Остров за островом [Свен Йильсетер] (fb2) читать онлайн

Свен Йильсетер
ОСТРОВ ЗА ОСТРОВОМ

*

Sven Gillsater

Ö efter ö

Stockholm 1966

Sven Gillsäter

Pingviner i vind

Motala 1969

*

Главная редакция географической литературы

Перевод co шведского Л. Г. Горлиной

Предисловие проф. H. А. Гладкова

Комментарии С. М. Кудрявцева

Книга печатается с некоторыми сокращениями

Художник С. Верховский

© Перевод на русский язык.

Издательство «Мысль». 1974

Предисловие

Шведский естествоиспытатель и фотограф-анималист Свен Йильсетер известен советским читателям по книге «Волна за волной», изданной в 1965 году в русском переводе издательством «Мысль» и тепло принятой советским читателем. В ней рассказывалось об арктических островах, их суровой природе, своеобразной флоре и фауне и мужественных людях. Новая книга Йильсетера позволит читателю совершить вместе с автором трудное, но увлекательное путешествие в южные страны, на остров Гвадалупе и острова Галапагос, в Центральную Америку и затем дальше на юг, в преддверие Антарктики — на Фолклендские острова. Последние лежат в стороне от излюбленных туристами маршрутов и почти совсем не изучены.

Читатель узнает много нового и интересного о тех районах Америки, о которых у нас до сих пор мало что известно.

Автор увлекательно рассказывает об эндемичных серых китах, которых он наблюдал у западных берегов Калифорнии, о своеобразной флоре и пернатых обитателях острова Гуадалупе, о растениях и примечательных животных Флориды, о широко известном острове Барро-Колорадо, куда стремятся ученые со всех концов света, так как там сохранилось много эндемичных растений и животных.

Особенно интересны в смысле новизны материала очерки о Фолклендских островах. Автор провел много месяцев на разных островах архипелага и подробно изучил их. Природа островов, их жители описаны на основе личных наблюдений. Наибольшее внимание Свен Йильсетер уделяет животному миру Фолклендского архипелага. Здесь сохранилось еще множество пингвинов, относящихся к пяти видам, и, прочитав книгу, можно составить себе представление об образе жизни этих удивительных нелетающих птиц.

Йильсетер издавна интересовался пингвинами, он наблюдал их во многих других частях южного полушария и хорошо знаком с соответствующей научной литературой. Страницы книги, посвященные пингвинам, имеют особенно важное познавательное значение и читаются с большим интересом. Не менее удались автору описания других представителей животного мира Фолклендских островов — тюленей, бакланов, альбатросов и других. Йильсетер умеет внимательно наблюдать и тонко подмечать характерные повадки птиц и зверей, показать их роль в ландшафте и их хозяйственное значение.

Не забывает автор и о людях, которым живется на Фолклендских островах совсем не легко. Описания животного мира чередуются с зарисовками хозяйственной жизни и быта населения, а также с фрагментами истории архипелага.

Есть один основной мотив, который звучит буквально на всех страницах книги «Остров за островом», — это постоянное внимание к вопросам охраны природы. Наряду с любопытными историческими экскурсами автор на наглядных примерах раскрывает тревожное состояние природы Фолклендских островов. Уникальная субантарктическая фауна находится под угрозой истребления. Огромное отрицательное воздействие на растительность, а через нее и на животный мир архипелага оказывает развитие овцеводства. Правда, автор приводит примеры использования пастбищ, рассказывая о некоторых семьях овцеводов, которые сумели рационально организовать выпас овец и тем сохранить кормовые ресурсы.

Предлагаемая вниманию советского читателя книга составлена из двух произведений Свена Йильсетера: «Остров за островом», посвященного описанию некоторых субтропических и тропических районов Америки, и «Пингвины на ветру», рассказывающего об островах Фолклендского архипелага. Объединяет их общий характер содержания и основной аспект рассмотрения растительного и животного мира, а именно с точки зрения охраны природы. В переводе сделаны небольшие сокращения текста, главным образом за счет описания некоторых подробностей. Это никак не отражается на общем содержании книги.

Надо сказать еще несколько слов об авторе книги. Свен Йильсетер дружественно относится к Советскому Союзу, поддерживает контакт с нашими учеными. Он был недавно в Советском Союзе и снял фильм о природе нашей страны. С рассказом о своих путешествиях он выступал в Московском политехническом музее и в агентстве печати «Новости». Будем надеяться, что эта очередная книга Свена Йильсетера будет встречена советскими читателями с тем вниманием, которого она, несомненно заслуживает.

Профессор Н. А. Гладков

ОСТРОВ ЗА ОСТРОВОМ

Объяснение в любви

В наше время фотографы-анималисты путешествуют по странам и континентам на самолетах. А всего несколько десятилетий назад их коллеги и предшественники месяц за месяцем топтали палубы пароходов.

Морские котики преследуют меня от 57 градуса северной широты до 38 градуса южной. В первый раз я увидел их чуть южнее Мельбурна в бурных волнах, омывающих остров Филлип, во второй — на островах Прибылова в Беринговом море; в третий раз я встретился с ними на острове Гуадалупе недалеко от Калифорнии и, наконец, на Галапагосах.

Четыре вида животных из рода Arctocephalus^{1} всегда доставляли мне истинную радость, как объект изучения, и в то же время всегда внушали немалый страх. Игры юных котиков, их цирковые трюки в воде представляют собой пленительное зрелище, а драки самцов, охраняющих свои гаремы, исполнены драматизма. Колония морских котиков — коллектив, управляемый инстинктом. Однако в рамках этого коллектива каждый индивид ведет себя в соответствии со своим характером и темпераментом. Но к сожалению, после смерти — насильственной смерти от руки человека — морской котик возводится в ранг «благородного тюленя» и превращается в ценные меха. Когда коммерческий интерес начал сильно перетягивать чашу весов естественного равновесия, результат оказался такой: безжалостно преследуемый морской котик был почти полностью истреблен.

Отрицательное и положительное

Фотографу-анималисту, который непременно должен любить природу и быть другом животных (иначе он не может иметь такую профессию), очень легко впасть в брюзжащий тон и начать бесплодно жаловаться на недостаточные меры по охране природы, принимаемые различными странами, властями и организациями. Короче говоря, ему легко превратиться в мелкого ворчливого негативиста. Тогда в его лексиконе сразу появляются такие слова, как «коммерческий интерес», «близорукость», «браконьерство», «снобизм», и он начинает казаться себе Святым Георгием, спасающим прекрасных принцесс Флору и Фауну от дракона, вооруженного шипами косности и бюрократизма. Но со временем негативисты иссякают, нытики хрипнут.

А между тем есть и другая сторона медали. Мое путешествие с острова на остров — это не буквально путешествие с одного омываемого морем участка земли на другой. Правильнее сказать, что это путешествие по «островам доброй воли», по тем изолированным областям (некоторые из них находятся на материке), где животные спасены от истребления благодаря самоотверженному труду горстки предусмотрительных людей.

Надо сразу оговориться, что речь пойдет не о какой-то реанимации, заключающейся в переселении животных в зоологические сады и парки. Животных, которым грозит уничтожение, можно спасти, лишь оставив их в естественной среде, защитив от охотников и постаравшись сократить количество биоцидов.

Семимесячное путешествие, во время которого мне предстояло проделать тысячи километров с грузом не только собственной персоны, но кино- и фотоаппаратов, пленки, палатки и прочего оборудования, весящего не менее трехсот килограммов, надо было строго распланировать заранее. Сами по себе поездки давно уже стали для меня делом привычным, но предстоящее путешествие приятно отличалось от предыдущих, так как ко мне присоединились жена и дочь.

Раньше чем пуститься в путь, следовало прежде всего выяснить: где предприняты действенные меры по охране природы? Какие люди, институты и организации принимают активное участие в мероприятиях по спасению природы? Есть ли реальная возможность познакомиться с их работой и изучить ее результаты?

Практически попытки сохранить природу делаются почти всюду, где ей грозит непосредственная опасность, поэтому мне было необходимо ограничить район изучения. Я выбрал юг Северной Америки и север Южной, где встречаются некоторые интересующие меня редкие охраняемые виды животных. Вдоль западного побережья обеих Америк совершает свои тысячемильные миграции серый кит^{2}, направляясь для спаривания и деторождения из холодных вод в более теплые. А затем он плывет обратно в холодные воды, которые гораздо богаче пищей.

Самое удивительное в этих миграциях то, что они совершаются на мелких местах и близко от берега, так что животные все время связаны с рельефом дна. Хотя серый кит и морское животное, но для деторождения он выбирает самые мелкие бухты и лагуны, и поэтому ему нередко приходится целиком зарываться в ил.

На серого кита, как и на других китов, охотятся ради жира. Правда, раньше шел в производство и скелет кита: костная мука применялась для очистки сахара. Это животное, достигающее в длину пятнадцати метров и весящее более тридцати тонн, уже неоднократно находилось под угрозой полного уничтожения.

Мне было известно, что серый кит по международной конвенции, подписанной самыми крупными в мире китобойными державами, получил в свое распоряжение, если можно так выразиться, «детскую» — мелкий залив на западном побережье Калифорнии. Так я попал в лагуну Скаммона — арену, на которой выступали не только киты, но и, как выяснилось позже, ученые, исследующие здесь такой неизвестный фактор, как ритм сердцебиения у серых китов.

Галапагосские, или Черепашьи острова, которые называются также архипелагом Колон и которые до открытия в 1914 году Панамского канала были совершенно изолированными, обязаны своей известностью Чарлзу Дарвину, посетившему их в середине тридцатых годов прошлого столетия на корабле «Бигль». К столетнему юбилею первого издания «О происхождении видов», отмечавшемуся в 1959 году, был создан Фонд Чарлза Дарвина для Галапагосских островов. Это международное учреждение, поддерживаемое международными органами охраны природы и правительством Эквадора; в задачу его входит сохранение типа природы, послужившего в основном толчком для создания теории о происхождении видов.

Сотрудники этого Фонда при поддержке ЮНЕСКО проявили инициативу, достойную подражания. Школьники Галапагосов, изучая историю естествознания, совершают экскурсии на острова, знакомятся с диковинными животными, слушают рассказы преподавателей об удивительном равновесии, царящем в природе.

Конечно, осуществить нечто подобное проще на небольших островах, затерянных в океане, чьи флора и фауна так отличаются от остальных. Пробудить с детства интерес к природе, как к механизму, точнее, как к тончайшему из всех механизмов, — это и есть та цель, к которой стремятся все люди, любящие природу, независимо от того, заняты ли они педагогической деятельностью, научными исследованиями, активной охраной природы или фотографией.

Встречаются, однако, и другие формы любви к природе, которые, хотя и продиктованы добрыми намерениями, заранее обречены на неудачу. Самое уникальное проявление любви к природе мне довелось увидеть в Лос-Анджелесе, исходном пункте моего путешествия по западному полушарию.

Большая часть моего снаряжения была заранее отправлена из Швеции в Лос-Анджелес. Разумеется, таможенники должны были посмотреть все до мелочи, но у них не оказалось времени заняться бедным шведским фотографом. Они были заняты американскими туристами, возвращавшимися домой из Мексики. Багаж туристов просматривался особенно тщательно, поскольку из латиноамериканских государств в США и обратно постоянно провозится контрабанда, как безобидная, так и весьма опасная.

Путешественники были веселы и возбуждены, как все люди, возвращающиеся домой после дальней поездки. Одни везли с собой гитары и маракасы, на других красовались сомбреро и цветастые рубахи.

Одна дама средних лет, лицо которой с благосклонной помощью американской косметической промышленности выглядело еще совсем молодым, показалась таможенникам подозрительно толстой и бесформенной в бедрах. Было приказано обыскать ее. Даже вуаль не могла скрыть признаков крайней нервозности, отразившейся на лице дамы.

Представьте себе, что именно она и оказалась контрабандисткой! Под платьем у нее было найдено четыре волнистых попугайчика. У птиц были связаны крылья и лапки. Когда попугаев извлекли из плена, они громкими криками выразили радость по поводу своего освобождения.

Когда дама вышла из комнаты для обыска, мы обнаружили, что фигура у нее вполне приличная, но лицо было бледно и заплакано. Ввозить попугаев в США из других стран категорически запрещено из-за распространяемой ими попугайной болезни, или пситтакоза. Мы так и не узнали, только ли штрафом ограничилось взыскание, принял ли суд во внимание, что мотивом к преступлению послужила любовь к живописной фауне юга.

К тому же волнистые попугайчики у американцев называются love-birds, что значит «птицы любви»…

Итак, объяснившись в любви доброй воле людей, я отправляюсь в свое путешествие на острова.

Лагуна Скаммона — заповедник серых китов

Серым холодным днем на исходе лета 1961 года моя дочь Пиа и я плыли вместе с семейством эскимосов в их лодке по Берингову морю. Начались занятия в школе, и эскимосы перебирались из летнего лагеря в город Савунга на остров Святого Лаврентия. Глава семьи Нельсон Алова сидел у руля и старался держать лодку поближе к скалистому берегу (насколько разрешал порывистый ветер с моря). Не зная чем заняться, я считал стаи кайр и топорков, которые летали с уловом к своим гнездам и тут же снова возвращались на рыбную ловлю. Было холодно, все примолкли, никто не пел, не насвистывал. Поездка должна была продлиться восемь часов.

Неожиданно море с правого борта будто взорвалось. Из глубины вынырнуло черное чудовище и, перевернувшись, снова исчезло с оглушительным плеском. На поверхности воды остались пенистые водовороты. Мы не успели опомниться, как свинцовые волны перед лодкой рассекло еще одно черное чудище, длиной от десяти до пятнадцати метров. Оно поднялось над волнами, точно собиралось протаранить нашу лодку. Фантастический прыжок закончился шумным падением в воду. Море брызг обдало обомлевших зрителей. Хотя нас со всех сторон окружали фыркающие морские чудища, Нельсон Алова был невозмутим: он знал, что киты не опасны.

Наша лодка угодила в стадо серых китов, лакомящихся креветками. Их акробатические номера можно было истолковать как прощание с северным летом, с водами эскимосов, где в течение четырех месяцев киты ели круглые сутки, накапливая жир, которого должно было хватить на оставшиеся восемь месяцев года.

Когда полярный день подходит к концу, киты покидают Берингово море. Они предпочитают не встречаться с осенними штормами и ледяными глыбами. В тот пронзительно холодный осенний день в лодке Нельсона Аловы мне и в голову не приходило, что я еще раз увижу этих китов. Но мне хотелось узнать, куда они держат путь.

Тысячемильный поход вдоль берега

И вот теперь в начале февраля я сижу в лагере мексиканских ловцов черепах. Меня до глубины души возмутило обращение с шестью большими морскими черепахами, которые были бесцеремонно перевернуты на спину и оставлены под палящим солнцем пустыни.

Вдоль берега тянулись невысокие, голые и словно дрожащие в струях теплого воздуха песчаные дюны. Я наблюдал в бинокль за странными маневрами необычного парусного судна, совершаемыми на ослепительно синей воде лагуны Скаммона. Судно напоминало буер. Синие понтоны, между ними платформа, мачта и парус, заставлявший все сооружение двигаться, несмотря на слабый ветер.

Неожиданно идиллия сменилась драмой. Кто-то снизу ударил судно и оно взлетело над водой. На фоне лазурного неба замелькали руки и ноги.

Хотя судно изрядно пострадало, его команда, состоявшая из двух человек, быстро оправилась от ужаса, вскарабкалась на платформу и начала грести к берегу. Любитель приключений Джек Шульц и ветеринар Дейв Кенни с нашей помощью вытащили свое сооружение на берег. Один из понтонов судна был разбит вдребезги. В щели торчал большой кусок китового мяса. Видимо, у мамаши, плававшей тут с детенышем, было дурное настроение. Лагуна Скаммона буквально кишела серыми китами. Может быть, их было здесь пятьсот штук, может, тысяча, а может, и больше.

От летней резиденции серых китов, находящейся в Беринговом море и у берегов Камчатки, до зимней в субтропических лагунах Калифорнии примерно десять тысяч километров. Это расстояние стада серых китов преодолевают дважды в год, передвигаясь со скоростью около четырех узлов. Весь путь занимает три месяца. По пути к лагунам, где происходит спаривание и деторождение, киты держатся вблизи берега. Обычно они плывут сразу за полосой прибоя, поэтому их всегда хорошо видно.

Однажды вместе с сотнями зрителей я наблюдал в Пойнт-Лома «парад» серых китов, и если бы в гавани Сан-Диего не стояло столько военных судов, беременные самки, как в прежние добрые времена, зашли бы в нее и разрешились от бремени прямо на глазах сотрудников Океанографического института Скриппса. Теперь же самкам приходится преодолеть еще несколько сотен километров и найти (что они проделывают с поразительной точностью) узкий вход в мелкую чистую пустынную лагуну Скаммона, так называемую «детскую» серых китов.

Два месяца проводят киты в этих уединенных водах, в заливе, который настолько мал, что его не увидишь на мелкомасштабной карте. Когда самцы начинают ухаживать за самками, мелкие воды залива взбалтываются в глинистую кашу. Прожив два-три месяца в теплых водах, киты пускаются в обратный путь, который они проделывают уже не столь организованно, и темп их передвижения бывает несколько прерывист. Попав в косяк креветок, киты задерживаются и процеживают сквозь роговые пластинки огромное количество этих животных, чтобы утолить первый голод.

«Детская» в лагуне

Во второй половине девятнадцатого столетия плававшими вдоль берегов Калифорнии китобойными судами было убито от 25 до 50 тысяч серых китов. Поскольку осенние стада состоят в основном из беременных самок, численность серых китов уменьшилась так стремительно, что вскоре эксплуатация этих судов оказалась нецелесообразной. Однако какое-то количество китов уцелело и мирно существовало до конца двадцатых годов нашего столетия, пока в эти воды не явились норвежцы со своими плавающими салотопнями и небольшими китобойными судами, оснащенными гарпунными пушками.

От них не отставали китобои и других стран. Но в 1938 году международным договором была запрещена охота на серых китов. За уцелевшими животными стали наблюдать ученые. Регулярный подсчет китов показал, что кривая их численности пошла вверх: в 1960 году было зарегистрировано шесть тысяч китов, весной 1965 — восемь тысяч.

В настоящее время ведется интенсивное изучение серых китов и в Беринговом море, и на всем пути их миграции.

Каждую зиму лагуна Скаммона привлекает множество экологов несмотря на то, что попасть туда весьма трудно.

Вместе с доктором Тедом Уолкером, изучающим повадки серого кита, я летел из Сан-Диего над шестисоткилометровой пустынной полосой берега на самолете, специально оборудованном Океанографическим институтом Скриппса. Через длинное широкое окно левого борта я видел голые выветрившиеся горные склоны с черными тенями гигантских кактусов в ложбинах. Склоны были рассечены белыми овечьими тропами, кое-где с обрывов низвергались горные речки.

Через стеклянный пол самолета можно было беспрепятственно следить за извилистой полосой прибоя, покрытой белой пеной. С крыш рыбацкого поселка срывались черные грифы и плыли над синим заливом. Стаи пеликанов, напуганные бреющим полетом нашего самолета, хлопали белыми крыльями и обращались в паническое бегство. Время от времени доктор Уолкер показывал нам очередную группу серых китов, двигающихся в том же направлении, что и мы.

Отрезанная от моря барьером из песчаных дюн лагуна Скаммона расширяется и образует нечто похожее на озеро с множеством низких песчаных островков, рифов и отмелей, которые сверху кажутся желтыми. Берега лагуны бесплодны, лишь кое-где торчит неприхотливый кустик или кактус, борющиеся с засухой и палящим солнцем.

Самцы китов всплывают на поверхность и высматривают самок, у которых началась течка. Самки, точно бревна, перекатываются на мелях. Беременные самки бывают обычно очень нервными, предпочитают держаться на мелких местах и время от времени отдыхают, ложась на песчаное дно. Узкое ответвление лагуны, глубоко вдающееся в берег, представляет собой своего рода детскую комнату. Там мы увидели силуэт самки с новорожденным детенышем, державшимся возле ее хвостового плавника. Самка всплыла на поверхность, выпустила фонтан воды, повернулась, задрав вертикально хвостовой плавник, и скрылась в глубине. Малыш в точности повторил движение матери, все время держась рядом с ней.

Кружа над лагуной, мы насчитали более сотни этих гигантских млекопитающих. На одной отмели мы увидели кита, беспомощно лежавшего на песке, но доктор Уолкер, который уже много раз видел подобную картину, уверил нас, что киту нисколько не повредит, если он несколько часов проведет на суше. Когда вода поднимется, он снова обретет свободу. Серый кит, очевидно, достаточно крепкое животное, выдерживающее пребывание на мелководье, чего нельзя сказать о других китах, те умирают, если попадают на мель.

Новорожденный весит почти тонну!

Чуть севернее лагуны Скаммона на сцене появляется цивилизация в виде ослепительных гор чистой соли, коричневой ленты дороги, ведущей к поселку Герерро Негро (Черный воин), широкого шоссе, пересекающего соленую пустыню и выходящего к морскому причалу, и, наконец, аэродрома. В поселке Герерро Негро находится самая крупная в мире соляная фабрика, куда вся пресная вода привозится в танкерах из Сиэтла.

Калифорнийское солнце опустилось в Тихий океан. Светло-синие тени и иссиня-черная вода лагуны оживлялись белыми фонтанами, которые выпускали киты, сопровождая их долгими глубокими вздохами. Когда наш костер догорал, к вздохам китов прибавился вой степных волков, которые шныряли вокруг лагеря, привлеченные запахом отбросов. Мы надеялись, что они подберут остатки гниющей рыбы, валяющиеся возле сарая, в котором мы намеревались развернуть свои спальные мешки.

Ветер затих, всплески прибоя действовали успокаивающе. Сквозь щели в стенах внутрь проникал лунный свет. С каждой минутой вздохи китов звучали все ближе.

Задолго перед рассветом мы с доктором Уолкером спустили на воду маленькую шлюпку, и волны отлива, подгоняемые тихим ветром, понесли нас по лагуне. Доктор Уолкер мечтал увидеть рождение китенка. До сих пор это никому не удавалось: стельные самки обычно выбирают такое мелководье, где вода от их движений становится мутной, непрозрачной. Наверное, это помогает им уберечься от нападения косаток^{3} — единственного врага серых китов.

Немедленно после рождения китенок должен подняться на поверхность, чтобы сделать вдох. Все млекопитающие рождаются головой вперед, и только морские млекопитающие рождаются вперед хвостом, чтобы не утонуть. Как показывают наблюдения над дельфинами, весь акт протекает очень быстро.

Самка кита рожает через год; близнецы у китов бывают так же редко, как у людей. Новорожденный серый кит имеет в длину примерно три метра и весит три четверти тонны. Мать нежно заботится о своем детеныше. Китоловы видели, как новорожденные китята катались на широком хвостовом плавнике матери. В отличие от рыб у китов хвостовой плавник расположен не вертикально, а горизонтально.

Наука преодолевает препятствия.

Счастливый конец

Искатель приключений и ветеринар, с судном которых столь грубо обошлась самка кита, прибыли в лагуну Скаммона на белом прогулочном судне «Сокол». Владельца судна, по происхождению шведа, звали Боб Петерсон. Он управлял 147 сосисочными и барами в Калифорнии. Петерсон тут же пригласил меня перебраться на «Сокол». Боб предоставил свое судно вместе с командой в распоряжение научной экспедиции под руководством доктора Роберта Элснера, физиолога, наметившего среди прочих исследований сделать электрокардиограмму у китов. Контролировать сердечную деятельность у ныряющего кита — задача не из легких. Мнения о том, как приступить к решению этой проблемы, были самые противоречивые…

На палубе все свидетельствовало о строгом порядке в экспедиции и серьезности ее намерений. Здесь имелся большой запас канатов и веревок, громадные сачки и сети, луки со стрелами, ампулы для инъекций и ружья, ручные гранаты, легкие водолазные костюмы, кислородные аппараты, резиновые плоты, компрессор, клетка для кита, сделанная из металлических труб, носилки, киноаппараты, бинокли. На пятиметровом бушприте Джек Шульц, инженер компании «Дженерал Атомик» оборудовал особую люльку для гарпунера.

Якорь был поднят с восходом солнца. Вокруг «Сокола» пускали фонтаны множество китов. Капитан Льюис Сиссон, выполняя приказ доктора Элснера, проверял эхолотом все песчаные отмели и банки. Наконец мы напали на самку с детенышем, и вскоре люлька, в которой. сидел гарпунер, была уже над ними. Мелькнул гарпун, острие вонзилось в спину китенка, веревка стала разматываться. Оба кита нырнули, и, когда веревка кончилась, канистра из-под бензина, к которой она была привязана, перелетела за борт и закачалась на волнах, как поплавок.

Пока техники и ученые спорили, китенок проплавал с канистрой несколько часов и совсем измотался. Наконец канистру подняли на борт и стали вытягивать веревку. Чем ближе к судну подплывал китенок, тем больше злилась мать. Неожиданно «Сокол» содрогнулся от удара, нанесенного разгневанной горой. Ветеринар из морского аквариума «Подводный мир» в Сан-Диего приготовил шест со стальной петлей и прикрепленной к ней круглой крупноячейной сетью, и как только китенок всплыл, чтобы вздохнуть, ему удалось надеть ее китенку на голову. Сеть, соскользнув с петли, натянулась на четырехметровое обтекаемое тело китенка.

Из раны, в которой торчал гарпун, текла кровь, вскоре начала кровоточить и кожа в тех местах, где в нее впилась сеть. Через несколько часов у китенка пошла кровь и из носа. Мать то подплывала под детеныша, то плавала рядом, то пыталась навалиться на веревку между судном и сетью. Она была так близко, что мы хорошо видели на ее морде множество больших желтоватых раковин балянусов — своеобразных морских усоногих рачков, живущих на головах и плавниках серых китов.

В конце концов ученые договорились, что китенок с помощью канистры должен быть поставлен на якорь на всю ночь, но в это время матери благодаря различным маневрам удалось прорвать сеть. Неожиданно китенок обрел свободу. Он рванулся в глубину с такой силой, что сломал гарпун.

На судне снова приготовились сразиться с обидчивой самкой серого кита. Гарпунер подготовил гарпуны, веревки и канистры. Они решили загарпунить нового китенка.

Первый же бросок оказался удачным, и еще одна мать начала борьбу за своего попавшего в плен младенца. Она была в такой ярости, что дважды ударила в носовую часть «Сокола». Боб Петерсон испугался за судно, и доктор Эленер решил ее обезвредить. Он выстрелил ей в жировой слой двумя ампулами с наркотиком. Шок заставил самку снова удариться о судно. Оно задрожало. Хвостовой плавник китихи начал кровоточить. Несмотря на то что доза наркотика была рассчитана на сорокатонную массу, самка не выглядела одурманенной.

Силы китенка тем временем истощились. Он то лежал неподвижно, то начинал вздрагивать от спазматических судорог. От зрелища того, как мы, люди, пытаем мать и ребенка, меня начало мутить. Неужели во имя науки все дозволено?

После последней отчаянной попытки поднять китенка на спину самка сдалась. Она выпустила огромный фонтан, от которого вода покрылась пузырями, ударила хвостом, взбив пену, и исчезла. Доктор Элснер выглядел смущенным. Ведь он только хотел исследовать, как работает сердце кита, когда тот ныряет на глубину. Для сердца нерпы, например, нормальны 120 ударов в минуту, но во время ныряния пульс понижается до 8—10 ударов. Проверив этот опыт на морских слонах^{4}, ныряющих на 200 метров, доктор установил то же явление. Теперь была очередь за китами.

Неужели его нынешняя попытка окажется неудачной из-за недостаточной подготовки? Чем крупнее животные, тем больше размах работы, к тому же доктор, наверное, был оптимистом. Отношения между учеными и любителями животных на борту «Сокола» заметно обострились.

Наконец китенка подняли на борт. Красная пластмассовая ванна, аквалангист, поливающий морской водой черную глыбу, беспомощный детеныш — смотреть на это было совсем невесело. Но этот детеныш весил 1700 килограммов и имел в длину шесть с половиной метров!

Через двое суток «Сокол» пришвартовался в порту Сан-Диего, где уже стоял наготове грузовик с пластмассовыми матрацами и резиновыми подушками, оборудованный для транспортировки китенка. В «Подводном мире» китенка выпустили в громадный бетонный бассейн, где раньше держали дельфинов и гринд. Китенок находился в тяжелом состоянии. Он был парализован и наверняка утонул бы, если бы пятеро водолазов не поддерживали его на поверхности.

Новость о ките, плавающем в бассейне, распространилась молниеносно. Уже на следующий день он был окрещен в Грейвел Герти, и неизвестные поклонники преподнесли ему орхидеи и бутылку шампанского. Физиолог из «Подводного мира», специально занимающийся вопросами питания, составил для китенка меню: пятнадцать литров взбитых сливок и двадцать килограммов мелких каракатиц. Этот рацион ежедневно накачивался в желудок китенка через пластмассовый шланг. Водолазы учили китенка плавать в бассейне по кругу. Дейв Кенни прооперировал рану, нанесенную китенку гарпуном, антибиотики килограммами закладывались в дырку, величиной с футбольный мяч.

Через три недели я зашел проведать Китенка. Он уже владел техникой плавания по кругу, узнавал своих смотрителей и вилял хвостом при виде ведер со взбитыми сливками. Он прибавил в весе на двести килограммов и вырос на тридцать сантиметров.

Я подозреваю, что китенок очень скоро доставил своим попечителям много хлопот. Не говоря об одном только продовольствии.

Гуадалупе

Мне уже давно грезились очертания острова Гуадалупе, его живописные краски, безоблачная погода и множество интересных животных. В книгах я читал об обилии там морских слонов, львов^{5} и котиков.

И вот наконец перед форштевнем «Поляриса» появился затянутый дымкой контур острова. Точно так же когда-то в холодном Баренцевом море предстал передо мной остров Медвежий, когда я направлялся к нему на пароходе «Стётт». Приветственные улыбки обоих островов были малопривлекательными, если не считать, что Гуадалупе расщедрился на три радуги, когда мы бросили якорь возле утеса Пайлот-Рок. На палубе «Поляриса», так же как в свое время на «Стётте», было неуютно и холодно, но несколько темных альбатросов да дельфины, устроившие веселое представление, недвусмысленно напомнили мне, что я нахожусь в более благоприятной в климатическом отношении части Мирового океана.

Отнюдь не страх за собственную персону заставляет всякий раз сжиматься мое сердце, когда лодка неуклюже подбирается к берегу среди белых ревущих волн прибоя. Нет, причина моего волнения — весьма чувствительное оборудование. Ведь заранее неизвестно, удастся ли и на этот раз провести Нептуна и переправить багаж через полосу прибоя, не подвергнув его смертельным соленым брызгам.

На Гуадалупе мне это удалось, но я не успел поблагодарить милостивое провидение. Над водой неожиданно вскинулась бесформенная туша в серо-коричневой шкуре. Ее шея раздулась, большие круглые глаза уставились в небо и из распахнутой пасти с крепкими зубами и из кроваво-красной глотки раздался потусторонний рев. Между каждым громоподобным рыком из пасти чудовища вылетало облачко пара, хорошо видимое на фоне черных лавовых скал.

С таким энтузиазмом (а я истолковал это именно как энтузиазм) нас приветствовали не меньше минуты, после чего из раздутого чудовища вышел весь воздух. Морской слон снова приобрел свои обычные очертания. Налитые кровью глаза неодобрительно мигали, он смотрел на меня, как будто никогда в жизни не видел шведа.

Покинутый и одичавший остров

Остров Гуадалупе лежит в 250 километрах на юго-запад от границы Мексики с США. Он вулканического происхождения, высшая его точка достигает 1 400 метров над уровнем моря. Только южная оконечность острова представляет собой пологий склон. Здесь, на этом мексиканском острове, устроена метеорологическая станция, которая обеспечивает работой несколько живущих там семейств. Поселок состоит из примитивных домишек из листового железа, на утесе высится церковь, окна которой образуют крест, смотрящий на море. Дверь церкви по испанскому крестьянскому обычаю выкрашена в голубой цвет, а ее католические символы украшены золотой и серебряной бумагой.

Здесь нет ни священника, ни учителя. Каждый отец семейства сам обучает своих детей по учебникам, которыми их обеспечивает государство. Мы угостили всех шестнадцать гуадалупских ребятишек конфетами из наших запасов. Комендант, не сумевший найти тот флаг, который следовало бы поднять в нашу честь, явился с ведерком омаров в знак того, что наш визит оценен по достоинству.

Остров выглядит пустынным и неплодородным. Что касается сельскохозяйственных культур, здесь их никогда и не возделывали. Но зато тут росло множество удивительнейших растений, которые не встречались больше нигде.

В начале XIX столетия на остров прибыли китоловы и обнаружили по его берегам тысячи морских слонов и котиков. Эти китоловы выпустили на остров опасных мародеров — коз. Охотники приплывали на Гуадалупе с восточного побережья Северной Америки, из портов Новой Англии. Они огибали мыс Горн и поднимались вдоль западного берега Южной Америки. Во время такого путешествия они, конечно, нуждались в свежем мясе, и козы как нельзя лучше подходили для этой цели.

К концу XIX века морские слоны на Гуадалупе были практически истреблены. К 1881 году на мировой рынок ежегодно экспортировалось двести тысяч шелковистых шкурок особого гуадалупского морского. котика. Численность оставшегося котика так упала, что охота на него перестала себя оправдывать. После охотников на острове остались руины сборных домиков и тысячи одичавших коз. Эти козы и нанесли роковой удар уникальной флоре Гуадалупе, насчитывавшей самое меньшее 150 видов, из которых 20 процентов были эндемичными, то есть растущими только на этом острове.

На Гуадалупе растут старые, самые большие во всем западном полушарии дубы, а вот молодых деревьев тут нет. Пиния, растущая на западном побережье острова, скоро вымрет, не оставив ни одного молодого побега. В высокогорных ложбинах восточной части острова ветер колышет кроны последних пальм, последних на земном шаре тридцати пальм этого вида. Я видел эти пальмы во время экскурсии по тем местам. Возле них бесполезно искать молодую поросль. Как только съедобные плоды пальм (по вкусу они напоминают финики, только более терпкие) созревают и падают, козы оказываются тут как тут.

Козы ведут на острове суровую борьбу за существование, о чем свидетельствуют их белые скелеты, разбросанные по выжженным склонам. Под пальмами тут и там можно увидеть многочисленные рога, из ущелий поднимается едкий запах разлагающихся козьих туш. Растительность истощена, источники пересохли. Животные гибнут от голода и жажды. В начале нашего века мексиканцы построили в Барракс-Бай фабрику по заготовке консервов из козьего мяса, но, несмотря на то что в распоряжение фабрики могло поступить около семидесяти тысяч коз, она, по-видимому, не оправдала себя. Руины этого сооружения заросли кустами ядовитого табака, который не могут есть даже козы.

Когда-то однообразие Гуадалупе оживляли множество совершенно особенных видов птиц: гнездящиеся в земляных норах буревестники, пересмешники, крапивники и даже колибри, колибри Анна. Но одной только смелой чечевице удалось устоять против полчищ одичавших кошек, не довольствовавшихся обилием крыс.

Таким образом, Гуадалупе, несмотря на свою изолированность, пережил трагедию, в результате которой погибло множество представителей флоры и фауны. К счастью, морской котик, морские слоны и львы не успели погибнуть окончательно. Этим животным удалось выжить, хотя численность их была смехотворно мала. Зато теперь они могут чувствовать себя в полной безопасности на своих скалистых лежбищах. В настоящее время на острове насчитывается пятнадцать тысяч северных морских слонов; стадо распространилось даже на соседние острова, расположенные вдоль западных берегов США и Мексики.

Морским львам непосредственная опасность не угрожала и раньше, поскольку их мех не представляет ценности. Для морских львов, предпочитающих охотиться на мелководье, слишком велика глубина вод, окружающих Гуадалупе (почти всюду она достигает четырех тысяч метров). Поэтому стадо морских львов на Гуадалупе не превышает тысячи голов. Так как рыбы вокруг острова очень много, им не приходится совершать рискованные заплывы туда, где кишат акулы. Целые дни морские львы охотятся, резвятся и ссорятся у своих омываемых прибоем скал. Это совершенно гладкие животные обтекаемой формы с маленькими ушами, острой мордой и продолговатыми чуть-чуть раскосыми глазами. На земле они пугливы и осторожны, а в воде любопытны и смелы. Если рыбы много, они любят играть с ней, подкидывая ее на носу, совсем как на манеже цирка.

Время от времени возникали слухи, будто рыбаки видели и морского котика, особого, небольшого котика, характерного только для Гуадалупе. Однако никто ничего не знал точно, пока мой друг, профессор Карл Хаббс, в 1954 году во время подсчета морских слонов не обнаружил у входа в грот несколько самок котика с детенышами и одного ревущего самца. Профессор насчитал шесть животных, но, очевидно, в темноте скрывались еще несколько. Это сенсационное открытие было отмечено всеми международными органами по охране природы. Ученые обратились с просьбой к международным организациям предпринять надежные меры защиты для гуадалупского котика. И может быть, тысячи морских котиков будут снова нежиться на лавовых скалах Гуадалупе, как они делали это в течение многих десятков лет.

Неутомимый старец и играющие детеныши

Волны прибоя подкидывали нашу лодку почти к самой скалистой террасе, на которую мы должны были высадиться. Первым должен был сойти на берег неутомимый семидесятилетний профессор Карл Хаббс, иначе это бы испортило ему настроение на весь день. Профессор легко проделал прыжок и Принял у нас фотоаппараты и магнитофон, необходимые для работы.

Взобравшись на скалу, Карл Хаббс приблизился к самому ее краю и внимательно оглядел линию берега. Он был похож на охотника, высматривающего добычу. Прямой, стройный, словно пальма, с черными коротко подстриженными волосами, резкими чертами лица и зорким взглядом. Ученый за работой.

Огромный утес преградил нам путь, и мы не могли выйти к воде. Нам пришлось карабкаться наверх и ползти на животах высоко над морем. Внизу отвесные скалы отгораживали небольшие участки воды ближе полосы прибоя, и там… Там мы увидели первых котиков. Несколько самок лежали, развалясь, на спине и нежились на солнце, два самца сидели на расстоянии десяти — пятнадцати шагов друг от друга, словно высеченные из лавы. Подняв морды к солнцу и опираясь на широко расставленные передние ласты, они наслаждались теплом и покоем. Профессор Хаббс улыбнулся моим камерам и удовлетворенно кивнул.

В огороженных скалами заливчиках резвились детеныши, даже не подозревая о нашем присутствии. Одни лежали, скрестив ласты на животе, другие плавали, подняв вверх хвосты. Трое малышей съехали со скалы, как на санках, и принялись гоняться друг за другом по круглому озерку. Мы слышали, как под нашим утесом ссорились и блеяли другие детеныши, кажется, у них там шла потасовка. Осторожно, цепляясь за уступы, мы сползли вниз и притаились за большими глыбами лавы и цветущим среди гравия калифорнийским маком (кстати, этот вид мака тоже встречается только на Гуадалупе).

За четырнадцать дней, проведенных нами на острове, мы насчитали четыреста морских котиков. Карла Хаббса особенно радовало то обстоятельство, что большая часть из них — молодые. Жестоко преследуемый в свое время гуадалупский морской котик все-таки выжил и даже сумел расплодиться.

Когда я на рассвете покинул теплоход «Полярис», где эксперты по глубоководным рыбам все ночи напролет вытаскивали из морских глубин одно чудовище за другим, Гуадалупе был окутан белым туманом. Плыть на лодке с подвесным мотором было холодно и неприятно. Над стадом морских львов висели влажные хлопья тумана. Откормленные самцы тупо следили за нами.

Морские слоны любят поспать и просыпаются поздно. На маленьком пляже сладко спали около пяти тысяч самцов, самок идетенышей. Издали они походили на груду сплавных бревен. Слышались редкие посапывания. Какого-то детеныша прохватил понос и он жалобно заскулил, но мать не обратила на бедняжку никакого внимания.

Когда солнце садится и воздух становится прохладным, морские слоны ищут укрытия на берегу. В течение нескольких часов картина остается неизменной, но зрелище это настолько необычно, что кажется, будто ты перенесся в мир фантастики.

Исполины Гуадалупы

Но, может, именно это и есть реальный мир? А мы живем в мире фантастическом? Четырнадцать дней назад я пересек в грохочущем самолете континент, жители которого с каждым днем все больше отдаляются от природы, где доллар говорит на языке более выразительном, чем их родной язык. С высоты десяти тысяч метров я различал вершину Роки-Маунтин; трассы слаломного и скоростного спуска на лыжах, сверкая, сбегали с гор в великосветском спортивном курорте Аспена. С высоты видны знакомые по открыткам очертания Большого каньона и Долины Смерти. И никто не ломает голову над тем, куда ведут белые ленты шоссе; это известно и так — в Лас-Вегас, главную цитадель азартных игр. Лос-Анджелес, город Ангелов, теперь невозможно разглядеть с воздуха из-за постоянно висящего над ним ядовитого тумана цвета серы. Воздух здесь так загрязнен, что при определенном направлении ветра на аэродроме невозможно приземлиться.

Может быть, именно гармоничное существование животного мира Гуадалупе и заставило меня задуматься о безумных темпах, царящих на материке? Человеку, впервые прилетевшему в США, стрессы обходятся дороже, чем сердечно-сосудистые и желудочно-кишечные заболевания, особенно на шоссе, ведущем из Лос-Анджелеса в Сан-Диего, где нет ограничения скорости. Я арендовал автомобиль, нагрузил его своим оборудованием и, набравшись смелости, выехал на шоссе Голливуд Фривей. Четыре полотна в каждом направлении, тысячи машин образца «вчера», «сегодня» и «завтра»… Дай дорогу! Жми на газ! Того, кто едет слишком медленно, полицейские тут же штрафуют. Держись ряда! Раз!.. Мимо промелькнул Диснейленд. Хотя о поворотах предупреждают за много километров, это еще не значит, что человек на такой скорости заметит дорожный знак. Я предвкушал, как вскоре мое сердце снова забьется нормально, как я снова попаду в страну, где нет дорог, к исполинам, признающим только свой собственный темп — темп природы…

Чем выше поднималось солнце, тем беспокойнее становились морские слоны. Когда к полудню серые лавовые скалы стали слишком горячими, животные начали подвигаться поближе к прохладному дуновению Тихого океана. В противоположность своим антарктическим родственникам северный морской слон считается существом крайне флегматичным, поэтому во время съемок я не соблюдал особой осторожности. Этого и не требовалось, лишь изредка я был вынужден быстро убрать штатив, освобождая дорогу самке, спасавшейся от преследования кавалера. Правда, все-таки нашлись самцы, которые в моем лице видели соперника. Однажды на меня совершили нападение с тыла. В результате одна штанина оказалась значительно короче другой и ее украсила затейливая бахрома.

Весь период беременности, одиннадцать месяцев, самки морских слонов проводят в водах поблизости от Гуадалупе. Когда начинаются схватки, они с прибоем выбрасываются на лавовый песок и рожают покрытого черными волосами младенца, весом в 45 килограммов. Через три недели бэби превращается в 180 килограммовую глыбу, и тогда ему предоставляется полная самостоятельность. В это время самцы возвращаются из своих дальних путешествий, которые иногда заводят их к берегам Британской Колумбии и Аляски. На суше морские слоны кажутся медлительными и флегматичными, а в воде они превращаются в торпеды, с бешеной скоростью ныряющие на большую глубину.

Морские слоны выходят на берег два раза в год: для линьки и для спаривания. Самки значительно меньше самцов и не имеют сорокасантиметрового хобота, который представляет собой продолжение верхней губы и во время рева служит резонатором. Любвеобильные и чрезвычайно ревнивые «султаны» всегда готовы драться с соперниками. Здоровый секач в расцвете сил не удовлетворяется меньше чем двадцатью женами.

Во время моего пребывания на Гуадалупе образованные раньше гаремы уже распадались, рев и драки происходили лишь из-за самок, только что достигших половой зрелости.

Когда гаремы окончательно распались, берег опустел и самцы снова отправились в дальние путешествия, чтобы отъесться. Следующей зимой они снова выйдут на берег Гуадалупе. Снова среди неприступных скал будет звучать их трубный глас, заглушая рев прибоя. На берегах Гуадалупе станет тесно и на скалистых островках у побережий Мексики и американского штата Калифорнии образуются новые колонии морских слонов. Запрещение охоты пятьдесят лет назад спасло от гибели крохотное стадо, которое теперь разрослось до пятнадцати тысяч животных. Там, где действительно проявляется человеческая добрая воля, всегда оказывается возможность сохранить редких животных.

Эверглейдс

Прохладное росистое утро. Крохотное озеро подернуто туманной дымкой. Восход, как всегда, прекрасен. Москиты назойливы и кровожадны, однако не так, как их сородичи у нас на севере. Енот споткнулся от удивления, когда мы с ним неожиданно налетели друг на друга.

Я расположился в хорошо замаскированной палатке на берегу илистого озерка и укрепил на штативе камеру с 500-миллиметровым телеобъективом. Мне хотелось сфотографировать цапель и ибисов, которые обычно кормились в этих круглых озерках, где, по-видимому, было полно мальков и всевозможных ракообразных животных. Вчера вечером я видел, как множество птиц устраивались на ночевку в ветвях кипарисов.

В течение первого часа на озере никто не показывался. Может, еще слишком холодно? Пошел второй час ожидания. Солнечные лучи коснулись земли. Две луизианских цапли^{6} и две желтоногие снежные цапли^{7} осторожно спустились на воду, но я побоялся спугнуть их камерой. Зимородок схватил рыбешку, похожую на карася, взлетел на сухой сук и, там проглотив добычу, стал громко хвастаться своей удачей. Сверкающий карминовый кардинал^{8} величиной со скворца, прыгал вместе с двумя самками по зарослям вокруг озера. Обычно кардиналы питаются зернами и семенами, но здесь им перепадает и мясо в виде червяков и головастиков. На мгновение в воду окунулся пересмешник^{9}, а дятел в красной шапочке предпочел искупаться в песке возле тропинки. К свите кардинала присоединился изумительно красивый воробей с отливающим в голубизну оперением.

Торопясь куда-то, пролетела сова, по стволу пальмы застучал черный дятел, стаи клювачей^{10} чертили утреннее небо.

В палатку забежала крыса. Она ужасно перепугалась, когда я швырнул в нее пустой коробкой, и тут же исчезла. На деревьях вокруг палатки сидели в нерешительности цапли и ибисы. Неужели они обнаружили меня, почувствовали мое присутствие? Чего же я не учел?

На четвертый час я наконец распрямился и через верхнее окошко оглядел озерко. В воде резвилась рыба, но кроме нее я обнаружил и кое-что неожиданное. Над водой мелькнула змеиная головка. Одна, другая. Все озеро так и кишело змеями! Змеиная яма! Я позабыл о птицах и начал снимать змей. Теперь мне было понятно, почему ни одна цапля не смела спуститься с дерева.

На сухом светлом стволе лежала черная двухметровая змея. Это была самка. Две змеи поменьше извивались с обеих сторон и кокетничали с неподвижной красавицей. Она зевнула, в эту минуту ее не интересовали ухаживания.

Илистое озерко, размером четыре на десять метров, оказалось пристанищем ядовитых змей из семейства гадюк. Когда какая-нибудь из змей торопливо скользила среди водорослей, пестрые рыбки бросались врассыпную. Желтая в черную полоску речная черепаха притаилась за сгнившими сучьями. Когда змея проползала мимо, черепаха быстро-быстро замигала, в ее прищуренных глазах светилось нечто, похожее одновременно и на изумление и на страх. Впредь надо быть осторожнее с этими озерками…

Па-Хай-О-Кее —

«Травяная река»

Охотясь с фотоаппаратом по Эверглейдсу, сказочному заповеднику солнечной Флориды, находящемуся всего в получасе езды от Майами-Бич, я познакомился с бескрайними дикими зарослями.

Каждый день грохочут над Майами-Бич воздушные лайнеры, доставляя на побережье тысячи пассажиров; десятки тысяч автомобилей несутся по шоссе, конечным пунктом которого является все тот же Майами. Сотни тысяч бледнокожих, страдающих стрессами американцев спешат на солнечные пляжи и никто из них не думает о том, что совсем недалеко от их роскошных отелей начинаются дебри, которые еще ни один белый человек не прошел из конца в конец, что по ним можно бродить неделями, не встретив ни одной живой души.

Весь субтропический штат Флорида пестрит черными, коричневыми и синими озерами. Самое южное и большое из них носит индейское название Окичоби. Оно в два-три раза больше шведского озера Меларен, но берега его низки, глубина не превышает двух метров.

Сорок лет назад озеро и его окрестности дважды оказывались в зоне тайфунов, в результате которых всю воду из него унесло на деревни и посевы. Погибло более трех с половиной тысяч человек. После этой катастрофы вокруг озера был возведен регулирующий вал высотой в шесть метров. Летние тропические ливни затопляют большую часть Флориды, здесь в среднем выпадает 1 500 миллиметров осадков. Излишек воды стекает на юг во Флоридский залив. Двадцать миль течет по известняковой равнине самая широкая и самая мелкая в мире река, сплошь заросшая травой.

Эта невидимая глазу река достигает в ширину ста километров. С обочины дороги взгляд скользит по безбрежным заболоченным пространствам. Местные жители, индейцы семинолы, называют эту реку Па-Хай-О-Кее, что значит «травяная река». Кажущиеся на первый взгляд безжизненными заросли осоки, болотных кипарисов, мангров, пальмовые и сосновые рощи на самом деле полны животных. Здесь настоящий рай для птиц, белохвостых оленей^{11}, речных выдр, опоссумов^{12}, черных медведей^{13}, американских рысей, енотов. В пресных озерах водятся аллигаторы, в морских заливах и лиманах — крокодилы. В Эверглейдсе встречается много видов черепах, неопасные водяные змеи, ядовитые гадюки и гремучие змеи, чьи укусы смертельны. Для энтомолога каждый уголок Эверглейдса — «эльдорадо». Очень модным стало собирать улиток, чьи раковины неповторимы по цвету и узору, поэтому многим видам грозит полное уничтожение.

Дневник и мечты

На плоских крышах Хомстеда, городка овощеводов, покоилась туманная дымка. В скупом утреннем свете грохочущие по улицам автобусы и грузовики везли темнокожих людей, точно скот, на сбор помидоров или какую-нибудь другую низко оплачиваемую работу.

Вдоль шоссе высятся мотели. Белое, похожее на замок здание — это похоронное бюро. Смерть на Флориде обходится дорого. На базаре Хомстеда продается всякий дешевый хлам; здесь же висят большие объявления о распродаже. Апельсиновые рощи, фруктовые плантации, дымящие известняковые заводы с высокими трубами, дренажные каналы, прочерчивающие пустынную гладь. Гигантские рекламы вопят: «Совершите поездку по Эверглейдсу в летающей лодке! Посмотрите деревню индейцев семинолов! Аллигаторы в озере! Лучшие в мире улитки!» Автомобили мчатся с бешеной скоростью, глотая милю за милей. Пассажиры даже не успевают заметить, как легко и изящно кружат над зеленой землей красивые вилохвостые коршуны^{14} с раздвоенными, как у ласточек, хвостами, длинными острыми крыльями, с белым брюшком и черной спинкой. Луня, затесавшегося в их компанию, они втягивают в шутливую игру. Кажется, будто коршуны просто потешаются над своим родственником.

Несколько минут я с восхищением следил за этой воздушной игрой, потом приготовил штатив, киноаппарат и телеобъектив, чтобы снять крупным планом грациозных красавцев. Вдруг рядом со мной остановился автомобиль и из него выскочил житель северных штатов. «Хороша камера, да? Мейд ин Свейден! Меня в Иллинойсе однажды сфотографировали таким же аппаратом. На что это ты тут смотришь? А, этих грифов я уже видел вчера в Майами-Бич! Ты из орнитологов что ли?»

Некоторые поселки превращены в резерваты для семинолов — индейцев, которые в XVIII веке населяли Флориду, но были потом вытеснены оттуда. Их вернувшимся туда потомкам угрожают теперь новые поселенцы — ковши экскаваторов, земляные фрезеры и супер-грузовики. Нетронутых земель во Флориде остается все меньше и меньше. «Проведите свою старость в Неплесе!» — призывает реклама. «Все под солнце Сарасоты!», «6856 американцев переехали в прошлом году на мыс Пунта-Горда. Последуйте их примеру! Вы найдете прекрасно организованные поселки!», «4753 канадца переехало в солнечный Венис. Вложите свои сбережения в этом году! Цены на участки постоянно растут — не упускайте свой шанс!»

На бескрайних новых плантациях зреют апельсины и грейпфруты. В прошлом этот солнечный штат дал семьдесят процентов урожая всех цитрусовых США. Все больше и больше флоридской земли отводится под пастбища для скота. Продукты сельского хозяйства Флориды дают миллиард долларов прибыли. «Более 12 тысяч нью-йоркцев, спасаясь от смога, переехали в Порт-Шарлотт. На западном побережье Флориды вас круглый год ждут солнце и жара, низкие налоги!»

Ночью в мотеле «Сара Джо» мне снились раздавленные еноты, валяющиеся на обочинах дороги, сбитые автомобилями белохвостые олени. Мне грезились стаи черных грифов-индеек^{15}, игривое парение вилохвостых коршунов, занавесы из испанского моха — кулисы, за которыми разыгрывается таинственная игра…

Рассвет в раю

Юго-западный уголок Флориды, область примерно в 4900 квадратных километров, точнее треть Эверглейдса, в 1947 году была объявлена национальным парком.

В этот парк американские туристы могут попасть только двумя дорогами. Одна из них отходит от шоссе Тамайами — Трайл и ведет к бетонной пожарной башне, с которой наблюдают за птицами. Здесь туристы оставляют свои машины, взбегают на башню и тут же быстро спускаются обратно, ничего не увидев, кроме пустынных бесконечных зеленых прерий. А между тем у подножия башни в глинистой жиже среди охотящихся в воде цапель дремлют дюжины аллигаторов, но в жаркое время дня эти животные ведут себя незаметно.

К вечеру, особенно перед самыми сумерками, когда стаи ибисов и цапель тянутся к западу, из тени рощ выходят белохвостые олени, чтобы пощипать траву и утолить жажду. Медленно идет самка с еще пятнистым олененком. Она часто останавливается, настораживает уши и вертит головой, точно перископом. Олененок еще не думает о таящихся опасностях, он прыгает зигзагами, подскакивает над травой, кружит возле ивовых кустов.

Очевидно, самка с олененком намеревались подойти через кусты к озерку, чтобы напиться. Два больших аллигатора только этого и ждали; пока я готовил аппарат к съемке, они готовились к охоте. Один лежал, скрывшись в жидкой глине и повернув курносую морду в ту сторону, где должна была появиться добыча; другой лежал в воде и весьма нервничал (то, что он волновался, было видно по кончику его хвоста, которой почти неуловимо шевелился). Оба, конечно, нацелились на олененка — вдруг мать подпустит детеныша поближе к воде.

Неужели самка не чует грозящей в воде опасности? Может, сильная жажда толкает ее на безрассудство? Я чуть не вскрикнул, чтобы предупредить мать. Но мне было интересно, кто же из аллигаторов получит эту добычу? Будут ли они из-за нее драться? Как хватает аллигатор четырехногую жертву?

Вдруг за моей спиной неожиданно раздался шум. Оказывается, по моим следам полз третий аллигатор, совершавший прогулку по берегу. Он чуть не уткнулся носом мне в спину. Обнаружив в последнюю минуту, что путь блокирован, он громко хлестнул хвостом по кустам и плюхнулся в воду. Самка и олененок умчались прочь, голодные аллигаторы лишились лакомого кусочка, а я — кадров, которые встречаются далеко не каждый день.

Другая дорога, длиной в семь шведских миль, петляя по пустынным водяным прериям, идет к городу, носящему имя Фламинго, единственному городу на территории национального парка. От этого шоссе к различным достопримечательностям Эверглейдса ведут тропинки. По деревянным мосткам посетители переходят болотца, где охотятся змеешейки, пасутся лысухи и камышницы, дерутся канюки, ловят мелкую рыбешку змеи и подстерегают свою добычу аллигаторы. Животные быстро постигли, что люди на мостках для них не опасны, поэтому зрителям предоставляется неповторимая возможность наблюдать зверей в их естественной обстановке. Но для этого необходимо соблюдать тишину, а это не всегда удается, если путешествуешь в обществе добрых друзей.

Когда я в хомстедском мотеле «Анхинча» стал ночью собираться погулять по национальному парку, хозяйка гостиницы сообщила в полицию, что к ней лезут воры. В кромешной ночной тьме я объяснил шерифу, в чем дело. Тогда и ему тоже страстно захотелось послушать, как ревут аллигаторы, подавая голос самкам, и он решил пренебречь охраной порядка в городе, чтобы отправиться вместе со мной.

