За сайгаками [Светлана Владимировна Василенко] (rtf) читать постранично
- За сайгаками 418 Кб скачать: (rtf) - (rtf+fbd) читать: (полностью) - (постранично) - Светлана Владимировна Василенко
Книга в формате rtf! Изображения и текст могут не отображаться!
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (15) »
Светлана Василенко
За сайгаками
Василенко С. За сайгаками // Вкус: повести и рассказы. М.: Правда, 1991, с. 350-372.
Саше Ладошкину
Этого парня с длинным, почти безгубым ртом я где-то видела, казалось, что совсем недавно. Он смотрел на меня так пристально, как умеют смотреть только люди с бесцветными прозрачными глазами, оттого что главное в таких глазах — зрачки; этого парня на дно реки положить и над рекою склониться — в озноб бросит от пристального упорного черного льда со дна, будто и нет воды, будто один на один со зрачками. Лучше не смотреть. Я и не смотрела в его сторону, но мучительно хотелось повернуться и по-шутовски раскланяться с ним (и столько раз мысленно репетировала этот поворот и поклон, что по-настоящему заболели мышцы шеи). Я никак не могла вспомнить, где видела его (но видела! где-то видела! человек, который смеется? может, оттуда? но нет — сама когда-то видела — именно этот рот, этот длинный провал, называемый ртом, этот одновременно жалкий и насмешливо-презрительный рот — не поймешь: плачет или смеется?). И вся моя голова горела от нетерпения вспомнить, и я тихо покачивала головой, будто встряхивая калейдоскоп, помогая клеткам мозга передвигаться, чтобы, блуждая и натыкаясь друг на друга, радостно нашлись бы и воскресили — и свет, и запах, и мелкий камешек в руке — ненужный, но воскрешенный, — ведь был, и от него потела ладонь, — все бы воскресло, но не воскресало, и вдруг — да, да — чердак, слежавшаяся, затвердевшая пыль, на которой не оставалось следов: под босыми ногами она бесшумно растрескивалась, — голубиное гнездо и двое мертвых птенцов с неестественно длинными перевесившимися через край гнезда синими шеями; страшно сиреневое между хрящиками, печально-длинные рты, и их голые темно- (темное выступило снизу, недавно) голубые тела, и холод этих тел, холод, ни на что не похожий, ни на холод живого, ни на холод навсегда мертвой материи, это был холод смерти живого, которое уже мертво, но еще — не распад, не тление (распад и тление приносят новую теплоту — как начало новой формы не-жизни) — да, я держала в руках смерть, она беззащитна, у нее тонкая голубая кожа, и если надавить на кожу пальцем, остается вмятина, так и остается, будто всегда была, и она холодная, не так, чтобы очень холодная, но этого холода пугаются пальцы, будто предчувствуя, будто до себя дотрагиваются — через столько-то лет, когда умрут.
Там был еще третий птенец. Он был жив. Перевесив шею, как его братья, через край гнезда, он собирался умирать. Но пристально смотрел он на меня, он раззевал жалкий и одновременно презрительный длинный рот; он был почти такой же холодный, как его мертвые братья или сестры, но там, под тонкой кожицей, билась и билась жизнь, и моя жизнь обрадовалась его жизни и поспешила спасти ее.
Я поила птенца молоком, он спал в кроличьих шкурках, но все больше холодел, ведь он долго лежал с мертвыми и заразился от них холодом. Я положила его к себе под мышку и заснула, я ведь хотела как лучше, ведь он пригрелся, а когда я проснулась — птенца не было. Были — выдавленные кишки его, пустая голая шкурка и горько-насмешливый длинный рот. Я заспала его.
Я вспомнила это, я горько нашла то, что искала: вот где я видела этот рот, и нигде больше. Но было, было что-то еще в моей памяти, тот некий камешек в потной руке, и это было вот что: там, уже на чердаке, я знала, что этот птенец похож на кого-то, что где-то видела уже этот рот. Круг замыкался, но никак не мог замкнуться. Я устала. В конце концов нашла: похож на птенца. Чего же еще? В конце концов, сидим в ресторане. И я успокоилась.
Мы с Ириной сидели в ресторане, зал был огромен, но пуст: был будний вечер. Был прожит тяжелый день, день солнечного затмения, и, говорят, много людей умерло в этот день. Четыре столика подряд были заняты, все как будто прижались друг к другу, стараясь не глядеть на огромное пустое пространство зала, на блики пустых столов, будто люди, которые должны сегодня сидеть за ними, не смогли прийти, потому что умерли. Было полутемно, и над нами шелестели вентиляторы, словно захмелевшие и потому потерявшие способность улавливать какие-то свои хитрые волны летучие мыши, неуклюже ворочались, отбрасывая на потолок тени своих уродливых крыльев.
Было тихо и грустно в ресторане, и мы все почему-то разговаривали шепотом.
