Изгоняющий дьявола. Знамение. Дэмьен [Жозеф Ховард] (fb2) читать онлайн

УИЛЬЯМ П. БЛЭТТИ Изгоняющий дьявола ДЭВИД ЗЕЛЬЦЕР Знамение ЖОЗЕФ ХОВАРД Дэмьен

УИЛЬЯМ П. БЛЭТТИ Изгоняющий дьявола

Когда же вышел он (Иисус) на берег, встретил Его один человек... одержимый бесами с давнего времени... Он (нечистый дух) долгое время мучил его, так что его связывали цепями и узами, но он разрывал узы... Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: «легион».

Евангелие от Луки

Джеймс Торелло: Джексона повесили на мясной крюк. Под такой тяжестью тот даже разогнулся немного. И на этом крюке он провисел трое суток, пока не издох.

Фрэнк Буччери (посмеиваясь)-. Джекки, ты бы видел этого парня. Этакая туша, а когда Джимми подсо­единил к'нему электрический провод...

Торелло (возбужденно)-. Он так дергался на этом крюке, Джекки! Мы побрызгали его водичкой, чтобы он лучше почувствовал электрические разряды, и он так за­орал...

Отрывок из подслушанного телефонного разговора членов Коза Ностры об убийстве Уильяма Джексона (запись ФБР)

...Некоторые вещи вообще нельзя объяснить. Напри­мер, одному священнику вбили в череп восемь гвоздей... Еще вспоминаю семерых маленьких мальчиков и их учителя. Когда к ним подошли солдаты, они читали мо­литву «Отче наш». Один из солдат штыком отрубил язык учителю. Другой достал шампуры и вогнал их в уши мальчикам. Как вы это назовете?

Д-р Том Дулей Дахау, Аусшвиц, Бухенвальд

ПРОЛОГ Северный Ирак

Палящее солнце крупными каплями выжимало пот из упрямого старика, которого мучило дурное предчувствие. Оно было похоже на холодные мокрые листья, прилипа­ющие к спине.

Раскопки закончены. Курган полностью и тщательно ис­следован, все находки изучены, внесены в список и отправле­ны по назначению. Бусы и кулоны, резные драгоценные кам­ни, фигурки, изображающие фаллос, каменные ступки с едва заметными остатками охры, глиняные горшки. Ничего выда­ющегося. Ассирийская шкатулка слоновой кости. И человек. Точнее, кости человека. Бренные останки великого мученика, которые когда-то заставляли старика задумываться о сущно­сти материи, Бога и дьявола. Теперь он узнал все. Он почув­ствовал запах тамариска и перевел взгляд на холмы, порос­шие тростником, и на каменистую дорогу, которая, извива­ясь, вела в места, повергающие всех смертных в благоговей­ный страх. Поехав на север, можно было попасть в Мосул, на восток — в Эрбил. На юге лежали Багдад, Керкук и великий Небухаднезар.

Старик сидел за столом в придорожной чайхане и, мед­ленно потягивая чай, смотрел на свои истоптанные ботинки и брюки цвета хаки. Мысли одна за другой приходили ему в голову, но он не мог соединить их в единое целое.

Рядом кто-то засопел. Хозяин чайханы, морщинистый, су­хощавый старик, подошел к нему, шаркая пыльными ботин­ками со смятыми задниками.

— Kaman chay, chawaga?^[1]

Человек в хаки отрицательно покачал головой, продол­жая смотреть вниз, на грязные ботинки, пропыленные суетой жизни. «Частички Вселенной,—-медленно размышлял он,— материя, и тем не менее в основе этого —дух». Для него дух и ботинки были только двумя сторонами вечной и бесконеч­ной материи.

Курд все еще ждал. Человек в хаки посмотрел на его ли­цо. Глаза у чайханщика были тусклые, словно на них натяну­ли мутную пленку. Глаукома.

Старик вынул бумажник и стал медленно перебирать со­держимое. Вот несколько динаров, потрепанные водитель­ские права, выданные в Ираке, поблекший календарь из пла­стика двенадцатилетней давности. На обратной стороне вид­нелась надпись: «Все, что мы отдаем неимущим, возвратится к нам после нашей смерти». Такие календари изготовлялись иезуитской миссией. Он заплатил за чай, оставив 50 филсов на расколотом столе, направился к своему джипу, сунул ключ в замок зажигания. Нежное позвякивание ключей в этой тишине показалось ему оглушительным.

На мгновение старик замер, прислушиваясь к окружа­ющей тишине. Впереди, на вершине далекого холма, возвы­шались крыши домов. Весь Эрбил, казалось, висел в воздухе, сливаясь с черными тучами. Он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Что ждало его?

— Allah ma’ak, chawaga^[2].

Какие гнилые зубы. Курд, улыбаясь, махал ему на проща­ние рукой. Человек в хаки собрал все то доброе, что у него было внутри, и улыбнулся. Но, как только он отвернулся, улыбка исчезла. Он включил мотор, резко повернул руль и направился в Мосул. Курд, в то время как джип набирал скорость, наблюдал за ним с непонятным чувством потери. Что уходило от него? Что он чувствовал, пока этот незнако­мец был рядом? Курду показалось, что рядом с посетителем он был в полной безопасности. Теперь это чувство таяло вме­сте с исчезающим из вида джипом. Ему стало неуютно и оди­ноко.

Доскональная перепись находок была закончена в шесть часов десять минут. Хранителем древних экспонатов в Мосу­ле был пожилой араб с отвислыми щеками. Записывая в большую книгу последнюю находку, он вдруг остановился на секунду и, обмакнув перо в чернильницу, посмотрел на своего визави. Человек в хаки о чем-то сосредоточенно ду­мал. Он стоял у окна, засунув руки в карманы, и смотрел вниз, будто прислушиваясь к шепоту прошлого. Хранитель музея с любопытством наблюдал за ним некоторое время, а затем вновь вернулся к книге и мелким аккуратным почер­ком дописал последнее слово. Затем, с облегчением вздох­нув, положил ручку и посмотрел на часы. Поезд в Багдад от­правлялся в восемь часов. Он промокнул страницу и предло­жил выпить чаю.

Человек в хаки отрицательно покачал головой, присталь­но разглядывая что-то на столе. Араб наблюдал за ним с чуть заметным чувством беспокойства. Какая-то тревога витала в воздухе. Он встал, подошел поближе и почувствовал легкое покалывание в затылке. Его друг наконец шевельнулся и взял со стола амулет. Он задумчиво повертел его в руке. Это была зеленая каменная головка демона Пазузу, олицетворяющего юго-западный ветер. Демон повелевал хворями и недугами. В голове виднелось отверстие. Его владелец когда-то исполь­зовал амулет как защиту от болезней.

— Зло против зла,—сказал хранитель музея, лениво об­махиваясь французским научным журналом, на обложке ко­торого расплылось жирное пятно.

Старик не двигался и не отвечал.

— Что-нибудь случилось, святой отец?

Человек в хаки, казалось, не слышал его, весь поглощен­ный мыслями об амулете. Это была самая последняя наход­ка. Потом он положил фигурку назад и вопросительно по­смотрел на араба.

Хранитель музея взял старика за руки и крепко сжал их.

— Святой отец, я чувствую, что вам не надо уходить.

Его друг спокойно ответил, что уже пора, уже поздно и надо идти.

— Нет-нет-нет, я имел в виду, чтобы вы не уезжали домой.

Человек в хаки уставился на крошечное зернышко, кото­рое прилипло к губе старого араба. «Домой»,—повторил он. В звучании этого слова ему слышался какой-то безысходный конец.

— В Америку,—добавил хранитель музея и сам удивил­ся, зачем он это сказал.

Человек в хаки посмотрел на араба. Им всегда было лег­ко вдвоем.

— Прощай,—прошептал он. Потом быстро повернулся и шагнул в сумерки навстречу длинной дороге к дому.

— Увидимся через год! — крикнул ему вслед араб. Но че­ловек в хаки не оглянулся. Араб наблюдал, как старик ухо­дил все дальше и дальше. Скоро он вышел на окраину горо­да, перешел через Тигр. По дороге к развалинам он замедлил шаг, потому что с каждым шагом зародившееся дурное пред­чувствие угнетало его все сильней и сильней. Ему нужно бы­ло быть готовым, и он знал это.

Маленький деревянный мостик через мутный ручей Хоер заскрипел под его тяжестью. Через минуту старик стоял на том холме, где когда-то сверкала под солнцем Ниневия, от­крывая все свои пятнадцать ворот ассирийским племенам. Те­перь город простирался внизу, покрытый кровавой пылью судьбы. Он стоял и ощущал тревогу, чувствовал, что кто-то разрушает его мечты.

Сторож курд вышел из-за угла, снял с плеча винтовку и побежал к нему. Затем, узнав его, резко остановился, улыб­нулся и пошел дальше.

Человек в хаки осмотрел развалины. Храм Набу. Храм Иштар. Он медленно шел вперед. Во дворце Ашшурбанипа- ла он остановился и посмотрел на массивную статую из изве­сти: острые крылья, когтистые лапы, выпуклый, похожий на обрубок пенис. Рот застыл в дикой усмешке. Демон Пазузу.

И вдруг он поник.

Он все понял.

Неминуемое приближалось.

Он смотрел на пропыленные камни. Сумерки сгущались. Он услышал лай бездомных псов, рыскающих стаями по окраинам города. Солнечный диск медленно опускался к краю земли. Старик опустил закатанные рукава рубашки, застегнул пуговицы. Подул с юго-запада прохладный ветерок.

Человек в хаки заспешил в Мосул. Сердце его сжималось в предчувствии скорой встречи со старым врагом...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Начало

Глава первая

Дом сдавался внаем. Очень ухоженный дом. Аккуратный. В колониальном стиле. Обвитый плющом. Находился он в Вашингтоне, в районе Джорджтауна. Через дорогу распола­галась территория университета. Сзади — крутой спуск на шумную М-стрит, а внизу — мутный Потомак.

Ранним утром первого апреля в доме было тихо. Крис Макнейл лежала в кровати и просматривала текст сценария для завтрашней съемки. Регана, ее дочь, спала внизу. В ком­нате у кладовой спали немолодые экономка и мажордом, Уилли и Карл. Примерно в половине первого Крис оторва­лась от текста. Она услышала какое-то постукивание. Очень странные звуки. То приглушенные, то громкие и четкие. Очень ритмичные. Похожие на какую-то недобрую мор­зянку.

Забавно.

Минуту она прислушивалась, затем отвлеклась, но посту­кивание не прекращалось, и она не могла сосредоточиться. Крис в сердцах швырнула сценарий на кровать.

Боже, я сойду с ума!

Она встала с твердым намерением разобраться, в чем дело.

Крис вышла в коридор и огляделась. Ей показалось, что звуки идут из комнаты Реганы.

Что это она там делает?

Она спустилась в холл, постукивание стало слышно гром­че. Когда же она распахнула дверь и вошла в комнату, звуки резко затихли.

Что за чертовщина?

Ее симпатичная одиннадцатилетняя дочка спала, прижав­шись к большому плюшевому круглоглазому медведю.

Крис подошла к кровати, нагнулась и шепнула:

— Рэге, ты не спишь?

Дыхание ровное. И глубокое.

Крис оглядела комнату. Бледные лучи света из зала легли на картины, нарисованные Реганой, на ее игрушки.

Ну, ладно, Рэге. Твоя глупая мамочка попалась. На удочку. Скажи теперь: «Первый апрель, никому не верь!»

И все же Крис знала, что на нее это не похоже. Ее дочка была скромной и очень робкой девочкой. Тогда где же шут­ник? Какой-нибудь дурак спросонок решил проверить отопи­тельные трубы или канализацию? Однажды в горах Бутана она несколько часов подряд смотрела на буддийского монаха, который сидел на корточках . и занимался созерцанием. В конце концов ей показалось, что он воспарил. Скорее всего показалось. Рассказывая об этом случае, она всегда добавляла «скорее всего». Возможно, и теперь ее воображение (доволь­но богатое само по себе) и выдумало этот стук.

Ерунда —я же слышала!

Неожиданно она посмотрела на потолок. Ага! Слабое ца­рапанье!

Крысы на чердаке! Господи! Крысы!

Она вздохнула. Ну вот. Огромные толстые хвосты. Шлеп, шлеп. Как ни странно, ей полегчало. И тут она впервые обратила внимание на холод. Комната бы­ла совершенно выстужена.

Мать подошла к окну. Проверила его. Закрыто. Потрога­ла батареи. Горячие.

В чем дело?

Крис посмотрела на дочь, на ее курносый нос и веснушча­тое лицо, потом быстро наклонилась и поцеловала теплую щеку. «Я так люблю тебя»,—прошептала она. Затем Крис вернулась в свою спальню и вновь принялась за чтение сце­нария.

Ей хотелось спать. Она перевернула страницу. Бумага бы­ла измята, края оборваны. Это работа режиссера-англичани­на. Когда он нервничает, то дрожащими руками отрывает по­лоску бумаги от первой попавшейся страницы и жует ее, пока во рту у него не вырастает большой бумажный ком.

Милый Бэр к!

Крис зевнула и вновь взглянула на сценарий. Многие страницы были объедены. Она вспомнила про крыс. У э т и х маленьких сволочей, безусловно, есть чув - ство ритма. Она решила утром отправить Карла за крысо­ловками.

Пальцы Крис разжались. Сценарий выпал из рук.

Крис уснула. Ей снилась ее смерть. Она задыхалась и рас­творялась, терялась в пустоте и все время думала: меня не будет, я умру, меня не будет никогда, о, па - па не допустит этого, я не хочу превратить - ся в ничто, навсегда —и опять таяла, растворялась, и этот звон, звон, звон...

Телефон!

С тяжело бьющимся сердцем Крис вскочила и сняла трубку.

Звонил помощник режиссера.

— В гримерной в шесть часов, дорогая.

— Ладно.

— Как дела?

— Если сейчас пойду под душ и приду в себя, значит, все в порядке.

Он засмеялся.

— Увидимся.

— Хорошо.

Она повесила трубку. Немного посидела, раздумывая над своим сном. Сон? Это скорее напоминало раздумья в полу­сне. Такая удивительная ясность! Конец существования. Не- возвратимость. Она раньше не могла себе представить. О Боже, этого не может быть!

Но это, к сожалению, правда.

Крис надела халат и быстро спустилась вниз, к реальному и шкворчащему жареному бекону.

— Доброе утро, миссис Макнейл!

Седая Уилли склонилась над столом. Она выжимала сок из апельсинов. Под глазами синие мешки. Чуть заметный ак­цент. Она, как и Карл, была родом из Швейцарии. Экономка вытерла руки салфеткой и направилась к плите.

— Я сама достану, Уилли,—Крис, всегда наблюдатель­ная, заметила ее усталый взгляд. Уилли вернулась к столу, ворча что-то себе под нос. Крис налила кофе и принялась за завтрак. Посмотрев на свою тарелку, она тепло улыбнулась. Алая роза. Регана. Мой ангел. Каждое утро, когда Крис снималась, Регана тихонько вставала с кровати, шла на кухню и клала ей цветок на тарелку, а потом, сонная, опять шла спать. Крис покачала головой, вспомнив, что она когда-то хо­тела назвать ее Гонерильей. Да. Все верно. Надо быть готовой к худшему. Ее большие зеленые глаза стали вдруг похожи на глаза бездомного или осиротевшего человека. Она вспомнила о другом цветке. О сыне. Джэми.

Он умер давно, когда ему было всего три года. Крис в то вре­мя была молоденькой неизвестной девочкой из хора на Брод­вее. Она поклялась, что никогда не будет любить так сильно, как Джэми и его отца, Говарда Макнейла. Уилли подала сок, и тут Крис вспомнила о крысах.

— Где Карл? —спросила она экономку.

— Я здесь, мадам.

Мажордом выглянул из-за двери кладовой. Властный. По­чтительный. Энергичный. Вежливый. Живые, блестящие гла­за. Орлиный нос. Абсолютно лысый.

— Послушай, Карл. На чердаке-завелись крысы. Неплохо бы купить капканы.

— Крысы?

— Я же сказала.

— На чердаке чисто.

— Ну, значит, у нас чистоплотные крысы.

— Никаких крыс.

— Карл, я их слышала ночью.—Крис едва сдерживалась.

— Может, канализация,—попробовал возразить Карл,— или отопительные трубы?

— Крысы! Ты купишь в конце концов эти проклятые ловушки? И перестань спорить!

— Да, мадам. Я пойду прямо сейчас!

— Не сейчас, Карл! Все магазины закрыты!

— Они и правда закрыты,—проворчала Уилли.

— Посмотрим.

Он ушел.

Крис и Уилли обменялись взглядами, потом Уилли пока­чала головой и вернулась к бекону. Крис вспомнила про свой кофе. Странный. Странный человек. Так же, как и Уилли, трудолюбивый, очень преданный. И все же было в нем что-то такое, от чего Крис становилось не по себе. Что именно? Может, его чуть заметная заносчивость? Или его вы­зывающее поведение? Нет. Что-то другое. Супруги жили у нее уже почти шесть лет, но Карла она никак не могла по­нять до конца.

Крис поднялась в свою комнату и надела свитер и юбку. Посмотрела в зеркало и с удовольствием начала расчесывать свои короткие рыжие волосы, вечно казавшиеся растрепан­ными. Потом состроила рожицу и глупо усмехнулась. Эй, милая соседушка! Можно поговорить с тво - им мужем? С твоим любимым? С твоим него - дяем? А, твой негодяй в богадельне? Это он звонит! Она показала язык своему отражению. Поникла. ОБоже, что за жизнь! Взяла коробку с гримом и па­риками, спустилась вниз и вышла на тенистую чистую улицу.

На мгновение Крис остановилась, вдохнула полной грудью свежий утренний воздух и посмотрела направо. По­шла дальше. К своей работе, к этой веселой путанице, к бута­форской, шутовской старине.

Как только Крис вошла через главные ворота, ее настро­ение немного улучшилось, а потом, увидев знакомые ряды фургонов вдоль южной стены, где размещались костюмер­ные и гримерные, она и вовсе повеселела. В восемь утра пер­вого дня съемок она уже почти пришла в себя, потому что начала спорить по поводу сценария.

— Эй! Бэрк! Будь так добр, посмотри, что это здесь за ерунда, а?

— Ага, у тебя все-таки есть сценарий! Прекрасно! — Ре­жиссер Бэрк Дэннингс, подтянутый и стройный, как принц из волшебной сказки, озорно и лукаво подмигнул ей и акку­ратно оторвал дрожащими пальцами полоску бумаги от сце­нария.

— Сейчас я начну чавкать,—засмеялся он.

Они стояли на площадке перед административным здани­ем университета среди актеров, статистов, технического пер­сонала и рабочих ателье. Кое-где на лужайке уже размести­лись любопытные зрители. Собралось множество детей. Опе­ратор, уставший от шумихи, поднял газету, которую жевал Дэннингс. От режиссера уже с утра слегка отдавало джином.

— Да, я жутко доволен, что тебе дали сценарий.

Это был изящный, хрупкий, уже немолодой человек. Он говорил с таким изысканным британским акцентом, что в его устах даже самые страшные ругательства звучали красиво. Когда он пил, то постоянно хохотал, казалось, что ему труд­но сдерживать себя и оставаться хладнокровным.

Пока шли съемки, солнце то ярко светило, то пряталось за тучи, и к четырем часам небо окончательно нахмурилось. Помощник режиссера распустил труппу до следующего дня.

Крис пошла домой. Она чувствовала усталость. На углу ее выследил из дверей своего бакалейного магазина пожилой итальянец и попросил дать автограф. Крис расписалась на бу­мажном пакете и добавила «с наилучшими пожеланиями». Пока она стояла у светофора, взгляд ее упал на католическую церковь. Кто-то ей говорил, что здесь женился Джон ф. Кеннеди. Здесь он и молился. Крис попыталась предста­вить его среди набожных морщинистых старушек и жертвен­ных свечей.

Мимо промчался развозящий пиво грузовик, громыхая за­потевшими банками.

Крис перешла на другую сторону. Пошла вдоль улицы, и когда проходила мимо школы, ее обогнал какой-то священ­ник в нейлоновой куртке. Подтянутый. Небритый. Он свер­нул налево и направился в сторону церкви.

Крис, остановившись, с интересом наблюдала за ним. Священник торопился к небольшому коттеджу. Заскрипела старая дверь, и появился еще один священник. Этот был очень мрачный и, по всей вероятности, нервничал. Он кив­нул молодому человеку и, опустив голову, заспешил в цер­ковь. Опять скрипнула дверь коттеджа, и Крис увидела еще одного священника. Он поздоровался со своим гостем и об­нял его за плечи. В этом движении было что-то покровитель­ственное. Он вовлек молодого человека внутрь, и дверь за­хлопнулась с противным скрипом.

Крис в недоумении уставилась на свои туфли. Что за ерунда? Ей стало интересно, ходят ли иезуиты исповедо­ваться.

Послышался отдаленный раскат грома. Крис взглянула на небо. Интересно, будет дождь или нет... воскресение...

Да, да, конечно. В следующий вторник. Сверкнула молния. Можешь не волноваться, ма­лышка, мы сами тебе позвоним.

Подняв воротник пальто, Крис заторопилась домой. Ей очень хотелось, чтобы пошел дождь.

Через минуту Крис была уже на месте. Сначала она за­шла в ванную, оттуда —на кухню.

— Салют, Крис, успешно поработали?

Это Шарон Спенсер. Симпатичная блондинка двадцати с небольшим лет. Вечно юная. Родом из Орегона. Уже три года она работала секретарем у Крис и одновременно была домашней учительницей Реганы.

— Да как всегда, ерунда, — Крис подошла к столу и лени­во начала перебирать почту.—Что-нибудь стоящее внимания?

— Не желаете ли отобедать на следующей неделе в Бе­лом доме?

— Не знаю, Марти, а что я там буду делать?

— Объедаться пирожными до отвала.

Крис засмеялась.

— А где Рэге?

— Внизу, в детской.

— Чем занимается?

— Лепит. По-моему, птицу. Для тебя.

— Да, птица мне нужна,—улыбнулась Крис. Она подо­шла к плите и налила в чашку горячего кофе.

— Ты пошутила насчет обеда?

— Конечно, нет,—удивилась Шарон.—В четверг.

— Народу много будет?

— Да нет. По-моему, человек пять или шесть.

— Кроме шуток?

Крис было приятно. Она даже не особенно удивилась. Ее общество любили многие: кучера и поэты, профессора и ко­роли. Что им нравилось в ней? Ее жизнь? Крис села за стол.

— Как прошли занятия?

Шарон зажгла сигарету и нахмурилась:

— Опять плохо с математикой.

— В самом деле? Интересно.

— Вот именно. Это же ее любимый предмет,—поддер­жала Шарон.

— Ну, это, наверное, из-за современных методов обуче­ния. Я бы даже не сумела различить номера автобусов, если бы...

— Привет, ма!

Регана выскочила из-за двери, широко расставив в сторо­ны руки. Рыжие хвостики. Светящееся от радости лицо. И миллион веснушек.

— Привет, маленькая негодяйка.—Крис поймала ее в объятия и крепко прижала к себе, смачно чмокая в щечку и не пытаясь сдерживать свою нежность. Потом с любопыт­ством спросила: — Что же ты делала сегодня? Что-нибудь очень интересное?

- Да, ерунда.

— Какая именно ерунда?

— Дай вспомнить. — Регана уперлась коленями в ноги ма­тери и медленно раскачивалась взад-вперед.—Ну, как всегда, я занималась.

— Так.

— И рисовала.

— Что ты рисовала?

— Цветы, такие, знаешь... как маргаритки, только розо­вые. А потом, ну да, потом была лошадь! — Регана широко раскрыла глаза и начала с восхищением рассказывать: — У этого дяди была лошадь, ну, у того, который живет там, у ре­ки. Ма, мы гуляли, и вдруг эта лошадь, такая красивая! Ма, ты бы ее видела!,И этот дядя сам разрешил мне посидеть на ней. Правда-правда! Ну, конечно, только на минуточку!

Крис многозначительно подмигнула Шарон.

— Неужели сам? — спросила она, удивленно поднимая брови. Когда Крис приехала на съемки в Вашингтон, Шарон (она была уже членом семьи) жила вместе с ними в отдель­ной комнате на втором этаже. Потом она познакомилась с каким-то конюхом, который работал на конюшне, располо­женной неподалеку. Теперь Шарон нужна была отдельная квартира. Крис сняла для нее номер-люкс в дорогой гостини­це и при этом настояла на том, чтобы за номер платила именно она, а не Шарон.

— Сам,—улыбнулась Шарон.

— Лошадь была серая! — добавила Регана.—Ма, а неуже­ли мы не можем купить лошадь? То есть ведь мы могли бы, да?

— Посмотрим, малышка.

— Когда у меня будет лошадь?

— Посмотрим. Ну, а где твоя птица?

На секунду Регана замерла, а потом, недовольно взглянув на Шарон, сжала губы и укоризненно покачала головой.

— Это был сюрприз.—Она засмеялась.

— Ты хочешь сказать...

— Ну да. С длинным смешным носом, как ты и хотела!

— Рэге, ты прелесть. Можно посмотреть?

— Нет, мне еще нужно ее раскрасить. Когда будем обе­дать, ма?

— Ты голодная?

— Умираю от голода.

— Так ведь еще и пяти нет. Когда же мы ели? — спроси­ла Крис у Шарон.

— Где-то в двенадцать, — попыталась припомнить Шарон.

— А когда вернутся Уилли и Карл?

Крис отпустила их до вечера.

— Часов в семь,—ответила Шарон.

— Ма, пошли в кафе, а? —попросила Регана.—Можно?

Крис взяла дочь за руку, притянула ее к себе и поцело­вала.

— Беги наверх, одевайся, сейчас пойдем.

— Как я тебя люблю!

Регана выбежала из комнаты.

— Малыш, надень новое платье! — крикнула ей вдогонку Крис.

— Тебе хотелось бы опять стать одиннадцатилетней де­вочкой? — задумчиво спросила Шарон.

— Это — предложение?

Крис глянула на письма и начала безразлично расклады­вать исписанные листки.

— Ты его принимаешь? — настаивала Шарон.

— Со всеми заботами, которые у меня сейчас? И со все­ми воспоминаниями?

- Да.

— Ну уж нет.

— Подумай хорошенько.

— Я думаю.—Крис подняла письмо с прикрепленным впереди конвертом. Джаррис. Ее агент.—Кажется, я просила его пока ни о чем мне не писать.

— Прочитай,—предложила Шарон.

— А что такое?

— Я читала его сегодня утром.

— Что-нибудь хорошее?

— Великолепное. Они хотят взять тебя режиссером,— ответила Шарон и сделала очередную затяжку.

- Что?!

— Прочитай письмо.

— О Боже, Шар, ты не шутишь?

Крис вцепилась в письмо и начала жадно пробегать его глазами:

- «... Новый сценарий... триптих... студия просит сэра Стефана Мора... При наличии согласия на...» Я буду режиссе­ром!

Размахивая руками, она заверещала от радости:

— О Стив, ты ангел, ты не забыл!

Они снимали какой-то фильм в Африке. Он здорово на­пился. Сидя в шезлонге, на закате дня, Стив как-то сказал ей, что ему нравится работа актера. «Ерунда,—ответила Крис.— Ты знаешь, что такое настоящая работа? Самому ставить фильмы!» — «Согласен». — «Надо сделать что-то свое собствен­ное, я имею в виду что-то такое, что будет жить по­том».—«Ну и займись этим сама».—«Я пыталась, но меня не берут».—«Почему?» —«Им кажется, что я не справлюсь с монтажом». Дорогие воспоминания. Теплая улыбка. Милый Стив!

— Ма, я не могу найти платье! — крикнула Регана.

— В стенном шкафу! — ответила Крис.

— Уже Смотрела!

— Сейчас иду! — На секунду Крис задумалась, взглянула на письмо и поникла.—А вдруг ерунда какая-нибудь и не в моем стиле?

— Да вряд ли. Мне кажется, фильм стоящий.

— Ну да, ты всегда считала, что в фильмы ужасов надо вставлять комедийные эпизоды.

Шарон засмеялась.

— Мама!

— Иду!

Крис медленно встала.

— У тебя сегодня свидание, Шар?

- Да.

Крис покосилась на корреспонденцию.

— Тогда иди, а с остальной ерундой разберемся завтра. Шарон встала.

— Хотя подожди-ка.—Крис что-то вспомнила.—Одно срочное письмо надо отправить сегодня же.

— Хорошо.—Шарон взяла блокнот и приготовилась за­писывать.

— Ма-а-а-м! — Регана уже подвывала от нетерпения.

— Подожди, я сейчас,—попросила Крис Шарон.

Шарон глянула на часы.

— Крис, мне уже пора заниматься созерцанием.

Крис пристально и с чуть заметным раздражением посмо­трела на нее. За полгода ее секретарша вдруг превратилась в «искательницу спокойствия». Началось это с самогипноза еще в Лос-Анджелесе, а потом закончилось буддийским пес­нопением. Последнее время, пока Шарон жила под одной крышей с Крис, в доме поселилась апатия, сопровождаемая безжизненными, унылыми напевами «Nam myoho renge куо» («Крис, ты просто повторяй эти слова, ничего больше, и твои желания исполнятся, и все будет так, как ты хочешь...»). Эти завывания доносились до Крис и днем, и ночью, и чаще всего именно тогда, когда она разучивала роль.

— Можешь включить телевизор,—великодушно разре­шила Шарон своей хозяйке.—Все нормально. От песнопения меня никакой шум не отвлекает.

На этот раз она собралась заниматься трансценденталь­ным созерцанием.

— Шар, неужели ты действительно веришь, что вся эта чепуха может хоть каким-то образом помочь тебе? —равно­душно спросила Крис.

— Это меня успокаивает,—ответила Шарон.

— Понятно,—сухо отчеканила Крис и пожелала Шарон спокойной ночи. Она не напомнила про письмо и, выходя из кухни, пробормотала: — «Nam myoho renge куо».

— Повторяй эти слова минут пятнадцать или двадцать! — крикнула ей вдогонку Шарон.—Может, это и тебе поможет!

Крис остановилась и хотела возразить, но передумала. Она поднялась в спальню Реганы и сразу же подошла к стен­ному шкафу. Регана застыла посередине комнаты и внима­тельно вглядывалась в потолок.

— Что такое? — забеспокоилась мать.

Крис пыталась найти платье. Бледно-голубое, ситцевое. Она купила его неделю назад и хорошо помнила, что повеси­ла платье в стенной шкаф.

— Странный шум,—заметила Регана.

— Я знаю. У нас завелись друзья.

— Разве? Какие? — Регана перевела взгляд на мать.

— Белки, крошка моя, белки на чердаке.

Ее дочь была брезглива и терпеть не могла крыс. Даже мыши приводили ее в ужас.

Поиски платья не увенчались успехом.

— Мам, посмотри, его тут нет.

— Вижу, вижу. Может, Уилли случайно бросила его в стирку?

— Как будто исчезло.

— Ну ладно. Надень тогда синее, оно тебе тоже идет.

Они пошли в кафе. Крис довольствовалась салатом, а Ре­гана после супа с четырьмя булочками и жареного цыпленка уплетала шоколадный коктейль, полторы порции пирога с голубикой и кофейное мороженое. И куда это все умещается? В кости идет, что ли? Девочка была очень худенькая.

Крис докурила и, медленно допивая кофе, посмотрела в окно.

Темная вода Потомака застыла в каком-то ожидании.

— Какой хороший был обед, мам.

Крис повернулась к ней и, как это часто с ней случалось, увидела в своей дочке Говарда. Она тут же перевела взгляд на тарелку.

— А пирог не будешь доедать? — спросила Крис.

Регана опустила глаза.

— Я .наелась конфет.

Крис потушила сигарету и улыбнулась.

— Тогда пошли.

Около семи они были дома. Уилли и Карл уже верну­лись. Регана сразу побежала в детскую, чтобы побыстрее за­кончить птицу для матери. Крис пошла на кухню за письмом. Уилли варила кофе в старой кастрюльке без крышки. Она была раздражена и недовольна.

— Привет, Уилли, как кино? Хорошо провели время?

— Не спрашивайте.—Она бросила щепотку соли и немного яичной скорлупы в булькающее содержимое ка­стрюльки. Да, они сходили в кино, объяснила Уилли. Она хо­тела посмотреть кино с участием «Битлз», но Карл настоял на своем: ему приспичило пойти на фильм про Моцарта.

— Ужас! —кипела она, уменьшая огонь на плите.—Та­кой дурак!

— Ну извини.—Крис сунула письмо под мышку.—Кста­ти, Уилли, ты не видела платье, которое я купила Регане на прошлой неделе? Такое голубое, из ситца?

— Да, сегодня утром оно было в стенном шкафу.

— И куда ты его положила?

— Оно там.

— Может, ты случайно прихватила его, собирая грязное белье?

— Оно там.

— С грязным бельем?

— В стенном шкафу.

— Там его нет. Я смотрела.

Уилли хотела что-то ответить, но только сжала губы и бросила сердитый взгляд на кастрюльку с кофе. Вошел Карл.

— Добрый вечер, мадам. — Он направился к умывальнику и налил стакан воды.

— Ты расставил капканы? — спросила Крис.

— Никаких крыс.

— Ты их расставил?

— Конечно, я их расставил, но на чердаке чисто.

— А теперь скажи: тебе кино понравилось?

— Очень.—По его поведению, так же как и по непрони­цаемому выражению лица, ничего нельзя было понять.

Крис пошла к себе в комнату, про себя напевая извест­ную песенку «Битлз». Но внезапно^уостановилась.

Сейчас я тебе покажу! ’

— Карл, а тебя не затруднило достать мышеловки?

— Ничуть.

— В шесть часов утра?

— В ночном универмаге, мадам.

— О Боже!

Крис.долго купалась, наслаждаясь теплой водой, а когда вошла в свою спальню за халатом, то в стенном шкафу обна­ружила пропавшее платье Реганы. Оно лежало смятое на ку­че белья.

Крис подняла его. Как оно здесь очутилось?

Этикетки не были сорваны. Крис задумалась. Потом вспомнила, что в тот же день, когда покупала платье, купила и кое-что для себя. Наверное, я все сюда и бро­сила.

Крис отнесла платье в спальню Реганы и, повесив его на вешалку, убрала в шкаф. Она мельком взглянула на туалеты дочери. Прекрасные платья. Да, Рэге, смотри лучше на них и не думай о папе, который да - же писем не пишет.

Крис закрыла шкаф и, резко повернувшись, ударилась но­гой о письменный стол. О Боже, этого еще не хва­тало!

Она приподняла ногу и потерла ушибленный палец. И тут только заметила, что стол сдвинут с прежнего места приблизительно на метр. Неудивительно, что я уда - рилась. Наверное, Уилли пылесосила и ото­двинула его.

Крис с письмом от своего агента спустилась в кабинет и присела на мягкий низкий диван у огня.

Она еще раз просмотрела письмо. Вера, Надежда, Любовь. Три независимые части, в каждой свой режиссер и актерский состав. Ей предлагали Надежду. Замысел ей нравился. Немного скучновато, подумала она, но зато изы­сканно. Наверняка название изменят на что-нибудь типа «Суматоха вокруг доброде - тел и».

В прихожей послышался звонок. Пришел Бэрк Дэннингс. У него не было своей семьи, и он часто заходил к Крис. Буду­щий режиссер задумчиво улыбнулась и покачала головой, услышав, как Бэрк что-то съязвил в отношении Карла, кото­рого ненавидел и постоянно поддразнивал.

— Ну, привет. Дай выпить! — первым делом потребовал Бэрк, войдя в комнату и устремившись к бару.

Бэрк был немного раздражен и чем-то расстроен.

— Опять в поисках? — спросила Крис.

— Что ты имеешь в виду, черт возьми? — огрызнулся он.

— У тебя озабоченный вид.—В таком состоянии она его уже видела, когда снимали фильм в Лозанне. Они остано­вились в приличной гостинице с видом на Женевское озеро. В первую ночь после приезда Крис никак не могла заснуть. В пять часов утра она вскочила с кровати, оделась и спусти­лась вниз, чтобы выпить чашечку кофе или просто поболтать с кем-нибудь. Ожидая в коридоре лифта, она выглянула в окно и увидела Дэннингса. Он вышагивал вдоль берега озе­ра, засунув руки в карманы пальто, и не обращал никакого внимания на жуткий холод. Когда Крис спустилась в вести­бюль, Бэрк как раз входил в гостиницу.

— Ни одной шлюхи на горизонте! — разочарованно выпа­лил он, проходя мимо нее с опущенными глазами. Затем Дэннингс вошел в лифт и поднялся к себе в номер спать. По­зже, когда Крис со смехом вспомнила этот случай, Дэннингс пришел в ярость, объявил публично, что она страдает «избыт­ком галлюцинаций», и добавил, что верят ей «только потому, что она кинозвезда»: Тогда Бэрк назвал ее ненормальной, а несколько позже спокойно объяснил (чтобы не обижать ее), что, возможно, она кого-то и видела, но по ошибке при­няла за Дэннингса. «Кстати,—заметил он,—моя прапраба­бушка, кажется, была родом из Швейцарии».

Крис подошла к бару и напомнила ему об этом случае.

— Не будь дурой! — закричал Дэннингс.—Я провел це­лый вечер на чае, я был на факультетском чаепитии!

Крис облокотилась о стойку бара:

— Так ты пил только чай?

— Да, не ухмыляйся так глупо.

— И нализался чаем,—сухо отрезала она.—Вместе с иезуитами.

— Нет, иезуиты были трезвые.

— Они не пьют?

— Ты что, рехнулась? — продолжал кричать Бэрк.—Они нажрались! Никогда в жизни не встречал таких алкашей!

— Потише, Бэрк, не забывай: здесь Регана.

— Да, Регана,—зашептал Дэннингс.—Дай же скорее вы­пить, черт тебя дери!

— Что же ты делал на факультетском чаепитии?

— Идиотская общественная деятельность, всегда надо за­ниматься какой-нибудь ерундой.

Крис протянула ему стакан джина со льдом.

— Мы обсуждали, как сильно испоганили их террито­рию,—пробурчал режиссер. Он поднес стакан к губам и сде­лал набожный вид.—Ну да, смейся. Все, что ты умеешь,— это смеяться и вертеть задом.

— Я только улыбнулась.

— Ну, все равно. Лучше скажи, как у тебя дела.

Крис неопределенно пожала плечами.

— У тебя плохое настроение? В чем дело?

— Не знаю.

— Не рассказывай сказки.

— Чертовщина какая-то, я, пожалуй, тоже выпью,—ска­зала она, протягивая руку за стаканом.

— Правильно, это полезно для желудка. Ну, так в чем же дело?

Крис медленно налила себе водки.

— Ты когда-нибудь думал о смерти?

— Извини, но...

— Да, о смерти,—перебила она его.—Думал когда-ни­будь, Бэрк? Что это такое? Я хочу сказать, на самом деле что это такое?

— Не знаю,—ответил Дэннингс слегка раздражен­но.—Нет, не знаю. Я вообще об этом не думаю. Я восприни­маю смерть, как она есть, и все. Какого черта ты вздумала го­ворить об этом?

Крис пожала плечами.

— Не знаю,—медленно произнесла она. Бросила кусочек льда себе в стакан и задумчиво наблюдала за ним.—Да... да... я думаю, это что-то вроде... как сон в момент пробуждения. Я хочу сказать, что именно так мне показалось... что смерть... именно такая. Я имею в виду конец, к о н е ц, я раньше нико­гда об этом не думала.—Крис потрясла головой.—О Боже, меня даже в дрожь бросило! Мне показалось, что я падаю с нашей проклятой планеты со скоростью сто миллионов в час.

— Чушь! Смерть —это покой,—вздохнул Дэннингс.

— Но только не для меня, дорогой мой.

— Твоя жизнь будет продолжаться в твоих детях.

— Перестань! Мои дети —это не я.

— Да, и слава Богу! Одной такой вполне достаточно.

— Нет, Бэрк, ты только вдумайся! Никогда больше не су­ществовать! Это...

— О Господи, помилуй! Приходи на факультетское ча­епитие на следующей неделе, и, может, священники тебя успокоят.

Бэрк поставил стакан.

— Давай лучше выпьем.

— Знаешь, а я и не догадывалась, что они пьют.

— Ты просто глупая.

В его глазах сверкнула злоба. Бэрк приближался к агрес­сивной стадии опьянения. Крис задумалась. Ей показалось, что она задела его за живое.

— Они ходят исповедоваться? — спросила она.

— Откуда я знаю? — неожиданно взревел Бэрк.

— А ты разве не учился на...

— Где этот проклятый джин?

— Хочешь кофе?

— Не будь дурой. Я хочу выпить.

— Выпей кофе.

— Ну перестань. Давай налей на дорожку.

— Что-нибудь полегче?

— Нет, никакой дряни. Терпеть не могу пить всякую дрянь. Ну, давай же наливай в конце концов!

Бэрк протянул стакан, и Крис плеснула ему немного джина.

— Может, мне пригласить двух или трех священников к себе?

- Кого?

— Я не знаю.—Она снова пожала плечами.—Ну, ко­го-нибудь поважней.

— От них потом не отвяжешься. Все они ворюги и зану­ды,—выпалил Бэрк и залпом осушил стакан.

Да, он начисто забывается. Крис быстро пере­менила тему. Она рассказала о новом сценарии и о том, что ее приглашают на съемки в качестве режиссера.

— Неплохо,—пробормотал Дэннингс.

— Но я боюсь.

— Ерунда. Самое главное —это заставить всех поверить в то, что поставить фильм было очень сложно. В первый раз я не понимал этого, зато теперь я, как видишь, на высоте. Это элементарно.

— Бэрк, если говорить честно, то именно сейчас, когда мне сделали такое предложение, я чувствую себя очень не­уверенно. И особенно в отношении технической стороны дела.

— Послушай, предоставь это другим. У тебя будут опера­торы, редакторы, сценаристы. Подыщи хороших специали­стов, и они обо всем позаботятся. Самое важное — это работа с актерами, а здесь ты справишься превосходно. Ты ведь мо­жешь не только словами сказать им, как двигаться и произно­сить реплики, милая, но и показать. Вспоминай других ре­жиссеров и будь сдержанней.

Крис еще не верила ему.

— И все-таки что делать с техникой? — обеспокоенно спросила она. Пьяный или трезвый, Дэннингс был как-никак одним из лучших режиссеров, и Крис очень нужны были его советы.

Битый час она вникала в таинство режиссерского искус­ства.

— Дорогая моя, единственное, что тебе нужно,—это найти хорошего редактора,—усмехнулся Дэннингс, закруг­ляя разговор.—Человека, действительно разбирающегося в этом деле.

Опасный момент агрессивности миновал, и теперь Бэрк являл собой очаровательного собеседника.

— Извините, мадам. Вы что-то хотели?

У дверей в кабинет стоял Карл.

— А, привет, Торндайк,—засмеялся Бэрк.—Или это Ген­рих? Никак не могу запомнить.

— Это Карл.

— Ах да, конечно. Как же я мог забыть, черт меня побе­ри! Скажи-ка, Карл, ты был внештатным осведомителем при гестапо или официальным? Мне кажется, здесь есть разница.

Карл вежливо ответил:

— Ни тем, ни другим, сэр, я швейцарец.

— Да-да, конечно,—захохотал Дэннингс.—И ты, конеч­но же, никогда не играл с Геббельсом?

Непроницаемый Карл повернулся к Крис.

— И никогда не летал вместе с Рудольфом Гессом?

— Мадам чего-нибудь желает?

— Я не знаю. Бэрк, ты хочешь кофе?

— А пошел твой кофе...

Бэрк резко встал и, выйдя с воинственным видом из ком­наты, покинул дом.

Крис покачала головой и повернулась к Карлу.

— Отключи телефон,—произнесла она равнодушно.

— Хорошо, мадам. Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо. Где Рэге?

— Внизу, в детской. Позвать ее?

— Да, уже пора спать. Нет, погоди, не надо. Я пойду к ней, взгляну на птицу.

— Хорошо, мадам.

— И в сотый раз прошу прощения за Бэрка.

— Я не обращаю внимания.

— Знаю. Вот это его и бесит.

Крис вышла в коридор, открыла дверь на первый этаж и крикнула сверху:

— Эй, разбойница! Ты что там делаешь? Птица готова?

— Да, иди посмотри. Спускайся сюда, я ее уже закон­чила.

— Ну, ты молодчина! — воскликнула Крис, когда дочка протянула ей фигурку птицы. Та еще не совсем высохла, и краски немного растеклись. Птица была выкрашена в оран­жевый цвет, а клюв — в зеленую и белую полосочку. К голо­ве был приклеен хохолок из перьев.

— Тебе нравится? — спросила Регана.

— Да, крошка, очень нравится. Как ее зовут?

— М-м-м...

— Так как мы ее назовем?

— Не знаю.—Регана пожала плечами.

— Давай подумаем.—Крис задумалась и прижала палец к губам.—Может быть, Птичка-Глупышка? А? Просто — Птичка-Глупышка.

Регана прыснула и прикрыла рот ладонью, чтобы не рас­хохотаться. Она радостно закивала.

— Итак, Птичка-Глупышка большинством голосов! Пусть останется здесь и подсохнет, а потом я отнесу ее в свою ком­нату.

Крис поставила птицу на место и вдруг заметила план­шетку для спиритических сеансов. Она лежала рядом на сто­ле. Крис была любопытна и в свое время купила эту план­шетку, чтобы исследовать собственное подсознание. Но у нее ничего не получилось. Пару раз она пробовала с Шарон и один раз с Дэннингсом. Но Бэрк очень ловко научился управлять планшеткой («Так это ты ее все время двигаешь, голубчик?»), и все «послания» были начинены ругательствами. Впоследствии Дэннингс сваливал все на «этих дефективных духов».

— Ты играешь с планшеткой?

— Ага.

— Ты умеешь?

— Ну конечно. Давай я тебе покажу.—Она с готовно­стью подошла кстолу.

— Я думала, что для игры нужно два человека.

— Совсем необязательно, я все время играю одна.

Крис пододвинула стул.

— Давай играть вдвоем, хорошо?

Секунду девочка раздумывала:

— Хорошо.

Регана пододвинула пальцы к белой планшетке, и, как только Крис захотела до нее дотронуться, планшетка резко повернулась и остановилась у отметки «нет».

Крис лукаво улыбнулась:

— Это значит: «Мамочка, я хочу поиграть одна»? Ты не хочешь, чтобы я с тобой играла?

— Нет, я хочу. Это капитан Гауди сказал: «Нет».

— Какой капитан?

— Капитан Гауди.

— Малышка, а кто такой этот капитан Гауди?

— Ты знаешь... Ну, я задаю ему вопросы, а он отвечает.

- Да?

— Да, он очень хороший.

Крис чуть заметно нахмурилась. Она вдруг встревожи­лась. Регана любила своего отца, но внешне никак не отре­агировала на развод родителей. А вдруг она плакала в своей комнате, но Крис даже не знала этого? Она боялась, как бы депрессия и другие отрицательные эмоции не отразились на здоровье Реганы. Фантазии, выдуманный друг. Это было уже явное отклонение. И почему «Гауди»? Очень похоже на «Гау- ард», так звали отца Реганы. Очень похоже.

— Как же так, то ты не можешь придумать имени для своей птички, то вдруг у тебя появляется капитан Гауди? По­чему ты называешь его «капитан Гауди»?

— Потому что его так зовут,—улыбнулась Регана.

— Кто это сказал?

— Ну он, конечно.

— А что он тебе еще говорит?

— Ерунду.

— Какую ерунду?

— Просто ерунду.

— Например.

— Сейчас увидишь. Я у него кое-что спрошу.

— Пожалуйста.

Регана прикоснулась пальцами к планшетке, уставилась на дощечку и сосредоточилась.

— Капитан Гауди, моя мама красивая?

Секунда... пять секунд... десять... двадцать...

— Капитан Гауди?

Прошло еще несколько секунд. Крис была удивлена. Она была уверена, что ее дочь сама сдвинет планшетку на отмет­ку «да».

Боже мой, что же это такое? Бессозна­тельная неприязнь? Нет, этого не может быть.

— Капитан Гауди, это уже невежливо,—обиделась Регана.

— Малышка, а может, он уже спит?

— Ты думаешь?

— Я думаю, что и тебе пора спать.

— Уже? Он дурачина,—пробурчала Регана и пошла за матерью наверх.

Крис уложила ее в постель и села рядом.

— Кроха, в воскресенье я не работаю. Хочешь куда-ни­будь пойти?

- Куда?

Несколько раз Крис пыталась найти для Реганы подруг. _t Ей удалось познакомиться с одной двенадцатилетней девоч­кой по имени Джуди. Но сейчас Джуди уехала на пасхальные каникулы, и Крис показалось, что Регана чувствует себя оди­нокой.

— Ну, я не знаю,—ответила Крис.—Куда-нибудь. Давай посмотрим город? А может, пойдем к цветущим вишням? Вот это мысль, они наверняка уже цветут. Ты хочешь?

— Конечно, хочу, ма.

— А завтра вечером пойдем в кино. Ладно?

— Как я тебя люблю!

Регана обняла ее, и Крис в ответ крепко прижала девочку к себе, прошептав:

— Рэге, милая, я тебя тоже очень люблю!

— Можешь пригласить и мистера Дэннингса, если хо­чешь.

Крис удивилась:

— Мистера Дэннингса?

— Да, все нормально. Я не против.

Крис засмеялась:

— Нет, не нормально. Почему я должна приглашать ми­стера Дэннингса?

— Он же тебе нравится.

— А тебе он разве не нравится?

Она не ответила.

— Крошка моя, что с тобой происходит? — Крис решила у нее все выпытать.

—- Ведь ты же собираешься выйти за него замуж.—Это был уже не вопрос, а утверждение.

Крис рассмеялась.

— Малышка моя, конечно, нет! О чем ты говоришь? И как это пришло тебе в голову?

— Но он же тебе нравится.

— Мне нравятся пироги, но я не собираюсь выходить за них замуж. Малышка, он мой друг, просто старый хороший Друг.

— Тебе он нравится не так, как папа?

— Я люблю твоего папу и всегда буду любить твоего па­пу, а мистер Дэннингс часто ко мне приходит, потому что ему скучно, он совсем один, вот и все. Он мой друг.

— А я слышала...

— Ты слышала? От кого ты слышала?

В глазах дочери еще проглядывало сомнение, но вскоре оно рассеялось.

— Не знаю. Я просто подумала.

— Ну это совсем глупо. Забудь.

— Хорошо.

— А теперь спи.

— Можно, я почитаю? Я не хочу спать.

— Конечно, можно. Почитай немного и ложись спать.

— Спасибо, мамочка.

— Спокойной ночи, кроха.

— Спокойной ночи.

Крис послала ей воздушный поцелуй и вышла. Она спу­стилась вниз. Ох уж эти дети! Откуда они столь­ко выдумывают?

Крис стало любопытно, не считает ли Регана причиной, развода Дэннингса. Ну нет, это уж совсем глупо. Регана знала только, что Крис подала на развод. Этого хотел Говард. Причиной, как он считал, являлись длительные раз­луки и подавление его личности, поскольку никто не воспри­нимал его иначе как «мужа кинозвезды». Регана ничего этого не знала. Ну, хватит. Прекрати заниматься ди - летантским психоанализом и займись лучше своей дочерью.

Крис вернулась в кабинет. Она заметила сценарий и ре­шила еще раз перечитать его. На середине Крис вдруг подня­ла глаза и увидела перед собой Регану.

— Привет, что случилось?

— Мам, там какие-то странные звуки.

— В твоей комнате?

—, Как будто кто-то стучится. Я не могу заснуть.

Где, черт возьми, эти мышеловки?!

— Кроха, ложись в моей спальне, а я пойду посмотрю.

Крис проводила ее до спальни и уложила.

— Можно, я немножко посмотрю телевизор?

— А где книга?

— Не могу найти. Можно?

— Конечно.—Крис включила маленький переносной те­левизор.—Так не громко?

— Нормально.

— И постарайся заснуть.

Крис выключила свет и направилась в коридор. Оттуда по узкой лесенке, покрытой коврами, она поднялась на чердак, открыла дверь, на ощупь включила свет и, пригнувшись, про­шла вперед.

На сосновом полу валялись картонные коробки из-под посылок. И ничего больше, не считая шести мышеловок. Все шесть были начинены приманкой. На всем чердаке ни одной пылинки. В воздухе пахло свежестью и чистотой. Чердак не обогревался. Тут не было никаких труб и батарей. Не было и дыр в крыше.

— Ничего нет.

Крис похолодела от ужаса. Боже мой! Она прижала руку к тяжело бьющемуся сердцу и оглянулась.

— Господи, Карл!

Он стоял у входа на чердак.

— Извините, но вы видите сами. Здесь чисто.

— Да, все чисто. Большое спасибо.

— Может, лучше кошку?

- Что?

— Ловить крыс.

Не дожидаясь ответа, он кивнул головой и вышел.

Крис посмотрела ему вслед. Либо у Карла чувство юмора отсутствовало полностью, либо было настолько глубоко за­прятано, что ускользало от ее внимания.

Крис вспомнила о звуках. Поглядела на крышу. Улица была густо засажена деревьями, стволы которых обвивали плющ и другие ползущие растения. Ветви лип скрывали до­брую треть особняка. Может быть, и в самом деле белки? Наверняка. Или ветви. Да, скорее всего в е т - в и. Ночью дул сильный ветер.

«Может, лучше кошку?» Крис вспомнила Карла. Кто он: идиот или притворяется? Она лукаво улыбнулась, как девчонка, придумавшая очередную шалость, спустилась в спальню Реганы, подняла что-то с пола, опять прошла на чердак и через минуту вернулась в свою спальню. Регана спала. Крис перенесла дочку в ее комнату и вернулась к себе. Затем выключила телевизор и заснула.

До утра в доме все затихло.

Во время завтрака Крис как бы между прочим заметила Карлу, что ночью слышала звук захлопнувшейся мышеловки.

— Ты посмотришь? — спросила она, потягивая кофе и де­лая вид, будто полностью поглощена чтением газет.

Не сказав ни слова, Карл поднялся на чердак.

Крис направилась к лестнице и по дороге встретила Кар­ла, спускавшегося с чердака. В руках он держал большую плюшевую мышь. Он нашел ее в мышеловке.

Крис, удивленно подняв брови, уставилась на мышь.

— Кто-то шутит,—-пробормотал Карл, проходя мимо нее и относя игрушку в спальню Реганы.

— Сколько интересного происходит в доме,—заметила про себя Крис, входя в спальню. Она сняла халат и стала го­товиться к съемкам. Да, может быть, лучше кошку, старый осел. Гораздо лучше. Она усмехнулась, и лицо ее сразу сморщилось.

Съемки шли успешно. К 12 часам дня пришла Шарон, и в коротких перерывах они занимались делами в гримерной Крис. Написали письмо агенту с обещаниями обдумать пред­ложение, дали согласие на приглашение в Белый дом, сочи­нили телеграмму Говарду, напомнив ему, чтобы он позвонил Регане в день ее рождения, настрочили просьбу менеджеру

Крис о годовом отпуске и составили план проведения вече­ринки, которую решено было устроить двадцать третьего апреля.

Вечером Крис повела Регану в кино, а на следующий день на «ягуаре», принадлежащем Крис, они поехали осматривать достопримечательности Вашингтона. Они посетили Мемори­ал Линкольна, Капитолий, лагуну цветущих вишен. Потом поехали на Арлингтонское кладбище к могиле Неизвестного солдата. Регана вдруг посерьезнела, а у могилы Джона Ф. Кеннеди даже слегка взгрустнула. Она долго глядела на Вечный огонь, потом вдруг взяла мать за руку.

— Ма, а почему люди должны умирать?

Эти слова ранили Крис. О, Рэге, и ты тоже? Не­ужели и ты? Нет, нет! Что она могла ответить ей? Соврать она не могла. Крис всмотрелась в личико дочери, по­вернутое к ней, в ее блестевшие слезами глаза. Неужели Ре­гана читала ее собственные мысли? У нее это всегда получа­лось. Всегда получалось раньше...

— Малышка, люди очень устают,—ответила Крис.

— Почему же Бог разрешает им уставать?

Крис удивилась и забеспокоилась. Сама она была атеист­кой и никогда не говорила с Реганой о религии, считая, что это было бы нечестно.

— Кто рассказал тебе про Бога?

— Шарон.

— Понятно.

Надо будет с ней поговорить.

— Ма, ну почему Бог разрешает нам уставать?

Крис посмотрела в эти глаза, ждущие ответа, увидела в них боль и сдалась —она не могла рассказать ей того, что сама считала правдой.

— Понимаешь, Бог скучает по нас, Рэге, и хочет, чтобы мы к нему вернулись.

Регана ничего не ответила. Молчала она и по дороге до­мой. В таком настроении Регана оставалась в течение двух дней.

Во вторник был день рождения Реганы, и ее настроение, казалось, улучшилось. Крис прихватила ее с собой на съемки, и когда рабочий день закончился, все участники фильма спе­ли Регане песню «С днем рождения», а потом подарили торт. Дэннингс, будучи всегда добрым по трезвости, зажег юпите­ры и заснял момент, когда Регана разрезала торт. Он назвал это «пробной съемкой» и пообещал впоследствии сделать ее кинозвездой. Регана веселилась от души.

Но после обеда, получив подарки, девочка опять заскуча­ла. Говард так и не позвонил. Крис сама набрала его номер в Риме, и портье ответил, что Говард отсутствует уже не­сколько дней. Наверное, катается где-нибудь на яхте.

Крис извинилась и повесила трубку.

Регана понимающе кивнула головой. Но настроение у нее было окончательно испорчено. Девочка отказалась даже вы­пить шоколадный коктейль. Ничего не сказав, она пошла в детскую и оставалась там до вечера.

На следующий день Крис проснулась и увидела рядом с собой полусонную дочь.

— Что такое, какого... Что ты здесь делаешь? — улыбну­лась она.

— Моя кровать трясется.

— Ты с ума сошла.—Крис поцеловала ее и накрыла оде­ялом.—Иди спи, еще рано.

То, что казалось утром, было на самом деле началом бес­конечной ночи.

Глава вторая

Священник стоял в метро на краю пустынной платформы и прислушивался к грохоту поездов, который заглушал его боль. Эта боль уже долгое время никак не утихала в нем. Но так же, как и сердцебиение, особенно отчетливо она слыша­лась в тишине. Священник переложил портфель из одной руки в другую и пристально вгляделся в нутро тоннеля. Цвет­ные огоньки убегали вдаль, и казалось, что они освещают до­рогу к отчаянию и безнадежности.

Послышался кашель. Священник обернулся. Какой-то се­дой бродяга сидел на полу в луже собственной мочи и не ше­велился. У него было сморщенное, измученное лицо, и в желтых глазах светилась тоска.

Священник отвернулся. Сейчас этот бродяга подойдет к нему и начнет скулить. Помогите старому дьяцку, отця! Позалейте! Рука, испачканная в блевотине, судо­рожно нащупывала на груди медаль. Воздух был полон от­блесками тысяч исповедей, смешанных с запахом вина, чес­нока и сотен других исконно человеческих грехов, выплес­нувшихся наружу... Они обволакивают... душат... душат...

Священник почувствовал, что бродяга медленно поднима­ется.

Не подходи!

Шаги.

Боже, спаси и сохрани.

— Эй, отця!

Священник вздрогнул. И поник. Он не мог обернуться. Не мог видеть Христа, стонущего в этих пустых глазах, Хри­ста, страдающего от гнойных ран и кровавого поноса, того Христа, который не мог дольше жить. Невольно он потрогал свой рукав, будто проверял, на месте ли траурная повязка. Смутно он припомнил и другого Христа.

— Эй, отця!

Послышался шум приближающегося поезда. Сзади кто-то споткнулся. Священник оглянулся на бродягу. Тот за­шатался. Затем оступился и упал. Не размышляя ни секунды, священник рванулся к нему, подхватил и подтащил к скамей­ке у стены.

— Я католик,—пробормотал несчастный.

Священник попытался успокоить его. Он осторожно по­ложил нищего на скамейку. В этот момент подошел поезд. Священник быстро достал из бумажника доллар и сунул его бродяге в жилет. Потом ему показалось, что так доллар мо­жет потеряться. Он вытащил банкноту и запихнул ее поглуб­же в карман мокрых брюк. Потом поднял свой портфель и вошел в двери поезда.

Священник сел в углу и притворился спящим. На конеч­ной остановке он сошел и пешком побрел в Фордгэмский университет. Доллар, доставшийся бродяге, предназначался для поездки в такси.

Войдя в зал для приезжих, священник вписал свое имя в специальный журнал. Дэмьен Каррас. Потом проверил за­пись. Ему показалось, что чего-то не хватает. Вспомнив, он приписал к своему имени еще три слова: «член ордена иезу­итов».

Каррас снял комнату в Уэйджель-Холле и уже через час крепко спал.

На следующий день ему надо было идти на собрание Американской ассоциации психиатров. Священник должен был выступить с основным докладом на тему «Психологиче­ские аспекты духовного развития». После собрания вместе с другими психиатрами он пошел на вечеринку, но ушел от­туда рано. Ему еще надо было зайти к матери.

Каррас подошел к полуобвалившемуся и построенному из песчаника дому, расположенному в восточной части Ман­хэттена на Двадцать первой улице. Остановившись у лестни­цы, ведущей наверх, он заметил играющих неподалеку детей. Неухоженные, плохо одетые, бездомные дети. Ему вспомни­лись унижения, которые приходилось терпеть, лишь бы не быть выселенными из дома.

Каррас поднялся по лестнице и с болью толкнул дверь, будто вскрывал незажившую рану. Приторно пахло гнилью. Он вспомнил, как ходил в гости к миссис Корелли в ее кро­шечную каморку с восемнадцатью кошками, и ухватился за поручни. Неожиданно резкая слабость овладела им. Он по­чувствовал свою вину. Нельзя было оставлять ее одну. Ни­когда.

Мать очень обрадовалась, увидев его. Даже вскрикнула от радости. Расцеловала и бросилась на кухню варить кофе. Темные волосы, узловатые, разбухшие вены на ногах, Дэмьен сидел на кухне и слушал ее бесконечное щебетание. Он раз­глядывал выцветшие обои и грязный пол, которые так часто всплывали в его памяти. Жалкая лачуга! Помощь от конторы социального обеспечения и несколько долларов в месяц от брата —вот и все доходы матери.

Мать села за стол. Заговорила о своих знакомых. В ее раз­говоре до сих пор слышался акцент. Дэмьен пытался не смо­треть в ее полные грусти глаза.

Он не должен был оставлять ее одну.

Дэмьен, правда, написал ей несколько писем. Но мать не умела ни читать, ни писать по-английски. Тогда он починил ей старый треснувший радиоприемник. У нее появился свой мирок, полный новостей и сообщений о майоре Линдсее.

Дэмьен прошел в ванную. Пожелтевшие газеты, наклеен­ные на треснувшие кафельные плитки. Проржавевшая рако­вина и ванна. Да, в этом доме он впервые ощутил свое приз­вание. Здесь он понял суть любви. Теперь любовь остыла. По ночам он чувствовал, как она, остывшая, еще воет в его серд­це, подобно осеннему заблудившемуся ветру.

Без четверти одиннадцать Каррас поцеловал мать и, по­прощавшись, обещал при первой же возможности вернуться. Он ушел, а старый приемник все сообщал и сообщал ей о происходящих в мире событиях...

Вернувшись в свою комнату в Уэйджель-Холле, Каррас еще раз обдумал текст письма к архиепископу штата Мэри­ленд. Когда-то он хорошо знал его. Священник просил пере­вести его в Нью-Йорк, чтобы быть поближе к матери. Про­сил о должности учителя и об освобождении от прежних обязанностей. При этом Каррас ссылался на свою «непригод­ность» быть священником.

Мэрилендский архиепископ познакомился с ним во вре­мя ежегодной инспекции в Джорджтаунском университете. Эта процедура напоминала проверку в армии, когда генерал лично выслушивает жалобы и просьбы подчиненных. Услы­шав просьбу быть поближе к матери, архиепископ согласил­ся и понимающе кивнул, но когда дело дошло до «непригод­ности» в работе, он возразил. Каррас настаивал на своем:

— Видишь ли, Том, дело здесь даже не в психиатрии. Ты же сам знаешь. Некоторые людские проблемы переиначива­ют всю их жизнь и смысл жизни. Это просто ад, и не только секс играет здесь роль, а прежде всего их вера. Я больше так не могу. Это слишком. Я выхожу из игры. У меня появились свои проблемы, вернее, сомнения.

— А у кого их нет, Дэмьен?

Архиепископ был всегда очень занят, и у него не было времени выпытывать у Карраса настоящие причины. Дэмьен был благодарен ему за это. Он знал, что ответы его все равно покажутся безумными: необходимость пожирать пищу, а за­тем ею же и гадить. Вонючие носки. Юродивые дети. Он не мог упомянуть и о газетной статье, в которой говорилось о молодом священнике, стоявшем на автобусной остановке. О том, как незнакомые люди облили его керосином и подо­жгли. Нет. Это слишком. Все это так непонятно. И в то же время так реально! Молчание Бога тоже корнями уходило в туман. В мире так много зла. И большая часть его родилась из сомнений добрых и честных людей. Разумный Бог должен покончить с этим. Он должен показаться людям. Должен за­говорить.

Боже, дай нам знамение.

Воскрешение Лазаря ушло в далекое прошлое. Никто из живых не слышал его смеха.

Почему нет знамения?

Очень часто Дэмьену хотелось жить в одно время с Хри­стом, видеть его, дотрагиваться до него, смотреть ему в глаза. О, мой Бог, дай мне увидеть тебя! Дай мне узнать тебя! Приди ко мне хотя бы во сне!

Сильная тоска охватила его.

Каррас сидел за письменным столом и держал ручку. Воз­можно, не время заставило архиепископа молчать. Видимо, он понял, что вера и любовь нераздельны.

Архиепископ обещал рассмотреть просьбу Дэмьена, но до сих пор пока ничего не сделал. Каррас написал письмо и пошел спать.

Он с трудом проснулся в пять часов утра и пошел в часов­ню Уэйджель-Холла. Там Каррас достал гостию^[3], вернулся в свою комнату и стал молиться.

«Et clamor mens ad te vemat»,— с болью шептал он.—«Да приблизится к тебе вопль мой...»

Сосредоточившись, Дэмьен поднял гостию со смутным воспоминанием прежней радости. В этот момент он неожи­данно почувствовал на себе пристальный взгляд, светящийся издалека и несущий в себе давно потерянную любовь.

Священник разломил гостию над потиром.

— В мире я оставлю тебя. Мое смирение я отдаю те­бе.—Дэмьен сунул гостию в рот и проглотил вместе с ком­ком отчаяния, застрявшим в горле.

Когда месса была окончена, Каррас тщательно вытер по­тир и осторожно положил его в портфель. Затем быстро встал и пошел на вокзал. Священник торопился на утренний поезд в Вашингтон и уносил в своем черном чемоданчике боль и страдание.

Глава третья

Ранним утром одиннадцатого апреля Крис вызвала по те­лефону своего врача в Лос-Анджелесе и попросила его про­консультироваться у известного психиатра относительно Реганы.

— Что случилось?

Крис объяснила. На другой день после дня рождения она вдруг заметила резкую перемену в поведении и настроении дочери. Бессонница. Раздражительность. Приступы злости. Она разбрасывала вещи. Кричала без причины. Не ела. Вдо­бавок ко всему у нее появился избыток энергии. Она посто­янно двигалась, бегала, топала ногами, прыгала и ломала ве­щи. Совсем не занималась уроками. Выдумала себе несущест­вующего друга. И совершенно ненормальными способами привлекала к себе внимание.

— Например? — спросил врач.

Во-первых, этот стук. С тех пор, как Крис обследовала чердак, она слышала стук еще пару раз. При этом Регана на­ходилась в своей комнате. Когда же Крис входила к ней, стук прекращался. Во-вторых, Регана постоянно «теряла» ве­щи в комнате: то платье, то зубную щетку, то книги, то ту­фли. Она жаловалась, что кто-то «двигает» ее мебель. В до­вершение всего утром после вечеринки в Белом доме Крис увидела, что Карл с середины комнаты передвигает письмен­ный стол в спальне Реганы на прежнее место. Когда Крис спросила его, что он делает, он повторил свои слова «кто-то шутит» и отказался от дальнейшего обсуждения этого вопро­са. Вскоре Регана пожаловалась матери, что ночью, пока она спала, кто-то опять переставил всю ее мебель.

После этого все подозрения Крис слились воедино. Стало ясно, что все это делает сама Регана.

— Ты имеешь в виду лунатизм? Она делает все это во сне?

— Нет, Марк. Она делает это вполне сознательно. Чтобы привлечь к себе внимание.

Крис рассказала и о трясущейся кровати. Это повтори­лось еще дважды, и каждый раз Регана просилась спать вме­сте с матерью.

— Ну уж у этого может быть вполне реальная основа,— предположил врач.

— Нет, Марк, я не говорю, что кровать тряслась. Я сказа­ла, что она говорит, будто кровать трясется.

— А ты уверена, что кровать не трясется?

- Нет.

— Возможно, это клонические судороги,—пробормотал врач.

— Что-что?

— Температура есть?

— Нет. Ну и что ты думаешь по этому поводу? — спроси­ла Крис.—Вести ее к психиатру?

— Крис, ты говорила про уроки. Как у нее с математи­кой?

— А почему ты спрашиваешь?

— Ты мне не ответила,—настаивал Марк.

— Ужасно. То есть вдруг неожиданно стало очень плохо.

Марк замычал.

— А почему ты об этом спрашиваешь?

— Это один из признаков синдрома.

— Какого синдрома?

— Ничего серьезного. Но по телефону я не хочу строить никаких догадок. У тебя ручка рядом?

Марк хотел посоветовать ей хорошего терапевта в Ва­шингтоне.

— Марк, а ты не мог бы приехать и осмотреть ее сам? — Крис вспомнила про Джэми. Затянувшаяся инфекция. Врач прописал новый универсальный антибиотик. Выдавая лекарство в аптеке, фармацевт недоверчиво посмотрел на нее: «Не хочу тревожить вас, мэм, но это... Видите ли, это совсем новое лекарство, и некоторые врачи из штата Джор­джия считают, что оно вызывает апласстическую анемию в...» Джэми. Джэми умер. И с тех пор Крис больше не доверяла врачам. Только Марку. Да и то не сразу, а по истечении мно­гих лет.

— Марк, ну я прошу тебя,—взмолилась она.

— Нет, я не могу. Да ты не волнуйся. Это очень хоро­ший врач. Возьми ручку.

Молчание. Потом:

— Ну ладно.

Крис записала фамилию.

— Пусть осмотрит ее и позвонит мне,—сказал врач.— И забудь о психиатре.

— Ты уверен в этом?

Марк объяснил ей, что обычно все торопятся с выводами и забывают простую вещь: болезнь тела очень часто начинает­ся с болезни мозга.

— Что бы ты сказала,—продолжал он,—если была бы моим врачом, да простит мне Бог, а я бы поведал тебе, что меня мучают головные боли, ночные кошмары, тошнота, бес­сонница и искры перед глазами. К тому же я постоянно ощу­щаю беспокойство и неуверенность в работе. Ты бы, конечно, сказала, что я нервнобольной!

— Нашел кого спрашивать, Марк! Я-то уж знаю, что ты сумасшедший!

— А ведь это симптом опухоли в мозге, Крис. Проверь тело. Это во-первых. А там будет видно.

Крис сразу же позвонила терапевту и договорилась о при­еме. Времени у нее было достаточно. Съемки закончились, по крайней мере у нее. Бэрк Дэннингс продолжал работать со «вторым составом», снимая второстепенные сцены.

Больница находилась в Арлингтоне. Доктора звали Самю­эль Кляйн. Пока Регана раздраженно ожидала в смотровой, Кляйн усадил мать в своем кабинете и выслушал историю бо­лезни Реганы. Крис рассказала все. Врач кивал, изредка что-то записывая в блокнот. Когда Крис упомянула трясущу­юся кровать, доктор нахмурился. Крис продолжала:

— Марк насторожился, когда узнал, что у Реганы стало плохо с математикой. Почему?

— В смысле с уроками?

— Да, но в особенности с математикой. Почему?

— Давайте не торопиться, миссис Макнейл. Я должен сначала осмотреть ее.

Врач извинился и вышел. Он полностью осмотрел Регану, взял у нее анализы мочи и крови.

После этого Кляйн усадил Регану перед собой и беседо­вал с ней, наблюдая за ее поведением. Затем он вернулся к Крис и сразу принялся выписывать рецепт.

— Похоже, у нее гиперкинетическое расстройство нервов.

- Что?

— Нервное расстройство. Так по крайней мере думаем мы. Сейчас мы точно не знаем, что при этом происходит в организме, но в таком возрасте это часто случается. Все симптомы налицо: ее чрезвычайная активность, темперамент, плохие дела с математикой.

— Да-да, с математикой. Но при чем тут математика?

— Она требует наибольшего сосредоточения.—Кляйн вырвал листок с рецептом из крошечного голубого блокнота и протянул его Крис.

— Вот вам рецепт на риталин.

— На что?

— Метилфенидат.

— Понятно.

— Будете давать по десять миллиграммов два раза в день. Я советую принимать одну порцию в восемь часов утра, а вто­рую—в два часа дня.

— А что это? Транквилизатор?

— Стимулятор.

— Стимулятор? Да она сейчас и без этого...

— Состояние девочки не совсем соответствует ее поведе­нию,—объяснил Кляйн.—Это форма перераспределения энергии. Реакция организма на депрессию.

— На депрессию?

Кляйн кивнул.

— Депрессия...—тихо повторила Крис.

— Вы здесь упомянули ее отца,—продолжал Кляйн.

Крис посмотрела на него:

— Так вы думаете, ее не надо показывать психиатру?

— Нет-нет. Давайте подождем и понаблюдаем за дейст­вием риталина. Мне кажется, в этом и будет отгадка. Подо­ждем недели две или три.

— Вы считаете, что это нервы?

— Похоже, что так.

— А ее вранье? Оно прекратится?

Его ответ удивил Крис. Кляйн спросил, слышала ли Крис, чтобы Регана ругалась или употребляла неприличные слова.

— Никогда,—ответила Крис.

— Понимаете, это в какой-то степени похоже на ее вра­нье: так же нетипично для нее, как вы утверждаете. Но при некоторых нервных расстройствах может...

— Подождите-ка,—перебила Крис, пораженная его сло­вами,—откуда вы знаете, что Регана употребляет неприлич­ные слова. Или, может, я что-нибудь не так поняла?

Секунду Кляйн удивленно смотрел на нее, а потом осто­рожно сказал:

— Да, я хотел сказать, что она знает такие слова. А вы об этом не подозревали?

— Я и до сих п о р об этом не подозреваю! О чем вы го­ворите?

— Ну, в общем, она нецензурно ругалась, пока я осматри­вал ее, миссис Макнейл.

— Да вы шутите! В это трудно поверить.

— Мне кажется, она сама не понимает того, что гово­рит,— успокоил ее врач.

— Я тоже так думаю,—пробормотала Крис.—Может, и не понимает.

— Давайте ей риталин,—посоветовал он.—Посмотрим, что будет дальше. А через две недели я снова ее осмотрю.

Кляйн взглянул на календарь, лежавший на письменном столе.

— Значит, так. Давайте встретимся двадцать седьмого, в среду. Вам удобно? — спросил он, глядя на Крис.

— Да, разумеется,—ответила она, встав со стула, и смяла рецепт в кармане пальто.—До двадцать седьмого, доктор.

— Я поклонник вашего таланта,—улыбаясь, заметил Кляйн, и открыл перед ней дверь.

В дверях Крис остановилась и, погруженная в свои мыс­ли, прижала палец к губам. Потом взглянула на доктора:

— Так вы считаете, не надо к психиатру?

— Не знаю. Но самое простое объяснение всегда кажется самым лучшим. Давайте подождем. Увидим, что из этого по­лучится.—Врач обнадеживающе улыбнулся.—А пока что по­старайтесь не волноваться.

- Как?

Крис вышла.

По дороге домой Регана выпытывала у матери, что сказал ей доктор.

— Что ты нервничаешь.

Крис решила ничего не выяснять у Реганы относительно нецензурных выражений.

Но немного позже с Шарон Крис завела такой разговор. Ей необходимо было узнать, слышала ли Шарон, чтобы Рега­на ругалась.

— Конечно, нет,—удивилась Шарон.—Даже в последнее время ничего подобного не слышала. Но мне помнится, как однажды учительница рисования в ее присутствии выруга­лась. (Крис специально нанимала человека, который учил Ре­гану рисованию и лепке на дому.)

— Давно это было? — спросила Крис.

— Нет, на прошлой неделе. Но ее-то ты знаешь. Может, она чертыхнулась или сказала что-нибудь вроде «чушь соба­чья».

— Да, кстати, ты что-нибудь говорила Регане о религии?

Шарон вспыхнула.

— Нет, совсем немного. Ты понимаешь, этот вопрос бы­ло трудно обойти. Она ведь задает так много вопросов и... ну...—Она беспомощно пожала плечами.—Мне было трудно. Подумай сама, как бы я ей все объяснила, не рассказав о том, что я сама считаю величайшим враньем?

— Расскажи ей все, а что есть правда —пусть сама выби­рает.

В последующие дни, вплоть до вечеринки, которую давно запланировала Крис, Регана аккуратно принимала риталин. Крис сама следила за этим. Однако она не заметила никаких перемен к лучшему. Напротив, появились некоторые призна­ки ухудшения. Провалы памяти, забывчивость, нечистоплот­ность, жалобы на тошноту. Появился еще один способ при­влекать к себе внимание (хотя прежние больше не повторя­лись): Регана уверяла мать, что в ее комнате чем-то отврати­тельно пахнет. Крис принюхивалась, но ничего не чувство­вала.

— Ты не чувствуешь?

— Ты хочешь сказать, что и сейчас пахнет? — спросила Крис.

— Ну, конечно!

— И на что это похоже?

Регана сморщилась:

— Как будто что-то горит.

— Да? —Крис опять принюхалась.

— Неужели не чувствуешь?

— Ну, конечно, кроха,—солгала Крис.—Совсем немно­жко. Давай откроем окно и проветрим комнату.

На самом деле Крис не ощутила никакого запаха, но ре­шила не спорить с Реганой, по крайней мере до следующего визита к врачу. Кроме того, у нее было полно дел. Во-пер­вых, надо было готовиться к приему гостей. Во-вторых, тре­бовалось дать окончательный ответ относительно сценария. Перспектива ставить фильм ей нравилась, но давать согласие второпях она не хотела. Между тем агент звонил ей еже­дневно. Крис объяснила, что хочет знать мнение Дэннингса, поэтому отдала сценарий ему, и Дэннингс его читает.

В-третьих (и это было самое главное), у Крис провали­лись сразу две финансовые сделки: покупка обратимых обли­гаций с предварительным выплачиванием доходов и вклад капитала в ливийскую нефтедобывающую компанию. Таким образом Крис намеревалась избавить свои капиталы от упла­ты налогов. Но дело обернулось против нее: нефти в Ливии не оказалось, а из-за подскочивших вверх доходов была объ­явлена срочная распродажа облигаций.

Для обсуждения этих и других проблем приехал менед­жер Крис по вопросам бизнеса. Он прибыл в четверг. Пере­говоры длились всю пятницу. В конце концов Крис во всем согласилась со своим менеджером, который пришел от этого в веселое расположение духа. Лишь один момент вызвал его недовольство: Крис заявила, что хочет купить «феррари».

— Что? Новую машину?

— А почему бы и нет? Помнишь, я в одном фильме ез­дила на «феррари». Если написать на завод и напомнить им об этом, может быть, удастся устроить сделку? Как ты дума­ешь?

Менеджер так не думал. Он считал, что покупка новой машины была бы расточительством.

— Бен, в прошлом году я заработала восемьсот тысяч, а ты говоришь, что я не могу купить какую-то дурацкую ма­шину! Тебе это не кажется нелепым? Куда же девались деньги?

Бен напомнил ей, что большая часть денег лежит в банке. Потом представил ей полный список, куда утекают ее день­ги. Федеральный подоходный налог, предстоящий федераль­ный подоходный налог, налог штата, налог на поместье, де­сять процентов комиссионных агенту, пять процентов ему, пять процентов агенту по рекламе, один процент с четвертью жертвуется фонду процветания кинематографа, затем шли расходы на туалеты самой последней моды, зарплата Уилли, Карлу и Шарон, управляющему в доме в Лос-Анджелесе, расходы, связанные с поездками в разные города, и, наконец, ежемесячные карманнь/е расходы.

— Ты в этом году будешь еще сниматься? — спросил Бен.

— Не знаю. Ты считаешь, что это необходимо?

— Думаю, да.

Крис подперла руками подбородок и уныло посмотрела на него.

— Может, тогда купим «хонду»?

Бен ничего ей не ответил.

Немного позже Крис решила отложить в сторону все де­ла и занялась приготовлением к завтрашней вечеринке.

— Давайте не будем устраивать застолье. Сделаем ужин «а-ля фуршет». Приготовим рагу с мясным соусом,—предло­жила она Уилли и Карлу.—Стол поставим в углу гостиной. Ладно?

— Очень хорошо, мадам,—быстро согласился Карл.

— Как ты думаешь, Уилли, может быть, сделать на де­серт салат из свежих фруктов?

— Это будет великолепно,—одобрил Карл.

— Спасибо, Уилли.

Крис пригласила на вечер интересную и разношерстную компанию. Кроме Бэрка («Только не напивайся, черт бы тебя побрал!») и молодого ассистента режиссера, она ожидала се­натора (с супругой), астронавта (с супругой), двух иезуитов из Джорджтауна, своих соседей, Мэри Джо Пэррин и Эллен Клиари.

Мэри Джо Пэррин была седой толстушкой, прослывшей вашингтонской пророчицей. Крис познакомилась с ней на приеме в Белом доме, и та ей очень понравилась. Крис каза­лось, что эта женщина должна быть строгой, чопорной, но Мэри Джо Пэррин оказалась простой и добродушной жен­щиной.

Эллен Клиари, женщина средних лет, работала в госде­партаменте. В свое время, когда Крис увлекалась туризмом и путешествовала по России, Эллен Клиари работала в по­сольстве США в Москве. В последующие годы Крис с благо­дарностью вспоминала Эллен и, как только приехала в Ва­шингтон, тут же решила встретиться с ней.

— Послушай, Шар, а кто придет из священников? — спросила Крис.

— Точно не знаю. Я пригласила президента и декана, но мне кажется, что президент пришлет кого-нибудь вместо се­бя. Я разговаривала с его секретарем, и он сказал, что прези­денту обязательно нужно вечером быть в городе.

— Кого же он пришлет?—-с интересом спросила Крис.

— Сейчас посмотрю,—Шарон порылась в своих запи­сях.—Вот. Его помощник — отец Джозеф Дайер.

— Он из университета?

— Не уверена.

— Ну ладно, не все ли равно.

Крис была немного разочарована.

— Следи завтра за Бэрком,—попросила она.

— Обязательно.

— Где Рэге?

— Внизу.

— Знаешь, может быть, тебе лучше туда перенести ма­шинку? Ты бы смогла печатать и заодно присматривать за де­вочкой. Ладно? Я не хочу, чтобы она подолгу оставалась одна.

— Неплохая мысль.

— Но это потом. А теперь иди домой. Занимайся созер­цанием или поиграй с лошадками.

Приготовления подходили к концу. Крис вдруг опять по­чувствовала тревогу. Она попробовала смотреть телевизор. Но сосредоточиться никак не удавалось. Ей было не по себе. Что-то необычное чувствовалось во всем доме. Какое-то странное спокойствие. Как пыль, застывшая в бликах света.

К полночи все в доме спали. Это была последняя спокой­ная ночь.

Глава четвертая

Первой приехала Мэри Джо Пэррин вместе со своим сы­ном-подростком Робертом. Последним прибыл розовоще­кий отец Дайер. Это был молодой человек маленького роста и очень хрупкого телосложения, робко глядевший на при­сутствующих сквозь очки в стальной оправе. Еще в дверях он извинился за опоздание:

— Никак не мог подобрать подходящий галстук.

Крис, опешив, посмотрела на него, а потом рассмеялась. Депрессия, длившаяся целый день, понемногу отступала.

Вино сделало свое дело. Уже без четверти десять гости разделились на небольшие группы и вели оживленную бе­седу.

Крис положила себе на тарелку дымящееся рагу и пошла искать Мэри Джо Пэррин. Она сидела на диване рядом с де­каном иезуитов, отцом Вагнером. Крис при знакомстве ко­ротко переговорила с ним и уже успела составить о нем свое мнение. Отец Вагнер был лысый, весь осыпанный веснушка­ми, очень добродушный и внимательный человек. Крис подо­шла к ним и уселась по-турецки на полу перед столиком с кофе. Пророчица о чем-то весело щебетала.

— Продолжайте, Мэри Джо!—улыбнулся декан и наса­дил на вилку кусок рагу.

— Да-да, продолжайте, Мэри Джо!— поддержала его Крис.

— Ого! Превосходное рагу! — похвалил декан.

— Не очень горячее?

— Нет, в самый раз. Мэри Джо сейчас рассказывала, что когда-то жил на свете иезуит, который одновременно был и медиумом.

— А он мне не верит! — засмеялась пророчица.

— Это не совсем так,—поправил ее декан.—Я сказал, что в это трудно поверить.

— Он, наверное, был медиумом постольку-поскольку? — засомневалась Крис.

— Да, конечно,—согласилась Мэри Джо.—Но ему уда­лось освоить даже левитацию.

— Я занимаюсь этим каждое утро,—спокойно заметил иезуит.

— А он проводил сеансы спиритизма? — спросила Крис у Мэри Джо.

— Разумеется,—ответила та.—Он был очень известен в девятнадцатом столетии. Его, пожалуй, единственного из всех медиумов не считали мошенником.

— А я утверждаю, что он не был иезуитом,—опять вме­шался декан.

— О Господи, да был же, я вам говорю! — Мэри Джо за­смеялась.—Когда ему стукнуло двадцать два, он присоеди­нился к иезуитам и поклялся больше никогда не заниматься спиритизмом. Но его вскоре выгнали из Франции после одного спиритического сеанса, который он проводил прямо в королевском дворце. Вы представляете себе, что он сделал? В середине сеанса он предсказал императрице, что сейчас ее коснется рука ребенка, дух которого вот-вот материализуется и станет осязаемым. Вдруг кто-то включил свет, и все увиде­ли, что иезуит положил свою голую ногу на руку августей­шей особы!

Иезуит улыбнулся и поставил тарелку на столик.

— Ну все, больше не ждите от меня снисхождения, ко­гда я буду отпускать вам грехи.

— Но вы же должны согласиться, что в каждом стаде должна быть одна паршивая овца.

— Наши паршивые овцы вымерли вместе с папами из се­мейства Медичей.

— А со мной один раз вот что произошло,—начала Крис.

Но декан перебил ее:

— Что, уже начинается исповедь?

Крис улыбнулась и заметила:

— Ну уж нет, я не католичка.

— Иезуиты тоже не католики,—усмехнулась Мэри Джо.

— Это сплетни монахов-доминиканцев,—возразил декан и обратился к Крис: — Извините, так о чем вы начали гово­рить?

— Мне кажется, я видела, как один человек возносился вверх. В горах Бутана.

Она рассказала об этом случае.

— Как вы считаете, это возможно? — спросила она, за­вершая рассказ.—Я вполне серьезно.

— А кто его знает? —Декан пожал плечами.—И вообще, что такое гравитация? Или, если уж на то пошло, что такое материя?

— Хотите знать мое мнение? — вмешалась Мэри Джо.

Декан ответил ей:

— Нет, Мэри Джо, я принял обет нищеты.

— И я тоже,—пробормотала Крис.

— Что такое? — заинтересовался декан, наклоняясь к ней.

— Ничего особенного. Я о чем-то хотела спросить вас. Да, вы знаете маленький коттедж, который стоит за церко­вью?—Крис махнула рукой в неопределенном направлении.

— Святая Троица?

— Да, говорят, там проводится черная месса,—зловеще прошептала миссис Пэррин.

— Черная что?

— Черная месса.

— А что это такое?

— Мэри Джо пошутила,—ответил декан.

— Я знаю,—продолжала Крис.—Но я не разбираюсь в этих вещах.

— В общем, это пародия на католическую святую мес­су,— объяснил декан.—Она связана с черной магией и кол­довством. Поклонение дьяволу.

— В самом деле? Неужели такое возможно?

— Я не могу сказать точно. Хотя как-то слышал, что ста­тистика утверждает, будто в Париже ежегодно черная месса проходит не менее пятидесяти тысяч раз.

— Как, в наше время? — удивилась Крис.

— Это только то, что я слышал.

— Да, а источник информации, наверное, секретная служба иезуитов? — поддразнила его миссис Пэррин.

— Совсем нет,—возразил декан,—я слышу внутренние голоса.

— Вы знаете, у себя дома в Лос-Анджелесе, — подхватила Крис,—я часто слышала жуткие рассказы о культах ведьм и колдунов. Но мне как-то не верилось, что это правда.

— Я уже сказал, что не могу ответить вам наверняка,— начал декан.—Но я знаю человека, который в этом разбира­ется. Это отец Джо Дайер. Где Джо?

Декан оглядел комнату.

— А, да вот же он! — воскликнул декан и указал на свя­щенника. Тот стоял около буфета спиной к ним. И уже вто­рой раз накладывал себе в тарелку добавку.

— Эй, Джо!

Молодой священник обернулся. Лицо его решительно ничего не выражало.

— Вы звали меня, святой отец?

Иезуит поманил его пальцем.

— Ладно, подождите минуточку,—пробурчал Дайер, продолжая наступление на рагу и салат.

— Это наш единственный гномик среди всех служите­лей церкви,—с нежностью в голосе сказал декан.—У них в Святой Троице на прошлой неделе произошли оскверне­ния. Джо говорит, что это, похоже, дело рук поклонников дьявола. Мне кажется, что он кое-что знает об этом.

— А что случилось в церкви? — заинтересовалась Мэри Джо Пэррин.

— Это так омерзительно.—Декана передернуло.

— Расскажите, мы все равно уже не едим.

— Нет уж, увольте,—запротестовал он.

— Расскажите!

— А вы разве не можете прочитать мои мысли, Мэри Джо? — съехидничал декан.

— Я могла бы,—засмеялась она,—но считаю себя недо­стойной вторгаться в эту святая святых!

— Это противно,—предупредил декан.

Он рассказал об осквернениях. В первом случае старый ризничий нашел в церкви кучу человеческих испражнений на алтаре прямо перед молельней.

— Да, это мерзко,—сморщилась миссис Пэррин.

— А второе еще хуже того,—заметил декан. Избегая фривольных мест и заменяя грубые слова на более прилич­ные выражения, он рассказал, что к статуе Христа, стоящей недалеко от алтаря, кто-то прилепил огромный фаллос, вы­лепленный из глины.

— Ну что, вам еще не противно? —закончил он.

Крис заметила, что Мэри Джо действительно стало не по себе, потому что она сказала:

— Да, пожалуй, хватит. Я уж и не рада, что попросила вас рассказать об этом. Давайте переменим тему.

— Нет, я зачарована,—возразила Крис.

— Еще бы, я ведь очаровательный человек.—Эти слова произнес отец Дайер. Он застыл над ней, держа в руках та­релку.—Погодите минуточку, мне надо кое о чем перегово­рить с астронавтом.

— О чем же? —спросил декан.

С серьезным видом отец Дайер сказал:

— Что вы думаете о первом миссионере на Луне?

Все рассмеялись.

— Вы им как раз подойдете по размерам,—захихикала миссис Пэррин.—Они вас без труда засунут в носовое отде­ление.

— Нет, я не про себя,—поправил ее отец Дайер. Потом повернулся к декану и объяснил: — Я хотел договориться на­счет Эмори.

— Это наш приверженец пресвитерианства,—пояснил Дайер женщинам.—На Луне ведь никого нет, а это как раз то, что ему нужно. Понимаете, он очень любит тишину и спокойствие.

— А каких грешников он будет там обращать? — спроси­ла миссис Пэррин.

— Конечно же, астронавтов. Это ему подходит. Один или два человека, никаких толп. Парочка грешников, и до­вольно.

Он с сереьзным видом посмотрел на астронавта.

— Извините,—сказал Дайер и устремился к нему.

— Мне он нравится,—улыбнулась миссис Пэррин.

— И мне тоже,—согласилась Крис. Затем повернулась к декану.—Что же все-таки у вас в том коттедже? — напом­нила она о прерванном разговоре.—Или это страшная тайна? Что там за священник? Такой смуглый. Вы понимаете, о ком я говорю?

— Отец Каррас,—тихо сказал декан. На лице его появил­ся оттенок грусти.

— Чем он занимается?

— Он наш советник.—Декан поставил рюмку на стол и повертел ее за ножку.—Прошлой ночью у него произошло большое несчастье. Бедняга!

— Что такое? —с участием спросила Крис.

— У него умерла мать.

Крис почувствовала, как ее охватывает жалость.

— Я не знала,—прошептала она.

— Он очень сильно переживает,—продолжал иезуит.— Она жила совсем одна и, наверное, пролежала мертвая не­сколько дней, прежде чем ее нашли.

— Как это ужасно,—пробормотала миссис Пэррин.

— Кто же нашел ее? —печально спросила Крис.

— Управляющий. Они, наверное, и до сих пор об этом не знали бы, если б... Просто ее соседи пожаловались, что у нее днем и ночью играет радио.

— Как это грустно,—тихо промолвила Крис.

— Извините меня, мадам.

Перед ней стоял Карл. Он держал поднос с рюмками и стаканами.

— Поставь сюда, Карл, пожалуйста.

Крис сама любила разносить вино гостям. Ей казалось, что это прибавляет вечеру особую интимность и очарование.

— Ну ладно. Начнем с вас. — Она предложила вино дека­ну и миссис Пэррин, потом обошла всю комнату, угощая го­стей.

Дайер и астронавт, не обращая ни на кого внимания, про­должали свою беседу.

— На самом деле я не священник,—услышала Крис го­лос Дайера. Он положил руку на плечо астронавту, который смеялся и все никак не мог успокоиться.—Я скорее передо­вой раввин.

Через некоторое время Крис услышала, как Дайер спро­сил у астронавта:

— Что такое космос?

Астронавт пожал плечами и ничего не ответил. Дайер на­хмурился и недовольно произнес:

— А ведь вы должны знать.

Крис стояла рядом с Эллен Клиари. Они вспоминали по­ездку в Москву. Вдруг Крис услышала знакомый резкий и злобный голос, доносившийся с кухни.

О Боже! Это Бэрк!

Он уже кого-то ругал.

Крис извинилась и быстро направилась в кухню. Дэн­нингс отчаянно орал на Карла, а Шарон безуспешно пыталась успокоить его.

— Бэрк! — закричала Крис. — Прекрати сейчас же!

Дэннингс не обратил на нее никакого внимания и про­должал орать. От злости на губах у него выступила пена. Карл с безучастным выражением лица стоял около раковины и, сложив руки, смотрел прямо в лицо Дэннингсу.

— Карл! — воскликнула Крис.—Может быть, ты уйдешь отсюда? Убирайся! Ты что, не видишь, в каком он состоянии?

Но Карл так и не сдвинулся с места, пока Крис буквально не вытолкнула его за дверь.

— Нацистская свинья! — орал ему вслед Дэннингс, потом добродушно посмотрел на Крис и потер руки в предвкуше­нии вкусного.

— А что у нас на десерт? — как ни в чем не бывало спро­сил он.

— На десерт! — Крис в ужасе схватилась за голову.

— Но я же голоден! — пожаловался Бэрк.

Крис повернулась к Шарон:

— Накорми его! Мне надо укладывать Регану. И, пожа­луйста, Бэрк, ради всего святого, веди себя прилично! Там священники! — Она указала на гостиную.

Бэрк в изумлении поднял брови, и в его глазах блеснул неподдельный интерес.

— И ты тоже заметила? — искренне изумился он.

Крис вышла из кухни и спустилась вниз к Регане. Дочь весь день играла одна. Сейчас она занималась планшеткой. Регана была сосредоточена и, казалось, ничего не замечала вокруг. Ну ладно, по крайней мере она не на­строена агрессивно. В надежде как-то развлечь Регану Крис повела ее в гостиную и представила своим гостям.

— Какое прелестное дитя!— восхитилась жена сенатора.

Регана вела себя подозрительно хорошо, кроме, пожалуй, одного момента, когда при знакомстве с миссис Пэррин она замолчала и не ответила на рукопожатие. Но пророчица от­шутилась:

— Знает, что я мошенница,—и весело подмигнула хозяй­ке дома. Немного позже она сама с любопытством взяла руку Реганы и слегка сжала ее, будто хотела нащупать пульс. Рега­на отдернула руку, и глаза ее злобно заблестели.

— Ой-ой-ой, наверное, она очень устала,—сказала миссис Пэррин, с беспокойством продолжая следить за Реганой.

— Она немного больна,—извинилась Крис и посмотрела на Регану; — Правда, крошка? ,

Регана ничего не ответила. Она смотрела в одну точку и не шевелилась.

Крис повела Регану в спальню и уложила в кровать.

— Ты хочешь спать?

— Не знаю,—сонным голосом ответила Регана, поверну­лась на бок и уставилась в стену невидящим взглядом.

— Хочешь, я тебе немного почитаю?

Дочь отрицательно покачала головой.

— Ну, хорошо. Постарайся заснуть.

Крис наклонилась, поцеловала ее, потом подошла к две­ри и выключила свет.

— Спокойной ночи, кроха.

Ока уже выходила из комнаты, когда услышала тихий го­лос Реганы:

— Мама, что со мной?

На секунду Крис растерялась. Но быстро справилась с со­бой и ответила:

— Я же тебе говорила, крошка, это нервы. Ты еще две недели будешь принимать таблетки, и все пройдет. Ну, а те­перь постарайся заснуть. Ладно?

Молчание. Крис ждала ответа.

— Ладно? — переспросила она.

— Ладно,—шепотом ответила Регана.

Крис почувствовала, как по ее коже пробежали мурашки. Она потерла руку. О Боже, в этой комнате стано­вится холодно. Откуда здесь может скво­зить?

Она подошла к окну и проверила, не дует ли из щелей. Но все было в порядке.

— Тебе не холодно, малышка?

Молчание.

Крис подошла к кровати.

— Регана, ты спишь?

Глаза закрыты. Дыхание глубокое и ровное.

Крис на цыпочках вышла из комнаты.

Из зала доносились музыка и пение. Спускаясь вниз, Крис не без удовольствия заметила, что отец Дайер играет на фор­тепиано и поет, а гости ему охотно подпевают. Когда Крис входила в гостиную, они как раз заканчивали песню «До на­шей следующей встречи».

Крис решила присоединиться к поющим, но на полпути ее остановил сенатор с супругой. Они собирались уходить. Вид у них был весьма раздраженный.

— Вы так быстро меня покидаете? — спросила Крис.

— О, извините нас, дорогая, вечер был просто велико­лепный!—приступил к извинениям сенатор.—Но у бедняж­ки Марты начались головные боли.

— Мне так неловко, но я на самом деле ужасно себя чув­ствую,—простонала жена сенатора.—Крис, вы ведь извините нас, правда? Нам так понравилась ваша вечеринка.

— Мне не хочется вас отпускать! — огорчилась Крис и проводила их до двери, пожелав им спокойной ночи. Про­ходя в комнату, она столкнулась с Шарон, которая как раз выходила из кабинета.

— Где Бэрк? — забеспокоилась Крис.

— Здесь,—успокоила ее Шарон и кивком указала на ка­бинет.—Отсыпается. Что тебе сказал сенатор? Что-нибудь этакое? Я представляю...

— Что ты имеешь в виду? —не поняла Крис.—Они про­сто ушли.

— Я догадываюсь.

— Шарон, объясни немедленно, в чем дело.

— Да все из-за Бэрка,—вздохнула Шарон.

Убедившись, что их никто не подслушивает, она рассказа­ла о встрече сенатора с режиссером. Дэннингс, проходя ми­мо сенатора, заметил, что, дескать, в его джине бултыхается какой-то вонючий волос, упавший, по всей вероятности, с че­го-то... Затем он повернулся к сенатору и тоном обвинителя продолжал:

— Никогда в жизни не видел такого волоса. А вы видели? '

Крис засмеялась. Шарон продолжала описывать, как сена­тор растерялся и не знал, что ответить, а в это время Дэн­нингс впал в донкихотство и выразил свою «безграничную благодарность» за само существование политиков, ибо без них, как он выразился, «мы бы вообще не знали и не подо­зревали, кто такие государственные деятели».

Когда оскорбленный сенатор удалился, Дэннингс повер­нулся к Шарон и заявил с гордостью:

— По-моему, я довольно деликатно с ним объяснился, правда?

Крис опять расхохоталась:

— Ну ладно, пусть спит. Но ты все-таки останься с ним, а то вдруг он проснется? Хорошо?

— Хорошо,—согласилась Шарон и направилась в ка­бинет.

Дайер, улыбнувшись Крис, прервал игру на рояле.

— Ну, молодая леди, чем мы вас сегодня порадуем? Для вас можно придумать что-нибудь поинтересней.

Крис улыбнулась в ответ.

— Я бы предпочла узнать побольше о черной мессе,— сказала она.—Отец Вагнер проговорился, что вы большой знаток в этой области.

Гости, стоявшие у рояля, притихли и с интересом посмо­трели на Дайера.

— Да нет же,—запротестовал Дайер, наигрывая какую-то несложную мелодию.—А почему вы вспомнили о черной мессе?

— Мы разговаривали о... ну... о том, что случилось в Свя­той Троице, и...

— А, об осквернениях!— опередил Крис священник.

— Послушайте, о чем вы здесь говорите? — вмешался в разговор астронавт.—Введите-ка меня в курс дела.

— И меня тоже,—добавила Эллен Клиари,— а то я запу­талась.

— В церкви, которая находится на этой улице, были обнаружены следы осквернений,—объяснил Дайер.

— А именно? — заинтересовался астронавт.

— Не стоит уточнять,—посоветовал отец Дайер.—Ска­жем просто, что там произошли омерзительные события. Ладно?

— Отец Вагнер нам говорил, будто вы считаете, что это черная месса,—подсказала Крис.—Мне хотелось бы поболь­ше узнать об этом.

— Да я почти ничего не знаю,—запротестовал священ­ник.—Обо всем, что я знаю, мне рассказал другой джеб.

— Кто такой «джеб»? — спросила Крис.

— Сокращенно «иезуит». Отец Каррас — большой специ­алист в этой области.

Крис сразу насторожилась.

— Это тот смуглый священник из Святой Троицы?

— Вы его знаете? — удивился Дайер.

— Нет, но я слышала это имя.

— Мне помнится, он даже написал статью. Хотя, конеч­но, Каррас интересовался всем этим с точки зрения психи­атрии.

— Что вы хотите сказать? —не поняла Крис.

— А что вы хотите сказать своим «что вы хотите ска­зать»?

— Вы хотите сказать, что он психиатр?

— Конечно. То есть я считал, что вы сами это знаете.

— Послушайте, может, мне кто-нибудь в конце концов объяснит, о чем здесь разговор? — нетерпеливо перебил астронавт.—Что происходит во время черной мессы?

— Давайте назовем это извращением,—Дайер пожал плечами.—Надругательство. Богохульство. Сатанинская паро­дия на святую мессу, здесь вместо Бога поклоняются дьяволу и иногда приносят ему человеческие жертвы.

Эллен Клиари покачала головой и отошла в сторону.

— Для меня это слишком страшно.—Она попыталась улыбнуться.

— А вы откуда это знаете? — пытала Крис молодого иезу­ита.—Если черная месса существует на самом деле, кто же будет о ней рассказывать другим?

— Мне кажется,—ответил Дайер,—подробности узнают от разоблаченных сатанистов: они сами признаются во всем.

— Перестань,—перебил его декан.—Эти признания ни­чего не стоят, Джо. Их же пытают.

— Нет, только слабых,—возразил Дайер.

Гости нервно рассмеялись. Декан взглянул на часы.

— Ну, мне пора,—обратился он к Крис.—В шесть часов у меня месса в часовне Дальгрен.

— А вот у меня музыкальная месса.—Дайер улыбнулся. Затем уставился в пространство за спиной Крис и тихо доба­вил:—Мне кажется, у нас гостья, миссис Макнейл.

Крис оглянулась и в ужасе замерла. Регана, стоя в одной ночной рубашке, обильно мочилась на ковер. Она уставилась пустым взглядом на астронавта и произнесла безжизненным голосом:

— Там, наверху, ты и умрешь.

— О Господи! —в страхе воскликнула Крис и бросилась к дочери.—О Боже, о моя крошка, пошли, пошли скорей со мной!

Она схватила Регану за руку и увела ее, на ходу бросая робкие извинения мертвенно-бледному астронавту:

— О, извините ее! Она больна, она, наверное, и сейчас спит на ходу! Она не понимает того, что говорит!

— Да, нам, пожалуй, пора идти,—обратился к кому-то Дайер.

— Нет-нет, оставайтесь,—запротестовала Крис, оглянув­шись на гостей.—Пожалуйста, оставайтесь! Все в порядке, я через минуту вернусь!

Около кухни Крис остановилась и попросила Уилли смыть пятно на ковре. Потом она проводила Регану в ван­ную, подмыла девочку и сменила ей ночную рубашку.

— Кроха, зачем ты сказала это? — Крис пыталась добить­ся ответа у Реганы, но та ничего не понимала и бормотала ка­кую-то несуразицу. Глаза ее были затуманены и, казалось, ни­чего не видели.

Крис уложила девочку в кровать, и Регана тут же заснула. Крис немного подождала, прислушиваясь к ее дыханию, и вышла из комнаты.

На лестнице она заметила, как Шарон и ассистент режис­сера помогали Дэннингсу выйти из кабинета. Они заказали такси и собирались, проводить его до гостиницы.

— Не переживайте особенно! — крикнула им вслед Крис.

Неожиданно, на какую-то секунду придя в себя, Бэрк пробубнил:

— К чертовой матери! — И растворился в тумане у под­жидающего такси.

Крис вернулась в гостиную. Миссис Пэррин сидела мол­ча, отрешенно наблюдая за огнем в камине. В таком же пода­вленном настроении находился и астронавт. Крис знала, что в этом году он должен лететь на Луну. Астронавт смотрел на свой стакан и время от времени хмыкал, выказывая тем са­мым свое участие в разговоре. Никто из присутствующих не заикнулся о жутких словах Реганы.

— Ну уж теперь мне и в самом деле пора на мессу,—за­явил, вставая, декан.

За ним потянулись и остальные. Гости поблагодарили Крис за вечер и угощения.

В дверях отец Дайер взял Крис за руку и заглянул ей в глаза:

— Как вы думаете, не найдется ли в одном из ваших фильмов роль для священника, который умеет играть на рояле?

— Если даже и нет,—засмеялась Крис,—мы напишем такую роль специально для вас, святой отец.

— Я хлопочу за своего брата,—уточнил Дайер с серьез­ным видом.

— Вы неисправимы! — Крис опять рассмеялась и пожела­ла ему спокойной ночи.

Последней уходила Мэри Джо Пэррин с сыном. Крис немного поболтала с ними у дверей. Ей показалось, что Мэри Джо хочет что-то сказать, но сомневалась, стоит ли. Чтобы немного задержать ее, Крис спросила, что Мэри думает о возне Реганы с планшеткой и о ее безумном увлечении вы­мышленным капитаном Гауди.

— Вы считаете, что это плохо? — обратилась Крис к Мэ­ри Джо.

Она была уверена, что после двух-трех фраз миссис Пэр­рин распрощается с ней, и поэтому удивилась, когда Мэри Джо, нахмурившись, уставилась вниз на ступеньки. Миссис Пэррин задумалась, спустилась к ожидающему ее на крыльце сыну и тихо проговорила:

— Я бы отобрала у нее эту планшетку.

Она протянула сыну ключи от машины:

— Бобби, заведи мотор и подожди в машине, а то уже холодно.

Взяв ключи, Роберт признался Крис, что всегда был по­клонником ее таланта, и направился к старому, разбитому «мустангу», стоявшему неподалеку, на той же улице.

В голосе миссис Пэррин звучало сомнение.

—• Я не знаю, что вы думаете обо мне,—медленно заго­ворила она.—Многие считают, что я занимаюсь спиритиз­мом. Но это не так. Да, у меня есть дар, но в этом нет ничего таинственного. Я сама католичка и считаю, что мы живем в двух мирах одновременно. Первый, который мы осозна­ем,— это время. Но иногда какой-нибудь «каприз природы», вроде меня, начинает чувствовать и другой мир, который, мне кажется, лежит... в вечности. В вечности нет времени. Там будущее всегда существует в настоящем. И когда я чув­ствую тот мир, я вижу будущее. Кто знает, может быть, на самом деле все не так. Может, это всего-навсего совпадение. А если это правда, то все настолько естественно! Теперь о тайнах...—Тут она замолчала, будто подбирала слова.—Тай­на—это совсем другое. Играть в эти игры я считаю крайне опасным. Это относится и к планшетке.

До сих пор Крис считала миссис Пэррин бесстрашной женщиной с потрясающей силой духа. Теперь же она разгля­дела в Мэри Джо и беспокойство, и озабоченность. Крис овладело дурное предчувствие, которое она попыталась ото­гнать прочь.

— Пожалуйста, продолжайте, Мэри Джо,—улыбнулась Крис.—А вы не знаете, как действует эта планшетка? Она рассчитана на подсознание человека?

— Да, скорее всего,—согласилась миссис Пэррин.—Но мы можем только предполагать. Рассказывают, что во время спиритических сеансов с планшеткой удавалось иногда при­открывать завесу тайны. Конечно, не ту, что отделяет нас от мира духов, в это вы не поверите. Нет, именно ту завесу, что вы называете подсознанием. Однако, моя дорогая, во всем мире немало сумасшедших домов, где держат людей, шутив­ших с этим.

— Вы это серьезно?

Мэри Джо замолчала. Затем из темноты донесся ее моно­тонный голос:

— Крис, в Баварии жила одна семья. Это случилось в 1921 году. Я не помню фамилии. Их было одиннадцать че­ловек. Вы можете проверить это по старым газетам. После одного спиритического сеанса они все сошли с ума. Все сразу. Одиннадцать человек. В буйном веселье они подожгли свой дом. Когда была сожжена вся мебель, они хотели сжечь трехмесячного ребенка одной из младших дочерей, но сосе­ди успели вмешаться и остановили их. Вся семья,—закончила миссис Пэррин,—была помещена в сумасшедший дом.

— О Боже!— воскликнула Крис, вспомнив про капитана Гауди. Теперь увлечение дочери приобретало жуткий смысл. Безумие. Неужели правда? Что-то в этом было. Я ж е г о в о - рила, что нужно показать ее психиатру!

— О, ради Бога,—воскликнула миссис Пэррин, выходя на свет,—вы не меня слушайте, а своего доктора!

В ее голосе чувствовалась уверенность. Она пыталась успокоить Крис.

— Я предсказываю будущее, но насчет настоящего я аб­солютно беспомощна.

Миссис Пэррин порылась в своей сумочке.

— Где же мои очки? Я их опять положила не на место. А, вот и они.—Мэри Джо нашла их в кармане пальто.

— Очаровательный домик,—заметила она, надев очки и взглянув на фасад дома.—От него веет теплом.

— Вы меня успокоили. Я думала, вы сейчас скажете, что в нем водятся привидения!

— Почему я должна вам это говорить?

Крис вспомнила о своей подруге, известной актрисе, ко­торая жила в Беверли Хиллз и продала дом только потому, что считала, будто в нем обитает привидение.

— Не знаю.—Крис попыталась улыбнуться.—Наверное, из-за того, что вы предсказываете будущее. Я пошутила.

— Это очень красивый дом. Я раньше часто бывала здесь.

— Правда?

— Да, его снимал один мой друг, адмирал. Он мне и сей­час изредка пишет. Его, беднягу, опять отправили в море. Я даже не знаю, по ком я больше скучаю: по нему или по этому дому.—Мэри Джо улыбнулась.—Но, может быть, вы меня сюда еще как-нибудь пригласите.

— Мэри Джо, конечно, с большой радостью. Вы очарова­тельнейшая женщина.

— Ну уж если не очаровательнейшая, то по крайней ме­ре чувствительнейшая из всех ваших друзей!

— Я серьезно. Позвоните мне. Пожалуйста. Позвоните на той неделе.

— Да, конечно, мне наверняка захочется узнать, как здо­ровье вашей дочери.

— У вас есть мой номер?

— Да. Дома в записной книжке.

Что-то было не совсем так. Крис удивилась. В голосе Мэ­ри Джо звучала какая-то странная нотка.

— Спокойной ночи,—попрощалась миссис Пэррин.— И еще раз спасибо за прекрасный вечер.

Крис закрыла дверь и почувствовала, что смертельно уста­ла. Тихая ночь. Что за ночь... Что за ночь.

Она вошла в гостиную и увидела, как Уилли, нагнувшись, расчесывала ворс на ковре в том месте, где было мокрое пятно.

— Я пробовала сводить уксусом,—пробормотала Уил­ли.— Два раза.

— Сходит?

— Может, в этот раз,—засомневалась Уилли.—Не знаю. Сейчас посмотрим.

— Нет, сейчас ничего не увидишь, надо, чтобы ковер высох.

Да уж, действительно очень ценное заме­чание. Толстуха несчастная! Иуда, иди лучше спать!

— Оставь, Уилли. Иди спать.

— Нет, я закончу.

— Ну ладно. Спасибо тебе за все. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мадам.

Крис медленно поднялась по лестнице.

— Великолепное рагу, Уилли. Всем очень понравилось.

— Да, мадам. Спасибо.

Крис заглянула к Регане. Дочь еще спала. Потом Крис вспомнила про планшетку. Может быть, спрятать ее? Или выкинуть? Боже, Пэррин ведь не очень разби­рается в этих делах! Крис и сама понимала, что вы­мышленный друг — это не совсем нормально. Да, пожа­луй, я ее лучше выкину.

Крис колебалась, стоя у кровати и глядя на Регану. Она вспомнила один случай. Дочери было тогда три года. Говард решил, что Регане пора уже спать без бутылочки, и Регана кричала всю ночь до четырех утра, а потом на протяжении еще нескольких дней у нее были приступы истерии. Крис бо­ялась, что такая реакция может повториться и сейчас. Луч­ше подожду немного, пока не проконсульти - руюсь у психиатра. К тому же и риталин пока что не произвел желаемого эффекта.

Она решила подождать. Вернувшись в свою комнату, Крис забралась в кровать и сразу же заснула. Проснулась она от отчаянного, истеричного крика.

— Мама, иди скорей, иди сюда! Я боюсь!

Крис бросилась через холл в спальню Реганы. Девочка визжала. Из спальни доносился скрип пружин.

— Крошка, что случилось? •— воскликнула Крис и вклю­чила свет.—О Боже!

Напрягая все тело, Регана распласталась на спине. Лицо ее было заплаканное и исказившееся от ужаса. Руками девоч­ка судорожно вцепилась в кровать.

— Мамочка, почему она трясется? — закричала она.— Останови ее!

Матрац на кровати резко дергался взад и вперед.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ На краю пропасти

Пока мы спим, неуемная боль редкими толч­ками будет биться в сердце, покуда в отчаяньи и помимо воли нашей не снизойдет к нам муд­рость, посланная богом

Эсхи I

Глава первая

Ее снесли в дальний угол маленького кладбища, где зем­ля, скованная надгробными плитами, задыхалась от тесноты.

Месса была такой же печальной и унылой, как и вся жизнь этой женщины. Приехали ее братья из Бруклина, при­шел бакалейщик из углового магазина, отпускавший ей про­дукты в кредит. Дэмьен Каррас наблюдал, как ее опускают в темноту. Горе и слезы душили его.

— Ах, Димми, Димми...

Дядя обнял его за плечи.

— Ничего, она сейчас в раю, Димми, она сейчас счаст­лива.

ОБоже, пусть будет так! О мой Бог! Я про­шу тебя! Молю тебя, пусть будет так!

Его уже ждали в машине, но Дэмьен никак не мог отой­ти от могилы. Воспоминания давили его. Ведь мать всегда была одна... Все это время она терпеливо и покорно ждала, пока Дэмьен вернется. Почему же все теплые человеческие чувства ограничились в нем хранением в бумажнике той са­мой церковной карточки: «Помни...»?

Каррас вернулся в Джорджтаун к обеду, но есть ему со­вершенно не хотелось. Дэмьен слонялся взад-вперед по ком­нате. Приходили с соболезнованиями знакомые иезуиты, об­менивались с ним парой фраз, обещали молиться за нее и уходили.

В начале одиннадцатого явился Джо Дайер. Он с гордо­стью вытащил бутылку шотландского виски и прокомменти­ровал:

— Отличная марка!

— Откуда ты взял деньги? Позаимствовал из фонда для бедных?

— Не будь идиотом, это было бы нарушением обета ни­щеты.

— А откуда же они у тебя?

— Я украл бутылку.

Каррас улыбнулся и покачал головой. Затем достал ста­кан, кофейную кружку и, ополоснув их в крошечном умы­вальнике, промолвил:

— Я верю тебе.

— Такую безоглядную веру я первый раз встречаю.

Каррас вдруг почувствовал знакомую боль. Он отогнал ее прочь и вернулся к Дайеру. Тот уже сидел на его койке и от­крывал бутылку. Дэмьен устроился рядом.

— Ты когда предпочитаешь отпустить мне грехи: сейчас или попозже?

— Лей давай,—отрезал Каррас,—и отпустим грехи друг другу.

Дайер наполнил стакан и кружку.

— Президент колледжа не должен пить,—проговорил он.—Это было бы дурным примером. Пожалуй, я избавил его от большого искушения.

Каррас выпил. Он не поверил Дайеру. Слишком хорошо он знал президента. Это был очень тактичный и добрый че­ловек. Дайер пришел, конечно, не только как друг, его навер­няка просил об этом президент.

Дайер старался изо всех сил: смешил Дэмьена, рассказы­вал о вечеринке и об актрисе миссис Макнейл, выдавал све­жие анекдоты о префекте. Дайер пил немного, но стакан Карраса наполнял регулярно, и Дэмьен быстро опьянел. Дай­ер встал, уложил друга в постель и снял с него ботинки.

— Собираешься украсть... и мои ботинки? — заплета­ющимся языком проворчал Каррас.

— Нет, я гадаю по ноге. А теперь замолчи и спи.

— Ты не иезуит, а вор-домушник.

Дайер усмехнулся и, достав из шкафа пальто, накрыл им Дэмьена.

— Да, конечно, но кому-то ведь надо оплачивать счета. Все, что вы умеете делать,—это греметь четками и молиться за хиппи на М-стрит.

Каррас ничего не ответил. Дыхание его было ровным и глубоким. Дайер тихо подошел к двери и выключил свет.

— Красть грешно,—вдруг пробормотал в темноте Каррас.

— Виноват,—тихо согласился Дайер.

Он немного подождал, пока Каррас окончательно заснет, и вышел из коттеджа.

Проснулся Дэмьен вялым и разбитым. Шатаясь, он про­шел в ванную, принял душ, побрился и надел сутану. Было 5.35 утра. Он отпер дверь в Святую Троицу и начал мо­литься...

— Memento etiam...— шептал он в отчаянии.—Помни ра­бу твою, Мэри Каррас...

В дверях молельни ему вдруг привиделось лицо сиделки из госпиталя Беллеву. Он услышал плач и причитания.

«Вы ее сын?»

«Да, я Дэмьен Каррас».

«Не заходите к ней сейчас. У нее приступ».

Через приоткрытую дверь он видел комнату без окон, с потолка свисала ничем не прикрытая электрическая лам­почка. Обитые стены. Холодно. И никакой мебели, кроме больничной койки.

— ... Прими ее к себе, молю тебя, помоги ей обрести мир и покой...

Их глаза встретились, мать вдруг замерла и, подойдя к двери, спросила его недоумевающе:

«Зачем это, Димми?»

Ее взгляд был кротким, как у ягненка.

— Agnus Dei,—прошептал Дэмьен и, наклонившись, уда­рил себя в грудь.— Агнец Божий, уносящий с собой грехи на­ши, помоги ей обрести покой...

Он закрыл глаза, взял гостию и увидел свою мать в при­емной больницы. Руки сложены на коленях, лицо покорное и растерянное. Судья разъяснил ей заключение психиатра из Беллеву.

«Ты все поняла, Мэри?»

Она кивнула, но ничего не сказала. У нее вынули зубные протезы.

«И что ты об этом думаешь, Мэри?»

Она ответила с гордостью:

«Вот мой мальчик, и он будет говорить за меня».

Каррас склонил голову над гостией, и тихий стон сорвал­ся с его губ. Он опять ударил себя в грудь, будто что-то хотел этим изменить, и прошептал:

— Domine, no sum diynus... Я недостоин. Скажи лишь слово и исцели мою душу.

После мессы он вернулся к себе и попытался заснуть, но безуспешно.

Через некоторое время в дверь постучали. В комнату за­глянул молодой священник, которого Дэмьен никогда пре­жде не встречал.

— Вы не заняты? К вам можно ненадолго?

В глазах священника застыла тоска.

Какое-то мгновение Каррас не мог заставить себя взгля­нуть на священника. В душе он ненавидел этого молодого иезуита.

— Войдите,—тихо предложил Дэмьен.

Молодой священник смущенно топтался на месте, не зная, с чего начать. Каррас заботливо усадил его. Предложил кофе и сигареты. Затем попытался изобразить на своем лице интерес. Проблема, приведшая к нему, этого визитера, была известна: одиночество священника.

Из всех трудностей, с которыми Каррасу приходилось здесь встречаться, эта проблема наиболее волновала священ­ников. Иезуиты были отрезаны от семейной жизни и вообще от женщин, поэтому они часто боялись проявлять чувство привязанности по отношению к своим товарищам или завя­зывать крепкую дружбу.

— Иногда мне хочется положить на плечо друга руку, но в этот момент я начинаю опасаться, как бы он не подумал, будто я гомосексуалист. Сейчас много говорят о том, что сре­ди священников немало скрытых гомосеков. Поэтому я ниче­го подобного не делаю. Я даже не хожу к друзьям послушать музыку, или поболтать, или просто покурить. Дело не в том, что я боюсь Бога, мне страшно подумать, что Он начнет опа­саться за меня.

Каррас чувствовал, как тяжесть наболевшего постепенно покидает молодого священника и ложится на его, Карраса, плечи. Он не противился и терпеливо слушал своего гостя. Каррас знал, что теперь этот иезуит будет часто заходить к нему, ибо здесь он найдет спасение от одиночества. Потом они сделаются друзьями, и когда молодой человек обнару­жит, что это произошло естественно и непринужденно, то­гда, возможно, он начнет дружить и с другими священни­ками.

Дэмьен почувствовал слабость, и горе опять завладело всем его существом. Он взглянул на карточку, которую ему подарили на прошлое рождество. На ней было написано: «Когда мой брат в печали, я разделяю его боль и в нем встре­чаю Бога».

В действительности у Дэмьена это не получалось, и в ду­ше он винил себя. Мысленно Каррас всегда пытался разде­лить беду кого-либо из братьев, но только мысленно. Дэмье- ну всегда казалось, что его боль принадлежит только ему одному.

Наконец гость взглянул на часы. Пора было идти в тра­пезную обедать. Иезуит поднялся и собрался уходить, но в этот момент заметил на столе у Карраса недавно вышед­ший роман.

— Не читал еще? — полюбопытствовал Каррас.

Молодой священник отрицательно покачал головой.

— Нет. Хорошая книга?

— Не знаю, я только что прочел ее, но не уверен, что все правильно понял,—солгал Каррас. Он поднял книгу и протя­нул ее гостю: — Хочешь взять? Мне очень хотелось услышать чье-нибудь мнение.

— Конечно,—согласился иезуит, запихивая книгу в кар­ман куртки,—я постараюсь вернуть ее дня через два.

Настроение его явно улучшилось.

Когда дверь за гостем захлопнулась, Каррас на какое-то мгновение почувствовал умиротворение. Он достал требник и направился во двор, читая молитву.

После обеда к нему заглянул еще один гость, пожилой пастор из Святой Троицы. Он пододвинул стул поближе к столу и выразил свои соболезнования по поводу кончины матери Карраса.

— Я молился за нее, Дэмьен. И за вас тоже,—закончил он хриплым голосом с чуть заметным провинциальным ак­центом.

— Вы так добры ко мне, святой отец. Большое спасибо.

— Сколько ей было лет?

— Семьдесят.

— Прекрасный возраст.

Каррас смотрел на молитвенную карточку, которую за­хватил с собой пастор. Во время мессы использовались три такие карточки. Они изготовлялись из пластика, и на них пе­чатался текст молитвы, произносимой священником. Психи­атру стало интересно, для чего пастор принес эту карточку.

— Послушайте, Дэмьен, сегодня у нас в церкви опять кое-что произошло. Еще одно осквернение.

Пастор рассказал ему о том, что статуя Девы Марии в углу церкви была размалевана под проститутку.

— А вот еще. Это было уже утром, в тот день, когда вы уехали в этот... в Нью-Йорк. В субботу, кажется. Ну да, в суб­боту. Ну, в общем, посмотрите. Я только что разговаривал с сержантом полиции и... ну... это самое... ну посмотрите сю­да, пожалуйста, Дэмьен.

Каррас взял в руки карточку. Пастор объяснил ему, что кто-то вставил отпечатанный на машинке листок между на­стоящим текстом и пластиковой пленкой. Фальшивка, в кото­рой встречались опечатки и другие типографские ошибки, была тем не менее составлена на хорошем латинском языке. Текст представлял собой яркое и подробное описание вы­мышленной лесбийской любви между Девой Марией и Ма­рией Магдалиной.

— Ну достаточно, это не обязательно читать до конца,— прервал пастор, забирая назад карточку, как будто боялся, что чтение может содействовать греху.—Это великолепная ла­тынь, здесь выдержан стиль, это настоящая церковная ла­тынь! Сержант заявил, что разговаривал с одним психиатром, и тот поведал, что все это мог сделать... ну, это, в общем... это мог сделать священник... это очень больной священник. Как вы считаете?

Психиатр на секунду задумался. Потом кивнул.

— Да. Да. Возможно. Возможно, протестуя против че­го-то, он делает это в состоянии лунатизма. Я, конечно, не уверен, но такое может быть.

— Вы кого-нибудь подозреваете, Дэмьен?

— Я вас не понимаю.

— Рано или поздно они ведь все приходят к вам, верно? Я имею в виду больных на территории колледжа, если такие есть. Есть ли среди них что-нибудь подобное? Я хотел ска­зать, среди их болезней.

— Нет, таких нет.

— Я знал, что вы мне все равно не скажете.

— Святой отец, я ничего не смог бы узнать в любом слу­чае. При лунатизме человек способен разрешить многие свои проблемы, в основном такие решения бывают чисто симво­лическими. Поэтому я все равно ничего не узнал бы.

Глава вторая

Регана лежала на столе в смотровой Кляйна с раскинуты­ми в стороны руками и ногами. Врач обеими руками прижал ее стопу к лодыжке. Несколько секунд он крепко удерживал стопу в таком положении, затем неожиданно отпустил. Сто­па вернулась в нормальное положение.

Кляйн несколько раз проделал это, и каждый раз стопа неизменно возвращалась в первоначальное положение. Одна­ко врач был явно недоволен таким результатом. Он попро­сил присмотреть за девочкой и вернулся в свой кабинет, где его ждала Крис.

Было двадцать шестое апреля. Кляйн не был в городе в воскресенье и понедельник, так что Крис смогла застать его только сегодня. Она сразу же рассказала ему о происшествии на вечеринке и о том, что произошло после этого.

— Кровать действительно двигалась?

— Да, она двигалась.

— Долго?

— Не знаю. Может, десять секунд, а может, пятнадцать. То есть это то, что я сама видела. Потом Регана замерла, и я заметила, что кровать мокрая. Может быть, она намочила ее раньше, я не знаю. Но после этого она сразу же крепко заснула и не просыпалась до следующего дня.

Доктор Кляйн задумался.

— Что это может быть? — заволновалась Крис.

Когда она приезжала в первый раз, Кляйн сказал, что кровать может двигаться вследствие клонических судорог, когда мышцы то напрягаются, то расслабляются. В хрониче­ской форме эта болезнь называется клонус и является показа­телем каких-либо изменений в мозгу.

— Да, но результат проверки этого не подтвердил,—не­доумевал Кляйн и описал Крис процедуру. Он объяснил, что при клонусе прижимание стопы вызвало бы судороги. Врач сел за стол. Вид у него был крайне обеспокоенный.

— Она никогда не падала?

— В смысле на голову? — удивилась Крис.

- Ну да.

— Нет, такого я не припомню.

— Чем она болела в детстве?

— Да ничем особенным. Корью, свинкой, ветрянкой.

— Она ходила во сне?

— Только теперь.

— То есть вы хотите сказать, что на вечеринке она все де­лала во сне?

— Конечно. Она до сих пор ничего не может вспомнить. Даже того, что с ней происходило недавно.

— А что такое?

— В воскресенье, когда она спала, позвонил Говард из Рима.

«Что с Рэге?»

«Спасибо тебе за телефонный звонок в день ее рожде­ния».

«Я не мог выбраться с яхты. Так что, Бога ради, отстань от меня. Как только я вернулся в отель, я сразу же ей по­звонил».

«В самом деле?»

«Разве она тебе не говорила?»

«Ты с ней разговаривал?»

«Да. Поэтому я и решил, что лучше поговорить с тобой. Что там за чертовщина у вас происходит?»

Рассказывая об этом доктору Кляйну, Крис объяснила, что, когда Регана окончательно проснулась, она ничего не по­мнила ни о телефонном разговоре, ни о том, что произошло на вечеринке.

— Тогда, вероятно, она говорит правду и насчет мебели, которую якобы кто-то двигает,—предположил Кляйн.

— Я не понимаю вас.

— Несомненно, она двигает ее сама, но делает это в со­стоянии прострации. Это называется автоматизмом. Состо­яние вроде транса. Пациент либо не понимает того, что дела­ет, либо ничего не помнит.

— Да, но мне вот что пришло в голову, доктор. В ее ком­нате есть стол из тикового дерева. Он весит, наверное, пол­тонны. Как же она могла сдвинуть его с места?

— Патология часто связана с огромной физической силой.

— Да? А как это объяснить?

Доктор только пожал плечами:

— Этого никто не знает. Ну, а кроме того, что вы мне уже рассказали, больше вы не заметили ничего необычного в поведении дочери?

— Она стала очень неряшливой.

— Особенно необычного,—настаивал врач.

— Для нее это как раз особенно необычно. Подожди­те-ка, я вспомнила. Вы помните ту планшетку, с которой она играла в капитана Гауди?

— В вымышленного друга?

— Теперь она его слышит.

Кляйн весь подался вперед и грудью лег на стол. По мере того как Крис рассказывала ему о дочери, в его глазах росло недоумение. Врач задумался.

— Вчера утром,—продолжала Крис,—я слышала, как Ре­гана разговаривала с Гауди в спальне. То есть она бормотала какие-то слова, потом чего-то ждала, как будто играла с планшеткой. Когда я тихонько заглянула в комнату, план­шетки у нее не оказалось. Рэге сидела одна. Она кивала голо­вой, как будто соглашалась с ним.

— Она его видела?

— Не думаю. Рэге склонила голову немного набок. Она всегда так делает, когда слушает пластинки.

Врач в задумчивости кивнул головой.

— Да-да, понимаю. А еще что-нибудь в этом роде? Мо­жет быть, она видит что-нибудь? Или чувствует запахи?

— Запахи,—вспомнила Крис.—Да, верно. Ей постоянно кажется, что у нее в спальне плохо пахнет.

— Пахнёт горелым?

— Точно!— воскликнула Крис.—Как вы догадались?

— Иногда это случается при нарушении химико-электри­ческой деятельности мозга. У вашей дочери эти нарушения должны быть в височной доле головного мозга.

Кляйн указал ей на переднюю часть черепа.

— Вот здесь, в передней части мозга. Теперь подобное встречается редко, но в таких случаях у пациента, в основном перед приступом, возникают необычные галлюцинации. Эту болезнь часто путают с шизофренией, но это не шизофре­ния. Возникает она вследствие поражения височной доли го­ловного мозга. Мы не ограничимся проверкой на клонус, миссис Макнейл. Я считаю, что теперь ей надо сделать ЭЭГ.

— А что это такое?

— Электроэнцефалограмма. Она покажет нам работу мозга в виде волнообразной кривой. Обычно, исходя из этой кривой, сразу выявляют все отклонения.

— Но вы действительно считаете, что у нее поражена ви­сочная часть мозга?

— Симптомы похожи, миссис Макнейл. Например, ее нечистоплотность, драчливость, неприличное поведение, а также автоматизм. И, конечно, эти припадки, из-за которых дергалась кровать. Обычно после таких приступов больной мочится, или его рвет, или и то, и другое одновременно, а потом крепко засыпает.

— Вы хотите проверить Регану прямо сейчас? — забеспо­коилась Крис.

— Да, я думаю, это надо сделать немедленно, но ей надо ввести успокоительное. Если девочка шевельнется или дер­нется, это скажется на результатах. Вы разрешите ввести ей, скажем, двадцать пять миллиграммов либриума?

— О Боже, конечно, делайте все, что необходимо,—вы­говорила Крис, потрясенная всем услышанным.

Она прошла с ним в смотровую. Увидев в руках врача шприц, Регана завизжала, и кабинет огласился потоком руга­тельств.

— Крошка, это поможет тебе,—произнесла Крис умоля­ющим голосом. Она крепко держала Регану, и доктор Кляйн сделал укол.

— Я сейчас вернусь,—пообещал врач. Пока сиделка под­готавливала в смотровой аппаратуру, он успел принять еще одного пациента. Вернувшись через некоторое время, Кляйн обнаружил, что либриум еще не подействовал на Регану.

Врач очень удивился.

— Это была приличная доза,—в недоумении заявил он Крис.

Кляйн ввел девочке еще двадцать пять миллиграммов ли­бриума и вышел, а когда вернулся, Регана была уже кроткой и послушной.

— А что вы сейчас делаете? — испугалась Крис, наблю­дая, как Кляйн присоединяет трубки с физиологическим рас­твором к голове Реганы.

— С каждой стороны по четыре провода,—начал объяс­нять врач.—Мы можем сравнить работу правого и левого по­лушарий мозга.

— А зачем их сравнивать?

— Так можно обнаружить значительные расхождения в работе обоих полушарий. Например, был у меня один па­циент, которого мучили галлюцинации,—продолжал объяс­нять Кляйн,—как зрительные, так и слуховые. Я обнаружил отклонения, только сравнивая «волны» левого и правого по­лушарий, и оказалось, что галлюцинации возникали только в одной половине мозга.

— Это дико.

— Левое ухо и левый глаз функционировали нормально, лишь правая половина видела и слышала то, чего на самом деле не было. Ну, ладно, давайте теперь посмотрим.—Он включил машину. На флюоресцентном экране вспыхнули волны.—Сейчас мы наблюдаем работу обоих полушарий,— пояснил Кляйн.—Здесь мы будем искать остроконечные вол­ны, имеющие форму шпиля.—Он пальцами нарисовал в воз­духе острый угол. — Надо искать волны очень высокой ампли­туды. Они проходят со скоростью от четырех до восьми за секунду. Наличие этих «шпилей» и будет признаком пораже­ния височной доли мозга,—закончил врач.

Он тщательно рассматривал на экране кривую линию, но никакой аритмии не обнаружил. Острых углов не было. Сравнивая работу правого и левого полушарий, Кляйн и здесь не выявил отрицательных результатов.

Врач нахмурился. Он ничего не мог понять. Повторил процедуру сначала. Никакой патологии не было.

Кляйн позвал сиделку и, оставив ее с Реганой, прошел с Крис в кабинет.

— Так что же с ней такое? — осведомилась Крис.

Врач задумчиво сидел на краю стола.

— Видите ли, ЭЭГ могла подтвердить мое предположе­ние. Но отсутствие аритмии не опровергает егоокончатель­но. Возможно, это истерия, но уж очень сильно отличаются кривые работы мОзга до и после приступа.

Крис наморщила лоб:

— Доктор, вот вы постоянно повторяете «приступ». А как называется эта болезнь?

— Это не болезнь,—спокойно парировал врач.

— Ну все равно, ведь как-то вы это называете? Есть же какой-нибудь- термин?

— «Это» называется эпилепсией, миссис Макнейл.

— О Боже!

Крис упала в кресло.

— Не переживайте так сильно,—успокоил ее Кляйн.— Я по опыту знаю, что многие люди часто преувеличивают опасность эпилепсии, и рассказы о ней большей частью обык­новенная выдумка.

— А это не наследственная болезнь?

— Предрассудки,—продолжал объяснять Кляйн.—Хотя так думают многие врачи. Практически каждый человек склонен к припадкам. Большинство людей рождается с со­противляемостью к ним, только у некоторых эта сопротивля­емость невелика. Так что разница между вами и эпилептика­ми не качественная, а количественная. Вот и все. И это не болезнь.

— Тогда что же это, просто галлюцинации?

— Расстройство. Расстройство, которое можно вылечить. Оно имеет огромное количество разновидностей, миссис Макнейл. Например, вот вы сейчас сидите передо мной и на секунду отключаетесь, в результате чего, скажем, упускаете несколько слов из моей речи. Это один из видов эпилепсии, миссис Макнейл. Вот так. Это настоящий эпилептический припадок.

— Да, но с Реганой происходит совсем другое,—возра­зила Крис,—и возможно ли, чтобы это проявлялось так не­ожиданно?

— Послушайте, мы же еще точно не знаем, что с вашей дочерью. Может быть, вы были правы, когда хотели отвести ее к психиатру. Мы не исключаем, что это психическое рас­стройство, хотя я лично в этом сомневаюсь. Лет двести или триста назад таких больных считали одержимыми дьяволом.

— Что-что?

— Считали, что мозгом таких людей управляет бес. Одно из обывательских объяснений расщепления личности.

— Послушайте, ну скажите мне хоть что-нибудь хоро­шее,—еле слышно проговорила Крис.

— Вы особенно не переживайте. Если это поражение мозга, то в каком-то смысле вам повезло. Надо только уда­лить этот шрам.

— Я уже ничего не понимаю.

— Может оказаться, что это всего лишь внутричерепное давление. Надо сделать несколько рентгеновских снимков че­репа. У нас в этом здании есть специалист. Может быть, мне удастся направить вас к нему прямо сейчас. Хорошо?

— Да, конечно, договоритесь с ним.

Кляйн позвонил по телефону, и ему ответили, что Регану примут сразу же.

Он повесил трубку и написал на клочке бумаги: «Комната 21-я на 3-м этаже».

— Я позвоню вам завтра или в четверг. Надо пригласить еще невропатолога. А пока что назначаю ей либриум.

Он вырвал из блокнота рецепт и протянул его Крис.

— Будьте всегда рядом с дочерью, миссис Макнейл. В со­стоянии транса, если это транс, она может удариться или упасть. Ваша спальня находится рядом с ее комнатой?

- Да.

— Это хорошо. На первом этаже?

— Нет, на третьем.

— В ее спальне большие окна?

— Одно окно. А почему вас это интересует?

— Закрывайте получше окно, а еще лучше, сделайте так, чтобы оно запиралось на замок. В состоянии транса она мо­жет выпасть из окна.

Крис подперла лицо руками и задумчиво проговорила:

— Вы знаете, я сейчас подумала кое о чем.

— О чем же?

— Вы говорили, что после припадка она должна сразу же крепко засыпать. Как в субботу вечером. Ведь вы так гово­рили?

— Да,—согласился Кляйн.—Все правильно.

— Но как же тогда объяснить, что, жалуясь на дергающу­юся кровать, моя дочь всегда бодрствовала?

— Вы мне про это не рассказывали.

— Но это так. И выглядела Регана очень хорошо. Она просто приходила в мою комнату и просилась ко мне на кровать.

— Она мочилась в кровати? Или ее рвало?

Крис отрицательно покачала головой:

— Регана прекрасно себя чувствовала.

Кляйн задумался на мгновение и закусил губу.

— Давайте подождем результата рентгеновских снимков.

Крис отвела Регану в рентгеновский кабинет и подожда­ла, пока будут сделаны все снимки. Потом она отвезла дочь домой. После второго укола Регана вела себя необычайно спокойно и все время молчала. Теперь Крис решила как-ни­будь занять девочку:

— Хочешь, поиграем в «Монополи»^[4] или еще что-нибудь придумаем?

Регана отрицательно покачала головой и взглянула на мать невидящими глазами. Казалось, что девочка смотрит ку­да-то вдаль.

— Я хочу спать,—выговорила она голосом, таким же сонным, как ее глаза. Потом Регана повернулась и направи­лась в спальню.

Наверное, действует либриум. Крис посмотре­ла вслед дочери, вздохнула и пошла на кухню. Здесь Крис на­лила в чашку кофе и села за стол рядом с Шарон.

— Ну, как дела?

— Не спрашивай.

Крис вытащила рецепт.

— Лучше позвони в аптеку, пусть принесут вот это,— произнесла она и рассказала Шарон все, что говорил врач.—Если я буду занята или уйду куда-нибудь, смотри за ней хорошенько, ладно, Шар? Он...

Вдруг она что-то вспомнила.

— Да, кстати.

Крис встала из-за стола и поднялась в спальню Реганы. Дочка лежала в кровати и, похоже, уже спала.

Крис подошла к окну и закрыла его на щеколду. Она взглянула вниз. Окно выходило на крутую городскую лестни­цу, ведущую на М-стрит.

Да, лучше всего вызвать столяра, и немед­лен н о.

Крис вернулась на кухню и добавила для Шарон в список домашних работ еще один пункт. Потом перечислила Уилли, что приготовить на обед, и позвонила своему агенту.

— А как насчет сценария? — поинтересовался он.

— Сценарий прекрасный, Эд. Давай согласие. Когда начало?

— Твоя часть будет сниматься в июле, так что подготовку надо уже начинать.

- Как?! Уже?!!

— Да, надо начинать. Это тебе не роль играть, Крис. Надо провести большую подготовительную работу. Заняться с декоратором, костюмером, гримером, продюсером. Нужно выбрать оператора, редактора и обговорить все сцены. Ну, я надеюсь, ты все это и сама знаешь.

— Черт!

— У тебя что-нибудь случилось?

— Да, у меня проблема.

— Что случилось?

— Регана серьезно заболела.

— Да? Что с ней?

— Еще не знаю. Ждем результата анализов. Послушай, Эд, я не могу ее бросить.

— А кто говорит, что ты должна ее бросить?

— Нет-нет, ты меня не понял, Эд. Я должна быть с ней. Ей нужен мой уход. Я не могу объяснить тебе всего, Эд, это так запутано. Но неужели нельзя немного подождать?

— Нельзя. Они хотят пустить фильм под Рождество. По­этому и спешат так.

— Ради Бога, Эд, ну две-то недели они могут повреме­нить. Поговори с ними!

— Я ничего не понимаю. Сначала ты мне все уши про­жужжала, что хочешь поставить фильм, а теперь неожи...

— Все правильно, Эд,—перебила Крис.—Я очень хочу, просто ужас как хочу поставить фильм, но тебе все равно придется сказать им, что мне нужно немного времени.

— Если я так скажу, мы только все испортим. Это мое личное мнение. Они ведь не особенно держатся за тебя, и те­бе это известно. Если Мору передадут, что ты не очень го­ришь желанием, он переиграет. Так что будь разумней, Крис. Делай, конечно, то, что сочтешь нужным. Мне все равно. По­ка этот фильм не станет популярным, мы не получим за него много денег. Но если ты хочешь, я попрошу у них отсрочки, хотя этим мы только все испортим. Так что я должен им сказать?

— О Боже! — вздохнула Крис.

— Я знаю, это нелегко.

— Да уж. Ну послушай...

Она задумалась. Потом покачала головой:

— Нет, Эд, они просто должны подождать.

— Это твое окончательное решение?

— Да, Эд. И позвони мне потом.

— Ладно, позвоню. До свидания.

Крис повесила трубку и закурила сигарету.

— Между прочим, я разговаривала с Говардом. Я тебе не рассказывала? — спросила она Шарон.

— Да? Когда? Ты сказала ему про Рэге?

— Да, я попросила, чтобы он к ней приехал.

— Приедет?

— Не знаю. Вряд ли,—засомневалась Крис.

— Может, попытается вырваться?

— Да, наверное,—вздохнула Крис.—Но его тоже можно понять, Шар. Я-то знаю, в чем тут дело.

— В чем же?

— Опять эта проблема «муж кинозвезды». А Рэге была частью этого. Она везде была со мной. Нас вместе снимали на обложки журналов, в любой рекламе мы также выступали вдвоем. Неразлучные мать и дочь —на всех фотографиях.— Крис стряхнула пепел.—А может, это чепуха, кто его знает? У меня все смешалось. Но с ним трудно наладить отношения, Шар. Лично я просто не в состоянии.

Она заметила у Шарон книгу.

— Что ты читаешь?

— Не поняла. А, это! Я совсем забыла. Миссис Пэррин просила тебе передать.

— Она заходила?

— Да, утром. Жалела, что не застала тебя дома. Она уез­жает из города, но как только вернется, сразу же позвонит.

Крис кивнула и посмотрела на книгу. «Изучение дьяволо- поклонничества и явлений, связанных с ним». Она открыла книгу и внутри нашла записку от Мэри Джо:

«Дорогая Крис, я случайно зашла в библиотеку Джордж­таунского университета и взяла для вас эту книгу. Здесь есть главы о черной мессе. Но вы прочитайте все, мне кажется, вы найдете здесь много интересного. До скорой встречи.

Мэри Джо».

— Очаровательная женщина,—восхитилась Крис.

— Да,—согласилась Шарон.

Крис провела пальцем по обрезу книги:

— Ну и что там насчет черной мессы? Что-нибудь очень противное?

Шарон потянулась и зевнула:

— Вся эта чушь меня не интересует.

— А как же твои религиозные увлечения?

— Да брось ты.

Крис оттолкнула книжку, и та по столу заскользила к Шарон.

— Прочитай и расскажи мне.

— И потом мучайся ночью в кошмарах, да?

— А за что я тебе деньги плачу?

— За упреки.

— Могу и без тебя обойтись,—проворчала Крис и рас­крыла вечернюю газету.—Все, что от тебя требуется,—это молча выслушивать мои наставления, а ты уже целую неделю огрызаешься.—В порыве раздражения она отбросила газе­ту.—Включи радио, Шар. И поймай новости.

Шарон пообедала с Крис, а потом ушла на свидание. Кни­гу она забыла. Крис увидела, что книга по-прежнему лежит на столе, и решила заглянуть в нее, но почувствовала вдруг, что сильно устала. Она оставила книгу и поднялась наверх.

Крис заглянула к Регане. Дочка еще спала, и спала, види­мо, крепко. Крис еще раз проверила окно. Уходя из комна­ты, она оставила дверь открытой и, прежде чем лечь спать, убедилась, что дверь в ее спальню тоже открыта. Крис немного посмотрела телевизор и вскоре заснула.

На следующее утро книга о дьяволопоклонничестве ис­чезла со стола.

Но никто этого не заметил.

Глава третья

Невропатолог принялся рассматривать рентгеновские снимки. Он искал в черепе маленькие углубления, похожие на следы от крошечных гвоздиков. За его спиной, сложив ру­ки, стоял доктор Кляйн. Врачам не удалось обнаружить по снимкам ни поражения мозга, ни скопления жидкости, ни изменения в шишковидной железе. Теперь они искали ха­рактерные патологические изменения формы черепа, указы­вающие на хроническое внутричерепное давление.

Но им так и не удалось ничего найти. Было двадцать вось­мое апреля, четверг.

Невропатолог снял очки и аккуратно засунул их в левый нагрудный карман куртки.

— Сэм, я ничего не нахожу. Абсолютно ничего.

Кляйн, нахмурившись, уставился в пол и качал головой:

— Этого не может быть.

— Хочешь, сделаем дополнительные снимки?

— Не стоит. Надо взять пункцию спинного мозга.

— Да, пожалуй.

— А пока что тебе надо ее осмотреть.

— Сегодня?

— Я...—Тут зазвонил телефон.—Извини.—Он поднял трубку.—Я слушаю.

— Вас просит миссис Макнейл. Говорит, что дело очень срочное.

— По какому коду?

— Номер двенадцать.

Кляйн сразу же соединился с Крис.

— Миссис Макнейл, это доктор Кляйн. Что у вас случи­лось?

Срывающимся от истерики голосом Крис закричала:

— О Боже, доктор, с Реганой плохо! Вы можете прийти прямо сейчас?

— Что с ней?

— Не знаю, доктор, я просто не могу этого описать! Ради Бога, приходите! Как можно скорей!

- Иду.

Он повесил трубку и соединился со своим секретарем:

— Сюзанна, попроси Дрезнера принять моих пациентов.

Переодевшись, Кляйн обратился к невропатологу:

— Это она. Хочешь, пойдем вместе со мной, это совсем рядом, через мост.

— У меня есть час свободного времени.

— Тогда пошли.

Через несколько минут врачи были на месте. Дверь от­крыла испуганная Шарон, и они сразу же услышали из спаль­ни Реганы крики ужаса и стоны.

— Меня зовут Шарон Спенсер,—представилась девуш­ка.—Проходите, пожалуйста. Она наверху.

Шарон открыла дверь в спальню.

Крис рванулась к двери. Лицо ее было искажено ужасом.

— О Господи, проходите! — дрожащим голосом выдави­ла она.—Вы посмотрите, что с ней делается!

— Это доктор...

Кляйн запнулся. Он увидел Регану. Истерично крича и за­ламывая руки, она поднялась над кроватью, на секунду завис­ла в горизонтальном положении и тяжело рухнула на ма­трац. Затем ее тело опять приподнялось и вновь упало.

— Мамочка, останови его! —визжала девочка.— Останови его! Он хочет меня убить! Останови его! Остано-о-о-о-в-и-и-и-и-и-и его-о-о-о-о, ма-а-а-а, ма-а-а-а!

— Крошка моя! — зарыдала Крис и закусила кулак. Она умоляюще посмотрела на Кляйна.—Доктор, что это? Что с ней происходит?

Врач растерянно покачал головой и, не веря своим гла­зам, продолжал наблюдать за Реганой. Она то поднималась над постелью, то, задыхаясь, падала на кровать, будто невиди­мые руки хватали ее и подбрасывали снова и снова.

Крис дрожащей рукой прикрыла свои глаза.

— О Боже, Боже,—прохрипела она,—доктор, что это?

Неожиданно движение прекратилось, и Регана закрути­лась на кровати. Глаза ее закатились, и теперь были видны одни белки.

— Он сжигает меня... сжигает меня! — стонала девоч­ка.—Я горю! Горю!

Она начала быстро сучить ногами. Врачи подошли побли­же и встали по обе стороны кровати. Дергаясь и извиваясь, Регана выгнула шею и запрокинула назад голову. В глаза вра­чам бросилось ее распухшее горло. Она начала бормотать что-то странным грубым голосом, исходившим, казалось, из груди.

— ...откъиньай... откъиньай...

Кляйн нащупал ее пульс.

— Ну, маленькая, давай посмотрим, что с тобой случи­лось,—тихо предложил он.

Вдруг врач пошатнулся и отпрянул, чуть не упав на пол. Регана неожиданно села и оттолкнула его с такой силой, что он отлетел в другой конец комнаты. Лицо ее было искажено злобой.

— Этот поросенок мой! — взревела она.— Она моя! Не прикасайтесь к ней! Она моя!

Регана визгливо рассмеялась и упала на спину, как будто ее кто-то толкнул.

Крис, задыхаясь от слез, выбежала из комнаты.

Кляйн подошел к постели. Регана нежно поглаживала свои руки.

— Да-да, ты моя жемчужина,—тихо напевала она тем же странным грубым голосом. Глаза девочки были закрыты, и, казалось, она входит в экстаз:

— Мой ребенок... мой цветочек... моя жемчужина...

Потом Регана вдруг опять начала извиваться, выкрикивая лишь отдельные невнятные слова. Внезапно она резко села с беспомощным и испуганным выражением лица. Глаза де­вочки были широко раскрыты.

Она замяукала.

Потом залаяла.

Потом заржала.

Потом, согнувшись пополам, начала стремительно вра­щать свое туловище. При этом Регана тяжело и прерывисто дышала.

— О, остановите его! —рыдала она.—Пожалуйста, остановите его! Мне так больно! Заставьте его оста­новиться! Мне трудно дышать!

Кляйн не смог вынести это зрелище. Он взял свой чемо­данчик, поставил его на подоконник и начал приготавливать все для укола.

Невропатолог оставался у кровати. Регана упала на спину, как будто ее снова кто-то толкнул. Глаза ее закатились, и, бе­шено вращая белками, она забормотала что-то низким, груд­ным голосом. Невропатолог склонился над ней, пытаясь ра­зобрать слова. Потом он заметил, что Кляйн подзывает его к себе. Врач направился к окну.

— Я введу ей либриум,—зашептал ему Кляйн, поднося шприц к свету,—но тебе придется подержать ее.

Невропатолог кивнул. Он внимательно вслушивался в бред девочки, склонив голову в сторону кровати.

— Что она говорит? —еле слышно поинтересовался Кляйн.

— Не знаю. Какую-то чепуху. Бессмысленный набор звуков.

Такое объяснение ему самому не очень-то понравилось.

— Она произносит эти слова так, будто они что-то обо­значают. Я ясно слышу ритм.

Кляйн кивнул ему, и они тихо подошли к кровати с обе­их сторон. Когда они приблизились, Регана напряглась и за­стыла. Врачи понимающе переглянулись. Тело девочки нача­ло изгибаться назад, как лук, в немыслимую дугу, пока голова не дотронулась до пола. При этом Регана оглушительно виз­жала от боли.

Врачи вопросительно взглянули друг на друга. Кляйн по­дал сигнал невропатологу. Внезапно Регана потеряла созна­ние, упала и помочилась на кровать.

Кляйн нагнулся и приподнял ей веко. Потом нащупал пульс.

— Она скоро придет, в себя,—прошептал' он.—По-мо­ему, у нее обморок. Как вы считаете?

— Кажется, да.

— Давайте все же застрахуемся,—предложил Кляйн.

Он сделал ей укол.

— Что вы думаете? — поинтересовался у невропатолога Кляйн, прижав ватку к месту укола.

— Поражение височной доли мозга. Возможно, Сэм, что это шизофрения, но началось все слишком неожиданно. Раньше ничего этого не было?

Кляйн отрицательно покачал головой.

— Может быть, истерия?

— Я уже думал об этом.

— Естественно. Но ведь тогда получается, что она проде­лывает все это сознательн о.—Невропатолог недоверчиво покачал головой.—Нет, здесь явная патология, Сэм. Ее сила, бред преследования, галлюцинации. Да, при шизофрении все эти симптомы наблюдаются. Но такие приступы бывают и при поражении височной доли мозга. Здесь есть еще кое-что, что меня беспокоит...—Он не договорил и, задумав­шись, поднял брови.

— Что такое?

— Я точно не уверен, но мне кажется, здесь налицо при­знаки раздвоения личности: «моя жемчужина... мой ребе­нок... мой цветочек», «поросенок». Мне показалось, что она говорила это про себя. А ты как думаешь?.. Или я уже сам начинаю сходить с ума?

Кляйн пальцами поглаживал себя по губам, обдумывая ответ.

— Ну, если говорить честно, тогда я об этом не подумал, но теперь...—Кляйн замычал.—Возможно. Да-да, это воз­можно. Сейчас, пока она еще не пришла в себя, можно взять у нее пункцию спинного мозга, и, может быть, кое-что прояс­нится.

Невропатолог кивнул.

Кляйн порылся в своем чемоданчике, нашел таблетку и положил себе в карман.

— Ты можешь остаться?

Невропатолог взглянул на часы.

— У меня есть еще полчаса.

— Давай поговорим с ее матерью.

Они вышли из комнаты и направились в зал.

Крис и Шарон, опустив головы, стояли у балюстрады. Ко­гда врачи подошли, Крис утерла нос влажным скомканным платком. Глаза ее покраснели от слез.

— Девочка спит,—сказал Кляйн.

— Слава Богу,—вздохнула Крис.

— Я ввел ей большую дозу успокоительного. Теперь, воз­можно, она проспит до завтрашнего утра.

— Хорошо,—прошептала Крис.—Доктор, вы уж меня простите, что я веду себя как ребенок.

— Вы себя прекрасно ведете,—попытался убедить ее Кляйн.—Это очень трудное испытание. Да, кстати, позвольте вам представить доктора Дэвида.

— Очень приятно,—выдавила из себя Крис. На ее лице появилось подобие улыбки.

— Доктор Дэвид — невропатолог.

— И что вы об этом думаете? — обратилась к обоим вра­чам Крис.

— Мы все-таки считаем, что это поражение височной до­ли мозга,—настаивал Кляйн,—и...

— Боже, да о чем, черт возьми, вы здесь говорите! — взорвалась Крис.—Она ведет себя, как психопатка, у нее раз­двоение личности! Что вы...

Вдруг она запнулась и опустила голову.

— Наверное, я перенервничала. Извините.—Затравлен­ными глазами Крис посмотрела на Кляйна.—Что вы гово­рили?

Ответил ей Дэвид:

— Миссис Макнейл, настоящих, признанных наукой слу­чаев раздвоения личности не наберется и сотни. Это очень редкая болезнь. Я знаю, что проще всего сейчас обратиться к психиатру, но любой опытный психиатр сначала убедится в том, что исключены все возможные болезни тела. Так надо действовать и нам.

— Ладно. Так что же дальше? — вздохнула Крис

— Надо взять пункцию спинного мозга,—заявил Дэвид.

— Спинного мозга?

Дэвид кивнул.

— То, что мы не увидели на рентгеновских снимках и на кривой ЭЭГ, может быть, проявится здесь. По крайней мере это исключит некоторые другие предположения. Лучше за­няться этим прямо сейчас, пока девочка спит. Я, разумеемся, сделаю ей местное обезболивание, но боюсь, как бы она не пошевелилась.

— Как же Регана могла прыгать на кровати таким стран­ным образом? — прищурилась от волнения Крис.

— Думаю, что мы это уже обсудили,—отрезал Кляйн.— При патологическом состоянии может наблюдаться огромная физическая сила и ускоренная реакция организма. Как насчет анализа? Вы согласны?

Крис вздохнула и поникла, уставившись в пол.

— Давайте,—пробормотала она.—Делайте все, что необ­ходимо, только бы она выздоровела.

— Постараемся,—заверил ее Кляйн.—Можно, я вос­пользуюсь вашим телефоном?

— Конечно. Пройдемте в кабинет.

— Да, кстати,—вставил Кляйн,—ей надо поменять по­стельное белье.

— Я все сделаю,—вызвалась Шарон и прошла в спальню Реганы.

— Не хотите выпить кофе? — предложила Крис по доро­ге в кабинет. — Сегодня слуг нет дома, но я могу приготовить растворимый.

Врачи отказались.

— Я смотрю, вы еще ничего не сделали с окном,—заме­тил Кляйн.

— Нет, мы уже сделали заявку,—возразила ему Крис.— Завтра придут мастера и вставят замки, запирающиеся на ключ.

Врач одобрительно кивнул.

Они вошли в кабинет, Кляйн позвонил в больницу и про­инструктировал своего помощника, какие медикаменты и ин­струменты принести.

— И подготовьте лабораторию для исследования анали­за,—добавил он.—Сразу после процедуры я сам займусь этим.

Положив трубку, Кляйн повернулся к Крис и попросил рассказать, что произошло с тех пор, как он видел Регану по­следний раз.

— Так. Во вторник,—раздумывала Крис,—ничего не бы­ло. Регана сразу пошла в спальню и проспала до следующего утра, потом... Нет-нет, подождите. Нет, она не спала. Все правильно. Уилли мне говорила, что рано утром в кухне слы­шала ее. Помню, я еще обрадовалась, решив, что к ней вер­нулся аппетит. Но Регана опять возвратилась в спальню и оставалась там весь день.

— Она спала? — заинтересовался Кляйн.

— Нет, по-моему, она читала,—задумалась на секунду Крис.—И я немножко успокоилась. Подумала, что дело по­шло на лад. Прошлой ночью опять ничего не случилось. Все началось этим утром.—Она шумно вздохнула.—Боже, не­ужели все это было!

Крис рассказала врачам, что с утра сидела на кухне. Вдруг туда вбежала визжа Регана и спряталась за стулом. Она вце­пилась в руки матери и испуганным голосом сообщила, что за ней гонится капитан Гауди. Он ее щиплет, толкает, ругает­ся, грозится убить ее. «Вот он!» — пронзительно закричала де­вочка, указывая на дверь в кухню. Потом она упала на пол. Тело ее задергалось в судорогах, она задыхалась и плакала. Регана кричала и жаловалась, что капитан Гауди бьет ее нога­ми. Потом неожиданно встала посреди кухни, выставила ру­ки в стороны и начала вертеться, «как волчок». Это длилось несколько минут, пока она в изнеможении не свалилась на пол.

— А потом вдруг,—дрожащим голосом продолжала Крис,—я заметила в ее глазах ненависть, такую ненависть... и она сказала мне...

Ей не хватило воздуха.

— Она назвала меня... О Боже!

Крис, закрыв лицо руками, расплакалась.

Кляйн спокойно подошел к бару, достал стакан и налил воды из-под крана. Потом повернулся к Крис.

— Проклятие, где сигареты? — Она робко вздохнула.

Кляйн протянул ей стакан с водой, а также маленькую зе­леную таблетку.

— Лучше проглотите вот это,—посоветовал он.

— Это транквилизатор?

- Да.

— Дайте мне еще одну.

— Одной вполне хватит.

— Вы не слишком щедры,—попыталась улыбнуться Крис.

Она проглотила таблетку и вернула доктору пустой стакан.

— Спасибо. Потом все началось. Вся эта ерунда. Регана вела себя так, как будто это была не она, а кто-то другой.

— Например, капитан Гауди? — вмешался Дэвид.

Крис удивленно посмотрела на него. Дэвид ждал ответа. — Что вы имеете в виду? —не поняла Крис.

— Не знаю, — пожал плечами Дэвид. — Я просто спросил. Крис повернулась к камину и уперлась в него отсутству­ющим взглядом. Она была чем-то напугана.

— Я не знаю,—грустно закончила Крис.—Просто кто-то Другой.

На мгновение все замолчали. Потом Дэвид встал и сооб­щил, что ему пора идти. Бросив на прощание несколько обо­дряющих слов, он откланялся и вышел.

Кляйн проводил его до двери.

— Ты проверишь на сахар? — напомнил ему Дэвид.

— Нет, я же провинциальный идиот.

Дэвид чуть заметно улыбнулся.

— Я сам немного перенервничал,—задумчиво прогово­рил он и отвернулся.—Странный случай.

Невропатолог, размышляя о чем-то, рассеянно поглажи­вал свой подбородок. Потом он взглянул на Кляйна:

— Если что-нибудь обнаружишь, дай мне знать.

— Ты будешь дома?

— Да. Позвони мне.—Дэвид махнул на прощание рукой и вышел.

Через некоторое время привезли необходимые инстру­менты. Кляйн сделал Регане обезболивающий укол новока­ина в спину, и Крис с Шарон наблюдали, как он, поглядывая время от времени на манометр, выкачивал спинномозговую жидкость.

— Давление нормальное,—тихо констатировал врач.

Когда все было кончено, он подошел к окну и проверил, не помутнела ли жидкость.

Она была прозрачной.

Кляйн осторожно сложил пробирки с жидкостью в свой чемоданчик.

— Вряд ли она проснется до утра,—заверил он жен­щин,— но если вдруг это произойдет ночью, могут возник­нуть кое-какие проблемы. Вам понадобится медсестра, кото­рая сможет делать ей уколы.

— Можно, я сама буду их делать? — забеспокоилась Крис.

— А почему не медсестра?

Крис не хотела признаваться в том, что не доверяет ни врачам, ни медсестрам.

— Я лучше буду делать сама,—попросила она.—Можно?

— Эти уколы делать непросто,—засомневался врач.— Крошечный пузырек воздуха может стать крайне опасным.

— Я знаю, как это делается,—вмешалась Шарон.—Моя мать была директором орегонской школы медсестер.

— Шар, а может быть, ты сама смогла бы делать эти уко­лы? Ты не можешь остаться сегодня на ночь? — попросила Крис.

— Только на сегодня,—вмешался Кляйн.—Ей, может быть, придется достаточно долго лежать под капельницей. Это будет зависеть от течения болезни.

— А вы не можете научить меня делать уколы? — завол­новалась Крис.

Врач кивнул.

— Думаю, что смогу.

Он выписал рецепт на торазин и на шприцы. Потом от­дал его Крис.

— Вот это пусть принесут прямо сейчас.

Крис передала рецепт Шарон.

— Пожалуйста, сделай это для меня, хорошо? Позвони в аптеку, и пусть все это доставят сюда. А я пойду с доктором и дождусь результата анализа... Вы не возражаете? —- спроси­ла она врача.

Кляйн заметил, как застыло в ожидании ответа ее лицо. Поймав беспомощный и смущенный взгляд Крис, он кивнул.

— Представляю себе, что вы сейчас чувствуете,—Кляйн улыбнулся.—Я себя примерно так же чувствую, когда разго­вариваю о своей машине с механиком.

Они вышли из дома вчетвером в шесть часов восемна­дцать минут.

В своей Росслинской лаборатории Кляйн проводил иссле­дование спинномозговой жидкости. Сначала он определил количество белка. Норма.

Потом перешел к подсчету кровяных телец и, наконец, исследовал жидкость на сахар. Патологии не обнаружил.

Крис в отчаянии заломила руки.

— Вот и все. Приехали,—промолвила она безжизнен­ным голосом.

— У вас в доме есть наркотики? — поинтересовался врач.

- Что?

— Фенамин? ЛСД?

— Да нет. Ничего подобного я у себя не держу.

Кляйн уставился на свои ботинки, потом снова посмотрел на Крис и произнес:

— Ну вот теперь, миссис Макнейл, пора проконсультиро­ваться у психиатра.

Крис вернулась домой вечером в семь часов двадцать одну минуту и-у двери окликнула Шарон.

Шарон в доме не было.

Крис поднялась в спальню Реганы. Девочка все еще спала. На постельном белье ни единой морщинки. Крис заметила, что окно распахнуто настежь. Пахло мочой. Наверное, Шарон хотела проветрить комнату. Куда она ушла?

Крис спустилась по лестнице и встретила Уилли.

— Привет, Уилли. Как сегодня развлекались?

— Ходили по магазинам. Потом в кино.

— А где Карл?

Уилли неопределенно махнула рукой.

— Сегодня он отпустил меня послушать «Битлз».

— Неплохо.

Уилли победно взмахнула рукой.

Было семь часов тридцать минут.

В восемь часов одну минуту, пока Крис в кабинете разго­варивала по телефону со своим агентом, вернулась Шарон с парой свертков, плюхнулась на стул и вопросительно уста­вилась на свою хозяйку.

— Где ты была? — поинтересовалась Крис, повесив трубку.

— А он тебе ничего не передал?

- Кто?

— Бэрк. Его здесь нет? Где он?

— Он был здесь?

— А разве, когда ты вернулась, его уже не было?

— Ну-ка, расскажи все по порядку,—попросила Крис.

— Да тут такая ерунда получилась,—раздраженно начала Шарон и тряхнула головой.—Я не смогла дозвониться апте­карю, и, когда пришел Бэрк, я подумала, что оно к лучшему; он посидит с Реганой, пока я схожу за торазином.—Она по­жала плечами.—Я должна была это предвидеть.

— Вот именно. Ну, и что же ты купила?

— Я подумала: раз у меня есть время, куплю-ка я резино­вую простыню для Реганы.—Шарон достала покупку.

— Ты ела?

— Нет еще. Думаю, можно проглотить бутерброд. Ты не хочешь?

— Пожалуй. Пойдем перекусим.

— Ну как анализы? — спросила по дороге на кухню Шарон.

— Никак. Все результаты отрицательные. И теперь к пси­хиатру,—с отчаянием в голосе вымолвила Крис.

После бутербродов и кофе Шарон научила Крис делать уколы.

Некоторое время Крис терзала шприцем грейпфрут и до­билась определенных успехов. В девять часов двадцать восемь минут в прихожей раздался звонок. Уилли открыла дверь. Пришел Карл. По дороге в свою комнату он со всеми поздо­ровался и объявил, что забыл дома ключи.

— Не могу в это поверить,—засомневалась Крис.—Пер­вый раз за все время он что-то забыл.

Весь вечер они проторчали в кабинете, уставившись в те­левизор.

В одиннадцать часов сорок шесть минут зазвонил теле­фон. Крис сняла трубку. Звонил молодой ассистент режиссе­ра. Голос у него был расстроенный.

— Ты еще ничего не слышала, Крис?

— Нет, а что такое?

— Очень плохие дела.

— В чем дело? — заволновалась Крис.

— Бэрк умер. Он где-то напился. Оступился на лестнице и скатился по ней. Пешеход на М-стрит видел, как он падал. Бэрк сломал себе шею. Жуткое зрелище. Такой страшный конец!

Трубка выпала из рук Крис. Она беззвучно рыдала, едва удерживаясь на ногах. Шарон подхватила ее, опустила трубку и проводила Крис до дивана.

— Бэрк умер! — всхлипнула Крис.

— Боже мой!— выдохнула Шарон.—Что с ним случи­лось?

Крис не могла ничего толком рассказать. Она плакала.

Немного позже они разговорились и проболтали всю ночь. Крис пила. Она вспоминала Дэннингса.

— Ах, Боже мой! — вздыхала Крис.—Бедный Бэрк!.. Бед­ный Бэрк!

К ней снова вернулись мысли о смерти.

В пять часов утра Крис стояла, облокотившись на стойку бара и уныло свесив голову. Она ждала, когда из кухни вер­нется Шарон со льдом.

Наконец Крис услышала шаги.

— Я до сих пор не могу в это поверить,—промолвила Шарон, входя в кабинет.

Крис взглянула на нее и замерла.

Прижимаясь к полу, в какой-то паучьей позе, позади Ша­рон стояла Регана. Тело ее было выгнуто, голова почти каса­лась ног, язык, как жало змеи, то и дело высовывался изо рт£ со страшным присвистом.

— Шарон! — выдохнула Крис, холодея от ужаса и не спу­ская глаз с Реганы.

Шарон остановилась. Регана тоже замерла. Шарон повер­нулась... и ничего не увидела. И вдруг завизжала, почувство­вав, как язык Реганы коснулся ее лодыжки.

Крис побелела.

— Звони доктору и поднимай его с кровати! Пусть н е - медленно приходит!

Куда бы ни направилась Шарон, Регана по пятам следова­ла за ней.

Глава четвертая

Пятница, двадцать девятое апреля. Пока Крис ждала в холле, доктор Кляйн и известный психиатр осматривали Регану.

Врачи уже полчаса наблюдали за ней. Девочка время от времени корчила гримасы и прижимала к ушам руки, как будто ее мучили оглушительные звуки. Она изрыгала руга­тельства. Орала от боли. Потом упала лицом в подушку и, подтолкнув на живот ноги, замычала что-то нечленораз­дельное.

Психиатр отозвал Кляйна от кровати.

— Давайте введем ей транквилизатор,—прошептал он.— Может быть, мне удастся с ней поговорить.

Терапевт кивнул и приготовил шприц с пятьюдесятью миллиграммами торазина. Почувствовав приближение вра­чей, Регана быстро повернулась, а когда психиатр попытался ее удержать, закричала от ярости. Она ударила его, а потом, укусив, отпихнула прочь. Позвали на помощь Карла, и только тогда Кляйну удалось сделать укол. Однако одной дозы ока­залось недостаточно. Сделали второй укол и стали дожидать­ся результатов.

Регана успокоилась. Она изумленно уставилась на врачей и заплакала:

— Где мама? Я хочу маму!

Психиатр кивнул Кляйну, и тот пошел за Крис.

— Твоя мама сейчас придет, крошка,—успокаивал Регану психиатр. Он присел на кровать и погладил девочку по голове.

— Успокойся, маленькая. Все хорошо. Я доктор.

— Я хочу маму! — не унималась Регана.

— Она уже идет. Тебе больно, малышка?

Регана кивнула. Слезы ручьями лились по ее щекам.

- Где?

— Везде! — всхлипнула Регана.—Все болит!

— О моя малышка!

— Мамочка!

Крис подбежала к кровати и крепко обняла дочь. Потом расцеловала ее и попыталась успокоить. После этого распла­калась сама.

— Рэге! Ты опять с нами! Теперь это действительно ты!

— Мама, он мне делает больно! — сквозь слезы прогово­рила Регана. — Пусть он перестанет бить меня. Ладно? Ну, по­жалуйста!

Крис непонимающе взглянула на дочь, потом на врачей. В глазах ее была мольба.

— Ей ввели большую дозу успокоительного,—спокойно объяснил психиатр.

— Вы хотите сказать...

Он перебил ее:

— Посмотрим.

Затем повернулся к Регане.

— Ты можешь сказать, что с тобой случилось, малютка?

— Я не знаю,—ответила девочка.—Я не знаю, почему он так со мной обращается.—Слезы покатились из ее глаз.— Ведь мы с ним всегда дружили!

— С кем?

— С капитаном Гауди! И еще мне кажется, будто во мне кто-то сидит! И заставляет меня безобразничать!

— Капитан Гауди?

— Я не знаю!

— Человек?

Регана кивнула.

- Кто?

— Яне знаю!

— Ну ладно, не волнуйся. Давай сыграем в одну игру.

Психиатр достал из кармана блестящий маленький диск на серебряной цепочке.

— Ты видела когда-нибудь в кино, как людей гипнотизи­руют?

Девочка кивнула.

— Ну вот, я и есть гипнотизер. Да, я все время гипноти­зирую людей. Конечно, если они мне сами разрешают делать это. Если я тебя сейчас загипнотизирую, то человек, который внутри тебя, выйдет наружу. Ты хочешь, чтобы я тебя загип­нотизировал? Посмотри, твоя мама здесь, она рядом с тобой.

Регана вопросительно взглянула на мать.

— Давай попробуем, крошка,—подбодрила ее Крис.— Не бойся.

Регана повернулась к психиатру и кивнула.

— Ладно,—прошептала она.—Только не очень долго.

Психиатр улыбнулся и вдруг услышал звук бьющегося стекла. Хрупкая фарфоровая ваза упала на пол с письменного стола, о который опирался локтями доктор Кляйн. Врач изу­мленно взглянул на свой локоть, а потом на разбитую вазу. Он нагнулся и начал подбирать осколки.

— Ничего-ничего, Уилли все уберет,—запротестовала Крис.

— Сэм, закрой, пожалуйста, ставни,—попросил психи­атр.— И задерни занавески.

Когда в комнате стало темно, психиатр взял в руку цепоч­ку и начал легонько раскачивать блестящий диск. Он поймал светящийся блик и приступил к гипнозу.

— Смотри сюда, Регана, смотри сюда, и ты скоро по­чувствуешь, как твои веки становятся все тяжелей и тяже­лей...

Скоро девочка вошла в состояние транса.

— Очень похоже,—прошептал психиатр. Затем он обра­тился к девочке: —Тебе удобно, Регана?

— Да.—Голос был тихий и спокойный.

— Регана, сколько тебе лет?

— Двенадцать.

— Внутри тебя кто-нибудь есть?

— Иногда.

— Когда?

— Когда как.

— Этот «кто-то» живой?

- Да.

— Кто это?

— Я не знаю.

— Капитан Гауди?

— Я не знаю.

— Человек?

— Я не знаю.

— Но он находится в тебе?

— Да, иногда.

— А сейчас?

— Не знаю.

— Если я попрошу его поговорить со мной, ты разре­шишь ему отвечать?

- Нет!

— Почему нет?

— Я боюсь.

— Чего?

— Не знаю!

— Если он поговорит со мной, Регана, я думаю, он вый­дет из тебя. Ведь ты хочешь, чтобы он вышел из тебя?

- Да.

— Тогда разреши ему поговорить. Ты разрешаешь ему говорить?

- Да.

— Сейчас я говорю с тем, кто находится внутри Рега­ны,— уверенно начал психиатр.—Если ты здесь, то ты тоже загипнотизирован и должен отвечать на все мои вопросы.

На секунду он замер, чтобы дать возможность словам дойти до ее сознания. Потом повторил еще раз:

— Если ты здесь, то ты тоже загипнотизирован и дол­жен отвечать на все мои вопросы. Теперь отвечай: ты здесь?

Молчание. И тут произошло что-то невероятное: дыхание Реганы вдруг стало смрадным. Его можно было почувство­вать на расстоянии нескольких шагов. Блик от диска застыл на лице девочки.

Крис в ужасе затаила дыхание. Черты девочкиного лица исказились, превращаясь в отвратительную маску: губы растя­нулись в разные стороны, распухший язык вывалился изо рта.

— Боже мой! — выдохнула Крис.

— Ты и есть существо, живущее в Регане? — продолжал выспрашивать психиатр.

Девочка кивнула.

— Кто ты?

— Откъиньая,—пробасила она грудным голосом.

— Это твое имя?

Регана кивнула.

— Ты человек?

Она прорычала:

— Ад!

— Это твой ответ?

- Ад!

— Если это «да», то кивни головой.

Она кивнула.

— Ты говоришь на иностранном языке?

- Ад.

— Откуда ты? Кто тебя прислал?

- Гоб.

— Ты из пустыни Гоби?

— Агобтаайтэнь,—возразила Регана.

Психиатр на секунду задумался, а потом решил сделать еще одну попытку:

— Когда я буду задавать тебе вопросы, отвечай движени­ем головы: кивок, если «да», и покачивание в стороны, если «нет». Ты понимаешь меня?

Регана кивнула.

— Твои ответы имеют смысл? — спросил он.—Да.

— Тебя Регана знала раньше? — Нет.

— Ты ее собственное изобретение? — Н е т.

— Ты существуешь на самом деле? —Да.

— Как часть Реганы? — Нет.

— Ты ее любишь? — Нет.

— Не любишь? —Да.

— Ты ее ненавидишь? — Д а.

— За какой-то ее проступок? — Д а.

— Ты винишь ее за развод родителей? — Нет.

— Это имеет отношение к ее родителям? — Нет.

— К ее друзьям? — Нет.

— Но ты ненавидишь ее? —Да.

— Ты наказываешь ее? —Да.

— Ты хочешь причинить ей боль? —Да.

— Убить ее? —Да.

— Если она умрет, ты тоже умрешь? — Нет.

Этот ответ обеспокоил психиатра, и он в раздумье опу­стил глаза. Врач поудобнее устроился на кровати, и пружины противно заскрипели. В тишине слышалось только тяжелое дыхание Реганы, от которого за версту несло зловонием.

Психиатр снова глянул на искаженное злобой лицо. Он лихорадочно пытался что-нибудь придумать.

— Может ли девочка сделать так, чтоб ты из нее вы­шел?—Да.

— Ты можешь мне сказать, что для этого надо сде­лать? — Да.

— Ты мне скажешь? — Н е т.

- Но...

Вдруг он вскочил с кровати, задохнувшись от нечеловече­ской боли. Психиатр с ужасом почувствовал, как Регана стальной хваткой вцепилась в него. Выпучив глаза, он попы­тался высвободиться из этих страшных когтей, но без­успешно.

— Сэм! Сэм, помоги мне! —в ужасе закричал он.

Крис бросилась к выключателю. Кляйн рванулся вперед.

Регана, запрокинув голову назад, дьявольски расхохота­лась, а потом по-волчьи завыла.

Крис щелкнула выключателем. Она повернулась и увиде­ла жуткую картину, похожую на замедленное кино: Регана и оба доктора возились на кровати. Мелькали ноги и руки, гримасы сменяли одна другую, слышались неровное дыхание и отдельные выкрики, хохот, переходящий в вой, и потом снова —дикий смех. Регана хрюкала, ржала, и это странное кино крутилось все быстрее и быстрее, кровать двигалась взад-вперед со скоростью, которую трудно было себе пред­ставить. Мать беспомощно наблюдала, как Регана снова зака­тила глаза и испустила такой отчаянный вопль, что у Крис кровь застыла в жилах.

Регана рухнала на постель и потеряла сознание. Наважде­ние исчезло.

Все затаили дыхание и замерли на месте. Потом, посте­пенно приходя в себя, врачи осторожно встали. Оба не спу­скали глаз с девочки. Кляйн подошел к постели и, не обра­щая ни на кого внимания, нащупал пульс. Пульс был нор­мальный, и Кляйн, накрыв Регану одеялом, кивком указал на дверь. Все тотчас покинули комнату и спустились в кабинет.

Некоторое время врачи и Крис молчали. Женщина сиде­ла на диване. Кляйн и психиатр устроились на стульях друг против друга. Психиатр о чем-то думал: он вперился взгля­дом в журнальный столик и пощипывал себя за губу. Потом, вздохнув, взглянул на Крис. Она уставилась на него невидя­щим взглядом.

— Что же это такое, черт возьми!— воскликнула Крис с болью в голосе.

— Вы не поняли, на каком языке она говорила? — поин­тересовался психиатр.

Крис отрицательно покачала головой

— Вы верите в Бога?

— Нет.

— А ваша дочь?

— Нет.

Потом психиатр расспросил ее о подробностях течения болезни. Рассказ Крис обеспокоил его.

— Что это? —пытала его Крис, нервно сжимая побелев­шими пальцами скомканный платок.—Что это за болезнь?

— Это что-то не совсем понятное,—уклончиво объяснил психиатр.—И если говорить начистоту, то ставить диагноз после такого кратковременного осмотра было бы с моей сто­роны крайне неразумно.

— Но какие-нибудь мысли у вас должны быть,—наста­ивала Крис.

— Я понимаю, вам не терпится узнать хоть что-нибудь, поэтому я выскажу кое-какие предположения.

Крис напряженно кивнула и подалась вперед. Пальцы су­дорожно цеплялись за платок.

Она перебирала пальцами кружевную кайму, какбудто у нее в руках были тряпичные четки.

— Прежде всего могу сказать,—начал врач,—весьма не­похоже, что она симулирует.

Кляйн одобрительно закивал головой.

— Для этого у нас есть несколько признаков,—продол­жал психиатр.—Например, ее болезненные и ненормальные движения, а главным признаком я считаю изменение черт лица при разговоре с так называемым человеком внутри ее. Видите ли, подобные действия могут происходить лишь то­гда, когда она сама верит, что это существо находится у нее внутри. Вы меня понимаете?

— По-моему, да.—От удивления Крис прищурила гла­за.—Но я только никак не пойму, откуда это существо взя­лось! Я, конечно, часто слышала о раздвоении личности, но никаких объяснений мне при этом не давали.

— И никто не даст, миссис Макнейл. Мы используем раз­ные термины: «сознание», «разум», «личность», но на самом деле мы не очень четко представляем себе, что каждое из них означает.—Врач покачал головой.—Не знаем. Совсем ничего не знаем. Поэтому когда я начинаю говорить о раздво­ении личности, то прекрасно понимаю, что все объяснения вызывают только еще большее количество вопросов. Фрейд считал, что некоторые мысли и чувства каким-то образом подавляются сознанием, но могут проявиться в бессознатель­ном состоянии. Они активно проявляются в различных пси­хических отклонениях. Эти подавленные чувства и эмоции давайте назовем «диссоциирующими», так как слово «диссо­циация» означает отклонение от основного потока сознания. Так вот, когда «диссоциирующее» становится самостоятель­ным или когда личность больного слабеет и дезорганизуется, может возникнуть психоз шизофрении. Он отличается от раздвоения личности,—предупредил психиатр.—Шизофре­ния означает расшатывание личности. Если же «диссо­циирующее» может как-то выделиться и организовать подсоз­нание больного, вот тогда эта часть начинает действовать вполне независимо; она становится самостоятельной лично­стью и может принять на себя также функции тела.

Врач вдохнул в себя воздух. Крис внимательно слушала его. Потом психиатр продолжил:

— Это одна из теорий. Есть еще несколько. Но, возвра­щаясь к Регане, хочу сказать, что у нее и намека нет на ши­зофрению, и ЭЭГ показала, что кривая работы ее мозга со­вершенно нормальная. Поэтому я склонен отвергнуть все по­дозрения на шизофрению. Остается истерия.

— В которой я и находилась всю прошлую неделю,— пробормотала Крис.

Психиатр чуть заметно улыбнулся.

— Истерия,—продолжал он,—это форма невроза, при которой эмоциональное расстройство превращается в телес­ное. При психоастении, например, человек теряет способ­ность осознавать свои поступки и, делая что-то сам, приписы­вает это «что-то» другому лицу. Хотя в этом случае другая личность осознается им не до конца. У Реганы несколько иной случай. Мы подошли к тому, что Фрейд называл «транс­формированной» истерией. Она вырастает из бессознательно­го чувства вины и необходимости понести наказание. Диссо­циация здесь играет первостепенную роль, я бы даже сказал, не только диссоциация, но и само раздвоение личности. При этом могут наблюдаться и судороги, как при эпилепсии, гал­люцинации, чрезмерное возбуждение.

— Да, все это похоже на ее состояние,—уныло подтвер­дила Крис.—А вы как считаете? То есть все, кроме чувства вины. Какую вину она может за собой чувствовать?

— Ну, первое, что приходит в голову,—продолжал пси­хиатр,—это развод. Дети часто считают, что родители расста­ются именно из-за них, и поэтому принимают всю вину на себя. Но в данном случае такое можно только предположить. Я вот еще о чем думаю: у девочки могла развиваться депрес­сия на почве размышления о смерти — танатофобия. У детей она часто сопровождает чувство вины и возникает на почве страха потерять кого-нибудь из близких. В результате разви­ваются нервное расстройство и возбудимость. Вдобавок вина здесь может быть просто неизвестна. Ее трудно выявить кон­кретно,—закончил врач.

Крис замотала головой.

— Я запуталась,—пробормотала она.—Никак не пойму, откуда берется эта новая личность.

— Крайне необычно то, что ребенок в таком возрасте смог воедино собрать и систематизировать все части новой личности. Конечно, удивительно и многое другое. Например, игра девочки с планшеткой указывает на то, что она легко поддается внушению. Однако на самом деле мне не удалось загипнотизировать ее.—Психиатр пожал плечами.—Возмож­но, она сопротивлялась. Но что удивительнее всего: уровень развития новой личности довольно высок. Это не двенадцати­летний ребенок. Здесь человек гораздо старше. И еще тот язык, на котором она разговаривала...—Врач уставился на ле­жавший перед камином коврик и задумчиво подергал себя за нижнюю губу.—Есть, конечно, похожее состояние, но мы знаем о нем совсем мало: это форма лунатизма, при которой у больного неожиданно проявляются способности и знания, которых никогда не было раньше. При этой форме вторая личность стремится разрушить первую. Однако...—Психиатр не закончил фразу и неожиданно взглянул на Крис.

— Это очень запутанно,—пробормотал он.—И я все зна­чительно упрощаю. Ей следует обследоваться у нескольких специалистов в течение двух или трех недель. Проводить об­следование нужно тщательно, скажем, в дэйтонской клинике Бэрринджер.

Крис опустила глаза.

— У вас есть затруднения?

— Нет. Все в порядке.—Она вздохнула. —Просто я поте­ряла «Надежду». Вот и все.

— Я не понял вас.

— Это моя личная трагедия.

Психиатр позвонил из кабинета в клинику Бэрринджер. Регану согласились сразу же принять и советовали привезти ее на следующий день.

Врачи ушли.

Крис вспомнила о Дэннингсе, и ей стало грустно. С раз­мышлением о смерти нахлынули мысли о пустоте, о невыно­симом одиночестве и спокойствии под землей, где нет ника­кого движения, никакого движения... Она заплакала. Это слишком. Я не мог у... Потом Крис успокоилась и нача­ла собирать вещи.

Крис стояла в своей спальне и выбирала парик для поезд­ки в Дэйтон. Неожиданно в дверях появился Карл. Он сооб­щил, что к ней кто-то пришел.

— Кто там?

— Детектив.

— И он пришел ко мне?

Карл кивнул. Потом передал ей визитную карточку. Крис бегло пробежала ее. УИЛЬЯМ Ф. КИНДЕРМАН,—стояло на визитке,—ЛЕЙТЕНАНТ, а в нижнем левом углу, как за­бытая всеми сирота, приткнулась еще одна надпись: «Отделе­ние по расследованию убийств». Отпечатана она была замыс­ловатым готическим шрифтом, отдать предпочтение такой изощренной форме букв мог, очевидно, только какой-нибудь любитель древности.

Крис оторвала взгляд от карточки. В душе у нее зароди­лось смутное подозрение.

— Карл, а нет ли у него в руках чего-нибудь такого, что может оказаться рукописью сценария? Какого-нибудь боль­шого конверта, или свертка, или чего-нибудь в этом роде?

Карл отрицательно покачал головой. Крис стало любо­пытно, и она поспешила вниз. Бэрк? Может быть, это имеет какое-то отношение к Бэрку?

Детектив тоскливо слонялся по залу, зажав свою бесфор­менную шляпу в толстых, коротких, только что наманикю- ренных пальцах. Это был пухлый человек лет пятидесяти. Толстые щеки лоснились от частого и тщательного употреб­ления хорошего мыла. На нем болтались мятые брюки, по­тертые и мешковатые, никак не соответствующие его при­лежному уходу за собственным телом. Старомодное твидо­вое пальто бесформенно висело. Его карие, влажные, немно­го раскосые глаза были, казалось, постоянно обращены в про­шлое, в них отражалась тоска по ушедшему времени. Крис заметила, что дыхание детектива было напряженное, с под­кашливанием, как у астматика.

Она подошла ближе. Детектив протянул ей руку и заго­ворил каким-то болезненно хриплым шепотом.

— Ваше лицо я бы узнал в любом гриме, миссис Мак­нейл.

— Разве на мне сейчас грим? — искренне удивилась Крис, пожимая его руку.

— О Боже.мой, конечно, нет,—поспешно поправился он и замахал рукой, как будто отгонял муху.—Это формаль­ность. Вы сейчас заняты, давайте завтра. Я приду завтра еще раз.

Он повернулся и собрался было уходить, но Крис взвол­нованно спросила:

— А что случилось? Бэрк? Бэрк Дэннингс?

Беспечность детектива еще сильнее взбудоражила ее ин­терес и беспокойство.

— Мне даже неудобно. Неловко как-то,—вздохнул тот, опустив глаза.

— Его убили? Вы из-за этого пришли ко мне? Его уби­ли? Да?

— Нет-нет. Это простая формальность,—повторил де­тектив.—Ничего особенного. Ведь вы понимаете, он был зна­менитым человеком, поэтому мы не могли оставить все про­сто так. Мы не могли,—чуть ли не извиняясь, продолжал он.—Только один или два вопроса. Он упал? Или, может быть, его кто-то подтолкнул? — Детектив ритмично покачи­вал рукой и головой. Потом пожал плечами и хриплым голо­сом добавил: — Кто знает?

— Его не ограбили?

— Нет, его не ограбили, миссис Макнейл, его никто не грабил. Но в наше время ограбление — это не единственная причина для убийства. Сегодня, миссис Макнейл, искать по­вод для убийства очень хлопотно, это только лишняя обуза. Наркотики, проклятые наркотики.—Детектив недовольно за­молчал.—Эти наркотики, ЛСД...—Он посмотрел на Крис и забарабанил пальцами по груди.—Поверьте мне, я сам отец и, когда вижу, что происходит вокруг, у меня сердце разры­вается. У вас есть дети?

— Да, один ребенок.

— Сын?

— Дочка.

— Так-так...

— Пойдемте в кабинет,—нетерпеливо перебила Крис и повернулась, чтобы проводить его.

— Миссис Макнейл, можно попросить вас об одном одолжении?

— Да, пожалуйста.

— Мой желудок.—На лице его появилось выражение нестерпимого мучения. —У вас не найдется стаканчика мине­ральной воды? Если это трудно, то не надо. Я ничем не хочу вас беспокоить.

— Нет-нет, это меня совсем не затруднит. Присядьте по­ка в кабинете.—Она показала, где находится кабинет, и по­шла на кухню.—По-моему, у меня в холодильнике стоит одна бутылка.

— Нет-нет, я тоже пойду на кухню,—возразил детектив, следуя за ней.—Я так не люблю причинять лишние хлопоты.

— Ничего страшного.

— Да нет, я же вижу, что вы заняты. У вас есть де­ти?—спросил он по дороге на кухню.—Ах да, все правильно, у вас есть дочка, вы же мне говорили, все правильно. Одна дочка.

— Одна дочка.

— Сколько ей лет?

— Только что исполнилось двенадцать.

— Тогда вам еще рано волноваться.—Детектив вздох­нул.—Еще рано. Вот немного попозже вам придется смо­треть в оба.—Он покачал головой. Крис заметила, что поход­ка у него была вразвалку.—Когда вы наблюдаете за происхо­дящими в мире событиями, вы перестаете во что-либо ве­рить. Это немыслимо. Все сошли с ума. Вы знаете, я как-то глянул на свою жену и сказал: «Мэри, весь мир находится в каком-то постоянном нервном напряжении. Все сошли с ума. Весь белый свет».

Они вошли на кухню. Карл чистил плиту. Он не заметил их и не оглянулся.

— Мне и правда так неловко,—хрипло пробормотал де­тектив и уставился на Карла. Взгляд его с любопытством скользил по его спине, рукам и шее. Так, наверное, малень­кая птичка скользит по поверхности озера.

— Я встретился с известной кинозвездой,—продолжал он,—и прошу ее дать мне стакан минеральной воды. О Боже!

Крис нашла бутылку и теперь искала открывалку.

— Вам со льдом? — поинтересовалась она.

— Нет, просто так. Я люблю просто так.

Крис открыла бутылку.

— Вы помните фильм с вашим участием, который назы­вается «Ангел»? — напомнил детектив.—Я смотрел его шесть раз.

— Если вы ищете убийцу, — съязвила Крис, наливая пузы­рящуюся шипящую жидкость,—то арестуйте продюсера и редактора.

— Нет-нет, фильм был превосходный, и мне очень по­нравился.

— Садитесь. — Она кивком указала на стул.

— Спасибо.—Детектив сел.—Нет, фильм был чудесный. Такой трогательный. Только одно упущение. Одна крошеч­ная незначительная помарка. Спасибо вам большое.

Крис поставила стакан с водой и села напротив него, сло­жив руки перед собой на столе.

— Так вот, что касается небольшой погрешности,—как бы извиняясь, продолжал детектив.—Совсем маленькой. И уж, пожалуйста, поверьте, что я — дилетант. Вы же пони­маете, я всего-навсего простой зритель. Но все же мне пока­залось, что музыкальное оформление в некоторых сценах действовало на нервы. Оно было слишком навязчивым. —Те­перь детектив говорил начистоту и был увлечен разгово­ром.—Из-за этой музыки я постоянно чувствовал, что нахо­жусь в кинозале. Вы меня понимаете? И что все действу­ющие лица — это только симпатичные актеры. Это меня рас­строило. А кстати, о музыкальном оформлении — компози­тор ничего не позаимствовал у Мендельсона?

Крис тихо барабанила пальцами по столу. Странный де­тектив. И почему это он постоянно посматривает в сторону Карла?

— Вот этого я не знаю, — отрезала Крис. — Но я рада, что фильм вам понравился. Лучше выпейте вот это.—Она указа­ла на стакан с водой.—А то весь газ выйдет.

— Да-да, конечно, я заболтался. Вы заняты. Простите ме­ня.—Детектив поднял стакан, как будто хотел произнести тост, и осушил его.—Вода хорошая, очень хорошая.—Отста­вляя стакан, детектив заметил фигурку птицы, слепленную Реганой. Птица стояла на столе, и ее клюв забавно свисал над солонкой и перечницей. — Необычная фигурка.—Детектив улыбнулся.—Симпатичная. Профессиональный скульптор?

— Моя дочь,—возразила Крис.

— Очень симпатичная птица.

— Видите ли, я не люблю, когда...

— Да-да, я понимаю, я причиняю много хлопот. Только один-два вопроса —и все. Даже один вопрос.—Он взглянул на часы, будто торопился на свидание.—Так как несчастный мистер Дэннингс закончил съемки в нашем городе, то мы подумали, может быть, в день катастрофы он ходил к ко­му-нибудь в гости. Кроме вас, у него были знакомые где-ни­будь поблизости от этого места?

— Он был у меня в тот вечер, —уточнила Крис.

— Да? —Детектив удивленно поднял брови.—Как раз перед тем, как случилось несчастье?

— А когда это случилось? — заволновалась Крис.

— В семь часов пять минут,—ответил детектив.

— Да, примерно в это время.

— Тогда все становится понятно.—Киндерман кивнул и заерзал на стуле, как будто собирался подняться и уй­ти.—Он был пьян, а когда уходил домой, свалился с лестни­цы. Да, все становится понятно. Тогда для протокола скажи­те мне, во сколько приблизительно он ушел из дома?

— Я не знаю,—ответила Крис.—Я его не видела.

— Я не понял вас.

— Видите ли, он приходил сюда, когда меня не было до­ма. Я ходила в Росслинскую лабораторию.

— А, понимаю. Конечно. Но тогда откуда вы знаете, что он был здесь?

— Мне сказала Шарон.

— Шарон? — перебил детектив.

— Шарон Спенсер. Это мой секретарь. Она была здесь, когда заходил Бэрк, она...

— Он приходил к ней?

— Нет, ко мне.

— Да-да, конечно. Простите, что я вас перебил.

— У меня заболела дочка, и Шарон, оставив его с ней, пошла за лекарством. Когда я вернулась домой, Бэрк уже ушел.

— Когда это было?

— Семь пятнадцать или семь тридцать.

— А когда вы ушли из дома?

— Где-нибудь около четверти седьмого.

— Когда ушла мисс Спенсер?

— Я не знаю.

— Между уходом мисс Спенсер и вашим возвращением кто еще находился в доме с мистером Дэннингсом? Кроме вашей дочери?

— Никого.

— Никого? И он оставил ее одну?

Крис кивнула.

— Слуг не было?

— Нет. Уилли и Карл в это время...

— Кто они такие?

Крис почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног. Она вдруг поняла, что эта невинная беседа оказалась на деле са­мым настоящим допросом.

— Карл, вот он.—Она кивком указала на слугу. Тот все еще чистил плиту...

— А Уилли — его жена, — продолжала Крис. — Они ведут хозяйство. Я их отпустила вчера после обеда, а когда верну­лась, их еще не было дома. Уилли...

Крис запнулась.

— Что Уилли?

— Да нет, ничего. — Она пожала плечами и отвела взгляд от мускулистой спины Карла. Крис заметила, что плита была абсолютно чистой. Почему же Карл так усердно скреб ее?

Крис достала сигарету. Киндерман дал ей прикурить.

— Итак, только ваша дочь знает, когда Дэннингс ушел из дома?

— Это был несчастный случай?

— Конечно. Это формальность, миссис Макнейл, простая формальность. Мистера Дэннингса не ограбили, и у него не было врагов. По крайней мере мы не знаем, чтобы такие бы­ли в нашем городе.

Крис на секунду взглянула на Карла и быстро перевела взгляд снова на Киндермана. Заметил ли он? Кажется, не за­метил. Он ощупывал фигурку птицы.

— Эта птица ведь как-то называется, но я никак не могу вспомнить, как именно. Нет, не могу.—Детектив заметил во взгляде Крис легкое смущение.—Извините меня, вы так за­няты. Еще минуточку — и все. Так вы говорите, ваша дочь не знает, когда ушел мистер Дэннингс?

— Нет, вряд ли. Ей ввели большую дозу снотворного.

— О, извините, мне так неловко, так неловко.—В его раскосых глазах появилось участие.—С ней что-нибудь серь­езное?

— Боюсь, что да.

— Могу я узнать?..—осторожно полюбопытствовал де­тектив.

— Мы еще сами толком не знаем.

— Опасайтесь сквозняков,—предупредил он.

Крис, казалось, ничего не слышала.

— Сквозняк зимой — прекрасное поле деятельности для микробов. Так говорила моя мать. Может быть. Но все эти приметы и народные мудрости для меня все равно что меню в шикарном французском ресторане: великолепный каму­фляж всяких гадостей, вроде лягушек, есть которых просто так никогда не придет вам в голову,—честно признался он.—Ее комната на втором этаже?

Крис кивнула.

— Не открывайте окно, и она скоро поправится.

— Вы знаете, там окно всегда закрыто,—заверила детек­тива Крис, пока он искал что-то во внутреннем кармане пид­жака.

— Она выздоровеет,—повторил детектив нравоучитель­но.—И помните: немного предосторожности...

Крис снова забарабанила пальцами по столу.

— Вы заняты. Все, я уже ухожу. Только запишу кое-что для формальности, и все.

Он извлек из кармана отснятую на ротапринте смятую программку школьной постановки «Сирано де Бержерака». Потом порылся в кармане пальто и достал замусоленный огрызок карандаша, заточенный, как показалось Крис, с по­мощью ножниц.

Детектив развернул программку на столе и попытался ее разглядеть.

— Только пару фамилий,—вздохнул он.—Спенсер пи­шется через два «е»?

— Да, через два «е».

— Через два «е»,—бормотал детектив, записывая фами­лию на полях программки.—А ваши слуги? Джон и Уилли...?

— Карл и Уилли Энгстром.

— Карл. Ну да, правильно, Карл. Карл Энгстром.—Он записывал имена крупным шрифтом.—Я вспоминаю време­на,—отвлекся детектив, поворачивая программку в поисках чистого места,—я вспоминаю... Нет, подождите. Я совсем за­был. Да, так насчет ваших слуг, когда, вы говорили, они пришли домой?

— Я еще ничего об этом не говорила. Карл, вчера вече­ром ты когда вернулся домой? — обратилась Крис к слуге.

Швейцарец обернулся с невозмутимым лицом.

— Ровно в девять часов тридцать минут, мадам.

— Да, верно, ты забыл дома ключи Я вспомнила, что по­смотрела на часы, когда ты позвонил в дверь.

— Интересную картину смотрели? — поинтересовался у Карла детектив. —Я никогда не хожу на фильмы после ре­кламы,—объяснил он, обращаясь к Крис.—Мне важно, что о фильме думают живые люди, зрители.

— «Король Лир» с участием Скофилда,—отчетливо про­изнес Карл.

— А, этот фильм я уже видел. Прекрасный фильм. От­личнейший фильм.

— Да. В кинотеатре «Крэст»,—продолжал Карл.—Ше­стичасовой сеанс, вечерний. Сразу после фильма я сел в автобус.

— Это не так важно,—попытался убедить его детек­тив.— Помилуйте.

— Мне нетрудно.

— Ну, если вы настаиваете...

— Я вышел на пересечении Висконсин-авеню и М-стрит. Было где-то около двадцати минут десятого. Потом я шел пешком до дома.

— Что вы, помилуйте, это уж совсем не важно,—заве­рил его детектив.—Но тем не менее большое спасибо. Вы мне очень помогли. Вам понравилось кино?

— Великолепный фильм.

— Да, я с вами вполне согласен. Ну, а теперь...—Киндер- ман повернулся к Крис, продолжая что-то записывать на про­граммке.—Я потратил столько вашего времени, но это ведь моя работа. Еще минуточку, и я ухожу. Трагично. Как тра­гично. Такой талант. И такой человек. Он умел обращаться с людьми. С такими людьми, от которых зависело, будет фильм хорошим или нет: с оператором, со звукооператором, с композитором, ну, и с другими... Пожалуйста, поправьте меня, если я заблуждаюсь, но мне кажется, что такой знаме­нитый человек должен стоять в одном ряду с Дэйлом Карне­ги, например. Может быть, я не прав?

— Иногда Бэрка удавалось вывести из себя,—-вздохнула Крис.

Детектив положил программку на место.

— Ну, возможно, такое бывает у всех великих людей, у всех знаменитостей, а он ею был.—Киндерман опять что-то записал.—Многое зависит и от маленьких людей, так сказать, от серой массы. Эти люди отвечают за всякие мелочи, а эти мелочи вместе составляют немаловажные детали. Как вы считаете?

Крис бросила взгляд на свои ноги и решительно покачала головой.

— Если Бэрк и сердился, он никогда никого не уни­жал,— заявила она, и на ее лице появилась чуть заметная горькая улыбка.—Сэр, когда он напивался, такое, может быть, и случалось.

— Ну вот и все. Теперь мы закончили.—Киндерман по­ставил последнюю точку.—О нет, подождите.—Он вдруг спохватился.—А миссис Энгстром? Они ушли и пришли вме­сте? — Детектив махнул рукой в сторону Карла.

— Нет, она ходила смотреть фильм с участием «Битлз» и пришла через несколько минут после меня.

— Зачем я это спросил? Это не имеет никакого значе­ния.—Киндерман пожал плечами, сложил программку и за­сунул ее в карман пиджака с карандашным огрызком. —Ну вот и все. Когда я вернусь в контору, безусловно, вспомню, о чем забыл вас спросить. У меня всегда так бывает. Тогда я вам позвоню.

Детектив шумно выдохнул воздух и встал.

Крис поднялась вместе с ним.

— Вы знаете, я уезжаю из города недели на две,—сказа­ла она.

— Это не срочно,—успокоил ее детектив, посмотрел на фигурку птицы и улыбнулся.—Симпатичная. Очень симпа­тичная птичка.

Потом взял ее в руки и потер клюв большим пальцем.

Крис нагнулась и подняла с пола какую-то нитку.

— У вас хороший врач? —вдруг спросил детектив.— Я имею в виду врача, который лечит вашу дочь.

Он поставил фигурку на место и собрался уходить. Крис пошла за ним, наматывая по дороге нитку на большой палец.

— У меня их очень много,—тихо проговорила она.—Но сейчас я хочу, чтобы ее обследовали в клинике. Там занима­ются примерно тем же, что и вы, только объектом внимания врачей являются бактерии и вирусы.

— БудехМ надеяться, что со своей работой они справляют­ся лучше меня. Эта клиника находится не в городе?

— Нет, не в городе.

— Хорошая?

— Посмотрим.

— Держите девочку подальше от сквозняков.

Они дошли до парадной двери. Киндерман взялся за ручку.

— Я мог бы сказать, что мне было очень приятно, но в связи с такими обстоятельствами... Извините, ради Бога. Мне так неловко.

Крис, скрестив руки, рассматривала коврик. Не глядя на детектива, она кивнула в ответ

Киндерман открыл дверь и вышел на крыльцо. Он еще раз повернулся к Крис, и, уже надевая шляпу, откланялся:

— Желаю вашей дочери быстрейшего выздоровления.

— Спасибо.—Крис тускло улыбнулась.—А вам —удачи в ваших делах.

Детектив кивнул, его взгляд был теплым и слегка груст­ным. Крис наблюдала, как Киндерман подошел к дежурной полицейской машине, ожидавшей его на углу перед пожар­ным гидрантом. Он рукой прижимал к голове шляпу, спасая ее от порывов южного ветра. Полы его пальто трепетали. Крис закрыла дверь.

Киндерман сел в полицейскую машину, потом обернулся и еще раз взглянул на дом. Ему почудилось, что в комнате Реганы произошло какое-то движение: гибкая, едва различи­мая тень мелькнула и тут же скрылась. Киндерман не мог точно сказать, было ли это на самом деле или ему показа­лось. Но он заметил, что ставни раскрыты. Странно. Он немного подождал. Но никто не появлялся. Детектив нахму­рился, потом открыл бардачок и вынул оттуда маленький ко­ричневый конверт и перочинный ножик. Он раскрыл кон­верт и с помощью крошечного лезвия выскреб из-под ногтя большого пальца краску, содранную с фигурки птицы. После этого он заклеил конверт и кивнул шоферу-сержанту. Маши­на поехала.

Конверт Киндерман положил в карман.

— Не спеши,—предупредил он шофера, увидев, что впе­реди образовался затор, и устало потер глаза руками.—Это работа, а не удовольствие. Что за жизнь. Что за жизнь!

Вечером, в тот момент, когда по дороге в дэйтонскую клинику доктор Кляйн делал Регане успокаивающий укол, лейтенант Киндерман задумчиво стоял в своем кабинете, опершись ладонями о стол. Он сосредоточенно пытался увя­зать воедино имевшиеся факты. Изучал заключение патоло­гоанатома о смерти Дэннингса.

«... повреждение спинного мозга, перелом костей черепа и шеи. Многочисленные ушибы, разрывы и ссадины: кожа шеи растянута. На ней кровоподтеки. Сдвиги грудинно-со­сковой, пластырной, трапециевидной и различных мелких мышц шеи. Перелом позвоночника. Сдвиг передних и за­дних связок спины...»

Киндерман выглянул из окна. Светилась ротонда Капито­лия. Конгресс засиживался допоздна. Он опять закрыл глаза и припомнил разговор с патологоанатомом, состоявшийся в ту ночь, когда умер Дэннингс.

«Это могло произойти в результате падения?»

«Нет, вряд ли. Видите ли, он был пьян, и мышцы, безу­словно, были расслаблены. Если толчок оказался силь­ным и...»

«И если предположить, что он падал с высоты двадцати или тридцати футов...»

«Да, конечно. Кроме того, сразу после удара его голова должна была стукнуться обо что-то. Другими словами, при стечении этих условий оно, конечно, и могло привести к ле­тальному исходу. Может быть. Я повторяю: может быть».

«А мог ли это сделать другой человек?»

«Да, но он должен обладать большой силой».

Киндерман проверил алиби Карла Энгстрома на момент смерти Дэннингса. Время сеанса в кинотеатре совпадало, сов­падал и график движения транзитного автобуса. Кроме того, шофер автобуса, на котором Карл, по его собственному утверждению, возвращался домой, закончил работу и сме­нился на остановке, где Висконсин-авеню пересекает М-стрит, именно там, где, по словам Карла, он и сошел при­близительно в 9.20. Автобус немного запаздывал, но шофер успел нагнать время в дороге и приехал на остановку в 9.18.

На столе у Киндермана лежал еще один документ: обви­нение Энгстрома в уголовном преступлении от 27 августа 1963 года. Он обвинялся в неоднократном хищении наркоти­ков на протяжении нескольких месяцев. Брал он их из дома врача в Беверли Хиллз, где служил вместе с Уилли.

«... родился 20 апреля 1921 года в Цюрихе (Швейцария), женился на Уилли Браун 7 сентября 1941 года. Дочь Эльвира родилась в Нью-Йорке И января 1943 года, адрес неизвестен. Подсудимый...»

А дальше шло совсем непонятное.

Врач, который, без всякого сомнения, должен был вы­играть дело, неожиданно, не дав никаких объяснений, отка­зался от обвинения.

Через два месяца Энгстромы нанялись на работу к Крис Макнейл. Это означало, что врач дал им положительную ре­комендацию.

Энгстром, безусловно, воровал наркотики, но медицин­ская экспертиза показала, что у него не было ни малейших признаков, изобличавших его как наркомана.

Почему?

Детектив все еще не открывал глаз. Он начал тихо декла­мировать «Бармаглота» Льюиса Кэрролла:

«Варкалось. Хливкие шорьки...»

Это тоже помогало ему прояснить сознание.

Дочитав стихотворение, он открыл глаза и уставился на ротонду Капитолия. Попытался ни о чем не думать. Но, как и прежде, ему это не удавалось. Детектив вздохнул, и взгляд его упал на отчет полицейского психолога — об осквернении в Святой Троице.

«... статуя... фаллос... экскременты... Дэмьен Каррас...» Не­которые слова были подчеркнуты красным карандашом. Кин- дерман посидел немного в тишине, потом, достав пособие по колдовству и черной магии, открыл его...

«Черная месса... форма поклонения дьяволу. Ритуалы включают в себя: 1. Проповедь зла среди членов общины.

Совокупление с бесом (по общему мнению, болезненное, так как пенис беса обычно описывается как «ледяной»).

Различные осквернения, чаще всего сексуальные».

Киндерман нашел абзац, в котором описывались ритуалы, связанные с человеческими жертвами. Он медленно прочи­тал его, покусывая себя за подушечку указательного пальца. Закончив чтение, он нахмурился и покачал головой. В задум­чивости детектив взглянул на лампу и выключил ее. Потом вышел из здания и поехал в морг.

Дежурный, сидевший за письменным столом, жевал бу­терброд с ветчиной и сыром. Когда Киндерман подошел к нему, он быстро стряхнул крошки с кроссворда.

— Дэннингс,—хрипло прошептал детектив.

Дежурный кивнул, записал в кроссворде какое-то пяти­буквенное слово, потом поднялся и, прихватив с собой бутер­брод, пошел по холлу. Киндерман последовал за ним, зажав в руке шляпу. Ему казалось; что вокруг пахнет тмином и еще чем-то, напоминающим горчицу. Они подходили к морозиль­ным установкам, которые хранят тех, кто спит вечным сном без сноведений.

Они остановились у номера 32. Дежурный с безразлич­ным выражением на лице выдвинул ящик с трупом. Потом откусил кусок бутерброда, и маленькая крошка ржаного хле­ба, облитая майонезом, упала на саван. Некоторое время Киндерман смотрел вниз. Потом медленно и очень аккурат­но отодвинул край простыни и увидел то, во что никак не хо­тел верить.

Голова Дэннингса была повернута на 180° и лежала за­тылком вверх.

Глава пятая

По глинистой овальной дорожке зеленой университет­ской низины в полном одиночестве бегал разминочным тем­пом Дэмьен Каррас. На нем были шорты цвета хаки и хлоп­чатобумажная рубашка с короткими рукавами, насквозь про­питанная потом. Впереди на холме белел известковый купол астрономической обсерватории. Сзади находилась медицин­ская школа, которую со всех сторон обступали холмы разво­роченной земли.

С тех пор как Дэмьена освободили от обязанностей со­ветника, он приходил сюда каждый день. И накручивал кру­ги, гоняясь за здоровым, спокойным сном. Он уже почти вы­здоровел, вырвав из сердца цепкие когти горя. Теперь оно почти отпустило его.

Двадцать кругов...

Почти отпустило.

Еще! Еще парочку!

Почти отпустило...

Кровь гудела в его сильных мышцах. Длинными пружи­нистыми шагами Каррас огибал поворот и тут заметил чело­века, сидящего на той самой скамейке, где он оставил свитер, полотенце и брюки. Дэмьену показалось, что человек наблю­дает за ним. Может быть, он ошибся? Нет... Человек повер­нул голову в том направлении, куда побежал Каррас.

Священник увеличил скорость и пошел на последний круг. Ему казалось, что от его шагов дрожит земля. Потом Дэмьен замедлил бег; тяжело и шумно вдыхая воздух, он пе­решел к ходьбе. Дэмьен прошел мимо скамейки, прижимая руки к бокам и не обращая на незнакомца никакого внима­ния. Мускулистая грудь и плечи сильно растянули рубашку и деформировали надпись «философы», нанесенную на ткань с помощью трафарета. Когда-то эти буквы были черными. Но в результате частой стирки они потускнели и теперь едва прочитывались.

— Отец Каррас? — хрипло позвал лейтенант Киндерман.

Священник оглянулся и, прищурив глаза от солнечного света, кивнул. Он подождал, пока Киндерман подошел к не­му, а потом жестом пригласил его пройтись.

— Вы не возражаете? А то я упаду,—задыхаясь, пошу­тил он.

— Конечно, конечно, пожалуйста,—без особого энтузи­азма согласился детектив и засунул руки в карманы.

—- Мы не встречались раньше? — начал иезуит.

— Нет, святой отец. Нет, но мне кто-то говорил, что вы похожи на боксера. По-моему, какой-то священник, я уже не помню. —Детектив вытащил свой бумажник.—У меня совер­шенно нет памяти на имена.

— А свое собственное имя вы помните?

— Уильям Киндерман, святой отец.—Сыщик показал свое удостоверение.—Отдел по расследованию убийств.

— Правда? — Каррас рассматривал значок и удостовере­ние с нескрываемым мальчишеским любопытством. Его взмокшее, раскрасневшееся лицо выражало наивность.— А что случилось?

— Вы знаете, святой отец,—задумался на секунду Кин­дерман, вглядываясь в грубые черты лица священника,—вы действительно похожи на боксера. Извините меня, но этот шрам, вот этот, около глаза, делает вас похожим на Брандо из кинофильма «Портовый район». Вы настоящий Брандо. Вам, наверное, все об этом говорят, святой отец?

— Нет, не говорят.

— А вы когда-нибудь занимались боксом?

— Совсем немного.

— Вы из Вашингтона?

— Из Нью-Йорка.

— Клуб «Золотые перчатки»? Я угадал?

— Вы дослужитесь до капитана.—Каррас улыбнулся.— Чем я могу быть полезен?

— Замедлите немного шаг, пожалуйста. Эмфизема.—Де­тектив указал на свое горло.

— Йзвините.—Каррас пошел медленнее.

— Ничего. Вы курите?

- Да.

— Вам не следует курить.

— Да, конечно. А теперь объясните мне, в чем все-таки дело.

— Разумеется. Я заболтался. Между прочим, вы сейчас не заняты? — поинтересовался детектив.—Я не отрываю вас от чего-нибудь?

— От чего именно? — удивился Каррас.

— Может быть, от молитвы.

— Да, вы непременно будете капитаном.—Каррас зага­дочно улыбнулся.

— Извините, я что-нибудь упустил?

Каррас покачал головой, но улыбка не сходила с его губ.

— Я сомневаюсь, что вы вообще когда-либо что-либо упускаете,—возразил он.

Киндерман остановился и попытался придать своему ли­цу сконфуженное выражение, но, встретив взгляд священни­ка, опустил голову и рассмеялся.

— Ну да. Конечно... конечно... вы же психиатр. Кого я хочу провести? —Он пожал плечами.—Вы знаете, святой отец, у меня такая привычка. Вы уж меня простите. У меня свои методы. Ну, хорошо, давайте остановимся, и я вам рас­скажу, о чем, собственно говоря, идет речь.

— Осквернения,—угадал Каррас, кивнув головой.

— Да, мой метод не удался,—спокойно заметил детектив.

— Извините.

— Ничего, святой отец, я заслужил это. Да, эти проис­шествия в церкви,—подтвердил он.—Верно. Но, помимо этого, и еще кое-что более серьезное.

— Убийство?

— Да. Отгадайте еще что-нибудь. Мне это нравится.

— Но вы же из отдела по расследованию убийств.— Иезуит пожал плечами.

— Это ничего не значит, Марлон Брандо. Ничего не зна­чит. Вам не говорили раньше, что вы очень умный священ­ник?

— Моя вина,—пробормотал Каррас. Он продолжал улы­баться, хотя начал понимать, что помимо воли задел своего собеседника.—Я все же не понимаю, какая здесь связь?

— Послушайте, святой отец, можно мне надеяться, что этот разговор останется между нами? Конфиденциально? Так сказать, небольшая исповедь?

— Конечно.—Дэмьен открыто смотрел на детектива.— Так в чем дело?

— Вы знаете режиссера, который снимал здесь фильм, святой отец? Бэрка Дэннингса?

— Да, я видел его.

— Вы его видели.—Детектив кивнул головой.—Вы зна­ете, как он умер?

— Ну, из газет...—Каррас снова пожал плечами.

— Это только часть правды.

- Да?

— Только часть. Послушайте, а что вы знаете о поклоне­нии дьяволу?

- Что?

— Терпение. Я вас подвожу к главному. Поклонение дья­волу—вам это знакомо?

— Немного.

— А все, что касается самих ведьм, не охоты за ними, а самих ведьм?

— Да, я когда-то писал статью по этому вопросу.—Кар- рас улыбнулся.—С точки зрения психиатрии.

— В самом деле? Отлично! Это большой плюс. Вы може­те мне очень помочь, даже в большей степени, чем я ожидал. Послушайте, святой отец. Итак, о поклонении дьяволу... Осквернения. Они у вас никак не ассоциируются с поклоне­нием дьяволу?

— Возможно. Такие ритуалы есть в черной мессе.

— Это уже хорошо. А теперь насчет Дэннингса. Вы чита­ли, что он умер?

— Он упал.

— Ну что ж, я скажу вам. Пожалуйста, между нами.

— Конечно.

— Бэрка Дэннингса, святой отец, нашли у огромной лестницы. Ровно в семь часов пять минут его голова была свернута на спину, как у цыпленка.

Отчаянные крики раздались с бейсбольного поля, где тре­нировалась университетская команда. Каррас замер и посмо­трел лейтенанту в глаза.

— Так это произошло не в результате падения? — нако­нец произнес священник.

— В принципе это возможно.—Киндерман пожал плеча­ми.—Но...

— Маловероятно,—задумчиво продолжил Каррас.

— И что вам приходит в голову относительно поклоне­ния дьяволу?

— Ну,—вымолвил наконец иезуит,—предположим что бесы таким образом ломают шею ведьмам. По крайней мере так утверждает легенда.

— Легенда?

— В основном да. Хотя, по-моему, некоторые люди уми­рали подобным образом. Наиболее вероятно, что это были члены сборища, которые либо отреклись от черной мессы, либо выдали ее секреты. Но это только догадка.

Киндерман кивнул.

— Точно. Я вспомнил о подобном убийстве в Лондоне. Это было уже в наше время. Вернее не так давно, четыре или пять лет тому назад, святой отец. Я читал об этом в га­зетах.

— Да, я тоже читал, но все это оказалось газетной уткой. Я ошибаюсь?

— Нет, все верно, святой отец, абсолютно верно. Но в данном случае вы можете проследить некоторую связь между убийством и осквернением в церкви. Может быть, это какой-то сумасшедший священник или некто, настроенный против церкви! А может быть, подсознательный протест...

— Больной священник,—пробормотал Каррас.—Вы об этом?

— Вы психиатр, святой отец, вот вы и скажите мне.

— Безусловно, в осквернениях есть психическое отклоне­ние, какая-то патология,—задумался Каррас.—И если Дэн- нингса убили, то я считаю, что убийца страдает расстрой­ством психики.

— И, возможно, что-то знает о поклонении дьяволу?

— Возможно.

— Возможно,—хмыкнул детектив.—Тот, кто подходит под эту статью, очевидно, живет где-то поблизости и имеет по ночам доступ в церковь.

— Больной священник,—тихо повторил Каррас и протя­нул руку к выгоревшим брюкам цвета хаки.

— Послушайте, святой отец, вам это, конечно, тяжело. Я все понимаю. Но ведь для священников на территории уни­верситета вы —психиатр, святой отец.

— Нет, у меня теперь другие обязанности.

— В самом деле? В середине года?

— Таков приказ ордена.—Каррас пожал плечами и стал надевать брюки.

— И все-таки вы должны знать, кто болен, а кто здоров.

То есть вы понимаете, какую болезнь я имею в виду. Это вы должны знать.

— Совсем не обязательно, лейтенант. Совсем не обяза­тельно. Если бы я и знал, это было бы чистой случайностью. Я не занимаюсь психоанализом. Мои обязанности — давать советы. Я действительно не знаю, кто бы это мог быть.

— Ах, ну да. Врачебная этика. Если бы вы и знали, то все равно не сказали бы.

— Скорее всего нет.

— Между прочим, это я вспомнил так, к слову. Такая этика очень часто идет вразрез с законом. Я не хочу утомлять вас мелочами, но не так давно одного калифорнийского пси­хиатра посадили в тюрьму за то, что он не дал полиции опре­деленных сведений о своем пациенте.

— Это угроза?

— Не говорите ерунду. Я сказал к слову.

— Я всегда смогу объяснить судье, что это была испо­ведь,—усмехнулся иезуит.

Детектив мрачно взглянул на Карраса.

— Хотите заняться делом, святой отец?

— Послушайте, я действительно ничего не скрываю,— объяснил он.—На самом деле. Но если бы я и знал этого больного священника, я не назвал бы его имени. Скорее все­го я доложил бы об этом архиепископу. Но я даже прибли­зительно не могу себе представить, кто бы это мог быть.

— Ну ладно,—вздохнул детектив.—Если говорить чест­но, я не думаю, что это мог быть священник. Если бы я объ­яснил, какие у меня подозрения, вы бы назвали меня ненор­мальным. Не знаю. Все эти общества и культы, где жизнь человеческая и гроша ломаного не стоит. Начнешь задумы­ваться. Чтобы идти в ногу со временем, надо быть чуточку су­масшедшим.

Каррас кивнул.

— Что написано на вашей рубашке? — спросил вдруг Киндерман.

— Что именно?

— На вашей футболке,—уточнил детектив.—Надпись «философы».

— A-а, я читал лекции в одно время,—объяснил Кар- рас,— в Вудстокской семинарии штата Мэриленд. Я играл в низшей бейсбольной команде. Она называлась «Философы».

— А высшая?

— «Богословы».

— Странно все это, очень странно,—печально произнес детектив.—Послушайте, святой отец. Или я сошел с ума, или в Вашингтоне существует община Ведьм. Возможно ли это в наше время?

— Ну-ну, продолжайте,—подстегнул его Каррас.

— Значит, возможно.

— Я вас не понимаю.

— Вы мне точно не ответили и опять поступили очень умно. Вы играете роль защитника дьявола, святой отец, да-да, защитника. Может быть, вы не хотите показаться доверчи­вым. Суеверный священник и рациональный умница Киндер­ман.—Он постучал пальцем у виска.—Но гений находится рядом, это наш Век разума. Правильно. Ну скажите, я прав?

Иезуит посмотрел на детектива с уважением.

— Ну что ж, это довольно проницательное замечание.

— Тогда ладно,—понизил до хрипа голос Киндерман.— Я вас еще раз спрашиваю: может ли сейчас в Вашингтоне су­ществовать община Ведьм?

— Но я действительно не знаю,—задумался Каррас, сло­жив руки на груди.—Говорят, что где-то в Европе есть почи­татели черной мессы.

— В наши дни?

— В наши дни.

— Такие, как в средние века, святой отец? Вы знаете, я многое читал об этом, между прочим, и о сексе, и о стату­ях, и еще Бог знает о чем. Я не хочу вызывать у вас отвраще­ния, но неужели они действительно этим занимались?

— Я не знаю.

— Но выскажите хотя бы свое мнение по этому поводу. Иезуит рассмеялся.

— Ну хорошо. Тогда я считаю, что все это правдоподоб­но. По крайней мере я так думаю. Но здесь я исхожу только из патологии. Ну да, об этой самой черной мессе. Все, кто этим занимался, были, видимо, психически больными. В ме­дицине даже есть специальный термин для подобного рас­стройства: сатанизм. Эти люди не могут получать сексуально­го наслаждения, если оно не связано с богохульством и осквернением святых. Это встречается не так уж редко да­же в наше время, а черная месса только подтверждает пра­вильность моих слов. В отчетах парижской полиции можно и сейчас найти описание интересного случая, который прои­зошел с двумя монахами. Сейчас вспомню. По-моему, это было в Крэпи. Эти два монаха пришли в гостиницу и начали ругаться, требуя трехместную кровать. Третьего они тащили с собой: это была статуя божьей матери в человеческий рост.

— О Боже, это потрясающе,—выдохнул детектив.—По­трясающе.

— Но это самая настоящая правда. И онаподтверждает, что все, прочитанное вами, основано на фактах.

— Да, секс... Может быть, может быть. Я теперь пони­маю. Но это немного другое. Не важно. А ритуалы, связан­ные с убийствами, святой отец? Это тоже правда? Расскажи­те! Они берут кровь грудных младенцев?

— Я ничего не знаю о ритуальных убийствах,—прогово­рил Каррас.—Нет, не знаю. Но в Швейцарии одна акушерка на исповеди призналась, что убила около 30 или 40 младен­цев во время черной мессы. Возможно, у нее выведали это под пытками,—поспешил добавить он.—Кто знает? Но гово­рила она убедительно. Акушерка рассказывала, что прятала в рукав длинную тонкую иглу, и, когда надц было принимать ребенка, она незаметно высовывала иглу и втыкала ее в ро­димчик на голове ребенка, а потом опять прятала иглу в ру­кав. После этого не оставалось никаких следов,—пояснил Каррас и взглянул на Киндермана.— Все считали, что ребе­нок родился мертвым. Вы слышали, что европейцы-католики весьма предосудительно относятся к акушеркам? Так вот, эта предосудительность вытекает именно отсюда.

— Это страшно.

— И в нашем веке встречается безумие. Во всяком случае...

— Подождите. Все эти истории... ведь их рассказывали под пытками, верно? Так что на них нельзя полностью пола­гаться. Сначала они подписывали свои признания, а уж потом кто-то другой мог их дополнить. Я хочу сказать, что в этих случаях не было ни клятв, ни, так сказать, предписания о представлении виновных перед судом для рассмотрения за­конности их ареста. Я прав?

— Да, вы правы, но тем не менее многие признания бы­ли сделаны добровольно.

— Кто же будет добровольно рассказывать о таких вещах?

— Ну, хотя бы те, у кого болела душа.

— Ага. Еще один достоверный источник!

— Конечно же, вы правы, лейтенант. Я выступаю в роли адвоката дьявола. Но есть одна вещь, часто нами забываемая: люди, у которых хватает духу сознаться в подобных делах, возможно, способны и совершить их. Ну, например, вспом­ним легенду об оборотнях. Конечно, это звучит смешно, ведь никто не может превратиться в дикого зверя. Но если чело­век поверит в то, что он оборотень, он и будет вести себя как оборотень.

— Ужасно. Только теория или факт?

— Ну, существовал же, например, Уильям Стампер. Или Питер. Я точно не помню. Он жил в Германии в XVI веке, был уверен в том, что он оборотень, и убил больше 20 чело­век.

— Вы хотите сказать, что он сам признался в этом?

— Да, но думаю, что это признание было обосновано.

- Чем?

— Когда его поймали, он пожирал мозги двух своих мо­лодых невесток.

Детектив и иезуит подошли к стоянке. Поравнявшись с полицейской машиной, Киндерман посмотрел на Карраса.

— Так кого же мне искать, святой отец? — спросил он.

— Сумасшедшего,--тихо ответил Дэмьен Каррас.—Воз­можно, наркомана.

Детектив задумался и, ни слова не говоря, кивнул голо­вой. Потом повернулся к священнику.

— Хотите, подброшу? — предложил он, открывая дверцу машины.

— Спасибо, мне здесь близко.

— Не важно, садитесь! — Киндерман нетерпеливым же­стом пригласил священника в машину.—Потом расскажете своим друзьям, что катались в полицейской машине.

Иезуит улыбнулся и опустился на заднее сиденье.

— Ну вот и хорошо.—Детектив шумно выдохнул воздух, откинулся назад и захлопнул дверцу.

Каррас показал дорогу. Они поехали на Проспект-стрит, к современному зданию, куда недавно перевели иезуитов. Каррас не мог больше оставаться в коттедже, понимая, что священники, привыкшие к его помощи, будут продолжать свои посещения.

— Вы любите кино, отец Каррас?

— Очень.

— Вы видели «Короля Лира»?

— У меня нет возможности.

— А я видел. У меня есть пропуск.

— Это хорошо.

— У меня есть пропуск на самые лучшие фильмы. Моя жена очень устает и поэтому никогда со мной не ходит.

— Это плохо.

— Да, это плохо, я не люблю ходить в кино один. Пони­маете, мне нравится поговорить о фильме, поспорить, покри­тиковать его.

Каррас молча кивнул, глядя вниз на большие и сильные руки, зажатые между колен. Так прошло несколько секунд. Потом Киндерман неуверенно повернулся и, с хитринкой в глазах, предложил:

— Может быть, вы когда-нибудь согласитесь сходить со мной в кино, отец Каррас? Это бесплатно... У меня про­пуск,— быстро добавил он.

Священник взглянул на него и улыбнулся.

— Как говорил Эльвуд Дауд в кинофильме «Гарвей»: когда?

— О! Я позвоню вам, позвоню!—Лицо детектива засве­тилось.

Они подъехали к дому и остановились.

Каррас взялся за ручку и открыл дверцу.

— Пожалуйста, позвоните. Извините, что я не смог вам помочь.

— Ничего, вы мне все-таки помогли.—Киндерман не­уклюже помахал рукой. Каррас уже выходил из машины.

— Послушайте, святой отец, я совсем забыл,—вдруг остановил его Киндерман.—Совсем вылетело из головы. Вы помните ту карточку с осквернительным текстом? Ту самую, что нашли в церкви?

— Карточка с молитвами?

— Ну да. Она еще у вас?

— Да, она у меня. Я проверял латинский язык. Она вам нужна?

— Да, она, может быть, мне чем-нибудь поможет.

— Одну секундочку, сейчас принесу.

Пока Киндерман ждал около полицейской машины, иезу­ит прошел в свою комнату на первом этаже, выходящую окнами на Проспект-стрит, и взял карточку. Потом вышел на улицу и отдал ее Киндерману.

— Может быть, остались отпечатки пальцев,—предполо­жил Киндерман, осматривая карточку, а потом добавил: — Хотя нет, вы же держали ее в руках. Хорошо, что я вовремя сообразил.—Он вглядывался в пластиковую обертку карточ­ки.—Ага, подождите-ка, что-то есть, что-то есть! —Потом с нескрываемым ужасом детектив посмотрел на Карра- са.—Вы ее вынимали отсюда?

Каррас усмехнулся и кивнул.

— Ну, это не важно, может быть, мы что-нибудь все-та­ки найдем. Кстати, вы ее изучали?

- Да.

— Ваше заключение?

Каррас пожал плечами.

— На шутника не похоже. Сначала я подумал, что текст сочинил какой-то студент. Но теперь я в этом сомневаюсь. У того, кто писал эти строки, несомненно, сильное психиче­ское расстройство.

— Как вы и говорили.

— И латынь...—Каррас нахмурился.—Текст не безликий, лейтенант, здесь чувствуется определенный стиль, вполне ин­дивидуальный стиль. Человек, который это писал, должен думать на латинском языке.

— А священники думают на латыни?

— Ну-ну, продолжайте!

— Ответьте на вопрос, мистер Вечно-Подозревающий.

— Да, на определенной стадии освоения языка это быва­ет. По крайней мере у иезуитов и некоторых других священ­ников. В Вудстокской семинарии некоторые философские дисциплины читались на латыни.

— Почему?

— Для четкости мышления. Это стройная система.

— Ага, понимаю.

Каррас посерьезнел:

— Послушайте, лейтенант, можно, я скажу вам, кто, по-моему, действительно сделал это?

Детектив придвинулся к нему:

— Кто же?

— Доминиканцы. Поищите среди них.—Каррас улыб­нулся, помахал на прощание рукой и пошел.

— Я вам сказал неправду! — вдруг крикнул ему вслед лейтенант.—Вы похожи на Саль Минео!

Киндерман следил взглядом за священником. Тот еще раз махнул рукой и вошел в здание. Детектив повернулся, уселся в машину, вздохнул и пробормотал:

— Он колеблется, колеблется. Совсем как камертон под водой.

Новая комната Карраса была обставлена скромно: одно­спальная кровать, удобный стул, письменный стол и книж­ные полки, встроенные в стену. На письменном столе стояла старая фотография его матери, а в изголовье кровати молча­ливым упреком висело металлическое распятие.

Эта узкая комната вполне устраивала Карраса и являла со­бой его мир. Дэмьен не заботился о вещах, главное, чтобы они всегда были чистыми. Каррас принял душ, быстро по­брился. Надев брюки цвета хаки и рубашку с короткими ру­кавами, он легкой походкой направился в столовую для свя­щенников. Здесь он заметил розовощекого Дайера, одиноко сидящего в углу.

— Привет, Дэмьен! — поздоровался Дайер.

Каррас кивнул и, встав рядом со стулом, скороговоркой пробубнил молитву. Потом благословил себя, сел и поздоро­вался с другом.

— Ну, как дела у бездельника? — пошутил Дайер, пока Каррас развертывал на коленях салфетку.

— Кто это бездельник? Я работаю.

— Читаю одну лекцию в неделю?

— Здесь важно качество,—возразил Каррас.—Что на обед?

— А по запаху не определишь?

— Кошмар! Кислая капуста да конская колбаса.

— Здесь важно количество,—с напускной серьезностью парировал Дайер.

— Каррас покачал головой и протянул руку к алюмини­евому кувшину с молоком.

— Я бы не стал рисковать,—пробормотал Дайер, не ме­няясь в лице и намазывая масло на добрую половину пшенич­ного батона.—Видите там пузыри? Селитра.

— Мне полезно,—отрезал Каррас, пододвинул к кувши­ну свой стакан и услышал, как кто-то подошел к столу.

— Я наконец-то прочитал книгу,—десело сообщил подо­шедший.

Каррас поднял глаза и почувствовал болезненную трево­гу, а потом свинцовую тяжесть в суставах. Он узнал священ­ника, приходившего к нему недавно за советом. Того самого, который не мог ни с кем подружиться.

— Да? И что же вы о ней думаете? — полюбопытствовал Каррас и поставил кувшин на место.

Молодой священник заговорил, а уже через полчаса вся столовая сотрясалась от смеха Дайера.

Каррас взглянул на часы.

— Не хочешь одеться? — спросил он молодого священни­ка.—Можно пойти полюбоваться закатом.

Через некоторое время они уже стояли, облокотившись о перила лестницы, ведущей на М-стрит.

Рыжие лучи заходящего солнца освещали западную часть неба и мелкими красноватыми зайчиками разбегались по темной речной глади.

Однажды в это же время Каррас встретил Бога. Это было давно. Но, как покинутый любовник, он помнил об этом сви­дании.

— Красивое зрелище,—восхищался Дайер.

— Да,—согласился Каррас.—Я стараюсь приходить сюда каждый вечер.

Университетские часы начали отбивать время. Было семь часов вечера.

В 7 часов 23 минуты лейтенант Киндерман изучал спе­ктрографические данные, подтверждавшие, что краска, отко- лупленная с птицы Реганы, была идентична краске с осквер­ненной статуи девы Марии.

А в 8 часов 47 минут в трущобах северной части города бесстрастный Карл Энгстром вышел из запущенного, полу- развалившегося жилого дома, прошел три квартала к авто­бусной остановке, минуту подождал, не меняя выражения лица, а потом вдруг согнулся и зарыдал, опершись о фонар­ный столб.

В это время лейтенант Киндерман был в кино.

Глава шестая

В среду, 11 мая, они вернулись домой. Регану положили в кровать, установили замки на ставнях и убрали все зеркала из ее спальни и ванны.

«... все меньше и меньше работает ее сознание, а во время припадков она полностью отключается. Это новый симптом, и, пожалуй, он исключает истерию. В то же время прояви­лись другие симптомы в области, которую мы называем па­рапсихологическим феноменом...»

Пришел доктор Кляйн. Крис вместе с Шарон наблюдали, как он демонстрировал им необходимые действия по под­ключению Регане питания во время комы. Он показывал им носожелудочную трубку:

— Сначала...

Крис заставляла себя смотреть и в то же время не видеть лица дочери, слушать врача и забыть о словах, произнесен­ных врачом в клинике...

Но они пробивались в ее сознание, как туман сквозь вет­ви деревьев.

Кляйн направил трубку в желудок Реганы.

— Сначала вы должны проверить, не попала ли жид­кость в легкое, — инструктировал он, зажимая трубку, чтобы прекратить доступ сустагена.—Если...

«... синдром разновидности такого расстройства, которое вряд ли встретишь еще где-нибудь, может быть только у при­митивных народов. Мы называем это «сомнамбулическая одержимость». Честно говоря, мы мало об этом знаем, разве только то, что она начинается с конфликта или чувства вины, приводящего больного к впечатлению, будто в его теле нахо­дится посторонний разум, душа, если хотите.

Раньше, когда люди верили в дьявола, это вторгающееся существо считалось бесом. В современных случаях это чаще душа какого-либо умершего человека, знакомого больному прежде, которому он подсознательно может подражать ми­микой, голосом, манерами и иногда даже воспроизводить черты лица этого знакомого. Говорят...»

После того, как мрачный доктор ушел, Крис связалась со своим агентом в Беверли Хиллз и безжизненным голосом со­общила, что не будет принимать участия в съемках. Потом она позвонила миссис Пэррин. Но последней не оказалось дома. Крис повесила трубку и почувствовала отчаяние.

Хоть бы кто-нибудь был рядом. Кто-нибудь, кто мог бы ей помочь...

«...есть более простые случаи, относящиеся к душам умер­ших, здесь редко встречается ярость, сверхактивность или мышечное возбуждение. Однако в большинстве случаев сом­намбулическая одержимость новой, вселившейся личности всегда злобно настроена и враждебно относится к первой. Ее основная цель — разрушить, замучить, а иногда даже уничто­жить первую личность...»

В дом доставили несколько смирительных ремней. Крис, усталая и опустошенная, стояла и наблюдала, как Карл привя­зывал их к кровати и к рукам Реганы. Когда Крис поправляла Регане подушку, швейцарец выпрямился и с жалостью гля­нул в искаженное лицо девочки.

— Она выздоровеет? — спросил он. Крис уловила участие в его голосе, но не смогла ответить... В тот момент, когда Карл обратился к ней, Крис нащупала под подушкой ка­кой-то предмет.

— Кто положил сюда распятие? — возмутилась она.

«...Этот синдром — только проявление конфликта или ка­кой-то вины, поэтому мы и пытаемся выяснить причину. Са­мый лучший способ в этом случае — гипнотерапия, однако здесь мы не могли успешно ее применить. Поэтому выбрали наркосинтез — это вид лечения наркотиками, но, честно гово­ря, опять зашли в тупик.

— Так что же дальше?

— Время покажет. Боюсь, что теперь только время мо­жет все выявить. Мы попытаемся что-нибудь сделать и будем надеяться на перемены. Пока что придется положить ее в больницу...»

Крис отыскала Шарон на кухне в тот момент, когда та ставила на стол пишущую машинку. Шарон только что при­несла ее из детской. Уилли около раковины резала морковь для рагу.

— Шар, это ты сунула распятие ей под подушку? —вы­пытывала Крис с напряжением в голосе.

— Что ты имеешь в виду? — опешила Шарон.

— Ты не клала?

— Крис, я не пойму, о чем ты говоришь. Послушай, я же тебе говорила еще в самолете: я рассказала Регане, что «Бог создал мир», и еще, возможно, о...

— Хорошо, Шарон, я тебе верю, но...

— Я тоже ничего не клала,—проворчала Уилли.

— Но ведь кто-то положил его туда, черт возьми! — взор­валась Крис и тут же накинулась на Карла, открывавшего хо­лодильник.

— Я тебя еще раз спрашиваю: это ты положил распятие ей под подушку? —Голос ее почти срывался.

— Нет, мадам,—спокойно возразил Карл, заворачивая кусочки льда в полотенце.—Нет. Не знаю никакого креста.

— Но этот идиотский крест не мог сам попасть туда! Кто-то из вас врет! Отвечайте все: кто сунул его туда?! Кто? — Она вдруг тяжело опустилась на стул и зарыдала, за­крыв лицо руками.—Простите меня, ради Бога, простите, я не соображаю, что делаю,—всхлипывала Крис.—О Боже, я ничего не понимаю!

Уилли и Карл молча смотрели на нее. Шарон успокаива­юще дотронулась до ее шеи.

— Ну перестань. Все хорошо, все хорошо.

Крис вытерла лицо рукавом.

— Да, я понимаю, что тот, кто это сделал, хотел как лучше.

«— ... Послушайте, я вам снова и снова повторяю, вы луч­ше поверьте мне: я не отдам ее ни в какой сумасшедший дом!

— Это...

— Мне не важно, как вы это называете! Но я должна ви­деть ее все время!

— Тогда извините.

— Конечно! «Извините»! О Боже! Сотня докторов, и все, что вы мне можете сказать, это ваше идиотское...»

Крис затянулась сигаретным дымом, потом нервно зату­шила бычок и поднялась в спальню Реганы. В сумерках Крис разглядела прямую фигуру, сидящую на стуле у кровати Рега­ны. «Что он тут делает? — удивилась она.—Карл?»

Крис подошла ближе, но швейцарец даже не взглянул на нее, продолжая пристально смотреть на девочку.

Рука Карла была протянута вперед, касаясь лица Реганы. Что у него в руке?

Крис приблизилась к кровати и различила самодельный компресс со льдом, который Карл наспех соорудил на кухне. Швейцарец пытался охладить девочке лоб.

Крис была тронута и с удивлением наблюдала за этой картиной. Заметив, что Карл не обращает на нее внимания и не двигается, она повернулась и тихо вышла из комнаты...

«... внешняя случайность, ведь одержимость редко связы­вают с истерией, поскольку корни синдрома почти всегда ве­дут к самовнушению. Должно быть, ваша дочь слышала об одержимости, верила в нее, знала симптомы, поэтому сейчас ее подсознание и воспроизводит синдром. Если это возмож­но установить, тогда и лечение надо проводить на основе са­мовнушения. В таких случаях, мне думается, сыграло бы на руку потрясение. Хотя, вероятно, большинство терапевтов с этим не согласятся.

Ну, и как я уже говорил, повлиять может любая внешняя случайность. Поскольку вы возражаете против госпитализа­ции своей дочери, я...

— Говорите же, ради Бога, что «я»?

— Вы когда-нибудь слышали о ритуале изгнания дьявола, миссис Макнейл?..»

Книги в кабинете были для Крис лишь частью обстанов­ки, она не читала ни одной из них.

Теперь же Крис жадно всматривалась в названия, упорно искала...

«... специфический ритуал, во время которого раввины или священники пытаются изгнать духа. В настоящее время сохранился только у католиков. Для тех, кто считает себя одержимым, этот ритуал вполне действенное средство. Обычно этот метод срабатывает, здесь играет роль сила вну­шения. Вера больного в одержимость вызывает синдром, и в той же мере вера в изгнание беса может заставить исчез­нуть все признаки одержимости. Этот... ну вот, вы уже на­хмурились. Ну, может быть, здесь будет к месту рассказать вам об австралийских аборигенах. Они считают, что если ка­кой-нибудь колдун мысленно на расстоянии пошлет им «луч смерти», то они обязательно должны умереть. И ведь в са­мом деле умирают! Ложатся и постепенно умирают! Единственное, что иногда спасает их, это то же самое внуше­ние: аннулирующий луч, посланный другим колдуном!

— И вы хотите, чтобы я отвела ее к колдуну?

— Да. То есть я хочу сказать, что ее надо показать свя­щеннику. Я понимаю, что это немного странный совет, воз­можно, даже опасный, ведь мы не уверены в том, что Регана хоть что-нибудь знала раньше об одержимости, и в частности об изгнании бесов. Как вы думаете, она могла об этом про­читать?

— Не думаю.

— Может быть, она видела это в кино? Или по телеви­зору?

— Нет.

— Может быть, читала Евангелие, Новый Завет?

— А почему вы об этом спрашиваете?

— Там есть упоминание об одержимых и о том, как Хри­стос изгонял бесов. Описание признаков одержимости.

— Нет. Забудьте об этом. Слышал бы сейчас все это ее отец...»

Указательный палец Крис скользнул по корешкам книг. Ничего нет. Ни Библии, ни Нового Завета, ни...

Спокойствие!

Ее взгляд вернулся к заглавию книги, стоящей в самом низу. Это был один из томов о колдовстве, который ей прис­лала Мэри Джо Пэррин. Крис достала книгу и отыскала огла­вление. Палец заскользил вниз по странице.

Вот!

Название главы пульсом отдалось в висках: «Состояние одержимости».

Крис захлопнула книгу и прикрыла глаза. Она растеря­лась...

Может быть... Может быть...

Крис открыла глаза и медленно побрела на кухню. Ша­рон печатала на машинке. Крис показала ей книгу.

— Шар, ты прочитала это?

Шарон продожала печатать, не отрывая глаз от листа.

— Что именно прочитала? — переспросила она.

— Книгу о колдовстве.

- Нет.

— Это ты ее отнесла в кабинет?

— Нет. Я вообще ее не трогала.

— А где Уилли?

— Ушла на рынок.

Крис кивнула, что-то обдумывая. Затем поднялась в спальню Реганы и показала книгу Карлу.

— Карл, ты не ставил эту книгу в кабинет? На стеллаж?

— Нет, мадам.

— Можеть быть, Уилли,—пробормотала Крис, уставив­шись на книгу. Смутные ужасные догадки начали мучить ее. Неужели врачи в клинике Бэрринджер были правы? Неуже­ли это правда, и Регана сама внушила себе психическое рас­стройство после прочитанного? Можно ли найти здесь описа­ние подобного состояния? Что-то специфическое, что при­сутствует и в поведении Реганы?

Крис села за стол, открыла главу об одержимости и нача­ла искать:

«Непосредственное явление, вытекающее как следствие веры в бесов, так называемая одерж мость,—состояние, при котором люди считают, что их физическим и моральным по­ведением руководит либо бес (наиболее часто в описыва­емый период), либо дух умершего человека. Это явление встречалось в истории во все времена и по всей территории земного шара. Его еще предстоит объяснить. После тщатель­ного исследования Траготта Ойстраха, впервые опубликован­ного в 1921 году, этот вопрос практически не изучался. До­стижения психиатрии почти ничего не добавляют по сущест­ву этого явления».

Крис нахмурилась. После разговора с врачом у нее сло­жилось другое впечатление.

«Известно следующее: некоторые люди подвергались та­ким изменениям, что для окружающих они становились сов­сем другими личностями. Менялись не только голос, манеры, выражение лица и характерные телодвижения, но и сам че­ловек начинал чувствовать, что он отличается от своего про­шлого «я», и осознавал, что у него теперь иное имя (человече­ское или дьявольское) и другая судьба...»

Симптомы... Где же симптомы? — нервничала Крис.

«... В малайском архипелаге, где одержимость до сих пор — обычное явление, вселившийся дух умершего часто за­ставляет одержимого повторять жесты усопшего, подражать его голосу и манерам до такой степени, что родственники усопшего часто впадают в истерику. Здесь можно столкнуть­ся и с так называемой квазиодержимостью — это может быть либо простое надувательство, либо паранойя или истерия. Проблема всегда состояла лишь в том, как объяснить явле­ние, и самое древнее толкование этому — вселение духа. Та­кое толкование подтверждали еще тем, что вселившаяся лич­ность вела себя совсем по-иному. В бесовской форме одер­жимости «бес», например, мог разговаривать на иностранном языке, неизвестном первой личности или...»

Вот! Это уже кое-что! Ее бред! Попытка воспроизвести какой-то язык. Крис торопливо продолжала читать:

«... или проявление парапсихологических способностей, например, телекинеза: перемещение предметов без исполь­зования материальной силы...»

Стук? Подпрыгивание кровати?

«В случаях вселения духа умершего происходят и такие явления, как описанный Ойстрахом эпизод с монахом, стано­вившимся во время приступов одержимости способным и одаренным танцором, хотя до заболевания никогда и нигде не танцевал. Такие явления могут быть весьма впечатляющи­ми. Психиатр Юнг после изучения сеансов одержимости мог дать лишь частичное объяснение тем явлениям, которые бес­спорно нельзя симулировать...»

Это уже звучало тревожно.

«... И Уильям Джеймс, величайший психолог Америки, указывал на «правдоподобность» духовного объяснения этого явления, после того как тщательно изучил так называемое «Чудо Вацека», девочку-подростка из Вацека в штате Илли­нойс, которую нельзя было отличить от девочки по имени Мэри Рофф, умершей в сумасшедшем доме двенадцать лет назад...»

Крис, нахмурившись, читала и не слышала, как в прихо­жей раздался звонок. Она не слышала, как Шарон перестала печатать и пошла открывать.

«Обычно считают, что демоническая форма одержимости восходит к истокам Христианства... На самом деле и одержи­мость, и изгнание бесов появились задолго до времени Хри­ста. Древние египтяне, а также жители древнейших цивили­заций Тигра и Евфрата считали, что физические и духовные расстройства вызываются вторжением в организм бесов. При­водим в качестве примера заклинание против детских болез­ней в Древнем Египте: «Уйди прочь, исчадье тьмы, нос твой как крючок, а лицо наизнанку... Ты пришел лобзать мое ди­тя... Ты не смеешь...»

— Крис?

Увлекшись она продолжала читать дальше:

— Шар, я занята.

—• К тебе явился детектив по делу об убийстве.

— О Боже, Шар, скажи ему...—Крис задумалась.—Хотя не надо.—Она нахмурилась, все еще глядя в книгу.—Не надо. Пусть войдет. Пригласи его.

Послышались шаги.

Крис замерла в ожидании.

Чего я жду?

Детектив вошел вместе с Шарон. Комкая в руках шляпу, он сопел, почтительно склонившись немного вперед.

— Мне так неловко. Вы заняты, я вижу, вы заняты. Я вас побеспокоил.

— Ну, как ваши дела с миром?

— Очень плохо, очень плохо. А как ваша дочь?

— Никаких перемен.

— О, извините, мне ужасно неловко. —Детектив неуклю­же топтался у стола. В глазах его проскальзывало уча­стие.—Вы знаете, я бы вас никогда не стал беспокоить, у вас больна дочь, это так неприятно. Боже мой, когда моя Руфь болела, или нет, нет, это была Шейла, моя младшая...

— Пожалуйста, присаживайтесь,—перебила Крис.

— Да-да, спасибо.—Киндерман шумно выдохнул и с бла­годарностью уселся на стул напротив Шарон. Та опять приня­лась печатать письма.

— Извините, так на чем вы остановились? — возобновила разговор Крис.

— Ах, да, моя дочь, у нее... ах, ну, это не важно.—Детек­тив сменил тему. — Вы ведь заняты. А я тут лезу со своей жи­знью, хотя о ней можно было снять целый фильм. В самом деле! Это просто невероятно! Если бы вы знали хоть полови­ну из того, что происходило в моей сумасшедшей семье! Я расскажу вам всего один случай. Моя мама каждую пятни­цу готовила нам рыбный фарш. Так всю неделю, понимаете, всю неделю никто не мог помыться, потому что моя мамуля запускала в ванну карпа, вот он там и плавал себе целую не­делю, потому что моя мама, видите ли, считала, что это очи­щает его организм от ядов! Вы приготовились? Потому что... Ах, ну ладно... Этого достаточно.—Киндерман вздохнул и махнул рукой.—Иногда полезно посмеяться хотя бы для того, чтобы не расплакаться.

Крис безразлично смотрела на детектива и ждала...

— Вы читаете? — Киндерман взглянул на книгу о кол­довстве.—Это нужно вам для фильма? — поинтересовался он.

— Просто читаю.

— Нравится?

— Я только начала.

— Колдовство,—пробормотал детектив. Вытянув голову, он попытался прочитать название книги.

— В чем дело? — рассердилась Крис.

— Да-да, извините. Вы заняты, я сейчас уйду. Как я уже говорил, я бы никогда не стал вас беспокоить, но тут...

- Что?

Детектив стал серьезным и положил руки на стол.

— Понимаете, миссис Макнейл, мистер Дэннингс...

- Ну?

— Черт побери!— яростно воскликнула Шарон и вынула испорченное письмо из машинки. Она скомкала его и швыр­нула в корзину для бумаг, стоящую около Киндермана.

— О, извините,—осеклась Шарон, заметив, что ее вне­запная вспышка гнева перебила их разговор.

Крис и Киндерман смотрели на нее.

— Вы —мисс Фенстер? — обратился к Шарон Киндер­ман.

— Спенсер,—поправила Шарон и отодвинула стул, соби­раясь встать и поднять листок.

— Не беспокойтесь, не беспокойтесь,—затараторил Кин­дерман, нагибаясь и поднимая скомканный листок.

— Спасибо,—поблагодарила Шарон.

— Ничего. Извините, вы — секретарь?

— Шарон, это...

— Киндерман,—напомнил детектив.—Уильям Киндер­ман.

— Ну да. А это Шарон Спенсер.

— Рад познакомиться,—кивнул Киндерман блондинке. Она положила руки на машинку и с любопытством рассма­тривала его.—Возможно, вы нам поможете,—добавил детек­тив.—В ночь гибели мистера Дэннингса вы ушли в аптеку и оставили его одного в доме, верно?

— Не совсем. Оставалась еще Регана.

— Это моя дочь,—пояснила Крис.

Киндерман продолжал задавать вопросы Шарон.

— Он пришел повидать миссис Макнейл?

- Да.

— Он считал, что она скоро придет?

— Я ему сказала, что она должна вернуться очень скоро.

— Очень хорошо. А когда вы ушли? Вы этого не пом­ните?

— Надо подумать. Я смотрела новости, поэтому. Ну да, верно. Я помню, еще разозлилась, когда аптекарь заявил, что рассыльный мальчик уже ушел домой. Я тогда еще сказала: «Ну-ну, а всего-то шесть тридцать». Значит, Бэрк пришел че­рез десять или двадцать минут после моего разговора.

— Значит,—подытожил детектив,—он пришел сюда где-то в 6.45?

— А что все это значит? — заволновалась Крис, чувствуя в душе растущее напряжение.

— Понимаете, тут возникает вопрос, миссис Макнейл,— с хрипотцой в голосе произнес Киндерман, поворачиваясь к ней.—Приехать в дом, скажем, без четверти семь и уйти всего через двадцать минут...

— Ну и что? Это же Бэрк,—возразила Крис.—На него похоже.

— А похоже ли на мистера Дэннингса,—поинтересовал­ся Киндерман,—посещать бары на М-стрит?

- Нет.

— Я так и думал. Я просто проверил. А имел ли он при­вычку ездить в такси? Обычно он вызывал машину из дома, когда собирался уходить?

- Да.

— Тогда приходится задуматься, зачем же он разгуливал по лестнице. Удивительно и то, что в таксопарках нет записи о заказе в тот вечер из этого дома,—добавил Киндер­ман.—Кроме той, где зафиксировано, что таксист заехал за мисс Спенсер ровно в шесть сорок семь...

— Я ничего не знаю,—пробормотала Крис. Голос ее был бесцветным... Она ждала...

— Вы же знали об этом!— крикнула детективу Шарон, потрясенная его словами.

— Да, простите меня,—извинился детектив.—Однако дело теперь приняло серьезный оборот.

Крис часто задышала, не сводя с Киндермана глаз.

— В каком смысле? — пролепетала она неестественно пи­склявым голосом.

Детектив уперся подбородком в кулаки, все еще сжима­ющие скомканный листок.

— Судя по отчету патологоанатома, миссис Макнейл, ве­роятность случайной гибели исключена... Однако.

— Вы хотите сказать, что его убили? —Крис напряглась.

— Положение... Я понимаю, это очень неприятно.

— Продолжайте.

— Положение его головы и определенные травмы мышц шеи...

— О Боже! — вскрикнула Крис.

— Да. Это неприятно. Извините. Мне ужасно неловко. Но, понимаете, в таком состоянии — детали можно упу­стить—в таком состоянии тело мистера Дэннингса могло оказаться, только пролетев определенное расстояние, ну, ска­жем, двадцать или тридцать футов. И только потом оно дол­жно было скатиться по лестнице. Так что вполне вероятно, что... Но, позвольте, я сначала спрошу вас...

Детектив повернулся к нахмурившейся Шарон.

— Когда вы ушли, мистер Дэннингс был здесь? С де­вочкой?

— Нет, он был внизу... В кабинете.

— Может ли ваша дочь вспомнить...—Киндерман повер­нулся к Крис,—был ли в тот вечер мистер Дэннингс в ее комнате?

Была ли она когда-нибудь вообще с ним наедине?

— А почему вы об этом спрашиваете? Нет, я же говори­ла раньше: ей дали сильное успокоительное и...

— Да-да, вы мне говорили, это верно, я вспомнил. Но, может быть, она проснулась. Ведь это возможно?**

— Нет. И потом...

— Когда мы с вами разговаривали в прошлый раз, она тоже спала после успокоительного?

— Да, она действительно спала,—вспомнила Крис.—Ну так что?

— Мне показалось, что в тот день я видел ее у окна.

— Вы ошиблись.

Киндерман пожал плечами:

— Может быть, может быть, я не уверен.

— Послушайте, почему вы все это спрашиваете? — вы­молвила наконец Крис.

— Видите ли, есть вероятность, как я уже говорил, что покойный напился до такой степени, что споткнулся и выпал из окна спальни вашей дочери.

Крис отрицательно покачала головой:

— Этого никак не могло случиться. Во-первых, окно все­гда закрыто, а во-вторых, Бэрк был всегда пьяный, но при этом всегда аккуратный и осторожный. Ведь так, Шар?

— Так.

— Бэрк даже работал «под мухой». Как же он мог спот­кнуться и выпасть из окна?

— Может быть, вы еще кого-нибудь ждали в тот ве­чер? — спросил Киндерман.

- Нет.

— Может быть, у вас есть друзья, которые заходят без звонка?

— Только'Бэрк,—уверила его Крис.—А что?

Детектив опустил голову и, нахмурившись, начал разгля­дывать смятый листок в руках.

— Странно... это так загадочно. Покойный приходит на­вестить вас, остается только на двадцать минут, уходит, не встретив вас, и при этом оставляет тяжело больную девочку. Говоря точнее, миссис Макнейл, вы исключаете, что он мог упасть из окна. Кроме того, после падения он не мог полу­чить такие травмы шеи. Такое происходит в одном случае из тысячи...

Детектив указал на книгу о колдовстве.

— Вы читали в этой книге про ритуальные убийства?

Крис отрицательно покачала головой. Предчувствие ско­вало ее.

— Может быть, не в этой книге,—засомневался Киндер­ман.—Однако простите меня, я упомянул об этом просто так, чтобы вы лучше подумали. Ведь бедного Дэннингса на­шли со свернутой шеей. Именно подобным образом совер­шаются ритуальные убийства так называемыми бесами, мис­сис Макнейл.

Крис побледнела.

— Какой-то сумасшедший убил мистера Дэннингса,— продолжал детектив, пристально глядя на Крис.—Сначала я не говорил этого, чтобы не расстраивать вас. И, кроме того, теоретически это мог быть и несчастный случай. Но лично я так не думаю. Это мое мнение. Моя догадка. Я считаю, что его убил очень сильный человек. Это раз. Трещины на чере­пе — это два. И еще разные мелочи, о которых я говорил, до­пускают возможность того факта, что покойного убили, а по­том столкнули из окна комнаты вашей дочери. Это могло произойти, если кто-то зашел к вам в промежутке между уходом мисс Спенсер и вашим приходом. Поэтому я и спра­шиваю еще раз: кто мог зайти?

— О Боже, подождите секунду! — потрясенно прошепта­ла Крис срывающимся голосом.

— Да-да, извините... Это так неприятно. Возможно, я вовсе не прав, признаю... Но вы подумайте. Кто? Кто мог зайти?

Крис опустила голову и, нахмурившись, задумалась. По­том взглянула на Киндермана.

— Нет. Не могу никого вспомнить.

— Может быть, тогда вы, мисс Спенсер? — обратился де­тектив к Шарон. —Кто-нибудь к вам сюда приходит?

— О нет, никто,—удивилась Шарон, широко раскрыв глаза.

Крис повернулась к ней:

— А твой жокей знает, где ты работаешь?

— Жокей? — переспросил Киндерман.

— Это ее друг,—пояснила Крис.

Шарон отрицательно покачала головой.

— Он никогда не приходил сюда. Кроме того, в тот ве­чер он был в Бостоне. У них там какой-то съезд.

— Он торговец?

— Нет, адвокат.

Детектив опять повернулся к Крис,

— А ваши слуги? У них бывают посетители?

— Нет. Никогда.

— Может быть, вы ждали в тот день посылку? Или ка­кой-нибудь пакет?

— Я об этом ничего не знаю. А что?

— Мистер Дэннингс был — о мертвых плохо не говорят, царство ему небесное,—но, как вы выразились, «под мухой». В этом состоянии он был, ну, скажем, вспыльчив, возможно, мог к чему-нибудь придраться и разозлить человека, в дан­ном случае посыльного, который зашел для того, чтобы пере­дать вам что-нибудь из магазинов? Какой-нибудь сверток?

— Я действительно не знаю,—недоумевала Крис.—Все приносит Карл.

— Да, я понимаю.

— Хотите спросить его?

Детектив вздохнул и откинулся на спинку стула, засовы­вая руки в карманы пальто. Он хмуро уставился на книгу о колдовстве.

— Не важно, не важно. Это было давно. У вас ведь очень больна дочь, и, пожалуйста, не волнуйтесь. Очень рад был с вами познакомиться, мисс Спенсер.

— Я тоже.—Шарон слегка кивнула.

— Загадочно,—покачал головой Киндерман.—Странно. Извините меня, я потревожил вас впустую.

— Ничего, я провожу вас до двери,—предложила Крис, думая о чем-то своем.

— Не беспокойтесь.

— Мне нетрудно.

— Ну, если вы настаиваете. Кстати, один шанс на мил­лион, я понимаю, но ваша дочь,—может быть, вы спросите ее, видела ли она мистера Дэннингса в своей комнате в тот вечер?

Крис шла, сложив руки.

— Послушайте, прежде всего у него не было причин подниматься к ней.

— Я понимаю, я все понимаю, это верно. Но ведь если бы в свое время английские ученые не задали вопрос: «А что это за грибок?» — у нас сегодня не было бы пенициллина. Не так ли? Пожалуйста, спросите ее. Вы спросите?

— Когда она достаточно поправится. Да, я спрошу.

— Я не хотел огорчать вас...—Они уже подошли к вход­ной двери, когда Киндерман вдруг замялся и в нерешитель­ности приложил пальцы к губам: — Вы знаете, мне очень не­ловко просить вас, однако...

Крис напряглась в ожидании очередного удара. Пред­чувствие опять неприятно защекотало где-то внутри.

— Что такое?

— Для моей дочери... не могли бы вы дать авто­граф? — Детектив покраснел, и Крис чуть не рассмеялась от облегчения.

— О, конечно. Где карандаш? — засуетилась она.

— Вот он! — Киндерман одной рукой вынул из кармана пальто замусоленный карандашный огрызок, а другой —из пиджака — визитную карточку.—Она будет так благодарна.

— Как ее зовут? — спросила Крис, прижимая визитку к двери и приготовившись надписать ее.

Последовало какое-то непонятное замешательство. Крис слышала за спиной только тяжелое дыхание. Она обернулась на детектива и заметила в его глазах смятение.

— Я солгал,—выдавил он наконец.—Это для меня.

Киндерман уставился на визитку и покраснел.

— Напишите: «Уильяму».

Крис уставилась на него с неожиданной и чуть заметной нежностью, потом, взглянув на обратную сторону карточки, написала «Уильям Ф. Киндерман, я люблю вас!» —и расписа­лась.

— Вы очень милая женщина,—заметил детектив, не гля­дя на Крис, и засунул карточку в карман.

— А вы очень милый мужчина.

Киндерман покраснел еще сильнее.

— Нет, я не милый. Я надоедаю. Не обращайте внимания на то, что я здесь наговорил. Это так неприятно. Забудьте об этом. Думайте только о вашей дочери. Только о дочери.

Крис кивнула, и подавленное настроение опять захватило ее, как только Киндерман вышел на крыльцо.

— Но вы спросите ее? —напомнил детектив, повернув­шись к Крис.

— Да,—прошептала Крис.—Я обещаю. Я спрошу.

— До свидания. Будьте осторожны.

Крис еще раз кивнула и добавила:

— И вы тоже.

Она закрыла дверь. И тут же опять открыла ее, услышав стук.

— Как неприятно. Я так вам надоел. Я забыл у вас каран­даш.-—Его лицо выражало смущение.

Крис обнаружила у себя в руках огрызок, слабо улыбну­лась и отдала его Киндерману.

— И еще...—Он колебался.—Это бесполезно, я пони­маю, я уже надоел, но все же я не усну спокойно, если буду знать, что где-то сумасшедший или наркоман гуляет на сво­боде. Как вы думаете, мог бы я поговорить с мистером Энг­стромом? Насчет доставок... По поводу доставок на дом. Мне, пожалуй, следовало бы это сделать.

— Конечно, входите,—чуть слышно проговорила Крис.

— Нет, вы заняты. Этого достаточно. Я могу поговорить с ним здесь. Здесь хорошо.

Он прислонился к перилам.

— Если вы так настаиваете...—Крис едва заметно улыб­нулась.—Он с Реганой. Я его сейчас пришлю.

Крис поспешно закрыла дверь. Через минуту на крыльцо шагнул Карл. Высокий и статный, он смотрел на Киндермана прямым холодным взглядом.

- Да.

— Вы имеете право не отвечать мне,—начал Киндерман, так же прямо глядя ему в глаза.—Если вы не воспользуетесь этим правом, то все, что вы скажете, может быть использова­но против вас на суде. У вас есть право переговорить с адво­катом или пригласить адвоката на допрос. Если* вы желаете иметь адвоката, но не имеете средств, вам будет назначен ад­вокат бесплатно перед допросом. Вы поняли?

Птицы щебетали в густой листве деревьев, и гудки авто­мобилей с М-стрит доносились сюда приглушенно, как жуж­жание пчел на дальнем лугу. Взгляд Карла не изменился. Он коротко бросил:

- Да.

— Вы отказываетесь от права молчать?

- Да.

— Вы хотите отказаться и от права переговорить с адво­катом или пригласить его на допрос?

- Да.

— Вы утверждали ранее, что 28 апреля, в день смерти мистера Дэннингса, вы посетили кинотеатр «Крэст»?

- Да.

— В котором часу вы вошли в кинотеатр?

— Я не помню.

— Вы утверждали, что ходили на шестичасовой сеанс. Это поможет вам вспомнить?

— Да. На шестичасовой сеанс. Я вспомнил.

— Вы смотрели эту картину с самого начала?

- Да.

— И ушли после окончания фильма?

- Да.

— Не раньше?

— Нет, я досмотрел до конца.

— После этого вы сели в транзитный автобус перед ки­нотеатром и сошли на пересечении М-стрит и Висконсин-аве- ню приблизительно в 9.20 вечера?

- Да.

—- И пошли домой пешком?

— И пошел домой пешком.

— И были дома примерно в 9.30?

— Я был дома ровно в 9.30.

— Вы в этом уверены?

— Да, я посмотрел на часы. Абсолютно уверен

— Так вы досмотрели фильм до самого конца?

— Да, я уже сказал.

— Ваши ответы записываются на магнитофон, мистер Энгстром, и я хочу, чтобы вы были уверены в том, что гово­рите.

— Я уверен.

— Вы помните ссору между служащим кинотеатра и пья­ным зрителем, происшедшую за пять минут до окончания фильма?

- Да.

— Вы мне не можете назвать причину этого недоразу­мения?

— Этот мужчина напился и мешал другим.

— И чем все кончилось?

— Выставили. Его выставили из кинотеатра.

— А ведь никакой ссоры не было А помните ли вы вы­нужденную паузу по техническим причинам, она продолжа­лась примерно 15 минут, и фильм был прерван.

— Нет.

— Вы помните, как возмущались зрители?

— Нет. Никакой паузы не было.

— Вы уверены?

— Ничего не было.

— Было, и это записано в журнале киномеханика, поэто­му фильм кончился в тот вечер не в 8.40, а примерно в 8.55, а значит, самый первый автобус, который смог вас довезти до пересечения М-стрит и Висконсин-авеню, подошел не в 9.20, а в 9.45. Дома вы могли быть не ранее чем без пяти десять, а не в 9.30, что подтвердила и миссис Макнейл. Теперь не смогли бы вы объяснить это загадочное несоответствие?

- Нет.

Несколько секунд детектив молча разглядывал его, потом вздохнул и, опустив голову, выключил магнитофон, спрятан­ный под подкладку пальто.

— Мистер Энгстром,—проникновенно начал Киндер­ман.—Возможно, совершено серьезное преступление. Вы под подозрением. Мистер Дэннингс оскорблял вас, я узнал об этом из других источников. Очевидно и то, что вы говори­ли неправду относительно места вашего пребывания в мо­мент его смерти. Иногда случается — все мы люди, почему бы и нет? — что женатый человек оказывается в таком месте, о котором ему не хотелось бы упоминать. Вы заметили, я устроил все так, чтобы мы разговаривали с вами наедине? Теперь я не записываю. Магнитофон выключен. Вы можете доверять мне. Если уж получилось, что в тот вечер вы были не с женой, а с другой женщиной,вы можете сказать мне об этом, я проверю ваше алиби, и вы не будете больше на подо­зрении, а ваша жена... она ничего не узнает. Скажите, где вы были в тот момент, когда умер Дэннингс?

На секунду в глубине глаз швейцарца что-то блеснуло, но тут же пропало.

— В кино! —упорно настаивал на своем Карл.

Детектив пристально смотрел на него. В тишине было слышно только его сиплое дыхание. Шли секунды...

— Вы меня арестуете? — разорвал наконец тишину Карл. Голос его слегка дрожал.

Детектив не ответил и продолжал, не мигая, разгляды­вать швейцарца. Карл собрался что-то сказать, но детектив неожиданно спустился с крыльца и направился к полицей­ской машине, засунув руки в карманы.

Карл бесстрастно и спокойно наблюдал за ним с крыльца. Киндерман открыл дверцу машины, достал пачку салфеток, вынул одну и высморкался, безразлично уставившись на реку. Потом сел в машину и даже не оглянулся.

Карл взглянул на свою руку и заметил, что она дрожит.

Когда захлопнулась входная дверь, Крис стояла у стойки бара в кабинете и наливала водку в стакан со льдом. Она услышала шаги. Карл поднимался по лестнице. Крис взяла стакан и медленно направилась в кухню, помешивая напиток указательным пальцем. Она шла и ничего вокруг не замечала. Что-то вокруг пугающе изменилось. Ужас просачивался в ее сознание. Что там, за дверью? Что это?

Не смотри!

Крис вошла на кухню, села за стол и отхлебнула из стака­на. «Я считаю, что его убил очень сильный че - лове к...»

Взгляд ее упал на книгу о колдовстве.

Что-то...

Шаги. Это Шарон. Вернулась из спальни Реганы. Вот она вошла. Села за машинку. Вставила чистый лист бумаги в ка­ретку.

Что-то...

•— Довольно-таки неприятно,—пробормотала Шарон, опустив пальцы на клавиатуру и рассматривая стенограмму, лежащую рядом.

Тишина. Что-то тяжелое зависло в воздухе. Крис отсутст­вующе продолжала пить.

Шарон нарушила тишину. С напряжением в голосе она произнесла:

— Сейчас развелось много хиппи в районе М-стрит и Ви­сконсин. Разные оккультисты. Полиция называет их «адовы собаки». Я подумала, может быть, Бэрк...

— О Боже, Шар! Забудь об этом, прошу тебя!— взорва­лась Крис.—Я должна думать сейчас только о Рэге! Ты пони­маешь?

Шарон повернулась к машинке и застучала с бешеной скоростью. Потом резко поднялась и вышла из кухни.

— Я пойду погуляю,—холодно бросила она.

— Ради Бога, держись подальше от М-стрит! — напут­ствовала Крис и опять уставилась на книгу.

— Ладно!

— И от Н-стрит тоже!

Крис слышала, как открылась и закрылась входная дверь. Она вздохнула и почувствовала, что жалеет о том, что прои­зошло. Но вспышка сняла напряжение, не полностью, конечно.

Крис попыталась сосредоточиться на книге. Она нашла место, где остановилась, с нетерпением принялась пробегать страницу за страницей, отыскивая описание симптомов Рега­ны: «... бесовская одержимость... синдром... случай с 8-летней девочкой... ненормально... четыре взрослых человека едва могли удержать...»

Перевернув очередную страницу, Крис уставилась на нее и застыла.

Она услышала шум. Это Уилли вернулась с продуктами.

— Уилли?.. Уилли?..—срывающимся голосом позвала Крис.

— Да, мадам,—отозвалась Уилли, ставя на пол сумки. Не глядя на нее, Крис подняла книгу.

— Это ты положила книгу в кабинет, Уилли?

Уилли взглянула на книгу и кивнула, потом повернулась и принялась разгружать сумки.

— Уилли, где ты ее нашла?

— Наверху, в спальне,—ответила Уилли.

Она засовывала в холодильник бекон.

— Когда ты ее там нашла? — продолжала допытываться Крис, не отрывая взгляда от страниц.

— После того как все уехали в больницу, мадам, когда я пылесосила в спальне Реганы.

— Ты уверена?

— Уверена, мадам.

Крис застыла. Взгляд ее замер, дыхание остановилось. В ее памяти болезненно четко вспыхнула картина того вече­ра, когда умер Дэннингс. Она ясно вспомнила открытое окно в спальне Реганы. Что-то совсем знакомое шевельнулось в ее мозгу, когда она взглянула на первую страницу книги.

По всей длине страницы была аккуратно оторвана тонень­кая полоска бумаги.

Крис дернулась, услышав наверху в спальне Реганы звуки возни.

Стук, очень частый, с мощнейшим резонансом, будто кто-то кувалдой молотил в комнатах!

Истошный крик Реганы, ее испуганный, умоляющий го­лос!

Карл! Это Карл что-то со злостью кричит Регане.

Крис выскочила из кухни.

О Бог мой, что там происходит?

Обезумев, она бросилась к лестнице в спальню. Крис услышала удар. Кто-то споткнулся, кто-то рухнул на пол, как тяжелый мешок.

Раздался крик Реганы:

— Нет! Нет! Прошу тебя, нет! — и потом жуткий голос Карла.

Нет-нет, это не Карл! Там кто-то еще!

Крис пролетела через холл, задыхаясь, ворвалась в спаль­ню и замерла в ужасе. Невероятные удары сотрясали стены. Карл без сознания лежал около письменного стола. Девочка волчком вертелась на кровати, а кровать подпрыгивала и тряслась. В руках Регана сжимала белое костяное распятие и направляла его во влагалище, с ужасом уставившись на крест. Ее глаза почти вылезли из орбит от страха, все лицо было перепачкано кровью, сочащейся из носа, трубка для пи­тания валялась рядом.

— Я прошу тебя! Нет! Ну, пожалуйста! — кричала девоч­ка, а руки все ближе придвигали крест. Казалось, она изо всех сил пытается оттолкнуть распятие, но не может.

— Ты сделаешь то, что я говорю, мерзавка! Ты с д е - лаешь это!

Ужасный бас, эти жуткие слова шли от Реганы, голос ее вдруг стал низким и грубым, свирепым и яростным, и в одно мгновение выражение ее лица изменилось, превра­тившись в дикую бесовскую маску, виденную Крис на сеансе гипноза. И теперь лицо и голос менялись с невероятной ско­ростью. Оглушенная, Крис продолжала смотреть.

- Нет!

— Ты сделаешь это!

— Прошу тебя!

—- Ты сделаешь это, или я убью тебя!

— Прошу тебя!

Глаза Реганы раскрылись еще шире, она невидяще устави­лась перед собой, отступив перед какой-то страшной неиз­бежностью, открыла рот и закричала с неистовым отчаянием. Потом черты беса опять появились на лице Реганы, комната наполнилась зловонием, и стало очень холодно, казалось, что этот холод шел от стен. Удары прекратились, и пронзитель­ный крик девочки перешел в грудной, захлебывающийся злобный крик ликующего победителя. Регана ткнула распя­тие во влагалище и яростно начала глубже и глубже вонзать его, при этом она свирепо приговаривала все тем же низким, оглушительным басом:

—- Теперь ты моя, ты м о я, вонючая скотина!

Крис не могла пошевелиться, а Регана яростно бросилась на мать. Лицо ее изменилось до неузнаваемости, она вытяну­ла руку, схватила Крис за волосы и дернула вниз.

— А-а-а! Мамаша маленькой хрюшки! — пророкотал тот же низкий голос.—А-а-а-а! — Затем рука, вцепившись в голо­ву Крис, дернулась вверх, а другая сильно ударила ее в грудь. Крис отлетела от кровати и стукнулась головой о стену, а Ре­гана продолжала злобно хохотать.

Крис в полуобморочном состоянии лежала на полу, пе­ред ней мелькали какие-то лица, раздавались непонятные зву­ки. Перед глазами вертелось что-то бесформенное, расплыв­чатое, в ушах шумело и свистело. Крис пыталась встать, но это ей никак не удавалось. Она посмотрела на заляпанную кровью кровать, на дочь, лежащую к ней спиной, и поползла мимо Карла к кровати. Вдруг Крис съежилась и подалась на­зад. Она разглядела, как голова дочери начала медленно по­ворачиваться вокруг неподвижного туловища, все круче и круче, пока Крис не показалось, что голова повернулась на 180°.

— Ты знаешь, что она сделала, твоя трахнутая дев­ка? — захихикал знакомый голос.

Крис взглянула на это безумное ухмыляющееся лицо, на пересохшие растрескавшиеся губы, на лисьи глаза и потеряла сознание.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Бездна

Глава первая

Крис ожидала его, стоя на набережной около Кей- Бридж. На дороге то и дело скапливались машины, водите­ли, спешившие домой, сигналили в образовавшихся заторах с будничным безразличием.

Она нервно стряхнула пепел с сигареты и взглянула на дорогу, ведущую к мосту из города. Кто-то торопливо шел по тротуару. Крис разглядела брюки цвета хаки и синий сви­тер. Нет, это не священник.

Краем глаза она увидела, как человек в свитере положил руку на парапет, и резко обернулась.

— Двигай дальше, развалина,—жестко сказала Крис, бро­сая сигарету в воду,—или, клянусь Богом, я сейчас позову по­лицию.

— Мисс Макнейл? Я отец Каррас.

Она вздрогнула, покраснела и повернулась к нему. Шеро­ховатое, морщинистое лицо.

— О Боже мой! Я... Боже!

Нервничая, она сняла темные очки и тут же снова надела их, встретив взгляд ясных и грустных глаз.

— Мне надо было предупредить вас, что я буду в обыч­ной одежде. Извините.

Голос звучал успокаивающе, он словно снимал все волне­ния и тревоги. Отец Каррас аккуратно сложил свои огром­ные и вместе с тем такие чувствительные руки на груди. Крис поймала себя на том, что не может оторвать глаз от этих рук.

— Я думал, что так будет менее заметно,—продолжал священник.—Ведь вы, кажется, хотели, чтобы все осталось в тайне?

— Мне нужно было лучше позаботиться о том, чтобы не выглядеть такой дурой,—ответила Крис, роясь в сумочке.— Я думала, что вы...

— Простой человек? — вставил он с улыбкой.

— Я поняла это сразу, когда увидела вас в университе­те.—- Теперь она начала обыскивать карманы своего костю­ма.—Поэтому и позвонила вам. Да, вы производите впечат­ление простого человека.—Крис взглянула на него и увиде­ла, что священник пристально смотрит на ее руки.—У вас не найдется сигареты, святой отец?

— Ничего, что без фильтра?

— Сейчас я выкурю любую солому.

— Мои доходы таковы, что я часто так и поступаю.

— Обет нищеты,—пробормотала она, вынимая сигарету и улыбаясь через силу.

— Обет нищеты иногда приносит пользу,—возразил отец Каррас, отыскивая спички.

— Как, например?

— Делает солому вкуснее.—Слегка улыбаясь, он смо­трел, как в руке у Крис дергалась сигарета, затем решительно взял ее и прикурил, пряча спичку в ладонях. Потом вернул сигарету Крис и сказал: — Машины поднимают такой ветер, что прикурить просто невозможно.

— Спасибо, святой отец.—Крис посмотрела на него с благодарностью.—Откуда вы родом, отец Каррас?

— Из Нью-Йорка.

— Я тоже. Но тем не менее никогда бы туда не верну­лась. А вы?

— И я.—Каррас проглотил комок, подкативший к горлу, и попытался улыбнуться.—Но не мне принимать подобные решения.

— Ну да, какая же я глупая. Вы же священник. Вы едете туда, куда вас направят.

- Да.

— А как случилось, что вы из психиатра сделались свя­щенником? — спросила Крис.

Отцу Каррасу не терпелось побыстрее вникнуть в суть де­ла, но в то же время он понимал, что нельзя торопиться с расспросами. Крис сама должна выйти на нужный разговор.

— Тут как раз наоборот,—поправил он.—Общество...

— Какое общество?

— Общество Христа. Или, по-другому, иезуиты...

— А, понимаю.

— Общество направило меня в университет учиться на психиатра.

— Куда?

— В Гарвард, к Джону Хопкинсу.

Каррас вдруг поймал себя на мысли, что хочет произве­сти впечатление на Крис. «Почему?» — удивленно подумал он, но тут же нашел ответ, вспомнив дешевые галерки в вос­точной части города и трущобы, где пролетело его детство. Маленький Джимми и кинозвезда.

— Неплохо,—кивнула она.

Маленький Джимми достиг цели.

— Мы не даем обета моральной нищеты.

Крис почувствовала легкое раздражение и, пожав плеча­ми, перевела взгляд на реку.

— Видите ли, я вас не знаю, и...—Глубоко затянувшись, она выдохнула дым и потушила окурок о парапет.—Вы ведь друг отца Дайера?

— Да, я его друг.

— И довольно близкий?

— Достаточно близкий.

— Он рассказывал вам о вечеринке?

— В вашем доме?

— Да. Он вам говорил что-нибудь о моей дочери?

— Нет, я и не знал, что у вас есть дочь.

— Ей двенадцать лет. Он вам не рассказывал про нее?

- Нет.

— И не рассказывал, что она сделала?

— Он вообще не упоминал о ней.

— Похоже, священники умеют молчать.

— Когда как,—ответил Каррас.

— А от чего это зависит?

— От священника.

В глубине его сознания вдруг мелькнула мысль об извра­щенности некоторых женщин, страстно желающих под лю­бым предлогом завлечь и совратить именно священника.

— Я хотела сказать, что наш разговор смахивает на испо­ведь. Вам ведь запрещено разглашать тайну исповеди, верно?

— Да, это так.

— А то, что не относится к исповеди? — спросила Крис.—Я хочу сказать, что если...—Ее руки дрожали.—Мне интересно... Я... Мне, правда, очень хочется узнать. Что, если какой-то человек, скажем, убийца, или что-то в этом роде, понимаете? Если он обратится к вам за помощью, вы его вы­дадите?

Пыталась ли она что-то выведать у него или же ей просто хотелось рассеять свои сомнения?

— Если он придет ко мне за духовной помощью, то нет,— ответил Каррас.

— Вы бы его не выдали?

— Нет, но я бы попытался убедить его в том, что он дол­жен сознаться сам.

— А как вы изгоняете бесов?

— Не понял.

— Если человек одержим, то как вы изгоняете из него бесов?

— Для начала, думаю, надо посадить этого человека в ма­шину времени и доставить в XVI век.

— Что вы хотите этим сказать? Я вас не понимаю.

— Видите ли, мисс Макнейл, это явление больше не встречается.

— С каких пор?

— С тех пор, как мир узнал о таких психических заболе­ваниях, как паранойя, или раздвоение личности, и других па­тологических отклонениях, которые я изучал в Гарвардском университете.

— Вы шутите?

Крис смутилась. Голос ее дрожал, и Каррас в душе про­клинал себя за болтливость. «Что это на меня нашло?» — уди­вился он про себя, а вслух продолжил:

— Многие образованные католики, мисс Макнейл, не ве­рят больше в дьявола, а что касается одержимости, то с того дня, как я стал иезуитом, я не встречал ни одного священни­ка, который бы изгонял бесов. Ни одного.

— Я начинаю сомневаться в том, что вы священник,— промолвила Крис с ноткой горького разочарования в голо­се.—А как же библейские рассказы о Христе, изгоняющем всех этих бесов?

— Видите ли, если бы Христос назвал одержимых про­сто шизофрениками, что, как я полагаю, было истиной, его распяли бы на три года раньше.

— В самом деле? —Крис взялась за очки, пытаясь сдер­жать себя.—Дело в том, отец Каррас, что один очень близ­кий мне человек, возможно, одержим, и ему нужна помощь. Вы сможете провести изгнание бесов?

Все вокруг показалось вдруг Каррасу нереальным: и мост, и кафе, и автомобили, и кинозвезда Крис Макнейл. Он уста­вился на нее, размышляя, как лучше ответить, и уловил мучи­тельный страх и отчаяние в покрасневших от слез глазах.

— Отец Каррас, это моя дочь,—прошептала Крис.—Моя Дочь!      Л      е. е.

— Тогда тем более нужно забыть об изгнании...

— Но почему? О Боже, я не понимаю!— надрывно вскрикнула Крис.

Каррас взял ее за руку.

— Прежде всего это может только ухудшить дело.

- Как?

— Ритуал изгнания бесов целиком основан на внушении. Он может вызвать одержимость там, где ее не было, или укрепить ее там, где она уже зародилась. Кроме того, мисс Макнейл, прежде чем церковь даст разрешение на такой ри­туал, ей нужно провести расследование, чтобы убедиться в правомерности вашей просьбы. На это нужно время. Меж­ду тем ваша...

— А вы не можете провести изгнание? —взмолилась Крис. Ее нижняя губа дрожала, в глазах стояли слезы.

— Послушайте меня. Право изгонять бесов имеет каж­дый священник, но ему необходимо разрешение церкви, и, честно говоря, это разрешение дается очень редко, поэтому...

— Но вы хотя бы гляньте на нее!

— Конечно, как психиатр, я мог бы, но...

— Ей нужен священник! — яростно вскричала Крис.—Я ее показывала всем эти идиотским психиатрам, и они послали меня к вам. Теперь вы посылаете опять к ним!

— Но ваша...

— Господи Иисусе, неужели мне никто не пом о - жет? —Этот отчаянный вопль переполошил птиц, которые откликнулись с берегов взбудораженным криком.—О Боже, помогите мне, хоть кто-нибудь! — разрыдалась Крис и прижа­лась к Каррасу.— Пожалуйста, помогите мне! Помогите! Прошу вас! Пожалуйста! Помогите...

Священник заглянул ей в глаза и положил свои крупные руки на голову Крис. Пассажиры, попавшие в затор, равно­душно наблюдали за ними из окон автомобилей.

— Конечно, конечно,—прошептал Каррас, похлопывая Крис по плечу. Он пытался успокоить и взбодрить ее, пре­рвать женскую истерику.

Дочь? Да ей самой нужна помощь психи­атра.

— Хорошо, я осмотрю ее,—сказал священник.—Осмо­трю.

Они молча подошли к дому. Карраса угнетало ощущение нереальности происходящего, к тому же в голове вертелись мысли о завтрашней лекции в университете. Надо было под­готовить кое-какие заметки. Каррас понял, что не успеет к обеду. Было без десяти шесть. Крис открыла дверь и повер­нулась к нему.

— Святой отец... может быть, вам лучше надеть сутану?

— Слишком опасно,—ответил он и почувствовал ка­кую-то леденящую, гнетущую тревогу. Острыми осколками льда она вошла в его тело, сконцентрировалась и поползла вверх, замерев в горле.

— Отец Каррас?

Он поднял глаза. Крис вошла в дом и придерживала дверь.

Какую-то долю секунды священник стоял не шевелясь, а потом решительно вошел в прихожую, испытывая при этом странное чувство обреченности.

Он услышал звуки возни, доносившиеся сверху. Хриплый бас кому-то угрожал, посылая всевозможные проклятья с яростной ненавистью.

Крис стала подниматься на верхний этаж. Священник по­следовал за ней в спальню Реганы. Карл стоял напротив две­ри, прислонившись к стене. Руки его были сложены, голова опущена. Он медленно поднял голову и посмотрел на Крис. Каррас уловил в его взгляде страх и смятение. Бас громыхал где-то совсем рядом. Он был таким громким, что казалось, в комнате установлен электронный усилитель.

— Оно пытается вырваться из смирительных ремней,— вымолвил Карл слабеющим от ужаса голосом.

— Я сейчас вернусь, святой отец,—пробормотала Крис.

Каррас наблюдал, как она шла через зал к своей спальне. Потом взглянул на Карла.

— Вы священник? — спросил Карл.

Каррас кивнул. В этот момент из комнаты послышался рев какого-то животного, похожий на мычание вола.

Кто-то тронул его за руку.

— Это она,—выдохнула Крис.—Регана.—И дала ему фо­тографию.—Эта фотография была сделана четыре месяца назад.—Она взяла карточку и кивнула в сторону спальни.—А теперь идите и посмотрите, что с ней стало. А я подожду здесь.

— Кто с ней? —спросил Каррас.

— Никого.

Он выдержал ее пристальный взгляд и, нахмурившись, повернулся к спальне. Как только он взялся за ручку двери, звуки, доносившиеся оттуда, резко оборвались. В напряжен­ной тишине Каррас медленно вошел в комнату и чуть не вы­летел обратно, ощутив резкое зловоние.

Быстро придя в себя, он закрыл за собой дверь. И тут взгляд священника упал на существо, которое прежде было Реганой. Оно полулежало на кровати, подпертое подушкой. Широко открытые проницательные глаза сверкали безумным лукавством. С интересом и злобой они уставились на Карра- са. Лицо напоминало страшную маску. Каррас перевел взгляд на спутанные, свалявшиеся волосы, на исхудалые руки и но­ги, на раздутый живот и потом снова на глаза: они наблюда­ли за ним, буравили его насквозь.

— Привет, Регана,—как ни в чем не бывало поздоровал­ся священник.—Я друг твоей матери. Она мне сказала, что ты неважно себя чувствуешь. Сможешь рассказать, что про­изошло? Я хочу помочь тебе.

Немигающие глаза яростно блеснули, и на подбородок из уголков рта поползла желтоватая слюна. Потом губы напряг­лись и вытянулись в злобную насмешливую улыбку.

— Ну-ну,—злорадно прохрипела Регана, и у Карраса по­бежали мурашки по всему телу от этого невероятно низкого баса, полного угрозы и силы.—Итак, это ты... они прислали тебя! Ну тебя-то нам нечего бояться.

— Да, это верно. Я твой друг. Я бы хотел помочь тебе.

— Тогда ослабь ремни,—загремел голос Реганы. Она по­пыталась поднять руки, и только теперь Каррас заметил, что они были стянуты двойными смирительными ремнями.

— Они тебе мешают?

— Чрезвычайно. Они создают крайнее неудобство. Ад - с к о е неудобство. — В ее глазах блеснул тайный азарт.

Каррас заметил следы царапин на лице и раны на губах девочки. Наверное, она кусала их.

— Боюсь, что ты можешь сделать себе больно, Регана.

— Я не Регана,—басом откликнулся голос. На лице оста­валась все та же злобная усмешка, и Каррасу вдруг показа­лось, что таким оно было всегда. Как нелепо это вы­глядит со стороны.

— Да, я понимаю. Тогда, наверное, нам надо познако­миться. Я —Дэмьен Каррас. А ты кто?

— А я —дьявол.

— Ага, хорошо, очень хорошо,—одобрительно кивнул Каррас.—Теперь мы можем поговорить.

— Поболтаем немного?

— Если хочешь.

— Это так приятно для души. Однако ты скоро пой­мешь, что я не могу свободно разговаривать, пока на мне эти ремни. Я привык жестикулировать. Как тебе известно, я про­вел много времени в Риме, дорогой Каррас. Будь так добр, развяжи ремни!

Какая точность мыслей и выражений!

— Так ты говоришь, что ты дьявол? — спросил Каррас.

— Уверяю тебя.

— Тогда почему ты не можешь сделать так, чтобы ремни исчезли?

— Это слишком примитивное проявление моей силы, Каррас. Слишком грубое. В конце концов, я же ко­роль!—Смех.—Для меня предпочтительней убеждение. Я люблю, чтобы в мои дела кто-нибудь вмешивался и помо­гал мне. Если я сам расслаблю ремни, мой друг, я лишу тебя возможности совершить благодеяние.

— Но ведь благодеяние,—возразил Каррас,—это добро­детель, и именно то, что дьявол должен предотвращать, так что я помогу тебе, если не буду снимать ремни. При условии, конечно,—он пожал плечами,—что ты на самом деле дья­вол. Если же нет, то я, пожалуй, сниму их.

— Ну ты лиса, Каррас. Если бы любезный Ирод был с нами, он гордился бы тобой.

— Какой Ирод? — прищурившись, спросил Каррас.—Их было двое. Ты говоришь о короле Иудеи?

— Об Ироде из Галилеи!—-с ненавистью и презрением выкрикнула она и улыбнулась, продолжая тем же зловещим голосом: — Ну вот, видишь, как меня расстроили эти прокля­тые ремни. Развяжи их. Развяжи, и я сообщу тебе твое будущее.

— Очень соблазнительно.

— Это я умею.

— А как я узнаю, что ты действительно видишь будущее?

— Я же дьявол.

— Да, ты так говоришь, а вот доказательств не даешь.

— В тебе нет веры.

Каррас застыл:

— Веры в кого?

— В м е н я, дорогой Каррас, в меня!- Маленькое пла­мя заплясало в злобных и насмешливых глазах.—Доказатель­ства—это так расплывчато!

— Мне подошло бы что-нибудь очень простое,—продол­жал Каррас.—Ну, например... дьявол ведь знает все, верно?

— Не совсем: почти все, Каррас, почти. Ты меня пони­маешь? Люди говорят, что я зазнаюсь. Это не так. К чему же ты клонишь, лиса?

— Я думаю, что мы сможем проверить твои знания.

— Ах, да, конечно! Самое большое южноамериканское озеро,—насмешливо произнесла Регана,—озеро Титикака в Перу! Это подойдет?

— Нет, мне нужно от тебя только то, что известно одно­му дьяволу. Например, где Регана? Ты знаешь это?

— Она здесь.

— Где «здесь»?

— В свинье.

— Дай мне взглянуть на нее.

— Зачем?

— Я должен быть убежден, что ты говоришь правду.

— Ты хочешь поразвлекаться с ней? Ослабь ремни, и я разрешу тебе это сделать.

— Я хочу видеть ее.

— Она ничего из себя не представляет как собеседница, мой друг. Я бы посоветовал тебе остановить свой выбор на мне.

— Ну вот, теперь мне ясно, что ты не знаешь, где она.—Каррас пожал плечами.—Очевидно, ты не дьявол.

— Я — дьявол! — неожиданно взревела Регана и дерну­лась вперед. Лицо ее исказилось от злобы. Каррас вздрогнул от этого низкого громыхающего голоса, сотрясшего стены в комнате.—Я — дьявол!

— Ладно, ладно, так дай же мне взглянуть на Регану,— попросил Каррас.—Это и будет доказательством.

— Я докажу тебе! Я отгадаю твои мысли! — вскипело су­щество.—Задумай число от одного до десяти!

— Но это мне ничего не докажет. Мне нужно видеть де­вочку.

Неожиданно Регана засмеялась и откинулась на подушку.

— Нет, тебе никто ничего не сможет доказать, Каррас. И это прекрасно. В самом деле, это прекрасно! А мы тем временем постараемся развлечь тебя на славу. В конце кон­цов нам бы сейчас очень не хотелось потерять тебя.

— Кому это «нам»? — заинтересовался Каррас.

— Мы —маленькая симпатичная компания внутри поро­сенка,—кивнула Регана.—Да-да, великолепное маленькое об­щество. Позднее, возможно, я тебя кое с кем из нас познакомлю. А пока у меня мучительно чешется в одном ме­сте, до которого я не могу достать. Ты не мог бы на минуточ­ку ослабить ремень, Каррас?-

— Нет. Скажи мне, где у тебя чешется, и я почешу.

— Ах, как хитро! Как хитро!

— Покажи мне Регану, тогда я, возможно, и развяжу один ремень,—предложил Каррас.—Если...

И вдруг он замер. Дэмьен понял, что смотрит в глаза, пе­реполненные ужасом; на губах девочки застыл беззвучный вопль.

В ту же секунду облик Реганы исчез, и черты лица бы­стро изменились, превратившись опять в жуткую маску.

— Ну, так снимешь эти ремни? — спросил бас с сильным британским акцентом.

— Помогите старому дьяцку, отця! Позалейте! — Суще­ство вдруг перешло на гаденький скрипучий голос, а потом с хохотом откинулось назад.

Каррас сидел неподвижно. Внезапно он почувствовал, как будто к его шее прикоснулись чьи-то холодные руки. Регана перестала смеяться и сверлила его взглядом.

— Кстати, твоя мать здесь, с нами, Каррас. Ты ничего не хочешь ей передать? Я бы мог это сделать.

Побледнев, Каррас уставился на кровать. Регана торжест­вующе засмеялась.

— Если это правда,—ровным голосом проговорил свя­щенник,—тогда ты должен знать имя моей матери. Назови его.

Регана зашипела на него, глаза ее безумно заблестели, шея по-змеиному изогнулась.

— Так назови его.

Регана взревела, и этот вопль, прорвавшись через ставни, заставил задрожать стекла огромного окна. Глаза ее закати­лись.

Некоторое время Каррас наблюдал за Реганой, потом вы­шел из комнаты.

Крис быстро отошла от стены, вопросительно глядя на иезуита.

— Вы держите ее на транквилизаторах? — спросил Каррас.

— Да. На либриуме.

— Какая дозировка?

— Сегодня ей ввели 400 миллиграммов, святой отец.

— Четыреста?

— Да, иначе нам не удалось бы надеть на нее эти ремни. Мы с трудом все вместе...

— Вы дали ей 400 миллиграммов за один раз?

— Ну да. Регана такая сильная, вы не поверите.

— Она получает питание?

— Нет, святой отец. Только сустаген во время сна. Но она выдернула трубку.

— Выдернула?

— Сегодня.

Каррас забеспокоился и серьезно произнес:

— Она должна быть в больнице.

— Я не могу этого сделать,—безжизненным голосом от­ветила Крис.

— Почему?

— Просто не могу! — повторила она.—Нельзя допустить, чтобы еще кто-то был в этом замешан. Она...—Крис глубоко вздохнула. Потом медленно выдохнула воздух.—Она кое-что сделала, святой отец. Я не могу рисковать. Никто не должен об этом знать. Ни врач... ни сиделка.—Крис взглянула на Карраса.—Ни одна душа.

Нахмурившись, священник выключил воду. Что, если человек, скажем, преступни к... Он опустил голову.

— Кто дает ей сустаген? Либриум? Другие лекарства?

— Мы сами. Доктор показал нам, как это делается.

— Но вам будут необходимы рецепты.

— Кое-чем вы смогли бы нам помочь, святой отец, ведь верно?

Каррас повернулся к Крис, встретил ее запуганный взгляд и прочел в нем какой-то необъяснимый, тайный ужас.

— Святой отец, на что это похоже? — спросила Крис.—Вы думаете, что она одержима?

— А вы?

— Я не знаю. Я считала вас специалистом.

— Что вы знаете об одержимости?

— Только то, что прочитала. И еще то, что мне рассказа­ли врачи.

— Какие врачи?

— В больнице Бэрринджер.

— Вы католичка?

— Нет.

— А ваша дочь?

- Нет.

— А какой религии вы придерживаетесь?

— Никакой, но я...

— Зачем же вы тогда пришли ко мне? Кто вам посове­товал?

— Я пришла, потому что мне некуда больше ид­ти!—крикнула Крис взволнованно.—Никто мне не сове­товал!

— Вы говорили, что вам посоветовали обратиться ко мне психиатры.

— Я уже не знаю, что говорила. Я почти потеряла рас­судок!

— Послушайте, для меня важно только одно: помочь ва­шей дочери. Но я должен предупредить вас: если вы рассчи­тываете на ритуал изгнания, как на какое-нибудь лечение по­трясением или внушением, то церковь не даст своего разре­шения, и вы упустите драгоценное время, мисс Макнейл.

Каррас вцепился в вешалку, чтобы успокоить дрожь в ру­ках. В чем дело? Что случилось?

— Между прочим, я миссис Макнейл,—сухо отрезала Крис.

Каррас опустил голову и попытался говорить мягче.

— Видите ли, для меня не важно, что это — бес или пси­хическое расстройство. Я сделаю все, чтобы помочь девочке. Но мне нужно знать правду. Пока что я только пробираюсь в темноте. Почему бы кам не спуститься вниз, где мы смогли бы поговорить? — Он повернулся к Крис и ободряюще улыб­нулся ей.—Я бы выпил чашку кофе.

— А я бы выпила что-нибудь покрепче.

Они устроились в кабинете. Каррас сел в кресло у ками­на, а Крис —на диван. Она рассказала священнику историю болезни Реганы, аккуратно опуская все, что касалось Дэн- нингса.

Каррас слушал, лишь изредка перебивая ее, чтобы задать вопрос. Он кивал головой и время от времени хмурился.

Крис призналась, что вначале действительно считала, буд­то изгнание может подействовать как потрясение.

— А теперь я и сама не знаю,—засомневалась она. Ее веснушчатые руки нервно вцепились в колени.—Я просто не знаю.—Крис взглянула на задумавшегося священника.— А что вы думаете, святой отец?

— Вынужденное поведение, вызванное чувством ка­кой-то вины и, возможно, основанное на раздвоении лич­ности.

— Святой отец, мне уже говорили о подобной чепухе! Как же вы можете предполагать это после виденного?!

— Если бы вы наблюдали столько пациентов в психи­атрических больницах, сколько я, вы утверждали бы это так же легко,—убедительно возразил Каррас.—Пойдем дальше. Одержимость бесами — ладно. Давайте представим, что это возможно и иногда случается. Но ведь ваша дочь не говорит, что она бес, а уверяет, что она — сам дьявол, а это равно­сильно тому, как если бы она утверждала, что она Наполеон! Понимаете?

— Тогда объясните стук и все прочее.

— Но я не слышал стука.

— Его слышали в больнице, святой отец, это было не только здесь, в доме.

— Возможно, но, чтобы объяснить его, вовсе не обяза­тельно привлекать сюда чертей.

— А что же? — потребовала Крис.

— Психокинез.

- Что?

— Вы слышали о том, что происходит на сеансах спири­тизма, не правда ли?

— Когда призраки и души швыряются вещами и двигают блюдечко?

Каррас кивнул.

— Это встречается не так уж редко и обычно получается у эмоционально неуравновешенных подростков. Очевидно, невероятное внутреннее напряжение будит невидимую энер­гию, которая и передвигает предметы на расстоянии. В этом нет ничего сверхъестественного. То же можно сказать и о чрезвычайной силе Реганы. Назовите это «разум, преобла­дающий над материей», если хотите.

— Лучше я назову это кошмаром.

— Ну, в любом случае подобное встречается за предела­ми одержимости.

— Черт возьми, это прекрасно,—тихо пробормотала Крис.—Вот мы сидим здесь: я атеистка, а вы священник и...

— Лучшее объяснение любому явлению,—перебил ее Каррас,—всегда то, что проще других и включает в себя все факты.

— Может быть, я глупа,—парировала Крис,—но объяс­нение, будто «что-то непонятное в чьей-то голове подбрасы­вает блюдце к потолку», мне тоже ничего не дает! Так что же это? Можете вы объяснить, ради всех святых?

Каррас задумался и откинулся на спинку кресла.

— У Реганы низкий голос? — поинтересовался он.

— Нет, я бы даже сказала — очень высокий.

— У нее не раннее развитие?

— Нет. Среднее.

— А что она читает?

— В основном Нэнси Дру и комиксы.

— А сама манера разговаривать сильно отличается сейчас от ее обычной речи?

— Полностью. Она не употребляла и половины слов, ко­торыми пользуется теперь.

— Нет, я имею в виду не содержание речи, а стиль.

— Стиль?

— Ну, как она соединяет слова в предложении.

— Я не уверена, что поняла вас правильно.

— У вас нет ее писем? Сочинений? А запись ее голоса была бы...

— Да, у меня есть пленка, которую она наговаривала для отца,—перебила Крис.—Она хотела отослать ее вместо пись­ма, но так и не закончила. Возьмете ее?

— Да, и еще мне нужна история болезни, записанная в Бэрринджере.

— Послушайте, святой отец, я уже прошла через все это, и...

— Да-да, я понимаю, но мне их нужно просмотреть для себя.

— Значит, вы все еще против изгнания?

— Я только против того, что принесет вашей дочери больше вреда, чем пользы.

— Но вы сейчас говорите как психиатр?

— Нет, я говорю и как священник. Если я пойду в цер­ковь за разрешением на изгнание беса, то первым делом я должен буду дать существенные доказательства того, что у вашей дочери не обычное психическое расстройство. По­том мне нужны будут данные, исходя из которых церковь признает, что она одержима.

— Например?

— Еще не знаю, надо почитать книги.

— Вы шутите? Мне казалось, что вы в этом разбираетесь.

— Возможно, вы сейчас знаете об одержимости больше, чем большинство священников. А пока что скажите, когда вам смогут прислать записи из больницы?

— Если будет нужно, я найму самолет.

— А пленка?

Крис встала.

— Пойду поищу.

— И еще кое-что,—добавил Каррас.—Та книга, о кото­рой вы говорили, с главой об одержимости, вы не вспомни­те, когда Регана ее читала: до начала болезни?

Крис сосредоточилась, постукивая по зубам ногтями.

— Мне помнится, она что-то читала, перед тем как это дерьмо... как эта ужасная штука началась,—быстро поправи­лась она. — Но я не могу сказать точно. Думаю, что она ее чи­тала. То есть я в этом уверена. Абсолютно уверена.

— Я бы хотел просмотреть эту книгу. Вы мне ее дадите?

— Она ваша. Ее взяли в вашей библиотеке. Я сейчас при­несу. А пленка, по-моему, внизу. Я скоро вернусь.—Крис вы­шла из кабинета.

Каррас отсутствующе кивнул, рассматривая узор на ковре. Прождав Крис несколько минут, он встал, прошел через ка­бинет и остановился в темном холле. Дэмьен словно застыл в другом измерении; засунув руки в карманы, он уставился в никуда и слушал доносившиеся сверху звуки: то хрюканье свиньи, то вой шакала, то шипение и икание.

— А, вы здесь! А я искала вас в кабинете.

Каррас обернулся и заметил, что Крис включает свет.

— Вы уходите? —Она подошла к нему, держа книгу и пленку.

— Боюсь, что да. Мне нужно подготовиться к завтрашней лекции.

— Вы читаете лекции? Где?

— В медицинской школе.—Дэмьен взял у нее книгу и пленку.—Я приду к вам завтра, днем или вечером. Но если случится что-нибудь непредвиденное, звоните мне в любое время. Я попрошу телефонистку на коммутаторе, чтобы вас со мной соединили.

Крис кивнула. Иезуит открыл дверь.

— Как у вас обстоит дело с медикаментами?

— Пока хорошо,—успокоила она священника.—Нам вы­писали рецепт на бланке, который каждый раз возвра­щают.

— Вы больше не будете вызывать врача?

Крис прикрыла глаза и чуть заметно покачала головой.

— Вы же знаете, я не терапевт,—предупредил Каррас.

— Я не могу,—прошептала Крис.—Не могу.

Священник чувствовал, как в ней поднимается тревога.

— Вы понимаете, что рано или поздно мне придется рас­сказать обо всем высшему духовенству, особенно если я буду бывать здесь по ночам?

— Это так необходимо? — Крис нахмурилась.

— Иначе это будет выглядеть несколько странно, вы не считаете?

Крис опустила глаза.

— Да, я понимаю, что вы хотите сказать,—пробормотала она.

— Вы не против? Я расскажу только самое необходимое. Не волнуйтесь.—Иезуит попытался успокоить ее.—Больше никто не узнает.

Крис подняла свои измученные глаза и, встретившись с его грустным взглядом, прочитала в нем боль и сочувствие.

— Хорошо,—согласилась Крис.

Она поверила этому взгляду.

Каррас кивнул:

— Мы еще поговорим.

Он уже собирался выйти, но замешкался на секунду в дверях, приложил к губам пальцы, о чем-то раздумывая:

— Ваша дочь не знала, что я священник?

— Нет. Никто не знал, кроме меня.

— Вы знали, что у меня недавно умерла мать?

— Да. Мне очень жаль.

— А Регана знала об этом?

- Нет.

Каррас кивнул.

— А почему вы об этом спрашиваете? — не унималась Крис, удивленно приподнимая брови.

— Это не важно.—Иезуит пожал плечами.—Мне просто хотелось узнать.

Он_хпосмотрел на актрису, в его глазах мелькнула тревога.

— Вы ночью спите?

— Да, немного.

— Принимайте таблетки. Вы пьете либриум?

- Да.

— Сколько? — поинтересовался Каррас.

— По десять миллиграммов, два раза в день.

— Принимайте по двадцать. Попробуйте пока не захо­дить к дочери. Чем чаще вы ее видите в таком состоянии, тем скорее начнете неправильно судить о ней. Лучше оста­вайтесь в неведении. И успокойтесь. В состоянии нервного расстройства вы ей ничем не поможете. Да вы и сами это знаете.

Опустив глаза, Крис грустно кивнула.

— А теперь, пожалуйста, ложитесь спать,—тихо попро­сил священник.—Прямо сейчас идите и ложитесь.

— Да, хорошо,—послушно согласилась Крис.—Хорошо. Я вам обещаю.—Она попыталась улыбнуться.—Спокойной ночи, святой отец. Спасибо. Спасибо вам большое.

Секунду он молча смотрел на нее, потом повернулся и быстро вышел.

Крис, стоя в дверях, наблюдала за священником. Когда он перешел через улицу, она вдруг поняла, что сегодня Кар- рас остался без обеда.

Заметив, что он опускает закатанные рукава, Крис забес­покоилась, не холодно ли ему.

На углу Проспект-стрит и П-стрит иезуит уронил книгу и резко остановился, чтобы поднять ее, потом обогнул угол и скрылся из виду. Глядя ему вслед, Крис почувствовала об­легчение. Она не заметила, что в легковой машине, стоящей рядом с ее домом, сидит Киндерман.

Крис закрыла дверь.

Каррас принял душ, сел за письменный стол и обнаружил блок сигарет «Кэмел» без фильтра, а рядом с ним два ключа: один —с отметкой «Лингафонная лаборатория», а 'Дру­гой — «Холодильник столовой». Ко второму ключу была при­ложена записка: «Лучше это сделаешь ты, чем крысы». Кар- рас прочитал надпись и улыбнулся: «Леденцовый мальчик». Он отложил записку, снял часы и положил их перед собой на стол. Было 12 часов 28 минут ночи. Каррас начал читать. Фрейд. Маккасланд. «Сатана». Тщательные исследования Ойстраха. Чтение он закончил уже под утро. Глаза нестерпи­мо болели. Каррас взглянул на пепельницу, переполненную пеплом и смятыми окурками. Дым густой пеленой повис в воздухе. Он встал, медленно побрел к окну, открыл его, вдохнул полной грудью свежий утренний воздух и задумался. У Реганы выявились физические признаки одержимости. Он не сомневался в этом. Во всех приведенных случаях, незави­симо от эпохи и места нахождения больного, симптомы одержимости всегда были одни и те же. Некоторые из них, правда, у Реганы еще не проявились: пятна на теле, желание есть непригодную к употреблению пищу, нечувствитель­ность к боли, громкая и продолжительная икота. Но осталь­ные выявились в достаточной степени: непроизвольное мы­шечное возбуждение, зловонное дыхание, обложенный язык, раздутый живот, раздражение на коже и слизистых оболоч­ках. Но, что более важно, налицо были основные симптомы, наличие которых Ойстрах относил к «истинной» одержимо­сти: поразительные перемены в голосе и чертах лица в соче­тании с появлением новой личности.

Каррас поднял глаза и уставился в темноту. Через ветви деревьев ему померещились дом и большое окно в спальне Реганы. Когда одержимость добровольная, как у медиумов, новая личность часто бывает доброй. «Как Ция»,—отметил про себя Каррас. Дух женщины, который вселился в мужчи­ну-скульптора. Приступы были непродолжительными, дли­лись не более часа. Но в Регане находится не Ция. Эта вторая личность была злой. Типичный случай бесовской одержимости, когда новая личность пытается разрушить тело своего хозяина. И это ей часто удается.

В задумчивости иезуит подошел к столу, взял пачку сига­рет, закурил. Ну, хорошо. У нее синдром бесов­ской одержимости. А как это лечить? Все за­висит от того, что вызвало одержимость.

Священник присел на край стола. Задумался. Например, монахини в монастыре Лилль. Это случилось во Франции в начале семнадцатого века. Монахини признались на испове­ди, что во время одержимости они часто посещали дьяволь­ские оргии и занимались развратом с женщинами, с мужчи­нами, с домашними животными и с драконами. И с дра­конами! Иезуит покачал головой. Во многих случаях одер­жимости встречается смесь фантазии и мифомании. Одержи­мость может быть вызвана и психическими расстройствами: паранойей, шизофренией, неврастенией, психоастенией,— в этом крылась основная причина того, что уже в течение многих лет церковь советовала священникам работать вместе с психиатрами и невропатологами. Однако не все случаи одержимости объяснялись так просто. Некоторые из них Ойстрах характеризовал как «отдельные случаи расстройства», не прибегая к психиатрическому термину «раздвоение личности», а заменяя его примерно такими же по смыслу оккуль­тными понятиями «бес» или «дух усопшего».

Записи, сделанные в Бэрринджере, свидетельствовали, по словам Крис, о том, что расстройство Реганы могло быть свя­зано с внушением или с чем-то, вызвавшим истерию. Каррас тоже придерживался этого вывода. Он считал, что большин­ство изученных им случаев имели в своей основе эти причи­ны. Во-первых, подобное почти всегда случа­ется с женщинами. Во-вторых, вспомнить хо - тя бы вспышки эпидемий одержимости. И еще священников, занимавшихся изгнани­ем бесов... Каррас нахмурился. Они сами часто станови­лись одержимыми. Он подумал о Лодане. Франция. Урсу- линский женский монастырь. Из четырех священников, по­сланных туда во время эпидемии одержимости, трое — отец Лукас, Лактанц, Транкуилл — не только сами стали одержи­мы, но и вскоре умерли, вероятно, от нервного потрясения. Четвертый, Пьер Сурин, ставший одержимым в 33 года, со­шел с ума и провел остальные 25 лет своейжизни в безумии.

Если расстройство Реганы было истерического характера, если внушение есть причина одержимости, тогда на это мог­ла повлиять прочитанная глава из книги о колдовстве. Гла­ва об одержимости. Читала ли она ее?

Иезуит пролистал несколько страниц. Может быть, здесь он найдет какое-то сходство описания припадков одержимо­сти с поведением Реганы? Это было бы доказатель - ством. Это могло бы помочь.

Кое-где он нашел совпадения:

«...случай с 8-летней девочкой, который описывали так: «Она ревела, как бык, тяжелым, низким басом». (И Регана так же ревела.)

...Случай с Элен Смит, которую лечил известный психо­лог Флауэрни. Психолог описывал, как с поразительной ско­ростью менялись черты ее лица и голос. (С Реганой было то же. Личность, которая разговаривала с британским акцентом. Быстрая перемена. Почти моментальная.)

...Случай в Южной Африке. Сведения получены от из­вестного этнолога Юнода. Он рассказал о женщине, которая однажды ночью исчезла из дома. Ее нашли на следующее утро. Женщина была привязана к верхушке высокого дерева «широкими прочными лианами», а потом «сползла с дерева вниз головой, шипя и высовывая язык, как змея. Некоторое время она висела на дереве и говорила на языке, которого до сих пор никто из местных жителей не слышал». (Регана то­же ползала за Шарон, как змея. А ее бессмысленная речь? Что это — попытка говорить на «неизвестном языке»?)

...Случай с Джозефом и Тибатом Бернерами. Им было со­ответственно 10 и 8 лет. Говорили, что они «вдруг начинали волчками вертеться с огромной скоростью». (Очень похоже на то, как дергается и крутится Регана.)

Да, причины, чтобы подозревать внушение, имелись: в этой главе упоминалось об огромной силе, о скверносло­вии. Более того, в ней подробно описывалось течение одер­жимости по стадиям: «Первая —заражение —сюда вхо­дят нападение жертвы на предметы окружающей обстанов­ки, шумы, запахи, перемещение предметов, вторая — одер - жимость — нападение на субъект с целью запугивания, на­несения увечий посредством ударов руками и ногами».

Может быть, она все это и читала. Но Каррас не был убе­жден. И Крис тоже. Она сильно в этом сомневалась.

Священник снова подошел к окну. Так где же от­вет? настоящая одержимость? бес? Он опустил глаза и покачал головой. Нет. Это невероятно. Пара­психологические проявления? Конечно. Почему бы инет? Сколько опытных наблюдателей описывало их. И те­рапевты, и психиатры. Например, Юнод. Но все дело в том, как ты преподнесешь эти проявления. Каррас опять вспомнил Ойстраха, его рассказ про шамана в горах Алтая. Шамана исследовали в больнице во время ле­витации. Незадолго до начала левитации его пульс участился сначала до ста, а потом и до двухсот ударов в минуту. Замет­но изменилась частота дыхания, поднялась температура. Его ненормальное состояние было тесно связано с физиологией. Оно было вызвано какой-то материальной силой или энер­гией.

Но в качестве доказательства настоящей одержимости церковь требовала иные внешние проявления, которые...

Каррас забыл формулировку и заглянул в книгу. Провел пальцем по странице и отыскал нужное место: «...достовер­ные внешние проявления, свидетельствующие о высшем вторжении в интеллект человека». «Есть ли это у Рега­ны?»—спросил себя Каррас.

Он прочитал строчки, которые отчеркнул для себя каран­дашом: «Изгоняющий бесов должен убедиться в том, что ни одно из проявлений не осталось незамеченным...»

Священник зашагал по комнате, перечисляя в уме при­знаки расстройства Реганы и пытаясь по возможности объяс­нить их. Он перебирал один признак за другим:

Невероятная перемена черт лица Реганы.

Частично вследствие болезни. Частично в результате пло­хого питания и ухода. Но скорее всего, решил он, из-за того, что лицо должно отражать психическую конституцию.

Невероятная перемена голоса.

Иезуит ни разу не слышал ее нормального голоса. Но да­же если он и был высоким, как утверждает мать, постоянный крик мог огрубить голосовые связки, и, следовательно, голос стал более низким. Дело было даже не в этом, а в удивитель­ной громкости голоса, которая физиологически невозможна. И все же, подумал Каррас, в состоянии возбуждения и в па­тологии огромная сила и напряжение мышц считаются нор­мальным явлением. Не может ли это относиться и к голосо­вым связкам?

Резкое увеличение словарного запаса и объема знаний.

Криптомнезия: сохранившаяся и отложившаяся в глуби­не мозга информация, полученная с первого дня жизни. У сомнамбул, а иногда и у людей, находящихся при смерти, эта подсознательная информация пробивается наружу с пора­зительными подробностями.

Она узнала, что я священник.

Регана могла догадаться. Если она читала главу про одер­жимость, то могла ожидать, что к ней пришлют священника. Юнг утверждал, что подсознательная интуиция и чувстви­тельность у истерических больных в десятки раз выше той, которую проявляют медиумы во время «чтения мыслей» и на сеансах спиритизма. Ведь «чтение мыслей» — это не что иное, как вибрации, незаметное сотрясение воздуха, идущее от че­ловеческих рук. Эти вибрации создают определенный рису­нок, он-то и является условным кодом для разных букв или чисел. Регана, угадав его профессию, могла «прочитать» и мысли священника. Она ведь наблюдала за его манерами, руками, могла почувствовать запах церковного вина.

Регана узнала, что у него умерла мать.

Всего лишь логический домысел. Ему уже сорок шесть лет.

«Помогите старому дьяцку...»

Католичество признает телепатию как реальное и естест­венное явление.

Раннее развитие интеллекта у Реганы.

Психиатр Юнг, наблюдая однажды случай раздвоения личности, обладающей якобы оккультными способностями, сделал заключение, что истерический лунатизм не только обостряет чувственное восприятие, но и повышает интеллек­туальные способности, так как новые, вторгающиеся лично­сти оказываются намного умнее первой. «Но все же,—уди­вился Каррас,—может ли констатация факта объяснить его?»

Внезапно священник застыл над столом. Его осенило, что намек Реганы на Ирода был гораздо тоньше, чем ему сначала показалось: когда фарисеи рассказали Христу об угрозах Иро­да, Христос ответил им: «Идите и скажите этой лисе, что я изгоняю бесов...»

Каррас взглянул на пленку с записью голоса и устало опу­стился на стул. Он прикурил еще одну сигарету... выпустил дым... и опять вспомнил братьев Бернеров и восьмилетнюю девочку со всеми признаками настоящей одержимости. Ка­кую же книгу могла прочитать девочка, чтобы подсознатель­но так правдоподобно симулировать симптомы? И, может быть, одержимые в Китае каким-то образом связывались с одержимыми в Сибири, в Германии, в Африке, ведь сим­птомы всегда были одинаковы?

«Кстати, твоя мать с нами здесь, Каррас...» Сигаретный дым поднимался вверх и возвращал Дэмьена в прошлое. Он откинулся назад, уставившись на нижний ле­вый ящик стола, затем выдвинул ящик и вытащил из него старую школьную тетрадь, тетрадь своей матери. «Обучение взрослого населения». Дэмьен положил ее на стол и с трепе­том пролистал. Алфавит, опять и опять алфавит. Потом про­стые упражнения:

Урок 4.

Мой полный адрес.

Между страницами она пыталась написать ему письмо:

«Дорогой Димми,

Я долго ждала тебя...»

Еще одно письмо. Незаконченное. Дэмьен отвернулся. В окне привиделись ее глаза. В них застыла тоска.

«Отец наш, я недостоин...»

Глаза матери вдруг превратились в глаза Реганы. Они мо­лили... Они ждали...

«Скажи хоть слово...»

Священник взглянул на пленку с записью голоса Реганы.

Он вышел из комнаты, прихватив с собой пленку, и на­правился в лабораторию. Отыскал свободный магнитофон. Сел. Заправил пленку. Надел наушники. Щелкнул выключа­телем. Подался поближе и приготовился слушать.

Некоторое время было слышно только шипение пленки. Потом раздался щелчок включаемого аппарата, и сразу же какой-то шум, звуки возни. «Привет...» Потом, видимо, плен­ку остановили. Откуда-то издалека донесся приглушенный голос Крис Макнейл: «Не так близко к микрофону, малыш­ка. Держи его вот так. Ну, давай. Говори дальше». Смех. Микрофон стучит по столу. Потом веселый голос Реганы Макнейл.

«Привет, папа! Это я. М-м-м-м». Опять смех и шепот в сторону: «Я не знаю, что говорить!» «Ну, расскажи ему, как у тебя дела. Расскажи, чем ты занимаешься». Снова смех. «М-м-м-м... папа... ну, я... Ты меня хорошо слышишь? Я... м-м... ну вот... в Вашингтоне, знаешь? Это где президент и этот дом... ты знаешь, папа, он такой... нет, подожди, я луч­ше начну сначала. Ну вот. В общем, здесь...»

Остальное Каррас слышал неясно, звуки доносились изда­лека, в ушах шумело, в груди, где-то внутри, всколыхнулось предчувствие: существо, которое я видел в той комнате,—не Регана!

Он вернулся к себе. Произнес молитву, а когда поднимал гостию, пальцы его задрожали. Дэмьен вдруг ощутил наде­жду, о которой не смел даже думать; против этой надежды восставала вся его воля, каждая клеточка, каждый нерв.

«Это мое тело...» — прошептал он с трепетом.

Нет, это хлеб! Это только хлеб!

Дэмьен не осмеливался полюбить вновь и опять потерять свою любовь. Прежняя утрата была для него слишком тяже­ла. Священник опустил голову и проглотил гостию. Надежда растаяла, а хлеб больно оцарапал его пересохшее горло.

После мессы Дэмьен позавтракал, набросал кое-какие за­метки и отправился читать лекцию в медицинскую школу Джорджтаунского университета. С трудом давалась плохо подготовленная речь: «...и рассматривая симптомы мани­акальных состояний, вы...» «Папа, это я... это я...»

Но кто «Я»?

Каррас отпустил студентов пораньше и вернулся домой. Он сразу же сел за стол и еще раз просмотрел главу о при­знаках одержимости: «...телепатия... естественное явление- движение предметов... теперь предполагается... тело может излучать некий флюид... наши предки... наука... в настоящее время надо быть более осторожным. Однако сверхнормаль­ные явления не выдерживают критики...» Дэмьен начал чи­тать медленней: «...нужно тщательнее анализировать все раз­говоры, которые ведутся с пациентом. Если в них сохраняет­ся логико-грамматическая структура и та же система ассоци­аций, что и в нормальном состоянии, то одержимость следу­ет поставить под сомнение».

Каррас тяжело задышал. Он сильно устал за это время. Неужели единственная надежда для Реганы —это обряд из­гнания? Неужели ему придется приподнять завесу прошлого?

Нет, нужно еще раз проверить. Он должен знать правду. Но как ее узнать? «...разговоры с больными надо тщательно...» Ну да. Почему бы не попробовать? Если обнаружится, что структура речи Реганы и «беса» совпадает, то даже со сверх­нормальными проявлениями, конечно же... Верно. Только резкое отличие докажет, что одержимость возможна!

Священник нервно зашагал по комнате. Надо еще что-то срочно придумать. Она... Он остановился, уставившись в пол и сложив за спиной руки. Эта глава... Эта глава в книге по колдовству... Бесы все­гда реагируют на священную гостию, она вводит их в ярость, как и другие реликвии. Святая вода! Вот то, что мне надо! Я приду к девочке и окроплю ее простой водопроводной водой, но скажу, что это святая вода! Если Регана среагирует на нее так, как дол­жны реагировать на святую воду бесы, то будет ясно, что она не одержима... что причина во внушении... А если нет, то...

Настоящая одержимость?

Может быть...

Дрожа, как в лихорадке, Дэмьен пошел искать пузырек для святой воды.

Уилли открыла священнику дверь. Еще из прихожей он взглянул на дверь спальни Реганы, откуда доносились крики. Кто-то ругался. Но это был уже не тот низкий громкоголо­сый бас. Голос отличался резкостью, в нем явственно чувство­вался британский акцент... Когда Каррас видел Регану в по­следний раз, именно эта личность на секунду возникла перед ним.

Каррас посмотрел на Уилли, с удивлением рассматрива­ющую его рясу.

— Скажите, пожалуйста, где миссис Макнейл? — обра­тился к служанке священник.

Уилли указала наверх.

— Спасибо.

Дэмьен поднялся по лестнице и увидел Крис. Она сидела рядом со спальней Реганы. Голова ее была опущена, руки сложены на груди. Когда иезуит подошел поближе, Крис услышала шорох его одежды и встала.

— Здравствуйте, святой отец.

Под глазами мешки. Каррас нахмурился:

— Вы спали?

— Немного.

Он с упреком покачал головой.

— Я просто не могла, — вздохнула Крис, кивком указывая на спальню.—Это продолжается всю ночь.—Она взяла свя­щенника за рукав, будто пыталась увести его в сторо­ну.—Пойдемте вниз, там мы сможем...

— Нет. Я хотел бы посмотреть на нее,—перебил Каррас, не трогаясь с места.

— Прямо сейчас?

Что-то неладно. Она напряжена. Чем-то напугана.

— А почему бы нет? — поинтересовался он.

Крис с опаской взглянула на дверь, ведущую в спальню. Оттуда доносился пронзительный мужской голос:

— Проклятый нацист! Нацистская свинья!

Крис отвернулась, потом в отчаянии кивнула:

— Идите. Идите к ней.

— У вас есть магнитофон?

Она метнула на него удивленный взгляд.

— Принесите его, пожалуйста, сюда, и еще чистую ленту.

Крис подозрительно нахмурилась.

— Зачем? Вы хотите записать?..

— Да. Невоз...

— Святой отец, я не могу...

— Мне нужно сравнить структуру ее речи,—резко пере­бил ее Каррас.—И, пожалуйста, запомните: вы должны мне доверять!

Из спальни выскочил Карл, вслед ему несся поток отбор­ной ругани. Мрачное лицо швейцарца было землистого от­тенка.

— Ты их сменил, Карл? — спросила Крис, как только слу­га закрыл за собой дверь.

— Да, сменил,—сухо отчеканил Карл и заспешил через холл к лестнице.

Крис посмотрела ему вслед и повернулась к Каррасу.

— Хорошо. Хорошо. Его принесут сюда.—Она неожи­данно отвернулась и вышла из холла.

Каррас следил за ней, ничего не понимая. Что произо­шло? Потом прислушался. В спальне было тихо. Но тишина взорвалась вдруг дьявольским смехом. Каррас нащупал в кар­мане пузырек с водой, открыл дверь и шагнул в спальню.

Зловоние было еще сильнее, чем в прошлый раз. Священ­ник прикрыл за собой дверь и уставился на кровать.

Бес наблюдал за ним насмешливым взглядом. Глаза его были полны лукавства, ненависти и силы.

— Здравствуй, Каррас.

— Здравствуй, Дьявол. Как ты себя чувствуешь?

— В настоящий момент счастлив видеть тебя. Очень рад.—Язык вывалился наружу, глаза нахально рассматривали Карраса.—Теперь ты в своем обычном одеянии. Очень хоро­шо. Кстати, кто тебе сказал, что я —Дьявол?

— Разве не так?

— Нет. Просто бедный разбуянившийся демонишка. Черт. Однако я не совсем забыт нашим папочкой, который сейчас обитает в аду. Кстати, ты ведь ему не расскажешь о моей непростительной оговорке, Каррас? Не расскажешь, когда его увидишь?

— Я увижу его? Он здесь? — вздрогнул священник.

— В поросенке? Конечно, нет. Здесь только маленькая несчастная компания скитающихся душ, мой друг. Ты ведь не винишь нас за то, что мы здесь, правда? Дело в том, что нам деться-то некуда. Мы бездомные бродяги.

— И как долго ты собираешься здесь находиться?

Голова дернулась, Регану перекосило от ярости, и она за­рычала:

— Пока не подохнет поросенок! — Неожиданно она от­кинулась назад и, пуская слюни, улыбнулась: — Между про­чим, какой сегодня прекрасный день! Как раз для изгнания, Каррас.

Книга! Она прочитала это в книге!

— Ну начинай же. Побыстрее, пожалуйста.

— Разве тебе этого хочется?

— Безумно.

— Но это выгонит тебя из Реганы.

Закинув голову, бес дико расхохотался. Потом смех резко оборвался.

— Это нас сплотит.

— Тебя и Регану?

— Тебя и нас, мой милый друг,—заскрипел бас.—Тебя и нас.

Каррас замер. Он ясно почувствовал прикосновение к шее чьих-то рук. Будто кто-то дотронулся до него ледяны­ми пальцами. Мгновением позже ощущение пропало. «Это от страха»,—успокоил себя иезуит. От страха.

Страха перед чем?

— Ну да, ты присоединишься к нашей маленькой семей­ке, Каррас. Беда в том, моя крошка, что, хоть раз распознав знамение Бога и поверив в него, человек уже не имеет оправ­даний. Ты, наверное, заметил, как мало чудес происходит в последнее время? Не наша вина, Каррас, не обвиняй в этом нас. Мы стараемся.

Каррас дернулся и повернул голову, услышав резкий и громкий скрип. Ящик шкафа был выдвинут на всю длину. Священник увидел, как ящик сам собой задвинулся с тем же противным скрипом. Что э т о? Он тут же успокоился, и ду­ша его освободилась от мелькнувших на мгновение сомне­ний, подобно дереву, сбросившему оковы состарившейся ко­ры. Психокинез. Каррас услышал хохот.

— Как приятно поболтать с тобой, Каррас,—оскалился бес.—Я чувствую себя свободным. Как развратник. Я расправ­ляю свои огромные крылья. Ведь даже то, что я просто рас­сказываю тебе об этом, должно удесятерить твои проклятия, мой доктор, мой бездарный лекарь.

— Это ты сделал? Ты двигал сейчас ящик?

Но бес уже не слушал его. Он уставился на дверь. Кто-то приближался к спальне.

Черты его лица опять изменились, и перед Каррасом яви­лось новое существо.

— Проклятый мерзавец!— закричало оно с британским акцентом.—Поганый лгун!

Вошел Карл. Он быстро приблизился к кровати, держа в руках магнитофон, поставил его, отвернулся от Реганы и так же быстро вышел из комнаты.

— Прочь, Гиммлер! Прочь с моих глаз! Вали к своей ко­солапой дочке! Поднеси ей квашеной капустки и ге - роинчику! Ей это придется по нраву, ей...

Неожиданно существо успокоилось и мирно наблюдало, как Каррас заправляет в магнитофон пленку.

— О, что у нас там новенького в программе? — радостно заверещало оно.—Мы что-то собираемся увековечить, падре? Как здорово! Я люблю новые роли, ты же понимаешь! Про­сто обожаю!

— Я —Дэмьен Каррас,—начал священник, когда магни­тофон заработал.—А кто ты?

— Ты что же, меня не узнаешь? Ерунда какая-то. — Суще­ство захохотало.—Кстати, где здесь дают выпить? А то у ме­ня в горле пересохло.

Священник аккуратно поставил микрофон на ночной столик.

— Если ты назовешь мне свое имя, то я, пожалуй, поищу что-нибудь.

— Ну да, конечно.—хихикнуло существо.—А потом, я полагаю, сам все и вылакаешь.

Каррас нажал на кнопку «запись» и продолжал:

— Как тебя зовут?

— Задрюченный ворюга! — заорало существо. И в тот же момент исчезло. Вместо него появился бес.—А что мы сей­час делаем, Каррас? Записываем нашу милую трепотню?

Каррас напрягся. Он посмотрел на беса, переставил стул поближе к кровати и сел.

— Ты не возражаешь?

— Вовсе нет,—заскрипел бес.—Мне всегда нравились эти адские механизмы.

И вдруг новый сильный запах ударил в нос священнику, запах, похожий на...

— Квашеная капуста, Каррас. Ты заметил?

Действительно, пахнет квашеной капустой. По­том запах исчез, и его сменило обычное зловоние. Каррас на­хмурился. Неужели показалось? Самовнушение? Он решил, что пора доставать пузырек. Хотя нет, еще ра­но. Надо записать побольше.

— С кем я говорил перед этим? — спросил Каррас.

— С одним из нашей компании, Каррас.

— С демоном?

— Ты ему льстишь.

— Каким образом?

— Слово «демон» означает «мудрый», а он придурок.

Иезуит встрепенулся.

— А на каком языке «демон» означает «мудрый»?

— На греческом.

— Ты говоришь по-гречески?

— Совершенно свободно.

Один из признаков! Она говорит на незна - комом я з ы к е. На подобное священник даже не рассчиты­вал.

— Pos egnokas hoti presbyteros eimi? — быстро задал он во­прос на классическом греческом языке.

— Я не в духе, Каррас.

— А-а-а. Тогда не умеешь...

— Я не в духе!

Каррас почувствовал разочарование.

— Это ты выдвигал ящик стола? — поинтересовался он.

— Да, уверяю тебя.

— Очень эффектно.—Каррас кивнул.—Ты действитель­но очень сильный демон. Интересно, а можешь повторить?

— В свое время повторю.

— Почему не сейчас?

— Надо же оставить тебе сомнения,—прорычал бес.—Некоторые сомнения. Чтобы таким образом обеспе­чить правильный исход событий.—Он откинул голову и злобно рассмеялся.—Как нехарактерно для меня брать в союзницы истину и выигрывать с ее помощью! Как это за­водит!

Ледяные пальцы вновь дотронулись до шеи. Каррас ока­менел. Опять страх? Страх? Но страх ли это?

— Нет, не страх,—возразил бес, ухмыльнувшись.—Это я сделал.

Ощущение прикосновения пропало. Каррас нахмурился. Еще одно проявление. Телепатия? Проверить. Не - медленно проверить.

— Ты можешь сказать, о чем я сейчас думаю?

— Твои мысли слишком скучно читать.

— Значит, ты не умеешь читать мысли.

— Думай, как хочешь...

Попробовать святую воду? Сейчас? Каррас слышал, как поскрипывает мотор магнитофона. Нет. Еще не время. Надо еще немного записать.

— Ты очаровательное создание,—начал Каррас.

Регана ухмыльнулась.

— Нет-нет, в самом деле,—продолжал Каррас.—Я бы с удовольствием послушал подробности о твоем прошлом. Ну, например, ты никогда не говорил мне, кто ты такой.

__ я—черт,—представился бес.

— Да, знаю, но какой именно черт? Как тебя зовут?

— Какая разница, Каррас? Зови меня Гауди.

— Да-да, капитан Гауди.—Каррас кивнул.—Друг Реганы.

— Очень близкий друг.

— Правда?

— В самом деле.

— Тогда почему ты мучаешь ее?

— Потому что я ее друг. Поросенку это нравится.

— Нравится?

— Она без ума от этого.

— Но почему?

— Спроси ее!

— И ты разрешишь ей ответить?

- Нет.

— Тогда какой смысл спрашивать?

— Никакого! — В глазах беса заблестела ярость.

— С кем я говорил раньше? — выпытывал Каррас.

— Ты уже спрашивал об этом.

— Я знаю, но ты мне так и не ответил.

— Еще один хороший приятель нашего сладкого поросе­ночка, дорогой Каррас.

— Можно мне поговорить с ним?

— Нет. Им сейчас занимается твоя мамаша.—Бес тихо загоготал и добавил: — Прекрасный язычок у твоей мамаши. И ротик замечательный.

Он хитро и выжидающе уставился на Карраса. Священ­ник почувствовал резкий прилив ярости, но понял, что она относится не к Регане, а к бесу. Бес! Что случилось с тобой, Каррас? Он попробовал успокоиться, глубоко вздохнул, достал из кармана рубашки пузырек и откупорил пробку.

Демон насторожился:

— Что это?

— А ты разве не знаешь? — удивился Каррас, слегка приоткрывая большим пальцем горлышко пузырька и раз­брызгивая содержимое на Регану.—Это святая вода, черт.

В то же мгновение бес съежился и начал корчиться, в ужасе выкрикивая:

— Она жжет! Она меня жжет! А-а-а! Прекрати это! Остановись, мерзкий святоша! Прекрати!

Каррас хладнокровно закрыл пузырек. Истерия. Внушение. Она все же читала эту книгу. Он посмо­трел на магнитофон. Зачем тогда записывать?

Заметив, что Регана затихла, Каррас взглянул на нее и на­хмурился. Вчем дело? Что происходит? Черты лица изменились, они лишь отдаленно напоминали только что ви­денную Каррасом страшную маску. Регана что-то бормотала. Очень медленно. Какой-то бред. Каррас подошел к кровати, нагнулся и стал вслушиваться. Что это? Набор звуков. Ивее же... Здесь прослеживается определен - ный ритм... Похоже на непонятный язык. Возможно ли это? Не будь дураком! И все-таки...

Каррас проверил уровень записи на магнитофоне. Слиш­ком тихо. Он добавил громкость и стал прислушиваться, пригнув свою голову к губам девочки. Бред тем временем прекратился, слышно было только глубокое хриплое дыха­ние.

Каррас выпрямился.

— Кто ты? — обратился он к Регане.

— Откъиньай,— выдохнула она. Стон. Потом шепот. Де­вочка говорила с надрывом, казалось, каждое слово вызывало у нее сильную боль. Веки задрожали.

— Откъиньай.

— Это твое имя? — нахмурился Каррас.

Губы зашевелились. Девочка лихорадочно произносила непонятные слоги. Что-то совсем неразборчивое. Внезапно прекратился и этот шепот.

— Ты понимаешь меня?

Тишина. Приглушенное глубокое дыхание. «Странный звук,—подумал Каррас.—Так дышат больные люди, когда спят в кислородной камере».

Иезуит ждал, надеясь услышать еще что-нибудь.

Тишина.

Каррас перемотал пленку и, прихватив кассету, поднял магнитофон.

Последний раз взглянул на Регану. В нерешительности за­держался, уставившись на ослабшие ремни, потом вышел из комнаты и спустился вниз.

Крис и Шарон пили на кухне кофе. Заметив священника, они впились в него напряженными взглядами. Крис обрати­лась к Шарон:

— Иди проверь Регану. Хорошо?

Шарон отпила маленький глоток кофе, кивнула Каррасу и вышла. Священник устало опустился на стул.

— Ну как там? — спросила Крис, ловя его взгляд.

Каррас собрался было ответить, но в этот момент вошел Карл, вознамерившийся вычистить над раковиной кастрюли.

Крис проследила за взглядом священника.

— Все нормально,—-тихо успокоила она его.—Говорите. Как там дела?

— Появились две новые личности. Вернее, одна появля­лась в прошлый раз, она говорит с британским акцентом. Это ваш знакомый?

— А это так важно? — переспросила Крис.

—- Да, важно.

Крис опустила глаза и кивнула:

— Я его знаю.

— Кто это?

— Бэрк Дэннингс.

— Режиссер?

-Да.

— Режиссер, который...

— Да,—-быстро вставила Крис.

Некоторое время иезуит молчал, обдумывая услышанное. Он заметил, как нервно подергиваются его пальцы.

— Вы не хотите выпить кофе? — предложила Крис.

Каррас покачал головой:

— Нет, спасибо.—Он облокотился на стол.—Регана бы­ла с ним знакома?

- Да.

- И...

Раздался звон падающей посуды. Крис вздрогнула, резко повернулась и увидела, что Карл уронил на пол сковороду.

— В чем дело, Карл?

— Извините, мадам.

— Выйди отсюда. Сходи в кино или еще куда-нибудь. Нельзя же нам всем сидеть в этом доме, как в тюрь­ме.—Крис повернулась к Каррасу, взяла пачку сигарет и, услышав, как он запротестовал, хлопнула ею по столу.

— Нет, я лучше посмотрю за...

— Карл, я не шучу! — не оборачиваясь, нервно вскрикну­ла Крис.—Убирайся! Уйди из дома, ну хоть ненадолго! Нам всем надо выходить отсюда. Иди!

— Да-да, иди! — поддержала вошедшая на кухню Уилли и отобрала у Карла сковородку.

Карл взглянул на Крис и Карраса и вышел.

— Извините, святой отец,—смущенно пробормотала Крис.—Ему так много пришлось пережить в последнее время.

— Вы правы,—мягко начал Каррас.—Все должны ста­раться понемногу выходить из дома. И вы в том числе.

— Так что говорит Бэрк? — поинтересовалась Крис.

— Он ругался,—пожал плечами Каррас.

— И это все?

Священник заметил, как голос ее дрогнул.

— Разве этого недостаточно? — Он заговорил ти­ше.—Кстати, у Карла есть дочь?

— Дочь? Нет, я ничего не знаю. Если и есть, то он о ней никогда не говорил.

Уилли чистила кастрюли у раковины, и Крис обернулась к ней.

— Разве у вас есть дочь, Уилли?

— Она умерла, мадам. Очень давно.

— Извини меня.

Крис повернулась к Каррасу.

— Я сама об этом первый раз слышу,—прошептала она.—А почему вы спросили? Откуда вы узнали?

— Регана говорила о ней,—ответил Каррас.

Крис молча уставилась на него.

— А вы никогда не замечали у нее сверхчувствительного восприятия? — спросил священник.—Я имею в виду, до бо­лезни.

— Ну...—Крис запнулась.—Даже не знаю. Я не уверена. То есть, бывало, что наши мысли совпадали, но мне кажется, это часто происходит с близкими людьми.

Каррас кивнул и задумался.

— А вторая личность, о которой я говорил,—начал он,— это она появлялась во время гипнотического сеанса?

— Та, которая бредит?

— Да. Кто это?

— Я не знаю.

— Она вам совсем незнакома?

- Нет.

— А вы посылали за медицинскими отчетами?

— Да, их привезут сегодня и сразу же передадут вам.—Крис отпила глоток кофе.—Мне это стоило большого труда.

— Я знал, что вы столкнетесь с трудностями.

— Трудности были, но тем не менее документы вам при­несут. Так как же насчет изгнания беса, святой отец?

Каррас опустил глаза и вздохнул:

— Я не совсем уверен, что епископ одобрит это изгна­ние.

— Что значит «не совсем уверен»? —- Крис поставила чаш­ку на стол и нетерпеливо взглянула на священника.

Иезуит сунул руку в карман и вынул оттуда пузырек.

— Вы видите это?

Крис кивнула.

— Я сказал девочке, что это святая вода,—объяснил Кар- рас.—И когда начал разбрызгивать ее, Регана реагировала очень бурно.

— Ну и что?

— Это не святая вода. Это обыкновенная водопроводная вода.

— Может быть, некоторые бесы просто не знают раз­ницы?

— Вы действительно верите, что в ней сидит бес?

— Я верю, что Реганой завладел тот, кто хочет ее убить, отец Каррас. А может ли он отличить мочу от воды, по-мо­ему, не так уж и важно. Разве я не права? Извините, конечно, но вы хотели знать мое мнение! Какая разница между святой водой и водопроводной?

— Святую воду освящают.

— Великолепно, отец Каррас, я так счастлива, что узнала об этом! Значит, вы говорите, об изгнании не может быть и речи?

— Нет, я только начал разбираться в этом деле,—горячо возразил Каррас.—Но у церкви свои критерии, и с ними надо считаться. Нельзя без разбора верить во все предрассуд­ки и рассказы о левитирующих священниках или плачущих статуях святой девы Марии. Я не хочу стоять в одном ряду с такими рассказчиками.

— Вы не хотите принять либриум, святой отец?

— Извините, но вы хотели знать мое мнение.

— И я узнала его.

Каррас полез за сигаретами.

— Дайте и мне тоже,—попросила Крис.

Иезуит протянул ей пачку, поднес спичку и прикурил сам. Они шумно выдохнули дым и тяжело откинулись на спинки стульев.

— Извините,—мягко проговорил священник.

— Такие крепкие сигареты вас погубят.

Он повертел в руках пачку, шелестя целлофаном.

— У нас есть все необходимые церкви признаки. Ваша дочь говорит на языке, который никогда прежде не знала и не изучала. Я все записал на пленку. Потом ее ясновидение. Правда, современные взгляды на телепатию и сверхчувстви­тельное восприятие несколько иные, чем в средние века, и церковь может не принять их как доказательство одержи­мости.

— А вы сами-то верите в эту чепуху? —Крис нахмури­лась.

Каррас посмотрел на нее и продолжил:

— И последнее —ее сила. Она не соответствует ни ее возрасту, ни ее состоянию. Это уже ближе к мистике.

— А стук в стенах?

— Сам по себе он ничего не значит.

— А то, как она подпрыгивала на кровати?

— И этого недостаточно.

— А чертовщина на коже?

— Что такое?

— Разве я вам не рассказывала?

— О чем?

— О, это было в больнице,—объяснила Крис.—Там бы­ли...—Она провела пальцем по груди.—Ну, как надпись. Просто буквы. Они появились у нее на груди, а потом исчез­ли.

Каррас нахмурился.

— Вы сказали «буквы», а не целые слова?

— Нет, не слова. Сначала один или два раза появлялась буква «М», потом «П».

— Вы это видели? — спросил Каррас.

— Нет, мне рассказывали.

- Кто?

— Врачи из больницы. Все записано в истории болезни.

— Я вам верю. Но опять же повторяю: это естественное явление. Оно встречается довольно часто.

— Где? В Трансильвании? — недоверчиво поинтересова­лась Крис.

Каррас покачал головой.

— Нет, я читал об этом в журнале. Мне запомнился один случай. Тюремный психиатр сообщил, будто один из за­ключенных мог по своему желанию впадать в транс, и в этом состоянии у него на груди появлялись знаки зодиака.—Иезу­ИТ Провел рукой по груди. — Он заставлял кожу на груди при­подниматься в определенных местах.

— Пожалуй, вы не очень-то верите в чудеса.

— Однажды был проведен такой эксперимент,—спокой­но объяснил Каррас.—Пациента загипнотизировали, ввели в транс и на каждой руке сделали надрезы. Ему сказали, что левая рука будет кровоточить, а правая — нет. И действитель­но, кровь пошла только из левой руки. Сила мозга удержива­ла ток крови. Мы не знаем, как это происходит, но факты на­лицо. То же самое и со знаками у заключенного, то же самое и у Реганы: подсознание контролирует скорость течения кро­ви и посылает ее увеличенное количество туда, где кожа дол­жна вздуться. Таким образом появляются рисунки, буквы или что угодно. Это, конечно, таинственно, но вряд ли сверхъе­стественно.

— С вами очень трудно, святой отец.

Каррас прикусил ноготь большого пальца.

— Я попробую вам объяснить,—начал он.—Цер­ковь — заметьте, не я, а церковь,—издала однажды предупре­ждение для священников, занимающихся изгнанием бесов. Я читал его вчера вечером. Там было сказано, что большин­ство людей, считающих себя одержимыми,—я цитирую,— «гораздо больше нуждаются в помощи врача, нежели свя­щенника». Как вы думаете, в каком году было издано это предупреждение?

— В каком же?

— В тысяча пятьсот восемьдесят третьем.

Крис удивленно взглянула на него и задумалась. Потом она услышала, что священник встает со стула.

— Разрешите, я подожду, когда принесут больничные за­писи, и просмотрю их?

Крис кивнула.

— А пока что, — продолжал иезуит, — я выберу из пленок нужные места и отвезу их в институт лингвистики. Может быть, это бессмысленное бормотание все-таки имеет отноше­ние к какому-нибудь языку. Хотя я и сомневаюсь в этом, но все может быть. Там выявят еще и структуру речи. Если она окажется постоянной, вы можете быть уверены, что девочка не одержима.

— И что тогда? — заволновалась Крис.

Священник пристально посмотрел на нее. Крис была обеспокоена. Беспокоится, что ее дочь не одержима! Он вспомнил Дэннингса. Что-то здесь не то. Совсем не то.

— Мне очень неудобно просить вас, но не могли бы вы одолжить мне на некоторое время свою машину?

— На некоторое время я могу одолжить вам хоть собст­венную жизнь,—пробормотала Крис.—Только верните ма­шину к четвергу, вдруг она мне понадобится.

С болью смотрел Каррас на эту беззащитную, поникшую женщину. Ему так хотелось взять ее за руку и успокоить, ска­зав, что все уладится. Но как это сделать?

— Подождите, я дам вам ключи,—заговорила она.

Получив ключи, Каррас прошел в комнату, взял пленку с записью голоса Реганы и возвратился на стоянку, где была припаркована машина Крис.

Садясь в машину, он услышал с крыльца окрик Карла:

— Отец Каррас!

Каррас обернулся. Карл бежал к нему, натягивая на ходу куртку, и махал рукой.

— Отец Каррас! Подождите минутку!

Каррас опустил стекло, и Карл просунул в окно голову.

— Вы в какую сторону едете?

— На круг Дюпон.

— Это здорово. Вы меня туда не подбросите, святой отец? Можно?

— Рад буду помочь. Садитесь.—Каррас завел мо­тор.—Сделаю доброе дело, если вывезу вас отсюда на неко­торое время.

— Да, я пойду в кино. Идет хороший фильм.

Каррас включил скорость, и машина тронулась.

Некоторое время они ехали молча.

Каррас был занят своими мыслями. Одержимость? Невозможно. Святая вода. И все-таки...

— Карл, вы ведь хорошо знали мистера Дэннингса?

Карл уставился на ветровое стекло, потом кивнул:

— Да, я его знал.

— Когда Регана... когда она пытается изобразить Дэннин­гса, вам не кажется, что она действительно на него похожа?

Молчание. Потом короткий сухой ответ:

- Да.

Больше они не разговаривали. Выехав на круг Дюпон, ма­шина затормозила перед светофором.

— Я сойду, отец Каррас,—сказал Карл, открывая дверь.—Здесь можно пересесть на автобус. Большое спасибо, вы меня очень выручили.

Швейцарец стоял посреди улицы и ждал, когда загорится зеленый свет. Он улыбнулся, помахал священнику рукой и следил за машиной, пока она не скрылась за поворотом на Массачусетс-авеню. Потом побежал к автобусу и сел в него. Проехав несколько остановок, Карл сделал пересадку, доехал до северо-западного жилого района и зашагал к полуразру- шившемуся старому зданию.

Он остановился около мрачной лестницы и задумался. Из кухни несло кислятиной. Где-то в квартире надрывался ребе­нок. Швейцарец опустил голову. Из-под плинтуса выполз та­ракан и заспешил к лестнице. Карл вцепился в перила и хо­тел было вернуться, но потом покачал головой и пошел на­верх. На третьем этаже он свернул в темный закуток и оста­новился перед дверью. Постоял так некоторое время, поло­жив руку на дверную ручку, и нажал кнопку звонка. Из глу­бины квартиры донесся скрип пружин. Кто-то раздраженно выругался. Послышались неровные шаги, как будто человек шел в ортопедической обуви. Дверь неожиданно приоткры­лась, гремя, натянулась дверная цепочка, и в образовавшейся щели показалась женщина в одной комбинации. Из уголка рта торчала сигарета.

— А, это ты,—мрачно произнесла она и сняла цепочку.

Карл наткнулся на ее жесткий взгляд. Эти глаза, похо­жие на два переполненных болью колодца, обвиняли его. Он разглядел печальный изгиб рта на опустошенном лице моло­дой девушки, похоронившей свою юность и красоту в деше­вых гостиничных номерах, ночами тоскующей по несостояв- шейся жизни.

— Скажи там, чтобы побыстрее проваливали!— донесся из глубины квартиры мужской голос.

Девушка грубо отрезала:

— Не трепыхайся, это мой папаша!

Потом повернулась к Карлу:

— Пап, он пьяный. Ты лучше туда не ходи.

Карл кивнул.

Равнодушные глаза молча следили за его руками. Карл достал из заднего кармана брюк бумажник.

— Как мама? — поинтересовалась девушка, затягиваясь сигаретным дымом и не сводя глаз с бумажника. Карл вынул деньги и отсчитывал десятидолларовые купюры.

— Она чувствует себя хорошо.—Он кивнул.—Мама чув­ствует себя хорошо.

Девушка судорожно закашлялась и прикрыла рот рукой.

— Проклятые сигареты,—прохрипела она.

Карл заметил у нее на руке следы от уколов.

— Спасибо, пап.

Он почувствовал, как она вытягивает у него из пальцев деньги.

— О Боже, нельзя там побыстрей? — заорал мужчина из комнаты.

— Слушай, пап, давай поскорей, а? Ты же его знаешь!

— Эльвира!..—Карл неожиданно_ сделал шаг вперед и схватил ее за руку.—Сейчас в Нью-Йорке открылась боль­ница! — почти умоляя, прошептал он.

Дочь скорчилась и попыталась вырвать руку.

— Ну хватит!

— Я пошлю тебя туда! Они помогут! Тебя не посадят в тюрьму! Это...

— О Боже мой, ну хватит, па! — хрипло воскликнула де­вушка, высвободив, наконец, руку.

— Нет, прошу тебя! Это...

Она захлопнула перед ним дверь.

Карл горестно опустил голову — последняя его надежда рухнула.

Из квартиры раздались приглушенные голоса, послышал­ся циничный женский смех, перешедший в кашель.

Карл повернулся и застыл на месте. Перед ним стоял лейтенант Киндерман.

— Может быть, мы поговорим, мистер Энгстром? — засо­пел детектив. Он стоял, засунув руки в карманы, и грустно смотрел на Карла.—Я думаю, теперь мы можем поговорить.

Глава вторая

В кабинете директора Института лингвистики Каррас вставил в магнитофон кассету.

Он выбрал на пленке нужные места и переписал их на отдельную кассету. Сейчас Каррас собирался прослушать пер­вую запись. Он включил магнитофон и отошел от стола. Кар- рас и директор молча слушали лихорадочное и невнятное бормотание Реганы. Потом Каррас повернулся к директору.

— Что это, Фрэнк? Это язык?

Директор, полный седеющий мужчина, сидел на краю письменного стола. Пленка кончилась. Лицо Фрэнка выража­ло крайнее удивление.

— Какая-то дикость. Где вы это взяли?

Каррас остановил магнитофон.

— Эта запись хранится уже несколько лет. У меня был пациент, страдающий раздвоением личности. А сейчас я пи­шу статью по этому вопросу.

— Понятно.

— Ну, и что вы думаете?

Директор снял очки и начал покусывать черепаховую оправу.

— Нет, лично я такого языка никогда не слышал. Одна­ко...—Он нахмурился. И опять взглянул на Карраса.—Мож­но еще раз прокрутить?

Каррас быстро перемотал пленку и запустил еще раз.

— Ну, теперь ваше мнение не изменилось?

— Ритм, характерный для языков вообще, здесь при­сутствует.

— Да, мне тоже так показалось,—согласился Каррас.

— Но язык мне незнаком, святой отец. Он древний или современный? Или вы сами этого не знаете?

— Не знаю.

— Оставьте пленку у меня. Я попрошу ребят, и они про­верят.

— Фрэнк, а вы не могли бы переписать ее? Я должен оставить оригинал у себя.

— Да-да, конечно.

— Но это еще не все. У вас есть время?

— Да, что там у вас?

— Если я дам вам пленку с записью речи двух разных людей, не могли бы вы, сделав семантический анализ, ска­зать, принадлежит ли речь в первом и во втором случаях одному и тому же лицу?

— Думаю, что смогу.

— Каким образом?

— Здесь можно применить метод подсчета частоты упот­ребления тех или иных знаков. Если у вас есть запись из ты­сячи или более слов, можно подсчитать количество разных частей речи.

— А можно ли положиться на такой вывод?

— Безусловно. Почти на сто процентов. Такая проверка выявляет разницу и в основном словарном запасе. Здесь имеют значение не столько сами слова, сколько стиль. Мы это называем «индексом разнообразия». Дилетанту здесь разо­браться трудно, что, впрочем, нас устраивает.—Директор чуть заметно улыбнулся. Потом кивком указал на пленки, ко­торые Каррас держал в руках.—Если я правильно понял, здесь записана речь двух разных людей.

— Нет. И голос, и слова принадлежат одной и той же личности, Фрэнк. Я уже говорил вам, это случай раздвоения личности. И слова, и голоса кажутся совершенно разными, но все это принадлежит одному и тому же лицу. Я буду вам очень обязан.

— Вы хотите, чтобы я проверил записи? С радостью. Я передам их специалисту.

— Нет, Фрэнк, я прошу вас о большем — чтобы это сде­лали именно вы и как можно скорее. Это очень важно.

Директор заглянул ему в глаза и поспешно кивнул.

— Хорошо-хорошо, я займусь этим.

Фрэнк сделал копию записи с пленки священника, и Кар- рас вернулся в свою комнату. На полу за дверью он нашел за­писку. В ней сообщалось, что история болезни уже достав­лена.

Каррас расписался за пакет. Вернувшись в комнату, он не­медленно принялся за чтение и вскоре убедился, что напрас­но ездил в институт.

«...предполагается навязчивая идея вины с последующим истерико-сомнамбулическим...»

Но сомнения все-таки остались. Все зависит от того, как объяснять эти явления. А пятна на коже у Реганы? Каррас закрыл лицо руками. То, о чем рассказывала Крис, действительно упоминалось в бумагах. Но там также указыва­лось, что у Реганы сверхактивная кожа, и она сама могла это делать, проводя по груди пальцем незадолго до появления букв. Обычная дерматография.

Она сама это делала. Каррас был убежден в этом. Кактолько Регане стянули ремнями руки, таинственные бук­вы больше ни разу не появлялись.

Обман. Сознательный или подсознатель­ный, но все равно обман.

Священник поднял глаза и взглянул на телефон. Может, позвонить Фрэнку? Он снял трубку. Абонент не отвечал, и Каррас продиктовал автоответчику, чтобы Фрэнк ему пе­резвонил. Измученный и уставший, он медленно поднялся и побрел в ванну. «...Изгоняющий дьявола должен убедиться в том, что не осталось призраков...» Дэмьен глянул на свое отражение в зеркале. Может, он что-то упустил? Что? За - пах квашеной капусты. Каррас повернулся, снял с ве­шалки полотенце и вытер лицо. Самовнушение, вспом­нил он. К тому же люди с психическими заболеваниями так умеют переделывать свой организм, что от тела начинают ис­ходить самые различные запахи.

Удары... Ящик, открывающийся и закрывающийся сам по себе. Телекинез? Но может ли это быть? «Неужели вы верите в эту чепуху?» Мысли путались и разбегались. Слишком устал. Тем не менее Каррас продолжал ду­мать о Регане.

Он вышел из здания и направился в университетскую би­блиотеку, нашел нужный журнал и прочитал статью немец­кого психиатра Ганса Бендера об исследовании явлений па­рапсихологии.

Сомнений нет, решил Каррас, закончив чтение: психоки­нез существует, в его пользу говорят авторитетные докумен­ты, случаи, которые удалось заснять на пленку, и случаи в психиатрических клиниках. Но ни в одном из них даже не упоминалось об одержимости бесами. Предполагалось, что телекинез достигается за счет энергии мозга, высвобожден­ной подсознательно и (что особенно произвело на Карраса впечатление) встречающейся у подростков в моменты «чрез­вычайно высокого внутреннего напряжения, расстройства или озлобленности».

Каррас протер усталые глаза, еще раз просмотрел вы­держки с описанием симптомов, тщательно обдумывая каж­дый из них. «Что же пропущено? —удивлялся он.—Что?»

И тут же с отчаянием осознал, что ответом было жесто­кое слово: «НИЧЕГО».

Каррас вернул журнал и направился к дому миссис Мак­нейл. Уилли открыла ему дверь и провела в кабинет.

Крис, облокотившись на стойку бара и подперев руками голову, стояла спиной к священнику.

— Здравствуйте, святой отец.

В ее голосе сквозило отчаяние. Обеспокоенный священ­ник подошел к актрисе.

— Вам плохо?— тихо спросил он.

— Нет, мне хорошо.

Эту фразу она почти выдавила из себя. Каррас нахмурил­ся. Крис закрыла лицо руками. Руки дрожали.

— Что вы делали? — спросила Крис.

— Я читал больничные записи. — Каррас подождал. Она не отвечала. Тогда он заговорил снова: —Я считаю... Пойми­те, лично мое мнение таково, что Регане сейчас помогут пси­хиатры и соответствующее лечение.

Крис медленно покачивала головой.

— Где ее отец? — спросил священник.

— В Европе,—чуть слышно прошептала Крис.

— Вы сообщили ему, что случилось?

Крис несколько раз порывалась рассказать ему обо всем. Может быть, это несчастье снова их сблизило бы. Но Говард и священники... Это невозможно. Ради Реганы Крис решила ничего ему не говорить.

— Нет,—тихо ответила она.

— Мне кажется, будет лучше, если он приедет сюда.

— Послушайте, нет ничего лучше, чем то, что далеко от нас! — неожиданно взорвалась Крис.—И нет никого лучше, чем тот, кто убирается от вас ко всем чертям!

— Я думаю, стоит послать за ним.

— Зачем?

— Это может...

— Я просила вас выгнать дьявола, а не тащить сюда еще одного!— истерично закричала Крис. Лицо ее исказилось от страданий.—Что же вдруг случилось со всеми священника­ми?

— Послушайте...

— На кой черт мне здесь Говард?

— Мы можем поговорить об этом...

— Так поговорите об этом сейчас! На кой черт здесь ну­жен Говард? Какой от него толк?

— Есть сильные подозрения, что расстройство Реганы как раз началось с ее чувства вины по поводу...

— По поводу чего?

— Это может быть...

— Развод? Этот бред я уже слышала от психиатров!

— Видите ли...

— Регана виновата, потому что она убила Бэрка Дэннингса! — завизжала Крис, со всей силой сдавив рука­ми виски.—Она убила его! Регана убила его, и теперь ее пы­таются убрать! Ее посадят в тюрьму! О Боже мой, Боже мой...

Крис зарыдала и пошатнулась. Каррас подхватил ее и проводил до дивана.

— Успокойтесь,—тихо повторил он,—успокойтесь.

— Нет, они все равно ее уберут! — всхлипывала женщи­на.—Все равно... они... ее... О-о-о¹ Боже мой!.. Боже мой!

— Ну, успокойтесь.

Каррас усадил Крис на диван, помог лечь, а сам присел на край дивана и взял ее ладони в свои руки.

Он думал о Киндермане. О Дэннингсе. Об этих слезах. Нет, все это нереально.

— Успокойтесь, все в порядке... не переживайте так... успокойтесь...

Вскоре всхлипывания прекратились, и Крис, приподняв­шись, села. Каррас принес ей воды и пачку бумажных салфе­ток, найденных им на полке в баре. Потом снова присел ря­дом с Крис.

— Я рада,—проговорила она, сморкаясь.—Боже, как я рада, что наконец-то рассказала об этом.

Карраса одолело смятение. Чем спокойней становилась Крис, тем сильнее он сам начинал волноваться. Необъясни­мая и гнетущая тяжесть навалилась на священника. Он весь напрягся изнутри! Нет! Молчи! Не говори больше ничего!

— Может быть, вы хотите мне еще что-то сказать? — ти­хо вымолвил Каррас.

Крис кивнула, глубоко вздохнула и вытерла глаза. Очень сбивчиво и отрывочно она рассказала о Киндермане, о книге, о своей уверенности в том, что Дэннингс заходил к Регане в спальню, о невероятной силе Реганы и о том, как она уви­дела повернувшееся к ней на 180° лицо Дэннингса.

Крис замолчала. Теперь она ждала, что скажет священ­ник. Некоторое время Каррас обдумывал услышанное. Нако­нец тихо проговорил:

— Вы же не знаете, что это сделала она.

— Но голова повернулась и уставилась на меня,—вос­кликнула Крис.

— Вы сами довольно сильно ударились головой о сте­ну,— возразил Каррас.—К тому же находились в шоковом состоянии. Вам это показалось.

— Она сама сказала об этом,—настаивала Крис безжиз­ненным голосом.

Молчание.

— А Регана не рассказала вам, как именно она это проде­лала? — поинтересовался Каррас.

Крис отрицательно покачала головой.

— Нет, не говорила.

— Тогда ее слова ничего не значат,—заверил Кар- рас.—Это все ерунда, раз Регана не рассказала вам все под­робности, знать которые может только убийца.

Крис с сомнением пожала плечами.

— Я не знаю,—промолвила она.—Не знаю, правильно ли я поступила. Я считаю, что это сделала Регана и что она может убить еще кого-нибудь. Я не знаю...—Крис замолча­ла.—Святой отец, что же мне делать?

Ощущение тяжести, обрушившейся на него, становилось все отчетливей и острей, и Каррас внезапно осознал, что эта тяжесть никогда больше его не оставит.

Он уперся локтями в колени и прикрыл глаза.

— Вы правильно поступили, что рассказали мне обо всем,—спокойно начал Каррас.—А сейчас перестаньте ду­мать об этом и положитесь на меня.

Священник почувствовал ее взгляд и обернулся.

— Вам лучше?

Крис кивнула.

— Вы не сделаете мне одолжения?

— Что такое?

— Сходите в кино.

Она вытерла ладонью глаза и улыбнулась:

— Я терпеть не могу кино.

— Тогда сходите в гости к друзьям.

Крис положила руки на колени и тепло взглянула на Карраса.

— Мой друг сидит передо мной,—произнесла она.

Иезуит улыбнулся.

— Отдохните-ка лучше,—посоветовал он.

— Ладно.

Каррас снова задумался.

— Вы считаете, что это Дэннингс отнес книгу наверх? Или она уже была там?

— Я думаю, что она уже была там,—ответила Крис.

Священник обдумал ее ответ. Встал.

— Ну, хорошо. Вам нужна сейчас машина?

— Нет, можете пока оставить ее у себя.

— Отлично. Я к вам зайду попозже.

— До свидания, святой отец.

— До свидания.

Дэмьен в полном смятении вышел на улицу. В голове все перемешалось. Регана. Дэннингс. Невозможно! Нет! Ивее же... Крис, впав в истерику, почти убедила его. Вот в том-то и дело: истеричное воображение. И все же... он перебирал все варианты и искал, искал ответ.

Вернувшись к себе, иезуит позвонил в институт. Но Фрэнка там не оказалось. Дэмьен положил трубку. Святая во­да. И водопроводная вода. Что-то здесь не так. Он открыл «Инструкцию для изгоняющих дьявола»: «злые духи... невер­ные ответы... таким образом может показаться, что данная личность не одержима...» Каррас задумался. Черт возь­ми! Какие еще «злые духи»?

Он с треском захло нул книгу, взгляд его упал на меди­цинские записи. Дэмьен перечитал их, отыскивая места, кото­рые можно было упомянуть в разговоре с епископом.

Вот. Нет подозрения на истерию. Это уже кое-что. Но мало. Нужно еще. Смутно припоминалось какое-то несоот­ветствие. Но какое? Дэмьен отчаянно пытался вспомнить. И вдруг его осенило.

Он поднял трубку, набрал номер и услышал сонный го­лос Крис:

— Это вы, святой отец?

— Вы спали? Извините.

— Ничего.

— Крис, где этот доктор...—Каррас заглянул в свои запи­си.—Доктор Кляйн?

— В Росслине.

— В больнице?

- Да.

— Позвоните ему и передайте, что к нему зайдет доктор Каррас, который желает посмотреть ЭЭГ Реганы. Скажите, доктор Каррас. Вы меня поняли?

— Поняла.

-Ас вами я поговорю попозже.

Повесив трубку, Каррас быстро переоделся в свитер и брюки цвета хаки. Сверху он надел черный плащ и застег­нул его на все пуговицы. Посмотрев на себя в зеркало, он на­хмурился. Так выглядят только священники и полицейские. В их одежде всегда найдется какая-ни­будь деталь, сразу указывающая на профессию. Каррас рас­стегнул плащ, снял черные ботинки и надел белые теннис­ные тапочки.

Он сел в машину Крис и поехал в Росслин. Останови­вшись у светофора перед мостом, Дэмьен выглянул из окна и обомлел. Из черной полицейской машины на 35-й улице перед винным магазином Дикси выходил Карл. За рулем ма­шины сидел Киндерман.

Загорелся зеленый свет. Каррас дал полный ход и вы­рвался вперед. Он въехал на мост и глянул в зеркальце задне­го вида. Видели они его или нет? Вряд ли. Но почему они были вместе? Что это: чистая случайность? Или тоже связано с Реганой?

Забудь об этом! Нельзя все время думать об одном и том же.

Каррас припарковал машину у больницы и принялся разыскивать кабинет Кляйна. Доктор был занят, но медсестра передала Каррасу электроэнцефалограмму. В отдельном ка­бинете Дэмьен, пропуская между пальцев длинную узкую по­лоску бумаги, изучал результат ЭЭГ.

Вскоре к нему присоединился Кляйн.

— Доктор Каррас?

— Да. Рад с вами познакомиться.

— Я —доктор Кляйн. Как дела у девочки?

— Ей лучше.

— Рад слышать.

Каррас вернулся к изучению рисунка. Кляйн водил паль­цем по зигзагообразной линии.

— Видите? Волны очень ритмичные. Никаких отклоне­ний.

— Да, вижу,—Каррас нахмурился.—Очень любопытно.

— Любопытно? Если учитывать, что мы имеем дело с ис­терией...

— Я полагаю, что это пока малоизвестно,—пробормотал Каррас, продолжая рассматривать ленту,—Бельгиец Айтека обнаружил, что при истерии наблюдаются довольно стран­ные колебания волн на рисунке. Очень незначительные, но постоянные изменения. Я искал их здесь, но пока не смог найти.

Кляйн ухмыльнулся:

— Ну и что?

Каррас посмотрел в его сторону:

— Но все-таки, когда вы делали ЭЭГ, у нее было рас­стройство?

— Да, было. Я бы сказал, что было. То есть, конечно же, было.

— Неужели вас не поразило то, что результаты получи­лись идеальные? Даже в нормальном состоянии субъекты способны менять рисунок волн в пределах допустимого, а у Реганы было расстройство. Можно было логически пред­положить, что на ЭЭГ появятся колебания. Если...

— Доктор, миссис Симмонс нервничает,—перебила его медсестра, открывая дверь.

— Да-да, иду,—вздохнул Кляйн.

Медсестра поспешно удалилась. Кляйн шагнул к выходу и обернулся.

— Кстати, об истерии,—сухо вставил он.—Извините, мне надо бежать.

Кляйн закрыл за собой дверь. Каррас услышал его тороп­ливые шаги. Потом стало слышно, как в приемной открылась дверь, и оттуда донесся голос:

— Ну, как мы себя сегодня чувствуем, миссис?..

Дверь закрылась. Каррас вернулся к бумажной ленте, до­смотрел ее, свернул, перевязал и вернул медсестре в прием­ной. Что-то есть. Об этом он мог упомянуть в разговоре с епископом. Каррас мог утверждать, что у Реганы не исте­рия, а значит, она, возможно, одержима. С другой стороны, ЭЭГ порождала еще одну загадку: почему на ней не было от­клонений? Совсем никаких^!

Священник возвращался к дому Крис, но у дорожного знака на углу 35-й улицы и Проспект-стрит сердце его екну­ло: между знаком и домом иезуитов стояла машина Киндер- мана. Детектив сидел в машине один, высунув из окна локоть и уставившись прямо перед собой.

Каррас нашел свободное место, припарковал машину и запер ее. Неужели он наблюдает за домом? Призрак Дэннингса вновь отчетливо встал перед его глазами. Неужели Киндерман думает, что Регана...

Спокойно. Не спеши. Спокойно.

Священник подошел к машине и нагнулся к окошку:

— Здравствуйте, лейтенант.

Детектив быстро обернулся, удивленно посмотрел на не­го, а потом расплылся в улыбке:

— А, отец Каррас.

Успокойся! Каррас почувствовал, что ладони у него увлажнились и похолодели.

Спокойней. Не показывай ему, что ты вол­нуешься! Спокойней!

— С вас сейчас штраф возьмут, вы это знаете? По будням с 4 до 6 здесь запрещена остановка.

— Не важно,—засопел Киндерман.—Я ведь разговари­ваю со священником. А здесь все полицейские набожные.

— Как у вас дела?

— Говоря откровенно, отец Каррас, так себе. А у вас?

— Не могу пожаловаться. Вы так и не раскрыли то дело?

— Какое дело?

— Смерть режиссера.

— А, это...—Детектив махнул рукой.—Лучше не спра­шивайте. Послушайте, а что вы делаете сегодня вечером? Вы не заняты? У меня есть пропуск в «Крэст». Там сейчас идет «Отелло».

— А кто играет?

— Дездемону —Молли Пайкон, а Отелло —Лео Фукс. Вы довольны? Это же Шекспир! Какая разница, кто играет! Так вы идете?

— Боюсь, что нет. У меня очень много работы.

— Вижу. Извините, но выглядите вы отвратительно. За­сиживаетесь допозна?

— Я всегда выгляжу отвратительно.

— А сейчас хуже обычного. Бросьте свои дела! Один ве­чер можно и отдохнуть. Пойдемте!

Каррас решил проверить Киндермана:

— А вы уверены, что именно эти актеры в главных ро­лях? Мне помнится, что сейчас на экранах идет картина с уча­стием Крис Макнейл.

Детектив не отреагировал:

— Нет, я уверен. Там идет «Отелло».

— Кстати, что вас привело в наши места?

— Я приезжал специально из-за вас, хотел пригласить в кино.

— Да, конечно, гораздо проще приехать, чем позвонить по телефону,—съязвил Каррас.

Детектив невинно поднял брови и развел руками.

— Ваш номер был занят.

Иезуит молча уставился на него.

— Что случилось? — спустя мгновение поинтересовался Киндерман.

Каррас с мрачным видом просунул внутрь машины руку и приподнял Киндерману веко. Осмотрел глаз.

— Не знаю. Вы ужасно выглядите. У вас может развить­ся мифомания.

— Я не знаю, что это такое,—проговорил Киндерман, когда Каррас убрал руку.—Это серьезно?

— Не смертельно.

— Но что это? Я умираю от любопытства.

— Загляните в справочник,—посоветовал Каррас.

— Не будьте злюкой. Я некоторым образом на страже за­кона и могу вас задержать. Вы это понимаете?

— А за что?

— Психиатр не должен заставлять людей волноваться. Вы эпатируете публику, святой отец. Нет, я серьезно, эта пу­блика не прочь от вас отделаться. Что же это за экстравагант­ный священник, расхаживающий в свитере и тапочках?

Чуть заметно улыбнувшись, Каррас кивнул.

— Мне пора. Будьте осторожны.—Прощаясь, Дэмьен дважды постучал по окошку, потом повернулся и медленно побрел к дому.

— Сходите к психоаналитику! — хрипло крикнул вслед детектив. Проезжая мимо Карраса, он посигналил и махнул ему рукой.

Каррас помахал в ответ, остановился на тротуаре и дро­жащей рукой осторожно провел по лбу. Неужели она могла это сделать?

Неужели Регана так чудовищно разделалась с Бэрком Дэннингсом? Дэмьен поднял голову и взглянул на окно Рега­ны. Что же там, вэтом доме? И сколько уже времени Киндерман идет по следу Реганы? Может быть, он видел ко­го-то, похожего на Дэннингса? Или слышал голос этого че­ловека? Сколько времени будет мучиться Регана?

Или она умрет?

Он должен переговорить с высшим духовенством.

Священник торопливо перешел улицу и направился к до­му Крис. Надавил на кнопку звонка.

Дверь открыла Уилли.

— Миссис прилегла отдохнуть,—заявила она.

Каррас кивнул.

— Хорошо. Очень хорошо. — Он прошел мимо служанки и поднялся наверх. Ему срочно понадобились неопровержи­мые доказательства.

Священник вошел в спальню Реганы и увидел Карла. Тот сидел у окна, сложив руки и уставившись на девочку. Своей солидностью и спокойствием швейцарец гармонировал с доб­ротной темной мебелью комнаты.

Каррас подошел к кровати и посмотрел на Регану. Глаза ее закатились, слышалось невнятное бормотание, похожее на какое-то неземное заклинание. Каррас перевел взгляд на Карла. Потом не спеша нагнулся и начал развязывать ремни, стягивающие руки Реганы.

— Святой отец, не надо!

Карл подскочил к кровати и резко оттолкнул руку свя­щенника.

— Не надо, святой отец! Она сильная! Очень сильная! Оставьте эти ремни!

В глазах его без труда читался неподдельный страх, и Каррас понял, что разговоры о силе Реганы не были пустой болтовней. Она могла это сделать, могла свернуть шею Дэн- нингсу. О Боже, Каррас! Спеши!

Отыщи доказа - тельства! Думай! Спеши или...

— Ich mochte sie etwas fragen, Engstrom! ^[5]

Горячей волной в крови нахлынула надежда. Каррас вздрогнул и посмотрел на кровать. Бес издевательски ухмы­лялся, обращаясь к Карлу:

— Tanzt Ihre Tochter gern?^[6]

Немецкий! Бес спрашивает, любит ли дочь Карла танце­вать! Сердце Карраса забилось, он повернулся и увидел, что у слуги щеки стали пунцовыми. Карл весь затрясся, в глазах сверкнула ярость.

— Карл, вам лучше выйти,—посоветовал Каррас.

Швейцарец отрицательно замотал головой и только креп­че сжал кулаки.

— Нет, я останусь.

— Вы уйдете отсюда. Я прошу вас,—твердым голосом произнес иезуит, глядя прямо в глаза Карлу.

После некоторого замешательства Карл уступил и вышел из комнаты.

Смех прекратился. Каррас оглянулся. Бес с довольным видом наблюдал за священником.

— Итак, ты вернулся,—пробасил он.—Я удивлен. Я счи­тал, что неудача со святой водой навсегда отобьет у тебя охо­ту появляться здесь. Но я совсем забыл, что у священников нет совести.

Каррас изо всех сил пытался сдержаться и ждал, что бу­дет дальше. Ему необходимо было сосредоточиться и оце­нить все трезво. Он знал, что языковая проверка требует раз­говора, ведь отдельно произнесенные фразы могли оказаться подсознательно запомнившимися. Спокойно! Ты по­мнишь ту девочку? Служанку-подростка? Она была одержима и в бреду разговаривала на каком-то языке, кото­рый в конце концов оказался древнесирийским. Каррас пред­ставил себе, как это поразило всех, когда выяснилось, что де­вочка одно время работала в доме, где одним из квартиран­тов был студент, изучающий теологию. Накануне экзаменов он шагал по комнате, поднимался по лестнице и на ходу чи­тал вслух древнесирийские тексты. Девочка все это слышала. Спокойно! Не торопись!

— Sprechen Sie deutsch?^[7]— тихо спросил Каррас.

— Если хочешь поразвлекаться?

— Sprechen Sie deutsch? — повторил он и почувствовал, как сердце в надежде застучало еще быстрей.

— Natiirlich, ^[8] — злобно      усмехнулся      бес.—Mirabile

dictu^[9], не правда ли?

Сердце иезуита замерло. Не только немецкий, но и ла­тынь! Да еще разговорная!

— Quod nomen mihi est? — быстро спросил Каррас. (Как меня зовут?)

— Каррас.

Священник возбужденно продолжал:

— Ubi sum? (Где я?)

— In cubiculo. (В комнате.)

— Et ubi est cubiculum? (А где комната?)

— In domo. (В доме.)

— Ibi est Burke Dennings? (где Бэрк Дэннингс?)

— Mortuus. (Он умер.)

— Quomodo mortuus est? (Как он умер?)

— Inventus est capite reverso. (Его нашли co свернутой го­ловой.)

— Quis occidit eum? (Кто его убил?)

— Регана.

— Quomodo еа occidit ilium? Due mihi exacte! (Как она убила его? Расскажи мне подробно!)

— Ну ладно, пока и этого вполне достаточно,—сказал бес, оскалившись.—Достаточно. И вообще хватит. Хотя, ко­нечно, тебе и в голову не пришло, как я полагаю, что, пока ты задавал свои вопросы по-латыни, ты в уме сам же прогова­ривал и ответы на латыни.—Он рассмеялся.—Разумеется, подсознательно. И что бы мы вообще делали без этого под­сознания? Ты понимаешь, на что я намекаю, Каррас? Я сов­сем не умею говорить по-латыни. Я читаю твои мысли. Я просто нашел ответы в твоей голове.

Каррасу стало страшно. Уверенность его была поколебле­на, постоянно мучили сомнения, глубоко засевшие в его мозгу.

Демон усмехнулся и продолжал:

— Да, я знал, что до тебя это дойдет, Каррас. За это ты мне и нравишься. За это я уважаю всех разумных лю­дей.—Голова его откинулась, и он захохотал.

Мозг священника лихорадочно работал. Он пытался най­ти такой вопрос, на который можно было бы дать несколько ответов. Но, может быть, я буду думать обо всех ответах? Ладно. Тогда можно задать вопрос, на который сам не знаешь ответа! А правиль­ность его можно будет определить позже.

Он подождал, пока смех прекратился, и спросил:

— Uam profundus est imus Oceanus Indicus? (Какова глу­бина Индийского океана в самом глубоком месте?)

Глаза беса засветились.

— La plume de ma tante^[10],—злобно произнес он.

— Responde Latine^[11].

— Bon jour! Bonne nuit!^[12]

— Quam...

Каррас не договорил. Глаза беса закатились, и появилось существо, бормочущее на неизвестном языке.

Каррас с нетерпением потребовал:

— Я хочу говорить с бесом!

Ответа не было. Только дыхание.

— Quis es tu? (Кто ты?) —резко спросил он. Голос его звучал раздраженно.

Молчание.

— Дай мне поговорить с Бэрком Дэннингсом!

Существо начало икать.

— Дай мне поговорить с Бэрком Дэннингсом!!!

Икота продолжалась с равномерными промежутками. Каррас покачал головой. Затем подошел к стулу и сел на са­мый край. Сгорбившись, он принялся ждать...

Время шло. Каррас начал дремать. Вдруг он резко вски­нул голову и посмотрел на Регану. Тишина, икота прекрати­лась.

Спит?

Он подошел к кровати и посмотрел на девочку. Глаза за­крыты. Дыхание глубокое. Он нагнулся и нащупал пульс, по­том тщательно осмотрел ее губы. Они были сухими и растре­скавшимися. Каррас выпрямился, подождал еще немного, за­тем вышел из комнаты.

Он спустился в кухню в надежде найти Шарон. Шарон сидела за столом и ела суп. В руке у нее был бутерброд.

— Вам что-нибудь приготовить поесть, отец Кар- рас? — спросила она.—Вы, наверное, голодны.

— Спасибо, не надо. Я не хочу,—ответил Дэмьен и взял со стола блокнот Шарон. Достал ручку.

— Ее мучила икота. У вас есть компазин?

— Да, осталось еще немного.

Каррас писал что-то на листке и, не поднимая головы, сказал:

— Сегодня вечером поставьте половину 25-миллиграм- мовой свечки.

— Хорошо.

— У нее началось обезвоживание организма,—продол­жал он.—Поэтому я перевожу ее на внутривенное питание. Первым делом позвоните в магазин медицинского оборудо­вания и скажите, чтобы сюда доставили вот это.

Он протянул ей исписанный листок.

— Она спит, поэтому сейчас можно установить сустаген- ное питание.

— Хорошо,—кивнула Шарон. —Я все сделаю.

Выгребая ложкой остатки супа, она придвинула к себе листок и проглядела список.

Каррас молча наблюдал за ней.

— Вы ее учительница?

- Да.

— Не учили ли вы ее латыни?

Она удивилась:

- Нет.

— А немецкому?

— Только французскому. И довольно серьезно.

— Но ни немецкому, ни латыни?

— Да нет же!

— А Энгстромы, они между собой иногда говорят по-не­мецки?

— Конечно.

— Регана могла это слышать?

Шарон пожала плечами.

— Наверное.—Она встала и понесла тарелки в ракови­ну.—Да, я даже уверена в этом.

— А вы сами никогда не изучали латынь?

— Никогда.

— Но могли бы отличить ее на слух?

— Да, конечно.

— Она никогда не разговаривала по-латыни в вашем при­сутствии?

— Регана?

— С тех пор, как заболела.

— Нет, никогда.

— А на каком-нибудь другом языке? — пытался дознаться Каррас.

Шарон закрутила кран и задумалась.

— Может быть, мне это показалось, но...

- Что?

— Ну, мне показалось...—Она нахмурилась.—Я готова поклясться, что она разговаривала по-русски.

Каррас внимательно посмотрел на нее.

— А вы сами говорите по-русски? — спросил священник. В горле у него пересохло.

Шарон пожала плечами.

— Чуть-чуть. — Она сложила кухонное полотенце.—Я изучала его в колледже, вот и все.

Каррас обмяк. Она выбирала латинские слова из моей головы. Он сидел, опустив голову на руки и ни­чего не видя вокруг. Его терзали сомнения, факты. Теле­патия часто встречается в состоянии силь­ного напряжения. Человек начинает гово­рить на языке, знакомом кому-нибудь из присутствующих... Что же делать? Надо немного отдо­хнуть. А потом еще раз попробовать... еще раз... еще раз... еще раз... Он встал. Шарон, прислонившись к раковине и сложив руки, задумчиво наблюдала за ним.

— Я пойду к себе,—сказал Дэмьен.—Как только Регана проснется, позвоните мне.

— Хорошо, я позвоню.

— И насчет компазина,—напомнил он.—Не забудьте.

Она кивнула:

— Конечно, не забуду. Я все сейчас сделаю.

Каррас пытался припомнить, не забыл ли он что-то еще сказать Шарон. Так всегда: когда надо сделать очень многое, обязательно о чем-то забываешь.

— Святой отец, что происходит? — спросила Ша­рон.—Что же это? Что случилось с Реганой?

Он поднял свои поблекшие от горя и слез глаза.

— Я не знаю.

Затем повернулся и вышел из кухни.

Проходя через зал, Каррас услышал шаги. Кто-то тороп­ливо догонял его.

— Отец Каррас!

Он оглянулся. Карл нес его свитер.

— Извините,— сказал слуга, протягивая свитер священни­ку.—Я хотел сделать это раньше, но совсем забыл.

Пятна были выведены, и от свитера приятно пахло.

— Большое спасибо, Карл,—ласково сказал священ­ник.—Вы очень заботливы.

— Спасибо вам, отец Каррас. Спасибо за помощь мисс Регане.—Карл повернулся и с достоинством удалился.

Каррас смотрел ему вслед и вспоминал о том, как встре­тил его в машине Киндермана. Еще одна тайна...

Он с трудом открыл дверь. Было уже темно. С чувством отчаяния Дэмьен шагнул вперед — из одного мрака в другой.

Он перешел улицу и заспешил навстречу близкому отды- . ху, но, войдя в комнату, увидел на полу у двери записку. За­писка была от Фрэнка. Насчет пленок. Домашний телефон и «пожалуйста, позвоните...».

Дэмьен набрал номер и замер в ожидании. Руки его под­рагивали.

— Алло? — зазвучал в трубке писклявый мальчишеский голос.

— Можно мне поговорить с твоим папой?

— Да. Подождите, пожалуйста.—Трубку положили и тут же снова подняли. Опять мальчик: — А кто это?

— Отец Каррас.

— Отец Каритц?

Сердце Дэмьена бешено стучало, но он спокойно попра­вил мальчика:

— Каррас. Отец Каррас.

Трубку опять положили, и через несколько секунд раз­дался голос:

— Отец Каррас?

— Да. Здравствуйте, Фрэнк. Я тщетно пытался дозво­ниться вам.

— О, извините. Я занимался дома нашими пленками.

— Уже закончили?

— Да. Это какая-то чертовщина.

— Я и сам знаю.—Каррас пытался говорить ровным го­лосом.—Так что же там, Фрэнк? Что вы обнаружили?

— Начнем с частности...

- Ну?..

— Здесь недостаточно примеров, чтобы сказать наверня­ка, вы понимаете, но выводы сделать можно. Эти два голоса на пленках, возможно, принадлежат разным людям.

— Возможно?

— Под присягой я не стал бы на этом настаивать, но ошибка почти исключена.

— Почти исключена...—автоматически повторил Каррас. Опять сомнения...—А что насчет бреда? — спросил он без­надежно.—Это какой-нибудь язык?

Фрэнк рассмеялся.

— Что тут смешного?

— Это что, психологический тест, святой отец?

— Я вас не понимаю, Фрэнк.

— Или вы перепутали пленки, или я уж не знаю...

— Фрэнк, это язык или нет? —перебил Каррас.

— Я бы сказал, что это язык. Да, именно язык.

Каррас напрягся:

— Вы Шутите?

— Вовсе нет.

— И что это за язык?

— Английский.

Несколько секунд Каррас молчал, а потом изо всех сил закричал:

— Фрэнк, или я вас не расслышал, или вы решили надо мной подшутить?

— У вас есть магнитофон? — спросил Фрэнк.

Магнитофон стоял на письменном столе.

— Да, есть.

— Там есть кнопка реверса?

— А в чем дело?

— Есть или нет?

— Подождите.—Каррас раздраженно положил трубку на стол и снял с магнитофона крышку.—Такая кнопка есть. Но что все это значит?

— Поставьте пленку и проиграйте ее в обратную сторону.

- Что?!

— Там какие-то злые гномы.—Фрэнк рассмеялся.—В об­щем, вы прослушайте, а завтра побеседуем. Спокойной ночи, святой отец.

— Спокойной ночи, Фрэнк.

— Желаю вам хорошенько развлечься.

Каррас повесил трубку, разыскал нужную ленту и вставил ее в магнитофон. Сначала он просто прослушал ее. Покачал головой.

Ошибки быть не могло: бред —и все.

Дэмьен промотал пленку до конца и включил ее в обрат­ную сторону. Он услышал свой голос, произносящий слова наоборот. А потом голос Реганы — или еще кого-то — говоря­щий... по-английски!

— Marin, Marin, Karras, beus letus...^[13]

Английский. Какая-то чепуха, но на английском! Как она это делает, черт возьми!

Он прослушал пленку, перемотал ее и поставил снова. Потом еще раз. И только после этого осознал, что слова то­же шли в обратном порядке!

Взяв бумагу и карандаш, Дэмьен сел за стол и начал запи­сывать транскрипцию слов. Он работал увлеченно, то и дело щелкая выключателем магнитофона. Когда с этим было по­кончено, на другом листке бумаги он записал те же слова, только меняя их порядок в предложениях.

Наконец, откинулся на спинку стула и прочитал все, что у него получилось.

...опасность. Но не совсем (неразборчиво) умрет. Мало времени. Теперь (неразборчиво). Пусть она умрет. Нет, нет, так хорошо! Так хорошо в этом теле! Я чувствую! Здесь (неразборчиво). Лучше (неразборчиво), чем пустота. Я боюсь священника. Дай нам время. Бойся священника! Он (неразборчиво). Нет, не этот, а тот, кото­рый (неразборчиво). Он болен. Ах, эта кровь, почувствуй кровь, как она (поет?).

На этом месте Каррас спросил: «Кто ты?», и ответом бы­ло: «Я никто, я никто».

Тогда Каррас спросил: ((Это твое имя?» — ((У меня нет имени. Я никто. Нас много. Дай нам жить. Дай нам согреться в теле. Не (неразборчиво) из тела в пустоту, в (неразборчиво). Оставь нас, оставь нас. Дай нам жить. Каррас. (Мэррин? Мэррин?..)...»

Он вновь и вновь перечитывал написанное. Его пугали эти слова, казалось, что здесь говорят несколько людей сразу. В конце концов от многократного перечитывания текст прев­ратился в бессмысленный набор слов. Каррас отложил ли­сток и закрыл лицо руками. Это не неизвестный язык. Писать слова наоборот не считалось сумасшествием, и такое явление часто встречалось, но говорить! Переделывать произноше­ние так, чтобы при проигрывании назад слова звучали фоне- тично верно. Это было не под силу даже чрезмерно возбу­жденному интеллекту. Может, это и есть ускоренное разви­тие подсознания, на которое ссылается Юнг? Нет. Здесь что-то другое.

Каррас подошел к полкам, отыскивая книгу Юнга «Пси­хология и патология так называемых оккультных явлений», и нашел нужную страницу: «Отчет об эксперименте относи­тельно автоматического написания слов». Субъект подсозна­тельно отвечал на все вопросы анаграммами.

Анаграммы!

Он положил открытую книгу на стол, склонился над ней и прочитал часть отчета:

«3-й день.

— Что такое человек?—...

— Это анаграмма? — Да.

— Сколько в ней слов      Пять.

— Какое первое слово? — Смотри.

— Какое второе слово? —И-и-и-и.

— Смотри? Я должен разгадать его сам? — Попробуй.

Решение анаграммы субъектом было найдено:

(Жизнь в меньшей степени может.) Он сам был удивлен. Это доказывало, что в его мозгу существует интеллект, совер­шенно от него не зависимый. Поэтому он продолжал зада­вать вопросы:

— Кто ты? —Клелия.

— Ты женщина? —Да.

— Ты жила на земле? —Нет.

— Ты будешь жить? —Да.

— Когда? —Через шесть лет.

— Почему ты разговариваешь со мной?

Субъект расшифровал и эту анаграмму: (Я Клелию чув­ствую.)

4-й день.

— Это я отвечаю на вопросы? —Да.

— Клелия здесь? —Нет.

— Тогда кто здесь?—Никого.

— Клелия существует? — Нет.

— Тогда с кем я разговаривал вчера? — Ни с кем».

Каррас перестал читать. Покачал головой. Ничего сверх­нормального здесь не было: просто неограниченные возмож­ности интеллекта.

Он достал сигарету, потом снова сел и закурил. «Я н и - кто. Нас много». Жутко. Откуда она могла это взять?

«Ни с кем».

Может быть, и Клелия появилась так же? Неожиданно возникающие личности?

«Мэрри н... Мэрри н...» «Ах, эта кров ь...» «Он б о - лен»...

Утомленный взгляд Дэмьена упал на книгу «Сатана». Он вспомнил первые строки: «Не дай дьяволу увести меня...».

Каррас выпустил дым, закрыл глаза и закашлялся. Горло саднило. Глаза слезились от дыма. Он встал, повесил на дверь табличку «Прошу не беспокоить», выключил свет, задернул занавески, сбросил ботинки и рухнул на кровать. В голове мелькали обрывки мыслей. Регана, Дэннингс, Киндерман. Что делать? Он должен помочь, но как? Поговорить с епи­скопом, имея лишь то немногое, что у него есть? Нет, рано. Пока еще он не может отстаивать свою правоту до конца.

Каррас подумал о том, что неплохо было бы раздеться и забраться под одеяло. Но он слишком устал. Тяжесть собы­тий давила на него, а он хотел быть свободным.

«...Дай нам жить!»

«Дай мне жить!» — ответил он на это. Тяжелый глубокий кон постепенно окутал его.

Дэмьен проснулся от телефонного звонка. Слабой рукой он потянулся к выключателю. Интересно, сколько сейчас вре­мени? Он снял трубку. Звонила Шарон и просила’его прийти прямо сейчас. Каррас снова почувствовал себя затравленным и измученным.

Он прошел в ванную, умылся холодной водой, натянул свитер и вышел из дому.

Было еще темно. Несколько кошек в испуге шарахнулись в разные стороны.

Шарон встретила его внизу. Она была в кофте и куталась в одеяло. Вид у нее был перепуганный.

— Извините, святой отец,—прошептала Шарон,—но я подумала, что вы должны это видеть.

- Что?

— Сейчас увидите. Только тише. Я не хочу будить Крис.—Она кивком пригласила Карраса следовать за ней.

Войдя в спальню Реганы, священник ощутил ледяной хо­лод. Он нахмурился и недоуменно посмотрел на Шарон.

— Отопление включено на полную мощность,—прошеп­тала она и взглянула на Регану, на страшные белки ее глаз, сверкающие при свете ночника. Казалось, Регана находится в бессознательном состоянии. Дыхание тяжелое, полная не- подвижность. Трубка — на месте, сустаген медленно вливает­ся через нос в горло ребенка.

Шарон осторожно подошла к кровати, наклонилась и медленно расстегнула Регане воротник пижамы. Каррас с болью наблюдал за тем, как обнажается исхудалое тело де­вочки. По выступившим ребрам, казалось, можно сосчитать остаток ее дней на этой земле.

Он почувствовал, что Шарон смотрит на него.

— Я не знаю, святой отец, может быть, это уже прекра­тилось,—прошептала она.—Но вы посмотрите на грудь.

Брови Карраса поползли наверх. Он заметил, что кожа Реганы начала краснеть, но не на всей груди, а только местами.

— Вот, начинается,—шепнула Шарон.

По телу Карраса поползли мурашки, но не от холода, а от того, что он увидел на груди у Реганы. Ярко-красными ре­льефными буквами на коже четко проступили два слова:

ПОМОГИТЕ МНЕ

— Это ее почерк,—прошептала Шарон.

В 9 часов утра священник Дэмьен Каррас явился к прези­денту Джорджтаунского университета и попросил предвари­тельного разрешения на проведение ритуала изгнания дьяво­ла. Получив его, он отправился к епископу епархии. Тот серьезно выслушал рассказ Карраса.

— Вы уверены, что это настоящая одержимость? — спро­сил епископ.

— Я могу утверждать, что все признаки, описанные в «Ритуале», сходятся,—уклончиво ответил Каррас. Он все еще не осмеливался поверить в случившееся. Не разум, а сердце заставило его прийти сюда. Жалость и надежда, что внушение поможет излечить девочку.

— Вы хотели бы провести изгнание сами? — спросил епи­скоп.

Дэмьен почувствовал в себе прилив сил. Ему захотелось сбросить с себя тяжкий груз и избавиться от надоедливого призрака собственного неверия.

— Да, конечно,—ответил он.

— Как ваше здоровье?

— В порядке.

— Вам когда-нибудь приходилось делать что-нибудь по­добное?

— Никогда.

— Хорошо, мы примем решение. Конечно, в таких делах лучше всего иметь человека с опытом. Их немного, но, воз­можно, кто-нибудь вернулся из заграничной миссии. Дайте мне время подумать. Когда что-нибудь прояснится, я сразу же поставлю вас в известность.

После того как Каррас ушел, епископ связался с прези­дентом Джорджтаунского университета, и они поговорили о Дэмьене, уже второй раз за этот день.

— Да, он знает всю историю болезни,—заметил в разго­воре президент.—Я думаю, не будет вреда, если взять его в качестве помощника. В любом случае необходимо при­сутствие психиатра.

— А кого пригласить для изгнания? У вас есть какие-ни­будь предложения? Я ума не приложу.

— Здесь сейчас Ланкэстер Мэррин.

— Мэррин? Мне казалось, что он в Ираке. По-моему, я читал, что он работает на раскопках где-то в Ниневии.

— Да, рядом с Мосулом. Все правильно, только он уже закончил работу и три или четыре месяца назад вернулся. Он в Вудстоке.

— Преподает?

— Нет, работает над очередной книгой.

— Бог да поможет нам! Вам, однако, не кажется, что он слишком стар? Как его здоровье?

— Наверное, неплохо, иначе он не стал бы заниматься раскопками, не так ли?

— Думаю, вы правы.

— Кроме того, у него есть опыт, Майкл.

— Я этого не знал.

— По крайней мере, так говорят.

— Когда это было?

— Мне кажется, 10 или 12 лет назад, по-моему, в Афри­ке. Изгнание длилось несколько месяцев, он сам чуть не по­гиб.

— В таком случае я сомневаюсь, чтобы он захотел это по­вторить.

— Мы делаем то, что нам говорят, Майкл. Среди нас, священнослужителей, мятежников нет.

— Спасибо за напоминание.

— Ну и что же вы думаете?

— Я полагаюсь на вас и на архиепископа.

Этим же вечером молодой человек, готовящийся стать священником, бродил по Вудстокской семинарии штата Мэ­риленд. Он искал худого седовласого иезуита и нашел его, когда тот в раздумье прогуливался по аллеям семинарии. Юноша вручил ему телеграмму. Пожилой человек поблаго­дарил его, тепло посмотрел на юношу, затем повернулся и продолжал свои размышления. Он шел и любовался при­родой; иногда останавливался, прислушиваясь к пению мали­новки и наблюдая за поздними бабочками. Он не вскрыл те­леграмму и не прочитал ее, так как уже знал, что в ней написано. Он прочитал ее в пыльных храмах Ниневии.

Он был готов, поэтому и продолжал свою прощальную прогулку.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ «Да приидет вопль мой
пред лице твое...»

«Тот, кто остается верным любви, остается верным Богу, а Бог —ему...»

Святой Павел

Глава первая

Киндерман сидел за столом в полумраке своего тихого кабинета. Свет от настольной лампы падал на ворох докумен­тов. Рапорты полицейских и отчеты из лабораторий, вещест­венные доказательства и служебные записки. В задумчивости, он медленно разложил их в виде лепестков цветка, чтобы сгладить то мерзкое заключение, к которому они его приве­ли и которое он никак не мог принять.

Энгстром был невиновен. Во время гибели Дэннингса он был у своей дочери — снабжал ее деньгами для покупки нар­котиков. Он солгал в первый раз, чтобы не выдать ее и чтобы мать, считавшая дочь умершей, ничего не узнала. Когда Кин­дерман рассказал Эльвире, что ее отец подозревается в соуча­стии убийства Дэннингса, она согласилась все рассказать. На­шлись и свидетели, которые подтвердили рассказ. Энгстром был невиновен. Невиновен и молчалив. От него нельзя было узнать, что происходит в доме у Крис.

Киндерман нахмурился, рассматривая свой «цветок»: что-то ему не понравилось.

Он передвинул один «лепесток» немного ниже и правее и еще раз проанализировал все факты.

Киндерман уставился в самую середину своей бумажной розы, где лежала старая выцветшая обложка популярного журнала. С фотографии на него смотрели Крис и Регана. Он пригляделся к девочке: симпатичное, веснушчатое лицо, во­лосы завязаны в «хвостики», не хватает переднего зуба. Кин­дерман посмотрел в окно. На улице было темно. Моросил надоедливый дождик.

Он пошел в гараж, сел в черный автомобиль и поехал по блестящим, мокрым от дождя улицам в сторону Джорджтау­на. Припарковавшись на восточной стороне Проспект-стрит, он просидел в машине около четверти часа, глядя на окно комнаты Реганы. Может быть, нужно постучаться и потребо­вать, чтобы ему ее показали? Он опустил голову и потер лоб рукой.

Уильям В. Киндерман! Вы больны! Идите домой! Примите лекарство и ложитесь спать!

Он опять посмотрел на окно и задумчиво покачал голо­вой. Нет. Неумолимая логика руководила его поступками.

К дому подкатил автомобиль.

Детектив насторожился, повернул ключ зажигания и включил дворники.

Из такси вышел высокий пожилой человек. На нем были черный плащ и шляпа, в руках он держал видавший виды че­моданчик. Старик заплатил шоферу и остановился, осматри­вая дом с улицы. Такси тронулось и повернуло на 36-ю ули­цу. Киндерман поехал за ним. Поворачивая за угол, он заме­тил, что пожилой человек так и не двинулся с места; он стоял в туманном свете уличного фонаря, как памятник пут­нику: полный спокойствия и застывший на века.

Детектив посигналил фарами таксисту.

В это время Шарон делала Регане укол либриума, а Кар- рас и Карл держали девочку за руки. За последние два часа доза была увеличена до четырехсот миллиграммов. Это было очень много,но после временного затишья, длившегося мно­го часов, бес неожиданно проснулся в таком приступе яро­сти, что ослабевший организм Реганы не смог бы долго про­держаться.

Каррас измотался. После визита к представителю высше­го духовенства он вернулся к Крис, чтобы рассказать ей о ре­зультатах. Потом помог наладить для Реганы внутреннее пи­тание, вернулся домой и сразу же рухнул в кровать. Однако уже через полтора часа его разбудил телефонный звонок. Звонила Шарон. Регана все еще была без сознания, и ее пульс постепенно замедлялся. Каррас сразу же бросился на помощь, захватив чемоданчик с медикаментами. Он уколол Регану в ахиллесово сухожилие, чтобы посмотреть на ее ре­акцию. Реакции не было. Он с силой надавил на ноготь. То же самое. Священник забеспокоился. Хотя он знал, что при истерии и в состоянии транса иногда наблюдается невоспри­имчивость к боли, в данном случае он опасался наступления комы, которая легко могла закончиться смертью. Каррас из­мерил давление: девяносто на шестьдесят, пульс — шестьде­сят. Он оставался в комнате и делал повторные измерения каждые пятнадцать минут в течение полутора часов, пока не убедился в том, что Регана была не в состоянии шока, а в оцепенении. Шарон получила инструкцию продолжать измерять пульс каждый час. После этого Дэмьен вернулся к себе, чтобы поспать. Но его снова разбудил телефон. Ему сообщили, что «изгоняющим дьявола» назначен Ланкэстер Мэррин, а помощником — он, Каррас.

Новость потрясла его. Мэррин! Философ-палеонтолог, че­ловек, обладающий удивительным, тонким умом! Его книги всякий раз приводили в волнение церковь, потому что в них вера объяснялась с точки зрения науки, постоянно развива­ющейся материи, судьба которой — стать субстанцией духов­ной и присоединиться к Богу.

Каррас тут же позвонил Крис, чтобы передать новость, и узнал, что епископ уже сообщил ей об этом лично.

— Я ответила епископу, что Мэррин может остановиться у нас,—сказала Крис.—Это займет день или два, верно?

— Я не знаю,—ответил Каррас.

Подождав еще немного, он продолжал:

— Вы не должны слишком многого ждать от него.

— Я хотела сказать, если это поможет.—Голос Крис зву­чал подавленно.

— Я и не думал убеждать вас в том, что это не подейст­вует,—подбодрил ее Каррас.—Просто на это, возможно, по­надобится время.

— Сколько времени?

— Бывает по-разному.

Он знал, что изгнание дьявола часто затягивалось на неде­ли, а то и на месяцы. Знал, что часто вообще не помогало. Предчувствовал, что бремя лечения свалится на него очеред­ным и на сей раз последним грузом.

— Это занимает несколько дней или недель,—сказал он Крис.

После разговора Каррас почувствовал себя до предела усталым и измученным. Вытянувшись на кровати, он думал о Мэррине. Волнение и сомнения овладели им. Дэмьен счи­тал себя вполне подходящим кандидатом для проведения ри­туала, однако епископ выбрал не его. Почему? Из-за того, что Мэррину раньше уже приходилось делать это?

Он закрыл глаза и вспомнил, что для изгнания бесов вы­бирают тех, «кто набожен» и обладает «высокими душевны­ми качествами». Ему припомнился отрывок из Евангелия, ко­гда ученики спросили Христа, почему они не могут изгонять бесов, и он ответил им: «Потому, что вера ваша слаба».

Архиепископ знал о его проблеме, знал об этом и прези­дент. Может быть, один из них и рассказал епископу? Каррас повернулся на кровати и почувствовал себя недостойным, не­умеющим, отвергнутым. Эта мысль больно ужалила его. В та­ком подавленном настроении он все же заснул, и сон посте­пенно заполнил все трещины и пустоты в его сердце.

Но и на этот раз он проснулся от телефонного звонка. Рыдающая Крис сообщила, что у Реганы опять приступ. Дэ­мьен поспешил к ним и проверил у девочки пульс. Сердце бешено колотилось. Он ввел ей либриум, потом еще раз. И еще раз. После этого Каррас отправился на кухню и сел рядом с Крис за стол, чтобы выпить чашечку кофе. Крис про­сматривала одну из книг Мэррина, которые по ее просьбе бы­ли доставлены на дом.

— Мне это недоступно,—тихо сказала она. Однако по ее виду можно было догадаться, что книга ей очень понрави­лась.

Она перелистала назад несколько страниц, нашла отме­ченное место и передала книгу Каррасу. Он прочитал:

«...У нас есть установившееся мнение относительно по­рядка, постоянства и обновления материального мира, окру­жающего нас. Хотя каждая часть его преходяща и все эле­менты его движутся, все же он связан законом постоянства, и хотя он постепенно умирает, он так же постоянно и возро­ждается. Исчезновение одного только лишь дает рождение другим, и смерть-—это появление тысячи новых жизней. Каждый час бытия свидетельствует о том, как преходяще и как одновременно с этим твердо и велико сие грандиозное существование единства. Оно подобно отражению в воде: всегда одно и то же, хотя вода течет. Солнце заходит, чтобы снова взойти, ночь поглощает день, чтобы он снова родился из нее, такой же ясный, словно никогда и не угасал. Весна становится летом, а потом, пройдя лето и осень,—зимою, но тем яснее и ближе становится ее возвращение, которое все равно восторжествует над холодом, хотя к холоду весна стре­мится уже с самого первого своего мгновения. Мы горюем о майских цветах, потому что они непременно завянут, но мы знаем, что однажды май непременно возьмет вверх над ноябрем, и этот круговорот никогда не остановится. Это учит нас надеяться и никогда ни в чем не отчаиваться...»

— Да, это красиво,—тихо сказал Каррас, не отрывая взгляда от книги.

Сверху послышался крик беса:

— Негодяй! Подонок! Набожный лицемер!..

— Она всегда клала мне розу на тарелку... утром... перед тем, как мне уходить на работу.

Каррас вопросительно посмотрел на Крис.

— Регана,—пояснила она и опустила глаза.—Я совсем за­была, что вы ее раньше никогда не видели.—Крис высморка­лась и коснулась пальцами век.

— Вам налить немного бренди в кофе, отец Кар- рас? — спросила она, силясь придать голосу бодрость.

— Спасибо, не нужно.

— А для меня просто кофе не подходит,—прошептала она.—Я налью себе бренди, если вы не возражаете.

Крис вышла из кухни.

Оставшись один, Каррас мелкими глотками допил свой кофе. Ему было тепло в свитере, надетом под рясу. То, что он не смог успокоить Крис, слегка расстроило его. Он вдруг вспомнил свое детство, и ему стало грустно. У него жила со­бачонка Джинджер, простая дворняга, которая однажды за­болела и лежала в ящике прямо в его комнате. Ее все время лихорадило и рвало, и Каррас укрывал ее полотенцами, за­ставлял пить теплое молоко. Потом пришел сосед и сказал, что собака больна чумкой. Он покачал головой и добавил: «Надо было сразу же делать уколы». Однажды он вышел из школы... на улицу... они шли парами... И на углу его ждала мать... она была очень грустная... потом она взяла его за руку и вложила в нее монетку в полдоллара... он тогда еще обра­довался: так много денег!., и тут же раздался ее голос, мяг­кий и нежный: «Джинджер больше нет...»

Он посмотрел на горькую черноту в чашке и ощутил хо­лод утраты.

— Проклятый святоша!!!

Бес все еще был в бешенстве.

«Надо было сразу же делать уколы».

Каррас вернулся в спальню Реганы и удерживал ее, пока Шарон делала укол либриума. Доза на этот раз составляла пятьсот ^миллиграммов.

Шарон прижала тампон к месту укола, и тут Каррас изу­мленно взглянул на Регану. Ругательства на этот раз относи­лись не к ним, а к кому-то другому, кто был невидим и нахо­дился далеко отсюда.

— Я сейчас вернусь,—сказал он Шарон и спустился на кухню, где в одиночестве за столом сидела Крис, подливая себе в кофе бренди.

— Вы не передумали, святой отец? — спросила она.

Он отрицательно покачал головой и устало опустился на стул.

— Вы разговаривали с ее отцом?

— Да, он звонил.—Молчание.—Он хотел поговорить с Рэге.

— И что же вы ему сказали?

— Я сказала, что она ушла в гости.

Снова тишина. Каррас взглянул на Крис и увидел, что она смотрит на потолок. Он заметил, что крики наверху наконец смолкли.

— Мне кажется, либриум подействовал,—с удовлетворе­нием произнес Каррас.

В дверь позвонили. Он посмотрел на Крис, и она уловила догадку в его глазах.

Киндерман?

Потянулись долгие секунды. Они ждали. Уилли отдыха­ла, Шарон и Карл были еще наверху. Крис резко поднялась и пошла в комнату. Она приподняла занавеску и посмотрела в окно на незваного гостя. Слава Богу! Это не Киндер­ман. Вместо детектива она увидела высокого пожилого муж­чину в поношенном плаще. Склонив голову, он терпеливо ждал под дождем, держа в руках старомодный, потертый че­моданчик.

Звонок прозвенел еще раз.

Кто он?

Удивленная Крис, пошла к выходу, приоткрыла дверь и высунулась в темноту.

— Я вас слушаю.

Поля шляпы скрывали глаза незнакомца.

— Миссис Макнейл? — раздался его голос. Он был чи­стым, мягким и вместе с тем достаточно уверенным.

Старик снял шляпу, и Крис увидела глаза, которые оше­ломили ее. Умные и добрые, они словно сияли и были на­полнены пониманием и состраданием. Они излучали тепло, и источник этой целительной энергии был одновременно в них самих и вовне, и поток этот не имел границ.

— Я —отец Мэррин.

Секунду она непонимающе смотрела на него, на его ху­дое лицо аскета, на рельефные, тщательно выбритые скулы, а потом поспешно распахнула дверь:

— О Боже! Пожалуйста, входите! О, входите! Видите ли, я... В самом деле! Я не знаю, где мои...

Он вошел в дом, и она закрыла дверь.

— То есть я хочу сказать, что я ждала вас только завтра утром!

— Да, я знаю,—услышала она в ответ. Крис обернулась и увидела, что отец Мэррин стоит, склонив голову набок, и смотрит вверх, как будто слышит что-то, нет, чувствует чье-то невидимое присутствие... Какие-то отдаленные вибра­ции, которые ему давно знакомы. Она с удивлением наблю­дала за пришельцем.

— Можно я помогу вам, святой отец? Мне кажется, ваш багаж слишком тяжел.

— Спасибо,—мягко ответил он.—Этот чемодан —как часть меня самого: такой же старый... и потрепанный.—Отец Мэррин опустил глаза, и в них мелькнуло что-то совсем доб­рое и ласковое.—Я привык к грузу... Отец Каррас здесь?

— Да, он на кухне. Кстати, вы сегодня обедали, святой отец?

Послышался скрип открываемой двери.

— Да, я поел в поезде.

— Вы не хотите еще перекусить?

Через секунду дверь закрыли.

— Нет, спасибо.

— Этот противный дождь,—сокрушалась Крис.—Если бы я только знала, что вы приедете, я бы вас встретила на вокзале.

— Это не важно.

— Вы долго искали такси?

— Всего несколько минут.

— Все равно я перед вами виновата, святой отец!

С лестницы быстро спустился Карл, взял из рук священ­ника чемодан и понес его через зал.

— Вам приготовлена постель в кабинете, святой отец,— засуетилась Крис.—Там очень удобно, я подумала, что вы лю­бите, когда вас не беспокоят. Я провожу.—Она шагнула впе­ред и остановилась.—Или, может быть, вы хотите повидать отца Карраса?

— Прежде всего я хотел бы повидать вашу дочь,—сказал Мэррин.

Она удивилась.

— Прямо сейчас, святой отец?

— Да, прямо сейчас.

— Она спит.

— Не думаю.

— Ну, если...

И тут Крис вздрогнула, услышав, как сверху раздался приглушенный яростный крик беса. Он был похож на вопль заживо похороненного человека.

— Мэр-р-р-ри-и-и-и-и-н-н-н!!!

За этим последовал глухой удар, потрясший стены спальни.

— О, Боже всемогущий! —Крис прижала руки к груди и онемела от ужаса. Священник не шевелился. Он смотрел наверх, напряженно и сосредоточенно, и в глазах его не было и намека на удивление. Даже больше, отметила про себя Крис, он, похоже, узнавал этот голос.

Еще один удар потряс стены.

— Мэр-р-р-и-и-и-н-н-н-н-н-н!!!

Иезуит медленно двинулся вперед, не обращая внимания ни на Крис, ни на Карраса, внезапно появившегося в дверях кухни. Жуткие удары о стены не прекращались. Отец Мэр- рин хладнокровно подошел к лестнице, и рука его, тонкая и изящная, будто вылепленная из гипса, легко заскользила вверх по перилам.

Каррас подошел к Крис и вместе с ней наблюдал, как Мэррин вошел в спальню Реганы и закрыл за собой дверь. Несколько секунд было тихо. Внезапно раздался резкий хо­хот дьявола, и Мэррин вышел из комнаты. Он закрыл за со­бой дверь и пошел в зал. Дверь в спальню снова открылась, оттуда выглянула удивленная Шарон.

Иезуит быстро спустился по лестнице и протянул руку Каррасу, ждавшему его внизу.

— Отец Каррас...

— Здравствуйте, святой отец.

Мэррин стиснул руку Карраса и серьезно посмотрел ему в глаза.

Сверху доносились дикий хохот и ругательства в адрес Мэррина.

— Вы очень плохо выглядите,—сказал Мэррин.—Вы устали?

— Нет. А почему вы об этом спрашиваете?

— У вас есть с собой плащ?

Каррас отрицательно покачал головой.

— Тогда возьмите мой,—сказал седовласый иезуит, рас­стегивая пдащ.—Я попросил бы вас принести мне рясу, два стихаря, орарь, немного святой воды и два экземпляра «Риту­ала».—Он протянул плащ изумленному Каррасу.—Мне ка­жется, надо начинать.

Каррас нахмурился:

— Что вы имеете в виду? Прямо сейчас?

— Да, именно так.

— Может быть, вы сначала хотите послушать ее исто­рию, святой отец?

— Зачем?

Мэррин непонимающе поднял брови.

Каррас понял, что ему нечего на это ответить, и отвел взгляд от чистых бесхитростных глаз.

— Хорошо,—ответил он.—Я сейчас все принесу.

Мэррин посмотрел на Крис.

— Вы не возражаете, если мы начнем сразу же? —тихо спросил он.

Она смотрела на него и чувствовала, как все ее существо наполняется облегчением, решимостью и уверенностью. Эти чувства обрушились внезапно, как гром среди ясного неба.

— Вы, наверное, устали, святой отец? Не хотите ли ча­шечку кофе? Его только что заварили.—Голос ее звучал на­стойчиво, и в то же время в нем прослушивались нотки мольбы.—Он горячий. Не хотите, святой отец?

Мэррин заметил ее усталые глаза и то, как она нервно сжимала и разжимала кулаки.

— Да, с удовольствием,—тепло сказал он.— Спасибо. Ес­ли только вас это не затруднит.

Крис провела его на кухню, и через минуту он уже дер­жал в руке чашку с черным кофе.

— Хотите, я налью в кофе немного бренди, святой отец? Мэррин склонил голову и ровным голосом произнес:

— Врачи не разрешают.—И добавил, протягивая ей чаш­ку: — Но, слава Богу, воля у меня слабая.

Крис увидела веселую искорку в его глазах и налила ему бренди.

— Какое у вас чудесное имя,—сказал он.—Крис Мак­нейл. Это не псевдоним?

Она налила себе немного бренди и покачала головой.

— Нет, мое настоящее имя не Эсмеральда Глютц.

— Ну и слава Богу,—пробормотал Мэррин.

Крис улыбнулась.

— А что такое Ланкэстер, святой отец? Такое необычное имя. Вас назвали в чью-нибудь честь?

— В честь грузового судна. Или в честь моста. Да, по­мнится, это был мост.—Он задумался, потом продол­жил;—Дэмьен! Как бы мне хотелось, чтобы меня звали Дэ­мьен! Это имя священника, который посвятил свою жизнь прокаженным острова Молокай. В конце концов он сам забо­лел. Прекрасное имя. Я считаю, что если бы меня звали Дэ­мьен, я даже согласился бы на фамилию Глютц.

Крис засмеялась, и ей стало легче. Некоторое время они разговаривали с Мэррином о домашних делах и разных ме­лочах. В дверях появилась Шарон. Мэррин встал, как будто только и ждал ее появления, отнес кружку в мойку, ополос­нул ее и аккуратно поставил в сушилку.

— Спасибо, кофе был очень вкусный, как раз то, что надо.

— Я провожу вас в вашу комнату.

Он поблагодарил и пошел за ней к кабинету.

— Если вам что-нибудь понадобится, святой отец, скажи­те мне.

Он положил ей руку на плечо и ободряюще сжал его. Крис почувствовала, как в нее вливаются сила и тепло. И по­кой. Она явно ощутила покой! И еще одно странное чув­ство... безопасности.

— Вы очень добры.—Ее глаза улыбались.—Благодарю вас.

Он опустил руку и посмотрел ей вслед. Но как только Крис скрылась, лицо его исказилось от боли. Мэррин вошел в кабинет и тщательно закрыл дверь. Из кармана брюк он до­стал коробочку с надписью «аспирин», открыл ее, вынул отту­да таблетку нитроглицерина и осторожно положил ее под язык...

Крис прошла на кухню. Прислонившись к двери, она смотрела на Шарон, которая стояла у плиты и, положив руки на кофейник, ждала, когда подогреется кофе.

— Послушай, дружок, почему ты не хочешь отдо­хнуть? — озабоченно спросила Крис.

Молчание. Казалось, Шарон была погружена в размышле­ния. Потом она повернулась и уставилась на Крис.

— Извини. Ты что-то сказала?

Крис заметила какое-то напряжение в ее лице.

— Что произошло наверху, Шарон?

— Где произошло?

— В комнате. Когда туда вошел отец Мэррин.

— Ах, да...—Шарон нахмурилась.—Да. Это было за­бавно.

— Забавно?

— Странно. Они только...—Она запнулась.—Ну, в об­щем, они молча посмотрели друг на друга, а потом Регана, то есть это существо, сказало...

— Что сказало?

— Оно сказало: «На этот раз ты проиграешь».

— А потом?

— Это все,—ответила Шарон.—Отец Мэррин повернул­ся и вышел из комнаты.

— А как он при этом выглядел? — спросила Крис.

— Забавно.

— О Боже, Шарон, оставь в покое это слово! — вспылила Крис и хотела добавить еще что-то, но вдруг заметила, как Шарон склонила голову набок, будто к чему-то прислушива­лась.

Бес внезапно прекратил бушевать, и еще... что-то тревож­ное и тягостное разливалось в воздухе вокруг них.

Женщины уставились друг на друга.

— Ты тоже это чувствуешь? — спросила Шарон.

Крис кивнула. Дом. Что-то было в самом доме. Напряже­ние. Воздух постепенно сгущался, в нем явно угадывалась пульсация, вибрация какой-то посторонней энергии.

Звонок у входной двери вывел их из оцепенения.

— Я открою.

Шарон пошла в холл и открыла дверь. Вернулся Каррас и принес с собой картонную коробку из-под белья.

— Спасибо, Шарон.

— Отец Мэррин в кабинете,—сообщила она Дэмьену.

Каррас осторожно постучал и вошел, неся коробку на вы­тянутых руках.

— Извините, святой отец,—сказал он.—Я немного...

Каррас неожиданно остановился. Мэррин, одетый в брю­ки и рубашку с короткими рукавами, стоял на коленях у кро­вати и молился, опустив голову на сложенные руки. Каррас секунду стоял неподвижно, как будто вдруг очутился в детст­ве и увидел себя, бегущего куда-то вперед с перекинутой че­рез руку рясой дьячка.

Он перевел взгляд на коробку из-под белья, на еще не просохшие капельки дождя. Потом медленно подошел к ди­вану и молча выложил на него содержимое коробки. Закон­чив эту процедуру, он снял плащ и аккуратно повесил его на стул, взял стихарь из белой материи и стал надевать поверх рясы. Он услышал, как Мэррин встал и сказал:

— Спасибо, Дэмьен.

Каррас повернулся к нему, поправляя одежду. Мэррин подошел к дивану и оглядел принесенные вещи.

Каррас взял в руки свитер.

— Я подумал, может быть, вы наденете под рясу вот это, святой отец? —сказал он, протягивая его Мэррину.—В ком­нате иногда становится очень холодно.

Мэррин дотронулся до свитера.

— Вы очень внимательны, Дэмьен.

Каррас взял с дивана рясу Мэррина и молча наблюдал, как тот надевает свитер. Только теперь он ощутил величие, силу этого человека, этой минуты, тишины дома, которая сейчас давила и душила его

Он опомнился, когда почувствовал, что Мэррин тянет у него из рук рясу.

— Вы знакомы с правилами ритуала, Дэмьен?

— Да,—коротко ответил Каррас.

Мэррин начал застегиваться.

— Особенно важно не вступать с бесом в разговоры...

Бес. «Он произнес слово как бы между прочим»,—поду­мал Каррас. Именно это и поразило его.

— Мы можем спрашивать только очень немногое,—ска­зал Мэррин, застегивая пуговицу на воротнике.—И помните, что все излишнее — чрезвычайно опасно.—Он взял стихарь и надел его поверх рясы.—Ни в коем случае не прислуши­вайтесь к тому, что он говорит. Бес — лжец. Он будет лгать, чтобы смутить нас, но при этом будет подмешивать к своей лжи долю правды. Это психологическая атака, Дэмьен. И очень серьезная. Не слушайте его. Помните об этом и не слушайте.

Каррас передал ему епитрахиль^[14], и Мэррин спросил:

— Вы еще что-то хотите узнать, Дэмьен?

Каррас отрицательно покачал головой.

— Нет, но я думаю, что вам стоит познакомиться с раз­ными личностями, которыми одержима Регана. Пока что их три.

— Всего одна,—мягко ответил Мэррин, поправляя оде­жду. На секунду он крепко сжал епитрахиль, и на лице его появилось мучительное выражение страдания и боли. Потом он взял «Ритуал» и дал один экземпляр Каррасу.

— Литании святым мы пропускаем. У вас есть святая вода?

Каррас вынул из кармана маленький пузырек, заткнутый пробкой. Мэррин взял его и кивнул в сторону двери:

— Идите, пожалуйста, первым, Дэмьен.

Наверху в напряженном ожидании стояли Крис и Ша­рон. На них были надеты теплые кофты и свитеры. При зву­ке открываемой двери они повернулись и, глядя вниз, увиде­ли, что к лестнице идут Каррас и Мэррин.

«Высокие,—подумала Крис,—какие они высокие и вели­чественные!»

Наблюдая за тем, как Каррас подходит все ближе и бли­же, Крис возликовала. Ко мне на помощь пришел мой старший брат, иберегись теперь, прокля - тый! Она ощутила сильное сердцебиение.

Около двери в комнату иезуиты остановились. Увидев теплую одежду Крис, Каррас нахмурился.

— Вы тоже собираетесь пойти туда?

— Мне показалось, что так будет лучше.

— Не надо, прошу вас,—принялся убеждать ее Кар- рас.—Не надо. Вы совершите большую ошибку.

Крис вопросительно посмотрела на Мэррина.

— Отцу Каррасу виднее,—спокойно ответил тот.

— Хорошо,—в отчаянии произнесла она и прислонилась к стене.—Я буду ждать здесь.

— Какое второе имя у вашей дочери? — спросил Мэррин.

— Тереза.

— Прекрасное имя.—Мэррин ободряюще посмотрел ей прямо в глаза, потом перевел взгляд на дверь. Крис вновь по­чувствовала какое-то напряжение, будто темнота сгущалась и давила на нее. Изнутри. Оттуда, из спальни.

— Все в порядке,—тихо произнес Мэррин.

Каррас открыл дверь и сразу же отшатнулся от волны зловония и ледяного холода. В углу комнаты, сгорбившись на стуле, сидел Карл. На нем был старый зеленый охотничий костюм. Карл вопросительно посмотрел на Карраса. Иезуит перевел взгляд на беса, чей яростный взгляд сверлил фигуру Мэррина.

Каррас подошел к кровати и встал в ногах у беса, а Мэр­рин, высокий и стройный, подошел сбоку. Он остановился и склонился над кроватью.

Гнетущая тишина воцарилась в комнате. Регана облизну­лась распухшим, почерневшим языком. Раздался звук, похо­жий на шорох пергамента.

— Ну что, чирей проклятый,—проскрипел бес.—Нако­нец-то! Наконец-то ты явился собственной персоной!

Старый священник поднял руку и перекрестил кровать, а потом и всю комнату. Повернувшись, он открыл пузырек со святой водой.

— Ах, ну да! Вот и святая моча!— зарычал бес.—Семя святых!

Мэррин поднял пузырек, и лицо беса исказилось от зло­сти.

— Давай же.

Мэррин начал разбрызгивать воду. Бес вскинул голову и затрясся от ярости.

— Давай, продолжай! Валяй, Мэррин! Вымочи нас! Пото­пи нас в своем поту! Ведь твой пот священный, святой Мэр­рин! А теперь нагнись и испусти немного благовония!

— Молчи!

Слово вылетело, как стрела. Каррас резко повернул голо­ву и с удивлением посмотрел на Мэррина, который повелева- юще глядел на Регану. Бес замолчал. Он тоже смотрел на Мэррина, и в глазах его мелькнуло сомнение. Бес насторо­жился.

Мэррин закрыл пузырек, встал на колени у кровати, за­крыл глаза и начал читать «Отче наш».

Регана плюнула, желтоватый комок слюны попал в лицо Мэррина и начал медленно сползать по щеке.

— ...Да приидет царствие Твое.—Мэррин достал из кар­мана платок и не спеша вытер с лица плевок.—И не введи нас во искушение.

— Но избави нас от лукавого,—подхватил Каррас и ко­ротко взглянул на Регану.

Ее глаза закатились так, что были видны одни белки. Кар- рас встревожился, почувствовав усилившийся в комнате хо­лод. Он вернулся к тексту и стал следить за молитвой.

— Бог и Отче наш, я взываю к святому имени Твоему, молю о милосердии Твоем, сжалься и помоги мне одолеть врага Твоего, который измывается над созданием Твоим, по­моги мне, Боже,—продолжал молиться Мэррин.

— Аминь,—произнес Каррас.

— Боже, создатель и защитник рода человеческого, сжалься, смилуйся над рабой Твоей, Реганой-Терезой Мак­нейл, чьи душа и тело находятся в лапах врага нашего, иску­сителя, который...

Каррас услышал, что Регана зашипела, и взглянул на нее. Она выпрямилась, закатила глаза и быстро задвигала языком. При этом голова ее тоже двигалась, каку кобры.

Каррас снова ощутил беспокойство и снова заглянул в текст.

— Спаси рабу Твою,—молился Мэррин, читая «Ритуал».

— Которая верует в Тебя, Господи,—отзывался Каррас.

— Пусть же она найдет защиту в Тебе...

— И избавь ее от врага...

Мэррин продолжал читать молитву.

Вдруг Каррас услышал испуганный крик Шарон. Он бы­стро повернулся и увидел, что та в оцепенении уставилась на кровать. Каррас обернулся назад и обомлем. Передняя часть кровати медленно отрывалась от пола!

Он не верил своим глазам. Четыре дюйма. Полфута. Фут. Потом начали подниматься и задние ножки.

— Gott in Himmel!^[15]  — в ужасе прошептал Карл.

Кровать поднялась еще на фут и зависла в воздухе, мед­ленно покачиваясь и кренясь, будто плавала по поверхности тихого озера.

— Отец Каррас! — послышался сзади шепот.

Регана извивалась и шипела.

— Отец Каррас!

Дэмьен обернулся. Мэррин смотрел на него в упор, кив­ком указывая на «Ритуал», который Каррас держал в руках.

— Ответьте, пожалуйста, Дэмьен.

Каррас недоуменно посмотрел на него.

— Не позвольте же бесу возыметь власть над нею,—тихо и уверенно повторил Мэррин.

Каррас торопливо заглянул в книгу и с гулко бьющимся сердцем прочитал ответ:

— И пусть порожденный несправедливостью не сможет причинить ей зла.

— Господи, услышь мою молитву,—продолжал Мэррин.

— Да приидет вопль мой пред лице Твое.

— Господь с нами!

— И с душами нашими!

Мэррин начал читать следующую молитву, и Каррас опять посмотрел на кровать. Дрожь пробежала по всему те­лу. Она там! Она там! Прямо передо мной! Вот она! Он услышал, как открылась дверь, и оглянулся. Шарон и Крис, вбежав в комнату, остановились как вкопанные, все еще не веря своим глазам.

— Боже мой!

— ...Всемогущий Боже, Господи...

Мэррин поднял руку и будничным жестом три раза пере­крестил лоб Реганы, продолжая читать молитву из «Ритуала»:

— ...Который послал своего сына единородного сражать­ся против врага нашего...

Шипение прекратилось, и из перекошенного рта Реганы исторгся душераздирающий бычий рев.

— ...вырви из когтей торжествующего дьявола рабу Твою, созданную по образу и подобию Твоему...

Мычание становилось все сильнее, заставляло тело содро­гаться, проникало в каждую клеточку, в каждый нерв.

— Господи, создатель наш, отец наш...—Мэррин спокой­но вытянул руку и прижал орарь^[16] к шее Реганы: —И сатана был низвергнут с небес и упал на землю, повергая в ужас...

Рев прекратился. Комната заполнилась тишиной. Потом обильная и зловонная рвота ровными толчками поползла изо рта Реганы, покрывая ее лицо толстым слоем и стекая, как лава, на руки Мэррина.

— Протяни руку свою, изгони злого беса из Терезы-Рега­ны Макнейл, которая...

Каррас смутно слышал, как дверь снова открылась, и Крис вылетела из комнаты.

— Выгони его, преследующего невинных...

Кровать начала медленно раскачиваться, накренилась и стала двигаться вверх-вниз, а потом вправо-влево, но Мэр- рину удалось приспособиться и к этим движениям. Он плот­но прижимал орарь к шее Реганы, которую все еще рвало.

— Пополни дух наш отвагой, чтобы мы смогли смело сражаться с нечистым...

Неожиданно кровать замерла. Каррас увидел, как она спокойно, подобно перышку, заскользила вниз и с приглу­шенным стуком опустилась на коврик.

— ...Господи, дай нам силу... Услышь мою молитву,—ти­хо произнес Мэррин.

Он сделал шаг назад, и комната затряслась от его приказа:

— Я изгоняю тебя, нечистый дух, и всякую сатанинскую силу! Все порождение ада!

Мэррин, встряхнув рукой, сбросил комки рвоты на коврик:

— Это Христос приказывает тебе, чье слово усмиряет ве­тер и море! Тот, кто...

Регану перестало рвать. Она сидела молча и смотрела на Мэррина. Стоя в ногах кровати, Каррас с напряжением на­блюдал за всем происходящим, его потрясение понемногу стало проходить, но в мозгу с новой силой вспыхнули сомне­ния. Он вспомнил сеансы спиритизма, психокинез, силу мыс­ли и напряжения у подростков и нахмурился. Потом подо­шел к кровати и взял Регану за запястье. И тут же понял, что опасения его были не напрасны. Пульс у Реганы возрос до не­вероятной частоты. Каррас считал удары, глядя на свои часы, и не мог поверить, что сердце способно выдержать такой ритм.

— Это Он приказывает тебе, Тот, Кто сверг тебя с небес!

Властные заклинания Мэррина отдавались эхом в созна­нии Карраса, а в это время пульс Реганы неумолимо продол­жал учащаться. Все быстрее и быстрее билось ее сердце. Тон­кие струйки пара поднимались от рвоты вверх. Каррас при­смотрелся и почувствовал, как волосы у него на голове стано­вятся дыбом. Очень медленно, как в кошмарном сне, санти­метр за сантиметром, голова Реганы начала поворачиваться, вращаться, как у куклы, шея при этом хрустела, как старый, несмазанный механизм, и ее страшные, сверкающие глаза уставились прямо на него.

— ...и посему трепещи в страхе, Сатана...

Голова медленно повернулась назад, в сторону Мэррина.

— ...ты, попирающий справедливость! Породитель смер­ти! Предатель рода человеческого! Ты, отбирающий жизнь, ты...

Каррас устало огляделся по сторонам. Накал в лампах не­ожиданно ослаб, и они очутились в страшном, мигающем по­лумраке. Дэмьена передернуло. Становилось все холоднее и холоднее.

— ...ты, повелевающий убийцами, ты, враг...

Приглушенный удар потряс комнату. Потом еще один. Затем стал слышен ритмичный стук, сотрясающий стены, и пол и раскалывающий потолок. Стук этот словно пытался войти в ритм с биением бесовского сердца.

— Уходи прочь, чудовище! Твоя доля —быть в изгнании! Твое жилище — в гнезде гадюк! Ползай же, подобно им! Сам Бог повелевает тебе! Кровь и...

Стук усилился, удары раздавались все чаще и чаще.

— ...Приказываю тебе...

И еще чаще.

— ...именем судьи всех живых и мертвых, именем созда­теля...

Шарон вскрикнула, зажимая уши руками. Удары стали оглушительными и раздавались с бешеной скоростью.

Пульс у Реганы стал таким частым, что его невозможно было подсчитать. С другой стороны кровати подошел Мэр­рин и медленно перекрестил грудь Реганы, покрытую слоем рвоты. Его молитва была полностью заглушена грохотом.

Неожиданно Каррас почувствовал, что сердцебиение ста­ло уменьшаться. Когда Мэррин перекрестил Регане лоб, гро­хот прекратился, словно по мановению безумного дирижера.

— Господи, повелитель на земле и в небесах, Господи, властелин над всеми ангелами и архангелами...—Каррас при­слушивался к молитве, а пульс становился все реже и реже...

— Гордец, скотина Мэррин! Подонок! Ты все равно про­играешь! Она умрет! Поросенок сдохнет!

Мерцающий туман поредел. Бес вновь с ненавистью наки­нулся на Мэррина:

— Развратная гадина! Еретик! Заклинаю тебя: повернись, посмотри на меня! Посмотри на меня, дрянь! — Бес дернулся и плюнул в лицо Мэррину, зашипев: — Вот так твой хозяин исцеляет слепых!

— Господи, создатель всего живого...—молился Мэррин, доставая в то же время платок и вытирая лицо.

— Последуй теперь его примеру, Мэррин! Давай же! Со­верши чудо... Исцели поросенка, святой Мэррин!

— ...Освободи рабу свою...

— Лицемер! Тебе же плевать на свинью! Тебе на всех плевать! Ты отдал ее нам на растерзание!

— ...Я смиренно...

— Врешь! Ты врешь! Расскажи нам, где ты растерял свою смиренность? В пустыне? На развалинах? В могилах, куда ты позорно сбежал от своих друзей? Куда ты нагло смылся? Как ты смеешь разговаривать после этого с людьми, ты, вшивая блевотина!..

— ...отпусти...

— Твое место в гнезде у павлина, Мэррин! Твоя участь — остаться наедине с самим собой! Уединись где-ни­будь подальше и поговори сам с собой, ведь тебе больше нет равных!Мэррин продолжал молиться, не обращая внимания на поток оскорблений.

Каррас попытался сосредоточиться на тексте. Мэррин чи­тал отрывок из Библии:

— «...он сказал «легион», потому что много бесов вошло в него. И они просили Иисуса, чтобы не повелевал им идти в бездну. Тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бе­сы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позво­лил им. Бесы, вышедшие из человека, вошли в свиней, и бро­силось стадо из крутизны в озеро, и потянуло, и...»

— Уилли, у меня для тебя хорошие вести!— заскрипел бес. Каррас поднял глаза и увидел в дверях Уилли, которая тут же замерла, держа в руках ворох простыней и полоте­нец.— Я облегчу твои страдания,—загремел голос бе­са.—Эльвира жива! Она жива! Она...

Уилли уставилась на него, а Карл закричал:

— Нет, Уилли, нет!

— Она наркоманка, Уилли, совершенно безнадежная...

— Уилли, не слушай!— кричал Карл.

— Сказать тебе, где она живет?

— Не слушай! Не слушай! —Карл попытался вытолкнуть Уилли из комнаты.

— Сходи, навести ее в праздник, Уилли, удиви ее! Схо­ди...

Неожиданно бес замолчал и внимательно посмотрел на Карраса, который, подсчитав пульс Реганы и найдя его нор­мальным, решил, что можно ввести немного либриума. Он попросил Шарон приготовить все для инъекции.

Шарон кивнула и быстро отошла в сторону. Когда она с опущенной головой подошла к кровати, Регана с воплем «Потаскуха!» обдала ей лицо рвотой.

Шарон остановилась как вкопанная, и тут появилась лич­ность Дэннингса и заорала:

— Проклятая шлюха!

Шарон вылетела из комнаты.

Новая личность скорчила недовольную физиономию, огляделась и спросила:

— Может быть, кто-нибудь откроет окно? Пожалуйста! Здесь такая жуткая вонища! Это просто...

— О нет-нет, не надо,—вдруг передумав, продолжал тот же голос. — Ради Бога, не делайте этого, а то еще кого-нибудь к черту угробят! — Потом Дэннингс засмеялся, подмигнул Каррасу и исчез.

— ...это он изгоняет тебя...

— Неужели, Мэррин? Да неужели? — Снова появился бес, и Мэррин молился, время от времени перекладывая орарь и крестя Регану. Бес снова принялся ругать его.

«Слишком долго длится этот приступ,—подумал Кар- рас.—Слишком уж он затянулся».

— А, вот и свиноматка появилась!— засмеялся бес.

Каррас повернулся и увидел, что к нему приближается Крис со шприцем и тампоном. Она пыталась не смотреть на него.

— Шарон переодевается, а Карл...

Каррас перебил ее коротким: «Хорошо», и она подошла с ним к кровати.

— Да-да, посмотри на свое произведение, мама-свинья! Подойди сюда! — захихикал бес.

Крис изо всех сил пыталась не смотреть на Регану, не слу­шать ее, пока Каррас потуже привязывал руки девочки.

— Посмотри на эту блевотину! — взревел бес.—Ты до­вольна? Это все из-за тебя! Да! Это все из-за того, что карьера тебе важнее всего на свете, важнее мужа, важнее дочери, важнее...

Каррас оглянулся. Крис не шевелилась.

— Давайте же! —приказал он.—Не слушайте! Давайте!

— ...твой развод! Иди к священникам! Но они тебе не по­могут!—У Крис затряслись руки.—Она сошла с ума! Она сошла с ума! Поросенок спятил! Это ты довела ее до сумас­шествия и до убийства, и...

— Я не могу.—Лицо у Крис изменилось. Посмотрев на трясущийся шприц, она покачала головой.—Я не могу делать укол!

Каррас выхватил у нее шприц:

— Ладно, протрите руку! Протирайте! Вот здесь,—твер­до приказал он.

Бес дернулся и, сверкая глазами от ярости, повернулся к нему.

— Кстати, и о тебе, Каррас!

Крис прижала тампон к руке и протерла нужное место.

— А теперь уходите!— решительно приказал Каррас, вонзая иглу в тело.

Крис вышла.

— Да, уж мы-то знаем, как ты заботишься о матерях, до­рогой Каррас!— закричал бес. Иезуит отступил и некоторое время не мог шевельнуться. Потом вынул иглу и посмотрел на закатившиеся глаза. Из горла Реганы доносилось тихое, медленное пение, похожее на голос мальчика из церковного хора:

— Tantum ergo sacramentum veneremur cernui...

Это был католический гимн. Каррас стоял как вкопан­ный, пока продолжалось жуткое, леденящее кровь пение. Он поднял глаза и увидел Мэррина с полотенцем в руках. Акку­ратно и очень осторожно он вытер рвоту с шеи и лица Реганы.

— ...et antiguum documentum..

Пение продолжалось.

Чей же это голос? И эти обрывки: Дэннингс, окно...

Каррас не заметил, как вернулась Шарон и взяла полотен­це из рук Мэррина.

— Я закончу, святой отец,—сказала она.—Уже все про­шло. Перед компазином я бы хотела переодеть ее и немного привести в порядок. Можно? Вы не могли бы на минуточку выйти?

Священники вышли в теплый полутемный зал и устало прислонились к стене.

Каррас все еще прислушивался к страшному приглушен­ному пению, раздававшемуся из комнаты. Через несколько секунд он обратился к Мэррину:

— Вы говорили... вы говорили мне, что в ней только одна... новая личность.

- Да.

Они разговаривали, опустив головы, будто на исповеди.

— А все остальное — только формы приступов. Да, здесь всего... всего один бес. Я знаю, что вы сомневаетесь. Видите ли, этот бес... В общем, я один раз уже встречался с ним. Он очень могучий, очень.

Они снова помолчали, потом заговорил Каррас:

— Говорят, что бес... появляется помимо желания жертвы.

— Да, это так... это так. Он может появиться и там, где нет греха.

— Тогда какова цель одержимости? — спросил Каррас, хмурясь.—Отчего это происходит?

— Кто знает,—ответил Мэррин, задумался на секунду, потом продолжил: — Мне, однако, кажется, что цель бе­са—не сама жертва, а другие люди, мы... те, кто видит все это, кто живет здесь. И я думаю, я уверен — он хочет, чтобы мы отчаялись, потеряли человеческий облик и сами стали зверьми, подлыми, разложившимися личностями, забывши­ми о человеческом достоинстве. В этом, видимо, и весь се­крет—дьяволу нужно, чтобы мы сами считали себя недо­стойными. Я думаю, что вера в Бога зависит не от разума, а от нашей любви, от того, считаем ли мы, что Бог любит нас...

Мэррин помолчал, а потом заговорил медленней, как бы вспоминая о чем-то:

— Он знает... бес знает, куда бить. Тогда, давно, я даже отчаялся любить ближнего своего. Некоторые люди... оттал­кивали меня. Это меня мучило, Дэмьен, и привело к тому, что я разочаровался в себе, после чего мог легко разочаро­ваться и в своем Боге. Моя вера была расшатана.

Каррас с интересом посмотрел на Мэррина.

— И что же произошло потом? — спросил он.

— ...В конце концов я понял: Бог никогда не потребует от меня того, что невозможно с точки зрения психологии, что любовь, которая нужна ему, находится во мне, она в мо­их силах и совсем непохожа на обычные эмоциональные чув­ства. Совсем непохожа! Ему нужно было только, чтобы я де­лал все с любовью, делал даже для тех, кто отталкивает меня,—а ведь это требует от нас большой любви.—Он пока­чал головой.—Конечно, все ясно и так, сейчас я понимаю, Дэмьен. Но тогда не понимал. Странная слепота. Как много мужей и жен считают, что их любовь прошла, потому что сердца их не бьются в восторге при виде возлюбленного! Бо­же!—Он снова покачал головой.—Вот здесь-то и лежит от­вет, Дэмьен... Одержимость. Не в войнах суть, как считают многие, и даже не в таких случаях, как этот... Эта девочка... бедный ребенок. Нет, главное в мелочах, Дэмьен... в бес­чувственном, мелочном непонимании. Ну, ладно. Ведь и Са­тана не нужен, чтобы началась война. Для этого достаточно нас самих... нас самих.

Из спальни все еще доносилось ритмичное пение. Мэр­рин взглянул на дверь и прислушался:

— А ведь даже от зла может исходить добро. Конечно, в каком-то смысле, который мы не можем ни понять, ни уви­деть.—Мэррин помолчал.—Возможно, что зло —это суровое испытание добра,—задумчиво продолжал он.—И, возможно даже Сатана, сам Сатана, не желая этого, делает что-то такое, что потом служит во благо добру.

— А если бес будет изгнан,—спросил Каррас,—какая га­рантия, что он больше не вернется назад?

— Я не знаю,—ответил Мэррин,—не знаю. Но такого не случалось никогда.—Он приложил руку к лицу.—Дэмьен. Какое красивое имя.

Каррас почувствовал смертельную усталость в его голосе. И что-то еще. Какое-то усилие, которым он пытался пода­вить боль.

Неожиданно Мэррин шагнул вперед, извинился и, за­крыв лицо руками, поспешил вниз, в ванную. Каррас же по­чувствовал откровенную зависть к сильной и искренней вере иезуита. Пение прекратилось. Чем же кончится эта ночь? Он глубоко вздохнул и вернулся в спальню. Регана заснула. «На­конец-то!—подумал Каррас.—И наконец-то можно отдо­хнуть».

Он нагнулся, взял ее худую руку и начал следить за се­кундной стрелкой часов.

— Почему так со мной поступили, Димми?

Дэмьен застыл от ужаса.

— Почему?

Каррас не мог сдвинуться с места, у него перехватило ды­хание. Существо смотрело на него таким одиноким и обвиня­ющим взглядом. Г л а з а его матери! Его матери!

— Ты бросил меня, чтобы стать священником, Димми, ты думал, мне будет легче...

Не смотри!

— А теперь ты меня выгоняешь?

Это не она!

— Зачем ты это делаешь?

В висках застучало, к горлу подкатил комок. Он крепко зажмурился, а голос становился все более умоляющим и страшным.

— Ты же у меня хороший мальчик, Димми! Прошу тебя! Мне страшно! Не гони меня отсюда, Димми! Ну, пожалуйста!

Это не моя мать!

— Там, снаружи, нет ничего! Только темнота, Димми! Мне будет так одиноко!— Голос ее дрожал от слез.

— Ты не моя мать,—прошептал Каррас.

— Димми, прошу тебя!

— Ты не моя мать...

— О, ради Бога, Каррас!

Это уже был Дэннингс.

— Послушай, нехорошо гнать нас отсюда! В самом деле! То есть, что касается меня, я здесь нахожусь по справедливо­сти. Сучка! Она отняла у меня тело, и мне кажется, что я по праву остался здесь, как ты думаешь? О, ради Христа, Каррас, посмотри на‘меня, а? Посмотри же! Мне не очень-то часто удается поговорить. Ну, оглянись на меня!

Дэмьен завороженно поднял глаза.

— Ну вот, так-то лучше. Послушай, она же меня убила! Не наш хозяин, Каррас, а она! Это точно! —Существо усердно затрясло головой.—Она! Я занимался своими дела­ми возле бара, и мне вдруг послышалось, что кто-то стонет.Наверху. Я должен был посмотреть, что там ее беспокоило. Ну, я пошел к ней наверх, и эта стерва, представь себе, схва­тила меня за горло! Боже, никогда в своей жизни я не видел такой силы! Она начала орать, что я как-то надул ее мамашу, и что она развелась из-за меня, и еще что-то в этом роде. Я уж точно не помню. Но уверяю тебя, милый мой, что это она выкинула меня из проклятого окна. — Голос осекся и про­должал уже фальцетом: — Она убила меня! И теперь ты считаешь, что это честно — выгонять меня отсюда? Послушай, Каррас, ну-ка ответь! Ты считаешь, это честно? А?

Каррас сглотнул.

— Да или нет? — настаивал голос.—Честно?

— Каким образом... шея оказалась свернутой? — через си­лу выдавил из себя Каррас.

Дэннингс осторожно огляделся.

— Ну, это чистая случайность... Я ведь ударился о ступе­ни, понимаешь... так что это случайность.

У Карраса пересохло в горле. Сердце бешено стучало. Он поднял руку Реганы и растерянно посмотрел на часы.

Снова появилась его мать:

— Димми, прошу тебя! Не оставляй меня одну! Если бы ты стал не священником, а доктором, мы жили бы в краси­вом доме, таком хорошем, Димми, без тараканов, я не оста­лась бы одна-одинешенька в квартире... И тогда...

В отчаянии он пытался не слушать, но голос молил:

— Димми, пожалуйста!

— Ты не моя мать...

— Боишься посмотреть правде в глаза, тварь воню­чая?—Теперь появился бес. — Веришь тому, что говорит Мэр­рин? Веришь, что он святой и хороший? Нет, он не такой!

Он гордец и недостоин уважения! Я докажу тебе, Каррас! Я докажу это, убив поросенка!

Каррас открыл глаза, но все еще не осмеливался повер­нуть голову.

— Да, она умрет, и ваш Бог не спасет ее, Каррас! И ты не спасешь ее! Она умрет из-за его высокомерия и твоего неве­жества! Сапожник! Не надо было давать ей ли­бриум!

Каррас обернулся и посмотрел в эти сверкающие побе­дой глаза.

— Пощупай пульс! — усмехнулся бес.—Ну, Каррас! По­щупай пульс!

Каррас все еще держал Регану за руку и озабоченно хму­рился. Пульс был частый и...

— Слабый? — засмеялся бес.—Ах, да! Но это ерунда. По­ка что ерунда.

Каррас взял свой чемоданчик и достал стетоскоп. Бес за­кричал:

— Послушай ее, Каррас! Хорошенько!

Каррас услышал ее далекое и слабое биение сердца.

— Яне дам ей спать!

Каррас быстро взглянул на беса и похолодел.

— Да, Каррас! — хохотал он.—Она не будет спать. Ты слышишь? Яне дам поросенку заснуть!

Каррас онемел. Бес откинул голову и злорадно ухмыль­нулся. Никто не заметил, как в комнату вернулся Мэррин, встал у кровати рядом с Каррасом и взглянул ему в глаза.

— Что такое? — спросил он.

Каррас глухо ответил:

— Бес сказал, что не даст ей спать.—И измученно посмо­трел на Мэррина.—Сердце начало сбиваться в ритме, святой отец. Если она в скором времени не получит хоть немного отдыха, она умрет от сердечной недостаточности.

Мэррин встревожился.

— Вы можете ей дать какое-нибудь лекарство, чтобы она заснула?

Каррас покачал головой.

— Нет, это опасно. Может наступить кома.

Он повернулся к Регане, которая в это время начала ку­дахтать, как курица.

— Если давление упадет еще ниже...—Он не закончил фразу.

— Что можно сделать? — спросил Мэррин.

— Ничего... ничего,—ответил Каррас.—Я не знаю, мо­жет быть, есть какие-то новые средства.—И вдруг он доба­вил: — Я хочу пригласить специалиста-кардиолога, святой отец.

Мэррин кивнул.

Каррас спустился вниз. Из кладовой раздавались всхлипы­вания Уилли и голос Карла, пытающегося успокоить ее. Крис не спала и сидела на кухне, Каррас объяснил ей необходи­мость консультации, умолчав, однако, о той опасности, кото­рая угрожала Регане. Крис согласилась, и Каррас позвонил приятелю, известному специалисту медицинского факультета Джорджтаунского университета, разбудил его и кратко изло­жил суть дела.

— Сейчас приеду,—ответил кардиолог.

Он прибыл примерно через полчаса и был очень удивлен обстановкой в комнате. С ужасом и состраданием смотрел он на Регану. Она бредила, то напевая, то издавая животные зву­ки. Потом появился Дэннингс.

— О, это невыносимо! — пожаловался он врачу. — Просто ужасно! Я надеюсь на вас, вы должны что-то сделать! Вы что-нибудь предпримете? Иначе нам некуда будет пойти, и все из-за... О, этот проклятый, упрямый дьявол!

Доктор удивленно поднял брови. Пока он измерял Рега­не давление, Дэннингс обратился к Каррасу:

— Какого черта вы здесь торчите? Вы что, не видите, что эту сучку нужно немедленно отправить в больницу? Ее место в сумасшедшем доме, Каррас! Теперь ты понимаешь, да? Да­вайте оставим в стороне все суеверия! Если она умрет, вино­ваты будете вы! Только вы! Если Он такой упрямый, это еще не значит, что и вы должны так же вести себя! Вы же врач! Вы должны понимать это, Каррас! И войдите в наше поло­жение: сейчас с жильем очень трудно, и если мы...

Вернулся бес и завыл по-волчьи. Кардиолог хладнокров­но упаковал свои инструменты и кивнул Каррасу. Обследова­ние было закончено.

Они вышли в зал. Кардиолог на секунду оглянулся на дверь в спальню и повернулся к Каррасу.

— Что за чертовщина здесь происходит, святой отец?

— Я не могу объяснить вам,—честно признался Каррас.

— Ладно.

— Что вы нашли?

Доктор был мрачен:

— Она уже на пределе. Ей нужно выспаться... прежде чем упадет давление.

— Можем ли мы ей помочь, Билл?

— Молитесь,—ответил врач.

Он попрощался и ушел. Каррас смотрел ему вслед и каж­дой клеткой, каждым нервом молил об отдыхе, о надежде, о чуде, хотя знал, что чудес не бывает.

«...не надо было давать ей либриум!»

Он вернулся в спальню.

Мэррин стоял у кровати и смотрел на Регану, ржавшую по-лошадиному. Лицо у него было грустным, потом на нем отразились смирение и, наконец, твердая решимость. Мэр­рин встал на колени:

— Отче наш...—начал он.

Регана отрыгнула на него темную вонючую желчь и за­смеялась:

— Ты проиграешь! Она умрет! Она умрет!

Каррас взял свою книгу и раскрыл ее. Потом стал наблю­дать за Реганой.

— Спаси рабу Твою,—молился Мэррин.—Перед лицом опасности.

Сердце Карраса терзалось в отчаянии. Засни! За­сни! — неустанно повторял он.

Но Регана не засыпала.

Ни на рассвете.

Ни днем.

Ни вечером.

Не заснула она и в воскресенье, когда пульс был уже сто сорок ударов в минуту и заметно ослаб. Приступы не прекра­щались. Каррас и Мэррин не переставая читали молитвы. Каррас пытался сделать все возможное: он использовал сми­рительную рубашку, чтобы свести движения Реганы до мини­мума, выгнал всех из комнаты, чтобы проверить: вдруг от­сутствие посторонних лиц приостановит приступ. Но ничего не помогало. Крик Реганы становился все более слабым, как и она сама, давление, однако, не падало. Сколько это еще мо­жет длиться? Нервы у Карраса были на пределе.

Господи, не дай ей умереть! Не дай ей уме - реть! Ниспошли ей сон! Ниспошли ей сон!

В воскресенье, в семь часов вечера, Каррас, совершенно изможденный, сидел в спальне рядом с Мэррином. Он думал о том, что ему не хватает веры, знаний, о том, что он ушел от матери, надеясь обрести положение в обществе. И о Регане. О своей ошибке. «...Не надо было давать ей либриум...»

Священники закончили очередной этап ритуала и теперь отдыхали, прислушиваясь к Регане. Она пела «Ранис Анже- ликус».

Они редко покидали комнату. Каррас вышел только один раз, чтобы принять душ и переодеться. Однако при таком хо­лоде бодрствовать было легко. Запах в комнате с утра изме­нился: теперь было похоже, что где-то поблизости находится гнилая, разложившаяся плоть. От спертого воздуха сильно тошнило. Лихорадочно следя за Реганой красными, утомлен­ными глазами, Каррас вдруг услышал какой-то звук. Будто что-то скрипнуло. Потом еще раз. Как раз в тот момент, ко­гда он моргнул. Потом до его сознания дошло, что звук доно­сится из-под его затвердевших век. Он повернулся к Мэрри- ну. Слишком уж большой дефицит сна накопился в старом организме. Это в его-то возрасте! Мэррин сидел с закрытыми глазами, опустив подбородок на грудь. Каррас с трудом под­нялся, подошел к кровати, проверил пульс Реганы и пригото­вился измерять давление. Оборачивая черную материю во­круг руки, он несколько раз подряд моргнул, чтобы прийти в себя: комната уже начала расплываться у него перед глазами.

— Сегодня мой праздник, Димми.

Сердце рванулось из груди. Потом он заглянул в глаза, которые принадлежали уже не Регане. Это были глаза его матери.

— Разве я не была к тебе добра? Почему ты бросил меня одну умирать, Димми? Почему? Почему? Почему ты...

— Дэмьен!

Мэррин крепко сжал его руку.

— Пожалуйста, идите отдохните немного!

У Карраса подкатил комок к горлу, и он молча вышел из спальни. Кофе? Да, он хотел бы выпить чашечку кофе. Но еще больше ему хотелось принять душ, побриться и пере­одеться.

Он вышел из дома, пересек улицу, вошел в подъезд и от­крыл дверь в свою комнату... Но как только он увидел свою постель...

Забудь о душе. Поспи. Хотя бы полчаса.

Едва он протянул руку к телефону, собираясь попросить, чтобы его разбудили через тридцать минут, как телефон за­звонил сам.

— Да, я слушаю,—хрипло сказал он.

— Вас ожидают, отец Каррас. Некий мистер Киндерман.

Задумавшись на секунду, Каррас ответил:

— Пожалуйста, скажите ему, что я сейчас выйду.

Повесив трубку, Каррас заметил на столе пачку сигарет «Кэмел». В ней торчала записка Дайера:

«В часовне нашли ключ от клуба Плейбой. Не твой ли, случаем? Можешь взять его в приемной».

Каррас равнодушно отложил записку, переоделся в чи­стое белье и вышел из комнаты, забыв захватить сигареты.

В приемной он увидел Киндермана, увлеченного переста­новкой цветов в большой вазе. Детектив, держа в руке розо­вую камелию, повернулся к Каррасу.

— А, святой отец! Отец Каррас! —Лицо детектива при­няло выражение озабоченности. Он быстро воткнул цветок на прежнее место и подошел к Каррасу.

— Вы ужасно выглядите! В чем дело? Вот к чему приво­дит бег по стадиону! Бросьте вы это! Послушайтесь меня!

Он взял Карраса за локоть и потянул его на улицу.

— У вас есть время? — спросил Киндерман, когда они вы­шли из приемной.

— Очень мало,—пробормотал Каррас.—А что случи­лось?

— У меня к вам небольшой разговор. Мне нужен ваш со­вет. Простой совет, ничего более.

— Какой совет.

— Одну минуточку.—Киндерман махнул рукой.—Давай­те прогуляемся, подышим воздухом. Это так полезно.—Он повел иезуита через Проспект-стрит. — Посмотрите-ка вон ту­да. Как красиво! Просто великолепно! Нет, ей-Богу, вы плохо выглядите,—повторил он.—Что случилось? Вы не больны?

«Когда же он поймет, что происходит?» — подумал про себя Каррас, а вслух произнес:

— У меня много дел.

— Тогда отложите их,—засопел детектив.—Притормо­зите немного. Отдохните. Кстати, вы видели балет Большого театра? Они выступают в Уотергейте.

— Нет.

— И я не видел. Но мне очень хочется. Балерины так изящны... Это очень красиво!

Они прошли еще немного. Каррас взглянул в лицо Кин- дерману, который в задумчивости смотрел на реку.

— Что вы задумали, лейтенант? — спросил Каррас.

— Видите ли, святой отец,—вздохнул Киндерман.— У меня появилась проблема.

Каррас мимолетом взглянул на закрытое ставнями окно Реганы.

— Профессиональная проблема?

— Частично... только частично.

— Что случилось?

— Ну, в общем...—Киндерман замялся.—В основном это проблема этики. Можно сказать так... Отец Каррас... во­прос...—Детектив повернулся и, нахмурившись, прислонился к стене здания.—Я ни с кем не мог поговорить об этом, да­же со своим капитаном, понимаете... Я не мог рассказать ему. Поэтому я подумал...—Его лицо неожиданно оживи­лось.—У меня была тетка... Это очень смешно. В течение многих лет она была просто в ужасе от моего дяди. Никогда не осмеливалась сказать ему слово; даже боялась взглянуть на него. Никогда! Поэтому когда она сердилась на него из-за чего-то, то пряталась в шкаф в своей спальне, и там, в темно­те,—вы мне не поверите! —в темноте, среди одежды и мо­ли, она ругалась. Ругалась! —на дядю! —в течение двадцати минут! И говорила все, что она о нем думает! Когда ей стано­вилось легче, она выходила из своего шкафа, шла к дяде и целовала его в щечку. Как вы считаете, отец Каррас, это хо­рошо или плохо?

— Очень хорошо,—ответил, улыбаясь, Каррас.—Так что же, сейчас я ваш шкаф? Это вы имели в виду?

— В какой-то степени.—Киндерман в задумчивости по­смотрел вниз.—В какой-то степени. Только здесь дело более серьезное, отец Каррас.—Он немного помолчал, затем доба­вил:—И шкаф должен говорить.

— У вас есть сигареты? — спросил Каррас. У него дрожа­ли пальцы.

— В моем состоянии еще и курить?

— Ах, да... Конечно, нет...—пробормотал Каррас, при­жимая ладони к стене. Перестаньте дрожать!

— Ну и доктор! Вы все еще сводите бородавки лягушка­ми, доктор Каррас?

— Жабами,—мрачно ответил Каррас.

— Вы что-то сегодня совсем не в духе,—обеспокоился Киндерман.—Что-нибудь случилось?

Каррас молча покачал головой и тихо произнес:

— Продолжайте.

Детектив вздохнул и посмотрел на реку.

— Я говорил...—Он засопел, потом почесал лоб боль­шим пальцем.—Я говорил, что... Ну, давайте предположим, что я работаю над одним делом, отец Каррас. Речь идет об убийстве.

— Дэннингс?

— Нет, я говорю чисто гипотетически. Считайте, что вы об этом ничего не знаете. Ничего.

Каррас согласно кивнул.

— Убийство похоже на ритуальное жертвоприноше­ние,— хмуро продолжал детектив, медленно подбирая сло­ва.—Давайте предположим, что в доме живут пять человек, и один из них —убийца. И я знаю об этом совершенно точ­но.—Он медленно повернул голову.—Но вот проблема... Все улики — понимаете? — указывают на ребенка, на маленькую девочку лет десяти, может быть, двенадцати... Далее... В этот дом приходит священник, очень известный, и, так как это де­ло чисто теоретическое, я, святой отец, чисто теоретически предположил, что священник вылечил однажды очень спе­цифическую болезнь. Болезнь, кстати сказать, психическую.

Каррас почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.

— И еще здесь замешан сатанизм... плюс сила. Да, неве­роятная сила. И эта выдуманная девочка могла, например, свернуть взрослому человеку шею. Да, это ей было вполне под силу.—Он кивнул головой.—Да, да... Теперь во­прос.—Киндерман в задумчивости наморщил лоб.—Видите ли... Девочка здесь ни при чем. Она сумасшедшая. И всего лишь ребенок. Ребенок! И все же ее болезнь... девочка мо­жет быть опасна. Она может убить кого-нибудь еще. Вот в чем проблема. Что делать? Я имею в виду, теоретически. Забыть об этом? Забыть и надеяться...—Киндерман замял­ся,— на то, что она поправится? Или... Святой отец, я не знаю... Это ужасное решение, просто ужасное. И мне не хо­телось бы принимать его. Как правильно поступить в таком случае? Я имею в виду теорию. Как вы считаете?

Некоторое время иезуит боролся со своими противоречи­выми чувствами, злился на себя за то, что снова ощутил страшный груз. Потом, встретив прямой взгляд Киндермана, тихо ответил:

— Я бы оставил решение вопроса тем, кто более компе­тентен.

— Я полагаю, что они это сейчас и решают. Я знал, что вы мне именно так ответите. Ну, мне пора, а то миссис Кин­дерман начнет нервничать и твердить, что вот опять обед стынет! Спасибо вам, святой отец. Мне сейчас легче... гораздо легче. Да, кстати, вы мне не откажете в любезности? Если встретите человека по имени Энгстром, скажите ему: «Эль­вира в больнице, у нее все в порядке». Он поймет. Передади­те? Если, конечно, вы его встретите.

Каррас удивленно посмотрел на него.

— Обязательно,—сказал он.—Обязательно.

— Послушайте, а когда же мы с вами сходим в кино, свя­той отец?

Иезуит опустил глаза и пробормотал:

— Скоро.

— «Скоро». Вы, как тот раввин, который говорит о мессе всегда только «скоро». Послушайте, сделайте мне еще одол­жение. Прекратите этот бег по стадиону, хотя бы ненадолго. Ходите, просто ходите. Сбавьте темп! Вы мне обещаете?

— Обещаю.

Детектив сунул руки в карманы и смиренно уставился в землю.

— Понятно,—вздохнул он.—Скоро. Всегда только «скоро».

Перед тем, как уйти, Киндерман положил руку на плечо иезуиту и крепко сжал его.

— Элия Казан шлет вам поклон.

Некоторое время Каррас наблюдал, как он шел по улице. Наблюдал с удивлением. С любовью. И поражался тем изме­нениям, которые могут происходить в сердце человека. Он прижал кулак к губам и почувствовал, как печаль исторгается из груди и затуманивает глаза. Взглянув на окно Реганы, он решил вернуться в дом.

Дверь открыла Шарон, держа в руках испачканное белье. Она извинилась:

— Я несла это вниз постирать.

Глядя на нее, он подумал было о кофе, но тут же услы­шал, как наверху бес орет на Мэррина. Он двинулся к лест­нице, но вдруг вспомнил о Карле. Где он сейчас? Дэмьен по­шел на кухню, но Карла там не было. Только Крис сидела за столом и разглядывала... альбом?

Приклеенные фотографии, вырезки из газет. Она закры­вала голову руками, и Каррас не мог разглядеть выражения ее лица.

— Извините,—тихо спросил Каррас.—Карл у себя?

Крис покачала головой:

— Он вышел.—Каррас услышал, что она всхлипну­ла.—Там есть кофе, святой отец. Вот-вот закипит.—Крис встала из-за стола и вышла из кухни.

Каррас перевел взгляд на альбом, подошел к столу и про­листал его. Он увидел фотографии маленькой девочки и с болью осознал, что смотрит на Регану: вот здесь она в день рождения, задувает свечки на торте, здесь сидит в шортах и маечке, весело помахивая рукой фотографу. Спе­реди на майке виднелась какая-то надпись, сделанная по тра­фарету: «Лагерь...» Дальше он не смог разобрать.

На следующей странице детским почерком на листке бу­маги было написано:

«Если бы вместо обычной глины Я могла бы взять самые красивые вещи, Например, радугу, Или облака, или песенку птицы, Может быть, тогда, милая мамочка, Если бы я все это перемешала, Я бы по-настоящему вылепила тебя».

Ниже: «Я люблю тебя! Поздравляю с праздником!» и под­пись карандашом: «Рэге».

Каррас закрыл глаза. На сердце стало тяжело от случай­ной встречи с чужим прошлым. Он отвернулся и стал ждать, когда закипит кофе. Выкинь все из головы! Немед - л е н н о! Прислушиваясь к бульканью закипающего кофе, он почувствовал, как у него задрожали руки, жалость вдруг пе­реросла в слепую ярость, в злость на эту болезнь, на эту боль, на страдания детей и на хрупкость тела, на чудовищную и не­преодолимую разрушительную силу смерти.

«...Если бы вместо обычной глины...»

Злоба снова медленно превращалась в сострадание, в бес­помощную жалость.

«...самые красивые вещи...»

Больше он не мог ждать. Он должен идти... Должен что-то сделать... помочь... попытаться...

Каррас вышел из кухни. Проходя мимо гостиной, он за­глянул в дверь и увидел, что Крис лежит на диване и рыдает, а Шарон сидит рядом и пытается ее успокоить. Он отвернул­ся и пошел наверх, в спальню.

Бес отчаянно ругал Мэррина:

— ...все равно ты бы проиграл! И ты знал это! Ты подо­нок, Мэррин! Скотина! Вернись! Вернись и...—Каррас пе­рестал слушать.

«...или песенку птицы...»

Он посмотрел на Регану. Ее голова была повернута в сто­рону. Приступ бесовской ярости продолжался.

«...самые прекрасные вещи...»

Он медленно подошел к своему стулу, и только тогда за­метил, что Мэррина в комнате нет. Когда же Дэмьен напра­вился к Регане, чтобы измерить давление, то споткнулся о распростертое тело на полу. Мэррин лежал возле самой кровати, безвольно раскинув руки, лицом вниз. В ужасе Кар- рас опустился на колени, перевернул тело и увидел страш­ное, посиневшее лицо. Он взял его за руку в надежде нащу­пать пульс. Жгучая, невыносимая боль пронзила его сердце: Мэррин был мертв!

— ...священная напыщенность! Умер, да? Умер? Кар- рас, вылечи его! —заорал бес.—-Верни его, дай нам за­кончить, дай нам...

«Сердечная недостаточность. Коронарная артерия не вы­держала...»

— О Боже всевышний! — чуть слышно простонал Каррас, закрыл глаза и затряс головой. Он не хотел, не мог поверить. В безумном порыве горя он изо всей силы сжал бледное за­пястье Мэррина, будто хотел выжать из мертвых сухожилий пропавшее биение жизни.

— ...набожный...

Каррас заметил крошечные таблетки, раскатившиеся по всему полу. Нитроглицерин. Глазами, красными от слез, он посмотрел на мертвое тело Мэррина. «...идите и отдохните немного, Дэмьен...»

— Даже черви не будут жрать твои останки, ты...

Каррас услышал слова беса, и его заколотило от злобы. Не слушай!

— ...гомосек...

Не слушай! Не слушай!

На лбу у Карраса вздулись пульсирующие жилы. Он под­нял руки Мэррина и стал осторожно складывать их на груди.

Плевок вонючей слюны угодил прямо в глаз Мэррину.

— Последний обряд! — обрадовался бес, запрокинул го­лову и дико захохотал.

Некоторое время Каррас молча смотрел на плевок и не шевелился. Он ничего не слышал, кроме шума приливающей к голове крови. Потом очень медленно, весь дрожа, поднял голову. На его багровом лице застыла маска ненависти и злобы.

— Ты, сукин сын,—прошептал он, и эти слова рассекли воздух, как сталь.—Ты, подонок! — Хотя он не шевелился, каждый мускул его был напряжен, и жилы на шее натяну­лись, как веревки.

Бес перестал смеяться и зло уставился на него.

— Ты проиграешь! Ты всегда проигрывал!

— Да, ты прекрасно расправляешься с детьми!—Дэмьен дрожал, как в лихорадке.—С маленькими девочками! А ну-ка, давай посмотрю, способен ли ты на что-нибудь боль­шее! Давай же, попробуй! — Он выставил свои огромные ру­ки и медленно поманил к себе.—Давай, ну, давай же! Попро­буй, возьми меня! Оставь девочку, возьми МЕНЯ! МЕНЯ!..

Крис и Шарон услышали, что в спальне Реганы происхо­дит нечто странное. Крис сидела возле бара, Шарон смешива­ла напитки. Она поставила водку и тоник на стойку бара, и тут обе женщины одновременно поглядели наверх. Послы­шался звук падающего тела. Потом удары по мебели, по сте­нам. И голос... беса? Да, беса. Были слышны его ругательства. Но голос был уже немножко другим. Он менялся. Каррас? Пожалуй, Каррас мог говорить таким голосом. Но ЭТОТ го­лос был громче. И глубже.

— Нет, я не позволю тебе обижать их! Ты не посмеешь причинить им зло! Ты...

Крис уронила стакан и вздрогнула от звука разбившегося стекла. В ту же секунду они вместе с Шарон выбежали из ка­бинета, помчались вверх к спальне Реганы и ворвались в ком­нату.

Они увидели, что ставни, снятые с петель, валяются на полу, а окно!.. Стекло было полностью высажено!

Встревоженные женщины кинулись к окну, и в эту секун­ду Крис увидела Мэррина, лежавшего на полу возле кровати. Она замерла. Потом подбежала к нему, нагнулась, и у нее тут же перехватило дыхание.

— О Боже!— закричала она.—Шарон! Шар, подойди! Скорее, сюда!

Шарон выглянула в окно, тоже вскрикнула и рванулась к двери.

— Шар, что случилось?

— Отец Каррас! Отец Каррас!

Рыдая, она вылетела из комнаты, а Крис встала и подо­шла к окну. Она смотрела вниз, и сердце ее в эту минуту го­тово было вырваться из груди. В самом конце лестницы, на М-стрит, окруженный собравшейся толпой, беспомощно ле­жал Каррас.

От ужаса она не могла шевельнуться и стояла, как пара­лизованная.

— Мама?

Слабенький, тоненький голосок, дрожащий от слез, по­звал ее откуда-то сзади. Крис окаменела. Она боялась пове­рить.

— Что случилось, мама? Пожалуйста, подойди ко мне! Мамочка, пожалуйста! Я боюсь! Я...

Крис обернулась. Она увидела детские слезы, умоляющее родное лицо и бросилась к кровати.

— Рэге, моя маленькая, моя крошка! О, Рэге...

...Шарон неслась к дому иезуитов. Она вызвала Дайера,— тот сразу же вышел в приемную,—и все ему рассказала. Дай­ер побледнел.

— Вы вызвали «Скорую помощь»?

— О Боже, я об этом как-то не подумала!

Дайер быстро проинструктировал дежурного у телефона и кинулся вперед. Шарон едва успевала за ним. Они перебе­жали улицу и спустились по ступенькам вниз.

— Дайте мне пройти! Расступитесь! — Проталкиваясь че­рез зевак, Дайер слышал обрывки реплик: «Что произо­шло?» — «Какой-то тип упал с лестницы».—«Вы виде­ли?» — «Наверное, напился. Видите, его рвало».—«Ну, пошли, а то опоздаем в...»

Наконец Дайеру удалось протиснуться внутрь кольца, и он застыл на миг от чувства неутешного горя и скорби. Каррас лежал на спине, около головы его растекалась лужа крови. Он безразлично смотрел в небо, рот был слегка при­открыт. Но вот он заметил Дайера и слегка шевельнулся. Как будто хотел сказать ему что-то очень важное и срочное.

— Ну-ка, разойдись! А ну, отойдите! —К толпе подошел полицейский.

Дайер опустился на колени и положил ладонь на разби­тое лицо. Как много порезов! Из уголка рта струйкой стекала кровь.

— Дэмьен...—Дайер запнулся и постарался справиться с комком, подкатившим неожиданно к горлу. Он увидел сла­бую улыбку, озарившую лицо Карраса, и придвинулся по­ближе. Каррас медленно дотянулся до руки Дайера и, глядя ему прямо в глаза, сжал ее слабеющими пальцами.

Дайер еле сдерживал слезы. Он придвинулся еще ближе и прошептал ему прямо на ухо:

— Ты хочешь исповедаться, Дэмьен?

Каррас снова сжал ему руку.

Дайер немного отодвинулся и медленно перекрестил его, произнеся слова отпущения грехов:

— Ego te absolvo...^[17]

Слеза выкатилась из глаза Карраса, и Дайер почувствовал, что он еще сильнее сжимает его руку.

— ...in nomine Paths, et Filli, et Spiritus Sarcti. Amen^[18].

Дайер склонился над Каррасом, подождал немного и прошептал ему на ухо:

— Ты...—И тут же осекся, почувствовав, что рука Карра­са разжалась. Он посмотрел на него и увидел, что глаза Дэ- мьена наполнились покоем и чем-то еще: какой-то таинст­венной радостью от того, что сердце наконец-то перестало страдать. Глаза устремились в небо, но они уже ничего не ви­дели в этом мире.

Медленно и очень нежно Дайер опустил Каррасу веки. Вдали послышалась сирена «Скорой помощи». Он хотел ска­зать: «Прощай», но не смог, а только опустил голову и за­плакал.

Подъехала «Скорая». Санитары положили тело Карраса на носилки, задвинули их в машину. Дайер тоже залез внутрь и сел рядом с врачом. Он нагнулся и взял Карраса за руку.

— Вы ему больше ничем не поможете, святой отец.— Врач пытался говорить как можно мягче.—Не расстраивайте себя. Вам не надо ехать.

Дайер не сводил глаз с разбитого лица и отрицательно ка­чал головой.

Врач посмотрел на дверцу, около которой терпеливо ждал шофер, и кивнул ему. Дверца захлопнулась.

Шарон стояла на тротуаре и молча наблюдала, как «Ско­рая» медленно скрывается за углом.

Вой сирены будоражил ночь и несся над рекой, но потом шофер, видимо, вспомнив, что спешить уже некуда, отклю­чил сигнал. Стало совсем тихо, и река вновь обрела покой.

Эпилог

Стоял конец июня. В спальне Крис собирала вещи, и яр­кие солнечные лучи пробивались через стекло. Она положи­ла цветастую кофточку в чемодан и закрыла крышку.

— Ну вот и все,—сказала она Карлу.

Тот закрыл чемодан на ключ, и Крис пошла к Регане.

— Эй, Рэге, ты готова?

Прошло уже шесть недель после смерти священника и после того, как Киндерман закрыл дело, хотя не все было выяснено до конца. Крис могла только догадываться о слу­чившемся, и частые размышления доводили ее до того, что она нередко просыпалась среди ночи в слезах.

Киндерман тоже не мог успокоиться. Смерть Мэррина наступила от острой сердечной недостаточности. Но Каррас...

— Интересно,—сопел Киндерман в попытках добраться до истины.—Это не девочка. В тот момент она была крепко связана смирительными ремнями. Очевидно, сам Каррас убрал ставни и выбросился из окна. Но зачем? От страха? Или в попытке избежать чего-то ужасного? Нет! —Киндер­ман сразу же отбросил эту версию. Если бы Дэмьен хотел уйти, то вышел бы спокойно через дверь, тем более что Кар- рас был не из тех, кто бежит в минуту опасности.

Тогда чем объяснить этот прыжок?

Киндерман решил поискать ответ в показаниях Дайера, который говорил, что у Карраса были большие эмоциональ­ные перегрузки: чувство вины перед матерью, ее смерть, про­блема его собственной вины. Когда Киндерман добавил к этому несколько бессонных ночей, вину перед неизбежной смертью Реганы, издевки беса, принимавшего облик его ма­тери, и удар, нанесенный смертью Мэррина, он с грустью за­ключил, что у Карраса помутился разум. Кроме того, рассле­дуя смерть Дэннингса, детектив вычитал в книгах, что во время изгнания бесов священники часто и сами становились одержимыми, когда этому благоприятствовали обстоятель­ства: сильное чувство вины, желание быть наказанным плюс сильная самовнушаемость. Каррас был к этому предрасполо­жен. Звуки борьбы, меняющийся голос священника, который слышали Шарон и Крис,—все это также подтверждало гипо­тезу Киндермана.

Однако Дайер не согласился с таким предположеним. Он снова и снова приходил поговорить с Крис, пока девочка вы­здоравливала и набиралась сил. Он всякий раз спрашивал, в состоянии ли Регана вспомнить, что же все-таки случилось в комнате в тот вечер. Но ответ был всегда один: «Нет».

Дело было закрыто.

...Крис заглянула в спальню Реганы и увидела, что девоч­ка сидит, обняв двух плюшевых зверей, и недовольно смо­трит на упакованный чемодан на кровати.

— Ну как, ты уже уложила вещи, крошка? — спросила Крис.

Регана, такая худенькая и слабая, с черными кругами под глазами, посмотрела на нее:

— Не хватает места вот для них!

— Ну, ты же все равно не сможешь взять сейчас всех, до­рогая. Оставь их, а Уилли все привезет. Пойдем, кроха, а то опоздаем на самолет.

В полдень они улетали в Лос-Анджелес, оставляя Шарон и Энгстромов собирать вещи. Потом Карл на «ягуаре» дол­жен был привезти домой все оставшееся.

— Ну, ладно,—нехотя согласилась Регана.

— Вот и хорошо.—Крис, услышав звонок, быстро спу­стилась по лестнице и открыла дверь. На пороге стоял отец Дайер.

— Привет, Крис! Я зашел попрощаться.

— О, я очень рада! Я как раз сама собиралась к вам.—Она сделала шаг назад.—Заходите.

— Да нет, не стоит, Крис. Я знаю, что вам некогда.

Крис молча взяла его за руку и втащила в зал:

— Прошу вас. Я как раз собиралась выпить кофе.

— Ну, если вы уверены, что...

Она была уверена. Они пошли на кухню, сели за стол, вы­пили по чашечке кофе, поговорили о мелочах, а в это время Шарон и Энгстромы продолжали заниматься багажом, бегая по всему дому.

Крис заговорила о Мэррине: она была очень удивлена, увидев так много известных людей — и американцев, и ино­странцев — на его похоронах. Потом они помолчали, и Дайер принялся грустно разглядывать свою чашку. Крис без труда отгадала его мысли.

— Регана ничего не помнит,—произнесла она.—Про­стите.

Иезуит молча кивнул. Крис взглянула на свой нетрону­тый завтрак. На тарелке все еще лежала роза. Она взяла ее и в задумчивости повертела в руках стебелек.

— А он так и не увидел ее,—прошептала Крис, ни к ко­му не обращаясь. Потом посмотрела на Дайера и встретила его взгляд.

— А как вы думаете, что же произошло на самом деле? Как неверующая,—тихо спросил он,—вы считаете, что она и в самом деле была одержима?

Крис опустила глаза и задумалась, продолжая поигрывать цветком.

— Что касается Бога, то я действительно в него не верю. До сих пор. Но когда речь идет о дьяволе, тут совсем другое дело. В это я поверить могу. И я верю. В самом деле! И не только после того, что случилось с Рэги, а вообще.—Она по­ложила цветок.—Вот вы обращаетесь к Богу. Представьте, сколько он должен отдыхать от наших просьб и молитв, что­бы они ему не надоели, если он, конечно, существует. Вы по­нимаете, о чем я говорю? А дьявол постоянно сам создает се­бе рекламу. Он везде, он всюду совершает сделки.

— Но если все зло мира заставило вас поверить в суще­ствование дьявола, то что вы скажете насчет всего добра, которое есть в мире?

Она задумалась и отвела глаза в сторону. Потом посмо­трела на тарелку.

— Да... да,—тихо согласилась Крис.—Об этом стоит подумать...

Со дня смерти Карраса печаль настолько глубоко вошла в ее сознание, что оставалась в нем и по сей день. Хотя впере­ди она предвидела светлые дни и все время вспоминала слова Дайера, которые он произнес, провожая ее до машины после похорон Карраса.

— Вы не могли бы зайти ко мне? — спросила она тогда.

— Я бы с удовольствием, но боюсь опоздать на празд­ник,— ответил он.

Крис была поражена.

— Когда умирает иезуит,—пояснил Дайер,—у нас всегда праздник. Для него это только начало, и мы должны отме­тить это событие.

У Крис мелькнула еще одна мысль.

— Вы говорили, что у отца Карраса была проблема с ве­рой?

Дайер кивнул.

— Я не могу в это поверить,—сказала она.—Я никогда в жизни не встречала такой набожности.

— Такси уже здесь, мадам,—доложил появившийся Карл.

Крис вышла из задумчивости:

— Спасибо, Карл. Все в порядке.—Она встала, и Дайер вслед за ней поднялся из-за стола.

— Нет, нет, вы оставайтесь, святой отец. Я сейчас вер­нусь. Я только поднимусь за Рэге.

Крис ушла, а Дайер вновь принялся размышлять над по­следними непонятными словами Карраса, над криками, кото­рые слышали перед самой его смертью. Здесь что-то скрыва­лось. Но что? Этого-то он и не понимал. И Крис, и Шарон вспоминали только какие-то смутные обрывки фраз. Дайеру отчетливо вспомнилась затаенная радость в глазах умирающе­го священника. Этот странный блеск не давал ему покоя, бы­ло в них что-то похожее на... триумф? Дайер не был уверен в этом, но от такой мысли ему почему-то стало легче.

Он встал, вышел в зал, прислонился к двери и, засунув руки в карманы, молча стал наблюдать, как Карл помогает укладывать багаж в такси. Воздух был горячим и влажным. Дайер вытер взмокший лоб и услышал, что Крис спускается вниз. Она вышла, держа Регану за руку. Мать и дочь подо­шли к Дайеру, и Крис поцеловала его в щеку, а потом, кос­нувшись его рукой, заглянула прямо в глаза.

— Все в порядке,—сказал он и улыбнулся.—Мне поче­му-то кажется, что все будет хорошо.

Крис кивнула:

— Я позвоню вам из Лос-Анджелеса. Ждите.

Дайер посмотрел на Регану. Она нахмурилась, взглянув на него, будто вспоминая что-то, потом протянула руки. Дай­ер нагнулся, и она его поцеловала.

Крис отвернулась.

— Ну, пошли,—сказала она, взяв Регану за руку.—Мы опоздаем, кроха. Пошли.

Дайер, не отрываясь, смотрел, как они шли к машине, и махал им на прощание. Крис послала ему воздушный поце­луй и быстро села в такси вслед за Реганой. Карл уселся ря­дом с шофером, и такси тронулось. Дайер дошел до поворо­та и все смотрел им вслед. Вскоре машина повернула за угол и скрылась.

Сзади раздался скрип тормозов. Священник оглянулся и увидел полицейскую машину, из которой выходил Киндер­ман. Детектив не спеша обошел автомобиль и проковылял к Дайеру, приветливо махнув ему рукой.

— Я пришел попрощаться.

— Вы опоздали.

Киндерман остановился и поник.

— Уже уехали?

Дайер кивнул.

Киндерман посмотрел на улицу и горестно покачал голо­вой. Потом обратился к Дайеру:

— Как девочка?

— Все в порядке.

— Это хорошо. Очень хорошо. А остальное меня не ин­тересует. Ну, ладно. Надо возвращаться на работу. До свида­ния, святой отец.—Он повернулся и шагнул к машине, по­том остановился и, раздумывая о чем-то, уставился на Дайера.

— Вы ходите в кино, отец Дайер?

— Конечно.

— У меня есть контрамарка.—Он поколебался секунду и добавил: —На завтрашний вечер в «Крэст». Вы не хотите составить мне компанию?

Дайер стоял, засунув руки в карманы.

— А что там идет?

— «Высоты Вутеринга».

— А кто играет?

— Хатклиффа — Джэки Глизон, а Катерину Эрн­шоу—Люси Болл.

— Я уже смотрел,—ответил Дайер.

Киндерман молча посмотрел на него и отвернулся.

— Еще один,—пробормотал он. Потом вдруг подошел к Дайеру, взял его под руку и повел по улице.

— Мне вспомнились слова из фильма «Касаблан­ка»,—сказал он весело.—В самом конце Хэмфи Богарт гово­рит Клоду Рэйнс: «Луи, мне кажется, что это — начало краси­вой дружбы».

— Знаете, а вы немного похожи на Богарта.

— И вы заметили?

Наступило время забвения. Но они старались запомнить все до последней детали...

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Я взял на себя смелость изменить местонахождение Джорджтаунского университета, а также перевести в другое место Институт Языков и Лингвистики. Проспект-стрит в действительности не существует, она выдумана мной так же, как и приемная в доме иезуита.

Отрывок прозы, приписанный Ланкэстеру Мэррину, взят из проповеди Джона Генри Ньюмана «Вторая весна».

ДЭВИД ЗЕЛЬЦЕР Знамение

Здесь мудрость. Кто имеет Ум, тот сочти число зверя; Ибо это число человеческое.

Число его шестьсот шестьдесят шесть.

Книга Откровении

ПРЕДИСЛОВИЕ

Все произошло в тысячную долю секунды. Движение в галактиках, которое должно было бы занять века, сверши­лось в мгновение ока.

Молодой астроном в обсерватории Кейн Хэтти сидел ошеломленный. Он спохватился слишком поздно, и фотока­мера была бессильна запечатлеть случившееся: расщепление трех созвездий, в результате чего появилась сияющая звезда. Частицы вещества из Кг зерога, Рака и Льва неожиданно ста­ли слетаться навстречу друг другу с поразительной точностью и слились в пульсирующее галактическое тело. Оно станови­лось все ярче, и созвездия задрожали, а может быть, просто задрожал окуляр —у астронома от обиды затряслись руки.

Он боялся, что видел это один. Но это было не так. Глу­боко из-под земли послышался гул. Это были голоса, челове­ческие, но не совсем, усиливающиеся в религиозном экстазе, пока звезда набирала силу. В пещерах, подвалах, открытых полях собирались они: повивальные бабки, ожидающие рож­дения, и было их двадцать тысяч. Они соединили руки и уро­нили головы, и голос их возрастал и стал слышен повсюду. Это был звук ОХМ!, и он звоном взлетал в небеса и падал в самое сердце земли.

Был шестой месяц, шестой день и шестой час. Именно этот момент предсказан в Ветхом Завете. Именно в этот миг должна измениться судьба Земли. Все войны и перевороты были только лишь репетицией, проверкой для того момента, когда человечество будет подготовлено к Великим событиям, знаменующим переворот. Книга Откровений давно его предсказывала...

Высоко и далеко в небе разгоралась звезда, и пение лю­дей становилось все громче, и земное ядро задрожало от этой силы.

В древнем городе Меггидо это почувствовал старик Бу- генгаген и заплакал, ибо теперь все его записи и свитки стали ненужными. А наверху, в Израиле, группа студентов-архео­логов на минуту прекратила свою работу. Они опустили ло­паты, прислушались: земля под ними начала шевелиться.

В салоне первого класса самолета, выполняющего рейс Вашингтон — Рим, сидел Джереми Торн. Он тоже почувство­вал нечто странное и механически застегнул ремни, занятый своими мыслями и делами, ждущими его там, внизу. Но да­же если бы он и знал истинную причину этого волнения, то ничего уже не смог бы изменить. Потому что в этот момент в подвале госпиталя Женераль камень размозжил голову его собственного ребенка.

Глава первая

Ежесекундно в самолетах, находящихся в воздухе, летят тысячи людей. Эта статистика, котор? ю Торн вычитал в жур­нале «Скайлайнер», заинтересовала е о, и он тут же разло­жил людей на тех, кто пребывает в воздухе, и тех, кто остал­ся на земле. Обычно Торн не занимался подобной ерундой, но именно сейчас он цеплялся за все, лишь бы не думать о том, что может ожидать его на земле. По статистике выхо­дило, что если вдруг земное население по какой-то причине внезапно погибнет, то в живых останется всего сотня тысяч людей, спокойно посасывающих в полете коктейли и смотря­щих кино,—они даже не узнают, что стряслось на земле.

Самолет летел над Римом, и Торн задумался: сколько же тогда останется женщин и мужчин? И как же они, при усло­вии, что смогут благополучно приземлиться, будут восстана­вливать здоровое общество? Ведь очевидно, что большин­ством будут мужчины, причем занимающие в экономике со­лидные посты, а значит, их деятельность на земле будет бес­полезна, поскольку все рабочие погибли. Менеджеры оста­нутся, но руководить-то будет некем! Неплохо было бы на­нять несколько самолетов, которые бы постоянно возили ра­бочих, чтобы после катаклизма была необходимая рабочая сила, чтобы было с чего начинать.

Самолет заложил крутой вираж, и Торн затушил сигаре­ту, рассматривая тусклые огни внизу. Он так часто летал на самолетах в последнее время, что привык к этому зрелищу. Но сегодня оно возбудило его. Торн получил телеграмму в Вашингтоне двенадцать часов назад, и если что-то за это время случилось, то все уже было позади. Катерина нако­нец-то родила и нянчит их ребенка в госпитале или же нахо­дится в состоянии безнадежного отчаяния. Она уже была два раза беременна, но оба раза случались выкидыши, теперь же беременность продлилась целых восемь месяцев. Он знал, ес­ли и сейчас что-то случится, он навсегда потеряет Катерину.

Они были знакомы с детства, и он все время замечал ка­кое-то беспокойство в ее поведении. Испуганные глаза, ищу­щие покровителя, преследовали его, но роль покровителя вполне удовлетворяла. Именно это и лежало в основе их от­ношений. Только в последнее время, когда Торн значительно продвинулся по службе, у него стало столько неотложных дел, что Катерина осталась одна, совсем одна, и никак не мог­ла свыкнуться с ролью жены видного политического деятеля.

Первый сигнал о душевном смятении жены прошел неза­метно: Торн только рассердился, вместо того чтобы проявить внимание и заботу, когда Катерина ни с того ни сего взяла ножницы и состригла свои роскошные волосы. Она носила парик с прической «Сессун», пока не отросли, а через год за­чем-то забралась в ванну и начала бритвой разрезать себе кон­чики пальцев, а потом с ужасом вспомнила, зачем она все это делала. Вот тогда-то они и пригласили психиатра, который сидел, тупо уставившись в стену, и ничего не понимал. Через месяц Катерина перестала его посещать и решила, что ей ну­жен ребенок.

Она забеременела сразу же, и эти три месяца беременно­сти были лучшими в их супружеской жизни. Катерина чув­ствовала себя прекрасно и выглядела настоящей красавицей. В довершение всего она даже отправилась с мужем в путе­шествие по Ближнему Востоку. Но беременность прервалась в самолете, прямо в туалете, и все ее надежды, заглушаемыерыданием, унеслись в никуда.

Вторая беременность наступила только через два года, но она расстроила всю сексуальную жизнь, которая была верши­ной их отношений. Явился специалист по системе зачатий и назначил им день и час, исходя из менструального цикла жены, но это время было чертовски неудобно для Торна, он чувствовал себя дураком, сбегая со службы раз в месяц, что-бы проделать свою чисто механическую работу. Ему даже предложили заняться мастурбацией, чтобы потом его семя можно было ввести, когда понадобится, но здесь его терпе­нию пришел конец. Если ей так нужен ребенок, пускай усы­новит чужого. Но теперь уже не соглашалась она. Катерине был нужен только СОБСТВЕННЫЙ ребенок.

В конце концов одна-единственная клеточка разыскала ту, которая была ей нужна, и в течение пяти с половиной ме­сяцев надежда снова стала хозяйкой в их доме. Ранние схват­ки застали Катерину в супермаркете, но она продолжала де­лать покупки и игнорировать боль, пока та не стала невыно­симой. Врачи говорили, что ей сильно повезло, поскольку зародыш был очень слабым, но депрессия ее продолжалась целых полгода. Теперь Катерина была беременна в третий раз, и Торн знал, что это их последняя надежда. Если и на этот раз что-нибудь произойдет, рассудок жены не выдер­жит.

Самолет коснулся взлетной дорожки. «Зачем мы вообще летаем? — подумал Торн.—Неужели жизнь такая дешевая штука?» Он оставался на месте, пока другие пассажиры, тол­каясь, пробирались к выходу. Его обслужат быстро в отделе для особо важных персон, и машина уже ждет. Торн был со­ветником президента по вопросам экономики и председате­лем Всемирной Конференции по экономике, которая недав­но перенесла свою штаб-квартиру из Цюриха в Рим. Четы­рехнедельная программа растянулась на шесть месяцев, и в это время его начали замечать видные люди. Скоро по­шел слушок, что через несколько лет он станет главной надеждой и опорой президента США.

В свои сорок два года Торн уже вращался в верхах, и ка­рьера сама шла ему в руки. Йзбрание Председателем и Пре­зидентом Всемирной Конференции повысило его в глазах общественности и стало вехой на пути к посту посла, затем к кабинету министра, а там, возможно, он смог бы баллоти­роваться и на высший пост в стране.

Семейные заводы Торнов процветали во время войны, и Джереми смог получить самое лучшее и самое дорогое об­разование, не думая о том, как заработаны эти деньги. Но ко­гда умер отец, Джереми Торн закрыл все заводы и объявил, что никогда не будет поощрять разрушения. Каждая вой­на—это братоубийство. Но и в интересах мира состояние Торна продолжало приумножаться. Он начал развивать стро­ительство в своих поместьях, улучшал районы гетто, давал займы нуждающимся и перспективным дельцам. В нем соединились дар накапливания денег и чувство ответственности перед теми, у кого их не было. По подсчетам, выходило, что личное состояние Торна исчисляется сотней миллионов дол­ларов, хотя проверить это было трудно, даже сам Торн не знал точных данных. Подсчитывать — значит делать пусть ко­роткую, но остановку, а Торн находился в постоянном дви­жении...

Такси остановилось у темного здания госпиталя Жене- раль. Отец Спиллетто выглянул из своего кабинета на тре­тьем этаже и сразу же понял, что человек, идущий к ним,— не кто иной, как Джереми Торн. Волевой подбородок и седе­ющие виски были знакомы из газетных фотографий, походка и манера держаться тоже были знакомы. Торн выглядел именно так, как подобает выглядеть человеку в его положе­нии. Выбор сделан правильно, отметил про себя отец Спил­летто. Священник встал, подбирая полы одежды. Стол пока­зался совсем крошечным по сравнению с его могучей фигу­рой. Безо всякого выражения на лице он двинулся к двери. Шаги Торна уже слышались в коридоре, они гулко звучали в темном здании.

— Мистер Торн?

Торн, уже поднявшийся на первую ступень лестницы, по­вернулся и поднял глаза кверху, пытаясь разглядеть человека в темноте.

— Да, это я.

— Меня зовут отец Спиллетто. Я послал вам...

— Да. Я получил вашу телеграмму. Я выехал сразу, как только стало возможным.

Священник передвинулся в круг света и навис над лест­ничной клеткой. Что-то в его движениях, в зловещей тиши­не, окружающей его, подсказывало, что здесь не все в по­рядке.

— Ребенок... родился? — спросил Торн.

- Да.

— А моя жена?..

— Отдыхает.

Священник спустился вниз, и глаза его встретились с гла­зами Торна, как бы пытаясь подготовить его, смягчить удар.

— Что-нибудь произошло? — спросил Торн.

— Ребенок умер.

Наступила страшная тишина, казалось, что пустые ка­фельные коридоры зазвенели от нее. Торн стоял как громом пораженный.

— Он дышал только одно мгновение,—прошептал свя­щенник,—а потом дыхание оборвалось.

Священник наблюдал, как Торн, ничего не видя перед со­бой, подошел к скамейке и сел на нее, а потом склонил голо­ву и заплакал. Рыдание эхом пронеслось по коридорам, свя­щенник же заговорил снова:

— Ваша жена в безопасности, но она больше не сможет рожать.

— Это конец,—прошептал Торн.

— Вы можете усыновить ребенка.

— Она хотела иметь собственного...

На мгновение установилась тишина, и священник шагнул вперед. У него были грубые, но совершенно правильные чер­ты лица, в глазах светилось сочувствие. Только выступивший пот выдавал его волнение.

— Вы очень сильно любите ее,—сказал он.

Торн кивнул. Он был не в силах отвечать.

— Тогда вы должны согласиться с Божьей волей.

Из темноты коридора возникла пожилая монахиня, глаза­ми она отозвала священника в сторону. Они отошли и начали о чем-то шептаться по-итальянски, потом женщина ушла, и священник снова повернулся к Торну. Что-то необычное было в его взгляде, Торн напрягся.

— Пути господа неисповедимы, мистер Торн.—Священ­ник протянул вперед руку, Торн невольно поднялся и дви­нулся за ним.

Палаты для рожениц находились тремя этажами выше, и они пошли туда по запасной лестнице, потом по узкому ко­ридору, освещенному редкими электрическими лампочками. Больничные запахи усилили чувство потери, которое билось во всем теле Торна. Они остановились у стеклянной перего­родки, и священник проследил взглядом, как Торн, колеб­лясь, подошел поближе и взглянул на то, что находилось с другой стороны. Там был ребенок. Новорожденный, похо­жий на маленького ангелочка. У него были взъерошенные черные волосы и глубоко посаженные голубые глаза, кото­рые инстинктивно тут же отыскали Торна.

— У него никого нет,—сказал священник.—Его мать умерла. Так же как и ваш ребенок... в один и тот же час.—Торн резко повернулся к нему.—Вашей жене нужен ребенок,—продолжал священник,—а этому ребенку нужна мать.

Торн медленно покачал головой.

— Мы хотели иметь собственного,—сказал он.

— Осмелюсь сказать... он очень сильно похож...

Торн снова взглянул на ребенка и не мог не согласиться с этим. Волосы младенца были такого же цвета, как у Кате­рины, а черты лица походили на его собственные. Тот же во­левой подбородок и даже маленькая ямочка на нем.

— Синьора никогда об этом не узнает,—сказал священ­ник.

Торн внезапно закрыл глаза. Руки у него задрожали, и священник взял их в свои.

— А ребенок... здоровый?

— Абсолютно здоров.

— Остались родственники?

— Никого.

Торна и священника обволакивала полная тишина. Это было до того необычно, что безмолвие словно давило на ба­рабанные перепонки.

— Я здесь главный,—сказал священник.—Никаких запи­сей не останется. Никто об этом не узнает.

Торн отвел взгляд, все еще сомневаясь.

— Можно мне... посмотреть на МОЕГО ребенка? — спро­сил он.

— Что это изменит? — ответил священник.—Отдайте любовь живым.

За стеклянной перегородкой ребенок поднял обе ручки и вытянул их в сторону Торна, как бы желая обнять его.

— Ради вашей жены, синьор, Бог простит вам этот об­ман. И ради этого ребенка, у которого иначе никогда не бу­дет дома...

Он замолчал, потому что добавить было уже нечего.

— В эту ночь, мистер Торн... Бог подарил вам сына.

Высоко в небе пульсирующая звезда достигла зенита и за­дрожала, как от неожиданного удара молнией. А в больнич­ной кровати очнулась Катерина, думая, что просыпается сама. Она ничего не знала об уколе, который ей сделали несколько минут назад. Она рожала в течение десяти часов и помнила все до последних схваток, но потом потеряла сознание и не видела ребенка. Придя в себя, она начала волноваться и по­пыталась успокоиться, услышав приближающиеся шаги в ко­ридоре. Дверь распахнулась, и Катерина увидела своего му­жа. В руках Джереми держал ребенка.

— Наш ребенок,—сказал Торн, и голос его задрожал от радости.—У нас есть сын!

Она протянула руки, взяла ребенка и зарыдала от нахлы­нувшего счастья. Слезы застилали глаза Торну, и он благода­рил Бога за то, что ему подсказали верный путь.

Глава вторая

Торны были из семей католиков, но сами никогда в Бога не верили. Катерина редко произносила молитвы и посещала церковь только на Рождество и Пасху, но больше по тради­ции, нежели из-за веры в католические догмы. Сам же Торн относился весьма спокойно, в отличие от Катерины, к тому факту, что их сына Дэмьена так и не крестили. Правда, они пробовали сделать это. Сразу же после рождения супруги принесли младенца в церковь, но его страх, как только они вошли в собор, был таким очевидным, что им пришлось оста­новить церемонию. Священник вышел за ними на улицу, дер­жа святую воду в руках, и предупредил их, что если ребенок не будет окрещен, то никогда не сможет войти в Царство Бо­жие, но Торн наотрез отказался продолжать крещение, видя, что ребенок сильно испуган. Чтобы успокоить Катерину, бы­ло устроено импровизированное крещение на дому, но она так и не поверила в него до конца, собираясь как-нибудь по­том вернуться с Дэмьеном в церковь и сделать все как следует.

Но этот день так и не наступил. Скоро они окунулись в водоворот неотложных дел, и о крещении было забыто. Конференция по вопросам экономики закончилась, и Торны снова вернулись в Вашингтон. Торн приступил к обязанно­стям советника президента и стал видной политической фи­гурой. В его поместье в Маслине, штат Вирджиния, начали происходить совещания, о которых писали газеты от Нью-Йорка до Калифорнии, и семья Торнов стала известной всем читателям национальных журналов. Они были богаты­ми, фотогеничными и быстро поднимались вверх. Что не ме­нее важно, в их обществе часто можно было видеть и прези­дента. Поэтому ни для кого не было неожиданностью назна­чение Торна послом США в Великобритании. В этой должности он мог развернуть все свои потенциальные возмож­ности.

Переехав в Лондон, Торны обосновались в Пирфорде, в поместье семнадцатого века. Жизнь их стала походить на прекрасный сон, особенно для Катерины: она была так чудес­на и совершенна, что это даже пугало. В своем загородном доме она жила в уединении — счастливая мать с любимым ча­дом. При желании могла выполнять обязанности жены дип­ломата и была при этом замечательной хозяйкой. Теперь у нее было все: и ребенок, и любовь мужа. Катерина расцве­ла, как очаровательный цветок — хрупкий и нежный, удивля­ющий всех подруг своей свежестью и красотой.

Поместье Пирфорд было очень респектабельным, его су­ществование уходило глубоко в историю Англии. Здесь были погреба, где долгое время скрывался сосланный герцог, пока его не отыскали и не казнили; вокруг простирался лес, в ко­тором король Генрих Пятый охотился на диких кабанов. В доме были подземные переходы и таинственные секрет­ные лазы, но в основном там царила радость, потому что дом был полон смеха и гостей в любое время суток.

Для выполнения домашних дел были наняты слуги, а кроме того, в доме жила постоянная пара слуг, Гортоны, выполняющие обязанности кухарки и шофера — настоящие англичане с неповторимым чувством собственного достоинст­ва. Когда Катерина была занята своими делами, с Дэмьеном занималась няня —юная пухленькая англичанка по имени Чесса. Она была умницей, знала много игр и обожала Дэмье- на, как будто это был ее собственный сын. Они часами были вместе, Дэмьен ходил за ней по большой лужайке или тихо сидел у пруда, пока Чесса ловила ему головастиков и стрекоз, которых они потом в баночках приносили домой.

Ребенок подрастал, и, с точки зрения художника, был просто совершенством. Ему исполнилось три года, предсказа­ние о превосходном здоровье сбывалось. Кроме того, он поражал своей изумительной силой. Дэмьен обладал таким спокойствием и наблюдательностью, которые редко можно встретить у детей его возраста, и гости часто чувствовали себя неуютно под его взглядом. Если ум измерять способностью к внимательному созерцанию, то его можно было считать ге­нием, потому что мальчик мог часами сидеть на маленькой кованой лавочке под яблоней и наблюдать за людьми, прохо­дящими мимо, не упуская из виду ни одной детали. Гортон, шофер семьи, часто брал Дэмьена с собой, когда ему прихо­дилось выполнять различные поручения. Ему нравилось мол­чаливое присутствие малыша, и он удивлялся способности ребенка с таким вниманием и удовольствием познавать окру­жающий мир.

— Он похож на маленького марсианина,—сказал как-то Гортон своей жене,—как будто его прислали сюда изучать человечество.

— Мать в нем души не чает,—ответила она.—Не взду­май сказать ей что-нибудь подобное.

— Я не имел в виду ничего плохого. Просто он немного странный.

И еще одно было необычно: Дэмьен редко пользовался голосом. Радость он показывал широкой улыбкой, отчего на щеках проступали ямочки. Когда он грустил, то молча пла­кал. Однажды Катерина сказала об этом врачу, но тот успо­коил ее, рассказав об одном ребенке, который не говорил до восьми лет, а однажды произнес за обедом: «Я не люблю кар­тофельного пюре». Мать в изумлении спросила, почему же он молчал все это время? На что мальчуган ответил, что гово­рить не было необходимости, поскольку раньше пюре нико­гда не подавали.

Катерина рассмеялась и успокоилась насчет Дэмьена. В конце концов Альберт Эйнштейн не говорил до четырех, а Дэмьену было только три с половиной. Кроме его порази­тельной наблюдательности и молчаливости, в остальном он был совершенным ребенком, достойным плодом идеального союза Катерины и Джереми.

Глава третья

Человек по имени Габер Дженнингс родился под созвез­дием Водолея. По гороскопам выходило, что во время его рождения произошло сближение двух небесных тел — Урана и прибывающей Луны. Он всегда отличался отвратительной прической и настойчивостью, доходящей до умопомрачения. Дженнингс был фанатиком в своей работе — работе фоторе­портера. Как кошка, выслеживающая мышь, он мог днями лежать в засаде и ждать момента ради одной-единственной фотографии. Его и держали на работе как мастера «ориги­нального жанра». Он знал, где и когда надо быть, чтобы полу­чить такие фото, какие никто из его коллег не добудет. Ре­портер жил в однокомнатной квартире в Челси и редко по­

зволял себе роскошь носить дома носки. Но относительно своих фотографий он был так же щепетилен, как Солк в по­исках лекарства от полиомиелита.

В последнее время его внимание привлек американский посол в Лондоне. Это была достойная цель, хотя бы из-за его идеального лица. Занимается ли он сексом со своей женой, и если да, то как именно! Дженнингс заявил, что хочет пока­зать их, как он говорил, «ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ КАЧЕСТВА», хо­тя на самом деле ему мечталось нарисовать всех в наихудшем свете. Чем же они лучше его? Может быть, посол покупает неприличные журналы, а может, у него есть девочка на сто­роне? Вот эти-то вопросы и интересовали Дженнингса. Хотя ответов на них пока что не было, оставалась надежда, и был смысл ждать и наблюдать.

Сегодня он должен был идти в Пирфорд. Возможно, фо­тографий не будет, потому что там и без него будет хватать фотографов и гостей, но он сможет пронюхать все ходы и определить, кого из слуг можно купить за пару фунтов.

Дженнингс встал рано утром, проверил фотоаппараты, протер линзы салфеткой, а потом ею же выдавил прыщ на лице. Ему было уже тридцать восемь, но прыщи на коже до сих пор преследовали его. Видимо, это было следствием ра­боты — репортер постоянно прижимает камеру к лицу. Он вытащил одежду из-под кровати и облачил в нее свое худое тело.

Перед самым отъездом он порылся в бумагах, отыскивая листок с приглашением. В Пирфорде должно было состоять­ся празднество в честь дня рождения: сыну Торна исполня­лось четыре года, из всех районов гетто в сторону Пирфорда уже направились автобусы, переполненные сиротами и деть­ми-калеками.

Вести машину по пригороду было легко, и Дженнингс решил покурить опиума, чтобы немного расслабиться. Через некоторое время ему показалось, что дорога сама катится под колеса, а машина стоит на месте, и он позабыл о действитель­ности, полностью отдав себя закоулкам своего подсознания. Его воображение походило на картинки в красочном комик­се, где главным действующим лицом был он сам.

За милю до поместья Торнов стояли полицейские, наблю­давшие за машинами и проверявшие пригласительные кар­точки. Дженнингс тупо глядел вперед, пока они изучали его приглашение. Он уже привык к этому и знал, что не надо придавать себе чересчур уж достойный вид, будто его карточ­ка не может быть поддельной.

В конце концов он оказался перед большими коваными воротами и постарался стряхнуть с себя опиумный дурман. Во всем поместье бушевал великолепный карнавал: лужайки были разукрашены и кипели жизнью, детишки шныряли между цирковыми палатками и каруселями, а мимо вышаги­вали лоточники, предлагая всем сладости и фрукты. Их голо­са заглушала органная музыка, под которую дети поднима­лись и опускались на качелях, оседлав розовых лошадок и ле­бедей. Здесь же была палатка предсказательницы будущего, и многие известные в Лондоне люди уже заняли к ней оче­редь. Маленькие шотландские пони бегали без привязи по поместью, и был здесь даже маленький слоненок, разрисо­ванный красными яблоками и охотно принимающий орехи из рук веселых ребятишек. Повсюду шныряли, обезумев от удачной вечеринки, фотографы, но Дженнингсу здесь фото­графировать было нечего. Разве что фасад здания. Кирпич­ную стену, которая для всех остальных казалась настоящей.

— Что с тобой, коллега? Кончилась пленка?

Это был Гоби, неизменно представляющий «Геральд Ньюс». Он судорожно заправлял новую пленку, опершись о столбик с горячими сосисками, когда Дженнингс подошел к нему и небрежно загреб изрядное количество еды.

— Жду канонизации,—-ответил Дженнингс, набив пол­ный рот.

— Как тебя понимать?

— Не знаю, кого здесь приветствуют: наследника мил­лионов Торна или же самого Иисуса Христа.

— Дурак, ты же все пропустишь! Не так уж часто прихо­дится нам бывать в подобных местах.

— Ну и что? В случае чего я куплю эти фотографии у тебя.

— А, опять ждешь чего-нибудь необычного?

— А мне другого и не надо.

— Ну ладно, желаю удачи. Хотя вряд ли она тебе улыб­нется: Торны —самая лучшая семья по эту сторону Монако.

Исключительное фото. Вот что нужно было Дженнингсу. Вторгнуться во что-то интимное и недоступное. Он выслежи­вал свои жертвы, но каждый раз не мог быть уверен, что из этого что-нибудь выйдет. Если бы только можно было про­браться ВОВНУТРЬ...

— Эй! Нянюшка! Нянюшка! — закричал вдруг Гоби.— Посмотрите-ка сюда! — И все устремили взгляды на огром­ный торт, который вывезли из дома.Няня ребенка была наряжена клоуном, лицо ее было по­крыто белой пудрой, а на губах толстым слоем лежала крас­ная помада, изображающая широкую улыбку. Фотографы за­плясали и забегали вокруг нее, а она, довольная, кривлялась, обнимала Дэмьена и размазывала по ребенку свой грим.

Дженнингс обежал взглядом толпу и заметил Катерину Торн, стоящую далеко от всех. По ее выражению репортер понял, что она не одобряет происходящего. Через секунду Катерина сняла свою полумаску, и Дженнингс инстинктивно поднял камеру и щелкнул затвором. При виде праздничного торта послышались радостные аплодисменты, Катерина шаг­нула вперед.

— Пусть ему предскажут судьбу! — выкрикнул один из репортеров.—Давайте сводим его к предсказательнице! — И как единое целое, толпа понеслась вперед, к палатке предсказательницы, увлекая за собой нянюшку вместе с ее любимым чадом.

— Я понесу его,—сказала Катерина, подходя к Чессе.

— Я могу все сделать сама, мэм,—ответила няня.

— Нет, я сама это сделаю,—холодно улыбнулась Кате­рина.

Через секунду их глаза встретились, и няня молча переда­ла ребенка матери. Никто не обратил на это внимания, толпа понесла их дальше, и только Дженнингс видел все через ви­доискатель своей камеры. Толпа прошла мимо, няня осталась одна, позади нее высилась башня поместья, и костюм клоуна еще сильнее подчеркивал ее одиночество. Дженнингс успел сделать два снимка, прежде чем Чесса повернулась и медлен­но пошла в дом.

Возле палатки предсказательницы Катерина попросила всех репортеров оставаться снаружи, вошла внутрь и вздохну­ла с облегчением, окунувшись в покой и полумрак.

— Здравствуй, малышка.

Голос доносился из-под капюшона, предсказательница си­дела за маленьким зеленым столиком и старалась, чтобы го­лос казался таинственным. Лицо ее было вымазано зеленым гримом. Дэмьен посмотрел на нее, напрягся и вцепился в плечо матери.

— Не бойся, Дэмьен,—засмеялась Катерина.—Это доб­рая фея. Правда же, вы добрая фея?

— Конечно,—-ответила предсказательница,—я не сделаю тебе больно.

— Она расскажет, что ждет тебя впереди,—пыталась уговорить сына Катерина.

— Иди ко мне,—подозвала его предсказательница,—и дай мне свою ручку.

Но Дэмьен только сильнее прижался к матери. Тогда предсказательница сняла резиновую маску, под которой скрывалось милое девичье лицо.

— Посмотри на меня. Я такая же, как все. Это совсем не больно.

Дэмьен успокоился и протянул руку. Катерина оперлась о карточный столик.

— О, какая мягкая, премиленькая ручка! У тебя будет хо­рошее, очень хорошее будущее.

Но вдруг она запнулась, вглядываясь с недоумением в ла­донь.

— Ну-ка, дай мне вторую ручку.

Дэмьен протянул вторую, и гадалка поразилась еще больше.

— Я никогда такого не видела,—сказала девушка.—Вот уже три года, как я гадаю на детских праздниках, но такое вижу впервые.

— Что вы видите?

— Посмотрите сами. У него нет линий на руках! Одни только складки.

- Что?

Катерина посмотрела на ладони сына.

— Он не обжигался?

— Разумеется, нет.

— Тогда посмотрите на свою руку. Посмотрите на эти мелкие черточки. Они делают каждого из нас неповто­римым. Это —линии вашей судьбы.

Наступила напряженная тишина, ребенок с удивлением смотрел на свои руки, не понимая, что в них было плохого.

— Посмотрите, какие гладкие у него кончики пальцев,— сказала девушка.—По-моему, у него даже не будет отпечат­ков!

Катерина присмотрелась и поняла, что это действитель­но так.

— Ну и хорошо,—рассмеялась девушка.—Если он огра­бит банк, то его никогда не найдут.

— Не могли бы вы предсказать его будущее? За этим мы и пришли к вам,—голос Катерины дрожал, беспокойство ни­как не покидало ее.

— Конечно.

Когда девушка взяла ребенка за руку, снаружи раздался громкий крик. Няня Чесса звала мальчика:

— Дэмьен! Дэмьен! Выходи! У меня есть для тебя сюр­приз!

Предсказательница замолчала. В голосе Чессы чувствова­лось отчаяние.

— Дэмьен, иди сюда и посмотри, что я сейчас сделаю ра­ди тебя!

Катерина вышла из палатки, держа Дэмьена на руках, и посмотрела на крышу дома. Там, наверху, стояла Чесса, держа в руках прочный канат. Она подняла его, показав, что один конец надет на шею. Толпа внизу начала оглядываться, а маленький клоун наверху встал на край крыши и сложил руки, будто собираясь прыгнуть в бассейн.

— Смотри, Дэмьен!— закричала Чесса.—Это все для те­бя!—И шагнула вперед с крыши.

Ее тело тяжело полетело вниз, остановилось, удерживае­мое канатом, а потом безвольно повисло. Чесса была мертва.

Люди на лужайке ошеломленно глядели, как маленькое тело раскачивается в такт карусельной музыке. И тут раздал­ся крик ужаса. Кричала Катерина, и четыре человека рвану­лись к ней, успокаивая и помогая войти в дом.

Дэмьен остался один в своей комнате. Он глядел на пу­стую лужайку, где стояли только рабочие и продавцы, уста­вившись наверх, куда поднялся по лестнице мрачный поли­цейский, чтобы перерезать веревку. Тело упало вниз, задев головой кирпичную кладку. Разбитое, оно лежало на траве, глаза Чессы глядели в небо, а на лице продолжала сиять на­рисованная клоунская улыбка.

* * *

Дни перед похоронами Чессы были мрачными. Небо над Пирфордом стало серым и постоянно содрогалось от далеко­го грома. Катерина проводила все время в одиночестве в тем­ной гостиной, уставившись в никуда. Из письменного сооб­щения следователя выходило, что у Чессы в крови перед сме­ртью был высокий уровень бенадрила, лекарства против ал­лергии, но это только добавило неясности. Все вокруг только и говорили о самоубийстве няни. Чтобы не давать репорте­рам пищи для всяческих домыслов по поводу происшедшего, Торн оставался дома, посвящая все время жене. Он очень бо­ялся, что она впадет в то состояние, которое мучило Катери­ну несколько лет назад.

— Ты вся извелась, дорогая,—сказал он однажды, войдя в гостиную.—Она же не была членом нашей семьи.

— Была,—тихо ответила Катерина.—Она говорила мне, что хотела бы всегда жить с нами.

Торн покачал головой.

— Видимо, она передумала,—он не хотел, чтобы его сло­ва прозвучали бездушно, и боялся встретиться с Катериной взглядом в темноте.

— Извини,—добавил он.—Но мне не нравится, что ты в таком состоянии.

— Я во всем виновата, Джереми.

- Ты?

— На дне рождения был один момент...

Торн пересек комнату и сел рядом.

— На нее все обращали внимание,—продолжала Катери­на,—и я начала ревновать. Я забрала у нее Дэмьена, потому что сама хотела быть центральной фигурой.

— По-моему, ты к себе слишком строга. У девушки была расстроенная психика.

— И у меня тоже,—проговорила Катерина.—Если для меня так важно быть в центре внимания.

Она замолчала. Все уже было сказано. Торн обнял ее и подождал, пока она не заснула. Сон ее был похож на тот, который он наблюдал во времена, когда она принимала либ­риум, и Торн подумал, что, может быть, смерть Чессы ее так потрясла, что она опять стала его принимать. Он просидел так около часа, а потом аккуратно взял жену на руки и отнес в спальню.

На следующий день Катерина пошла на похороны Чессы и взяла с собой Дэмьена. Народу было очень мало, только се­мья девушки и Катерина с Дэмьеном. Все происходило на маленьком кладбище в пригороде. При обряде присутствовал лысеющий священник, который читал отрывки из Священно­го писания и держал при этом над головой сложенную газе­ту, спасаясь от моросящего дождя. Торн отказался присут­ствовать на похоронах, опасаясь общественного мнения, и предупредил Катерину, чтобы та тоже не ходила. Но она не послушалась, так как любила девушку и хотела проводить ее в последний раз.

За оградой кладбища толклись репортеры, сдерживаемые двумя морскими пехотинцами-американцами, которых в по­следнюю минуту прислал из посольства Торн. Среди газетчи­ков был и Дженнингс. Закутанный в черный непромокаемый плащ, обутый в высокие сапоги, он основательно устроился в дальних деревьях, наблюдая оттуда за церемонией с помо­щью длиннофокусного объектива. Это был даже не объек­тив, а некое чудовищное сооружение, установленное на шта­тиве. С такой штукой можно было запросто сфотографиро­вать спаривающихся мух на Луне. Репортер аккуратно пере­водил объектив с одного лица на другое: семья в слезах, Катерина в состоянии прострации, рядом с ней ребенок, бес­покойный, возбужденный, с горящими, воспаленными глазами.

Именно ребенок заинтересовал Дженнингса, и он стал терпеливо поджидать момента, когда можно будет щелкнуть затвором. Такой случай представился. Блеск в глазах и выра­жение лица Дэмьена изменилось, как будто что-то испугало мальчика, но через минуту он опять был спокоен, как будто что-то согревало его под холодным моросящим дождем. Гла­за Дэмьена были обращены в сторону дальнего угла кладби­ща. Дженнингс перевел в ту же сторону свой телескопиче­ский объектив, но ничего, кроме надгробных плит, не уви­дел. Затем вдали что-то шевельнулось. Темный, расплывча­тый предмет возник в объективе, и Дженнингс навел рез­кость. Это был зверь. Собака. Огромная и черная, с глубоко посаженными на узкой морде глазами. Нижняя челюсть пса выступала вперед, обнажая зубы. Никто больше на заметил ее. Собака замерла, как статуя, и уставилась перед собой. Дженнингс проклинал себя за то, что зарядил черно-белую пленку: желтые собачьи глаза делали всю сцену страшной и таинственной. Он поставил диафрагму так, чтобы на фото­графии они казались совсем белыми, затем перевел объектив на мальчика и щелкнул затвором.

Для подобной сцены стоило потратить утро, и, упаковы­вая аппарат, Дженнингс почувствовал себя вполне удовлетво­ренным, но не совсем спокойным. Он поглядел на вершину холма — гроб уже опускали в могилу. Собака и ребёнок каза­лись издали крохотными, но их бессловесная связь была оче­видной.

На следующий день произошли два события: дождь по­шел сильнее, и появилась миссис Бэйлок, энергичная ирланд­ка, которая подошла к воротам и объявила, что она — новая няня. Охранник хотел было задержать ее, но миссис Бэйлок протаранила себе путь, вызвав таким бурным натиском и ува­жение, и страх.

— Я знаю, вам сейчас нелегко,—сказала она Торнам, сни­мая пальто в вестибюле,—поэтому я не буду напоминать о вашем горе. Но, между нами говоря, каждый, кто нанимает няней такую молоденькую девочку, сам напрашивается на не­приятности.

Она передвигалась быстро, и, казалось, даже воздух заше­велился от движений ее грузного тела. Торн и Катерина мол­чали, пораженные ее уверенностью.

— А знаете, как определить хорошую няню? —Она рас­смеялась.—По размеру груди. Эти маленькие девочки с пу­пырышками могут сменяться каждую неделю. А с таким раз­мером, как у меня, остаются надолго. Сходите в Гайд-парк и увидите, что я права.

Она на секунду замолчала и подняла чемодан.

— Ну, хорошо. А где же мальчик?

— Я покажу,—сказала Катерина, поднимаясь по лест­нице.

— Оставьте нас пока вдвоем, ладно? Мы сами познако­мимся,—предложила миссис Бейл ок.

— Дэмьен стесняется незнакомых людей.

— Ну, уж только не меня, поверьте.

— Нет, право же...

— Чепуха. Я попробую.

В ту же секунду она двинулась, и ее массивное тело скры­лось из виду. В тишине, наступившей после ее ухода, Торны переглянулись, потом Джереми неопределенно кивнул.

— Мне она нравится,—сказал он.

— И мне тоже.

— Где ты ее нашла?

— Где я ее нашла? — переспросила Катерина.

- Ну да.

— Я ее не находила. Я подумала, что это ты ее нашел.

В ту же секунду Торн позвал новую няню:

— Миссис Бэйлок!

Она вышла на площадку второго этажа и взглянула на Торнов сверху:

- Да?

— Извините... мы не совсем понимаем.

— В чем дело?

— Нам непонятно, как вы сюда попали.

— На такси. Но я его уже отпустила.

— Нет, я имею в виду... кто вас прислал?

— Контора.

— Контора?

— Из газет они узнали, что вы потеряли няню, и присла­ли другую. Меня.

Торн знал, как трудно сейчас в Лондоне найти работу, и объяснение показалось правдоподобным.

— Они весьма предприимчивы,—сказал он.

— Может быть, я позвоню, чтобы они все это подтверди­ли? — предложила Катерина.

— Конечно,—холодно ответила женщина.—А мне пока подождать на улице?

— Нет-нет...—постарался сгладить неловкость положе­ния Торн.

— Я похожа на иностранного шпиона? — довольно гроз­но спросила миссис Бэйлок.

— Да нет, не очень,—натянуто улыбнулся Торн.

— Не будьте так самоуверенны,—ответила большегрудая няня.—Может быть, у меня за корсажем полно магнитофо­нов. Можно вызвать молоденького солдата — пусть меня обы­щет.

Все облегченно рассмеялись, и громче всех сама миссис Бэйлок.

— Ладно, идите,—сказал Торн.—Мы потом проверим.

Торны прошли в кабинет, но Катерина все же позвонила в контору. Ей сказали, что у миссис Бэйлок большая практи­ка и хорошие рекомендации. Единственная загвоздка в том, что она числится работающей в Риме. Но, видимо, у нее из­менились обстоятельства, и это просто не успели занести в бумаги. Они все выяснят, как только вернется из четырех­недельного отпуска менеджер конторы, направивший ее к Торнам.

Катерина повесила трубку и посмотрела на мужа. Он по­жал плечами, но был доволен, что все прояснилось. Миссис Бэйлок казалась несколько эксцентричной, но зато полной жизни, что сейчас было самым необходимым в их доме...

Наверху миссис Бэйлок без улыбки глядела на мальчика, дремавшего в кровати. Он, наверное, смотрел на дождь, опершись подбородком о карниз, да так и заснул, рука его еще держалась за оконную раму. Женщина смотрела на него, и губы у нее затряслись, будто она созерцала произведение неповторимой красоты. Ребенок услышал неровное дыхание, открыл глаза и встретился с ней взглядом. Он напрягся и сел в кровати, прижавшись к спинке.

— Не бойся, крошка,—прошептала новая няня срыва­ющимся голосом.—Я пришла, чтобы защитить тебя.

С небес раздался неожиданный раскат грома. Дождь уси­ливался.

Глава четвертая

К июлю в сельской местности Англии все расцвело. Не­обычно долгий дожливый сезон привел к тому, что все при­токи Темзы разлились и вызвали к жизни даже засохшие се­мена. Откликнулись на это и земли Пирфорда: они густо зазеленели и ожили; леса, начинавшиеся сразу за садами, ста­ли непроходимыми от трав и скрывали множество живот­ных. Гортон, боясь, что дикие кролики скоро начнут выхо­дить из леса и грызть тюльпаны, поставил на них ловушки: пронзительные крики попавших в капканы зверьков можно было слышать по ночам. Но скоро все кончилось, и не только потому, что Катерина настояла на этом, но также из-за того, что Гортону самому было неприятно ходить в лес и собирать останки несчастных кроликов. Кроме того, он чувствовал на себе чей-то взгляд, будто следящий за ним из зарослей. Ко­гда он признался в этом своей жене, та рассмеялась и сказа­ла, что то скорее всего призрак короля Генриха Пятого. Но Гортону было не до шуток, он отказался ходить в лес, будучи очень озабочен тем, что новая няня, миссис Бэйлок, часто брала туда Дэмьена и находила там Бог знает какие вещи, ко­торые развлекали его часами. Гортон также заметил, помогая жене стирать, что на одежде мальчика было много черных волос, будто он возился с каким-то животным. Но он не смог обнаружить связи между волосками и путешествиями в Пир- фордский лес и решил считать это еще одной неприятной за­гадкой дома Пирфорд, которых становилось все больше.

Катерина стала уделять все меньше и меньше времени ре­бенку, ее заменила новая няня. Миссис Бэйлок и в самом де­ле была прекрасной гувернанткой, и ребенок полюбил ее. Одно только тревожило и казалось даже неестественным: мальчик предпочитал ее общество обществу своей собствен­ной матери. Все слуги замечали и обсуждали это, им было обидно за хозяйку, которую новая няня вытеснила из сердца сына. Им хотелось, чтобы миссис Бэйлок уехала. Но вместо этого ее положение укреплялось с каждым днем, а влияние на хозяев дома усиливалось.

Катерина чувствовала то же самое, но не могла что-либо изменить. Она не хотела показывать ревность к человеку, ко­торого любил ее ребенок. Она чувствовала себя виноватой в том, что однажды лишила Дэмьена любимого друга, и не хотела, чтобы это повторилось. Когда в конце второй недели миссис Бэйлок попросила перевести ее в комнату напротив спальни Дэмьена, Катерина согласилась. Наверное, у богатых так бывает всегда. Сама Катерина воспитывалась в более скромной семье, и только мать была ее единственным дру­гом и защитником. Но здесь жизнь иная. Она была хозяйкой огромного дома, и, возможно, пришло время для подобных поступков.

Вновь обретенная свобода использовалась Катериной в полной мере: по утрам она занималась благотворительно­стью, днем посещала чаепития, на которых велись беседы о политике. Муж одобрял ее занятия. Катерина перестала быть хрупким цветком — она стала львицей, обладающей та­кими энергией и уверенностью, которых он раньше никогда в ней не замечал. Именно такую жену он мечтал иметь, и, хотя подобная резкая перемена ее характера слегка обеспо­коила его, он никоим образом не мешал ей. Даже в постели она стала другой — более возбужденной и страстной. Торн не понимал, что это было скорее выражение отчаяния, чем же­лания.

Работа Торна занимала все его время, с назначением в Лондон он стал центральной фигурой по вопросам нефтя­ного импорта. Президент США очень рассчитывал на резуль­таты его встречи с нефтяными шейхами. Через несколько не­дель Торн должен был лететь в Саудовскую Аравию, но один, потому что арабы считали присутствие женщин в дело­вой поездке проявлением мужской слабости.

— Я не могу понять этого,—сказала Катерина, когда он ей все объяснил.

— Это часть их культуры,—ответил Торн.—Я еду в их страну и должен считаться с национальными обычаями.

— А они не должны считаться с тобой?

— Конечно, должны.

— Но я ведь тоже часть культуры!

— Катерина!

— Я видела этих шейхов. Я видела женщин, которых они покупают. Куда бы они ни шли, вокруг них всегда вер­тятся проститутки. Может быть, они и от тебя ждут того же?

— Честно говоря, я не знаю.

Они разговаривали в спальне, было уже поздно —не са­мое лучшее время для споров.

— Что ты имеешь в виду? —тихо спросила Катерина.

— Это очень важная поездка, Кэти.

— И если они захотят, чтобы ты спал с проституткой...

— Если они захотят, чтобы я спал с их евнухом, я буду спать с их евнухом! Ты знаешь, ЧТО поставлено на карту?

Катерина с трудом нашла в себе силы ответить.

— А какова моя роль в этом? —тихо спросила она.

— Ты будешь здесь. То, что делаешь ты, не менее важно.

— Мне не нужен твой покровительственный тон!

— Я просто хочу, чтобы ты поняла...

— Что ты спасешь мир, если будешь делать то, что они захотят?

— Можно сказать, что и так.

Она взглянула на него так, как никогда раньше не смотре­ла. Пристально. С неприязнью. Ему стало неприятно.

— Наверное, все мы проститутки, Джереми,—сказала она.—Ты —для них, а я —для тебя. Поэтому пошли в по­стель.

Он нарочно пробыл в ванне долгое время, надеясь, что, когда вернется, жена уже будет спать. Но она не спала. Она ждала его, и Торн ощутил в воздухе запах духов. Он сел на кровать и долго смотрел на нее. Наконец она улыбнулась и сказала:

— Извини меня. Я все понимаю.

Она взяла его за голову ть притянула к себе. Потом они стали заниматься любовью, но совершенно по-новому. Кате­рина отказалась двигаться, но не отпускала мужа, прося, за­ставляя его довести все до конца. Когда все было закончено, она расслабила руки, и он посмотрел на нее с болью и смяте­нием.

— Иди и спасай мир,—прошептала Катерина.—И делай все, что они тебе прикажут.

В эту ночь Торн не мог заснуть, он сидел у застекленной балконной двери и любовался лунной ночью. Он видел лес, онемевший и застывший, словно некое сонное существо.

Но лес не спал, и Торну вдруг почудилось, будто кто-то смотрит на него. Торн подошел к порогу, взял бинокль и приставил его к глазам. Сначала он не видел ничего, кроме темноты. И вдруг заметил глаза! Два темных светящихся уголька, отражающих свет луны, близко поставленные, тем­но-желтые. Они были направлены в сторону дома. Торн со­дрогнулся, опустил бинокль и отступил назад. Он оставался некоторое время в комнате, потрясенный увиденным, а по­том заставил себя выйти, босиком спустился по лестнице к входной двери и медленно вышел на улицу. Было совсем тихо, даже сверчки замолчали. Торн снова двинулся вперед, как будто его что-то влекло к лесу. В чаще он остановился. Никого не было. Два светящихся уголька исчезли. Он повер­нулся и угодил ногой во что-то теплое и мокрое. У Торна пе­рехватило дыхание, он отступил в сторону и склонился над землей. Это был мертвый кролик, только что убитый. Голо­вы у зверька не было...

На следующее утро Торн встал пораньше и спросил Гор­тона, продолжает ли тот ставить ловушки на кроликов. Гор­тон ответил отрицательно, и тогда Торн привел его в лес, к тому месту, где лежали останки животного. Над тельцем кружились мухи, Гортон веткой отогнал их, а потом нагнул­ся и исследовал трупик.

— Что вы думаете? — спросил Торн. — У нас завелся хищ­ник?

— Не могу понять, сэр. Но сомневаюсь.

Он поднял окоченевшую тушку и с отвращением показал ее Торну.

— Хищники обычно оставляют голову, а не съеда - ют. Тот, кто убил его, сделал это для развлечения.

Торн велел Гортону убрать труп и никому не говорить об этом. Они двинулись вперед, но Гортон вдруг остановился.

— Мне очень не нравится этот лес, сэр. И не нравится, что миссис Бэйлок водит сюда вашего мальчика.

— Скажите ей, чтобы она больше этого не делала,—от­ветил Торн.—На лужайке тоже много интересного.

Гортон исполнил приказание, и Торн впервые заметил, что в доме не все ладно. Миссис Бэйлок отыскала его вече­ром в кабинете и выразила свое негодование по поводу того, что приказания ей передают через слуг.

— Конечно, я все сделаю,—сказала она презрительно,— но считаю, что приказания мне должен давать непосредствен­но хозяин.

— Не вижу никакой разницы,—ответил Торн. Его уди­вила ярость, сверкнувшая в глазах женщины.

— Это разница между большим домом и маленьким до­мишком, мистер Торн. У меня появляется чувство, что здесь нет главного человека.

Она повернулась на каблуках и вышла, а Торн так и не понял, что она имела в виду. Если она намекала на слуг, то ими командовала Катерина. Кроме того, он часто отсутство­вал. Возможно, миссис Бэйлок хотела сказать, что в доме не все так хорошо, как кажется. Что поведение Катерины, воз­можно, вышло из-под контроля...

* * *

В Челси на третьем этаже своего убогого жилища не спал репортер Габер Дженнингс. Он смотрел на растущую галерею фотографий Торнов, украшавшую стену в темной комнате. Фотографии похорон, темные и унылые: крупным планом собака среди надгробий, крупным планом мальчик. Здесь же фотографии, сделанные на дне рождения: Катери­на смотрит на няню, няня в клоунском костюме совершенно одна. Последняя фотография особенно заинтересовала его, потому что над головой няни темнело пятно. Обычный фото­дефект, носейчас он смотрелся как некое знамение несча­стья. Видимо, была повреждена эмульсия, и над головой ня­ни в виде легкого тумана образовался обруч, заходящий на шею. При других обстоятельствах такая испорченная фото­графия была бы выкинута, но эту стоило оставить. Конечно, при условии, что были известны дальнейшие события, это пятнышко носило символический характер — будто бы над несчастной Чессой нависла тень судьбы. На последней фото­графии было запечатлено ее тело, висевшее на веревке,— страшная реальность, которой заканчивалась подборка. Вся эта галерея создавала некую фотозапись кошмара. И это нра­вилось Дженнингсу. Он изучал Торнов по всем доступным источникам и нашел в их семье нечто необычное, что никто до него еще не находил. Он принялся копаться в истории се­мьи, для чего завел контакты с американцами.

Выяснилось, что Катерина происходила из семьи русских эмигрантов и ее родной отец покончил жизнь самоубий­ством: статья в «Миннеаполис Таймс» рассказывала, что он бросился с крыши своей конторы в Миннеаполисе. Катерина родилась через месяц после самоубийства, а ее мать вторично вышла змуж и переехала с мужем в Нью-Гэмпшир. Катерина носила его фамилию, и в скудных интервью, данных ею за все эти годы, она никогда не упоминала об отчиме. У репор­тера росла уверенность в том, что он попал в нужную струю.

Ему не хватало только фотографии самого посла, и Дженнингс надеялся получить ее на следующий день. В церкви Всех Святых должно было состояться венчание знатных особ, и семья Торнов скорее всего будет на нем при­сутствовать. Конечно, такое событие было не в стиле Джен­нингса, но пока что ему везло и, может быть, повезет снова.

...За день до венчания Торн оставил свои обычные суббот­ние дела в посольстве и поехал с Катериной за город. Его очень беспокоили их спор и странная близость, которая по­следовала за ним, поэтому он хотел побыть с ней наедине и выяснить, что с ней происходит. Впервые за последние не­сколько месяцев Катерина повеселела, наслаждалась поезд­кой и держала его за руку, пока они бродили на лоне приро­ды. В полдень они очутились в Стрэтфорде-на-Эвон и пошли на любительский спектакль «Король Лир». Катерина была поглощена пьесой и даже прослезилась. Монолог короля Ли­ра «Зачем собака, крыса дышит... коль у тебя дыханья нет...» растрогал ее до глубины души, она заплакала уже открыто, и Торн долго успокаивал ее в пустом театре, когда пьеса уже закончилась и зрители разошлись.

Они вернулись в машину и поехали дальше, Катерина продолжала легонько сжимать руку мужа, и всплеск эмоций вернул близость, которая давно исчезла в их отношениях. Те­перь она была чувствительна ко всему, и когда они остано­вились у реки, Катерина снова расплакалась. Она рассказала о своих страхах, о боязни потерять Дэмьена, она не пережи­вет, если с ним что-нибудь случится.

— Ты не потеряешь его, Кэти,—нежно успокаивал ее Торн.—Жизнь не может быть настолько жестокой.

Он давно уже не называл ее Кэти, и это слово как бы на­помнило о расстоянии, увеличивающемся между ними в по­следние месяцы. Они сели на траву под огромным дубом, и голос Катерины упал до шепота.

— Я так боюсь,—сказала она.

— Бояться совершенно нечего.

Огромный майский жук полз мимо неб, и она смотрела, как он пробирается между травинок.

— Что ты боишься, Катерина?

— А чего мне не бояться?

Он смотрел на нее, ожидая продолжения.

— Я боюсь хорошего, потому что оно уйдет... Я боюсь плохого, потому что я очень слабая... Я боюсь твоих успехов и неудач. И я боюсь, что не имею никакого отношения к ним. Я боюсь, что ты станешь Президентом Соединенных Штатов, Джереми... и тебе придется терпеть жену, которая тебя недостойна.

— Ты все делаешь прекрасно,—попытался успокоить ее Торн.

— Но мне это не нравится!

Признание было таким простым и как-то успокоило их, кое-что прояснив.

— Тебя это шокирует? — спросила Катерина.

— Немного,—ответил Джереми.

— Ты знаешь, чего я хочу больше всего?

Он покачал головой.

— Я хочу, чтобы мы вернулись домой.

Он лег на траву, уставившись на зеленые листья дуба.

— Больше всего, Джереми. Уехать туда, где мы будем в безопасности. Туда, где мы родились.

Последовала долгая пауза. Она легла рядом, и Торн об­нял ее.

— Здесь тоже безопасно. В твоих объятиях.

~ Да.

Катерина закрыла глаза, и на ее лице появилась мечта­тельная улыбка.

— Это Нью-Джерси, правда? — прошептала она.—А там, на том холме, не наша ли маленькая ферма? Та самая, на ко­торой мы работаем?

— Это очень большой холм, Кэти.

— Я знаю. Знаю. Нам никогда через него не перейти. Поднялся легкий ветерок и зашевелил листву под ними. Торн и Катерина молча наблюдали, как солнечные зайчики бегают по их лицам.

— Может, Дэмьен сумеет,—прошептал Джереми.—Мо­жет быть, он станет процветающим фермером.

— Вряд ли. Он весь в тебя.

Торн не ответил.

— Это правда,—продолжала Катерина.—Как будто я во­обще не имею с ним ничего общего.

Торн приподнялся и посмотрел на ее погрустневшее лицо.

— Почему ты так говоришь?

Она пожала плечами, не зная, как это объяснить.

— Он очень самостоятельный. Похоже, ему вообще ни­кто не нужен.

— Так только кажется.

— Он не привязан ко мне, как обычно ребенок привязы­вается к матери. А ты любил свою мать?

- Да.

— А свою жену?

Их глаза встретились, и он погладил ее по лицу. Катери­на поцеловала его руку.

— Я не хочу отсюда уходить,—прошептала она.—Я хочу лежать так всю жизнь.

— Знаешь, Кэти,—произнес Торн после долгого молча­ния,—когда я увидел тебя в первый раз, я подумал, что ты самая красивая женщина на свете.

Она благодарно улыбнулась.

— Я до сих пор так думаю, Кэти,—прошептал он. —До сих пор.

— Я люблю тебя,—сказала Катерина.

— Я очень люблю тебя,—ответил Джереми.

Она сжала губы, в глазах заблестели слезы.

— Я даже хочу, чтобы мы с тобой больше ни о чем не говорили. Я хочу запомнить сказанное только что.

Когда она снова открыла глаза, было уже темно.

Они вернулись в Пирфорд поздно, в доме все уже спали. Супруги разожгли огонь в камине, налили себе вина и сели рядом на мягкую, обитую кожей кушетку.

— А чем мы будем заниматься в Белом доме? — спросила Катерина.

— Он очень далеко.

— А любовью там можно заниматься?

— Почему бы и нет?

— А не будет ли это противно в спальне Линкольна?

— Противно?

— Что мы такие низменные.

— В спальне Линкольна?

— Прямо на его кровати!

— Ну, он, наверное, подвинется.

— О, он может к нам присоединиться.

Торн засмеялся и прижал ее к себе.

— Придется еще как-то привыкать к туристам,—доба­вила Катерина.—Они проходят через спальню Линкольна три раза в день.

— А мы запрем дверь.

— Нет, так не пойдет. Вот что: будем брать с них допол­нительную плату!

Он опять засмеялся, довольный ее хорошим настроеним.

— Взгляните сюда,—продолжала дурачиться Катери­на.—Посмотрите, как президент трахает свою жену.

— Кэти!

— Кэти и Джерри вместе. Старик Линкольн переворачи­вается в гробу.

— Что это на тебя нашло? — попытался урезонить жену Торн.

— Ты.

Она засмеялась, и Торн присоединился к ней. И этот день, и эта ночь были именно такими, о которых она мечтала всегда.

Следующий день начался прекрасно. К девяти часам утра Торн был уже одет для посещения венчания и весело спу­скался в гостиную.

— Кэти! —позвал он.

— Еще не готова,—раздался из ванной ее голос.

— Мы опоздаем.

— Наверняка.

— Они будут ждать нас, поэтому поторопись.

— Я стараюсь.

— Дэмьен уже одет?

— Надеюсь, что да.

— Я не могу опаздывать.

— Попроси миссис Гортон приготовить тосты.

— Я не хочу завтракать.

— Я хочу.

— Лучше поторопись.

Гортон уже подал лимузин к подъезду. Торн вышел на улицу и жестом попросил его подождать еще немного, по­том быстро вернулся на кухню.

Катерина вышла из комнаты, на ходу завязывая пояс на белом платье, и направилась в комнату Дэмьена, громко говоря:

— Пошли, Дэмьен! Все уже готовы!

В комнате мальчика не было. Она услышала плеск воды в ванной, быстро прошла туда и вскрикнула от негодования:

Дэмьен все еще сидел в ванной, а миссис Бэйлок продолжала его мыть.

— Миссис Бэйлок,—грозно сказала Катерина,—я проси­ла вас, чтобы мальчик был одет не позднее...

— Если вы не против, мэм, я думаю, что ему лучше пой­ти погулять в парк.

— Я сказала, что мы собираемся взять его с собой в цер­ковь!

— Церковь — неподходящее место для маленького маль­чика в такой солнечный день.

Женщина улыбалась. Очевидно, она не понимала всей серьезности положения.

— Уж вы простите,—Катерина старалась говорить спо­койно,—но нам очень важно быть в церкви.

— Он еще очень мал для церкви. Он там будет ша­лить,— настаивала на своем миссис Бэйлок.

— Вы, кажется, не понимаете меня? — твердо сказала Ка­терина.—Я хочу, чтобы он поехал с нами в церковь.

Миссис Бэйлок напряглась, оскорбленная тоном Катери­ны. Ребенок тоже почувствовал неладное и придвинулся по­ближе к няне, а та, сидя на полу, смотрела снизу вверх на его мать.

— Он раньше бывал в церкви? — спросила миссис Бэй­лок.

— Я не понимаю, какое это имеет значение...

— Кэтти!!— закричал Торн.

— Иду! — отозвалась она и строго посмотрела на женщи­ну, но та ответила точно таким же взглядом:

— Извините, что я высказываю свое мнение, но неужели вы думаете, что четырехлетний ребенок поймет церковный обряд церемонии католического венчания?

У Катерины перехватило дыхание.

— Я католичка, миссис Бэйлок, и мой муж —тоже!

— Кому-то надо быть католиками,—отпарировала жен­щина.

Катерина стояла, окаменев от внезапного нападения.

— Вам придется одеть моего сына,—произнесла она как можно спокойней,—и привести к машине в течение пяти минут. Или же подыскивайте себе работу в другом месте.

— Возможно, я так и поступлю.

— Это ваше дело.

— Я подумаю об этом.

Надеюсь.

Наступила напряженная тишина, потом Катерина повер­нулась и собралась уходить.

— Кстати, насчет церкви...—сказала миссис Бэйлок.

~ Да?

— Вы пожалеете, что взяли его.

Катерина вышла. Не прошло и пяти минут, как Дэмьен, чистый и одетый, стоял у машины.

Они поехали через Шеппертон, где строилось новое шос­се, и попали в большую пробку. От этого напряжение, и без того царившее в машине, усилилось.

— Что-нибудь случилось? — спросил Торн, посмотрев на жену.

— Ничего особенного.

— Ты очень сердита.

- Ерунда.

— Что случилось.

— Да так.

— Ну, ладно. Рассказывай.

— Миссис Бэйлок, — сказала со вздохом Катерина.

— Что там у нее?

— Мы поговорили.

— О чем?

— Она хотела погулять с Дэмьеном в парке.

— Разве это плохо?

— Вместо церкви.

— Не могу сказать, что я был бы против этого.

— Она делала все, чтобы он с нами не поехал.

— Наверное, ей без него скучно.

— Я не знаю, хорошо ли это.

Торн пожал плечами и невидящим взглядом уставился вперед, в то время как они продвигались в рычащей верени­це автомобилей.

— Объехать никак нельзя, Гортон? —спросил он.

— Нет, сэр,—ответил Гортон,—но если вы не против, я хотел бы сказать кое-что о миссис Бэйлок.

Торн и Катерина переглянулись, удивившись такому за­явлению.

— Говорите,—сказал Торн.

— Я не хочу говорить в присутствии малыша.

Катерина посмотрела на Дэмьена. Он играл шнурками новых ботинок и, очевидно, не прислушивался к разговору.

— Все в порядке,—сказала Катерина.

— Мне кажется, она плохо на него влияет,—продолжал Гортон.—Она не уважает правила, заведенные в доме.

— Какие правила? — спросил Торн.

— Я не хотел бы вдаваться в подробности, сэр.

— Пожалуйста.

— Ну, вот хотя бы: у нас принято, чтобы слуги ели вме­сте, а посуду мыли по очереди.

Торн посмотрел на Катерину. Очевидно, ничего страшно­го в этом не было.

— Она с нами никогда не ест, — продолжал Гортон. — На­верное, она спускается после того, как все поедят, и берет еду для себя.

— Понимаю,—сказал Торн с напускной озабоченностью

— И потом оставляет свои тарелки.

— Я думаю, можно попросить ее больше так не делать.

— Также у нас принято не выходить на улицу после то­го, как в доме погасили свет,—продолжал Гортон,—а я не раз видел, как она среди ночи шла в лес. И шла очень тихо, явно надеясь, что ее никто не услышит.

Торны задумались, сказанное очень удивило их.

— Это как-то странно...—пробормотал Джереми.

— И еще одно деликатное дело. Вы уж меня извините,— сказал Гортон,—но мы заметили, что она не пользуется туа­летной бумагой. Мы не меняли рулон в ее кабинке с тех пор, как она появилась.

На заднем сиденье Торны переглянулись. История стано­вилась непонятной.

— Я думаю, что она делает это в лесу, что совсем не по­хоже на поведение цивилизованного человека.

Наступило молчание. Торны были ошеломлены.

— И еще одно, сэр. Еще одно плохо.

— Что еще, Гортон? —со страхом спросил Торн.

— Она заказывает по телефону международные разгово­ры с Римом.

Закончив свою речь, Гортон отыскал свободное место между машинами и быстро выехал из пробки. Пейзаж за­мелькал перед глазами, Катерина и Торн тихо переговарива­лись, изредка поглядывая друг на друга.

— Сегодня она вела себя вызывающе,—сказала Кате­рина.

— Ты хочешь ее уволить?

— Не знаю. А ты?

Торн пожал плечами.

— Похоже, что Дэмьен к ней привык.

— Я знаю.

— С этим надо считаться.

— Да,—вздохнула Катерина.—Конечно.

— Но ты можешь ее уволить, если хочешь.

Катерина помолчала немного.

— Я думаю, она сама уйдет.

Дэмьен сидел между ними, уставившись в пол. Машина въезжала в город.

Церковь Всех Святых была гигантским строением. Здесь слились воедино элементы архитектуры XVII, XVIII, XIX и XX веков. Огромные входные двери были всегда открыты, внутри днем и ночью горел свет. Сегодня лестница, ведущая к дверям, была покрыта ковром цветов, и по обе ее стороны стояли торжественно одетые шафера. На торжество собра­лось множество людей, и охранники с трудом сдерживали толпу. Это отнимало много времени, и лимузинам пришлось выстроиться в цепочку в ожидании своей очереди. Они подъезжали к дверям церкви и высаживали пассажиров.

Лимузин Торнов из-за опоздания оказался позади осталь­ных машин. Здесь охраны не было, и люди окружили маши­ну, бесцеремонно заглядывая внутрь. Автомобиль медленно продвигался вперед, а толпа все сгущалась. Задремавший Дэ­мьен очнулся, и его испугали люди, заглядывающие в окна. Катерина прижала мальчика к себе и посмотрела вперед. Людей становилось все больше, они уже начали толкать ма­шину. Уродливая голова гидроцефала приблизилась к окош­ку, и он начал стучать по стеклу, как будто просился в ма­шину.

Катерина отвернулась, ей стало нехорошо, а урод расхо­хотался и понес какую-то чушь.

— Боже мой,—сказала Катерина поборов тошно­ту.—Что здесь происходит?

— Затор на целый квартал,—ответил Гортон.

— Объехать никак нельзя?

— Машины стоят бампер к бамперу и сзади, и спереди.

Стук по стеклу продолжался, и Катерина закрыла глаза, пытаясь не слышать все усиливающийся неприятный звук.

— Неужели никак нельзя отсюда выбраться? — взмоли­лась она.

Дэмьен тоже разделял тревогу матери, в его глазах по­явилось беспокойство.

— Все хорошо... все в порядке,—успокаивал малыша Торн, заметив его тревогу.—Эти люди нас не обидят, они только хотят посмотреть, кто сидит в машине.

Но глаза ребенка начали расширяться от ужаса, только смотрели они не на толпу, а выше,—на поднимающийся сов­сем рядом шпиль церкви.

— Не надо бояться, Дэмьен,—сказал Торн.—Мы едем смотреть свадьбу.

Страх ребенка усиливался, лицо его напряглось. Машина неумолимо приближалась к церкви.

— Дэмьен...

Торн взглянул на Катерину, не спускавшую глаз с ребен­ка. Лицо Дэмьена стало совсем каменным, он весь сжался, хотя толпа давно отступила и перед йими предстал величест­венный собор.

— Все в порядке, Дэмьен,—шепнула Катерина.—Люди уже ушли...

Но взгляд ребенка был по-прежнему устремлен на цер­ковь, а в глазах застыл страх.

— Что с ним случилось? — резко спросил Торн.

— Не знаю.

— Что с тобой, Дэмьен?

— Он перепуган до смерти.

Катерина протянула мальчику руку, и он вцепился в нее, с отчаянием заглядывая в глаза то ей, то Торну.

— Это всего лишь церковь, дорогой,—напряженно выго­ворила Катерина.

Мальчик резко отвернулся. Губы у него пересохли, он на­чал впадать в панику: дыхание стало прерывистым, кровь от­хлынула от лица.

— Боже мой! — ахнула Катерина.

— Ему нехорошо?

— Он весь, как лед. Холодный, как лед!

Лимузин резко затормозил у церкви, дверца распахну­лась: один из шаферов протянул руку Дэмьену, и тот забился в ужасе, вцепившись в платье Катерины.

— Дэмьен! — закричала Катерина.—Дэмьен!

Она пыталась разжать его пальцы, но он держался за пла­тье со все большим отчаянием.

— Джереми!— Катерина теряла самообладание.

— Дэмьен! — крикнул на него Торн.

— Он рвет мое платье!

Торн наклонился к ребенку, но мальчик еще сильнее вце­пился в мать, царапая ее по лицу, хватаясь за волосы, отчаян­но пытаясь удержаться.

— Помогите! Боже! — взвизгнула Катерина.

— Дэмьен!— заорал Торн, тщетно пытаясь оторвать ре­бенка. — Дэмьен! Отпусти!

Дэмьен от ужаса пронзительно закричал. Собралась тол­па, с любопытством наблюдающая за схваткой. Гортон, пыта­ясь как-то помочь, повернулся с переднего сиденья и попы­тался подтолкнуть его, чтобы вытащить на улицу. Но ребенок превратился в настоящего зверя, он орал, а его пальцы с острыми ногтями вонзились в лицо и голову Катерины. Ему удалось даже вырвать изрядный клок ее волос.

— Уберите его!— закричала Катерина.

В ужасе она начала бить Дэмьена, пытаясь вывернуть ру­ку, вцепившуюся ей в лицо. Резким движением Торн оторвал ребенка, схватил его в охапку и прижал к себе.

— Поехали! —крикнул он, задыхаясь, Гортону.—Поеха­ли отсюда!

Ребенок продолжал биться. Гортон захлопнул двери, ли­музин рванулся вперед.

— Боже мой,—всхлипывала Катерина, обхватив голову руками.—Боже... мой...

Лимузин двигался вперед, и судороги ребенка постепен­но стихали, его голова запрокинулась в полном изнеможе­нии. Гортон выехал на шоссе, и через несколько минут в ма­шине наступила тишина. Глаза у Дэмьена горели, на лице проступили капельки пота. Торн все еще не отпускал его ру­ки. Рядом сидела потрясенная Катерина, с растрепанными во­лосами, один ее глаз совсем закрылся. Ехали молча, никто не осмеливался заговорить.

Приехав в Пирфорд, они отвели Дэмьена в его комнату и немного посидели с ним. Лоб ребенка был холодный, и врача вызывать не пришлось. Дэмьен старался не смотреть на них: он, похоже, и сам испугался того, что натворил.

— Я позабочусь о нем,—спокойно сказала миссис Бэй­лок, войдя в комнату.

Увидев ее, Дэмьен немного успокоился.

— Он очень перепуган,—сказала Катерина.

— Он не любит церковь,—ответила служанка.—Я же хотела повести его в парк.

— Он стал... совсем диким,—произнес Торн.

— Он просто рассердился.—Миссис Бэйлок прошла впе­ред и взяла Дэмьена на руки. Он прижался к ней, а Торны молча наблюдали. Затем медленно вышли из комнаты...

— Здесь что-то не так,—сказал ночью Гортон своей жене.

Она молча выслушала его рассказ о том, что произошло днем.

— Что-то не так с этой миссис Бэйлок,—продолжал он,— и что-то не то с этим мальчиком, и что-то не то во всем этом доме.

— Ты слишком серьезно все воспринимаешь,—ответила она.

— Если бы ты это видела, то поняла бы меня.

— Детская вспышка раздражительности.

— Звериная вспышка.

— Он очень горяч, вот и все.

— С каких это пор?

Она покачала головой и не ответила.

— Ты заглядывала когда-нибудь ему в глаза? — спросил Гортон.—Все равно как на зверя смотришь. Эти глаза наблю­дают. Они ждут. Они ведают то, чего не знаешь ты. Они помнят места, в которых мы никогда не бывали.

— Опять ты со своими суеверными страхами.

— Подожди, й увидишь сама,—убеждал ее Гор­тон.—Здесь происходит что-то дурное.

— Что-то дурное происходит везде.

— Мне все это не нравится,—мрачно сказал он.—Я ду­маю, нам надо отсюда уехать.

В это время Торны сидели во внутреннем дворике. Было уже поздно. Дэмьен спал. Они молчали и смотрели в ночь. Лицо у Катерины припухло, виднелись кровоподтеки, и она ритмично прижимала к больному месту салфетку, смачивая ее время от времени теплой водой из кувшина, который сто­ял рядом.

— Ну,—сказала она, наконец,—самое лучшее, что мож­но сделать с плохим днем, это покончить с ним. Я иду спать.

— Я еще немного посижу и приду.

Шаги жены затихли, и Джереми остался наедине со сво­ими мыслями.

Он смотрел на лес, но вместо него видел госпиталь в Ри­ме, себя, стоящим у стеклянной перегородки и давшим согла­сие на усыновление ребенка. Почему он не расспросил о ма­тери Дэмьена? Кто она? Откуда? Кто отец ребенка, и почему он не пришел? За эти годы он делал некоторые предположе­ния, которые усмиряли его страхи. Возможно, настоящая мать Дэмьена была простой крестьянской девушкой, рели­гиозной, и поэтому пришла рожать в католический госпи­таль. Это был дорогой госпиталь, и она, не имея связей, не смогла бы туда попасть. Возможно, она была сиротой, пото­му не осталось родственников, а ребенок родился вне бра­ка,— этим объяснялось и отсутствие отца. Что еще надо было знать? Что еще могло иметь значение? Ребенок родился под­вижный, красивый и «совершенно здоровый».

Торн не привык сомневаться в своих поступках и обви­нять себя, его мозг упорно настаивал на том, что он все сде­лал правильно. Тогда он был в отчаянии. Будучи чересчур ра­нимым и чувствительным, он мог легко поддаться внушению. Возможно, он поступил неправильно. Может быть, следова­ло узнать побольше?

Ответа на эти вопросы Торн так и не получил.

Только маленькая горстка людей знала их, но теперь они были разбросаны по всему земному шару. Сестра Тереза, отец Спиллетто, отец Тассоне. Только они знали. Лишь на их совести лежала эта тайна. Во мраке той далекой ночи они за­нимались своим делом, гордые тем, что избрали именно их. За всю историю Земли проделать подобное пытались лишь дважды, но лишь сейчас все должно было получиться. Их бы­ло трое, дело продвигалось безукоризненно, и ни одна живая пуша не ведала о происходящем здесь. После рождения Дэ­мьена сестра Тереза подготовила его: вывела депилятором шерсть с рук и лба, припудрила его, чтобы дитя выглядело хорошо к тому моменту, когда появился Торн. Волосы на го­лове у новорожденного были очень густые, как они и рассчи­тывали, при помощи фена она распушила их, проверив снача­ла, есть ли на скальпе родинка. Торн никогда не увидит ни сестру Терезу, ни более мелкую фигуру — отца Тассоне, кото­рый тем временем в подвале укладывал в корзины два тела, чтобы увезти их. Первое тело принадлежало ребенку Тор­на — он замолчал прежде, чем успел закричать, второе — ма­тери того, кто выжил. Снаружи ждал грузовик, готовый увез­ти трупы в Черветери, где в тишине кладбища Сент-Андже­ло у гробниц уже ждали могильщики.

План разрабатывался обществом дьяволопоклонников, и Спиллетто был главным. Он выбрал соучастников с боль­шой осторожностью. Сестра Тереза вполне удовлетворяла его, но в последние минуты Спиллетто стал беспокоить отец Тассоне, чья вера рождена была страхом. В последний день он проявил нерешительность, что заставило Спиллетто заду­маться. Тассоне был энергичным, но энергия его направля­лась на себя самого, он делал все на грани отчаяния. Тассоне забыл о важности их миссии и вместо этого полностью от­дался своей роли. Такое самосознание вело к возбуждению, и Спиллетто хотел вывести Тассоне из игры. Если один из них не выдержит, то отвечать придется всем троим. Но са­мое главное, это отложится еще на тысячу лет.

В конце концов Тассоне оправдал себя, преданно и усерд­но выполняя работу, и даже справился со случайностью, ко­торую никто не мог предвидеть. Когда корзину грузили в ма­шину, ребенок не был мертв и издавал звуки. Быстро сняв корзину, Тассоне вернулся с ней в подвал госпиталя и поста­рался, чтобы ребенок больше никогда не произнес ни звука. Содеянное сильно потрясло его. Но он сделал это, а осталь­ное было неважно.

В ту ночь все вокруг казалось обычным: доктора и сестры выполняли свои ежедневные обязанности, ничуть не подо­зревая о том, что произошло совсем рядом. Все было сделано с тщательной осторожностью, и никто, в особенности Торн, не смог бы ничего узнать.

Он сидел во внутреннем дворике и смотрел в ночь. Вдруг Торн осознал, что Пирфордский лес больше не вызывает у него дурных предчувствий. Теперь лес казался мирным, а сверчки и лягушки создавали обычный шум, успокаива­ющий и наводящий на размышление о том, что жизнь везде шла своим естественным путем. Джереми перевел взгляд на дом, на комнату Дэмьена. Там горел ночник, и Торн пред­ставил себе лицо спящего мальчика. Сейчас, на исходе этого страшного дня, стоило посмотреть на Дэмьена. Джереми поднялся, погасил лампу и направился в спящий дом.

Внутри было совсем темно, тишина звенела в ушах. Торн на ощупь отыскал лестницу и поднялся наверх. Он тщетно попытался нащупать выключатель и прошел дальше. Все во­круг него навевало сон, и Джереми медленно продвигался вдоль стены, повернул за угол коридора. Впереди находилась комната Дэмьена, слабый отсвет ночника выползал из-под двери. Торн остановился как вкопанный: ему показалось, что он услышал звук. Этот звук походил на вибрацию или глухой рокот, который сразу же прекратился, прежде чем Торн успел в нем разобраться. Снова воцарилась полная тишина. Торн собрался шагнуть вперед, но звук повторился, на этот раз громче, отчего сердце Джереми чуть не взорвалось от собственного стука. Он глянул вниз и увидел глаза. Дыхание перехватило, и Торн, окаменев, прижался к стене; рычание усилилось, и из тьмы возникла собака, как страж, бросивша­яся к двери ребенка. Глаза сверкали, уставившись на него, ры­чание не прекращалось.

— Ну... ну,—выговорил Торн срывающимся голосом, и от звука его зверь сжался, готовясь к прыжку.

— Спокойно,—сказала миссис Бэйлок, выходя из своей комнаты.—Это хозяин дома.

Собака сразу успокоилась, напряжение рассеялось. Мис­сис Бэйлок дотронулась до выключателя, и коридор тут же наполнился светом. Торн, уставившись на собаку, затаил ды­хание.

— Что... это? —выдавил он.

— Сэр? — спокойно спросила миссис Бэйлок.

— Это собака.

— По-моему, овчарка. Красивая? Мы нашли ее в лесу. Собака, неожиданно присмирев, легла у ее ног.

— Кто дал вам разрешение...

— Я подумала, что нам может пригодиться сторожевая собака, и мальчик очень любит ее.

Торна, стоявшего в напряжении у стены, еще трясло, и миссис Бэйлок не смогла сдержать своего любопытства.

— Она вас испугала?

- Да.

— Видите, какая она хорошая. В смысле, как сторож. По­верьте, вы будете мне благодарны за нее, когда уедете.

— Куда я уеду? — спросил Торн.

— Разве вы не собираетесь в Саудовскую Аравию?

— Откуда вам известно про Саудовскую Аравию? Она пожала плечами.

— Я не знала, что это такая тайна.

— Я никому не говорил о поездке.

— Миссис Гортон мне рассказала.

Торн кивнул и снова посмотрел на собаку.

— Она не будет никого беспокоить,—заверила его жен­щина.—Мы будем кормить ее объедками...

— Я не хочу, чтобы она оставалась,—отрезал Торн.

Миссис Бэйлок посмотрела на него с удивлением.

— Вы не любите собак?

— Когда я захочу иметь собаку, я сам ее выберу.

— Но мальчику она очень нравится, сэр, она ему нужна.

— Я сам решу, какая собака ему нужна.

— Дети считают животных своими защитниками, сэр. Остальное их не интересует.

Она посмотрела на него так, будто собиралась сообщить какую-то очень важную вещь.

— Вы... хотите еще что-то сообщить?

— Я не осмеливаюсь, сэр.

Но ее вид обеспокоил Торна.

— Если вы что-то хотите сказать, миссис Бэйлок, я с удо- вольствйем вас выслушаю.

— Нет, сэр. У вас и так много дел...

— Я сказал, что выслушаю вас.

— Мне кажется, что ребенок чувствует себя одиноким.

— Почему он должен быть одиноким?

— Его мать не очень благожелательно относится к нему.

Торн застыл при этом замечании.

— Вот видите? — сказала она.—Мне не надо было го­ворить.

— Не очень благожелательно?

— Мне кажется, она не любит его. И он это чувствует.

Торн промолчал. Он не знал, что сказать.

— Мне иногда кажется, что у Дэмьена никого нет, кроме меня,—добавила женщина.

— Я думаю, что вы ошибаетесь.

— А теперь у него есть собака. Она ему нравится. Ради ребенка не выгоняйте ее.

Торн посмотрел вниз на огромного зверя и покачал головой:

— Мне не нравится эта собака. Завтра же выставите ее.

— .Выставить — куда? — в изумлении спросила она.

— Отдайте собачникам.

— Но они же УБИВАЮТ их!

— Тогда просто вышвырните. Чтобы завтра ее не было.

Лицо миссис Бэйлок окаменело, и Торн отвернулся. Женщина и собака смотрели ему вслед; в их глазах горела ненависть.

Глава пятая

Торн провел бессонную ночь. Он сидел на террасе спаль­ни и курил, вкус сигарет был ему уже отвратителен. Из ком­наты доносились стоны Катерины, и он задумался над тем, с каким демоном борется она во сне. Не вернулся ли это ста­рый демон депрессии, который снова начинает преследовать ее? Или ей снились кошмары пережитого дня?

Чтобы не думать о действительности, Торн начал раз­мышлять и погрузился в свои фантазии, позабыв о реальных заботах и тревогах. В мечтах Торн провел всю ночь напролет.

Когда Катерина проснулась, раненый глаз распух еще сильнее и совсем закрылся. Уходя, Торн посоветовал ей все же обратиться к врачу. Больше они ни о чем не говорили. Ка­терина молчала, а Торн был занят проблемами нового дня. Оставалось собрать кое-какие мелочи для поездки в Саудов­скую Аравию, но предчувствие, что ему не следует уезжать, угнетало Торна. Он боялся. За Катерину, за Дэмьена, за само­го себя, и не мог понять почему. В воздухе ощущалось напря­жение, казалось, что жизнь висит на волоске. Торн раньше никогда не задумывался о смерти, прежде она витала где-то очень далеко. Но сейчас сознание, что его жизнь каким-то об­разом находилась в опасности, занимало все его мысли.

В лимузине по дороге в посольство он небрежно запол­нил бланки страховых полисов и набросал кое-какие указа­ния, которые необходимо было соблюсти в случае его смер­ти. Торн делал это автоматически, не замечая, что подобное происходит впервые в его жизни. И только теперь, закончив писать, Торн вдруг ощутил страх; оцепенев, он просидел в напряженной тишине до тех пор, пока автомобиль не подъ­ехал к посольству. Предчувствие чего-то страшного не поки­дало Джереми.

Лимузин остановился, и Торн вышел из него, дождав­шись, пока машина уедет. Он увидел, как к нему стремитель­но приближаются двое мужчин. Один щелкнул фотоаппара­том, а другой принялся сыпать вопросами. Торн направился к посольству, но они встали у него на дороге.

— Вы читали сегодняшний «Репортер», мистер Торн?

—• Нет, не читал...

— Там есть статья о вашей няне, о той, которая спрыг­нула...

— Я не видел.

— В ней пишут, что та няня оставила после себя записку.

— Чепуха.

— Посмотрите в эту сторону, пожалуйста.—Это сказал Дженнингс, он быстро передвигался и щелкал фотоаппа­ратом.

— Дайте мне пройти,—попросил Торн, когда Джен­нингс преградил ему дорогу.

— Это правда, что она принимала наркотики? — спросил второй репортер.

— Конечно, нет.

— После вскрытия в крови было обнаружено лекарство.

— Это было лекарство против аллергии,—ответил Торн, стиснув зубы.—У нее была аллергия...

— Говорят, там была передозировка...

— Не двигайтесь секундочку,—попросил Дженнингс.

— Уйдите же с дороги! — зарычал Торн.

— Это наша работа, сэр.

Торн шагнул в сторону, но они продолжали его пресле­довать и снова преградили путь.

— Она принимала наркотики, мистер Торн?

— Я уже сказал вам.

— В этой статье говорится...

— Мне наплевать, что говорится в этой статье!

— Прекрасно! — воскликнул Дженнингс.—Еще секун­дочку не шевелитесь!

Он слишком быстро придвинул фотоаппарат, Торн резко толкнул его и вышиб из рук Дженнингса. Фотоаппарат с гро­хотом разбился о тротуар, и на какое-то мгновение все засты­ли, пораженные резкой вспышкой гнева.

— Неужели у вас нет никакого уважения? — выдагил Торн.

Дженнингс опустился на колени и снизу вверх взглянул на него.

— Извините,—удрученно произнес Торн. Голос у него дрожал.—Пришлите мне счет за убытки.

Дженнингс поднял разбитый аппарат, медленно встал и пожал плечами, глядя в глаза Торну.

— Все в порядке, мистер посол,—сказал он.—Давайте считать... что вы мне «должны».

После неловкого кивка Торн повернулся и пошел к по­сольству, в то же время на улицу выбежал солдат морской пехоты. Но было слишком поздно, и он увидел лишь по­следствия столкновения.

— Он разбил мою камеру,—сказал Дженнингс солда­ту,—Посол разбил мою камеру.

Они постояли немного в замешательстве, а потом разо­шлись, каждый в свою сторону.

В кабинете Торна царил переполох. Поездка в Саудов­скую Аравию была в опасности, потому что Торн отказывался ехать, не давая никаких объяснений. Разработка планов по­ездки заняла почти две недели, и теперь помощники требова­ли от него объяснений, считая, что их разыграли и весь труд пропал даром.

— Вы не можете отменить ее,—убеждал один из по­мощников.—После всей подготовки вы не можете просто так взять и сказать...

— Она не отменяется,—возразил ТорЬ,—она откладыва­ется.

— Они воспримут это как оскорбление.

— Пусть будет так.

— Но почему?

— Я не могу сейчас уезжать,—сказал Торн.—Сейчас не­подходящее время.

— Вы понимаете, что поставлено на карту? — спросил другой помощник.

— Дипломатия,—ответил Торн.

— Гораздо больше.

— Я пошлю кого-нибудь другого.

— Президент хотел, чтобы поехали вы.

— Я поговорю с ним. Я все объясню.

— Боже мой, Джереми! Мы планировали две недели!

— Тогда перепланируйте!— закричал Торн.

Такая внезапная вспышка гнева заставила всех умолкнуть. Зазвонил селектор, и Торн протянул к нему руку.

- Да?

— Вас хочет видеть отец Тассоне,—раздался голос секре­таря.

- Кто?

— Отец Тассоне из Рима. Он говорит, что у него срочное личное дело.

— Я никогда о нем не слышал,—ответил Торн.

— Он говорит, что займет всего минуту. Что-то насчет госпиталя.

— Наверное, попросит пожертвований,—пробормотал один из помощников Торна.

— Или передачи даров,—добавил второй.

— Хорошо,—вздохнул Торн.—Пустите его.

— Я и не знал, что вас так легко растрогать,—заметил один из помощников.

— Общественные дела,—пробормотал Торн.

— Не принимайте окончательного решения насчет Сау­довской Аравии. Хорошо? У вас сегодня плохое настроение. Давайте подождем.

— Решение уже принято,—устало ответил Торн.—Или едет кто-то другой, или мы откладываем поездку.

— Откладываем на какой срок?

— На потом,—ответил Торн.—Когда я почувствую, что смогу ехать.

Двери распахнулись, и в огромном проеме возник ма­ленький человечек. Это был священник. Одежда на нем бы­ла в полном беспорядке, и весь вид его говорил о неотлож­ном деле. Помощники обменялись настороженными взгляда­ми, не будучи уверены, могут ли они оставить комнату.

— Можете ли... попросить,—сказал священник с силь­ным итальянским акцентом,—...поговорить с вами наедине?

— Это насчет госпиталя? — спросил Торн.

- Si.

Торн кивнул, и помощники неохотно двинулись к выхо­ду. Когда они вышли, священник закрыл за ними дверь, за­тем повернулся с выражением боли на лице.

— Да?--с участием спросил Торн.

— У нас мало времени.

- Что?

— Вы должны меня выслушать.

Священник не двигался, прижавшись спиной к двери.

— И о чем же вы будете говорить? — спросил Торн.

— Вы должны уверовать в Христа, вашего Спасителя. Вы должны уверовать прямо сейчас.

На секунду воцарилось молчание.

— Пожалуйста, синьор...

— Извините меня,—перебил его Торн.—Если я вас пра­вильно понял, у вас ко мне срочное личное дело?

— Вы должны уверовать,—продолжал священник,—вы­пейте крови Христовой и съешьте его тела, потому что толь­ко тогда он будет внутри вас, вы сможете победить сына дьявола.

Атмосфера в кабинете накалялась. Торн протянул руку к селектору.

— Он уже убил один раз,—прошептал священник,— и убьет еще. Он будет убиватьдо тех пор, пока все ваше иму­щество не перейдет к нему.

— Если вы подождете немного в коридоре...

Священник стал приближаться, в голосе его росло волне­ние.

I — Только с помощью Христа вы сможете бороться с ним,—угрожающе произнес он.—Уверуйте в* Христа. Вы­пейте его крови.

Торн нащупал кнопку селектора и нажал ее.

— Я запер дверь, мистер Торн,—сказал священник.

Торн напрягся, его испугал тон священника.

— Да? —раздался в селекторе голос секретаря.

— Пришлите охрану,—ответил Торн.

— Что случилось, сэр?

— Я умоляю вас, синьор,—воскликнул священник,—по­слушайте, что я вам скажу.

— Сэр? — повторила секретарша.

— Я был в госпитале, мистер Торн,—сказал священ­ник,— в ту ночь, когда родился ваш сын.

Торн застыл. Он не мог отвести взгляда от отца Тассоне.

— Я был... акушером,—сказал священник запинающимся голосом.—Я... был... свидетелем рождения.

Опять послышался голос секретаря, на этот раз в нем зву­чало беспокойство.

— Мистер Торн? — спросила она.—Извините, я не рас­слышала вас.

— Ничего,—ответил Торн.—Просто... будьте на месте. Он отпустил кнопку, с ужасом глядя на священника.

— Я умоляю вас...—произнес Тассоне, едва сдерживая слезы.

— Что вам угодно?

— Спасти вас, мистер Торн. Чтобы Христос простил меня.

— Что вам известно о моем сыне?

— Все.

— Что вам известно? — строго переспросил Торн.

Священник задрожал, в голосе его чувствовалось крайнее волнение.

— Я видел его мать,—ответил он.

— Вы видели мою жену?

— Его МАТЬ, мистер Торн!

Лицо Торна стало жестким.

— Это шантаж? —тихо спросил он.

— Нет, сэр.

— Тогда что вы хотите?

— РАССКАЗАТЬ вам, сэр.

— Что рассказать?

— Его мать, сэр...

— Продолжайте, что там насчет его матери?

— Его матерью, сэр... была самка шакала! — Священ­ник застонал.—Он родился от шакала. Я сам это видел!

Послышался треск, и дверь распахнулась. В кабинет вор­вался солдат, за ним помощники Торна и секретарь. Торн си­дел, не шевелясь, мертвенно-бледный. По лицу священника катились слезы.

— Здесь что-нибудь произошло, сэр? —спросил солдат.

— У вас был странный голос,—добавила секретарь.—А дверь оказалась запертой.

— Я хочу, чтобы этого человека выпроводили отсюда,— сказал Торн.—А если он когда-нибудь снова появится... поса­дите его в тюрьму.

Никто не шевельнулся. Солдат не знал, что ему делать со священником. Тассоне медленно повернулся и пошел к две­ри. Здесь он оглянулся на Торна.

— Уверуйте в Христа. Каждый день пейте кровь Христо­ву,—грустно прошептал он и вышел.

— Что он хотел? — спросил один из помощников.

— Не знаю,—тихо ответил Торн, глядя вслед священни­ку.—Он сумасшедший.

На улице рядом с посольством Габер Дженнингс присло­нился к автомобилю и проверил запасной фотоаппарат, отло­жив разбитый в сторону. Он увидел, как солдат сопровожда­ет священника из посольства, и сделал пару снимков. Солдат заметил Дженнингса и подошел поближе, недовольно глядя на него.

— Вам не достаточно хлопот с этой штукой? — спросил он, указывая на аппарат.

— Хлопот? Их никогда не бывает достаточно,—улыбнул­ся Дженнингс, еще раз сфотографировав маленького священ­ника, прежде чем тот исчез вдали...

Поздно вечером Дженнингс сидел в своей темной ком­натке и разглядывал фотографии. Чтобы убедиться в исправ­ности запасной камеры, он сделал тридцать шесть снимков с разной диафрагмой и выдержкой, и три из них вышли неудачными. Это был тот же дефект, что и несколько месяцев назад, когда он снимал няню на дне рождения в поместье Торнов. Теперь нечто похожее было на снимках со священ­ником. Опять создавалось впечатление, что была испорчена эмульсия, но теперь это было не на одном снимке. Брак заде­вал два негатива, потом шли два хороших кадра, потом опять точно такой же брак. Самым поразительным, однако, было то, что брак, казалось, преследовал определенного человека: странное мутное пятно зависло над головой священника.

Дженнингс вынул из проявителя пять фотографий и при­нялся рассматривать их вблизи. Два снимка священника с солдатом, два снимка солдата крупным планом и еще один, с удаляющимся священником. На последнем снимке пятно стало меньше, в соответствии с размерами самого священни­ка. Как и раньше, этот брак напоминал какое-то свечение, но в отличие от пятна на снимке с няней оно было продолгова­той формы и зависло над священником. Пятно походило на призрачное копье, готовое вот-вот пригвоздить священника к земле.

Дженнингс достал опиум и погрузился в размышления. В свое время он вычитал, что эмульсия фотопленки очень чувствительна к сильному теплу, так же, как и к свету.

— Возможно, тепло, которое вырабатывается при чрез­мерном волнении, прорывается через человеческое тело, и его можно заснять на пленку рядом с человеком, находя­щимся'в состоянии сильного стресса.

Все это взволновало Дженнингса, и он стал рыться в справочниках, отыскивая самый чувствительный в мире об­разец фотопленки — номер Три-Х-600. Пленку начали выпу­скать только недавно. Чувствительность ее была настолько высока, что позволяла запечатлеть предметы, освещенные пламенем свечи. Видимо, она была также чувствительна к теплу.

На следующее утро Дженнингс купил двадцать четыре кассеты пленки Три-Х-600 и набор сопутствующих фильтров, чтобы испытать пленку на улице. Фильтры будут закрывать часть света, но пропускать при этом тепло, и он таким обра­зом скорее обнаружит то, что ищет. Ему надо было найти людей в состоянии сильного стресса, поэтому он направился в больницу и скрытой камерой снимал обреченных на смерть больных. Результаты разочаровали его —из десяти использо­ванных пленок ни на одном кадре не появилось пятна. Теперь стало ясно: что бы ни означали эти пятна, они не связа­ны с предчувствием смерти.

Результаты этой съемки несколько разрушили теорию Дженнингса, но онне упал духом, интуитивно чувствуя, что находится на верном пути. Вернувшись в свою темную ком­нату, он отпечатал еще несколько снимков с няней и священ­ником на разной фотобумаге и исследовал каждое зерно этих отпечатков. При большом увеличении было очевидно, что там на самом деле присутствовало нечто. Это было неза­метно невооруженным взглядом, но нитрат среагировал.

Всю последующую неделю мысли и время Дженнингса были заняты этим таинственным явлением. А потом он ре­шил еще раз выйти на Торна.

Торн выступал на территории местного университета, на деловых завтраках, даже на фабриках, и все могли прийти послушать его. Посол был очень красноречив, говорил страстно и неизменно овладевал аудиторией, где бы ни вы­ступал.

— У нас так много разделений! — выкрикивал по­сол.—Старые и молодые, богатые и бедные... но самое глав­ное деление — на тех, кто имеет возможность, и на тех, у ко­го ее нет! Демократия — это равные возможности! А без рав­ных возможностей слово «демократия» превращается в ложь!

Торн отвечал на вопросы и контактировал с публикой во время таких выступлений, но самым ценным являлось то, что он мог заставить людей поверить.

Эта страстность, на которую так охотно откликались лю­ди, рождалась от отчаяния. Торн убегал от самого себя, пыта­ясь заполнить свою жизнь общественными делами, ибо расту­щее предчувствие чего-то ужасного стало преследовать его. Два раза в толпе, которая собиралась на его выступления, он замечал знакомую черную одежду священника. Торн боялся рассказать об этом кому-нибудь, ведь все могло оказаться плодом его пошатнувшегося воображения. На каждом вы­ступлении Торн шарил глазами в толпе, боясь отыскать зна­комую фигуру. Он не придал серьезного значения словам Тассоне: просто человек, религиозный фанатик, преследу­ющий политического деятеля, сошел с ума, а то, что он упо­мянул ребенка Торна, могло быть простым совпадением. И тем не менее слова священника врезались в его память. Ему пришла мысль, что священник, возможно, потенциаль­ный убийца, но Торн отринул и это предположение. Разве смог бы он куда-нибудь выходить, если бы все время думал, что в толпе его может ожидать смерть? И все же Тассоне был хищником, а Торн — жертвой. Он чувствовал себя, как полевая мышь, постоянно опасающаяся ястреба, кружащегося над ней высоко в небе.

В Пирфорде все казалось спокойным. Но за внешним спокойствием скрывалось волнение. Торн и Катерина виде­лись редко: из-за своих выступлений он был постоянно в разъездах. Когда же они встречались, то говорили лишь о мелочах, избегая тем, которые могли бы их расстроить. Ка­терина стала уделять Дэмьену больше времени. Но это толь­ко подчеркивало их отчуждение: в ее присутствии ребенок был замкнут и молчалив, долгие часы томясь в ожидании возвращения миссис Бэйлок.

С няней Дэмьен играл и смеялся, а Катерина неизменно вызывала в нем оцепенение. Чего только не пробовала Кате­рина в поисках способа пробить, наконец, его замкнутость! Она покупала детские книжки и альбом для раскрашивания, конструкторы и заводные игрушки, но он принимал все это с неизменным равнодушием. Правда, один раз ребенок про­явил интерес к альбому с рисунками зверей, и вот тогда она решила поехать с ним в зоопарк.

Собираясь на прогулку, Катерина вдруг подумала о том, как резко отличается их жизнь от жизни обычных людей. Ее сыну было уже четыре с половиной года, а он ни разу не был в зоопарке. Семье посла все подавалось на блюдечке, и они редко искали развлечений вне дома. Возможно, именно от­сутствие путешествий и переживаний лишило Дэмьена спо­собности веселиться. Но сегодня глаза у него были веселые, и когда он сел рядом с ней в машину, Катерина почувствова­ла, что наконец-то сделала правильный выбор. Он даже заго­ворил с ней: пытался произнести слово «гиппопотам», и ко­гда оно получилось правильно, рассмеялся. Этой мелочи бы­ло достаточно, чтобы Катерина почувствовала себя счастли­вой. По дороге в город она без умолку болтала, и Дэмьен внимательно слушал ее... Тигры похожи на больших котов, а гориллы — это просто большие мартышки, белки все равно что мыши, а лошади —как ослики. Ребенок был восхищен, старался все запомнить, и Катерина даже придумала что-то вроде стихотворения, повторяя его по дороге. «Тигры — буд­то бы коты, а лошадки — как ослы. Белки словно мышки, го­риллы—как мартышки». Она быстро повторила его, и Дэ­мьен рассмеялся, потом она пересказала его еще быстрей, и он рассмеялся громче. Они хохотали всю дорогу до зоо­парка.

В тот зимний воскресный день в Лондоне было солнечно, и зоопарк был заполнен посетителями до отказа. Звери тоже наслаждались солнцем, их голоса были слышны повсюду, да­же у входных ворот, где Катерина взяла напрокат прогулоч­ную коляску для Дэмьена.

Они остановились около лебедей и наблюдали, как ребя­тишки кормят этих красивых птиц. Катерина с Дэмьеном по­дошли поближе, но в эту минуту лебеди вдруг прекратили есть и, величественно развернувшись, медленно отплыли к середине пруда. Там они остановились и с царской надмен­ностью смотрели на ребятишек, кидающих им хлеб и зову­щих вернуться. Но лебеди не трогались с места. Когда Кате­рина с Дэмьеном отошли, лебеди снова подплыли к детям.

Подходило время обеда, и людей становилось все боль­ше. Катерина пыталась отыскать клетку, у которой стояло бы поменьше зрителей. Справа висел плакат «луговые собаки», и они направились туда. По пути она рассказала Дэмьену все, что знала о луговых собачках. Когда они подошли к вольеру, Катерина увидела, что и здесь народу не меньше.

Неожиданно животные попрятались в свои норы, а толпа разочарованно зашумела и начала расходиться. Когда Дэмьен вытянул шею, чтобы посмотреть на них, он увидел только ку­чи грязи и разочарованно взглянул на мать.

— Наверное, они тоже пошли обедать,—сказала Катери­на, пожимая плечами.

Они пошли дальше, купили сосиски и булочки и съели их на скамейке.

— Мы пойдем смотреть обезьян,—сказала Катери­на.—Ты хочешь посмотреть на обезьян?

Путь до вольера с обезьянами сопровождали таблички с названиями животных, и они подошли к целому ряду кле­ток. Глаза у Дэмьена засветились от нетерпения, когда он увидел первое животное. Это был медведь, уныло передвига­ющийся взад-вперед по клетке, равнодушный к галдящей толпе. Но стоило Катерине с Дэмьеном подойти поближе, медведь встрепенулся. Он остановился, посмотрел на них и сразу же удалился в свое логово. В соседней клетке сидела большая дикая кошка; она застыла, не сводя с них своих жел­тых глаз. Дальше жил бабуин, который неожиданно оскалил­ся, выделив их из толпы проходящих мимо людей. Катерина ощутила действие, которое они производили на зверей, и, проходя мимо клеток, внимательно наблюдала за животны­ми. Они не сводили глаз с Дэмьена. Он тоже почувствовал это.

— Наверное, ты им кажешься вкусным,—улыбнулась Ка­терина.—По-моему, это верно.

Она подтолкнула коляску на соседнюю дорожку. Из па­вильона доносились крики, веселый смех, и Катерина поня­ла, что впереди вольер с обезьянами. Она оставила коляску у входа и взяла Дэмьена на руки.

Внутри было жарко и противно пахло, ребячьи голоса звенели повсюду, и звук этот усиливался, эхом отражаясь от стен. Они стояли у дверей и ничего не видели, но по возгла­сам посетителей Катерина поняла, что обезьяны играют в са­мой дальней клетке. Она протолкнулась вперед и увидела на­конец, что происходило в клетке. Это были паукообразные обезьяны, находившиеся в прекрасном расположении духа: они раскачивались на шинах, бегали по клетке, развлекая пу­блику акробатическими трюками. Дэмьену это понравилось, и он рассмеялся. Катерина продолжала проталкиваться, ей хотелось встать в первом ряду. Обезьяны не обращали внима­ния на людей, но, когда Катерина и Дэмьен подошли побли­же, настроение их резко изменилось. Игра сразу же закончи­лась, животные нервно начали выискивать кого-то в толпе. Люди тоже замолчали, удивляясь, почему замерли живот­ные. Все, улыбаясь, ждали, что они так же внезапно разыгра­ются снова. Вдруг внутри клетки раздался вой — сигнал опас­ности и тревоги. К нему присоединились крики других обе­зьян. Звери заметались по клетке, пытаясь выскочить наружу. Они бросались во все стороны, разламывали проволочную сетку, в безумии царапали друг друга, пуская в ход зубы и когти, на их раненых телах выступила кровь. Толпа в ужасе притихла, а Дэмьен хохотал, указывая на обезьян, и с удо­вольствием наблюдал за кровавой сценой. Страх внутри клет­ки разрастался, и одна большая обезьяна кинулась вверх к проволочной сетке на потолке, зацепилась шеей за прово­локу, тело ее задергалось, а потом бессильно повисло. Люди в ужасе закричали, многие бросились к двери, но их крики тонули в визге животных. С вытаращенными глазами и оска­ленными пастями обезьяны метались от стены к стене. Одна из них начала биться о бетонный пол и упала, дергаясь в су­дорогах, остальные прыгали рядом и кричали в стране. Лю­ди, расталкивая друг друга, рванулись к выходу. Вместо того, чтобы убежать от вольеров, Катерина продолжала стоять, будто окаменев. Ее ребенок смеялся. Он указывал на истека­ющих кровью обезьян и заливался смехом. Это именно ЕГО они испугались. Это ОН все сделал. И когда бойня в клетке усилилась, Катерина пронзительно закричала.

Глава шестая

В Пирфорде ее ждал Джереми. Джереми надеялся, что она приедет в хорошем настроении, и попросил не подавать обеда до ее приезда. Они сидели за маленьким столиком, Торн смотрел на Катерину, пытавшуюся спокойно есть, но напряжение сковывало ее.

— С тобой все в порядке, Катерина?

- Да.

—■ Ты все время молчишь.

— Наверное, просто устала.

— Много впечатлений?

- Да.

Она отвечала коротко, будто не хотела расспросов.

— Понравилось?

- Да.

— Ты вроде взволнована.

— Разве?

— Что случилось?

— Что могло случиться?

— Я не знаю. Но ты чем-то расстроена.

— Просто устала. Мне надо поспать.

Она попыталась выдавить из себя улыбку, но у нее не по­лучилось. Торн забеспокоился.

— С Дэмьеном все в порядке?

- Да.

— Ты уверена?

- Да.

Он внимательно посмотрел на Катерину.

— Если что-нибудь было не так... ты бы рассказала мне, правда? Я хочу сказать... насчет Дэмьена.

— Дэмьена? Что может случиться с Дэмьеном, Джере­ми? Что может случиться с нашим сыном? Мы ведь так сча­стливы!

Катерина слегка улыбнулась, но выражение ее лица оста­валось грустным.

— Я хочу сказать, что двери нашего дома открыты толь­ко для добра. Темные тучи обходят наш дом стороной.

— Но что же все-таки случил ось? —тихо спросил Торн.

Катерина опустила голову.

— Мне кажется...—ответила она, пытаясь совладать с го­лосом,—...что мне надо обратиться к врачу.—В глазах ее за­стыло отчаяние.—У меня... страхи. Причем такие страхи, ко­торых у нормального человека просто не может быть.

— Кэти,—прошептал Торн.—...Какие страхи?

— Если я тебе расскажу, ты меня запрячешь подальше.

— Нет,—убедительно ответил он.—Нет... я люблю тебя.

— Тогда помоги мне,—взмолилась она.—Найди врача. По щеке поползла слеза, и Торн взял ее за руки.

— Конечно,—сказал он.—Конечно.

И тут Катерина разрыдалась. То, что произошло днем, осталось камнем лежать на ее сердце.

Психиатра в Англии найти было не так просто, как в Америке, но тем не менее Торну удалось разыскать такого, которому можно было доверять. Он был американец, правда, моложе, чем хотелось бы Торну, но с хорошими рекоменда­циями и огромным опытом. Его звали Чарльз Гриер. Он учился в Принстоне и работал интерном в Беллеву. Особен­но ценно было то, что он некоторое время жил в Джордж­тауне и лечил нескольких сенаторских жен.

— Обычная проблема жен политических деятелей — это алкоголизм,—сказал Гриер, когда Торн расположился у него в кабинете.—Я думаю, это происходит от чувства одиночест­ва. Чувства собственной неполноценности. Из-за ощущения, что они не представляют цельной личности.

— Вы, конечно, понимаете, что наш разговор строго кон­фиденциален,—сказал Торн.

— Разумеется,—улыбнулся психиатр.—Люди доверяют мне, и, честно говоря, больше я им ничего не могу предло­жить. Они не обсуждают свои проблемы с другими, боясь, как бы их откровение не «аукнулось» им. А со мной можно. Не могу обещать многого, но вот это именно могу.

— Она должна прийти к вам?

— Просто дайте ей мой номер. Не заставляйте ее приходить.

— Да нет, она сама хочет прийти. Она просила меня...

— Хорошо.

Торн поднялся, и молодой врач улыбнулся.

— Вы позвоните после того, как поговорите с ней? — спросил Торн.

— Сомневаюсь,—просто ответил Гриер.

— Я хочу сказать... если вам будет что сказать.^

— Все. что мне надо будет сказать, я скажу ЕЙ.

— В смысле, если вы будете БОЯТЬСЯ за нее.

— Она склонная к самоубийству?

- ...Нет.

— Тогда мне нечего за нее бояться. Я уверен, все не так серьезно, как вы предполагаете.

Приободренный, Торн направился к выходу.

— Мистер Торн?

~ Да?

— А зачем вы пришли ко мне?

— Чтобы увидеть вас.

— Для чего?

Торн пожал плечами.

— Наверное, посмотреть, как вы выглядите.

— Вы хотели сообщить что-нибудь важное?

Торн почувствовал себя неловко. Немного подумав, он покачал головой.

— Вы хотите сказать, что мне самому нужен психиатр? Я так выгляжу?

— А я? —спросил психиатр.

— Нет.

— А у меня есть свой врач,—улыбнулся Гриер.—При моей работе он просто необходим.

Эта беседа расстроила Торна, и, вернувшись в свою кон­тору, он размышлял над ней весь день. Сидя у Гриера, он по­чувствовал, что ему надо все рассказать, все, о чем он никогда никому не говорил. Но что хорошего могло из этого полу­читься? Этот обман стал уже частью его жизни.

День тянулся медленно, и Торн решил подготовить одну важную речь. Ее предстояло произнести на следующий вечер перед группой известных бизнесменов, там будут присутство­вать представители нефтяных компаний. Торн стремился, чтобы его выступление послужило в конечном итоге устано­влению мира на Ближнем Востоке. Из-за длительного ара­бо-израильского конфликта Арабский блок все дальше отда­лялся от США. Торн знал, что арабо-израильская вражда бы­ла исторической и корнями уходила в Священное писание. Для этого он решил проштудировать целых три издания Би­блии, надеясь выяснить для себя кое-что с помощью вековой мудрости. Кроме того, тут была еще и практическая цель, по­тому что во всем мире трудно было найти аудиторию, на ко­торую не произвели бы впечатления цитаты из Библии.

В тишине кабинета Торн услышал стон, доносившийся из комнаты наверху. Он повторился дважды и прекратился. Торн вышел из кабинета и тихо прошел наверх, в комнату Катерины. Она спала беспокойно, лицо ее было покрыто по­том. Джереми подождал, пока дыхание ее не выровнялось, а потом вышел из комнаты и направился к лестнице. Прохо­дя по темному коридору, он заметил, что дверь миссис Бэйлок была слегка приоткрыта. Огромная женщина, освещенная лу­ной, спала на спине. Торн собрался идти дальше, но вдруг за­стыл, пораженный ее видом. На лице лежал толстый слой белой пудры, губы были безвкусно намазаны ярко-красной помадой. Ему стало не по себе. Он попытался найти этому объяснение, но ничего не приходило на ум.

Закрыв дверь, Торн вернулся к себе и посмотрел на раз­ложенные книги. Он чувствовал волнение, сосредоточиться никак не удавалось, и глаза его бесцельно блуждали по стра­ницам. Маленькая Библия Якова была открыта на книге Да­ниила, и он молча уставился на нее.

«...И восстанет на месте его презренный, и не возда­дут ему царских почестей, но он придет без шума и лестью овладеет царством. И полчища будут по­топлены им и сокрушены... он будет идти обманом и взойдет и одержит верх с малым народом. Он войдет в мирные и плодоносные страны и совершит то, чего не делали отцы его и отцы отцов его. Добы­чу, награбленное имущество и богатство будет расто­чать своим и на крепости будет иметь замыслы свои. И будет поступать царь тот по своему произво­лу, и вознесется, и возвеличится выше всякого бо­жества, и о Боге богов станет говорить хульное, и будет иметь успех, доколе не свершится гнев: ибо что предопределено, то исполнится».

Торн порылся в столе, нашел сигареты, потом налил себе стакан вина, стараясь занять себя рассуждениями и не думать о виденном наверху. Он снова принялся перелистывать книги.

«Горе вам, на земле и на море, ибо дьявол с гневом посылает зверя, ибо знает, что время его мало...

Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зве­ря. Ибо это число человеческое. Число это шестьсот шестьдесят шесть».

Армагедон. Конец света.

«...и придет Господь... и стоять он будет на горе Олив, что напротив Иерусалима, на восточной сто­роне его... И Господь Бог придет со всеми своими святыми».

Торн закрыл книги и выключил настольную лампу. Дол­гое время он просидел в тишине, раздумывая над книгами Библии, над тем, кто их сочинил и зачем вообще они были написаны, затем прилег на кровать и заснул. Ему приснился страшный сон. Он видел себя в женской одежде, хотя знал, что он — мужчина. Он находился на шумной улице. Подойдя к полицейскому, пытался объяснить, что заблудился и ему страшно. Но полицейский не слушал, а продолжал управлять движением. Когда машины приблизились к Торну, он почув­ствовал ветерок. Ветер усиливался, и машины поехали бы­стрее. Ему показалось, что он попал в шторм. Ветер стал та­ким сильным, что он начал задыхаться. Джереми схватился за полицейского, но тот его не замечал.

Джереми закричал, но крик потонул в бушующем ветре. Черная машина неожиданно поехала на него, и Джереми не мог сдвинуться с места. Машина приближалась, и он увидел лицо шофера. Ни одной человеческой черты не было на этом лице, шофер начал хохотать, плоть расступилась в том месте, где должен быть рот, оттуда выплеснулась кровь, и ма­шина наехала на него.

В этот момент Торн проснулся. Он задыхался и был в поту. В доме еще спали. Торн с трудом сдерживался, чтобы не зарыдать.

Глава седьмая

Торн должен был произнести речь перед бизнесменами в отеле «Мэйфер». К семи часам он был забит до отказа. По­сол заявил помощникам, что хотел бы довести эту речь до прессы, и газеты поместили заметку о собрании в дневных выпусках. Народу собралось много, явилось немало репорте­ров и даже просто людей с улицы, которым разрешили сто­ять в задних рядах.

Проходя к своему месту, Торн заметил среди небольшой группы фоторепортеров того самого, которому он разбил ка­меру перед посольством. Фотограф улыбнулся и поднял вверх новый аппарат, Торн улыбнулся ему в ответ, обрадо­ванный столь миролюбивым жестом. Потом подождал, пока толпа затихнет, и начал свою речь. Он говорил о мировой экономической структуре и о важности Общего Рынка. В лю­бом обществе, даже в демократическом, рынок играл огром­ную роль, он был как бы общим знаменателем, подводимым под разные культуры. Когда один хочет продать, а другой ку­пить, появляется основа для мирного сотрудничества. Когда же один хочет купить, а другой отказывается продавать, вот тогда мы и делаем первый шаг к войне. Торн говорил о человечестве, о том, что все люди — братья, наследующие богатства земли, которые должны достаться всем.

— Мы живем все вместе,—сказал он, цитируя Генри Ве­стона,—в сети времени. Все мы пленники великолепия и тя­желого труда на земле.

Речь захватывала, и публика внимательно ловила каждое слово. Потом посол перешел к вопросам политических бес­порядков и их последствиям для экономики. Торн заметил в зале группу арабов и обратился непосредственно к ним.

— Легко понять, какое отношение беспорядки имеют к нищете,—сказал он,—но надо еще помнить, что цивилиза­циям может грозить падение и от избытка роскоши!

Торн говорил страстно, и Дженнингс, стоявший у стены, поймал его в объектив и начал торопливо щелкать аппа­ратом.

— Есть одна грустная и парадоксальная ищина,— продол­жал Торн,—уходящая корнями во времена царя Соломона. Те, кто рожден^для богатства и знатного положения...

— Уж вы точно должны кое-что об этом знать! —вы­крикнул вдруг кто-то из задних рядов. Торн замолчал, вгля­дываясь в публику. Крикун умолк, и Торн продолжал:

— Еще во времена фараонов в Египте те, кто родился для богатства и знатного положения...

— Ну-ну, расскажите нам об этом! —опять раздался тот же голос, и на этот раз толпа возмущенно зашевелилась. Торн напряг зрение. Реплики бросал какой-то студент, боро­датый, в драных джинсах.

— Что вы знаете о бедности, Торн? — продолжал он.—Вам же не пришлось гнуть спину ни одного дня в жизни!

Толпа недовольно зашикала на студента, некоторые нача­ли даже покрикивать, но Торн поднял руки, требуя тишины.

— Молодой человек хочет что-то сказать. Давайте его вы­слушаем.

Юноша выступил вперед, и Торн приготовился выслу­шать все.

— Если вы так заботитесь о том, чтобы поделить все бо­гатства, почему не делитесь своим? — громко говорил па­рень.—Сколько у вас миллионов, вы знаете? А знаете, сколь­ко людей в мире голодает? Вы знаете, что можно сделать на ваши карманные деньги? На ту зарплату, которую вы платите своему шоферу, вы смогли бы кормить в Индии целую се­мью в течение месяца! А растительностью с вашей сорока- акровой лужайки перед домом можно было накормить поло­вину населения Бангладеш! На деньги, которые вы тратите на устройство вечеринок для своего ребенка, можно было бы основать больницу прямо здесь, на юге Лондона! Если вы призываете людей делиться богатством, покажите пример! Не стойте здесь перед нами в костюме за четыреста долларов и не вещайте о бедности! Действуйте!

Выпад студента понравился публике. Парень явно вы­игрывал раунд. Раздались даже аплодисменты, и все тут же замерли, ожидая, что ответит Торн.

— Вы закончили? — вежливо спросил он.

— Каково ваше богатство, Торн? — выкрикнул юноша.— Как у Рокфеллера?

— Гораздо меньше.

— Когда Рокфеллера выбрали вице-президентом, газеты сообщили, что его состояние немногим больше трехсот мил­лионов. Вы знаете, что такое «немногим больше»? Это еще тридцать три миллиона! Это даже и в расчет не берется! Это его карманные деньги, в то время как половина населения земли умирает от голода! В этом нет ничего оскорбительно­го? Неужели одному человеку может понадобиться столько денег?

— Я не мистер Рокфеллер...

— Это мы видим!

— Вы позволите мне ответить?

— Один ребенок! Один голодающий ребенок! Сделайте что-нибудь хотя бы для одного голодающего ребенка! Тогда мы вам поверим! Протяните ему руку вместо своих речей, только руку, протяните ее голодающему ребенку!

— Возможно, я уже сделал это,—спокойно ответил Торн.

— Ну, и где же он? —спросил парень.—Где ребенок? Кого вы спасли, Торн? Кого вы пытаетесь спасти?

— Некоторые из нас имеют обязанности, которые выхо­дят далеко за интересы одного голодающего ребенка.

— Вы не можете спасти мир, Торн, пока не поможете одному-единственному голодающему ребенку.

Публика была явно на стороне студента.

— Я в невыгодном положении,—ровным голосом заявил Торн,—Вы стоите в темноте и произносите свои обвинения оттуда...

— Тогда дайте свет на меня, но я начну говорить громче!

Публика засмеялась, и прожекторы начали поворачивать­ся. Фотографы поднялись со своих мест. Дженнингс прокли­нал себя за то, что не взял длиннофокусных объективов, и нацелил аппарат на группу людей, среди которых находил­ся сердитый студент.

Торн вел себя спокойно, но когда прожекторы осветили людей в задних рядах, поведение его сразу же изменилось. Он смотрел не на юношу, а на кого-то рядом с ним. Держа в руках шляпу, там стоял невысокий священник. Это был Тассоне. Торн узнал своего странного посетителя и застыл на месте.

— В чем дело, Торн? — поддразнил его юноша.—Вам не­чего сказать?

Весь запал Торна куда-то исчез, волна страха накатила на него, он стоял молча, вглядываясь в темноту. Дженнингс на­правил камеру туда, куда был устремлен взгляд Торна, и сде­лал несколько^ снимков.

— Ну, давайте, Торн! — потребовал студент.—Теперь, ко­гда вы меня видите, что вы можете сказать?

— Я думаю...—начал Торн сбивающимся голосом,—...вы правы. Мы все должны делиться богатством. Я... я попытаюсь что-нибудь сделать.

Юноша по-детски заулыбался, и напряжение в толпе ис­чезло. Кто-то попросил, чтобы убрали прожекторы. Торн пы­тался прийти в себя, но взгляд его то и дело возвращался в темноту, где мелькала знакомая сутана.

Дженнингс вернулся домой поздно вечером и зарядил пленки в бачок для проявки. Посол, как обычно, произвел на него изрядное впечатление и заинтересовал еще больше. Ре­портер увидел в его глазах страх, он почуял его, как крыса чует сыр. Это не был беспричинный страх. Очевидно, Торн увидел что-то или кого-то в глубине аудитории. Света было очень мало, а угол съемки слишком велик, но Дженнингс надеялся увидеть что-нибудь на проявленной пленке. Ожи­дая, пока пленка обработается, он почувствовал голод и разо­рвал пакет с едой, которую купил на обратном пути из отеля. Вытащив небольшого жареного цыпленка и бутылку шипуч­ки, Дженнингс разложил их перед собой и приготовился к пиршеству.

Сработал таймер, и он прошел в темную комнату, вынул щипцами пленки из бачка. Увиденное так сильно обрадовало его, что он даже вскрикнул от радости, затем вставил пленку в увеличитель и при свете стал рассматривать прекрасные кадры перепалки Торна и студента. Далее шла серия сним­ков, запечатлевших дальнюю часть зала. Ни одного лица или фигуры нельзя было отчетливо различить в темноте, но на каждом кадре виднелся похожий на дым копьеобразный от­росток.

На снимках был увековечен какой-то толстяк с сигарой. Отросток вполне мог оказаться простым дымом. Вернувшись к негативам, Дженнингс отобрал лучшие и зарядил их в уве­личитель и минут пятнадцать рассматривал пленки с нараста­ющим вниманием. Нет. Это был не дым. Цвет и текстура бы­ли другие, так же как и относительное расстояние до каме­ры. Если бы это был дым от сигары, то толстяку пришлось бы слишком много курить, чтобы создать такое облако. Это было бы неудобно для стоящих рядом, они же, напротив, не обращали на курящего никакого внимания и невозмутимо смотрели вперед. Призрачный отросток поднимался отку­да-то из конца зала. Дженнингс установил добавочное увели­чение и начал изучать снимки подробнее. Под дымом он уви­дел край одежды, которую носят священники. Репортер под­нял руки вверх и издал победный клич. Опять тот же ма­ленький священник! И он каким-то образом давно связан с Торном.

— Священник! — выкрикнул Дженнингс.—Снова чертов священник!

Радуясь, он вернулся к столу, оторвал крылья цыпленку и обглодал их до костей.

— Я найду этого паразита! — расхохотался он.—Я высле­жу его!

...На следующее утро репортер взял с собой один из снимков священника, сделанный у посольства. Он показывал его в нескольких церквах, а потом в региональной конторе Лондонского прихода. Но никто не опознал человека на фо­тографии. Репортера уверили, что если бы священник слу­жил в городе, то его наверняка знали бы. Он был явно из других мест. Дело усложнялось. Дженнингс пошел в Скот­ланд-Ярд и взял книги с фотографиями преступников, но и там ничего не нашел. Оставалось одно. Впервые он увидел священника, когда тот выходил из здания посольства. Воз­можно, там о нем знали.

Проникнуть в посольство оказалось сложно. Охранники долго проверяли его документы, но внутрь не пропустили.

— Я бы хотел увидеть посла,—заявил Дженнингс.—Ми­стер Торн сказал, что возместит мне стоимость фотокамеры, которую он сломал.

Охранники позвонили наверх, а потом, к удивлению Дженнингса, попросили его пройти в вестибюль, сказав, что ему позвонят туда из кабинета. Через несколько секунд Дженнингс разговаривал с секретаршей Торна, которая инте­ресовалась, какую сумму и на какой адрес должен переслать посол.

— Я бы хотел объяснить ему лично,—сказал Джен­нингс.—Я бы хотел показать ему, что можно купить на такие деньги.

Она ответила, что это невозможно, так как у посла сейчас важная встреча, и Дженнингс решил идти напролом.

— Говоря по правде, я надеялся, что он сможет помочь мне по личному вопросу. Может быть, и вы сможете. Я разы­скиваю одного священника. Это мой родственник. У него бы­ло какое-то дело в посольстве, и я подумал, что, может быть, его здесь видели и могли бы мне помочь в поисках.

Это была очень странная просьба, и секретарша промол­чала.

— Он невысокого роста,—добавил Дженнингс.

— Итальянец? — спросила она.

— Я думаю, он провел какое-то время в Италии,—уклон­чиво ответил Дженнингс, ожидая, какое впечатление произ­ведет такое заявление.

— Его имя не Тассоне? — спросила секретарша.

— Видите ли, я не совсем уверен. Я разыскиваю пропав­шего родственника. Понимаете, моя мать и ее брат были раз­лучены еще в детстве, и он поменял фамилию. Моя мать сей­час при смерти и хочет его разыскать. Мы не знаем его фами­лии, у нас есть только внешние приметы. Мы знаем, что он очень маленький, как и моя мать, и что он стал священни­ком. Один мой знакомый увидел, как священник выходил из посольства примерно неделю назад. Приятель утверждал, что тот священник был очень похож на мою мать.

— Здесь был один священник,—сказала секретар­ша.—Он сказал, что приехал из Рима, и его звали, по-моему, Тассоне.

— Вы знаете, где он живет?

- Нет.

— У него было дело к послу?

— Похоже, что так.

— Может быть, посол знает, где он живет?

— Не думаю. Вряд ли.

— Можно будет его спросить?

— Да, я спрошу.

— А когда?

— Попозже.

— Моя мать очень больна. Она сейчас в госпитале, и я боюсь, что дорога каждая минута.

В кабинете Торна зазвенел сигнал селектора. Голос секре­тарши осведомился, не знает ли он, как найти священника, который приходил к нему две недели назад. Торн похоло­дел.

— Кто об этом спрашивает?

— Какой-то человек, который утверждает, что вы разби­ли его фотокамеру. Священник — его родственник, так он считает.

Помолчав секунду, Торн произнес:

— Попросите его зайти ко мне.

Дженнингс сразу же отыскал кабинет Торна. Все вокруг было обставлено в современном стиле. Кабинет находился в конце длинного коридора, по обеим сторонам которого бы­ли развешаны портреты всех американских послов в Лондо­не. Проходя мимо них, Дженнингс с удивлением узнал, что Джон Квинси Адамс и Джеймс Монро занимали этот пост, прежде чем стали президентами США. Неплохое начало ка­рьеры. Может быть, старина Торн волею судеб тоже станет великим.

— Входите,—улыбнулся Торн, когда репортер открыл дверь в кабинет.—Садитесь.

— Извините, что я врываюсь...

— Ничего.

За все годы работы в амплуа фотоохотника Дженнингс впервые находился так близко от своей жертвы. Попасть сю­да оказалось проще, чем он думал. Теперь же его трясло: дрожали колени, учащенно колотилось сердце. Возбуждение было так велико, что почти граничило с сексуальным.

— Мне бы хотелось еще раз принести свои извинения за разбитую камеру,—сказал Торн.

— Она все равно была старая.

— Я хочу возместить вам убытки.

— Нет, нет...

— Мне бы очень хотелось. И вы должны мне в этом по­мочь.

Дженнингс пожал плечами и кивнул.

— Скажите, какая камера самая лучшая, и вам ее доста­вят.

— Ну... Вы очень великодушны.

— Просто назовите мне самую лучшую.

— Немецкого производства. «Пентафлекс-300».

— Договорились. Скажите моему секретарю, где вас можно найти.

Торн изучал репортера, рассматривал каждую мелочь, от разных носков на ногах до ниток, свисающих с воротника куртки. Дженнингсу нравилось быть вызывающе одетым. Он знал, что его внешность ставит людей в тупик. В каком-то из­вращенном смысле это давало ему нужные зацепки в работе.

— Я видел вас на собрании,—сказал Торн.

— Я всегда стараюсь быть в нужном месте и вовремя.

— Вы очень усердны.

— Спасибо.

Торн встал из-за стола, подошел к бару и откупорил бу­тылку бренди. Дженнингс наблюдал, как он разливает напи­ток, потом взял предложенный стакан.

— Вы отлично разговаривали с тем парнем вчера вече­ром,—сказал Дженнингс.

— Вы так считаете?

- Да.

— А я не уверен.

Они тянули время, и оба это чувствовали, ожидая, что со­беседник первый приступит к делу.

— Я с ним согласен,—добавил Торн.—Очень скоро газе­ты назовут меня коммунистом.

— Ну, вы же знаете цену прессе.

- Да.

— Им тоже надо на что-то жить.

— Верно.

Они пили бренди маленькими глотками. Торн подошел к окну, и выглянув в него, спросил:

— Вы ищете родственника?

- Да, сэр.

— Это священник по имени Тассоне?

— Он священник, но я не уверен в точности имени. Он —брат моей матери. Они были с детства разлучены.

Торн взглянул на Дженнингса, и репортер почувствовал в его взгляде разочарование.

— Итак, вы его, собственно, не знаете? — спросил посол.

— Нет, сэр. Я просто пытаюсь его найти.

Торн нахмурился и опустился на стул.

— Можно мне спросить...—начал Дженнингс.—Если бы я знал, какое у него к вам было дело, я смог бы...

— Это была просьба насчет одного госпиталя. Он про­сил... пожертвование.

— Какого госпиталя?

— В Риме. Я точно не помню.

— Он не оставил вам свой адрес?

— Нет. Видите ли, я сам немного этим расстроен, так как обещал послать чек и теперь не знаю, куда именно.

Дженнингс кивнул:

— Выходит, мы с вами идем по одному следу.

— Видимо, да,—ответил Торн.

— Он просто пришел и ушел?

- Да.

— И больше вы его не видели?

Лицо Торна напряглось. Дженнингс заметил это и ре­шил, что посол что-то скрывает.

— Больше нет.

— Я подумал... может быть, он бывал на ваших выступ­лениях?

Взгляды их встретились, и Торн понял, что с ним ведут какую-то игру.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Дженнингс. Габер Дженнингс.

— Мистер Дженнингс...

— Габер.

— Габер.—Торн изучал его лицо, потом отвел глаза и снова глянул в окно.—Мне тоже очень важно найти этого человека. Этого священника, который был здесь. Мне кажет­ся, я был с ним резок, и мне хотелось бы извиниться.

— В каком смысле резок?

— Я довольно грубо его выпроводил, даже не выслушав, что он хотел сказать мне.

— Я уверен, что он привык к этому. Когда приходится просить о пожертвованиях...

— Я хотел бы разыскать его. Для меня это очень важно.

Посмотрев на Торна, можно было легко убедиться, что это действительно так. Дженнингс понял, что он на верном пути, но не знал, куда этот путь его приведет. Все, что он сей­час мог,—это играть в открытую.

— Если я его найду, дам вам знать,—сказал он.

— Будьте так добры.

— Разумеется.

Торн кивнул. Дженнингс поднялся, подошел к Торну и пожал ему руку.

— Вы чем-то взволнованы, мистер посол. Я надеюсь, мир не собирается взорваться?

— О нет,—улыбнувшись, ответил Торн.

— Я ваш поклонник. Поэтому и преследую вас.

— Спасибо.

Дженнингс направился к двери, но Торн остановил его.

— Мистер Дженнингс?

— Да, сэр.

— Я хотел бы знать... вы ведь никогда не видели этого священника?

- Нет.

— Вы сказали, что он мог быть на моих выих_? плетях. Я подумал, что, возможно...

- Что?

— Да нет... Это не важно.

— Можно, я как-нибудь сделаю ваши фотографии до­ма?—попросил вдруг Дженнингс.—Так сказать, в кругу семьи?

— Сейчас не самое лучшее время для этого.

— Может быть, я позвоню вам через несколько дней?

— Да, пожалуйста.

— Хорошо, я позвоню.

Репортер вышел, и Торн внимательно посмотрел ему вслед. Этот человек определенно что-то знает, что-то такое, что не хочет разглашать. Но что он может знать о священни­ке? Было ли простым совпадением, что человек, с которым он познакомился чисто случайно, разыскивает именно того самого священника, который днем и ночью преследует его? Торн долго думал, но так ничего и не решил. Как и многие другие недавние события в его жизни, все это казалось про­стым совпадением, за которым скрывалось, однако, нечто большее.

Глава восьмая

Для Эдгардо Эмилио Тассоне жизнь на земле была не лучше, чем жизнь в чистилище. Из-за этого он, как и многие другие, присоединился к обществу сатанистов в Риме. Сам Тассоне был португальцем, сыном рыбака, который погиб у берегов Ньюфаундленда, вылавливая треску. От детских воспоминаний остался лишь запах рыбы. Тассоне осиротел в восемь лет и был взят в монастырь. Там монахи избивали его день и ночь, чтобы он признался во всех своих смертных грехах. К десяти годам он был уже спасен и смог прильнуть к Христу, но зато у него начались боли в позвоночнике — как раз там, куда ему вбивали веру.

Из-за страха перед Богом, он посвятил свою жизнь церк­ви, восемь лет учился в семинарии, день и ночь изучая Би­блию. Он читал о любви и гневе Бога и в возрасте двадцати пяти лет отправился в свет спасать грешных людей от пламе­ни ада. Он стал миссионером, сначала поехал в Испанию, по­том в Марокко, проповедуя там и там слово Божие. Из Ма­рокко он отправился на юго-восток Африки и там обнару­жил племена, которые нужно было обратить в веру. Он на­чал избивать несчастных, как это в свое время делали с ним, и вскоре понял, что их мучения вызывали у него почти физи­ческое наслаждение.

Смерть преследовала его, ходила за ним по пятам, и каж­дый раз он считал, что станет ее жертвой. В Найроби он по­знакомился с обходительным священником, отцом Спиллет­то, и признался ему в грехах. Спиллетто обещал защитить его и взял с собой в Рим. Именно здесь, на собрании в Риме, он был ознакомлен с догмами поклонников Ада. Сатанисты обеспечивали убежище тем, кто скрывался от гнева Божьего.

Они жили, наслаждаясь телесными удовольствиями, и Тассо- не делил свое тело с теми, кто ему нравился. Это была груп­па изгоев, которые, объединившись, могли противостоять остальным. Дьявола почитали путем оскорбления Бога.

Именно в это время, в расцвете успешных действий сата­нистов, библейские символы указывали на приближение мо­мента, когда история земли будет внезапно и бесповоротно изменена. В третий раз за время существования планеты Не­чистый сможет послать своего потомка и доверить его воспи­тание до зрелости своим ученикам на земле. Два раза до это­го такие попытки были предприняты, и оба раза неудачно: сторожевые псы Христа обнаруживали Зверя и убивали его, когда он был еще очень мал. На этот раз провала быть не должно. План продуман до мелочей.

Неудивительно, что Спиллетто выбрал Тассоне одним из трех исполнителей плана. Этот маленький ученый священ­ник был по-собачьему предан и выполнял приказы без ма­лейшего раздумья и колебания. Поэтому на его долю выпала самая жестокая часть плана: убийство невинного младенца, который, на свое несчастье, тоже был частью плана. Спиллет­то должен был найти приемную семью и позаботиться о том, чтобы заветного ребенка приняли в нее. Сестра Мария-Тере­за (которую знали раньше под именем Баалок) должна была наблюдать за беременностью и помогать при родах. Тассоне нужно было проследить, чтобы не осталось никаких улик, и захоронить тела на кладбище.

Тассоне с радостью вступил в заговор, потому что пони­мал, что он уже больше не новичок в секте. Его будут по­мнить и почитать: он, который когда-то был сиротой-изгнан­ником, теперь принадлежит к числу Избранных, он вошел в союз с самим Дьяволом! Однако за несколько дней до со­бытия что-то начало происходить с Тассоне. Силы покинули его. Давали о себе знать шрамы на спине. Каждую ночь, лежа в кровати, он тщетно пытался заснуть, боли усиливались. Пять ночей он ворочался в постели, отгоняя прочь беспокой­ные картины, встающие перед глазами. Тассоне начал прини­мать настойки из трав, вызывающие сон, но ничего не смог поделать с кошмарами, которые теперь преследовали его и во сне.

Он видел Тобу, африканского мальчика, умолявшего его о помощи. Он видел фигуру человека без кожи, глазные яблоки были устремлены на него, на лице были обнажены все связки и мышцы, безгубый рот кричал, молил о помило­вании. Тассоне увидел себя мальчиком: он стоит на берегу и ждет, когда вернется отец. Потом он увидел свою мать на смертном одре. Она молила его простить ее за то, что умира­ет и оставляет его одного таким беззащитным наедине с судь­бой. Той ночью он проснулся в слезах, как будто сам был ма­терью, молящей о прощении. А когда сон снова одолел его, фигура Христа появилась у его кровати. Христос во всей своей чистой красоте, со шрамами на стройном теле, встал на колени у кровати Тассоне и сказал, что путь в царство Божье для него не закрыт, что он может быть прощен. Нужно толь­ко покаяться.

Эти кошмары так потрясли Тассоне, что Спиллетто заме­тил его напряжение. Он вызвал его к себе, надеясь выяснить, что произошло. Но Тассоне зашел уже слишком далеко и знал, что его жизнь может оказаться в опасности, если он покажет, что у него зародились сомнения. Тассоне объяснил, что его очень мучают боли в спине, и Спиллетто дал ему пу­зырек с таблетками, успокаивающими боль. До самого по­следнего момента Тассоне пребывал в состоянии наркотиче­ского транса, и видения Христа перестали преследовать его.

Наступила ночь на шестое июня. Шестой месяц, шестое число, шестой час. Свершились события, которые будут по­том мучить Тассоне до конца его дней. У матери Антихриста начались схватки, и она стала подвывать. Сестра Мария-Тере­за успокоила ее эфиром, и гигантский плод прорвался сквозь матку. Тассоне покончил с роженицей камнем, который дал ему Спиллетто. Он размозжил ей голову и таким образом подготовил себя к тому, что ему надо было совершить и с че­ловеческим сыном. Но когда ему принесли новорожденного, он замешкался, потому что ребенок был необычайно красив. Он посмотрел на них: два младенца лежали рядом. Один, покрытый густой шерстью, весь в крови; и рядом с ним неж­ный, розовый, прекрасный ребенок, смотрящий на Тассоне с безграничным доверием. Тассоне знал, что ему надо было совершить, и он сделал это, но сделал неудачно. Нужно было повторить, и он плакал, открывая корзину. На какое-то мгно­вение Тассоне почувствовал безудержное желание схватить этого ребенка и бежать с ним, бежать подальше, туда, где они будут в безопасности. Но он увидел, что младенец уже почти безнадежен, и на голову младенца еще раз опустился камень. И еще раз. И еще. Пока плач не прекратился, и тело не застыло в неподвижности.

В темноте той самой ночи никто не видел слез, стру­ящихся по щекам Тассоне: более того, после той ночи никто не видел его больше в секте. На следующее утро он скрылся из Рима и четыре года жил, как во тьме. Он уехал в Бельгию и работал среди бедняков, потомпробрался в клинику, где нашел доступ к наркотикам. Теперь они нужны были ему не только для того, чтобы успокоить боль в спине, но и противо­стоять воспоминаниям той ночи, преследовавшим его. Силы постепенно оставляли его. Когда же он наконец пошел в больницу, его диагноз быстро подтвердился. Боли в спине были вызваны злокачественной опухолью, но из-за ее распо­ложения в области позвоночника операция была невоз­можна.

Тассоне умирал и хотел получить прощение от Бога.

Собрав остатки сил. он поехал в Израиль, захватив с со­бой восемь пузырьков с морфином, чтобы успокаивать пуль­сирующую боль в спине. Ему нужен был человек по имени Бугенгаген. Это имя связано с Сатаной с самого начала исто­рии Земли. Именно Бугенгаген в 1092 году разыскал первого потомка Сатаны и изобрел средство уничтожить его. И в 1710 году другой Бугенгаген нашел второго потомка и лишил его возможности проявить какую бы то ни было власть на Земле. Это были религиозные фанатики, насто­ящие сторожевые псы Христа. Их задачей было не допустить власти Дьявола на Земле.

Семь месяцев потребовалось Тассоне, чтобы разыскать последнего потомка Бугенгагенов. Он жил скрытно, укрыв­шись в крепости под землей. Здесь он, как и Тассоне, ждал своей смерти, мучимый беспорядками века и тем, что не ис­полнил своей миссии. Он знал, что времени осталось мало, но был беспомощен и не мог воспрепятствовать рождению сына Сатаны на Земле.

Тассоне нашел старика и рассказал ему всю историю, упо­мянув о своем участии в рождении Зверя. Бугенгаген слушал с отчаянием, но не мог вмешиваться в ход событий, не осме­ливаясь выйти из своей подземной тюрьмы. К нему должен был прийти человек, непосредственно связанный с ребенком.

Боясь упустить драгоценное время, Тассоне поехал в Лон­дон, чтобы разыскать Торна и убедить его посетить Буген- гагена.

Он снял однокомнатную квартиру в Сохо и превратил ее в крепость, такую же надежную, как церковь. Главным его оружием было Священное писание. Он заклеил все стены и окна страницами Библии. На это у него ушло семьдесят Би­блий. Повсюду висели кресты, он старался не выходить на улицу, если на кресте, усеянном осколками зеркала, который висел у него на шее, не отражался солнечный свет. Боль в спине усиливалась, встреча в кабинете Торна оказалась не­удачной. Теперь Тассоне ходил за послом по пятам, и отча­яние его росло Сегодня он с утра наблюдал за Торном, кото­рый с группой высокопоставленных чиновников передавал в дар обществу будущий жилой дом в бедном районе Челси.

— ...Я счастлив начать осуществление именно этого про­екта...—громко говорил Торн, превозмогая шум ветра и об­ращаясь к толпе человек в сто, наблюдавшей за ним.—...так как это представляет волю самого общества улучшить уро­вень жизни.

При этих словах он копнул лопатой землю. Ансамбль ак­кордеонистов заиграл польку, и Торн направился к железно­му забору пожать руки зрителям, просовывающим их через решетку. Он старался пожать каждую протянутую руку и па­ру раз даже пригнулся к забору, чтобы его поцеловали тяну­щиеся губы. Неожиданно Торн застыл: чьи-то руки с необыч­ной силой притянули его за отвороты пиджака к самому забору.

— Завтра,—тяжело задышал Тассоне прямо в лицо пере­пуганному послу.—В час дня, в Кью Гарденс...

— Отпустите меня!— задохнулся Торн.

— Пять минут, и вы больше никогда меня не увидите.

— Уберите свои руки...

— Ваша жена в опасности. Она умрет, если вы не при­дете.

Торн отпрянул, и священник так же неожиданно исчез.

Торн долго размышлял, как ему поступить. Он мог бы послать на встречу полицейских, но его беспокоило обвине­ние, которое он должен будет предъявить. Священника на­чнут допрашивать, дело станет достоянием общественности. Нет, это не выход. По крайней мере не сейчас. Торн никак не мог понять, о чем хочет рассказать ему священник. Он го­ворил что-то о рождении ребенка: страшное совпадение за­ключалось как раз в том, что именно в этом вопросе Торн был вынужден прятать свою тайну. Возможно, вместо поли­ции можно будет послать на встречу какого-нибудь человека, который либо заплатит священнику хорошенько, либо запу­гает его так, чтобы тот исчез. Но и в этом случае придется кого-то впутывать.

Он вспомнил о Дженнингсе, фотографе, и почувствовал непреодолимое желание позвонить ему и сообщить, что на­шелся человек, которого тот ищет. Но этот вариант тоже не пойдет. Нет ничего более опасного, чем впутывать представи­теля прессы. И все же ему хотелось, чтобы с ним был еще хоть кто-нибудь, с кем можно было бы поделиться. Он был по-настоящему напуган, боялся того, ЧТО мог рассказать ему священник.

На следующее утро Торн взял свою машину, объявив Гор­тону, что хочет некоторое время побыть один, и все утро провел за рулем, избегая появляться в офисе. Ему пришло в голову, что он может просто проигнорировать требование священника, и такой отказ, возможно, заставит священника потерять к нему интерес и исчезнуть. Но и это не удовлетво­рило его, так как Торн сам искал встречи. Он должен встре­титься с этим человеком лицом к лицу и выслушать все, что тот скажет. Священник сказал, что Катерина в опасности и умрет, если Торн не придет. Катерина не могла быть в опасности, но Торна очень беспокоило, что и она теперь стала одной из центральных фигур в воспаленном мозгу не­нормального человека.

Торн приехал в двенадцать тридцать, припарковал маши­ну за углом и с напряжением принялся ждать.

Ровно в час Торн внутренне собрался и медленно пошел в парк. Он надел плащ и темные очки, чтобы его не узнали, но попытка изменить внешность еще более усиливала его возбуждение. Торн стал взглядом искать фигуру священника. Тассоне в одиночестве сидел на скамейке спиной к нему. Торн легко мог уйти и остаться незамеченным, но вместо этого двинулся вперед и подошел к священнику.

Тассоне вздрогнул от неожиданного появления Торна. Лицо его напряглось и покрылось испариной, как будто он страдал от невыносимой боли. Долгое время они молчали.

— Мне надо было прийти сюда с полицией,—коротко бросил Торн.

— Они вам не помогут.

— Говорите. Что вы хотели мне сообщить?

Тассоне заморгал, руки у него затряслись. Он был весь во власти сильнейшего напряжения, одновременно борясь с болью.

— ...Когда еврей в Сион придет...—прошептал он.

- Что?

— Когда еврей в Сион придет. И небеса пошлют комету. И Рим познает свой восход. Мы больше... не увидим света.

Сердце у Торна оборвалось. Этот человек определенно сумасшедший! Он читал стихи, лицо у него было неподвиж­ным, как в трансе, а голос постепенно повышался.

— Из вечного моря Зверь тот восстанет. И войско при­дет, чтобы биться до смерти. Убьет брата брат и свой меч не оставит. Пока не умолкнет последнее сердце!

Торн наблюдал за священником, а тот в экстазе с трудом выдавливал слово за словом.

— Книга Откровений предсказала все это! — крикнул он наконец.

— Я здесь не для того, чтобы выслушивать религиозные проповеди,—-сухо сказал Торн.

— Только через человека, находящегося полностью в его власти, сможет Сатана повести свое последнее и самое страшное наступление. Евангелие от Даниила, Евангелие от Луки...

— Вы сказали, что моя жена в опасности.

— Езжайте в город Меггидо,—с натугой произнес Тассо­не.—В старом городе Джезриль вы найдете старика Бугенга- гена. Только он один может рассказать, как должен умереть ребенок Сатаны

— Видите ли...

— Тот, кого не спасет Агнец, будет разорван Зверем!

— Прекратите!!!

Тассоне замолчал, обмяк и дрожащей рукой стер пот, обильно выступивший у него на лбу.

— Я пришел сюда,—тихо сказал Торн,—потому что вы сказали, что моя жена в опасности.

— У меня было видение, мистер Торн.

— Вы сказали, что моя жена...

— Она беременна!

Торн замолчал и отступил.

— Вы ошибаетесь.

— Нет Она на самом деле беременна.

— Это не так.

— ОН не даст этому ребенку родиться. ОН убьет его, по­ка тот спит в утробе.

Священник застонал от боли.

— О чем вы говорите? — спросил Торн. Ему было трудно дышать.

— Ваш сын, мистер Торн! Это СЫН САТАНЫ! Он убьет неродившегося ребенка, а потом убьет и вашу жену! А когда убедится, что все ваше богатство переходит к нему, тогда, мистер Торн, он убьет и ВАС!

— Довольно!

— Обладая вашим богатством и властью, он создаст свое страшное царство здесь, на Земле, получая приказы непо­средственно от Сатаны.

— Вы сумасшедший,—прохрипел Торн.

— Он ДОЛЖЕН умереть, мистер Торн!

Священник задохнулся, и слезы покатились из его глаз.

— Пожалуйста, мистер Торн...

— Вы просили пять минут...

— Езжайте в город Меггидо,—умолял Тассоне.—Найди­те Бугенгагена, пока не поздно!

Торн покачал головой, указав дрожащим пальцем на свя­щенника.

— Я вас выслушал, — сказал он с ноткой предупреждения в голосе,—теперь я хочу, чтобы вы выслушали меня. Если я еще когда-нибудь вас увижу, вы будете арестованы.

Резко повернувшись, Торн зашагал прочь. Тассоне крик­нул ему вслед сквозь слезы:

— Встретимся в аду, мистер Торн! Мы там вместе будем отбывать наказание!

Через несколько секун Торн скрылся, а Тассоне остался один. Все кончено, он проиграл.

Медленно поднявшись, священник оглядел опустевший парк. Вокруг стояла зловещая тишина. И тут Тассоне услы­шал какой-то звук. Звук несся откуда-то издали, будто рожда­ясь в его собственном мозгу, и постепенно нарастал, пока не заполнил собой все вокруг. Это был звук «ОХМ!». И когда он стал громким до боли, Тассоне схватился руками за распятие и в, страхе оглядел парк. Тучи на небе сгущались, поднялся ветерок, постепенно набирающий силу, и кроны деревьев грозно задвигались.

Зажав крест в обеих руках, Тассоне пошел вперед, оты­скивая безопасное местечко на улице. Но ветер неожиданно усилился, бумаги и прочий уличный мусор завертелись у его ног, священник пошатнулся и чуть не задохнулся от порыва ветра, кинувшегося ему в лицо. На другой стороне улицы он заметил церковь, но ветер с ураганной силой набросился на него. Звук «ОХМ!» звенел теперь у него в ушах, смешиваясь со стоном усиливающегося ветра. Тассоне пробирался впе­ред. Туча пыли не позволяла ему разглядеть дорогу. Он не увидел, как перед ним остановился грузовик, не услышал скрип огромных шин в нескольких дюймах от него. Автомо­биль рванулся в сторону автостоянки и резко замер. Раздался звук битого стекла.

Ветер неожиданно стих, и люди, крича, побежали мимо Тассоне к разбитому грузовику. Тело шофера бессильно при­валилось к баранке, стекло было забрызгано кровью. Тассоне стоял посередине улицы и плакал от страха. В небе прогре­мел гром; вспышка молнии осветила церковь, и Тассоне, по­вернувшись, снова побежал в парк. Рыдая от ужаса, он по­скользнулся и упал в грязь. В тот момент, когда Тассоне пытался подняться на ноги, яркая молния сверкнула рядом и превратила ближайшую скамейку в пылающие щепки. По­вернувшись, он пробрался через кустарник и вышел на улицу.

Всхлипывая и пошатываясь, маленький священник дви­нулся вперед, смотря прямо в грозное небо. Дождь пошел сильнее, обжигая его лицо, город впереди расплывался в сплошном потоке прозрачной воды. По всему Лондону лю­ди разбегались в поисках убежища, закрывали окна, и через шесть кварталов впереди учительница никак не могла спра­виться со старомодным шестом для закрывания фрамуг, а ее маленькие ученики наблюдали за ней. Она никогда не слы­шала о священнике Тассоне и не знала, что судьба свяжет ее с ним. А в это время по скользким и мокрым улицам Тассоне неотвратимо приближался к зданию школы. Задыхаясь, он брел по узеньким переулкам, бежал без определенной цели, чувствуя на себе неотступный гнев. Силы у Тассоне иссякали, сердце отчаянно колотилось. Он обошел угол здания и оста­новился передохнуть, раскрыв рот и жадно глотая воздух. Маленький священник и не думал бросить взгляд наверх, где в этот миг неожиданно произошло легкое движение. На вы­соте третьего этажа прямо у него над головой железный шест для закрывания оконных фрамуг выскользнул из рук женщины, тщетно пытавшейся удержать его, и ринулся вниз. Его наконечник рассекал воздух с точностью копья, которое метнули с небес на землю.

Шест пробил голову священника, прошел сквозь все его тело и пригвоздил человека к земле.

И в этот момент дождь неожиданно прекратился. Из окна третьего этажа школы выглянула учительница и закри­чала. С другой стороны парка люди несли мертвого шофера разбитого грузовика, на лбу которого отпечатался кровавый след от руля.

Тучи рассеялись, и солнечные лучи коснулись земли. Стайка детей собралась вокруг священника, висящего на ше­сте. Капли воды стекали по его шляпе, по лицу, на котором застыло выражение крайнего удивления. Рот у того, кого зва­ли Тассоне, был открыт. Рядом прожужжал слепень и сел на его раскрытые губы.

На следующее утро из ящика у входных ворот в Пирфор- де Гортон вынул газеты и принес их в комнату, где в это вре­мя завтракали Торн и Катерина. Уходя, Гортон заметил, что лицо у миссис Торн было усталым и напряженным. Она вы­глядела так уже несколько недель, и он полагал, что это свя­зано с ее посещением врача. Сначала он думал, что у нее ка­кая-то телесная болезнь, но потом в вестибюле больницы на табличке прочел, что ее врач, мистер Гриер, специалист по психиатрии. Сам Гортон никогда не испытывал нужды в пси­хиатре и не знал людей, которые обращались бы к ним. Он всегда считал, что психиатры существуют только для того, чтобы сводить людей с ума. Когда в газетах писалось о лю­дях, совершавших какие-нибудь зверства, обычно тут же со­общалось, что они обращались к психиатру. Причина и следствие вполне очевидны. Теперь, наблюдая за миссис Торн, он видел только потверждение своей теории. Какой бы жизнерадостной ни казалась Катерина по дороге в Лон­дон, на обратном пути она всегда молчала и выглядела край­не плохо.

С тех пор, как начались эти визиты, настроение ее ухуд­шилось, и теперь она пребывала в постоянном напряжении. Отношение ее к слугам выражалось в резких приказах, а в отношениях с ребенком было все, кроме материнских чувств. Самое ужасное заключалось в том, что ребенок те­перь сам искал с ней контакта. Долгие недели, когда она пы­талась вернуть его любовь, не прошли даром. Но теперь, ко­гда Дэмьен искал мать, ее нигде не было.

Для самой Катерины психотерапия казалась пугающей: под внешними страхами она обнаружила бездонную про­пасть волнений и отчаяния. Она не понимала, кто же она та­кая на самом деле. Она помнила, кем была РАНЬШЕ, помни­ла свои желания, но теперь все прошло, и она не видела для себя будущего. Каждый пустяк приводил ее в состояние стра­ха: звонок телефона, звук срабатывающего таймера на плите, свисток чайника... Все вокруг будто требовало внимания. Она находилась в таком состоянии, что общаться с ней стало по­чти невозможно, а в этот день было особенно трудно, потому что она обнаружила нечто, требующее немедленных дейст­вий. Необходим был серьезный разговор с мужем, на кото­рый она все не решалась, а теперь помимо всего сюда вмеши­вался ребенок. Он начал липнуть к ней по утрам, пытаясь привлечь ее внимание. Сегодня Дэмьен с шумом и грохотом катался на педальном автомобильчике по паркету, постоянно натыкаясь на ее стул и вопя во время игры на манер паровоз­ного гудка.

— Миссис Бэйлок!!!— закричала Катерина.

Торн, сидящий напротив жены и приготовившийся раз­вернуть газету, был поражен яростными нотками в ее голосе.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Это все Дэмьен. Я не выношу такого шума!

— По-моему, не так уж и громко.

— Миссис Бэйлок! — снова крикнула она. В дверях показалась грузная женщина.

— Мэм?

— Уберите его отсюда,—скомандовала Катерина.

— Но он же только играет,—воспротивился Торн.

— Я сказала, уберите его отсюда!

— Да, мэм,—ответила миссис Бэйлок.

Она взяла Дэмьена за руку и вывела из комнаты. Ребенок посмотрел на мать, в глазах его застыла обида. Торн заметил это и с досадой повернулся к Катерине. Она продолжала есть, избегая его взгляда.

— Почему мы решили иметь ребенка, Катерина?

— Наш образ жизни...—ответила она.

- ...Что?

— А как бы мы могли без ребенка, Джереми? Ты разве слышал, чтобы в прекрасной семье не было прекрасного ре­бенка?

Торн, пораженный ее словами, не ответил.

— Катерина...

— Это ведь верно, да? Мы просто не думали, что значит воспитывать ребенка. Мы просто вычисляли, как будут выгля­деть наши фотографии в газетах.

Торн удивленно смотрел на нее, она спокойно выдержа­ла этот взгляд.

— Ну, верно? — спросила она.

— Об этом с тобой врач говорил?

- Да.

— Тогда и мне надо будет с ним побеседовать.

— Да, он тоже хотел с тобой встретиться.

Она говорила открыто и холодно. И Торн вдруг испугал­ся того, что она может ему сейчас сказать.

— О чем же он мне расскажет? — спросил он.

— У нас есть проблема, Джереми,—сказала она.

- ...Да?

— Я больше не хочу иметь детей. Никогда.

Торн внимательно смотрел на нее.

— Хорошо? — спросила она.

— Если ты этого так хочешь...—ответил он.

— Тогда ты дашь согласие на аборт.

Торн застыл. Он был поражен.

— Я беременна, Джереми. Я узнала об этом вчера утром.

Наступила тишина. У Торна закружилась голова.

— Ты меня слышишь? — спросила Катерина.

— Как это могло случиться? — прошептал Торн.

— Спираль. Она иногда не помогает.

— Ты беременна? — ошеломленно переспросил он.

— Недавно.

Торн побледнел. Он уставился на стол, руки у него за­тряслись.

— Ты кому-нибудь говорила об этом? — спросил он.

— Только доктору Гриеру.

— Ты уверена?

— В том, что я не хочу больше иметь детей?

— Что ты беременна...

- Да.

. Зазвонил телефон, и Торн автоматически снял трубку.

— Да? —Он замолчал, не узнавая голоса.—Да, это я.— Потом удивленно посмотрел на Катерину.—Что? Кто гово­рит? Алло, алло!

В трубке послышались короткие гудки. Торн не шевелил­ся, глаза его наполнились тревогой.

— Что там? — спросила Катерина.

— Насчет газет...

— И что же насчет газет?

— Кто-то сейчас позвонил... и сказал «прочитайте газеты».

Он посмотрел на сложенную газету, медленно открыл ее и сжался, увидев фотографию на первой странице.

— Что там? — спросила Катерина.—Что случилось? — Она взяла газету у него из рук и обратила внимание на фото­графию. Это был снимок священника, пронзенного оконным шестом. Заголовок под ним гласил: «В смерти священника повинен лишь случай».

Катерина посмотрела на мужа и увидела, что он дрожит. Она в смущении взяла его за руку. Рука была ледяная.

— Джерри...

Торн медленно поднялся.

— Ты знал его? — спросила Катерина.

Но он не ответил. Катерина снова взглянула на фотогра­фию и, читая статью о происшествии, услышала, как завелась и отъехала от дома машина Торна. В статье было сказано:

«Для миссис Джеймс Акрюиан, учительницы третье­го класса в Бишопе Индастриал Скул, день начался, как обычно. Была пятница, и когда пошел дождь, она готовила класс к чтению вслух. Хотя капли до­ждя и не попадали в класс, учительница решила за­крыть окно, чтобы было не так шумно. Она и рань­ше жаловалась на старинные окна, потому что не могла дотянуться до верхних фрамуг, и всегда вста­вала на табуретку, даже имея в руках шест. Не попав на этот раз в металлическое кольцо на окне крюч­ком шеста, она высунула шест наружу, намереваясь достать внешнюю часть фрамуги и подтащить ее к себе. Шест выскользнул у нее из рук и пронзил случайного прохожего, остановившегося у здания, очевидно, в поисках убежища от дождя. Личность погибшего устанавливается в настоящий момент по­лицией с целью розыска его родственников».

Катерина ничего не могла понять. Она позвонила в кон­тору Торна и попросила, чтобы он перезвонил ей, как только появится. Потом Катерина позвонила доктору Гриеру, но он был так занят, что даже не смог подойти к телефону. После этого она связалась с больницей, чтобы договориться насчет аборта.

Глава девятая

Увидев фотографию священника, Торн сразу же поехал в Лондон, судорожно перебирая в мозгу все, что могло по­мочь разобраться в этом деле. Катерина БЫЛА беременна, священник оказался прав. И теперь Торн уже не мог игнори­ровать остальные слова Тассоне. Он попытался припомнить их встречу в парке: имена, места, куда он должен был по­ехать по настоянию Тассоне. Он попытался успокоиться, вспомнить все недавние события: разговор с Катериной, ано­нимный телефонный звонок. «Прочитайте газеты»,—сказал знакомый голос, но Торн никак не мог припомнить, кто это мог быть. Кто вообще знал, что он был связан со священни­ком? Фотограф! Это был его голос! Габер Дженнингс!

Приехав в офис, Торн заперся в кабинете. Он соединился с секретаршей по селектору и попросил ее позвонить Джен­нингсу. Дженнингса не было дома. Она доложила об этом Торну и добавила, что звонила Катерина, но он решил перез­вонить ей попозже. Она захочет поговорить об аборте, а он еще не был готов ответить ей со всей определенностью.

«Он убьет его»,—вспомнил Торн слова священника. «Он убьет его, пока тот спит в утробе».

Торн быстро отыскал телефон Чарльза Гриера и объяс­нил ему, что им необходимо срочно увидеться.

...Визит Торна не удивил Гриера. Между беспокойством и отчаянием Катерины теперь почти не было границы, и до­ктор видел, что несколько раз она уже переступала эту черту. Страхи женщины росли, и он беспокоился, как бы Катерина не решилась на самоубийство.

— Никогда нельзя угадать, как далеко зайдут эти стра­хи,— сказал врач Торну в кабинете.—Но, честно говоря, я должен сознаться, что она готовит себя к серьезнейшему эмоциональному потрясению.

Торн напряженно сидел на жестком стуле, а молодой психиатр сильно затягивался табачным дымом, стараясь под­держать огонь в трубке, и расхаживал по комнате.

— Ей стало хуже? — спросил Торн дрожащим голосом.

— Скажем так —болезнь прогрессирует.

— Вы можете чем-нибудь помочь?

— Я вижу ее два раза в неделю и считаю, что ей нужны более частые консультации.

— Вы хотите сказать, что она сумасшедшая?

— Она живет в мире своих фантазий. Эти фантазии очень страшны, и она реагирует на этот кошмар.

— Что за фантазии? — спросил Торн.

Гриер помолчал, раздумывая, стоит ли все рассказывать или нет. Он тяжело опустился на стул и прямо взглянул в глаза Торна.

— Во-первых, она выдумала, что ее ребенок на самом де­ле не ее.

Эта фраза поразила Торна как гром среди ясного неба. Он застыл и ничего не мог ответить.

— Честно говоря, я рассматриваю это не как страх, а как желание. Она подсознательно хочет быть бездетной. Так я₍ это трактую. По крайней мере на эмоциональном уровне.

Торн сидел ошеломленный и продолжал молчать.

— Конечно, я не могу даже предположить, что ребенок для нее не имеет значения,—продолжал Гриер.—Наоборот, это единственное и самое важное для нее на свете! Но поче­му-то она считает, что ребенок — угроза для нее. Я не знаю, откуда именно идет этот страх, от чувства материнства, эмо­циональной привязанности или просто мыслей, что она не­полноценна. Что ей не справиться.

— Но она сама хотела ребенка,—выдавил наконец Торн.

— Ради вас.

- Нет...

— Подсознательно. Она старалась доказать, что достойна вас. А как это еще лучше доказать, чем родить вам ребенка?

Торн смотрел прямо перед собой, в глазах его горело от­чаяние.

— А теперь обнаруживается, что она не справляется с ре­альной жизнью,—продолжал Гриер.—И она пытается оты­скать причину, чтобы не считать себя неполноценной. Она выдумывает, что ребенок не ее, что ребенок —зло...

- ...Что?

— Что она не может полюбить его,—объяснил Гри­ер.—Потому ищет причину, отчего он недостоин ее любви.

— Катерина считает, что ребенок —зло?

Торн был потрясен, на лице его отражался страх.

— Сейчас ей необходимо это чувствовать,—объяснил Гриер.—Но дело и в том, что другой ребенок был бы для нее гибелью.

— Все же в каком смысле ребенок —зло?

— Это только ее фантазия. Так же, как и то, что этот ре­бенок не ее.

Торну стало трудно дышать, к горлу подступил комок.

— Не стоит отчаиваться,—ободрил его Гриер.

— Доктор...

- Да?

Торн не мог продолжать. Они оба сидели в тишине, смо­тря друг на друга через стол.

— Вы хотели что-то сказать? — спросил Гриер.

На лице доктора появилась озабоченность. Человек, си­девший перед ним, просто-напросто боялся говорить.

— Мистер Торн, с вами все в порядке?

— Мне страшно,—прошептал Торн.

— Конечно, вам страшно.

— Я хотел сказать... я боюсь.

— Это естественно.

— Что-то... ужасное происходит.

— Да. Но вы оба это переживете.

— Вы не понимаете...

— Понимаю.

- Нет.

— Поверьте мне, я все понимаю.

Почти плача, Торн схватился за голову руками.

— У вас тоже сильное переутомление, мистер Торн. Очевидно, более сильное, чем вы предполагаете.

— Я не знаю, что мне делать,—простонал Торн.

— Во-первых, вы должны согласиться на аборт.

Торн поднял глаза на Гриера.

— Нет,—сказал он.

— Если это исходит из ваших религиозных принципов...

— Нет.

— Но вы легко должны понять необходимость...

— Я не дам согласия,—твердо сказал Торн.

— Вы должны.

- Нет!

Гриер откинулся на стуле и с ужасом посмотрел на посла.

— Я бы хотел знать причины,—тихо произнес он.

Торн смотрел на него и не шевелился.

— Мне предсказали, что эта беременность прервется.

Я хочу доказать, что этого не произойдет.

Доктор уставился на него в крайнем изумлении.

— Я знаю, что это звучит нелепо. Возможно, я...сошел с ума.

— Почему вы это говорите?

Торн тяжело посмотрел на него и заговорил, с трудом выдавливая слова.

— Потому что эта беременность должна продолжаться, чтобы я сам не начал верить...

— Верить?..

— Как и моя жена. Что ребенок —это...

Слова застряли у него в горле, он поднялся и почувство­вал беспокойство. Дурное предчувствие охватило его. Торн ощутил, что сейчас должно что-то случиться.

— Мистер Торн?

— Извините меня...

— Пожалуйста, садитесь.

Резко тряхнув головой, Торн вышел из кабинета и тороп­ливо пошел к лестнице, ведущей на улицу. Очутившись на улице, он кинулся к машине, на ходу вынимая ключи. Чув­ство панического страха усиливалось. Ему надо скорее вер­нуться домой. Включив мотор, Торн развернулся так резко, что завизжали шины, и рванул по направлению к шоссе. До Пирфорда было полчаса езды, и он почему-то боялся, что не успеет вовремя. Улицы Лондона были переполнены тран­спортом, он постоянно сигналил машинам, обгоняя их, про­езжал на красный свет, и чувство беспокойства все сильнее охватывало его...

Катерина тоже почувствовала гнетущее беспокойство и решила заняться домашними делами, чтобы подавить страх. Она стояла на лестничной клетке третьего этажа с кув­шином в руке и раздумывала, как ей полить цветы, подве­шенные над перилами. Ей не хотелось расплескать воду на кафельный пол. В детской за ее спиной Дэмьен катался на своей машине, пыхтя как паровоз, и звук этот становился все громче по мере того, как он набирал скорость. Незаметно для Катерины миссис Бэйлок встала в дальнем углу комнаты и закрыла глаза, как бы молясь про себя...

По шоссе с предельной скоростью несся Торн. Он уже выбрался на магистраль М-40, ведущую прямо к дому. Лицо его было напряжено, он изо всех сил сжимал руль, каждая клеточка тела словно старалась подогнать машину, заставить ее ехать еще быстрее. Автомобиль мчался по шоссе, Торн сигналил машинам, и все пропускали его вперед. Он подумал о полиции и взглянул в зеркальце дальнего вида. Увиденное его потрясло: по пятам следовал громадный черный автомо­биль — катафалк. Катафалк приближался к машине, и лицо Торна окаменело...

В Пирфорде Дэмьен все сильнее разгонял свою игрушеч­ную машину, подпрыгивая на ней, как на скаковой лошади. В коридоре Катерина встала на табуретку. В комнате Дэмье­на миссис Бэйлок пристально смотрела на ребенка, напра­вляя его действия усилием воли и заставляя его ездить все быстрее и быстрее. Мальчик разгонялся, глаза и лицо отража­ли безумие.

В автомобиле Торн застонал от напряжения. Стрелка спидометра показывала девяносто миль, потом сто десять, но катафалк не отставал, настойчиво преследуя его. Торн уже не мог остановить себя, не мог допустить, чтобы его обогнали. Двигатель машины ревел на пределе, но катафалк прибли­жался и наконец поравнялся с бежевым автомобилем Торна.

— Нет...—простонал Торн.—Нет!

Некоторое время они ехали рядом, потом катафалк начал медленно уходить вперед. Торн налег на руль, приказывая машине ехать быстрее, но катафалк продолжал удаляться. Гроб, установленный в нем, медленно раскачивался...

В доме Торнов Дэмьен разогнался еще сильней, его ма­шина наклонялась, когда он бешено носился по комнате, а в коридоре Катерина пошатнулась и протянула руки впе­ред, стараясь удержаться на табуретке.

На шоссе катафалк неожиданно резко поддал газу и рва­нулся вперед. Торн испустил страшный крик. В этот момент Дэмьен пулей вылетел из своей комнаты и столкнулся с Ка­териной. Она упала с табуретки, судорожно пытаясь ухва­титься за что-нибудь, сбила рукой круглый аквариум с золо­тыми рыбками, который полетел вслед за ней. Послышался глухой удар. Через мгновение аквариум упал и разлетелся на маленькие кусочки.

Катерина лежала, не шевелясь. Рядом с ней на кафель­ном полу билась золотая рыбка.

Когда Торн приехал в больницу, там уже успели собрать­ся репортеры. Они засыпали его вопросами и слепили вспышками фотокамер, а он отчаянно пытался пройти сквозь их строй к двери с табличкой «Интенсивная терапия». При­ехав домой, он нашел миссис Бэйлок в состоянии истерики: она только и успела сказать ему, что Катерина упала и «Ско­рая» отвезла ее в городскую больницу.

— Скажите что-нибудь о состоянии жены, мистер Торн!— закричал один из репортеров.

— Убирайтесь отсюда!

— Говорят, что она упала.

— С ней все в порядке?

Газетчики пытались остановить Торна, но он прошел че­рез двойные двери и побежал по коридорам, оставляя репор­теров позади.

Навстречу ему быстро шел врач.

— Меня зовут Бекер,—сказал он.

— С ней все в порядке? —в отчаянии спросил Торн.

— Она поправится. У нее сотрясение мозга, перелом ключицы и небольшое внутреннее кровоизлияние.

— Она беременна.

— Боюсь, что уже нет.

— Был выкидыш? — задохнулся он.

— Прямо на полу, когда она упала. Я хотел сделать ис­следование, но ваша служанка все убрала к нашему приезду.

Торн вздрогнул и обмяк, прислонившись к стене.

— Естественно,—продолжал врач,—подробности мы со­общать не будем. Чем меньше людей об этом узнает, тем лучше.

Торн уставился на него, и врач понял, что он ничего не знает.

— Вы же ЗНАЕТЕ, что она сама бросилась вниз,—ска­зал он.

— ...Бросилась?

— С третьего этажа. На глазах у ребенка и его няни. Торн тупо смотрел на него, потом повернулся к стене. У него затряслись плечи, и врач понял, что Торн плачет.

— При подобном падении,—добавил врач,—обычно больше всего страдает голова. В каком-то смысле можно счи­тать, что вам повезло.

Торн кивнул, пытаясь сдержать рыдания.

— Вообще вам во многом повезло,—сказал врач.—Она жива и при правильном лечении никогда этого больше не повторит. Жена моего брата тоже была склонна к само­убийству. Однажды она залезла в ванну и взяла с собой то­стер. Решила включить его и убить себя электричеством.

Торн повернулся к врачу.

— Дело в том, что ей удалось выжить, и она больше ни­чего подобного не делала. Прошло уже четыре года, и с ней все в порядке.

— Где она? —спросил Торн.

— Живет в Швейцарии.

— Моя жена!

— Палата 44. Она скоро придет в себя.

В палате Катерины было тихо и темно. В углу с журна­лом в руках сидела сестра. Торн вошел и остановился, потря­сенный виденным. Вид Катерины был страшен: бледное, рас­пухшее лицо, капельница с плазмой. Рука была загипсована и причудливо вывернута. Застывшее лицо не подавало при­знаков жизни.

— Она спит,—сказала сестра. Торн медленно подошел к кровати. Словно почувствовав его присутствие, Катерина за­стонала и медленно повернула голову.

— Ей больно? — дрожащим голосом спросил Торн.

— Она сейчас на седьмом небе,—ответила сестра.—Пен- тотал натрия.

Торн сел рядом, уткнулся лбом в спинку кровати и запла­кал. Через некоторое время он почувствовал, что рука Кате­рины коснулась его головы.

— Джерри...—прошептала она.

Он посмотрел на нее. Катерина с трудом открыла глаза.

— Кэти...—выдавил он сквозь слезы.

— Не дай ему убить меня.

Потом она закрыла глаза и забылась сном.

Торн приехал домой после полуночи и долго стоял в тем­ноте фойе, смотря на то место кафельного пола, куда упала Катерина. Он устал, напряжение не спадало, и Торн очень хотел заснуть, чтобы хоть на некоторое время забыть о про­исшедшей трагедии.

Торн не стал включать лампы и некоторое время посто­ял в темноте, смотря наверх, на площадку третьего этажа. Он попробовал представить Катерину, стоящую наверху и об­думывающую свой прыжок. Почему же она, серьезно решив покончить с жизнью, не прыгнула с крыши? В доме было много таблеток, бритвенных лезвий, десятки других вещей, помогающих покончить самоубийством. Почему именно так? И почему на глазах у Дэмьена и миссис Бэйлок?

Он снова вспомнил о священнике и его предостереже­нии. «Он убьет неродившегося ребенка, пока тот спит в утро­бе. Потом он убьет вашу жену. Потом, когда он убедится, что унаследует все, что принадлежит вам..л — Торн закрыл глаза, пытаясь вычеркнуть эти слова из памяти. Он подумал о Тас­соне, пронзенном шестом, о телефонном звонке Дженнин­гса, о безумной панике, охватившей его во время гонок с ка­тафалком. Психиатр был прав. Он переутомился, и такое поведение только подтверждает это. Страхи Катерины нача­ли распространяться и на него, ее фантазии в какой-то степе­ни оказались заразными. Но больше он не допустит этого! Теперь, как никогда, ему надо быть в полном разуме и ясности.

Чувствуя физическую слабость, он пошел наверх по лест­нице, нащупывая в темноте ступени. Он выспится и утром проснется свежим, полным энергии и способным действо­вать.

Подходя к своей двери, Торн остановился, глядя в сторо­ну спальни Дэмьена. Бледный свет ночника пробивался из-под двери. Торн представил себе невинное лицо ребенка, мирно спящего в своей комнате. Поддавшись желанию по­смотреть на мальчика, он медленно подошел к комнате Дэ­мьена, убеждая себя, что здесь ему нечего бояться. Но, от­крыв комнату, он увидел нечто такое, что заставило его со­дрогнуться. Ребенок спал, но он был не один. По одну сторо­ну кровати сидела миссис Бэйлок, сложив руки и уставив­шись в пространство перед собой, по другую были видны очертания огромного пса. Это был тот самый пес, от которо­го он просил избавиться. Теперь собака сидела здесь, охраняя сон его сына. Затаив дыхание, Торн тихо прикрыл дверь, вер­нулся в коридор и пошел в свою комнату. Здесь он попытал­ся успокоить дыхание и понял, что его трясет. Неожиданно тишина взорвалась телефонным звонком, и Торн бегом ки­нулся к трубке.

— Алло!

— Это Дженнингс,—раздался голос.—Помните, тот са­мый, у которого вы разбили фотокамеру.

- Да.

— Я живу на углу Гросверном и Пятой в Челси, и я ду­маю, что вам лучше всего приехать прямо сейчас.

— Что вы хотите.

— Что-то происходит, мистер Торн. Происходит нечто такое, о чем вы должны знать.

Квартира Дженнингса находилась в дешевом, запутанном районе, и Торн долго разыскивал ее. Шел дожль, видимость была плохой, и он почти совсем отчаялся, прежде чем заме­тил красный свет в башенке наверху. В окне он увидел Дженнингса, тот помахал ему, а потом вернулся в комнату, решив, что ради такого выдающегося гостя можно было бы немного прибраться. Он кое-как запихнул одежду в шкаф и стал дожидаться Торна. Вскоре появился посол, задыха­ющийся после пешего похода по пяти лестничным пролетам.

— У меня есть бренди,—предложил Дженнингс.

— Если можно.

— Конечно, не такой, к какому вы привыкли.

Дженнингс закрыл входную дверь и исчез в алькове, пока Торн мельком рассматривал его темную комнату. Она была залита красноватым светом, струящимся из подсобной ком­натки, все стены были увешаны фотографиями.

— Вот и я,—сказал Дженнингс, возвращаясь с бутылкой и стаканами.—Выпейте немного, и перейдем к делу.

Торн принял у него стакан, и Дженнингс разлил бренди. Потом Дженнингс сел на кровать и указал на кипу подушек на полу, но Торн продолжал стоять.

— Не хотите ли закурить? — спросил Дженнингс.

Торн покачал головой, его уже начал раздражать беспеч­ный домашний тон хозяина.

— Вы говорили, будто что-то происходит.

— Это так.

— Я бы хотел узнать, что вы имели в виду. Дженнингс пристально посмотрел на Торна.

— Вы еще не поняли?

- Нет.

— Тогда почему вы здесь?

— Потому, что вы не захотели давать объяснений по те­лефону.

Дженнингс кивнул и поставил стакан.

— Я не мог объяснить потому, что вам надо кое-что уви­деть.

— И что же это?

— Фотографии.—Он встал и прошел в темную комнату, жестом пригласив Торна следовать за ним.—Я думал, вы за­хотите сначала поближе познакомиться.

— Я очень устал.

— Ладно, сейчас у вас появятся силы.

Он включил небольшую лампу, осветившую серию фото­графий. Торн вошел и сел на табуретку рядом с Дженнин­гсом.

— Узнаете?

Это были снимки того дня рождения, когда Дэмьену ис­полнялось четыре года. Детишки на каруселях, Катерина, на­блюдающая за ними.

— Да,—ответил Торн.

— Теперь посмотрите сюда.

Дженнингс убрал верхние фотографии и показал снимок Чессы, первой няни Дэмьена. Она стояла одна в клоунском костюме на фоне дома.

— Вы видите что-нибудь необычное? — спросил Джен­нингс.

- Нет.

Дженнингс коснулся фотографии, обводя пальцем едва заметный туман, зависший над ее головой и шеей.

— Сначала я подумал, что это дефект пленки,—сказал Дженнингс.—Но теперь смотрите дальше.

Он достал фотографию Чессы, висящей на канате.

— Не понимаю,—сказал Торн.

— Следите за ходом мысли.

Дженнингс отодвинул пачку фотографий в сторону и до­стал другую. Сверху лежала фотография маленького священ­ника Тассоне, уходившего из посольства.

— А как насчет этой?

Торн с ужасом посмотрел на него.

— Где вы ее достали?

— Сам сделал.

— Я считал, что вы разыскиваете этого человека. Вы говорили, что он ваш родственник.

— Я сказал неправду. Посмотрите на снимок.

Дженнингс снова коснулся фотографии, указывая на ту­манный штрих, видневшийся над головой священника.

— Вот эта тень над его головой? — спросил Торн.

— Да. А теперь посмотрите сюда. Этот снимок сделан на десять дней позже первого.

Он достал другую фотографию и положил ее к свету. Это был крупный план группы людей, стоящих в задних ря­дах аудитории. Лица Тассоне не было видно, только контуры одежды, но как раз над тем местом, где должна быть голова, нависал тот же продолговатый туманный штрих.

— Мне кажется, что тот же самый человек. Лица не вид­но, зато хорошо видно то, что над ним висит.

Торн изучал фотографию, глаза его выражали недоуме­ние.

— На этот раз он висит ниже,—продолжал Джен­нингс.—Если вы мысленно очертите его лицо, станет очевид­ным, что туманный предмет почти касается его головы. Что бы это ни было, оно опустилось.

Торн молча уставился на фотографию. Дженнингс убрал ее и положил на стол вырезку из газеты, где был запечатлен священник, пронзенный копьеобразным шестом.

— Начинаете улавливать связь? — спросил Дженнингс.

Сзади зажужжал таймер, и Дженнингс включил еще одну лампочку. Он встретил взволнованный взгляд Торна.

— Я тоже не мог этого объяснить,—сказал Джен­нингс.—Поэтому и начал копаться.

Взяв пинцет, он повернулся к ванночкам, вынул увели­ченный снимок, стряхнул с него капли фиксажа, прежде чем поднести к свету.

— У меня есть знакомые в полиции. Они дали мне не­сколько негативов, с которых я сделал фотографии. По за­ключению патологоанатома, у Тассоне был рак. Он почти все время употреблял морфин, делая себе уколы по два-три раза в день.

Торн взглянул на фотографии. Перед ним предстало мертвое обнаженное тело священника в разных позах.

— Внешне его тело совершенно здорово и нет ничего странного,—продолжал Дженнингс,—-кроме одного малень­кого значка на внутренней стороне левой ноги.

Он передал Торну увеличительное стекло и подвел его руку к последнему снимку. Торн внимательно пригляделся и увидел знак, похожий на татуировку.

— Что это? —спросил Торн.

— Три шестерки. Шестьсот шестьдесят шесть.

— Концлагерь?

— Я тоже так думал, но биопсия показала, что знак бук­вально вгравирован в него. В концлагере этого не делали. Я полагаю, что это он сделал сам.

Торн и Дженнингс переглянулись.

— Смотрите дальше,—сказал Дженнингс и поднес к све­ту еще одну фотографию.—Вот комната, где он жил. В Со­хо, квартира без горячей воды. Она была полна крыс, когда мы вошли внутрь. Он оставил на столе недоеденный кусок соленого мяса.

Торн начал рассматривать фотографию. Маленькая ка­морка, внутри которой были лишь стол, шкафчик и кровать.

Стены были покрыты какими-то бумагами, повсюду висели большие распятия.

— Вот так все и было. Листочки на стенах — это страни­цы из Библии Тысячи страниц. Каждый дюйм на стенах был ими заклеен, даже окна. Как будто он охранял себя от че­го-то.

Торн сидел пораженный, уставившись на странную фото­графию.

— И кресты тоже. На одной только входной двери он прикрепил их сорок семь штук.

— Он был... сумасшедший? — прошептал Торн. Джен­нингс посмотрел ему прямо в глаза.

— Вам видней.

Повернувшись на стуле, Дженнингс открыл ящик стола и вынул оттуда потрепанную папку.

— Полиция посчитала его помешанным,—сказал он.—Поэтому они разрешили порыться в его вещах и за­брать все, что может оказаться нужным. Вот так я достал это.

Дженнингс встал и прошел в жилую комнату. Торн по­следовал за ним. Здесь фотограф раскрыл папку и вытряхнул ее содержимое на стол.

— Во-первых, здесь есть дневник,—сказал он, вынимая из кипы бумаг обветшалую книжечку.—Но в нем говорится не о священнике, а о ВАС, о ВАШИХ передвижениях: когда вы ушли из конторы, в каких ресторанах вы питаетесь, где вы выступали...

— Можно мне взглянуть?

— Конечно.

Торн дрожащими руками взял дневник и перелистал его.

— В последней записи говорится, что вы должны встре­титься с ним,—продолжал Дженнингс,—в* КьюГарденс. В тот же день он погиб.

Торн поднял глаза и встретил взгляд Дженнингса.

— Он был сумасшедшим,—сказал Торн.

— Неужели?

В тоне Дженнингса прозвучала скрытая угроза, и Торн за­мер под его взглядом.

— Что вам угодно?

— Вы с ним встретились?

— Н-нет...

— У меня есть еще кое-что, мистер посол, но я ничего не скажу, если вы будете говорить мне неправду.

— Какое вам дело до всего этого? — хрипло спросил Торн.

— Я ваш друг и хочу вам помочь,— ответил Дженнингс.

Торн продолжал напряженно смотреть на него.

— Самое главное вот здесь,—продолжал Дженнингс, указывая на стол.—Так вы будете говорить или уйдете?

Торн стиснул зубы.

— Что вы хотите узнать?

— Вы виделись с ним в парке?

- Да.

— Что он вам сказал?

— Он предупредил меня.

— О чем?

— Он говорил, что моя жизнь в опасности.

— В какой опасности?

— Я не совсем понял.

— Не дурачьте меня.

— Я говорю серьезно. Он непонятно выражался.

Дженнингс отодвинулся и посмотрел на Торна с недове­рием.

— Это было что-то из Библии,—добавил Торн.—Ка­кие-то стихи. Я не помню их. Я подумал, что он ненормаль­ный! Я не помню стихи и не мог их понять!

Дженнингс скептически посмотрел на него, и Торн начал нервничать.

— Думаю, вам стоит довериться мне,—сказал Джен­нингс.

— Вы говорили, что у вас есть еще кое-что.

— Но я еще не все от вас услышал.

— Мне больше нечего сказать.

Дженнингс кивнул, показав, что и этого хватит, и вернул­ся к бумагам на столе. Включив лампочку без плафона, под­вешенную над столом, он нашел газетную вырезку и протя­нул ее Торну.

— Это из журнала «Асгрололжерс Монтли». Заметка астролога о необычном явлении. Комета, которая преврати­лась в сияющую звезду. Как звезда Бетельгейзера две тысячи лет тому назад.

Вытирая пот со лба, Торн изучал заметку.

— Только ЭТО произошло над ДРУГИМ полушарием,— продолжал Дженнингс.—В Европе. Четыре с небольшим го­да тому назад. Точнее, шестого июня. Это число вам что-ни­будь говорит?

— Да,—прохрипел Торн.

— Тогда вы узнаете вторую вырезку,—ответил Джен­нингс, поднимая еще одну бумажку со стола,—с последней страницы римской газеты.

Торн взял заметку и сразу же вспомнил ее. Точно такая же хранилась у Катерины в записной книжке.

— Это сообщение о рождении вашего сына. Это ТОЖЕ произошло шестого июня, четыре года назад. Я бы сказал, что это совпадение. А вы?

У Торна тряслись руки, бумажка дрожала так, что он с трудом мог прочитать ее.

— Ваш сын родился в шесть часов утра?

Торн повернулся к нему, в его глазах светилась невыноси­мая боль.

— Я хочу выяснить, что это за знак на ноге у священника. Три шестерки. Я думаю, он как-то связан с вашим сыном. Шестой месяц, шестой день...

— МОЙ сын УМЕР! — выпалил Торн.—МОЙ сын УМЕР. Я не знаю, кого я воспитываю.

Он закрыл лицо руками, отвернулся в темноту и тяжело задышал. Дженнингс не сводил с него глаз.

— Если вы не против,—тихо произнес он,—я мог бы по­мочь выяснить это.

— Нет,—простонал Торн.—Это мое дело.

— Здесь вы ошибаетесь, сэр. Теперь это и МОЕ дело.

Торн повернулся к нему, и их глаза встретились. Джен­нингс медленно прошел в темную комнату и вернулся оттуда с фотографией. Он протянул ее Торну.

— В углу каморки у священника было небольшое зерка­ло,—с трудом выговорил Дженнингс.—Случайно в нем от­разился я сам, когда делал фотографии. Довольно необыч­ный эффект, вы не находите.

Он придвинул лампочку поближе, чтобы было виднее. На фотографии Торн увидел небольшое зеркало в дальнем углу комнаты, где жил Тассоне. В зеркале отражался Джен­нингс с поднятым к лицу фотоаппаратом. Ничего необычно­го в том, что фотограф поймал свое изображение, не было. Но на этом снимке явно чего-то не хватало.

У Дженнингса не было шеи.

Его голова была отделена от туловища темным пятном, похожим на дымку...

Глава десятая

После того как стало известно о несчастье с Катериной, Торну легко было объяснить свое отсутствие в офисе в тече­ние нескольких дней. Он сказал, что поедет в Рим за травмо- тологом, хотя на самом деле цель поездки была иной. Джен­нингс убедил его, что начинать надо с самого начала, то есть поехать в тот самый госпиталь, где родился Дэмьен. И там они начнут по крохам восстанавливать истину.

Все было устроено быстро и без лишнего шума. Торн на­нял частный самолет, чтобы выехать из Лондона, не привле­кая внимания публики. За несколько часов до отлета Джен­нингс подобрал кое-какой материал для исследования: не­сколько вариантов Библии, три книги по оккультным наукам. Торн вернулся в Пирфорд, чтобы собрать вещи и захватить большую шляпу, которая делала его неузнаваемым.

В Пирфорде было необычайно тихо, машины стояли в га­раже в таком виде, будто на них больше никто не собирался ездить. Гортоны отсутствовали.

— Они оба уехали,—пояснила миссис Бэйлок, когда он зашел на кухню.

Женщина стояла у раковины и резала овощи, точно так же, как это раньше делала миссис Гортон.

— Как уехали? — спросил Торн.

— Совсем. Собрались и уехали. Они оставили адрес, что­бы вы могли переслать туда зарплату за последний месяц.

Торн был поражен.

— Они не объяснили причину? — спросил он.

— Это не важно, сэр. Я сама справлюсь...

— Они должны были объяснить...

— Мне, во всяком случае, они ничего не сказали. Хотя они вообще со мной мало разговаривали. Мистер Гортон на­стаивал на отъезде. Мне показалось, что миссис Гортон хоте­ла остаться.

Торн обеспокоенно посмотрел на миссис Бэйлок. Ему было страшно оставлять ее с Дэмьеном. Но другого выхода не было. Он должен был срочно уехать.

— Вы здесь справитесь одна, если я уеду на несколько дней?

— Думаю, что да, сэр. Продуктов нам хватит на несколь­ко недель, а мальчику не помешает тишина в доме.

Торн кивнул и хотел выйти, но вдруг остановился:

— Миссис Бэйлок...

— Сэр?

— Та собака.

— Да, я знаю. К концу дня ее уже не будет.

— Почему она до сих пор здесь?

— Мы отвели ее в лес и там отпустили, но она сама на­шла дорогу обратно. Она сидела на улице вчера после... по­сле несчастья, а мальчик был так потрясен и попросил, чтобы собака осталась с ним в комнате. Я сказала Дэмьену, что вам это не понравится, но при таких обстоятельствах, я поду­мала...

— Я хочу, чтобы ее здесь не было.

— Я сегодня же позвоню, сэр, чтобы ее забрали.

Торн повернулся к выходу.

— Мистер Торн?

- Да?

— Как ваша жена?

— Поправляется.

— Пока вас не будет, можно с мальчиком навестить ее?

Торн задумался, наблюдая за женщиной, вытиравшей ру­ки кухонным полотенцем. Она была настоящим олицетворе­нием домохозяйки, и он удивился, отчего так не любил ее.

— Лучше не стоит. Я сам с ним схожу, когда вернусь.

— Хорошо, сэр.

Они попрощались, и Торн поехал в больницу. Там он проконсультировался с доктором Бекером, сообщившим ему, что Катерина не спит и чувствует себя лучше. Доктор спро­сил, можно ли пригласить к ней психиатра, и Торн дал ему номер Чарльза Гриера. Потом он прошел к Катерине. Увидев его, она слабо улыбнулась.

— Привет,—сказал он.

— Привет,—прошептала она.

— Тебе лучше?

— Немного.

— Говорят, что ты скоро поправишься.

— Я знаю.

Торн пододвинул стул к кровати и сел. Он был удивлен тем, насколько она казалась красивой даже в таком состо­янии. Солнечный свет проникал в окно, нежно освещая ее волосы.

— Ты хорошо выглядишь,—сказала она.

— Я думал о тебе,—ответил он.

— Представляю, как я выгляжу,—натянуто улыбну­лась она.

Торн взял ее руку, и они молча смотрели друг на друга.

— Странные времена,—тихо сказала она.

Да.

— Неужели когда-нибудь все наладится?

— Думаю, что да.

Она грустно улыбнулась, и он протянул руку, поправляя прядь волос, упавших ей на глаза.

— Мы ведь добрые люди, правда, Джереми?

— Думаю, что да.

— Почему тогда все против нас?

Он покачал головой, не в состоянии ответить.

— Если бы мы были злыми,—тихо сказала Катерина,—я считала бы, что все в порядке. Может быть, это то, что мы заслужили. Но что мы сделали неправильного? Что мы ко­гда-нибудь сделали не так?

— Я не знаю,—с трудом ответил он.

Она казалась такой несчастной, что чувства переполняли его.

— Ты здесь в безопасности, — прошептал Торн.—А я уез­жаю на несколько дней.

Она не ответила. Она даже не спросила, куда он едет.

— Дела. Это неотложно.

— Надолго?

— Ha три дня. Я буду звонить тебе каждый день.

Катерина кивнула, он медленно поднялся, потом нагнул­ся и нежно поцеловал ее поцарапанную бледную щеку.

— Джерри?

- Да?

— Они сказали мне, что я сама спрыгнула.—Она взгля­нула на него по-детски удивленно и невинно.—И ТЕБЕ они так же сказали?

- Да.

— Зачем мне надо было это делать?

— Я не знаю,—прошептал Торн.—Но мы выясним.

— Я сошла с ума? —просто спросила она.

Торн посмотрел на нее и медленно покачал головой.

— Может быть, мы все сошли с ума,—ответил он.

Она приподнялась, и он снова наклонился, прижимаясь лицом к ее лицу.

— Я не прыгала,—шепнула она.—Меня... столкнул Дэ­мьен.

Наступило долгое молчание, и Торн медленно вышел из палаты.

Шестиместный самолет «Лир» вез только Торна и Джен­нингса. Он несся по направлению к Риму сквозь ночь, и вну­три него было тихо и напряженно. Дженнингс разложил во­круг себя книги и заставлял Торна вспомнить все, что гово­рил ему Тассоне.

— Я не могу,—мучительно произнес Торн.—У меня все как в тумане.

— Начните заново. Расскажите мне все, что помните.

Торн повторил рассказ о своем первом свидании со свя­щенником, о дальнейшем преследовании, наконец о встрече в парке. Во время этой встречи священник читал стихи.

— Что-то насчет... восхождения из моря...—бормотал Торн, пытаясь припомнить.—О смерти... и армии... и Риме...

— Надо постараться вспомнить получше.

— Я был очень расстроен и подумал, что он сумасшед­ший! Я в общем-то и не слушал его.

— Но вы все слышали. Значит, вы можете вспомнить. Давайте же!

— Я не могу!

— Попробуй еще!

Лицо Торна выражало отчаяние. Он закрыл глаза и пы­тался заставить себя вспомнить то, что ему никак не удава­лось.

— Я помню... он умолял меня принять веру. «Пей кровь Христа». Так он сказал. «Пей кровь Христову»...

— Для чего?

— Чтобы побороть сына дьявола. Он сказал — пей кровь Христову, чтобы побороть сына дьявола.

— Что еще? —не унимался Дженнингс.

— Старик. Что-то насчет старика...

— Какого старика?

— Он сказал, что мне надо увидеться со стариком.

— Продолжайте...

— Я не могу вспомнить!..

— Он назвал имя?

— М... Магдо. Магдо. Меггидо. Нет, это название города.

— Какого города? —не отступал Дженнингс.

— Города, куда мне, по его словам, надо было поехать. МЕГГИДО. Я уверен в этом. Мне надо поехать в Меггидо.

Дженнингс возбужденно начал рыться в своем портфеле, отыскивая карту.

— Меггидо...—бормотал он.—Меггидо...

— Вы слышали о нем? —спросил Торн.

— Могу поспорить, что это в Италии.

Но его не было ни в одной европейской стране. Джен­нингс рассматривал карту добрых полчаса, а потом закрыл ее, покачивая в отчаянии головой. Он посмотрел на посла, уви­дел, что тот заснул, не стал будить его, а принялся за свои книги по оккультизму. Маленький самолет ревел в ночном небе, а Дженнингс понизился в предсказания о втором при­шествии Христа. Оно было связано с пришествием Антихри­ста, сына Нечистого, Зверя, Дикого Мессии.

«...и придет на землю дикий Мессия, потомок Сатаны в обличье человеческом. Родительницей его будет изнасило­ванное четвероногое животное. Как юный Христос нес по свету любовь и доброту, так Антихрист понесет ненависть и страх... получая приказы прямо из Ада...»

Самолет приземлился, сильно ударившись о полосу. Дженнингс кинулся собирать книги, рассыпавшиеся во все стороны.

В Риме шел дождь. Быстро пройдя через пустой аэро­порт, они вышли к стоянке такси. Пока машина везла их на другой конец города, Дженнингс слегка прикорнул, а Торн, глядя на освещенные статуи на Виа Венто, вспомнил, как он и Катерина, еще молодые и полные надежд, бродили по этим улицам, держась за руки. Они были невинны и любили друг друга. Он вспомнил запах ее духов, ее обворожитель­ный смех. Влюбленные открывали для себя Рим, как Колумб когда-то открывал Америку. Они считали город своей собст­венностью. Здесь они впервые отдались друг другу. Вглядыва­ясь в цочь, Торн подумал, будут ли они вообще когда-нибудь заниматься любовью...

— Госпиталь Женераль,—сказал водитель такси и резко затормозил.

Дженнингс проснулся. Торн выглянул в окно, но ничего не мог понять.

— Это не то,—сказал Торн.

— Si. Госпиталь Женераль.

— Нет, тот был старый. Кирпичный. Я же помню.

— У вас правильный адрес? — спросил Дженнингс.

— Госпиталь Женераль,—повторил шофер.

— Е differente^[19],—настаивал на своем Торн.

— Fuoco^[20],—ответил шофер.—Tre anni pin о meno^[21].

— Что он говорит? — спросил Дженнингс.

— Пожар,—ответил Торн.— «Фуоко» значит «пожар».

— Si,—добавил водитель.—Tre anni.

— Что там насчет пожара? — спросил Дженнингс.

— Очевидно, старый госпиталь сгорел. А теперь его пе­рестроили.

— Tre anni pin omeno. Multo morte.

Торн посмотрел на Дженнингса.

— Три года назад. Многие умерли.

Они заплатили таксисту и попросили его подождать. Тот начал отказываться, но разглядев, сколько ему дали, охотно согласился. На ломаном итальянском Торн объяснил ему, что они хотели бы пользоваться его услугами, пока не уедут из Рима.

В госпитале их ждало разочарование. Было поздно, на­чальство отсутствовало. Дженнингс решил разыскать хоть ко­го-нибудь, а Торн в это время встретил монашку, говорив­шую по-английски, которая подтвердила, что пожар три года назад разрушил госпиталь до основания.

— Но он же не мог уничтожить все,—настаивал Торн.— Записи... Они должны были сохраниться...

— Меня в то время здесь не было, — объяснила она на ло­маном английском.—Но люди говорят, что огонь спалил все.

— Но, возможно, какие-то бумаги хранились в другом месте?

— Я не знаю.

Торн был в отчаянии, а монашка пожала плечами, пока­зав, что ей больше нечего сообщить.

— Послушайте, — сказал Торн.—Для меня это очень важ­но. Я здесь усыновил ребенка, и мне нужны сведения о его рождении.

— Здесь не было усыновлений.

— ОДНО здесь было. То есть это было не совсем усыно­вление...

— Вы ошибаетесь. У нас все усыновления проходят в Агентстве по делам освобождения от ответственности и оказания помощи.

— У вас сохранились записи о рождении? Вы храните до­кументы о детях, которые здесь рождаются?

— Да, конечно.

— Может быть, если я назову число...

— Бесполезно,—прервал его Дженнингс. Он подошел к Торну, и тот увидел на его лице выражение крайнего ра­зочарования.

— Пожар начался именно в зале документации. В подва­ле, где лежали все бумаги. Потом огонь распространился вверх по лестнице и третий этаж превратился в ад.

— Третий этаж?..

— Родильное отделение,—кивнул Дженнингс.—Остался один пепел.

Торн поник и прислонился к стене.

— Извините меня...—сказала монашка.

— Подождите,—попросил ее Торн.—А служащие? На­верняка ведь КТО-ТО выжил.

— Да. Немногие.

— Здесь был один высокий мужчина. Священник. Насто­ящий великан.

— Его звали Спиллетто?

— Да,—возбужденно ответил Торн.—Спиллетто.

— Он был здесь главным.

— Да, главным. Он...

— Он выжил.

В сердце Торна вспыхнула надежда.

— Он здесь?

- Нет.

— А где же?

— В монастыре в Субьяко. Многих пострадавших отпра­вили туда. Многие умерли там, но он выжил. Я помню, гово­рили, что это просто чудо, ведь во время пожара он был на третьем этаже.

— Субьяко? — переспросил Дженнингс.

Монашка кивнула:

— Монастырь Сан Бенедетто.

Кинувшись к машине, они сразу же начали рыться в кар­тах. Городок Субьяко находился на южной границе Италии, и чтобы попасть туда, пришлось бы ехать на машине всю ночь. Таксисту нарисовали маршрут на карте красным каран­дашом, чтобы он мог спокойно ехать, пока они будут спать.

Монастырь Сан Бенедетто был наполовину разрушен, но огромная крепость сохранила свою мощь и величие. Она ве­ками стояла здесь, на юге Италии, и выдержала не одну оса­ду. Во время второй мировой войны немцы, занявшие мона­стырь под штаб, казнили в нем всех монахов. В 1946 году сами итальянцы обстреляли его из минометов, как бы в от­местку за зло, происходившее в его стенах.

Несмотря на все испытания, Сан Бенедетто оставался свя­щенным местом, величественно возвышаясь на холме, и эхо молитв в течение веков пропитало его стены.

Маленькое, забрызганное грязью такси подъехало к сте­нам монастыря. Шоферу пришлось расталкивать уснувших пассажиров.

— Синьоры?

Торн зашевелился. Дженнингс опустил стекло и вдох­нул утренний воздух, озираясь по сторонам.

— Сан Бенедетто,—пробурчал усталый шофер.

Торн протер глаза и увидел величественный силуэт мона­стыря на фоне красноватого утреннего неба.

— Посмотрите-ка туда...—прошептал Дженнингс в бла­гоговейном страхе.

— Поближе нельзя ли подъехать? — спросил Торн.

Шофер отрицательно мотнул головой.

Предложив ему выспаться, Торн и Дженнингс побрели дальше пешком и скоро оказались по пояс в траве, вымочив­шей их до нитки. Идти стало трудно, одежда не соответство­вала такой прогулке: она постоянно липла к телу, пока они пробивались вперед через поле. Тяжело дыша, Дженнингс на секунду остановился, взял камеру и отснял полпленки кад­ров.

— Невероятно,—прошептал он.—Невероятно, черт возьми.

Торн нетерпеливо оглянулся, и Дженнингс поспешно до­гнал его, они пошли вместе, прислушиваясь к собственному дыханию и к далеким звукам пения, как стон, доносящимся изнутри монастыря.

— Как много здесь грусти,—сказал Дженнингс, когда они подошли к входу.—Прислушайся.

Звук внушал трепет, монотонное пение исходило, каза­лось, от самих стен, в каменных коридорах и арках. Они мед­ленно продвигались вперед, оглядывая окружающее про­странство и пытаясь обнаружить источник звука.

— Я думаю, сюда,—сказал Дженнингс, указывая в сторо­ну длинного коридора.—Посмотри, какая грязь.

Впереди виднелась коричневая тропинка. Люди, ходив­шие здесь многие столетия подряд, ногами протерли в камне ложбинку, и во время ливней сюда стекала вода. Тропинка вела к огромной каменной ротонде с закрытой деревянной дверью. Они подошли поближе, и пение стало громче. При­открыв дверь, Торн и Дженнингс с благоговением уставились на происходящее внутри ротонды. Казалось, они неожиданно перенеслись в средневековье, так сильно ощущалось при­сутствие Бога и духовной святости. Они увидели просторный древний зал. Каменные ступени вели к алтарю, на котором возвышался деревянный крест с фигурой распятого Христа, высеченной из камня. Сама ротонда была сложена из камен­ных блоков, которые были украшены виноградными лозами и сходились в центре купола. Теперь с вершины купола про­бивался солнечный свет и освещал фигуру Христа.

— Священное место,—прошептал Дженнингс.

Торн кивнул и продолжал осматривать помещение. Взгляд его упал на группу монахов в капюшонах, стоящих на коленях и произносящих молитву. Пение их было очень эмо­циональным, оно то затихало, то усиливалось. Дженнингс до­стал экспонометр и в полутьме попытался разобрать его по­казания.

— Убери,—прошептал Торн.

— Надо было захватить вспышку.

— Я сказал, убери это.

Дженнингс взглянул на Торна с удивлением, но повино­вался. Торн выглядел чрезвычайно расстроенным, у него дро­жали колени, будто тело приказывало опуститься на них и принять участие в молитве.

— С тобой все в порядке? — шепнул Дженнингс.

— ...Я католик,—тихо ответил Торн.

Вдруг взгляд его застыл, уставившись куда-то в темноту. Дженнингс увидел инвалидное кресло-коляску и сидящего в нем неуклюжего человека. В отличие от остальных, сто­ящих на коленях с опущенными головами, этот в коляске си­дел прямо, голова его словно окаменела, руки были выгнуты, как у парализованного.

— Это он? —шепнул Дженнингс.

Торн кивнул, глаза его широко раскрылись, как от дурно­го предчувствия. Они подошли ближе, и Дженнингс помор­щился, когда увидел лицо инвалида. Половина его была как будто расплавлена, мутные глаза слепо смотрели вверх. Вме­сто правой руки из широкого рукава торчала изуродованная культя.

— Мы не знаем, может ли он видеть и слышать,—сказал монах, стоящий рядом со Спиллетто во внутреннем дворике монастыря.—После пожара он не произнес ни слова.

Они находились в заросшем саду, который был завален осколками статуй. После окончания службы монах вывез ко­ляску Спиллетто из ротонды, и оба путешественника после­довали за ними.

— Братья за ним ухаживают,—продолжал монах,—и мы будем молиться за его выздоровление, когда кончится епи­тимья.

— Епитимья? — спросил Торн.

Монах кивнул.

— «Горе пастуху, который покидает своих овец. Пускай же правая рука его иссохнет, а правый глаз его ослепнет».

— Он согрешил? — спросил Торн.

- Да.

— Можно спросить, как именно?

— Он покинул Христа.

Торн и Дженнингс удивленно переглянулись.

— Откуда вам известно, что он покинул Христа? — спро­сил Торн у монаха.

— Исповедь.

— Но он не разговаривает.

— Это была письменная исповедь. Он может шевелить левой рукой.

— И что это было за признание? — не отступал Торн.

— Можно мне узнать причину ваших расспросов?

— Это жизненно важно,—искренне признался Торн.— Я умоляю вас о помощи. На карту поставлена жизнь.

Монах внимательно посмотрел на Торна и кивнул.

— Пойдемте со мной.

Келья Спиллетто была совсем пуста: только соломенный матрас и каменный стол. От вчерашнего ливня йа полу оста­лась лужа воды. Торн заметил, что и матрас был влажным. Неужели, подумал он, все они терпят подобные лишения, или же это было частью епитимьи Спиллетто?

— Рисунок на столе,—сказал монах, когда они прошли внутрь.—Он нарисовал его углем.

Коляска скрипела, передвигаясь по неровным камням. Они окружили небольшой столик, рассматривая странный символ, начертанный священником.

— Он сделал это, когда впервые оказался здесь,—про­должал монах,—мы оставили уголек на столе, но больше он ничего не рисовал.

На столе была коряво нацарапана неуклюжая фигурка. Она была согнута и искажена, голова обведена кругом. Вни­мание Дженнингса сразу же привлекли три цифры, начер­танные над головой согнувшейся фигуры. Это были шестер­ки. Их было три. Как отметка на ноге Тассоне.

— Видите эту линию над головой? — сказал монах.—Она означает капюшон монаха.

— Это автопортрет? — спросил Дженнингс.

— Мы так считаем.

— А что это за шестерки?

— Шесть —это знак дьявола,—ответил мо­нах.—Семь—идеальное число, число Христа. А шесть —чис­ло Сатаны.

— А почему их три? —спросил Дженнингс.

— Мы считаем, что это означает дьявольскую Троицу. Дьявол, Антихрист и Лжепророк.

— Отец, Сын и Святой дух,—заметил Торн.

Монах кивнул.

— Для всего святого есть свое нечистое. В этом сущность искушения.

— Но почему вы считаете, что это исповедь? — спросил Дженнингс.

— Вы назвали рисунок автопортретом, или что-то в этом роде. Он символически окружен Троицей ада.

— Но ведь вы не знаете конкретно, что он хотел рас­сказать?

— Детали не так важны,—сказал монах.—Самое глав­ное, что он раскаивается.

Дженнингс и Торн пристально взглянули друг на друга. Торном овладело отчаяние.

— Можно мне поговорить с ним? —спросил он.

— Это вам не поможет.

Торн посмотрел на Спиллетто и содрогнулся при виде его застывшего, обезображенного лица.

— Отец Спиллетто,—твердо сказал он.—Меня зовут Торн.

Священник смотрел вверх. Он не шевелился и не слы­шал Джереми.

— Бесполезно,—сказал монах.

Но остановить Торна было уже невозможно.

— Отец Спиллетто,—повторил Торн.—Помните того РЕБЕНКА? Я хочу знать, откуда он.

— Я прошу вас, синьор,—предупредительно произнес монах.

— Вы сознались ИМ,—закричал Торн,—теперь сознай­тесь МНЕ! Я хочу знать, откуда тот ребенок!

— Мне придется попросить вас...

Монах хотел взяться за кресло Спиллетто, но Дженнингс преградил ему путь.

— Отец Спиллетто!— заорал Торн в немое, неподвиж­ное лицо.—Я умоляю вас! ГДЕ ОНА? КТО она?! Пожалуй­ста! Отвечайте же!

Вдруг все загудело. В церкви начали звонить колокола. Звук был невыносимый, Торн и Дженнингс содрогнулись при страшном звоне, отражающемся от каменных мона­стырских стен. Торн взглянул вниз и увидел, как рука свя­щенника начала подниматься.

— Уголь! — закричал Торн.—Дайте ему уголь!

Дженнингс моментально кинулся вперед, схватил кусок угля со стола и сунул его в трясущуюся руку. Колокола про­должали звонить, рука священника, дергаясь, чертила на сто­ле корявые буквы, каждый раз вздрагивая при звуке коло­кола.

— Это какое-то слово,—возбужденно вскричал Джен­нингс.—Ч... Е... Р...

Священник затрясся всем телом, пытаясь чертить дальше, боль и напряжение переполняли его, он раскрыл рот, и отту­да послышался какой-то звериный стон.

— Продолжайте же! — настаивал Торн.

— В...—читал Дженнингс.—Е... Т...

Неожиданно колокольный звон оборвался. Священник выронил уголь из судорожно сжатых -пальцев, и голова его упала на спинку кресла. Измученные глаза уставились в небо, лицо было покрыто потом.

Все стояли в тишине, вглядываясь в слово, нацарапанное на столе.

— Червет?..—спросил Торн.

— Червет,—отозвался Дженнингс.

— Это по-итальянски?

Они обернулись к монаху, который тоже смотрел на сло­во, а потом к Спиллетто.

— Вам это слово о чем-нибудь говорит? — спросил Торн.

— Черветери,—ответил монах.—Я думаю, что это Чер- ветери.

— Что это? —спросил Дженнингс.

— Это старое кладбище. Этрусское. Кладбище ди Сан­танджело.

Тело священника снова задрожало, он застонал, пытаясь что-то сказать, но потом внезапно затих.

Торн и Дженнингс посмотрели на монаха, тот покачал головой и произнес с отвращением:

— Черветери — это сплошные развалины. Остатки гроб­ницы Течалка.

— Течалка? — переспросил Дженнингс.

— Этрусский дьяволобог. Они сами были почитателями дьявола. Место его захоронения считалось священным.

— Почему он написал его? —спросил Торн.

— Я не знаю.

— Где оно находится? — спросил Дженнингс.

— Там ничего нет, синьор, кроме могил и... одичавших собак.

— Где оно? — нетерпеливо переспросил Дженнингс.

— Ваш шофер должен знать. Километров пятьдесят к се­веру от Рима.

Гроза из Рима перенеслась за город, сильный дождь за­медлял их движение, особенно после того, как они свернули с главного шоссе на более старую дорогу, грязную и всю в рытвинах. Один раз машина застряла, въехав задним левым колесом в канаву, им всем пришлось выходить и толкать ее.

Приближалось утро, небо светлело. Дженнингс заморгал, пытаясь разглядеть, куда же они заехали. Постепенно до него дошло, что это уже Черветери. Перед ним возвышался же­лезный забор, а за ним на фоне светлеющего неба виднелись силуэты надгробий.

Дженнингс вернулся к машине, подошел к передней дверце, вынул ключ из зажигания, открыл багажник, отыскал свой аппарат и зарядил новую пленку. Взгляд его упал на же­лезный ломик, валявшийся в углу багажника среди промас­ленных тряпок. Дженнингс достал его, оглядел и заткнул за пояс, потом осторожно закрыл багажник и пошел в сторону ржавого железного забора. Земля была сырая, Дженнингс за­мерз и дрожал, двигаясь вдоль забора в поисках ворот. Но их не было. Проверив еще раз фотоаппарат, он влез с помощью дерева на забор, на секунду потерял равновесйе и порвал пальто, неудачно приземлившись с другой стороны. Попра­вив камеру и поднявшись, Дженнингс направился в глубь кладбища. Небо становилось все светлей, и теперь он мог разглядеть вокруг могилы и разбитые статуи. Они были сде­ланы довольно искусно, хотя и подверглись сильному разру­шению. Изуродованные каменные лица холодно и отрешен­но взирали на снующих внизу грызунов.

Несмотря на заморозки, Дженнингс почувствовал, что вспотел. Он нервно оглядывался, продолжая идти дальше, Дженнингса не покидало ощущение, что за ним наблюдают. Пустые глаза статуй, казалось, следили за ним, когда он про­ходил мимо. Дженнингс остановился, чтобы успокоиться, и посмотрел вверх. Прямо перед ним высилась огромная фи­гура идола, уставившегося на Дженнингса сверху вниз, лицо истукана застыло в гневе. У Дженнингса перехватило дыха­ние, выпученные глаза идола как будто требовали, чтобы он убирался отсюда. Заросший волосами лоб, мясистый нос, яростно открытый рот с толстыми губами. Дженнингс побо­рол в себе чувство страха, поднял аппарат и сделал три сним­ка со вспышкой, молнией осветившей каменное лицо идола...

Торн открыл глаза и обнаружил, что Дженнингс исчез. Он вышел из машины и разглядел перед собой кладбище, разбитые статуи были освещены первыми лучами солнца.

— Дженнингс?!.

Ответа не последовало. Торн подошел к забору и снова позвал Дженнингса. Вдали послышался звук. Торн схватился за скользкие прутья и с трудом перелез через забор.

—- Дженнингс?..

Звуки затихли. Торн искал Дженнингса в лабиринте по­луразрушенных статуй. Он медленно брел вперед. Ботинки хлюпали в *• грязи. Полуразрушенная скульптура горгульи вдруг выросла перед Торном, и ему стало не по себе. Кладби­щенская тишина давила. Все вокруг, казалось, внезапно засты­ло. То же ощущение Торн испытывал и раньше. Тогда, в Пирфорде, он заметил два сверкающих глаза, следящих за домом. Торн остановился, решив, что и на этот раз за ним могут следить. Он осмотрел статую и заметил рядом боль­шой крест, врытый в землю. Джереми замер. Откуда-то из-за куста послышался шум. Звук шагов быстро приближался. Торн бросился бежать, но ноги не слушались, и он остано­вился, как вкопанный, с расширившимися от ужаса глазами.

— Торн!

Это был Дженнингс. Задыхаясь, с диким взглядом, он прорвался сквозь кусты и быстро подошел к Торну, сжимая в руках железный ломик.

— Я нашел! — выпалил он.—Я нашел!

— Что нашел?

— Пошли! Пошли со мной!

Они двинулись вперед. Дженнингс легко прыгал через надгробья, Торн из последних сил пытался не отставать от него.

— Вот! Посмотри сюда! Это те самые!— воскликнул Дженнингс и остановился на пустой площадке около двух могил, вырытых рядом. В отличие от всех остальных эти мо­гилы были выкопаны сравнительно недавно, одна из них бы­ла обычных размеров, другая — маленькая. Надгробья выгля­дели скромно: на них упоминались только даты и имена.

— Видите число? — возбужденно спросил Дженнингс.— Шестое июня. Шестое июня! Четыре года назад. Мать и ребенок...

Торн медленно подошел к могилам и встал, глядя на хол­мики.

— Эти — единственно свежие на всем кладбище,—гордо заявил Дженнингс.—Другие настолько древние, что даже надписи не разберешь.

Торн не отвечал. Он встал на колени и стряхнул с камней присохшую грязь, чтобы прочитать надписи.

— ...Мария Аведичи Сантроа... Младенец Сантойя... Ин Морте э ин Нате Амплексаранур Генерационес.

— Что это значит?

— Латынь.

— Что там написано?

— ...В смерти... и рождении... поколения объединяются.

— Вот так находка!

Дженнингс опустился на колени рядом с Торном и уди­вленно обнаружил, что его товарищ плачет. Торн, склонив­ши голову, рыдал. Дженнингс подождал, пока тот успоко­ится.

— Вот он,—простонал Торн.—Теперь я знаю. Здесь по­хоронен мой ребенок.

— И возможно, женщина, родившая ребенка, которого вы сейчас воспитываете.

Торн посмотрел на Дженнингса.

— Мария Сантойя,— сказал Дженнингс, указывая на над­гробья.—Здесь мать и ребенок.

Торн покачал головой, пытаясь вникнуть в смысл слов.

— Послушай,—сказал Дженнингс.—Мы ведь требовали, чтобы Спиллетто рассказал, где мать. Вот мать. А это, воз­можно, ваш ребенок.

— Но почему здесь? Почему в таком месте?

— Я не знаю.

— Почему в этом ужасном месте?!

Дженнингс посмотрел на Торна. Он сам ничего не по­нимал.

— Есть только один способ узнать. Главное, мы нашли их, теперь можно разузнать и остальное.

Он поднял лом и воткнул его глубоко в землю. Лом во­шел по рукоятку и с глухим звуком остановился.

— Это не так сложно Они всего где-то на фут под землей.

Он разрыхлил ломиком землю, а потом взялся разгребать ее руками.

— Ты не хочешь мне помочь? — спросил он Торна, и тот без особого желания принялся помогать онемевшими от хо­лода пальцами.

Через полчаса, грязные, мокрые от пота, они очищали по­следний слой земли с бетонных плит. Закончив разгребать, Торн и Дженнингс уставились на гробовые плиты.

— Чувствуете запах? — спросил Дженнингс.

- Да.

— Наверное, все делалось в спешке, правила не соблюда­лись.

Торн не ответил, переживая страшные мучения.

— Какую сначала? — спросил Дженнингс.

— Может быть, не надо этого делать?

— Надо.

— Но это как-то не по-человечески.

— Если хотите, я позову шофера.

Торн стиснул зубы и покачал головой.

— Тогда начнем,—сказал Дженнингс.—Сначала боль­шую.

Дженнингс подсунул домкрат под плиту. Потом, исполь­зуя его в качестве рычага, отодвинул крышку гроба ровно на­столько, чтобы под нее можно было просунуть пальцы.

— Ну, давай, черт возьми! — закричал он, и Торн пришел на помощь. Руки его тряслись от напряжения, когда он вме­сте с Дженнингсом поднимал тяжелую крышку.

— Весит не меньше тонны!..—промычал Дженнингс. На­валившись на плиту всем телом, им удалось приподнять ее и удерживать, пока глаза изучали темную яму.

— Боже мой! — вырвалось у Дженнингса.

В гробу лежал труп шакала.

Личинки и насекомые облепили его со всех сторон, пол­зая по останкам плоти и шкуры, каким-то образом еще со­хранившейся на скелете.

Торн вздрогнул и отпрянул назад. Плита выскользнула из рук и с грохотом упала в склеп, разбившись на куски. Туча мух взмыла вверх. Дженнингс в ужасе кинулся к Торну, по­скользнулся в грязи и, схватив его, попытался увести подаль­ше от склепа.

— Нет!!!— заорал Торн.

— Пошли!

— Нет! — продолжал орать Торн.—ВТОРУЮ!

— Для чего? Мы видели все, что нам было нужно.

— Нет, другую,—в отчаянии простонал Торн.—Может, там тоже зверь!

— Ну и что?

— Тогда, может быть, мой ребенок где-нибудь живет!

Дженнингс остановился под обезумевшим взглядом Тор­на. Подняв лом, он просунул его под маленькую крышку. Торн подошел к нему, просунул пальцы под плиту. Через се­кунду она слетела, и лицо Торна исказилось от горя. В ма­леньком склепе лежали останки ребенка, его крошечный че­реп был разбит на кусочки.

— Голова... —всхлипывал Торн.

— ...Боже...

— Они убили его!

— Пошли отсюда.

— Они убили моего сына! — закричал Торн изо всех сил. Крышка упала, и оба посмотрели на нее в диком ужасе.

— Они убили его! —рыдал Торн.—Они убили моего сына!

Дженнингс поднял Торна на ноги и силой потащил его прочь. Но неожиданно он остановился, вздрогнув от страха.

— Торн, смотри.

Торн глянул туда, куда указывал Дженнинп и увидел впереди голову черной немецкой овчарки. У нее были близ­ко посаженные светящиеся глаза, из полуоткрытой пасти те­кла слюна. Где-то рядом послышался злобный рык. Торн и Дженнингс не двигались, зверь медленно вышел из-за ку­стов и наконец стал виден полностью. Он был тощий, весь в шрамах, на боку виднелась свежая рана. Соседние кусты за­шевелились, и показалась еще одна собачья морда, серая и изуродованная. Потом появилась еще, и еще одна, все клад­бище пришло в движение. Отовсюду возникали темные си­луэты, теперь их было не меньше десятка — бешеных голод­ных псов. С морд стекала слюна.

Дженнингс и Торн замерли на месте, боясь даже взгля­нуть друг на друга. Воющая стая держалась пока на рассто­янии.

— Они чуют... трупы...—прошептал Дженнингс.—Надо идти... назад.

Сдерживая дыхание, они начали медленно отступать, в тот же момент собаки двинулись на них, низко пригнув го­ловы и как бы выслеживая добычу. Торн споткнулся и не­вольно вскрикнул, Дженнингс тут же вцепился в него и, пы­таясь сохранить спокойствие, прошептал:

— Не бежать... им нужны... только трупы...

Но, миновав вскрытые могилы, собаки не останавлива­лись, следя глазами только за живыми людьми. Расстояние между людьми и собаками сокращалось, звери подходили все ближе. Торн оступился и ухватился за Дженнингса, обо­их колотила дрожь. Они продолжали отступать, спины их уперлись во что-то твердое. Вздрогнув, Торн оглянулся. Они стояли у подножия каменного идола, это была западня. Соба­ки окружили людей, перекрыв все доступы к побегу. На ка­кое-то мгновение и хищники, и их жертвы, стоящие в кругу оскаленных пастей, застыли. Солнце уже взошло и краснова­тым отблеском освещало надгробья. Собаки замерли, ожидая сигнала броситься вперед. Шли секунды, люди теснее и тес­нее прижимались друг к другу, собаки пригнулись, готовясь к прыжку.

Испустив боевой клич, Дженнингс замахнулся ломиком на вожака стаи, и собаки тут же кинулись на них. Дженнинг­са сбили с ног, звери подбирались к его шее. Репортер катал­ся по земле, ремни фотоаппарата крепко-крепко прилегали к его шее, а звери сновали рядом, пытаясь добраться до его плоти. Беспомощно отбиваясь от них, Дженнингс почувство­вал у подбородка камеру. Захрустели линзы в собачьих зубах, звери рвали ее, пытаясь отодрать от Дженнингса.

Торну удалось отбежать к забору, в этот момент огром­ная собака бросилась на него, и челюсти ее сомкнулись на его спине. Джереми упал на колени, и тут другие собаки кину­лись на него. Щелкали челюсти, брызгала слюна. Торн отби­вался, пытаясь подползти поближе к забору. Он сжался в ко­мок, чувствуя на себе яростные, жалящие укусы. На какую-то долю секунды ему удалось разглядеть Дженнингса, который катался по земле, и собак, пытавшихся в бешенстве добраться до его шеи. Торн не чувствовал боли, в нем кипело одно лишь страстное желание — убежать! Джереми встал на четве­реньки-собачьи клыки впивались ему в спину —и так про­должал подбираться к забору. Рука его нащупала что-то хо­лодное. Это был ломик, брошенный Дженнингсом. Он сжал его и ткнул назад, туда, где были звери. Раздался страшный визг, и он понял, что попал. Кровь хлынула ему на плечи, и, обернувшись, Торн увидел, что у одного пса выбит глаз. Это придало ему храбрости, он начал бить ломом направо и нале­во, и вскоре смог подняться на ноги.

Дженнингс откатился к дереву. Собаки разъяренно про­должали наскакивать на него, разрывая зубами ремни фото­аппарата. Во время схватки внезапно сработала вспышка, и звери в ужасе отскочили. Торн был уже на ногах и яростно размахивал ломом, отступая к заграждению. Дженнингс, пя­тясь, пробирался к забору, выставив перед собой вспышку, и всякий раз, когда собаки оказывались слишком близко, на­жимал на кнопку. В конце концов ему удалось добраться до забора.

Он быстро пошел к Торну, вспышкой сдерживая собак. Торн влез на забор и там, неудачно повернувшись, напоролся подмышкой на один из ржавых прутьев. Вскрикнув от боли, он дернулся, подался вперед и рухнул на землю с другой сто­роны забора. Дженнингс последовал за ним, время от време­ни нажимая на спуск вспышки, а потом, спрыгивая с забора, швырнул камеру в собак. Торн шатался. Дженнингс с трудом дотащил его до машины. Шофер, оцепенев от ужаса, смо­трел на них. Он попытался завести автомобиль, но ключей на месте не оказалось. Тогда он выскочил из машины, помог Дженнингсу усадить Торна на заднее сиденье. Дженнингс подбежал к багажнику, чтобы достать ключ зажигания, и тут его взгляд опять упал на собак. Они кидались на забор и вы­ли от злобы, одна из них пыталась перескочить заграждение и почти преодолела его, но один из прутьев проткнул ей гор­ло, кровь из раны хлынула фонтаном. Остальные собаки, по­чуяв кровь, бросились на нее и заживо разорвали на части

Машина рванула вперед. Захлопала незакрытая дверь, шо­фер со страхом смотрел в зеркальце на своих пассажиров. Их тела составляли в этот момент единое месиво из крови и лохмотьев. Тесно прижавшись друг к другу, Торн и Джен­нингс рыдали, как дети.

Глава одиннадцатая

Шофер такси подвез их к отделению неотложной помо­щи, вытащил из машины их багаж и уехал. Торн был на­столько потрясен случившимся, что на все вопросы отвечал Дженнингс. Он назвал выдуманные имена и изложил исто­рию, которая вполне удовлетворила больничные власти. Он рассказал, что они изрядно выпили и забрались в частные вла­дения, где висели предупредительные таблички об охране территории сторожевыми собаками. Это было в пригороде, но где именно, он не помнил, там был высокий железный за­бор, с которого свалился его приятель. Им обработали раны, сделали уколы против столбняка и велели вернуться через неделю на анализ крови, чтобы проверить, подействовало ли лекарство. Они переоделись и ушли, потом отыскали неболь­шую гостиницу и подписались вымышленными именами. Консьерж потребовал, чтобы они заплатили деньги вперед, и после этого выдал им ключ от комнаты.

Торн принялся тут же звонить по телефону и, пока Дженнингс метался по комнате, безуспешно пытался соеди­ниться с Катериной.

— Они могли бы убить тебя, но не убили,—испуганно говорил Дженнингс.—Они преследовали МЕНЯ, пытались добраться до моей шеи.

Торн поднял руку, умоляя Дженнингса замолчать, сквозь рубашку просвечивало темное кровавое пятно.

— Ты слышишь, что я тебе говорю, Торн?! Им нужна бы­ла моя шея!

— Это больница? Да, она в палате 4 А.

— Боже мой, если бы не моя камера...—-продолжал Дженнингс.

— Подожди, пожалуйста, у меня срочный звонок.

— Мы должны что-то делать, Торн. Слышишь?

Торн обернулся к Дженнингсу и вгляделся в раны на его шее.

— Найди мне город Меггидо,—тихо сказал он.

— Как, черт возьми, я его найду?

— Не знаю. Сходи в библиотеку.

— В библиотеку? Иисусе Христе!

— Алло? —сказал Торн в трубку.—Катерина?

Катерина, чувствуя озабоченность в голосе мужа, припод­нялась и села на больничной кровати. Она держала трубку здоровой рукой, другая, загипсованная, лежала неподвижно.

— С тобой все в порядке? — спросил Торн в отчаянии.

— Да. А с тобой?

— Да. Я просто хотел убедиться...

— Где ты?

— Я в Риме. В гостинице «Императоре».

— Что случилось?

— Ничего.

— Ты не болен?

— Нет, я боялся..

—Возвращайся, Джерри.

— Я не могу сейчас вернуться.

— Мне страшно.

— Тебе нечего бояться.

— Я звонила домой, но там никто не подходит.

Торн посмотрел на Дженнингса. Тот переодевал рубашку и собирался уходить.

— Джерри,—сказала Катерина.—Я думаю, мне лучше пойти домой.

— Оставайся на месте,—попросил Торн.

— Я волнуюсь за Дэмьена.

— И близко к дому не подходи, Катерина!

- Мне НАДО...

— Послушай меня, Катерина. Не подходи к дому!

Катерина замолчала, встревоженная его тоном.

— Если ты боишься за меня,—сказала она,—то не стоит. Я разговаривала с психиатром и начала кое-что понимать. Это не из-за Дэмьена, это все из-за меня самой.

— Катерина...

— Послушай меня. Я сейчас принимаю литиум. Это про­тив депрессии. И мне помогает. Я хочу домой. Я хочу, чтобы ты вернулся.—Она замолчала, голос ее вдруг охрип.—И я хочу, чтобы все было хорошо.

— Кто дал тебе это лекарство? — спросил Торн.

— Доктор Гриер.

— Оставайся в больнице, Катерина. Не уходи, пока я не вернусь.

— Я хочу домой, Джерри.

— Ради Бога...

— Я чувствую себя хорошо!

— Нет, не хорошо!

— Не беспокойся.

— Катерина.

— Я пойду домой, Джерри.

— Нет! Я вернусь.

— Когда?

— Утром.

— А вдруг дома что-то случилось? Я туда звонила...

— Да, дома ЧТО-ТО случилось, Катерина.

Она снова замолчала, от этих слов ее затрясло.

— Джерри? — спросила она тихо.—Что случилось?

— Не по телефону,—умоляюще произнес Торн.

— Что случилось? Что произошло у нас дома?

— Жди меня на месте. Не уходи из больницы. Я буду до­ма утром и все тебе объясню.

— Пожалуйста, не надо...

— Это не из-за ТЕБЯ, Катерина. С тобой все в порядке.

— Что ты говоришь?

Дженнингс взглянул на Торна и мрачно покачал головой.

— Джерри?

— Это не наш ребенок, Катерина. Дэмьен принадлежит не нам.

- Что?

— Не ходи домой,—предупредил Торн.—Жди меня.

Он повесил трубку, потрясенная Катерина сидела, не ше­велясь в тишине. Вдруг она почувствовала, что панический ужас отпускает ее. Лекарство действовало, и голова у нее бы­ла ясная. Катерина сняла трубку и набрала домашний номер. Ответа не было. Тогда она повернулась к селектору над кро­ватью и с усилием нажала кнопку.

— Да, мэм? — раздался голос.

— Мне нужно уйти из больницы. Я должна с кем-нибудь переговорить по этому поводу?

— Вы должны получить разрешение от врача.

— Найдите мне его, пожалуйста.

— Попробую.

Голос замолчал, и Катерина снова очутилась в полной ти­шине. Няня принесла обед, но у нее не было аппетита. На подносе стояло маленькое блюдечко с желе. Катерина слу­чайно дотронулась до него, оно показалось ей прохладным и подействовало успокаивающе, она медленно растерла его между пальцев.

За сотни миль от больницы, на кладбище Черветери все было спокойно, небо хмурилось, безмолвие прерывалось лишь тихим звуком, будто кто-то копал землю. У разрытых могил две собаки скребли землю, механически работая лапа­ми и заваливая открытые склепы. Земля мягко падала на останки шакала и ребенка. Позади, на железном заборе, без­жизненно висело изуродованное тело. Один из псов запроки­нул морду и издал низкий скорбный вой. Этот собачий стон зазвучал по всему кладбищу, постепенно набирая силу, и дру­гие звери присоединились к нему, пока все вокруг не напол­нилось их нестройным завывающим хором.

В палате Катерина снова протянула руку к селектору, в ее голосе звучало нетерпение.

— Кто-нибудь есть? —- спросила она.

— Вас слушают,—ответил голос.

— Я просила найти мне врача.

— Боюсь, что это невозможно. Он в операционной.

На лице Катерины отразилось раздражение.

— Вы не могли бы прийти сюда и помочь мне?

— Я пошлю кого-нибудь.

— Побыстрее, пожалуйста.

— Постараюсь.

Катерина с трудом встала с постели и подошла к шкафу, где сразу же отыскала свою одежду. Платье было с запахом и легко надевалось, но ночная рубашка была застегнута у шеи, и, взглянув на себя в зеркало, Катерина подумала, что с загипсованной рукой ей вряд ли удастся снять рубашку, сшитую из пурпурной газовой материи. Она потянула за пу­говицы, они расстегнулись сами собой, и Катерина, пытаясь снять рубашку через голову, совершенно запуталась в этой пурпурной ловушке. Она сражалась с газовой материей, все туже закручивая ее вокруг шеи, и чувствовала, как паника охватывает ее. Внезапно открылась дверь, и женщина вздох­нула с облегчением — наконец-то подоспела помощь.

— Эй,—произнесла Катерина, пытаясь разглядеть через тонкий пурпур, кто к ней вошел.

Но ответа не последовало.

— Здесь есть кто-нибудь?

И тут она застыла.

Перед ней стояла миссис Бэйлок. Ее лицо было сильно напудрено, на губах алой помадой была нарисована страшная улыбка. Катерина молча наблюдала, как миссис Бэйлок мед­ленно прошла мимо нее, распахнула окно и посмотрела вниз на улицу.

— Вы не могли бы помочь мне...—прошептала Катери­на.—По-моему... я немного запуталась.

Миссис Бэйлок только ухмыльнулась, от этой усмешки Катерина похолодела.

— Прекрасный день, Катерина,—сказала женщина.—Хо­роший денек для полета.

Она шагнула вперед, крепко схватив Катерину за ночную рубашку.

— Прошу вас,—взмолилась Катерина.

Их глаза встретились в последний раз.

— Вы такая красивая,—сказала миссис Бэйлок.—Пошли­те же нам воздушный поцелуй.

Она навалилась на Катерину и, придавив ее к подоконни­ку, мощными руками выпихнула в окно.

К приемному отделению подъехала машина скорой по­мощи с вращающейся красной лампочкой и гудящей сире­ной. В этот момент из окна седьмого этажа выпала женщина, лицо ее было закутано в пурпурный газ. Она падала очень долго, но никто не успел заметить ее, пока она не ударилась об крышу скорой помощи. Потом тело ее еще раз дернулось и успокоилось навсегда.

В ту же минуту на Черветерском кладбище наступила ти­шина. Могилы были засыпаны, и собаки убрались в кусты.

Торн ужасно устал и сразу же заснул. Его разбудил теле­фонный звонок. Было темно, Дженнингс еще не вернулся.

— Да?— сонным голосом ответил Торн.

Звонил доктор Беккер, тревожный голос выдавал его со­стояние.

— Я рад, что застал вас,—сказал он.—Название гостини­цы было записано на ночном столике у Катерины, но я с тру­дом разыскал...

— Что случилось?

— Катерина выбросилась из окна больницы.

— ...Что? —еле выговорил Торн.

— Она умерла, мистер Торн. Мы сделали все возмож­ное.

Комок застрял в горле у Торна, он не мог говорить.

— Мы не знаем точно, что произошло. Она хотела уйти из больницы, а потом мы нашли ее на улице.

— Она умерла?..—с трудом произнес Торн.

— Сразу же. У нее был разбит череп.

Торн застонал и прижал трубку к груди.

— Мистер Торн...

Но Торн уже повесил трубку, он плакал.

В полночь вернулся Дженнингс, его неуклюжая фигура была сгорблена от усталости. Он взглянул на Торна, лежаще­го на кровати.

— Торн?

— Да,—прошептал Торн.

— Я ходил в библиотеки, потом в автоклуб, а потом справился в Королевском Географическом Обществе.

Торн не ответил, и Дженнингс тяжело опустился на кро­вать. Он увидел, что кровавое пятно на рубашке Торна увели­чилось.

— Я выяснил насчет города Меггидо. Название взято от слова «Армаггедон». «Конец света».

— Где он? — безучастно спросил Торн.

— Боюсь, что это порядка пятидесяти футов под землей.

В пригороде Иерусалима. Там сейчас идут раскопки. По-мо­ему, от какого-то американского университета.

Ответа не последовало, Дженнингс лег и расслабился. Он выглядел очень усталым.

— Я хочу поехать туда,—шепотом сказал Торн.

Дженнингс кивнул и протяжно вздохнул.

— Если бы вспомнить имя старика...

— Бугенгаген.

— Бугенгаген?

— Да. И стихи я тоже вспомнил.

Дженнингс недоуменно взглянул на Торна.

— Имя человека, с которым вы должны были встретить­ся, Бугенгаген?

~ Да.

— Бугенгаген — это человек, изгоняющий из людей дья­вола, он жил в семнадцатом веке и упоминался в одной из наших книг.

— Именно это имя,—безучастно ответил Торн.— Я вспомнил все. Все, что он говорил.

— Аллилуйя! — выдохнул Дженнингс.

— «Когда еврей в Сион придет...—почти шепотом начал Торн.—И небеса пошлют комету... И Рим познает свой вос­ход... Мы больше не увидим света».

Дженнингс напряженно слушал его в темноте. Потом, за­вороженный безжизненным тоном Торна, он понял, что в нем что-то резко и бесповоротно изменилось.

— «Из Вечного Моря зверь тот восстанет...—продолжал Торн.—И войско придет, чтобы биться до смерти... Убьет брата брат и свой меч не оставит... Пока не умолкнет послед­нее сердце».

Он замолчал. Дженнингс переждал, пока стихнет сирена полицейской машины, проезжающей внизу, и подошел к окну.

— Что случилось? — спросил он.

— Катерина погибла,—безразлично ответил Торн.— И я хочу, чтобы ребенок тоже умер.

Они прислушивались к звукам на улице, так и не уснув до самого рассвета. В восемь часов Торн позвонил по номеру EI-AI и заказал билеты на дневной рейс в Израиль.

Торн часто путешествовал, но в Израиле никогда не был. Все его знания об этой стране сводились к новостям из газет, а также к его недавним поискам цитат из Библии. Он уди­вился, что Израиль оказался современным государством. Страна, существовавшая еще во времена фараонов, но родив­шаяся вновь только сейчас, в век асфальта и бетона, была по­хожа на огромный кусок штукатурки, брошенный посреди сухой пустыни. Это небо было когда-то свидетелем бегства евреев из Египта; теперь же его сплошь и рядом протыкали высотные здания и гостиницы.

Отовсюду доносился шум строек. Огромные краны насту­пали, словно механические слоны, перенося грузы в своих «хоботах». Город как будто стремился побыстрее разрастись во всех направлениях. Асфальт во многих местах был разбит, и дороги, выстроенные совсем недавно, но уже устаревшие, теперь заново перестраивались. Повсюду висели объявления, зазывающие на экскурсии по Священной Земле. У полиции тоже хватало работы: они проверяли чемоданы и сумки, вы­искивая потенциальных диверсантов.

Торна и Дженнингса задержали в аэропорту, их ссадины и синяки вызывали подозрение. Торн предъявил свой гра­жданский паспорт, чтобы скрыть принадлежность к амери­канской администрации.

На такси они добрались до гостиницы «Хилтон», потом в магазине мужской одежды купили себе легкие костюмы. Жара усиливалась. Пот проникал в рану Торна и вызывал сильную боль. Рана до сих пор кровоточила, и Дженнингс, за­метив это, предложил Торну обратиться к врачу. Но Торн го­рел единственным желанием — найти старика Бугенгагена.

Торн и Дженнингс направились в сторону рынка, спра­шивая всех подряд, слышал ли кто имя «Бугенгаген». Это имя никому ничего не говорило, и они продолжали поиски. Торн был на краю отчаяния; он еле передвигал ноги. Джен­нингс, напротив, был бодр и носился по городу, забегая в ма­газины, на фабрики, проверяя телефонные справочники, и даже один раз побывал в полиции.

— Возможно, он сменил фамилию,—со вздохом сказал Дженнингс на следующее утро, когда они с Торном уселись на лавочке в парке.—Может быть, теперь он Джордж Буген. Или Джим Гаген. Или Иззи Гагенберг.

Через день они переехали в Иерусалим и снял и там ком­нату в небольшой гостинице. Снова и снова продирались они сквозь толпы людей в поисках того, кто хотя бы раз слышал это странное имя. Но все было тщетно.

— Похоже, пора сдаваться,—сказал Дженнингс, выгля­дывая из окна гостиничной веранды.

В комнате было жарко, Торн, обливаясь потом, лежал на кровати.

— Если здесь всего один-единственный Бугенгаген, то у нас нет ни малейшего шанса его отыскать. А пока мы стоим перед фактом, что его вообще не существует.

Он прошел в комнату и стал искать сигареты.

— Черт побери, этот маленький священник все время кололся морфием, а мы все его слова принимаем на веру. Слава Богу, он не посоветовал тебе отправиться на Луну, ина­че бы мы уже отморозили себе задницы.

Он тяжело опустился на кровать и посмотрел на Торна.

— Я не понимаю, Торн. Еще несколько дней назад я был уверен в необходимости наших поисков, а теперь все это ка­жется мне безумием.

Торн кивнул и, сморщившись от боли, сел на кровати. Он снял бинт, и Дженнингс скривился, увидев открытую рану.

— Эта штуковина мне не нравится.

— Все нормально.

— Похоже, начинается заражение.

— Все нормально,—повторил Торн.

— Почему ты не хочешь, чтобы я нашел врача?

— Найди лучше старика,—огрызнулся Торн.—Он единственный, кого я хочу найти.

Дженнингс собрался ответить Торну, но его остановил тихий стук в дверь. Распахнув ее, он увидел нищего. Это был невысокий пожилой араб, голый до пояса. Араб улыбнулся, обнажив при этом золотой зуб, и чересчур вежливо раскла­нялся.

— Что вы хотите? — спросил Дженнингс.

— Это вы ищете старика?

Дженнингс и Торн быстро переглянулись.

— Какого старика? — осторожно спросил Дженнингс.

— Мне сказали на рынке, что вы ищете старика.

— Да, мы ищем одного человека.

— Я вас поведу к нему.

Торн с трудом поднялся и многозначительно посмотрел на Дженнингса.

— Быстрей-быстрей,— подгонял их араб.—Он говорит, что вы пришли как раз вовремя.

Они отправились пешком по переулкам Иерусалима. Шли быстро и молча. Маленький араб указывал им путь. Он был удивительно проворен для своего возраста. Торн и Дженнингс пытались не упустить его из виду, а он ловко нырял в кривые закоулки и подворотни. Араб улыбался, как Чеширский кот, когда Торн с Дженнингсом, задыхаясь, нако­нец-то догнали его. Очевидно, здесь был конец их путешест­вию, но перед ними высилась кирпичная стена. Дженнингс и Торн внезапно пришли к мысли, что их просто надули.

— Вниз,—сказал араб, приподнял решетку и жестом ука­зал, куда им лезть.

— Это еще что за чертовщина? — возмутился Дженнингс.

— Живо-живо.—И араб снова ухмыльнулся.

Торн и Дженнингс переглянулись и молча повиновались. Араб спустился вслед за ними. Внизу было темно, и араб за­жег факел. Он торопливо семенил впереди, увлекая их все глубже и глубже в подземелье. При слабом свете путешест­венники успели разглядеть скользкую лестницу из грубого камня. Рядом проходила канализационная система, и все во­круг было покрыто скользкими коричневатыми растениями, которые отвратительно пахли и мешали идти. Они спуска­лись медленно и осторожно, но когда ступени кончились, араб снова трусцой припустился вперед. Торн с Дженнинг­сом попытались бежать, но не могли при этом удержаться на скользких камнях. Араб удалялся, и его факел стал похож на крошечную светящуюся точку. Спутников окружал полу­мрак, туннель впереди сужался, и они с трудом умещались в узком проходе. Этот туннель походил на часть ирригацион­ной системы, и Дженнингс вдруг подумал, что они, возмож­но, как раз путешествуют по тем самым «сложным и запутан­ным системам каналов», о которых говорили археологи в пу­стыне. Они пробирались наугад, окруженные темнотой и камнями. Шаги гулко отдавались в напряженной тишине. Светящаяся точка факела исчезла окончательно и, замедлив шаг, они вдруг осознали свое одиночество, ощущая взаимное присутствие лишь по тяжелому дыханию.

— Дженнингс,—задыхаясь, произнес Торн.

— Я здесь.

— Я не вижу...

— Этот негодяй...

— Подожди меня.

— Нет смысла,—отрезал Дженнингс.—Мы уперлись в стену.

Торн двинулся вперед, дотронулся до Дженнингса и кос­нулся стены. Тупик. Араб исчез.

— Он не мог уйти другим путем,—пробормотал Джен­нингс.—Я уверен.

Он зажег спичку, и она осветила небольшое пространство вокруг них, похожее на склеп: каменный свод почти прида­вил их, влажные трещины кишели тараканами.

— Это что —сточная труба? — спросил Торн.

— Здесь сыро,—заметил Дженнингс.—Какого черта здесь сыро?

Спичка потухла, и они снова очутились в темноте.

— Это сухая пустыня. Откуда, черт побери, здесь вода?

— Наверное, где-то должен быть подземный источ­ник...—размышлял Торн.

— Или резервуары. Я не удивлюсь, если узнаю, что мы находимся рядом с водопроводом.

Торн не отвечал, он не мог справиться со своим ды­ханием.

— Пойдем,—выговорил он.

— Через стену?

— Назад. Давай выбираться отсюда.

Они возвращались на ощупь, скользя ладонями по влаж­ным каменным стенам. Путешественники еле передвигались в темноте, и каждый дюйм выматывал похлестче целой ми­ли. Внезапно рука Дженнингса повисла в воздухе: он ощутил пустое пространство.

— Торн?

Дженнингс взял Торна за руку и притянул поближе к се­бе. Рядом с ними под прямым углом к туннелю обнаружился проход. Очевидно, они не заметили его в темноте и проско­чили.

— Там внизу свет,—прошептал Торн.

— Наверное, это наш остроумный проводник.

Торн и Дженнингс медленно плелись по проходу. Через некоторое время он влился в пещеру, пол здесь был выложен булыжником, стены не доходили до потолка, а были по­хожи скорей на зазубрины. Они разглядели, что простран­ство впереди освещалось не одним факелом. Это был свет­лый каменный зал, в центре которого стояли два человека, наблюдавшие за ними и, очевидно, ожидавшие их появле­ния. Один из них был тот самый нищий араб. Его затушен­ный факел валялся поодаль. Вторым был пожилой человек, одетый в шорты цвета хаки и рубашку с короткими рукава­ми. Он был серьезен, лицо его выглядело изможденным, ру­башка, пропитанная потом, прилипала к телу. Позади стари­ка Торн и Дженнингс разглядели деревянный стол, на кото­ром валялись кипы бумаг и свитков.

Дженнингс и Торн вошли внутрь пещеры. Они стояли молча, щурясь от неожиданно яркого света. Зал освещался десятками висящих светильников, на стенах обозначились ту­склые контуры зданий, лестниц, впаянных, казалось, прямо в скалы. Под ногами была простая земля, но в некоторых ме­стах явно проглядывались фрагменты булыжной мостовой, свидетельствующие, что в древности здесь пролегала улица.

— Двести драхм,—сказал араб и протянул руку.

— Вы можете заплатить ему? —спросил человек в шор­тах и пожал плечами, как бы извиняясь.

— Вы...—Дженнингс запнулся, потому что старик утвер­дительно кивнул.—Вы... Бугенгаген?

- Да.

Дженнингс подозрительно взглянул на него.

— Бугенгаген — это человек, изгонявший дьявола и жив­ший в семнадцатом веке.

— Это было девять поколений назад.

— Но вы...

— Я последний,—снова перебил старик,—и самый из них неудачливый.

Он прошел за свой стол и с трудом сел за него. Свет от лампы озарил его лицо: оно было настолько бледным, что ка­залось прозрачным, сквозь кожу просвечивали вены.

— Что это за место? — спросил Торн.

— Джезриль, город Меггидо,— безучастно ответил тот.—Моя крепость, моя тюрьма. Здесь начиналось Христи­анство.

— Ваша тюрьма?..—спросил Торн.

— С точки зрения географии это и есть сердце Христи­анства. Поэтому, покуда я нахожусь здесь, ничто не может причинить мне вреда.

Он замолчал, ожидая, видимо, их реакции. На лицах Тор­на и Дженнингса отразилось крайнее удивление.

— Вы могли бы заплатить моему гонцу? — спросил ста­рик.

Торн сунул руку в карман и вынул оттуда несколько банк­нот. Араб взял деньги и тут же исчез, оставив их втроем. В комнате было холодно и сыро, Торн и Дженнингс, огляды­ваясь вокруг, дрожали.

— По этой деревенской площади,—продолжал Бугенга- ген,— когда-то маршировали Римские войска, а старики, сидя на каменных скамейках, судачили о рождении Христа. То, что они говорили, было записано здесь,—указал он рукой на стены,—в этом здании, очень тщательно, и собрано в книги, которые известны нам под названием Библии.

Дженнингс уставился на темную пещеру позади них, и Бугенгаген перехватил его взгляд.

— Здесь находится весь город. Тридцать пять километ­ров с севера на юг. Большая часть пока проходима. Там, на­верху, идут раскопки, и от этого случаются обвалы. Когда они сюда докопаются, здесь останутся одни обломки. Но это так похоже на человека, считающего, что все видимое дол­жно быть на поверхности.

Торн и Дженнингс стояли молча, пытаясь понять все уви­денное и услышанное здесь.

— А тот маленький священник,—спросил Бугенга­ген.—Он уже умер?

Торн повернулся к нему, с ужасом вспомнив о Тассоне.

— Да,—ответил он.

— Тогда садитесь, мистер Торн. Нам лучше сразу присту­пить к делу.

Торн не шевелился, старик перевел взгляд на Джен­нингса.

— Вы извините нас. Но это должен знать только мистер Торн.

— В этом деле мы с ним ВМЕСТЕ,—ответил Джен­нингс.

— Боюсь, что нет.

— Это я привез его сюда.

— Я уверен, что он благодарен вам за это.

— Торн?..

— Делай, как он говорит,—отрезал Торн.

Мышцы на лице Дженнингса напряглись от обиды.

— И где же, черт побери, мне его ждать?

— Возьмите одну лампу,—сказал Бугенгаген.

Дженнингсу пришлось повиноваться. Бросив злобный взгляд на Торна, он взял с полки лампу и направился в тем­ноту.

Последовала неловкая пауза, старик поднялся из-за стола и подождал, пока стихнут удаляющиеся шаги Дженнингса.

— Вы доверяете ему? —спросил Бугенгаген.

- Да.

— Не доверяйте никому.

Он повернулся и стал рыться в шкафу, вырубленном в скале, потом достал оттуда матерчатый сверток.

— А должен ли я доверять вам? — спросил Торн.

Старик вернулся к столу и развернул сверток. Там лежа­ло семь стилетов, холодно блеснувших на свету. Они были очень узкими, рукоятки были вырезаны из слоновой кости, каждая из них являла собой фигуру распятого Христа.

— Доверяйте вот им,—сказал он.—Только они могут спасти вас.

В пещерах стояла гробовая тишина. Дженнингс, пригнув­шись, пробирался вперед. Прямо над ним нависал неровный скалистый потолок. Дженнингс со страхом вглядывался в пространство, освещенное лампой, которую он нес в руках. Он видел стены зданий, заключенные в камни, замурованные в скалы скелеты, казалось, они вот-вот выступят из сточных каменных канав, которые когда-то окаймляли древнюю ули­цу. Дженнингс брел дальше, и коридор впереди начал су­жаться...

Огни в квадратной зале уже померкли, Торн с ужасом глядел на стол. Семь стилетов были разложены в форме креста.

— Это надо сделать на священной земле,—шептал ста­рик.—На церковной земле. А его кровью надо оросить Бо­жий алтарь.

Слова отчетливо слышались в тишине, но старик внима­тельно наблюдал за Торном, чтобы убедиться, правильно ли тот его понимает.

— Каждый нож нужно вонзать по рукоять. До ног Хри­ста на каждой ручке ножа... и так, чтобы они составили фигу­ру креста.

Узловатая рука протянулась вперед и с трудом выдернула нож, стоящий в середине.

—- Первый кинжал — самый важный. Он отнимает физи­ческую жизнь и образует центр креста. Следующие ножи от­нимают духовную жизнь, и втыкать их надо в таком по­рядке...

Он замолчал и опять взглянул на Торна.

— Вы должны быть безжалостны,—объяснил он.—Это не сын человека.

Торн попытался заговорить. Когда голос вернулся к нему, он был каким-то чужим, грубым и срывался, выдавая состо­яние Джереми.

— А вдруг вы ошибаетесь? — спросил он.—А вдруг он не...

— Ошибки быть не может.

— Должно быть какое-то доказательство...

— У него есть родимое пятно. Три шестерки.

У Торна перехватило дыхание.

— Нет,—прошептал он.

— Так сказано в Библии, этим знаком отмечены все апо­столы Сатаны.

— Но у него нет знака.

— Псалом Двенадцатый, стих шестой. «Имеющий разум число сосчитает Презренного Зверя, несущего смерть. Число с человеком всегда совпадает. Шесть сотен оно, шесть десят­ков и шесть».

— