Первая партия (СИ) [sakuramai] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
========== 1. Канкуро ==========
Больше всего во время экзамена на чуунина ему хотелось застать настоящий дождь. Он мог бы думать, конечно, о чём угодно кроме этого — о привычном страхе перед сумасшедшим младшим братом; о косых взглядах на улице родного города, потому что в нём текла кровь беспощадного убийцы и диктатора, который неудачно застал, казалось, закат совсем ещё молодой песчаной державы; он мог бы думать о Книге Лиц, потому что было бы неплохо подобрать новый грим и новую роль; он мог бы думать о шёпоте за спиной у сестры, слишком сильной и своенравной женщины для патриархальных стариков. Но Канкуро предпочитал мечтать о ливне. Джонины, которым дозволено и доверено отправляться на миссии в далёкие страны, часто о нём говорят, и в их выцветших уставших голосах слышатся отголоски почти исчезнувшего детского восхищения, и даже глаза у них чуть блестят последними искорками веры в чудо.
Они говорят, от настоящего ливня не укрыться ни зонтиком, ни плащом, его капли холодны и проникают под одежду так глубоко, что могут смыть даже вездесущий песок — немыслимо. А шторм, настоящий морской шторм, это даже лучше. Считанные единицы его застали, разумеется. И даже в самом скучном очевидце, когда дело касается бушующего моря, тянущего свои могучие тяжёлые лапы к небу, просыпается дар сказителя. И шпионы на задании нет-нет, да и выйдут к берегу под десятками иллюзий, даже если есть шанс провалить задание, быть схваченными, отданными на пытки, убитыми, потому что застать море или даже океан таким живым, таким могущественным, пропитаться его свежим солёным дыханием — одна возможность на всю жизнь, скорее всего. А дальше даже не стыдно умирать. Маленькие ампулы с ядом надежно сидят на дёснах. Канкуро даже в оазисах ещё ни разу не застал дождя. Не повезло.
Коноха, говорят, сама по себе оазис. Пышные невиданные деревья, маленькие и большие, но с раскидистыми ветками, зелёная трава повсюду, много облаков на небе, и там периодически идёт настоящий дождь, иногда ливень и совсем изредка — буря. Не песчаная, сухая в своём холоде, а мокрая. Не песчинки царапают лицо, а вода обильно барабанит по голове, спине и плечам со всех сторон, будто омывая ото всех грехов и благословляя на скорый рост. Канкуро даже решил, что если ему повезёт, то он позволит дождю смыть с себя грим, снять с себя маску; он отдастся воде таким, какой есть, как никогда не позволял себе делать на родине. Ветер сушит краску на лице, а песок издавна использовали, чтобы сушить чернила на пергаменте. Нет, в Сунагакуре положено держаться за своё фальшивое лицо, положено играть свою выбранную роль, пока декорации не сменятся или смерть не придёт пожать руку после выступления. Тем более, членам гильдии кукловодов.
— О чём задумался? — голос Темари вырвал его из мыслей.
— О дожде, — честно ответил Канкуро.
— Опять? Мы на пороге войны. Думать надо о другом.
Старшая сестра всегда занимала свою голову важным и насущным. Цеплялась за любые ниточки силы, которые ей были доступны. Караван отправился из Сунагакуре два дня назад; она за это время успела поучаствовать в военном собрании, на которое её никто не приглашал, поговорить с четырьмя джонинами, и ей почти удалось пообщаться с отцом. Почти, потому что Раса любил Деревню, но не своих детей, и особенно избегал старшую дочь, слишком похожую на мать и покойного дядю.
— Поговори с отцом, — потребовала Темари, нахмурившись.
— О чём?! С гильдией кукловодов он не хочет иметь дела аж с предательства Сасори.
— Канкуро, — в её голосе звучало предупреждение.
Канкуро, даже дочери Казекаге нужно бороться за свои права каждый день — не сказала она. Канкуро, между тобой и Гаарой у нас только один адекватный мужской наследник. Канкуро, я боюсь неизвестности и ненавижу отсутствие контроля, а мы отправляемся в Коноху на войну почти вслепую, и я хочу знать всё, мне необходимо знать, на какую смерть идут наши люди, и будет ли она достойна их жертвы.
Ей следовало бы родиться в другом веке, не раз и не два думал Канкуро, когда женщинам уже можно всё, и она бы стала незамужней королевой, сильной и прекрасной, и никто бы не посмел перечить её желанию делать добро для Сунагакуре и страны Ветра. В Книге Лиц была бы маска Темари, потому что народ пишет пьесы о своих героях, и каждая девочка гильдии кукловодов наносила бы этот макияж перед тяжёлым боем.
— Ладно, — обреченно вздохнул Канкуро. — Когда он вернётся, я попробую.
— Постарайся, — поджала губы Темари. — Я на тебя рассчитываю. Мы все на тебя рассчитываем. Оказывается, большинство джонинов даже не слышало об идее атаковать Коноху. Мне это не нравится, совсем не нравится.
— Гильдия кукловодов тоже не в курсе. Я спросил ещё накануне у Вепря, ты его помнишь, наверное, он заведует внутренним шпионажем; и даже смог выловить Шакала!
— Шакал и театр теней вернулись?! — почти ахнула Темари. — Почему? Их не было на месте два зодиакальных цикла… Подожди, когда они прибыли?
— Неделю назад. И о-о-очень тихо. Даже во время нашего отъезда далеко не все знали, что театр теней вернулся.
Темари мысленно что-то прикинула.
— Вернулись почти тайно, спустя два года, да ещё и в период Овна.
— Ты лучше прикинь, в каком доме сейчас луна.
— В каком?
— Темари, ну блин, ну я же тебя учил!
— Да не томи, скажи уже! А то стукну! У нас серьёзный разговор, между прочим!
Канкуро по-детски поджал губы, но молча согласился; с годами тумаки старшей сестры продолжали приходить по адресу.
— Луна сейчас в восьмом доме, — неохотно сказал.
И поскольку каждый коренной житель Суны традиционно смотрел на звёзды, поскольку больше по ночам смотреть было не на что, и разбирался хоть как-то в движении небесных тел и их влиянии на земной мир, даже не будучи в этом сильно заинтересованным, Темари побледнела. Смерть и перерождение — не самая приятная звёздная декорация, под которую хочется начинать войну.
— Шакал сказал, что все концы ведут к началу, а начало начинается с нас, — мрачно продолжил Канкуро. — Как-то так, точную формулировку подзабыл, — это ложь, — слишком много песка было во фразе. Мне показалось, он был напряжён. Но намёк остался ясен: начало «начинается» с нас. Не мы его начинаем, скорее, оно само, и вот это самое неприятное; значит, или ему опять звёзды нашептали; или шары для предсказаний, ладони, кофе, карты, маятники, кости показали; или так просто судьба складывается для нас и для всех причастных. Или, — Канкуро понизил голос и взглянул на сестру из-под ресниц, — что хуже, ветры наговорили.
— Нас хотят использовать, — одними губами догадалась Темари, не рискнув шёпота.
Канкуро кивнул.
— Гильдия кукловодов ничего не знает! — громче нужного воскликнула она, переводя тему. — А должны были бы! Сколько лет прошло с предательства Сасори! Гильдия уже многократно расплатилась за свою оплошность.
— Ну, — Канкуро помялся с ноги на ногу, подыгрывая.
— И ты думал, я не заметила, что краска на твоём лице нарочито не красная?! Сын самого Казекаге с фиолетовым гримом, предназначенным для самураев и ниндзя, но не для принца!
— Я отказался от красного, — спешно заверил её Канкуро. — Красный сейчас — политически небезопасный, сама понимаешь.
Они, не сговариваясь, скосили взгляд в один из дальних концов разбитого лагеря, куда ушёл бродить Гаара.
— С ним сейчас Баки-сенсей? — нахмурившись, спросил Канкуро.
Темари встрепенулась.
— Вот чёрт! — и унеслась в сторону Гаары.
Значит, сенсея с младшим братцем не было. Хм.
Канкуро скорчил недовольную гримасу, глядя на чистое лазурное небо. Ни тучки, разумеется. Почему в Сунагакуре нет ни одного клана, который специализируется на погоде? И экономику бы подняли на пасмурных днях и дождях, и качество жизни бы улучшилось. Но нет, из кланов — одни бывшие кочевники; причём некоторые из них ещё и традиционалисты. Ладно бы они просто запрещали своим девушкам становиться куноичи и заставляли их рожать от своих же кузенов, пока плодородность женского тела не кончится. Но нет, они, к тому же, были ещё и кастовыми извергами. Члены низшего сословия клана, по их мнению, не могут пойти в Академию, девочка ты или мальчик. Но дети об этом толком не знают, потому что родители, привыкшие к своим кандалам, не смеют говорить. И поэтому «вольнодумным» предлагается испытание — если пройдёшь, то дверь в академию вон там, а дальше получишь бандану с бляшкой принадлежности Сунагакуре, и ты даже вроде как свободен; по крайней мере, свободнее. Но испытание, насколько знал Канкуро, ещё никто не прошёл. Ещё бы: детей вышвыривали в песчаный шторм далеко от Деревни и велели добраться до города. Кто-то погибал во время бури, кто-то утопал в зыбучих песках, или умирал от ядовитых тварей, или изнемогал от страшной жажды всего в паре километров от главных ворот. Откуда детям пяти-шести-семи лет (от родителей-гражданских) заиметь чакра-техники базового выживания?
Караван в Коноху неспешно направлялся уже второй день, и косточки, обглоданные ветром, ещё не закончились.
По крайней мере, их стало меньше.
Темари, когда их видела, в минуты ярости вслух считала, что таких клановых традиционалистов надо отдавать Гааре. Гаара был с этим в общем-то согласен.
Успокоившись, Темари начинала говорить об усилении престижа ниндзя гражданского происхождения, «свежей крови», для понижения надобности в «этих мудаках», чтобы «они там от бедности и голода жопы друг друга жрали», и чтобы, соответственно, традиционалисты отказывались от детей низшей клановой касты в пользу сословия ниндзя Суны. В общем, чтобы отдавать чадо в академию было выгодно абсолютно всем, в том числе и «этим бесчувственным сволочам, как же я их ненавижу, Канкуро!».
Гаара обычно этим дискурсом оставался опечален и чуть озабочен. Это выражалось по-детски грустным и растерянным: «так что, мне их… совсем-совсем не убивать?». Темари на это отвечала, что можно, но незаметно и потихоньку, будто случайно.
— Я могу им незаметно и потихоньку раздавить глотку, — задумался Гаара едва ли вчера. — Или… заставить их задохнуться песком в постели. Очень хорошая случайность, Темари. Подумай об этом. Я ещё с мамой посоветуюсь, — и ушёл ото всех в сторону бормотать с Шукаку методы незаметного и тихого убийства. Судя по всему, Гаара ещё не закончил, раз не пришёл, поэтому-то Темари и сорвалась его искать. Мало ли до чего они с сумасшедшим биджуу додумались.
Отец вернулся к каравану тихо.
Один.
Поговори с ним, попросила сестра с беспокойством в голосе.
Как будто это будет благотворный разговор, мысленно фыркнул Канкуро, краем глаза глядя на белую фигуру отца, удивительно яркую между золотым песком и ярким лазурным небом. О чём вообще мечтал отец? У него были хоть какие-то мечты? Осталось хоть что-то в этом… этом тяжелом от грехов сердце? Суна почти вслепую планирует нападать на Коноху; большинство джонинов даже не знает об этом. Шакал, который позволил себя найти, сменил грим шута на маску траура — Канкуро не сказал этого Темари, а в одном таком нарочитом сообщении многое кроется. Ветер, обычно богатый слухами, отдавал звенящей пустотой; а это значит, что задуманная авантюра не была продуманной, а наоборот, резкой, импульсивной. Взгляд у Шакала был отчаянный: что может сделать театр теней против воли своего лидера? Они управляют людскими мыслями, сеют семена и поощряют их взрасти, но Казекаге уже давно слушал только себя, свою окаменевшую скорбь и отчаяние. Пахло окончанием эпохи.
И очень не хотелось, чтобы пахло концом.
Если будет дождь, наверное, и смерть покажется не такой страшной, уверял себя Канкуро, цепляясь за идею последней маленькой радости, как приговорённый.
Очень хотелось жить.
Жить хотелось настолько, что Канкуро всё-таки себя пересилил, хотя последнее, чего хотелось, так это снова оказаться униженным и растоптанным.
— Отец?
Казекаге, облачённый в полный парад своей должности, чуть наклонил голову в сторону сына, но не обернулся.
Канкуро нервно облизнул губы. Он понятия не имел, о чём говорить.
— Отец, я хотел спросить… к-какова вероятность, что мы в Конохе застанем дождь?
— Хм, — тихо отозвался тот. Выдержал степенную паузу. Канкуро мысленно приготовился быть посланным на все четыре стороны и заранее подготовился всячески самого себя утешать в голове. И, тем не менее, ответ последовал. — Большая. Полтора месяца — достаточный срок, чтобы дождь прошёл хотя бы один раз.
Канкуро… даже растерялся.
— А какой он? — брякнул, не подумав. И мысленно пнул себя за очевидную надежду в голосе. Сабаку но Раса не поощрял в своих детях такой слабости.
— Разный, — ответил Казекаге — Если не повезёт, застанешь холодную грозу.
— Но это же такая удача! — опять выпалил Канкуро, и только потом вспомнил, что за своевольное общение с отцом можно получить… можно получить. За несубординацию. Он с силой прикусил губу, чтобы не закрыть руками лицо, осознав свою оплошность.
Но Казекаге не разозлился. Ни одна золотая пылинка не метнулась в воздух.
— Заболеешь, — последовал лаконичный и краткий ответ. — Будешь шмыгать носом, мучиться с температурой и сипеть.
— Но… если увидеть такой дождь, можно спокойно умирать, — возразил Канкуро. — Так все наши джонины говорят.
Казекаге мягко хмыкнул. Паранджа на его лице почти проглотила этот звук.
— Поменьше их слушай, — сказал. Выдержал короткую паузу, в которую Канкуро даже забыл, как дышать. Продолжил. — Это повод жить. Повод встретить много других дождей, если угодно… Или загореться мечтой вернуть их в страну Ветра. Если есть идея и хоть сколько-нибудь развитый разум, можно достичь невозможного.
Вопросы, которые так хотелось задать, застряли в глотке.
А почему ты их не вернул?!
Почему качество жизни ухудшилось, и престиж Суны начал осыпаться под твоим руководством?! Почему Гаару превратили в чудовище, а Темари мешают воплощать её стремления и желания абсолютно все, кроме родных братьев и Баки-сенсея, только потому что у неё нет кобры между ног?!
Почему мы не спасаем наши оазисы?!
Почему мы позволяем традиционным кланам до сих пор заниматься жестокой ересью?!
Но Канкуро проглотил их. Если отец способен говорить о дожде, о жизни, только накануне войны и смерти, то всё ясно с его мечтами. Тогда спрашивать нужно о другом.
Он напомнил себе быть храбрым и открыл рот:
— А я смогу?
Казекаге обернулся к нему. Холодный расчётливый взгляд мучительно медленно, будто в первый раз, окинул его с ног до головы. Они встретились глазами.
Как странно, что отец всё ещё не зол на меня. Что смотрит… — подумал бы Канкуро, не забудь он как думать под таким пристальным вниманием.
Он вдруг почувствовал себя…
… шестилеткой; в маленьких руках первая крохотная марионетка, он протягивает её со всей надеждой, метр с кепкой, сирота при живом отце, ученик без учителя; взгляд госпожи Чиё слишком сложен, он не понимает боли в чужих глазах и путает её с презрением. «Поди с моих глаз долой».
… восьмилеткой с дрожащими коленями перед Балаганом Кукловодов… он собрал механизм из старых схем, выдвигающийся нож, и ещё не придумал новую куклу, но госпожа Чиё по-прежнему отказывала, а время шло; оценивающий долгий взгляд седого Вепря, Четвёртый Казекаге боялся кукловодов и их пророчеств, а наследник пришёл сам; «пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста» сквозь слёзы, потому что столькому нужно научиться, а учителя боятся, и дома ночевать страшно; и лаконичный ответ «да пожалуйста»; а потом ласковая пятерня в волосах, «оставайся».
… тушканчиком перед опытной сытой коброй.
Отец никогда так не смотрел; он никогда так не отвечал; он никогда не верил в старшего сына, да и в младшего, да и в единственную дочь; он верил, наверное, только в окончание разлуки с любимой, и верил так отчаянно и упёрто, что давно не думал ни о чуде, ни о дожде, с самой её смерти.
Какая грустная шутка, подумал Канкуро. Если я не параноик… если я не параноик…
Он подавил в себе желание рассмеяться под внимательным взглядом политического убийцы.
Если я не параноик, и правда за моей теорией, то человек под паранджой сыграл чужую роль лучше оригинала.
Ты это имел в виду, Шакал? Когда говорил про начала и концы, когда велел в пути думать о дожде?
— Сможешь, — целую вечность спустя ответил Лжеказекаге. — Я же сказал… если есть идея и хоть сколько-нибудь развитый разум, можно достичь невозможного. Иначе говоря: чего угодно.
Он повернул голову, спрятанную шляпой и паранджой, в направлении чистого и безмолвного горизонта.
— Посмотри, — сказал. — Что ты видишь?
— Пустыню, — ответил Канкуро.
— А я вижу след великой человеческой глупости, — огорошил Лжеказекаге чуть сипящим голосом. — Многие столетия назад здесь было не хуже, чем в стране Огня. Но поскольку древние люди ещё не умели возделывать землю, не истощая её, они высосали из неё все соки… Откуда появиться тучам на небе, если нет деревьев?
Сложно было представить, что на месте пустыни раньше высился лес. Но у Канкуро было хорошее воображение. Тем более, ему не хотелось пока паниковать, а это значит, что надо было отвлекать себя:
— Можно повернуть время вспять? — предположил он.
Лжеказекаге сипло рассмеялся. Канкуро вдруг осознал, что не может сравнить этот смех с отцовским. Сабаку но Раса даже, на его памяти, не улыбался. А смех? Смех, он поджал губы, его смех помнит только Темари, наверное, если ещё не все воспоминания счастливого детства растеряла.
— Время не подчиняется никому, сын мой, — кашлянув, ответил Лжеказекаге. Сардонически ухмыльнулся. — Даже золото чахнет.
— Как может зачахнуть золото в пустыне? — быстро спросил Канкуро, чтобы нервно не хихикнуть на чужую самоиронию.
— Всё-то вам, молодёжи, расскажи, — по голосу казалось, что Лжеказекаге улыбается. — Ты же из всех троих самый умный. Иди и подумай. И не переставай отпускать эту идею, — его голос вдруг приобрёл, (ну совсем антиотцовскую), степенную и лёгкую интонацию сказочника, — пусть она следует с тобой рука об руку в жизни… пусть ты будешь гнаться за ней во снах и мечтах… убегать от неё в кошмарах… пусть ты переплетёшь с ней свою душу, но добьёшься своего… И запомни, — продолжил он после паузы, — обратная сторона медали того, что мы называем «чудом»… всегда ужас. Вероятно, что поливать пески сначала придётся кровью.
— Посмотрим, — сдержанно и нервно ответил Канкуро.
— Посмотрим, — согласился Лжеказекаге.
Они разошлись, когда тени поползли по песку, приветствуя неминуемый вечер.
«Спасибо» — чуть не сказал Канкуро, нарочито доверчиво поворачивая спину.
Разбитый в пустыне лагерь медленно плыл мимо, пока ноги несли сквозь него, ватно и растерянно. Солнце всё ещё пекло, и хотелось пить. Канкуро неосторожно моргнул, и перед глазами всплыли загримированные лица Вепря и Шакала. Даже они бы такого не предсказали.
Канкуро залез в шатёр, который делил с сестрой и учителем. Провёл рукой по внутренней стороне разноцветной ткани, оживляя печати, регулирующие воздух. Он знал, что ночью снова в путь; путешествовать днём по пустыне было бессмыслицей.
К счастью, ни Баки-сенсея, ни Темари внутри не оказалось; для отбоя было, пожалуй, рановато, солнце ещё не так глубоко склонилось к горизонту, чтобы все спохватились досыпать последние светлые часы.
Пошарив по многочисленным карманам и перепроверив свою ношу на ощупь, он сцепил два спальных мешка — личный и сестринский — и юрко залез в получившийся баул с головой.
Застегнулся изнутри.
В тесной темноте моргнул свет карманного фонарика. Моргнул ещё раз, но не погас.
Канкуро выдохнул и устроился поудобнее на животе. Выудил откуда-то из складок одежды засаленную и потёршуюся по краям коробочку таро. Разделил колоду на Младшие Арканы и Старшие. Вторые смешал и отложил, а из первых вытянул четыре карты и, «рубашкой вверх», расположил так: лево, право, верх, низ. В пустой центр также наугад вытянул один Старший Аркан, не переворачивая. Образовался крест.
Уняв дрожь, Канкуро потянулся к левой карте — и перед ним открылась Королева Пентаклей. Затем перевернул правую, затаив дыхание — и на него взглянула Семёрка Жезлов. За ней последовала верхняя карта — Пятёрка Чаш. Он прикусил губу.
Нижняя часть «креста» оказалась Тузом Жезлов; брови сами собой задумчиво нахмурились. Открывать центр было не страшнее остальных позиций, и Старшим Арканом, завершающим анализ ситуации, вышел Суд.
Канкуро, не мигая, уставился на получившийся расклад: Королева Пентаклей, Семёрка Жезлов, Пятёрка Чаш, Туз Жезлов, Суд. Казалось, будто карты изучали его не менее пристально.
«Ну почему я?!» — что-то истерически взвыло в голове. — «Я разве похож на кого-то достаточно умного для этого всего?!».
— Спасибо, — прошептал он, не дав словам страха и неблагодарности вырваться изо рта. Сложил обратно карты в коробочку, вылез из двойного спальника и потушил фонарик. Уставился не без растерянности в пустоту шатра.
Теперь для полноты картины не хватало только на кофейной гуще погадать, но такая роскошь вдали от дома не представлялась возможной: Канкуро в таких случаях варил напиток только в фамильной турке, почти столетней.
— Мда, — сказал он пустому шатру.
Оставалось придумать, что он скажет Темари.
========== 2. Сакура ==========
— Сакура! Не отставай!
— Да иду я, иду, — оставалось только пропыхтеть. Вся эта затея — прогулка по тёмному лесу, окутанному туманом, казалась каким-то безумием. И зачем маме понадобилось тащить её в такую глушь, да ещё и в такую рань? Как будто дел не хватает! У Сакуры на носу висело патрулирование, а после него надо было сходить к Ино, которая буквально только что вернулась с задания ранга С; подругу надо было расспросить, выслушать и, может, утешить. Зачем тогда это всё?
— Зачем это всё? — выразила Сакура свои мысли.
— Увидишь, — отозвалась мама откуда-то из зарослей. — И давай побыстрее, времени в обрез.
Побыстрее, — фыркнула Сакура. — Для этого надо было идти по тропинке! А не ломиться сквозь чащу. Мебуки, впрочем, препятствий будто не замечала, и всё спешила вперёд. На чёлке матери, наверное, не сбился ни волосок.
Сакура откровенно не понимала, почему мама, находясь в счастливом браке, до сих пор прятала свой единственный внешний недостаток от всего мира. Как будто никто не знал, что она там прячет! Для неё, как для жены торговца, жизнь уже сложилась счастливой мозаикой: верный любящий муж, хорошие отношения с многочисленными родственниками, талант в уборке, готовке и сплетнях, дочь — всё уже есть. И так будет до самых титров. Ей никогда не приходилось сжимать кунай потными от страха ладонями, шпионить за кем-то, делать тяжёлый нравственный выбор… И когда-то — на самом деле, не так уж давно, но, казалось, целую вечность назад — Сакура хотела быть такой же. То есть, ухоженной и мягкой, домашней, защищённой спиной мужа… наивной… И та мысль, что если бы не Генма-сенсей, то таким и могло бы стать её будущее, очень горчила на языке. Саске его фанклуб по-прежнему не оставлял в покое, его право на уединение нередко нарушалось девичьими визгами — благо, вне территории клана Учиха, — и сокомандикам не раз приходилось вылавливать надоедливых гарпий за волосы из кустов и провожать пинками куда подальше. Саске не нужно было говорить, что Сакура и Ино раньше вели себя не лучше. А это мама ей советовала, хихикая: ну поухаживай за мальчиком, покажи ему свою женственность, когда-нибудь всё равно обратит внимание, а там дальше и замуж выйдешь. От этих мыслей передёрнуло.
— Сакура, ну! Мы уже почти пришли, идём, идём! — раздался голос откуда-то спереди из очередного куста молодых деревьев.
— Да иду я, иду! — не без злости проскрежетала Сакура.
А ещё эти диеты, ха! Чтобы понравиться мальчикам! Куноичи не могут себе позволить терять вес, особенно в юности. Как тогда физические упражнения делать, как бегать? А мама всё причитала: доченька, ну почему ты так много ешь, располнеешь и замуж не выйдешь, талия, это же очень важно! А волосы твои почему в пучке? Распусти, не будь глупенькой, кому интересны твои шпильки. И Сакура молчала, потому что пытаться объяснить, что нужно хорошо есть, чтобы быть эффективнее, мама не понимала. Как и не понимала, что распущенные волосы — знак отличия действительно сильных куноичи и шиноби, которые могут себе это позволить. И чтобы можно было это позволить, для начала нужно правильно питаться.
— Мы пришли! — раздался голос мамы, на этот раз скрытый могучими дубами-колдунами.
Сакура нехотя пробралась сквозь ветки, распихав себе путь локтями и вышла… в поле.
Осеннее выцветшее и влажное поле. На холме.
Лес позади так оглушительно зашумел соснами, что она даже обернулась назад. А когда оторвала взгляд от качающихся макушек деревьев… стоп, куда делась?..
— Ма-а-ам! — крикнула Сакура.
Голос эхом прокатился по полю и растаял.
— Ты куда пропала?!
Ответа не последовало.
— Не глупи! Ты где?! Мы сюда по важному делу пришли.
Ох, подумала Сакура. Она, наверное, за холмом. А тут ветер, поэтому и не слышит. Эх, торопыга. Могла бы и подождать чуть-чуть!
Расстояние от края леса до холма было не очень большим, поэтому и путь занял совсем немного. Трава не спутывала ноги, а только мягко и тихо шуршала.
Под холмом мамы не оказалось.
Зато там оказался стол, устланный белой скатертью, очень длинный. За ним сидели люди в белых одеждах и с какими-то… одинаковыми, но отсутствующими лицами. Женщины. И спроси Сакуру об отличительной черте хоть одной из них, или даже о возрасте, она не нашлась бы с ответом. Это сюда мы шли?.. Что?..
— Мы ждали тебя, — поднялась одна из них, что сидела в самом центре, на ноги. — Присаживайся.
Действительно, напротив поднявшейся было одно свободное место.
Сакура, не контролируя своё тело, послушно спустилась и села. Женщины по бокам вежливо пододвинулись.
— А моя мама?
— Сейчас будет, — последовал лаконичный ответ. — Начнём. Мы сегодня собрались!..
И Сакура прослушала, зачем они собрались, потому что все сидящие вдруг начали петь. Без слов, одними гласными, многоголосьем. Звук был таким же чистым и оглушительным, как сосны на ветру. Песня залилась в уши, залезла под кожу, попала в кровь, осела в костях и достигла сердца. Минуту или целую вечность провела Сакура под властью этой дивной чарующей женской музыки.
А-о-и-я-о…
А-о-и-я-о-у…
Она моргнула, не осознав, когда успела закрыть глаза. Перед ней опустилось блюдо, накрытое железным колпаком, словно гастрономический сюрприз-деликатес. Чья-то рука — наверное, той поднявшейся, — опустилась на него и резко подняла крышку.
А-о-и-я-о…
А-о-и-я-о-у…
На Сакуру уставилась отрубленная голова матери.
А-о-и-я-о…
Рука закрыла крышку.
А-о-и-я-о-у…
Снова подняла.
Сакура заглянула в свои собственные мёртвые глаза. Обрубок на шее спрятали распущенные розовые волосы.
А-о-и-я-о…
Рука закрыла крышку.
А-о-и-я-о-у…
Снова подняла.
Перед ней лежал зарезанный ягнёнок, почти утопленный в собственной крови.
А-о-и-я-о… А-о-и-я-о… А-о-и-я-о…
И наконец песню разорвал крик.
— Сакура-чан! — громкий голос Наруто
А-о-и-я-о-у…
… Сознание возвращалось к ней мучительно медленно. Она попыталась открыть глаза, но не смогла. Попыталась скинуть с себя — что? — иллюзию, кошмарный сон, что это?.. Сложила пальцы в знаке «кай», но кто-то спешно разнял их.
— Тебе пока нельзя пользоваться чакрой, — голос Саске. — Ты же вся горишь.
— Что? — попыталась выговорить, попыталась снова открыть глаза, но получилось только моргнуть и удостовериться в наличии Наруто и Саске в тёмной комнате.
…А-о-и-я-о… — тихо отозвалось эхом в голове.
— Ничего себе, как её лихорадит! А это точно нормально?
— Да точно, добе, успокойся… Лучше принеси еды. Той самой.
…А-о-и-я-о-у…
Что-то холодное коснулось её лба. Она наконец-то приоткрыла один глаз. В тёмной комнате, залитой светом одинокой свечи, удалось разглядеть знакомые черты. Силы снова покинули её. А-о-и-я-о… — многоголосая безликая женская песня зазвучала в голове чуть громче. Она почувствовала, как опять проваливается в неминуемый сон.
— Са-аске, — прохрипела.
— Несу, несу, сейчас.
Облизнула пересохшие губы.
…А-о-и-я-о-у…
— Открой рот, сейчас будешь пить чай, — с материнской строгостью заявил Саске. — Лавандовый. Скажи «а».
Сказать ничего не получилось. Но вот попить — да.
Свежий и успокаивающий аромат вдарил в нос и, казалось, сломал челюсть фантомному хору в голове.
Хвала небесам, — только и подумала Сакура.
И совсем-совсем тихое: а-о-и-я-о…
— Ты кричала во сне, — констатировал Саске. Чужой голос всё-таки заземлял. Кажется, и сам Учиха это почувствовал. — Стало быть, приснился кошмар. Но мы здесь, не переживай. Наруто за твоей едой отошёл.
— И уже пришёл! Ай, горячо! Миска перегрелась… Ну и ладно! Сакура-чан, послушай, мы такую вкуснятину тебе приготовили, ты не представляешь!.. — звуки возни. Хор в голове, казалось, громкости Наруто даже испугался, потому что, наконец, заткнулся. — Открой рот, а я тебе туда ложку положу… Можешь даже глаза не открывать… Вкусно, а? А-а-а, то-то же! Наконец-то я нашёл полезную оранжевую еду! Это мы тебе бататовую кашу сделали. Давай ещё ложечку! Ну давай, ты сможешь!.. Во-о-от, одну за меня… Хорошо! Одну за Саске… Тоже хорошо! Одну за сенсея… Отлично! Одну за Ино… Прекрасно! Так, за кого ещё можно? Э-э-э… Одна за нас! Да, одну за на-а-ас… И вторую за нас… Молодец! И давай третью тоже, совсем немного осталось… Молоде-е-ец! Вот мы и поели!
Сакура попыталась сказать «спасибо», но не получилось.
Послышался вздох в комнате.
— Так бывает, — голос приближающегося сенсея. — Дай-ка я тебя причешу, что ли… от лихорадки волосы потом ломкие, так хоть стричь не придётся, — она почувствовала аккуратное прикосновение щётки к голове. У сенсея оказались опытные нежные пальцы, ни один колтун не отозвался болью. — Тебе одну косичку сделать или две?
Но Сакура не успела попытаться ответить, потому что она
проваливалась
…
всё глубже,
А-о-и-я-о…
и глубже,
А-о-и-я-о-у…
и глубже…
А-о-и-я-о…
в полную темноту.
Мама, — с комом в горле подумала Сакура.
…И оказалась у подножья другого холма.
Его склоны были покаты, и сияли бледным грязным золотом ноября. Трава под босыми ногами казалась мягкой и влажной, но, как ни странно, холод не чувствовался.
Сакура с некоторым удивлением обнаружила себя в огромной белой пижаме с закатанными рукавами и штанинами. Кофта доходила ей почти до колен; тело утопало в ощутимо чужой одежде, как в слишком широком платье, скаля острые ключицы. Наверное, это принадлежало родственникам Саске, — заключила Сакура той частью себя, которая осознавала нахождение в лихорадочном сне. Она инстинктивно потрогала свою голову, — какое-то непривычное ощущение, связанное с ней, — и нащупала две косички сенсея, чуть расплетающиеся от отсутствия резинок на них.
Небо над головой висело тяжёлое, мутное и белое, как очень жирное молоко. На его фоне бледное золото выцветших трав и мокрая грязь выглядели ярче, чем им следовало бы, отчаяннее в принятии такой скверной и скучной погоды. Серый, полностью облетевший лес, высящийся вдали, только добавлял картине невысказанной скорби. Звенящая тишина простиралась вокруг.
Сакура не знала, куда идёт.
Она помнила: папу, маму, бабушку, сенсея, Ино, Саске и Наруто, что ей нравятся красный, умебоши и блинный торт со вкусом зелёного чая, и что ей категорически не нравится проигрывать.
Ноги двигались в сторону леса. Трава щадила ступни; под них не попадалось ни звериное дерьмо, ни колючки, ни лужи. И всё равно тишина давила, невидимыми ладонями опускаясь на плечи, всё норовила замедлить путь, всё хотела… напугать, наверное? Или соблазнить остаться с ней, в этой тишине, ведь спокойствие, особенно вечное, так дорого стоит.
— Ехала карета, — храбро затянула Сакура, как умела, то есть никак, но с решительностью. — По старому мосту… Мост развалился, карета — ко дну… Не жалко мне кареты, не жалко мне моста… А жалко мне принцессу и белого коня.
Что-то более серьёзное из песенок не вспоминалось. Да и даже это было не песней, а считалочкой.
— Я иду по полю, — напела Сакура абсолютно без рифмы, — погода не сказать, что хороша… но я хороша… и куда-то иду… иду к лесу… под моими ногами травы… на моей голове косички… глаза у меня зелёные… я куда-то иду…
По мере приближения к лесу она заметила, что там её кто-то ждёт. Хотя, скорее даже не кто-то, а что-то — даже странно, издали их должно было быть видно.
Разномастное стадо овец — белые, серые, коричневые и даже одна чёрная, — паслось на границе с лесом; звон их колокольчиков не раздавался эхом по полю.
— Овечки нежные, овечки милые, — затянула Сакура, будто героиня какой-то сказки, — стоит ли мне вступать в этот тёмный лес?
— Бе-е-е, — многоголосо ответили овцы.
— Выйду ли я из него, если войду?
— Бе-е-е, — динь-динь-динь.
— Овечки нежные, овечки милые? А… а можно вас погладить и обнять на дорожку?
— Бе-е-е, — одобряюще отозвались овцы, обступая её. Динь-динь, динь-динь.
Их шёрстка была такой же гладкой и мягкой на ощупь, какой она себе её представляла. К стыду своему, Сакура никогда раньше не чесала ни бока, ни головы живых овец.
— Спасибо вам, — сказала. — В таком случае, мне пора дальше. Пожелайте удачи оказаться по ту сторону леса.
— Удачи тебе-е-е, — проблеяли овцы человеческими голосами.
Сакура шагнула в тёмный лёс. Он зашумел на неё спрятанными от глаз соснами.
— О, ты снова с нами? — разорвал какофонию голос Саске.
А? Что?
В животе что-то сжалось, разжалось, сознание куда-то упало, но поднялось… И лес с его голосом стерлись из головы.
Так вот что такое смерть, — только и успела осознать Сакура, — темнота… как в чреве у матери… и отдалённый шум овечьих колокольчиков.
… На этот раз глаза удалось приоткрыть почти сразу, хотя сон и не выветрился окончательно из головы, как в прошлый раз.
— Я теперь знаю, что такое смерть, — прохрипела Сакура одновременно всем и никому.
— Ками, ну у тебя и голос, — отозвался Саске из темноты комнаты. — Подожди, чаю принесу…
— Я пела, — заявила ему Сакура. — Не умею петь.
— Научишься. Вот, держи.
Глаза сами собой закрылись, когда к её губам поднесли чашку.
— Это маття, — сообщил Саске. — Сделал по традиции клана Учиха… Эй, Наруто!
— А?! — откуда-то из глубины дома.
— Она проснулась! Тащи еду, добе!
— О-о, наконец-то! Сакура-чан, несу-несу!
— Как спалось? — голос Генмы-сенсея.
— Очень интересно, — сонно отозвалась Сакура. — Надо будет потом научиться петь.
— Научишься, — серьёзно ответил сенсей. — Дай-ка я тебе пока косы переплету… Саске, подвинься немного, пожалуйста.
— Сакура-чан! — громкий голос Наруто совсем близко. — Мы тебе, вот, чечевицу с овощами приготовили! Скажи «а-а-а».
Её опять покормили с ложечки. Было даже вкусно.
— Мне пора, — заявила Сакура с авторитетом самого сонного человека на свете и зевнула.
— Сладких снов, — отозвались на разный лад Саске, Наруто и сенсей. Кто-то подоткнул ей одеяло и пригладил волосы.
…Тёмный лес высился за спиной, когда Сакура осознала себя. А перед ней на этот раз была совсем другая поляна — зелёная, залитая солнечным светом, удивительно яркая под лазурным небом с кудрявыми облаками.
Её ожидали те самые овцы.
— Я вернулась, — сказала им Сакура и согнула спину в почтительном поклоне.
— Мы знаем, — ответила чёрная овца, стоявшая впереди всех. — Ты справилась.
— С чем?
— Со своим испытанием. Ты разве не помнишь?
И вдруг — точно, точно ведь, это же, — целая волна воспоминаний накрыла её. Генма-сенсей, вернувшийся после своего секретного саботажа, разговор о теле коллектора… он показал им технику призыва… и Сакура, всё ещё маленькая и глупая, впервые в жизни не обдумав план наперёд… она тогда только чувствовала, что ей нужно стать сильнее… пропустила предупреждение, что призыв естественный всегда подразумевает испытание, надкусила палец и сложила печати… а потом ничего не произошло, и она очень расстроилась… а ближе к вечеру так залихорадило, что вся команда осталась у Саске на ночёвку.
Чёрная овца топнула копытцем и на траве возник свиток. Лёгкое движение — и он уже лежит развёрнутый у босоногой Сакуры.
— У меня нет крови, чтобы его подписать, — пролепетала она. Во снах ведь нельзя же по-настоящему укусить себя за палец.
— Посмотри вниз, — по-доброму проблеяла чёрная овца.
Что? На тех самых широких белоснежных штанах?.. Откуда?..
— Месячные? — выдохнула Сакура. Самые первые. Согласно буклету начинающих куноичи они как раз должны были начаться вот-вот.
Она, не чувствуя, ни стыда, ни отвращения, а скорее даже наоборот, ощущая какое-то странное чудо, ликование, потёрла палец о промокшую насквозь ткань. И написала своё имя в свитке.
— Вот и всё, — ответила чёрная овца. — А теперь тебе пора… Харуно Сакура-чан.
… На этот раз она открыла глаза в сумеречной комнате. Саске, Наруто и сенсей спали, как убитые, на футонах вокруг деревянной кровати. Сердце защемило от того, что они спали в одежде; наверняка всю ночь переживали, дежурили… Сакура, стараясь не разбудить их, осторожно встала с постели. Штаны той самой белой пижамы были безнадёжно испачканы кровью. Впрочем, простыня тоже. Даже не думая, Сакура осторожно сняла её с матраса и на цыпочках вышла из комнаты, а затем и из дома.
Над Конохой медленно занимался рассвет. Голубые сумерки медленно бледнели, уступая место робкому солнечному свету. Потихоньку растворялся в воздухе утренний туман. Пахло свежестью влажной зелёной травы, а ещё нарциссами.
Дорогу до реки Нака она прекрасно помнила, ведь именно с её руки туда улетели неугодные человеческие кости.
Она вошла в реку вместе с простынёй чуть выше пояса, позволяя воде смыть с себя остатки испытания. Простояла вот так, в приятном холоде, пока редкие облака на небе не приобрели цвет её волос.
У каждого есть момент, который чётко делит жизнь на «до» и «после», сказала ей как-то раз мама; она уже не помнит ни когда это было, ни о чём тогда шёл разговор. Сакура раньше думала, что встреча с Ино была такой, как и начало соперничества по поводу Саске, как и распределение в команду. Ей казалось тогда, целую вечность назад, что следующими важными событиями, которые поделят жизнь на «до» и «после» станут повышения в ранге, свадьба и рождение первенца.
Она, конечно, ошибалась.
Следующим поворотным моментом оказалось спланированное убийство Курогане Нобуо; первый тяжелый грех, взятый на душу.
Ещё одним, всего месяц спустя, стало первое спрятанное тело; долгое время после этого Сакуру мучительно тошнило от запаха жареной свинины; вообще не тянуло есть красное мясо, она не могла себя пересилить. Саске, как единственный обладатель стихии огня, сжёг тело, но на этом его внутренний фитиль тем вечером кончился, и Сакура одна пошла выкидывать кости в реку. Наруто тогда даже от утешительного рамена отказался, так что к этой тяжёлой работе его не привлекли.
Сакура в какой-то очередной бессонный «час волка», незадолго до возвращения сенсея, даже нарисовала себе схему:
Красный бант — обретение Ино, первая дружба.
Ссора из-за мальчика — временная потеря Ино, первая глупость.
Распределение в команду 7 — обретение мальчиков и учителя, обретение пути.
Первое убийство — потеря (чернильные капли) потеря невинно- (агрессивно зачёркнуто) обретение… встреча со своей справедливостью.
Первое спрятанное тело — (много точек на бумаге, как будто долго ничего не писалось) ……… дружба. Возрождение полиции… свинина тяжёлый мешок с костями… Наруто с потерянным невыплаканным закрытым взглядом… тяжёлый мешок на их с Саске плечах, иллюзия вычурного ковра, фейерверки над головой… «Я сам подожгу, встань по другую сторону, чтобы тебе не пахло», а потом застрявшее в горле паническое«не могу подойти, я не могу подойти к ним» — к ним, то есть, к костям, — у самого руки трясутся, испарина на лбу, и взгляд немигающий, вытаращенный; «Саске-кун, поставь нам чаю, хорошо?» — мягко-мягко и тихо, как учил Генма-сенсей, — «я ненадолго, туда и обратно». А потом не спать ночами, слоняться по комнате, рисовать печати до заусенцев, варить новый яд в предрассветном часу, и видеть в кошмарах, как кости сбрасывают с себя кожу, а потом уходят под воду, которая ничего никому не расскажет. «Речка-речка, спрячь человечка». Чувство собственной… компетентности.
Следующим испытанием, разделившим жизнь на «до» и «после» стал призыв.
Сакура даже догадывалась, почему именно овцы — как-никак, она хотела стать первой женщиной-воительницей из рода нежных и покорных домохозяек; наверное, ей нужно было показать, что она не дрогнет в своём решении.
Наверное, ей нужно было знать, чего это стоит и почему это так важно. Поколениями накопленная ярость бессилия не могла просто взять и раствориться в небытии.
Целую вечность спустя, выйдя из реки, она повесила простынь на ближайший куст, и, набрав в лёгкие побольше воздуха, прикусила палец, сложила печати и опустила ладонь на влажную траву.
… Несколько недель спустя, Сакура патрулировала, точнее, дежурила, в таверне гильдии торговцев и кочевников. Наруто и Саске вход был закрыт за непричастностью, а вот она могла пользоваться своим положением. В конце концов, в таком заведении тоже отлично собиралась информация: кто-то делился сам, кого-то удавалось подслушать, а некоторые предлагали бартер.
Когда в дверях появился мальчик, чьё пустынное происхождение так явно выдавали его одежда и походка, Сакуре стало любопытно.
Он нашёл её взглядом. Встал, как вкопанный, вытаращился, даже рот чуть приоткрыл, позабыв о всех своих масках, как будто нарочно, хотя это вряд ли было нарочно, тоже мне, кукольник; «королева» — прочла беззвучное по его губам. Он сглотнул, обратив внимание на слишком острые шпильки в густом пучке, — осознал что к чему, — но, вместо того, чтобы уйти, подошёл ближе. И ещё ближе. Сакура незаметно сложила пальцами иллюзию от любопытных ушей.
Подойдя к ней впритык, мальчик наклонился к чужому уху и выдохнул, решив не водить вокруг да около:
— У меня и моей семьи есть… очень-очень важная информация для Конохи.
— Насколько важная? — насторожилась Сакура. До начала экзамена на чуунина оставалась почти ровно неделя. Кого только не было сейчас в Деревне.
— Очень.
— Что ты хочешь взамен?
Он помялся с ноги на ноги. Но его ответ, когда мальчик встретил зелёный взгляд Сакуры, прозвучал твёрдо и решительно:
— Выжить.
Нехорошее подозрение заворочалось у неё в животе. Очень.
Комментарий к 2. Сакура
В первый раз в жизни, чтобы написать главу, пришлось не только пролистать пару книг, но и прочитать целую диссертацию, а ещё прослушать курс видеолекций, лол.
Как вам такое? хД
========== 3. Хирузен ==========
Спички в стеклянной пепельнице горели слабым, но голодным огоньком. Он бросил туда целых восемь, и только с последней гора окурков разгорелась. Как это на меня похоже, — не без иронии и устало подумал Сарутоби Хирузен, на миг позволив себе забыть о возрасте, статусе, политическом могуществе. Точно так же он кидал спички и в детстве. Гадал, в этот раз получится техника? Хмурый мальчик Шимура захочет дружить? Настало ли время искать подарок на день рождения для Кагами? Пора ли попробовать экспериментальную солёную карамель с перцем Торифу? Только гадал он неправильно. Надо было бросать спички в пепельницу каждый день, но по одной. А он бросал все, пока не зажжётся, и только закончившийся коробок его останавливал. Да и то ненадолго.
Он не курил свёрнутые вручную сигареты лет с пятнадцати; в клане тогда рано этим начинали баловаться, чтобы потом перейти к степенным и церемониальным кисэру. Кагами был несомненным мастером самокруток. Учиха его осуждали за неправильный расход хорошего табака, даже грозились отобрать кисет, а он только смеялся, запрокинув голову, и подмигивал. Шисуи унаследовал этот смех.
А Данзо всё ворчал, что запах выдаёт их трио за лигу — от всех, как от одного, отдавало костром и табаком. Торифу тоже с четырнадцати никогда не расставался со своей трубкой. Хомура, Кохару и Данзо никогда не пахли дымом, абсолютно никаким, даже благовониями, они вообще избегали аромата на одежде и коже.
На старости лет всякое по этому поводу думалось, и каждая мысль казалась бесцветнее и безрадостнее другой.
Люди живут и горят как спички: кто-то ломается, не успев дать искры, кто-то горит совсем недолго, а кто-то тлеет до самого конца. Шинигами ему судья, Хирузен никогда не хотел оставаться последним из шестерых учеников Сенджу Тобирамы; смерть сначала Кагами, а потом и Торифу из раны на сердце давно стала шрамом, но таким, что болит от резкой смены погоды, и поэтому оставшихся трёх товарищей он долгое время жадно берёг.
Однако никто его не предупреждал, что даже спички умеют гнить. А гниль, как известно, лучше всего убирать огнём.
Когда Яманака Иноичи на сеансе психотерапии (под графой «трижды секретно») диагностировал у Хирузена депрессию, спасать клан Учиха было слишком поздно — едва закончились массовые похороны. Тяжёлая грусть, что опускается на разум густым туманом, что несёт в себе только неподъёмную тяжесть всего мира на плечах, была с ним, к тому моменту, давно. Сарутоби Хирузен выиграл две войны, но проиграл Кьюби, потому что Девятихвостый лис успел ранить его так, как никому другому не доводилось: ушла Кушина, которую он ценил как дочь, ушёл преемник, не успев расцвести, а он бы цвёл лучше всех, ушла Бивако, ненаглядная жена, и самый младший сын, новоиспечённый джонин, раздавленный хвостом. Арата, когда его нашли, сжимал в руках двух мёртвых младенцев, которых пытался защитить в последние минуты жизни. Всего несколькими годами позже скончался старший под маской Ящера, оставив жену-вдову почти на сносях. Она не перенесла родов, поддавшись тоске по любимому мужу, и Конохомару остался сиротой. Асума же всё это время не собирался возвращаться из столицы; он бежал от самого себя и своей крови так долго, как только смел. И Хирузен оказался в ловушке собственного горя.
День проходил за днём, листья опадали и сменялись новыми, а груз ни с плеч, ни с сердца не пропадал. Старость, так думал Хирузен с горечью и бессилием, но и эта мысль оказалась ловушкой. Депрессия ела его медленно, но верно, как огонь пожирает старое сырое полено. У Хокаге, как известно, не бывает отпуска ни в мир, ни в войну, а в критических ситуациях и вовсе нет роскоши даже семичасового сна. Разумеется, его оставшиеся друзья, которые так преданно помогали с управлением Конохи всё это время, снова пришли на выручку. И он, сквозь туман в голове, не заметил, не разглядел, гниль в самих их сердцевинах. У него не было сил вглядываться в улыбки за протянутыми руками помощи. Он нуждался в поддержке, как утопающий в соломинке.
От Асумы не приходило писем.
Когда он пришёл в себя, пропив назначенные таблетки, о которых не знал абсолютно никто, кроме Иноичи, было слишком поздно пытаться решить дело с Наруто — вышли законы, которые он даже не подписывал, и население почему-то прекрасно знало о статусе джинчуурики мальчика. Сироты продолжали исчезать из приютов, а походка Данзо стала наглее, и голоса Хомуры и Кохару — громче. И Учиха, как же он корил себя, что проморгал, но дела с Кумо находились на грани войны, и Ива начала заинтересовываться в драке, и Орочимару сбежал совсем недавно — Хирузен при всём желании не смог бы заметить настроение сооснователей Конохи, это слишком личное, кланы не любят раскрывать карт даже на грани гибели, и подобные новости должны приноситься доверенными и шпионами заблаговременно. Только Данзо, Хомура и Кохару почему-то решили молчать до последнего, и только Учиха Итачи, совсем ещё мальчик, стоя на одном колене, смиренно и бледно, стараясь не дрожать, донёс до него ситуацию. Хирузен пообещал разобраться. Он пожертвовал сном, бодрствуя сутками, как в молодости, корпя над архивами времён создания Конохи, терпя мигрени, старые кости и ноющие шрамы, чтобы разрешить ситуацию дипломатически. Опять же, роковой приказ был отдан не им. И в тот раз он намеренно притворился слабым и заметил, как самодовольно выглядел его бывший старый друг. А друг ли — так подумал Хирузен. Тогда он впервые почувствовал нехарактерное желание свернуть Данзо шею.
Это желание в недалёком будущем возвращалось не единожды.
Хирузен принимал таблетки, чувствуя как крепнет дух и светлеет разум, и выжидал.
И момент настал. Его принесла розоволосая девочка из клана торговцев. Точнее как: шокирующую новость донёс до высшей инстанции под шляпой бледный Иноичи, зашедший на чай; он уже успел к тому моменту проверить воспоминания старшего сына Казекаге, поговорить с Темари, обеспокоенной сюрреализмом ситуации, и получить подтверждение джинчуурики Однохвостового, что «отец», пусть и маскировал чакру, но пах змеями. Иноичи запросил инструкции, чтобы передать их Ширануи и юной Харуно.
