Swanheart (СИ) [Нюта_Диклониус] (fb2) читать онлайн

========== … ==========

В прошлой жизни Гакт часто думал, что его раздражают человеческие слабости.

Как и любой ангел, несущий одну лишь смерть, он не был способен что-либо чувствовать. Любовь, ненависть, желания, страх, сострадание к тем, кого он вёл за руку навстречу белому свету — ничего из того, что делает существо живым, лишь пустота. Его порочно красивое лицо неустанно несло на себе выражение мрачной скорби, а в глазах застывшим голубым льдом стояла печаль. Но не стоило вестись на этот обман — она лишь скрывала собой равнодушие, которое местами граничило с настоящей жестокостью. А ветерок иногда колыхал его длинные волосы, бросая их неаккуратно на лицо. Эта непроницаемая маска приросла к нему. Как он тогда думал, навсегда.

«Вот и правильно, что они умирают. Таким слабым не место в Вечности. Как только мог наш Всевышний создать такую мерзость, они же ломаются от любой мелочи. Сами друг друга ломают».

Именно эту мысль Гакт проговаривал у себя в голове, не разлепляя ни на секунду поджатых губ. Однажды даже маленькая девочка, которую он привычно вёл к порталу, взяла его за руку и дрожащим голоском сказала, что он больше похож на злую королеву из сказки, чем на ангела. А Гакт усмехнулся краем рта. Откуда только у людей взялось убеждение, что все ангелы — это добрейшие существа с очаровательными улыбками и глазами, лучащимися радостью? Глупости, не бывает таких. Все его сородичи одинаковы — прекрасная и равнодушная смерть с огромными белыми крыльями. Она не зла, но безжалостна. С ней нельзя договориться, нельзя упросить подождать немного. Можно лишь смириться и последовать за ней.

Когда его опустили почти до уровня нечисти, лишили крыла и сбросили в самую гущу враждебного человеческого мира, который прежде виделся ему подёрнутым серым мраком, Гакт не думал, что в его восприятии что-то изменится. Не верил, что эти существа превратят его в себеподобного. Но как же он ошибался.

И в нынешней жизни, если его существование можно таковой назвать, его безумно раздражает то, что теперь он в полной мере ощущает эти самые слабости на самом себе. Смерть ему не грозит, и живым он себя не чувствует, а вот эмоции, по большей части очень неприятные, захлёстывают сплошным чёрным фонтаном. А самая страшная из них для него лично — болезненная ревность, которую он испытывает к тому, кого должен называть хозяином.

— Ревность — разрушающее чувство.

Мана шепчет ему в ухо, многозначительно проводя тугой плетью по животу, и Гакт передёргивается, кидая исподтишка на своего хозяина злобные взгляды. И почему у него ощущение, что Мана это делает нарочно? Знает об эмоциях своей личной игрушки, жёстко наказывает за них. И всё равно снова и снова тянет за собой в это чёртово старое крыло замка, в котором держат пленников. Явно надеется в конце концов всё-таки переломить падшего ангела через тощую коленку, подчинить себе полностью. Только вот эти «уроки» ничего хорошего не приносят, лишь злят в результате их обоих: Гакта — эмоциями, которые они вызывают, а Ману — его видимым нежеланием слушаться.

И хотя Гакт шагает следом за ним, гордо вскинув голову, покачивая бёдрами, обтянутыми узкими штанами, и осторожно прижав к спине своё единственное оставшееся крыло, хотя его лицо не меняет своего обычного выражения, внутри него всё готово пропитаться удушливым дымом ненависти. И равнодушный стук каблуков тикает в нём, как стрелки часовой бомбы.

Гакт не может долго держать себя в руках, несмотря на все свои усилия. Он ревнует. Он просто бешено ревнует, когда Мана подходит к очередному пленнику, уже при смерти висящему в кандалах, и невесомо прикасается к похожему на череп лицу пальцами. Чёрные перья на крыле мгновенно встают дыбом, взгляд холодных голубых глаз становится диким: для Гакта попросту невыносима мысль о том, что он принадлежит Мане, но Мана ему — нет. И невыносимо наблюдать, как светловолосая голова наклоняется к чужой шее.

