По земле проходить бестревожно (СИ) [Гантенбайн] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

Остаётся одно:

по земле проходить бестревожно.

Невозможно отстать.

Обгонять —

Только это возможно.

Иосиф Бродский. От окраины к центру

Взрослые встают на педали, потому что больше не могут — даже эргономичное седло или специальный чехол рано или поздно так натирают зад, что поездка на велосипеде превращается в сущую муку. Но не мальчишки. Те в своей наивной тяге поскорее вырасти и откусить от всякого запретного плода, поднимаясь на педалях и вытягивая в струну гибкое пружинистое тело, ощущают себя стройными, сильными, почти могущественными. Взгляните на этого пацана на массивном, не по размеру, велике с высокой рамой. Он обозревает окрестности, как король свои владения, напрягает шею, выпячивая подбородок, и заглядывает за горизонт. Там, за границей промзоны, где трубы комбината возносят к облакам перпендикуляры чёрного дыма, он видит целый мир с искрящимися на солнце реками, асфальтовыми дорогами, ведущими в бесконечность, до самого Крыма, бетонками и грунтовками, теряющимися в таинственных дебрях. Он, мальчик, поднявшийся на педали, — законный правитель этого чарующего края, готовый вступить в права наследования. Он летит над миром и чувствует, будто крылья разворачиваются за его спиной. И мир признаёт своего владетеля. Вспугнутые голуби взлетают по обе стороны колёс, алкаш дядя Вася на вечном карауле у «Пятёрочки» почтительно присвистывает и сплёвывает в мазутную лужу изжёванный окурок, пожилая толстуха с сумками, набитыми товарами «Последняя цена» и «Красная цена», резво отскакивает к бордюру, и велосипед въезжает в бездонную лужу, поднимая салютом фонтаны брызг, что взлетают до небес и оседают на щеках слезами счастья.

Этой весной Костик наслаждался свободой. Ещё в прошлом году ему разрешалось кататься на велосипеде только в парке Мусы Джалиля в сопровождении старшей сестры. Ирина пешком сопровождала его до парка, там покупала себе кофе, раскрывала ноутбук и погружалась в «работу», предоставляя Костика самому себе, благо что здесь на велосипедной дорожке было относительно безопасно — надо только следить за беременными, которым время от времени взбредало в голову прогуливаться по территории велосипедистов, уткнувшись в телефон. Кто их знает, за что эти женщины, пугающие Костика своими неестественными габаритами и отблесками безумия в глазах, принимали аляповато намалёванный на растрескавшемся асфальте силуэт велосипеда. Иногда на дорожку просачивались собачники, и Костик уже смекнул, что опасаться следует маленьких тварей, которые, заливаясь пронзительным лаем и высоко подпрыгивая на уродливых кривых ножках, норовили вцепиться в щиколотку. Если демоническое создание подходило слишком близко, Костик, преодолевая искушение одним пинком закинуть его в кусты сирени, просто задирал ноги в стороны и вверх, позволяя велосипеду вывезти его на безопасное расстояние.

Велосипед у Кости был тяжёлый, с высокой синей рамой, жёстким седлом и двадцатью одной скоростью. Костя называл его Ньюросс — не от слова Россия, конечно. Он тогда только прочитал неадаптированную версию «Дон Кихота» и, хотя половину не понял, всё равно находился под впечатлением. На синей раме сверху Костик выцарапал цифру четыре — он считал, что это его счастливое число. Костику нравилось, что рама высокая, пусть мама и Ирина твердили, что это опасно и неудобно и что в наше время ничего нет предосудительного в низкой раме, которую раньше называли женской. Костику удалось настоять на своём, и он ничуть не пожалел об этом. Задирая ногу, чтобы усесться на седло Ньюросас, он будто бы расправлял крылья, после этого лететь, даже в гору, было легко и радостно. Кроме того, к раме можно было привязывать разные полезные предметы. На раму можно посадить друга. Впрочем, друга у Кости ни в прошлом году, когда купили велосипед, ни этой весной не было.

