Нервный срыв (СИ) [Нюта_Диклониус] (fb2) читать онлайн

========== … ==========

Весь Токио окутан чёрной грозой, которая душной угрозой висит в воздухе с самого утра.

Проливной дождь разбивается об ушные раковины так громко, что в этом шуме очень трудно не сойти с ума и не потеряться. Вода стекает по лицу, заливается в глаза, рот, уши, и почти мгновенно наступает глухота, лишь удары собственного сердца гулким эхом разлетаются в голове. Такой знакомый почти беззвучный мир. И название ему — Безысходность. Именно так она обычно и звучит.

Гакт раздражённо смахивает с лица мокрые, повисшие тусклыми верёвками светлые волосы. От красивого макияжа на лице остались лишь жалкие ошмётки, частично из-за дождя, а частично из-за слёз, которые то и дело наплывают на воспалённые глаза. В них попали растёкшаяся тушь и тени, и их неприятно щиплет и колет, будто под веки насыпали мелкого песка. Намокшие кожаные брюки и искрящаяся кофта противно липнут к коже, холодя и так трясущееся в судорогах тело, пушистый белоснежный мех на куртке стал похож на больного ощетинившегося ежа. А проклятые высоченные каблуки, которые Гакт так ненавидит, постоянно подворачиваются, тонут в пузырящихся лужах и грозят познакомить своего хозяина с ними поближе.

Споткнувшись уже в чёрт знает какой раз, Гакт едва не припадает на одно колено, с трудом удержав равновесие, но, тут же вскочив, упорно продолжает нестись вперёд. Плевать, даже если он упадёт, даже если разобьёт в кровь колени и локти, даже если поранит лицо — всё равно, и уж совсем хорошо, если он порвёт дорогущие брюки, назло всему. В голове колоколом стучит только одна мысль — бежать. Бежать быстро и далеко, не оглядываясь.

Хотя нет, не так. Далеко он не убежит. И он сам это прекрасно знает. Но он должен хотя бы попытаться.

Идущие навстречу люди в его воспалённых глазах превращаются в сплошные неаккуратные размытые пятна. Почти ничего не видя перед собой, Гакт пару раз задевает кого-то плечом, вновь чуть не падает в лужу, еле удержавшись на ногах. Чьи-то руки подхватывают его, чтобы удержать, и он яростно вырывается из них, крича что-то неразборчивое. Реагируют по-разному. Кто-то крутит пальцем у виска, кто-то смотрит на него с явным недоумением, он чувствует эти взгляды. Ещё бы не смотрели, Гакт небось тем ещё чучелом сейчас выглядит. Знали бы они, как ему плевать, на всё плевать. Вот только эти взгляды взрываются у него в голове бомбами, ослепляют, подобно вспышкам бесконечных камер, от которых Гакт так отчаянно пытается сбежать.

«Нет… Нет, не смотрите! Не снимайте… Оставьте меня в покое, хоть на секунду, умоляю!.. Я не могу, я просто больше так не могу…»

Перед ним вдруг разворачивается огромное пустое пространство и, как из-под земли, вырастает железный парапет. Гакт с размаху налетает на него, больно ударившись животом, останавливается и резко вскидывает голову. Он выскакивает на набережную. Внизу плещутся и пузырятся под дождём чёрные воды залива, отражающие собой покрытое густыми тучами небо, а впереди грань между ним и водой теряется, сливаясь в одну мрачную плоскость.

Угнетающий шум дождя, звучащий глухо, как в дешёвых наушниках. И медленно затихающий стук сердца, возвращающегося в свой обычный ритм. А глазам всё ещё больно, и горячие слёзы подкатываются к горлу.

Его губы невольно кривятся в жесте бесконечного страдания, Гакт бессильно всхлипывает и со всей силы сжимает ладонями голову. Бесполезно. Ему стоит сдаться. Вернуться с повинной головой и сказать, что просто устал, отсюда и истерика. Ему всё равно придётся это сделать, и нужно принять этот факт. Как и то, что он своим поведением просто оттягивает неизбежное. Если он не пойдёт обратно сам, его вернут силой.

Но ему слишком плохо. Ведь из его ладоней и глаз свисают толстые чёрные нити, которые ждут, когда их подхватит кукловод. Гакт их не видит. Но чувствует всем телом и кожей. И знает, что они есть.

***

Жизнь Гакта Камуи идеальна во всех отношениях. Это факт, который можно заявить без всяких прикрас.

Ему двадцать два, и он — демонически красивый парень-модель, айдол, в которого влюблена и которому поклоняется каждая вторая девушка в Японии возрастом от десяти и до пятидесяти лет. Он, как порой со стороны кажется, вообще не человек — ведь быть настолько безупречным физически попросту невозможно. Его фигура прекрасна, хрупкость в ней сочетается с плавностью изгибов, ровно настолько, чтобы выглядеть естественно. И густые белокурые волосы обрамляют его личико хорошенького мальчика c идеальной белой кожей. Оно может выглядеть нежно и невинно, как у ангела, а может сражать наповал при умело наложенном агрессивном макияже и диком взгляде голубых с лавандовым отливом глаз. Гакт Камуи — настоящее воплощение всех фантазий человека о совершенной красоте.