Мана никогда не пьёт его кровь. Даже не пытался ни разу это сделать, всё, до чего он доходит — поцелуи в шею с лёгкими укусами, от которых лишь остаются красноватые пятнышки. И он привычно не отвечает на вопрос, почему. Мана вообще почти никогда не разговаривает со своим ручным падшим ангелом, лишь отдаёт короткие приказы. И хотя Гакт уже научился понимать его по движению уголков губ и глазам, иногда ему всё же хочется услышать ответ.

Гакт знает, что мало кто из этих пленников доживёт даже до утра. Для Маны они просто кормушки, мешки с кровью — даже близко не стоят к его собственному статусу. И всё равно Гакт едва не рычит, то и дело дёргается и клацает зубами в ненависти, как злая собака на цепи. Украшенный драгоценными камнями ошейник впивается в горло при этих движениях — по ощущениям, он уже натёр толстую красную полосу на шее, а это значит, что Мана заметит попытки вырваться. Но Гакту плевать. Сейчас не до мыслей о грядущем уроке хороших манер. Ему хочется просто броситься на этого пленника и порвать его на мелкие окровавленные ошмётки, забить насмерть крылом.

А Мана нарочно дразнит его, он в этом уверен. Нарочно томно отводит назад тонкой рукой завитые белокурые локоны. Нарочно осторожным движением расправляет длинную пышную юбку на коленях. Нарочно медленно переводит на него взгляд и приоткрывает рот, давая полюбоваться длинными и острыми клыками древнего вампира. Нарочно почти нежно впивает их в артерию. Нарочно медленно сосёт кровь, водя языком по иссохшей коже. И нарочно вздыхает тихонько, показывая, как сильно ему это нравится. Пленник сдавленно хрипит, вздрагивает, он на последнем издыхании. Губы в виде сердца окрашиваются чужой кровью. И их трогает едва заметная ухмылка.

Кровь волной отливает от лица, кончики пальцев леденеют. Гакт с силой впивает в собственные ладони длинные чёрные когти и стискивает зубы. Каждый раз так. Мана пьёт кровь, а у него стойкое чувство, что он этим пленникам минет делает, причём с присущим ему самому садистским удовольствием.

Гакту кажется, что это унижение длится целую вечность, и терпеть его становится невозможно. Мана наконец с тихим «чмок» отлепляется от пленника; трясёт легонько того за плечо и тут же, поджав губы, равнодушно отталкивает от себя. Умер. Поднявшись на ноги и шурша юбкой, он идёт обратно к Гакту. Пройдясь по его шее рукой, хватает за сзади волосы и наклоняет голову поближе к себе. Гакт ростом выше его, причём значительно, но это абсолютно не мешает Мане смотреть на него сверху вниз.

В его глазах — лёд, как и у самого Гакта. Только ещё более тёмный и непроницаемый, синий, а не голубой. Густые чёрные тени вокруг и длинные ресницы, похожие на опахала, заставляют его сиять ещё ярче. А пальцами, вцепившись в блестящую искорками кофту ангела, Мана словно сжимает напрямую его душу, безжалостно сминая и разрывая.

А на его губах всё ещё алеет чужая кровь.

— Доволен? — почти шипит Гакт, пытаясь унять судорожную дрожь. Как же он злится. Как же страшно ему хочется вцепиться в эти губы и самому их разодрать до крови, чтобы смыть чужую. Нельзя. Их с Маной игра в хозяина и питомца — огромный сборник правил, работающий в одну сторону, и за малейшее нарушение их следует серьёзное наказание. Да и к тому же, его просто стошнит, если он тронет языком кровь человека. Даже с губ Маны. Люди слишком отвратительны Гакту, хватит с них того, что он заразился от них всеми этими эмоциями, которые теперь душат его.

Мана слегка ухмыляется, перемещая пальцы с его длинных волос на ошейник. Тянет на себя золотую цепочку, заставляя вытянуть шею. И проводит подушечками по коже. Почти нежно, щекотно. Только вот Гакта раздражают его перчатки. Каждый раз он думает, что Мане не нравится притрагиваться к нему кожей, и это выбешивает ещё сильнее.