Звезды начинали меркнуть, утро постепенно окрашивало все в розоватый цвет. У моих ног плескалась не то рыба, не то болотная черепаха. Нетерпеливо свистела лысуха. Я направил микрофон на скрипучий голос арамы^{16}, или лимпкина, очень странной крупной болотной птицы, похожей на ибиса. Из-за своего жалобного крика, постоянно нарушающего ночной покой, эта птица получила прозвище «плакса». К сожалению, арама стала теперь большой редкостью. Она питается только крупными улитками, которые в результате осушения болот под помидорные плантации и дачные участки исчезли почти полностью.

Неожиданно на мое плечо опустилась чья-то рука. Я вздрогнул. Мудрено не испугаться, если ты поглощен ночными звуками и считаешь, что поблизости никого нет. Разговор велся шепотом, вернее, это был монолог.

— Прошу прощения. Я Кнюдсен, из Торонто. А можно сказать, и из Стокгольма. Я увидел, что на твоих камерах написано Стокгольм. Я шведско-датско-канадского происхождения, летом — каменщик, зимой — орнитолог-любитель. Вот уже два месяца живу тут, питаюсь фруктами и кислым молоком. Сказочное место, правда? Ты уже снял пестроклювую поганку? А чем ты сейчас занят? Ах, записываешь голоса!

Я был зол на мистера Кнюдсена из Торонто и желал, чтобы он очутился за тысячу земель. Он и помешал мне и испугал меня. Но потом мы подружились, и он несколько дней исполнял роль моего верного носильщика. Его образ жизни свидетельствовал о том, что сторонники спорта на свежем воздухе имеют в Торонто ярого приверженца. Он питал неистощимый интерес к животным, к природе и все свои наблюдения аккуратно записывал в блокнот. На шее мистера Кнюдсена на тоненьком ремешке болтался фотоаппарат с объективом, покрытым пылью и цветочной пыльцой. Он радовался, что может несколько дней поговорить по-шведски, следовал за мной, как тень, разговаривал только шепотом и имел самые добрые намерения.

На рассвете большой аллигатор объявил о своей страсти и тут же получил ответ. Диалог длился добрых десять минут, но реплики звучали все тише, и в конце концов из-под крупнолистных желтых водяных лилий слышалось лишь глухое бормотание.

Охране парка приходится вести суровую борьбу с браконьерами. Кожа с брюха аллигатора ценится от 30 до 35 крон за фут и идет на изготовление туфель, сумок, поясов и ремешков для часов, продающихся в самых фешенебельных магазинах Нью-Йорка и Майами.

Взошло солнце, и по соседству от нас проснулись четверо уже научившихся летать птенцов змеешейки^{17}. Они тут же потребовали у родителей завтрак. От их гнезда почти ничего не осталось: когда птенцы учились летать, стебли и веточки постепенно попадали в воду. Трудолюбивые родители тут же находили пищу: зеркальная поверхность воды была усеяна маленькими усатыми сомиками и панцирными щуками. Подцепив рыбу величиной с салаку, змеешейка выплывает на поверхность, подкидывает рыбу в воздух так, чтобы она перевернулась, и заглатывает ее с головы. После удачной охоты змеешейка садится на ближайшее дерево и широко расправляет крылья, чтобы они просохли. У змеешеек нет водоотталкивающего жирового слоя на перьях, и, мокрые, они не могут летать. Высохнув, змеешейка возвращается к птенцам, и тут начинаются ее мучения. Длинные острые клювы четырех птенцов мелькают, точно клинки перед глазами мамы или папы — смотря у кого нужно отнять добычу. Когда наблюдаешь за этим завтраком в телеобъектив, кажется, что это какое-то истязание.

Загорающие на солнце сомики были вспугнуты двумя небольшими черепахами, которые пересекали водную гладь, прижавшись друг к другу, точно влюбленные. В иле, на дне, лежала третья черепаха, вытянув длинную и тонкую, как у змеешейки, шею. Ее головка, словно перископ, торчала над водой. Черепахам всегда приходится быть начеку: ими любят полакомиться аллигаторы.

Испанский мох

Островки леса на холмах среди колышущегося травяного разлива — ландшафт, который встречается только во Флориде. В этих лесах сталкивается растительность умеренного и тропического поясов: рощи королевских пальм и сосновые леса, одетое мхом красное дерево, эпифиты, висящие на болотных кипарисах, лианы и вьющиеся смоковницы. Дикие бананы, папоротники, мхи и подмаренники образуют непроходимые заросли. Если ты отважишься погрузиться в эту пышную буйную зелень, знай, что за тобой будут следить пристальные глаза и настороженные уши. Невозможно застать врасплох того, кто скрывается здесь от полуденного зноя.

Ботанические экскурсии по этим зарослям и висячим садам исключительно интересны, но в тебя все время будут впиваться острые, как пила, колючки пальмового подроста. Опасны побеги ядовитой манцинеллы (Hipomane mancinella), чей напоминающий молоко сок вызывает на коже пузыри, как от ожога. Но если ты преодолеешь все эти препятствия и помехи, тебе откроется сокровищница орхидей, которые вьются по замшелым стволам, пробиваются среди бромелиевых или свисают с переплетений лиан. Здесь можно встретить более восьмидесяти видов орхидей, начиная от крохотной орхидеи — призрака, у которой цветок не больше булавочной головки, до орхидей «коровий рог» или «сигара», один только цветок которых может заполнить целую корзину.

В Коркскру Свэмп (Штопорное болото) воздух недвижен. Здесь душно, жарко, влажно. Пот ручьями стекает в резиновые сапоги, и уже через полчаса пропадает всякое желание фотографировать. Надо мной возвышается последний в Америке девственный кипарисовый лес. Высота деревьев достигает здесь более сорока метров. Ветви их украшены длинными развевающимися вуалями «испанского мха», будто в сказочном лесу.

Эти развевающиеся гирлянды не имеют никакого отношения ни к Испании, ни к мхам. Это растение эпифит, которое прекрасно себя чувствует даже на телеграфных столбах. Линней окрестил этот «мох» тилландсией, чтобы почтить таким образом память своего предшественника — основателя финской ботаники профессора Элиаса Тилландса.

Мощные стволы кипарисов возвышаются над густыми зарослями паучьих лилий и понтедерии. Болото затянуто мягким светло-зеленым ковром водяного гиацинта, таким плотным, что самая маленькая из всех цапель, зеленая кваква^{18}, может гулять по нему, не замочив ног. Среди листвы, словно маятники, раскачиваются змеи. То тут, то там мелькнет нос аллигатора, подстерегающего добычу. Картину оживляет точеная фигура голубой цапли. Когда эта белоснежная на самом деле птица, насторожившись, замирает, кажется, будто перед тобой романтическая японская акварель. Легкое колыхание драпировок тилландсии выдает присутствие совы Strix varia^{19}, которая навострила уши при виде стада белохвостых оленей, появившихся на краю болота.

Олени спасались от полуденного зноя. Минуту назад я был уверен, что нахожусь во влажных тропических дебрях. Но ведь в них не бывает белохвостых оленей! Их не бывает и в болотистой местности. Но в Эверглейдсе быстро перестаешь дивиться этим парадоксальным смещениям. Здесь много и черных медведей, которые в этом мягком климате не нуждаются в зимней спячке. Енот и черный медведь — вот уж, по правде говоря, необычная комбинация!

Водяная трагедия

В окрестностях города Фламинго и Флоридского залива, на самой оконечности полуострова, там, где пресная Травяная река встречается с волнами морского прибоя, саванны и рощи уступают место непроходимым, кишащим москитами мангровым болотам.

Редкие озерки в большинстве случаев обязаны своим происхождением бешеным ураганам, которые почти ежегодно обрушиваются на Флориду, вырывают с корнями мангровые деревья и до неузнаваемости изменяют всю местность. Такое стихийное бедствие, как ураган Донна в 1960 году, многое изменил в Эверглейдсе — и на территории национального парка, и за его пределами. Следы его безжалостного опустошения видны до сих пор. Засохшие деревья стали излюбленным прибежищем птиц. На их сухих кронах строят свои крепости белоголовый орлан^{20} и скопа^{21}.

Простирающиеся на многие мили полузатопленные морской водой низины являются прекрасным местом обитания для разных рачков и рыбной молоди. И, конечно, поэтому в мангровых болотах селится множество птиц. Тут слышатся ворчливые хоры цапель, мелькают огненные крылья розовых колпиц^{22}, стаи клювачей ловят рачков, подстерегают крабов еноты. Дохлую рыбу тут же вылавливают грифы-индейки, у самого морского побережья встречаются акулы и рыба-пила^{23}.

На берегу топи всегда интересно, здесь время летит незаметно. С пяти утра и до самого вечера я спасался в лодке от мошкары. За это время этот обильный кормом водоем посетило около десятка различных видов цапель и ибисов. Кроме них меня приветствовал один ходулочник^{24} и пара длинноносых крохалей, проводящих зимние месяцы в этом солнечном штате. Не сомневаюсь, что они явились сюда с севера Швеции.

Город Фламинго славится тем, что это самый южный из всех населенных пунктов США, находящихся на материке. Столица национального парка Эверглейдс застроена современными ураганоустойчивыми административными зданиями. Здесь есть ресторан, актовый зал, где демонстрируются фильмы и читаются доклады, посвященные охране природы, магазин самообслуживания, магазин рыболовных принадлежностей, лавочки, торгующие сувенирами, мотель и великолепный кемпинг для машин и палаток. Во Фламинго ежегодно приезжает миллион любителей природы, знатоков бабочек и птиц и прочих любопытных американцев из северных штатов.

Однако основная масса приезжих не видит иных птиц Эверглейдса, кроме избалованных бурых пеликанов^{25}, живущих в порту и совершенно не боящихся людей. Для большинства туристов посещение Фламинго уже не производит особого впечатления. Проехав через всю Флориду, они посетили тропические сады, где над дорогами колышутся пальмы, познакомились с индейцами семинолами, видели птичьи колонии и дебри, где живут фламинго, побывали в обезьяньем питомнике, посмотрели брачные игры уток, аквариумы с морскими коньками, дельфинами, китами и сомами.

Случайный посетитель найдет в Эверглейдсе образцовый порядок и в обслуживании, и в природе. Любитель природы вернется домой в полной уверенности, что человек действительно устроил там для животных настоящий рай. Но на самом деле вся южная оконечность Флориды переживает трагическую судьбу. Биологи давно предчувствовали грубое нарушение здесь естественного равновесия, а теперь уже даже неспециалистам виден масштаб происходящего. Особенно рыбакам, зарабатывающим свой хлеб ловлей рыбы во Флоридском и Мексиканском заливах. Судьба всего Эверглейдса зависит от доступа в него воды, а ныне этот доступ регулируется не облаками и тучами, плывущими над Флоридой, а инженерами-водниками, регулировочными шлюзами, земляными работами, фруктовыми плантациями и чиновниками.

Уже давно уменьшилась численность эверглейдского вилохвостого коршуна. И самую серьезную угрозу его существованию представляют запруды и регулировка уровня воды в озерах. Сейчас осталось всего около двадцати пар этой красивой хищной птицы. Становится все более редкой необычная эверглейдская птица арама, хотя на нее никто не охотится. Обе эти птицы питаются главным образом гигантскими брюхоногими улитками, которые откладывают свои розовые, похожие на жемчужинки яйца на листьях ветвей, нависших над самой поверхностью воды. Из-за вала, окружающего озеро Окичоби, регулировочных каналов и люков в плотинах, служащих для предохранения от наводнений в период дождей, уровень воды в Травяной реке все время меняется. Яйца улиток то высыхают, то оказываются под водой. И рацион птиц уменьшается до голодной нормы.

Четыре года назад на территории национального парка Эверглейдс громадной колонии аистов клювачей на озере Катберт не удалось высидеть птенцов. На следующий год птицы побросали свои гнезда задолго до того, как должны были вылупиться птенцы, а еще через год вся колония вообще исчезла. Биологам не удалось убедить власти, что причина — уменьшение запасов рачков, лягушек и рыбной молоди, в регулировке рек северной части Флориды, из-за чего на юг стало поступать слишком мало пресной воды.

Результаты исследований биологов были погребены в архиве, а Травяная река продолжает высыхать, светясь белым известняковым дном. Пока власти, не спеша и явно не стремясь приступать к решительным действиям, ведут споры, >в Эверглейдсе гибнут миллионы животных и растений. Один аллигатор ведет себя так, как того требует критическое положение. Когда начинается засуха, он вырывает лапами глубокий водоем, очищая его от камней, глины и растений сильными ударами хвоста.

Воды Флоридского залива издавна были излюбленным местом рыбаков и спортсменов. Промысловые рыболовные суда возвращались в порт с миллионными уловами рыбы, раков и омаров. Это объяснялось тем, что в солоноватом бескрайнем мелководье, мангровых болотах и илистых водоемах было огромное количество пищи для молоди всех морских животных, а также тем, что поток пресной воды, впадающий во Флоридский залив, был полезен для рыбы.

Но уловы рыбы с каждым годом снижаются. Между рыбопромышленниками, с одной стороны, и помидорными плантаторами и земельными спекулянтами — с другой, ведется жестокая борьба. Мало кто верит, что претензии рыбного промысла будут приняты во внимание, и уж почти никто не надеется на успех борьбы, которую ведут органы по охране природы во имя того, чтобы абсолютно уникальным флоре и фауне Эверглейдса был оставлен хотя бы один шанс на жизнь.

Экскаваторы, землечерпалки и гусеничные тракторы, расчищающие и разравнивающие участок за участком под бунгало, заметно уменьшили тот оптимизм, с которым я пять недель работал среди удивительнейшей природы Эверглейдса.

Драй-Тортугас — горстка коралловых островков

Условленная встреча между нашим автомобилем и пароходом «Шкипер К» оказалась немного не такой, какой мы ее себе представляли. В порту острова Ки-Уэста мы подъехали к небольшому причалу с красным пакгаузом и остановились в тени. Не успели мы выйти из машины, как пакгауз громко затрещал… Не послушавшись указания рулевого, «Шкипер К» налетел на причал. Пятикилограммовая банка горчицы дала течь, ее содержимое смешалось с тавотом, масляной краской и канцелярскими принадлежностями. Доски трещали, причал дрожал, штурман схватился за голову и на лице его изобразился неподдельный ужас.

Таково было вступление к нашей экспедиции на Драй-Тортугас, группу островов, расположенных в Мексиканском заливе в ста километрах на запад от Ки-Уэста, самого западного из всех коралловых островов у побережья Флориды.

Моя дочь Пиа только что прибыла из Швеции, в ее обязанности входило помогать мне в работе и ведать магнитофоном. Мы зафрахтовали «Шкипера К», который обычно лунными ночами катал туристов, желающих взглянуть на дельфинов, рыбу-меч и летучих рыбок, сверкающих в лунных лучах. Нам повезло, так как расходы по поездке разделила с нами группа орнитологов, занимающихся кольцеванием птиц. У нас с ними была одна цель — кроме форта Джефферсон, куда уже прилетели тысячи всевозможных крачек, чтобы вывести там потомство, семь атоллов, входящих в группу островов Драй-Тортугас.

Карликовые олени, Подбирающие окурки

Мы покинули материк, и перед нами протянулось пятнадцатимильное ожерелье атоллов. Очертания коралловых рифов дрожали в солнечном мареве. Все ожерелье было нанизано на черный блестящий шнур мостов, самый длинный из которых превышал шведскую милю. К 1943 году проложенная по этим мостам железная дорога достигла Ки-Уэста. Однако позже рельсы и шпалы были сметены ураганами. Тогда остатки железнодорожного полотна заасфальтировали и превратили в шоссе.

Наша поездка по Флориде-Кис («кис» является искажением испанского слова сауо — скала) напоминала балансирование на канате: с одной стороны кипели волны Атлантического океана, с другой — играла зыбь Мексиканского залива. Течение в заливе очень сильное и вызывает постоянную, быстро меняющуюся игру красок: холодно-синие волны Гольфстрима становятся бирюзовыми и смарагдово-зелеными на коралловых отмелях и желтыми — на песчаных. Вокруг рыбацких лодок плавали темно-синие тени от облаков. А там, где проходит фарватер больших судов, тянутся черные полосы.

Над нами летели косяки «тяжело нагруженных» бурых пеликанов. В полном безветрии в гладкой поверхности воды отражались белые цапли и розовые колпицы, возвращающиеся на ночлег в заповедник. На буях и других морских знаках, расправив крылья, обсыхали жирные бакланы, с портального кабеля за непрерывным потоком автомобилей следили крачки, чайки и зимородки. Видели мы и четырех орлов; они, точно блестящие диски, скользили над ультрамариновой поверхностью моря.

Органам охраны природы удалось добиться, чтобы 128 квадратных километров водного пространства вокруг Ки-Ларго были объявлены заповедными. Теперь экскурсионные пароходики беспрерывно возят аквалангистов в этот первый морской Заповедник. Аквалангисты осматривают подводные коралловые замки, рыб, состязающихся в великолепии нарядов, подводные сады, в которых тихо колышутся шелковистые плюмажи морской травы и ветви красных, зеленых и коричневых растений, напоминающих страусовые перья. Там, внизу, жизнь полна драматизма, там демонстрируются фокусы с превращениями, световые эффекты и незабываемые балетные номера.

Под водой еще сохранилась красота. А на островах через несколько лет появятся бензоколонки, похожие на парки с аттракционами, мотели, супер-базары, рестораны, где каждый кусочек стены будет украшен чучелами рыб, гигантские афиши, неоновые фейерверки и рекламы: больше всего, чаще всего, лучше всего…

На Биг-Пайне, самом крупном из цепочки островов Флорида-Кис, организован заповедник для живущих только здесь крошечных оленей. Это карликовые белохвостые олени, вес которых не превышает двадцати килограммов. Мы с дочерью надеялись увидеть их у источника в сосновом лесу, где, по-видимому, было много этих крохотных животных, так как их едкий запах повсюду бил в нос. Но мы встретили лишь одного оленя, да и то обитавшего в загоне у служащего заповедника. В длину он достигал одного метра, а в высоту — полметра.

В кухне жена этого служащего кормила из соски пятнистого олененка, мать которого погибла под колесами грузовика. Олененок был не больше кошки и прекрасно себя чувствовал в ящике из-под слив.

К 1950 году, когда охота на игрушечных оленей была запрещена, их оставалось всего сорок штук. А постоянный поток автомобилей, спешащих на Ки-Уэст, еще больше сократил их число. Дело в том, что крохотные олени очень любят табак и, не понимая опасности, выходят на дорогу, чтобы полакомиться окурками. За один год под колесами автомобилей погибло восемь оленей. Тогда этих любителей окурков отгородили от дороги. Дорожные знаки призывают водителей сбавлять скорость и быть особенно внимательными. Под страхом штрафа в сто долларов запрещено бросать из автомобилей окурки. Это возымело действие; вот уже больше года, как ни один олень не попал под автомобиль.

В настоящее время на Биг-Пайне живет более двухсот пятидесяти оленей. Однако их все время теснят. Рядом с неогороженной территорией заповедника сосновые леса распродаются под дачные участки. Озерки пересыхают, да к тому же постоянную опасность представляют собой любопытные собаки и выхлопные газы. Автомобили, идущие по дороге, беспокоят и раздражают животных. Поэтому перспективы на будущее у этих спасенных оленей весьма мрачные.

Эрнест Хемингуэй и летучие рыбы

Мы гуляли по улицам Ки-Уэста и закупали продукты на все то время, которое собирались провести на Драй-Тортугасе. Кроме того, мы приобрели кастрюли, пиво, одеяла, сетки от москитов, масло от солнечных ожогов, угольные брикеты и пластмассовые бочонки для пресной воды, которую нам предстояло взять с собой на эти безводные острова.

Мы пили ледяные напитки в хемингуэевских барах и слушали хвастливые истории наших соседей по бамбуковым столикам об их стычках с тарпонами^{26} и акулами, меч-рыбой, парусниками^{27}, копьеносцами^{28} и барракудами, причем, разумеется, только с самыми крупными и опасными экземплярами.

В начале 30-х годов Эрнест Хемингуэй приобрел себе на Ки-Уэсте похожий на дворец дом, построенный в стиле испанских колонистов с примесью французской архитектуры и украшенный новоорлеанской резьбой. Он реставрировал его в соответствии со своими целями и устроил в саду первый на Ки-Уэсте плавательный бассейн. Растения, которые он привозил с собой из различных частей света, растут теперь возле Хемингуэевского музея среди пальм, шелестящих зелеными кронами. Рядом с бассейном стоит домик писателя, куда можно попасть по внешней лестнице. Из царящего в доме смешения стилей и сувениров мне больше всего запомнилась скульптура пикадора на вздыбленной лошади, на которую нападает разъяренный бык, и голова антилопы орикс, висящая на стене в столовой.

Под мяуканье кошек в саду обожавшего их Хемингуэя наш «Шкипер К» покинул пострадавший причал и по узкому фарватеру вышел в Мексиканский залив. Неоновое сверкание над Ки-Уэстом поблекло перед рассветом. Навстречу нам двигалась армада траулеров, промышлявших креветок. Грязные с ржавыми пятнами паруса сохли в полном безветрии. Дизельные моторы выпускали кольца дыма на неизвестных мне дотоле птиц, которые, раскинув широченные крылья, висели над нашим пароходом. Размах крыльев у них достигал более двух метров, по сравнению с туловищем они казались непропорционально длинными. Хвост был, как у ласточек, остроконечный и глубоко расклиненный. Это были фрегаты^{29}.

Познакомились мы и еще с одним летающим представителем животного мира, не имевшим, однако, никакого отношения к птицам. То тут, то там над водой порхали большие стаи летучих рыб. В тихую погоду мы могли наблюдать, как они под водой берут разбег для взлета. Выскакивая из воды, они отталкиваются от нее нижней удлиненной частью хвоста, расправляют передние плавники, похожие на прозрачные крылья бабочек, и летят, точно планеры. Известно, что летучие рыбы перед взлетом развивают скорость 35 узлов, то есть 63 километра в час. Летят они на высоте 6–7 метров.

Мирный заброшенный птичий форт

Испанский авантюрист Хуан Понсе де Леон, тот, который сопровождал Колумба во время его второго путешествия в Америку, был первым европейцем, заметившим группу невысоких коралловых островков, окружавших один атолл, дававший прибежище парусным судам и морским черепахам. В 1513 году на песчаных берегах этих островков было такое множество черепах, что вся группа получила название Ла-Тортуга^[1]. Однако пираты и искатели кладов, посещавшие впоследствии эти острова, быстро расправились с черепахами. Птицы же, которые тучами носились над островами, были, напротив, оставлены в покое. Но в XIX столетии начали грабить их яйца. Яйца крачек тоннами грузились на суда. В 1903 году колония крачек была впервые обследована орнитологами. В ней насчитывалось всего несколько тысяч птиц. В настоящее время их число увеличилось. Но теперь на Драй-Тортугасе уничтожение грозит креветкам. Острова получили к своему названию дополнение Драй, что значит «сухие», потому что в их коралловом грунте нет ни капли пресной воды. А дожди там — явление редкое.

Первым вынырнул из-за горизонта пятидесятиметровый маяк на Логгерхед-Ки. Вскоре за ним появилась громадная темно-красная кирпичная крепость; издали казалось, что она занимает всю поверхность острова Гарден-Ки. Последним из-за горизонта выплыл Буш-Ки. О его приближении заранее сообщило темное облако, которое то опускалось на воду, то взвивалось ввысь. Это были шумные дымчатые и глупые крачки, бесчисленное множество черно-белокоричневых птиц.

«Шкипер К» мягко пришвартовался к причалу крепости на Гарден-Ки. Нас приветливо встретил ее комендант Карл Кристенсен, датчанин по происхождению, выполняющий одновременно обязанности сторожа и смотрителя национального парка, и предложил нам приют в стенах крепости. Но мы предпочли расположить свои раскладушки под деревом возле крепостного рва, где в горячей воде сонно плавали барракуды. В трудные годы вокруг острова всегда было много акул, а с 1846 года, когда началась постройка форта Джефферсон, акулы в водах Драй-Тортугас были обеспечены продовольствием на тридцать лет вперед. Под жестоким надзором морских офицеров ремесленники из северных штатов, рабы изФлориды-Кис и военнопленные строили шестиугольную двухэтажную кирпичную крепость, которая так и не была закончена и пушки которой так и не дали по врагу ни одного залпа. Зато в течение этого времени крепость пожала множество жертв безумия и желтой лихорадки. Каждый кирпич этого чудовищного сооружения обошелся по доллару, а кирпичей в его стенах (в три метра толщиной, в двадцать высотой) более 42 миллионов. Карл Кристенсен сказал, что в этих стенах 450 амбразур для пушек, хотя у него для обороны есть всего восемь пушек крупного калибра, причем он считает, что и этого много.

Растущие во дворе крепости кокосовые пальмы, казуарины, тамариски, гумбо-лимбо и другие деревья дают прекрасный приют певчим птицам, воробьям, голубям, кукушкам и ястребам. Наши друзья орнитологи натянули между деревьями свои сети, станция по кольцеванию расположилась за старой литейной. Наблюдения за птицами и их ловля велись круглые сутки.

Несмотря на близость моря, на Драй-Тортугасе страшно жарко. С Карибского моря дул горячий ветер, колыхавший на башне крепости знамя со звездами. Когда мы вечером приготовились жарить мясо, то обнаружили, что у нас нет ни спичек, ни зажигалки и что масло уже испортилось, сыр потек, колбаса-салями заплесневела, пиво нагрелось, а налитый в тарелки суп никак не мог остыть так, чтобы его можно было есть.

И все-таки вечер был прекрасен. На кроне нашего дерева расположились на ночь певчие птицы. Солнце скрылось в море за маяком на Логгерхед-Ки. Над Буш-Ки, где хор крачек пел нам колыбельную песню, поднялась круглая красная луна. Над нашими постелями носились какие-то темные тени. Это были три качурки, их выдавала белая полоска с внутренней стороны крыла.

Зловещий силуэт крепости, плеск барракуды в воде крепостного рва, воздух без малейшей примеси копоти, негромкое пощелкивание краба-отшельника, тихий рокот моря. Прохладный ночной ветер, траулеры, ловящие вдали креветок… Ни муравьев, ни комаров, ни других назойливых насекомых.

На свадьбе у крачек

Я видел не один изумительный птичий спектакль, но самый прекрасный из всех был тот, что нам довелось увидеть на коралловом островке Буш-Ки, принадлежавшем дымчатым и глупым крачкам^{30}. Над бирюзовыми шапками волн поднимались ослепительно белые коралловые берега острова, поросшие красными сочными кустиками морского Портулака. Однако они росли не настолько густо, чтобы темноспинные и белобрюхие крачки не могли протиснуться между ними и спрятать там свое единственное яйцо.

Выше, ближе к середине острова, росли высокие кактусы и кустарник. Небольшие соленые водоемы с зеленой, горячей, сдобренной гуано водой окружали казуарины и мангровые. Среди колючих кустов кактусов сидели на яйцах глупые крачки в дымчато-коричневых костюмах и белых шапочках. На ветвях казуаринов примостились египетские цапли^{31}, которые, не насытившись кузнечиками, норовили стащить у крачек яйца, а то и птенца. На самых вершинах деревьев подстерегали добычу фрегаты. Эти разбойники имеют обыкновение принуждать крачек, возвращающихся с рыбной ловли, отрыгивать рыбный груз, который фрегаты, пикируя, подобно самолету, хватают прежде, чем он упадет в воду.

Более ста тысяч дымчатых и около двухсот пятидесяти тысяч глупых крачек покидают в сентябре свой солнечный остров и отправляются в долгий полет над волнами Карибского моря и Атлантического океана. Они отсутствуют до апреля, пока не даст себя знать инстинкт продолжения рода. Тогда они возвращаются на Буш-Ки, который с 1935 года объявлен заповедником.

Поскольку за день песок раскаляется, крачкам не приходится сидеть на яйцах, они лишь регулируют температуру, то заслоняя яйцо от солнца, то переворачивая его, то смачивая водой.

Пиа лежала на животе с камерой; она никак не могла понять, как крачки узнают свои яйца, которые все выглядели совершенно одинаково. Однако на самом деле яйца не так уж похожи. Пятнышки на них разбросаны не равномерно. Но самым главным ориентиром служило место, куда было положено яйцо. Мы обнаружили, что если туда, где было яйцо, положить электрическую лампочку, то крачка будет насиживать ее с таким же успехом.

На проржавевшие сваи, бывшие когда-то частью причала, уселись отдохнуть, поболтать и пофлиртовать только что вернувшиеся с морских просторов крачки.

Инициатива к более близкому знакомству исходила от самца, который опускался рядом с понравившейся ему самкой, поворачивал к ней голову, широко раскрывал клюв, кивал и кланялся. Если его предложение милостиво принималось, самка засовывала свой острый клюв глубоко в глотку кавалера. Таким образом влюбленные крачки делятся супом из полупереваренной рыбы. Потом они несколько раз почистили друг о друга клювы и закивали белыми головками. Самец перепорхнул по другую сторону своей избранницы. Причем сделал это так изящно и грациозно, как умеет только самец крачки, и сватовство продолжалось.

«Шкипер К» давал сигналы к отправлению, но мы никак не могли оторваться от этого изумительного зрелища. Самец больше не сомневался в успехе — его избранница была готова соединиться с ним узами Гименея и лететь на Буш-Ки устраивать совместное жилье. Вскоре счастливые супруги отправились в шумные колонии Буш-Ки, где им предстояло подыскать себе свободную квартиру, обставить ее, снести яйцо, высидеть его и выкормить птенца, а потом снова пуститься в полет по морским просторам.

Барро-Колорадо — Ноев ковчег в Панамском канале

Открывавшийся нашему взору Панамский канал купался в лучах солнца после пятичасового непрерывного ливня. Вдалеке из таинственных лесных дебрей белым облаком поднималась гора Дарьей. Вокруг прогалины в девственном лесу, на которой мы отдыхали, в листве цекропии еще шуршали капли дождя. На ветвях бальсового дерева пятнадцать промокших грифов, расправив крылья, сушили перья. Их черное оперение было похоже на измятые промокшие плащи.

Несколько десятков громкоголосых зеленых попугаев суетились в кроне, но грифы не обращали на них никакого внимания. Не реагировали они и на то, что время от времени на них падали куски колючей оболочки плодов, которые ели попугаи (они закусывали зернами бальсового дерева). Острыми клювами попугаи разрывали оболочку плода величиной с банан, внутри которого в ватообразной массе покоятся зерна.

Долетевший из-за мыса шум говорил о том, что какой-то пароход направляется из Тихого океана в Атлантический. Когда все судно отразилось в водах озера Гатуна, Пиа схватила бинокль.

— Шведский пароход! — закричала она. — Вон наш флаг! А они и не догадываются, что мы тут сидим и их видим!

На волнах от парохода, достигших нашего берега, закачалось большое серое бревно. Крокодил? Или кайман? Медленно двигая хвостом, рептилия поплыла через залив к крохотному островку Слотия.

В родильном доме шуметь нельзя

Несколько дней назад мы посетили этот крошечный островок, размером в пятнадцать на десять метров, и по следу, оставленному на песке, видели, что тут побывало какое-то крупное пресмыкающееся, возможно, самка крокодила, которая вырыла здесь яму и отложила в нее яйца. А может быть, это была смарагдово-зеленая игуана, которая тоже разрывает песок, но, правда, не только для того, чтобы отложить собственные яйца, но и чтобы полакомиться крокодильими.

Самка крокодила всегда возвращается к своим яйцам и присутствует при вылуплении младенцев. Сырость и тепло песка обеспечивают благополучное высиживание, но самка всегда держится поблизости и нападает на того, кто раскрыл ее тайну.

И вот теперь, когда на воды Гатуна упали первые лучи тропического полумесяца, мы с дочерью спустились к нашей лодке и, стараясь не шуметь, поплыли к Слотии. Время от времени мы освещали поверхность воды карманными фонариками. Выйти на берег мы опасались, ведь самка крокодила, очевидно, находилась на своем посту, а мы не хотели мешать ей. В родильном доме шуметь нельзя.

Вблизи берега из воды торчали черные пни и из-за них было невозможно тихо маневрировать лодкой. Мы испытывали неприятное ощущение, будто нас со всех сторон окружает невидимая стража.

Ища с помощью фонариков, где можно проплыть, мы обнаружили, что на каждом пне ночует по одной маленькой зеленой игуане. Очевидно, они вечером приплыли сюда, покинув опасный по ночам берег. Абонируя каждая свой пень, они могли безмятежно спать до утренней зари. Когда же небо светлело, им приходилось скрываться в прибрежной траве от глаз хищных птиц, цапель и зимородков. Мы насчитали одиннадцать ящериц. Двенадцатая угодила в когти к сове. Я думаю, что эта сова каждую ночь добывает себе тут ужин, тогда как игуаны даже не подозревают об этой опасности.

Мы чуть не забыли про нашего крокодила, когда встретились с плывущей черепахой, которой взбрело в голову влезть в нашу лодку. Она напугала нас ничуть не меньше, чем ширококрылая летучая собака (а может, это был кровопиец вампир?), которая подлетела к светловолосой Пиа. В свете фонарика блеснули и тут же скрылись два рубиновых глаза. Через мгновение мы едва не столкнулись со старшим братом нашего крокодила, которого вовсе не устраивало быть застигнутым врасплох. Крокодил исчез в темноте, громко плеснув хвостом.

Когда мы причалили к берегу, то заметили самую удивительную из всех цапель — челноклюва^{32}. Он совсем не спешил, и мы могли как следует рассмотреть его клюв. Верхняя его часть действительно была похожа на перевернутую (вверх килем) лодку. Челноклюв долго не улетал и предоставил нам возможность понаблюдать за ним. Раньше он не числился среди птиц Барро-Колорадо, и я был горд, что первым занес его в эти списки.

Лестница в звериный рай

Двести восемь крутых цементных ступенек ведут от причала к большой прогалине в девственном лесу Барро-Колорадо. Здесь, на этой прогалине, находится исследовательская станция Вашингтонского Смитсоновского института. В 1909 году во время строительства Панамского канала была запружена река Чагрес, и вода поднялась примерно на тридцать метров. Четыреста квадратных километров леса были затоплены, и многочисленные виды животных Панамского мыса вынуждены были переселиться в более высокие места. Новое образовавшееся озеро, достигающее почти четырех миль в длину, было названо Гатун, а самый большой на нем остров получил имя Барро-Колорадо, что значит «Остров красной глины». Барро-Колорадо сделался своеобразным Ноевым ковчегом для многих межамериканских животных. Первое время им там было тесно, но с помощью безжалостной борьбы видов природа быстро восстановила равновесие.

Американский исследователь термитов и малярийных комаров Джеймс Зетек добился объявления Барро-Колорадо заповедником. С тех пор остров стал излюбленным местом для ученых всего мира. Здесь испытывались действия различных профилактических препаратов, медикаментов, сывороток, а также всевозможные пропитывающие средства. На титульных листах чуть не тысячи научных трудов красуется название «Барро-Колорадо».

Фауна этого заросшего лесом и не имеющего дорог острова площадью в 25 квадратных километров включает 75 видов млекопитающих, 275 видов птиц, несколько тысяч видов насекомых и низших животных. А ботанику пришлось бы держать экзамен по 1800 названиям растений. Непроходимые дебри острова до сих пор скрывают множество тайн.

Каждые сутки мимо Барро-Колорадо проплывает от тридцати до сорока океанских судов. Среди них и роскошные прогулочные яхты, направляющиеся в Южные моря, и суда, идущие в Вест-Индию, Атлантику, Балтийское море. Мало кто из пассажиров, облокотившихся о поручни, догадывается о том, что скрывается под зеленым влажным покровом леса, и понимает, что этот остров стал прибежищем для некоторых самых удивительных, самых красивых или самых неприятных животных на свете.

В свое время «тропический замок», в котором мы поселились, был назван Джеймсом Зетеком ЦМА. Дело в том, что в сентябре 1931 года Зетек пропитал бревна и доски дома цинком, метакислотами и арсеникумом (мышьяком), пытаясь найти средство против термитов. С внутренней стороны двери этого зеленого свайного домика он прикрепил объявление, в котором просил посетителей не применять никаких средств от насекомых. В случае появления термитов или других вредных насекомых следовало немедленно известить этого отважного борца с тропическими мучителями. Дом простоял на сваях 35 лет; он сохранил свой первоначальный уют, в нем две комнатки и четыре окна, затянутых сеткой. Кухня, где поселились тараканы, душ, куда наведываются пауки и лягушки, и уборная с ящерицами и жабами составляли все удобства. В платяном шкафу постоянно горела лампа, чтобы одежда от высокой влажности не покрывалась плесенью.

Церемония отхода ко сну была длительной и требовала тщательной подготовки. Прежде всего каждый вечер мы снимали друг с друга по двадцать-тридцать клещей, и тем не менее утром всегда находили еще несколько штук. В постелях часто бывало полно москитов, сырыми вечерами кишмя кишели термиты. Однако после долгого дня напряженной работы и наблюдений засыпаешь мгновенно, несмотря на шуршание тараканов, писк летучих мышей, непонятные звуки на чердаке и пение цикад за окном. Гармоничные серенады и дисгармоничные хоры вечнозеленого дождевого леса сладко убаюкивают человека.

На рассвете, еще до того как мы поднимались, хитрые пауки-птицеяды^{33}, сытые и удовлетворенные, успевали спрятаться в свои норки. Им было легко ловить добычу при свете нашей горевшей на крыльце лампы. А вот богомолы и при утреннем свете продолжали охоту среди груды мертвых термитов, ночных бабочек и мотыльков. Однажды утром мы даже обнаружили под лампой маленькую, двадцатисантиметровую черную змейку; посередине ее тела было вздутие, свидетельствующее о том, что она проглотила большого жука. Нам тоже посчастливилось найти громадного жука — жука-носорога, которого мы загнали в бутылку. Я подарил его своему другу, коллекционирующему жуков. Насекомое оказалось настолько огромным, что не влезало в ящики, где хранились коллекции, и его пришлось хранить под стеклянным колпаком для сыра.

Интимная жизнь

в бачке для проявителя

Самый известный энтузиаст-биолог на Барро-Колорадо — это доктор Стенли Рэндом. Его жена Пат не испытывала ни малейшего отвращения к их ближайшему хладнокровному соседу Eupemphix postulosus. Не думайте, что это был заблудший грек — так называлась лягушка, над научным жизнеописанием которой Стенли трудился вот уже целый год. Третьему члену докторского семейства, Хью, было полтора года, и он был явно склонен к изучению пресмыкающихся. Казалось, его вполне удовлетворяет общество ядовитых тысяченожек и других жалящих насекомых. Любимым товарищем Хью был поросенок пекари^{34}, который покинул лес, забыл своих родичей и предпочел стать четвертым членом докторской семьи, как за столом, так и в постели.

Нас тоже охватил исследовательский энтузиазм. Чудесные лягушки были изумительно музыкальны. Мы поражались их изобретательности, когда дело касалось поисков жилья. Мы расставили на вырубке несколько бачков для проявителя, наполнив их водой. Вечером вода привлекла лягушек, и они смело попрыгали в бачки, где тут же начался концерт. Четыре самца составили квартет, который распевал во все горло. Тон мелодии изменялся в зависимости от того, наполнялся или, наоборот, освобождался от воздуха их горловой мешок, тонкий и прозрачный, как целлофан. Из бачков неслись то протяжные жалобнее звуки, то режущий слух фальцет, то короткие ра-та-та…

Звуки, издаваемые Eupemphix postulosus, имеют нечто общее с токованием наших тетеревов. Самцы распевают вовсю, даже когда поблизости нет ни одной самки, словно в благородном поединке хотят перепеть друг друга. Но у каждого самца есть свой невидимый участок, и случается, что они дерутся с соперниками, нарушившими его границы. Когда самка появилась в бачке, где сидели самцы, ее начали гонять по кругу, так что зеленая от водорослей вода разбрызгивалась во все стороны; нервы у страстных музыкантов накаляются до предела.

Когда сватовство одного из самцов наконец принималось, наставало время для семейной жизни: он обхватывал самку и задними лапками доставал у нее икринку за икринкой. Его лихорадочно работающие лапки взбивали облако белой пены. Чем больше икринок доставал самец, тем все более увеличивалось жилище супругов, и наконец они почти целиком скрылись во дворце из сахарной ваты.

Сеть узких, почти непроходимых тропинок ведет от исследовательской станции в душные, горячие, влажные, заплесневелые дебри. Воздух недвижим. Кучи гниющих стеблей и листьев пахнут прелой землей. Если древесный великан падает и пробивает брешь в зеленой стене леса, то она тут же заполняется травами и низким кустарником. Жужжат пчелы, порхают бабочки. Сверкающие, точно алмазы, колибри кружатся над цветами и тянут длинными язычками нектар.

Над тропинкой висит переплетение лиан, сети вьющихся смоковниц мертвой хваткой держат стволы и ветви деревьев. Бромелиевые звенят, как люстры. Одни деревья возносят свои великолепные цветы на пятьдесят метров над землей, у других цветы такие скромные, что их вообще трудно заметить.

Когда очередной лесной великан начинает плодоносить, его осаждают животные. Самое популярное здесь дерево — цекропия. Его плоды, висящие желтыми гроздьями, — любимое лакомство животных. Первыми по гладкому сорокаметровому стволу спешат носухи^{35}, изумляя всех своей ловкостью. Они легко балансируют на самых длинных ветках. Кончик их длинного, постоянно двигающегося носа поднят вверх. Когда обследование дерева закончено, носухи спускаются на землю, двигаясь вниз головой, как умеют только они. На земле они охотятся за насекомыми, а возле водоемов и за лягушками.

Следующей эту «фруктовую лавочку» посетила стая паукообразных обезьян^{36}. Пока они питались плодами, которых тут было в изобилии, прилетели два тукана с непропорционально большими красно-желто-черными клювами. Повсюду слышались их пронзительные призывные крики. Если тукан заметит на тропинке крадущегося фотографа, считай охоту с кинокамерой делом пропащим. Весь лес сейчас же предупреждается о грозящей опасности.

Семейство ворчливых и бранливых обезьян-ревунов^{37} внимательно следило за всеми нашими действиями. На вид эти обезьяны очень воинственны, но на самом деле вполне миролюбивы.

Муравьи-листорезы и ленивцы

Тысячи терпеливых рабов двигались через дебри к асиенде. На главной дороге движение было очень интенсивным, специальные рабочие содержали эту трассу в образцовом порядке. На перекрестках потоки сталкивались, но дисциплина поддерживалась неукоснительно. Мы не могли обнаружить того, кто следит за порядком, но были уверены, что таковой есть.

Речь идет о муравьях-листорезах. Они-то и вели тут «лесоразработки» и «сельскохозяйственные работы». Однако их лиственные заготовки нам помешали увидеть обезьяны-ревуны; к тому же свои подземные склады листорезы устраивают на глубине не меньше метра. На лоне природы мы привыкли вести себя как воспитанные гости и не могли позволить себе разрывать землю, чтобы попасть в святая святых листорезов. Но ученые не постеснялись проникнуть туда и обнаружили интереснейшие вещи: о «разумном» поведении муравьев-листорезов опубликовано много специальных трудов.

Перед нами по тропинке спешили десятки тысяч муравьев,/ каждый крепко сжимал в челюсти кусочек зеленого листа. Словно притягиваемые подземным магнитом, они исчезали в темном туннеле. Там, на подземной ферме, у них есть специальные камеры, где лиственная масса пережевывается в смоченную слюной кашицу, которая раскидывается и удобряется экскрементами.

На этих удобренных полях появляются грибы, которые больше нигде не растут. Возможно, муравьи «окультивировали» какие-нибудь дикорастущие грибы, так же как мы вывели в культуру наши хлебные злаки. Возделывание грибов ведется тщательно и любовно. Едва грибы достигают определенной высоты, специальные «агрономы» тут же срезают верхушки. Грибы съеживаются, образуя узелки, которые и составляют основную пищу муравьев-листорезов.

Пища выдается строго по порциям, как в военных столовых; в зависимости от ее запасов регулируется численность солдат, небольших рабочих муравьев, сельскохозяйственных рабочих, нянек (которые «руками» кормят личинок и королеву) и другого персонала.

Муравьи-листорезы — настоящее бедствие для фермеров. За несколько дней они могут объесть в саду все листья. Средства, которыми их пытаются вывести, оказываются недостаточно эффективными. Но вот если уничтожаются грибные плантации, гибнет вся колония.

Чем больше население этих подземных колоний, тем больше у них грибных плантаций. А это значит, что крона деревьев еще интенсивнее очищается от листьев. Когда королева-девственница лунным вечером отправляется роиться в сопровождении нескольких откормленных самцов, единственное, что она уносит во рту из родной колонии, — это кусочек грибницы, необходимой для продолжения существования в новом жилище.

Когда мы осторожно вынырнули из тенистых сумерек, то наткнулись на двух красновато-коричневых кукушек, которые тут же отскочили в сторону, стараясь не привлекать к себе внимания. Очевидно, рядом на палисандре у них было гнездо (в отличие от нашей европейской кукушки это вполне нравственная птица. Она строит себе гнездо и сама высиживает и кормит своих птенцов). Они спешили туда, где можно было найти зрелые фрукты и орехи. Конечно, они заметили нас, но почему-то воздержались от комментариев. Какое-то фантастическое существо поднялось на задние лапы, обхватило ствол «руками» и, цепляясь острыми когтями, полезло на дерево. Это был муравьед^{38} с вытянутой мордой и длинным цепким хвостом. Сразу после муравьеда мы увидели гигантскую куницу — тайру, а из дупла услыхали писк миниатюрных обезьянок мармозеток^{39}.

Большинство лесных обитателей передвигается быстро и бесшумно — так больше шансов уцелеть. Для них характерны крадущаяся походка, а также сильные крылья, хвосты и лапы, позволяющие мчаться по зарослям, веткам и листьям с быстротой ветра. Но из этого правила есть исключения. Некоторые животные будто противятся законам природы. К таким относится ленивец.

В первое же утро на Барро-Колорадо Пиа заметила в развилке дерева, растущего рядом с нашим зеленым домиком, большой глинистого цвета комок, по форме напоминающий термитник. При ближайшем рассмотрении нам удалось установить, что это ленивец, к тому же самка с детенышем. Он сосал из соска, находящегося у матери под мышкой. Медлительный зверь слегка шевелил головой. Погоде не было угодно, чтобы мы тут же их сфотографировали. Но мы не особенно волновались, ведь ленивцы едва ли могли скоро исчезнуть. Зверь, который движется по земле со скоростью 150 метров в час (если он вообще шевелится в течение дня), не мог вдруг пропасть из поля зрения.

Однако, прежде чем солнце выглянуло из-за туч, наши ленивцы бесследно исчезли, словно их поглотила земля. Сколько мы ни искали этих животных, нам так и не удалось увидеть их до самого последнего дня нашего пребывания на острове. А в этот последний день мы встретились с необыкновенно подвижным ленивцем. Он спускался спиной вниз по ветке, направляясь к стволу. Время от времени ленивец останавливался, равнодушно осматривался и чесал двумя острыми, загнутыми внутрь когтями передних конечностей свою густую жесткую шерсть, ворс которой из-за того, что ленивец постоянно висит вниз спиной, направлен не к брюху, а к хребту. То. что ленивец чесался, было вполне естественно: в его шерсти гнездится множество паразитов — вшей, блох и клещей. Это единственное из млекопитающих, в шерсти которого поселяются микроскопические водоросли и мох, которые больше нигде не растут. Водоросли размножаются иногда в таком количестве, что ленивец приобретает зеленоватый оттенок. Эти водоросли служат пищей для личинок моли, откладывающей свои яйца в шерсти ленивца.

Наш ленивец питался листвой на своем дереве уже целую неделю. Теперь он должен был спуститься, чтобы с большим трудом перебраться на другое дерево или для того, чтобы справить нужду. Один раз в семь или восемь дней ленивцы опорожняют кишечник, но для этого они должны спуститься на землю.

Мы сердечно простились с ленивцем, радуясь кадрам, которые он милостиво разрешил нам снять. Но нам пришлось констатировать, что эстетическое чутье изменило Создателю, когда он творил двупалого ленивца (Choloepus didactulus). Впрочем, это не так уж и важно. Хотя ленивцы и не поражают незабываемой красотой, но одно их существование в дебрях Барро-Колорадо говорит о том, что это настоящий звериный рай, Эдем, где человек лишь случайный гость. Опустошения, нанесенные людьми природе в результате недомыслия или погони за наживой, не задели этот Ноев ковчег в Панамском канале, и будем надеяться, что теперь ему это уже не угрожает.

Страна вечной весны

Давным-давно в стране майя все было иначе. Цветы, птицы, деревья и звери были совсем иные, они имели другие формы и другую окраску. Над всем живым господствовал Галач-Уиник — Великий Дух, и его воля была законом.

Однажды Великому Духу надоели вечные распри и ссоры птиц, и он решил создать Птичье Царство. Он разослал своих гонцов с приказом, чтобы все птицы явились в глубь леса. И там он приказал им выбрать себе короля, который своей властью и силой поддерживал бы среди них мир.

Каждая птица, конечно, считала, что именно она обладает всеми качествами, необходимыми королю. Ко-пол-че, кардинал, пропел: «Взгляните на меня! Кто из вас такой же красивый и красный? Мне завидуют все птицы. Я должен быть птичьим королем!» Он важно прохаживался перед изумленным собранием, хлопал крыльями и поднимал гребень.

Кси-кол-кол-чек, пересмешник, залился трелью: «Я пою лучше всех! Все любят мои песни!» Надув зоб, Кси-кол-кол-чек дал птицам концерт; он выводил чарующие рулады и заливался переливчатой трелью. Успех превзошел все ожидания, птицы сразу поверили, что только из пересмешника получится настоящий король.

Но тогда в центр собрания вперевалку вышел кутс, дикий индюк, и проклокотал: «Нет никакого сомнения, что больше всего в короли гожусь я, поскольку я самый сильный. С моим ростом и моей силой я могу остановить любую драку и прекратить любую войну, я сумею защитить любую попавшую в беду птицу. Вам нужен сильный король, а я как раз такой!»

Так продолжалось весь день. Птицы хвастались своими достоинствами — умом, красотой, силой, ловкостью, голосом. Молчал лишь один кукул, квезал^{40}. Он терпеливо слушал и не осмеливался участвовать в состязании на титул короля. Квезал был очень тщеславен, манеры у него были весьма утонченные, он обладал красивым телом, но оперение его напоминало лохмотья. Квезал понимал, что, пока он выглядит нищим, ему королем не бывать.

Квезал призадумался над своим положением и наконец решил отправиться к своему другу Кстунтун-кинилу, гокко^{41}. «Дорогой мой, у меня есть к тебе предложение. Твое оперение не менее красиво, чем у любой птицы, но ты слишком занят, чтобы быть королем, ведь ты все время разносишь по дорогам всякие вести. К тому же я не уверен, что у тебя хватит силы воли и характера, чтобы справиться с этой задачей. Мне очень жаль, что я не могу поделиться с тобой этими качествами. Но может быть, ты одолжишь мне свои перья? А когда меня выберут королем Птичьего царства, я разделю с тобой и честь, и власть, и богатство».

Гокко даже онемел. Он тут же размечтался о чести быть лучшим другом короля. Это было весьма соблазнительное предложение, но ему все-таки очень не хотелось расставаться со своим красивым оперением. Квезал продолжал уговаривать гокко и заверять его в честности своих намерений. Он рисовал будущее в самых радужных красках, красноречиво расписывая их великолепную жизнь. Наконец ему удалось уговорить своего доверчивого друга.

Одно за другим слетали перья с тела гокко, а хитрый квезал втыкал их между своими. В несколько минут его оперение стало вдвое пышнее, и вскоре эта тщеславная птица уже могла похвастаться самым элегантным костюмом. Хвост квезала из нефритовых перьев волочился, точно длинный вопросительный знак, тело сверкало нежными переливами синего и зеленого, как небо и леса страны майя, а грудь переливалась всеми красками вечерней зари.

Гордо вошел он в круг птиц страны майя. Сперва все прежние претенденты на королевский титул онемели, но потом началось бурное ликование. «Ура!» «Ох!» «Ах!» — раздавалось по всему лесу. Некоторые от восторга распустили хвосты, другие издавали громкие крики. Все были поражены, все завидовали.

Галач-Уиник, Великий Дух, был очень доволен переменой, которая произошла со скромной и прежде неприметной птицей. Великий Дух потребовал тишины и громко провозгласил: «Я назначаю квезала королем птиц!»

Птицы с радостными криками толпились вокруг квезала и поздравляли его. А потом все полетели по домам и оставили квезала выполнять свои королевские обязанности. Дел у квезала оказалось столько, что ему было некогда вернуть перья, взятые в долг у гокко.

Однажды птицы слетелись на собрание на дерево Чака, гумбо-лимбо, и кто-то вдруг обратил внимание, что среди них уже давно не видно гокко. Никто не встречал его со дня выборов короля. Птицы заподозрили недоброе, решив, что квезал что-то скрывает, и начали искать своего исчезнувшего товарища.

Они нашли гокко в самой глубине леса, под кофейным кустом. Он был совершенно голый и чуть живой от холода. Птицы напоили его бальче (медовой водой), и он немного оправился. Когда к гокко вернулась способность разговаривать, он поведал птицам о коварном обмане, которым запятнал себя квезал. Гокко все время повторял: «Пу-у? Пу-у?», что на языке майя означало: «Где он?» Все птицы очень сочувствовали гокко и решили, что каждая должна подарить ему по нескольку перышек, чтобы он мог прикрыть наготу. Желая вернуть мужество этому несчастному, пересмешник пропел ликующую руладу.

Вот почему у гокко такое красивое оперение, вот почему он постоянно сторожит дороги страны майя. Он все еще ищет квезала, коварно похитившего его перья. Он всегда выбегает навстречу путникам и кричит: «Пу-у? Пу-у?» — «Где он?»

Приглашение в Гватемалу

Это красивое старинное предание вместе с другими легендами, рассказывающими о жизни птиц, передавалось из уст в уста, пока наконец их все не записал сеньор Рамон Кастильо Перес, один из немногочисленных в Гватемале любителей птиц и природы. Его пересказ этих легенд произвел такую сенсацию среди этнографов, археологов, орнитологов и прочих, что многие виды птиц были взяты под охрану закона. К их числу относится и необыкновенно красивый квезал, который в эпоху величия майя считался богом воздуха и святым символом. К сожалению, его полуметровые хвостовые перья шли на церемониальные головные уборы и вскоре квезал практически был истреблен.

Оказалось, что эта птица не может жить в неволе и, наверное, именно поэтому изображение квезала служит сегодня символом независимой Гватемалы. Его изображение можно найти на государственном гербе, на марках, на деньгах, одеялах, платьях, головных уборах. На спине моей рубашки тоже красовался белый вышитый квезал. Но живого квезала, этого сверкающего легендарного алмаза высокогорных дождевых лесов, мы искали безуспешно. Мы искали его по всей Гватемале. Осмотрели множество старых дуплистых деревьев, но не увидели даже кончика его пера. Песня квезала больше не входит в репертуар мелодий, исполняемых в гватемальских десах.

В тот день, когда моя жена Харриет приземлилась на аэродроме Аврора в столице Гватемалы, мы совершенно забыли о дерзком квезале. Нам предстояло знакомство с Гватемалой — страной вечной весны, и, в частности, с окрестностями озера Атитлан, которое великий английский биолог Джулиан Хаксли назвал красивейшим из всех озер мира.

Пиа и я хотели порадовать Харриет чем-нибудь необычным, что запомнилось бы на всю жизнь. Мы выбрали поездку верхом, намереваясь прокатиться по склонам вулкана Агвас на маленьких индейских горных лошадках, потомках гордых андалузских скакунов. Оттуда мы могли показать Харриет зубчатую линию горизонта и обширные дали с рощами пиний и кофейными плантациями, банановыми рощами и маисовыми полями, маленькими убогими деревушками и громадными стадами коров, пасущихся на горных склонах. Что может быть прекраснее прогулки верхом по извивающейся по желтым и зеленым склонам сказочной горной тропе над синим сверкающим озером!

Но тощая лошаденка, которой выпала честь везти мою жену, неправильно истолковала выраженные ей дружеские чувства и укусила, а вернее, просто цапнула всадницу за колено. Поездку пришлось временно отменить. Но если вступление и оказалось неудачным, оно компенсировалось позднейшими впечатлениями.

