Советские полководцы и военачальники [Василий Алексеевич Вишняков] (fb2) читать онлайн

СОВЕТСКИЕ ПОЛКОВОДЦЫ И ВОЕНАЧАЛЬНИКИ
Сборник

*

Составитель — кандидат исторических наук

В. Е. БЫСТРОВ.

Рецензент — кафедра истории военного искусства

Военно-политической академии имени В И Ленина.

© Издательство «Молодая гвардия», 1988 г.

*

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ

КАМЕНЕВ

МИХАИЛ НИКОЛАЕВИЧ

ТУХАЧЕВСКИЙ

НИКОЛАЙ ГЕРАСИМОВИЧ

КУЗНЕЦОВ

ИВАН СТЕПАНОВИЧ

КОНЕВ

ПАВЕЛ ИВАНОВИЧ

БАТОВ

ПАВЕЛ АЛЕКСЕЕВИЧ

РОТМИСТРОВ

В. БЫСТРОВ
Сергей Сергеевич КАМЕНЕВ ★

«Наградить Главнокомандующего всеми вооруженными силами РСФСР товарища Каменева Сергея Сергеевича, с исключительным талантом и преданностью интересам Советской Республики руководившего действиями Красной Армии, завершившимися победами над врагами Республики на всех фронтах, высшей воинской наградой, установленной в настоящее время, — Почетным Огнестрельным Оружием с орденом Красного Знамени».

Так Всероссийский ЦИК Советов в постановлении, объявленном 26 января 1921 года Реввоенсоветом республики, отметил заслуги выдающегося советского военного деятеля С. С. Каменева на самом высоком в годы гражданской войны командном посту в Советских Вооруженных Силах. Для раскрытия образа Каменева это постановление во многом примечательно. Конечно, очень важна оценка высшим государственным органом страны полководческого дарования Сергея Сергеевича, руководства им всеми Вооруженными Силами Республики Советов в наиболее тяжелое для нее время. Но необходимо особо отметить и содержащуюся в постановлении характеристику политической зрелости полководца, его преданности интересам Советской Республики. Ведь до Великой Октябрьской социалистической революции Каменев был полковником Генерального штаба старой армии.

Известно, что в Красную Армию во время ее становления вступили многие генералы, тысячи офицеров старой армии, которые, как указывал VIII съезд РКП (б), «…либо внутренне стали на точку зрения Советской власти, либо силой вещей увидели себя вынужденными добросовестно служить ей»^[1]. Разумеется, к Каменеву применима первая часть этого положения. Однако в данном случае она слишком обща. Для более полной характеристики политического облика Каменева правильнее будет сказать, что он одним из первых перешедших на сторону Советской власти офицеров и генералов старой армии понял все величие задач Коммунистической партии, стал активным борцом за новый социалистический мир.

Решающую роль в идейном и политическом становлении Сергея Сергеевича сыграл период между Февральской и Октябрьской революциями. Но все же нескольких месяцев, пусть перенасыщенных глубинными социальными потрясениями, недостаточно для того, чтобы Каменев мог проникнуться идеями Коммунистической партии, выработать для себя политически правильную, активную жизненную позицию. По сути вся предшествовавшая жизнь Сергея Сергеевича как бы вела его к тому, чтобы он твердо и осознанно стал на сторону трудового народа, отдал все свои знания и способности вооруженной защите первого в мире социалистического государства.

* * *

Родился Сергей Сергеевич 4 апреля 1881 года в Киеве, в семье инженера-механика военного завода «Арсенал» полковника артиллерии Сергея Ивановича Каменева. Через пять месяцев умерла мать. Поэтому, подрастая, мальчик, как и его старший брат Петр, считали своей матерью новую жену отца — Марию Михайловну. Она любила пасынков, но в основном заботилась об усвоении ими культуры поведения. Возможно, что-то из этого сохранилось в свойственной Сергею Сергеевичу неизменной тактичности в обращении с людьми. Впрочем, позже это было следствием его внутренней культуры.

Становление же характеров, развитие духовного мира братьев во многом определялось влиянием отца. Судя по всему, он был личностью незаурядной, интересной. Образование Сергей Иванович получил в Московском высшем техническом училище. Видимо, там — в среде прогрессивно настроенных студентов — он и проникся демократическими убеждениями. Передавая воспоминания отца, дочь Сергея Сергеевича — Наталья Сергеевна Каменева — рассказывала, что ее дед в воспитании детей «был сторонником широкого развития инициативы, свободомыслия и спартанской закалки», что «мальчики воспитывались в духе трудолюбия и доброжелательности к людям».

На лето Мария Михайловна вывозила пасынков в деревню Каменки к своему родственнику, служившему лесничим в имении Давыдовых. Наталья Сергеевна запомнила рассказ отца об отношении Сергея Ивановича к увлечению его более резвого младшего сына дружбой с крестьянскими детьми. «А я доволен, — отвечал он на жалобы Марии Михайловны. — Сережа увидит, как живут крестьяне, поймет, «почем фунт лиха». Пусть с открытыми глазами вступит в мир, самостоятельно накопит жизненный опыт, научится правильно оценивать людей и окружающую действительность».

Было и другое, что помогало «с открытыми глазами вступать в мир». Григорий Федорович, как звали лесничего, увлекательно рассказывал о Южном обществе декабристов, члены которого в свое время собирались в Каменке в доме В. П. Давыдова. Подвиг декабристов, благородство, высокая гражданственность их помыслов оказали большое влияние на братьев Каменевых. Возбужденные рассказами о декабристах, они с увлечением читали произведения Герцена, Добролюбова, Чернышевского. Книги приносил Григорий Федорович из библиотеки Давыдовых.

Чтение прогрессивной литературы братья продолжали и после возвращения в Киек. Иногда впечатлениями о прочитанном делились четверо ребят: к Сергею Ивановичу наведывались племянники Лидия и Александр Фотиевы. В дальнейшем они стали активными революционерами, а Лидия Алексеевна после Великой Октябрьской социалистической революции даже была секретарем СНК РСФСР и личным секретарем В. И. Ленина.

К Сергею Ивановичу часто приходили рабочие-арсенальцы. Принимали их не как в барских домах — не у порога, а в столовой у самовара. Рабочие любили Сергея Ивановича и были с ним откровенны. Разговоры о заводских делах нередко переходили на более общие темы — о быте заводчан, притеснениях трудового народа, положении в стране. Многое, конечно, братья Каменевы не понимали в разговорах отца с рабочими, да и сам отец и его гости не знали, как устранить зло, говорили больше для того, чтобы «отвести душу». Но говорили страстно, обличающе. И это будоражило сознание, вызывало протест против несправедливых общественных порядков.

На военное поприще Сергей Сергеевич вступил рано. На этом настояла Мария Михайловна, мечтавшая о блестящей военной карьере для своих пасынков. Сергей успешно сдал экзамены и был принят в киевский Владимирский кадетский корпус, где уже учился его старший брат. Угнетали муштра, грубость, низкая культура офицеров. Но учился Сергей хорошо, за что получил свое первое воинское звание «фельдфебель».

В 1898 году Сергей поступил в находившееся в Москве Александровское военное училище. В отличие от кадетского корпуса здесь все было иным. Сильный, глубоко эрудированный преподавательский состав, умело поставленный процесс обучения увлекли юношу. Занимался он упорно, с интересом. Сказывались и личные способности: преподаватели неизменно отмечали успехи юнкера Каменева.

Сергей по-прежнему увлекался литературой. Среди его друзей были юноши и девушки, которые, как и он, любили обсудить прочитанное. Особенно близки были Сергею суждения гимназистки Варвары Никольской. Поражали ее незаурядные способности и трудолюбие. В дальнейшем она с отличием окончила гимназию, изучила несколько иностранных языков. Отец девушки был из разночинцев, состоял в партии «Народная воля». Да и сама она проявляла глубокий интерес к общественной жизни. И об этом Сергей много говорил с девушкой, каждый раз поражаясь оригинальности и смелости ее взглядов.

Постепенно дружба молодых людей переросла в глубокую любовь. Однако, когда Сергей, окончив в 1900 году юнкерское училище, объявил в семье о своем намерении жениться, то встретил упорное возражение со стороны Марии Михайловны. Она давно знала Варвару и даже симпатизировала ей, но считала, что взгляды девушки, деятельность ее отца помешают карьере Сергея, его успехам в общество. Понимал это и Сергей. Но он разделял взгляды Варвары и поэтому защищал не только свою любовь, но и свои убеждения. Какими они были? Конечно, далеко еще не революционными. Но одно уже в них было твердым — критическое отношение к тогдашней российской действительности.

Сергей был непреклонен в своем решении, и Варвара стала его женой. Отношения свекрови с невесткой вскоре наладились. Брак Сергея Сергеевича оказался, как говорится, на редкость счастливым. Варвара Федоровна всегда была для него не только нежной, любящей подругой, но и активной помощницей, большой моральной опорой в его нелегкой, полной превратностей, судьбе. Она внесла в жизнь Каменева много нового, духовно обогатившего его. Страстная театралка, Варвара Федоровна привила любовь к театру и своему мужу. И вообще увлечение искусством было в дальнейшем неотъемлемой чертой жизни семьи Каменевых.

Александровское училище Каменев окончил третьим по старшинству. Это давало право выбора лучших вакансий, то есть в привилегированных гвардейских частях. Но молодой офицер предпочел начать службу в обычной «матушке-пехоте», и избрал для этого 165-й Луцкий полк, дислоцировавшийся в Киеве. Выбор места службы был определен и необходимостью помочь тяжело заболевшему отцу.

Начинать офицерскую службу всегда тяжело. И все же Сергей Сергеевич сразу же по приезде в Киев стал готовиться к поступлению в Академию Генерального штаба. Он до предела «спрессовал» время — занимался не только вечерами, а подчас и по ночам. В 1903 году Сергей Сергеевич, как и рассчитывал, выполнил намеченный им план подготовки к экзаменам.

В Петербург Сергей Сергеевич поехал вместе с женой. В своих знаниях он был уверен, но однажды пришел из академии и сокрушенно сказал Варваре Федоровне:

— От дальнейших экзаменов отстранили. В чем дело, не объяснили.

Лишь через несколько месяцев выздоровевший к тому времени Сергей Иванович случайно узнал, что полковник-преподаватель отстранил его сына от дальнейших экзаменов, приняв его за сорокалетнего и поэтому неперспективного для армии офицера. Виной всему оказались огромные усы, которые делали Сергея Сергеевича значительно солиднее. Однако «омолаживаться» он не стал, сохранил усы и в следующем, 1904 году, по количеству набранных очков был принят в академию в числе первого десятка экзаменовавшихся офицеров.

Время учебы Сергея Сергеевича в Академии Генерального штаба совпало с серьезными событиями в стране. Он тяжело пережил поражение России в войне с Японией. Чрезвычайно взволновали его события первой русской революции. Он живо обсуждал их с Варварой Федоровной. Оба они считали, что для оздоровления общественной жизни нужны какие-то новые силы. Но какие? Ответить на столь сложный вопрос они еще не могли. И это вызывало смятение, душевную подавленность. Возмущал произвол царской охранки, для чего у Каменева были и личные основания — среди репрессированных оказались и уважаемые им лица, в том числе заключенные в тюрьму Александр и Лидия Фотиевы.

В 1907 году Сергей Сергеевич с отличием, по первому разряду окончил Академию Генерального штаба. И вновь, использовав право выбора, он попросил направить его на полагавшуюся тогда двухгодичную стажировку в качестве командира роты в тот же Луцкий полк.

В Киеве на семью Каменевых обрушилось много горя. Вновь тяжело заболел и вскоре умер Сергей Иванович. В течение месяца умерли жена старшего брата и сам Петр Сергеевич. Теперь в семье Сергея Сергеевича и Варвары Федоровны было трое детей — родившаяся в 1906 году дочь Наталья и двое маленьких племянников. С ними же стала жить и Мария Михайловна. Чтобы содержать теперь уже большую семью, Сергей Сергеевич одновременно со службой в Луцком полку стал нештатным преподавателем тактики и топографии в Киевском военном училище.

После завершения в 1909 году стажировки Каменев был назначен старшим адъютантом (старшим офицером) штаба 2-й кавалерийской дивизии, дислоцировавшейся в небольшом сельском городке Сувалки. В этой должности Каменев участвовал во всех проводившихся тогда поездках представителей Генерального штаба и штабов Виленского и Варшавского военных округов на западную границу России. По сути дела, это были полевые штабные учения. Участие в них значительно расширяло кругозор, профессиональные знания и практический опыт молодого офицера. Его высокая квалификация, творческая пытливость были замечены руководителями Генерального штаба. В 1911 году Каменев был повышен в должности — назначен адъютантом оперативно-мобилизованного отдела Виленского военного округа.

Накануне первой мировой войны Каменев участвовал в крупном учении Генерального штаба под Киевом. Цель учения говорила о многом: отработка плана возможной войны с Германией и ее союзниками. Это вызывало самые разноречивые мысли. Каменев гордился свойственными русской армии высокими боевыми качествами, но вспоминались слухи о казнокрадстве крупных военных чиновников, бездарности и корыстолюбии многих занимавших ответственное положение генералов. И чем выше была власть, тем безобразия становились отвратительнее.

В беседах с женой Сергей Сергеевич все чаще осуждал порядки в стране. А Варвара Федоровна, как и раньше, придерживалась свободолюбивых, демократических взглядов на жизнь. Поэтому разговоры мужа и жены Каменевых были разговорами единомышленников. Они помогали друг другу глубже вникать в волновавшие их вопросы, вырабатывать необходимые выводы. Какими были эти выводы? Ответить на этот вопрос трудно. Но вот красноречивый поступок Сергея Сергеевича: «Однажды он снял со стены портрет царя и вынес его из дома, — писала в своих воспоминаниях Наталья Сергеевна Каменева. — Больше этого портрета никто не видал». Нужно представить общественное положение Каменева, психологию общества, к которому он принадлежал, чтобы понять всю важность этого факта, те решительные перемены, которые произошли в его сознании.

В начале первой мировой войны капитан Генерального штаба Каменев в качестве младшего адъютанта оперативного управления 1-й армии был направлен на фронт. К февралю же 1917 года он был уже начальником этого управления и полковником Генерального штаба: взлет даже для военного времени необычайный. Сказались выдающиеся способности Сергея Сергеевича, его великолепная профессиональная подготовка, огромная работоспособность. «Знаю полковника Каменева, — писал в характеристике один из его тогдашних начальников, — по отличной почти трехлетней службе в штабе 1-й армии. Это по всем отношениям выдающийся офицер Генерального штаба и отличный строевой начальник. Достоин выдвижения на генеральские должности — и строевые, и Генерального штаба, особенно на должность генерал-квартирмейстера».

Сам же Каменев переживал в то время нечто вроде душевного кризиса. Лозунг «За веру, царя и отечество» по сути давно уже не соответствовал его убеждениям. Как было принято, он писал о себе: «православного вероисповедания», но в действительности был атеистом. Ему нужна была, он это чувствовал, другая вера — земная, а ее он не находил. Самодержавие он отрицал, Николая II считал ничтожнейшей личностью, поставившей Россию перед катастрофой. От лозунга оставалось одно — «За отечество». Его он любил беззаветно, но и это понятие нуждалось в конкретном содержание. Впрочем, об этом думать было некогда. Отечество было в опасности — немцы наступали повсеместно.

Каменев тяжело переживал неудачи русской армии. Как результат этих горестных чувств явились его рапорты о переводе на строевую должность и непременно на передовые позиции. Непосредственное начальство и близко знакомые офицеры увещевали не лезть самому в пекло», и так, мол, карьера строится блестяще. Но откуда им было знать, чем руководствовался Каменев! В конце концов он настоял на своем и в феврале 1917 года был назначен командиром 30-го Полтавского пехотного полка.

На участке полка Каменева военные действия первоначально сводились к отражению мелких вылазок врага. Но в ночь на 12 марта немцы применили химическое оружие. Около пяти часов окопы полка обволакивал ядовитый газ. Затем противник предпринял несколько яростных атак. Все они разбились о стойкость и мужество русских солдат и офицеров, умелое руководство их действиями со стороны командира полка. Через несколько дней командир дивизии писал о Каменеве: «…умственно развит отлично, характер спокойный, твердый, военное дело знает хорошо и любит его, знает бы г офицеров и солдата и заботится о них, хотя и командует полком полтора месяца, но уже успел проявить свою деятельность как распорядительностью, так равно хладнокровием и мужеством во время газовой атаки неприятеля…» К этому следует добавить, что Каменев руководил отражением вражеских атак, будучи сам пораженным газом. И в дальнейшем — до конца своей жизни — он страдал от приступов удушья и неизлечимого кашля.

Февральскую революцию Каменев встретил с большим воодушевлением, но вскоре разочаровался: Временное правительство продолжало вести страну прежним, губительным для нее путем. Вместе с тем он чувствовал, что свержение самодержавия — пролог к какому-то более глубокому социальному перевороту, что ему, Каменеву, необходимо было понять смысл этого переворота, определить свое место в нем.

В жизни 30-го Полтавского полка, как в капле воды, отражались политические процессы, происходившие в стране, особенно в армии. Каменев уже успел заметить зыбкость позиций, расхождение между словом и делом у меньшевиков и эсеров, не говоря уже о буржуазных партиях. Лозунги большевиков привлекали определенностью, органической связью с жизнью.

Встретить теоретически подготовленного большевика стало мечтой Каменева. Но для командира полка вероятность этого была гораздо меньшей, чем для солдата. Помог случай. Однажды к Каменеву доставили задержанного в расположении полка постороннего солдата. Он оказался большевиком-агитатором. Несколько часов длилась беседа. Встречи командира полка с задержанным солдатом продолжались и в последующие дни. Агитатор ответил на многие вопросы Каменева, а, главное, снабдил его брошюрами и работами Ленина. Перед уходом агитатор свел Каменева с членами большевистской ячейки полка. Сергей Сергеевич был приятно поражен — это были отмечавшиеся им наиболее толковые и мужественные солдаты и унтер-офицеры.

Ленинские работы произвели огромное впечатление на Каменева, ярко осветили перед ним глубинные проблемы, вставшие перед Россией, указали пути их решения. Наталья Сергеевна Каменева в своих воспоминаниях писала: «Позднее Сергей Сергеевич говорил, что решающий идейный перелом в его сознании произошел, когда он, будучи командиром полка, впервые познакомился с работами В. И. Ленина по вопросам войны, мира и революции, опубликованными в большевистской печати».

Да, знакомство с работами Ленина стало для Каменева подлинным идейным прозрением, явившимся логическим завершением пережитого и передуманного им. Можно сказать, что именно с этого времени — с начала лета 1917 года — Каменев стал убежденным сторонником дела и идей большевистской партии.

Одним из важнейших направлений работы большевиков среди солдат являлась демократизация армии, в том числе создание солдатских комитетов и введение выборности командного состава. Последнее остро поставило вопрос об авторитете командиров среди солдат. Каменев подчас не без улыбки наблюдал, как некоторые офицеры щеголяли либерально-демократическими фразами, чтобы понравиться солдатам, но побороть в себе социальную отчужденность от них так и не могли. Сам Каменев никогда не подлаживался к солдатам. Он всегда относился к ним по-человечески, видел в них рабочих и крестьян, которых хорошо знал и уважал с детства. Поэтому, когда встал вопрос о выборах командира 30-го Полтавского полка, то выдвинутая полковым комитетом кандидатура Каменева получила единодушную поддержку. Доверие солдат приятно взволновало. Ведь как командир Каменев был строг и требователен. Но он еще раз убедился, что солдаты умели отличать необходимую строгость от барского высокомерия.

Сближение Каменева с большевиками вызвало лютую ненависть реакционно настроенных офицеров. В конце концов они решили уничтожить «большевичка-товарища», как они зло называли командира полка. К счастью, их замысел случайно стал известен солдатам, и заговор был сорван. А вскоре солдатские комитеты избрали Каменева начальником штаба 15-го стрелкового корпуса.

Великая Октябрьская социалистическая революция превзошла все ожидания Каменева. Хотя сознанием и эмоционально Сергей Сергеевич был готов к ней, все же первые декреты Советской власти потрясли его. Все вымученное многострадальной Россией нашло в них наконец полное разрешение. Этой власти Каменев готов был служить беззаветно. Он был одним из первых в значительной части офицеров и генералов, которые сразу же и безоговорочно перешли на сторону Советской власти.

Поражали решительность и энергия, с какими большевики взялись за дела. Прежде всего нужно было покончить с войной. В печати не сообщалось о ходе советско-германских переговоров в Брест-Литовске. Но сам факт их свидетельствовал о том, что Советская власть не только декларировала свое стремление к миру, но и явилась инициатором практического решения этого вопроса.

Но как поведет себя немецкая сторона? Этот вопрос неотступно стоял в сознании Каменева. Он не исключал и вероятности возобновления немецким командованием наступления. Его личные наблюдения подтверждали эту вероятность. А возможности наблюдений Каменева были весьма широкими.

Сразу же после революции он был избран начальником штаба 3-й армии. Она занимала обширную линию фронта на его центральном участке. Было более чем достаточно фактов, свидетельствовавших о намерении немцев перейти здесь в наступление и занять весь тыловой район 3-й армии вместе с Полоцком, где дислоцировался ее штаб.

В сложившихся условиях армейский комитет и командование 3-й армии приняли единственно правильное решение: сделать все, чтобы удар немцев не обрушился на неспособные к боям соединения, чтобы спасти боевое имущество. Для руководства этим делом армейский комитет образовал комиссию по демобилизации. Деятельность Каменева строилась в основном по линии задач этой комиссии. По его предложению был определен порядок: сначала вывозилась тяжелая артиллерия, затем — легкая и, наконец, остальное боевое имущество.

Многое удалось сделать. Но переговоры в Брест-Литовске были прерваны. Глава советской делегации Троцкий имел прямое указание Председателя СНК РСФСР Ленина принять ультиматум Германии, если он будет предъявлен. Однако Троцкий отверг аннексионистские требования германской делегации и вместе с тем объявил об одностороннем прекращении войны и демобилизации русской армии. Воспользовавшись столь выгодной для него ситуацией, германское командование 18 февраля начало наступление по всему фронту. Тыловой район 3-й армии вместе с Полоцком был оккупирован немцами. Ее штаб и армейский комитет перебрались в Нижний Новгород, где продолжали работу по демобилизации войск армии.

Каменев с тревогой следил за событиями на фронте. Германские войска продвигались к жизненно важным районам страны, к Петрограду! Какая сила их остановит? Красная Армия? Но декрет о ее создании издан был лишь месяц назад. Что можно сделать за это время? Подобные мысли волновали тогда многих. Оказалось, что социалистическая революция многое может сделать, в том числе и защитить себя. К 23 февраля наступление немцев под Псковом и Нарвой было остановлено отрядами Красной Армии, рабочих, солдат и матросов. Германия вынуждена была возобновить мирные переговоры.

А опубликованный 22 февраля декрет-воззвание «Социалистическое Отечество в опасности!» продолжал сплачивать под знаменами Красной Армии все новые тысячи трудящихся. Бурно шел этот процесс и в распадавшейся старой армии: в ходе ее демобилизации из бывших солдат-добровольцев образовывались красноармейские подразделения и части. Создавались они и в 3-й армии. Как начальник ее штаба, Каменев оказал большую помощь армейским большевикам в вооружении и материальном обеспечении красноармейских формирований за счет эвакуированного вооружения и военного имущества. Таким образом, еще не будучи формально в Красной Армии, Каменев уже принимал участие в ее создании.

Глубокие раздумья вызвали у Каменева решения IV Чрезвычайного Всероссийского съезда Советов. С горечью он ознакомился с ратифицированным съездом Брестским мирным договором — грабительским, унизительным для Советской Республики. Правда, Сергей Сергеевич внутренне был готов к чему-то подобному, но все же алчность кайзеровской Германии поразила и возмутила его. Было ясно: только крайняя необходимость вынудила Советское правительство согласиться пойти на такой договор.

Осознание необходимости Брестского мирного договора не снимало вызванного им чувства подавленности.

V Каменева оно усиливалось и личными причинами. Его чрезвычайно тревожила судьба оставшейся в Киеве семьи. То, что Варвара Федоровна — человек энергичный, утешало мало. Ведь на ее плечах были Мария Михайловна, дочь и оба племянника. Как, на что могла существовать теперь такая семья? В сложившихся условиях Каменев не только не мог материально обеспечить ее, но и утратил с ней связь, так как по Брестскому договору Украина отторгалась от России и объявлялась самостоятельным государством. Оставалось полагаться на случайную оказию или изменение обстановки.

Решения IV Чрезвычайного Всероссийского съезда Советов позволяли заглянуть и в будущее. Каменев наизусть запомнил взволновавшие его слова: «…напрячь все силы для воссоздания и повышения обороноспособности нашей страны». Они вызывали удовлетворение, сознание того, что Республика Советов впредь будет способна постоять за себя. Но какая предстояла огромная работа — воссоздать и повысить обороноспособность страны! Такие задачи, Каменев с гордостью думал об этом, могла взять на себя только Советская власть и только ей решение их было под силу. Он мечтал принять участие в этой работе, отдать ей все свои знания и опыт.

Мечта стала явью очень быстро. В марте 1918 года завершилась демобилизация 3-й армии. В это время Советское правительство приняло решение о широком привлечении на военную службу бывших офицеров. 1 апреля Каменев добровольно вступил в Красную Армию. На руках у него была аттестация Совета солдатских депутатов 3-й армии. В ней отмечалось, что С. С. Каменев «усердно работал в полном согласии с Советом» и «своими глубокими познаниями в военном деле, выдающимся талантом и работоспособностью оказывал громадные услуги командованию в деле демобилизации ее и мобилизации новых войсковых частей». Это была первая аттестация, полученная Сергеем Сергеевичем при Советской власти. Поэтому он очень гордился ею.

Вскоре Каменев был назначен военным руководителем Невельского района Западного участка отрядов завесы. «Снова на передовую», — сказал кто-то при получении им назначения на должность.

«Действительно, передовая», — подумал Сергей Сергеевич, ознакомившись с задачами завесы. Она представляла собой систему оперативных объединений различных вооруженных отрядов, расположенных вдоль установленной Брестским мирным договором демаркационной линии. Задача этих объединений состояла в прикрытии ведущих к центрам страны главных оперативных направлений от возможного вторжения германских войск. Завеса делилась на участки. Западный участок занимал линию от Невеля до Нового Оскола. На него была возложена оборона демаркационной линии на Западном стратегическом направлении и подступов к Москве. В августе Каменев был назначен помощником главного военного руководителя всего Западного участка завесы и одновременно военным руководителем ее Смоленского района.

Руководил Западным участком завесы Владимир Николаевич Егорьев. Выходец из семьи мелкого чиновника, Егорьев с юных лет служил в армии, окончил Академию Генерального штаба, участвовал в первой мировой войне, дослужившись до звания генерал-лейтенанта. С молодых лет он твердо придерживался демократических убеждений, а после Великой Октябрьской революции сразу же безоговорочно стал на ее сторону.

— Признаюсь: ваше назначение произведено не без моего участия, — сказал он Каменеву, когда тот представился ему в качестве его помощника. — На вас я могу положиться. Дело ведь новое. А у нас с вами все же штабной и боевой опыт.

Помолчав, Егорьев добавил:

— Трудно, конечно, нам будет, но понимаете, я теперь, только в Красной Армии, постоянно живу с сознанием того, что служу необычайно великому и подлинно нужному Родине делу. Это, знаете ли, вдохновляет.

Обстановка на Западном участке демаркационной линии была крайне напряженной. Немцы почти открыто способствовали различным вооруженным вылазкам контрреволюции. Противостоять им могла только сила. А ее надлежало создать. На руководство участков завесы были возложены в качестве одной из важнейших задач формирование из местного населения частей и подразделений Красной Армии. Именно на этой работе Егорьев сосредоточил усилия Каменева. Еще в Невельском районе на базе двух красноармейских отрядов Сергей Сергеевич развернул Витебскую пехотную дивизию — одну из первых в Красной Армии. Теперь он продолжил эту работу, создавая регулярные части и подразделения.

Каменев близко сошелся с Егорьевым. Они взволнованно обсуждали происходившие в стране события. Было ясно, что пламя гражданской войны разгоралось. Но даже они, люди военные, далеко не всегда могли представить, во что и как обернется то или иное событие этой войны. Таким, например, событием оказался начавшийся во второй половине мая мятеж чехословацкого корпуса. Рассредоточенный на различных железнодорожных станциях в Поволжье, в Сибири и на Дальнем Востоке, корпус с сугубо военной точки зрения не представлял опасности для Советской власти. Но его мятеж был подготовлен Антантой и скоординирован с внутренней контрреволюцией, явился ее вооруженной опорой на местах.

В мае — июне чехословацкие части совместно с белогвардейскими отрядами захватили крупнейшие города в Сибири, на Урале и в Поволжье. При поддержке Антанты, опираясь на части чехословацкого корпуса, внутренние силы контрреволюции образовали свои органы власти: в Самаре — «Комитет членов Учредительного собрания» (Комуч), в Ново-Николаевске — «Западно-Сибирский комиссариат», в Омске — «Временное сибирское правительство».

В начале июля основные группировки мятежного чехословацкого корпуса — поволжская и сибирская — соединились и повернулись на запад якобы для создания «нового антигерманского фронта». Действовавшие здесь чехословацкие части непрерывно усиливались формированиями различных «временных правительств» местной контрреволюции.

Для борьбы с объединенными силами мятежников и белогвардейцев Советское правительство спешно стягивало силы. В июне на основе объединения этих сил был образован Восточный фронт — первый фронт в истории гражданской войны. Требовалась еще огромная работа по его организации и укреплению. Однако произошло трагическое. 10 июля командующий Восточным фронтом левый эсер Муравьев поднял мятеж, пытаясь склонить вверенные ему войска к измене Советской власти «для продолжения войны с Германией». И хотя войска фронта не поддались провокации, а сам Муравьев, оказавший сопротивление при аресте, был убит, противнику удалось воспользоваться ситуацией, значительно продвинуться на Урале и в Поволжье.

— М-да!.. Обстановка сложнейшая, — резюмировал Егорьев после того, как они с Каменевым «облазили» по карте (в который уже раз!) Восточный фронт. — А нового командующего фронтом Вацетиса знавали?

— Только наслышан… Полковник… Окончил Академию Генерального штаба. На фронте командовал полком и вместе с ним сразу перешел на сторону Советской власти… Недавно отличился при подавлении мятежа левых эсеров в Москве… Там он командовал дивизией латышских стрелков…

— Ноша на нем сейчас неимовернейшая, — вздохнул Егорьев.

Обладавшие глубокими познаниями в военном деле, Каменев и Егорьев хорошо понимали, как неуклонно и быстро возрастало значение Восточного фронта, какой опасностью становился здесь враг для Советской Республики. И дело заключалось не только в гигантском размахе фронта — он проходил по Поволжью и Уралу. Главное состояло в том, что в тылу противника оказалась огромная территория с многомиллионным населением, важные индустриальные, сырьевые и сельскохозяйственные районы. Через дальневосточные порты контрреволюция имела возможность получать материальную поддержку, отсюда могла расширяться и прямая военная интервенция капиталистических держав. Складывалась реальная возможность соединения контрреволюционных сил, действовавших на севере, востоке и юге страны. А это грозило резким ухудшением военно-политического положения Советской власти.

— Объединятся, создадут единое правительство, общее командование… Союзники усилят поддержку… М-да… — горячился Егорьев. — Нужны срочные меры.

— Наступать нужно! — отвечал в таких случаях Каменев. — У противника там огромные потенции. Надо не дать ему их реализовать.

— Да, да. Конечно. Полагаю, наверху это все учитывают.

Наверху, конечно, всесторонне учитывали сложившуюся обстановку. ЦК РКП (б) обсудил и в специальном постановлении от 29 июля 1918 года наметил меры по укреплению войск Восточного фронта. 1 августа Ленин обратился к членам РВС этого фронта с письмом, в котором прямо говорилось: «Сейчас вся судьба революции стоит на одной^[2] карте: быстрая победа над чехословаками на фронте Казань — Урал — Самара»^[3].

Разумеется, Каменев и Егорьев не знали ни об этом постановлении, ни об оценке Лениным значения и задач Восточного фронта. Но предпринимавшиеся партией и правительством меры по его укреплению они чувствовали весьма ощутимо. Егорьев получал все больше указаний об отправке на Восточный фронт формировавшихся на Западном участке завесы частей и подразделений Красной Армии. В июле — августе туда были направлены не только вновь сформированные части и подразделения, но и немало войск непосредственно охранявших демаркационную линию. Их численность снизилась более, чем на треть.

— Вот ведь как! — с грустью, но удовлетворенно отмечал Егорьев. — И так всюду, где можно: все под метелку для Восточного фронта. Не удивлюсь, если там скоро начнется наше наступление.

А наступление уже шло. Первая в истории гражданской войны фронтовая наступательная операция была начата Восточным фронтом в начале августа. В печати о ней не говорилось, но все чаще появлялись сообщения об отдельных победах и продвижениях советских войск на тех или иных участках Восточного фронта. Разбиравшимся в военном деле людям нетрудно было понять, что обстановка на этом фронте меняется, что там происходят крупные события. Да и пополнений на восток отправлялось все больше.

В начале сентября и сам Каменев во главе созданной им Витебской дивизии был командирован на Восточный фронт. Погрустневший Егорьев убежденно заявил:

— Полагаю, что сюда больше уже не вернетесь. Оставят там.

Но оба они не могли и представить, во что обернется для Каменева эта командировка. Дело в том, что она совпала с важными мероприятиями ЦК РКП (б) и Советского правительства в области военного строительства. 2 сентября ВЦИК вынес постановление о превращении страны в единый военный лагерь. Оно предусматривало целый ряд мер по мобилизации всех сил для защиты социалистического Отечества. В соответствии с этим постановлением 6 сентября был образован Революционный военный совет Республики (РВСР). На этот орган возлагалось непосредственное руководство армией и флотом, всеми военными и военно-морскими учреждениями и ведомствами.

Несколько раньше — 2 сентября ВЦИК учредил должность Главнокомандующего всеми Вооруженными Сплами Республики. Назначался Главнокомандующий Советом Народных Комиссаров и входил в состав РВСР с правом решающего голоса. Он имел полную самостоятельность во всех вопросах оперативно-стратегического характера. Но в решении этих вопросов был ответственен перед РВСР.

Рабочим органом Реввоенсовета и Главнокомандующего явился образованный 6 сентября Полевой штаб РВСР. Под руководством Главкома он разрабатывал проекты директив и указаний фронтам, передавал на места его распоряжения, составлял для правительственных органов и Реввоенсовета сводки и отчеты, осуществлял разностороннюю организаторскую работу по обеспечению боевой деятельности войск.

Когда Каменев прибыл на Восточный фронт, И. И. Вацетис был утвержден Главнокомандующим всеми Вооруженными Силами Республики. А на освободившийся пост командующего Восточным фронтом был назначен Каменев. Так, неожиданно для себя, Сергей Сергеевич оказался во главе самого крупного и наиболее ответственного тогда фронта гражданской войны.

Дела на Восточном фронте оказались гораздо хуже, чем они представлялись Каменеву ранее — со стороны. Августовская фронтовая наступательная операция увенчалась определенным успехом. Продвижение вражеских войск было остановлено, им не удалось соединиться с силами контрреволюции, действовавшими на севере и на юге страны. В сентябре, когда Каменев вступил в должность командующего Восточным фронтом, его войска вновь вели наступление. Однако в ряде мест они вынуждены были переходить к обороне, а в некоторых случаях и отходить. Одной из важнейших причин этого были существенные недостатки в организации войск. Восточный фронт представлял собой в то время обширное войсковое объединение — пять армий и Волжскую военную флотилию. Однако армии эти в основном состояли из множества различной численности мелких отрядов, что, помимо других отрицательных последствий, крайне затрудняло управление войсками. Каменеву было ясно, что без коренной реорганизации фронт не сможет выполнять свои задачи.

Потребовалась огромная по масштабам и сложности работа: из отрядов создавались более крупные войсковые единицы с регулярным построением — полки, бригады, дивизии, налаживалась система управления войсками, уточнялись районы действий и задачи армий. По сути, пришлось создавать даже штаб фронта, так как большинство его работников убыло вместе с Вацетисом в Полевой штаб РВСР. Вся эта работа была сопряжена с чрезвычайными трудностями. Фронт и входившие в него армии перестраивались «на ходу» — в условиях сложной боевой обстановки.

Были трудности и другого рода. Приходилось бороться с проявлениями партизанщины, непонимания необходимости четкой организации и подчиненности войск. Отдельные командиры с сомнением относились к мероприятиям нового командующего: бывший полковник вводит-де старорежимные порядки в войсках. В. И. Чапаев произвел даже «разведку». Он направил в штаб фронта командира взвода Якова Пугача с заданием познакомиться с Каменевым и его окружением. Возвратившись, Пугач доложил: «Перво-наперво — усищи во-о-о! Глазищи как у разбойника… Старик правильный. Денщиков и вообще бездельников около себя не держит. Сапоги сам чистит, как Василий Иванович. Твердый и смелый в речах. Подручных держит в руках. Над планами они торчат до петухов. Баб в штабе не приметил. Лицо хотя и чистое, но ласковое. Старик свой и не зазнается»…

Пугач ошибся только в одном: «старику», как он назвал Каменева, было в то время всего 38 лет. Видимо, опять подвели усы. В остальном же Пугач был прав. Исключительная работоспособность, обстоятельность решений, настойчивость в их осуществлении, требовательность и доступность обеспечивали быстрый рост авторитета Каменева в войсках. Своим его вскоре стали считать повсеместно — на всем фронте.

Мероприятия по укреплению войск фронта позволяли наращивать силу, масштабы и глубину их ударов по противнику. 8 октября весь Восточный фронт перешел в общее наступление. К концу ноября ширина прорыва вражеского фронта увеличилась до 600 километров, Красная Армия продвинулась на 200–300 километров.

Однако условия, в которых велись боевые действия, вскоре резко изменились. В Сибири, на Урале и Дальнем Востоке в конце ноября была установлена открытая контрреволюционная диктатура. Ее глава адмирал Колчак получил титул «верховного правителя российского государства» и «главковерха» всеми вооруженными силами белогвардейщины. Государства Антанты развернули широкую поддержку белогвардейских режимов, оказывая всестороннюю помощь в первую очередь их «главе» — Колчаку. Действовавшие на востоке силы контрреволюции реорганизовывались, пополнялись живой силой, вооружением и боеприпасами, боеспособность их росла. Положение усугубилось и тем, что с сентября главным фронтом республики стал Южный — туда теперь и шла основная масса пополнений. Вскоре на Восточном фронте все чаще стало проявляться превосходство противника в численности и вооружении. Крайне тяжело сказывалась на плохо обмундированных войсках фронта начавшаяся зима.

Вместе с тем состоявшийся в ноябре Пленум ЦК РКП (б) потребовал от РВС Восточного фронта еще более активизировать наступление с тем, чтобы достичь новых успехов, сохранить и упрочить Советскую власть в жизненно важных для республики восточных районах.

И Восточный фронт наступал. Да как! Отброшенные к Уралу белогвардейские и чехословацкие войска вновь не смогли объединиться с силами контрреволюции, действовавшими на юге и севере страны. Была освобождена огромная территория — Поволжье, Прикамье, часть Западного и Южного Урала, восстановлены связь с Туркестаном, волжский водный транспортный путь.

Лишь в феврале 1919 года закончилось грандиозное по масштабам и продолжительности наступление Восточного фронта. Его итоги представляли собой, по сути, первую стратегического значения победу молодой Красной Армии. Этим неограничивается значение наступления Восточного фронта в осенне-зимний период 1918–1919 годов. Войска фронта окрепли организационно, приобрели опыт проведения наступательных и оборонительных операций, фронтальных и фланговых ударов, различных способов маневрирования и взаимодействия.

Разумеется, огромная роль во всем этом принадлежала Каменеву. Причем важно отметить, что и для него многое из того, что происходило на Восточном фронте, что он сам — командующий этим фронтом — продумывал и осуществлял, было делом новым, требовавшим неимоверного напряжения сил, постоянных и разносторонних творческих исканий. И что примечательно: накопленный в ходе наступления Восточного фронта опыт строительства регулярных частей и соединений Красной Армии, оперативного руководства войсками впоследствии вместе с лучшими достижениями других фронтов был закреплен в решениях VIII съезда РКП (б) по военному вопросу, в первых боевых уставах Советских Вооруженных Сил.

Во всех своих начинаниях Каменев неизменно получал деятельную поддержку партийных работников. Особенно близко он сошелся с назначенным в декабре 1918 года членом РВС фронта Сергеем Ивановичем Гусевым. Оба они удачно дополняли друг друга. Каменева поражала способность Гусева быстро разбираться в военных вопросах и обеспечивать их решение партийно-политическими мероприятиями, его умение располагать к себе людей. Однажды, неожиданно для себя, Сергей Сергеевич разоткровенничался и рассказал Гусеву о своем беспокойстве о семье. Сергей Иванович нашел нужные, тактичные для такого случая слова. И хотя ничего конкретного Гусев, разумеется, предложить не мог, Каменев почувствовал некоторое душевное облегчение — так всегда действует искреннее, даже невысказанное сочувствие.

После этого разговора Гусев незаметно для Каменева окружил его еще большим дружеским вниманием. И возможно, забота друга как-то помогла Каменеву переносить тревогу за судьбу своей семьи. Ведь в голове у него роились не лишенные оснований разные мрачные мысли. Пока на Украине хозяйничали немецкие оккупанты, его семье грозили нужда, бытовое неустройство. Но в ноябре 1918 года Советское правительство аннулировало Брестский договор. Пришедшие к власти на Украине буржуазные националисты объявили войну Советской России. Зная высокое положение Каменева в Красной Армии, они, конечно, могли расправиться с его семьей. К счастью, им было не до того. В начале февраля 1919 года Красная Армия освободила Киев. Первым об этом сообщил Каменеву Гусев.

— Телеграфируйте Наркомвоенмору Украины Подвойскому, — предложил он. — Он найдет вашу семью.

И действительно Подвойский живо откликнулся на просьбу Каменева, разыскал его семью, снабдил ее всем необходимым и отправил в Симбирск, где помещался штаб Восточного фронта.

Семья Каменевых разместилась в трех комнатах верхнего этажа небольшого двухэтажного особняка. В четвертой комнате жил Гусев. Варвара Федоровна сразу же заявила ему:

— Питаться будете с нами. И, рассмеявшись, добавила:

— Тогда и Сергей Сергеевич чаще будет дома. Не может же он обрекать вас на голодовку.

Штаб фронта располагался близко, и Каменев ходил домой пешком. Однажды этим попытался воспользоваться враг — на командующего Восточным фронтом было организовано покушение. Наталья Сергеевна Каменева в своих воспоминаниях рассказывала:

«Поздней морозной зимней ночью мы с матерью долго стояли на балконе. Наконец вдали у сквера показались Сергей Сергеевич и двое его сотрудников. Отец шел своим четким, военным шагом… И вдруг тишину разорвал выстрел. С балкона мы увидели человека, который бежал прямо на отца, стреляя из револьвера. Выстрелы, беспорядочные и поспешные, следовали один за другим». Покушавшемуся удалось скрыться, не причинив Каменеву вреда. За ужином, отвечая на взволнованные упреки дочери (мог, мол, побежать или ускорить шаг), Сергей Сергеевич заметил:

— Очень эффектно выглядел бы галопирующий командующий.

— Могли бы лечь на снег, — заметил подошедший к ночному ужину Гусев. — Даже должны были лечь. Престижа командующего фронтом это не умалило бы.

Каменев почувствовал в словах и в голосе друга осуждение: то, что казалось проявлением выдержки и хладнокровия, выглядело теперь чуть ли не юнкерской бравадой. А Гусев говорил уже о другом:

— Вообще же — это своего рода аттестация. Значит, отмечают вас враги революции, считают опасным для себя и полезным для Советской власти… А за обеспечением вашей личной безопасности придется мне проследить самому.

Обдумывая дальнейшие задачи войск фронта, Каменев все больше склонялся к мысли о необходимости создания специальной группы армий для окончательного освобождения Урала от колчаковских войск и последующего наступления на Туркестан, 5 марта такая группа, названная Южной группой, была создана. В ее состав первоначально были включены 4-я и Туркестанская армии. Командовать группой было поручено командующему 4-й армией М. В. Фрунзе.

Однако противнику удалось опередить советские войска. 4 марта армии Колчака перешли в общее наступление. Оно являлось составной частью тщательно разработанного комбинированного похода империалистических интервентов и внутренней контрреволюции против Республики Советов. Главной его силой были войска Колчака, реорганизованные и оснащенные с помощью США, Англии и Франции. Вооруженные, как говорится, до зубов, по последнему слову военной техники, они смогли преодолеть героическое сопротивление советских войск: полчища белогвардейцев прорвали оборону Восточного фронта и за короткое время захватили огромную территорию. Передовые отряды колчаковцев находились в 60 километрах от Казани и Самары.

Складывалась реальная угроза соединения войск Колчака с войсками Деникина, опасность прорыва белогвардейцев в центральные районы республики. Поэтому Каменев вынужден был ограничить задачу Южной группы «прочным обеспечением Уральской и Оренбургской областей», то есть прикрытием южного фланга Восточного фронта от попыток колчаковских войск прорваться на юг.

Действовала Южная группа весьма активно, нанося противнику большой ущерб. Касаясь операций 4-й армии, Каменев 18 марта в разговоре с Фрунзе по прямому проводу заявил: «Работа вашей армии превзошла все ожидания». И с горечью добавил: «Единственная светлая страница нынешних дней фронта».

И действительно, противник повсеместно наступал. В стане врага предвкушали быструю победу. 12 апреля Колчак дал директиву сбросить советские войска в Волгу и захватить переправы на ней. 17 апреля глава французского правительства Клемансо от имени держав Антанты провозгласил наступление войск Колчака «походом на Москву».

Обстановка сложилась крайне тяжелой: Восточный фронт вновь стал главным фронтом, где решалась судьба революции. Боевой программой действий Коммунистической партии по мобилизации сил на перелом в борьбе с Колчаком явились написанные В. И. Лениным «Тезисы ЦК РКП (б) в связи с положением Восточного фронта», В них содержался глубокий анализ положения Советской Республики, сложившегося в результате наступления колчаковских войск, излагалась политическая и стратегическая задача — разгромить Колчака. «Надо напрячь все силы, — говорилось в тезисах, — развернуть революционную энергию, и Колчак будет быстро разбит. Волга, Урал, Сибирь могут и должны быть защищены и отвоеваны»^[4]. Вместе с тем Ленин указывал, что одна из задач наступления войск Колчака состояла в отвлечении наших сил «с Южного фронта, чтобы дать оправиться остаткам белогвардейских южных отрядов и петлюровцам». Учитывая этот замысел противника, Ленин сформулировал четкую задачу: «Ни одного полка, ни одной роты не возьмем мы с Южного фронта. Для Восточного фронта мы соберем новые армии, и для этого объявлена нами мобилизация»^[5].

Хотя, казалось, и привык уже, но и теперь Сергей Сергеевич с изумлением отмечал поразительную способность Коммунистической партии мобилизовывать массы. На Восточный фронт прибывало все больше эшелонов с пополнением, оружием и боеприпасами. Большую ценность представляли специальные пополнения: коммунистические и комсомольские отряды, рабочие батальоны, группы коммунистов — бывших офицеров.

Вместе с работниками штаба Каменев напряженно трудился над различными вариантами перехода войск фронта в контрнаступление. Один из них предложил Фрунзе. Смысл его состоял в том, чтобы внезапно нанести удар в образовавшийся разрыв между 3-м и 6-м уральскими корпусами колчаковцев. По замыслу Фрунзе войска, которым предстояло нанести удар, должны были перерезать коммуникации двух основных наиболее боеспособных армий Колчака. Отрезанные от своего тыла, эти армии, как справедливо полагал Фрунзе, очень скоро утратили бы свои боевые возможности. Весьма благоприятным оказалось и то обстоятельство, что противник не имел резервов в районе предполагаемого удара. Это позволяло начать контрнаступление ограниченными силами, наращивая их в ходе боев.

С этим планом Фрунзе и явился к Каменеву. Однако командующий фронтом первоначально несколько настороженно, с холодком отнесся к замыслу Фрунзе. Поглощенный заботой о том, как остановить рвавшихся вперед колчаковцев, он сначала усмотрел в предложении Фрунзе частную задачу. Поэтому он согласился с тем, чтобы Южная группа перешла к активным боевым действиям, но выразил сомнение в возможности и результативности глубокого удара в тыл противника.

— Такой удар не скоро скажется на событиях, — изложил свои сомнения Каменев. — Противник за это время продвинется далеко на запад. А если вы поставите перед собой задачу более скромную, то с самого начала скуете значительные силы колчаковцев и этим поможете всему фронту.

Но Фрунзе упорно защищал свой план:

— Частной или, как вы сказали, скромной операцией Колчака не разгромить. Нужна мощная операция с самыми решительными целями. Важно только, чтобы наш маневр не был разгадан вражеским командованием, иначе оно поспешит вывести свои войска из уготованного им мешка.

Фрунзе привел и другие аргументы в пользу своего плана. Каменев заколебался. Доводы Фрунзе были резонны. В течение нескольких дней в сознании Сергея Сергеевича шла напряженная работа. Взвесив все «за» и «против», он нашел замысел Фрунзе весьма перспективным для всего Восточного фронта. «Его и нужно положить в основу нашего контрнаступления», — подытожил свои размышления Каменев.

Однако сразу же возникли трудности. Прибывший на намеченное на 10 сентября в Симбирске заседание РВС Республики, Главком Вацетис решительно выступил против предложения Фрунзе. Как он поступит? А не употребит ли власть? Не запретит ли осуществление замысленного Фрунзе удара? Каменев решил посоветоваться с Гусевым. А тот сам встретил его вопросом:

— Вы знаете, что Вацетис против плана Фрунзе?

— Знаю и, кажется, понимаю, почему. Тут сработало что-то от заученных нами в Академии Генеральною штаба заповедей. Одна из них гласит: «Береги фланги». В плане Фрунзе Вацетис усмотрел прежде всего ослабление правого фланга нашего фронта… Обдумывая предложение Фрунзе, я имел в виду и его самого. Мне все в нем импонирует, особенно свойственное ему чувство нового, умение отойти от шаблона. Признаться, я тоже не сразу понял суть замысла Фрунзе. Почему? Не знаю. Наверное, и на меня давили догмы.

— Ну, это уж через край. Вас ведь тоже понять нужно. Вон как Колчак жмет. Да и разобрались же вы в конце концов в плане Фрунзе.

— А должен был сразу разобраться. Я же прежде всего подумал о том, что Южная группа в ее нынешнем составе не справится с реализацией замысла Фрунзе, надо ее усилить, и это приведет к ослаблению нашего правого фланга. Но как же теперь быть? Я имею в виду позицию Вацетиса.

— Официального указания на сей счет вы от него не имеете. Поэтому мой совет таков: действуйте, как считает нужным РВС фронта. За план Фрунзе будем бороться, в крайнем случае обращусь в ЦК партии.

7 апреля Каменев сообщил Фрунзе решение РВС фронта о включении в состав Южной группы 1-й и 5-й армий. Гусев позаботился об усилении партийных организаций Южной группы. Несколько позже членом ее РВС был назначен видный партийный работник В. В. Куйбышев.

Для утверждения плана разгрома Колчака 10 апреля в Симбирске состоялось заседание РВС Республики. Оно сразу приняло крайне напряженный характер. Каменев предложил в качестве основы плана идею флангового удара силами Южной группы. Троцкий тут же вспылил. Не выслушав доводы Каменева, он объявил эту идею авантюристической и в целях «накопления сил» потребовал отвода войск на правый берег Волги. Возмущенный Гусев заявил, что при такой постановке вопроса разговор следует перенести в ЦК РКП (б). Троцкий, видимо, понял, что зарвался: его требование прямо противоречило установке ЦК РКП (б) на скорейший разгром Колчака. Поэтому, не настаивая на своем требовании, он предоставил слово Вацетису. На этот раз Вацетис прямо не выступил против плана Фрунзе. Ссылаясь на положения военной теории, он настаивал на необходимости обеспечить тройное превосходство над противником. Лишь при этом условии, утверждал он, был возможен успех контрнаступления. Практически только на направлении главного удара нужно было дополнительно сосредоточить пять свежих дивизий, причем некоторые из названных Вацетисом дивизий еще только формировались.

Какого-либо окончательного решения РВС Республики так и не принял. Было лишь рекомендовано: РВС фронта самому определить, как осуществить контрнаступление и доложить его план Главному.

28 апреля войска Восточного фронта перешли в контрнаступление. Главный удар наносила Южная группа. Ее действия включали в себя три последовательные операции, связанные единым замыслом, — Бугурусланскую, Белебейскую и Уфимскую. Активные боевые действия развернули и другие войска фронта, а также Волжская военная флотилия. В течение двух недель лучшие вражеские дивизии были разбиты. Колчак бросил на фронт свои резервы. Но натиск советских войск был неудержим.

В разгар контрнаступления на должность начальника штаба фронта прибыл бывший генерал П. П. Лебедев. В старой армии Павел Павлович занимал крупные штабные должности, после Октябрьской революции демобилизовался. Вожак белогвардейщины генерал Алексеев дважды присылал ему письма с предложением принять участие в борьбе с Советской властью. «Правда не на стороне белой армии», — объявил Павел Павлович своей семье и в 1918 году добровольно вступил в Красную Армию. Опытный, способный штабной работник, Лебедев быстро вошел в курс происходивших на фронте событий, оказывая большую помощь Каменеву в руководстве войсками.

— По сути дела, противник оказался перед катастрофой, — подвел итоги своего изучения обстановки Лебедев.

— Да, — согласился Каменев, — условия для окончательного разгрома Колчака вполне реальны. Так что, дорогой Павел Павлович, скоро вам придется потрудиться над планами операций по освобождению Урала и Сибири.

Успехи войск фронта не только радовали, но и будоражили сознание. Сергей Сергеевич уже обдумывал планы и способы перерастания контрнаступления в широкое наступление Восточного фронта. И вдруг произошло то, чего Каменев никак не мог ожидать, — поступило распоряжение Вацетиса перебросить значительную часть войск на Южный фронт, где активизировался Деникин, и в этой связи прекратить наступление войск Восточного фронта.

Ошеломленный Каменев вначале смог лишь выговорить:

— Невероятно!

Затем он пригласил к себе Гусева и Лебедева. Те, как и он, были поражены.

— Это невозможно! — воскликнул Лебедев. — Мы накануне победы… Может быть, самой важной в этой войне!.. Но, с другой стороны, дисциплина, все-таки официальный приказ Главкома…

— Дисциплину, конечно, уважать нужно, — взволнованно заговорил Гусев. — Но по существу дела есть документы ЦК партии. В них прямо сказано: разбить Колчака — это сейчас спасти революцию. Вот подлинный приказ для нас. А вы, Сергей Сергеевич, как смотрите на дело?

— Так же, как и вы. К тому же Вацетис явно недооценивает возможности Колчака. Он еще не разбит и, если получит передышку, может оправиться, укрепить свои силы… Ему и союзники помогут. Нет, я не могу выполнить распоряжение Вацетиса. Просто не могу. Надо все объяснить Вацетису. Он должен понять.

Однако в ответ на соображения Каменева сразу же последовало указание Троцкого, дублировавшее распоряжение Вацетиса. Каменев вновь привел свои доводы за продолжение наступления Восточного фронта. Тогда, окруженный многочисленной свитой, Троцкий сам явился в штаб Восточного фронта и прямо-таки ворвался в кабинет Каменева. Оттуда сразу же донеслись крики Троцкого, его угрозы Каменеву. Затем Троцкий стремительно выскочил из кабинета и почти выбежал из помещения штаба фронта. Не успев выехать из Симбирска, он 5 мая прислал Каменеву телеграфное распоряжение об отстранении его от командования фронтом. Сделано это было в «деликатной» форме: Каменеву были даны отпуск и денежное пособие. Видимо, понимая, что отстранение Каменева от командования фронтом вызовет недовольство в войсках, Троцкий распорядился в издававшейся в его поезде газете «В пути» поместить сообщение: «Напряженная и непрерывная работа командующего Восточным фронтом вызвала потребность во временном отдыхе. Увольняя Каменева в шестинедельный отпуск и выражая ему благодарность от имени Красной Армии, твердо надеюсь, что войска Восточного фронта под руководством нового командующего А. А. Самойло разовьют уже полученные успехи и дадут Советской Республике полную победу над Колчаком. Л. Троцкий».

Так вероломно отомстил Троцкий «строптивому» Каменеву. Полное безделье в разгаре наступления войск фронта — более иезуитской расправы с Каменевым трудно было придумать. Но Троцкий уже не мог сделать главного, к чему стремился, — остановить наступление войск Восточного фронта. После окончания гражданской войны М. В. Фрунзе в одном из своих докладов говорил, что в тот момент ему пришлось считаться с давлением сверху, со стороны главного командования, бывшего тогда в руках Вацетиса, который стоял за продолжение отступления. «К счастью, — отмечал Фрунзе, — я имел поддержку в лице товарища Каменева, который был тогда командующим Восточным фронтом. Невзирая ни на что, мы перешли в наступление и начали блестящую операцию, приведшую к полному разгрому Колчака».

Сергей Сергеевич тягостно переживал «отпуск». Он не раскаивался в своих возражениях Троцкому, напротив, еще больше убеждался в их обоснованности. Контрнаступление ведь удалось, и весьма успешно. Тревожило другое: Троцкий обладал огромной властью и мог постепенно оттеснить Каменева от дел, на которые он был способен. Вероятность этого беспокоила и Гусева, который хорошо знал мстительный, болезненно самолюбивый норов Троцкого.

Свои опасения Гусев, разумеется, не высказывал Каменеву. По возможности он стал являться домой раньше. Забегал, как он говорил, на огонек Лебедев. Как могли, друзья старались рассеять мрачные мысли Сергея Сергеевича. Больше всего Каменева, конечно, интересовали дела фронта. Но и о них нужно было рассказывать с учетом характера Сергея Сергеевича. Он внимательно выслушивал рассказы Гусева о мужестве красноармейцев и командиров или Лебедева о ходе боевых действий. На советы же скупился, старался обходить их. А однажды прорвался:

— За советами прошу не обращаться. Поймите, мне неловко. Как отнесется к этому товарищ Самойло? Не получится ли, что я из-за ваших спин в дела фронта вмешиваюсь.

Каменев с изумлением и нескрываемой радостью относился к приказам, которые издавались в армиях и службах фронта в связи с его «отпуском». Он знал, что в войсках к нему относятся с уважением, но никак не мог предположить, чтобы авторитет его был столь высок, как это говорилось в приказах. А количество их увеличилось. Приказы издавались и по тыловым службам. Вот один из них — изданный по санитарной части:

3 Советские полководцы и военачальники «Уход тов. Каменева не мог не поразить и не опечалить санитарную часть фронта. Около 9-ти месяцев работала она в полном согласии с тов. Каменевым, пользуясь его поддержкой и защитой. Отличаясь широким пониманием санитарных задач, тов. Каменев всегда поддерживал стремление санитарной части к здоровой ее самостоятельности… Медицина при нем могла спокойно развиваться и развивалась, несмотря на трудные условия ее существования… Заслуги тов. Каменева перед медициной велики и санитарная часть Восточного фронта, расставаясь с ним, не может не высказать ему, вместе со своим сожалением по поводу его ухода, своей глубокой признательности и благодарности…»

Но дни все же тянулись тягостно. Мучили бездеятельность и неопределенность. Поэтому Сергей Сергеевич с большим интересом выслушал предложение Гусева:

— А не поехать ли вам, Сергей Сергеевич, в Москву? Зайдите к Склянскому, поговорите с ним, все расскажите, может быть, и к Владимиру Ильичу попадете…

Каменев чувствовал, что Гусев что-то недоговаривает. Но спрашивать не стал, решив, что, если Гусев и предпринимал что-либо, видимо, не был уверен в успехе. Поездка же в Москву сулила какое-то разрешение положения. Поэтому Каменев сразу же согласился с предложением Гусева. Сергей Иванович сообщил, что в Москву едет начальник военных сообщений фронта, и в его служебном вагоне найдется место для Каменева. «Все предусмотрел», — тепло подумал о друге Сергей Сергеевич.

Каменев взял с собой жену и дочь — не хотел одиночества в долгом тогда пути. Но как бы Варвара Федоровна ни пыталась отвлечь мужа от мрачных мыслей, это ей не удавалось. И они стали обсуждать свои предположения о том, что их ждет в Москве.

— Пойдешь к Склянскому…

— А он к Троцкому, а тот: «Подать сюда Тяпкина-Ляпкина». А может, и вежливо пригласит, ехидненько поинтересуется: как, мол, отдыхается?

— Зачем же тогда едем в Москву?

— Сергей Иванович как-то странно вел себя… И вообще идет война, мне нужно избавиться от неопределенности и воевать. Кем? Кем угодно. Я в командующие фронтом не напрашивался.

— Да, мне тоже показалось, что в предложении Сергея Ивановича было что-то недоговоренное. А потом… Все к лучшему.

— Не понимаю.

— Будет меньше должность — не будешь на глазах у Троцкого. А революции сейчас нужны и командующие фронтами, и командиры дивизий. Дивизию-то, наверное, дадут тебе?

— Наверное.

— Раз так, то выше нос.

В Москве Каменев оставил жену и дочь в служебном вагоне, а сам отправился к Склянскому. Вернулся он скоро.

— Попросил у Склянского любой работы. Пообещал подумать.

Стали укладываться на ночлег. Но тут явился комендант вокзала и сообщил, что Каменева вызывают к Склянскому.

Ничего не объясняя, Склянский только в автомашине объявил Каменеву, что они едут к Ленину. Сергей Сергеевич обомлел. Он мог предположить самое невероятное, но не прием у Ленина. А что он должен был доложить? Об этом Склянский тоже не сказал.

Ленин встретил Каменева приветливо, что само уже снизило взволнованность Сергея Сергеевича. Но все же без подготовки кратко и квалифицированно доложить об обстановке на Восточном фронте, а именно это попросил его сделать Ленин, было очень трудно. Ленин видел это и облегчал доклад репликами и частными вопросами.

Особенно тяжело почувствовал себя Сергей Сергеевич, когда Ленин стал интересоваться перспективными вопросами: насколько достигнутые успехи устойчивы, что намечается и что делается для закрепления и дальнейшего развития контрнаступления. Подобные вопросы, по-ленински четко сформулированные, требовали и четких ответов. Каменев, конечно, хорошо знал интересовавшие Ленина вопросы. По репликам Ленина можно было судить, что он доволен ответами. Каменева же мучила моральная сторона дела. Его все время тянуло сказать, что он уже полмесяца не командует фронтом и его ответы — мнение находящегося не у дел очевидца. Но останавливала другая мысль: видимо, решение о его дальнейшей службе принято и Ленин найдет форму и время объявить ему об этом. Самому же, решил он, говорить об этом в ходе доклада неловко и нескромно. Однако Ленин, ничего не сказав по поводу волновавшего Каменева вопроса, тепло простился с ним и Склянским.

На обратном пути Склянский молчал. Впрочем, и во гремя приема у Ленина он тоже не проронил ни слова. Поэтому и Каменев решил молчать. «Скажут, когда сочтут нужным. Для чего-то ведь вызывали к Ленину», — заключил он свои мысли.

По возвращении в здание Реввоенсовета Скляпскип распорядился обеспечить Каменева сухим пайком и отправить машиной на вокзал. Быта уже глубокая ночь Поэтому Каменев решил объясниться со Склянским на следующий день.

— Дорогие мои, — воскликнул он, входя в свое купе, — я был на приеме у Ленина.

Вначале разговор получился сбивчивым, состоявшим больше из восторженных фраз. Наконец Варвара Федоровна спросила:

— А как объяснили твое отстранение от должности?

— Никак. Завтра попытаюсь выяснить…

Но в это время вновь явился комендант вокзала и заявил, что за Каменевым прислана машина — его срочно вызывают к Склянскому.

Без каких-либо объяснений Склянский сразу же объявил, что Каменеву надлежит вновь принять на себя командование Восточным фронтом.

— Владимир Ильич предложил вам заехать в Серпухов, к главнокомандующему, — добавил он, — и договориться с ним. Служебный вагон, в котором вы приехали, по указанию Владимира Ильича теперь в вашем распоряжении.

«Договориться» удалось с трудом. Вацетис упирал на формальную сторону дела, обвиняя Каменева в недисциплинированности, за что его и отстранили от командования фронтом. Кое-как разговор все же склеился, внешне было достигнуто взаимопонимание.

Радостной, взволнованной была встреча Каменева с Гусевым, с другими членами РВС фронта. Теперь прояснились причины рекомендации Гусева поехать Сергею Сергеевичу в Москву и там все выяснить. Дело в том, что члены РВС фронта во главе с Гусевым направили В. И. Ленину письмо, где изложили обстоятельства отстранения Каменева от должности и просили вернуть его к исполнению прежних обязанностей. Гусев решил, что Ленин может заинтересоваться Каменевым, и если тот скажется в Москве, то и примет его. Так и получилось.

Перед самым приездом Каменева в РВС фронта поступила телеграмма Ленина: «По вашему настоянию назначен опять Каменев. Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной»^[6].

— Вот вам и назначение, и задача фронту. Сам Ленин ее сформулировал, — улыбаясь, заявил Гусев, подавая Каменеву телеграмму.

Разговаривали, как и бывает в таких случаях, перескакивая с предмета на предмет.

— А хитер Троцкий! — заметил Гусев. — Снять командующего фронтом формально он имеет право. Но все же без Председателя СНК, то есть без Ленина, принимать такие решения рискованно. Нужны ведь весомые обоснования. А у Троцкого их не было. Так что ia всякий случай сначала он отправил вас в отпуск для укрепления здоровья, а потом направил бы куда-нибудь на задворки. Друзья не знали тогда, что сразу же после беседы с Каменевым Ленин направил телеграмму Троцкому. В ней, в частности, говорилось: «…я предлагаю назначить Каменева командующим фронтом…»^[7].

Контрнаступление войск Восточного фронта продолжалось. Каменев принял необходимые меры по его усилению. Войска Колчака откатывались за Уфу. В это время Каменев вновь получил приказ главнокомандующего прекратить наступление на реке Белой.

Втроем — Каменев, Гусев и Лебедев — решали вопрос: как поступить?

— Опять ведь обвинят в недисциплинированности, а то и похуже в чем-нибудь. Но выполнить приказ главкома я не могу, — взволнованно говорил Каменев. — Этак мы никогда не добьем Колчака.

— У нас есть и другой приказ, — твердо заявил Гусев — указание Ленина: до зимы взять Урал. К Владимиру Ильичу давайте и обратимся.

Так и решили. От имени РВС Восточного фронта к Ленину было направлено письмо, в котором всесторонне обосновывалась необходимость продолжения наступления против войск Колчака. «Перед Владимиром Ильичем, — писал впоследствии Каменев, — был поставлен оперативный вопрос исключительной важности. Трудность решения усугублялась тем, что не только главнокомандующий, но и РВСР в лице его председателя Троцкого стояли за то, чтобы отказаться от дальнейшего наступления на Колчака и, остановившись на реке Белой, немедленно начать переброску частей Красной Армии с Восточного фронта на Южный. Яснее говоря, стояли за отказ принятого Владимиром Ильичем решения в первую очередь ликвидировать Колчака.

Владимир Ильич с непревзойденным талантом решил стратегический военный вопрос: принятое решение об отказе остановить наступление остается в силе. Ликвидация Колчака продолжается с еще большим нажимом».

В июне был отозван в Москву Гусев, назначенный комиссаром Полевого штаба РВСР. С грустью расставался с ним Каменев. Крепко сдружились и сработались эти два замечательных человека. Оставалось утешаться тем, что в штабе РВСР будет теперь человек, хорошо знающий состояние и нужды Восточного фронта.

В 20-х числах июня началось наступление войск Восточного фронта непосредственно на Урал. Развивалось оно стремительными темпами. Уже 1 июля были освобождены Пермь и Кунгур. Ленин писал в связи с этим: «Во что бы то ни стало надо довести это дело быстро до полного конца»^[8].

Однако доводить дело освобождения Урала Сергею Сергеевичу пришлось в новом качестве. 8 июля Каменев получил шифрованное телеграфное распоряжение сдать дела П. П. Лебедеву и срочно отбыть в Москву в связи с назначением его Главнокомандующим всеми Вооруженными Силами Республики. Неожиданность поразила. Да и сам факт Сергей Сергеевич понял не сразу. А поняв, почувствовал холодок на спине: «Справлюсь ли?»

— Не жизнь, а приключенческая сказка! — всплеснула руками Варвара Федоровна, узнав о новом назначении мужа. — Ведь всего два месяца назад ты был не у дел, мечтал хотя бы дивизию получить.

— М-да, но теперь я ближе к Троцкому.

— Но и к Ленину.

Варвара Федоровна не могла, конечно, и предположить, как близко было ее высказывание к истине. Ведь именно Ленин на состоявшемся 4 июля Пленуме ЦК РКП (б) предложил утвердить главнокомандующим Каменева. И ему пришлось побороться за свое предложение. Вацетис подал в отставку именно из-за своих разногласий с командованием Восточного фронта. Значит, Ленин поддерживал линию PBG этого фронта, его командующего. Ленин аргументированно парировал настойчивые возражения Троцкого против кандидатуры Каменева. Участница пленума Е. Д. Стасова в своих воспоминаниях писала, что после того, как большинство членов ЦК проголосовало за Каменева, Троцкий «вскочил и ушел, хлопнув дверью». На следующий день после Пленума ЦК РКП (б) Ленин писал Н. К. Крупской: «От замены главнокомандующего Вацетиса Каменевым (с Вост. фронта) я жду улучшения»^[9].

В Москве Каменев с семьей некоторое время жил в служебном вагоне, в котором прибыл из Симбирска. «Жила», конечно, его семья, а сам Сергей Сергеевич лишь спал в этом вагоне. В первый же день Каменев был ознакомлен с решением ВЦИК от 8 июля о его назначении Главнокомандующим всеми Вооруженными Силами Республики, с решениями июльского Пленума ЦК РКП (б) по военным вопросам.

С радостью Сергей Сергеевич узнал, что Пленум ЦК РКП (б) рекомендовал утвердить командующим Восточным фронтом Фрунзе. Он очень любил Михаила Васильевича, восхищался его многогранными способностями.

Как Главком Каменев был введен в состав Реввоенсовета Республики. Членом РВСР стал и Гусев. «Исключительную, неоценимую поддержку оказал мне в этот период член РВСР т. С. И. Гусев, — писал в своих воспоминаниях Каменев. — Он более полно ввел меня в курс дела, он помог мне разобраться в обстановке других фронтов, он избавил меня от очень многих неожиданностей, не забывая ознакомить с каждой мелочью, играющей ту или иную роль в обстановке большой работы».

Еще в свой прежний приезд в Ставку Главнокомандования, располагавшуюся в Серпухове, Каменев подумал: «Это же очень неудобно для ЦК РКП (б) и правительства. Нужно, чтобы Ставка была в Москве». В числе намеченных июльским Пленумом ЦК РКП (б) мер был и перевод Ставки Главнокомандования в Москву.

Каменев, конечно, сразу же ознакомился с письмом ЦК РКП (б) «Все на борьбу с Деникиным», подписанным Лениным. Это был чрезвычайно емкий по содержанию документ. Каменев потом его читал еще и еще раз. Первоначально же он обратил особое внимание на выдвинутые в нем политические и стратегические задачи. Суть их была сконцентрирована в призыве: «Все силы рабочих и крестьян, все силы Советской республики должны быть напряжены, чтобы отразить нашествие Деникина и победить его, не останавливая победного наступления Красной Армии на Урал и на Сибирь»^[10].

В течение первого дня пребывания в Москве Каменев несколько раз встречался с Гусевым. А нужен был обстоятельный разговор. Поэтому вечером Каменев привез Гусева к себе — в железнодорожный вагон.

После ужина друзья перешли в «кабинет» Каменева — отдельное купе.

— Ознакомились с обстановкой? — спросил Гусев.

— В какой-то мере. На юге плохо, очень плохо.

— Тоже навалитесь на Восточный фронт? Будете требовать от Фрунзе войска? — шутливо спросил Гусев.

— Лучше, чем в письме Ленина, задачи не сформулировать. Надо продолжать бить Колчака и отразить наползающую угрозу с юга. Ведь что произошло бы, если бы я остановил наступление Восточного фронта, как этого требовал Троцкий? Недобитый Колчак поднялся бы, и снова нам пришлось бы перебрасывать войска теперь уже с юга. Тогда поднялся бы Деникин. Получилось бы нечто вроде ходьбы по болоту: одну ногу вытащить — другая увязнет. Нет, прилежу все силы, чтобы нанести как можно больший ущерб Колчаку. Но главное внимание сейчас югу. Июльский Пленум ЦК РКП (б) четко определил: Южный фронт сейчас главный.

О многом рассказал в тот вечер Гусев Каменеву. Зашла речь и о Полевом штабе.

— По Восточному фронту чувствовал: плохо работает, — отметил Каменев. — Впрочем, вам теперь виднее. Вы же комиссар Полевого штаба.

— Вы правы. Полевой штаб действительно работает не лучшим образом. Начальники меняются один за другим. Нынешний начальник Бонч-Бруевич тоже собирается уходить.

Еще в Симбирске, получив сообщение о назначении на пост Главнокомандующего, Каменев подумал о кандидатуре Лебедева на должность начальника Полевого штаба. Сейчас он сказал об этом Гусеву. Тот оживился.

— На Лебедева всегда можно опереться, — мотивировал свое мнение Каменев. — Уверен, что он превратит Полевей штаб в то, что нужно.

Уже в июле мнение Каменева и Гусева было реализовано: Реввоенсовет утвердил Лебедева начальником Полевого штаба РВСР. Он сумел быстро превратить полевой штаб в четко действовавший рабочий орган Реввоенсовета и Главнокомандования.

Разработка плана борьбы против Деникина велась исключительно интенсивно. Согласно этому плану, одобренному ЦК РКП (б), основной удар наносился левым крылом Южного фронта из района Царицына на Дон и Кубань. Каменев учитывал, что это давало возможность занять центры казачества. Вспомогательный удар наносился на Купянск с целью оказания помощи Советской Украине.

Директиву командованию Южным фронтом о подготовке контрнаступления Каменев отдал 23 июля. Подробно, в деталях он вникал в разрабатывавшийся командованием фронта план наступательной операции, вносил в него поправки. Началось наступление 15 августа и продолжалось около месяца. Врагу был нанесен существенный урон. Но по сути дела контрнаступление не удалось. Причин этому было много. Одна из них состояла в том, что в тыл Южного фронта прорвался конный корпус Мамонтова, которому удалось на несколько дней дезорганизовать управление советскими войсками.

Но была и субъективная причина. Троцкий был противником принятого партией стратегического плана борьбы с Деникиным. Находясь на Южном фронте, он порождал у фронтового командования недоверие к этому плану, дискредитировал Главкома, под чьим руководством он был разработан. Если учесть высокое положение Троцкого, то для Каменева сложилось весьма сложное положение. Пришлось вмешаться Ленину. В телеграмме Троцкому он указал на опасность «каких бы то ни было колебаний в твердом проведении раз принятого плана», подчеркнул, что Политбюро ЦК «вполне признает оперативный авторитет Главкома и просит сделать соответственное разъяснение всем ответственным работникам»^[11].

G Восточного фронта, напротив, шли радостные вести: победа за победой, в июле Урал был освобожден. В августе воины Восточного фронта направили письмо Ленину:

«Дорогой товарищ и испытанный верный наш вождь! Ты приказал взять Урал к зиме. Мы исполнили те. и приказ — Урал наш».

Что и говорить, Восточный фронт был для Сергея Сергеевича родным, и его успехи особенно радовали. И конечно же, Сергей Сергеевич был тронут официальным признанием его заслуг в руководстве Восточным фронтом. 8 августа 1919 года ВЦИК наградил его боевым Золотым оружием (саблей) со знаком ордена Красного Знамени. В приказе Реввоенсовета Республики говорилось: «ВЦИК постановил: товарища Каменева Сергея Сергеевича за боевые заслуги и организационные таланты, проявленные им против врагов Республики, а также за опытное и умелое руководство Красной Армией на Восточном фронте наградить боевым Золотым оружием со знаком ордена Красного Знамени».

Но на радости война отводила лишь мгновения. Все более угрожающим становилось положение на Южном фронте.

В начале сентября стратегическая инициатива на юге снова перешла к противнику. Получив большую помощь от Антанты, Деникин перешел в общее наступление. Его войска захватили Курск, стали развивать наступление на Орел, Тулу. Непосредственная угроза нависла над Месквой.

В конце сентября состоялся Пленум ЦК РКП (б), Каменев был заранее предупрежден, что ему надлежит доложить пленуму стратегические соображения в связи с новой обстановкой. Но все же он волновался. Это было его первым выступлением на Пленуме ЦК РКП (б), перед Лениным. Тревожила и позиция Троцкого. «Обязательно напакостит», — думал он.

Большую помощь в подготовке доклада оказали Лебедев и начальник разведывательного управления Полевого штаба РВСР Б. М. Шапошников, будущий Маршал Советского Союза.

В своем докладе Каменев указал, что, по его мнению, для отражения наступления войск Деникина на Орел, Тулу и Москву могут быть применены два способа действий. Один из них — продолжение борьбы на Южном фронте, энергичное наступление на Дон и Кубань с одновременным сдерживанием продвижения противника в Курско-Воронежском секторе. Другой способ — отказ от проводимого плана и сосредоточение на угрожаемом участке фронта в районе Орла и Воронежа крупных сил с задачей остановить противника, а затем перейти в наступление. Сам же Каменев считал, подчеркнув это в докладе, главным способом осуществление прежнего плана, то есть нанесение основного удара на Дон и Кубань при условии принятия политических мер для отрыва казаков от Деникина.

Пленум согласился с соображениями Главкома и оставил в силе принятый план. Со злобной критикой плана Главнокомандования выступил Троцкий, но каких-либо конструктивных предложений он не внес. Возмущенный его поведением, И. Т. Смилга заявил на пленуме: «Я утверждаю, что тов. Троцким велся поход против Главкома и принятой им стратегии».

27 сентября состоялось заседание Реввоенсовета Республики. Вопреки возражениям Троцкого, он утвердил разделение фронтов на Южный и Юго-Восточный. В соответствии с решениями сентябрьского Пленума ЦК РКП (б), Главное командование Красной Армии, руководимое Каменевым, принимало решительные меры по усилению отпора деникинцам.

Важная роль в реализации этих мер принадлежала Полевому штабу РВСР, а в нем Оперативному управлению, которое с октября возглавлял Б. М. Шапошников.

— Удивительно работоспособен и великолепный штабист, — характеризовал его Лебедев.

— Да, — согласился Каменев, — в лице Шапошникова вы обрели надежную опору. Сейчас именно такой начальник Оперативного управления и нужен.

Обстановка на Южном фронте все более обострялась. Туда перебрасывались новые силы, в том числе конный корпус С. М. Буденного. Подтягивал подкрепления и противник. Бои приобретали все более ожесточенный характер. «Дни между 11 и 16 октября 1919 года, — писал в своих воспоминаниях Каменев, — были самыми тревожными. Наступление противника… продолжалось, а собираемые нами для контрудара силы только сосредоточивались в исходных районах. Донесения с фронтов получались чуть не ежечасно. Ответственнейшие решения приходилось принимать в минимальные сроки. Все важнейшие донесения и принимаемые решения т. Скляпский передает немедленно по телефону в Кремль Владимиру Ильичу… Более сложной обстановки я за весь период гражданской войны не помню. Непоколебимое спокойствие Владимира Ильича в это время являлось самой мощной поддержкой главнокомандования».

Одновременно с ухудшением положения на Южном фронте все тяжелее становилось под Петроградом, где перешли в наступление войска Юденича. Они захватили Красное Село, Гатчину и приближались к городу.

Никогда еще за время гражданской войны не создавалось такой угрозы главным центрам страны — Москве и Петрограду. 15 октября Политбюро ЦК РКП (б) приняло решение усилить Южный фронт, а Юго-Восточному временно перейти к обороне, чтобы не допустить соединение деникинцев с уральскими белоказаками.

Партия принимала энергичные меры по мобилизации людских и материальных ресурсов. Военные ведомства, начиная с Реввоенсовета и Главнокомандования, образовывали из этих пополнений резервные полки и дивизии. Постепенно наращивание сил советских войск стало сказываться на фронтах. Враг стал продвигаться медленнее. И наконец наступил перелом. Началось контрнаступление Южного фронта. 19 октября советские войска нанесли сильный удар по противнику под Орлом и на следующий день овладели городом. В результате ожесточенных боев 24 октября был освобожден Воронеж.

Почти одновременно под руководством Каменева была организована переброска войск с северного участка Южного фронта, курсантов военных училищ Москвы и Петрограда на борьбу с войсками Юденича. На непосредственных подступах к Петрограду они были остановлены и затем разбиты.

Так определились переломные пункты в борьбе с Деникиным и Юденичем. «Но нам надо, — говорил Ленин, — чтобы наше наступление из мелкого и частичного было превращено в массовое, огромное, доводящее победу до конца»^[12]. Для этого требовалось еще раз пересмотреть и конкретизировать стратегический план борьбы с Деникиным. Необходимо было прежде всего уточнить задачи Южного и Юго-Восточного фронтов и в соответствии с этим распределять стратегические резервы, строить ближайшие и перспективные планы.

Однако решение этих задач обернулось в серьезные разногласия между Главнокомандованием и командованием Южного и Юго-Восточного фронтов. Член РВС Республики и Юго-Восточного фронта И. Т. Смилга направил 3 ноября В. И. Ленину докладную записку о том, что главным остается Юго-Восточный фронт. На войска же Южного фронта в письме Смилгы возлагались задачи по освобождению Харькова и Донбасса. Члены РВС Южного фронта И. В. Сталин и Л. П. Серебряков отстаивали иную точку зрения. 12 ноября они обратились к Главкому Каменеву и двумя заявлениями в Политбюро ЦК РКП (б).

Через день Сталин послал еще одну телеграмму Ленину для Политбюро, а 15 ноября написал ему письмо. Сталин и Серебряков считали, что главный удар должен быт наноситься в направлении Курск — Харьков — Донбасс, и отрицали необходимость наступления войсками Юго-Восточного фронта на Доп и Кубань. В телеграмме от 14 ноября Сталин в ультимативной форме потребовал отменить прежний план борьбы с Деникиным и срочно направить на Южный фронт свыше 80 тысяч человек пополнения. Члены РВС Южного фронта обвиняли Главкома в игнорировании интересов этого фронта, требовали либо заменить РВС Южного фронта, либо отозвать из Полевого штаба РВСР С. И. Гусева, которого почему-то считали главным виновником мнимого равнодушия к нуждам их фронта.

В действительности Каменев требовал от командования Юго-Восточного фронта подготовить наступление на Новочеркасск, но намечалось оно на декабрь. А в октябре и ноябре Главком сосредоточивал свои усилия на помощи Южному фронту, в том числе и за счет Юго-Западного фронта. Сталин знал об этом и не имел оснований обвинять Каменева в игнорировании нужд Южного фронта.

Столь накаленные разногласия на таком высоком уровне военного руководства потребовали вмешательства ЦК РКП (б) и его Политбюро.

Всесторонне изучив обстановку, они приняли политико-экономическую директиву о необходимости взятия Курска и дальнейшего распределения на Харьков и Донбасс, о соответствующем распределении между Южным и Юго-Восточным фронтами частей, снимаемых с Восточного и Туркестанского фронтов. Ленин лично переговорил с Каменевым по содержанию этой директивы.

Таким образом, ЦК РКП (б) сохранил решение Политбюро от 15 октября о сосредоточении усилий на Южном фронте. Вместе с тем ЦК РКП (б) счел необходимым сообщить Сталину, что Политбюро считает недопустимым «подкреплять свои деловые требования ультиматумами и заявлениями об отставках».

Анализируя сложившуюся обстановку, Каменев со все большей для себя очевидностью выделял два обстоятельства. Во-первых, он учитывал, что некоторая растерянность белогвардейского командования после понесенных его войсками поражений не давала оснований предполагать, что противник деморализован. Напротив, он еще имеет достаточно сил, которые можно было привести в порядок и оказать советским войскам серьезное сопротивление.

Во-вторых, Каменев считал, что задачи, вставшие перед Красной Армией в борьбе с Деникиным, нельзя было решать действиями одного фронта или нескольких фронтов, но разрозненно. Для реализации плана Главнокомандования с учетом требования политико-экономической директивы Политбюро ЦК РКП (б) от 14 ноября необходимо было одновременно завершить разгром белогвардейских армий на юге и освободить Донбасс. Для достижения столь сложной задачи требовалось построенное по единому плану взаимодействие двух фронтов — Южного и Юго-Западного.

Опыта планирования таких крупномасштабных действий Главное командование и Полевой штаб РВСР еще не имели. На основе директивы Главкома Каменева и под его руководством такого рода план был быстро и успешно разработан. Он предусматривал ряд рассекающих ударов в различных направлениях с тем, чтобы расчленить вражеские войска и в кратчайший срок разгромить отходящего противника, овладеть Донбассом, другими индустриальными районами и важными сельскохозяйственными областями.

В ходе операции Каменев с особым вниманием следил за тем, чтобы своевременно массировались силы для нанесения ударов, соблюдалось четкое взаимодействие войск и устойчивость управления ими. Особое внимание он обращал на параллельное преследование разгромленного противника, широкое использование конницы для выхода на его фланги и в тылы.

Эти установки и конкретные указания Главкома имели чрезвычайно важное значение. Ведь войска Южного и Юго-Западного фронтов обладали незначительным численным превосходством над противником, а по кавалерии они уступали ему в два раза. И то, что план операции выполнялся успешно и наступление против Деникина приняло еще более решительный характер, свидетельствовало о стратегической зрелости Главнокомандования.

Направляя действия войск, Каменев постоянно помнил беседу с ним Ленина о политико-экономической директиве Политбюро ЦК РКП (б). 1 января 1920 года он с большим удовлетворением подписал адресованную Ленину докладную записку. В ней говорилось:

«С занятием 31 декабря 1919 года ст. Иловайской Красной Армией выполнена поставленная в середине ноября 1919 года правительством Главнокомандованию задача — овладеть в кратчайший срок Донецким каменноугольным районом.

До получения дальнейших директив Главнокомандование будет продолжать выполнение основной цели — окончательный разгром вооруженных сил Деникина.

Главнокомандующий Каменев…»

И выполнение основной цели продолжалось. В целом в результате взаимодействия двух фронтов во второй половине ноября 1919 года — первой половине января 1920 года советские войска достигли больших успехов на юге страны. Они продвинулись на главном направлении на 450–550 километров и освободили огромную территорию с многомиллионным населением и важными экономическими районами. Существенным следствием проведенного наступления советских войск явилось расчленение противника на изолированные друг от друга группировки. Указания Главкома теперь сосредоточивались на борьбе с этими группировками, с тем, чтобы добиться полной ликвидации деникинщины. К апрелю 1920 года эта задача в основном была выполнена. Правда, значительная часть деникинских войск закрепилась на юге Украины и в Крыму.

Большая группировка войск Деникина отошла на Кавказ. Для борьбы с ней был организован Кавказский фронт. Боевые действия на Северном Кавказе приняли весьма ожесточенный характер. В результате осуществления разработанной с участием Каменева Северо-Кавказской стратегической операции эта группировка была полностью ликвидирована.

Выдающуюся роль в успехах Красной Армии Главкома Каменева вынуждены были признавать и враги. О нем писалось в белогвардейских газетах. В одной из газет работник деникинского штаба генерал Носович в статье «Сергей Сергеевич» признавал: «С вступлением Каменева на должность Главнокомандующего сейчас же почувствовалась опытная рука, которая весь механизм армии заставила действовать как стройную машину». Но признание это закончилось своеобразно. Напомнив о былых офицерских аксельбантах Каменева, Носович угрожал: «Сергей Сергеевич вновь увидит их, когда его на них повесят». После освобождения Киева Каменеву доставили номер выходившей там белогвардейской газеты «Киевлянин». В ней была помещена статья «Борьба с большевиками», в которой оценивалось военное искусство Каменева: «Главнокомандующий большевистскими силами, бывший полковник Сергей Сергеевич Каменев, в борьбе с наступающими войсками генерала Деникина усвоил такой прием. Пользуясь тем моментом, когда силы добровольческой армии сосредоточены для нанесения точного удара, он, оказывая этому удару пассивное сопротивление, сосредоточивает сильные ударные группы на флангах и бросает их в обход главных сил добровольцев, по направлению их баз». В заключение статьи говорилось: «Полковник Каменев (и это только увеличивает тяжесть его вины) доказал уже не раз, что он умеет воевать. Но против себя он имеет доблестные добровольческие армии, руководимые опытными вождями».

В такого рода отзывах о себе в белогвардейской печати Каменев видел признание врагом эффективности его служения Советской власти. А оно стало целью и смыслом его жизни.

С разгромом Деникина и Юденича военное положение Советского государства значительно упрочилось. Но Каменев понимал, что ликвидация оставшихся очагов белогвардейщины — дело тяжелое и длительное. В частности, сосредоточившиеся в Крыму белогвардейские войска представляли собой весьма внушительную силу. Перевооруженные и оснащенные странами Антанты, они могли стать опасным противником.

Но гораздо большую опасность представляла буржуазно-помещичья Польша. Ее войска еще в апреле — августе 1919 года захватили почти всю Белоруссию и часть Украины. Занятые на более важных фронтах, советские войска не смогли в свое время дать должный отпор польским интервентам, хотя и продолжали борьбу с ними. Попытки Советского правительства разрешить сложившееся положение путем переговоров, неизменно отвергались польской стороной.

В Полевом штабе РВСР сосредоточивались и разрабатывались различные разведывательные сведения, свидетельствовавшие об увеличении численности польских войск, оснащении их вооружением и боеприпасами. Докладывая Каменеву сведения, Лебедев обычно добавлял:

— Ив Крыму противник усиливается. Там Антанта тоже не скупится.

— Да, как клешни у рака. А поляки в последнее время имели успехи, частные, но все же успехи, — отмечал Каменев. — Это их взбодрит. А мы на западе имеем мало войск. Нужно незамедлительно принимать надлежащие меры. Буду бить тревогу. Пора.

27 января 1920 года Каменев в специальном докладе Главного командования Красной Армии Совету рабочей и крестьянской обороны писал: «… нет достаточных оснований считать, что Антанта прекратит свои попытки использовать Польшу в борьбе с Советской Россией, а недавние успехи польской армии могут скорее побудить Антанту к воздействию на Польшу в развитии активных военных действий…» В докладе подчеркивалось, что «военная обстановка в конечном счете говорит за то, что на Западном фронте необходимо быть готовым к крупной борьбе».

Положение на Западном фронте все более осложнялось. 19 февраля Ленин телеграфировал Троцкому: «Мы окажемся идиотами, если дадим себя увлечь глупым движением в глубь Сибири, а в это время Деникин оживет и поляки ударят. Это будет преступление»^[13]. В течение февраля — марта на заседаниях Политбюро ЦК РКП (б), в письмах Ленина Реввоенсовету Республики и членам РВС фронтов вырабатывалась программа борьбы против нависшей над республикой опасности.

ЦК РКП (б) объявил Западный фронт главным и дал указание Главному командованию Красной Армии сосредоточить на этом фронте необходимые силы и средства. Одновременно было признано безотлагательным развертывание подготовки к разгрому противника, укрепившегося в Крыму.

Главком Каменев, Полевой штаб РВСР работали в это время с неимоверным напряжением. Нужно было не только руководить сосредоточением и распределением войск, но и всесторонне анализировать поведение противника. А оно становилось все более угрожающим, и не только на Западе. В оттесненных на юг Украины и в Крым белогвардейских войсках произошли перемены: 4 апреля под давлением Антанты Деникина сменил возвратившийся из-за границы Врангель. Он спешно реорганизовывал войска, оснащая их оружием, в изобилии поставлявшимся странами Антанты.

— Факт характернейший. Однако Врангеля вооружать нет смысла. Один он ничего не сделает. Значит, нужно ждать выступления Польши, — подытожил Лебедев свой доклад Каменеву.

— Да, вы правы. А польское правительство хоть и пошло на переговоры, но ведет их так, как в свое время немцы в Брест-Литовске. Маскирует подготовку нападения на нас.

8 апреля состоялся Пленум ЦК РКП (б). Он обсудил вопрос о переговорах с Польшей и о вероломной политике Антанты по отношению к этим переговорам. В соответствии с выводами пленума Каменев в тот же день направил директиву командующим Западным и Юго-Западным фронтами о приведении войск в полную боевую готовность и об организации активного сопротивления противнику, если он перейдет в наступление.