Зато в этом апреле он распрощался с Мусой Джалилем и с тягостной опекой старшей сестры и получил разрешение кататься в Коломенском парке. Этот парк он освоил быстро, и мама с Ириной, подробно расспросив его несколько раз, убедились, что Костя гуляет именно там, и оставили его в покое. Взрослым было не до него. Мамин отдел переводили на дистанционку, и мама, всегда настаивавшая на том, что, переступая порог дома, мы должны оставлять работу за дверью, пребывала в, мягко говоря, раздражении. Ирина, соорудив себе гору бутербродов с маслом и колбасой, посыпанной сверху сахарным песком, и налив в поллитровую кружку с надписью «Кровь моих врагов» крепкого кофе, удалялась в свой угол и на несколько часов выпадала из реальности, просматривая фотографии, сделанные дронами. Она заявляла, что внезапно наступившая ранняя тёплая весна вызвала массовое появление подснежников, и Костя знал, что подснежники — это потерянные трупы людей, всю зиму пролежавшие под белым одеялом, и что Ирина ищет их, потому что на её куртке нашито «ПСО» и она дала обет найти всех пропавших без вести. «Ты знаешь, Костян, что самое тупое, что человек может сделать, собравшись в лес, — это надеть камуфляж?» — спрашивала Ирина, тыкая пальцем в Костин нос, по случаю ранней весны обильно покрывшийся ярко-рыжими и розовыми веснушками. Костя соглашался, ему и в голову не приходило спорить с старшей сестрой. Она всегда была права и знала если не всё на свете, то — где можно найти истинную информацию обо всём на свете. «То-то же, — довольно хмыкала Ирина. — А то вот так нарядятся, что никто не заметит, заблудятся в лесу, ищи их потом сто лет. И знаешь что? Обыкновенно этих любителей камуфляжа находят, только когда все листья с деревьев опадут. Уже холодненькими и объеденными лисами». Тем апрелем они разыскивали пропавшего мальчика, но камуфляж был ни при чём. Мальчик вышел из дома на занятия джиу-джицу, одет он был в тёмно-синий спортивный костюм и красную куртку UNIQLO. После его исчезновения прошло уже три дня. Ирина говорила, что теперь они ищут тело по фотографиям, постоянно доставляемым дронами. Костя в своей детской наивности полагал, что с ним такого никогда не случится. Даже несмотря на то что он с некоторых пор перестал кататься по Коломенскому парку. Никто не знал, как далеко он ездит.

***

Не то чтобы кто-нибудь обидел или напугал его, просто в один прекрасный момент Костик понял, что перерос этот способ прогулки на велосипеде — нарезать круги, пусть даже и очень большие. Его манил путь, прямой, как стрела, ведущий в бесконечность и отрицающий и замкнутость, и возможность повторения. В идеале надо было бы сесть на велосипед и ехать прямо куда глаза глядят, не сворачивая в сторону и не возвращаясь. Но для такого отчаянного поступка у Костика пока не хватало духу.

Костик миновал крытую площадку для городков, через маленькую боковую проходную выехал на Каширское шоссе и устремился в сторону, противоположную дому. Каширка, Варшавское шоссе, Большая Тульская, Павловская, Подольская улица… Он очнулся только в конце Пятницкой, когда, ведомый болезнью всех заядлых велосипедистов — стремлением вперёд, перемахнул небольшой каменный мост через канал, выгнувшийся кошачьей спинкой над мутной водой, на которой мерно покачивались утки вперемешку с пластиковыми бутылками, обрывками бумаги и какой-то пеной, словнонекий бездельник долго стоял у перил и плевал в воду. Светофор светил зелёным, и было похоже на то, что перед ним спускали мост, приглашая пересечь сухой ров, утыканный смертельными остриями, и войти в цитадель. Костик въехал на Москворецкий мост и ахнул: перед ним будто из-под земли вырастала во всём своём ренессансном великолепии праздничная громада Василия Блаженного. Небо было пронзительно-ясным, солнце, ещё не закатное, но уже клонящееся к западу, играло на золоте и зажигало особым, нежным, пастельным цветом разноцветные грани, купола и колонны. Костик во всей полноте осознал, что содержали в себе слова о «непотребной девке» из стихотворения Дмитрия Кедрина «Зодчие». И если раньше Костик интересовался исключительно тем, кто такая эта непотребная девка и чем она занимается, то теперь он твердил заворожённо, пробуя слова на вкус и наслаждаясь им:

А над всем этим срамом

Та церковь была —

Как невеста!

