Фрегат (СИ) [Гантенбайн] (fb2) читать онлайн

========== Глава I Фрегат ==========

Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик сидел в тени большого камня посреди Пустоши и смотрел, как ворон выклёвывает глаз кролику. Кролика он убил вчера из украденного у Мауриция Асмуса Северина по прозвищу Мавр арбалета. Они все сделали арбалеты на уроке господина АЖ, но арбалет Фрегата развалился после первого выстрела. Оружие же, сделанное Мавром, было великолепно. Его арбалет отличался крепостью и гибкостью, стрелял точно в цель, на дюйм загоняя в неё дротик, и, кроме того, был красив: по глянцевито-чёрной поверхности шли нарисованные белым магические знаки, перемежаясь с фамильным символом Северинов — медведем гризли. Гризли, кстати, хоть и сильное, но довольно подлое существо. Гризли пожирают своих медвежат, а чтобы напугать противника в драке, кладут большую кучу. Мерятся по своему дерьму: у кого дерьма больше, тот и круче. Мавр выстрелил из своего арбалета и прицельно попал в левый глаз архивариуса Гремелина Гримальдуса Белого, основателя Колледжа Виртуозов Магии. АЖ для порядка отругал Мавра и велел заделать дыру в портрете, но всем было видно, как он доволен. Мельчор тоже стрелял метко, но красивые, прочные, работающие вещи ему не давались. Он вообще считал уроки АЖ бесполезными. Зачем магу уметь делать вещи своими руками? Главное его оружие — слово и страх. Мельчор думал, что уже понял, чего люди боятся больше всего на свете. Люди боятся смерти. Он хотел лично исследовать, как работает смерть. Мельчор по прозвищу Падальщик легко приманил кролика. Звери здесь, в Пустоши, не очень-то боялись людей. Люди никогда не ходили в Пустошь. Причины древнего запрета были забыты, остался только инстинктивный ужас да сказки, передаваемые друг другу глупыми детишками ночью в спальнях.

Поймав кролика, Мельчор-Падальщик долго гладил и щупал его, крепко прижав к себе. Кролик был тёплым, откормленным и приятно пах здоровым животным. Под мягким коротким мехом играли мышцы; прижав руку к его груди между передними лапами, Мельчор почувствовал, как бьётся сердце. Когда Падальщик выпустил свою жертву, та сразу же скрылась в море высокой травы. По волнам и переливам можно было видеть, как кролик зигзагами уходит всё дальше от большого камня. Вот зверёк шевельнул скрытую в траве ветку, и от того места тоже пошли волны, как будто к беглецу присоединился товарищ. «Это жизнь», — подумал Мельчор, вскидывая арбалет. Предугадать, куда кинется кролик, было несложно: Мельчор давно вычислил траекторию его бега. Выстрел был безупречен. Трава перестала двигаться, ветер стих. Мельчор неспешно и спокойно вошёл в изжелта-зелёное море, доходившее ему до колен.

Теперь кролик казался намного тяжелее, он обмяк, шёрстка уже не блестела. Мельчор приложил ладонь к груди зверька — тишина. Это была смерть, но не вся она — только начало. Мельчор положил свою добычу на бок у большого камня. Арбалет он спрятал в тайник, а дротик вынимать не стал — пускай торчит из кроличьего бока.

На следующий день Мельчор пришёл навестить кролика. Тот будто не сильно изменился, но при этом как бы начал растворяться в окружающем пространстве. Словно земля стала подниматься, чтобы втянуть в себя мёртвое тело. А потом прилетел ворон. Он выклевал кроличий глаз и стал чистить клюв о твёрдую землю. Когда ворон повернулся к нему другим боком, Мельчор заметил, что у ворона тоже нет глаза. «Так вон оно что, — подумал Падальщик, — ты здесь берёшь свою дань». Ворон согласно каркнул и, встрепенувшись, потряс крыльями. Затем он снова резко закаркал и снялся с места.

Одновременно с этим раздался злобный выкрик: «Ах ты, гад!» Мельчор обернулся. У большого камня стояли три человека — широкоплечий ладный Мавр и два его дружка, нескладный худой паренёк по прозвищу Сыр и вертлявый мальчишка, известный своей безбашенностью и неуёмной болтливостью, которого все называли Русский. «Я же говорил, Мавр, что этот аутист Падальщик твой арбалет скоммуниздил», — монотонно доложил Сыр. «Я не брал», — угрюмо заявил Мельчор, размышляя о том, что впервые Мавр с компанией решились заявиться в Пустошь, и более того — дошли до большого камня. «Как это не брал? Как это не брал, копрофил несчастный?» — зачастил Русский, тыча пальцем в дротик в боку мёртвого кролика. На оперении дротика был отчётливо виден силуэт гризли. «Где арбалет?» — с трудом сдерживая ярость, спросил Мавр.

Мельчор знал, что будут бить, и уже мысленно поставил очередную галочку в своей книге мести напротив их имён. Мавр также знал, что бить бесполезно — этот сумасшедший будет молчать и ненавидеть глазами, так что в конце концов станет страшно. Стычки ни к чему не приводят, если тот, кому надо сделать внушение, презирает боль и даже сам нарывается на неё. На этом месте Мавр всегда заходил в тупик. Не то что он был слишком благороден — просто ему не хватало ума унизить Падальщика. Но тут Пустошь сама пришла на помощь.

— Гляньте-ка, что это? — завопил Русский, указывая пальцем на нечто в стороне от большого камня. — Обосрался от страха, Падаль?

— Или этот аутист сюда покакать приходит, — меланхолично заметил Сыр. — Может, ему в школьном туалете некомфортно.

Это был намёк на тот случай, когда на Мельчора, сидящего с книжкой в туалете, вылили большую миску жидкого теста для блинов. В школе сделать это было легко — хоть кабинки и закрывались, но одну от другой отделяли только невысокие перегородки.

— Ты арбалет взял? — снова спросил Мавр.

И в ответ на яростное мотание головой добавил:

— Дерьмо!

— Дерьмо к дерьму, — подытожил Сыр.

Мгновенно ракурс обзора изменился. Земля резко приблизилась и заполнила собой небо. Он видел песчинки, мелкие камешки, трещинки, которые казались большими и заполняли весь мир. А ещё весь мир заполняла невыносимая вонь, потому что носом он утыкался в свежий помёт лисы, который вдавливался ему в ноздри и расползался по щекам. Мельчор не мог пошевелиться, его прижимали к земле, к лисьей куче так же крепко, как он вчера прижимал к себе кролика. Мельчор чувствовал, как изнутри растёт ненависть размером с атомную, нет, водородную бомбу. Он не мог говорить, но ясно видел, как ненависть превратилась в живые картины: из-под земли выходят цепкие корни трав и оплетают ноги троих его мучителей, поднимаясь наверх, чтобы выдавить глаза и разорвать рот. По корням идут полчища красных муравьёв и жалят, жалят, ожесточённо жалят. Вместе с муравьями шествуют всякие малоприятные и внушающие трепет твари: тарантулы, пауки с черепом на спине, жужелицы, богомолы, щипалки. А дальше — руки мертвецов, прячущихся за слоями земли в Пустоши, — Мельчор всегда чувствовал, что они здесь и ждут своего часа.

Время как будто остановилось. И пространство тоже меняется. Мельчор видит, что к большому камню возвращается одноглазый ворон. А за ним встаёт какая-то пыльная стена, поглощающая солнце, и в этой стене возникает фигура старика с посохом и гневно сверкающими глазами.

Мельчор понимает, что его уже не держат. Он поворачивает опоганенное лицо к мучителям и видит, что Мавр, Сыр и Русский действительно оплетены корнями, искусаны муравьями и прочими тварями, а штаны их снизу порваны костлявыми руками мертвецов. Парни вопят от ужаса. Старик ударяет посохом в землю. Корни и руки мертвецов отпускают Мавра, Сыра и Русского, и те с воплями убегают, стряхивая с себя вышедших из земли тварей.

Одноглазый ворон садится на верхушку большого камня. Страшный старик ещё раз бьёт посохом о землю, и в ней появляется ямка с чистой водой. Мельчор, стоя на четвереньках перед ямкой, долго оттирает осквернённое лицо, промывает ноздри и рот, тщетно пытаясь избавиться от гнусной вони. Полынь, ему поможет горькая степная полынь. Мельчор выпрямляется. Вокруг никого и ничего, кроме Пустоши, мёртвого кролика с дротиком в боку и ворона на вершине большого камня.

Отыскав полынь, Мельчор жуёт её, пока от горечи не сводит челюсти, протирает разжёванной массой ноздри изнутри, щёки, руки. Затем достаёт из тайника арбалет и топчет его, превращая в ненужные обломки, покрытые магическими знаками и силуэтами гризли. Подлого медведя гризли.

Затем прилетает лёгкий ветерок поздней весны и приносит с собой запах степных трав. Обессиленный, Мельчор стоит посреди Пустоши, и ему на плечо слетает одноглазый ворон. На мир опускаются сумерки.

***

Вера

На мир опускаются сумерки. В раме школьного окна чётко очерчены силуэты осенних деревьев. Одинокая ворона издаёт прощальное карканье и, нахохлившись, замолкает. Розовеет, а затем становится фиолетовым небо.

В школе в этот час почти не осталось учеников. Так бывает, Павел уже понял, хотя предугадать это невозможно. Обычно дети сидят до упора, пока на четвёртый этаж не поднимется один из охранников, Витя или Ваня, и не разгонит всех к… («Послушайте, мне завтра в пять утра вставать, умоляю, дети, домой! Паш, выключишь свет?») Но иногда — так странно — школа пустеет раньше. В актовом зале тихо: никто не стучит пинг-пинговскими мячиками, никто не тревожит рояль Вертинского, в уголке безумной Ранди тоже тихо. В холле на круглых столах разбросаны бумажки, обрывки чьих-то конспектов, альбомный лист с огромной, тщательно прорисованной инфузорией. В классах — то же самое. На учительском столе дымится паром кружка чая, но никто этим вечером не придёт его допивать. На парте — раскрытый школьный ноутбук, блочная тетрадь для конспектов, атлас по истории — тот, кто пользовался всем этим, уже ушёл. Грязно-белый наколенник, кривая рогатка, недопитая кола, недоломанная линейка. Как будто прозвучал сигнал тревоги, и все поспешно покинули здание, оставив всё на своих местах. На следующий день Азамат обычно ругался за беспорядок, спрашивал, кто дежурный в седьмом, иногда поднимал вопрос на педсовете. Павел относился к хаосу намного спокойнее, в хаосе было что-то, из чего рождались истории. Павел любил истории.

— Ну как тебе? — спросила Соня, кивком указывая на текст на экране компьютера.

Соня и Павел, оба молодые учителя словесности, сидели в дальней комнатушке помещения, называемого «Мучительской». Когда-то здесь был школьный туалет, но после перестройки получились две смежные каморки, набитые всякой всячиной и в обычное время наполненные препами и детьми, которые ели, пили чай, сдавали и принимали долги, мыли посуду, ксерили и распечатывали, рылись в книжках и бумажках, искали Алекса. Сейчас в мучительской, как и на всём этаже, никого, кроме Сони и Павла, не было.

— Ну как тебе? — спросила Соня.

Павел оторвался от экрана и откинулся на спинку стула, которая опасно выгнулась и отклонилась влево, топорщась отделившимся куском пластмассы. Павел потянулся.

— Честно?

— Честно, — кивнула Соня.

Было видно, что она относится ко всему происходящему очень серьёзно. Не в смысле «детёныш написал что-то прикольное».

— Если честно, то написано очень неплохо, живо, резко, остро. Хороший язык. Смелое включение в фантазийный мир собственного опыта. Но…

— Что «но»? — насторожилась Соня.

— Видишь ли, всякий, кто вступает на этот путь, сильно рискует. … Об этом мире практически всё уже сказано. Магия, школа чародеев, одинокий обиженный мальчик, неожиданно пришедшая помощь, наказанные злодеи… Похоже на фанфик.

— Вот! Ты заметил! — воскликнула Соня.

— А кто пишет? — спросил Павел.

— Вера Александрова.

Учитель Павел наморщил лоб. Он плохо знал восьмой класс, там словесность вела Соня. Но имя Веры Александровой в последнее время несколько раз упоминалось на педсовете.

— Это та девочка, которая в обморок падает?

Соня кивнула. У Веры не очень складывалась учёба. Сидя на кабале* и свято исполняя принцип «если делать, то делать по-большому», она так усердствовала в сдаче хвостов, что забывала о хлебе насущном и падала в обморок, прямо со стула в классе. А недавно упала на улице, на переходе. Хорошо, что рядом были люди.

— Нервное и физическое истощение, — заключил на педсовете Азамат. — Да ещё низкое давление, астения, недобор веса. И женские дела начались, поздно и болезненно.

Педсовет принял решение назначить Вере персонального куратора, чтобы помочь ей правильно распределять нагрузку и напоминать о необходимости спать и есть.

Павел, конечно же, видел Веру (в их профиле было всего около ста восьмидесяти учеников), но как-то не выделял её особенно среди других астеничных девочек-ешек, с горящими глазами выискивающих в книжках ответ на вопрос, почему покраснел Сигизмунд. Да, после того педсовета с персоналками (и Верой среди них) Павел представлял её худенькой, тихой, замкнутой в себе, молчаливой девочкой-подростком.

Теперь же на этот, уже созданный, накладывался другой образ Веры: мятежной, злой, обиженной за себя или за кого-то, кричащей, вот именно — кричащей. И погружённой в мир фэнтези. Внезапно нечто всплыло из памяти. С ним так бывало: как воспоминание, возникал некий образ — картинка, фотография, застывший эпизод — безмолвное послание чертогов разума.

— Послушай, Соня, это она ходит в толстовке с «Последним испытанием»*?

— Она. А ещё с Дэвидом Линчем, — Соня говорила в своей обычной манере — с энтузиазмом, рублеными фразами.

Ну конечно же! Павел вспомнил белую толстовку с магом, распадающимся на части после достижения заветной цели — стать богом (мюзикл «Последнее испытание»). И серую толстовку с лицом Дэвида Линча времён третьего сезона «Твин Пикс» (25 лет спустя). И лицо Веры — круглое лицо с круглыми щеками, и за круглыми стёклами очков — круглые взволнованные и насторожённые глаза. И тонкие изящные кисти рук из белых или серых рукавов толстовки. Руки музыканта. Длинные светлые волосы, косички или хвостик, никаких излишеств — у девочек-ешек нет времени на причёски. Зарвавшийся маг и Дэвид Линч — говорящее сочетание.

— Вера Александрова, наш странный гений, — неожиданно для самого себя и без тени иронии сказал учитель Павел. — Чего она хочет?

— Вот! Перейдём к главному! — радостно подхватила Соня. В её тоне чувствовалось явное облегчение, оттого что Павел не «зарубил» этот странный, оригинально-неоригинальный фанфичный текст под названием «Фрегат». Очевидно, Вера Александрова желала чего-то большего, чем литературная критика и редакторская правка.

— Вера хочет, — продолжила Соня, — чтобы мы опубликовали её роман в «Газете».

— Роман? Это роман? Есть продолжение?

— Будет. Если будет публикация.

— Как у Диккенса?

— Как у Диккенса, — подтвердила Соня, и Павел расплылся в довольной улыбке — это было подтверждением братства: они, любившие книги, понимали друг друга с полуслова.

— Но это против правил, — опомнился Павел. — Восьмиклассники уже не работают в «Газете», у них есть лаборатория хорошего текста.

— ЛХТ, говоря откровенно, — сказала Соня, — охватывает совсем малое количество народа. Восьмиклассники в творческом плане провисают. И угасают.

— Публикация такого романа поднимет престиж «Газеты», — раздумчиво проговорил Павел. Действительно, после того как педсовет решил, что «Газетой» должен заниматься только шестой и седьмой класс, она «провисала». Зимой шестиклассники и семиклассники безнадёжно и навеки садились в кабалу, и творить было некому. Павел, отвечающий за «Газету», уже всерьёз подумывал от том, чтобы сделать её внешним кружком. И тут такой подарок.

— Думаю, нам с Верой надо встретиться и обо всём поговорить, — сказал Павел, а Соня кивнула. — Публикацию романа можно оформить как проект. Только всё надо провести через педсовет.

— Вот и отлично! — подхватила Соня, собирая со стола свои папки и листочки с отработками. — Вера как раз просила, чтобы её произведение почитал ещё кто-нибудь, кроме меня, разбирающийся в литературе. У неё есть ещё главы, наброски.

— Да, поможем девочке, — заключил Павел и тут же почувствовал непреодолимое желание закрыть на этот вечер страничку школьной жизни и перейти на другую, где его ждала очередная ролёвка, трубка, молочный улун, камин и пёс (ролёвка, улун и пёс были настоящими, трубка и камин — воображаемыми).

— Ну, я пошла? — спросила Соня. — Меня уже ребята внизу ждут. Ты с нами?

Павел отрицательно помотал головой, потом спросил:

— Предадитесь пороку?

— Ну да, — просто ответила Соня.

Так с лёгкой руки Павла курильщики шифровали свои тайные встречи в близлежащих подворотнях старой Москвы. Начиная с этого учебного года Павел бросил их тусовку и пошёл в школьную секцию мечевого боя.

Комментарий к Глава I Фрегат

* - кабала существует в Е-профиле для тех учеников, которые никак не могут сдать зачёты по сессиям учебного года; обычно кабала начинается после Нового года, суть её в том, что ученик проводит время после учебных пар в специально выделенном кабинете, где он работает в тишине, пока не закроет все хвосты, то есть не сдаст все зачёты; в кабалу попадают по решению педсовета

* - “Последнее испытание” - фэнтези-мюзикл по одноимённому произведению американской писательницы Маргарет Уайз, посвящённому судьбе мага, который, вознамерившись стать богом, приносит в жертву близких друзей и предаёт свою любовь

========== Глава II Об искусстве писать романы ==========

— Как же так? Я не понимаю! — сетовал на следующий день в мучительской Гена. — Не понимаю, что с людьми происходит. Почему мозг не включается?

Гена в гневе имел вид диковатый и пугающий: седые усы топорщились, голубые глаза расширялись и как бы выкатывались, он швырял на стол мятые бумажки, извлечённые из потрёпанной папки. Понимая, что разговора не избежать, и размышляя при этом о скорой встрече с Верой, Павел спросил:

— Ген, что случилось?

— Да детёныш мне два месяца голову мурыжил: мол я сдавал тебе паспорт территории, так где он теперь? А я все бумаги свои перебрал — нету его! А Соня тоже: Ген, где паспорт Генералова? Он тебе сдавал. Ген, что будем делать?

— И что же?

— А то! Стал детёныш сейчас на кабале оброк* для Алекса искать. Я ему велел всё из рюкзака вынуть и перебрать по листочку. Вот он перебирал… Оброк для Алекса он, кстати, там не нашёл. Вот перебирает по листочку, и вдруг я вижу — паспорт территории! Непроверенный! Он его два месяца в рюкзаке таскал, Генералов этот, а меня уверял, что сдал, душу вынул! И Соне голову заморочил.

— Да, бывает такое, — поддержал Павел.

— Это раньше бывало, — с горечью подытожил Гена. — А сейчас постоянно случается. А всё почему? Мозг у детёнышей отморожен, весь гаджетами убит!

— У нас ведь запрет на гаджеты.

— У нас-то запрет, а как из школы выйдут — так сразу в гаджеты уткнулись. И всё! Улёт! Ты этого Генералова видел?

Павел неопределённо пожал плечами. Кажется, это был толстый неуклюжий мальчик в массивных очках. Павел ещё плохо знал шестой класс: у шестиклассников он не преподавал, классным руководителем у них была Соня, а поскольку это были новички в профиле, их лица сливались пока в единую шумящую, смеющуюся, бурлящую и резвящуюся массу. Гена между тем продолжал:

— Этот Генералов по улице идёт, в телефон уткнувшись, ничего вокруг не замечает — хоть хватай его и вези в Марокко! А сам ведь — единственный из шестаков в кабале, у всех остальных кабала только после Нового года начнётся. Тьфу!

— Ген, почему в Марокко? — спросила вошедшая в мучительскую Лена. Лена — владыка кучи: секретарь, хозяйка, преподаватель технологии и консервирования, всем помощник, всем палочка-выручалочка.

Гена в недоумении уставился на Лену, что позволило Павлу вежливо ретироваться.

***

Вера уже ждала его в холле. На этот раз Дэвид Линч.

— Любимый режиссёр?

Вера кивнула, на лоб упала светлая прядка. На этот раз хвостик, простая серая резинка.

— «Твин Пикс»? — спросил учитель Павел.

— И не только.

— «Дюна»?

— Прикольный фильм! — Вера рассмеялась.

— Держу пари, что у тебя хватило терпения досмотреть последний сезон «Твин Пикс» до конца.

— Не сомневайся.

Значит, она решила звать его на «ты». Это было нормально, традиция Е-профиля, но не все решались.

Они заняли круглый столик в самом углу, возле английского шкафчика.

— Чай, печеньки, — то ли спросил, то ли заявил Павел. — Голод — враг таланта.

— Ну ладно, — согласилась Вера.

Пару минут спустя на столике появились глиняные кружки грубоватой лепки. Павел всегда выбирал их для чаепитий — кружки были похожи на толстые пиалки с ушками, в них чай хорошо пропитывался лимоном — если удавалось отыскать лимон в школьном холодильнике — и быстро остывал. На тарелочку Павел выложил всё оставшееся после литкружка с 8Б: две овсяные печенюшки, несколько сладких баранок, сырные крекеры, надтреснутые вафельки, неровно наломанная шоколадка и малосъедобные диетические хлебцы. Вера взяла хлебец своими тонкими музыкальными пальцами и принялась грызть. От толстых пиалок поднимался остро пахнущий лимоном пар. Павел начал с места в карьер:

— Послушай, Вера, ты, наверное, слышала, до школы я долго занимался подготовкой текстов к публикации.

Долго — это он махнул, смело для ещё не разменявшего четвёртый десяток человека, решившего сбрить усы, потому что они его молодили. Но для Веры он, по-видимому, был глубоко взрослым, чуть ли не в отцы годился. Павел воодушевился и продолжил:

— Подгонка стиля, редакторская правка, проверка на логику и всякое такое. Такую помощь я тебе гарантирую.

Вера улыбнулась и отхлебнула из кружки. Павел последовал её примеру. Чай показался очень вкусным.

— Знаешь, с какой самой большой трудностью сталкиваются молодые авторы, решившиеся написать роман или повесть?

— С какой? — заинтересовалась Вера. Она прикончила невкусный хлебец и потянулась к шоколадке. Павел мысленно одобрил её выбор.

— Труднее всего довести дело до конца. Роман — это долгоиграющий проект. Где-то на середине или даже раньше ты впадаешь в невыносимую тоску, всё тебе осточертевает, герои кажутся вычурными, ненастоящими. Их поступки — нарочитыми или даже мёртвыми. И само страшное что?

— Что? — эхом откликнулась Вера.

— Ты теряешь вдохновение, а вместе с ним — и веру в себя. То есть тебе так кажется. Как будто ты в болоте. Всё ничтожно, напрасно.

— Какой ужас! — с искренним испугом воскликнула Вера, почти роняя на стол чашку.

Чашка издала громкий стук, но Павлу было плевать, даже если бы та разбилась. Сейчас он был на коне, как в прежние годы, когда школьная кутерьма не захлестнула его настолько, что ему уже не хватало ни сил, ни времени, чтобы писать, творить и редактировать. Павел испытывал благодарность к этой тонкой девочке со старым уродливым лицом Дэвида Линча на груди.

— Не ждать вдохновения! Ни за что не думать, что оно придёт само. Качать хвост собаке!

— Как это?

Несколько шестаков за соседним столиком, корпящих над паспортами территорий, заинтересовались их беседой, приумолкли и ждали, что будет дальше. Молчали даже Ася и Саша — две преглупейшие на вид болтушки. Павел объяснил:

— В детстве я читал рассказ. Была у меня книжка такая «Дружище Тобик» — всё про собак. И там в одной истории дети решили развеселить пса. И давай ему хвост качать. Собаки ведь, когда радуются, хвостом молотят. Ну вот они и хотели сделать пса счастливым, подойдя к процессу, так сказать, с другой стороны. Только с собаками так не работает.

Шестаки засмеялись. Павел выдержал паузу, дождался, пока те снова уткнутся в паспорта, а Саша и Ася примутся шептать друг другу на ухо девчачьи глупости. Затем учитель Павел продолжил:

— А с романом так работает. Надо каждый день заставлять себя писать. И не слушать этих внутренних крыс, которые визжат, что у тебя нет таланта, что об этом уже написано и ты не скажешь ничего нового, что ты напрасно теряешь время. Писать, вопреки всему! И ждать. Как Сольвейг.

— Как Сольвейг, — эхом отозвалась Вера. Павел чувствовал, что у них есть общий язык, общий тезаурус, как он любил выражаться.

— И тогда вдохновение обязательно вернётся. Ты, наверное, слышала избитую фразу, что успех — это десять процентов таланта и девяносто процентов трудолюбия.

Вера рассмеялась.

— Слышала. Только там было двадцать и восемьдесят.

— Неважно. Если ты решаешься вступить в эти воды, надо идти до конца. Понимаешь?

— Я согласна.

Учитель Павел не стал раскрывать Вере ещё одного секрета. Пока ещё рано: слишком много важных сведений для одного раза. Он не сказал Вере, что, закончив свой роман, Вера станет другим человеком. Независимо от того, будет роман опубликован или нет.

Был ещё и третий секрет.

Вера сделала последний глоток с такой решимостью, как будто шла добровольцем в военкомат в 1941-м, и задала вопрос, которого ждал Павел:

— Ты мне поможешь?

Комментарий к Глава II Об искусстве писать романы

* оброк - особое задание от препа, которое получает неуспевающий ученик и которое надо сделать в определённый срок; как правило, оброки отрабатываются на кабале

========== Глава III 1973 ==========

— Вот мне интересно, кто этот старик? Это же у него слуховой аппарат, да?

Во время естественно возникшей паузы, после того как учитель Павел искренне пообещал Вере совет и помощь, перед круглым столом остановилась Ася. Другая Ася, из седьмого класса, высокая худенькая угловатая девочка, манерами похожая на мальчишку. Ася была известна своей бестактностью и умением внезапно задавать странные вопросы. Сейчас она указывала на Верину толстовку — Вера как раз распрямилась, и картинка была видна во всей красе.

— Это знаменитый режиссёр Дэвид Линч. Американский, — объяснил Павел. — Ася, у нас очень важный разговор.

— Я не хотела вам помешать, — сказала нежданная собеседница, при этом всё ещё задерживаясь около стола. — Можно?

Она указывала на тарелочку с печеньками.

— Ася, проклятье, забирай всё! — Павел начал терять терпение.

— Правда? — спросила девочка и взяла тарелку. — А у вас что тут, литературный клуб?

— Ася, умоляю, не в этот раз. Иди в мучительскую, попей чайку, — Павел даже взмок от напряжения. Вера хихикала в сторону.

— Ну ладно, я пошла, — сказала Ася и наконец удалилась.

Они помолчали какое-то время. За соседним столом скрипели карандаши, старательно сопели шестиклассники. Павел знал, что Вера ждёт. Всё, что он скажет сейчас, очень важно. Архиважно, старик. Он поймал себя на мысли, что разговаривает сам с собой, а Вера ждёт и внимательно изучает его лицо, то кидая на него пытливый взгляд, то отводя глаза в сторону и ковыряя вырезанную на столе надпись «Апоптоз». Хорошо, что он расстался с усами. Утром, бреясь, Павел порезал щёку, и теперь ему нестерпимо хотелось потрогать царапину, содрать корочку. Дурацкая детская привычка. Вместо этого Павел потёр подбородок и заговорил.

— Послушай, Вера, мне очень понравился этот отрывок про Пустошь. Нет лишних подробностей и описаний, введения в тему, всей этой дэвидкопперфильдовщины. Хотя я люблю Диккенса, кстати.

— Я тоже, — подхватила Вера.

— Ещё здорово, как ты вводишь детали из твоей повседневной жизни в текст. Это очень ценное умение. Такие детали оживляют и дают работе лицо, неповторимое звучание. АЖ, арбалеты.

Вера улыбнулась.

— И вот это место про кролика. Про то, как он бежит в траве и шевелит ветку и трава оживает. Ты это видела?

— Видела, когда гуляла с моей собакой.

— И когда мёртвый кролик стал тяжёлым. Это же из личного опыта.

— Да. Когда собака заболела… Пришлось её усыпить. Потом мы должны были отнести её в сад, чтобы похоронить. А она такая тяжёлая. Когда она живая была, я столько раз брала её на руки, как ребёнка. А тут — такая тяжесть.

Снова пальцы обводят апоптоз. Вера кусает губы. Павел продолжает деловым тоном:

— Так и работай, ничего не стесняйся. Это ТВОЙ роман, и именно такие детали делают его твоим. Теперь давай обсудим логику и композицию. Это то, что всё время надо держать в голове. Можно даже записать как что-то вроде плана. Этот план может меняться, но ты всегда должна понимать, где ты сейчас находишься, к какой цели идёшь и что происходит. Ты творишь новый мир. Понимаешь?

Верины глаза радостно заблестели.

— Итак, — продолжил Павел, — если ты мне доверяешь…

— Доверяю.

— Тогда начнём. Логика и композиция. Кто наш герой?

— Ну, это мальчик примерно моего возраста или на год младше. Он сирота, одиночка, его не любят — он изгой.

— Почему?

— Дурной характер, дурная кровь, как говорят. У него родители с плохой репутацией были, но это я ещё не обдумала. Он не безобидный тихоня. Он вредный, с перепадами настроения, мстительный, ненадёжный, болезненный. То есть не то чтобы он инвалид, или хиляк какой. Просто не качок. А в школе престижно быть сильным физически.

— Нет опасности скатиться в «Последнее испытание»?

— Думаю, нет. У Фрегата, например, нет брата-близнеца, его фактически некому защищать. Но есть и что-то общее. Здоровье он подрывает, потому, в основном, что ходит в Пустошь. На Пустошь наложен запрет. Давно в этом месте шла химическо-магическая война.

Вера пристально посмотрела на Павла, убедилась, что он не смеётся, и продолжила:

— Там вредные испарения. И кости мёртвых под пластами земли. И все они умерли беспокойно, ну, то есть не обретя покоя, на войне. А ещё там бесплотные духи магов. Они не умерли, это их тени. Знаешь, как человек в Хиросиме. Камера засняла его тень. Тень без человека. Но никто ничего толком о Пустоши не знает, всё забылось, остался только инстинктивный страх.

— Давай вернёмся к главному герою, к Фрегату.

— Давай. Он амбивалентен.

Ого! Ещё одно слово из тезауруса.

— У него два имени. На самом деле официальных имён больше. Но в романе его называют двумя именами. Сам себя он зовёт Фрегатом, это имя ему дал отец. Образ отца он романтизирует, а потом должен разочароваться. Это, кстати, связано со значением слова «фрегат». Ну а в школе у него прозвище Падальщик.

— Почему?

— Он любит препарировать мёртвых животных в школьной лаборатории, не боится всяких тварей, они к нему так и липнут. А ещё внешность.

— Что внешность?

— Я это ещё толком не обдумала, но хочется обыграть. Он себя видит другим, не как в зеркале. Он для себя самого сильный, красивый, он настоящий мститель. А на деле — только это не сразу становится понятным — у него лицо изуродовано огромным красным родимым пятном. Ещё поэтому Падальщик. Птицы-падальщики, когда едят мёртвое тело, погружают в него голову и пачкаются.

Вера снова внимательно посмотрела на Павла. Тот ободряюще кивнул. Всё в порядке, меня таким не испугать, даже если бы я сейчас обедал, ни один мускул бы на лице не дрогнул, клянусь!

— С героем понятно, — сказал учитель Павел. — Думаю, дальнейшие события раскроют его характер. Школа? Где она находится?

— В нашем мире. Я ещё точно не решила. Но это должно быть что-то удалённое от цивилизации. Где-то в западном Китае, например.

Время, время уходило. Скоро начнутся его допы, и хлынут школьники с отработками. Приходилось поторопиться.

— Школу надо будет обдумать детально: кто туда поступает и как, кто препы, чему учат, какой режим дня. Давай теперь проговорим основную линию сюжета. Она есть?

— Да. Задумка такая. Фрегат сильно обижен на других детей. Он думает только о мести. Это желание мстить приводит его в Пустошь. В Пустоши он знакомится с тенью древнего мага. Тот учит его старинной игре. Это игра странами для обретения могущества. Как компьютерная игра, только всё по-настоящему. Фрегат подсаживается на эту игру. А потом выясняется, что за неё надо платить. И платить тоже в реальной жизни реальными страданиями. Ну, перед ним встанет выбор. Возможно, будут два финала.

Павел предостерегающе поднял палец.

— Я помню. Не плагиатить у «Последнего испытания».

— Точно. Стало быть, наш герой заигрался. А потом должен заплатить.

— Да.

— Время действия?

— 1973 год.

— Почему именно этот?

— Во-первых, я хочу описать безгаджетное время. Понимаешь? Хочу проверить, смогу ли я без этого. Родители рассказывали, что раньше, без гаджетов, все краски мира были ярче.

— А звуки резче, — подхватил Павел. — Может, потому что они были молодыми?

— Может, — согласилась Вера. — Но я хочу проверить, смогу ли я.

— Но есть ещё причина. Очень уж точная дата.

— Да. Есть подходящая страна для игр героя.

— Какая?

— Чили.

Павел удивлённо вскинул брови. Впрочем, чему удивляться? Родители могли рассказать*, да и интересы ешек в гуманитарной сфере традиционно простирались от Уго Чавеса до Боабдиля.

Время пролетело незаметно, и пришла пора разбегаться. Веру ждал Азамат и коллоквиум по биологии. К Павлу на допы уже заявились дотошные математики.

— Итак, контрольная встреча через неделю, — подытожил Павел. — К тому времени у тебя должен быть новый текст для публикации. «Газета» нанимает вас, мистер Диккенс.

Они убрали со стола чашки, и уже через несколько минут Павел вошёл в классный кабинет, бормоча себе под нос: «Шёл 1973 год».

Погружение

Шёл 1973 год. Пятого мая Марку Аврелию Фрегату Мельчору по прозвищу Падальщик исполнилось тринадцать лет. В тот день он лежал в Пустоши в тени большого камня и грезил о величии, силе и власти. И ещё о мести. Грёзы Фрегата были так сладки, что его разморило, и он крепко заснул и не пробудился даже тогда, когда на его лицо упали тёплые тяжёлые капли дождя, столь редкого в этих местах. Во сне Фрегат слышал близкое карканье ворона и испугался бы, что коварная птица выклюет ему, лежащему навзничь, глаза. Но он знал, что это почти друг, одноглазый ворон Андрус, и потому не проснулся.

Фрегата разбудил Райхгольд, стоявший над ним и тычущий ему в плечо своим посохом.

— Восстань юноша, — сказал старик. — Сегодня ты готов к погружению.

Фрегат не помнил, как он пришёл в школу, потому что вскоре после возвращения его поглотило сильнейшее впечатление. Фрегат стоял в школьном туалете перед мутным потрескавшимся зеркалом. Чтобы окончательно смыть с себя грёзы, он брызгал себе в лицо водой из крана. Вода была обжигающе-холодной. Старинные насосы качали её из самой глуби земли, из специально прорубленных скважин. «Горячий лёд», — прошептал Фрегат и уставился в своё отражение. Он уже давно привык видеть там смутное очертание свирепого и непреклонного узкоглазого воина и уже не отдавал себе отчёта, что это не он, не Фрегат. Мутную расплывчатость отражения он приписывал ветхости школьного оборудования.

Неожиданно отражение сфокусировалось, как будто кто-то поправил резкость. Теперь Фрегат мог разглядеть образ во всех мельчайших деталях. Он видел перед собой воина и мальчишку одновременно. Это было понятно по тому, что, несмотря на печать грубой жестокости, кожа на лице юноши была нежной, розоватой, покрытой едва заметным пушком. От левой брови вниз наискось, через нос и правую щёку тянулась алая полоса боевой раскраски. Фрегат дотронулся пальцами до своей щеки, и юноша в зеркале повторил его движение. Фрегат прикусил нижнюю губу — отражение сделало то же самое. На обоих лицах заиграла торжествующая улыбка. Затем внимание Фрегата привлекло что-то за плечом молодого воина. Какой-то тонкий силуэт вырисовывался на туманном фоне. Девочка — светлые волосы до плеч, худые ноги с большими ободранными коленками торчат, косолапя, из короткой юбчонки. На футболке — он не мог различить, но знал, что это так — надпись «Кира». «Кира», — прошептал Фрегат, и ему показалось, что во рту возник до боли приятный и утраченный где-то далеко позади вкус — то ли медовых лепёшек, то ли мятных леденцов. И в то же мгновение зеркальную поверхность заволокло дымом, из которого выплыло лицо Райхгольда. Маг был, казалось, более недоволен, чем обычно.

— Сантименты, — прошипел он. — Вот что нас губит — сантименты.

«Я полагал, вас погубила химическая бомба», — подумал Фрегат, но сказать не решился.

— Идём! — кивнул Райхгольд, и зеркальная поверхность слегка прояснилась.

Фрегат оглянулся, как будто не знал, что увидит разве что тень на кафельном полу, и поспешил в подвал, где было устроено библиотечное хранилище. Книги, собственно, здесь не столько хранились, сколько умирали. Основной фонд перевели на микроплёнки, а бумажные книги законсервировали в башне, где можно было следить за влажностью и куда не проникали крысы и жучки. В подвале же оставалась всякая неопознанная всячина, не представлявшая, по мнению экспертов, ценности и сильно повреждённая плесенью или жучком.

Посредине погружённого в полумрак помещения по чьей-то странной прихоти был размещён старый ободранный бильярдный стол с грязно-зелёным сукном, по углам погрызенным мышами. Среди учеников ходили слухи, что в ночь с субботы на воскресенье, когда в школе остаётся всего один дежурный преп, сюда спускаются старшекурсники, чтобы играть в карты на пальцы. Болтали, что Дылда Петерс именно так потерял три пальца на левой руке и теперь вынужден носить чёрную кожаную перчатку, под которой скрывается протез.

Фрегат расшвырял ногами валявшиеся на полу обрывки свитков и прочую дрянь, отчего поднялась пыль, он закашлялся, споткнулся о что-то, смахивавшее на нижнюю челюсть, ухватился руками за бильярдный стол и тут же застыл от ужаса. По другую сторону стола, расправив плечи и распрямив спину, стоял Райхгольд. Он ничуть не напоминал согбенного старца, каким представлялся Фрегату, когда тот размышлял о временах, когда маг был чем-то больше собственной тени, а земли Пустоши ещё не пропитались синим ядом. Перед Фрегатом высился человек, казалось, без возраста, весь состоявший из ярости и гнева. Его лицо было словно вырезано из красного дерева, глаза сверкали, узкие губы змеились кривой усмешкой, о скулы можно было порезаться — стоит только поднести руку. Но кто осмелился бы сделать это?

— Встань, тварь! — прошипел Райхгольд. — Ничтожество.

Фрегат выпрямился, дрожа всем телом и всё ещё цепляясь за край бильярдного стола. Если можно было стать более разгневанным, то именно это произошло с Райхгольдом. Он возвысил голос, в то в время как Фрегат чуть не обмочился от страха.

— Разве ты тварь?! — воскликнул Райхгольд. — Разве ты ничтожество?! Отвечай!

— Нет, — выдавил из себя Фрегат, заставляя тело распрямиться.

Райхгольд простёр руку над бильярдным столом, вытянул указательный палец и сделал им лёгкое круговое движение. Крупная жирная крыса, решившая сдуру, что именно сейчас самый подходящий момент, для того чтобы проскользнуть мимо человеческих ног в свою нору, внезапно поднялась в воздух и застыла на уровне стола. Райхгольд ещё раз покрутил пальцем — крысу отпустило, но она всё ещё продолжала болтаться в воздухе, извиваясь своим лоснящимся телом и пронзительно визжа. От зверя волнами шёл ужас и нестерпимая вонь.

— Вот — тварь, вот — ничтожество, — сказал Райхгольд, кивком указывая на крысу. — Уразумел?

— Да, — ответил Фрегат, отлично понимая, что маг не потерпит, чтобы он кивал головой или мямлил что-то невразумительное. — Мне ясно, учитель.

Райхгольд зловеще улыбнулся, щёлкнул пальцами — крыса мгновенно превратилась в огненную вспышку и исчезла. Осталась только вонь. «Как от Райхгольда осталась только тень после химической бомбы», — подумал Фрегат. Он опасался, восхищался и ненавидел того, кого только что назвал учителем.

— Ты никогда не сможешь играть странами, если не уяснишь, что такие, как мы, управляем тварями. Если ты не можешь повелевать тварями, то эта затея не для тебя — лучше пойди в гимнастический зал и поиграй в серсо или напиши мамочке, чтобы она срочно приехала и утёрла тебе сопли.

Это был удар ниже пояса, но Фрегат заставил себя стоять прямо и смотреть в лицо Райхгольду. Сейчас он считал, что лучше пускай его, Марка Аврелия Фрегата Мельчора, боятся и писаются от страха, чем такой позор испытать ему самому перед кем бы то ни было, хоть перед безумной тенью из Пустоши.

Райхгольд вытянул над бильярдным столом соединённые руки, плавно развёл их в стороны, и Фрегат увидел на грязно-зелёной поверхности ветхий пергамент, испещрённый какими-то знаками.Пергамент занимал почти весь стол, а знаки напоминали китайские иероглифы, но даже Фрегат понимал: перед ним что-то другое.

— Кто это написал? — спросил он, поддавшись внезапному порыву и чувствуя, что страх в его сердце сменяется любопытством и желанием испытать себя.

Как ни странно, на этот раз Райхгольд не разгневался, а спокойно ответил:

— Монахи из гор Тибета.

— Что?.. — Фрегат чуть ли не разочаровался. — Эти бритые миролюбивые существа в оранжевых простынях? Да они даже китайцам не смогли дать отпор.

— Конечно нет. Эти просто заняли пустующее место. Как плесень, распространились повсюду со своими дурацкими ступами и флажками. Нет, до них в Тибете, в самых неприступных местах, обитали монахи Бонпо — настоящие служители тёмной материи. Они носили чёрные одежды и умели управлять древними демонами. Именно они создали игру странами. Последний раз они играли в 1914 году. Говорят, тогда в нос одному монаху залетела мошка, тот чихнул, и от этого сдвинулись кости.

— И что?

— В России произошла Революция.

— Куда же они делись, эти монахи Бонпо?

— Есть две версии событий. По одной они были наказаны тёмными силами и потеряли своё могущество, стали обыкновенными людьми. По другой — ушли в глубокое подполье и затаились. Гитлер отправлял в Тибет экспедиции на поиски монахов Бонпо.

— И что же? Они нашли этих монахов?

— Нашли несколько старцев, те рассказали об игре странами. Гитлер очень желал играть, да только…

— Что?

— Только свитка у них не было.

На этот раз у Фрегата хватило ума не задавать больше вопросов. Он почувствовал, что минутка человечности закончилась и Райхгольд снова во власти гнева, желчности и нетерпения. Страшно было даже представить, при каких обстоятельствах он получил свиток. Одновременно при мысли о том, что Райхгольд может заметить его слабость, Фрегата охватывал ужас, который никак нельзя было проявить. Так Фрегат успешно проходил первые уроки лицемерия.

— Что ж, начнём, — сказал Райхгольд. — Ты ещё неопытен, чтобы играть несколькими странами сразу. Начнём с одной страны. Но сначала обряд погружения. Отвечай на мои вопросы.

Они стояли друг против друга — тринадцатилетний мальчик, забывший, как он выглядит в зеркале, и тень, восставшая из Пустоши, которую он назвал учителем. Между ними на бильярдном столе простёрся ветхий пергамент с могущественными тёмными письменами. Стояла абсолютная тишина: крысы прятались по своим норам, спёртый воздух был неподвижен, остатки прежней библиотеки, как спрессованный прах, покоились на полу; казалось, даже жучок, методично точащий обрывки переплёта, застыл в ожидании. Весь мир сейчас не существовал. Не было школы, лаборатории, теплицы, гимнастического зала, Пустоши, Мавра, Сыра, Русского, Беспалого Петерса.

— Ты вступаешь в игру странами, — начал Райхгольд.

— Да, учитель, — слова как бы сами лились из Фрегата.

— Вступив однажды, ты не выйдешь до окончания игры.

— Я не выйду до окончания.

— Я понимаю, что в этой игре надо за всё платить.

— Я понимаю, что за всё надо платить.

— Я знаю, что за каждое умение надо платить отдельно.

— Я знаю это.

— Я отвергаю талион.

— Я отвергаю талион.

— Я вступаю в игру странами.

— Я вступаю в игру странами.

Где-то в глубине мозга Фрегата мелькнула мысль, что надо бы разузнать, что такое талион, но он уже был поглощён происходящим на бильярдном столе. По мановению указательного пальца Райхгольда пергамент вспыхнул и исчез и тут же на его месте появилась такая же ветхая карта мира. Карта была старой, но отражала современную ситуацию — Фрегат, один из самых успешных по географии в школе, сразу это отметил.

— Выбирай страну, — сказал Райхгольд.

Фрегат сразу отверг Европу и Азию (навязли в зубах за последнюю сессию), Австралию (страна-материк его как-то смущала), Африку (которая также раздражала: слишком много стран, непонятно чем отличающихся друг от друга). Антарктида, ясное дело, не в счёт. Оставались обе Америки. Фрегат мысленно пробежался сверху вниз по карте, и его взгляд зацепился за узкую красную полоску, похожую на кривую саблю.

— Вот это, — определился Фрегат и, наклонившись, прочитал название. — Чили.

— Отлично, — подхватил Райхгольд. Он почему-то торопил события. — Чудный выбор. Конфликт там уже есть. Выбирай сторону.

Карта исчезла, и на её месте появилось лицо какого-то старикана в массивных роговых очках. Райхгольд стал нетерпеливо объяснять.

— Это президент Сальвадор Альенде. За него народ, рабочие, крестьяне, молодёжь, чёрные футболки — потомки туземцев, коммунисты всего мира.

«Ого! — подумал Фрегат. — Мощно. Кто же против этого динозавра?»

На поверхности бильярдного стола появилось другое лицо. Мужчина значительно моложе президента, в строгом военном френче, при генеральских погонах, чёрные волосы, решительные черты лица, плотно сжатые тонкие губы, маленькие круглые очки с затемнёнными стёклами.

— Генерал Аугусто Пиночет. За ним армия, местная элита, бизнесмены, мумии — так в Чили называют креолов — и власти США.

Времени на размышление Райхгольд не давал, но Фрегат уже решился. Он выпрямился над столом и произнёс:

— Мой выбор очевиден.

Комментарий к Глава III 1973

* родители могли рассказать - речь идёт о военном перевороте в Чили в 1973 году, в ходе которого был свергнут законно избранный президент Сальвадор Альенде, поставивший своей целью переход страны к социализму, и установилась фашистская диктатура генерала Аугусто Пиночета

========== Глава IV Тяжёлый разговор ==========

— Мой выбор очевиден, — сказала Вера, крутя пальцами кончик светлой косички. — Я хочу делать проект на соцгуме*.

На этот раз на ней была серая футболка с большими песочными часами и надписью «Боль будет завтра, а пока…». Говорящая надпись, судя по Вериному настрою. Они сидели в дальней коморке мучительской: учитель Павел, Азамат — классный руководитель — и Вера. Если бы кто-нибудь посторонний собрался взять что-то с одной из полок, занимавших всю стену над компьютерными столами, ему пришлось бы взлететь.

— Так, понятно, — произнёс Азамат после некоторого раздумья. — И что же это за проект?

— Я пишу роман, — ответила Вера и смело взглянула в чёрные глаза Азамата. Однако тут же смутилась и потупилась.

— А ты знаешь вообще, какие бываю проекты? Я сейчас не посмеяться над тобой хочу — просто разъяснить ситуацию. Возможно, такое твоё решение просто вызвано непониманием.

Азамат говорил размеренно, слегка растягивая слова, на ходу классифицируя, завлекая собеседника в сети своей логики. Павел молча слушал.

— Вера, давай разберёмся. Есть разные типы проектов. Учебные — они нужны, чтобы, выполняя их, человек чему-то научился, освоил какие-то навыки. Научно-исследовательские. Это проекты с гипотезой, часто с экспериментом. Гипотеза подтверждается или нет, делается вывод. Есть проекты, выполняющие заказ кого-то из препов или кафедры, — под определённые пакеты* или программы. Есть проекты, так сказать, энциклопедические. Их цель — собрать все необходимые данные по какой-то теме. Например, всё о мореплавании в Древнем мире. Так вот, я не понимаю, КАКОЙ у тебя проект.

Вера покусала нижнюю губу, несколько раз больно дёрнула кончик косички, робко, с надеждой взглянула на учителя Павла, потом — смело в глаза Азамата.

— А разве не может быть творческого проекта? Разве все должны быть такими…

— Какими, Вера? — спросил Азамат. Он явно силился понять, что происходит, но уже терял терпение.

— Скучными? — поддержал Павел, и Вера воспряла духом, но глядя на Азамата тут же увяла. Азамат осуждающе посмотрел на Павла, его чёрные брови удивлённо поднялись двумя изогнутыми луками, собирающимися выпустить стрелы, лоб заволнился морщинками.

— Не то чтобы скучными, — стала торопливо объяснять Вера. — Я понимаю, это всё очень нужно. И полезно. И помогает в самоопределении, как ты нам и говорил, Азамат. Но разве творчество — это не тоже самоопределение?

— Ну хорошо, — Азамат всё ещё пытался разобраться. — Любой проект должен быть смарт, ты понимаешь это?

Вера кивнула, но Азамат продолжал разъяснять, очевидно, больше для учителя Павла.

— Измеримым, достижимым, ограниченным во времени. Разве это возможно, когда пишешь роман, Паша?

— Практически недостижимо, — сказал учитель Павел. — Мало кто может такого добиться. И не с первого раза. Я не говорю о советских временах, конечно, когда члены Союза писателей кропали свои романы на заказ в санаториях. Я говорю об истинном творчестве, основанном на вдохновении.

— Но вы же с Соней говорили, что такое возможно! В газете, как Чарльз Диккенс, — с чувством произнесла Вера.

— Паша? — недоумённо спросил Азамат.

О, небо! Учитель Павел начал догадываться о страшной ошибке, которая произошла и уже влияла на судьбы. Общий тезаурус, как же! Скорее проблемы с локуцией и искажением в перлокуции*. Старик Декарт говорил, что невозможно достичь понимания, если предварительно не договориться о терминах. А если это вообще невозможно, как написал в своём эссе один парень из 10Е? Отсюда и перманентное непонимание в масштабе всего человечества. Люди НИКОГДА не поймут друг друга. Вера, Вера! Что мы наделали?

— Паша? — повторил Азамат.

— Мы с Соней действительно предложили Вере творческий проект в рамках газеты: она в течение года пишет и публикует свой роман, а мы, я, наверное, прежде всего, помогаем в редакторском и литературоведческом плане. Хотели, чтобы всё было как в жизни. Чтобы Вера поняла, стоит ли входить в эти воды. Ну, и наша идеология максимума: взялся за роман — доведи его до финала. И сделай хорошо. Во всяком случае я это так понимаю.

Азамат закрыл лицо руками и стал тереть ладонями, как бы пытаясь проснуться. Красивые длинные тонкие пальцы, поросшие чёрным волосом, изящные запястья, коричневый свитер, по последней моде изрешечённый дырками. Павел снова поймал себя на мысли, что Азамат похож на Нео, и это ему нравится.

— Катя знает? — спросил, очнувшись, Азамат.

— Пока нет, — ответила Вера.

— То есть руководитель соцгума не знает, что у него намечается проект, при этом скоро конец второй сессии. Ну и кашу вы заварили!

— Ещё есть три недели, — робко парировала Вера. — А общая защита только в декабре.

— В декабре! — воскликнул Азамат. — Ты серьёзно? Ты выдашь конечный продукт к декабрю? Ты знаешь вообще, сколько пишут романы? Паша, ты ей говорил?

Учитель Павел заёрзал на своём стуле. В дверь постучали, и тут же в каморку заглянул Вася из шестого класса, бестолково мотая кудрявой головой.

— Привет, Азамат! Привет, Паша! Вы Алекса не видели?

— Нет! — рявкнул Азамат. — Закрой дверь!

Вася тут же ретировался, но из-за двери послышалось недовольное «что там происходит?», «мне только листок отксерить!», «так что, Алекса и там нет?». Азамат сделал знак своими чёрными бровями, Павел мгновенно сообразил, что делать (в пику Декарту, невозможности понимания и искажённой перлокуции), и накинул крючок, который Гена смастерил из длинного гвоздя на петельку того же материала. Хорошо, что Гена нашёл время и приладил этот нехитрый механизм по многочисленным заявкам трудящихся, которые переодевались в каморке перед ролевыми играми.

Теперь Азамат говорил быстро. Вера, уставшая сидеть, засунула ладошки под бёдра.

— Романы пишутся по несколько лет. Так делал Толстой, когда создавал «Войну и мир», простите за банальный пример. И то же было у Пастернака с «Доктором Живаго».

Но Вера не сдавалась.

— А Чарльз Диккенс сочинял быстро, и как раз для журналов. И все современные писатели работают очень быстро. Чак Паланик. Чуть не за один вечер.

— Паланик! — возопил Азамат и едко добавил. — За один вечер.

— Это гипербола, — пояснила Вера.

— Ну конечно, гипербола. А мне, Паша, это всё напоминает литоту.

На короткое время воцарилась тишина. Затем Азамат сказал:

— Я вижу, что мы уже идём по второму кругу. Предлагаю закончить.

Вера и учитель Павел взглянули друг на друга и с явным облегчением потянулись. Хрустнули затёкшие косточки.

— Но это не весь вопрос, — жёстко прервал их намерение уйти Азамат. — Вера, что с учёбой? Как я понимаю, ты всё ещё в кабале?

— Да. Осталась алгебра с прошлого года. И геометрия — пятая сессия. И ещё химия на пересдаче. И физика.

— То есть всё, — подытожил Азамат.

— Получается, так.

— Я поднимаю этот вопрос на педсовет, — сказал Азамат. — Ты ждёшь решения и в срочном порядке закрываешь хвосты. На время кабалы все внутренние кружки отменяются. Газета — это внутренний кружок.

— Но вы не можете запретить мне творить! — упрямо воскликнула Вера.

— Не можем, но на данном этапе надо уточнить все механизмы вытягивания учёбы. Вытягивание — это главное, Вера.

Было очевидно, что Вера собирается и дальше возражать, но учитель Павел дал ей умоляющий знак глазами, и она, к счастью, послушалась. Собрала дрожащими руками дневник, блочную тетрадь, пенал, наушники и встала. Боль будет раньше, чем завтра. Сегодня понедельник — еженедельный педсовет.

— Дневник оставь, — резко бросил Азамат. — Свободна.

А вас, учитель Павел, я попрошу остаться. Так и случилось. Когда Вера вышла и крючок, несмотря на протесты человечьей мелюзги из 6Е, был снова накинут на петельку, Азамат с горечью произнёс:

— Ну и кашу вы с Соней заварили. Ты это понимаешь?

— Понимаю и готов ответить.

— Сегодня персоналки. Гриц придёт, будет больно.

— Ясно.

— Всё это так неправильно, Паша, — продолжил Азамат. — Все эти романы, творчество в Верином понимании — это не для нашей школы. С другой стороны, сильная девочка, работает, как танк. И она из лидеров. На неё ориентируются слабые. А сейчас она в учёбе опускается на дно. И тянет за собой весь класс. И не хочет этого понимать. А вы с Соней ей подпеваете. Это не наезд, Паша, пойми. Хотя, может, и наезд. Хочу на вас с Соней наехать. Это же мой класс! Сколько я с ними возился, с этой идеологией максимума, с этим самоопределением. Вы не знаете, вас там не было, в этих лагерях, на этих зимолях с сопливыми детишками, которые даже наволочку на подушку надеть не умеют. А в восьмом они по-настоящему расцветают, становятся действительно классными, начинают плодоносить. И тут приходите вы с Соней — такие творческие, такие свободные, вдохновенные. Вскружили девчонке голову своим инспирэйшном!

— Я устал, Зяма, — признался Павел. — Уже ничего не соображаю.

— Ладно, — смягчился Азамат. — Прости, если резко. Хотя нет, я этого хотел.

— Пойдём покурим? — добавил он полушёпотом, чтобы малыши за дверью не услышали.

— Я завязал.

— Прости, Паш, забыл. А мне надо. После такого разговора. И перед педсоветом.

— Береги здоровье, — сказал Павел.

— Хочешь, чтобы я жил и доставал тебя вечно? — улыбнулся Азамат и распахнул дверь.

Тут же в каморку ворвались раскрасневшиеся от томительного ожидания шестиклассники. За ними маячила Лена с возмущённым лицом (она не любила, когда запирались в каморке во время дежурства по буфету после третьей пары: дежурные успевали сбежать, а грязь и мусор оставались в тесном помещении до следующего, в лучшем случае, дня).

— Дети, дайте преподавателям выйти! — громко сказала Лена.

Шестаки потеснились, выпуская Азамата и Павла. В коридоре к ним подошёл Гена и попытался вручить сделанные малышами отработки.

— Не сейчас, — отмахнулся Азамат и, выбежав на лестницу, устремился вниз, ловко скользя мимо поднимающихся детей и взрослых.

Комментарий к Глава IV Тяжёлый разговор

* соцгум - одна из кафедр, работающих в старшей школе (9-11 классы); ученик, принятый на кафедру, вкладывается уже не во все предметы, как в 6-8 классах, а только в те, которые необходимы для его направления; в редких случаях кафедра работает с также учениками средней школы

* пакеты - часть авторской программы школы; пакет длится несколько дней, и в это время все предметные пары работают на достижение определённой цели (например, объяснить, что такое объекты, явления или процессы, либо погрузить учеников в мир Античности или арабского Востока)

*локуция - словесное высказыввание наших мыслей, перлокуция - речевое воздействие, вывод, который должен сделать собеседник, слыша наше высказывание

========== Глава V Гриц великий и ужасный ==========

К шестому часу педсовет был в самом разгаре, но до персоналок очередь всё ещё не дошла. Азамат встал из-за парты, открыл окно и долго с наслаждением вдыхал холодный осенний воздух, как будто от этого зависела его жизнь. Потом он прошёл в заднюю часть кабинета, туда, где перед химическим шкафом во всю стену оставалось достаточно места для разминки. Он сделал несколько упражнений на растяжку, как журавль, вытягивая длинные стройные ноги танцора. Затем, весьма довольный, вернулся за свою парту.

Наконец-то речь зашла о персоналках. Начали с шестого класса, и дело продвигалось более-менее спокойно, пока не стали обсуждать восьмой. Быстро решили, что парочке бездельников — Копылову и Пшёнкину — надо предложить искать другую школу. Когда перешли к девочкам, атмосфера накалилась. Маша Котик — программу не усваивает, пытается воздействовать слезами, тусит, обманывает, делает один номер, а утверждает, что сдала весь листок, а преп — вот гад! — его потерял. В прежние времена Гриц быстро свирепел, когда речь заходила о Маше; ситуация тянулась с конца шестого класса (ошибка набора, как говорили), но и уходить из школы девочка явно не собиралась.