Мы кружили на машине по разбитой петляющей дороге, спускались в тенистые долины и поднимались на гребни, где взгляду открывались головокружительные дали. Кондоры и королевские грифы скользили на неподвижно раскинутых крыльях над 33 вулканами Гватемалы, из которых многие еще продолжают ворчать, пророча беду. Огромные птицы проплывали над редкими хвойными лесами, над залитыми солнцем альпийскими лугами, над душными дождевыми лесами с их влажной и ядовитой зеленью. Они скользили вдоль широких рек нагорья, по которым водные растения, точно острова, плыли к Тихому или Атлантическому океану, вдоль холодных горных потоков и ручьев, текущих по склонам вулканов, вдоль берегов озер, окаймленных индейскими деревушками, жители которых носят одежду, сверкающую всеми цветами радуги, от темно-красного и шафранно-желтого до синего и фиолетового. Потомки древней культуры майя ходят по-прежнему босиком. Число их далеко превосходит число индейцев всех других государств Центральной Америки. Население Гватемалы почти на шестьдесят процентов состоит из лиц чисто индейского происхождения.

Великан Пок

Прохладным ясным утром под звенящие трели птиц мы любовались озером Атитлан, окруженным высокими вулканами Толиман, Атитлан и Сан-Педро. На Острую вершину Толимана нанизалось большое облако, которое в зеркальной глади озера казалось колечком дыма, надетым на острый нос ведьмы. В шестистах метрах под нами виднелись крыши поселка Панайачел. Кричали петухи, звонил церковный колокол.

Многие шведы не преминули бы сравнить эту красоту со шведским лапландским озером Вирихауре, которое так же часто меняет^ цвет, как и священное озеро Атитлан. Атитлан означает «многоводное», оно занимает кратер вулкана, имеющий 26 километров в длину, 18 километров в ширину и 300 метров в глубину.

По берегам озера расположено двенадцать деревень, названных именами двенадцати апостолов. К поселку Панайачел плыли на лодках индейцы. Они стоя управляли лодками, выдолбленными из стволов кедра или авокадо. Только жители Санта-Круса и Сан-Хуана имеют обыкновение грести, сидя на корточках.

Мелкие илистые заливчики на западном берегу озера густо заросли тростником, водорослями и хвощами, и, конечно, там гнездится множество птиц. Крякают утки, качаются на ветвях султанки, щиплют зелень лысухи, всевозможные цапли гарпунируют карпов и пресноводных крабов, летают голубые зимородки, из звездчатки высовываются головки змеешеек.

Три десятилетия назад здесь была обнаружена совершенно неизвестная птица, которая не встречалась больше нигде в мире. Это была гигантская поганка^{42}. Индейцы майя знали ее уже много веков назад и называли Пок по издаваемым ею звукам. Эта большая птица, достигающая в длину более полуметра и весящая два килограмма, занимала значительное место в их рационе. И все-таки, несмотря на охоту на гигантских поганок, в 1960 году их еще насчитывалось около двухсот. Но к несчастью, в это время начали рекламировать озеро Атитлан как объект для туризма и запустили туда крупного окуня для спортивной ловли. В результате недомыслия и погони за прибылью естественное равновесие было нарушено. Птенцы гигантской поганки сделались добычей прожорливой рыбы, которая к тому же конкурировала с птицами в отношении озерной пищи. А индейцы, увеличившие сбор тростника для крыш, сильно сократили возможность поганок прятать свое потомство в его густых зарослях. Летом 1965 года оставалось не более восьмидесяти гигантских поганок. К этому времени они уже принадлежали к самым редким птицам западного полушария.

Повсюду — в деревнях, городах, на бензоколонках и в других официальных местах — пестрят афиши с изображением гигантской поганки и текстом на двух языках — майя и квиче. Неужели нашелся человек, начавший борьбу за охрану природы, за спасение животного, которому в Гватемале грозила гибель, человек, поверивший, что к птице, кричащей «пок, пок» на озере в стране майя, отнесутся с должным пониманием? К птице в матовом темно-коричневом оперении, с черной шеей, большим белым клювом с черной поперечной полоской и почти незаметным хвостом? Кто же он, этот человек, который пытается спасти жизнь птиц на озере Атитлан?

Этим человеком оказалась американка Анне ла Бастилле Боуэс. Она была настолько очарована крупной родственницей эверглейдской гигантской поганки, что поселилась в Панайачеле. Она печатала очерки о птицах в гватемальских газетах, популярно рассказывала о птице, превратившейся в нелетающего великана. Она так Заинтересовала жизнью птиц патера Хуана Мигуеля, что он прочел в церкви проповедь, призывающую к спасению этой необычной водоплавающей птицы. Радио и телевидение поддержали энергичную женщину. Она читает в школах лекции об охране природы. Индейцы сообщают миссис Боуэс свои наблюдения. От Международного совета по охране птиц и Международного союза охраны природы она получает помощь на изучение экологии гигантской поганки. Озеро Атитлан объявлено национальным заповедником. Но запущенная для спортивной ловли рыба продолжает оставаться опаснейшей угрозой для птиц. Ведь окуней-то предупредить невозможно…

Анне ла Бастилле Боуэс показала нам, как ей удалось отгородить каменной стеной большой залив в лагуне Сан-Педрог в этом заливе прожорливый окунь не угрожает птицам. Первый же год насиживания за защитным валом дал блестящие результаты.

— Так речь идет вот об этих бесхвостых утках? — спросила меня моя плохо разбирающаяся в птичьем мире супруга, первой увидев гигантскую поганку. Посмотрев в мощный телеобъектив в указанном ею направлении, я даже смутился, но тем не менее, конечно, был счастлив увидеть в квадратике видоискателя создание, находящееся на грани исчезновения. Несмотря на проливной дождь, мы, сидя в лодке, несколько минут наблюдали, как гигантская поганка успешно занималась рыбной ловлей. Нырнув в первый раз, она выскочила из воды с рыбешкой длиной в десять сантиметров, второй раз ей попался краб, в третий — снова рыбка. Потом она таинственно исчезла в озере, не оставив ни следа, ни пузырька. А мы, быстро гребя, поспешили укрыться от знаменитого атитланского шторма-чокомила. Каждый вечер со склонов вулканов со всех сторон на озеро налетает сильный ветер. И появляются большие волны, опасные для лодок.

На другой день мы имели счастье наблюдать фантастические танцы гигантских поганок во время их брачных игр. Хлопая и размахивая своими крохотными крыльями, две поганки танцевали на водной глади. «Пок-пок, пок-пок», — доносилось из густых зарослей тростника.

Прошлое и будущее на Галапагосах

Необычен был этот летний вечер! Высокие опунции, словно изгородь, окружали причал, на который мы вышли из бело-синей пластмассовой лодки, осевшей под тяжестью нашего снаряжения. Канделябровые кактусы вздымали свои «руки» к низкому облаку, висящему на темно-голубом экваториальном небе. По тропинке, посыпанной гравием, шныряли красные и синие килехвосты^{43}. Любопытные пересмешники слетали с кустов, чтобы познакомиться с нами.

На веранде биологической станции щебетал рой темных дарвиноных вьюрков^{44}, несколько ручных галапагосских голубей клевали крошки поджаренного хлеба. Откормленная ящерица, поднявшись на задние лапки, выклянчивала мух: она была так избалована, что отказывалась сама добывать себе пропитание.

Но самое удивительное зрелище мы увидели, войдя в комнату. По обеденному столу среди тарелок и приборов ходила живая серая цапля, ветеран Академической бухты. Ее внушающий уважение клюв был желт, как старая газета. Неподвижный взгляд цапли говорил нам о том, что она не одобряет наше вторжение.

В стропилах из сухого кактуса свила гнездо пара пересмешников, которые злобно преследовали дарвиновых вьюрков, одинаково ручных и в доме, и на улице. Из кухни, опережая девушку с подносом в руках, явились две морские игуаны, похожие на драконов.

Человек, боящийся пресмыкающихся, был бы уже подходящим клиентом для психиатра.

Летняя ночь

на Зачарованных островах

Капитаном этого ковчега был, однако, не старик Ной, а красивый молодой англичанин Роже Перри. И правил он своим ковчегом, не стоя на капитанском мостике, а живя на биологической станции имени Чарлза Дарвина на Санта-Крусе, втором по величине острове архипелага Колон, как официально называются Галапагосские острова.

Когда мы прокомментировали столь необычный прием, Перри тут же провел нас на кухню. В каменном загоне перед кухонным окном ползали на своих толстенных ногах семь слоновых черепах (Testudo elephantopus). Мы их потревожили, и они, поджав колоннообразные ноги, втянули головы в панцирь, из которого с шипением вытеснился воздух.

Пока черепахи ужинали перезревшими плодами папайи, мы в непроглядной тропической ночи закусывали маслом, сыром, селедкой, хрустящими хлебцами и кое-чем покрепче.

Испанскиеавантюристы, которые в конце XVI века плавали на вулканический архипелаг, находящийся в Тихом океане примерно в тысяче километров от берегов Эквадора, называли его Ислас-Энкантадес, что значит «Зачарованные острова». Их назвали так потому, что эти острова всегда было трудно найти. Мореходы рассказывали, будто острова передвигаются по поверхности океана, словно играют с капитаном в прятки. Иногда они исчезали в пучине моря, точно пытаясь спастись от грозных извержений вулканов. Течение в проливах между островами очень сильное, а искусство навигации в те времена было несовершенным.

Галапагосские острова и в наши дни считаются одной из сложнейших навигационных линий. В мае 1965 года один самолет вылетел из Гуаякиля и взял курс на Галапагосы. Пилот не заметил пятнадцать крупных и множество мелких островков, несмотря на то что они занимают площадь в семь тысяч квадратных километров и расстояние между крайними островами достигает 300 километров. Часы шли, стрелка, показывающая запас горючего, опускалась все ниже, пассажиров охватила паника. На последних каплях горючего пилоту все-таки удалось дотянуть до берега.

Примерно тогда же четверо человек отправились на моторной лодке из Пуэрто-Айора на рыбную ловлю. Спустя несколько месяцев рыбаки, промышлявшие тунца, нашли эту лодку уже полусгнившей недалеко от острова Кокос, то есть севернее на тысячу километров.

Когда мы ехали на Санта-Крус, нам по пути попалась лодка, полная веселых, поющих и весело приветствовавших нас людей, которые отправлялись на воскресную рыбную ловлю. Они вернулись лишь спустя сутки, а их лодка до половины была полна воды, рыбы и лангустов. Испуганные рыбаки умирали от жажды.

Зачарованные острова, ненадежные воды…

Вот уже несколько лет многие из Галапагосских островов объявлены заповедниками (по инициативе эквадорского правительства). Власти Эквадора запретили убивать или ловить слоновых черепах, наземных игуан, или друзоголовов, морских игуан, пингвинов и многих других животных. Теоретически этим животным, населяющим территорию с небольшим количеством жителей и посещаемую крайне редко, уже не должно грозить истребление. Альбатросы, морские котики, морские львы и нелетающие бакланы должны вроде бы мирно плодиться.

Но на таком большом расстоянии от столицы к запретам относятся недостаточно серьезно и на всем архипелаге никогда не было человека, который бы следил за тем, чтобы предписания правительства проводились в жизнь. В результате несколько разновидностей слоновых черепах, морских игуан и килехвостов уже исчезли, и, может быть, вовсе не из-за присущей человеку жажды истребления, а только потому, что островитяне разрешали своим домашним животным свободно пастись, где им вздумается. В наши дни наибольшая опасность фауне Галапагосов грозит от коров, ослов, коз, одичавших свиней, собак, кошек, крыс и мышей, то есть от животных, которых завезли на архипелаг и выпустили там на свободу (с умыслом или без) буканьеры, китоловы и первые колонисты.

Биологическая станция

В 1959 году отмечался столетний юбилей знаменитого труда Чарлза Дарвина «О происхождении видов», в котором изложена его теория эволюции, во многом основанная на изучении им галапагосских вьюрков и слоновых черепах. К этой знаменательной дате было приурочено создание Международного фонда Чарлза Дарвина для Галапагосских островов. Правление этой организации находится в Брюсселе. Кроме ЮНЕСКО ее поддерживают Фонд мировой фауны и Международный союз охраны природы и природных ресурсов. Правительство Эквадора отнеслось с большим пониманием к целям создания Фонда Чарлза Дарвина и в тот же год объявило Галапагосские острова заповедником, охраняемым законом.

Наибольшее значение для исследования Галапагосов и для эффективной защиты их фауны и флоры имело открытие научной биологической станции в Академической бухте. Роже Перри может принять там до 24 исследователей и студентов — геологов, экологов, метеорологов, океанографов, ботаников. Все они одинаково желанные гости. Главная инициатива во всем исходит от ЮНЕСКО.

Раз в неделю школьники Санта-Круса пробираются сквозь заросли кактусов на трехчасовую лекцию по биологии (это предмет, о котором они раньше даже не слыхали). Вот темы некоторых из лекций: общая характеристика природы Галапагосских островов; вулканическое происхождение; течение Гумбольдта и Панамское течение; уникальные климатические условия.

Демонстрация дарвиновых вьюрков, имеющая цель показать их сходство и различия, была такой интересной, что дети отказались от перерыва. Детей учат, почему так важно не нарушать естественное равновесие, что имеется в виду под сохранением и истреблением животных, какие функции выполняют в природе птицы и насекомые, что именно о создании мира понял здесь Чарлз Дарвин.

До открытия биологической станции имени Чарлза Дарвина дети, живущие на островах слоновых черепах, и в глаза не видели этих животных. Энтузиазм детей нашел отклик и у родителей, и, по-моему, можно утверждать, что отныне здесь не будет убито ни одной слоновой черепахи, по крайней мере на Санта-Крусе, единственном острове, где сохранилось еще относительно много этих животных.

Благодаря биологической станции наладилась связь между островами, а также с Эквадором. Раньше же пароходное сообщение с Гуаякилем было крайне нерегулярным. Через несколько лет на острова хлынет поток туристов и предметов первой необходимости.

К таким вещам надо относиться реалистически, и лично я думаю, что люди, животные и природа от этого только выиграют. Если жир и масло будут доставляться на самолетах, никому не придется убивать слоновых черепах, чтобы сохранить свою жизнь…

В честь корабля, на котором совершил свое путешествие Дарвин, старое рыболовное судно, переоборудованное для работы ученых, тоже названо «Биглем». С шестью учеными и командой из четырех человек «Бигль» может неделями кружить между островами. Связь со станцией в Академической бухте поддерживается по радио. Присутствие «Бигля» в старых пиратских водах внушает всем уважение. Благодаря «Биглю» установлено, что на острове Пинсон, или Дункан (у всех островов архипелага два названия, официальное эквадорское и историческое английское), сохранилось около сотни слоновых черепах, которые раньше считались там истребленными. На Эспаньоле (Худе) были обнаружены две особи в хорошем состоянии. На Сан-Сальвадоре (Джемсе) после пятидневных поисков экспедиция нашла трех слоновых черепах, из которых одна была совсем молодая. Было обнаружено, что на Санта-Фе (Баррингтоне) не осталось ни одной черепахи и что у своеобразных наземных игуан этого острова перспективы выжить весьма незначительны из-за того, что козы погубили здесь всю растительность. «Бигль» получил задание убрать оттуда этих убийц, и надо полагать, что принятые меры окажутся эффективными. Каждое новое наблюдение, каждое открытие имеет большую ценность, поскольку фауна, и в особенности «доисторические» рептилии, на всех островах отличаются друг от друга, хотя расстояние между островами совсем незначительное. Благодаря «Биглю» ученые совершают много экскурсий и экспедиций. В результате их работы составляются карты неисследованных внутренних районов необитаемых островов.

Несколько слов о переселенцах

Незадолго до моего отъезда в западное полушарие одна газета поместила заметку о планах и маршруте моего путешествия. Через день в мой почтовый ящик упало толстое письмо. В нем говорилось: «Если вы попадете на Галапагосские острова, где у меня живет племянница Глория Люндберг (она единственная шведка на Санта-Крусе), я была бы Вам признательна, если бы Вы передали ей этот конверт…» Я получил так же еще несколько писем к тем, кто волею судьбы оказался переселенцем в предполагаемый рай Зачарованных островов.

Знаменитый американский зоолог Уильям Биб опубликовал в 1926 году книгу о Галапагосских островах, которая быстро разошлась по всему миру. К сожалению, Биб слишко часто употреблял в ней слово «рай». Из-за этого на «райские» острова хлынула волна эмигрантов, среди которых было много и скандинавов, особенно норвежцев. Все предприятие окончилось трагически. Острова оказались раем только для биологов и других ученых. Большая же часть эмигрантов вынуждена была вернуться на родину, в том числе и моя корреспондентка. Другие остались, не побоявшись распространенных там болезней. Горстка выносливых людей живет там до сих пор.

Мать Глории Люндберг умерла в Швеции в 1960 году от тропической лихорадки, которую получила на Галапагосских островах. Конверт, который я должен был передать ее дочери, содержал материнское наследство — 310 крон, которые отправительница не хотела посылать почтой или через консульство… Письмо заканчивалось так: «Р. S. И еще одно. Деньги следует передать Глории лично. И с глазу на глаз. Это ее собственные деньги». Мы дали обещание так и сделать и теперь с интересом ждали встречи с соотечественницей, которая вот уже 30 лет не покидала Зачарованных островов.

Аромат свежего кофе привел нас к серому домику на холме. Дом и огород были огорожены каменной изгородью. С холма открывался чудесный вид на залитую солнцем бухту. Перед домом скандинавского типа кактусы и скалезия образовали непроходимые заросли.

Глория весело приветствовала нас на безупречном шведском языке. Она была взволнованна и о многом расспрашивала, особенно интересуясь- событиями в мире. Тоску по Швеции она делила со своим семнадцатилетним белокурым сыном Гуннаром и тремя младшими детьми. В ее рассказе о тридцати годах, прожитых на Санта-Крусе, было много слов о тяжелом труде, но ни разу в нем не прозвучала горечь. Постепенно мы заметили, что стол покрыт совершенно новой скатертью ручной шведской работы, что в вазе лежит еще теплое печенье и что наконец-то мы остались с Глорией одни. Согласно полученным директивам, мы передали ей конверт с материнским наследством. Станет ли оно основанием для долгого-долгого путешествия через океан домой, в Швецию, прочь от этой бесплодной борьбы с кактусами, сорняками и крысами?

Позже мы узнали, — что эти деньги были пересланы шведскому консулу в Гуаякиле — возвращение домой началось.

Среди осыпей и нагромождений лавы стоит другой серый дом, тоже окруженный каменной изгородью, по которой шныряют сотни ящериц. Большие опунции и канделябровые кактусы подступают к самой ограде, словно хотят перевалить через нее. Галапагосская флора собирается взять реванш за битву, проигранную сорок лет назад храброй норвежской чете — Андерсу и Сельви Рамбек.

В доме было уютно, на всех стенах — книжные полки. У 68-лет-него Андерса во рту был всего один зуб — когда до зубного врача в Гуаякиле тысяча километров, постепенно становишься беззубым. Его лицо было морщинистым и изможденным. Но ни он, ни его жена не хотели покидать остров. Ему тут нравилось, а теперь, в старости, он первый раз в жизни получил хорошую работу. И какую работу! Он «главный смотритель черепах» на биологической станции. В свободное время он удит рыбу или, закатывая штаны до колена, прямо руками ловит лангустов. Сельви разводит кур леггорнов и пишет мемуары. Может, какое-нибудь издательство и купит ее рукопись о прибытии первых норвежских переселенцев в рай и о бегстве последних из ада, каковым обернулись Галапагосские острова для большинства искателей счастья.

Гости из разных стран

После создания Фонда Чарлза Дарвина правительство Эквадора учредило резерват на западной, незаселенной части острова Санта-Крус, площадью в тридцать тысяч гектаров. С большим энтузиазмом и чувством ответственности за своих подопечных управляет этим заповедником коренной житель Галапагосов Мигуель Кастро. Преодолев невероятнейшие трудности, он «застолбил» тридцатикилометровую границу заповедника просекой, шириной в тридцать метров и в течение двух лет произвел «перепись населения». По данным этой переписи, на территории заповедника пасется 980 экземпляров Testudo elephantopus. На краю панциря у них выпилен значок. Систему этих значков человеку непосвященному понять так же трудно, как систему дырочек на перфораторных карточках.

Деятельность одичавших свиней за последние годы уменьшилась настолько, что теперь вид недавно вылупившихся черепашек уже не воспринимается как диковинка. За один только год там было убито 400 поросят. Охота в зарослях кактусов и кустарника ведется с помощью специально обученных собак. Прежде, как только черепаха зарывала в песок свои семь — десять яиц, свиньи тут же выкапывали их. Слоновые черепахи, подобно морским, приползают на побережье и там откладывают яйца в песок или в рыхлую землю, сохраняющую постоянную влажность.

Если свиньи случайно и пропускали какую-нибудь кладку, эти яйца все равно, как правило, бывали раздавлены стадами одичавших ослов, которые свободно гуляют по всему острову. Ослы часто валяются на песке на спине, чтобы таким образом избавиться от клещей и других паразитов. Стремясь к тому, чтобы процент гибели яиц сократился до минимума, Мигуель Кастро обносил каменным заборчиком те места, где черепахи отложили яйца.

Наши вещи были навьючены на четырех ослов. Два из них тащили лагерное снаряжение, а два других везли хрупкий груз, состоящий из фото- и кинокамер, магнитофона и штатива. Фру Фридель Хорнеман, уроженка Финляндии, муж которой, норвежец, находился в Норвегии, сын изучал электротехнику в Калифорнийском университете, а дочь работала гидом в Хаммерфесте, любезно предоставила в наше распоряжение трех своих лошадей. На них мы и совершили семичасовой переезд в глубь острова.

Все утро мы преодолевали тропу, поднимавшуюся от пляжа на склон вулкана. Перед нами раскинулись светло-зеленые владения фермеров — четырехугольные вырубки в темном покрове леса. А по другую сторону синел морской горизонт, ограниченный мглистыми контурами вулканов на соседних островах. Ландшафт и там и здесь был непривычен для наших глаз. Местность была сухая, глыбы базальтовой лавы уже начали разрушаться под действием окисления и выветривания, превращаясь в красноватую землю, способную пока что взрастить лишь кактусы и сорняки.

Чем выше мы поднимались, тем реже попадались кактусы, их сменили скалезия и кустарники. У вершины вулкана круглый год сыплет мельчайшая морось — гаруа. Из-за нее деревья закутываются во влажные одежды из мхов, лишайников и развевающейся по ветру хиландсии — «испанского мха». Бесстрашные распевающие во все горло пересмешники, молчаливо семенящие маленькие голуби и канареечно-желтые дарвиновы вьюрки придавали лесу сказочный облик.

На склоне вулкана среди кустарника и высокого, осыпанного цветами гибикуса, прячется бедная и убогая деревушка эквадорских переселенцев Белла Виста, состоящая из маленьких дощатых домиков. В нескольких километрах за деревней на склоне вулкана виднелось небольшое бунгало, возле которого стояла 65-летняя женщина и поджидала нашу колонну. Живые черные глаза скрывались за большими стеклами очков в тонкой оправе. Длинные черные волосы были зачесаны в узел. Певучий норвежский акцент. Во всем облике женщины не было заметно следов борьбы со стихиями, неведомыми жителям севера.

Вокруг ее замшелого старого деревянного домика зрели плоды папайи весом в несколько килограммов, гигантские грейпфруты и огромные плоды авокадо. Мы увидели также гроздья бананов, кофейные кусты, картофель, горошек, помидоры, апельсины, ананасы. Внутри домика было тесновато, так как со временем комнаты наполнились книгами, которые скрашивали одиночество хозяйки. Но все же здесь еще было достаточно места, чтобы сердечно принять гостей.

Когда мы прибыли к фру Хорнеман, она как раз щедро делилась своим оптимизмом и жизненным опытом с бельгийским семейством Ду Руа, которое вот уже десять лет живет внизу, на побережье, и вполне разделяет с фру Хорнеман ее оптимистическое отношение к жизни на архипелаге. Это семейство живет тем, что собирает и продает бабочек, мотыльков, жуков и других насекомых. В сачок отца семейства постоянно попадается что-нибудь новенькое; когда он устает от этой охоты, то спускается в морские гроты и ловит там редких рыб, раков и крабов.

Пока фру Хорнеман готовила на плите завтрак, к ее дому поднялись несколько молодых людей немецкого происхождения с соседнего острова Санта-Мария (Флореана). Вокруг стола столпились, рассматривая содержимое своих сачков, двенадцать человек. Хозяйка беседовала со своими гостями на немецком, английском, французском, испанском и смешанном шведско-норвежском языках.

В обычные дни компанию фру Хорнеман составляют овчарка Рик, питающаяся в основном бананами, которые она сама чистит, четыре кошки, предпочитающие плоды авокадо, и три лошади по кличкам Девочка, Кикки и Лилли, лакомящиеся грейпфрутами и плодами папайи. Этот прирученный животный мир тоже приспособил свои привычки к жизни на Галапагосах…

Лошадки не спеша одолевали тропу, идущую по склону вулкана. Они то скользили по глинистой жиже, то постукивали копытами в проходах между высоченными глыбами лавы, давным-давно выброшенными из недр земли. Мы проехали мимо бедной деревушки Оксиденте с заросшими сорняками банановыми и кофейными плантациями. Последняя на склоне деревня, Санта-Роза, произвела на нас унылое впечатление своими серыми лачугами новых переселенцев, ржанием тощих лошадей, ревом немногочисленных ослов, путаницей лиан и замшелыми стволами деревьев.

Мои терпеливые попутчицы Пиа и Харриет пригибались в седлах под ветками и воздушными корнями и ежились от летящей мороси, которая серебристыми бусинками оседала на лицах. Постепенно морось сменилась холодным проливным дождем. Мигуель Кастро уехал с ослами вперед. Чтобы мы знали, по какой тропе ехать, он отмечал путь чем-нибудь из нашего провианта. Одну из тропинок он, например, отметил, привязав к ветке курицу.

На пастбище

слоновых черепах

На седьмом часу пути одна из наших лошадок неожиданно поднялась на дыбы, захрапела и повела себя так странно, что мы никак не могли объяснить себе ее поведения. Вдруг из высокой травы послышалось шипение. Солнечный луч, пробившийся сквозь висящий влажный мох, упал на выпуклый предмет, похожий на серый камень. Первая увиденная нами слоновая черепаха поджала свои толстые ноги и втянула голову в панцирь. Нам был виден только ее нос, зажатый в темноте панциря между передними ногами.

Мы начали высказывать всевозможные предположения о ее возрасте. Может быть, эта черепаха вылупилась из яйца еще при красном сиянии извергающегося вулкана в те далекие годы, когда Бетховен бродил по Вене, вынашивая замыслы своих симфоний? Не так-то легко определить возраст этих вневременных созданий.

Местность снова изменилась, теперь она больше походила на парк с большими полянами. Иногда игра света и тени и переливы красок напоминали романтические пейзажи лиственных лесов Готланда. Соловья с успехом заменял пересмешник, в неярком свете сверкали красные тираны^{45}. Вдоль и поперек тянулись широкие тропы с объеденной травой, как будто между деревьями прошла сенокосилка.

Здесь и были пастбища слоновых черепах. Здесь жили животные, которых мы искали. Этот уголок хотелось назвать райским, но поколения безжалостных китобоев, пиратов, искателей кладов и переселенцев, десятками тысяч уничтожавшие беззащитных животных, научили черепах быть осторожными и при приближении двуногих существ укрываться в панцирь. Ведь это единственный, доступный черепахам, способ защиты.

Мы с удовольствием сползли с лошадей. После столь длительного и непривычного пребывания в седле у нас дрожали руки и ноги, ныли бедра, а седалища горели огнем. Но никто не жаловался. Вид, открывшийся перед нами, был необычным и величественным.

Красная и зеленая палатки были натянуты между замшелыми деревьями, спальные мешки разложены на мягкой и сочной траве.

Сквозь тучи проглянуло вечернее солнце, и страна черепах запылала оранжевым светом. Под котелком потрескивал огонь. Мигуель Кастро быстро расправился с петухом, который всю поездку просидел на спине у осла. Перья и пух были ощипаны и обнажился старый жесткий остов. Помощник Мигуеля нырнул в заросли с ружьем в руках. Тишину нарушили два глухих выстрела, и стрелок вернулся с двумя поросятами. Обед на завтра был обеспечен.

В сумерках на натянутую от палатки веревку села сова. Рядом с лежащими ослами стрекотали сверчки. В крохотном, затянутом полигонией болотце крякали галапагосские шилохвости. На холме за нашей палаткой всю ночь жалобно звучал концерт качурок. Эти морские птицы, проводящие большую часть времени над пенными волнами, любят холмистую местность. Здесь они вырывают себе в земле норы, откладывают в них яйца и высиживают потомство, а также поют свои грустные песни, которые рождают среди людей страх перед привидениями, легенды о покойниках и детские сказки.

Несколько слоновых черепах подошли к илистому берегу болота и глубоко зарылись во влажную землю. Поблизости подстерегали добычу серые цапли. Круглая луна отражалась в мокрых панцирях. Где-то вдали угадывался шум прибоя. Казалось, будто мир создан только вчера…

В течение следующих дней мы насчитали сорок слоновых черепах. Мигуель Кастро пропилил зазубринку на панцирях двух великанов. Один из них весил около 125 килограммов, другой наверняка более 200. Длина их превышала метр, возраст — не одна сотня лет. Мигуель Кастро показал нам, как он определяет пол своих подопечных, перевернув их на спину. У самки нижний щит ровный, а у самца — вогнутый. Это имеет известное значение при спаривании.

Снимая одинокого патриарха, поедавшего большие пучки травы, (у черепах нет зубов, и трава заглатывается непрожеванной, но края челюстей перерезают траву, как ножницы), я оказался свидетелем поразительного содружества между рептилией и птицей. Мне уже случалось видеть, как черные и красные тираны садятся на спину черепахи, чтобы немного прокатиться; да и пересмешник не пренебрегал таким видом транспорта. Но они катались не только ради удовольствия. Тут же неожиданно появился дарвинов вьюрок (затрудняюсь сказать, какой именно из тринадцати видов), опустился на спину черепахи и подпрыгал к переднему краю панциря. Когда черепаха подняла голову, держа во рту пучок травы, мне показалось, что вьюрок пытается стащить у нее несколько стебельков. Я решил, что они необходимы вьюрку для постройки гнезда. Но вьюрок отпрыгнул обратно, передохнул и снова бросился к голове черепахи. Все это время черепаха держала голову поднятой высоко вверх, словно наблюдая за моими действиями. Мне стало не по себе от ее застывшего взгляда. Оказалось, что вьюрок склевывал клещей, присосавшихся к шее и уголкам рта черепахи. Несколько раз он даже забирался под панцирь, очищая складки на шее. Мигуель и раньше видел проявление подобного симбиоза и был уверен, что черепаха нарочно вытягивает голову и шею, чтобы вьюрок мог добраться до всех паразитов.

Подобную дружбу я наблюдал и раньше. Самый известный пример — это, безусловно, содружество египетской цапли с коровами, буйволами, зебрами и другими копытными.

Невольно мне вспомнился тот месяц, который я десять лет назад провел на острове Комодо. Там по призрачной земле, покрытой сухой травой, красными вулканическими породами и редкими пальмами, ползали гигантские трехметровые вараны, внушающие своим видом священный ужас. На Комодо время тоже как бы остановилось, и эволюция там тоже не коснулась некоторых видов животных.

Даже странно, насколько подобная архаичность в наш век атома и космоса может очаровать фотографа-анималиста и наполнить его священным трепетом. Почему же? Объяснение прежде всего надо искать в воспоминаниях детства, в книгах с фантастическими рисунками вымерших животных — страшных ящеров, гигантских птиц и т. п. В изображениях мира до появления человека, когда природа принадлежала только самой себе.

Следует, однако, подчеркнуть, что за желанием встретиться с чем-то приближающимся к детским впечатлениям, за стремлением к изначальному никогда не скрывается презрение к человеку. Ведь нельзя презирать человека, постоянно восхищаясь его подвигами — будь то в снегах Антарктики или в тропических дебрях, его фантастической способностью приспосабливаться даже к самой суровой природе.

Может быть, больше всего фотографа-анималиста привлекает нетронутость. Он стремится увидеть животных и растения в их истинной нетронутой среде. Именно поэтому ему и не по душе оправданное с коммерческой или с технической точки зрения, а иногда и просто бесцельное присутствие туристов. Он предпочитает общество людей, знакомых с данной средой, связанных с ней и зависящих от нее, тех, которых иногда презрительно называют «туземцами». Это эгоистично, не спорю. Но это профессиональный эгоизм, диктуемый работой и необходимый для того, чтобы фотограф-анималист добился поставленной перед собой цели, вернее говоря, чтобы он мог стремиться к той цели, которую ему никогда не достичь.

Неожиданно в кустарнике закричал осел. Один из наших ослов ответил на его крик, и тут же наш лагерь окружила шумная толпа школьников. Учитель ехал верхом на взмыленной храпевшей лошади. Его жена с младшим отпрыском, одетым в военный шлем, ехали на осле. Другой осел тащил вьюки с котлами и палатками.

Школьники Санта-Круса совершали первую экскурсию в заповедник слоновых черепах. Они пришли из деревни Оксиденте, расположенной на склоне вулкана. Молодой учитель хотел показать своим ученикам те удивительные существа, которые дали архипелагу свое имя. Пастырь слоновых черепах Мигуель Кастро был счастлив до слез и тут же на лоне природы прочел школьникам импровизированную лекцию. Он рассказал внимательно слушавшим детям о старых замшелых гигантах, весящих по 250 килограммов, о только что вылупившихся из яиц черепашках величиной с ладонь, о черепашьих яйцах, которые инкубируются в земле по семь — десять штук в течение восьми месяцев, о немногочисленных детенышах, которым удается выбраться из-под корки засохшей земли, об одичавших свиньях, пожирающих яйца и молодых черепашек…

Он выступал перед благоговейно слушавшей, жадной до знаний аудиторией того поколения, которое увидит, как претворится в жизнь цель — спасение прошлого ради будущего, цель, во имя которой и был создан Фонд Чарлза Дарвина. Две шипящие слоновые черепахи иллюстрировали эту лекцию. Они были совершенно невозмутимы и щипали траву в полном убеждении, что им не грозит никакая опасность. В эту минуту Галапагосские острова действительно были зачарованными… Зачарованными доброй волей людей.

Там, где не движется время

Все утро мы объезжали на моторной лодке черные скалистые берега Тагус Коув, изумительно красивого залива в северной части острова Исабела (Альбемарль). Среди каменных глыб, под нависшими утесами, в расселинах скал мы высматривали белоснежные манишки редко встречающихся галапагосских пингвинов. Но мы не увидели ни одной птицы, хотя ночью слышали их воркотню недалеко от «Бигля».

Не найдя ничего интересного, мы вспомнили о голоде и жажде. Всем захотелось омаров. Первоклассный пловец и ныряльщик Ричард Фостер, вооружившись маской и копьем, прыгнул за борт. Через несколько минут по дну лодки уже ползали пять больших лангустов. А когда мы возвращались на «Бигль», то наконец увидели первого пингвина. Пингвин казался больным и даже не отодвинулся, когда мы к нему подплыли.

Ричард выпрыгнул из лодки и схватил пингвина. Вдоль правого бока у того тянулась кровавая рана. Очевидно, он подвергся нападению акулы или морского льва. Но сил у пингвина было еще достаточно и настроен он был далеко не миролюбиво. Острым клювом он ударил Ричарда в нос и в верхнюю губу. Ричард сразу же отказался от роли спасителя пингвинов.

Наш светловолосый кудрявый кок Гуннар (сын Глории Люндберг, который теперь вместе с матерью и сестрами живет в Швеции) приготовил омаров, и мы наслаждались этим деликатесом на палубе «Бигля», наблюдая, как стая олуш ныряет за рыбой. Я взял бинокль и начал следить за галапагосским канюком, который парил в теплых струях воздуха над нашими головами. Наконец он нырнул в крону дерева, стоящего у верхнего края кратера, и уселся на верхних ветвях.

С другой стороны прилетел еще один канюк и тоже сел где-то поблизости. Я высмотрел их крепость, устроенную в кроне дерева Пало-Санто, стоявшего без листьев. Вот куда нужно залезть во что бы то ни стало! Пусть жара, пусть гнездо находится так высоко, что попасть туда почти невозможно. Надежда сделать красивейшую из всех сделанных мной фотографий заглушила последние доводы разума.

У «замка» канюков

Я бодро взвалил на спину снаряжение и начал карабкаться по скалам, продираясь сквозь колючие заросли кустарника. Стая пеликанов испуганно сорвалась с гнезд и полетела над морем. Я остановился с бешено стучащим сердцем. Во-первых, меня напугал неожиданный взлет птиц. Во-вторых, я не думал, что склон окажется таким крутым. Я был словно околдован головокружительной перспективой, которая должна была открыться мне с верхнего края кратера, где росло дерево канюков, и не взвесил всех трудностей, которые ждали меня на пути. То, что издали выглядело серым утесом, оказалось нагромождением рыхлой лавы, рассыпавшейся в порошок от малейшего прикосновения. Плоская терраса, казавшаяся легкопроходимой, сорвалась с обрыва дымящейся лавиной, как только я ступил на нее ногой. Кусты, за которые я цеплялся, были такие сухие, что ветки тут же ломались. И все время мне нужно было помнить о миллионах кактусовых колючек.

После нескольких часов напряженного и медленного подъема с пятнадцатикилограммовой камерой и штативом, я уже двигался не так проворно. Солнце обжигало сухой пыльный склон. Ветка сорвала мой головной убор, и он оказался вне досягаемости. В спешке я забыл флягу с водой. Вдруг мне почудилось, что солнце перестало светить. Все плыло, голова кружилась, руки и ноги покрылись мурашками. Я уселся в узкой полоске тени, падавшей от большого старого кактуса. Мне хотелось пить, меня бил озноб и прошибал пот, я обессилел и страшился предстоящей борьбы с крутизной. Но сдаться — значило струсить. И хотя меня вот-вот должен был хватить солнечный удар, я все-таки поплелся дальше.

На «Бигле» за моим подъемом следила в бинокль жена. Она подняла тревогу, и Ричард на моторке отправился на берег. Когда он наконец показался ползущим по склону на четвереньках, я был совсем без сил. Он отдал мне свою рубашку, чтобы я прикрыл голову, и потащил вперед мое снаряжение. Вскоре я оправился настолько, что мы смогли карабкаться дальше.

При виде галапагосских канюков и их огромного гнезда, я позабыл только что пережитые трудности. Никогда прежде мои камеры не запечатлевали более прекрасного гнезда. Его хозяева как будто даже обрадовались нашему посещению. Как и все галапагосские животные, канюки лишены чувства страха перед человеком. Пока я вытирал пыль с объективов, канюк, заслонявший яйца от солнца, слетел вниз и уселся на ветке в трех метрах от меня.

Вид, открывавшийся от «замка» канюков, был божественно прекрасен. Канюкам здесь, видимо, тоже нравилось, потому что их гнездо, подновляемое для каждого насиживания, служило им уже не один год. Далеко внизу в защищенном от ветра заливе покачивался «Бигль». Недалеко от берега виднелось круглое бирюзово-зеленое озеро, расположенное в кратере. У самого берега вода была ядовито-зеленой, очевидно, от большого содержания серы. На востоке открывались просторы Исабелы, море и синеющий вдали остров Сан-Сальвадор (Джемс). С другой стороны, на западе, из моря гигантской вулканической кеглей вздымался остров Фернандина (Нарборо). Закутанный в темно-синюю дымку, он казался таинственным. Из вершины его кратера недавно (с геологической точки зрения) излился поток застывшей теперь лавы и окаймил весь склон черно-серой полосой. Эта прекрасная дама поднималась на 1500 метров над уровнем моря. Неужели на том острове есть хоть одна живая травинка? Какой смысл канюкам перелетать через пролив и охотиться на той совершенно безжизненной на первый взгляд земле?

Пока мы любовались игрой красок, пока кинокамеры запечатлевали гостеприимное поведение птиц и мы с интересом наблюдали за парой приживальщиков вьюрков, приютившихся в подвальном помещении «замка», к нам прямо с гребня нырнул третий канюк. Он затормозил на такой скорости, что в крыльях засвистел ветер. Канюк опустился на край гнезда, а потом стал кружить над нами, с любопытством вертя головой.

К сожалению, этим дружеским расположением птиц часто злоупотребляли. Когда не знающие страха птицы садились возле лагерей пиратов, их убивали палками или стреляли в них из ружей. Что, кроме осторожности, могли противопоставить эти доверчивые животные палкам, камням, стрелам, кулакам, пулям и дроби?

Древнейшая мечта человека — это мечта о мире, где люди и животные живут бок о бок, не зная подозрительности, страха и ненависти. Нечто похожее на этот идеал существует или во всяком случае существовало на Галапагосах. Животным архипелага не приходилось испытывать ни страха, ни подозрительности. Там никогда не было наземных хищников, а из крылатых охотников здесь жили лишь кроткие канюки и галапагосские совы. И до недавнего времени человеку не удавалось завоевать этот зачарованный архипелаг, если не считать нескольких населенных пунктов по побережью.

Однако человек распространяется, и опустошение Галапагосов идет все быстрее. Друзья природы и животного мира надеются, что Фонд Чарлза Дарвина сумеет остановить этот процесс. Природа островов, их климат очень мало соответствуют тем условиям, какие необходимы для современного человека. Хочется верить, что люди всегда будут лишь случайными гостями на этих островах, которые нужно сохранить как «живую лабораторию эволюции».

Трое гостеприимных канюков — супружеская чета и их годовалый отпрыск — провожали нас, паря над торчащими в небо ножками штатива. Когда мы делали короткую передышку, птицы садились на камни или на кактусы и поджидали нас. Но вот матрос «Бигля» Джордж Вашингтон подплыл к берегу на моторке, чтобы отвезти нас на корабль, и канюки, взмыв ввысь, полетели к своему прекрасному «замку» на дереве Пало-Санто.

Удивительная земля

с фантастическими животными

Еще до наступления вечера мы на волнах прибоя подошли к черным лавовым рифам, окружающим мыс Эспиноза на острове Фернандина. Застывшая лава напоминала засохшее тесто. На фоне феерии заката из черной, безжизненной с виду земли поднимались серебристые стволы деревьев, торчали корни. Вокруг нашей лодки в крохотной лагуне белопенные волны разбивались об острые скалы. Несколько мангровых с помощью цепких корней удерживались на краю расселины.

Ландшафт Фернандины не имел ничего общего — по форме или по цвету — с прекрасным видом, открывающимся от «замка» канюков на острове Исабела. На Фернандине драма сотворения земли окончилась совсем недавно, и эволюция животного мира еще не прошла стадию рептилий. Все это нас поразило, почти испугало.

Доисторический характер острова еще более бросился в глаза, когда мы сделали несколько осторожных шагов в глубину его. Мы не отходили друг от друга. Внезапно наш взгляд упал на черную скалу, на которой, распластавшись, лежали сотни серых чудовищ.

— Господи, какие страшилища! — воскликнула моя жена при виде этих «драконов». Она еще не привыкла к сюрпризам, которые иногда преподносит природа. Когда мы осторожно приблизились к скопищу этих серых, покрытых броней существ, они зашевелились, но вовсе не для того, чтобы напасть на нас или обратиться в бегство.

Длинные морские игуаны приподнимались на передних ногах, кивали тупоносыми головами и шевелили гребнем, идущим вдоль всей спины. Когда их что-нибудь раздражало, они шипели и выпускали из ноздрей мелкие брызги воды. Морские игуаны были непугливы и неопасны, и по мере знакомства наш страх перед ними исчезал. Они лишь с шуршанием отодвигались в сторону из-под наших ног. Если морскую игуану поднять за хвост, она не делает никаких попыток к сопротивлению.

Первая встреча со своеобразным галапагосским морским львом также подтвердила, что мы находимся вблизи последних райских кущ, еще сохранившихся в наши дни. Морская львица лежала в небольшом круглом углублении в лаве и кормила новорожденного младенца. Она позволила нам подойти совсем близко, и мы с любопытством рассматривали ее. Подошла длинноногая серая цапля. Ей, видимо, хотелось посмотреть на нас или на львицу (этого мы не могли решить), а может быть, она просто пожелала поклевать ярко-красных крабов, копошившихся у самой воды и время от времени исчезавших в белой пене.

Неожиданно из воды вынырнул морской лев и быстро направился к нам с явно агрессивными намерениями. Цапля улетела, держа курс прямо на красный солнечный шар, опускавшийся за горизонт. А мы поспешили укрыться за глыбами лавы, но оттуда нас прогнал другой морской лев, расположившийся со своим гаремом в маленькой песчаной бухте. Он выразительно заревел и забил по воде передними ластами. Мы поняли его намек.

Последние лучи солнца погасли за желтыми кактусами, которые, несмотря на отсутствие почвы, ухитрились примоститься среди наплывов лавы и как-то находить себе пищу. Их рост не превышал нескольких дециметров, но колючки внушали уважение. Мои три друга, канюки с острова Исабела, прилетели, словно ночные духи, и опустились на причудливо застывшую лаву. Камера у меня была наготове, и я снял целую серию их изящных силуэтов. Запечатлел я и отходящих ко сну морских игуан. Они заползали на мангровые, свисавшие над водой, и засыпали, крепко прижавшись к ветвям. Их чешуйчатые хвосты свисали, как бахрома от скатерти.

Как и многие животные Галапагосов, морские игуаны неповторимы в своем роде. На первый взгляд может показаться, что они не любят воду и предпочитают лениво лежать на сухих раскаленных от солнца скалах. Но когда море во время отлива отступает и обнажаются подводные скалы, игуаны спускаются в мелкие бассейны и питаются там водорослями. Их тупые, словно обрубленные носы как нельзя лучше приспособлены к поискам пищи. Игуаны ловко откусывают даже самые коротенькие растения, торчащие из щелей. Далеко от берега они не заплывают— вероятно в результате печального знакомства с морскими хищниками. Там, за чертой прибоя, масса акул и рыбы-пилы. Игуаны строго придерживаются своих границ и дерутся с соперниками. Ведут они себя с величественным спокойствием, на какое имеют право лишь доисторические рептилии.

В Гватемале на берегах озера Атитлан мы познакомились с редкой гигантской поганкой. А здесь нам довелось увидеть утративших способность летать галапагосских бакланов. Развитие крыльев у этих бакланов остановилось, поскольку они не несли никаких функций. Их биотоп не требовал полетов для добывания пищи, у них не было естественных врагов, от которых им надо было улетать, и они подобно атитланским поганкам специализировались на подводной охоте. Однако с тех пор, как человек начал вести себя в отношении природы весьма жестоко, этим нелетающим птицам стала грозить опасность. Галапагосские бакланы обречены, если человек не приложит усилия к тому, чтобы спасти их.

Мне посчастливилось увидеть, как баклан ловит рыбу. Правда, над поверхностью воды торчала лишь его голова и кусочек шеи. Вот он снова нырнул, но поскольку это было недалеко от берега, я понимал, что он скоро выйдет на сушу. Камеру я установил между водой и квадратным белым от гуано утесом, где, по моим предположениям, находилось его гнездо.

Когда баклан вынырнул во второй раз, в его заканчивающемся крючком клюве извивалась маленькая каракатица. Баклан широко раскрыл клюв, и она скрылась у него в горле. Свое удовлетворение он выразил низкими звучными «кро-о, кро-о, кро-о». Потом эта крупная, почти метровая птица выпрыгнула на берег и, согласно моему режиссерскому замыслу, направилась ко мне.

Вскоре подошли еще несколько бакланов. В радиусе двадцати пяти метров собралось пять птиц; ближайший баклан стоял всего в четырех метрах от объектива. Их расправленные для просушки крылья-обрубки выглядели до смешного короткими. Хвостом они тоже не могли похвастаться, он был похож на метлу. Зато лапы внушали уважение. Ими баклан действует, как веслами. Темно-коричневое оперение сливалось с ландшафтом. Единственным цветным пятном были холодные голубые глаза, которые вместе с гибкими движениями шеи и клюва вызывали ассоциацию со змеей.

Время от времени баклан наклонялся и отрыгивал струю тягучего белого супа. Красный краб, как раз проходивший в это время мимо, подпрыгнул от удивления и заспешил к воде уже весь белый. Другой краб спокойно шествовал мимо камеры на расстоянии нескольких метров. Перед объективом он вдруг остановился, сердито уставился на меня и неожиданно выпустил две тонких дугообразных струйки. Если они предназначались мне, то он промахнулся…

Жители Антарктики в тропиках

Согласно одной теории, своеобразная фауна и флора Галапагосов изолировались много миллионов лет назад, когда большая часть суши Центральной Америки погрузилась под воду, и на поверхности океана остались лишь остров Кокос да Галапагосский архипелаг. Другая, и более вероятная, теория исходит из того, что этим островам всего несколько миллионов лет и что они никогда не были соединены с континентом. Они родились в результате вулканических извержений: волны Тихого океана кипели, со дна поднимался один вулканический конус за другим. Еще и по сей день в чреве некоторых островов слышно клокотание, а в 1959 году было сильное извержение вулкана на острове Исабела. В общей сложности на архипелаге более 2 000 кратеров.

Антарктическое течение Гумбольдта, проходящее вдоль берегов Чили и Перу, отклоняется на запад на уровне Эквадора и подходит к Галапагосским островам немного южнее экватора. Вполне вероятно, что течение несло с собой на острова множество всякого сора, деревьев и островков растительности. На этих естественных плотах переправлялись всякого рода пассажиры из царства животных. Семена, растения и деревья таким же образом попадали на берега остывающих вулканических островов. Со штормами и течениями следовали и птицы. И конечно, в течение многих тысячелетий тут шла жесточайшая борьба за существование. Ее могли выдержать только самые сильные, самые способные к сопротивлению, например, такие, как самыйживучий представитель растительного мира — кактус. Выдержали ее и рептилии. В наши дни единственными представителями наземных млекопитающих на архипелаге являются крысы и летучие мыши. Но первые уже отступают перед натиском завезенных человеком домовых крыс.

Выжившие животные должны были приспособиться к новым условиям жизни и постепенно развились виды, которых нет больше нигде на земном шаре. К ним относятся травоядная слоновая черепаха, питающаяся водорослями морская игуана и жующий кактусы друзоголов. Из 90 видов птиц, гнездящихся на архипелаге, 70–80 видов являются эндемичными, как, например, дарвиновы вьюрки, которых на островах насчитывается 13 видов, происходящих от одного общего предка.

Дарвиновы вьюрки различаются в основном только формой клюва. В течение тысячелетий они приспосабливались каждый к своему типу питания. Одни вьюрки — насекомоядные, другие ведут себя подобно нашим мухоловкам, третьи живут исключительно за счет семян, а есть и такие, которые придерживаются зерновой диеты. Один из них взял на себя роль дятла: он ищет себе корм под корой деревьев. Этот вьюрок проделывает то, чего не умеет ни одна птица — при доставании корма пользуется инструментом. Даже среди млекопитающих только морские выдры — каланы — пользуются орудиями. Они разбивают раковины моллюсков острым камнем. Когда имитатор дятла с Галапагосских островов находит под корой насекомое, которое не может достать иначе, как подцепив его колючкой, он использует острую иголку кактуса. Говорят, что этот вид вьюрков даже заготавливает кактусовые иголки впрок, чтобы всегда иметь их наготове в случае надобности.

Для человека, ищущего райскую обитель в смысле благополучия и удобств, Фернандина не самое подходящее место. Но для любителя природы и животных, для того, кто интересуется парадоксами природы, этот тропический причудливый огненный остров будет землей обетованной, где все поражает воображение, где ничто не соответствует нормам и где красота часто имеет гротескный характер.

Отправившись на лодке к югу от мыса Эспиноза, мы нашли лагуну с прозрачной пресной водой, окруженную большими острыми глыбами лавы. Ветер сюда не проникал, грохот прибоя заглушался черными скалами, громоздившимися в беспорядке, как бревна в сплавном заторе. Солнце жгло немилосердно, мы нигде не могли найти тени. Но больше всего нас поразил клокочущий хор пингвинов. Иногда ворчливые голоса этих антарктических птиц слышались совсем рядом, но обнаружить их среди черных камней казалось немыслимым. Мы вылезли из лодки и стали карабкаться по уступам на самую высокую скалу, чтобы оттуда оглядеть всю лагуну.

Случайно Ричард увидел двух морских черепах, дремавших на дне небольшого озерка. Он тут же нырнул в воду, чтобы обеспечить нас провиантом. Плеск разбудил дремавшее по соседству семейство морских львов, которое, будто предчувствуя развлечение, скатилось в воду и закружилось вокруг Ричарда. Отцу семейства не понравился конкурент, и мы уже стали опасаться, как бы комедия не обернулась драмой. Однако Ричард зарычал не менее внушительно, чем рассерженный лев, потряс кулаком и прогнал прочь хозяина озерка. Потом он снова нырнул и, не вспугнув черепах, схватил одну из них за панцирь. Вместе с черепахой он вынырнул и подплыл к лодке. Мы помогли ему вытащить добычу. Верхний щит панциря покрывал красивый коричневый узор, а нижний был совершенно оранжевый.

Наконец-то мы нашли пингвинов! Первая пара сидела на низкой скале, повернувшись к заливу черными блестящими спинами. Вокруг ползало множество красных крабов, но пингвины не обращали на них никакого внимания так же как и на нас. Из глубокой черной и, очевидно, прохладной норы послышались квохчущие звуки, а потом мы увидели двух толстых, покрытых пухом птенцов, но добраться до них с киноаппаратом не было никакой возможности.

Чтобы не привлекать к себе внимания, я укрылся между двумя причудливыми глыбами лавы и оттуда преспокойно наблюдал за пингвинами. Вдруг кто-то неожиданно схватил меня за плечо. Я повернул голову и увидел на своем плече светло-желтую птичью ногу с длинными когтями. В это же мгновение мне на спину неторопливо и почти неощутимо опустилась вторая нога. Какая-то птица воспользовалась мной, как опорой, карабкаясь по уступам лавы. Встав мне на плечи, она спрыгнула с меня на утес, и только тогда я увидел, в каком приятном обществе находился. Незнакомка оказалась зеленой кваквой, которая вопреки своему названию имеет синеватое оперение. Цапля ни капли не удивилась, встретившись со мной взглядом. Клюв у нее был длинный, сильный, серовато-синего цвета, кроме самого кончика, казавшегося прозрачно-желтым.

Зачем спешить? Жизнь достаточно длинна. Но реакция цапли была мгновенной. Не подозревавший беды краб проползал слишком близко. Моя новая подруга два раза быстро клюнула, и перепуганный краб, уже без двух клешней, заспешил под утес.

Больше всего нас поражало, что у ног самых северных в мире галапагосских пингвинов ползали морские игуаны. Пингвин и игуана одновременно подплыли к берегу и вскарабкались на лавовый утес к своим товарищам. Игуана легла на живот. Пингвин стряхнул воду с крыльев и с ходу начал флиртовать с другим пингвином. Когда-то давно эти обитатели более холодных широт приплыли сюда с течением Гумбольдта, вышли на берег Галапагосов и остались тут навсегда. Они нашли тут богатые рыбой воды и множество прохладных нор для кладки яиц. И вот, пингвины на экваторе… Впрочем, температура верхних слоев воды тут часто не превышает пятнадцати градусов, и, следовательно, воздух тоже охлаждается. Так что тропическая жара для Галапагосов вовсе не очевидна.

Лицом к лицу с друзоголовами

Задолго до того, как солнце возвестило о начале нового дня, ветер надул паруса «Бигля». С туго натянутым парусом, украшенным панцирем черепахи, мы покинули Фернандину, на которой никогда не селились люди и где никогда не было одичавших домашних животных и крыс.

«Бигль» скользил вдоль черного драконообразного силуэта Исабелы и незаметно пересек линию экватора; обогнув с юга остров, он попал в теплое Панамское течение, и паруса повисли. Прибой был очень сильный, волны кипели от столкновения теплой и колодной воды. Мотор «Бигля» был недостаточно силен, чтобы справиться с ними, и мы несколько часов прокачались на одном и том же месте.

Вокруг ныряли олуши^{46}; сложив крылья, они исчезали в волнах, словно брошенное копье. Когда они выныривали, у многих на острый клюв была наколота рыба.

Стая пеликанов охотилась на свой особый манер. Они летели, точно большие грузовые самолеты, а затем вдруг падали в воду, будто сраженные разрывом сердца. Неуклюже плюхнувшись в волны, они так же неуклюже взлетали.

Однако самым оригинальным образом охотились маленькие черные качурки^{47}. Они танцевали на поверхности воды, беспрерывно окуная клюв в воду и захватывая мелких рачков или какую-нибудь живность, энергично махали крыльями и весело шлепали по воде крохотными ножками.