Вскоре Лебедев и Шапошников доложили Каменеву основанные на разведывательных данных соображения о вероятных планах польского командования. Согласно этим планам, противник намеревался разгромить прикрывавшую Киев 12-ю армию Юго-Западного фронта и овладеть столицей Украины, после этого уничтожить 14-ю армию того же фронта и овладеть Одессой. Затем предполагалось перегруппировать и направить их на север для захвата всей Белоруссии. Планом предусматривалась поддержка польских войск активными действиями Врангеля.

25 апреля польские войска, обладавшие трехкратным превосходством и поддерживавшиеся петлюровцами, перешли в наступление на Украине в полосе от Припяти до Днестра. Из-за большого численного превосходства противнику удалось быстро продвинуться, оттеснить советские войска со значительной территории и овладеть Киевом.

В этих условиях Каменев потребовал от фронтового командования противопоставить противнику тактику активного сопротивления, а затем, по мере спада наступательного порыва вражеских войск, перейти к жестокой обороне. Так и произошло. В начале второй половины мая наступление противника на Украине выдохлось. Главнокомандующий польской армией Пилсудский вынужден был констатировать: «Мы ударили кулаком по воздуху — прошли большое расстояние, а живой силы противника не уничтожили».

Да, и 12-я, и 14-я армии Юго-Западного фронта сохранились как войсковые объединения и не утратили своей боеспособности. Героическое сопротивление советских войск намного превосходящему противнику, правильно избранная советским командованием тактика сорвали замысел противника. Создалась благоприятная обстановка для накопления сил с целью развертывания в последующем контрнаступления против войск буржуазно-помещичьей Польши.

28 апреля Политбюро ЦК РКП (б) одобрило план разгрома польских интервентов. «Этому плану, — писал в своих воспоминаниях Каменев, — предшествовали проработки вариантов Южного и Северного направлений. Варианты докладывались Владимиру Ильичу». Согласно плану, главный удар должен был нанести в Белоруссии Западный фронт, а вспомогательный на Украине — Юго-Восточный фронт. Причем, согласно указаниям Каменева, Полевой штаб РВСР спланировал начало операций с таким расчетом, чтобы удары фронтов наносились последовательно, в разное время, что вынуждало противника дробить свои силы, лишало его возможности маневрировать войсками с одних направлений на другие, заставляло его безрезультатно расходовать резервы.

29 апреля по предложению Каменева командующим Западным фронтом был утвержден Тухачевский. Разработанный под его руководством план операции конкретизировал установки плана Главнокомандования и предусматривал решительные действия, направленные на сокрушительное поражение противника.

Начатое 14 мая внезапным ударом контрнаступление войск Западного фронта на Виленское направление сразу же ознаменовалось большими успехами. Но из-за отсутствия резервов оно не получило дальнейшего развития. Тем не менее оно принесло определенную пользу, в частности, как отмечал впоследствии Каменев, польское командование «вынуждено было несколько ослабить свой Украинский фронт, что для нас было чрезвычайно важно, так как там было слишком большое превосходство сил у противника».

Некоторое ослабление польских войск на Украине дало возможность Главному командованию Красной Армии ускорить подготовку контрнаступления войск Юго-Западного фронта. Войска этого фронта получили значительные подкрепления, в том числе 1-ю Конную армию, были усилены в материально-техническом отношении. 12 мая в Харьков, где размещался штаб Юго-Западного фронта, прибыл Каменев. Совместно с командованием фронта он в течение трех дней принимал участие в подготовке контрнаступления советских войск на Украине. Разработанный Главкомом, командующим фронтом Егоровым и его штабом план контрнаступления предусматривал комплекс глубоких охватывающих ударов, расчленений и окружений вражеских войск. Поскольку такого рода операции требовали большой мобильности войск, то в качестве главной ударной силы фронта предстояло быть 1-й Конной армии.

Наступление Юго-Западного фронта началось 26 мая и в основном развивалось успешно. В соответствии с планом Каменев старался на ходу исправлять ошибки в действиях войск. В частности, 28 мая он телеграфировал командованию Юго-Западного фронта: «Упорные атаки 12 армии киевского плацдарма считаю неправильными. Судьба Киева должна быть решена обходными маневрами с наименьшей затратой для лобовых действий против плацдарма поляков».

Сосредоточенный на рассмотрении документов, Каменев сначала с изумлением прочитал датированный 29 мая приказ РВСР, в котором говорилось: «Объявляется о награждении, по постановлению ВЦИК Советов, Главнокомандующего всеми Вооруженными Силами Республики товарища Каменева Сергея Сергеевича орденом Красного Знамени в ознаменование исполнения им своего долга перед Социалистическим Отечеством в бою против врагов на всех фронтах».

Награждение было столь неожиданным, что Каменев подумал: «Не ко времени как-то», а потом решил, что будет рассматривать награду как своеобразный приказ работать еще лучше.

Операция Юго-Западного фронта развивалась все более успешно, советские войска освобождали от противника обширные территории с крупными городами. 12 июня враг был выбит из Киева. Польское командование подтягивало резервы, перебрасывало войска из Белоруссии. Но успех советских войск становился все более внушительным. Для его развития Каменев приказал командующему Юго-Западным фронтом Егорову использовать 1-ю Конную армию в общем направлении на Новоград-Волынский, Ровно. Он предложил поставить перед конниками задачу: как можно быстрее овладеть Ровно, где противник намечал сосредоточить свои резервы. Выполняя эту задачу, 1-я Конная армия с тяжелыми боями овладела Новоград-Волынским и, продвигаясь на ровенском направлении, создала условия для удара по флангам армий противника, находившихся в Белоруссии.

Успехи Юго-Западного фронта были бы более результативными, если бы его командованию не нужно было уделять внимание борьбе с армией Врангеля. Операция этой армии началась 6 июня. Обладая большим численным и техническим превосходством, белогвардейцы преодолевали стойкость советских войск и относительно быстро овладели Северной Таврией. По решению Главкома Каменева на крымский участок Юго-Западного фронта были направлены значительные пополнения, в том числе и войска с Юго-Западного фронта. И все же противник еще численно превосходил действовавшие там советские войска. Однако людские ресурсы, которыми он располагал, были исчерпаны. Надежды получить пополнения за счет казачества побудили Врангеля перенести центр тяжести вооруженной борьбы на Дон и Кубань. Но и здесь белогвардейцы натолкнулись на активное сопротивление советских войск. В конце концов противник вынужден был перейти к обороне на достигнутых рубежах.

Каменева в целом удовлетворил исход боев с армией Врангеля. Во всяком случае в ближайшие месяцы проявить сколько-нибудь серьезную активность она не могла, и это развязывало руки в борьбе с белополяками. Удовлетворяло его и положение на Западном и Юго-Западном фронтах. Теперь они располагали необходимыми возможностями для крупномасштабных наступательных операций.

26 июня Каменев направил командующему Западным фронтом Тухачевскому директиву об ускорении подготовки к переходу в наступление. Через два дня Каменев в директиве командующему Юго-Западным фронтом Егорову указал на необходимость всемерно развивать достигнутые успехи с тем, чтобы оттянуть часть сил противника с Западного фронта.

Осуществление тщательно продуманной операции Западного, энергичные действия Юго-Западного фронтов сразу же весьма положительно сказались на обстановке. Задерживаясь, иногда оказывая яростное сопротивление, польские войска все же вынуждены были отступать, оставляя занятую ими часть Украины и Белоруссии. А к началу августа военные действия были перенесены на территорию Польши.

Дальнейшие успешные действия Западного и Юго-Западного фронтов поставили польские войска под угрозу полного разгрома. В связи с этим от имени стран Антанты министр иностранных дел Великобритании Керзон предъявил Советскому правительству ультиматум, в котором потребовал прекратить войну против Польши. В качестве границы он предложил линию, которая была установлена в декабре 1919 года Верховным Советом Антанты в качестве восточной границы Польши. Одновременно в ноте содержалось требование о прекращении военных действий против войск Врангеля.

Было ясно, что нота Керзона — это попытка остановить успешное наступление советских войск. Поэтому, предпринимая дипломатические шаги, Советское правительство требовало усиления наступления в Польше.

В соответствии с указанием Ленина Главному командованию Красной Армии было предложено к 15 июля представить доклад о стратегических возможностях Западного и Юго-Западного фронтов в войне с Полыней.

— А ведь обоим фронтам технических и материальных ресурсов, особенно продовольствия, хватит месяца на два активных действий, — сказал Каменев Лебедеву, с которым готовил доклад.

— Это даже оптимальный срок, — вздохнул Лебедев.

— Но за два месяца можно достичь Варшавы и овладеть ею. Но как быть дальше? Железные дороги нам быстро не восстановить. Война может принять затяжной характер.

— И все же я полагаю, — сказал, помедлив, Лебедев, — что нужно попытаться максимально использовать эти два месяца для достижения наиболее решительных целей.

— Согласен. И нужно подумать о том, как в условиях бездорожья пополнять Западный и Юго-Западный фронты. Прошу вас подготовить проект доклада в духе этого нашего разговора.

Изучив доклад Каменева, Советское правительство одобрило его. В соответствии с указаниями правительства Главное командование Красной Армии 21 июля утвердило план дальнейших операций против белополяков.

Задачи, определенные Главным командованием, решались в основном в ходе Варшавской и Львовской операций. Вскоре выявилось, что оба фронта наступали 'в расходящихся направлениях, что привело к нарушению взаимодействия между ними. Нарушено было и распределение сил. Главный удар по-прежнему наносил Западный фронт. Поэтому 11 августа Каменев приказал командующему Юго-Западным фронтом Егорову прекратить наступление на Львов и в целях овладения Варшавой передать 12-ю и 1-ю Конную армии в распоряжение командующего Западным фронтом. 12 августа Егоров и член РВС Юго-Западного фронта Сталин обратились к Каменеву с просьбой оставить 1-ю Конную армию в их распоряжении, а на следующий день сообщили, что она втянута в бои за Львов и Раву-Русскую — поэтому изменить ей задачу уже невозможно. Лишь после категорических указаний Каменева 14 августа командование Юго-Западного фронта отдало приказ об оперативном подчинении указанных армий Западному фронту.

Некоторые историки считают, что своевременное выполнение приказа Каменева о передаче столь мощных объединений войск — 12-й и 1-й Конной армий Западному фронту дало бы возможность ему выполнить свои задачи. Было бы так — сказать трудно. Но, конечно, возможности советских войск под Варшавой могли бы измениться. А без существенной поддержки им пришлось испытывать большие лишения: не хватало личного состава, продовольствия, боеприпасов. Сказывалась усталость войск.

В конце концов Варшавская операция Западного фронта окончилась неудачей. Безрезультатной оказалась и Львовская операция Юго-Западного фронта. Войскам обоих фронтов пришлось отходить, ведя тяжелые бои с превосходящим противником.

Тем не менее отступление советских войск не означало проигрыша войны с Польшей. Ее армия не могла развить успех и перешла к обороне на достигнутых рубежах. Убедившись, что Красную Армию сломить невозможно, и боясь, что война примет затяжной, губительный для Польши характер, польское правительство пошло на мирные переговоры.

Каменев тяжело переживал неудачи советских войск и свои собственные ошибки в руководстве их деятельностью. Но причины неудач были гораздо глубже, чем некоторые просчеты Главного командования Красной Армии. Об этом обстоятельно было сказано на состоявшейся в сентябре IX Всероссийской конференции РКП (б).

Выступая на конференции, Ленин отметил, что ошибки, допущенные при наступлении, нужно искать как в области политики, так и в стратегии. Важной политической ошибкой Ленин считал переоценку революционной готовности рабочих и беднейших крестьян Польши. Другой ошибкой была переоценка сил советских войск на главном направлении. Позже, на X съезде РКП(б), говоря о причинах поражения под Варшавой, Ленин подчеркивал: «При нашем наступлении, слишком быстром продвижении почти что до Варшавы, несомненно, была сделана ошибка». И эта ошибка, объяснял он, была «вызвана тем, что перевес наших сил был переоценен нами»^[14].

12 октября в Риге были заключены предварительные условия мирного договора между Советской Россией и Украиной, с одной стороны, и Польшей — с другой. 18 октября были прекращены военные действия.

Прекращение войны с Польшей дало возможность сосредоточить силы на борьбе против врангелевщины. Это была тяжелая задача. После августовских боев с помощью Антанты Врангель быстро восстановил и усилил мощь своих войск. 14 сентября они перешли в наступление, имея целью прорваться в Донбасс. Им удалось расширить захваченную территорию, подойти к границам Донбасса. Здесь они были остановлены, но упорные бои продолжались.

В начале сентября был образован Южный фронт во главе с Фрунзе. Назначенный членом РВС фронта Гусев перед отъездом зашел к Каменеву. Он был заметно оживлен назначением на «живое дело». Каменев подробно ознакомил друга с данными о противнике и о противостоящих ему советских войсках.

— Знаете ведь указание ЦК партии: до зимы Крым должен быть освобожден. Подтягиваем силы. Будете иметь превосходство, — заключил он беседу. — Готовим и план борьбы с Врангелем.

12 октября Каменев представил Ленину доклад об организации разгрома врангелевской армии. Главком предложил большую часть ресурсов направить на Южный фронт, в том числе войска с Западного фронта. Это было рискованно. Ведь Польша могла активизировать военные действия. Но риск этот был разумным и необходимым. Ознакомившись с докладом, Ленин в целом согласился с выводами Каменева, но внес в них ряд поправок, особо подчеркнул, что переброску войск с Засадного фронта на Южный фронт нужно произвести немедленно, до фактического примирения с Польшей.

Вскоре по указанию ЦК РКП (б) Каменев выехал в штаб Южного фронта. Он сразу же телеграммой сообщил Ленину об ускорении сосредоточения 1-й Конной армии и проведенном им совещании с руководством Южного фронта и командармами. 26 октября он снова направил Ленину телеграмму, в которой говорилось: «На совещании командармов определен срок операции, согласованы действия… Существует твердая уверенность перехватить Врангеля».

28 октября началось контрнаступление советских войск. 16 ноября оно закончилось полным разгромом врангелевских войск и освобождением Крыма. Это была одна из самых непродолжительных и в то же время наиболее эффективных наступательных операций советских войск за годы гражданской войны.

С разгромом Врангеля Советская Республика получила возможность перейти к мирному строительству. Под руководством Коммунистической партии, ее вождя Ленина Советские Вооруженные Силы одержали всемирно-историческую победу. В числе тех, кто возглавлял их боевую деятельность, выдающееся место принадлежало Главкому Сергею Сергеевичу Каменеву, чьи заслуги были столь высоко оценены в цитированном в начало настоящего очерка постановлении Всероссийского ЦИК Советов.

Чрезвычайно обширная и многогранная деятельность Главкома С. С. Каменева была связана с руководством всеми фронтами, с решением важнейших задач Советских Вооруженных Сил. Нередко он одновременно занимался делами нескольких фронтов. Например, в разгар борьбы с Деникиным и Юденичем в октябре 1919 года Сергей Сергеевич много внимания уделял наступательным действиям Туркестанского фронта, подготовке к контрнаступлению войск Восточного фронта. Поистине гигантской была деятельность Главкома по обеспечению операций войск: маневрирование резервами, улучшение путей сообщения, материально-техническое снабжение. И вся эта работа велась в условиях промышленной и транспортной разрухи в стране, исключительно маневренного характера гражданской войны.

Наступивший мир не был миром в подлинном смысле этого слова. На окраинах страны еще действовал.» остатки войск интервентов и белогвардейцев. Продолжалась упорная борьба за ликвидацию империалистической интервенции в Закавказье. Внутри страны распространился политический бандитизм. В борьбе с ним широко использовались регулярные войска. Операции против банд Булак-Балаховича, Антонова, Махно, басмачей в Туркестане и т. д. проходили под руководством Главнокомандования Красной Армии. В ряде случаев Каменев непосредственно руководил ликвидацией очагов контрреволюции.

Одним из таких очагов явилась поощряемая США и Великобританией попытка финской реакции присоединить к Финляндии территорию Карелии. Осенью 1921 года в Карелии начались кулацкие выступления с одновременным вторжением на ее территорию финских вооруженных отрядов. Мятеж принял довольно крупный размах. К ликвидации его были привлечены регулярные советские войска. Для руководства ими на место выезжал Главком Каменев.

Яркой страницей в боевой биографии Каменева была организация борьбы с басмачеством. В 1922 году он, можно сказать, непрерывно был в пути. Ташкент, Бухара, Самарканд — наиболее крупные вехи на этом пути. Каменев руководил действиями войск против басмачей, оказывал помощь местным органам власти в организации борьбы против политического бандитизма. Его заслуги в борьбе с басмачеством получили высокую оценку. ЦИК Бухарской народной Советской республики наградил Каменева орденом Красного Полумесяца 1-й степени, Хорезмской — орденом Красного Знамени.

Из командировки Каменева привезли без сознания. В Туркестане в то время свирепствовала тропическая лихорадка, и как ни оберегала мужа Варвара Федоровна, сопровождавшая главкома в качестве медсестры, Сергей Сергеевич заразился. «Целый месяц, — писала в своих воспоминаниях Наталья Сергеевна Каменева, — жизнь его висела на волоске. Наконец, лихорадка стала отступать, началось медленное выздоровление».

Потребовался еще отдых в Крыму, чтобы Сергей Сергеевич мог вернуться к службе. Во многом она была уже новой. Шла демобилизация армии. Одновременно осуществлялись первые шаги по созданию Вооруженных Сил мирного времени. Это была сложная задача. В ее основу были положены решения X съезда РКП (б), требовавшие при резком сокращении численности Вооруженных Сил обеспечить обороноспособность страны в условиях капиталистического окружения.

Как большое личное горе перенес Каменев всенародную трагедию: кончину Ленина. Позже Каменев писал: «Владимир Ильич заболел, но я не знал, что он болен безнадежно. Тем сильнее и тяжелее я пережил удар, когда в 7 часов вечера 21 января 1924 года Э. М. Склянский попросил меня срочно зайти к нему в кабинет и сообщил, что Владимира Ильича больше нет». Каменев был в числе тех, кому было поручено выехать в Горки и сопровождать тело Ленина в Москву.

Дома Сергей Сергеевич не скрывал слез и каждое утро, пока гроб с телом Ленина стоял в Колонном зале Дома союзов, Сергей Сергеевич будил свою семью одними и теми же словами:

— Вставайте, поедем к Владимиру Ильичу.

«Это звучало так, — писала в своих воспоминаниях Наталья Сергеевна Каменева, — как если бы Ленин был жив и мы ехали навестить его».

В апреле 1924 года была произведена реорганизация центрального аппарата военного ведомства. В связи с повсеместным окончанием военных действий должность Главнокомандующего всеми Вооруженными Силами оказалась уже ненужной. Каменев был назначен инспектором РККА. В марте 1925 года произошло слияние инспекторского аппарата со штабом РККА, и Каменев стал начальником штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии. В ноябре 1925 года вновь произошло разделение: Каменева назначили Главным инспектором, а в августе 1926 года начальником Главного управления РККА. 20 мая 1927 года Каменев был утвержден заместителем Наркома по военным и морским делам и Председателя Революционного Военного Совета СССР.

Все эти перестройки и связанные с ними перемещения руководящих лиц объяснимы: шел поиск наиболее оптимальных форм руководства Вооруженными Силами Страны Советов. И на каждой должности, которую исполнял Каменев, он активно занимался главным — строительством Советских Вооруженных Сил, их обучением и техническим оснащением. Еще будучи главнокомандующим, Каменев фактически возглавлял академические курсы высшего командного состава, вникал в принципиальные вопросы преподавания в других военно-учебных заведениях. Сергея Сергеевича меньше всего можно было назвать кабинетным работником. Он присутствовал на большинстве учений и маневров, уезжал в длительные инспекционные поездки.

Большое внимание уделял Каменев созданию новой боевой техники. Сейчас мало кто знает, что с его руководящим участием было дано «добро» созданию реактивной артиллерии — знаменитых «катюш». Этот факт заслуживает того, чтобы о нем рассказать подробнее.

Еще до первой мировой войны русский инженер-пиротехник Н. И. Тихомиров начал работу по созданию «мин нового типа». В 1919 году он обратился за содействием к управляющему делами СНК РСФСР В. Д. Бонч-Бруевичу. Тот направил его к начальнику полевого штаба РВСР Лебедеву. По его указанию идея Тихомирова была изучена в Главном артиллерийском управлении и получила одобрение. Лебедев распорядился предоставить изобретателю необходимые условия, в том числе специальную лабораторию и помощника пиротехника В. А. Артемьева.

О работах Тихомирова Лебедев доложил Каменеву. И как ни был Сергей Сергеевич занят фронтовыми делами, он находил возможность поинтересоваться ходом работ в лаборатории Тихомирова, оказать ему необходимую помощь.

В 1924 году под председательством Каменева состоялось заседание Комиссии по вопросам изобретательства при РВС СССР. Решение комиссии было весьма определенным. В нем говорилось: «Комиссия считает необходимым совершенно срочно продолжать разработку нового оружия». В решении подчеркивалось, что «первые опыты дают такие результаты, по которым… можно ожидать больших последствий…» На основе этого решения исследовательские работы в области создания реактивной артиллерии получили широкий размах и всестороннюю помощь научно-исследовательских и других учреждений.

Исключительно важное значение для строительства Советских Вооруженных Сил имела военно-теоретическая деятельность Каменева. Это были статьи, лекции, доклады, речи, предисловия к книгам. Они содержали богатейший материал по истории создания Красной Армии и ее боевой деятельности, проведению важнейших операций в годы гражданской войны, глубокий анализ изменений, которые произошли в характере вооруженной борьбы из-за изменения социальных условий, развития массовых армий и военной техники.

В числе военных авторов того времени мало было таких, которые столь глубоко, как Каменев, вскрывали социальные особенности Красной Армии. «Действительно, — писал он, — какие силы могли еще вчера добровольческие формирования партизанского типа со всеми худшими сторонами партизанщины, с молниеносной быстротой обратить в регулярные, строевые части? Но еще интереснее превращение вчерашнего партизана в исполнительного военачальника, понимающего и умеющего управлять частью в современных условиях боя… Каким образом среди общей массы красноармейцев могли стекаться товарищи, сразу занявшие посты командармов, комбригов, начдивов и почему наши враги называют их генералами?» И далее: «Мы знаем, что все это сделано руками пролетариата, взявшего в свои руки власть. Силы нового класса беспредельны. В них ответ на все вопросы, разгадка всех загадок». Заглядывая в будущее, Каменев прозорливо отмечал: «Для врагов Красной Армии за пределами России разрешение перечисленных вопросов остается еще долго неразгаданной загадкой, которую они разгадают, когда получат предметные уроки». Сейчас уже можно сказать, что такие предметные уроки мировая империалистическая реакция с особой очевидностью получила в годы Великой Отечественной войны. Вразумили ли они ее?

В статье «Страничка воспоминаний», из которой взяты процитированные выше слова, Каменев рассказал о железнодорожном рабочем Назарове, который на Восточном фронте по своей инициативе с помощью своих товарищей сформировал бронепоезд с десантным отрядом. Такой «самодеятельности», подчеркивал Каменев, не знает и не может знать ни одна армия капиталистического мира. После опубликования этого факта Каменева нередко с уважением называли «полководцем Назаровых». Даже «Правда», отмечая 8 июля 1923 года четырехлетие пребывания его на посту главкома, писала: «Полководец Назаровых, естественно, умел ценить новых рабоче-крестьянских командиров, выдвинутых самой революцией. Он знал, что красные командиры возмещают отсутствие тщательной подготовки и внешней полировки пылким сердцем и здоровой революционной сметкой». Конечно, Каменев высоко ценил, можно сказать, восхищался «здоровой революционной сметкой» красных командиров, но считал, что рассчитывать на нее — дело вынужденное, что командные кадры Красной Армии должны получить высокую профессиональную подготовку. «Только удачное сочетание коммуниста и генштабиста, — писал он, — дает все сто процентов командования».

Никогда не утратит значения работа Каменева «Воспоминание о Владимире Ильиче». Больше того, она — убедительное опровержение распространившегося в конце сороковых утверждения Сталина о том, что Ленин в гражданскую войну не разбирался в военном деле и рекомендовал осваивать его более молодым работникам ЦК партии.

В статье Каменева охватывается широкий круг сугубо военных проблем, которыми занимался Ленин, в том числе и проблем военной стратегии. В условиях, когда страна была окружена кольцом вражеских фронтов, важнейшей стратегической задачей являлось определение того, какой фронт должен быть уничтожен в первую очередь. Применительно к гражданской войне, писал Каменев, «правильное решение этого вопроса, по существу, определяло всю дальнейшую ликвидацию белогвардейщины. Под руководством Владимира Ильича эта трудная задача была решена».

И, конечно, мало кто, кроме Каменева, мог передать практику руководства Лениным боевыми действиями Красной Армии. Вот лишь отдельные положения из воспоминаний Каменева: «Владимир Ильич повседневно и непосредственно руководил Красной Армией»; «В тысячах случаев осведомленность Владимира Ильича в действительном положении вещей была больше, чем у штаба РВСР»; «Руководство Владимира Ильича… Красной Армией было глубже и шире, чем председателя РВСР».

Касаясь роли Ленина в формировании его, Каменева, как советского военачальника, Сергей Сергеевич писал: «Оказывается, можно просто, что называется, формально, воевать — то, что имело место в империалистической войне, и можно действительно драться за победу — это то, чему меня научило руководство Владимира Ильича». И далее: «Я не только познакомился с руководством Владимира Ильича военными делами, но и прошел абсолютно новую для меня школу по организации и руководству военным делом, включая в это понятие и создание, и организацию, и дисциплину, и боевое руководство Красной Армией…»

Да, Сергей Сергеевич Каменев был весьма одаренным человеком, он хорошо знал военное дело. Но выдающимся полководцем армии нового типа он стал под руководством Коммунистической партии, ее вождя Ленина. Причем руководство Владимира Ильича было весьма конкретным. Высоко ценивший его знания и военное дарование Ленин, как показано выше, всегда решительно поддерживал главкома, если он оказывался в конфликтных ситуациях. Вот еще один пример такого рода. В январе 1920 года Сталин обратился к Ленину с телеграммой, в которой выразил несогласие с распоряжением Каменева о выделении части Украинской трудовой армии для борьбы е Деникиным. Разъясняя членам Политбюро ЦК РКП (б) свое отношение к этому, Ленин писал, что Сталин «…придирается. Главком прав вполне: сначала нужно победить Деникина, потом переходить на мирное положение»^[15].

Диапазон деятельности Каменева в послевоенное время был необычайно широк. Наряду с ответственной работой в Наркомате обороны он был бессменным членом ВЦИК и ЦИК СССР, членом Московского Совета. Ему поручалось руководство многими мероприятиями по развертыванию массовой оборонно-спортивной работы, в частности, он был одним из организаторов Осоавиахпма, председателем Общества друзей воздушного флота, инициатором массового развития стрелкового и других военно-прикладных видов спорта.

В 1928 году при Совнаркоме СССР была образована комиссия по разработке пятилетнего плана научно-исследовательских работ в критических районах СССР. Председателем ее был назначен Каменев. Комиссия организовала исследование многих «белых пятен» в Арктике, что в дальнейшем способствовало созданию Северного морского пути. Каменев принял активное участие в организации поисков потерпевшей аварию в Арктике экспедиции Нобиле, был членом правительственной комиссии по спасению челюскинцев. «Чувствую в организации нашего спасения вашу заботливую и энергичную руку, — радировал Каменеву О. Ю. Шмидт. — От лица всех челюскинцевгорячо благодарю. Шлю привет председателю арктической комиссии, отцу советской арктической работы». По ходатайству полярников один из проливов в архипелаге Седова назван именем Каменева.

Летом 1926 года Каменев был утвержден председателем Центральной комиссии по организации больших воздушных перелетов на машинах первых советских конструкций. Это было очень ответственным делом. Завершилось оно весьма успешно, вплоть до установления одного из мировых рекордов дальности полета.

Волнующим событием для Каменева явился XVI съезд ВКП(б). Решившись наконец, Сергей Сергеевич подал в президиум съезда заявление о приеме его кандидатом в члены Коммунистической партии. Однако, учитывая заслуги Каменева, съезд принял его сразу в члены партии. И это было естественным — Каменев давно уже неразрывно связал себя с делом и идеями партии коммунистов.

Ответил Сергей Сергеевич на решение партийного съезда так, как он считал наиболее правильным, — еще более интенсивной работой. Не случайно, что во время проходившей через год чистки партии председатель комиссии Е. Д. Стасова задала Каменеву всего лишь один вопрос:

— Как вы бережете свое здоровье? Мы — большевики, и наше здоровье — казенное добро, мы обязаны заботиться об этом добре, как о всякой общественно-социалистической собственности.

Каменеву осталось лишь развести руками. Беречь здоровье он не умел. Стасова воспользовалась случаем и дружески отчитала его за это. Потом она обратилась к собравшимся с вопросом: есть ли желающие выступить? Громкими, дружными аплодисментами ответила аудитория на этот вопрос. Каменев всегда с гордостью помнил эти аплодисменты.

В июне 1934 года Каменев был назначен начальником Управления противовоздушной обороны РККА, а с ноября одновременно членом Военного Совета при НКО СССР. Дело это было чрезвычайно ответственным. В капиталистических странах шло быстрое развитие военной авиации, прежде всего бомбардировочной. Одновременно в Великобритании, Франции, Германии и других странах создавались и совершенствовались системы противовоздушной обороны. Было ясно, что в будущей войне авиации, а значит и противовоздушной обороне, предстояло играть все возрастающую роль.

С присущей ему энергией Каменев работал над усилением ПВО страны, оснащением ее новой боевой техникой. Широкие мероприятия по подготовке к противовоздушной обороне проводились среди населения.

В 1935 году Сергею Сергеевичу было присвоено военное звание командарма 1-го ранга.

— Может быть, вас скоро генералами и офицерами будут называть? — поздравляя мужа, спросила Варвара Федоровна.

— Может быть, — ответил Сергей Сергеевич. — Я глубоко убежден, что звания в армии нужны. Не вижу ничего плохого и в старых званиях. Проводился же у нас в 1918 году День красного офицера. Важно ведь, чему служит армия.

— А непонятно все же, — вздохнула Варвара Федоровна, — ты же в гражданскую войну руководил теми, кому сейчас маршальские звания присвоили. А тебе вот не присвоили. Почему?

Действительно: почему? А может быть, это уже было началом того трагического, что произошло с памятью о С. С. Каменеве после его смерти?

* * *

Умер Сергей Сергеевич Каменев 25 августа 1936 года буквально на боевом посту, готовясь к поездке на крупные учения ПВО, происходившие в Ленинграде.

Сергей Сергеевич пользовался большой популярностью в Вооруженных Силах, во всем советском народе. Весть о его кончине с глубокой скорбью была встречена в стране. Проводить в последний путь выдающегося советского полководца на Красную площадь пришли члены ЦК ВКП(б), бюро МК и МГК ВКП(б), видные военачальники, представители коллективов трудящихся и воины Московского гарнизона. По Красной площади торжественным маршем прошли пехота, кавалерия, артиллерия.

Урну с прахом С. С. Каменева поместили в Кремлевской стене. Его именем были названы некоторые учреждения и соединения РККА. Правительство СССР постановило соорудить в Киеве, где родился Сергей Сергеевич, памятник полководцу.

Но не прошло и года, как все это было перечеркнуто. С. С. Каменева причислили к «врагам народа». Тяжелые моральные и материальные лишения обрушились на членов его семьи. Не вынесла потрясения, заболела и скончалась в психиатрической больнице Варвара Федоровна.

XX съезд КПСС восстановил имена многих людей, оклеветанных во время «культа личности». В их числе и имя Сергея Сергеевича Каменева. Но время сделало свое дело. Среди новых поколений советских людей имя и дела замечательного советского полководца и сейчас мало известны. Поэтому теперь очень важно, чтобы память о Сергее Сергеевиче Каменеве, о его замечательных свершениях была достойно увековечена, в полном объеме восстановлена и сохранена в истории наших Вооруженных Сил, в ратной истории советского народа.

В. ДАЙНЕС
Михаил Николаевич ТУХАЧЕВСКИЙ ★

…1919 год. Декабрь. Москва. Пронизывающий холод заставлял торопиться редких прохожих. Группа военных замедлила шаг у здания Охотничьего клуба на Воздвиженке. Их внимание привлекло объявление. По всей видимости, его приклеили недавно, так как бумага не успела просохнуть, и ветер, играя, отогнул край листка. Один из командиров прихлопнул ладонью угол объявления и прочел: «В среду 24 сего декабря от И до 14 часов в Академии Генерального штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии, в аудитории младшего курса, состоится лекция командарма 5 тов. Тухачевского на тему «Стратегия национальная и классовая».

Огромный зал, заполненный слушателями не только младшего, но и других курсов, а также профессорами и преподавателями, замер.

— Для достижения успеха в нашей войне, как никогда, надо быть смелым, быстрым; как никогда, надо уметь маневрировать, а для того чтобы овладеть сознательно этими качествами, необходимо изучать военное дело всех времен и народов, необходимо уметь произвести научно-критический анализ условий ведения нашей войны, — говорил молодой, худощавый, подтянутый, с хорошей выправкой командарм. — Гражданская война по самому своему существу требует решительных, смелых наступательных действий. Революционная энергия и смелость доминируют над всем остальным… В классовой пролетарской армии ведется усиленная политическая работа и агитация. Эта работа имеет чрезвычайное значение в боевой деятельности войск. Вопрос этот по своей обширности требует специального исследования.

Поражали широта его взглядов, удивительное сочетание скромности и чувства собственного достоинства. Он высказывал новые положения, умело вскрывал специфику гражданской войны и сущность классовой стратегии, призывал к теоретическому осмыслению опыта войны с революционно-классовых позиций. В 1920 году в Ростове-на-Дону штаб Кавказского фронта издал лекцию «Стратегия национальная и классовая» отдельной брошюрой. В. И. Ленин прочитал и положительно оценил ее, на обложке сделав надпись: «Экз. Ленина». Эта брошюра и поныне хранится в ленинской библиотеке в Кремле.

Лекция «Стратегия национальная и классовая» была разработана Михаилом Николаевичем Тухачевским еще летом 1919 года и читалась им на специальных занятиях, проводившихся с сотрудниками штаба 5-й армии Восточного фронта. В приказе Реввоенсовета армии от 5 июня говорилось: «Для установления единых принципов стратегии гражданской войны и выработки определенной военной доктрины при штабе армии организуется чтение сообщений сотрудниками штаба.

Цель означенных сообщений: всестороннее освещение вопросов прикладной и теоретической стороны военного дела в обстановке войны Красной Армии». К чтению докладов привлекались опытные военные специалисты: начальник штаба армии П. И. Ермолин, начальник административного отдела И. Н. Устичев, начальник военных сообщений Д. В. Саттеруп и другие.

Однако Михаил Николаевич не довольствовался только организацией занятий для работников штаба армии. В начале июня у него зародилась идея централизованной подготовки командных кадров в масштабе всей армии.

В один из теплых июньских вечеров в штабном вагоне, стоявшем на станции Бугульма, собрались начальники отделов и отделений управления армии. За небольшим столом, покрытым зеленым сукном, сидели командарм и члены Реввоенсовета. Начальник штаба армии Ермолин доложил Тухачевскому, что все приглашенные на совещание прибыли.

— Товарищи! — обратился к присутствующим Михаил Николаевич. — Мы собрались для того, чтобы обсудить вопрос о подготовке командных кадров. При этом нам следует исходить из решений Восьмого съезда партии, требующих готовить и воспитывать военные кадры из пролетарской среды и трудящихся крестьян.

— Но ведь для их обучения необходимо время, и притом немалое. Возможно ли в короткий срок в боевых условиях подготовить квалифицированных командиров? — высказал сомнение начальник административного отдела Устичев.

— Да, возможно. Расчеты показвтватот, что для этого достаточно трех месяцев, — ответил Тухачевский. — Мы располагаем бывшими прапорщиками, имеющими хорошее общее образование, унтер-офицерами, окончившими учебные команды, и рядовыми, прошедшими окопную школу! Все они отличные практики военного дела, а получив теоретическую подготовку, станут достойными командирами рот, батальонов, может быть, и полков, бригад. Главным принципом их обучения должен стать принцип: учить только тому, что требуется на войне.

Участники совещания подробно обсудили все вопросы, связанные с новым начинанием, наметили конкретные меры по претворению их в жизнь. 8 июня был издан приказ о создании при штабе армии курсов старших строевых и штабных начальников. На курсы от каждой дивизии направлялись по 25 человек командиров и комиссаров, так как Реввоенсовет армии считал, что многие комиссары способны занимать командные должности. Основными формами обучения были лекции, полевые поездки, практические занятия на картах и местности, тактические учения. Немного позднее были приняты меры по обучению младшего командного и рядового состава. При штабе армии и штабах дивизий начали функционировать школы инструкторов-артиллеристов и учебные команды для обучения артиллеристов. Через два месяца были открыты кавалерийские, артиллерийские, пехотные и инженерные курсы. В октябре все военно-учебные заведения были объединены и создана Центральная армейская военная школа. Для руководства работой по подготовке командного состава при РВС образована инспекция военно-учебного дела. В результате к концу года 5-я армия имела полную обеспеченность младшими командирами.

Инициатива командования армии получила высокую оценку Ленина. 19 декабря 1919 года он принял Тухачевского. Ленин особое внимание обратил на острую нехватку командного состава, подробно расспрашивал об опыте работы военных курсов 5-й армии. Он поручил Тухачевскому изложить в виде доклада на имя заместителя председателя РВСР Э. М. Склянского принципы, которыми руководствовалось командование армии при подготовке командиров. Материал по этому вопросу у Михаила Николаевича, по существу, был готов. В тот же день он представил его Склянскому. Доклад содержал характеристику офицерского корпуса старой армии и предложения об использовании его для строительства Вооруженных Сил пролетарского государства, соображения о создании нового, своего командного состава.

Положения доклада основывались на сущности гражданской войны. «Гражданская война, — писал Тухачевский, — не только у нас, но и в других странах, в силу обстоятельств, сопровождающих вооруженную борьбу классов, неминуемо будет иметь одни и те же характерные особенности в стратегических формах… Сознательная часть стратегии гражданской войны в полной мере доступна лишь марксистам.

Эти же свойства гражданской войны делают и организационную сторону армии уделом марксистов».

Подход к решению основных проблем военного дела с сугубо партийных позиций, исходя из марксистского понимания гражданской войны, выделял Тухачевского из основной массы военных специалистов, вставших на сторону народа.

Путь Тухачевского в Красную Армию, в когорту ее первых выдающихся полководцев являлся логическим следствием всей его предшествующей жизни.

* * *

Родился он 3(15) февраля 1893 года в небольшом имении Александровском Дорогобужского уезда Смоленской губернии. Отец будущего маршала, Николай Николаевич, происходил из старинного дворянского рода. Он не был военным, но его предки, начиная со второй половины XIII века, находились на военной службе. В имении Тухачевских работала статная, красивая девушка Мавра, дочь бедного крестьянина из села Княжнино. Николай Николаевич полюбил ее. Такие случаи частенько бывали в дворянских семьях, но редко кончались браком. А здесь любовь победила сословные предрассудки, хотя женитьба на крестьянке закрыла Николаю Николаевичу доступ к выгодной службе и в светское общество.

Родители старались дать четырем сыновьям и пяти дочерям разностороннее образование, воспитать их честными и трудолюбивыми. Николай Николаевич развивал У детей литературный и художественный вкус, прививал им любовь к музыке и природе, воспитывал их в атеистическом духе. Редким воспитательным талантом обладала Мавра Петровна. Аккуратная, организованная, скромная, она, излишне не стесняя детей, в то же время умела поддерживать дисциплину.

Миша рос живым и подвижным ребенком. Он был неутомимым зачинщиком игр и забав, вовлекал в них братьев и любимую сестру Надю, увлекался верховой ездой, борьбой, упражнениями с гирями. Его отличали стремление к самостоятельности и любознательность. Мальчик рано научился читать и мог часами сидеть за книгами. Читал и говорил свободно по-немецки и по-французски, неплохо знал латынь. Среди сверстников Миша был известен как хороший танцор, шахматист и гимнаст.

В 1904 году семья Тухачевских переехала в село Вражское Пензенской губернии. В том же году Миша поступил в Пензенскую гимназию. Атмосфера, в которой он оказался, благоприятно воздействовала на формирование мальчика как личности. Пензенская губерния имела давние революционные традиции. Улицы и площади Пензы видели отряды Степана Разина и Емельяна Пугачева. Здесь жили первый русский революционер А. Н. Радищев, декабрист И. А. Анненков, революционер-демократ В. Г. Белинский. В начале 1905 года в городе была создана Пензенская группа РСДРП. В дни Всероссийской стачки в Пензе и Рузаевке под руководством социал-демократического комитета произошли забастовка железнодорожников, столкновения рабочих с полицией, жандармами и казаками. Все эти события не прошли бесследно для молодого Тухачевского. И можно предполагать, что зерна сомнения в справедливости существующего строя проросли в его душе уже в те годы.

Не могла не влиять на юного Тухачевского и литературная слава Пензенской губернии. В девятнадцати километрах от Вражского в Тарханах находилась могила М. Ю. Лермонтова. В Наровчате провел детство A. И. Куприн. В уездном городе Чембаре учился B. Г. Белинский. В Пензе служил М. Е. Салтыков-Щедрин. Творчество этих великих людей увлекало Михаила. Бессонные ночи он проводил и над книгами о полководцах, битвах и сражениях. Любил рассказы отца об участии предков в войнах, особенно в Отечественной войне 1812 года прадеда Александра Николаевича Тухачевского, служившего в лейб-гвардии Семеновском полку, созданном Петром, — в том же, где начинал свою военную службу великий Суворов.

Увлеченность военным делом сыграла решающую роль в судьбе Миши. И не случайно, после того как семья Тухачевских переехала в Москву, он в 1911 году уговорил отца разрешить перейти из гимназии в 1-й Московский Екатерининский кадетский корпус в Лефортове. Успешно сдав приемные экзамены, юноша поступил в 7-й (последний) класс. Уровень знаний воспитанников корпуса благодаря стараниям его ректора — просвещенного генерала В. В. Римского-Корсакова, родственника знаменитого русского композитора, — превосходил гимназии и реальные училища.

Тухачевский глубоко изучал как специальные, так и общеобразовательные предметы. Он завел тетрадь, в которую заносил выписки из военно-исторических книг, меткие изречения видных полководцев. «Науку побеждать» Суворова знал наизусть. Вскоре Михаил стал одним из лучших учеников и был назначен вице-фельдфебелем — старшиной класса. Закончив с отличием корпус, он выбрал для дальнейшей учебы Александровское военное училище, которое размещалось на Арбате. Оно, правда, не было столь привилегированным, как Павловское в Петербурге, но зато славилось военной подготовкой будущих офицеров.

Начальник училища, хороший организатор и педагог генерал-лейтенант Н. И. Геништа выделялся очень умеренными либеральными взглядами. В 1905 году Николай Иванович, будучи начальником Казанского юнкерского пехотного училища, дал путевку в жизнь будущему Маршалу Советского Союза Александру Ильичу Егорову. Жизнь сложилась так, что Николай Иванович стал крестным отцом еще одного из первых советских маршалов — Тухачевского. А после Октябрьской революции генерал-лейтенант Геништа добровольно вступил в Красную Армию и в 20-е годы в должности старшего инспектора Главного управления военно-учебных заведений Рабоче-Крестьянской Красной Армии работал под руководством своего бывшего воспитанника Тухачевского.

Пребывание в Александровском военном училище сыграло важную роль в становлении М. Н. Тухачевского как офицера. Этому способствовали значительные изменения, происшедшие в русской армии в начале XX века. То было время критического осмысливания закономерностей развития военного дела, формирования общей теории буржуазной военной науки. После русско-японской войны 1904–1905 годов наметился серьезный сдвиг в сторону становления и закрепления позиций русской национальной военной школы. Ее представителями выступали известные военные деятели М. И. Драгомиров и Д. А. Милютин, военные историки Д. Ф. Масловский и А. К. Баи-ов, профессора Николаевской академии Генерального штаба Н. П. Михневич, Н. А. Орлов, А. Г. Елчанинов и другие. Их труды имелись в библиотеке училища, в которой Тухачевский нередко проводил все свободное время. Он не только успешно овладевал обязательным объемом курса военной подготовки, но и дополнительно изучил более 50 военно-исторических трудов. Среди них капитальный 9-томный труд «Русско-японская война 1904–1905 гг.», изданный в 1910–1913 годах, работа Н. П. Михневича «Стратегия», вышедшая в свет в двух книгах в 1910–1911 годах. Особенно Тухачевского заинтересовала работа А. Г. Елчанинова «Ведение современных войны и боя», выпущенная в 1909 году. Автор книги выступал горячим пропагандистом военного искусства Суворова, остро ставил вопрос о том, как должны развиваться способы боевых действий и какова будет в будущей войне роль различных родов войск.

Внимательно М. Н. Тухачевский относился к полевым занятиям, решению тактических задач, изучению уставов и наставлений, в том числе и Устава полевой службы 1912 года. На тактических занятиях проявились такие его качества, как решительность, хладнокровие, умение быстро реагировать на изменения обстановки и принять целесообразное решение. Курсовой офицер А. М. Кавелин следующим образом охарактеризовал Тухачевского: «Способный к военным наукам, начитанный, признанный авторитет среди товарищей, он оставался совершенно равнодушным к своей будущей карьере и месту «в свете».

В выходные дни молодой юнкер часто бывал у знатока и теоретика музыки профессора Николая Сергеевича Жиляева, друга отца. Интерес к музыке сохранился у Михаила Николаевича на всю жизнь. У Жиляева он познакомился с семьей Кулябко. Юрий Павлович и Прасковья Ивановна хорошо знали Владимира Ильича Ленина и Надежду Константиновну Крупскую, о которых Тухачевский впервые услышал из рассказов Кулябко. Их племянник, студент-юрист Николай Николаевич Кулябко считал себя убежденным марксистом. Встречи и беседы с ним сыграли важную роль в формировании мировоззрения Михаила Николаевича. Они способствовали выработке у него все более критического отношения к самодержавию.

Незаметно наступил 1914 год, который принес несчастье в семью — умерли отец и сестра Надя. Осенью Мавра Петровна проводила сына-подпоручика на фронт, и только через три года они вновь смогли встретиться…

По фамильной традиции Тухачевский выбрал для прохождения службы лейб-гвардии Семеновский полк, входивший в состав 1-го гвардейского корпуса. Полк участвовал в сражениях под Люблином, в Галиции, у Демблина (Ивангород), Кракова, под Ломжей. В боях Михаил Николаевич приобрел твердые навыки в управлении подразделениями, проявлял дисциплинированность и инициативность. По воспоминаниям сослуживцев, он отличался подтянутостью, сосредоточенностью, обостренным интересом к окружающему, заботливым отношением к подчиненным. Быстро росло командирское мастерство молодого офицера. Всего за полгода боев Тухачевский был награжден шестью орденами, которые являлись наградами не только за мужество и отвагу, но и за незаурядный военный талант. Однако вскоре произошли события, коренным образом изменившие судьбу бесстрашного офицера. 19 февраля (4 марта) 1915 года на позиции лейб-гвардии Семеновского полка противник обрушил шквал артиллерийского огня. Седьмая рота полка была почти полностью уничтожена, а с ее остатками германскими солдатами был взят в плен и поручик Тухачевский.

Естественно, что в германском плену молодой, полный сил и жажды деятельности Тухачевский не смирился со своей участью, предпринимал попытки бежать, но каждый раз неудачно. В одном из лагерей, находившемся в Галле, Михаил Николаевич подружился со штабс-капитаном Игнатюком, возившим с собой небольшую библиотеку. Тухачевский снова встретился с книгами своих любимых писателей и поэтов Л. Н. Толстого, А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова. Но наиболее ценной была находка на одной из книжных полок брошюры Ленина «Социализм и война (Отношение РСДРП к войне)» и газеты «Социал-демократ» от 11 октября 1915 года.

Оторванный от Родины, Тухачевский понятия не имел о положении в стране. У Ленина он нашел ответы на многие вопросы: об обострении бедствия народных масс, об их революционных настроениях, о необходимости превращения империалистической войны в войну гражданскую, о деятельности партии социал-демократов, тысячи членов которой были арестованы царским правительством.

Изучение брошюры «Социализм и война» позволило ему по-новому взглянуть на характер мировой империалистической войны. Было очевидно, что лозунг о «защите отечества» является фальшью, прикрытием истинных, грабительских целей войны, ведущейся за сохранение капитализма и национальное угнетение других народов.

Важное значение в формировании политического мировоззрения Тухачевского имела и нелегальная литература, переправлявшаяся в лагеря военнопленных Комиссией помощи пленным, созданной в 1915 году в Берне по инициативе Ленина. Надежда Константиновна Крупская в своих воспоминаниях отмечала: «Материальная помощь, конечно, не могла быть очень велика, но мы помогали чем могли, писали им письма, посылали литературу».

Изучение марксистской литературы позволило Тухачевскому прийти к твердому убеждению в правоте большевиков. Генерал-лейтенант А. В. Благодатов, находившийся в плену в крепости Ингольштадт вместе с Тухачевским, отмечал его откровенное сочувствие революции. Французский генерал Гойе де Мейзерак в своих воспоминаниях приводит высказывание Михаила Николаевича о том, что если Ленин окажется способным избавить Россию от хлама старых предрассудков и поможет ей стать независимой, свободной державой, то он, Тухачевский, пойдет за Лениным.

В конце августа 1917 года, воспользовавшись предоставленной пленным возможностью прогулки вне лагеря, Тухачевский благополучно бежал из плена. Ночами он пробирался к швейцарской границе, а в Берне у русского консула получил документы для возвращения в Россию. В связи с тем, что еще шла война, Тухачевскому пришлось возвращаться на Родину кружным путем — через Францию, Англию, Скандинавию. В русском посольстве в Париже его принял и оказал помощь военный агент (атташе) граф Алексей Алексеевич Игнатьев, впоследствии генерал-лейтенант Советской Армии, автор известной книги «Пятьдесят лет в строю».

12 октября, за две недели до Октябрьского вооруженного восстания, Тухачевский прибыл в Петроград и явился в казармы лейб-гвардии Семеновского полка, где был размещен его запасный батальон. Встретили офицера-фронтовика с интересом и уважением, хотя и настороженно. В армии к этому времени произошли значительные изменения: были отменены воинские звания, отдание чести. Правда, это не шокировало Тухачевского, демократа по натуре, относившегося уважительно и заботливо к солдатам. Они вскоре признали его своим и избрали командиром роты. Но прошло немного времени, и запасный батальон был расформирован, а офицеры, в том числе и Тухачевский, демобилизованы. Он снова вернулся во Пражское, откуда внимательно следил за событиями, происходившими в стране.

Декрет Совета Народных Комиссаров от 15(28) января 1918 года о создании Рабоче-Крестьянской Красной Армии Михаил Николаевич воспринял как призыв к действию. Приехав в Москву, он остановился у старых знакомых — Кулябко. Откровенные беседы с ними окончательно определили выбор дальнейшего жизненного пути. Тухачевский твердо решил стать на сторону Советской власти, отдать служению ей все свои силы, знания и умения.

В начале марта 1918 года бывшего поручика приняли на работу сотрудником Военного отдела ВЦИК. Так началась новая полоса в жизни будущего советского полководца. Сам Тухачевский впоследствии говорил: «Моя настоящая жизнь началась с Октябрьской революции и вступления в Красную Армию».

Председателем Военного отдела ВЦИК был Авель Сафронович Енукидзе, старый большевик, активный участник Октябрьского вооруженного восстания, с июля 1918 года член и секретарь Президиума ВЦИК. Он поручал Михаилу Николаевичу ответственные задания по оказанию помощи местным партийным, советским и военным органам в формировании частей Красной Армии, их укомплектованию и обеспечению всем необходимым для ведения боевых действий. Тухачевский принимал участие в обследовании Рязанской, Тамбовской, Воронежской губерний и области Войска Донского, высказал ценные рекомендации по улучшению организации Красной Армии.

В функции Военного отдела ВЦИК входили подготовка законодательных актов по вопросам военного строительства и общее руководство военной деятельностью Советов. Сотрудники отдела разработали декреты «О волостных, уездных, губернских и окружных комиссариатах по военным делам» от 8 апреля, «Об обязательном обучении военному искусству» от 22 апреля 1918 года и другие. К их подготовке привлекался и Тухачевский, что способствовало расширению его теоретического и практического кругозора.

В Кремле, где размещался Военный отдел ВЦИК, Тухачевский неоднократно видел В. И. Ленина и слушал его выступления. Михаил Николаевич встречался со многими выдающимися революционерами — Я. М. Свердловым, Ф. Э. Дзержинским, П. Е. Дыбенко. Беседы с ними были большой жизненной школой для Тухачевского, помогали понять политику партии, суть революционных преобразований в стране. Окружавшие Михаила Николаевича товарищи по работе относились к нему с доверием, без всякой предвзятости.

В свободные от службы часы Тухачевский часто встречался с Кулябко, являвшимся членом ВЦИК. Во время одной из встреч Николай Николаевич сказал:

— Советская власть очень нуждается в преданных военных специалистах. Еще больше она нуждается в военных специалистах-коммунистах. Однако их у нас, к сожалению, мало. Я думаю, что вам, Михаил Николаевич, надо вступить в партию. Вы твердо стоите на позициях большевиков, понимаете требования партии по вопросам военного строительства и, став коммунистом, сможете принести еще большую пользу Советской власти.

Предложение, сделанное Кулябко, глубоко взволновало Тухачевского. После продолжительного молчания он ответил:

— Я уже давно задумываюсь над этим. Но достоин ли я быть принятым в партию Ленина? Ведь это большая честь и одновременно огромная ответственность.

— Ваши сомнения мне понятны. Я говорил с Авелем Сафроновичем. Мы оба решили дать вам рекомендацию, так как считаем вас достойным для вступления в партию.

5 апреля 1918 года стало знаменательным в жизни Михаила Николаевича. В этот день Хамовнический райком РКП (б) Москвы принял его в ряды большевистской партии.

В это время в стране происходили важные события, обусловленные мирной передышкой, достигнутой в результате подписания 3 марта Брест-Литовского мирного договора. Коммунистическая партия использовала ее для укрепления завоеваний социалистической революции, упрочения Советской власти и укрепления Красной Армии и Флота. Большие трудности при строительстве Вооруженных Сил возникли в связи с острой нехваткой командных кадров. В числе первых из бывших офицеров и генералов, предложивших свои услуги Советской власти, был и Тухачевский.

«Настоящим военный отдел рекомендует предъявителя сего тов. М. Тухачевского, — говорилось в письме Енукидзе от 21 мая во Всероссийское бюро военных комиссаров, — на должность комиссара, как одного из опытных сотрудников отдела… Тов. Тухачевский, по мнению отдела, вполне может справиться с обязанностью губернского комиссара». По решению Всебюровоенкома Михаил Николаевич был назначен 27 мая военным комиссаром Московского района обороны Западного участка отрядов завесы.

Это назначение явилось свидетельством высокого доверия к Тухачевскому партии. По положению, принятому Наркомвоеном и Высшим военным советом 6 апреля, военные комиссары являлись непосредственным политическим органом Советской власти при армии. Назначение на эту должность бывшего офицера было редким исключением в годы гражданской войны. Подавляющее большинство военных комиссаров были кадровыми рабочими, вступившими в партию задолго до Октябрьской революции. Однако многие из них имели слабую военную подготовку, что затрудняло их работу по контролю деятельности военных специалистов и военно-политическому руководству боевыми действиями. Требовалось в кратчайшие сроки выработать принципы и программы обучения комиссаров военному делу. В этой связи заслуживает внимания «Проект организации курсов военных комиссаров», составленный в июне Тухачевским и представленный им Председателю Всебюровоенкома К. К. Юреневу.

В проекте говорилось: «Институт воен, комиссаров должен стоять на должной высоте, как по природным дарованиям, так и по специальной военной подготовке. Для этой цели предлагается образовать «Курсы военных комиссаров» с двухмесячным сроком. Окончив такие курсы, военные комиссары будут вполне разбираться в обстановке, в требованиях военного искусства, а получив известный опыт на практике, легко сделаются самостоятельными революционными командирами». В программу их обучения предлагалось включить следующие предметы: военную администрацию, стратегию, тактику, военную историю, артиллерию, фортификацию, военно-судное дело, военную географию, военную гигиену и уставы. Конечно, за два месяца глубоко освоить эти предметы было невозможно. Тухачевский считал, что «гораздо важнее обучить военных комиссаров военным наукам в широком масштабе, хотя бы и поверхностно».

Особое внимание в письменном обращении к Юреневу, приложенном к «Проекту», уделялось повышению уровня агитационно-пропагандистской работы в войсках.

«Теперь является насущно необходимым организованным путем провести на фронте лекции, сообщения, собеседования на разные темы по вопросам социализма и текущего момента, — писал Тухачевский, — эти сообщения должны делать комиссары. Если полковые комиссары недостаточно к этому подготовлены, то на помощь к ним должны прийти комиссары дивизий, армий и т. д. Комиссары должны ездить в части для чтения лекций, сообщений, а также устраивать их для сотрудников своих штабов.

Эти лекции не должны носить случайный характер. Комиссары армий, фронтов, а, если можно, то и выше должны указывать приблизительные темы и общее направление сообщений». Предложения, высказанные Михаилом Николаевичем, были использованы Всебюровоенкомом при разработке программы для Центральных курсов военных комиссаров.

Сам факт разработки «Проекта организации курсов военных комиссаров» и приложения к нему показывают, что Тухачевский уже в начале гражданской войны, не имея глубоких марксистских знаний, понимал роль и значение партийно-политической работы в войсках, необходимость овладения армейскими политработниками военной наукой и военным искусством.

В конце мая 1918 года над Советской Республикой нависла серьезная опасность. На востоке страны начался мятеж чехословацкого корпуса. Одновременно подняли голову монархисты, меньшевики, эсеры и кулаки. В короткий срок мятежники захватили Поволжье и Сибирь, являвшиеся жизненно важными для Советского государства сырьевыми, промышленными и сельскохозяйственными районами.

13 июня Совет Народных Комиссаров принял постановление, подписанное Лениным, об учреждении Революционного военного совета для руководства операциями против мятежа чехословацкого корпуса. Среди сотен командиров, направленных на восток, был и Тухачевский, 19 июня он получил назначение на должность командующего 1-й армией Восточного фронта. В удостоверении, выданном Наркомвоеном, указывалось, что он командирован на Восточный фронт «для исполнения работ исключительной важности по организации и формированию Красной Армии в высшие войсковые соединения и командования ими» и на него следует возложить наиболее важную и ответственную работу по борьбе с чехословаками, так как по рекомендации ВЦИК Тухачевский является «одним из немногих военных специалистов Коммунистической партии».

Михаил Николаевич до приезда в армию имел общее представление о тяжелом положении, сложившемся на Восточном фронте. Однако действительность оказалась еще хуже. «Когда 27 июня я прибыл на ст. Инза для вступления в командование 1-й армией, штаб армии состоял только из пяти человек, — вспоминал Тухачевский. — Никаких аппаратов управления еще не существовало; боевой состав армии никому не был известен… Сами части, почти все без исключения, жили в эшелонах и вели так называемую «эшелонную войну».

Перед новым командармом стояла чрезвычайно сложная задача. Предстояло из отдельных отрядов и групп создать регулярную и боеспособную армию, что было связано с большими затруднениями. Войска вели изнурительные бои с белочехами и белогвардейцами. Работу командования и штаба армии всячески тормозил командующий фронтом левый эсер Муравьев. Он поощрял действия отдельных анархических групп и отрядов, задерживал предназначенные армии пополнения, вооружение и боеприпасы, необоснованно вмешивался в распоряжения Тухачевского.

Большую помощь Тухачевскому оказывал политический комиссар армии О. Ю. Калнин. Он, как и Тухачевский, был молод, но, несмотря на свои двадцать три года, обладал значительным опытом подпольной работы. С 16 лет состоял членом социал-демократической рабочей партии Латвии, сидел в тюрьмах за революционную деятельность.

— Как думаете, Оскар Юрьевич, что в нашем деле в данный период самое главное? — спросил Тухачевский во время первой встречи с Калниным.

— Мне кажется, надо прежде всего обеспечить армию командными кадрами, провести мобилизацию бывших офицеров и генералов.

— Да, вы правы. Сегодня же выеду в Симбирск и переговорю с председателем Симбирского губкома партии Варейкисом.

В Симбирске в здании бывшего кадетского корпуса Тухачевского радушно принял возглавлявший местную партийную организацию И. М. Варейкис.

— У нас в Симбирске несколько тысяч офицеров, — говорил Варейкис. — Из них лишь единицы пошли в Красную Армию. Большинство выжидает. Две недели назад губчека раскрыла подпольную белогвардейскую организацию. Но из офицеров в ней участвовали сравнительно немногие, только сынки помещиков и купцов.

— Я знаю настроения офицерства, — сказал Тухачевский. — Среди них есть отъявленные белогвардейцы. Но есть и искренне любящие свой народ, Родину. Надо помочь им пойти с народом, а не против него…

Мобилизация прошла успешно. Сотни военных специалистов добровольно вступили в Красную Армию и приняли участие в ее строительстве. Это позволило быстро создать полевое управление 1-й армии, штабы дивизий и бригад, наладить штабную работу.

Одновременно командарм принял меры по улучшению материально-технического обеспечения войск. По его инициативе был образован отдел заготовок, который на месте изыскивал пути пополнения запасов оружия, патронов, продовольствия. Развертывались ремонтные мастерские для приведения в порядок военной техники, обмундирования и обуви.

Командный и политический состав энергично взялся за установление твердой воинской дисциплины. В обращении Реввоенсовета армии к войскам говорилось: «…Наши теперешние враги, наемники контрреволюционеров… представляют хорошо дисциплинированные, вооруженные и испытанные в боях части. Поэтому до тех пор, пока мы слабо соорганизованы, мы не в силах не только подавить и ликвидировать мятеж и контрреволюционное движение, но даже оказать самое необходимое сопротивление. Монархической дисциплине контрреволюционеров мы должны противопоставить железную революционную самодисциплину».

Однако вся работа по приведению войск в порядок и их подготовке к контрнаступлению была неожиданно прервана авантюрой главкома фронта Муравьева. По заданию Центрального Комитета партии левых эсеров он 10 июля поднял мятеж, отдал приказ о заключении мира с белочехами и возобновлении войны с Германией.

Что же представлял собою Муравьев? Четкая и полная характеристика его содержится в воспоминаниях Тухачевского: «Муравьев отличался бешеным честолюбием, замечательной личной храбростью и умением наэлектризовывать солдатские массы. Теоретически Муравьев был очень слаб, в военном деле почти безграмотен… Обстановки он не умел оценить. Его задачи бывали совершенно нежизненны. Управлять он не умел… Был чрезвычайно жесток. В общем, способности Муравьева во много раз уступали масштабу его притязаний. Это был себялюбивый авантюрист, и ничего больше».

Муравьев предложил принять участие в мятеже и Тухачевскому, считая, что поручик-гвардеец, несомненно, присоединится к нему. Но все произошло иначе. Михаил Николаевич писал: «11 июля Муравьев прибыл на пароходе в Симбирск. Я им был вызван для доклада, но как только явился на пристань, то тотчас же был арестован. С сумасшедшими, горящими глазами Муравьев после ареста заявил мне: «Я поднимаю знамя восстания, заключаю мир с чехословаками и объявляю войну Германии».

Так дико и неожиданно было начато это шутовское восстание Муравьева. Приехавшие с ним красноармейцы были взяты им наскоком. Он огорошил их, и они, ничего не понимая, шли за Муравьевым, считая его старым «советским воякой». Так же бессознательно перешел на сторону Муравьева и броневой дивизион, стоявший в Симбирске.

В первую минуту после того, как Муравьев уехал осаждать Совет, красноармейцы хотели меня тотчас же расстрелять, но были крайне удивлены, когда на вопрос некоторых, за что я арестован, я им ответил: «За то, что большевик». Они были сильно огорошены и отвечали: «Да ведь мы тоже большевики». Началась беседа. Услышав о левоэсеровском восстании в Москве и получив объяснение измены Муравьева, оставшиеся красноармейцы тотчас же избрали делегацию и отправили ее в броневой дивизион для обсуждения вопроса».

Вскоре Тухачевский был освобожден. Советское правительство объявило Муравьева вне закона. Симбирский комитет партии, опираясь на верные части, быстро ликвидировал мятеж. 11 июля Муравьев, прибывший в губисполком, был задержан и в завязавшейся перестрелке убит.

Контрреволюционное выступление Муравьева внесло дезорганизацию в управление войсками фронта. Воспользовавшись этим, активизировали свои действия белочехи и белогвардейцы. Они, имея численное превосходство, особенно в кавалерии, захватили Сызрань, Бугульму, Мелекесс, Сенгилей, а 22 июля Симбирск. Новый главнокомандующий Восточным фронтом бывший полковник И. И. Вацетис в докладе в Высший военный совет отмечал, что отступление 1-й армии «было непланомерное, походило на панику: бросали орудия, броневой поезд, войсковое имущество, несмотря на то, что никакой особенной опасности не было, за исключением появления конницы противника на наших флангах и в тылу».

29 июля Пленум ЦК РКП (б) рассмотрел вопрос о сдаче Симбирска и принял постановление об укреплении Восточного фронта. В постановлении отмечалось, что «вопрос о судьбе революции решается ныне на Волге и Урале». На восток направлялись пополнения, эшелоны с оружием, боеприпасами. Из Москвы, Петрограда и других промышленных центров прибывали сотни мобилизованных коммунистов. «Это, — писал Тухачевский, — окончательно укрепило и одухотворило армейский организм… В частях появились определенно твердая дисциплина, исполнительность и твердый дух».

Политическим комиссаром армии был назначен Валериан Владимирович Куйбышев. Профессиональный революционер, партийный и государственный деятель ленинской школы, он оказал сильное влияние на Тухачевского. Первая их встреча произошла в здании бывшего Симбирского кадетского корпуса, где они обсуждали вопросы формирования и укрепления армии. В синей косоворотке, пиджаке, расползающемся по швам, темно-серых в полоску брюках, заправленных в солдатские сапоги, Куйбышев выглядел крупно: богатырское сложение, большая с буйной копной волос голова, мощный выпуклый лоб с залысинами, крупный правильный нос. Его внимательный волевой взгляд как бы ощупывал сидевшего напротив изящного, тонкого, красивого Тухачевского.

Люди большого интеллектуального потенциала, они быстро нашли в разговоре нужный тон.

— Армия пока еще не представляет собой организованную силу. Надо слить все отдельные отряды и группы в полки и дивизии. Пора кончать с партизанщиной и неразберихой!

— Да, я этого как раз и добиваюсь, — облегченно вздохнул Тухачевский. — Значит, мы единомышленники?

— В данном вопросе я вас полностью поддерживаю, — ответил Куйбышев.

Валериан Владимирович находился на посту политкомиссара армии всего два месяца. Но за столь короткий срок он прекрасно сработался с Тухачевским, поддерживал его во всех начинаниях ивысоко ценил как командарма. Он писал, что Тухачевский «на фоне партизанщины был уже, по существу, представителем нового периода в истории армии. Быть может, поэтому в Первой армии менее чем где бы то ни было сказались отрицательные стороны партизанства».

Тухачевский, умело опираясь на Симбирский и Пензенский губкомы партии, армейские политические и партийные органы, сумел в кратчайшие сроки реорганизовать армию и сплотить ее в единый боеспособный организм. Были сформированы Вольская, Инзенская, Пензенская и Симбирская дивизии, три кавалерийских полка, артиллерийские и инженерные подразделения.

В начале сентября Тухачевский был вызван в Арзамас в штаб фронта. В просторном кабинете, увешанном картами, его принял среднего роста, полный, одетый в белую рубашку, жилетку, черный пиджак и брюки главком Иоаким Иоакамович Вацетис.

После обмена приветствиями Вацетис сказал:

— Обстановка, сложившаяся на фронте, требует непрерывного наращивания наших ударов. Войска Пятой армии и Арской группы Второй армии вышли на ближние подступы к Казани. Необходимо отвлечь резервы противника, чтобы они не были переброшены к Казани. С этой целью вам надлежит на рассвете седьмого сентября перейти в наступление и овладеть Симбирском. Имейте в виду, что от стремительности наступления вашей армии во многом зависит успех Пятой армии, — подчеркнул Вацетис.

— Это учитывается при подготовке операции. Пятому Курскому полку поставлена задача нанести удар по городу с севера, откуда белогвардейцы не ожидают нашего наступления. Но для этого придется в кратчайший срок перебросить полк со станции Чуфарово в район Ногаткино на расстояние до ста километров.

— Да, задача, учитывая недостаток транспорта, сложная. Сколько вам потребуется автомобилей?

— Двадцать пять, и, кроме того, мобилизуем дополнительно пятьдесят подвод.

— Хорошо. С автомобилями поможем. Действуйте.

И уже на следующий день в армию прибыло 25 автомашин. Но перейти в наступление 7 сентября не удалось, так как осенняя грязь затруднила перевозку 5-го Курского полка. Кроме того, требовалось двое суток для завершения подготовки войск к операции.

Задачу сковать часть сил так называемой Поволжской «народной» армии Тухачевский возложил на правофланговые Пензенскую и Инзенскую дивизии. На острие главного удара он поставил наиболее боеспособную 1-ю сводную Симбирскую железную дивизию. Выбор этой дивизии был не случаен. Она была политически более спаянной. Ее бойцы и командиры горели желанием отомстить за раны, нанесенные эсеркой Каплан Ленину. От стремительных и решительных действий дивизии зависел успех всей операции. Начальник дивизии Гайк Дмитриевич Бжишкян, или просто Гай, как никто другой подходил для решения этой задачи. Уроженец Кавказа, он обладал удивительной храбростью. За революционную деятельность не раз сидел в тюрьме. За героизм, проявленный в мировой войне, награжден несколькими орденами и произведен в прапорщики. В нем сочетались темперамент, страстность, бесстрашие, благоразумие, вдумчивость. В наглухо застегнутом защитном френче и лихо заломленной белой папахе его часто можно было видеть в цепи атакующих.

9 сентября войска 1-й армии перешли в наступление. Удар дивизии Гая оказался неожиданным для белогвардейцев. Они дрогнули и начали отход. К 12 часам 12 сентября Симбирск был освобожден.

Воодушевленные победой бойцы, командиры и политработники армии докладывали Ленину: «Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города — это ответ на Вашу одну рану, а за вторую — будет Самара!». В ответной телеграмме Пензенскому губисполкому и Реввоенсовету 1-й армии Ленин писал: «Взятие Симбирска — моего родного города — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы».

После взятия Симбирска 1-я армия продолжала стремительное продвижение на восток, пройдя с боями за два месяца более 500 километров. Сызрань, Самара, Бугуруслан, Белебей — вот вехи победного шествия войск армии. В этих операциях росло мастерство молодого военачальника. Натиск, решительность, стремление упредить противника и захватить инициативу — вот черты, которые характеризовали Тухачевского во всех последующих сражениях. Он был сторонником активной наступательной стратегии, ставившей уничтожение армии противника главной задачей войны, а бой — основным средством решения этой задачи. Позднее, в 1923 году, в статье «Война клопов» Михаил Николаевич подверг резкой критике идею уничтожения вражеской армии только путем разложения. «Уничтожить армию противника путем разложения, как правило, задача невозможная, — писал он, — ибо это разложение зависит главным образом от социального состояния вражеской страны… Замечу только еще, что очень редко удается уничтожить неприятельскую армию одним ударом. Чаще всего это достигается рядом уничтожающих операций».

Коммунистическая партия и Советское правительство высоко оценили заслуги Тухачевского в боях на Восточном фронте. Он был награжден золотыми часами с надписью: «Храброму и честному воину Рабоче-Крестьянской Красной Армии от ВЦИК. 7. X. 1918 г.».

Подготовка к операциям занимала у командарма много времени. Однако он все-таки находил час-другой для систематического изучения военной теории. Генерал-майор Н. И. Корицкий, который в то время являлся начальником штаба армии, вспоминал: «На письменном столе Тухачевского всегда была та или иная книга, относившаяся к разрабатываемому им в данный момент вопросу. С карандашом в руках он проштудировал еще дореволюционное «Положение о полевом управлении войсками в военное время» и курсы администрации, некогда читанные опытными генералами».

Михаил Николаевич изучал труд Пушкина «История Пугачевского бунта», «Походы Густава Адольфа», «Прикладную тактику» Безрукова, другие военно-исторические и военно-теоретические работы. По заданию командарма в Пензе были собраны библиотеки всех частей, квартировавших в городе до первой мировой войны. Они составили довольно обширную военную библиотеку штаба армии. Из прочитанного Тухачевский умел извлечь все ценное и полезное, что позволяло ему переосмыслить опыт прошлого с учетом особенностей маневренного характера гражданской войны.

В середине ноября 1918 года, когда на Южном фронте сложилась тяжелая обстановка, Тухачевский получил назначение на должность помощника командующего фронтом, а затем принял 8-ю армию. Ее войска совместно с 9-й армией нанесли поражение Донской белоказачьей армии генерала П. Н. Краснова, форсировали Дон и Северский Донец. В марте 1919 года в связи с весенней распутицей активные действия на Южном фронте временно прекратились.

…Апрель 1919 года. Войска Восточного фронта под натиском превосходящих сил противника с тяжелыми боями отходили к Волге. Восточный фронт снова стал главным фронтом Советской Республики. По указанию Центрального Комитета партии на восток спешно перебрасывались части и соединения с других фронтов, направлялись пополнения из внутренних военных округов, опытные командиры и политработники. Туда, где решалась судьба революции, стремился и Тухачевский. Его просьба о переводе на Восточный фронт была с пониманием встречена в Центральном Комитете партии. При этом учитывалось, что Тухачевский хорошо знает театр военных действий противника, его тактику, имеет тесные связи с местными партийными и советскими работниками. ЦК РКП (б) рекомендовал Михаила Николаевича на должность командующего 5-й армией Восточного фронта.

В апреле Тухачевский вступил в командование 5-й армией. Ее войска, непрестанно атакуемые превосходящими силами белогвардейцев, медленно отходили к Волге. В первом же разговоре по прямому проводу с командующим фронтом С. С. Каменевым Михаил Николаевич доложил:

— Армия вряд ли имеет восемь-девять тысяч штыков. Большие расстояния крайне затрудняют маневрирование и быстрые перегруппировки, а вцепившийся противник делает это совсем трудно исполнимым.

Через несколько дней состоялась встреча Тухачевского с командующим Южной группой армий Восточного фронта М. В. Фрунзе.

Человек, который сидел напротив Тухачевского, как-то отличался от всех, с кем ему приходилось иметь дело до этого. Выглядел он просто: среднего роста, одет в гимнастерку, потертые галифе, яловые сапоги. Привлекало внимание твердое выражение лица Михаила Васильевича, окаймленного жесткой бородкой, высокий белый лоб — лоб мыслителя. Усы, светлые глаза, прищур этих глаз, в которых и доорота, и легкая ирония — все это как-то сразу вызывало симпатию к Фрунзе.

— Обстановку знаете? — спросил Фрунзе.

— Знаю. Пятая армия сдала Уфу.

— Да, Колчак нащупал наше слабое место. Пятая армия в исключительно тяжелом положении. Уфа, Стерлитамак, Белебей, Бугульма — все отдали! Да и не мудрено: у генерала Ханжина пятьдесят тысяч штыков и сабель, и наши десять тысяч не устояли.

Фрунзе встал т| подошел к карте.

— Западная армия, двигаясь вдоль единственной железной дороги, начинает растягиваться в глубину. Ее левый фланг отстал от главной группировки. Обстановка подсказывает, что надо создать ударную группу на правом фланге, в районе Бузулука, ею нанести удар на север по флангу и тылу колчаковцев…

Тухачевский быстро подхватил мысль Фрунзе:

— Это позволит в короткий срок разгромить армию Ханжина и сорвать план Колчака, стремящегося соединиться с Деникиным на Средней Волге. Но для решения этой задачи необходимо быстро сосредоточить ту самую мощную группу, о которой вы говорили.

— Не сомневаюсь, что ее удастся создать. Я получил на этот счет все полномочия от командующего фронтом Каменева.

По плану командования фронтом Южной группе армий надлежало нанести главный удар из района Бузулука на Бугуруслан, Белебей, Уфу с задачей разгромить Западную армию белогвардейцев. Решающая роль в этом отводилась операции, названной Бугурусланской. Ее осуществление было возложено на войска 5-й и Туркестанской армий.

На подготовку к операции отводилось три недели. Реввоенсовет и штаб 5-й армии трудились с предельной нагрузкой. Тухачевский сумел быстро навести порядок в армии. В этой работе он опирался на штаб, который возглавлял бывший полковник Генерального штаба П. И. Ермолин. К концу апреля 5-я армия значительно окрепла как в организационном, так и в морально-политическом отношении.

Всесторонне оценив местность и состояние обороны противника, Тухачевский пришел к выводу, что главный удар целесообразно нанести на правом фланге армии силами 25-й и 26-й стрелковых дивизий в обход Бугуруслана с юга, чтобы перерезать железнодорожную линию, связывающую Самару с Уфой, и выйти в тыл противника. Такой замысел позволял решить важные проблемы: в сражение одновременно вводилась основная группировка армии, белогвардейцы теряли реальные возможности маневра, успех, достигнутый советскими войсками на этом направлении, ставил их в тяжелое положение, а Южной группе обеспечивал энергичное развитие наступления.

Тухачевский много внимания уделял обеспечению предстоящей операции: управлению войсками в начале и в ходе наступления, подвозу боеприпасов и продовольствия, выбору и оборудованию маршрутов и дорог, подготовке переправочных средств. Полевой штаб армии был перемещен на станцию Кротовка, ближе к дивизиям, наносившим главный удар. Политработники усилили агитацию и пропаганду, что дало свои плоды. Настроение у бойцов и командиров было приподнятое. Разбить Колчака — эту задачу, поставленную Лениным, они хорошо понимали.

Наступило утро 28 апреля. Огромный фронт от реки Салмыш до Большого Кинеля пришел в движение. Красноармейские цепи двигались по грязи, смешанной со снегом. Надрываясь, тащили орудия лошади, верблюды и быки. Несмотря на все трудности, советские части упорно продвигались на восток. 25-ю стрелковую дивизию на Бугуруслан вел сухощавый, среднего роста, с светло-синими глазами и пышными фельдфебельскими усами, порывистый В. И. Чапаев. Слева шла 26-я стрелковая дивизия, которой командовал спокойный и рассудительный Г. X. Эйхе. Василий Иванович и Генрих Христофорович действовали согласованно и решительно. В трехдневных ожесточенных боях обе дивизии опрокинули части 3-го армейского корпуса противника и форсировали Малый Кинель. Наступая в обход Бугуруслана с юга, 25-я стрелковая дивизия 4 мая овладела станцией Заглядино, а 26-я — Бугурусланом. Через восемь дней части 27-й стрелковой дивизии Н. И. Вахрамеева вступили в Бугульму.

Поражение Западной армии предопределило весь дальнейший ход контрнаступления Восточного фронта. 15 мая военный министр Колчака барон Будберг отмечал: «…Несомненно, на фронте Западной армии инициатива перешла в руки красных… армия катится назад, неспособная уже за что-нибудь зацепиться…».

В начале июня 5-я армия форсировала Белую и к двадцатым числам вышла к Уральскому хребту и реке Уфе. Впереди был Урал с его богатейшими недрами, столь необходимыми республике заводами.

В предстоящем наступлении н» Урал главная роль отводилась 5-й армии. Если взглянуть на каргу, то видно, что захват Уральского хребта в силу его огромной протяженности возможен был по двум направлениям: златоустовскому и екатеринбургскому. Из них наиболее важным являлось златоустовское. Командующий Восточным фронтом С. С. Каменев 22 июня в докладе Главкому И. И. Вацетису намечал на этом направлении вести наступление двумя сильными дивизиями 5-й армии, а в районе между златоустовским и красноуфимским направлениями — остальной частью армии (до трех дивизий), усиленной за счет 2-й армии.

Михаил Николаевич хорошо понимал всю сложность возложенной на него задачи. Накинув на плечи тужурку, он подолгу склонялся над картой, сосредоточенно изучая местность в полосе предстоящего наступления. Скалистый хребет Каратау казался непреодолимой преградой на пути армии. Обойти его можно было только по двум направлениям, отдаленным друг от друга на сотню, может быть, и больше километров. Первое направление вдоль железной дороги от Уфы позволяло выйти к Златоусту с юга, а второе — по Бирскому тракту выводило к городу с севера.

Тухачевский знал, что на обоих путях колчаковцы ждут советские войска, которые, разделенные горами, нс смогут помочь друг другу. Оставался один выход — наряду с продвижением по этим двум естественным направлениям в обход хребта прорваться через горы в тыл противника по долине реки Юрюзани. Дно реки твердое, каменистое, а глубина воды у берегов небольшая. Следовательно, была уверенность, что войска сумеют там пройти.

Михаил Николаевич еще и еще раз анализировал этот вариант. Он представлял картину похода по узкой речной долине, ставил себя на место генерала Ханжина, пытаясь предугадать его ответные действия. Данные разведки говорили о том, что враг не ждет удара на этом направлении. Но для большей гарантии успеха операции требовалось достичь внезапности, которую, в силу огромного морального эффекта, Тухачевский считал одним из важнейших условий достижения победы, восполняющим численный недостаток сил. Он хорошо помнил слова Суворова: «Неприятель нас не чает… Вдруг мы на него как снег на голову. Закружится у него голова».

Вот этот-то эффект внезапности Михаил Николаевич и решил использовать. Он лично разрабатывал наиболее важные документы и доводил до работников штаба и начальников дивизий лишь то, что их непосредственно касалось.

Г. X. Эйхе, отличившийся в предыдущей Уфимской операции и награжденный за смелые и инициативные действия орденом Красного Знамени, вспоминал: «Как-то во второй половине июня 1919 года в штаб 26-й дивизии, которой я командовал, неожиданно прибыли командующий 5-й армией М. Н. Тухачевский и член Реввоенсовета армии И. Н. Смирнов. Они сообщили мне и комиссару дивизии Н. К. Гончарову, что нашей армии предстоит освободить Южный Урал и главная роль в этой операции отводится 26-й дивизии… Реввоенсовет армии считал задачу армии настолько важной, что отказался передавать мне приказ по обычным каналам. Вот почему Тухачевский и Смирнов приехали лично».

Действительно командарм поставил дивизии ответственную задачу. Двум ее бригадам следовало пройти по узкой и труднодоступной долине реки Юрюзани более ста километров и совместно с 27-й стрелковой дивизией, действовавшей вдоль Бирского тракта, разгромить Уральский и Волжский белогвардейские корпуса.

Предварительно необходимо было осуществить перегруппировку войск. С участка фронта, проходившего перед труднодоступным хребтом Каратау протяженностью около ста километров, Тухачевский снял почти все части и легкую артиллерию и перебросил на левый фланг армии. Здесь на 30-километровом участке для нанесения главного удара были сосредоточены 15 полков 27-й и 26-й стрелковых дивизий. На правом фланге осталось 6 полков 24-й стрелковой дивизии, прикрывавших полосу шириной в 90 километров.

С целью скрыть перегруппировку и дезориентировать противника относительно направления главного удара Тухачевский 20 июня предпринял наступление на правом фланге армии. Генерал Ханжин решил, что советские войска нанесут главный удар именно здесь и поэтому все внимание обратил на обеспечение белорецко-верхне-уральского направления.

Перегруппировка была завершена скрытно и в предельно короткий срок — в течение полутора суток. Вечером 25 июня Тухачевский доложил Каменеву:

— Ввиду полной подготовки большой операции, достаточного обеспечения флангов на время решительного наступления и недостаточного для стояния на месте, а также учитывая благоприятную обстановку для нас и неблагоприятную в тылу противника, я решил начать большую операцию завтра вечером — двадцать шестого июня.

В ночь на двадцать шестое поступили донесения от дивизий, что колчаковцы начали отход. Поэтому Тухачевский приказал перейти в наступление с рассветом. В приказе отмечалось: «…Начдивам надлежит помнить, что операция предстоит опасная, и в таких случаях осторожность требует смелости, риска. Объяснить всем стрелкам предстоящую задачу и потребовать крайнего напряжения».

Тщательная подготовка операции принесла свои плоды. Части 26-й стрелковой дивизии в невероятно тяжелых условиях прошли более сотни километров и вышли в глубокий тыл противника. Совместно с 27-й стрелковой дивизией она разгромила резервный Уфимский корпус врага и 13 июля освободила Златоуст. Бойцы и командиры армии в ходе операции проявили высокие морально-боевые качества и беззаветную преданность партии. В одной из политсводок, направленной Реввоенсовету Республики, политотдел армии сообщал: «…Черные от палящего солнца, неузнаваемые от пыли стрелки понимают значение настоящего похода и безропотно переносят всякую нужду… с выходом на Урал войска 5-й армии проявили небывалую боевую доблесть и выносливость».

Родина высоко оценила заслуги 5-й армии. 26-й стрелковой дивизии было присвоено почетное наименование Златоустовской, а ряд полков 26-й и 27-й стрелковых дивизий награждены Почетным революционным Красным Знаменем. Рабочие Златоуста преподнесли Тухачевскому клинок из знаменитой златоустовской стали.

Столь же стремительно Тухачевский провел и Челябинскую операцию, завершившуюся освобождением Южного Урала. Командующий 3-й белогвардейской армией (так с 22 июля стала называться Западная армия) генерал Сахаров пытался под Челябинском остановить и опрокинуть 5-ю армию фланговыми контрударами. Более недели, с 25 июля по 1 августа, ее войска обороняли Челябинск, сорвав все попытки противника овладеть им.

Приближалось 11 августа, дата, которая официально считалась днем рождения армии. За три дня до этого события Реввоенсовет армии получил телеграмму Ленина следующего содержания: «В годовщину создания 5 армии, которая за один год из небольшой группы стала армией, сильной революционным порывом, сплоченной в победоносных боях при защите Волги и разгроме колчаковских отрядов, Совет Рабочей и Крестьянской Обороны шлет красным героям товарищеский привет и выражает свою благодарность за все труды и лишения, вынесенные армией при защите Социалистической Революции».

Реввоенсовет Республики 4 августа принял постановление о занесении имени 5-й армии на Почетную золотую доску в зале Красного знамени РВСР. Реввоенсовет Восточного фронта поздравил воинов армии со столь высокой наградой: «Реввоенсовет фронта с гордостью смотрит на геройскую 5 армию, покрывшую славой себя и Востфронт. Реввоенсовет фронта уверен, что красные орлы 5 армии под руководством героя командарма т. Тухачевского покроют свое оружие новой славой и вернут трудовую Сибирь рабоче-крестьянской России».

7 августа РВСР издал приказ о награждении М. Н. Тухачевского орденом Красного Знамени. В приказе говорилось: «Доблестные войска 5 армии под искусным водительством командарма т. Тухачевского после упорнейших боев, разбив живую силу врага, перешли через Урал. Бугуруслан, Бугульма, Бирск и Златоуст пали под нашими ударами благодаря смелым, полным риска, широким маневрам армии, задуманным т. Тухачевским. 24 июля 1919 г. геройскими частями 3 бригады 27 стрелковой дивизии взят Челябинск.

Огромный успех, достигнутый армией, является результатом, главным образом, талантливо созданного т. Тухачевским плана операции, который твердо проведен им в жизнь».

Войска 5-й армии, преследуя разбитую под Челябинском 3-ю армию, 20 августа форсировали Тобол и вышли на дальние подступы к Петропавловску. Однако генерал Сахаров, подтянув резервы, сумел оттеснить советские войска. В описании боевых действий армии, составленном 20 мая 1920 года, говорилось: «…Нажим со стороны противника на участках 26 и 27 дивизий был слишком силен, а превосходство в количественном отношении выставленных пехотных и кавалерийских частей с сильной артиллерией столь значительно, что противодействовать неприятельскому продвижению части армии были не в состоянии. Правда, дивизии местами переходили в наступление, но при столкновениях со свежими резервами противника уставшие красноармейцы были вынуждены отходить…».

В этих условиях Тухачевский с согласия командующего фронтом В. А. Ольдерогге решил отойти за Тобол и перейти к обороне с целью выигрыша времени для подготовки к новому наступлению.

Сорокашестилетний бывший генерал Владимир Александрович Ольдерогге был опытным военачальником. Во время мировой войны он командовал Литовской стрелковой дивизией. В Красную Армию вступил в 1918 году. 15 августа 1919 года он сменил на посту командующего Восточным фронтом М. В. Фрунзе, возглавившего Туркестанский фронт.

1 октября Ольдерогге вызвал Тухачевского к прямому проводу. Выслушав доклад командарма, он указал на необходимость ведения непрерывной разведки на правом берегу Тобола.

— Меня беспокоит, что части, отойдя за Тобол, потеряют соприкосновение и мы не сможем в дальнейшем своевременно проследить за работой противника. Прошу вас на эту сторону обратить самое серьезное внимание.

— Чтобы не потерять соприкосновения с противником, — ответил Тухачевский, — придется организовать систематические поиски, и я надеюсь, что связи мы не потеряем.

Разведывательные данные показали, что колчаковцы не сумели завершить реорганизацию и пополнение понесших потери частей. Противостоящие 5-й армии группы противника имели двойное превосходство в кавалерии и уступали советским войскам почти в полтора раза по количеству штыков. Тухачевский также получил сведения, что Колчак требовал от командующего 3-й армии вести преследование красных частей кавалерией, перейдя главными силами к обороне.

Необходимо было не дать противнику зарыться в землю и привести в порядок войска. Поэтому на подготовку к наступательной операции отводилось не более двух недель. В первую очередь надо было укомплектовать сильно поредевшие в предыдущих боях части и соединения. В прифронтовой полосе была объявлена мобилизация.

«Сибирское крестьянство, — вспоминал Михаил Николаевич, — вынесшее на своих плечах все тяготы колчаковщины, охотно отзывалось на наш призыв и быстро вливалось в ряды наших частей… Все красноармейцы, комиссары и командиры проявили величайшую энергию. Наши партийные организации напрягали все свои силы для пополнения и вооружения армий. Вся эта работа была проведена с фантастической быстротой. Уже к 14 октября мы оказались способными перейти в новое наступление, причем уже не уступали, а превосходили по численности 3-ю белогвардейскую армию».

За счет пополнения была сформирована Степная бригада. Она вошла в 35-ю стрелковую дивизию, которой командовал 22-летний К. А. Нейман. По распоряжению Тухачевского была создана кавалерийская (с 20 ноября 13-я) дивизия. Ее возглавил Василий Данилович Соколовский, впоследствии Маршал Советского Союза. По указанию командующего фронтом в состав армии была передана 54-я (с 27 октября 59-я) стрелковая дивизия, которой командовал Ф. К. Калнин.

Одной из важнейших задач являлось создание сильной ударной группировки армии. Об этом 8 и 9 октября состоялись разговоры по прямому проводу Ольдерогге с Тухачевским. Командующий фронтом указал Тухачевскому на необходимость образовать более сосредоточенный ударный кулак, не растягивая главные силы на широком фронте. Михаил Николаевич доложил, что на направлении главного удара на участке в 25 километров будут действовать до 18 тысяч бойцов, чем обеспечивалось двойное превосходство над противником. Начало операции намечалось на утро 14 октября, чтобы упредить колчаковцев, которые также готовились к переходу в наступление, но только на сутки позже.

Тухачевский предусмотрел такое построение ударной группы армии, чтобы сила первоначального удара была максимальной и обеспечила стремительный прорыв обороны уже в первый день. Главные силы, 5-я, 26-я стрелковые и кавалерийская дивизии, были нацелены на стык Уральской и Степной групп противника и должны были окружить и разгромить наиболее боеспособную группу 3-й армии — Уральскую.

В начале операции предстояло форсировать Тобол. По указанию командарма в полосе шириной до 160 километров, от Звериноголовской до Белоозерского, инженерные части в короткий срок навели 24 переправы. В результате войска армии имели возможность форсировать Тобол одновременно на широком фронте.

В полночь 12 октября Тухачевский направил войскам приказ о переходе с рассветом 14 октября в наступление. Приказ требовал вести наступление с самой крайней энергией и дерзкой смелостью…

В указанный срок дивизии 5-й армии начали выдвижение на исходный рубеж. На участке 5-й стрелковой дивизии вел свой 43-й стрелковый полк Василий Иванович Чуйков. На левом фланге армии в красноармейской цепи 27-й стрелковой дивизии шел Родион Яковлевич Малиновский. Слева двигалась 30-я стрелковая дивизия 3-й армии, кавалерийским дивизионом которой командовал Константин Константинович Рокоссовский. Будущие Маршалы Советского Союза Чуйков, Малиновский и Рокоссовский получили хорошую боевую закалку в 5-й армии.

Утром 14 октября войска 5-й армии успешно форсировали Тобол и в ожесточенных боях в течение недели сломили сопротивление противника, который начал отход по всему фронту.

«Показания захваченных в плен офицеров, — писал впоследствии Тухачевский, — говорили о том, что на фронте противника паника и что значительная часть его обозов уже отходит на северо-восток, пересекая железную дорогу. С каждым днем создавалось все более определенное впечатление о том, что нанесенное противнику поражение у р. Тобол постепенно, под влиянием нашего неотступного наседания и преследования, превращается в полное разложение его боевых сил».

30 октября 35-я стрелковая дивизия, форсировав Ишим, после упорного боя освободила Петропавловск. В ночь на 5 ноября войска 3-й армии Восточного фронта заняли город Ишим. Белогвардейцы поспешно отходили к Омску.

Успех, достигнутый в Петропавловской операции, свидетельствовал о возросшем мастерстве Тухачевского как военачальника. Он стремился к нанесению ударов во фланг и в тыл противнику, к его окружению. Для ускорения продвижения войск широко использовались подводы. Артиллерия придавалась стрелковым частям и действовала в качестве артиллерии сопровождения пехоты.

Сокрушительное поражение 3-й армии не оставляло Колчаку никакой надежды на возвращение стратегической инициативы. Поэтому он решил стянуть к Омску остатки трех армий и оборонять город до последней возможности.

1 ноября начальник добровольческих формирований князь Голицын провел в Омске совещание. Присутствовали представители земств, городской думы и торгово-промышленных кругов. Обсуждался вопрос об обороне города. Выступавшие клялись пожертвовать имуществом и жизнью, одни — за Учредительное собрание, другие — за верховного правителя Колчака. Он самонадеянно заявил собравшимся:

— Господа! Город полностью подготовлен к обороне. Для его защиты сосредоточено до тридцати тысяч солдат, крупные силы артиллерии, бронепоезда. Красным не удастся захватить Омск. Можете быть спокойными, я свое слово сдержу.

Несколькими днями позже прошло совещание командного и политического состава 5-й армии в Петропавловске, которое открыл командарм Тухачевский. Обсудив практические задачи, оно твердо решило: взять Омск!

Продвижение войск 5-й армии к Омску было стремительным. Средний темп достигал до 20 километров в сутки. Бойцы и командиры проявляли чудеса героизма. Вот несколько примеров. 43-й стрелковый полк 5-й стрелковой дивизии 4 ноября в течение дня вел бой с двумя вражескими полками, поддерживаемыми сильной артиллерией. В ходе боя командир полка В. И. Чуйков заметил, что один из батальонов соседней 27-й стрелковой дивизии окружен колчаковцами. Тогда Василий Иванович с 14 конными разведчиками бросился на выручку, врезался на полном скаку в казачьи ряды, застрелив нескольких казаков. Это вызвало панику среди противника. В этот момент подоспели главные силы 43-го стрелкового полка, который освободил окруженный батальон и захватил около 300 пленных. В тот же день командир 2-го кавалерийского дивизиона 30-й стрелковой дивизии К. К. Рокоссовский в бою под селом Вакоринским прорвал расположение противника и в конном строю с 30 всадниками, преодолев упорное сопротивление пехотного прикрытия врага, захватил в полной исправности неприятельскую батарею. Оба отважных командира были награждены орденами Красного Знамени.

Колчаковцы, пытаясь задержать продвижение войск 5-й армии, взорвали мост в районе Омска. Тогда комиссар бронепоезда № 102 Иван Степанович Конев организовал его переправу на другую сторону Иртыша по льду. Об этом эпизоде Маршал Советского Союза Конев часто вспоминал в последующем.

— Этот подвиг людей, сплоченных благородной целью, — говорил он, — воочию показал мне, что если будешь настойчив в поисках, то найдешь решение любой, даже на первый взгляд невыполнимой задачи. Проявишь волю, убедишь людей — добьешься успеха.

При взятии Омска особо отличилась 27-я стрелковая дивизия. Она была награждена Почетным революционным Красным знаменем и удостоена почетного наименования Омской.

Когда 27-я стрелковая дивизия приближалась к Омску, в английском парламенте военному министру Уинстону Черчиллю были заданы вопросы о военном положении в Сибири и судьбе столицы Колчака. Черчилль успокоил членов парламента, заявив, что Красная Армия находится за сотни миль от Омска и что городу никакая опасность не угрожает. И когда через несколько дней Омск пал, во всех европейских столицах заговорили про «сибирское чудо Красной Армии».

«Взятие нами г. Омска, как важного во многих отношениях неприятельского центра, нанесло противнику удар, от которого он уже не мог оправиться. Его войска, понеся ряд серьезных поражений в предыдущих операциях, утратили всякую способность к активным боевым действиям, а дезертирство с фронта и переход на нашу сторону как отдельных людей, так и целых войсковых частей стали случаями постоянными». Так оценивались итоги Омской операции штабом 5-й армии.

После успешного завершения Омской операции Реввоенсовет Республики в конце ноября 1919 года отозвал Тухачевского в Москву для получения нового назначения. Через месяц произошло событие, которое как бы подводило итог деятельности Михаила Николаевича на Восточном фронте. 28 декабря РВСР издал следующий приказ: «Награждается Почетным золотым оружием командующий 5-й армией тов. Михаил Николаевич Тухачевский за личную храбрость, широкую инициативу, энергию, распорядительность и знание дела, проявленные им при победоносном шествии доблестной Красной Армии на Восток, завершившемся взятием города Омска».

В Москве Тухачевский пробыл почти весь декабрь. Тогда-то он выступил с лекцией в Академии Генерального штаба, был принят В. И. Лениным, по его заданию представил в Реввоенсовет Республики доклад о подготовке командных кадров, о чем говорится в начале очерка.

В конце декабря Тухачевский был назначен командующим 13-й армией Южного фронта, в штаб которого немедленно выехал. Но здесь произошло существенное изменение в его служебном положении.

В начале января 1920 года войска Южного и Юго-Восточного фронтов нанесли тяжелое поражение так называемым вооруженным силам юга России, которыми командовал генерал Деникин. Армии Южного фронта вышли к Азовскому морю, а Юго-Восточного фронта — на подступы к Северному Кавказу. 6 января Южный фронт был переименован в Юго-Западный (12, 13 и 14-я армии), Юго-Восточный — 16 января в Кавказский (8, 9, 10, 11-я армии и 1-я Конная армия) фронт.

Командующий Кавказским фронтом В. И. Шорин 17 января приступил к проведению Доно-Манычской операции, которая из-за недостатка сил, действий войск по разобщенным направлениям завершилась неудачей. Реввоенсовет Республики принял решение усилить командование фронта. 24 января командующим Кавказским фронтом был назначен Тухачевский.

3 февраля Михаил Николаевич прибыл в Саратов, где размещался штаб фронта. Возглавлял его Федор Михайлович Афанасьев. Бывший полковник Генерального штаба, он имел богатый опыт штабной работы в должности начальника штаба армии и фронта. В Красную Армию Афанасьев вступил добровольно и ревностно выполнял свои обязанности, быстро ввел Тухачевского в курс событий, дал ясную и правильную оценку состояния и возможностей армий фронта и противника.

Одновременно с новым командующим прибыл и новый член Реввоенсовета Григорий Константинович Орджоникидзе. Профессиональный революционер, партийный, государственный и военный деятель, он сыграл большую роль в дальнейшем политическом росте Тухачевского. Здесь, на пороге Северного Кавказа, зародилась их дружба, сохранившаяся и в дальнейшем.

Все, кому приходилось работать рядом с Орджоникидзе, подчеркивали его подкупающую искренность, обаяние, человечность, сочетание в нем неукротимой энергии, требовательности, непримиримости к недостаткам с сердечностью и простотой, чутким отношением к людям. Григорий Константинович хорошо знал те края, которые предстояло освобождать войскам фронта. Уроженец Кавказа, он после Октябрьской революции выполнял ответственные задания партии на юге страны, был председателем Совета обороны Северного Кавказа, одним из организаторов борьбы с деникинцами.

Орджоникидзе кратко проинформировал Тухачевского о политической обстановке на Кавказе, высказал свою оценку противника, изложил меры, которые следовало принять в первую очередь для повышения боеспособности войск фронта и их подготовки к новому наступлению. Вместе они обсудили директиву Главкома Каменева от 3 февраля, требовавшую «прекратить частные атаки, выработать новый план удара силами всего фронта, перегруппировав войска так, чтобы удары наносились сосредоточенными силами и были бы хорошо согласованы по времени и направлению для достижения общей поставленной задачи».

Изучив директиву, Тухачевский вызвал Афанасьева и попросил его доложить сведения о противнике и местности в полосе предстоящего наступления.

— Перед войсками фронта обороняются отдельный Добровольческий корпус, Донская и Кубанская армии, — сказал Федор Михайлович. — Белогвардейцы создали сильно укрепленную оборону и продолжают ее совершенствовать. Местность в нижнем течении Дона представляет собой низменную равнину, пересеченную многочисленными речками, изобилующую озерами и болотами. Оттепель и проливные дожди превратили ее в почти непроходимое болото. Мосты, за исключением железнодорожного у Ростова, взорваны противником при отступлении. Все это значительно осложняет форсирование Дона и развитие наступления на противоположном берегу, особенно на правом крыле фронта, где практически невозможно применить кавалерию и крупные силы пехоты.

— В таком случае придется отказаться от нанесения главного удара на этом направлении и перенести основные усилия на левое крыло в полосу 10-й армии. Ей предстоит прорвать оборону Донской и Кубанской армий и обеспечить ввод в прорыв Первой Конной армии. Однако для претворения вашего решения в жизнь потребуется провести сложную перегруппировку войск.

— Я попросил Федора Михайловича подготовить предварительный расчет и предложения.

Доклад Афанасьева конкретно подтвердил реальность и перспективность решения Тухачевского.

— Надо довести план перегруппировки до командующих армиями, — тут же распорядился Михаил Николаевич. — Одновременно передайте указание: наряду с подготовкой к наступлению, продолжать работы по инженерному оборудованию занимаемых рубежей, особое внимание надо обратить на ведение разведки. На перегруппировку отвести не более четырех суток.

Столь сжатые сроки потребовали от всех крайнего напряжения сил. Работа в штабах фронта и армий велась днем и ночью. Бурная деятельность Тухачевского, его энергия и оптимизм захватили всех. В спешном порядке подтягивались резервы (части 29-й и 52-й стрелковых дивизий), тылы, переформировывались и пополнялись соединения. Для доукомплектования дивизий, входивших в состав ударных групп армий, Тухачевский смело пошел на расформирование ряда частей. На направлении главного удара он сосредоточил более 50 процентов всех сил и средств, в том числе 1-ю Конную армию, которой предстояло сыграть роль подвижной группы фронта.

Особое внимание уделялось налаживанию работы штабов всех степеней. По указанию Тухачевского полевые штабы бригад были выдвинуты непосредственно в район действий своих частей, а полевые штабы дивизий и армий — возможно ближе к войскам. При этом он требовал использовать для управления все виды связи и в первую очередь радио. «Только такой способ, — подчеркивал Михаил Николаевич в одном из приказов, — может обеспечить быструю доставку донесений и приказаний и надежное управление боем».

К исходу 13 февраля подготовительные мероприятия были в основном закончены. Несмотря на то, что 1-я Конная армия не успела выйти в указанный район, Тухачевский решил начать операцию с утра 14 февраля. Он располагал данными о том, что белогвардейское командование в середине февраля предусматривало перейти в контрнаступление и захватить Ростов и Новочеркасск. Необходимо было упредить противника.

На рассвете 14 февраля войска 10-й армии перешли в наступление, форсировали Маныч и разгромили 1-й Кубанский корпус белогвардейцев. 1-я Конная армия, введенная в прорыв, с 25 февраля по 2 марта во встречном сражении, получившем наименование Егорлыкского, нанесла поражение основной ударной силе противника — белоказачьей коннице. Это было самое крупное в истории гражданской войны встречное сражение кавалерии, в котором с обеих сторон участвовало до 25 тысяч сабель.

Победа советской конницы предопределила исход борьбы на Северном Кавказе. Бросая технику, обозы, раненых, белогвардейцы поспешно отходили к Новороссийску. Войска Кавказского фронта приступили к преследованию противника. Тухачевский постоянно требовал от командармов докладов об обстановке и принятых решениях. Он указывал на необходимость обеспечения захвата невредимыми железнодорожных мостов через реку Кубань, поддержания тесного взаимодействия между армиями, ведения неотступного преследования, чтобы не дать белогвардейцам закрепиться на промежуточных рубежах. 27 марта войска 8-й и 9-й армий во взаимодействии с партизанами овладели городом Новороссийском. Деникинщина была ликвидирована.

2 апреля Г. К. Орджоникидзе доложил В. И. Ленину: «Освобождение от белых всего Северного Кавказа, Кубани, Ставрополья, Черноморья, Терской и Дагестанской областей стало совершившимся фактом».

Через семь дней Тухачевский издал приказ, в котором подводились итоги операции по разгрому деникинских войск. В приказе говорилось: «Под мощными ударами Красной Армии Деникин потерял почти всю свою территорию, выпустил из своих рук инициативу, и лишь жалкие остатки жмутся у берегов Черного моря. Эта победа одержана благодаря нашей организованности и революционной дисциплине».

С ликвидацией деникинщины центр тяжести гражданской войны переместился на запад страны, где войска буржуазно-помещичьей Польши, подстрекаемые Антантой, готовились к широким наступательным действиям против Красной Армии. По решению ЦК РКП (б) и СПК Главное командование Советских Вооруженных Сил разработало мероприятия, направленные на усиление Западного и Юго-Западного фронтов. Сюда перебрасывались части и соединения, в том числе 1-я Конная армия с Кавказа, шли эшелоны с оружием и продовольствием. Были приняты меры и по укреплению руководства войсками опытными командными кадрами и политическими работниками.

20 марта 1920 года Каменев писал В. И. Ленину: «…ввиду важности польского фронта и ввиду серьезности предстоящих здесь операций Главнокомандование предполагает к моменту решительных операций переместить на Западный фронт командующего ныне Кавказским фронтом т. Тухачевского, умело и решительно проведшего последние операции по разгрому армий генерала Деникина…»

Тухачевский вступил в командование Западным фронтом 29 апреля. В это время на Украине армии Юго-Западного фронта вели тяжелые оборонительные бои с польскими войсками, стремившимися захватить Киев и выйти к Днепру. В целях оказания помощи Юго-Западному фронту армии Западного фронта 14 мая начали наступление в Белоруссии. Однако оно завершилось неудачей из-за недостатка сил, резервов, отсутствия устойчивого управления и слабой работы тыла.

Впоследствии Тухачевский так оценил итоги Майской операции: «Эта первая наша операция имела для нас очень важное значение. Войска наши увидели, что онимогут побеждать поляков. Правда, польские войска в целом ряде боев показали себя по строевым качествам выше, но зато наша энергия, смелость и умение группироваться, в общем, доказали, что наши части тактически способнее польских, и это окончательно рассеяло ту неуверенность, которая еще имелась в некоторых частях. На будущие бои все смотрели с твердой решимостью и с полной уверенностью в победе.

Вторым важным следствием нашего первого наступления было то, что мы облегчили положение Юго-Западного фронта и заставили в самую тяжелую минуту для него снять часть польских войск с киевского направления.

Наконец, наиболее важным для нас результатом было занятие Смоленских ворот. Это позволило нам с гораздо большей легкостью организовать дальнейшее наступление и сразу ставило наши войска на железную дорогу Молодечно — Полоцк».

С 8 июня по 4 июля командование Западным фронтом провело значительную работу по подготовке новой, Июльской операции. Войскам нужны были пополнения, техника, боеприпасы; требовалось подтянуть тылы, организовать подвоз всего, в чем остро нуждались части.

В первом часу ночи 8 июня главком вызвал Тухачевского к прямому проводу и в общих чертах ориентировал относительно обстановки, сложившейся на Юго-Западном фронте, и той роли, которую предстояло играть в новой операции Западному фронту. Затем Сергей Сергеевич поинтересовался мнением Тухачевского.

— Все меры подготовки нового наступления ведутся, особое внимание уделяется пополнениям, — доложит Михаил Николаевич. — Надеюсь, что к середине июля мы наскребем до тридцати тысяч. Если можете помочь в этом отношении, то очень прошу. Война с Польшей, как вы уже замечали, значительно приближается к регулярным формам войны больших армий, в связи с этим подготовляю расчеты, так сказать, план летней кампании. Цифры получаются значительные, и, может быть впервые, нам придется воевать не тем, что есть, а создавать то, что требует война. Если в дальнейшем обстановка позволит, попросился бы лично приехать к вам. Ваши указания относительно группировки и рубежей обдумаю.

— Если вы хотите личного свидания, то я завтра же выезжаю к вам, — ответил Каменев. — Относительно пополнений, конечно, вышлю немедленно.

— Мы делаем расчеты, это займет день-два. Как будет готово, доложу вам, и будем с радостью ждать вас.

11 июня Каменев прибыл в Смоленск, в штаб фронта, где в течение трех дней обсудил с Тухачевским детали предстоящей операции. Были решены и вопросы, связанные с пополнением войск, их материально-техническим обеспечением.

В июне Западный фронт получил 22 тысячи человек пополнения, что позволило только восполнить потери, понесенные в ходе Майской операции. Это вызывало особую тревогу у Тухачевского. В докладе Главкому он писал: «Веденные нами до сего времени войны с Колчаком, Деникиным, Юденичем и пр. отличались той особенностью, что армии и той и другой стороны создавались в процессе войны и операций и потому эти армии отличались неслаженностью, разношерстностью, обилием единиц и притом были крайне малочисленны. Такова наша армия и сейчас, когда она встретилась с польской армией, созданной в спокойной обстановке и на французские средства… Это состояние нашей армии, а в еще большей степени организация ее тыла, в связи с серьезностью войны с Польшей неминуемо закончится европейской войной, и если мы встретим ее не готовыми, то в этом будет повинна лишь наша непредусмотрительность и нерешительность в вопросах серьезных реорганизаций».

Михаил Николаевич в период временного затишья «по-революционному», как он выразился в докладе, провел ряд мероприятий по реорганизации войск фронта. Штаб Южной группы 15-й армии был развернут в штаб новой, 3-й армии, штаб Северной группы — в штаб 4-й армии, что позволило улучшить управление войсками. 10-я и 15-я кавалерийские дивизии были сведены в 3-й конный корпус под командованием Г. Д. Гая, командирские качества которого Тухачевский по достоинству оценил еще на Восточном фронте. Конный корпус планировалось использовать для рейдов в глубоком тылу врага. В целях централизованной подготовки запасных частей приказом Тухачевского была создана Запасная армия фронта.

По указанию Михаила Николаевича к концу июня был реорганизован тыл фронта. Базы, склады, ремонтные учреждения, госпитали каждой армии и фронта были сосредоточены вдоль определенной железной дороги, что позволило сократить время на погрузку и разгрузку грузов. У Полоцка инженерные части построили временный железнодорожный мост. Это дало возможность продлить движение поездов до станции Зябки, ближе к войскам. В связи с тем, что пропускная способность железных дорог, пострадавших в ходе боев, была низкой, для перевозки материальных средств привлекались обывательские подводы. В некоторых армиях и дивизиях была учреждена должность инспектора транспорта, отвечавшего за правильное распределение и движение обозов.

Благодаря напряженной работе органов тыла к началу операции удалось обеспечить войска основными видами продовольствия из расчета на 30–60 дней. Сложнее обстояло дело с инженерным имуществом, средствами связи, боеприпасами, особенно патронами. Поэтому командующий фронтом 27 июня потребовал от командармов принять все меры к экономному расходованию патронов и снарядов.

Деятельное участие в разработке плана операции принимал весь руководящий состав фронта и армий. Штаб фронта возглавлял Н. Н. Шварц, 4-ю армию — Е. Н. Сергеев, 3-ю — В. С. Лазаревич, Мозырскую группу — Т. С. Хвесин. Вместе с ними М. Н. Тухачевский пережил самые тяжелые дни в боях на Волге, служил на Восточном фронте. Назначение их на Западный фронт было своевременным, так как здесь надвигались серьезные события.

Николай Николаевич Шварц, 38 лет, бывший полковник, обладал хорошей военной подготовкой и богатым практическим опытом, прекрасно зарекомендовал себя на посту начальника оперативного управления штаба Восточного фронта. Тухачевский и Шварц — старые сослуживцы, быстро сработались.

Сверстник Шварца, Владимир Саламанович Лазаревич, подполковник Генерального штаба, одно время работал вместе с ним в оперативном управлении Всероссийского главного штаба, затем занимал ответственные штабные должности и командовал армией на Восточном фронте. Бывший подполковник Генерального штаба — энергичный и предприимчивый командарм Евгений Николаевич Сергеев — служил начальником штаба и начальником 30-й стрелковой дивизии, отличившейся при разгроме Колчака. Командующий Мозырской группой Тихон Серафимович Хвесин, член партии большевиков с 1911 года, бывший унтер-офицер. Несмотря на отсутствие высшего военного образования, он успешно возглавлял штаб армии и командовал объединениями на Восточном и Южном фронтах.

Ветеранами Западного фронта были Август Иванович Корк и Николай Владимирович Соллогуб, окончившие в свое время Академию Генерального штаба и занимавшие различные штабные и командные должности. Своим опытом и знаниями они щедро делились с теми командирами, которые недавно прибыли на Западный фронт.

Михаил Николаевич быстро вошел в контакт с командующими армиями, что способствовало их дружной работе. Ярый противник кабинетных методов управления, Тухачевский старался возможно чаще бывать в войсках. Перед выездом в штабы он предупреждал командармов, на каких вопросах будет сосредоточено внимание в ходе поездки. На месте отрабатывалось все, что было связано с предстоящим наступлением, — управление войсками в начале и в ходе операции, выбор и оборудование маршрутов и дорог, подвоз боеприпасов и продовольствия. В результате достигалось единство мышления, единство идей, что позволяло в последующем подчиненным даже при нарушении связи проявлять разумную инициативу и выполнять задачу в соответствии с общим замыслом. Личное общение с членами Реввоенсоветов, командующими армиями, начальниками штабов и управлений имело еще одно достоинство: оно обеспечивало командующему фронтом получение информации от первоисточника, и, что самое главное, быстро.

Особое внимание Тухачевский уделял организации устойчивой связи с войсками. «Значительная протяженность наших фронтов, недостаток средств связи и не всегда умелое их использование, — указывал Тухачевский в одном из приказов, — приводят к тому, что с началом быстрого продвижения частей и с переходом штабов вперед связь штабов с низшими постоянно утрачивается». В целях повышения устойчивости и гибкости связи он ввел ряд новшеств. Была создана сеть передовых оперативных пунктов по сбору сведений от подчиненных штабов и организации связи штабов армий с тыловыми учреждениями. Руководство этими пунктами возлагалось на начальников оперативной связи фронта и армий, должности которых были введены 6 июня.

К концу июня вся работа по планированию операции была завершена. «План наступления был очень схож с майским планом, — писал Тухачевский в книге «Поход за Вислу», изданной в 1923 году. — В основу его была положена та же идея упирания нашего правого фланга в Литву и Восточную Пруссию и отбрасывания польских сил к болотистому Полесью. Таким образом, направление главного удара проходило опять-таки через Смоленские ворота. Зато теперь движение по «воротам» для нас было гораздо удобнее. Нам не приходилось загибать своего фланга и можно было прямолинейно действовать во фланг польской армии, прочно оседлав действующую уже железную дорогу Полоцк — Молодечно».

Выбор направления главного удара севернее Полесья обусловливался тем, что этот район с его огромными труднопроходимыми болотами, то открытыми, то поросшими лесами, с многочисленными речками и реками являлся весьма неудобным для действий крупных войсковых масс. Кроме того, на этом направлении против 1-й польской армии, растянувшейся на 100-километровом участке от Западной Двины до местечка Березино, были сосредоточены 3, 15 и 4-я армии Западного фронта, превосходившие противника по численности штыков и сабель почти в два раза.

По замыслу Тухачевского главный удар из района Полоцка наносили 4, 15 и 3-я армии. Они должны были окружить и разгромить 1-ю польскую армию и Полесскую группу, а затем развивать успех на вильненском и лидском направлениях. Войскам 16-й армии предстояло форсировать Березину и наступать на минском направлении; Мозырской группе — действовать вдоль правого берега Березины.

Одним из важных факторов, способствовавших успеху операции, являлась целеустремленная партийно-политическая работа. Благодаря напряженной работе комиссаров, прежде всего членов Реввоенсовета фронта Ивара Тенисовича Смилги и Иосифа Станиславовича Уншлихта, удалось добиться высокого морально-политического подъема личного состава. Тон задавали коммунисты. Они были цементирующей силой в частях, служили примером для всех. «Настроение наших войск было приподнятое, — вспоминал Тухачевский, — сознание грозности положения и необходимости во что бы то ни стало отстоять Советскую Россию от нашествия польских панов охватило твердой решимостью воевать до конца не только красноармейцев наших частей, но и все местное рабочее и крестьянское население».

Утром 4 июля главные силы фронта перешли в наступление. К вечеру войска 4-й армии овладели второй линией обороны противника. По указанию Тухачевского в прорыв был введен конный корпус Гая. Успешно развивалось наступление и в полосе 15-й армии. Продвижение 3-й армии было медленным из-за упорного сопротивления поляков. Командующий польским Северо-Восточным фронтом генерал Шептицкий, стремясь избежать окружения, в середине дня 5 июля начал отвод главных сил 1-й армии в общем направлении на Лиду. В результате обнажился левый фланг 4-й польской армии, начавшей отход на запад.

Таким образом, основная группировка 1-й армии, оторвавшись от советских войск, стала ускользать от медленно сжимавшихся клещей. Не имея достоверных сведений о противнике, Тухачевский считал, что он отходит на Свенцяны, и вечером 5 июля приказал войскам фронта отрезать ей пути отступления. Но вскоре выяснилась ошибочность такого решения, и с 7 июля армии правого крыла фронта приступили к преследованию противника. Через три дня 16-я армия заняла Минск. К 22 июля советские войска форсировали Неман и Шару, освободив значительную часть Белоруссии.

В соответствии с директивой Главкома Каменева Западный фронт без оперативной паузы продолжал наступление в общем направлении на Варшаву. Однако Варшавская операция завершилась неудачей. Причины этой неудачи достаточно подробно проанализированы в исторических работах, в том числе во втором томе труда «Гражданская война в СССР», изданном в 1986 году. О них сказано и в книге М. Н. Тухачевского «Поход за Вислу». Анализируя причины неудачи операции, В. И. Ленин говорил: «При нашем наступлении, слишком быстром продвижении почти что до Варшавы, несомненно, была сделана ошибка… Эта ошибка вызвана тем, что перевес наших сил был переоценен нами». И далее: «Когда мы подошли к Варшаве, наши войска оказались настолько измученными, что у них не хватило сил одерживать победу дальше, а польские войска, поддержанные патриотическим подъемом в Варшаве, чувствуя себя в своей стране, нашли поддержку, нашли новую возможность идти вперед. Оказалось, что война дала возможность дойти почти до полного разгрома Польши, но в решительный момент у нас не хватило сил».

После окончания советско-польской войны войска Западного фронта занимались ликвидацией банд Булак-Балаховича, оказывали помощь местному населению в восстановлении разрушенного войной хозяйства. Начался переход к мирной жизни. Но враги Советской власти не хотели примириться с этим. В различных районах страны недобитые белогвардейцы, эсеры, кулаки поднимали антисоветские мятежи, терроризировали население.

В марте 1921 года по указанию Ленина на Тухачевского было возложено руководство ликвидацией контрреволюционного Кронштадтского мятежа. А 21 апреля Ленин тепло и радушно принял Тухачевского. Состоялась беседа о положении в Тамбовской губернии, где бушевал кулацко-эсеровский мятеж.

— Надо кончать с антоновцами в Тамбовской губернии. Как вы смотрите на назначение вас туда? — спросил Владимир Ильич.

— Благодарю за высокое доверие. Готов выполнить любое поручение партии, — ответил Тухачевский.

Михаил Николаевич с честью справился с заданием Ленина. 6 мая он вступил в командование войсками Тамбовской губернии, а уже 16 июля доложил ЦК РКП (б), что в результате операций, проведенных в Тамбовской губернии, мятеж ликвидирован, Советская власть восстановлена повсеместно.

Это была последняя операция, разработанная и проведенная Тухачевским в годы гражданской войны. Всего же им было подготовлено и осуществлено более 10 наступательных операций. В их планировании четко просматривается собственный полководческий почерк Тухачевского — оригинальность замысла, активность, внезапность ударов, военная дерзость и разумный риск, стремление к высокой маневренности и окружению противника. Благодаря исключительной настойчивости, несгибаемой воле и большим организаторским способностям, он в короткий срок наводил порядок в войсках, добивался повышения их боеспособности. Характерным для Тухачевского было личное участие в разработке и проведении в жизнь мероприятий по подготовке и ведению операций, применение таких прогрессивных методов управления, как предварительные распоряжения и личная постановка задач подчиненным. Ему были присущи высокая партийность, классовый подход к вопросам военного дела, знание и учет в войне законов общественного развития, умение правильно оценивать политические, экономические, морально-психологические и другие факторы победы, опора на массы и тесная связь с ними.

Свидетельством высокой оценки таланта М. Н. Тухачевского является причисление его приказом РВСР от 22 мая 1920 года к Генеральному штабу. В приказе говорилось: «…М. Н. Тухачевский вступил в Красную Армию и, обладая природными военными способностями, продолжал непрерывно расширять свои теоретические познания в военном деле. Приобретая с каждым днем новые теоретические познания в военном деле, М. Н. Тухачевский искусно проводил задуманные операции и отлично руководил войсками как в составе армий, так и командуя армиями фронтов Республики, и дал Советской республике блестящие победы над ее врагами на Восточном и Кавказском фронтах».

По окончании гражданской войны М. Н. Тухачевский отдавал все свои знания и энергию укреплению и развитию Советских Вооруженных Сил. Он успешно трудился на весьма ответственных постах. Представление об этом дает следующий перечень: в августе 1921 — январе 1922 годов — начальник Военной академии РККА (ныне Военная академия имени М. В. Фрунзе), с января 1922 года по март 1924 года — снова командующий войсками Западного фронта, с апреля 1924 по ноябрь 1925 года — помощник начальника Штаба РККА, затем по май 1928 года — начальник Штаба РККА, в течение трех лет — командующий Ленинградским военным округом, в 1931–1934 годах — заместитель Наркома по военным и морским делам и заместитель Председателя Реввоенсовета СССР, начальник вооружений РККА, заместитель Наркома обороны СССР, с 1936 года — первый заместитель Наркома обороны и начальник Управления боевой подготовки, в 1937 году — командующий войсками Приволжского военного округа.

В 1933 году за исключительные заслуги перед революцией в деле организации обороны страны и укреплении мощи Красной Армии Тухачевский был награжден орденом Ленина. В ноябре 1935 года ему было присвоено высшее воинское звание — Маршала Советского Союза. Михаил Николаевич вел большую общественно-политическую работу. Он избирался делегатом съездов партии и Советов, членом ЦИК СССР, а на XVII партийном съезде — кандидатом в члены ЦК ВКП(б).

М. Н. Тухачевский являлся не только выдающимся полководцем, но и крупным ученым. Маршал Советского Союза Георгией Константинович Жуков отмечал:

«При встречах с ним меня пленяла его разносторонняя осведомленность в вопросах военной науки. Умный, широко образованный профессиональный военный, он великолепно разбирался как в области тактики, так и в стратегических вопросах. М. Н. Тухачевский хорошо понимал роль различных видов наших вооруженных сил в современных войнах и умел творчески подойти к любой проблеме… В М. Н. Тухачевском чувствовался гигант военной мысли, звезда первой величины в плеяде выдающихся военачальников Красной Армии».

В своей научной деятельности Тухачевский исходил прежде всего из руководящей роли партии в военном строительстве. Им широко и творчески использовались труды Ленина, решения партии по военным вопросам. Перу Михаила Николаевича принадлежат более 120 работ по различным вопросам стратегии, оперативного искусства, тактики, обучения и воспитания войск. При разработке проблем военной теории Тухачевский умело опирался на опыт прошлого. В середине января 1925 года он предложил Реввоенсовету СССР образовать в составе Штаба РККА Управление по исследованию и использованию опыта войн, объединив в нем вопросы, связанные с военно-научной работой в Вооруженных Силах. Такое Управление было создано 10 февраля того же года. Это была удачная форма руководства военно-научной работой, позволившая координировать и направлять в нужное русло усилия военных историков и теоретиков, тесно увязывать научные исследования с повседневными запросами войск.

Михаил Николаевич умело поддерживал ростки нового, заботливо направлял деятельность военно-научных обществ. Генерал-полковник инженерных войск Аркадий Федорович Хренов, вспоминая о встрече с Тухачевским, отмечал: «Простота и деликатность Михаила Николаевича произвели на меня огромное впечатление. Поднявшись из-за стола, он вышел мне навстречу; выслушал доклад, пожал руку и предложил сесть. Сам он сел не на свое обычное место, а рядом со мною, чтобы между ним и собеседником не было большой — ив прямом и в переносном смысле — дистанции в виде массивного стола. И сразу между нами завязался свободный, без всякой натянутости разговор. Продолжался он недолго, но вобрал в себя все самое существенное».

Тухачевский внес большой вклад в решение многих проблем военной науки. Особое место в его деятельности занимали вопросы выявления сущности и социально-политического характера возможной будущей войны, предвидения способов ее ведения. При этом его взгляды во многом были схожи с взглядами Михаила Васильевича Фрунзе, которого он высоко ценил как полководца и военного теоретика. Их дружба зародилась еще на Восточном фронте, где Фрунзе командовал Южной группой, в состав которой входила 5-я армия.

Вопросам сущности и характера будущей войны посвящены многие труды Тухачевского, в том числе «Новые вопросы войны», «Стратегия национальная и классовая», «Война как проблема вооруженной борьбы». В предисловии к первому тому неопубликованной рукописи труда «Новые вопросы войны» он писал: «Весьма возможно, многим покажется, что я в этой книге забегаю слишком вперед, но тем не менее это будет своего рода обманом зрения. Человек нелегко отделывается ст привычных представлений, но теоретическая работа, базируясь на техническом развитии и социалистическом строительстве, упорно выдвигает новые формы…»

В брошюре «Вопросы современной стратегии», вышедшей в свет в 1926 году, Тухачевский следующим образом обосновывал необходимость изучения войн будущего: «Я думаю, что, несмотря на абсолютное превосходство капитализма в экономическом отношении, мы все-таки имеем достаточно оснований рассчитывать на то, что в этой войне не будем биты, а сумеем выйти победителями. Но для того, чтобы суметь выйти победителями, мы должны теоретически обосновать, теоретически наметить для себя те пути, по которым будет развиваться предстоящая война».

Вместе с тем Тухачевский понимал невозможность предвидения всего хода будущей войны, так как способы ее ведения могут претерпевать существенные изменения. Он писал: «Мы можем предугадать, предусмотреть формы будущей войны лишь для ее первого периода на основе характера развития вооруженных сил, подготовки и милитаризации промышленности стран, вступающих в войну, и т. д. Мы можем на основе постоянного изучения этих основных факторов сделать заключение, дать приближенную фотографию первого периода войны. Но нет никакого сомнения в том, что формы войны в дальнейшие периоды ее будут, развиваясь и вытекая друг из друга, изменяться».

Тухачевский предупреждал, что война может начаться внезапно и старые представления о способах развертывания войск и ведении приграничных сражений уже не соответствуют возможностям новых боевых средств. Агрессор, писал Михаил Николаевич, может пытаться сорвать планомерную мобилизацию в примыкающих к границе районах. В связи с этим Тухачевский подчеркивал особую важность разработки начального периода будущей войны. «Первый период войны, — отмечал он, — должен быть еще в мирное время правильно предвиден, еще в мирное время правильно оценен, и к нему нужно правильно подготовиться».

Вопросам мобилизации и стратегического сосредоточения Вооруженных Сил на случай войны, особенностей военных действий в различной обстановке приграничного сражения Михаил Николаевич посвятил теоретический труд «Характер приграничных операций», написанный в 1934 году. Подводя итог своим размышлениям, он писал: «Утешать себя тем, что наши возможные противники медленно перестраиваются по-новому, не следует. Противник может перестроиться внезапно и неожиданно. Лучше самим предупредить врагов. Лучше поменьше делать ошибок, чем на ошибках учиться».

Тухачевский неоднократно обращался к анализу причин возникновения войн. Источник, их генезис он видел в самой природе капитализма. В статье «Война как проблема вооруженной борьбы» Тухачевский подчеркивал: «Без новых переделов мира империализм не может существовать, ибо, как говорил Ленин, капиталистам теперь не только есть из-за чего воевать, но и нельзя не воевать, если хотеть сохранить капитализм, ибо без насильственного передела колоний новые империалистские страны не могут получить тех привилегий, которыми пользуются более старые (и менее сильные) империалистские державы». Причем характер монополистического капитализма, отмечал Михаил Николаевич, ведет к тему, что экономические и политические интересы господствующих классов различных стран настолько перепутываются, представляют в мировом масштабе такой запутанный клубок, что война даже двух отдельных государств постепенно может вылиться в войну двух частей земного шара — одна против другой. Этот вывод подтвердила вторая мировая война.

Определяя характер будущей войны как мировой, Тухачевский подчеркивал, что антисоветская коалиция неизбежно столкнется в ней с трудностями как внешними, так и внутренними. При этом антагонизм между пролетариатом и правящим классом в оценке будущей войны неизбежно будет служить расширением нашего социального базиса борьбы по ту сторону фронта. Кроме того, определенные трудности будут связаны с противоречиями между участниками антисоветской коалиции. Он также полагал, что этой коалиции может противостоять коалиция, в состав которой войдут страны с различным социально-политическим строем, что и произошло в годы второй мировой войны.

Еще в начале 30-х годов Тухачевский писал, что наш враг номер один — фашистская Германия, усиленно готовящаяся к новой мировой войне, в первую очередь против Советского Союза. В 1935 году в статье «Военные планы нынешней Германии» он отмечал активизацию антисоветской политики Гитлера. «Само собою понятно, что империалистические планы Гитлера имеют не только антисоветское острие, — подчеркивал Михаил Николаевич. — Это острие является удобной ширмой для прикрытия реваншистских планов на западе (Бельгия, Франция) и на юге (Познань, Чехословакия, аншлюсе)».

Теперь, когда мы знаем, как готовилась и развязывалась вторая мировая война, можно только поражаться, насколько правильно Тухачевский вскрыл замыслы фашистской Германии.

Нарастание угрозы нападения на Советский Союз требовало укрепления боевой мощи его Вооруженных Сил. И такая работа проводилась. Важный вклад в дело повышения обороноспособности страны, реорганизации и технического перевооружения армии и флота внес и Тухачевский. Под его руководством закладывались основы создания и применения новых видов Вооруженных Сил и родов войск, прежде всего авиации, войск противовоздушной обороны, мотомеханизированных и воздушно-десантных. Он часто бывал в лабораториях и на полигонах, встречался и беседовал с конструкторами, изобретателями и испытателями, обнаруживая, по мнению специалистов, ясный технический, конструктивный ум.

В советской исторической литературе по достоинству оценены заслуги Михаила Николаевича в разработке вопросов создания и применения различных родов войск. Учитывая это, приведем только одну характерную оценку. В изданном в 1986 году военно-историческом очерке «Советские воздушно-десантные» отмечается: «Великий энтузиаст воздушно-десантного дела М. Н. Тухачевский еще во второй половине 20-х годов первым из числа советских военных деятелей глубоко исследовал роль воздушных десантов в будущей войне, научно обосновал перспективность воздушно-десантных войск. В последующие годы, продолжая разработку теории применения воздушных десантов, он с присущей ему энергией, прозорливостью принимал самое непосредственное участие в создании первых воздушно-десантных частей. Маршал Тухачевский по праву считается инициатором создания советских воздушно-десантных войск».

В начале сентября 1930 года под руководством командующего войсками Ленинградского военного округа Тухачевского впервые в Красной Армии на маневрах была проведена комбинированная высадка и выброска воздушного десанта с тяжелым оружием и боевой техникой. После разбора учений состоялась беседа Тухачевского с ответственными работниками управления округа.

— Можно с удовлетворением отметить, — сказал Михаил Николаевич, — что комбинированная высадка и выброска воздушного десанта удалась. Таким образом заложен первый камень в строительстве воздушно-десантных войск. За этим должно последовать формирование специальных воздушно-десантных соединений и создание авиации, способной осуществить десантирование в больших масштабах.

Разработка вопросов использования воздушно-десантных войск была тесно связана с развитием теории глубокой операции, у истоков которой стоял Тухачевский. В 1931–1932 годах он много внимания уделял работе над трудом «Новые вопросы войны», опубликованном впервые частично через тридцать лет. «Новые средства борьбы, — писал Михаил Николаевич, — ив первую очередь авиамотомеханизация, создают и новые возможности в вопросах уничтожения вооруженных сил противника. Нарождаются формы глубокого сражения, создающего предпосылки для нового этапа военного искусства, обеспечивающего возможность нанесения противнику решающих, непоправимых для него поражений».

Большое внимание Тухачевский уделял тыловому обеспечению боя и операции. Свидетельством этого является его доклад Главкому С. С. Каменеву 21 января 1922 года. «В настоящее время с возрастанием армий и с расширением в связи с этим территорий театров военных действий одним из существенных условий нормального ведения операции, — отмечал Тухачевский, — является надлежащая организация тыла: только при полной напряженной работе всех органов тыла, своевременном подвозе действующей армии всего необходимого и освобождении ее от излишнего возможно беспрепятственное развитие военных действий, и, наоборот, при малейшем несоблюдении вышеуказанного всякая хорошо задуманная операция может обратиться в полную неудачу».

Тухачевский писал эти строки, находясь на посту начальника Военной академии РККА. Всего пять месяцев возглавлял он академию, но и за столь короткий срок сумел проявить прекрасные качества педагога и организатора учебного процесса. В этом проявилась еще одна его характерная черта — полная самоотдача, стремление принести максимальную пользу в любой области военного дела. Под руководством Михаила Николаевича в жизнь академии было внесено много нового, отвечающего духу времени. Он принял непосредственное участие в разработке «Положения о Военной академии РККА», в перестройке учебного процесса, улучшении материальной базы и быта преподавателей и слушателей. Тухачевский часто выступал с докладами и лекциями по актуальным проблемам военного строительства и военного искусства. И в последующем, занимая ответственные посты в системе Вооруженных Сил, он не порывал связи с академией.

По воспоминаниям видных военачальников, бывших слушателей академии, лекции Тухачевского отличались высоким научным уровнем и педагогическим мастерством, постановкой новых проблем. В мемуарах Главного маршала артиллерии Николая Николаевича Воронова «На службе военной» об этом говорится следующим образом: «Неизгладимое впечатление произвел двухчасовой доклад начальника штаба Красной Армии М. Н. Тухачевского «Будущая война в свете выполнения первой пятилетки». Михаил Николаевич показал нам, как можно и как полезно заглядывать в будущее».

По инициативе Тухачевского на Западном фронте, которым он командовал, были организованы занятия с командным составом и штабными работниками. Они были направлены на то, чтобы «каждый начальник в мирное время умел воспитывать и обучать свою подчиненную часть как в военном, так и в политическом отношении, а в военное время — вести ее в бой и был бы подготовлен к замещению следующей высшей должности».

От командиров и красноармейцев М. Н. Тухачевский требовал серьезного отношения к изучению военной техники, особенно новой. К концу 20-х годов назрела настоятельная необходимость технического перевооружения Красной Армии. В 1928 году ЦК ВКП(б) и СНК СССР утвердили первый пятилетний план строительства Советских Вооруженных Сил. Его выполнение положило начало перевооружению армии и флота. В связи с этим Реввоенсовет СССР осенью 1929 года издал приказ об изучении войсками техники, ожидаемой в ближайшие годы. В ноябре того же года Тухачевский на совещании командно-начальствующего состава Ленинградского военного округа говорил: «В будущей войне важное значение приобретает авиамоторизация армии. Поэтому с нового учебного года мы приступаем к систематическому изучению бронетанкового вооружения и к тренировке в применении моторизованных частей. В результате к моменту практического разрешения вопроса моторизации Красной Армии командный состав будет знать тактику моторизованных частей и сможет овладеть искусством оперативного их использования».

В своей практической деятельности Тухачевский много внимания уделял формам и способам развития нового мышления у командиров, их самостоятельности, инициативы, смелости при принятии решения. В статье «Задачи общевойсковой подготовки», опубликованной в 1927 году, он писал: «Командир должен понимать, что за ним, за его смелым решением, которое он примет на свой страх и риск, стоит вся сила воспитания армии. Он должен знать и понимать, что тень неуважения может пасть на него только в том случае, если он проявил бездеятельность, если он своей нерешительностью не позволил одержать той победы, которой можно было бы достигнуть при более активных действиях. Он должен знать, что за неудачу, постигшую его часть в результате его смелых действий, а неудачи не могут быть исключены на войне, он встретит не упреки и дознание, а общее сочувствие и моральную поддержку».

Значителен вклад Тухачевского в разработку и реализацию программы технической реконструкции и реорганизации Советских Вооруженных Сил. Он принимал активное участие в составлении первого и второго пятилетних планов строительства Вооруженных Сил СССР. И мая 1927 года Реввоенсовет СССР постановил: «1. Поручить комиссии под председательством тов. Уншлихта в составе членов т. т. Тухачевского, Каменева, Постникова, Муралова и Дыбенко с привлечением заинтересованных лиц и учреждений в двухнедельный срок детально рассмотреть пятилетний план строительства РККА, разработать конкретные предложения и представить на утверждение РВС СССР».

Этот план был утвержден ЦК ВКП(б) и Советским правительством в 1928 году и положил начало технической реконструкции армии и флота. Непосредственное руководство вопросами технического перевооружения войск осуществлял начальник вооружений РККА. С 1931 года эту должность занимал М. Н. Тухачевский, одновременно являвшийся заместителем Народного комиссара по военным и морским делам. В течение трех лет он напряженно трудился на посту начальника вооружений. Многие его замыслы и начинания воплощались в жизнь благодаря помощи и поддержке таких выдающихся партийных и государственных деятелей, как С. М. Киров, В. В. Куйбышев и Г. К. Орджоникидзе.

Михаил Николаевич не только направлял общую деятельность конструкторских и научно-исследовательских учреждений, но и глубоко вникал в их технические разработки. Он присутствовал на испытаниях новой военной техники и оружия, лично знал и поддерживал тесную связь со многими ведущими конструкторами.

В области самолетостроения Тухачевский наиболее перспективными считал работы по аэродинамике больших скоростей и реактивных двигателей, увеличению потолка, дальности и скорости полета. В 1932 году им была выдвинута идея о создании самолета-штурмовика с мощным вооружением, предназначенного для уничтожения живой силы и танков противника на поле боя. Однако созданные рядом конструкторов тяжелые бронированные штурмовики из-за своего большого веса и тихоходности не отвечали предъявлявшимся к ним требованиям. И только к концу 30-х годов С. В. Ильюшину удалось построить штурмовик Ил-2, знаменитый «летающий танк», прославленный в Великой Отечественной войне. Придавая важное значение развитию советской авиации, Тухачевский писал: «Самой сильной в будущей войне будет та страна, которая будет иметь наиболее мощную гражданскую авиацию и авиационную промышленность».

К началу 30-х годов относятся первые исследования верхних слоев атмосферы, разведка путей в космос. В статье «Новые вопросы войны» Тухачевский отмечает: «Несмотря на то, что полеты в стратосфере находятся в стадии первоначальных опытов, не подлежит никакому сомнению, что решение этой проблемы не за горами». Это было сказано в 1931 году, а в следующем году Тухачевский писал начальнику Военно-Воздушных Сил РККА Я. И. Алкснису: «Ко времени полетов на стратосферных самолетах надо уже изучить стратосферу. В срочном порядке представьте Ваши соображения об организации этого дела». План исследования стратосферы был разработан и стал претворяться в жизнь. В октябре 1933 года советские исследователи на стратостате «СССР» достигли высоты 19 километров, а в начале следующего года на стратостате «Осоавиахим-1» — 22 километров.

Михаил Николаевич по достоинству оценил и исследования в области ракетной техники. По его инициативе в сентябре 1933 года был создан Реактивный научно-исследовательский институт под руководством И. Т. Клейменова, а его заместителем по научной части стал С. П. Королев. Объединение в институте усилий ведущих специалистов в области реактивного движения и ракетостроения способствовало созданию прочного научного фундамента, на базе которого в последующем началось быстрое развитие реактивной авиации, ракетной техники и космических исследований.

Важное значение Тухачевский придавал применению в военном деле радиоэлектроники, и в первую очередь такой ее области, как радиолокация. Он оказывал постоянную помощь и поддержку талантливому инженеру II. К. Ощепкову, создавшему в середине 1934 года экспериментальную установку для радиообнаружения самолетов. Через четыре года завершилась разработка первой серийной радиолокационной станции непрерывного излучения.

Много полезного сделал Михаил Николаевич и для развития других видов военной техники и оружия. Его заслуги в области технического перевооружения получили высокое признание. Свидетельством этого является следующий документ. «В целях стимулирования научно-исследовательских работ Академии и повышения их качества… установить на 1937 год для состава Академии:

Премию имени заместителя Народного Комиссара Обороны Маршала Советского Союза Михаила Николаевича Тухачевского за выдающуюся научно-исследовательскую работу в области техники, дающую решение новых научно-технических проблем… имеющих общегосударственное значение». Эти строки взяты из приказа начальника Военно-воздушной ордена Ленина академии РККА имени Н. Е. Жуковского от 2 ноября 1936 года (ныне Военно-воздушная инженерная академия имени профессора Н. Е. Жуковского).

Целиком отдаваясь службе, Михаил Николаевич не оставлял без внимания своих близких. Он заботливо следил за здоровьем матери, с нежностью и уважением относился к своей жене — Нине Евгеньевне, а единственную дочь, Светлану, как говорится, боготворил, восторженно следил за ее развитием. Не забывал Михаил Николаевич и о сестрах и братьях.

Большая дружба связывала Тухачевского с деятелями искусства, с учеными и писателями. Он живо интересовался живописью, литературой, музыкой.

Любимым занятием Михаила Николаевича было скрипичное дело. Он знал массу историй, связанных с изготовлением скрипок, и множество профессиональных секретов, которыми охотно делился. В его доме часто бывал опытный скрипичный мастер Е. Ф. Витачек.

В июне 1937 года Михаил Николаевич пал жертвой репрессий, развязанных в период культа личности Сталина. Были арестованы его жена, чуть позднее дочь, мать, сестры, братья, мужья сестер и жены братьев, шофер и жена шофера… XX съезд партии восстановил доброе имя Тухачевского, как и многих других невинно пострадавших в ЗО-е годы. В Москву вернулись только три уцелевшие сестры и дочь Михаила Николаевича.

В 1964 году были изданы в двух томах «Избранные произведения» М. Н. Тухачевского, вобравшие его наиболее значительные военно-теоретические и военно-исторические работы. Многие положения, высказанные им, нашли подтверждение в годы Великой Отечественной войны, хотя и не всегда принимались его современниками. Весьма актуальными остаются и некоторые его высказывания для современной теории и практики: о влиянии новой военной техники на организацию войск и способы ведения войны, об общих принципах военного искусства, управления войсками, по методике обучения, но содержанию начального периода войны и другие.

Деятельность Тухачевского оставила глубокий след в истории Советских Вооруженных Сил, советской военной науки. Михаилу Николаевичу посвящены воспоминания друзей и соратников, вышедшие в свет в 1965 году, книги, статьи, кинофильмы.

В память о Тухачевском его именем названы улицы во Владивостоке, Ленинграде, Москве, Омске, Пензе, Смоленске, Ульяновске, Челябинске. Установлены мемориальные доски на домах, где жил и работал Михаил Николаевич: в Москве по улице Серафимовича, в Ленинграде по улице Халтурина, в Смоленске по улице Декабристов, в Пензе по улице Московской. В Пензе и на железнодорожной станции Инза под охраной государства находятся здания, связанные с его жизнью и деятельностью. Нелегкую трудовую вахту несут в морях и океанах моряки плавучей базы «Михаил Тухачевский».

В. УСПЕНСКИЙ
Николай Герасимович КУЗНЕЦОВ ★

Январские сумерки окутали Васильевский остров. В длинных гулких коридорах, в просторных ротных помещениях бывшего Морского корпуса, где разместилось первое в Советской Республике военно-морское училище, зажегся свет, раздавались громкие голоса. Занятия окончились. Многие курсанты готовились в увольнение, обсуждали, куда лучше пойти, с кем встретиться. Готов был и Николай.

А команды на построение все нет и нет. Такого еще не случалось: в училище все делается точно, в срок. Наконец появился дежурный. Походка неуверенная, на бледном лице — растерянность. Сказал почти без голоса, одними губами:

— Умер Ленин…

На следующее утро стало известно, что в Москву, на похороны Ленина, отправляется делегация питерских большевиков, рабочих Путиловского, Обуховского и других заводов. Срочно формировалось подразделение моряков. В училище отбирали лучших курсантов. Среди них оказался и Николай Кузнецов. Подошел, как говорится, по всем статьям. Комсомолец, отличник учебы. Высок ростом, с хорошей строевой выправкой.

В почетный караул заступили в субботу, накануне похорон. Через запасныйвыход их провели в Колонный зал. Место Кузнецова — справа от постамента, у ног Ленина. Увидел лицо Владимира Ильича, такое знакомое по газетным снимкам!

Когда их сменили — был уже поздний вечер, прошли последние ряды прощавшихся. Морякам приказано было подняться на хоры. Им доверена была охрана Колонного зала. Сверху Николай видел родных и близких Владимира Ильича, руководителей партии и правительства, склонивших головы у гроба вождя.

Потом начались приготовления к похоронам. Людей в зале осталось немного. За стенами плыла морозная, глухая ночь. Последняя ночь… Моряки стояли на хорах молча, не ощущая усталости от волнения и напряжения. Взоры всех устремлены были в одно место — к красному постаменту.

Нельзя сказать, что Николай раньше не задумывался над своим прошлым. Бывало, конечно, и вспоминал, и размышлял, но как-то вскользь, от случая к случаю. Свершилась революция, отгремела гражданская война, а он вроде бы ничего не успел сделать, ничем не отличился. В анкетах «нет», «не был», «не участвовал». Даже обидно. Одно оправдание — молодость. Но ведь были и такие ровесники, которые успели показать себя в боях, в подпольной работе. Единицы, но все же были. Ну а сам-то ты всегда ли стремился находиться среди первых? В ту незабываемую ночь, у гроба Владимира Ильича, он мысленно придирчиво проследил весь свой жизненный путь, приведший его в самое тяжкое для страны время сюда, в Колонный зал.

Он был почти ровесником своего века, появился на белый свет 24 июля 1902 года в деревне Медведки, что в двадцати верстах от Котласа. Деревушка небольшая, но с давней историей, с патриархальными традициями. Крепкие, бревенчатые дома стояли на высоких подклетях среди густых бескрайних лесов. То, что имели здешние крестьяне, было добыто неустанным трудом. На пашне, на лесосеке, в домашнем хозяйстве работали все, начиная от малых детей и кончая стариками. Труд давал и достаток семье, и уважение соседей. Это развивало у каждого человека ответственность за свое дело, за свое слово. Земляки-северяне были молчаливы, скупы на улыбку, зато отличались добросовестностью, упорством, стремлением к познанию нового. Ведь именно из этих мест уходили когда-то на далекий восток отважные первооткрыватели сибирских рек, северных морей, Камчатки, Аляски, создатели первых поселений на западном берегу Североамериканского континента.

Самостоятельность — вот что было свойственно северным крестьянам, не знавшим гнета помещиков, числившимся за государственной казной. Плати налог царю-батюшке, а в остальном твоя воля-забота: хоть хоромы наживай, хоть с голоду подыхай.

Единственная улица деревни Медведки вытянулась вдоль холмистого берега над речкой Ухтомкой. Летом она почти пересыхала и лишь в половодье бурлила и кипела, выходила из берегов, стремясь поскорее слиться с недалекой Северной Двиной. Не все ребятишки в деревне и плавать-то умели, зато кого ни спроси, собирались служить на море. И вот что интересно: попасть в солдаты было большой бедой. С малых лет помнил Коля, как тосковали за околицей девичьи голоса:

А служба на флоте, хоть и была она потруднее сухопутной, хоть и уносила парней надолго в неведомую морскую даль, никого не отпугивала и считалась почетной. Наверное, потому, что испокон веков, с петровских времен, из этих краев брали крестьянских сынов в матросскую службу, моряками были и деды, и прадеды. Почти в каждой избе хранились потемневшие кресты и медали, полученные в морских сражениях, висели на стенах лубочные картинки с кораблями, окутанными пушечным дымом. А в некоторых избах красовались усатые моряки в форме, с надписями на бескозырках. В такие дома ходили всей деревней, рассматривали лихого земляка. Ребятишки сгорали от зависти.

Вырастешь — пойдешь в моряки: это словно бы само собой разумелось. Ничего другого не желал для себя и Коля. И именно это стремление, возникшее с малых лет, как раз и помогло ему потом найти свою стезю в житейском круговороте.

Три класса церковноприходской школы закончил хорошо. Очень любил читать. Только времени для книг не оставалось. В 1915 году семья осталась без кормильца — умер отец. Хорошо хоть проявил заботу старший брат отца, имевший в Архангельске свой дом и служивший во торговой части. Приехал за Николаем: строгий, пожилой, в городской одежде. Сказал, что забирает мальчика к себе: Николай будет помогать по хозяйству и учиться, а там, дает бог, и работа подвернется приличная.

От Котласа до Архангельска плыли на колесном буксире «Федор». Пароходишко был далеко не новый, грязный, лениво шлепал плицами по воде, но Николаю, впервые оказавшемуся на настоящем судне, ел казался чуть ли не чудом техники. Дядя-то ехал в каюте, а Николай разместился на широкой корме, среди пеньковых тросов. Прохладно здесь, зато все видно: и река, и берега с двух сторон.

Это первое «дальнее плавание» Николая Кузнецова стало одним из главных событий его юности. Да и в Архангельске он попал в «морскую» обстановку. Дядя по работе связан был с торговым портом, в его доме часто бывали моряки, говорили о плаваниях в далекие страны, сетовали на то, что германские подводные лодки, подкрадываясь незаметно, топили корабли, много загубили матросских душ. По ночам Коля представлял себе жуткие картины: разламывающиеся от взрыва самодвижущихся мин, горящие, исчезающие среди волн пароходы.

Неплохо жилось у дяди, только вот на учебу совсем не оставалось времени. Ходил, правда, в школу одну зиму вместе с двоюродным братом, но брат — каждый день, а Коля — два или три раза в неделю. По дому работы много, к тому же дядя использовал племянника как надежного посыльного, отправлял его то в один, то в другой конец города.

В конце концов ему осточертело быть мальчиком на побегушках и вроде бы приживальщиком. И тогда он принял свое первое самостоятельное и крутое решение. В двадцати верстах от города создавался аванпорт «Экономия»: там, ближе к Белому морю, река замерзала позже, в иную зиму большие суда сами, без ледоколов, могли добираться к причалам. А судов в ту военную пору приходило много. Расширялось Управление работ по улучшению Архангельского порта. Рослого грамотного паренька охотно взяли туда рассыльным. Сама судьба все теснее и теснее связывала Николая с морем.

Ему было пятнадцать лет, когда свершилась Октябрьская революция. В Управлении служащие, моряки, подрядчики спорили до хрипоты, на митингах выступали рабочие и матросы, одни были за большевиков, другие за эсеров, третьи вообще не признавали никакой власти. Но что мог понять Николай и его сверстники в происходившем? «Нас, ребят, привлекала только сама сцена раздоров, мы не вникали в существо дела, — писал впоследствии Николай Герасимович в своих воспоминаниях. — Уходили на улицу, предпочитая бродить по набережной Северной Двины, или ехали в Соломбалу, где можно было оказаться свидетелем необычных событий».

Каких? Ну, например, дошел слух, что в Мурманске высадились интервенты. Англичане, американцы и даже какие-то неведомые канадцы. Теперь очередь за Архангельском. Большевики начали срочно вывозить оружие, боеприпасы, продовольствие и обмундирование в Котлас, в глубь страны.

Николай был озабочен тем, как добраться до деревни, до дома, помочь своим по хозяйству. Прежде он ездил в Медведки каждое лето, но теперь все было гораздо сложнее. Пароходы ходили редко, без расписания. И все же в июне восемнадцатого года ему удалось выбраться в родные края. Приехал домой и надолго застрял там: в июле Архангельск захватили интервенты и, создав военную флотилию, двинулись вверх по Северной Двине, к Котласу. Но в Медведках, в глухой деревне, жизнь шла привычно спокойно. Мать радовалась, что сын дома, крестьянской работы — невпроворот. А вечером гулянье за околицей: парень-то уже окрепший, видный.

Конечно, говорил он с ровесниками о том, что, если подойдут эти самые интервенты, надо проситься в Красную Армию. Только возьмут ли? Скажут: молоды еще. Внутренне он уже готов был к борьбе. Иначе не объяснишь то, что произошло с ним осенью девятнадцатого года, когда поехал в Котлас искать работу на зиму. Увидел военного моряка в кожаной куртке, с маузером на ремне, со звездочкой на фуражке — и ноги сами понесли к нему.

«Дяденька, вы с Северодвинской флотилии? Возьмите меня к себе!» — «А зачем?» — усмехнулся моряк. — «Как зачем? С белыми воевать!» — «А что ты можешь? Стрелять умеешь?» — «Из ружья стрелял. Матросом ходил». — «Сколько лет? Грамотный?» — «Семнадцать. Пишу без ошибок». — «Ладно, грамотные нам нужны, — моряк хлопнул Николая ладонью по плечу. — Пойдем со мной!»

Эх, как обрадовался Николай! Дадут красивую форму, поставят к пушке или на руль. Рвался в бой, хотел проявить себя, но, увы, моряк в кожанке определил его в штаб перепечатывать на «ундервуде» приказы, донесения и всякие прочие деловые бумаги. «Это тоже необходимо, — строго сказал Кузнецову моряк, видя его разочарование. — Тебе небось командовать хочется? Нет, браток, сначала научись подчиняться. Еще неизвестно, что труднее».

День за днем, неделю за неделей «строчил» Николай на своем «ундервуде», освоил делопроизводство флотилии, но при каждой встрече с начальниками обязательно просил: переведите в боевой экипаж! Его действительно перевели, но, пока освоился на канонерской лодке, бои на Севере завершились полной победой красных, интервенты были вышвырнуты из Архангельска. Северодвинскую военную флотилию за ненадобностью расформировали, и молодой военмор Кузнецов опять оказался на сухом берегу. И, хотя ему не довелось сделать ни единого выстрела по противнику, он теперь хорошо знал, за что и против кого ведет борьбу партия большевиков, нашел свое место в этой борьбе.

Можно было уехать домой, но Кузнецов остался на службе. Шесть месяцев провел он в Соломбале, во флотском полуэкипаже. Изредка — караульная служба, хозяйственные работы. А в основном — строевая подготовка. Осточертевшие, вроде бы однообразные занятия на плацу по пять-шесть часов в день. Все приемы были отработаны до автоматизма. Тогда это казалось пустой тратой времени, но как раз в те месяцы Кузнецов и стал отменным строевиком, что помогло ему потом и в училище, и во всей дальнейшей службе. Внутренняя собранность, дисциплинированность, подтянутость, выправка — без этого нельзя стать настоящим военным.

Из Соломбалы отправили на Балтику. Целый эшелон молодых моряков. Но для них кораблей, наверное, не хватило, продолжалось обучение на берегу. И тут вдруг вспыхнул Кронштадтский мятеж. Грохотала артиллерия, войска по льду штурмовали восставшую крепость, а Кузнецов со своими товарищами всего-навсего ходил в караул к Адмиралтейству. Получилось опять — «не участвовал».

После мятежа строгая комиссия проверяла весь флот, чтобы избавить его от чужеродных элементов. Кузнецову вроде бы опасаться нечего было, но ведь и заслуг у него никаких не было. Так он считал и был удивлен, когда председатель комиссии посоветовал ему… учиться на морского командира. «Вы молоды, у вас все впереди, — сказал председатель, — а флоту очень нужны люди, преданные рабоче-крестьянской власти». Вскоре Николай Кузнецов оказался в подготовительной школе военно-морского училища, а затем стал курсантом. Занимался прилежно, добросовестно, как делал все, за что брался. И вот он — у гроба Ленина…

Именно тогда — в дни всенародной скорби — созрело у Николая решение вступить в партию большевиков.

В двадцать два года военмор Николай Кузнецов стал коммунистом Ленинского призыва. И потом всегда стремился оправдать эту высокую честь.

* * *

Осенью 1926 года выпускник военно-морского училища Кузнецов удивил своих товарищей по учебе, начальников и преподавателей. В том году была восстановлена давняя морская традиция: лучшие выпускники получили право выбирать флот, на котором желали служить. Отличников оказалось пятеро. Никто в училище не сомневался, какой выбор сделают эти счастливцы, тем более — Кузнецов. Фактически у республики в ту пору имелся только один флот — Балтийский. Здесь сохранились и линейные корабли, и крейсеры, и эсминцы. На севере военных кораблей не имелось. На Тихом океане — несколько миноносок и сторожевик «Красный вымпел» с двумя артиллерийскими орудиями. На Черном море во время гражданской войны часть кораблей была затоплена самими моряками, остальные угнаны за границу белогвардейцами и интервентами. На все море — два эсминца и крейсер «Коминтерн». Да еще достраивался заложенный до революции крейсер «Адмирал Нахимов», получивший теперь название «Червона Украина».

Флот, как видим, был только на Балтике. Четыре кампании отплавал здесь Кузнецов на крейсере «Аврора», на линкоре «Парижская Коммуна», на других кораблях. Побывал в Северном и Норвежском морях, в Атлантическом и Ледовитом океанах. Командир линкора в дальнем походе присматривался к старшекурсникам, доверяя им управлять стальной махиной. Выбирал наиболее подходящих, с его точки зрения, для службы на большом корабле. Особо выделил Кузнецова, прислал запрос, чтобы этого выпускника направили на «Парижскую Коммуну». Можно только позавидовать: считалось, что на линкоре молодой командир проходит хорошую суровую выучку. Да и почетно служить на таком корабле.

Но вот выпускники собрались в своем кубрике. Начальник курса назвал первую фамилию. В ответ — прошу на Балтику. И следующий отличник — тоже.

— Товарищ Кузнецов — вы?

— Желаю служить на Черном море, — прозвучал громкий и четкий ответ. Кубрик загудел. Кто-то дернул Николая за руку: «Опомнись, северный медведь, тебя там жара доконает».

Начальник курса недоумевающе смотрел на Кузнецова.

— Черное море! — повторил Николай.

Почему? Он не мог объяснить ни тогда, ни после. Хотелось повидать южные края, в которых никогда не бывал, звала романтика? Вероятно, было и это. Желание начать службу на корабле, который еще только готовился войти в строй, освоить его досконально, расти, как говорится, вместе с ним? Появлялась и такая мысль. Что-то подспудно зрело, накапливалось у Николая, и потом, в нужный момент, отлилось в твердое решение. Как было когда-то при встрече в Котласе с военным моряком в кожаной куртке. Это, вероятно, было одной из особенностей его характера: он не спешил, не суетился, но если уж делал шаг, то сразу большой и без колебаний.

И вот — назначение в Севастополь, на крейсер «Червона Украина».

Корабль достраивался на заводе, готовился к ходовым испытаниям. Команда жила на берегу, в казарме. Кузнецов был назначен командиром артиллерийского плутонга (батареи) и строевой роты. Каждое утро отводил своих людей на корабль (они помогали рабочим), а сам вместе с инженером проверял готовность помещений, машин, механизмов, различных приспособлений. Хозяевами на корабле были заводчане, моряки пока лишь присматривались. И на всем крейсере не нашлось ни одного помещения, ни одной выгородки, где бы не побывал вахтенный начальник Кузнецов. Дело обязывало, да и самому было интересно.

Боевой корабль — это сложнейшая техника и люди, научившиеся в совершенстве управлять ею. А такое единство рождается медленно, подчас мучительно. Николай Кузнецов оказался свидетелем и участником такого трудного процесса. Он теперь знал, как это бывает. С самых азов. Постепенно, на его глазах, крейсер становился слаженным организмом. Проводились учебные стрельбы из пушек и торпедных аппаратов, ставились тралы, отрабатывалось маневрирование совместно с другими судами и кораблями. Бывали ошибки, срывы. Краснофлотцы и командиры исправляли недостатки.

Весной 1932 года Николай Герасимович Кузнецов снова удивил своих сослуживцев. Он с отличием кончил Военно-морскую академию (оперативный факультет). Даже получил награду: пистолет с пластинкой, на которой было выгравировано: «Командиру-ударнику Н. Г. Кузнецову за успешное окончание В. М. Академии от Наморси^[16] РККА». Перед ним открылись самые широкие возможности. В ту пору в штабах и на кораблях мало еще было образованных командиров, выходцев из рабочих и крестьян. На флоте командиры растут десятилетиями. Требуется образование, опыт. Нужно знать писаные и неписаные законы, традиции, иметь морскую интуицию. Иначе разобьешь корму корабля при первой же швартовке или посадишь его на камни в первом же узком проливе. А у Кузнецова имелись все данные, чтобы стать умелым командиром. Стажировался он в штабе морских сил Балтики, отзывы о нем были самые благоприятные. Флагман Л. М. Галлер, заслуженный моряк, известный революционный начальник, говорил о Кузнецове как об очень перспективном военморе и даже предложил ему ответственную должность в штабе, открывавшую путь к быстрому продвижению по службе. Сразу скачок через несколько ступеней. Но Кузнецов попросил: только на корабль. Ну, что же, это вполне естественно, штабная работа не каждому по душе. Молодому, энергичному командиру-коммунисту можно оказать честь, доверить большой военный корабль. Всем, кто знал Кузнецова, такое назначение представлялось вполне закономерным. И лишь сам Николай Герасимович категорически отказался от командирской должности.

Тут к месту заметить, что Кузнецова отличала сдержанность, этакая внутренняя культура в общении с людьми. Он не заискивал перед начальством, а с другой стороны — был вежлив с подчиненными, не повышал голоса, не кричал на людей, не оскорблял, не унижал их достоинства. Некоторые товарищи, привыкшие «брать горлом», считали Николая Герасимовича слишком уж добрым и даже мягким. Но это далеко не так. Кузнецов без лишних слов, но очень твердо отстаивал свою точку зрения перед любым начальством, настойчиво проводил свою линию среди подчиненных. И если уж он принимал решение, то отменить его мог только приказ сверху.

Хотел ли он стать командиром корабля? Безусловно. Но не любой ценой. Он стремился стать хорошим командиром, а им не станешь, перешагнув самую трудную флотскую должность, не побывав старшим помощником командира. В экипаже старпом отвечает за все: за боевую готовность, за дисциплину, за организацию повседневной службы, учебы. Командир — лицо контролирующее, дающее указания, держащее связь с начальством. В море, в походе, в бою командир руководит слаженным организмом, который называется кораблем. А заботится о его постоянной готовности старший помощник. Командир может и день, и два, и три не бывать на корабле: то он в штабе, то на занятиях, то в какой-то комиссии. А старпом, если и отлучится, то раз в неделю на несколько часов. Да при этом еще душа болит: как-то там сейчас без него в экипаже?

Конечно, должность старпома — очень важная ступень на пути становления командира. Но чтобы после академии, закончив ее с отличием, проситься в старпомы, такого еще не бывало! А вот Кузнецов попросился. Тут как раз и вакансия открылась. Не совсем, правда, приятная. На Черном море новый крейсер «Красный Кавказ», едва вступив в строй, потерпел аварию, буквально свернул себе нос, столкнувшись с другим кораблем. Его повели на завод для смены форштевня. Ну и конечно, как бывает в подобных случаях, с проштрафившегося корабля списали почти весь командный состав. На укрепление экипажа послали с Балтики нового командира. А старшим помощником предложили стать Кузнецову. И он снова оказался на южном море.

Обстановка на крейсере была тяжелая, настроение у людей подавленное. Экипаж несработавшийся, несплававшийся. Занятия проводились от случая к случаю. Не соблюдался даже распорядок дня. Следовало начинать все с самых азов. Да еще и командиром оказался практик из бывших матросов, не имевший специального образования, никогда не управлявший крейсером. На эсминце он был лихим командиром, во все вникал сам, а с большим кораблем, с большим экипажем справиться ему было не под силу. Человек-то неплохой, да что толку, если «не чувствовал» крейсера, не мог пришвартовать его, далек был от новой техники, которая заполняла рубки и отсеки. Первое время он еще хорохорился, старался показать себя, а потом передоверил основные заботы старшему помощнику, чем, кстати, облегчил не только свою жизнь, но и работу Кузнецова.

В ту пору Николай Герасимович еще не был женат, на берег не стремился, все свое время, все силы и знания отдавал сколачиванию экипажа, наведению уставного порядка. Он вообще считал, что человек, посвятивший себя флотской службе, не должен жениться по крайней мере лет до тридцати. Военным морякам известен такой случай. Однажды, когда Нарком ВМФ Кузнецов встретился с выпускниками военно-морского училища, ему задали вопрос: «Каковы жилищные условия на Тихоокеанском флоте?» Николай Герасимович был искренне удивлен. «Пусть это вас не беспокоит, для каждого молодого офицера найдется каюта на корабле». Некоторые выпускники были ошарашены таким ответом. Они уже успели обзавестись семьями… Были офицеры, считавшие Кузнецова чуть ли не женоненавистником. В действительности же было проще. Он считал, что молодой флотский командир редко бывает на берегу, иногда покидает свою базу на долгие месяцы. И ему трудно, и жене, и детям. Гораздо лучше служится холостякам. Но это, конечно, было его личное мнение, а не какая-то флотская традиция. Сам Николай Герасимович семьей обзавелся довольно поздно — после тридцати лет и зато был счастлив с женой. Его избранница Вера Николаевна оказалась надежным другом, хорошей матерью, умелой хозяйкой. Они вырастили троих сыновей — Виктора, Николая, Владимира — и гордились ими.

Все пришло в свое время. А пока Кузнецов был старпомом на «Красном Кавказе», ноги его почти отвыкли от твердой земли. Несколько раз в день обходил он свое большое хозяйство, выслушивал доклады, отдавал распоряжения, советовал, расспрашивал. Дверь его каюты, на верхней палубе у грот-мачты, была всегда открыта: даже когда Кузнецов отдыхал или читал, он видел через дверь значительную часть крейсера, слышал команды. Впрочем, отдыхал он редко. Флаг-штурман бригады крейсеров А. Н. Петров, пораженный теми переменами, которые за короткий срок произошли на «Красном Кавказе» при новом старпоме, вспоминал впоследствии:

«Разработан абсолютно точный распорядок дня, чего не было прежде. С точностью до минуты соблюдается корабельное расписание. Команда в безупречно чистом рабочем платье. Все, что каждому положено, дается в срок — увольнение, обед, баня. А тенты в жару на рейде? Раньше их с трудом успевали поставить за два-три часа — теперь вслед за командой «Отдать якорь!» шла команда «Поставить тент!». И за 15–18 минут все палубы под тентами.

Новый старпом был ближе команде, чем его предшественники, сам хлебнул матросской жизни. Впервые я увидел, как старпом заставил всех командиров боевых частей, да и нас, флагманских специалистов, разработать методику боевой подготовки. Раньше никакой методики не было. Старослужащие обучали молодых, как и что надо делать. Но это пригодно для одиночек. А действия подразделениями? А взаимодействие? А учения по боевым частям, по кораблю в целом? Все, по сути, началось с «Красного Кавказа»… Все потом вылилось в «Курс боевой подготовки корабля» в масштабе флота. Мы тогда только рожали БУМС — временный Боевой Устав Морских Сил. Это академия работала. А «Курс» на корабле — его инициатива и заслуга. Он, помнится, вроде бы и не работал. Стоим на рейде, выглянешь — старпом на юте, а всюду все вертится. И это было чудом!»

Нет, это не чудо. Просто старпом жил интересами корабля, интересами службы, и всю команду постепенно увлек стремлением вывести свой крейсер в передовые. И действительно — менее чем через год «Красный Кавказ» стал одним из лучших кораблей Черноморского флота, именно ему доверили в сопровождении двух эсминцев совершить длительный заграничный поход сразу в три страны: Турцию, Грецию и Италию. Командование верило, что экипаж крейсера не подведет, покажет себя за рубежом с самой лучшей стороны.

Так оно и вышло. Моряки продемонстрировали в походе, в иностранных портах флотскую выучку, организованность. А старпом «Красного Кавказа» обогатился опытом длительного заграничного плавания. Одно дело, когда ты уходишь в море курсантом-практикантом, и совсем другое, когда несешь на себе большой груз ответственности. Чужие, незнакомые моря и порты, узкие проливы среди многочисленных островов, извилистые фарватеры с напряженным движением — все это требовало большой подготовки, большой точности, сосредоточенности, внимания. К родным берегам Николай Герасимович возвратился с окрепшей верой в свои силы и возможности.

Теперь он мог бы взять на себя командование кораблем. И морально, и по уровню подготовки он готов был к самостоятельной работе. Так считали, вероятно, и его начальники, в том числе и командующий Черноморским флотом Иван Кузьмич Кожанов, пользовавшийся в ту пору большим уважением моряков. Молоденький мичман царского флота, он в семнадцатом году стал большевиком, провел на передовой всю гражданскую войну, командовал матросскими десантными отрядами, сражался с интервентами на Каспии. А еще Кожанов известен был своей постоянной заботой об укреплении командного состава флота. Он выдвигал наиболее перспективных людей, поддерживал их, старался развивать смелость и инициативность командиров кораблей.

В сентябре 1933 года Кожанов вызвал вдруг Кузнецова на крейсер «Червона Украина», который был флагманским кораблем флота. Николай Герасимович был удивлен: зачем требует столь высокое начальство? Вроде не провинился. И не отличился особенно. И к чему такая спешка: ведь «Червона Украина» стоит под парами, готовая идти в Батуми.

Все стало ясно с первых же слов: Кузнецов назначен командовать «Червоной Украиной». За время похода до Батуми и обратно старый командир должен сдать дела Николаю Герасимовичу, чтобы ехать на Балтику, к новому месту службы.

Что ощутил Кузнецов, впервые поднявшись на мостик крейсера в качестве командира? И гордость, конечно, и радость, что вновь оказался на корабле, который хорошо знал, с которым связаны многие воспоминания, и беспокойство: как-то он управится с обширным хозяйством?! Сотни людей ожидали решений, распоряжений нового командира, присматривались к его поступкам. Он был на виду у всех. Раньше ему могли подсказать, поправить, а теперь он сам полностью отвечал за вверенную ему боевую единицу. Это был совершенно иной, качественно иной этап.

Свой первый командирский день Николай Герасимович начал необычно. После подъема флага он обошел строй моряков, вглядываясь в лица. А затем попросту, по-дружески, рассказал людям о себе. Откуда родом, где служил, где учился. Какие имел успехи, какие неудачи. Чтобы знали моряки, кто у них командир.

Служить с Николаем Герасимовичем было нелегко, но интересно. Он во все вносил что-то свое, новое. На Советском флоте, к примеру, как-то само собой сложилось правило: закончив летнюю кампанию, военные корабли уходили ремонтироваться на завод и стояли там до апреля, а то и до мая. На такие сроки и ремонтные работы планировались. А Николай Герасимович задумался: почему так? Ну, на Балтике это диктуется климатом, нет смысла ранней весной кораблям борта о лед обдирать. Но ведь Черное море не замерзает. Здесь отстоял в ремонте два-три месяца, с декабря по февраль, и продолжай боевую подготовку. Пользы-то сколько! В штабе Черноморского флота нашлись люди, которые считали такой срок нереальным. А Кузнецов договорился с заводским начальством, согласовал график ремонта, и его крейсер вышел в море в первые весенние дни. Впереди были три четверти года для отработки учебных задач. А в результате «Червона Украина» не только подтвердила свои прежние достижения, но и добилась новых успехов. Крейсер боролся за первое место на флоте. Но еще важнее было то, что на следующий год по новому графику стали ремонтироваться и другие военные корабли. А чем больше кораблей в море — тем сильнее эскадра!

Летом в Москве скоропостижно скончался турецкий посол. Останки его доставили в Севастополь, чтобы дальше переправить через море на быстроходном корабле. Командование выделило для этой цели «Червону Украину»: крейсер в полной готовности, может в любую минуту сняться с якоря. К тому же Кузнецову доводилось бывать в турецких проливах.

Шли всю ночь, а утром, когда открылись впереди высокие горы, на горизонте показался турецкий эсминец «Зафер». На мачте его развевался сигнал: «Прибыл в ваше распоряжение». Николай Герасимович распорядился, чтобы подняли ответный сигнал: «Вступить в кильватер». И пошутил насчет того, что впервые приходится командовать иностранным кораблем: «Интернациональное воинское соединение у нас».

В Стамбуле состоялась траурная церемония передачи останков посла. Предстоял обратный путь. На борт «Червовой Украины» поднялся командир «Зафера», спросил у Кузнецова, на какое время назначена съемка с якоря.

— Снимаемся через пять часов.

— В темное время? — удивился турецкий моряк. — Вы, конечно, можете поступать как угодно, но крупным кораблям плавать ночью по Босфору опасно. Течение в проливе быстрое, повороты крутые.

Николай Герасимович поблагодарил за предупреждение. Но поступил по-своему. Он основательно изучил особенности Босфора и теоретически, и на практике. Рядом с Кузнецовым находился флагманский штурман А. Н. Петров, отлично знавший свое дело. Мощные турбины крейсера работали исправно, обеспечивая надежное маневрирование. Ко всему прочему, Николай Герасимович не только знал и любил свой корабль, но и ощущал его как живое, сильное, послушное существо.

Турецкие газеты писали потом, что русские моряки настолько хорошо освоили особенности пролива, что уверенно и быстро миновали его темной ночью. Некоторые журналисты высказывались об этом с восхищением, но далеко не все.

На обратном пути Кузнецов попросил разрешения у начальства пройти мимо румынской военно-морской базы Констанцы. Правительство Румынии все более резко проявляло тогда враждебность к Стране Советов, и было не лишне «показать свой флаг», как выражаются моряки. Курс крейсера был проложен неподалеку от берега, но нигде не касался территориальных вод. Большой корабль горделиво проследовал вдоль границы.

Вообще Николай Герасимович был уже не просто опытным мореходом, но достиг ювелирной точности в управлении кораблем. Однажды в сентябре проводились большие учения под руководством Кожанова. Участвовали соединения кораблей, авиация. Из Москвы прибыл начальник боевой подготовки ВМФ, очень опытный моряк с большим стажем Э. С. Панцержанский. И он, и многие другие штабные работники разместились на флагманском корабле «Червона Украина». Несколько дней проверяли крейсер «от киля до клотика», знакомились с подготовкой личного состава, с состоянием техники. А когда вышли в море, Панцержанский весь день простоял на мостике рядом с Кузнецовым. Погода была скверная. Ветер развел большую волну. Крейсеру пришлось выполнять не только учебные задачи, но и срочные приказы командующего флотом. Потребовалось повернуть к Ялте, на поиски гидросамолета, совершившего вынужденную посадку. Затем оказать помощь баржам, которые шквал унес в открытое море. Напряженный выдался денек, ни одной спокойной минуты. Панцержанский ни во что не вмешивался, лишь изредка делал пометки в записной книжке.

В гавань пришли после полуночи. Надо было встать на бочку^[17]. Маневр этот довольно сложный, особенно при ветре. Можно задеть бочку кормой, повредить винты. Командиры черноморских крейсеров многократно отрабатывали этот маневр и добились такого мастерства, что даже ночью становились на бочку, не освещая ее прожектором. В целях маскировки. И особый шик был, конечно, в этом. Но одно дело выполнять знакомый прием в обычной обстановке, а другое — когда рядом с тобой придирчивые проверяющие, каждую твою команду слышит и оценивает сам начальник боевой подготовки всех Морских Сил страны. Гораздо проще было, разумеется, осветить бочку прожектором — и никакого тебе риска. Но Кузнецов думал иначе: зачем же он тренировал свой экипаж действовать в сложных условиях? Для показухи? Ну, нет! Подавив волнение, он в полной темноте начал разворот, чувствуя, как напрягся возле него Панцержанский.

В короткий срок, за десять минут, вся операция была закончена. Крейсер остановился, плавно покачиваясь на волнах. И тогда старый моряк Панцержанский пожал руку Кузнецову и произнес проникновенно: «Браво, кэптен!», отметив таким образом судоводительское мастерство Кузнецова.

На разборе учений была особо отмечена высокая боевая готовность и сплаванность экипажа «Червоной Украины».

Николай Герасимович считал, что ему повезло: на его крейсере держал свой флаг командующий Черноморским флотом Иван Кузьмич Кожанов, здесь постоянно находились опытные флагманские специалисты, к командующему приезжали представители из Москвы, с других флотов, то есть люди, у которых при желании многому можно научиться. Постоянно общаясь с ними, Кузнецов словно бы видел перед собой все Военно-Морские Силы страны, знал острые и больные проблемы, принимал участие в обсуждениях: как исправлять недостатки, как распространять положительный опыт. А главное — он собственными глазами узрел, каким образом осуществляется постоянное, будничное руководство флотом. У Кожанова почти не было секретов от командира корабля, в его присутствии он принимал решения по самым разным вопросам, от снабжения продовольствием до организации стрельб, иногда даже советовался с Кузнецовым. На теоретический фундамент, полученный в академии, пласт за пластом наслаивались практические знания и навыки. Позже Николай Герасимович с особой признательностью вспоминал период, когда он постоянно общался со столь опытным командующим, каким был Кожанов.

Удивительная судьба Кузнецова сложилась так, что он «перескочил» несколько служебных ступеней и, не покомандовав эскадрой, очень малое время покомандовав одним из флотов, сразу стал Народным Комиссаром Военно-Морского Флота. Вот тогда-то особенно пригодились Николаю Герасимовичу знания, полученные на флагманском корабле. Многое, очень многое, что стало потом достоянием всех советских военных моряков, пошло именно оттуда, с Черного моря, с флагманского крейсера «Червона Украина», где рос, набирался сил будущий нарком, которому суждено было провести наш Военно-Морской Флот через всю Великую Отечественную войну.

Вот лишь один факт, имевший, кстати, весьма серьезные последствия для всего советского флота. Никто иной, как Николай Герасимович Кузнецов, развернул среди военных моряков борьбу за поражение цели с первого залпа и при любых условиях. Началось это еще в ту пору, когда он командовал крейсером. «Отлично стрелять на больших скоростях и на предельной дистанции» — эту идею, выдвинутую тогда Кузнецовым, всей душой принял главный артиллерист «Червоной Украины» Аркадий Владимирович Свердлов, весьма отличившийся позже в боях на Азовском море и на Дунае. Он стал соратником Кузнецова, все свои силы употребил на подготовку артиллеристов крейсера. И командир, и главный артиллерист потрудились основательно.

Было это в 1934 году, когда «Червона Украина» считалась лучшим кораблем Черноморского флота и претендовала на звание лучшего корабля Морских Сил всей страны. Многое зависело от результатов предстоявших стрельб. А Кузнецов сам усложнил задачу, решив вести огонь на предельной дистанции. Это была первая попытка осуществить новую идею, проверить готовность артиллеристов к опережающему сокрушительному удару. Свидетели говорят о том, что Аркадий Свердлов ради столь особого случая облачился в парадную форму и выглядел торжественно, как именинник.

Щит должен был буксировать крейсер «Красный Кавказ». Корабли вышли в море. На мостике «Червоной Украины», рядом с Кузнецовым, — командующий Черноморским флотом Кожанов. И вдруг, как назло, дала знать себя осень, резко испортилась погода. Ветер поднял волну, косой дождь хлестал с неба, сократив видимость. Кожанов хмурился, и заметно было, что сомневался: проводить ли ответственную стрельбу в таких условиях, не отменить ли ее? Какая, к черту, стрельба, когда все затянуто серой пеленой. Не угодить бы снарядами по буксировщику вместо щита. И лишь уверенные действия Кузнецова и главного артиллериста Свердлова заставили Кожанова не спешить с окончательным решением.

Свердлов залез на фор-марс, на высшую точку, с которой можно было вести наблюдение. Мок там под проливным дождем, не отрываясь от бинокля, и в какую-то долю секунды, когда посветлел горизонт, «засек» верхушки мачт «Красного Кавказа». Мгновенно рассчитали дистанцию, внесли поправки. Свердлов — взволнованно:

— Прошу разрешения открыть огонь!

Кожанов будто не слышал вопроса. За стрельбу отвечает командир корабля, только он. А командир был уверен, что артиллеристы не подведут.

— Добро! — выдохнул Кузнецов.

Прозвучал ревун, грянул дружный залп из четырех орудий. Томительные секунды ожидания — и доклад наблюдателей:

— Три снаряда — перелет, один — недолет!

Накрытие?! С первого залпа, при качке, при плохой видимости?! Неужели так?

А Свердлов уже вел огонь на поражение. Из стволов орудий вырывались острые всплески огня.

Командующий флотом Кожанов всегда верил своим подчиненным, тем более — командирам кораблей. Однако на этот раз усомнился, нет ли ошибки? Решил посмотреть своими глазами. Крейсер подошел к щиту, и все, кто был на мостике, увидели огромные пробоины. Командующему ничего не оставалось делать, как поблагодарить Кузнецова и вверенный ему экипаж. Более того, пока возвращались в базу, Кожанов составил и дал по флоту радиограмму, начинавшуюся словами: «Впервые я видел…» Далее подробно излагалось, при какой погоде, на какой скорости, с какой дистанции нанес крейсер удар по щиту.

В мирное время военнослужащих редко награждают орденами. А вот командир крейсера «Червона Украина», несколько лет подряд занимавшего первое место на флоте, был удостоен столь высокой чести. В январе 1936 года Михаил Иванович Калинин вручил Николаю Герасимовичу Кузнецову орден Красной Звезды. А борьба за «первый залп» стала постепенно распространяться с корабля на корабль, с флота на флот. Сначала как самодеятельная инициатива, потом, когда Кузнецов стал наркомом, как официальное мероприятие, как составная часть боевой подготовки. Летом 1939 года «первый залп» уже отрабатывался на учениях всего Балтийского флота.

Если вначале борьба за «первый залп» имела отношение только к артиллеристам, то постепенно это понятие расширилось, наполнилось новым смыслом. Его «приняли на вооружение» подводники, катерники, морские летчики. По существу, речь шла о повышении боеготовности флота, о его способности в любой момент нанести удар по противнику.

Между тем международная обстановка становилась все более напряженной. Коричневое пятно фашизма расползалось по карте Европы. В мире запахло новой большой войной. Это нашло прямое отражение в судьбе Николая Герасимовича. Он был направлен туда, где уже шла открытая вооруженная схватка с фашизмом, — в Испанию. Во французском аэропорту Орли к нему подошел один из встречавших и произнес уверенно:

— Вы Кузнецов! А я секретарь советского авиационного атташе во Франции. С прибытием вас!

— Здравствуйте, — обрадованно сказал Николай Герасимович. — Но как вы узнали меня?!

— Сразу видно товарища, который первый раз в жизни надел штатский костюм, да еще сшитый не лучшим образом.

— Да, — подтвердил Кузнецов. — За один вечер экипировался, а раньше действительно не носил. Неужели выделяюсь среди пассажиров? А я-то воображал…

— Выделяетесь, конечно, но не очень, — улыбнулся секретарь. — Случается хуже. Прибыла недавно группа товарищей, и все в абсолютно одинаковых серых костюмах. Как в форме. Такая вот получается конспирация… Прошу в машину.