— Ну её, Машу, — сказал нетерпеливо Гриц. — С ней уже давно всё ясно. Давайте перейдём к следующему.

— А следующая у нас Вера Александрова, — медленно сказал Азамат.

— Вера у меня сильно просела по физике, — вставил Гриц. — И химию абсолютно не понимает. Ключевое слово «абсолютно».

— А она что, на кабале? — спросила Маша Солоницына, преподаватель словесности.

— Да, — ответил Азамат.

— Постойте, — вмешалась Марина, англичанка, не всегда вникающая в происходящее. — А разве кабала у нас официально не со второй половины года?

Этот вопрос уже много раз обсуждался, поэтому Азамат продолжил с некоторым раздражением в голосе:

— Официально да, но для некоторых мы ввели кабалу после второй сессии. Для Копылова, Пшёнкина, для Маши Котик. И для Веры Александровой.

— А она что, плохо учится? — Марина явно решила разобраться в этой частной теме.

— У неё несданные долги с прошлого года, был экзамен по хвостам по геометрии. И завалена учёба по алгебре и геометрии по первым двум сессиям.

— И физика тоже полный аут. И химия, — добавил Гриц.

— А, тогда понятно, — сказала Марина. — А девочка-то хорошая была.

Азамат вздохнул, а Марина принялась за проверку самостоятельных из внешней школы.

— Вере надо вытягивать учёбу, — снова заговорил Гриц, потирая широкой ладонью массивный подбородок. — Азамат, тебе надо плотно засесть с ней и всё спланировать. И не слезать с неё, пока не сдаст все долги, в том числе за прошлый год. Ты знаешь, как это делается. Всю внешнюю деятельность надо сократить до минимума, все эти укулеле и танцы с Настей Базаровой, понимаешь? Музыкальную школу она, к счастью, в прошлом году закончила, а то была бы эпопея с родителями. А что с её обмороками?

— С обмороками вроде наладилось, — ответил Азамат, — но я всё ещё послеживаю.

— Она же проходила медицинское обследование, — вставила Маша. — Что там? Какой результат?

— Со здоровьем всё более-менее нормально, — продолжил Азамат, растягивая слова. — Пониженное давление, гемоглобин. Надо следить, чтобы не переутомлялась.

— И это всё, что было? — спросила Маша.

— Ну, в общем, да. Ещё месячные у неё начались, но сейчас стало полегче. Я слежу.

— Держишь руку на пульсе, молодец! — снова вмешалась Марина. — А Вера — это такая худенькая девочка? У неё же недобор веса.

— Да в нашем профиле у каждого второго недобор веса, — заметил Гриц. — В итоге, Азамат, ситуация с Верой должна быть под твоим строгим контролем. Веру надо вытягивать. Через неделю доложишь педсовету.

Можно было бы перейти к следующей персоналке, но самый главный вопрос насчёт Веры Александровой ещё не прозвучал. Азамат встал, опёрся спиной о подоконник и внимательно вгляделся своими чёрными глазами в лица коллег. Гриц явно ни о чём не подозревал. Алекс углубился в компьютерную игру. Марина проверяла свои самостоятельные. Катя заполняла какую-то таблицу в рукописном талмуде. Соня просматривала дневники, высившиеся ровной серой стопкой на её столе. Сидящая рядом с ней Маша ободряюще улыбалась, глядя в лицо Азамату. Паша тоже смотрел на него, подсобравшись, как спортсмен перед прыжком.

— В заключение насчёт Веры не могу не поставить вопрос перед педсоветом о её проекте.

— Какой ещё проект? — спросил Гриц. — Восьмиклассники с такими долгами никакими проектами не занимаются.

— Вера получила проект от Паши и Сони, в рамках «Газеты», увлеклась им, посвящает о-очень много времени.

— Ну так надо проект заморозить, пока она не исправится, — сказала Маша.

— Тут не всё так просто, — ответил Азамат.

В разговор снова включилась Марина:

— Это же не кафедральный проект, это проект от «Газеты».

— Паша, проясни, что происходит, — попросил Гриц, разворачиваясь лицом к препам.

Учитель Павел встал.

— Вера в прошлом году очень успешно и очень активно публиковалась в «Газете». Соня подтвердит.

— Да, это так, — кивнула Соня, выглядывая из-за своей стопки.

Павел продолжил:

— В этом году ей захотелось перейти на другой уровень. Она задумала писать роман и публиковать в «Газете», главу за главой, как Диккенс.

Не знаю, зачем я приплёл Диккенса. Он у Грица, воспитывавшего себя на Стругацких и Лукьяненко, явно не в фаворе и, возможно, даже и не в ближайшем доступе.

Но учитель Павел ошибался.

— Диккенс, Паша, был при этом социально успешным, — сказал Гриц. — А Вера в данный момент социальный банкрот, она геометрию с прошлого года сдать не может! Кроме того, твой Диккенс и человеком-то был паршивым, явно не пример для подражания.

— Среди писателей вообще мало достойных примеров для подражания, — парировал Павел. — Они как личности часто очень сомнительны. Но мы же ценим их за их творчество, а не за их грехи.

— Вот то-то и оно, Паша! — почти выкрикнул Гриц. — Если писатель — дерьмовый пример для подражания, зачем забивать Вере голову его историями? Не зря же мы приняли литературу как воспитательные линии в нашем профиле!

В это время в кабинет вошёл Гена, отвечающий за кабалу, чтобы раздать препам сделанные детьми отработки. Видя, что страсти накаляются, и хорошо зная, к чему это приведёт, он застыл у двери с исписанными листочками в руках.

— Я считаю, что проект надо заморозить, пока Вера не выправит учёбу, — сказал Гриц, повернувшись к Азамату. — Если нужно, готов поговорить с ней лично.

Учитель Павел в недоумении смотрел по сторонам. Коллеги, вы серьёзно? Соня?! Соня открыла было рот, собираясь что-то сказать, но промолчала. Тогда Павел ринулся в бой.

— Такой проект нельзя заморозить, Гриц. Речь идёт о творчестве, его нельзя запретить.

— Такой проект вообще нельзя было давать, Паша, пойми! — Гриц встал и, переваливаясь с ноги на ногу, как медведь, пошёл на Павла.

— Не так всё страшно, — испугавшись, пробормотал Павел.

Гриц был уже совсем близко.

Его широкое лицо с крупными чертами побагровело, выпученные глаза, казалось, готовы были метать молнии.

«Гриц волоокий, тучегонитель, свирепого гнева родитель», — вспомнились Павлу строчки из детского текста, написанного на пакете «Одиссея» и опубликованного в «Газете». Тогда все смеялись и шутили, сейчас же он начинал постигать всю меру ужаса ребёнка, попавшего под меч Грицовского гнева. Теперь Гриц действительно кричал:

— Это страшно, Паша! Это очень страшно! Что же ты делаешь?! Ты ломаешь систему! Почему ты сначала не хочешь поучиться, прежде чем влезать со своими проектами? Какая у нас идеология для восьмого? Азамат, скажи ему.

— Умри, но сделай.

— Вот именно, умри, но сделай! А ты чему учишь, чем девочке голову забиваешь? Придёт вдохновение, и тогда… Что тогда, Паша? Ты можешь привести хоть один пример успешного писателя, такого, чтоб твои дети взяли его за образец, могли подражать ему?

— Джон Фаулз? — неуверенно произнёс Павел.

— Тьфу ты, твою мать! — в сердцах выкрикнул Гриц. Затем он отступил на своё место и тяжело опустился на школьный стул, издавший при этом печальный стон.

В наступившей паузе поднялась и заговорила Соня:

— Я хочу вмешаться и — Гриц! — немножко поддержать Пашу. Во-первых, проект Вере Александровой давали мы вместе. Мы думали, что это в рамках идеологии «Газеты»: «Газета» как творческий проект на тугрики*, который дети делают по желанию в свободное время. Что, Гриц?

Гриц был явно обессилен своей атакой, как маг после мощнейшего заклинания. Кроме того, несмотря на холерический приступ праведного гнева, он был мудр и опытен и даже в такой эмоциональный момент мог найти в себе силы прислушаться к мнению коллеги.

— Говори, Сонечка, продолжай.

— Так вот, Вера попросила у нас помощи и руководства в доведении своего замысла до конца. Это тоже соответствует нашей идеологии. Умри, но сделай до конца. Кроме того, Гриц, я тебе снова возражу. Восьмой класс — это ещё и класс самоопределения. Ребята ходят на спецкурсы, выбирают себе кафедру на будущий год. Вера хочет попробовать себя на соцгуме, хочет заняться пониманием людей через написание художественных произведений.

Катя оторвалась от талмуда и удивлённо вскинула брови. Гриц тяжело вздохнул.

— Всё это так, Соня, Паша. Паша, прости, я, наверное, был неправ, — при этих словах Грица Азамат энергично покачал головой. — Но вы поймите, вы сейчас рушите систему, которая создавалась и проверялась годами. Вам надо было бы сначала во всё вникнуть, а потом что-то менять по-своему. Я разве из-за вдохновения весь этот шум поднимаю?

— Вдохновение очень важно, — вдруг сказала Марина. — Без вдохновения как жить? Тоска заест на кабале.

— А с вдохновением вдохновенно провалишь учёбу, вылетишь из школы и куда дальше? Ещё один нищий писатель? — включилась Маша.

— Вот именно, — неожиданно поддержал Машу Гриц.

— Я уже ничего не понимаю, — сказал Павел.

— А ты, Паша, не о вдохновении думай, не о творчестве, а о конкретном человеке, о Вере Александровой. Что даст ей этот проект и твоя помощь? Чему ты помогаешь? Не все двери нужно открывать.

Во время наступившей короткой паузы Гена пробежался по рядам, раздал препам работы и вернулся к двери, чтобы узнать, чем закончит Гриц.

— Знаете, коллеги, с чем мы столкнулись в первые годы, когда заработала наша система? Наши дети, талантливые, гениальные, умные, выходили в этот мир после школы и там загибались. Да, мы создали идеальную школу, в которой детям было хорошо, трудно, но хорошо. Но мы не готовили их к тому, что ждёт их за стенами школы. И тогда мы решили создавать напряжение, чтобы закалить их перед этим неизбежным прыжком в реальный взрослый мир. Идеология шестого, седьмого и восьмого — это и есть напряжение, которое нужно детям, чтобы они стали сильными и не погибли. Творчество должно идти как награда после серьёзных усилий, после безжалостного отношения к себе.

— Я ещё не согласна, но уже начинаю понимать, — сказала Соня.

— А такое понимание, Сонечка, приходит с опытом, — продолжил Гриц. — Когда твой гениальный ученик спивается, или кончает жизнь самоубийством, или бросает мехмат, будучи четырёхсотбалльником по ЕГЭ. Мы должны научить наших детей работать и не жалеть себя, а потом — заниматься свободным творчеством. Вы знаете, что Фаулз долгое время преподавал историю в университете, чтобы кормить семью, и только в зрелом возрасте занялся чистым писательством? У него к тому времени был уже дом, счёт в банке, гарантированная пенсия, автомобиль.

Учитель Павел не скрывал своего удивления. А Гриц говорил дальше.

— Вы знаете, сколько всякого продажного дерьма написал и продал Лукьяненко, пока не скопил денег и не смог писать то, что ему хочется, по вдохновению? Знаете? А я знаю — лично от него!

— Гриц, я понимаю твои тревоги, — сказала Соня. — И меня, откровенно говоря, всё ещё поражает, как ты болеешь за каждого ученика. Так что же нам делать с Верой Александровой? Как поступить правильно?

Гриц явно иссяк. Он поднялся, собрал свои вещи со стола. Его большие сильные руки заметно дрожали.

— Коллеги, можно я пойду? Примите решение по Вере без меня. Паша, прости, ты во многом прав.

Препы молча проводили взглядом Грица. Вслед за ним вышел Гена.

— Предлагаю такое решение, — подытожил Азамат. — Я побеседую с Верой о нашей идеологии максимума и о приоритетах, постараюсь убедить. Ситуацию с учёбой буду курировать лично. Насчёт романа и творчества будем действовать очень осторожно. Соня, Паша, давайте не форсировать события, держите меня в курсе и не требуйте от неё какого-то стахановского графика. Пусть сначала закроет долги. И вопрос о соцгуме до этого момента не поднимаем. Через неделю снова обсудим эту ситуацию и будем решать, что делать дальше. Все согласны?

Никто не возражал.

— Переходим к обсуждению будущего пакета, потом пойдём на перерыв, — провозгласил ведущий педсовета.

Азамат сел за парту, чувствуя, как наваливается усталость. Он закрыл лицо ладонями и продолжительно вздохнул.

***

О симпатии к чёрным очкам и военным мундирам

Он закрыл лицо ладонями и продолжительно вздохнул. Марк Аврелий Фрегат Мельчор делал так всегда в минуты крайней опасности. Он умел останавливать время. И черпать силы в этой заминке. И становиться бесчувственным. И тогда всё дальнейшее не только не имело значения — он даже не помнил, что было. Тогда те, против кого он возводил эту защитную стену, укреплялись в убеждении, что Фрегат туп, туп безнадёжно, по-звериному, что он, возможно, даже и не человек. Обычно, ещё до школы, он закрывал ладонями лицо, вбирал голову в плечи, садился на корточки, округлял спину, топорщил лопатки — и время останавливалось. А потом, неумолимо тягуче, как в замедленной съёмке, на его плечи обрушивался первый удар. Он действительно ничего не чувствовал, лишь после, когда Кира заставляла его снять грязную разорванную футболку и осторожно прикладывала к рубцам ватку, смоченную перекисью водорода, боль возвращалась, заставляя Фрегата поёживаться и восклицать «Вау!». Уже тогда он много читал и из одной книжки узнал, что в древности монголы особо почитали коней с длинными неровными пятнами на спине: они думали, что это зачатки крыльев и что конь когда-нибудь станет драконом и поднимет их в небеса. И Фрегат говорил Кире, чтобы она не плакала, что рубцы однажды прорастут крыльями и он станет драконом, и вознесёт их ввысь, а затем они ринутся вниз и он — Фрегат прямо физически ощущал, как это будет — станет крушить и давить своими длинными сильными когтистыми пальцами их дома, детские площадки, школы, автостоянки, супермаркеты…

«Не надо, Фрегат, — говорила Кира, — давай попросту улетим».

В Колледже Виртуозов Магии все старые системы стали давать сбой. Но всё же в минуты крайней опасности Фрегат инстинктивно продолжал прибегать к ним, как ребёнок, которому уже объяснили, что Деда Мороза не существует, но который всё ещё ждёт от него исполнения заветного желания.

Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик закрыл лицо ладонями и продолжительно вздохнул. Время остановилось. Сквозь просветы между пальцами Фрегат видел застывшие в ярком безжалостном солнечном свете фигуры своих мучителей. Их было пятеро — все в спортивных костюмах (почему китайцы так любят эти ужасные синтетические спортивные костюмы!), рукава поддёрнуты до плеч, на крепких коричневых руках играют мускулы, ноги сгруппировались, готовые к прыжку, ступни пружинят, чёрные прядки волос прилипли к вспотевшим лбам, в воздухе стоит запах пота и насилия. Только у вожака (Падальщик хорошо знал его по прошлым стычкам, которые всякий раз затевали китайцы) была другая причёска — короткий ёжик, благодаря которому все бугры и неровности круглого, похожего на гигантский уродливый орех черепа выставлялись на всеобщее обозрение. Вожак звался Джекки Шуен, но, конечно же, у него было и нормальное китайское имя, по которому его вызывал к доске учитель в классе, чтобы отчитать как следует и поставить двойку по тригонометрии (всё это Фрегат живо воображал себе, когда бросал быстрые, как дротики, взгляды из-за закрывающих лицо пальцев). «Монголы дошли досюда, до северо-запада, и топтали вас, как яичные скорлупки, всех смели разом и всё устроили заново, вот что они с вами сделали». Из угла рта вожака торчала обсосанная зубочистка, он переместил её зубами вдоль пухлых губ и сплюнул на землю. Фрегата затошнило.

— Тебе разве не говорили сто раз, козёл, чтобы ты здесь не показывался? Чтобы не совал сюда свой длинный грязный белый нос?

Вожак размеренно, шагом профессионального бойца прохаживался перед Фрегатом, оттягивая расправу, как кошка, играющая полупридушенной мышью. Марк Аврелий Фрегат Мельчор отлично понимал всё, что сейчас произносилось, несмотря на то что Шуену с его дикцией явно не помешал бы логопед, — иностранные языки были единственным юнитом, который давался ему легко в Колледже Виртуозов Магии.

— Чего, не слышишь? Хочешь сдохнуть? Слабак!

Шуен смачно плюнул прямо под ноги Фрегату. Плевок задержался на носке видавшей виды кроссовки и стёк на плавящийся от жары асфальт. Последнее восклицание вожака послужило сигналом для его своры.

— Хочешь потренировать усилие пэн? — издевательским тоном спросил один и, подняв Фрегата за всё ещё прижатые к лицу руки, резко бросил вперёд.

— А усилие люй? — теперь его швырнули в сторону. — Вас, сраных магов, что, совсем ничему в вашем дурацком колледже для аутистов не учат?

Всё это была только игра перед началом настоящего побоища.

— Может быть, усилие ле? — и третий из своры, подхвативший Фрегата, резко крутанул его в сторону.

— Отставить!

Голос прозвучал внезапно и властно. Все замерли, невольно подчиняясь спокойной и уверенной силе, не предусматривающей возражений. Автомобиль притормозил изящно и бесшумно. Конечно же, это была иномарка. Китайцы пока не научились делать такие хорошие машины. Или уже научились? На серебристой, без единой царапинки или вмятины поверхности не было никаких знаков принадлежности определённой автомобильной фирме.

Бесшумно и чётко ступая, к ним приближался китайский офицер средних лет, стройный, подтянутый, в безупречно сидящем бледно-зелёном кителе и затемнённых круглых очках.

— Смирно, щенки! — уж с его-то дикцией всё было в порядке, слова падали чётко, как отрубленные точным ударом, никогда ещё Фрегат не слышал, чтобы китайский звучал так резко.

Шуен и его свора застыли с высоко задранными подбородками, руки по швам. Фрегат переминался с ноги на ногу, офицер коротко кивнул ему, затем обратился к его мучителям.

— Как вы посмели использовать священное древнее искусство для собственных низменных развлечений с ., — он употребил слово, которое Фрегат раньше никогда не слышал, но по значению корней перевёл бы как «белый невежа».

«Белый невежа, — с гордостью подумал он, расправляя плечи, — это я. Лучше, чем Падальщик».

— Мы, товарищ офицер., — зашепелявил Шуен.

— Отставить! — властно приказал человек в бледно-зелёном френче. Только сейчас Фрегат заметил, что за его спиной маячили два солдата.

— Ещё раз увижу вас за таким занятием или хотя бы услышу об этом — отправлю в колонию Пао на каменные рудники.

Мальчишки стояли смирно с неподвижными лицами.

— А сейчас, — приказал напоследок офицер, — всем сто двадцать отжиманий широким-узким.

Затем нежданный спаситель повернулся к Фрегату и произнёс:

— Садись в автомобиль, мальчик.

Минуя ритмично отжимающихся от асфальта врагов, Марк Аврелий Фрегат Мельчор молча прошёл к автомобилю и сел на заднеесиденье рядом с одним из солдат. Второй солдат занял водительское место, на соседнем кресле расположился офицер. За всю дорогу до ворот Колледжа Виртуозов Магии никто не произнёс ни слова. Фрегат хотел было поблагодарить своего спасителя, но слова застряли в горле. Так что у ворот, когда серебристый автомобиль бесшумно и плавно притормозил свой полёт, Фрегат просто вышел и направился к проходной. В этот момент он услышал оклик.

— Белый мальчик, — офицер опустил окно и манил его кончиками затянутых в белоснежную перчатку пальцев, круглые стёкла очков поблёскивали на солнце, притягивая к себе.

Фрегат приблизился, глядя в упор в чёрные кругляшки, и наклонился к автомобильному окну.

— Ты белый невежа, — сказал офицер, снова используя то неизвестное Фрегату слово, — но ты не слабак.

И он подал знак водителю трогаться. Серебристая птица плавно развернулась и полетела по выбоинам старой бетонки, как будто не замечая их.

Марк Аврелий Фрегат Мельчор миновал проходную и побрёл к жилому корпусу, бормоча себе под нос: »Шкеламогов — вот что это такое. Так что же это такое?»

Всё вокруг, казалось, вымерло. Было воскресенье, в такие дни ученики старались под разными законными и незаконными предлогами улизнуть из колледжа. Вдруг тишину нарушил тягучий звук колокола. Фрегат вскинул голову. Ну да, очередной младшекурсник добрался до старой колокольни и наслаждается, раскачивая язык с помощью почерневшей от времени верёвки. На фоне ясного, без единого облачка, неба хорошо различались проёмы в стенах верхней площадки и узенькая мальчишеская фигурка, цепляющаяся за верёвку. Сначала звуки были неровными, срывающимися, но затем юный звонарь обрёл ритм. В безупречно голубом небе плыли чистые, напевные звуки колокола.

Комментарий к Глава V Гриц великий и ужасный

* тугрики - виртуальная валюта, принятая в Е-профиле; тугрики необходимы, чтобы вносить плату за жизнь (в седьмом и восьмом классе), оплачивать пересдачу зачётов, также их используют во время игр; заработать тугрики можно разными способами: дежурить в буфете, писать статьи в “Газету”, обрабатывать камни в Гриц-подвале и так далее

========== Глава VI Об ударах в лицо и червях сомнения ==========

В безупречно голубом небе плыли чистые, напевные звуки колокола. Сегодня, видимо, был какой-то религиозный праздник, ведь в обычные вечера соседняя церквушка стояла притихшей, с закрытыми, будто наглухо, дверями. Учитель Павел посмотрел на своё отражение в большом, во всю стену, зеркале, к вящей радости Ранди недавно установленном в актовом зале. Ранди, однако, жаловалась на дефектную кривизну зеркальной поверхности, но Павел только сейчас заметил, что её претензии имели основание: в правой части зеркала перед ним предстал расплывшийся в боках коротконогий человек неопределённого пола и возраста в красной фехтовальной маске. Встревоженный Павел судорожно схватился за талию: он слышал, что бросающие курить сразу же начинают толстеть. Но, к счастью, это был дефект отражения, а не его тела. Нестерпимо захотелось снять маску и почесать нос, но пришла его очередь выходить на обоюдку на середину зала, и Павел ограничился тем, что энергично помотал головой. Говорун, преподававший в школьной секции СМБ, ровесник Павла, выставил вперёд шашку и уверенно продвигался вперёд. Учитель Павел, однако, не спешил к нему навстречу: он знал, что как только коснётся шашки Говоруна, тут же получит смертельный удар и на том схватка кончится.

— Ну же, Паша, — с укоризною в голосе подбодрил Говорун.

Павел, отступивший было кроялю Вертинского, устыдился своей трусости, дотронулся шашкой до шашки Говоруна и сразу отчаянно перешёл в наступление. Говорун вырубил его на первой же серии, но Павел вошёл в раж и не пожелал уходить с поля боя, а продолжил нападение, по собственному желанию восстав из мёртвых, устремясь вперёд и прикрываясь баклером.

— Ах так! — с азартом воскликнул Говорун и, более не сдерживая своей силы, атаковал учителя Павла несколькими резкими выпадами.

Шашка Говоруна врезалась в самый центр красной маски. Павлу показалось, что переносица вдавилась в череп, туда же скатились глаза, а голова уже приготовилась слететь с позвонков и поскакать по полу. Павел счёл за лучшее признать поражение и сесть на стул. В центр актового зала вышла Вера Александрова.

Вера присоединилась к занятиям СМБ недавно. Это совпало с началом её сотрудничества со школьной газетой «Ерундень» и с учителем Павлом, но было вызвано отнюдь не обаянием последнего. В прошлом году девочка тоже начинала школьный год с этой секции, но постепенно кабала и хвосты отрезали для неё возможность заниматься с Говоруном. В этом же году ситуация сложилась по-другому: Вера воспользовалась правом посещать занятия мечевым боем вместо уроков физкультуры. На физре, в маленьком душном зале ей было тяжело, а время пары можно было использовать для отработки долгов.

Учитель Павел наконец-то смог снять маску, почесать нос, растереть пострадавшую переносицу и размазать пот по лбу. Вера меж тем смело шла в бой, делая круговые движения шашкой и баклером одновременно, как это было принято у старшеклассников. Обычно угловатая и нескладная, сейчас она двигалась с грацией пантеры, и Павел невольно залюбовался ею. Сегодня на Вере была ярко-розовая майка с одной единственной надписью — узкая полоска с буквами скрывалась за защитным нагрудником, но Павел знал, чтó там было написано: «Stopandthinking».

Получив смертельный удар, Вера собралась было покинуть арену, но Говорун остановил её, лукаво указывая на свою шашку: он бил не остриём, а тупой частью, так что поражение на самом деле не засчитывалось. Веру такое коварство разозлило, но и заставило быть осторожней, чтобы в следующий раз дорого продать свою жизнь.

Поняв, что Вера медлит и теперь не будет необдуманно атаковать, Говорун спрятал за спину шашку, отставил в сторону баклер, выкатил колесом грудь и стал вразвалочку прохаживаться по залу, всем своим видом показывая, что не собирается защищаться. Вера подумала, ринулась на него, получила свой тычок в плечо, но ещё до этого как следует врезала Говоруну по ногам.

— Отличный удар, — похвалил Говорун и освободил место в центре зала для следующего бойца. Учитель Павел смотрел на Веру. На ней была казённая маска с широкими отверстиями, за которыми — он это не столько видел, сколько ясно чувствовал — расплывалась довольная Верина улыбка.

***

В конце занятия, как это было принято, они парами отрабатывали приёмы тайшоу, а затем все по очереди подходили к Говоруну за своей долей тычков и бросков. Единоборство с мастером по кругу шло быстро: Говорун расшвыривал своих учеников разного возраста, роста и телосложения, как Джекки Чен хулиганов. Вера сегодня, особенно после победы над учителем в мечевом бою, пребывала в каком-то лихорадочном воодушевлении и во время тайшоу бросалась на Говоруна, как тигрица, а после поражения не хотела уходить, так что в итоге получила укоризненное замечание от мастера и отошла в сторонку, сопровождаемая взглядами товарищей и весьма довольная собой.

— Ну хватит, занятие закончено, — сообщил Говорун, завершив очередной круг. — Паша, ты отвечаешь за оборудование. Вера, ты помогаешь.

Это было не наказание, а правило: обычно новенькие или присоединившиеся после перерыва помогали относить имущество секции в подвал, где хранился спортивный инвентарь.

С помощью нескольких мальчишек учитель Павел и Вера оттащили мешки с шашками, баклерами, масками и прочими ценностями в П5. Мальчишек отпустили, от них в деле аккуратного размещения инвентаря всё равно не было проку. Вера с Павлом задержались, чтобы всё привести в порядок, как требовал Говорун, и Павел, улучив минутку, спросил, как продвигается «Фрегат». Ответ был неожиданно уклончивым, Вера заявила, что ей нужно переодеться, чтобы начать соображать, и они условились встретиться на первом этаже у питьевого агрегата.

Павел думал, что опередит Веру, однако, когда он, насвистывая и шевеля отдающими болью плечами, сбежал по трём ступенькам нижнего холла, девочка была уже там и жадно, большими глотками пила воду, снова и снова наполняя пластиковый стаканчик. Затем она смяла стаканчик, но не выбросила, а продолжала сжимать в руке, другой рукой стёрла с верхней губы водяные усы и молча, с вызовом уставилась на Павла. Розовую майку «Stopandthinking» она поменяла на серую толстовку с распадающимся на осколки магом.

— Ну, Вера, — растерянно пробормотал Павел, — как твой «Фрегат»… продвигается?..

— Никак! — грубо выкрикнула Вера.

Павел знал, что в такие моменты подросткам надо говорить что-то ободряющее, что-то из техники активного слушания, но у него язык не поворачивался произнести это фальшивое: «Я вижу, что ты злишься и принимаю твои чувства…» Возможно, надо было сказать что-то резкое, мужицкое, как Гриц, но и этого Павел не умел.

К его огромному облегчению, Вера начала выруливать сама.

— Я бездарь, — сказала она и опустилась на школьную скамейку, стоявшую у стены. Но не заплакала, как барышня из Смольного института, а продолжила спокойно и трезво:

— Я прочитала «С кем бы побегать» Давида Гроссмана. За пару дней проглотила. Вот это книга! Огонь, сила! И она настоящая, о реальных людях, о реальном зле в реальном мире. А у меня что? Мальчик-чародей — после Гарри Поттера это даже пошло. Китай, Пустошь — всё фальшиво! Игра странами… тоже муть какая-то.

— Игра странами — совсем не муть, — решительно возразил Павел. — Это очень оригинальная авторская задумка. А насчёт живописания реальности — ты что действительно думаешь, что окружающую нас реальность можно описывать только через реальные события? Что, кроме метода классического реализма, всё остальное — фальшивка?

Вера слушала внимательно, продолжая терзать остатки пластикового стаканчика. Учитель Павел продолжил:

— А как же образный язык, язык метафор? Он зачастую объясняет лучше, чем любой реализм, бьёт в самую точку, когда остальные способы мажут.

Павел взял Верину руку со стаканчиком в свои ладони и мягко, но властно разжал её пальцы.

— Знаешь, что ты сейчас делаешь? Метафорически режешь себе руку. Наказываешь за бездарность.