И вообще весь он временами бесит до ужаса. Он больше похож на куклу, чем на живое существо, пусть живым его тоже можно назвать с натяжкой — вампир ведь, по сути, мертвец в подвижном теле и с сознанием. У него даже волосы как у куклы, густые белокурые локоны почти до пояса и прямая чёлка, закрывающая весь лоб, и лицо, бледное, какое-то даже синеватое, бескровное и застывшее. И одежда похожа на кукольную: хрупкая фигура вечно спрятана в длинные, в пол, объёмные платья, на руках перчатки, на поясе красуется плеть с украшенной золотом рукояткой. А глаза как стеклянные — никогда не поймёшь, что у него на уме.

Гакт порой думает, что из Маны получился бы идеальный ангел. Но он находится на другом конце прямой — вампир, нечисть, за одну только попытку притронуться к ней раньше Гакта бы лишили крыла, даже не думая. И ему всё ещё бывает тяжело осознавать, чья он теперь игрушка.

Не подозревающий о его мыслях Мана явно прощупывает вздувшуюся от напряжения вену. Синие глаза на мгновение широко распахиваются. И тут же сужаются в приступе ненависти.

Секунда — и щёку опаляет тяжёлая оплеуха. Будь на его месте кто-то другой, он бы от такой пощёчины даже на ногах не устоял. А Гакт лишь отворачивает на мгновение в сторону голову, чтобы вновь уставиться ненавидящим взглядом на хозяина и дёрнуть нервно крылом. Кожа горит, наверняка красный след от ладони остался.

— Отвратительно.

Одно слово, произнесённое приглушённым низким голосом. Вот его Мана говорит очень часто, злясь на своего питомца. И жжёт оно куда сильнее той пощёчины.

А Гакт усмехается краем рта. Вообще-то он послушный и старается не перечить Мане, он вполне охотно включился в эту их странную жестокую игру. Но есть вещи, которые он попросту не может в себе перебороть. И Мане тоже не удастся переломить их.

***

Временами Гакт просто до безумия ненавидит того себя, которым он стал.

Его привезли сюда охотники, случайно наткнувшиеся на полумёртвого ангела и вроде как по доброте душевной забравшие его с собой. Как оказалось позже, их доброта имела весьма прагматичное значение — да, крыло ангелу отрубили, а второе почернело, но у него осталось его красивое личико, густые волосы и тоненькая фигура, а значит, можно на нём подзаработать и заодно показать лояльность странному семейству из троих вампиров, живущих в замке посреди глухого леса. Гакту понадобилось немало времени и внимания, чтобы прийти в себя и встать на ноги; в это время Ману он почти никогда не видел, за ним присматривали Ками и Кодзи, двое других вампиров, «невест», отношений которых с Маной он так до конца и не понял. Компаньоны, друзья, дети — можно было называть их как угодно, и это было бы одинаково далеко от правды.

Лишь когда он оправился, Мана забрал его к себе и теперь лично и очень строго следит за его поведением и внешним видом. Его игрушка ведь должна быть идеальной во всех отношениях. Вот только у Гакта далеко не во всём получается соответствовать этим самым идеалам, хотя он очень старается. К тому же, в погоне за ними он будто растерял почти все свои прежние качества. Конечно, он уже не ангел, не белая смерть во плоти. У него больше нет крыльев, нет того присущего ему равнодушия, нет длинных белых когтей, которые ему Ками с Кодзи обрезали и спилили первым делом. Нет даже имени, он сам отказался от него, разрешив новым «друзьям» сократить его до Гакта. Но всё равно эти изменения злят его и заставляют чувствовать себя слишком неуютно.

Его волосы вечно растрёпаны в каком-то художественном беспорядке, прядками свисая вдоль бледного лица. Мана каждый вечер усаживает его перед зеркалом и берётся за мягкие кисточки: на веки накладывает ему тени, чтобы ещё ярче выделить холодные глаза, обводит по контуру и аккуратно подкрашивает губы. Как картину рисует, стремясь всё к тем же только ему понятным идеалам. Одежда, которую тоже приносит Мана, теперь сплошь чёрная и слишком облегающая, в резкий противовес просторным белым ангельским одеяниям. И хотя Ками и Кодзи не устают повторять Гакту, что ему идёт, что такую фигуру, как у него, прятать просто грех, ему это не нравится, он чувствует себя в ней голым. И на ноги — каблуки. Эти чёртовы высоченные каблуки, на которых он несколько раз едва не наворачивался. На них просто ходить тяжело, а уж по бесконечным лестницам — просто ад и погибель. Но Мана не приемлет ничего другого и, когда Гакт просит его разрешить сменить их на что-нибудь поудобнее, попросту притворяется глухим.

Об ангельском облике Гакту в зеркале напоминают лишь глаза и огромный шрам на спине, оставленный «добрыми» сородичами при изгнании. Они не отрубили ему крыло, многовато чести и возни. Они попросту вырвали его вместе с костью, оставив такую страшную рану, что даже вампиры своей магией и кровяными зельями не смогли до конца зарастить её.

Движения Гакта теперь плавны и грациозны — Ками как-то с улыбкой бросил, что он похож на плывущего по озеру чёрного лебедя, когда шагает вслед за Маной, покачиваясь на высоких каблуках. Мана учит его танцевать, заставляет оттачивать буквально каждый шаг, каждый взмах руки и покачивание головой. И легко может треснуть плёткой прямо между лопаток, если жесты кажутся ему недостаточно красивыми. И в результате Гакт чувствует эти удары даже тогда, когда Маны нет поблизости, и это вынуждает его постоянно держать прямо спину.

Если подумать, во всех этих изменениях ведь нет ничего плохого. Всё равно ангел, сорвавшийся с небес, уже не сможет туда вернуться, придётся отринуть всё своё прошлое. Да и есть ли оно, это прошлое? Непонятно. Гакт теперь окружён вампирами, вот и превратился в некое их подобие, разве что клыков у него нет и кровь людей он пить не может, его тут же начинает тошнить. Однако правила игры принять всё же пришлось. Ведь, как говорят люди, «с волками жить — по-волчьи выть».

Красивый заснеженный сад, в котором летом цветут невероятные синие розы, за окнами подёргивается беловатым туманом, и Мана тщательно задёргивает плотные бархатные портьеры, прежде чем сесть на край огромной постели под балдахином. Вампиры боятся света, даже при том, что в этой комнате его и так почти не бывает, странным образом она даже днём словно остаётся в синеватых сумерках. Он привычно скрещивает ноги, поправляя узкую юбку, и Гакт медленно опускается на колени рядом с ним. А потом и вовсе, наклонившись, касается губами толстого высокого каблука.

Это неизменная первая вещь, которую следует делать, он это уже усвоил. Ещё в первый день Ками, втолкнув его в спальню, надавил ладонью на затылок и громким шёпотом велел «не забудь поклониться и не поднимай головы, пока не разрешат». Гакта в тот момент как кипятком ошпарило: ему, гордому ангелу, на колени перед нечистью? Да что эти вампиры о себе возомнили, то, что они его вылечили, не даёт им права заставлять его так унижаться. И первое время в нём всё противилось этому действию, колени даже не сгибались, словно само тело протестовало. И всё же за пару раз Гакт уяснил, что лучше пересилить себя и сделать всё так, как надо, чем получить крепкий удар плёткой прямо по страшному шраму.

Мана слегка дёргает бровью и медленно подаёт ему руку в перчатке. Гакт быстро прижимается губами к кончикам пальцев, и вампир легонько чешет ему подбородок, как котёнку.

— Ты совершенно ничему не учишься.

Голос всё такой же тихий, он почти шепчет, но его слова отдаются громким отзвуком внутри головы. В них нет раздражения, злости. Ничего, за что можно было бы уцепиться и понять, что он на самом деле думает. Мана всего лишь констатирует то, что видит.

— Я ревную. Ты же знаешь, как я ревную, — едва Мана убирает руку, Гакт кладёт голову ему на колени, чувствуя, как тонкие пальцы в перчатках перебирают пёрышки на его крыле. — И всё равно провоцируешь, а потом говоришь мне, что я никчёмен. За что ты так со мной?

Вопрос в пустоту. Гакт задаёт его каждый раз. Только чтобы снова убедиться: ответа он не получит. Как и на вопрос о том, почему Мана никогда не пьёт у него кровь, предпочитая ему этих отвратительных пленников, на которых даже смотреть мерзко.

Натягивается с тихим звоном золотая цепочка, прикреплённая к сверкающему ошейнику. Подчиняясь, Гакт медленно выпрямляется и заводит руки за голову, выгибается, давая рассмотреть себя. Тело облегает короткий костюм из противно скрипящего чёрного латекса; Мане нравятся такие, хоть он и разглядывает точёную фигуру своего питомца привычно равнодушно. Гакт невольно запрокидывает назад голову. В такие моменты он представляет, что у него на запястьях наручники. Настоящие незачем — он послушный и всё равно никогда не дотронется до своего хозяина без разрешения.

Мана тянет его поближе к себе за цепь. Ощупывает ладонями открытый живот, белый и плоский, очертания тонкой талии, задницу, туго обтянутую шортами. И, усмехнувшись краем рта, оставляет возле пупка синий отпечаток помады.

Гакт выгибается навстречу его рукам, ощупывающим талию, вздыхает и слегка покачивает бёдрами из стороны в сторону. Он уже заметил, что это движение словно гипнотизирует его хозяина, и порой пользуется этим, чтобы раздразнить, в те моменты, когда танцует или когда Мана просто вот так обнимает его.

Чаще всего его живот оказывается весь покрыт синими следами поцелуев, Мана прихватывает его кожу, пока не смажет всю помаду под ноль. И нет, Гакт не заглядывается на его губы. Совсем не заглядывается, лишь иногда задерживает на них взор, отмечая красоту и необычную форму… И он готов поклясться, что Мана этот взгляд замечает. И, как обычно, дразнит его, выводит из себя, почти всегда уворачиваясь при попытках поцеловать. Поцелуи в губы — нечто почти запретное для него.

Приподнявшись и покрепче сжав цепь, Мана ставит очередной яркий синий отпечаток на острые ключицы и щурит глаза.

— На кровать.

Гакт, ловящий каждое слово и внимательно следящий за выражением его лица, молча плюхается на постель животом вниз, старательно выгибаясь и поднимая бёдра. Эти позы тоже отточены уже до автоматизма. И он смотрит на Ману из-под растрёпанных каштановых волос.

— Руки. Держи их перед собой, — даёт тот ещё один приказ, и Гакт снова воображает наручники на своих запястьях. А краем глаза видит, как Мана тянется к своему поясу.

Плеть стала неотъемлемой частью жизни. Первое время Гакт боялся её как огня и очень старался не злить Ману. Но со временем вошёл во вкус и теперь без этих «наказаний» начинает попросту скучать. Может, и его ревность — просто защитный рефлекс? Ведь он знает, что за неё ему попадёт.

Он не успевает подумать об этом как следует, потому что хлёсткий удар опаляет его лопатки. Мана бьёт точно, в чётко отмеченные места, на спине плеть всегда впивается в кожу буквально в миллиметре от болезненно ноющего шрама. Гакт дёргается, больше от неожиданности, чем от боли, и прикрывает глаза.

— Отведи крыло в сторону, а то я попаду не туда.

Он послушно взмахивает крылом, распрямляя его и прижимая к своей руке, чтобы открыть спину. Хоть оно и осталось одно, оно по-прежнему сильное, и Гакт видит, как колышутся от возникшего дуновения белокурые локоны.

— Хороший мальчик.

Удар, ещё, ещё, ещё… Сильные, отточенные и хлёсткие, такие, чтобы оставить красные следы, но не повредить сильно кожу. Несколько по спине, двигаясь вниз, по пояснице, по ягодицам… Даже через шорты они обжигают огнём. И всё же Гакт ловит себя на мыслях, что это уже не похоже на наказание. Скорее на очередную придуманную Маной эротическую игру.