Гакт летает по всему миру на частном самолёте и вышагивает по лучшим подиумам в прекрасной уникальной одежде. Он притягивает к себе всё внимание на любой светской вечеринке, куда попадает, его фотографии без конца красуются на обложках модных журналов и огромных рекламных баннерах. Режиссёры наперебой приглашают его на кастинги и съёмки, да и поп-звёзды не отстают, зазывая поучаствовать в создании клипов, чтобы привлечь внимание, а различные фирмы обрывают телефон с бесконечными предложениями рекламных контрактов. Гакт живёт в роскошном особняке в одном из самых фешенебельных районов Токио и может тратить на любые свои прихоти, даже самые глупые, бешеные суммы. А его возлюбленный — сам Мана, загадочный модельер, чьего настоящего имени никто не знает, покоривший своей фантазией весь мир. Они вместе вот уже почти два года, появляются на всех красных дорожках, держась за руки, и СМИ называют их одной из самых красивых и гармоничных пар во всём шоу-бизнесе. При том, что многие принимают Ману за женщину, а он их и не разубеждает, открыто называя себя бесполым.

О такой жизни большинству людей даже мечтать не приходится, для Гакта же она привычна и обыденна. А вот мечтал ли он сам обо всём этом? Нет. Он очень рано сбежал из дома, от чересчур строгих родителей, с которыми у него были крайне натянутые отношения и не имелось даже минимального доверия, ведь они считали его ни на что не годным слабаком. Гакт даже сменил имя, превратившись из Гакуто Оширо в Гакта Камуи, чтобы не иметь со своей семьёй больше ничего общего, и мирно работал хостом в ночном клубе, развлекая дам за деньги. Его существование было спокойным и размеренным, не лишённым удовольствия, и он был вполне таким доволен, пока в этот самый клуб каким-то чудом не занесло Ману. А Мана своим острым взглядом мигом зацепился за симпатичного молодого человека и подозвал его к себе сначала в качестве развлечения, а потом, оплатив ещё два часа сверху, отвёз к себе. В клуб Гакт больше не вернулся: Мана оставил его при себе и принялся уверенно лепить из него звезду модельного бизнеса. Чем не история про Золушку?

Но всё это ведь по-любому никому не интересные подробности. Все знают — у Гакта всё прекрасно. И он поддерживает именно такой образ.

…И только сам Гакт знает, что на деле вся эта жизнь — огромный мыльный пузырь. Очень красивый, но может лопнуть в любую секунду и растечься грязноватой лужицей. Ведь Гакт — продукт. Продукт Маны. И по сути, у него нет ничего своего, кроме внешности. Карьера высасывает из него все жизненные силы, заставляя частенько болеть от усталости, всеобщее внимание моментами бесит его до трясучки, тошнит от всех этих признаний в любви, деньги при таком раскладе совершенно не радуют, а его любовник холоднее айсберга, погубившего «Титаник». И порой ему думается, что и судьба ему Маной уготовлена ровно та же самая.

Да, отказа Гакт не знает почти ни в чём. Ему стоит только умоляюще сложить ручки и прошептать «Мана-сама-а-а-а…» — и Мана достанет ему с неба любую звезду. Но только если Гакт попросит его, самому это сделать Мана ему не позволит. И не исключено, что Гакт попросит солнце, а Мана достанет ему луну. Он абсолютно уверен, что лучше знает, как будет лучше для его подопечного. И Гакту остаётся только вздыхать и соглашаться с ним. Он уже привык слушаться своего любовника. Это ведь правильно, Мана старше, умнее, хладнокровнее. И так буквально во всём.

Мана контролирует каждый его шаг. Даже пошляться по магазинам в компании только платиновой кредитки и охранника Гакту удаётся нечасто, потому что Мана не отпускает его далеко от себя и предпочитает всё время держать его в поле своего зрения. И перед показами и съёмками он, вопреки всем устоям, сам возится с Гактом. Сам облачает его в лучшие наряды коллекции, сам причёсывает, сам делает ему макияж. Гакт только хмыкает, когда видит, как у новичков из стаффа челюсти отвисают при виде такого зрелища. Хозяин всего этого хабара нянчится с моделью, да где такое вообще видано? Но Мане плевать — он никому не доверяет притрагиваться к своей звёздочке, потому что ему так хочется.

Наверное, кому угодно другому такое отношение было бы по душе, приятно ведь иногда спрятаться за чужую спину и знать, что есть человек, который при любой проблеме поцелует тебя в лоб и ласково скажет: «Не волнуйся, я всё улажу». Но Гакта, привыкшего к свободе, такой тотальный контроль только злит. Про себя он частенько называет Ману своей злобной мачехой. И такое внимание Маны то и дело выходит ему боком: можно представить, как относятся к нему коллеги. Другие модели не скрывают своей зависти и твёрдо уверены, что Гакт вовсю пользуется своим статусом и все лучшие контракты отхватывает не по причине своей внешности и работоспособности, а потому, что его курирует Мана, тянет любовника вверх буквально за уши. И бесполезно им объяснять, что это не так, не верят. Хорошо хоть никто пока не додумался стекло в обувь насыпать или намазать клеем парик.