Вторжение Орочимару в Деревню ради мести? Замечательно, — без толики радости подумал Хирузен. Ему давно хотелось проверить, не подтолкнули ли его самого способного ученика к безумству старые друзья, которые не позволили потом устроить расследование. Даймё, в конце концов, был только «за», но дела с Кумо помешали, а потом возможность была, скорее всего, «товарищами» же и спрятана. Хирузен не мог не надеяться, что когда-то знал своего ученика. Орочимару больше всего на свете любил знания, поэтому легко было представить, что древние свитки и лаборатория заменили ему друзей. Джирайя спасался бегством от горя, как и Асума, бросив, покинув, оставив тех, кто в трудную минуту мог бы искать его плеча. Цунаде не хотела жить под тяжестью величайшего позора перед самой собой, но и не могла себя прикончить из-за маленькой Шизуне, поэтому тоже скиталась, словно злобный неприкаянный дух, не способный принять своего краха. Последний из перечня небольшого количества друзей Орочимару прыгнул в мир иной уже давно; так давно, что у его могилы даже выросло дерево, фигурально и нет. Какаши не унаследовал талант отца спасать своей дружбой отчаянных и голодных до общения тихонь. А Орочимару таким и был. Пока «официально» не сошёл с ума, разумеется.
Хирузен, получив информацию, разумеется, первым делом проверил сведения — дёрнул информаторов и шпионов, но своих, не государственных. И задал пару интересных вопросов Иноичи о том, как можно повлиять извне на сознание людей с депрессией; в конце концов, с него самого глава клана Яманака снял пару глубоких гендзюцу, таких безобидных и неочевидных, что под неземной тоской и не заметишь — ловушка для мозга касательно усталости, чтобы постоянно казалось, что не хватает сил даже в хорошую погоду и после десятичасового сна, отторжение агрессивных идей… Если учесть, что и сам Орочимару после войны оказался в неприятном психологическом состоянии, усугублённом отсутствием дружеской поддержки, к безумствам его могли аналогичным образом мягко подтолкнуть, достаточно было накинуть на него лёгкую иллюзию, чтобы размыть моральные границы по части науки. Может, оттого он и занялся перепрыгиванием из тела в тело, хотелось бы верить.
Если подумать, остальных двух учеников тоже было бы неплохо проверить на мягкие компульсии, — подумал тогда Хирузен, не озвучив эту мысль Иноичи. — Если даже я попался и не заметил, чего тогда говорить об этих непутёвых?
Через день он принял решение.
Не сказать, чтобы это далось легко; поговорить по душам было не с кем — могилы Бивако, сыновей, невестки, Кагами и Торифу ответили ему только молчанием и шумом деревьев по периметру кладбища. Оставалось только помолиться за них при тлеющих благовониях. С Асумой он не собирался советоваться — не заслужил. Джирайя по-прежнему бегал за своей сексуальной утопией, собирая информацию о границах, когда ему приспичивало. Цунаде послала бы своего старого учителя, как символ горемычного прошлого, к чёрту; кинула бы ещё пустую бутылку вдогонку. Последняя Сенджу пропивала себя так отчаянно и скрупулёзно, что даже тень Конохи послала бы её наутёк, только добавив на плечи позора.
Хирузен заранее простил себя.
А ещё через день, создав себе беспрекословное алиби, скинув с хвоста своих телохранителей через ловкое использование парочки теневых клонов под печатями, незаметно проник в дом к Митокадо Хомуре и зарезал его кунаем, смоченным изысканным змеиным ядом. Его попыталась остановить пара охранников под пустыми масками Корня, (а Данзо клялся именем Шинигами, что их распустил), но Хирузен и с ними быстро и тихо разобрался, не оставляя следов. Тела спрятал в свиток, а свиток сжёг. Как в старые-добрые времена, — только и подумал с мрачной иронией.
Хомура не ожидал ни его, ни ножа в каротидную артерию. Эмоция шока и ужаса застыла на лице бывшего друга, когда тот рухнул навзничь возле своего хвалёного трофейного кофейного столика, за которым когда-то давно гоняли чаи все ученики Сенджу Тобирамы, пихаясь локтями, обмениваясь шутками и историями. Тем не менее, Хирузен не позволил себе ни минуты ностальгии, ни слезинки, потому что мёртвые дети клана Учиха глядели на него с небес, и в крови только и чувствовалось, что их мрачное посмертное одобрение. Змеиный яд ещё лет двадцать назад подарил Орочимару на день рождения; в лучшие времена, когда команда ещё не трещала по швам, и запаха гнили не было в воздухе, ему нравилось дарить стареющему сенсею полезные ампулы, разделяя свои научные успехи.
Днём позже, когда Коноху ещё не успела охватить паника, (потому что в гости к Хомуре никто пока не успел заглянуть), Хирузен, положив спать вечным сном ещё несколько тел под безликими масками, обнаружил Кохаку в саду, между пышно цветущими лиловыми пионами, её любимыми цветами, которыми за все годы жизни Утатане не позволила себе пахнуть ровно так же, как и не позволила себе выйти замуж по любви.
— Опаздываешь, — заметила она, не обернувшись.
— Разве? — оставалось только поинтересоваться.
— Нехорошо заставлять старую женщину ждать.
— Такую ли уж старую, Кохаку.
Она хмыкнула:
— Не старее тебя, но и не моложе. — Добавила после паузы. — Здесь больше никого нет, Хирузен. Не беспокойся. Никто не собирается устраивать сцен, оправдываться, или молить о пощаде. Только сделай мне последнее одолжение: не промахнись.
Стоя к нему спиной и лицом к шумящим на ветру мохнатым ёлкам на краю сада, окружённая пышными лиловыми пионами, седая, чуть сгорбленная, она выглядела одиноко и умиротворённо, подозрительно смиренно для человека, который каким-то образом догадался о своей скорой участи.
— Тогда и у меня есть встречное одолжение… ответь старому другу, будь любезна. Почему, Кохаку?
Она хрипло усмехнулась.
— Почему. Да… да, почему же? Почему я согласилась с идеей Данзо вырезать клан Учиха, ты хочешь спросить? Это единственный грех перед тобой, который признаю сегодня. Дело огласки об Узумаки Наруто — не моих рук работа. Я была против. Более того, как ты помнишь, я пыталась получить над ним опекунство, но, как обычно, — ещё один горький смешок, — кланы возразили.
— Это даже я помню, — потому что разногласия кланов помешали и ему ходатайствовать об опекунстве над Наруто. — Почему такая судьба клану Учиха, Кохаку? Ты когда-то была матерью. Неужели невинные дети заслужили твою ярость?
— Они должны были выжить, — вздохнула Утатане. — Они должны были выжить… понимаешь?
— Не понимаю, — строго ответил Хирузен. — Изволь уточнить. И может небеса услышат твою исповедь.
С минуту она молчала. А когда заговорила, голос у неё звучал хрипло:
— Мой первенец, Хирузен. Ты помнишь моего первенца? Ты помнишь? Мертворожденного, похороненного на кладбище по всем традициям? Так вот знай: он родился живым. И его отцом был Кагами, к тому моменту уже погибший. Но ты знаком с клановой политикой Учиха тех времён, не так ли? Поскольку мы не были женаты, моего сына отобрали. Подсунули мне первого попавшегося мертворожденного, чтобы публика не задавала вопросов. Назвали его другим именем, отдали женщине, с которой Кагами хотели свести старейшины для продолжения рода — между ними не было ни любви, ни дружбы, а у нас с ним была и любовь, и дружба, и мечты… Мне даже не позволили взять команду генинов, в которой был мой ребёнок; это был единственный раз, когда я решилась готовить детей к должности чуунина… И ты не представляешь, как это по мне ударило — у меня на тот момент были уже два других сына, от других мужчин, которых при всём желании нельзя сравнить с Кагами, но потеря моего первенца так и осталась непримиримой болью. Навсегда. Окончательно и бесповоротно. Хирузен… — Кохаку выдержала долгую паузу. — Ты никогда не узнаешь, насколько сильно я ненавидела старейшин Учиха за их поступок, за моё бессилие; нельзя было ничего изменить, потому что кланы тогда имели намного больше влияния, чем сейчас; а что касается их традиций, извне не повлиять ни Хокаге, ни самому даймё. Мой сын погиб на войне, так и не узнав о своей настоящей матери. Моего внука, Шисуи, продолжали бдить, чтобы никто не заподозрил о его «нечистой» крови… Данзо обещал, что дети Учиха выживут, это было моим требованием — и он солгал, как последняя скотина… я более, чем уверена, что и смерть моего внука — его рук дело.
— И ты решила… что? Бездействовать? Потакать чужой воле, как обычно? — Хирузен почувствовал, как в нём вскипела кровь, и тяжело выдохнул, в попытке успокоиться.
Сначала показалось, что Кохаку не ответит. Но долгую вечность спустя и от неё послышался вздох:
— Я слишком стара, чтобы сопротивляться. Всю жизнь боролась занять хоть какое-то место под солнцем, как безродная шавка, но все стулья уже оказались заняты такими же талантливыми, но более благородными. Потеряла в результате и себя своему горю, и всех сыновей одного за другим, и единственного внука. Времена уже изменились… и моя борьба принесла свои плоды, Намиказе Минато тому яркий пример. Безродный, бесклановый сирота, и даже не бастард кого-то выдающегося, глядит теперь на Коноху каменным взглядом… Я помогла победить другим, но проиграла сама, сломленная остатками старой эпохи. Пришла пора расплачиваться за свою слабость.
Она вдруг полуобернулась. Остановила взгляд на своём палаче.
— Мой письменный стол в кабинете, левая сторона, третий снизу ящик. Возьми всю стопку. Считай, прощальный подарок. Что-то умыкнула у замолчавшего уже навсегда Хомуры.
Отвернулась.
— Не жалей обо мне и не плачь, — вместо прощания. — И не медли. Я ухожу налегке. Это тебе не позавидуешь.
И замолчала.
Больше ей, видимо, нечего было сказать.
Кохаку не любила ни драму, ни долгие пространные разговоры; Хирузен никогда бы даже и не подумал, что между ней и Кагами, громким и болтливым, артистичным, мог завязаться не только роман, но и даже… первая любовь. Они всегда казались слишком разными — бесклановая Утатане, амбициозная, собранная, серьёзная в своём желанием добиться и достичь хоть чего-то и шалопай из Учиха, лёгкий на подъём, весёлый, немного неряшливый, жизнерадостный. А между ними — лиловые пионы страсти и нежности, как выяснилось; и ведь были даже планы о совместном будущем, и ребёнок под сердцем. И ведь скрывали ото всех и вся…
Только когда Кохаку рухнула навзничь, Хирузен обнаружил на траве рядом с ней самокруточные окурки и очень старое гравированное огниво, явный подарок. На его памяти, она никогда не курила. Это была её дань Кагами.
Хирузен оставил ещё не остывшее тело среди пионов.
Не жалея и не плача.
… Утром следующего дня, когда верная и проверенная временем команда АНБУ (под руководством Пса) обнаружила тела советников, бумаги, оставленные Кохаку, уже были перепрятаны без предварительного просмотра на территории клана Сарутоби.
Также Хирузен получил ответ от своего сюзерена, союзника и старого друга, с которым блестяще выиграл Третью войну. Даймё официально признал нового преемника на пост Хокаге. Приписал: «Нара Шикаку может быть очень интересным игроком. Мне любопытно, как он будет маневрировать под твоей шляпой».
Даймё не озаботился выражением соболезнований к хорошо знакомым ему Хомуре и Кохаку: в конце концов, каждый убирается в родном доме по-своему.
Хирузен, не примеряя маску скорби и собранности, отражая вместо этого свои личные потери на лице, как они есть, держа спину перед привычными тенями своих телохранителей в кабинете, жёг спички в пепельнице и ждал в кабинете своего самого последнего друга. За соседней стенкой находился в своём кабинете Нара Шикаку, готовый «удачно» зайти в любой момент.
Надо же поставить Данзо перед фактом, верно?
Все аргументы и контраргументы были готовы и ждали своего часа. Формально несуществующий Корень обвинялся в нелегальности своего положения, а заодно и в парадоксальной халатности.
Данзо, разумеется, в таком случае, должен был сделать всё возможное, чтобы не сдавать своих карт; но, тем не менее, ему пришлось бы претерпеть огласку своих ошибок.
Орочимару же, насколько Хирузен его знал, скорее всего, планировал засветиться на экзамене в лучших традициях своего, склонного к драматизму, характера; и это планировалось использовать для очень личного уединённого разговора, а заодно для проверки ученика на гендзюцу, потому что вероятность обнаружения компульсий существовала и была весомой. Затем, в лучшем случае, объединить усилия и убрать Данзо, на него же свалив вину за убийство откровенно никудышного Казекаге; впоследствии, замять это дело, и опустить шляпу на голову одного из наследников позиции власти Суны. Благо, их было трое, и каждый из них, по отчёту Иноичи, мог бы справиться с такой задачей; только печать на джинчуурики стоило подкорректировать.
В худшем случае, Орочимару следовало убить.
Роли уже были распределены. Сабаку но Темари переманивала на свою сторону джонинов Суны, Гаара чистил неугодных, а также выявленных шпионов под чётким руководством старшей сестры, Канкуро держал контакт с Харуно Сакурой.
Хирузен решил, что команда 7 в Лес не пойдёт. Они спокойно напишут тест, а на входе их заменит он сам вместе с Иноичи и Шикаку под хенге, — они по-мужски потянут жребий, кто будет девочкой, — потому что Орочимару вряд ли упустил бы самый лакомый момент показаться на виду. Яманака предложил собственную дочь в качестве контакта для детей Казекаге во время экзамена, аргументировав, что девочка не только сильно сдружилась с командой 7 в месяцы после выпуска, и знала их секретную деятельность, но и, под их влиянием, уже подписала свой собственный призывной контракт. По поводу Шикамару и Чоджи заверил, что те ничего не знают, «да и вообще, — тяжёлый вздох, — господин Хокаге, вы ведь знаете Асуму». А в качестве наблюдателя за ситуацией и вторым запасным контактом предложил младшего сына Цуме: «он уже какое-то время втихую работает с командой 7, ему очень хочется в новую полицию, почему бы и нет? Его никто не додумается заподозрить. Даже я бы не стал приглядываться». Так и возможная утечка представлялась минимальной, и детей после неофициального секретного задания можно было бы спокойно повысить в ранге. Как и команду 7 поголовно, разумеется, за заслуги перед Деревней.
Ко всему прочему… даймё в письме о преемнике чётко указал, на чьей он стороне в любом случае. И это была, вне всяких сомнений, сторона Сарутоби Хирузена. Так что Третий Хокаге оставался спокоен, не теряя напряжения, и предвкушал начало интересной партии. За исчезнувших и исчезающих сирот, за трудное детство Наруто, за вырезанный клан Учиха и даже за глубоко несчастную Кохаку старый Сарутоби был готов требовать расплату.
— Кто тут из нас действительно плохой, когда нас завтра выметут отсюда? — степенно процитировал он вслух, неторопливо набивая трубку, — лицо ребёнка к свету привлеки: чьи, кроме Бога, мы здесь дневники?.. Чья, кроме Бога, мы ещё посуда?..
До прихода Данзо оставалось ровно десять минут.
Старый друг, старый враг никогда не опаздывал.
Комментарий к 3. Хирузен
Сарутоби Хирузен цитирует стихотворение Веры Полозковой “На Бога в нём, гляди на Бога в нём”, потому что, когда я его услышала, (не прочитала), персонаж у меня как-то хорошо соотнёсся с этими словами
========== 4. Саске ==========
Ночь простиралась свежая и тихая, удивительно мирная для живой субботы. Ясное чернильное небо пестрело созвездиями, словно шёлк миниатюрной серебряной вышивкой; бледный месяц болтался брошью возле Скорпиона. Тишина висела на территории клана Учиха лёгким белесым туманом, неподвижным в своём безветрии, тончайшей изысканной простыней. Пахло одичавшими цветами из заброшенных садов, полынью, влажной землёй и разросшейся травой. Где-то у реки ухала сова.
— Льется-льется ливень, — певуче тянул женский голос в сопровождении кото из кассетного проигрывателя, отгоняя от склонившегося над бумагами Саске ночной покой. Тёплый свет настольной лампы бросал тени от его бледных рук. — Гремит-гремит гром… Мальчик, поймавший в речке мелкую рыбешку, прикрывая бамбуковую корзину… спешит домой.
Последние несколько дней солнце всходило и заходило на чистейшем небе, отбрасывая мягкие краски утром, изысканные вечером; зенитная лазурь отличалась особой яркостью межсезонья, когда холод уже отступил, а зной ещё не поработил природу; и даже ночью по-прежнему не виднелось ни тучки. Ни ливня, ни грома, ни даже намёка на них.
Нет бы тяжёлого пасмурного неба, просыпаться в сине-серых сумерках и засыпать в них, не видя солнца, нет бы потоков пыльного ветра в глаза, тяжёлой дроби капель по крышам — хоть чего-то, соответствующему действительности, — на такой мысли не раз и не два ловил себя Саске. — Ведь всё уже началось. Третий начал разыгрывать партию. Так где же соответствующие декорации? Когда Саске пожаловался на это Сакуре, она только шикнула на него, мол, ты чего, с ума сошёл, если погода ясная, никто и не догадается, а у самой взгляд круглый, напуганный, и лицо бледное, не по-детски уставшее.
Её можно было понять. Встречаться с «песчаным» контактом для обмена информацией и координации действий приходилось в одиночку, осторожно и тайно, несмотря на поддержку Хокаге. Всё-таки не прав был добе: шляпа вовсе не означает вседозволенность, она не дарует всесилие. Если Сакуру поймают за локоть люди, не вхожие в разворачивающуюся конспирацию, (скажем, Хьюга), то дело закончится скандалом и обвинением в шпионаже, а также очень неприятными последствиями для всех членов команды 7. Благо, спину прикрывали не только кланы тройственного союза, но и Инузука — Зен хорошо перед ними обосновал идею возрождения полиции; и всё равно, лучше было не попадаться.
По крайней мере, Сакуре в скрытности очень помогал её призыв; Саске раньше никогда бы в жизни не подумал, что овцы, такие невинные и домашние с виду, не только очень полезны для подобного типа заданий, но ещё и, пусть и по-своему, но парадоксально могущественны. Ему не пришло бы в голову вспомнить, с какого именно зверя начинается зодиакальный цикл и почему, если бы не Сакура со своим испытанием.
Он мог бы даже позавидовать, если бы не собственный призыв, абсолютно чудовищный на поле боя (теоретически).
Психи, — всякий раз думал Саске. — Но полезные психи.
И методы обучения у них были похлеще, чем у Генмы-сенсея, но чуть эффективнее. В конце концов, как лучше научиться азам катаны, чем, со связанными ногами, спасаясь от оравы призывных зверей, которые хотят затискать тебя до смерти? Саске так панически яростно прыгал в тот день, что чуть связки не порвал, но зато разобрался, как агрессивно размахивать мечом, чтобы никто не догадался о неспособности им по-настоящему орудовать. Генма-сенсей потом помог с болящими мышцами, а заодно заявил, что качественная симуляция — сложнейшее искусство в мире ниндзя. А потом до вечера показывал, как за одну секунду обнажить клинок и наставить на горло противника, потому что так точно никто не догадается, что катаной Саске пока не владеет.
Призыв всё равно в какой-то момент раскусил что к чему, но к тому моменту сенсей уже успел научить драматично пускать чакру по холодному оружию — молнию и огонь.
— Светит-светит солнце, — продолжал голос под аккомпанемент кото, — летят-летят белоснежные облака… Мальчик, который в школе ждал хорошей погоды… книжки в охапке держа… тихо бредет домой.
Саске раздражённо подскочил со своего места, в три широких шага оказался у проигрывателя и решительно нажал на «стоп». Если что-то и слушать сейчас, то без слов, а если слов не избежать, то лучше бы в них крылся смысл.
Который вечер он разбирался в сохранившихся полицейских архивах, конспектировал нужные выдержки, а оставшуюся пустоту между строчками прятал по ящикам. Иноичи-сан несколько дней назад передал от Хокаге инструкции для команды 7 на время экзамена; и от Саске требовалось усердно тренироваться для хорошего шоу, по возможности нигде не светиться без сопровождения и проработать проект возрождения полиции. Если первое требовало мало работы, а со вторым проблем не было, то с третьим времени категорически не хватало. Хокаге дал понять: если его партия разыграется так, как ему нужно, то все генины-участники получают зелёный жилет. Следовательно, Саске после этого сможет начать ходатайствовать, вступив в права главы клана. Его не стали бы предупреждать, не будь в Конохе нужда в полиции; значит, после повышения её стоит возродить как можно скорее.
Работа уже была проделана неплохая. Кодекс работников оставался прежним, за исключением двух-трёх пунктов (например: «береги Коноху, как свой родной клан» Саске заменил на «береги Коноху, как свою родную кровь и как себя самого»). Наруто и (привлечённый к деятельности через Зена) Киба составили неплохую карту неблагополучных районов, обозначив на ней всевозможные подозрительные заведения, которые было бы неплохо зачистить сразу же после открытия полицейского участка, пока весь сброд не успел залечь на дно или разбежаться. Законы же… законы от полицейских не зависят; это полицейские зависят от законов.
У ниндзя в таких городах, как Коноха, всегда было больше привилегий и связей. Если полиция возродится, придётся сильно постараться, чтобы стереть её с лица земли снова; и уж на этот раз найдётся достаточно сильных и смелых, которые если не прикроют спину, то свирепо отомстят. Тем же Акимичи не свойственно прощать дважды, а за ними всегда следуют Яманака и Нара, по левую руку и правую. Инузука же раньше, исполняя кровавую месть, такие зверства применяли к своим врагам, что в их историческом регионе до сих пор ходят легенды о пёсьей ярости. Если же через Кибу заинтересуется и Шино, а за ним и остальные Абураме, даже Итачи подумает трижды, прежде чем вырезать нас, полицейских, снова, — с мрачной решительностью подумал Саске. — Ни один Учиха не терпел беззакония на своих землях… а это наша земля, здесь жили и умирали наши предки, прятали свои кости под слоями земли… и мы поделили её с Сенджу. Их убрали, убили, уничтожили не за раз, как нас, а на протяжении десятилетий, какое-то зло погасило их свечи, как и наши; и теперь остался только я из тех, кто готов взять на себя унаследованный долг. И мне нельзя дрогнуть. Невинные и невиновные молятся каждый день о спасении или пощаде; и они должны быть спасены. Ещё остались в Конохе часовые. И ещё будут новые.
Размяв спину, Саске вышел на террасу. Тихая звёздная ночь обдала его нежным и свежим дыханием. Затишье перед бурей — так это вроде называется. Письменный тест должен был состояться в понедельник. Тогда же планировалась рокировка туда и обратно. Беспокойство царапало изнутри недовольной кошкой. Последние несколько дней всё, что действительно занимало Саске — это стараться не думать о тех вещах, которые находятся вне его контроля, до которых не докричишься и не дотянешься рукой и, уж тем более, о тех, которые не изменишь. Тренировка, собственная безопасность и возрождение полиции находились под личной ответственностью, оттого и заниматься делами не ощущалось каторгой; а вот ждать… ждать развития событий, ждать новостей, ждать инструкций… ждать оказалось невыносимо.
Запрокинув голову, он уставился на далёкие мириады звезд.
Мама говорила, именно туда улетают души покойников, оставив свои тела данью земле, и спускаются только если им приносят цветы и тлеющие благовония. Отец не соглашался с ней, конечно; он считал, что души уходят в мир духов. Но Саске хотелось верить именно маме, потому что если Учиха там, на небе, значит, они приглядывают за ним. И, наверное, гордятся.
Через десять лет… через десять лет, если на то воля небес, полиция уже будет существовать. Её будут уважать мирные… её будут бояться негодяи. К тому моменту Саске уже постарается найти если не жену, то невесту… порядочную, ответственную, умную и добрую… и вместе они наделают много детей. Сенсей, Наруто и Сакура обязательно будут крёстными, разумеется. Никуда не денутся.
Вообще, семь детей — звучит неплохо.
Саске вдруг поймал себя на мысли, что было бы очень к месту закурить — и недовольно поджал губы, потому что для этого было ещё слишком рано. Трубку ему зарубилась подарить Сакура на день рождения, сенсей пообещал набор из нескольких видов табака, чтобы было легче определить, какой из них нравится, а Наруто, — Саске догадался по озорному взгляду и подслушанным вопросам о сложности узоров, — шил ему кисет. То ли шил, то ли ткал.
К концу июля полиция, как раз ко дню рождения, в идеале, должна была существовать уже формально, хотя бы просто на бумаге. И, конечно, Саске первым делом собирался нанять туда своих проверенных трудностями товарищей и… друзей.
Да, друзей.
Мама была бы очень рада с ними познакомиться, — кольнуло тоской.
Он привёл их к ней на могилу, как-то раз.
Точнее даже не он привёл, а они сами пришли, их никто не просил. Но Сакура принесла с собой чайный набор на пять чашек, и Наруто прихватил целую дюжину благовоний своего домашнего приготовления, пахнущих корицей, апельсинами и ромашками. Саске в тот раз не поговорил по душам с мамой, но друзья поговорили за него. Рассказали ей всё-всё-всё: что он хороший, но иногда угрюмый, и периодически тот ещё теме, но очень старается, и добрый, и на него можно положиться, и «вы хорошего сына воспитали Учиха-мама-сан» голосом Наруто, и «мы за ним приглядываем» серьёзным тоном от Сакуры; а потом и сенсей пришёл с букетом маргариток, мама их очень любила, взлохматил волосы Саске и сказал со всей честностью, глядя на могильный камень, что таким сыном можно и нужно гордиться.
И вот как после этого не называть их друзьями? Какая перед ними дорога, если только не вместе?
А если Итачи придёт, не дождавшись, что я за ним побегу, — мрачно подумал Саске, — у меня есть призыв, который только и мечтает свершить над ним страшный суд.
Сказать по правде, ему свои звери не очень нравились, по крайней мере, пока. Он им, впрочем, тоже. Не сошлись по кровожадности. Тем не менее, была между ними глубокая связь… глубочайшая… которую пока не хотелось рассматривать. Сакуре, — считал Саске, — повезло. Её главное испытание было пройдено ещё до подписания контракта, потому что если призывник не понимает овец, то ничего не получится. А моё испытание может длиться всю жизнь… потому что никто не знает, стану ли я одним из них, пойму ли их.
— Чё? Сдулся, зайчонок? — вырвал низкий хриплый голос большой тени откуда-то из ночного мрака.
Ух, бестия.
— Нет, — проскрежетал Саске. — И я тебе не зайчонок, Тошиаки.
— А кто ж ты тогда?
— Я — Саске! У-чи-ха Сас-ке.
— Зайчонок Учиха Саске, — серьёзно кивнула тень.
— Да иди ты к чёрту!
— Как только порежешь меня катаной, так сразу.
Тень сделала шаг вперёд, и свет, исходящий из окон, отразился от бурой шёрстки здоровенного, двухметрового, накачанного как с картинок старых журналов для одиноких женщин, человекоподобного зайца. На морде под левым глазом виднелся шрам. А на цветастом поясе зверя висел зазубренный тесак.
— Грешники сами себя не порежут, — оскалился Тошиаки.
— Сначала над ними будет правосудие, — упрямо ответил Саске, — а потом посмотрим.
— Не зазевайся только, когда будешь казнить, — хрипло рассмеялся заяц. — Я чую, — выпуклые жёлтые глаза нехорошо блеснули, — что скоро быть крови.
Ну вот и почему мне достались такие безумцы, — вздохнул Саске. Причём, Тошиаки из всего призыва ещё не был ни самым опасным, ни самым чокнутым; выше среднего, скорее. У зайцев между собой строгая иерархия: чем больше зверь положил «грешников», тем он выше, мощнее и человекоподобнее. Только самые дети-зайчата похожи на обычных лесных зверушек, за счёт того, что ещё не успели полакомиться «неправедной» кровью. Психи, в общем.
Впрочем, одна из овец Сакуры, — маленькая такая, беленькая, похожая на плюшевую игрушку, помогающая своей хозяйке скрытно обмениваться информацией с кукольником из Суны, — по имени Юки-чан, сказала как-то Саске в утешение (после жалоб сокоманднице), что зайцы не всегда были такими кровожадными и, засим, немного чокнутыми; что когда-то очень и очень давно, задолго до существования кланов, была великая война за человечество; и что сторон конфликта было две — богиня-кролик и два её сына. И призывные животные, которые существовали уже тогда, потому что на то была воля более высших инстанций, чем эта могущественная семья, заключили союз — кто с матерью, кто с сыновьями. И зайцы, как и остальные адекватные звери, встали на сторону нового поколения. Но вот братья зайцев, кролики, настолько братья, что и призыв у них был один на двоих, поддержали мать, поскольку она им благоволила. И началась гражданская война между ними, в результате которой зайцы перебили волшебных кроликов, стёрли с лица земли. И именно поэтому отчасти потеряли рассудок, разрываемые горем и правильностью совершенной справедливости, потому что богиня-кролик должна была проиграть любой ценой.
Зайцы, в отличие от Саске, не могли сделать выбор «не убивать» в отношении своих братьев.
И, глядя на то, к чему это привело, даже какая-то жалость брала, глядя на них. Потом отступала, конечно. Гордые звери не принимали к себе слезливого отношения.
— А ты почему оставил пост? — спросил Саске.
Тошиаки, один заяц поменьше и два ещё совсем малыша с самого начала всей этой интригующей ситуации бдели территорию клана Учиха денно и нощно. Никто не входил и не выходил без их ведома; они так напугали Иноичи, когда тот пришёл во второй раз, чтобы осведомиться «как идут дела», что тот даже изменил мнение по поводу призыва своей дочери (взявшей пример с команды 7), поскольку, оказывается, есть и покровожаднее. А ещё они уже кого-то убили. На вопрос «кого именно» Тошиаки только оскалился и заявил, что «вот этих безликих» господин сенсей разрешил. В результате, один из зайчат обрёл дар человеческой речи, чем оказался крайне доволен, а ошарашенный Саске понял, что действительно может спать спокойно.
— К тебе гость, — оскалился Тошиаки. — Я на него малютку чутка натравил, шо б мальчонка побегал. Это полезно, не смотри на меня так, господин-Учиха-зайчонок-Саске. Ща они поиграются, и жди тогда.
— Это ты на кого Мачи спустил?
— Э-э-э, — заяц совсем по-человечески почесал лапой за ухом. — Забыл, как зовут.
— Са-а-аске! — вопль издалека. — Са-а-аске, ёпт твою налево!.. Я ж с бумагами!
— Отставить преследование союзников! — авторитетно гаркнул Учиха в простирающуюся темноту, надеясь, что этого будет достаточно. Тошиаки только ухмыльнулся, скрестив лапы на груди. Подождал, ещё подождал, а потом, топнув ногой, оттолкнулся ввысь — и был таков. Видимо, отправился доносить приказ.
…Спустя целую вечность перед террасой появился запыхавшийся и чуть пожёванный Киба. Акамару устало ковылял рядом.
— Ну, чувак! — заявил Инузука, пряча щенка в своём капюшоне. — Они у тебя, конечно, это самое. Авантюристы!
— Энтузиасты?
— Во, точно. Фу-у-ух! — выдохнул, опершись на колени. — Еле отбились. Не, не пойми меня неправильно! Это весело! Мы так между своими боремся каждую первую субботу месяца! Но я всё-таки на этот раз с бумагами, чесслово.
Саске проводил гостя внутрь, предложил зелёного чая, но Киба согласился только на воду, потому что перед экзаменом в понедельник надо было хорошо выспаться.
— Тем более, — добавил Киба, откинувшись в кресле возле письменного стола, — что мне, между прочим, ещё по лесу потом пару дней шататься. Я как раз от Ино, мы там согласовывали.
— И что решили?
— Ну, Шика и Чоджи не в курсе, — пожал плечами Киба. — Что уж тут поделать. Раз не догадались, значит, от них ничего не зависит. Это честно. Шино что-то подозревает, например, но он, скорее, из интереса просто согласится с моими, кхм, «предложениями», потому что Абураме шарят за скрытность, а любопытства им не занимать. А вот Хинате даже нет смысла ничего рассказывать.
— А как же ваша сенсей? — даже удивился Саске.
— Так она же специалист по гендзюцу, кто её знает. Но вряд ли. Иначе пришлось бы вводить в курс дела и Асуму-сана, а он, ну, не скрытный. И скандал бы был. В общем, о чём я: в лесу Ино возьмёт за уши своих и вероятно, если получится,законтачит с песчаниками для безопасности. На всякий случай. А мы с моими пойдём в обход вообще всех, но держаться слишком далеко тоже не станем; буду ориентироваться на запах Хокаге. Если почую неладное, отправлю Акамару к Ино, а она дальше сама знает свои инструкции. Если нет, то даже и рассказывать не нужно.
Логично, — подумал Саске.
— Так, а что с бумагами?
— А, точно! — спохватился Киба. — Ты же мне на днях давал почитать, что вы там нашли из полицейских архивов, чтобы в курсе дела быть. Мне кажется, вот это, — он полез за пазуху и, с поразительной осторожностью, даже с нежностью, вытащил оттуда старую толстую записную книжку, — случайно в папке оказалось.
— И что там написано? — в конце концов, дел у всех было невпроворот. Вряд ли Инузука решил бы прийти так поздно из-за какой-то ерунды.
— Вот об этом я и хотел поговорить, — на удивление серьёзно ответил Киба. — Видишь имя на обложке?
— Учиха, — Саске прищурился, — Фуген.
— Я навёл справки, когда прочитал, — неловко сообщил Киба, пожевав губы. — Это… наверное, правильнее сказать… в общем, мемуары твоего дедушки.
Брови Саске взметнулись вверх.
— Да-да-да! Я проверил по переписи населения через Зена. Учиха Фуген — отец твоего отца. Представляешь? И, оказывается, он вёл… ну, не столько дневники, сколько записи… о жизни, обо всём. И их было несколько, его записных книжек. Эта, я определил, вторая. А внутри есть намёки, что есть и третья. Ты слышал что-нибудь о нём? О твоём дедушке?
— Нет, — медленно ответил Саске, не отрывая взгляда от записной книжки. Чего уж тут, он практически ничего не знал о своих бабушках и дедушках. И имя «Фуген» ни о чём ему не говорило. Разве что оно было удивительно созвучно с «Фугаку».
— Знаешь, — после затянувшейся паузы сказал Киба. — Я когда читал… честно… иногда я даже плакал. И… мне не стыдно за это. Фуген-сан… будто говорил со мной. Он писал… он писал о людях, с которыми работал… о том, где в них начинаются страхи, и как эти страхи, под давлением общества, складываются в калейдоскоп ужаса и зла… о том, что он видел на войне… о бесконечном разрушении хоть чего-либо прекрасного… и он даже писал о любви. О такой любви, — взгляд Кибы затуманился, — которую мы себе даже не представляем, а она существует. Я… я не знал, что это твой дедушка сначала; показал рукопись маме, когда дочитал… и она тоже, знаешь, согласно качала головой, перелистывая, и глаза у неё были мокрые… Это она вызвала Зена, чтобы тот срочно разузнал о личности автора, потому что, по её словам, рукопись должна жить. И… в общем, когда сам прочитаешь… когда найдёшь остальные… если хочешь, клан Инузука поможет издать эти записи. Как мемуары.
Саске, не чувствуя своего тела, бережно принял записную книжку в руки, не зная, что ответить. Не зная, как реагировать.
— Мама сказала, он мыслил на поколения вперёд, — прикусил губу Киба. — И что… издай он даже только это, кто знает, может, мир стал бы получше.
— Даже так, — собственный голос доносился до Саске словно издалека.
— Даже так. Твой дедушка был выдающимся человеком. Человеком большой мысли, моя мама сказала. И… я не всё там, конечно, понял. Но из того что понял, то согласен. В общем-то, вот, — Киба поднялся на ноги. — За этим и приходил. Мы с Акамару пойдём, а то он, видишь, утомился, в капюшоне спит.
Уже в дверях Инузука обернулся.
— Ты подумай про «издать», ладно? Очень… очень жалко твой клан. А так ему будет вечная память. И если найдёшь остальные записные книжки, я бы с радостью и их прочитал. Это большая честь, знаешь. Вроде как и жизнь меня почти не била, да? А закончив читать, я почувствовал себя взрослее. Лучше. Даже немного умнее. И, если честно, это первая книга, которая мне действительно понравилась. Мне кажется… нет, я уверен… так твоего дедушку больше никогда не забудут.
Потоптался с ноги на ногу, кивнул и вышел, не обмолвившись больше ни словом, обратно в темноту ночи.
Саске смерил неожиданное сокровище в своих руках нечитаемым взглядом.
— Учиха Фуген, — прочитал вслух не без благоговения.
Когда же его не стало, что отец ни разу не назвал при младшем сыне этого имени? Каким он был, его дедушка, раз даже Киба, который, на его памяти, ничего ни разу добровольно не прочитал, остался в слезах и не постеснялся этого?..
И вдруг все трудности предстоящей операции, все трудности возрождения полиции показались далёкими и даже незначительными. Звёзды слышат, они всё-таки слышат, и покойники смотрят сверху, внимательно наблюдают — иначе жизнь не сделала бы такого бесценного подарка. Где-то там, в великом нигде и ничто, в непостижимой тьме и в непостижимом свете, Учиха одобряют нынешний путь своего наследника. Он никогда не был один. Ему не нужно было в далёком детстве бояться опустевших домов с их деревянными вздохами под тяжестью ветра. Они ушли, но остались рядом. И свидетельство тому — прорвавшийся сквозь небытие голос дедушки, имени которого Саске раньше даже не знал. И не узнал бы, не встань он на дорогу жизни посредством возрождения полиции, отказавшись от бесконечно голодной мести, рождённой из бессилия, страха и ярости.
Тяжёлое в груди и лёгкое на душе чувство вдруг переполнило Саске — к Кибе и его матери, к друзьям и сенсею, к бесконечному и вечному, к зыбкому и земному, к маме, к отцу, к дедушке. Ему показалось, что он, стоя в своём полутёмном кабинете недалеко за полночь, понял что-то удивительно важное о жизни и смерти, но слова не шли ни в голову, ни на язык; только счастливые слёзы встали в глазах. И впервые почувствовал отсутствие горечи на стенке горла, отсутствие зависти к тем, кто не потерял. Они с ним, они всегда с ним. Их только нельзя потрогать, до них разве что не дотянуться. Но голоса… голоса остались. Сколько из них вело записи? О своей жизни, о любимых рецептах, о курении трубок, или даже о секретах садоводства? Наверняка многие так делали. Остались фотографии. Осталось рукоделие. И в его силах это увековечить.
Погасив настольную лампу и покинув комнату, Саске, одухотворённый, спокойный, переполненный таинственной и незнакомой ему благодатью, медленно, словно во сне, направился в спальню.
Он собирался читать всю ночь.
Комментарий к 4. Саске
Песня про ливень относится к детским песенкам эпохи Мэйдзи (1868-1912).
Идею с зайцами навеяли зайцы с маргиналий средневековых летописей (в “Страдающем Средневековье” есть про это мемы), а ещё “Монти Пайтон и Священный Грааль”, конечно хД
========== 5. Канкуро ==========
Коноха в начале лета представлялась не более и не менее, чем раем, о котором в далёком детстве рассказывал дядя Яшамару.
Он говорил: там, куда стремятся наши души, не зыбкие вечные дюны перекатываются под бесконечным голубым горизонтом, постоянные в своём непостоянстве, не сухой шторм царапается песчинками в двери, а что-то совершенно противоположное происходит вокруг. Он говорил: рай — это оазис без начала и конца, в чьих водах плещутся диковинные существа цвета благородного серебра — рыбы — в чьих могущественных старых деревьях без устали поют всевозможные птицы, и их многоголосие не заглушить, оно постоянно, и скрытые листвой певцы чередуются между собой, меняя мелодию. Он говорил: воздух свеж, свежее, чем туманное утро в любом оазисе. Засыпаешь, убаюканный ароматом невиданных невидимых трав, цветов и деревьев, и просыпаешься от того бодрым и благословлённым. Там всегда есть вода. Она повсюду: под ногами утром и вечером, россыпью хрустальных капель на траве, в густом воздухе, периодической шалью тумана, случайным дождиком в самый глубокий ночной час, в многочисленных журчащих реках и ручьях, в стакане.
Уж не поэтому ли Суна так рьяно сражалась в прошлой войне с Конохой? Чтобы отхватить себе кусочек потерянного рая, чтобы лелеять его, как сокровище?
Может, отец перед своей гибелью от того и согласился на такую авантюру, — подумал как-то Канкуро. — Лучше смерть только у океана.
Темари за время пребывания в Конохе приноровилась стоять под душем по часу, узнав, что вода в трубах не кончается. Гаара каждую ночь сидел на подоконнике распахнутого окна их гостиничного номера, удачно расположенного на окраине города (наверняка по приказу Хокаге, который хотел облегчить тайные коммуникации), дышал свежестью и вслушивался в голоса сов. Не будь в Канкуро потребности сна, он бы тоже наслаждался птичьей песней всю ночь. Сов он никогда не слышал, а видел их и вовсе только на картинках.
Гаара в Конохе выглядел умиротворённее. Когда Темари каждое утро спрашивала у самого младшего, не видел ли он чего-нибудь интересного ночью, обычно такой… пассивно-агрессивный, опасный брат, постоянно висящий на волоске от безумства, приподнимал нечитаемую маску с лица, показывая блеск глаз от маленького чуда, которое удалось застать; и он выглядел таким невинным в такие моменты, что его хотелось даже, вопреки опасности, обнять или похлопать по плечу. И даже его тон голоса менялся, обогащаясь нотками сказителя, когда он рассказывал о том, что увидел и почувствовал.
За предыдущую неделю Гаара застал зарождение и растворение утреннего тумана, густого и влажного, как холодный пар; увидел, как рассветные лучи раскрашивают в яркие краски, а потом обесцвечивают пушистые облака; он слышал тихую поступь оленей из глубин леса и прыткие прыжки белок. И даже застал робкий дождь — морось, он называется, так сказала Сакура — в самый тёмный предрассветный час.
— Я сегодня видел зайца, — настолько возбуждённо, насколько мог, заявил Гаара за завтраком.
— Правда? — удивилась Темари, намазывая себе маслом поджаренный тост. — А как ты понял, что это заяц?
— Он представился, — Гаара, казалось, даже не мог усидеть на стуле от восхищения. — Огромный такой. С тесаком! Мы с ним долго говорили о грешниках. Он сказал, что я отлично справляюсь с работой.
Канкуро и Темари обменялись многозначительными взглядами.
— Он тащил чей-то труп в лес, — продолжил, как ни в чём не бывало, Гаара. — Сказал, что деревья растут лучше, если их кормить. Темари, можно я тоже так буду делать?
— А заяц разрешил? — серьёзно спросила сестра, ничуть не обеспокоившись. Канкуро уже сказал ей, что друг Сакуры обладает весьма… своевольным призывом.
— И показал, как правильно делать, — кивнул Гаара. Его широко распахнутые глаза почти светились от удовольствия. — Песок может быть полезен для деревьев, если его использовать определённым образом. Даже маме понравилось!
Ну, раз даже Шукаку одобрил, — пожал плечами Канкуро.
И потом, раз Гаара с кем-то общается, это же хорошо, верно? И общее хобби у них есть. Что в таком случае говорят старшие братья?
— Молодец, — нашёлся с ответом Канкуро. — Может, в следующий раз, на охоту вместе пойдёте. Делать мир лучше — это важно, — и кивнул сам себе на правильное поощрение начинаний младших товарищей.
— Ты думаешь? — и без того округлённые глаза Гаары стали ещё круглее.
— Конечно! Раз даже… маме он понравился, почему бы и да?
А сам мысленно поставил себе галочку — предупредить Сакуру по поводу тандема зайца и Гаары. Шпионы в рядах джонинов Суны, в конце концов, рано или поздно закончатся. Чем тогда удовлетворять потребности Гаары? Вдруг в Конохе тоже можно кого-то зачистить? Гаара после своих карательных операций всегда очень умиротворённый и довольный. Главное только направлять его в нужное русло.
Темари прочистила горло.
— Канкуро разузнает, можно ли вам с зайцем кого-нибудь убрать. Правда, братец?
— Конечно! Сегодня же и спрошу.
— Буду ждать ответа, — очень важно кивнул Гаара.
Вот и договорились, — с облегчением выдохнул Канкуро. — Может, здесь действительно понадобится Гаара. Тем же лучше для будущих дипломатических отношений Суны и Конохи.
Нынешние же дипломатические отношения складывались удачно. Темари и пляшущий под дудку любимой ученицы Баки-сенсей уже разнесли до ключевых и не очень джонинов информацию о большой подставе, связанной с убийством Казекаге. Покинуть же экзамен на чуунина впопыхах — удар по международной репутации. Так что внутри делегации из Суны мягко разносились вести и, заодно, вычислялись шпионы. Всего два дня назад Гаара разобрался с джонином по имени Юра, который, на удивление, оказался шпионом не кого-нибудь, а самого Сасори. Хо! — думал Канкуро. — Марионеточных дел мастеру не плевать всё-таки на историческую родину!
Обнаружить шпиона Акасуны даже казалось честью, причём настолько, что если бы песок Гаары не разбирался с трупами, Канкуро в этот раз даже вызвался бы помочь. В конце концов, Третьего Казекаге никто не оплакивал, а вот по потерянному таланту Сасори в гильдии кукловодов скорбели. И тот факт, что из-за своей гордой бабки Акасуна не вступил в Балаган, даже дела с ним не имел, и соотвественно, не знал культуры собственного ремесла, только добавлял его фигуре трагичности. Седой Вепрь не раз говорил, что, будь у Сасори соратники, может, и не пришлось бы ему бежать по личным причинам (занимался бы своим ремеслом и всё; у членов гильдии есть выбор вообще не участвовать в сражениях) или по политическим (ради своих можно и государственный переворот втихую устроить).
Темари, между тем, так грамотно собирала союзников среди своих, что не оставалось сомнений — в этот раз традиционалисты пойдут к чёрту, потому что шляпа достанется именно ей. Канкуро, как член гильдии, не имел права выдвигаться на позицию власти, но ему и не хотелось; у сестры, в отличие от него, были планы и желания менять не только климат, но и общество. А Гаару старейшины, с поддержкой ключевых джонинов Темари, не решатся выдвинуть. Впрочем, даже если рискнут, младший брат как раз чему-то научился у того зайца… Та же Чиё обзавидуется, что Темари смогла достичь того, о чём старушка всю жизнь мечтала, но это уже не их проблемы. В самом крайнем случае, Канкуро лично отправится кланяться Сасори о том, что никакой управы на его бабушку нет, а было бы неплохо. Предательство ей какое-нибудь служба пропаганды придумает и распространит среди населения, а Сасори реабилитируют и оставят в покое. Пусть творец занимается любимым делом. А то, что он над трупами работает… это тоже можно будет обыграть. Или подсунуть гению какую-нибудь задачу поинтереснее. Климат, например. Или проект кукольно-марионеточного дома.
… По отцу среди их маленькой семьи никто не скорбел.
Когда шок прошёл, и должно было осесть на сердцах горе, выяснилось, что потеряли они его уже давно; так давно, что даже добрых слов не нашлось для первой поминки в стенах Конохи. Баки-сенсей уселся с ними тогда в ещё необжитом гостином номере, плеснул по пластиковым рюмкам саке, сказал «мда-а-а» — и больше никто из них не сказал ничего из сожалений.
— Я буду лучше, чем он, — торжественно, но мрачно только и пообещала Темари, уставившись куда-то вперёд. Даже по такому случаю не опустила глаз.
— Выпьем за это, — кивнул Баки-сенсей. И они опрокинули рюмки. Гаара смешно поморщился от терпкого вкуса.
Сенсей отдавал дань человеку, которого когда-то знал, почти всю оставшуюся ночь. Закончил бутылку в одиночку. Но не было историй о том, каким Раса был до своего величайшего горя; может, Баки не видел смысла сыпать соль на рану детям; может, он не хотел винить Гаару в смерти его настоящей матери. Когда, по приказу своего Казекаге, погиб Яшамару, Раса уже не был самим собой. Это даже Канкуро понимал. Оставалось только двигаться вперёд.
Цель Темари заключалась в том, чтобы получить свой уже десять раз заслуженный жилет чуунина, а потом убраться восвояси из Конохи, не потеряв ни человека, за исключением шпионов, и напоследок публично пожать руку Третьему Хокаге. Этот международный жест, который должны были увидеть не только джонины Суны, но и Конохи, сделал бы её кандидатуру ещё более желанной в глазах народа. Даже Раса не удостоился рукопожатия ни от кого из других Каге. Канкуро также подозревал, что сестра попросит у старого Сарутоби одолжение подкорректировать печать на Гааре. Это ведь малая плата за избежание огромного количества смертей.
Раньше Темари бессильно любила и ненавидела свою родину, потому что не могла ничего изменить в ней к лучшему. Сейчас же она преисполнилась силами сделать всё необходимое, чтобы вернуть Суне бывалый престиж. С её подачи город мог бы стать местом исполнения мечтаний, а не голодного и бедного отчаяния; она придумывала планы реформации академии, озеленения города, дипломатических программ обмена. Канкуро переполняла за неё гордость. Пока не было войны, стоило ориентироваться на мир, на улучшение жизни населения, возникновение новых возможностей. Темари, крепко стоя ногами в настоящем, смотрела в будущее, только вперёд, и хотелось следовать чужому примеру, как никогда раньше.
… На встречу Канкуро собрался скрупулёзно. Снял с себя грим. Покрасил волосы на несколько оттенков светлее. Подобрал одежду местного гражданского, сменив традиционные чёрные робы члена гильдии. Распечатал из свитка лютню, на которой каждой балаганный кукольник хоть немного, но играл. И поскольку сестра уже ушла заниматься организационными вопросами, обратился к Гааре, который флегматично сидел на подоконнике:
— Ну, как я выгляжу?
Младший брат медленно обернулся. Смерил Канкуро критичным взглядом.
— Сносно.
— Всего лишь «сносно»?!
— Мама говорит, сойдёт, — пожал плечами Гаара. Прищурился. — Совокупляться идёшь?
— Э, нет.
— А. Соблазнять на совокупление?
— Нет! Я, эм, ну… Мы ещё для этого слишком молоды, — густо покраснел Канкуро. — Я пока, эм, проверять буду. Нравлюсь ли.
Взгляд Гаары стал осуждающим.
— Время не ждёт, — церемонно заявил младший брат. — Нашему роду нужно продолжение. Займись.
— Ну так, для этого надо жениться! А как же я женюсь, (через несколько лет, разумеется), если не нравлюсь?
Гаара с минуту молчал. Потом сказал:
— Мама говорит, расстегни на кофте пару пуговиц. И волосы взъерошь. Говори комплименты её опасности, уму, красоте и кровожадности.
— Спасибо, — ошарашенно ответил Канкуро, не зная, что ещё в таком случае можно сказать.
— Спой ей серенаду, — продолжил Гаара. Помолчал. — А. Напиши ей серенаду, а потом уже спой и сыграй.
Канкуро подавился слюной и громко закашлялся.
— Если поёшь плохо, сначала купи хорошее саке или пиво; придумай повод. И заправь выбившийся локон из её причёски за ухо, как будет возможность, но нежно.
— Э-э, л-ладно, — прохрипел, откашлявшись. Чем там вообще занимался Шукаку, пока его не запечатали?!
— Потом отчитаешься, — заявил Гаара. Отвернулся к созерцанию лесной жизни за окном. — И не опаздывай. Это женщинам позволительно, чтобы картинно отреагировать на их красоту.
— Понял.
— Тогда иди.
Ну, Канкуро и пошёл.
На встречу у окраины леса он заявился с двумя расстёгнутыми пуговицами, чтобы были видны ключицы и, самую малость, мускулы, и с чуть взъерошенными волосами. Хоть бы она ничего не имела против моего большого носа, — нервничая, подумал Канкуро. Зато я умею играть на лютне!
Сакура, как предсказали Гаара и Шукаку, на встречу чуть опоздала. Её крашеные рыжие волосы и брови смотрелись с зелёными глазами и молочной кожей почти так же хорошо, как и розовые. На ней были нежно-зелёный сарафан чуть выше колен и соломенная шляпка. Вместо пучков на голове красовались две густые косы. В плетёной корзинке у неё сидела крошечная овечка, которую можно было принять за плюшевую игрушку.