— Повторяю последний раз. Ревность для тебя недопустима. Забудь о ней.

Резкий удар по обеим ногам сразу заставляет вскрикнуть и сжать в складки шёлковую чёрную простынь.

— Не могу. Я за неё не отвечаю, — хрипит Гакт и кусает губу.

Мана хмурится и сильнее сжимает покрытую блестящими золотыми пластинками рукоятку. Плохой знак, очень плохой.

— Нет, отвечаешь. Учись уже контролировать свои эмоции.

Рывком он дёргает вниз шорты и с силой ударяет плетью по открывшейся коже, Гакт взвывает.

— Издеваешься? Я только недавно узнал, что вообще такое эмоции… На свою беду, чёрт побери, — выплёвывает он.

Плеть вновь проходится по его спине, от поясницы и вверх, к шее.

— Тебе что-то не нравится?

— Спроси лучше, что мне нравится. Знаешь, мне жилось спокойней, когда я вообще ничего не чувствовал.

Гакт слышит тихое шуршание. Мана забирается на постель и почти прижимается губами к его уху, плетью продолжая поглаживать по спине.

— Ты прав. Эмоции — опасный недостаток. Особенно такие сильные. Поэтому я и приказываю тебе забыть об этом.

— Не могу, — повторяет упрямо Гакт, пряча лицо за волосами.

— Откажешься выполнять приказ господина?

— Ты прекрасно знаешь, что я не могу его выполнить. И вообще мог бы уже просто сказать, что тебя моя ревность и мысли о наказании за неё заводят.

Мана хмыкает прямо ему в ухо, громко и с явной насмешкой.

— С чего это ты взял, интересно.

— Твоё платье мне об этом сказало, — язвительно отзывается Гакт, фыркнув и сдув волосы с носа. — Юбочка топорщится малость там, где не надо.

Пауза.

— Вот как, — его наконец легонько кусают за ухо. — Тогда повернись.

Он отстраняется, и Гакт поворачивается на спину, раскидываясь по широкой постели. Взгляд отмечает чернеющую на самом краю постели плеть. А Мана, оседлав его, сжимает с силой коленями бёдра и тянется к своей шее.

Он никогда не даёт увидеть лишнего миллиметра своей кожи. Даже эти короткие платья со всех сторон закрытые, там, где латекса нет — кружева. Он ослабляет пару пуговиц на воротнике-стойке и наклоняется к своему питомцу.

— Поцелуй меня.

Гакт щурится, чувствуя в этом какую-то подставу. Но, поняв, что Мана не шутит, вытягивает шею и касается губами его ключиц, двигаясь по горлу вверх, к подбородку. Кожа вампира холодна, пахнет кровью и чем-то ещё, неуловимым, но ужасно притягательным. И такая нежная на ощупь… Гакт обцеловывает медленно, пробуя, смакуя. А руки сами собой тянутся обнять его за талию.

— Руки держи на одеяле. Чтобы я их видел.

От взгляда Маны ни укроется ни одно движение, даже самое маленькое, он пожирает Гакта глазами не менее жадно, чем тот его. Гакт с готовностью забрасывает руки назад и скрещивает запястья, а губами продолжает ласкать горло. Пройдясь по контуру подбородка, он прикрывает глаза и вновь заглядывается на синеватые губы.

— Можно, — тихо отвечает на невысказанный вопрос Мана.

И вправду решил побаловать, подумать только. Осмелившись, Гакт притрагивается к его губам: робко, едва касаясь их своими, боясь даже высунуть кончик языка. Мана не отвечает ему. Просто, прикрыв глаза, наблюдает, что он будет делать дальше. А Гакт невольно думает, что его губы на вкус и ощупь ещё приятнее, чем кожа… Даже привкус крови на них не раздражает его.

Мана не останавливает его, ждёт, пока он вдоволь нацелуется. А сам, воспользовавшись тем, что он отвлёкся, пальцами медленно проводит по телу вниз, легонько зажимает сосок, надавливает на ложбинку между выступающими рёбрами и обхватывает уже стоящий член. Поглаживает, поддевая головку и прижимая его к животу. Многочисленные перстни на пальцах то и дело больно царапают чувствительную кожу. Гакт душит в поцелуях судорожные вздохи. Мучитель. Хоть перчатки бы снял.