Павел отшвырнул стаканчик в сторону бачка для мусора, лёгкий пластик не долетел и шлёпнулся на пол. Учитель Павел поднял стаканчик и послал его точно в центр бачка поверх упаковок от булочек из «Ашана» и стаканчиков от коктейля из «Макдоналдса». Вера хихикнула, а Павел сказал:

— Ты проходишь вторую стадию, и я тебя об этом предупреждал. Первая стадия романиста — упоение собственным вдохновением, всё это томленье упованья. На второй стадии вдохновение отступает, и его уже надо ловить — качать хвост собаке. Приползают червяки сомнения и вгрызаются в сердце — метафорически. Или крысы, как пишет тот же Гроссман. На этой стадии особенно опасно сравнивать себя с другими писателями. Я бы даже рекомендовал не читать художественной прозы, пока не окрепнет тело твоего романа.

— Ты так говоришь, Паша, будто сам пишешь. Ты пишешь? — спросила Вера, вдруг застав его врасплох.

Само собой разумеется, он должен был легко и небрежно проронить «да, конечно». А как иначе? Признаться в собственной творческой бесплодности и продолжать менторство? Не признаваться и лгать? Но одного взгляда на Верино лицо было достаточно, чтобы понять: никакая ложь не пройдёт. К счастью или к несчастью, но здесь Павел столкнулся с чем-то органически несовместимым с миром выпускников литинститута и авторов, публикующихся в популярных журналах. В Вере он видел человека, для которого на деле, а не в разглагольствованиях творить значило жить, это была жажда и мука, огонь, растворённый в крови и требовавший выхода. А также не принимающий ничего, кроме правды.

— У меня был долгий перерыв, — признался Павел, — творческий кризис. Потом я пришёл в школу и не писал уже по другой причине — не было сил, с головой уходил в работу, вникал во всё — ты же знаешь, система у нас необычная, и взрослым ещё труднее, чем детям. Но я стал копить наблюдения, делать зарисовки. И теперь задумал кое-что.

— Роман?

— Да, из школьной жизни. Но пока он в нулевой стадии — только вырастает из зыбкого тумана.

— Ну вы чё, домой-то собираетесь? Я ворота закрываю, — грубая реальность встряла в их разговор в лице охранника Вани, и Вера с учителем Павлом поспешили к выходу.

***

В переулке они распрощались: Вера побежала в метро, а Павел решил пройтись до Новокузнецкой, чтобы обдумать всё сказанное и — главное! — недосказанное. Но сначала ему требовалась добрая порция металла. Поэтому он достал плеер с наушниками, врубил на полную громкость «Легенду Ксентарона» и шёл, засунув руки в карманы и фальшиво подпевая, чем пугал гостей столицы, которые шарахались от него, а некоторые даже крутили пальцем у виска. По Красной площади он прошёл почти паинькой, зато на Москворецком мосту позволил себе изобразить гитариста со всеми его рок-пассами и ужимками.

Когда Павел приближался к CoffeeBeanу на Пятницкой, ему уже совсем полегчало, и он вошёл в кафе респектабельной походкой молодого карьериста, заказал чай-матча со свежей мятой, расположился за столиком в углу и даже взял газету.

Тут-то подполз самый большой червь и вцепился в его беззащитное сердце. Это была неразрешимая проблема, о которой Гриц говорил на летнем педсовете, проблема корневая, краеугольный камень. Гриц формулировал её так. Мы воспитываем успешных людей. Значит, мы сами должны быть успешными. Но успешный человек не пойдёт работать в школу. Учительская служба, особенно в формализованной системе, предполагает некую ущербность. Гриц говорил, что Е-профиль пытается решить эту проблему, поощряя препов достигать успеха в параллельных областях. У каждого хорошего препа должна быть мечта, и надо стремиться к её осуществлению.

Всё это было правильно, и, наверное, Гриц с его бешеной энергией и самодисциплиной мог следовать таким путём. Но не он, Павел. Он чувствовал, что его просто не хватало на всё. Школьная жизнь отнимала очень много времени и сил, практически поглощала его, его личность. Но Павлу было грех жаловаться: когда его взяли в Е-профиль, его личность была близка к полному краху, и школа дала ему новую жизнь, практически реанимировала его. Теперь же его разрывали противоречия: школа явно не была его мечтой, но стала его жизнью, он сросся с нею до такой степени, что разделение стало бы убийством. Но Павел всё ещё дерзал мечтать о большем — о писательской стезе. Ему не давали покоя лавры Стивена Кинга: смог же «неудачник», которому методично отказывали все издательства, не пасть духом, добиться славы. Но для такого пути надо было чем-то жертвовать. А чем мог пожертвовать он? СМБ? Нет, он загнётся без хоть какой-то физухи. Оставался только сон — всё остальное время занимала школа. Но это тоже не его вариант — Павел отчётливо осознал это, когда забыл ребёнка в автобусе после изнурительной бессонной недели в школьном лагере. Тогда всё обошлось благополучно (недолгая погоня за автобусом на такси с первоначально ошеломлённым, а потом охваченным азартом таджиком за рулём), но Павел извлёк из истории должный урок: преп обязан следить за своим здоровьем и хотя бы иногда высыпаться.

Ну а как же Вера? Как эта девочка с её кабалой, хвостами и прошлогодней геометрией находила время, чтобы творить? Может быть, у него, Павла, не было того огня в крови, который жжёт кости и ищет выхода — или ты умрёшь?

В задумчивости учитель Павел вышел из кафе и на улице встретил Соню, что не было неожиданностью, так как та снимала комнату по соседству.

— Слушай, Соня, ты пишешь? Ну, свои произведения? — с места в карьер начал Павел, будто Соня составляла ему компанию в его недавних размышлениях.

— Не-а, — беззаботно отмахнулась коллега. — Мне характеристики надо написать. И из других препов выбить, чтоб всё вовремя было!

Есть слова, которые, сказанные в нужный момент, поднимают со дна и переносят человека на солнечную сторону улицы.

Легенда о подземном народце. Начало

Есть слова, которые, сказанные в нужный момент, поднимают со дна и переносят человека на солнечную сторону улицы.

Сказанное Врелем, учителем слов, всколыхнуло нечто в замороженной душе Фрегата. Обычно на парах по словам Марк Аврелий Фрегат Мельчор впадал в состояние полного отупения, так что у него даже иногда текла слюна. Это могло бы вызвать взрыв хохота и насмешек, но только не у Вреля. Злить этого препа рисковали только вновь прибывшие в школу неофиты, ещё не попавшие на заметку ни Врелю, ни его языку — злому, острому, безжалостному, изощрённому в науке вербального издевательства. Опытные ученики даже делали ставки, за сколько минут Врель доведёт до слёз новичка, позволившего себе лишнее на его паре. Излюбленной площадкой учителя слов была общая столовая.

Мельчора-Падальщика Врель терпел по одной причине: от младших учеников по его предмету требовался всего лишь идеальный конспект, а конспекты Фрегата были лучшими не только среди работ сверстников, но и по всему Колледжу Виртуозов Магии. Пока Фрегат тупо глядел в пространство и мысленно бродил по Пустоши, перебирая чётки воспоминаний и ощущений, рука послушно и быстро водила по бумаге, фиксируя всё сказанное препом.

Мельчор-Падальщик не боялся выпасть из общего хода учебной пары. Ему, искусно владевшему наукой подслушивания, было отлично известно, что самое важное по данному юниту начнётся в старших классах, когда на смену лекциям придут практикумы. «Унижение словом», «Лесть», «Двенадцать шагов словоразрушения», «Лгать как жить» — Фрегат с нетерпением ждал этих занятий, не ведая, что уже стал лучшим в данном искусстве и что встречи с Райхгольдом закалили его для будущих битв.

Но иногда — очень редко — что-то в монотонной речи Вреля привлекало внимание Мельчора.

Есть слова, которые, сказанные в нужный момент, поднимают со дна и переносят человека на солнечную сторону улицы.

Кира знала такие слова для него, Марка Аврелия Фрегата Мельчора по прозвищу Падальщик. Хороший мальчик Фрегат. Она произносила нараспев, с раскатистым «р», как на занятиях у логопеда: «Харро-о-оший мальчик Фрегат». Шемроший фальшых. Шиух-шуах. Тут можно было посмеяться. Последнее звукоподражание уже не было редукцией «хорошего мальчика» — так заканчивалось их хитрое тайное приветствие: после строго регламентированных пассов пальцами правой руки следовало сжать их в кулак, кулаки сближались с лёгким стуком, затем разводились, пальцы снова высвобождались и делали в воздухе волну. Вот тут-то и возникал «шиух-шуах». Со временем, например в опасной ситуации, когда на счету была каждая секунда, шиух-шуах заменял хорошего мальчика Фрегата. Но всё же Мельчор любил, когда Кира повторяла эту глупую фразу полностью, в её первозданно-невинном значении. Хороший мальчик Фрегат. Похоже, она искренне верила в это. Думала, что знает, какой он на самом деле. Шемроший фальшых.

Нет, он не был хорошим мальчиком. Скорее всего, не был тогда и уж точно не был теперь, когда он стал Падальщиком в Колледже Виртуозов Магии. Но почему сознание подкидывало ему эти обрывки воспоминаний? Сначала в мутном зеркале в туалете, теперь — на очередной скучной лекции Вреля. Впрочем, именно эта лекция была не так уж плоха. Из вонючего ила удалось извлечь жемчужину. Мельчор считал такие дни удачными: он давно понял, что в Колледже Виртуозов Магии ты должен сам о себе заботиться. Если хочешь обладать настоящим знанием, подстерегай его, как охотник в засаде ждёт редкостную птицу. Если она появилась, хватай, используй мгновения, пока мир снова не погрузился в спячку. Эту истину постигли немногие. Большинство учеников в Колледже Виртуозов Магии просто коротало невыносимо скучные часы пар и изобретало способы, какими можно было бы развлечься. Годилось любое: издеваться над Падальщиком и другими слабаками-аутистами, смазать турник маслом перед уроком физры с Эугеном, курить в рукав или есть на занятии самую вонючую в мире воблу, купленную у китайцев на деревенском базарчике. Мельчор уже давно выяснил, что все эти виртуозы магии — лишь неудачники, выпертые из прочих школ, с одним отличием от просто тупых гопников: их семьи могли позволить себе отвалить изрядную сумму, за то чтобы их наследники уехали далеко и надолго, а вернулись с престижным дипломом.

Есть слова, которые, сказанные в нужный момент, поднимают со дна и переносят человека на солнечную сторону улицы.

Врель закончил размеренную бубнёжку и в качестве отдыха перед очередной сентенцией сделал паузу и окинул класс мрачным тяжёлым взглядом из-под набухших век. Ученики сидели, опустив глаза долу и тщательно царапали что-то на своих листках. Только один человек рискнул оторваться от своей писанины — с последней парты Марк Аврелий Фрегат Мельчор смотрел на препа ясным холодным взглядом. Врель передёрнул плечами, желчно скривил рот, затем передумал делать замечание, а только склонил голову набок — как бы заговорщически кивнул. В этот момент Фрегат, к своему удивлению, отметил, что Врель до безобразия похож на ворона Андруса из Пустоши.

Мальчика даже передёрнуло. Он сразу же вспомнил школьные байки об учителях-нагвалях, в которые давно перестал верить. О том что препы, особенно если остаются в одиночку дежурить по школе, могут по своему желанию превращаться в разных тварей, чтобы легче было следить за учениками и усмирять их, если потребуется. Малыши всерьёз верили, что пара ворон, изгода в год заселяющая древнее гнездо в куще векового тополя, — это на самом деле директор колледжа и завхоз (и по совместительству ответственный за безопасность) АЛП по прозвищу Железная Леди. Фрегат не верил. Но сходство Вреля с Андрусом заставляло пересмотреть позиции. Мало ли что ещё могло вылезти из Пустоши теперь, после чудного спасения от банды Мавра, встречи с Райхольдом,начала игры странами и внезапной необъяснимой болезни Сыра.

Шемроший фальшых.

Сквозь все эти лихорадочно мелькающие думы лился монотонный усыпляющий голос препа. Рука привычно водила по листку бумаги, в нужный момент переходя на следующую строчку. Звонок уже прозвенел, но никто не осмеливался даже поёрзать на стуле, намекая на законное право ученика на отдых. Наконец Врель закончил особенно длинное предложение, бесшумно отъехал на своём эргономичном кресле от стола и сказал:

— Всё. Убирайтесь.

Раздался приглушённый вопль облегчения, но по-настоящему выразить свои чувства ученики смогли, только когда преп, ссутулившись и кидая недобрые взгляды исподлобья, неспешно покинул кабинет.

***

Сыр заболел, после того как банда Мавра решилась во второй раз вторгнуться в Пустошь, чтобы досадить Падальщику. Впрочем, не все препы были едины в вердикте относительно Маврова дружка: некоторые считали его обыкновенным симулянтом, желающим провести скучное время пар в лазарете за невинным гаманием в волка, ловящего падающие куриные яйца (эту барахлящую, но всё же действующую электронную игрушку школьники нашли в шкафу со всяким хламом, что безобразным монстром возвышался в единственной палате лазарета).

Случилось это так. Мавр и его дружки постановили, что давно пора нарушить монополию Падальщика на торговлю орлиными перьями. Перья в этом году особенно ценились среди старшеклассников, так как с лёгкой руки Техана (заявившего: «Раз мы виртуозы магии, то давайте писать на пергаменте орлиными перьями») этот древний способ записи вошёл в моду: теперь взрослые — с точки зрения малышей — парни ходили с чернильными пятнами на пальцах, демонстративно выставляя кожаные футляры для перьев, в которых — в лучшем случае — стучало одно орлиное перо, довольно дорогое удовольствие в стране, где всех зверей знахари разбирают на части и продают втридорога любому желающему поправить здоровье или избавиться от импотенции «традиционным» способом.

Падальщик, которому деньги из дома высылали крайне редко, сражу же почуял, что здесь можно заработать. Первого орла он нашёл в Пустоши мёртвым, в ста шагах от своего камня, но не решился забрать перья: птица лежала на земле с распростёртыми во всю ширь крыльями и была покрыта странным синеватым налётом. Как ни хотелось Падальщику отравить большинство своих старших товарищей, он побоялся, что раньше сам умрёт от синей хвори, и не тронул находку даже палочкой.

К тому времени Фрегат уже открыл Пятачок — довольно обширную прогалину километрах в трёх от камня, на которую, по непонятному ему стечению обстоятельств, не простиралась рука синей хвори. Здесь даже трава была другой: не жёсткой и щетинистой, а настоящей шелковистой изумрудной муравой, дивно переливающейся в лучах заходящего солнца. Посреди прогалины высился пологий холм, смахивающий на курган. Здесь-то Падальщик и поймал своего второго орла.

Падальщик притворился мёртвым и даже подпустил запах разлагающейся плоти (ещё одна причина, кроме безобразного красного родимого пятна во всё лицо, по которой он получил своё прозвище). Он лежал несколько часов и выждал своего орла. И была схватка, в ходе которой Фрегат чуть не лишился глаза. Кожа и плоть на его руках в некоторых местах были содраны до костей, но этими самыми руками он задушил птицу.

***

— Могу поспорить, что здесь тайник этого аутиста, — равнодушным тоном произнёс Сыр, указывая на место возле камня с недавно перекопанной и притоптанной землёй.

Мавр, Русский и Сыр могли не опасаться, что Падальщик застанет их здесь врасплох. Кроме совершенно очевидного преимущества в силе (видение грозного старика из прошлого опыта посещения Пустоши они единодушно приписали жаре и воображению, возбуждённому гуляющими по всей школе баснями об этом загадочном месте), они точно знали, что Фрегат в ближайшее время никуда не сможет отправиться, так как попал в цепкие клещи господина АЖ, который заявил, что ни за что его не отпустит, пока ученик не сделает наконец катапульту точно по своему собственному чертежу. АЖ запер Фрегата в мастерской вместе со школьником-первогодкой по прозвищу Хорёк, который в последнее время хвостом ходил за Падальщиком, предлагая ему различные мелкие услуги. Сначала Фрегат отгонял непрошенного «друга», но потом даже привык к его постоянной компании. Только в два места путь Хорьку был строго заказан — в Пустошь и в подвал с бильярдным столом и остатками библиотеки.

Итак, Сыр указал на место предполагаемого тайника. Русский тут же схватил какую-то палку и принялся энергично копать, помогая себе руками. Вскоре его ногти заскребли по крышке жестяного контейнера среднего размера. Контейнер был извлечён на свет, в нём покоилась горстка орлиных перьев, покрытых тонким синим налётом.

— Ух ты, — Сыр поправил очки и протянул руку.

— Стой! — воскликнул Мавр, но было уже поздно: Сыр дотронулся до одного из перьев — ловушка захлопнулась.

***

Всё произошло, как и планировал Фрегат. Настоящие перья он хранил теперь на Пятачке — далеко, зато надёжно. И, кроме того, по своей наивности Фрегат предполагал, что Райхгольд туда не сунется.

Мавр и его компания еле добрались до ограды школы, откуда уже можно было звать на помощь. Мавру и Русскому пришлось тащить на себе Сыра, который любил всем похвастать своей тяжёлой костью и огромным размером обуви. Пострадавшего уложили в лазарете. Сыр совсем ослабел, его кожа приобрела синеватый оттенок, и каждое движение или прикосновение отдавалось в мозгу невыносимой болью.

— Осень похозе на синюю хволь, — сказала школьная медсестра госпожа Хуэй Вао, которую все звали просто Вау, — единственная в Колледже Виртуозов Магии китаянка с московским дипломом сомнительного происхождения.

— Вы что, с ума сошли? — безапелляционно заявил директор Шпиле. — Верите всем этим диссидентским сказкам?

Вау пробормотала что-то о мудрости великого китайского народа, а директор Шпиле распорядился, чтобы у Сыра взяли анализы и отправили в частную лабораторию. Директор хорошо знал, как строги местные карантинные законы, поэтому делал всё, чтобы избежать лишних пересуд.

При разговоре над кроватью Сыра присутствовали только Вау, директор Шпиле и Железная Леди, но уже к вечеру по школе распространились слухи, один нелепее другого, среди которых Падальщик выловил свою «золотую рыбку»: один старшеклассник сказал, что всё это дела подземного народца — именно он насылает синюю хворь. Желая выпытать об этом побольше и зная, что именно этой ночью (с субботы на воскресенье) старшеклассники соберутся в бильярдной, Фрегат заранее пришёл туда и спрятался в потайной нише, которую показал ему Райхгольд. Благо, что с помощью Хорька Падальщику удалось сделать сносную катапульту и на эти выходные господин АЖ оставил его в покое.

Скрючившись в своей нише и дрожа от холода и любопытства, Марк Аврелий Фрегат Мельчор слушал историю подземного народца.

========== Глава VII Легенда о подземном народце ==========

Скрючившись в своей нише и дрожа от холода и любопытства, Марк Аврелий Фрегат Мельчор слушал историю подземного народца.

В подвальной бильярдной собрались самые отчаянные из старожилов Колледжа Виртуозов Магии — мальчики, которые не только выжили, но также возмужали, приспособились, создали братство и даже слыли местными героями, так как знали, как быть королями без денег, свободы, модных вещей и помощи влиятельных папочек. Они называли себя «товарищами» и кичились тем, что на письма предков дерзали давать небрежный ответ «спасибо, батя, я всем доволен, ничего не надо». Товарищи, несмотря на название, держали высоко свою планку и все обзавелись орлиными перьями, вследствие чего их угощение на эту ночь составляли самокрутки из китайского самосада, добываемого на сельском базарчике не всегда за деньги (в ход могли идти, например, некоторые препараты из химической лаборатории), и вяленые саранчиные окорочка того же происхождения — после покупки перьев, пусть и у Падальщика, денег даже на самую мелкую воблу не хватало.

— Чуете, чем воняет? — спросил Беспалый Петерс. — Какой-то падалью?

При этих словах Фрегат опасливо поёжился в своей нише.

— Это крысы так воняют, товарищ, — спокойно произнёс Н. Дарузес, плотный низкорослый широкоплечий парень, известный в школе как »Поедатель Гороха». — У моей бабки в подъезде так воняло. Она жила в многоквартирном доме. Там и люди-то воняли не лучше.

— Ну так что, у мелкого — всё-таки синяя хворь? — спросил миловидный худосочный юноша по прозвищу «товарищ Яра».

— Да, товарищ, — ответил Поедатель Гороха. — Препы не видели, но его приволокли прямо из Пустоши. А под Пустошью — все знают чтó: подземный народец.

— Расскажи нам, товарищ, о подземном народце, — попросил рыжий, похожий на Хорька паренёк, который недавно вошёл в братство. Он был младше всех и отзывался на имя «товарищ Володья».

Поедатель Гороха неспешно выбрал среди бумаг, разбросанных по полу, листок почище, аккуратно отрезал добротным швейцарским ножиком нужный кусок и свернул самокрутку. Товарищ Яра с благоговением на лице поднёс горящую спичку, Поедатель Гороха затянулся, пустил едкий дым, от которого закашлялся товарищ Володья (Фрегат едва преодолел искушение последовать его примеру), и история полилась, увлекая всех присутствующих своим течением. Колеблющийся свет самодельной свечи о трёх фитилях выхватывал из темноты юные лица с пробивающимися редкими усами и бородками, а иногда — крысиные морды с нагло топорщащимися вибриссами.

— Кто-нибудь из вас, товарищи, знает о китайскои ГУЛАГе? Конечно же, нет. Так вот я вам расскажу. Китайский ГУЛАГ — не то, что русский, хоть слово само и русское. Русский по сравнению с китайским — детский сад или курорт какой. Я вам про китайские пытки рассказывать не буду. Потом сами приглядитесь на базаре в ЧжуСоу к одному старику по прозвищу «Обрубок» — увидите, что от него после китайских пыток осталось. Его жена — старая вредная бабка — за спиной в плетёной корзине носит и всё ругает китайским матом по чём свет стоит. Так вот, товарищи, в китайском ГУЛАГе, как и в русском, заключённые всё железные дороги строили. Только вот в чём штука? У китайцев людей тогда тьма была — не то, что сейчас, сейчас их всё же поменьше будет. Ну и куда их девать? Я про тех, которые в ГУЛАГе, а это уже полстраны или больше. Их же кормить, одевать надо, лечить хоть иногда. Тогда один китайский генерал придумал железные дороги под землёй строить, как метро. Пока строит бригада, половина людей помрёт — уже их кормить не надо. А с остальными вот что решили делать. Бригаде даётся маршрут: конечная точка, промежуточные, глубина и сроки. Как только бригада до конечной точки дойдёт, сапёры, товарищи, взрыв производят: выход заваливают, и все гулаговцы, как один, под землёй остаются. Генерал, который это всё придумал, радуется: орден получил, сам Мао с ним поручкался и в СССР послал для передачи опыта. А тут этот опыт дошёл до Западного Китая. Это, значит, товарищи, где мы с вами обитаем, — самое стрёмное место во всей стране. Набрали бригаду в колонии Пао — она до сих пор действует, ей и сейчас детишек пугают. Во главе той бригады поставили одного зэка из Тибета — только не того, товарищи, что в оранжевом платье ходит и всё зад себе чешет. Нет, товарищи, тот зэк был из древних монахов-сектантов. Они ещё до оранжевых жили в Тибете и поклонялись разным тёмным силам, короче, были сильными колдунами. И того зэка-колдуна всё лагерное начальство боялось и извести хотело. А звал он себя Бо По из Пао, так и звал, товарищи. Вот получил этот Бо По из Пао маршрут и всякое такое, и начали рыть, и углубились, и ушли под землю. И в положенные сроки тоннель закончили и рельсы проложили. А рыли они, знаете куда? Конечная точка была аккурат под Пустошью. Вот как этого Бо По из Пао извести хотели. Ведь гулаговское начальство знало, что здесь нечисто. Ну, о химических войнах магов оно, возможно, и не знало, но что район этот заражён, всем известно было. Так что со всех сторон монаху была бы крышка. Только он, как я уже говорил, товарищи моги, был не простым зэком, а настоящим тибетским колдуном. Когда послали сапёров, бригада была уже готова. Зэки стали петь, как научил их Бо По из Пао, и их пение вызвало обвал внутри тоннеля, ещё до того как сапёры приступили к своей работе, и те оказались по ту сторону — то есть запертыми вместе с зэками. Ну что ж? Этими-то сапёрами эти зэки и питались первое время. А потом с помощью шашек, которые остались от сапёров, зэки прорвались на поверхность и обосновались в Пустоши. Там они мутировали, ведь Пустошь-то была заражена после войны магов. А чтобы никто туда не совался, зэки научились заражать людей синей хворью. Чтобы ей заболеть, надо потрогать синий артефакт из пустоши, так-то, товарищи моги.

«Синий артефакт — точно», — подумал Фрегат, сообразивший, при каких обстоятельствах заболел Сыр.

— А что это за синий артефакт? — спросил Беспалый Петерс.

— Любой предмет из пустоши с синим налётом. Только тронешь — и всё, кранты.

— Так этот мальчик умрёт? — спросил до того молчавший темнокожий парень по прозвищу «товарищ Баян».

— Этот не умрёт, — веско заявил Поедатель Гороха. — Вы его видели, товарищи? Знаете, как его называют?

— Сыр вроде, — неуверенно произнёс товарищ Яра.

— Точно, — подтвердил Поедатель Гороха. — Заметили, как он в столовой всё время бутеры с маслом и сыром пожирает?

Все закивали, вспомнив прожорливого подростка в больших очках, заклеенных изолентой из запасов господина АЖ. Поедатель Гороха продолжил:

— Так вот, товарищи, жирная пища, и прежде всего сыр и масло, — лучшее средство от синей хвори. Но болеть будет долго.

— А как же этот странный мальчишка из младших классов, — спросил товарищ Баян. — Падальщик что ли? С таким уродливым пятном на лице?

Фрегат в своей нише пощупал лицо. Поедатель Гороха ответил:

— А шут его знает. Он вообще странный какой-то. Может, он — один из них.

— Из кого? — спросил товарищ Яра.

— Из подземного народца.

— А разве они не все китайцы?

— Все вроде. Но это не точно, товарищи. Всяко может быть. А ну, товарищ Володья, подай-ка мне саранчиную лапку. Накатим что ли, товарищи?

Все члены тела Фрегата затекли настолько, что ему показалось, будто он уже умер и прямо сейчас развалится на атомы. Он пошевелился, стараясь соблюдать максимальную осторожность, но руки и ноги его не слушались. Локоть стукнулся о что-то деревянное, раздался треск и шуршание, поношенная китайская кеда цвета хаки вывалилась из-за землистого цвета полога, драпировавшего нишу. Фрегат заставил себя снова замереть, только сердце бешено колотилось.

Во внезапно наступившей тишине раздался голос Поедателя Гороха:

— А это что ещё за мальчишка? Ты кто такой?

Кавардак

— А это что ещё за мальчишка? Ты кто такой?

Вопрос задал десятиклассник Игорь Маркелов, но и Павел собирался спросить о том же.

Мальчик стоял перед восьмиклассниками, удобно устроившимися в креслах, что выстроились вдоль стен в холле четвёртого этажа. Кресла, которые Гена с помощью ребят недавно заново обтянул зелёным дерматином, были такими вместительными, что в них желающие могли сидеть во всевозможных немыслимых позах, а также развалиться, свесив ноги сбоку. Собственно, так и поступили восьмиклассники: кто подтянул ноги к подбородку, уткнувшись лицом в колени; кто полулёжа болтал ногой, другую уперев в подлокотник; кто сидел по-турецки; кто — по-птичьи, на корточках. Недавно кончилась третья пара, и восьмиклассники выжидали, когда дежурные по буфету шестаки закончат уборку. Сдвигаться со своих мест никто не решался, опасаясь праведного гнева владыки кучи Лены, которая следила за процессом от окна, грозно сверкая глазами на нарушителей спокойствия, пытавшихся расположиться в холле со всеми своими папками, блочными тетрадями и альбомами или влететь в мучительскую в поисках Алекса.

Мальчик выглядел на несколько летмладше сидящей компании. Он робел, но не был испуган. Улыбка во всё лицо и ямочки на щеках, бледная тонкая кожа вспыхнула румянцем смущения. Блондин с коротко стрижеными волосами и длинной, косо лежащей чёлкой. Мальчик встряхнул головой, отбрасывая чёлку с глаз, повёл изящными худенькими плечами — такой знакомый жест.

— Этоже маленький Вер! — дружелюбно воскликнул Азамат, выглянувший из 409-го кабинета и тут же нырнувший головой обратно со словами:

— Уважаемые дежурные! Не забудьте полить цветы по графику. И ещё: сегодня пятница, сегодня моем полы — внимание, Ваня Генералов! — бо-о-ольшим количеством чи-и-истой воды.

— Ах вот оно что! — воскликнул Маркелов. — И точно одно лицо.

Игорёк крутился здесь неспроста. По его торопливо бросаемым взглядам и по тому, как он, кружа, неумолимо приближался к учителю Павлу, тот понял, что у Маркелова дело именно к нему, и даже догадался какое: в школьной газете «Ерундень» вчера вечером появилась заметка шестиклассницы Иришки о человеке, поразившем её воображение. Текст был сочинён на пакетной паре, где шестаки учились сочно и ярко описывать человека, а в качестве примера разбирали портрет Урии Смита. В заметке имя Игоря Маркелова не фигурировало, но его личность запросто угадывалась, тем более что Настя из седьмого класса добавила (за тугрики) рисунок цветными карандашами: мальчик с гитарой с длинными чёрными кудрями и знакомым хитрым круглым лицом.

— Это Алексей, — сказала Вера Александрова. — Лёш, иди сюда.