Любые его попытки сопротивляться такому режиму и проявлять самостоятельность Мана пресекает на корню. И он очень не любит, когда Гакт много думает.

— Звезда, твои мысли не должны уходить дальше нашей поездки в Париж на выходные. Всё остальное оставь мне, — бросает Мана небрежно, когда они редким спокойным утром завтракают вместе. Он заводит ногу на ногу, заставив задраться краешек красивого шёлкового халата, и сжимает ручку чашки из костяного фарфора. И солнечный свет, заполняющий кухню, искрится на многочисленных кольцах, которыми унизаны тонкие длинные пальцы. Он даже спать ложится в украшениях. — И нечего хмуриться. Тебе не идёт.

Голос у Маны тихий и очень низкий, совершенно не соответствующий нежной и изящной, почти женственной внешности. Он почти никогда не разговаривает на публике, предпочитая шептать то, что нужно, на ухо Гакту, и Гакт один из очень немногих, кто слышит его настоящий голос. И он кажется Гакту таким красивым. У него при одном звуке мигом учащается сердцебиение; до дрожи пробирает как тональность, так и сквозящий в голосе лёд.

Почувствовав лёгкую вибрацию в груди, Гакт опускает глаза и слегка прикусывает губы.

«Легко тебе говорить, — думает Гакт про себя обиженно, — у тебя лицо вообще никогда не меняется…»

Ни разу за эти годы Гакт не смог подловить Ману хмурым или улыбающимся — лишь изредка у него слегка вздрагивают уголки рта. И это при том, что они почти сутками вместе, вместе работают, вместе живут и спят в одной кровати.

Гакт иногда ловит себя на странном ощущении, что у Маны полный паралич лицевых нервов — до того его красивое лицо безэмоционально и неподвижно. Как у фарфоровой куклы. Мана словно носит маску, невидимую, но совершенно непроницаемую. Лишь глаза у него живые, в них порой проскакивают какие-то искорки. И лишь по глазам Гакт может отдалённо догадываться о его мыслях.

Эта холодность Маны очень тревожит его и расстраивает. Гакт множество раз пытался подобраться к нему поближе, разговорить его, приласкаться, даже проявить какую-то заботу. Но из раза в раз натыкался лишь на непробиваемую стену равнодушия. Первое время, когда Мана только привёз его сюда, эта холодность не казалась Гакту серьёзной проблемой; он был уверен, что Мана ведёт себя так только потому, что они толком не знакомы, что он оценит рвение и преданность своего любовника, оттает, потеплеет. Но время идёт, а Мана никак не меняется. Дома с Гактом он по-прежнему ровно такой же, как с остальными людьми на работе: холодно-надменный, равнодушный и неразговорчивый. Даже секс ему абсолютно до лампочки. И Гакту, который в этом плане его полная противоположность — эмоциональный, болтливый и излишне чувствительный — очень тяжело мириться с таким отношением, ему отчаянно не хватает внимания любовника.

И в свете этого всё чаще перед Гактом встаёт вопрос, кто же они на самом деле друг для друга, любовники, партнёры или и вовсе посторонние люди. И видит ли в нём Мана хоть что-то, кроме своего глобального проекта. А ещё ему страшно от мыслей, что Мана и из него пытается сделать своё подобие. Как кукловод, дёргает за верёвочки, и куколка пляшет, приучаясь к определённым действиям. Гакт попросту боится, что потеряет себя в этих танцах на нитях. Если ещё не потерял.

Из-за стресса и хронической усталости Гакт частенько мучается бессонницей. Даже его бледность и худоба, которыми так восхищаются окружающие, имеют чисто нервическое происхождение. А утром Мана, увидев синяки у него под глазами, мигом начинает ругаться. Хотя «ругаться» — это, пожалуй, излишне сильно сказано.

— Опять не спал? Сколько раз тебе говорить, недосып плохо влияет на кожу.

Гакт чуть приоткрывает глаза. Мана лежит рядом, раскинувшись на подушках, и легонько гладит его лицо кончиками пальцев. Длинные чёрные волосы спадают на хрупкие плечи, как палантин из дорогого шёлка, которого никогда не касалась рука человека. И бледное тело просвечивает сквозь изысканное кружево тонкой рубашки. В его голосе звенит ярость, но лицо сохраняет привычное равнодушное выражение. Чем дольше Мана смотрит на него таким ледяным взглядом, тем сильнее Гакту хочется, чтобы он скривился от злости, заорал, затопал ногами и надавал пощёчин. Гакту от этого определённо стало бы гораздо легче. По крайней мере он бы не так чувствовал этот стоящий между ними лёд.

— В следующий раз наряжу тебя смертью с косой на показ, — добавляет Мана и слегка сжимает губы.

Гакт подавляет горький вздох и зарывается лицом в подушку.

— Да хоть в юки-онну наряжай, мне всё равно. Только бы тебе нравилось. Я всегда тебя слушаюсь, ты же знаешь.

— Ты себе льстишь, — припечатывает Мана. — На юки-онну ты с такими фингалами даже близко не потянешь. Белая бледность юки-онны и серо-синяя рожа зомби — разные вещи. И поверь, ты ко второму намного ближе сейчас.

Только Мана может так сочиться ядом, не говоря при этом ничего откровенно оскорбительного.

