушно засмеяться. Она добилась того, чего не ожидала: праздник кончился, а о ней все еще судачили. «Ведьма из „Пня“!» — говорили о ней потихоньку, и маленькие дети решили, что бабушка О-Рин и впрямь ведьма.

— Как вцепится, не отпустит!

— Загрызет! — шептались они.

— Смотри, отведу тебя в дом О-Рин! — пугали ревущих малышей, чтобы их утихомирить. Встречая вечером О-Рин, дети с плачем убегали от нее. О-Рин знала и песню про чертовы зубы, и то, что ее прозвали ведьмой.

Прошел праздник Нараяма, и вскоре ветер унес листья с деревьев. Иногда выпадали дни по-зимнему холодные. Тацухэй ходил сам не свой, хотя и женился.

Не прошло и месяца, как в доме появилась еще одна женщина. Однажды пришла Мацу из «Дома у пруда» и уселась на пень, а когда настало время обеда, она пристроилась вместе со всеми у стола. Любо-дорого было глядеть, как она ела: на лице блаженство, будто она попала в рай. Уплетала за обе щеки. Сидела рядом с Кэсакити и молча ела. За ужином они опять сели рядом. Мацу шлепала Кэсакити по щеке палочками для еды, и это веселило обоих. Ни О-Рин, ни Тацухэй не испытывали к Мацу неприязни. О-Рин сгорала от стыда, что до сих пор считала Кэсакити ребенком. А он уже взрослый. Вечером Мацу залезла под одеяло к Кэсакити. За обедом О-Рин присмотрелась: живот у Мацу заметно округлился. «На шестом месяце, — подумала она. — К январю, должно быть. А может, и пораньше, еще в этом году». Это встревожило О-Рин. Если Мацу родит, все будут считать, что О-Рин дожила до мышонка.

На другой день Мацу, позавтракав, уселась на пень и просидела там до обеда. После обеда она снова села на пень. К вечеру Тама сказала ей:

— Мацу-ян, разожги-ка очаг.

Мацу не умела разводить огонь, — дом тут же наполнился дымом. Младшая девочка расплакалась. Дыму было столько, что Тама и О-Рин выбежали наружу. Потирая глаза, выскочила и Мацу.

— В чем преуспела, а в чем недоспела, — засмеялась Тама. О-Рин вошла в дом и, задыхаясь от дыма, залила водой очаг. Потом снова положила дрова, и огонь тут же разгорелся. Выбрасывая из дому мокрые поленья, она сказала:

— Ты зачем же сунула кэяки, Мацу? Их нельзя жечь. Станешь жечь, глаза три года болеть будут. — И тихо добавила: — Мне-то все равно, я старая, а вам зачем маяться глазами?

— Не можешь разжечь огонь, покачай хоть ребенка, — велела Тама и посадила девочку на спину Мацу. Та все еще плакала от дыма. Мацу принялась ожесточенно трясти ребенка, напевая:

«Ох, грехи наши, грехи!»

О-Рин и Тама изумленно переглянулись. Эту песню пели в деревне только по особым случаям: когда несли кого-нибудь на закорках на гору Нараяма или когда трясли привязанного за спиной младенца. Укачивать ребенка таким диким способом называлось «чертово трясение» или «глухая нянька».

Мацу орала во все горло, стараясь перекричать ребенка. Голова ребенка моталась от ее плеча и плечу, так что он не мог и рта раскрыть. Это было скорее издевательство над младенцем, чем укачивание. Так же трясли тех, кого несли на закорках на гору Нараяма, когда несчастные, слабые духом люди плакали — не хотели идти на гору. Тогда тот, кто нес, пел эту песню. Мацу выкрикивала: «Ох, грехи наши, грехи!» — не зная, что слова эти имели продолжение и означали «очищение от грехов» — душа и тело очищались от грехов, человек освобождался от несчастной судьбы. Когда-то колыбельную о глухой няньке и песню праздника Бон пели на разный манер, но потом забыли об этом и стали петь обе песни одинаково. Пели их и на праздник Нараяма.

Ребенок на спине у Мацу кричал как ошпаренный. Тогда она затрясла его еще ожесточеннее и запела:

«Ох, грехи мои, грехи!

Ты, чертенок, не реви.

Все равно не слышу я:

Уши заложило.

Не закроешь, глупый, рот,

Знай: получишь от меня!»

Сколько ни плачь, малыш, никто не услышит, никто не поможет, говорила песня. Реви, надрывайся, уши мои закрыты. «Знай, получишь от меня!» — дальше был нянькин щипок.

О-Рин за всю свою долгую жизнь ни разу не трясла дитя, точно глухая нянька. А эта Мацу только вчера пришла в дом, а сегодня уже поет такую песню. «Бессердечная она», — поняла О-Рин. Потому и переглянулись они с Тама.

Ребенок плакал все сильнее. Тама, не выдержав, подбежала и выхватила его у Мацу, но ребенок продолжал реветь. Тама развернула ребенка перед О-Рин, ахнула, — на маленькой ягодице синели следы от щипков. Они уставились друг на друга, оторопевшие. С приходом Мацу Кэсакити утихомирился, перестал грубить О-Рин, но теперь он часто спрашивал за едой:

— Баб, а ты когда на гору пойдешь?

— Наступит Новый год, сразу же и отправлюсь, — с горькой усмешкой отвечала О-Рин.

— Чем скорее, тем лучше, —скороговоркой гово рил Кэсакити.

— Чем позже, тем лучше, — перебивала его Тама и падала от смеха, — получалось очень забавно: одна скороговорка за другой. О-Рин тоже

смеялась со всеми.

С появлением в доме еще двоих женщин руки О-Рин освободились от работы. Она была еще в силах трудиться, и когда делать было нечего, не находила себе места. Ей все словно чего-то недоставало. Она страдала от безделья. Однако утешала себя мыслью о том, что скоро отправится на гору Нараяма. Только об этом и думала. «Все зовут меня ведьмой, а я отправлюсь на гору не так, как Мата из „Деньги“. У меня столько угощенья припасено, что хватило бы и на праздник. И рису, и грибов, и сушеной рыбы приготовила — все до отвала наедятся. Наварила и сакэ для угощенья односельчан. Пока никто еще не знает, что его почти целый кувшин. На другой день, как уйду на гору, все мои соберутся и станут есть. „Вот так бабушка! — удивятся они. — Сколько наготовила“. А я в это время буду сидеть на горе на новой циновке и душа моя будет чиста».

Целый день дул сильный ветер. Он не прекращался всю ночь до утра. На рассвете по всей деревне разнесся пронзительный вопль:

— Проси прощения у бога Нараяма!

Деревня заволновалась, зашумела. Услышав этот крик, О-Рин проворно вылезла из-под одеяла и выбежала из дома. В руках у нее была палка. Вскочила и Тама. За спиной у нее был крепко привязан ребенок, а в руке она сжимала толстую дубину.

— Где? — крикнула О-Рин.

Тама, вся бледная, помчалась вперед, — говорить было некогда — все неслись сломя голову.

Вором оказался Дождь. Он тайком забрался к своему соседу Горелой Сосне и украл мешок бобов. Его застали на месте преступления, сунули в мешок и избили.

Красть съестное в деревне считалось тягчайшим преступлением. Вора яростно наказывали: лиша-ли всех припасов, что были в доме. Сигналом к расправе был вопль: «— Проси прощения у бога Нараяма!» У вора отнимали все, что можно было съесть, и делили между собой, но долю свою получали только те, кто успевал вовремя. Бежать надо было быстро, потому что вор мог сопротивляться и с ним надо было драться. Бежать надо было босиком. Тех, кто прибегал обутым, тоже били, засунув в мешок. Люди были вне себя от ярости, потому что каждый хорошо знал, что значило остаться без еды на зиму. Это крепко сидело у всех в мозгу. Дождя так избили, что он не в силах был двигаться. Мешок бобов, украденный им у Горелой Сосны, отнесли на Праздничную площадь. Семья вора должна была сидеть подле. Они громко плакали, но поделать уже — ничего не могли. Затем «обыскивали» дом вора. Самые крепкие мужчины обшарили дом и выбросили на улицу все съедобное. И тут люди вытаращили глаза от изумления — так много припрятал Дождь. Из-под веранды, к примеру, извлекли целую гору картошки. Не накопаешь столько на своем поле. Чтобы столько вырастить, нужно много семянной картошки, а в деревне ее ели всю зиму, так что к весне почти не оставалось. Иной раз не хватало даже на зиму. В деревне знали, сколько кто нарыл картошки. Дождь не накопал и десятой доли того, что оказалось у него под верандой. Несомненно, он наворовал эту картошку на чужих огородах.

В доме Дождя уже дважды просили прощения у бога Нараяма. В последний раз, лишенные за воровство всех припасов, они кое-как прожили зиму, питаясь лесными кореньями. Поговаривали, однако, что они заранее припрятали еду в горах, потому и выжили.

— Воровство у них в крови, — шептались люди. — Истребить их надо всех до единого, а то ведь не уснешь.

В семье Дождя было двенадцать душ.

В тот день никто не работал, — не могли сразу успокоиться.

В доме О-Рин тоже было невесело. Тацухэй лежал, вытянув ноги и обхватив голову руками.

«— Как протянем эту зиму? — думал он. Беда Дождя нависла и над его домом. Теперь он понял это особенно ясно. Запасов мало, а воровать он не привык. У Дождя двенадцать душ, в его доме восемь, но крепких едоков больше, чем у Дождя, так что трудности одни и те же».

О-Рин сидела рядом с Тацухэем. Ее тоже тревожила предстоящая зима. Так было каждый год, но в этом году семья увеличилась, дети выросли, и перезимовать будет тяжелее, чем

раньше. Особенно ее удивляла Мацу.

«— Да ее просто выгнали из родного дома за то, что жрет много, вот она и явилась к Кэсакити, — догадалась О-Рин. Мацу, похоже, и не заботилась о том, есть в доме еда или нет».

Однажды она варила бобы и, уплетая их, сказала:

— Говорят, чем больше съешь бобов, пока варишь, тем больше получится.

О-Рин и Тама ошалело поглядели на нее. Мацу бухнула в котел воды.

Тогда Тацухэй недовольно сказал:

— Мацу-ян! А если не есть бобы, их и вовсе не будет?

— Как? — удивилась спокойно Мацу. Она ничего не поняла.

— Кэсакити! Дай-ка ей оплеуху, — велел Тацухэй.

Тогда Мацу перестала есть бобы. Тацухэй и О-Рин думали о зиме. Тама тоже думала.

«— У нас в доме нет никакого порядка с едой. Надо будет распределить по дням, — решила она».

— Сегодня я большое дело сделал, — гордо сказал Кэсакити.

И вправду он потрудился на славу. Прибежал самым первым из их семьи к месту происшествия, обыскивал дом вора и получил много картошки.

Мацу сидела, наклонившись вперед и выпятив

огромный живот, — будто лягушка. Сегодня она тоже была серьезной.

Тама, вспомнив, что ей надо молоть бобы, пошла в сарай, принесла каменную ступку и стала шумно перетирать бобы. Коричневая мука посыпалась вокруг ступки. Глядя на нее, Кэсакити запел:

«Хочешь есть бобы украдкой,

Намочи водой.

У отца глаза не видят —

Он слепой».

Сырые бобы обычно жарят, и они трещат на сковороде. Слепой родитель может тогда догадаться, что дети едят бобы. Если же бобы сначала замочить, они размякнут и не будут трещать. Тогда можно незаметно от отца набить ими живот. Молодые ощущают голод острее, чем старики. Пели не только о слепом отце, а вообще о стариках, — дескать, глаза у стариков видят плохо, не заметят, как молодые украдкой от них едят бобы.

— Ну и дела! — В дом вошел старший сын Деньги. Сын Деньги все еще не мог успокоиться. — Ты погляди: картошка-то одна мелочь.

Картошка явно была выкопана из земли до срока.

— А я-то думаю, что это я так мало нарыл! Оказывается, он ее выкопал. Стало быть, мне просто вернули мою картошку, да и то не всю.

Тацухэй тоже так думал. Каждый считал, что с его

поля украдено больше, чем он получил.

— С этими злодеями надо кончать. Ночью они снова обчистят нас. Что-то нужно делать, а то спать спокойно не сможем. Уничтожить всю их семейку — и дело с концом.

— Легко сказать! Их ведь двенадцать, — сказал Тацухэй.

— Ну и что! Вырыть яму побольше, да и закопать всех, — пошутил Кэсакити.

Тама бросила молоть бобы и сказала тоже в шутку:

— Да где их зароешь, такую кучу?

— Тут не до смеха! Никто в деревне не работает. Все думают, что делать, — сказал раздраженно сын Деньги и вышел из дома. На дворе закаркали вороны.

— Ну вот! О чем говорите! Сразу вороны закаркали. Как бы покойник ночью не объявился, — забеспокоилась О-Рин и вышла во двор следом за сыном Деньги.

В горах, за домами, было деревенское кладбище. В их голодной деревне умирали не только старики, но и молодые. Во время похорон на кладбище ставили поднос с едой. Еду тут же расхватывали вороны. Поэтому и говорили, что вороны радуются покойникам. Громко каркают, предчувствуя похороны. Когда сын Деньги ушел, никто не проронил ни слова. Подумали: а не исчезнет ли кто-нибудь из дома Дождя сегодня ночью, ведь в деревне витал дух убийства. Все невольно съежились. Было слышно только, как Тама шумно мелет бобы.