За разговорами незаметно доехали до отеля «Сен-Жермен», где для Кузнецова заказан был номер. Наследующий день Николая Герасимовича принял советский посол во Франции В. П. Потемкин. Он поздравил Кузнецова с назначением военно-морским атташе в республиканскую Испанию, познакомил с положением в стране пребывания. А положение это оказалось не столь оптимистичным, как представлялось Николаю Герасимовичу, когда находился на Черном море и по карте следил за развитием событий в Испании. Гражданская война продолжала разгораться. Генерал Франко, подняв мятеж, не смог повсеместно захватить власть, однако и республиканское правительство не сумело сразу подавить мятежников. Франко набирал силу. Ему почти открыто помогали фашистские государства — Германия и Италия. Республиканцам же практически на западе не помогала ни одна страна, только Советский Союз протянул руку дружбы. Но расстояние между СССР и Испанией велико: несколько границ, несколько морей. Республиканцы нуждались в продовольствии, одежде, оружии, в боеприпасах. Естественно, что войска генерала Франко все чаще стали добиваться успеха.

Посол сказал Кузнецову: получено сообщение — мятежники захватили город Бадахос. А что это значит, военному человеку понятно без объяснений. Мятежники юга соединились с мятежниками на севере, создав общий фронт против республики. Теперь редко летают самолеты в Испанию и попасть туда по воздуху стало сложно. Фактически единственная связь республиканцев с внешним миром — морские дороги. По ним идут в Испанию торговые суда. Но и эти дороги становятся все более опасными. Часть испанского военного флота в руках мятежников, возле берегов курсируют крупные корабли немцев и итальянцев… Так что забот у военно-морского атташе будет много.

Николай Герасимович поблагодарил Потемкина за информацию и попросил помочь ему как можно скорее добраться до Мадрида. Однако сделать это оказалось действительно не так-то просто. В ожидании оказии Николай Герасимович успел не только сшить себе новый костюм, но и довольно хорошо познакомиться с Парижем. Почти каждый день наведывался в Орли. Наконец прилетел большой самолет с испанскими опознавательными знаками. Его загрузили какими-то ящиками. Летчики согласились взять Кузнецова и еще нескольких человек. Впереди были опасные Пиренейские горы, которые можно преодолеть лишь на большой высоте, впереди был полет над территорией мятежников, где можно было попасть под огонь зениток или встретиться с истребителями противника. Но лететь было нужно. Другой, менее опасной возможности посылать быстро в Испанию не было.

Устроившись среди ящиков и поглядывая в иллюминатор, Николай Герасимович думал о том, почему именно его, срочно отозвав с Черноморского флота, направили вИспанию? Он же строевой командир, никогда не занимавшийся дипломатией. Во флотских штабах, в центральном аппарате есть много людей, гораздо более подготовленных для работы в качестве атташе. Но, видимо, там, в Испании, требуется не столько дипломат, сколько командир-практик. А именно на него, на Кузнецова, выбор пал скорее всего потому, что он владеет двумя иностранными языками.

Когда-то в военно-морском училище он по четыре часа в неделю осваивал немецкий. Да, видно, методика была далеко не лучшей: за несколько лет забыл потом почти все. Поступив в академию, убедился, что и здесь классные занятия поставлены так же, как в училище. Два-три раза в неделю. А иностранным языком надо заниматься систематически. Вот и решил Николай Герасимович вместе со своим другом Владимиром Антоновичем Алафузовым всерьез взяться за это дело. Тем более что и Кузнецову и Алафузову программа академии не казалась сложной, у них оставались свободные вечера. Попросили начальника академии, чтобы им дали отдельного педагога. Изучение немецкого языка пошло так быстро, что через год оба уже читали без помощи словарей и разговаривали довольно свободно. Тогда друзья увеличили нагрузку: попросили выделить им еще и «своего» преподавателя французского. В общем, к концу занятий в академии Николай Герасимович сдал экзамены на звание «переводчика третьего разряда по немецкому и французскому языкам». А затем, будучи старпомом и командиром корабля, при первой же возможности освежал, обновлял свои знания. Он вполне успешно объяснялся с французами и немцами, стесняясь только произношения: не хватало практики. А когда в Париже посол Потемкин спросил, с чего Николай Герасимович думает начать свою жизнь в Мадриде, Кузнецов ответил: с изучения испанского. Потемкин одобрил это: без знания языка страны пребывания работать трудно. И напомнил, что знание французского облегчит освоение испанского, это ведь языки одной романской группы.

Однако изучать испанский ему пришлось, как говорится, по ходу дела, читать учебники где-нибудь в автомашине, несущейся по дорогам, в гостинице или в каюте боевого корабля. Слишком много важнейших вопросов встало сразу перед Николаем Герасимовичем. Не успел как следует познакомиться с людьми, с обстановкой, как его пригласил к себе дон Инда (Индалесио Прието), морской министр, о котором журналист Михаил Кольцов писал, что у него «самые внимательные в Испании глаза», и еще — навсегда установившаяся репутация делового, очень хитрого политика… Дон Инда спросил, каковы первые впечатления у военно-морского атташе. Кузнецов ответил: республиканцы полны энтузиазма, рвутся в бой, готовы без устали сражаться с мятежниками. Но очень мало порядка, дисциплины. Повсюду, даже на кораблях, митинги — социалисты спорят с анархистами: вплоть до драки. Нарушаются элементарные правила безопасности: моряки грузят снаряды и курят здесь же, у боевых погребов. В главной базе флота, в Картахене, по набережной разгуливает германский консул, ему известно о выходе в море каждого корабля.

Министр согласился, что дисциплина оставляет желать много лучшего. Сказываются упоение обретенной свободой, испанский характер, некоторые особенности испанской революции. Нужна не только настойчивость, но и очень большая выдержка, чтобы постепенно исправлять положение… Затем дон Йнда сказал, что сам он не моряк, но, по его мнению, узнать и понять флот можно только в море. Сейчас эскадра впервые готовится в дальний и трудный поход на север: из Средиземного моря через Гибралтар в Бискайский залив. Цель: помочь баскам и астурийцам в борьбе с мятежниками. Дон Николас (так звали Кузнецова в Испании) может принять участие в этой операции. В опасной операции, подчеркнул он.

Министр не сводил с Кузнецова внимательных, иронически прищуренных глаз. Решать надо было мгновенно. Посоветоваться не с кем. А как же дипломатический этикет? Был ли в истории хоть один случай, когда военно-морскому атташе приходилось участвовать в боевых действиях? Но революция многое делает впервые. И не упускать же, действительно, такую возможность!

— Си, сеньор, — кратко ответил Николай Герасимович.

— Когда встретимся, разопьем с вами бутылку шампанского, — усмехнулся дон Инда. И счел нужным уточнить: — Если встретимся.

Через несколько дней Николай Герасимович уже стоял на мостике флагманского крейсера «Либертад», оглядывая в бинокль линкор и крейсеры, идущие следом. Осматривал горизонт. Опасность грозила и с моря, и с воздуха. Моряков в походе словно подменили. Прекратились митинги, все распоряжения выполнялись быстро и точно. Дисциплина теперь не вызывала тревоги. Но появились другие, не менее существенные причины для беспокойства. Выяснилось, что вместо изгнанных офицеров командирские обязанности на кораблях занимают недавние унтеры и рядовые матросы. Они революционеры, они хорошо знают свои специальности, но смогут ли вести морской бой? Сам командующий флотом имел весьма смутное представление о своих обязанностях. Он был капитаном вспомогательного судна, события вознесли его на высокий пост. Он не успел провести ни одного учения кораблей в море, даже не знал, как они проводятся.

Главный артиллерист флагманского крейсера, выдвинутый из унтер-офицеров, тоже, как показалось Кузнецову, не представлял себе, чем ему заниматься в походе, в боевой обстановке. Николай Герасимович поинтересовался у командующего, умеет ли артиллерист управлять огнем. И услышал в ответ: «Ему не приходилось этого делать…»

Командующий явно надеялся, что русский товарищ поможет ему в трудный момент. Однако помогать нужно было уже сейчас, до встречи с противником. Но как? У Кузнецова не было права вмешиваться, поправлять… Даже советовать: ведь командующий или кто-то из его окружения могут обидеться. Кузнецов просто гость, наблюдатель. Единственное, что он мог позволить себе, — это немножко поразмышлять, порассуждать вслух. Так он и поступал время от времени, мешая французские и испанские слова. И видел: командующий слушает его с большим интересом.

Северный поход продолжался две недели, затем эскадра вернулась в свою базу: на Средиземном море военные корабли были гораздо нужней, чем в Бискайском заливе. Об этом походе существуют различные мнения. Одни морские историки утверждают, что он был бесполезен, только ослабил на время средиземноморские коммуникации. Другие говорят, что поход укрепил положение республиканцев на важном участке фронта, продемонстрировал силу флота. Непосредственно для Николая Герасимовича Кузнецова эта операция имела, как выяснилось, особое значение. Хитроумный дон Инда, оказывается, устроил испытание для советского моряка, чтобы выяснить его способности и возможности, его умение работать с испанцами. А выяснив, обратился к советскому послу с просьбой назначить дона Николаса главным морским советником и доверить ему жизненно важное для республики дело: организацию морских перевозок между портами СССР и Испании.

Нужно было наладить регулярное движение «игреков» (так кодировались советские торговые суда), обеспечить защиту конвоев от нападения с моря и с воздуха, организовать быструю выгрузку танков, самолетов и другой прибывающей техники, отправку их на фронт. Прикрыть места выгрузки от атак с воздуха. Поддерживать постоянный и всесторонний контакт с испанскими моряками. Ну и, конечно, главный советник направлял и контролировал работу всех других военно-морских советников, которые прибывали из Советского Союза и получала назначения на корабли и в береговые части республиканского флота. А советники, естественно, были разные, среди них встречались и такие, которым не хватало такта, терпения, даже простого желания понять дух испанцев, их быт, изучить их язык. Таких советников надо было наставлять, помогать им.

Это были месяцы, когда «главный моряк в Испании», как называли его, вроде бы совсем не ложился спать, настолько велика была занятость. Лишь крепкий организм помог ему справиться с нечеловеческим напряжением, сохранять спокойствие, здравый смысл, даже юмор. Особенно трудно было, когда ухудшалось положение на фронте. Звонили из советского посольства, звонил испанский морской министр, приезжали представители фронта, требовали боевых машин, продовольствия, медикаментов, боеприпасов.

Авторитет «альмиранте Николаса» был очень высок не только среди советских военных специалистов, но и среди испанских моряков. Мнение его считалось решающим. Его опасались, ему угрожали враги, испанские мятежники, германские и итальянские фашисты, чьи корабли пытались сорвать перевозку грузов, ослабить республиканский флот. И каждый раз получали решительный отпор, несли потери.

В Испании никто не сомневался, что Кузнецов — адмирал. Ведь он вершил дела государственной важности, руководил большим количеством людей. Но советским адмиралом он тогда еще не был, носил звание капитана I ранга. Вот как у него получалось: первый отряд, которым ему довелось командовать, состоял из советского и турецкого кораблей. Первый боевой поход совершил на судах испанской эскадры. Впервые адмиралом назвала его испанская революция… Да, удивительно порой складываются судьбы!

Работа в Испании дала Николаю Герасимовичу очень многое. Он сделал для себя целый ряд практических выводов. Не за горами было уже то время, когда потребовалось снабжать морским путем блокированную Одессу, осажденный Севастополь, оставшуюся без сухопутных коммуникаций Керчь, понадобилось везти туда войска, вооружение, продовольствие, вывозить оттуда раненых воинов, мирных жителей.

Наблюдая за ходом боев в Испании, сам оказываясь под бомбежкой, Кузнецов уяснил важную истину: современному флоту обязательно нужна своя авиация. В большом количестве и разная. Не только истребители прикрытия, но и бомбардировщики, способные наносить удары по кораблям и портам противника. На помощь общевойсковой авиации надеяться не надо. У тех и у других летчиков разная подготовка, разная специфика.

Там, в Испании, познакомился, сдружился, близко узнал Кузнецов многих морских и сухопутных советников, бойцов-добровольцев, которые стали со временем советскими военными руководителями, возглавили боевые действия на разных участках борьбы с фашизмом в годы Великой Отечественной войны. Среди них будущие адмиралы В. П. Дрозд, С. Д. Солоухин, С. С. Рамишвили, В. Л. Богденко, подводник С. П. Лисин, будущие генералы и маршалы Д. Г. Павлов, Н. А. Остряков, П. И. Батов, Н. Н. Воронов…

Испанский период жизни Николая Герасимовича закончился так же внезапно, как и начался. В августе 1937 года его вызвали в Москву. В Кремле Кузнецову были вручены ордена Ленина и Красного Знамени. Потом Николая Герасимовича принял Нарком обороны К. Е. Ворошилов. Маршал расспрашивал о положении в Испании, о перспективах борьбы. Кузнецов думал, что скоро опять вернется в Мадрид, в Картахену, к трудным, но уже привычным заботам. А вышло иначе. Он оказался на противоположной от Испании стороне земного шара, в далеком городе Владивостоке, о котором почти ничего не знал. Капитан I ранга Кузнецов был назначен заместителем командующего Тихоокеанским флотом.

Совсем недавно находился он в самой горячей точке планеты, в центре событий, к которым приковано было внимание всего мира, и вдруг — огромное, пустынное побережье, огромный океан, величавая природа, размеренное течение жизни, тишина… Но, как убедился вскоре Николай Герасимович, тишина и внешний покой были обманчивы. Японские милитаристы готовились осуществить свои давние замыслы, прибрать к рукам дальневосточные территории, прежде всего сказочно красивый и богатый Приморский край. В любое время могла загрохотать канонада.

Наглость, агрессивность самураев имели под собой прочную материальную основу: они полностью господствовали на море. У них было десять линкоров и столько же авианосцев, тридцать пять крейсеров, более ста эсминцев, несметное количество мелких кораблей, полторы тысячи самолетов морской авиации. А что мог противопоставить этой армаде Тихоокеанский флот, только начавший наращивать силы? Десяток эсминцев, среди них несколько устаревших, шесть сторожевых кораблей да еще торпедные катера, тральщики. Самолетов — раза в четыре меньше, чем у японцев. Лишь по подводным лодкам имелось примерное равенство.

Практически японцы могли высадить свои войска в любой точке Дальневосточного побережья, протянувшегося на тысячи километров. Советскому командованию прежде всего надо было заботиться о том, как защитить свой берег от вражеских десантов или обстрелов с моря. А ответственность за это отныне лежала на плечах Николая Герасимовича. Едва успел он ознакомиться с обстановкой, побывать в гаванях, на кораблях и береговых батареях, как поступил приказ о повышении: из заместителя Кузнецов превратился в командующего. Опять же небывалый случай: капитан I ранга (по-сухопутному — полковник) в тридцать шесть лет стал командовать целым флотом!

Столь резкий взлет не вскружил Николаю Герасимовичу голову. Успех, слава?! Некогда было даже подумать об этом — столько забот прибавила ему новая должность. На заводах строились боевые корабли, надо было торопить корабелов, добиваясь, чтобы техника отвечала самым современным требованиям. Создавалось во Владивостоке Высшее военно-морское училище, чтобы восполнить острую нехватку командных кадров. Быстро увеличивалось количество торпедных катеров и подводных лодок, способных нанести большой урон крупным кораблям противника. Очень много времени Николай Герасимович уделял усилению морской авиации и созданию береговых батарей. Авиаторы перехватят вражескую эскадру еще в море, а батареи, имеющие орудия больших калибров, укрытые в надежных казематах, перекроют все места, удобные для высадки десанта, — так считал новый командующий.

В ряде пунктов развернулось строительство аэродромов, военных городков, батарей. На своем черном ЗИС-101 (единственная такая машина была тогда в Приморье) Николай Герасимович объездил все объекты, к которым можно было добраться на колесах. Нельзя на машине — добирался на тракторе или пешком. На дальние точки — самолетом. Его энергия и настойчивость приносили свои плоды. Он, например, уверенно мог сказать, что район Владивостока наглухо закрыт для противника, авиация и мощные береговые батареи не пропустят сюда даже самые крупные вражеские корабли. А там, где высадка вражеского десанта была возможна, флот проводил учения с сухопутными войсками, готовясь совместно отражать натиск самураев. Николай Герасимович не только планировал такие учения, но и присутствовал на них вместе с Василием Константиновичем Блюхером, о котором в ту пору говорили: «Когда маршал Блюхер на Востоке, там можно иметь войск на один корпус меньше».

Василий Константинович побывал на кораблях, пригласил Кузнецова объехать полки, принимавшие участие в учениях, понаблюдать за ними на марше, в атаке. Это был первый важный урок взаимодействия разных родов войск, полученный Николаем Герасимовичем на практике, да еще под руководством такого опытного учителя, как Блюхер.

И вот в конце июля 1938 года давно ожидаемый гром грянул: от мелких провокаций японцы перешли к решительным действиям. Их войска пересекли границу на юге Приморья, возле озера Хасан, стремясь захватить сопки Заозерную и Безымянную. С этих господствующих высот открывалась прямая дорога на Владивосток. Бои развернулись ожесточенные, с большими потерями с обеих сторон. Подтягивались и вступали в сражение новые полки и дивизии. Флот перебрасывал туда, в Посьет, воинские части и грузы, вывозил раненых, размещая их в своих госпиталях. Маршал Блюхер попросил Кузнецова быстро доставить его к месту событий на боевом корабле. Николай Герасимович отправился вместе с Блюхером на эсминце и простился с маршалом лишь в Посьетском заливе, где тот сошел на берег. В обычно пустынном заливе виднелись теперь транспорты, баржи, небольшие военные корабли.

Японцы — не только сильный, но и хитрый, коварный противник. Откуда и когда ждать их удара на море, как ослабить его? Подводные лодки Тихоокеанского флота затаились на возможных путях движения вражеских кораблей. Готовы были атаковать неприятеля торпедные катера. А как обезопасить флот от авиации? Ведь, появившись неожиданно со стороны моря, японские летчики могут причинить большой урон кораблям, стоявшим в главной базе, в бухте Золотой Рог. Это очень тревожило Николая Герасимовича. Пришлось держать экипажи кораблей в постоянном напряжении. Лучше сыграть три ложные тревоги, чем прозевать одну действительную опасность. Тревога — это дополнительная учеба, проверка готовности. Но когда их слишком много, к ним начинают относиться как к ненужному, бессмысленному беспокойству, у личного состава притупляется острота реакции.

Сомнения Кузнецова разделял начальник штаба флота капитан I ранга В. Л. Богденко, тоже побывавший под фашистскими бомбами в Испании, знавший, к чему может привести внезапный налет. И начальник оперативного отдела М. С. Клевенский, человек умный и энергичный: он первым, пожалуй, понял всю важность идеи, зародившейся у командующего флотом, и сделал больше других, чтобы осуществить эту идею на практике, заложить фундамент организационной системы, которая потом, в начале Великой Отечественной войны, убережет Военно-Морские Силы страны от потерь личного состава и кораблей.

Конечно, саму по себе идею оперативной готовности новой не назовешь. Но до Николая Герасимовича никто на Советском флоте не задумывался, чем и как достигается такая готовность в новых, изменившихся обстоятельствах, при наличии новой техники. Мысль Кузнецова сводилась к тому, чтобы заранее позаботиться о каждом корабле, о каждой воинской части, даже о мирных жителях, определив варианты возможных действий, связав их в единую систему. Дается предварительный сигнал опасности — и весь флот, все базы, все тыловые службы приводятся в определенную степень готовности (личный состав получает оружие и боеприпасы, штабы переходят на постоянное дежурство, интенданты снабжают корабли всем необходимым, электрики могут мгновенно отключить свет в городе, в базе, обеспечив светомаскировку, и т. д. и т. п.). Звучит новый сигнал, к примеру — слово «пламя», и вся сложная разветвленная система разом начинает действовать, как положено в военное время.

Оперативный отдел штаба флота, под руководством не знавшего усталости Клевенского, трудился беспрерывно несколько суток. Люди ели и отдыхали прямо на рабочих местах. Когда возникали вопросы, не стеснялись даже глубокой ночью будить любого ответственного руководителя, будь то командующий флотом или секретарь краевого комитета партии. Оперативный план был готов, каждый корабль, каждая воинская часть, каждая организация знали, что им делать по тому или иному сигналу. В разгар событий на озере Хасан, когда возникла реальная опасность для Владивостока, состоялась проверка готовности. И оказалось, что даже при наличии плана многое еще было не так, как хотелось командующему. Работники тыла не успели быстро обеспечить все корабли боеприпасами, рассредоточивались соединения гораздо медленнее, чем предполагалось, в некоторых районах города нарушена была светомаскировка.

План требовал еще обдумывания и доработки, нужны были тренировки и учебные тревоги, чтобы добиться желаемого результата. Однако начало большого и важного дела было положено.

В конце 1937 года создан был Народный комиссариат Военно-Морского Флота СССР. Это явилось важным событием. Советский военный флот быстро рос, пополнялся новыми кораблями. Партия и правительство приняли обширную программу превращения нашей страны в сильную морскую державу, как и приличествует государству, берега которого омывают полтора десятка морей и два океана. Закладывались линкоры, крейсеры, эсминцы, подводные лодки. Все бы хорошо, да вот беда: руководство наркомата менялось по разным причинам с непостижимой быстротой. Трудно было даже запомнить фамилии наркомов и их заместителей. И еще удивительно было, что морскими наркомами становились не люди флота, а пришельцы «со стороны», как правило, мало смыслившие в морских делах. В этом Николай Герасимович убедился, когда его вызвали в Москву на заседание Главного морского Совета. Едва Кузнецов приехал, его принял новый Нарком ВМФ М. П. Фриповский. Фамилию эту Николай Герасимович прежде не слышал. Вполне естественно: как выяснилось, раньше Фриновский работал совсем в другом ведомстве, в НКВД, занимался там вопросами пограничной охраны. В ходе беседы Николай Герасимович с грустью убедился, что о Военно-Морском Флоте нарком имеет весьма смутное представление.

На заседании Главного морского Совета речь шла о развертывании большого океанского флота, об освоении новых кораблей, о создании нового боевого устава Военно-Морских Сил, о других важных проблемах. Люди, приехавшие с флотов, обсуждали все это не спеша, вдумчиво, с чувством своей ответственности… А потом вдруг события понеслись с нарастающей быстротой, наслаиваясь одно на другое.

Состоялась встреча руководителей флота со Сталиным. В Грановитой палате был дан обед. Были речи и тосты, вдохновлявшие моряков, призывавшие их к новым свершениям. Прямо с приема Николай Герасимович отправился на Ярославский вокзал. Девять суток провел в удобном купе международного вагона. Читал деловые бумаги, художественную литературу, любовался зимними пейзажами, не переставая восхищаться величием и красотой российских просторов.

Во Владивостоке чувствовалось приближение весны (город расположен на широте Крыма). Пригревало солнце. Корабли готовились к летней кампании. А Николай Герасимович, едва осмотревшись в своем обширном хозяйстве, начал опять собираться в дорогу — на XVIII съезд партии большевиков.

Открылся съезд 10 марта 1939 года в Большом Кремлевском дворце. Совершенно неожиданно для Николая Герасимовича его избрали в президиум. Подумал: наверно, это связано с хасанскими событиями, взволновавшими всю страну. Но удивительно все же: нарком Фриновский в зале, в одиннадцатом ряду, а комфлота — на сцене… Более того, Кузнецову предложили выступить. С самой высокой трибуны в стране. Николай Герасимович торопливо набросал тезисы. И разволновался, услышав:

— Слово имеет Шолохов. Приготовиться Кузнецову.

Сказать-то ему было о чем, важно только успокоиться, взять себя в руки. Суть выступления: замыслы японских милитаристов и готовность Тихоокеанского флота к отражению возможной агрессии. Слушали военного моряка с большим вниманием.

В перерыве к Кузнецову подошел Сталин, протянул бумагу:

— Прочтите.

Это был рапорт Фриновского, который просил освободить его от обязанностей наркома, ссылаясь на «незнание морского дела».

— Вам понятно? — спросил Сталин и круто повернулся, не дожидаясь ответа.

Николая Герасимовича избрали членом Центрального Комитета ВКП (б). Он намеревался скорее вернуться на флот, но его попросили задержаться пока в Москве. Среди ночи раздался телефонный звонок. Кузнецова вызывали в Кремль. Машина ждала у подъезда. Короткая беседа со Сталиным, и новое назначение: Николай Герасимович стал первым заместителем наркома ВМФ.

Ситуация сложилась странная: первый заместитель есть, но наркома-то нет. А жизнь не стояла на месте, требовалось решать множество разных вопросов. Росла гора бумаг на столе наркома. Николай Герасимович поехал к Андрею Александровичу Жданову, который занимался в ЦК флотскими делами. Поинтересовался, как поступать.

— Решайте сами, — ответил Жданов. — По наиболее крупным и сомнительным вопросам звоните мне. Поможем.

Николай Герасимович тогда не понимал даже, доволен ли он новой должностью, по душе ли ему новые обязанности? Слишком неожиданным все было, не оставалось времени основательно обдумать свое положение. Только начал с помощью начальника Главного морского штаба Льва Михайловича Галлера знакомиться со структурой наркомата, с людьми — еще один поворот: Жданов сообщил, что ему и Кузнецову предложено выехать в Хабаровск и Владивосток для подготовки некоторых постановлений. В том числе определить, насколько пригодна для строительства нового порта бухта Находка.

Поездка эта была не только интересной, но и полезной для Николая Герасимовича. Впервые он общался с партийным и государственным деятелем такого масштаба. Они много разговаривали, особенно в поезде на обратном пути, когда ближе узнали друг друга. Жданов рассказывал о международном положении, о партийной политике, расспрашивал Кузнецова о людях флота, о тех товарищах, с которыми Николай Герасимович встречался в Испании. Новые кадры — вот что занимало Андрея Александровича.

27 апреля Николая Герасимовича вызвали в Кремль на заседание Политбюро. Обсуждались результаты поездки на Дальний Восток. Жданов рассказал о том, как они с Кузнецовым осматривали Находку и насколько она удобна для стоянки судов.

Сразу же, безотлагательно, было принято решение о создании в Находке большого торгового порта. Затем речь пошла о делах Приморского края, о положении Тихоокеанского флота. Все это непосредственно касалось Кузнецова. А когда он покидал зал заседания, Сталин обратился к членам Политбюро:

— Может быть, решим морской вопрос?

В чем состоял этот вопрос, Николай Герасимович не попял, он уже закрыл за собой дверь. Возвращаться и спрашивать было по меньшей мере неловко. Он поехал в свою только что полученную квартиру. Отдохнул немного — ив наркомат. В кабинете на столе увидел большой красный пакет на его имя. Вскрыл. В пакете — Указ Президиума Верховного Совета СССР о назначении Николая Герасимовича Кузнецова народным комиссаром Военно-Морского Флота СССР.

Справляться с новыми обширными обязанностями помогало ему хорошее знание морской службы и людей флота. В наркомате он встретил многих давних знакомых, бывших своих начальников, сокурсников по училищу и академии. Они охотно сотрудничали с Николаем Герасимовичем, радуясь тому, что флот наконец-то возглавил настоящий моряк, что в наркомате повеяло морским духом.

Организаторский опыт старпома, опыт командира крейсера, знания, полученные в Испании и на Тихом океане, — все теперь пригодилось Николаю Герасимовичу. Все или почти все, что он делал, зародилось там, на кораблях, на море, и теперь получило развитие в масштабах Военно-Морского Флота. Борьба за умение поражать противника при любых условиях, за «первый залп», за «первый удар», начатая им на «Червоной Украине», переросла в борьбу за способность флота всегда быть начеку. Но с особым упорством, с особой настойчивостью продолжал он то дело, основание которому было положено во Владивостоке: создавал четкую систему боевой готовности всех флотов и всего Военно-Морского Флота страны.

Некоторые военачальники того времени, даже из числа тех, кто побывал в Испании, часто повторяли слова о необходимости выиграть время, перевооружить наши войска. Через три-четыре года мы, дескать, будем способны разбить любого противника. А Николай Герасимович Кузнецов категорически не соглашался с такой позицией. Ведь возможный противник тоже не намерен сидеть сложа руки, тоже будет оснащать свои войска техникой, совершенствовать свою выучку. Да и вообще разве можно так рассуждать! Полк или корабль, армия или флот могут иметь сегодня одно вооружение, завтра другое, могут быть численно больше или меньше — это все факторы меняющиеся. Важно, чтобы армия и флот, каждая часть и подразделение были хорошо обучены, умели максимально использовать свое оружие, и — самое главное — чтобы они были морально готовы к войне. В любую минуту.

Хорошо, считал Николай Герасимович, что флот имеет свой наркомат, может проводить боевую учебу по своим планам, по своей системе, учитывая исторический опыт, специфику. Ведь привести в готовность флот с его кораблями и частями, разбросанными на огромном пространстве, гораздо сложнее, чем, скажем, общевойсковую армию, как правило, дислоцирующуюся на определенной территории. Да чего там целый флот: попробуй собери и доставь на рейд моряков, уволенных на берег с корабля! Сколько потребуется времени!

Не дать врагу застать нас врасплох, нанести внезапный удар — вот чему были подчинены в предвоенные годы мысли и действия руководителей Советского Военно-Морского Флота, прежде всего Николая Герасимовича Кузнецова. И, как результат, — стройная, отработанная на практике трехступенчатая система боевой готовности. Довольно простая, всеобъемлющая, выверенная система. Детище, можно сказать, Николая Герасимовича.

Готовность № 3 — это обычное состояние кораблей и частей. Они занимаются боевой учебой, соблюдают установленный распорядок, содержат в полной исправности оружие и механизмы, имеют определенное количество топлива и другие запасы. Когда объявляется готовность 2, корабли и части получают снаряды, торпеды, горючее и вообще все, что требуется для ведения боевых действий. Увольнения сокращаются до минимума. Устанавливается специальное дежурство. Распорядок дня, учеба — все строится с учетом напряженного положения. Такая готовность, хотя она и вызывает определенные трудности, может продолжаться неделями, даже месяцами. И, наконец, самая высокая готовность — № 1. Объявляют ее лишь в том случае, если обстановка становится опасной. Получив сигнал, каждый корабль, каждая воинская часть действуют но имеющимся инструкциям. В Корабельном уставе 1939 года об этом сказано: «Весь личный состав на своих местах по боевому расписанию. Средства корабля полностью изготовлены к немедленному действию». К немедленному и решительному.

Такая система уже сама по себе требовала от моряков большой организованности, слаженности действий всех кораблей, воинских частей, учреждений и служб, поддерживала постоянную бдительность и строгую дисциплину. К тому же многочисленные тренировки помогли довести эту систему почти до совершенства. Если первое время от подачи сигнала до получения доклада о готовности флота проходили часы, то постепенно этот срок сократился до минут.

Общеизвестно, что первые удары вражеская авиация нанесла в ночь на 22 июня 1941 года по флотским базам: по Севастополю, Полярному, Либаве (командиром Либавской военно-морской базы был, кстати, один из инициаторов создания системы готовности М. С. Клевенский). Известно также, что в результате вероломного нападения гитлеровцев советская авиация за одни сутки потеряла тысячу двести лучших самолетов первой линии. Подавляющее большинство из них было разбомблено на земле. А Военно-Морской Флот в ту ночь и в тот день не потерял ни одного военного корабля и ни одного самолета, нанеся ощутимый урон противнику. Это феноменально, но это факт.

В «Истории Великой Отечественной войны» сказано, что «военно-морское командование смогло значительно быстрее, чем командование Красной Армии, привести свои силы в боевую готовность». А сколько событий, сколько напряженного труда и смелых решений кроется за лаконичной фразой!

Как все было, об этом лучше и точнее других, приводя выдержки из документов и воспоминаний боевых товарищей, поведал в своих послевоенных записях сам Николай Герасимович Кузнецов. Думаю, вполне уместно привести здесь несколько отрывков:

«Субботний день 21 июня прошел почти так же, как и предыдущие, полный тревожных сигналов с флотов.

…Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С. К. Тимошенко:

— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне.

Быстро сложил в папку последние данные о положении на флотах и, позвав Алафузова^[18], пошел вместе с ним…

Наши наркоматы были расположены по соседству. Мы вышли на улицу. Дождь кончился, по тротуару снова прогуливались парочки, где-то совсем близко танцевали, и звуки патефона вырывались из открытого окна. Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С. К. Тимошенко.

Маршал, шагая по комнате, диктовал. Генерал армии Г. К. Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго.

Семен Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну.

Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, я спросил:

— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

— Разрешено.

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать но улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!

Когда я возвращался в наркомат, меня не покидали тяжелые мысли: когда наркому обороны стало известно о возможном нападении фашистской Германии? В котором часу он получил приказ о приведении войск в полную боевую готовность? Почему не само правительство, а нарком обороны отдал мне приказ о приведении флота в боевую готовность, причем полуофициально и с большим опозданием?

…Первым принял на себя удар Севастополь. Пускай другие вступили в бой лишь на час-другой позднее, но они уже знали: враг напал на нашу Родину, война началась! Стоит еще раз напомнить, что лишь за педелю до этого всех нас заверяли: война не предвидится, разговоры о ней — провокация, чтобы понять, как драматична была обстановка в ту ночь и какое внутреннее торможение, колебание, неуверенность должны были преодолеть в себе люди, прежде чем твердо и мужественно дать отпор врагу.

Впоследствии мне рассказывали, что в ту субботу, как и в предыдущие дни, корабли стояли в Севастопольской бухте рассредоточенно, с оружием, готовым к действию. Они были затемнены, и с берега нельзя было различить их силуэты на черной воде. Но город вечером 21 июня еще сверкал огнями. Бульвары и сады переполнила праздничная нарядная публика. «Казалось, ничто не предвещало трагических событий» — так написал об этом вечере Н. Т. Рыбалко, бывший в те часы оперативным дежурным по штабу флота.

Около 22 часов в комнату оперативного дежурного заглянул начальник штаба флота контр-адмирал И. Д. Елисеев.

— На несколько минут отлучусь домой, — сказал он.

Н. Т. Рыбалко вновь увидел контр-адмирала меньше чем через два часа, когда тот быстро вошел в комнату дежурного, держа в руках телеграмму. «Я ее помню дословно, — пишет Н. Т. Рыбалко, — только не ручаюсь за то, в каком порядке были перечислены флоты». Вот эта телеграмма: «СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ, ДРФ. Оперативная готовность № 1 немедленно. Кузнецов».

Сразу же главной базе был дан сигнал «Большой сбор». И город огласился ревом сирен, сигнальными выстрелами батареи. Заговорили рупоры городской радиотрансляционной сети, передавая сигнал тревоги. На улицах появились моряки, они бежали к своим кораблям.

…В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чеки со своих пушек. В темноте двигались по бухтам катера и баржи. Корабли принимали боевые торпеды и мины. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота.

В штабе торопливо записывали донесения о переходе на боевую готовность с Дунайской военной флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей. «Примерно к 02 часам 00 минутам 22 июня весь флот находился в готовности», — записано у Н. Т. Рыбалко.

Около 3 часов дежурному сообщили, что посты СНИС^[19] и ВНОС^[20] слышат шум авиационных моторов.

Рыбалко докладывает об этом И. Д. Елисееву.

— Открывать ли огонь по неизвестным самолетам? — звонит начальник ПВО полковник Жилин.

Рыбалко докладывает комфлоту. И тут у них происходит разговор, который воспроизвожу по записи дежурного.

Ф. С. Октябрьский: Есть ли наши самолеты в воздухе?

Н. Т. Рыбалко: Наших самолетов нет.

Ф. С. Октябрьский: Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны.

Н. Т. Рыбалко: Товарищ командующий, как быть с открытием огня?

Ф. С. Октябрьский: Действуйте по инструкции.

Естественно, такой ответ не мог удовлетворить дежурного Н. Т. Рыбалко, и он обратился к стоявшему рядом с ним начальнику штаба флота И. Д. Елисееву:

— Что ответить полковнику Жилину?

— Передайте приказание открыть огонь, — решительно сказал И. Д. Елисеев.

— Открыть огонь! — скомандовал Н. Т. Рыбалко начальнику ПВО. Но и полковник Жилин хорошо понимал весь риск, связанный с этим.

— Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание. Я записываю его в журнал боевых действий, — ответил он вместо того, чтобы произнести короткое флотское «есть!».

— Записывайте куда хотите, но открывайте огонь по самолетам! — уже почти кричит, начиная нервничать, Рыбалко.

3 часа 07 минут. Немецкие самолеты подходили к Севастополю крадучись, на небольшой высоте. Вдруг сразу вспыхнули прожекторы, яркие лучи стали шарить по небу. Заговорили зенитные орудия береговых батарей и кораблей. Несколько самолетов загорелись и начали падать. Другие торопились сбросить свой груз. У них была задача заблокировать корабли в бухтах Севастополя, не дать им возможности выйти в море. Противнику это не удалось. Мины упали не на фарватер, а на берег…»

Не только Черноморский флот, но и моряки Северного и Краснознаменного Балтийского флотов, Пинской и Дунайской военных флотилий дали отпор врагу с первых же минут нападения. Если бы везде было так!

Большая, неоценимая роль в подготовке Военно-Морских Сил страны к боевым действиям, к любой внезапности принадлежит непосредственно Николаю Герасимовичу Кузнецову. За одно лишь это он вошел бы в историю Великой Отечественной войны как замечательный и предусмотрительный руководитель. Но вся война была еще впереди.

Очень трудными для флотов страны были июль и август 1941 года. Враг продвигался к главным советским военно-морским базам: Севастополю, Таллину и Полярному. Не решаясь нанести удары с моря, враг стремился к ним по сухопутью, пользуясь сложившимся в его пользу общим положением на фронте. Николаю Герасимовичу приходилось думать не только о боевых действиях кораблей и частей флота, но и об обороне этих и других баз, об их возможной эвакуации. У него была такая должность, что, не участвуя в боях, находясь в Москве, он, тем не менее, был ответствен перед партией и народом за все дела военных моряков. В конечном счете все вопросы, возникавшие на флотах, «замыкались» на нем, он должен был решать их сам или вносить предложения Верховному Главнокомандующему, которому докладывал в ту пору почти ежедневно.

Определение роли флота в замыслах Ставки, анализ сложившегося положения, принятие решений и контроль за их исполнением, — вот чем он занимался. Ну и конечно, дела повседневные. И учеба: освоение того, что преподносила суровая военная действительность.

В самом начале войны, 25 июня, лидеры «Москва» и «Харьков» вышли к румынским берегам, чтобы обстрелять Констанцу. Прикрывали эту ударную группу крейсер «Ворошилов» и два эсминца. Цель была выбрана не случайно. Район Плоешти в королевской Румынии был практически единственным источником, снабжавшим нефтью Германию, ее вооруженные силы. Плоешти бомбила армейская и флотская авиация, на какое-то время добыча нефти там почти прекратилась. А в Констанце, в главной базе румынского флота, имелись большие запасы горючего. Конечно, приближаться к Констанце было рискованно, там сильная береговая артиллерия, возможны минные поля. Но без риска не бывает успеха. Николай Герасимович дал «добро» на эту операцию.

Появление кораблей оказалось неожиданным для противника. В пять утра лидеры открыли беглый огонь по заранее намеченным объектам и выпустили в общей сложности 350 тяжелых снарядов. Цель была достигнута: загорелись нефтебаки, вспыхнул огромный пожар. Однако заплатить за этот успех пришлось дорогой ценой. При отходе лидер «Москва» напоролся на мину. Взрыв был настолько мощный, что корабль переломился и сразу затонул. Лидер «Харьков», пытаясь помочь людям, оказавшимся в воде, получил повреждения от огня береговых батарей.

Операцию тщательно проанализировали в Главном морском штабе и в наркомате. Николай Герасимович сделал для себя два существенных вывода. Обстреливать берег должны не лидеры, а крейсеры, имевшие более прочные корпуса, а главное — большую дальность огня. Они могли бы посылать снаряды с предельной дистанции, не входя в зону минных полей. Однако командование Черноморского флота послать крейсеры не рискнуло. Сохранять их — задача, конечно, важная, но еще важнее разумно планировать и проводить подобные набеги. А второй вывод — возросшая минная опасность. Противник в большом количестве использовал мины старого образца в сочетании с совершенно новыми — электромагнитными. На них, как стало известно, подрывались в морях английские корабли и суда. У нас на Балтике подорвался крейсер «Максим Горький», на Черном море — эсминец «Быстрый». Обычные тралы не обеспечивали безопасность. Нужно было искать какие-то иные средства и способы борьбы. Николай Герасимович добился создания специальной группы ученых для раскрытия секретов нового оружия и выработки контрмер. На Черное море, где электромагнитные мины встречались особенно часто, выехали лучшие ученые-физики страны, в том числе И. В. Курчатов, А. П. Александров.

Много времени отнимали у Николая Герасимовича организационные неувязки. То, над чем в мирное время почти не задумывались, приобрело вдруг важное значение.!< му, например, оборонять военно-морские базы и прибрежные города? Раньше считалось так: флоту — с моря, армии — с суши. Но на море-то флот справился, враг не смог высадить ни одного десанта, а по берегу подошел к Одессе, к Таллину, нависла угроза над Севастополем, над Ленинградом. Корабли и береговые батареи, образно говоря, разворачивали свои орудия на сто восемьдесят градусов. Гарнизоны баз вынуждены были подчиняться не флоту, а общевойсковым начальникам, случайнооказавшимся в этих районах. А такие начальники не знали ни сил, ни возможностей флота. Возникало двойное и тройное подчинение, порождавшее путаницу и безответственность. Все свое влияние использовал Кузнецов для того, чтобы навести твердый порядок в этом вопросе. Вплоть до обращений к Сталину. Одесса, к примеру, морской город, он блокирован противником, связан с Большой землей только морскими дорогами, он полностью зависит от флота, пусть флот и отвечает за его оборону, подчинив себе армейские части в том районе, координируя действия на суше и на море. Хоть и не сразу, но в Одессе, а затем в Севастополе удалось добиться именно такой организации дела.

А вот в Таллине, при всем старании, так и не смогли справиться с неразберихой. По предвоенным планам защищать этот город с суши должна была армия, но она отступала, и уже в июне стало ясно, что предотвратить опасность, нависшую над столицей Эстонии, армейские части не в состоянии. Николай Герасимович добился того, что полная ответственность за оборону Таллина была возложена на Военный совет Балтфлота. Ведь в этой базе было сосредоточено много кораблей, размещались крупные склады. Там находился штаб флота, ему, как говорится, и карты в руки. Пока противник не подошел к самому городу, удалось с помощью жителей создать три оборонительных рубежа, организовать систему артиллерийского огня. Но вот беда, части 10-го стрелкового корпуса и различные армейские подразделения, отступившие под натиском немцев в этот район, продолжали подчиняться своему армейскому командованию. Получилось, что моряки сражались сами по себе, а пехота — сама по себе. Лишь когда положение стало критическим, Кузнецову удалось настоять на том, чтобы корпус подчинили флотскому командованию. Отстоять город было уже невозможно, однако моряки и пехота, тесно взаимодействуя, прикрыли эвакуацию войск; покидая Таллин, корабли и суда приняли с берега почти всех бойцов морских и армейских подразделений.

За годы войны случалось всякое, были большие утраты, особенно в первое время, но, пожалуй, самым горьким, самым болезненным событием оказалась для Николая Герасимович Кузнецова именно эвакуация Таллина, прорыв основных сил Балтфлота (около двухсот кораблей и судов!) из этой базы в Кронштадт. Путь пролегал через минные поля, в зоне действия крупнокалиберной вражеской артиллерии. К тому же противник поднял в воздух всю авиацию, имевшуюся у него на этом участке фронта, топил беззащитные торговые суда, атаковал подорвавшиеся на минах корабли.

29 августа главные силы флота прибыли в Кронштадт и значительно укрепили впоследствии оборону Ленинграда. А тихоходные транспорты еще находились в море. Военные корабли не способны были помочь им, не имели возможности маневрировать на минных заграждениях в тесном, с многочисленными островами, районе. Истребители не могли прикрыть — слишком далеко находились аэродромы. Трагедия продолжалась. Только лишь на учебный корабль «Ленинградсовет» фашистские бомбардировщики за день налетали около ста раз. Тонули суда, гибли люди.

Вряд ли у кого повернется язык назвать таллинскую эпопею Балтийского флота провалом, поражением. Нет, приказ был выполнен, и выполнен вполне успешно. Ядро флота было сохранено, хотя фашистам удалось потопить четверть всех судов и кораблей, участвовавших в прорыве. На палубах транспортов и военных кораблей находилось двадцать три тысячи защитников Таллина, из них погибло более четырех тысяч. Некоторые специалисты считали такие потери минимальными, если учесть, в какой трудной обстановке был совершен переход. Однако Николай Герасимович имел свое мнение на этот счет.

Он старался обнаружить ошибки в своих решениях и решениях командования Балтфлота, продумывал неиспользованные варианты, искал, что можно противопоставить противнику в подобных ситуациях.

Опыт, полученный при прорыве из Таллина, был впоследствии использован при эвакуации войск из Одессы и Севастополя. Причем в Одессе операция была спланирована и организована так умело, что советские корабли и суда, с войсками и техникой на борту, ушли вообще без всяких потерь. Враг спохватился, когда город и порт были пусты.

Еще один важный вывод сделал для себя Николай Герасимович в начальный период войны. Сражаясь самостоятельно, Военно-Морской Флот способен добиться тактических и даже каких-то оперативных успехов. Это хорошо, но это лишь частности в развернувшейся великой битве. Крупные достижения, значительные, определяющие победы просто немыслимы без тесного взаимодействия с сухопутными силами. Что там ни говори, а ведь главные-то события вершатся на берегу. Не грех и поступиться самолюбием, ведомственной морской гордостью радп достижения общих целей. Плечом к плечу — в этом залог успеха.

Необходимость взаимодействия — идея отнюдь не новая, известная всем полководцам и флотоводцам. Но с каким трудом она осуществляется на практике! У моряков свои задачи, свое командование, свои традиции и амбиции. У сухопутчиков, естественно, свои. Чтобы ломать барьер, требуется много энергии, упорства, ума, такта. Давайте хотя бы бегло посмотрим с этой точки зрения на действия военных флотов различных стран во второй мировой войне. Германский флот, достаточно сильный сам по себе, полностью изолировался от сухопутных армий, занимаясь только своими делами, — главным образом вел борьбу на коммуникациях противников.

Практически без связи с действиями сухопутных армий сражался флот Великобритании, добивавшийся господства на море. Более основательное содружество между моряками и пехотинцами было у американцев. Это объясняется спецификой театра военных действий, ведь войска США сражались на островах, на территориях, отделенных от главных баз большими водными пространствами. При этом флот играл порой главенствующую роль. И все же тесное взаимодействие американских моряков и сухопутчиков было скорее эпизодическим, чем постоянным. И лишь Советский флот в течение всей войны сражался в полном содружестве с нашими войсками, оборонявшимися или наступавшими на берегу! В Одессе, Севастополе, Таллине, Ленинграде, Мурманске, Новороссийске — всюду флот поддерживал огнем и десантами сухопутные силы, а те, в свою очередь, всемерно поддерживали моряков.

Всегда вместе — закон всех родов и видов наших войск. Этого требовала боевая обстановка. Этого постоянно, систематически добивался Николай Герасимович Кузнецов. И в этом — одна из главных его военных заслуг.

Дерзкая мысль нанести удар с воздуха по Берлину возникла у Николая Герасимовича в конце июля, когда фашистские бомбардировщики начали появляться ночами над советской столицей. Через противовоздушную оборону к Москве прорывались лишь небольшие группы или отдельные самолеты, ущерб невелик, но сам факт был обидным и угнетающим: вражеские бомбы падают на нашу столицу. Гитлеровская пропаганда трубила об этом на весь мир.

В те дни командование Военно-Морского Флота готовило массированный налет на Пиллау, где базировались вражеские корабли. Самолеты должны были подняться с ленинградского аэродромного узла. На карте Николая Герасимовича протянулись прямые линии от пригородов северной столицы до вражеской базы. Кузнецов мысленно продлил их дальше до паукообразного темного пятна в левом нижнем углу карты. И замер от волнения: а если попробовать? Только достанем ли?

Авиаторы на Балтике, как и на других флотах, были отличные. Как мы уже говорили, в первый, трагический день войны авиация флота не лишилась ни одной машины. Потом, конечно, были потери в боях: обычные, один к одному. Эта небольшая утрата быстро восполнялась. Флотские летчики были хозяевами воздушного пространства над морем, над побережьем. (Об этом лучше всего свидетельствует бывший противник. Журнал «Марине рундшау» в 1962 году писал: «Советская авиация ВМС после первых недель некоторой неясности положения добилась почти неоспоримого превосходства в воздухе над морем».) Более того, поскольку сухопутные войска в Прибалтике утратили свою авиацию, морских летчиков использовали для помощи армейским частям, флотскую авиацию иногда полностью переподчиняли армейским начальникам. Авиаторы работали с такой нагрузкой, что за месяц накопили опыт и мастерство, для приобретения которых в других условиях не хватило бы и года.

Летчики не подведут! А как техника?

Вместе со своим другом Владимиром Антоновичем Алафузовым Кузнецов долго «колдовал» над картой. Нет, с ленинградских аэродромов до Берлина не дотянуть. А не попробовать ли с острова Эзель? Алафузов быстро рассчитал: если идти над морем, по прямой, то получится. Не задерживаясь, не маневрируя, сбросить бомбы и сразу, опять же прямым курсом, домой. Упустишь минут двадцать — до аэродрома не дотянуть. А если туман или неисправность техники? Ведь под самолетами вражеская территория… Короче говоря, все должно быть идеальным.

Само решение о бомбежке Берлина выходило за пределы компетенции наркома ВМФ. Это был вопрос политической важности, требовавший утверждения Ставки. Но ответственность за неудачу ложилась, разумеется, на Кузнецова. Не посылает ли он лучшие экипажи и лучшие машины на верную гибель?

Прежде чем докладывать Сталину, моряки проверили все еще раз вместе с командующим ВВС ВМФ С. Ф. Жаворонковым и ведущими специалистами. Пришли к выводу: если самолеты примут полный запас горючего и пятьсот килограммов бомб каждый, они могут преодолеть девятьсот километров до Берлина и возвратиться обратно. В оба конца — шесть часов пятьдесят минут. И еще несколько минут в запасе.

Как и ожидал Николай Герасимович, Сталин с энтузиазмом воспринял предложение, но засомневался, возможно ли его осуществить. Задал много вопросов, дабы убедиться, что все взвешено, подготовлено. Поинтересовался, кто поведет морских орлов. Кузнецов ответил: опытный флотский летчик Евгений Николаевич Преображенский. Разрешение было получено.

И вот в 21 час 7 августа 1941 года пятнадцать крылатых машин 1-го минно-торпедного авиационного полка стартовали с аэродрома на острове Эзель. Набрали высоту более шести тысяч метров. Температура в кабинах самолетов упала почти до 40 градусов ниже нуля. Управлять бомбардировщиками стало трудно, зато на такой высоте менее опасны были вражеские ночные истребители с их мощными фарами, да и огонь зениток не так страшен.

Возле Штеттина прошли над немецким аэродромом. На нем включались и гасли посадочные прожекторы, аэродром принимал самолеты. Видимо, советские бомбардировщики там приняли за своих. Замигали огни — предложение на посадку. Разнести бы в клочья это осиное гнездо, но впереди была гораздо более важная цель. Еще полчаса, и появилось на горизонте быстро разраставшееся пятно света. Берлин даже не был затемнен: ведь Геринг клятвенно заверил немцев, что на столицу рейха не упадет ни одна бомба!

Полковник Преображенский аэронавигационными огнями дал команду экипажам рассредоточиться и каждому выходить на свою цель. Под крыльями — столица врага! По линиям фонарей прослеживались улицы, при свете луны хорошо видна была река Шпрее. И ни единого выстрела, ни одного прожекторного луча. Если противовоздушная оборона и «засекла» самолеты, то продолжала считать их своими.

Тяжелые бомбы понеслись к земле. В центре города вспыхивали яркие разрывы. Берлин сразу же погрузился во тьму, зашарили по небу лучи, взвились, переплетаясь в воздухе, сотни трасс зенитных снарядов. Но было уже поздно, самолеты ложились на обратный курс.

Через несколько часов Николай Герасимович, скрывая радостное волнение, доложил Сталину, что первая бомбардировка вражеской столицы завершилась полным успехом, все машины вернулись на свою базу. Улыбаясь в усы, Верховный Главнокомандующий тут же распорядился представить участников операции к наградам, а наиболее отличившихся — к званию Героя Советского Союза. Что и сделал Николай Герасимович с большим удовольствием.

Для фашистов удар по Берлину был полной неожиданностью, они даже не разобрались, что произошло. В немецких газетах появилась информация: «Английская авиация бомбардировала Берлин. Имеются убитые и раненые. Сбито шесть английских самолетов». Военное руководство Великобритании, предполагая какой-то подвох, опубликовало официальное разъяснение: «Германское сообщение о бомбежке Берлина интересно и загадочно, так как 7–8 августа английская авиация над Берлином не летала». А пока на Западе судили да рядили, что к чему, по столице рейха был нанесен еще один удар, затем еще. По всему свету разнеслась удивительная новость: русские бомбят Берлин!

Да, так было! Армии вермахта приближались к Москве и Ленинграду, гитлеровцы готовились отметить скорую и окончательную победу, их пропаганда утверждала, что русская авиация полностью уничтожена, и вдруг эта самая «уничтоженная» авиация почти каждую ночь сбрасывает тяжелые бомбы на Берлин, пугая врагов и радуя друзей Советской страны.

Немцы предприняли много усилий, чтобы впредь не допустить бомбардировщики к своей столице. Опасность поджидала советских летчиков всюду: в берлинском небе, над морем, даже на своем аэродроме, к которому прорывались вражеские самолеты. Флотские авиаторы несли потери, но вновь и вновь отправлялись в далекие рейды.

Налеты на Берлин продолжались до 5 сентября, до той поры, когда пришлось оставить Таллин и базу на Эзеле. Всего было сброшено триста одиннадцать больших бомб. Эффект был велик, особенно психологический. Может быть, впервые тогда в Германии люди начали задумываться: куда же ведет их Гитлер со своими сообщниками? Не наступит ли час расплаты за все то, что совершают фашисты? А Николай Герасимович Кузнецов говорил впоследствии, что решение послать флотскую авиацию на Берлин было одним из самых трудных и рискованных в его жизни.

Весьма сложной и ответственной задачей, которой пришлось заниматься Николаю Герасимовичу, была организация морских перевозок в СССР из США. Едва началась война, в Москву прибыл Гарри Гопкинс — специальный представитель и доверенное лицо президента Соединенных Штатов Франклина Рузвельта. С Британских островов он летел до Архангельска над морем. И обратно затем отправился тем же маршрутом. Николай Герасимович Кузнецов занимался обеспечением его встречи и проводов. Гарри Гопкинс произвел на Кузнецова хорошее впечатление. Худой, слабый и болезненный с виду, американец был умен, деловит, а главное, был благожелательно настроен к Советскому Союзу и ясно понимал, что от исхода сражений на советско-германском фронте зависит будущее всего человечества, в том числе и Соединенных Штатов.

В Кремле велись переговоры о том, какую помощь способны оказать американцы сейчас и в дальнейшем. Сталин и Гопкинс обсуждали количество и номенклатуру поставок, а тем временем Кузнецов, советуясь со специалистами, изучал различные варианты: как и куда лучше доставлять грузы. Прямой путь через океан от западного побережья Америки до Владивостока или Николаевска-на-Амуре суда могли проделать примерно за двадцать суток. Плюс перевозка по железной дороге. Это же сколько требуется времени? Да и обстановка на Тихом океане была сложной. От японцев, контролировавших проливы, можно было ожидать любых противодействий. Определять этот маршрут как главный было очень опасно.

Не устраивал Кузнецова и другой вариант: доставлять грузы через Персидский залив и Иран. Два с половиной месяца требовалось для того, чтобы конвой, отправившийся из Нью-Йорка, обогнул мыс Доброй Надежды и достиг иранского побережья. А порты там небольшие, сеть дорог, ведущих к границе с Советским Союзом, развита слабо. Оставался лишь третий путь, хоть и трудный, зато самый короткий, занимавший до десяти суток: из США или Англии через Северную Атлантику, через Баренцево море в незамерзающий Мурманский порт, в более удаленный Архангельск. От этих портов недалеко до фронта, до промышленных центров страны, куда адресовались грузы. Была возможность формировать конвой в Рейкьявике или в английском Скапа-Флоу, идти в высоких широтах мимо островов Ян-Майен и Медвежий, а затем поворачивать к нашим берегам. В начале пути торговые суда могли сопровождаться английскими кораблями, затем советскими.

Был недостаток и у этого маршрута, он пролегал в зоне действий немецкой авиации, подводных и надводных вражеских кораблей. Располагая сетью баз в Северной Норвегии, противник имел возможность вести разведку и атаковать конвои крупными силами. Зимой — долгая полярная ночь, это плюс в нашу пользу. Летом — незаходящее солнце, светло круглые сутки, это большой минус. И все же северный вариант был самым выгодным. Николай Герасимович остановил на нем свой выбор. Англичане и американцы, с некоторыми поправками, в принципе согласились с ним. По северному маршруту и через Иран пошел нарастающий поток грузов.

Во второй половине октября, когда бои развернулись уже на подступах к Москве, Кузнецова вызвал в неурочное время Сталин. Николай Герасимович думал, что речь пойдет о том, какими силами могут моряки укрепить оборону столицы. Однако Сталин заговорил совсем о другом. Его беспокоила доставка грузов. Мурманский порт систематически бомбила вражеская авиация, да и над самим городом нависла угроза захвата. Остается Архангельск, но ведь он замерзает.

— Вам нужно спешно отправиться на Северный флот, подготовить все для встречи конвоев союзников, — сказал Сталин и по своему обыкновению чтобы окончательно решить дело, спросил: — Когда сможете выехать?

— Завтра.

Архангельск, особенно Соломбала, на первый взгляд мало изменились с тех пор, как Николай Герасимович последний раз, еще в молодости, бывал здесь. Тот же завод, те же лодки на Соломбалке, дома на высоких подклетях, длинное здание старой кирпичной казармы, возле которой Кузнецов когда-то полгода оттопывал строевую… Дорогие сердцу места…

Вместе с командующим Северным флотом А. Г. Головко, который был вызван в Архангельск из Полярного, вместе с командующим Беломорской военной флотилией М. М. Долининым и руководителями торгового порта Николай Герасимович обсудил, как лучше встречать и сопровождать конвои, проводить суда через Белое море, в котором уже в декабре появляются крепкие льды. Долинину было поручено как можно скорей завершить ремонт всех имеющихся ледоколов и по возможности вооружить их, чтобы могли защищать от нападения с моря и с воздуха не только себя, но и транспорты с ценными грузами.

Побывал Кузнецов на железной дороге и. конечно, в аванпорту «Экономия», где работал еще юношей. Хорошо, что в свое время позаботились построить в устье Двины этот выносной порт. Зимой торговые суда останавливались здесь, содержимое трюмов перегружалось в вагоны. Через реку по льду прокладывалась временная железная дорога, по ней вагоны перекатывали на станцию Бакарица. Все полезное из прошлого надо использовать и теперь.

Окна штаба Беломорской флотилии выходили на Северную Двину. Начало ноября, а по реке плыла шуга: комья смерзшегося снега, отдельные льдины. Кузнецов знал, что, как только ударит мороз — река станет. Глядя на Двину, он думал, что же еще сделать, чтобы важнейшие грузы, которые так необходимы для ведения войны, шли без малейшей задержки?.. На душе было смутно. Сведения с Балтики и с Черного моря поступали к нему в Архангельск с большим опозданием. Что в Севастополе? Удалось ли сорвать наступление противника? Как держатся защитники полуострова Ханко, сражающиеся по существу в далеком вражеском тылу? По Транссибирской магистрали почти без остановок шли эшелоны с моряками-добровольцами, тихоокеанцы спешили на помощь Москве. Успели они или нет получить боевое снаряжение и оружие? И какое? Одни винтовки? Случалось, что и винтовок-то не хватало. Месяца два назад, когда назрел кризис под Ленинградом, Николай Герасимович поехал туда, на Балтику, был на передовой линии на южном берегу Финского залива, возле флотского форта Красная Горка. Для защиты форта срочно сняли моряков с береговых батарей, с кораблей. А вооружить было нечем. Отбирали винтовки и гранаты у раненых, у отступавших красноармейцев. Кузнецов сам разрешил. Да много ли так наберешь?! А немцы совсем близко, редким огнем их не остановишь. И тогда командир отряда, пожилой запасник, видно, еще со старого флота, аккуратно снял китель и обратился к матросам: «Братки, сейчас у нас одно оружие, тельняшки! Сотрем гадов! За мной!» Моряки покидали бушлаты и бросились в атаку за своим командиром. С голыми руками. Сошлись с немцами грудь на грудь, и фашисты не выдержали ярости «полосатых дьяволов», побежали. Красную Горку удалось отстоять. Но из тех моряков, наверно, никто не остался в живых, разве что раненых удалось потом вынести с поля боя.

Вооружение, боеприпасы необходимы позарез. Поставки союзников не решат, конечно, всей проблемы, но они очень нужны сейчас, когда крупные промышленные районы захвачены гитлеровцами, когда многие заводы эвакуированы на восток и только «обживаются» на новом месте. Вот почему так важно, чтобы каждый транспорт, следующий с грузом военной техники или боеприпасов, продовольствия или требуемых промышленностью металлов, достиг Мурманска или Архангельска.

С тревогой глядя на густеющую шугу, Николай Герасимович размышлял об особенностях и перспективах боевых действий на северном фланге. Здесь мало сухопутных дорог. Немецкие войска в Северной Норвегии, в Северной Финляндии и на Кольском полуострове снабжаются водным путем. Вражеские конвои следуют, как правило, вдоль побережья, под защитой авиации и береговой артиллерии. Советские подводные лодки, торпедные катера, самолеты-торпедоносцы разыскивают и подстерегают фашистские суда, прорываются через охранение, атакуют. И довольно успешно. А результаты очень важны. Чтобы пустить на дно транспорт средних размеров с войсками и техникой, требуется мужество, удача и две-три торпеды. Иногда довольно одной, Подсчитано: если такой транспорт доставит войска и технику на берег и они рассредоточатся по фронту, то для уничтожения их бомбардировочной авиации необходимо совершить минимум тысячу самолето-вылетов, израсходовать миллион килограммов взрывчатки. Нужны истребители прикрытия и многое, многое другое. Выкладки эти, разумеется, приблизительные, округленные, но очень красноречивые.

Вдоль побережья — первый пояс боевых действий, где атаковали в основном советские моряки. А еще севернее, в высоких широтах, в открытом море, все яснее обрисовывался второй огненный пояс. Там пролегали пути союзных караванов. Чтобы сорвать перевозки грузов в СССР, противник расширял свои базы в Северной Норвегии, наращивал там подводный и надводный флот, авиацию. Борьба на коммуникациях быстро усиливалась и можно было сделать вывод, что именно здесь, на северном театре военных действий, развернутся наиболее ожесточенные морские сражения. Значит, надо как можно скорее укреплять тут военный флот. За счет чего? Переоборудовать, вооружать торговые суда, в том числе и небольшие: они способны бороться с подводными лодками, высаживать десанты. Перебросить часть кораблей с Тихоокеанского флота: эсминцы — Северным морским путем, подводные лодки — через Тихий и Атлантический океаны. Будут двигаться своим ходом. Это очень трудно, такого еще не бывало, но в принципе это возможно…

Спросив разрешения, вошел командующий флотилией Долинин.

— Николай Герасимович, из Москвы приехал товарищ Папанин. Он теперь начальник Главсевморпути и уполномоченный Государственного комитета обороны по разгрузке транспортов, прибывающих в Архангельск и Мурманск.

— Хорошая новость, — обрадовался Кузнецов. — Иван Дмитриевич умелый организатор и знает северные условия. Он снимет с военного флота несвойственные нам заботы, мы теперь сможем сосредоточить внимание на главном, на боевых действиях в море.

В начале 1942 года Верховный Главнокомандующий приказал наркому ВМФ Кузнецову сформировать из моряков новые полки и бригады для действий на берегу, использовав для этой цели сто пятьдесят тысяч краснофлотцев, старшин и офицеров^[21]. «В предстоящих боях нам потребуются особо стойкие части», — сказал Верховный. Задача была очень трудная. Моряк, как правило, знаток своего дела (рулевой, минер, сигнальщик, радист, электрик и т. д.), окончивший специальную школу, овладевший практикой на корабле. Уйдет член экипажа на берег — замену ему надо выращивать полгода, а то и год. Нелегко это, особенно в военное время. С другой стороны, приятно было сознавать, как высоко оценивается боеспособность морской пехоты. Ведь она буквально чудеса творила на берегу.

Ни один город, который защищали моряки, ни одна флотская база не были оставлены без приказа. Сто тысяч вражеских солдат и офицеров той группировки, которая была нацелена на Ленинград, оттянули на себя в первые месяцы войны защитники флотских опорных пунктов. Пять суток балтийцы героически обороняли Либаву, почти месяц — Таллин, полтора месяца Моонзундский архипелаг, более ста шестидесяти суток держался Гангут, так и оставшийся непобежденным: корабли вывезли оттуда двадцать тысяч закаленных бойцов, потребовавшихся для защиты Ленинграда. И, разумеется, сама северная столица, прикрытая с моря Кронштадтом. Когда фашисты подошли к пригородам, флот послал свои отряды на самые опасные участки, корабельная артиллерия обрушила на головы фашистов всю мощь своего огня.

На севере три месяца отражали моряки вместе с сухопутными войсками вражеское наступление на Мурманск. И отстояли город, отбросив противника, удержали полуострова Средний и Рыбачий, служившие «воротами» в Кольский залив. Более того, на крайнем правом крыле гигантского фронта, на Муста-Тунтури морская пехота не отошла от высившегося над морем пограничного знака № 1, это было единственное место на западе, где врагам не удалось переступить нашу границу.

Не менее замечательно сражались моряки и на юге. Два с половиной месяца держалась Одесса, пока не поступил приказ об эвакуации. Севастополь, небольшой клочок земли, защищенный флотом, надолго приковал к себе трехсоттысячную группировку противника. Очень не хватало фашистам этих войск, когда они вынуждены были оставить Ростов, Тихвин, другие города.

А Москва?! В октябре 1941 года, когда до предела обострилось положение у стен столицы, Государственный комитет обороны приказал срочно сформировать на флотах двадцать пять морских стрелковых бригад. Сорок тысяч моряков сошли тогда с кораблей на защиту столицы. Первый отдельный морской отряд был за несколько суток создан в самой Москве из охраны центральных управлений Наркомата ВМФ, из раненых моряков, заканчивавших лечение. Николай Герасимович сам вручил этому отряду знамя и проводил его в бой. На разных участках Подмосковного фронта сражались потом моряки, несколько морских бригад удостоены были гвардейского звания. А закон для всех был один: без приказа ни с места! Давний, еще с петровских времен, закон российского флота: «Погибаю, но не сдаюсь!» Так воспитывали на флоте с первого дня, едва новичок надевал тельняшку и бескозырку.

Когда-то, будучи старпомом, а затем командиром крейсера. Николай Герасимович много внимания уделял сплоченности, сплаванности экипажа. А заняв пост наркома, очень заботился о сплоченности всего флота, о сохранении и развитии лучших флотских традиций, и старых, и родившихся в огне революционных боев. Между прочим, это ведь по его предложению был установлен в нашей стране всенародный праздник — День Военно-Морского Флота. Еще до войны, в 1939 году.

Среди записей, сделанных для себя Николаем Герасимовичем, есть и такая: «Добросовестность или компетентность — что же главное? Добросовестность. А компетентность? Компетентных много, но иногда такой человек не хочет решать. Добросовестный почти всегда компетентен (а если чего и не знал, должен узнать и узнает)». Этим постулатом он и руководствовался в своем отношении к людям. Ему удалось создать на Советском флоте большой надежный коллектив, включавший и рядовых моряков, и офицеров, и адмиралов. Рискуя своим положением, он защищал своих подчиненных от клеветы и напраслины. На флотах хорошо был известен случай, когда гнев высшего начальства обрушился на командира Керченской базы контр-адмирала А. С. Фролова. Было это в 1942 году, в трудный период поражений и отступлений, когда не очень-то разбирались, кто прав, кто виноват. А Кузнецов решительно выступил в защиту Фролова, и опытный, честный моряк продолжал свою службу.

Разве не показательно, что за всю войну не был снят с должности ни один из командующих флотами? Правда, вопреки мнению Кузнецова, был отстранен от дел командующий Черноморским флотом Ф. С. Октябрьский, но он, благодаря стараниям Николая Герасимовича, вскоре вновь занял этот пост… Авторитет наркома Кузнецова среди моряков был очень высок, а ведь это тоже немаловажно. Хорошо, когда армия любит своего полководца и верит ему, когда флот верит и любит своего флотоводца.

Однако вернемся к тем ста пятидесяти тысячам моряков, которых было приказано отправить на сухопутный фронт в 1942 году. Одновременно формировалась Волжская военная флотилия. Времени было в обрез. Поразмыслив, Николай Герасимович решил отправить на Волгу тех, кто был ближе, моряков с Северного, Балтийского, Черноморского флотов. А морские стрелковые бригады, создание которых требовало больше людей и времени, укомплектовывать в основном моряками Тихоокеанского флота и Амурской речной флотилии.

Пока эти бригады развертывались и вооружались, прошло несколько месяцев. И получилось так, что почти все они были брошены на новый и самый опасный участок фронта — в Сталинград. Опять моряки оказались в самом пекле и в самые трудные дни. Не назовешь, не перечислишь их подвиги, совершенные у волжской твердыни. Скажу хотя бы о тех, которые особо отмечал Николай Герасимович, но которые, не получив широкой огласки, остались лишь на страницах флотской истории.

18 сентября, когда бои в Сталинграде достигли высшего напряжения, через Волгу переправилась 92-я стрелковая бригада, укомплектованная моряками. Закрепившись в центре города, она несколько дней держалась там, сражаясь за каждый подвал, за каждый этаж. Затем она заняла элеватор и целую неделю отбивала штурм противника. До двадцати атак в день! Море огня — и снова атака. Разъяренные матросы поднимались из руин навстречу врагу, крушили прикладами и штыками.

Тех, кто уцелел в этих боях, 27 сентября переправили на остров Голодный. Из остатков бригады был сформирован батальон и снова отправлен в бой. Затем бригада под этим номером была фактически создана заново из моряков-тихоокеанцев. А из первого состава бригады, из нескольких тысяч беззаветных бойцов, не осталось никого.

Пытаясь деблокировать окруженную группировку, вражеское командование, как известно, быстро сосредоточило юго-западнее Сталинграда крупные танковые силы под руководством опытного полководца Манштейна. Удар был нанесен вдоль железной дороги Котельниково — Сталинград. Возникла реальная угроза соединения вражеских войск, их разделяло расстояние в несколько десятков километров. Но на пути танковой лавины встала 2-я гвардейская армия Р. Я. Малиновского, спешно переброшенная сюда из резерва Главного Командования. За четверо суток армия в сильный мороз, по занесенной снегом степи прошла более двухсот километров и с марша вступила в бой. Гвардейцы остановили, опрокинули, погнали врага назад, лишив командование противника всякой надежды выручить окруженную группировку. Об этом важном сражении рассказывается в книгах, сняты фильмы, в том числе «Горячий снег». Слава героям! Но никто не упоминает о том, что основу гвардейской армии составляли моряки — их было двадцать тысяч! В 86-й стрелковой дивизии этой армии, например, моряков насчитывалось четыре тысячи, то есть две трети личного состава.

Мы знаем, какой ценой достался нашему народу успех под Сталинградом. Флоты отдали для достижения этого успеха все, что могли. На кораблях и в частях Военно-Морских Сил был такой некомплект личного состава, что Николай Герасимович обратился в Ставку с просьбой, чтобы впредь моряков не направляли на сухопутный фронт. Эта просьба была удовлетворена, и костяк флота удалось сохранить.

…Весна 1945 года. Бои на подступах к вражеской столице. Гитлеровцы сопротивлялись с упорством обреченных. На пути наступавших войск были завалы, минные поля. Особенно трудно было форсировать под огнем противника каналы и реки. И каково же было удивление советских воинов, когда на Одере, а затем на Шпрее увидели они канонерские лодки, плавучие батареи, бронекатера и полуглиссеры под бело-голубым советским морским флагом, встретили моряков в их традиционной форме.

— Хлопцы, каким ветром вас сюда занесло? Откуда вы?!

— Сейчас с Днепра, а раньше всяко бывало! — весело ответил мичман, на кителе которого среди других наград сверкали медали «За оборону Севастополя», «За оборону Сталинграда», «За оборону Кавказа».

Моряки воссозданной Днепровской флотилии, осуществляя замысел адмирала Кузнецова, совершили тогда уникальный переход, пройдя пятьсот километров по рекам и полуразрушенным каналам. Успели к началу сражения за Берлин и вместе с армейскими частями приняли участие в его штурме. Моряки подавляли огнем своих орудий вражеские батареи и доты, переправляли стрелковые подразделения через водные преграды, высаживали в тылу противника десанты морской пехоты. Вместе с сухопутными войсками они дошли до центра Берлина.

В завершающих событиях второй мировой войны, в разгроме японских милитаристов, советские военные моряки еще раз продемонстрировали высокое мастерство, решительность, мужество. Усиленный моряками с других флотов, используя опыт войны на западе, Тихоокеанский флот в течение двух недель провел небывалый по дерзости, по быстроте каскад десантных операций. Масштабы были такие, что даже у Николая Герасимовича, видавшего виды, дух захватывало. Находясь во Владивостоке, он принимал участие в разработке операций, координировал действия флота и сухопутных армий.

Размах воистину был океанский, на несколько тысяч морских миль! Почти одновременно моряки высаживались в Сейсине и Порт-Артуре, в Гензане и на Сахалине, на нескольких островах Курильской гряды. И не просто высаживались, а ломали сопротивление японцев, удерживали плацдармы в кровопролитных боях. Особенно ожесточенные сражения развернулись в порту Сейсин и на северном курильском острове Шумшу.

Большую помощь десантникам оказала морская авиация, которой руководил соратник Кузнецова, командующий ВВС Военно-Морского Флота генерал Е. Н. Преображенский, бомбивший когда-то Берлин. Над Сейсином, например, в течение одного дня работали более трехсот самолетов.

Действия тихоокеанцев на всех направлениях были столь стремительными, что в одном из разговоров по телефону Сталин шутя спросил Кузнецова:

— Все еще воюете? — и предупредил: — Японские острова не трогайте. На Хоккайдо высаживаться не следует.

— Бее приказа не будем, — ответил Николай Герасимович. Хотя можно было бы высадиться и там, облегчить положение американцев, медленно продвигавшихся с юга.

Десятки тихоокеанцев, особо отличившихся в борьбе с самураями, были удостоены звания Героя Советского Союза. Золотая Звезда украсила и грудь Николая Герасимовича Кузнецова. Принимая ее, Кузнецов сказал, что эта высокая награда принадлежит всему Советскому Военно-Морскому Флоту.

* * *

Писатель-маринист Владимир Александрович Рудный, много лет изучавший биографию Николая Герасимовича Кузнецова, не раз обращался к историкам с призывом исследовать то, что он, писатель, называл «феноменом Советского Флота», обстоятельно рассказать о том, как и почему советские моряки полностью выиграли «свою» часть войны — единоборство с германским военным флотом. Однако таких исследований до сих пор нет. Может, современникам трудно было подняться до объективного анализа событий?! Но нельзя сбрасывать со счетов и еще одно обстоятельство: «повинен» в этом и Николай Герасимович Кузнецов, а точнее — его сложная послевоенная судьба, мешавшая исследователям обрести неколебимую точку зрения. Слишком круты были перепады в жизни этого человека, с чьим именем неразрывно связаны боевые действия Советского флота.

Николай Герасимович принадлежал к числу тех немногих людей, которые не боялись возражать Сталину, отстаивать свое мнение. В военное время Сталин выслушивал их и даже соглашался, если аргументы были убедительными. Обстановка требовала. А в мирное время стал более раздражительным и нетерпимым. Отдалил от себя маршала Г. К. Жукова и некоторых других прославленных полководцев. Считал, что слишком большую самостоятельность они проявляют. Приближалась очередь и Николая Герасимовича.

В январе 1946 года Сталин высказал мнение: разделить Балтийский флот на два, на Северо-Балтийский и Юго-Балтийский. Кузнецов выступил против. Зачем? Какой смысл иметь на сравнительно небольшом море, лишенном прямого выхода в океан, сразу два флота? Разводить лишнюю бюрократию, плодить лишних штабных чиновников? Сталин резко одернул Кузнецова и велел не рассуждать, а выполнять…

— Если я не годен, снимите меня, — сказал Николай Герасимович.

— Когда надо будет, уберем, — отрезал Сталин. А он не угрожал понапрасну.

После этого отношение к Кузнецову круто переменилось. Гораздо труднее стало работать. Доступ к Сталину был почти закрыт, а без него решать принципиальные вопросы никто не брался. Балтийский флот был, конечно, разделен на два (что впоследствии признали ошибочным). Николай Герасимович чувствовал: назревают печальные для него события. И беда пришла, но с той стороны, откуда ее меньше всего ожидали. Поступил донос: нарком Кузнецов и его «приспешники» — адмиралы Алафузов, Степанов и Галлер ведут, дескать, двойную игру. Они продали американцам и англичанам секрет парашютной торпеды… Донос был написан человеком, не очень-то разбиравшимся в морской технике, но этой кляузы оказалось достаточно для того, чтобы все четверо, по настоянию Берия, оказались на скамье подсудимых. С документами в руках Кузнецов доказывал, что парашютная торпеда давно рассекречена, книжка с ее чертежами продавалась в магазинах и киосках. Доказывал до тех пор, пока не убедился, что его просто не хотят слушать.

Три боевых адмирала были осуждены. В это же время был упразднен Наркомат Военно-Морского Флота. Кузнецова суд оправдал, но его понизили в звании и отправили на Дальний Восток командовать Тихоокеанским флотом, которым он командовал еще будучи капитаном 1-го ранга. Казалось, что круг замкнулся. У историков, пытавшихся исследовать военные успехи Советского флота, опустились руки. Воспрянули противники Николая Герасимовича: наконец-то нарком, строго требовавший от всех подчиненных добросовестности, самостоятельности, деловитости, отстранен и сломлен.

Однако поспешили торжествовать недоброжелатели. Кузнецов был нужен Советскому флоту. Через несколько лет по предложению того же Сталина Наркомат ВМФ был восстановлен. Точнее — не наркомат, а уже Министерство ВМФ, а министром Военно-Морского Флота назначен был Николай Герасимович Кузнецов. Жизнь подсказала, жизнь заставила. Волна радости прокатилась тогда по всем флотам. Некоторые историки вновь взялись за перо, но теперь уже с меньшей решительностью, с опаской.

В 1951 году на Северном флоте случилось чрезвычайное происшествие. У выхода из Кольского залива, штормовой ночью, в тумане, эсминец налетел на крейсер и пропорол ему борт. Из Москвы сразу же прибыла комиссия. Возглавлял ее министр ВМФ Кузнецов. И он, имея чин контр-адмирала, был в этой комиссии самым младшим по званию. Странно было видеть это. Погоны Адмирала Флота Николаю Герасимовичу были возвращены позже…

Североморцы с тревогой ждали больших неприятностей, разносов, судебного процесса. А комиссия, ознакомившись с материалами расследования и расспросив свидетелей в кают-компании крейсера, окончила работу буквально за несколько часов и завершила ее необычным образом. Кузнецов приказал собрать на юте весь экипаж и вышел к людям. Ту короткую речь, которую он произнес, через несколько дней знал весь Северный флот, знали ее и на других флотах. Сказал он примерно так: «Виноваты вы. Ваша вахта проглядела. Могло быть хуже, но командир эсминца успел дать задний ход и ослабил удар. Корабль ставим в док. Судьба крейсера и судьба ваших командиров зависит от вас. Если вы все как следует поработаете и к намеченному сроку вернете корабль в строй, я доложу правительству, что экипаж хороший. Действуйте!»

Словно гора свалилась с плеч моряков. Вдохновленные доверием министра, они работали потом с таким энтузиазмом, что закончили ремонт с отличным качеством и раньше времени. Настолько раньше, что Кузнецов поощрил многих членов экипажа именными часами и портсигарами. Такое не забывается.

Прошло время, и Николай Герасимович опять был снят с поста министра, опять понижен в звании и уволен в отставку в чине вице-адмирала, что соответствует армейскому генерал-лейтенанту. И теперь уже навсегда. Произошло это в тот период, когда некоторые руководители принялись ретиво сокращать армию и флот, когда было приказано резать на металлолом военные корабли, считавшиеся устаревшими. Американцы ставили такие корабли на консервацию: через четверть века, после модернизации, они появились у берегов Ливана, в Персидском заливе. А мы резали, уничтожали. Николай Герасимович выступил против столь поспешных, неоправданных действий и вторично лишился звания Адмирала Флота. На этот раз он был полностью отстранен от всех морских дел.

Дважды разжалованный опальный флотоводец, не занимающий никаких постов, — самая, казалось бы, подходящая мишень для безответных нападок, для сведения счетов, для того, чтобы свалить ответственность за все недостатки на флотах. Такие попытки имели место. Но авторитет Николая Герасимовича среди моряков, среди видных военных руководителей был настолько высок, что выпады против него заканчивались без успеха. Разве что настроение портили человеку.

Из всех «обвинений», выдвинутых против Кузнецова в специальной литературе, на военно-теоретических конференциях, всерьез можно принять лишь несколько, да и они спорны. Самый, пожалуй, весомый и живучий упрек в адрес Николая Герасимовича таков. На завершающем этапе войны наши сухопутные армии в ходе Восточно-Прусской и Восточно-Померанской стратегических операций прижали к морю несколько крупных вражеских группировок: большое количество солдат, боевой техники, материальных ценностей. К сожалению, противнику удалосьмногое вывезти на судах в Германию. Особенно войска, которые потом продолжали сражаться против нас. А Балтийский флот не смог сорвать эти перевозки. Почему? Да потому, что был слаб, а Николай Герасимович Кузнецов, дескать, не сумел своевременно добиться у Ставки Верховного Главнокомандования усиления балтийцев авиацией и малыми кораблями.

Здесь не место продолжать затянувшуюся дискуссию на эту тему. Но нужно все же отметить следующее. Никто не знал заранее, как развернутся военные действия, будут ли окружены вражеские войска, где и когда это произойдет. Поэтому и усилить балтийцев за счет черноморцев или североморцев Кузнецов заранее не мог. Да и чем было усиливать-то? И Северный и Черноморский флоты понесли потери в войне, сами нуждались в значительном пополнении. Наверно, можно было снять оттуда какое-то количество малых кораблей, но сколько времени потребовалось бы на их переброску?.. Ну и последнее: Балтийский флот действовал тогда весьма активно, если и не сорвал перевозки, то нанес противнику очень ощутимые потери. Много вражеских судов было пущено на морское дно.

Итак, Николай Герасимович Кузнецов не числился больше на флоте. Однако он продолжал жить и трудиться ради любимого дела. Написал ряд статей, много очерков, в том числе о своих сослуживцах и боевых друзьях Л. М. Галлере, Б. М. Шапошникове, И. К. Кожанове, В. К. Блюхере. Выпустил несколько книг. В дополнение к немецкому, французскому и испанскому языкам изучил английский язык, и настолько хорошо, что смог перевести книгу Джеймса Колверта «Подо льдом к полюсу». Оставил после себя много набросков и записей. А вот «феномен Советского Флота» так и не исследован до сих пор. Может, молодые, смелые историки возьмутся за эту работу?!

Скончался Николай Герасимовпч в декабре 1974 года. Прощаясь с ним, известный летчик, дважды Герой Советского Союза В. К. Коккинаки, хорошо знавший Кузнецова, произнес простую и очень точную фразу. «От нас ушел на редкость порядочный человек…»

День его похорон был днем траура на всех флотах и флотилиях.

Советские военные моряки и старшего поколения, и молодежь надеются и ждут: справедливость будет наконец восстановлена, Кузнецову вернут звание Адмирала Флота Советского Союза, которое носил он в годы войны и в послевоенное время. Моряки верят, что на океанских просторах появится могучий корабль, носящий имя нашего замечательного флотоводца!

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1988 года вице-адмирал Кузнецов Н. Г. восстановлен в прежнем воинском звании Адмирала Флота Советского Союза.

А. ОРЛОВ
Иван Степанович КОНЕВ ★

Шел Парад Победы. Москва победоносная чествовала своих героев. Шагали сводные полки фронтов, четко отбивая шаг по брусчатке Красной площади. Колонну 1-го Украинского фронта возглавлял Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев.

О чем мог думать прославленный полководец Великой Отечественной войны в эти минуты? Скорее всего в его памяти вставали картины огненных лет, беспримерной по ожесточенности войны, войны за свет против тьмы, за добро против зла, за счастье людей всего мира. Да, ему было, что вспомнить! В годы войны он возглавлял Западный, Калининский, Северо-Западный, Степной, 2-й и 1-й Украинские фронты. Сотни боев, десятки сражений, оборонительных и наступательных операций.

Многое, очень многое могло встать перед мысленным взором полководца: контрудар 19-й армии в районе Ярцево — Духовщина летом 1941 года, когда советские воины впервые остановили победный до тех пор марш вермахта. Оборонительное сражение под Москвой… Калининская наступательная операция, закончившаяся разгромом левого фланга огромной группировки, созданной Гитлером для захвата Москвы. Мощный рывок частей Калининского фронта в ходе наступления Советской Армии зимой 1941/42 года. Курская битва. Освобождение Белгорода, проведенное совместно с войсками Воронежского фронта… Харьковская операция… Стремительное наступление к Днепру, освобождение Полтавы, Кременчуга… Форсирование Днепра с ходу на широком фронте… Прорыв немецкого «Восточного вала» на Днепровском правобережье… Освобождение Пятихатки, Кировограда, Знаменки, Александрии… Окружение и разгром мощной неприятельской корсунь-шевченковской группировки… Уманская операция… Выход на советскую государственную границу и перенесение огня войны на землю врага. Рывок, проведенный в районе Броды. Освобождение Львова, Станислова… Захват Сандомирского плацдарма… Спасение древнего Кракова, обреченного гитлеровцами на разрушение… Охват Верхней Силезии и сохранение для Польши Силезского промышленного района… Операция войск фронта, проведенная в поддержку Словацкого восстания, знаменитые бои у Дуклинского перевала… Гигантская, совместно с войсками 1-го Белорусского фронта, операция по окружению и взятию Берлина… И наконец, стремительный марш-маневр двух танковых и трех общевойсковых армий через чешские Рудные горы на помощь восставшей Праге, разгром группировки Шернера и освобождение столицы Чехословакии…

Да, ему было, что вспомнить. Если герой книги «Как закалялась сталь» Павел Корчагин гордился тем, что «на багряном знамени революции есть и его несколько капель крови», то маршал Конев мог смело сказать о себе, что в великую победу над фашизмом вложено немало и его, Конева, мысли, воли, умения, энергии.

* * *

Иван Степанович Конев родился 28 декабря 1897 года в деревне Лодейно Вологодской губернии (ныне Подосиновского района Кировской области) в бедной крестьянской семье. После окончания трехклассной школы в Лодейно и земского училища в селе Пушма юноша работал табельщиком на лесоповалах Архангельской и Вологодской губерний. В мае 1916 года Конева призвали в армию и направили в унтер-офицерскую школу, затем он служил в тяжелой артиллерийской бригаде, дислоцировавшейся в Москве. После Февральской революции Конев сблизился с большевиками, всем сердцем поверил в дело Ленина.

Вернувшись после демобилизации в родные края, в начале 1918 года Конев вступил в партию коммунистов, был избран членом уездного исполкома, а затем назначен уездным военным комиссаром Никольского уезда. Во главе боевого революционного отряда Иван Степанович участвовал в подавлении контрреволюционного эсеровского мятежа. В острой классовой борьбе Конев приобретал командирские и комиссарские навыки, умение не только управлять боем, но и влиять на людей, привлекать на свою сторону колеблющихся, убеждать сомневающихся.

Со свойственной ему настойчивостью Конев добивался отправки в действующую армию. В конце концов военный комиссар Ярославского военного округа М. В. Фрунзе удовлетворил его просьбу. В вологодской газете «Плуг и молот» в те дни сообщалось: «…из города Никольска отправился на фронт добровольцем один из лучших, честных, всей душой преданных революции организаторов ячейки коммунистов, военком, дорогой товарищ Конев И. С.».

В боях и сражениях против войск Колчака, банд Семенова и Дидерикса, японских оккупантов проявились незаурядные способности молодого, энергичного командира. Коммунист Конев — комиссар бронепоезда, стрелковой бригады, дивизии. В марте 1921 года, будучи делегатом X съезда РКП (б), принимал участие в подавлении Кронштадтского мятежа. В 1921–1922 годах Иван Степанович был комиссаром штаба Народно-революционной армии Дальневосточной республики, в 1923–1924 годах — комиссаром 17-го Приморского стрелкового корпуса. В огне сражений с белогвардейцами и интервентами закалялась воля, креп организаторский талант будущего полководца. В 1928 году в аттестации на командира 50-го стрелкового полка 17-й стрелковой дивизии И. С. Конева отмечалось: «Инициативный, энергичный и решительный командир. Требователен и настойчив. Пользуется деловым авторитетом у подчиненных».

В 1934 году Иван Степанович окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Выпускная комиссия в своем заключении отметила, что И. С. Конев «академический курс усвоил отлично и достоин выдвижения на должность командира и комиссара стрелкового корпуса».

В 1934–1941 годах Конев последовательно командовал стрелковой дивизией, корпусом, особой группой советских войск в МНР, войсками 2-й отдельной Краснознаменной Дальневосточной армией, Забайкальского и Северо-Кавказского военных округов. В июне 1940 года ему было присвоено звание генерал-лейтенанта.

В мае 1941 года в Северо-Кавказском военном округе была сформирована 19-я армия, которую в начале июня возглавил И. С. Конев. С нею, когда началась Великая Отечественная война, он двинулся на фронт. Уже в начале июля армию, переданную в состав Западного фронта, выдвинули на витебское направление. К фронту приближались медленно: авиация противника бомбила эшелоны. Приходилось восстанавливать взорванные пути. Задержки раздражали командарма: ему хотелось быстрее ввести армию в сражение. Как только головной эшелон прибыл к месту назначения, оторвавшись от последующих эшелонов, Конев, не дожидаясь выгрузки, пересел в машину и поехал разыскивать штаб фронта.

Путь оказался не из легких. «Мессершмитты» на бреющем полете рыскали над дорогами, подвергая обстрелу и бомбежке все, что попадалось. Часто приходилось пережидать налеты вражеской авиации, укрываясь в овражках или кюветах. А дальше пошло еще хуже. Осколок авиабомбы пробил бак: машина загорелась, был контужен адъютант, сгорел портфель с картами. И все же командарм разыскал штаб фронта. И тут же получил приказ: развернуть армию и, отбросив противника, наступавшего на Витебск, на запад, организовать оборону города. Но как решать эту задачу, если связь с Витебском прервана и никто не знает, какая там обстановка? И Конев решил лично выехать в Витебск.

На первых же километрах пути от Рудни к Витебску командарм-19 понял, что положение на этом участке крайне тяжелое. Воинские части, упорно обороняясь, отходили на восток. В массе отступающих двигались обозы вперемежку с артиллерией. Попадались и танки.

Но недаром за плечами генерала были годы гражданской войны. Не раз приходилось тогда комиссару Коневу останавливать панически отступающие части, лично вести бойцов в атаку. Он знал, что стоило хотя бы ненадолго остановить этот поток, организовать элементарное управление, и из этой отступающей массы на глазах начнет создаваться боевая часть, начнут собираться боеспособные войска.

Витебск был уже недалеко, Но обстановка в городе оставалась неясной. Встречные давали самые противоречивые свидетельства. Одни говорили, что в городе немцы, другие — что бои идут на окраинах, третьи утверждали, что немецкие танки уже за рекой и вот-вот здесь появятся.

Нужно было действовать. И Конев принял решение. Он вышел из машины, снял плащ, чтобы видны были знаки различия на петлицах, начал останавливать отступавших. Говорил спокойно, приказы отдавал вполголоса, но уверенно и властно. И это помогло. Его целеустремленная воля подчиняла растерявшихся людей. Его приказания выполнялись охотно, даже с какой-то радостью. Это и понятно. Отступавшие почувствовали, что этот генерал сможет превратить беспорядочно отступающую толпу в организованную силу, способную противостоять врагу. К Витебску Конев прибыл не один. За его вездеходом двигалось подразделение пехотинцев, артиллерийская батарея, три тяжелых танка КВ.

С этими силами он и вступил в город, оказавшийся пустым. Не было ни наших, ни немцев. Город уже эвакуировался. В разных местах полыхали пожары — последствия бомбежек.