Когда мы снова пересекали экватор, проходящий как раз по кратеру самого северного вулкана Исабелы, и направились в Бука-ньерский залив острова Сан-Сальвадор (Джемс), мы попали в полосу безветрия, где на волнах покачивалось стадо больших морских черепах. Капитан «Бигля» с необычайной осторожностью маневрировал среди этих поклонников солнца. Лишь несколько черепах, взмахнув лапами и вытянув шеи, отплыли подальше от наших волн.

На ослепительно белом песке бухты, где мы причалили, чернело множество блестящих от воды морских львов. Самцы, очевидно встав с левой ноги, оглушительно ревели, и скалы отвечали им эхом. Самки мычали, словно чего-то испугавшись, а детеныши блеяли, как голодные ягнята. Качались на волнах крикливые чайки, то и дело летая на берег и лакомясь оставшимися на песке рачками. Склоны этой идиллической бухты были покрыты выгоревшей бурой травой и кустами с опавшими листьями. Когда мы на лодке обогнули один из мысов, перед нами поднялись отвесные скалы. Многие из них были совершенно белые от гуано.

На более твердых базальтовых скалах образовались удобные для птиц террасы, на которых сидели ласточкохвостые чайки с красными очками вокруг глаз, несколько удивительно красивых фаэтонов^{48} в белоснежном подвенечном уборе и десяток глупых крачек в коричневом одеянии и белых шапочках. Даже фрегаты снизошли до того, чтобы отдохнуть тут.

Мы искали морских котиков. Долго нам пришлось плавать среди утесов и скал, пока мы не наткнулись на них. После этого нам. без конца попадались их небольшие гаремы. Какими неуклюжими и неприглядными казались галапагосские котики по сравнению с великолепными султанами, населявшими острова Прибылова! Они были гораздо меньше и гуадалупских котиков. Однако шубы их были нисколько не хуже, и пр. отношению к людям эти котики были столь же недоверчивы, как и их близкие родственники, которых я десять лет назад видел на острове Филипп возле Мельбурна. Морского котика повсюду преследовали одинаково неумолимо ради его необычайно красивого и прочного меха.

Здесь их была не одна тысяча; об этом говорили отшлифованные вершины. Во время линьки котики трутся и чешутся об острые уступы. Мы застали врасплох старого едящего самца. Сперва он хотел было перейти в наступление. Глаза у него налились кровью и выкатились из орбит, щетки усов растопырились, короткая грива вздыбилась. Но в последнюю секунду он передумал, запрыгал к воде, нырнул, но тут же вынырнув снова, уставился на нас и заревел.

В фантастическом мире Галапагосов каждую минуту можно ждать неожиданности. И все-таки я оказался неподготовленным, когда лицом к лицу столкнулся с друзоголовом. Помню, что от испуга даже прикусил губу и рефлекторное профессиональное движение — схватиться за аппарат — было в это мгновение не таким автоматическим как обычно.

Встреча состоялась на северной оконечности острова Санта-Крус. Гуннар Люндберг смело отправился со мной на разведку в глубь острова; он нес штатив и репортерскую сумку. Идти было относительно нетрудно. Заросли кустарника были не очень густы, но страшно мешали тысячи острых, как иголки, семян бурой травы, растущей на осыпях. Они впивались в ботинки, в носки и штаны и вызывали нестерпимый зуд. Не стало нам легче и тогда, когда кустарник сменился высокими кактусами. Солнце еще не поднялось высоко, и освещенные его косыми лучами кактусы казались окруженными мягким пушистым нимбом. Мертвая трава сверкала, как серебро. Наконец мы добрались до вершины. Тут и там торчали серые скалы, поросшие редкими деревьями, стоявшими без листьев. И когда только в этих краях деревья бывают зеленые?

Неожиданно моя нога угодила в нору и я рухнул ничком. Падая, я встретился взглядом с испуганными глазами друзоголова. Это было чудовище желтоватого цвета с чешуйчатым лбом, большим широким ртом, вполне дружелюбным взглядом и спиной, усеянной частыми шипами. Друзоголов беспрерывно кивал, но вряд ли он таким образом приветствовал неуклюжее двуногое существо, провалившееся в яму. Поблизости от него из бурой высокой травы показался еще один друзоголов, и я увидел прекрасную сестру морской игуаны во всем ее великолепии.

В длину друзоголов имел не меньше метра. Вдоль всей коричневато-красной спины, от ярко-желтой головы до самого кончика хвоста, тянулся коричневый гребень. Кроме того, у него была большая борода, качающаяся в такт кивкам, которые выражали, вероятно, неуверенность или раздражение. Сильные когтистые лапы дополняли список этих особых примет. С завидным проворством игуана исчезла в траве.

В течение дня мы видели и слышали не меньше сотни этих наземных игуан. Они прятались в своих норах, разбросанных на склоне холма, или загорали у самого входа в них. Если одна из них, чего-то испугавшись, в слепом страхе забивалась в чужую нору, там поднимался страшный шум. Из норы летела земля, слышалось шипение, и оккупантка пулей вылетала оттуда. На секунду она замирала, соображая, где находится, и мчалась в свою квартиру. Мир был восстановлен.

Друзоголовы, или наземные игуаны Галапагосских островов, — также единственные в своем роде животные. Питаются они в основном зеленью кактусов и, если представится возможность, плодами, например инжиром. Но это уже деликатес. Когда Дарвин в 1835 году посетил Сан-Сальвадор, он записал в дневнике, что на острове было такое количество наземных игуан, что путешественники с трудом нашли место, где разбить палатку. В 1923 году Уильям Биб на острове Бальтра (Сеймур) видел под каждым кактусом и кустом не меньше одной игуаны. В наши дни на многих островах их уже совсем не осталось. Но на этот раз виновниками истребления оказались не люди, а крысы и одичавшие свиньи, поедающие немногочисленные яйца игуан, а также одичавшие собаки, которые представляют опасность для взрослых игуан, которых природа не наделила способностью к обороне.

На свадьбе у синеногих олуш

Я с детства питал страстную любовь к шхерам и островам. Там можно было наблюдать за жизнью чаек и крачек, камнешарок и улитов, а иногда и птиц, гнездящихся на деревьях. Острова всегда были полны тайн. Любой остров, который я, казалось, излазил вдоль и поперек, всегда поражал чем-нибудь неожиданным.

Дафна и Хлоя — два островка изумительно красивой формы с северной стороны Санта-Крус — также полны тайн и неожиданностей. Хлоя поднимается из моря настолько круто, что попасть на нее с лодки совершенно невозможно, необходим вертолет. Дафна на вид приветливее, и капитан пообещал, что высадит нас на берег в одном хорошо ему известном месте. «Вход» на остров был узок, как средневековая лестница в погреб, но нам удалось подняться без единой царапины. Пока мы поднимались, над нами со свистом проносились красноклювые фаэтоны с пышными хвостами. Над островом парили фрегаты, иногда мимо пролетали олуши. Мне хотелось узнать, гнездятся ли птицы в кустарнике, которым заросла вершина, или только отдыхают там.

Высшая точка острова находилась на уровне двухсот, а может быть, и трехсот метров. Когда мы достигли ее, перед нами открылось изумительное зрелище. Вершина этого крохотного островка представляла собой круглый кратер с совершенно белым плоским дном, которое было усеяно тысячами птиц. Внизу звучал непрерывный концерт, птицы носились без передышки. На дереве Пало-Сан-то, растущем на краю кратера, устроили свои гнезда фрегаты, которые, к сожалению, еще не оделись в брачный наряд. Лишь намек на красные горловые мешки говорил о том, что самцы скоро будут щеголять во всем своем мужском великолепии.

Красноногие олуши стояли парами и смотрели на нас. Пока Харриет налаживала магнитофон, у нее под ногами все время вертелись два удивительно красивых галапагосских голубка. Они были начисто лишены чувства страха, и она могла бы спокойно взять их в руки. Пара пересмешников заинтересовалась микрофоном; подошли две юные красноногие олуши, которым захотелось узнать, что мы собираемся делать.

Край кратера был ровный и круто обрывался внутрь, если не считать пологого порога с восточной стороны, по которому можно было спуститься во владения олуш, удобряемые ими уже не одно столетие. Обычно птичьи колонии располагаются так, чтобы им издали было видно приближение врага. Здесь было иначе, сюда птицы возвращались с морских просторов, перелетали через край кратера и спускались вниз на свои отгороженные от моря гнезда. Птенцы росли в гигантском котле с бурыми стенами и крышкой из яркого синего неба. Очевидно, им приходилось оставаться внизу дольше, чем если бы они жили на склоне или утесе, откуда можно легко отправиться в полет над морем. Отсюда же они способны выбраться, лишь когда смогут добраться до края кратера. У нас не было возможности познакомиться с тем, как ведут себя птенцы, которые вылупляются на самом дне этого подвала. Во время нашего пребывания на Дафне там только шли приготовления к свадьбам.

Синеногие олуши, как и красноногие, стояли парами. Их было очень много; мы не могли сосчитать, но наверняка там было более тысячи пар птиц, вступающих в брак. Две олуши, топтавшиеся на крохотном пятачке, сделали короткую передышку, остановились, вытянувшись во весь рост, подобно нашим гагаркам, и посмотрели на меня серьезными желтыми глазами. Грудь у птиц была белая, головка серебристо-коричневая, темно-коричневые крылья были плотно прижаты к длинному веретенообразному туловищу. Но самым удивительным у них были, конечно, светло-синие цевки и плюсны с голубыми плавательными перепонками.

Когда птицы привыкли к нашему присутствию, брачные игры возобновились. Олуши кланялись направо и налево, скрещивали клювы, плавными движениями взмахивали крыльями, распускали хвосты и поворачивались, делая при этом низкий реверанс перед своей суженой, которая показывала, что ей это приятно, повернувшись кругом на животе. Потом самец поднимал короткую палочку и, вытянув шею, протягивал ее своей избраннице, а она, приняв дар, клала его то перед собой, то сзади. Перышко или клочок пуха, камешек или ракушка, веточка или колючка кактуса— все, что имело отношение к строительству гнезда, лежало рядом с ней, как символическая деталь будущего дома. Когда эти дары принимались, дело считалось слаженным.

Лишь отдельные пары уже снесли яйца и теперь сидели на них. Манера насиживания у синеногих олуш очень своеобразна: насиживающий родитель подсовывает свои синие ноги под одно или под несколько яиц, подобно антарктическим пингвинам, высиживающим птенцов на морозе. Поза высиживающего торжественна, как рождественская свечка. Будущие синеногие родители весьма негостеприимны. Они клевали своими длинными острыми клювами всех, кто оказывался на достаточно близком от них расстоянии.

Птичьи свадьбы на Дафне были последним зрелищем, показанным нам Зачарованным архипелагом. Дафна — нимфа, преследуемая Апполоном, была превращена богами в священный лавр. Природу Галапагосов тоже долго преследовали и оскверняли, но теперь Фонд Чарлза Дарвина с божественной мудростью пытается спасти ее. И институт этот достоин лаврового венка не только от одного благодарного и восхищенного его трудами фотографа-анималиста.

ПИНГВИНЫ НА ВЕТРУ

Вместо предисловия

Когда листаешь воскресный выпуск крупной шведской газеты, встречаешь множество объявлений, рекламирующих путешествия в дальние страны, причем в последнее время все более обращается внимание на места, которые раньше было принято называть экзотическими — иными словами, на места отдаленные, незнакомые, будоражащие воображение. Теперь уже никого не удивляет, когда человек отправляется в другое полушарие, в тропики, в Арктику или в Антарктику.

Но зачем ехать на Фолклендский архипелаг? Кому нужны эти маленькие острова, затерянные в южной части Атлантического океана на границе с Антарктикой, безлесные, исхлестанные ветрами и большей частью необитаемые? Что это — погоня за оригинальностью или желание первым поведать миру о малоизвестном кусочке земного шара? На последний вопрос я могу честно ответить — нет. На первый могу ответить лишь одним словом — пингвины.

Может быть, мысль о Фолклендских островах впервые пришла мне в голову, когда я прочел об истреблении самых крупных животных земного шара — китов. О гигантских бездействующих китобойных базах в Норвегии. Еще совсем недавно Фолклендские острова служили для них своего рода полустанком по пути на остров Южная Георгия, где находится крупнейший китобойный порт южного полушария. В былые времена китобойные суда, спасаясь от штормов, искали пристанища на Фолклендских островах и заменяли китовый жир пингвиньим. Сотни тысяч этих доверчивых птиц погибли в салотопнях.

Сперва у меня была мысль написать о пингвинах, живущих на островах Маккуори, лежащих к юго-западу от Новой Зеландии, или о пингвинах Кергелена — острова, затерянного в Индийском океане. Но потом я узнал, что только на Фолклендских островах можно встретить одновременно пять видов субантарктических пингвинов. В самой Антарктике гнездятся лишь два вида пингвинов — императорские и Адели. Таким образом, Фолклендские острова оказались самым подходящим местом для знакомства с этими необычными представителями птичьего мира.

Фолклендские острова лежат на юге Атлантического океана между 51° и 53° южной широты и 57°40′ и 61°25′ западной долготы. Чтобы было нагляднее, можно сказать, что они расположены в пятистах километрах к востоку от Магелланова пролива, отделяющего Огненную Землю от Южноамериканского континента.

Общая площадь архипелага — двенадцать тысяч квадратных километров; в его состав входит примерно сотня островов и островков, из которых заселена лишь незначительная часть. На Фолклендских островах живет всего две тысячи человек.

Из единственного города — Порт-Стэнли, находящегося на Восточном Фолкленде, всего за полтора часа можно долететь до самого западного из всех обитаемых островов архипелага, и это при том, что гидроплан, который летит относительно медленно, должен бороться с постоянно дующим в этих широтах западным ветром. Однако до «внешнего мира» расстояние гораздо дальше, чем это может показаться по карте, ибо регулярное сообщение поддерживается только с Монтевидео, находящимся в субтропической части Южной Америки. В силу исторических, экономических и прочих причин Фолклендские острова и их две тысячи жителей были почти забыты. Однако, несмотря на кажущуюся незначительность этих островов, они были одним из бриллиантов в короне Британской империи. Из-за них до сих пор продолжаются споры между Англией и Аргентиной.

Но зачем брать с собой жену и ребенка? Моя жена, будучи певицей, прекрасно владеет техникой звукозаписи. И без ее помощи фильмы о животном мире Фолклендских островов сопровождались бы музыкальным аккомпанементом, а не шумом прибоя, криком птиц, ревом морских львов и унылым завыванием ветра. Когда главная цель экспедиции — изучение животных, небольшое количество участников является даже преимуществом: ничто не мешает единству и гибкости действий.

Ну а ребенок? Не легкомысленно ли брать с собой двухлетнего малыша на острова, где обитают многотонные морские слоны, даже при том условии, что родители везут с собой достаточно комплектов белья и баночек с детским питанием?

Дело в том, что дети выгодно отличаются от нас, взрослых, тем, что не имеют ни о чем предвзятого мнения и приспосабливаются гораздо легче, чем мы. Для них, например, вид яйца не имеет никакого значения, лишь бы оно было вкусное. А нас с Харриет слегка мутило при виде огненного пингвиньего желтка и прозрачного, дрожащего, как желе, белка.

То же самое и в отношении к животным. Когда Бьерн в первый раз увидел стадо морских слонов — представьте себе, какими громадными и страшными чудовищами они должны были показаться двухлетнему малышу, — он испугался и заплакал. «Папа, свиньи!» — закричал он. Но вскоре он понял, что эти «свиньи» совсем не страшные, и уже через несколько дней преспокойно играл в песок среди морских великанов. Кстати, они тоже посыпали себя песком, ища прохлады.

Многие люди, предпочитающие сидеть дома, считают, конечно, пятимесячное пребывание всей семьей на далеких Фолклендских островах лишь одной из форм бегства от действительности. Наверное, кое-кто и эту книгу воспримет как описание бегства из городов, где загрязнены вода и воздух, в райскую обитель, не зараженную цивилизацией и ее последствиями.

Это неправильно. Если мы и бежали, то не от действительности, а к ней. Мы старались найти ее за искаженным ее представлением в сенсационных статьях и фильмах. Упрямо и целеустремленно с помощью кино- и фотоаппаратов охотились мы за действительностью, пытаясь как можно глубже постичь взаимосвязь между растениями, животными и людьми.

О необходимости хорошего настроения

Еще одна волна разбилась об излучину берега. Из пены приподнялся толстый откормленный пингвин. Но только чуть-чуть, выпрямиться он не успел. Не успел и оглядеться. Его глаза еще не привыкли к переходу из одной стихии в другую, как к нему из засады подкралась смерть.

Черное веретенообразное чудовище, которое только что на фоне дна казалось обкатанной волнами скалой, разинув пасть, с быстротой молнии ринулось на добычу. Оно пресекло пингвинью жизнь как раз в ту минуту, когда на песке должны были отпечататься первые шаги к безопасности.

Черная смерть, не выпуская добычи, яростно крутила головой, подняв фонтан красных брызг. Через несколько секунд шкура пингвина описала над волнами большую дугу. Налетевшая стая гигантских буревестников, этих прожорливых крылатых гиен, начала раздирать ее на части. Крылья, опущенные в воду, служили им для упора.

Жирное белое тело пингвина балансировало, как трофей, на носу морского льва^{49}. Сцена убийства закончилась цирковым трюком. Добыча взлетела на воздух, послушная движениям плывущего животного. Казалось, будто морской лев выступает на манеже цирка, жонглируя цветными мячами под восторженные возгласы публики. Одндко таких крупных морских львов с бычьим загривком и густой гривой любителям цирка видеть никогда еще не приходилось.

Поиграв несколько минут для возбуждения аппетита, морской лев сожрал пингвина. Патрулирование вдоль берега продолжалось бы и дальше, если бы заглянувшая в бухту морская львица не очаровала этого убийцу. Теперь его внимание было поглощено водяными играми да любовными забавами. Пингвины, возвращавшиеся к своему жилью, могли смело выходить на берег. Пара, резвящаяся среди водорослей, уже не вызывала у них больших опасений.

Обычная трагедия естественного равновесия

Отогнав мысли о только что разыгравшейся трагедии, приятно было скользить взглядом по окружающему ландшафту. Все дышало невозмутимым покоем. Ледяная хватка ветра ослабла, вьюга (в самый разгар лета!) обессилела, добравшись в последнем порыве до моря. Над мысом Ист-Пойнт на острове Каркасе сверкало солнце, брызги вокруг пары резвящихся морских львов блестели, как серебро. Редкая зелень на склонах дюн напоминала потеки краски на холсте импрессиониста. Песчаные дюны, поросшие чахлой травой, как могильные курганы возвышались над китобойными судами, брошенными владельцами, потерпевшими крах, когда киты исчезли.

На правой оконечности подковообразного залива разместилась колония белых птиц. Их монотонный концерт нарушался криками алоклювых крачек и нервным хохотом чаек с розовыми грудками. В этом порхающем сонме попадались и сизые дельфинные чайки с холодными глазами в огненно-красной оправе очков.

По сравнению с неугомонными крачками и чайками дельфинные чайки производят впечатление бестолковых, хотя на самом деле они нисколько не глупее остальных птиц. Просто они невозмутимы и питаются остатками пищи, которые находят возле лежбищ морских слонов и морских львов. Крачки же выхватывали рыбок прямо из косяков, шныряющих вокруг скал. С громкими криками тысячи крачек врезались в скопление рыбешек, которые из-за бакланов собираются стаями, словно их держит невидимый невод. Крачки заглатывали столько рыбы, что им трудно было взлететь.

Бакланы, держа в клювах трепещущую рыбу, возвращались на утесы, а крачки спешили к своим крикливым птенцам, сидящим в песке между кочками туссока^[2]. Крапчатые птенцы крачек, по двое в каждом выводке, сидели, повернувшись навстречу ветру. Широко раскрыв клювы, они тянулись к родителям, которые, замерев в воздухе, прицеливались и отрыгивали рыбную кашу прямо в голодные глотки. Крачки — ловкие акробаты, но их способ кормления детей не лишен риска. Бывает, что они запутываются в острых жестких стеблях туссока и ветер помогает траве опутать несчастную жертву. Конец рыбной ловле, конец кормлению птенцов. Крачки висят, точно мумии, на высоких стеблях травы.

Более крупные чайки садились рядком на землю, как тяжелые грузовые самолеты, и некрасивые, жирные, вечно голодные птенцы сами освобождали их от проглоченной рыбы. Такой способ кормления более надежен.

Внизу, в бухте, пара морских львов продолжала свои водяные забавы. Стройная львица описывала вокруг льва небольшие круги. Иногда они оба неподвижно замирали на песчаном дне, и ни одно движение не выдавало их присутствия. Неожиданно лев подскочил и вылетел на поверхность, точно всплывшая подводная лодка. Львица же со скоростью торпеды умчалась в открытое море. Лев устал от игр, он снова вышел на военную тропу.

Пока длилась идиллия, сотни пингвинов беспрепятственно вышли на берег. Ослиные пингвины с белыми надбровьями, оранжевыми клювами и светло-розовыми ногами, поджидали друг друга метрах в ста от воды. Оттуда, быстро отряхнувшись, они вперевалку гуськом шли по тропинке, утоптанной миллионами пингвиньих ног, к своим колониям. Колонии располагались на каменистом склоне в нескольких километрах от воды. Оттуда открывался вид на бухту, лежавшую на востоке, и на бледное солнце, опускающееся в море на западе где-то за мысом Горн.

Магеллановы пингвины, птицы не столь стадные по своему характеру, плыли поодиночке, вытянув вперед шею. У берега они выныривали, озирались по сторонам, выходили из воды и вперевалку шли к своим норам. Ослиные пингвины выходили на берег в одном определенном месте, тогда как Магеллановы пользовались всей бухтой. Если кто-либо из них выходил, как ему казалось, слишком далеко от кратчайшей дороги домой, он возвращался в воду и, мгновенно проплыв необходимое расстояние, причаливал к нужной пристани. Там эти белогрудые птицы с черным окаймлением под подбородком и вокруг лица поднимались, снова проверяли свое местонахождение и с тяжело набитыми желудками ковыляли вверх по склону. Вся земля в окрестностях была испещрена их норами и, хотя норы по внешнему виду не отличались друг от друга, каждый пингвин безошибочно находил свой дом. Перед входом он останавливался, вытягивался во фронт перед морем, взмахивал в знак прощания короткими сильными крыльями и скрывался во мраке торфяной норы.

Морской лев продолжал патрулировать в бухте. Он плавал на своем посту то не спеша, то яростно и энергично. При нем пингвины опасались выходить на берег, но как. только убийца скрывался за водорослями, они торопливо продолжали свой путь. Иногда нескольких ослиных пингвинов охватывала паника и они поворачивали в море, увлекая за собой всех остальных. Они мчались, описывая круги, и то скрывались под водой, то выныривали на поверхность, точно дельфины, играющие вокруг судна. Вдали от берега паника стихала. Пингвинами снова овладевало желание вернуться домой, и они, иногда под водительством уже нового вожака, делали новую попытку выйти на берег.

Морской лев — большой специалист по части пингвинов и, когда он голоден, никто не в силах помешать ему подкараулить добычу. Он действует хитростью и не знает пощады. Всегда найдется пингвин, который съел слишком много, чтобы не достаточно проворно выйти на берег. Он и становится жертвой морского льва. Даже трудно представить себе, что 500–600 килограммов жира способны на столь молниеносное нападение. Неожиданно в воде возникает неразбериха. Тут же налетают гигантские буревестники, которые включаются в бой как раз в тот момент, когда над морской пеной взлетает шкура пингвина.

Подобные сцены неизменно разыгрываются изо дня в день в этой мирной на вид бухте Южной Атлантики. Природа взимает свою пошлину, чтобы сохранять равновесие.

Охота с кинокамерой встречает препятствие

Здесь, на границе с Антарктикой, природа и климат жестоки и суровы. Мое первое знакомство с этим подверженным ветрам архипелагом потерпело фиаско. Прелюдией к пятимесячному пребыванию на этих островах, которые на глобусе можно принять за случайные мушиные пятна, послужило происшествие, случившееся со мной на острове Каркасе. Над бледносерыми, точно посеребренными утесами горного гребня острова ослепительно сверкало солнце. По светло-зеленым пастбищам, раскинувшимся по склону и усеянным крапинками пасущихся овец, ягнят и кричащих Магеллановых гусей^{50}, ползли к морю темные тени туч. Мирно и дружелюбно блестела вода, компания серых дельфинов пребывала в отличном расположении духа. Все было так прекрасно, что мне даже не досаждало тяжелое снаряжение, которое пришлось тащить два километра до колонии королевских бакланов.

В этих местах люди появляются редко, поэтому мое присутствие не привлекло к себе особого внимания. В колонии обитали примерно девятьсот птиц. Я был захвачен этим зрелищем. Одни бакланы возвращались с рыбной ловли, другие, выгнув шеи и тяжело взмахивая крыльями, летели вдоль склона, и каждый нес в клюве материал для гнезда — глину или траву, которые они подбирали по берегам весело журчавшего ручья. Оставшиеся же дом£ птицы клали стены и возводили крепость. При этом каждый норовил стащить что-нибудь у соседа. Они напоминали обыкновенную воровскую шайку, обосновавшуюся между скалами.

Каждая чета строит себе башенку высотой в несколько дециметров. Наверху в углублении на травяной подстилке в свое время вылупится потомство. Бакланы действительно по-королевски красивы и по праву входят в десятку наиболее «хорошо одетых» птиц. Мне еще не доводилось видеть столь очаровательных представителей семейства бакланов, как эти: у них была ослепительно белая манишка, черная, с металлическим блеском спина и величественная осанка. Макушку венчал черный пышный, торчащий вперед хохолок над переносицей горели два ярких оранжевых нароста, глаза были небесно-голубые, а клюв — свинцово-серый.

К тому же бакланы очень миролюбивы, кроме тех случаев, когда их донимают чайки. Тогда они грозно раскрывают клювы и по-змеиному вытягивают шеи. Точно так же поступают они и тогда, когда поморники норовят стащить у них яйца. Тут в бакланах просыпается воинственный пыл, они забывают взаимные распри и общими силами защищают колонию. Сверкают нацеленные на врага клювы, и над склоном, по которому всегда гуляет ветер, летят встревоженные грудные крики.

Под тяжестью кинокамеры широко расставленные ножки штатива ушли глубоко в грунт. Объектив был наведен, освещение не могло быть более удачным. Сцена одновременно выглядела и величественной и идиллической, актеры вели себя безупречно: ни один птичий глаз даже не взглянул в сторону объектива. На одно мгновение я повернулся к сцене спиной, чтобы в последний раз проверить освещение. Этого было достаточно.

С гребня горы на колонию королевских бакланов внезапно обрушился могучий порыв ветра. Камера со штативом взмыли в воздух со скоростью семьдесят узлов, перелетели через скалу и врезались в перепуганных птиц. Батарея покатилась вниз к дюнам. Отделившись от штатива, камера, похожая на дракона, продолжала пблет самостоятельно. Кассета с четырьмястами метрами цветной пленки угодила в птичий помет, обрывки пленки, точно змеи, извивались вокруг сбившихся в кучу бакланов, которые утратили все признаки своего королевского достоинства.

Солнце, освещавшее мирный пейзаж, скрылось. Налетела гроза с градом, градины иглами впивались в лицо и руки, белыми стрелами отлетали от склона и быстро поглощались нагретой почвой. Град бомбардировал сбившихся в кучки птиц.

Мне оставалось только собрать жалкие остатки своего снаряжения, проклясть ненадежный климат Фолклендских островов и в весьма растерзанном виде ретироваться на исходные позиции.

Здесь всякая погода,

кроме шторма, считается тихой

Если человек хочет прижиться на Фолклендских островах, он должен уметь относиться с юмором к их климату, который, мягко выражаясь, немного капризен. Вот уже шестьдесят лет смеются над ним удивительные люди Китти и Сесиль Бертранд.

Китти никогда в жизни не видела мира по ту сторону моря. Два года назад она впервые прошла в своей синей кофте и юбке до пят по улицам Порт-Стэнли.

Их мир — это остров Каркасе. Правда, когда-то в юности они мечтали о ферме на Алеутских островах, но, не получив ответа на свое письмо, они остались в Южной Атлантике.

Китти и Сесиль любят свой голый остров. 4200 акров, 1700. гектаров невысоких холмов, зеленых ложбин, берегов, где гуляет ветер, и предательских рифов — вот мир, которым они владеют и о котором пекутся.

Симбиоз людей и животных на острове Каркасе не подлежит сомнению. Сесиль считает себя обладателем пяти, а может, и шести тысяч Магеллановых гусей, которые точно куры пасутся на полях возле дома. На других островах Магеллановых гусей считают вредителями и-за их уничтожение выплачиваются премии. За ожерелье из сотни гусиных клювов фермер платит пятьсот шведских крон. А на Каркассе Магеллановы гуси удобряют пастбища.

Численность морских слонов на острове Сесиля и Китти выросла за 40 лет до 650–700 штук, а раньше их там почти не было. Гнездится на острове и большая колония ослиных пингвинов. По вечерам слышно, как Магеллановы пингвины ворчат в своих норах под кустами крыжовника и малины.

В посаженных перед домом вечнозеленых кипарисах выводят птенцов кваквы. Их курлыкающий хор заметно оживляется, когда собаки тащат к своим будкам выданные им на ночь куски баранины. Ни одна из восемнадцати птиц не успокоится, пока Сесиль не бросит им по куску. Если он случайно окажется пристрастным к одной из квакв, тут же начинается драка, так что летят пух и перья.

Густой кустарник, защищающий от холодного ветра, дает приют почти всем мелким птицам, какие только встречаются на архипелаге.

На острове нет ни мышей, ни крыс, что вообще-то странно, так как архипелаг в течение двух веков посещался всевозможными подозрительными парусниками и рыболовными шхунами. Нет также зайцев и кроликов, подрывающих торфяной слой. Здесь не увидишь ни одной кошки. Не водится на острове и паразитов, и вряд ли встретятся какие-нибудь бациллы — по крайней мере, пока Китти по своему радиотелефону имеет возможность контролировать, чтобы с парохода на остров не сошел ни один больной человек. Гости, прибывающие на остров, должны быть, так сказать, стерильны. Нам несколько раз разрешили посетить этот остров только потому, что наш интерес к архипелагу, к судьбе его природы и животного мира полностью совпадал с интересами хозяев острова, а также и потому, что Сесиль получил возможность обновить свои познания в норвежском языке, который он изучил, когда плавал с китоловами-норвежцами к Южной Георгии. В наш первый приезд на остров Каркасе ему удалось припомнить лишь крепкие выражения, но постепенно его запас слов расширился.

Китти откинула в сторону занавеску, скрывавшую старый черный радиопередатчик, включила его и, пока он нагревался, прислонилась к плите, в которой горел торф. Она скатала себе сигаретку, засунула ее в искусанный мундштук и закурила. В ту же секунду кухню наполнил треск передатчика. Все было так рассчитано, словно Китти долго упражнялась в этом искусстве. Китти всегда первая из всех фолклендских метеорологов-наблюдателей передавала в Порт-Стэнли свои сводки.

«Хелло, Стэнли! Хелло, Стэнли! Говорит Каркасе, говорит Каркасе! Доброе утро, Эдит! Перехожу на прием…»

«Доброе утро, Китти! Говорит Стэнли. Слышимость отличная. Перехожу на прием».

«Ветер западный с уклоном к юго-западному. 25–35 узлов, сильный, порывистый. Временная, быстро меняющаяся облачность. Ливни с градом. Видимость от 12 до 15 километров, давление — 1001 миллибар. Возможно, что скоро прояснится. Все».

В половине пятого утра от дряблых, остывших за ночь грелок постель становится ледяной. Самое время выпить первую чашку чая. Китти выпивает ее стоя, прислонившись спиной к горячей плите. Метеорологические наблюдения осуществляются во время дойки коров в хлеве, стоящем на склоне, по пути домой с полными подойниками и во время сбивания масла на старой шведской маслобойке. Голубые глаза Китти зорко смотрят на запад через забрызганные молоком стекла. А когда на сковороде шипят бараньи котлеты, Китти обращает свой взор на восток, где из-за моря поднимается гористый контур Западного Фолкленда.

В восемь часов завтракают второй раз, к этому времени Сесиль уже выпустил собак и составил прогноз погоды. Вот тогда-то общие наблюдения и передаются Эдит в Стэнли. После мытья посуды любимый черный ягненок и крапивники, дерзко залетающие прямо в кухню, получают молоко, хлебные крошки и другие объедки. Китти любит побеседовать с крапивниками и с кваквами, которые давно бросили рыбный промысел, так как с них хватает баранины.

В десять часов из сарая для стрижки овец выходит с ножницами Сесиль и направляется к дому по тропинке между новозеландскими деревьями, похожими на пальмы. Дом Сесиля и Китти стоит среди кипарисов, австрийской сосны и теплолюбивых растений, появившихся в результате других не менее смелых ботанических экспериментов. Мохнатые овчарки прыгают вокруг хозяина. Ветер рвет с него берет, и Сесиль, удовлетворенно хмыкнув, соглашается, что погода неважная. Своей невозмутимостью он похож на британских ловцов омаров.

В сенях Сесиль скидывает высокие сапоги и куртку из грубо выделанной овчины. Растирает мозолистые, черные от шерсти руки, разминает затекшие пальцы, иначе ему не набить папиросу табаком, который хранится в разрисованной коробке из-под карамели.

— Самодельные лучше, чем покупные, — говорит он, и задубевшее от ветра лицо освещает широкая улыбка. — Окурки от самодельных на пастбище сразу гаснут, а от покупных долго тлеют и могут вызвать пожар.

Он смотрит в окно, выходящее на запад: по стеклу бегут потоки мокрого снега.

— Погода портится, Китти, — говорит он. — Вон, коровы уже перевалили через гребень, а теперь показались и лошади. Раз скотина сама идет в хлев, ведра не жди. Не будет. А шторм и дождь усилятся. Ну и лето выдалось нынче!

Между обедом и чаем, который тут пьют в четыре часа, никто не вышел из дома. Не вышел никто и после ужина с его обязательной холодной бараниной, поданного в восемь вечера.

Сесиль сидел в своем продавленном кресле — на Фолклендских островах все кресла почему-то основательно продавлены — и вспоминал, как они били китов в Антарктике. Китти в темно-синей длинной юбке, цветастом переднике и синей кофте, в очках в серебряной оправе и с мундштуком во рту писаласвои воспоминания на машинке, уже давно годившейся для музея истории техники. Скорость, с которой Китти печатала, уменьшалась по мере того, как у Китти замерзали пальцы.

Иногда, когда дни потеплее, она достает акварельные краски и запечатлевает какую-нибудь сцену из фолклендской жизни.

Сесиль и Китти скорее художники, чем овцеводы, хотя это не мешает им поставлять самую высококачественную шерсть, какая только производится на многочисленных фермах архипелага.

Ненужные на мой взгляд красные дряблые грелки, без которых не может прожить ни один истинный британец, были уже наполнены кипятком, когда мы пили кофе в десять часов вечера. Китти прижимала их к груди, чтобы немного согреться. Спину она грела у печки. На негнущихся от холода ногах она уходит в свою холодную спальню. Трудно понять, как это люди выдерживают. Трудно понять…

Ночью дождь и снег стучали в рамы с такой силой, что звенели стекла. Грохотал гром, завывал ветер, и, когда этот необычный концерт обрушивался на дом Бертрандов, имеющий явную склонность к сквознякам, тот сотрясался до самого основания. Казалось, будто он, здорово накренившись, плывет по Южной Атлантике.

Китти передавала сводку погоды по хрипящему передатчику:

«Ветер штормовой, западный с уклоном к южному, скорость 50–55 узлов. Ужасный ветер. Плотная облачность с небольшим прояснением на севере. Снег и град. Ветер и дождь. Видимость плохая. Вижу только залив. «Фоам» рвется с якорной цепи, вижу его очень плохо. Пальцы застыли. Температура — 1 градус Цельсия. Давление падает. Но я думаю, что вскоре прояснится».

Человек должен уметь относиться с юмором к любой мелочи, если он хочет быть счастливым на острове Каркасе.

Земля, исхлестанная ветрами

«Вскоре вдалеке вырос мглистый силуэт земли, постепенно он становился все отчетливее, показались круглые вершины холмов с ложбинами между ними. Грустный, безлесный ландшафт с преобладанием серо-коричневых тонов. Погода была довольно тихая, но едва мы приблизились к берегу, как на нас налетел один из тех внезапных шквалов, которые тут случаются почти ежедневно».

Так описывает Юхан Гюннар Андерссон свою первую встречу с Фолклендскими островами, на которые он попал в качестве геолога с экспедицией Отто Норденшельда в 1901–1903 годах.

Профессор Карл Скоттсберг, предпринявший позднее самостоятельное путешествие на Фолклендские острова и Огненную Землю, плыл с этой же экспедицией в качестве ботаника. Встреча с этим архипелагом, где царили шквалы, произвела на него примерно такое же впечатление: «В тот день, когда, по нашим предположениям, на горизонте должны были показаться Фолклендские острова, над водой опустился густой туман. Неожиданно из тумана вынырнул коричневатый берег, и сквозь густые хлопья снега и потоки дождя мы вошли в естественную вместительную гавань Порт-Стэнли».

В своих воспоминаниях о шведской экспедиции на Южный полюс картограф, писатель, путешественник и автор детективных романов С. А. Дусе встрече с Фолклендскими островами отводит лишь одну страницу. И это весьма мрачные строки:

«Архипелаг имеет сходство с унылыми степными ландшафтами, он неприветлив и негостеприимен, тона здесь преобладают серые, кое-где перемежающиеся с желтым и зеленым. В нем нет абсолютно ничего привлекательного. Из-за постоянно свирепствующих штормов здесь не растет ни одного деревца или кустика, которые нарушали бы унылое однообразие пейзажа. Ветер гуляет над пустошью и безжалостно душит робкие попытки растений достичь хотя бы самых скромных размеров. Эти острова, столь скудно одаренные природой тем, что делает землю приятной для человека, находятся в одном из таких мест земного шара, где постоянно гуляют штормы и ураганы. О близости мыса Горн тут забыть невозможно, и крушения многих катеров и шхун, плавающих вдоль изрезанных берегов архипелага, никого не удивляют. Лоцману тут не позавидуешь».

Несдержанность погоды, но сдержанность чувств

Когда наша маленькая экспедиция обнаружила стилизованные контуры Фолклендских островов на экране радара, установленного на борту парохода «Дарвин», у нас еще были все основания полагать, что архипелаг, с которым нам предстояло познакомиться, претерпел метеорологическую метаморфозу. Погода не требовала иной одежды, кроме шорт и легкой рубашки. Сорок пассажиров блаженно загорали на корме, смотря на бледно-желтые берега, встающие из вод Южной Атлантики.

Пять суток назад мы покинули отель «Либертадор» в Монтевидео под аккомпанемент вальса, льющегося из динамика, установленного в вестибюле. А на борт «Дарвина» мы вступили под звуки орущего транзистора, который висел на поручнях и делал все возможное, чтобы доконать испанский вариант песенки «Умеешь ли ты свистеть, Иоанна?»

Чем дольше наш пароход скользил по безукоризненно спокойному океану, тем более Харриет теряла интерес к таблеткам против морской болезни. Любопытство Бьерна к общительным дельфинам, которые прыгали вокруг парохода, переросло в истинную страсть. В спокойной водной глади прихорашивались темные и светлые альбатросы, белоснежные капские голубки^{51}, вильсоновы качурки… Наконец воркотня первых пингвинов возвестила нас на рассвете о близости Пингвиньих островов.

Мы только что закончили английский завтрак — холодный жесткий бекон и яйца — в обществе унылой дамы, которой предстояла встреча с мужем, откомандированным в Порт-Стэнли. Она не одобряла переезд из Лондона в столицу Фолклендов, где семье предстояло прожить два года. Ее четырнадцатилетняя дочь не могла даже слышать слов «Фолклендский архипелаг».

Слева от нас сидели фолклендцы — небольшое семейство, которое только что совершило трехмесячное путешествие на автомобиле по Голландии, Австрии, Италии, Греции, Турции, Ирану, Испании и некоторым другим странам. Фру Джейн никогда не была на Западном Фолкленде, несмотря на то, что родилась на архипелаге. Зато теперь она побывала в Иране и познакомилась там с производством ковров. Все они с радостью возвращались домой, их глаза увлажнились от слез при виде родных островов. И они, как и все остальные, тоже поверили в парадоксальное изменение климата.

Один фолклендский ветеран, возвращавшийся к своим стадам, после того как прогостил шесть месяцев в Англии, прижал меня к поручням, чтобы выразить свои надежды, что мне понравится их архипелаг. Но фермер не смог продолжить свою речь. От налетевшего ветра у него перехватило дыхание, голос его потонул в реве урагана. Наш пароход обогнул мыс и попал в объятия настоящей фолклендской погоды. В мгновение ока пассажиры извлекли шерстяные кофты, куртки, плащи, шубы, перчатки, шарфы и капюшоны. «Дарвина» трепал ураган. Ветер завывал в снастях и антеннах. Мыс Пемброк скрылся в темном снежном вихре. С наветренной стороны море выплескивало ледяные фонтаны и обдавало ими людей, бросавших тоскливые взгляды на очертания города, лежавшего на склоне холма.

Порт-Стэнли, скрытый под пеленой дождя, не салютовал нам из своих двух пушек, стоявших у собора. Он встретил нас так же безрадостно, как семьдесят лет назад встретил Норденшельда, Амундсена, Дусе, Скоттсберга и капитана Ларсена. Ничто не изменилось с тех пор, даже внешний вид города. Разве что крыши домов выкрашены теперь в более яркие цвета. Похожие на заплаты, они блестели от дождя, как новая эмаль.

Джипы бежали с холма по узким улочкам. По набережной и у пристани, к которой мы должны были причалить, сновали лендроверы. Люди, вылезавшие из машин, были одеты в черное и серое. Мужчины в спортивных кепках, натянутых до самых бровей, женщины в туго повязанных платках, мальчики — в вязаных шапках, девочки — с распущенными волосами, которые свободно трепал ветер. Люди пытались укрыться от ветра за темными останками какого-то старого судна, кончавшего свой век в качестве причала. Они были похожи на беженцев и мало кто осмелился помахать в знак приветствия при виде знакомого лица.

Ни искры энтузиазма, ни капли восторга по поводу свидания. Ни одного несдержанного восклицания. Никаких объятий или поцелуев. Ни слезинки радости при виде родных, проведших много месяцев в другой части света. Нам, наблюдавшим такой прием со стороны, эти люди показались уж слишком сдержанными. Словно два кузнечика, столкнувшиеся на одном стебле и не понимающие, что принадлежат к одному виду. Но люди, в которых течет английская кровь, никогда не приходят в такое возбуждение, чтобы потерять самоконтроль, иначе говоря, «стиль». Ласки на виду у всех не входят в правила их поведения.

На островах оказался лишь один-единственный свободный дом, где мы и разместились. Владела этим домом миссис Диана Тэрнер, единственная на архипелаге дама-овцевод, обладательница 12 тысяч овец, трех лендроверов и семи миль бездорожья, ведущих на ее ферму. По фолклендским взглядам, она была весьма современной и свободомыслящей женщиной.

Ринкон Коттедж представлял собой бунгало, которое как нельзя лучше подходило под базу нашей экспедиции. В кухне гулял ветер, так что чад от сгоревшей баранины нам не грозил. Спальня была ледяная с обязательными резиновыми грелками. Печь, топящаяся торфом, два ведерка для угля, два ведерка торфа, два крыла Магеллановых гусей, торжественно водруженные по обе стороны поддувала. Эти крылья на Фолклендских островах такой же непременный инструмент для сметания золы и торфяной крошки, как в Кении хвосты жираф — для битья мух. Большая желтая роза, ломонос и приговоренная к смерти бегония украшали стеклянную веранду, выходящую на Дэвис-стрит. Дом стоял почти на самой вершине холма, откуда открывался великолепный вид на круглую, как озеро, гавань и на голые серовато-синие кварцитовые холмы на противоположном берегу.

Первая ночь в новом доме не могла быть более драматичной и грозной. Нам казалось, что Ринкон Коттедж сейчас сорвется с места и полетит над Южной Атлантикой. Ураган сотрясал весь дом, ломился в дверь, стучал в стены. Крыша колыхалась и дрожала, словно желе, которое мы ели на сладкое после баранины. Громы, молнии, ливень, подобный библейскому потопу, вой и свист ветра. Фолклендские острова встречали нас своей обычной погодой.

Открытые и забытые.

Яблоко раздора

Теперь уже невозможно установить точно, кто из мореходов XVI века первым обнаружил этот исхлёстанный ветрами архипелаг. Ни одна лоция, ни один вахтенный журнал, ни одна карта не сообщают нам этого. Может быть, это был Америго Веспуччи, давший имя Америке и считавшийся своими современниками ее открывателем, который во время третьего путешествия, совершенного им на службе у португальцев, плавал вдоль берегов Южной Америки. А может, португалец Фернандо Магеллан, который во время своего первого кругосветного путешествия в 1519–1522 годах перезимовал в проливе, названном потом его именем. Антонио Пигафетта, сопровождавший Магеллана, оставил описание этого путешествия.

В погоне за новыми землями участвовали и многие другие мореходы, которые могли бы считаться открывателями Фолклендских островов, будь они в состоянии в свое время дать о них навигационные указания или отметить их на своих примитивных морских картах. Один из них — морской герой Англии пират Френсис Дрейк, который в 1577–1580 годах совершил второе кругосветное путешествие, называющееся в истории самым крупным пиратским походом. До того как Дрейк обогнул мыс Горн, ему казалось, будто он видит на горизонте очертания нового архипелага или континента, которые вполне могли оказаться необитаемыми и безымянными островами.

Другой английский пират, адмирал Ричард Хокинс, хвастался открытой им Землей Девы. Пометки на его карте в известной степени соответствуют положению Фолклендских островов. Он горько сожалел, что не сошел на берег, так как у него сложилось впечатление, что острова покрыты веселой зеленой травой и весьма напоминают зеленые лужайки на его родине, а также, что они обитаемы. Он видел костры. Но оба его наблюдения маловероятны.

Честь открытия Фолклендских островов летописи приписывают капитану Джону Девису, снискавшему себе бессмертную славу своими поисками Северо-Западного прохода и открытием пролива, названного его именем. Девис был капитан судна «Дезире», входившего во флотилию, которую возглавлял Томас Кавендиш. При неизвестных обстоятельствах «Дезире» попала в шторм, ее оторвало от флотилии и понесло вдоль берегов Патагонии. 14 августа 1592 года она была вынуждена искать убежища на Южной Земле Девиса. Из 76 человек команды только 16 вернулось в Ирландию. В их числе был летописец Джон Лейн, который и сообщил об этом открытии.

Однако, еще до того как распространились более или менее достоверные слухи о местоположении этого архипелага, он был вторично открыт голландским мореплавателем Себалдом де Вертом. В январе 1600 года по пути из Магелланова пролива в Роттердам этот мореплаватель заметил несколько неизвестных островов, которые были населены только пингвинами. В наши дни эти скалистые острова называются островами Джейсона. А весь архипелаг носил имя Себалда вплоть до того времени, пока его не начали посещать французские моряки, уроженцы Сен-Мало в Бретани. Французы не предъявляли на него никаких территориальных претензий, но окрестили архипелаг Иль Малуин Мальвинскими островами, что по-испански звучит как Ислас Мальвинас (единственное название Фолклендских островов, которое теперь признают аргентинцы).

Вскоре после этого архипелаг, которого справедливо опасаются все моряки, был надолго забыт. Только в феврале 1764 года французский мореплаватель Антуан де Бугенвиль водрузил в Порт-Луисе в заливе Беркли на Восточном Фолкленде флаг с французской лилией. С помощью колонистов и своей команды он заложил здесь форт. Мальвинские острова стали принадлежать Франции.

Немногим позже Джон Байрон сошел на берег менее крупного острова в западной части архипелага, не имея ни малейшего понятия о том, что французы считали эту землю своей, и провозгласил этот остров, а также все близлежащие острова владениями Англии. Стоял обычный пасмурный день с ураганным ветром и высокой волной. Название Порт-Эгмонт в память Джона Персиваля графа Эгмонта, человека, прославившегося тем, что он никогда не улыбался, как нельзя лучше подходило для этого места.

А название «Фолклендский» архипелаг получил в честь известного политика Люциуса Кэри виконта Фолкленда.

Два судна Джона Байрона обогнули новую британскую колонию, так и не обнаружив французского форта в заливе Беркли. Затем Байрон направился в Магелланов пролив, пополнил там запасы продовольствия и отправил один из своих кораблей домой в Англию с сообщением об этом незначительном прибавлении в Британской империи XVIII века. Сам же поплыл дальше, продолжая свое кругосветное путешествие.

Испанцы, считавшие себя, согласно санкции папы, владельцами всех земель в этой части света, узнали наконец о деятельности французов и англичан. Одно время казалось, что все три страны вот-вот схватятся за оружие ради этих никому не нужных островов. Однако проблема была разрешена с помощью переговоров, интриг и торговых договоров. Французы покинули Иль Малуин. Испанцы покинули Ислас Мальвинас. Фолклендские острова остались за англичанами. Теперь лишь китобои да охотники на тюленей изредка заходили на архипелаг.

Аргентина, провозгласившая в 1816 году свою независимость, считала Ислас Мальвинас своей собственностью, полученной в наследство от испанского владычества. Она использовала архипелаг в качестве колонии для ссыльных, возложив управление на губернатора и капралов. Когда англичане в 1833 году вернулись на архипелаг со своим флагом, флотом и губернатором, Аргентина восприняла это как вторжение на ее территорию, хотя англичане дали островам статус колонии Британской империи и не отказывались от своих прав на них.

В последние годы власть губернатора на архипелаге была несколько ограничена. К сожалению, этот процесс начался только после того, как финансовое положение колонии ухудшилось в результате снижения цен на шерсть на мировом рынке. Очевидно, в первую очередь было бы уместно ослабить хватку «Фолкленд айлендс компани» на горле местной экономики. Во владении единственного акционерного общества, члены которого живут за границей, находится более трети всех земель архипелага. Кроме того, оно контролирует торговлю и мореходство. Сумма импорта на архипелаге составляет меньше половины суммы экспорта. Конечно, акционеры, живущие на другом конце света, заинтересованы только в ежегодной прибыли и не собираются делать капиталовложения в сельское хозяйство, в частности в овцеводство, которое может дать прибыль лишь в будущем.

Губернатор сэр Космо Хаскард прибыл на архипелаг после долголетней службы в Африке. Он управлял вверенным ему архипелагом вместе с правительством, или верхней палатой, состоящей из секретаря колонии, министра финансов, двух неофициальных членов, назначаемых губернатором, и двух выборных членов.

Законодательный орган, нижняя палата, в 1968 году обновил свой состав. Теперь в него входят кроме губернатора, секретаря колонии и министра финансов два избранных представителя от Порт-Стэнли, два от Восточного Фолкленда, два от Западного и два так называемых свободных члена.

На островах явно ощущается недостаток образования и актуальной информации. Радио каждый вечер пятнадцать минут посвящает спортивным новостям и десять минут — международным событиям. Здесь нет ни одного серьезного политического журнала. Овцеводство, важнейшая отрасль хозяйства на архипелаге, имеет тенденции к сокращению. В связи с мрачными перспективами на будущее одни возлагают надежды на эксплуатацию богатейших зарослей фукусовых водорослей, растущих вокруг островов. Другие верят, что архипелаг спасет экспорт мороженого мяса, а третьи мечтают о добыче протеина из крилля и планктона, которых тут великое множество.

Мне лично очень хотелось бы заявить претензию на Фолклендские острова от имени Международного союза по охране фауны и флоры. Ведь сделаны же Галапагосские острова международным заповедником. На 51–53 градусах южной широты предпосылки для этого ничуть не хуже. Хорошо бы Фолклендские острова превратить в колонию пингвинов.

Влюбленный в пингвинов

Иногда бывает трудно докопаться до первоначального источника своей привязанности. Но что касается пингвинов, корни моей любви к ним надо искать в естественных науках и, главное, в библии моей юности — книге Свена Хедина «От полюса к полюсу». Пингвины, всегда такие забавные, ходят, выпрямившись вертикально, и щеголяют нарядными черно-белыми фраками. С неутомимым любопытством они наблюдали за исследователями Южного полюса, работавшими в любой буран и мороз.

Позже я заметил, что фирменный знак с изображением пингвина всегда гарантирует высокое качество продукции. Пингвин на марке прачечной означал, что белье будет выстирано особенно чисто. В кино люди хохотали над пингвинами не меньше, чем над обезьянами. Я представлял себе, что пингвинов всегда окружают снега и айсберги, а снега и у нас в Хельсингланде было больше чем достаточно. Нет, эти птицы не соблазняли заняться ими всерьез. Мне казалось более привлекательной фауна, которую таили леса жаркой Африки.

Радость первой встречи

Но однажды декабрьским днем 1956 года моя точка зрения в корне изменилась. Это случилось черной жаркой и влажной австралийской ночью. Недалеко от Мельбурна есть остров, который славится своими пингвинами. Легкая волна набегала на ночной берег, и точно в 22.30, как было обещано, с моря послышались первые звуки, напоминавшие блеяние овец. Через несколько минут стая небольших миловидных пингвинов вышла вперевалку на берег, сверкая в свете карманного фонарика белоснежными манишками и блестящими темно-синими спинками. Когда первые вспышки блицлампы разорвали ночную тьму, пингвины остановились, ослепленные ярким светом.

Тридцать или сорок пар так называемых малых пингвинов, самых маленьких представителей этого семейства, населяли подземные норы в песчаных дюнах среди зарослей колосняка. В каждой норе сидело по два жирных птенца и нетерпеливо ждали зова родителей. Услышав родной голос, они спешили навстречу отцу или матери, чтобы получить свою порцию принесенного ими рыбного пюре.

Может быть, жара виновата, что пингвины с острова Филлип стали ночными птицами, а может, места их охоты лежат так далеко, что они не успевают засветло вернуться домой. Ведь мелкие каракатицы, которые составляют основную пищу малых пингвинов, появляются на поверхности моря только вечером и ночью.

Как бы там ни было, я впервые узнал, что пингвины прекрасно себя чувствуют и вне антарктических льдов, что они роют для жилья подземные норы и что они не всегда дневные птицы.

Моя вторая встреча с пингвинами произошла значительно позже, но произвела не менее сильное впечатление. В том парадоксальном, расположенном на экваторе уголке земного шара, который называется Галапагосами, среди раскаленных солнцем лавовых утесов, где я фотографировал морских игуан, огненно-красных крабов и нелетающих бакланов, я неожиданно обнаружил в видоискателе пингвинов. Как они сюда попали?

Самые северные в мире галапагосские пингвины живут крохотной колонией в проливе между островами Исабела и Фернандина. Туда просачивается еще сохраняющее прохладу антарктическое течение Гумбольдта. Обитающие здесь пингвины находятся на грани вымирания. Последние триста пингвинов, чьи предки в давние времена приплыли сюда с этим холодным течением, как и все остальные животные, населяющие Галапагосы, строят свои гнезда в глубоких прохладных щелях между лавовыми утесами. Стадное чувство в этих пингвинах заметно ослаблено. Они селятся на небольшом участке земли, но стараются при этом жить подальше друг от друга. Так, чтобы не слышать соседей.

Само собой разумеется, что пингвины — любимцы всех зоопарков. Чем больше зоологи узнавали о питании пингвинов, об их бактериофлоре, этологии, тем легче становилось держать их в неволе. На свободе пингвины считаются самыми долгоживущими и выносливыми птицами, они несут яйца и высиживают птенцов не меньше двадцати лет.

Окончательное решение получше познакомиться с этими необычными птицами я принял после того, как увидел в цирке выступление дюжины гумбольдтовых пингвинов. Под руководством дрессировщика пингвины дали великолепное представление, свидетельствующее об их уме и чувстве юмора. Они плавали наперегонки, прыгали с вышки, катались по ледяной дорожке, столпившись вокруг стола дружно ели сельдь, пели хором. Если в программе что-то случайно менялось, они громко протестовали. Они щипали дрессировщика за штаны, когда тот забывал, что победитель соревнования должен дернуть за веревку и зазвонить в колокольчик, возвещавший о конце представления.

После этого мне захотелось узнать, так же ли приятно знакомство с пингвинами в их естественной среде, где они не подчиняются выдумкам человека, делающего бизнес. Единственное место, где я мог это выяснить, познакомившись сразу с пятью видами пингвинов, были Фолклендские острова.

Пингвис

по-латыни «жирный»

Первыми европейцами, увидевшими пингвинов, были, очевидно, Васко да Гама и его матросы, которые в 1499 году плыли в Индию. Неизвестный летописец записал в путевых заметках, когда судно обогнуло мыс Доброй Надежды: «Мы увидели птиц, они были большие, как гуси, а крик их напоминал крик ослов. Летать они не могли». Однако интерес к птицам в те времена был не настолько велик, чтобы он мог способствовать их серьезному изучению.