— А что, мать, не пойти ли тебе на гору в Новом году? — спросил вдруг Тацухэй, лежа на циновке.

О-Рин облегченно вздохнула: наконец-то Тацухэй решился вымолвить эти слова. И сразу же откликнулась!

— Ну что ж! Моя мать из той деревни ушла на гору, свекровь ушла. Теперь моя очередь.

— Не надо, — сказала Тама, перестав молоть бобы. — Родится мышонок, я пойду и выброшу его в пропасть. Тогда про тебя не станут петь песню, как про бабушку Гин-ян.

— Вот еще! Я сам вышвырну. Подумаешь! — сказал Кэсакити. Он хотел показать, что ему ничего не стоит выбросить ребенка. — Я же говорил тебе, что выкину, — напомнил он Мацу.

— Прошу тебя, — сказала Мацу.

Все сразу же взглянули на ее большой живот.

Шорох протираемых в ступке бобов прозвучал как отдаленный раскат грома. Все опять умолкли. Кэсакити громко затянул песню. Он сидел, скрестив ноги, завернув сзади подол кимоно и засучив узкие рукава до плеч, и пел во все горло:

«Взгляни, отец, Деревья засохли. Садись мне на спину — Пора идти»

Кэсакити уже хорошо научился петь деревенские песни. О-Рин даже полагала, что он поет замечательно, но в этой песне он переврал слова. Ей стало жаль, что Кэсакити испортил старинную песню.

— Кэса! Такой песни нет, — сказала она. — «Горы пылают, деревья засохли», — вот как надо петь.

— Да это Деньга так поет.

— Дурак он! Когда-то, давно-давно, горели горы, и все ходили смотреть на пожар. Так ведь, Тацухэй? — О-Рин искоса взглянула на сына. Он лежал на спине, прикрыв лицо тряпкой.

Ей стало вдруг жалко его. И зима предстоит трудная, и на гору с ней идти не сладко. Много, видно, пережил, прежде чем решился сказать сегодня: «А что, мать, не пойти ли тебе на гору на Новый год?»

О-Рин подползла к Тацухэю и потихоньку сдернула с него тряпку. Глаза Тацухэя блестели. Она отпрянула и отодвинулась от него.

«— Глаза блестят! Не от слез ли? Ну что мне с ним делать? Такой слабодушный! — подумала она. — А ну гляди на меня хорошенько, пока я жива! — произнесла она про себя и скосила пристальный глаз на сына».

Тама, оставив ступку, выскочила за дверь — пошла на реку сполоснуть лицо. Она уже второй раз за вечер вылетала из дома на реку.

«— И эта, никак, плачет? Ну что за люди! Такие все слабые. Тацухэй мог бы и потверже быть. Одни слабаки в доме собрались, — подумала О-Рин».

Кэсакити снова затянул:

«Горы пылают. Деревья засохли. Садись мне на спину — Пора идти».

Теперь он спел правильно. И мотив вывел как надо. То место, где говорилось о засохших деревьях, исполняли как песню паломников. Он спел его безупречно, будто плакал.

Когда он произнес последние слова, О-Рин подхватила:

— Ёйсё! Молодец! Хорошо спел.

Три дня спустя, поздно ночью, у их дома раздался топот ног — в горы прошла вереница людей. На другой день вся деревня знала, что семья Дождя исчезла.

— Больше о них говорить не будем, — порешили все, и склоки сразу же прекратились.

В декабре наступили холода. Нагрянули они в середине месяца — по лунному календарю.

— Белые мошки летят! — закричали дети, и О-Рин сказала уверенно: — Когда я уйду на гору, обязательно пойдет снег.

В деревне говорили, будто белые мошки кружатся обычно перед тем, как выпасть снегу.

Мацу была на сносях. Это чувствовалось и по ее движениям, и по прерывистому дыханию.

Когда до Нового года осталось четыре дня, О-Рин рано утром, дождавшись пробуждения Тацухэя, вызвала его во двор и прошептала на ухо:

— Сегодня ночью я приглашаю тех, кто носил стариков на гору. Скажи всем.

О-Рин решила послезавтра отправиться на гору Нараяма. Поэтому ночью она устраивала угоще-ние.

— Рано еще. Наступит Новый год, тогда и пойдем. — Тацухэй растерялся. Он думал, что они пойдут на гору после Нового года, и слова матери застали его врасплох.

— Да что осталось-то! Лучше пораньше уйти. Того и гляди, мышонок родится.

Тацухэй не ответил. Не хотел ничего говорить.

— Иди и скажи всем, а то уйдут в лес, не застанешь.

О-Рин сказала это властно. Тацухэй не мог не подчиниться. Слова ее грузом ложились:

— Слышишь? Иди! Иначе послезавтра одна уйду.

В ту ночь в их доме собрались односельчане, уже побывавшие на горе Нараяма. Они пили сакэ и наставляли уходящих. Наставления делались по правилам: каждый гость произносил только один обет. В доме О-Рин собралось восемь человек: семь мужчин и одна женщина. Она ходила на гору в прошлом году. Обычно сопровождающими были мужчины. Женщины редко участвовали в таком деле. Даже если в доме не находилось мужчины, просили кого-нибудь из соседей. Старшим считался тот, кто ходил на гору раньше других. Он становился главой церемонии и имел право говорить первым. И сакэ он пил прежде других. Остальные говорили и пили сакэ в том порядке, как ходили на гору. В эту ночь старшим был «Неистовый» Тэру-ян. На самом-то деле Тэру был человек мирный, но кто-то из предков его отличался неистовым нравом, и это прозвище укрепилось за всей их семьей, сделалось вторым именем дома.

О-Рин и Тацухэй сидели на парадных местах, хотя и находились в собственном доме. Слева располагались рядком гости. Перед О-Рин и Тацухэем стоял большой кувшин. Это был кувшин с неочищенным сакэ. О-Рин специально приготовила его для этой ночи.

Тэру первым поклонился О-Рин и Тацухэю, за ним склонили головы остальные гости.

— Горек путь на гору Нараяма. Спасибо, что идешь, — сказал Тэру Тацухэю.

О-Рин и Тацухэй должны были хранить молчание.

Тэру взял чашу и отпил несколько глотков сакэ. Затем передал чашу следующему гостю. Чаша обошла всех гостей и вернулась к Тэру.

Тэру монотонным голосом, будто читая книгу, обратился к О-Рин:

— Соблюдай обеты, когда пойдешь на гору. Обет гласит: «Восходя, храни молчание».

Тэру поднес чашу ко рту, отпил сакэ и передал чашу соседу.

О-Рин и Тацухэй знали все наставления, которые должны были произнести сегодня гости, но надо было соблюдать обычай — выслушать все от начала до конца — выслушать и поклясться, и они внимательно слушали их.

Чаша обошла гостей и была поставлена перед вторым после Тэру гостем.

Второй гость так же монотонно, как Тэру, произнес:

— Соблюдай обеты, когда пойдешь на гору. Обет гласит: «Из дома выходи тайком от всех».

Он поднес чашу к губам и отхлебнул сакэ. Чаша обошла всех и была поставлена перед третьим гостем.

Третий гость так же монотонно, как Тэру, произнес:

— Соблюдай обеты, когда пойдешь на гору. Обет гласит: «Будешь возвращаться с горы, не оглядывайся».

Он поднес чашу к губам и отпил сакэ. Чаша обошла всех и была поставлена перед четвертым гостем.

— Пойдешь по тропе у подножья горы за деревней. Обойдешь ее, будет вторая гора. Там густо растут кусты хиираги. Под ними пройди и на третью гору взберись. Затем на четвертую гору взойди. С нее видна гора Нараяма. Пропасть пред нею. Следуй вкруг пропасти, чтоб она по правую руку была, по левую будет гора. Два ри пройдешь, семь поворотов минуешь, выйдешь к ущелью Нанатани. Его перейдешь, и откроется путь к Нараяма. Дороги там нет. Иди меж дубов

нара вверх, там ожидает тебя бог Нараяма.

Четвертый гость закончил речь, чаша обошла круг, церемония завершилась. Все молчали. Кроме этих четверых, никто ничего не должен был говорить. Чаша еще раз обошла круг. Гости молча выпивали сакэ и исчезли один за другим. Тэру уходил последним. Когда все ушли, он встал и сделал знак Тацухэю, чтобы тот вышел за дверь.

— Неохота будет подниматься на гору, можешь вернуться от Нанатани, — сказал он шепотом и с опаской огляделся вокруг. «Что это он говорит?» — подумал Тацухэй. Совет Тэру показался ему нелепым: О-Рин так хотела уйти нагору, а он предлагает вернуться от Нанатани.

— Это я так. Между прочим. Никто нас не слышал, — сказал Тэру и удалился.

Когда все ушли, О-Рин и Тацухэй залезли под одеяла, но О-Рин не собиралась спать, — ведь завтра ночью она отправится на гору.

Уже рассветало, миновал час быка, когда она услышала чей-то плач за воротами.

Плакал мужчина. Шаги приближались к их дому. Слышалась и «Песня глухой няньки», — старались заглушить рыдания.

«Ох, грехи наши, грехи! Нелегко тебя нести. Ноют плечи и спина, ноги не идут!»

О-Рин приподняла голову над постелью, прислушалась. Плакал Мата из дома Деньги.

«— Вот дурак! — подумала она».

Немного погодя снова послышались чьи-то шаги. Потом кто-то заскребся в дверь.

«— Кто это там? — удивилась О-Рин, вышла на веранду и отодвинула дверь, в которую скреблись. Ясно светила луна. На веранде на кор точках сидел Мата. Он дрожал всем телом, закрыв лицо руками».

Шумно шлепая сандалиями, примчался мужчина. Это был старший сын Мата. В руках у него была толстая веревка. Он с ненавистью глядел на старика.

— Тацухэй! Тацухэй! — закричала О-Рин. Тацухэй тут же выскочил из дома: видно, тоже не спал. Он взглянул на сына Деньги, на веревку в его руках и спросил:

— Что стряслось?

— Да вот, перегрыз веревку и сбежал. — Сын Мата с досадой взглянул на отца.

— Болван! — осудил его Тацухэй. — Что делает?!

— От сильной тряски веревка рвется. Рвется и нить, что родством зовется, — вспомнила О-Рин слова известной в их деревне пословицы и подумала, что перегрызть веревку — это уж слиш ком. Еще хуже, чем трясти свою ношу.

— Мата-ян! — сказала она с вежливой укоризной. — До чего ж ты дошел! Перегрыз веревку! Еще при жизни рвешь свою связь с сыном и Богом.

— Сегодня уж не ходи, — посоветовал Тацухэй сыну Мата и, взвалив себе на спину старика, отнес его обратно в дом.

На другую ночь О-Рин, подгоняя нерешительного Тацухэя, отправилась на гору. Она еще засветло промыла рис для завтрашней трапезы домашних, объяснила Тама, где взять грибы и рыбу, и, убедившись, что все заснули, тихо открыла дверь веранды, ведущую на задний двор. Там она уселась на заплечные носилки, которые надел на спину Тацухэй. Ветра не было, но ночь была очень холодной, тучи закрыли луну, и Тацухэй, словно слепой, ощупью пошел в кромешную тьму. Когда О-Рин и Тацухэй ушли, Тама вылезла из-под одеяла, открыла дверь и вышла из дома. Присев на корточки у пня, она положила на него руки и стала смотреть в темноту, провожая ушедших взглядом.

Тацухэй обогнул гору за деревней и вышел к кустам хиираги.

Ветви их нависали над тропою, как зонтики. Там стояла мрачная темнота. Казалось, входишь в какой-то дом. Тацухэй бывал здесь и прежде, но под кусты хиираги никогда не заходил — туда ходить не полагалось: это был путь на гору Нараяма. Обычно он обходил эту тропу справа или слева, но теперь направился прямо под кусты. Обошел вторую гору, затем третью и увидел озеро. Небо слегка посветлело. А когда он обогнул озеро, почти совсем рассвело. Он заметил три каменные ступени, от них шел крутой подъем наверх, на четвертую гору. Гора была довольно высокой и становилась все круче к вершине. Поднявшись на вершину, Тацухэй изумленно раскрыл глаза — перед ним, словно ожидая их, предстала гора Нараяма. От горы, на которой он был, ее отделяла пропасть, — будто путь в преисподнюю. Дальше нужно было опять немного спуститься и пройти по хребтовой тропе. Справа был крутой обрыв, слева отвесная каменная стена. Пропасть окружена со всех сторон горами, бездонная пропасть. Тацухэй старался ступать потверже. Он вспомнил, что потребуется пройти два ри, чтобы обойти пропасть. Он шел осторожно, шаг за шагом. Когда он увидел гору Нараяма, он почувствовал себя слугою бога, который на ней живет, и шагал уже словно по его приказу. Так он достиг Нанатани и стал подниматься, как было велено, вверх меж деревьев. Тропа исчезла. На горе росли только дубы нара. Тацухэй понял, что добрался наконец до горы Нараяма. Теперь надо молчать. О-Рин не проронила ни слова с тех пор, как они вышли из дома. Когда Тацухэй заговаривал с ней, она не отвечала. Тацухэй поднимался все выше и выше, кругом были одни нара. Вот и сама вершина. Он увидел впереди большую скалу и, когда проходил мимо, заметил вдруг, что под нею сидит человек. Тацухэй вздрогнул и попятился — под скалой, съежившись, сидел покойник. Ладони сложены вместе будто в молитве. Тацухэй застыл, не смея двигаться дальше. О-Рин высунула руку из-за его плеча и махнула ему, показывая, чтобы он шел вперед. Тацухэй пошел. Снова увидел скалу — под ней белели кости. Ноги лежали вместе, а голова валялась рядом, повернутая в противоположную сторону. У скалы сидел, скрючившись, скелет. Руки его валялись отдельно от костяка. Казалось: кто-то их нарочно разбросал. О-Рин снова махнула ему, чтобы он шел вперед. Под каждой скалой был покойник. Попадались трупы и под деревьями. Некоторые были недавними и казались еще живыми людьми. Тацухэй снова остановился как вкопанный, — один из трупов зашевелился. Тацухэй внимательно вгляделся в него и увидел, что человек был мертв. «Однако он шевелится!» — подумал Тацухэй, и ноги его словно одеревенели. Труп шевелился. Шевелилась его грудь — там копошилась ворона. Кимоно было черным, и Тацухэй не сразу разобрал, что там сидела ворона. Он пнул ногой камень, но ворона и не подумала взлететь. Тацухэй прошел мимо трупа. Тогда ворона взлетела. Она поднялась, тихо расправив крылья, до ужаса спокойно. Тацухэй почему-то обернулся. На трупе сидела еще одна ворона. «А, их там две…» Тацухэй увидел черную воронью головку пониже второй вороны. Покойник сидел, вытянув ноги, а грудь ему выели вороны и устроили там гнездо. И еще, наверно, есть, подумал Тацухэй с ужасом и омерзением. Он думал, что он добрался до вершины, но путь все еще вел наверх. Ворон становилось все больше. Они лениво бродили по камням, и казалось, что камни шевелятся. В воздухе стояло шуршанье — будто кто-то шел по сухой траве.