— Так дай мне выходной, блин. Хотя бы один. Я работаю без продыху, спать некогда, откуда у меня здоровый цвет лица возьмётся? — недовольно проворчав это, Гакт вздрагивает и мигом покрывается мурашками. Что-то он обнаглел. Мана это ему так не спустит.

Мана осекается, словно внезапно налетел на стену. Хлопает ресницами недоуменно.

— Выходной? — тянет он задумчиво наконец. Запрокинув голову, так внимательно смотрит в белый потолок, будто пытается что-то на нём прочитать.

— Что, слово незнакомое? — Гакт, не удержавшись, хихикает и поднимает на него взгляд. — Объяснить, дорогой? Выходной — это…

— Не язви, звезда, — грубо обрывает его Мана. — Я просто думаю, могу ли тебе это позволить.

Ну да, считает на ходу, как суперкомпьютер, как один день отдыха Гакта повлияет на дела. И, судя по его выражению лица, результат его совершенно не устраивает.

— Ты можешь позволить мне всё, что угодно. Да и себе тоже, тебе и самому отдых бы не помешал, — Гакт тяжело вздыхает. — Ты просто не хочешь.

— Новая коллекция на носу, — с интонацией робота напоминает Мана, переминая пальцами подушку.

Гакт закатывает глаза:

— Аж через месяц.

— Не «аж», а времени вообще нет.

Разговор явно заходит в тупик. У Гакта вырывается очередной бессильный вздох. Объяснять Мане, что любому человеку порой нужен отдых — всё равно, что швырять мячик в стену, с какой силой ни кинь, он всё равно будет отскакивать и в итоге тебе же по башке и заедет. Сам Мана пашет без выходных, он каким-то невероятным образом успевает всё и сразу: он рисует и шьёт костюмы, сам придумывает декорации для показов и выбирает музыку, сам ставит всем моделям движения и организует всё буквально с нуля. А в перерывах он следит за Гактом и вплотную занимается им, ещё ухитряется ходить по выставкам и музеям и готовить всякие кулинарные шедевры. И всё равно Гакт ведь на секунду поверил, что Мана сжалится.

— Чёрт с тобой, будет тебе выходной. — Он едва не подскакивает от неожиданности, а потом и радости. — В конце концов, иначе ты и вправду просто сдохнешь от усталости.

И на выходные они снова летят в Париж. Эти дни — единственное, что не даёт Гакту окончательно сойти с ума от рутины.

Ему безумно нравится маленькая квартирка, о наличии которой у Маны ни знает никто. Уютное тихое гнёздышко с белыми стенами, чёрной мебелью и большими арочными окнами — только для них двоих. Здесь Гакт в кои-то веки чувствует себя абсолютно умиротворённым. Знает: его мобильный отключён, никто из знакомых понятия не имеет, где он, а значит, его не смогут и дёрнуть. И главное — рядом Мана. Он в эти дни становится заметно мягче; хоть он на вид и такой же, как обычно, в его голосе и поведении перестаёт сквозить лёд.

Мана всегда просыпается раньше и, прежде чем встать, целует Гакта в лоб. А Гакт ловит его поцелуй в полусне, урчит, как кот: ему хочется поваляться в постели подольше, понежиться в розовых лучах солнца, воздать себе за все бессонные ночи и дни, наполненные работой. А потом со вкусом потянуться, выгибая спину, неспешно встать и, накинув рубашку и умывшись, выползти на кухню, где Мана уже колдует над очередным кулинарным шедевром. Ему нравится готовить самому, даже у себя в особняке он не держит поваров.

Гакт обнимает его за талию со спины, устраивая голову на плече.

— Доброе утро… — бормочет он сонно и трётся носом о щёку, от которой резко пахнет горьковатым лосьоном.

— Доброе, звезда, — отзывается Мана, как обычно, без пристрастия и даже не поворачивает головы. Только тянется за вилкой. — Хорошо, что ты проснулся. Ну-ка, пробуй.

Гакт машинально проглатывает поднесённый к губам кусочек, надеясь только, что это не нечто сладкое. Мана особенно тяготеет именно ко всяким пирожным и, прекрасно зная, что Гакт терпеть не может сладости, каждый раз даёт ему их на пробу.

— Хотто кээки?

— Именно. Нравится?

— Вкусно. Только ты же запрещаешь мне их есть, — Гакт округляет глаза. — Как же твоё любимое «тебе нельзя, береги фигуру»?

Эту фразу он слышит от Маны с того самого времени, как попал к нему в дом. Сам затвердил уже её, как мантру. Ему пришлось отказаться почти от всей излюбленной еды, а главным образом — от мяса, ведь Мана холодно сказал «нельзя».

— От одного раза ничего страшного не случится, — бездумно констатирует Мана. — Не беспокойся, я лично прослежу за этим.

Гакт усмехается краем рта и целует его в висок.

— Намекаешь на бессонную ночь?

На лице Маны появляется нечто, отдалённо напоминающее улыбку, но глаза по-прежнему цепкие и напряжённые.

— Раскатал губу. Я намекаю на то, что после завтрака сяду тебе на спину и заставлю отжиматься.

