Растворившийся во времени [Даниил Сергеевич Пиунов] (fb2) читать онлайн

Даниил Пиунов Растворившийся во времени

Случается так, что по жизни мы знакомимся с различного рода персоналиями. С кем-то, из удостоившихся чести быть знакомыми с вами, вы проходите вместе через всякие неприятности, обыкновенно случающиеся с каждым из смертных. Важное свойство души человеческой – искать близких по духу и нраву личностей, от одного присутствия которых становиться спокойнее. В такие моменты не редко сердце бьется медленнее, практически не беспокоя и не давая малейшего намека на собственное существование, голос дрожит реже, а сам человек обретает некое подобие умиротворения, притупляющего сознание и дарящего иному чувство превосходства над остальными, а иному – ощущение единства со всем человеческим родом. Одиночество – вещь необходимая, хоть и жутко вредная, о чем повествуют не только многие обожатели гусиных перьев и печатных машинок, но и недотепы, именующие себя профессорами и экспертами. В тяжелые времена мы чрезвычайно подвержены увещеваниям ближних, считая себя крайне некомпетентными во многих вопросах. Именно в годы нужды и лишений проверяется истинное достоинство человека, открываются новые и новые двери, в обычное время крепко запертые на железные замки. Ключи, разумеется, находятся так быстро, как если бы открыть эти чертовы двери требовали люди в соответствующей форме и с соответствующими удостоверениями, дающими доступ в самые интимные и труднодоступные места. Случается же и так, что многим просто не к кому обратиться. Кризисы обостряют скопившиеся проблемы, тонкие струны души ранимых и тяжело больных мизантропов или, скажем, интровертов рвутся в одночасье. Нисколько не хочу обратить внимание на мнимую «неполноценность» отдельных прямоходящих. Как и любой общественник, а все мы так или иначе являемся таковыми, если хотя бы чаще одного раза в день имеем возможность контактировать с людьми, я подвержен влиянию стереотипов. Глупые шаблоны рвутся ежедневно, однако некоторые сделаны из прочного материала, коим можно считать миф, наследственное невежество или же диплом о высшем образовании. Одним из таких «недалеких», часто подвергающимся общественному осуждению, был Кротов Дмитрий Александрович.

Этому несчастному доходяге, назовем его так, по стечению обстоятельств выпала доля работать в офисе одной из столичных кампаний, которые в прежние времена плодились, и споры их, перелетая с одного района в другой, позволяли зацвести новым конторкам и индивидуальным предприятиям. Не трудно догадаться, что настоящие делопуты редко задерживались в таких организациях, предпочитая стабильности и болоту риск и долларовый оазис, в котором они видели спасение от всех бед. Человечество так и не научилось изживать и залечивать собственные язвы, медленно сжирающие целые поколения. Ведь и по сей день молодые девушки и не менее молодые юноши посвящают целые вечера изучению банковского дела, биржи, инвестиций и иных сопутствующих капитализму вещей. Хотя бы уже этим и отличались они от Кротова, нещадно ностальгирующему по какой-то утерянной молодости и канувшей в лету цивилизации. Большинству плюгавеньких мужичков лет сорока, облаченных в серые клетчатые костюмы из магазина «Франт», с ершистыми волосами, за которыми они ухаживают каждое утро, в надежде успокоить их и придать нужную форму, не приходило в голову идеи о смене работы лишь по причине «недовольства начальником». Дмитрий Александрович более всех задержался в страховой кампании «СТРАХ-ИНВЕСТ», помня ее первые вывески в здании на отшибе рабочего квартала, помня всех секретарей директора поименно, а также различных коллег, их привычки, болячки и дилеммы, в которые он не смел влезать, но неизбежно, становясь вольным слушателем в кафетерии и туалете, раз за разом размышлял над сутью человеческого и подчас с замиранием сердца представлял, как чувствовал бы себя он, если бы его жена хотела отсудить половину имущества, если бы родная дочь нарекла себя лезбиянкой, если бы после неудачной попойки ему пришлось бы брать кредиты, дабы прожить до очередной получки, которой едва хватало бы на макароны и кетчуп, да и то просроченный и проданный по скидке.