— Сколько же здесь воронов! — Вороны не были похожи на птиц. Взгляд у них был, как у черных

кошек, а движения ленивы, и от этого было жутко. Трупы попадались все чаще и чаще. Деревья исчезли, кругом были одни скалы. Кости белели — точно выпал снег. Тацухэй шел, глядя только под ноги и отбрасывая ногой кости. В глазах у него рябило от этих костей, он поскользнулся и чуть было не упал.

«— Некоторых из них я, наверно, знал живыми, — подумал он».

Вдруг в глаза ему бросилась деревянная чаша. Он остановился в растерянности.

— Вот это да! Нашелся заботливый человек. Даже чашу захватил. — Ему стало грустно оттого, что он не взял с собой чаши. На скале, шныряя глазами, сидела ворона. Он поднял камень и бросил его в ворону. Она взлетела. За нею поднялись тучей другие.

«— Улетают! Значит, не накинутся на живого человека, — понял он и несколько успокоился. Дорога наверх все не кончалась. Поднявшись еще немного, он увидел «свободную» скалу. О-Рин похлопала его по плечу и постучала ногами по бокам — подала знак, чтобы снял носилки. Тацухэй опустил ее на землю. О-Рин слезла с носилок, размотала с себя циновку и постелила ее под скалой. Потом отвязала от пояса узелок и стала привязывать его к носилкам. Тацухэй гневно посмотрел на нее и положил узелок на циновку. О-Рин вынула из узелка рисовый колобок, положила его на циновку и опять стала привязывать узелок к носилкам. Тацухэй потянул

к себе носилки, а узелок положил на циновку».

О-Рин встала на циновку, сложила ладони перед грудью, локти отвела в стороны и устремила взгляд в землю. Вместо оби она была подпоясана тонким шнурком. Тацухэй посмотрел на каменное лицо О-Рин и заметил, что выражение его изменилось: на нем появилась тень смерти.

О-Рин схватила Тацухэя за руку и повернула его в сторону, откуда они пришли. Тацухэю стало жарко. Он весь покрылся липким потом, словно влез в бочку с горячей водой. Над головой его струился пар.

О-Рин крепко пожала руку Тацухэя и легонько подтолкнула его в спину.

Тацухэй поплелся вниз. Он шел, не оглядываясь назад, как и полагалось уходить с горы Нараяма.

Прошел шагов десять. Пустые носилки торчали за его спиной. По щекам катились большие, как горошины, слезы. Он спускался с горы, шатаясь, как пьяный. Споткнулся о труп, упал. Рука его коснулась головы трупа. Мясо с лица отвалилось, виднелись серые кости. Поднимаясь, Тацухэй заметил на шее мертвеца тонкий шнурок и потупился.

«— Я бы не решился, — подумал он. Когда он спустился почти до середины пути, перед глазами засверкало что-то белое. Он остановился. Между деревьями кружились белые крупинки. Это был снег».

Тацухэй закричал и стал смотреть на снег.

Пушистые хлопья, кружась, летели к земле. Все было так, как предсказала О-Рин. Она все время твердила:

«— Когда и уйду, обязательно пойдет снег».

Тацухэй резко повернулся и стал взбираться обратно на гору. Он и думать забыл о клятвах. Он хотел сказать О-Рин о том, что выпал снег. Просто взять и поговорить с ней о том, что выпал снег. Хотя бы тремя словами перемолвиться.

«— Снег-то и вправду пошел!»

Он карабкался по запретной дороге наверх, как обезьяна.

Когда он добрался до скалы, под которой сидела О-Рин, кругом было белым-бело. Тацухэй быстро поднял глаза на О-Рин, притулившуюся к скале. Мало того что он вернулся и тем самым нарушил обет не оглядываться назад, он еще собирался заговорить с матерью: нарушить обет молчания. Это было все равно, что преступление. Но ему хотелось сказать О-Рин, что снег и вправду пошел, как она ожидала. Сказать только эти слова и уйти.

Тацухэй осторожно высунулся из-за скалы. О-Рин сидела прямо перед ним. Голова и спина ее были покрыты циновкой. На волосах надо лбом, на груди и коленях лежал снег. Она бормотала молитву, уставившись в одну точку, как Белая лисица.

— Мать! А снег-то и вправду пошел! — громко сказал Тацухэй.

О-Рин тихо подняла руку и махнула ему, словно говорила: «— Уходи! Уходи!»

— Мать! А тебе не холодно?

О-Рин покачала головой. Тут Тацухэй заметил, что поблизости нет ни одной вороны.

«— Может, улетели в деревню, ведь снег пошел, или забрались в гнезда, — подумал он. — Хорошо, что начался снегопад. Лучше сидеть под снегом, чем на холодном ветру. Так и заснет, наверно».

— Мать! Ты счастливая, раз снег пошел, — сказал Тацухэй и добавил из песни:

Пошла в горы — Выпал снег.

О-Рин кивнула и махнула в ту сторону, откуда доносился голос Тацухэя: велела ему уходить.

— Мать! А снег-то и вправду пошел, — еще раз крикнул Тацухэй и поскакал с горы, как заяц. Он мчался вниз что было сил, — боялся, как бы кто-нибудь не заметил, что он нарушил обет. Так он добежал до скалы, нависшей над Нанатани, и увидел внизу, в снегопаде, сына Деньги, который снимал с себя носилки. На носилках сидел Мата. Он был связан толстой веревкой, как преступник.

— Ох! — невольно выдохнул Тацухэй и застыл на месте. Сын собирался сбросить отца в пропасть. Тацухэй своими глазами видел, что он собирается сбросить Мата в бездонную, как преисполняя, пропасть, окруженную со всех, со всех сторон горами!

И тут Тацухэй вспомнил слова Тэру, сказанные ему вчера ночью:

«— Неохота будет подниматься на гору, можешь вернуться от Нанатани. Так вот о чем он говорил! подумал Тацухэй».

Вчера ночью Мата сбежал, а сегодня его приволокли сюда туго связанным, свалили, будто неживого уже, будто куль картошки, и хотели теперь спихнуть в пропасть. Однако веревка, видно, немного ослабела. Мата просунул между нею пальцы и крепко уцепился за воротник сына. Тот пытался оторвать его пальцы, но Мата пальцами другой руки ухватился за его плечо. Ноги Мата повисли над пропастью. Мата и его сын молча боролись на глазах у Тацухэя, — будто забавлялись. Наконец сын поднял ногу и пнул отца в живот. Мата полетел головой в пропасть, раза два перевернулся и покатился боком с крутого откоса вниз.

Тацухэй наклонился над пропастью, и тут со дна ее, словно смерч, словно черная туча, вскипела большая стая ворон.

Тацухэй съежился от ужаса. Чудовищные птицы, галдя, кружились высоко над его головой.

«— Где-то в пропасти их гнезда. Они туда забрались, когда пошел снег, и теперь вылетели. Наверно, Мата упал прямо на них».

Покружившись, вороны стали понемногу спускаться в пропасть.

«— Добычу почуяли! — содрогнулся Тацухэй. — Наверно, сразу умер, как упал».

Он взглянул, где сын Мата. Тот мчался вниз с пустыми носилками за спиной, будто летел по воздуху. Видно, и ему стало жутко, когда увидел ворон.

«— Такой не поставит сакэ на прощание, — понял Тацухэй, провожая взглядом пригнувшегося по-волчьи старшого сына Мата».

Снег падал пушистыми, как цветы пиона, хлопьями. Когда Тацухэй добрался до деревни, солнце уже село и было темно.

«— Младшая, наверно, скучать будет без бабушки», — подумал Тацухэй. — Обязательно спросит: «— А когда бабушка придет? — И опечалился: что же отвечать?»

Он подошел к дому и, не заходя, заглянул в дверь. Младший сын забавлял девочку, напевая ей песню:

Бросим бабушку

В горах.

Ночью приползет к нам

Краб.

Дети говорили о бабушке, пока его не было. Уже знают, подумал он. Они монотонно повторяли все одну и ту же песню — песню о крабе.

Станет плакать у дверей,

Не откроем дверь.

То не краб, то птица плачет

Меж ветвей.

В давние времена стариков бросали в горах прямо за деревней. Однажды какая-то старуха приползла ночью обратно. «— Ну вот, приползла, будто краб», — загалдели домашние, плотно задвинули дверь и не впустили ее, а маленький ребенок подумал, что это и вправду краб приполз. Старуха плакала за дверью всю ночь.

— Краб плачет, — сказал ребенок.

— То не краб, то птица плачет, — успокоили его взрослые. Обманули: все равно, мол, не поймет…

Тацухэй стоял на пороге и слушал песню про краба. Раз поют все одну и ту же песню, подумал он, значит, знают, что бабушка не вернется, и на душе у него стало легче. Он сбросил носилки и стряхнул с себя снег. Хотел отодвинуть дверь, а из кладовки вышла Мацу. Ее большой живот был подпоясан узким полосатым оби, который был вчера на О-Рин. А в кладовке сидел, скрестив ноги, Кэсакити в бабушкином ватном кимоно, накинутом на плечи. Это кимоно О-Рин аккуратно сложила вчера ночью. Рядом с Кэсакити стояла чаша — наверно, допивал остатки поминального сакэ. Вытаращив мутные пьяные глаза, наклонив голову набок, он твердил с радостным изумлением:

«— Вот повезло! Снег пошел. Вот повезло бабке! Снег-то и вправду пошел».

Тацухэй поискал глазами Тама, но ее нигде не

было. Он глубоко вздохнул. Если О-Рин еще жива там, под скалой, она, сидя под снегом, вспоминает, наверно, песню про ватное кимоно:

«Как бы ни было холодно,

Ватное кимоно

Не могу надеть на тебя я,

Когда идешь ты на гору».

1956

Jun Ishikawa.

«Повесть о Пурпурных Астрах»

I

Наместник до страсти любил охоту. Все равно какую: соколиную охоту, охоту на кабанов, охоту на оленей… Не разбирая, счастливый день или несчастливый, кружил он по горам и долинам, завороженный ускользающей тенью птицы или зверя, и едва только почудится ему вдали что-то живое, он тут же пускался вдогон, но ни разу, ни разу не попадалась дичь на острие его стрелы, не удавалось ему добыть даже голубка, даже зайчонка. Между тем лук у наместника был превосходный: из сотни стрел, пущенных им, любая поражала самую середину мишени, но на охоте с этими стрелами творилось непонятное, они улетали в воздух, хотя наместнику казалось, что летят они прямо в цель. И вот что еще удивительно: едва избегнув стрелы, птицы и звери вдруг пропадали, и никто не мог уследить, куда уносилась птица, куда уходил зверь. А сами стрелы?! Куда они падали, на дно ли ущелья, за краем ли долины, — никто не видел. Только стоял в ушах яростный свист летящей стрелы. И неизменно в свите возникал один и тот же шепот:

— О, что за мощная рука!

— Наши стрелы попадают всего только в птицу

или зверя. Правда, не так уж часто. А господин наместник с единого выстрела пронзает живые души!

— Уж не божество ли направляет его стрелы, если мы после этого ничего не видим?!

Лица людей хранили полную невозмутимость, но кто знает, не таилось ли в иных голосах издевки над досадою юного наместника, ведь было ему от роду восемнадцать лет.

Но наместник, словно бы и не слышал ни этих голосов, ни издевки, быть может, звучавшей в них, он снова погонял коня и ехал дальше. Казалось, живые мишени и бесследно исчезающие стрелы только распаляли его страсть к охоте.

Однажды осенним вечером наместник со свитой ехал не спеша по пустынной дороге. Стрелы наместника в этот день летели, по обыкновению, мимо цели, но не везло и его свите — птицы и звери как ни в чем не бывало разгуливали на воле, дразня людей, которые в своих охотничьих уборах были для них не опаснее огородных пугал. Солнце садилось, воспаленные глаза наместника налились кровью, свита еле волочила ноги, не было сил даже свистнуть, чтобы поднять зверя.