— Доброе утро! — спешно поздоровался Канкуро, подобрав немного упавшую челюсть.
— Доброе, — улыбнулась Сакура. Она почему-то выглядела очень довольной. — Давно ждёшь?
— Э, нет. Вовсе нет. Здесь так красиво, что минуты быстро летят.
— О, вот как. Хочешь, я тебе покажу красивый ручей?
Это был их кодовый микродиалог: «здесь так красиво, что минуты быстро летят» и «о, вот как; хочешь, я тебе покажу». Значит, сейчас они пойдут в тихое уединённое место, овечка окутает территорию хитросплетением гендзюцу, и можно будет отойти от роли. В прошлый раз обмен информацией состоялся на лужайке, а до этого — в чаще. Один раз они и вовсе залезли на старое ветвистое дерево, которое, сказала Сакура, называется дуб-колдун.
Несмотря на локации, до сих пор не было возможности сыграть на лютне.
Достигнув места назначения, Сакура извлекла из корзинки простынь для пикника, и они с Канкуро и овечкой удобно на ней устроились. Призыв приняла позу дрёмы, и невидимая, едва ощутимая защита накрыла их огромным колпаком.
У Сакуры опустились плечи от покинувшего её напряжения. Она глубоко выдохнула.
— И как ты не нервничаешь, каждый раз, когда мы встречаемся? — тихо рассмеялась.
— А я нервничаю, — серьёзно ответил Канкуро. Стратегически не добавил, что по другим причинам. — Просто нам, кукольникам, не привыкать. Это всё равно что нервничать во время выступления — если хочешь, чтобы зритель верил, надо расслабиться.
— Тогда плохая из меня актриса, — с самоироничной улыбкой покачала головой Сакура. Крохотные ямочки на её щеках появились и исчезли.
— Зато очень красивая, — брякнул Канкуро. Потом понял, что комплимент получился так себе и поспешил заверить, — но внешность — почти самое главное на сцене, так что, честно, ничего страшного! Вот у меня большой нос, куда мне без грима? — и подмигнул.
— Нормальный у тебя нос, — закатила глаза Сакура. Что-то в Канкуро расслабилось. — Вот у меня лоб большой!
— От большого ума, — нашёлся Канкуро. — И вообще, пока не сказала, я и не заметил. А как заметил, так и не понял, в чём проблема; на большой лоб можно повесить эдакое украшение, знаешь, как кулон, только для головы. А с маленьким лбом так не получится!
Сакура, чуть зардевшись, хмыкнула.
— Ну, если ты мне не льстишь, так уж и быть, поверю.
С поднятым вверх носом и самодовольным видом, она так походила на кошечку, что Канкуро умилился. Но поспешил это в себе спрятать. Кашлянул:
— Ну так, кхм, если говорить о делах…
— Меня и моей команды в лесу не будет, — серьёзно сказала Сакура. — Мы участвуем только в письменном тесте и в отборочных спаррингах.
— Вот как.
— Ну да. Наше место возьмут доверенные джонины. Неприятель наверняка использует лес как возможность для осуществления своих планов.
— Они планируют напасть на Орочимару?
— Насколько я знаю, есть подозрение, что его сознание под мощными гендзюцу. Пока не будет известно наверняка, план — не светиться.
— Ясно, — кивнул Канкуро. — Кстати… ты говорила, твой сокомандник призывает зайцев?
— Да, — сразу же насторожилась Сакура.
— Так вот, сегодня ночью с Гаарой контактировал заяц с тесаком.
— А, Тошиаки. Он опять за своё?
— За убийство грешников, в смысле?
— Угу.
— Ну… да. Полагаю. Они, эм, подружились с Гаарой.
— Вот как, — удивлённо и впечатлённо приподняла брови Сакура. Она была шапочно знакома с джинчуурики Однохвостого.
— И Гаара просил узнать, нужна ли вам помощь, э, с грешниками? У нас потихоньку заканчиваются шпионы.
— О, с этим проблем не будет, — отмахнулась Сакура. — Я скажу Саске, он пришлёт Тошиаки к Гааре с инструкциями. На здоровье, я считаю, лишь бы по-тихому. Ты не представляешь, какой у нас жестокий и кровавый бедлам в бедных районах. Некоторых подонков даже под честный суд отдавать не хочется: откупятся или выйдут по какому-нибудь досрочному освобождению — и всё по новой. Даже Наруто согласен с радикальной зачисткой. Но раз ты попросил, то и я попрошу… — она посмотрела на него из-под густых крашеных ресниц, и сердце пропустило удар. Глупое сердце. Ну вот как избежать влечения к Королеве Пентаклей?! Сама карта уже многое о себе говорит. А уж Сакура, даже молча, говорит о себе ещё больше. — Не могла бы ваша команда найти мою подругу, Яманака Ино, в лесу? Блондинку с хвостом. У неё задание следить за ситуацией с джонинами и Орочимару, но её сокомандники до сих пор не воспринимают нашу профессию как что-то серьёзное…
— Сделаем, — пообещал Канкуро. Через призывных хорьков Темари найти кого-то не составит труда. — Убивать мы из Конохи тоже никого не будем. Может, нам и свитками для её команды запастись? На всякий случай?
— Было бы здорово, — с облегчением вздохнула Сакура. Заправила выбившийся из причёски локон за ухо. Чёрт, момент упущен. — Она сама собиралась вас найти, но ей же ещё и мальчиками командовать, и задание выполнять…
— Ничего страшного, — заверил её Канкуро. — Подруге такой прекрасной барышни будет в радость помочь, — и едва сдержался, чтобы опять не подмигнуть.
Она рассмеялась.
— Мне никто раньше так много комплиментов не делал! Хватит. Я же смущаюсь.
— Вот и зря, что не делают, — не успел подавить в себе улыбку Канкуро. — Это они стесняются. Таким красавицам в Суне и стихи пишут, и на лютнях играют.
— Так ты всё-таки играешь? — заинтересовалась Сакура. — А я думала, это для прикрытия.
— Ещё как играю! — ну, была не была. — Хочешь послушать?
— Ну, — замялась она. — Если только недолго. У меня сегодня ещё дел много.
— Всего пару мелодий! Знаешь, как приятно играть перед аудиторией?
— Ладно, ладно, — её глаза загорелись озорным огоньком. — Посмотрим, что ты умеешь.
Канкуро мысленно отправил молитву небесам, чтобы ничего не напутать и взял в руки лютню.
…Домой он вернулся двумя часами позже лёгкой, даже летящей, походкой. Бережно опустив музыкальный инструмент, плюхнулся на кровать, не разуваясь и не переодеваясь.
— Как прошло? — оторвавшись от созерцания окна, поинтересовался Гаара.
— Будет тебе заяц, — улыбаясь во все щёки, ответил Канкуро. — И будут тебе грешники.
— А потомство? — серьёзно спросил Гаара.
Кукольник показал брату большой палец:
— Прогресс!
— Вот, — также серьёзно кивнул Гаара. Отвернулся к окну. — Я же говорил. Мама плохого не посоветует.
Комментарий к 5. Канкуро
Идея с лютней идёт от уда, музыкального инструмента Ближнего и Среднего Востока, что чуть постарше.
Ну що, господа зайчата, теперь можно и пейринг в шапку поставить хД
========== 6. Шикаку ==========
— Зайцы, Шикаку, зайцы! — разгорячённо жаловался Иноичи. — Даже призыв моей дочери и то миролюбивее! Я, значит, прихожу на территорию Учиха; опасностью даже и не пахнет… а я на нервах из-за всей этой ситуации с подставным Казекаге. И вдруг передо мной из ниоткуда появляется это… это лохматое чудовище! Со здоровенной алебардой! Оно на меня как оскалится! И говорит…
Иноичи даже поперхнулся возмущением.
— И говорит человеческим голосом: дружище, на алебарду острым концом сам сядешь или подсобить?
Шикаку и Чоза дружно расхохотались.
— Я, конечно, опешил, но не растерялся, — вдохновенно продолжил пьяненький Иноичи, — и говорю: любезнейший, мне это категорически не импонирует. А он мне в ответ: субъективное восприятие реальности как противопоставление объективности бытия до добра ещё никого не доводило. И, говорит: присаживайся!
Чоза от хохота даже закашлялся.
— И потом он за мной как погнался! — продолжил Иноичи, жестикулируя. — Бестия! Любимый кожаный плащ испортил! А я, между прочим, уже не мальчик — тридцать кругов вокруг территории клана Учиха, допустим, можно, но не пятьдесят, и уж тем более с этой чертовой, громадной, очень острой алебардой! Я швыряю в него техниками, а он только хохочет! Благо, в конце концов появился Саске… Но я вам так скажу: мой зад ещё никогда не чувствовал себя настолько в опасности!
Шикаку, у которого от смеха даже слёзы выступили на глазах, тихо высморкался в салфетку.
— Мда, — протянул, не скрывая улыбки.
— Вот вам смешно, а я первым делом успокоительного так много выпил, что весь следующий день ходил сонный, — пожаловался Иноичи. — И ладно бы просто сонный! Так нет же, у меня случилась паническая атака! А почему? Потому что какой-то ребёнок на улице вдруг закричал «зайчик!».
— Так Саске же после произошедшего убрал этого, с алебардой, — посмеиваясь, парировал Чоза, — заменил зайцем с тесаком.
— Тебе кажется, что тесак в жопе — это удобнее? — съязвил Иноичи, чем опять вызвал приступ гомерического хохота. — По крайней мере, теперь я за Саске спокоен во всех смыслах. Даже Орочимару, я уверен, побоится к нему лезть. А если всё-таки приползёт, то его там будет ждать очень неприятный сюрприз.
— Да-а-а, — протянул Шикаку, вытирая из глаз слезинки. — Ты представляешь? Зайцы точно поимеют змея. Может быть, всем своим пушистым кагалом. Проблематично, но смешно.
— Даже представлять не хочу, — Иноичи театрально передёрнул плечами. — Фу.
Шикаку не мог не радоваться, что старая традиция его команды собираться вместе перед трудными заданиями всё ещё жила и процветала. Всегда находилась какая-то забавная байка для рассказа. И хотя Иноичи, конечно, было жалко, потому что нервы друга, вне всяких сомнений, пушистые звери расшатали, гораздо больше было просто смешно.
Он не мог не надеяться, что когда Третий уйдёт на покой, их трио всё же продолжит выбираться в ресторан поконфиденциальнее.
— А ведь кто бы мог подумать, что зайцы окажутся такими психами, — задумчиво проговорил Чоза. — Казалось бы, лесной зверь, которого много кто и много с чем ест…
— У команды 7 нет ни одного сравнительно адекватного призыва, кроме Генмы с его воробьями, который не считается, — сухо прокомментировал Иноичи. Вздохнул. — У Сакуры из всех них самый объективно мощный. Фантастически мощный. Даже не так — могущественный. Она ещё не догадывается насколько… но овцы. Овцы — невероятные мастера гендзюцу. Даже иллюзии Шарингана по сравнению с их силой — всего лишь серьёзная шутка. Им подвластен не только мир сновидений, но и всё человеческое подсознательное, индивидуальное и коллективное. И это мы не говорим ещё об обычных гендзюцу… Даже я, Яманака, не могу похвастаться такими знаниями. А она сможет, если решится стать саннином. Мой клан воздействует на разум, а овцам под силу воздействовать на душу… Уверен, не будь они пацифистами, нам всем пришлось бы несладко.
— У Саске психи, — констатировал Шикаку, давя в себе улыбку.
— Психи, — согласился Иноичи. — Но на поле боя если не выкосят армию, то наведут достаточно ужаса.
— А Наруто? — подал голос Чоза.
— У него… — Иноичи вздохнул. — Пожалуй, самый благородный призыв. Самый аристократичный. Не в том смысле, что пижонский, но… королевский. Иначе у него не было бы такого морально тяжелого испытания.
— Это что же его заставили сделать, раз даже ты так считаешь? — задумался вслух Чоза.
— Принять добровольную жертву одного из своих призывных, — тихо ответил Иноичи. — У уток так полагается. Если потенциальный хозяин им нравится, то та птица, что первая с ним познакомилась и нашла его подходящим, приносит себя в жертву. Из неё готовится превосходное блюдо. И оно преподносится призывнику… Наруто потом не мог есть рамен почти две недели, его мутило от одного запаха… Мы с дочкой несколько раз приглашали его к нам; в конце концов, я умею готовить вегетарианские блюда, так он и рассказал… Наруто отобедал подношением уток и заключил контракт, иначе это было бы очень неуважительно к селезню, который пожертвовал собой ради него. Но, как говорится, какой ценой…
— Пиздец, — после затянувшейся паузы угрюмо констатировал Шикаку. — Просто пиздец. Вот поэтому я не рекомендую детям пытаться призывать своё тотемное животное. Никогда не знаешь, какое испытание придётся пройти.
— У Ино всё прошло нормально, — вяло возразил Иноичи. — Но, в целом, да. Нам-то что об этом знать? Наши контракты унаследованы. Не нужно было перешагивать через себя.
— Наруто вернулся к мясу? — серьёзно спросил Чоза.
— Да. Я же сказал: почти две недели понадобилось для этого.
— Ну вот и всё, — заключил Акимичи. — Он справился. Это тоже наверняка было частью испытания. Что касается принятия жертвы… вообще-то ещё в прошлом столетии так проверяли наследников на престол. Смог с достоинством принять жертву, будь то незнакомый слуга или хороший друг — значит, годен для правления, потому что знаешь его настоящую цену. А тех, кто ломался, отстраняли от власти. Я об этом знаю, потому что мой клан порой просили спрятать жертву до определённой поры; не убивать же их, в конце концов. Некоторые потом женились или вышли замуж за других Акимичи, потому что наследники действительно не всегда выдерживали, а приказа о возвращении не поступало.
Шикаку тяжело вздохнул. Побарабанил пальцами по столу.
— Зная, кто его родители, я даже не удивлён, — тихо сказал. — У Минато мог бы быть такой же призыв… Вот кто стал бы настоящим правителем, если бы не жестокий рок судьбы. Бесклановый гражданский, сияющий так чисто, но не ослепляюще — в отличие от Кушины — за которым тянулись и шли мы все ещё до того, как он стал Четвёртым. Жаль только, что Наруто гораздо больше пошёл в мать, чем в отца. Так я бы даже гарантировал ему шляпу.
— Уже мечтаешь о преемнике, не вступив в позицию? — пошутил Чоза. Потом его взгляд посерьёзнел. — Перестань так пристально глядеть на прошлое, Шика. Если бы дети являлись всего лишь копиями своих родителей, мир не был бы так интересен. Присмотрись, например, к Саске. Я с ним регулярно обедаю последние месяцы, обучая тонкому искусству дипломатии. Будь он копией Фугаку, то бросил бы эту затею из гордости ещё на полпути. Будь он точной копией Микото, то не нашёл бы в себе сил противостоять водовороту жизни, который выкинул Учиха из своих потоков. Но Саске, под очень чутким, честным и ненавязчивым вниманием Генмы, нашёл свой собственный путь… Например, мы с ним встретились едва ли вчера, и он принёс с собой мемуары своего дедушки. Дал мне почитать для критики. Очень серьёзно попросил составить конструктивную критику, потому что Инузука предложили ему задуматься об их издании, но ему было важно знать моё мнение. И я прочитал… И согласился с Цуме — мемуары однозначно увидят свет, потому что это не только память вымершего клана, но и прекраснейший философский трактат; предложу Саске написать введение, когда мы встретимся в следующий раз, а потом, когда закончится экзамен на чуунина, книга выйдет. И всё — вот вам бессмертие для Учиха. Вряд ли Фугаку или даже Микото осмелились бы на такой поступок. А Саске смог, потому что выбрал будущее, а не прошлое, и выбрал вечную жизнь вместо забвения, хотя мог бы чахнуть над остатками собственной культуры.
— Высокая похвала для тебя, — заметил Иноичи. Он, в отличие от старого друга, всегда читал литературу попроще. В частности, тяготел к детективам.
Чоза только пожал плечами.
— Что есть, то есть. Автор смог показать в разрезе философию и уклад мира шиноби: медленную стагнацию кланов на примере своего, медленное и болезненное культурное обогащение через выходцев из гражданских, кризис наших ценностей, ужас войны на фронте и в тылу и как он перетекает в мир… И дал показать, что все мы, на самом деле, в одной лодке. К тому же, его стиль богат метафорами. Мне особенно понравилась его аналогия, связанная с Шаринганом, что жизнь — это калейдоскоп, который складывается из множества узоров. Нам нужен такой философ. Не только для страны Огня, но, может, и для всего мира. Я для себя решил, что всеми силами попытаюсь помочь издать получившееся произведение в столице, чтобы книга оказалась на полках и других стран.
— Запретят же, — иронично хмыкнул Шикаку.
— И сделают её этим только популярнее, — парировал Чоза. — Ты просто ещё не читал её. — Помолчал. — Я бы дал тебе эти рукописи, но Саске они очень важны, поэтому без разрешения мальчика не берусь этого сделать.
— Ты считаешь, что мне, как будущему Хокаге, стоит их изучить, — заметил Шикаку.
— Однозначно, — серьёзно кивнул Чоза. — Если собираешься что-то менять к лучшему.
Шикаку тяжело вздохнул.
— Я никогда не хотел стать Хокаге, — признался. — Нет у меня такой черты характера — вдохновлять идти за собой. Нара это не свойственно. Мы всегда следуем за кем-то, произрастаем из чего-то. Как бы не продолжился застой в моё правление.
— Ну, здесь Чоза прав, — отозвался Иноичи, подливая себе сакэ. — Надо всего лишь смотреть в будущее, а не в прошлое. К тому же, культура у нас хромает, и философии у нас, несмотря на Волю Огня, почти нет. Если Чоза так хвалит рукописи дедушки Саске, возьми их за пример. И если будут деньги в госбюджете, вложи что-нибудь в развитие общества. В Конохе нет ни одного театра, например; а любой образованный человек знает, какое значение имеет театр в городе. «Сказание о ниндзя» Джирайи можно сделать частью учебной программы в академии; хорошая же, глубокая книга, в отличие от порнографической серии, — он отпил из пиалы. — Понимаешь, в населении чувствуется неспособность критически думать. Неспособность же проистекает из слабой культуры — из того, что Деревни до сих пор не могут похвастаться своими мыслителями. А мысли рождаются из прочитанных книг, увиденных спектаклей и фильмов, услышанных глубокомысленных песен. В Конохе этого нет; этого вообще нигде нет, кроме столиц. Но мы могли бы стать первыми, кто решил это исправить. Доколе нам иметь репутацию безнравственных чудовищ, в конце концов? А ведь именно так наше сословие и воспринимают.
— Саске мне как раз пожаловался, что совершенно нечего слушать, — со смешком покачал головой Чоза. — Одни только детские песенки. Куда это годится?
— Мы недолго живём, — возразил Шикаку. — Среднестатистически, по крайней мере. Откуда нам заиметь творцов?
— Учиха Фуген, несмотря на это, смог написать выдающееся произведение, — покачал головой Чоза. — Он и мне доказал, что даже во время войны есть место мыслям. Значит, и остальным докажет.
— Даже мне теперь интересно его почитать, — задумался Иноичи.
— Уж тебе-то точно понравится, — заверил старого друга Акимичи. — Там и про любовь есть, про трагедию любви, и достаточно о тонкой человеческой психологии.
— Когда же он умер, такой умный человек, если мы его не застали? — подумал вслух Яманака.
— Нам было лет по десять, — вздохнул Чоза. — Жаль, что Фугаку решил отрицать философию своего отца. Кто знает… — и замолк.
— Кто знает, получилось бы тогда у Данзо и его прихвостней уничтожить клан? — задал риторический вопрос Шикаку, чувствуя, как мрачнеет.
Когда Сарутоби нашёл время полистать бумаги, на которые ему указала Утатане перед смертью, то не смог держать в себе обнаруженных секретов. Он поделился записями со своими главными конспираторами. Задокументированная пересадка Шарингана руками Митокадо, причём не только в глазницу, но и в руки даже без художественного описания вызывала ужас.
Если Утатане об этом не знала, то какое отчаяние, должно быть, вызвал в ней тот факт, что это Данзо убил Кагами, чтобы украсть первый Шаринган для своей коллекции. Предательство, кунай в спину. Академичный Митокадо, как очевидец, и это задокументировал. И если верить Сарутоби в том, что у его старой подруги был роман с тем Учиха… неудивительно что, открыв для себя правду, она ждала только смерти.
И ради чего такой грех? Ради Конохи?
Из-за чего? Из-за зависти? Паранойи?
Шикаку, когда узнал, твёрдо для себя решил, что если Сарутоби не убьёт Данзо, когда будет такая возможность, то он займётся этим делом сам. А если по политическим причинам не получится…
Что там говорил Иноичи про зайцев и грешников?
— Я твёрдо уверен, что не получилось бы, — вздохнул Чоза. — Но чего уж говорить: история не терпит сослагательного наклонения. Главное, не допустить повторения тех же ошибок.
— Наши дети уже лучше, чем мы, — мягко улыбнулся Иноичи. — Ино столькому научилась через общение с командой 7… порой такая гордость берёт… что даже не знаю, как её выразить. Моя дочь пошла против устоев клана со своим призывом, вы знаете? Яманака обычно используют птиц из унаследованных контрактов. Я раньше думал ей моих ласточек дать подписать, и она это знала, но решила найти свой собственный путь. И, в итоге, обзавелась первым за пару столетий для нас боевым призывом. Я сначала был в шоке, конечно. Но это хотя бы не зайцы, — его передёрнуло.
— А кто? — заинтересовался Чоза.
— Крокодилы, — миролюбиво ответил Иноичи, отпив из пиалы. — Любят погреться на солнышке, подолгу дремать и хорошие шутки. Они редко злятся. Но в критических ситуациях на них точно можно положиться — не хотел бы я оказаться в их пасти.
— Звучит, как мой сын, — издал смешок Шикаку. Даже для собственных ушей ему это показалось наигранным.
Иноичи печально покачал головой.
— Не знаю, мой друг, не знаю… плоховато Асума их обучает. Ино устала мне жаловаться на сенсея и ваших сыновей. Ей с ними страшно. Она уже поняла, что мир шиноби — не бабочки-цветочки. Отдалилась от своей команды… куда охотнее общается с ребятами Генмы и Кибой.
Чоза тяжело вздохнул.
— А Шикамару слишком упрям, — неохотно признался Шикаку. — Он настолько уверен в своём гении, что ставит остальных ниже себя. Я говорил ему: жизнь намного сложнее стратегических настольных игр. Одних расчётов, пусть даже они и правильные, мало, чтобы чего-то достичь. Но то ли у него подростковый бунт… то ли действительно идиллический застой так сказался… он не хочет меня слушать. Ему куда приятнее играть в шоги с Асумой. И Ино он до сих пор почти ни во что не ставит в интеллектуальном плане, несмотря на дружбу. Это ошибка. И, к сожалению, ему придётся наступить на грабли. Я даже их вижу.
— Ино повезло, что Генма решил подтолкнуть к ней Сакуру, — задумчиво прокомментировал Иноичи. — В противном случае, она оказалась бы в одной лодке с мальчиками. И, тем не менее, моя дочь теперь дружит с Наруто и даже с Саске, не говоря уже о Кибе. Что-то изменилось в ней, заставив снять с себя розовые очки.
— Та самая миссия в страну Волн, а? — догадался Чоза. — Это правда, что она теперь владеет Кубикирибочо?
— А толку? Он же тяжеленный. Ино до этого меча ещё расти и расти. Но когда она освоит его, то да-а-а, ещё и вкупе с крокодилами ей будет опасно переходить дорогу, — гордо улыбнулся Иноичи. — И хотя такой путь — не то, что выбирает наш клан, я её поддерживаю. У меня не сразу получилось принять, что моя дочь по складу характера — не работник тыла, а будущая воительница передовых линий. Но лишь бы она была счастлива… Сейчас мне понятно, что пойти по моим стопам было бы для неё тяжёлой участью. А так? Ей нравится быть опасной, пусть и будет такой. Разве же это плохо?
— Это, в любом случае, очень полезно, — покивал Чоза. — Тем более, поиск своего собственного пути, да ещё и в юном возрасте, заслуживает уважения.
Шикаку вдруг почувствовал незнакомое ему чувство в груди. Зависть, не омрачённую тяжёлой и чёрной гнилью? Лёгкое отчаяние? Разочарование?
К кому?
К Ино, которая нашла свой путь через влияние друзей? К Асуме, который не смог побудить в своих подопечных интерес к окружающей их жизни и собственному будущему? К Шикамару, который слепо верил, что ему давно всё ясно, и поэтому не нужно проявлять усилий? К бесконечно доброму, но аморфному Чоджи?
А если война? — вдруг подумал он. — Ино стойко справится с ней, если на то воля судьбы. Асума не научил детей ровно ничему, кроме наслаждения жизнью, но друзья из других команд поделились с ней многими техниками. Даже Инузука, как упоминал Иноичи, научил её технике блокировки запахов, чтобы было сложнее выследить. Как будут выживать Чоджи и Шикамару? О, они разберутся. Но поначалу их путь будет наполнен сожалениями, ненавистью к самим себе и страданиями.
Какой же из меня будет Хокаге, если я не могу направить собственного сына?
Чоза поймал его взгляд. И, судя по виду, сразу догадался о чужих мыслях, потому что наверняка тоже мучился ими.
— Ино выучилась на чужих ошибках, — тихо сказал. — А команда 7 намеренно поломала свои розовые очки, изрезав руки. Просто путь наших сыновей тоже будет лежать через перешагивание себя, переосмысление, надлом, а это всегда больно. Тот же Саске проделал над собой столько работы, чтобы отпустить идею о мести — мы никогда не поймём, чего это ему стоило. И мне не стыдно им гордиться. Когда настанет пора Чоджи, я и его поддержу. А пока… остаётся ждать.
— Проблематично, — только и сказал Шикаку. Сменил неудобную для себя тему. — Какой план у нас в лесу?
— Ты, я и Третий меняемся с командой 7, как только они вступают в лес, — сразу ответил Иноичи. — Мне выпало быть Сакурой, а ты, скорее всего, будешь Саске, потому что много молчишь… но я и не против. Более того, попрошу у неё овцу. Если Орочимару действительно под иллюзионными компульсиями, а я к этой теории после смерти Митокадо и Утатане очень и очень склоняюсь, сами знаете почему, то с помощью этого призыва их будет в разы легче снять. На старом Сарутоби их было немного, но после этого понадобилась долгая терапия. Если на Орочимару их больше или столько же, то у нас недостаточно времени, чтобы вернуть его разум на круги своя. А вот овцы, наверняка, поспособствуют.
— Мне кажется, ты преувеличиваешь их способности, — покачал головой Шикаку. — Не бывает такого, чтобы призывы были настолько мощны.
— А я согласен с Иноичи, — прокомментировал Чоза. — Овцы — это же овны, не так ли? Овен — первое животное зодиакального цикла, с которого всё начинается. Уверен, призыв быков-тельцов, львов, раков, козлов-козерогов и рыб не хуже.
— Сакура по знаку зодиака тоже овен, кстати, — вспомнил Иноичи. — Мне дочь сказала.
— Тем более, — кивнул Чоза. — Логично. Кстати, — его взгляд сделался по-лисьи хитрым, — Шикаку, а не одолжить ли тебе у Саске какого-нибудь зайца?
— Нет! — почти взвизгнул Иноичи. — Ни в коем случае!
— А если без алебарды? — ухмыльнулся Нара.
— Вот сам своей жопой на тесак и садись! — рассердился Иноичи. — И тени тебя от этой страшной участи не спасут!
— Лишь бы Орочимару, если твои теории не верны, ничто не спасло, — пожал плечами Шикаку. — Я от Йошино угрозы и поинтереснее слышал.
— Половник — не острый, — парировал Иноичи.
— А разделочная доска?
— Так ведь заяц будет засовывать, а не любимая женщина!
Шикаку промолчал, что так себе «любимая», конечно… Брак по расчёту, как-никак, пусть и зиждущийся на взаимном уважении… Но своя женщина, да.
— Лишь бы не мне, а неприятелю, — наконец ответил.
— Извращенец, — по-снобски поморщился Иноичи.
Ну, значит, без зайцев. Очень жаль.
Комментарий к 6. Шикаку
В интеллигентной болтовне взрослого поколения Ино-Шика-Чо виноваты выпуски ещёнепознера на ютубе, переслушанные в формате аудиокниги рассказы Чехова и Смешарики. Иноичи на грани истерики звучит у меня в голове исключительно как Лосяш, ничего не могу с собой поделать хД.
Через разговор можно многое узнать!
Кстати, небольшой намёк на то, что именно команда Асумы отправилась в страну Волн, где встретила Забузу и Хаку, был в главе про Сакуру.
Чеховски ружья, они такие.
В следующей главе: лес (и мимокрокодилы).
Отзывы очень поощряют писать продолжение :3
========== 7. Ино ==========
— Шикамару, ну я прошу тебя!.. Давай пойдём по этой дороге! — уже час был потрачен на уговоры, но Нара упрямо отказывал.
— Совершенно бессмысленно так идти. У нас цель какая? Добраться до Башни, обзаведясь свитком. Вот и пойдём по прямой, но в обход.
— Если мы свернем левее, никому от этого хуже не будет! Пожалуйста, Шикамару!
— А зачем нам туда? Так пойдём.
— Да послушай ты меня хоть раз в жизни!.. Может, у меня есть причины!
Раздражённое:
— Я слушаю тебя постоянно, а толку? Какие причины? Только шум из ничего. Женщины… иррациональные и эмоциональные. То Саске, то бантики, цветочки, диеты. А высота и чистота мысли? Логика? Толку-то от вас. Защищай, говори комплименты и терпи вынос мозга, не более. — Лучше бы он её ударил. Получилось бы безболезненнее. — Я веду нас, как и всегда вёл, а ты иди, — вдох-выдох в попытке успокоиться. — Послушай, здесь опасно, не надо рисковать зазря. Пойдём, как я решил. А в Башне хоть налево, хоть направо.
Как будто не она перерезала глотку Забузе, совершив милосердное убийство; как будто не она приволокла на себе Кубикирибочо; словно не она первая из их команды заимела призыв… словно не она рисковала жизнью, наравне с их отцами участвуя в секретной конспирации.
Виноватое молчание Чоджи.
Ком в горле.
Задание на плечах. Самое важное в жизни. Задание, от которого зависит куда больше, чем просто её жизнь или существование клана. Шикамару не мог этого знать, потому что не догадался, не влился, и нельзя привлекать людей со стороны, не имеющих отношения к делу — риск слишком велик. Но доверие? Простое человеческое дружеское доверие, разве она многого просит? Всего лишь чуть изменить маршрут… но нет.
Женщинам же полагается быть красивыми и глупыми. Дядя Шикаку и сенсей дошутились, большое спасибо.
А Чоджи как не имел своего голоса, так и не рискнул его заиметь.
— Когда-нибудь твоя гордость, Шикамару, — дрогнувший голос, — а впрочем… зачем на тебя тратить время? «Только шум из ничего», — не получилось сдержать слёз, но они хотя бы не пролились на щёки. — И знаете… знаете, с такими друзьями даже враги не нужны.
Когда она ушла, её не побежали догонять. Думали, вернётся.
Тем не менее, нет.
На ней висело задание.
Как наследница клана Яманака она не могла не знать слабых сторон своего характера. В конце концов, если вырасти на коленке у бывшего главы департамента допросов, если всё детство быть окружённой многочисленными психологами, психиатрами и психотерапевтами, даже если хочется оставаться в неведении касательно своей личной сути, не очень-то и получается. Это всё равно что смотреть на голубое небо в ясную погоду и бормотать себе под нос, что оно на самом деле жёлтое.
Другое дело, что изображать из себя кого-то — гораздо веселее. Наследницам клана раньше полагалось что? Выходить замуж. За кого? За симпатичных кандидатов с большим приданым. Саске она знала так же давно, как Шикамару и Чоджи, то есть с самых ранних межклановых собраний. Тогда он ещё был, в общем-то, никем — самым обычным младшим братом необыкновенного, но холодного и потерянного наследника, «запасным», но зато он казался вежливым и воспитанным, в меру умным, симпатичным. А потом, когда Саске потерял всё, на социальную ответственность продолжить главную линию рода легло сострадание, сочувствие, жалость… Людей он от себя отталкивал, дружить ни с кем не хотел… Но, по крайней мере, он должен был жаждать семью, не так ли?
Ино прекрасно помнила свою детскую логику: успешность — это быть красивой, в меру способной, выйти замуж и родить наследника. Если получилось выбрать себе супруга — прекрасно.
Чем обернулась псевдовлюблённость, в которой Яманака себя убедила, (жёлтое-жёлтое-жёлтое), она не хотела лишний раз вспоминать. Мысли, тем не менее, всё равно всплывали на поверхности сознания в моменты тишины и сомнений, непрошеные и неприятные.
Хорошая жена и мать — это предел мечтаний? — взгляд в спину удаляющимся Сакуре и Наруто в тот самый первый раз с изготовлением ядовитого лака для ногтей.
Может, стоит покинуть воздушный замок? — задранная голова вверх, а на небе фейерверки, оседающие в воздухе самыми разными запахами.
Почему я такая слабая? — безмолвные всхлипы в подушку на той самой треклятой миссии. Раненный Асума-сенсей мерно дышит в соседней комнате, а мальчики спят без задних ног. Одинокая ночная охрана.
Я имею право быть сильной, — самое важное в жизни осознание, которое привело её туда, где она сейчас.
… иначе говоря, в чащу леса. В полном одиночестве.
Ино, усевшись на пне, сверилась с засекреченной картой, которую накануне передал дядя Чоза. Да, согласно прогнозу, она находилась на соседнем с «командой 7» квадрате. В таком случае, буду на подхвате, — кивнула самой себе. — Двигаться вперёд придётся под камуфляжным гендзюцу. А на четверти пути можно будет рискнуть призвать Коко-чан. Впрочем, можно и раньше…
Решение следовать миссии во что бы то не стало далось легко, а вот как это исполнить без риска собственной безопасности, было не очень ясно. Но Ино не позволяла себе отчаиваться. В отличие от остальных участников, она ведь знала, что будет ожидать после письменного экзамена, поэтому запечатать в свиток некоторые полезные для выживания вещи не оказалось проблемой.
Оставалось надеяться, что она сможет продержаться в одиночку до конца испытания, если потребуется.
Глупый Шикамару, — негодовала она. — Глупый, глупый, глупый! Люди же меняются!
— А твоя почему здесь сидеть? — вырвал её из размышлений на удивление мультяшный голос. Испугавшись, инстинктивно выхватив кунай, она вскочила с пня и встретилась глазами с… селезнем. С обычным таким селезнем, за исключением повязки на голове с криво нарисованным символом Конохи.
— Ты кто? — прищурилась она. — Ты от Наруто?
Ино, конечно, знала, что у него утки… но никогда ещё не имела с ними дела. На все вопросы о них Узумаки только смеялся и чесал голову.
Говорил, классные, но не без странностей.
— Моя от хозяина, да! — восторженно воскликнул селезень, хлопнув крыльями. — Хозяин послать меня сюда смотреть большой банзай! Моя твоя случайно находить, и моя думать, как бы не ого-го.
… что, простите.
— Э-э-э… ого-го?
— Ого-го, — закивал селезень. — Пока нет. Моя радоваться.
— А… банзай?
— Банзай! — вдруг завопил селезень, захлопав крыльями, чем настолько напугал Ино, что она даже отпрыгнула. — Моя просить простить. Утка-селезень любить большой банзай! Большой банзай честь! Моя твоя проводить смотреть? Как бы не ого-го?
… что, простите.
— Моя твоя, — попыталась она, — не понимать.
— Моя твоя прощать, — махнул крылом селезень. — Господин наш — большой ум. Господин понимать брат-селезень и сестра-утка.
— Так что там про банзай и ого-го?
— Банзай! — опять возбуждённо завопил селезень.
— Да знаешь что! — рассердилась Ино, опять инстинктивно подпрыгнув. — Да… Да что же это за день такой сегодня!
Надкусила палец, сложила печати и опустила ладонь на землю.
Пусть, блин, между собой общаются!
Возникшее облачко дыма пахло лаймом и мятой.
— Ино-чан, — степенно пророкотал голос.
Буль-буль-буль-буль-буль. Пуф-ф-ф-ф-ф.
— Я же просила… не вызывать меня в это время дня… потому что в это время дня…
Буль-буль-буль-буль-буль. Пуф-ф-ф-ф-ф.
— … я изволю заниматься послеобеденным перевариванием пищи.
Облачко медленно рассосалось, обнажив здоровенного пузатого человекоподобного крокодила с пышным розовым бантом на голове. Существо полулежало и с наслаждением потягивало солидный кальян.
— Коко-чан, — Ино даже не знала, что сказать. Пожаловаться? Возмутиться?.. И решила начать с фактов за неимением вариантов получше, — я поругалась с мальчиками, бросила их, в лесу страшно, и я не понимаю, что говорит эта утка!
— Моя есть селезень, — поправило её это летучее сумасшествие.
— Ну селезень!
— Хм-м.
Буль-буль-буль-буль-буль. Пуф-ф-ф-ф-ф.
Коко-чан смерила птицу оценивающим взглядом.
Спросила:
— Твоя что здесь делать?
— Хозяин послать меня сюда смотреть большой банзай! Моя её, — кивок в сторону Ино. — случайно находить, и моя думать, как бы не ого-го.
— Хм-м.
Буль-буль-буль-буль-буль. Пуф-ф-ф-ф-ф.
У Ино нервно дёрнулась бровь.
— Наруто послал его посмотреть, будет ли большая драка с Орочимару, — перевела крокодил. — Селезень случайно тебя нашёл, и подумал, как бы тебе в ящик тут одной не сыграть. Элементарно, девочка моя.
Буль-буль-буль-буль-буль. Пуф-ф-ф-ф-ф.
— Искусство коммуникации, — добавила Коко-чан и помахала шлангом.
— Ну, знаете ли! — поставила руки в боки Ино. — Мои навыки коммуникации на сегодня всё! Закончились! Здесь опасно, прикрытия мало, страшно, надо выполнить задание, то есть оставаться на подхвате, а я, а я… а эти дураки по лесу бродят, медленно тащатся в Башню, несмотря на опасность, и чипсы жрут! И ничего не подозревают! — и шмыгнула носом.
— Не знать банзай — ого-го, — строго покивал селезень, который ещё почему-то не улетел.
Коко-чан со вздохом поднялась на задние лапы, выпрямившись во все свои два с половиной метра роста.
— Сладкая моя, — серьёзно заявила, — мальчики ду-ра-ки. И если бы не мы, они бы давно померли!..
— Господин — большой ум! — сразу же возмутилась птица. — Большая мозги!
— Твой Наруто не так уж и плох, — согласилась Коко-чан, поправляя на себе шлангом от всё ещё раскочегаренного кальяна пышный бант; лапами она не дотягивалась. — По крайней мере, коготки у него ухоженные! Слышишь, девочка моя? Это важно. Но вот остальные… кроме вот этого, с пушистиками — никуда не годятся, — затянулась. Выдохнула. — И изюминки нет… понимаешь? Мужчина должен быть самую малость припизднутым, чтобы было за что бить.
Это… — скорчила гримасу Ино, — немного… домашнее насилие.
— Коко-чан, — серьёзно сказала она. — Не надо никого бить.
— Так я же фигурально, радость моя, — махнула шлангом крокодил. — Но это ты должна его терпеть, а не он тебя. Так и вдохновишь его стать лучше, и на подвиги, и вообще, и он не будет друзьям за пинтой пива рассказывать, с какой неразумной истеричкой встречается, — Коко-чан помрачнела, будто затронув личную для себя тему. — Впрочем, проехали. Не думай об этом пока, конфетка моя. Лучше скажи, тебя подвезти? Негоже тебе лапки пачкать, — Коко-чан приглашающе похлопала свою спину шлангом. — Ты понесёшь кальян, а я понесу тебя. Только угли меняй.
— А моя? — поинтересовался селезень.
— Ты нам путь до большой заварушки, если она будет, покажешь, — заключила крокодил.
— Без ого-го? — очень серьёзно спросил.
— Да, будь любезен.
… Наверное, странную они картину представляли со стороны. Здоровенная крокодил с пышным бантом, девочка, болтавшаяся у неё на плече как мешок с картошкой, в обнимку с дымящимся кальяном, и какой-то упоротый селезень, летящий спереди.
А ещё крокодил продолжала свою нотацию.
— Ты пойми, душечка моя… дай-ка шланг… о, спасибо. — она затянулась и с наслаждением выдохнула. — Мальчики взрослеют позже нас, потому что так получилось. Соотвественно, и житейская мудрость приходит к ним попозже.
— Это я знаю, — проворчала Ино, отмахиваясь от сладкого дыма. — Но неужели они не заметили, что я изменилась?
— А куда им смотреть? — хмыкнула крокодил. — Вот если бы у тебя сиськи вдруг появились размером с арбузы, то тут даже слепой бы заметил. А мы говорим о душевных тонкостях… нет, не убирай шланг, оставь.
— Но Наруто же заметил!
— Хозяин иметь большая мозги! — с готовностью отозвался селезень откуда-то спереди.
— Не мне судить, — дипломатично ответила Коко-чан. — Я его видела только один раз, и то мельком… но, может, он просто, — затянулась и выдохнула, — просто не воспринимает тебя как данность. Сама посуди: вы трое всегда были вместе. Вот они наивно и решили, что так будет всегда. Но жизнь — штука комплексная. К тому же, здесь и фактор взросления важную роль играет… просто ты на данный момент обогнала их в гонке, отсюда и конфликт. Стать прежней ты уже не можешь, это невозможно, а повзрослеть они ещё не готовы. Вот и всё. К тому же поэтому и общаться тебе интереснее с теми, кто на твоём уровне.
— А вдруг они никогда не повзрослеют?
— Жизнь так не работать, — опять отозвался селезень. — Много банзай и много ого-го — большой рост. Большой боль. Так жить все: брат-селезень, сестра-утка, овца, заяц, крокодил, человек.
— Вот-вот, — покивала Коко-чан.
После этого какое-то время они двигались в тишине, прерываемой только бульканьем кальяна и выдохом дыма.
Ино хотелось думать, что призывы правы… что виноватых в ссоре действительно нет. Но какое-то странное неприятное чувство сжимало сердце. Всё-таки мальчики принадлежали ей так же, как и она им… Но события после выпуска действительно образовали трещины между ними. И тот факт, что Асума полагался на кланы в обучении детей, а сам только водил их на миссии и играл с Шикамару в шоги, только усугубил ситуацию.
Ино не раз задавалась вопросом: почему задание в страну Волн подтолкнуло только её снять розовые очки и растоптать их пятками, но не находила ответа. Казалось, опасности тогда было достаточно, чтобы напугать, чтобы заставить переосмыслить себя… Но Шикамару и Чоджи остались прежними. А она изменилась.
Казалось, целую вечность спустя селезень вывел свою небольшую делегацию на небольшую полянку, где её уже ожидали песчаники. Ино только слышала о ребятах-конспираторах от Сакуры; по рассказам, они были весьма неплохими людьми, такими же странными, как и все. А Канкуро, к тому же, судя по всему… Ну да. Подруга недавно возмущалась, что кукольник прочитал ей стих, самолично написанный, или придуманный на ходу, где неаккуратно сравнил зелёные глаза и розовые волосы с экзотическими попугаями, а молочную кожу — с благородным белоснежным верблюдом. Сакура тогда не поняла всю возвышенность комплиментов, а Ино, глядя на чужое возмущение, чуть со смеху не померла. Культурные коммуникации, они такие.
Но зато написал же!
Коко-чан аккуратно поставила Ино, по-прежнему сжимающую кальян, как своё самое драгоценное сокровище, на землю. И разлеглась на солнышке.
— Приветствую, — формально поздоровалась русоволосая девочка с веером на спине. Темари, должно быть. — Переговоры, судя по всему, уже начались, — кивок в сторону.
— Банзай нет? — сразу же спросил спустившийся на землю селезень.
— Банзай нет, — серьёзно и торжественно ответил Гаара. Ино вдруг вспомнила, что его после встречи с зайцами направили под опеку Наруто, который из бедных районов с самого начала интриги не вылезал, чтобы следить за ситуацией и подозрительными людьми. В таком случае, утки и Гаара тоже, наверное, знакомы.
— А где остальные? — напрямую спросил Канкуро, озираясь по сторонам. — Мы несём потери?
— Конфликт интересов, — покачала головой Ино. — Я выбрала миссию.
— Уважаю, — серьёзно кивнула Темари. А потом подошла и, вдобавок, пожала Яманака руку. — Нам, девочкам, всегда нелегко. Только скажи…
Но её перебил Гаара:
— А можно нам тоже покурить? — И добавил после короткой паузы. — Пожалуйста?
Приготовившаяся задремать крокодил приоткрыла жёлтый глаз. Окинула мальчика критическим взглядом.
— Можно, — медленно протянула. Моргнула. — Твоему приятелю хочется, а?
— Мама просит, — вежливо поклонился Гаара.
— Ну садись. Если не побрезгуешь шлангом…
— Ерунда.
Ино повернулась к Темари со вскинутой бровью: «что ты хотела сказать?» Но песчаная принцесса только вздохнула:
— Ну, тогда и мы бы покурили. Всё равно там, — кивок в сторону, — тихо-тихо.
Гаара, как в подтверждение слов своей сестры, со знанием дела глубоко затянулся и выдохнул. На его лице появилась блаженная улыбка — видимо, уже подействовало, — и он разлёгся на солнышке подобно крокодилу.
Было бы опасно, он не стал бы себе позволять такой вольности. Наверное.
Глядя на то, как конспираторы Суны расселись вокруг кальяна, и, передавая друг другу шланг, словно трубку мира, расслабились, Ино почувствовала, что и в ней комок нервов стал будто менее натянутым. Селезень задремал на солнышке… Коко-чан нежилась… Никто ни о чём не думал.
А Ино ожидала дисквалификация на экзамене, как и остальную команду 10, наверное. Но разве это было важно?
Разве стоило из-за этого переживать?
Переговоры проходили мирно — вот, что действительно стоило внимания.
Ей не придётся эвакуироваться из леса, наравне с Кибой, чтобы срочно дёргать АНБУ по знакомству о положении дел, собирать клан на войну, а может и на восстание, не спать ночами, успокаивающе натачивая всё ещё слишком тяжёлый для детских рук Кубикирибочо — ничего этого не случится. По крайней мере, не сегодня.
Переговоры проходят мирно.
От одного этого осознания в коленях отозвалось облегчением и слабостью.
С Шикамару и Чоджи она потом обязательно помирится… несмотря на их вероятную горечь от предательства. Рано или поздно, они узнают причину её поступка. И не смогут осудить ни Ино, ни себя, потому что порой жизнь складывается так, как складывается; она неоднородна. И порой приходится принимать тяжёлые решения — например, подставить под удар старую дружбу, чтобы была возможность спасти тысячи людей, если что-то пойдёт не так.
Несмотря на возможное получение жилета чуунина Ино, Шикамару не сдастся, пока не докопается до первопричин её поступка. Уж в упрямстве на него всегда можно было положиться. А Чоджи последует за ним.
Это был всего лишь вопрос времени.
И Ино не нашла в себе причин отказаться от «кальяна мира», который курили песчаники вместе с Коко-чан.
Погода, на счастье, стояла прекрасная… а в груди теплилась надежда.
Очень хотелось верить, что всё действительно пойдёт по плану.
========== 8. Наруто ==========
Когда случилось то, что случилось, стало предельно ясно, что патрулирование бедных районов, пока ситуация не разрешится, отходило под опеку Наруто. В конце концов, если Саске поставили крайний срок на подготовку проекта о возрождении полиции, а Сакуру назначили контактом для Суны, то кто ещё мог бы продолжить нелегкое дело команды 7? Без излишней утечки информации?
И Наруто взялся за дело с энтузиазмом. Это же под его личную ответственность! Круто, нет? Через котоклонов карту Конохи он уже знал, как линии на своей правой ладони, да и утки-селезни сильно облегчили жизнь касательно сбора полезной информации. Не зря же сенсей ещё давно говорил, что эта птица настолько обычная, что никто не догадается. Только воробьи и голуби незаметнее. Ну, может, ещё и сороки.
Так что да, Наруто взялся за свой проект с максимальным энтузиазмом, но не без осторожности. Он уже знал, чем может закончиться спешка…
И, тем не менее, утки! Утки! Несмотря на испытание, всякий раз такая радость брала, когда он складывал печати, такая гордость… Его собственный личный призыв! Сенсей говорил, что большинство шиноби не рискуют его заводить до получения ранга специального джонина, а тут вся команда генинов, да и почти разом, почти одновременно! У Саске мощные зайцы, у Сакуры загадочные овцы, а у Наруто супер крутые утки, вездесущие ребята, целая армия миньонов, если говорить об их низших рангах. А то, что немного тупые… Так это ничего страшного! Сенсей говорил — хорошая практика по управлению подчинёнными, которые если не тупые, то всё равно иногда такие глупости делают, что ого-го, как говорят те же утки; иначе говоря, совсем не банзай.
Иногда их философия жизни вымораживала, конечно. Чем больше банзай — тем круче брат-утка и сестра-селезень… тьфу, сестра-утка и брат-селезнь, и тем больше у них мозгов. А что, так поумнеть они не могут, даттебайо?
Оказалось, что нет. Этим птицам важно участвовать в кровожадных сражениях, где большая часть из них… погибает. Или жертвует собой на манер смертоносного камикадзе, или становится жертвой техник, взрывчатки или ножа. И те утки-селезни, что выживают (обычно совсем небольшое количество) лучше говорят на человеческом языке и уже хоть как-то способны думать своей головой. Для них идея «чем больше переживёшь сражений, тем мудрее становишься» была физиологическим фактом. Какие-то метаморфозы происходили в их головах после сражений с большими потерями. Более того, совсем ещё новички, («пушечное мясо,» — фыркал голос Кьюби в подсознании) даже не имели имён. Они находили слова и мысли, чтобы назвать себя, только стоя на пепелище законченного боя, среди павших.
Наруто понимал, что здесь кроется, как говорила Сакура, какая-то метафора, но пока не очень хотелось об этом думать.
А когда думалось редкой бессонной ночью, он заменял эти мысли мечтами об импортной лапше быстрого приготовления или догадками о новом ядовитом лаке Ино.
Кьюби, когда это происходило, иронично смеялся откуда-то из недр подсознания. Наруто упорно отказывался понимать эту шутку.
При всём этом, со своим призывом ему работать нравилось, в отличие от того же Саске, который своих зайцев старательно терпел. Утки прекрасно исполняли команды без чрезмерного свободомыслия. Не без помощи их и носа Кибы, в конце концов, получилось составить криминальную карту бедных районов! Полезно? Однозначно!
Когда сенсей велел собираться, чтобы снова возникнуть на экзамене, — так сказать, заявиться на отборочный тур, будто команда 7, как и все, бродила по лесу, — Наруто пришёл первый в полной готовности. И, конечно, поделился с учителем, как можно было бы улучшить жизнь в бедных районах, получи он шляпу, например, лет эдак через пять. Сакура всё ещё судорожно носилась по главному дому Учиха, запечатывая всякие штуки, а Саске отдавал какие-то приказы зайцам. Так что на лужайке перед террасой находились только Генма и Наруто.
— Честно говоря, — сенсей задумчиво поглядел на небо, — я не уверен, что ты станешь Хокаге.
Всего полгода назад Наруто взорвался бы на такое мнение возмущениями. Но тот Наруто и этот Наруто всё-таки между собой отличались, потому что вместо криков из его рта сам по себе вырвался вопрос:
— Почему?
Сенсей задумчиво облизнул губы. Тяжело вздохнул.