И Гакт смеётся, чувствуя, как рассеваются остатки напряжения, царившего между ними накануне. Даже если Мана и вправду решит исполнить такой трюк, для него это проблемой не станет, Гакт даже не почувствует его сорок пять килограмм, разлёгшиеся на спине.

Мирно, без спешки попить кофе с утра, с нежностью поглядывая друг на друга — в их мире почти непозволительная роскошь. Как и пойти погулять после этого по центру Парижа. Гакт начал по-настоящему ценить это, когда его свободное время сократилось буквально до нескольких минут в день. И в полной мере осознал, что ему так хочется временами просто побыть с Маной, ловить его взгляд и браться за тоненькие, почти девичьи пальцы, затянутые в бархат или капрон.

Мана стремится всячески развивать его, водит по различным статусным местам. А Гакта мало будоражат все эти выставки, музеи, Эйфелева башня и Нотр-Дам-де-Пари, почти не интересуют сверкающие витрины модных магазинов, он едва может удерживать в голове разом столько информации. Но Мана рассказывает обо всём этом так увлечённо, с таким рвением, что даже самый незаинтересованный человек наверняка бы заслушался. И Гакт слушает его с детским любопытством, почти с придыханием, и только поражается тому, как же много всего Мана знает, кажется, что можно задать ему буквально любой вопрос — и он ответит. И вправду ведь волшебное существо.

— Как ты ухитряешься всё это помнить? — едва не стонет Гакт после пятой по счёту выставки. Он нервно прихлёбывает кофе, и ему безумно хочется закурить, хотя вроде бросил уже несколько месяцев как окончательно и бесповоротно. Опять же, потому, что Мана так сказал. — В школе учебники истории наизусть заучивал?

Мана слегка опускает подклеенные ресницы и привычно заводит ногу на ногу. Он даже не раскраснелся и не запыхается, словно и не было этой длиннющей прогулки.

— Да нет, не заучивал… Просто запоминал то, что казалось мне нужным, — задумчиво тянет он и переводит на Гакта взгляд, в котором мелькает удивление. — Да и не много это совсем.

— Ты только что толкнул мне всю биографию Кристиана Диора, со всеми именами и датами! — Гакт округляет глаза. — Это не много, по-твоему? Я бы даже половины из всего этого не запомнил.

Мана качает головой, скрывая лицо за красивой шляпой, кокетливо сидящей на его чёрных локонах.

— Запомнить несколько имён и цифр не так уж сложно…

— Не несколько, а очень много. Если это не сложно, то почему я не могу вот так же запоминать всё из твоих рассказов?

— А потому, что ты меня невнимательно слушаешь, — Мана усмехается краем рта. — Думаешь, я не вижу? Ты по большей части скучаешь на всех этих выставках.

Гакт чувствует прилившую к щекам краску. Ну вот как он заметил? Хотя глупо задавать себе этот вопрос, у Маны не глаз, а оптический прицел, от него ничего не скроешь.

— Но в твоём случае это нормально. Хорошенькому мальчику вроде тебя глупость идёт намного больше. Ведь, — усмешка тут же пропадает с лица, но в глазах скачут мелкие искорки, — стоит задать тебе вопрос, и у тебя на лице такое мучительное раздумье появляется, что все только и успевают за фотоаппараты хвататься.

— Эй, не говори так! — Гакт обиженно поджимает губы. — По-твоему, я тупой как пробка?

Мана фыркает и поддевает пальцами его подбородок.

— Между очаровательной глупостью и «тупой как пробка» огромная разница, звезда. Ты и сам об этом знаешь.

Гакт издаёт вздох измученного страдальца и опять тянется к чашке за очередным глотком горького кофе.

— Мне иногда так трудно тебя понять, ты даже не представляешь…

— И не пытайся. Это не для твоей прелестной головки мысли, — Мана легонько стучит пальцем ему по лбу. — Я же тебе всегда говорю, поменьше думай, а то морщинки на лбу появятся.

— А тебя только морщинки и волнуют… — угрюмо бросает Гакт и нарочно сдвигает брови, чтобы между ними очертилась глубокая складка. И он с удовлетворением видит, как у Маны дёргается бровь. — Мой товарный вид и ничего больше.

Однако Мана молчит и бездумно крутит пальцами завитый локон.

— Молчишь, значит, правда, — констатирует Гакт и подпирает рукой голову. — А я ведь всё равно думаю. Назло тебе.

Мана хмыкает и берётся за свою чашку.

— О. Ну, и о чём же?

— В основном о нас с тобой. Как минимум, задаю себе вопрос, — Гакт поднимает на него взгляд и щурится, — собираешься ли ты вообще со мной спать нормально.

Мана хмурится.

— Нормально — это как?

— Это не раз в пару месяцев, — Гакт фыркает.

— Врёшь, — отрезает Мана, — мы гораздо чаще это делаем.

— Ну раз в месяц, — Гакт кривит губы. — Мне от этого не легче, разницы никакой.

Мана слегка сдвигает брови к переносице.

— Не понимаю, о чём ты. У тебя какие-то проблемы с этим?