Дав ему поймать последний поцелуй, Мана всё же отстраняется. Щурит глаза, наблюдая за наверняка покрасневшим лицом своего питомца. Почему-то у Гакта ощущение, что он сдерживает улыбку.

— Ах… — выдыхает он, запрокинув назад голову. Облизывает судорожно губы, которые всё ещё хранят прохладу и привкус. Движения этих пальцев заводят его, лишая остатков всяческого контроля. Прошли те времена, когда ему были противны эти прикосновения. Теперь он зачастую сам готов молить о них.

Пальцами свободной руки Мана поддевает его подбородок. Проведя ими по выступающей линии челюсти, с силой надавливает на выступающую вену под ухом, и перья на крыле мгновенно встают дыбом. Нащупал эрогенную точку.

— До чего же ты красивый, ангелок. Что, взять тебя?

Всё ещё тихо, с легкой насмешкой, и Гакт невольно вздрагивает, закатывая глаза. Мана необычайно разговорчив сегодня, обычно из него ведь даже слова лишнего не выдавишь. Что же это может значить?

Пальцы в уже намокшей перчатке соскальзывают с члена и с силой упираются в сжатые мышцы. Гакт шипит, неохотно впуская их в себя, позволяя раздвигать тоненькие горячие стеночки. Они занимаются сексом каждый день, а тело всё равно отказывается так легко принимать это.

— Ну же. Скажи мне это.

Гакт кусает губу. Всего три слова. Но почему-то произнести их ужасно сложно.

— Возьми меня, господин…

Мана выполняет эту вынужденную просьбу, берёт его грубо, придавив своим телом к скользким простыням. Он не даёт даже времени приспособиться, привыкнуть. Тянет с силой за цепь, двигается в нём резкими, сильными толчками.

Гакт кричит почти во весь голос. Стонет, отчаянно цепляясь пальцами за подушку, словно поёт. Глаза заплывают слезами, сквозь них, вывернувшись, он едва видит своего хозяина. Лицо Маны даже во время секса абсолютно непроницаемо, нет таких эмоций и ощущений, которые могли бы растопить стоящий в его глазах синий арктический лёд. Помада на губах смазана, длинные волосы рассыпаны по плечам. Гакту всё ещё запрещено притрагиваться к нему, поэтому он может только беспомощно ударяться бёдрами навстречу и наблюдать за ним, невзирая на отчаянно болящую шею. Из-за этого он не любит коленно-локтевую. А Мана, наоборот, любит. И в этом случае приходится вспоминать, кто тут главный.

Когда это случилось в первый раз и Мана лишал его невинности, Гакт попросту не знал, куда деваться от боли. От неё, казалось, можно было сойти с ума, да ещё незнакомые эмоции обострились в разы и грозили утопить в себе. А потом Кодзи на вопрос, зачем это нужно, ответил, что люди так выражают свою любовь.

И с тех пор Гакта преследует навязчивая мысль: да что не так с этими людьми, почему они стремятся всё проявлять исключительно через боль, даже свою симпатию друг к другу? Неудивительно, что они такие слабые и ломаются от любой мелочи.

Мана опять тянет его за цепь, Гакт расправляет крыло со вздыбленными перьями, чтобы не задеть его.

— Чудный мальчик… — его хриплый шёпот действует на Гакта как удар мокрой плетью, он весь передёргивается и покрывается мурашками. Ему больно, но от этого голоса он готов буквально разомлеть и забыть обо всём.

Чудный. Его мальчик.

Сегодня необычное утро, Ману внезапно тянет на ещё большие эксперименты. Быстрым движением выскользнув из растянутого тела, он с непонятно откуда взявшейся в тонких руках силищей поворачивает Гакта и усаживает его на себя, а тот только и может, что с громкими стонами из последних сил приподниматься. И в эти секунды, пока Мана ласкает его, ревность начинает казаться и вправду чем-то бессмысленным. Это чувство скоро развеется. Но пока что Гакт может на время забыть о своей злости. Может просто отдаваться ласкающим рукам и петь сладким голосом. А ещё обнимать его крылом, закрывать им от всего мира.