Во время знаменитого путешествия Магеллана в 1519 году наблюдательный итальянец Антонио Пигафетта написал в своих заметках, что по берегам Южной Америки они видели «множество странных гусей, которые держались вертикально и не умели летать». Немного позже он уже пишет о них, как о пингвинах, отмечая их сходство с бескрылыми гагарками северного полушария. У них на теле был такой же толстый слой жира, а «жир» по-латыни — пингвис.

Лишь в 1758 году пингвины удостоились настоящего научного исследования. Оно было проделано Карлом Линнеем, который, изучив много различных видов, описаний и названий пингвинов, дал южноафриканскому очковому пингвину название Spheniscusdemersus, что в переводе означает «погруженный в волны клин». Так остроумно Линней выразил в названии и образ жизни, и форму тела этой птицы.

Шведский ботаник Даниель Соландер, один из многочисленных учеников Линнея, находился в группе ученых, сопровождавших капитана Джемса Кука в его первом большом путешествии на «Индевре» в 1768–1771 году. Благодаря общим трудам Соландера, Джозефа Бенкса и немецкого натуралиста Джона Форстера пингвины заняли наконец надлежащее место в систематике. Во время посещения Фолклендских островов велись точные записи всех наблюдений над пингвинами.

Ученые были немного озадачены, ибо они писали: «Пингвины — это нечто среднее между птицей и рыбой, их крылья мало чем отличаются от рыбьих плавников, и пользуются ими пингвины только при нырянии, они никогда не прибегают к помощи крыльев, чтобы бегать или побыстрее выйти из воды на берег. Наверное, их крылья следовало бы назвать плавниками».

Во втором известном путешествии Кука в 1772–1775 годах принимал участие другой ученик Линнея, ботаник и зоолог Спаррман, который вместе с Форстером сделал чучела пингвинов с Фолклендских островов, мыса Горн и Новой Зеландии. Плоды их трудов и теперь можно видеть в Государственном музее естественной истории в Стокгольме.

Триста лет спустя после первой встречи с пингвинами, описанной Пигафеттой, тем же курсом плыл «Бигль». На борту находился молодой естествоиспытатель Чарлз Дарвин, который, конечно, оставил очень яркое описание пингвинов, живущих на Фолклендских островах.

Естествоиспытатели изучали колонии пингвинов, а охотники на китов и тюленей безжалостно истребляли их. Особенно плохо пришлось королевским пингвинам, у которых слой жира достигал двух сантиметров. В 1867 году одно акционерное общество хвастливо сообщило, что его суда доставили домой двести тысяч литров пингвиньего жира, то есть это означает, что было убито почти полмиллиона птиц. Любое экспедиционное судно убивало пингвинов, чтобы пополнить свои запасы продовольствия, сбор яиц велся без всякого учета, сохранение того или иного вида никем не принималось во внимание. Поблизости от Порт-Стэнли в одной только колонии ослиных пингвинов в 1871 году было собрано не меньше 25 тысяч яиц. На острове Кидней численность пингвинов-скалолазов^[3] также катастрофически уменьшилась в результате сбора яиц. В 1917 году там было собрано пятнадцать тысяч яиц, а в 1936 — около пяти тысяч. «Урожай» 1952 года насчитывал уже всего тысячу штук, которые были собраны на пикнике в первый день школьных каникул.

На Фолклендских островах до сих пор продолжают собирать яйца пингвинов, но теперь это ведется под контролем местных властей. Однако к выдаче лицензий на сбор яиц тут относятся не слишком строго. Достаточно заглянуть на склад у грузовой пристани. Правда, надо признаться, что в настоящее время сбор яиц на архипелаге не представляет угрозы дальнейшему существованию пингвинов.

Слабые попытки к местному запрещению охоты на пингвинов предпринимались на Фолклендских островах уже с 1864 года. С 1914 года все пингвины находятся под охраной закона. Но закон соблюдается не очень-то строго, особенно в таких местах, где исключена возможность эффективного контроля. В Международном арктическом договоре один из пунктов говорит о пресечении всех тенденций к истреблению диких животных. Есть надежда, что когда-нибудь ученые и политики сделают следующий шаг и объявят Антарктику международным заповедником.

Когда читаешь труды профессора Бернарда Стонехауза, самого крупного авторитета по пингвинам, становится ясно, что изучение этих птиц, которое обычно проводится в тяжелых условиях, дарит ученому много радости, так как он все время находится в общении с существами, столь сходными с Homo sapiens по своему поведению, что они кажутся своеобразной карикатурой на него.

Вот что пишет Бернард Стонехауз: «Вертикальное положение тела пингвинов и их невозмутимо важный вид невольно вызывает улыбку. Нам казалось, что животные, которые так похожи на людей, должны и вести себя, как люди. Поэтому мы, помимо воли, искали в их поведении человеческие свойства. Иногда нам было смешно, иногда мы бывали даже задеты. Пингвины дерутся из-за своих участков. Крадут у-соседей. Бьют жен, наказывают и тиранят детей- Какие еще нужны доказательства, что они не такие же, как мы?»

Как просыпаются пингвины и дети

Однажды на острове Кидней я осмелился вступить в единоборство с ледяным ветром ради того, чтобы посмотреть, как устраиваются на ночлег пингвины-скалолазы. Один из супругов сидел на яйце. Другой только что вернулся с рыбной ловли. Они необычайно горячо приветствовали друг друга, их вид, движения и громкие голоса выражали радость свидания. Вернувшийся проявлял свою преданность, перебирая перья на шее у того, кто сидел на яйце, а она — мне показалось, что это была самка, — грациозно вытягивала шею, вся ее поза выражала блаженство. Вернувшийся домой супруг обошел границы своего участка, агрессивно поглядывая то направо, то налево. Испуганные соседи бросали на него столь же агрессивные взгляды.

По мере того как темнело, супруги уже не так бурно проявляли свой темперамент. Вернувшийся супруг зевнул и влез в их узкое жилище, устроенное среди туссока и небольших камней. Пингвины тесно прижались друг к другу. Громкоголосый концерт вокруг понемногу стихал. И вскоре чета скалолазов уже спала, втянув головы в плечи и задрав клювы к ночному небу. Опущенные веки скрывали красные, как смородина, глаза, над которыми ветер трепал желтые хохолки.

Когда над мысом Волинтир встает рассвет, королевские пингвины еще спят, спрятав голову под крыло, тогда как в соседней колонии ослиных пингвинов все уже давно на ногах. Ослиные пингвины разгуливают вперевалку по своему гнездовью и собирают друзей, чтобы спуститься к морю для утреннего купания. Дети еще не проснулись. Они крепко спят, восстанавливая силы, потраченные на переваривание пищи, которой накануне набили свои желудки.

В то утро, ради исключения, сверкало солнце, с каждой минутой свет его становился все ярче, и постепенно королевские пингвины начали пробуждаться ото сна. Они озирались с заспанным видом, потягивались, разминали затекшие лапы, зевали и трясли головой.

Три королевских пингвина, проснувшиеся раньше других, прогуливались бок о бок. Они проковыляли среди ослиных пингвинов, обогнули несколько кочек мятлика, внимательно обследовали магнитофон Харриет, ничего, однако, не тронув, и вернулись восвояси.

Один королевский пингвин был явно сердит на свою сидевшую на яйце супругу, которая все еще сладко спала, задрав в небо клюв. Ее оранжевая грудка блестела на солнце, точно шелк, из-под толстой складки кожи, под которой скрывалось яйцо, торчали кончики лап. Казалось, будто спящая птица сидит на пятках. Супруг почистил клювом воротничок, покрутил головой, поднял к небу клюв и протрубил подъем. «Проснись, спящая царевна! Это я, принц!»

В это время проснулся и наш сын Бьерн, он открыл свои светло-голубые глаза и вылез из спального мешка. В палатке он обнаружил запечатанную скочем кинопленку и решил зарядить для меня кассету. Он много раз видел, как это делается.

Но ветер подхватил и унес скоч, а за ним последовала черная предохранительная бумага. 120 метров цветной пленки серпантином вылетели из палатки. Когда Харриет увидела, что произошло, с ней чуть не случился нервный шок. А счастливый Бьерн ждал похвалы от благодарного отца.

Но он ее не дождался. На пленке был отснят десятиминутный цветной фильм о том, как пробуждаются утром королевские пингвины. Неудачное утро не станет удачным, даже если над Фолклендскими островами сверкает солнце.

Пингвины всегда возвращаются на места старых гнездовий, поэтому, когда птенцы становятся половозрелыми, колонии сильно разрастаются. Если не случается никаких помех, новые пары создаются каждый год. Бывает, что живущие по-соседству пингвины меняются супругами. Соседи с легкостью влезают в гнездо и в жизнь друг друга. Однако осложнений это не вызывает, ведь такие человеческие чувства, как ревность или угрызения совести, пингвинам не свойственны.

Пингвин влюбляется в свою суженую, когда приходит пора гнездования, и они дружно высиживают птенца за птенцом. Но в какой-то год инстинкт в нем просыпается раньше, чем в его супруге, он страстно влюбляется в соседку по участку, и они поселяются вместе. Теперь бывшие супруги становятся враждующими соседями, что, однако, не мешает им через некоторое время вновь полюбить друг друга, образовать семью и вырастить еще несколько птенцов.

Среди пингвинов, увенчанных хохолками, нередко совершаются мезальянсы. Однажды вечером я наблюдал необычную пару на острове Кидней, отвесные утесы которого заселены главным образом пингвинами-скалолазами. Обыкновенному скалолазу с желтыми, свисающими на глаза хохолками выражал свою любовь пингвин, который сильно превосходил его ростом и был украшен большими оранжевыми хохолками, направленными к затылку.

Я решил, что мне посчастливилось увидеть уникальный' мезальянс, и сделал множество снимков с этой счастливой на вид четы, обладающей собственным гнездом на собственном земельном участке. Позже, изучая литературу о пингвинах, я узнал, что подобные пары среди пингвинов не редкость. Но встречаются они только у видов рода Eudyptes. Более крупный пингвин из тех, что я видел, относился к виду золотоволосых пингвинов, которые обычно гнездятся на других островах Южной Атлантики.

В самом сердце колонии шумливых пингвинов-скалолазов и королевских бакланов, разместившейся на северном побережье Восточного Фолкленда, гнездится небольшое число чистокровных золотоволосых пингвинов. Колония существует на этом месте вот уже пятнадцать лет. Редко этих пингвинов бывает там больше десяти пар в год и численность их не увеличивается, хотя их никто не тревожит.

Не исключено, что эта колония временная. В тот день, когда нам посчастливилось с ними познакомиться, вид у них был весьма жалкий. Над землей низко висели тучи, дул ледяной ветер, хлестал дождь. Золотоволосые пингвины стояли неподвижно, прижавшись друг к другу и дремали. Ветер трепал их длинные, торчащие назад оранжевые хохолки. Шоколадно-коричневые удлиненные глаза выражали безнадежность и грусть.

Все виды хохлатых пингвинов всегда совершают самые дальние путешествия. Как только пора гнездования заканчивается, колония пустеет и в течение четырех месяцев остается заброшенной. Изучение этих необыкновенно интересных и склонных к передвижению видов пингвинов может дать весьма ценный материал. Даже случайные наблюдения и записи свидетельствуют о том, что эти пингвины рыбачат в более теплых водах, чем все остальные, и что их маршруты во многом зависят от температуры воды.

Из семнадцати видов пингвинов только два можно считать полностью антарктическими: это императорский — самый крупный из всех пингвинов, и пингвин Адели. Последний большинству людей напоминает клоуна с развевающимися фалдами фрака, походкой вразвалку и неуклюже поднятыми в знак приветствия руками.

Пять видов пингвинов населяют субантарктические оконечности континентов и острова, живя среди снега и льда: шесть видов встречается в умеренном поясе, — три в субтропическом и один, реликтовый, — в тропиках, на Галапагосах. Но в северное полушарие пингвины никогда не попадают. Очевидно, жизнь всех видов пингвинов зависит от холодных, но богатых пищей ответвлений антарктических течений, идущих на север.

Крылья пингвинов видоизменились и превратились в ласты скорей всего потому, что на Антарктическом континенте и вблизи от него никогда не было хищников вроде белых медведей или песцов, от которых необходимо было бы улетать. Способ добывания пищи привел к тому, что пингвины стали морскими существами с мускулистыми, почти безсуставными крыльями, приспособленными для морского плавания, с плоскими укороченными лапами и плотным оперением. Скелет у пингвинов массивный, чтобы было легче нырять на большую глубину, тогда как у летающих птиц кости полые, легкие. У пингвинов имеются и солевыделительные железы, благодаря которым они могут пить соленую воду в любом количестве.

Как и все животные, пингвины имеют врагов. В море им угрожают косатки, морские львы и морские леопарды. Единственное, что помогает пингвинам сохранить жизнь, — постоянная осторожность и умение быстро плавать, в исключительных случаях пингвины способны плыть со скоростью пятьдесят километров в час. К непосредственной обороне они приспособлены очень плохо.

В наши дни человек уже не представляет для пингвинов угрозы, как было раньше. После многочисленных кровопусканий в XVIII веке колонии пингвинов полностью восстановились. Однако ученые констатировали, что биоциды достигают также и антарктических морей. Пролитая в морях нефть губит сотни тысяч пингвинов и других морских птиц. Струи воздуха от винтов тяжелых вертолетов, которыми пользуются полярные исследователи, разбивают тысячи яиц, сбрасывают со скал и льдин птенцов и взрослых пингвинов. В заливе Мак-Мердо гусеничные тракторы ездят непосредственно по территории колонии императорских пингвинов. Машины, несущиеся по дорогам, тревожат Магеллановых пингвинов на южной оконечности Южной Америки и очковых пингвинов на юге Африки. На Фолклендских островах стада овец уничтожают в значительной степени заросли туссока, где гнездятся пингвины. На Южной Георгии увеличившиеся в последнее время стада оленей вынуждены тоже питаться туссоком, в поисках которого они бродят по колониям королевских пингвинов, лежащих по берегам. Пока что только одна Франция превратила в национальный заповедник принадлежащий ей архипелаг Кергелен.

Естественное биологическое равновесие — инструмент чрезвычайно гибкий. Главными санитарами пингвиньих колоний являются серо-голубые дельфиновые чайки и белые ржанки^{52}. Вокруг каждой колонии патрулируют буревестники и большие поморники, высматривая брошенные или плохо охраняемые яйца; они нападают также на больных или истощенных птиц и на годовалых птенцов, которые бывают так раскормлены, что не могут двигаться. Над колонией всегда парят хищники. Грифы-индейки охотно подбирают пингвинов, смертельно раненных морскими львами.

Южные моря богаты рыбой, они могут прокормить до миллиарда особей. Но иногда доступ к пище бывает затруднен, и смертность среди птенцов в некоторые сезоны доходит до 70 процентов. В таких случаях требуется много ассенизаторов, принимающих участие в этой великой битве.

Хвала туссоку

Маленькая жалкая кочка туссока примостилась на выступе скалы и влачила дни свои в бедности и убожестве. Лишь дюжина зеленых стебельков осмелилась показаться на свет, и, может, если субантарктическое лето будет не слишком сурово, свет божий увидят еще несколько побегов. Увядшие прошлогодние стебли и высохшие позапрошлогодние висели на кочке, словно лубяная юбочка на девочке-подростке с полинезийских островов. Пьедестал кочки выглядел голым и общипанным.

Я навсегда запомнил эту кочку. На этой же скале, чуть-чуть повыше, влюбленная чета пингвинов-скалолазов только что связала себя узами Гименея. Вероятно, они в первый раз строили себе гнездо. Несмотря на жилищный кризис, царивший в колонии, им удалось отвоевать себе изрядную щель в сланцевой скале. Щель была хорошо защищена со всех сторон и попадать в нее было довольно просто. Супруги защищали свое жилище, отбиваясь клювами и крыльями.

Каким бы скромным ни был их дом, постель в нем была необходима. С этого-то и началась связь пингвинов с кочкой туссока. Рано утром влюбленные утащили немного строительного материала у соседей, которые в это время отправились в разбойничий набег на пустынную скалу, облюбованную королевскими бакланами. Но такие набеги чреваты серьезными последствиями: тот, кого бакланы Застанут на месте преступления, отведает ударов бакланьих лап, крыльев, а главное, острых клювов. Между тем как худосочная кочка туссока в двух шагах от дома была совершенно безопасна.

Мне кажется, что мысль ощипать траву с кочки пришла в голову жене^{53}. У пингвинов-скалолазов невозможно отличить самку от самца, хотя биологи и утверждают, что у самок красный, как смородина, зрачок значительно больше, чем у самцов. Супруга пингвина спрыгнула вниз к кочке и критически оглядела ее, склонив голову сперва налево, потом направо. Для разведки она забралась внутрь кочки и вышла из нее с другой стороны. Она снова внимательно осмотрела каждый стебелек, словно лесник, считающий сосны в лесу. Наконец она приняла решение: тут достаточно материала на матрац, которому предстоит служить целый год.

Толстым красным клювом она начала выдергивать прошлогодние стебельки. Один за другим. Слишком длинные стебельки пингвиниха складывала пополам. С полным клювом сухих стеблей она в два прыжка очутилась у гнезда. Торопясь вернуться на место жатвы, она бросила стебли, как попало. Прыжок, другой — и вот она снова трудится над сухими стеблями, отрывает их, складывает и прыгает наверх к гнезду.

Вскоре супруг заметил дополнение в обстановке и с жаром принялся за устройство. Перья у него на затылке поднялись, так что сверху его макушка казалась совершенно плоской. В пятый раз склонившись над кочкой, пингвиниха захватила клювом несколько свежих зеленых стебельков. Они долго не поддавались, и когда ей наконец удалось их вырвать, она, потеряв от неожиданности равновесие, опрокинулась на спину. Она тут же вскочила и осмотрелась, словно подозревая, что кто-то подставил ей ножку. Немного смущенная, она взяла свои стебли и заспешила наверх, к мужу, который, энергично устраивая жилье, был в то же время готов всячески защищать его.

После десятого или одиннадцатого захода дала себя знать усталость. Пингвиниха споткнулась, запутавшись в стеблях, и неуклюже сползла в свое жилище. Супруг встрепенулся, словно дражайшая половина выругала его, и повернулся спиной кветру.

Постепенно прыжки сменились шагом. Мне было искренне жаль домовитую пингвиниху, она настолько обессилела, что могла теперь нести в клюве не больше одной сухой травинки. Между каждым шагом она делала передышку и оглядывалась на соседей по колонйи. Бедная, она так устала, ей был так необходим отдых, а ведь наступала пора кладки яиц.

Чахлая кочка туссока была основательно общипана. Ветер трепал уцелевшие стебельки.

Золотой нимб

Вероятно, первые мореходы, наблюдавшие издали Фолклендские острова (они не смели близко подойти к берегу, о который вдребезги разбивалась пена прибоя), страдали цингой или какой-нибудь лихорадкой, отразившейся на их зрении. Они распространили в Европе слухи о том, что архипелаг, лежащий на границе с Антарктикой, где айсберги высятся до небес, целиком и полностью одет лесом. Что там колышутся Даже пальмовые леса, совсем как на Молуккских островах. Леса, шелестящие листвой в ледяном ветре, зеленые, несмотря на мороз. И леса эти населены чудовищными морскими слонами и ревущими морскими львами, а вокруг кораблей снуют полчища косаток.

Можно извинить наблюдателей, которые в конце XVII века были настроены столь оптимистично. Во-первых, их суда никогда не бросали якорь в бухтах этой неведомой земли, где было полно обледеневших рифов, мелей и банок. А во-вторых, довольно трудно держать в руках подзорную трубу, когда корабль качает и море никогда не бывает спокойно.

На карте, сделанной в 1684 году по описанию Коули, Фолклендские леса выглядят как образцовые государственные посадки. Мореходов ввел в заблуждение туссок — трава, кочки которой достигают шести метров в обхват и трех метров в высоту. В каждом пучке не менее двухсот — трехсот зеленых стеблей, которые успевают вытянуться на несколько метров, прежде чем осенние штормы остановят их рост. Несмотря на град, снег и тяжелые сосульки, повисающие на стеблях, туссок остается зеленым круглый год.

Лейтенант Ричард Клемент Монди — первый английский губернатор Фолклендских островов — в донесении, адресованном адмиралтейству в середине прошлого века, назвал туссок «золотым нимбом архипелага».

В те времена еще были основания говорить, что туссок сияет над обоими большими островами подобно золотому нимбу. Острова были целиком покрыты этими мнимыми пальмовыми лесами. В наши дни туссок растет лишь на нескольких островах, на которых невыгодно пасти овец или слишком трудно высадиться на берег.

Туссок не гибнет, когда на нем пасутся лошади или коровы, но овцы для него смертельны. Там, где последние двести лет паслись стада овец, туссок исчез бесследно. На крупных фермах, которыми, как правило, владеют лондонские богачи, не увидишь даже стебелька туссока. Такие владельцы заинтересованы только в прибыли, которую управляющим с каждым годом становится все трудней выколачивать из-за неразумной эксплуатации пастбищ, истощения перегноя от пожогов и падения цены на шерсть.

На более мелких фермах, на которых живут и которыми управляют сами владельцы, о восстановлении туссока заботятся особо, овец выпускают только на огороженные пастбища и пасут их там не больше чем несколько месяцев, потом пастбищу дается отдых. Это сохраняет туссок. Туссок — самая богатая питательными веществами трава, она необходима как для. диких, так и для домашних животных. Если жители Порт-Стэнли хотят, чтобы их куры неслись исправно, на территории курятника должно расти несколько кочек туссока. Это не менее важно, чем резвый петух.

Нельзя сказать, чтобы мы с первого взгляда полюбили эту высокую густую траву. Первое знакомство с ней отнюдь этому не способствовало. Несколько суток над Восточным Фолклендом бушевал шторм. Когда он наконец утих, крохотный пароходик «Алерт» переправил нас на остров Кидней и покинул на произвол судьбы перед стеной мокрой поникшей травы, которая казалась нам почти непреодолимым препятствием. Подплывая к острову, мы видели крышу домика, стоящего на лужайке. В нем нам предстояло прожить десять дней. Туда, наверх, через непроницаемую с виду завесу трав, по зеленым туннелям мы должны были перетащить наше снаряжение: бочонки с пресной водой, мешки с торфом — все, что необходимо на этом острове, где господствовали лишь птицы да туссок.

Сперва налегке, без ноши, мы вступили под своды старой увядшей травы. Мы спотыкались, наши ноги скользили по слякоти между кочками, за воротник текли потоки холодной дождевой воды. Мы сразу же потеряли направление. Харриет испугалась. В Порт-Стэнли ей рассказали, будто одна пара морских львов отделилась на острове от стада и что морские львы могут в любую минуту вынырнуть из зарослей туссока. Куда бежать, если мы их встретим? Замкнутое травой пространство внушало Харриет ужас, она требовала, чтобы мы держались за шнурок, чтобы не потерять друг друга.

Наш крохотный Бьерн полз на четвереньках и, судя по всему, был очень доволен. А он еще не знал, что впереди его ждет развлечение. Через несколько шагов под бурой кочкой он нос к носу столкнулся с сердито квохчущим Магеллановым пингвином, сидевшим у входа в свое жилье. Бьерну еще не приходилось слышать, чтобы птица издавала такие звуки, и он, желая вступить в разговор, попробовал повторить речь пингвина. Это была поистине необыкновенная встреча под сводом высоких стеблей туссока.

Когда серый, видавший виды домишко наконец неожиданно показался перед нами, нас нельзя было назвать поклонниками туссока. Но пройдя несколько раз от берега к дому и обратно, мы поближе познакомились с каждой кочкой, они приобрели индивидуальные черты, и вскоре нам уже требовалось всего пять минут, чтобы проделать этот путь. Теперь, когда мы тащили мешки с торфом, туссок как бы расступался перед нами. Общение с ним стало более приятным, а когда с листьев стала испаряться влага, окутывая их нежной дымкой, когда стебли купались в ярком свете восходящего солнца, мы оценили и красоту туссока.

Морские ветры летели над островом Кидней, перебирая высокие стебли, играли ими, как подвенечной фатой. Туссок никогда не достигает высоты травяного великана бамбука. Зато в проходах между его густыми кочками не могут расти другие растения, которые прекрасно себя чувствуют во мраке бамбуковых плантаций на востоке Азии.

Туссок — спасение и гибель.

Туссок, мятлик вееровидный, Роа flabelata, не терпит соперников. А если иной росток и пробьется, его тут же затопчут те, кто населяет эти травяные джунгли. И чем больше их население, тем пышнее растет туссок. Морские львы, морские слоны и тысячи пингвинов удобряют туссок и удовлетворяют его ненасытную потребность в азоте. Гуано подается непосредственно к самым корням, поскольку Магеллановы пингвины роют свои норы и устраивают детские сады прямо под его густыми кочками. Кроме азота туссоку необходимо, чтобы воздух содержал много морских солей. 32 гектара заповедника острова Кидней больше чем на 90 процентов покрыты туссоком.

На этом птичьем острове мы сами жили в туссоке. Через несколько дней он был у нас уже всюду — в горле, в волосах в ушах. Туссок перед глазами, туссок в объективе, туссок в магнитофоне. «Туссок, туссок, туссок», — бормотали мы во сне.

Но не только у нас были все основания и проклинать эту траву, и петь ей дифирамбы. В начале прошлого века, когда велось безжалостное истребление морского котика, населявшего берега Фолклендских островов, охотники частенько сходили на берег, чтобы обработать добычу. А судно тем временем обследовало соседние острова. Но морской котик всегда выбирал самые коварные места, где течения, волны и подводные рифы требуют от шкипера высокого искусства. И судно часто отправлялось на дно, о чем еще и сегодня свидетельствуют обломки кораблей. А оставшиеся на острове охотники оказывались в ловушке. Провиант вскоре кончался, убитый котик был обработан. Осенью, с началом штормов и холодов улетали все птицы. Голод и тяжелые климатические условия доводили людей до безумия, пока после долгих мучений не наступала смерть.

Вот тут-то туссок и спасал людей. В середине прошлого века два американских охотника избежали смерти только благодаря туссоку. Их судно занималось браконьерской охотой у берегов Западного Фолкленда, но его обнаружили и оно удрало в Южную Атлантику. Спустя тринадцать месяцев судно губернатора Мооди нашло брошенных охотников на Уайт-Роке. Они чувствовали себя превосходно, жили в хижине, сооруженной из туссока, и как вегетарианцы питались свежими стеблями.

Как-то осенью на берег необитаемого островка из группы Си-Лайон были выброшены штормом двое мужчин и одна женщина, потерпевшие кораблекрушение. Птицы уже давно улетели в более теплые края. На острове не росло ни деревца, ни кустика.

Женщине первой пришла в голову мысль попробовать салат из туссока. От свежих побегов цвета цикория сначала сильно болел желудок, но понемногу органы пищеварения приспособились к этой однообразной диете. Через два года пострадавшие были обнаружены охотниками на тюленей и доставлены в Порт-Стэнли. Свидетели рассказывают, что они были больше похожи на диких животных, чем на людей, но зато были жирны, как морские слоны.

На острове Кидней мы тоже питались побегами туссока и вполне оценили этот изысканный салат. По вкусу он напоминал кокосовые орехи. И если побеги бамбука признаны международным деликатесом, почему не признать им и побеги туссока?

Мы обошли наши владения туссока и обнаружили, что каждая кочка имеет своих жильцов. Правда, слово «обошли» тут. не совсем уместно. В этих травяных джунглях мы никогда не видели, куда ступает нога, и часто обнаруживали ямы, только угодив в них, — В девяти из десяти случаев яма оказывалась норой Магелланова пингвина, который гневно протестовал против вторжения, вертя головой, как полярная сова. Гнев его выражался в длинных руладах своеобразного хрюканья, заканчивавшихся звуком, похожим на ослиный крик.

Норы, которые казались нам необитаемыми, заполнялись вечером, когда после долгой морской охоты возвращались домой стаи качурок и буревестников.

Перед рассветом качурки взбираются на примятые морскими львами кочки туссока. Они карабкаются наверх, цепляясь за стебли клювами. Там они долго машут крыльями, прежде чем пуститься в свой ежедневный полет над волнами. Качурки не могут взлететь прямо с земли, поскольку крылья у них такие длинные, что упираются в землю.

По ночам, когда ненадолго стихает ветер, слышится жалобный крик качурок, похожий на дружный плач в детском саду. Он угнетающим образом действует на нервы тому, кто осмелится расположиться вблизи колоний этих птиц.

Фолклендские

утки-пароходы и другие

Магеллановы пингвины, которые каждый вечер поднимаются с берега к своим гнездам, имеют громадное значение для роста туссока, такое же, впрочем, как и качурки. Их помет для травы — все равно что рыбий жир для ребенка. Они-то и являются виновниками непроходимой слякоти между кочками. Они и пингвины-скалолазы. Когда скалолазам не удается раздобыть местечко на скалах, на границе с зарослями туссока, они устраивают свои гнезда прямо в глинистой жиже между кочками.

Там, где обосновались пингвины-скалолазы, бессмысленно даже пытаться пройти. Они будут прыгать на человека, бить его крыльями, клевать, дергать за штаны, за голенища сапог и ни за что не пропустят. А те, которые, собственно, не подверглись вторжению, выбранят тебя от души из любви к скандалам и ссорам. На тропинках между кочками стоят болотца из скользкого пингвиньего гуано. Запах его чувствуется издалека. Если твой сапог случайно увязнет в таком болотце, вокруг сразу же поднимется злорадный шум. Мы часто попадали в это незавидное положение, пока не научились ориентироваться по вечной воркотне скалолазов.

В нашей подковообразной бухте, обращенной к Западному Фолкленду, имелась узкая отмель из намытого песка и круглой отшлифованной гальки. Над ней колыхались водоросли, смягчавшие силу волн, набегавших из-за мыса. Над береговыми камнями и мертвыми выполосканными водорослями склонялись длинные стебли туссока. На каждом мысе этой бухточки стояло по стражу. Они стояли, как солдаты на посту, в белоснежных нарядных одеждах, рослые и суровые. Достаточно было одному повернуться, чтобы другой, вытянув шею, приготовился отразить нападение. Они охраняли границы своих участков, отмеченные невидимой линией. Даже издали этих двух водорослевых гусей^{54} нельзя было принять за добрых друзей и соседей.

Вода между ними была своего рода ничейной землей, по которой патрулировали морские части — два тяжелозадых в серую крапинку селезня фолклендской утки-парохода^{55}, которые не умеют летать, но зато быстро бегают по воде, шлепая перепончатыми ногами и вращая, словно пропеллером, короткими крыльями. Каждый из них тоже отстаивал границы своего участка.

У всех четырех кавалеров были супруги, которые скрывались за занавесью туссока. Самки были одинаково замаскированы в черный и коричневый цвет и под каждой в выстланном пухом гнезде лежали яйца. Снаружи жен не было видно, и они могли спокойно наблюдать за стычками самцов, словно дамы рыцарских времен, взиравшие из-за занавесок на турниры и дуэли во дворе замка.

По утрам мы наблюдали, как все четыре пары мирно завтракали в бухте. Фолклендские утки-пароходы ныряли среди водорослей, вертикально подняв хвосты, или плавали, опустив голову под воду. Время от времени они выныривали с пучками подводных растений. А водорослевые гуси в основном паслись и щипали водоросли среди скал, обнажавшихся во время отлива.

Неожиданно утки, по виду очень похожие на гаг, налетели друг на друга. Вода вскипела, защелкали крылья-коротышки, забили по воде лапы. Утка дралась с уткой, селезень с селезнем. Драка прекратилась так же неожиданно, как началась, и каждая пара одновременно удалилась в свои владения. Отдохнув на камнях, жены отправились на покой под сень туссока. Селезни же долго не могли успокоиться, они описывали круги и восьмерки, погрузившись почти целиком в воду. Их местонахождение выдавали только охристые головки и свист: «кьюю… кьюю…»

Этажом выше, над головами этих гнездящихся на земле птиц, жили другие. В темноту дерновистого пьедестала кочки, который иногда достигает метровой высоты, с большим трудом зарывается ныряющий буревестник. Эта маленькая птица не приспособлена к тому, чтобы рыть землю клювом или лапками, но она умеет упорно бороться со стеблями и всегда освобождает себе пространство, достаточное, чтобы отложить яйцо.

Ныряющие буревестники стаями слетаются к своим гнездам, когда уже совсем стемнеет, и покидают их до рассвета. И все-таки совы успевают прихватить парочку из них для своих личных потребностей. Человеку, не знакомому с поведением ныряющего буревестника, трудно обнаружить на бескрайних просторах Южной Атлантики эту птицу, величиной не больше нашего дрозда. Когда мы плыли из Монтевидео на Фолклендские острова, мне на закате посчастливилось увидеть целую стаю буревестников. Белоснежное брюшко так и сверкало на поворотах. Охотясь за мелкими животными, которые водятся в верхних слоях воды, ныряющие буревестники подныривают под гребень волны. Подобно нашим северным гагаркам, они проплывают сквозь волну, гребя крыльями, скользят по инерции между волнами и подныривают под следующий гребень. Этот маневр требует и силы и ловкости. С наступлением сумерек они поднимаются с волн и летят к скрытому за горизонтом острову Кидней и его зарослям туссока для того, чтобы зарыться в них, а может, и для того, чтобы накормить двух недавно вылупившихся птенцов.

В щелях пористых стеблей туссока живет смелый маленький крапивник, его круглое травяное гнездо бывает выстлано перьями и пухом соседей. Здесь это веселое шоколадно-коричневое существо так и зовут туссоковой птицей.

Просидев неподвижно несколько часов с киноаппаратом, я близко познакомился с этими бойкими крохотными птичками. В течение многих поколений из-за постоянных ветров крапивник был вынужден жаться к земле и почти разучился летать. Он прыгал у самых моих ног, задрав вверх хвостик, звонко чирикал и спешил дальше к каменным россыпям или травяным джунглям. Он был совсем ручной и страшно любопытный, садился на киноаппарат, перепрыгивал ко мне на колени, карабкался по ножке штатива и спрыгивал в мертвые водоросли искать насекомых. Крапивник был совершенно неутомим по части добывания корма, особенно по сравнению с фолклендским дроздом (он похож на нашего черного дрозда, только светло-коричневый с блестящим желтым клювом).

Дрозд гонялся за насекомыми в воздухе, тогда как крапивник мог клевать их лишь на земле. Когда дрозд уже улетел к своему гнезду, помещавшемуся этажом выше на зеленом одеянии все той же кочки туссока крапивник все еще продолжал свою охоту. Он переворачивал мелкие камешки, копался в водорослях, рылся, где только можно, отыскивая корм для себя и своей семьи. Когда дрозд прилетал обратно, крапивник отпрыгивал в сторону и несколько минут выжидал. Или прыгал ко мне и начинал танцевать, волоча по земле чуть расправленные крылья и распевая во все горло. Он кружился на камешке и высматривал себе партнершу. Вот он оживился еще больше, совсем расправил крылья и от страсти поднял их вверх, как садящаяся на воду крачка. Он танцевал изумительно грациозно. И только ради меня, потому что партнерша так и не появилась.

Обитателям колонии морских львов наскучила гаремная дисциплина, и они потихоньку расползались по таинственным туссоковым зарослям. Я часто натыкался на одну и ту же молодую пару, и хотя они пугались ничуть не меньше, чем я, самец ни разу не кинулся на меня. Очевидно, на Фолклендских островах люди, как и всюду, имеют предвзятое мнение о коварности животных.

Из-за этой болтовни Харриет боялась ходить в ту сторону, где ей могли встретиться морские львы, несмотря на все мои уверения в их миролюбии. Я иногда видел, как они сладко спали на кочках туссока. Наверное, им было особенно приятно лежать на молодых побегах, своей тяжестью они придавливали траву, образуя плоские платформы.

Эти солнечные террасы позволяли грифам-индейкам и совам высматривать то, что подлежало уничтожению. Компаниями по-двое или по-трое, в зависимости от величины террасы, они стояли в дозоре или просто отдыхали. Случайно я обнаружил место, где совы устраивали свои ночные пирушки — несколько террас были усыпаны пухом, перьями и костями в основном качурок и буревестников. В сумерках совы беззвучно кружили над нашим домишком, а потом улетали туда, где с жалобными криками искали свои гнезда вернувшиеся с моря полуночники. Качурки беспомощны на земле и представляют собой легкую добычу для сов.

Все без исключения птицы острова Кидней (а их тут около тридцати видов) зависят от туссока — «золотого нимба островов». Как-то утром я сидел на мысе и наблюдал за игрой морских львов. Неожиданно я увидел королевского баклана, потом другого и третьего, которые летели, держа в клювах развевающиеся, словно вымпел, стебли туссока. Иногда над моей головой пролетал целый клин птиц, нагруженных этим сеном.

Я позабыл о ленивых морских львах и последовал за бакланами. С трудом я добрался до отвесной скалы, с которой свешивались высохшие стебли туссока. Это и был покос бакланов. Махая крыльями и упершись ногами в скалу, они выдергивали столько стеблей, сколько могло поместиться в клюве, а потом, сделав полукруг над водой, летели к своей колонии, где их гнезда-пирамиды высились на расстоянии длины клюва друг от друга.

Скалолазы Нью-Айленда

— Не желаю, чтобы на моем острове болтались туристы! — заявила Агнес. — Хватит им и других мест. Пусть едут на Каркасе или Уэстпойнт. Орнитологи? Ни за что в жизни! Они только носятся по острову и пугают альбатросов или мучают их, надевая им на лапки кольца. Зачем это нужно? Какой смысл считать пингвинов на Нью-Айленде?

Агнес высказывала свою точку зрения, и я не сомневался, что она говорит от чистого сердца.

— Нет, эти так называемые натуралисты нам здесь не нужны. У нас и без них заповедник, мы сами заботимся о животных.

Агнес сидела на утесе, возвышавшемся над гнездовьем морских котиков. Детеныш с бархатными глазами, считавший, по-видимому, Агнес своей мамой, причмокивая, сосал ее пальцы. У подножия утеса жалась четверка новорожденных котиков. Их матери находились на рыбной ловле. Когда Агнес опускала вниз руку, они пытались сосать ее пальцы.

Вся эта картина выглядела неправдоподобной. Одинокая женщина, сидевшая на отшлифованной котиками скале, среди ландшафта, где человек кажется самым редкостным из всех животных. Отвесные скалы, нависшие над разбивающимся прибоем, переливы радуги в каскадах пены от волн, которые, докатившись сюда от самого мыса Горн, разлетались здесь вдребезги и рассыпались миллиардами брызг над пастбищами, где пасутся овцы. Грохот воды, блеяние детенышей котиков, плач и крики их матерей. А между грохотом волн — рев секачей внизу, у скал.

И Агнес в центре картины — птица, относительно новая в этих местах, но, без сомнения, самая необычная из всех особей женского пола, встречающихся на Фолклендском архипелаге. Вот уже четверть века она правит островом Нью-Айлендом и своим мужем Джеком Девисом по прозвищу Пират. Агнес недавно стукнуло 50, Джеку — 80. Когда они поженились, жители Стэнли с неудовольствием говорили, что красота обвенчалась с троллем. Но за эти годы Агнес сумела укротить своего супруга.

— Передай своим, что их ждут аттракционы Нью-Айленда, но это будет стоить десять фунтов за сутки! Бьерну бесплатно! — крикнула она в радиотелефон.

Путешествие по холмам, изуродованным эрозией

В тот день, когда мы сошли на берег Нью-Айленда, самого западного и во многих отношениях самого дикого острова Фолклендского архипелага, погода, как ни странно, была относительно тихой. Поэтому, поднимаясь от пристани по крутому склону, мы услыхали воркотню многих тысяч пингвинов-скалолазов, доносившуюся из их гнезд. Запах гуано точно дымовая завеса висел над всем островом. Вдоль тропинки валялись клочья шерсти, из свежего гуано торчали обглоданные кости овец — это были следы пиршества овчарок. Ближе к дому трава была усеяна скелетами, костями, серо-синими крыльями, перьями и пухом качурок, которых орды кошек по ночам вытаскивали из их земляных нор. Едкий запах кошачьей мочи пропитал всю землю вокруг дома, на крыльце сидело множество представителей кошачьей расы: белых и черных, тигровых и рыжих, пушистых и облезлых, больших и маленьких.

Нас угостили чаем с домашними крохотными хлебцами, английским кексом и пышками с изюмом. У работников был перекур, и все обитатели этого острова собрались вокруг массивного дубового стола. Агнес болтала, как заведенная, домочадцы знали, что, пока она говорит, остальным лучше помалкивать. Джек — стариковские очки на морщинистом бугристом лице, кустики волос, торчащие из ушей, — восседал во главе стола и во время этого вынужденного молчания наслаждался сигаретой и чаем.

Раймонд, старший сын, пастух, высокий двадцатидвухлетний юноша в джинсах, также не произнес ни слова, но внимательно наблюдал за происходившим. Двое сопливых и явно давно не мытых детишек хозяйской дочери Хелен и ее мужа Томаса Смита с любопытством уставились на белокурого Бьерна. Недавно Хелен родила еще одного будущего овцевода — Ричарда. От обильной крахмалом пищи и недостатка в моционе юный Ричард напоминал маленького Будду.

Джек любит беседовать, повернувшись спиной к бескрайнему горизонту. Он хвастается стрижкой овец и качеством шерсти, сейчас самый сезон. С удовольствием он рассказывает о тех временах, когда он водил шхуны и получил прозвище Пират. Ни одна из его шхун не потерпела крушения. В те времена теперешние овцеводы были еще сопляками.

Кошачий дух у крыльца, разбросанные кругом крылья и окровавленные птичьи скелеты производили отталкивающее впечатление. Но это были еще цветочки. Ягодки нас ждали впереди. Мы отправились в ближайшую колонию пингвинов, расположенную на западном берегу острова. Из зарослей туссока доносилось подозрительно знакомое хрюканье. Там паслось стадо свиней, предводительствуемое огромной маткой. Животные свободно разгуливали по всему острову и питались исключительно лишь качурками, которых вытаскивали из их подземных нор.

Свиньи проникают своими рылами в самую глубь нор, беззащитные обитатели которых становятся для них легкой добычей. Свиньи сотнями пожирают жалобно стонущих качурок. Хрустят кости, пух и перья прилипают к мордам животных. Птенцы и яйца — особое лакомство.

Качурки гнездятся в подземных норах на склонах с мягкой почвой. Опустошив птичьи гнезда, колонна черных от земли свиней марширует дальше, а склон после их нашествия выглядит, как весеннее поле, изрытое мышами-полевками.

Восточный берег Нью-Айленда, обращенный к Фолклендскому «материку», полого спускается к холодной зеленоватой воде, а западный, грудью встречающий штормы, крут и высок; он грозно нависает над огромными океанскими валами. Этот белопенный барьер в нескольких километрах от фермы Девисов образует круглую лагуну. На склонах вокруг этой лагуны располагаются колонии альбатросов, — королевских бакланов и пингвинов-скалолазов.

Самые смелые в мире птицы

У самой воды, там, где копья морского прибоя обламываются о низкие островки и рифы, я ближе познакомился с пингвинами-скалолазами. Они одновременно были и ярко выраженными индивидуалистами, и нерешительными стадными животными. Часто они подолгу колебались, пока кто-то один не брал на себя инициативу и не увлекал за собой всю стаю, словно знаменосец, шествующий во главе демонстрации.

Они никогда не забывали о возможности появления морского леопарда или кровожадного морского льва. Это единственное, чего они здесь опасаются. Все остальное их не пугает. Это самые смелые и упрямые птицы на свете, которые не колеблясь идут на любой риск — совсем как дублеры в кино.

Много рассветов и закатов мы провели возле скал, где пингвины выходили на берег. Мы не обращали внимания на ветер и холод, на дождь, снег и град. Нас защищали толстые свитера и зюйдвестки и нам ни разу не показалось, что время тянется медленно или скучно. Жизнь здесь била ключом и в вёдро с его скупым солнцем, и в ненастье.

Эстет мог бы тут наслаждаться неповторимыми формами скал и утонченной игрой красок. Эксперт по уличному движению получил бы богатейший материал для исследования поведения жителей острова, не испорченных влиянием правил и объявлений.

У скал, где пингвины-скалолазы выходили на берег, море всегда неистовствовало. Наши киноаппараты и объективы тоже были одеты в зюйдвестки, предохранявшие их от соленой воды. Штативы высились среди камней, как маяки. Но самая главная задача заключалась в том, чтобы найти на этих скользких скалах твердую опору для ног и надежный выступ, за который можно было бы ухватиться, если на тебя неожиданно обрушатся целые каскады воды. Пингвины, выходившие на берег, должны были соблюдать те же правила.

Скалолазы начали возвращаться на берег в четыре часа пополудни. Они выскакивали на поверхность воды, точно поплавки рыбацкой сети, и некоторое время качались на волнах. Их скапливалось все больше, и в конце концов число пингвинов достигало уже нескольких сотен. Откуда-то из бескрайних морских просторов они стекались к этому нагромождению скал и долго высматривали место для выхода, словно не решаясь сделать прыжок. Это была коварная ничейная земля между двумя стихиями.

И вдруг, точно по приказу, все скалолазы устремились на берег, подобно вражеской армаде. Они, как торпеды, разрезали волны. Бурлящий прибой кишел этими маленькими обтекаемыми существами, несущимися к скалам, которые в течение тысячелетий были такой же желанной целью и для их предков. Скалолазы всегда выходят на берег в прибой, сила которого в миллионы раз превосходит их собственную. Волны опрокидывают их, они кувыркаются в водорослях, падают на спину, барахтаются. Пингвины расправляют короткие крылья, стараются уцепиться когтями за малейшую неровность скалы. И когда океанский вал, разбившись о скалу, откатывается обратно, на скале остаются лишь пингвины, нашедшие точку опоры.

Их теснится там сразу не меньше двух сотен; издали кажется, будто они присели на корточки. Мгновение они переводят дух и тут же спешат покинуть ненадежное убежище, пока на него не обрушился новый вал. А в волнах уже готовится к выходу следующая флотилия пингвинов. И чем ближе к ночи, тем их становится все больше.

С нижней первой пристани скалолазы прыгают наверх на плоскую террасу. Там они чинно выстраиваются в очередь и двигаются дальше, причем им часто приходится спрыгивать на более низкую скалу. Высота этого прыжка достигает нередко семидесяти сантиметров, при этом у каждого своя техника: далеко не все пингвины тормозят крыльями во время прыжка, и многим он дается еще труднее, чем выход на берег. Я, наверное, испытывал то же чувство, когда сдавал зачет по прыжкам с вышки.

Но пингвины не боятся ударов от падения. Одежда их плотна и толста, и под кожей находится достаточный слой жира. К тому же форма их тела настолько обтекаема, что им безразлично, на какую часть тела они приземлятся.

Отойдя на некоторое расстояние от сердито ревущего моря, пингвины делают передышку. Прежде чем идти дальше, они чистятся и прихорашиваются. Некоторые непонятно зачем спешат к небольшим прудикам и лужам с дождевой водой, образовавшимся в трещинах и углублениях между скалами. Когда наблюдаешь за пингвинами, невольно напрашиваются антропоморфические сравнения. Пингвины ведут себя совсем как мы на морских пляжах. Накупавшись в соленых волнах, мы тоже направляемся в бассейн, с пресной водой, которая, безусловно, не так чиста, как морская.

Пингвины весело резвятся в этих лужах. Они плескаются, как дети, плавают на боку, поднимая крылом тысячи брызг, потом переворачиваются на другой бок, шлепают крыльями по воде, выходят из водоема и прыгают в него обратно или съезжают в воду на хвосте, как на салазках. Кажется, будто они от души веселятся. Трудно поверить, что они только что двенадцать часов подряд охотились за криллем в Атлантическом океане. Возможно, пингвины купаются в пресной воде, чтобы таким образом избавиться от паразитов. Пухоеды и клещи донимают и пингвинов, хотя их родная стихия — море.

Маленькая пристань пингвинов была ограничена со всех сторон стометровыми растрескавшимися и источенными скалами с отвесными склонами. Их рассекали три узких ущелья. Это были естественные дороги скалолазов, ведущие к их гнездам.

Самое глубокое из этих ущелий было так же узко и тесно, как переулки в Старом Стокгольме. Поднимаясь по нему, — пингвину приходится тратить не меньше энергии, чем грузчику, который тащит по лестнице рояль. Средняя улица-ущелье тянулась вдоль всего горного склона. С вершины скалы открывался великолепный вид на море и на южный берег Нью-Айленда, возле которого в былые времена пускали фонтаны киты. По утрам по этой дороге тянулся нескончаемый поток пингвинов, похожий на очередь в магазине самообслуживания. Медленно, но целеустремленно двигались пингвины вперед, и мы ни разу не видели, чтобы кто-нибудь из них нарушил очередь. Скалолазы очень строги и избивают тех, кто нарушает границы гнездовых участков или старается пролезть без очереди. Их грубые красноватые клювы и короткие крылья — оружие вполне достойное уважения. А вечером пингвины спешат домой. Набитые криллем желудки тянут их к земле. С вытянутыми вперед головами, с трудом преодолевая встречный ветер, они похожи на коротконогих старушек в косыночках.

Третья, так сказать Столбовая дорога, переваливает через скалу, минует россыпь, затем сворачивает в глубокую расселину и следует вдоль ручейка к глинистому склону, окаймленному туссоком. Пингвины шлепают то по твердому грунту, то по слякоти из гуано с едким, как пот, запахом.

Шлеп, шлеп — только и слышно, когда пингвины прыгают по мокрой жиже. Как правило, возвращающаяся домой процессия хранит молчание. Вид у пингвинов подавленный, как у футбольной команды, которая только что потерпела поражение. У небольшой скалы с пологими склонами пингвины останавливаются в молчании, чтобы немного отдохнуть. Бывает, один выбьется из очереди в поисках более легкого пути, но быстро возвращается к остальным. И подъем продолжается. Все выше и выше ползут черные трудолюбивые карлики. Слышно, как их когти скребут и царапают камень. Камни, по которым миллионы пингвинов ходили сотни и тысячи лет, испещрены глубокими царапинами.

Кормежка через «шланг»

Когда представляешь себе все трудности, которые каждые сутки преодолевают эти необычные морские птицы, задумываешься над вопросом: может быть, эволюция пингвинов давным-давно остановилась?

Почему они продолжают с трудом преодолевать крутые склоны, с таким упорством карабкаться на скалы? Почему выходят на берег из воды в самых неприступных местах? Почему не переносят колонии на более низкие места? Почему гнездятся как можно дальше от моря?

Пингвины, поколение за поколением, действуют по одному и тому же образцу. Но ведь они живут долго, и могли бы учиться на собственном опыте. Статистика показывает, что они живут до 20–30 лет и, как правило, остаются верными тому месту, где родились. Образование колонии не зависит от жизненного опыта пингвинов. Однако наблюдения за поведением пингвинов показывают, что они умеют накапливать индивидуальный опыт и учатся на собственных ошибках. В первый раз, например, насиживание у пингвинов часто кончается неудачей. Большому поморнику легко обмануть неопытную пару и стащить у нее яйцо. Бывает, что неопытные родители даже сами выбрасывают первое яйцо, когда появляется второе.

На другой год насиживание идет уже успешнее, хотя иногда родители начинают «кормить» яйца, не дожидаясь, когда из них вылупятся птенцы. Но с каждым годом пингвины становятся все опытнее, и большому поморнику все реже удается поживиться яйцами или птенцами тех родителей, которые уже не первый год выводят птенцов.

Единственные кочевники в семействе пингвинов — это ослиные пингвины. Они откладывают яйца прямо в траву, которая за сезон вытаптывается и превращается в вонючий ил (свежее гуано губит растительность). Из-за этого ослиным пингвинам приходится ежегодно менять место гнездовий. Но далеко от старых своих жилищ они не уходят, а обосновываются на соседнем участке. Через три года место прежнего гнездовья колонии покрывается обильнейшей зеленой травой (так действует удобрение пингвинов).

Уже совсем в сумерках наши скалолазы достигли наконец окраин гнездовья колонии. В этих местах основная дорога разветвлялась на сотни тропинок; давка и вонь здесь были особенно сильны. Отсюда усталые птицы брели уже непосредственно к гнездам. Среди этой многотысячной толпы пингвины ориентируются главным образом по голосу. Они улавливают призывы птенцов или оставшегося дома супругами ошибаются крайне редко. Церемония приветствия весьма длительна. Скалолазы воркуют, издают непередаваемые рулады, вытягивают шеи, поднимают хохолки над глазами и перья на затылке, отчего кажется, будто у них на головы нахлобучены плоские береты. Энтузиазм их неиссякаем, по крайней мере у тех, кто оставался дома и занимался лишь мелкими ссорами с соседями.

Маленькие птенцы, похожие на черные шерстяные комочки, изнемогают от бурных проявлений нежности со стороны своих любящих родителей. Птенцы постарше тут же безжалостно набрасываются на кормильца и заставляют его освободиться от полупереваренного груза рыбы и крилля. Каждый день птенцов кормят рыбными тефтелями с рыбьим жиром или изысканным буайбесом^[4]. Кормление происходит через «шланг». Птенец глубоко засовывает голову в горло родителя, который стоит, нагнувшись и вытянув шею, насколько ему позволяет природа. Со стороны эта процедура выглядит очень страшно.

Наряду с красивыми живописными пингвинами, украшенными хохолками, здесь встречаются и другие птицы, которые также поглощены своими семейными делами. Кроме пингвинов в колонии живет несколько тысяч королевских бакланов. Их жилища по архитектуре сильно отличаются от нор пингвинов. Бакланы строят себе гнезда-башенки из травы и глины, высотой до двадцати сантиметров. Как и у аистов, в каждом их гнезде сидит по три длинношеих разновозрастных птенца. Бакланы возвращаются с рыбной ловли правильными треугольниками. Красные лапы вытянуты подобно шасси самолета, поднятые высоко крылья тормозят полет. Шея откинута назад и выгнута, как латинское S. С какой бы силой не дул ветер, бакланы с непревзойденной точностью садятся прямо на край своего гнезда. И тут же осматриваются по сторонам. Статные, с черными хохолками на затылке, с оранжевыми наростами на длинном, заканчивающемся крючком клюве, с яркими синими глазами. Из гнезда, точно змейки, тянутся пушистые шеи птенцов. Первой получает еду самая длинная шея, потом — средняя и наконец — самая короткая, принадлежащая птенцу, который вылупился последним. После кормления детей родители могут уже спокойно приветствовать друг друга вежливыми кивками головы и заверением в любви. Красивые нарядные птицы сверкают белоснежной грудью, а их темные спины отливают синевой.

Взаимоотношения между пингвинами-скалолазами и королевскими бакланами вполне добрососедские, но, если бакланы нарушают порядок или не оказывают соседям должного уважения, маленькие пингвины умеют за себя постоять. Их красные глаза мечут молнии, а оранжевые клювы бьют без промаха.

Человек — грабитель

Когда пингвины-скалолазы выходят на берег и идут домой, они не проявляют никакой агрессивности по отношению друг к другу. Напротив, они производят впечатление самых добрых друзей. Возможно, опасности, которые угрожают им в море, на время охлаждают их боевой дух. Зато дома, возле своих гнезд, они становятся злобными и придирчивыми. Наверное, это происходит оттого, что гнездовые участки их очень малы, граница проходит всего на расстоянии клюва от яиц и птенцов. Тот, кто хочет протиснуться мимо гнезда, подвергает себя большому риску. Мир мгновенно сменяется войной. Клювы щипцами впиваются в шею нарушителя. Удары мускулистых жестких плавников звучат, как пощечины.

Во время съемок пингвины не раз нападали на меня. Сперва они по ошибке кидались на деревянные ножки штатива, но тут же перепрыгивали на мои ноги и очень больно щипались. После их клювов всегда оставались черные синяки и кровоподтеки. Иногда пингвины, сидящие на скалах, хватали клювами ремни киноаппарата и упрямо отказывались отпустить их. Почему в пингвине, весящем всего три килограмма и имеющем рост пятьдесят сантиметров, может таиться столько энергии, поймет только тот, кто на собственной шкуре испытал жестокость стихии, с которой этой птице приходится бороться большую часть года. Нельзя не обладать мужеством и ловкостью, когда ежедневно имеешь дело с бушующим прибоем, неприступными скалами, холодной морской водой и коварными врагами.

И хотя скалолазы оказывают храброе сопротивление на всех фронтах, им не удалось противостоять мародерам в образе человека. На некоторых островах сбор яиц стал своеобразным промыслом. Правда, теперь для этого требуется лицензия, причем в число прочих ограничений входит также и ограничение во времени. Но мне показалось, что этот порядок существует лишь на бумаге. На острове Кидней, прямо рядом со столицей, колония пингвинов-скалолазов подверглась такому кровопусканию, что исчезла почти полностью. Сейчас остров Кидней объявлен заповедником, но численность пингвинов-скалолазов там еще не восстановилась.