Мальчик состроил рожу, но тут же вернул лицу меланхоличное выражение и сел рядом с потеснившейся сестрой.

— Правда, Паш, одно лицо? — умилился Азамат. — Вера, а ты можешь надеть очки? Ну пожалуйста.

Вера, не всегда пользовавшаяся очками, порылась в рюкзаке, извлекла круглые — точно такие же, как у брата — очки в тонкой металлической оправе, водрузила на кончик маленького аккуратного носа, приобняла мальчика за плечи и оглядела компанию покровительственным взглядом. Сходство Веры и Лёши Александровых было поразительным.

— Вы как Пэвенси! — воскликнула крутившаяся рядом Тася из седьмого класса. — Одно лицо!

— Я же сказал, — подытожил Азамат, — маленький Вер.

Оглядев озорным взглядом своих восьмиклассников и сделав замысловатые пассы руками (это было фирменное Азаматовоупражнение на растяжку, в ходе которого суставы выгибались в обратную сторону, как на дыбе), он продолжил:

— А что, сегодня выступаете?

Вера кивнула.

— Ты — укулеле, Лёшка — клавишные?

— Ага.

— И петь будете?

— Да, — довольно ответила Вера.

Павел отметил, что на этот раз она надела простую и очень женственную розовую блузку без всяких надписей — крупной вязки, с рукавами-фонариками.

Понаблюдав за Азаматовой растяжкой, дети в восторге завопили:

— Азамат! Покажи, как ты руки вокруг себя перекручиваешь, не разнимая!

Азамат лукаво подмигнул Вере и спросил:

— Если покажу, скажешь, что петь будете?

Вера помотала головой:

— Нет, это секрет. Приходи на концерт — всё узнаешь.

— А как же твои хвосты? — вдруг спохватился учитель Павел. — Тебе уже можно играть на укулеле?

— Паша, не будь занудой, — сказал Азамат, к вящему восторгу детей подняв ногу над головой и делая шпагат в воздухе, — у нас же не тюрьма всё-таки.

— Но… — начал было Павел, но Вера перебила его:

— У меня осталась только алгебра. Володя назначил дедлайн на после каникул. Так что всё законно, Паша.

Павел не успел ничего ответить — из 409-го вылетели дежурные шестаки и увлекли Азамата за собою. Восьмиклассники вместе с Маленьким Вером, углядев, что Лена открыла дверь в мучительскую, устремились туда, смешавшись с другими ешками — детьми и препами. Во внезапно — и ненадолго — опустевшем холле на Павла, как коршун из засады, налетел Игорь Маркелов.

Этот старшеклассник вызывал у разных людей, детей и взрослых, самые противоречивые чувства в диапазоне от ненависти до глубокой симпатии. Павлу Игорёк нравился, кроме прочего, и по чисто субъективной причине: Маркелов был первым человеком, который встретил Павла в новой, и такой необычной, как скоро выяснилось, школе.

— Послушайте, Павел, как бишь вас по батюшке…

— Алексеевич, — улыбнулся учитель Павел.

— Павел Алексеевич, — голос Маркелова заметно дрожал и стал совсем тонким — признак сильного волнения. — Вы знаете, что у меня есть права, что я в суд подать могу в конце концов?

— Можешь, однозначно.

Убедившись, что никто не оспаривает его права, Игорёк заметно успокоился и заговорил медленнее:

— Я требую, чтобы это убрали.

Он подошёл к стенду, на котором располагалась «Ерундень» и ткнул пальцем в Иришкину заметку.

— Почему?

— Я не хочу, чтобы про меня что-то писали в газете. Я не давал своего согласия. У меня есть права. А вы не имеете права. Я могу в суд подать!

Учитель Павел заметил, что их разговор начинает привлекать внимание. Со стороны за ними с интересом наблюдал молодой математик Коля Маслов.

— Отчего же ты решил, что заметка именно про тебя? Тут ни разу не упоминается твоё имя, — миролюбиво произнёс Павел, на что Игорёк импульсивно вскинул руки и воскликнул:

— Так это и ежу понятно! Кто ж это ещё может быть! — и он ткнул пальцем в Настин рисунок. — Это ж я — вам любой скажет, Павел Алексеевич, простите меня за грубое выражение.

— И что ж тебя так обидело? Ни в заметке, ни в рисунке нет ничего оскорбительного, за этим я строго слежу. А что насчёт узнаваемости образа — извини, ты известный человек, ведёшь в школе публичную жизнь, шума много поднимаешь и хочешь, чтобы о тебе в газете не появилось ни словца?

— Именно, Павел Алексеевич!

— Это невозможно, это как если бы президент страны потребовал, чтобы про него в газетах не писали.

Игорь растерялся, Павлу даже показалось, что он готов, как дошколёнок затопать ногами и завопить.

— Если вы эту заметку не снимете, я не знаю что сделаю! Я всю вашу газету порежу!

— А вот это уже подсудное дело, — заметил учитель Павел, — вандализм называется.

— Тогда я только эту заметку порежу, вы уж меня простите!

class="book">— Игорёк, давай так, — предложил Павел, — у нас есть правило: текст должен провисеть в газете один день, не меньше — потом можно снимать. Итак, заметка висит до завтра. Завтра, если у тебя ещё будут претензии, я её сниму.

— Я за себя не ручаюсь, Павел Алексеевич!

— Ну вот и договорились.

Истощённый эмоциями, Игорёк помчался вниз, на ходу громко разглагольствуя о своих правах, суде и планах по уничтожению Иришкиной заметки.

— Как ты думаешь, — спросил учитель Павел у Коли Маслова, — действительно порежет?

— Не-а, — ответил Коля, — не решится.

— Живёт газета! — вставила своё слово Лена, также наблюдавшая за сценой. — Какие страсти-мордасти.

— Да уж, — улыбнулся Павел.

***

Большие концерты в школе давали три раза в год: на День учителя, на Новый год и на Последний звонок. На них приходил директор, руководители всех трёх профилей, почтенные профессоры МГУ, преподававшие у математиков, уважаемые выпускники и, обязательно, основатель школы Николай Николаевич Константинов — небольшой древний старичок с ясными, умными и всё понимающими глазами. Говорили, что Константинов живёт прямо в школе. Что здесь, согласно старым советским сталинским планам, есть специально построенная квартира для директора, которую занимает Константинов, но никто не мог сказать, где точно она находится. Николай Николаевич действительно иногда возникал как бы из ниоткуда, подходил к ребятам, беседовал с ними, расспрашивал, проявляя удивительную осведомлённость в вопросах, интересующих молодёжь. Константинов, кстати, мог без предупреждения появиться и на каком-нибудь неформальном мероприятии вроде того, на который собирались теперь Александровы. Этот концерт организовали математики, страстные любители хороших песен под гитару. Концерт был посвящён Галичу, но можно было выступать с песнями и других авторов. Учитель Павел пробежал взглядом по листку А4, небрежно прилепленному к двери актового зала, прочитал, что Вера и Вер выступают седьмыми, и отправился в 416-й проверять давно залежавшиеся сочинения — чувство долга перевесило желание послушать концерт с самого начала. Павел не боялся пропустить номер Александровых: во-первых, 416-й кабинет был совсем рядом с актовым залом, а во-вторых — перед ребятами должна была выступать школьная рок-группа, так что невыносимый грохот ударных, гитарные рифы и сотрясание послевоенных школьных стен должны были сигнализировать о том, что пора переместиться ближе к сцене.

***

Услышав бодрящий рок-шум, Павел поспешил в актовый зал. Чтобы не заходить со стороны сцены и не мешать скрипом и хлопаньем двери, он предпринял хитрый манёвр: спустился на третий этаж и поднялся к актовому залу с другой стороны, где был ещё один вход. Народу на концерт собралось много. Павел проталкивался вперёд, невоспитанно сдвигая ритмично дёргающиеся спины в разноцветных футболках с надписью «Школа Константинова». Несмотря на случающиеся иногда казусы со звуком — школьный микшерный пульт всё чаще давал сбои — рок-группу принимали очень тепло, а когда пошло гитарное соло, школьники, как полагается, пришли в экстаз, выражавшийся криками и всплесками рук. Павел уже добрался до центрального прохода, где встретил учителя программирования Ваню Масленникова, который и сам любил отчаянные песни под гитару. «Давай, Паш, зажжём, поддержим наших!» — крикнул Ваня, озорно сверкая глазами и двигая в такт своими длинными худыми руками и ногами. Они побежали вперёд, к сцене, и принялись танцевать в партере. Зал взорвался одобрительными воплями, из первых рядов выскочил и присоединился к ним молодой бородатый историк Михаил Муляевич, и они втроём кружили в неистовом рок-н-ролле. Школьники в зале — те, что могли найти подходящее место, не заставленное стульями, — тоже танцевали. В какой-то момент Павел отметил среди зрителей улыбающееся лицо директора Павла Алексеевича, своего тёзки, а рядом с ним — ясные голубые глаза Константинова. Николай Николаевич слегка покачивался в ритме музыки и одобрительно кивал головой. Гитарное соло кончилось, пошёл медляк, и как раз вовремя: Павел уже готов был рухнуть в изнеможении на покрытый царапинами и чернильными пятнами паркет — давно не случалось ему так отжигать, спасибо Ване и Михаилу Муляевичу. Все трое обменялись дружеским хлопком ладонями и под восхищённый свист из зала покинули партер, пытаясь отлепить от тела взмокшие школьные футболки.

***

Приятное потрясение, как физическое, так и духовное, вызванное танцем в партере, не стало для учителя Павла единственным за этот концерт. Он ещё приходил в себя, полулёжа на пахнущем жевательной резинкой засаленном стуле, оттягивая на животе влажную футболку, чтобы слегка охладиться, когда объявили номер Александровых. Название песни он прослушал, но, когда зазвучали первые аккорды, не было никаких сомнений.

Размышления о том, как это вообще можно сыграть на укулеле, пришли позже. В первую очередь Павла потрясло, как Вера пела. Он даже выпрямился на стуле и вытянул шею. Зал слушал, затаив дыхание. Константинов улыбался, помахивая в такт рукой. Голос Веры звучал удивительно чисто, на высоких нотах добавлялась подкупающая хрипотца, временами она как бы задыхалась от переполнявших её чувств, пропуская через себя, через своё сердце чужой текст.

Это время выбора пути.

Пора подняться и идти.

Смешаться легко с толпой.

Но трудно — так трудно —

В ней быть самим собой.

Маленький Вер, как тень, как эхо, следовал за сестрой, перебирая клавиши своими тонкими пальцами и покачиваясь в такт. Он будто плыл, растворяясь в музыке и словах, постигая их смысл на том уровне, где и слов-то уже нет.

Песня кончилась, как долгий выдох, зал взорвался аплодисментами, Вера и Лёша, улыбаясь, прошли мимо потрясённого учителя Павла. Вера кивнула ему, не заметив, что он пытался что-то сказать, что-то банальное, но лишь разевал рот, словно бьющаяся на песке рыба. Ранди объявила следующий номер, и на сцену поднялись Настя и Варя из седьмого класса. Они исполнили под гитарный дуэт песню «Я ешка». Потом Варя играла на саксофоне, а Ваня Масленников — на гитаре.

Павел, всё ещё потрясённый, побрёл в конец зала, протиснулся сквозь толпу и вышел, осторожно придерживая дверь, чтобы не разрушить магию плывущей от сцены саксофонной мелодии. Тут же какой-то старшеклассник из математиков ворвался в актовый зал, тяжёлая дверь с металлическим стоном закрылась, несколько раз громко хлопнув, обрывок саксофонной рулады скользнул в холл четвёртого этажа, и Павла накрыла тишина.

Он вышел со стороны кабинетов биологов и, чтобы вернуться к ешкам, спустился на третий этаж, а затем рывками взбежал по другой лестнице туда, где за круглыми столами теснились шестиклассники со своими отработками, в мучительской в самом разгаре было чаепитие с выпускниками прошлых лет, которые так и не дошли до концерта в актовом зале, в 416-м кабинете спецматовцы корпели над очередной заковыристой задачкой, а у окна стояла Вера — розовые рукава-фонарики, щёки зарделись, под мышкой — укулеле, пальцы перебирают распечатку нот.

— Вера, это было… Потрясно. Вот прямо душу вынула.

— Зыко? — спросила Вера.

Ещё одно общее слово. Негласный тезаурус. Откуда она могла знать его, давно забытое, вытесненное американизмами? С пакетной пары по сленгу? От Сони, любительницы экзотики?

— Зыко, — подтвердил Павел, смеясь.

— Я еду в «Кавардак», — сказала Вера. — Это такой творческий лагерь.

— Я знаю, — улыбнулся Павел.

На миг наступила тишина, про которую говорят «тихий ангел пролетел».

========== Глава VIII Хорёк ==========

На миг наступила тишина, про которую говорят «тихий ангел пролетел». В это мгновение сознание Фрегата-Падальщика как бы раздвоилось. Одна половинка говорила: всё, тебе кранты, заметили, надо вскочить, толкнуть Поедателя Гороха в грудь и рвать отсюда когти. Другая половинка, не произнеся ни слова даже в мыслях, хладнокровно заставила тело втянуть обратно ногу в кеде, встряхнуться, подобраться и замереть.

— Я-я н-н-ничего, — послышался вдруг дрожащий тонкий голосок.

После напряжённой паузы он добавил:

— Товарищи.

На тусклый свет изрядно оплывшей свечи о трёх фитилях явился тщедушный первокурсник с измождённым лицом, длинным острым носом и растрёпанной, давно не стриженной рыжей шевелюрой. Это был Хорёк, в последнее время воспылавший особым благоговением по отношению к Фрегату. Хорёк всюду таскался за ним по пятам, и только внезапная болезнь Сыра предотвратила его поход в Пустошь.

Хорёк компактно уместился в узком футляре непонятного назначения, но его подвели прогнившие петли, которые внезапно оборвались, увлекая за собой источенную жучком дверцу с мутным стёклышком, которое разбилось, добавляя шума и слегка изрезав ноги Хорька, торчащие из коротких китайских штанов.

— Гусь свинье не товарищ, — с возмущением в голосе сказал товарищ Яра.

Суровые лица старшеклассников с прилипшими к уголкам губ остатками самокруток придвинулись к пытающемуся отступить и прикрыться тощими пальцами Хорьку, и тут внезапно Поедатель Гороха принялся громко хохотать. Он даже повалился на пол, подняв облачко пыли и заставив несколько крыс прыснуть по углам, и вдобавок стал судорожно дрыгать ногами.

Смех, тем более такой, заразителен, и вот уже все хохочут или хотя бы улыбаются, сами не зная чему. Расслабленно откидывают плечи и голову назад, затягиваются остатками самосада, кивают друг другу и похлопывают по спине. Даже Хорёк робко улыбается краешком рта. И только Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик мрачно кривится в своём убежище, про себя поминая всех деградирующими идиотами, погаными могами из поганой шкелы.

— Так что, товарищи? — спросил наконец Беспалый Петерс, растирая выступившие слёзы рукой в чёрной перчатке. — О чём веселье?

— А вы сами полюбуйтесь, товарищи, — ответил Поедатель Гороха. — Иди-ка сюда, товарищ Володья. Стань рядом с этой мелюзгой.

Парень без энтузиазма подчинился.

— Смотрите, товарищи! Вот то, что товарищ Энгельс, называет беззлобной шуткой природы, — и Поедатель Гороха взял с пола свечу и поднёс её к лицам товарища Володьи и Хорька, медленно поводя от одного к другому.

— Чёрт! — воскликнул товарищ Баян. — Вы что, братья?

— Нет! — возмущённо закричали товарищ Володья и Хорёк — каждый за себя.

— Воистину призрак бродит по Европе. Призрак коммунизма, — многозначительно кивая, произнёс молчавший до этого жилистый парень среднего роста, побритый наголо. Он отзывался на прозвище Тру-Мао, при разговоре брызгался слюной, говорил в нос, а на его голом черепе красовались многочисленные шрамы.

— Истинно так, товарищ Тру-Мао, — подтвердил Поедатель Гороха и, жестом отпустив товарища Володью, обратился к Хорьку. — Так что тебе здесь нужно? Шпионишь для своего хозяина? Как верный прислужник буржуазной нечисти, распространяющей опиум для народа?

— Чего? — искренне не понял Хорёк.

— На кого работаешь? –упростил свой вопрос Поедатель Гороха. — На Падальщика?

— Разве не ясно? Он слуга прогнившей буржуазной системы, впаривающей, что магия — этот элемент скомпрометировавшей себя надстройки — может иметь какое-то влияние в современной формации. Всё это следствие предательства идей товарища Троцкого со стороны псевдомарксистских ренегатов…

— Выпей, — спокойно сказал Поедатель Гороха, видимо отлично знавший, как заставить товарища Тру-Мао снова погрузиться в молчание.

— Да вы чего, ребята? — захныкал Хорёк. — Ничей я не слуга. Ни с кем здесь не дружу. Мне просто интересно было послушать, о чём вы тут рассказываете. В школе говорят, тут разные тайны обсуждаются. Настоящие. Не такие, как на уроках магии.

— И что? — строго спросил Поедатель Гороха. — Услышал, чего хотел?

— Да! — глаза у Хорька заблестели. — Про подземный народец и про Бо По из Пао жуть как интересно!

— Значится, ты наши разговоры подслушал. Узнал кое-что. А теперь и мы желаем кое-что узнать. От тебя. Quiproquo — слыхал, что такое?

Хорёк отчаянно замотал головой.

— Баш на баш?

— Ага.

— Так вот. Расскажи нам про Падальщика. И не ври, что ничего не знаешь. Всем известно: ты за ним повсюду таскаешься.

— Точняк, — угрюмо подтвердил Беспалый Петерс.

Фрегат в своём убежище весь превратился в слух.

— Фрегат, Падальщик, он крутой. В Пустоши всё знает. И зверьё ему покоряется. Я сам в Пустошь не ходил, но с краешку видел, как к нему прилетает одноглазый ворон и на плечо садится.

— Продолжай, — подбодрил Хорька Поедатель Гороха.

Фрегат вдруг осознал, что ему приятны и слова Хорька, и интерес «товарищей» к его персоне.

— Падальщик, он тоже сюда ходит. Часто.

— И что же он тут делает?

— Не знаю, не удалось разведать.

— Что же ты не пробрался и не забился в какую-нибудь щель, чтобы подслушать? — ехидно спросил товарищ Яра.

— Страшно больно. Аж в животе всё скручивает. Сдаётся мне Падальщик тут не один. Часто из-за двери голос старика слышен. Жуткий такой, страсть! И всё он Падальщика ругает.

— А Падальщик что?

— А он что? Да, учитель. Слушаюсь, учитель.

— Всё ясно, — подытожил Поедатель Гороха. — Кукухой поехал твой Падальщик. Сидит здесь, как крыса, дышит старой книжной пылью и глюки ловит. А отчего? Потому как в бумагу для этих древних книг специальный галлюциноген подмешивали — природную ЛСД. Потому в прежние времена маги во время осады держались в этой крепости годами, подъедая потихоньку книжки. А не сойти с ума им помогало только то, что бумажки они запивали живой водой из колодца в центре библиотечной башни. Только колодец тот давно завален. И теперь кто будет долго книжной пылью дышать — крышей двинется и станет всяких учителей себе придумывать, как страшный кошмар.

— Наши учителя — товарищи Маркс, Энгельс, Ленин и Троцкий, — весомо заявил товарищ Тру-Мао, звонко стукнув пустой кружкой о каменный пол.

— И то верно, — подтвердил Поедатель Гороха. — Так что катись ты, пацан, отсюда, в свою гнилую буржуазную спальню.

— А будешь много болтать, мы тебе язык отрежем, — сурово предупредил Беспалый Петерс, вертя перед лицом Хорька ножиком с ржавым лезвием и изображением на рукоятке Карла Маркса за плугом и надписью «Великий мыслитель пахает».

— Именем революции! — заключил товарищ Баян, зловеще сверкнув белками глаз.

Хорёк развернулся и быстрее ветра помчался в свою спальню под ветхой крышей цокольного этажа.

***

— Думаешь, я не знаю про твои мелкие детские шалости? — Райхгольд брызгал слюною и от ярости и желчи тряс головой на тощей шее с клокочущим и ходящим ходуном кадыком. — Это баловство с пёрышками — всего лишь рукоблудие! Разве для этого ты вступил в игру странами?

— Нет, учитель, просто я ещё неопытен и ждал твоего совета.

— Дождался! — едко заметил Райхгольд. — Тебе ведомо, что творит твой противник, этот президент?

Старый маг сплюнул на пол, и на ветхих листах расплылась вязкая лужица отвратительного зелёно-жёлтого цвета. Райхгольд сжал скрюченными коричневыми пальцами край бильярдного стола, так что дерево застонало и горстка деревянной трухи просыпалась на пожелтевшую от времени карту, на которой ширилась область красного цвета.

— Экспроприация! — слово прозвучало как страшное ругательство или заклятие. — Экспроприация лучших поливных земель у аграрных олигархов-латифундистов. Что, не знаешь, кто они такие? Так потрудись узнать, поройся в библиотеке! Альенде отобрал у латифундистов более четверти земель. Ты теряешь фигуры! Силу надо срочно восполнить, иначе ты вылетишь к чёрту в тартарары! Знаешь, что бывает с проигравшими? Хочешь узнать?!

Фрегату было трудно скрыть дрожь в коленках, но он всё же устоял.

— О, ты узнаешь! — завыл Райхгольд. — Горе побеждённым!

— Что мне делать, учитель, — робко, но спокойно произнёс Фрегат. — Как восполнить силу в игре?

— Это игра странами, а не какие-нибудь шахматы! Ты должен принести жертву. Или станешь жертвой сам. Только так куётся настоящая сталь, которой пронзают сердца! И да, поспеши — иначе потеряешь всё.

***

Вечером за ужином Фрегат подошёл к Хорьку и сказал потихоньку:

— Пойдёшь завтра со мной в Пустошь?

— Я? — задохнулся от неожиданности и радости мальчишка. — Да я!

— Я давно слежу за тобой. Ты не такой придурок, как остальные. Мне нужен такой человек. Надёжный.

— Я? — только и мог повторять Хорёк.

— Ты, — подтвердил Фрегат. — Завтра на рассвете у старого сортира рядом со спортивной площадкой.

— Я буду. Я не подведу, — захлёбывающимся от радости шёпотом уверял Хорёк. — Ты мой кумир!

— Кумир — это хорошо, — тихо проговорил Фрегат. — Смотри же, никому ни гу-гу.

— Могила, — торжественно пообещал Хорёк, кладя узкую ладошку на сердце.

Пока они разговаривали, столовая опустела. Ученики спешили в общие холлы, где можно было посидеть, утопая в потёртых продавленных до пола диванах и креслах, или растянуться на широких подоконниках, поплёвывая вниз или пуская самолётики.

В гулкой тишине откуда-то снизу жалобно скрипнула дверь, а потом печально и покойно, как сама неизбежность, каркнула, пролетая над строениями двора, ворона.

Гром над Пустошью

В гулкой тишине откуда-то снизу жалобно скрипнула дверь, а потом печально и покойно, как сама неизбежность, каркнула, пролетая над строениями двора, ворона.

Кто-то поднимался по лестнице на четвёртый этаж, и учитель Павел понял, что он уже не один в ешкинской части школы. Его охватила лёгкая досада: он был ещё не готов встретиться и говорить с кем-либо, будь то школьник или коллега-учитель. Дело в том, что на осенних каникулах Павел невероятным усилием воли перешёл на новый режим: вставал в пять утра, а в школу приезжал к восьми, за час до начала пар. В это время особенно хорошо работалось, и Павел, к своему удивлению, обнаружил, что успевает подготовиться к занятиям, придумать хитрое домашнее задание или лингвистическую задачку «для борзых» и даже спокойно выпить чаю с какой-нибудь вкусняшкой. Особенно ценна была для Павла утренняя тишина. Он включал музыку, слегка прибирался на этаже, гонял буфетных дежурных, если они были и являлись в положенное время. Разговаривать, напрягаться для шуток и, тем более, серьёзных разговоров ой как не хотелось. Буфетные дежурные не в счёт: с ними и общение было дежурным — проследить, чтобы вымыли руки, надели шапочки, почистили овощи, перед тем как резать их в салат. Около половины девятого начинали подтягиваться ешки, но к тому времени Павел, уже раскачавшийся и окончательно проснувшийся, мог и болтать, и шутить, и соображать. А вот если кто-нибудь приходил раньше половины…

Павел взглянул на круглые часы, над которыми красовался огромный плакат с лицом Че Гевары — с той фотографии, где у него на берете ещё две скрещённые сабли, а не звёздочка. Восемь ноль пять. Пятница. Павел выключил разрывающую динамик айфона песню «Белый сокол». Перед ним стояла Вера Александрова.

Это было необычно для ешки-восьмиклассницы: подняться на четвёртый этаж до начала пар. Навигация в профиле была устроена так, что наверху, поближе к мучительской, обитали самые младшие — шестой и седьмой класс. А восьмиклассники, всё ещё относящиеся к средней школе с её играми, пакетами, лагерями и прочей движухой, но уже жаждущие независимости и отчасти покоя, переезжали в кабинет на первом этаже, где соседствовали с девятым классом. Были ещё два кабинета на третьем этаже — для старшеклассников. Короче, если восьмиклассник в начале девятого доходил до четвёртого этажа и если это была не Настя Порошина, заливавшая кипяток в особый термос-снаряд, чтобы в течение дня наслаждаться с друзьями чайной церемонией, то значит, у этого восьмиклассника было конкретное дело к конкретному человеку.

Вера Александрова улыбалась. Дэвид Линч со слуховым аппаратом на её серой футболке тоже как-то довольно и хитро щурился.

— Паша, я была в лагере «Кавардак». Это просто улёт! Огонь! Революция!!! …

— Зыко?

— Ага!

Вера разрумянилась, глаза сверкали, в руках — листы А4 с напечатанным текстом. Мельком Павел заметил, что Вера поменяла шрифт на более круглый — ComicSans? — и сделала поля пошире. Павла вдруг охватил первобытный восторг, знакомый всякому пишущему человеку, — когда ты чувствуешь, что происходит нечто, рождается на свет что-то оригинальное в прямом смысле этого слова, деревце даёт свой первый, именно свой, плод.

— Вера, давай чайку, — засуетился Павел.

Досаду и сонливость как рукой сняло. Вот они, толстые керамические чашки неправильной формы. А вот и печеньки, рафинад и соломка, выдаваемая в школьной столовой. Вера протянула свои тонкие музыкальные пальцы к кубику сахара и принялась грызть его, пока учитель Павел резал лимон, кидал в чашки пакетики любимого Грицом, и, кажется, только им, «Майского» чая, разливал кипяток. Вера захрустела соломкой, Павел нетерпеливо произнёс:

— Ну давай, рассказывай, про свой «Кавардак»! — а в голове крутилась дурацкая мысль: «Только бы буфетные дежурные не явились вовремя».

Вера отложила соломку, подула на чай, но пить не стала и принялась рассказывать, энергично жестикулируя:

— Самое главное в лагере — это творческие мастерские. Ты записываешься в одну из них и … творишь! Никакого режима нет, ловишь вдохновение, и однажды оно вдруг начинает качаться, как хвост у той собаки, про которую ты рассказывал. И в один прекрасный день или ночь — бумс! Просто прёт из тебя, бьёт фонтаном. Остаётся только сесть, схватить бумагу, ручку, карандаш, ноутбук — что угодно! — и писать. Записывать. Только бы не забыть чего-нибудь, не упустить. А знаешь, что ещё круче?

— Что может быть круче, Вера?

— Творить вместе. Мы так делали в музыкальной мастерской. В «Кавардаке» можно записаться сразу в три мастерские. Я пошла в две — в литературную и в музыкальную.

Рассказ Веры лился без остановки, Павлу оставалось только кивать, подливать чай да вставлять время от времени «ого!», «надо же!», «круто!».

— Теперь у меня своя группа. Я пишу стихи, и мы вместе сочиняем музыку. Названия пока нет. Вернее, есть дежурное — «У песочницы». Лёшка тоже с нами.

— А как твой роман, Вера? Как «Фрегат»?

Вера перевела дух, откусила от печеньки, собрала губами с ладошки раскрошившиеся кусочки, запила остывшим наконец чаем и продолжила:

— Вот из-за этого я и прибежала. Рассказать. У нас в мастерской был такой интенсив! И я вот что усвоила: когда пишешь, не надо читать другие произведения, особенно схожие по теме. Давид Гроссман — это моя ошибка. Он слишком силён, очень мощно влияет и тоже пишет про подростков.

— Но сама книга-то хорошая, — заметил Павел.

— Безусловно, но из-за неё я попала в болото. Или в лесную впадину.

— Поясни.

Вера засмеялась:

— Это же классика, Паша! Помнишь в «Хоббите» в ЛихолесьеБильбо забрался на дерево, чтобы осмотреться, и ему показалось, что лес без конца и края. А просто то место, где они с гномами очутились, было в лесной ложбине, или во впадине. Это физика.

— Значит, «Хоббита» можно читать, — лукаво улыбнулся Павел.

— Конечно, это же не про подростков — другая тема, — уверенно заявила Вера. — В общем, мы там, в литературной мастерской, делали всякие упражнения, чтобы раскачать воображение, раздвинуть барьеры и начать писать. Кстати, все очень оценили твои слова насчёт того, что надо текст довести до конца. Что надо не опускать руки, и в какой-то момент роман начнёт сам себя сочинять. А ты только будешь записывать.

Павел кивнул. Это было не совсем то, что он имел в виду, но всё же приятно не оказаться в роли скромного сельского учителя на фоне великих талантов из лагеря «Кавардак». Впрочем, тут же явилась и ложка дёгтя. Вера, прищурившись, произнесла:

— Но иногда надо всё же бросить свой роман. Возможно, даже буквально — выбросить на помойку. Если он тебя тянет на дно. Только трудно различить, выбрать.