***

— Я не перестану тебя ревновать. Никогда. Можешь хоть до смерти меня избить, но я не могу…

Свет дня медленно, но верно становится розоватым, просачиваясь в спальню. Закат. Вампирам днём положено спать, они ведут ночной образ жизни во всех смыслах. А Мана с лёгкостью использует это время, чтобы поиграть с питомцем. Правда, поспать они обычно тоже успевают. И даже понежиться вот так рядом.

Гакт дремлет, положив голову на острые худые колени. Тело уже слегка остыло, хотя ему всё равно жарко. И, пока Мана гладит его крыло, перебирая мягкие пёрышки, ему хочется просто урчать от удовольствия и подставляться.

Мана молчит. И Гакт, пошевелив головой, поднимает на него глаза, пристально глядя ему в лицо.

— Ты ведь и сам не хочешь этого, — скорее утвердительно, чем вопросительно проговаривает он. И ухмыляется. — Ведь тогда тебе будет не за что меня наказывать.

Уголок рта его хозяина в ответ трогает лёгкая усмешка, и Мана наклоняется к нему, притронувшись губами к виску. И шёпотом, чуть слышно говорит прямо в ухо:

— Повод наказать тебя всегда найдётся. Не сомневайся. Ты ведь никогда не будешь идеальным.

Опять это чёртово слово, «идеальный». Хоть раз бы объяснил, что имеет в виду под ним. Гакт только тяжело вздыхает и прикрывает глаза.

Стук в дверь вдруг разрывает блаженную тишину комнаты, и Гакт недовольно приподнимается на локте.

— Кто там?

В комнату, покачиваясь на платформах, вплывает Ками в красивом серебристом костюме. Отведя с лица белые светящиеся волосы и хлопнув длинными, такими же, как у Маны, ресницами, улыбается.

— Кажется, кто-то забыл про приём. Уже темнеет…

— Ничего мы не забыли, — зевает Гакт, старательно сдерживая раздражение. Ну вот зачем только напомнил о том, что ждёт сегодня ночью.

Мана опять притрагивается к его виску и гладит пёрышки, успокаивая, шепчет в ухо, и Гакт передаёт его слова:

— Дай понежиться ещё немножко… Солнце ещё даже не село.

Ками улыбается своей привычной улыбкой. Он, несомненно, самый позитивный из всего этого странного семейства, и, если говорить честно, Гакт бы даже, возможно, предпочёл стать питомцем для него, а не для Маны. Но Мана выбрал его сам, и Ками и Кодзи не посмели тронуть чужую игрушку.

— Вы похожи на голубков, — констатирует он. — Простите. Я просто решил напомнить на всякий случай.

И он тихонько выскальзывает обратно за дверь, не забыв закрыть её за собой. Наверняка сейчас побежит к Кодзи рассказывать, что увидел. Эти две подружки вечно болтают между собой. Но Мана только улыбается им, и Гакт тоже не видит повода на них злиться. В замке скучно, надо же как-то развлекаться.

— Ненавижу приёмы, — бурчит Гакт, опять укладываясь к Мане на колени. Ещё буквально минутку.

Его пальцы зарываются в волосы, слегка взъерошивая их.

— Оденься красиво. Ты сегодня будешь танцевать.

Как будто когда-то на этих приёмах бывает по-другому. Потому-то Гакт терпеть их не может. Ведь что приятного в том, чтобы изгибаться перед направленным на тебя множеством похотливых взглядов охотников и других вампиров и слышать их шёпот: «А ангелы-то, оказывается, так прекрасны… Первый раз вижу живого». Никак они не поймут. Он больше не ангел, от ангела только крыло. Если бы даже была у него надежда вернуться на небо, после сожительства с вампирами этот путь закрылся бы навсегда.

Но Гакт не посмеет противиться. Просто закроет глаза и будет делать всё так, как надо, пока у него на шее горит драгоценными камнями надетый Маной ошейник — знак принадлежности хозяину.