— Потому что, мой юный друг… Правителям не свойственно ни в чём раскаиваться. Противоречия, конфликты, война — неизбежная часть человеческой натуры. Они всегда были и всегда будут; единственное, что можно сделать, это свести к минимуму потери маленьких, незначительных, живущих своей жизнью людей. Но ни один даймё, ни один Каге не раскаивается о своих решениях. Ни один генерал не жалеет ни убитых противников, ни потерянных пешек; они для него — элементы статистики. В этом, я считаю, главная легенда и трагедия Четвёртого — он не был таким. Коноха рискнула дать ему пост, и Коноха его потеряла, потому что Четвёртый не успел понять, что потеря короля — очень значительная потеря; куда более значительная, чем какая либо другая, потому что те самые маленькие люди без него уже не могли. В таком случае возвращается старый король или появляется новый, тем или иным способом. Кресло власти не может пустовать… оно не должно пустовать… и оно никогда не пустует. И все несчастья Конохи, которые сейчас так видны в бедных районах — это следствие жертвы Четвёртого. Иначе говоря, он всех спас, как солдат, но обрёк, как король, потому что не успел понять, что от него требовалось, или не успел это принять.
Сенсей вдруг посмотрел на Наруто и печально ему улыбнулся.
— Наверное, мне не хочется, чтобы ты стал Хокаге, потому что я не хочу видеть, как неизбежно черствеет твоё большое доброе сердце. Правители — люди идейные; а там, где идея, постепенно вытесняется сострадание.
— Но разве дед Сарутоби тоже такой? — округлил глаза Наруто.
— Ну, — Генма спрятал руки в карманы. — В учебниках об этом не принято писать, но это ведь мы официально развязали Третью войну.
— Так ведь там же была случайность, даттебайо! Нет?
— Нет, конечно, — фыркнул сенсей. — Самое обычное дело: тонкий политический саботаж пошёл под откос, потому что Хатаке Сакумо решил спасти своих товарищей вместо того, чтобы оставить умирать. Засветился. Ниндзя остальных стран получили аргумент, что Огонь, якобы, совсем обнаглел. Нет, они грешили не меньше нашего, но засекли-то именно нас. Я же не зря обучал вас скрытности — ошибка может обойтись слишком дорого, если мы говорим о человеческих жизнях… И нам объявили войну, потому что то самое политическое преступление, которое совершила команда Хатаке, оказалось на поверхности. При всём этом, по сути, через ошибку одного человека Коноха первая сделала этот шаг к войне. Хатаке спас три жизни своих товарищей и обрёк на верную смерть сотни других.
Наруто задумчиво пожевал губы.
— Но тогда… тогда, чтобы избежать войны… он должен был их бросить?
Генма вздохнул и ничего не ответил.
— Война на тот момент была неизбежна… — начал после долгой паузы, — потому что у стран накопилось друг к другу огромное количество претензий о полях влияния на соседей послабее. В какой-то момент всё свелось к тому, что хаос оказался выгоднее покоя. И сильные мира сего замерли в ожидании, кто же первый допустит промашку. Конохе, на самом деле, очень повезло, что наш даймё и старый Сарутоби так хорошо разыграли ту партию. Экономике стран Ветра и Воды был нанесен колоссальный ущерб; но Казекаге смог избежать гражданской войны, а Мизукаге не сумел. Молния вышла практически сухой из воды — но обиженной, поэтому её правители едва не развязали Четвёртую войну; Сарутоби и этого смог избежать, но ценой одной невинной человеческой жизни… А вот Камень, как и Огонь, остался довольным результатом. В процессе упал престиж малых Деревень; некоторые и вовсе отказались от сословия ниндзя… Впрочем, тебе, наверное, скучновато это слушать?
— Да нет, что вы, сенсей, — быстро заверил его Наруто. — У меня только вопрос… а ценой чьей жизни избежали войну с Молнией?
— Его звали Хьюга Хизаши, — очень серьёзно ответил Генма. — Запомни это имя. Человек отдал жизнь за то, чтобы ваше поколение росло в безопасности и имело право на счастливое детство… его единственный сын старше тебя на год. Знаешь, имя «Хатаке Сакумо» тоже запомни. Амбивалентная, конечно, личность на страницах нашей истории… но глубоко благородная, благочестивая, от того и героическая.
Так что же это, — подумал Наруто, — правитель не может быть героем, потому что правитель-герой — это мертвый правитель?
И… и герой в истории от того и герой, что уже умер?
То есть, герой в истории обязательно мёртв?
Он так и спросил:
— А почему герои в истории всегда… ну, это самое… уже умерли? Вон, Четвёртый, Хьюга Хизаши, Хатаке Сакумо…
Генма хмыкнул:
— Живых героев очень много, сам посчитай: я, ты, вся наша команда, вся моя команда, папы твоих Ино-Шика-Чо, и так далее, и так далее. А ты пойди умри красиво, а не в безымянном овраге, так и вечная память будет… Но ты меня в этом плане не слушай. — Подмигнул. — Это я брюзжу как дед.
И Наруто рассмеялся, потому что ну какой из сенсея дед!
— Просто живых героев много, и они отличаются скромностью, — уже серьёзнее ответил Генма, — поскольку нам не привыкать ими быть. Так что ты не бойся. Мы все здесь, и ты с нами. И не вздумай красиво умирать, а то за уши оттяну. Лучше доживи до девяноста лет и уйди во сне, когда самому захочется. А до этого женись на симпатичной девчонке, хоть на Ино.
Наруто поперхнулся слюной.
— Сенсей! — и раскраснелся. — Это… это же это самое! Личная жизнь! И вообще, она мне маникюр по дружбе делает!
— Ага-ага, — покивал Генма, а у самого на лице всё было написано.
… когда команда 7 в полном составе объявилась на отборочный тур, Наруто всё ещё думал над словами учителя.
У него… у него уже были сомнения… те самые, которым свойственно подло закрадываться в голову, когда не ждёшь…
Если Наруто что-то понял после выпуска из академии, так это то, что он хотел, в первую очередь, помогать людям. Глядеть на бессмысленное и беспросветное существование бедняков и иммигрантов в нехороших районах было тяжело. То, чем занимались эти люди, не получалось назвать «жизнью», язык не поворачивался. Голод, холод, тряпьё… Отсутствие улыбок на лицах взрослых… Дети, которые каждый день ищут остатки еды по мусорным бакам… Воровство… Проституция… Азартные игры… Алкоголизм… Наркотики… Всё это навевало страшную тоску на сердце. Как им помочь? — всякий раз думал Наруто, возвращаясь отоспаться с патруля. — Что я могу для них сделать? Так жить нельзя. Можно, но нельзя. Когда полиция начнёт своё существование, он не допустит.
Наруто успел понять, что Хокаге не всесилен. Осознание горчило, и не хотелось об этом чрезмерно думать… вредно для пищеварения, в конце концов, но… если бы Хокаге был безоговорочным героем, если бы он мог всё видеть и слышать, может, и было бы лучше. Но раз даже дед не был на такое способен а у него всё-таки волшебный шар, то… никто не в силах? Сидя в кресле, в смысле?
Если героем можно быть без шляпы, как Генма-сенсей или папа Ино, может, и не нужна она?
Он так задумался, что проморгал короткую битву Саске с каким-то толстым очкастым чуваком. Ну, теме просто вышел и, без лишних разговоров, нокаутировал ехидного на вид соперника смачным ударом в нос. Мда, вышел пар выпустить после зайцев… понимаю…
Наруто огляделся по сторонам и, к своему удивлению и негодованию, нашел глазами среди ожидающих своей очереди Шикамару и Чоджи. Без Ино. Заметив презрение на лице своего ученика, сенсей наклонился к нему и шепнул:
— С ней всё в порядке… Они подобрали другую девочку, которую её команда бросила умирать в лесу, решили довести до Башни… до самого последнего ждали там Ино.
— А девочка тогда где? — шепнул в ответ Наруто, нахмурившись. Он прекрасно знал от селезня, что Ино уже вернулась домой вместе со своим папой.
— Отказалась участвовать, — тихо отозвалась Сакура, стоявшая сбоку. — Как и тот неприятный умник в очках, который с карточками был.
— А-а.
Сакура игриво пихнула его локтем:
— Не зевай, вдруг ты следующий?
Но потом выступил Канкуро, — ухажёр, хе-хе, — против какого-то тоже мутного чувака. Быстро и не очень-то захватывающе. Оно и понятно: зачем карты раскрывать, когда самое интересное планировалось позже?
У Шино был интересный поединок. Но ожидаемый.
А потом табло показало собственное имя вместе с Кибой.
Наруто, в состоянии какого-то транса, спустился вниз. Он не заметил, как Саске и Сакура пожелали ему удачи, как рука сенсея ободряюще взлохматила его макушку, как десятки взглядов заострились на спине.
Ураган мыслей в голове затих, оставив лишь несколько.
И что теперь делать? Действительно драться?
А задание?
Может и хочется показать себя, но это же Киба, это же старый друг, они прогуливали вместе уроки в академии… они бродили по бедным районам под прикрытием… рисовали вместе эту карту… обсуждали мечты о полиции… о помощи всем тем страдающим… Киба был в лесу, был в опасности, пока Наруто просиживал штаны дома у Саске…
Нечестно.
Это было бы нечестно — попытаться претендовать на победу, которую не очень-то пока заслужил.
Киба тоже хотел изменить мир к лучшему. Он тоже хотел стать сильнее, умнее, способнее, добрее. Мечты о лучшей Конохе они делили между собой напополам, поровну, не только как друзья, но и как боевые товарищи.
И предать это?.. Отобрать возможность?..
Нет.
Нет, героем можно быть и без шляпы… и даже без внимания к себе. Можно быть тихим героем, как сенсей или тот же папа Ино, или Зен, или папа Чоджи…
Какая разница-то в итоге? Те, кому помогли, знают своих спасителей. Этого достаточно.
Когда полиция возродится, мир всё равно услышит имя «Узумаки Наруто» и произносить его будет не с придыханием, а с благодарностью за помощь.
Люди узнают своего героя не как идею, а как данность, как факт.
Так ведь намного лучше, нет? Быть известным настоящим трудом и делом, а не только на словах, подобно легендам о Четвёртом, которого только и запомнили, как великую жертву.
И принятое решение только окрепло в Наруто.
Он открыл было рот, чтобы сказать, что… чтобы что-то сказать, но Киба поднял руку первый.
— Я сдаюсь, — широко улыбнулся.
— Ты… ты чего? — вытаращился Наруто. — Ты заслужил победу куда больше, чем я, даттебайо! Давай, ударь меня, я упаду — и всё!
Но, Киба, всё ещё улыбаясь, всё ещё не опуская руку, только покачал головой.
— Не парься, эй, — подмигнул. — Мы с Акамару подумали и решили, что так будет честно.
А я с Кьюби ничего не обсудил, но это точно нечестно! — подумал Наруто, не прекращая таращиться.
— Киба…
— Ой, да перестань! Вот станешь Хокаге, тогда и сочтёмся, — и показал большой палец.
А если не стану? — с отчаянием подумал Наруто. — А если не стану?!
«Это не имеет значения» — глухо прокомментировал Кьюби, заземляя своего джинчуурики.
… И Наруто вдруг вспомнил, как плача и давясь, ел рамен с уткой на большом пиршестве в свою честь. Как ему принесли тот жирный бульон с мясом и домашней лапшой, самый вкусный в его жизни, самый драгоценный, с поклоном, как королю, и смиренным: «прими нашу скромную жертву, уважь нас».
Нервно сглотнул, потому что уже знал правила этой игры.
Тогда жертвой была жизнь, а сейчас жертвой стала возможность. Это не делало её слабее.
Оставалось только глубоко поклониться, молясь, чтобы никто не увидел стоящих в глазах слёз благодарности; потому что не заслужил, но надо принять. Опять и снова.
И оставалось только ответить:
— Большое спасибо за твою жертву… вовек её не забуду, пока не кончатся мои дни, даттебайо… Инузука Киба.
— Победа присуждается Узумаки Наруто, — бесцветным голосом прокомментировал рефери. — Участники, покиньте арену.
На ватных ногах Наруто поднялсяобратно. Нашёл взглядом Кибу, хотел было подойти, что-то сказать, но тот только сделал пару жестов, мол, потом поговорим, у меня всё схвачено — и пришлось остаться на своём месте. Задание.
Да.
— Очень благородно с его стороны, — прокомментировал сенсей. А сам знаком показал, тем самым из секретного немого языка АНБУ, которому успел научить команду 7: «умно». Наруто, Саске и Сакура, не сговариваясь, кивнули.
К стыду своему, не получилось отследить несколько последовавших поединков. Голова гудела то ли обилием мыслей, то ли их полным отсутствием. Весь этот отборочный турнир казался таким незначительным… таким бесполезным…
Битвы Шикамару, Чоджи и… как её там? Хинаты? Пролетели быстро и незаметно для его глаз.
Не получилось заострить внимание. Он даже не пытался.
Мыслями он был слишком далеко…
Колоссальная ответственность давила на плечи и сердце.
«Перестань беспокоиться. Вода слишком мутная» — недовольно пробурчал Кьюби. — «Нашёл из чего драму разводить».
Отстань, — вяло подумал Наруто.
Лис, видимо, не привык, чтобы его кто-то посылал, поэтому сознание резко дёрнуло обратно.
Наруто моргнул.
Темари флегматично отмахивалась веером от бесконечного оружия какой-то девочки.
— Ученица Майто Гая, Тентен — прокомментировал Саске, заметив смену состояния сокомандника, но не отвлекаясь от сражения. — Ну ты помнишь, из команды с тем бровастым, который перед письменным экзаменом вызвал меня на дуэль, а Сакуру — на свидание.
— А! — воскликнул Наруто. — Я её тогда и не заметил.
… потому что Сакура настолько оскорбилась, что потеряла дар речи, и пришлось срочно объяснять бровастому, что она вообще-то, ну, совсем не заинтересована, так получилось. Затем бровастый, сделав неправильные выводы, обвинил Саске в том, что тот украл сердца всех девчонок. Там уже оскорбился теме, едва отошедший от травмы, связанной с хихикающими преследовательницами, а заодно и Ино, которая мимо проходила, мол, какого чёрта ты смеешь умалять наши женские вкусы и способности? Вместе с Ино возмутился и Наруто, потому что да, действительно! Хорошо хоть ребята из Суны находились на другом конце зала, потому что так бровастый рисковал бы остаться, в общем-то, без бровей.
Благо, ситуацию разрешила говорящая черепаха.
Команда 7 такому повороту событий даже не удивилась.
Наконец Темари, видимо, надоело лениво отмахиваться от оружия, потому что Тентен отбросило в стену сильным порывом ветра; она упала и больше не смогла подняться.
— Сотрясение, — прокомментировал Саске, вздыхая. — Потенциал есть… но он необработан.
— Дайте этой девочке ниндзюцу! — строго воскликнула Темари, как будто не она только что победила. И, распираемая гневом, показала рукой на поверженную соперницу. — Это никуда не годится! Вы что, саботируете своих женщин?! Вы что, сексисты?! У Хьюга Хинаты тоже никаких техник в арсенале, вообще ничего, кроме тайдзюцу, которое ей не подходит! А у этой Тентен одна техника на все случаи жизни! Вы в прошлом веке живёте?! Я не понимаю!
Куренай-сенсей и бровастый-сенсей дружно поджали губы.
— Победа присуждается Сабаку но Темари, — безразлично прокомментировал рефери. Покашлял. Темари, разгневанно топая, недовольно поднялась обратно, бормоча под нос явно что-то нелицеприятное.
Врачи спешно унесли на носилках бессознательную Тентен — и табло заработало вновь.
— Рок Ли и Сабаку но Гаара, — провозгласил рефери. — Прошу спуститься.
Бровастый, распираемый энергией, словно гиперактивная белка, спрыгнул вниз и сразу же принялся энергично разминаться. Гаара, обменявшись взглядами с сестрой и братом, тоже сошёл.
— Во имя Юности! — провозгласил Рок Ли. — Мы устроим великолепное сражение, мой соперник!
Гаара смерил бровастого сложным взглядом. Посмотрел на сестру, на брата, на Наруто, на потолок… Выражение его лица можно было трактовать как «ну и за что это мне».
Констатировал:
— Сдаюсь.
Рок Ли даже растерялся:
— Но почему?! Даже в случае поражения воспылает огонь Силы Юности! Мой друг, это не спортивно!
Гаара, долгую, очень долгую паузу спустя, во время которой почему-то мурашки побежали по коже, флегматично ответил:
— Не выспался.
Рок Ли поперхнулся явно подготовленной речью о Силе Юности и комично закашлялся. Кукольник тоже закашлялся. В кулак.
Темари показала младшему брату большой палец.
— Рефери, — обернулся Гаара (бледный джонин почему-то вздрогнул); провозгласил, — сдаюсь, потому что не выспался, — затем кивнул сам себе и вспрыгнул обратно наверх.
Ну, инструкции, — только и пожал плечами Наруто. — Но «не выспался»?.. Он же сам сказал, когда Тошиаки нас представил, что вообще никогда не спит?
Сакуру отправили вниз попытать счастье вместо Гаары. И это мог бы быть интересный матч, действительно интересный, но… пока Рок Ли умолял её отказаться от участия, потому что «такие прекрасные нимфы не должны страдать», она, не мучаясь совестью, наложила на него гендзюцу.
И всё. И хотя кто-то там шептался, что так нечестно поступать в отношении человека с трудностями в использовании чакры, Наруто не нашёл в этом ничего плохого.
Это было бровастому в отместку за неуважение личных границ до письменного экзамена. Справедливо? Весьма. Жалко, конечно, немного, энтузиазма-то пареньку не занимать… Но психологически травмировать своих товарищей, пусть и случайно, тоже нехорошо.
Настоящие чуунины так не делают.
Комментарий к 8. Наруто
Канонная Хината и канонный пейринг Нару/Хина мне категорически не нравятся, ничего не могу с собой поделать. Если Наруто по жизни немного танк, дайте ему девушку-гаубицу, честное слово.
И Хината глубоко неправильный Козерог. Где рога, ёлки-палки? Как Козерог, который знаком и дружит с огромным количеством других Козерогов, я не согласна с тем, как её изобразил Киши; мы не такие. А ведь был потенциал!
И да, Наруто так много думал, что не побудил её на храброе дело. Случайно.
Шика и Чоджи кое-кого нашли в лесу. Хе-хе.
========== 9. Иноичи ==========
Иноичи нравилось раннее утро. Он и вовсе был из тех чудаков, кто предпочитает рассветы закатам. Улицы ещё спали, ещё не было того самого шума, состоящего из многоголосия тысяч переплетённых судеб — только мир, покой и робкое солнце, заливающее своим чистым персиковым цветом сонные дома.
Природа медленно просыпалась, и он вместе с ней.
Ту ночь Иноичи провёл в цветочном магазине, чтобы не привлекать к себе внимания стражей территории клана. Всем своим было известно, что иногда глава Яманака предпочитал уединение и покой. Более того, Ино после отборочного тура благоразумно переехала к команде 7 на территорию клана Учиха, как и Киба; по иронии, это место, благодаря призывам, можно было считать самым безопасным — если неприятель каким-то немыслимым образом останется незамеченным утками и прошмыгнёт мимо зайцев, в старом доме Фугаку и Микото денно и нощно детей бдела какая-нибудь овца.
А с овцами, как показала практика, иметь дело было опаснее всего.
Закрыв магазин на ключ и подтянув массивный рюкзак поудобнее, Иноичи направился к северному выходу из Конохи.
Сегодня была его очередь.
Трудно было представить, что столько всего произошло за такой малый промежуток времени; это не было похоже на обычную войну, уж с ней-то было куда прямолинейнее. А вот предотвращение конфликта, когда все карты на руках… да, не каждому повезёт в подобном поучаствовать, ещё и в первых рядах. Годами позже о событиях этой конкретной весны будут, несомненно, ходить легенды, конспирологические теории… ну и пусть. Если рассекречивать произошедшее, то только через полвека — иначе аукнется.
Нелинейность наших жизней — безумно интересный и невероятно трагичный феномен. Или парадокс, — не без вздоха подумал Иноичи, приближаясь к пограничному пункту. На выходе из Деревни сидели свои люди, они пропустили без документов. Чего же непонятного, специалист по ядам вышел на охоту за редкими растениями. Вопросы есть? Вопросов нет. И Иноичи действительно было свойственно так делать — невозможно всё необходимое вырастить в теплице, — но в этот раз перед ним стояла другая задача.
Дорогу он помнил: километр идти прямо, а затем взять курс на северо-запад, двигаться в том направлении, прыгая с дерева на дерево, минут сорок до небольшого озера. На берегу найти взглядом самую высокую и старую сосну с ласточкиными гнёздами, и от дерева взять перпендикуляр до небольшого холма через полтора километра. По прибытии холм надо обогнуть слева-направо, прямо через чащу, и там, скрытый древнейшими гендзюцу на печатях давно забытого языка, высится старый заброшенный храм из светлого камня. И путь лежал внутрь.
А внутри… не принцесса, как предположила бы маленькая Ино, которой всегда нравилось строить догадки, слушая очередную сказку на ночь. И не дракон. И не демон.
Колдун? Да-а-а. Тот ещё колдун. А он злой? Иноичи на этом месте своего внутреннего диалога с самим собой замялся.
Да, как бы он объяснил Ино?
И самому себе?
И кому бы то ни было?
Ведь придётся же.
Понимаешь, — сказал бы он, — даже колдуны могут быть околдованы. В таком мире мы живём. И порой даже с них приходится снимать чары… И потом помогать им заново найти себя. Можешь представить, что на тебя, волшебницу, другая злая волшебница наложила страшное проклятие и сделала это так, чтобы ни ты, ни ты твои друзья даже не догадались об этом? Сакура бы догадалась, — возмутилась бы маленькая Ино, — потому что Сакура очень умная и книжки читает, вот! А если бы и твоих друзей заколдовали, чтобы они не обращали внимание на твоё проклятие? Ну тогда нужен принц, — заявила бы Ино.
Или овца. Кто бы мог подумать, верно?
А он и раньше догадывался, что этот призыв обладает тем самым могуществом, с которым шутки плохи. Благо, что овцы всё-таки любили людей, в отличие от тех же зайцев, и были склонны к сочувствию, как крокодилы. Видеть человеческую душу на ладони, наверное, из остальных призывов с такой глубиной не был способен больше никто.
Тогда, какую-то неделю назад, в лесу, когда Иноичи, Шикаку и Третий отправились на самые безрассудные и непродуманные переговоры в их жизни, хотелось, конечно, верить… Но одно дело «хотеть верить», и совсем другое — получить подтверждение своих догадок. С ними действительно отправилась туда овца; чёрная овца, если быть точнее. Один её призыв почти опустошил запас чакры Сакуры. Но девочка была уверена, что если и посылать от себя кого-то, то лидера — она наверняка хотела обезопасить чужих отцов и Хокаге. И её альтруизм окупился.
Орочимару, как только взор чёрный овцы пал на него, рухнул, будто марионетка, у которой подрезали нитки — один из сильнейших шиноби на земле. Животное степенно приблизилось к нему; сам воздух, казалось, загустел, а делегация безрассудных дипломатов, всё ещё под хенге, замерла в каком-то сверхъестественном ступоре.
— Бедное дитя, — только и проблеяла овца. — Твоя жизнь почти что украдена. Бедное несчастное дитя…
Она наклонилась к рухнувшему Орочимару и коснулась головой его головы. Что произошло дальше, Иноичи вспоминал с неохотой. Саннин начал давиться чем-то чёрным и вязким, как дёготь. Очнувшись, он кое-как сел, и… Сказать, что бедолагу тошнило — ничего не сказать. Его выворачивало. Раздирало изнутри. Его скрючивало, сжимало и разжимало. Аура смерти и ужаса исходила от извергаемой им дряни. Воя от необъяснимой муки он, расцарапывая лицо, вырывая волосы, блевал этой чернью, казалось, целую вечность — до тех пор, пока из жёлтых глаз не брызнули чистые слёзы.
— Выпусти из себя, — ободряюще проблеяла овца. — Выпусти. Немного осталось.
Иноичи был уверен, что выражение понимания, сочувствия и искреннего ужаса застыло на лицах ложной команды 7, потому что чернь отдавала чакрой. И лично Яманака узнал её пульс, потому что всякая иллюзия, даже когда её развеивали, последним эхом отдавала сложно объяснимым привкусом своего владельца. На Хирузене висело намного меньше компульсий, в разы меньше, и они были значительно слабее… но Иноичи, будучи профессионалом, уловил отпечаток личности на тех гендзюцу и запомнил её.
Волосы вставали дыбом от жестокости и коварства Шимуры Данзо.
Орочимару был, фактически, его рабом.
Скольких ещё подчинил своей воле старейшина Конохи?
Почему?
Зачем?
Когда?
Иноичи был уверен, что никогда не забудет, как Третий Хокаге, сорвав с себя хенге, кинулся к своему ученику, сломленному, растерянному, исступленно рыдающему, как прижал к себе, словно ребёнка, как не сдержал своих собственных слёз — слёз сочувствия, радости, понимания и невероятной тоски.
Не хотелось догадываться, что в тот момент чувствовали старый учитель и его ученик, но сама важность и само чудо происходящего вызвали слёзы и у наблюдателей. Было невероятно, катастрофически жаль.
Они с Шикаку потом бессовестно напились. Молча. Каждый со своими мыслями.
Это было чудо. Трагическое… но чудо. Прекрасное в остроте своего надлома.
Добравшись до своего места назначения, Иноичи неловко помялся с ноги на ногу. Поправил рюкзак на спине.
Воздух вдали от Конохи головокружительно пах лесной свежестью, благодатная тишина простиралась на километры. Дикие травы и листья приветливо и бодро блестели растаявшим туманом.
Иноичи напомнил себе, что пришёл не к пациенту, а к человеку. Вдохнул, выдохнул и, примяв непонятную робость в груди, шагнул внутрь.
Воздух внутри заброшенного храма пах, как в пещере — свежо и обособленно от открытых ароматов леса или поля. Из пустых окон по светлым полам и высоким стенам бежали нежные лучи солнца. На простиравшуюся пустоту своих владений молча взирали практически стёршиеся фрески.
Орочимару стоял к нему спиной. По чёрным волосам бежал солнечный луч, будто мягкая ласковая ладонь. Саннин по-прежнему выглядел прямо и гордо, но скорее по привычке — на его плечах чувствовалась та тяжесть, которой до овцы не наблюдалось. И Иноичи поджал губы — то ли от сочувствия, то ли… даже он не знал от чего.
Каждый из них, из сильных мира сего, мог бы оказаться на месте Орочимару. То, что им повезло — было подарком судьбы, не менее.
Его было невыносимо жаль. Лишённый свободомыслия, он покорился своей тёмной стороне, и не оказалось рядом никого, кто мог бы спасти — Хирузен тогда утопал в депрессии, Джирайя спасался бегством от собственной боли, а Цунаде спивалась, пытаясь забыть прошлое, откреститься от настоящего и не думать о будущем. И никто не заметил ни первой компульсии, ни второй, ни двенадцатой — их было четырнадцать, между прочим, Иноичи посчитал.
Четырнадцать.
Что там вообще оставалось от изначальной личности, когда овца пожалела этого человека?
И как теперь жить?
Ощущалось, что Орочимару и сам не знал ответов на эти вопросы. Тем не менее, раз он ещё не вскрылся в исступлении, путь вперёд ещё был.
— Доброе утро, — поздоровался Иноичи, чувствуя себя почему-то очень неловко. Но он себе напомнил, что за тридцать, с его регалиями и будучи отцом, стесняться людей, с которыми не имеешь понятия как общаться — это нонсенс. Не желторотый юнец, в конце концов. И храбро предложил, — позавтракаем?
Шикаку ходил к Орочимару позавчера. И хотя будущий Хокаге тоже не знал, как общаться с оклеветанным бывшим врагом при таких обстоятельствах, он принёс с собой шоги и бутылку очень крепкого прозрачного коричневого алкоголя на винограде. Но Иноичи играл паршиво, а пить утром принципиально отказывался. Зато, как вдовец и отец-одиночка, весьма сносно готовил; даже придирчивому Чозе нравилось.
Не дождавшись ни ответа, ни какой-то реакции, он снял с себя рюкзак и неторопливо его разгрузил. Во-первых: два термоса в полтора литра каждый. Один с мисо, а другой с нежным молочным улуном. Во-вторых: очень много контейнеров с рисом. Иноичи экспертно и мягко зажарил его с «тремя деликатесами», как водится у южан: с яйцом, кое-какими мелкими овощами, маленькими креветками и такими же мелкими кусочками ветчины. В-третьих: огромный контейнер с тушёными улитками в остром соусе. Иноичи они нравились гораздо больше орешков или попкорна в качестве закуски. В-четвёртых: очень острый тушёный тофу с кусочками фарша. Он питал к этому блюду большую слабость. В-пятых: домашние гёдза со свининой и зелёным луком. В-шестых: четыре упаковки ванильного пудинга под взбитыми сливками. И, наконец, четыре чашки (для супа и чая), палочки, бутыль соевого соуса, васаби в пакетике и рулон салфеток.
Когда Иноичи довольно оглядел накрытое на полу пиршество, он заметил, что Орочимару уже обернулся и ошарашенно смотрел на изобилие еды.
— Зачем столько? — просипел, растерянно моргнув. — Здесь достаточно на троих с половиной, не считая подростков.
— Орочимару-сан, вы свои щёки видели? — миролюбиво отозвался Иноичи. — Даже у моей дочки с фазой диеты до такого не дошло.
Саннин фыркнул. А зря. Яманака, как отец и близкий друг главы Акимичи, всё-таки разбирался в правильном питании… всех. И было видно невооружённым глазом, когда скулы от рождения острые, а когда щёки неправильно кормят.
— Сначала потренируемся, — просипел Орочимару. В его глазах сиял какой-то по-доброму коварный огонёк.
— Э, нет, — вытаращился Иноичи. — Я же по цветы вышел официально! Что мне потом сказать, что я подрался с сусликами?!
— Или с зайцами.
Откуда?..
— Это Шикаку разболтал?! — с негодованием воскликнул Иноичи.
— Нара позавчера по-честному отжимался два часа на озере, пока его пытались покусать мои змеи, а потом жонглировал фигурками шоги, пока бежал обратно, уворачиваясь от кунаев, — хмыкнул Орочимару. Добавил, — не пробежать пятьдесят кругов вокруг территории Учиха в твоём-то возрасте — позор.
— Ну, знаете ли! — возмутился было Иноичи.
— Не знаю, — безразличным голосом, но с ехидным выражением лица отозвался змей. Предупредил, — беги.
Это ему скучно, — только и подумал запыхавшийся Иноичи часом позже, гуськом улепётывая от участи быть съеденным. — Твою мать, только бы ногу не свело!
Бодрая тренировка в лесу хороша, когда веточки хрустят под ногами, а не колени!
— Держи темп, — флегматично просипел Орочимару откуда-то сбоку. Сюрикены летели, между прочим, с другой стороны, а змеи наступали сзади.
— Да я… уф… держу… уф!..
Что за курс выживания для тех, кому за тридцать?!
— Завтрак надо заслужить, — прокомментировал Орочимару, — интенсивными физическими нагрузками.
Вот поэтому кое у кого щёк и не осталось!
Несмотря на собственные возмущения, Иноичи догадывался, зачем саннин тешил себя тренировками. В конце концов, как иначе заставить свидетелей своей самой большой трагедии жалеть тебя хоть чуточку меньше?
Ну да, умотать их в ничто.
Иноичи даже на войне так много не бегал, между прочим. Чего только не сделаешь ради психологического благополучия оклеветанных граждан Конохи.
Хирузен торчит мне медаль за заслуги перед отечеством, — не без вредности решил Яманака. — И премию, если я вдруг окончательно угроблю левое колено.
И хотя завтрак получился вкуснее от голода, и никакие кости не пришлось вправлять обратно, всё равно казалось, что Иноичи убежал от армии кровожадных сусликов. Его можно было выжать и повесить на верёвочку — так сильно он пропитался потом.
Уже вдоволь наевшись, он вспомнил, что большая часть компульсий, по словам чёрной овцы, была на Орочимару так давно, что даже с Анко саннин не был самим собой.
И похвалил:
— Очень хорошая тренировка! — потому что товарищей в трудную минуту надо поддерживать вне зависимости от настроения и левого колена, (которое чувствовало бы себя знатно охреневшим, если бы оно могло что-то думать).
Орочимару тихо хмыкнул в свою чашку со всё ещё теплым улуном. Тень улыбки мелькнула на его лице — и сразу же сменилась задумчивым видом. Жёлтые глаза засветились печально и глубоко несчастно.
Иноичи мысленно пнул свою сочувственность, чтобы лицо не отразило и толику жалости. Незачем вгонять человека в ещё большую тоску своей кислой физиономией. Да и эксцентричного бега с препятствиями пока хватило.
— Вот что бы ты сделал на моём месте, глава клана Яманака? — задумчиво протянул Орочимару.
С Отогакуре, марионеточным Каге которой стал саннин? С подопытными, которых пытал, оказывается, не по своей воле?
Со своим будущим?
— Не знаю, — честно ответил Иноичи, не опуская чашки с улуном. Подумал. — Я бы не отчаивался, наверное.
У Орочимару затряслись плечи от смеха.
— Вся моя жизнь, — едва выговорил он, — все мои мечты… были чудовищно искажены. Теперь я вижу их настоящую цену… А дальше что? Бросить всё и вернуться в Коноху? Я и сейчас, считай, всё бросил… прячусь здесь от мира, как рак-отшельник… Просить прощения у людей за грехи, совершённые моими руками, но не по моей воле?
— Простить можно только тех, кто попросил прощения, — ответил Иноичи. — И никак иначе.
— А моя мечта? — от улыбки на его лице хотелось не улыбнуться в ответ, а не по-мужски расплакаться. — Я помню, как гнался за ней… — жёлтые глаза затуманились воспоминаниями, — как убегал от неё… как терял, искал и находил… Это была моя мечта, но не для меня, а для Цунаде, Джирайи и даже сенсея… Скажи… разве тебе самому не хотелось победить смерть? Разве ты не пережил самую страшную в твоей жизни потерю? Ты ведь вдовец, Яманака Иноичи, — саннин покачал головой, — а ведь улыбаешься. У вас был неравный брак, помню. Но всё же. Не понимаю. Как после этого не стремиться?..
Именно мечта меня привела во тьму, — не сказал Орочимару. — И чтобы окончательно выйти оттуда, я должен отказаться от неё.
Укажи мне путь, — умолчал.
Однако Иноичи было не привыкать к чтению между строк. Он задумался с глубоким вздохом, пытаясь наложить на мысль правильные слова.
Йоко была беженкой. Она была беженкой, и для него это не имело никакого значения. Из всех возможных мечт в её груди теплилась только одна — перейти с улиц в дом, открыть свой цветочный магазин, своё личное сказочное королевство и уголок рая, где охапка маргариток была невидимым платком, чтобы вытереть слёзы, где первые нарциссы действительно вызывали улыбку на лице в пасмурный день. И розы… розы никого не ищут, они только ждут, когда память эфемерного аромата побудит ноги найти их и купить за последние деньги, чтобы великая красота выместила отчаяние из одинокой квартиры — в магазине всегда было место розам, как и любви.
Когда-то Иноичи был безразличен к цветам, когда-то они интересовали его только как ингредиенты для губительных жидкостей поинтереснее… когда-то очень и очень давно, до того как Йоко в штопанном кимоно, робко улыбаясь, не протянула ему красную астру, не за пару монет, а бесплатно — бедняки гораздо более склонны к сочувствию, чем буржуа — потому что у него на лице была написана тяжёлая, невысказанная и невыплаканная, мука. Его пасмурный мир тогда дрогнул, красная астра будто прожгла его, и какое-то сложное чувство встало комом в горле. Он посмотрел на чистую, причёсанную, бедно одетую, очевидно скромную девушку перед собой, на её робкую улыбку и сияющие чистым тёплым светом серые глаза — и это оказалось началом начал.
Как можно объяснить, что Йоко дала ему намного больше, чем себя и свои бесценные годы, пока болезнь холодным вихрем не унесла ослабевшее, и без того хрупкое, тело за собой?
Она ушла, судьба увела её в могилу за руку — это факт, Иноичи сам опустил на лакированный гроб дюжину белых роз. Однако после глубочайшего отчаяния пришло и осознание, поначалу робкое, как упавший тонкий солнечный луч сквозь тяжёлые тучи, и постепенно окрепшее, что Йоко осталась — в магазине, их маленьком рае, в Ино, хотя та мало чем походила на маму, но, самое главное, в нём самом.
Иноичи повезло познать настоящую любовь, в отличие от многих тысяч таких же искателей, в отличие от Шикаку и даже Чозы, чьё брачное благополучие потребовало больших усилий с обеих сторон. И хотя человеку свойственно быть жадным, и Иноичи жаждал физического присутствия Йоко — не было ни дня, ни ночи, чтобы невозможность этого не горчила — того, что было, и того, что осталось, оказалось для него достаточно. Тогда и разлука в сознании преобразовалась из вечной во временную, и дышать стало проще.
Ему не нравился буддизм. Война, которая длилась целую вечность, давно убедила его, что другой жизни нет и не будет — пропаганда двора даймё «на следующем кругу мы застанем расцвет страны Огня и крах врагов, а пока надо немного потерпеть» выводила его из себя до зубного скрежета. Как и жертвенная Воля Огня. Нет, Иноичи был строгим сторонником «здесь и сейчас», потому что будущее сулило только смерть, а прошлое… алкоголизм, депрессию и тоже смерть.
Деревянным синтоистским храмам он не доверял. Если эти божества так недалеко от человечества, если их так много, то где они все? Когда ниндзя Ивы вырезали храмы своих пограничных земель, чтобы граждане не соблазнялись чужой философией, хоть кто-нибудь спустился вниз, вышел из леса, из тумана, чтобы спасти своих верных преданных слуг? Он ведь был там, на пепелище, на свежей могиле старого дерева и куда более молодых костей.
Но если ни во что не верить, можно чокнуться, потому что только вера и любовь способны оттащить от настоящего краха, когда стоишь у бездны и, очарованный её пустотой и холодом, готовишься спрыгнуть. Если нет одного, но есть другое — уже неплохо. Если нет ничего…
То жизнь таких людей — печальное существование, редко несущее в себе постоянную радость.
Того же Ширануи от какой-нибудь случайной безымянной смерти под маской удерживали только его дети, яркие и упрямые, сияющие тремя тонами надежды, с большими сердцами и горящими глазами.
— Надо во что-то верить, чтобы вынести смерть и принять её, как данность, — ответил Иноичи долгую паузу спустя. — Во что-то намного большее, чем ты сам, окружающее пространство и политическая философия родины. Тогда в жизни всегда будет место свету.
— И во что же ты веришь?
— Я и сам до конца не понимаю, — мягко улыбнулся Иноичи. — Я думаю, мало кто вообще способен найти нужные слова на языке, иначе моя вера не была бы больше меня в геометрической прогрессии… а она именно такая. Некоторые ведь вообще её не находят. Шикаку, например, всё ещё в поисках. Чоза, кажется, нашел через мемуары Фугена. А твой учитель и наш Хокаге… думаю, когда встретился с тобой в лесу несколько дней назад.
Орочимару тяжело вздохнул. Сардонически ухмыльнулся.
— Дожили. Теперь и мне надо во что-то верить, а не только полагаться на науку и факты.
— Один мой племянник верит, что наш мир круглый, — брякнул Иноичи.
— Естественно, круглый, — фыркнул саннин.
— И что звёзды — это такие же миры, как наш!
— Поразительный полёт мысли.
— И что однажды мы сможем путешествовать между этими мирами!.. Глупо? Возможно. Но это тоже-
— Скорее всего, лет через семьдесят, — перебил его Орочимару.
Иноичи вдруг пришла идея в голову.
— А может, лет через пятнадцать?
— Хорошая попытка, но нет, — уже не с такой печальной улыбкой покачал головой саннин.
— Так… А… Археология? Нет? Что там ещё есть… История? Театр? — спохватился. — Да! Слушай, как только Шикаку наденет шляпу, нам ведь срочно нужен театр! И психиатрическая клиника! Вообще, госпиталь тоже было бы неплохо поднять с колен, хотя, я, конечно, не намекаю!..
— А верить-то во что? — со вздохом перебил его Орочимару.
— В себя?..
— Было.
— В других?..
— Проехали.
— В любовь?..
— К кому?
— В научно-технический прогресс, просвещение общества и эволюцию норм морали и этики? Только без попытки отмены смерти.
Орочимару по-совиному наклонил голову вбок. Прикрыл глаза в глубоком раздумье.
Иноичи даже показалось, будто змей заснул. Но не могло такого быть, конечно.
— Пока сойдёт, — ответил саннин долгую паузу спустя, не размыкая глаз.
— Пока сойдёт, — с облегчением выдохнул Иноичи.
А сам подумал: в силу раскаяния… в прощение… в любовь, существующую вне пространства и времени… в великое добро, на которое способен даже незначительный человек… в прекрасное…
Это всё придёт. На грани жизни и смерти, или во вторник утром за чашкой кофе, или в пятницу после весенней грозы.
Оно приходит.
Оно придёт.
Комментарий к 9. Иноичи
Канонная реабилитация Орочимару мне всегда казалась немного странной. Отказ от гордости, признание своих ошибок и раскаяние не совсем так работают, согласно Достоевскому и вообще всем мыслителям двадцатого века, травмированным… многим.
Кстати, не знаю, обратили ли вы внимание, но чеховское ружьё с Орочимару появилось ещё в первой главе; я тот диалог с Канкуро продумывала месяц, наверное.
Скажите мяу, пожалуйста, это был честный труд с моей стороны :3
========== 10. Шикамару ==========
Отец выглядел особенно уставшим, когда Шикамару вернулся домой после отборочного тура. Уставшим и пьяным. Они с дядей Иноичи молчали, не глядя друг на друга, а на столе их разделяла пустая бутылка чего-то крепкого. В животе тогда тяжело ухнуло осознание, что им было уже известно про Ино, про Чоджи… про самого Шикамару…
Они никак не отреагировали на его приход. Между ними висело тяжелое молчание, обусловленное не менее тяжёлыми мыслями.
Лучше после этого не стало.
Отца часто не было дома. Мама фыркала на его отсутствие, но молчала. Шикамару логически понимал, что экзамены на чуунина требуют полного внимания главнокомандующего, но чтобы настолько?
Настолько, чтобы не найти времени на тренировку собственного сына?
Шикамару мог бы справиться и сам, разумеется. В библиотеке было достаточно свитков с самыми разными техниками — клановыми и не клановыми. И он изначально не планировал слишком усердно готовиться. В конце концов, на его стороне всегда была логика, чего нельзя сказать о других оппонентах. И он бы филонил, разумеется, предложи отец физическую тренировку — опять же, хорошая стратегия бьёт большие пушки. Но полного отсутствия интереса к себе Шикамару не ожидал.
Сколько он себя помнил, людей всегда не устраивал его подход к делу. Бесконечные нотации о том, что «жизнь — это движение», выводили из себя. А толку-то, что движение? Теперь нестись, сломя голову, неведомо куда и непонятно зачем? А смысл? Всё нужное приходит естественным образом, само собой. В таком случае, не лучше ли подождать или потерпеть, чем лезть из кожи вон? К чему эта… иррациональная суетливость?
Шикамару людей чрезмерно активных презирал. Если слишком много вертеться, теряется смысл действий, а смысл должен быть во всём. Каждое действие — следствие разворачивающегося алгоритма. Если можешь его увидеть — успех в кармане, только используй с умом. Отец с этим соглашался и не соглашался одновременно. Говорил: «посмотри на меня» — и многозначительно разводил руками, будто Шикамару должен был увидеть на чужом примере доказательства и опровержения своих теорий. А к чему там приглядываться? Пример-то неплохой. Глава клана, есть друзья, есть жена, есть сын… очень высокая позиция в Деревне, в конце концов. Что же тут плохого? Шикамару давно решил, что у него будет примерно так же: Чоджи, Ино, супруга-домохозяйка и письменный стол с важными бумагами. Вот и вся жизнь.
Иногда казалось, что только Асума-сенсей его понимал. Вот он, человек, добившийся всего, чего хотел, не вертевшись, не спеша, никуда не ломясь. У него симпатичная девушка, друзья, солидный ранг, красивая зажигалка, любовь к настольным играм…
Вот только что-то не сходилось.
Поведение отца после леса и отборочного тура не вписывалось в обычные алгоритмы его поведения. Он всегда настаивал, чтобы Шикамару «пошевелил задницей хоть немного», он сам инициировал игры в шоги, используя сложнейшие стратегии, чтобы сын чему-то научился. Но в этот раз Шикаку молчал. Даже дома его было сложно застать: он уходил рано утром и возвращался поздно вечером. Иногда и не ночевал вовсе. И дело ведь было точно не в любовнице: отец не любил мать, как и она его не любила, но и налево не ходил.
Чоджи из больницы после отборочного максимально быстро забрали домой. Шикамару успел проведать старого друга, самого надёжного, как оказалось, только раз, а потом его мягко развернули от территории Акимичи и отправили домой, поскольку дядя Чоза, видимо, проводил воспитательную работу.
Шикамару прекрасно понимал «за что», но видеть в этом свою вину категорически отказывался без объяснений. И, тем не менее, отец его избегал, дядя Иноичи каждый раз был чем-то занят, дядя Чоза не покидал территорию клана, а Ино… а Ино не получалось найти.
Не очень-то хотелось.
Правда.
Только ноги порой сами себя проносили мимо цветочного магазина, мимо барбекю, где они всей командой раньше сидели, мимо всех этих её любимых дурацких магазинов…
И она не попадалась на глаза. А ведь это Ино — ей обычно палец в рот не клади, а то весь локоть откусит, королева всеобщего внимания, самая громкая девочка в любой компании, руки в боки, подбородок кверху. Сенсей на проблему Шикамару только понимающе вздохнул, улыбнулся, покачал головой и сказал: «женщины».
И если раньше Шикамару взял бы привычный ответ за чистую монету, как всегда делал, то в этот раз в голову начали закрадываться сомнения.
Во-первых: Ино никогда не плакала. У неё не получалось выдавить из себя и слезинки понарошку, физическую боль она стоически терпела, корча гримасы и скрипя зубами, а, обижаясь, злилась, выходила из себя… но ни в коем случае не плакала.
Во-вторых: Ино, большая любительница внимания, куда-то делась. И хотя она была жива и здорова, как мимоходом немногословно заверил Иноичи, в городе её не было видно, а на территории клана она предпочитала не проводить слишком много времени. В цветочном её никто не прятал, там всё-таки не так много места. Значит, Ино зачем-то ушла в подполье.
И дело было явно не в конфликте между кланами. Шикамару ожидал претензий дюжин блондинов к Нара и Акимичи, но… ничего не последовало. Дело будто замяли и спрятали, как саму Ино. Сенсей ничего не знал. Он только развёл руками и сказал, что с девочкой, по словам Иноичи, проводят воспитательную работу. Тем не менее, доступ к клану Яманака всё ещё был. Значит, Ино там вряд ли находилась — иначе не впускали бы, как и Акимичи. В цветочном магазине её тоже не было, потому что он не закрывался, да и за кассой старой подруги не наблюдалось, а в подсобке ночевать — слишком жестоко.
Шикамару посчитал, что вся эта ситуация — чушь собачья и, разозлившись, не остался поиграть с сенсеем в шоги. Ино, он помнил, уговаривала их с Чоджи сменить маршрут в лесу; уговаривала очень упрямо. Обычно, если Шикамару говорил ей чёткое и обоснованное «нет», Яманака его слушала; да, она злилась, но следовала за ним, потому что признавала чужую правоту. Но в тот раз что-то пошло не так.
Почему?
Ведь тот маршрут был действительно самым безопасным… кроме зарёванной напуганной красноволосой девочки и слабой команды из Дождя, им больше никто не попался на пути. Всё потому что Шикамару рассчитал, как безопасно провести своих, чтобы найти противоположный свиток и выйти к Башне. Но Ино упёрлась, на чёткое «нет» почти расплакалась… и ушла.
Просто ушла.
Они прождали её полчаса, потом кинулись искать… а Ино и след простыл.
И в Башню команда 10 со случайным пополнением вошла последней, потому что старая подруга наверняка просто заупрямилась и пошла сама по своему пути. «Женщины, они такие», вздыхал сенсей. И нет, видимо, не такие, раз сам Хокаге потом шепнул своему сыну, что с Ино всё в порядке, с лицом тяжёлым и серьёзным.
Шикамару прекрасно её знал. Она любила капризничать, увлекалась всяким девчачьим, фанатела по Саске… но у каждого поступка Ино была, тем не менее, причина, пусть и, чаще всего, иррациональная.
Её могли спрятать, — предположилось, — потому что она что-то увидела там, в лесу. Но тогда не был понятен смысл уговоров сменить маршрут и чужие слёзы.
Возможно, её попросили за кем-то понаблюдать? Это уже казалось логичнее. Однако, в таком случае, почему Шикамару и Чоджи никто ничего не сказал?
Только одна причина приходила в голову — Асума-сенсей.
Ино не раз и не два жаловалось, что младший наследник Сарутоби не тренирует команду 10 так, как стоило бы. Шикамару отмахивался от этого, а Чоджи следовал за ним. В конце концов, как можно назвать учителя нехорошим, если он так много времени уделяет своим протеже и водит их на барбекю? Сенсей ответственно подходил к питанию Чоджи, играл с Шикамару в шоги, а Ино… Ино, отмахиваясь от сигаретного дыма, требовала физических нагрузок, техник, и, не получая желаемого, раз за разом поджимала губы и уходила. Асума-сенсей в таких случаях глубокомысленно вздыхал: «женщины… требовательные существа, но жизни без них нет» — и мальчики согласно кивали, потому что их мамы, в этом плане, от Ино ничем не отличались.
То ли от тоски, то ли одиночества, но Шикамару неожиданно для себя начал бегать.
Он вышел как-то утром из дома, за территорию клана… и с каким-то щемящим чувством в груди понял, что идти-то не к кому. Чоджи безвылазно сидел у себя под присмотром родичей. Папа пропадал на работе. К сенсею почему-то больше не хотелось подсаживаться играть в шоги и обсуждать женщин. А Ино всё ещё пряталась.
Возвращаться домой тоже не хотелось. Там сидела мама и курила на террасе, читая какую-то книгу — отдыхала в одиночестве от семейной жизни.
Так и выяснилось, что оставалось двигаться только вперёд. Самому, в одиночестве.
Шикамару раньше сардонически думал, устав от общения, что ему-то точно никогда не быть свободным от людей.
Вот и додумался.
Он сделал шаг, проглотив ком в горле. Ещё один, и ещё, и ещё… вышел на улицу… от взглядов на себе, незаинтересованных и незнакомых, стало почему-то неловко и неприятно. Он опустил было голову, но взгляд упал на свои ноги, чья тень не переплеталась даже с тенями прохожих — те вежливо держали дистанцию с представителем благородного клана. И вдруг… и вдруг стало так тошно, так горько… Какая-то странная энергия переполнила тело. Захотелось подсесть хоть к кому-нибудь за столик в любой из открытых чайных и просто насладиться присутствием кого-то ещё, чего-то ещё, кроме тяжести в груди и горечи в горле. Но люди глядели на него только мельком и отворачивались к своим знакомым, друзьям, родственникам, возлюбленным… У них не было места для проходимца.
Папа когда-то давно говорил, что одна из неосознанных целей каждого человека — найти своих и успокоиться. А дядя Иноичи раньше мурлыкал под нос детскую песенку, даже и не вспомнить какую… Но там была строчка: «ничего не ищи, никого не теряй».
К глазам подступили слёзы, и почему-то стало себя невыносимо жаль.
Ну пошёл бы он на поводу у Ино один-единственный раз… ради настоящих друзей можно поступиться гордостью. Хоть немного.
И не осталось больше ничего, как бежать, иначе он разрыдался бы прямо там, на улице, как ребёнок. А так никто не увидит.
… После этого он бегал каждый день.
Шикамару решил для себя: если грустно — надо что-то делать. Это даже не суета, а так.
В общем, можно.
Если очень жаль себя — приседания.
Если очень-очень совестно — отжимания.
Если берёт злость, можно пойти метать кунаи и сюрикены, пока не отпустит.
А что ещё делать, верно? Надо же хоть как-то, хоть что-то.