Так они добрались до горной реки. Внезапно в придорожной траве возникла желтая тень и тотчас исчезла, как будто ее смахнули щеткой. Лисичка! В свите еще только вскидывали луки, а уж стрела наместника блеснула в траве. Стрела вонзилась лисичке в спину.

— А-а-а!

И все содрогнулись, так это было похоже на человеческий стон. Уж не подстрелил ли наконец их господин живое существо? А может быть, стрела по ошибке попала в кого-то из своих. Но они торопились угодить юному наместнику, и стон потонул в хоре грубых голосов, восхваляющих его меткость. Наместник молчал. Отворотившись от добычи, глядел он на вечерние облака, рдеющие над дальними скалами. Глаза его мерцали холодком горной реки; темно-красные губы подрагивали.

— Выходит, это так просто — убить живое существо?

Если он и сказал это, то ветер успел разметать слова, и никто ничего не услышал. Двое стремянных опрометью бросились за лисицей, но наместник с неожиданной злобой закричал:

— Не трогать!

Вместе с окриком зазвенела тетива, и две стрелы сорвались с нее одна за другой. Они вонзились в спины стремянных, и те упали. Свита смолкла, и в вечернем сумраке, стлавшемся над землей, послышалось холодное журчание реки.

Наместник хлестнул коня и помчался вскачь. Свита в растерянности последовала за ним.

II

Наместник родился в столичной Обители поэтов. Знатные предки из поколения в поколение становились поэтами, стихи были для них привычным делом, и он словно родился с этим умением. В пять лет он слагал тридцать один слог, словно передвигал шашки в игре го, и манера стихосложения сделалась вскоре не по-детски зрелой. Это было чрезвычайно приятно его отцу. Он не хвалил сына в глаза, но с гордостью говорил людям:

— Мунэёри, пожалуй, назначат составителем государева изборника стихов!

Покойный дед Мунэёри тоже был составителем государева изборника. Что же это? Неужто и ему придется до конца этой жизни сочинять стихи, и только потому, что умение искусно составлять слова обретено им в прежних рождениях?! Так с детским простодушием размышлял Мунэёри, а в это время слова сами собой слагались в стихи и слетали с его губ.

Семи лет он написал стихи на Новый год. Отец, прочитав их, искренне похвалил сына. Стихи были и впрямь хороши. Они обличали истинного поэта. Тем не менее отец взял кисть и поправил одно слово:

— Вот теперь безупречно!

Отец исправил то место, в котором Мунэёри и сам сомневался. Он раздумывал над двумя словами и в конце концов выбрал то, которое счел более выразительным. А отец исправил его на то, от которого Мунэёри отказался. Выходит, отец предпочел то, что Мунэёри показалось слабым. Стало быть, в искусстве поэзии отец ему уступает? Но когда Мунэёри еще раз прочел стихи, он вдруг подумал, что отброшенное им слово все-таки выразительнее. Наверное, отец все же превосходит его. Вот еще! Это он, Мунэёри, выбрал лучшее и отбросил худшее! Следы исправления пятнали набросок стиха. Надо взять кисть и исправить на прежний лад.

Мунэёри придвинулся вплотную к отцу, заглянул ему в глаза. Перед ним было большое, строгое и вместе с тем бесстрастное лицо, и оттого, что в глазах ребенка билась какая-то напряженная мысль, оно не переменило выражения. Уверенная невозмутимость отца сбивала с толку. Это было лицо врага — коварное, вызывающее на поединок, — врага, который вскоре встанет ему поперек дороги. Внезапно мальчик схватил кисть, которую только что положил отец, и швырнул ее в это лицо. Кисть прошлась по лбу, оставив красные разводы. Ни один мускул не дрогнул в лице, только глаза широко раскрылись. Настоящий лицедей! Мунэёри показалось, будто из какого-то таинственного зеркала на него глянуло его будущее лицо, только сильно располневшее. Невозмутимый лицедей! Мунэёри громко заплакал.

Отец вообразил, что ребенок заплакал от раскаяния в дурном поступке, и не стал бранить его слишком сильно. И все же спросил о причине подобной выходки, но ответа не получил. В молчании сына таилось нечто зловещее, от чего сжималось сердце. Вскоре после этого случая он перестал гордиться сыном. А Мунэёри с того дня забросил стихи. Вернее, он пытался сдерживать себя, но стихи по-прежнему блуждали на его устах, и он просто запретил себе облекать их в привычную форму.

Мунэёри оставил кисть. Он уже не сидел в непринужденной позе, сочиняя стихи, а пропадал на улице. Ножной мяч. Вскоре он стал опытным игроком, но игра не приносила ему удовлетворения. Нужно было найти дело, в котором он обрел бы силу. Мунэёри взялся за меч, потом за лук, занялся стрельбой из лука с седла. По душе ему пришелся лук: сидя на коне и стоя на земле, открыто или из засады, издали или вблизи — как хочешь можно стрелять во врага. Можно сразить врага, а он и не узнает, от чьей стрелы принял смерть. Лук заворожил душу Мунэёри своей способностью настигать даже сильного врага издали, тайком, неожиданно, способностью, которая ставила ни во что обычный меч. Однако сам он, казалось, не понимал этого. Мунэёри еще не пробовал стрелять по живому, а врагов у него еще не было. Он упражнялся с луком только в усадьбе под ивой. Учителем его был некий человек, доводившийся ему дядей. У дяди, конечно, было имя, только никто его не помнил, и все звали его Юмимаро — Чудо-лучник за искусное владение луком. Дядя усердно занимался с ним изо дня в день и был поражен быстрыми успехами маленького племянника. Однако, ничем не показывая этого, он только еще упорнее его обучал. Когда Мунэёри сравнялось двенадцать, он, конечно, еще не мог соперничать с признанными столичными воинами, но уже весьма ловко владел луком.

С той поры, вернее, чуть раньше, отец часто бывал недоволен его поведением, и, наконец, дело дошло до того, что он стал проявлять явную ненависть к сыну. Прежде всего ему было не по душе то, что сын оставил поэзию. Да и вообще — ну что такое лук? В Обители поэтов это совершенно бесполезная вещь, он ведь принадлежность военных. Дело осложнялось и тем, что учителем был Юмимаро. Старший брат. Глава дома даже не упоминал имени сводного брата, рожденного от женщины низкого происхождения, и относился к нему пренебрежительно, как к дармоеду. Более того, сводный брат сам давал повод для такого отношения. Юмимаро сызмальства не имел склонности к стихосложению. Это был сильный, дурного нрава юноша, любитель азартных игр, заядлый охотник. Он в ранней юности убежал из дому, связался с шайкой бродяг, и его не без основания подозревали в грабеже. Домой он вернулся уже старым, одна нога, искалеченная мечом, плохо гнулась. Семья стыдилась его и следила за ним, будто выжидая удобного случая, чтобы запрятать его в клетку. Но и клетка не сделает из волка овцу. Юмимаро, похожий на израненного матерого волка, присмирел, посиживал себе на корточках, но этим раздражал еще больше, — он словно издевался над изысканными манерами поэта, главы дома. Конечно, сближение мальчика с этим Юмимаро беспокоило отца, против которого восстал сын. От сводного брата он мог бы отказаться, но родного-то сына не бросишь. Отца это задевало за живое, но не вырвешь же силком лук у сына и не посадишь его за прежнее занятие — сочинение стихов. К тому же с детства отец при виде лука начинал дрожать, а заслышав вдалеке свист стрелы, мгновенно бледнел и лишался дара речи, — словом, вел себя как люди, боящиеся грозы. Следы кисти, брошенной когда-то семилетним мальчиком, представлялись сейчас отцу кровавыми разводами, и, глядя на подросшего сына, да еще с луком в руках, он вынужден был пойти на попятный. Это укрепило желание Мунэёри еще глубже постичь искусство владения луком.

В четырнадцать лет Мунэёри женили на девушке из влиятельного дома. Этот брачный союз был, судя по всему, делом рук отца, который жаждал породниться с могущественным родом, да и втайне надеялся отвлечь непутевого сына от бранных забав и соблазнить любовными утехами. Невесте в ту пору минуло десять лет. Звали ее Уцуро-химэ. Временами она производила впечатление слабоумной. Утонченная скромность, изящество, вкус — она была лишена всего этого. Единственное, что интересовало Уцуро-химэ — это отношения между мужчиной и женщиной. Она быстро привязалась к новому человеку и с простодушной жадностью, свойственной маленьким детям, не стесняясь людских глаз, откровенно домогалась любви Мунэёри, предаваясь любовным утехам денно и нощно, и не ведала насыщения. Грязнуха. В конце концов Мунэёри отверг жену и удалился от спальни. Против отцовских ожиданий у Мунэёри от первого любовного опыта осталось ощущение нечистоты. Когда Мунэёри исполнилось восемнадцать, его назначили наместником в отдаленную провинцию. Это было устроено явно при содействии могущественного рода жены. Вскоре Мунэёри узнал, что столь отдаленную провинцию выбрали, несомненно, из-за отцовских козней. До ушей его каким-то образом дошли слова отца:

— Мунэёри забросил поэзию, не постиг любви, он это был — низкий, непутевый человек. Я отрекаюсь от собственного дитя ради чести семьи. Видеть его больше не желаю. Отправим его подальше от столицы. Таким, как он, только и коротать свой век в глуши.

Одновременно с назначением Мунэёри в провинцию отца его вновь облекли званием составителя изборника стихов.

Утром в день отъезда, когда Мунэёри верхом на коне был уже у ворот, он, внезапно оглянувшись, заметил в глубине усадьбы отца, с которым уже давно не виделся. Составитель изборника, голова которого была увенчана новенькой придворной шапкой-эбоси, в последний раз сурово смотрел на сына. Мунэёри повернул во двор и на скаку громко крикнул отцу:

— Извольте сказать напутственное слово!

У отца не было времени скрыться, и он, растерявшись, вымученно произнес:

— Поезжай! Нельзя возвращаться — дороги не будет.

В тот же миг в руках Мунэёри зазвенела тетива. Стрела скользнула у самого лица. Не задев на голове ни волоска, стрела пронзила шнурок головного убора и глубоко врезалась в столб за спиной отца. Эбоси свалилась, отец без чувств грохнулся наземь. А Мунэёри был уже за воротами.

В свите, сопровождавшей Мунэёри к месту назначения, находился и Юмимаро. Уцуро-химэ ни на шаг не отходила от мужа. Могущественный род взвалил ее, как тяжелую ношу, на спину новоиспеченного наместника. Находился в свите и управитель по имени Фудзиути, в обязанности которого входило все — от хлопот долгого пути до управления провинцией. Наместнику дела не предвиделось. Это была настоящая ссылка. Мунэёри понимал, что в глуши его ожидает смертельная скука. Настоящая скука. Однако неожиданно для Мунэёри скучать там не пришлось, — в провинции оказались бескрайние равнины и горы, где водилось несметное множество птицы и зверя, ожидавших его стрел. Это была охота!

Осенью, через год после приезда, стрела Мунэёри впервые обагрилась кровью.

III

— Почему же до сих пор мои стрелы не знали крови?

Раньше ему и в голову не приходило, что стрелы, выпущенные им, летят мимо цели. Он не мог в это поверить. Стрела непременно должна попадать в цель. Ему оставалось только верить в невероятное — в то, что у него на глазах стрелы и добыча растворялись в воздухе. Сегодня наконец он разгадал эту удивительную тайну. Она заключалась в стихах. За чем он гонялся, чего искал, рыская по горам и равнинам в течение года после того, как его из столицы отправили в эту дикую глушь? Здесь, где щедрая земля соседствовала со скудными пустошами, он почти забыл про лук и, меж тем как с тетивы срывались стрелы, с губ его срывались стихи — но не нагаута и танка, которые он запретил себе слагать, а какие-то невиданные, еще не обретшие форму стихи. Они беззвучно уносились в воздух, и эти неслышные голоса витали в полях, в горах, в водах, в воздухе. Ему казалось, что он заворожен охотой, а он был опьянен стихами. Из лука летели шальные стрелы, и совсем не удивительно, что добыча исчезала вдали вместе с блуждающими стихами. Только сейчас Мунэёри понял это и уже не сомневался в причине странных происшествий. А у той горной реки, когда в густой траве внезапно мелькнула тень лисицы, у него не было времени на раздумья о стихах, и рука внезапно обрела твердость, и лук послушно выпустил стрелу. Ну, а когда Мунэёри стрелял в стремянных, он видел перед собой просто две спины и только. Вернувшись в замок, он глянул на окровавленные стрелы, и голос поэзии смолк в нем. Он не вспоминал о случившемся, а ведь он вернулся к себе, бросив свою первую добычу — лисичку — и трупы двух слуг. Сюда не доносилось журчание горной реки. Во дворце стрела, казалось, возжаждала крови и тихо застонала, томясь в руках хозяина. Нетерпение стрелы передалось Мунэёри. Он задрожал и не мог найти себе места в вечерней темноте, которая скрывала добычу.

Вдруг рядом раздался голос.

— А, кажется, наместник начал понимать, в чем дело. Ничего не понимающий, добренький наместник.

Это был Юмимаро.

— Ты о чем это?

— Если я говорю о деле, это означает только одно лук и стрелу. Другого я не знаю. И разве не достаточно знать только его?

— Стало быть, я еще знаю не все о луке и стрелах?

— Куда там все! Ты и малой толики еще не смыслишь! У тебя только глаза начали раскрываться.