— Проблемы! — Гакт едва не стонет и запускает руку в волосы. — Знаешь, то, что тебе достаточно с кем-то сексом заниматься раз в месяц, не значит, что и все остальные такие же! Мне нужно чаще, — он цепляется за руку любовника и округляет глаза, — намного чаще! Раз в пару дней, нет, каждый день! — Мана вскидывает брови. — Мне плохо, когда меня не ласкают, физически плохо, голова болит и настроение паршивое.

— Ты сексоголик. Работа хостом на тебе явно не лучшим образом сказалась, — Мана всё-таки не удерживается и привычно капает ядом.

— Я этого не отрицаю, — не поддаётся на провокацию Гакт, — а ты просто не хочешь понимать, что я нормальный парень с нормальными для моего возраста потребностями. И потом, — он обиженно поджимает губы и тянется к Мане, — знаешь, может, это прозвучит странно, но я всё же люблю тебя, мне так хочется быть к тебе поближе… Быть для тебя не только товаром.

Мана хмурится и легонько гладит его по волосам.

— Если я тебя не возбуждаю, — горячо продолжает обнаглевший Гакт, сверкая глазами, — то позволь мне завести кого-то другого, хотя бы чисто для удовлетворения…

Он намеренно нажимает на больную мозоль. Гакт прекрасно знает, насколько Мана брезглив. Он не сторонник бурных сексуальных игрищ и в жизни не согласится делить своего любовника с кем-то ещё.

Тёмные глаза Маны мигом наливаются кровью. Но его ответ падает на Гакта, как нож гильотины, совсем не тот, которого он ожидает:

— Заводи. Только имей в виду, я к тебе после этого без перчаток не притронусь. Да и подумаю ещё, трогать ли в них. Намёк понят, звезда?

Ошарашенный Гакт смотрит на него и хлопает ресницами. Кажется, Мана всерьёз рассердился, у него даже уголки рта дёргаются и в глазах искры летают.

— Ещё как понят… — выдыхает он и отстраняется, опять взявшись за чашку с кофе.

— Никогда не говори мне такое. Даже думать об этом не смей, — Мана ухватывает его за подбородок и тянет лицо к себе. Гакт видит малейшие прожилочки в его глазах и невольно заглядывается на дрожащие губы в алой помаде. — Ты принадлежишь мне. И твоё тело — в первую очередь. Поэтому никто, кроме меня, не посмеет к тебе прикоснуться.

Гакт нервно глотает слюну, тон любовника абсолютно не сулит ничего хорошего. Но Мана встряхивает головой, и на его лицо возвращается привычное безразличное выражение.

— Допивай кофе и пошли. У нас ещё полно дел.

Мана отворачивается, нервно постукивая пальцами по столешнице. А Гакт снова чувствует вонзающиеся в руки и ноги иглы с нитями, за которые его так удобно дёргать.

…Мана и впрямь не знает, что такое выходные. Гакт в этом уже уверен.

Даже здесь, в этой уютной квартире в центре Парижа, Мана продолжает усиленно работать, ускользая по вечерам в комнату, отведённую под мини-студию. Гакт же, утомлённый прогулками, порой следует за ним и, разлёгшись на маленьком диванчике, с любопытством глазеет по сторонам. Здесь столько очаровательных мелочей; каждая из них, как кажется, может многое рассказать о хозяине. На манекенах обязательно висит парочка недошитых роскошных платьев и рубашек, всюду разложены инструменты и ткани, на полу стоят несколько чехлов со швейными машинками, широкий письменный стол завален рисунками. Эти наряды для Маны как смысл жизни: если он не корпит над очередным модным шедевром, он просто не знает, что ему делать. И платья эти он точно любит больше, чем Гакта.

— Не вертись, звезда. А то иголкой уколю.

Гакт бездумно смотрит в ростовое зеркало, стараясь даже не дышать, пока Мана, присев на корточки, старательно расправляет на нём рубашку. Прозрачно-белая ткань приятно струится по телу блестящими складками, кружева почти сливаются по цвету с кожей.

— Красиво смотрится, — наконец констатирует Мана, выпрямившись и отойдя чуть в сторону. Его глаза придирчиво ощупывают каждый миллиметр фигуры, каждую складку, каждое тоненькое резное кружево. — Откроешь показ в ней?

— Это тебе решать, в чём открывать показ… — Гакт улыбается краем рта и приподнимает руку. — А рубашка мне нравится. Правда, понравилась бы ещё больше, если бы была чёрной…

Тонкие руки кольцом смыкаются у него на талии, Мана устраивает голову на его плече, задумчиво оглядывая отражение.

— Ты и так всё время как на похоронах, надо придумать что-то новое. Пройдёшься разок в белом, тебе это только на пользу пойдёт.

Мана часто говорит, что Гакту идёт белая одежда, подходит к его голубым глазам и белокурым волосам, но сам Гакт предпочитает вещи тёмных тонов, вне показов и съёмок он почти всегда одет в чёрное.

— Как скажешь, — привычно отвечает он и, осторожно перехватив руки, поворачивается. И Гакту кажется, что он снова видит, как у Маны предательски вздрагивают уголки губ. Словно что-то в словах Гакта заставило его дёрнуться.

Но Мана чуть улыбается, развеивая напряжение, и даже, привстав на цыпочки, легонько целует в уголок губ.