На середине третьей недели погода испортилась. Череда знойных солнечных дней, предзнаменующая скорое начало лета, вдруг переменилась. Уставшее небо заволокло себя облачным одеялом, решив сделать передышку; воздух потяжелел, стал густым и влажным, почти как на горячих источниках, только прохладным и свежим.
В такую погоду бегать неприятно, — подумал Шикамару, покидая территорию клана. Раньше он посвятил бы такому нарочито ленивому дню несколько партий в шоги. Но играть снова оказалось не с кем — отец пропадал на работе, а к Асуме-сенсею с его комментариями идти не хотелось. Мама лежала дома с мигренью — присутствие обеспокоенного происходящим в Конохе сына только смутило бы её состояние; ко всему прочему, остаться в своей комнате тоже не было вариантом, потому что маму такое показное безделье всегда раздражало.
Спрятав руки в карманы и непроизвольно нахохлившись, Шикамару двинулся в сторону центрального книжного магазина. Настроение было потратить день тихо и продуктивно, так почему бы и не почитать?
— О, — голос откуда-то сбоку. — Куда идёшь ты, Шикамару?
Нара растерянно моргнул на неожиданную сингулярную фигуру, вышедшую к нему из людского потока.
— В книжный иду, — машинально ответил. Добавил, подумав, — доброе утро, Шино.
Абураме чуть наклонил голову в приветствии.
— Не против будешь ты, если с тобой пойду я?
— Не вопрос, — пожатие плеч. — Кто знает, может, посоветуешь чего.
— Затруднительным это быть может. Почему? Потому что не знаю я, каковы предпочтения твои.
Шикамару и сам не до конца был уверен в том, что ему нравится читать. Десятитомник истории клана, например, да; какая-нибудь стратегия тоже да. Но конкретно в тот день хотелось чего-то… другого.
Хотелось ненадолго сбежать из реальности, окунуться в выдуманный мир с красивым стилем и высокой моралью, хотелось забыть, что он — это он. Но Шикамару понятия не имел, можно ли приобрести что-то подобное в книжном. В конце концов, авторам свойственно писать о насущном. Так он Шино и ответил.
— Сложно, но не невозможно, — задумчиво ответил Абураме. — Как таковая, проблема в том, что порно чаще всего это.
Шикамару поперхнулся.
— Джирайя и пишет почти только такое. Была у него, впрочем, книга одна… посмотрим, продаётся ли.
— А откуда ты про порно саннина знаешь?
— А кто не знает? — могло показаться, что в голосе Шино мелькнуло веселье.
Тихоня, как я, — раньше думал про него Шикамару, потому что обычный Абураме не менее обычного Нара любит тишину, покой, и чтобы всё логично было и разложено по полочкам. Порно, насколько известно, иррационально, потому что женщин в нём ублажить, теоретически, всегда проще простого, и даже неопытный мужчина всегда знает, что делать. Папа провёл с Шикамару, в своё время, долгую воспитательную работу, объясняя, что эротические книжки — не прикладное пособие о том, как быть эффективным в сексе. На любопытство сына сухо пошутил, что «Джирайя много пишет, но мало трахается». То, что с Шино держали похожий разговор, забавляло.
— Как подготовка к экзамену твоя? — переменил тему Абураме.
— Сносно, — оставалось только пожать плечами. — А твоя?
— Продуктивно.
Шикамару почти физически чувствовал неловкость повисшей между ними тишины.
— Слушай, — не выдержал он, — а ты случайно не знаешь… всё ли там в порядке с Ино?
— Уж думал я, не спросишь ты, — хмыкнул Шино. — Ничего конкретного неизвестно мне. Но в безопасности она, цела и невредима… передать просила это через человека одного. На всякий случай.
— Где она?
— У меня подозрения есть, но говорить о них не могу я. Не моё это дело, как оказалось.
— И тебе совсем не интересно?!
Шино блеснул очками.
— Не в том дело, интересно мне или нет. А в том, что… тайна происходит в Конохе. И непричастные к ней за бортом оказались. Любопытно ли мне? Да. Очень. Но секретные задания потому и секретные.
Шикамару выдохнул. Ну… Если учесть, что он уже ни на что не рассчитывал, то даже эта информация была ценной.
— Как ты это переносишь? — само по себе вырвалось. — Находиться в этом… в этом вакууме, в этом подвешенном состоянии, когда ничего от тебя не зависит? Ты ведь тоже стратег.
— Тяжело, — удивительно лёгким тоном ответил Шино. — Но, рано или поздно, тайны всплывают. Годы спустя думать я буду, что находился близко достаточно, чтобы что-то подозревать. Это не так плохо. Большая часть людей всю жизнь свою в густом тумане проводит, ничего не зная, ни о чём не догадываясь. Периферия — это тоже престижно. Главное, я считаю, уникальную позицию зрителя в первых рядах осознать и принять её. От нас ничего не зависит сейчас … И в этом позора нет. Лично я привык давно.
А Шикамару… Шикамару не привык. Он всегда был негласным лидером команды 10. Его слово, так или иначе, оставалось последним, решающим. Раньше. А сейчас Ино оказалась отдельно, на ней висел какой-то важный секрет, которым она не могла поделиться ни в лесу, ни сейчас. Чоджи спрятали в клане, наверное, то ли ради безопасности, то ли для личностного роста… И одиночество было непривычно. Неприятно. Чуждо. А Шино, если подумать, всегда был один даже со своей командой; характер такой.
— Мне стоило послушаться Ино в лесу, — неохотно признался Шикамару.
— Возможно, — ответил Абураме. — Но причастности твоей это не изменило бы. Я послушался… Пусть и не её. Но не привыкать мне. Периферия — удел моего клана, наш косвенный талант и наше же косвенное проклятие. Нара свойственно на шаг назад быть. Вероятно, жизнь преподносит урок всего лишь, что не каждую тень упавшую можно предугадать.
— Угу, — недовольно буркнул Шикамару. Он-то всё проморгал, прошляпил. А в Конохе что-то происходит, что-то кипит… дымок виднеется, но ни бурления не слышно, ни пузырей не видно, и даже непонятно, в какой кастрюле всё происходит. И без нарочитого введения в дело не догадаешься.
— Подожди, — вспомнил Шикамару, — ты сказал, что последовал за кем-то в лесу. У тебя был выбор, и ты решил довериться пойти за кем-то без объяснений… Но за кем?
Шино тонко улыбнулся.
— Ну разве могу ответить я.
Значит, Абураме подозревает, что что-то действительно серьёзное происходит. Ну, впрочем, ладно. Сам виноват.
— После книжного хочешь сыграть в шоги?
— Карты уместнее в ситуации данной, считаю я.
— Без ставок?
— Мы сыграем без.
Справедливо, — вздохнул Шикамару. Но было всё-таки приятно, что не один он такой. За бортом. Вне игры. И что этот период закончится, как кончились те славные деньки, когда Асума-сенсей был прав абсолютно во всём, когда казалось, что можно просто плыть по течению. Ино выдернула из этого состояния миссия в страну Волн. А Шикамару дёрнуло только сейчас.
Может, мама права, и мальчики действительно взрослеют в чём-то медленнее девочек.
В книжном удалось купить самую первую книгу Джирайи, которая не порно. Шино долго разговаривал с продавцом, чтобы тот вынес последнюю оставшуюся копию. А потом они вдвоем выпили чаю за партией в карты.
И тяжесть в груди немного ослабла.
Комментарий к 10. Шикамару
Вы замечали когда-нибудь, что подростки взрослеют неоднородно? Что идёт эдакая гонка, в которой никто не соревнуется, но она есть? И что друзья отдаляются друг от друга, когда один становится взрослее другого, а потом сходятся вновь?
Ну, Шикамару ощутил на себе последствия отставания. Но он хороший и со всем справится.
С Наступающим вас :3
========== 11. Данзо ==========
Последние три дня глаз Шисуи нестерпимо болел. Остальные Шаринганы ему вторили.
Данзо сжал зубы, вкалывая себе обезболивающее, и ничего об этом не подумал.
Решительно ничего.
Утилизировав шприц, знакомыми простыми движениями закрыл бинтами глаз и спрятал руку в своей юкате. Подобрал палку.
Пустая комната, настолько серая и непримечательная, насколько нравилось — иначе говоря, практически голая — смотрела на своего хозяина в готовности услужить.
— Агент.
Из тени левого угла выступил силуэт, силуэт преобразовался в фигуру, и фигура почтительно опустилась на одно колено.
— Да, мой господин.
— Доложи обстановку.
— Казекаге подтвердил наши планы. Всё по-прежнему.
— Хорошо. Свободен.
Фигура послушно превратилась в силуэт, а силуэт стал тенью.
Будь это в характере Данзо, он бы фыркнул. Хирузен… столько лет твоим костям, а всё ещё наивен. Думал, прижал меня. Думал, поймал меня. Думал, отобрал Корень… Какая нелепая глупость, твоё доверие. Данзо отдал ему треть бойцов, тех самых, на языках которых не было печати; они были периферийниками, мелькали между тьмой земли и светом солнца. Клеймить их, ещё давно решил Шимура, опасно. Даже не опасно, а неразумно — задача подобных агентов состояла в заметании бюрократических следов. У многих даже имелись документы; поддельные, разумеется. Остальные две трети Корня остались у своего хозяина.
Сенджу создали кости и органы Конохи, но именно ученики Тобирамы наполнили тело кровью — в прямом и переносном смысле. Данзо знал систему, потому что участвовал в её непосредственном создании, в её эволюции. У Хирузена не получилось бы отобрать чужую власть в любом случае, потому что двое знают правила игры.
По крайней мере, теперь двое.
Шимура не скорбел и пяти минут по Кохаку и Хомуре. Если они позволили себе непростительную оплошность расслабиться — их полезность достигла своего предела. Врагов много. Врагов непозволительно много — в прошлом, настоящем и будущем — их много всегда и во все времена. Тот, кто забывает об этом — высшей степени глупец. Даже у баловней судьбы рано или поздно исчерпывается запас удачи. Намиказе Минато был таким. Ни одна компульсия на нём не задерживалась — невероятная природная предрасположенность.
И умер глупо, на полувздохе. Ни один король не жертвует собой ради спасения нации, потому что нация без короля — всё равно что тело без головы. Пришёл, успел принять реформы, а они посыпались без чёткого руководства, и на их обломках наконец-то удалось построить своё детище, своё наследие. Хирузен достаточно для этого ослаб, выпустил вожжи из рук.
Четвёртый должен был из надежды стать реальностью; должен был доказать примером, что даже нищий безродный сирота может достичь больших высот и удержаться на них, встать на ноги и расправить крылья. Он должен был стать примером человеческой эволюции, главным аргументом для старейшин кланов и столичных аристократов. Но Четвёртый не вовремя вспомнил свой юношеский максимализм и абсолютно бездарно, поразительно безответственно погиб. Он должен был пожертвовать боевыми стариками, дать им шанс сгореть, а не сгнить. Он должен был вспомнить, что без короля партия проиграна. Как над этой бездарной смертью глумились другие Каге… Как они слетелись мухами на едва зарытую могилу… Как они вынюхивали, прощупывали, не раздавить ли окончательно Коноху в такой интересный момент позора… Хирузен не справлялся, раздавленный горем, а Данзо смог их всех усмирить. Живые корни похоронили вражеских разведчиков, лазутчиков и шпионов, расползлись, клеймя территорию, и Коноху снова стали уважать и бояться.
Но какой ценой, Намиказе Минато, нам обошлось твоё безрассудное мальчишество?
Данзо в первые месяцы после атаки Кьюби часто вспоминал Четвёртого. Говорил с ним. Журил. Ну и чего ты добился своей глупой жертвой, Намиказе? Нет что бы приказать мне, или Хирузену, или тем же Хомуре и Кохаку стать жертвой Шинигами. А так, посмотри, вот они, твои слепые, глухие, необразованные слуги, твоя тупая паства, неспособная ни критически мыслить, ни принимать решения. И что нам с ними делать? Нет, ты ушёл, тебе и ворочаться в гробу. Стадо не может оставаться без своего пастыря. А мы другие, Намиказе. Нам начхать на идеалистичные душевные терзания, они лишние. Стыдно тебе сейчас, или упрямишься? Так вот сгорай от стыда в желудке Шинигами. Король — это не солдат. Будет тебе уроком.
— Посмотри, до чего дело дошло, непутёвый Намиказе, — тихо сказал Данзо, щурясь в темноту своей комнаты. — А всё потому что тебя точно в детстве не пороли, как следует. Из своевольных детей вырастают громкие и идеалистичные придурки, не знающие веса своих действий, не знающие ответственности. Посмотри, к чему привела твоя глупость — и ужаснись.
«Душегуб и самодур» — отозвалось в сознании голосом Намиказе.
— Я эффективен, — спокойно возразил Данзо. — И пока не развязавшаяся война — моя заслуга. Учиха мертвы, потому что посмели затеять своё непутёвое восстание. А затеяли, потому что отказались от своего наказания за атаку Кьюби. Шальных Шарингана в мире всего два, и о моём ничего не известно. Это была их промашка.
«Войну ты развязываешь сейчас сам»
— Но так, как надо Конохе и мне, по нашим с ней правилам, а не по прихоти капризных иностранных даймё.
«По твоей прихоти»
— Закрой рот, — проскрежетал Данзо. — Мёртвые на то и мёртвые, чтобы молчать.
«Смерть — понятие субъективное. Старейшины Учиха получили по заслугам, как и Фугаку, но дети, Данзо?»
О детях он действительно потом сожалел. Тот тип с маской не должен был их убивать. Они могли бы пригодиться Корню. Никто не искал бы их.
Ужасная потеря ресурсов.
Должны были погибнуть только взрослые ниндзя он же решил только взрослые он же решил и Кохаку с Хомурой согласились должны были пасть только старейшины чуунины и джонины не гражданские и не дети почему он отдал приказ он же не отдавал тот приказ нет же нет точно нет он же помнил так почему тогда почему решение убить Шисуи он ведь был нужен чтобы возродить клан чтобы вести детей почему же его глаз вместо глаза Кагами
Глухая боль взвыла в голове тяжёлым набатом, и Данзо поморщился. Когда вспоминалась ночь гибели клана Учиха, мигрень всегда забирала своё.
Он никогда не признавался себе, что плохо помнил неделю перед тем событием, что не помнил пересадку нового глаза, что не помнил собственных приказов. Кому было рассказать? Некому.
Старость берёт своё это старость берёт своё какая оплошность какая ошибка зачем такие жертвы можно было бы и без них и Шисуи был хорошим оперативником как и Итачи так почему же
«Душегуб и самодур» — голос то ли Намиказе Минато, то ли совести.
… На финальном туре собралось столько зевак, сколько он и планировал. Даймё с телохранителями, Хокаге с АНБУ, главы кланов, Казекаге со своими людьми, гражданские, несведущие и ведомые — и Корень. В тени, как ему и положено.
Зачем убивать Хирузена зачем эта дурацкая шляпа у него уже есть своя власть так зачем лучше бы кто-то молодой зачем-зачем-зачем этот государственный переворот и Казекаге со своим джинчуурики в Конохе всё стабильно слава Ками так почему
Коноха должна быть сильной, она не может дрогнуть, не для того погиб Тобирама-сенсей, нельзя посрамить жертву Кагами а зачем его жертва а зачем а потому что проклятие Учиха потому что Мадара потому что я видел его тень она жива и она хотела Кагами и тот к ней потянулся нельзя было этого допустить Коноха должна жить Тобирама-сенсей не умер напрасно
Сквозь мягкую пелену обезболивающего острой иглой отозвалась боль в спрятанном глазе.
— Данзо, — голос Хирузена сбоку слева, но будто издалека. — Ты нездоров?
— Мигрень, — сухо констатировал Шимура. У тебя когда-нибудь было такое было ведь разве нет когда не помнишь когда не знаешь когда жизнь это алгоритм но ты не у штурвала когда жизнь это алгоритм но как будто бы не твой
— Хм, — поджал губы Хирузен. Когда-то соперник когда-то друг а я тебя ведь сегодня убью потому что власть зачем мне власть потому что Коноха а Коноха это всё наследие учителя мы не должны его подвести вот поэтому я тебя убью потому что иначе никак потому что иначе никак но почему никак зачем это всё зачем
Когда не было Конохи, люди жили по своим укладам, а не по законам, а потом появилась Коноха, а с ней и законы; совершаемые сейчас дела это грехопадение. Но почему и за что? Хочешь делать добро, жаждешь делать добро, а получается только зло: раздрай страны Дождя, секретные лаборатории, дети с печатями на языке, уничтожение клана Учиха — страх, ужас и смерть. Старый мир был построен на гнилых сваях мрака, а новый мир опустился на уже существующее, и прошлое проседает, и сдержать упадок можно только настаивая на своём, возвращаясь глубже назад, вспоминая строгих пращуров, не ведающих ничего, кроме запаха стали и крови. Намиказе должен был на пепелище атаки Кьюби посеять надежду, дать ей взрасти, отправить на покой ветеранов страшной и мрачной эры, но он ошибся, он ушёл слишком рано, его жертва ещё не успела никого ничему научить, и тени стали только гуще, а свет надежды — бледнее. Он бы повёл нас всех, и мы пошли бы за ним, но вместо этого наша доля — лишь новый виток спирали. Ты украл наше будущее, Намиказе, и мы поступили как знали и умели, а не как полагалось бы по твоим принципам. Старые кости желают только покоя, чтобы примириться с демонами, и ты, не подумав, отнял у нас это. Кто поведёт нас теперь? Шикаку? Нара, которому не хватило смелости даже отказаться от брака по расчёту? Одно только утешение, что Яманака и Акимичи нe позволят ему наделать ошибок, не позволят ему и бессмысленной жертвенности, даже если стратегу-тактику это в голову невзначай взбредёт.
Это не тот Хокаге, за которого я умру, за которого спасу страну и развяжу войну, за которого пойду на первую линию фронта в последней попытке умереть благородно и гордо, как пращуры, хотя время давно истекло, пусть и пока не умножило меня на ноль.
«Войну ты развязываешь сейчас сам. По своей прихоти»
Ради Конохи ради Конохи ради Конохи
— Первый матч! Хьюга Неджи и Узумаки Наруто!
Толпа зрителей взорвалась аплодисментами.
Смотри, Намиказе, такого ли настоящего ты хотел для своего сына? Хотел бы ты видеть его как жертву потребности хлеба и зрелищ? Так смотри и устыдись своей ошибки. Смотри и ужаснись, как сильно толпа желает его поражения.
Узумаки Наруто, спустившись вниз, заговорил о чём-то со своим соперником. Мальчик Хьюга сжал кулаки.
Он молчал. Молчал, а потом-
— Да лучше бы он был жив, чем стал героем! — вскричал. — Какое мне дело до его жертвы?! Лучше бы он, лучше бы он!..
И завязалась драка. Сын Хизаши бил отчаянно, но точно. Слова джичуурики, впрочем, с каждой минутой развинчивали, раскачивали чужой контроль. Теневые клоны Узумаки не заканчивались. Они были везде и повсюду, пряча своего хозяина, превращались в камни и веточки на арене, менялись местами с кунаями и сюрикенами, взрывались под печатями.
Хьюга, потеряв контроль над эмоциями, не мог за всем уследить. Узумаки, к тому же, всё продолжал о чём-то говорить страстно и живо. Как он похож на своего непутёвого отца как похож на взбалмошную мать
И сын Хизаши допустил ошибку, не углядев одного из клонов. А дальше — сломанная нога.
Раунд.
Он рыдал, уткнувшись в перебинтованные руки, когда его уносили с арены.
Я был прав и эмоции только мешают гений из побочной ветви владеющий Кайтеном и поражен какими-то пустыми словами я был прав я знал и мои люди от этого только сильнее
«Душегуб и самодур» — то ли совесть, то ли не упокоившийся дух Намиказе.
Толпа взорвалась аплодисментами, заземляя разбушевавшиеся мысли. Шимура глянул на заполненные до краёв трибуны и взгляд почему-то упал на розовые волосы какой-то девочки, прижимавшей к себе огромную игрушку чёрной овцы.
Почему-то плюшевый зверь завладел его вниманием. Несмотря на дистанцию, Данзо прекрасно разглядел немигающие стеклянные жёлтые глаза.
Это паранойя это паранойя не надо отбирать у девочки её набитую ватой овцу это в высшей степени глупо и неразумно перестань об этом думать ведь даже не взрослый а старик перестань об этом думать
В горле пересохло. Подкатил кашель. Данзо подавил его, как когда-то подавил восстание шахтеров на севере страны Огня — молча и механически.
Желание раскашляться, тем не менее, вернулось. В горле страшно зачесалось.
Данзо сглотнул.
— Прошу прощения, — выдавил из себя, поднимаясь со стула.
— Всё в порядке? — поинтересовался Хирузен, не отвлекаясь от арены, на которую спускались мальчик Нара и дочь Казекаге.
Шимура не мог отмахнуться, не раскрыв часть прибережённых карт, поэтому вышел в коридор молча. Агенты обозначили своё присутствие из тёмных углов.
— Отставить, — дрожащим от едва сдерживаемого кашля голосом приказал Данзо. Глаза начали унизительно слезиться. Опираясь на палку, почти не изображая из себя старика, он с трудом доковылял до общественного туалета, пустого, и сполз по стене.
Палка с характерным ей стуком упала на белый кафель. Дрожащей морщинистой рукой Данзо смахнул из родного глаза слёзы, по-прежнему давя в себе тяжёлые приступы кашля.
На пальцах было что-то чёрное.
Вокруг, казалось, всё плыло. Общественный туалет со своими белыми стенами, белым полом, белым потолком и невзрачными белыми лампами походил на морг. Откуда-то веяло холодом.
— Господин Данзо? — робко спросил один из агентов, не показываясь из своего прикрытия. Шимура нашел взглядом тень, откидываемую подоконником. Присмотрелся.
— Вон, — слабо, но строго приказал. — Не впускать никого, кроме Хокаге и преемника.
— А врача, господин Данзо?
— Вон, я сказал! — рявкнул Шимура. Из глаз брызнуло больше слёз от потуг сдержать кашель.
Тень, отбрасываемая подоконником, послушно побледнела.
Если это смерть, я не удивлён, что меня никто не ждёт, — только и оставалось подумать.
Он измождённо моргнул, не желая поддаваться потугам закашляться. В горле что-то неприятно булькало. А я не простужен.
Он моргнул ещё раз.
В абсолютно белой комнате, между рядами белых раковин, белых кабинок и белых писсуаров перед ним стояла чёрная овца. Жёлтые глаза животного глядели на него… с сочувствием?
Общественный туалет, похожий на морг, и овца формировали между собой какое-то сложное противопоставление, наполненное метафорами. Будь жив академичный Хомура, он бы это анализировал. Но Митокадо был мёртв; в теории, от рук безумного Орочимару, хотя Данзо имел основания подозревать ещё кое-кого.
Лёгкие налились тяжестью и отозвались болью.
— Тебя уже не спасти, — печально провозгласила овца, — мне очень жаль. Но ты можешь уйти отсюда чистым.
— Спасти от чего? — прохрипел Данзо, силясь хоть как-то подняться.
Морда овцы стала серьёзной.
— Ты убил своего друга, потому что тот признался, что слышит тень.
Воспоминания водоворотом картинок пронеслись у него перед глазами. Шокированный, дрожащий, напуганный Кагами и его признание-шёпот о явлении тени Мадары к нему в дом, как эта тень следует за ним по пятам, не даёт спать, и всё шепчет-шепчет-шепчет на ухо предательство, ужас и ересь. Кагами догадывался, что его ждёт, и пасть от руки друзей ему показалось лучшей участью, чем стать жертвой безумия. Он отдал свой глаз примерно так же, как и Учиха Обито — с большой надеждой и улыбкой, наполненной любовью. Хомура так рыдал, что не сразу смог осуществить пересадку — так сильно у него тряслись руки. А Данзо…
А Данзо, помимо бесценного дара, унаследовал и проклятие.
— Когда она подчинила меня?
Шимура сопротивлялся настолько долго, насколько мог; ему казалось, всю жизнь, не сдавая позиций… Но раз его затащило в лимбо, то придётся посмотреть на себя с другой стороны.
Настоящие кабинки, он вспомнил, были зелёного цвета, а не белого.
— Ты сопротивлялся до самого конца, — печально ответила овца.
Значит, у меня не было и шанса.
— Тень не смогла покорить тебя окончательно, несмотря на долгие годы влияния. Орочимару намного хуже перенёс её скверну. Его удалось спасти только потому что он был её рабом меньше по времени.
— Поэтому и тела менял, — хрипло догадался Данзо, — пытаясь сбежать. А я делегировал её, разделял и властвовал.
— Ты не знал.
— Не знал, но инстинктивно чувствовал. И каков результат? Тьма не коснулась, пожалуй, только Торифу, потому что ему повезло умереть сравнительно молодым.
Овца покачала головой.
— Ты спас своего Хокаге.
Хирузен, вдруг вспомнил Данзо, я потому и отдалился от него изначально, когда… когда стало невыносимо. Приблизил к себе, притянул, Хомуру и Кохаку, кто готов был пожертвовать собой ради Конохи без тяжёлых последствий.
— Скажи мне, овца… Мадара… мёртв?
— Наверное, — ответила она, — у меня нет доступа к Книге Жизни. Скажу тебе только одно: это была не его тень.
— А чья?
— Великого зла, — выражение её морды приобрело воинственность. — Мы, призывные звери, помним привкус этой гнилой чакры. И знаем её как врага. Это существо только и может, что порабощать. Мне очень жаль, что я не могу спасти тебя. Твоя жизнь уже прожита, тебе не хватит времени на искупление грехов, совершенных твоей рукой, пусть и не твоими помыслами. Ты слишком привык держать всё в себе.
— Я умираю, — констатировал Данзо. — В тот самый день, когда…
… когда я хотел узурпировать власть.
— Не ты, — покачала головой овца. — А та самая тень. Твоё внутреннее сопротивление чужой воле чувствовалось.
— И что будет дальше?
— Я провожу твою душу. Уйду с тобой, чтобы тебе не было одиноко.
— Зачем?!
— Ну, — овца, казалось, смутилась, — это меньшее, что можно сделать для человека, который прожил чужую жизнь от цветущей юности до белой старости. Разве нет?
— Я хотел бы умереть от руки Учиха Саске. Верни меня обратно. Он должен будет сделать это сам.
— Зачем? — полюбопытствовала овца.
— Так он мне отомстит.
— Мстить раскаявшемуся… не получится.
— Казнить преступника, — поправил Данзо.
— Пожалей ребёнка! — воскликнула овца.
— Я дам ему шанс закрыть главу прошлого, чтобы больше туда не оборачиваться, — проскрежетал Шимура. — Это честь и дар. Верни мою душу обратно! Я ещё не закончил с этой жизнью и уйду из неё так, как считаю нужным, а не в общественном туалете! На кой мне чёрт ваша загробная жизнь, если я ухожу из неё даже не попытавшись восстановить свою честь, даже не раскрыв правду ребёнку, который пострадал больше всего?! Сейчас же верни меня назад! Приходи, когда дело будет сделано!
… Он открыл глаза. Точнее, один глаз, свободный от повязки. Белый общественный туалет, зелёные кабинки — всё на своих местах. Вокруг него стояло оцепление из пяти перепуганных агентов Корня.
— Вольно, — прохрипел Данзо, медленно поднимаясь на ноги. — Вольно, я говорю!
— Так точно, господин, — протараторили агенты и скрылись в тенях.
— Нет, стоп. Один за вас — да, любой — пусть пойдёт к Хокаге и объявит, что надо срочно кое-что решить. Скажи, чтобы привёл с собой Нара Шикаку, Яманака Иноичи, Акимичи Чозу, Учиха Саске и, если мои догадки верны, Орочимару. Приказ: не атаковать. Встретимся в Лесу Смерти у Башни. И да, доложите Хокаге, что это срочно. Я умираю и не могу ждать целый день.
Два агента, вместо одного, сорвались с места. Остальные три неуверенно замерли в своих прикрытиях.
— Да, умираю, — спокойно заявил им Данзо. И, преисполнившись каким-то странным, почти отцовским чувством, знакомым и чуждым одновременно, добавил, — так тоже бывает. Порой можно выбрать свою смерть и кем ты хочешь уйти из этого мира. Я решил отправиться в путь налегке.
— А мы? — робко спросил удивительно детский голос.
— Вы останетесь защищать Коноху, — ответил Данзо, — и быть её частью. О вас позаботятся.
Он опёрся на палку, окинув взглядом общественный туалет. И вышел вон, на судьбоносное рандеву, на исповедь и искупление, не оборачиваясь.
Дух Намиказе Минато, казалось, смотрел из загробного мира на одинокую сгорбленную спину с уважением и тоской.
Комментарий к 11. Данзо
Ух, это было сложно писать. Я хотела экшн, честно, но получилось совсем иначе, потому что верю в раскаяние. И да, приз главного антагониста достаётся Чёрному Зецу, который, как известно, сами-знаете-какая-гадость.
========== 12. Саске ==========
Чистый и ясный день разливался над Конохой, когда хоронили Шимуру Данзо. Пришло довольно мало людей, только причастные, потому что ничего не афишировалось, а оперативников Корня в срочном порядке изолировали от общества для оказания психологической помощи и реабилитации. Присутствовала команда 7 в полном составе, Третий, старшее поколение Ино-Шика-Чо, Орочимару — и всё. Дети Казекаге уже отправились домой со своими повышениями в ранге заканчивать случайный государственный переворот в пользу Темари.
Саске знал, что может сказать прощальную речь. Но с его стороны всё уже было сказано.
Там, в Лесу, когда большая часть причастных к истории наслаждалась финальным этапом экзамена, чёрная овца, с согласия Данзо, показала Саске чужую душу.
И у него не поднялась рука, не обнажился меч, не сорвалась ненависть с языка.
Какой-то год назад Саске повёл бы себя, не раздумывая. Но ему показали, он увидел своими же глазами, как сложно хвататься за добро, держаться за него, когда неведомая сила, состоящая из мрака и гнили, желает подчинить тебя своей воле. Он увидел Учиха.
Он понял, что и их чёрная тень не обошла стороной.
Трагедия, только и подумал тогда Саске, в том, что если бы выжил Фуген во время Второй войны, если бы издал свой труд, то, скорее всего… клан бы не погиб. Отец отказался от учений дедушки; из гордости ли, от давления ли — неважно. И привёл Учиха в небытие, а не к спасению. Фуген в своих мемуарах критиковал снобизм клана и нежелание мешать кровь с «простыми смертными». Защитники людей, часовые, должны хранить дистанцию от человеческой глупости, жадности, похоти, но также должны поощрять добро и учить ему. А это значит, что пусть расстояние между аристократами-ниндзя и гражданскими простолюдинами полностью убрать невозможно, (иначе мир опустится в хаос, и возникнет новое сословие богачей, только без благородных принципов), его надо преобразовать, чтобы высокие идеалы были досягаемы для всех. Гражданских из низших сословий, пришедших в мир ниндзя, надо учить доблести, порядочности, благородству, чести. Если учить этому в школах, даже деревенских, поощрять это повсеместно в детях хотя бы пять лет, то вырастет поколение в разы лучше предыдущего, а если учить этому двадцать лет, то мир изменится навсегда. Первое время «новых благородных» детей будут ждать боль и отчаяние, потому что старые уклады обернутся против них, но поскольку, по законам природы, старики умирают, то трудности, рано или поздно, обернутся радостью. Надо быть открытыми, проповедовал Фуген, тянуться к другим, притушить гордость, преобразовав её в достоинство. Папа всё делал наоборот, соглашаясь со старейшинами. А мама была слишком послушной женой. Клан Учиха, с тоской осознал Саске, всё равно бы исчез, как исчез клан не менее гордых Сенджу. Не только потому что тень так решила, но и от патологического нежелания взрослых поколений идти в ногу с временем, меняться.
Данзо почти ни о чём так не сожалел, как о гибели детей Учиха. Компульсии, только и шептал откуда-то сбоку Иноичи-сан, сколько на нём компульсий. Все делали вид, будто Яманака не вытирает с лица слёз жалости.
Саске, выброшенный из мира иллюзий чёрной овцы, прочистил горло, отказываясь думать о неидеальных родителях, которые невольно обрекли себя и всех остальных на смерть, отказываясь думать об Итачи, на котором тоже наверняка висели компульсии этой дряни, отказываясь думать о Шисуи, которому бы жить и жить, отказываясь думать о том, сколько детей и невинных клановых гражданских могли бы спастись, если бы тень была хоть чуточку слабее… Он поднял затуманенный слезами взгляд на Данзо, сидящего на коленях в ожидании своей казни. Все остальные и всё остальное будто исчезло. Остались только преступник и палач.
Саске сглотнул. Нервно облизнул губы, почему-то солёные. И выдавил из себя:
— Я не могу.
— Можешь, — не согласился Данзо. — Так нужно.
— Нет, не нужно, — голос предательски дрожал.
— Разве? У тебя есть меч, мальчик. Я ухожу добровольно. Всё честно. Это, — лицо Данзо выглядело понимающе, почти утешающе, но легче от этого не становилось, — это будет быстро. Один удар — и ты будешь свободен перед своими предками и родственниками.
— Нет, — покачал головой Саске. Вытер лицо рукой от мешающих слёз, которые всё текли и текли по щекам, застревали в горле, забивали нос. — Я… Я издам мемуары дедушки и воссоздам полицию Учиха… вот это, — его голос надломился, — вот это и есть свобода перед ними. Вот так они будут гордиться!..
Шимура Данзо тяжело вздохнул.
— Учиха, — начал было он.
— Нет, — перебил его Саске. — Нет! Ни одна смерть никого не вернёт к жизни. Нет! Так не бывает! — опять эти дурацкие слёзы. Саске шмыгнул носом. — Как вы не понимаете?! Я… мне жаль мой клан! Мне жаль маму и папу, и… и всех! И нет ни одного дня, когда мне бы их не хватало! Но вы не хотели этого, Данзо-сан.
— Моими руками было достигнуто большое зло, — парировал Шимура с тем самым достоинством самурая, готового к сеппуку. — И мне за это платить.
— А я, — да чёртовы слёзы, да сколько можно, — а я… а я так не хочу!
— Почему же? — приподнял бровь Данзо. — Ты можешь сделать это быстро, твой клинок остёр. Можешь медленно — твоё право.
— Я не могу, — хрипло ответил Саске. Отодрал от своей майки кусок ткани и громко высморкался. Шмыгнул носом. Данзо смотрел на своего палача беспристрастно. — Я не могу, — серьёзно повторил, — потому что… потому что, — слова не хотели лезть из глотки, они боялись, прятались в проглоченных слезах, но Саске заставил себя вытряхнуть их, — потому что я вас прощаю.
Залитая бледно-золотым зенитным светом лесная поляна: ясени, липы, осины, дубы, клёны, вытоптанный пятачок между высокими густыми кронами, игры света и тени — и солнечный зайчик по лицу старика-грешника, ожидавшего казнь, а получившего прощение, маленький огонёк почти детского удивления в глазу, не прикрытом бинтами.
Много лет спустя Саске поймёт, что, по меркам своего мира и своей эпохи, совершил чудо.
Когда слова покинули его, он только и чувствовал, что так будет правильно.
— Я, — медленно произнёс Данзо, — не заслуживаю.
— Это неважно, — голос Саске внезапно окреп. — Так правильно. Достойно.
Тишина повисла между ними — между стариком на коленях и мальчиком с острым мечом. Сама природа, казалось, затаила дыхание.
— Я прощаю вас, — повторил Учиха. Ему показалось, будто его ртом вынес вердикт весь клан — так звонко это прозвучало.
— А я себя — нет, — сардонически ухмыльнулся Данзо. — Дай мне твой меч, Учиха Саске. Не волнуйся. Я очищу себя сам, как считаю нужным. Овца обещала забрать мою душу — пусть так. Но раз я не имел возможности жить, как хочу, то смерть всё ещё можно выбрать. Уважь моё последнее решение.
Меч он отдал Третьему. Кажется. Саске не помнил точно.
Иноичи-сан и Чоза-сан увели его оттуда. Щёки у них были влажные, а глаза — красные. Третий, Орочимару и Шикаку-сан о чём-то ещё долго говорили с Данзо: слышались их размытые голоса, по мере того как Саске и его сопровождающие отдалялись от той поляны.
Зайцы приняли его дома, как господина. Непривычно серьёзные, выстроенные по рангу, они поклонились ему, словно вассалы, а не шуты. И Саске, сквозь пелену усталости, несмотря на обезвоживание от слёз, понял их жест. Осознал. По торжественному, печальному и гордящемуся взгляду Тошиаки всё стало ясно.
Саске, в отличие от них — много лет назад, когда зайцы вырезали кроликов — не поднял свой меч на раскаявшегося, пусть и грешника. Он возвысился и стал тем, кем они сами мечтали стать, будь у них возможность вернуться назад.
Саске смог.
После скромных похорон ноги сами привели его домой. Растерянность от чужой смерти всё ещё не покинула его. Он сжёг благовония на могилах родителей. Приготовил себе обед, но не обнаружил у себя аппетита. Сокомандники, видимо, решили дать ему пространство, как и зайцы, поэтому дома было непривычно тихо. Но не могильная тишина стояла в комнатах, как раньше; на этот раз пустые пространства отдавали спокойствием и умиротворением.
Саске не знал, куда себя деть.
Он думал пойти тренироваться, но последнее, чего хотелось, это снова взять в руки меч. Заниматься бумажной волокитой претило. Голод не брал. И Саске обнаружил себя за письменным столом с чистым листом бумаги перед глазами. Ему ведь надо было написать введение, или вступление, или пролог, или как там ещё, к мемуарам дедушки.
Саске задумчиво хмурился на пустой лист. Мысли в голове болтались комком разноцветных и разномастных ниток.
Он хотел написать, что миру категорически не хватает прощения. Что тьма, несмотря на смену эпохи, никуда не ушла; что всё ещё так много, так много боли, и гнева, и страдания, и что из этого страшного круга можно выйти, только пересилив себя, потому что есть абсолютное зло, но нет абсолютно злых людей и, в итоге, человек почти всегда ведом обстоятельствами, не осознавая этого, или не желая осознавать. Он хотел написать, что никто не учит прощать и отпускать, никто не учит жить дальше, идти вперёд, не оглядываясь назад, залечивать глубокие душевные раны или ноющие шрамы — а это важнее всего, особенно, когда ты являешься членом сословия убийц, наследником холодной стали, старых потерь. Сердце, от сочувствия и жалости к Шимуре Данзо, зайцам, собственному клану и даже к Итачи казалось тяжёлым, словно переполненный сосуд.
Саске о многом хотел бы рассказать, но нужные слова появлялись и растворялись в голове утренним туманом.
— Пишешь, Саске-кун? — вырвал из раздумий знакомый низкий голос.
В дверях кабинета стоял глава клана Акимичи с пакетом развесного чая в руках.
Ни он, ни Саске не переоделись из траурных одежд.
— Пытаюсь.
— Я принёс тебе хороший чай. Хочешь, заварю нам?
В Саске мигом проснулись полузабытые правила гостеприимства.
— Нет-нет, Чоза-сан, — чуть ли не подскочил он со стула, — вы присаживайтесь, я сейчас всё сделаю!..
— Пиши, — улыбнулся Акимичи, — всё в порядке. Нет ещё такой кухни, на которой я бы не разобрался!
— Но…
— Сочти это за заботу. Не волнуйся. Это не формальная встреча, а, скорее, дружеская, — и скрылся в дверном проёме.
Саске осторожно сел на место. Недоверчиво посмотрел на пустой лист. Повертел в руках шариковую ручку. Мысли, как назло, все куда-то делись. Что он скажет такому уважаемому человеку, как Чоза-сан, в ответ на вопрос, почему ещё ничего не написалось?
Надо было с чего-то начать.
«Я потерял свой клан, когда мне было пять лет» — медленно написал Саске. Подумал. Добавил: «тоска по невосполнимой утрате дала мне страшную жажду мести. Каждый день, каждую ночь я мечтал о жестоком суде, и рана на моём сердце не затягивалась, она кровоточила. Мне потребовалось время, чтобы понять, что ни одна смерть не восполнит мою утрату; но что одна жизнь способна принести славу и бессмертие погибшим. И я отказался от мести, чтобы не сгореть, преследуя её. Я выбрал мир, и понял, что, на самом деле, пусть мы и вынуждены по природе своей уходить в вечную тьму, остаётся наше эхо — мы не исчезаем бесследно, если после нас остаётся что-то; если есть кто-то, способный рассказать о нас».
Саске поставил точку. Побарабанил пальцами по столу.
«Учиха считают себя часовыми мира сего, потому что наши сердца — это фонари и костры. Мы — пламя, которое отгоняет ночную тьму, наполненную страхом и хаосом. Значит, если в великом ничто остаётся эхо, то мы в нём становимся звёздами. Я всё ещё жив. И память о славном клане Учиха жива и будет жить благодаря воспоминаниям и мыслям моего дедушки, Фугена. Я не собираюсь рассказывать вам, каково это, быть мной. Что хочу сделать, так это показать рукой наверх и сказать: смотри, видишь? Вот они, звёзды. Всегда были и всегда будут. Ваши, мои, свои и чужие. Ничто не уходит бесследно, оно всего лишь следует туда, куда пока не стоит торопиться. Есть надежда на встречу и есть вера, что она будет. А пока надо беречь своё пламя, чтобы светить чище и ярче. Никогда не знаешь, кого твой свет спасёт из темной чащи или болота; и уж лучше быть спасителем и спать спокойно, чем блестеть лукавым огоньком. Они все там, наверху. Они видят. Никто никуда не ушёл. Так выпрями спину, брат-часовой, сестра-часовая. И пойдём со мной. Мой дедушка поговорит с тобой, услышь его эхо.
Не бойся: я никогда не знал моего дедушки, но мне хорошо знаком его голос».
Саске отвлёк легкий стук опускаемого на стол чайника. В поле зрения появились и чашки. Чоза-сан пододвинул к себе стул и спокойно уселся на него.
— Ну как? — мягко спросил.
— Есть кое-какие мысли, — с каким-то чуждым себе смущением ответил Саске. — Взгляните.
Чоза-сан бережно взял лист бумаги и пробежался глазами по тексту.
— Это…
— Я никогда ничего не писал такого, — опустил взгляд Саске. — Наверное, не очень получилось.
— Наоборот, что ты! Лучше, чем я предполагал. Намного лучше, — вернув на своё место бумагу, глава клана Акимичи разлил чай на двоих. Воздух комнаты наполнился ароматом сенчи и лаванды.
— В Академии нас не учат убивать… не учат справляться с этим… не учат прощать… самих себя и кого-либо ещё, — сам не зная зачем, будто оправдываясь, проговорил Саске, — не учат видеть что-то и кого-то, кроме себя… слышать, слушать, вслушиваться… говорить, разговаривать… Ничему из этого нас не учат. И думать мы не умеем. Так, наверное, удобнее, да?Всем вокруг. Чтобы из заблуждающегося эгоистичного ребёнка вырос ниндзя, который только и знает, что слушаться приказов, идти за кем-то без вопросов и ответов. Но так неправильно.
Я был бы таким, — не сказал Саске.
— Преподавателей много, а настоящих учителей мало, — печально улыбнулся Чоза. Ямочки на щеках чуть дёрнули его татуировки. — А лжеучителей ещё больше. Так всегда было и всегда будет. Личная осознанность и объективность мысли никому не выгодны. Идеалисты потому и становятся жертвоприношениями тех, за кем они следуют; а кто из них доживает до сорока, тому уже всё равно. Им выдирают крылья с мясом и, если повезёт, набивают подушку будущего мягкими белоснежными наивными перьями. Твой дедушка потому и велик… Он выразил в своих мемуарах это отчаяние по полёту, украденному кланом, государством, эпохой. Он потребовал: пощадите молодых. Дайте им пожить хоть немного, дайте им помечтать, дайте им возможность поверить, что можно хоть что-то изменить… довольно доктрин, довольно чёрного и белого, лжепророков государства и оппозиции — дайте им возможность раскрыть свои глаза, чтобы не следовать слепо на бойню, — глава Акимичи тяжело и печально вздохнул. — Свободомыслие достигается образованием, которое формирует у человека критическое мышление. В стране Огня только в столичном университете на одном, по-моему, факультете этому учат, да и то только будущих служащих государственного аппарата. Не для стада это знание, понимаешь? Не для слуг, а для господ. Но мемуары Фугена это изменят. Люди всех возрастов начнут думать и задумываться. И, может, мир немного изменится.
Чоза потянулся через стол и мягко потрепал Саске по голове.
— А изменится он, — продолжил с теплом и гордостью в голосе, — потому что мальчик Учиха, потерявший всё, выбрал путь созидания, а не разрушения, хотя на его месте любой бы отомстил.
— Это всё Генма-сенсей, — покраснев, пробормотал Саске, опустив взгляд. — И без Наруто и Сакуры… кто знает. Да и те же зайцы… это пример того, до чего может довести месть. До безумия.
— Многие на твоём месте казнили бы Шимуру Данзо, — серьёзно парировал Чоза. Добавил. — Я бы, наверное, казнил. Не знаю, как жил бы потом с этим… но я бы не справился с собой. А ты смог.
— Простить можно только раскаявшихся, — серьёзно ответил Саске, пригубив чай. — Попросивших прощения. Готовых взять за свои грехи ответственность… Можно простить не сразу, конечно. Но потом, когда-нибудь, обязательно, поскольку… Не знаю. Надо. Иначе больше крови, больше ярости, ненависти… Надо же как-то выйти из этой бесконечной спирали гнева и боли, верно? Я согласен с моим дедушкой: сила порой в бездействии. Иногда надо если не простить, то отпустить. Вот и всё.
— Вот и всё, — усмехнулся Чоза. — Знаешь, сколько людей на это не способно? Их обиды, страхи, травмы гниют в них годами, порождая зависть, гнев, отчаяние, уныние… А ты говоришь: «отпусти и прости».
— Трудно, но можно, — кивнул сам себе Саске. — Нужно. В конце концов… где я был бы сейчас, кем я был бы сейчас, если бы всё ещё мечтал о страшной кровавой мести? Вряд ли мне было бы комфортно. Наверное, было бы одиноко. Продолжали бы сниться кошмары. А так… У меня есть… У меня есть друзья. Учитель. Даже два учителя, считая вас, Чоза-сан. Я возрождаю полицию Учиха и готовлюсь к изданию мемуаров моего дедушки. Сплю крепко, ем регулярно. Иногда позволяю себя обнять.
— То, что ты написал, идеально подходит для введения, — проговорил Акимичи, отпивая из своей чашки. — Тебе хотелось бы что-нибудь ещё туда добавить, или всё готово?
— Не знаю. Наверное… наверное уже всё. Я не хочу рассказывать о себе во введении, это ведь будет книга, в первую очередь, о дедушке. Мне кажется, моего вклада уже достаточно.
— Хм, хорошо. Тогда, если ты не против, я дёрну связями, и через месяц всё уже будет издано.
— Спасибо вам большое, Чоза-сан, — сердечно поблагодарил Саске.
— Это тебе спасибо, — мягко улыбнулся Акимичи. — Знаешь, сколько стоит надежда? Много… так много, что даже себе сложно представить. Твоё введение протягивает её читателю. Говорит: «возьми, это подарок, взамен ничего не надо»… Ты явно унаследовал писательский талант своего дедушки.
Саске порозовел от искренней похвалы.
— Я просто написал, что в голову пришло, — нехарактерно промямлил.
— Значит, твой внутренний голос — большой молодец, — усмехнулся Чоза-сан. — Ты записывай периодически. Мало ли что. Когда-нибудь можно будет рассказать и о недавних событиях…
Два государственных переворота и много жизней, которые оказались в них вовлечены, — задумался Саске, глядя на пар, поднимающийся из своей чашки. — Тень и судьбы, которые она попыталась подмять под себя, но проиграла… причём проиграла практически без крови, но ценой трёх лидеров: Казекаге потерял жизнь, допустив ошибку, Орочимару вернулся, оставив свои безумные амбиции, а Данзо раскаялся и ушёл чистым. Да… Я бы хотел прочитать такую историю. Чтобы всё было честно написано.
— Может быть, — задумчиво ответил Саске, глядя расфокусированным взглядом куда-то в будущее. — Может быть.
Комментарий к 12. Саске
На этом сюжетная линия арки заканчивается, и я пока ставлю точку (с запятой). Продолжение ещё будет, причём здесь же, в виде вбоквелов и сиквелов.
Морально и психологически вывезти написание глав с Саске, Орочимару и Данзо мне помогли эти песни:
https://www.youtube.com/watch?v=SPDLPgfGWB4
https://www.youtube.com/watch?v=5QSYldnQ5f8
Напоследок хочу сказать, что эта работа стала для меня переосмыслением моей депрессии 2021-го, вызванной потерей важного и очень неоднозначного, амбивалентного для меня человека. С “Первой кровью” я стала из неё упрямо карабкаться. С “Первым патрулём” старалась держать темп восстановления. А здесь… здесь я подытожила выученные уроки и, надеюсь, помогла персонажам обрести себя.
Изначальная цель была дать им и, по возможности, вам надежду, потому что без неё совсем тяжело.
Если у меня получилось, очень этому рада)
Берегите себя и своих близких.
Спасибо, что прошли этот путь с героями и со мной!
========== Первая переписка: Гаара ==========
Дорогой Учиха Саске,
Не могли бы прислать мне ответом на письмо зайца Тошиаки? Мне нужно проконсультироваться с ним по важному вопросу.
С уважением,
Гаара
Дорогой Гаара,
К сожалению, недавно к нам заходил на чай Иноичи один важный человек, в результате чего Тошиаки случайно сломал лапу. Он находится в не состоянии и отдыхает в мире духов. Присылаю к вам Мачи.
С уважением,
Саске
Дорогой Саске,
Когда будет здоров Тошиаки? Мне действительно нужен его совет.
С уважением,
Гаара
Дорогой Гаара,
Не берусь сказать, когда он вернётся в строй.
Могу проконсультировать вместо него.
Может, я могу чем-то помочь?
С уважением,
Саске
Дорогой Саске,
Скажите: если бы вы вдруг осознали себя страшным грешником, что бы вы сделали?
Что вообще можно сделать?
Я не понимаю.
С уважением,
Гаара
Дорогой Гаара,
Поскольку каждый человек по натуре своей грешен, я бы подошёл к самоанализу критично, но с надеждой, иначе никак.
Рекомендую для начала хороший чай, тишину и ванну с пенной бомбой.
С уважением,
Саске
Дорогой Саске,
Что делать, если моя вторая личность травмирована своим прошлым времяпровождением в чайнике и ненавидит воду?
С уважением,
Гаара
Дорогой Гаара,
Я бы послал вторую личность к чёрту, потому что чай — это вкусно.
А ванная с пенной бомбой — это роскошь, особенно в стране Ветра. Если есть возможность, не нужно себя стеснять в средствах хорошего отдыха. Особенно если под рукой неплохая книга, которую можно почитать. Не позволяйте вашей второй личности диктовать вам условия расслабления.
С уважением,
Саске
Дорогой Саске,
Послал её к черту. Получилось с переменным успехом: чуть не захлебнулся в ванной из чая, (пенных бомб не было).
А с грехами что делать? Меня в них обвиняют. Совестно.
Тошиаки считал, что грешников надо убивать. Но как-то хочется жить. Здесь неплохо.
С уважением,
Гаара
Дорогой Гаара,
Каждый имеет право на раскаяние. Но раскаяние — это тяжело. Попробуйте окружить себя понимающими людьми (братом и сестрой). Сообщите им о намерении раскаяться. Объясните почему решили стать лучше.
С уважением,
Саске
Дорогой Саске,
Брат и сестра долго плакали. Неловко. Но получилось?
Что делать с теми, кто считает, что раскаяние невозможно и грешников надо казнить?
С уважением,
Гаара
Дорогой Гаара,
Вашим родственникам надо провести воспитательную работу с населением. Для начала: реклама психологической, психиатрической и психотерапевтической помощи. Потому что здоровый дух индивидуума — залог здоровой нации. Несогласных — на терапию и сеансы со специалистами.