И с рогожкой своей,

С бирюзовым колечком во рту, -

Непотребная девка

Стояла у Лобного места

И, дивясь,

Как на сказку,

Глядела на ту красоту….

Костик проехал дальше и увидел и Лобное место, такое маленькое, незначительное, скромное, и не менее скромный с виду Мавзолей, и башни с горящими чистым кровавым светом рубинами, и брусчатку, шкурой панголина наброшенную на неровные бугры площади. Здесь он почувствовал себя чужим, захотелось домой, он представил себе маму, досадливо теребящую дужку очков и с кем-то отчаянно ругающуюся по Зуму, Ирину, уставившуюся в экран ноутбука и машинально отправляющую в рот один за другим бутерброды с маслом и посахаренной колбасой, кота, по своему обыкновению развалившегося в самом грязном и пыльном месте прихожей. Костик развернул Ньюросса и покатил домой.

***

Ехал он неспешно, как король по завоёванным землям, и, пока вечер набрасывал на дома и бульвары тёмное покрывало, всеми фибрами души, всем телом впитывал звенящую и трепещущую повсюду жизнь, ибо город, его город, начинал жить по-настоящему только в сумерках. Костик не боялся, что ночь застанет его врасплох: он хорошо запомнил дорогу, да и ехать нужно было всё время прямо, а от Коломенского парка дорога и вовсе была знакомой как свои пять пальцев, езженой-переезженой.

На Павловской улице Костик остановился ненадолго, наблюдая, как двое маленьких детей карабкаются на памятник и усаживаются на бронзовых коленях сурового мужчины в пиджаке и расстёгнутой рубашке, цепляясь за несгибаемую руку, упёршую указательный палец в подбородок. К нему подбежала маленькая колченогая собачка, уселась возле педалей и молча смотрела на Костика круглыми влажными чёрными глазами. Костик медленно тронулся с места, улица была пустынна, и можно было спокойно предаться любимому занятию: ехать и смотреть в окна на противоположной стороне улицы и гадать, кто там живёт, какой у них жизненный путь, как говорил учитель литературы Евгений Борисович, и что у них сегодня на ужин.

Напротив как раз был голубой каменный дом в четыре этажа с большими окнами без штор, за которыми мелькали силуэты военных, так что Костик сделал вывод, что это казарма при военной части. Плавно катясь дальше, он заметил в окне последнего этажа какое-то необычное движение и остановился, чтобы рассмотреть подробнее. Недалеко от окна стояла кровать, и на ней в счастливом упоении прыгали дети — мальчик и девочка с длинными косичками, то подлетающими вверх, то стремительно падавшими на плечи. Вот это да! Кто они, эти дети? Почему скачут на постели в казарме? Может, это дочь и сын главного командира? Наверное, они осиротели, и отец вынужден держать их при себе. Или это юные разведчики, супергерои? Днём они выполняют свой долг, сурово и деловито, а вечером вспоминают, что они всё же дети. Весёлые скачки продолжались, Костику уже казалось, что он прыгает с ними бок о бок, он слышал скрип пружинного матраса, смех и довольное пыхтение, ощущал ногами упругую поверхность. Родилось чувство, что он вступил в братство. В это время в детскую вошла женщина, мальчик и девочка слезли с кровати, она взяла их за руки и вывела из комнаты. Свет погас, но Костик был уверен, что, уходя, девочка обернулась, мотнув тонкой косичкой, и заметила его, стоящего рядом с огромным велосипедом на другой стороне улицы.

***

— Ну как, нашли того мальчика? Который пошёл на джиу-джицу? — спросил Костик, проходя мимо Ирины и незаметно, как ему казалось, стягивая кружочек орео с блюдечка на подлокотнике.

— А ну стоять! –крикнула сестра, проворно хватая Костика за руку. Затем другим голосом добавила. — Не нашли. Сто сорок человек в режиме он-лайн просматривают фотографии — и ничего. Один раз вроде как было что-то похожее, а оказалось, что это просто бревно. Зато по ходу обнаружили одного старичка прошлогоднего.