— Не дуйся. Ты же знаешь, я тебе только добра желаю. — Гакт машинально тянет его за талию поближе к себе. Трётся носом о шелковистые волосы, о щёку. А Мана тихонько выдыхает ему в шею и ладонями спускает рубашку с плеч. — Потому что хочу увидеть, как к твоим каблукам сложится весь мир.

Желание заняться любовью на Ману обычно накатывает именно так, в тот момент, когда Гакт, уже отчаявшись, этого почти не ожидает.

Он умеет быть нежным, но так не любит тратить слишком много времени на ласки. Мана предпочитает больше любоваться на лежащего на серебристом шёлке Гакта, чем притрагиваться к нему. Гладит прохладными пальцами расслабленные запястья, касается едва уловимо губами плеч и спины. И каждое прикосновение словно выжигается на теле и в памяти Гакта, он вздрагивает и закрывает глаза, чтобы погреть это ощущение в себе ещё хоть немного.

И даже в этой нежности чувствуется привычный холод. Мана касается его точно так же, как в танцевальном зале, когда разучивает с ним очередные движения для показа. Словно следуя какой-то методике, ни одного лишнего или неловкого движения, никакого смущения и растерянности — ничего такого, что обычно выдаёт любовь двоих людей друг к другу. Секс для Маны — те же самые танцы. Только в постели.

— Выгни спину, звезда.

Гакт слушается, обнимая подушку и прикрывая глаза. Растрёпанный, чуть дрожащий, кусающий губы, он ловит каждый вздох Маны. А тонкие прохладные пальцы щекоткой пробегают от шеи вниз, чётко по линии позвоночника, чуть надавливают на поясницу. И поцелуй куда-то в лопатку новым клеймом горит на влажноватой коже. А Гакту так хочется почувствовать его губы на своих, не только на плече.

— Поцелуй меня, — просит он, слегка поворачивая голову и кусая губы. И в лавандовых глазах, наверное, читаются те же страх и мольба, что в самую первую их ночь, когда Гакт попал к нему в качестве хоста.

Мана наклоняется к нему, носом утыкается в щёку. Легонько лижет кожу кончиком языка, и Гакт резко выворачивается, чтобы поймать его губы до того, как он отстранится; тут же с силой лезет языком в рот, поддевая его собственный язык, облизывая внутреннюю сторону щеки. Французский поцелуй, такие нравятся им обоим; Гакт даже взял за привычку чистить язык зубной щёткой, чтобы они получались ещё более чувственными. Так глубоко, с такой холодной страстью, какая, как казалось Гакту, попросту не может существовать.

Краем глаза он успевает заметить движение Маны, то, как он тянется к прикроватному столику — там в ящике припрятана заветная баночка; мгновение — и на его пальцах тускло поблёскивает вязкая смазка. Гакт ойкает прямо в губы любовника, дёргается, чувствуя, как они неспешно проникают в тело.

— Потерпи, — шепчет ему Мана, целуя, — будь хорошим мальчиком.

Жжение становится всё сильнее, и Гакт запрокидывает назад голову, судорожно цепляясь за скользкую подушку. С губ срываются протяжные, почти сладкие вздохи; они становятся громче, когда Мана другой рукой гладит его по плоскому животу и касается члена, его пальцы проскальзывают по головке. Одно мимолётное движение, хоть и отточенное, а тело так напряжено после долгого воздержания, что может предать даже за такую мелочь.

— Ма-а-а-ана…

Но Мана тянет, нарочно медленно толкает в тело три скользких пальца. И Гакт шеей, к которой он жмётся губами, чувствует улыбку. Сам ведь уже не хочет медлить, а всё равно дразнит, только чтобы понаблюдать за покрасневшим лицом любовника, получившего наконец желаемое. Гакт едва не выдыхает, когда Мана всё же отводит назад руку и тянет его за талию, переворачивая на спину. Гакт не теряется, тут же с силой зажимает коленями его тонкую поясницу, обнимает за шею и опрокидывает на себя; жадно целует губы, шею и щёки, показывая всю степень мучающей его жажды. Нет, Гакту не хочется медленно. Хочется, чтобы Мана вбивался в него сильно, яростно, тянул его за волосы, почти насиловал. Так, чтобы Гакт всем телом чувствовал, что принадлежит ему.

Гакт царапает его спину, мечется под ним по скользким простыням и стонет, закатывая глаза. Эти вспышки в теле для него подобны грозе в пустыне, словно ледяные капли падают на раскалённый песок. Мана дыханием щекочет ему шею; тонкий и грациозный, даже сейчас его движения такие отточенные и плавные. Несколько сильных толчков — и он кончает, издав глухой стон, а его ладонь судорожно ласкает любовника, помогая достичь пика, выплеснуть сперму на собственный живот.

Мана с силой упирается локтем в подушку над головой, выдыхая, приходя в себя, и Гакт нежно улыбается ему.

— Люблю тебя… — от глухого низкого голоса он вздрагивает и кусает губу. А Мана слегка щурит даже не замутневшие глаза и крепко сжимает губы, будто ему самому тяжело произнести эти слова. — Говорю только один раз. Не привыкай.

Гакт легонько целует его плечо, приподнимается и касается губ.

— О большем я и не прошу.

И впрямь не просит. Если Мана хотя бы в такие моменты будет говорить ему о своей любви, он может и поверить в неё.

***

Отдавать себе отчёт в том, что твоя жизнь летит к чертям, не так-то просто. Гакт давно уже признал это для себя, старается лишь не думать лишний раз, чтобы не сорваться. Его дни сменяют друг друга, как акты какого-то безумного спектакля: одни и те же актёры, одни и те же действия, уже на автомате. В них едва ли меняются лишь декорации и костюмы. Гримёрная-костюмерная-фотостудия. И наоборот. Потом — танцевальный зал. Бесконечные вспышки камер и микрофоны, подсунутые под нос. Всё такое разное и такое одинаковое, что навевает скуку. И ему очень часто, взглянув в зеркало, хочется разбить его кулаком.

До показа остаётся пара недель, и Гакт вновь заболевает. Он очень устал, злится, ему всё чаще кажется, что он всё делает не так, как надо, не дотягивает, не доигрывает, и коллеги подсмеиваются за спиной. В один из дней Мана едва не пинками выталкивает его на очередную съёмку.

— Потом отдохнёшь, — зло повторяет он, подталкивая шатающегося Гакта кулаком в спину, — времени нет.

И результат не заставляет себя ждать — на этой самой съёмке Гакт попросту падает в обморок. Причём даже не успев понять, что случилось — будто просто кто-то резко выключает весь свет вокруг. Просыпается кое-как он уже дома; на постели рядом сидит незнакомый мужчина в белом халате, а Мана стоит чуть поодаль, скрестив на груди руки.

Гакт видит их и слышит, но реагировать у него нет сил.

— Сильное нервное переутомление. Молодому человеку нужен постельный режим в течение нескольких дней… Иначе всё очень плачевно кончится.

Мана кивает с привычным безразличным видом. А когда врач, громыхая железным чемоданчиком, уходит, садится на кровать рядом. Гладит Гакта по запястью и равнодушно бросает:

— Чушь собачья, ничего с тобой не случится. Ты же понимаешь, ты не можешь сейчас вот так просто под одеялом валяться, вся рекламная кампания прахом пойдёт.

— Не могу… — эхом отзывается Гакт, глядя на него опустевшими глазами.

— Вот пройдёт показ, и я сделаю тебе небольшой отпуск. А пока нельзя, звезда, — Мана наклоняется к нему и целует в лоб. — Потерпи немного.

Легко ему говорить «потерпи»… Однако сопротивляться у Гакта нет никаких сил. Он знает, что даже если он сейчас раскричится и демонстративно откажется что-либо делать, Мана всё равно поднимет его и за руку потащит на очередные съёмки. Проще сразу подчиниться, самому же спокойней будет.

…И уже на следующий день Гакт, напичканный успокоительными, шатаясь от слабости, снова на съёмочной площадке.

— Ну же, крошка, улыбнись нам.

И он улыбается, подчиняясь приказу очередного фотографа. Хотя на деле улыбаться ему не из-за чего. Гакт уже близок к тому, чтобы забыть обо всех уроках хороших манер и, вспомнив старого себя, послать всю команду матом далеко и надолго.

Нет, Гакт больше не будет улыбаться. Только покажет им зубы.

…Дождь насквозь промочил одежду, сильный ветер дует с залива, швыряя в лицо капли, уничтожая остатки красивого макияжа и укладки. А Гакт даже не чувствует холода. Обняв себя руками за плечи, взглядом бешеной собаки он смотрит на пузырящуюся гладь залива. Сзади взвизгивают шины, с плеском подняв фонтан воды. Постукивают, утопая в лужах, высокие каблуки, и чья-то рука ставит над ним большой чёрный зонт.

— Посмотрите на него, — насмешливый ядовитый голос едва слышен в шуме дождя и прибоя, и Гакта пробирает холодом. Мана. Видимо, организаторы съёмки уже доложили ему, что его любимая звёздочка взбрыкнула и, от души обматерив всё и вся, бросилась бежать в чём была. — Сидит на грязной набережной в шмотках за пару десятков тысяч долларов… Самому не противно?

Гакт передёргивается, онемевшие пальцы почти до судорог сжимают плечи. Противно, ещё как. Но он не собирается демонстрировать Мане свою слабость. Нет, он не кукла, он может сам решать за себя. Даже если ему придётся лишиться из-за этого всего, что есть, и вернуться в тот маленький клуб на окраине Токио.

Его легонько ударяют по спине.

— Эй, хватит кукситься. Вставай, пока почки не отморозил, поедем домой.

Он приподнимает голову, глядя на Ману взглядом потускневших лавандовых глаз. И, о чудо, впервые за всё это время видит искривлённые алые губы своего любовника, а в его глазах самую настоящую злость. Мана говорит спокойно, но Гакт чувствует, что он едва сдерживается, чтобы не ударить. Больше всего на свете Мана ненавидит, когда его дела срываются и идут не по плану. А Гакт своим побегом капитально всё ему сорвал.

Гакт не сможет ничего изменить. Не сможет остановить эту карусель безумия. Всё равно кукловод потянет за ниточки, а куколке останется лишь танцевать по его приказу. Даже если от каждого своего движения она будет плакать.