Мы прибыли на Фолклендские острова как раз в то время, когда скалолазы вернулись с зимнего лова рыбы. Возможно, мы плыли к южным широтам одновременно с ними. Считается, что скалолазы пять-шесть месяцев в году проводят в океане недалеко от устья Ла-Платы, а мы выехали из Монтевидео ранней весной, то есть в середине октября. Через три недели после приезда мы обнаружили на государственном складе штабеля ящиков с яйцами скалолазов и ослиных пингвинов. В большинстве случаев местом отправления был указан Нью-Айленд. Колонии пингвинов на этом птичьем острове очень велики, и вполне возможно, что если яйца собираются в самом начале сезона и так, что это не травмирует пингвинов, птицы успевают отложить новые яйца.

В последнее время ущерб, наносимый человеком животному миру Фолклендских островов, заметно сократился. В былые времена только по берегам одного Нью-Айленда сотнями тысяч били морских котиков. Сейчас охота на них запрещена и на некоторых лежбищах число котиков постепенно растет. Не исключено, что в наши дни на берегах Фолклендских островов уже насчитывается от пяти до шести тысяч этих ушастых тюленей.

В начале века, когда погода мешала китобоям заниматься их основным промыслом, они набивали свои салотопни морскими слонами. Эти животные были обречены, но сейчас одно стадо, кажется, уже восстановило свою численность. А когда китобоям не попадались и морские слоны, топили сало и из пингвинов. Люди не употребляли пингвинов в пищу, но на антарктических базах они шли на корм ездовым собакам.

В наши дни звероловы из Европы иногда ловят по лицензии пингвинов для зоологических садов. Из двухсот пингвинов только двадцать выдерживают путь от Нью-Айленда до Европы. Почти все без исключения пингвины заболевают грибковым заболеванием дыхательных путей, аспергиллезом. Когда они попадают в тропики, то страдают от жары и еще, конечно, от неправильной диеты. Известно, что пингвины могут выжить, если их кормить фаршем из рачков и крилля, но похоже, что торговцы дикими животными этого еще не знают, а может, просто считают, что обеспечить такое питание гораздо дороже, чем уморить сотню-другую пингвинов.

Парии — и пария

Синие качурки страдают на Нью-Айленде больше других птиц, их жизнь — настоящий ад. Они гнездятся в земляных норах и показываются на поверхности лишь в сумерках. Естественными врагами качурок в первую очередь являются поморники, которых на Нью-Айленде очень много, а также болотные совы. Против подобной регулировки естественного равновесия возражать трудно. Но вот меры, принимаемые семейством Девисов, вызывают горячие возражения. Несколько лет назад Девисы привезли много кошек, которые кормились охотой на качурок, крыс и кроликов.

Свиньи Девисов тоже питаются этимибеззащитными птицами. И если верить слухам, множество птиц люди убивают вручную при свете факелов и керосиновых ламп. Все склоны возле дома усеяны останками этих удивительно красивых птичек. Но качурки — редкие птицы, и, конечно, подобное хищническое истребление их должно быть немедленно прекращено.

Считается, будто качурки подрывают большие участки пастбищ. В некоторых местах мы поднимали пласты земли и кое-где находили жалкие пищащие комочки. Иногда нам попадались и взрослые птицы, которые пытались спрятаться от света и снова зарыться в землю. В лунные ночи, когда стаи качурок затмевают все небо, видно, что их здесь действительно много. Но лично мне кажется, что расплодившиеся на острове кролики приносят гораздо больший вред, чем эти птицы. Днем можно встретить тысячи кроликов, и надо полагать, что в норах их прячется еще больше. Кроликам приходится вести жестокую борьбу за жизнь, они голодают, иначе бы мы не увидели их в таком количестве при дневном свете. Качурки в отличие от кроликов не питаются стеблями травы, которая необходима овцам. Их корм составляет планктон и всякие мелкие морские животные.

В результате интенсивного овцеводства «тело» земли покрывается открытыми ранами. Вытоптанные, незащищенные травой места выветриваются, «раны» растут. Снегопады, дожди, ураганы и град довершают остальное. В некоторых местах на Нью-Айленде эрозия уже начинает внушать опасения, хотя она здесь еще не достигла той степени, что на других островах, где имеются более крупные фермы. Владельцы маленьких ферм заботятся о своей земле по собственному разумению. Они ревниво следят за эрозией. Мы были свидетелями, что они не только наблюдают за ней глазами, но и слушают землю, прикладываясь к ней ухом.

Красивый и дикий Нью-Айленд со своими 8 жителями, 2700 овцами. 5 лошадьми, 6 коровами. 10 свиньями, овчарками, курами, множеством кошек и одной канарейкой производит неизгладимее впечатление. И жители его являются неотъемлемой частью окружающей их природы. Они так же дики, громкоголосы, темпераментны. Но и очень добры. Хотя нам трудно было понять их. Агнес всегда была в состоянии возбуждения. «Джек, послушай! Я тебе говорю!» — постоянно кричала она.

Нервы у старого пирата были напряжены до предела, но он больше не был шкипером на своей шхуне. Когда-то у него были матросы, на которых он мог покрикивать. Как только корабль приближался к берегу, Джек был уже на палубе. Это был опытный моряк, он привык, чтобы ему подчинялись, он отвечал и за жизнь людей, и за корабль, и за груз.

А теперь бывший пират был по существу лишь батраком, безропотно выполнявшим приказания Агнес.

Овцеводы и санитары природы на острове Уэстпойнт

На острове Гранд архипелага Джейсон (Язон) вспотевшие люди катили вниз по склону горы громадные тюки с шерстью. Они спешили. В этих местах море редко бывает спокойным, и никто не знал, долго ли волны будут так нежно баюкать длинную резиновую лодку, прижавшуюся к скалам. Тюки следовало как можно скорее переправить на борт парохода «Форрест». Работала вся команда. Сверкали на солнце крюки, которыми цепляли груз. Блестели от пота и овечьего жира обнаженные тела, белые, как первый снег.

Гарри и Нэтт подхватывали крюками тюки, которые катились по двум прогибающимся доскам, и втаскивали их в лодку. Эта работа требовала большой точности. Неожиданна лодка поднялась на волнах и трехсоткилограммовый тюк пролетел мимо. Нэтт зацепил его крюком, но тут же вслед за тюком погрузился в прозрачную холодную воду и скрылся среди водорослей, пустив множество пузырей. Команда ахнула. Наконец Нэтт вынырнул из воды и вылез на камни. Его втащили в лодку и под громкие торжествующие крики отвезли на «Форрест» вместе с пятнадцатью тюками шерсти. Там он переоделся и отправился в машинное отделение. Остальные продолжали грузить шерсть.

Драконовы острова

Острова Джейсон (Язон) располагаются на северо-западной оконечности архипелага. Это самые недоступные из всех Фолклендских островов. Они коварны и загадочны. Название их говорит об уважении, которое к ним питают моряки. Может быть, дракон, охраняющий золотое руно в Колхиде, охраняет его и на этих островах? Только не угадаешь, на каком же из пяти островов находится это золотое руно. На Сауте, Элефанте, Флате, Гранде или Стипле? А может, гнездо дракона находится вовсе и не здесь, а на Восточных или Западных Язоновых рифах?

Известно, что в когти дракона попало не одно судно, что многие моряки, потеряв надежду на спасение, смотрели там в глаза смерти. Обломки кораблей до сих пор валяются на островах Джейсон, но это все старые обломки. Теперь в тех водах ни один корабль не охотится на морского котика, морских слонов или китов.

Один человек вошел в историю Фолклендского архипелага, как герой островов Джейсон, но никто не знает его имени. Он был вахтенным на потерявшем курс китобойном судне, которое ночью во время шторма подошло слишком близко к острову Стипл. Судно с такой силой ударилось о скалы, что матрос, сидевший на бушприте, перелетел на берег. Когда он на рассвете пришел в себя, то увидел, что лежит в зарослях туссока, а кругом не видно ни следов корабля, ни команды. Матрос не знал, где находится, и не имел никакого понятия о том, что произошло. Но он выжил. Он ел птиц, пока они не улетели, а потом всю зиму питался молодыми побегами туссока. Через тринадцать месяцев его подобрали и он был допрошен губернатором в Порт-Луисе. В протоколе сказано, что этот человек лишь немного повредился в уме. Должно быть, он был необыкновенно сильной конституции…

Сейчас на островах Гранде и Стипле пасутся овцы, но бывают годы, когда никто не может сойти на берег, чтобы их остричь. Так, в 1967 году 1200 овец на Гранде и 650 — на Стипле так и остались нестриженными. Через год с «Форреста» удалось высадиться на Стипле двум пастухам. У них были с собой девять овчарок, радиопередатчик, генератор, работающий на бензине и дающий ток для машинок для стрижки овец, ружья, патроны, сигареты и спирт.

Когда пастухи настригли 35 тюков шерсти по 250 килограммов каждый, «Форрест» перевез их в тихую погоду на Гранд. Там стадо дало 54 тюка шерсти, но это все была низкокачественная шерсть, так как овец не стригли два года.

Оба эти острова очень сильно пострадали от эрозии, там осталось так мало травы, что теперь на них может прокормиться лишь ограниченное количество овец. Пастухам пришлось уменьшить стадо примерно на триста голов. Трупы овец так и остались на острове к великой радости чаек, буревестников и поморников. Теперь они несколько месяцев будут лакомиться бараниной и бараньей требухой.

Любят баранину и своеобразные, похожие на грифов фолклендские каракары^{56}, которых тут зовут Мошенник Джонни. На одном только острове Гранд я увидел на столбах возле овечьего сарая 85 этих хищных птиц. Таких птиц я никогда прежде не видел. У них был взгляд орла, голая шея грифа и тело сокола. Размером они были не больше скопы и имели очень красивое золотисто-коричневое оперение. Если бы из-под перьев не выглядывали набитые мясом зобы, напоминавшие опухоли, красота этих птиц была бы безупречной.

Овцеводы издавна преследовали Мошенника Джонни, и теперь эта птица стала редкостью. В большом количестве каракары сохранились только на островах Джейсон. Некоторые фермеры даже платят премию за клюв Мошенника Джонни. Говорят, будто эта птица убивает овец, в особенности ягнят, но орнитологи считают это маловероятным. Не исключено, что Мошенник Джонни нападает на овец, которые упали от слабости или оттого, что объелись. Овцу, пролежавшую несколько часов на боку, разбивает паралич и тогда грифы-индейки выклевывают у нее глаза. Конечно, Мошенник Джонни присоединяется к грифам. Но поскольку такая овца все равно не жилец на этом свете, работа подобных санитаров должна поощряться, а не наказываться. Когда дело касается природы, человек иногда проявляет поразительную недальновидность.

Однако фермеры, которые не относятся враждебно к окружающим их животным, считают Мошенника Джонни добрым соседом и никогда не обвиняют его в воровстве. Если гриф-индейка, большой поморник или Мошенник Джонни и убивают овцу, то лишь очень ослабевшую, умирающую или больную. Такое кровопускание полезно для стада, и сами фермеры ежегодно убивают до 70 тысяч овец, оставляя трупы разлагаться на полях (Фолклендские острова не экспортируют мясо в страны, нуждающиеся в протеине).

Пока грузили шерсть, я совершил прогулку по острову Стипл. Западный берег его на протяжении нескольких километров был занят колониями пингвинов-скалолазов. Пыль, пропитанная запахом гуано и аммиака, окутывала берег подобно ядовитому облаку.

Я попытался хотя бы приблизительно определить количество обитающих здесь пингвинов, когда они вечером по привычным тропам возвращались к своим гнездам. Однажды я побывал в колонии пингвинов, — где один весьма авторитетный орнитолог насчитал сорок тысяч птиц. На западном берегу острова Стипл их явно было в два раза больше. А ведь это не единственная колония на острове!

Выше по склонам гнездятся менее темпераментные ослиные пингвины. А королевские бакланы! В вечернем небе со всех сторон тянулись их бесконечные треугольники. Очевидно, в этой части Южной Атлантики неисчерпаемые запасы рыбы.

Несколько гигантских буревестников сидели на земле невдалеке от меня. Когда я направился к ним, птицы тотчас поднялись в воздух, но некоторые из них так и не двинулись с места, пока я не подошел к ним вплотную. Серо-коричневый, с большими злыми глазами, черной головой и сильным клювом необычной формы — вот как выглядит гигантский буревестник.

Оказывается, я набрел на гнезда гигантских буревестников и больших поморников, устроенные прямо на земле. Неожиданно меня так сильно ударили по голове, что на секунду у меня потемнело в глазах. Болело ухо, по шее текла кровь. Новая атака, теперь уже одновременно с двух сторон, спереди и сбоку, заставила меня пригнуться к земле. Обнаружив, что у меня пропали очки, я тут же увидел их в когтях пикирующего поморника. Он не успел вернуть их мне: шнурок, прикрепленный к дужкам, развязался и очки упали на самку буревестника, сидевшую на яйцах. Раскинув крылья, она вскочила с гнезда, поднялась в воздух и «поплыла» над морем.

Все произошло так быстро, что я не сразу сообразил, в чем дело. Очки удалось спасти, они были в целости и сохранности. Я нашел даже шнурок, которым прикреплял их во время съемок. Но поморники были так разгневаны моим вторжением в их владения, что не прекратили своих атак, пока я не покинул занимаемую ими территорию. И все-таки мне удалось сфотографировать аккуратное, устроенное в мелкой гальке гнездо гигантского буревестника и его большое яйцо грязно-серого цвета.

В сумерках небо над этими островами темнеет от стай качурок и чаек, всю ночь не умолкает их скрипучий жалобный крик. Верхние части склонов буквально источены их норами. Для орнитолога тут непочатый край работы, но условия жизни на этих островах чрезвычайно трудны. Если бы мне было дано право решать, я бы немедленно объявил эти острова заповедными и удалил оттуда всех овец. Овцам там больше нечего делать. Международный союз охраны природы должен позаботиться, чтобы эти острова были спасены. Была объявлена их продажа; острова оценены в десять тысяч английских фунтов. Это пустяковая сумма, если иметь в виду, что речь идет о таком важном деле, как охрана природы.

Охотничьи байки

Загудел «Форрест», призывая меня на борт. Последнее, что я видел и что запечатлела пленка, — одинокий, только что выкупавшийся Магелланов пингвин, который стоял на посту возле серого мрачного утеса. Остров окружали густые леса водорослей, обнажавшиеся во время отлива. Спокойная серая вода блестела, словно потертая материя. Волны от носа нашего корабля разбегались на много миль. Таким спокойным море в этих местах бывает раз в десять лет.

— Даже не поверишь, что здесь всегда бушуют штормы, — сказал капитан Джек Соллис, взяв курс на остров Уэстпойнт. Самыми счастливыми на борту были оба пастуха, которые отделались всего шестнадцатью днями ожидания, пока их не сняли с острова Гранд.

Уже темнело и подул ветер, когда наш «Форрест», выйдя из пролива между островами Гранд и Стипл, направился в сторону Саута. До наступления ночи мы успели увидеть на острове Уэстпойнте Мизери (гору Несчастья). Всю дорогу нас сопровождали быстрые большекрылые альбатросы.

Команда собралась вокруг капитана, отдыхая после тяжелой работы. Все склонились над штурманским столом, где лежала морская карта. Спорили о пунктах в южноамериканской лоции — библии мореходов по части отливов и приливов, силе и направлении течений, рифов и остатков затонувших кораблей в районе Фолклендских островов. Зашел разговор о возможностях ввести в ход новую отрасль промышленности; в последнее время много говорилось об использовании водорослей, в изобилии растущих у берегов архипелага. Потом разговор перешел на кораблекрушения, случавшиеся у предательских скал, мимо которых мы должны были проходить ночью.

Все восхищались мореходным искусством Джека Соллиса и чувствовали себя в надежных руках. Он уже полжизни плавал капитаном на «Филомеле» и «Форресте» и ни разу не потерпел кораблекрушения. Правда, в свое время он прошел хорошую школу у Джека Девиса. На его суда дважды нападали разъяренные морские леопарды. В первый раз морской леопард пытался прыгнуть в бот, чтобы утащить с собой добычу. В другой раз острые зубы леопарда отщепили большой кусок весла. Джек Соллис видел, как морские леопарды, стараясь приманить гигантских буревестников, отрыгивали содержимое желудка и подстерегали птиц под водой. Спрятавшись в водорослях на отмели и высунув ярко-красный язык, они приманивали и любопытных водорослевых гусей, и Фолклендских уток-пароходов. Зимовщики со Шпицбергена рассказывали, что белые медведи проделывают нечто подобное, когда хотят поближе подманить тюленя.

Джек хорошо знаком и с косатками. Они, не задумываясь, нападают даже на самых крупных китов. Однажды с борта «Филомелы» он видел, как из воды неожиданно выпрыгнул один кашалот и тяжело плюхнулся обратно, подняв фонтаны брызг и пены. Подплыв поближе, Джек обнаружил, что вода в том месте окрашена кровью. Это стая косаток напала на кашалота и вырвала из своей жертвы несколько больших кусков сала.

Никто из присутствующих не сомневался, что Джек рассказывает чистую правду. Его мимика, его слова говорили об искренности, взгляд голубых глаз светился невинностью. Этот человек обладал незаурядным опытом.

На морской карте остров Уэстпойнт называется Альбатросовым, и это название великолепно соответствует его романтическому характеру. Здесь действительно господствуют важные, как короли, альбатросы.

Состав населения на Уэстпойнте очень прост. Здесь живут три семьи, находящиеся в тесном родстве друг с другом. Родди Напьер — владелец острова. Его дед владел фермой на Уэстпойнте уже в 1879 году. Деда сменил отец Родди. Благодаря осторожному и разумному использованию пастбищ на 1255 гектарах острова может прокормиться 2600 овец. Им разрешается пастись только на специально огороженных участках. Поскольку на острове всегда заботились о восстановлении туссока, там и зимой всегда достаточно корма. Уэстпойнт дает шерсти в четыре раза больше, чем любой другой остров архипелага.

Жена Родди, Лили — дочь 63-летнего пастуха Теда Робсона. Ее сестра Рози замужем за вторым пастухом Рили Шортом. Дочь Напьеров и двое детей Шортов составляют достаточно большой класс, чтобы к ним раз в полтора месяца на две-три недели приезжал «передвижной» учитель (как его тут называют) и учил их. Когда он уезжает, мамам приходится помогать детям готовить «домашнее задание». Никто из жителей Уэстпойнта никогда не покидал Фолклендских островов.

Альбатросы

и их защитники

Этот изолированный населенный пункт состоит из трех домиков, расположенных на вершине живописного холма на берегу красивого подковообразного залива, где стоят на якоре два небольших катера. У самого причала высится несколько нежилых строений — склад, сарай и большой хлев, куда загоняют овец, чтобы они обсохли перед стрижкой. Наверное, только на Уэстпойнте стрижка еще производится вручную и, наверное, только там шелковистая белая шерсть строго сортируется, перед тем как ее увязывают в тюки.

Старый Тед тяжело дышал. У него ныла спина, ведь уж сколько лет он простоял вот так, склонившись над заросшими овцами. Его ножницы скользили по овце легко, словно нож по сыру. Редко где на коже оставалась царапина. Шерсть с каждой овцы снималась целиком, точно руно, и Родди бросал ее на стол для сортировки, будто вешал на балконную решетку ковер для просушки. Кошки, которых тут держат из-за обилия крыс, терлись о ноги работающих мужчин.

Кроме овец и кошек из домашних животных на острове имеется одиннадцать овчарок, двадцать коров и восемь лошадей. Возле дома бродит конь по кличке Веселый в обществе единственного на всем архипелаге осла.

У хозяйки Уэстпойнта Лили рядом с домом живут изумительно красивые красноголовые гуси^{57}. В заливе, перед сараем для стрижки овец, резвятся почти ручные дельфины. Они так привыкли к обитателям острова, что как только кто-нибудь из людей появляется на берегу, тут же устраивают представление: делают сальто, бьют хвостом по воде, поднимая пену, в общем всячески стараются привлечь к себе внимание. Выходящие из моря Магеллановы пингвины выстраиваются рядами, как изумленные зрители.

Здесь на острове люди бережно относятся не только к фауне, но и к флоре: большая часть территории острова отгорожена от овец. Родди составил карту, показывающую, чем Фолклендские острова могли порадовать ботаника до того, как на них завезли овец и коров. Профессор Карл Скоттсберг именно на Уэстпойнте пополнил свои гербарии, когда приезжал на архипелаг в начале века.

В защищенных от ветра низинах Родди для опыта посадил макрокарпус и австрийскую сосну. Мы видели, как влюбленные пингвины трубили в сосновом лесу, а ведь этих птиц всегда представляют на фоне снегов и льдов Антарктиды.

Любовь к природе, к каждому живому существу пустила глубокие корни в душе Родди. В его кабинете, где по вечерам горит камин, множество книг. Родди ведет себя, как настоящий защитник природы. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что за последние десять лет он окольцевал по поручению биологического факультета университета Джона Гопкинса 13 800 альбатросов. И он продолжает эту работу.

На Фолклендских островах все птицы находятся под охраной закона, но закон этот неизменно нарушается, если он вступает в противоречие с личными интересами фермеров. Земля — собственность фермеров, и они обращаются с нею, как им заблагорассудится.

И если фермер считает, что красивые синие качурки подрывают почву или что кочующие колонии ослиных пингвинов портят пастбища для скота, он получает разрешение уничтожить на своей земле птиц любым удобным ему способом. Между тем фермеры, относящиеся к птицам более терпимо, могут привести неопровержимые доказательства, что на тех местах, где несколько лет назад находились колонии ослиных пингвинов, растет самая зеленая и густая трава.

Владельцы крупных ферм, у которых насчитывается не меньше тридцати тысяч овец, сжигают тундру, чтобы ускорить рост травы. Но бывает, что эти пожоги приходятся как раз на то время, когда птицы несут яйца. Слой перегноя тут тонок, как в африканских саваннах, и земля легко покрывается бесплодными ранами.

Недавно самое крупное предприятие на архипелаге — «Фолкленд айленд компания ходатайствовало о получении лицензии на отстрел нескольких сотен морских львов на том основании, будто они препятствуют высадке овец и пастухов на мелкие острова. И власти удовлетворили это чудовищное требование.

На незаселенном острове Стаатс уже много лет мирно жило стадо южноамериканских гуанако — диких родичей домашних лам. Стадо находилось под охраной закона, поскольку и шерсть и кожа этих животных ценятся чрезвычайно высоко. Во время нашего пребывания на архипелаге этот остров посетила шайка мародеров с собаками. Собаки согнали стадо в кучу и люди автоматами скосили 47 животных. Только с четырех можно было снять шкуру. Все остальные были испорчены пулями…

Достаточно нескольких энтузиастов, борющихся за охрану природы, чтобы фауну Фолклендских островов не постигла та же участь, что и флору. Родди Напьер настроен оптимистически. Он считает, что новое поколение растет более просвещенным и сознательным. Но к сожалению, жители архипелага в целом чрезвычайно консервативны…

Эта самка альбатроса была весьма суетливой молодой дамой в возрасте десяти птичьих лет. За ней пылко ухаживал кавалер примерно того же возраста. Оба находились в таком брачном рвении, что нельзя было бы понять, кто из них он, а кто она, если бы на ноге у нее не было кольца. Родди Напьер познакомился с ней, когда она была еще неоперившимся птенцом; на кольце значились все данные, необходимые для опознавания. Десять лет наша мисс, как и ее одногодки, вела жизнь юной девы. Ей еще не приходилось нести яйца и высиживать птенцов. Но нынче… Она стояла на вершине уже почти готовой башенки из глины, сложенной наподобие колонны, высотой в 30–40 сантиметров. На верху башенки было сделано углубление для одного большого яйца, которое мисс предполагала снести, если кавалер не обманет ее ожиданий.

Кавалер был влюблен так страстно, как бывают влюблены только одни альбатросы. Он стоял у подножия замка своей возлюбленной, тянул к ней шею и нежно терся об ее клюв своим желтым, крепким отполированным клювом. Он перебрал все перышки под подбородком, на шее и под крыльями своей возлюбленной, точно хотел навеки избавить ее от паразитов. Он молил об одном: чтобы ему было дозволено подняться в ее святая святых. Иногда он широко открывал клюв у нее перед глазами. В ответ она так же беззвучно открывала клюв, и тогда он стыдливо отводил в сторону голову. Крылья его трепетали от томления и страсти. Это было незабываемое сватовство.

Но конечно, альбатросам помешали. Их любовная прелюдия была безжалостно прервана пингвинами-скалолазами. Альбатросы беспомощны против этих вредных птиц. Шутки пингвинов напоминали смех и поддразнивания, которыми младшие братья и сестры изводят старшую сестру, когда к ней впервые пришел в гости кавалер. Выходкам скалолазов не было конца, и укрыться от этих птиц было невозможно. В какую бы сторону ни повернулись альбатросы, отовсюду на них смотрели пингвины с нахально поднятыми хохолками и перьями на затылке.

Наконец влюбленные рассердились и решили подыскать себе место поспокойнее. Они бросили свою башенку, рискуя, что ее захватит другая пара альбатросов или же оккупируют скалолазы. С большим трудом они доковыляли до скалы и там возобновили свою прерванную игру. Что произошло дальше, никто не знает, но кольцо на ноге самки говорит о том, что за десять лет, которые она его носит, ей еще не пришлось благополучно высидеть птенцов. Старым альбатросам это, конечно, удается. Они ведут суровую жизнь на морских просторах и долго накапливают опыт, прежде чем им удается обзавестись домом и вывести потомство.

Известно, что альбатросы живут так же долго, как филины. В конце XIX века один альбатрос, устав от вечных завываний ветра и зловредных шуток скалолазов, покинул южное полушарие и эмигрировал на Фарерские острова. Там он попросил право убежища у местных олуш. 34 года альбатрос, единственный представитель своего вида, мирно жил на Фарерах и удостоился прозвища Короля олуш.

На Уэстпойнте самая большая колония альбатросов защищена изгородью от вторжения овец. Она располагается под горой Мизери в ложбине у Чертова мыса. По ложбине бежит ручей, который обеспечивает альбатросов пресной водой во время насиживания. На крутых скалистых склонах, от вершины горы и почти до самой воды, живут тысячи альбатросов. За пределами их колонии гнездятся пингвины-скалолазы, чья беспрерывная воркотня услаждает слух немногочисленных Фолклендских каракар и стаю грифов-индеек. Альбатросов они не трогают. Никто, кроме кольцевателя Родди Напьера, не касается этих величественных птиц.

Раньше люди собирали с альбатросов дань в виде яиц, нанося непоправимый ущерб их численности. Что это как не невежество? Как могли моряки сознательно уменьшать число своих гордых друзей, помогающих им в море? Ведь если из гнезда альбатроса забрать его единственное яйцо, самка не снесет нового, но просидит в пустом гнезде все шесть недель, через которые должен был вылупиться птенец.

Весь период высиживания и выкармливания птенцов занимает у альбатросов почти год, поэтому они возвращаются в свои колонии раз в два года. Много времени уходит у них и на строительство замка из глины, особенно если учесть, что ноги птиц не приспособлены к хождению по земле, а клювы — к раскопкам глиняных залежей. Затем насиживание, которым занимаются в равной степени и самец и самка, и, наконец, самое главное — надо выкормить птенца в летающего атланта, вес которого достигает 3,5 килограммов, а размах крыльев — более двух метров.

Если смотреть сверху, Чертов мыс представляет собой головокружительный обрыв, террасообразные уступы которого усеяны гнездами-башенками, где сидят на яйцах ослепительно белые альбатросы. Между серыми кучками глины пробивается зеленоватый мох и редкие стебли туссока — зеленые молодые побеги и старые соломенно-желтые. Серебристо-серые скалы источены эрозией и только у самой воды они становятся кирпично-красными и бархатисто-зелеными от водорослей, растущих на гуано.

Мы наблюдали неповторимое зрелище. Даже маленький Бьерн был захвачен игрой этих воздушных акробатов, которые то быстро скользили по воздуху, то тормозили так, что ветер свистел в крыльях. Альбатросы парят на идущих от волн токах воздуха и им тяжело летать медленно. Скорость их полета колеблется от 90 до 110 километров в час. Чтобы на такой скорости красиво приземлиться на свое гнездо, альбатрос взлетает над склоном, разворачивается у вершины и оттуда скользит к гнезду. Распустив хвост наподобие парашюта, подняв вверх крылья, растопырив ноги и откинув назад голову, он пытается уменьшить скорость приземления, но как бы он ни старался, его маневр все-таки кажется несколько неуклюжим.

Целый день, пока солнце не скрылось за горизонтом, я провел в колонии альбатросов у подножия горы Мизери. Я лазил, цепляясь за уступы скал, среди этих королевских птиц, и они не обращали никакого внимания на раскрытые ножки штатива, на шипение магнитофона, на жужжание кинокамеры. На закате один альбатрос всего в полуметре от меня так самозабвенно ласкал свою сидящую на яйце супругу, что у нее уже не было сил держать свою длинную шею. Самка, полная неизъяснимого блаженства, закатила глаза и замерла, свесив шею через край гнезда.

Быт и нравы в Порт-Стэнли

— Вам следовало бы как можно скорее внести свои фамилии в книгу приезжих в резиденции губернатора, — сказала Эйлин и продолжала без передышки: — О, Харриет, нигде в мире погода так не подходит для сушки белья, как у нас. Белье потом так хорошо пахнет, в воздухе совершенно нет копоти. Нигде в мире не может быть такого чистого белья. Мы очень счастливы, Харриет, и надеемся, что тебе у нас понравится.

Мы с Харриет не сразу поняли, зачем нужно как можно скорее внести свои фамилии в книгу приезжих в резиденции губернатора. Неужели нашим подписям придавали здесь такое большое значение?

Нельзя сказать, чтобы на следующее утро погода очень благоприятствовала сушке белья. Нам пришлось натянуть толстые свитера и непромокаемые плащи.

Религия и филателия

Возле Западного магазина — единственного универмага Порт-Стэнли — мы свернули на Роуз-стрит, главную улицу этой крохотной столицы. Один ее конец упирался в городскую бойню, другой — в кладбище, вся длина улицы примерно два километра.

Справа возвышался «самый южный в мире храм господень», массивный, тяжелый, не страшащийся никаких бурь и ветров. На зеленой лужайке перед красным кирпичным фасадом были установлены прислоненные друг к другу в виде пирамиды четыре старых покрытых паутиной китовых ребра. Этот своеобразный портал напоминает людям, что когда-то море в этих местах считалось самым богатым китами и что теперь их осталось столько, что больше ни одна страна не расходует средства на китобойный промысел в преддверии Антарктики. Портал — монумент, напоминающий об ужасе истребления.

Правая сторона улицы представляет собой зеленый склон, спускающийся к фиолетовой бурлящей воде. По тротуару левой стороны мы прошли мимо аккуратной живой изгороди из елей, за которой скрывался дом швейцарского типа, принадлежащий главе «Фолкленд айлендс компани», мимо усадьбы пастора Петера Милламса, мимо словно сошедшей с рождественской открытки католической церкви Святой Марии — деревянной, светлой, с зелеными углами, наличниками и лестницей и огненно-красной крышей.

Напротив этой «сахарной» церкви находится Таун Холл — самое безобразное здание во всем Порт-Стэнли. Это мрачное цементное чудовище, в котором помещаются конторы по управлению, почта, телеграф, библиотека, суд и портретная галерея, демонстрирующая портреты всех губернаторов. На верхнем этаже расположен зал для торжественных празднеств. Когда он не занят под благотворительные базары, свадьбы или юбилеи, то функционирует как городской кинотеатр.

Самым оживленным местом во всем Таун Холле была, несомненно, почта. В те редкие дни, когда в Порт-Сгэнли прибывает почтовый пароход, люди прибегают на почту в любое время дня и ночи, невзирая на ураганный ветер. Наибольший доход почте дает продажа марок. Филателисты всего мира внимательно следят за марками Фолклендских островов, и продажа марок является серьезным подспорьем для скудного бюджета архипелага.

В низких ветхих бараках рядом с ратушей помещаются различные конторы управления коммунального хозяйства, а также столярная мастерская. А за бараками виднеются свинцовые волны моря.

В этом месте улица делает поворот, и мы неожиданно очутились перед большим белым зданием под зеленой крышей с длинной стеклянной верандой и оранжереей. Возле дома раскинулась аккуратно подстриженная лужайка, засеянная люпином и огороженная золотисто-желтой изгородью из жимолости. На лужайке стояло несколько мини-пушек. Ржавая гарпунная пушка напоминала о временах колониализма. Это и была резиденция губернатора, где мы должны были записать свои имена в книгу для приезжих.

В узкой, похожей на клетку комнате стояла высокая конторка, на высокой доске которой лежала пресловутая книга. Для тех, кто не помнит числа, стоял старинный календарь, переводившийся с помощью деревянного винта. На конторке мы увидели длинную ручку и огромную, как суповая миска, чернильницу. Мы записали в книгу свои фамилии, место рождения, возраст, день и цель прибытия в колонию.

Возле дома паслись гуси, утки и овцы. Валялись на спине лошади. В загончике возле кухни кудахтали куры.

Наше прибытие на Фолклендские острова стало официальным фактом.

Фотограф попадает впросак

Вскоре перед нашим бунгало остановился черный автомобиль с серебряной короной. Из него вышел шофер в черной ливрее с серебряной короной на фуражке, постучал в дверь, вежливо поздоровался и передал нам послание с золотой каемкой, в котором мы приглашались на следующий день на прием к губернатору. Приглашение было подписано сэром Космо и леди Хаскард. Как только вновь прибывший на архипелаг вносил свое имя в книгу для гостей, он получал приглашение на ленч или на коктейль к губернаторской чете. Это был весьма важный этап в светской жизни фолклендской столицы.

Харриет бросилась к Марго, местной парикмахерше, у которой все время было расписано на полгода вперед и которой все-таки пришлось принять новую клиентку. Мой синий костюм был вычищен и отглажен. Ботинки сверкали. Мы не могли упустить такой редкий случай, ведь и губернаторская резиденция и сам губернатор принадлежали уже исчезнувшей эпохе.

В торжественный день я пораньше нарубил тупым топором торф и наполнил им ведра, чтобы к приему успеть отряхнуть с себя пыль. Пока Харриет покрывала ногти лаком, я брился. Мы сделали все, что от нас зависело, чтобы предстать перед губернаторской четой достойными подданными своего государства.

У нас был даже собственный шофер, хотя и без ливреи, — муж Эйлин — Джим Леллман, который приехал за нами на своем кашляющем лендровере. Точно в четверть седьмого наш автомобиль уже подъезжал в очереди других автомобилей к дому губернатора. Нарядные, оживленные гости. Дамы в элегантных туалетах, с прическами, над которыми изрядно потрудился ветер.

Не нарушая очереди, мы прошествовали мимо портретов королевы-матери, Эдварда VII и королевы Елизаветы. Мы так быстро поздоровались с сэром Космо и его супругой, похожей на обычную шведскую крестьянку, что я тут же забыл их лица. Нас закружило и понесло по волнам приема. К нам подводили разных людей, с которыми нам следовало познакомиться, и представляли их с таким энтузиазмом, что вскоре вокруг двух бедных шведов собралась довольно большая толпа. Нас оттеснили к камину и мы держались друг за друга, точно влюбленные ласточки в зелени панданусов. Лакеи в черном разносили на серебряных подносах напитки, горничные в черных платьях с белыми наколками обносили гостей такими крохотными бутербродиками, как будто они были предназначены для птиц.

В этой толкучке я не заметил, как потерял Харриет. Через полчаса я бросился искать ее, как пингвин, вернувшийся домой и не заставший там своего голодного птенца. Я нашел Харриет оживленно беседующей с леди Хаскард, миссис Миллер, миссис Глиделл и длинным, рыжим, весело ухмылявшимся мужчиной, бросавшим на мою жену восхищенные взгляды. Других дам он, казалось, совершенно не замечал.

Я демонстративно остановился перед ними, не скрывая, что слушаю их разговор. Из-за невыносимой жары, царившей в помещении, я распустил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Меня не замечали. Тогда я решил, что необходимо объяснить рыжему, кто я такой. Я нахально приблизился и изрек:

— Простите, но я должен представиться. Я муж Харриет.

— Я это знаю, — сказал рыжий.

— А вы кто такой?

Харриет побледнела и пролепетала:

— Свен, да это же губернатор!

Громкий хохот прервал беседу. У губернатора на щеках выступил яркий румянец. Дальше в моей памяти следует провал. В маленькой колонии, где не о чем говорить, кроме погоды, ветра и овцеводства, оплошность, подобная моей, дает богатейшую пищу для комментариев.

Мелкие неприятности будней

Связи с космосом у Порт-Стэнли налажены отлично. Две спутниковые станции из множества спутников, кружащихся в мировом пространстве, бесперебойно передают сюда свежую информацию. А вот сухопутная и морская связь тут немного капризны. Письмо, отправленное на Фолклендский архипелаг через Монтевидео, попадает иногда на место назначения лишь через несколько месяцев.

В настоящее время на архипелаге выходит всего две газеты: одна церковная, размножаемая на ротаторе, где отдел новостей находится на самом низком уровне, и другая, выпускаемая властями, которая знакомит население с годовым отчетом правительства, бюджетом и правительственными сообщениями.

Учителям, инженерам, телеграфистам, чиновникам и всевозможным экспертам, которые приезжают на архипелаг по контракту на два-три года, жизнь тут поначалу кажется беспросветной, их привлекает сюда лишь возможность скопить немного денег. Но уже задолго до конца контракта эти «временные» жители архипелага совершенно свыкаются с неторопливым, невозмутимым ритмом жизни, который характерен для его «постоянных» жителей.

Однажды у Родди Напьера забарахлил мотор лендровера. Родди разобрал мотор и обнаружил, что испортилась какая-то незначительная деталь. По радиотелефону он заказал эту деталь в Порт-Стэнли. Со склада запасных частей для лендроверов деталь переправили Родди с первой же оказией, то есть через несколько недель. Пилот Джим Керр сбросил пакет с деталью со своего красного гидроплана прямо над домом Родди. Казалось бы, дело в шляпе, но именно эта деталь в моделях последних лет была немного изменена. Через несколько недель Родди доставили другую деталь, но и она оказалась неподходящей.

Спустя три месяца «Фолкленд айлендс компани» отправила в Лондон заказ с точным описанием детали и ее номером по каталогу. Через шесть месяцев из Лондона прибыла посылка, которую тут же переправили Родди на Уэстпойнт. Родди вскрыл посылку и увидел, что эта деталь не та, какая требуется, но, согласно письменной инструкции фирмы, она подойдет, если ее немного усовершенствовать. Лендровер Родди не пожелал считаться с инструкцией фирмы. Он остался неподвижным.

Снова начались переговоры по радиотелефону, посылка вернулась в Стэнли, а оттуда с новым заказом — в Лондон.

Неподвижный лендровер Родди ожил совершенно неожиданно: один фермер услыхал о страданиях Родди по радиотелефону, который тут слушают все, и вспомнил, что у него водном уже отслужившем джипе имеется как раз эта деталь. Он вынул ее и переправил Родди. А посылка из Лондона пришла только через год…

Утром небо заволокли тучи. Жители северного полушария назвали бы такую погоду осенним ураганом. В доме завывал ветер, крыша грохотала. Белье Харриет сорвалось с веревки и полетело над лужайкой. Телефонные провода громко гудели. Белые птицы, точно снег, кружили над соседским двором, где валялись брошенные курами куски баранины. Вода в бухте побелела, мелкая морось летела над морем, образуя туманную дымку. Пять лошадей, которых соседи держали только «ради прекрасного удобрения», прижались к торфяному сараю, стараясь укрыться от ветра. Здесь, на архипелаге, в течение одного дня нередко сменяются все четыре времени года. В полдень уже сверкало солнце и ветер совершенно стих. При желании можно было пить кофе на зеленой лужайке. В пять часов пополудни уже нужно было натянуть толстый шерстяной свитер. Вскоре шторм грохотал с новой силой, и люди прятались в свои обогреваемые торфом скорлупки. Трудно быть метеорологом на этом архипелаге!

Половина жителей Фолклендских островов живет на фермах, другая половина — в Порт-Стэнли. Когда на островах бьет полночь, в Стэнли уже час пополуночи. Эта разница во времени считается тут необыкновенно важной. Жители Стэнли кончают работу на час раньше, и, следовательно, у них есть лишний час для заготовки торфа. Заготовка торфа объединяет и уравнивает всех жителей архипелага, на котором не растут кусты и деревья, нет угля, нефти или природного газа. Зато торфа тут в избытке. У каждой семьи есть свои торфяные угодья за чертой города, куда люди приходят, когда позволяет погода, чтобы заготовить себе топливо. Нарезанные куски торфа раскладывают на валу, проходящему через все участки. Когда ветер выдует из торфа влагу, куски переворачивают, складывают штабелями и сушат целый год. Потом перевозят в сарай, снова складывают и сушат еще год, пользуются торфом только на третий год.

Мы долго не могли научиться правильно разжигать торф, несмотря на то, что заботливые соседи без конца давали нам советы.

Каждый день независимо от погоды начинался с того, что я нарубал в сарае два больших ведра торфа.

Мясо в Стэнли поставляется мясником непосредственно в каждую кухню. И это бывает только баранина. Хозяйка вешает на свою калитку-дощечку с надписью: Hind-quarter today, please. Это означает, что сегодня хозяйке необходима задняя часть. На обратной стороне дощечки написано: Nomeat today, please. Когда дощечка вывешивается на улицу этой стороной, мясник знает, что хозяевам баранина встала поперек горла или что Микки Кларк съездил на рыбную ловлю.

В море, омывающем Фолклендские острова, чрезвычайно много рыбы, о чем свидетельствует обилие пингвинов, бакланов, альбатросов, тюленей и морских львов. Однако местные жители редко занимаются рыбной ловлей. Микки Кларк — единственный, так сказать, профессиональный рыбак в Порт-Стэнли.

Как и все жители архипелага, ему приходится владеть не одной трофессией. Он водит грузовик местного универмага. Он выкрасил церковную крышу. Он поменял лампы накаливания на мачтах станций слежения за спутниками. Он ловит рыбу сетью и кошельковым неводом. Помощника его зовут Чарли Коротышка.

Мне довелось побывать с ними на одной ловле. Сперва лендровер, подпрыгивая, привез нас к устью речки Моди-Крик, впадающей в залив возле Порт-Стэнли. Микки выпрыгнул из кабины и быстро прошелся вдоль берега. Черные глаза под кустистыми бровями пристально смотрели на воду. Он швырнул в воду камень, вернулся к машине и кивнул Чарли.

— Закинем разок в этом месте. Я видел немного корюшки.

Микки поставил сеть в устье речки, и через десять минут мы вытащили не меньше пятидесяти килограммов серебристой, почти прозрачной корюшки. Она была крупная, как салака. Забросили еще раз, но корюшки оказалось уже значительно меньше.

— Для продажи этого мало, — сказал Микки. — Вернемся в город, выпьем пивка, а потом поедем к Маллет-Крик. Там мы наловим больше.

Пока Чарли опускал невод в устье речки Маллет-Крик, Микки поднялся вверх по течению и спустился по другому берегу. Взгляд его не отрывался от воды. Затем он вернулся к нам.

— Скоро отлив. Если поторопимся, мы успеем захватить рыбу прежде, чем она уйдет в море. Я пошел, Чарли.

Микки перешел залив вброд, таща за собой невод. Чарли- не справился бы с этой работой: он был чересчур медлителен и ему мешали слишком короткие ноги, из-за которых он и получил свое прозвище. Когда начало темнеть, в неводе уже блестела шелковистая кефаль. Тоже килограммов пятьдесят.

По бездорожной тундре лендровер, петляя, помчался к Стэнли. Возле радиостанции Микки остановился, влетел к Надине — единственному местному диктору — и крикнул, что мы привезли рыбу. Через две минуты музыка, передаваемая по радио, была прервана, и Надине объявила:

— Сегодня Микки Кларку повезло с корюшкой и кефалью. Он продает улов на углу возле Рабочего клуба. Не зевайте!

Люди приходили за рыбой с картонными коробками, пластмассовыми бидонами, ведерками, мешками и тазиками. Ни безмена, ни каких-либо других весов не- было и в помине. Микки накладывал столько рыбы, сколько просил покупатель. Стоило это двашиллинга независимо от количества рыбы. К сожалению, покупателей было меньше, чем обычно: день был субботний, и кто сидел в баре, кто смотрел в клубе кинофильм.

Борьба за души

Что касается духовной пищи, то ее в Порт-Стэнли больше чем достаточно. Во-первых, нам представилась возможность послушать в протестантской церкви немногословную проповедь пастора Петера Милламса (между прочим, вне стен церкви он гораздо разговорчивей). Во-вторых, для всех, в том числе и для некатоликов открыты двери католической церкви. На Фолклендских островах два прелата трогательно сотрудничают друг с другом. Мы частенько видели их прогуливающимися в своих церковных одеждах и увлеченно беседующих. Пастор Петер — в черном долго-полом сюртуке с высоким воротником, патер — в лиловых чулках, грязно-лиловом воротнике, лиловом поясе и лиловой камилавке.

— Видишь ли, брат, в настоящее время мой хор звучит довольно жидко. Женские голоса разошлись, а тут как-то на спевке мне показалось, что наш бас подозрительно шипит, — рассказывал патеру расстроенный пастор Петер. — Я подошел к Робину и сразу понял, в чем дело: у него выпало несколько нижних зубов; На следующий день я отправился к протезисту и попросил его вооружить Робина. Мне надо, чтобы в моем органе звучали все трубы. Мы не можем держать в храме то, чем не пользуемся.

Патеру, напротив, было чем похвастаться. За три дня рождественского базара ему и его помощнику удалось пополнить кассу церкви Святой Марии почти на 25 тысяч крон. Правда, они широко рекламировали свой базар по радио, устно, через письма и объявления. На базаре можно было приобрести марки, старые журналы, овощи, вязальные спицы, всевозможные подарки, даже старые книги. Я видел там неразрезанный, а значит, и непрочитанный, но с дарственной надписью экземпляр собственной книги «Волна за волной»… Здесь же была организована лотерея.

— Чтобы сделать нашу лотерею более привлекательной, — говорил патер, — я устроил одну лотерею для дам, где главным выигрышем была бутылка шерри, а другую — для мужчин: там первым призом были две бутылки виски, а вторым — бутылка джина. Я считаю, что нам удивительно повезло. Теперь мы сможем заново выкрасить крышу церкви и активизировать работу среди молодежи.

Третья церковь, которая борется здесь за души, — это единая свободная церковь, собирающаяся в молельном доме. Ее молодой и энергичный священник может похвастаться, по-моему, самым большим успехом.

По отношению к количеству жителей в Порт-Стэнли слишком много клубов и баров, но по отношению к количеству потребляемых спиртных напитков их там до смешного мало. Согласно официальной статистике, 800 налогоплательщиков архипелага потребляют 120 тысяч литров алкогольных напитков в год. На первый взгляд эта цифра кажется страшной, но не надо забывать, что Порт-Стэнли — международный порт и что суда, идущие на антарктические базы, пополняют здесь свои запасы спиртного.

Самый старый бар города называется «Шип Отель», на его ржавой, обшарпанной вывеске еще можно разглядеть парусник, изображенный как фирменный знак. Наиболее выгодную в стратегическом отношении позицию в центре города занимает бар «Роуз Отель».

Если у человека возникает проблема, связанная с потреблением спиртного, в том смысле, что он потребляет его слишком много, он может через полицию попросить, чтобы его внесли в «черный список». Эти просьбы рассматриваются судом, и на их основании составляется список под рубрикой: «ПРИНЯТЬ К СВЕДЕНИЮ». Владельцы баров не имеют права продавать спиртное тому, чье имя внесено в этот список. Нарушение карается изъятием лицензии и штрафом размером в восемь фунтов. Правда, как мы видели, на этот список смотрят сквозь пальцы, считая, очевидно, что утолить жажду важнее, чем соблюсти предписание.

По воскресеньям бары закрыты, они открываются только на один час в полдень, и этот час называется «Часом славы». И чего только не успевают мужчины за эти короткие шестьдесят минут!

Фермеры, служащие, чиновники, работающие по контракту, являются членами «Колониального клуба». Женщинам разрешено посещать этот клуб один раз в месяц, в какую-нибудь пятницу. В этот день они устраивают там обед вскладчину. Но в биллиардную или в залу, где играют в покер и стреляют из лука, их не пускают.

Однако в Порт-Стэнли продаются не только спиртные напитки. В городе имеется своя молочная ферма. Билл Хоггарт, упрямый и трудолюбивый ирландец, приехал на Фолклендские острова и женился тут на вдове с двумя детьми. Билл принял хозяйство из сорока коров, находящееся на окраине города, и вместе со своей семьей работал, как одержимый; он сеял на торфе овес, огораживал пастбища, оборудовал хлевы. Теперь у него четыре механические доилки. Каждое утро молоко разливается по бутылкам объемом в пинту. Потребление виски и джина, о которых говорилось выше, помогает разрешить проблему с тарой. На Лендровере бутылки с молоком доставляются в город и чинно выстраиваются у калиток домов, где есть дети…

В обычное время улицы Стэнли пустынны. Словно воющий ветер не дает людям выйти из дома. Мужчины — на работе, а женщины готовят баранину, пекут к чаю печенье, ухаживают за цветами, украшающими их веранды, и занимаются разговорами. Иногда то одна, то другая хозяйка наперекор ветру отправляется в универмаг, где самый большой выбор товаров.

К полудню на улицах становится оживленнее. Мужчины направляются домой есть баранье жаркое. Через некоторое время они спешат обратно к конторам. Бегут из школы дети. Двое пожилых людей в длинных потертых пальто медленно бредут по улицам с блестящими заступами в руках. Откуда-то с ферм едет человек верхом на лошади. Промчался на велосипеде рассыльный с телеграммами. На лужайке блеют овцы. Ветер хлопает висящим на веревке бельем.

В будние дни в Стэнли не бывает оживленно.

Битва за призы

Но человек жив не одной бараниной. Иногда люди собираются по поводу различных праздничных и торжественных дат. Особенно интересно отмечается на Фолклендах рождество. Нам удалось присутствовать на этом празднике.

На рождество на ипподроме были разбиты две военные палатки — трофеи времен 1914 года. Торговец Дес Пекк оборудовал под киоск с прохладительными напитками, мороженым и горячими колбасками старую барскую коляску, которая, лишившись передних колес, стояла, завалившись на нос. В металлической постройке в форме полумесяца должен был открыться бар.

Ежегодно во второй и третий день рождества местная спортивная ассоциация устраивает в Порт-Стэнли соревнования. Со всех сторон по тундре мчались автомобили, из ближних ферм тянулись вереницы лошадей. «Дарвин» — судно Королевского метеорологического общества, объехав весь архипелаг, доставило на скачки лошадей. Все мероприятие напоминало ярмарку в миниатюре, не хватало лишь фокусников. Игра велась только на тотализаторе, и роль диктора исполнял доктор Ашмор.

Народу собралось множество. Погода не позволила дамам надеть широкополые шляпы. Они туго повязали платки или натянули шерстяные шлемы. Мужчины оделись по-летнему, то есть в толстые свитера с высокими воротниками, теплые пальто или спортивные куртки. Дети тоже были изрядно утеплены, кроме, разумеется, ног. Нам, северянам, всегда кажется, что голоногие английские дети подвергаются жестокой пытке. Независимо от погоды английские мальчики ходят в коротких штанах, и, следовательно, их голые ляжки постоянно покрыты гусиной кожей. Девочки, если они не достигли того возраста, когда уже можно носить джинсы, являют миру синие, как снятое молоко, икры и бледные коленки.

В первом же забеге на Большой приз мы с Харриет оказались в проигрыше. Лошадь, на которую мы поставили, не пришла первой, и наши четыре шиллинга ухнули. Но мы быстро утешились, так как оказались свидетелями небывалой комбинации скачек и спортивных соревнований. Сперва мы этого не поняли. Харриет в изумлении обнаружила, что кроме нее перед окошком тотализатора нет ни одного человека. Неужели никто не хочет поставить на девятый заезд?

— На девятый заезд не играют, — сказала девушка, сидевшая в окошке, — девятый заезд — это состязание на мотороллерах для мужчин и женщин. Можете принять в нем участие! Первый приз — 15 шиллингов, второй — 10, третий — 5. Не теряйте времени!

Два дня шла борьба за кубок, хрустальные вазы, медали и почетные звания чемпионов. Рысистые испытания. Галоп. Все заезды выиграла мисс Бетти Моррисон, получившая звание чемпионки этого года. Между заездами состоялся забег для мужчин на сто метров, бег в мешках для женщин, бег задом наперед, прыжки в длину, эстафета и тому подобное. В забеге ветеранов на восемьдесят ярдов принимал участие и губернатор, но из уважения к его сану я не могу сообщить, на каком месте он оказался. Леди Хаскард спасла честь семьи в забеге на английскую милю. Но очевидно, из-за того, что губернаторша была в тяжелой дубленке, она оказалась второй и ей пришлось довольствоваться премией в четыре фунта. Когда раздали призы, сэр Космо поцеловал жену в щеку и спрятал конверт с ее призом в собственный карман.

Вечером начались танцы, которые были открыты своеобразным танцем Фолклендских островов под названием «Черкесский круг». В основу его положен шотландский народный танец, и он имеет бесконечное множество туров. Танцуется «Черкесский круг» в таком темпе, после которого шведское быстрое хамбо кажется совсем вялым.

Последнее ежегодное празднество — новогодний бал у губернатора, на который приглашается 140 гостей из высших слоев местного общества, в том числе и учителя. Мужчинам предписывается быть в смокингах, который я, отправляясь изучать пингвинов, разумеется, не захватил с собой. Слух о моей оплошности Мгновенно облетел всю колонию. Вскоре мне прислали смокинг, на воротнике которого красовалась этикетка химчистки в Монтевидео. Он мне не подошел. Другой неподошедший смокинг попал ко мне с борта парохода «Эндуранс», недавно вернувшегося из Антарктики. Третий — мистера Джона Монро Хиггса — также не подошел. Смокинги, имевшиеся в резиденции губернатора для выдачи напрокат, были давно разобраны.

Тогда на семейном совете было решено, что я обойдусь темносиним стокгольмским костюмом, однако к нему необходимо было раздобыть черную бабочку. Все бабочки в магазинах Стэнли оказались распроданы. Мы потратили два шиллинга для объявления по радио, и вскоре наш Ринкон Коттедж буквально почернел от бабочек. Добрые островитяне спешили помочь шведскому фотографу.

Соседки с любопытством расспрашивали Харриет, в каком платье она поедет на бал.

— В брюках, — отвечала Харриет.

Недоумение, огорченные возгласы и никакой поддержки.

— Ты бы все-таки посоветовалась с секретарем сэра Космо, Харриет. Я помню, какой был скандал, когда госпожа Чичестер, та, чей муж совершил в одиночку кругосветное путешествие, сделала перед королевой реверанс, одетая в красные брюки…

— Не опаздывайте, приезжайте точно в половине девятого. Нельзя покинуть прием, если, конечно, не случится чего-нибудь непредвиденного, раньше двух часов ночи.

— Когда будете здороваться, вы должны обратиться к губернатору «Ваше превосходительство», потом можно говорить «сэр Космо»…

Около двенадцати губернатор потребовал тишины. Раздался бой часов, ликующие гости, взявшись за руки, закружились в хороводе. Фолклендские острова вступили в новый 1969 год.

Прогулки на ветру

На этих островах, где вечно дует ветер, нет аэродрома. Неясно почему, скорее всего просто из-за консервативного образа мыслей большинства местных жителей.

Дальновидные же островитяне считают, что появление аэродрома способствовало бы развитию экономики Фолклендских островов. Прилетали бы туристы, и их обслуживание стало бы одной из отраслей промышленности. Кто отказался бы от охоты на пингвинов, если бы на архипелаг летали самолеты? Ведь специально оборудованные пароходы уже совершают туристские рейсы к некоторым антарктическим островам и базам. Аэродром и благоустроенный отель — вот что необходимо архипелагу.

Бреющий полет пугает овец

Пока что на архипелаге довольствуются двумя красными гидросамолетами, которые могут сесть и взлететь всюду, где есть вода, а воды тут больше чем достаточно. Правда, ураганный ветер мешает полетам чаще трех раз в неделю. Главный пилот — широкоскулый симпатичный шотландец Джим Керр. Он летает на большой высоте. Джим никогда не рискует, он лишь ухмыляется, когда говорит, что ему не приходилось попадать в серьезные передряги. Во время войны Джим служил в Военно-воздушном флоте Англии, потом несколько лет он летал в Антарктике. Опыт у него громадный, так что воздушное сообщение Фолклендских островов находится в надежных руках.