— Что даст тебе крылья, а что утопит?

— Да! — с жаром сказала Вера. — Мы учились это понимать. В нашей литературной мастерской.

— И? — нетерпеливо спросил задетый за живое Павел.

— И я решила продолжать. И даже написала новые главы. Мне кажется, да и другие так говорили, что я нащупала свою линию.

— Ты показывала «Фрегат» в этой литературной мастерской? — неожиданно Павел ощутил ревность и даже боль.

— Да. Мы его обсуждали. А в чём дело? Разве это не моё… детище?

Ещё одно словечко из тезауруса.

— Конечно, твоё, Вера. Неоспоримо. Но это ещё и проект в «Газете», помнишь?

— Конечно, помню, Паша. И хочу писать дальше, как договаривались. Хочу работать. У меня прямо всё кипит внутри!

Павел, почувствовав облегчение, откинулся на спинку стула и, не рассчитав, стукнулся затылком о стенку мучительской.

— Всё нормально, продолжай! — сказал он Вере, вскочившей, чтобы бежать за аптечкой или льдом — за чем там нужно бежать, когда преп пытается прошибить башкой кирпич?

— Ну ладно, — Вера снова села и отхлебнула чаю. — Я написала новые главы. О малом народце, о товарищах и о Хорьке. О Хорьке буду дальше писать.

Вера протянула Павлу листы А4, которые во время чаепития и разговора то сворачивала трубочкой, то разворачивала, то клала на стол. Павел заметил, что Вера хочет о чём-то спросить.

— Вера? Что такое?

— Да, есть вопрос. И с Соней тоже хочу посоветоваться.

— Само собой.

— Я дошла до такого места, где начинается жесть. Настоящая. Жестокость. Не знаю, где нужно останавливаться.

— Ты почувствуешь, — уверенно сказал Павел. — После «Кавардака» уж точно. Но дам тебе и конкретный совет. И думаю, Соня меня в этом поддержит. Не надо вызывать у читателя чувство тошноты и омерзения. Вот где барьер для писателя, склонного к ультрареализму.

Вера вопросительно подняла брови.

— К жести.

— Здорово, коллеги! — в мучительскую стремительно ворвалась Настя Фаронова, учитель истории, которую многие шестаки совершенно искренне называли Фараоновой.

Настя, взмахнув длинной русой косой, проскочила мимо Павла и Веры в заднюю комнатушку, уселась за компьютер и уже оттуда крикнула:

— Принтеры работают? Бумага есть?

— Не знаю, — просто ответил Павел.

— А кто дежурный преп?

Дежурный преп, согласно решению педсовета, должен был прийти в полдевятого, проверить принтеры и принести, если нужно, бумагу, которую приходилось клянчить у охранника под неизменное: «Вчера ваш Гена целую коробку взял. Где она?»

Настя выскочила из каморки и стала пристально изучать расписание, висящее на двери мучительской:

— Та-а-ак. Сегодня пятница. Дежурный преп… Оба! Настя.

Павел и Вера рассмеялись, а Настя выбежав в холл, провозгласила:

— Зайцы мои! Семиклассники могучие! Пойдёмте за бумагой! — и в сопровождении парочки вымахавших за последнее время выше Азамата ребят ринулась на первый этаж.

Вера набрала воздуха, чтобы сказать что-то ещё, но ей помешали явившиеся наконец дежурные, вывалившие на стол картошку в комьях чёрной земли, раздавленные помидоры, сырую куриную грудку и прочие яства. Павел и Вера наскоро убрали со стола и ретировались в дальний конец холла. Оставалась четверть часа до начала первой пары.

— Вера, ты рассказывала обо всём этом Азамату? — спросил Павел.

— Конечно. Я ему даже больше рассказала.

— Что же ещё?

— Я хочу уйти из школы. В следующем году. Не хочу тратить время и силы, особенно в самый творческий период жизни, на то, что явно не моё. На физику, алгебру, матан, прогу.

Что угодно другое можно было предвидеть, но только не это. Слова, в общем понятные и нормальные, прозвучали шокирующе, как удар грома в разгар ясного летнего дня над Пустошью.

========== Глава IX Ход Серафином ==========

Что угодно другое можно было предвидеть, но только не это. Слова, в общем понятные и нормальные, прозвучали шокирующе, как удар грома в разгар ясного летнего дня над Пустошью.

Хочешь пойти со мной? Будем дружить?

Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик сделал шажок в сторону мальчишки.

— Ты ведь Хорёк? А как твоё настоящее имя?

Райхгольд сказал, что ключ к управлению человеком — его имя. Впрочем, то же говорил и Врель, только он употреблял слово «сердце».

— Серафин, — ответил Хорёк.

— Ты знал, что я тоже прячусь в библиотеке? Той ночью?

Хорёк сглотнул, переступил с ноги на ногу и кивнул.

— Молодец, что не выдал. Так что, пойдёшь со мной в Пустошь?

— Там опасно. Там синяя хворь.

— Посмотри на меня. Посмотри! — Фрегат подошёл к Хорьку вплотную и положил руки ему на плечи. Хорёк-Серафин взглянул ему в глаза и тут же отвернулся, смертельно побледнев.

— Со мной ничего тебе не будет.

Хорька вдруг отпустило. Он засуетился, зачастил:

— Да я! Конечно. Пойдём. Что с собой брать-то? Вода нужна? У меня фляга есть. Военная, китайская. Бутерброд с завтрака остался.

— Возьми лопату, Серафин. Жду тебя у забора за старой спортивной площадкой через десять минут.

И, круто развернувшись, Падальщик, не оглядываясь, пошёл прочь.

***

Всё было так просто, что даже разочаровывало. В положенный срок Хорёк стоял в густой траве у забора, то шкрябая подошвойпотрёпанной кеды голые икры, то переминаясь с ноги на ногу. В руке он держал старую ржавую лопату, позаимствованную из разбитой теплицы, в которой буйно разрослись помидоры, благодаря тёплому дождливому лету превратившиеся из обычных кустиков в тропический лес.

Подошедший Фрегат деловито огляделся по сторонам, убедился, что никто не наблюдает за ними, и отодвинул доску, висящую на одном гвозде. За забором был пустырь, усеянный осколками бутылок, проволокой и прочими железяками, мусором, оставленным людьми, и какими-то зловещими останками — окровавленными косточками с кусочками плоти, может, птичьими, может, кроличьими. Пустырь окружала невысокая гряда серых, поросших лишайником камней, за которой открывалась Пустошь с еле заметной стёжкой в высокой, густо-зелёной траве.

— Шагай строго за мной, — предупредил Фрегат. — И не шарахайся, если что увидишь или услышишь. По-любому тропинка здесь — самое безопасное место.

Вскоре оба путника затерялись в необъятном изумрудном море. Время будто остановилось, и даже солнце зависло в небе в одной точке.

Они шли долго. По сторонам проплывали переливающиеся, колышущиеся зелёные волны, перемежающиеся с синими пятнами разной величины. От пятен шёл дурманящий сладковатый аромат, в траве яростно, словно проклиная весь белый свет, стрекотали кузнечики. Постепенно синюшных прогалин становилось меньше, воздух очищался, а к кузнечикам присоединился ещё кто-то, будто успокаивающе повторявший нараспев: «Ки-и-р-р-дык! Ки-и-р-р-дык!» Фрегата вдруг охватила безотчётная радость. Он помчался вперёд по одному ему видной тропе, вскинув руки и задрав к небесам подбородок, и громко крича: «Э-ге-гей!» — «Э-гей! Э-гей!» — ответила Пустошь. Хорёк мчался за Фрегатом, потрясая ржавой лопатой и расправив плечи, подпрыгивая и брыкаясь, как козлёнок. Добежав до изумрудного холма, они, не сбавляя скорости, ринулись на вершину и там, повалившись на траву, принялись в шутку бороться. Крепкие объятия схватки, пыхтение, сопение. Хорёк оказался не таким уж слабаком — жилистый, гибкий и скользкий, как змея, он не позволял прижать свои лопатки к земле, а значит, не сдавался. Наконец Фрегат разомкнул пальцы, стискивавшие предплечья Хорька, тот тоже ослабил хватку, и оба повалились на спину.

Пить хотелось, но воды они с собой не взяли. Фрегат ухватился за толстый стебель травы, осторожно потянул, и зелёное колено с лёгким скрипом вышло из своего гнезда. Фрегат принялся грызть нежную травяную мякоть, Хорёк сделал то же самое.

— Зачем лопата? — спросил через какое-то время Хорёк.

Фрегат сел. Солнце било ему в лицо, расцвечивая золотом огромное родимое пятно, и в этом странном, не вечернем и не дневном, свете он казался благородным и красивым, помеченным особым знаком судьбы.

— Я хочу, чтобы ты меня похоронил, Серафин. Прямо здесь, на этом зелёном холме. Хочу лежать здесь и смотреть в небо.

— Ты что? Зачем?

Хорёк тоже сел и с удивлением заглядывал в лицо Фрегата.

— Тут такой покой. Нет всех этих тупиц из шкелымогов. Чуешь, как тут?

— Да, — ответил Хорёк. — Но зачем хоронить?

— Такое испытание. Пришёл час. Я больше не могу быть один. Вот зачем мне нужен помощник. Тот, кто закопает, а потом откопает.

— Тогда я первый, — решительно заявил Хорёк. — Сначала ты меня закопаешь. Я тоже хочу здесь полежать.

— Ты не сможешь, — покачал головой Фрегат. — Забоишься. Лежать одному надо. Слушай, ты дорогу запомнил?

— Ты стрелки не переводи, — настаивал Хорёк, вдруг обрётший своё мнение и упорство отстаивать его. — Меня первого хоронить будешь. Давай!

— Ладно, — сдался Фрегат, взял лопату и принялся рыть могилу.

***

Земля на холме была мягкой, рассыпчатой и тёплой. Могила походила на уютную колыбель в окружении трав. Фрегат даже позавидовал Хорьку, живо забравшемуся в эту уютную постельку. Он забросал землёй тощее тело товарища, оставив только лицо — глаза смотрят в бездонное синее небо, впалые щёки гладит ласковый ветерок июня.

— Смотри же, вернись за мной, — сказал Хорёк и закрыл глаза.

— Я приду за тобой, Серафин, — пообещал Фрегат, сбежал с холма и медленно побрёл по тропе.

***

Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик направился к ещё одному убежищу, почти не затронутому синей хворью. Это был небольшой скальный выход на поверхность земли с чистой сухой пещеркой, в которой можно было лишь сидеть, поджав ноги. Снаружи камень покрывал лёгкий синий налёт, искрившийся под солнцем, будто пронизанный льдинками. Но внутри всё было чисто, пахло нагретым камнем и песком и немножко — серой.

Фрегат забрался в пещерку и стал размышлять о том, что он увидит, когда придёт за Хорьком спустя несколько дней. Он хорошо помнил, что случилось с кроликом, как он словно растворялся в земле, становясь её частью. Фрегат представил, как Серафин лежит в земляной колыбели на холме. Острые черты его лица разглаживаются, каждая косточка и жила в теле расслабляется. Больше не ноет зад, который пинали верзилы-одноклассники, не болит разодранная коленка и растрескавшийся уголок губ, цыпки диатеза на руках и шишка, набитая на физре после неудачного броска учебной гранаты, которая полетела не вперёд, а вверх, а потом в голову. В этом видении Серафин определённо улыбался — безмятежной улыбкой.

Но была и другая возможность. Искажённое мукой, перекошенное от ужаса лицо, неправильный, кривой овал рта, тело, судорожно изогнувшееся в попытке вырваться из могилы, ногти, скребущие землю.

Фрегат знал, что сейчас он имеет власть выбирать. И он выбрал первое.

***

Когда через два дня Фрегат пришёл на зелёный холм и раздвинул склонённыек могиле травы, он увидел смягчившееся лицо Хорька-Серафина со покойной улыбкой. Ворон Андрус, извечный сборщик дани, выклевал глаза, но это не обезобразило лежащего в земляной колыбели мальчика. То ли роса стекла с густой травы, то ли дождь пролился над Пустошью — в глазницах Серафина стояла вода, а вней отражалось синева неба с проплывающими в недостижимой выси ослепительно-белыми облаками.

***

— Слабак! — брызжа слюной заходился от гнева Райхгольд. — Когда ты усвоишь: есть только две стороны — охотники и жертвы. Если ты возомнил себя охотником, не надо жалеть дичь. Иначе вместо жирного оленя получишь пшик, как сейчас. Ты не понимаешь, что ты не в погремушки играешь, а странами?

— Понимаю, учитель, — впервые Фрегат стоял перед старым магом распрямившись, не прикладывая усилий, чтобы колени не дрожали.

— Так получи, что заработал, — Райхгольдв сердцах наступил на хвост молодой крысе и, не давая ей сбежать, направил на испускавшую непереносимую вонь тварь свой посох. Отчаянный визг, вспышка, треск, сменившийся странным звуком. Металл звенел о металл, что-то возмущённо кричали женщины — противными голосами, переходящими в визг и завывания.

— Что это, учитель?

— Сковородочный бунт. Твой ход в игре странами. Домохозяйки из приличных семейств вышли на улицы — стучат своими пустыми кастрюлями и сковородками. Требуют у Альенде еды и денег. Если бы ты заплатил жёстко, и ход был бы другим. Охотник обязан быть безжалостным.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — топая ногами, Фрегат прислонился к стене, затем съехал по ней вниз.

Надо было выбрать второе. Какая разница? Пара дней — и всё уже кончено. Ты приходишь — и готово. Улыбка или искривлённый рот — для тебя это только пара дней. Пара кроликов. Пара людей. А теперь — получай вот этих тупых бабищ со сковородками!

— Тупые бабищи! — вслух выкрикнул Фрегат.

Райхгольд неожиданно спокойно произнёс:

— Ты не прав, мальчик. Хороший игрок не пренебрегает никакой возможностью. Женщины со сковородками тоже пригодятся. Как ни странно, они тебе на руку. За ними пойдёт волна. Игра пока играет за тебя.

Маг приблизился к Фрегату и резким движением посоха побудил его встать. Райхгольд внимательно всматривался в лицо ученика, как будто читая запутанный манускрипт. Его густые седые брови и искривлённые губы с опущенными вниз уголками шевелились. Фрегат заметил, как при каждом выдохе и вдохе вздымаются и опадают волосы, густо торчащие из скрюченного, покрытого прожилками и увенчанного бородавкой носа.

— Знаешь, что отличает тебя, коли ты истинный охотник? Ты видишь цель, знаешь свои возможности, ценишь время и идёшь вперёд.

Педсовет и «Караван»

— Ты видишь цель, знаешь свои возможности, ценишь время и идёшь вперёд.

— Та-а-ак, — Азамат довольно кивнул. — Звучит вполне осознанно. Давай всё распишем и проверим, так ли это на самом деле.

— Ну хорошо, сейчас, — произнесла Вера, покачиваясь и сжимая пальцы рук.

Тонкие пальцы хрустнули, Азамат поморщился и сказал:

— Давай только без этого, Вера. Сидим и спокойненько всё обсуждаем. Никуда не торопясь.

Дверь кабинета биологии, в котором они расположились, с грохотом распахнулась и внутрь неуклюже ввалился Ваня Генералов — толстый шестиклассник в профессорских очках с насупленными бровями и сосредоточенным выражением лица. Пыхтя и шаркая ногами, он принялся обходить парту за партой, внимательно осматривая их сверху донизу.

— Молодой человек! — вмешался Азамат. — Ничего, что мы тут сидим, беседуем на важные темы, дверь специально закрыли. Мы Вам не мешаем?

— Нет, — ответил Генералов. — Вы тут листки по физике не находили?

— Нет, — грозно сказал Азамат. — А теперь вон отсюда. И предупредите товарищей, что на полчаса кабинет занят. И что Алекса здесь нет. И не будет. И дверь закройте до конца.

— Хорошо, — без тени смущения произнёс Генералов и вышел, по пути чуть ли не с головой заглянув в большой фанерный ящик, служивший ведром для мусора.

Снова хлопнула дверь, да так, что её створка вдавилась внутрь, а висящие на стене оленьи рога покачнулись. Из холла послышалось тоскливое: «Нет. Нигде. Даже в помойке» — и полный сочувствия вскрик: «Вот ужас-то!»

— Я готова, Азамат, — сказала Вера и, не удержавшись, прыснула.

— Вот ведь и вы такими были, несмышлёными. Помнишь, Вера?

— Да уж. Переписывали листок от руки или платили по сто тугриков за новый, пока не догадались попросить у товарища и отксерить.

— Ну, давай к делу.

— Давай. В общем, цель. Хочу творить. В гуманитарной сфере. Писать музыку для нашей группы. И тексты.

— Вполне себе смарт-цель.

— Ну да. Теперь возможности. В «Кавардаке» я убедилась, что способности у меня есть. Но их нужно постоянно развивать. Ни дня без строчки, какговорит Паша.

— Это, на самом деле, более древнее высказывание. Но неважно, пропустим.

— Возможностей развиваться в этой школе у меня почти совсем нет. У нас высокие требования по всем предметам. И основные — математика, физика, химия, прога — вовсе не гуманитарные. Хвостов у меня нет. Но я постоянно что-то досдаю, пересдаю, часами сижу над домашкой первого уровня по алгебре. А потом сил нет ничего делать. Тем более творить.

— А ты помнишь, Вера, что Гриц говорил на классном часе?

— Что у нас в средней школе надо тянуть все предметы одинаково сильно?

Азамат кивнул.

— Что восьмой класс в этом смысле самый сложный.

— А дальше?

— А что дальше?

— Что в девятом жизнь становится гораздо приятнее, потому что…

— Есть кафедры, — закончила Вера. — И можно выбрать, во что ты будешь вкладываться.

— Мне кажется, — сказал Азамат, — это как раз то, о чём ты говорила. Надо только напрячься и дотянуть восьмой до конца.

— Да, Азамат, но ты забыл про время. Если ценишь время, не будешь тратить год жизни на то, что тебе не нужно.

— Полгода, — уточнил Азамат.

Дверь снова загрохотала — кто-то пытался втащить створку на место и войти.

Азамат встал и пружинящими шагами направился к выходу со словами:

— Я вас предупреждал, шестой класс.

Дверь наконец открылась, и вошёл учитель Павел.

— Зяма, Вера, простите, на спецкурсе задержался. Ну, что тут у вас за новости?

— Я тебе об этом уже говорила утром, Паша, — сказала Вера.

— А, это. Всё-таки уходишь?

Азамат и Павел уселись напротив Веры.

— Ухожу.

— Бежишь? — шутливо спросил Павел.

— Для меня это не бегство, а движение вперёд.

— Что ж, — подытожил Азамат. — Мы всё обговорили. Звучит убедительно и вполне разумно.

— Когда? — обратился к Вере Павел.

— В девятый класс пойду в другую школу. Или на домашнее обучение.

— Тогда на педсовет? — спросил Азамат.

— На педсовет, — подтвердил Павел.

На этом разговор закончился, двери были распахнуты, троица разошлась по своим делам, а кабинет тут же наполнился членами биохима: надевались сомнительной чистоты халаты, доставались пробирки и колбы, в шкафу с вытяжкой зажёгся свет, а из какого-то стеклянного сосуда странной формы отчётливо потянуло сероводородом.

***

На педсовете в понедельник персоналки средней школы не обсуждались, поэтому Азамат поднял вопрос о Вере Александровой отдельно.

— А вы уверены, что это осознанное решение? — спросила Маша Солоницына. — Что оно не принято под воздействием эмоций?

— Да, мы с ней говорили, я и Паша, — ответил Азамат.

— И я говорила с Верой, — добавила Соня. — Она прекрасно представляет, чего хочет добиться и к чему стремится. Намного лучше, кстати, чем некоторые из тех, кто никуда не уходит.

— Что неудивительно — они же не уходят, — сказал Павел.

— А она хорошо понимает, что теряет? — спросила англичанка Марина.

— А что она теряет? — возразил Азамат.

— Ну, аттестат одной из лучших школ Москвы, или даже страны в целом. А это, между прочим, очень важно для поступления в вуз.

— Поступить можно и без аттестата лучшей в мире школы, — вмешалась Маша. — Я из Челябинска поступила в МГУ. А Соня вообще из Бурятии. Туда же.

— Так вы по олимпиаде поступили, — не сдавалась Марина.

Гриц, недовольно скрививший лицо, наконец вступил в разговор. Он сидел за четвёртой партой у окна, и поэтому все сразу же повернулись спиной к доске и к ведущему педсовет Коле Маслову.

— Послушайте, друзья, мы зря теряем время, — начал Гриц. — Здесь нечего обсуждать. Вера Александрова хочет уйти из школы? Пусть катится. Азамат, узнай, что с формальной стороны от нас требуется в таком случае. Когда она уходит?

— В девятом классе.

— Прекрасно. Тогда надо прикинуть, кто ещё потенциально уходит, и, возможно, объявить добор в девятый класс. Сделаешь, Азамат?

— А если она не уйдёт? — не унималась Марина.

— Если Вера Александрова не уйдет, будем её учить, — спокойно сказал Гриц. — При условии, что найдётся кафедра, которая будет за неё отвечать.

— Думаю, кафедра найдётся, — сказала Соня. — Даже уверена.

— Тогда давайте закроем этот вопрос, — предложил Гриц.

А затем добавил с лукавой улыбкой:

— Я же всегда говорил, что девочки нам не нужны. Девочек надо набирать как можно меньше. А то начинаются все эти роман-газеты, творческие метания, пахать уже не хочется. Правда, Екатерина Ивановна?

Гриц обратился с Кате, которая, воспользовавшись паузой, что-то записывала в свой талмуд мелким почерком, одновременно рассылая СМС нескольким людям.

— Олег, ты о чём? — спросила Катя, потирая переносицу под дужкой очков.

— О девочках. Нужны они нам?

— Девочки? Конечно.

— Да зачем они нам? — продолжал Гриц. — Мёрзнуть на выживании, делать колесницы на зимоле, кольчуги плести?

— А что? — вмешалась Настя Фаронова. — В этом году лучшая кольчуга была у Таси из седьмого Е.

— Властью ведущего педсовет я закрываю тему Веры Александровой и перехожу к следующему вопросу, — решительно заявил Коля Маслов, и все снова повернулись к доске.

***

Когда спустя два часа Коля отпустил препов на короткий перерыв, кто-то спустился вниз, чтобы наспех в переулке выкурить сигарету, кто-то побежал в «Прайм» за едой, кто-то стал разогревать в микроволновке оставшиеся припасы. Павел направился в мучительскую, чтобы вскипятить чайник и застал там Грица со сдобными баранками и чашкой, в которой плавали два пакетика «Майского» чая.

— Присоединяйся, Паш, — пригласил Гриц. — Я тут варенье нашёл. Лена говорит, дети на кружке варили. Очень вкусное.

— Спасибо, — сказал Паша и зачерпнул большой ложкой варенье. Оно действительно было вкусным, только невозможно было определить, из чего сделано.

— Гриц, — продолжил Павел, проглотив варенье. — Почему ты так не любишь газету и Верин роман?

— Паша, — ответил Гриц. — Я очень люблю газету. Сейчас заметку прочитал про Маркелова, как мне кажется. Там и рисунок есть, сходство очевидно.

Паша улыбнулся — хорошо, что Игорёк всё-таки успокоился, внял голосу разума и не стал портить публикацию.

— Маркелов — это хорошо, но я не о нём, — сказал Павел.

— Да я понимаю, что не о Маркелове речь! Верин роман я тоже, кстати, читал. И ничего против не имею. У меня есть серьёзные возражения против того, что можно прозябать и вдруг в одно утро неожиданно проснуться знаменитым. Так не работает в реальной жизни.

— Почему? Такое бывает.

— Уф, — Гриц стал пыхтеть, подбирая нужные слова. — Это обман. Но чтобы понять, как происходит на самом деле и что в реальном мире работает, надо знать, что такое лестница странников.

— Какая лестница?

— Лестница странников. Или карьера каменщиков. Это теория, которая работает в жизни. Я её рассказываю на пакете «Миры» для восьмого класса. Ты не слышал?

— Нет.

— Эх! — искренне огорчился Гриц. — Чтобы понять идею, заложенную в основу нашего профиля, следует обязательно знать, как работает лестница странников. Я вообще думаю, что надо прочитать несколько лекций для новых препов. Чтобы они работали на систему, а не против неё. А ты, Паша, к сожалению, сам того не понимая, часто прёшь против системы.

— Уважаемые коллеги! — послышался голос Коли Маслова. — Перерыв закончился пять минут назад. Проходите, пожалуйста, в кабинет. У нас остался один большой вопрос — игра «Караван».

***

— Ко мне подошёл директор, — сказала Катя. — и спросил: правда ли, что мы в профиле играем в гарем?

Среди всеобщего хохота раздался тихий голос Насти Фароновой:

— Между прочим, не только директора волнует вопрос — нужен ли на «Караване» гарем?

Коля Маслов восстановил тишину и ответил:

— В игре «Караван» главное — не гарем, не медресе и даже не дворец султана. Это всё, как говорится, бантики. Главное — простроить экономическую линию, добиться прибыли, сходить в пустыню и понять, что в одиночку всё это сделать невозможно.

— Это правда, — сказала Катя. — Это основная линия. Но в «Караване» есть и другие, в том числе воспитательные. И встаёт вопрос: нужен ли в воспитательной линии гарем, где находятся наложницы султана и, простите, евнухи?

Марина хотела ответить, но Коля дал слово Грицу, который уже давно тянул руку.

— Коллеги, — начал Гриц. — Друзья! У нас есть воспитательная линия для ребят. Говоря по-простому, есть несколько мероприятий, где мальчишка может узнать, что значит быть настоящим мужиком. Если не брать «Геокомпанию», которая работает в основном во время каникул, таких мероприятий совсем мало. «Выживание», кое-что на зимоле, кое-что в осеннем лагере — да и всё! Где ещё парень узнает, что есть вещи, которые не продаются?!

— Честь? — спросил Павел.

— Честь тоже.

— Я не уверен, — сказал Коля Маслов, — что мальчики в шестом классе действительно понимают, что значит попасть в гарем и стать евнухом.

— Ну не скажи, — возразила Таня, классный руководитель 7Е. — Мои на разборе после игры в прошлом году очень хорошо всё поняли.

— Поняли-не поняли, — сказала Катя, — покажет игра в этом году. Вот если никто из твоих, Таня, в гарем к султану не пойдёт…

— Значит, решено: султанский гарем в «Караване» остаётся. Кажется, это был последний вопрос.

— У меня ещё маленький вопрос, — поднял руку учитель Павел. — Я на «Караване» отвечаю за медресе. А восьмой класс мастерит. И Вера Александрова просится ко мне в помощники.

— А ничего, что она уходит после восьмого? — спросила Марина.

— Ничего, — ответил Гриц. — Пусть мастерит с Пашей.

***

Хотя педсовет закончился довольно рано, когда Павел вышел из школы, уже стемнело и небо зажглось по-зимнему яркими звёздами. К ночи похолодало, по щекам бил резкий ветер. Прямо над головой он различил фигуру, которую про себя называл созвездием Косточки. Конечно, в современных справочниках такого не было — но не в мире, который ты творишь сам и который играет по твоим правилам.

========== Глава X Путь под землёй ==========

К ночи похолодало, по щекам бил резкий ветер. Прямо над головой он различил фигуру, которую про себя называл созвездием Косточки. Конечно, в современных справочниках такого не было — но не в мире, который ты творишь сам и который играет по твоим правилам.

Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик стоял на проржавевшей и покосившейся судейской вышке, торчавшей посреди заброшенной волейбольной площадки, и смотрел в сторону Пустоши. Поверх неаккуратной стройки, усеянного осколками пустыря, покрытых лишайниками камней — туда, где разливалось море изумрудных трав, где на прогалинах резвились подросшие крольчата, яростно матерились кузнечики, взмывали в небо жаворонки и волнами плыл пьянящий запах шалфея и полыни.

Ветер, будто паруса, надувал холщовую ткань широких штанов и рубахи, служивших ему пижамой. Звёзды мерцали холодно и равнодушно, и это нравилось Фрегату: он не хотел ни жалости, ни участия, ни прощения. Только чистого, неприкаянного, надменного одиночества. Сейчас, летом, это было почти достижимо.Большинство учеников разъехалось по домам, в школе остались только такие изгои, как он или Хорёк, да товарищи, которые сознательно отказывались навещать родных. Хорёк-Серафин теперь навсегда здесь. Нет, не так. Хорёк здесь — бесцветной тенью, лёгкой поступью того, кого не замечают при жизни и быстро забывают потом. И Серафин — в земляной колыбели на травянистом холме, среди всех так или иначе оставшихся в Пустоши: среди благословлявших, проклинавших, мстивших, убивавших, убитых, заснувших однажды тихим июньским вечером, удостоившихся погребального обряда, прилежно исполняемого одноглазым вороном Андрусом.

Исчезновение Хорька заметили не сразу. Несколько дней в школе из препов оставался только недавно устроившийся студент Лёша Шутихин. Каждый вечер он отправлялся в соседний городок в поисках приключений, возвращался на рассвете то со следами женской помады на щеке, то с фингалом под глазом. Во время завтрака Лёша строго предупреждал товарищей и остальных несчастных, которых родственники не ждали дома во время каникул, чтобы они не вздумали беспокоить его в течение дня. Затем он брал матрас, поднимался на крышу северной башни и дрых там весь день.