Жизнь текла медленно, подобно бабушкиному киселю, добротно сваренному из щедрых даров природы, произраставших как в лесах, так и на участках в шесть соток, где любили забываться и отдаваться земле напропалую городские жители. И чтобы не бросать тень презрения на энергичных пенсионеров, хочу лишь сказать, что однажды и мне довелось увидеть работяг разной весовой и возрастной категории. Такие же разные люди существовали и вокруг Кротова, любившего прятаться за монитором «Philips». Имея личное пространство, как он гордо называл пластиковый стол, усеянный дешевыми канцелярскими принадлежностями и вечно залитый третьесортным кофе, он полностью погружался в рабочий процесс, заполняя таблицы и строя графики вручную, создавая иллюзию собственного удовлетворения, что непременно отмечалось премией и похвальбой начальства. Наверное, на этом и держался весь его энтузиазм, конечно, фальшивый, но от того не менее значимый для директора, думающего, что даже в смутные времена он всегда может положиться и поручить самую трудную работу послушному и услужливому Дмитрию Александровичу. Было в его дергающихся усах и глазах-бусинках то безволие и желание терпеть плеть и обиды, являющиеся предметом вожделения и обожания любого начальствующего. Особенно в почете это у государственных деятелей и несметного количества чиновников, окружающих народные пожертвования, именуемые налогами. Кротов, в отличие от многих коллег, никогда не ходил на вакханалии и пирушки, устраиваемые по поводу и без, что позволяло ему не только держать в сохранности содержимое тугого кошелька, но и примечать за каждым пьяницей, беря с него по утрам значительный процент. Говоря простым языком, он с радостью давал в долг под большие проценты и люди охотно брали больше и больше, возвращая баснословные суммы, которые позволяли Кротову откладывать тысячи и тысячи на собственные похороны. Одержимый страхом внезапной смерти, еще с тридцатилетия он копил на самые пышные и дорогие похороны, не задумываясь прежде о том, кто вообще займется всей похоронной процессией. Боящийся до ужаса ножей и огня, несущихся на большой скорости автомобилей и людей в длинных плащах, встречаемых им в темное время суток, он был абсолютно уверен, что когда-нибудь он погибнет также глупо, как и появился на свет. Здесь стоит сказать, что Дмитрий был одни из нелюбимых и попросту нежеланным ребенком, появившемся лишь потому, что в злополучную ночь у его родителей не оказалось хороших контрацептивов. А потому, пережив годы унижений и стенаний, единственное, о чем искренне и неподдельно мечтал хромающий и жутко сутулящейся мужчина, стареющий день ото дня за монитором компьютера и не видящий красок жизни и ее блеск, было стремление как можно дороже и роскошнее отправиться в мир иной. Отсюда и берут корни его постоянные размышления над процессией, над поминками, над похоронной речью и отпеванием в церкви. Каждый вечер он педантично и методично разрабатывал и дорабатывал большую кипу документов, посвященных его смерти, в которых Кротов обозначал каждого участника театрального действия, прописывая реплику за репликой, слезу за слезой, веря, что после его, как уже было сказано, нелепой смерти, ближние, кого он мог вообще так называть, то бишь указанные в документах люди, исполнят последнюю волю безвременно почившего слабака, на котором остряки и прочие сильные мира сего любили измываться и вымещать злобу.

Сомневающийся читатель не поверит, как такому робкому и податливому человеку вообще могли возвращать набранные по дурости собственной проценты. Вопрос веры или не веры в способности Кротова, которые не ограничивались исключительно продуктивной работой клерка, остается с каждым из знакомящихся с этой историей. Однако рассудить нас могут лишь те самые люди, которые боялись брать кредиты у банков. В тоже время постоянно нуждавшиеся в финансовой подпитке, они сознавали, что ссора с Кротовым может привести не только к потере неисчерпаемых ресурсов в любое время дня и ночи, но и к едким докладам и доносам, каждую пятницу отправлявшихся на стол директора кампании. Таким образом, Дмитрий Александрович мог до изнеможения терпеть колкости и обиды, но когда ему требовалось получить то, что надо, он без зазрения совести апеллировал к «высшей инстанции», после чего ему удавалось хоть и недолго, но властвовать над остальными до тех самых пор, пока они не сбегали сами, не забыв вернуть десятки тысяч рублей.

Однажды Дмитрий Александрович, следящий за собственной и не только работой, обратил внимание, что после звука гонга, возвещающем об окончании дня, многие мужчины и женщины не спешили расходиться. Поправляя свой жакет и складывая тонкие до неприличия пальцы рук в замок, он крадущейся походкой стал приближаться к толпе. Не предупрежденный о каком-либо собрании, Кротов, конечно, предположил, что коллеги просто не хотят посвящать его в свои замыслы. С другой же стороны, близился очередной праздник, вроде бы 8 марта, к которому, как и ко всему, Дмитрий Александрович относился со скепсисом, не считая женщин достойными иметь одинаковые с мужчинами права. Свое мнение мужчина в брюках с меховой подкладкой и костлявыми руками старался держать при себе, любезно соглашаясь и поддакивая каждому, от отношения которого могло зависеть хоть что-то в его бренной жизни. Без сомнения, он любил извлекать пользу из более-менее складных взаимоотношений, всегда оставляя возможности для лавирования в критических ситуациях.