С уважением,
Саске
Дорогой Саске,
Попытка отправить на терапию старейшин Суны увенчалась переменным успехом: Темари навела на них ужас, а некоторых побила веером — и они немного успокоились. Канкуро пытается интегрировать пропаганду душевного здоровья в массы. Народ утверждает, что не болен. И что вот кто болен, так это Канкуро. Главное противостояние начала моей реабилитации через покаяние — старуха Чиё.
Что делать?
С уважением,
Гаара
Дорогой Гаара,
Старуха, видимо, явно не очень здорова и лечиться не хочет. Это вредит социуму. Соответственно, следует вылечить насильно или довести до окончательно безумия, чтобы тогда ей абсолютно точно понадобилась терапия.
Дорогой Саске,
Вы — гений! Так сказал Канкуро.
С уважением,
Гаара
Дорогой Гаара,
Почему? Что-то случилось?
Держите в курсе событий. Любопытно.
С уважением,
Учиха Саске
Дорогой Саске,
Мой брат отправился вылавливать управу на старуху. У неё есть внук, Акасуна но Сасори. Гениальный и очень опасный. Чтобы стать свободным человеком и творцом, ему пришлось убить Третьего Казекаге и бежать из Суны. Мы считаем, общество его не поняло. Да и старуха явно свела его с ума (немного). Она та ещё гарпия, как говорит Темари. Канкуро отправился кланяться Сасори, чтобы тот что-нибудь сделал и, может, вернулся домой.
С уважением,
Гаара
Дорогой Гаара,
Я НЕ СОВЕТОВАЛ ОТПРАВЛЯТЬ РОДНОГО БРАТА НА ВЕРНУЮ СМЕРТЬ!
Этот Сасори, согласно книжке Бинго, тоже псих!
Что я скажу Сакуре, если её потенциального жениха убьют, потому что он встал на путь поиска психотерапии в городском масштабе путём сведения с ума старухи?!
В шоке и с успокоительным,
Саске
Дорогой Саске,
… я об этом не подумал.
Саботаж продолжения собственного рода — не тот грех, который на себя возьму.
В шоке, но без успокоительного,
Гаара
Дорогой Гаара,
Канкуро вернулся?
Саске
Гаара,
Канкуро вернулся уже или нет?
Саске
(срочная телеграмма из Конохи в Суну)
ГААРА ЕСЛИ ВЫ С КАНКУРО ОБА УМЕРЛИ (ЗПТ) Я ВАС ОБОИХ ПРИБЬЮ (ТЧК) ЧТО Я СКАЖУ САКУРЕ НАРУТО И ТОШИАКИ
Дорогой Саске!
Это пишет Канкуро. Мне переправила телеграмму Темари через своих призывных хорьков. Мы нашли Сасори в стране Мороза! Ну, точнее, напали на его след вот здесь, он пока с нами не контактировал. Тут холодно жесть. И снег! Никогда его ещё не видел! Гаара нас (меня и мою верную марионетку) нашёл. Сасори, кажется, не очень хочет идти на контакт. К письму прилагаю завещание, на всякий случай. Оно написано на Сакуру, хотя завещать там, пока что, не особо есть чего…
Если есть возможность, пожалуйста, пришли зайца.
С большой надеждой на светлое будущее (без вредной старухи),
Канкуро
(срочная телеграмма из Конохи в страну Мороза)
БУДЬТЕ ТАМ НИЧЕГО НЕ ПРЕДПРИНИМАЙТЕ МЫ МЧИМСЯ (ТЧК) САКУРА ВЕЛЕЛА БЕЗ НЕЁ НИКУДА НЕ УМИРАТЬ БЛЯТЬ (ТЧК) ИДИОТЫ (ТЧК)
Дорогой Гаара,
Это Темари. Почему к нам прибыла тяжело армированная делегация из блондинов-психотерапевтов?
Дорогая Темари,
Для создания лучшего общества.
Гаара
(срочная телеграмма из страны Мороза в Суну)
МЫ ЖИВЫ НЕ СЛОМЛЕНЫ ВСЁ НОРМАЛЬНО
(срочная телеграмма из Суны в страну Мороза)
ЧТО НОРМАЛЬНО
(срочная телеграмма из страны Мороза в Суну)
ОН СОГЛАСЕН
Дорогой Саске,
Ещё раз большое спасибо за консультацию и помощь. В твоём лице я обрёл настоящего друга и товарища. Верю, Суна встала на путь духовного здоровья, а я — на путь раскаяния.
Обнимаю?
Гаара
Напасёшься тут с вами нервов.
Обнял,
Саске
Дорогой Саске,
Неловко об этом спрашивать, но… у вас есть специалист, который оказывает психотерапевтические услуги для биджуу? Моя вторая личность очень хочет глубокомысленно поговорить о жизни и разобраться с травмой, связанной с чайником.
С надеждой,
Гаара
========== Первое право: Итачи (I) ==========
Дождь струился ровными прозрачными прядями с неба, цепляясь за высокие угловатые крыши, оседая на окнах россыпью прозрачных бусин, разбиваясь кругами о бетонную гладь улиц, омывая тяжелой влагой лицо и прячась в лёгких тяжёлым чистым ароматом. С высоты смотровой площадки главной башни виднелся красочный поток зонтиков далеко внизу. Жёлтые, красные, ярко-зелёные, розовые, лиловые, оранжевые — они походили на беспорядочную россыпь цветов.
Акацуки, к сожалению, ими не пользовались, поскольку униформа не позволяла. Но любоваться никто не запрещал, да и не мог запретить.
«Вторник» — констатировал про себя Итачи, глядя вниз. Расписание дождя знал каждый житель города. В понедельник с ветром, в среду морось, в четверг с грозой, в пятницу тоже морось. Суббота зависит от хорошего поведения жителей, но обычно пасмурно с периодическими осадками. В воскресенье днём с одиннадцати до половины шестого обязательно солнце. По национальным праздникам дождь весь день, но зато ночью можно посмотреть на звёзды.
К сожалению, магазины по выходным не работали, а в понедельник Акацуки всем составом обязывали заниматься мелкой административной работой, поэтому за лекарствами Итачи выходил именно во вторник, ну или в среду, если удавалось дотерпеть. Когда нужда перерастала в крайнюю необходимость, он поднимался наверх, выходил на смотровую площадку и заглядывал вниз. Разноцветный поток зонтиков, чуть расплывчатый от влаги и собственного ухудшающегося зрения, не прекращал своего двустороннего течения в дневной час. Полюбовавшись на него минут пять, Итачи всякий раз вздыхал настолько глубоко, насколько позволяли больные лёгкие, прикрывал глаза и прыгал вниз. Пары секунд абсолютной свободы во время падения ему хватало ровно до следующей недели. Конечно, в нужный момент нужно было использовать чакру. «Ещё рано» — каждый раз напоминал себе Итачи. «Ещё не время». И потом, ему не хватало наглости испортить чужие зонтики такой нелепой смертью. Если они изначально не красные, то их не отмоешь. Было бы жаль.
Если внизу находились дети, их всегда восхищало чужое падение; они находили трюки с шуншином и акробатикой чем-то волшебным. «Дядя летит! Мама, мама, смотри!». Было бы некрасиво со стороны Итачи и это детское ощущение чуда украсть и испортить. Тем более, что взрослые таковое и без него в своих чадах подавляли, повторяя им, журя, что это вовсе не падение какого-то дяди, а «снисхождение одного из господ наших, защитников города, помощников Госпожи Ангела и Бога нашего». Итачи понимал, что родители не виноваты в своей подверженности наглой государственной пропаганде, но его раздражала та почесть, которую ему оказывали местные жители. Нет ничего ни красивого, ни святого в убийце на золотом пьедестале. Только внушать это было уже бесполезно: горожане давно представляли Акацуки пантеоном богов во главе с Пейном и Конан.
Фарисейство.
Помявшись с ноги на ногу, Итачи спрыгнул.
Одна секунда… две…три…
На четвёртой он извернулся в двойной кульбит, вышел через него в шуншин и мягко, с кошачьей грацией, приземлился на носки, почти не вызвав брызг, и, амортизируя, перенёс вес на пятки, а с них и на заднюю часть тела. Выходить из падения надо уметь. Выходить из падения красиво — базовый навык любого АНБУ.
— Мама! — послышался детский голос из-под жёлтого зонтика, разрисованного собачками. — Мама, а я так тоже научусь, когда стану чуунином?
Ответа родителя Итачи не стал дожидаться. Дотронувшись до своих уже намокших волос, он вдруг вспомнил, что опять забыл широкополую шляпу. Впрочем, ладно. Но это означало, что стоило поспешить — в башне уже который месяц были проблемы с отоплением. Можно было бы, разумеется, по возвращении прогреться через собственную стихию огня, но сильное обезболивающее и чакра обычно приводили к казусам. И происшествиям.
Благо, необходимая ему аптека находилась всего в квартале от главной башни. Двадцать минут пешком, пять с половиной ленивым шуншином, три с четвертью быстрым и минута сорок пять секунд уровня «о, ками, я забыл выключить утюг, а в нём ещё и воды нет, и он в горизонтальном положении» — тот самый, который, как говорили в АНБУ, скоростной режим «просто пиздец». В теории, можно и быстрее, но только у Шисуи получалось бить рекорды, не проламливая стены, не снося столбы, не выворачивая деревья и не затаптывая гражданских. На счету Итачи был всего один уничтоженный фонарь, прогнувшийся, но не сломавшийся.
Итачи принял стратегическое решение использовать быстрый шуншин, так что когда он потянул на себя дверь аптеки, волосы всё ещё можно было не выжимать.
— Учиха-сан! — воскликнула бабушка за прилавком. — Опять вы вымокли до нитки! Куда же это годится, с вашим-то здоровьем?
Итачи подавил в себе почти детское желание неловко улыбнуться.
— Каори-сан, — мягкий неформальный кивок. — Мне как обычно.
— Ясно, ясно… Ох уж эта молодёжь, — пробурчала бабушка, удаляясь в подсобку. — Совсем себя не бережёт! Хоть бы ещё витамины пропил!..
Итачи привычно пропустил чужие переживания мимо ушей. Он не собирался жить долго. Ниндзя вообще не свойственно дотягивать до пятидесяти. Ему нужно было ровно столько, чтобы представлялось возможным расплатиться перед Саске, то есть, в теории, ещё лет пять максимум. И всё. Вместе с ним уйдёт из коллективного сознания последнее бельмо на репутации Учиха и начнётся новая глава жизни как для брата, так и для клана.
Бабушка замерла в проёме подсобки, прижимая к себе два пузырька с лекарствами и книгу.
— Учиха-сан, — её голос звучал неуверенно.
— Да?
— Это ведь ваша фамилия, так?
— Да, — медленно и настороженно ответил Итачи.
— Я… я не знаю, — растерянно пробормотала бабушка Каори. — Может, однофамильцы?..
Итачи ещё больше насторожился.
— Тут книга вышла, — объяснила она. — Очень хорошая…
В два шага оказавшись у стойки бабушка поставила перед ним два пузырька и опустила книгу. «Мемуары Учиха Фугена» — гласила серебряная надпись на твёрдом переплёте того самого оттенка синего, который считался традиционным для его клана.
— Вы уже читали? — робко спросила бабушка.
— Нет, — медленно ответил Итачи, не отводя взгляда от книги. — Хорошая, говорите?
— Очень! — закивала головой Каори-сан. — Я даже плакала! Очень, конечно, хорошая… Совсем не то, что нынче обычно продают!
— Где можно приобрести?
— В книжном напротив. У меня там скидка, невестка заведует магазином… Но я бы посоветовала купить сейчас, спрос очень большой. Как бы, — она понизила голос до шёпота, — не запретили скоро, если вы знаете, о чём я. Если уже нет на полках, скажите, что от меня пришли, вам вынесут.
— Вот как, — он даже не знал, что и думать. — В таком случае, зайду на обратном пути. Спасибо за рекомендацию.
«Однофамильцы» — обескураженно думал Итачи, возвращаясь быстрым шуншином домой. Книга, спрятанная во внутреннем кармане, и грела, и отдавала холодом одновременно. «До чего мир дошёл. Однофамильцы… Смех сквозь слёзы, да и только».
По возвращении назад он обнаружил себя слишком вымокшим, чтобы сосредоточиться на книге. Что бы там не было написано, стоило читать вдумчиво. Это могла оказаться фикция, или провокация, или пропаганда. Да… книге стоило уделить максимум своего внимания, поэтому сначала Итачи принял лекарство, привычно заглотив пилюлю, не запивая.
«Чёрт» — запоздало подумал. Стоило сначала прогреться и выпить чаю, потом, потерпев, начать читать, и только затем уже принять таблетку. Голова от лекарства всегда становилась затуманенной на следующие часа два-три. Можно, конечно, и такое внимание уделить загадочной книге, но Итачи хотелось, всё-таки, быть на пике сосредоточенности. Фикция или нет, название касалось и младшего брата. Со вздохом, наконец-то не отозвавшимся болью, Итачи просушил волосы полотенцем, сменил вымокший плащ на сухой, переложил в него книгу и вышел из покоев по направлению к кухне. Хотелось какого-нибудь чёрного чая с кисло-сладким привкусом. И печенья.
Когда оставался всего один этаж до места назначения, перед Итачи вырос, как гриб из-под земли, Акасуна но Сасори.
Учиха позволил себе моргнуть, намекнув на непонимание ситуации.
Во-первых: коллега выглядел не так, как обычно. Взрослее. Не как вечный подросток, который ещё не раздался в плечах. И Итачи это даже под действием лекарства не могло показаться, поскольку перемена в росте и фигуре была значительная: фирменный плащ, сидящий на коллеге, был ему немного мал.
Во-вторых: выражение лица у Акасуны было… не кукольное. Не деревянное, если быть точнее. «Более экспрессивное» — поправил свои уже затуманенные мысли Итачи.
В-третьих: Акасуна выглядел так, будто искал Итачи весь день, нашёл только сейчас и на тот момент не был уверен, хорошо это или плохо.
— Учиха Саске — это твой родственник или однофамилец? — безо всяких приветствий резко спросил, почти гаркнул, Сасори.
Итачи брякнул:
— Однофамилец, — потому что ему не понравилось в какую сторону началась и пошла дискуссия. Однако, стоп. Однофамилец? Итачи никогда не брезговал пользоваться Шаринганом, если того требовала ситуация. И Акасуна сам был тому свидетелем. Тогда какого чёрта? Это же известный факт, что Шаринган есть только один. Ладно бабушка Каори, гражданская, такое предположила, но коллега? Коллега, который всё-таки сообразительный? Который должен был знать наверняка и так?
Сасори окинул своего боевого товарища холодным оценивающим взглядом. Итачи подумал, что тот осознал иррациональность своей мысли и пришёл к разумным выводам.
— Я догадывался, — заявил Акасуна. — Учиха по книге мемуаров Фугена много курят. А ты астматик. Не подходишь под описание.
Итачи инстинктивно возмутился, но сдержался.
— Так что там про однофамильца?
— Вообще все вы в своей Конохе одинаковые, — игнорировав вопрос, проскрежетал сквозь зубы Сасори, — одно лицо или одно сумасшествие. Но, по крайней мере, Дейдара мне теперь денег должен.
Итачи надавил на свой возмутившийся патриотизм и повторил, стараясь не звучать агрессивно, вкрадчиво или слишком заинтересованно:
— Так что там с однофамильцем?
— Книжку мне подписал. Псих.
В смысле «подписал» и в смысле «псих»?!
— Я думал, если вы родственники, то ты мне должен за моральный ущерб. А вы, оказывается, всего лишь однофамильцы… Мне нужен другой план. Ладно. Может, Дейдару с собой заберу.
Извините, что?!
— Какой моральный ущерб? — насилу выдавил из себя Итачи, побледнев.
— Мощный, — мрачно ответил Сасори. — Мне придётся возвращаться в Суну, чтобы вступить в их новую программу, коллаборируемую с Конохой. Называется: «Экстренная психологическая помощь». Она мне полагается бесплатно, вместе с медицинской страховкой, как героической жертве системы.
— Это какая-то шутка?
— Если даже Однохвостый биджуу, согласно моим источникам, сейчас по ней получает терапию за время, проведённое в чайнике… — Сасори залез в карман своего плаща и выудил оттуда книгу в знакомой обложке. Нетерпеливо, но аккуратно открыл на одной из первых страниц, где как раз обычно указывались имена автора текста, редактора и автора введения-заключения или комментариев. — Смотри.
«Акасуна но Сасори, на добрую память, в извинения за причинённый моральный ущерб. С уважением, Учиха Саске. (Дата, подпись)».
Итачи вытаращился настолько, насколько позволяла собственная экспрессивность. Почерк младшего брата был узнаваем.
— Ни у кого такого нет, — довольно заявил Сасори. — Если Какузу узнает, попытается украсть, чтобы на чёрном рынке продать за большие деньги.
— Подожди, — постарался прийти в себя Итачи и хоть как-то разложить мысли в голове. — Ты… покидаешь Акацуки?
— В Суне меня считают героем, оказывается, — констатировал Акасуна, сложив руки на груди. — И жертвой системы. Моя бабка наводит ужас на новую власть. Мне поклялись всеми предками, что предоставят бесплатную психотерапию и очень хорошую медицинскую страховку за счёт государства, — Сасори, казалось, мечтательно вздохнул, насколько это вообще было возможно в его характере. — Может, зубы вылечу в этом теле… Бесплатно, под анестезией. Зубы мудрости — это дорого, а самому себе такую операцию не хочется делать. Сам понимаешь.
О, Итачи прекрасно понимал. Он три месяца копил, чтобы сходить к надёжному доктору в Аме, а не к Какузу с его фальшивым стоматологическим дипломом.
— Ты покидаешь Акацуки, потому что хочешь вылечить зубы? — выдавил из себя Учиха.
— Марионеткой от хорошей жизни не становятся. А цены на лечение и психотерапию не снижаются. Нет смысла отказываться от выгодного предложения.
— А при чём здесь Учиха Саске?
— Очень удачно мимо проходил.
— А моральный ущерб?
— Представь ситуацию, — раздражённо выдохнул Сасори, — ты занимаешься своими делами…
— Да.
— Убиваешь интересных людей, делаешь вклад в науку и искусство, зарабатываешь на жизнь, ведя отчасти номадический образ жизни…
— Да.
— И вдруг до тебя решают докопаться джинчуурики с эмоциональным диапазоном фарфорового чайника и его болтливый брат-энтузиаст. Что-то там про вредную бабку, компенсацию и психотерапию для всех желающих и нежелающих.
— … Да.
— И вроде как ты уже почти от них отделался, как вдруг появляются ещё один джинчуурики, полуавтор моей любимой книги и розоволосая девочка верхом на овце с очень боевым настроем.
— И?
— И они чуть не сломали мою марионетку Третьего, — проскрежетал Сасори. — А пока я их пытался послать на все четыре стороны… меня травмировали.
— Чем?
Сасори передёрнуло. Он на миг потерялся в мыслях, осоловело уставившись в никуда, и Итачи вдруг расхотелось получить ответ на свой вопрос. Акасуна помотал головой.
— Неважно, — припечатал к облегчению своего коллеги. — Так или иначе, я ухожу отсюда. Меня ждут бесплатная диспансеризация, стоматология и психотерапия. И ещё уколы от столбняка и кори за счёт заведения.
— Так ты думал, что если я и Саске являемся родственниками, то я помогу тебе незаметно сбежать? — догадался Итачи.
— Да. Кто-то ведь должен понести за весь этот сюрреализм хоть какую-то ответственность.
— Могу поджечь что-нибудь, — брякнул Итачи, а потом вспомнил, в какой стране живёт. Поджал губы.
Сасори, не без подозрения, прищурился.
— Даже если подожжёшь, с чего бы тебе помогать мне? Вы же однофамильцы… Или ты как раз Учиха и вырезал?
И Итачи пришла в голову идея, которую могли вызвать только два фактора: тяжелое обезболивающее, затуманивающее разум не хуже слабой анестезии, и прошлое под командованием Хатаке Какаши. Капитан Пёс всегда считал, что из скользкой ситуации можно вылезти через болтовню. Самое главное, наставлял капитан, нести чушь уверенно и аргументированно. Информацию мало кто проверяет; и даже кто проверяет, всё равно может поверить. Так однажды Хатаке-сенпай заставил всю свою команду изображать ревизоров, приехавших из столицы наблюдать за санитарными нормами элитного стриптиз-клуба, в котором также барыжили запрещёнными веществами. Дело дошло до суда, на котором Хатаке-сенпай помимо ревизора стал изображать юриста. Он постоянно нёс какую-то чушь, но и суд был выигран, и стриптиз-клуб закрыли, и всех, кто был замешан в изготовлении и распространении запрещённых веществ, посадили. И всё потому что Хатаке-сенпай очень любил порнокнижки с интересными ролевыми играми.
Итачи был падок на истории о высокопарной любви. А ещё он не успел прочитать «Мемуары Учиха Фугена» и поэтому не знал, что там за Учиха — настоящие, искажённые или фиктивные. И то, что Саске с какой-то сомнительной компанией надрал задницу Сасори, а потом оставил ему автограф, ему категорически не понравилось. В таком случае невыгодно иметь на себе клеймо «того самого Учиха». И раз уж есть сомнения «родственники или однофамильцы», то…
«Не докажут» — прозвучал в голове ехидный голос Хатаке-сенпая.
— Дело в том, — уверенно начал Итачи, вспомнив свои самые странные задания под руководством капитана Пса, — что моя фамилия, на самом деле, «Учива». Но мы столько лет были теневыми вассалами Учиха, что никто разницы и не знает. Даже в Конохе нас формально не разделяли.
— Кого же ты тогда вырезал? — прищурился Сасори.
— Остальных Учива, — соврал Итачи, стараясь звучать скорбно и правдоподобно. — Они оставили меня с кризисом самоидентификации, потому что не хотели ни отделяться, ни сливаться со своими братьями. Мы жили на одной территории клана, носили те же самые знаки отличия… даже в Академии нас упорно регистрировали как «Учиха». — И добавил, — это было ужасно.
— Постой. А Учиха кто убил?
— Это остаётся загадкой, — печально и таинственно сообщил Итачи. Понизил голос до шёпота. — Когда я карал Учива, кто-то воспользовался положением… На них были маски. Я ринулся преследовать их, но преступники скрылись. И всю вину свалили на меня.
Сасори уставился на Итачи.
Итачи постарался уставиться на Сасори, но от таблетки было слишком хорошо, и глаза отказывались как следует фокусироваться.
— Звучит странно, но удивительно правдоподобно, — наконец заключил Сасори. — Шаринган у Учива, значит, тоже был?
— Был, — кивнул Итачи. — Именно поэтому все меня знают, как Учиха, а не Учива. До сих пор.
— В «Мемуарах Учиха Фугена» что-то было про вассальные кланы, — пробормотал сам себе Сасори, потирая подбородок, — но там не указывались эти Учива.
— Мало кто знает о меньшинствах, но сами меньшинства знают о себе абсолютно всё, — проговорил Итачи, стараясь, чтобы высказывание звучало как народная мудрость.
Сасори окинул своего коллегу долгим нечитаемым взглядом.
— Слушай, — сказал, — ты ведь тоже, получается, жертва системы. Поэтому и хочешь помочь? Чтобы я взял тебя с собой на лечение твоей анти-Учиха болезни лёгких?
Итачи от удивления даже закашлялся.
— Нет, — прохрипел. — Мне… мне просто… жалко Саске.
— Хм. Последний Учиха и последний Учива… Впрочем, неважно. Пожалуй, обойдусь сам. Спасибо за разговор. Со следующего задания не вернусь, — с этими словами, Сасори отправился дальше по своим делам, не оборачиваясь.
И только сидя на общей кухне за третьей чашкой чёрного чая и четвёртым печеньем разум Итачи вдруг достаточно просветлел, чтобы вспомнить один неприятный факт — Акасуна тоже любил сплетничать.
«Хатаке-сенпай не рассказывал, что делать потом со слухами» — нахмурился Итачи. — «Чёрт».
И чтобы не испортить самобичеванием эффект от лекарства, достал из плаща книгу и решительно её открыл.
Комментарий к Первое право: Итачи (I)
Какаши: итак, рекруты, запомните три негласных правила АНБУ. Падать надо красиво, бегать быстро, (но не чересчур), и в любой непонятной ситуации нести чушь.
маленький Итачи: ок.
взрослый Итачи: …кажется, я случайно создал конспирологическую теорию. Помогите.
========== Первое право: Итачи (II) ==========
Итачи начинал с подозрением относиться к вторникам, потому что второй раз за месяц в этот день недели происходило что-то странное. В прошлый раз… он даже не хотел вспоминать. А на нынешний выпал День Независимости Амегакуре, национальный праздник, поэтому административный понедельник вылился во что-то наподобие корпоратива. Наверное. Он так предполагал, поскольку сам никогда в них не участвовал, но в книгах о высокопарной любви подобное событие периодически случалось, а вместе с событием случалась какая-то драма.
Пейн, Конан и Ходячее Алоэ с откровенно жутким раздвоением личности не участвовали, потому что их никто и не пригласил, а вот Итачи, к сожалению, не нашел поводов отказаться, потому что Кисаме собирался сказать речь и очень вежливо намекнул на товарищеское оказание моральной поддержки. Хатаке-сенпай всегда говорил: «кто бросает своих на произвол судьбы, тот хуже самого худшего» — и, к сожалению, уроки капитана Пса отказывались так быстро забываться. И хотя последнее, что хотелось делать в тот вечер, это находиться в компании других, пришлось, скрипя зубами, согласиться. В силу воспитанности.
Если учесть, что ближе к вечеру (и к часу… корпоратива?) абсолютно трезвым из всех приглашенных коллег оставался только Итачи, собрание сразу же превратилось то ли в цирк уродов, то ли в трагикомедию. Как и предполагалось.
И что самое ужасное — на этот раз никто не собирался драться. Хидан уже выглядел розовым от принятого на душу (а пьяный Хидан это, как ни странно, мирный Хидан), Какузу, только присев, сразу же смешал свою выпивку с успокоительным и опрокинул две рюмки подряд, не снимая маски. Дейдара покачивался на стуле, бесстыдно и не по-мужски плача, и периодически сморкался в полы собственного плаща. Над столом, расправив плечи, высился Кисаме с торжественно поднятой рюмкой.
Итачи, едва только присев, успел пожалеть обо всём — от рождения до нахождения в данной ситуации. Хотелось оказаться где угодно, даже перед озлобленным биджуу, даже перед Саске, но только не там. С другой стороны, ему, разумеется, стоило догадаться, что адекватных нукенинов мощного калибра существовать не могло.
Быть самым адекватным в коллективе не хотелось. Опыта в АНБУ хватило по самое «не хочу». Но выбора не было.
— Итак, — прогремел Кисаме скорбно, — мы собрались здесь сегодня, чтобы помянуть…
— Несчастного ублюдка, да благословит его страдания Джашин!
— … Заблудшую душу… Хидан, не порть церемонию!
— Трагично, блять! Такого человека потеряли!.. Бойца!.. Чокнутого ушлёпка!.. И не затыкай меня, форель-переросток!
— Мы собрались помянуть заблудшую душу товарища нашего (Хидан, заткнись)… Какузу, три тысячи йен наличкой.
— А я уже всё! Не надо, блять! Какузу, мразь, убери свои щупальца!.. Убери, кому говорю!
— Так вот, помянем славного воина, так беспечно окончившего свою жизнь…
Сасори всего лишь ушёл из Акацуки — недоумевающе подумал Итачи.
— Мой господи-и-ин! — громко разрыдался Дейдара в полы собственного пальто. В ладони не мог, потому что они в подобных ситуациях норовили сожрать глаза.
Орочимару так, между прочим, не поминали. Но тот уполз по своим тёмным делам, а Сасори, по мнению большинства Акацуки, «добровольно сдался санитарам, потому что больше не смог выносить парадоксальность бытия». Иначе говоря, решил выйти на пенсию. Он ушёл на задание, выполнил его и выслал через своего агента заработанные накануне деньги и объяснительное письмо для Конан. В понедельник на административном собрании она с тихой торжественностью объявила, что Акасуна но Сасори решил отказаться от агрессии их мира и уйти на покой, потому что не мог так жить дальше. Пейн был недоволен — разумная реакция, поскольку организация лишилась хорошего кадра. Сама же Конан отнеслась к чужому решению с очевидным уважением. И хотя «Ангел» создавала впечатление аморфного, безэмоционального (пусть и очень-очень красивого) призрака, не было существа на свете, перед волей которого она бы прогнулась, если таковая противоречила её принципам. Именно поэтому в погоню за Сасори никто не отправился — ни рыжие марионетки Пейна, ни официальные члены организации.
Слово Конан было редким, но имело вес.
— Он был молод и полон сил! — повысил голос Кисаме. — Он был одним из лучших, одним из нас!.. Его меч был остёр и могуч!..
«Двоякие метафоры Киригакуре» — подавив тяжёлый вздох, подумал Итачи. Дейдара, громко высморкавшись, позабыв о своей ненависти к Шарингану, налил ему рюмку какой-то вонючей дряни, почти не расплескав.
— Он был опасен! Он был настолько опасен, что мы считали его верным боевым товарищем! Он был членом нашей семьи!
— Перебор, — пробормотал Какузу. И опрокинул сквозь маску ещё одну стопку. Возможно, опять с успокоительным.
— Он был членом нашей конфессии, бля! — поддержал раскрасневшийся от алкоголя Хидан. — Он видел смысл в господине Джашине! Он был ищущим!
— Так помянем же его! Да найдет его грешная душа покой! — провозгласил Кисаме.
— Кампай, — вяло отозвался Дейдара.
Они, не сговариваясь, подняли рюмки. Итачи тоже, в силу воспитанности. Хотелось по-снобски зажать нос, но это противоречило этикету товарищеских попоек, и пришлось сдержаться.
Выпили, не чокаясь.
Кисаме, довольный своим выступлением, сел. Дейдара поднялся.
— Господин был прекрасным ниндзя, да! — прогнусавил, шмыгнув заложенным носом. — Я уважал его, как… как учителя! Наставника, да! Мы с ним ни в чём не соглашались, но так многому он меня научил! И столькому не успел научить!.. Так жаль! Ужасно жаль, да!.. Помянем!
Алкоголь был быстро разлит по рюмкам, и снова выпили, не чокаясь. Пойло на вкус было как сироп от кашля, только на все случаи жизни. Итачи подавил в себе желание скривиться.
Дейдара сел. Поднялся Хидан.
— Мы живём в пиздец интересном мире! — с энтузиазмом начал. — Здесь можно всё и даже больше, хвала господину Джашину! У Сасори было всё, кроме члена и женщин, и я бы понял, уйди он к женщинам, наладив отношения со своим членом!.. В конце концов, ёпта, да кто бы не ушёл?! Господин Джашин не карает за слабость перед блядями, он относится с пониманием, потому что настоящий мужик! Но уйти вот так, потому что, видите ли, страдать ему надоело, блять, да ещё и надоело реализовывать подсознательное желание страданий других?! Пиздец! Я в искреннем ахуе! Мы… мы, вообще-то, несём на себе тяжелую миссию от вселенной! Земля хочет кричать, она исстрадалась и хочет крови, так мы даём ей и то, и другое, чтобы всякие там невинные барашки жили, как им полагается! Мы блять, ебучие ниндзя, а не ебанные — есть разница! И один из наших самых ебучих вдруг решил стать ебанным! Решил из карателя стать пиздострадателем! Это смерть! Это смерть души! Ладно бы Сасори погиб — я молился бы за него господину Джашину! Но так ведь даже не помолишься! Что мне ему сказать?! «Наш мудак не справился»?! Пиздец, — закончил, сдувшись, печально и мрачно. — Просто пиздец. Ну, не помолимся, так помянем.
Разлили. Снова выпили, не чокаясь.
Какузу не спешил вставать и говорить последние слова за почившего Акацуки.
И, в силу воспитанности, встал Итачи. Он не знал что сказать. Заострившееся на нём внимание не добавило ему ораторской смелости, но алкоголь грел горло и тянул в животе, бесплатный алкоголь, пусть и паршивый, поэтому пришлось насилу разомкнуть челюсти.
— Я, — выдал Итачи, — не знаю, что сказать. Очень жаль, — соврал, — но не осуждаю.
— Как это не осуждаешь?! — взорвался Хидан. — Что это значит, блять?!
— Он страдал, — ровно ответил Итачи, судорожно соображая, как исправить свою мысль так, чтобы Акацуки от него не отказались. Думать трезво становилось сложнее с каждой секундой, и в голове опять возник ехидный голос капитана Пса с его «никто не докажет». — И я страдаю. Мы страдаем, потому что нас принимают не за тех, кто мы есть на самом деле.
— А я думал, это господин так пошутил про«Учива», — пробормотал Дейдара, глядя раскрасневшимися глазами в свою пустую рюмку.
— Не пошутил, — нагло соврал Итачи.
Он ведь действительно прочёл «Мемуары Учиха Фугена». По-детски проревел над каждой главой. Что ужаснее, чем дальше он читал, тем крепче в нём ощущалась ненависть к отцу и старейшинам, так бездарно обрекшим клан на свою скорую смерть. Фуген, дедушка, которого Итачи никогда не знал, не только предоставил наилучшую критику эпохи молодых Деревень, но и критику кланов, которые не успевали адаптироваться к переменам. Он почти прямым текстом писал, что если таковые не решатся эволюционировать, развиваться, то их могут ожидать только смерть и забвение.
Когда с самых пелёнок в детях сеют конфликт интересов между кланом и Деревней, когда с самого детства пытаются, избегая немилости Хокаге, внедрить самые традиционные, уже не работающие старческие ценности времён Смуты в новой эпохе, когда пытаются сделать из гениев верных псов клана, неспособных критически мыслить, но и не менее верных слуг государства, когда намеренно лишают способности даже мечтать о свободе — разве можно избежать ярости и ненависти? Яманака, Акимичи, Нара, Сарутоби и многие более малочисленные кланы каким-то образом смогли адаптироваться. Учиха отказались — и гордыня стала их виселицей. Итачи, читая, мрачно решил, что если традиционные кланы, получив доступ к «Мемуарам» не воспримут книгу серьёзно, их ждёт та же участь. Хьюга, например. Если не измениться, сознательно не прогнуться под миром, вняв его новым требованиям, остаётся только вымирание — бессмысленное и беспощадное.
Итачи злился. Он не мог не злиться. Его вырастили рабом, а раб, даже рискнув освободиться, навсегда остаётся рабом. Он не знает своих желаний и своих мечт. Он хочет идти, куда велено, куда послали, куда ведут, и ему страшно сделать шаг с этой дороги, ему это немыслимо. Итачи много думал, отложив книгу, не мог не думать, какой была бы судьба Учиха, если бы реформатор Фуген не умер так рано, если бы отец тоже не родился и вырос рабом, который так боялся сбросить с себя оковы, если бы мать держалась покрепче за свою дружбу с Узумаки Кушиной. Ему хотелось верить, что было бы лучше. Что тогда ни его, ни Шисуи не ожидало бы тяжёлое детство, лишённое свободы и счастья, что остальные Учиха были бы другими…
Тогда не пришлось бы делать самый тяжёлый в жизни выбор. Тогда Итачи не ненавидел бы себя за несмываемое клеймо собственного клана, за тяжелейший грех, взятый на душу.
Он мог бы тогда, по крайней мере, возразить на некоторые требования Данзо. Остаться в Деревне. Растить детей, растить Саске, создавая новый клан Учиха из пепла старого. Но Итачи был рабом клана и Деревни, он не умел возражать — способность к этому тщательно вытаптывалась в детях с самого начала. Даже став свободным, он не обрёл это право. И это было действительно горько осознавать.
Итачи признавался себе, что если у него и была когда-то мечта — так это перестать быть Учиха, потому что это было созвучно к тому, чтобы стать свободным. Но годы спустя, он всё ещё не обрёл это право.
Так кто, кто мне запретит лгать?
— Моё настоящее имя — Учива Итачи, — провозгласил он. — И я устал от того, что это никому не известно. Я устал быть тем, кем не являюсь.
За столом возникла тишина.
Какузу обернулся к Кисаме.
— Плати, — сказал.
— Бля, Итачи, — простонал Хошигаки. — Ты не мог хоть раз намекнуть до этой чёртовой книжки? Восемь тысяч йен из-за тебя проиграл.
— Хорошая книга, не пизди, — осадил его Хидан. — Всё там правильно написано. А деньги — это от лукавого, знать надо, бля. Я же говорил!
— Так вот что ты такой злой, да! — озарило Дейдару. — Ну ты бы хоть сказал! Самоидентификация — это серьёзно! И вообще, такую хрень держать в себе не надо, да! Мы же товарищи!
Какузу, пересчитывая банкноты Кисаме, добавил:
— Неопытный ещё. Общественное мнение можно изменить через правильные инвестиции.
Итачи почувствовал себя очень странно.
— Помянем? — предложил.
Помянули. Опять.
Итачи неловко сел обратно.
— Напиши книгу, — посоветовал Какузу.
— Да! Я, вот, так и не понял, в чём разница между Учива и Учиха, если Шаринган, по словам господина Сасори, один на два клана, — поддакнул Дейдара. — Нехорошо! Надо, это самое, просветительской работой заниматься, вот!
— Да, Итачи, — с сухим юмором заметил Кисаме, — незнание дороговато обходится, дружище. Я думал, твою честь отстаиваю, а ты мне свинью подложил.
— Но что писать? — вслух подумал Итачи, не успев осознать, что выпитый алкоголь уже активно развязывал язык.
— Правду, бля, — серьёзно ответил Хидан.
Так это же вымысел!
Пока Итачи думал, имеет ли он право на наглую ложь, которая могла бы освободить его от клана Учиха, разговор вернулся к Сасори, трагично повесившему меч на стену, продавшемуся пацифизму за психотерапию, социальную реабилитацию и вылеченные зубы.
Итачи мысленно взвесил свои опции. Алкоголь абсолютно неблагоприятно влиял на рациональность мысли, и ему это не нравилось, но думалось почему-то легче.
Во-первых: если он откажется от клана, придумав Учива, будет легче абстрагироваться от прошлого. От грехов. От… от родителей. От Шисуи.
Во-вторых: Саске, наверное, будет счастлив.
В-третих: можно соврать, что он, Итачи, приёмный, и никто не докажет, если только не проведёт анализ ДНК. А это, в теории, невозможно, потому что для этого необходимо возвращение в Коноху.
В-четвёртых: Саске… Саске решил, в первую очередь, восстановить доброе имя клана, а не искать месть. Итачи недооценил мудрость своего младшего брата. В таком случае… ему можно… не мешать? Можно освободить Саске от этой ноши.
В-пятых: Учива целиком зависят от Итачи, потому что он их и придумал.
В-шестых: как говорил Хатаке-сенпай, «если чего-то нет, это не значит, что чего-то не будет». Значит, если Итачи всё ещё несвободен, следовательно, он может придумать свою свободу. И без согласия её не отнимут.
Но…
Но если Конохе понадобится Итачи, надо иметь возможность доказать, что Учива — не более, чем выдумка. Не более, чем конспирологическая теория. Он помнил о своём задании следить за Акацуки. Параметры миссии, он знал, могут измениться.
…Когда Итачи, невероятно пьяный, вернулся в свои покои, он пошёл прямо к письменному столу и неловко за него плюхнулся. Достал ручку и лист бумаги.
Задумался.
«Правдивая история о клане Учива» — красиво вывел. Да, выглядело солидно. Конспирологически. Таинственно. А ещё очень правдоподобно и неправдоподобно одновременно. Отлично.
Он подписал свой псевдоним: «Учива Итачи». Подумал. От алкогольной дряни думалось ну совсем тяжело; в два раза хуже, чем от таблеток.
Аккуратно вывел: «Учива Хитачи». Да, так получше. Хотя всё равно любой догадается… И поскольку псевдоним самозванного конспиролога должен быть загадочным, написал: «Учива Хипачи».
Агрессивно зачеркнул. Звучало ужасно.
Имя конспиролога должно быть не только таинственным, но и драматичным.
Как насчёт «Учива Кенпачи»? Да… «Кенпачи» — это кто-то физически мощный, как Кисаме. Может, кто и догадается, что это оксюморон, или антитеза, или как там, не помню, но, может, никто и не додумается. Отлично. Идеально.
«Главным отличием Учива и Учиха является тот факт, что Учива были рождены служить, а Учиха были рождены свободными» — написал первое, что пришло в голову, Итачи. Звучало логично. Так, теперь нужен аргумент. Что-нибудь странное. Маловероятное. Ах да, и безумное. Он по-детски почесал затылок, нахмурившись на текст. Моргнул — и мысли в голове, казалось, окончательно загустели из чистого потока в вязкий сироп.
Что-нибудь странное… безумное… маловероятное. Но хорошо продаваемое. Хотя бы в теории.
— И главное доказательство тому, — не без торжества продолжил Итачи, едва успевая записывать, — любовь! Великая и чистая, всепрощающая, изменившая мир, неразрешённая, осуждаемая — очевидно гомосексуальная любовь Учиха Мадары к Сенджу Хашираме. Ибо только свободный Учиха может так любить, но для несвободных Учива — это невозможно, невероятно и немыслимо.
И начал судорожно доказывать, едва успевая записывать, что гомосексуальная любовь легла в основу создания Конохи и погубила как Учива, так и Учиха, которые хоть и были свободны, но не терпели мужеложцев, а также не простили Сенджу Хашираме брак с Узумаки Мито.
Итачи начал и закончил «Правдивую историю о клане Учива» за одну ночь. Он плохо помнил все мысли, выраженные на бумаге, но это ему казалось неважным.
Рукопись была отнесена в издательство Амегакуре поздним утром.
Через неделю она уже была на прилавках.
Комментарий к Первое право: Итачи (II)
Мне за это хулиганство вообще не стыдно хД
Пьяный socially awkward Итачи, которому сложно думать — это наше всё. И написать фанфик про собственный клан, согласитесь, необычно.
Я честно считаю, что не сумасшедших в Акацуки нет. Вот и результат.
Понимает ли Итачи, что творит? Нет. Но у него депрессия, как я намекнула в предыдущей части, а ещё экзистенциальный кризис. В таком состоянии, ещё и под влиянием алкоголя, какие только мысли в голову не взбредут.
UPD: никто в комментариях этого пока не заметил, но ещё “Первое право”, конечно, критика мира шиноби с филологической точки зрения. Книги — это информация. А информация — это мощь. К сожалению или к счастью, есть ещё и дезинформация… И Итачи этим подсознательно пользуется, причём весьма успешно. Не стоит недооценивать книжную пропаганду.
(вот что происходит, когда во вселенной нет филологов, ага).
Планируется ещё, как минимум, одна часть.
========== Первое право: Итачи (III) ==========
Встреча с контактом для обмена информацией и инструкциями проходила в Стране Чая и, что логично, в чайной. Как обычно.
Итачи всё равно чуть не споткнулся, когда в зарезервированной приватной комнате вместо агента Корня обнаружил улыбающегося во все щёки Жабьего Отшельника.
— О, а вот и ты! — приветливо помахал тот рукой. — Проходи-проходи, ты не ошибся. Присаживайся. Нам как раз принесли два чайника отменной сенчи. Тебе налить?
Итачи, не доверяя своему языку, кивнул. На ватных ногах подошёл к столику и неловко уселся на лавочку, противоположную собеседнику.
Что происходит? — только и подумал, стараясь дышать ровно и не таращиться.
Ему налили чай.
Чай пах хорошо.
Очень жаль, — подумал Итачи, стараясь не нервничать, — что он без лаванды.
— Я думаю, надо начать с главного, — Джирайя сосредоточил свой взгляд на Итачи. Тот мысленно собрался и приготовился к худшему. Что, что случилось такого, что сам Отшельник, который не знал всей правды, встретился со мной вместо представителя Корня?! — Шимура Данзо мёртв. — А. — И остальные старейшины тоже. — А? — Утатане и Митокадо не стало два с половиной месяца назад, а Шимуры полтора как.
— Вы… уверены? — долгую паузу спустя только и спросил Итачи. Ничто другого в голову не приходило. Нехорошее предчувствие заворочалось в животе.
— Сарутоби-сенсей очень хорошо разыграл партию, — дёрнул губами в подобии улыбки саннин. — Действительно хорошо. Даже я до своего возвращения в Коноху не знал, а ты, полагаю, осведомлён об эффективности моей работы.
Ещё бы, — неверяще подумал Итачи. — Минуту. Какая партия? Почему «разыграл»?
— А Корень? — спросил вместо озвучивания своего шока.
— Под опекой кланов. Твой младший брат возрождает полицию Учиха; многие агенты изъявили желание пойти туда после реабилитации, если АНБУ откажется принять их всех, что вероятно.
— Неужели никто из них не хочет отомстить за Данзо? — нахмурился Итачи.
Возрождение полиции… Саске…
Саске?!
— Мстить не за что, — очень серьёзно сообщил Джирайя, не обращая внимания на тотальную растерянность собеседника, — это было добровольное самоубийство. И Данзо сам проинструктировал агентов, чтобы они так не делали.
— Что? — выпалил Итачи, вытаращившись. — Не может быть.
— Я тоже, прошу прощения, охренел, — поднял руки саннин в жесте «что ты от меня хочешь». — Мне-то было очевидно, что Корень, находившийся благодаря Минато на грани расквартирования, не вымер после атаки Кьюби, да и Данзо я знаю — мне думалось, потребуется кровопролитный переворот, чтобы отстранить его от власти. Но Сарутоби-сенсей каким-то образом смог этого избежать. И…
Итачи инстинктивно выпрямил спину.
— И ему в этом помогли главы тройственного союза кланов, взрослое поколение Ино-Шика-Чо, а также команда 7 под руководством Ширануи Генмы и, в частности, твой младший брат.
Пока Итачи растерянно моргал, не зная что думать, не зная что делать с полученной информацией, Джирайя успел рассказать о том, как дети Казекаге очень осторожно сорвали вторжение в Коноху и о тяжёлом моральном выборе Третьего и об Орочимару.
— А здесь становится интересно, — продолжил Джирайя. — Очень интересно. Честно говоря, даже не знаю, как подобраться к этому. Хотя… Да… Давай-ка начнём с простого. Вот например, — Отшельник спокойно отпил свой чай, — что ты знаешь о призывах?
— Эффективные союзники, — почти промямлил всё ещё растерянный Итачи.
Мой брат предотвратил войну…
Мой брат п-р-е-д-о-т-в-р-а-т-и-л войну.
Святые небеса, чему его научил Ястреб?! Критическому мышлению?!
Ками, а почему тогда мой опыт в АНБУ это абсурдная трагикомедия?!
Предотвратил войну… помог закрыть Корень…
— Так-то да, — кивнул Джирайя, улыбаясь. — Но есть три метода, кхем, заключения этого контракта. Какие они?
— Подписать унаследованное, — медленно моргнул Итачи. — Или… найти загадочное место обитания, как вы.
— Ага-ага. И третий способ?
— Призыв наоборот. Но так почти никто не делает.
— Да, — протянул Джирайя, — а почему?
— Опасно, — сразу ответил Итачи. — Далеко не все джонины рискуют. Я слышал, что призывы дают испытание, от самих них зависит тип этого испытания. Если провалишь, то выход только один — смерть. Или ещё хуже.
— Во-о-от, ага, значит, с этим разобрались… а теперь представь моё удивление, когда я узнал, что дети Ширануи не только вдохновились идеей, как ты выразился, эффективных союзников, но и сделали призыв наоборот — повторяю, дети, генины — и заключили контракты?
— Саске!.. — чуть не вскочил Итачи.
— Да-да. Видел я его зверушек. Очень милые кровожадные мудаки. Грозились меня на кол посадить, — расхохотался саннин, запрокинув голову. — Давно мне так весело не было, конечно. Итачи, не смотри на меня так, нормально всё! Мои жабы потом с ними побратались! Но тут есть ещё кое-что, что надо добавить. Ками, Итачи, расслабься немного, это уже произошло. В общем, я это к чему… когда делаешь обратный призыв, ты вызываешь практически своё тотемное животное. Да? Поэтому сотрудничество в разы продуктивнее, чем от унаследованного контракта или, скажем, моего способа. И есть шанс заполучить в союзники как и не очень полезных зверей, так и, честно говоря, откровенно могущественных. Так вот команда 7 и в этом преуспела — и хотя главная функция призыва у всех троих своя, но каждая из них невероятно полезная.
У Саске наверняка драконы, — только и подумал Итачи, — или тигры, или… кто-то не менее благородный и опасный, раз уж сам Жабий Саннин одобрил.
Растерянность перемешалась в нём с гордостью, жалостью и стыдом. Младший брат становился сильнее. И каким-то образом он смог уже многого добиться.
Без него, без Итачи.
— Так вот, — продолжил Джирайя, — через один из этих призывов выяснился очень неприятный, интригующий и невероятно опасный факт. Смотри, — он ткнул себя пальцем в грудь, — на мне было две компульсии. На Цунаде было три — её выследили, всё сняли, и сейчас она в Конохе, свирепствует в госпитале. На Сарутоби-сенсее тоже было три. На Орочимару… много. Там от личности вообще почти ничего не оставалось, но его, к счастью, смогли спасти, он сейчас восстанавливается. А на Данзо, — взгляд Джирайи стал холодным и серьёзным, — было столько, что он сам был сплошной ходячей компульсией. Смекаешь? Коноха плясала под чью-то дудку несколько десятилетий. И это, — добавил после тяжёлой паузы, — каким-то образом напрямую связано с уничтожением клана Учиха, потому что в планах Данзо было пощадить детей и сохранить жизнь Шисуи. И Шимура не смог этого сделать из-за компульсий. Уточняю, согласно анализам Яманака, сдвиг Орочимару и Данзо на Шарингане тоже был из-за них. Кто-то очень и очень могущественный имел планы на твой клан. И имел бы, если бы не тот самый призыв, чьего владельца разглашать не буду, на всякий случай.
— Вы хотите сказать, — медленно произнёс Итачи, — что… я был вынужден…
Слова застряли в горле.
— Мы не знаем, — после долгой паузы вздохнул Джирайя. — Пока. Понимаешь… некоторые участники всей этой кутерьмы возможно не были под компульсиями. Про Утатане и Митокадо неизвестно, например. Данзо и Орочимару однозначно были. И один из них, чтобы спасти свою душу, выбрал смерть… Что заслуживает уважения. Представь, каково это, осознать, что всю жизнь ты был чей-то марионеткой? Но, — он задумчиво потёр подбородок, — как человек, повидавший многое, должен сказать, что порой не нужны никакие компульсии, чтобы держать кого-то на поводке. Веришь или нет, некоторые сами себе и марионетки, и кукловоды. Зависит от многих факторов.
Итачи опустил взгляд.
Тяжелое молчание повисло над столом.
— Я никогда не был свободным, — тихо признался Итачи. Дрожащими пальцами поднял чашку и сделал два медленных глотка стремительно остывающего чая. Поставил чашку на место.
И я не знаю, почему так получилось.
— Ну, ты сейчас свободнее многих, — слабо улыбнулся Джирайя. — Книжку про «Учива» кто-то же написал.
Итачи подавился слюной и закашлялся.
— Да не объясняйся, — отмахнулся саннин миролюбиво, — хорошо ведь получилось. И потом, это же выгодно, быть Учива, а не Учиха в твоём положении.
— П-почему? — прохрипел Итачи. Торопливо глотнул чая.
— Ну-у-у. Во-первых: опубликованная конспирологическая теория поможет тебе когда-нибудь вернуться в Коноху; в конце концов, она обеляет твоё имя, а это значит, что население вероятнее примет обратно. А если не захочешь возвращаться по каким-то причинам, тебя обустроят в Суне — мы договоримся с ними. В конце концов, Итачи, Коноха многим обязана твоей тяжёлой жертве. Во-вторых… это, кстати, причина нашей с тобой встречи… если учесть, что организатор нашего «компульсивного» поведения всё ещё где-то шляется, и наверняка всё ещё жаждет смерти Учиха, — взгляд Джирайи вдруг стал кровожадно-весёлым, — знаешь, как его разозлит твоя конспирация?