В конце недели вернулся из Гонконга Врель. Полный энтузиазма после короткого, но насыщенного отпуска, он собрал учеников, отчитал их за грязные воротнички рубашек и нестриженные ногти, провёл перекличку и обнаружил, что не хватает одного ученика. Лёша уверял, что мальчишка, скорее всего, где-нибудь прячется, занимаясь непристойными делишками, или просто спит, или читает подпольно распространявшийся в Колледже Виртуозов Магии журнал комиксов EasyRider. Врель, однако, не поддержал эти легкомысленные разглагольствования, а поступил согласно формальному протоколу. Школу прочесали от подвалов до крыш силами дворника, технического специалиста и двух помощников кухарки. Затем наняли китайцев и проверили всё ещё раз. Нашли тайный лаз за заброшенной спортивной площадкой и валявшуюся неподалёку на пустыре пуговицу. Н. Дарузес, он же Поедатель Гороха, заявил, что пуговица принадлежала Хорьку и что он заметил её и хотел выкупить у мальчишки, так как это была пуговица с формы китайских почтальонов с изображением красной звезды и здания, похожего на пагоду.

Хорька объявили пропавшим без вести в Пустоши, о чём написали его родственникам в одну из малых стран Юго-Восточной Европы. Ответ пришёл срочной телеграммой и состоял из одного слова без знаков препинания: «скорбим». Имя Хорька-Серафина было занесено в Вельветовую Книгу Колледжа Виртуозов Магии, содержащую список всех погибших на посту, который зачитывали перед началом летних каникул во время выпускного вечера.

Вскорости задний двор школы заполнился непривычно громкими и резкими голосами китайских рабочих, которых наняли строить бетонную стену на месте ветхого забора, отделявшего заброшенную спортплощадку от пустыря. Китайцы спали под навесом, варили себе еду на костре, беспрерывно пили чай и курили едкую махорку, много шумели и деловито сновали туда-сюда, обнажённые до пояса, загорелые, коренастые, с красными повязками на голове.

Проскользнуть в Пустошь не было никакой возможности — китайцы отгоняли всех, кто приближался к стройплощадке. Но Падальщик всё же слонялся вокруг, выхватывая обрывки интересующих его разговоров. Рабочие и не подозревали, что этот светлокожий подросток с огромным уродливым родимым пятном во всё лицо отлично разбирает каждое слово в их нехитрых беседах.

Однажды речь зашла о Бо По из Пао. Один из рабочих — жилистый старик с жидкой седой бородёнкой и угрюмым широким лицом — уверенно заявил:

— Отсюда, отсюда они начинали, это точно. Тогда здесь не школа была, а колония. Говорят, пострашнее Пао. Бо По сюда перевели в наказание. И ровно отсюда его группа начала копать тоннель. Вон в ту сторону.

И старик протянул руку в сторону Пустоши.

***

Сначала Фрегат перерыл весь библиотечный подвал. Идажеощупал и простукал стены — вдруг где-то есть пустоты, замурованный тайный ход. Но ни среди ветхих страниц, ни среди камня не нашлось ничего. Только прах от изъеденных жучком листов, пыль да крысиная вонь.

Ничего не оставалось, кроме как обратиться за помощью. О Бо По из Пао знали товарищи и Райхгольд. От товарищей можно было получить по шее, но это не так страшно, как чистая ненависть старого мага. Но при этом от учителя не надо скрывать, что он рвётся в Пустошь.

Так ничего не решив, Фрегат слонялся по гулким школьным коридорам, в сотый раз перечитывая нацарапанные гвоздём скабрезные надписи, когда услышал зов Райхгольда. Убедившись, что никто не следит за ним, Фрегат крадучись спустился в библиотеку. Старый маг был расположен к беседе, его ненависть походила на спокойные воды озера в безветренную погоду.

— Ты уже знаешь, что здесь раньше была колония?

— Да, учитель.

— Искал тоннель?

— Искал, но ничего не нашёл.

— Я бы срезал мою бородавку, если б ты нашёл.

Фрегат не рискнул спрашивать, какая сила таится в древней разросшейся бородавке на носу старика. Маг продолжил:

— Это здание строилось не для школы, и не для колонии. Маги-химики возвели его для хранения оборудования и прочего, что могло им понадобиться для их занятий. Теперь ничего не осталось, только стены. Но и они важны, потому что такие здания делали по старому принципу: сколько вверх — столько вниз. Библиотека — лишь верхний слой огромного подземелья.

— И вы знаете, как войти туда, учитель?

Вместо ответа старый маг кивнул и стал шарить руками под бильярдным столом.

Фрегат понял, пощупал со своей стороны и, обнаружив в ветхой сетке тяжёлый костяной бильярдный шар, протянул его Райхгольду. Не выпуская посоха из рук, старик отодвинул от стены шкаф-футляр, в котором прятался Хорёк, и вложил шар в одиноко чернеющее на фоне затянутой паутиной каменной стены круглое отверстие. Со скрежетом и лязгом часть стены подалась внутрь, и перед ними открылся вход в подземелье: скруглённые ступеньки вели вниз, туда, где всё поглощал густой, как старые чернила, мрак. Фрегат обратил внимание на толщину стены — вот почему она не простукивалась! И изнутри подземелья никакие звуки не могли просочиться наружу. Райхгольд меж тем заставил свой посох светиться, и они стали спускаться по каменным ступеням. Фрегата не покидало ощущение, что есть некая незримая граница между библиотекой и нижними этажами — и точно, в определённый момент, когда черта была им пройдена, тяжёлая дверь снова заскрежетала и закрылась. Онтак и не решился спросить у старого мага, как они смогут выйти из подземелья.

Они спустились, наверное, на два пролёта школьной лестницы и в абсолютной тишине стали продвигаться по гулким залам, связанным переходами. Тусклый свет посоха выхватывал из мрака деревянные шкафы и металлические стеллажи с ретортами, аккуратными стопками химических стёкол, сообщающимися сосудами, мензурками, колбами, плотно закрытыми жестянками с этикетками на разных языках. Снова спуск, залы, коридоры. Но Фрегат не сбился со счёта, цепко запоминая путь, впечатывая его не только в память своего разума, но и в память гудящих от усталости ног.

Райхольд словно плыл впереди, ритмично двигая посохом, как веслом. Наконец он остановился в одном из залов и засветил посох сильнее, направляясь в дальнюю часть. Фрегат приблизился и ахнул — перед ними открылась маленькая железнодорожная станция с чугунными рельсами для паровоза-кукушки и прочными деревянными шпалами. Они пошли прямо по путям мимо каменной платформы в тоннель и продвигались вперёд, в то время как Фрегат, усердно шевеля губами, считал шаги и думал о том, как хорошо, что старый маг неразговорчив. Считать было нетрудно, он не боялся сбиться, так как делал подобные штуки постоянно: незаметно для других вёл счёт на «раз-и» и точно знал, сколько длится пара Вреля и за какой промежуток времени Поедатель Гороха справится с двойной порцией супа.

В определённый момент в стене слева открылся узкий боковой ход — скользкие от сырости ступеньки, ведущие вверх. Райхгольд велел Фрегату подняться первым и откинуть металлическую крышку люка. С этим заданием Падальщик провозился долго, так что старик завёл свою обычную брань, тем более страшную из-затого, что здесь не было крыс и магу не на ком было выместить свой гнев. Подстёгиваемый нарастающим ужасом, Фрегат изогнулся, подставил под люк плечо и, упершись ногой в стену, изо всех сил толкнул крышку люка. Та сдвинулась и под нажимом отъехала в сторону.

Над головой — полотно неба, такого чистого, насыщенного цвета оно бывает только в Пустоши. И облака такие только здесь: облака-фигуры, облака-декорации, облака-картины. Сейчас, размахнувшись прозрачным нитяным крылом на полнеба, в вышине проплывал серафим с распахнутыми от горизонта до горизонта руками и чуть согнутыми ногами. Его точёный профиль с высоким лбом и правильной формы носом был устремлён в сторону заката.

Фрегат высунулся по пояс из люка и сразу же узнал местность — невысокая гряда, где он любил прятаться в пещерке с песчаным дном. На валуне с острым сколом и блестящими на солнце прожилками сидел одноглазый ворон Андрус и чистил свой клюв о каменное ребро.

Снизу Райхольд продолжал исторгать проклятья, словно желая помериться силами с каркающим вороном или матерящимися кузнечиками, и Фрегат поспешил вылезти наружу.

— Обратно дойдёшь сам, — резким голосом выкрикнул маг, когда поднялся на поверхность и перестал браниться. — Или не дойдёшь, если ты слабак. Дверь в библиотеку откроется сама, как только поднимешься на верхнюю ступеньку. Шар верни на место.

Райхгольд отошёл на несколько шагов от каменной гряды, ударил посохом о землю и исчез в клубах поднявшейся пыли.

Марк Аврелий Фрегат Мельчор забрался в пещерку и подтянул ноги к подбородку. Он размышлял об игре.

«Караван»

Он размышлял об игре. Из всех игр, которыми изобиловал учебный год в Е-профиле, учителю Павлу больше всего нравились «Караван», «Солдатики» и «Выживание». «Караван» в этом году задался особо: Павел участвовал в нём уже второй раз и хорошо представлял, что будет делать в своём медресе. После прошлогоднего разбора он твёрдо усвоил, что участники не должны заработать у него много игровой валюты или навсегда засесть в локации, рисуя картинки и составляя на заказ прошения эмиру. Наоборот, у них должна возникнуть мысль как можно скорее набрать товаров и отправиться караваном в пустыню. Поэтому всех соискателей Павел встречал на пороге словами:

— Работать будете очень много. Платить я вам стану гроши, кормить-поить буду редко, а вот бить палкой — часто.

И Павел указывал сначала на мягкую тимбару для лупцевания учеников, а затем на дюралевый меч, обозначающий границу медресе, и объяснял дрожащим детишкам, что меч принадлежал поверженному им в отчаянном бою крестоносцу.

В «Караван» играли в актовом зале, превращённом в восточный мир — с дворцом эмира, несколькими торговыми городами (каждый со своей валютой), мастерской, чайханой и медресе. По территории важно расхаживали стражники с алебардами и мечами, готовые схватить и утащить в зиндан любого нарушителя. На убранном коврами возвышении восседал эмир — скелет, облачённый в роскошный халат, туфли с загнутыми носками и чалму. Под ним, во дворце, безраздельно властвовал визирь, принимая прошения на выезд из города с торговым караваном и время от времени издавая абсурдные указы, как-то: всем смеяться, или прыгать на одной ножке, или танцевать джигу-дрыгу, или срочно отправляться в пустыню. Указ провозглашался в абсолютной благоговейной тишине, а затем раздавались восторженные вопли: «Слава эмиру!» За все годы, сколько существовала игра, охваченные стремлением сколотить капитал и снарядить караван в пустыню, участники так и не догадывались, что эмир давно помер и от его имени самодурно правит визирь. При дворце располагался зиндан, где узники должны были отжиматься и приседать, и гарем с евнухами и наложницами, куда завлекали прислужники визиря, обещая игрокам сытую безбедную жизнь. Потом же выяснялось, что всё заработанное насельниками гарема принадлежит эмиру.

Мастерили в «Караване» восьмиклассники и некоторые препы. Успешным считался игрок, несколько раз посетивший пустыню с верблюдами и товаром. Пустыня, венец действа, располагалась в кабинете биологии и представляла собой особый уровень игры, на котором нужно было сделать точные расчёты всех необходимых запасов, чтобы успешно пройти выбранным маршрутом. Здесь царствовал Гриц вместе со своими помощниками.

Чаще всего в медресе приходили шестаки: они наивно полагали, что здесь смогут заработать достаточно, чтобы накупить товаров и собрать караван. Семиклассники, игравшие второй год, были более осторожны. Им нужно всего-то прошение к эмиру, которое можно получить только в медресе, но и с этим они торговались, как заправские представители Востока: не хотели, чтобы ученики составили им прошение задорого, а писали сами, арендуя чернила и перья и покупая лист бумаги. Павлу, как мастеру, оставалось только приложить вырезанную из картофелины печать и поставить личную подпись.

Через пару часов игры обычно наступал довольно тухлый момент, когда в пустыню давно никто не ходил, все бездельники были собраны в гарем, нарушители порядка томились в зиндане и можно было прогуляться в чайхану попить чайку с восточными сладостями. И на этот раз всё шло как обычно. Вернувшись в медресе, Павел уже собирался отправить в чайхану Веру, свою игровую помощницу, как вдруг с удивлением обнаружил, что та в его отсутствие наняла нового ученика, готового рискнуть жизнью ради особого задания: пробраться во дворец эмира и подкинуть в гарем листовки с сообщением о том, что правитель давно мёртв, что надо свергнуть визиря, бежать из дворца и снова заняться свободной торговлей. Узнав о таких планах, Павел, точнее его персонаж, должен был или прийти в бешенство и сдать Веру и нового ученика стражникам или принять участие в заговоре. Павел выбрал последнее, и они пережили несколько волнительных минут, когда ученик, подкидывавший листовки, преследуемый стражниками, бежал из дворца и был укрыт в медресе под стульями, завешанными тканями.

В суматохе восточного базара стражники не сразу поняли, куда убежал изменник, а Павел с Верой успели нанять ещё несколько учеников, которых разместили по всему медресе с чернилами, перьями и листами бумаги, а одного усадили на стул, под которым спрятался беглец, и велели вырезать новую картофельную печать.

Впрочем, заговор не имел успеха, так как шестаки из гарема отказались поднимать бунт и свергать визиря, поскольку считали, что очень хорошо устроились и ничего менять не следует.

Вот маленькая стрелка на круглых часах в актовом зале подползла к двум, а большая — к двенадцати. Уже объявили, что в пустыню больше не ходим, и вскоре игра «Караван» закончилась.

Разбор шёл своим чередом. Хвалили несколько раз побывавших в пустыне и сколотивших капитал. Объясняли евнухам и наложницам, что они ничего не заработали, а потеряли то, что никогда не вернёшь. Ругали троих шестаков, сбежавших с первой части разбора в школьную столовую, и под конец объявили, что надо всё привести в порядок под руководством Лены, владыки кучи.

Когда на четвёртом этаже воцарилась чистота и порядок, Павел с Верой и Соней смогли посидеть и поговорить.

— Вера, ты отлично мастерила сегодня, — сказал Павел. — А эта штука с заговором — вообще огонь.

И они рассказали Соне о Вериной придумке.

— Это, конечно, интересно, — произнесла Соня с сомнением в голосе. — Но такие вещи могут противоречить идеологии игры — собрать товары, сходить в пустыню, заработать капитал. Мастер в медресе не должен перетягивать одеяло на себя. Медресе — только промежуточный пункт к пустыне. Но вообще это весело — то, что вы сочинили. Вера, ты это заранее спланировала?

Вера помотала головой:

— Не-а. Просто в какой-то момент, когда Паша ушёл в чайхану, стало так скучно. Никто ничего не делал. Прошений мы заготовили много, а за ними никто не приходил. В общем, само изобрелось.

— Но ходу игры это не помешало, — добавил Павел. — Тем более что в гареме так и не вняли революционным призывам.

— Зато какой адреналин! Особенно когда мы ученика под стульями прятали. В этот момент один шестиклассник разлил чернила, и я давай его ругать, а Паша тимбарой по пяткам бить. И тут стражники заявились. Видят, какая кутерьма, да и ушли.

Все засмеялись. Потом Соня сказала:

— Ребят. У меня совсем мало времени. Давайте про проект.

— Мне кажется, Вера прощупала свою линию, — произнёс Павел.

— Постой, дай угадаю, — подхватила Соня. — С того момента, где про малый народец, верно?

— Да! Ты заметила, — обрадовалась Вера. — Это после «Кавардака» случилось. Как будто второе дыхание открылось.

— Да, сюжетная линия сделала интересный поворот. И роман стал походить на детектив или триллер, — сказал Павел. — Я вижу, что ты так и не стала раскрывать то, о чём заявляла на нашей первой встрече. Например, тему отца Фрегата.

— Я как раз хотела об этом спросить. Сейчас получается, что мне этот образ отца вообще не нужен. Должна ли я говорить о нём и обо всём другом, что планировалось вначале?

— Если роман ушёл далеко от первоначальных задумок, ничего страшного. Не надо к ним возвращаться, — решительно заявила Соня. — Роман — это долгий проект, и в ходе работы он может переродиться во что-то новое.

Паша был согласен с Соней, а Вера добавила:

— Мне даже кажется, что текст освободился от какой-то шелухи, которая даже и не была моей. От неких общих штампов.

— Вполне возможно, — произнесла Соня. — А как у тебя сейчас с учёбой, Вера?

— Прекрасно. Ни кабалы, ни хвостов — свободна, как ветер.

— Здорово! — порадовалась Соня. — Прости, что снова завожу разговор об этом, но, может быть, твоё решение уйти из школы поспешно? Смотри, как ты сейчас тянешь, сколько у тебя энергии — и на учёбу, и на роман. Я знаю, вы с Лёшей даже создали музыкальную группу.

— Нет, Соня, решение принято не сгоряча. Не зря же Азамат учил нас всё тщательно обдумывать, планировать.

— Но ты так сегодня мастерила — просто огонь, — вмешался Павел. — Просто от всей души. Как будто это твоё.

— Конечно, моё, Паша, — здесь остаётся частичка меня. И я не считаю, что было ошибкой поступать в эту школу и учиться здесь три года. Возможно, это лучшие годы моей жизни. Но теперь пора сделать новый самостоятельный шаг.

— Что ж, тогда это шаг к самоопределению. По-настоящему, — сказал Павел. — И ты всё делаешь правильно.

Вера довольно улыбнулась:

— И я не хочу сливать этот год в Е-профиле, хочу, чтобы он был ярким и осмысленным.

— В этом мы всегда тебя поддержим, — сказала Соня.

Они втроём спустились на первый этаж и прошли мимо каморки охранника, откуда раздавался голос спортивного комментатора:

— Вот это ответ! Вот это удар! Да, мощный ход, теперь надо думать, как ответить и как собрать для этого силы.

========== Глава XI Прощай, Володья! ==========

— Вот это ответ! Вот это удар! Да, мощный ход, теперь надо думать, как ответить и как собрать для этого силы.

Райхгольд склонился над старым бильярдным столом, тыча длинным кривым пальцем с грязным острым ногтем в ветхий пергамент, на котором проступило лицо президента Альенде. Губы его энергично двигались, и в такт дрожали складки щёк, как у старого пса. Грозно и радостно сверкали глаза, увеличенные стёклами массивных очков. Фрегат разобрал слово «виктория», утонувшее в громе аплодисментов, — пергамент показал большой зал с креслами, похожий на театр, и людей, встающих и хлопающих в ладоши.

— Что это? — спросил Фрегат.

— Депутаты партии «Народное Единство» приветствуют только что подписанный президентом указ.

— Что за указ? Чему они так рады?

— Указ о национализации банков, — мрачно произнёс старый маг. — Самый мощный ход в игре.

Взгляд Фрегата переметнулся от того места, где пергамент показывал живые картины, к игровому полю, на котором были расставлены фигуры — древние, вырезанные из плоти гималайской сосны зловещие башни, чаши ломаной формы, драконы, многогранники. Фигуры Падальщика были цвета киновари. Фигуры другой стороны (а против него играла сама Игра) когда-то, по всей видимости, отличались светлым оттенком, нежно-голубым или зеленоватым, оставшимся только кое-где. Теперь же эти фигуры стали грязно-серыми. Кроме того, у каждой стороны было по одной ключевой фигуре — почти белый нефритовый гусь у Альенде и чёрный, тоже нефритовый, тигр на стороне Фрегата.

После провозглашения указа о национализации банков гусь двинулся вперёд, как будто специально по этому случаю выпятив грудь и подняв вверх крылья, за ним встали многогранники, и поле начала заливать волна цвета слоновой кости. Эбеновый тигр отступил, и тут же алый многогранник и чаша были сметены вон, а дракон Фрегата лег на бок. Мальчик потянулся к нему, коснулся пальцами и сразу отдёрнул руку — от раскалённого тела чудовища цвета киновари пошёл дым, оно треснуло, и на поле вытекла лужица алой жидкости, смешиваясь с волной слоновой кости. Нестерпимо запахло палёной плотью.

— Что ты делаешь, бездарь! — старый маг взвизгнул на такой ноте, что ему пришлось прокашляться, прежде чем продолжить. — У тебя нет сил, чтобы ответить. Ты губишь одну из сильнейших фигур! Тут нужна кровь. И действовать надо быстро.

Фрегат выхватил поясной нож, поднял его над столом и прижал к раскрытой ладони левой руки. Только очередной вопль Райхгольда помешал ему.

— Стой, глупец! Твоя кровь не годится. Ты игрок или тварь?

— Игрок, учитель, — Фрегат старался говорить спокойно, чтобы ни одна дрожащая струнка в голосе не выдала его ужас и смятение.

— Иди, найди тварь и сделай, что нужно.

И без всякой паузы, Райхгольд снова взорвался криком:

— Ты всё ещё здесь? Раздери тебя синяя хворь!

Фрегат крутанулся на пятках и что было сил помчался из библиотеки.

***

Пока он летел наверх, в голове зрел план. Точнее не зрел, а вспоминался, как будто перед ним прокручивали кадры кинохроники. План стал вырисовываться, как только Фрегат первый раз решился открыть дверь с табличкой-молнией и увидел, что прячется за ней. Дверь была оцинкована, и, кроме жёлтой таблички, на ней хорошо просматривался граффити — несколько иероглифов, выцарапанных на металле и протравленных чем-то вроде ртути.

Фрегат поднимался вверх и чувствовал, что из лопаток прорастают крылья — огромные перепончатые лопасти, увенчанные смертоносными остриями. Даже дыхание не сбилось, а ведь его путь лежал под самую крышу Голубиной башни, где располагалась заброшенная голубятня, когда-то давшая имя каменному сооружению, похожему на предплечье с изогнувшейся перпендикулярно кистью — она как бы держала круглое помещение с высокими стрельчатыми окнами с выбитыми стёклами.

Некогда здесь разводили почтовых птиц элитной южно-сычуаньской породы, с крупными снежно-белыми грудками, глазами навыкате и небольшим кудрявым хохолком. Теперь же под высокой крышей поселились летучие мыши. Стены были увешаны паутиной, такой прочной, что впору делать из неё струны на лютне. На полу, до сих пор покрытом слоем окаменевшего голубиного помёта, летом заседали товарищи. Они пытались сделать порох на основе этого векового гуано, а в перерывах курили едкую махорку, время от времени сплёвывая вниз, на загаженный задний двор, через щерящиеся осколками стекла подслеповатые глаза окон.

Марк Аврелий Фрегат Мельчор подошёл к двери, ведущей в круглую голубятню, потрогал родимое пятно на лице, насупился, расправил плечи и, взявшись за ржавую, но всё ещё прочную ручку толкнул дверь внутрь. Раздался ужасающе противный визг металлических петель, а затем спокойный голос Поедателя Гороха:

— А давайте-ка пошлём товарища Володью на кухню экспроприировать немного масла и смажем наконец эти старые буржуазные петли. Чтоб можно было спокойно проводить собрания ячейки.

Товарищ Володья молча ринулся к двери и столкнулся с Фрегатом.

— Глядите-ка, тут у нас несчастный, отравленный капиталистическим опиумом для народа, — товарищ Володья схватил вошедшего за грудки и поволок на середину голубятни, туда, где сходились солнечные стрелы и были хорошо видны пляшущие в них пылинки.

Фрегат, впрочем, не сопротивлялся, и вскоре его отпустили. Товарищи продолжали сидеть на полу в вольных позах, глубоко затягиваясь самокрутками и пуская колечки дыма, терявшиеся под высоким потолком, где среди густых теней висели вниз головой гроздья летучих мышей.

— Что надо? — спросил Поедатель Гороха, гася бычок о бугорок голубиного помёта.

— Я нашёл железнодорожную станцию. В подземелье. Ту самую, которую рыли китайские заключённые.

— Где?

— Прямо под библиотекой. В самой глубине.

— Допустим, — неспешно продолжал допрос Поедатель Гороха. — И зачем ты нам об этом рассказываешь?

— Думал, вам интересно. Мне Хорёк говорил про вас и ваши беседы.

— До того, как ты его убил? — уточнил товарищ Тру-Мао, придвигаясь ближе к Фрегату.

— Я его не убивал, — спокойно ответил Падальщик.

— Допустим, не убивал, — снова заговорил Поедатель Гороха. — А от нас-то ты чего хочешь? Побазарить не с кем?

Фрегат пожал плечами.

— Я станцию под землёй нашёл, а дальше одному идти страшновато. Там рельсы и тоннель — и всё во мраке.

— А тебе, значится, интересно?

— Ну да, — просто ответил Фрегат.

Поедатель Гороха быстро поднялся и тут же принялся деловито отдавать распоряжения:

— Что ж, идём. Товарищ Володья, отложим пока экспроприацию. Товарищ Яра, неси фонарики, все, что есть. Проверь только, чтоб горели.

— Мы прямо сейчас пойдём? — с неподдельным изумлением воскликнул Фрегат.

— А чего ждать-то? Сентября? Сейчас — идеальное время: Шутихин дрыхнет на крыше. Врель уехал на базар за провизией. Повариха с ним. А больше в школе никого — только китайцы да всякий мелкий персонал, который нам не указ.

— А, ну тогда пошли, — робко сказал Фрегат, в то время как сердце его ликовало и в голове звучал парадный марш.

***

Фрегат вёл их спусками и гулкими переходами. Залы с покинутым оборудованием при свете тусклых китайских фонариков казались более обыденными, чем в синеватых отблесках посоха Райхгольда. Некоторые из товарищей хотели рассмотреть подробнее химическую посуду на предмет экспроприации для нужд мировой революции в целом и изготовления пороха из гуано в частности. Но, ведомая железной волей Поедателя Гороха, группа шла не останавливаясь, и на то была определённая причина: все хорошо знали, что китайские электрические фонарики не только недолговечны, но имеют свойство гаснуть с только что сменённой батарейкой. Поедатель Гороха сразу же выяснил у Фрегата, что идти около получаса и, прикинув, что на всю операцию уйдёт часа два с половиной, запретил остановки.

Когда они уже приближались к подземной железнодорожной станции, Фрегат остановился и проникновенным голосом произнёс:

— Я вас хочу попросить. И предупредить. Там есть одна дверь. Её ни в коем случае открывать нельзя. Это очень опасно. Смертельно. На ней даже специальная табличка висит.

— Посмотрим, — коротко бросил Поедатель Гороха, и они зашагали дальше.

***

— Твою ж ты мать! — присвистнул товарищ Яра, когда в тусклых электрических лучах они увидели маленькую бетонную платформу и уходящие во мрак рельсы.

— Интересно, а паровоз здесь имеется? — спросил Беспалый Петерс.

— Я не видел, — ответил Фрегат, но на него никто не обратил внимание.

— Надо осмотреться, — сказал товарищ Яра, и все стали разбредаться по помещению, водя лучами света по неровным каменным стенам и бетонным блокам.

— Не уходите далеко, — предупредил Поедатель Гороха, и тут же справа послышался голос товарища Володьи:

— Глядите-ка, товарищи, что я нашёл!

— Он нашёл ту дверь, про которую я говорил. Её ни за что нельзя открывать, — взмолился Фрегат, цепляясь за рукав Поедателя Гороха.

Но тот грубо оттолкнул проводника и решительно зашагал к товарищу Володье. Тогда Фрегат опередил его и первым побежал к оцинкованной двери с жёлтой табличкой с криком:

— Стой! Стой! Не открывай!

— Ты серьёзно, малыш? — спросил товарищ Володья, водя пальцем по вытравленным на серой поверхности иероглифам. — Не открывать дверь, на которой написано: «Здесь секрет Бо По из Пао»?

Товарищ Володья, лучший знаток китайского устного и письменного во всём Колледже Виртуозов Магии.

— Я не малыш! — яростно возразил Фрегат. — Именно поэтому нельзя открывать.

Он попытался удержать руки товарища Володьии был во второй раз без всяких церемоний отшвырнут в сторону. Товарищ Володья упрямо и слишком сильно толкнул от себя оцинкованную дверь и на глазах подоспевшего Поедателя Гороха ухнул в темноту.

Раздался нечеловеческий вопль, а затем — звуки ударяющегося о камень тела и страшный треск разбивающихся костей.

— Ша! — страшным голосом взревел Поедатель Гороха, и товарищи, ринувшиеся к месту происшествия застыли поблизости. — Никому не подходить.

— Я же предупреждал! — воскликнул лежащий на бетонном полу Фрегат. — Я же просил!

По его щекам пролегли дорожки слёз, но никто даже и не заподозрил, что плакал Фрегат от счастья.

Поедатель Гороха осторожно приблизился к дверному проёму и посветил вниз.

— Там пропасть метров десять. Каменный колодец. Ты знал? — обратился он к Фрегату.

Тот энергично помотал головой:

— Нет, я к этой двери близко подходить боялся. Там же знак радиационной опасности.

— Знак радиационной опасности по-другому выглядит, — веско возразил Тру-Мао, зловеще поблёскивая в темноте белками глаз.

-Это китайский знак. Молния. Китайцыне признают международные обозначения, — сказал Фрегат.

— Да, верно, нам АЖ на химии об этом говорил, — подтвердил товарищ Яра.

— Это несчастный случай, — мрачно произнёс Поедатель Гороха. — Товарищ Володья погиб за правое дело пролетариата, раскрывая тайны, важные для нашей общей борьбы с мировым империализмом. Мы все должны молчать об этом.

— А ты, — обратился он к Падальщику, — если разболтаешь кому — мы тебе язык отрежем. Именем революции.

— Именем революции, — эхом откликнулись остальные товарищи.

— Я ничего. Я могила! — горячо заверил Фрегат.

Поедатель Гороха коротко кивнул.