Второй пилот, Ян Кэмпбелл, исконный фолклендец, летает только на бреющем полете. Он-то и должен был доставить меня в Маре Харбор, точку, которая прежде не значилась на карте местных полетов. Все оставшиеся дни по радио каждый вечер объявляли о моем предполагаемом полете, не скрывая имени пассажира. На Фолклендских островах тайн не бывает!

Ян, как обычно, в черной шевиотовой куртке, влез в самолет. Спрятал в ящик пакет с бутербродами и термос. Потом обернулся к пяти пассажирам и спросил с улыбкой:

— Все о’кэй?

Пассажиры закивали, Ян завел мотор.

— Ян всегда летает так низко, будто высматривает малину на кустах, — сказал мне один пастух. — Два раза он задевал за телефонные провода между Порт-Стэнли и Дарвином. Если бы на Фолклендах было бы всего два телефонных столба, Ян все равно бы рисковал налететь на них.

Ящик Яна понемногу заполнялся. Там появились пакет с яйцами, бутылка молока, обувная коробка с рыбой, кусок баранины, несколько пучков редиски. Все это были подношения от благодарных островитян за доставленное лекарство, за витамины, за эластичный бинт… Ян играет на островах ту же роль, какую играл в прежние времена возница почтового дилижанса. Единственное, чего он не возит, — это поросят. И никогда не пьет за чужой счет.

Итак, мы летели в Маре Харбор, где я надеялся отыскать хоть несколько пар черношеих лебедей^{58}. По пути Ян выполнял различные поручения, забирал и ссаживал пассажиров, сбрасывал почту и доставил доктора с одного острова на другой.

Лететь на бреющем полете оказалось чрезвычайно интересно. Долгие перелеты на высоте многих километров быстро приедаются. Ведь их скрашивает только чтение о былых путешествиях — на верблюдах по бесконечным пескам пустыни, по джунглям, кишащим ядовитыми змеями, на лодках по порожистым рекам…

На Фолклендских островах перед ветровым стеклом самолета бежали испуганные стада овец. Тут не рискуешь врезаться в. дерево или хотя бы в куст. Из-за постоянной смены освещения торфяная равнина играет всеми цветами радуги.

Редкими пятнами разбросаны серые пруды и озерки с коричневатой водой, с которых ветер срывает хлопья пены и кружит их над пастбищем.

Тяжелые ленивые морские слоны лишь повернули головы, когда наш самолет с грохотом пронесся над ними. В прозрачной воде виднелся остов затонувшего корабля, из водорослей торчала верхушка мачты. Гарем испуганных львиц сполз с камней в воду — все-таки это более надежная стихия.

Наконец самолет закружил над озерами Маре Харбор, где, по моим предположениям, должны были водиться черношеие лебеди. Опыт подсказывал мне, что черношеие лебеди умрут от разрыва сердца, если самолет Яна будет лететь также низко. Я хлопнул Яна по плечу и крикнул:

— Давай повыше, я ищу лебедей, а не. кузнечиков!

И когда самолет набрал высоту, на одном из озер мы заметили десяток белоснежных птиц.

Паломничество святого Франциска

Инструкция запрещает пилотам сажать гидросамолет на озера, глубина которых еще неизвестна. Поэтому мы сели в залив. Ян подрулил к берегу, и я вылез прямо в воду со всем своим снаряжением. Выйдя на берег, я оказался на территории, принадлежавшей чете куликов-сорок. Они бурно запротестовали. Самолет улетел, и я остался наедине с красноногими и красноклювыми куликами-сороками. Они быстро смирились с моим обществом и снова принялись долбить ракушки. Ян обещал прилететь через двое суток. Если позволит погода…

С каждым шагом я открывал новый кусочек природы. Небо над головой не оскверняла ни одна полоска от выхлопных газов, в море не было ни одного нефтяного пятна, вода в ручье была безукоризненно чистой, хотя и с сильной примесью торфа. Магнитофон без помех записывал и шум ветра и крики птиц. И тогда я наивно предположил, что на этот берег еще не ступала нога человека.

Однако в двух шагах от того места, где я наслаждался нетронутостью бытия, возвышались могильные курганы. Правда, они уже заросли мхом и водорослями, но им не могло быть больше тридцати лет. Маленький заливчик в устье речки оказался кладбищем морских слонов, забитых когда-то ради жира. Ребра и черепа еще не поддались тлению, их было столько, что в сумерках я то и дело спотыкался о них. На пригорке еще сохранился фундамент печи. Остатки этого крематория служили теперь укрытием от ветра для хохлатой утки.

В юности я видал гравюру, изображавшую человека в длиннополой одежде, который тащил непосильную ношу по пустынному холодному полю. Вдали высились неприступные горы. Этот бесконечный путь и согнутая фигура производили тяжкое впечатление. У человека были кустистые брови, сморщенный лоб, в руке — посох. Подпись под гравюрой сообщала, что это святой Франциск.

Мой переход от берега до водоема № 2, как он значился на карте, представлял собой вариацию этой картины. Но если хочешь снять таких пугливых животных, как черношеие лебеди, нужно действовать в одиночку, иначе у тебя не будет никаких шансов на успех. Тяжесть ноши делить было не с кем. По карте расстояние выглядело небольшим, направление я определил еще в самолете. Местность была такая ровная, что мне и в голову не могло прийти, что эта экспедиция окажется таким серьезным испытанием для моих физических сил. Недаром я вспомнил святого Франциска.

Мы отличались друг от друга только одеждой. На мне была французская охотничья куртка с туго набитыми карманами, норвежские рыбацкие штаны со шнуровкой под коленом и шведские резиновые сапоги. За спиной висел рюкзак, к которому были привязаны штатив и киноаппарат.

Почва была мягкая и слегка пружинила под ногами. Самым большим препятствием были кочки светлой болотной травы, возвышавшиеся над остальной растительностью. Кое-где земля была покрыта кустиками красной вороники, и, поскольку в этих местах редко паслись овцы или какой-нибудь другой скот, однообразный ландшафт украшали нежные весенние цветы. В низинке, защищенной от ветра, цвели крестовники (Senccio falklandicus). Их листья по форме напоминали ложки, они жались к высокому стеблю, словно защищая его от ледяного ветра. Сам цветок был вызывающе желтый.

Тут же на нежном безлистном стебле раскачивались белые венчики костяники. Листья ее находились у самой земли, где они образовывали плотную розетку. Кустики росли на большом расстоянии друг от друга.

Здесь, вдали от моря, земля была необитаемой в полном смысле этого слова. Птицы Фолклендских островов селятся только по берегам. Вдали от берега можно идти целый день, не встретив почти никого, кроме пары зуйков, стайки чижей и Магеллановых гусей. Мне на пути попалось лишь несколько ржанок.

На первом же озере, которое в бинокль казалось совершенно безжизненным, я обнаружил квакву, ловившую среди бела дня рыбу у пустынного берега. По-видимому, в ее жизни еще не встречалось никаких опасностей — она не обратила на меня ни малейшего внимания. Я подошел к ней вплотную и смотрел, как она ловит в воде мелких рачков, работая клювом, точно острогой. Из-за отсутствия деревьев и кустов фолклендские кваквы гнездятся на вершинах кочек туссока или на уступах береговых скал.

Все началось так прекрасно…

С гребня холма я увидел следующее озеро и, чтобы без нужды не оповещать о своем прибытии его обитателей, несмотря на тяжелую ношу, направился к нему по ложбине. Усилившийся ветер помогал мне, подталкивая в спину. Забравшись на другой холм, я увидел в бинокль белую, похожую на лебедя птицу, плававшую среди Магеллановых гусей. Я наметил ложбину, которая должна была вывести меня к берегу таким образом, чтобы я не привлек к себе слишком большого внимания. Однако по пути я нечаянно разбудил трех гусей, которые с громкими криками бросились в воду. Мое присутствие было обнаружено.

Я быстро сбросил рюкзак, раздвинул ножки штатива, навел киноаппарат, и тут же, словно по указке режиссера, проплыли двенадцать белых кораблей с черными мачтами и красными вымпелами. Лебеди облюбовали маленький заливчик, и пригорок мешал им обнаружить оттуда то место, куда я пробрался незамеченным. Три разбуженных гуся подняли на озере тревогу, и лебеди полюбопытствовали о причине шума. Я замер, пригнувшись, насколько можно, и они, не видя меня, подплыли совсем близко. Это были чрезвычайно редкие южноамериканские черношеие лебеди (Cygnus melanocory phus). Охваченные страхом, они, конечно, чувствовали какое-то неуловимое изменение в привычной местности. Коричневые волны, освещенные пробивающимися сквозь тучи лучами, изумительно красиво контрастировали с белыми телами птиц. Присутствие киноаппарата не показалось лебедям настолько опасным, чтобы тут же обратиться в бегство. Начало оказалось более удачным, чем я мог надеяться…

Когда я во второй раз пришел на этот водоем из Маре Харбор с очередным грузом снаряжения и провианта, здесь дул бешеный ветер. Он рвал на части мою небесно-голубую палатку. Над водоемом неслись низкие лиловые тучи. Лебеди исчезли. Ветер кропил берега озерной водой. Восемь маток с блеющими ягнятами промчались по пригорку позади палатки. Может, они спешили укрыться от приближающегося урагана?

Мне надо было провести рекогносцировку соседних озер, но ужасно не хотелось вылезать из уютной палатки. В конце концов добрые намерения победили.

Ветер срывал с меня одежду, впивался ледяными иголками в щеки, не давал распрямиться. Палатка чуть заметным пятном растаяла вдали, низкие тучи были похожи на летящее тряпье. Хлынул дождь. Я вмиг промок до нитки. Вернуться в палатку тем же путем мне не улыбалось. Уж лучше было идти в обход вокруг озера. Расстояние было примерно одинаковое, а на новом пути могло попасться что-нибудь неожиданное. Надежда на неожиданное всегда облегчает путь. Я все равно вымок. Хуже не будет…

Из серой мглы, точно белая заплата, появился водоем № 3. С пригорка через мокрые стекла бинокля я увидел множество светлых птиц, сидевших на берегу заливчика. Я подошел поближе, но они даже не сдвинулись с места, хотя шеи их настороженно вытянулись. Это были Магеллановы гуси. Они, как и я, были недовольны погодой. Их нежелание двигаться с места объяснилось само собой. Гуси линяли. Белые самцы выглядели неприлично голыми, буроватые самки — оборванными и неопрятными. Им было холодно и не хотелось шевелиться. В воде они замерзли бы еще больше. Летать они не могли. Три недели гуси будут стоять неподвижно и ни разу не поедят досыта. По их виду могло показаться, что они потеряли всякое желание жить.

На противоположном берегу озера за низкими, поросшими травой островками я высмотрел несколько ослепительных белых птиц. Ошибки быть не могло. Там было штук пятьдесят черношеих лебедей, если среди них не замешались Магеллановы гуси. Но в этот вечер я к ним не пошел.

Путь назад, навстречу ветру, был добровольной пыткой. Ветер захлестывал мне струйки дождя под куртку. По штанинам вода стекала в широкие голенища сапог. В сапогах набралось столько воды, что мне казалось, будто я иду вброд. Град стучал по крышке телеобъектива, и она звенела, словно множество маленьких колокольчиков.

Чтение писем под вой урагана

Летняя ночь на Фолклендских островах имеет мало общего с нашей северной летней ночью. Правда, местные жители говорили, что у них уже давно не было такого плохого лета. Но эта летняя ночь у водоема № 2 была похожа на кошмарный сон. Ветер надувал палатку, словно воздушный шар, через каждые полчаса налетал шквал со снегом и градом. Он неистовствовал минут пятнадцать, а затем стихал, оставляя сосущее чувство пустоты. Но палатка не промокала, и я занимался разбором почты, которая добиралась до меня два с половиной месяца.

Доктор Де Фриз, работавший на исследовательской станции имени Чарлза Дарвина на Галапагосах, в письме, пересланном сюда из Швеции, описывал фантастическое извержение вулкана на острове Фернандина, где я год назад снимал фильм о нелетающих бакланах и самых северных в мире пингвинах и где от доисторической эпохи остались похожие на драконов морские игуаны, питающиеся водорослями. Через три дня после извержения доктор Де Фриз вместе с другими учеными поднялся к кратеру. Ими было установлено, что дно кратера опустилось на триста метров и что бывшее там озеро вторично исчезло за последние десять лет. Во время спуска ученые зарегистрировали 54 подземных толчка. Чтобы сохранять равновесие, им приходилось опираться на палки…

Напоминание о неуплаченных налогах и требование явиться на занятия по гражданской обороне я отложил не читая. Длинная рука закона не могла дотянуться до этой палатки, и я при всем желании не мог бы в данную минуту выполнить свой долг перед отечеством.

Эскимос Нельсон Алова с острова Святого Лаврентия прислал письмо с благодарностью за посылку с платьями для его дочери Кристины, которая дошла до них только через год. Он писал об удачной охоте на моржей в Беринговом море, о том, что его судно чуть не затонуло под тяжестью сала, шкур, моржового клыка, тюленей, морских птиц и других даров этого холодного моря.

Письма от матери, от дочери, от больного друга, от одного искателя приключений, который рвался поехать со мной в следующее путешествие в качестве повара, и от другого, который предлагал служить носильщиком… Занесло машину, умер друг… Письма грустные, письма веселые, новости, рецензии. Друг Улоф писал, что нация всеобщего благоденствия раскошелилась на сто миллионов крон в честь памяти какого-то ребенка, который умер две тысячи лет тому назад. А в менее богатых странах тысячи детей умерли от голода, пока я читал эти строки.

Меня разбудил ветер, хлопавший краями палатки. Серые, резко очерченные тучи, между ними синие щели. Ветер гнал меня по пустоши, вверх — на пригорки, вниз — в лощины. Гуси, щипавшие траву, испуганно загоготали у меня под ногами. Овцы, не оглянувшись, с блеянием обратились в бегство. Горы, окутанные свинцовым туманом, выглядели зловещими. Ветер вырывал из рук бинокль, словно хотел помешать мне открыть тайну водоема № 3. Во время его свирепых атак мне не оставалось ничего иного, как садиться на землю.

Наконец я обнаружил в бинокль своих черношеих красавцев, они были очень далеко от меня, на наветренной стороне озера. Их окружало большое открытое пространство. Но я надеялся, что низкие тучи и мой маскировочный костюм позволят мне приблизиться к ним хотя бы на двести метров.

Медленно, невозмутимо, не хлопая крыльями, лебеди спустились к воде и поплыли по озеру, точно белая армада, двигающаяся в бурю среди бушующих грязно-желтых волн. Я подкрался к самой воде и распластался за гнилым столбиком, оставшимся от былой изгороди. Лебеди, которые еще не решили, что я за существо, подплывали, одержимые любопытством, совсем близко, и мне удалось сделать множество снимков. Солнечные лучи окрашивали озеро в сказочный синеватый цвет. В центре этого светового конуса неторопливо плавали 106 птиц. Это было редкое зрелище даже для фолклендских озер. До сих пор тут были зарегистрированы лишь отдельные пролетающие стаи. Мне же за один только день посчастливилось увидеть 121 лебедя. Эти пугливые птицы гнездятся в очень немногих местах.

Лебеди, глубоко сидя в воде, не без труда переплыли на противоположный берег водоема. Я тоже обошел озеро и обнаружил заросшую осокой бухточку, где оказался в приятном обществе двух совершенно ручных поганок. Над их красными глазами торчали белые хохолки, похожие на кисточки для бритья. Круглое подхвостье поганок было покрыто оранжевым пухом, тогда как все остальное оперение было изысканно черное. Поганки без устали кружили перед камерой. Они подолгу ныряли, и их движение под водой отмечалось лишь легким колыханием осоки.

В Швеции эта птица называется белощекой поганкой, хотя к ней гораздо больше подошло бы имя золотой поганки. Родичи белощекой поганки, населяющие глинистые Фолклендские водоемы, называются серебристыми поганками. Они отличаются тем, что строят гнезда только по западным берегам водоемов. Из-за отсутствия береговых кустов они не могут, подобно нашим поганкам, строить плавучие гнезда. Им приходится вырывать для гнезда небольшое углубление под нависшим краем западных берегов водоемов. Лишь неопытные птицы строят гнезда с северной, восточной или южной стороны. Поскольку тут всегда дует западный ветер, насиживание увенчивается успехом лишь у тех птиц, гнезда которых расположены на западном берегу, куда никогда не захлестывает вода.

На обратном пути ветер швырял мне в лицо коричневые водоросли. Он носил их по всей пустоши вместе с белыми хлопьями пены. Солнце клонилось к закату. Ураганный ветер сменился бризом, который тут же уступил место порывам шквала. Когда киноаппараты и прочая аппаратура были уже в палатке, ветер неожиданно подобрел, слышались лишь его негромкие вздохи, а так как мешать было уже нечему, он и вовсе утих. Вокруг палатки блеяли овцы, гоготали Магеллановы гуси, ворчали поганки.

Спустя двое суток на Маре Харбор между двумя порывами шквала приземлился гидросамолет. На светлой поверхности четырех водоемов не было видно ни одного черношеего лебедя. Наверное, они в компании с ветром перебрались на другое озеро или на другой остров.

Нелегкое существование на мелких островах

В ту ночь по телевидению шла сенсационная передача. Первый человек, спотыкаясь, двигался по щербатой поверхности Луны. Космонавт Нейл Армстронг назвал это «маленьким шагом для человека, но большим для человечества». А я, глядя на это неповторимое зрелище, все время мечтал, чтобы он произнес: «Вот черт, оставил дома сигареты. Дай-ка закурить, Бэсс!» Чтобы почувствовать, что на экране телевизора живые люди, а не важно расхаживающие роботы.

Что есть, то есть, и не больше…

Глядя, как люди ходили по Луне, я вспомнил о Бенни Девисе, том самом человеке, которому хозяйка — а они жили только вдвоем на пустынном острове — сказала однажды:

— Бенни, у нас кончилась соль.

Именно о нем мне захотелось рассказать, когда на экране телевизора соединились небесные тела. В Мировом океане расстояния, безусловно, сократились. Но крохотный островок из группы Си-Лайон отделяет от Восточного Фолкленда бурное море, которое служит непреодолимым препятствием, если у людей нет лодки.

Несколько раз в году на остров приходил пароход, забирал шерсть и оставлял продукты. Если позволяла погода. А погода в тех местах настолько капризна, что Девис не держал даже лодки: ею все равно нельзя было пользоваться.

Бенни задумался. Его взгляд упал на пустой бидон из-под керосина. Бидон вполне годился для остова судна. Бенни распилил бидон в длину, скрепил обе половины, приклепал какое-то подобие мачты и выстругал руль. На рассвете, когда начался прилив и ветер был слабый, он оптимистически поднял парус и отправился за солью.

Боги погоды благосклонно отнеслись к его рискованной затее, и Бенни вернулся с мешком соли к миссис Риккет, которая решила, что видела Бенни в последний раз, когда он отчалил на своем самодельном судне.

Шесть месяцев спустя Бенни, чувствовавший себя уже бывалым моряком, повторил свое путешествие, когда у миссис Риккет кончился запас соды.

Я искренне восхищаюсь космонавтами, но мне кажется, что для предприятия Бенни Девиса храбрости требовалось отнюдь не меньше. А может, нам просто пока что легче понять трудность подвига, совершаемого на земле, чем на небе.

На самом крупном из островов Си-Лайон, площадь которого достигает почти тысячи гектаров, живут два человека, три овчарки, четыре коровы и около 1800 овец. Остров принадлежит самым молодым овцеводам на всем архипелаге — Робину и Лоррен МакГилл. Им обоим по 25 лет. Они купили этот остров три года назад у Джима Ли, который за восемнадцать лет своего пребывания на острове до своей эмиграции на Новую Зеландию окончательно истощил его земли и пастбища. В придачу к острову, стоившему 120 тысяч шведских крон, покупатели получили множество обещаний, оказавшихся пустыми словами. На острове все находилось в упадке: пастбища были истощены, ветер уносил последний тонкий слой почвы. Робин и Лоррен работали не покладая рук. Им пришлось уменьшить стадо на четыреста голов; трупы овец, как всегда, были брошены косаткам.

С воздуха остров напоминает накренившуюся подводную лодку. Юго-западный берег крут и высок, его скалы населяют тысячи пингвинов-скалолазов. Нос «подводной лодки» рассекает белопенные волны прибоя. В центре ее возвышается башня — белый дом с красными наличниками и ярко-красной крышей. За кормой лодки — небольшая лагуна, куда приземляется гидросамолет и где на берегу лежит единственное судно — дырявая лодка, которой пользуются очень редко. Сюда никто не приезжает, а если для Мак-Гиллов есть почта, пилот делает круг над домом и бросает пакет вниз.

— Что нам стоит лишний раз слетать на Си-Лайон с посылкой или письмами, — говорит пилот Джим Керр. — Мак-Гиллы симпатичные люди, а Лоррен сейчас полезно лишний разок увидеть самолет и послушать шум мотора. Мне даже с воздуха видно, что у них скоро будет маленький.

Все расстояния и предметы на острове непривычно малы. Мой багаж был доставлен с берега на мотоцикле за два раза. Каждая поездка заняла полчаса. Мотоцикл лавировал по узкой овечьей тропе. Но мотоцикл не единственный здесь вид транспорта. У Робина есть и миниатюрный трактор, предназначенный для экспедиций в Антарктике; высота его — восемьдесят сантиметров, длина — полтора метра. Он легко тащит прицеп с тюками шерсти по ровной местности.

К сожалению, я слишком поздно обнаружил маленькие масштабы предметов на этом острове. Приветствуя красивую улыбающуюся Лоррен, я до крови расшибся о притолоку. Двери в доме были низкие, как в курных избах, и, чтобы пройти в них, надо было согнуться в три погибели.

Сперва мы попали в длинные узкие сени. Из них — в настоящую крестьянскую кухню с грубо сколоченным столом, лавками вдоль стен и полками для посуды. Над новой плитой к стене были прикреплены палки для сушки белья. Несколько стульев, два самодельных коричневых кресла. В одном углу радиотелефон, в другом — обычный приемник и магнитофон, работающие на батареях. Этим и ограничивалась связь с внешним миром. Книги из передвижной библиотеки, стопки старых журналов и фирменный каталог являли собой культурные связи.

Мы довольны своей судьбой

— По вечерам я шью, вяжу или читаю, — рассказывала мне Лоррен. — И конечно, слушаю приемник или музыку на магнитофоне. А Робин засыпает, даже не успев раскрыть журнала. Ведь ему приходится работать и за хозяина, и за пастуха. Но нам здесь нравится. И здесь вовсе не так одиноко, как может показаться со стороны.

Пол в кухне был неровный, половицы качались и скрипели, но он был покрыт линолеумом в красную и зеленую клетку. Стены тоже были закрыты линолеумом, черным с синим. В доме было необыкновенно уютно, и конечно, перед приездом гостя из далекой страны была произведена дополнительная уборка.

За кухней-гостиной находилась спальня хозяев, рядом — комната для гостей с умывальником, на котором стояли кувшин и таз из толстого английского фаянса. Она была холодной и сырой, как все спальни на Фолклендских островах, но тут тишину ночи не нарушало блеяние овец.

Четвертую комнату в этом пряничном домике занимал склад. Каждая ферма, какой бы маленькой она ни была, имеет специальное помещение, где хранятся все запасы. Каждый день Лоррен «делает покупки» из запасов, рассчитанных на год. Склад пополняется два раза в год, когда «Форрест» доставляет грузы или забирает шерсть. В предстоящий приход «Форрест» привезет на Си-Лайон первый лендровер (правда, подержанный). Но это, как и все на Фолклендских островах, зависит от погоды, от ветра. На острове нет естественной бухты. Иногда ветер здесь дует с такой яростью, что людям приходится крепко держаться друг за друга.

На огороженном участке кроме жилого дома находится новый курятник и новый, набитый до отказа сарай для торфа. Рядом сложена пирамида сырого торфа. С другой стороны под одной крышей находятся сарай для стрижки овец, мастерская и нечто среднее между ванной и баней. Картину дополняют баки для дождевой воды, ветряной двигатель и безупречная в архитектурном смысле уборная с вырезанным на двери сердечком.

Владения Лоррен не выходят за пределы участка, и, поскольку в течение дня ей поговорить не с кем, она делит с собаками и радости и огорчения. Нигде, кроме Фолклендских островов, я не встречал собак, столь тонко реагирующих на тон голоса или выражение лица.

Дерзкие маленькие крапивники давно уже не боятся Лоррен, они залетают проведать ее прямо в дом, садятся на край плиты и внимательно наблюдают за работой хозяйки.

Изредка Лоррен покидает свои владения и совершает прогулку на огород, который находится в двух километрах от дома на защищенном от ветра склоне. За сплошным забором растет живая изгородь желтого шиповника, неприступная, как крепостная стена. Забор и живая изгородь защищают грядки с картофелем, капустой и морковью. Растут здесь также и богатые витаминами редис, салат, крыжовник и ревень. Никакой тли, никаких личинок, никаких вредных насекомых. Образцовый огород Мак-Гиллов не нуждается в опрыскивании.

Пища на Фолклендских островах весьма однообразна. 365 дней в году едят баранину в разных видах. Завтрак (8 часов) — жирные бараньи котлеты. Обед — жаркое из баранины. Ужин (19 часов) — холодная баранина. На следующий день — то же самое. На рождество лакомятся откормленным ягненком.

Но и для этой однообразной диеты невозможно использовать все запасы баранины. Каждый год в тундре забивают до сорока тысяч овец, которые там и остаются к великой радости грифов, поморников, гигантских буревестников, канюков и орлов. Часть забитых овец сбрасывают в море, частью удобряются пастбища. Если бы кто-то захотел вырваться из этого заколдованного круга, он, не делая крупных капиталовложений, построил бы здесь консервную фабрику по заготовке мяса для собак и кошек. Несколько лет назад на Аякс Бае был сооружен морозильник для баранины, но по причинам, о которых тут помалкивают, он ржавеет и разрушается.

Мак-Гиллы съедают в среднем трех баранов в месяц, но время от времени они устраивают передышки и готовят себе гусей, уток или рыбу.

— Когда к нам приезжают гости, Лоррен готовит на целый полк. Она прекрасно готовит, она вообще великолепная хозяйка. Только не говори никому в Стэнли, что она беременна. Об этом еще никто не знает. По радиотелефону мы об этом не говорили, но доктору писали. Он, кстати, очень недоволен, что Лоррен до сих пор на острове. А ты сам видишь, что она здорова. Вот закончу красить сарай для шерсти, и тогда мы поедем, как раз за месяц до родов. Собак перевезем на Бликер Айленд, пусть поживут в обществе тамошних псов. Подумай, Свен, три месяца в Стэнли! Мы будем жить у родственников. Только пока об этом ни звука! Нас заберут на гидросамолете Ян или Джим.

Большую часть дня Робин проводит вне дома. Поле его деятельности со всех сторон ограничено морем. Единственный способ сохранить стадо — это огородить пастбище и тем самым ускорить рост травы. К зиме Робин собирается засадить туссоком столько земли, сколько сможет. Прежний владелец острова по полгода жил в Лондоне, естественно, при таком ведении хозяйства земля не могла быть не запущенной.

— Здесь можно прекрасно жить, если как следует обращаться с землей, — говорил мне Робин. — Но ведь обидно, что для коренных островитян на архипелаге уже не осталось земли. Мы вынуждены селиться на самых мелких и дальних островах вроде этого, а акционерные компании «Фолкленд айлендс компани», «Уалдорн и Гамильтон» располагают миллионами акров. И владельцы этой земли живут в фешенебельных районах Лондона. В прошлом году акционеры «Фолкленд айлендс компани» получили всего по 11 процентов прибыли, а в предыдущие годы они получили по 25 процентов. И это не пошевелив даже пальцем! Разве это справедливо? Почему правительство не купит эту землю и не продаст ее коренным островитянам? Мы с Лоррен считаем, что можно прожить, имея даже небольшое стадо, хотя все кругом жалуются, что цены на шерсть падают. Акционеры, те даже кричат о катастрофе. Надо вкалывать, вот что. Мы, правда, новички, но мы довольны. Хотя, конечно, мы еще молоды, не успели привыкнуть к удобствам и спокойно обходимся без них.

Робин энтузиаст и к тому же очень знающий человек, он прошел школу у своего отца, который был управляющим крупной фермы на Западном Фолкленде.

— Я там работал пастухом, но и работы управляющего тоже понюхал. Отец меня всему обучил. Конечно, надо много времени, чтобы остричь 1800 овец, хотя я и стригу машинкой. Но мне помогает Лоррен, да и времени у нас много. И нам никогда не кажется, что оно идет слишком медленно.

Когда Робин работает на поле, компанию ему в первую очередь составляют пингвины. На наветренном берегу гнездится множество пингвинов-скалолазов, на подветренном, совсем рядом с домом, расположились две большие колонии ослиных пингвинов. Весь остров изрыт норами Магеллановых пингвинов. Овцы часто попадают в эти норы и ломают ноги. На северо-восточном мысе, рядом с плантацией туссока, живут двенадцать пар гигантских буревестников. В каждом из двенадцати гнезд сидит по одному серому, пахнущему рыбьим жиром птенцу. Если подойти слишком близко, большой, злобный, некрасивый птенец выпустит тебе в лицо струю рыбьего жира. Такие же злобные, некрасивые родители холодно взирали на мир, в вечерних сумерках они казались призраками в грязно-коричневых одеждах.

Робин любит всех животных, кроме морских слонов.

— Я прихожу в бешенство, когда эти жирные туши вылезают на берег и начинают кататься по туссоку. Они опрокидывают и ломают мои изгороди. Им ведь изгородь не преграда. Три тонны жира! Иногда их тут бывает по нескольку сотен.

Морские слоны только что вернулись на остров, второй раз в этом году. Первый раз они были здесь, когда образовывались гаремы и рождались детеныши. Именно тогда, когда шла война из-за самок, изгородям Робина особенно доставалось. Теперь морские слоны вернулись для линьки. В это время они катаются по прибрежной гальке, чтобы поскорей сбросить старый мех. Они становятся вялыми, мычат, храпят и ведут себя так же флегматично, как моржи на острове Роунд в Беринговом море.

Два престарелых великана достигали в длину пяти или шести метров. Мы с Робином прикинули, что каждый весил тонны по четыре. Робин тут же подсчитал, что оба слона дали бы около полутора тысяч литров жира.

Два слона помоложе прогуливались по берегу. Эти физические упражнения перемежались ревом и рыканьем, которые обратили в паническое бегство выводок утки. Время от времени великаны кидались друг на друга, разинув пасти. Белые зубы впивались в шею противника, хоботы качались, как маятники. Иногда хобот наполнялся воздухом и становился похожим на продолговатый воздушный шар, а из глубины зева вырывался рев, разносящийся по всему острову.

Морские слоны теснились друг к другу, головы их лежали на гальке, задние ласты были опущены в воду. Некоторые из них так долго прожили в просторах океана, что у них на шкуре выросли водоросли: в коричневых складках кожи торчали ростки фукуса. Кое-где на коже виднелись и белые раковины усоногих раков, которых я видел на серых китах в лагуне Скаммона.

Крапивники изменили Лоррен и перебрались кормиться поближе к морским слонам. Они прыгали по этим огромным животным, как по бревнам, выклевывая паразитов из складок их кожи и из открытых ран, полученных слонами во время морской охоты. Сам я не нашел на слонах ни одного паразита, по-видимому, крапивники уже успели провести на них чистку.

— Иногда сюда приплывают и морские леопарды, — сказал мне Робин. — Раскроют пасти и скалятся. Вот у кого страшные зубы! Ты видел морских леопардов? Лоррен их очень боится и морских слонов тоже. Особенно когда они прячутся в туссоке. Их ведь не заметишь пока не подойдешь вплотную. У нас на островах километр изгороди стоит почти тысячу фунтов, сам понимаешь, как жалко, когда ее ломают. Скажи, Свен, ты видел крестьян, у которых на пастбищах водятся морские слоны, морские львы или пингвины? Фолклендским овцеводам не позавидуешь!

Я вынужден был признаться, что лоси, заходящие на посевы у нас на Севере, это совсем не то. Но зато на этих ветренных островах нет ни майских жуков, ни комаров, ни мошки, ни оводов, ни рыжих муравьев.

— Вы с Лоррен не думаете уезжать с архипелага?

— Нет, пока нам здесь нравится. У нас есть еще надежда улучшить пастбища, и пока наши капиталовложения оправдываются. Правда, когда будет ребенок, придется перебраться куда-нибудь, где он сможет учиться.

Из своей дырявой лодки Робин махал мне на прощанье, держа в руке мешок с почтой и два пакета с запчастями. Во дворе перед домом стояла Лоррен и смотрела на низко летящий самолет. Ее синий в клетку фартук развевался на ветру, как гордое знамя.

Уверенные в своих силах, трудолюбивые хозяева острова морских львов.

Когда придет корабль

На два градуса к северу из-за горизонта появился остров Седж. Он был похож на разорванное ветром марево, не имеющее четких очертаний. Его окружали фантастические леса водорослей, которые, когда поверхность моря была спокойна, придавали ей сочный тон сепии. В плохую погоду никто не отваживался подплывать к Седжу. Чтобы там высадиться, необходим слабый северный ветер.

В этом году «Форрест» впервые подходил в острову Седж. С мостков палуба парохода выглядела как нечто среднее между скотобойней и цирком. Повсюду висели или лежали белые, заплывшие жиром бараньи туши. На снастях качались Магеллановы гуси. На корме стояли три лошади. Тут же находились девять овчарок, один щенок и одноглазая комнатная собачонка, на которую с любопытством поглядывали остальные собаки. В ящике хрюкали два поросенка, они уже три недели находились в пути с одного острова на другой. Куры кудахтали и тянули головы из клеток, когда мимо проходил матрос с мешком зерна. Три связанные утки стояли возле ящика с поросятами. В картонной коробке сидели кошки всех мастей. В душевой стояла клетка с попугаями, которых вынесли сюда, как только началась качка.

Когда якорь «Форреста» скрылся в прогалине подводного леса и на воду была спущена резиновая лодка, на палубе появился груз, предназначенный для Седжа. Здесь были и материалы для изгородей — металлические столбики, и чилийская древесина, и мешки с почтой, и рождественские посылки, и покалеченное ветром комнатное растение, и велосипед для разъездов по тундре, и продукты (мука, крупа, масло), и многое другое.

Открывшееся нам зрелище было очень величественным. На уступе скалы собрались, выстроившись в соответствии со степенью их робости, все члены семьи, которая уже три года безвыездно жила на острове. Вдали, среди темных точек туссока, виднелся дом.

Внизу, у воды, стоял отец семейства, шотландец Уильям МакБет, готовый принять канат. Это был неутомимый работяга, высокий, худой, обветренный, в свитере, связанном шотландской клеткой.

— Добро пожаловать, Джек! У меня приготовлено восемь тюков шерсти. Смотри, как ты подгадал с погодой. А помнишь, какой был ураган, когда ты привез нас сюда три года назад?

Позади отца стоял тринадцатилетний Раймонд с робкой улыбкой на губах. Глаза мальчика не отрывались от велосипеда, колесо которого торчало над круглым бортом резиновой лодки. По его уверенной манере держаться было видно, что он работает на ферме уже наравне с отцом.

Одиннадцатилетняя Ровенна, хорошенькая девочка в чистенькой ярко-желтой кофте, пряталась за кочкой туссока, а из-за сарая выглядывала ее десятилетняя сестра Мери. Это было чрезвычайно важное событие в жизни этой похожей на цыганку красотки. Густые черные пряди почти скрывали ее глаза, она смущенно отворачивалась, когда замечала, что на нее кто-нибудь смотрит. Мне казалось, что передо мной ребенок из индейского племени, который лишь по рассказам родителей знает о чудесах белой цивилизации.

Самой последней, словно не имея ко всему происходящему ни малейшего отношения, подошла жена фермера — Филлис в сопровождении двух ручных ягнят. В руке она сжимала пачку писем и рождественских открыток. Она внимательно следила за матросом Харри Стюартом, который был ее личным почтальоном и обещал доставить ее поздравления на все острова, которые «Форрест» посетит до рождества.

Когда-то по Седжу бродили одичавшие коровы. Птиц тут почти не было, с ними давно расправились завезенные на остров лисицы. Крупный рогатый скот был заменен овцами. Так обстояли дела с фауной и флорой острова, когда Мак-Беты арендовали его. С лисицами Уильям воюет до сих пор. Зато овцы успешно расправляются с бесценным туссоком.

Несмотря на трудные условия жизни на этом острове, Уильям арендовал его, бросив работу на Каркассе. Он собственноручно и по собственному проекту построил тут дом из двух комнат и сеней, соорудил нескладную торфяную плиту, установил ветряной двигатель, поставил сарай для торфа и смастерил лодку, похожую на ореховую скорлупу.

Уильям подготовил к погрузке восемь тюков шерсти. К февралю, может быть, наберется еще дюжина. Начальная и средняя школа находятся в Порт-Стэнли. В Дарвине, втором по величине населенном пункте архипелага, есть интернат на сорок мест, но туда принимают детей, которые уже занимались дома с «кочующим» учителем. Эти учителя кочуют по всему архипелагу пешком, верхом, на пароходе, в лендроверах и даже на самолетах. И все-таки на Фолклендских островах среди пожилых людей до сих пор много неграмотных.

Те, у кого есть средства, посылают детей в Англию, когда им исполнится десять лет. Но никто не надеется, что эта молодежь когда-нибудь вернется на Фолклендские острова. Интеллектуальное расстояние между детьми и родителями становится таким же большим, как и географическое, и поддерживать отношения делается все труднее.

На Седже к Раймонду, Ровенне и Мери не приезжает «кочующий» учитель. На ферме нет места для учителя, да попасть на остров крайне трудно. Когда родители поглощены заботами о завтрашнем или даже о сегодняшнем дне, им не до того, чтобы учить детей. Их дети с трудом могут сосчитать, сколько килограммов шерсти они получат от своих 859 овец, если каждая овца дает в год 4,5 килограмма.

Несколько дней спустя я летел на гидросамолете на Западный Фолкленд. Неожиданно самолет приземлился в бухте неподалеку от дома одного пастуха. От берега отплыла лодка, на корме которой сидела старая женщина. Из самолета вылез молодой господин с портфелем. Он спустился в лодку, которая от ледяного ветра кренилась на бок, уселся перед женщиной и начал рыться в своем портфеле. Блеснуло что-то, похожее на медицинские инструменты, зашелестела бумага. Молодой господин наклонился к испуганной женщине и заорал:

— Раскрой рот! Видишь, новый агрегат прибыл!

Гребец в лодке захохотал. Пилот усмехнулся. Женщина широко раскрыла рот, и зубной врач стал примерять ей челюсть прямо при открытом занавесе. Через пять минут наш гидросамолет приземлился на острове Пеббл, где тоже ждали зубного врача. Зубной врач совершал свой ежегодный рейс. Можно себе представить, какое впечатление об окружающем мире создастся у детей, которые при первой же встрече с цивилизацией столкнутся с грубостью этого врача.

Когда «Форрест» покидал Седж, дети уже учились ездить на велосипеде среди кочек туссока и по прибрежной полосе среди морских львов и слонов. Мы могли долго наблюдать за их упражнениями, на острове не было ни одного холмика, ни одного деревца, которые могли бы скрыть их от наших глаз.

Плоский, блеклый, коричневатый остров. 859 овец. 20 тюков шерсти. Пятеро человек.

— Видно, ко всему в конце концов можно привыкнуть, — сказал капитан Джек Соллис.

Великолепное прощальное представление

Стоял редкий для Фолклендских островов день. Ветра не было. На синем небе сверкало солнце. Яркое солнце. Синее небо. Закатанные рукава рубашки. А ведь и это утро началось с того, что злобный порыв ветра вырвал у меня из рук синюю пластмассовую миску и понес ее по земле, точно автомобильную покрышку.

Полдня над землей летели гусиные перья, пух и клочки овечьей шерсти. Потом ветер сжалился, устыдился и исчез. Штатив никогда еще не стоял в этих широтах столь прочно, цепочка пингвинов, растянувшаяся на сотни метров, торжественно прошла перед объективом. Диафрагма — шестнадцать, четкость — прекрасная. Настроение — лучше не бывает.

Но нервы были напряжены, потому что никто не мог сказать, сколько продлится этот праздник, устроенный нам богами погоды. Праздник длился до самого вечера. Главный прожектор потонул в холодном море, и небо над многотысячной колонией пингвинов на мысе Волинтир озарилось сказочным сиянием.

Я тащился домой с рюкзаком, киноаппаратом, штативом и магнитофоном, усталый, но осчастливленный щедростью дня и красотой вечера. Вдали над прибрежным валом возвышались контуры прямоугольного равнобедренного треугольника. Это был дом пастуха. В окошке призывно светился фонарик Харриет.

Я чуть не споткнулся об овцу, которую не заметил в сгущавшихся сумерках. Это была неподвижно лежащая матка, парализованная настолько, что она не могла пошевелить головой. Овца объелась и была не в состоянии нести свой желудок. Положение ее было не из завидных. О печальном состоянии овцы уже пронюхали птицы. Большие поморники сообразили, что надо приложить немного усилий и тогда они обеспечат себя пищей на много дней.

Они уже выклевали овце левый глаз. Я сбросил ношу, ухватился покрепче за шерсть на спине овцы и поднял беднягу на ноги. Испуганная овца принялась бегать по кругу, используя меня в качестве опоры. Через несколько минут она уже могла стоять самостоятельно, хотя еще и не совсем твердо. Поскольку у нее не было левого глаза, ее все время тянуло вправо, но правый бок у нее был парализован.

Как бы там ни было, а вскоре овца уже дохромала до стада маток с ягнятами. Я был горд своим поступком. Жизнь овцы была спасена от когтей поморников, буревестников, грифов-индеек и Мошенника Джонни. Но имел ли я право лишать их куска хлеба? Ведь они нападают только на нежизнеспособных животных. Нам, людям, бывает трудно понять мудрость естественного равновесия.

Помехи в охране природы

Я сидел на краю берегового вала, образовавшегося от выветривания. Снаряжение лежало рядом. Наверное, именно таким был ландшафт, окружавший на заре времен пастуха и пророка Авраама. Владельца местной фермы у мыса Волинтир звали Осмондом Смитом. В честь него великолепный береговой вал был назван горой Осмонда. Вал возвышался на пятнадцать метров над некогда намывшим его морем; он имел в ширину около ста метров и тянулся на несколько километров по белому песку залива. Оба его конца упирались в старые утесы. В вечернем свете казалось, что вал покрыт мягким бархатным ковром грязно-зеленого цвета.

На вершине вала проходил военный смотр нескольких тысяч пингвинов, выстроившихся рядом со своими норами. Большая их часть только что вернулась с рыбной ловли в Атлантическом океане к своим жирным трехмесячным птенцам. В смотре принимали участие и несколько сотен Магеллановых гусей, державшихся стадами, которые делились на пары. Особенно бросались в глаза самцы в полосатых черно-белых визитках. Коричневые же самки, трудно различимые на темном фоне, казались их тенью. Время от времени один из вожаков поднимал шумную гогочущую стаю, она выстраивалась треугольником и направлялась на ночь к мелководью.

Матки с ягнятами по диагонали пересекали гору Осмонда, идя через колонии гусей и пингвинов. Они наелись зеленой травы, растущей на удобренной гуано почве, и теперь спасались от ветра, дующего с моря. Овцы улеглись во рву, на краях которого клочьями висела овечья шерсть. Скоро очередной шторм сорвет эти клочья вместе с несколькими килограммами земли.

В маленьком озерке на вершине вала отражалось небо. Чуть ниже было другое озеро, побольше, а за ним третье, самое большое; в тихую погоду оно белело, как пятно извести на огороде. В этих озерах водились хохлатые утки и желтоклювые чирки. Сейчас, перед наступлением ночи, эти птицы выстроились на берегу своих озер, их темные силуэты вырисовывались на фоне тревожного вечернего неба и отражались в гладкой воде.

Газовый фонарик в окне дома горел теперь ярче и призывнее. Мне даже казалось, что я чувствую запах шведских консервов. Харриет ждет, может быть, беспокоится. Ведь для съемок уже темно.

Однако для звуковых представлений темнота не помеха. Гуси гоготали всей стаей, словно обсуждали достоинства пастбища, на котором они щипали траву. Магеллановы пингвины не замолкали ни на минуту. Их было слишком много и они были слишком болтливы. Они кричали «хонк-хонк-хонк»; издаваемые ими звуки становились все выше и выше и срывались на фальцет. Когда пингвинов раздражало мое присутствие, они кричали «хонк-хонк» даже из нор, но голоса их звучали немного глуше. Если я заглядывал в нору, они начинали вертеть головами, как совы. Иногда они пели в унисон, это было похоже на репетицию плохо спевшегося церковного хора, хотя в голосах певцов звучала неподдельная страсть. Призывно блеяли овцы, жалобно плакали ягнята. Из большой лагуны слышались басы. Там линяли шестнадцать морских слонов, они вяло ссорились, похрюкивали и время от времени нетерпеливо ревели.

Издалека, с другого конца горы Осмонда, слышалась воркотня ослиных пингвинов. Голосов королевских пингвинов этой безветренной ночью почти не было слышно. Как подобает истинным королям, они редко повышают голос.

Море было покрыто чуть заметной зыбью. Харриет аукала возле дома. Наступала ночь.

На Фолклендах не очень-то бережно относятся к животным. И это понятно. На острова с таким климатом ехали люди суровые, лишенные сентиментальных чувств.

За последние двести лет люди изрядно потрудились на этом архипелаге. Они почти полностью истребили морского котика, отправили в салотопни тысячи морских слонов и сотни тысяч пингвинов. Они уничтожили самобытную флору архипелага, выгоняя на пастбища сперва крупный рогатый скот, а потом овец. Они свели туссок — самую питательную траву в мире, которая растет теперь лишь на труднодоступных островках. И наконец, они оказались свидетелями того, как из списков животных, охота на которых считается коммерчески выгодной, исчезли киты.

Несмотря на проснувшийся у властей интерес к охране природы (он выразился в упорядочении природных ресурсов и принятии строгих законов, защищающих животных), они регулярно выдают лицензии на сбор яиц пингвинов и альбатросов. За клювы хищных птиц выплачиваются премии, хотя некоторые из них, например фолклендская каракара — Мошенник Джонни, — считается теперь столь же редкой, как у нас на севере сапсан.

Властям трудно бороться с отдельными фермерами. Ведь острова находятся в частном владении, и если какой-нибудь фермер заявляет, что ослиные пингвины наносят ему ущерб, он без предварительного авторитетного биологического обследования получает разрешение уменьшить колонию по своему усмотрению.

Ян Стрендж, человек, который борется за разумное отношение к природе, распространяет полезные сведения о животных и активно старается сохранить природу архипелага, на многих островах считается нежелательным гостем. Людям трудно внушить новую точку зрения и приучить их к новым порядкам. Они. придерживаются старой колеи, даже если понимают, что она ведет их не туда, куда нужно. Но… так поступали отцы и деды, а традиция на Фолклендских островах священна.

На Фолклендах имеется три резервата. В двух шведских милях от Порт-Стэнли находится сказочно богатый с ботанической и зоологической точки зрения остров Кидней, рядом с ним — крохотный островок Кочон, все скалы которого усеяны птицами, и третий резерват — редко посещаемый остров морских львов — Флат. 136 гектаров Флата являются самой большой заповедной территорией архипелага.

Под резерватом на Фолклендских островах подразумевается территория, где запрещена охота и где фауна и флора охраняется от людей и скота.

В последние годы на Фолклендских островах резерваты вошли в моду, что свидетельствует о пробуждающемся интересе к природе у некоторых землевладельцев. Объявлено уже двенадцать частных резерватов, и каждый год появляются новые.

Однако владельцы островов или просто земельных участков, которые ходатайствуют перед законодательным собранием, чтобы их владения были объявлены резерватами, вовсе не отказываются от своих прав на землю, а также от возможности в будущем, если понадобится, произвести любые перемены. И хотя охота в их владениях запрещена, коровы, овцы и лошади продолжают вытаптывать растительность, что является первой причиной эрозии, в результате которой уничтожаются предпосылки для сохранения островной фауны. На территории таких резерватов находятся домики пастухов, а иногда строятся и другие жилища. Устраиваются даже военные маневры.

В царстве королевских пингвинов

Осмонд Смит, убежденный холостяк и, если верить слухам, владелец самого большого частного капитала на архипелаге, никогда в жизни не покидал своего острова. Лишь один раз он попал на Западный Фолкленд, и то по ошибке пилота. Смит объявил свои владения на мысе Волинтир заповедником.

Он разрешил нам посетить его заповедник. Жить мы должны были в домике пастуха Френка Смита, пока он сам будет стричь овец в другом месте. Френк оставил свой дом вымытым добела и поручил нашим заботам четырех ручных гусей. Гуси встретили нас изумленным и робким гоготанием. Каждое утро они обходили вокруг дома, чтоб убедиться, что эти странные люди, совсем не похожие на Френка, еще здесь.

Главный аттракцион Волинтира — единственная на всем архипелаге колония королевских пингвинов, самых крупных представителей этого семейства после императорских пингвинов.

Волинтир — полуостровок, с южной стороны омывающийся морской водой лагуны, выход из которой при большом отливе блокируется песчаной отмелью. Восточная часть полуострова вдается в Атлантический океан, в течение тысячелетий ее атаковали штормы. Кварцитовые скалы, дольше всех сопротивлявшиеся этим атакам, представляют теперь собой идеальное прибежище для самой большой на архипелаге колонии морского котика. Когда мы на гидросамолете сделали круг над их лежбищем, все стадо, поддавшись панике, ринулось к воде, где густые водоросли у скал смягчают удары океанских валов. Сотни детенышей остались у кромки воды, а их родители словно дельфины носились вокруг шхер. У этих шхер под прикрытием подводных «лесов» патрулируют банды косаток, и горе тому котику, который окажется невнимательным.

Как-то. я плыл мимо этих шхер на пароходе и видел, как три косатки под предводительством необыкновенно крупного вожака преследовали перепуганного морского котика. Они в совершенстве владели искусством охоты. В противоположном направлении дежурили еще четыре охотника. Они-то и встретили беглеца, который, сделав вираж, выпрыгнул высоко из воды. Когда он снова плюхнулся в воду, то тут же был превращен в кровавое месиво. Не знаю, как косатки разделили на всех столь небольшую добычу, но слышал от китоловов, что косатки, напавшие на кита, вырывают у него из боков куски мяса строго в порядке очереди. Косатки охотятся таким же образом, как гиеновые собаки в африканских саваннах.

Мы летели над равниной с редкими холмами. В ее палитре преобладали блеклые желтоватые и зеленоватые тона. Неожиданно мы увидели крохотное стадо последних одичавших фолклендских коров. Черный бык, несколько худых коров и телят, петляя бежали от самолета. Зайцы и кролики с быстротой молнии попрятались в пингвиньи норы. Мы обогнули с севера большую черную скалу, названную в честь датского барка «Сикстуса», который ненастной ночью потерпел здесь крушение.

Прежде чем самолет сел в лагуну, мы увидели недалеко от изгороди, отделявшей всю внешнюю часть Волинтира, две большие колонии ослиных пингвинов. Точно вереница автомобилей в часы «пик», двигались ряды пингвинов от белоснежной бухты через ярко-зеленый вал к своим поселениям.

Мы выгрузили на берег свое имущество, а потом в несколько приемов перетащили его к домику пастуха, до которого было полтора километра. Упругие кочки травы росли так густо, что все наше внимание было поглощено дорогой, тем более что то и дело попадались болотца. Харриет даже не заметила, как прошла рядом со спящими на валу морскими слонами. Немного поодаль в излучинах ручья отдыхали, раздувая ноздри, несколько бесхоботных детенышей. Из травы выпорхнули фолклендские дрозды, над головой предостерегающе кричали черные кулики-сороки. У дома нас встретил песней красногрудый трупиал^{59}.

Вечером я пошел прогуляться по «мини-джунглям» морской капусты, цветущей желтыми цветами. Передо мной открылся вид, типичный для пляжей Средиземного моря. Берег залива сверкал белым песком, чуть колыхалось море, солнце стояло уже низко и сине-зеленые волоски, покрывающие листья морской капусты, слегка серебрились.

Постепенно берег заполонили одетые во фраки пингвины с еще мокрыми манишками. Они отдыхали после утомительной рыбной ловли. Но попадались среди них и такие, которые весь день провели в нерешительности на берегу или только что спустились сюда из шумных колоний, чтобы хоть немного отдохнуть от голодных птенцов. Или такие, которые сидели на яйцах; у них вода вызывает что-то вроде отвращения, но тем не менее они должны чувствовать с ней постоянную связь.

Больше всего тут было ослиных пингвинов с белыми хохолками, оранжевыми клювами и оранжевыми ногами. Кроме них были тут и похожие на арлекинов Магеллановы пингвины — большие, тяжелые, самоуверенные. Когда Магеллановым пингвинам нетерпелось поскорее добраться до воды, они ложились на живот и начинали работать крыльями, как веслами, а ноги служили им винтом. Нас поражала скорость, с которой они передвигались. Нам нравилось смотреть, как множество пингвинов катится, быстро хлопая крыльями, по сыпучему белому песку. В последнюю минуту, прежде чем окунуться, они останавливались, поднимались во весь рост и подозрительно осматривались, крутя головой. Вот кто-то заметил в волнах профиль морского льва. Вся компания тут же повернулась на 180 градусов, шлепнулась на животы и тем же способом вернулась в дюны. В море пингвинов всегда подстерегает опасность.

Мне составила общество пара красивых статных королевских пингвинов. Влюбленные смело прогуливались совсем рядом со мной. Казалось, будто они идут, держась за руки. Один показал другому странную фигуру в зарослях морской капусты. Они остановились, желая выяснить, что мне понадобилось в их мире. Один вытянулся во весь рост, превратившись в длинный восклицательный знак, другой наклонился вперед и смотрел на меня изучающим взглядом, словно старый джентльмен, рассматривающий на выставке монеты. Но вот взгляды и клювы пингвинов встретились. Очевидно, они решили, что им померещилось. Заложив «руки» за спину, гордые фигуры удалились к воде. Там они остановились, обернулись, медленно подняли клювы к небу и загудели, словно растягиваемая гармонь.

У пингвинов были вполне определенные намерения. Они собирались совершить вечернее купание. Но когда первая, увенчанная белой пеной волна слегка коснулась их черных голых ног, в пингвинах вспыхнуло сомнение и начались разногласия. Один хотел искупаться, другой — нет. Не помогло и то, что решительный пингвин толкал в спину нерешительного. Раз не хочется купаться, значит, не хочется. Вместо купания можно совершить прогулку по берегу. И тот, который не хотел купаться, побрел среди отдыхающих на животе Магеллановых пингвинов и собиравшихся отправляться в свою колонию ослиных пингвинов.

Статная фигура королевского пингвина возвышалась среди толпы маленьких, как карлики, ослиных пингвинов, которые уже покидали берег. Второй королевский пингвин поспешил к первому. Наконец они снова были вместе. Они ласкали друг друга, перебирали друг другу все перышки, скрещивали клювы, вытягивали шеи и трубили, точно два прижавшихся друг к другу герольда. Потом они прогулялись по берегу, описав большой полукруг. Пингвины снова прошли мимо странной фигуры, притаившейся в морской капусте. И опять перед объективом были повторены те же движения, что и в первый раз.

И снова они быстро спустились к воде. Но лишь затем, чтобы попробовать ногой, холодна ли она. Один наклонился и, попробовав воду на вкус, шагнул вперед. Его захлестнуло волной, и он торопливо вернулся к своей паре. Наконец пингвины бок о бок удалились из кадра, совсем как было задумано у режиссера. Надо признаться, что режиссер испытал некоторое смущение. Только что он видел карикатуру на собственное поведение у воды, которая оказалась слишком холодной.

На берегу — голод,

а в море — смертельная опасность

Пингвины превосходно приспособлены для жизни в море. Их крылья превратились в удобные, покрытые чешуевидными перьями весла, а ноги служат рулем. Тело приобрело обтекаемую форму. Пингвины прекрасно плавают и ныряют. «Костюм» их таков, что в воде их невозможно обнаружить ни снизу (белое брюшко сливается с освещенной сверху водой), ни сверху (тогда пингвинов не видно из-за темной спинки).

В море пингвины легки и подвижны, а на земле — неуклюжи и, с нашей точки зрения, смешны. Зрение их приспособлено к воде, на суше же они кажутся близорукими и забавно разглядывают предметы, наклоняя голову из стороны в сторону, как совы при дневном свете.