— Почему разозлит? — не понял Итачи.
— Два бестселлера: один признан лучшей философской книгой столетия, а другой про запретную гомосексуальную любовь, — усмехнулся Джирайя. — Ты что. Каждая собака теперь знает про Учиха и Учива. Эти фамилии теперь вообще ничем не очернить. Кем бы ни был кукловод, дергающий за невидимые нити, его это точно должно взбесить. К тому же… ну, — Джирайя почесал свою гриву. — Каждый творец, чья жизнь подарила ему препятствия и страдания, мечтает быть свободным. Это естественно. Отсутствие свободы мы ощущаем ежедневно, оно болит, вот мы и выплескиваем — кто как умеет или может. И даже иногда создаём шедевры. И если сесть и хорошенько подумать, то можно прийти к логическому выводу, что абсолютной свободы не существует. Но, — Джирайя выдержал почти театральную паузу, — но можно добиться той свободы, которая комфортна. И вот в чём парадокс: если не иметь опыта её отсутствия, то непонятно, к чему стремиться.
— Так это… хорошо? — обескураженно спросил Итачи.
— Зависит от точки зрения, приятель, — печально улыбнулся Джирайя. — Как я уже сказал, человек, рождённый и выращенный свободным, никогда не осознает всю ценность своего счастья. Он никогда не узнает настоящего вкуса свободы, а она, как ты уже понял, бесценна. Так что лучше? Прожить всю жизнь в неведении, не зная тоски по ней и неземной радости её приобретения? Или тянуться до звёзд, зная, надеясь, что если постараешься, то получится? Что бы ты выбрал?
— Я, — голос Итачи дрогнул, — я бы хотел… я хочу, — в горле встал ком, а в глазах защипало. — Я просто хочу быть хоть немного… счастлив? Пусть и не имею такого права. — А я не имею. Мне непростительно. Но хочется. Ох, как хочется. И если на мне тоже есть компульсии… то пусть проверят. Если есть… Я бы так хотел, — Можно, пожалуйста, — предательское тело само по себе жалобно всхлипнуло, — пожалуйста, можно я буду счастлив? Посмотрите на меня. Это моральное убожество. Я… всю жизнь я был рабом, — его голос дрожал, — я и сейчас раб. Я убил своих родителей и привёл своим рабским поведением, мировоззрением, мировосприятием клан Учиха к вымиранию. Оставил младшего брата одинокой сиротой. У меня нет друзей. Был, один, и я убил его, потому что он меня умолял. А мог бы… а мог бы… Почему?! Почему я вырос таким? Я ведь не мог быть рождён с одной только миссией — слушаться, повиноваться и никогда не возражать?!
В глазах помутнело от слёз. Итачи моргнул, и они сорвались вниз по скулам и щекам. Стало трудно дышать носом. Грудь разрывало от еле сдерживаемого воя — и он прикусил губу, чтобы хоть как-то остановить этот позор.
— Ох, Итачи, — тяжело вздохнул Джирайя, глядя на него с почти отцовской жалостью. Поднялся на ноги. — Сиди-сиди, я сейчас…
Он пересел на лавку, за которой сидел собеседник. И обнял его.
И Итачи всё-таки разрыдался в подставленное плечо.
Годы одиночества и страданий, взваленные на слишком хрупкие плечи, покидали тело потоком слёз.
Он не по-мужски беспомощно скулил, а Джирайя гладил его по спине, как маленького напуганного ребёнка.
— Я… я хочу быть свободным, — всхлипывая, признался Итачи. Он не мог остановить своего потока слов, как бы не силился, — я хочу быть счастливым… я не имею на это права, но так, так хочу!.. И не могу!..
— Каждый имеет право на счастье, Итачи. И ты тоже. Не казни себя. Это была… тяжёлая ситуация. И мы не можем повернуть время вспять. Я более, чем уверен, что твои родители не хотели бы видеть твоих страданий.
— А я хочу, потому что заслужил!
— Не тебе решать, что ты заслужил, и что не заслужил, — строго возразил Джирайя. Он не переставал успокаивающе гладить чужую подрагивающую спину. — Я тоже много чего не заслужил. И Цунаде, и Орочимару, и Сарутоби-сенсей, и даже твой старый добрый капитан Пёс… К счастью, это действительно не нам решать, иначе в мире не осталось бы вообще никакой надежды. Ты думаешь, наши руки чисты? Ты думаешь, мы тоже не живём с тяжелейшими грехами? К сожалению, у ниндзя руки по локоть в крови. У хороших ниндзя они по самые уши. А легендарным так и вовсе никогда не отмыться. Понимаешь? Мы живём как-то вопреки тому, что с нами происходит. И счастье мы ищем и находим исключительно вопреки. Именно это и делает нас людьми.
— Это больно, — шмыгнул носом Итачи, по-детски чувствуя себя маленьким и жалким.
— Больно, — со вздохом согласился Джирайя. — Но или так, или вешаться, дружище.
— Я хотел. Через несколько лет. Не вот так уйти, но…
— Но теперь не будешь хотеть. Ясно? Ты бестселлер написал, между прочим. И через довольно хитрую дезинформацию освободился от кое-чего. Ну, значит, свобода возможна, так ведь?
— Не знаю.
— А я знаю. Говорю тебе как писатель писателю — не держи в себе. Пиши. Выплескивай. Создавай свою собственную реальность… В моей, вот, реальности женщины кончают по несколько раз во время секса. В девяноста пяти процентах случаев это абсолютно не так. Но реальность красивая, а? И мужчин информирует о том, как можно было бы сделать такое возможным со своими партнёршами. Кто-то из женщин, между прочим, даже к сорока годам может посчитать по пальцам количество своих оргазмов во время секса — ну куда это годится? Вот я и возмущаюсь. Но не кричу мужчинам «эй вы, долбодятлы, куда своё хозяйство на все двадцать четыре сантиметра в девственницу, в рот вас ети, чтоб вас граблями», а просто, кхем, пишу инструкции. С небольшим сюжетом.
Итачи, шмыгнув носом, вяло фыркнул:
— Капитан Пёс обязан вашим сюжетам третью своей хорошей боевой статистики.
— Да, — весело согласился Джирайя, — он гордо рассказывал, в каких позах заставлял свою команду делать растяжку.
А, это тоже было, — вспомнил Итачи.
— Я имел в виду сюжет, — обозначил.
— Когда вы проникли на аристократическую оргию в сто сорок человек?
Ну, и это было, — мысленно согласился Итачи.
— Переговоры, — уточнил.
— А-а-а-а, когда вы выменяли невольный гарем разновозрастных трансвеститов за четыре ламы, ортопедическую подушку и попугая?
— Капитан обязан вам половиной своей хорошей статистики, — после затянувшейся паузы исправился Итачи.
— Вот видишь! — ликующе воскликнул Джирайя. — Всего-то порнокнижки, а так много влияния на человеческие умы! Так что пиши! Я тебе говорю: полегчает! И, может, заодно поулыбаться кого-нибудь вынудишь, или вдохновишь… А самое главное, ты ведь теперь «Учива» Итачи. И нет никого на свете, кто мог бы отобрать у тебя эту фамилию. Даже Саске не собирается этого делать.
— Саске? — напрягся Итачи.
— Он знает о правдивой гибели Учиха, — как бы «между прочим» сказал Джирайя. Будто сознательно не огорошил этой новостью. Будто не разделил уже в который раз за беседу чужой мир на «до» и «после». — Данзо ведь хотел, чтобы твой младший брат его и казнил. А тот, узнав всю-всю правду, поступил как… как настоящий человек, знаешь. Он смог простить. И тебя он со временем простит и сможет принять. Таков путь сильных людей, адекватных людей, которым не чужды критическое мышление и эмпатия.
— А если я не хочу, чтобы он прощал, — хрипло выдавил из себя Итачи.
— Не тебе это решать, — серьёзно ответил Джирайя. — И не мне. Только ему. Давай не будем лишать его выбора, м-м? Это тоже право, на которое не стоит посягать. А на компульсии мы тебя проверим. Потом. Если захочешь.
— Хочу.
— Ну, значит, организуем. И не парься пока. Ты свободен. Исследуй свою свободу. Захочешь нюни распустить — ну распусти, только ненадолго. А потом давай себе пинка — и пиши, пиши, пиши. Или рисуй. Или попробуй макраме, или что-нибудь такое. В конце концов, мир тоже, как и мы, вопреки всему прекрасен. Не надо этого забывать. Иногда сложно, да. Но в этом, так сказать, изюминка.
Джирайя отодвинулся от Итачи и взглянул на него с доброй отцовской понимающей улыбкой. Итачи несолидно шмыгнул носом.
— Кстати, — добавил Отшельник, — Нара Шикаку на следующей неделе принимает пост Хокаге. Видишь? — подмигнул. — Времена меняются. Давай надеяться, что самое ужасное осталось позади, или что мы сейчас оставляем это позади. А ты пока держись. И самая тёмная долгая ночь заканчивается рассветом. И, если тебе интересно, лично я считаю, что ты заслуживаешь это увидеть. Так что не вздумай опускать рук. Пиши, мой юный товарищ.
И Итачи только и оставалось серьёзно кивнуть, храбро не отводя глаз от улыбки собеседника. Только и оставалось пообещать себе и человеку, который не был обязан утешать, ободрять и поддерживать, но всё равно это сделал вопреки многому:
— Буду.
Итачи решил, что может хотя бы попробовать, что может постараться, и тогда…
… и тогда…
… и тогда, кто знает, вдруг придёт момент, когда он сможет обнять любимого младшего брата?
Комментарий к Первое право: Итачи (III)
интровертный socially-awkward Итачи заслуживает выговориться, выпустить пар и обнимашки.
И мб это разрушение фанонных стереотипов о сексуальном, загадочном и опасном персонаже, покорителе разнополых сердец и постелей, но я хочу, чтобы он был счастлив. Так что да.
========== Первое право: Итачи (IV) ==========
Новости об инаугурации Нара Шикаку как Пятого Хокаге разнеслись по миру шиноби вместе с новостями о смерти советников Третьего. Конечно, никто официально не объявил о полной смене верхушки власти в Конохе, но шпионам всех наций полагается в своих отчётах указывать что привело к началу нового устоя, поэтому надеяться на сохранение секрета было бесполезно.
Итачи всё равно удивился, когда через четыре дня после главной новости к нему в покои зашла Конан и заявила:
— В стране Лапши собирают референдум о правах гомосексуалистов. Ты будешь участвовать.
Если бы Итачи не сидел на кровати, он бы, как минимум, покачнулся.
Во-первых: Конан ещё никогда не выглядела такой довольной.
Во-вторых: конспирация, кажется, слишком далеко зашла.
— Я, — чуть не закашлялся самопровозглашенный Учива, — не гей.
Янтарные глаза Ангела Акацуки светились тихим тёплым весельем.
— Возможно, — позволила она, приподняв уголок губ. — Но ты всё равно участвуешь.
— Я никогда не участвовал в референдумах, — вяло возразил Итачи.
— Мы назначили Дейдару специалистом по культурным коммуникациям, напишите вместе речь.
Что?
— Какузу занимается экономической стороной вопроса. Вы туда привезёте сувениры из Аме и продадите. И ты также устроишь автограф-сессию.
Что?
— Что? — озвучил свою единственную мысль Итачи, стараясь не выглядеть ошарашенно. — А как же биджуу?
— Данзо мёртв, — с миролюбивым видом ответила Конан. На её спокойном лице мелькнула и исчезла лёгкая, почти эфемерная, как утренний туман, улыбка. Итачи невольно засмотрелся. — Это значит, что можно изучить другие рычаги управления мировым обществом в ближайшее время. Не нервничай, на собрании обсудим подробнее.
Итачи вдруг предположил, что Пейн наверняка о планах Конан не знает. Иначе с чего бы ей приходить лично, будто невзначай, если для важных новостей и обсуждений существовал административный понедельник. Озорство на обычно кукольном лице после этого осознания показалось логичным.
Конан, на памяти Итачи, обычно не имела голоса. Когда он был, то последнее слово оставалось за ней, как бы не возражало Алоэ, которое имело тенденцию ненавязчиво командовать, и как бы хладнокровно не выступал Пейн.
Значит, раз она решила, что Дейдара теперь не только террорист, но и специалист по культурной подоплёке, Какузу не только хладнокровный наёмник, но и специалист по… рекламе, пожалуй, то вероятность отвертеться от участия в референдуме по правам гомосексуалистов равнялась почти нулю.
Итачи вдруг понял, что имел в виду Джирайя, когда сказал, что книги могут изменить мир. Но Отшельник умолчал о простой истине «что посеешь, то и пожнёшь», и Итачи чувствовал себя странно. Он не так планировал подойти к вопросу о личной свободе. Он вообще ничего не планировал, всё как-то само собой получилось. Из-за Саске с его отказом от кровожадной мести, из-за Сасори с его кризисом среднего возраста, или как там, из-за благородной смерти Данзо.
Итачи чувствовал себя героем анекдота, и ему это не нравилось. Слишком частым гостем в голове было это ощущение во времена службы под командованием капитана Пса. Хотелось немного нормальности, стать свободным и стать счастливым — никак не участия в референдуме по правам гомосексуалистов, когда сам, в общем-то, натурал, пусть и девственник, которому пока ещё ничего не хотелось.
— Но что я там скажу? — вяло возразил Итачи.
— Обсудите с Дейдарой, — Конан выглядела непреклонно. — Он готов тебя консультировать. А на заседании всем скажем, что мысль новая, и вы к работе приступите сразу после. Тем не менее, подумать о референдуме надо сейчас.
И выскользнула из чужих покоев так же тихо, как и пришла.
Итачи несколько раз медленно моргнул, глядя в пустоту.
— Пейн не знает, — собственный голос звучал глухо. — Референдум по правам гомосексуалистов, — из-за книги, из-за какой-то книги! Никогда такого не было. И самый важный вопрос, — и что я теперь скажу за чаем в следующий раз?
А Саске что подумает?
Учива Итачи с многострадальческим вздохом схватился за голову.
(…)
Следующий административный понедельник начался с беспристрастного выступления Конан. Она начала с темы пошатнувшегося политического влияния Конохи за счёт смерти Данзо и закончила предложением, которое звучало как абсолютное решение, что Акацуки, от лица страны Дождя, отправят Итачи участвовать на референдум о правах гомосексуалистов в Лапше, потому что смерть кровожадного теневого диктатора на материке принесла новые возможности социального и политического влияния.
— Ёбана, вот это план, — почесал голову Кисаме. В его голосе чувствовалось то самое восхищение, когда на твоих глазах начинает твориться какая-то дичь, а под рукой в то же время удачно оказываются пиво и закуски.
— Абсурд! — злобно прошипела чёрная половина Зецу. — Нам необходимо использовать возможность, чтобы запечатать биджуу! Только так будет возможен мир. Нельзя сворачивать с намеченного курса!
— Мы агрессивные миротворцы, а не террористы, — мягко возразила Конан, холодно блеснув глазами. У Итачи пробежали мурашки по коже. Он даже инстинктивно выпрямил спину.
Зецу гнул на своём.
Конан не сдавала позиций.
Она была непреклонна, как сам ход времени, как скала в бурном океане, как бабушка, которая решила не выпускать внука из дома без вязаной шапочки. Итачи не без восхищения завидовал её поразительному упрямству.
Пейн, в глубокой задумчивости, молчал.
— А, я понял! — громко воскликнул Хидан, перебив чужой дебат. — Это ахуительный план такой, многоходовочка типа! Зачем давить на яйца державам, чтобы те не воевали, если можно, так сказать, развязать другой кровопролитный конфликт во славу Джашина, которого никто не ждал! — выдержал театральную паузу, собрав на себе всеобщее внимание. — Геи и сочувствующие против пидоров! Это же гениально! Пока все будут делиться на два лагеря, пока там куча всяких грешников будет определяться со своими грехами, пока они кампании начнут информационные, аж сто лет пройдёт! Какие там земли, влияние! Никому дела не будет!
— О-о-о, — почему-то злорадно протянул Дейдара, скалясь. Он отлично симулировал свою неосведомлённость. — Камень так охренеет, что чуть в гражданку не упадёт! Или упадёт.
— Мей, может, переворот побыстрее сделает, — тоже задумался Кисаме.
— Не говоря уже о деньгах, — добавил Какузу.
— Это блажь! — нечеловеческим голосом прошипел Зецу. — Это блажь! Иллюзорность презренной смертной жизни. Неправильный путь… Только хаос, только разрушение, только контроль над низшими классами может привести мир в светлое будущее!
— Не убедил, — пожал плечами Хидан. — Биджуу, это, конечно, заебись, достойные противники, но война гееобразных и пидоров, информационная, гражданская или партизанская даже — вот это да, такого ещё не было! Мы так мир встресанём, что Джашин несколько столетий будет доволен!
— Акацуки не могут отказаться от своих целей, — злобно выплюнул Зецу.
— Мы ведь и не отказываемся, — нашёлся со словами Итачи.
— Молчи, предатель! — выплюнуло Алоэ.
— За предателя отвечать будешь, — серьёзно сказал Кисаме и опасно оскалился. — Итачи, блин, единственный, кто в абсурде бытия не растерялся, — обернулся к партнёру по заданиям и показал ему большой палец, — молодец, Учива!
— Да, бля! Джашин одобряет.
Итачи неловко сглотнул и промолчал о том, что сам случайно создал этот абсурд, пока проходил внезапный и резкий кризис самоидентификации.
— Учива Итачи, — вдруг подал голос Пейн. Все как-то дружно подобрались, — отправится на референдум по защите прав гомосексуалистов и остальных… гееобразных. И напишет об этом статью. И статью опубликуют в газете «Амегакуре сегодня». — Пауза. — Конан права, это то, что мы можем дать миру. И Хидан прав, человечество не успеет достаточно адаптироваться, распрощаться со скрепами Смутного времени, чтобы быстро вернуться к международным кровопролитным… играм.
— А как же джинчуурики? — почти взвился Зецу.
— Биджуу никуда не денутся, — припечатал Пейн. — Возможность, открывшуюся через Итачи, надо использовать сейчас, пока не поздно.
Алоэ, прошипев под нос что-то нелицеприятное, растворился в земле.
Конан торжественно улыбнулась, и это была очень красивая улыбка.
(…)
— Я точно не гей! — возмутился Дейдара, когда Итачи тем же вечером неловко заглянул к нему с записной книжкой и ручкой для обсуждения стратегии будущего выступления. — Если бы не возможность поднасрать дорогой Родине, я бы вообще в этом не участвовал, да! Но это же… это же, знаешь, то, что хочет провернуть Конан тоже искусство! Только социальное.
Итачи медленно кивнул. Он смутно надеялся, что от эмоциональных порывов коллеги не взорвутся многочисленные экспериментальные скульптуры, расположенные почти на всех поверхностях спальни-мастерской.
— И у меня так-то травма вообще психологическая с ними связанная! Я не знаю, как её можно так, эм, переварить и переделать, чтобы получилась конфетка, которая всем понравится! Понятия, правда, не имею, откуда Конан об этом знает…
— Более, чем уверен, — вступился за неё Итачи, — что тебя назначили на эту роль в связи с искусством.
— Я бум делаю! Бада-бум! Бабах! А это всё социальные тонкости, говорю же, да. Хотя, — Дейдара почесал шевелюру, — уж лучше я, чем господин Сасори. Я по философским соображениям занимаюсь делами, так сказать, насущными, а он — вечными. Проблема геев и пидоров в данный момент насущная. А когда она уже укрепится в народном сознании в своей насущности, там и вечность можно начать приплетать. Смекаешь?
— Смутно.
— Ну, ты не человек искусства-искусства, — отмахнулся Дейдара, — скорее, историк. Философия хоть какая-то твоему выступлению будет нужна. Но это, если туго придётся, Хидана можно будет спросить.
— Хидана?
— Ну так геи и гееобразные страдают же! И пидоры от них страдают. Обоюдное страдание, короче. А Хидан там явно что-то про Джашина приплетёт.
— Так, — Итачи проглотил свои возражения, — что по поводу травмы, которую можно переделать?
— Ну, — Дейдара густо покраснел. — Я бы вообще об этом молчал до конца моих дней. Но…
— Но, — Итачи попытался выглядеть ободряюще, как мама, которой нужно было аккуратно выведать, во что вляпалось её чадо.
— Но искусство, — тяжело выдохнул Дейдара и смущённо отвёл взгляд. Что-то промямлил.
— Что?
— Да, блин, ничего! — воскликнул Дейдара, всё ещё красный, как рак, и всё ещё не встречая взгляда собеседника. — Короче, бля, ладно!.. Однажды, когда Сасори попёрся в страну Мороза, я попёрся с ним, только в другую сторону. И пока он получал пизды и экзистенциальный кризис, я пытался лишиться девственности… Ну и, блин, склеил симпатичную местную девчонку в баре… Мы пошли с ней это-самое в туалет. Я одет, она одета. Ну, поцелуи, прочее. А там же холодно, блять, в стране Мороза-то! Ну мы и не разделись, а так, штаны приспустили. Ну, присунул. Сзади. Произошла пенетрация, в общем. И тут я вспомнил, что господин Сасори рассказывал мне про клитор…
У Итачи в голове заворочались подозрения.
— Ну я, короче, потянулся, — быстро и неловко продолжил Дейдара. — Чё-то шарю-шарю — и нет там ничего. Ну я ещё пошарил. У меня ж языки в ладонях, надо использовать на благо общества! И вдруг я что-то нашёл. Но это было… не то.
Итачи тяжело вздохнул.
— Вот-вот! — метнул на него смущённый взгляд Дейдара. — Я как отпрыгну, как взвизгну!.. Ну, потому что, охренеть, блять! Я на такое, между прочим, ни хрена не подписывался! А он, она, оно, они, короче, как давай реветь крокодиловыми слезами, что вот, все вы мужики такие, вам один только клитор нужен! А если его нет, то типа всё! И я, блин, стою в этом несчастном туалете, оно, они, ревут, а я, ну, в справедливом ахуе. И ведь если утешать начнёшь, то неправильно поймут, и ты себя неправильно поймешь, и надо же будет потом как-то с этим жить! Ну я что-то там сказал, и дал дёру, еле штаны успел обратно надеть. Вот.
Итачи молчал с минуту. Потом открыл рот и с той уверенностью, которую не чувствовал, заявил:
— Трансвеститам нужна гласность, чтобы и своим и чужим было психологически удобнее находить половых партнёров. — Добавил. — Сойдёт для тезиса?
— Про безопасность ещё скажи, — поморщился Дейдара.
— Про презервативы?
— Да нет же! Я же типка этого сгоряча и убить мог. За наглость. Понимаешь? За поруганную честь, в конце концов, и моральный ущерб, да. Мог бы, будь я злее и не в шоке. Пусть не вводят в заблуждение нормальных пацанов. Вообще пусть геи говорят, что они геи, блять. Они ведь делятся на два типа: собаки переодетые и не переодетые. Спереодетыми ты уже понял. А вторая категория они вообще странные. Видят кого-нибудь красивого как ты или я, и так подленько подлизываются. И многие ещё с жёнами, между прочим. Вот по хиленьким, узкоплеченьким и жалким таким внешне сразу всё понятно. А есть те, по которым ни хрена не понятно — товарищ будет охранять твой тыл или просто возможность ждёт. Не, гласность и только гласность.
— Их могут репрессировать, — задумался Итачи. — Париями общества сделать.
— Или убить за хамство, наглость и предательство товарищеских чувств, — мрачно возразил Дейдара. — Я-то не убивал за подкаты. Но не все мои знакомые ниндзя такие добрые. Свою жопу можно доверить только любимой женщине, если ты не из этих. Сильные и опасные по-разному реагируют на покушение своего сакрального места.
— Клановым шиноби не разрешат гласность в этом вопросе, — возразил Итачи.
— Да помню я про твоего Мадару с этой его большой запретной любовью, — отмахнулся Дейдара. — Да конечно читал, не смотри на меня так! У нас тут член Акацуки в писатели подался, все читали, конечно. Короче, понятное дело, что клановым велят молчать в тряпочку. Кланов-то почти не осталось! Больше половины вымерло, мне Какузу и Хидан сказали, уж они-то знают. Но, знаешь, — Дейдара почесал подбородок, — мир действительно изменился. Я, вон, безродный, а господин Сасори — последний из своего клана, кто как-то может расплодиться. Правда, зная его, он почкованием это будет делать. Ну или заведёт себе одного-двух спиногрызов, если найдётся женщина, которая сможет его терпеть… Я это к чему, вот мы с ним — очень разные. Но разницы, в общем, никакой. Он опасный, я опасный. Базовая зарплата в Акацуки одинаковая, а всё остальное — премии. Сдают, короче, кланы. Им гомики как не были нужны, чтобы рождаемость не падала, так и всё ещё не нужны, сейчас особенно. Если ты последний из своего рода и тебе нравятся мужики, то кеккей генкай исчезнет. Наследовать будет некому.
Итачи вздохнул:
— Тогда про гласность лучше не говорить.
— Не-не-не, лучше говорить. Ну, это уже хоть что-то тогда скажешь, да? Конан будет довольна. А там, в кланах, сами как-нибудь разберутся. Мужики не бабы — не беременеют. Но можно найти каких-нибудь, знаешь, мужикоподобных женщин… Наверное. Хрен его знает, я не гей, понятия не имею, как они там со своими проблемами разбираются!
Они ещё с полчаса обсуждали, что можно написать. Дискуссия как началась, так и закончилась на эмоциональной, но информативной ноте. Итачи составил список тем, список аргументов и контраргументов и начеркал пару заметок. С чувством выполненного долга вышел вон. Замер.
Пробежался глазами по своим записям. Пробежался ещё раз. Мысленно выругался.
Зашёл обратно.
— Дейдара, — мрачно заявил. — Мы забыли про лесбиянок.
Комментарий к Первое право: Итачи (IV)
Акацуки проводят внутреннюю политическую реформацию с внешней политповесткой со всеми вытекающими и не вытекающими (у них там у всех с сексуальным образованием оч плохо) хД
Кто заметил лёгкую критику неправдоподобного слэша и социальной ситуации в Америке, тот молодец.
Вообще гомосексуализм в мировой истории это интересно. Вы знали, например, что самые шовинистические философские и социальные труды были опубликованы мужчинами, которые, подозрительным или легальным образом “никогда не женились”? Почему? Конкуренция и зависть, наверное. Она и сейчас есть. У меня несколько хороших знакомых являются геями-пассивами, у них и с мужчинами, и с женщинами, и с самими собой много всяких проблем, в том числе и экзистенциальных. Но люди они хорошие.
Но тот факт, (хорошо спрятанный в текстах), что к сложной роли женщины в обществе приложили руку отчаявшиеся своими эпохами геи, это иронично.
Вот вам и абсурдность бытия, если учесть, что слэш пишут, в основном, женщины.
========== Первое право: Итачи (V) ==========
Итачи спал и снился ему сон.
Сны были редкими гостями в его тихих ночах. К тому же, из-за Шарингана было легче распознать, что есть реальность и что нет. Не говоря уже о сюрреализме. Но порой, когда спишь, даже если есть сначала осознание, потом оно пропадает…
Итачи снился сон.
Он осознал себя на лужайке посреди леса. На ней высилась белая печь. Вокруг неё были деревянные столы.
Хидан конструировал здоровенный торт. Внутри торта стояла огромная коробка, в которой сидел Кисаме, ему зачем-то было нужно там сидеть, чтобы потом оттуда выпрыгнуть. Итачи занялся глазурью.
Глазурь выглядела как веер, тот самый учива, что стал символом клана Учиха.
В какой-то момент торт загорелся, и Хидан начал громко кричать и заламывать себе руки. Итачи подумал, что это его вина, он же занимался глазурью. Попытался потушить, впитать в себя чакру огня, но она не впитывалась.
Кисаме пришлось полуголым выпрыгнуть из коробки, спрятанной внутри торта. Сюрприз был испорчен.
А потом появились тени, страшные тени. Они наползли из леса. Только глядя на них становилось жутко. Им был нужен торт, который всё ещё горел.
В какой-то момент Хидан и Кисаме пропали — они, наверное, остались сражаться с тенями, а Итачи обнаружил себя летящим на большой птице с Дейдарой, Конан и Какузу; Какузу держал торт своими… щупальцами под птицей, чтобы та не взорвалась. Тени попытались напасть и в воздухе, взвившись огромными страшными чёрными насекомыми — и Конан, распустив бумажные крылья, спрыгнула, чтобы помешать им.
Белая птица держала путь к солнцу. Она поднималась всё выше и выше, становилось то холодно, то жарко.
Дейдара плакал и говорил сквозь слёзы, что именно так и хотел умереть.
Птица поднималась ввысь. С неё начал капать воск.
Они пролетели мимо огромнейшего баобаба, на котором росли гёдза. Какузу, сорвав себе парочку, сказал, что жизнь — это гёдза по акции, никогда не знаешь, с какой начинкой попадётся: с мясом, овощами, или с креветками. И ещё сказал, что за искупление порой приходится дорого расплачиваться, но цена справедлива. Он отказался спрыгивать на дерево, отказался спасаться.
Ветер бил в лицо.
Летели в торжественном, траурном и решительном молчании. На смерть. На благородную смерть.
Горящий торт раскачивался под птицей в такт медленно тающим крыльям.
У самой большой тучи, серой и мрачной, норовившей спрятать солнце, появился рот, большой и страшный, острый, с нечеловеческими зубами. Туча прогремела:
— Это всё блажь! Блажь! Человечество не свернёт с намеченного пути! Не будет никакого референдума! Человечество создано, чтобы повиноваться! Слабые и глупые не имеют права ни на что, на то они и стадо, на то они и жертвоприношение!
Рядом с тучей возникло облако, пушистое и белоснежное, как овечка из детской сказки. Оно блеяло и пыталось загородить собой злобную тучу, чтобы птица с капающими крыльями поднялась выше. Где-то звенели колокола и тысячи колокольчиков. Стая уток и чего-то оранжевого полетела в раскаты грома — и взорвалась. Туча осталась, пусть и претерпела ущерб, тонкие лучи света прорвались сквозь неё, но не усмирили сверкающие в ней молнии. Солнечные зайцы, с солнечными алебардами и катанами на перевес, появились на пушистом облаке и прыгнули в тучу, пытаясь порезать её на клочки. Туча стала меньше, но не исчезла. И вдруг оттуда грянула молния, и она полетела прямо в птицу — Дейдара закричал — и вдруг он, Итачи, Какузу и торт стали падать-падать-падать, а внизу Коноха, и — там был Саске, он стоял на горе с лицами Хокаге, поставив руки в боки.
Он был одет в полицейскую форму клана Учиха.
Воздух пах магнолиями, потом яблонями и затем розмарином. Итачи падал, и падал, и падал, приближаясь к своей смерти. Всё было так, как он представлял, планировал. Тот же прыжок с небоскрёба в Амегакуре, только без продолжения. Он заставил себя держать глаза нараспашку, чтобы в последний раз полюбоваться на младшего брата, ради которого было всё — и грех, и жертва, и искупление.
«Дурачок» — шепнул грустный и ласковый голос мамы ветром в уши.
«Не совершай эту ошибку!» — вторил ей голос папы, сильный и с хрипотцой. — «Не иди моей дорогой!»
«Не глупи, Итачи!» — голос Шисуи на грани паники. — «Не надо!»
«Тебе ещё многое необходимо сделать» — Итачи так представлял себе во время чтения Мемуаров голос дедушки Фугена. — «Повремени, прошу».
— Спасайся, идиот! — рявкнул Саске, поставив руки в боки. У него ломался голос. — Проснись! Проснись!
Мимо пронёсся солнечный заяц, накачанный и мускулистый, с алебардой. Он упал к Саске, оттолкнулся от земли, подскочил ввысь — и в его лапах вместо солнечной алебарды оказалась не менее солнечная здоровенная сковородка. Он замахнулся, оскалившись, и ударил ей Учиву по голове со всей силы, со всей дури. Из горла вылетел крик.
— А-а! — вскрикнул Итачи, сев на кровати.
На кровати в ногах сидел Зецу. Кожа его белой половины блестела в ночи, будто натёртая фосфором.
— А-Аматерасу! — инстинктивно гаркнул дезориентированный Итачи. В глазах отозвалось резкой болью.
Тишину комнаты разорвал визг.
Сознание налилось тяжестью и провалилось обратно в сон.
(…)
Тем временем в Конохе, в новом полицейском офисе, команда 7 и сопровождающий их небольшой контактный зоопарк дружно проснулись.
— Тошиаки, на кой чёрт ты его сковородкой по башке ударил?! — голос Саске надломился на особенно высокой ноте.
— Всегда работает, шеф, — бессовестно пожал плечами заяц и потянулся за цветастым журналом, который накануне принесла Ино.
Учиха, тяжело вздохнув, страдальчески потёр переносицу.
— Пассивно патрулировать чужую башку на случай вторжения это, конечно, интересно, — зевая во весь рот проговорил взъерошенный ото сна Наруто. — Но почему торт?
— Спать, — сонно скомандовала Сакура. Пассивный патруль снов и так приносил ей одну усталость, а перенос солидного количества душ вовнутрь чужой головы и отражение атаки гендзюцу съели почти весь её резерв чакры. Она зарылась поглубже в спальный мешок. — Всем спать, торт потом.
— Ичираку рамен открыт, наверное, — как бы «между прочим» предположил Наруто.
— Три часа ночи, — констатировал Саске.
— Ну так! Говорю же открыт, даттебайо.
— Добе, я никуда не пойду.
— А и не надо никуда идти! У нас кто на ночном дежурстве? Сай вроде? Ну вот пусть сходит, и нам закажет, и себе тоже. Не знаю как вы, а я чёт проголодался. Тучи бомбить — это вам не это самое.
— Мне с темпурой, — сонно промямлила Сакура.
— Сай! — командным голосом позвал Саске. — О, ты уже здесь. Значит так: мы сейчас устроим внебрачное-тьфу, блять, внерабочее совещание. Да, нам нужен рамен. Да, тебе тоже. В общем, запоминай: пять чёрных кофе (нам и тебе тоже), да, мы им профинансировали кофемашину… Так, значит, два мисо рамена со свининой для Наруто, один острый с говядиной мне, один не острый с темпурой Сакуре, Тошиаки не будет… и себе тоже один возьми, какой захочется. Держи деньги. Так, а почему ты молчишь? — и приказал на всякий случай. — Отставить.
— Ночью положено молчать, — моргнул Сай.
— Положено, но не запрещено, — Саске привычно поднял новое издание конституции, переизданное по случаю инаугурации Пятого и уже немного потрёпанное, потому что каждый раз, когда какой-нибудь бывший агент Корня вёл себя странно, приходилось использовать её как железобетонный аргумент.
— Так точно, — поклонился Сай, взял деньги и унёсся в шуншине.
— А он рамен-то вообще ел? — задумчиво почесал голову Наруто. — Зависнет ещё перед выбором.
— Теучи-сан поможет, — отмахнулся Саске. Первые недели работы в полиции научили его легче относиться к жизни, ругаться матом, не нервничать и рассчитывать на то, что пожилые люди охотно жалеют бывших агентов Корня и делают им подарки: бесплатная чашка чая, супа, какой-нибудь элемент одежды… Команда была от даров не отказываться, потому что это невежливо, поэтому некоторые бывшие агенты, проходившие стажировку в новой полиции и имевшие из-за этого контакт с населением, неловко расхаживали в «бабушкиных» свитерах и носках. — Может, он ему ещё и рисовые крекеры даст.
— Спать надо, а не есть, — пробухтела Сакура из своего спального мешка.
— Ты спи, спи, — отмахнулся Саске со вздохом, — и ты, Наруто, когда поешь, ложись потом. Ваш кофе можно будет утром подогреть. А у меня ещё документов целая стопка… О. Тошиаки. Ты умеешь подделывать подписи?
(…)
Где-то в глубокой тьме поздней ночи, далеко под землёй человек в маске сардонически хмыкнул, глядя на шипящую тень, недовольно вселяющуюся в новое тело.
— Не сработало, значит? — побарабанил пальцами по трону, на котором восседал. — Не похоже на тебя, Зецу.
Тень прошипела что-то нелицеприятное.
— Как же ты ситуацию довёл до этого, м-м? Что бы сказал на это наш новоиспечённый гомосексуалист Мадара? Без Данзо и Орочимару наши планы начали опаздывать, но без Акацуки они могут застопориться.
— Ещё не всё потеряно, — кровожадно пророкотал Зецу.
— Нет, не всё, благодаря мне, — хмыкнул человек в маске.
— Щенок!..
Фигура на троне расхохоталась, запрокинув голову.
— Не нервничай так. Кири всё ещё под моим контролем, а Орочимару не успел подчистить ни все свои базы, ни всех своих подчинённых. Более того… Хм. Если Коноха перестала быть вариантом, есть ещё — Ива, Кумо, маленькие гордые самонадеянные и глупые Скрытые Деревни. Человечество склонно к высокомерию и эгоизму, мыслит критически лишь меньшинство. Это всегда играло на руку. Какие-то вещи не меняются. Посмотрим, насколько сильно они хотят сейчас войны.
— Акацуки планируют отодвинуть её на неопределённый срок! — взвился Зецу. — Мы не можем так долго ждать!
— Всё должно быть справедливо, каждому воздастся за грехи его, — пожал плечами человек в маске. — Мне любопытно посмотреть, как они постараются вывести мир из кровопролитного кризиса. Может, вместо изначального плана мы построим лучшее общество на почве Вечного Цукиёми — погрузим в мир бесконечных иллюзий серую безмозглую массу и оставим только свободомыслящих. Сделаем им ограничения, и пусть себе живут, творят, пишут… На благо общества.
— Свободомыслящие на то и свободомыслящие, чтобы вставать поперёк горла, — рыкнул Зецу. — Не занимайся глупостями!
— А, но без восстаний править будет скучно, — миролюбиво парировал человек в маске. — Идеальную утопию не построить, но её можно спланировать, как ту же погоду в Аме. Оставшиеся в реальном мире будут думать, что у них свобода выбора. А то, что их «свобода выбора» — единственная иллюзия, которую им подарю… Вряд ли их настигнет это осознание. Человечество должно развиваться. Что лучше подталкивает к саморазвитию и положительному вкладу в общество, чем отчаяние и горе? Естественный отбор справедлив и беспощаден. Слабые повесятся, сильные адаптируются, цепляясь за крупицы доброго и прекрасного. Гордые сломаются пополам и станут скромными, скромные перестанут прятать взгляд, выпрямят колени и откроют рты. Мир придёт в равновесие, страх унаследуют новые поколения, и через двести лет не понадобится никакого Цукиёми, чтобы контролировать людей. Они станут сами себе блюстителями моих правил и законов; они будут сами себе кандалами, судьями и каторгой. И даже если я уйду и вспыхнут восстания, наибольшая часть народа уже будет перевоспитана — они не поднимутся возражать. Я их отучу. Пусть ещё порезвятся немного, Зецу. Они теперь, — из-под маски скользнул смешок, — пытаются. Ну, пусть попытаются, да. Такого раньше не было, если не считать Первого Хокаге. Пусть попробуют. А мы… мы пока пересмотрим свои планы. Внесём в них правки. И когда они оступятся, а таков удел грешного и несовершенного человечества, бежать будет некуда. Я добр? О, безусловно. Я справедлив? Разумеется. Заслуживают ли они первого и последнего шанса? Конечно. Наказание за неудачу будет быстрым и жестоким, мы не будем с ними церемониться и играть в перемирия. Только Будда прощает дважды.
— Мы не можем столько ждать! — возразил Зецу.
— Ты мне чего-то не договариваешь, может? — нарочито невинным голосом поинтересовался человек в маске. — К чему такая спешка?
— Луна не ждёт.
— Луна, солнце и все прочие светила ждали целую вечность. Что для них ещё несколько лет? А нам будет развлечение. Потеха. Непредсказуемый хаос, да ещё и не кровопролитный… пока что… я такого не встречал. А ты?
Зецу хотел было возразить, но фигура в маске презрительно отмахнулась.
— Перестань, — сказал человек на троне. — Твоя ослабшая хватка к этому привела, не моя. И моё решение — посмотреть, что из этого выйдет. Мне любопытно. Очень любопытно.
(…)
Итачи мирно спал.
Ему снились зелёные лужайки и белоснежные мягкие овцы.
Комментарий к Первое право: Итачи (V)
Команда 7 врывается в главу: И ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, ЭТО ИСПАНСКАЯ ИНКВИЗИЦИЯ (с) Монти Пайтон.
Сон Итачи навеяло не только мифом об Икаре, но и поэмой Висенте Уидобро “Альтасор”.
Магнолия, яблоня и розмарин — символы начала жизни, процесса жизни и смерти, а также весны, лета и осени.
Икар — символ (обречённой) борьбы человечества против божественного.
Альтасор — некий пост-Икар; жизнь и её осмысление не в процессе возвышения к солнцу, а в падении после первородного человеческого греха “hubris”.
“Hubris” не имеет прямого аналога в русском языке. У нас это “гордыня” или “высокомерие”, но это термин в западном христианстве, который означает брошенный вызов божественному, который, подразумевается, обречён на провал; но поскольку человечество всё-таки эволюционирует, то провал обязателен далеко не всегда, так что в падении есть своя дихотомия.
Конец сиквела с Итачи! Всем спасибо за поддержку и отзывы! :3
========== Первые реформы: Шикаку ==========
Из шляпы Хокаге, как выяснилось, вытягивались фанты, связанные исключительно с бюрократией. А бюрократия это что? Это куча институтов, шатких, не успевших окрепнуть за времена своего короткого существования, это пожилые люди в креслах — потому что они ещё не привыкли к тому, что должность передаётся молодым тогда, когда это надо, а не по вине куная в спину — это кланы, чьи старики ещё помнят раннее детство в зародыше Конохи или даже ещё раньше.
И это всё приводило к тому, что договариваться по любому вопросу, абсолютно по любому вопросу, было тяжело, потому что каждый и его собака сутулая упрямились из гордости, бесконечно отмахиваясь на лавры предков, которые давно уже отцвели, если не осыпались. Как Сарутоби это всё терпел столько лет, Шикаку даже представлять не хотел. Пятый неловко носил свои регалии всего второй месяц, и ему уже хотелось парочку представителей каждого из комитетов и советов немного утопить в реке Нака. Команда 7, прописавшаяся на территории клана Учиха, и глазом бы не моргнула, Ширануи что-то понимающе бы хмыкнул, а уж зайцы, зайцы бы и вовсе отнеслись с одобрением и воодушевлением. Но, к сожалению, топить никого было нельзя. Старики, впавшие в маразм изживших себя радикальных взглядов прошлого века, всё ещё имели кое-какую пользу. Более того, Третий, казнив Митокадо и Утатане, посодействовав Данзо в ритуальном самоубийстве, закрыл квоту на насильственное удаление из ситуации неугодных на несколько лет вперёд — и Шикаку не мог спешить.
По правде говоря, он и не хотел.
Если упрямцев нельзя убедить, их можно подтолкнуть к нужной идее, заранее расхваленной, их необходимо чуть-чуть обвести вокруг пальца, чтобы они купились.
Это была тактика торгаша, а не ниндзя. Ещё сто лет назад такой подход не смог бы сработать. Однако мир изменился — материальная выгода уже полвека развязывала войны, заключала миры, сводила исторических недругов и разводила дружбы, передающиеся по наследству. И тем не менее, всегда оставались те, кто жаждал крови и только крови. Что им деньги, когда есть чужие слёзы? Что им высокий статус, когда можно жечь чужие особняки, чужие города?
И вот они как раз стоически упрямились на большинство предложений Шикаку и его советников.
Конечно, проблемы зиждились не только в голодных волкодавах, иначе всё было бы слишком просто. Многие высокопоставленные благородные лица отказывались от изменений из-за гордой недальновидности и неспособности признавать своих ошибок, да и просто потому что боялись перемен.
Даже на театр, театр, нашлись возражения. Курама сопротивлялись идее из соображений безопасности Конохи — они с самого основания города бдели его иллюзиями от лазутчиков. «Никаких турне» — был их аргумент. — «Более того, нас и так слишком мало сейчас; создадите вы театр, он привлечет туристов, а через тридцать лет никого из нас уже не останется, чтобы прикрывать ваши спины». Шикаку прикусил себе язык, чтобы ядовито не парировать про элитизм крови, инцест и категорическое неприятие гражданских в клан.
Хьюга Хиаши о театре думал целую неделю. Казалось, что лично он согласится — всё-таки изящные искусства. Но потом на него, видимо, надавили старейшины, потому что глава Хьюга в итоге, как заколдованный, повторял один-единственный аргумент, что театр — это разврат, а разврат населению Конохи не позволителен. Взгляд у Хиаши казался стеклянным. Не отстоял он, значит, театр перед своими старыми клановыми пердунами. Не смог.
Члены торговых гильдий по поводу театра между собой переругались — не до чаепитий с мышьяком и стрихнином, но до перехода на личности; а для представителей их профессии это было серьёзно. Третий не без сочувствия посоветовал не лезть в их разборки — присутствие ниндзя, сказал он, там только лишнее. Люди, которые везут свои караваны на другой конец света в поисках прибыли, невзирая на войны, конфликты и нукенинов, далеко не так просты, как кажутся на первый взгляд.
Шикаку согласился.
И всё равно, несмотря на железную поддержку кланов Тройственного союза, а также Инузука, Абураме и Сарутоби, театральная реформа застопорилась.
Если Хьюга и Курама решат быть недовольными, это может привести к неприятным последствиям — от пассивной агрессии до восстания; а восстания надо подавлять, или же надо заранее выкрутиться так, чтобы не дать таковым почву.
Шикаку пока на остальные будущие изменения даже намекать не пытался.
Сначала нужно было разобраться.
— Мне прекрасно понятны их возражения, — не без раздражения потёр виски Шикаку после очередного бесплодного собрания с остальными главами кланов. Они с Иноичи ушли в кабинет Хокаге сплетничать и, возможно, пить. АНБУ по углам было приказано покинуть помещение в целях конфиденциальности. — И прекрасно понятны причины и корни этих возражений. И я знаю, что их нельзя разрешить мановением руки, нельзя убрать, и так далее. Но их необходимо уменьшить. Желательно, вдвое. И проблема в том, что я пока не решил какой к этому нужен подход, чёрт возьми!
— Так, — понимающе вздохнул Иноичи, давно привыкший к роли психолога в своей старой команде, — давай по порядку. Объясни мне на пальцах.
Яманака и так всё прекрасно знал, но давал своему старому другу возможность выговориться.
— Я тебя ничем новым, к сожалению, не удивлю, — фыркнул Шикаку, подловив Иноичи на его доброте. — Хокаге официально зависит от даймё и только от даймё. Неофициально он всё ещё очень сильно зависит от кланов. До сих пор. Третий хорошо постарался, и теперь за Хокаге хотя бы больше манёвренности… Но, святые олени, если бы Минато так неразумно не умер на полувздохе, было бы намного легче! Я не только «клановый», я глава клана, как и господин Хирузен. И в этом, конечно, до сих пор есть плюсы, но и минусов хоть отбавляй! Одна моя голова на скале Хокаге добавляет традиционалистам масла, чтобы подливать в огонь, а мы не можем себе позволить увязнуть в традициях, это, по опыту, до добра не доводит во времена перемен!
— Войны сильно ударили по кланам, — заметил Иноичи. — Наиболее прогрессивные стали позволять браки с гражданскими и ниндзя гражданского происхождения, у нас появилась новая кровь и появился баланс между смертностью и рождаемостью — и мы не потеряли кеккей генкай.
— Да, но таких кланов сколько? Нара, Яманака, Акимичи, Инузука, Абураме, Сарутоби, — пересчитал по пальцам Шикаку. — Большинство, но не все. Маленькие кланы, как те же Хатаке, уже, считай, исчезли. Сенджу давно нет, Учиха попали под колесо собственной гордости, Курама находятся на грани, Хьюга пока держатся и мешают. И, кстати говоря о Сенджу, Первый и Второй не имели реальной власти в Деревне во время своих правлений, так что они, по сути, принесли в жертву свой клан на начальном этапе становления Конохи. Я поднял архивы — основная часть ниндзя в поле были именно от них. Третий сделал всё возможное, чтобы Сарутоби не последовали их примеру — и его труды окупились. Они окупились настолько, что это вылилось в кандидатуру Минато. — Шикаку нахмурился. — Я должен что-то предпринять на долгоиграющей основе, чтобы защитить Тройственный союз наших кланов. И надо если не сделать консерваторов либералами, то хоть добавить им пластичности.
— Ты говоришь, что Сенджу были принесены в жертву, — побарабанил пальцами по столу Иноичи. — А Узумаки?
— Им много раз предлагали переместиться в Коноху, — возразил Шикаку, — как минимум, шесть. Из официального. Но мы же гордые морские волки, мы же биджуу запечатывать умеем, нам же вообще всё нипочём! — с горечью воскликнул. — Нара тоже не хотели прощаться со своим святым лесом. Акимичи долго колебались, прежде чем уйти из столицы. Какой клан не назови — всем пришлось оставить свои исторические земли. Одни только Узумаки отказались покидать свой остров. Думали, никто другой не знает океан так, как они — а как же Хозуки? Юки? Кланы с территории Молнии? Гордость, Иноичи. Гордость! Гордость погубила Узумаки, стерла почти полностью с лица земли Учиха, гордость медленно пожирает Курама и облизывается на Хьюга.
Трагедия заключалась в том, что откажись Узумаки от острова, они бы выжили. Однозначно. По крайней мере, так считал Шикаку и каждый, кто хоть как-то помнил этот клан. Морские волки с коралловыми волосами слишком любили бой и барабанную дробь крови в ушах, чтобы бесследно исчезнуть на зелёных опушках. И ведь Третий предлагал им хотя бы частичный переезд — переместить в Коноху гражданских женщин, детей, стариков и хотя бы пару воинов, чтобы бдеть своих же. Война была видна издалека, её приближение чувствовалось, и он пытался, он честно пытался. Теперь от гордого клана остался только Наруто, да и то без красных волос и кеккей генкая. И спираль на жилете чуунинов. Всё. Ни памяти, ни наследия, в отличие от Учиха.
Если исчезнут затворники-кланы Курама и Хьюга, их ожидает или забвение Узумаки, или вечная память в отголосках прошлого, если повезёт. Среди Учиха был хотя бы один мыслитель-реформатор, чьи мемуары сохранились. Это редкость, это роскошь, это подарок судьбы — на повторную удачу нельзя рассчитывать.
— А что с этим можно сделать? — задал животрепещущий вопрос Иноичи.
— Вот и я думаю: что, чёрт возьми, можно с этим сделать? — устало потёр виски Шикаку. — Можно дать им умереть, можно не вмешиваться в их путь по наклонной. Но их традиционализм мешает, мешает уже сейчас — это раз. Вымирание кеккей генкаев недопустимо — два. У них всё ещё достаточно политического влияния, от которого не только проблемы, но и от которого может быть польза — три. Надо только понять, как её можно извлечь.
Шикаку не стал говорить, что гангрену политической и социальной системы всегда можно вырезать. Во-первых: контрпродуктивно. Во-вторых: жестоко. Он вообще не хотел даже произносить у себя в голове слово «гангрена». С ней только одна манера обращения. И Шикаку категорически не собирался идти путём Данзо.
Он искал другие варианты. Любые.
Взгляд Иноичи вдруг сфокусировался и стал острым:
— У Хиаши две дочери, которые смогут что-то поменять, если решатся на реформацию. Другое дело, рискнут ли. Жизнь в страхе перед наказаниями и в беспрекословной службе старшим с самого детства не очень поощряет свободомыслие. Сам Хиаши тому прекрасный пример.
— И тем не менее, тоска и голод по свободе есть.
— Разумеется, — медленно кивнул Иноичи. — Но, Шикаку, если бы каждому человеку была свойственна храбрость, мы бы жили в лучшем мире, это надо понимать. Люди в первую очередь приспособленцы, и только в десятую, если не в двадцатую — герои.
— Люди благородного сословия и интеллигенция дружно обиделись, — сардонически ухмыльнулся Нара. — Честь коллективная и индивидуальная — наш моральный компас. Да, — задумался он, — кланам-традиционалистам нужно адаптироваться к моральной повестке дня. Честь должна быть опорой, домом, путеводителем, но не клеткой. Иначе она превращается в гордыню. А гордыня становится смертью. Уж больно высокая цена за заблуждения старых пердунов, которым и так нечего терять, кроме своих бренных тел.
Шикаку смерил Иноичи многозначительным взглядом.
— Ладно-ладно, — поднял руки Яманака. — Не смотри на меня так. Я что-нибудь придумаю; к Хинате, по крайней мере, можно подойти через других детей и хотя бы прощупать. Но я бы не рассчитывал. Девочку слишком сильно надломили. Она может отказаться от борьбы.
— А может загореться таким праведным огнём, что мы все челюсти уроним, — покачал головой Шикаку. — В хорошем смысле, конечно. Вообще, если меня чему-то и научила вся эта история с Суной и Ото, так это тому, что детям надо доверять больше. На них можно рассчитывать, на них можно положиться. Они расцветают под ответственностью. У меня нет никаких сомнений, что поколение наших детей приведёт Коноху и страну Огня к золотой эпохе. Но им надо дать плодородную почву. Им надо дать возможность изменить мир к лучшему. Да, именно поэтому, пожалуйста, придумай что-нибудь касательно Хинаты. Никто никогда не давал этой девочке шанс — мы дадим, я лично дам.
— Я с тобой согласен. Но не слишком ли ты надеешься на детей? Дать им плодородную почву для грядущего «золотого века» это достойно. Но ты же не планируешь заниматься только компостом?
Хороший вопрос, — подумал Шикаку, побарабанив пальцами по столу. И честно сказал:
— Как получится.
Он не знал каким образом, какой ценой Третий, седовласый, смертельно уставший старик с больными коленями, нашёл в себе силы для последнего рывка, последней тонкой и опасной политической игры. Чего это стоило старому Сарутоби, Шикаку даже не пытался представить, чтобы не щемило сердце. И ведь господин Хирузен смог. Поднажал, прыгнул коброй и оскалился тигром. Саннины вернулись, отдел внутренней разведки занимался тяжёлой реабилитацией их общественных репутаций. Данзо и старейшины были в добровольно-насильственном порядке сопровождены на вечный покой. Корень действительно распустили и разделили — половину в АНБУ служить и умирать, привыкать к двойственной жизни лучших из лучших, где ты и убийца, и человек. Половину помладше — в полицию к Учиха Саске и команде 7 под надёжное доброе крыло. Сарутоби мастерски подавил все возмущения традиционалистов на свои последние решения, он был непреклонен и добр, и тяжесть прожитой жизни в его глазах вызвала понимание, если не сочувствие, даже у самых упрямых. И ведь всё было сделано так, чтобы образ Конохи не покачнулся в глазах жаждущих лёгкой наживы иностранцев. Третий провёл свои последние реформы быстро и эффективно, не вызвав общественного резонанса, не ослабив хватки.
Шикаку получил от него натянутые вожжи. Ответственность и страх совершения тяжёлых ошибок пришли к нему вместе со шляпой.
А Третий с превеликой радостью ушёл на пенсию. И гонял чаи со своими учениками.
Ну, он заслужил покой.
Шикаку считал, что лично он, как Нара, не заслужил переданной ему в руки проблематичности. С другой стороны, нельзя считать проблемы проблемами, лучше расценивать их как задачи, так меньше вероятности махнуть рукой и позволить эволюции творить свой жестокий суд.
— Хьюга цензурят свою библиотеку, — наконец сказал он. — Иноичи, тебе надо убедиться, что маленькая Хината прочла «Мемуары», и доложить о её мыслях. Мне, лично. У тебя, вроде как, почти прямой контакт с Кибой, верно? Саске сейчас занимается внутренней безопасностью Конохи и коллаборирует с нашей внутренней разведкой. Если Хината решится на реформацию, она сама будет знать, с чего стоит начать, — или с кого, умолчал последнее Шикаку. — Если Хьюга начнут меняться и изменения пойдут к лучшему, Курама задумаются. Им не понравится их отставание от прочих кланов.
Тогда и театр будет, и об остальных реформах можно будет задуматься, — заключил про себя Пятый. За положительные изменения в Конохе он был готов взять на себя грех; но лучше уж срезать старые больные ветки и дать место новому под солнцем, чем позволить гнили погубить дерево. С Хьюга дела пока обстояли не так плохо, стагнация ещё не поставила их на колени, но уже склонила. Курама нужно было срочно заняться своим выживанием, они нуждались в новой свежей крови для рождения здоровых талантливых детей. Удивительно, что проблемы селекции ударили по ним первыми, но ещё не замахнулись на Бьякуган. Шикаку не был силен в генетике, впрочем.
Гильдии же, наверное, сами всё между собой решат, когда закончат тасовать сферы своего влияния при новой власти. Если победители окажутся традиционалистами, можно будет что-нибудь придумать. В конце концов, задачи надо решать по мере поступления.
Иноичи склонить к пиву на рабочем месте, к сожалению, не получилось. Старый друг на предложение выпить поспешил откланяться, чтобы зайти в полицию Учиха и поймать за рукав Кибу. Шикаку махнул рукой агентам АНБУ вернуться на свои посты. Его ожидала скучная и муторная бумажная волокита.
К вечеру уставшие глаза отказывались воспринимать текст. Нара неохотно надел очки для чтения — помогло с переменным успехом.
— Ничего, ничего, — ободряюще сказал он сам себе, — вот сейчас закончу эту кипу и покурю, потому что заслужил. А потом наемся до отвала такояки. Закажу себе шариков двенадцать на вынос и ни с кем не поделюсь!
— Даже со мной? — скрипнула дверь кабинета.
— Особенно с тобой! — громко заявил Шикаку, улыбаясь. — Проходи, проходи. АНБУ, оставьте нас, пожалуйста.
Чоза в два широких шага оказался у стола и медленно опустился в кресло для посетителей.
— Ну что, какие новости? — спросил Пятый.
Глава Акимичи потёр подбородок.
— Да вот, — ответил после небольшой паузы, — не нахожу серьёзного повода отказать Наруто в его желании вступить в АНБУ. Пока условились, что Джирайя возьмёт его с собой путешествовать на год, чтобы азам своего ремесла научить. Но мальчик, надо сказать, прирождённый инфильтратор и шпион даже без своих уток. Генма верно отметил, что у Наруто чистый талант актёра, к тому же его способность к хенге, пожалуй, уникальна, не говоря уже о навыках разговорить и расположить к себе кого угодно. Я посоветовал дотерпеть до создания театра, чтобы ребёнок успел там постажироваться, скажем так. Два года в запасе есть, или хотя бы полтора.
— Джирайя обеспокоен Акацуки и их проектом с биджуу, — заметил Шикаку.
Чоза важно кивнул:
— Именно поэтому Наруто лучше спрятать. Но спрятать так, чтобы ему самому это было полезно.
— А что по поводу Сакуры? Есть возможность использовать связи гильдии её семьи?
— Они торгуют шёлком, насколько мне известно, так что варианты есть. Я бы посоветовал дипломатию. Тем более, она на короткой ноге с верхушкой Суны, так что это надо будет использовать. Пятая Казекаге и её братья будут более расположены к предложениям Конохи, если таковые будут поступать от знакомого им человека.
— Разумно, одобряю. Но кто её обучит?
— Цунаде набирает себе учеников с хорошим контролем чакры. Маленькая Сакура может и не станет ирьенином, но ей и так нужен учитель по фуиндзюцу. Если Джирайя заберёт Наруто на год, она не успеет выучиться у него. Остаётся только Цунаде, потому что социальная реабилитация Орочимару идёт медленно.
— Это оставит Саске в Деревне, в то время как его друзья будут скитаться по миру, — нахмурился Шикаку. — Он потянет разлуку?
Чоза миролюбиво фыркнул:
— С ним молодое поколения Корня и Киба. Скучать ему не придётся. Более того, Ино-чан договорилась о менторстве в кендзюцу, да ещё и не с кем-нибудь, а с самой Узуки Югао; а поскольку Цунаде занимается Гекко Хаяте, то…
— То Узуки не рискнет покинуть Деревню надолго в любом случае, потому что очень любит своего жениха, — резюмировал Шикаку. — Таким образом, Ино в ближайшем будущем тоже будет в Конохе.
— Как-то так, да, — согласился Чоза. — Удивительно, что Иноичи тебе этого не сказал.
— Неа, отнюдь не удивительно. Его единственная дочь решила действительно научиться владению мечом, чтобы потом орудовать Кубикирибочо. Зная Иноичи, он до сих пор в шоке, — не без хитрости улыбнулся Шикаку. — Но будь я на его месте, лучше бы не было. Благо, Шикамару ещё генин, и мне не нужно пока думать о его судьбе. Как Чоджи?
— Нормально. Я провёл серьёзную воспитательную работу с Асумой, и теперь он будет должно относиться к своим подопечным.
— Он жив вообще?
— Жив, пребывает в депрессивном эпизоде. Я ни о чём не жалею.
— И не должен жалеть, — помрачнел Пятый. — До сих пор не понимаю, как при таком талантливом, выдающемся, великом отце мог вырасти такой сын. И ведь Асума не дурак, только… недальновидный разгильдяй.
Ситуация в Лесу Смерти показала Шикаку неприятную истину, что Шикамару брал пример с абсолютно неправильного человека. Тень отбрасывать надо от могучих и могущественных, чтобы перенять нужные навыки. Сын оказался максимально неразборчив, и это горчило.
— Не стоит чрезмерно злиться на Асуму, — покачал головой Чоза. — Просто такой он человек. Его надо иногда… упорядочивать. Напоминать ему, кто он такой и что обязан делать.
— Мы не няньки, — скрипнул зубами Шикаку. — Уж от сына Третьего можно было бы ожидать способности принимать свои собственные решения.
— Способность мыслить объективно и беспристрастно — это роскошь. Такая же роскошь, как сочувствие, — печально улыбнулся Чоза. — Сколько людей на это способно? Сколько, если смотреть на то же население Конохи? А я тебе смогу назвать приблизительную цифру, если захочешь.
— И как ты это сделаешь? — приподнял бровь Шикаку.
— Третий помечал в специальном документе людей, которые хоть как-то, на виду или нет, помогали маленькому Узумаки Наруто, — очень просто ответил Чоза, и Шикаку замер. — Ниндзя, клановых и бесклановых, членов торговых гильдий, редких аристократов, пенсионеров, детей — людей всех возрастов и сословий. По поводу мальчика он был прекрасно осведомлён, хоть у него и были связаны руки — для чего-то ведь служит его волшебный шар. Немного таких людей, Шикаку. Был у него и список агрессоров — всех же не задушишь в переулках, верно? Вот тебе и пожалуйста: мыслящие и добрые, слепые и злые, а между ними безымянная и безликая серая масса. Статистика ужасающая, кровь в жилах стынет.
Укора в чужих словах не было, только констатация, но Шикаку всё равно покрылся холодным потом, почувствовав резкий укол совести.
— В этой статистике нет тех, — проговорил он чуть онемевшими губами, — кто хотел помочь, но не имел возможности.
— Не обманывайся, — покачал головой Чоза. — То же самое многие говорили себе по поводу Хатаке Какаши, когда тот числился сыном предателя.
— Иногда нет возможности.
— Сломать нос замахнувшемуся на ребёнка тоже возможность! — взревел Чоза, ударив кулаком по столу. Шикаку оцепенел, не мигая. — Дёрнуть связями и уволить к дьяволу продавца в бакалее за отказ обслуживать маленького покупателя, или за надувательство в ценах, или за продажу порченных продуктов — это тоже возможность! Очнись! Ты больше не Нара, ты теперь Хокаге. Не за кем больше идти, ты теперь сам, без меня, без Иноичи, без Йошино, без сына, без клана проламываешь себе и Конохе путь! Некого имитировать, не с кого отбрасывать тень! Есть только ты, Шикаку, и твоя шляпа. Всё! Или ты человек, или ты марионетка побогаче одетая среди тысяч других марионеток. Если у тебя нет своего мнения, нет своего пути, или имитируй, что он есть, и делай свои ошибки, или проеби все надежды на светлое будущее для наших детей!
Это был старый-старый спор между ними. И хотя Чоза при нынешних обстоятельствах казался, как никогда, прав, признавать этого не хотелось.
Только Акимичи мог расшевелить Нара на конфронтацию.
— Я никогда не хотел быть Хокаге! — рявкнул Шикаку, подскакивая с места. Он уперся руками в стол и с яростью уставился Чозе в глаза. — Меня, меня кто-нибудь спросил?!
— А что, — не без иронии протянул Акимичи, — ты бы отказался? Ты? Ты мог бы возразить Третьему, и шляпу бы предложили кому-нибудь другому. Но нет. Третий повёл рукой, упала тень, и ты пошёл!
— Я не хочу больше ни за кем идти, но не знаю как, чёрт тебя подери, Чоза!
— А надо знать!
— А я не знаю! — и добавил, — иди в жопу!
— Да всё ты знаешь, толькодумать об этом не хочешь!
— Ну? Ну?! И чего я хочу, раз ты так меня хорошо знаешь?!
— Развестись! — огорошил Чоза. — Сбежать из брака с женщиной, с которой вы друг друга на дух не переносите! Потом нажраться виноградной водки в одиночку, выкурив две пачки сигарет потяжелее, посадить себе в результате голос, а потом завалиться бухим в говнище в какой-нибудь абсолютно не божеский час к Иноичи домой, разбудить его и долго-долго не по-мужски рыдать, получая экстренную психологическую консультацию.
Шикаку с чувством выругался. Именно так в самых смелых своих мечтах он и представлял такое значимое событие в своей жизни, как развод. С тяжелым вздохом Пятый обречённо опустился обратно в кресло. Внезапная волна невероятной усталости вдруг накрыла его с головой, и он неторопливо протёр ладонями глаза, будто вытирая невыплаканные слёзы.
— Ну разведусь, — медленно проговорил Шикаку. — Дальше что? Клан будет недоволен. Я не знаю, что станет с Шикамару после… после. Что станет со мной, с ней. Со мной как с главой клана, со мной как с Хокаге. Люди будут чесать языками и плеваться ядом.
— Они и так чешут языками и плюются ядом, — хмыкнул Чоза, опустившись обратно в кресло. — Всё тот же процент слепых и злых.
— Мда, — тяжело вздохнул Шикаку.
— А я знаю, что будет дальше, после того как ты разведёшься и нажрёшься в барабан, — вдруг весело сообщил Чоза после короткой паузы.
— М?
— Иноичи тебя опохмелит и накормит ахуительным завтраком, — довольно сообщил Чоза. — Он хоть и не Акимичи, но это только формальности. А потом приду я и заварю нам крепкий кофе в здоровенной трофейной турке моего прадедушки. А потом, через пару месяцев, ты хорошо потрахаешься с женщиной, которая будет так сильно тебя хотеть, что даже никакой смазки не понадобится. И АНБУ потом ещё целый месяц будет подсыпать ей противозачаточное в чай. А ты будешь свободен и счастлив.
— Хм. Что, думаешь, она даже… минет мне сделает? — было очень и очень интересно, потому что Йошино никогда, никогда— в общем, слишком рано их женили, что бы появился соответствующий опыт до свадьбы, а уж про после и говорить нечего.
— Шикаку, бедный ты мой человек. Она с этого начнёт.
Развод вдруг перестал казаться такой пугающей перспективой.
Тем не менее…
— Как развод связан с моими шляпными проблемами, Чоза? — нахмурился Шикаку. — Ты думаешь, я разведусь, и мне сразу станет понятно, в какую сторону должна развиваться Коноха?
Шикаку мог хотя бы самому себе молча признаться, что дальше театральной реформы он не думал не только потому что ещё не прощупал институт принятия решений, но и потому что ему в голову пока даже ничего и не пришло.
Иноичи и Чоза всегда видели его насквозь. Но Иноичи не любил давить, предпочитая давать людям шанс прыгнуть на грабли, а Чоза, как настоящий Акимичи, мог вспыхнуть, взять пресловутые грабли и засунуть их в жопу постучать ими по голове.
Так, наверное, и прошёл его разговор с Асумой.
Нара терпят, а потом строят планы, не теряя спокойствия.
Яманака — это само спокойствие, вне зависимости от ситуации; возмущения возмущениями, а глубинный дзен никуда не девается, потому что разбираться с психическими расстройствами своих же очень проблематично.
Акимичи терпят очень долго, а потом берегись. Хуже в своем негодовании только Абураме.
— А что тут думать-то? — пожал плечами Чоза. — Третий в молодости виделся старыми вояками как умеренно левый, сейчас же он умеренно правый, потому что, в силу возраста и смены эпохи, не успел адаптироваться. Минато, хотя бы как символ, был радикально левым. А ты… ты, наверное, центрист, в этом-то и сидят твои душевные терзания. Баланс найти тяжело. Особенно, если учесть, что радикалы обеих сторон в любом случае будут недовольны.
— И как с этим связан мой развод? Ну?
— Шикаку, — спокойно осадил его Чоза, — я тебя знаю с пелёнок. Буду честен, так что не обижайся… Скажи, вот если не считать твою стратегическую и тактическую роль на каких угодно заданиях какого угодно масштаба, ты хоть что-нибудь когда-нибудь сам в своей жизни выбирал? Решал?
Шикаку автоматически и зло хотел сказать, что да, но поймал себя на полуслове и осёкся.
В Тройственном союзе кланов дети себе друзей не выбирали. Каждый Нара знал, что ему идти по жизни с одним Яманака и одним Акимичи, будь то мальчик или девочка. Редко, очень редко не хватало детей для формирования привычной группы, и каждый раз такой недочёт был целым событием, обычно траурным.
Значит, друзей детства он себе не выбирал — факт.
Его отец был главой клана, как и дед, и прадед, и прапрадед. Шикаку смутно помнил улыбку своего старшего брата, того самого, которого похоронили, когда тому было всего десять. Больше у отца и матери детей не было, так что Шикаку не мог выбрать себе спокойную жизнь, отказавшись от участи ниндзя — только джонин может стать следующим главой клана. Шикаку даже будучи ребёнком знал, что отказавшись от наследства и ответственности, он подставит этим под удар честь не только себя, но и всех своих предков. Так что выбор был, но его не было. В целом, то же самое и с женитьбой: будь у него младшие братья или сёстры, можно было бы повременить, как минимум. Или влюбиться, как Иноичи, и бороться за эту любовь.
Шикамару родился не из нежных чувств, не из товарищества, не из похоти, а из обязанности. Шикаку мог пересчитать по пальцам количество секса между ним и Йошино. Он никогда не винил жену; в её файлах было указано, что после изнасилования на поле боя она предпочитала только женщин. Мужчины как половые партнёры вызывали в ней стресс и страх, и брак не смог залечить эту рану. Тот факт, что жёны глав Нара оставляли свой статус куноичи, чтобы занять позицию матриарха клана, тоже ситуации не помог — Йошино очень любила свою работу и ненавидела сидеть на одном месте подолгу.
С предложением о шляпе Третий подошёл к нему с того угла, что «если не ты, то совсем пиздец», и Шикаку не нашёл в себе аргументов отказаться. Надо, значит, надо. Он умел служить Родине.
Череда осознаний оставила его с неприятным вкусом горечи во рту.
— Я могу развестись хотя бы ради Йошино, — вслух подумал он и нашёл эту мысль справедливой. Раз жизнь одна, пусть женщина, давшая ему сына, проживёт остатки своей молодости так, как сама считает нужным. — Но общественность?
— А что общественность? Подделаем даты на документах, будто вы развелись до твоей инаугурации, чтобы люди не волновались. Откуда им знать, если ты сам лично не скажешь?
— А слухи?
— Шикаку…
— Да знаю я, знаю, нужные слухи распустить, когда ты Хокаге — не проблематично. Но ты так и не ответил на мой вопрос. Как развод поможет мне быть хорошим лидером?
— По опыту скажу, — слабо улыбнулся Чоза, — что после первого принятого решения в свою пользу и в свои интересы, сложно послушно следовать за кем-то. А дальше видно будет.
И Шикаку сразу вспомнил, что его старый друг был женат дважды. Первый брак, совершённый по расчёту, закончился крахом — девушка из богатого клана торговцев оказалась психически нестабильна, и рождение ребёнка только подтолкнуло её к безумию. Старейшины Акимичи предлагали усыпить её, как собаку, чтобы она не мучалась, настаивали и даже давили, но Чоза отказался. Чоджи не было и года, когда его родители тихо развелись, когда клан отправил его мать в единственный хорошо защищённый и роскошный «санаторий» на территории Огня для душевнобольных. Чоза сам платил из своего кармана, чтобы её там содержать.
В последствии, он женился на другой Акимичи, и хотя второй брак был заключён тоже не по любви, а чтобы у Чоджи была мама, чувства обоих супругов расцвели — и они были счастливы вместе.
О настоящей матери наследника Акимичи клан молчал. Почти никто не знал правды.
И Шикаку принял решение, которое так долго откладывал.
Йошино вечером того же дня поставить нужные подписи согласилась сразу. У неё было только одно требование:
— Если у тебя есть совесть, Шикаку, то ты меня сразу же отправишь на очень долгое задание куда-нибудь в приятное место с красивой сексуально раскрепощённой незамужней женщиной.
— И всё? — не сдержал своего удивления Шикаку.
У Йошино светились глаза в приглушенном свете их гостиной. Она снова выглядела молодой и красивой. И крохотная понимающая улыбка на её губах напоминала ему картины печальных дам столичных картин, глубоко несчастных в своих браках, но богато одетых. Он мог бы любить её в какой-нибудь другой жизни, не расцарапывая себе терновником сердце.
— И всё, — тихо сказала она. — Тебе хватило смелости там, где у меня её не оказалось. Это заслуживает уважения. Не больше, к сожалению.
Или к счастью, — подумал Шикаку, глядя, как она ставила аккуратные подписи на кипе документов с датами, которые уже унеслись в прошлое.
— Я сама поговорю с Шикамару, — сказала она. — Лучше пусть я, чем ты.
Шикаку знал, что Йошино никогда не любила сына, как полагалось матери. Он слишком напоминал ей об аборте после изнасилования. Он был её клеткой и её свободой внутри клана. Но, пожалуй, ей действительно нужно было объясниться перед уходом. Видит ками, Шикамару не должен искать женщину-поводок, чтобы уподобиться своему отцу. Шикаку медленно кивнул.
Они пожали друг другу руки. Шикаку вернулся в офис, думая о задании для Йошино, прощальном подарке. В итоге действительно, найдя что-то подходящее под её просьбу, выпил в одиночку бутылку виноградной водки, выкурил две пачки тяжёлых сигарет, посадив голос, а под утро вломился к Иноичи и наконец-то разрыдался.
Его утешили. Его выслушали. Его накормили действительно ахуительным завтраком.
А потом пришёл Чоза со здоровенной трофейной туркой своего прадеда и заварил им чудесный крепкий кофе.
И только потом, вернувшись в Башню, Шикаку снял с пальца кольцо и спрятал его в ящик стола.
Комментарий к Первые реформы: Шикаку
Проблемы -кхем-задачи Шикаку, связанные с шляпой Хокаге, би лайк:
https://vk.com/wall-33414947_632687?z=photo-33414947_456310700%2Falbum-33414947_00%2Frev
А теперь о животрепещущем: как избавиться от мысленного сравнения Чозы с Копатычем??? И если Иноичи это немного Лосяш, то Шикаку тогда кто? о-О
========== Первые реформы: Наруто ==========
Когда Наруто открыл глаза, мир взорвался сгустком ярких красок, голосов и запахов.
Над головой прогремел фейерверк, расцветая пышными астрами. Оставалось только заглядеться, задрав голову вверх.
С неба посыпались искры.
Он моргнул — и обнаружил себя камнем в бурном людском потоке. По левую сторону шли назад, по правую же — вперёд. Прохожие о чём-то восторженно разговаривали между собой, жестикулируя, и рукава праздничных кимоно красиво пестрели под огнями пышной ярмарки. Лиц он не видел.
Только у него одного оно было не прикрыто маскарадной маской.
Повинуясь движению толпы, Наруто пошёл вперёд.
Лотки с ароматной уличной едой сменялись шумными барами, шумные бары сменялись чайными, откуда слышались голоса гейш, сямисен и кото, а чайные сменялись ресторанами — чем ближе к центру, тем солиднее становились заведения, что разумно. Вдалеке, если приглядеться, можно было заметить казино, источающие свет, и традиционные дома с красными фонарями и красиво одетыми девушками в фривольных кимоно. Город бурлил праздником со всех сторон, заражая радостью, восхищением и азартом.
Ночная жизнь так завораживала, что Наруто послушно, будто растерявшись, позволил ей увести его всё ближе и ближе к сердцу города, мимо огромного количества ярких окон и дверных проёмов.
И там… там, в центре высились, удивительной красоты, колонны с позолотой. Из-за дыма от многочисленных фейерверков казалось, что они уходят в никуда, что они бесконечны.
Было в них что-то… чарующее.
Более чарующее, чем красивые женщины под кошачьими и лисьими масками в шёлковых кимоно на высоких таби.
Более манящее, чем изысканные запахи барбекю из ресторанов.
И он приблизился к колоннам, следуя потоку.
И вовремя остановился.
Позволил дурману пропасть из глаз.
— Неплохо, а? — громко спросил, задрав голову. — Вроде работает, даттебайо!
Праздничный шум по мановению руки стал тише и глуше, а манящие огоньки ночного города потускнели.
Откуда-то сверху, как раз там, где колонны врастали в дым из-под фейерверков, послышался тяжёлый вздох.
— От меня чего конкретно тебе надобно.
— Ну, блин! — Наруто даже поставил руки в боки. — Экспертное мнение! Я ж на таких фестивалях никогда не бывал, даттебайо! Надо же, чтобы оно, это самое, завлекательно было! Ну, я завлекся, но это-то я! А какой-нибудь хрен-в смысле, на какого-нибудь хрена уловка сработает, или нет?
Из дымки вынырнула огромная рыжая морда Кьюби. Он презрительно пошмыгал носом и, в заключении, степенно прогремел:
— Не хватает благовоний.
— Каких? — Наруто, быстро похлопав себя по карманам, извлёк записную книжку с шариковой ручкой.
— Записывай, — не без вздоха велел Девятихвостый лис. Старый зверь всегда выглядел раздражённым или уставшим. — Во-первых: пачули.
— Па-чу-ли, — высунув язык от усердия, прокомментировал Наруто, усердно черкая.
— Во-вторых: сандал.
— Сандал? Он как-то связан с сандалиями?
— Нет. Пиши.
— Да пишу я, пишу…
— В-третьих, — Кьюби смерил внимательным взглядом пёстрые потоки людей недалеко от колонн, — в толпе не хватает алкоголиков.
— А-а-а-а, — даже подпрыгнул Наруто, — чё-ё-ёрт, точно! Наркоманов тоже добавить? Для реалистичности?
— Нет. Добавь сомнительных личностей, которые похожи на уличных воров и наркоторговцев.
— Понял, — важно кивнул Наруто и добавил в свой список слово «шваль».
— Ещё, — продолжил Кьюби своим грозным голосом, — не хватает сумасшедшей недотёпы-матери, которая потеряла ребёнка лет пяти. И нужен ребёнок, который где-то рыдает, и срывает этим праздник.
— А это прям обязательно?
— Ты смеешь сомневаться в моём мнении?
— Молчу-молчу!
— Более того, — продолжил Кьюби, — в толпе должны виднеться представители всех сословий, а не одни только богачи. И в борделях не видно трансвеститов. И нет ни одной гадалки.
— Бли-и-ин, — чуть насупившись прокомментировал Наруто, усердно записывая. — А может тогда не фестивально-ярмарочный карнавал, или как там, а что-то другое придумаем? У Саске в голове зеркальный лабиринт, а у Сакуры огромный особняк, где чтобы добраться до воспоминаний, надо кучу головоломок решить. У Кибы лес с привидениями. Мы пока проверяли, работает ли, знатно повеселились! А Ино в свою голову не пустила, у неё там что-то совсем страшное.
— Они не джинчуурики, — строго пробасил Кьюби. — Их ловушки на вмешательство гендзюцу настроены на потерю времени неприятеля и его истощение, чтобы тот заблудился или застрял. Поскольку в тебе запечатан я, враг так или иначе меня найдёт. И твоя цель заключается в том, чтобы нашёл он меня внезапно и не будучи готовым.
— Наша цель, — поправил Наруто. — Из того, что сказал по секрету старый змей, понятно, что ничего не понятно с кучей Шаринганов семьи Саске.
Лис раздражённо дёрнул ухом.
— Всё лучше, чем сидеть в канализации, — пробурчал Кьюби.
Наруто помялся с ноги на ногу и спрятал обратно записную книжку.
— Я тогда пойду? — спросил. — Погляжу на персонажей в бедных районах.
— Зачем? — чуть удивился лис. — Через твоих… котоклонов и уток ты и так прекрасно знаешь, что происходит в городе.
Кьюби был прав. В бедной части Конохи теперь ничего не происходило без ведома Наруто.
Котоклоны в переулках, утки на крышах, секреты в ярких улыбках проституток.
Он и до Генмы-сенсея знал достаточно, потому что вырос по соседству с районом красных фонарей; родные апартаменты в неаккуратном здании были едва ли лучше деревянных хибар бедняков — жилье для нового рабочего класса, а не вчерашнего земледельческого. Проститутки никогда туда не стремились, и правильно делали. Им или на месте оставаться, или только прыгать высоко-высоко вверх, прямо за богато накрытые столы женатых любовников.
Генма-сенсей давно заметил, что у Наруто отлично получается располагать к себе, и он с самого начала пророчил ученику работу как-то связанную с добычей информации, когда на руках были только котоклоны.
Сенсей, после того как Наруто получил жилет чуунина, одним из первых заговорил о секрете, который до получения ранга был тайной за семью печатями почти в прямом смысле. Об Узумаки Кушине, маме, о Намиказе Минато, папе.
Родители были яркими харизматичными болтунами, и сердце грел тот факт, что эту черту характера удалось унаследовать, в отличие от красных волос, таланта в фуиндзюцу и усидчивости.
Когда Наруто поделился этим наблюдением с Саске и Сакурой те, конечно, сделали всё возможное, чтобы он нюни не распустил, (ему тогда очень хотелось).
Саске возразил, что без усидчивости Наруто не смог бы так хорошо помочь с бумажной волокитой, когда они только готовились к возрождению новой полиции, а ещё хлопнул по плечу и миролюбиво, по-доброму так, хмыкнул: «ну ты и добе».
Сакура ущипнула Наруто под рёбрами и с улыбкой заметила, что с почерком и печатями тоже всё стало в порядке после усердной практики, и что она ему всегда поможет, и что самое сложное — это азы, а дальше можно импровизировать.
А Ино сказала, что волосы можно покрасить, что ему нужно только намекнуть, и она всё сделает с удовольствием и бесплатно.
— Это не то, — возразил Наруто, вынырнув из мыслей. — Они нужны только для слежки, понимаешь? Для незаметной слежки. Генма-сенсей говорил, что информаторы должны знать в лицо своих… как там они… бенефитаров.
— Бенефициаров, — поправил Кьюби, дёрнув ухом.
— Да, вот их! Наша полиция — это дело новое, сам понимаешь. У бывших этих, корнеплодов, очень плохо с общением. Того же Сая надо постоянно контролировать, а то он со своими психологическими книжками может знатно подмочить нашу репутацию, даттебайо! Он иногда как что-то скажет, что лучше уж бы молчал, честное слово! Так что контактами занимаемся мы с Кибой.
— А девчонка?
— Какая из?
— Сакура.
— Ну так, Сакура-чан пока занята фуиндзюцу и курсом по медицине, а ей ведь ещё у своего торгового клана учиться приходиться что там, как там по экономике и дипломатии. Мне-то проще! Генма-сенсей часто говорит, что я с кем угодно подружиться могу, да и хенге у меня мощный… А Саске по горло в бумажной волоките, он ещё и главой клана стать пытается. Вот и остаёмся только мы с Кибой. Не корнеплодных рекрутов у нас пока нет особо. Вот поднимем престиж полиции — станет попроще.
Наруто, конечно, чуть слукавил — заинтересованных в полицейской форме было достаточно. Вот только у кого сердце к этому не лежало, в отличие от кошелька, жаждущего стабильной зарплаты, кто был чьей-то «подсадной уткой», а кому-то хотелось за счёт службы поднять репутацию.
Такие рекруты никуда не годились.
Полиция, считал Наруто, дело серьёзное, от неё беззащитные человеческие жизни зависят. Оставалось только надеяться, что до начала путешествия с Извращённым Отшельником ситуация улучшится, а то Саске рисковал утонуть с концами в бумажной волоките, (потому что из зайцев секретари были никакие, а корнеплоды ещё не адаптировались).
О.
— О, — сказал вслух Наруто. — Совсем забыл… Слушай, я ближе к ночи загляну, ладно? Мне тут, это самое, собеседование надо провести. Скоро.
— Ступай, — фыркнув, отмахнулся Кьюби.
И в миг пропало всё — запахи фейерверков, шум ночного города, золотые колонны, иллюзия ярмарки.
Наруто открыл глаза и потёр их, привыкая к яркому дневному свету. После глубоких медитаций всегда было ощущение, что ты вынырнул, грубо говоря, из чего-то тёмного. Но… лис уже не так много вредничал; ему явно пошёл на пользу переезд из канализации. Так что всё было не так плохо как раньше, да и ярмарка в голове становилась светлее после каждого сеанса.
Гаара писал, что у него с тануки тоже прогресс. Мелочь, но радостная.
С тяжёлым вздохом Наруто опустил взгляд на письменный стол. Как и ожидалось, до собеседования оставалась четверть часа; и, как ожидалось, перед ним уже лежал листок с готовыми вопросами.
Он взял его в руки, повертел, пробежался глазами по тексту.
Мысленно заключил, что вопросы явно были составлены корнеплодом. Первые несколько звучали очень официально и сухо, а на седьмом пункте Наруто даже хрюкнул от смеха. Там был расписан целый алгоритм! Выглядело это так:
Вопрос: «знаете ли вы что такое клитор и где он находится?»
Если ответ «да», расспросить и уточнить.
Если ответ «нет», вопрос: «вы пидор?»
Если ответ на вопрос «да», это честный человек.
Если ответ нет, согласно господину Тошиаки, человек однозначно пидор.
— Ставлю миску рамена с говядиной, что это написал Сай, даттебайо, — вслух подумал Наруто.
Благо, артистичный корнеплод не забыл про логические задачки детективного типа, потому что, как бы ни хотелось, спрашивать про клитор было… неловко.
А хотя…
— Нет, ну если придётся соблазнять девушку для добычи инфы, то спросить всё-таки нужно, — почесал голову Наруто. — У него же уток-то нет!
Очень хотелось, чтобы под руку подвернулся сенсей со своими советами, но тот опять был на задании. Сакуру и Ино за четверть часа найти бы точно не получилось, Саске ушёл на какое-то административное собрание, а Киба, шефствуя над шайкой корнеплодов, патрулировал.
Оставалась только одна кандидатура, которая могла бы сказать что-то дельное.
… Ну, почему бы и да?
«Эй, Кьюби! Можно у потенциального детектива спросить, где находится клитор?! Или нет?!»
Лис лающе расхохотался и ничего не ответил.
— У-у-у, старый извращенец, — насупился Наруто, чем, казалось, ещё больше поднял биджуу настроение.
«Нужно» — почти весело пробасил лис. — «И запомни, действовать надо по часовой стрелке; важно не пыхтеть и дышать ртом, а не носом, иначе щекотно».
«Ты-то откуда знаешь?!» — густо покраснел Наруто.
«Я всё знаю» — последовало очень самодовольное. Он добавил, — «если пальцами, то уверенно и безапелляционно, иначе тоже щекотно. И когти лучше подстричь».
«А-а-а, и зачем я тебя только спросил!»
«Учись, молокосос» — только и хмыкнул Кьюби. И замолчал.
К счастью и ужасу Наруто, кандидат в детективы пришёл на десять минут раньше.
Вот нет бы как нормальные люди, чуть вежливо опоздать! Чтобы кровь, прилившая к щекам, обратно отошла. Он ведь после собеседования целый день будет думать, что дышать надо ртом, и что по часовой стрелке, и безапелляционно, и так далее. И если после рабочего дня, скажем, Ино встретится по пути куда-нибудь, то что он ей скажет? Эй, а Кьюби мне не соврал? Не прояснишь?
Спасало только то, что кандидат был белым от волнения и крепко сжимал кулаки, чтобы не трястись. Он нервничал явно больше.
— Ну, Шикамару, — бравируя, натянуто осклабился Наруто. Первые шесть пунктов плана собеседования из головы предательски улетучились. — Ты знаешь, что такое клитор и где он находится?
Комментарий к Первые реформы: Наруто
Писать способного!Наруто, не перегибая палку очень сложно, но я попыталась.
Дела у него, как видите, идут отлично хД
========== Первые реформы: Хината ==========
Она была безупречно одета и причёсана, покидая территорию клана. На небольшом расстоянии от главного входа, где находились стражи, её уже ждал Киба.
Хината кивнула ему, робко улыбаясь.
Он сразу же принялся тараторить обо всём на свете, и стражи расслабились.
Только Хината и Киба знали, что таков был план. Хорошо.
Они прошли круг по рынку, поели данго. Когда палочки были выкинуты, Киба вдруг вспомнил, что ему надо в офис за бумагами, совсем забыл, что их надо скоро дать Саске на подписание. Громко жестикулируя, он, дёргая наследницу клана за рукав, потащил её к зданию новой полиции. Хината не сопротивлялась. Соклановцы, сидевшие в разных чайных с товарищами, не заострили внимания. В конце концов, ничего нового, каждый Хьюга наслышан о разгильдяйстве и неряшливости Инузука.
Хорошо.
Здание пестрило людьми, которые то входили, то выходили. Киба споткнулся на входе, ухватился за дверной косяк, на котором толстым слоем краски была замазана печать, тонкий пульс чакры остался незамеченным прохожими с банданами ниндзя, и Хината позволила себе выдохнуть. В кабинете Саске Инузука уже не пришлось играть на публику, и нужные печати были активированы спокойно.
Хината элегантно устроилась в кресле для посетителей. Киба закрыл за собой дверь, покидая комнату.
Саске, уронив голову на сцепленные руки, спросил, не здороваясь:
— Ну так?
— Старейшины Наоки и Таканахана, — почти выдохнула Хината, заставляя себя смотреть Учиха в глаза. Она дрожала, но не от страха, а от собственной дерзости. — Они должны умереть. Иначе ничего не получится.
Саске задумчиво хмыкнул, прикрыв глаза.
— Естественная смерть, полагаю?
Хината кивнула:
— Они ровесники Третьего.
— Значит, участь «спокойно уйти во сне», не так ли?
— Да, — она нервно облизнула губы. Здесь можно показывать эмоции, даже нужно. — Останутся ещё двое, они не так радикальны и их можно будет убедить.
— Уверена? Я понимаю желание не вызывать подозрений, это логично. Тем не менее…
— Радикалы перестанут давить на отца и Ханаби, — тихо ответила Хината. — У меня появится необходимая… мобильность, и можно будет начать работу. Их можно убрать… одного хоть сразу, второго позже. С разницей в несколько месяцев.
— И что, все поплачут и будут готовы идти дальше? — скептически приподнял бровь Саске.
Хината слабо улыбнулась:
— Плакать никто не будет. На старейшинах помладше, поколения саннинов, можно рассчитывать в ослаблении хотя бы некоторых правил и уставов. Это мне и нужно. Саске-сан, — она набрала побольше воздуха в грудь, — после смерти радикалов сюда можно будет устроить Неджи.
— О. Я понял. Вы с ним…
— Мы работаем вместе, — и как тяжело за это пришлось бороться. Хината собиралась дать ему ту свободу, о которой всегда мечтала — не АНБУ, но и не клан, а полиция. Тот вариант, который отнюдь не пустота между молотом и наковальней.
— Значит, старейшины Наоки и Таканахана, — задумчиво прикусил губу Саске. — Я поговорю с Сакурой. Это будет довольно легко устроить, с её-то призывом. Кого первым?
— У Таканаханы-сан проблемы с сердцем, — не задумываясь, ответила Хината. Женщин, отравленных собственными нереализованными амбициями, надо убирать первыми.
Они кивнули друг другу, и Хината покинула кабинет. У выхода с полицейского участка к ней присоединился Киба, активно жестикулируя и рассказывая что-то про свою старшую сестру. Соклановец в чайной напротив даже бровью не повёл. В конце концов, ничего подозрительного.
Хината почти не удивилась собственной жестокости. Жестокости ли? Она помнила тот момент, когда в её ладони впервые опустились «Мемуары Учиха Фугена» — Киба достал копии сразу же после публикации всем членам команды 8. Она помнила, как прочитала книгу от корки до корки, как нарастал в груди ужас понимания того, что Хьюга могут быть следующими.
Время никого не ждёт.
Ужас, сковавший тело и опустившийся на разум, оставил только одну мысль — спасти Ханаби и Неджи, спасти младшую сестру и кузена, из которых вполне осознанно пытались вырастить боевые машины.
Хината росла в страхе, в страхе перед старейшинами, в страхе перед отцом, в страхе перед Неджи и Ханаби и за них, в страхе перед несоблюдением устоев и традиций клана. Нельзя нервничать, нельзя плакать, можно только слушать, кланяться и повиноваться. К страху она привыкла, он не представлял ничего нового, но ужас, ужас был намного хуже.
«Клан Хьюга выродится, вымрет, если ничего не сделать» — эта мысль не давала ей крепко спать. И никто ничего не мог предпринять. Все, как один, так привыкли бояться наказания, так привыкли бояться думать, что рассчитывать оказалось не на кого. «Мемуары» запретили в клане через неделю после их публикации, но для Хинаты было слишком поздно. Она уже не могла забыть прочитанного. Ужас отказался покидать сердце. Страх думать оказался слабее ужаса не думать — и пришлось выбирать, и выбор дался удивительно легко. Если стагнация начнёт душить Хьюга, одной из первых жертв станет Ханаби, едва начавшая ходить в Академию.
«Учиха тоже так хотели, и получился Итачи. Это закончилось катастрофой. Нет, этого нельзя допустить. Только не Ханаби. Только не Ханаби!»
Первая мысль об убийстве пришла в голову, когда старейшина Таканахана, старая карга, которая только и знала, что зависть к молодости, свободе и красоте, побила беззащитную сестру палкой за растрепавшуюся причёску. Женщина клана Хьюга должна быть красивой, как видение, безмолвной, как призрак, в меру умной, послушной, должна уметь петь и играть на кото, но не иметь собственного голоса.
«А если я отравлю её чай» — подумала тогда Хината, не выдавая лицом своих мыслей. — «Как быстро и мучительно она умрёт?»
Мысль должна была напугать её. Но решительность где-то в сердце оказалась сильнее.
Но если чай, то, с вернувшейся в Коноху Принцессой Цунаде, с восстановленной полицией, дело будет раскрыто максимально быстро. Смерти старейшины Таканаханы недостаточно, чтобы защитить Ханаби и спасти Хьюга.
Хината, как и Шино, не могла не знать хотя бы намёки на настоящую деятельность Кибы, который, получив жилет чуунина, сразу же подал документы в новую полицию.
У неё начали появляться в голове вопросы. Ужас подталкивал их формироваться на языке.
Когда Киба передал пару завуалированных вопросов от господина Иноичи, у Хинаты уже были на них ответы. Обсуждать было нечего. Отец никогда не защищал детей перед старейшинами, он… на него нельзя было рассчитывать.
Нельзя было рассчитывать ни на кого, кроме как на себя.
Хокаге заинтересован в реформации Хьюга — хорошо.
Хината знала, с чего можно начать.
Старейшина Таканахана умерла во сне неделю спустя, и на похоронах никто не плакал.
Куренай-сенсей не спросила потом, как чувствует себя ученица, она и сама прекрасно знала. Но если у неё были какие-то подозрения, о них никто не услышал; в конце концов, владение искусством гендзюцу требует не только точности и воображения, не только способности выстраивать причинно-следственные связи, но и таланта хранить молчание, когда требуется.
Хината была слишком строго воспитана, чтобы выдать своё облегчение. Это сыграло на руку.
Только в тишине собственной комнаты глубокой ночью она позволяла себе думать: можно ли ей вершить человеческие судьбы?
И хотя на сердце скребли кошки, и хотя траур пришлось носить ещё несколько недель по старейшине, нет, ей не было совестно. Госпожа Таканахана ведь вершила, и делала это с удовольствием, с наслаждением… упиваясь чужим унижением, чужой болью.
Женщина, отравленная собственными нереализованными амбициями, не знает сострадания.
Зависть и гнев — вот оружие таких цветов, уже почти поглощённых гнилью старости.
Когда четыре месяца спустя не стало старейшины Наоки — который всегда смотрел на женщин свысока, который сёк кузена Неджи за непослушание до рваных шрамов на спине, словно от оторванных крыльев — Хината не позволила себе улыбнуться.
Всё шло по плану. По её дерзкому, отчаянному плану.
Ханаби заслуживала спокойное счастливое детство. Неджи заслуживал признание клана, полученное при жизни, а не посмертно.
Хинате не было совестно. Скорее, просто грустно.
«Может быть… может быть, Таканахана и Наоки были когда-то такими же Ханаби и Неджи, и их тоже сломали, а потом испортили».
«Но всё в порядке. Всё будет в порядке. Я никуда не уйду».
========== Первые реформы: калейдоскоп ==========
1.
— По поводу театра можно не беспокоиться, — беспечно заявил Шикаку.
— Почему? — сразу же заинтересовался Иноичи.
— Я черкнул письмецо даймё, — хитро улыбнулся Пятый. — После раскланиваний зашёл сразу же с дифирамбов, мол, так и так, о-о-очень люблю театр, хочу между столицей и Конохой культурный обмен, чтобы люди посмотрели на красоту и начали в неё вкладываться и ей учиться.
Иноичи даже присвистнул:
— Это… очень умно. Вот только… Курама разозлятся.
— Я пришёл к решению, что мне до пизды, — великодушно махнул рукой Шикаку. — Прощаю их в честь моей инаугурации.
2.
Пока Чоджи с увлечением и огнём в глазах рассказывал о своём обучении в госпитале, Шикамару лениво потягивал холодный чай через трубочку, периодически кивая головой. Наследник Акимичи часами мог восхищённо тараторить о помощи пациентам и взаимосвязи употребляемой пищи со здоровьем и трезвым рассудком. «Хорошо, что он нашёл себя» — с теплом думал Шикамару о своём лучшем друге. Чоджи, неагрессивный человек по своей натуре, нашёл способ применить себя на пользу общества. С недавнего времени у него появились грандиозные и светлые планы на жизнь, а именно — получить ранг чуунина, стать дипломированным ирьенином и открыть новый ресторан клана, специализирующийся на здоровой, сытной и вкусной пище.
— А твои как дела, Шикамару? — с искренним любопытством спросил Чоджи.
Наследник Нара задумался.
Он не хотел говорить о преступлениях, которых на территории не только Конохи, но и страны Огня оказалось достаточно, чтобы приобрести как цинизм, так и сочувствие. Несмотря на позицию отца, самого Шикамару уже потихоньку начинали воспринимать как уникального профессионала, и этот факт радовал, но не являлся новостью.
Он взлохматил отросшие волосы, которые перестал носить в традиционной причёске своего клана, и вдруг ухмыльнулся:
— Я теперь знаю, как склеить симпатичную девчонку за одну минуту.
— Да ладно? — чуть не поперхнулся своим перекусом Чоджи. — Гонишь!
— Не-а, — вид у Шикамару сделался хитрым. — Надо всего лишь проявить воспитанность. Видишь, что леди некуда сесть — предложи своё лицо.
Чоджи, густо покраснев, закашлялся.
«Хорошо быть профессиональным детективом» — довольно подумал Шикамару.
3.
— Я не поеду на эту вакханалию, — твёрдо заявил Саске. — Вам надо, сами и мучайтесь.
Джирайя сардонически приподнял на него бровь.
— И не пытайтесь меня уговорить, — добавил юный глава полиции Конохи. — У меня запасов бумажной волокиты хватает на ближайшие два месяца.
— Ты в курсе, что можно использовать клонов? — поинтересовался Жабий Отшельник.
— Вы и сенсей можете ко всем чертям сходить с этим дурацким советом. Мигрень того не стоит.
— Но на первом съезде по правам гомосексуалистов в стране Огня будут присутствовать Акацуки!
— Учива Итачи это Учива Итачи. А Учиха Саске это Учиха Саске, — последовал упрямый и безапелляционный ответ. — Пусть сам со своими озабоченными и разбирается. Мне и своих озабоченных хватает, — и кинул угрюмый взгляд в сторону бывших агентов Корня, которые зубными щетками красили стены в новом здании полиции. Над усердно трудящимися стоял Неджи, сложив руки на груди; судя по его виду, ему очень нравилось руководить процессом.
К запаху краски в коридоре примешивался аромат молотого кофе — стажёр из Тен-тен получился очень заботливый и глубоко понимающий нужды своего начальства. И хотя она метила в департамент внешней разведки, Саске не без сожаления понимал, что будет скучать по единственному абсолютно адекватному и психически здоровому человеку в его окружении.
С другой стороны, как на удивление мудро заметил Наруто, если сильно соскучиться, можно и жениться…
Саске помотал головой и прижал к носу надушенный платок. Краска и кофе плохо влияли на его рассудок, так он решил.
— В общем, мне некогда, — подытожил. — Но вы потом всё равно расскажите, что там насчёт ориентации Итачи. У нас тут ставки.
Джирайя не без усмешки кивнул.
4.
— Короче вот так вот оно и получается: Киба, Шино, Сакура и я — и с первого раза прошли вступительные экзамены в АНБУ, даттебайо! — громким шёпотом торжественно закончил Наруто. — Там, конечно, учиться ещё ого-го, а потом испытательный срок, но всё равно!
— Поздравляю! — искренне обрадовалась за него Ино. — Я в следующем году буду пробовать.
— А чего не в этом?
— Ну, да, пустяки, — она потеребила хвост. — Мы в процессе расторжения одной политической помолвки.
— Твоей?!
— Да моей-моей, тихо ты. Орочимару-сан медленно доводит семью недожениха до нужды пойти на психотерапию.
Наруто недоумённо почесал затылок.
— А зачем?
— Ну, он вызвался, — пожала плечами Ино. — Папа говорит, Орочимару-сан сейчас исследования проводит. Без экспериментов. Надо же человеку чем-то заниматься.
— А мне Генма-сенсей рассказал, кто нас в АНБУ курировать будет! Легендарный Пёс, как тебе такое? Только он что-то перепугался, даттебайо. Два раза попытался уйти в отставку, как узнал, что его назначили, и один раз сбежал из страны, якобы в отпуск. Ну, мы его нашли, разумеется. Против насекомых Шино, нюха Кибы, овец Сакуры и моих уток у него не было шансов. Он потом нёс какую-то чепуху, что, мол, проверял нас так, но мы-то знаем!
— Сбежал, говоришь? — хитро прищурилась Ино. — Если ещё раз так сделает, шепни мне. Надо же будет чем-то занять Орочимару-сана. Он как раз сейчас бессознательным занимается.
— Капитан Пёс весьма сознательный!
— Проверим насколько, — лицу Ино так шёл опасный оскал, что Наруто даже засмотрелся ненадолго. Потом прикусил губу. Нет, сначала АНБУ, а потом он как-нибудь что-нибудь придумает. Надо же что-то за душой иметь! За клановыми принцессами с Кубикирибочо ухаживать надо правильно. Сенсей так сказал.
Последние комментарии
43 минут 39 секунд назад
53 минут 8 секунд назад
58 минут 25 секунд назад
1 час 18 минут назад
1 час 27 минут назад
1 час 48 минут назад