— После такого надо затянуться, — сказал после паузы Беспалый Петерс. — Есть у кого махорка, товарищи?

Самокрутка нашлась у товарища Яры, и, пока все молча и печально затягивались по кругу, Фрегат потихоньку подполз ко всё ещё открытой двери и глянул в проём. Своего фонарика у него не было, но вдруг глубоко внизу вспыхнул свет чудом не разбившегося налобного фонарика, послышался стон и тихий голос товарища Володьи воспарил над его изломанным телом. «Кровь. Сколько крови», — донеслось до Фрегата, и тут же тусклый луч на дне пропасти погас навсегда.

«Крови сколько надо», — подумал Фрегат и тут же услышал:

— Ты бы отошёл, парень, — товарищ Баян помог ему подняться, поддерживая сильными чёрными руками. — Будешь?

Он протянул Фрегату дымящуюся самокрутку. Тот сначала хотел отказаться, но всё же взял папиросу и неуклюжими движениями начинающего курильщика втянул в себя едкий дым.

Гортань и лёгкие обожгло, Фрегат закашлялся, согнулся пополам, и его вывернуло наизнанку на каменную стену. Кто-то стучал его по спине, кто-то хлопал по плечам. Краешком глаза Фрегат заметил, что оцинкованную дверь с жёлтой табличкой плотно прикрыли.

— Пора двигать обратно, товарищи, — сказал Поедатель Гороха. — Ты как, пацан, сможешь идти?

Фрегат кивнул, и они двинулись назад, на поверхность. По мере их шествия один за другим гасли фонарики и под конец остался только один, но и тот был на последнем издыхании. Вот и он мигнул несколько раз и потух, и уже ничто не могло заставить его работать.

Но до выхода было уже недалеко — Фрегат знал это и мог свободно вывести группу наощупь. Держа друг руга за подолы рубах, они шли вперёд и вверх в полной темноте, которая обязывала также и молчать. Тьма и тишина рождала чувство покоя и мысль, что всё правильно, всё идёт своим путём и ничего не имеет значения.

Новый год

Тьма и тишина рождала чувство покоя и мысль, что всё правильно, всё идёт своим путём и ничего не имеет значения. Павел лежал в могиле, сооружённой шестиклассниками из нескольких парт, досок и чёрной материи, взятой из театрального реквизита, и наслаждался отдыхом и неподвижностью, как может наслаждаться только учитель в преддверии новогодних каникул. Нет, сперва он, конечно, воздал должное стараниям ребят, превративших в последний учебный день свои кабинеты в разные тематические площадки. Поучаствовал в викторине на первом этаже, попел песни с Грицом, сыграл в средневековую мафию, посмеялся советским мотивирующим плакатам, призывающим требовать всюду сосиски, не плевать на пол в чуме, осторожно проходить между буферами и не стоять под зюзгой. А напоследок пришёл к шестакам, устроившим в своём классе Хогвартс. Здесь снова была викторина, а также полёт на метле, битва с дементорами, сделанными из воздушных шариков, непременные конфеты «Берти Боттс», а под конец явился Ваня Генералов с вопросом: «Хочешь полежать в могиле?» Павел согласился не раздумывая, и это вызвало у шестиклашек бурю восторга. Его с превеликой заботой разместили в мрачноватом прямоугольном сооружении и обещали разбудить, если он вдруг заснёт.

Сперва Павла действительно клонило в сон, но затем пришли мысли, и он просто отдался их течению, не обращая внимания на праздничную суматоху. Он думал о людях, собранных Грицом в его команду, вращающихся вокруг него, как планеты вокруг своего солнца. Люди приходили из числа выпускников и из HeadHanterа, через знакомых и через грицовскую геокомпанию. Яркие люди с запоминающимися именами, родившимися здесь же, в Е-профиле. Редко кого звали по имени-отчеству. Учитель Павел перебирал имена и представлял себе лица. Екатерина Ивановна Сосновикова, которую с лёгкой руки какого-то шестиклассника звали Катя со слониками. Настя Фаронова-Фараонова. Ваня Масленников, прозванный Чайкой за любовь к Ричарду Баху. Лёха ОК, потому что Околотков, ученик Грица, ещё по прежней школе. Юрник, или ЮН, самый старший из препов, физик, которому ученики постоянно писали на доске: «ЮН, вы не правы!» АЖ — Александр Жигулёв (создатель ажешек — специальных патронов для игры «Солдатики»), не путать с Алексеем Жедём, потому что он Алекс. Царь, закончивший 179-ю и теперь преподававший историю, судивший перестрелку на зимоле, заказывавший лучшую пиццу на педсовет и неизменно игравший визиря в «Караване». Король, буквально Слава Король, фамилия такая. Говорун, он же Саша Разумов, тоже из ешек. Алексей Лунёв, выпускник 179-й, ещё в школьные годы получивший прозвище Лунь; дети настолько привыкли к этому, что даже в презентациях писали: «Руководитель проекта Лунь». Лена, владыка кучи, так её стали называть после поездки по бывшей Югославии, на одном из тамошних языков это значит «хозяйка дома». Ася, Коля, Гена, Таня, Маша, Соня, Паша. Азамата так и называли, но он сам любил играть словами: «А за мат ответишь». Или: «Вот послушай, Паш, мы в классе решили поменять всем имена и фамилии. Если начинается с гласной — просто прибавляем М в начале. А согласную меняем на М. Я теперь Мазамат Мряев. Есть у нас Маша Мотик, Миша Мистик, Мастя Морошина. А Вера стала Мера».

Павел подумал о Вере Александровой. Она сильно изменилась за последние полгода. Стала взрослее, свободнее. Больше не носила толстовки с «Последним испытанием» — остался только Дэвид Линч. Всё чаще Павел ловил себя на мысли о том, что их встречи превратились из консультаций в беседы коллег.

— Помнишь, Вера, ты хотела прояснить насчёт фрегата? — спросил он недавно.

— Помню, но пока не знаю, куда это вставить, да и стоит ли это делать вообще.

— А в чём суть?

— А в том, что фрегат — сильная, ловкая и подлая птица, которая живёт тем, что отбирает рыбу у других птиц, простачков, которые трудятся, чтобы её поймать. А фрегат, такой красавчик, просто парит в вышине и высматривает, кого можно ограбить. Воплощённое чувство превосходства над всеми.

— Ого, сильно.

— Поэтому трудно сообразить, где уместно об этом рассказать, чтобы не было слишком прямолинейно.

— Может, как притчу вставить?

— Была такая мысль, — подхватила Вера.

***

Вера-Мера. Она быстро взрослела, как будто заранее врывалась в тот мир, где в Е-профиле жили старшеклассники: прошедшие все игры, пакеты, зимоли, лагеря шестого, седьмого и восьмого классов, они становились помощниками препов, мастерами, коллегами.

Павел задумался о том, подтверждала ли история Веры, мятежной Веры и в то же время Веры-Меры, лестницу странников или теорию каменщиков, о которой говорил вчера Гриц на заседании педклуба.

Вчера Павел многому удивлялся: Гриц открылся ему не как шумный, резкий, неугомонный холерик, бушующий на разборах и педсоветах, и не как хитроумный стратег, планирующий каждый этап успешной игры, а как провидец, заглядывающий в будущее и пытающийся волевым усилием изменить его.

— Мы ставим перед собой задачу, которая доныне была не по силам ни одному из выдающихся педагогов, — сказал Гриц. — Все альтернативные педагогические системы не пережили своих создателей. К сожалению, и Тубельский, и Эльконин не смогли ничего изменить в этом. С их смертью всё прекратилось. Я уже не говорю о Макаренко и Сухомлинском. О ШКИДе. О коммунарах. Как же это преодолеть? Только созданием команды. Ну, и архива, конечно. Все игры, пакеты, вводные, разборы — всё нужно превратить в оптимальные для понимания и использования тексты, благо, в наше время это сделать более-менее просто.

— Давайте о команде, — продолжил Гриц. — Архиважно, чтобы в школе работали разные люди — разного возраста и увлечений, мужчины, женщины, толстые и тонкие, спортивные и не очень, физики и лирики. Дети должны видеть, что мир состоит из разных людей. Далее, учитель не должен превращаться в училку. Очень важен постоянный личностный рост: нужно быть успешным в какой-то иной области, помимо школы. Это снимает главное учительское противоречие: детей должны учить успешные люди, но успешные люди не идут в школу. Отсюда вывод: типичный учитель — типичный неудачник. Дети отлично всё это считывают. Поэтому мы в Е-профиле поощряем дополнительные преповские занятия, не связанные с педагогикой. Успешность в другой сфере даёт уверенность в себе и педагогический рост. При условии соблюдения теории каменщиков.

— Теория каменщиков, — Гриц достал маркеры и подошёл к доске, чтобы сопроводить рассказ схемами. — Каменщик обрабатывает камень и тем живёт. Первый год он работает в ведро: делает очень много, постоянно трудится, шлифует мастерство. Но продаёт мало, и большая часть его трудов идёт на выброс. Здесь главное не опускать руки и продолжать методично вкладываться в дело, понимая, что желанный результат придёт далеко не сразу. На второй год каменщик становится мастером. У него появляется клиентура, которая знает и выбирает именно его, так как у него уже есть имя и репутация. Можно работать меньше, а брать больше. Но всё ещё надо серьёзно вкалывать, чтобы прокормить себя и отложить что-то на будущее. На третий год мастер превращается в творца. У него есть постоянный стабильный доход и имя, он уверен в себе и трудится ради своего удовольствия, сам выбирая, что он будет делать. Каменщик творит, когда приходит вдохновение. Он возглавляет свой бизнес, и у него есть работающая на него команда. Теория каменщиков применима в разных сферах, и в педагогике тоже. Именно поэтому мы в нашей системе даём новому препу три года на адаптацию. Через три года он должен создать свою программу в рамках системы или уйти.

— А что такое лестница странников и как она связана с теорией каменщиков? — спросил Павел.

— Сейчас объясню, — Гриц снова ринулся к доске, энергично стирая приспособленной для этого дела шапкой прежние заметки. — Возвращаясь к личностному росту. Новый преп на стадии «в ведро» просто очень много пашет, чтобы вникнуть в систему. Затем он переходит на стадию мастера, и у него появляется свободное время для размышлений и дополнительной деятельности. На исходе третьего года, когда преп превращается в творца, его активность по вхождению в систему идёт на убыль, многие процессы происходят на автомате. И вот тут-то должно пойти в рост нечто новое, не связанное со школой. Алекс поступил в аспирантуру. Азамат вложился в танцы. Ты, Паша, по моим наблюдениям, должен начать писать книгу. Суть лестницы странников вот в чём: чтобы был постоянный личностный рост, чтобы лестница шла только вверх, спад активности в одной сфере должен сопровождаться подъёмом в другой — и так всю жизнь, — Гриц указал на пересекающиеся синусоиды и на хитроумную ступенчатую схему, которую препы старательно зарисовывали в свои блокноты или просто фотографировали.

***

Итак, Вера. Шла ли она лестницей странников, прощаясь с трёхлетней системой средней школы в Е-профиле и одновременно раскручивая новую сферу деятельности как молодой автор и композитор? Слишком быстро? Но ведь и Гриц заметил вчера на педклубе, что современные дети взрослеют намного раньше прежних поколений, а потому сложившиеся возрастные схемы надо пересматривать. А как же теория каменщиков? Один роман за полгода — это явно мало для стадии «в ведро». Но тот же Гриц сказал, что будет рассматривать разные педагогические и психологические теории. Потому что нельзя всех уложить в одну схему: там, где не срабатывает одна теория, сработает другая. Ведь главное — не загнать всех в единые рамки, а помочь взрослеть, исходя из особенностей каждого отдельно взятого человека, ведь недаром мы всех наших учеников знаем по имени и в лицо. Павел уже понимал, принимал, что лестница странников работает всегда, а теория каменщиков — в большинстве случаев. Но есть и другие теории. Лукьяненко, например. То есть теория Грица на основе философии произведений Лукьяненко. Гриц выделил разные типы личностей. И среди них маги: те, которые творят собственный мир по своим законам. Может, Вера — маг?

***

— Ничёси! Пашка, ты здесь? — Таня, учитель биологии, откинула чёрный полог и, смеясь, вглядывалась в помятую физиономию учителя Павла. — Заснул что ли? Ваня-охранник уже десять раз поднимался, изнылся весь: девять вечера, дети должны пробиться домой. Так что мы ребят отпустили, решили сами здесь доубираться.

Павел вскочил на ноги, отряхнулся и ринулся на помощь остальным препам: разбирать могилу, подбирать с пола сдувшиеся трупы дементоров, вытирать липкие пятна пепси-колы.

В мучительской Маша и Соня, весело переговариваясь, мыли и складывали на стол посуду. С лестницы доносилось какое-то треньканье: Игорь Маркелов, примостившись у самой решётки, загораживающей подъём на чердак, пел что-то самому себе удивительно нежным голосом. Длинные тонкие пальцы бегали по струнам, тихо тренькала и поскрипывала рассохшейся декой гитара.

========== Глава XII Превосходство ==========

Комментарий к Глава XII Превосходство

В послесловии Гриц поёт песню Владимира Ланцберга “Малыш”.

Глава XXI

Превосходство

Длинные тонкие пальцы бегали по струнам, тихо тренькала и поскрипывала рассохшейся декой гитара. Товарищ Баян, низко наклонив курчавую голову, пел «Интернационал». Голос звучал чисто, иногда с хрипотцой, с необычными музыкальными ударениями — парень как будто раскручивал мелодию, помогая себе ритмичным мотанием головы достичь наивысшей степени ярости.

— Встава-а-ай, проклятьем заклеймё-о-о-нный, весь мир голодных и рабо-о-ов!

«Как же, — подумал проходящий поблизости Фрегат, — никогда тварям не быть наверху!»

Товарищ Баян сидел на пыльных ступеньках лестницы, ведущей на чердак основного корпуса, и не мог видеть скользящего ниже Фрегата, но будто почувствовал что-то — голос его осёкся, длинные чёрные руки беспомощно опустились, гитара, жалобно тренькнув, умолкла.

***

В последний месяц лета в Колледж Виртуозов Магии стали возвращаться ребята, так как учебный год по давней традиции начинался здесь 23 августа. Ветхие коридоры и дворики наполнились юными голосами и запахом мальчишек, на стенах появились свежие похабные надписи. Уже случилась пара драк и было разбито несколько стёкол, и, кроме того, пропали без вести три ученика, а один был найден разбившимся насмерть у подножия колокольни. Сгинувших объявили погибшими на посту и занесли их имена в вельветовую книгу. Директор Шпиле написал родственникам об их трагической судьбе и, как и следовало ожидать, получил в ответ формальные сожаления. Дежурному препу вменили в обязанность следить, чтобы никто не лазал на старую колокольню, двери которой заколотили досками крест-накрест. После смерти товарища Володьи старшеклассники из группы Поедателя Гороха и не думали соваться в подвал с тайной железнодорожной станцией. Они старательно делали вид, что не замечают Фрегата, и его устраивал этот заговор молчания. Многогранники, чаши и оставшийся дракон цвета киновари уверенно наступали вперёд, чёрный нефритовый тигр теснил белого гуся к краю игрового поля. Так продолжалось до начала сентября.

***

Ясным утром ранней осени, в выходной день, когда ученики и дежурный преп ещё мирно сопели в своих постелях, намереваясь встать за пять минут до завтрака, — и никакой китайской гимнастики на большом дворе, и никакого душа и чистки зубов! — Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик, ёжась от прохлады, спустился в подвал и склонился над бильярдным столом. Что-то изменилось. Мельчор оглянулся на Райхгольда, который на этот раз остался в углу, в полутьме, откуда злобно сверкали его глаза. Белый гусь шёл в наступление и без сомнения наметил своей целью последнего дракона цвета киновари. Чёрный нефритовый тигр вильнул в сторону и оттуда щерился исподлобья, не решаясь предпринять что-либо в защиту своих фигур.

— Что случилось, учитель? — взволнованным голосом спросил Фрегат.

Он хорошо помнил предыдущие сильные ходы Альенде и ответы, которые следовали сразу за гибелью одного из учеников: как крупные землевладельцы забивали стельных коров, а оставшийся скот перегоняли в Аргентину; как забастовали транспортники, вызвав коллапс автомобильных и железных дорог; как чуть не прошла попытка государственного переворота, как парламент объявил незаконными действия президента Альенде.

— Случилось! — язвительно проговорил старый маг. — В сентябре всегда что-то случается. Президент Альенде по тайным каналам сделал запрос: он требует у Советского Союза крупную партию оружия и помощь военными советниками.

— И что же будет?

— Советы готовы помочь ему. А также Куба и все страны Варшавского договора. Поздравляю, мой мальчик, тебе удалось сделать то, что не получалось у более опытных игроков, — вот-вот начнётся Третья Мировая война.

— Это плохо? Почему? — Фрегат осмелел, его глаза заблистали.

— Если война начнётся, игра поглотит тебя и ты не выстоишь, силёнок не хватит. Ситуацию нужно срочно переломить, вернуть всё в рамки одной страны, и только так.

— Стой! — резко крикнул Райхгольд, простирая посох в сторону собравшегося бежать Фрегата. У того уже была намечена новая жертва и то, как её заманить и что потом делать. На седьмой раз всё казалось таким простым и рутинным.

Но маг со зловеще-ироничной улыбкой, появившейся на его лице впервые и потому особенно страшной, проговорил, разбрызгивая слюну на старый пергамент:

— Обычная тварь тут не подойдёт. Ты должен порвать последнюю нить, которая делает тебя слабым. Или сгинуть в бесславии вместе с остальными неудачниками. Помни, путь вверх — это всегда путь по трупам. Предательство и убийство — единственный способ обрести могущество.

— Нет, — Фрегат бессильно опустился на пол и вцепился пальцами в волосы. — Нет, я не могу. Я не такой.

Старый маг приблизился отрывистыми шагами, схватил мальчика за вихор и запрокинул его голову, вперившись в него своими страшными, полными ненависти глазами.

— Не такой? Нет, ты такой. Признайся себе в этом, трус! Порви эту нить, пока она не потянула тебя на дно!

— Но как? Она далеко отсюда. Что я могу сделать? — в сердце затеплилась слабая надежда: здесь, в колледже, он мог приманить кого угодно, но Кира была слишком далеко. И тут же некий голос, голос молодого бесстрастного одинокого воина, который давно жил в нём и взывал к нему, зазвучал в глубине сердца, бившегося странно ровно: порви, порви эту нить, она делает тебя слабым, эта девочка ничто для тебя, ты не шемроший фальшых, истинный воин всегда одинок. Необходимо принести эту жертву.

— Просто назови имя, — сказал Райхгольд. –На этот раз достаточно только имени.

— Кира, — произнёс Фрегат, и тут же сердце заполнила ледяная пустота.

***

Марк Аврелий Фрегат Мельчор расправил плечи и уверенно подошёл к бильярдному столу. Он простёр руку над ветхим пергаментом, как делал это старый маг со своим посохом, и чётко и бесстрастно произнёс:

— В Сантьяго идёт дождь.

Чёрный нефритовый тигр одним прыжком приблизился к белому гусю и толкнул того в гордо выпяченную грудь.

Послышался рёв взлетающих военных самолётов.

Стройными рядами пошли в атаку многогранники цвета киновари.

По старым колониальным улицам Сантьяго загрохотали танки, устремляясь к президентскому дворцу Ла Монеда.

Из-за кроваво-красных многогранников выглянули чаши, изгибаясь в сторону отступавших фигур цвета слоновой кости, заслонивших собой упавшего на бок белого гуся.

Самолёты прошли на бреющем полёте над Ла Монедой и сбросили первые бомбы.

Сальвадор Альенде выступил с последним обращением, в середине которого связь оборвалась. Из президентского кабинета раздался одинокий выстрел. Затем туда вошли оставшиеся защитники дворца и накрыли Альенде чилийским флагом.

Белый гусь вспыхнул и мгновенно исчез, а на его месте образовалась густая чёрная капля, которая стремительно росла, поглощая фигуры цвета слоновой кости.

Запахло гарью и кровью.

***

На следующий день прошёл слух, что на ужин ожидается что-то необычное. Ученикам велели надеть парадную форму, чего не случалось даже при торжественном чтении вельветовой книги памяти. Сидя на своём месте в середине обеденного зала и чувствуя себя неловко в белой рубашке и галстуке, Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик со сдержанным любопытством, рассматривал возвышение, на котором за длинным столом, накрытом парадной скатертью, заседали над блюдами, таившимися под серебряными колпаками, директор Шпиле, два его заместителя и прочие препы. Также среди них Фрегат обнаружил того самого китайского офицера, который спас его от нападения местной шпаны, и незнакомого мужчину с бородкой клинышком, в изящных очках и строгом костюме. Директор Шпиле постучал ножом о серебряный колпак, призывая всех к тишине:

— Внимание, ученики и уважаемые преподаватели Колледжа Виртуозов Магии! С нами сегодня особые гости — досточтимые члены попечительского совета, — директор указал на гостей за преповским столом. — Предоставляю им слово.

Мужчина с бородкой клинышком поднялся, поклонился и заговорил громким низким голосом:

— Дорогие ученики, коллеги! Со времён нашего основателя Гримелина Гримальдуса Белого мы следим за особенными учениками. За теми, кто беззаветно предан нашему колледжу, и отдаёт ему всего себя, презрев блага этого мира, отвергнув лень и самоугождение. За теми, кто движим любовью к чистому знанию и имеет смелость отвергнуть так называемые моральные устои, навязанные нам сомнительными авторитетами, а на самом деле сковывающие наши порывы. Такие ученики появляются редко. Мы называем их истинными воинами, — китайский офицер одобрительно закивал головой, — истинными магами. И сегодня среди нас есть такой человек. Избранник, которого мы приглашаем за наш стол. Марк Аврелий Фрегат Мельчор. Займи своё место среди коллег.

Без тени смущения Фрегат поднялся и, сопровождаемый удивлёнными, завистливыми, любопытными, злобными взглядами товарищей, пошёл по проходу к возвышению. Он уже не чувствовал стеснения от непривычно чистой и новой одежды. Шагал свободно и бесстрастно, наслаждаясь одиночеством, как фрегат, что надменно парит в восходящих струях воздуха, взирая свысока на мелкую возню обычных птиц-рыболовов, зная, что вся их добыча в конечном счёте принадлежит ему. Когда Фрегат поднимался по ступенькам, ведущим к возвышению, все сидящие за преповским столом поднялись, приветствуя его, и стояли, пока он не занял своё место среди них.

Вместо послесловия

Был последний вечер зимоля, плавно переходящий в ночь. Целую неделю шестой, седьмой, восьмой и девятый классы соревновались в разных умениях: решали олимпиадные задачи по всем предметам, строили деревянные колесницы и машинки с электронным управлением, играли в «Что? Где? Когда?», крокодила и шляпу, выполняли кучу упражнений под названием «Списки», выживали в зимнем лесу в течение двух часов, ставили пьесу собственного сочинения на математическую тему, участвовали в разных викторинах, играли в футбол на льду и в перестрелку в снегу — в общем, забывая о еде, душе и сне, делали всё то, что входило, по ешкинским представлениям, в зимнюю межпредметную олимпиаду. Препам тоже приходилось несладко: ведь все эти сделанные в лихорадочном угаре упражнения приходилось срочно проверять и объективно оценивать. А ведь ещё была конференция — венец зимоля, игра, в ходе которой классы получали обрывки информации о неизвестной планете и должны были полностью описать её мир, начиная от физики и географии и заканчивая языком туземцев.

В жаркой борьбе победил девятый класс — класс Игоря Маркелова. Ребята шли к этой победе несколько лет, каждый раз упорно планируя всю зимольную неделю и выкладываясь по полной. Они чуть не взяли первое место в шестом и в восьмом классе, и вот наконец — долгожданный триумф! Его праздновали бурно, позволив себе расслабиться и съесть торт, а потом пошли играть под звёздами в перестрелку.

Другие классы тоже веселились, и территория подмосковного лагеря, где проводился зимоль, оглашалась громким смехом, радостными воплями тех, кто, вращаясь боком, скатывался с заснеженного холма, песнями под гитару, суматохой, поднятой футболистами и перестрельщиками.

Учитель Павел съел у девятого класса кусок торта, обжёг горло не успевшим остыть чаем и побежал играть в перестрелку. Затем, вдоволь извалявшись в снегу и наоравшись, он был приглашён кататься на самодельных колесницах: сначала катали его, потом впрягся в оглобли он, и вся эта возня продолжалась, пока самая хлипкая колесница не сломалась, а вымокшие ещё на перестрелке перчатки не превратились в мёрзлый ком.

Тогда Павел направился в корпус к восьмому классу, где Ваня Чайка собрал вокруг себя любителей петь под гитару. Иногда его сменяла Вера со своей укулеле, и так они исполнили весь традиционный ешкинский репертуар: «Шторм», «Голубую стрелу», «Белую гвардию», «Я не достаю до пола ногами», «Разбежавшись, прыгну со скалы», «Ведьмаку заплатите чеканной монетой», а под конец — неизменного «Шелкопряда».

Потом Ваня с желающими ринулся играть в футбол, чтобы размяться и побегать под звёздами, Павел же и Вера остались в холле вместе с теми, кто заснул прямо здесь или, тихо переговариваясь, пил чай. Вера на этом зимоле зажигала так, что о ней часто с одобрением говорили на ночных педсоветах и занесли в списки тех, кому завтра утром должны были вручить памятные круглые значки. «Фрегат» к тому времени был дописан и опубликован в «Ерундени» — проект завершился. Но сейчас мысли обоих снова вернулись к нему, потому что, подумал Павел, завершить роман — это в какой-то мере то же, что пережить зимоль.

— Иногда думаю о «Фрегате» — не часто — и говорю себе: хорошо, что всё кончилось, — заговорила Вера, улыбаясь и рассеянно перебирая струны укулеле. — На последнем этапе я уже начала ненавидеть этого гадёныша, своего главного героя.

— Ты молодец, что прошла этот путь до конца, — поддержал Павел. — Тем более такой, когда роман зажил собственной жизнью, а протагонист превратился в страшное существо. В таком случае есть искушение как-то оправдать его, обелить, заставить читателя ему сочувствовать. Или повернуть так, что он всё-таки не такой плохой, просто обстоятельства так сложились, а сам герой не виноват.

— Ну да, как Снегг, — подхватила Вера. — Это слишком просто.

— Только твой Фрегат — не Снегг. Он, скорее, Гриффин из «Берсерка» или Лайт из «Тетради смерти». А такого героя вести до самого финала трудно.

— Точно.

— Но ты молодец, справилась. Поэтому самое время раскрыть тебе третий секрет искусства писать романы.

Вера удивлённо подняла брови.

— Есть писатели, которые не могут не творить. Для них это такой же естественный процесс, как дышать или, прости за сравнение, ходить в туалет. Об этом говорит английский писатель Фаулз в своём произведении «Башня из слоновой кости». Там, правда, про художника, но смысл тот же. Если не писать, тебя просто разорвёт, ты задохнёшься или погибнешь, отравленный собственными ядами.

— То есть ты пишешь, чтобы из тебя вышли яды? — спросила Вера.

— В такой интерпретации — да.

— Тогда, в такой интерпретации, написать роман — это как выдавить прыщ?

— Получается, да, — ответил учитель Павел.

Вера расхохоталась, откинувшись назад и чуть не стукнувшись затылком о бетонную стенку.

— Так вот почему не хочется возвращаться к роману после его окончания!

Смех Веры был заразителен, и они ещё долго веселились, обыгрывая терапевтические функции словоблудия и сочиняя мемы на эту тему. Потом прибежали семиклассники вместе с Ваней Чайкой, и Вера, ещё не уставшая, умчалась с ними веселиться в соседнем корпусе, а Павел, слегка утомлённый, отправился туда, где обычно проводились ночные педсоветы, а днём заседал преповский штаб зимоля.

Здесь царил Гриц, немилосердно дёргавший струны гитары, а вокруг него расположились ребята из геокомпании и препы, не желавшие упускать возможность послушать песни в исполнении руководителя Е-профиля, что случалось в последнее время нечасто. Гриц пел своим немузыкальным тенором, яростно напрягая шею и раздувая щёки, гитара стонала и кряхтела. Иногда он забывал слова и тогда производил языком бурлящие звуки, пока строчка не находилась или пока из зала не прилетала подсказка. Этой ночью Гриц обещал исполнить все желания слушателей. Он спел для Аси «Лисапет на свободном ходе», для Тани — «Пардон, сеньоры и сеньориты» (на строчке «да, кстати, дети — их лучше за борт» восторженно взревела вся аудитория), для Саши Данилюка из седьмого класса — «Хрясь», для его одноклассника Серёги Суконкина — «Сдал зачёт, слава Тебе, Господи!», для Лёхи ОК — «Я старомоден, как ботфорт», для АЖ — «Мы с тобой давно уже не те», для Миши Дмитриева, выпускника, помогавшего на зимоле, — грустную песню Галича про Тоньку-билетёршу, для Иришки — визборовский «Волейбол на Сретенке», для Васи из шестого — «Балладу о борьбе».

— А тебе, Паш, что спеть? — спросил Гриц, когда шквал заявок временно стих.

— А мне «Малыша».

Гриц кивнул, лукаво улыбнулся, и в старом холле зазвучал его усталый голос:

— Нам быть с тобой ещё полчаса,

Потом — века суетной возни.

Малыш, возьми мои паруса,

Весь мой такелаж возьми.

И все сидящие на стульях и на полу, обнимающие друг друга за плечи и просто покачивающиеся в такт, подхватили:

— Мы о шторма расшибали лбы,

Наш пот всю палубу пропитал.

Малыш, ты юнгой хорошим был,

Теперь ты сам капитан.

8 октября 2021, Москва, 179-я школа