На центральной площади у здания обкома партии Конев увидел майора и нескольких бойцов. Они оказались из 37-й стрелковой дивизии, которой когда-то командовал именно он, Конев. Назвав себя, он узнал, что бойцы дивизии оказались тут, отступая с боем от границы. Здесь, в Витебске, майор принял под командование роту Осоавиахима и рабочее ополчение.

— Оружие старое, учебное. И патронов мало, — доложил майор.

— Ваши действия одобряю, — ответил Конев. — Держитесь до утра. Придут подкрепления.

Он оставил в распоряжение майора приведенных с собой пехотинцев и танки, а сам пошел на батарею, которая уже обосновалась у реки на высотке, что господствовала над городом.

Как он и ожидал, немецкая авиация с рассвета возобновила атаки на Витебск. Возникли новые пожары. А потом крупная вражеская часть на мотоциклах, в сопровождении танков внезапно вырвалась с запада и направилась прямо к мосту, возле которого окопались майор и его бойцы. Тут неприятелю был нанесен удар. Забрасывали вражеские танки бутылками с горючей смесью. Сам же командарм, обосновавшись на артиллерийской батарее, руководил ее огнем по противнику до тех пор, пока одна из дивизий 19-й армии не подошла к городу. К этому времени ему уже было ясно, как строить оборону Витебска.

В те дни здесь, под Витебском, начинало развертываться историческое Смоленское сражение, в котором впервые с начала второй мировой войны отборные войска вермахта, наступавшие на Москву, были ослаблены, остановлены и вынуждены перейти к обороне. Но это было позднее, а тогда, 10 июля, подходившие к фронту дивизии 19-й и 20-й армий грудью встретили наступавшие танковые армады фашистов, имевшие задачу овладеть районом Орша — Смоленск — Витебск и открыть себе кратчайший путь на Москву. Силы были неравны. 11 июля фашисты захватили Витебск. Используя превосходство в силах, немецкие 2-я и 3-я танковые группы и передовые дивизии 9-й и 2-й армий врага прорвали оборону Западного фронта. 19-я армия и соседние 16-я и 20-я армии оказались в окружении. Но и в этой тяжелейшей обстановке советские войска продолжали сражаться.

Конев не знал нормального сна, забыл об отдыхе. Он почти все время находился в войсках, его волей дивизии продолжали биться с врагом, остановили его продвижение на Рудню и Сураж. 30 июля противник на западном направлении перешел к обороне. Вражеское командование, пораженное огромными потерями войск и боясь отрыва танковых армий от пехоты, приняло решение отложить наступление на Москву. Весь август продолжались ожесточенные бои под Смоленском. Армия Конева героически дралась под Ярцевом и Духовщиной. В начале сентября она вместе с 30, 16, 20-й армиями перешла в наступление. И хотя в полосе армии наступление не получило большого развития, но, сковав противостоявшие войска противника, она способствовала успеху соседей. Смоленское сражение, развернувшееся на фронте в 650 километров, сорвало расчеты гитлеровских стратегов на безостановочное движение к Москве, заставило немецкие войска на главном направлении перейти к обороне. Советское командование выиграло время для подготовки обороны столицы и последующего разгрома врага в битве под Москвой.

В Смоленском сражении Конев проявил себя как талантливый военачальник. 11 сентября Ивану Степановичу было присвоено звание генерал-полковника, а на следующий день решением Ставки он был назначен командующим Западным фронтом. «Я принял это назначение с благодарностью, но и с ощущением огромной ответственности, — вспоминал маршал. — Ведь тогда как раз гитлеровская ставка разработала операцию «Тайфун». Так Гитлер именовал замысленное им грандиозное наступление на Москву. Операцию, которую он намеревался завершить к зиме 1941 года. Для этого гитлеровское командование стянуло в район Смоленска большую и самую лучшую часть своих дивизий. Создало небывалый по мощи кулак, сосредоточило все отборное, самое боеспособное, что было в гитлеровской армии».

Действительно, к тому времени противник, произведя перегруппировку сил на московское направление, превосходил противостоящие ему советские войска по людям в 1,25 раза, по танкам — в 2,2, по орудиям и минометам — в 2,1 и по самолетам — в 1,7 раза.

К началу наступления немецко-фашистских войск на московском направлении (условное наименование «Тайфун») на дальних подступах к столице оборонялись три наших фронта: Западный (командующий — генерал-полковник И. С. Конев), Резервный (командующий — Маршал Советского Союза С. М. Буденный) и Брянский (командующий — генерал-лейтенант А. И. Еременко). Всего в их составе в конце сентября насчитывалось около 800 тысяч активных бойцов, 782 танка и 6808 орудий и минометов, 545 самолетов. Наибольшее количество сил и средств было в составе Западного фронта.

Наступление немецких войск началось 30 сентября ударом танковой группы Гудериана и 2-й немецкой армии по войскам Брянского фронта на участке Жуковка — Шостка. 2 октября противник нанес мощные удары по войскам Западного и Резервного фронтов.

По приказу Конева был нанесен контрудар по обходящей войска фронта северной группировке вражеских войск. Однако силы были неравны. К исходу 6 октября значительная часть войск Западного и Резервного фронтов была окружена западнее Вязьмы.

7 октября в штаб фронта прибыл генерал армии Г. К. Жуков. Докладывая ему обстановку, Конев чувствовал себя виноватым в том, что часть войск фронта попала в окружение. Конечно, противник имел превосходство и в живой силе, и в технике. И все же, все же. Он казнил себя жестоко. Да, нужно было своевременно, более правильно определить направление главных ударов противника и сосредоточить против них основные силы и средства за счет пассивных участков. Этого сделано не было. Образовались зияющие бреши, которые закрыть было нечем, так как никаких резервов в руках командования не оставалось. Вот как характеризовал сложившееся положение Г. К. Жуков: «В 2 часа 30 минут ночи 8 октября я позвонил И. В. Сталину. Он еще работал. Доложив обстановку на Западном фронте, я сказал:

— Главная опасность сейчас заключается в слабом прикрытии на можайской липни. Бронетанковые войска противника могут поэтому внезапно появиться под Москвой. Надо быстрее стягивать войска откуда только можно на можайскую линию обороны.

И. В. Сталин спросил:

— Где сейчас 19, 20-я армии и группа Болдина Западного фронта, где 24-я и 32-я армии Резервного фронта?

— В окружении западнее и северо-западнее Вязьмы, — ответил Я».

Затем Жуков отбыл в штаб Резервного фронта. Вскоре туда поступила телефонограмма начальника Генерального штаба, в которой по указанию Верховного Главнокомандующего предлагалось Жукову 10 октября возвратиться в штаб Западного фронта. В тот же день Жукову позвонил Сталин:

— Ставка решила назначить вас командующим Западным фронтом. Конев остается вашим заместителем. Вы не возражаете?

— Нет, — ответил Жуков, — какие же могут быть возражения! Коневу, я думаю, следует поручить руководство группой войск на калининском направлении. Это направление слишком удалено, и там нужно иметь вспомогательное управление фронта.

— Хорошо, — согласился Сталин. — В ваше распоряжение поступают оставшиеся части Резервного фронта, части, находящиеся на можайской линии. Берите скорее все в свои руки и действуйте.

«Обсудив обстановку с И. С. Коневым, — вспоминал Жуков, — мы прежде всего решили отвести штаб фронта в Алабино; И. С. Коневу взять с собой необходимые средства управления, группу командиров и выехать для координации действий группы войск на калининское направление».

Под Калинином положение было очень сложным. В городе почти не было войск, ПВО была организована слабо. Командование войсками в городе осуществлял военком, но и он плохо знал, что творилось на фронте. А на город волнами плыли слухи, один страшней другого. Говорили, что Калинин отрезан от Москвы немецким воздушным десантом, что железнодорожное сообщение прервано, что в городе полно вражеских диверсантов.

Конев с двумя офицерами, шифровальщиком и радиостанцией прибыл в Калинин 12 октября. Выяснилось, что немецкие танки прошли город Зубцов и следуют на Калинин. Оценив обстановку, Конев понял, что у него на организацию имелось не более 2–3 дней. Надо было действовать решительно. И прежде всего прекратить панические настроения в городе. Что-то надо было сделать, чтобы внушить спокойствие жителям, толпившимся во дворе военкомата. И он придумал.

— Прикажите принести койку в ваш кабинет, хочу отдохнуть с дороги, — сказал он военкому.

А когда койку принесли, снял сапоги, не раздеваясь, прилег на нее, укрылся шинелью.

Сразу стало известно, что заместитель командующего фронтом отдыхает. Спит. Хитрость эта удалась: ну, уж раз заместитель комфронта лег спать, значит волноваться нечего. Все разошлись по домам и рассказали об этом в городе. Конев действовал стремительно. Немедленно был остановлен эшелон, в котором следовали к фронту части одной из дивизий. Им было приказано занять оборону западнее и юго-западнее Калинина. Чтобы не позволить противнику вклиниться в стык между Западным и Северо-Западным фронтами, Конев приказал командующему армией Юшкевичу одной дивизией оборонять подступы к Калинину с северо-востока, а остальные выдвинуть к Торжку, чтобы предотвратить поворот фланга противника к городу Бежецку. Прибыв в Ржев, Конев приказал командующему армией И. И. Масленникову ударить через Волгу по тылам противника, наступающего на Калинин.

Однако времени уже не хватало: город удержать не удалось. Но не зря Конев выдвинул срочно дивизию Горячева из армии Юшкевича на северо-восточную окраину Калинина. Там противник был остановлен, фронт стабилизировался. Одновременно прибывшая с Валдая танковая бригада полковника П. А. Ротмистрова, за сутки проделавшая труднейший марш-маневр, с ходу приняла на Ленинградском шоссе встречной бой с авангардом танковой группы генерала Гота, разбила его и заставила откатиться за Волгу. Всем этим был сорван намечавшийся по плану «Тайфун» удар на Бежецк и Бологое.

Так в эти решающие дни в кратчайшие сроки вокруг Калинина была сосредоточена значительная группа войск. В Ставку было доложено: авангарды Гота на отрезке шоссе Калинин — Медное разгромлены. Северо-восточнее города организован сплошной стабильный фронт.

Свою штаб-квартиру Конев расположил в деревеньке Змиево. Оттуда он передал в Генштаб очередное донесение и попросил вызвать к проводу начальника Генерального штаба.

— Обождите, — ответно зазвучал телеграф. — У аппарата Сталин.

Аппарат продолжал стучать, на полу завивалась лента. Взволнованный телеграфист докладывал: «Заслушав ваше сообщение, Ставка решила образовать Калининский фронт в составе 30, 31, 29 и 22-й армий и отдельных дивизий, расположенных на этом направлении. Командующим фронтом назначен генерал-полковник Конев. Желаем успеха. Сталин. Шапошников».

Со всей свойственной ему энергией Конев принялся за дело. А дело оказалось очень непростым. Напряженность обстановки под Москвой все нарастала. За месяц ожесточенных, кровопролитных боев противнику удалось продвинуться на 230–250 километров. Однако план гитлеровского командования, рассчитывавшего взять Москву к середине октября, был сорван, силы врага были серьезно истощены, его ударные группировки растянуты. К концу октября на главном направлении, где оборонялся Западный фронт, наступление было остановлено на фронте Тургиново — Волоколамск — Дорохове — Наро-Фоминск, западнее Серпухова, Алексина.

Огромными усилиями командующего Калининским фронтом, его штаба, политорганов удалось стабилизировать оборону и в районе Калинина. Войска фронта прочно удерживали занятые рубежи, проявляя невиданную стойкость и массовый героизм. Противник превосходил войска фронта по пехоте в 2 раза, по танкам — в 3,5 раза, в артиллерии и пулеметах — более чем в 3 раза. И все же армии Калининского фронта сумели нанести поражения вражеской группировке, прорвавшейся от Калинина в направлении Торжка. Попытка крупной группировки немцев 24 октября прорваться от Ржева на Торжок тоже окончилась неудачей. Активной обороной и наступательными действиями войска фронта сковали 13 пехотных дивизий противника, не дав немецкому командованию возможности перебросить их на главное, московское направление. Кроме того, Конев сумел так развернуть войска, что они заняли охватывающее положение по отношению к северному флангу группы армий «Центр». Это постоянно держало командование противника в напряжении, отвлекало его войска, в частности, под Калинином находился моторизованный корпус, который ранее планировалось бросить на Москву.

Не достигнув цели в октябрьском наступлении, фашистское командование срочно пополняло войска, производило их перегруппировку с тем, чтобы в новом наступлении овладеть Москвой. Советское командование Донимало это и готовилось не только отразить натиск врага, но и разгромить его на подступах: к Москве, перейти в решительное наступление.

Оборона Западного и Калининского фронтов энергично совершенствовалась. На угрожаемых участках строилась глубоко эшелонированная противотанковая оборона. Войска пополнялись личным составом, вооружением, боеприпасами, имуществом связи, инженерными и материально-техническими средствами.

Ставка передавала фронтам из своих резервов, сформированных в глубине страны, дополнительные соединения стрелковых и танковых войск, которые сосредоточивались на наиболее опасных направлениях.

Новый этап наступления на Москву по плану «Тайфун» немецкое командование начало 15 ноября ударом по 30-й армии Калининского фронта, которая оборонялась южнее Волжского водохранилища. Противник против нее бросил более 300 танков, тогда как армия имела всего 56 легковых танков. И все-таки дивизии вермахта с большим трудом прорвали здесь нашу оборону и начали наступать на Клин.

Врагу удалось прорваться на ряде участков Западного фронта.

Особенно тяжелый характер приобрели бои 16–18 ноября. Не считаясь с огромными потерями, враг лез напролом, стремясь любой ценой прорваться к Москве.

Именно в те дни произошел известный разговор Сталина с Жуковым. Вот как вспоминал его прославленный полководец.

«Не помню точно какого числа — это было вскоре после тактического прорыва немцев на участке 30-й армии Калининского фронта и на правом фланге 16-й армии — мне позвонил И. В. Сталин и спросил:

— Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю вас это с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.

— Москву, безусловно, удержим. Но нужно еще не менее двух армий и хотя бы двести танков.

— Это неплохо, что у вас такая уверенность, — сказал И. В. Сталин. — Позвоните в Генштаб и договоритесь, куда сосредоточить две резервные армии, которые вы просите. Они будут готовы в конце ноября, но танков пока мы дать не сможем».

Напряженность боев нарастала на всем протяжении Западного и Калпнинского фронтов. Линия нашей обороны выгибалась, казалось, противник вот-вот прорвется.

К 5 декабря немецкое наступление на Москву было все же повсеместно остановлено.

5 декабря мощным ударом Калининского фронта началось советское контрнаступление под Москвой. Момент перехода в контрнаступление был выбран не случайно. В начале декабря настал момент, когда вражеские войска выдохлись: их наступательные возможности исчерпались. Но к обороне противник еще не перешел — не было приказа Гитлера. Именно в это время и началось контрнаступление фронта, а за ним Западного. Враг был застигнут врасплох. Приказ на переход к обороне группа армий «Центр» получила лишь 8 декабря.

Начав наступление, войска Калининского фронта форсировали Волгу и повели наступление на стыке вражеских групп армий «Центр» и «Север». Бешеное сопротивление, оказанное противником на рубеже Волги, было сломлено. Начальник генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал-полковник Гальдер так писал в те дни о начале наступления Калининского фронта: «5 декабря: Противник прорвал наш фронт в районе восточнее Калинина… Фон Бок сообщает: силы иссякли.

8 декабря:…Северо-западнее Москвы начала действовать 20-я русская армия…»

Гальдер не ошибся. Через неделю, 16 декабря, Калинин был освобожден. Разгромив противостоявшую фронту 9-ю армию противника, войска Калининского фронта продвинулись на 70—120 километров на запад, нанесли противнику большой урон, захватили богатые трофеи. Операция по освобождению Калинина была одной из первых наступательных операций советских войск. Причем проведена она была при отсутствии превосходства в силах над противником — сказалось полководческое искусство Конева, четкая целенаправленная работа его штаба.

Освобождение Калинина имело большое стратегическое значение — была восстановлена прямая связь между западным и северо-западным стратегическими направлениями советских войск и обеспечено взаимодействие Западного, Калининского и Северо-Западного фронтов.

В ходе зимнего наступления Конева все время не покидала мысль овладеть Ржевом, который противник превратил в центр сильно укрепленного района. В начале января 1942 года, когда войска Калининского фронта вышли на подступы к Ржеву, Конев решил с ходу прорвать вражескую оборону западнее города ударом одной (39-й) армии, а главной группировкой, наступавшей на Сычевку, Вязьму, перерезать основные коммуникации группы армий «Центр». Однако на выполнение этого дерзкого замысла не хватило сил: продвинувшись в начале на 80–90 километров, наступавшие армии в дальнейшем успеха не имели. Это и понятно. В тот период (январь — февраль 1942 г.) наша армия испытывала острейший недостаток в боеприпасах. Промышленность, перебазированная на восток, еще не развернулась на полную мощность и не могла дать фронту необходимое количество боеприпасов. Вот как описывал этот период Г. К. Жуков: «Вероятно, трудно будет поверить, но нам приходилось устанавливать норму расхода боеприпасов — 1–2 выстрела на орудие в сутки». И это, заметьте, в период наступления! В донесении фронта на имя Верховного Главнокомандующего от 14 февраля 1942 года говорилось: «Как показал опыт боев, недостаток снарядов не дает возможности проводить артиллерийское наступление. В результате система огня противника не уничтожается, и наши части, атакуя малоподавленную оборону противника, несут очень большие потери, не добившись надлежащего успеха».

Действительно, переутомленным и ослабленным войскам становилось все труднее преодолевать сопротивление врага. Противник значительно усилил свою вяземскую группировку и, опираясь на заранее укрепленные позиции, начал активные действия против войск Западного и Калининского фронтов. В середине апреля советские войска закрепились на достигнутых рубежах и перешли к обороне. К этому времени Калининский фронт продвинулся на запад на 250 километров.

Начались затяжные бои «местного значения» в районе Ржев — Селижарово — Зубцов. Они томили Конева. Его характер, полководческие качества требовали широкого и стремительного маневра, оперативного простора. Мысль о новом наступлении, хотя бы частном, не покидала его.

Но шел 1942 год, главные события разворачивались на юге: там кипела грандиозная Сталинградская битва. Однако в августе Ставка организовала наступательную операцию Западного и Калининского фронтов с целью сковать значительные силы противника и лишить его возможности перебрасывать отсюда резервы на юг. Войска Конева наносили удар на Ржев и Зубцов. С энтузиазмом принялся Конев за подготовку наступательной операции. Была проведена перегруппировка войск, созданы сильные ударные группировки на направлениях главного удара.

30 июля Калининский фронт перешел в наступление. Вначале дело не ладилось, но во второй половине августа две армии вышли на подступы к Ржеву, в эти же дни с помощью 31-й армии Западного фронта был освобожден город Зубцов. Хотя Ржев взять так и не удалось, активные действия советских войск на западном направлении приковали к себе крупные силы противника, вынудили немецкое командование перебросить сюда 12 дивизий, в том числе с юга.

26 августа 1942 года Г. К. Жуков был назначен 1-м заместителем Верховного Главнокомандующего, Западный фронт принял от него И. С. Конев. Он командовал этим фронтом до марта 1943 года, а затем, до июня 1943 года, — Северо-Западным. Однако в тот период эти фронты не вели активных действий, главные стратегические операции, об участии в которых мечтал Конев, шли в сталинградских степях, на Дону, в предгорьях Кавказа. Но вот в июле 1943 года его час настал: Конев был назначен командующим Степным фронтом. В это время началась развернувшаяся на огромных пространствах Курская битва — одна из величайших битв второй мировой войны. Степному фронту суждено было сыграть в этой битве выдающуюся роль.

По своему целевому назначению Степной фронт являлся, по существу, вторым оперативным эшелоном, расположенным на тыловых рубежах Центрального и Воронежского фронтов. Он сосредоточивался в готовности для парирования случайностей и в качестве мощной фронтовой группировки для перехода в общее контрнаступление. В состав Степного фронта были включены 5-я гвардейская общевойсковая армия генерала А. С. Жадова, 27, 57, 47-я общевойсковые армии, 5-я гвардейская танковая армии, а также корпуса: стрелковый, три механизированных, три танковых и три кавалерийских. С воздуха Степной фронт поддерживался 5-й воздушной армией.

Такая мощная группировка в тылу советских войск первого эшелона создавалась не случайно. Дело в том, что к весне 1943 года Советская Армия была уже достаточно сильна, чтобы самой перейти в наступление в летне-осенней кампании. Слаженное военное хозяйство страны, образовавшееся уже к середине 1942 года, позволило снабжать армию и флот всем необходимым для успешного ведения наступательных действий.

Но в апреле 1943 года стало известно, что противник тоже готовит мощное наступление. Поэтому Ставка по предложению Г. К. Жукова приняла решение дать возможность фашистскому командованию начать стратегическое наступление, непреодолимой обороной выбить танки противника — его главную силу и, перейдя в контрнаступление, разгромить основные группировки врага, особенно их ядро — танковые войска и развернуть стремительное наступление к Днепру.

Поэтому-то и нужен был такой мощный эшелон развития успеха, каким являлся Степной фронт, и такой командующий, как решительный, опытный, волевой, хорошо видящий поле сражения Иван Степанович Конев. Перед выездом к новому месту назначения его вызвали в Ставку. Там Верховный Главнокомандующий подчеркнул в разговоре с членами Государственного комитета обороны важную роль, которую должен был сыграть Степной фронт в предстоящем контрнаступлении. Как вспоминал Конев, обращаясь к нему, Сталин сказал: «Вы понимаете, товарищ Конев, какое назначение Вы получаете в связи с обстановкой, которая складывается на южном направлении? Противник, видимо, создаст очень сильные группировки для того, чтобы срезать Курский выступ. Ваш фронт, расположенный за Центральным и Воронежским фронтами, должен быть в готовности, если прорвется противник, отразить его удары и не допустить развития прорыва в восточном направлении, как на орловском, так и на белгородском направлении. Поэтому полосу, занимаемую фронтом, надо хорошо подготовить в оборонительном отношении, а в тылу по рекам Воронеж и Дон подготовить государственный рубеж обороны».

Так оно и получилось на деле. Не успел Конев принять фронт, как обстановка потребовала ввести часть его войск в сражение.

Наступление немецко-фашистских войск началось утром 5 июля. В районах южнее Орла и севернее Белгорода разгорелись наиболее ожесточенные сражения. Советские войска стойкой обороной и мощными контратаками с первых же дней затормозили яростный натиск вражеских танковых клиньев. По свидетельству западногерманского историка Гейма, атакующие немецкие группировки «уже через несколько дней оказались перед несомненным провалом, хотя войска отдавали все до последней крайности. Наступающие соединения, двигавшиеся с боями и растущими потерями через глубокую систему с позиций противника, начиная уже с 7 июля отбрасывались все более крупными советскими танковыми силами». К 9 июля ударная группировка группы армий «Центр», продвинувшись всего лишь на 10–12 километров, была остановлена и обескровлена войсками Центрального фронта.

Тяжелые бон шли и южнее Курска, где действовала немецкая группа армий «Юг». Гвардейцы 6-й и 1-й танковых армий Воронежского фронта стойко сражались с противником. Фашисты ввели в действие резервы. В этот критический момент Ставка приняла решение передать Воронежскому фронту 5-ю гвардейскую и 5-ю гвардейскую танковую армии из состава Степного фронта.

Это были лучшие армии Степного фронта. Их возглавляли смелые, талантливые генералы А. С. Жадов и П. А. Ротмистров. Кроме того, это были сильнейшие армии. Только армия Ротмистрова имела 800 танков Т-34 и САУ. 12 июля эти армии вступили в сражение с противником под Прохоровкой. Со стороны противника на Прохоровку шла 4-я танковая армия, имевшая 700 танков.

Конев, получив задачу, тут же вылетел на командные пункты передаваемых армий, лично поставил задачи командармам, затем с воздуха на самолете проконтролировал марш войск к местам сосредоточения. И хотя лично он был противником того, чтобы его фронт — мощный ударный кулак — вводили в сражение по частям, он сделал все, чтобы обеспечить успех переданным армиям.

Одной из сложных задач, которую пришлось решать командованию Воронежского и Степного фронтов, было определение времени перехода к контрнаступлению. Надо было уловить момент, когда наступательные возможности противника будут израсходованы, силы ударных группировок истощены, резервы втянуты в сражение. К 11 июля на обоянском направлении противник вклинился в нашу оборону на 35 километров. Дальше он продвинуться не смог. Ударные группировки врага, рвавшиеся к Обояни, были измотаны. Наступила пора действовать.

Однако противник был еще очень силен. Поэтому, когда под Прохоровкой столкнулись две танковые армады, вопрос: кто кого? — еще не был решен. В течение 12 июля на прохоровском направлении шла величайшая битва танкистов, артиллеристов, стрелков и летчиков. С обеих сторон в ней участвовало 1200 танков. Немецко-фашистские войска в этом сражении были разбиты и перешли к обороне. В тот же день войска Западного и Брянского фронтов перешли в мощное наступление, успешно прорвали оборону врага и продвинулись за день на 25 километров. Началось контрнаступление советских войск на Курской дуге.

18 июля Конев получил директиву Ставки о вводе в сражение войск фронта. Степной фронт совместно с Воронежским перешел к преследованию противника, к исходу 23 июля они восстановили то положение, которое советские войска занимали до начала оборонительного сражения.

С 24 июля по 2 августа войска Степного и Воронежского фронтов усиленно и основательно готовились к прорыву вражеской обороны и к переходу в решительное контрнаступление. Им предстояло прорвать оборону врага на белгородско-харьковском направлении, раздробить его группировку на изолированные части и разбить их.

А силы, противостоящие обоим фронтам, были немалые: 15 пехотных и 3 танковые дивизии. Они занимали глубоко эшелонированную оборону, тактическая зона которой была общей глубиной до 18 километров. Населенные пункты противник подготовил для круговой обороны. Вокруг Харькова было оборудовано два мощных обвода. Белгород также был хорошо защищен оборонительными сооружениями, опорными пунктами с множеством огневых точек, несколькими рядами колючей проволоки, с огромным количеством минных полей. Каменные постройки были превращены в маленькие крепости, меловые горы Белгорода использованы для прикрытия войск.

Не случайно вражеское командование придавало белгородско-харьковскому плацдарму важное стратегическое значение. Он был наиболее сильным бастионом немецкой обороны на востоке, воротами, запиравшими нашим войскам путь на Украину. На территории этого плацдарма располагался один из важнейших экономических и политических центров Советского Союза, вторая столица Украины — Харьков, а также Белгород, Сумы, Ахтырка, Лебедин, Богодухов, Чугуев и другие города.

Особое положение занимал в обороне противника Харьков, который расценивался Гитлером как «восточные ворота» Украины. И это понятно: Харьков — крупнейший железнодорожный узел на путях из Москвы в Донбасс, Крым, Кавказ, важнейший узел шоссейных дорог и авиалиний, город машиностроения, металлообработки, химической, легкой и пищевой промышленности. Гитлер требовал от своих генералов удержать Харьков любой ценой.

Сильно пересеченная местность в сочетании с прочной обороной врага затрудняла наступательные действия советских войск. Для успешного выполнения поставленных задач Конев решил максимально использовать артиллерию. На направлениях главных ударов 5-й гвардейской и 53-й армий, действовавших в главной полосе основного удара, плотность артиллерийского насыщения доходила до 230 стволов на 1 километр фронта. По тем временам это была огромная плотность.

На рассвете 3 августа мощной артиллерийской и авиационной подготовкой началось контрнаступление на белгородско-харьковском направлении. На передний край обороны врага обрушилась лавина снарядов. Это создало такой огневой удар, который ошеломил противника. По свидетельству пленных, немало уцелевших в этом сражении немецких солдат лишились рассудка. Вся система вражеского огня была подавлена. Неподавленные огневые точки были уничтожены повторным артиллерийским налетом и авиацией 5-й воздушной армии. В первой половине дня оборона врага была прорвана.

5 августа войска Степного фронта штурмом овладели Белгородом. В этот же день после напряженных боев был освобожден Орел. Москва отметила эти победы артиллерийским салютом. Это был первый артиллерийский салют в Великой Отечественной войне в честь боевой доблести советских войск. С тех пор салюты в Москве в ознаменование побед Красной Армии стали славной традицией.

К 11 августа войска Степного фронта, преодолевая ожесточенное сопротивление противника, подошли к внешнему обводу харьковских оборонительных линий. Для обороны Харькова немецкое командование сосредоточило сильную группировку в составе восьми пехотных, двух танковых дивизий, артиллерийских частей, многих отрядов CG, полиции и других подразделений, сосредоточив их в основном на северном и восточном фасах внешнего оборонительного обвода при значительном эшелонировании войск в глубину.

Оборона противника состояла из системы дзотов с перекрытием в два-три наката и железобетонных сооружений. Все каменные строения на окраинах города были превращены в доты, нижние этажи домов использовались в качестве огневых позиций для артиллерии, верхние занимали автоматчики, пулеметчики и гранатометчики. Въезды в город и улицы на окраинах были заминированы и перекрыты баррикадами. Внутренние кварталы города также были подготовлены к обороне и борьбе с танками.

Со свойственнойему тщательностью начал готовиться Конев к штурму Харькова. Он выезжал на КП командармов, изучал подступы к городу. В рекогносцировках Ивана Степановича сопровождали ведущие специалисты родов войск — артиллеристы, танкисты, летчики, а также командующие армиями, в полосах которых он изучал обстановку. Много работал Конев и над картой у себя в штабе, располагавшемся в деревеньке Малые Проходы. Непритязательный в быту, командующий фронтом занимал обыкновенную украинскую хату. Рабочим кабинетом служила чисто выбеленная комната. Вот как описывает ее Борис Полевой, побывавший в те дни у Конева: «Все хозяйское оставалось на месте. Иконы в углу, обрамленные, по здешнему обычаю, богато вышитыми рушниками, пожелтевшие венчальные свечи возле них и даже пучок вербы, посиневший от времени. Выгоревшие базарные олеографии с лебедями и беседками и Иисус Христос, писаный красавец, шагающий по водам. Фотографии хозяев в черных рамках, рассыпанные по белейшим стенам. Все это как бы подчеркивало временность этого бивачного жилья, которое ничем не отражало характера и вкуса человека, в нем теперь обитающего.

Своего у командующего было здесь разве что раскладной походный стол, будто скатертью, накрытый картой, исчерканной синими и красными овалами и стрелами. Два таких же походных стула. Телефоны — один в деревянном футляре, полевой, другой — белый, блещущий полировкой и никелем, — высокочастотный, по которому командующий связывался с командармами и со Ставкой. Тут же, с правой стороны, остро отточенные карандаши, торчащие из стакана, лупа, большие роговые очки оглобельками вверх. На стене деревянная, тоже складная, полка, на которой я успел различить корешки военных и литературных журналов. Томик генерала Драгомирова о Суворове. Книга Карла Клаузевица «О войне». Я взял ее и стал листать, чтобы не мешать разговору командующего по телефону. Книга оказалась читанной. На полях пометки, некоторые фразы подчеркнуты.

Дверь слева вела в личную комнату генерала. Собственно, это была не дверь, а проем. Жилье обставлено с солдатским аскетизмом. Узенькая койка, застланная шерстяным шершавым одеялом, обеденный столик, покрытый накрахмаленной скатертью, радиоприемник — единственная дорогая здесь вещь».

В этой комнате, склонившись над картой, Конев продолжал работу, начатую непосредственно на местности. Оценивая местность, характер укреплений противника, он внутренним взором прикидывал, где произвести маневр войсками, где целесообразно сосредоточить главную ударную силу артиллерии, удобнее нанести танковый удар, куда нацелить авиацию. Это был сложный процесс. Требовалось учесть все положительное и отрицательное, найти верный ключ к успеху. И он находил. Объезжая войска, он изучал, откуда вести штурм города. Вначале ему казалось, что выгоднее всего атаковать армией генерала М. С. Шумилова. Его 7-й гвардейской армии удалось выйти на окраину Харьковского тракторного завода. Вот откуда брать город удобнее всего. Но при этом варианте, рассуждал Конев, потребуется больше артиллерии, так как необходимо пробить нашим войскам путь через железобетонные заводские сооружения. Причинять такие большие разрушения крупнейшему предприятию города Коневу не хотелось. Да и кроме того, здесь будут затруднены действия танковой армии П. А. Ротмистрова, которой потребуется значительная перегруппировка сил. Лучше, если армия генерала М. С. Шумилова будет брать штурмом отдельные здания завода и вести уличные бои.

Бывая то в одной, то в другой армии, Конев мучительно выбирал направление главного удара. Наконец, решил: главный удар будет наносить 53-я армия генерала И. М. Манагарова. Теперь надо было решить вопрос обеспечения удара этой армии со стороны Люботина, откуда непрерывно контратаковали танковые дивизии противника. Танкам надо противопоставить танки и вести наступление на город с этого направления двумя армиями: 53-й армией и танковой армией П. А. Ротмистрова. Правда, в ней насчитывалось только 160 танков и самоходных орудий. Однако и эти силы могли значительно облегчить фронту решение главной задачи.

Так, в раздумьях и сомнениях, рождался окончательный вариант взятия Харькова, вырабатывалась идея операции.

10 августа Конев отдал директиву на овладение Харьковом. Суть ее состояла в том. чтобы оборонявшуюся в районе Харькова группировку противника разгромить на подступах к Харькову, в поле. Конев понимал, что борьба в городе, который тщательно подготовлен к обороне, потребует от войск очень больших усилий, будет чревата значительными потерями и может принять затяжной характер. Кроме того, бои в городе могли привести к ненужным жертвам среди населения, а также к разрушениям жилых зданий и уцелевших промышленных предприятий.

Разбить противника в поле, не допустить жертв и разрушений, неизбежных при боях в городе, — этим руководствовался Конев, организуя освобождение Харькова. И в дальнейшем этот коневский принцип был положен в основу многих операций по взятию городов и промышленных районов.

Прорвав оборонительные обводы врага, войска фронта в напряженных боях 12–13 августа вплотную подошли к Харькову и завязали бои на его окраинах. Но чтобы сохранить город от разрушений, нужно было ускорить операцию. Конев отдал приказ сосредоточить 5-ю гвардейскую танковую армию, чтобы она могла перерезать противнику пути отхода из Харькова на запад и юго-запад, заставить фашистов бежать из города. Используя наведенные ночью переправы и проходы через железнодорожную насыпь, танковая армия Ротмистрова перешла в наступление и охватила группировку врага в районе Харькова с запада и юго-запада, а 57-я армия — с юго-востока.

В распоряжении врага остались лишь одна железная и одна шоссейная дороги, да и они были под постоянными ударами 5-й воздушной армии. Во второй половине 22 августа противник начал отход из города. Войска Степного фронта ночью бросились на штурм города. К 11 часам утра город был полностью освобожден.

Вечером Москва салютовала воинам Степного фронта, освободившим Харьков. 20 залпов из 224 орудий потрясли московское небо. Полководческое дарование Конева получило новое признание. Ему было присвоено воинское звание — генерал армии.

Победа в Курской битве, завершившейся взятием Харькова, продемонстрировала перед всем миром возросшее могущество Вооруженных Сил Советского Союза, превосходство советского военного искусства. Попытка немецко-фашистского командования вырвать стратегическую инициативу потерпела сокрушительный провал. После разгрома войск вермахта под Курском стратегическая инициатива окончательно закрепилась за Советскими Вооруженными Силами.

Это было доказано в стремительном наступлении советских войск к Днепру и его форсированием. Степной фронт, как и соседние фронтовые объединения, после освобождения Харькова развивал наступление на запад. Главное, говорил Конев, не дать врагу закрепиться, безостановочно гнать его, не давать передышки. И освободительная волна советских армий неудержимо катилась по Левобережной Украине.

В начале сентября основные силы войск Воронежского и Степного фронтов сосредоточивались на киевском и кременчугском направлениях. Попытки немецко-фашистских войск остановить советское наступление на заранее подготовленных оборонительных рубежах по рекам Ворскле, Пселу, Хоролу потерпели неудачу.

15 сентября Гитлер принял решение об отводе войск за Днепр. Нужно было сорвать немецкий план организованного отступления и самое важное — захватить переправы через реку. Немецко-фашистское командование всеми силами старалось выиграть время и поэтому оказывало упорное сопротивление нашим войскам на промежуточных рубежах. Противник двигался к постоянным переправам у Киева, Канева, Кременчуга, Черкасс, Днепропетровска.

20 сентября 1943 года Конев принял решение разгромить отходящие немецкие войска на кременчугском и днепродзержинском направлениях, на плечах противника с ходу форсировать Днепр и овладеть плацдармами на правом берегу. 23 сентября войска Степного фронта овладели Полтавой и вышли к Днепру юго-восточнее Кременчуга.

План дальнейших действий фронта заключался в том, чтобы форсировать Днепр с ходу на широком фронте. Причем, свою основную задачу Конев видел не только в том, чтобы форсировать Днепр и захватить плацдармы на его правом берегу, но и в том, чтобы всемерно развивать безостановочное наступление в глубь Правобережной Украины. Но для этого прежде всего нужны были плацдармы, плацдармы и еще раз плацдармы.

По мере приближения к Днепру командование фронтом прилагало все усилия, чтобы штатные переправочные средства были своевременно доставлены к реке. И все же они опаздывали. Однако это не сорвало установку Конева форсировать Днепр с ходу.

Он лично выехал к Днепру: хотел сам видеть, как лучше организовать форсирование. 23 сентября он с командующим 7-й гвардейской армией М. С. Шумиловым и инженером армии В. Я. Пляскиным встретился у Нового Орлика. «Мы прошли вдоль берега, осмотрели подступы, примерно определили ширину реки в 700–800 м, осмотрели в бинокли противоположный берег, и установили, что оборона противника на том берегу пока не сплошная, — вспоминал Конев. — Все это побуждало нас, не теряя времени, начать форсирование реки и действовать решительно. Но, к сожалению, переправочных средств почти не было, не считая нескольких надувных лодок. Местность степная, леса нет и, следовательно, негде взять вспомогательных материалов для постройки плотов и мостов. Кроме лозняка, ивы, на берегу ничего не было. Правда, некоторые предусмотрительные командиры по пути собирали лодки, бочки, доски от разрушенных домов, и все, конечно, пригодилось. Но для армии этого было мало. Мы приняли решение: все, что есть в ближайших населенных пунктах (деревянные сараи, двери, крыши, бочки, плетни), использовать для плотов». В этом весь Конев: действовать, не ждать, не надеяться ни на кого, кроме себя.

В ночь на 25 сентября части 7-й гвардейской армии форсировали Днепр и зацепились на том берегу сначала за маленький клочок земли у села Домоткань. Это и было началом форсирования крупной водной преграды войсками Степного фронта.

Трудности в таком деле огромны. И нужно, чтобы войска были уверены в победе. И эту веру должны вселить в них командиры. Поэтому Конев приказал командирам частей переправиться на ту сторону Днепра с передовыми отрядами. Это тоже было его характерной чертой. Доверие к людям, близость к бойцам — эту истину он усвоил еще в 20-е годы, когда пять лет командовал полком. И сейчас, при форсировании Днепра, он приказал командирам быть с передовыми отрядами, потому что знал: это придаст уверенности солдатам, поднимет их доверие к командирам, усилит наступательный порыв. Он всегда говорил, что именно взаимное доверие имеет особую цену, потому что оно не ограничивается отношениями двух человек, а как бы по цепочке передается вниз, подчиненным. Атмосфера, при которой в войсках складывается ощущение: в нас верят, на нас надеются — на наш полк, на нашу дивизию, на наш корпус, на нашу армию, — это атмосфера, крайне необходимая на войне, влияющая на ход военных действий.

«У меня, — писал Конев, — всегда возникало чувство внутреннего протеста, когда в моем присутствии кто-нибудь из старших начальников ставил задачи своим подчиненным формально, как сухарь, не сознающий, что перед ним сидят живые люди, и не понимающий этих людей. Такой начальник обычно диктует, даже не глядя людям в глаза: «Первый пункт — о противнике… Второй пункт — о наших войсках… Третий — ваша задача… Приказываю вам…». И так далее и тому подобное. Формально все вроде верно, а души нет, контакта со своими подчиненными нет…». Сам Конев во всех случаях стремился как можно чаще бывать в боевых порядках, знать лично состояние частей, настроение их личного состава. Этого же он требовал и от подчиненных.

В конце сентября — октябре на земле и в воздухе, на всем фронте за Днепром развернулись ожесточенные бои. Вот как писал о тех днях противостоявший Коневу гитлеровский фельдмаршал Манштейн в книге «Утерянные победы»: «В течение всего октября Степной фронт, командование которого было, вероятно, наиболее энергичным, перебрасывал все новые силы на плацдарм, захваченный им южнее Днепра на стыке между 1-й танковой и 8-й армиями. К концу октября он расположил здесь не менее пяти армий (в том числе одну танковую армию), в составе которых находились 61 стрелковая дивизия и 7 танковых и механизированных корпусов, насчитывавших свыше 900 танков. Перед таким превосходством сит внутренние фланги обеих армий не могли устоять и начали отход соответственно на восток и запад. Между армиями образовался широкий проход. Перед противником был открыт путь в глубину Днепровской дуги на Кривой Рог и тем самым на Никополь, обладание которым Гитлер с военно-экономической точки зрения считал исключительно важным».

Оставим на совести Манштейна подсчеты соотношения сил. Гитлеровский фельдмаршал значительно преувеличил численность советских войск. Но в главном он прав: действия советских войск действительно были энергичными и напористыми, хотя из-за раскисших дорог они испытывали неимоверные трудности с доставкой войскам боеприпасов и горючего.

В ходе битвы за Днепр советские фронты, наступавшие в Белоруссии и на Украине, были переименованы 20 октября в Белорусские и Украинские. Степной фронт стал именоваться 2-м Украинским фронтом. Он продолжал успешное наступление.

В битве за Днепр Конев приобрел богатый опыт ведения крупных наступательных операций, стал мастером высокоманевренных действий. Почерк Конева как полководца уже хорошо знали и советские войска, и фашистское командование. В период боев за Правобережную Украину его военное дарование ярко проявилось в Корсунь-Шевченковской операции.

К началу 1944 года в среднем течении Днепра в районе Канева противнику удалось удержаться и образовать так называемый Корсунь-Шевченковский выступ. Оборонявшиеся немецкие войска, используя благоприятную местность, удержались в стыке между 1-м и 2-м Украинскими фронтами, нависли над смежными флангами фронтов и сковывали свободу их маневра. Фашистское командование стремилось во что бы то ни стало удержать Корсунь-Шевченковский выступ, рассчитывая использовать его в качестве плацдарма для восстановления линии фронта по западному берегу Днепра.

Ставка Гитлера и командование группы армий «Юг» надеялись, что в связи с началом распутицы советские войска не смогут развернуть широкое наступление в ближайшее время и вермахт получит передышку на южном участке своего восточного фронта. В этот период противник все еще полагал, что ему удастся сильными ударами отбросить наши войска к Днепру, сохранить за собой богатые промышленные и сельскохозяйственные районы Правобережной Украины и установить сухопутную связь с крымской группировкой своих войск.

Гитлеровцы торопились создать в районе Корсунь-Шевченковского выступа устойчивую оборону, которая могла бы обеспечить удержание всего плацдарма и служила бы исходным пунктом на случай развертывания наступательных операции. Местность в том районе благоприятствовала обороне. Многочисленные реки, ручьи, овраги с крутыми склонами, большое число крупных населенных пунктов способствовали созданию оборонительных рубежей и отсечных позиций. Высоты, особенно многочисленные в районе Канева, позволяли хорошо организовать наблюдение.

Верховное Главнокомандование своевременно разгадало замыслы противника. Оно хорошо понимало, что Корсунь-Шевченковскпй выступ надо ликвидировать как можно быстрее. 12 января Ставка ВГК поставила задачу 1-му и 2-му Украинским фронтам встречными ударами под основание Корсунь-Шевченковского выступа окружить и уничтожить группировку противника. Начало наступления 1-го Украинского фронта было определено на 26 января, а 2-го Украинского — на 25 января.

Оценив обстановку, Конев принял решение главный удар нанести севернее Кировограда силами 14 стрелковых дивизий из состава двух армий при поддержке авиации фронта. После прорыва обороны противника на 19-километровом участке эти армии должны были развивать наступление на Шполу, Звенигородку, чтобы окружить крупную вражескую группировку.

Операция проходила в крайне неблагоприятных погодных условиях. В тот год на Украине выдалась чрезвычайно теплая зима. Маршал Советского Союза А. М. Василевский так вспоминал то время: «Много я повидал на своем веку распутиц. Но такой грязи л такого бездорожья, как зимой и весной 1944 г., не встречал ни раньше, ни позже. Буксовали даже тракторы и тягачи. Артиллеристы тащили пушки на себе. Бойцы с помощью местного населения переносили на руках снаряды и патроны от позиции к позиции за десятки километров». И несмотря на эти неимоверно трудные условия, наступление продолжалось.

28 января 20-й гвардейский танковый корпус 5-й гвардейской танковой армии, стремительно наступая двумя своими бригадами, достиг Звенигородки. Навстречу ему с запада прорвались передовые части 6-й танковой армии 1-го Украинского фронта. В тот же день окружение противника было завершено. 8 февраля советское командование во избежание ненужного кровопролития предъявило окруженным войскам ультиматум с предложением сложить оружие. Гитлеровские генералы отклонили это гуманное предложение, и бои возобновились с новой силой.

Подтянув к внешнему фронту окружения восемь танковых и шесть пехотных дивизий и меняя направление ударов, Манштейн, учитывая свой неудачный опыт деблокирования окруженной армии Паулюса под Сталинградом, попытался осуществить прорыв в узкой (14 км) полосе фронта четырьмя танковыми и двумя пехотными дивизиями в направлении на Лпсянку. Генерал Штеммерман, командовавший окруженной группировкой, человек решительный и инициативный, создал внутри кольца мощную ударную группировку, усилил ее танковой дивизией СС «Викинг», отборным мотополком «Германия» и моторизованной бригадой СС «Валония». Эту группу он бросил на свой правый фланг, нацелив на 27-ю армию 1-го Украинского фронта. Ценою немалых жертв ему удалось прорвать оборону внутреннего кольца и занять села Хилки, Шандеровку и Ново-Буды. Расстояние между окруженной и деблокирующей группировками противника сократилось здесь до двенадцати километров, создалась прямая угроза прорыва кольца окружения.

И тут проявилась еще одна полководческая черта Конева: умение идти на обоснованный риск для быстрейшего достижения успеха. 10 февраля он вывел 5-ю гвардейскую танковую армию с внешнего фронта окружения в коридор прорыва к району Лисянки с задачей не допустить выхода окруженной группировки из котла и соединения ее с танковой группировкой врага, наступающей с внешнего фронта.

К этому времени массированные танковые атаки противника на внешнем фронте все больше усиливались. И снять танковую армию в этот момент было риском огромным. И все яге Конев пошел на него. Чтобы не ослабить внешнего фронта на участке, где действовала танковая армия, он оставил стрелковые дивизии, усиленные большим количеством артиллерии и средствами инженерных заграждений. Войскам при этом была поставлена задача прочно оборонять занимаемые рубежи и не допустить прорыва фронта танковой группировкой противника. Кроме того, в ходе предшествующих боев наступающие танковые дивизии противника имели средний темп продвижения по грязи и бездорожью 4 километра в сутки. Расстояние же между внутренним и внешним фронтами на участке, откуда снималась 5-я гвардейская танковая армия, было 40 километров. Поэтому Конев полагал, что если даже наши войска не сдержат наступления противника на внешнем фронте, то, чтобы соединиться с окруженной группировкой, ему потребуется минимум 10 суток напряженных боев. За это время, конечно, войска фронта сумели бы полностью разбить и пленить окруженную группировку противника, направив для этой цели танковые соединения, имевшиеся во фронте. Теперь же главным было не дать окруженному противнику прорваться. Эти расчеты делали маневр 5-й гвардейской танковой армии обоснованным. И действительно, он был успешно осуществлен.

В ходе операции часть войск 2-го Украинского фронта вступила в полосу наступления 1-го Украинского фронта без согласования со Ставкой и соседом. Но события развивались настолько стремительно, что Конев принял это решение самостоятельно. Как оказалось потом, оно было обоснованным и своевременным.

12 февраля 1944 года около 12 часов Конева по ВЧ вызвал Верховный Главнокомандующий. Он сказал, что в Ставке есть данные, что окруженная группировка прорвала фронт 27-й армии 1-го Украинского фронта и уходит к своим, и спросил: «Что вы знаете об обстановке на фронте у соседа?» Дальше произошел очень важный для Конева разговор, который он так описал в своих воспоминаниях: «…По интонации его голоса, резкости, с которой он разговаривал, я понял, что Верховный Главнокомандующий встревожен, и, как видно, причина этого — чей-то не совсем точный доклад. Я доложил:

— Не беспокойтесь, товарищ Сталин, окруженный противник не уйдет. Наш фронт принял меры. Для обеспечения стыка с 1-м Украинским фронтом и для того, чтобы загнать противника обратно в котел, мною в район образовавшегося прорыва врага были выдвинуты войска 5-й гвардейской танковой армии и 5-й кавалерийский корпус. Задачу они выполняют успешно.

Сталин спросил:

— Это вы сделали по своей инициативе? Ведь это за разграничительной линией фронта.

Я ответил:

— Да, по своей, товарищ Сталин.

Сталин сказал:

— Это очень хорошо. Мы посоветуемся в Ставке, и я вам позвоню.

Действительно, через 10–15 минут Сталин позвонил вновь:

— Нельзя ли все войска, действующие против окруженной группировки, в том числе и 1-го Украинского фронта (27-ю армию), подчинить вам и возложить на вас руководство уничтожением окруженной группировки?

Такого предложения я не ожидал, но ответил без паузы:

— Товарищ Сталин, сейчас очень трудно провести переподчинение 27-й армии 1-го Украинского фронта мне. 27-я армия действует с обратной стороны кольца окружения, то есть с противоположной стороны по отношению наших войск, с другого операционного направления. Весь тыл армии и связи ее со штабом 1-го Украинского фронта идут через Белую Церковь и Киев. Поэтому управлять армией мне будет очень трудно, сложно вести связь по окружности всего кольца через Кременчуг, Киев, Белую Церковь; пока в коридоре идет бой, напрямую установить связь с 27-й армией невозможно. Армия очень слабая, растянута на широком фронте. Она не сможет удержать окруженного противника, тогда как на ее правом фланге также создается угроза танкового удара противника с внешнего фронта окружения в направлении Лисянки.

На это Сталин сказал, что Ставка обяжет штаб 1-го Украинского фронта передавать все мои приказы и распоряжения 27-й армии и оставит ее на снабжении в 1-м Украинском фронте». Так и было сделано.

Наступал решающий момент операции. Конев, который всегда в такие моменты старался быть ближе к войскам, решил установить свой наблюдательный пункт в деревне Толстое, находившейся в центре боев. Но как туда добраться? Распутица. Колесным транспортом двигаться было невозможно. Даже танки буксовали. Самолетом? Но как вылететь? Подняться с фронтового летного поля самолет еще мог, а вот приземлиться казалось невозможным: подтаявший снег слишком глубок, не примет ни колеса, ни лыжи.

Но Конев со времен гражданской войны знал, что люди, если они знают, что в них верят, на них надеются, могут творить чудеса. Помнил он случай, когда был комиссаром бронепоезда «Грозный». Тогда отступавшие белогвардейцы взорвали железнодорожный мост через Иртыш. А на фронте, на другом берегу реки, куда паши войска перешли по льду, создалась сложная обстановка и позарез потребовалась ударная мощь бронепоезда. Как быть? Мост быстро не восстановишь. И вот решено было попробовать перевести бронепоезд на другой берег… по льду. Даже опытным железнодорожникам такой замысел поначалу показался нелепым. Поезд бронирован толстыми плитами стали. Вместе с тяжелыми орудиями, боеприпасами эта махина представляла огромный груз.

Но люди, увлекаемые комиссаром, совершили небывалое дело. Конев поднял всех железнодорожников и крестьян окрестных деревень. Лопатами, кирками они дробили крутые прибрежные откосы, делая пологие съезды. Возили на лед бревна, наводили на них настил. На нем укрепляли шпалы, выкладывали рельсовый путь. И по этому пути переправили-таки через реку ручной тягой сначала паровоз, потом одну за другой и его бронированные площадки. Самым невероятным было то, что вся работа завершилась за сутки.

Так и теперь. Он был уверен, что выход будет найден. Конев вызвал к себе наиболее опытных летчиков эскадрильи связи. И те нашли выход: выложить место посадки для лыж соломой, чтобы самолет не провалился в снег. Был отдан соответствующий приказ. Два самолета поднялись в воздух и взяли курс на деревню Толстое. По пути они были атакованы «мессершмиттами». Самолет, на котором летел адъютант, был подбит и сделал вынужденную посадку. Самолет командующего ушел от преследования в облака и благополучно приземлился на участке, выложенном соломой.

Продолжая напряженные бои, войска 2-го Украинского фронта к исходу 16 февраля сжали кольцо окружения до предела. По приказу Конева авиация всеми наличными силами, несмотря на начавшуюся метель, атаковала с воздуха и проутюжила вражеские колонны на дорогах. Потом на заре в бой были введены артиллерийские соединения, они били по скоплениям врага в оврагах и балках. Танки генерала Ротмистрова в буквальном смысле утюжили неприятельские колонны, находившиеся на марше. Кавалеристы, действуя без дорог, по снежной целине, прочесывали овраги, балки, уничтожая или забирая в плен тех, кто небольшими группками старался уйти малозаметными тропами.

Когда наступит рассвет, немцы, увидев всю безнадежность своего положения, большими группами начали сдаваться в плен. В течение всей этой схватки Конев несколько раз разговаривал с командирами дивизий, которые занимали позиции на внешнем фронте окружения, внимательно следил за действиями войск, донесениями и докладами, словом, держал руку на пульсе событий. Утром 17 февраля Коневу доложили, что среди убитых обнаружен труп генерала Штеммермана. «Где обнаружен, — спросил Конев, — с тылами пли в боевых порядках?» — «Шел пешком вместе с солдатами, которых вел на прорыв». Конев разрешил немецким военнопленным похоронить своего генерала с надлежащими почестями по законам военного времени.

В финале Корсунь-Шевченковского сражения с особой ясностью проявилось умение Конева почувствовать или, точнее, определить критический момент сражения, умение, которое в сочетании с его настойчивостью и волей и на этот раз привело к победе. По официальным данным, в ходе боев противник потерял 55 тысяч солдат и офицеров убитыми и ранеными, более 18 тысяч пленными. а также большое количество боевой техники и вооружения.

В результате победы советских войск в Корсунь-Шевченковской операции немецко-фашистские войска, действовавшие на Правобережной Украине, были сильно ослаблены и деморализованы. Создавались благоприятные условия для развертывания дальнейшего наступления к Южному Бугу и Днестру.

Корсунь-Шевченковская операция вошла в историю как образец операций на окружение. Она показала возросшее боевое мастерство советских войск, полководческий талант Конева засиял новыми гранями. В ознаменование его заслуг ему было присвоено звание Маршала Советского Союза.

Он узнал об этом глубокой ночью, находясь все еще в деревне Толстое, где после доклада в Москву о разгроме Корсунь-Шевченковской группировки спал на соломенном тюфяке, не снимая мокрого комбинезона. В решающие моменты сражения он не раз выезжал на танке в те населенные пункты, где назревали особенно острые ситуации. Когда возвратился, не было сил стащить с себя комбинезон, и, только сбросив сапоги, свалился на койку.

Неожиданно позвонил Сталин. Вот отрывок из разговора, который тогда произошел:

«Сталин. Поздравляю с успехом. У правительства есть мнение присвоить вам звание Маршала Советского Союза. Как вы на это смотрите, не возражаете? Можно вас поздравить?

Конев. Благодарю, товарищ Сталин».

На следующее утро самолет доставил на фронт из Москвы свежие газеты. Там был приказ Верховного Главнокомандующего от 18 февраля, посвященный победному сражению у Корсуни. В нем, в частности, говорилось:

«…За отличные боевые действия объявляю благодарность всем войскам 2-го Украинского фронта, участвовавшим в боях под Корсунью, а также лично генералу армии Коневу, руководившему операцией по ликвидации окруженных немецких войск».

В тот же день радио передало Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Ивану Степановичу Коневу звания Маршала Советского Союза.

…Вечером из Москвы прилетел самолет. С ним заместитель Верховного Главнокомандующего Жуков прислал Коневу в подарок новенькие маршальские погоны.

Требовалось в короткие сроки скрытно подготовить новую операцию, пока фашисты не оправились от разгрома под Корсунь-Шевченковским и не успели построить прочную оборону. И это нужно было сделать в условиях, когда войска 2-го Украинского фронта были крайне измотаны в предыдущих жестоких боях, а весеннее бездорожье сделало непроходимыми поля Украины. Прпэтом войска фронта не имели численного преимущества над противником и могли рассчитывать на успех только создав сильные ударные группировки на главных направлениях за счет ослабления других участков фронта. На подготовку операции было отведено две неделп. А нужно было произвести перегруппировку, подтянуть тылы, обеспечить войска всем необходимым для успешного продвижения вперед, разработать план операции (позже она была названа Уманско-Ботошанской) и довести его до войск и т. д., и т. д. Конев, его штаб, все службы фронта и армий работали, не считаясь ни с погодой, ни со временем суток, ни с усталостью.

Конев хорошо помнил слова из директивы Ставки: перейти в наступление как можно быстрее, «дабы не дать возможности противнику организовать на р. Южный Буг оборону». И он добился своего — фронт был готов к наступлению 5 марта, на день раньше срока, указанного Ставкой.

К началу наступления командованию 2-го Украинского фронта удалось обеспечить сосредоточение сил на направлении главного удара. Да какое! На 25-километровом участке прорыва при общей протяженности линии 305 километров было сосредоточено 55 процентов пехоты, 71 процент артиллерии, 92 процента танков и вся авиация фронта. На направлении вспомогательного удара — ширина 18 километров — было сосредоточено 17 процентов пехоты, 22 процента артиллерии и все оставшиеся танки. Остальные войска были растянуты на 268-километровом фронте.

В условиях бездорожья и непролазной грязи противник, конечно, не ожидал крупного наступления советских войск. На это и рассчитывал Конев. Нужно было обеспечить внезапность и быстроту прорыва вражеской обороны.

5 марта в 6 часов 54 минуты началось артиллерийское наступление на направлении главного удара. Погода в этот день была теплой. Утренний туман резко ухудшил видимость. Конев, как всегда, был в войсках. Верный своей привычке все видеть самому, он на этот раз выбрал себе наблюдательный пункт 52-й армии генерала К. А. Коротеева. Туман был настолько плотным, что местность просматривалась не далее, чем на 100 метров. Не видны были даже свои войска, и тем более расположение противника. Туман, с одной стороны, мешал, с другой — способствовал тактической внезапности прорыва обороны. Так как действия авиации были исключены, основная тяжесть подготовки прорыва и поддержки атаки пехоты и танков легла на артиллерию. Артиллерийская подготовка атаки длилась 56 минут. Как подтвердилось в ходе наступления, результат ее вполне обеспечил успех атаки.

Главная ударная группировка фронта в составе пяти общевойсковых и двух танковых армий перешла в наступление. Удар оказался неожиданным для противника. Полная внезапность обеспечила намеченный прорыв. В первый же день оборона врага была прорвана на протяжении 30–35 километров.

В те дни газета «Правда» писала: «Какого высочайшего накала должен быть наступательный порыв, чтобы ежедневно, в любую погоду, и днем и ночью, без отдыха идти с боями по грязи, преследовать врага, когда он бежит, ломать его оборону, когда он сопротивляется, и гнать его. Гнать прочь с нашей земли до Буга, за Буг, за Днестр, до конца. Для такого наступательного порыва одного вдохновения и энтузиазма мало. Надо волю иметь большевистскую. Надо силу иметь богатырскую!».

Действительно, советские войска, в том числе и 2-й Украинский фронт, неудержимо двигались на запад. Сам командующий фронтом был неутомим. Каким-то шестым чувством он всегда определял, где происходят ре-тающие события, немедленно появлялся там и своим умением, настойчивостью, волей вел войска к победе. Он не считался с опасностью, когда этого требовала обстановка, и не раз попадал в критические ситуации. Во время Уманско-Ботошанской операции произошел случай, который показывает характер Конева, его стремление всегда все знать самому, не считаясь с опасностью. Когда войска форсировали Южный Буг, Конев выехал к реке посмотреть, как наведены переправы. По дороге он и его спутники попали под удар вражеской авиации. Вот как описывает Конев это происшествие: «Выехали с КП фронта, находившемся тогда в населенном пункте Поташ. Двигались по грязи медленно, на первой скорости, не более 3–4 км в час. Когда мы подъезжали к переправе, наступила ночь. Темнота и непролазная грязь заставили пренебречь светомаскировкой и включить фары. В трех километрах от переправы мы подверглись налету вражеской авиации. Моя группа состояла из четырех машин. Впереди меня шел «виллис» с адъютантом, далее моя машина. Я сидел на первом сиденье, рядом с водителем. В кузове — постель и подушка. За мной шла машина «додж» с охраной, а далее — бронетранспортер. Все машины, преодолевая грязь и глубокие колеи, проделанные танкистами, шлп на первой скорости. Рев наших моторов заглушал все, и мы не слышали шума самолетов. Неожиданно вокруг наших машин на площади примерно 50 на 100 м все озарилось пламенем, раздались взрывы бомб и свист осколков. Я приказал шоферу выключить свет фар, но впереди идущий «виллис» остановился и загородил дорогу. Моя машина наехала на него, от толчка опять включился свет, и шофер не мог его погасить. Проходит минута, две. Мы слышим второй заход самолета, и новая серия бомб рассыпалась возле наших машин. Наконец свет фар погас. Все четыре машины остановились. Самолетов в ночном небе уже не было слышно. Осмотрев машины, мы увидели, что у моей «эмки» пробиты мелкими осколками оба ветровых стекла. На крыше несколько пробоин, одна значительных размеров. «На память» в кузове машины оказался большой осколок бомбы (около 500 г), который ударился о подушку и одеяло и застрял».

Стремление маршала Конева находиться в нужный момент на месте, где решалась судьба той или иной операции, вызывалось чувством ответственности за порученное дело. Безрассудно храбрых командиров, которые ехали на передний крап и оставались там надолго, теряя управление своими соединениями, он сурово предупреждал. Член Военного совета 1-го Украинского фронта, которым Конев командовал в 1944–1945 годах, генерал-полковник К. В. Крайнюков вспоминает в своей книге: «Иван Степанович, будучи по натуре вспыльчивым человеком, порой круто обходился с провинившимися; мог накричать, допустить резкость, по поводу которой сам же потом очень сожалел. Но я не помню случая, чтобы он, поддавшись минутному настроению, смещал бы офицеров с должностей или же ходатайствовал об их замене. Если командующий убеждался, что провинившийся не потерянный человек и может исправиться, то он горой стоял за подчиненного. А вот безвольных, трусливых людей он терпеть не мог…».

Так и в Уманско-Ботошанской операции, о которой идет речь, он жестко указывал командармам на их ошибки, укорял их за любое снижение темпов наступления. В телеграмме от 15 марта, направленной Коневым командующим 5-й и 7-й гвардейскими армиями, указывалось: «Преследование противника вашими армиями идет медленно. Поймите, что противник бежит. Наши войска фронта уже ведут бой за Вапнярку. Вы оттягиваете левое крыло фронта, идете по сравнению с правым крылом фронта на 200 км сзади. Основной причиной медленных темпов преследования является:

1. Ведете войска равномерно по всему фронту и как гребенкой прочесываете всю местность. Нет смелого маневра с выходом на пути отхода противника. Нет кулака для уничтожения противника при его сопротивлении на основных направлениях. В связи с этим вы даете противнику уводить его живую силу и технику.

2. Отрыв управления армий, корпусов, дивизий от войск. Особо отстают тылы. Войска всегда требуют твердого управления. Крепкое управление обеспечивает высокие темпы, и войска делают чудеса».

Конев был весьма требовательным к подчиненным ему генералам и офицерам, но он отмечал и их успехи, продвигал по службе талантливых, щедро награждал отличившихся.

В зимней кампании 1944 года войска Советской Армии, действовавшие на Украине, форсировали Днестр, на широком фронте вышли на пограничную реку Прут и, с ходу форсировав ее, вступили в пределы Румынии. На юге советские войска в период с 18 марта по 12 апреля форсировали Южный Буг, освободили города Николаев, Одессу, форсировали Днестр и захватили несколько плацдармов на его правом берегу.

17 апреля 1944 года наступление Советской Армии на Правобережной Украине завершилось разгромом всего южного крыла восточного фронта фашистской Германии (за исключением блокированной в Крыму 17-й армии вермахта). В ходе наступления 10 вражеских дивизий были уничтожены, 59 потеряли боеспособность. Советские войска продвинулись на 250–450 километров к предгорьям Карпат, рассекли южное крыло стратегического фронта Германии.

Для восстановления своего разгромленного южного крыла гитлеровское командование было вынуждено в январе — мае 1944 года перебросить из Германии и Франции 40 дивизий и 4 бригады на советско-германский фронт. В результате немецко-фашистская группировка в Западной Европе оказалась значительно ослабленной, что обеспечило благоприятную обстановку для англо-американских войск перед высадкой союзников в Нормандии.

Победа советских войск на юге страны имела важное политическое и стратегическое значение. Советская Армия полностью освободила Южную Украину, значительную часть Советской Молдавии, вышла на государственную границу с Румынией и Чехословакией и перенесла боевые действия на территорию врага. Фронт, возглавляемый Маршалом Советского Союза II. С. Коневым, внес в эту большую победу выдающийся вклад.

После окончания зимней кампании 1944 года в командовании фронтов Советской Армии произошли значительные перестановки. Конев был назначен командующим 1-м Украинским фронтом. Поскольку события должны были развернуться на центральном участке советско-германского фронта, где действовал 1-й Украинский фронт, то назначение Конева его командующим отражало высокое доверие, которое ему оказывало Верховное Главнокомандование.

Приняв командование фронтом и изучив обстановку, Конев наметил себе план знакомства с войсками, рассчитал время выезда в армии. Как всегда, он считал, что личные встречи с командующими армиями, посещение войск, изучение характера обороны противника на месте — все это создаст более ясную картину, чем обычные доклады командующих и донесения, присланные в штаб.

Фронту предстояло осуществить крупную наступательную операцию, чтобы разгромить противостоявшую его войскам группу армий «Северная Украина», завершить освобождение Западной Украины и начать освобождение Польши.

Конев решил перед началом подготовки операции собрать командующих армиями, командиров соединений, поделиться с ними опытом проведенных операций, изложить свои взгляды на ведение современной войны. Вот некоторые из его мыслей, которые были изложены в прочитанных им лекциях на сборах командармов. «Боевые порядки наших войск в наступлении, — говорил маршал, — должны соответствовать обороне, созданной противником. Чем глубже оборона противника, тем глубже должно быть оперативное построение наших войск. Сейчас оборона противника, как никогда раньше, имеет несколько оборонительных полос, поэтому надо разведать, как эти полосы насыщены войсками, и в зависимости от этого строить свой осевой порядок. Атака должна быть организована так, чтобы танки и пехота при непрерывной поддержке артиллерии прорывали вражескую оборону на всю ее глубину. Короче, весь боевой порядок должен осуществить сквозную атаку…

Бросок в атаку должен быть стремительным. В первом эшелоне должен двигаться штурмовой батальон, которому необходимо придать танки, орудия, саперов и др. Пехота ни в коем случае не должна залегать под минометным огнем, а продвигаться перебежками и переползанием. Для маскировки широко применять дымы.

Основой успеха артиллерийского наступления является хорошее знание противника и непрерывное сопровождение огнем пехоты и танков в глубине. Надо улучшить артиллерийскую разведку и наблюдение. В бою не ждать заявки на огонь от командиров стрелковых и танковых подразделений, а самим нести ответственность за результаты боя».

Эти взгляды, изложенные Коневым на сборах, как нельзя лучше иллюстрируют уровень его полководческого мышления, подкрепленного опытом военных лет.

Начались напряженные будни подготовки к наступлению, которое впоследствии стало известно как Львовско-Сандомирская стратегическая операция. Для полководца это был творческий, но в то же время мучительный процесс выработки решения на операцию. Это был огромного напряжения умственный и физический труд командующего войсками фронта, его штаба и всех начальников родов войск. Нужно было очень внимательно и тщательно изучить противника, сравнить и сопоставить все разноречивые сведения, взвесить все «за» и «против», неоднократно побывать на местности, установить позиции противника, наиболее выгодные места для наступления наших войск, места их сосредоточения, словом, изучить все основательно и лишь после этого принять соответствующие решения.

Решение Конева предусматривало рассечение группы армий «Северная Украина», разгром ее по частям.

Верный своему правилу никогда не действовать по шаблону, Конев, оценив обстановку, пришел к выводу, что лучше всего при имеющихся на фронте силах нанести два мощных удара и прорвать фронтпротивника на двух направлениях, отстоящих одно от другого на расстоянии 60–70 километров. Первый удар намечалось нанести из района западнее Луцка в общем направлении на Рава-Русская и второй удар — на Львов с задачей разгромить львовскую группировку немцев и овладеть мощным узлом обороны Львовом и крепостью Перемышль. Как и в прежних операциях, он массировал войска на главных направлениях. В Луцкой ударной группировке на участке прорыва шириной 12 километров намечалось сосредоточить 14 стрелковых дивизий, 2 танковые, механизированный, кавалерийский корпуса и 2 артиллерийские дивизии прорыва. На львовском направлении на 14-километровом участке прорыва должны были нанести удар 15 стрелковых дивизий, 4 танковые, 2 механизированных и кавалерийский корпуса и 2 артиллерийские дивизии прорыва.

Это был обстоятельно подготовленный и продуманный план, но в то же время план необычайно смелый, дерзкий. Однако он вызвал возражения со стороны Верховного Главнокомандующего, считавшего нанесение фронтом двух ударов нецелесообразным. Сталин считал, что надо вместо двух ударов наносить один — на львовском направлении. Однако Конев рассчитал все и сумел убедить Верховного Главнокомандующего в необходимости нанесения именно двух ударов. Как показали ход и исход операции, Конев оказался прав.

Львовско-Сандомирская операция отличалась большим размахом, разнообразием боевых действий, широким применением самых различных форм оперативного маневра. При окружении крупной группировки противника под Бродами Конев умело осуществил маневр бронетанковыми и механизированными войсками, общевойсковыми соединениями, артиллерией и инженерными войсками.

Разгром крупной группировки немцев в районе Брод дал возможность командованию 1-го Украинского фронта двинуть в обход Львова с севера и северо-запада танковую армию П. С. Рыбалко. Этот обходной марш-маневр имел целью отрезать путь отхода львовской группировки на реке Сан и захватить Перемышль, а ударом с запада содействовать 38, 60 и 4-й танковой армиям в овладении Львовом. В это время войска правого крыла фронта успешно продолжали наступление в общем направлении на Сандомир.

Вот как описывает Маршал Советского Союза Г. К. Жуков обстановку тех дней: «22 июля в разговоре с И. С. Коневым мы согласились, что захват 3-й танковой армией тыловых путей на реке Сап заставит противника оставить Львов. По существу, мы оба пришли к выводу, что сдача немцами Львова — дело почти решенное, вопрос лишь во времени — днем позже, днем раньше.

Однако на рассвете 23 июля мне позвонил И. С. Конев и сказал:

— Мне только что звонил Верховный. Что, говорит, вы там с Жуковым затеяли с Сандомиром? Надо прежде взять Львов, а потом думать о Сандомире.

— Ну, а вы, Иван Степанович, что ответили?

— Я доложил, что 3-я танковая армия брошена нами для удара с тыла по львовской группировке и Львов скоро будет взят.

Мы договорились с И. С. Коневым, что днем я позвоню Верховному, а войскам фронта надо продолжать действовать в заданных направлениях.

Получив данные об освобождении Люблина 2-п танковой армией 1-го Белорусского фронта, я позвонил Верховному. Он был еще у себя на квартире и уже знал об этом.

Выслушав мой доклад о действиях 1-го Украинского фронта, Верховный спросил:

— Когда, по вашим расчетам, будет взят Львов?

— Думаю, не позже, чем через два-три дня, — ответил я.

И. В. Сталин сказал:

— Звонил Хрущев, он не согласен с задачей армии Рыбалко. Армия отвлеклась от участия в наступлении на Львов, и это, по его мнению, может затянуть дело. Вы с Коневым стремитесь захватить раньше Вислу. Она от нас никуда не уйдет. Кончайте скорее дело со Львовом.

Мне ничего не оставалось делать, как доложить Верховному о том, что Львов будет занят раньше, чем войска выйдут на Вислу. И. С. Конева я не стал расстраивать подробностями этого разговора.

В результате блестящего обходного 120-километрового марш-маневра танковой армии генерала П. С. Рыбалко и нажима с востока 38, 60-й и с юга 4-й танковой армией противник отошел от Львова на Самбор. 27 июля Львов был занят советскими войсками».

И здесь вновь проявилась свойственная Коневу стремительность. Уже на другой день после взятия Львова он, чтобы не дать врагу опомниться, поставил задачу 3-й гвардейской армии стремительным броском к исходу дня выйти к Висле и с ходу захватить плацдарм, а затем овладеть Сандомиром. 13-й армии Н. П. Пухова было приказано выйти на участок Сандомир — устье реки Вислоки и захватить плацдарм на западном берегу Вислы.

На сандомирское направление подтягивалась и 5-я гвардейская армия, которой командовал генерал-лейтенант А. С. Жадов.

«Нельзя не отметить, — пишет Г. К. Жуков, — исключительную смелость, инициативность и хорошую слаженность взаимодействия всех родов войск 1-го Украинского фронта при форсировании такой сложной и многоводной реки, как Висла. Самому мне, к сожалению, не довелось наблюдать эту операцию, но то, что рассказывали офицеры и генералы, произвело на меня сильное впечатление. Особенно отличились своей организованностью и мужеством инженерные части армии и фронта».

Немецкое командование, израсходовав свои резервы в Белорусской операции, а затем в Львовско-Сандомирской, не могло во время форсирования Вислы оказать 1-му Украинскому фронту надлежащего сопротивления. Его войска твердо встали на сандомирском плацдарме.

В полном блеске раскрылось военное дарование Конева в завершающих операциях Великой Отечественной войны — Висло-Одерской, Берлинской и Пражской.

1945 год начался для Советской Армии грандиозным зимним наступлением. Начало Висло-Одерской операции, в которой должен был участвовать 1-й Украинский фронт, планировалось на 20 января. Однако 6 января премьер-министр Англии У. Черчилль обратился к И. В. Сталину с посланием, в котором просил как можно скорее начать советское наступление. Это объяснялось тем, что к тому времени союзные войска оказались в очень тяжелом положении в связи с наступлением вермахта в Арденнах, начавшегося с середины декабря 1944 года. Идя навстречу союзникам, Верховное Главнокомандование перенесло сроки начала Висло-Одерской операции для 1-го Украинского фронта на 12 января. А это означало, что всю подготовку к сложнейшей операции надо было сжать до предела. Штабы, тылы, войска фронта в срочном порядке заканчивали приготовления к операции. Командующий фронтом, казалось, был одновременно везде. Он не знал усталости, работал и днем и ночью. К назначенному сроку фронт был готов наступать.

Своеобразие Висло-Одерской операции для 1-го Украинского фронта состояло в том, что противостоявшие ему фашистские войска (группа армий «А», с 26 января 1945 г. — «Центр») располагали значительным количеством танков и моторизованных частей. Поэтому план, разработанный по указанию Конева штабом фронта, был рассчитан на то, чтобы не допустить контрударов подвижных войск противника.

Для этого требовалось в крайне сжатые сроки прорвать оборону и ввести в прорыв танковые и механизированные войска до того, как подвижные соединения противника изготовятся для контрудара. Тщательно спланированный прорыв обороны, куда Конев, его штаб, командармы вложили весь свой опыт и умение, а войска — свое возросшее воинское мастерство и неудержимый наступательный порыв, обеспечил успех. К моменту, когда вражеские танковые и моторизованные дивизии изготовились для удара, в зоне их расположения появились передовые части наших танковых армий. Ввод танковых армий в огромные, пробитые для них ворота проходил спокойно и организованно. И противник, пытавшийся нанести контрудар своими танковыми войсками из района южнее Кельце, напоролся на наши танки. Вот что пишет об этом бывший фашистский генерал К. Типпельскирх: «Удар был столь сильным, что опрокинул не только дивизии первого эшелона, но и довольно крупные подвижные резервы, подтянутые по категорическому приказу Гитлера совсем близко к фронту. Последние понесли потери уже от артиллерийской подготовки русских, а в дальнейшем в результате общего отступления их вообще не удалось использовать согласно плану. Глубокие вклинения в немецкий фронт были столь многочисленны, что ликвидировать их или хотя бы ограничить оказалось невозможным. Фронт 4-й танковой армии был разорван на части, и уже не оставалось никакой возможности сдержать наступление русских войск. Последние немедленно ввели в пробитые бреши свои танковые соединения, которые главными силами начали продвигаться к реке Нида, предприняв в то же время северным крылом охватывающий маневр на Кельце».

Одна из особенностей этой операции состояла в том, что Конев приказал войскам безостановочно двигаться вперед, не обращая внимания на остававшиеся в тылу группировки врага. В конце войны советские полководцы уже не стремились во что бы то ни стало создавать двойной — внешний и внутренний — фронт вокруг каждой окруженной вражеской группировки. Опыт показывал, что если наступление развивается в стремительном темпе, то отрезанные и оставшиеся в нашем тылу, пусто довольно серьезные, силы врага уже не могли повлиять на ход военных действий. Рано или поздно они уничтожались вторыми эшелонами наших войск. С этой целью еще до начала Висло-Одерской операции Конев оставил в резерве фронта 7-й гвардейский механизированный корпус генерал-лейтенанта И. П. Корчагина, который двигался от рубежа к рубежу за наступающими войсками. С ним командующий фронтом все время поддерживал связь и мог использовать его для решения внезапно возникавших задач.

В Висло-Одерской операции наступление войск 1-го Украинского фронта было столь стремительным, что к рубежам рек, текших перпендикулярно движению советских армий, они успевали выходить раньше отступавших фашистских войск. Этому Конев придавал первостепенное значение, так как выход к водным рубежам наших войск не позволял противнику занять заранее подготовленные позиции, а тем более рубежи с такими естественными препятствиями, как реки.

Особое внимание Конев обращал на то, чтобы в ходе боевых действий по возможности сохранять от разрушений города и промышленные объекты. Нужно сказать, что и в течение всей войны он стремился, если было можно, выгонять противника из городов, избегать уличных боев, чтобы сократить число разрушений гражданских объектов и жертв среди населения. Он предпочитал бить врага в полевых условиях. Так было в 1941 году при освобождении Калинина, в 1943 году при овладении Харьковом. Теперь же фронту предстояло освобождать Силезский промышленный район — исконную землю Польши. По выпуску продукции этот район занимал у фашистов второе место после Рура. И от того, насколько удастся сохранить его от разрушений, во многом зависело послевоенное восстановление дружественной Польши.

Очень важным было также добиться быстроты действий войск, участвовавших в наступлении на Краков — гордость Польши, ее древнюю столицу. Поэтому Конев запретил удары артиллерии и авиации по Кракову. Но зато укрепленные подступы к городу, на которые опиралась вражеская оборона, были подвергнуты сильнейшему артиллерийскому огню. И здесь, как и в других операциях по освобождению городов, Конев не ставил себе задачи перерезать последний путь отхода вражеских войск. Окружение их в городской черте привело бы к затяжным боям, и город был бы разрушен.

Осуществляя военные действия так, чтобы сохранять города и промышленные объекты, Конев нередко отступал от своих полководческих принципов. «Нелегко было мне, — писал он, — военному профессионалу, воспитанному в духе стремления при всех случаях окружать противника, выходить на его пути сообщения, не выпускать из кольца, громить, — вдруг вместо всего этого пойти вопреки сложившейся доктрине, твердо установившимся взглядам. Взглядам, которые я и сам исповедовал».

Конев понимал, что оставить ворота для выталкивания противника из кольца окружения надо. Но нужно было убедить в этом и подчиненных, того же Рыбалко, чья танковая армия стремительно двигалась вперед, чтобы завершить окружение. Конечно, можно было бы и приказать. Но Конев считал, что в иных случаях лучше убедить подчиненного. В своих воспоминаниях он писал: «Как это важно, когда, взваливая на плечи подчиненному порой нелегкую ношу, говоришь с ним при этом не приказным языком, а доверительно, по-человечески. «Товарищ Петров, ваша задача такая-то. Это, мы знаем, нелегкая и ответственная задача. Но я надеюсь, товарищ Петров, что именно вы эту задачу выполните, я знаю вас, я с вами не первый день и не первый год воюю. Ну, а кроме того, помните, что вы можете всегда в трудную минуту рассчитывать на мою поддержку. Хотя я уверен, что вы справитесь и без этой поддержки. Вы должны к исходу дня выйти туда-то и овладеть тем-то. Справа от вас будет действовать Николай Павлович, а слева — Алексей Семенович. Это люди, которые вас не подведут, вы это знаете». Так было и на этот раз. Конев объяснил Рыбалко свои соображения, и тот вовремя повернул 3-ю гвардейскую танковую армию на другое направление.

Решение отказаться от окружения силезской группировки врага дало свой эффект. Под сильным натиском советских войск с фронта, опасаясь глубокого обхода, противник вынужден был поспешно ретироваться через оставленные для этого советскими войсками ворота. К 29 января весь Силезский промышленный район был очищен от противника и захвачен неразрушенным. Многие предприятия, когда советские солдаты ворвались туда, работали на полную мощь.

Спасен был и Краков. Поставив противника перед реальной угрозой охвата, наши войска выбили его из города ударом пехоты и танков. Немцы заложили огромное количество мин под основными сооружениями, многими историческими зданиями города. Но взорвать уже их не смогли. Не успели сработать самовзрывающиеся мины замедленного действия. Первые сутки после освобождения Кракова советские саперы трудились буквально не покладая рук. Красавец город был спасен от разрушения.

В ходе Висло-Одерской операции войска 1-го Украинского фронта очистили от врага Южную Польшу с ее древней столицей Краковом, овладели Силезским промышленным районом и, захватив на западном берегу Одера оперативные плацдармы, создали благоприятные условия для нанесения последующих ударов по врагу на берлинском и дрезденском направлениях.

Теперь на очереди был Берлин, «логово фашистского зверя», как тогда называли в Советском Союзе столицу гитлеровской Германии. Подготовка к Берлинской операции развернулась с февраля 1945 года, сразу же по окончании Висло-Одерской операции.

По первоначальному замыслу Берлин должен был брать 1-й Белорусский фронт. Это и понятно: ведь его отделяло от Берлина 60 километров. Правое крыло 1-го Украинского фронта, на котором сосредоточивалась его главная ударная группировка, должно было наступать в непосредственной близости от Берлина, южнее его. Кто мог тогда сказать, как будет развертываться операция, с какими неожиданностями могут столкнуться советские войска на разных направлениях и какие новые решения или коррективы к прежним решениям придется принимать по ходу дела? Во всяком случае, Конев допускал такое стечение обстоятельств, когда при успешном продвижении войск правого крыла 1-го Украинского фронта они могут оказаться в выгодном положении для маневра и удара по Берлину с юга. Он еще более укрепился в этом мнении, когда их с Г. К. Жуковым вызвали в Москву для обсуждения планов предстоящего наступления. Утверждая состав группировок и направление ударов, Сталин стал отмечать карандашом по карте разграничительную линию между 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами и вдруг оборвал ее на городе Люббене, находившемся примерно в шестидесяти километрах к юго-востоку от Берлина, и дальше не повел. Разграничительная линия была оборвана примерно там, куда оба фронта должны были выйти к третьему дню операции. Обращаясь к Коневу, Сталин сказал: «В случае упорного сопротивления противника на восточных подступах к Берлину, что наверняка произойдет, и возможной задержки наступления 1-го Белорусского фронта 1-му Украинскому фронту быть готовым нанести удар танковыми армиями с юга на Берлин». Поэтому при планировании фронтовой операции Конев учитывал вероятность такой обстановки, когда ему придется повернуть часть войск с юга на вражескую столицу.

Планируя эту крупнейшую стратегическую операцию, советское командование правильно оценивало силу сопротивления врага. Противник сосредоточил войска для обороны имперской столицы и подступов к ней крупные силы, подготовил глубоко эшелонированную оборону с целой системой укреплений и всякого рода препятствий и на Одерском рубеже, и на рубеже Шпрее, и на всех подступах к Берлину — с востока, юго-востока, юга и севера. Обороне благоприятствовал и характер местности вокруг Берлина. Леса, болота, множество рек, озер и каналов являлись труднопреодолимыми естественными препятствиями. Гитлеровское командование рассчитывало на затяжку действий. Для того чтобы сорвать расчеты врага, надо было наступать с предельной быстротой.

Оценивая перспективы предстоящей операции, Ставка считала, что после успешного и стремительного прорыва 1-й Украинский фронт будет иметь более благоприятные условия для широкого маневрирования, чем 1-й Белорусский фронт, наступавший прямо на Берлин. Поэтому повторяя в плане первый пункт директивы Ставки: «Не позднее 10–12 дня операции овладеть рубежом Беелптц — Виттенберг и далее река Эльба до Дрездена» — Конев добавил: «Иметь в виду частью сил правого крыла фронта содействовать войскам Первого Белорусского фронта в овладении городом Берлин».

Ход боевых действий во время битвы за Берлин полностью подтвердил его предположения, и на Берлин были повернуты несколько армий — 3-я и 4-я гвардейские танковые, 28-я, а также отдельные части 3-й гвардейской и 13-й армий. Но все это было потом, в период развития операции. А в начале надо было обеспечить стремительность прорыва. Чтобы успешно форсировать реку Нейсе и прорвать главную полосу обороны противника на противоположном ее берегу, надо было действовать как можно более скрытно. Поэтому решено было «удлинить» ночь — поставив дымовую завесу, под покровом темноты форсировать реку. Артиллерийская подготовка должна была длиться два часа тридцать пять минут, из них час сорок давалось на обеспечение форсирования и еще сорок пять минут — на подготовку атаки уже на западном берегу Нейсе.

За это время командование фронтом рассчитывало подавить всю систему управления и наблюдения врага, его артиллерийские и минометные позиции. Авиация же, действуя на еще большую глубину, должна была довершить разгром противника, концентрируя удары по его резервам.

Войска 1-го Украинского фронта утром 16 апреля успешно форсировали реку Нейсе, в первый же день прорвали главную полосу обороны противника и вклинились на один-полтора километра во вторую полосу его обороны.

17 апреля они уже подошли к Шпрее, реке, на которой расположен Берлин. Командующий фронтом в тот день был уже в 3-й гвардейской танковой армии. «Я вызвал к себе Рыбалко, и мы вместе с ним вслед за передовым отрядом подъехали к самой реке, — вспоминал Конев, — мне показалось, чуть ниже того места, где мы очутились, по всем приметам, был раньше брод. Рыбалко был того же мнения. Желание во что бы то ни стало выиграть время продиктовало нам решение: не ждать наводки мостов, попробовать форсировать реку прямо на танках, тем более что они защищены от автоматного и пулеметного огня, который вели немцы с западного берега. Выбрали в передовом отряде лучший экипаж, самый смелый и технически подготовленный, и приказали ему: «Прямо с ходу — вброд — на ту сторону!» Танкисты смело рванулись вперед. Задача была выполнена.

Полководческая интуиция Конева в отношении того, что могут сложиться условия, когда часть войск 1-го Украинского фронта придется повернуть на Берлин, не обманула его. Уже в первые дни Берлинской операции войска 1-го Белорусского фронта, в чью задачу входило овладение Берлином, встретились с ожесточенным сопротивлением врага. В то же время 1-й Украинский фронт успешно продвигался вперед. При этом он имел сильную группировку на стыке с войсками 1-го Белорусского фронта и был в готовности, если потребует обстановка, наступать с юга на столицу третьего рейха.

Задержка в прорыве вражеской обороны 1-м Белорусским фронтом беспокоила Ставку. А продвижение войск Конева наталкивало на мысль использовать этот успех для быстрейшего окружения Берлинской группировки врага. 17 апреля состоялся очередной доклад Конева в Ставку об обстановке на его фронте. В книге И. С. Конева «Сорок пятый» так описывается состоявшийся тогда разговор:

«Когда я уже заканчивал доклад, Сталин вдруг прервал меня и сказал:

— А дела у Жукова идут пока трудно. До сих пор прорывает оборону.

Сказав это, Сталин замолчал. Я тоже молчал и ждал, что будет дальше. Вдруг Сталин спросил:

— Нельзя ли, перебросив подвижные войска Жукова, пустить их через образовавшийся прорыв на участке вашего фронта на Берлин?

Выслушав вопрос Сталина, я доложил свое мнение:

— Товарищ Сталин, это займет много времени и внесет большое замешательство. Перебрасывать в осуществленный нами прорыв танковые войска с 1-го Белорусского фронта нет необходимости. События у нас развиваются благоприятно, сил достаточно, и мы в состоянии повернуть обе наши танковые армии на Берлин.

Сказав это, я уточнил направление, куда будут повернуты наши танковые армии, и назвал как ориентир Цоссен — городок в двадцати пяти километрах южнее Берлина, известный нам как место пребывания ставки немецко-фашистского генерального штаба.

— Вы по какой карте докладываете? — спросил Сталин.

— По двухсоттысячной.

После короткой паузы, во время которой он, очевидно, искал на карте Цоссен, Сталин ответил:

— Очень хорошо. Вы знаете, что в Цоссене ставка гитлеровского генерального штаба?

— Да, знаю.

— Очень хорошо, — повторил он. — Я согласен. Поверните танковые армии на Берлин».

Конев сразу же отдал приказ двум танковым армиям — 3-й и 4-й гвардейским — повернуть на Берлин и 20–21 апреля ворваться в него с юга. В приказе говорилось: «Требую твердо понять, что успех танковых армий зависит от смелого маневра и стремительности в действиях». Однако вступить в город и с юга оказалось не так-то просто.

Чем ближе подходили войска к Берлину, тем плотнее и плотнее становилась оборона противника, тем больше средств усиления получала его пехота — и артиллерию, и танки, большое количество фаустпатронов.

Ставка, учитывая сложившееся положение, установила соответствующую ему разграничительную линию. Она делила Берлин приблизительно пополам.

Одновременно с этим Ставка потребовала от маршала Жукова и маршала Конева не позднее 24 апреля завершить окружение франкфуртско-губенской группировки южнее Берлина и ни в коем случае не допустить ее прорыва ни на Берлин, ни в западном или юго-западном направлении.

Продолжая наступление, армии 1-го Украинского фронта 22 апреля подошли к Тельтов-каналу.

Конев решил форсировать канал одновременно тремя корпусами на широком фронте. Но для успешного прорыва нужно было на главном направлении создать мощный артиллерийский таран, способный пробить наверняка все, что противостояло наступавшим войскам. Только так можно было открыть дорогу прямо в Берлин. Поэтому Конев еще раньше перебросил на направление главного удара артиллерийский корпус прорыва, две артиллерийские дивизии. 3-ю гвардейскую танковую армию поддерживал истребительный авиакорпус. В результате на главном участке прорыва протяженностью четыре с половиной километра было сосредоточено около трех тысяч орудий, минометов и самоходных установок. Шестьсот пятьдесят стволов на километр фронта! Такого еще не было за всю войну.

Конев лично прибыл на КП Рыбалко, чтобы своими глазами наблюдать за форсированием Тельтов-канала. С крыши восьмиэтажного дома хорошо был виден Берлин. Конев прикидывал в уме, как скажется впереди лежавшая местность на действиях войск: массивные здания, превращенные в опорные пункты, каналы, реки и речки, пересекающие Берлин в разных направлениях.

Форсирование прошло успешно, и уже в 10.30 утра танкисты завязали бои в берлинских пригородах, а вскоре войска 1-го Украинского фронта соединились с передовыми частями 1-го Белорусского фронта. К вечеру 24 апреля Берлин был полностью окружен советскими войсками. Начался штурм столицы гитлеровского рейха.

В те дни — перед непосредственным штурмом Берлина — Конев часто бывал в войсках, но все же большую часть времени проводил на своем передовом командном пункте.