— Где? Кто он? — принялся задавать вопросы Костик. Он всегда живо интересовался находками Ирины и её друзей из ЛА, расспрашивал, дотошно вникая в разные детали оборвавшейся жизни.

— Старичок как старичок, — пожала плечам Ирина. — Обыкновенный. Пантелеймон Петрович.

— Какое древнее имя! — восхитился Костик. Пантелеймон звучало как Балерион Ужасный.

— Да уж, — согласилась Ирина. — И дедуля был древний, с альцгеймером. Ну ладно, Костян, иди давай, покатайся. Ты мне мешаешь.

***

Костя поехал в сторону центра в надежде снова увидеть в окне девочку с тонкими косичками, живущую с братом в казарме. Дорогой он думал о том, что младшая сестра — это не старшая сестра. От младшей не будешь в любой момент ждать пинка или подзатыльника или рассуждений о том, что в современном мире по-настоящему слабый пол — мужики. Младшую надо защищать, провожать в школу, помогать с уроками. Он бы даже научился косички заплетать, чёрт побери!

Но на этот раз детей в окне не было, свет не горел, а когда Костя пересёк улицу, чтобы рассмотреть дом поближе, к нему подошли двое патрульных с автоматами и в респираторах, спросили, почему он не в маске, и велели убираться к маме.

Костик счёл за лучшее последовать их то ли совету, то ли приказу и налёг на педали. Он ехал домой и, всматриваясь во встречные лица, впервые заметил, что на опустевших улицах почти все в масках. В простых белых, или изящных чёрных, как у спецназа, или вообще — как у Дарт Вейдера. Костя не узнавал свой город, и от этого жуткого ощущения ему хотелось лететь всё быстрее, благо что не нужно было постоянно следить, чтобы не налететь на зазевавшегося пешехода. Он легко проехал то место, где Каширку пересекает Третье транспортное кольцо, и в сгущающихся сумерках понёсся вдоль забора больницы, переключив скорость на максимум. Педали жужжали, спицы пели, ветер свистел в ушах, и внезапно в этот шум ворвался какой-то новый звук — ощущение было такое, будто кто-то неожиданно окликнул тебя или легонько тронул за плечо. Костик торопливо оглянулся — никого не было.

***

На следующей неделе школы перешли на дистанционное обучение, говорили о всеобщем карантине, о том, что скоро введут пропуски и комендантский час и нельзя будет просто так выйти на улицу. Поэтому Костик каждый день выезжал на Ньюроссе, чтобы насладиться свободным полётом, заглянуть в окна дома на Павловской улице и попробовать ещё раз уловить то таинственное, не дающее покоя ощущение, которое он испытал, мчась на двадцать первой скорости вдоль решётки больницы.

В среду его ждала удача. Редкостная, из тех, что взрослые именуют судьбой. Он на мгновение задержался напротив казармы — пару секунд, не более, патрульные уже махали ему руками, прогоняя, грозя автоматами — и всё же увидел, что девочка с тонкими косичками смотрит на него из окна четвёртого этажа и машет ладошкой. Окрылённый, Костик помахал в ответ, вскочил на велосипед, резко и уверенно задрав ногу, и помчался в сторону Каширки, зная, что сегодня его день, его вечер, он правитель в своём царстве и берёт всё, что хочет.

Вот и старая, тронутая ржавчиной решётка. В глубине двора — громада нового корпуса с уже зажёгшейся чередой окон. Никто не вышел на прогулку, и даже мерный гул шоссе не разбивает кокона тишины. Стрекочут педали, поют спицы, ветер свистит в ушах, треплет кудрявые рыжие волосы.

— Не оборачивайся! — услышал Костик шелестящий голос.

— Кто ты? — спросил Костик. Он почему-то был уверен, что голос принадлежит мальчишке одного с ним возраста, шестикласснику или семикласснику.

— Не оборачивайся! — повторил голос. — Я ветерок.

— Что? — спросил Костик.

— Не знаешь? — в голосе прозвучало разочарование. — Ты тоже не читал Крапивина?

— Читал, читал, — поспешил исправится Костя и тут же догадался, о чём речь.

«Голубятня на жёлтой поляне». Ветерки! Мальчишки, которые погибли. Были убиты.