– Завтра надо продолжать митинговать. Сегодня они читают наши переписки, а потом что? Закроют границы? Нет, мне совок не нужен. Я буду за либералов митинговать и против власти – взял слово один из крепких мускулистых работников по фамилии Головин.

– Ваня прав. Я вот и маму свою завтра возьму, и сестра из Тулы приедет. Может, вы все тоже семьями? – продолжала развивать мысль Алла Гуревич, чьи формы сыскали славу у многих работавших в «СТРАХ-ИНВЕСТ».

– Коллеги дорогие – неожиданно проблеял Кротов, поправляя пенсне с веревочкой. – Куда это вы завтра собираетесь? Какой такой митинг?

– Митинг против…ну ты понял, Дмитрий. Против Него. Уже тридцать лет прошло, а он все правит и правит, сколько же можно то в самом деле?

– Вот как…А я хотел завтра посмотреть старые советские комедии. Совершенно случайно попались диски с режиссерскими версиями «Берегись автомобиля» и «Бриллиантовая рука». Вот хочу… – но договорить ему, как это обычно бывает, не дали.

– Кротов, не летай ты в своих облаках. Пошли хоть раз с нами на митинг. А то вечно ты от коллектива отбиваешься.

– Пожалуй, посмотрю комедии – мямля, он спешно ретировался, вытирая платочком из кармана выступившие капли холодного пота, обозначавшего дикую бурю волнения, что поднялась в его душе от одного упоминания каких-либо акций протеста и несогласия.

Удивленный неудовольствию, воцарившемуся в душах чересчур смелых коллег, Дмитрий Александрович торопился покинуть офис, чтобы как можно скорее оказаться в теплой постели, где его бы не беспокоили своими глупыми призывами и жалобами те, кто еще совсем недавно хвастался новыми часами и иномарками, взятыми в кредит. Выходя на улицу, он было вдруг обернулся, чтобы выяснить, как долго прохиндеи на пятом этаже собираются обсуждать коварные планы. Часто моргая, Кротов шмыгал носом, борясь с последствиями недавнего гриппа, что не обошел стороной и заботящегося о собственном здоровье, порой оттого настолько дотошного и требовательного Дмитрия Александровича. Он стоял несколько минут, наблюдая, как сияет неоновая вывеска «СТРАХ-ИНВЕСТ». И первая часть названия кампании более всего обращала пристальное внимание боязливого и дрожащего то ли от холода, то ли от собственных опасений мужчины, затянувшего на шее в крепкий узел шерстяной шарф, связанный еще очень давно покойной маменькой, требовавшей носить его даже тогда, когда устанавливалась постоянная теплая температура. Этим, возможно, она пыталась доказать сыну, как много значит его присутствие в ее жизни, и как тяжело она перенесет известие о его мимолетной, бессовестно разгулявшейся болезни. А, возможно, ей просто не особо то и хотелось тратиться на бесполезные лекарства и пилюли, привычно выписываемые жадными докторами.

– Страшно мне. Зябко мне. У страха глаза велики – бормотал Дмитрий Александрович, пряча руки в карманах кашемирового пальто. – Боже правый, отведи от греха нерадивых и направь в храм Твой, где воздадут они покаяние – порой на несчастного Кротова находило что-то этакое, отчего он молился и невнятно причитал, обращаясь к Всевышнему в надежде на спасение.

Эта вера в незримое существо, обитающее где-то «там», по его мнению, сильно помогала ему. Особенно полезно было придаться размышлениям в минуты душевного смятения. Кротов брел домой, стараясь не вглядываться в злые лица людей, озарявшихся жестокими ухмылками и непонятными усмешками при виде быстро ковылявшего мужчины, одержимого лишь одной единственной идеей – идеей скорейшего погружения в сон, в царство, лишенного злобы и тусклого света, который излучал каждый, кто окружал апатичного Кротова. Чувство глубокой меланхолии сопровождало его с тех самых пор, как он произнес первое слово. Чувство это стало настолько близким и понятным, что сам мужчина не имел желания меняться или же вдаваться в подробности депрессивного состояния души, свыкнувшись со своей ролью в этом мире и эмоциями, захлестывавшими его каждый раз, когда Дмитрий Александрович смел появиться на людях.