В море климатические условия более однородны, чем на суше. Даже если-бушует буря и плавают льдины, температура воды почти не меняется.

Во время линьки пингвины вынуждены находиться на берегу. Почти голые, они стоят на ледяном ветру и очень страдают, когда их растущее оперение покрывается ледяной коркой.

Между высиживанием птенцов и линькой, которая длится три недели, пингвины успевают отъесться, отдохнуть и у них накапливается толстый слой жира. Когда им во время линьки приходится находиться на берегу, то они живут за счет внутренних ресурсов. На берегу пингвинам питаться нечем. Пребывание на суше — вынужденный период в их жизненном цикле.

Интересно, что пингвины, морские птицы, боятся моря. Проведя какое-то время на суше, они крайне нерешительно снова заходят в воду. Кому-нибудь одному приходится продемонстрировать настоящее презрение к смерти, чтобы сломить упорство других. Пингвины знают, что на морских просторах их ждет не только обильная пища, но и опасности, которых не встретишь на суше. Человек теперь не опасен для пингвинов, по крайней мере для взрослых. А в море всего в нескольких метрах от берега, их подстерегают морские львы. На участках, богатых криллем, им угрожают зубы морского леопарда. Из глубин океана на них охотятся акулы или косатки. Надо держаться вместе, так легче сохранить жизнь.

Пингвины стараются не терять друг друга из виду: выныривая на поверхность, они сразу ищут друг друга. Может быть, именно поэтому различные виды пингвинов отличаются главным образом головой и шеей, то есть только теми частями тела, которые видны над водой. Голова Магелланова пингвина похожа издали на петлю из белой ленты на черном фоне, а вокруг клюва — розовое пятно. Над глазами ослиных пингвинов — белые отметины, а клюв у них ярко-оранжевый. Скалолазы щеголяют желтыми бровями и пышными желтыми хохолками над глазами. У них сильные ярко-красные клювы и глаза цвета красной смородины. И наконец, у королевских пингвинов черная голова с декоративным четко очерченным оранжевым узором.

Цветные пятна на голове являются характерной особенностью для всех водяных птиц, которые плавают, глубоко погрузившись в воду. В Швеции это относится к поганкам и ныркам, в более северных водах — к гагаркам и тупикам.

В то же время различные виды пингвинов вовсе не часто встречаются на одних и тех же охотничьих угодьях. Когда с парохода наблюдаешь, как они возвращаются к своим гнездам, то видно, что каждый вид плывет со своей стороны. Но однажды наш пароход проплывал участок с красноватой водой. Это был крилль — маленькие красные и розовые рачки. С воздуха крилль хватали тысячи птиц, но кроме них из этого же «корыта» кормились три вида пингвинов. Крилль и мелкие каракатицы составляют главную пищу пингвинов. И теперь, когда в районе Фолклендских островов почти не осталось китов, питавшихся тем же криллем, колонии пингвинов, безусловно, будут расти гораздо быстрее. Обилие пищи, как правило, сопровождается снижением смертности в новых выводках.

Королевские пингвины питаются главным образом каракатицами, причем они расправляются даже с довольно крупными из них. Магеллановы пингвины предпочитают рыбью молодь и хамсу. А в том, что пища ослиных пингвинов бывает смешанной, можно убедиться возле их гнезд, где они отрыгивают и красный крилль, и розовых рачков, и серо-синих крабов. Часто в этой полупереваренной каше, которой кормят птенцов, встречаются и мелкие камешки, вероятно, они необходимы пингвинам для пищеварения, как и нашим тетеревиным птицам.

Пингвины относятся к тем редким животным, которые нисколько не боятся человека. Их интерес к нам и к нашей аппаратуре был даже слишком навязчивым. Когда пингвины проходили домой мимо нашей палатки, они выстраивались в длинную очередь, чтобы заглянуть внутрь. Даже королевские пингвины не питали к нам недоверия. Может быть, они принимали нас за новых гигантских пингвинов, поселившихся тут со своим детенышем.

Королевские пингвины исчезли с Фолклендских островов лет пятьдесят назад. Иногда какой-нибудь пингвин заплывал по ошибке в Порт-Стэнли, где тут же попадал в руки любителей животных. За три дня пингвины становились ручными, но кормить их приходилось силой. Несколько королевских пингвинов селились на Нью-Айленде у Агнес. В том году, когда мы были на архипелаге, один из них, Чарли, вернулся к Агнес вместе с женой и поселился поблизости. При виде Агнес он всегда вытягивал шею и начинал трубить. Он требовал, чтобы она с ним здоровалась, несмотря на то что был занят высиживанием потомства.

Недавно королевские пингвины впервые вернулись на архипелаг в большом количестве, и фолклендцы, у которых проснулся интерес к птицам, радостно приветствовали их возвращение. Первые королевские пингвины вышли на берег Волинтира и устроили свое гнездовье между двумя большими колониями ослиных пингвинов. И поскольку потомство через год или два непременно возвращается в родную бухту, «королевский двор» Волинтира насчитывает теперь около шестидесяти птиц.

Когда мы в первый раз в октябре приехали на Волинтир для разведки, была весна. Ослиные пингвины сидели на яйцах, вернее лежали на них. Они были крайне раздражены далеко не королевским поведением своих королевских соседей. Разделившись на два взвода, королевские пингвины в своей словно источенной молью форме занимались военными упражнениями.

Один взвод составляли «рекруты», вылупившиеся в прошлом году. Плотным строем эти раскормленные юнцы ходили вперевалку среди ослиных пингвинов. Им предстояло ждать еще несколько месяцев, пока у них израсходуется слой жира и их водонепроницаемый костюм будет готов для первой рыбной ловли. Из своей казармы они могли видеть вдали линию горизонта. Порой они выстраивались рядами и махали короткими крыльями, словно приветствуя голубые волны.

Второй взвод линял. Тяжелая пора в жизни каждой птицы! Даже Бьерн отметил, что они выглядели оборванными. Пингвины стыдливо прятались от посторонних взглядов. Но если им случалось проходить мимо сидящих на яйцах родственников, те своими острыми клювами злобно рвали в клочья королевские одежды. В воздухе летал черный пух с тела и желтый — с макушки. Линяющие пингвины не едят и не могут купаться. Они все время только стоят, похожие на большие неряшливые птичьи пугала. Большинство из них предпочитает засунуть голову под крыло и делать вид, что спит.

Теперь, в конце января, картина изменилась. Птенцы королевских пингвинов уже ушли в море и их место заняли толстые птенцы ослиных пингвинов. Когда родители возвращались с рыбной ловли, дети долго гоняли их по улицам королевской колонии, где короли, одетые в элегантные летние костюмы, сидели на яйцах, предавались любовным играм, болтали… Теперь настала очередь королевских пингвинов жаловаться на соседей.

Двадцать два королевских пингвина стояли, выстроившись в круг, на расстоянии длины клюва друг от друга. Их блестящие, как шелк, костюмы свисали над голыми ногами, большие пальцы ног торчали вверх. Нижняя часть «костюма» оттопыривалась, точно набитый карман. Там под складкой кожи лежало круглое яйцо. Когда его нужно было увлажнить или перевернуть, складка поднималась подобно занавесу в театре.

Было решительно невозможно понять, кто несет ответственность за насиживание — «король» или «королева». Сперва мне показалось, что я научился различать их пол по зрачкам. По синеногим олушам Галапагосских островов я уже знал, что величина зрачка бывает иногда единственным признаком, позволяющим отличить самку от самца. У самки зрачок значительно больше. Но у королевских пингвинов Фолклендских островов встречались зрачки и четырехугольные, и шестиугольные, и даже восьмиугольные. В конце концов я понял, что форма зрачка не имеет отношения к полу и зависит лишь от направления светового потока. По-моему, пингвинам и самим порой было трудно разобраться в поле друг друга.

Неудавшееся сватовство

В стороне от сидящих на яйцах «королей» ходили незанятые птицы и те, которые еще пребывали в поре сватовства.

После семи недель насиживания, в течение которых каждый супруг выполняет свою работу, из яйца слышится первый писк. Будущий родитель поднимает свою кожную складку и, согнувшись дугой, смотрит, не из его ли яйца выклевывается птенец. Потом он снова опускает занавес и, задрав к небу клюв, делает вид, что ему безразлично, что счастливым родителем оказался сосед, а не он.

Мне удалось, правда не сразу, присутствовать при акте рождения. Из щелки между черными ногами и складкой кожи выглянула крохотная черная головка. Морщинистая шея вытянулась на несколько сантиметров. Мать, мне по крайней мере показалось, что это была мать, склонилась и передала птенцу на кончике клюва первую каплю воды или рыбьего жира. Головка тут же спряталась под складку, но вскоре снова выглянула и пискнула несколько раз. Маленький клювик дрожал, словно искал кого-то. Материнский клюв тотчас снова опустился вниз; он был слегка прикрыт. Малыш постучал по маминому клюву, пощекотал его, постучал в края, и спустя некоторое время пингвиниха отрыгнула «рыбную тефтельку» величиной в мелкую монету. Она упала прямо в горло малютке. Первый завтрак был подан.

Королевские пингвины выделяются среди своих сородичей не только тем, что они крупнее и красивее (за исключением антарктических императорских пингвинов); они отличаются от других пингвинов и своим жизненным циклом. Сватовство, спаривание, насиживание и выкармливание птенцов занимают почти год, а поскольку «королям» необходимо по меньшей мере дважды в год отъедаться (перед линькой и перед созданием семьи), эти птицы не успевают выводить птенцов ежегодно. Обычно колония делится на две группы: одна откладывает яйца в ноябре — декабре, другая в марте — апреле. Когда одни сидят на яйцах, другие линяют.

Таким образом, за три года у королевских пингвинов бывает два выводка, что весьма необычно для птичьего мира. На Фолклендских островах условия для позднего насиживания более благоприятны, чем в Антарктике, где климат слишком суров и где в осенние месяцы воды не так богаты пищей. В Антарктике птенцы поздней кладки обычно умирают от голода.

Круглые сутки санитары патрулируют над колониями королевских и ослиных пингвинов. Когда у большого птенца пингвина началась рвота, над его головой закружила стая белых ржанок с розовыми надклювьями. Они проносились так низко над головой пингвиненка, что он должен был чувствовать ветер от их крыльев.

Умирающий птенец был спасен от последней муки. Несколько больших поморников разорвали жертву на части, угрожая друг другу из-за каждого куска.

Когда поморники хотят стащить яйцо у пингвина, который сидит на гнезде, они начинают низко летать над его головой. Пингвин вытягивается, чтобы клювом ударить обидчиков. В то мгновение, когда птица приподнимается с яйца, третий поморник клювом ловко выталкивает его из гнезда, и оно выкатывается за пределы гнездового участка. Поморники набрасываются на него и мгновенно выпивают содержимое. Подлетают и дельфинные чайки, чтобы полакомиться тем, что осталось от пирушки поморников.

Королевские пингвины меньше страдают от хитрости поморников. Но бывает, что какая-нибудь из этих птиц, сидящих на яйцах, проявит неосторожность — в основном это случается во время ссор с соседями. Одна секунда — и яйца нет. Неосторожный птенец королевского пингвина тоже рискует попасть в клюв большого поморника.

Дорога от колонии королевских пингвинов к домику Френка Смита шла по горе Осмонда. Путь этот был долгий и утомительный. Обычно мы на полпути делали привал. Однажды вечером мы присели отдохнуть на краю оврага. Крутой склон оврага был источен норами Магеллановых пингвинов. Картина в видоискателе напоминала пещеры отшельников в Долине Теней в Иордании. Черные норы казались такими же покинутыми, как пещеры в пустыне. Но день клонился к вечеру, и скоро уже хозяева нор должны были вернуться к своим голодным птенцам. В каждой норе их было по два.

С нашего места мы не могли видеть залив, куда приплывали пингвины, но вскоре первые птицы уже начали карабкаться на холм. Нам даже казалось, что мы слышим, как они ворчат под тяжестью рыбной ноши. Широко расставив ноги, пингвины останавливались над своими норами, склоняли голову набок и подозрительно прищуривались, заметив смотрящих на них людей. Они свешивались через край оврага, чтобы убедиться, что ни один проказник не оставил без разрешения гнезда. Потом они распрямлялись и прыгали вниз. А некоторые медленно, вперевалку, шли в обход; подойдя к норе, они засовывали в нее голову и исчезали в темноте. Неожиданно один родитель выскочил из норы, преследуемый по пятам двумя толстыми птенцами, которые гнали его обратно к морю. Другого трое нахальных детенышей заставили тут же отрыгнуть весь дневной улов, который к этому времени успел превратиться в клейкий рыбный суп.

Все это было похоже на фарс. Под конец нас поразил уже совсем необычный номер. Когда в одну нору залез пингвин, который как-то уж очень долго готовился к этому, оттуда вылетел крохотный зайчонок, за ним второй, третий, четвертый. Пятый зайчонок перекувырнулся в воздухе и шлепнулся на четвертого. Семеро заспанных, ошеломленных зайчат выстроились у наших ног, шевеля ушками и нюхая воздух дрожащими ноздрями. А из норы, лежа на животе, высунулся пингвин и яростно закрутил головой. Мы так развеселились, что не заметили остатка пути.

Через три недели Бьерн начал капризничать. Однажды утром он произнес слова, которых мы ждали уже давно:

— Не хочу играть с пингвинами. Хочу играть с детьми! Поехали домой!

Прожив пять месяцев на архипелаге, где всегда дует ветер и небо не бывает чистым и где по радио передается только оптимистический прогноз погоды, обещающий временное прекращение облачности, нам с Харриет тоже захотелось домой.

Постоянные штормы начали действовать нам на нервы. Ветер, ветер, ветер и неожиданные чередования града, снега и ливня. Заверения островитян, что у них уже давно не было такого плохого лета, служили нам слабым утешением. Ни один метеоролог не мог дать прогноз, на который можно было бы положиться. Пастор даже предпринял попытки обратиться к высшим силам. Однако это чуть не окончилось катастрофой.

Это произошло в тот день, когда капитан Тэрнбелл, по прозвищу Фрости, посетил мессу в соборе накануне отправления его судна на антарктические базы. Пастор сердечно приветствовал Фрости в дверях божьего дома и шепнул ему на ухо:

— Фрости, я буду молить бога о хорошей погоде, когда твой «Шеклтон» выйдет в море.

— Не стоит трудиться, все равно не поможет, — ответил Фрости без особого энтузиазма.

Через два дня после того, как «Шеклтон» покинул Порт-Стэнли, пастор получил от Фрости срочную радиотелеграмму:

«Катись подальше со своими молитвами. Хуже погоды не бывает. Фрости».

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Этого великана среди тюленей назвали морским слоном из-за его огромных размеров и еще потому, что его грубая толстая кожа очень напоминает слоновую. По форме носа его скорей можно было бы назвать морским тапиром. Хобот морского слона наполняется воздухом и служит резонатором во время рева

Простирающиеся до самого горизонта болота представляют собой реку, которую индейцы называют Па-Кай-О-Кее (Травяная река). Длина ее 200 километров, ширина — 100, глубина, часто, не выше колена.

На водяной глади разбросаны зеленые островки

Молодые малые голубые цапли до годовалого возраста носят белоснежный наряд. У взрослых же цапель оперение темного голубовато-серого цвета, а голова темно-коричневая

Фрегаты, мастера парящего полета, питаются главным образом больной, всплывшей на поверхность рыбой, которую они хватают прямо на лету. Фрегаты не могут садиться на воду. Размах крыльев у этой птицы, вес которой не превышает полутора килограммов, достигает двух метров

До урагана 1935 года крачки гнездились на рифе, который назывался Берд-Ku. В результате урагана риф погрузился в море и колония крачек перебралась на Буш-Ku. Остров объявлен заповедником, и колония крачек насчитывает теперь 120 тысяч птиц

В пресных водах вокруг Барро-Колорадо водятся и крокодилы и аллигаторы, но много ли их там, понять трудно, так как они очень ловко прячутся в прибрежных зарослях

Из всех многочисленных гостей наиболее часто посещают цекропию носухи, которые каждое утро небольшими группами взбираются по ее гладкому стволу. Их когти оставляют на коре два параллельных коричневых следа. Плоды цекропии, висящие большими желтыми гроздьями, — любимое лакомство носух

Урок по охране природы, достойный всяческого подражания. Именно здесь Чарлз Дарвин разрешил когда-то загадку о происхождении видов. Школьники Санта-Круса знакомятся со слоновой черепахой, живущей в одном из немногих местных болот. Еще Дарвин обнаружил, что слоновые черепахи передвигаются со скоростью 350 метров в час. Они идут величественной походкой на кривых ногах, вытянув голову вперед.

Еще Дарвин обнаружил, что слоновые черепахи передвигаются со скоростью 350 метров в час. Они идут величественной походкой на кривых слоновьих ногах, вытянув голову вперед

Ландшафт Галапагосов меняется от фантастического, лунного, до идиллического, райского. Мыс острова Исабела, образованный лавой, при известном освещении кажется покрытым арктическими льдами. Но присутствие здесь бакланов, красных крабов и морских львов выдает, что мы находимся на экваторе

Красивейшее из всех птичьих гнезд, какие я когда-либо видел, принадлежало галапагосскому канюку, одному из двух видов хищных птиц, живущих на островах. Оно было построено на вершине серебристого дерева Пало-Санто, высоко над двумя круглыми озерами, расположенными в кратерах острова Исабела

Темная, под цвет лавы морская игуана — единственная ящерица, которая спускается в морскую воду и питается обнажающимися во время отлива зелеными водорослями. Излишек соли собирается в специальных железах: во время пребывания на суше ящерица постоянно фыркает, тем самым выдувая соль из ноздрей.

Самый северный в мире пингвин, галапагосский, стал теперь редкостью. Антарктические предки этой птицы приплыли сюда вдоль берегов Южной Америки с холодным течением Гумбольдта. Галапагосские пингвины откладывают яйца в глубоких прохладных щелях, в лавовых глыбах.

Никто из животных не похож так на сказочных драконов, как друзоголовы, или наземные игуаны.

Они почти истреблены на Галапагосах, но не в результате охоты, а потому что одичавшие свиньи вырывают из земли закопанные друзоголовами яйца. Эти чудовища — мирные вегетарианцы, которые на небогатых растительностью островах питаются кактусами.

Свое странное название друзоголовы получили от немецкого слова Druse — «железа» (имеются в виду похожие на бородавки бугры на верхней части головы игуаны)

Фолклендские острова

Королевский баклан стащил у затевавшегося соседа немного сухой травы для подстилки

Глотка ослиного пингвина снабжена особыми роговыми пластинками, которые удерживают крилль и других мелких животных и через которые выходит вода

Кричащие по-ослиному ослиные пингвины

Мезальянс: самец — золотоволосый пингвин, самка — хохлатый пингвин (скалолаз). Подобный брак относительно редкое явление в пингвиньем мире

Бьерн в зарослях туссока

Белоснежный водорослевый гусь радостно приветствует приземляющуюся самку

Фолклендские утки-пароходы. Утки невозмутимо повернулись спиной к ревущим морским слонам

Фолклендские каракары — трудолюбивые санитары, подбирающие нежизнеспособных овец и мертвых птиц

В те редкие часы, когда над островом Уэстпойнт не бушует шторм, его похожий на тундру пейзаж напоминает пасторальную идиллию

Пара альбатросов (один из них окольцован) исполняет сложные туры свадебного танца

Порт-Стэнли. Перед самым южным в мире собором стоит монумент из китовых ребер, напоминающий о хищническом истреблении китов. В порту видно три больших парохода — зрелище, редкое для этих мест

Лоррен и Робин Мак-Гилл перед своим домом на острове Си-Лайон

Морские котики под холодным душем

Королевские пингвины

Грубые «шерстяные пальто» защищают птенцов королевских пингвинов от ветра и холода, но перед первым купанием они сменят их на нарядные купальные костюмы

INFO

Йильсетер С.

Й99 Остров за островом. Пер. со шведск. М., «Мысль», 1974.

239 с. с илл. и карт. (Рассказы о природе).

Й 185–010/004(01)-74*185-73

91(И7)

Свен Йильсетер

Остров за островом

Редактор В. Д. Ромашова

Редактор карт Г. Н. Мальчевский

Младший редактор О. В. Харитонова

Художественные редакторы Е. М. Омельяновская и Л. Е. Безрученков

Технический редактор Т. Г. Сергеева

Корректор И. В. Равич-Щербо

Сдано в набор 4 мая 1973 г. Подписано в печать 29 декабря 1973 г. Формат 60х84 1/16. Бумага офсетная. Условных печатных листов 13,95. Учетно-издательских листов 16,16. Тираж 50 000 экз. Заказ № 496. Цена 1 р. 58 к.

Издательство «Мысль». 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15

Ордена Трудового Красного Знамени Калининский полиграфический комбинат Союзполиграфпрома при Государственном комитете Совета Министров CCCI по делам издательств, полиграфии и книжной торговли

г. Калинин, проспект Ленина, 5

…………………..

FB2 — mefysto, 2022

Примечания

1

С испанского la tortuga — черепаха. — Прим. перев.

(обратно)

2

Туссоки, или тассеки (англ. Tussock grassland) — тип злаковые сообщества, сходные со степями, которые распространены в сухих и жарких районах в Новой Зеландии, Австралии и Фолклендских островах.

(обратно)

3

Русское название этого вида — хохлатый пингвин (Eudyptes crestatus). Но везде далее в тексте оставлен дословный перевод шведского наименования этой птицы, поскольку автор употребляет его не только как видовое название, но и как образный эпитет. — Прим. С. Кудрявцева.

(обратно)

4

Буайбсс — французское кушанье из морской рыбы, сваренной в воде с белым вином и пряностями. — Прим. перев.

(обратно)

Комментарии

1

Род Arctoccphalus — южный морской котик из семейства ушастых тюленей (Otariidae). Род включает семь видов: южноамериканский морской котик (A.australis), распространенный вдоль тихоокеанского и атлантического побережий Южной Америки и на Галапагосских и Фолклендских островах; южноафриканский морской котик (A.pusillus), встречающийся на побережье Юго-Западной и Южной Африки и на прилегающих мелких островах; кергеленский морской котик (A.tropicalis), распространенный на островах южной части Атлантического и юго-западной части Тихого океанов; гуадалупский морской котик (A. philipii), размножающийся только на острове Гуадалупе (раньше встречался и на других островах вдоль тихоокеанского побережья Америки от района Сан-Франциско до Чилийского побережья, где был истреблен к концу прошлого столетия, в настоящее время строго охраняется); австралийский морской котик (A.doriterus), обитающий у южного побережья Австралии; тасманийский морской котик (A.tasmanicus), встречающийся на юго-восточном побережье Австралии, на острове Тасмания и прилегающих островах; и, наконец, новозеландский морской котик (A.forstcri), распространенный на южном острове Новой Зеландии и прилегающих мелких островах.

Все виды южных морских котиков в XVIII и XIX столетиях интенсивно промышлялись ради красивого и ценного меха. В одних местах они были полностью истреблены, в других — их численность настолько сократилась, что они практически потеряли промышленное значение. В настоящее время в целях увеличения численности котиков их добыча полностью запрещена или разрешена в очень ограниченном количестве только по лицензиям.

(обратно)

2

Серый кит (Eschrichtius gibbosus) прежде был распространен в северных водах Атлантики и Тихого океана, но в Атлантике полностью истреблен еще до XVIII века. В Тихом океане имеются две популяции серого кита: азиатская и американская. Киты азиатской популяции лето проводят в Охотском море, а зимуют у берегов Южной Кореи. Американская популяция китов летом мигрирует в Берингово и Чукотское моря, а зимует в бухтах и лагунах западного побережья Калифорнийского полуострова и в водах Калифорнийского залива.

Серые киты встречаются обычно парами и постоянно держатся на мелководных участках морей у побережья. Питаются придонными организмами (главным образом различными ракообразными) и водорослями. Их вес не превышает 30 тонн при длине тела около 13 метров. Спаривание и деторождение происходит на местах зимовок. Беременность длится 13 месяцев. Длина тела новорожденных в среднем около 4,7–4,8 метра.

Голова, грудные плавники и хвостовые лопасти серых китов обычно обильно обрастают крупными известковыми раковинами (до 5 см в диаметре) усоногих раков.

(обратно)

3

Косатка (Orcinus orca) — крупнейший представитель семейства дельфиновых (Delphinidac). Самцы достигают длины 10 метров, а самки 8,5 метра. Окраска тела резко двухцветная: спинная часть — черная или черно-серая, брюшная — белая. На черном фоне за глазом и за спинным плавником — белые пятна.

Косатка имеет космополитическое распространение. Главная ее пища — рыба, головоногие моллюски, морские млекопитающие и птицы. Это единственный среди китообразных настоящий хищник.

(обратно)

4

Морские слоны — самые крупные представители отряда ластоногих (Pinnipedia). Длина взрослых самцов превышает 6 метров, самки значительно мельче. На конце морды самцы имеют своеобразный кожный вырост, напоминающий хобот. Хобот взрослого самца достигает в длину 40 сантиметров и когда животное раздражено, раздувается и увеличивается.

Морские слоны относятся к семейству настоящих тюленей (Phocidae). Всего имеется два вида: северный морской слон (Mirounga angustrirostris) и южный морской слон (Mirounga leonina).

Северный морской слон распространен у побережья Южной Калифорнии и Мексики. Наибольший вес самцов достигает 3,5 тонны, самки весят до 900 килограммов при длине 3,5 метра. Новорожденный детеныш имеет длину 1,2 метра и весит 25 килограммов.

Южный морской слон (Mirounga leonina) распространен в умеренных и субантарктических водах южного полушария. Лежбища этого вида имеются на островах Огненная Земля, Фолклендские, Южные Шетландские, Южные Оркнейские, Южная Георгия, Гоф, Крозе, Кергелен, Маккуори, Кэмпбелл и других.

Южный вид морского слона несколько крупнее северного. Питаются морские слоны рыбой и головоногими моллюсками. В поисках пищи они ныряют на глубину до 100 метров.

(обратно)

5

Калифорнийский морской лев (Zalophus califomianus) распространен в водах Тихого океана. Образует три подвида, которые обитают в географически удаленных районах: японский морской лев в юго-восточной части Японского моря и вдоль тихоокеанского побережья Японских островов; собственно калифорнийский морской лев у побережья Калифорнии и Мексики; галапагосский морской лев на Галапагосских островах. Относится к семейству ушастых тюленей (Otariidac).

(обратно)

6

Луизианская цапля (Hydronassa tricolor) распространена в южных и восточных районах США, в Мексике, Центральной Америке и на севере Южной Америки. Обитает на морских побережьях и на больших приморских болотах. Окраска верхней части тела голубовато-серая, нижняя часть и хохолок белые, идущая от горла вдоль передней части шеи полоса желтоватая. Гнездится колониями. Гнезда устраивает на низких деревьях и в кустарниках. Питается морскими и пресноводными беспозвоночными и мелкой рыбой.

(обратно)

7

Снежная цапля (Leucophoyx thulа) окраской и размерами напоминает нашу малую белую цаплю. Оперение снежно-белое, клюв и ноги черные, пальцы ног ярко-желтые. Распространена в умеренных и тропических областях Америки, от центральных и южных районов США до Аргентины и Чили. Обитает на болотах и других мелководных водоемах как с пресной, так и соленой водой. Иногда встречается на прудах и рисовых полях. Гнездится колониями. Гнезда устраивает на деревьях, в кустарниках и тростниковых зарослях. Питается разнообразными беспозвоночными, мелкой рыбой и земноводными.

(обратно)

8

Красный кардинал (Pichmondena cardinalis) — очень красивый представитель воробьиных птиц из семейства вьюрковых (Fringillidac). Голова украшена большим хохлом. Самец ярко-красный с черной маской и горлом, самка желтовато-коричневая. Распространен на востоке США и в Мексике. Обитает в зарослях кустарников, парках и садах. Гнезда устраивает в низком кустарнике. Питается семенами и насекомыми.

(обратно)

9

Пересмешники — мелкие длиннохвостые насекомоядные воробьиные птицы (семейство Mimidae). В семействе 34 вида, которые распространены от северных районов Канады до юга Аргентины и Чили.

Пересмешники — отличные певцы, звуки их песни часто заимствованы из песен других птиц. Наиболее известен многоголосый пересмешник (Mimus polyglottus), распространенный в США, Мексике и на Больших Антильских островах. В своей песне многоголосый пересмешник имитирует голоса 20–30 видов птиц.

(обратно)

10

Американский клювач (Mycteria americana). Аист небольших размеров. Оперение белое, за исключением черного хвоста и больших черных маховых перьев крыла. Голова и верхняя часть шеи лишены перьев и имеют темную окраску. Большой черный клюв массивен в основании и к концу загибается вниз. Распространен в субтропических и тропических областях Америки от юга США и Больших Антильских островов до Боливии и Аргентины. Обитает вблизи больших пресноводных водоемов, заросших густой растительностью, и на болотах. Гнездится колониально. Гнезда строит на деревьях. Питается рыбой, земноводными и пресмыкающимися.

(обратно)

11

Белохвостый, или виргинский, олень (Odocoileus virginianus) распространен в Северной, Центральной и Южной Америке от Южной Канады до Перу, Боливии и Центральной Бразилии. Самцы имеют красивые многоветвистые рога. Образует много подвидов, различающихся строением рогов и размерами. Наиболее крупные белохвостые олени живут в Канаде и в северных штатах США. где являются самым многочисленным охотничьим видом копытных. В то же время многие мелкие олени южных подвидов находятся на грани исчезновения. Самым мелким и самым малочисленным является флоридский белохвостый олень (О. V. clavium), обитающий в заповеднике на островах Флорида-Кис. Их насчитывается меньше сотни экземпляров. Белохвостые олени обитают в смешанных лесах, кустарниках и зарастающих вырубках. Летом они держатся в одиночку или небольшими группами, а зимой нередко собираются в большие стада. Самки весной рождают обычно двух пятнистых оленят. В тропических областях размножение не приурочено к определенному сезону года. Белохвостый олень успешно акклиматизирован в Новой Зеландии и в Европе (Чехословакия и Финляндия).

(обратно)

12

Североамериканский опоссум (Didelphis marsupialis) — единственный представитель американских сумчатых (семейство Didclphidac), живущий в США. Это ночное всеядное животное размером с кошку. Внешне напоминает крупную крысу. Хорошо лазает при помощи пятипалых лап и голого мускулистого хватательного хвоста. Самка имеет на животе сумку, открывающуюся назад. Беременность длится всего двенадцать с половиной дней. Рождается 8—18 очень мелких детенышей, которые висят на сосках в сумке до 70 дней, после чего начинают оттуда выходить.

(обратно)

13

Американский черный медведь, или барибал (Ursus americanus), распространен в лесной зоне Северной Америки. Обитает как в равнинных, так и в горных лесах. Барибалы бывают двух окрасок: черной и коричневой. Черные экземпляры более обычны на востоке ареала, а коричневые — на западе. По размерам барибал уступает бурому медведю.

(обратно)

14

Вилохвостый коршун (Elanoides fortificatus) в систематическом отношении принадлежит к группе осоедов, а не коршунов. Это небольшая, резко двухцветная, длиннокрылая и длиннохвостая птица. Спина, крылья и хвост черные, остальные части тела белые. Лапы и основание клюва голубые. Хвост по форме напоминает хвост ласточки. Обычно встречается на болотах, речных старицах и в разреженных лесах. Питается почти исключительно насекомыми, которых лапами ловит в воздухе и на лету поедает. Гнездится на деревьях. Распространен вилохвостый коршун на юго-востоке США, в Центральной Америке и на востоке Южной Америки.

(обратно)

15

Гриф-индейка (Cathartes aura) — представитель семейства американских грифов. Распространен в Северной, Центральной и Южной Америке, от южных районов Канады до Огненной Земли и Фолклендских островов. Окраска оперения буровато-черная. Голова лишена перьев и окрашена в пурпурно-красный цвет. Крылья и хвост довольно длинные. Общая длина 70–80 сантиметров. Гнездится на земле среди кустарников, на скалах и в пещерах. Собственно гнезда не устраивает. В кладке 2 яйца, которые родители насиживают попеременно в течение шести недель. Питаются грифы-индейки падалью.

(обратно)

16

Apaмa (Aramusguarauna) — своеобразная птица из семейства Aramidae отряда журавлеобразных. Это ближайший родственник настоящих журавлей, но по некоторым признакам арама близка также к пастушкам. В семействе— единственный вид, распространенный в тропической зоне Америки от Флориды и Антильских островов до Эквадора и Центральной Аргентины.

Внешне арама похожа, скорее всего, на ибиса, она имеет довольно длинные ноги и шею, длинный, слегка сжатый с боков и чуть изогнутый клюв. Длина тела — 60–70 сантиметров. Цвет оперения — оливково-бурый, с легким блеском. Каждое перо на шее и нижней части тела имеет узкую продольную белую полоску. На верхней части тела белые полоски значительно шире. Самец и самка по окраске неразличимы. Обитают в болотистых лесах и на болотах с густыми зарослями кустарников. Свои большие гнезда они строят среди кустарников или на деревьях. В кладке 6–8 яиц, которые насиживают самец и самка попеременно. Питаются арамы главным образом пресноводными двустворчатыми и брюхоногими моллюсками, кроме того, поедают других беспозвоночных, мелких земноводных и пресмыкающихся. Активны как днем, так и ночью.

(обратно)

17

Змеешейка — птица из отряда веслоногих; внешне напоминает бакланов, но имеет длинный остроконечный клюв, маленькую голову и S-образно выгнутую шею. Великолепно плавает и ныряет. Питается рыбой. Преследуя рыбу, резким движением выпрямляет шею и убивает жертву ударом острого клюва. Гнездится на деревьях. Подобно бакланам часто отдыхает на торчащих из воды ветвях упавших деревьев. Змеешеек (их всего 4 вида — по одному в Америке, Африке, Азии и Австралии) выделяют в особое семейство Anhingidae. Они обитают только в тропических и субтропических областях. Американская змеешейка (Anhinga anhinga) широко распространена от южных районов США до Аргентины.

(обратно)

18

Американская зеленая кваква (Butondes virescens) — мелкая цапля, немного крупнее нашей малой выпи. Распространена в юго-восточной Канаде, США, Мексике, Центральной Америке и на Антильских островах. Птицы из Канады и США зимуют в Южной Америке. Верх головы и крылья черные с зеленым блеском, спина голубовато-зеленая, бока головы, шея и низ тела каштановые, горло белое, передняя часть шеи и верх груди белые с черными продольными штрихами. Лапы желтые. Обитает в небольших мелких водоемах с густой растительностью. Гнездится на деревьях, в кустарнике и тростниках одиночно или небольшими колониями.

(обратно)

19

Strix varia — полосатая неясыть. Размерами и окраской очень напоминает одну из самых обычных наших сов — обыкновенную неясыть. Свое название получила за поперечный штриховой рисунок на горле, шее и верхней части груди. Широко распространена в Северной Америке — от юга Канады до Флориды и крайнего северо-востока Мексики. Отсутствует на западе Канады и в западных штатах США. Обитает в лесах. Гнездится в дуплах деревьев и в покинутых гнездах воронов, ястребов и белок. Питается мелкими млекопитающими, а также птицами.

(обратно)

20

Белоголовый орлан (Haliaeetus leucocephalus) — ближайший родственник нашего белохвостого орлана. Окраска взрослых птиц темно-бурая, голова, шея и хвост белые. Распространен на Аляске, в Канаде и США. Обитает около рек, больших озер и на морских побережьях. Свои большие гнезда он устраивает на высоких деревьях. В кладке два яйца. Питается главным образом рыбой, реже небольшими млекопитающими и птицами.

В последние десятилетия численность белоголовых орланов катастрофически сокращается. На огромной территории от Аляски до Флориды американские зоологи насчитывают не более четырех тысяч экземпляров этих редких птиц. Основную причину этого явления ученые видят в широком применении ДДТ и других ядохимикатов, а также химических удобрений, которые, попадая в воду, накапливаются в организме рыб. Регулярно поедая таких рыб, орланы теряют способность к нормальному размножению, а иногда и вовсе перестают размножаться. Таким образом, ежегодно все меньше и меньше птиц благополучно выращивает свое потомство. Изображение белоголового орлана является национальной эмблемой США.

(обратно)

21

Скопа (Pandion haliaetus) — единственный представитель семейства Pandionidae, отряда хищных птиц. Верхняя часть тела окрашена в темнобурый цвет, нижняя часть белая. Размеры небольшие, длина тела — 55–60 сантиметров, вес меньше двух килограммов. Скопа имеет космополитическое распространение, гнездится в Европе, Азии, Северной Африке, Австралии, Северной Америке и на некоторых островах Тихого океана. Обитает вблизи крупных водоемов, богатых рыбой. Гнезда устраивает на деревьях, скалах, реже на земле.

Свою добычу — рыб средней величин ы скопа высматривает, летая над водой на высоте до 25 метров. Обнаружив рыбу, она складывает крылья над спиной, вытягивает лапы и падает в воду, иногда почти полностью погружаясь в нее. Сильные лапы скопы снабжены длинными, круто изогнутыми когтями, а нижняя сторона пальцев покрыта острыми шипиками, которые помогают удерживать скользкую добычу.

Как редкая птица, скопа во многих странах Европы находится под абсолютной охраной как живой памятник природы.

(обратно)

22

Розовая колпица (Ajaja ajaja) — птица из семейства ибисов (Threskiornithidae). Распространена в субтропических и тропических областях Северной, Центральной и Южной Америки. Окраска оперения розового цвета, шея белая, плечи и поясница малиновые. Голова лишена перьев и окрашена в черный и зеленовато-желтый цвет. Клюв прямой, широкий и на конце расширен в виде лопаточки. Обитает на болотах и в болотистых лесах. Гнездится на деревьях. Питается водными беспозвоночными и мальками рыб, которых ловит на мелководье.

(обратно)

23

Пила-рыба (Pristis pectinatus) относится к семейству пилорылых скатов (Pristidae). Подобно шести другим видам этого семейства имеет сильно удлиненное рыло, которое имеет форму длинной лопасти, по бокам усаженной зубовидными выростами. Это придает рылу сходство с двухсторонней пилой.

Рыба-пила распространена в субтропическом и тропическом поясе Атлантического, Тихого и Индийского океанов, а также Средиземного моря. Обитает преимущественно у побережий в придонных слоях воды. Свою «пилу» использует для разрыхления грунта при поисках пищи. Достигает длины 5 метров и веса нескольких сотен килограммов. Опасности для человека не представляет.

(обратно)

24

Ходулочник (Himantopus himantopus) — своеобразный кулик, имеющий длинный тонкий клюв, длинную шею и очень длинные красные ноги. Оперение белое, только спина и крылья черные. У американских экземпляров черные также верх головы и задняя часть шеи. Распространен в Западной и юго-восточной Европе, Африке, Южной Азии, Австралии, Новой Зеландии, южной части Северной Америки, Центральной Америке и небольшой части Южной Америки.

Обитает на пресноводных и соленых озерах и морских побережьях. Гнездится небольшими колониями. Гнезда устраивает на земле. В кладке четыре яйца, которые высиживают самец и самка поочередно. Питаются ходулочники насекомыми.

(обратно)

25

Бурый, или морской пеликан (Pelecanus occidentalis) — распространен от юго-западной Канады и Вест-Индии до Огненной Земли. Гнездится на Галапагосских островах. Обитает на морских побережьях и внутренних пресноводных водоемах. Гнездится большими колониями, часто совместно с бакланами и другими птицами. Гнезда делает на земле или на деревьях. Питается рыбой, Hg добывает ее в отличие от других шести видов пеликанов, ныряя в воду с разлета. От сильного удара при падении в воду его защищает подкожный слой воздуха.

(обратно)

26

Атлантический тарпон (Megalops atlanticus) — хищная рыба из отряда тарпонообразных (Elopiformes). Достигает длины свыше двух метров и веса до 150 килограммов. Обитает в тропических и субтропических районах восточного побережья Америки и у побережья Западной Африки. Часто заходит в устья рек. Питается стайными рыбами. Объект спортивного рыбного лова.

(обратно)

27

Парусник (Istiophorus platypterus) — рыба из отряда окунеобразных (Реrciformes). Имеет очень длинный и высокий спинной плавник. Верхняя челюсть вытянута и заострена. Достигает длины более трех метров и веса около 100 килограммов. Активный хищник, питается стайными рыбами и головоногими моллюсками. Распространен в тропических и субтропических водах Атлантического, Индийского и Тихого океанов.

(обратно)

28

Белый копьеносец (Tеtrapturus albidus) — близкий родственник парусника, которому значительно уступает в размерах. Распространен в Атлантическом океане и Средиземном море. Верхняя челюсть вытянута в острое копье.

(обратно)

29

Фрегаты (Fregata) — 5 видов крупных морских птиц из семейства Frcgatidae отряда веслоногих (Pelecani'f ormes). Распространены в тропических и субтропических широтах Атлантического, Индийского и Тихого океанов.

Фрегаты имеют мощный удлиненный клюв с загнутым концом, длинные крылья, вильчатый хвост и очень слабые лапы с редуцированными перепонками, но сильными когтями. Они никогда не ныряют и не плавают, зато великолепно летают. По земле ходить не могут и не могут взлетать с ровной поверхности. Пищу свою добывают оригинальным способом; они преследуют летящих с кормежки других птиц и заставляют их отрыгнуть пойманную рыбу. Кроме этого фрегаты ловят летучих рыб и подбирают с поверхности воды медуз, моллюсков, рачков и падаль. Гнездятся колониально. Гнезда всегда устраивают на деревьях или кустарниках, очень редко на уступах скал. В кладке бывает единственное яйцо.

(обратно)

30

Крачки (Sterna, Anous и др.) — мелкие птицы, близко родственные чайкам. Имеют длинные острые крылья, короткие ' лапы и довольно длинный острый клюв. Питаются мелкой рыбой и насекомыми. Гнездятся колониально.

(обратно)

31

Египетская цапля (Ardeola ibis) — мелкая белая цапля с желтым клювом и красивыми желтоватыми перьями в хохле, на груди и на спине. Распространена в Южной Европе, в Африке, южной половине Азии, в Америке и на севере Австралии. Питается главным образом насекомыми, которых часто собирают на крупных копытных животных. В Южной Америке первые залетные цапли этого вида появились только в 1911 и 1912 годах. Они закрепились там и начали размножаться. В тридцатых годах началось бурное расселение египетской цапли в тропической и субтропической зоне Америки.

(обратно)

32

Челноклюв (Cochlearius cochleari-us) — очень своеобразный представитель семейства цапель. Размерами и окраской несколько похожий на квакву, но имеет широкий и очень массивный, напоминающий утюг клюв. Распространен от Мексики до Южной Бразилии. Обитает в болотистых лесах и мангровых зарослях. Подобно квакве ведет ночной образ жизни. Питается ракообразными, моллюсками и другими водными беспозвоночными.

(обратно)

33

Пауки-птицеяды — крупные мохнатые тропические пауки, около 600 видов которых объединены в семейство Avicularidae. Экземпляры наиболее крупных видов достигают длины 10 сантиметров. Наибольшее число видов свойственно Южной Америке. Ведут сумеречный и ночной образ жизни. Их жертвами становятся главным образом насекомые, а также лягушки, мелкие пресмыкающиеся и небольшие птицы. Некоторые виды очень ядовиты

(обратно)

34

В Америке нет настоящих свиней, их замещают там два вида пекари, которых выделяют в особое семейство Tayassuidae. Это небольшие бесхвостые свиньи, покрытые длинной жесткой шерстью. Питаются они растительной и животной пищей. В отличие от настоящих свиней пекари рождают только одного или двух детенышей. Ошейни-ковый пекари (Tayassu tajcu) распространен от южных границ США до Аргентины. Живет в лесах небольшими стадами. Белогубый или беломордый пекари (Tayassu albirostris) распространен от Мексики до Парагвая. В отличие от предыдущего вида обитает в более влажных тропических лесах стадами от 50 до 100 и более особей.

(обратно)

35

Носуха (Nasua) — хищник из семейства енотовых (Procyonidae). Распространены носухи (их четыре вида) в субтропиках и тропиках Северной, Центральной и Южной Америки. Живут в лесах стаями, в которых иногда бывает несколько десятков особей. Питаются растительной и животной пищей. Хорошо лазают по деревьям. Свое название получили за длинную морду с постоянно двигающимся кончиком носа.

(обратно)

36

К паукообразным обезьянам (Ateles) относится четыре вида своеобразных обезьян из семейства капуциновых (Cebidae). Они имеют длинные передние и задние конечности, очень длинный хватательный хвост и небольшое тело. Ведут исключительно древесный образ жизни. Распространены во влажных тропических лесах Центральной и Южной Америки.

(обратно)

37

К обезьянам-ревунам (Alouatta) относится шесть видов самых крупных представителей семейства капуциновых (Cebidae). Распространены в тропических лесах Центральной и Южной Америки. Обитают в кронах деревьев небольшими стаями до 10 особей, обычно под предводительством старого самца. Питаются молодыми побегами, листьями и плодами деревьев. Ревуны обладают удивительно сильным и звучным голосом, который можно слышать на расстоянии нескольких километров.

(обратно)

38

Тамандуа или малый муравьед (Tamandua tetradactyla), имеет некоторое сходство со своим близким родственником — большим муравьедом. Он распространен в тропической области Америки от Мексики до Парагвая и Перу. Обитает в густых лесах. Этот муравьед ведет полудревесный образ жизни, причем для лазания по деревьям пользуется длинным цепким хвостом. Активен ночью. В отличие от большого муравьеда тамандуа имеет небольшие размеры (общая длина — 100 сантиметров, из них 40 приходится на хвост), менее вытянутую морду и короткую шерсть. Питается муравьями и термитами, которых разыскивает на земле и на деревьях.

(обратно)

39

Мармозетки, или обыкновенные игрунки (Callithrix) — восемь видов очень мелких (длина тела около 20 сантиметров, длина хвоста около 25 сантиметров) обезьянок из семейства игрункообразных (Callithrichidae). Распространены во влажных тропических лесах. Центральной и Южной Америки. Ведут древесный образ жизни. Живут небольшими группами, постоянно перекликаясь друг с другом негромкими мелодичными свистящими голосами. Питаются насекомыми и сочными плодами.

(обратно)

40

Квезал, или кетцаль (Pharomachus mocino) — птица из отряда трогонов (Trogones). У самца квезала большая часть оперения блестящего ярко-зеленого цвета, спина голубая, а грудь, брюшко и подхвостье малиновые. Перья надхвостья удлинены, и два из них достигают длины 80 сантиметров, при общей длине птицы в 125 сантиметров. Обитает квсзал в горных лесах Центральной и Южной Америки. Питается главным образом сочными плодами.

(обратно)

41

Гокко (Crax, Mitu, Pauxi) — крупные, размером почти с индейку высоконогие куриные птицы из семейства краксов (Cracidae). Двенадцать видов гокко обитают в тропических лесах от Мексики до Бразилии. Самцы у всех видов имеют черное оперение и только брюшко и конец хвоста могут быть белыми. Основание клюва у многих видов вздуто и имеет яркую желтую или красную окраску. На голове обычно имеется хохол из курчавых перьев. У одних видов самки окрашены подобно самцам, у других видов они имеют на голове, шее, крыльях и хвосте поперечные белые полосы. Большую часть времени гокко проводят на деревьях, где и устраивают свои гнезда. В кладке только два яйца. Птенцы вылупляются с хорошо развитыми маховыми перьями и уже через несколько дней уверенно перепархивают с ветки на ветку. Питаются гокко плодами, листьями, побегами деревьев и насекомыми.

(обратно)

42

Интересно отметить, что кроме гигантской поганки (Podylimbus gigas) в Южной Америке есть еще два вида поганок, имеющих крайне узкое распространение: поганка Тачановского (Podiccps taczanowskii), живущая только на озере Юнин в Перу, и нелетающая короткокрылая поганка (Centropclma micropterum), обитающая на озере Титикака.

(обратно)

43

Килехвосты (Tropidurus). Одиннадцать видов ящериц из семейства игуан (Igunidae). Распространены в Южной Америке и на Галапагосских островах. Ведут наземный образ жизни. Обитают главным образом среди скал. Питаются насекомыми. Самцы отличаются от самок окраской и более крупными размерами (до 30 сантиметров).

(обратно)

44

Дарвиновы вьюрки — своеобразная группа вьюрков из 14 видов (4 рода), относящихся к подсемейству Geospizinae. Только один вид из этой группы обитает на острове Кокос, расположенном к северу от Галапагосских островов; все остальные принадлежат Галапагосам. Это небольшие (размеры от 10 до 20 сантиметров) птицы, имеющие скромную окраску. Самцы многих видов окрашены в черный цвет. Поражает разнообразие в размерах и форме клюва у птиц разных видов, что связано с характером их питания. Виды, питающиеся исключительно семенами растений, имеют большие и массивные клювы. Виды, питающиеся семенами, зелеными частями растений и насекомыми, имеют менее массивные клювы. Наконец, два вида, которые питаются преимущественно насекомыми, имеют тонкие клювы, напоминающие клювы настоящих насекомоядных птиц. Дарвиновы вьюрки — интересный пример так называемой адаптивной радиации, в результате которой от одного исходного вида произошли все виды этой группы вьюрков благодаря приспособлению к различным экологическим условиям.

(обратно)

45

Тираны — мелкие и средней величины воробьиные птицы, объединяемые в семейство тирановых (Tirannidae) и распространенные только в Америке. В семействе 115 родов и 361 вид очень разнообразных по внешнему виду птиц, повадками напоминающих мухоловок, которые в Новом Свете отсутствуют. Обитают в лесах, парках, садах и кустарниковых зарослях. Питаются насекомыми.

(обратно)

46

Олуши — девять видов океанических птиц, объединяемых в семейство Sulidac отряда веслоногих. Распространены в умеренных и тропических широтах всех океанов. Это довольно крупные (крупнее бакланов) птицы с большим острым коническим клювом. Олуши отлично летают и неплохо ходят по земле. Свою добычу (преимущественно это рыба) схватывают, ныряя с разлету в воду. Гнездятся колониями на уступах скал. Синеногая олуша (Sula nebouxii) распространена вдоль тихоокеанского побережья Америки от Мексики до Перу и на Галапагосских островах. Красноногая олуша (Sula sula) распространена очень широко. Она гнездится на островах Индийского и Тихого океанов, вдоль тихоокеанского побережья Мексики, на Галапагосских островах, на островах Карибского моря и атлантического побережья Южной Америки.

(обратно)

47

Качурки (семейство Hydrobatidae) — самые мелкие, размером с ласточку или крупного стрижа, представители отряда трубконосых (Ргоcellariiformеs). В семействе 17 видов, которые распространены от Арктики до Антарктики. Кормятся, летая над самой водой и схватывая с ее поверхности различных ракообразных, моллюсков и других мелких морских животных. С сушей связаны только во время размножения. Гнездятся в норах, которые роют сами. Единственное яйцо насиживают оба родителя попеременно в течение 42–50 дней. Птенец находится в норе больше двух месяцев. В период размножения ведут ночной образ жизни, в остальное время активны и днем и ночью.

(обратно)

48

Фаэтоны (Phaethon) — три вида океанических птиц семейства Phaethontidae из отряда веслоногих, распространены в тропиках и субтропиках. Это некрупные птицы, имеющие белое оперение с заметным розовым оттенком, черную полосу через глаз и черные пестрины на крыльях. Хвост ступенчатый с очень длинной центральной парой перьев. Фаэтоны — прекрасные летуны, но ходить по земле и плавать почти не могут. Гнездятся на скалистых обрывах. Главная их пища — рыба.

(обратно)

49

Южный морской лев (Otaria byronia) распространен вдоль тихоокеанского и атлантического побережий Южной Америки. Самцы достигают длины 2,5 метра и веса 300 килограммов, самки — 1,8 метра и 140 килограммов. Самцы имеют хорошо заметнуюгриву. Основу питания южного морского льва составляют головоногие моллюски, ракообразные, мелкие виды рыб, иногда пингвины.

(обратно)

50

В Южной Америке нет настоящих гусей, их там заменяют несколько видов птиц, относящихся к подсемейству настоящих уток. Сходство с гусями чисто внешнее. Это довольно крупные высоконогие и короткоклювые птицы — ближайшие родственники наших уток: пеганки и огаря.

Магелланов гусь (Chloephagapicta) — наиболее обычный вид из них. Он распространен от южных частей Аргентины и Чили до Огненной Земли и Фолклендских островов. Обитает на травянистых равнинах. Питается исключительно травянистыми растениями. Самец и самка резко различны по окраске: самец — белый с серым верхом тела и поперечными темными полосами на спине и боках, самка — коричневая с темными полосами на груди и боках. Лапы у самца черные, у самки ярко-желтые.

(обратно)

51

Капский голубок (Daption сареnsis) — небольшой буревестник, широко распространенный в Антарктике и Субантарктике. Гнездится большими колониями, устраивая гнезда на выступах отвесных скал. Во внегнездовое время встречается значительно севернее мест гнездования.

(обратно)

52

Большая белая ржанка (Chionis alba) — своеобразный кулик, относящийся к семейству белых ржанок (в семействе только два вида). Полетом и внешним видом напоминает больше голубей, чем куликов. Имеет плотное белое оперение, короткие клюв и ноги. Обитает на морских побережьях. Питается выброшенными на берег морскими беспозвоночными, падалью, при случае ворует из гнезд пингвинов и других птиц яйца и птенцов. Гнездится на субантарктических островах юго-западной части Атлантического океана. Негнездящиеся птицы встречаются много севернее от мест гнездования.

(обратно)

53

Автор не совсем точен: у всех видов пингвинов, которые строят гнезда, самец приносит гнездовой материал, а самка только укладывает его в гнездо и защищает свое жилище от посягательств других пингвинов.

(обратно)

54

Водорослевый гусь (Chloephaga hybrida) — близкий родственник Магелланова гуся. Распространен от южной части Чили до Огненной Земли и Фолклендских островов. Обитает только на морских побережьях, где кормится на воде плавающими водорослями или отщипывает водоросли с камней во время отлива. Самец снежнобелый, самка темно-коричневая, за исключением поясницы, хвоста, подхвостья и больших пятен на плечевой части крыла, которые имеют белую окраску.

(обратно)

55

Фолклендская утка-пароход (Tachyeres brachypteres) — крупная нелетающая утка, распространенная только на Фолклендских островах. Обитает на побережьях морских лагун и заливов. Спасаясь от опасности, гребет не только лапами, но и крыльями, за что и получила свое странное название.

(обратно)

56

Фолклендская каракара (Phalcoboenus australis) — средних размеров хищная птица из семейства соколиных (Falconidae). Распространена только на Фолклендских островах и Огненной Земле. Обитает на скалистых морских побережьях. Питается падалью, которую находит на морском берегу, в колониях морских птиц и на овцефермах. Гнезда устраивает на уступах скал.

(обратно)

57

Красноголовый гусь (Chloephaga rubidiceps) — близкий родственник Магелланова гуся. Самец и самка напоминают окраской самку Магелланова гуся, но с более тонким и частым поперечным рисунком на боках тела и красновато-коричневой головой. Распространен на Огненной Земле и Фолклендских островах.

(обратно)

58

Черношейный лебедь (Cygnus melanocoryphus) — единственный южноамериканский лебедь. Распространен от Южной Бразилии, Парагвая и Чили до Огненной Земли и Фолклендских островов. Обитает на реках, озерах и морских побережьях.

(обратно)

59

Большой красногрудый трупиал (Sturnella loyca) — сравнительно крупная воробьиная птица из американского семейства трупиалов (Icteridae). Имеет ярко-красное горло и грудь, серовато-бурую спинку, черные бока и брюшко. Распространен от северных районов Чили и Аргентины до Огненной Земли и Фолклендских островов. Обитатель открытых пространств; ведет наземный образ жизни. Гнезда устраивает на земле среди травы.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

ОСТРОВ ЗА ОСТРОВОМ

  Объяснение в любви

  Лагуна Скаммона — заповедник серых китов

  Гуадалупе

  Эверглейдс

  Драй-Тортугас — горстка коралловых островков

  Барро-Колорадо — Ноев ковчег в Панамском канале

  Страна вечной весны

  Прошлое и будущее на Галапагосах

  Там, где не движется время

ПИНГВИНЫ НА ВЕТРУ

  Вместо предисловия

  О необходимости хорошего настроения

  Земля, исхлестанная ветрами

  Влюбленный в пингвинов

  Хвала туссоку

  Скалолазы Нью-Айленда

  Овцеводы и санитары природы на острове Уэстпойнт

  Быт и нравы в Порт-Стэнли

  Прогулки на ветру

  Нелегкое существование на мелких островах

  Великолепное прощальное представление

ИЛЛЮСТРАЦИИ

INFO

*** Примечания ***