Окно было закрыто, и там, в обнаженной пустоте вымершего мира, качался засохший от жары вяз. Шума ветра не было
За сайгаками
Василенко С. За сайгаками // Вкус: повести и рассказы. М.: Правда, 1991, с. 350-372.
Саше Ладошкину
Этого парня с длинным, почти безгубым ртом я где-то видела, казалось, что совсем недавно. Он смотрел на меня так пристально, как умеют смотреть только люди с бесцветными прозрачными глазами, оттого что главное в таких глазах — зрачки; этого парня на дно реки положить и над рекою склониться — в озноб бросит от пристального упорного черного льда со дна, будто и нет воды, будто один на один со зрачками. Лучше не смотреть. Я и не смотрела в его сторону, но мучительно хотелось повернуться и по-шутовски раскланяться с ним (и столько раз мысленно репетировала этот поворот и поклон, что по-настоящему заболели мышцы шеи). Я никак не могла вспомнить, где видела его (но видела! где-то видела! человек, который смеется? может, оттуда? но нет — сама когда-то видела — именно этот рот, этот длинный провал, называемый ртом, этот одновременно жалкий и насмешливо-презрительный рот — не поймешь: плачет или смеется?). И вся моя голова горела от нетерпения вспомнить, и я тихо покачивала головой, будто встряхивая калейдоскоп, помогая клеткам мозга передвигаться, чтобы, блуждая и натыкаясь друг на друга, радостно нашлись бы и воскресили — и свет, и запах, и мелкий камешек в руке — ненужный, но воскрешенный, — ведь был, и от него потела ладонь, — все бы воскресло, но не воскресало, и вдруг — да, да — чердак, слежавшаяся, затвердевшая пыль, на которой не оставалось следов: под босыми ногами она бесшумно растрескивалась, — голубиное гнездо и двое мертвых птенцов с неестественно длинными перевесившимися через край гнезда синими шеями; страшно сиреневое между хрящиками, печально-длинные рты, и их голые темно- (темное выступило снизу, недавно) голубые тела, и холод этих тел, холод, ни на что не похожий, ни на холод живого, ни на холод навсегда мертвой материи, это был холод смерти живого, которое уже мертво, но еще — не распад, не тление (распад и тление приносят новую теплоту — как начало новой формы не-жизни) — да, я держала в руках смерть, она беззащитна, у нее тонкая голубая кожа, и если надавить на кожу пальцем, остается вмятина, так и остается, будто всегда была, и она холодная, не так, чтобы очень холодная, но этого холода пугаются пальцы, будто предчувствуя, будто до себя дотрагиваются — через столько-то лет, когда умрут.
Там был еще третий птенец. Он был жив. Перевесив шею, как его братья, через край гнезда, он собирался умирать. Но пристально смотрел он на меня, он раззевал жалкий и одновременно презрительный длинный рот; он был почти такой же холодный, как его мертвые братья или сестры, но там, под тонкой кожицей, билась и билась жизнь, и моя жизнь обрадовалась его жизни и поспешила спасти ее.
Я поила птенца молоком, он спал в кроличьих шкурках, но все больше холодел, ведь он долго лежал с мертвыми и заразился от них холодом. Я положила его к себе под мышку и заснула, я ведь хотела как лучше, ведь он пригрелся, а когда я проснулась — птенца не было. Были — выдавленные кишки его, пустая голая шкурка и горько-насмешливый длинный рот. Я заспала его.
Я вспомнила это, я горько нашла то, что искала: вот где я видела этот рот, и нигде больше. Но было, было что-то еще в моей памяти, тот некий камешек в потной руке, и это было вот что: там, уже на чердаке, я знала, что этот птенец похож на кого-то, что где-то видела уже этот рот. Круг замыкался, но никак не мог замкнуться. Я устала. В конце концов нашла: похож на птенца. Чего же еще? В конце концов, сидим в ресторане. И я успокоилась.
Мы с Ириной сидели в ресторане, зал был огромен, но пуст: был будний вечер. Был прожит тяжелый день, день солнечного затмения, и, говорят, много людей умерло в этот день. Четыре столика подряд были заняты, все как будто прижались друг к другу, стараясь не глядеть на огромное пустое пространство зала, на блики пустых столов, будто люди, которые должны сегодня сидеть за ними, не смогли прийти, потому что умерли. Было полутемно, и над нами шелестели вентиляторы, словно захмелевшие и потому потерявшие способность улавливать какие-то свои хитрые волны летучие мыши, неуклюже ворочались, отбрасывая на потолок тени своих уродливых крыльев.
Было тихо и грустно в ресторане, и мы все почему-то разговаривали шепотом.
Окно было закрыто, и там, в обнаженной пустоте вымершего мира, качался засохший от жары вяз. Шума ветра не было
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (15) »
Последние комментарии
3 часов 40 минут назад
8 часов 43 минут назад
16 часов 32 минут назад
19 часов 3 минут назад
19 часов 11 минут назад
2 дней 6 часов назад