Трясущиеся на морозе березы, пугавшие своей наготой и излишней пустотой на ветвях мрачного Кротова, не унимались, покачиваясь из одной стороны в другую. Распутица на подходе к родной пятиэтажке, в отличие от воющего ветра, уже не так вредила душевному состоянию мужчины. Ступать по грязи и мокрому снегу приходилось всегда. Главным для Дмитрия Александровича в такие моменты являлось желание запереться в своей одинокой и пустой квартире, с изыском обставленной антикварными вещами, но не становившейся от этого более милой, греющей душу и наполняющейся атмосферой уюта и гостеприимства. Буквально вбегая в свое скромное по метражу жилище, Кротов одномоментно захлопывал дверь и поворачивал ключ в личине несколько раз, конечно, проверяя при этом, а не ошибся ли он по глупости, по неразумению после очередного тяжелого дня, не принесшего ничего необыкновенного в скучную и размеренную жизнь клерка.

Следующий день он провел за телевизором, поглощая целыми ведрами разогретое до приемлемого состояния мороженное. Отвлекаясь от суеты будней, он искренне гоготал и умилялся новым диалогам, сюжетным ходам и абсурдным комичным ситуациям. Пожалуй, жизнь в кино ему была ближе, чем жизнь реальная, ибо в ней все было излишне настоящим и лишенным какой-либо игры, выдумки и художественного начала. Дмитрию Александровичу в такие моменты казалось, что его судьба могла оказаться совершенно другой, пойди он после девятого класса в театральное училище, как он и хотел. Давняя мечта Кротова могла исполниться в одночасье, если бы не строгий запрет мамы, ненавидевшей театр и цирк, считавшей актеров вторыми проститутками. Внимающий каждому слову юный Дима не имел права перечить радеющей за него матери, в которой он видел единственного друга, если не считать попугая Аристотеля, любившего побеседовать с мальчиком долгими зимними вечерами.

Ближе к вечеру Кротов почувствовал, что его глаза сильно устали от многочасового просмотра советских комедий. Он приготовился к дежурным ритуалам, связанным с принятием душа и чисткой зубов. Целый день он старался не включать телефон и тем более новости, чтобы не дай бог не разнервничаться от безумных сообщений о протестах, митингах, терактах, обвалах курсов валют и смертях известных личностей. Все это он предпочитал отложить до понедельника, ибо в свою обитель мужчина старательно не впускал всякую пакость и отрицательную энергию. И вот, когда Дмитрий Александрович прилег, потушив бра, он услышал разрывы то ли петард, то ли снарядов. Неожиданно весь двор озарился каким-то ярким светом, послышались звуки сирен, соседские собаки жалобно заскулили и залаяли. Звук сирен нарастал с каждой минутой, весь город начинал гудеть, подобно толстому и огромному улью. Копошащиеся в ту ночь шершни создавали страшные шумы, мешавшие дрожащему от каждого звука Кротову спокойно выспаться. Мужчина прятался под одеялом, плакал и шептал, моля о скорейшем освобождении от жутких верещаний. Однако, что сирены, что крики далекой толпы вновь и вновь набирали обороты, будто приближаясь к дому и к квартире Дмитрия Александровича, изрядно вспотевшего и перепугавшегося от непонятной сумятицы. Вновь прозвучали выстрелы, которые не были похожи на салюты. То были настоящие выстрелы из боевых орудий. Гулкое эхо проносилось над кроватью трясущегося Кротова, сердце у которого, не останавливаясь, билось сильнее и сильнее, причиняя страшную, ноющую боль. Дмитрий Александрович выполз из-под одеяла, постарался закрыть глаза и забыться, чтобы уснуть и перенестись в свой любимый мир снов, где он играл на сцене и ел мороженное, даря радость юным зрителям, приветствовавшим его бурными овациями.

И тут во мгновение ока боль утихла. Более Дмитрий Александрович не чувствовал, как нещадно стучало сердце, как плясал пульс и как раскалывалась от сирен и криков голова. Он вытянулся впервые во весь рост на кровати и мирно уснул, освобождаясь от оков, тянувших прежде на дно и не дававших почувствовать себя истинно счастливым человеком. Все казалось ему, что он перенесся в солнечный мир, где нету войн и несчастия, где каждый может обрести друга и любовь. Такую неимоверную легкость и воздушность обрел он, какую никогда не испытывал и не мог представить даже в самом сладком сне. В ту ночь произошло что-то сказочное и одновременно пугающее.

О Кротове вспомнили лишь спустя несколько дней, когда он перестал приходить на работу. Тело бедняги вынесли из квартиры и похоронили так, как позволяли средства, экстренно собранные всем офисом. О пожеланиях Дмитрия Александровича и о его сценарии похорон так никто не узнал до тех самых пор, пока выкупивший впоследствии у государства квартиру писатель не рассказал мне об этом. Тогда то я обратил свое внимание на эту историю, преданную забвению в новой стране. Но самому Кротову было уже не до того. Прожив тяжелую жизнь, он наконец-то обрел покой, растворившись во времени.