Особенно большая работа была связана с докладами командиров, которые обычно начинались с двадцати одного часа и продолжались почти до двух часов ночи. А в промежутках между докладами надо было давать указания штабу, выслушать итоговый доклад начальника штаба фронта генерала армии И. Е. Петрова, прочесть, скорректировать и подписать донесение в Ставку, которое должно было быть готовым к двум часам ночи. Спал маршал с 2 часов ночи до 6 утра. Много времени отнимали вопросы, связанные с действиями авиации. Как правило, командующий фронтом ежедневно ставил авиации задачи на следующий день, исходя из общего плана операции и из тех корректив, которые за день вносила обстановка, какие-то цели отменив, а какие-то добавив.

Вспоминая об этих днях, Конев писал: «Память, в том числе и зрительная, была у меня настолько обострена, что все основные направления, все географические и даже главные топографические пункты всегда как бы стояли перед глазами. Я мог принимать доклад без карты; начальник оперативного отдела, докладывая, называл пункты, а я мысленно видел, где и что происходит. Мы оба не тратили время на рассматривание карты; он лишь называл цифры, связанные с упоминаемыми им пунктами, — нам обоим было все ясно.

Конечно, эта ясность от крайнего напряжения памяти, но такой порядок докладов настолько отработался в нашей боевой практике, что лично я этого напряжения даже не замечал».

3-я гвардейская танковая армия и один из корпусов вошедшей в состав фронта 28-й армии 25 апреля начали ожесточенные бои в самом Берлине — в его южной части. На долю танкистов выпала необычная для них задача — штурмовать укрепленный город, брать дом за домом, улицу за улицей. Здесь пригодился опыт Сталинграда, и вообще боев в городах. Сопротивление врага было упорнейшим. Пришлось брать с бою каждый дом, да еще в условиях, когда фашисты были обильно вооружены таким опасным для танков оружием, как фаустпатроны.

Новые условия требовали и новой техники. И здесь снова Конев использовал опыт, накопленный ранее. Были созданы штурмовые отряды. В каждый такой отряд входило от взвода до роты пехоты, три-четыре танка, две-три самоходки, две-три установки тяжелой реактивной артиллерии, группа саперов с мощными подрывными средствами и несколько орудий артиллерии сопровождения для стрельбы прямой наводкой. Квартал за кварталом отбивали у врага советские воины. Навстречу им шли все увеличивающиеся потоки освобожденных из неволи людей. Шли русские, французские, английские, американские, итальянские, норвежские военнопленные, угнанные из разных стран мужчины, женщины, подростки: изможденные, усталые, полураздетые. Шли со своими наспех сделанными национальными флагами, тащили свой скарб, свои немудреные пожитки. Они радостно приветствовали советских солдат, встречные машины, кричали что-то каждый на своем языке.

Невдалеке от Берлина танкисты 4-й гвардейской танковой армии освободили бывшего премьер-министра Франции Эдуарда Эррио — человека, который еще в двадцатые годы был одним из первых сторонников франко-советского сближения. Узнав об этом, Конев, несмотря на все напряжение тех дней, сумел выкроить время для встречи с Эррио. «Когда его привезли на наш командный пункт, — вспоминал Конев, — я прежде всего постарался доставить ему то элементарное удовольствие, в котором особенно нуждается человек, только что вышедший из немецкого концлагеря: приказал подготовить походную баню и подыскать всю необходимую экипировку, чтобы он мог переодеться, перед тем как отправиться дальше в Москву.

Эррпо был сильно истощен, но, несмотря на все пережитые испытания, в нем, далеко уже не молодом человеке, чувствовались внутренняя сила, бодрость и энергия. Он был счастлив и в разговоре со мной, не скрывая, радовался тому, что его освободили именно русские войска, подчеркнув при этом, что для него это лишнее подтверждение того, насколько он был прав, делая ставку на союз с Россией». После краткого отдыха Эррио специальным самолетом был отправлен в Москву.

Бои за Берлин близились к концу.

На Эльбе советские войска прочно соединились с американцами. Южнее, на дрезденском направлении, все контратаки противника были отбиты. В самом Дрездене велись поиски шедевров Дрезденской галереи, спрятанных фашистами. Конев принимал в этом самое непосредственное участие, фактически руководил розысками. Город был сильно разрушен американскими бомбардировщиками в феврале 1945 года. Дворец Цвингер, где размещалась галерея, превратился в груду развалин. Когда фронтовые разведчики доложили об этом командующему фронтом, первый вопрос его был:

— А Дрезденская галерея?

— Она была эвакуирована и спрятана, по слухам, где-то в горах, — ответил командир разведгруппы, ходившей в город. — Никто не знает, где. Говорят, что те, кто ее прятал, были потом уничтожены.

Конев тотчас же вызвал к телефону командующего 5-й гвардейской армией, в полосу которой входили Дрезден и ближайшие его окрестности, и приказал энергично заняться розысками исчезнувшей галереи. На следующий день ему доложили, что группа людей во главе с московским искусствоведом майором Л. Н. Рабиновичем приступила к розыску картин.

Время было горячее. Все армии фронта находились в наступлении. Но маршал вызвал к себе майора для личного доклада.

— Самое страшное то, что сокровища могут погибнуть от случайной бомбы или снаряда. Тогда человечество не простит нам, — с пафосом, чуть не плача, докладывал майор. — Там Рафаэль, Рубенс, там Брейгель, Дюрер, Кранах.

— У человечества нам не придется просить прощения, — остановил его маршал. — Не мы были в этом повинны. Однако мы должны сделать все возможное и невозможное, чтобы предотвратить гибель картин.

Прошло несколько дней. Прилетели специалисты во главе с искусствоведом Натальей Соколовой. Вскоре шедевры Дрезденской галереи были разысканы и направлены на реставрацию.

Берлинская операция близилась к концу. Основные вражеские группировки были разгромлены и только на юге оставалась последняя, еще не разбитая крупная немецко-фашистская группировка — группа армий «Центр» под командованием генерал-фельдмаршала Шернера и группа «Австрия», по-прежнему занимавшая часть Саксонии и большую часть Чехословакии и Австрии.

И вот настал день 2 мая, когда остатки берлинского гарнизона капитулировали. Последнее в Берлинской операции донесение Конева в Ставку гласило: «Войска фронта сегодня, 2 мая 1945 года, после девятидневных уличных боев, полностью овладели Юго-Западными и Центральными районами города Берлин (в пределах установленной для фронта разграничительной линии) и совместно с войсками Первого Белорусского фронта овладели городом Берлин».

Но мысли Конева в те дни уже были заняты другим. Предстояло освободить столицу Чехословакии Прагу. Вдохновленное победами Советской Армии и близким окончанием войны с фашизмом оставшееся под пятой врага население еще не освобожденных районов Чехословакии бурлило. В первых числах мая в Чехии вспыхнуло восстание. С особенной силой оно разгорелось в Праге. Шернер отдал своим войскам приказ: «Восстание в Праге должно быть подавлено всеми средствами». К Праге с трех сторон двинулись немецкие войска. Прага нуждалась в немедленной помощи, и оказать эту помощь могли только советские войска.

Конева в то время беспокоило не столько сопротивление мощной группировки противника, и даже не прочность его укреплений, сколько сочетание всего этого с горным рельефом местности. Ведь операция была рассчитана на быстроту. Именно высокий темп наступления лежал в основе всех его расчетов, и надо было стремительным маршем преодолеть Рудные горы. Это был единственный путь к тому, чтобы как можно скорее разгромить засевшую в Чехословакии миллионную группировку Шернера, взять Прагу, спасти город от разрушении, а жителей Праги, да и не только Праги, от гибели. Но преодолевать горы надо было одновременно обеспечив свободу маневра для танковых и механизированных войск.

Надо было также предусмотреть все, чтобы не дать немцам возможности задержать наше наступление на перевалах. Поэтому командующий фронтом принял все меры к тому, чтобы передовые отряды обладали внушительной пробойной силой. В них включались подразделения всех родов войск. Они, кроме того, должны были располагать всеми необходимыми инженерными средствами для подрыва и уничтожения оборонительных сооружений, которые могли оказаться на пути войск фронта в Рудных горах.

Овладение Прагой планировалось в самые сжатые сроки. Высокие темпы наступления требовались от всех армий. Но главная особенность состояла в том, что сначала общевойсковые и танковые армии совместными усилиями осуществляли прорыв обороны противника, а затем подвижные танковые и механизрованные корпуса смело вырывались вперед и на максимально возможных скоростях двигались к Праге. Их задача сводилась к одному: с ходу овладеть Прагой, отрезать врагу пути отхода для соединения с основными силами группировки Шернера. Вслед за ними наступали общевойсковые армии, которые должны были закрепить успех.

Ставя задачу командармам на Пражскую операцию, Конев требовал от них стремительных и безостановочных действий. При этом он подчеркнул, что, хотя противостоящая группировка врага имеет большую численность и значительное вооружение, ее моральное состояние подавлено. Действительно, к тому времени вражеские штабы были уже не в состоянии оценивать происходящее с той точностью, с которой они обычно это делали. Поэтому смелые и дерзкие решения наших командиров, их быстрое выполнение еще более дезорганизовывали противника. Как всегда, Конев дал специальное указание не допускать разрушения городов, заводов, населенных пунктов, помнить, что советские войска вступают на территорию дружественной союзной страны.

Приказ командующего фронтом не ввязываться в бои за населенные пункты там, где только это возможно, не только обеспечивал стремительность продвижения войск, но и позволял избежать жертв среди мирного населения. Конев стремился избегать по возможности и жертв среди вражеских войск. Он приказал по возможности выходить на фланги и тылы частей и соединений противника, стремительно окружать их, расчленять и предъявлять ультиматумы о сдаче в плен.

Так действовал Конев в последние дни войны. Используя весь свой опыт, а также благоприятную обстановку, он сделал все, чтобы освобождение Праги обошлось как можно меньшей кровью, меньшими разрушениями, меньшими жертвами среди гражданского населения.

Как известно, стремительно проведенная Пражская операция закончилась полным триумфом советских войск. К десяти утра 9 мая Прага была полностью занята войсками 1-го Украинского фронта, В тринадцать часов навстречу им вышли войска 2-го Украинского фронта, а к вечеру подошли и основные силы 4-го Украинского фронта. В гигантском котле оказалось более полумиллиона солдат и офицеров из дезорганизованных и потерявших управление войск группы армий Шернера. И хотя отдельные стычки продолжались в разных местах еще почти неделю, основная вражеская группировка сдалась в плен.

В те дни частями 1-го Украинского фронта был захвачен изменник родины Власов. Случилось это в сорока километрах юго-восточнее Пльзени. Войсками 25-го отдельного танкового корпуса генерала Фоминых была пленена одна из власовских дивизий. Когда танкисты стали разоружать ее, то выяснилось, что в одной из легковых машин сидит закутанный в два одеяла Власов. Обнаружить предателя помог его собственный шофер. Танкисты вместе с этим шофером вытащили прятавшегося Власова, погрузили на танк и тут же направили прямо в штаб 13-й армии, а оттуда в Дрезден, на командный пункт Конева, который сразу же отправил предателя в Москву.

Салют в Москве в честь освобождения Праги был предпоследним салютом войны, а через несколько часов после него прозвучал салют Победы. Конев слушал победные залпы, находясь на своем командном пункте.

«Радость от победы, — писал он, — была, конечно, большая, огромная, но все-таки всей меры ее в тот первый момент мы еще даже не почувствовали. И скажу честно, одним из первых и самых сильных желаний этого дня было желание выспаться, и мысль, что наконец это, видимо, будет возможно, если не сегодня, то хотя бы вскоре». Да, тогда, в первые минуты мира историческое значение момента еще не доходило до сознания. Кроме того, надо было ликвидировать остатки группировки Шерпера, решать другие неотложные дела, связанные с освобождением Праги и окончанием войны. Полное ощущение величия содеянного, огромную радость Победы он почувствовал, когда во главе сводного полка 1-го Украинского фронта чеканил шаг по брусчатке Красной площади во время Парада Победы 24 июня 1945 года.

П. С. Конев по праву стоит в первой шеренге советских полководцев. Маршал Советского Союза А. М. Василевский в книге «Цель жизни» дает ему такую оценку: «Пожалуй, близкий к Жуковскому по настойчивости и силе воли был характер у другого выдающегося полководца Великой Отечественной войны — Маршала Советского Союза Ивана Степановича Конева… Зная его по работе на фронте, должен прежде всего сказать, что си любил много бывать в войсках. Обычно, как только примет решение на проведение операции, тотчас же отправляется в армии, корпуса и дивизии и там, используя свой богатейший опыт, готовит войска к боевым действиям».

Писатель Александр Фадеев, друживший с Коневым со времен гражданской войны, говорил о нем фронтовым корреспондентам в годы войны Отечественной; «Если вы хотите узнать, что такое военная косточка, смотрите на командующего — настоящая военная косточка… Советская военная косточка…»

Генерал армии Иван Ефимович Петров, бывший в последние месяцы войны начальником штаба 1-го Украинского фронта, говорил: «Со стороны можно подумать, что наш маршал, как азартный игрок, вгорячах бросает на стол все свои козыри. А вдруг неприятель контрударом залатает прорыв, и танки окажутся, как изволят выражаться наши противники, в мешке? Так это, может быть, и выглядит, если смотреть со стороны. Но мы-то видим не только сцену, мы, штабники, видим кулисы, мы знаем, что происходит за сценой до того, как поднимается занавес. Тут Иван Степанович работает как бухгалтер. Умело и точно все подсчитывает. Все как есть. И возможности транспорта и снабжения, учитывает даже характер своих командиров и командиров противника. Только когда все рассчитано, расставлено, подвезено, тогда и отдается приказ о наступлении… И заметьте, что ни на 2-м, ни на 1-м Украинских фронтах он при таких рискованных маневрах ни разу не засадил в окружение ни одного корпуса, ни одной дивизии».

А вот что говорил прославленный маршал сам о себе в мае 1945 года, беседуя с советскими и иностранными журналистами. Борис Полевой, участвовавший в этой беседе, так описывает эту импровизированную пресс-конференцию:

«Со стороны наших западных коллег посыпались странные вопросы.

— Господин маршал, правда ли, что вы были кадровым офицером старой русской армии?

— Вы участвовали в известном прорыве генерала Брусилова? В каком звании? Чем вы тогда командовали?

— В каком царском военном училище вы получили специальное образование?

— Кем был ваш отец? Как велики были его поместья?

И наконец:

— Чем вы, господни маршал, объясняете столь убедительные успехи ваших войск, в особенности в последний год войны?

Мы, советские военные корреспонденты, с интересом смотрели на маршала. Как он ответит? Рассердится? Высмеет? Пошлет ко всем чертям?

— Позвольте мне, господа, — сказал Конев, — ответить на все ваши вопросы сразу. Боюсь, что я вас разочарую. Я сын бедного крестьянина и принадлежу к тому поколению русских людей, которые встретили Октябрьскую революцию в свои молодые годы и навсегда связали с ней свою судьбу. Военное образование у меня наше, советское, а следовательно, неплохое. Успехи фронтов, которыми мне посчастливилось командовать, неотделимы от общих успехов Красной Армии. А эти ее успехи я объясняю, в свою очередь, тем, что мы, советские люди, идя через нечеловеческие испытания и трудности, познали ни с чем не сравнимое счастье бороться за дело Ленина, беззаветно служить социалистической Родине и Коммунистической партии».

В послевоенное время Конев занимал ряд крупных постов в Советских Вооруженных Силах. С осени 1945 года он был главнокомандующим Центральной группой советских войск и верховным комиссаром по Австрии. Эта новая должность требовала от него быть одновременно и военачальником, и дипломатом, и хозяйственным руководителем. Массу времени отнимали заботы по налаживанию взаимоотношений с местными властями, оказанию помощи в восстановлении национальной экономики, культурной жизни страны. Через год Конев был назначен Главнокомандующим Сухопутными войсками и заместителем министра Вооруженных Сил СССР. Пять лет, в течение которых он находился на этом посту, были годами организационных изменений, технического переоснащения Советской Армии. Предъявлялись повышенные требования к кадрам, необходимо было улучшать методы боевой подготовки, учебной и воспитательной работы, нс — левой выучки войск. Немало времени уделял Конев подготовке новых уставов и наставлений. В 1950–1951 гс-дах Конев — главный инспектор Советской Армии, заместитель военного министра СССР, а через год его назначили командующим войсками Прикарпатского военного округа.

«Холодная война», сгустившая тучи военной угрозы над Европой и всем миром, созданные империалистам военные блоки привели нашу страну, страны народно г демократии к необходимости объединиться в оборонительном союзе. 14 мая 1955 года был заключен Варшавский Договор. Созданное в соответствии с ним Объединенное командование вооруженных сил возглавил И. С. Конез. Он стал первым Главнокомандующим Объединенными вооруженными силами Варшавского Договора, председателем Военного совета. Этот пост он занимал до 1960 года. Именно вэтот период при активнейшем участии Конева и под его руководством были определены единые принципы, формы и методы в комплектовании соединений и частей, создавалась система управления войсками, решались проблемы их технического оснащения, вырабатывались совместные взгляды на перспективы развития боевого содружества братских армий. Конев вложил много труда в становление основных направлений взаимодействия вооруженных сил стран Варшавского Договора — таких, как координация планов развития армий и флотов; совместные мероприятия по боевой, политической и оперативной подготовке; взаимная помощь в подготовке квалифицированных военных кадров. В эти годы были решены многие крупные военно-политические проблемы, значительно укрепилась обороноспособность стран Варшавского Договора, повысилась боевая готовность их вооруженных сил.

В 1960 году И. С. Конев — генеральный инспектор группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. Однако когда летом 1961 года происками империалистических держав был спровоцирован так называемый «Берлинский кризис», Конев был назначен главнокомандующим Группой советских войск в Германии. Опыт прославленного полководца Великой Отечественной войны пригодился для преодоления кризисной ситуации.

Выполняя ответственные задания партии и Советского правительства, Конев принимал активное участие в общественной жизни страны.

Он был делегатом ряда партийных съездов, неоднократно избирался в состав ЦК КПСС, был депутатом Верховного Совета СССР всех созывов. Конев вел большую работу по военно-патриотическому воспитанию советских людей, особенно молодежи. «Будущее страны и будущее армии, — говорил он, — в руках молодежи». И добавлял: «Хороший урожай начинается с семян». В помещении Центрального Комитета комсомола у него был свой постоянный кабинет. Он был бессменным руководителем штаба патриотических комсомольских походов, в которых сам принимал участие. И само его имя, овеянное боевой славой, служило весьма существенным фактором в военно-патриотическом воспитании советских юношей и девушек.

Писатель Борис Полевой, работавший корреспондентом на фронте у Конева в годы войны, а затем поддерживавший с ним связь долгие годы, в своей книге «Полководец», посвященной Коневу, писал: «Однажды мне довелось побывать у него сразу же после того, как он вернулся из одного такого комсомольского похода. Я ожидал увидеть усталого, утомленного человека. Шутка ли, в такие годы отгрохать на вездеходе по бездорожью сотни две километров, участвовать в разборах, целыми днями иметь дело с шумной, любопытной, задиристой публикой!

Ничуть не бывало. Я увидел перед собой загорелого, бодрого человека с молодым блеском в глазах.

— Вот кое-кто ворчит — молодежь, молодежь. Такая-то она и эдакая-то. Не в нас, мол, растет, не то у нее на уме. Слышали такое брюзжание? Некоторые литераторы тоже вокруг этой темы изрядно понатоптали. Старшее поколение, что там греха таить, любит поворчать. Мы-де другими в эти годы были, не то что наши сыновья да внуки. Чепуха! Мы, солдаты гражданской и Великой Отечественной войн, с гордостью можем сказать, что смена у нас растет замечательная и что есть у нас кому передавать дела. Вот я сейчас недолго в их походе побыл и будто живой воды хлебнул, ей-богу, с ними просто молодеешь».

Выступая перед молодыми офицерами, он всегда подчеркивал роль командира, особенно командира полка, ссылался на свой опыт командования полком: «Я с радостью вспоминаю то время, — говорил маршал, — Там, в полку, я приобрел все, что так пригодилось мне потом и в дни мира, и в дни войны. Можно сказать, в полку я набирался сил и находил самого себя. Вообще командование полком — основа военного опыта. Больше того, смею утверждать, что без практики командования полком нельзя стать настоящим полководцем».

Высокие партийные и деловые качества Ивана Степановича, беспримерное мужество и героизм в борьбе с врагами пашей Родины были высоко оценены Советским государством. Он дважды удостоен звания Героя Советского Союза, награжден орденом «Победа», многими другими орденами и медалями Советского Союза, ряда социалистических стран и других государств. И. С. Конев удостоен также звания Героя ЧССР и Героя МНР.

21 мая 1973 года И. С. Конев ушел из жизни. Урна с его прахом установлена в Кремлевской стене на Красной площади.

Жизнь Маршала Советского Союза Ивана Степановича Конева, полководца, патриота, коммуниста — яркий пример для советской молодежи. Для юношей, связавших свою жизнь со служением Родине в рядах Вооруженных Сил, — это вдохновляющий образец «делать жизнь с кого». Память о прославленном маршале жива в названиях улиц и кораблей, школ и военных учебных заведений. Имя его золотыми буквами вписано в историю Советских Вооруженных Сил. в историю Великой Отечественной войны нашего народа.

Г. МИХАЙЛОВСКИЙ
Павел Иванович БАТОВ ★

В кабинете командующего 65-й армией генерал-полковника Батова раздался телефонный звонок. «Звонят по ВЧ, — определил он, — скорее всего Москва или штаб фронта». Поднял трубку и услышал знакомый голос К. К. Рокоссовского:

— Здравствуй, Павел Иванович! Седьмого мая были мы в Висмаре у Монтгомери. Пригласили его к нам с ответным визитом. Имеешь желание видеть заморского гостя?

Через несколько дней Батов вместе с членом Военного совета армии генералом Н. А. Радецким выехали в Ной Клосте в 70-ю армию, где происходила эта встреча. Машина ходко шла по брусчатой дороге, обрамленной могучими буками. Иногда их кроны почти смыкались, и казалось, что путь проходит по тоннелю. Проезжали военные городки, где временно размещались и приводили себя в порядок войска. Командарм просил ехать потише, иногда останавливал машину и выходил. Он видел оживленные, ликующие лица солдат, вместе с ними радовался великой Победе.

Английский фельдмаршал прибыл точно. В почетном карауле застыли кубанцы 3-го гвардейского кавкорпуса. Рокоссовский вел гостя вдоль строя генералов и офицеров, приглашенных на встречу. Остановился против Павла Ивановича Батова.

— Вот генерал, армия которого открыла нам ворота через Одер.

Фельдмаршал поздоровался, пристально посмотрел в его глаза, перевел взгляд на орденские планки, среди которых заметил знак Ордена Британской империи.

Слова К. К. Рокоссовского до глубины души взволновали Павла Ивановича. Он прежде всего отнес их к шестьдесят пятой армии, прошедшей героический боевой путь от сталинградских степей до суровых вод Балтики, путь протяженностью более 3500 километров, путь, на котором было с боями преодолено около 80 водных преград, в том числе Дон, Сан, Десна, Днепр, Висла, Нарев, Одер.

Прием прошел с русским гостеприимством и хлебосольством. Монти, как за глаза называли английского фельдмаршала, восхищенно говорил о нашей совместной победе. Дух Эльбы был еще силен, хотя в Лондоне отставной премьер-министр Черчилль уже начинал плести паутину «холодной войны». Обращаясь ко всем присутствующим, Монтгомери сказал:

— Вы с войной на Западе покончили, а у нас еще Япония. Хорошо бы драться против нее плечом к плечу.

Шестьдесят пятая армия… Она вошла в историю Великой Отечественной войны как армия первого эшелона, армия решающих ударов. Историки будут тщетно искать в архивах документы о выводе ее на доукомплектование или переформирование. Она всегда была на острие ударов, всегда впереди. 27 раз Москва салютовала в честь ее побед, 39 ее соединений и частей удостоены почетных наименований за освобождение и взятие городов, 323 Героя Советского Союза украсили биографию армии, 120 тысяч ее воинов награждены орденами и медалями, многие государственные награды сияли на знаменах частей и соединений. И тут следует отметить, что из всех общевойсковых армий, сражавшихся на советско-германском фронте в годы войны, шестьдесят пятая армия была единственной, которая от начала до конца возглавлялась одним командармом. Им был Павел Иванович Батов. И успехи армии — это живое воплощение незаурядного дарования ее бессменного командарма, его организаторских способностей, неукротимой воли к победе.

70 лет отдал Павел Иванович Батов службе военной и до конца своей жизни был в строю. Он прошел через огонь пяти войн — двух мировых, двух гражданских и одной локальной.

* * *

А начался этот долгий и нелегкий ратный путь в ноябре 1915 года, когда младший приказчик торгового дома купцов первой гильдии братьев Леоновых в Петрограде Павел Батов получил повестку — явиться на призывной пункт.

До этого было детство в маленькой деревушке Верхнего Поволжья Фелисово, где 1 июня 1897 года в бедняцкой крестьянской семье родился третий сын, нареченный Павлом. Потом появились еще два младших брата. Детство оказалось коротким и быстро сменилось тяжелым крестьянским трудом. Родители, как писал сам Павел Иванович, были «бедными среди бедных», но хотели видеть своих сыновей среди счастливчиков, убегавших с холщовыми сумками за плечами на другой берег реки Черемухи, где в деревне Сретенье была земская средняя школа. Много времени отводилось заучиванию изречений из Библии, но ученики получали знания и по грамматике, арифметике и даже начаткам алгебры, геометрии и географии. Учение давалось Павлу легко, и окончил он сретенскую школу одним из первых. На его способности обратил внимание учитель Суходольский. Он приложил много усилий, чтобы пристроить смышленого паренька в гимназию на казенный счет, но все его попытки были тщетны. Павлу оставалось только одно — идти в люди. В торговый дом Леоновых он попал тринадцати лет по «большой протекции», за которую бывший петербургский приказчик из соседней деревни получил от его родителей изрядный куш. В качестве «мальчика» на побегушках, Павел работал только за харчи и одежду. Несмотря на 16—17-часовой рабочий день, юноша тянулся к знаниям, использовал каждую свободную минуту для чтения. Сначала это было случайно попадавшиеся книжки. Но свет не без добрых людей… В доме «из милости» жил студент — племянник Леонова. Он заметил тягу Павла к знаниям.

— Ты учись, парень. Я помогу, вот сдашь за курс реального училища — уже образование!

И действительно помог, давал книги, объяснял непонятнее. Павел настойчиво изучал русскую литературу и историю, математику, физику и химию. И все больше ночью, при свечном огарке. Только исключительной природной одаренностью и трудолюбием можно объяснить то, что в течение трех лет он сумел выдержать экстерном экзамены за шесть классов реального училища.

1 августа 1914 года Германия объявила войну России. Для 17-летнего Павла Батова начало первой мировой войны ознаменовалось переводом из «мальчиков» в младшие приказчики. По мобилизации часть служащих торгового дома была призвана в армию. Но вновь испеченного приказчика неудержимо тянуло к военной службе. Конечно, по молодости он еще не понимал подлинного характера развернувшейся войны. Газеты пестрели громкими призывами «защиты веры, царя и отечества», журналы «Нива» и «Панорама» печатали сообщения с фронта, помещали рассказы о подвигах, портреты георгиевских кавалеров, не скупились на обещания грядущих блистательных побед русского оружия. Была даже попытка сбежать на фронт, но она закончилась на Варшавском вокзале, откуда жандарм доставил Павла к хозяину.

И все-таки военная биография Павла Батова началась. Осенью 1915 года он был призван в армию, и тут сказалось имевшееся образование, отличавшее его от многих совершенно неграмотных солдат. Батова зачислили в полковую учебную команду 3-го лейб-гвардейского полка, а в конце 1916 года, получив звание ефрейтора, с маршевой ротой Павел отбыл на фронт. Он был назначен командиром стрелкового отделения, в котором почти всем солдатам было за тридцать. Батов потом вспоминал, что он чувствовал себя мальчишкой среди солдат-бородачей. Здесь в окопах произошла встреча, надолго запомнившаяся Павлу Батову. Однажды подойдя к группе солдат, он услышал негромкую беседу. Рядовой Алексей Савков говорил, что война не нужна рабочим и крестьянам, и на ней наживаются капиталисты и помещики, натравливая один народ на другой. Солдаты быстро разошлись, но Савков не побоялся вступить в разговор с отделенным командиром, сказал, что не хочет скрывать от него правды, многое поведал ему об империалистической войне, впервые Павел услышал о Российской социал-демократической рабочей партии, о Ленине…

— Ну, а если вы, господин отделенный командир, посчитаете нужным доложить обо мне начальству — дело ваше. Только не думаю, что крестьянский сын пойдет против солдат.

Ничего никому не сказал Павел, а знакомство с Савковым вскоре перешло в дружбу. Надолго запомнил Павел Иванович первую атаку, в которой он участвовал. В автобиографии он рассказывал: «Не знаю, каким усилием воли я заставил себя перевалиться через бруствер окопа. Вскочил на ноги, винтовку — наперевес и бросился вперед… Очнулся, когда бывалый солдат положил мне на плечо руку и сказал: «Господин отделенный командир, будет! Атака-то кончилась!» Это был первый экзамен на солдатскую прочность. Постепенно приходила уверенность, накапливался опыт. Его отделение стало отличаться смелостью и дерзостью в боях, умелыми действиями в разведке. Георгиевская медаль украсила грудь ефрейтора Батова. В одной из вылазок за «языком» он был тяжело ранен. Придя в себя, Павел узнал, что спас его Алексей Савков.

— Плохо дело, — сказал фельдшер, — большая потеря крови…

Георгиевская награда давала право лечиться унтер-офицерам и солдатам в офицерских госпиталях, и Батов в тяжелом состоянии в санитарном поезде был доставлен в Петергоф. В госпитале было достаточно времени, чтобы обдумать окопные беседы с большевиком Савковым, разобраться в подлинном характере империалистической войны, о которой говорил Алексей Савков.

В конце февраля размеренную жизнь госпиталя нарушила весть о массовых забастовках и демонстрациях в Петрограде, о выступлениях питерского пролетариата. Раненые собирались в палатах и оживленно обсуждали развертывающиеся революционные события. И вдруг ошеломляющая новость — царизм свергнут… По-разному она была воспринята в привилегированном офицерском госпитале. Здесь же, в госпитале, П. И. Батова застала Великая Октябрьская социалистическая революция. Но к этому времени он уже твердо знал, что именно этой революции, народу он должен отдать свои силы, и горько сетовал на судьбу, приковавшую его к госпитальной койке. Раны залечивались медленно, и только в начале 1918 года Павел предстал перед медицинской комиссией.

— Что же делать, дорогой, — сказал ему председатель комиссии, — ранение у вас тяжелое… Нельзя вам служить в армии…

Но все же просьбы помогли. Батову был предоставлен трехмесячный отпуск с пребыванием в Рыбинске в распоряжении гарнизонного начальника. В конце февраля 1918 года прозвучал ленинский призыв «Социалистическое Отечество в опасности!». Со стен кричали плакаты: «Ты записался добровольцем?» И Батов пошел в военкомат, где сначала получил отказ: рана еще не совсем зажила. Еще несколько раз побывал он у рыбинского военкома. В конце концов он помог Батову определиться на должность помкомвзвода в 1-й Рыбинский стрелковый полк.

— Только имей в виду, Батов, на фронт пока не пустим. Человек ты грамотный, воевавший, будешь готовить маршевые пополнения. Впрочем, и здесь, возможно, придется понюхать пороху. У нас, сам знаешь, тут неспокойно.

И действительно Батову пришлось не только обучать пополнения, но и вместе с ними участвовать в подавлении белогвардейских и кулацких мятежей, которые вспыхивали в Ярославле, Рыбинске, Мологе, Пошехонье.

К концу гражданской войны Батов командовал ротой. Дальнейший путь для него был ясен — служить в Красной Армии, учиться и овладевать сложной военной наукой. Мечта об учебе осуществилась только в 1925 году, когда Батов был направлен на стрелково-тактические курсы усовершенствования комсостава РККА, которые сокращенно называли курсами «Выстрел». Они были созданы в конце 1918 года на базе старой офицерской стрелковой школы в Ораниенбауме под Петроградом, осенью 1922-го — переведены в Москву в здание бывшего 1-го Московского кадетского корпуса в Лефортове. К 1926 году курсы «Выстрел» стали авторитетнейшим учебным заведением Красной Армии, их с уважением называли «Полевой академией».

Батов был зачислен на курсы среднего командного состава. В это же время на курсах старшего комсостава, куда направлялись командиры полков и батальонов, учились будущий Маршал Советского Союза А. М. Василевский, многие другие командиры, ставшие впоследствии видными советскими военачальниками. С увлечением Павел Иванович изучал тактику, стрелковое дело, методику обучения войск, обществоведение. В рамках общей тактики на курсах давались неплохие знания по артиллерии, военно-инженерному делу, связи, топографии, устройству тыла. С разрешения командования Батов посещал лекции по основам стратегии и военной администрации, которые читались на курсах старшего комсостава. Перед личным составом часто выступали С. С. Каменев, А. И. Егоров, М. Н. Тухачевский, Б. М. Шапошников и другие военачальники. Вспоминая те дни, Батов не раз говорил:

— Несмотря на сравнительно короткий срок обучения, курсы много мне дали и в теории, а главное, в области решения практических задач воинского обучения и воспитания.

После окончания в 1927 году курсов Батов служил начальником полковой школы, командиром батальона в 1-й Московской Пролетарской стрелковой дивизии. Военная судьба на много лет связала его с этой дивизией. Он всегда считал службу в ней большой для себя школой жизни. В 1929 году Павел Иванович был принят в ряды Коммунистической партии. В 1931 году его назначили начальником штаба, а в 1933 году командиром 3-го стрелкового полка. О его службе того периода говорит аттестация, написанная в 1936 году комдивом Л. Г. Петровским: «Тов. Батов командует полком в течение трех с лишним лет. В течение этого времени полк занимает первое место в дивизии по всем разделам боевой и политической подготовки… У меня есть вера в 3-й с. п. и уверенность в командире 3-го с. п. тов. Батове, что будет сделано все, чтобы выполнить приказ…»

Военное дело быстро развивалось, новая, более совершенная военная техника оказывала решающее воздействие на способы ведения военных действий, на развитие военного искусства. А это требовало от командиров постоянного повышения своих знаний. Павел Иванович понимал, что только самообразования для этого недостаточно. Поэтому, несмотря на огромную служебную нагрузку, он учился заочно и в 1936 году окончил командный факультет Военной академии имени М. В. Фрунзе. В 1935 году, когда в Советских Вооруженных Силах были введены воинские звания, Батову было присвоено звание полковника.

Но вернемся к аттестации… Она датирована 20 ноября 1936 года. В это время Батова уже не было в Советском Союзе. А в Испании на стороне республиканцев действовал доброволец свободы Фриц Пабло. Так круто повернулась жизнь Павла Ивановича.

А началось это теплым августовским днем. В 1-м батальоне шли занятия по строевой подготовке. Присутствие командира полка, любившего хороший строй, подтягивало красноармейцев и командиров. Дежурный по полку быстрым шагом подошел к Батову.

— Товарищ полковник! Вам телефонограмма пз Наркомата обороны.

Придя в кабинет, Павел Иванович задумался: почему такой срочный вызов? В полку вроде все в порядке. Недавно за умелое обучение и воспитание личного состава он был награжден орденом «Знак Почета». Позвонил комдиву.

— Леонид Григорьевич, на четырнадцать часов вызывают в наркомат. Ума не приложу, в чем причина.

Комдива связывали с Батовым теплые дружеские отношения. Он усмехнулся:

— Не догадываешься, значит, Павел Иванович? А ты поразмысли… Не кажется ли тебе странным, что кое-кто из наших с тобой общих знакомых исчез с горизонта?

Блеснула догадка… Испания… Батов внимательно следил за событиями в этой стране, в его кабинете давно висела карта Испании. Еще в феврале 1936 года на выборах в кортесы победили демократические силы, объединенные в Народный фронт. Было создано республиканское правительство. Однако испанская реакция, опираясь на старших фашистских партнеров — Гитлера и Муссолини, организовала военный заговор против Республики. Во главе контрреволюции стоял генерал Санкурхо, а после его гибели в авиационной катастрофе — генерал Франсиско Франко. Военный мятеж начался в испанском Марокко 17 июля, в него быстро были вовлечены и многие гарнизоны континентальной Испании. Фашистским заговорщикам удалось привлечь на свою сторону 100 тысяч человек из 145-тысячной армии Испании. И все же испанские трудящиеся не дрогнули, не покорились контрреволюции. Народные массы, прежде всего рабочий класс, по призыву Коммунистической партии Испании поднялись на защиту Республики. Отряды народной милиции и оставшиеся верными Республике войска в упорных боях разгромили восставшие гарнизоны в Мадриде, Барселоне, Валенсии, Картахене, Малаге, Бильбао и других крупных городах. Но республиканское правительство не сумело использовать возможности для полного разгрома мятежников. Уже в августе в испанские порты стали прибывать транспорты с оружием, военным снаряжением из Германии и Италии, шла помощь и по сухопутью из Португалии. Вскоре на стороне мятежников уже сражались германские и итальянские авиационные части, начали прибывать соединения сухопутных войск. Враждебную политику по отношению к законному испанскому правительству, прикрытую «невмешательством», заняли США, Англия, Франция.

Батов знал и о том, что Советский Союз открыто заявил о помощи испанскому народу. Комдив был прав, сказав об «исчезновении» некоторых общих знакомых — летчиков, танкистов, моряков. У Батова самого не раз возникала мысль о возможности быть там, где происходит первая открытая схватка с фашизмом.

Вот и знакомая улица Фрунзе. В Наркомате обороны Батова принял начальник управления кадров дивизионный комиссар Булин. Поздоровавшись, он без какого-либо предисловия сразу спросил:

— Товарищ Батов! Как вы смотрите на направление вас военным советником в испанскую республиканскую армию?

— Предложение для меня неожиданное, но если мне доверят столь ответственное задание, то приложу все силы, чтобы с честью его выполнить.

— Поймите, дело это добровольное, и вы можете подумать.

— Есть дела, которые не требуют раздумий. Хватило бы только знаний и уменья.

Через несколько дней, более детально познакомившись в Генеральном штабе с обстановкой в Испании, Батов, с документами на имя Фрица Пабло, вылетел в Париж, а затем через Тулузу — единственный французский город, откуда еще летали самолеты на Мадрид — попытался добраться туда. После посадки в Барселоне самолет взял курс на испанскую столицу, но часа через два приземлился на запасной посадочной площадке. Вдалеке слышалась артиллерийская канонада. На попятной машине Батов добрался до Мадрида и вечером был тепло встречен сотрудниками советского посольства, размещавшегося в отеле «Палас».

Боевое крещение на земле Испании Батов получил в 1-й бригаде республиканской армии, которой командовал Энрике Листер. Вспоминая об этом замечательном человеке, Батов впоследствии писал: «Я слышал о нем многое еще до поездки в Испанию. Его называли испанским Чапаевым. Листер не был кадровым военным. Он был кадровым рабочим в Галисии, потом активным участником восстания в Астурии. Во время вынужденной эмиграции он находился в Советском Союзе и работал проходчиком на строительстве Московского метрополитена…»

Начало работы Батова в качестве военного советника сопровождалось немалыми трудностями. Он быстро понял, что в бригаде Листера, да и в деятельности самого командира бригады, много партизанщины, нет твердой воинской дисциплины, организованности, плохо выполняет свои задачи штаб, не уделяется внимания боевой и политической подготовке личного состава. Выбрав удобный момент, Батов откровенно высказал Листеру свое мнение. Командир бригады нахмурился и ответил по-русски, которым неплохо овладел, находясь в эмиграции в Советском Союзе:

— Ты не учитываешь, что мы ведем гражданскую войну. В бригаде большая часть командиров и бойцов — добровольцы, антифашисты. Они слабо знают военное дело, да и сам я тоже. Но они сильны ненавистью к врагу, революционным энтузиазмом, душевным подъемом, смелостью и отвагой. Они способны пожертвовать жизнью в борьбе за республиканскую Испанию. В этом — наша сила.

— То, что ты говоришь, Энрике, очень правильно, но решать задачи в современной войне только революционным энтузиазмом и личным героизмом нельзя. Нужно учиться военному делу, знать хотя бы основы тактики, в совершенстве владеть оружием. Без этого поражения неминуемы. И еще нужна железная дисциплина и высокая политическая бдительность, и особенно в гражданской войне. Ведь против нас воюют хорошо подготовленные кадровые войска, а не партизанские формирования.

Разговор был долгим и нелегким. Батову удалось убедить Листера в своей правоте. В бригаде была введена боевая подготовка, стали проводиться политические занятия, улучшилась работа штаба, изживалась партизанщина и укреплялась дисциплина. Проведенная работа быстро сказалась.

После тяжелого, но успешного боя под Сесеньей Листер подошел к Батову.

— Ты был прав, Пабло! Не только храбрость и отвага наших бойцов помогают добиваться побед, но и организованность, порядок, дисциплина.

Вскоре Павел Иванович расстался с Листером, так как был направлен в район Альбасете, где началось формирование интернациональных бригад. Всего создавалось семь интербригад из числа антифашистов, прибывших в Испанию из 54 стран. Эти бригады сыграли большую роль в ходе национально-революционной войны.

Батов был назначен военным советником в 12-ю интернациональную бригаду имени Гарибальди, которой командовал писатель Мате Залка, носивший в Испании имя генерала Лукача. Он тоже прибыл из Советского Союза. Участник первой мировой войны венгр Мате Зал-ка в 1916 году попал в Россию как военнопленный и обрел здесь свою вторую Родину. Участвовал в Октябрьской революции, вступил в Красную Армию добровольцем, воевал в легендарной Первой Конной, был награжден орденом Красного Знамени. С 1924 года Мате Залка начал свою писательскую деятельность. Он одним из первых среди добровольцев приехал в Испанию, и имя генерала Лукача скоро стало символом доблести и геройства для всей республиканской армии. В своих книгах Батов часто упоминал об этом удивительном человеке.

Деятельность Батова не ограничивалась обязанностями военного советника 12-й интербригады, он оказывал большую помощь в становлении других интернациональных бригад, да и ряда соединений регулярной республиканской армии. К этой работе Батов привлекался по указанию главного военного советника комкора Г. М. Штерна. В Испанию приехало 42 тысячи добровольцев-антифашистов из разных стран. Среди них были рабочие, крестьяне, писатели, художники, актеры, журналисты и многие другие люди, весьма далекие от военного дела, придерживавшиеся различных политических убеждений. Чтобы создать из них слаженные воинские подразделения и части, нужен был титанический труд. К тому же искусство ведения современной войны интербригадам и многим частям и соединениям регулярной армии пришлось постигать сразу на практике. В ходе боевых действий Батов учил командиров принимать решения и настойчиво проводить их в жизнь, управлять войсками, организовывать их взаимодействие, направлять работу штабов. Его участие в планировании боевых действий и руководстве частями бригады было настолько велико, что Мате Залка часто говорил:

— Ты не только советник, ты — мой начальник штаба, и я не знаю, что бы я без тебя мог сделать.

В марте 1937 года была проведена Гвадалахарская операция, целью которой являлся разгром итальянского экспедиционного корпуса, стремившегося пробиться к Мадриду из района Гвадалахары. Замысел и план Гвадалахарской операции разрабатывался генералом Мерецковым, который привлек к этой ответственной работе Батова. В операции вместе с республиканскими регулярными войсками участвовали две интернациональные бригады под общим командованием генерала Лукача. Отразив начавшееся наступление итальянцев, республиканские войска перешли в контрнаступление и нанесли 40-тысячному итальянскому корпусу сокрушительное поражение. В Гвадалахарской операции Батову пришлось решать задачи, значительно выходящие за рамки тактики. И бывший командир полка показал высокие организаторские способности при планировании, подготовке и ведении боевых действий крупной группировки республиканских войск. Вместе с генералом Лукачем он руководил двумя интернациональными бригадами, которые в тяжелых оборонительных боях измотали итальянские войска и обеспечили мощный контрудар силами 4-го армейского корпуса. В контрударе приняли участие и интербригады. Авторитет Батова поднялся еще выше. По просьбе испанского правительства он был назначен советником на Тэруэльский фронт.

Предстояла разлука, и друзьям было грустно. Сложившееся за время совместной работы между Мате Валкой и Павлом Ивановичем Батоьым взаимное доверие переросло в большую дружбу. Два талантливых человека замечательно дополняли друг друга. Немало задушевных бесед вели они о России, Венгрии, которую Мате Залка мечтал видеть свободной и независимой, о близких и дорогих людях.

Утром 11 июня 1937 года Мате Залка пришел к Батову.

— Павел Иванович! Проедем вдоль фронта, пока тихо, в частях побываем. В боях за Бриуэгу потери большие, надо людей подбодрить.

Шофер генерала Лукача Эмилио уверенно вел машину. Впереди был уже виден небольшой городок Уэска. Сидя на заднем сиденье, Лукач и Батов обсуждали предстоящие дела.

Снаряд разорвался внезапно у самой машины и сбросил ее с дороги. Очнувшись, Павел Иванович увидел стоявших около него людей.

— Срочно врача генералу!

Но врач уже не мог помочь смертельно раненному Лукачу… Тяжело раненного П. И. Батова доставили в Валенсию, потом он лечился в госпитале в Барселоне, откуда был отправлен на Родину.

Здоровье возвращалось медленно. Но Павел Иванович — человек действия — не мог мириться с вынужденным отдыхом: в начале декабря он отправился в управление кадров Наркомата обороны.

— Здравствуйте, товарищ Фриц Пабло, — улыбаясь, приветствовал его начальник управления кадров. — На днях сам хотел вас повидать. Как здоровье?

— Дело идет на поправку, скорее хочется в родной стрелковый…

— В стрелковый-то в стрелковый, но только не в полк, а в корпус. Вы назначены командиром десятого стрелкового корпуса.

Батов растерялся:

— Но ведь у меня нет опыта командования корпусом, да и звание мое вряд ли позволяет занять этот пост.

— А вот товарищ Сталин думает иначе.

Булин рассказал Батову, что еще осенью 1936 года прибывший из Испании комкор Штерн докладывал Политбюро о деятельности наших добровольцев, сообщил мнение о них правительства Испании. Названы были фамилии и среди них и фамилия Батова. Сталин, прервав докладчика, сказал: «Мне жалуются, что нет военных кадров. Вот вам кадры!..»

— Но ведь десятым стрелковым корпусом командует…

— Нет, товарищ Батов, — прервал Булин, — в этом корпусе нет командира.

Вскоре Батов узнал, что не только корпуса, но и многие дивизии и полки оказались без командиров, сменилось руководство почти всех военных округов и флотов, армий, флотилий. А тогда что-то в выражении лица Булина помешало Батову спросить, куда девался командир корпуса.

Булин достал из сейфа папку и показал Батову приказ наркома обороны. Из него Павел Иванович узнал, что ему присвоено звание комбрига. В этот же день он был в Кремле и взволнованно услышал тихий голос Михаила Ивановича Калинина:

— Орденами Ленина и Красного Знамени награждается комбриг Батов.

В конце декабря 1937 года Павел Иванович Батов вступил в командование 10-м стрелковым корпусом. Командиру полка нелегко было на новой должности. Работать пришлось с большим напряжением, осваивая высшее тактическое звено, каким в то время был корпус. Дела постепенно налаживались, но осенью 1938 года судьба Батова вновь изменилась. В связи со значительным увеличением численности. войск в Белорусском особом военном округе, прикрывавшем важнейшее, западное стратегическое направление, Батов был переведен в этот округ на должность командира 3-го стрелкового корпуса. Среди командиров соединений и командующих объединениями округа было немало людей, получивших боев и опыт в Испании. Павел Иванович вспоминал, что судьба этих людей сложилась по-разному. Многие из них сразу были назначены на высокие командные посты, и им приходилось осваивать новые масштабы, новые обязанности, что далеко не всем было под силу. Но в то же время этих людей отличало то, что они уже имели опыт современной войны, знали фашизм в лицо, понимали ту огромную опасность, которую он несет. Для Батова первым серьезным испытанием в качестве командира 3-го стрелкового корпуса был освободительный поход в западные области Белоруссии в сентябре — октябре 1939 года, показавший высокую подготовку личного состава, слаженность в работе командиров, политорганов, штабов и служб.

Поздней осенью резко обострилась обстановка на наших северо-западных границах, особенно в районе Ленинграда. Правящие реакционные круги Финляндии с помощью империалистических государств превратили территорию страны в плацдарм для нападения на СССР. При участии немецких, английских, французских, бельгийских военных специалистов и щедрой материальней помощи США в 1939 году было завершено строительство системы долговременных укреплений на Карельском перешейке, всего в 32 километрах от Ленинграда, получивших название «линии Маннергейма». Летом 1939 года эти укрепления осмотрел начальник генерального штаба германской армии генерал Гальдер и сделал недвусмысленный вывод: «Финляндия готова к войне».

К концу ноября 1939 года у советских границ была развернута 600-тысячная группировка белофинских войск. Когда все попытки мирного урегулирования отношений с Финляндией были исчерпаны, Советское правительство утром 30 ноября приняло вынужденное решение — дать решительный отпор белофинской военщине и отбросить противника от Ленинграда.

На одной из традиционных встреч ветеранов 65-й армии Павла Ивановича попросили рассказать о его участии в советско-финляндской войне. Он рассказал:

— Для меня было большой неожиданностью решение о срочней передаче управления Третьего стрелкового корпуса с частями обеспечения в состав Тринадцатой армии Ленинградского военного округа. На передислокацию и освоение нового для меня и очень сложного театра военных действий выделялось крайне ограниченное время. Уже седьмого января 1940 года Тринадцатая армия вошла в состав Северо-Западного фронта и заняла полосу правее Седьмой армии на Карельском перешейке. Третий стрелковый корпус в составе двух дивизий готовился к наступлению на Кексгольмском направлении. Это был вспомогательный удар — главный наносил Пятнадцатый стрелковый корпус. Наступление началось одиннадцатого февраля. За три дня мы сумели прорвать главную полосу «линии Маннергейма». Мне впервые пришлось командовать войсками при прорыве мощного укрепленного района. Это было очень сложно, особенно в условиях суровой зимы, бездорожья. Был проявлен величайший героизм бойцов и командиров. Пришлось впервые организовывать штурмовые группы для борьбы за долговременные огневые сооружения. Боевые действия корпус вел до двенадцатого марта. В снегах Финляндии я гораздо больше, чем в Испании, понял сложность современной войны, получил большой опыт в организации и ведении военных действий оперативного масштаба. Этот опыт мне очень помог в годы Великой Отечественной войны.

В 1940 году Батов был назначен заместителем командующего войсками Закавказского военного округа, в начале июня 1941 года пришло сообщение и о присвоении ему нового звания — он стал генерал-лейтенантом. 17 июня 1941 года, вернувшись в Тбилиси с окружных учений, Павел Иванович был сразу же приглашен к командующему округом Д. Т. Козлову.

— Вас срочно вызывают в Москву. Зачем? Не знаю. На всякий случай захватите с собой доклад о положении на южных границах и справку о нуждах округа.

Утром 20 июня Батова принял нарком обороны маршал С. К. Тимошенко. Выглядел он уставшим и, показалось Павлу Ивановичу, выслушал его доклад рассеянно.

Проведя рукой по гладко выбритой голове, Тимошенко сказал:

— Оставьте мне ваш доклад и справки. Округом мы займемся. А вы, товарищ Батов, назначены на должность командующего сухопутными войсками Крыма и одновременно командиром Девятого отдельного стрелкового корпуса. Немедленно вылетайте в Симферополь.

Днем 21 июня Батов прибыл к новому месту службы. В самолете он мучительно думал о своем новом назначении. Многое было неясно. Батов знал, что в Крыму в составе 9-го корпуса находятся 156-я и 106-я стрелковые дивизии. Что же еще входит в «сухопутные войска Крыма», которыми ему предстояло командовать? Какие взаимоотношения должны быть с Черноморским флотом? Было и еще немало вопросов, на которые Батов пока не мог найти ответа.

Прилетев в Симферополь, он сразу же приступил к делам. Положение оказалось гораздо серьезнее, чем предполагал Батов: обе стрелковые дивизии были недоукомплектованы, корпус не имел артиллерии, танков, средств связи.

Уже поздним вечером Павел Иванович лег отдохнуть, но заснуть не мог. Привыкший к точным расчетам, он старался понять, сколько времени понадобится на реализацию запланированных им мероприятий.

Но времени на это вообще не оказалось. На рассвете в комнату вошел начальник штаба корпуса полковник Баримов и, стараясь быть спокойным, сказал:

— Немецкая авиация нанесла бомбовые удары по городам Украины и Крыма.

Началась Великая Отечественная война…

Из научных трудов по военной истории можно узнать, что с 18 октября по 16 ноября 1941 года была проведена Крымская оборонительная операция. В этих трудах подробно излагаются ее замысел, ход и исход, делаются соответствующие выводы. Но, видимо, никакое научное исследование не может отразить те трагические и вместе с тем героические события, которые потрясли Крым во второй половине грозного 1941 года. В эти события были втянуты судьбы сотен тысяч людей и в их числе судьба Павла Ивановича Батова. Именно в Крыму, который был первой страницей его деятельности в годы Великой Отечественной войны, проявились многие характерные черты Батова как военачальника, способного решать сложные задачи в невероятно трудной обстановке.

С началом войны Ставка Верховного Главнокомандования поставила перед сухопутными силами Крыма задачу на противодесантную оборону побережья. В книге «В походах и боях» Батов писал: «Однажды в конце июня 1941 года, при переговорах с Москвой, маршал Б. М. Шапошников мне говорил:

— Вы понимаете, голубчик мой, что успех немецкого десанта в Крыму до крайности обострил бы положение не только на Южном фронте. Из Крыма один шаг на Тамань и к кавказской нефти. Принимайте все меры противодесантной защиты…»

Решение Ставки было воспринято Батовым как вполне обоснованное и логичное. Вражеские войска уже имели опыт крупных десантных операций на Крите и в Норвегии. Неустойчивая политика Турции, выжидавшей исхода приграничных сражений на советско-германском фронте, давала основание не исключать возможности проникновения в Черное море немецкого флота. По решению Батова на Южное побережье Крыма были выдвинуты две дивизии 9-го стрелкового корпуса. 156-я стрелковая заняла противодесантную оборону от Керчи до Севастополя, далее до Евпатории оборонялась 106-я стрелковая дивизия. Других сил Батов не имел. Он нс занимался до этого времени проблемами противодесантной обороны, и ему пришлось искать соответствующие решения, упорно работать. Многие вопросы были согласованы с командующим Черноморским флотом адмиралом Ф. С. Октябрьским, который с присущей ему решительностью выполнял задачу Ставки по обеспечению господства наших Военно-Морских Сил на Черном море.

В июле немецко-фашистские войска не сделали ни одной попытки высадить морские десанты в Крыму. В то же время обстановка на Южном фронте стала резко ухудшаться. Его 9-я и 18-я армии с тяжелыми боями отходили на восток. К концу июля был потерян рубеж Днестра.

В этих условиях Батов проявил способность глубоко и аналитически оценивать оперативно-стратегическую обстановку. На одном из совещаний с руководящим составом корпуса и командирами дивизий он говорил:

— Угроза высадки морских десантов не исключена. Но обстановка, складывающаяся на Южном фронте, заставляет нас обратить самое серьезное внимание на сухопутные подступы к Крыму. Если войска Южного фронта не сдержат противника на Днестре, угроза Крыму с севера станет реальностью. И тогда центром событий может стать Перекопский перешеек. И это по только опыт военной истории, хотя и его нельзя игнорировать, а вывод из реально складывающейся обстановки. Нужно немедленно принять меры к укреплению Перекопа.

Продолжая совершенствовать противодесантную оборону на Южном побережье и на подступах к Севастополю, Батов вместе с командиром 106-й стрелковой дивизии полковником А. И. Первушиным выехал на Перекопский перешеек, тщательно изучил подступы к Перекопу, взбирался на древний Перекопский вал, побывал на Ишупьских позициях, находящихся в дефиле пяти озер за Перекопом. Из этой поездки Батов вернулся еще более убежденным в том, что Перекоп надо готовить к обороне. Свои соображения он доложил в Ставку, но почувствовал, что инерция противодесантной обороны продолжает действовать, к соображениям Батова отнеслись без интереса.

Уже после войны, размышляя в своих мемуарах о крымском периоде своей деятельности, Павел Иванович сослался на письмо адмирала И. С. Исакова, который писал: «У немцев не было реальной возможности для высадки… Но, как видно, все были заражены психозом десанта, причем морского». Дальнейшие события показали правильность стратегических оценок и практических шагов Батова, его способность предвидеть развитие военных действий.

Проведение мероприятий по укреплению Перекопа и строительству оборонительных рубежей в северной части Крыма осложнялось отсутствием сил и средств. Особенно тяжело было с инженерной техникой. Снимать войска с Южного побережья Батов не мог, это было бы нарушением решения Ставки ВГК. В этих условиях ярко проявились организаторские способностиБатова, его тесные связи с партийными и советскими органами в Крыму. По инициативе секретаря Крымского обкома В. С. Булатова к оборонительным работам было привлечено местное население, началось создание крымского народного ополчения. В этой работе неоценимую помощь оказали Симферопольский, Севастопольский, Феодосийский и Евпаторийский горкомы ВКП(б). С помощью пограничников было создано 33 истребительных батальона для борьбы с возможными воздушными десантами и отрядами националистов из числа крымских татар. Ядро истребительных батальонов составили коммунисты и комсомольцы. На Батова легла вся полнота ответственности за использование всех этих сил.

14 августа 1941 года в связи с угрозой, надвигающейся на Крым с суши (9-я и 18-я армии Южного фронта продолжали отступать), Ставкой было принято решение о создании в Крыму Отдельной 51-й армии. Ее командующим был назначен генерал-полковник Ф. И. Кузнецов. Началось формирование еще четырех стрелковых дивизий из местного населения. Батов был назначен заместителем командующего армией.

— Я с надеждой ждал командарма, понимал, что в создавшейся обстановке дело обороны Крыма требует высокой квалификации. Но с приездом Ф. И. Кузнецова мое положение еще больше осложнилось. Выслушав мой доклад, в котором я стремился доказать, что гроза идет с Перекопа и там должна создаваться основная группировка наших войск, командарм со мной не согласился.

— Поймите, Павел Иванович, мы должны по-прежнему ориентироваться прежде всего на противодесантную оборону. Не забывайте о задаче, поставленной Ставкой.

Но развитие событий вскоре заставило командующего армией изменить свою точку зрения и после выхода войск противника на западный берег Днепра выдвинуть на север Крыма три стрелковые дивизии: 276-ю — на Чонгарский полуостров и Арабатскую стрелку, 106-ю — на южный берег Сиваша и 156-ю — непосредственно на перекопские позиции. Из 100 тысяч войск, находящихся к этому времени в Крыму, на Перекоп было выдвинуто только 7 тысяч. Это было половинчатое, робкое решение, боязнь нарушить решение Ставки, несмотря на то, что оно уже не соответствовало сложившейся обстановке. Руководство этой группировкой было возложено на Батова.

Положение на Южном фронте продолжало ухудшаться. 26 августа Ставка потребовала от главкома юго-западного направления маршала Буденного «не допустить прорыва противника в направлении Перекопа». Но прорыв предотвратить уже не удалось, и 12 сентября передовые части 11-й немецкой армии генерала Манштейна вошли в соприкосновение с частями 156-й стрелковой дивизии на Перекопе. Впоследствии, анализируя Крымскую оборонительную операцию, Батов высказал мнение, что именно 12 сентября, а не 18 октября нужно считать ее началом. Манштейн хвастливо докладывал Гитлеру, что в ближайшее время с Крымом будет покончено. В 11-й армии было 7 пехотных дивизий и румынский корпус. В ее составе действовали лучшие фашистские моторизованные дивизии СС «Адольф Гитлер» и «Викинг». Превосходство противника, особенно в танках, было многократным.

Изменение обстановки требовало дополнительных мер но отражению наступления войск противника в северной части Крыма. Кроме трех дивизий, стоящих в обороне, была создана оперативная группа в составе двух стрелковых и не полностью укомплектованной кавалерийской дивизии. Основная задача этой группы состояла в нанесении контрудара в случае вражеского прорыва через Перекоп.

На Батова, которому была подчинена и созданная опергруппа, легла вся тяжесть борьбы за Крым на севере. Ожесточенные бои начались уже 17–18 сентября в районе Салькова и Арабатской стрелки.

Командный пункт Батова располагался в маленьком городке Армянске, но обстановка была настолько напряженной и быстро меняющейся, что большую часть времени он находился непосредственно в соединениях и даже частях с небольшой группой офицеров и средствами связи.

24 сентября Манштейн двинул на Перекоп крупные силы. 156-я стрелковая дивизия боролась в одиночку с превосходящими силами врага. В этих условиях Батов стремился вести маневренные, гибкие боевые действия, использовать даже небольшие резервы, чтобы сдержать противника. Подкреплений он не ждал. До 28 сентября Павел Иванович непосредственно руководил боевыми действиями на Перекопе. Но 156-я дивизия исчерпала свои возможности. По приказу командующего 51-й армией ее части отводились на Ишуньские позиции. Жестокие кровопролитные бои на Перекопе, проведенные под руководством Батова, имели значительные последствия. Манштейн не решился с ходу прорывать Ишуньские позиции, а действовал только передовыми отрядами. На что мог надеяться Батов? Прежде всего на подход войск Приморской армии генерала И. Е. Петрова, которая перебрасывалась в Крым из Одессы. Но подход этот задерживался.

Наступило 18 октября. В 3 часа ночи начался массированный авиационный налет. Заговорила вражеская артиллерия. Весь день 19 октября Батов провел на своем наблюдательном пункте, где во время артиллерийского налета был контужен, но не покинул поля боя.

Последняя попытка изменить ход событий была предпринята Батовым 24 октября. Однако контрудар оперативной группы в условиях решающего численного превосходства противника не мог дать больших результатов. Боевые действия стали развиваться на двух направлениях — севастопольском и керченском. Батов был назначен командующим 51-й армией и с тяжелыми боями отводил ее войска на Керченский полуостров. После напряженных трехдневных боев за Керчь стало ясно, что удержать город и крепость оставшимися в 51-й армии силами не удастся. По распоряжению Ставки началась эвакуация войск из Крыма на Тамань. Батов находился на своем КП в гроте на горе Митридат, до последнего момента управляя войсками. Одним из последних 17 ноября под огнем врага он покинул Крым. Его заслуга состояла в том, что он в сложнейших условиях умело руководил военными действиями крупного масштаба в северной и центральной части Крыма. Это позволило укрепить оборону Севастополя с суши и организовать оборону Таманского полуострова.

В декабре 1941 года Батов был вызван в Москву для доклада в Ставке об итогах боев за Крым. Павлу Ивановичу раньше не приходилось докладывать в столь высоких инстанциях, тем более в присутствии Верховного Главнокомандующего, и он изрядно нервничал. Доложил коротко, правдиво, не обошел и ошибок. Сталин не задавал вопросов, но пристально глядя на Батова, сказал:

— Нам все понятно. Войска сделали все возможное и нашли в себе мужество держаться в сложной обстановке, как подобает советским людям.

24 декабря 1941 года был вновь создан Брянский фронт, расформированный в середине ноября. Батов был назначен сначала заместителем, а затем командующим 3-й армией этого фронта, а в марте 1942 года — помощником командующего войсками Брянского фронта но формированию.

— Это была новая для меня работа, — рассказывал он, — и мне пришлось ее осваивать. Главная задача состояла в изыскании внутренних источников пополнения соединений и частей. Нужно было изучать состояние войск. Только при проверке тыловых частей было выявлено несколько тысяч бойцов, которые без пользы находились в тылах фронта, армий, дивизий.

В середине июля 1942 года произошло событие, сыгравшее в жизни Батова исключительную роль: командующим войсками Брянского фронта был назначен генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский. С этого времени и до конца войны, почти без перерывов, Батов был рядом с Рокоссовским, действовал под его командованием.

Один из военных журналистов, П. И. Трояновский, в личной беседе с Рокоссовским спросил:

— Почему так случилось, что Батов все время работал и воевал под вашим руководством?

— Будет неверно думать, — ответил Рокоссовский, — будто я Павла Ивановича Батова выделял нарочито или как-то особенно приближал к себе. Он, его штаб, вся Шестьдесят пятая армия сами себя выделяли, выделяли боевыми делами, инициативой. Интересными, часто очень оригинальными были его решения. Как командарм Батов в боевых операциях имел свой собственный почерк… Я не говорю уже о его чисто человеческих качествах, хотя они во фронтовой дружбе всегда играют не последнюю роль.

Радовало Батова и то, что на Брянский фронт командующим артиллерией был назначен генерал-лейтенант артиллерии В. И. Казаков.

— С Василием Ивановичем мы встретились как старые друзья и сослуживцы по Московской Пролетарской дивизии. В середине тридцатых годов он командовал артиллерийским, а я стрелковым полком в этом прославленном соединении. В последующем он мне очень помог в решении многих вопросов, связанных с использованием артиллерии.

Новый поворот в судьбе Батова произошел в конце сентября, когда Рокоссовский был назначен командующим вновь создаваемого Донского фронта: опять в гущу главных событий, которые потом объединились в великое понятие — Сталинградская битва.

Тепло прощался Рокоссовский со своими соратниками по Брянскому фронту. Вспоминая об этом, Батов писал, что он не выдержал и сказал:

— Товарищ командующий, готов ехать с вами хоть на дивизию!

— Разделяю твое желание, Павел Иванович, хотя думаю, что для тебя дивизия — пройденный этап. Но до приезда нового командующего придется остаться…

Ждать пришлось недолго, и уже в начале октября решением Ставки Батов был назначен командующим 4-й танковой армией Донского фронта. Однако в танковой армии оказалось всего четыре танка. Но было девять стрелковых дивизий, среди них такие, как 24-я Железная Самаро-Ульяновская стрелковая дивизия, 40-я и 4-я гвардейские. Армия занимала 80-километровую полосу обороны в излучине Дона.

Приняв новую должность, Батов сразу же собрал своих ближайших помощников. В заключение совещания он сказал:

— Думаю, товарищи, что перспектива у нас далеко не оборонительная. Наши войска и войска Двадцать четвертой армии нависают с севера над основной группировкой противника в районе Сталинграда. Очень важным мне представляется хотя и небольшой, но опасный для противника плацдарм в районе Клетской на Дону. Его нам надо крепко держать и по возможности расширять. Что касается названия армии — «танковая», то этот вопрос надо будет доложить командующему войсками фронта.

Выслушав Батова, К. К. Рокоссовский рассмеялся:

— На войне всякое бывает. Очевидно, армия получит новое наименование.

Так и произошло. 27 октября 1942 года 4-я танковая армия решением Ставки была преобразована в 65-ю общевойсковую, с которой до конца войны была связана вся фронтовая жизнь Павла Ивановича.

Вскоре на армейский командный пункт приехал Рокоссовский. После недолгой беседы он доверительно сказал Батову:

— Пока только для тебя лично, Павел Иванович. Началась подготовка к контрнаступлению. В операции Донского фронта твоей армии предстоит наносить главный удар. На днях получишь указания для разработки операции.

Замысел контрнаступления под Сталинградом, как известно, состоял в нанесении сходящихся ударов силами трех фронтов — Юго-Западного, Донского и Сталинградского — с целью окружения вражеской группировки, в основном 6-й армии генерал-полковника Паулюса, которая увязла в боях на волжском берегу.

Роль 65-й армии определялась тем, что действовала она на стыке с Юго-Западным фронтом, наносящим главный удар с севера, навстречу Сталинградскому фронту. Армии была поставлена задача надежно обеспечить левый фланг Юго-Западного фронта, где наступала 21-я армия генерала И. М. Чистякова. В ходе дальнейшего наступления войска армии должны были развить прорыв и создать важнейший участок внутреннего фронта окружения противника. При этом севернее и северо-западнее Сталинграда отсекалось несколько дивизий немецких войск и корпус румын.

С целью сохранения в тайне замысла операции к ее планированию был привлечен крайне ограниченный круг лиц. Этим занимались командующий, начальник штаба и начальник оперативного отдела. Все остальные должностные лица включались в подготовку операции позднее, когда оперативный замысел был одобрен командующим войсками фронта.

Направление главного удара, как основа решения, было определено командованием фронта. Все остальное решал командарм. Замысел Батова отличался смелостью и оригинальностью.

Оставив в обороне четыре дивизии на фронте в 74 километра, Батов на 6-километровом участке решил создать ударную группировку из пяти дивизий, три из которых действовали в первом эшелоне. Было в этом уязвимое место, которое хорошо видел командарм, — слабость и недостаточная подвижность второго эшелона, в котором не было танковых соединений. Это затрудняло достижение высокого темпа наступления, который являлся ключом к успеху. Батов обратился к начальнику штаба фронта генералу Малинину.

— Михаил Сергеевич! Не кажется ли вам, что Шестнадцатый танковый корпус мог бы составить подвижную группу Шестьдесят пятой, а не соседней, Двадцать четвертой армии, которая наносит вспомогательный удар?

— Нет, Павел Иванович, не кажется! Видно, ваша разведка преувеличивает силы противостоящего вам противника. Да и использование танкового корпуса в полосе Двадцать четвертой армии предпочтительнее потому, что там танкам не потребуется преодолевать Дон.

Только потом, в ходе операции, выяснилось, что по целому ряду причин, прежде всего из-за упущений в работе штаба фронта, численность противника, особенно в полосе 65-й армии, была определена неточно, занижена по крайней мере в четыре раза. Батов мог бы обратиться к Рокоссовскому и высказать ему свои опасения. Но он всегда придерживался правила: вышестоящий начальник поможет тебе, когда ты сам сделал все, что мог, — война иждивенцев не любит. Замечание Малинина о разведке задело Батова, и он выехал на Клетский плацдарм. Командир дивизии полковник С. П. Меркулов был явно недоволен приездом командарма на очень неспокойный участок фронта. Деликатно сказал об этом Батову.

— Серафим Петрович, ты не первый пытаешься критиковать мое стремление больше бывать в передовых соединениях и частях. Но я глубоко убежден, что личная проверка — сильное средство воспитания и обучения войск. Что же касается наступления, то я считаю, что руководить войсками надежнее всего, когда чувствуешь биение пульса войскового организма, когда командиры дивизий и полков знают, что командующий рядом, что он владеет обстановкой и своей рукой направляет ход событий. Ну а осторожность, конечно, нужна. И связь оперативной группы командарма со всеми соединениями и частями обязательна. Впрочем, что я тебе все это объясняю. Ведь ты сам непоседа. Знаю, как тебя связисты разыскивают. Давай ближе к делу. Срочно нужен «язык».

«Языка» взяли, да не одного, а двух. Их показания послужили поводом к эпизоду, о котором рассказывал Батов в книге «В походах и боях».

На хуторе Орловском проводилось совещание с руководством Юго-Западного и Донского фронтов. Были вызваны и командармы. Руководил совещанием представитель Ставки Г. К. Жуков.

Дошла очередь до 65-й армии. Батов, подойдя к карте, сказал:

— Прошу разрешения сразу начать с выводов о противнике…

— Докладывайте как положено, а выводы мы сами сделаем, — довольно резко прервал Жуков.

Тогда Батов шагнул к столу и положил перед Жуковым листы опроса захваченных накануне пленных.

Прочитав, Жуков встал, быстро подошел к ВЧ и вызвал Москву.

— Товарищ Сталин, наши предположения о наличии стыка двух группировок — немецкой и румынской — на клетском направлении подтвердились. У Батова разведка захватила пленных из триста семьдесят шестой немецкой и третьей румынской дивизий.

Жуков спросил, сколько танков имеет армия и, услышав, что только 24, укоризненно посмотрел на Рокоссовского:

— Мы подбросим танки Батову.

— Обязательно. Без этого какой же с него спрос!

Павел Иванович понял, что Жуков подметил тот недостаток, о котором он несколько дней назад говорил с начальником штаба фронта. После совещания Жуков, желая, видимо, загладить свою резкость, подошел к Батову и, положив ему руку на плечо, сказал:

— Пошли, Павел Иванович, пообедаем!

Во время обеда Жуков расспрашивал о настроении войск, о командирах дивизий ударной группы, дал немало ценных советов.

Наступили напряженные дни подготовки к решающим боям, полные забот и труда. Батов уже в который раз мысленно прослеживал предстоящие боевые действия, требовал от штаба все новых и новых расчетов.

Уже после войны Павла Ивановича спросили, какой день войны для него был самым трудным. И он ответил: 19 ноября 1942 года, день, когда он держал «государственный экзамен» на командарма.

…7 часов 30 минут утра 19 ноября 1942 г. Мощный гул артиллерии возвестил о начале контрнаступления под Сталинградом. 8 часов 50 минут. С Клетского плацдарма ринулись вперед дивизии 65-й армии. Батов построил их боевые порядки в один эшелон, и это давало возможность обрушиться на противника всеми силами. Боевые действия осложнялись туманом — видимость 150–200 метров. Авиация не работала. Две главные проблемы занимали командарма: как привлечь в полосу армии как можно больше сил противника и тем облегчить действия главной ударной группировки Юго-Западного фронта и как увеличить темпы наступления, не имея достаточно танков для развития успеха. Днем 19 ноября на наблюдательном пункте армии побывал Рокоссовский. Он еще раз подтвердил, что главная задача армии сейчас состоит в обеспечении левого крыла Юго-Западного фронта. Эту задачу Батов решал всемерным повышением активности действий ударной группировки армии, особенно ее первого эшелона, что вынуждало противника перебрасывать в полосу 65-й армии свои резервы. Повышение темпа наступления было достигнуто путем создания силами армии механизированной группы в составе танковой бригады и нескольких батальонов пехоты, посаженных на автомашины. Указание Жукова о создании в полосе 65-й армии более мощной подвижной группы было выполнено значительно позднее.

23 ноября замкнулось кольцо окружения. В районе города Калача соединились танковые корпуса Юго-Западного и Сталинградского фронтов. В это событие внесли немалый вклад 65-я армия и ее командарм. Левый фланг Юго-Западного фронта был надежно обеспечен. Когда же 24-я армия не смогла быстро выйти в район хутора Вертячего, позвонил командующий фронтом:

— Павел Иванович, Вертячий за вашей армией. Быстрее перегруппировывайтесь.

Батов перенацелил на это направление значительную часть сил 65-й армии. С взятием Вертячего 30 ноября замок внутреннего фронта окружения защелкнулся. Четкость в действиях соединений армии была во многом обеспечена большой подготовительной работой, которую командиры соединений, частей и подразделений, да и сам командарм, проводили главным образом на местности. Решительное требование Батова предварительной отработки организации боя на местности определялось тем, что многие командиры, особенно молодые, были слишком привязанными к карте.

Ликвидацию окруженной группировки Ставка поручила Донскому фронту. Это была операция под кодовым наименованием «Кольцо». Донской фронт должен был разгромить двадцать две дивизии противника. В деятельности Батова планирование и подготовка этой операции занимали особое место. Обычно в армии работа начиналась после получения директивы командующего фронтом, в которой излагался замысел фронтовой операции и ставились задачи армиям. Здесь все выглядело иначе. Уже в начале декабря Рокоссовский в беседе с Батовым сказал:

— Юго-Западный и Сталинградский фронты резко повернули на запад и не будут заниматься окруженной группировкой. Очевидно, придется нам самим управляться. Попрошу вас подумать, поработать со своим штабом и, не задерживаясь, доложить мне свои соображения.

Рокоссовский всегда советовался с командармами перед принятием решения, но такое задание Батов получил впервые. Он собрал руководящий состав армии:

— Нам оказано большое доверие. Поработаем, чтобы потом не краснеть.

Предложения Батова, разработанные и оформленные штабом армии под руководством И. С. Глебова, сводились к тому, чтобы главный удар по окруженной группировке нанести с запада силами 65-й и смежных с нею флангов 21-й и 24-й армий. В предложениях четко были определены боевые задачи и система управления войсками в предстоящей операции.

Представленный командармом план был одобрен командованием фронта и лег в основу планирования фронтовой наступательной операции «Кольцо».

При проведении этой работы Батов смог оценить воз-ложности и способности своих ближайших помощников. Особенно сблизился Павел Иванович с начальником политотдела армии бригадным комиссаром Николаем Антоновичем Радецким, ставшим вскоре членом Военного совета 65-й армии. У Радецкого до всего доходили руки. В основе его деятельности было знание военного дела, боевой опыт и живое оперативно-тактическое мышление. Он был тесно связан с массами солдат. Под руководством политического отдела армии партийные и комсомольские организации провели исключительно большую работу. Результатом их усилий стал еще более высокий наступательный порыв войск. Повседневное внимание к партийно-политической работе было всегда характерным для Батова.

Большой опорой Павла Ивановича был начальник штаба армии полковник (а ныне генерал-полковник) Иван Семенович Глебов. К 39 годам он успел окончить артиллерийскую академию и Академию Генерального штаба, имел обширные военные познания, опыт работы в крупных штабах. Батов спокойно выезжал в войска, зная, что штаб в надежных руках. Он называл Глебова «математиком операции».

Вскоре была получена директива Рокоссовского, в которой были такие строки:

«Окруженный нашими войсками в районе Сталинграда противник направляет все усилия для того, чтобы выиграть время и дождаться помощи. Надо не терять ни одной минуты, бить врага на всех направлениях, рвать его части на куски и уничтожать, не давая объединиться. Военный совет фронта требует от войск стремительных, дерзких действий».

Наступление началось 10 января 1943 года после мощной артиллерийской подготовки. Предвидя ведение боевых действий в условиях города, Батов требовал от командиров соединений и частей приближения руководства к войскам.

Его наблюдательный пункт был в полосе 24-й стрелковой дивизии, в 600–700 метрах от переднего края. Дивизиям. первого эшелона пришлось буквально «прогрызать» вражескую оборону. Решающее значение имело использование артиллерии. В операции «Кольцо» впервые в военной практике в полосе прорыва 65-й армии была создана плотность артиллерии, превышающая 200 орудий и минометов на каждый километр фронта. Многие вопросы столь массированного использования артиллерии практически решались впервые. В своих воспоминаниях Батов писал, что под Сталинградом мы приобрели также опыт массового применения орудий прямой наводкой. По решению Батова артиллеристы успешно работали на НП общевойсковых командиров, организуя тесное взаимодействие пехоты и артиллерии.

К 17 января дивизии 65-й армии вышли к внутреннему обводу Сталинграда, а 26 января — соединились с защитниками города. Окруженная группировка была рассечена на две части и обречена. Жалкпм фарсом выглядело присвоение в этот момент Фридриху Паулюсу звания генерал-фельдмаршала. 31 января вновь испеченный фельдмаршал сдался в плен, за что был предан Гитлером анафеме! Утром 2 февраля командующий 65-й армией подписал боевое донесение, в котором докладывал, что вместе с другими армиями Донского фронта 65-й армия завершила уничтожение и пленение окруженного в районе Сталинграда противника.

Еще 29 июля 1942 года был учрежден орден Суворова трех степеней. Первый Указ о награждении орденом Суворова 1-й степени был опубликован 28 января 1943 года, когда завершалась операция «Кольцо». В этом Указе среди имен таких выдающихся военачальников, как Г. К. Жуков, А. М. Василевский, К. К. Рокоссовский, Н. Н. Воронов, награжденных высшим полководческим орденом, было имя и генерал-лейтенанта Батова.

3 февраля Батов получил директиву Ставки: «Полевое управление 65А со всеми частями обеспечения, учреждениями обслуживания и армейского тыла погрузить в эшелоны на участке Котлубань, Качалино; выгрузка — ст. Ливны». На этот раз эшелоны направлялись в район Курска, где с 15 февраля развертывался новый, Центральный фронт под командованием генерал-полковника Рокоссовского.

Курская дуга… Летом 1943 года здесь произошли важнейшие события Великой Отечественной войны. Образно говоря, Курск был третьей вершиной стратегического треугольника: Москва, Сталинград, Курск. Именно здесь завершался коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны, да и всей второй мировой войны.

В результате наступления советских войск зимой 1942/43 года в районе Курска образовался характерный выступ, на котором находились войска Воронежского фронта. Намереваясь продолжать наступление, Ставка в феврале 1943 года развернула на Курском выступе, на его северном фасе, Центральный фронт, в состав которого и прибыло управление 65-й армии с частями обеспечения и обслуживания. Гитлеровское командование, учитывая выгодное положение своих войск на этом участке фронта, решило провести здесь летом крупное наступление и вновь овладеть стратегической инициативой. Удары были запланированы по сходящимся направлениям с севера и юга на Курск, с тем, чтобы окружить и уничтожить войска Центрального и Воронежского фронтов, а затем обрушиться на тылы Юго-Западного фронта и развить наступление на северо-восток.

Как известно, советская разведка выявила замысел противника, и Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение временно перейти и занять преднамеренную оборону на Курском выступе, в ходе ее обескровить ударные группировки врага и создать условия для перехода в контрнаступление и затем в общее стратегическое наступление. Задача на отражение наступления противника со стороны Орла возлагалась на Центральный фронт, в составе которого и действовала 65-я армия. Она заняла оборону по вершине Курского выступа, имея перед правым флангом Дмитровск-Орловский, а перед левым — Севск. Ширина полосы обороны достигала 88 километров. В полосе армии создавалась глубоко эшелонированная оборона, к маю было отрыто более 1000 километров траншей, на всю глубину простирались минные поля, противотанковые заграждения. Даже зенитная артиллерия осваивала способы борьбы с танками огнем прямой наводкой. При организации обороны проявились свойственные Батову черты — в ней решающую роль играл маневр резервами всех видов в случае, если противнику удастся вклиниться в наши боевые порядки. Чтобы уменьшить потери дивизий, оборонявшихся в первом эшелоне, Батов принял решение о создании так называемого «ложного переднего края». Идея состояла в том, чтобы отвести большую часть войск в глубину, а на переднем крае оставить незначительные силы для введения противника в заблуждение. Основным организатором этой работы был армейский инженер П. В. Швыдкой. Ложный передний край был связан с истинным передним краем разветвленной системой ходов сообщения, обеспечивающей быстрое выдвижение войск.

Решая задачи обороны, командарм обдумывал и перспективу. В архивах хранятся разработки и карты командно-штабных учений и тренировок, проведенных в этот период в штабах. Они показывают, что Батов готовил армию для решения задач наступлением с прорывом обороны противника. В тылу подразделения и части на реках и озерах практически отрабатывали задачи форсирования водных преград: впереди были Десна, Сож, Днепр.

Советская разведка своевременно выявила не только замысел гитлеровского командования по подготовке наступления, получившего условное наименование «Цитадель», но примерно определила и направления главных ударов вражеских войск. В полосе Центрального фронта противник наиболее крупные силы сосредоточил перед 13-й армией. Но значительные силы были и перед, 65-й армией. Уже к 10 апреля в ее полосе в первом эшелоне находилось пять немецких пехотных дивизий, усиленных большим количеством танков, а во втором — 8-й армейский корпус трехдивизионного состава. Из полосы 65-й армии противник не перебрасывал войска ни на север, ни на юг. Этому способствовали проводимые под руководством Батова частные наступательные операции. Они имели целью не только захват более выгодных рубежей, но и удержание в полосе 65-й армии крупной группировки врага.

В июне 1943 года в советских сухопутных войсках было восстановлено корпусное звено управления, ликвидированное в начале войны, главным образом из-за недостатка хорошо подготовленных командных кадров. Батову пришлось уделить много внимания становлению и сколачиванию 18, 19 и 27-го стрелковых корпусов, образованных в 65-й армии. Ему очень пригодился опыт, полученный еще до Великой Отечественной войны во время командования 10-м и 3-м стрелковыми корпусами.

Напряжение нарастало… В 1 час 30 минут 5 июля раздался звонок Рокоссовского:

— Наступление немцы начнут через полтора часа. Все приводи в готовность.

Но меньше чем через час послышался приглушенный звук артиллерийской канонады. Павел Иванович позвонил Глебову:

— Иван Семенович, выясни в чем дело.

— Это наша артиллерия ведет огонь, — вскоре доложил Глебов, — командующий фронтом решил контрподготовкой ослабить группировку противника и сорвать намеченный срок перехода в наступление.

Артиллерийская контрподготовка, проведенная 4-м артиллерийским корпусом прорыва и частью артиллерии Центрального фронта, действительно ослабила ударную группировку врага, но в 5.30 она все же перешла в наступление, нанося главный удар севернее 65-й армии.

Первоначально напряжение начавшейся битвы лишь эхом отозвалось в 65-й армии. Но командарм держал свои войска в наивысшей боевой готовности. 15 июля, одновременно с переходом в контрнаступление войск правого крыла Центрального фронта, Батов начал частную наступательную операцию на Дмитровск-Орловском направлении силами 18-го стрелкового корпуса. В ходе этой операции соединения корпуса продвинулись на 15 километров, освободили около 20 населенных пунктов. Но главным ее итогом было привлечение и удержание в полосе 65-й армии значительных сил врага, которые были ему крайне необходимы для нанесения главного Удара.

В августе решающие события произошли севернее и южнее Курского выступа, где были разгромлены Орловская и Белгород-Харьковская группировки вражеских войск.

26 августа войска Центрального фронта начали Черниговско-Припятскую операцию, которая явилась составной частью грандиозной битвы за Днепр. Четыре месяца 65-я армия вела непрерывные бои. Оценивая сегодня эти бои, можно сказать, что именно тогда армия генерала Батова окончательно сформировалась как армия форсирования крупных водных преград, армия стремительного маневра.

После прорыва обороны противника под Севском основное внимание командарма было приковано к Десне и Сожу. Это были две серьезные водные преграды — через них шел путь к Днепру. И почти каждое форсирование отличалось оригинальным замыслом, смелыми решениями, а подчас и риском, основанным на точных расчетах.

Форсирование Десны было осуществлено по решению Батова двумя корпусами на широком фронте. Оборона противника готовилась здесь очень тщательно, и потребовалась активная разведка, чтобы нащупать ее слабые места, Батов с оперативной группой все время находился в 18-м стрелковом корпусе. Захватить переправы с ходу не удалось. Командарм выехал в соседний 19-й корпус. На это направление была перегруппирована большая часть артиллерии, в том числе дивизионы «катюш» из армейской артиллерийской группы, К утру 9 сентября Десну форсировали три передовых отряда 162-й стрелковой дивизии 19-го корпуса, а 10 сентября на плацдарме были уже главные силы первого эшелона. Противник все внимание сосредоточил на 19-м корпусе, и этим умело воспользовался Батов, активизировав действия 18-го стрелкового корпуса. К 3 часам утра 12 сентября передовые отряды трех дивизий этого корпуса форсировали Десну. Батов вновь показал себя большим мастером осуществления смелого маневра силами и средствами, развития успеха на том направлении, где он обозначился.

Приехав на командный пункт армии на следующий день, Рокоссовский, разбирая действия при форсировании ~ Десны, сказал: «Приятно чувствовать армию как творческий коллектив». Для Батова это были дорогие слова.

Сож был форсирован с ходу в первую же ночь, но в болотистом междуречье Сожа и Днепра наступление замедлилось. А командующий фронтом настойчиво требовал от Батова стремительного броска к Днепру. Прибывший утром 7 октября на командный пункт армии начальник штаба фронта генерал Малинин в довольно резкой форме начал разговор с Батовым и членом Военного совета армии Радецким.

— Вы завязли в болотах. Не подвели одновременно все силы к Сожу. Теперь вам ставится новая задача: снимайте два корпуса — восемнадцатый и двадцать седьмой — и быстро перегруппировывайте их в район Лоев — Радуль. Будете форсировать Днепр с ходу. И на все вам двое суток.

Батов и Радецкий были в недоумении, подошедший Глебов только пожал плечами. Малинин быстро уехал с командного пункта.

Поставленную задачу надо было решать. И чем больше Батов вдумывался в нее, чем глубже оценивал обстановку, тем больше проникался уважением к смелой идее, высказанной Малининым.

Постепенно идея воплощалась в решение командарма. Оно состояло в том, чтобы оставить на рубеже Сожа только 19-й стрелковый корпус, а два корпуса — шесть дивизий — скрытно снять с фронта и выдвинуть к Днепру.

Проведенные штабом расчеты показали, что на перегруппировку и организацию форсирования Днепра требуется не двое суток, как сказал Малинин, а шесть суток. Поскольку 61-я армия не смогла форсировать Днепр в районе Лоева с ходу, Батов считал целесообразным осуществить форсирование силами 65-й армии не с ходу, а после короткой подготовки. Он направил телеграмму со своими соображениями Рокоссовскому и получил его согласие. А вскоре командарм с оперативной группой штаба армии был уже на Днепре, на наблюдательном пункте 61-й армии, которой командовал генерал Белов. К удивлению Батова там уже находился Рокоссовский. Выслушав решение, он утвердил его, еще раз конкретизировал задачу 65-й армии. Уезжая, сказал:

— Павел Иванович! От действий Шестьдесят пятой армии теперь зависит успех всего фронта. Очень надеюсь на тебя.

Сложным вопросом было планирование артиллерийского обеспечения форсирования Днепра. Обычно при форсировании водного рубежа с короткой подготовкой артиллерия действовала в течение всего периода, пока передовые отряды преодолевали реку. В момент подхода их к противоположному берегу артиллерия переносила огонь в глубину. Чем шире была водная преграда, тем большим был расход боеприпасов, продолжительнее артподготовка. Внезапность терялась.

В 65-й армии возникла идея так называемой «двойной артиллерийской подготовки». Ее предложил начальник штаба Глебов и полностью одобрил командарм, а затем и командующий артиллерией фронта генерал Василий Иванович Казаков.

Сущность двойной артподготовки состояла в том, что в момент отвала от берега лодок передовых отрядов осуществлялся мощный удар всеми артиллерийскими средствами по первым двум траншеям противника. Затем артиллерия, действующая с закрытых огневых позиций, переносила огонь в глубину на вражеские батареи. Десант поддерживался орудиями прямой наводки. За десять минут до подхода лодок к вражескому берегу вся артиллерия снова обрушивалась на первые траншеи врага. Эффективность двойной артподготовки, впервые осуществленной под руководством Батова при форсировании Днепра, была очень высокой, и она прочно вошла в теорию и практику советского военного искусства.

Батов был на армейском НП, когда передовые отряды четырех дивизий на шести участках начали форсирование Днепра у Лоева. Оно проводилось с использованием подручных средств. Тишину разорвал залп реактивных минометов, зарокотала артиллерия, через реку промчались Илы.

И вот первые десантники высадились на западном берегу. Ими был занят еще не плацдарм, а крохотный пятачок, который надо было удержать. Задача была одна — вцепиться в берег и держаться, держаться во что бы то ни стало. После первой растерянности противник открыл ураганный огонь и контратаками попытался сбросить передовой отряд десантников с правого берега Днепра. В своих воспоминаниях Батов с большой теплотой писал о политработниках, которые во многом обеспечили стойкость и мужество воинов передовых отрядов, испытывавших невероятные физические и психологические нагрузки.

Батов требовал всемерно ускорить высадку на правый берег батальонов первого эшелона, чтобы усилить передовые отряды. Вновь проявилось характерное для него умение смело использовать успех на тех направлениях, где он обозначился. Туда перебрасывались подразделения, части и даже соединения, не сумевшие форсировать Днепр на своих участках. Осуществлялся маневр огнем артиллерии.

К 10 часам 15 октября на плацдарме уже закрепились четыре батальона, а к 12 часам было переправлено по два стрелковых полка от 106-й и 69-й и один полк 193-й дивизии. Бросок через Днепр стал свершившимся фактом. Батов рвался на плацдарм, но Радецкий уговорил его подождать.

Через пять дней Лоевский плацдарм достигал по фронту 18 и в глубину — 5—13 километров. Командный пункт армии переместился в Лоев.

За героизм и мужество, проявленные в боях при форсировании Днепра, 213 воинов 65-й армии были удостоены звания Героя Советского Союза. И первым среди них был командарм Батов. В книге «Солдатский долг» Рокоссовский назвал действия 65-й армии при форсировании Днепра «днепровским подвигом».

Утром 20 октября командующий фронтом приехал на командный пункт 65-й армии и поставил Батову новую задачу. В этот же день Центральный фронт был переименован в Белорусский. Это было не просто изменение названия, оно было связано с новым предназначением фронта, а следовательно, и 65-й армии. О роли армии в предстоящих боях можно было судить по тому, что все резервы фронта — два кавалерийских, два танковых корпуса и артиллерийский корпус прорыва — передавались в подчинение Батову. В годы войны еще не было случая, чтобы в составе одной армии было восемь корпусов.

С Лоевского плацдарма началось участие 65-й армии в Гомельско-Речицкой операции, проведенной в сложных условиях Полесья. И опять 65-я армия действовала на направлении главного удара. Перед командующим сразу возник целый ряд нелегких задач, в том числе по использованию в составе армии танковых и кавалерийских корпусов. Батов нашел оригинальное решение: «В каждом танковом корпусе, — писал он в своих мемуарах, — две бригады клином входили в прорыв… В расчищенный танкистами район врывались дивизии кавалерийского корпуса. За ними входила в прорыв третья бригада танкового корпуса… Боевые задачи танков и кавалерии имели строгое разграничение. Танкисты уничтожали боевую технику, а кавалеристы преследовали пехоту. Дивизии стрелковых корпусов после выхода танков и кавалерии на оперативный простор свертывались в колонны и вступали в бой лишь с остатками недобитых сил врага. Обеспечивался высокий темп наступления». Предложенный П. И. Батовым способ действий, при котором кавалерийские соединения как бы «заковывались» в танковые ромбы, в последующем широко использовался конно-механизированными и конно-танковыми группами.

Наступление 65-й армии развивалось успешно. Батов проявил исключительное мастерство в использовании крупных масс разнообразных войск в условиях сложной лесисто-болотистой местности.

В боях в Полесье 65-я армия впервые встретилась с задачей организации взаимодействия войск с партизанскими соединениями и частями. С начала декабря через так называемые «партизанские ворота» партизаны снабжались оружием, боеприпасами, снаряжением, а в армию шло пополнение с оккупированной фашистами территории. Батов, его заместители встречались с командирами партизанских соединений, совместно вырабатывали решения, получали от партизан ценные разведывательные сведения. Было проведено несколько заседаний Военного совета армии, на которых заслушивались сообщения командиров Минского, Полесского и других партизанских соединений, представителей действовавших в тылу врага обкомов и райкомов партии.

В Полесье гитлеровцы совершили одно из самых гнусных своих преступлений — умышленно распространили сыпной тиф. Батову доложили, что в полосе наступления армии обнаружено несколько небольших концлагерей. В отличие от других районов немецко-фашистское командование не дало приказа об уничтожении узников этих лагерей при приближении советских войск. Командарм поставил задачу разведке: выяснить обстановку. Оказалось, что путем направления в полесские лагеря 2000 человек, зараженных сыпным тифом, и распространения зараженного белья гитлеровцы намеревались вызвать в советских войсках крупную эпидемию. Только самые решительные меры, создание в полосе наступления 65-й армии специальных инфекционных госпиталей, проведение профилактических прививок личному составу предотвратили массовые заболевания сыпным тифом.

За время наступления в Полесье войска 65-й армии освободили 33 тысячи узников фашистских концлагерей. Батов посещал госпитали, всегда интересовался, как питаются, как одеты освобожденные из концлагерей, требовал повседневного внимания к их нуждам.

Время двигалось вперед… Батов, мысленно предвосхищая события, видел освобожденную Белоруссию, Польшу, наступление к границам фашистского рейха…

17 февраля 1944 года Белорусский фронт был разделен на 1-й и 2-й. Командующий 1-м Белорусским фронтом К. К. Рокоссовский, которому недавно было присвоено звание Маршала Советского Союза, во второй половине мая вызвал в Гомель всех командармов. Информация была короткой, но исчерпывающе ясной.

— Ставкой Верховного Главнокомандования, — сказал Рокоссовский, — планируется операция под кодовым названием «Багратион» как один из основных ударов на советско-германском фронте летом 1944 года. Кроме нашего 1-го Белорусского фронта, в операции будут участвовать еще три фронта: 1-й Прибалтийский, 3-й Белорусский и 2-й Белорусский.

Командующий фронтом сообщил командармам, что войскам 1-го Белорусского фронта на первом этапе операции «Багратион» поставлена задача правым крылом провести Бобруйскую наступательную операцию, а левым — сковывать противника и готовиться к наступлению на Люблинском направлении.

С волнением Батов выслушал замысел операции, в которой 65-й армии вновь отводилась весьма важнаяроль: нанесение вместе с 28-й армией удара на Осиновичи, в обход Бобруйска с юго-запада, окружение и ликвидация бобруйской группировки врага. Здесь уместно сказать о факте, который вновь характеризует способность Батова предвидеть развитие событий. Всего за педелю до совещания в Гомеле командарм провел в штабе 65-й армии командно-штабное учение с привлечением командиров соединений, на котором проигрывались… действия армии в обход Бобруйска с юго-запада.

Возвратившись на КП армии, Батов с головой окунулся в работу по подготовке операции. Конечно, замысел командующего фронтом многое определил. Но Рокоссовский никогда не сковывал инициативу командармов. Основой решения любого командира всегда является выбор направления главного удара. Это и нужно было определить Батову прежде всего. Если учитывать условия местности и возможность использования входившего в состав армии Донского танкового корпуса, то внимание Батова должен был привлечь правый фланг. Однако противник имел здесь мощную оборону. Перед левым флангом и центром оперативного построения армии — болота, «гиблые топи», как определил один из местных жителей. Но армейская разведка по указанию командарма уже выявила особенности обороны противника на этом направлении. Она оказалась недостаточно развитой, иногда даже очаговой, в болота фашисты не лезли. И возникла мысль: а что, если ударить именно здесь, где нас не ожидают? А на правом фланге провести отвлекающий удар?

Кем-то в штабе была высказана рекомендация — спланировать операцию по двум вариантам. Павел Иванович улыбнулся.

— Был такой русский генерал от инфантерии Куропаткин. Неплохой генерал… Но любил «варианты». Что ни операция, так три-пять «вариантов». Давайте уж без них обойдемся. Разработаем один, но верный, всесторонне обеспечим его решение.

Начались ежедневные поездки в войска и особенно в 18-й стрелковый корпус на левый фланг армии. Обычно Батова сопровождал армейский инженер Швыдкой, мнением которого Батов очень дорожил.

Было очевидным, что люди по болоту пройти могут, но танки, артиллерия… Павел Иванович был неистощим на оригинальные решения. В тылу через топи построили гати особой прочности, и танки через них прошли. Предположение превратилось в твердое убеждепие.

Строительство гатей велось по ночам, а днем заготавливали материал, благо лесу было много. В начале июня на предложенном командармом направлении главного удара побывали командующий фронтом К. К. Рокоссовский и представитель Ставки Г. К. Жуков. В их вопросах сквозило сомнение, но Батов умел убеждать, умел отстаивать свои взгляды. Решение на операцию, а позднее и ее подробный план были утверждены.

Беспримерная по широте и напряжению Белорусская наступательная операция началась утром 24 июня. Батов находился на НП армии в полосе 69-й стрелковой дивизии. Все решал темп, и он был невиданно высоким: за 3 часа войска продвинулись на восемь с половиной километров. В 12 часов по решению командарма был введен в прорыв Донской танковый корпус. Вместо ранее планируемого удара на Осиповичи войска 65-й и 3-й армии генерал-лейтенанта А. В. Горбатова, наступающей севернее Бобруйска, сумели замкнуть кольцо окружения непосредственно западнее города. На это потребовалось не восемь суток, как предусматривалось в плане операции, а всего 3 дня. В боевых донесениях и оперативных сводках в Ставку 25–28 июня Рокоссовский отмечал, что в начавшейся операции «особо отличились войска генерал-лейтенанта Батова». Командующий армией проявил большое искусство в организации такого сложного способа военных действий, как операция на окружение.

В Бобруйске было окружено до 40 тысяч вражеских войск. Значительные силы армии, не встречая упорного сопротивления, устремились на Осиповичи. Передовой отряд 120-го стрелкового полка 69-й стрелковой дивизии ночью 27 июня ворвался в город. От командующего в этой обстановке требовалось новое решение. Уничтожать окруженную в Бобруйске группировку или воспользоваться возможностью для развития наступления на запад? И здесь вновь проявился батовский полководческий почерк. Оставив у Бобруйска только часть сил 105-го стрелкового корпуса, Батов решил двумя корпусами развивать наступление на Барановичи. Доложил Рокоссовскому.

— Это было бы замечательно, — одобрил командующий фронтом замысел Батова. — Раз вышли на тылы бобруйской группировки, действуйте решительнее. Но знайте, резервов не дам.

Долго сидели над картой Батов и Радецкий. Решили, что 105-й корпус с помощью Донского танкового корпуса отразит попытки противника вырваться из окружения. Все остальные силы армии получили задачу стремительно наступать на Барановичи, широко применять подвижные отряды.

Вечером 28 июня позвонил Рокоссовский:

— Немедленно выводите Донской танковый корпус из боя для получения новой задачи.

— В Бобруйске обстановка сложная, — пытался возразить Батов. — Уберем танки, противник может прорваться.

— Знаю. Завтра поможем штурмовой авиацией. А корпус отдай, по приказу Ставки он пойдет на Минск с юга.

Это было серьезное осложнение. Весь западный участок кольца окружения был прикрыт только двумя дивизиями 105-го стрелкового корпуса. И все же Батов решил не возвращать к Бобруйску наступавшие войска армии. Противник, обнаружив выход танкистов из боя, предпринял попытку прорваться в полосе 356-й дивизии 105-го корпуса. В атаке участвовало 10 тысяч вражеских солдат и офицеров. Два часа длился бой, но дивизия выстояла.

А на другой день, как и обещал Рокоссовский, 526 самолетов-штурмовиков 16-й воздушной армии полтора часа «утюжили» окруженные войска. Это был чуть ли не единственный во время войны случай, когда разгром окруженной группировки был осуществлен главным образом силами авиации.

Утром 29 июня командир 105-го стрелкового корпуса доложил, что совместными действиями с 48-й армией Бобруйск полностью освобожден.

Этот день памятен и по другой причине. К только что приехавшему на командный пункт армии Батову подбежал оперативный дежурный:

— Товарищ командующий, вас маршал разыскивает.

— Соедините побыстрее.

— Не поймаешь тебя, Павел Иванович, а дело у меня срочное…

— Одну минуту, товарищ маршал, только карту разверну.

— Обойдемся пока без карты, товарищ генерал-полковник. Да! Да! Поздравляю тебя с присвоением этого воинского звания, мой дорогой друг и соратник, а успехов тебе хватает… Так и держать.

Наступление 65-й армии к границам Польши вновь раскрыло Батова как талантливого мастера смелого и решительного маневра. Разрывы между дивизиями достигали иногда 10 километров, а общий фронт наступления армии растягивался до 150 километров. Но и в этих условиях командарм уверенно управлял войсками, всегда чувствовал пульс боя. 21 июля части 69-й стрелковой дивизии первыми вышли на государственную границу. Началось освобождение порабощенной фашизмом Польши.

С перенесением боевых действий на территорию Польши советские войска начали непосредственно выполнять свою великую освободительную миссию. В приказах генерал-полковника Батова, документах политического отдела армии разъяснялись особенности ведения военных действий на польской земле. В одной из директив Военного совета говорилось: «Иметь в виду, что вступление на территорию Польши диктуется исключительно военной необходимостью и не преследует иных целей, как сломить сопротивление войск противника и помочь польскому народу в деле освобождения его родины от ига немецко-фашистских оккупантов. В районах, занятых Красной Армией, советов или иных органов Советской власти не создавать, советских порядков не вводить, исполнению религиозных обрядов не препятствовать, костелов, церквей и молитвенных домов не трогать. Устанавливать дружественные отношения с органами власти, которые будут созданы на освобожденной территории, помогать комитетам национального освобождения».

Командующий и политический отдел армии должны были решать сложные политические вопросы. Эмигрантское польское правительство в Лондоне, его эмиссары на польской территории делали все, чтобы поссорить польский и советский народы, скомпрометировать действующие на польской земле советские войска. Велась злобная националистическая пропаганда, осуществлялись прямые провокации и террористические акты. Были жертвы и в 65-й армии. Но замысел реакционеров был сорван. Член Военного совета армии Радецкий в эти дни особенно много бывал в войсках, разъяснял, что польский народ выбирает сейчас свой путь. Поэтому необходимы дружелюбие, чуткость и большой такт по отношению к польскому населению. Именно в годы Великой Отечественной войны были заложены основы нерушимой советско-польской дружбы. Достойный вклад в это внесла и 65-я армия.

Освобождая территорию Польши, войска 65-й армии приближались к Западному Бугу. Тщательно изучив обстановку, Батов установил, что на правом берегу противник создал заранее подготовленный рубеж обороны, подтянул к нему резервы из глубокого тыла. Поэтому форсирование с ходу фронтальным ударом могло не получиться. В то же время правый сосед — 48-я армия генерала Романенко, — воспользовавшись тем, что основное внимание противника было привлечено к 65-й армии, сумела с ходу преодолеть Западный Буг. Батов вызвал на командный пункт армии командиров трех стрелковых корпусов генералов Эрастова, Иванова и Алексеева. Ознакомив их с обстановкой, Павел Иванович сказал:

— А что, если нам отказаться от форсирования с ходу путем нанесения фронтальных ударов? Давайте обсудим такой замысел: один корпус растянуть в обороне на левом берегу, имея в первом эшелоне одну дивизию. А два корпуса скрытно, ночными маршами вывести в полосу Сорок восьмой армии, переправить на правый берег и оттуда нанести удар вдоль немецкой обороны. Как вы на это смотрите?

Командиры корпусов горячо поддержали высказанный командармом замысел действий. Генерал Эрастов предложил в соединениях корпуса, который останется пока в обороне, провести мероприятия по дезинформации противника, энергично имитировать подготовку к форсированию. Батов одобрил эту идею и поручил ее осуществление именно Эрастову.

К оформлению решения командарма немедленно приступил штаб армии, который еще перед Белорусской наступательной операцией возглавил генерал Михаил Владимирович Бобков. Генерал Глебов был переведен в 48-ю армию с целью укрепления ее штаба. Никакие просьбы Батова и Радецкого оставить Ивана Семеновича в 65-й армии удовлетворены не были.

— У вас штаб уже сколочен, а у Романенко нет, — сказал К. К. Рокоссовский. — Надо считаться с общими интересами.

Разработанный с участием командиров корпусов замысел был искусно проведен в жизнь. После маневра в полосу 48-й армии два корпуса нанесли удар во фланг и тыл вражеских позиций, оборона противника стала быстро свертываться. Дивизии корпуса, находившегося в обороне, форсировали Западный Буг без потерь.

Вспомним, что на Десне 246-я стрелковая дивизия была переправлена в полосу соседней 69-й дивизии, и это дало успех. Аналогичный маневр, но в более крупном масштабе, был совершен двумя корпусами на Западном Буге.

Не удержавшись на Буте, противник попытался сосредоточить силы и организовать оборону на реке Нареве.

Батову позвонил Рокоссовский:

— Павел Иванович, маршал Жуков передал категорическое требование Сталина: в первых числах сентября твои войска должны быть за Наревом.

Перед 65-й армией была поставлена задача форсировать Нарев между — городами Пултуск и Сероцк. Батов понимал, что время работает на противника, и если не ускорить темпы наступления в междуречье Западного Буга и Нарева, то форсировать Нарев с ходу не удастся. Командарм отчетливо представлял себе значение плацдарма на этой нелегкой для форсирования водной преграде: он давал возможность в ходе дальнейшего наступления на северо-запад выйти к границам Восточной Пруссии и отрезать восточно-прусскую группировку врага, наступлением на юго-запад обеспечить обход Варшавы с севера.

Решение Батова вновь отличалось решительностью и дерзостью замысла. Оно основывалось на том, что рубеж на Нареве противник надеется занять отходящими войсками. Чтобы не допустить этого, Батов поставил задачу на действия передовыми отрядами, усиленными артиллерией и минометами. Их главная цель, разъяснял он, обход арьергардов противника с флангов и тыла в условиях лесистой местности, где танкам наступать сложно. Следом за передовыми отрядами командарм выдвигал колонны возвращенного в армию после взятия Минска Донского танкового корпуса. Примерно в 50 километрах от Нарева леса кончались, и здесь Батов сделал основную ставку на мощный танковый удар. После выхода из лесных массивов 4 сентября первый эшелон танкового корпуса смело ворвался на передний край обороны противника и стремительно ринулся к Нареву. За ним продвигались стрелковые дивизии двух корпусов. Батов наглядно показал, что в условиях недостаточно организованной обороны врага крупные танковые соединения могут самостоятельно прорывать оборону, а не только вводиться в уже созданную в обороне брешь.

Всего через сутки командир Донского танкового корпуса генерал Михаил Федорович Панов доложил, что мотострелковая бригада корпуса форсировала Нарев и захватила плацдарм глубиной до 500 метров. Танковые бригады корпуса не смогли с ходу прорваться через Нарев. Противник, несмотря на то, что на восточном берегу реки было еще много его отходящих войск, взорвал все мосты. В этих условиях по указанию Батова было организовано форсирование Нарева танками вброд. Это был риск, но риск, продиктованный обстановкой. Командарм лично выехал в район переправы. Там уже находились командующий бронетанковыми войсками армии Новак и командир Донского танкового корпуса Панов. Брод был разведан, он тянулся наискось и имел длину до 400 метров.

Павел Иванович сам осмотрел законопаченные ветошью танки, поговорил с командиром батальона капитаном Григорьевым, его экипаж вызвался первым переправить танк вброд. С опаской, но уверенный в успехе, наблюдал Батов, как один за другим переправлялись танки. После переправы трех батальонов он сказал Панову:

— С такими мастерами, Михаил Федорович, никакие реки не страшны. Настанет время, будем форсировать реки танками и под водой. На одном из ленинградских заводов в 1940 году уже пытались создать такие танки, они ходили по дну через реку Ижору.

Советские конструкторы вскоре после войны действительно создали специальное оборудование для подводного вождения танков, которое значительно увеличило возможности танковых войск по форсированию водных преград с ходу. Вслед за Донским корпусом на плацдарм переправились отряды дивизий первого эшелона, а к 6 сентября — главные силы армии. Плацдарм к 9 сентября был расширен до 25 километров по фронту и 18 километров в глубину. По решению Ставки войска 65-й армии временно перешли к обороне.

Вражеское командование называло Наревский плацдарм (наряду с захваченными южнее плацдармами на Висле) «пистолетом, направленным в сердце Германии». Противник пытался ликвидировать плацдарм уже в сентябре, но все его удары разбивались о стойкую оборону 65-й армии. Решающая попытка была предпринята 4 октября, когда, сосредоточив против 65-й армии 3 танковые, 3 пехотные дивизии и отдельную танковую бригаду, в которых было до 400 танков и штурмовых орудий, противник нанес контрудар с запада, юго-запада и северо-запада.

Контрудар для командующего армией не был неожиданным. И не случайно Батов на рассвете 4 октября выехал на НП 354-й дивизии, находившейся на плацдарме в первом эшелоне. Но полностью силы противника, замысел его действий армейской разведке вскрыть не удалось. С наблюдательного пункта командира дивизии генерал Батов организовывал отражение контрудара, поставил задачи армейской артиллерии, нацелил действия поддерживающей штурмовой авиации, уточнил задачи войск. Вернувшись во второй половине дня на свой, армейский НП, он застал там маршалов Жукова и Рокоссовского. Они наблюдали за ходом отражения контрудара. На НП армии Жукову позвонил Сталин, после короткого разговора маршал передал трубку Батову. В книге «В походах и боях» Батов так описывает состоявшийся разговор: «Верховный Главнокомандующий, поздоровавшись, спросил, какова обстановка на занятом 65-й армией плацдарме. Я коротко доложил, что противник сосредоточил против нас до трехсот танков, из них около ста восьмидесяти было брошено в атаку в первом эшелоне. Этот удар отражен. И. В. Сталин предупредил, что оставлять плацдарм нельзя…»

Потом трубку вновь взял Жуков и, закончив разговор, сказал:

— Сталин подчеркнул, что речь идет не просто об удержании определенной территории. Нам нужен плацдарм для решительного удара.

Исключительно напряженным для Батова было 8 октября. Начав наступление с рассветом, противник предпринял против войск, находящихся на плацдарме, 23 сильнейшие атаки. Однако все они были отражены. За весь период боев за Наревский плацдарм противник потерял 407 танков и более 20 тысяч солдат убитыми и ранеными, но сумел продвинуться только на 3–4 километра. В сводках Совинформбюро плацдарм стал называться Сероцким (по названию города Сероцка).

С конца октября на плацдарме было относительно спокойно, если только слово «спокойствие» можно отнести к войне. Велись бои местного значения. Но эти бои Батов расценивал только с позиции предстоящих активных наступательных действий.

Решением Ставки 19 ноября плацдарм у Сероцка и занимающие его войска 65-й и 70-й армий были переданы из 1-го Белорусского во 2-й Белорусский фронт. Батову было ясно, что 1-й Белорусский и 1-й Украинский фронты предназначались Ставкой для выхода на Берлинское стратегическое направление, а 2-й Белорусский фронт должен обеспечивать это наступление с севера. Батов испытывал нечто вроде досады. Как командарм, все время действовавший на главных направлениях, он надеялся на участие в решающих ударах конца войны. Огорчение усиливалось еще тем, что армия уходила от Рокоссовского, с которым Батов прошел от Волги до Нарева, сработался, понимал с полуслова.

В армии ждали нового командующего фронтом. Павел Иванович находился на наблюдательном пункте, когда туда позвонил Радецкий.

— Имею хорошие новости, Павел Иванович! Командовать Вторым Белорусским будет Рокоссовский, а на Первый Белорусский назначен маршал Жуков.

Сначала Батова охватило недоумение и обида за Рокоссовского. Почему его переводят с главного на второстепенное, по мнению Павла Ивановича, направление? Вернувшись на командный пункт, он обсудил создавшееся положение с Радецким и Бобковым. Пришли к выводу, что назначение Рокоссовского связано с тем, что на Берлинское направление нацеливаются три фронта: 1-й Украинский, 1-й Белорусский и их — 2-й Белорусский. Каждый из этих фронтов будет выполнять свою задачу в тесном взаимодействии с другими фронтами. Неуспех 2-го Белорусского фронта поставил бы в тяжелейшее положение войска маршалов Жукова и Конева, создавал бы угрозу правому крылу группировки советских войск, наступающей непосредственно на Берлин.

По дороге на свой командный пункт Рокоссовский заехал в 65-ю армию.

— Ну, шестьдесят пятая, будем вместе добивать фашистов.

Размышляя о составе 2-го Белорусского фронта, К. К. Рокоссовский в своих воспоминаниях писал: «Значит, 65-я армия генерала Батова будет с нами. Это меня очень обрадовало. С 65-й армией я не разлучался со Сталинграда и имел возможность много раз убедиться в превосходных качествах ее солдат, командиров и, конечно, прежде всего самого Павла Ивановича Батова, смелого и талантливого военачальника».

Задушевная беседа с Рокоссовским, его бодрость и жизнерадостность вселили в Батова новые силы, от былых сомнений и огорчений не осталось и следа.

Недалек был новый, 1945 год. Верховное Главнокомандование готовило крупное наступление с целью окончательного разгрома фашистской Германии. В основе замысла этого стратегического наступления было проведение двух операций — Висло-Одерской силами 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, а также части сил 4-го Украинского фронта, и Восточно-Прусской силами 3-го и 2-го Белорусских фронтов и части сил 1-го Прибалтийского фронта. Взаимосвязь этих двух операций особенно отчетливо выразилась в деятельности 2-го Белорусского фронта, в состав которого входила и 65-я армия.

2-й Белорусский фронт наносил два удара: правым крылом на Эльбинг с задачей отрезать пути отхода восточно-прусской группировке, а левым крылом наступлением на Грауденц обеспечить взаимодействие с войсками 1-го Белорусского фронта. Действия фронта в последующем объединились в понятие Млавско-Эльбингской операции.

65-я армия составляла основу ударной группировки, которая с Сероцкого плацдарма наносила удар на Грауденц.

Началась работа по планированию и подготовке армейской операции. Батов знал, что противник почти три месяца совершенствовал оборону перед Сероцким плацдармом. На аэрофотоснимках отчетливо просматривалась густая сеть траншей, дзоты, противотанковые рвы. Разведка выявила сплошные и плотные минные поля. Поэтому ближайшая задача армии могла состоять только в прорыве этой сильной обороны, глубина которой достигала 25–30 километров. Залог успеха Батов видел в массированном применении артиллерии и авиации, мощном ударе первого эшелона, вводе в прорыв крупных подвижных соединений. Между Наревом и Вислой было 12 небольших рек, которые противник также надеялся использовать для обороны. Батов уже имел большой опыт организации форсирования самых различных водных преград. Поэтому он принял меры, чтобы иметь значительные резервы переправочных средств. Сложнейшим этапом операции представлялось форсирование Вислы южнее и севернее Грауденца, где она имела ширину более 400 метров, а глубину местами до семи метров.

Но радовало то, что силы и средства, которые были в руках командарма, не шли ни в какое сравнение с прошлым. Три полностью укомплектованных стрелковых и танковый корпуса, артиллерийский корпус прорыва и несколько десятков артиллерийских полков и бригад, две инженерные бригады… По плану фронта армия получила семь боекомплектов артиллерийских боеприпасов — 10 тысяч тонн. Была также запланирована мощная поддержка авиацией. И все эти колоссальные силы нужно было направить на решение поставленной задачи. Многое зависело лично от командарма, и Батов вновь проявил большое творчество, вложил в подготовку предстоящего наступления весь свой талант и боевой опыт. Для прорыва обороны в первом эшелоне на направлении главного удара он использовал два стрелковых корпуса и танковый корпус в качестве подвижной группы. Плотность артиллерии была доведена до 180–200 орудий на километр фронта, продолжительность артподготовки — 85 минут. Командарм лично провел занятия на макете местности с привлечением командиров соединений и ряда частей, тщательно организовал взаимодействие с авиацией.

Рокоссовский и Батов в солдатских телогрейках и шапках много времени тщательно изучали оборону и поведение противника. Командующий фронтом заметил:

— Хорошо вас знают немцы. Днепр форсирован на рассвете, под Паричами нанесли удар ранним утром, на Западном Буге прорывались тоже с рассветом…

Действительно, на Сероцком плацдарме именно в предрассветные часы противник проявлял особую бдительность, был наготове. Теперь, размышлял Батов, немцы тоже будут ждать нас утром. Фактор внезапности значительно снизится. И было решено — наступление начать в полдень.

Готовность к наступлению была определена на 20 января. Но вдруг Батов получил указание начать операцию 14 января. Это касалось не только 65-й армии, а всех войск, участвовавших в предстоящем стратегическом наступлении. Причина переноса срока наступления раскрылась позднее, но Рокоссовский в разговоре с Батовым коротко объяснил:

— Срок перенесен по решению Ставки. Черчилль просил об этом Сталина в связи с тяжелым положением союзных войск в Арденнах.

А причина этого тяжелого положения состояла в том, что в декабре 1944 года командование вермахта предприняло крупное наступление против американских и английских войск в районе Арденн — на юго-востоке Бельгии и частично во Франции и Люксембурге. Застигнутые врасплох американские войска не смогли оказать сопротивление и отступили, понеся значительные потери. Немецкая группировка продвинулась на 90 километров. Когда наступление на Маас с большим трудом было приостановлено, 1 января немцы нанесли новый удар — в Эльзасе. Положение союзников стало критическим, и 6 января Черчилль обратился к Сталину с просьбой о помощи. Советское Верховное Главнокомандование на 8 дней ускорило начало Висло-Одерской операции. В результате гитлеровское командование вынуждено было не только прекратить наступательные действия на Западном фронте, но и начать массовую переброску войск на советско-германский фронт.

Для командующего 65-й армией изменение сроков начала операции означало ускорение ее подготовки. Работа достигала предельного напряжения, в том числе и для Батова: никто не знал, когда он отдыхал. Командарм успевал везде и знал обо всем, всегда казался спокойным, уравновешенным.

Одинаковых операций нет, каждая из них специфична, требует творческого подхода, особых нешаблонных решений. И очень многое здесь зависит от командующих, возглавляющих оперативные объединения. С началом наступления 14 января Батов должен был решить две взаимосвязанные задачи — осуществить прорыв тактической зоны обороны и развить его вводом танкового корпуса. Обе эти задачи были блестяще решены. Донской танковый корпус, неоднократно действовавший с 65-й армией, по решению Батова был введен для допрорыва обороны, и это дало возможность за 4 дня продвинуться ударной группировке армии на 40 километров. Редко прорыв обороны совершался с таким высоким темпом.

Кульминационным этапом армейской операции было форсирование Вислы. Надежда на преодоление реки до ледостава не оправдалась. Грянули 25-градусные морозы. В этих условиях по только что образовавшемуся льду на западный берег с ходу смогли переправиться только передовые отряды. Батов распорядился организовать усиление льда намораживанием и с помощью досок и бревен. Это дало возможность переправить часть батальонной и полковой артиллерии. Мороз внезапно сменился оттепелью. Но был найден новый метод: во льду взрывами проделывали каналы и в них наводили понтонные мосты. 29 января через Вислу был построен первый мост на свайных опорах.

В тылу армии оставался Грауденц. Для его блокирования Батов оставил только одну 37-ю стрелковую дивизию, которая, по указанию Рокоссовского, временно была передана во 2-ю ударную армию, а все силы бросил вперед, за Вислу. На этом испытания не кончились. Из крепости Торунь, блокированной 70-й армией, вырвалось до 30 тысяч вражеских солдат и офицеров (а считалось, что там их только 5 тысяч). Эта огромная лавина устремилась к переправам в районе Грауденца. Только исключительно четкое управление и натренированность войск в совершении сложнейших маневров позволили Батову быстро вывести с плацдарма обратно на восточный берег Вислы две стрелковые дивизии и один полк, которые и разгромили рвавшегося к переправам врага. В этом эпизоде проявилась еще одна грань способности Батова: гибко управлять крупными массами войск.

Не удержавшись на Висле, вражеские войска, прикрываясь арьергардами, начали отход. Между 1-м и 2-м Белорусскими фронтами к началу февраля образовался 100-километровый разрыв. Противник частью сил группы армий «Висла», которой командовал сам рейхсфюрер Гиммлер, сумел удержать Восточную Померанию и готовился нанести фланговый удар по правому крылу 1-го Белорусского фронта, с тем, чтобы упрочить свое положение на Берлинском направлении. Нужны были срочные меры, чтобы сорвать замысел противника. Ставка освободила 2-й Белорусский фронт от дальнейшего участия в Восточно-Прусской операции и поставила перед ним задачу разгромить восточно-померанскую группировку и выйти на побережье Балтийского моря от Данцига до Штеттина. В рамках предстоящей фронтовой операции Батов получил задачу без промедления нанести удар на северо-запад и выйти всеми силами армии на побережье Балтийского моря в районе городов Данцига, Сопота, Гдыни, которые фактически слились в один большой город, называемый поляками «три мяста».

Немецкое командование рассчитывало упорной обороной сковать здесь крупные силы советских войск. Все устремления Батова были направлены на то, чтобы решить поставленную задачу в кратчайшие сроки. Выполнить это было сложно. Уже после войны Павел Иванович рассказывал: «Трудность состояла в том, что за время наступления с Сероцкого плацдарма мы не получали значительного пополнения и пехоты у нас не хватало. В дивизиях оставалось до сорока процентов личного состава. Посоветовались с Николаем Антоновичем Радецким и решили подчистить тылы. Тщательно изучив численный состав частей и соединений, я отдал распоряжение в некоторых дивизиях объединить полки, чтобы сделать их более полнокровными. Мы двигались к Данцигу в полосе густых лесов, и в этих условиях нехватка людей сказывалась особенно остро, хотя огневых средств было достаточно».

Наступление началось 10 февраля. Однако уже на дальних подступах к Данцигу, Сопоту и Гдыне оно замедлилось, и Батову пришлось провести перегруппировку сил, создать ударный кулак только на данцигском направлении. Он тяжело переживал замечания командующего фронтом о невысоких темпах наступления.

14 марта на командный пункт 65-й армии прибыл Рокоссовский. К этому времени разведка уже располагала достаточно точными данными о системе обороны противника. Гарнизон Данцига насчитывал 20–25 тысяч, в основном эсэсовцев, но продолжал усиливаться за счет отходивших войск. Город был превращен в крепость. Гитлер требовал бороться за Данциг до последнего солдата. Стало ясно, что в сражение за Данциг необходимо привлечь значительно большие силы, чем планировалось. И Рокоссовский это сделал, распределив районы города между 65, 19, 70, 49 и 2-й ударной армиями. Кроме стрелковых соединений, в штурме Данцига приняли участие три танковых и механизированный корпуса и пять артиллерийских дивизий прорыва. Но следует учесть, что все эти войска имели большой некомплект личного состава и техники.

Батов сосредоточил основные усилия для наступления на Данциг с юго-запада и запада, использовал здесь в первом эшелоне все три корпуса 65-й армии. Главным объектом был порт. В военной биографии командарма Данциг был первым крупным городом, который пришлось брать штурмом. Батов детально продумал организацию уличных боев, в каждой дивизии по его указанию были созданы штурмовые отряды, широко использовались орудия сопровождения пехоты, в передовых подразделениях находились наблюдатели-артиллеристы. При постановке задач командирам соединений Батов требовал в боях в городе строить глубокие боевые порядки, поддерживать непрерывное и четкое взаимодействие с соседями.

В подготовке штурма Данцига исключительную роль сыграла партийно-политическая работа. В условиях недостатка личного состава, его усталости политработники свои основные усилия сосредоточили на работе в подразделениях и частях. Они беседовали в госпиталях с легкоранеными бойцами и командирами, и многие из них, особенно коммунисты и комсомольцы, возвратились в строй. Моральный дух войск был исключительно высоким. Каждый солдат стоил десятерых. Основным организатором этой огромной работы в 65-й армии был член Военного совета Радецкий. Батов говорил ему:

— Сейчас нужно с такой же тщательностью подсчитывать число коммунистов и комсомольцев в каждом подразделении, с какой мы считали орудия и пулеметы, когда имели достаточно личного состава.

Бои за Данциг отличались исключительной ожесточенностью, каждый дом, каждый квартал приходилось брать штурмом. Были и тяжелые потери. Снарядом крупнокалиберной корабельной артиллерии был уничтожен наблюдательный пункт 37-й гвардейской стрелковой дивизии. Батов был потрясен гибелью одного из лучших комдивов генерала Сабира Рахимова, первого генерала-узбека. Трое суток в непрерывных боях действовала 65-я армия. Результаты этих боевых действий измерялись не километрами, а улицами, кварталами, домами. С большой теплотой Батов отзывался о боях при штурме Данцига польской танковой бригады имени героев Вестерплятте. 2 апреля войска 105-го стрелкового корпуса 65-й армии прорвались в порт. Было захвачено 6 тысяч пленных, несколько кораблей, в том числе полузатопленный линкор «Лютцев». 36 подводных лодок, из них 7 — у причалов с работающими двигателями.

Так перестал существовать немецкий Данциг, в руинах, но свободным восстал древний польский Гданьск, почетным гражданином которого стал впоследствии Павел Иванович Батов.

5 апреля Батов был вызван на заседание Военного совета 2-го Белорусского фронта, где ознакомился с директивой Ставки Верховного Главнокомандования. В составе войск фронта 65-й армии предстояло совершить 300—350-километровый форсированный марш-маневр на Одер и принять участие в Берлинской операции. Анализируя это решение Ставки, Батов писал: «Историки, оценивая замыслы Верховного Главнокомандования данного периода, справедливо отмечают взаимодействие группы фронтов: если бы 1-й Украинский не имел успеха южнее Берлина, если бы 2-й Белорусский не наносил мощного отсекающего удара с низовий Одера… то ничего не мог бы сделать и 1-й Белорусский фронт».

Вернувшись на свой командный пункт, Батов дал указание штабу о разработке графика марша-маневра. По решению командарма основные силы армии должны были следовать походным порядком. Железные дороги были разрушены, а восстановленные пути могли быть использованы только для перевозки тяжелой техники. 5 апреля на маршруты были высланы специальные отряды для разведки, восстановления дорог, оборудования объездов.

Главные силы армии выступили 6 апреля. По инициативе командарма для сохранения сил войск они двигались перекатами: то в пешем порядке, то на автомашинах и конных повозках. Командующий армией, начальники родов войск и служб, офицеры штабов и политорганов не знали покоя ни днем, ни ночью. Все время на маршрутах, все время с людьми. Партийно-политическая работа не прекращалась ни на марше, ни на дневках. Все политработники были в полках, батальонах, ротах. Оценивая ее, Батов в своих воспоминаниях писал: «Марш, да еще в форсированном темпе, всегда утомителен. Но люди будто не чувствовали усталости. Шли оживленные, веселые, готовые к новым решающим схваткам с врагом. И это прежде всего результат кипучей политической работы с людьми. Большую роль в ней сыграли наши ветераны».

Обгоняя колонны войск, машины рекогносцировочной группы командарма, в которую входили командиры корпусов, начальники родов войск, офицеры оперативного, разведывательного отделов штаба армии, направлялись к Одеру. И вот он, новый рубеж, на который должны были выйти войска 65-й армии.

Армейский инженер Швыдкой сказал:

— Какое совпадение, опять, как на Днепре, сменяем Шестьдесят первую армию. Пусть это снова принесет нам удачу.

С выхода к Одеру начался последний этап деятельности Батова в Великой Отечественной войне, последний подвиг 65-й армии. Одер называли «рекой немецкой судьбы», с ним связано много исторических событий. В 1945 году здесь проходил последний наиболее мощный рубеж фашистской обороны, прикрывавший Берлин и центральные районы рейха.

Сохранившаяся в архиве справка инженерного управления фронта дает характеристику водной преграды, которую предстояло форсировать войскам 65-й армии. Она представляла собой два рукава — Ост-Одер и Вест-Одер, каждый шириной 100–240 метров, между ними простиралась обширная почти 4-километровая заболоченная пойма, изрезанная каналами и дамбами. Основные усилия обороны противника сосредоточились на западном берегу Вест-Одера. Густая сеть траншей, открытые пулеметные площадки и стрелковые ячейки, большое количество артиллерии. В системе оборонительных сооружений были доты, бетонированные колодцы, инженерные заграждения, в том числе минные поля большой плотности. Долговременные огневые точки были и на дамбах, и в пойме. Нелегкую задачу предстояло выполнить 65-й армии!

Бывалые солдаты, участвовавшие в форсировании многих водных преград, и то с опаской смотрели на простиравшуюся перед ними долину Одера. Павел Иванович вспоминает, как один из ветеранов армии сержант Пичугин, качая головой, сказал: «Два Днепра, а посередке — Припять».

10 апреля, когда войска армии были еще на марше, командующий фронтом провел рекогносцировку, начав ее в полосе будущего наступления 65-й армии. На рекогносцировку были приглашены командующие 65, 70 и 49-й армий. Батов сразу понял, что именно эти армии составят ударную группировку 2-го Белорусского фронта. Значит, опять придется действовать на главном направлении. Учитывая задачи, которые были поставлены на марш-маневр, было ясно, что место 65-й армии — на правом фланге ударной группировки. В центре развертывалась 70-я, а на левом крыле — 49-я армия.

Начав работу, Рокоссовский сказал:

— Прежде всего, товарищи, я передам вам требование Ставки. Наступление наших войск должно вестись с незатухающей силой днем и ночью. Дни гитлеровской Германии сочтены. Но темп не только военная проблема. Это проблема большой политики.

Затем командующий объявил замысел фронтовой операции. Он состоял в том, чтобы форсировать Одер и нанести удар силами трех армий в северо-западном направлении на Штрелиц, Росток. Этим ударом отсекались от Берлинского направления основные силы 3-й танковой армии противника. Их нужно было прижать к берегам Балтики, уничтожить или пленить.

В заключение Рокоссовский объявил:

— Решающая роль в наступлении отводится Семидесятой армии генерала Попова и Сорок девятой армии генерала Гришина.

Батов не ожидал такого поворота при постановке задач. Значит, 65-я^- армия должна будет действовать на второстепенном направлении, обеспечивая фланг ударной группировки. Маршал пристально посмотрел на Батова.

— Видишь ли, Павел Иванович, сил у тебя поменьше и более широкий фронт наступления, но, думаю, Шестьдесят пятая не отстанет от левофланговых армий…

И вдруг вырвалась фраза, за которую Батов долго корил себя:

— Мы и на этом направлении в люди выйдем, товарищ командующий!

Рекогносцировка продолжалась. Рокоссовский заслушал соображения командармов. Батов докладывал первым. Оперативная группа, прибывшая с ним на Одер, уже проделала значительную работу.

— Шестьдесят пятая армия развертывается на семнадцатикилометровом фронте. Главный удар наносит на участке в четыре километра силами семи дивизий Восемнадцатого и Сорок шестого корпусов после форсирования Ост- и Вест-Одера. 105-й корпус будет действовать на широком фронте с задачей блокировать Штеттин с юга и обеспечить главную ударную группировку армии от возможного контрудара.

Это предварительное решение Батова маршал одобрил. Заслушав остальных командармов, завершил рекогносцировку:

— Готовность к операции двадцатого апреля.

Уже поздно вечером Батов вернулся на командный пункт армия, где еще продолжались работы по его оборудованию. Оперативная группа, а с 11 апреля и весь штаб армии приступили к планированию операции. Павел Иванович сам наносил обстановку на свою карту, часто выезжал на наблюдательный пункт, бывал в подходивших с марша частях. 13 апреля основные силы армии подошли к Одеру и сразу же заняли оборону, сменив войска 61-й армии.

Дальнейшие события занимают особое место в деятельности Батова. Пожалуй, никогда еще с такой силой не проявлялся его собственно самобытный почерк в решении поставленных задач.

Собрав руководящий состав управления армии и пригласив командиров корпусов, Батов изложил выношенный им замысел:

— Покоя мне не дает сорвавшаяся с языка фраза о том, что и на нашем направлении мы сумеем выйти в люди. За эти дни разведка хорошо поработала, накопила много данных и о местности, и об обороне противника. Мы действуем ближе к устью Одера, и его капризы на нас будут влиять особенно сильно. Подует ветер с моря, и оба рукава Одера соединятся, пойму зальет водой на глубину сорок-шестьдесят сантиметров. И получается, что форсировать нам придется не два рукава реки по сто-двести метров, а водную преграду шириной больше четырех километров. А у нас дивизии укомплектованы на сорок процентов! Возникла у нас мысль — не ожидая двадцатого апреля провести частную операцию по захвату поймы и к началу общего наступления вывести главные силы армии на Вест-Одер. Сложно, но уж очень перспективно! В дивизиях первого эшелона создать разведывательные отряды по усиленному батальону каждый. Включить в них наших ветеранов, форсировавших немало рек. Начать частную операцию в ночь на пятнадцатое апреля, действовать скрытно, без шума. Как вы на это смотрите?

Батов был эмоциональным человеком, но, увлеченный своей идеей, он хотел убедиться в том, как ее воспримут его ближайшие соратники. Первыми «загорелись» Радецкий и Швыдкой. Новый командующий артиллерией генерал Николай Николаевич Михельсон молчал. С интересом восприняли идею командарма командиры корпусов. Просидели над картой часа три. Начальник оперативного отдела полковник Липис нанес на карту основы решения. Батов понял, что его предложение правильно понято и одобряется. Позвонил утром Рокоссовскому и доложил свои соображения о частной операции по захвату поймы.

— По-моему, предложение дельное, — сказал маршал, — но не увлекайся, все взвесь и рассчитай. Осечки быть не должно.

Закипела работа. В дивизиях с особой тщательностью отбирали людей в разведотряды. Например, в отряде 37-й гвардейской стрелковой дивизии было 32 ветерана, форсировавших Днепр, Нарев и Вислу, 103 орденоносца, 58 коммунистов, 40 комсомольцев. Действительно, каждый из этих солдат стоил десяти!

В ночь на 15 апреля четыре дивизии первого эшелона бросили свои отряды в пойму. Они имели задачу уничтожить части прикрытия противника в междуречье, к 17 апреля выйти на Вест-Одер и, захватив дамбу его восточного берега, удерживать ее до подхода основных сил дивизий. Без единого выстрела, в полной темноте, разведотряды на лодках переправились через Ост-Одер и внезапно атаковали подразделения прикрытия врага. Разведотряды подчас шли в атаку по пояс в воде, смело вступали в жестокие рукопашные схватки. Особенно большую трудность представляла борьба с долговременными огневыми точками на разрушенных дамбах моста.

В ночь на 16апреля в междуречье были переправлены батальоны от дивизий первого эшелона. А ночью 17 апреля на западном берегу Вест-Одера уже находились их полки. Если 14 апреля войска армии были в 4 километрах от противника, то к исходу 18 апреля дивизии первого эшелона двух корпусов заняли исходное положение на Вест-Одере в 400–500 метрах от переднего края обороны войск противника. Частная операция в междуречье завершилась полным успехом. На Ост-Оде-ре уже на второй день частной операции началось оборудование паромных переправ, а на третью ночь — строительство понтонных мостов. Велось инженерное оборудование поймы. Подготовка к наступлению завершалась.

Вечером 16 апреля в войска было направлено обращение военного совета фронта. В нем были такие строки:

«Боевые друзья!

Перед нами Одер, последняя большая водная преграда на нашем пути на Штеттин, на Берлин. Но не впервые войскам нашего фронта приходится форсировать большие реки. Далеко позади остались у нас Днепр, Березина, Буг и Висла. Ничто не может нас остановить на пути к полной победе…»

По утвержденному плану операции артиллерийская подготовка должна была начаться 20 апреля в 9 часов и продолжаться 90 минут. На 10.30 намечалось начало атаки.

18 апреля Батов с начальником штаба армии Бобковым, командующим артиллерией Михельсоном, армейским инженером Швыдким и начальником оперативного отдела Липисом тщательно проанализировали складывавшуюся обстановку. Как всегда в этой работе принимал участие и член военного совета армии Радецкий.

На 19 апреля был назначен проигрыш предстоящих действий на макете местности. В методике подготовки операции Батов считал это мероприятие очень важным и вызвал на занятие всех командиров дивизий. Но чем больше вдумывался Батов в обстановку, тем яснее становилась необходимость уточнения ранее принятого решения. Войска армии уже на Вест-Одере, все переправочные средства на плаву. Зачем ждать полного рассвета, который наступает после 7 часов. Могут быть большие потери. Туман к 8 часам поднимется, и это тоже не способствует достижению внезапности. Павел Иванович еще раз посмотрел график артподготовки, рассчитанной на 90 минут. А боеприпасов мало, плотность огня невысокая. Инженерные расчеты показывают, что на форсирование Вест-Одера нужно 40 минут. Условия совсем другие, чем в соседних армиях, где частных операций по захвату поймы не проводилось. Уточнение плана, по мнению Батова, должно свестись к тому, чтобы артподготовку начать не в 9.00, а в 6.30 и проводить ее в течение 45 минут с расходом всех боеприпасов, отпущенных на 90 минут.

Батов решительно подошел к телефону и позвонил Рокоссовскому. Его на месте не оказалось, не было и начальника штаба фронта генерала Боголюбова. Поговорил с начальником оперативного управления и подробно с командующим артиллерией генералом Сокольским. Они категорически отказались решать поставленные Батовым вопросы о переносе сроков начала операции. Сокольский прямо сказал, что рассвет наступает в семь часов, все согласовано и ничего менять нельзя.

На командный пункт собрались участники предстоящего занятия. Что делать? Как всегда, Батов посоветовался с Радецким и объявил новое решение. Он понимал, что такое самовольство должно быть оправдано только самыми вескими аргументами. Когда участники занятия услышали новое решение, возникло недоумение. Но Павел Иванович сказал:

— Пусть никто не думает, что это оговорка. Расчет простой: ровно в шесть тридцать двадцатого апреля артиллеристы берутся за шнуры, пехотинцы и саперы на лодках — за весла. С первым залпом реактивных установок батальоны первых эшелонов начинают форсирование.

На занятиях присутствовали представители штаба фронта. Как только оно закончилось, сразу позвонил Рокоссовский и озабоченно спросил:

— Павел Иванович, мне доложили, что ты изменил время начала операции. В чем дело?

Батов четко изложил все причины, по которым он принял новое решение.

— Но ведь вы действуете не отдельно, а в составе фронта. Вы это учитываете?

Батов убедительно доказывал обоснованность своих действий, объяснял особенности обстановки в 65-й армии по сравнению с другими армиями ударной группировки фронта. Рокоссовский сразу решения не принял, сказал, что хочет посоветоваться с другими командармами и позднее позвонит. Звонок раздался только в 23.00. Рокоссовский согласился на предложенные Батовым изменения, потом спросил:

— А не обида тебя толкнула на такое изменение в плане операции?

Павел Иванович даже не успел ответить. Вошел озабоченный полковник Липис и доложил, что ветер с моря усилился и уровень воды в пойме начал повышаться.

Под утро еще раз позвонил Рокоссовский:

— Как дела, Павел Иванович? Не передумал?

— Нет, товарищ командующий, не передумал. Твердо уверен в успехе. И войска верят.

Артподготовка началась в 6.30. Плотность артиллерии на участке главного удара командарм довел до 238 орудий на 1 километр фронта. Через 36 минут первый эшелон десанта уже был на западном берегу Вест-Одера. К 8.30 войска захватили плацдарм шириной 3 километра. Все шло в точном соответствии с решением Батова. Противник ввел в устье Одера боевые корабли с штеттинской ремонтной базы, но они были рассеяны бомбовыми ударами двух дивизий наших бомбардировщиков.

В 11.15 позвонил Рокоссовский. Батов доложил, что два корпуса пятью дивизиями форсировали Вест-Одер и ведут бой за расширение плацдарма.

После небольшой паузы Рокоссовский сказал:

— На главном направлении войска пока успеха не имеют. Еду к вам.

Ознакомившись с обстановкой, Рокоссовский принял решение перенести главные усилия ударной группировки фронта на направление 65-й армии. Батов подумал: «Ну, вот и вышли мы в люди», но размышлять об этом было некогда.

Армия была усилена понтонными средствами. По ее переправам двинулись дивизии 70-й армии, танковые корпуса, фронты, соединения 2-й ударной и 49-й армий. Героями этих дней были саперы, возглавляемые Швыдким. Именно его одним из первых Батов представил к званию Героя Советского Союза, и вскоре оно было ему присвоено.

Основное внимание Батова было приковано к плацдарму. Там шли ожесточенные бои. 21 апреля было отбито 24 атаки противника, с 22 по 24 апреля — больше 30. Вражеское командование стягивало к плацдарму крупные силы, в том числе наскоро сколоченные полки фольксштурма, укомплектованные юнцами из гитлерюгенда и стариками. Но никакие силы не могли сдержать рвущиеся к Балтике войска. Именно там, на суровых берегах Балтийского моря, 2 мая 1945 года Шестьдесят пятая завершила последний бой с врагом. В тылу оставался Штеттин. 105-й стрелковый корпус готовился к штурму. Но на рассвете 26 апреля к командиру дивизии генералу К. Ф. Скоробогаткину явилась делегация гражданских властей города, а вскоре и сам бургомистр. Город сдался на милость победителя. Бежавший гарнизон взорвал электростанцию, мосты, несколько заводов.

Павел Иванович не раз говорил и писал, что в форсировании Одера и наступлении к берегам Балтики сконцентрировался весь богатейший боевой опыт командиров, политработников и солдат доблестной 65-й армии. Это был венец, вершина их боевого мастерства. И в этот последний бой войска армии вел командарм Павел Иванович Батов, проявивший не только личное мужество, но и решимость взять на свои плечи все бремя ответственности за конечный результат самой сложной операции на боевом пути 65-й армии. 2 июня 1945 года генерал-полковник Батов был награжден второй Золотой Звездой Героя Советского Союза.

Послевоенная деятельность Павла Ивановича Батова была исключительно многосторонней. Он занимал высокие и ответственные посты в Советских Вооруженных Силах, командовал механизированной и общевойсковой гвардейской армиями, был первым заместителем главкома Группы советских войск в Германии. В 1955 году ему было присвоено воинское звание генерала армии.

Командуя войсками Прикарпатского, Прибалтийского военных округов, Южной группой войск, генерал армии Батов внес большой вклад в послевоенное строительство Советских Вооруженных Сил, укрепление их боевой мощи. И в мирное время Павел Иванович был на передовых рубежах, где высокая боевая готовность войск имела особо важное значение. В 1962–1965 годах генерал армии Батов — начальник штаба Объединенных вооруженных сил государств — участников Варшавского Договора. На этом посту им вложено много труда в укрепление обороноспособности стран социалистического содружества. С 1965 года Батов активно работал в группе генеральных инспекторов Министерства обороны СССР, выполнял ответственные поручения министра обороны, часто бывал в войсках, на учениях.

В 1970 году он был избран председателем Советского комитета ветеранов войны, вел активную работу среди ветеранов, направлял их усилия на проведение военно-патриотической работы, особенно среди молодежи, занимался созданием военно-исторических музеев, проявлял большую заботу об инвалидах войны, семьях погибших воинов. Деятельность Батова проявлялась и на международной арене. Он выступал активным борцом за разрядку напряженности, сотрудничество и дружбу народов, содействовал разоблачению агрессивных замыслов и действий современного империализма, проводил большую работу по развитию деловых контактов с международными и национальными организациями ветеранов войны.

Несмотря на немалую служебную нагрузку, Батов уделял исключительно большое внимание работе с детьми, школьниками, пионерами, красными следопытами. По своей натуре он был педагогом и щедро делился своими знаниями, своим боевым и жизненным опытом. В 1972 году Батов писал: «За последние семь лет я получил писем во много раз больше, чем за всю предыдущую жизнь… И в каждом письме вопросы, вопросы…»

И насколько позволяли время и силы, Павел Иванович отвечал почти на все письма и особенно внимательно относился к письмам пионеров и школьников.

Во многих из них задавался вопрос: как подготовить себя к службе в Вооруженных Силах, какими качествами должен обладать советский воин нашего времени? Павел Иванович, отвечая на этот вопрос, говорил о необходимости воспитывать в себе коммунистическую убежденность, быть не просто грамотным, а высокообразованным, всесторонне развитым человеком. Без этого невозможно освоить современную технику, в которой широко используется автоматика, электроника, телеуправление, вычислительные устройства. Недоучка не сможет управлять оружием сегодняшнего, а тем более завтрашнего дня.

С большим вниманием относился Батов к письмам юношей, мечтающих стать офицерами. Умудренный боевым и жизненным опытом генерал говорил о почетной роли офицера, рассказывал об офицерах, с которыми ему пришлось работать и воевать, не скрывал трудностей военной профессии. И в то же время подчеркивал великое счастье, великую честь быть солдатом такого народа, как наш советский народ.

Генерал армии Батов — автор ряда книг, многих научных статей. Его труд «В походах и боях» выдержал четыре издания и, несмотря на это, является библиографической редкостью. Он издан в Польше, Болгарии, Венгрии.

Павел Иванович был человеком высокого воинского таланта, светлого и ясного ума. Он показал в годы Великой Отечественной войны замечательные примеры руководства сотнями тысяч людей в самой сложной обстановке. Его решения отличались смелостью и решительностью, отсутствием шаблона и исходили из умения глубоко оценивать оперативно-стратегическую обстановку и подчас мгновенно реагировать на ее изменения.

Прекрасными были и человеческие качества Павла Ивановича. Его скромность, высокая внутренняя культура, постоянное стремление оказывать помощь людям снискали большую любовь и уважение всех, с кем ему приходилось работать или просто встречаться.

Родина высоко оценила заслуги генерала армии П. И. Батова. Он был дважды удостоен звания Героя Советского Союза, награжден восемью орденами Ленина, тремя орденами Красного Знамени, тремя орденами Суворова 1-й степени, орденами Кутузова и Богдана Хмельницкого 1-й степени, орденами «За службу Родине в Вооруженных Силах» и «Знак Почета», рядом иностранных орденов, многими медалями.

Ветераны 65-й армии готовились к знаменательной встрече со своим бессменным командармом, которая должна была состояться 1 июня 1987 года в ознаменование его 90-летия. Но встреча эта не состоялась.

Павел Иванович Батов ушел из жизни 19 апреля 1985 года.

Его память увековечена в бронзе и мраморе, в названиях улиц, школ, пионерских дружин. Он является почетным гражданином многих городов. Его научные труды и литературное наследство, архивные материалы о проведенных под его руководством операциях вошли в золотой фонд советского военного искусства. Но еще более величественна память народа, который называет его имя среди плеяды выдающихся военачальников Великой Отечественной войны, среди героев, шагнувших в бессмертие.

В. ВИШНЯКОВ
Павел Алексеевич РОТМИСТРОВ ★

Павел Алексеевич Ротмистров принадлежит к замечательной плеяде полководцев и военачальников, выдвинутых Великой Отечественной войной. Войну он начал полковником, закончил маршалом бронетанковых войск. В июне сорок первого отходил от берегов Немана с остатками мехкорпуса (в котором был начальником штаба); а в июле сорок четвертого привел туда же, к границам Восточной Пруссии, свою закаленную в сражениях гвардейскую танковую армию. Если считать, как иногда говорят, что война для всех и каждого — от солдата до маршала — непрерывный экзамен, то Павел Алексеевич из тех, кто выдержал этот суровый и бескомпромиссный экзамен с честью.

П. А. Ротмистров первым в наших Вооруженных Силах удостоен в 1962 году высшего для военачальника — танкиста звания Главного маршала бронетанковых войск. Главный маршал… По его же собственным словам, он был убежденным танкистом, всего себя отдавшим танковым войскам. А отдал он и в самом деле много, ибо был не только военачальником-практиком, но и видным ученым-теоретиком, разрабатывавшим вопросы применения танковых войск и в минувшей войне, и в новых условиях в связи с происшедшей революцией в военном деле.

Как и подобает истинному ученому, он не замыкался в прошлом, а стремился осуществить своим пытливым умом дерзновенный прорыв в будущее.

Рассказывать о Ротмистрове, как и о всякой незаурядной личности, непросто. Вместе с любимыми им танковыми войсками он прошел долгий и сложный путь развития от начальных робких шагов — к уверенной поступи, от становления — к зрелости, от первых боевых успехов — к высокому воинскому мастерству и славе.

* * *

Родился П. А. Ротмистров 23 июня (6 июля) 1901 года в небольшой деревеньке Сковорово бывшей Тверской губернии (ныне Селижаровского района Калининской области). Отец его Алексей Матвеевич Ротмистров был сельским кузнецом, обремененным большой семьей. В семье кузнеца росло четверо детей от рано умершей первой жены и пятеро — от второй, Марии Андреевны, матери Павла. Мария Андреевна безропотно терпела нужду, отдавая все помыслы и заботы большой семье.

Учился Павел в церковноприходской школе, а потом — единственный из братьев — окончил Селижаровское начальное училище. Подростком стал помогать отцу в кузне. Ковали нехитрый крестьянский инвентарь — лемехи к плугам, косы, обручи, топоры. Навсегда запомнился дымок сельской кузни, скрытый жар углей в горне, раздуваемых мехом… Работа была тяжелая, но развивала силу, смекалку.

В избе Ротмистровых на самом почетном месте, под иконами, висели два георгиевских креста и две медали «За храбрость», которые заслужил дед Матвей в русско-турецкой войне. Дед погиб под Плевной в далекой Болгарии в 1877 году. Глядя на его боевые регалии, Павел смутно мечтал о сражениях, воинской славе…

…Великий Октябрь всколыхнул деревню, породил надежды на лучшую долю. Но лето первого года Советской власти — бурное лето 1918 года — выдалось в Тверской губернии (как и во всей Центральной России) неурожайным. Положение осложнялось тем, что молодая Советская Республика, зажатая в кольце фронтов, лишилась важнейших источников продовольствия, сырья, топлива. Обеспокоенное нехваткой зерна для промышленных центров, Советское правительство ввело государственную хлебную монополию, продразверстку. Частная торговля зорном и мукой была повсеместно строго запрещена. Но эти меры не улучшили положения в деревне. Уже к осени в крестьянские избы заглянул голод. Не избежала этого бедствия и большая семья сельского кузнеца Ротмистрова.

— Поезжай-ка ты в Москву, сынок, к брату Леониду, — сказал отец Павлу. — Он тебя на работу пристроит. Сам, бог даст, прокормишься, а может, и нам чем ни то поможешь…

Мать, как водится, всплакнула, но стала собирать сыну котомку в дорогу. Вот с той котомкой за плечами и появился семнадцатилетний Павел Ротмистров в ноябре 1918 года в столице. Полный надежд он шагал по московским улицам, уже по-зимнему припорошенным пушистым снегом. Город в зимнем уборе, скрывавшем изъяны, казался сказочно прекрасным, добрым и приветливым.

Но у брата ждало его горькое разочарование. Старший брат Леонид обитал в маленькой полуголой комнатке, где стояли только железная койка, покрытая серым солдатским одеялом, колченогий стул да убогая печка-«буржуйка» с протянутой к окну ржавой трубой. Встретил он брата радостно, но, узнав о цели его приезда, помрачнел.

— Видно, туго до вас там, в деревне, вести доходят, сказал он. — Здесь у нас в Москве житуха хуже, чем в любой деревне. Короче сказать — хуже некуда.

Да, невеселым был рассказ брата. В Москве разруха, голод. Хлеба выдавали по пятьдесят граммов на день, да и то с перебоями.

Свирепствовал тиф. Наступала зима, а дров нет. Жгли заборы, мебель. А главное — устроиться на работу и думать нечего. На бирже труда — тысячи безработных. Фабрики и заводы стояли без сырья, без топлива…

Утром за скудным завтраком, состоявшим из остатков привезенной Павлом краюхи хлеба и вареной картошки, брат неожиданно сказал:

— Слушай, Павлик, а не податься ли тебе в Самару? Оттуда недавно чехов прогнали. Слышно, там с хлебом полегче. Да и работу найти можно. Из наших кое-кто туда недавно уехали.

— В Самару так в Самару, — махнул рукой Павел. — Мне все равно — лишь бы в деревню не возвращаться. Нечего там делать, да и совестно.

На том и порешили. Брат дал немного денег на дорогу, помог на вокзале втиснуться в переполненный вагон. Вот так, все с той же, но уже пустой котомкой, и оказался Павел в ноябре восемнадцатого неожиданно для себя в «хлебном» городе Самаре.

Здесь, можно сказать, повезло. Устроился не без помощи добрых людей в артель грузчиков и снял угол в домике на окраине у приветливой старушки, проводившей двух сынов в Красную Армию.

В артели — были в ней люди разных возрастов и национальностей, в основном русские, татары и башкиры — оказался самым младшим. Но силенка была, от других не отставал. Грузили в основном тот самый драгоценный хлеб — мешки с зерном и мукой — с гужевого транспорта в вагоны, на которых мелом или краской было написано: «Восточный фронт — Москве» или «Самара— Питеру!». В часы отдыха Павел читал своим неграмотным товарищам по их просьбе газеты. Случалось, и разъяснял прочитанное. Незаметно расширял и свой политический кругозор.

Газеты сообщали о революции в Германии, об аннулировании грабительского Брестского договора, о помощи трудящимся Украины, Белоруссии и Прибалтики в изгнании австро-немецких оккупантов. Под влиянием этих сообщений зрело убеждение, что и его, Павла, место в рядах тех, кто с оружием в руках сражается за власть Советов.

А вскоре это желание осуществилось. В марте девятнадцатого года Колчак, объявленный «верховным правителем России», начал наступление через Урал на Самару, стремясь прорваться к Волге. Партия выдвинула лозунг «Все на борьбу с Колчаком!». Добровольно вступил в ряды Самарского рабочего полка и молодой рабочий Павел Ротмистров. Правда, ему еще не хватало нескольких месяцев до восемнадцати (принимались добровольцы в возрасте от 18 до 40 лет), но обошлось, потому что с виду он был парень рослый, крепкий. Попал под начало отделенного командира Ивана Галкина — коренастого, с суровым скуластым лицом человека лет тридцати, бывшего солдата первой мировой войны. Обучение было недолгим. Получили обмундирование, позанимались строевой. Вскоре выдали винтовки, повели на стрельбище. Галкин толково объяснил, как надо заряжать винтовку и прицеливаться. Выдал по три патрона.

— Главное, точно взять на мушку, — поучал он. — И плавно нажать спусковой крючок. Понятно? Не дергать, а плавно нажать. Затаи дыхание и жми. Ясно?

Все было ясно, а стреляли молодые бойцы плохо. Огорчил Галкина и Павел — в мишени оказалась только одна пробоина. Надо бы поупражняться (раньше Павлу стрелять не доводилось), но до самой отправки на фронт больше на стрельбище не ходили — не хватало, видимо, патронов, производство которых в республике из-за разрухи резко сократилось.

На фронт питомцы Ивана Галкина попали в конце апреля 1919 года под Бугульмой. Первый бой… Человек, которому довелось быть солдатом, воевать, никогда не забудет, просто не в состоянии забыть, свой первый бой… Главный маршал бронетанковых войск частенько вспоминал потом этот бой в степи под Бугульмой, в котором он, говоря его же словами, «по неопытности натерпелся страху».

А в общем-то все было как обычно. Батальон Самарского рабочего полка, рассыпавшись в цепи, по плоской равнине двинулся к деревне, в которой окопались белые. Сначала шли шагом, а потом, когда противник открыл огонь, с криком «ура!» побежали вперед. Вместе с другими бежал и кричал во все горло и Павел Ротмистров. Свистели пули, где-то рвались снаряды, а он бежал, стараясь не отстать от своего отделенного командира. Но так ни разу и не выстрелил, ибо не видел противника. За это после боя Иван Галкин сделал ему соответствующее внушение, но не очень строгое, учитывая, что боец бежал-то все-таки вперед, а не назад.

В последующих боях на Восточном фронте Павел постепенно приобретал солдатские навыки, опыт, закалял волю и стал в конце концов, по словам Ивана Галкина, «полноценным бойцом». Галкин же и рекомендовал Павла на собрании в члены Коммунистической партии, когда проводилась партийная неделя. Сам он был беспартийным, но тогда прием в партию проводился на общем собрании с участием беспартийных красноармейцев, к мнению которых внимательно прислушивались. Слово такого авторитетного бойца, как Иван Галкин, решило дело. Павла дружно поддержали другие красноармейцы, и он в свои 18 лет стал членом партии большевиков.

В конце мая 1919 года его направили на Самарские военно-инженерные курсы. Но проучился он на них недолго: в августе, при подавлении кулацкого мятежа в районе Мелекеса, тяжело заболел малярией. Потребовалась перемена климата, отправили в отпуск по болезни на родину.

Безрадостным оказалось это недолгое пребывание в родном селе. Как раз в эти дни пришло известие, что в боях на Южном фронте погиб любимый брат Павла — Василий. На другой день умерла, не выдержав этого удара, тяжело болевшая мать Мария Андреевна. Смерть жены подорвала когда-то богатырские силы отца, он на глазах сдал, постарел, стал угрюм и молчалив.

Тяжело переживал эти потери и Павел. Но перемена климата, молодость, лечение народными средствами сделали свое дело — недуг отступил. Врачебная комиссия признала его годным к военной службе. Но на курсы в Самару не вернулся. Шла война с панской Польшей, Павла направили на Западный фронт, в 42-й этапный батальон 16-й армии. Однако принять участие в боях с белополяками ему не довелось. Во второй половине августа 1920 года в Минске начались мирные переговоры, и боевые действия прекратились.

Но для Павла Ротмистрова боевые испытания еще не кончились. В начале марта 1921 года вспыхнул контрреволюционный мятеж в Кронштадте. На его подавление были брошены лучшие части Красной Армии, большая группа делегатов X съезда партии, курсанты ряда военных школ.

3-я Смоленская пехотная школа красных командиров, в которой в то время обучался Ротмистров, также была в срочном порядке направлена эшелонами в Петроград, где вошла в сводную курсантскую бригаду.

Да, курсантам пришлось наступать на Кронштадт по льду Финского залива со стороны Лисьего Носа. Лед у берегов уже подтаял и был покрыт талой водой. Атака началась ночью. Рвались снаряды, ломая лед и поднимая потоки ледяной воды, свистели осколки, пули. Курсанты несли потери, промокли до нитки, но шли вперед. Когда до форта № 6 оставались считанные метры, Павел бросился вперед и забросал гранатами пулемет, мешавший продвижению роты. Форт был взят.

Курсант Ротмистров был награжден орденом Красного Знамени.

В биографии выдающегося человека бывают события, казалось бы, не очень значительные. Но часто факт внешне рядовой и даже, может быть, случайный объясняет те или иные существенные повороты в судьбе героя. И тут нужно обратить внимание: курсант Ротмистров получил в 19 лет высшую в то время боевую награду — орден Красного Знамени.

Под Кронштадтом Павел был ранен в ногу, сильно простудился, а потому снова получил отпуск на родину. После выздоровления был назначен в Рязань в 149-й стрелковый полк на должность политрука роты. Потом служил во Владимире политруком подразделения дивизионной конной разведки. А осенью 1922 года поступил учиться в Военную объединенную школу имени ВЦИК — ныне Московское высшее общевойсковое училище имени Верховного Совета РСФСР.

Опираясь на знания, полученные в Смоленской пехотной школе, попросил разрешения сдать экзамены за первый курс. Разрешение было дано, экзамены сдал успешно, перешел на второй курс. Вскоре стал старшиной второго курса 3-й пулеметной роты, и — что тоже немаловажно — был избран депутатом Моссовета.

Кремлевские курсанты… Им доверяли караульную службу в Кремле, охрану съездов партии и Советов, конгрессов Коминтерна. Одним из самых почетных считался пост № 27 у квартиры В. И. Ленина. Не раз стоял на том посту Ротмистров, мечтая увидеть великого вождя. Но Владимир Ильич был в это время уже болен и находился в Горках. У курсантов-кремлевцев часто бывали соратники В. И. Ленина — М. И. Калинин, Ф. Э. Дзержинский, М. В. Фрунзе, выступали перед ними, иногда присутствовали на занятиях. Воспитательное значение подобных встреч трудно переоценить.

Навсегда запомнилось, как были потрясены курсанты скорбной вестью о смерти Ленина. В числе других кремлевцев Павлу Ротмистрову довелось стоять в почетном карауле у гроба любимого вождя, сопровождать его в последнем пути от Колонного зала Дома союзов до Красной площади.

В том же 1924 году Ротмистров с отличием окончил Военную объединенную школу имени ВЦИК. Назначение получил в Ленинград в 31-й стрелковый полк 11-й стрелковой дивизии командиром взвода. С этой должности и началось командирское становление будущего военачальника. К службе относился ревностно, добиваясь, чтобы каждый красноармеец четко знал уставы и наставления, добросовестно выполнял программу боевой и политической подготовки. Организовал ликвидацию неграмотности (во взводе были в основном представители северных и приволжских народностей), считая это не только командирской обязанностью, но и долгом коммуниста. В результате взвод стал вскоре лучшим в роте, а Ротмистрова назначили командиром учебного взвода полковой школы, затем — командиром роты. Рота, которой командовал Ротмистров, по боевой и политической подготовке заняла первое место в Ленинградском военном округе.

Здесь, в Ленинграде, он встретил свою будущую жену, боевую подругу на всю жизнь Елену Константиновну, происходившую из интеллигентной ленинградской семьи. Она получила хорошее общее и музыкальное образование, знала три иностранных языка. Исключительно ее влиянием Павел Алексеевич объяснял свое быстрое приобщение к-сокровищницам культуры и искусства. Они часто бывали в Александрийском и Мариинском театрах, в знаменитом концертном вале филармонии, посещали музеи, художественные выставки.

Именно тогда деревенский парень стал постепенно превращаться в того всесторонне образованного человека высокой культуры, настоящего интеллигента, каким впоследствии все знали Павла Алексеевича Ротмистрова. Елена Константиновна помогла ему по языку подготовиться к поступлению в Военную академию имени М. В. Фрунзе. Несмотря на большой конкурс, Ротмистров в 1928 году стал слушателем академии и успешно окончил ее в мае 1931 года.

Продолжать службу Ротмистров был направлен в далекое Забайкалье, в героическую Отдельную краснознаменную дальневосточную армию (ОКДВА). Без ропота, как и подобает боевой подруге, поехала в суровый край и Елена Константиновна с трехлетним сыном. После Ленинграда и Москвы Чита того времени с ее потемневшими от времени бревенчатыми домами и немощеными пыльными улицами производила безрадостное впечатление. Но меньше всего думалось о неустроенности сурового военного быта, о скуке провинциальной жизни в захолустье. Главным, поглощавшим все помыслы и время, была служба в 36-й Забайкальской стрелковой дивизии, одном из передовых соединений Забайкальской группы войск ОКДВА. Работал Ротмистров в штабе дивизии начальником первой части (оперативного отделения). Здесь приобрел так пригодившиеся впоследствии навыки штабной работы в масштабе соединения. Весной 1933 года выполнил ответственное задание — произвел рекогносцировку советско-маньчжурской границы по реке Аргуни в районе станции Отпор. Успешная работа не осталась незамеченной — вскоре молодого штабиста перевели в Хабаровск в штаб ОКДВА. Он получил назначение на должность начальника 1-го сектора — заместителя начальника оперативного отдела штаба армии, а в том же году и возглавил этот отдел.

По новой должности ему приходилось часто встречаться с В. К. Блюхером, сопровождать его в многочисленных поездках по войскам. Пытливо присматривался молодой командир к методам работы талантливого военачальника, получая наглядные уроки и уникальный, поистине бесценный опыт.

Исключительно много давало участие в организации и проведении крупных общевойсковых учений. На одном из них в Приморской группе войск на практике проверялись тактико-технические и боевые свойства бронетанковой техники, ее влияние на тактику и организацию войск. В сложных условиях местности испытывались тогдашние наши танки Б Т-5, Т-26 и малый плавающий танк Т-37. На учение прибыл начальник автобронетанкового управления РККА командарм 2-го ранга И. А. Халепский. Энтузиаст моторизации и механизации РККА, много сделавший для оснащения ее бронетанковой техникой, он произвел большое впечатление на участников учений, особенно своим докладом о принципах массированного применения танков на основе теории глубокой наступательной операции. Именно к этому времени относил Павел Алексеевич пробуждение у него серьезного интереса к танкам и новому роду войск — автобронетанковым войскам, которым предстояло сыграть такую исключительно большую роль в будущей войне.

А вскоре он и сам стал танкистом. Произошло это довольно неожиданным образом. Командира 63-го Краснознаменного стрелкового полка полковника Ротмистрова — на эту должность он был назначен в июле 1937 года — осенью того же года вызвали из Забайкалья в Москву в Главное управление по командному и начальствующему составу Красной Армии. Ему предложили должность преподавателя тактики в недавно организованной Военной академии моторизации и механизации РККА. Можно не сомневаться, что подобное предложение озадачило бы любого командира стрелкового полка. Взволновало оно поначалу и Павла Алексеевича. Но начальник академии 36-летний дивизионный инженер И. А. Лебедев объяснил ему, что готовых преподавателей тактики бронетанковых войск пока нет, да еще и быть не может, Все в этом молодом роде войск, в том числе и тактику, предстоит создавать, развивать, совершенствовать, обогащать на основе учений и войскового опыта.

— Все мы учим и сами одновременно учимся, — сказал он. — Такова специфика наших молодых, но весьма перспективных автобронетанковых войск.

Такая специфика пришлась Павлу Алексеевичу по душе. Став преподавателем, он с увлечением готовился к лекциям и практическим занятиям, изучая и обдумывая материалы по теории и практике применения танков. Богатый материал для размышлений и выводов давали бои в Испании, использование танков при отражении нападения японской военщины в районе озера Хасан и на берегах реки Халхин-Гол. Глубокое изучение опыта боевых действий танковых частей позволило ему написать и защитить диссертацию на соискание ученой степени кандидата военных наук. Вскоре он получил и ученое звание доцента. Казалось, что впереди успешная педагогическая карьера, привлекательная деятельность ученого-теоретика. Но жизнь распорядилась по-иному.

В конце ноября 1939 года началась советско-финляндская война. Преподаватель тактики Ротмистров обратился к командованию с просьбой командировать его на Карельский перешеек для изучения на месте боевых действий танков. Он считал, что нельзя учить танкистов умело воевать, если сам знаешь танковый бой только теоретически. Право учить — высокое право, его надо доказать. Просьба была удовлетворена. В штабе 7-й армии ему предложили должность в оперативном отделе, но он попросил направить его в действующее танковое соединение. Направили в 35-ю легкую танковую бригаду, которой командовал полковник В. Н. Кошуба — видный танкист, герой гражданской войны, один из первых выпускников академии моторизации и механизации РККА. Прибыв в бригаду, узнал, что Кошуба тяжело ранен. С разрешения замещавшего его начальника штаба отправился для изучения действий танкистов в один из батальонов бригады.

Случилось так, что преподавателю академии довелось не только наблюдать, но и возглавить атаку батальона, командир которого внезапно выбыл из строя. Атака началась на рассвете. Танки Т-26 двигались на малой скорости, чтобы не отрываться от пехоты, которую они поддерживали. Впереди — полоса гранитных надолб, проходов в которых не оказалось (хотя их обещали проделать ночью). Лишь кое-где глыбы были повалены или частично разрушены. За ними виднелись бетонированные или прикрытые броневыми щитами укрытия, из которых противник открыл шквальный артиллерийский и пулеметный огонь. Пехота под сильным огнем залегла, а затем начала отходить. Головной танк повис на надолбах и тут же был обстрелян противотанковой артиллерией. Некоторые машины угодили в замаскированные ямы-ловушки или натолкнулись на противотанковые рвы. В командирский танк Ротмистрова попал снаряд и, пробив броню, насмерть поразил командира орудия. Пришлось временно выйти из боя, передав командование начальнику штаба. Но и последующие бои не принесли успеха не только танкистам, но и всем нашим войскам. Требовались иные методы боевых действий.

Как известно, после соответствующей подготовки линия Маннергейма была нашими войсками прорвана, сопротивление армии противника сломлено. За проявленные в боях высокое мужество и массовый героизм тысячи советских воинов, в том числе и танкистов были награждены орденами и медалями. Среди них орденом Красной Звезды отмечен и полковник Ротмистров.

Что касается выводов о действиях танков в боях на Карельском перешейке, то их было сделано в основном два: подтвердилось, что развитие противотанковой артиллерии настоятельно требует усиления броневой защиты наших танков и повышения их огневой мощи. Это ускорило решение о принятии на вооружение новых танков Т-34 и КВ. Подтвердилось и то, что действия танков особенно эффективны при использовании их в составе подвижных групп, вводимых в прорыв вражеской обороны. Эти группы создавались, как правило, на базе танковых бригад, усиленных стрелковыми батальонами и саперами.

В июле 1940 года — примерно за год до начала Великой Отечественной войны — в Красной Армии началось создание крупных оперативно-тактических соединений бронетанковых войск — механизированных корпусов. Это решение обрадовало Павла Алексеевича так же, как сильно огорчило в свое время расформирование танковых корпусов на основании неправильных выводов из ограниченного опыта боев в Испании. Он был убежден и не раз утверждал это в своих лекциях, что современная армия на решающих направлениях должна иметь крупные бронетанковые соединения, особенно в наступательной операции, где победа достигается стремительным развитием тактического успеха в оперативный, прорывом подвижных соединений в глубину обороны противника.

Механизированные корпуса по штату включали две танковые и одну моторизованную дивизии. Создавались они в два этапа — в 1940 году было образовано 9 мехкорпусов, а в феврале — марте 1941 года началось формирование еще 20.

Радовал такой быстрый рост числа крупных бронетанковых соединений, но танковая промышленность не могла, конечно, в короткие сроки дать необходимое количество танков (для полного укомплектования этих корпусов требовалось свыше 16 000 танков Т-34 и КВ). Поэтому большинство механизированных корпусов даже в западных приграничных военных округах к началу войны оказались далеко не укомплектованными новыми танками.

Павлу Алексеевичу довелось убедиться в этом лично, когда в декабре того же 1940 года он был назначен заместителем командира 5-й танковой дивизии, входившей в 3-й мехкорпус Прибалтийского особого военного округа. Корпусу по штату полагалось иметь более тысячи танков разных типов, из них 126 тяжелых КВ и 420 средних Т-34. Но на 1 января 1941 года в наличии было всего 640 танков, в том числе 52 КВ и 50 Т-34. Остальные машины — легкие танки БТ и Т-26 с основательно изношенными двигателями. По плану укомплектования в 1941 году предполагалось получить 103 Т-34, а поставка недостающих 74 КВ в этом году даже не предусматривалась. Полное укомплектование корпуса планировалось на 1942 год…

5-я танковая дивизия дислоцировалась в районе литовского города Алитуса. П. А. Ротмистров командовал этой дивизией до мая 1941 года, так как ее командир полковник Ф. Ф. Федоров находился на курсах усовершенствования командного состава. С его возвращением Павел Алексеевич был назначен начальником штаба 3-го мехкорпуса и убыл в Каунас. В этой должности полковник П. А. Ротмистров и встретил 22 июня 1941 года.

Начало Великой Отечественной войны описано во многих мемуарах и художественных произведениях, показано в десятках кинофильмов. Пишут и показывают в основном правильно: да, удар гитлеровских полчищ был вероломным и огромной силы. Но Павел Алексеевич никогда не соглашался с теми, кто утверждал, будто бы нельзя было ожидать, что удар окажется именно таким массированным, одновременным по всему фронту и всеми наличными силами. Предполагалось-де, что нападение может начаться с провокационных действий немецких войск, со стычек передовых частей в приграничной зоне, а потом уже постепенно будут введены с обеих сторон главные силы…

Полковник Ротмистров обстоятельно обдумал ход войны на Западе, где против англо-французских войск гитлеровцы сосредоточили три ударные группировки — группы армий «А», «В» и «С» — на острие которых были танковая группа Клейста, танковые корпуса Гудериана и Гота. И на рассвете 10 мая 1940 года эти группировки на всем фронте от Северного моря до линии Мажино внезапно при массированной поддержке авиации нанесли мощный удар, закончившийся полным успехом. Были веские основания полагать, что и на Востоке, против Советского Союза, гитлеровцы попытаются повторить подобный же массированный удар. Так оно и произошло. Здесь были так же три группы армий, только назывались теперь они «Север», «Центр» и «Юг» и были по составу неизмеримо мощнее.

На войска Прибалтийского особого военного округа (ставшего с началом войны Северо-Западным фронтом) фашисты обрушили удар всей группы армий «Север», а также 3-й танковой группы и двух левофланговых армейских корпусов 9-й армии, входившей в состав группы армий «Центр». Они имели в своем составе 40 дивизий, из них 25 (в том числе 6 танковых) наступали в первом эшелоне. Поэтому, например, против нашей левофланговой 125-й стрелковой дивизии 8-й армии, развернувшейся на фронте в 40 километров, наступали части трех танковых и двух пехотных дивизий, за которыми следовали во втором эшелоне еще три моторизованные дивизии 4-й танковой группы немцев. Таким же огромным превосходством в силах и средствах располагал противник и на других главных направлениях своих ударов. А наносилось их в Прибалтике три: на Таураге — Шяуляй; Кибертай — Каунас, Карварию — Алитус. По этим трем направлениям двигалась вражеская армада средних и тяжелых танков, лавина пехоты на бронетранспортерах и автомашинах, поддерживаемая большим количеством самолетов, непрерывно бомбивших наши войска, их штабы и тылы, резервы и коммуникации.

«В этих условиях, — писал впоследствии Ротмистров, — следовало, видимо, отводить наши соединения на подготовленные к обороне рубежи крупных рек, куда незамедлительно подтягивать из глубины резервы для организации отпора врагу. Однако командование фронта, выполняя не отвечающую реальной обстановке директиву Главного военного совета, предприняло подготовку контрударов по противнику». Так 5-ю танковую дивизию (которой еще недавно командовал Ротмистров) бросили в бой на алитусском направлении против 39-го моторизованного корпуса фашистов. Героически сражаясь, танкисты задержали на время танковую колонну противника у моста через Неман. Но, захватив второй мост, противник развил стремительное наступление на север и атаковал дивизию с двух сторон. В неравном бою наше соединение потерпело поражение и уже 23 июня вынуждено было отходить на Вильнюс.

В это же время 2-я танковая дивизия 3-го мехкорпуса по приказу командования наносила контрудар на Таурагенском направлении. Во встречном бою под Скаудвилесом дивизия разбила 10-й моторизованный полк немцев, но и сама понесла значительные потери, особенно в танках ВТ и Т-26. В течение 24 июня танкисты 2-й дивизии продолжали отражать атаки превосходящих сил противника, но кончилось горючее, и на исходе были снаряды. Враг обошел дивизию с флангов и окружил ее. В окружение попало и находившееся в расположении дивизии управление 3-го мехкорпуса. Поскольку 84-я мотострелковая дивизия еще раньше была передана 11-й армии, то в распоряжении командира 3-го мехкорпуса генерал-майора танковых войск А. В. Куркина оставалось не больше десятка танков, да и то с пустымибаками. Со с тезами на глазах их вывели из строя сами же танкисты…

Затем был тяжкий путь из окружения через леса Белоруссии и северной Брянщины на восток, в обход по ночам городов и сел, в которых были крупные гарнизоны немцев. Мелкие тыловые подразделения противника они уничтожали, захватывали их автомашины с боеприпасами и различным имуществом. Вышли танкисты группы генерала А. В. Куркина к линии фронта не оборванцами, а в военной форме, имея при себе личное оружие и документы, а коммунисты — партийные билеты. Большинство танкистов, вышедших из окружения, были направлены на формирование танковых экипажей. Старшему командному составу, в том числе и полковнику Ротмистрову, было приказано следовать в Москву.

В конце августа в Москве Ротмистрова принял начальник Главного автобронетанкового управления генерал-лейтенант танковых войск Я. Н. Федоренко. Генерал был из матросов, в гражданскую командовал бронепоездом, позднее танковым полком, мехбригадой. Он душевно любил танкистов и автобронетанковые войска, созданию которых отдал так много сил. Ротмистрова он знал еще как преподавателя академии и относился к нему дружески.

— Рад, очень рад, — сказал генерал, обнимая вошедшего и усаживая на диван. — Ну рассказывай, как воевал, танкист?

— Плохо, Яков Николаевич. Как танкист, можно сказать, совсем не воевал. Не довелось.

— Почему так?

— Не удалось сосредоточить корпус на каком-то одном операционном направлении. Осталась в корпусном подчинении одна вторая дивизия, да и ту бросили в поспешное неподготовленное наступление… Ну и пришлось снова стать рядовым пехотинцем, как в гражданскую. Пробирались по тылам немцев почти два месяца с карабинами да гранатами… Вот и вся моя война.

— Знаю, наслышан, — сказал генерал, вздыхая. — Не вы одни оказались в таком положении.

— Как же все это могло случиться, Яков Николаевич? Почему мы оказались неподготовленными к этой страшной войне?

— Готовились, Павел Алексеевич, крепко готовились, создавали мощные бронетанковые войска, но, к великому сожалению, не успели, — генерал отошел к своему рабочему столу, сел в кресло, устало опустив свою густо поседевшую голову. — Конечно, были допущены кое-какие промахи при создании в приграничных округах соответствующих группировок войск, в том числе в дислокации наших механизированных корпусов. Да и наши танкисты сражались, слов нет, геройски, храбро, но, надо признать, не всегда грамотно. А противник — опытный, нахальный, вооружен до зубов сильной боевой техникой. Но не будем ворошить эти проблемы. У нас много других, более насущных.

Генерал пододвинул к себе папку с документами. Среди них Павел Алексеевич узнал свой послужной список.

Бегло посмотрев документы, Федоренко сказал:

— Механизированные корпуса, как ты, вероятно, уже слышал, расформированы. Сейчас вместо них создаем бригады и отдельные танковые батальоны.

— А дальше что? — невольно вырвалось у Ротмистрова. — Армия, не имеющая крупных бронетанковых соединений, не способна одержать победу в современной наступательной операции. Это аксиома.

— Знаю, что по науке оно так, сморщился, как от зубной боли, Федоренко. — Но нет у нас сейчас необходимого количества танков. Собираем все, что осталось, вплоть до ремонтируемых и учебных машин. Торопим промышленность с выполнением наших заказов, по почти все танковые заводы — на колесах, эвакуируются на восток. Вот заработают они на Урале, появится больше танков, будут у нас снова и механизированные и танковые корпуса. А сейчас пока надо драться тем, что есть, менять тактику, помогать пехоте в обороне, действовать из засад, любыми способами стараться выбивать танки противника…

— Выходит, возвращаемся к тому, с чего начинали, — непосредственная поддержка пехоты, и только.

— Не будем дискутировать на эту тему, мы не на занятиях в академии, — слегка нахмурился Федоренко. Он снова пододвинул к себе послужной список. — Перейдем, как говорится, ближе к делу. Есть предложение, Павел Алексеевич, назначить тебя начальником штаба бронетанковых войск Красной Армии. — Заметив, видимо, удивление на лице собеседника, генерал, бегло заглянув в послужной список, продолжал:

— Ты работал в крупных штабах, к тому же ученый, кандидат наук, хорошо знаком с вопросами строительства бронетанковых войск и боевой подготовкой танкистов. Уверен — вполне справишься.

— Но я хочу на фронт, все равно — командиром полка или батальона, — горячо сказал Ротмистров. — Поверьте, Яков Николаевич, мое дело воевать, я просто не смогу в такое время сидеть в тылу.

— «Хочу», «не могу», слова-то какие-то… дамские, — хмурясь, строго и недовольно сказал Федоренко. — Вы, может быть, думаете, что мы сидим здесь в тылу потому, что не хотели бы воевать? Отлыниваем здесь от фронта?

— Ни в коем случае так не думаю и этого не говорил, товарищ генерал-лейтенант.

— Мы с вами люди военные, товарищ полковник.

И обязаны служить там, где прикажут. Идите и хорошенько подумайте над моим предложением.

На этой неприятной ноте и закончился, по сути, так дружески начавшийся разговор. Выйдя от генерала, Ротмистров расстроенно подумал о том, что на днях, вероятно, будет подписан приказ о назначении и тогда ничего не останется, как подчиниться. Что же предпринять? И тут пришла мысль — послать письмо на имя Сталина. Тут же в управлении за одним из свободных столов коротко изложил суть своей просьбы; не мешкая отправил письмо в Кремль.

Через день последовал вызов к Федоренко.

— Ну и настырный же ты, оказывается, мужик, Павел Алексеевич, — добродушно пробасил Федоренко. — Добился-таки своего. Но учти, без моего согласия у тебя все равно ничего не вышло бы. А как ты думаешь, почему я согласился?

— Учли, что на фронте я буду полезнее, чем в вашем штабе, товарищ генерал-лейтенант.

— Не угадал. В этом я до сих пор не уверен. Просто я подумал — раз человек других учил воевать, значит, на фронте он покажет, как надо бить немца. Станет генералом, а может и маршалом, — в глазах Федоренко мелькнули веселые искорки. Погасив их, он уже строгим деловым тоном сказал:

— В селе Костереве, недалеко от Петушков, формируется восьмая танковая бригада. Выезжай туда немедленно. Приказ о назначении тебя командиром этой бригады последует завтра.

В лесном владимирском селе Костереве неожиданная радость — встреча с боевыми соратниками, танкистами бывшей 2-й танковой дивизии, с которыми довелось проделать тяжкий путь отхода из Прибалтики. Они, как оказалось, составляли в основном ядро вновь формируемой 8-й танковой бригады. Комиссаром бригады был назначен бывший военком 2-й дивизии бригадный комиссар Н. В. Шаталов, с которым при встрече они братски обнялись. На должность начальника штаба тоже уже прибыл майор М. А. Любецкий — сдержанный, вдумчивый и очень деятельный штабной работник.

По штату в бригаду входили танковый полк, мотострелковый батальон, зенитно-артиллерийский дивизион и три отдельные роты — разведки, управления и боевого обеспечения. Танковый полк двухбатальонного состава имел 61 танк, в том числе 7 тяжелых КВ, 22 средних Т-34 и 32 легких Т-40. Располагался он недалеко от села в березовой роще, удивительно по-русски приятной и светлой в эти ясные дни ранней осени. Машины были умело замаскированы. Очень хорошее впечатление произвел командир полка майор А. В. Егоров — крепкий, с военной выправкой кадровый командир-танкист, еще в 30-е годы окончивший танковое училище. Он имел уже боевой опыт — сражался на Юго-Западном фронте, командуя полком в 32-й танковой дивизии 4-го мехкорпуса, не раз, как говорится, смотрел смерти в глаза. Обстрелянными были и большинство командиров батальонов и'рот.

В первый же день Павел Алексеевич выступил перед личным составом 8-го танкового полка. Напомнил о совместных испытаниях в недавнем прошлом, рассказал об излюбленных тактических приемах вражеских танкистов, потребовал настойчиво готовиться к боям.

— Танки у нас лучше, чем у немцев, — сказал он. — О таких машинах, как КВ и Т-34, они могут только мечтать. Значит, мы можем и должны их бить. В чем же дело? Только в одном — надо научиться действовать грамотно, с умом. Не подпускать немецкие танки на близкие дистанции, умело использовать преимущества КВ и Т-34 по броне и огню. Бить из засад, смело маневрировать на поле боя. Отработать до автоматизма все приемы вождения машин и ведения меткого огня. Времени у нас мало, но его хватит, если каждый час, каждую минуту с толком использовать на боевую подготовку.