Стемнело, принесли свечи. Когда при свете Мунэёри увидел свирепое лицо дяди, он вспомнил о жажде, которая мучила его после охоты. Мунэёри выпил сакэ, но оно показалось горьким и не утолило жажды.

— Дядя! Разве не ты мой учитель в искусстве владения луком? Почему же ты не всему меня обучил?

— Я объяснил тебе все, что можно объяснить. Остальное надо познать самому. Иным это удается. Вот как тебе сегодня на охоте.

— Лисица, что ли?

— Жалкая лисица — сущая безделица и для ребенка.

— Ты слуг имеешь в виду?

— Ничего не поделаешь, ты прикончил тех двоих!

— Сам не пойму. Ни с того ни с сего взял да и уложил. Ничего не помню!

— Давай считать, что ты не запоминаешь того, что творит твоя рука. Выходит, течет в господине кровь двух цветов.

— Что значит — кровь двух цветов?

— Ну, как тебе сказать. Кровь поэзии и кровь стрелы и лука. Пока густа мятежная кровь поэзии, ты вряд ли постигнешь, что такое лук и стрела. Ну куда это годится, что глаза твои не ведают дела рук твоих? Жалкий слепец!

— Что ты сказал? Слепец?!

Выведенный из себя, Мунэёри решительно двинулся на дядю. Юмимаро изумленно поднял глаза и уставился в глубь темного сада, в глазах его блеснула жажда убийства. Мунэёри невольно перевел взор в сторону сада, в гущу темных деревьев. Вглядевшись, он почувствовал, что там кто-то шевелится, но кто, рассмотреть не мог. Собака? Нет, на собаку не похоже.

Юмимаро пристально смотрел в лицо Мунэёри.

— Моя стрела пробьется сквозь деревья и настигнет жертву — стреляй я в темноте или с завязанными глазами.

И в тот же миг Юмимаро выхватил лук и колчан из-за спины у Мунэёри и, опустившись на колено, выстрелил в глубину сада. Стрела умчалась, вдали застонал человек.

— Что это? — изумленно спросил Мунэёри.

— Я просто показал, что должен делать господин, — бросил через плечо Юмимаро, поднялся с колен и удалился по галерее, волоча изувеченную ногу.

Взяв свечу, Мунэёри вышел в сад. К черным деревьям вела тропинка вдоль пруда. У воды кто-то лежал. Мужчина. В спине его торчала стрела. Мунэёри приблизил свечу, это был один из домашних слуг. Он еще дышал. Почувствовав, что к нему кто-то подходит, он поднял голову и, увидав Мунэёри, сказал с укоризной:

— Ты сделал это не по своей воле, но все равно жестоко… — И, не успев договорить, он испустил дух.

Мунэёри не сразу понял, что имел в виду слуга.

По дорожке у пруда ходить запрещалось. Тем более что вела она к той части усадьбы, где жила Уцуро-химэ. К слову сказать, за год Мунэёри ни разу не посетил опочивальню жены. Он не знал, чем она обычно занимается. Вернее, он почти забыл о ее присутствии в доме. За деревьями, там, где были покои госпожи, горел светильник. Наверно, еще не спит. Представив ее похотливое тело, Мунэёри с отвращением сплюнул.

Плевок попал на тело слуги. Только слюна и знает, что здесь убили человека. Мунэёри пнул ногой труп, и тот погрузился в воду.

IV

На следующий день ранним утром наместник вновь выехал на охоту. Юмимаро отсутствовал. Хотя никаких особых обязанностей при наместнике он не имел, на охоту выбирался редко. Одна нога не очень его слушалась, тем не менее он был еще в состоянии сидеть в седле и иногда даже пытался охотиться верхом. Но это не очень ему удавалось, потому что к охоте он был равнодушен. Да и в тех редких случаях, когда Юмимаро появлялся на охоте, никто никогда не видел, чтобы он с луком и стрелами преследовал добычу или стрелял в нее. Быть может, искусному стрелку наскучила эта детская забава: гнать обреченную жертву. Или кровь жалких птиц и зверей не удовлетворяла жестокого голода его стрел. Юмимаро был не из тех, кто ответил бы на такой вопрос. На охоте Юмимаро не привлекал людского внимания. Но даже человек не робкого десятка пугался так, что ронял лук или падал с вставшего на дыбы коня, когда в погоне за добычей с глазу на глаз встречался с Юмимаро в горном ущелье или в лесной чаще. Да разве мог это быть Юмимаро?! Это был кровожадный хищник — внезапно нападал он на человека, пугал лошадь и стремительно исчезал. Время от времени охота для кого-нибудь из свиты кончалась смертью. Но не от раны, нанесенной зверем. В спине обычно зияла рана от стрелы. Стрелы не было, и не понять, чьих это рук дело. На вид вроде рана от шальной стрелы. Ведь попадают же неосторожно под стрелу на охоте. У иных доставало храбрости не пытаться узнавать, кто хозяин этих неведомых стрел. Однако случались и трусы, которых терзало страшное подозрение: уж не Юмимаро ли хозяин этой стрелы, только они держали язык за зубами, боясь ошибиться. Их неизбежно останавливала малодушная мысль: сболтнешь лишнее, следующая стрела вонзится тебе в спину.

В противоположность Юмимаро — управитель Фудзиути старался, улучив свободную минуту, увязаться за охотниками. Фудзиути всегда был занят делами службы, иногда появлялся на охоте. Однако и здесь он ни на шаг не отходил от наместника и только и говорил, что о делах в провинции, высказывал мнения и давал указания. Его знания и сноровка управителя ценились высоко, но с луком он был совершенно беспомощен, и птицы и звери не были покорными слугами выпущенной им стрелы. Единственное, что ему удавалось, — это определять, где находится птица или зверь, как бы те ни прятались. «Там, вот здесь», — указывал он пальцем. И в том месте, куда он показывал, обязательно таилась добыча. Сегодня Фудзиути ехал позади наместника, погоняя лошадь.

По пути Фудзиути, подъехав близко к Мунэёри, сказал:

— Кажется, удачная сегодня охота!

— Думаешь?

— Вчера вечером я гадал на палочках, они предсказали удачу.

— По палочкам разве можно понять?

— Да, это очень просто. Если знать секретный способ гаданья, то вполне можно переиграть удачу на несчастье, а несчастье на везение.

— А ты знаешь этот секрет?

— Да так, немного.

— На что палочки могут оказать влияние?

— На все.

Немного спустя Мунэёри тихо пробормотал себе под нос:

— На все, говоришь?

Потом он будто еще что-то сказал. Когда Фудзиути, пытаясь разобрать эти слова, подъехал ближе, Мунэёри вдруг поднялся в седле с луком наизготове. Стрела полетела вдаль, в чащу леса,

и сразила там оленя. Это была первая стрела.

Охота продолжалась до вечера, и Мунэёри ни разу не промахнулся. Одна за другой стрелы приносили добычу. Добыча была богатой — больше, чем за несколько дней кряду. На обратном пути Мунэёри хвастал своими подвигами.

Когда добрались до горной реки, Мунэёри, глядя на возвышающиеся вдали скалистые горы, вдруг обратился к Фудзиути:

— Есть ли там, вдали, в скалистых горах, какие-нибудь земли?

Мунэёри ни разу еще не пробовал добраться туда, за скалистые горы. Вопрос был задан без всякого умысла. Но неожиданно он привел Фудзиути в замешательство.

— Ничего, кроме того, что можно назвать только пустошью. — Фудзиути ответил без промедления и спокойно.

— Это мои владения?

— Да, так или иначе.

— Люди живут там?

— Живут какие-то никудышные людишки.

— А чем они добывают пропитание?

— Выращивают рис, возделывают поля…

— Ты же говорил о пустоши?

— Тем не менее они, как я полагаю, осваивают

пустошь под поля.

Такой ответ еще сильнее возбудил интерес Мунэёри.

— Из дворца никто не ездил в тот край?

— Никто, кроме сборщика подати.

— Наказываю тебе как управляющему съездить и проверить, что там.

— Слушаюсь.

На спокойном лице Фудзиути мелькнуло смутное недовольство, но наместник вроде бы не заметил этого.

Мунэёри, глядя вдаль, сказал:

— Пожалуй, я и сам когда-нибудь съезжу туда.

— Прошу вас не делать этого.

Фудзиути преградил наместнику дорогу, словно отгораживая его руками от гор.

— Это почему же?

— Там нет добычи для охотника.

— Ты что же, хочешь воспрепятствовать тому, чтобы наместник осмотрел свои владения?

— Нет-нет, просто эта земля не заслуживает вашего внимания.

Мунэёри начал сердиться.

— Странно, что во владениях есть земли, которых мне не следует видеть. Коли так, может, откажемся от них?

— Это было бы опрометчиво.

— Что мне угрожает? Те люди, которые живут там?

— У тамошних жителей буйный нрав.

Мунэёри воинственно воскликнул:

— Тем более интересно! Да попадись мне даже дух зла, разве с луком и стрелами я не устою против него?

Но Фудзиути стоял на своем твердо.

— Прошу вас, господин, не ездите туда. Держитесь подальше от чужих по крови.

— Что?

Мунэёри невольно остановил коня.

— Кровь? Ты сказал, чужие по крови? Чем же отличается их кровь? Говори! Фудзиути!

— Прошу вас не ездить туда.

Холодный вечерний ветер пролетел между всадниками, Мунэёри, погоняя коня, коротко бросил через плечо:

— Красноречивый управляющий до сего дня ни разу не докладывал наместнику о тех землях.

За разговорами охотники уже миновали окрестности горной реки. Трупы слуг, брошенные накануне в прибрежных зарослях, были обглоданы за ночь собаками и теперь являли взору печальное зрелище. Но никто даже не взглянул в их сторону. А если бы и взглянул, то разве что мельком, не придерживая коня: ведь это была привычная в здешних местах картина. Не говоря уж о том, что никому и в голову не пришло поинтересоваться, куда подевалась лисица, которая исчезла, не оставив после себя ни волоска, ни пятнышка крови, не примяв травы, бесшумно, не шелохнув воздуха.

В тот вечер в замке устроили пир в честь удачной охоты. Поздно ночью, когда веселье приближалось к концу и у пирующих заплетались ноги, Мунэёри тайком выскользнул из зала, взял лук и стал пробираться к пруду. Ему почудилось, будто кто-то проник в опочивальню жены, но он не увидел ни единой человеческой тени. Только в ушах у него стояли последние слова слуги, которого он вчера вечером пинком сбросил в пруд: «Ты сделал это не по своей воле, но…» Сейчас на тропинке никого не было. Из покоев Уцуро-химэ лился яркий свет светильника. Он подошел поближе и решительно поднялся в дом. Прислужницы спали как убитые, а из глубины покоев, кажется, из опочивальни госпожи, в ночной тиши раздавался необычный шум. Это оттуда лился яркий свет. Мунэёри прошел в глубь покоев. Вот и опочивальня. Но даже не откидывая полога, он с отвращением догадался, что происходит за ним. Похотливые вопли мужчины и женщины. Звуки буйного совокупления. Луком он отшвырнул полог. Перед ним была мощная голая мужская спина. Мужчина оглянулся, и в грубой перекошенной физиономии Мунэёри узнал слугу, самого неотесанного даже среди челяди. Его и по имени никтоне звал.

В тот же миг стрела сама собой рванулась из лука и вонзилась в спину слуги. Предсмертный вопль, и человек стал трупом. Мгновенно из-под мертвеца оленем выпрыгнуло голое женское тело, отливавшее медью. Мунэёри впервые за этот год увидел в свете пылающего светильника голое тело Уцуро-химэ, все, с головы до пят.

Да она ли это? И впрямь она. Все в ней было как прежде — отвратительное похотливое лицо медного оттенка, но все эти триста шестьдесят пять ночей она пожирала силы мужчин, почти всех, кто был во дворце, и, насытившись, раздобрела, расцвела, отшлифовалась, засияла, и теперь Мунэёри с удивлением видел перед собой прекрасное тело. Стрела пронзила спину мужчины, но не коснулась груди Уцуро-химэ. Кровь жертвы окрасила соски ее высокой груди. Пышнотелая женщина, стоя перед Мунэёри, сверкала белыми зубами и хохотала так, будто звонила в колокол любовных утех. Теперь в ней не узнать прежней придурковатой неряхи. Каждая клетка этого обнаженного тела была исполнена всемогуществом женщины, которая унаследовала знатную кровь многих поколений и взросла в роскоши сиятельного рода.

Пошатываясь, Мунэёри бессознательно отступил. Нет, не ноги потянули его назад. Железная стена. «Нельзя знаться с людьми другой крови», — словно раздался откуда-то голос. Колыхаясь, на Мунэёри надвигалась скалистая гора, которую он видел на фоне вечернего неба. Скалистая гора высилась перед ним в голом теле Уцуро-химэ.

Мунэёри уперся луком в пол и устоял.

V

У подножия скалистой горы Мунэёри остановил коня и посмотрел на уходящую в небо вершину. Отражая ослепительные солнечные лучи, гора сияла прохладным серебром. Было утро третьего дня после того происшествия в опочивальне Уцуро-химэ. Буря, два дня бушевавшая, утихла, небо прояснилось, роса похолодела, горы и равнины манили людей. Истомленный ожиданием, Мунэёри отправился наконец на охоту. Юмимаро ехать был не расположен. Фудзиути тоже не поехал, потому что буря и наводнение доставили ему немало хлопот. Едва началась охота; Мунэёри повернул коня и тайком от всех поскакал к подножию горы. Он не понимал, почему его так туда тянуло.

Скалистая гора, за которой там, вдали, таились неведомые земли, сурово высилась перед ним. Он подъехал совсем близко и повернуть назад уже не мог. Стоило отвернуться, и гора всей своей тяжестью наваливалась ему на спину. Она тянула его к себе. Как Мунэёри ни отворачивался, голова опять поворачивалась в сторону горы, и он вынужден был стоять с ней лицом к лицу. Тогда перед ним было тело Уцуро-химэ, преисполненное могущества в своей наготе; он только отвел от нее глаза — и все разом исчезло, как и не было. Мгновенное видение. Пошел третий день с той ночи, как Мунэёри покинул спальню Уцуро-химэ, не получив стрелы в спину и не услышав голоса, который звал бы его назад. До сего дня он и не вспоминал о существовании Уцуро-химэ. Его душой завладела гора, от которой он не в силах был оторваться. Мунэёри снова тронул коня.

Дороги в гору видно не было. Верхом уж точно не забраться. Мунэёри соскочил с коня и привязал его к дереву. Отыскав тропинку, он начал подниматься. Вдруг у его ног скользнуло что-то черное. Собака.

— Куромару!

Мунэёри не видел, что за ним увязалась его собака. Выросший в этих краях, привычный к горам, Куромару, походил на волка. Он побежал впереди, и Мунэёри пошел следом. Тропинка была крутой и скользкой. Перевалило за полдень, а до вершины было все еще далеко. Солнце уже заходило, когда он с трудом добрался до вершины. Глянув с высоты на далекую землю, Мунэёри забыл о боли в ногах и невольно издал крик восхищения. Какая там пустошь, — под пылающим на закате солнцем раскинулись привольные земли, чистые воды, зеленые леса, поля, изобилующие богатыми дарами осени. Цветы, плоды, табуны лошадей, стада коров. Дома, крытые соломой, под сенью деревьев придавали пейзажу деревенский вид. Высоко в небо поднимался теплый дымок готовящегося ужина. Казалось, совсем рядом кудахчут куры и лают собаки. Во всех его владениях не сыскать столь благодатного уголка.

Мунэёри еще долго задумчиво смотрел на эту картину, и вдруг сзади послышалось:

— Ты кто?

Оглянувшись, Мунэёри увидел высокого, крепко сбитого человека с всклокоченной бородой. Одет просто, на вид вроде в летах, а голос молодой, — похоже, он одних лет с Мунэёри. Увидев, что он безоружен, Мунэёри спокойно ответил:

— Наместник.

— Наместник? Из дворца? Мы ведь уже выплатили подать.

— А я не за податью.

— Сюда просто так не приходят. Ты по какому делу?

— Я пришел посмотреть земли, которых еще не видел.

Мужчина, не спуская глаз с Мунэёри, сказал уже поспокойнее:

— Это невозможно.

— Что значит невозможно?

— Сюда приходят только за податью. Вершина — это граница, отсюда к подножию спускаться запрещено.

— Кто же установил такой закон?

— Это закон деревни. Тем более ночью.

— Стало быть, там есть что-то дурное?

Мужчина громко рассмеялся.

— А что, в деревне должно быть только хорошее? После работы на рисовых полях по вечерам пьют сакэ, поют, танцуют, развлекаются. Кто мешает развлечениям, тот позорит землю.

— А что делают с теми, кто бесчестит землю?

— Как это ни противно — приходится их убивать.

— И как же их убивают?

— Вонзают стрелу в спину, топчут спину ногами, за волосы волокут по земле. Так изгоняют духа зла. И человек погибает.

— Что же, по-твоему, и со мной могут запросто расправиться?

— Вот куда ты клонишь! — вскрикнул незнакомец, и в мгновение ока лук Мунэёри оказался у него в руках. Вернее, лук будто сам прыгнув ему в руки.

— Дело не в том, могут тебя убить или нет. На этой земле не любят убивать.

Эти слова, как крепкое сакэ, вскружили голову Мунэёри.

— Хорошо, я не пойду в вашу деревню. Я устал и хочу передохнуть.

Мужчина протянул Мунэёри его лук.

— Ну, раз отдохнуть — пойдем.

Мужчина пошел впереди. Он был так спокоен, что Мунэёри забыл пустить ему стрелу в спину. В пещере, куда они скоро пришли, была устроена маленькая хижина, в которой мог уместиться только один человек.

— Входи!

Едва Мунэёри вошел в хижину и сел на круглую циновку, как почувствовал смертельную усталость.

— Проголодался я. Поесть бы.

— Найдем что-нибудь.

Незнакомец принес кувшин с неочищенным сакэ. На лучинках приготовил каштановую кашицу. Поджарил горную дичь, накормил и собаку. Насытившись, Мунэёри подобрел.

— Эй, человек! Как тебя зовут?

— Хэйта.

— Хэйта, ты здесь один живешь?

— Да.

— Для чего?

— Есть у меня заветная мечта.

— Какая же?

— Вырезать будду.

— Будду?

— Да, божество, которое охраняло бы покой деревни. И дед мой вырезал. И отец тоже, а теперь мой черёд настал. Если я когда-нибудь обзаведусь семьей, то мой сын продолжит мое

дело.

Действительно, в хижине были долото, молоток и множество других инструментов.

— А из чего ты вырезаешь божество? Из дерева? Из камня?

— Прямо на поверхности горы. Вокруг утеса пышно цветут цветы.

— Какие цветы?

— Если смотреть издалека, кажется, что на горе расцвели цветы.

Из пещеры, даже в вечерней тьме, отчетливо виднелось очертание утеса, величаво взметнувшегося к небу. Но вырезанные на этом утесе божества видны не были. На утес, наверно, нужно смотреть снизу, из деревни у подножия горы. Солнце уже зашло, но его отблеск еще лежал на траве. Мунэёри вдруг заметил траву, густо устилавшую все вокруг — от утеса до порога хижины.

— Это что за трава?

— Трава забвения.

— Трава забвения?

— Коли пришел сюда, должен забыть все на свете.

— Что ж, похоже, я забыл сегодняшний день, — сказал Мунэёри, развалясь у огня. С этими словами он закрыл глаза и погрузился в сон.

Спустя некоторое время Хэйта растолкал Мунэ-

ёри.

— Когда рассветет, из деревни мне принесут еду. Я не хочу, чтобы видели случайного человека в моей хижине. Вставай. Луна ясная.

— Днем и то дорога еле видна. Как же я спущусь ночью?

— Не беспокойся. Я провожу тебя.

Хэйта поднялся первым. Он шел коротким путем. Они спускались, словно летели. Спуск был вполовину короче подъема, и когда они вышли к подножию горы, до рассвета было еще далеко. В темноте заржал конь. Он перегрыз привязь и подбежал к хозяину.

— Второй раз на гору не приходи, — коротко бросил на ходу Хэйта.

— Нет, я хочу еще раз побывать там. Хотя бы для того, чтобы поклониться божеству. Будешь внизу заходи во дворец. Доложишь о своем приходе управляющему по имени Фудзиути.

Как только Мунэёри произнес это имя, Хэйта, дрожа, втянул голову в плечи и издал ужасный вопль. Жажда убийства охватила Мунэёри, у него даже колени задрожали. Куромару испуганно залаял.

— У, злобный пес! — Хэйта мигом повернулся и побежал прочь.

Хотя Хэйта, похоже, обругал Куромару, прозвучало это так, словно он бранил и Мунэёри. Эти слова Хэйта бросил Мунэёри в лицо так, что даже брызнул слюной. Мунэёри получил прямое оскорбление в лицо, — нет, это было проклятие. Он был вне себя. Человек с другой кровью! Мунэёри впервые почувствовал в Хэйте врага с другой кровью. Местность у скалистой горы входила в его владения, но, вероятно, людей по эту сторону горы там считали чуть не за собак. Хэйта ясно сказал об этом. Да, Мунэёри услышал слово правды. Здесь, у подножия, тепло огня, согревшего его на вершине, разом остыло. Злобно глядя вслед исчезнувшему врагу, Мунэёри стиснул в руке лук.

— Пусть не забываются — я наместник! Тоже мне, не любят убивать людей. Зато я люблю. И с удовольствием покажу им, как я это делаю. Тот, из деревни, научил меня, как убивать. Когда-нибудь спущу с Хэйты кожу, а божество его сожгу

Мунэёри вскочил на коня и направился в замок. Когда он добрался до горной реки, небо уже побелело. В придорожной траве мелькнула белая тень. Подъехав ближе, он разглядел человека, кажется, молодую женщину. Куромару вдруг залился лаем. Бросившись вперед, собака накинулась на эту тень. Тень метнулась. Собака за ней. Женщина бежит сломя голову, собачьи клыки уже хватают ее.

— Куромару!

Мунэёри, подъехав, едва сдерживал собаку. Перед ним, дрожа от утреннего холода, стояла прелестная женщина, которой, похоже, не минуло и семнадцати. От удивления Мунэёри широко раскрыл глаза. Разве мог он предполагать, что увидит здесь такую красоту!

— Ты кто?

— Я из деревни у подножия горы, на краю поля.

— Как же ты здесь оказалась?

— Я заблудилась, целый день вчера искала дорогу и теперь совсем не знаю, куда идти. Заблудилась — вот и оказалась здесь.

— А где твоя деревня? Давай я провожу тебя до дому.

— У меня все равно что нет дома.

— А родители?

— Оба умерли. Нет ни одной родной души, ни братьев, ни сестер.

— Как же ты живешь?

— Продавала то, что осталось от родителей, этого едва-едва хватало. А потом меня взял на службу один человек — но вчера отпустил.

Ее манера говорить отличалась благородной простотой. Поразмыслив немного, Мунэёри сказал:

— Я — наместник. Пойдем, проводишь меня до моей усадьбы.

Мунэёри тронул коня, женщина послушно поплелась следом, но, видимо, от усталости ноги не слушались ее, и она быстро отстала.

— Садись сюда!

Мунэёри взял женщину за руки, обнял и посадил в седло.

— Как тебя зовут?

— Тикуса.

Тяжесть ее влажного от росы тела спокойно доверилась рукам Мунэёри.

Вдали из речного тумана показались всадники.

— Господин наместник, наконец-то!

Мунэёри узнал дворцовых слуг, которых отрядили на его поиски.

VI

Тикуса как была в объятиях Мунэёри — так и проследовала в усадьбу, в покои и в тот же вечер в опочивальню. Следующий день выдался ясный и безветренный, но Мунэёри даже словом не обмолвился об охоте. Он никому не сказал о том, что произошло с ним в тот день и в ту ночь. К счастью, никто и не смел допытываться.

Прошло два дня, наступил третий, а Мунэёри все не выезжал на охоту. Прошло семь дней, минуло десять: казалось, что Мунэёри совсем забыл об охоте. Вопреки былой привычке он с вечера затворялся в опочивальне, вставал поздно и даже днем редко выходил из покоев. Если кто-то самовольно, даже по делам службы, приближался к нему, Мунэёри впадал в ярость и нещадно бранился. Но что удивительно — наместник знал обо всем, что происходило в провинции и в замке. Он знал обо всех тайнах, мошенничествах, промахах, и чиновники частенько попадали впросак и растерянно что-то лепетали. Придирчивый наместник. Неусыпное око. Тикуса жила замкнуто, прячась за спиной наместника, она избегала сторонних взоров и, похоже, старалась не показываться на людях лишний раз. Конечно же, за ней следили, — по крайней мере, во дворце, — однако, несмотря на тайные поиски, никому не удалось дознаться о ее прошлом, просто ухватиться было не за что. Но ее нежный лик, скромное изящество понравились обитателям замка, и все, хоть и с некоторой подозрительностью, смирились с присутствием этой молодой женщины.

За исключением Юмимаро, мнение которого было не в счет, Фудзиути, пожалуй, был единственным, кто не примирился с появлением Тикусы. Не потому ли, что ее прошлое было никому не известно? Фудзиути упорствовал в своих подозрениях, тщетно разнюхивал и в конце концов решил разложить гадательные палочки. Однако палочки будто кто-то перемешал. Густой туман застлал глаза. Фудзиути истолковал это как дурное предзнаменование. Словно одержимый, он еще упорнее выслеживал Тикусу, даже пытался читать по очертаниям полога. Но недоброе таилось скорее в глазах самого Фудзиути.

Во дворце любители охоты сокрушались о том, что благодатные дни осени проходят без толку.

Как-то утром два молодых человека, разговаривая, смотрели в прозрачное высокое

небо.

— Неужели в такой прекрасный день птицы и звери так и будут разгуливать на воле?

Похоже, наместнику нет дела до этого.

— Что ж, так и должно быть. Ведь с той ночной охоты наместник вернулся с красивой добычей. Кажется, Она пришлась ему по вкусу.

— А таким, как мы, со своими скучающими стрелами и деться некуда.

— Ты это про какие ж стрелы? Может, они Уцуро-химэ приглянутся? А?

— Нет уж, уволь!

Они в один голос рассмеялись. Эти двое разговаривали в закоулках дворца, и поблизости никого не было, так что никто не должен был слышать их шепот. Тем не менее вскоре обоих позвали к наместнику, и они послушно направились в сад.

К ним вышел Мунэёри с луком в руках.

— Ну, а теперь скажите-ка вслух, о чем вы только что шептались!

Оба побледнели.

— Добыча — это не только дичь. И не обязательно отправляться на охоту, чтобы найти мишень для лука.

Молодые люди, павши ниц, просили наместника о пощаде. Мунэёри хладнокровно вонзил стрелы в распростертые у его ног спины и стал топтать их,

потом намотал их волосы на конец лука.

— Запомнили? Никогда не забывайте!

Похоже, он внушал это самому себе. В это время из галереи раздался голос:

— Ай да молодец!

Там стоял Юмимаро.

— Ну, наконец-то наместник понял предназначение лука и стрел. Лук создан, чтобы убивать живое. И живое — это не только какие-то там птицы и звери, это люди, живущие в этом мире. Коли познал убийство — обязательно должен убивать. Убивать все больше и больше. Твои руки не пресытятся этим делом. Ты не будешь знать усталости. Запомнил?

Юмимаро уже повернулся спиной и, волоча ногу, уходил в глубь галереи, когда Мунэёри, сверкая глазами, злобно вперился ему в спину. Человек, который превосходит его в скорости и дальности стрельбы, уходит без всякого почтения, уходит туда, где стрела его не настигнет. Это была спина дерзкого врага. Именно его надо поразить и взять над ним верх. Мунэёри снова вскинул лук и крикнул:

— Эй, дядя! Я понял твои наставленья!

Лук зазвенел, пустив две стрелы. Слившись воедино, они в мгновение ока должны были пронзить удаляющуюся спину. Но Юмимаро вдруг подскочил на одной ноге и на лету поймал стрелы.

— Дурень!

Придерживаясь за столб, Юмимаро оглянулся, держа в руках стрелы.

— Секрет стрельбы двумя стрелами изобрел я. Поскольку ты подавал кое-какие надежды, я открыл тебе его. Так неужели тебе неведомо, что стрела направляющая и разящая, соединясь воедино, бьют без промаха? Как же ты посмел стрелять в меня способом, которому я тебя обучил. Скверная это забава!

Юмимаро с хрустом переломил стрелы и швырнул их наземь. Спина его скрылась из виду.

Мунэёри закусил губу. У ног его струилась кровь, вытекшая из двух мертвецов. Вдруг он почувствовал, что поблизости стоит кто-то. Он поднял глаза. Пригнувшись, Фудзиути наблюдал за ним из-за деревьев. Когда он сюда прокрался?

— Фудзиути!

— Да, ваша милость!

— Посади здесь, где пролилась кровь, пурпурные астры.

— Вы изволите говорить…

— Пурпурные астры. Это цветы памяти, они не дают ничего забыть.

С этими словами Мунэёри было пошел прочь. Фудзиути нерешительно окликнул его:

— Господин наместник…

Но когда Мунэёри повернулся к нему, тот отвел

глаза, словно бы раскаиваясь, и пробормотал что-то невнятное. Затем, наконец, не вытерпев, он решительно сказал:

— В ту ночь господин наместник все же побывал на скалистой горе.

Для такого осторожного человека, как Фудзиути, это прозвучало слишком взволнованно. Мунэёри неотрывно смотрел ему в глаза.

— Ты это понял, подглядев сегодняшнее убийство? Ну и что из того, если я побывал там? Никто тебя за язык не тянул. А вот себя ты этими словами выдал — мне теперь ясно, откуда ты родом. Случается ведь, что человек с другой, нечистой кровью нарушает законы своей земли, ему по душе чужие обычаи и он с чьей-нибудь помощью втирается в доверие.

Фудзиути молчал. В глазах его была ненависть.

— Злобный пес! — вырвалось невольно у Мунэёри. И, более не оглядываясь, он быстрыми шагами вошел в покои. Там, в затененном углу, ждала его Тикуса.

— А ведь раньше вы не изволили так поступать… — проговорила она.

В словах ее был явный упрек, но ее ласковая приветливость таила в себе нечто, толкавшее на еще более страшные преступления. Между тем взгляд Тикусы был по-прежнему ясен и чист, и о чем она думала в это время, Мунэёри не знал.

— Эти двое — пустяки, безделица! А сколько еще

будет! Нужно много крови, чтобы утолить жажду моих стрел. Много больше, чем ты думаешь.

Мунэёри поднял Тикусу на руки и усадил к себе на колени.

— Какая же ты умница! В целом свете нет такого всезнающего и проницательного человека. Нет в провинции уголка, который укрылся бы от твоих глаз и ушей. Все равно как нет жертвы, которая избежала бы моей стрелы. Благодаря тебе я, не сходя с места, проникаю в большие и малые тайны. У нас не будет недостатка в добыче. Едва ты скажешь, что есть люди, которых нужно покарать смертью, судьба их предопределена — моя стрела в спину. А если таких не будет — сгодится любой, кто подвернется под руку. Зоркости твоих глаз и чуткости ушей будет равна мощь моих рук. Нет — руки должны простираться даже дальше твоего взора и слуха.

Словно собираясь что-то сказать, Тикуса вдруг задрожала всем телом. Когда Мунэёри попытался успокоить ее, она обвисла у него в руках и подняла побледневшее лицо. Вдалеке послышался лай собак. Он быстро приближался. Мунэёри уже отчетливо слышал его.

— Куромару!

Дни тянулись за днями, а Куромару был по-прежнему лишен радости носиться по горам и равнинам за хозяином. К тому же ему было запрещено подходить к хозяйским покоям. Дело в том, что Тикуса питала необычайное отвращение к собакам. Куромару отдали на попечение слуг, но запреты были бессильны. Его привязывали на веревку, он перегрызал ее. Тогда на железной цепи его упрятали за ограду. Что же стало с цепью, если неистовый лай Куромару раздается совсем рядом?

Мунэёри вышел на галерею. Куромару бушевал в саду, яростно раздирая траву и вздымая фонтанчики земли. Слуги, вооруженные палками, пытались усмирить пса, но тот, отшвыривая палки, не подпускал к себе. Один из слуг, упав перед Мунэёри на колени, сказал:

— Кто-то незаметно снял его с цепи, вот и случилось такое.

— Чьих это рук дело?

— Не знаю. Умоляю, не гневайтесь…

Мунэёри вспомнилось лицо Фудзиути. Завидев хозяина, собака отчаянно залаяла и стремглав бросилась к нему. В траве метнулась черная тень. В мгновение ока стрела, пущенная наместником, пронзила собачью спину. В тот же миг в глазах Мунэёри ожила картина того дня, когда он у горной реки застрелил лисичку. Видение тут же исчезло. Но Мунэёри, словно бы вдогонку ему, пустил еще одну стрелу. Она вонзилась псу в загривок, и Куромару лег ничком.

VII

Не прошло и пяти дней, как земля в саду, впитавшая обильную кровь, поросла пурпурными астрами. Цветов было по числу сраженных его стрелой людей. Смерть была неизменным наказанием, даже если виновник не заслуживал ее. Гибли не только приближенные и слуги, из разных уголков провинции людей волокли в замок на смерть. А когда жертв слишком много, среди них попадаются и неповинные. Случалось так потому, что Мунэёри, если целился в спину, не разбирался, виновен или невиновен этот человек. То, что стало для него привычным делом, пугало Тикусу. Дело в том, что о различных секретах Мунэёри узнавал от нее, но напраслину Тикуса не возводила. Для тех, о ком она говорила, смерть была уже не страшна. Но Мунэёри убивал без всякой причины и тех, о ком она словом не обмолвилась. Ее зрение и слух были больше не нужны сильным рукам Мунэёри. Охота на живых людей. Новый вид охоты, подобно внезапному урагану, поверг в ужас и замок, и всю провинцию, но именно у Тикусы, казалось бы, единственной, кому не было до этого дела, сердце изнывало от боли за других, словно его пронзали невидимые стрелы.

Однажды ночью, в спальне, Мунэёри, крепко сжимая Тикусу в объятиях, сказал:

— Только повстречав тебя, я впервые почувствовал, сколь прекрасен и неповторим мир, понял радость жизни. Когда я думаю, что эту мудрость открыла мне ты, она еще сильнее

захватывает мою душу.

— Хоть вы и говорите так, я не понимаю вашего поведения.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе не нравятся мои поступки? Что за странные речи я слышу?! Стреляя, я думал, что это доставляет тебе удовольствие.

— Вы считаете меня настолько жестокой?

— Нет, именно потому, что в глубине твоего сердца есть жалость, я выпустил кровь даже из своего Куромару.

Мунэёри говорил ласково, но в голосе прозвучала твердость. Чувствуя, что Тикуса собирается возразить, он мягко прервал ее:

— Ну, это дело мое! Не будем говорить о нем на любовном ложе! Не всякие разговоры в спальне становятся любовными. Единственное, самое прекрасное в мире это твое обнаженное тело. Ну, иди ко мне, ближе! Вот оно, бесценное сокровище!

Мунэёри не лгал. С первой же ночи, как он привел Тикусу в свою спальню, то, что когда-то в Уцуро-химэ казалось ему грязным, сразу превратилось в источник радости и наслаждения. Любовь мужчины и женщины. Этот прекрасный путь распахнулся вдруг перед Мунэёри. Нежное тело Тикусы было исполнено самых удивительных тайн. Каждую ночь она с вдохновенным искусством ласкала Мунэёри, но утром в нем с новой силой начинала бурлить жизнь, он снова брался за лук. Единственное, что не нравилось Мунэёри, это строгий запрет на свечи. Он хотел вдоволь налюбоваться обнаженной Тикусой, но она не любила свечей, боялась даже неверного лунного света, проникавшего в спальню.

— Тикуса, мне хочется рассмотреть тебя всю до кончиков пальцев.

— Нет.

— За окном ярко светит луна, почему бы ей не заглянуть к нам? Раз ты говоришь «нет», мне еще сильнее хочется посмотреть.

— Нет.

— Но я хочу.

— Нет.

Слова блуждали в темноте.

Тело Мунэёри пылало от желания. Он крепко обхватил тело Тикусы.

— Смотри-ка! — в самый сладостный миг вскрикнул Мунэёри и, мгновенно схватив изголовье, бросил его в полог. Там в эту ночь он тайком подстроил хитрость. Полог с шуршанием упал. И в тот же миг в спальню из широко раскрытой галереи волнами хлынул лунный свет.

Тикуса, горестно вскрикнув, кинулась было прочь, но Мунэёри опрокинул ее и, схватив за волосы, поставил на колени. На сияющей юной свежестью спине жалобно зияла рана, явный след от стрелы.

— Стой, лисья нечисть!

Эти слова, похоже, острее стрелы укололи Тикусу, Она уже не пыталась бежать. В лунном сиянии на некоторое время воцарилась тишина.

Мунэёри поднялся, набросив одежду на Тикусу и, обняв ее, ласково сказал:

— О, Тикуса! Прости! Мне нужно было хоть раз увидеть твое тело. Я огорчил тебя, но я не мог иначе. Повернись ко мне!

Тикуса гордо вскинула голову.

— Вы уже изволили видеть мой подлинный облик! Я едва избежала вашей стрелы тогда у горной реки. Теперь снова на волосок от смерти.

Мунэёри рассмеялся.

— Да как же можно убить такую красавицу! Не найдется у меня такой стрелы. Единственное, чего я хочу, — это всегда быть с тобой.

— Даже после того, как узнали мое истинное обличье?

— Да ты стала мне дороже прежнего, когда я узнал, что ты лиса. Именно сегодня, в лунном сиянии, я полюбил тебя всей душой.

— Это меня то? А ведь я затаила сильную обиду на наместника. Чтобы отплатить врагу, я нарочно обернулась девушкой и познакомилась с ним, чтобы напустить на него порчу.

— Что ж, обида твоя понятна. А что ты называешь порчей? Если ты имеешь в виду то, что ты

открыла мне на многое глаза, так это благодея-ние.

Тикуса вздохнула.

— Лисьи чары позволяют мне без труда видеть и слышать все, что происходит во дворце и во всей провинции. Я разоблачала тайны, мутила воду и с преданным видом докладывала только о дурном единственно для того, чтобы в конце концов погубить наместника. Если наместник посвящен во все тайны и до его ушей доходит все злословие, это приводит его к неверным шагам. У меня на уме было только одно — влить яд сомнений в душу наместника, толкнуть его на скользкий путь ошибок, жестоких поступков и посеять раздор между наместником и его подданными. Не говоря уж о том, что каждую ночь я соблазняла вас, тянула в пучину разврата, потому что задумала высосать у вас жизненную силу до последней капли. Неужели такое коварство не отвращает вас?

— Ну что ты! Именно поэтому я думаю, что ты самое прекрасное создание в мире.

Тикуса, которую Мунэёри все еще притягивал к себе, задыхаясь, прижалась к его груди.

— Сейчас все мои замыслы представляются мне глупым женским, нет, лисьим, коварством. Соки вытянули из меня, удовольствие даровано опять-таки мне. А у наместника с наступлением дня мужская сила не идет на убыль. Она-то и удерживает меня в мире людей. Это желанное сокровище для меня, неискушенной. Вопреки моему заветному желанию, в провинции нет человека, который бы ненавидел наместника или таил на него злобу. Единственное, что доставляет удовольствие наместнику, — это убийство, а именно убийство не знает слабостей и ошибок. Люди смотрят на это как на божий гнев, трепещут от страха и примиряются с мыслью об ожидающей их смерти. Ловушка, в которую я решила вас заманить — удача в дурных делах. Но колдовству моему далеко до силы рук наместника. Перед наместником преклоняются, как перед духом зла.

Мунэёри, содрогнувшись, кивнул в знак согласия.

— Дух зла, значит. Это ты хорошо сказала. Дух зла. Это, пожалуй, именно то слово, которое я искал. Я должен соответствовать ему своими поступками. В этом мире, стало быть, я единственный человек, ставший духом зла. И ты говоришь, что не любишь меня.

— Вы мне теперь еще дороже. Мне кажется, что в мою душу проникла человеческая жалость. Единственный господин, которому я должна служить, — это наместник.

Луна становилась все ярче, и в лунном сиянии они еще раз дали друг другу клятву в любви, но на этот раз не на словах.

VIII

На следующее утро, едва поднявшись, Мунэёри вышел в сад и позвал слугу.

— Поди к дяде, скажи, что я жду его.

В это время к нему подошел Фудзиути. Силясь угадать настроение наместника, он исподтишка глянул ему в лицо, а потом заговорщически зашептал:

— Господин наместник! Будьте осторожны! Ведь господин Юмимаро посягает на вашу жизнь.

Мунэёри хладнокровно бросил ему в ответ:

— Уж не твои ли гадательные палочки сулят мне смерть?

Тут появился Юмимаро. Завидев его, Мунэёри крикнул:

— A-а, дядюшка! Не сгожусь ли я на мишень для твоего лука? Подставлю-ка я спину твоей стреле!

Юмимаро, не отвечая, схватился за лук со стрелами. И вот стрелы выпущены — две по одной прямой — и летят к спине Мунэёри. Мигом развернувшись, Мунэёри на лету поймал стрелы. Но, оглянувшись, он увидел, что Юмимаро безмолвно уходит прочь.

— Послушай, дядя! Я еще раз попробую сделать то, что сделал тогда. Теперь мой черед стрелять в твою спину, дядюшка!

Юмимаро даже не замедлил шага. Спина его, похо же, издевалась над Мунэёри.

— Думаю, это твой последний смех!

Пущенные Мунэёри две — нет, три стрелы, блеснув на солнце, слились воедино. Юмимаро ухватил две стрелы и, поняв, что есть еще третья, подпрыгнул на одной ноге и молнией метнулся в сторону. Но и стрела, молнией настигая добычу, тоже метнулась за Юмимаро и вонзилась ему в спину.

— Щенок! — простонал Юмимаро, падая наземь.

— Зверь! — крикнул в ответ Мунэёри и, подскочив, пнул ногой его в спину. Он пинал и топтал Юмимаро, пока его седые волосы не почернели от земли.

— Запомнил, Юмимаро? — Никому не дозволено превосходить меня. Стрела направляющая и стрела разящая — это коварство зверя. Третья стрела — это мое изобретение. Это стрела злого духа. Знание, убийство и дух зла — эти три стрелы, слившись воедино, изменяют мир по моей воле. Помни это даже в аду!

Позвоночник Юмимаро хрустнул под ногами Мунэёри, кровь, хлынув изо рта Юмимаро, обагрила землю.

— Это место должно порасти пурпурными астрами.

Мунэёри собрался уходить, но почувствовал на себе чей-то взгляд. Оглянувшись, он увидел Фудзиути.

— Фудзиути! Ведь никому не дозволено стоять за моей спиной и подглядывать.

Фудзиути испуганно отступил назад, натолкнувшись на дерево. Мунэёри, указывая на тело Юмимаро, сказал:

— Смотри! Рассмотри как следует спину этой дохлой твари. Раскрой глаза и посмотри, что у него на спине.

Однако глаза Фудзиути не увидели ничего, кроме окровавленной спины. Он не понимал, что хочет сказать ему наместник.

— На твоих гадательных палочках, похоже, не видно.

Фудзиути тайком пытался угадать по палочкам. Но они что-то темнили, да и в глазах у Фудзиути было темно.

— Раз не видишь, Фудзиути, я тебе покажу. Сила, скрывающаяся в этом луке, делает тайное явным. Успокойся, отдышись и всмотрись туда, куда указывает лук.

Мунэёри, повернувшись к мертвому телу, вытянул руку с крепко зажатым в ней луком. Лук отбрасывал зловещую тень, и сердце Фудзиути дрогнуло. Вглядевшись туда, куда указывал лук, он охнул и отпрянул назад. Там, поверх спины Юмимаро, был старый матерый волк, со вздыбленной шерстью волк, который сдох, захлебнувшись черной кровью. В тот же миг тонко зазвенела тетива, и волк мгновенно исчез.

— Ну, видел? Эта тварь незримо овладела спиной Юмимаро. А твоей спиной, Фудзиути, что овладело? Уж коли твои гадательные палочки не видят волка в других, вряд ли твои глаза достанут до твоей спины.

Фудзиути потупился, чтобы не выдать себя, и упорно молчал. Светило солнце, а над ними небо почернело, и полил мелкий осенний дождь.

Мунэёри вернулся в покои. Там все переменилось. Покои были убраны яркой узорчатой парчой, накрыт стол с сакэ и закуской. И сама Тикуса принарядилась.

— Уж не собралась ли ты держать меня здесь взаперти?

— Скорей меня сюда заманивают. После того, как у меня исчез тайный умысел причинять наместнику зло, я стала находить удовольствие в людских обычаях. Я же родилась на воле и на многое способна.

— А я должен поломать обычаи этого мира. Я хочу убежать с тобой в неведомые дали. А перед уходом надо бы оставить по себе память в замке.

— И свидетельством ваших деяний будут заросли пурпурных астр? Каждую осень, зацветая, они будут являться людям и напоминать о вас. Это, пожалуй, надежней любых записей.

Мунэёри поднял чарку. Тикуса, наливая ему сакэ, сказала:

— Коли разговор зашел про замок, похоже, что гадательные палочки этого Фудзиути перемешались под влиянием ваших стрел. Я и раньше пыталась выведать намерения хитреца, но он в гадании нечист на руку, а это препятствует моему колдовству, поэтому мне было трудно разобраться в его замыслах, а сегодня я вывела его на чистую воду. Как вы и предполагали, Фудзиути родился в скалистых горах. Он был злонравен, ему чужды были прозрачные воды его края, и он тянулся к обычаям земли, где извлекают выгоду из людской толкотни и стремятся к богатству и славе. Не стерпев жизни в родной деревне, он преодолел скалистые горы и, утаив свое происхождение, проник во дворец, чтобы при случае выбиться в люди. Обладая сметливостью и разбираясь в гадании на палочках, он даже пробился в управляющие. И, несомненно, метит выше — он хочет подставить князю ловушку и влить ему в спину яд.

— Удача в дурных делах — защита моей спины. Ее не берет ни стрела, ни яд.

— Фудзиути, рассчитывая на раздор между вами и Юмимаро, замыслил поединок, в котором погибли бы оба соперника. Вы уцелели, и его планы расстроились. Но и сейчас он строит козни и не оставит своих намерений.

— Чего же достигнет этот негодяй, погубив меня?

— Фудзиути метит на должность наместника.

— Должность?

— Он замышляет получить это место после вашей смерти.

— Так это звание для меня ничего не значит. Будь у меня желание — все соседние провинции были бы у меня под пятой. Впрочем, меня интересует другое. Но если бы я погиб, этот негодяй Фудзиути не смог бы стать наместником — на эту должность назначают по указу из столицы.

— Так Фудзиути вчера ночью тайно отрядил верного слугу в столицу с секретным поручением. Он должен подать жалобу и оклеветать вас, выставив сумасшедшим. Более того, этот тип намеревается стать мужем Уцуро-химэ, чтобы занять должность наместника.

— Неужто и этот ублюдок снюхался с ней?

— Нет, в замке он единственный, кто не побывал еще в ее опочивальне. Дело в том, что Фудзиути родился обделенным природой. Уд у него до смешного маленький, да еще упрятан под кожицу так, что ему, бедняге, и не подняться. Фудзиути стыдится своего естества и вряд ли осмелится кому-нибудь его показать. И уж тем более Уцуро-химэ, — разве ей угодишь с такой крохотной кисточкой! Да Фудзиути и не из тех, кто в момент, когда будет решаться его судьба, пойдет и силой овладеет беззащитной во сне госпожой.

— Ну, ладно! Разговор ведь не о должности и Уцуро-химэ. Таким ничтожеством, как Фудзиути, я не стану осквернять свою стрелу, но чтобы отрубить ему голову и выставить ее на площади, не надо много времени. Сегодня же вынесем приговор. Я больше не могу проводить здесь время попусту. Есть у меня одно дело…

Мунэёри пил не хмелея и почти не слушал Тикусу. Мыслями он был не с ней. Блестящими от нетерпения глазами вглядывался он в ему одному ведомую даль.

— Как вы себя чувствуете, господин?

Мунэёри, бросив чарку, резко поднялся.

— Вершина скалистой горы зовет меня. И я должен позвать ее. Как окликнуть вершину?

Тикуса, припав к его ногам, сказала:

— Господин! Ведь это безумие. Успокойтесь, прошу вас.

— Молчи! И тело, и душа мои спокойны. Сердце подсказывает мне, что я должен пойти на вершину.

— Зачем?

— Слышала ли ты о человеке по имени Хэйта, который живет там?

— Да, — ответила Тикуса, и по лицу ее пробежала тень.

— Я должен посоветоваться по одному важному делу с Хэйтой.

— Вы, наверно, собираетесь поговорить с ним об исходе поединка с Фудзиути? Я, по правде говоря, затаила обиду на господина Хэйту.

— Что за обида?

— Как-то раз, когда господин Хэйта был в деревне у подножия горы, я решила обмануть его, обернулась изящной столичной дамой и под покровом ночи прокралась в деревню. Но он догадался, повалил меня наземь и больно высек веткой персикового дерева. Натерпелась я стыда. Для лисы — нет, для женщины — нет большей обиды! Так в чем же наместник рассчитывает на господина Хэйту?

— Хэйта — это ведь я.

— Что?

— И я, и не я. Здесь — я. А на вершине скалистой горы — совершенно чужой человек, незнакомец. Так вот он — почти что я, хоть и далеко от меня. И я должен, не медля ни минуты, подняться на вершину. Иначе мне нет житья в этом мире. Мои стрелы уже парят там, вдали. А я теряю здесь время. Ну, пойдем! Пойдем со мной!

Тикуса грустно покачала головой.

— Мне очень хочется сопровождать вас, но это невозможно.

— Почему?

— На той вершине есть фигура будды, ее изваял господин Хэйта. В этом человеке соединены добродетель будды и священный дух скалистой горы. И если на гору пойдет существо, обладающее колдовскими чарами, то не успеет дойти до вершины, как рассыплется в прах.

— Да что ты!

Подумав немного, Тикуса решительно поднялась.

— Я кое-что придумала. Если господин не будет выпускать меня из рук, я, пожалуй, смогу приблизиться к вершине.

— Это как же?

— Я обернусь луком и, прильнув к вам, поднимусь на гору.

— А ты искусно обернешься?

Тикуса мигом исчезла, и на ее месте Мунэёри увидел тугой лук. С первого взгляда было ясно, что он заколдованный. Но когда он взял его в руки, колдовство унялось, и в луке появилась такая мощь, что хоть по луне стреляй.

IX

Взяв лук, Мунэёри оседлал коня и в одиночестве выехал из дворца. Не сказав никому ни слова и никем не замеченный. Когда Мунэёри спешился у подножия горы, солнце уже перевалило за полдень. Горную тропу размыл моросящий дождь, но лук указывал путь, и Мунэёри неожиданно быстро продвигался по крутой дороге. К заходу он добрался до вершины. Деревню затянула дымка вечернего тумана. Но хижину Хэйты он распознал сразу — по слабому свету, сочившемуся из дверной щели.

Подойдя к двери, Мунэёри заглянул в щелку и увидел сидящего у огня Хэйту, который тихо, нараспев, читал свиток, похожий на сутру.

— Кто там? — окликнул он Мунэёри из-за двери.

— Это я, наместник.

Открыв незапертую дверь, Мунэёри было вошел.

— Зачем ты пришел? Я же сказал, чтобы ты здесь больше не появлялся.

— Тогда ночью ты оказал мне теплый прием. И я не успокоюсь, пока не отплачу тебе тем же. Я принес редкую в ваших горах вяленую рыбу и сакэ. Я уйду до рассвета. Только отдохну немного.

Мунэёри решительно вошел в хижину. Хэйте не оставалось ничего другого, как впустить наместника. Оба безмолвно уселись у огня и разлили сакэ.

Хэйта пристально вглядывался в лицо Мунэёри.

— Господин, а ведь тебя околдовал злой дух.

— С чего ты взял?

— У меня в глазах порчи нет. Я же вижу, что ты пришел со злым умыслом.

— Да?

— Это видно даже по тому, как ты говоришь. Если есть, что сказать мне, выкладывай.

— Ладно. Слушай!

Мунэёри устроился поудобнее напротив Хэйты.

— На той скале высечены будды. Их много, — которая из этих фигур сделана твоей рукой? Если ее не видно из хижины, объясни хоть ее расположение. Прошлый раз я слышал, что она на утесе, но, верно, есть какой-нибудь отличительный знак. Объясни.

— И что, если я скажу?

— Выстрелю.

— Как выстрелишь?

— Не увиливай! Молчишь? Тогда стреляю сразу!

Хэйта молчал и не сводил глаз с огня.

— Трусишь? Испугался моего лука?

В ответ раздался пренебрежительный голос.

— Вот еще! Будда прямо над этой деревней. Если упрямец решит стрелять, может пускать стрелу на все четыре стороны — она все равно к нему вернется.

— Да нет! Я не про того будду, который царит всюду. Я — про того, что ты высек своими руками. Тот будда несет на своей спине всю гору, и невозможно стрелять с противоположной стороны горы. Поэтому я и поднялся сюда. Назови примету!