Мучительно хотелось обернуться, но он понимал, что делать этого не стоит. Ветерок можно увидеть как стремительные завихрения, воздушные спирали, вовлекающие в себя опавшие листья. А услышать?

— Только если ехать очень быстро, — подтвердил голос.

— Будто летишь, — подхватил Костя. И тут же продолжил, — Так значит, ты… Тебя убили?

— Да.

— Это ты шёл на джиу-джицу?

— Нет, я ехал на велосипеде по проулку. Есть у нас такой, между двумя дорогами, там зелёный забот и калитка с проволочной сеткой. Меня просто сдёрнули с велосипеда и… Не хочу об этом говорит.

— А чего же ты хочешь? — спросил Костик.

— Чтобы меня помнили. И других убитых мальчишек. Что мы жили, играли, ездили на велосипеде, читали интересные книжки.

— Разве твои родители не помнят тебя?

— Мама помнит, конечно. Но она всё время плачет.

Костя вздохнул.

— И вообще это не то. Она не знает, что это значит — быть живым мальчиком. Она думает о том, кем бы я стал, когда вырасту. Будто я не жил, а только собирался жить.

— Моя мама тоже ничего не знает обо мне, — сказал Костя, — даже сейчас не подозревает, где я.

— Времени мало, — прошелестел голос.

— Что ты хочешь, чтобы я помнил? — спросил Костя.

— Меня зовут Рома. Я люблю кататься на велосипеде, у меня есть пёс Шурупчик, — голос удалялся, делался тише. — Я делаю модели танков…

Голос исчез. В сгущающихся сумерках Костя проехал Каширское шоссе, отметив про себя, что в фитнес-клубе «Миллениум» не горит свет, беговые дорожки застыли, а на стоянке нет ни одного автомобиля. Город словно вымер. Зато природа ликовала. В мягком свете полной луны было видно, что каждая травинка тянется к небу, берёзы встряхнулись и их ветви уже не висят унылыми плетьми, а наливаются почками. Когда Костя повернул на улицу Борисовские Пруды и поехал липовой аллеей вдоль парка, он приметил, что справа на поляну, озарённую луной, выбежали две лисы и стали играть, кувыркаясь и покусывая друг друга. Когда аллея кончилась, велосипедная дорожка вывела его на открытую часть дороги, и он покатил мимо стройной шеренги фонарей. И каждый раз тень велосипеда и слившаяся с ним Костина тень вырастала из-за спины, быстро пробегала по асфальту и исчезала у очередного фонаря.

— Нашли тело, — сказала Иришка, когда Костик, разгорячённый впечатлениями этого дня, вошёл в комнату и стал рыться на столе в поисках тетрадки с обложкой под змеиную кожу, которую ему подарили на день рождения и для которой он до сих пор не нашёл применения.

Иногда Ирине надо было выговориться, Костик чувствовал такие моменты и просто слушал.

— Нашли по куртке из UNIQLO. Красной. В пруду, недалеко от его дома. Лёд растаял, и тело всплыло. Зацепилось за корягу и на снимках сливалось с ней. Вот мы не сразу и заметили.

Ирина показала Косте фотографию, сделанную дроном. Действительно, что-то разобрать было сложно. Больше всего похоже на блюдце горячего шоколада сверху, и справа в углу — тонкая палочка корицы.

— Как его звали? — спросил Костя.

— Такую информацию нельзя разглашать, ты же знаешь.

— Почему он умер?

— Убийство, — ответила Ирина.

Костя сел за свой стол, раскрыл тетрадку и начал было писать, но вспомнил, что должен Евгению Борисовичу сочинение о выборе профессии и что жёсткий дедлайн сегодня. Костя отложил тетрадку и набрал текст о том, что хочет быть тем, кто помнит. «Каждому писателю нужны читатели, — говорилось в его сочинении. — Так же должен быть кто-то, кто будет помнить об убитых мальчишках. О тех, какими они были каждый день. О том, что они были живыми и настоящими, а не о том, какими взрослыми они должны были стать. Разве это не их право? Хотя, возможно, это вовсе не то, что я должен был сказать в сочинении о выборе профессии».

Костя отправил сочинение на школьную почту, выключил компьютер, снова раскрыл тетрадку с обложкой под змеиную кожу и записал: «Рома. Пёс Шурупчик. Модели танков».