Во всех подразделениях развернулась напряженная подготовка к предстоящим боям. В штабе бригады не раз устраивались сборы командного и политического состава, в поле отрабатывались действия танкового полка и других подразделений в различных видах боя. Формирование соединения было закончено досрочно. В конце сентября поступил приказ грузиться в эшелоны и следовать в район станции Валдай на Северо-Западный фронт.

В штабе 11-й армии Ротмистров получил приказ о наступлении, которое начиналось утром следующего дня. Хотел было сказать, что бригада еще в пути, что необходимо время на изучение системы обороны противника, рекогносцировку, организацию взаимодействия с пехотой и артиллерией, но сдержался — командующий 11-й армией генерал-лейтенант В. И. Морозов знал это, конечно, не хуже, чем он. Генерал достаточно ясно сказал, что 8-я танковая бригада совместно с 26-й стрелковой дивизией (тоже вновь прибывшей) должна нанести упреждающий удар на село Лужно; это необходимо, чтобы воспрепятствовать развитию наступления противника на Ленинград. А упреждающий удар, если его долго готовить, как каждому ясно, легко может превратиться в запоздавший удар — только и всего…

В Валдае начальник штаба майор Любецкий доложил Ротмистрову, что подразделения бригады благополучно прибыли и разгрузились, за исключением мотострелкового батальона, эшелон с которым ожидается ночью.

— Нанесите обстановку на карту. Вызовите ко мне командира танкового полка, — приказал комбриг.

Через час в штаб прибыл майор Егоров. Командир бригады познакомил его с полученным приказом, потребовал к утру быть готовым к наступлению.

— Но, товарищ полковник…

— Вы хотите сказать, что необходимо время на подготовку?

— Надо хотя бы провести рекогносцировку. К тому же не подвезли еще дизельное топливо для тяжелых танков. У нас нет даже карт района предстоящих действий.

— Знаю. Но завтра ваш полк, уверен, возьмет Лужно, а послезавтра это уже не удастся. С фактором времени нельзя не считаться. Получите карты у начальника штаба, роту КВ оставьте в моем резерве. Действуйте, не теряя ни минуты, в семнадцать ноль-ноль доложите свое решение. Выполняйте, товарищ майор!

— Есть выполнять! — по-строевому вытянулся молодцеватый майор.

Но еще до семнадцати ноль-ноль Ротмистров сам поехал в расположение танкового полка. В лесу, где находились искусно замаскированные танки, было тихо. Осень. Под ногами шуршали опавшие листья, сквозь поредевшие ветви берез проглядывало отливающее холодной синевой небо. Но покой этого леса был, конечно, обманчив. В любую минуту его могли нарушить разрывы снарядов, свист мин…

Командир полка с командирами батальонов и рот были на рекогносцировке. Вскоре они вернулись, и Егоров доложил, что, по его мнению, противник еще не имеет здесь прочной обороны. Но развернуть противотанковые средства и организовать систему огня он уже успел. Удалось засечь отдельные артиллерийские и минометные батареи врага. Поэтому Егоров попросил договориться с командиром 26-й стрелковой дивизии о поддержке атаки танков огнем артиллерии. Потом он доложил свое, принятое там, на местности, решение, — атаковать обоими батальонами одновременно, первому батальону майора Д. Л. Дорожкова — вдоль Демянского шоссе, а второму, которым командовал капитан В. Д. Баскаков, — правее.

— Все бросаю, чтобы усилить первый удар, — сказал Егоров. — Может, вернете мне роту КВ, товарищ полковник? Как видите, остаюсь совсем без резерва.

— Вижу. Ваше решение утверждаю. А насчет роты танков КВ — посмотрим по обстановке. Считайте, что это наш общий резерв.

Уже начали сгущаться сумерки, когда он вернулся на командный пункт. Наступила тревожная ночь. Прилег отдохнуть, но заснуть не смог. Беспокоило, что противник сам может перейти в наступление. Что тогда? А ведь от того, как сложится этот первый бой, зависит все будущее вновь сформированного соединения. В случае успеха оно окрепнет, люди поверят в свои силы, уверенность удвоит их боевой порыв. А неудача подорвет дух, и может случиться, что бригада так никогда и не станет настоящим боевым соединением…

На рассвете после короткой артподготовки оба батальона танкового полка вслед за пехотой 26-й дивизии перешли в атаку. С НП в бинокль он наблюдал их стремительное движение. Но вот внезапно словно бы сгустились тучи — появились и повисли над боевыми порядками черные «юнкерсы». Тридцатьчетверки ускорили ход. Правильно. Прорваться в расположение противника — верный способ избежать удара его авиации. Но пехотинцы под огнем противника залегли. Тут танкисты протянули им неоценимую руку помощи: навалились на огневые точки врага, били по пушкам, давили пулеметы и минометы. Стрелки вновь поднялись в атаку.

Танки, ломая сопротивление противника, устремились в глубину его обороны. Фашистская мотопехота в панике оставила деревню Красею; впереди Лужно. Но тут произошло что-то неожиданное, танки остановились. Сквозь дым трудно было рассмотреть, в чем дело. По рации Ротмистров услышал взволнованный голос Егорова:

— Со стороны дороги против Дорожкова перешли в контратаку двадцать танков, с окраины Лужно пятнадцать машин идут на Баскакова. Наша пехота отстала. Прошу помочь артиллерией и тяжелыми танками.

Командир роты танков КВ старший лейтенант Доценко находился здесь же, на НП. Через несколько минут его грозные машины уже двигались по Демянскому шоссе на помощь Дорожкову.

…В голосе майора Егорова, сквозь шум и треск помех, угадывалась спокойная уверенность:

— Атака отбита. Пять фашистских танков горят, остальные повернули назад. Доценко и Фролов начали преследование. Баскаков отражает атаку залповым огнем танков.

— Не зарываться. Не распылять танки, — приказал комбриг. — Бить всеми силами полка вместе с пехотой. Слышите — всеми силами!

В этот день взять Лужно не удалось. Пехота не смогла приблизиться к этому сильно укрепленному пункту — противник отсекал ее от танков плотным огнем. Несколько наших машин, вырвавшихся вперед, подорвались на минном поле.

Но на другой день утром бригада все-таки овладела Лужно. Танки действовали при поддержке прибывшего ночью мотострелкового батальона, наступавшего во втором эшелоне.

Ротмистров приказал батальонам неотступно преследовать противника, отрезать ему пути отхода. Но местность по направлению на Демянск оказалась заболоченной. Танки батальона Баскакова едва продвигались вперед в грязи «по брюхо». Не лучше было и у Дорожкова — шоссе противник заминировал и плотно прикрыл артиллерийским огнем. Попробовали наступать вдоль дороги, но застряли в болотистой низине.

— Прекращайте эту канитель, — приказал Ротмистров командиру танкового полка. — Задача остается прежняя, но надо хорошенько разведать местность, точно определить танкодоступные направления.

Еще неделю бригада Ротмистрова вела бои на Демянском направлении, преодолевая ожесточенное сопротивление противника. Продвинулась всего на 10 километров, но главное было в том, что недавно сформированная, новорожденная бригада наступала, теснила врага, наносила ему заметный урон. Это воодушевляло танкистов, укрепляло их веру в свои силы. Об этих боях как о крупном успехе писала «Правда» в номере от 12 января 1942 года: «…Еще в сентябре прошлого года бригада Ротмистрова прекрасно зарекомендовала себя активными действиями на одном из участков Северо-Западного фронта. Ей удалось привлечь к своему району действий значительные силы врага, оттянув их с Ленинградского фронта. Таким образом было облегчено положение города Ленина, и в тот момент это имело первостепенное значение».

13 октября 1941 года Ротмистров был вызван в штаб Северо-Западного фронта к командующему генерал-лейтенанту П. А. Курочкину. Спокойно-неторопливый приветливый генерал на этот раз показался необычно хмурым и озабоченным. По его виду нетрудно было догадаться, что случилась какая-то очень крупная неприятность. Поздоровавшись, он жестом пригласил Ротмистрова к столу, на котором лежала карта.

— Положение на Западном фронте резко ухудшилось, — глухо сказал генерал. — Пали Брянск и Орел. Тяжелые бои идут в районе Вязьмы. Создалась серьезная угроза и нашему, Северо-Западному фронту.

Скрипнула дверь, и в кабинет вошли двое: начальник штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин и начальник автобронетанковых войск фронта полковник П. П. Полубояров. С обоими Ротмистров был знаком ранее. Ватутин, невысокий круглолицый крепыш, в котором еще трудно было увидеть будущего выдающегося полководца, доложил по карте обстановку: малочисленные и крайне ослабленные войска правого крыла Западного фронта отходят к рубежу Осташков— Ржев. В обороне наших войск образовался разрыв шириной до 80 километров. По последним сведениям, противник ввел в этот разрыв 3-ю танковую группу, усиленную 27-м армейским корпусом. Противник — это теперь совершенно очевидно — стремится прорваться к Калинину, а затем нанести удар в глубокий тыл Северо-Западного фронта, вероятно, на Ярославль, Рыбинск.

— Или на Москву вдоль Октябрьской железной дороги, что еще хуже, — невесело добавил командующий фронтом. Он с минуту помолчал, задумавшись над картой, а потом, обращаясь к Ротмистрову, сказал: — По приказу Ставки нами создана оперативная группа для выдвижения в район Калинина. В нее включена и ваша 8-я танковая бригада. Командовать группой поручено Николаю Федоровичу.

Ватутин тут же, не отходя от карты, поставил Ротмистрову задачу. Он сообщил, что пехота и конница группы — две стрелковые и две кавалерийские дивизии — в ближайшее время сосредоточиваются в городе Вышнем Волочке.

— Восьмая танковая бригада с подчиненным вам сорок шестым мотоциклетным полком составит передовой отряд группы, — лаконично заключил он. — Вам надлежит не позднее утра пятнадцатого октября двинуться из района Валдая по шоссе к Калинину с задачей не допустить прорыва танков противника к Торжку или Калинину.

С тяжелым чувством возвращался Ротмистров из штаба фронта в деревню Яжельбицы, где размещалась бригада. Враг на подступах к Москве. На карте боевых действий — родная деревня Сковорово, райцентр Селижарово, где учился в школе. Родные тверские места… Это, вероятно, про них пронзительные строки Тютчева: «Эти бедные селенья, эта скудная природа, край родной долготерпенья…». Вот уж поистине: «Не поймет и не оценит, гордый взгляд иноплеменный…» Да, не порадуют тверские места чужой взгляд ни красотами природы, ни обилием нивы. Чахлый кустарник, тощие луга, болота… Но сыновнему сердцу они дороги. Здесь прошло детство. Небогато, казалось бы, отрадными впечатлениями крестьянское детство, а согревает душу память о нем… С горечью думалось: «Неужели здесь будут фашисты?» И щемило сердце.

Это из письма Пушкина к Соболевскому. Да, Яжельбицы, первая после Валдая станция на тракте из Москвы в Петербург, славилась когда-то форелью. А Торжок — жареными котлетами у Пожарского… Немецкие полчища на Валдае, у истоков Волги, — это казалось тяжелым кошмарным сном.

…Точно в назначенное время 8-я танковая бригада, имея на ходу 49 танков, из них 7 КВ и 10 Т-34, выступила из Валдая по Ленинградскому шоссе в сторону Калинина. В полночь, не снижая скорости, прошли Вышний Волочок. Здесь Ротмистров узнал, что немцы вышли на ближайшие подступы к Калинину. Реальным становилось предположение о прорыве противника к Торжку. Приказал командиру танкового полка быть в готовности к встречному бою. К счастью, в Торжке немцев не оказалось.

На рассвете 15 октября бригада сосредоточилась главными силами в селе Старом Калинине, пройдя за сутки свыше 200 километров.

До Калинина — рукой подать. Командир 46-го мотоциклетного полка майор Федорченко донес, что он находится у Горбатого моста, где столкнулся с разведывательными подразделениями.

Ротмистров решил не теряя времени ворваться в город. Но машина противника уже заработала по привычной схеме. В небе — рокот моторов самолетов. Через три-четыре минуты «юнкерсы» с ревом начали пикировать и сбрасывать бомбы в расположение танкового полка. Едва отбомбились — Егоров доложил: к позициям мотострелкового батальона выдвигаются 15 немецких танков.

Огнем КВ и тридцатьчетверок, с коротких остановок прошивавших броню фашистских машин, атака была отбита. Вновь появилась вражеская авиация. На этот раз высыпала бомбы в основном на позиции мотоциклетного полка. Тут же последовало донесение командира 1-го танкового батальона: в лощину юго-западнее села Старого Калинина спускаются в ромбовидном построении 30 немецких танков и мотопехота. Ротмистров приказал: задержать танки врага огнем трех-четырех танков из засады, а главными силами обоих танковых батальонов охватить противника с флангов. Задуманное получилось. Немцы ввязались в бой с засадой, а в это время на них с флангов надвигались мощные КВ и быстрые Т-34, стреляя с коротких остановок. Попав в огневой мешок, танки противника заметались по лощине, пытаясь оторваться от наседавших на них пяти танковых рот. Удалось это немногим.

Развивая успех, 8-я танковая бригада овладела Медным и через Горбатый мост прорвалась к западной окраине Калинина. Двое суток продолжались бои на окраине города, куда фашисты, как было установлено впоследствии по документам, подтянули за 15–16 октября еще две дивизии — 6-ю танковую и 36-ю моторизованную.

Это были тяжелейшие бои — противник располагал многократным превосходством в силах, особенно в танках, непрерывной поддержкой авиации. А танкистов Ротмистрова никто с воздуха не прикрывал…

16 октября в пятнадцать часов танковая дивизия и моторизованная бригада немцев при мощной поддержке авиации нанесли удар вдоль шоссе на Торжок. Танкисты и мотострелки 8-й танковой бригады сражались стойко, но понесли чувствительные потери. Группе танков и мотопехоты врага удалось прорваться к штабу бригады в Малице. При отражении этого нападения погиб начальник штаба майор М. А. Любецкий. Едва не погиб и командир 8-го танкового полка майор А. В. Егоров — в его танк попал термитный снаряд, был убит механик-водитель, командир полка получил контузию, но остался в строю. Тяжелое раненое получил командир второго танкового батальона капитан В. Д. Баскаков. Ранены были командиры рот старшие лейтенанты С. Г. Доценко и П. Н. Недошивин. В танковом полку осталось исправными всего 9 КВ и Т-34. Потеряна была и большая часть легких танков.

С наступлением сумерек Ротмистров отвел оставшиеся танки, мотострелковый батальон, а также сильно поредевшие подразделения мотоциклетного полка за реку Тверцу на новый рубеж обороны. Чтобы скрыть от противника отход, ночью несколько танков и тракторов передвигались с фланга на фланг, имитируя перегруппировку сил. Удалась ли хитрость или противник еще побаивался танкистов, но к преследованию не перешел, хотя и передавал по радио, что 8-я танковая бригада разгромлена, а ее командир Ротмистров погиб.

А Ротмистров в это время, собрав командный состав, ставил танкистам задачу во что бы то ни стало не пустить немцев в Торжок. Противник располагал подавляющим превосходством в силах. Но это значило, что теперь как никогда важно было воевать не числом, а умением, в контратаки против крупных групп вражеских танков на открытой местности не переходить, бить их из засад. Ротмистров приказал поверженные танки с исправным оружием окопать по обе стороны от шоссе для ведения огня прямой наводкой, не подпускать фашистские танки ближе чем на 500 метров, тогда их огонь для брони Т-34 и КВ не опасен.

Однако противник почему-то далее Медного не пошел. А вскоре подошли к Торжку соединения оперативной группы во главе с Ватутиным. 8-я танковая бригада была сменена стрелковой частью и получила возможность заняться восстановлением материальной части и подготовкой к дальнейшим боям.

Долго готовиться не пришлось. 17 октября 1941 года оперативная группа Ватутина вошла в состав вновь образованного Калининского фронта. Командующий фронтом генерал-полковник И. С. Конев приказал ей нанести контрудар и уничтожить противника в районах Марьина и Медного. 8-я танковая бригада получила задачу во взаимодействии со 185-й стрелковой дивизией разгромить противника в районе села Медного.

Ротмистров решил в ночь на 18 октября скрытно переправиться через реку Тверцу и внезапным ударом с северо-востока овладеть селом. А чтобы отвлечь внимание противника от места удара, решено было обозначить в лесу ложный район сосредоточения танков. С наступлением темноты там затарахтели тракторы-тягачи, вспыхнули кое-где костры… В это же время под покровом темноты и тумана танковый полк и мотострелковый батальон захватили мост через Тверцу и перешли в решительную атаку. Противник, явно не ожидавший удара, открыл беспорядочный артиллерийско-минометный огонь. Много позднее появились с юго-запада его танки. Навстречу им двинулась рота КВ при поддержке противотанковых орудий. А первый танковый батальон капитана Гуменюка уже ворвался в село. Захватив деревню Поддубки, танкисты перехватили участок шоссе Медное — Калинин, отрезая врагу путь отхода… К исходу дня 8-я танковая бригада, тесно взаимодействуя со 185-й стрелковой дивизией, завершила разгром противника в Медном. Не помогла на этот раз врагу и авиация: когда бои шли уже на улицах села, появились со стороны Ржева бомбардировщики и… начали сбрасывать бомбы на лес, где ночью пылали костры. Сработала и на этот раз военная хитрость — не ведали фашисты, что в этом лесу никого не было и нет. Как не знали и того, что на улицах Медного их разгромили танкисты того самого полковника Ротмистрова, которого они недавно столь преждевременно похоронили.

Успешно наступали и другие соединения оперативной группы. В результате противник вынужден был откатиться от Медного в Калинин. План фашистского командования прорваться в тылы Северо-Западного фронта с юго-востока в направлении Ярославля и Рыбинска провалился.

В середине ноября войска вермахта предприняли, как известно, второе «генеральное» наступление на Москву. 8-я танковая бригада в составе 31-й армии Калининского фронта (в которую 19 октября вошла оперативная группа), а затем 30-й армии Западного фронта участвовала в отражении ударов противника на северо-западных подступах к столице. Навсегда запомнились Ротмистрову тяжелейшие бои на реке Ламе, в районе Клина, на Рогачевском направлении. Особенно отчаянным было положение под Рогачевой, когда в бригаде оставалось уже не более десятка танков (из них только 2 КВ и 3 Т-34), а командующий Западным фронтом Г. К. Жуков телеграфировал Ротмистрову: «Прошу вас удержать Рогачево хотя бы еще сутки». От Рогачева шли пути к мостам через канал Волга — Москва в Дмитрове и Яхроме. Командующий не приказывал, а просил, понимая, что силы наших войск на этом направлении истощились. Но советские воины стояли насмерть и не пропустили врага. Сообщая об этих боях, «Комсомольская правда» 30 ноября 1941 года писала: «В течение вчерашнего дня на северном крыле фронта наши войска вели упорные бои с противником, сдерживая его стремление прорваться к городу Дмитрову. Танкисты командира Ротмистрова успешно отразили несколько вражеских атак и прочно удерживают свои позиции…»

Именно на этих последних рубежах вражеское наступление к 30 ноября приостановилось. Создавалось впечатление, что противник выдохся, исчерпал свои наступательные возможности. 8-я танковая бригада была выведена во второй эшелон 30-й армии. Она сосредоточилась в районе Дмитровой Горы и начала принимать пополнение. На станцию Верболка прибывали маршевые танковые роты и новые танки, в основном Т-34. Танкисты получили зимнее обмундирование, подарки от трудящихся Москвы.

4 декабря командир, комиссар и начальник штаба 8-й танковой бригады были вызваны в штаб 30-й армии в Конаково. Там находились и командования большинства других соединений. Командующий 30-й армией генерал-майор Д. Д. Лелюшенко без долгих предисловий огласил директиву командующего Западным фронтом и свой приказ на наступление.

Наступление! Это казалось невероятным, ибо не прошло еще и недели со дня изнурительных боев под Рогачевом. Но у войны свой суровый счет времени. Бывает, что потерять час — значит потерять все. Поэтому дорожат, ох как дорожат на войне временем, и все-таки его, как правило, не хватает… Оттого-то нет на фронте ни дня, ни ночи, а есть сутки, и в них 24 часа светлого и темного времени.

Наступление… Его ждали, о нем мечтали, верили, что придет этот час. И вот он пробил! Бригада, как и большинство других соединений армии, была значительно пополнена людьми и техникой. А главное — в 30-ю армию прибыли четыре свежие сибирские и уральские дивизии (348, 365, 371, 379-я) и 82-я кавдивизия. Чего же ждать? Наступать, и как можно скорее, пока истощенный противник еще не нарастил мускулы, не получил, в свою очередь, подкреплений.

8-й танковой бригаде предстояло наступать во взаимодействии с 365-й стрелковой дивизией полковника Щукина. Конечная цель — освобождение Клина. Времени на подготовку, как всегда, в обрез — начало наступления 5 декабря в шесть ноль-ноль (за два часа до рассвета) без артиллерийской подготовки с расчетом на полную внезапность удара. Потом последовало боевое распоряжение из штаба армии о переносе наступления на 6 декабря — оказалось, что не все вновь прибывшие войска успели сосредоточиться в исходных районах. Эти сутки в 8-й танковой бригаде были использованы для еще более основательной подготовки к боям. Ротмистров засветло съездил на НП 365-й стрелковой дивизии, лично познакомился с полковником Щукиным, уточнил с ним детали плана совместных действий.

Ночь на 6 декабря выдалась облачная, темная и морозная. К утру мороз перевалил за 20 градусов. Сигнал к атаке последовал ровно в шесть ноль-ноль. Танки двинулись вперед по слабо белевшей в темноте снежной целине. Сначала противник молчал, но постепенно бой начал разгораться: послышались выстрелы танковых пушек, дробный стук пулеметов, взрывы гранат.

Противник не имел под Москвой сплошного фронта, но все населенные пункты превратил в узлы сопротивления, заминировал дороги. Подойдя к селу Захарову, танкисты встретили сильное огневое сопротивление врага. Ротмистров приказал обойти село и помочь 365-й стрелковой дивизии захватить Трехденево и Борщово, а затем атаковать с севера Заболотье.

В Трехденеве наши танкисты подбили 2 немецких танка и несколько орудий, захватили 15 автомашин. Кузова грузовиков были доверху наполнены награбленным добром: пальто, юбками, кофтами, теплой обувью, одеялами… Этим добром гитлеровские вояки, так и не дождавшись от фюрера зимнего обмундирования, пытались спастись от русских морозов.

При подходе к Заболотью неожиданно произошла заминка, танки остановились.

— Доложите обстановку, — приказал Ротмистров по радио командиру танкового полка, — Почему остановились?

— Дорога у моста через реку заминирована, — ответил Егоров. — Машина передового отряда подорвалась на мине.

Ротмистров немедленно выехал к мосту, приказав Егорову быть там же. На месте они убедились, что на дороге и по ее обочине установлены противотанковые мины. В стороне от моста темнел небольшой лес. Ротмистров приказал командиру полка немедленно направить танки в обход через этот лес.

— Но, товарищ комбриг… Там тоже могут быть мины. Да и застрянем мы в лесу.

— Там мин нет, — спокойно сказал Ротмистров. — Наши танки по такому лесу пройдут. А топтаться на месте и упускать время мы не имеем права. Выполняйте приказ.

И все обошлось. Танки Т-34 легко преодолели заснеженный молодой лес. Бригада спокойно сосредоточилась севернее Заболотья и нанесла удар, откуда противник его не ожидал. Его четырехорудийная противотанковая батарея, стоявшая на окраине села, не успев развернуться, была буквально раздавлена танками.

— Товарищ полковник, разрешите вопрос, — смущенно попросил после этого боя подполковник Егоров (он получил недавно повышение в воинском звании). — Вы основывались на интуиции, когда утверждали, что мы не натолкнемся на мины и пройдем через этот лес? Или у вас был какой-то расчет?

— Командиру необходима интуиция, — сказал Ротмистров. — Но знание противника — тоже. Мы с вами, Александр Васильевич, воюем с противником, который привык все делать рационально, с расчетом. В данном случае расчет был на то, что через лес танки не пройдут. Зачем же подходы к нему минировать? Это нерационально. Заметьте, что для немецких Т-III и T-IV такой лес действительно непроходим. Но не для наших тридцатьчетверок. На этой ошибке мы и поймали немецких рационалистов. Вообще понять расчет противника и превратить его в просчет — верный путь к успеху.

— Да, интуиция интуицией, но еще, как говорил Чапай, и соображать надо, — задумчиво сказал Егоров.

За 6–7 декабря войска 30-й армии освободили 15 населенных пунктов. Главная группировка армии расширила прорыв по фронту до 22 километров и в глубину на 17 километров. Усилившиеся снегопады, морозы и пурга затрудняли продвижение наших стрелковых частей, артиллерии и даже легких танков. Но такая погода значительно ограничивала маневр и вражеских танковых частей. В этих условиях большое значение приобретали маневренные действия наших Т-34 и КВ. Успешно преодолевая снежную целину, они обходили опорные пункты врага и наносили ему удары по флангам и тылу.

Именно таким обходным маневром 8-я танковая бригада захватила 9 декабря Бирево. Наши танки и пехотинцы 365-й стрелковой дивизии (посаженные на броню) уничтожили в этом бою до 700 немецких солдат и офицеров, захватили 4 подбитых танка, 6 105-миллиметровых орудий и несколько штабных машин, в одной из которых оказалось полковое знамя.

Продолжая преследовать врага, батальон капитана Гуменюка двинулся в направлении Ленинградского шоссе на Березино. Противник в этой деревне явно не ожидал появления наших танков. Солдаты грелись по домам или толпились у костров, разведенных на дорогах. Танкисты, открыв огонь из пушек и пулеметов, вместе с подоспевшими мотострелками полностью разгромили «гарнизон» Березина.

Этот успех открыл путь к Ямуте — крупному населенному пункту на шоссе Москва — Ленинград севернее Клина. Овладение Ямугой отрезало всей клинской группировке противника путь отхода на северо-запад. Ротмистров немедленно запросил разрешения командующего 30-й армией на продолжение наступления в направлении Ямуги до подхода главных сил стрелковых соединений.

— Действуйте, — согласился Лелюшенко, тоже, конечно, оценивший оперативное значение этого пункта.

Ночью разгулялась пурга, но это не препятствовало, а скорее способствовало сосредоточению бригады северо-восточнее Ямуги, приглушая шум машин и скрывая их в снежной мгле от глаз врага. К утру пурга утихла. Медленно наступал тусклый рассвет, слабо выхватывая из темноты неясные силуэты тридцатьчетверок, готовых ринуться вперед.

Но вот на востоке разорвал тишину артиллерийский залп, потом второй, и там все ожило, загрохотало. Прорезали небо огненные стрелы «катюш». Это началась артиллерийская подготовка атаки в полосе наступления 365-й стрелковой дивизии. Сразу же после залпа «катюш» с востока на Ямугу перешел в атаку второй танковый батальон капитана Моцарского. А затем с севера устремился к Ленинградскому шоссе первый танковый батальон капитана Гуменюка с десантом мотострелков на броне. Противник, как оказалось, не ожидал этого удара с севера. Бросая вооружение, убитых и раненых, он начал поспешный отход на Клин, даже не успев на этот раз по своему обыкновению поджечь село. Оседлав Ленинградское шоссе, танкисты создали угрозу тылу всей клинско-солнечногорской группировки врага, лишив его свободы маневра на этой магистрали.

Не раз противник предпринимал попытки вернуть Ямугу, но наши Т-34 успешно уничтожали вражеские танки, наступавшие вдоль шоссе, с расстояния более 500 метров. А когда вражеские танки предприняли маневр с целью обойти шоссе и нанести удар с фланга, то большинство их из-за плохой проходимости застревало в снегу и также было уничтожено. Наши танкисты еще раз убедились в превосходных качествах Т-34, которым широкие гусеницы, небольшое удельное давление, сильный двигатель, мощная броня и вооружение позволяли свободно маневрировать в условиях глубокого снежного покрова и интенсивного огня противника. Все попытки врага снова захватить Ленинградское шоссе были сорваны. Тем более что вскоре на рубежи, занятые танковыми батальонами, вышли 365-я и 371-я стрелковые дивизии.

Но у полуокруженных в Клину вражеских войск оставался еще путь отхода на запад по шоссе Клин — Высоковск. Задачу перерезать это шоссе и полностью замкнуть кольцо вокруг Клина командарм возложил на специально созданную армейскую подвижную группу в составе 8-й и 21-й танковых бригад, 145-го отдельного танкового батальона, 2-го моторизованного и 46-го мотоциклетного полков. Командование группой было возложено на полковника Ротмистрова. Он впервые возглавил более крупное, чем бригада, соединение (пока временное), служившее как бы прообразом танкового корпуса, способное выполнять задачи оперативно-тактического масштаба.

…Это были исключительные по упорству и ожесточению бои. Противник шел напролом, спасаясь от неминуемой гибели или плена в окруженном Клину. Пытаясь расчистить перерезанную группой дорогу, вражеские танки с мотопехотой при мощной поддержке многочисленной артиллерии нанесли встречные удары одновременно из Клина и Высоковска. Советские танкисты и мотострелки понесли большие потери, но выстояли, не пропустили врага. К полудню 15 декабря войска 30-й армии, еще накануне ворвавшиеся в Клин, во взаимодействии с 1-й ударной армией завершили полный разгром клинской группировки противника.

8-я танковая бригада после доукомплектования и пополнения продолжала громить врага уже в составе войск Калининского фронта. Ее вклад в великую победу под Москвой получил высокую оценку. 11 января 1942 года она была удостоена большой чести — преобразована в 3-ю гвардейскую танковую бригаду. Так сформированное всего три месяца назад соединение, мужая в боях, одним из первых влилось в могучую, рожденную в пламени сражений советскую гвардию. 88 бойцов, командиров и политработников бригады за подвиги в боях под Москвой были награждены орденами и медалями, Ротмистров и Шаталов — орденами Ленина.

Думая об опыте применения танков в контрнаступлении под Москвой, Павел Алексеевич считал, что со всей определенностью подтвердилось главное: для проведения решительных наступательных операций на большую глубину и с высокими темпами необходимо иметь в общевойсковых армиях и во фронтах более крупные танковые соединения, чем бригада. Такие соединения в виде армейских подвижных групп не раз временно создавались и успешно действовали в ходе Московской битвы. Весной 1942 года Ставка Верховного Главнокомандования, используя увеличившийся выпуск бронетанковой техники на заводах Урала, приступила к формированию более двадцати танковых корпусов и двух танковых армий. 7-й танковый корпус было поручено формировать Ротмистрову.

В состав корпуса, кроме 3-й гвардейской (бывшей 8-й) танковой бригады, вошли 62-я и 87-я танковые и 7-я мотострелковая бригады, а также разведывательный батальон, зенитно-артиллерийский дивизион, отдельный дивизион гвардейских минометов («катюши»), подразделения управления и материально-технического обеспечения. В целом это было достаточно мощное танковое соединение, насчитывавшее к завершению формирования 5600 человек, 168 танков, 32 полевых и противотанковых орудия, 20 зенитных пушек, 44 миномета и 8 реактивных установок БМ-13.

Корпус дислоцировался в районе Калинина в местах, памятных по жестоким боям осени минувшего года. Радостно было сознавать, что выдержали страшный удар врага, отстояли Москву. Гитлеровский план блицкрига был сорван, потерпел крах, война приобрела затяжной, губительный для врага характер. И вот теперь наращивались силы для неминуемого разгрома гитлеровской нечисти. Но возникали в связи с этим и тревожные мысли, которыми он поделился с начальником Главного бронетанкового управления Я. Н. Федоренко, прибывшим в начале апреля в корпус для ознакомления с ходом его формирования. Яков Николаевич был в приподнятом настроении, радовался, видя прибывшую в 7-й танковый корпус новую могучую технику.

— Что я тебе говорил, Павел Алексеевич, помнишь? — воскликнул он. — Пошли танки с Урала! И есть теперь у нас танковые корпуса, а будут и армии. Возродили наши славные автобронетанковые войска!

— Я бы этого не сказал. До этого, по-моему, еще далеко, — возразил Ротмистров.

— Почему так? — насторожился Федоренко.

— Почти год наши танкисты воевали в составе малочисленных отдельных батальонов, полков и бригад, действовавших как средство непосредственной поддержки пехоты. Они и подчинялись-то в большинстве командирам стрелковых соединений. Это, естественно наложило отпечаток и на тактику, и на психологию танкистов. Многие из них, в том числе и командиры, не мыслят действий в отрыве от пехоты. Теперь нам всем необходимо учиться действовать по-новому. Нужна коренная перестройка, прежде всего психологическая…

— Ну, ты усложняешь, Павел Алексеевич, — перебил его Федоренко. — Психология у нас всех нынче простая: священная любовь к Родине и лютая ненависть к врагу. А остальное, как говорится, приложится.

— Боюсь, что не приложится, товарищ замнаркома, — сказал Ротмистров. — Танкистам надо учиться смело входить в прорыв, действовать самостоятельно, стремительно маневрировать, дерзко и напористо атаковать и контратаковать врага. Без глубокой психологической перестройки тут не обойтись. Командирам и штабам надо научиться гибко и оперативно управлять крупными соединениями в бою и в операции, постоянно заботиться о том, чтобы танкииспользовались массированно, во взаимодействии с пехотой, артиллерией, авиацией.

— Учиться, конечно, надо, кто же будет спорить, — недовольно сказал Федоренко. — Но люди у нас способные, боевые, быстро освоятся и в новых условиях. Вспомни, Павел Алексеевич, в какой обстановке выстояли — чуть ли не каждый танк Верховный распределял лично. А теперь — вон у нас какая силища!

Да, весной 1942 года многим, в том числе и Павлу Алексеевичу казалось, что за успешным контрнаступлением под Москвой последуют новые наступательные операции советских войск. К сожалению, случилось по-иному. Неудача наших войск в Крыму и особенно под Харьковом позволила гитлеровскому командованию захватить инициативу, предпринять широкое наступление на юге.

Крайне тяжелая обстановка сложилась на Брянском фронте, где ударная группировка противника с выходом в район Острогожска создала угрозу прорыва к Дону и захвата Воронежа. В связи с этим 7-й танковый корпус в конце июня распоряжением Ставки ВГК был поднят по тревоге, спешно погружен в эшелоны и направлен в район Ельца.

К месту выгрузки прибыл начальник Генерального штаба Красной Армии Василевский. Он проинформировал Ротмистрова об обстановке и лично поставил корпусу задачу: немедленно двинуться в западном направлении и обеспечить развертывание 5-й танковой армии генерал-майора А. И. Лизюкова, в состав которой передавался.

— Вы знакомы с Александром Ильичом Лизюковым? — спросил начальник Генштаба.

— Знавал его в бытность преподавателем в академии.

— Да, он тоже преподавал тактику в академии. Это мужественный и талантливый командир, — потеплев лицом, сказал Александр Михайлович. — Он одним из первых в эту войну удостоен звания Героя Советского Союза. В Московской битве командовал оперативной группой, ставшей потом 20-й армией.

Понаблюдав за выгрузкой, Александр Михайлович уехал, предупредив, что впереди наших войск нет и надо быть готовым к встречным боям.

И действительно, вскоре после того, как корпус начал движение в западном направлении, разведка обнаружила в перелесках, примыкающих к небольшому селу, крупную группировку танков и мотопехоты противника.

Солнце уже клонилось к закату, и немцы, очевидно, расположились на ночлег, явно не ожидая никакой опасности. У них дымились походные кухни, слышались бравурные песни, взрывы хохота.

Посоветовавшись с начальником штаба и командирами бригад, Ротмистров решил дать корпусу отдых, основательно подготовиться к бою, а на рассвете нанести противнику внезапный удар всеми силами.

Боевое крещение новорожденного корпуса оказалось удачным. На рассвете, когда гитлеровцы еще спали, на их расположение обрушился огневой смерч — ударил дивизион «катюш». Вслед за тем устремились вперед на высоких скоростях танки, ведя огонь с коротких остановок. В стане противника, явно просмотревшего подход советского танкового корпуса, началась невообразимая паника. Из показаний пленных (а их оказалось по тем временам немало — около 200) выяснилось, что под удар танков Ротмистрова попали части 11-й танковой дивизии 24-го немецкого танкового корпуса.

Однако в целом действия 5-й танковой армии в районе Воронежа были не столь успешными. По замыслу, 5-я танковая армия должна была нанести сильный контрудар из района Ельца по левому флангу и тылам армейской группы «Вейхс», рвавшейся к Воронежу. Но 2-й и 11-й танковые корпуса к намеченному времени еще не прибыли, и 6 июля в наступление перешел только 7-й танковый корпус Ротмистрова с приданной ему 14-й отдельной танковой бригадой. В районе Красной Поляны наши танкисты вступили во встречный бой с довольно крупной танковой группировкой противника, решительными действиями опрокинули врага, который, отчаянно отбиваясь, начал отход на юг. На помощь наземным войскам противник, как всегда, поднял в воздух авиацию, подтянул резервы. В последующие два дня 7-й танковый корпус с тяжелыми боями продвинулся на подступы к Землянску, но в районе этого города враг успел сосредоточить по реке Сухая Верейка крупные силы и перешел к жесткой обороне. Прорвать эту оборону ни 7-му танковому корпусу, уже ослабленному предыдущими боями, ни другим корпусам 5-й танковой армии в целом оказалось не по силам.

Думая впоследствии об этой операции, Павел Алексеевич полагал, что если бы наше командование более умело использовало довольно крупную массу танков, организационно сведенных в армию, то эффект ее применения был бы значительным и принес бы успех. По его мнению, этого не произошло прежде всего потому, что не удалось нанести массированный танковый удар одновременно всеми корпусами армии. Сыграло свою роль, конечно, и отсутствие надежной поддержки танков артиллерией и особенно авиацией. По этим причинам не удалось выполнить поставленной задачи, но нельзя забывать, что 5-я танковая армия оттянула на себя крупные силы противника (против нее были повернуты 24-й танковый корпус и не менее трех пехотных дивизий), ослабив тем самым удар врага на Воронеж.

В эти трудные дни боев под Воронежем Ротмистров узнал, что ему 21 июля 1942 года присвоено воинское звание генерал-майора танковых войск. А 25 августа 1942 года 7-й танковый корпус был направлен из района Землянска под Сталинград. Он вошел в 1-ю гвардейскую армию, которой командовал генерал-лейтенант К. С. Москаленко.

В составе 1-й гвардейской армии танковый корпус Ротмистрова участвовал в ожесточенных боях севернее Сталинграда с целью ликвидации прорыва немецких танков к Волге в районе поселка Рынок. В течение почти всего сентября советские войска наносили один за одним контрудары с севера в направлении Котлубань — Самохваловка — Гумрак, стремясь перерезать коридор прорыва и соединиться с 62-й армией генерала В. И. Чуйкова, оборонявшейся в городе. Они оттянули на себя со Сталинградского направления значительные силы врага, но цели, несмотря на большие жертвы, так и не достигли. 7-й танковый корпус в этих боях потерял 156 из имевшихся у него 190 танков.

6 октября корпус был выведен в резерв Ставки и переброшен в Саратов. Сюда начали прибывать новые танки и личный состав на пополнение. Среди обычных служебных забот Ротмистров много думал о прошедших боях. На душе было тяжело. Казалось бы, не в чем ему упрекнуть себя. Но и подчиненных — командиров и рядовых танкистов — не упрекнешь: они сражались с упорством, граничащим с самопожертвованием. В чем же причина неудач?

Вспомнилось, как под Сталинградом на одном из совещаний в 1-й гвардейской армии первый заместитель Верховного Главнокомандующего Г. К. Жуков говорил: «Мы воюем второй год, и пора бы уже научиться воевать грамотно… Вы наступаете вслепую, не зная противостоящего противника, системы его обороны, пулеметно-артиллерийского, и прежде всего противотанкового огня… Нельзя полагаться только на патриотизм, мужество и отвагу наших бойцов, бросать их в бой на неизвестного вам противника одним призывом «Вперед, на врага!». Немцев на «ура» не возьмешь. Мы не имеем права губить людей понапрасну…»

Все правильно — противника надо знать. Впервые 7-й танковый корпус вступил в бой севернее Сталинграда, по существу, с ходу, даже не зная, где передний край обороны противника, не говоря уже о расположении его противотанковых средств. Отсюда — излишние потери… Да и на Брянском фронте… Если удар немцев на Воронежском направлении явился неожиданностью, значит, плохо была организована разведка всех видов. А еще Суворов говорил, что разведка — глаза и уши армии… Но даже имея данные о противнике, мы иногда несли тяжелые потери… И не столько при прорыве обороны, сколько в ее глубине, наткнувшись на мощный огонь противотанковой артиллерии и танков противника… Тут необходима поддержка артиллерии и авиации, а танки, увы, оставались в одиночестве. У противника же под Сталинградом над полем боя постоянно висело от 50 до 80 «юнкерсов».

…Неожиданно последовал вызов в Генеральный штаб. Не зная причины, Ротмистров, захватив с собой на всякий случай отчет о боевых действиях корпуса, вылетел в Москву. В Генштабе узнал, что его вызвали к Верховному Главнокомандующему. Но по какому поводу?

Встреча состоялась вечером того же дня на так называемой «ближней» даче Сталина, куда Ротмистрова привез на своей машине А. Н. Поскребышев. Навсегда запомнилась Павлу Алексеевичу эта первая личная встреча с самим Верховным! Сталин спросил, как идут дела в корпусе, обеспечены ли войска всем необходимым. Потом, помолчав, неожиданно заговорил о статье Павла Алексеевича, опубликованной в «Правде» 24 июня 1942 года — к годовщине начала Великой Отечественной войны. Статья называлась «Минувшие и грядущие танковые бои» и написана была еще до боев на Воронежском направлении и под Сталинградом.

— Это хорошо, что вы делитесь боевым опытом, учите своих танкистов, как надо воевать, — сказал Сталин. — Хорошо, что анализируете минувшие бои и высказываете свои взгляды о принципах применения крупных танковых соединений.

Услышать такой отзыв было приятно, но не затем же вызвал его Верховный Главнокомандующий?

— Мне известно, что вам довелось преподавать в военной академии. Значит, в военном отношении вы человек грамотный. Скажите мне, товарищ Ротмистров, честно и откровенно, как коммунист коммунисту, почему у нас столько неудач? Почему мы отступаем?

Это показалось невероятным. Вопрос был тот самый, над которым он мучительно размышлял (а его задавали себе едва ли не все граждане огромной страны). Но казалось, что, если кто и знает достоверный ответ на этот вопрос, то, конечно, этот человек. И не только потому, что он «мудрый отец и учитель» (как принято было говорить о нем). Но и потому, что он-то уж располагает самой полной и достоверной информацией о ходе войны на всех фронтах. И вот он стоит перед ним, прищурив глаза и, зажав в кулаке потухшую трубку, ждет ответа.

— Товарищ Сталин, могу доложить вам сугубо личное мнение, основанное на опыте боев с фашистами… Дело в том, что в этой войне столкнулись две различные по технической оснащенности армии.

Сталин жестом пригласил продолжать.

— Почти все немецкие дивизии, даже пехотные, моторизованы. Они быстро передвигаются на автомашинах, бронетранспортерах, мотоциклах, имея широкие возможности для маневра. У нас же стрелковые дивизии летом в лучшем случае, и то частично, следуют на повозках, зимой — на санях. Используя высокую подвижность, противник легко обходит наши фланги, прорывается к нам в тыл, создает иногда даже видимость окружения, зная, что такая угроза психологически действует на войска. И второе. Немцы располагают превосходством в танках, тяжелой артиллерии и авиации. К примеру, мы не смогли пробиться к Сталинграду с севера прежде всего потому, что гитлеровцы организовали мощную противотанковую оборону и буквально подавляли нас огнем тяжелой артиллерии и ударами с воздуха.

Так он ответил Верховному Главнокомандующему на вопрос мало сказать трудный. И впоследствии не переставал недоумевать, зачем все же вызывал его Сталин и почему ему был задан такой вопрос, причем буквально за несколько дней до 19 ноября 1942 года — начала великого контрнаступления под Сталинградом.

А в начале декабря 7-й танковый корпус был уже снова под Сталинградом. Сначала он решил небольшую, но немаловажную задачу — внезапным ударом на рассвете 13 декабря ликвидировал так называемый рычковский плацдарм противника в нижнем течении реки Чир. После выполнения этой задачи корпус по распоряжению представителя Ставки Василевского был передан в оперативное подчинение 2-й гвардейской армии и сосредоточен на Котельниковском направлении. Как известно, в начале декабря генерал-фельдмаршал Манштейн создал в районе Котельникова мощную группировку войск (армейская группа «Гот»), включавшую 13 дивизий, с целью нанести удар на Сталинград и деблокировать окруженные там немецко-фашистские войска. Между прочим, в составе группы «Гот» впервые действовал батальон новых немецких тяжелых танков «тигр» — лишнее свидетельство того, какое огромное значение придавалось предстоящему наступлению.

Наступление началось 12 декабря, противнику удалось прорвать оборону нашей 51-й армии и продвинуться до реки Мышковы, где он был остановлен 2-й гвардейской армией генерал-лейтенанта Р. Я. Малиновского (в 35–40 километрах от окруженной группировки). А 24 декабря 2-я гвардейская и 51-я армии при содействии 5-й ударной армии перешли в решительное наступление с целью ликвидировать котельниковскую группировку противника. Главный удар наносила 2-я гвардейская армия на Котельниково силами 1-го гвардейского стрелкового и 7-го танкового корпусов. С утра 24 декабря после короткого огневого налета части 1-го гвардейского стрелкового корпуса атаковали противника, отбросили его и овладели переправами через реку Мышкову, обеспечив ввод в сражение подвижных соединений — 7-го танкового и 2-го гвардейского механизированного корпусов.

Форсировав реку, танкисты устремились вперед. Преодолев сопротивление противника, они на следующий день освободили поселки Нижне-Кумский и Верхне-Кумский, а на рассвете 26 декабря начали переправу через реку Аксай. Из хутора Верхне-Яблочный выдвинулись десять немецких танков с десантом автоматчиков. Но, увидев тяжелые танки 3-й гвардейской танковой бригады, враг повернул вспять. Это трусливое бегство распалило боевой азарт танкистов — они устремились вперед и с ходу атаковали противника в Верхне-Яблочном. Завязавшийся бой продолжался до наступления сумерек.

Применяя обходы и охваты опорных пунктов, корпус Ротмистрова вклинился в оперативную глубину вражеской обороны более чем на 20 километров и 27 декабря вышел уже на подступы к Котельникову. Он оказался в значительном отрыве от стрелковых соединений, но это не смутило Ротмистрова, так как полностью соответствовало принципам применения танковых соединений. Уточнив по радио в штабе 2-й гвардейской армии, что наши стрелковые корпуса и 6-й механизированный корпус ведут ожесточенные бои с главными силами противника, он попросил разрешения командарма атаковать Котельникове самостоятельно, не ожидая подхода 6-го механизированного корпуса с востока.

Получив в ответ, как когда-то в Подмосковье у Яму-ги, короткое: «Действуйте», — Ротмистров на рассвете 29 декабря атаковал Котельниково двумя бригадами с севера и двумя с запада и юго-запада. Танкисты действовали согласованно, напористо и в ходе упорных уличных боев к полудню полностью очистили город и железнодорожную станцию от противника. В километре западнее Котельникова они захватили действующий аэродром с исправными самолетами, застигнув противника врасплох. Вскоре на полосу приземлился вражеский самолет-разведчик. Фашистский ас, подняв руки, ошеломленно таращил глаза, так как несколько минут назад получил разрешение на посадку.

Об освобождении Котельникова Совинформбюро сообщило под рубрикой «В последний час»: «29 декабря наши войска овладели городом и железнодорожной станцией Котельниково. Захвачены большие трофеи, среди которых много авиационного и танкового имущества, а также 17 исправных самолетов и эшелон с танками. Трофеи подсчитываются…»

Но радовали не солидные трофеи, а то, что соединения 2-й гвардейской армии полностью разгромили котельниковскую группировку противника, остатки которой, минуя Котельникове, бежали в калмыцкие степи и за реку Маныч. Надежды противника на деблокирование своей сталинградской группировки окончательно рухнули.

Боевые успехи 7-го танкового корпуса под Сталинградом получили высокую оценку. Преобразованный в 3-й гвардейский, он получил почетное наименование Котельниковского. Ротмистров был удостоен присвоения звания генерал-лейтенанта танковых войск и ордена Суворова II степени.

В Котельникове танкисты 3-го гвардейского танкового корпуса отпраздновали наступление Нового, 1943 года, а 4 января снова были уже в пути, на покрытых ледовой коркой дорогах Сальских степей. В лютую стужу и снежную метель танки на предельных скоростях спешили к Батайску и Ростову, чтобы перерезать вражеским войскам пути отхода с Кавказа. В последующем к 3-му гвардейскому танковому корпусу присоединились 2-й и 5-й гвардейские механизированные корпуса, образовав механизированную группу, которую по приказу командующего фронтом генерал-полковника А. И. Еременко возглавил Ротмистров.

Командование противника, конечно, хорошо понимало, какую угрозу для него таит продвижение советских войск на Ростовском направлении. Поэтому оно заранее отвело сюда крупные силы из основной кавказской группировки. И хотя части мехгруппы подошли уже к Ольгинской, а ее передовой отряд под командованием гвардии полковника А. В. Егорова атаковал даже окраину Батайска, решающего успеха добиться не удалось. Сказалось то, что войска группы были сильно ослаблены в предыдущих боях и, далеко оторвавшись от тылов, испытывали острую нехватку боеприпасов и горючего. В ожесточенных боях под Ольгинской и Батайском они понесли потери и вынуждены были отойти за Маныч, где заняли жесткую оборону.

Сознавая огромное стратегическое значение Ростова, Ротмистров был, конечно, крайне огорчен тем, что не удалось прорваться к этому городу, являвшемуся воротами на Северный Кавказ. Но объективно оценивая обстановку, он не мог не признать, что наличие крупных сил и средств противника в этом районе и истощение своих войск делало дальнейшее наступление не только бесполезным, но и чреватым тяжелыми последствиями. Следовало пополнить войска личным составом и материальной частью, подтянуть далеко отставшие тылы и затем уже развивать наступление с рубежа реки Маныч.

Здесь же, на Маныче, в начале февраля до гвардейцев дошла радостная весть о капитуляции сталинградской группировки противника. Одержана была великая победа, основательно надломившая фашистскую военную машину. И радостно было сознавать, что 3-й гвардейский Котельниковский танковый корпус внес в достижение этой победы достойный вклад.

С начала 1943 года в Ставке Верховного Главнокомандования и на Военных советах фронтов обсуждался вопрос о принципах формирования новых танковых объединений. Прежние танковые армии (сформированные в 1942 году) были смешанного состава, то есть включали, кроме танковых корпусов, стрелковые, а иногда и кавалерийские дивизии. Как показал опыт, управлять- армией, имеющей соединения с разной степенью подвижности и маневренности, было весьма сложно, особенно в наступлении. Поэтому многие танковые командиры (в их числе и Ротмистров) выступали за создание однородных танковых армий, включающих только танковые и механизированные корпуса с необходимыми частями усиления.

В середине февраля Ротмистров был вызван в Москву и заслушан по этому вопросу на заседании Политбюро ЦК ВКП (б). Приятно было, что на этом памятном заседании Сталин отметил, что наши танковые войска научились успешно громить противника, наносить ему сокрушительные и глубокие удары. Вместе с тем, ссылаясь на опыт действий танкового корпуса генерал-майора танковых войск В. М. Баданова в районе Тацинской, он сказал, что танкистам без пехотинцев трудно удержать объекты, захваченные в оперативной глубине противника.

— Почему же вы считаете нецелесообразным, — спросил он Ротмистрова, — иметь в танковой армии и пехотные соединения?

А В. М. Молотов, заметив, что командующий пятой танковой армией генерал-лейтенант П. Л. Романенко доволен стрелковыми дивизиями и просит добавить ему еще одну-две такие дивизии, прямо спросил: «Так кто же из вас прав?»

Павел Алексеевич (отметив про себя, что его точка зрения уже широко известна) сослался на трудности управления ушедшими вперед танками и отставшей пехотой, твердо заявил, что, по его мнению, танковая армия должна быть танковой не только по названию, а по составу. Пехота ей нужна, но моторизованная, способная не отставать от танков; поэтому наилучшая организационная структура танковой армии была бы такая: два танковых и один механизированный корпус, а также несколько полков противотанковой артиллерии. Кроме того, необходимо обеспечить подвижность штабов и надежную радиосвязь между ними, частями и соединениями. Высказал Павел Алексеевич и свои взгляды на применение танковых армий. Он рассматривал их как средство фронтового командования или даже Ставки Верховного Главнокомандования для нанесения массированных ударов прежде всего по танковым группировкам противника на главных направлениях.

Через день после этого заседания была подписана директива о формировании 5-й гвардейской танковой армии. Ее командующим назначался генерал-лейтенант танковых войск Ротмистров. Первоначально в армию вошли 3-й гвардейский Котельниковский и 29-й танковые корпуса и 5-й гвардейский Зимниковский механизированный корпус, а также зенитно-артиллерийская дивизия и несколько отдельных полков (гвардейский минометный, мотоциклетный, гаубично-артиллерийский, два истребительно-противотанковых, легкобомбардировочный авиационный и др.).

3-й гвардейский Котельниковский корпус, командиром которого стал бывший командир 3-й гвардейской танковой бригады генерал-майор танковых войск И. А. Вовченко, вскоре срочно убыл под Харьков. 29-й танковый корпус формировался из отдельных танковых бригад, ранее действовавших как соединения непосредственной поддержки пехоты. Поэтому личному составу нового корпуса предстояло изменить тактические приемы применения танков, психологически подготовиться к новым формам боевых действий. Командиром корпуса был назначен опытный танкист генерал-майор танковых войск И. Ф. Кириченко, возглавлявший в боях под Москвой 9-ю танковую бригаду. 5-й гвардейский механизированный корпус и его командир генерал-майор танковых войск Б. М. Скворцов были хорошо знакомы Ротмистрову, так как в боях на Ростовском направлении этот корпус входил в механизированную группу, действовавшую под его командованием. В этих боях корпус был сильно ослаблен: до штатного состава ему недоставало 2000 солдат и офицеров и 204 танка.

Членом Военного совета армии был назначен генерал-майор танковых войск П. Г. Гришин, бывший до этого заместителем командира 6-го танкового корпуса по политчасти. Петр Григорьевич имел большой боевой опыт, участвуя в боях с первого дня войны. Начальником штаба армии стал бывший начальник штаба 3-го гвардейского Котельниковского танкового корпуса полковник, а с 7 июля генерал-майор танковых войск В. Н. Баскаков, отлично известный Ротмистрову еще по боям под Москвой, где капитан Баскаков командовал 2-м батальоном 8-й танковой бригады и был тяжело ранен в Медном.

По делам формирования и укомплектования армии личным составом и техникой Ротмистров часто бывал в Москве (армия дислоцировалась в районе Миллерова). И каждый раз столица по-новому радовала его шумным оживлением, потоками людей и машин на улицах, перезвоном трамваев. Вспомнилась полупустая, притихшая, заснеженная Москва зимы сорок первого года, поры суровых и тяжких испытаний. О той поре теперь напоминали разве что приспущенные черные полотнища на окнах московских домов (по ночам еще соблюдалась светомаскировка). На посветлевших улицах — веселые, бодрые москвичи, которых, как и весь народ, радовали крупные победы, одержанные советскими войсками над ненавистным врагом.

И у генерала Ротмистрова также было прекрасное настроение, в эту весну он ощущал необыкновенный прилив сил, бодрости, уверенности в себе. В сорок лет он был полковником, с трудом добился назначения командиром бригады, а теперь в свои сорок два года — он командующий танковой армией, генерал-лейтенант танковых войск. А главное, чувствовал, что его духовные и умственные силы достигли полного расцвета, и радостно было сознавать, что он способен с пользой послужить России в пору выпавшего на ее долю грозного военного лихолетья.

Похоже было на то, что имя его становилось известным. «Красная звезда» опубликовала о нем пространную статью под названием «Мастер вождения танковых войск». Он встречался с партийными и государственными деятелями, известными писателями и журналистами. Между прочим, его пригласил в гости А. Н. Толстой, пожелавший познакомиться с героем-танкистом, услышать «живое слово фронтовика». Знаменитого писателя, кажется, несколько разочаровал «профессорский» вид гостя, которого он представлял себе лихим разудалым предводителем стальной конницы.

В один из приездов в Москву Павлу Алексеевичу было разрешено навестить семью, эвакуированную в село Починки Горьковской области. Он прилетел в Починки на самолете По-2. Жители села встретили генерала очень тепло, забросали вопросами о войне. Ватага всезнающих ребят помогла быстро разыскать семью. Встреча была радостной, но короткой. Елена Константиновна работала в школе учительницей немецкого языка, выглядела крайне усталой. Сыну исполнилось 15 лет, он стал комсомольцем, учился в школе, работал в колхозе. Шестилетняя дочка едва узнала отца. Через несколько часов пришлось прощаться — надо было спешить в армию; чувствовалось уже приближение грозных событий — огненной бури на Курской дуге.

Прохоровка… Название этой небольшой железнодорожной станции между Курском и Белгородом теперь известно всем, оно вошло в военную историю как Бородино или Амьен. Волею обстоятельств под Прохоровкой в ходе Курской битвы произошло крупнейшее встречное танковое сражение, в котором участвовало одновременно с двух сторон до 1200 танков и самоходных орудий. Артиллерия с обеих сторон прекратила огонь, так как боевые порядки перемешались. По той же причине поле боя не бомбила ни наша, ни вражеская авиация (хотя в воздухе шло почти непрерывное воздушное сражение). Танки дрались с танками. Танкисты, потерявшие свои боевые машины, сходились в рукопашных схватках…

В этом небывалом сражении подверглась суровым испытаниям и одолела врага 5-я гвардейская танковая армия. Грандиозное танковое побоище под Прохоровкой неразрывно связано с именем ее командующего Ротмистрова.

А было так. Гитлеровская группа армий «Юг» под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна 5 июля 1943 года начала наступление из района Белгорода вдоль Обояньского шоссе на Курск (навстречу группе армий «Центр», наступавшей с севера из района Орла). Но, столкнувшись на Обояньском направлении с упорным сопротивлением советских войск, Манштейн решил совершить обходной маневр вдоль железной дороги на Прохоровку, где путь казался более свободным. Однако советское командование своевременно предусмотрело возможность такого маневра. И еще 6 июля по приказу Ставки на это направление начали выдвигаться из состава Степного фронта 5-я гвардейская армия генерала А. С. Жадева и 5-я гвардейская танковая армия П. А. Ротмистрова. При этом в 5-ю гвардейскую танковую армию был дополнительно включен 18-й танковый корпус генерал-майора танковых войск Б. С. Бахарова.

Это был первый опыт переброски целой танковой армии на расстояние почти в 300 километров своим ходом. Кому случалось видеть на степных дорогах летом марш хотя бы танковой роты, тот легко представит себе, что творилось в полосе шириной в 30–50 километров, по которой в первом эшелоне двигались два танковых корпуса, а во втором — мехкорпус и тылы армии. Непрерывный грохот и пыль, сквозь плотную завесу которой едва проглядывал багровый диск солнца; от жары и выхлопных газов машин было нестерпимо душно, мучила невыносимая жажда. На всех лицах — следы пота и копоти, комбинезоны и гимнастерки — серые от пыли. Движение продолжалось днем и ночью, с короткими привалами для заправки машин. Но танкисты выдержали. Отставшие по техническим причинам машины исчислялись единицами. Не было потерь и от бомбежек, так как марш танковых колонн надежно прикрыли с воздуха истребители 2-й воздушной армии.

10 июля 5-я гвардейская танковая армия вошла в состав Воронежского фронта. В тот же день командующий фронтом генерал армии Н. Ф. Ватутин поставил Ротмистрову боевую задачу. Армии надлежало с утра 12 июля перейти в решительное наступление совместно с 1-й танковой и 5-й гвардейской общевойсковой армиями, уничтожить противника юго-западнее Прохоровки и к исходу дня выйти на рубеж Красная Дубрава — Яковлево. 5-я гвардейская танковая армия усиливалась еще двумя танковыми корпусами и несколькими артиллерийскими полками. Всего с приданными соединениями в ней насчитывалось теперь около 850 танков и САУ.

У противника, по полученным сведениям, на Прохоровском направлении действовала группировка, имевшая около 700 танков и САУ, в том числе более 100 «тигров» и «фердинандов». Поэтому Ротмистров решил развернуть в первом эшелоне сразу все четыре танковых корпуса (18-й, 29-й, 2-й гвардейский Тацинский и 2-й), оставив во втором эшелоне 5-й гвардейский Зимовниковский механизированный корпус.

И вот наступило утро 12 июля. Со своего наблюдательного пункта Ротмистров видел, как ровно в 6.30 в небе появились «мессеры», словно бы обнюхивая воздушное пространство. Верный признак, что скоро появятся вражеские бомбардировщики. Так и произошло — в безоблачном небе возникли десятки черных «юнкерсов», которые, пикируя, начали сбрасывать бомбы в основном на населенные пункты и отдельные рощи.

Но вот появились звенья советских истребителей. Завязались воздушные схватки, к земле потянулись черные шлейфы дыма от сбитых самолетов. «Юнкерсы» стали уходить, поспешно сбрасывая бомбовый груз где попало. А вот появились и наши бомбардировщики. Их сопровождали советские истребители, ставшие хозяевами неба. Потом грянули залпы армейской артиллерийской группы. И вот наконец — залпы полков гвардейских минометов, пронзивших небо огненными стрелами, — сигнал начала атаки танков.

Из укрытий, набирая скорость, дружно устремились вперед советские тридцатьчетверки. Но что это? Навстречу двигалась масса танков противника. Оказалось, что ударная группировка Манштейна тоже перешла в наступление.

Танки первого эшелона 18-го и 29-го корпусов, стреляя на ходу, врезались в боевые порядки противника, буквально пронзив их сквозной атакой. Вражеские танкисты, очевидно, не ожидали встретить здесь такую большую массу наших танков и такую решительную их атаку. Все смешалось. «Тигры» и «пантеры», лишенные в ближнем бою своего огневого преимущества, успешно поражались нашими Т-34 и даже Т-70. Поле сражения заволокло дымом и пылью. Танки наталкивались один на другой, слышался скрежет брони от мощных ударов. Ударяясь о броню, рикошетили снаряды, взрывы боекомплекта внутри машин отбрасывали в сторону танковые башни…

Советские танкисты бились насмерть, продолжая вести огонь даже из подбитых танков, раненые не покидали поля боя, расчеты противотанковых орудий бились до последнего снаряда, а потом переходили врукопашную…

Сражение утихло только с наступлением темноты. Но кругом, особенно густо на западе и юго-западе, багровели зарева пожарищ. Горели подожженная вызревающая пшеница, леса, горели металл и, казалось, сама земля.

А на следующее утро сражение возобновилось. Фашисты атаковали с упорством обреченных, особенно на флангах, пытаясь прорваться в тыл армии. Но гвардейцы-танкисты успешно отбивали эти атаки, а на некоторых участках и сами контратаковали противника. Ожесточенные бои в районе Прохоровки продолжались до 15 июля. К вечеру этого дня на всем фронте армии наступило затишье. Враг выдохся и, видимо, хоть и с запозданием, осознал бесплодность своих попыток прорваться на Курск.

Ночью Ротмистров был вызван на КП командующего фронтом. Генерал армии Ватутин, усталый, но, как всегда, приветливый, крепко пожал руку. Он коротко проинформировал об. обстановке — противник, потерпев неудачу и под Орлом, видимо, начнет отводить четвертую танковую армию и оперативную группу «Kampf» на рубежи, с которых они начали наступление. Надо не упустить этот момент, наседать на врага, бить его, как говорится, в хвост и в гриву. Это задача подвижных соединений — танковых и механизированных корпусов.

— Все правильно, товарищ командующий, — ответил Ротмистров. — Но у нас много разбитых машин. Восстанавливать начали еще 13 июля, делаем все возможное, но…

— Знаю, Павел Алексеевич, — мягко перебил командующий. — Эиаю, что армия нуждается в пополнении и отдыхе. Но надо танкистам еще раз надавить на противника.

И уже 17 июля 5-я гвардейская танковая армия перешла в наступление, погнала противника на запад. Затем, после пополнения и короткого отдыха, она приняла участие в контрнаступлении советских войск на Белгородско-Харьковском направлении, начавшемся 3 августа 1943 года. В этой операции армия, завершив начатый стрелковыми соединениями прорыв обороны противника, вышла на оперативный простор и за 5 дней с боями преодолела 100 километров, овладев Золочевом, что поставило под угрозу важнейшие коммуникации харьковской группировки врага. Это способствовало освобождению Харькова войсками Степного фронта. Павел Алексеевич считал эту операцию первым и очень поучительным опытом использования танковых армий новой организации в качестве эшелона развития успеха в составе подвижных групп войск фронта. Действия 5-й гвардейской танковой армии в оперативной глубине отличались стремительностью и высокой маневренностью, массированным применением танков. И поэтому, когда при очередной (третьей) встрече с Верховным Главнокомандующим тот спросил его: «Значит, наши танковые армии новой организации оправдали себя?» — Ротмистров твердо сказал, что убежден в правильности организационной структуры новых танковых армий. Они нуждаются лишь в более значительном усилении противотанковой и самоходной артиллерией, а также в надежном прикрытии с воздуха авиацией. Сталин поинтересовался затем, как показали себя в бою новые вражеские танки «тигр» и «пантера».

— Наши средние и тяжелые танки, — ответил Ротмистров, — могут успешно с ними бороться, если поставить на них новую пушку, равноценную восьмидесятивосьмимиллиметровой немецкой.

Верховный сказал, что скоро наши танки будут иметь пушку не хуже немецкой.

За успешные действия армии в контрнаступлении Ротмистров был награжден орденом Кутузова 1-й степени, а в октябре 1943 года ему было присвоено воинское звание генерал-полковника танковых войск.

В нашей военной литературе почти не употребляется термин «Восточный вал». Но в фашистской Германии со второй половины 1943 года этот термин был в большом ходу. После краха операции «Цитадель» противник возложил все свои надежды на «Восточный вал». О неприступности «Восточного вала» вещал Гитлер, кричал Геббельс, рассуждали в военных кругах рейха. При этом имелся в виду не какой-то реальный вал, а оборонительный рубеж, проходивший главным образом по водным преградам: Керченскому проливу, реке Молочной, Днепру в его среднем течении, реке Сож до Гомеля, далее восточнее Орши, Витебска, Невеля, Пскова и севернее Чудского озера — по реке Нарве. На этом заранее подготовленном к обороне рубеже враг рассчитывал закрепиться намертво, объявил его непреодолимым. Накопив силы, собирался перейти затем в новое наступление.

И действительно, «Восточный вал», особенно Днепр, имевший в среднем течении ширину 700–900 метров, представлял собой серьезную преграду для войск, наступавших в западном направлении. Его правый, крутой и высокий берег был удобен для создания мощных оборонительных сооружений и разветвленных систем всех видов огня. А наступающие войска выходили к Днепру на его равнинное и по большей части открытое степное левобережье. Не случайно по директиве Ставки от 9 сентября 1943 года за успешное форсирование Днепра ниже Смоленска или равных ему водных преград по трудности форсирования и закрепление на их берегах плацдармов, надлежало представлять отличившихся солдат, сержантов, офицеров и генералов к присвоению звания Героя Советского Союза.

5-я гвардейская танковая армия переправилась через Днепр в ночь на 15 октября в районе Мишурина Рога. Танки переправлялись на четырех 40-тонных паромах, колесные машины и артиллерия шли по двум понтонным мостам. Переправа прошла организованно, в относительно спокойной обстановке, так как на правобережье уже завоевали плацдарм части 37-й и 5-й гвардейской армий. В стыке между ними 5-й гвардейской танковой предстояло вступить в сражение и, развивая успех прорыва в юго-западном направлении на Пятихатки, обходным маневром с юго-запада и юго-востока овладеть Кривым Рогом.

Наступление 37-й и 5-й гвардейских армий, наносивших главный удар, развивалось очень медленно. Противник оказывал отчаянное сопротивление, его пехота при поддержке танков и авиации переходила в яростные контратаки. В воздухе висели «хейнкели», волнами пикируя на наш плацдарм.

Командующий Степным фронтом генерал армии И. С. Конев нервничал, требовал от командующего 5-й гвардейской армии активизировать действия, наступать энергичнее. Генерал Жадов, не оправдываясь, докладывал, что ничего не получается, так как огневые средства противника недостаточно подавлены, и необходимо заново готовить наступление. Ротмистров, находившийся на КП Жадова, так описывал дальнейшее: «Зная крутой характер И. С. Конева и искренне сочувствуя А. С. Жадову, я в один из его разговоров с командующим попросил телефонную трубку.

— Жадов топчется на месте, а вы там сидите и наблюдаете! — сказал резко, как ударил, Иван Степанович.

— Да, наблюдаю и вижу, что без танков наша пехота не сможет прорвать оборону немцев, — спокойно ответил я.

— Ах, вы, оказывается, не только занимаетесь наблюдением, а еще и расхолаживаете там Жадова! Значит, по-вашему, тоже следует перенести наступление на завтра? — сердито загремел командующий фронтом.

— Нет, всего лишь на несколько часов. Сейчас на фронте полная тишина. Противник определенно считает, что наши атаки отбиты и сегодня мы наступать уже не будем.

— Ну и что же вы предлагаете? — нетерпеливо перебил меня Конев.

— Время приближается к ужину. А немцы в распорядке аккуратны. Думаю, что они скоро оставят у себя на переднем крае обороны только дежурные подразделения, а остальных отведут в тыл, к кухням. Вот в этот момент и надо нанести удар восемнадцатым танковым корпусом, готовым к боевым действиям. Только для обеспечения его наступления необходимо организовать мощный пятнадцатиминутный огневой налет артиллерии на участке не более трех-четырех километров.

— Хорошо, — согласился Конев. — Дайте трубку Жадову».

…В сумерках короткого октябрьского дня, когда противник явно считал, что наступление советских войск отражено, неожиданно загрохотала наша артиллерия, и вскоре, вслед за залпами реактивных дивизионов, устремились вперед танки 18-го корпуса 5-й гвардейской танковой армии. Первой с ходу ворвалась на передний край обороны противника 181-я танковая бригада, укомплектованная танками Т-34. Вслед за тридцатьчетверками двинулись боевые машины других бригад. Внезапность и решительность массированного танкового удара сделали свое дело: вражеский фронт был прорван; танковый корпус генерал-майора К. Г. Труфанова, развивая наступление, продвинулся за ночь до 25 километров. А 29-й танковый корпус генерал-майора танковых войск И. Ф. Кириченко, введенный в прорыв за 18-м танковым корпусом, добился еще более впечатляющих результатов: внезапным ударом ночью овладел Пятихатками. Противник бежал из этого города так поспешно, что на железнодорожной станции оставил эшелон с новыми танками «пантера». А дальше были ожесточенные бои за освобождение Кривого Рога, Знаменки, крупнейшего промышленного и культурного центра Южной Украины — Кировограда. Три танковые бригады и несколько полков 5-й гвардейской танковой армии получили почетные наименование Кировоградских, 18-й и 29-й танковые корпуса стали краснознаменными.

«Восточный вал», сверх меры разрекламированный гитлеровцами, под натиском советских войск рухнул. В начале 1944 года бои шли уже за полное освобождение Правобережной Украины. Но противник упорно цеплялся за Днепр, удерживая изо всех сил выступ в районе Корсунь-Шевченковского. Здесь обосновалась крупная группировка его войск, насчитывавшая свыше десяти дивизий из состава группы армий «Юг» все того же Манштейна.

Советское командование решило встречными ударами войск 1-го и 2-го Украинского фронтов под основание Корсунь-Шевченковского выступа окружить и уничтожить эту группировку врага.

5-я гвардейская танковая армия в Корсунь-Шенченковской операции использовалась как подвижная группа 2-го Украинского фронта. Ей надлежало завершить прорыв вражеской обороны в полосе 53-й армии и, развивая наступление, овладеть Звенигородкой, где соединиться с подвижными войсками 1-го Украинского фронта, замкнув таким образом кольцо окружения. Для этого армия вскоре после освобождения Кировограда скрытно совершила перегруппирову более чем на 100 километров в район Красноселья. Действия армии протекали в очень сложной и напряженной обстановке. К исходу 26 января 20-й и 29-й танковые корпуса, наступавшие в первом эшелоне 5-й гвардейской танковой армии, вырвались в оперативную глубину противника. Однако противник нанес контрудар по горловине прорыва и перерезал ее. Два корпуса оказались, таким образом, отрезанными от главных сил фронта и от второго эшелона своей армии.

В этой обстановке Ротмистров ввел в сражение второй эшелон — 18-й танковый корпус — с задачей открыть горловину прорыва. 29-му танковому корпусу было приказано занять оборону фронтом на юг, чтобы преградить путь вражеским резервам к Днепру. А 20-й танковый корпус продолжал наступление на Звенигородку. Особенно успешно действовала 155-я танковая бригада полковника И. И. Прошина. Ее машины, пройдя по тылам противника, скрытно сосредоточились у Шполы, а затем, стремительно атакуя, ворвались в город. Застигнутые врасплох, немцы в панике бежали. Преследуя их, бригада первой ворвалась в Звенигородку.

Успешно действовали и войска 6-й танковой армии 1-го Украинского фронта. Ее передовой отряд под командованием генерал-майора М. И. Савельева прорвался через Лысянку к Звенигородке, где установил связь с соединениями 20-го- танкового корпуса. Основание выступа было срезано, кольцо замкнулось.

После окружения вражеской группировки 5-я гвардейская танковая армия была незамедлительно переброшена на внешний фронт, где вместе со стрелковыми соединениями отражала удары соединений противника, пытавшихся прорваться к своим окруженным войскам. Кая известно, все эти попытки оказались безрезультатными, и к исходу 17 февраля 1944 года враг в Корсунь-Шевченковском котле вынужден был сложить оружие. Боевые заслуги Ротмистрова в этой операции были высоко оценены: 21 февраля 1944 года он первым в наших Вооруженных Силах сталмаршалом бронетанковых войск. Заслуженной наградой маршалу был и полководческий орден Суворова 1-й степени.

Затем последовала Уманско-Ботошанская операция, в которой армия Ротмистрова действовала вместе со 2-й и 6-й танковыми армиями, составляя эшелон развития успеха 2.-го Украинского фронта. Танковые армии нанесли мощный рассекающий удар по противнику, способствовавший его разгрому порознь и скорейшему выходу советских войск к предгорьям Карпат. Общая глубина продвижения танковых армий в этой операции составила 250–300 километров.

В Белорусской наступательной операции 5-я гвардейская танковая армия являлась эшелоном развития успеха 3-го Белорусского фронта. По приказу командующего фронтом генерала армии И. Д. Черняховского она была введена в прорыв, в полосе 5-й армии для действий вдоль Минской автомагистрали с задачей форсировать Березину в районе Борисова и захватить плацдарм на западном берегу реки.

Маршал бронетанковых войск Ротмистров решил построить армию в один эшелон с выделением сильного резерва. Непосредственно вдоль Минской автомагистрали наступал 3-й гвардейский Котельниковский корпус генерала И. А. Вовченко (вернувшийся в армию перед операцией), справа от него — 29-й танковый корпус генерала Е. И. Фоминых. Передовые отряды корпусов, каждый в составе усиленной бригады, с ходу сбили арьергарды противника и устремились в глубину его обороны. Вслед наступали главные силы армии на Борисов и Толочин. 29–30 июня соединения армии во взаимодействии с 3-м гвардейским мехкорпусом и передовыми частями 11-й армии форсировали Березину, а 1 июля 1944 года освободили Борисов. Замысел фашистского командования закрепиться на Березине был сорван. А в течение следующего дня гвардейцы-танкисты, совершив бросок на 60 километров, овладели районом Белоречье — Пильница в непосредственной близости от Минска. В ночь на 3 июля была уточнена задача армии: одним корпусом обойти Минск с северо-запада, а другим нанести удар с севера и к исходу дня совместно со 2-м гвардейским танковым корпусом освободить столицу Белоруссии. Эта задача была блестяще выполнена. Первыми в Минск на рассвете 3 июля 1944 года ворвались 18-я гвардейская танковая бригада 3-го гвардейского Котельниковского корпуса и 4-я гвардейская танковая бригада 2-го гвардейского танкового корпуса. В середине дня в Минск пробились воины 1-го гвардейского танкового корпуса 1-го Белорусского фронта. Столица Белоруссии была освобождена.

На втором этапе Белорусской операции 5-я гвардейская танковая армия совместно с другими объединениями и соединениями 3-го Белорусского фронта участвовала в освобождении Вильнюса. Маршал бронетанковых войск Ротмистров привел армию в Литву, где для него — тогда полковника Ротмистрова — началась война. На его рабочей карте снова значились Алитус, Каунас, Таураге. Памятные места. С тех пор прошло три года. Много это или мало? Вообще-то, немного даже по масштабам скоротечной, как горный ручей, человеческой жизни. Но это были годы войны, самой суровой и тяжелейшей из всех, которые когда-либо вела Россия… И, вероятно, не раз в эти дни Павел Алексеевич мысленно оглядывал прошлое и тот огненный круг, который замкнулся теперь для него на берегах Немана. Получилось так, что именно в этих местах на берегах Немана он передал сформированную им 5-ю гвардейскую танковую армию новому командующему — генерал-лейтенанту танковых войск В. Т. Вольскому. В августе 1944 года Ротмистров был назначен заместителем командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии и убыл в Москву.

На завершающем этапе Великой Отечественной войны 5-я гвардейская танковая армия, переданная в состав 2-го Белорусского, а затем 3-го Белорусского фронта участвовала в Восточно-Прусской операции, в ходе которой смелым броском к побережью Балтийского моря перерезала основные коммуникации немецко-фашистской группы армий «Центр». День Победы армия встретила у устья Вислы в боях по ликвидации остатков вражеских войск в этом районе.

* * *

После окончания Великой Отечественной войны Ротмистров был командующим бронетанковыми и механизированными войсками в Группе советских войск в Германии, а затем на Дальнем Востоке. В 1948 году он вернулся к научно-педагогической деятельности, сначала в Академии Генерального штаба, где возглавлял кафедру бронетанковых и механизированных войск, а затем в Академии бронетанковых войск, начальником которой он был назначен в январе 1958 года. В 1956 году Павел Алексеевич защитил докторскую диссертацию, а в 1958 году ему было присвоено звание профессора.

В эти годы особенно ярко проявился талант Ротмистрова как ученого. Из-под его пера вышел ряд капитальных трудов, среди них монография «Время и танки», в которой прослежены этапы развития танков и танковых войск от их зарождения до современного состояния. Ряд работ посвящен обобщению и анализу действий танковых войск в минувшей войне, рассмотрению путей их дальнейшего совершенствования в связи с появлением новейших средств борьбы.

В апреле 1962 года П. А. Ротмистрову было присвоено звание Главного маршала бронетанковых войск. В течение ряда лет он работал помощником министра обороны СССР по военно-учебным заведениям и внес значительный вклад в совершенствование подготовки офицерских кадров. В мае 1965 года Ротмистров был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Являясь с 1968 года генеральным инспектором Министерства обороны, Павел Алексеевич продолжал плодотворно трудиться до последних дней своей жизни.

6 апреля 1982 года Павла Алексеевича Ротмистрова не стало. Внезапная кончина прервала его работу над мемуарами «Стальная гвардия», которые, к великому сожалению, остались незавершенными.

Думая о жизненном пути Ротмистрова, нельзя не отметить прежде всего его поразительную преданность главному делу своей жизни. Он был танкистом «до мозга костей», действительно всего себя отдавшим танковым войскам. Напомним, что по-настоящему заинтересовался танками Ротмистров довольно поздно — «пришел в танкисты» в 1938 году с должности командира стрелкового полка. Но с тех пор до конца дней своих остался верен полюбившемуся ему роду войск. Танкам, их прошлому, настоящему и будущему посвящены и все его научные труды.

Нельзя не подчеркнуть также, что Ротмистрову была в высшей степени свойственна свежесть и оригинальность мысли, острота постановки принципиальных вопросов. Излишне говорить, что не всем и не всегда это нравилось. Но Павел Алексеевич неизменно отстаивал свои взгляды и убеждения не только в теоретическом плане, но и стремясь претворить и воплотить их в жизнь, на практике. Нестандартность мышления проявлялась у него не только в ученых трудах и замыслах проведенных им операций, но и в обыденных, казалось бы, поступках и действиях. Приведем хотя бы такой пример.

В декабре 1942 года под Сталинградом Ротмистров, в то время командир 7-го танкового корпуса, был вызван в хутор Верхне-Царицынский, где размещался командный пункт 1-й гвардейской армии генерал-лейтенанта Р. Я. Малиновского. Погода стояла скверная. Разыгравшаяся пурга заметала дороги. Ехать на автомашине казалось рискованным, можно застрять в сугробах, особенно в какой-нибудь лощине или балке, забитой снегом. К тому же линия фронта не так уж далеко, ночью в степи могли рыскать разведчики противника. Прикинув все это, Ротмистров решил поехать в Верхне-Царицынский на своем командирском танке в сопровождении тяжелого КВ. Это гарантировало надежность передвижения и безопасность во всех случаях. Нелишним было и то, что танковые рации немедленно обеспечивали связь со штабом кор-пуста и командирами бригад.

Дело не в том, что пришлось объясняться с дежурным офицером, который, выхватив пистолет, потребовал убрать танки, демаскирующие якобы КП фронта. Офицер, конечно, понимал, что ночью да еще в такую непогоду никто танки с воздуха не обнаружит и бомбить не будет. Особую бдительность офицер явно проявлял потому, что на КП Р. Я. Малиновского прибыло в этот час на совещание много высокого начальства, в том числе представитель Ставки А. М. Василевский. Неподалеку располагался и специально оборудованный узел связи представителя Ставки с Москвой, штабами фронтов и армии. Бдительность была, конечно, необходима. Но многим могло показаться необычным, что командир одного из корпусов прибыл на совещание к командующему армией сразу на двух танках…

Кое-кто мог истолковать подобный поступок превратно (как слишком большую заботу командира-танкиста о личной безопасности), но для Ротмистрова на первом плане всегда, и в большом и в малом, было главное — интересы дела. На пересуды он не обращал внимания.

Да, превыше всего всегда и везде он ставил интересы дела, которому служишь, за которое отвечаешь не только перед лицами и инстанциями, а по самому большому счету — перед страной и народом. Так он думал и так поступал. Вот один из ярких примеров.

В ходе Белгородско-Харьковской операции 5-я гвардейская танковая армия, готовясь к наступлению в районе Богодухова, неожиданно подверглась встречному удару танкового корпуса СС. Произошло ожесточенное столкновение, напоминавшее одну из картин сражения под Прохоровкой. На поле боя всюду горели вражеские и наши танки, громоздились разбитые противотанковые пушки, бронетранспортеры, автомобили, кругом стлался серо-черный дым. Вражеская авиация группами по 30–40 самолетов непрерывно бомбила боевые порядки наших войск. В течение всего дня танкисты 18-го и 29-го танковых корпусов вместо того, чтобы наступать, отражали бешеный натиск противника.

А к вечеру поступили два противоречивых приказа — один из штаба Воронежского, а другой — Степного фронта. Приказ Н. Ф. Ватутина требовал развернуть армию вправо и оказать помощь 1-й танковой армии М. Е. Катукова; по приказу же И. С. Конева армия должна была уклониться влево в полосу действий 53-й армии генерала И. М. Манагарова для совместного наступления против харьковской группировки противника. Ротмистрову было известно, что есть решение о передаче его армии из Воронежского фронта в Степной, но официальной директивы по этому поводу еще не поступало. Вопрос, казалось бы, стоял так: чей же приказ — Ватутина или Конева — следует выполнять? Куда разворачивать армию — влево или вправо? Но дело было в том, что оба приказа не соответствовали уже сложившейся обстановке. Интересы дела требовали иного решения. Танковый корпус СС рвался на Богодухов, 5-я гвардейская танковая армия держала трудную оборону. Отвести ее сейчас влево или вправо значило бы открыть врагу путь в тыл нашей 1-й танковой, 5-й и 6-й гвардейских армий левого крыла Воронежского фронта… Противник отсечет и расчленит группировку наших войск, охватывавшую Харьков с запада, то есть произойдет та беда, о возможности которой недавно предупреждал Ротмистрова лично Г. К. Жуков.

Какое же решение в этой сложной обстановке принял командующий 5-й гвардейской танковой армией? Он решил не снимать армию с Богодуховского направления, поставил задачу командирам корпусов перейти к жесткой обороне и прочно удерживать занимаемые позиции. С таким решением не согласились начальник штаба армии и член Военного совета, полагавшие, что необходимо немедленно приступить к выполнению одного из полученных приказов.

— Вы, Павел Алексеевич, должны прийти к какому-то решению, — сказал Гришин.

— Я, Петр Григорьевич, уже принял решение — обороняться и не допустить прорыва противника в Богодухов и далее в тыл наших войск.

— Но за несвоевременное выполнение приказа нас с вами могут отдать под суд.

— Вот, если мы уйдем, и немцы овладеют Богодуховом, меня, точно, будут судить и расстреляют. Но делу это уже не поможет.

Обошлось без суда. Рано утром на КП армии прибыл Г. К. Жуков, согласившийся с решением командующего. А вскоре поступила лаконичная шифровка от И. С. Конева: «За сдачу Богодухова отвечаете головой». Отвечать не пришлось, Богодухов гвардейцы отстояли.

…Все, кому довелось работать под руководством П. А. Ротмистрова, неизменно отмечали его высокую требовательность к себе и подчиненным, трудолюбие, огромную работоспособность. С уважением вспоминали они присущее Главному маршалу чувство справедливости, твердость, но не суровость его характера, оптимизм, жизнелюбие, другие памятные черты нравственного облика. Незаурядный человек всегда сложен как личность. Судить о нем мы обязаны вдумчиво. В делах его есть и случайное, повседневное, обреченное, как все преходящее, забвению, но есть и незабываемое, вечное — то, что по справедливости как бесценное достояние остается потомкам.

ИЛЛЮСТРАЦИИ

В. И. Ленин выступает с балкона Московского Совета с приветствием бойцам-коммунистам, отправлявшимся на борьбу с Деникиным.

Дом в г. Киеве, где провел детские годы С. С. Каменев.

С. С. Каменев — кадет Владимирского кадетского корпуса. 1897 г.

С. С. Каменев — слушатель Академии Генерального штаба. 1907 г.

В окопах. 1915 г.

Кавалерия. 1916 г.

Бойцы Первой Копной армии на митинге.

Бронепоезд, захваченный красноармейцами под Новочеркасском. 1920 г.

Артиллерия Красной Армии на Западном фронте. 1920 г.

Заместитель наркома обороны СССР С. С. Каменев в служебном кабинете.

Командарм 1 ранга С. С. Каменев.

М. П. Тухачевская — мать М. Н. Тухачевского.

Н. Н. Тухачевский — отец М. Н. Тухачевского.

М. Тухачевский — гимназист Первой пензенской гимназии. 1905 г.

М. II. Тухачевский — командующий войсками Кавказского фронта. 1920 г.

В штабе Кавказского фронта. Слева направо: С. II. Гусев, Г. К. Орджоникидзе, М. Н. Тухачевский. 1920 г.

М. Н. Тухачевский на трибуне VII съезда Советов Белоруссии. 1925 г.

М. Н. Тухачевский.

Подводная лодка после боевого похода.

С десантом в тыл противника.

Народный комиссар ВМФ СССР Н. Г. Кузнецов. 1941 г.

Народный комиссар ВМФ СССР Н. Г. Кузнецов и главнокомандующий американским флотом Э. Кинг на Ялтинской конференции. Февраль 1945 г.

Воины Днепровской флотилии в Берлине. Апрель 1945 г.

На Потсдамской конференции. Слева направо: Г. К. Жуков, Н. Г. Кузнецов, С. Г. Кучеров, А. И. Антонов.

Морские пехотинцы. Северная Корея. Август 1945 г.

Авиация в действии.

Советский военно-морской флаг над Порт Артуром. Август 1945 г.

И. С. Конев. 1920 г.

И. С. Конев — командир и военком 50-го стрелкового полка. 1928 г.

И. С. Конев на учениях. 1939 г.

И. С. Конев — командующий войсками Западного фронта. Сентябрь 1941 г.

И. С. Конев с группой писателей (А. Фадеев и М. Шолохов). 1941 г.

И. С. Конев перед вылетом на командный пункт фронта. 1944 г.

И. С. Конев на учениях Центральной группы войск. Октябрь 1946 г.

И. С. Конев и Ю. А. Гагарин.

Маршал Советского Союза И. С. Конев.

П. И. Батов в учебной команде 3-го лейб-гвардейского полка. Осень 1915 г.

П. И. Батов — начальник полковой школы 53-го стрелкового полка. Ярославль. 1925 г.

П. И. Батов — командир 3 го стрелкового полка 1-й Московской Пролетарской дивизии.

Советник 12-й Интернациональной бригады П. И. Батов (крайний справа); в центре — генерал Лукач (Мате Залка). Испания, 1937 г.

К. К. Рокоссовский и П. И. Батов на наблюдательном пункте 65-й армии под Сталинградом. 23 ноября 1942 г.

П. И. Батов на наблюдательном пункте под Данцигом (Гданьском). Март 1945 г.

Во время встречи К. К. Рокоссовского с фельдмаршалом Б. Монтгомери. В первом ряду четвертый справа — П. И. Батов. Май 1945 г.

Генерал армии П. И. Батов — председатель Советского комитета ветеранов войны.

Командование 7-го танкового корпуса с генералом Я. Н. Федоренко. Слева направо: В. Н. Баскаков. П. А. Ротмистров, И. В. Шаталов, Я. Н. Федоренко.

П. А. Ротмистров и А. Н. Толстой.

Главный маршал бронетанковых войск П. А. Ротмистров.

Победа!

INFO

С 56 Советские полководцы и военачальники: Сборник / Сост. и науч. ред. В. Е. Быстров. — М.: Мол. гвардия, 1988. — 360[8] с., ил. — (Жизнь замечат. людей. Сер. биогр. Вып. 12 (690)).

ISBN 5-235-00602-Х (2-й з-д.)

С 4702010200-247 / 078(02)—88 156-88

ББК 68.49(2)

Примечания

1

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и Пленумов ЦК КПСС, т. 2. М., 1970, с. 66–67.

(обратно)

2

Выделение р а з р я д к о й, то есть выделение за счет увеличенного расстояния между буквами заменено курсивом. (не считая стихотворений). — Примечание оцифровщика.

(обратно)

3

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 50, с. 133.

(обратно)

4

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 38, с. 274.

(обратно)

5

Там же, с. 317.

(обратно)

6

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 50, с. 328.

(обратно)

7

Там же. с. 316.

(обратно)

8

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 51, с. 3.

(обратно)

9

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 55, с. 374.

(обратно)

10

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т 39, с. 45.

(обратно)

11

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 51, с. 22.

(обратно)

12

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 245.

(обратно)

13

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 51, с. 137.

(обратно)

14

Ленин В. И. Поля. собр. соч., т. 43, с. 11.

(обратно)

15

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 51, с. 138.

(обратно)

16

Наморси — начальник морских сил (примеч. авт.).

(обратно)

17

Встать на бочку — закрепить трос или якорную цепь корабля на большом металлическом поплавке, который установлен на якоре посреди гавани, бухты.

(обратно)

18

Владимир Антонович Алафузов, друг и соратник Н. Г. Кузнецова, был в то время заместителем начальника Главного морского штаба (примеч. авт.).

(обратно)

19

Служба наблюдения и связи.

(обратно)

20

Воздушное наблюдение, оповещение и связь.

(обратно)

21

Всего за время Великой Отечественной войны в сухопутных сражениях приняли участие около полумиллиона советских моряков (примеч. авт.).

(обратно)

Оглавление

В. БЫСТРОВ Сергей Сергеевич КАМЕНЕВ ★

В. ДАЙНЕС Михаил Николаевич ТУХАЧЕВСКИЙ ★

В. УСПЕНСКИЙ Николай Герасимович КУЗНЕЦОВ ★

А. ОРЛОВ Иван Степанович КОНЕВ ★

Г. МИХАЙЛОВСКИЙ Павел Иванович БАТОВ ★

В. ВИШНЯКОВ Павел Алексеевич РОТМИСТРОВ ★

ИЛЛЮСТРАЦИИ

INFO

*** Примечания ***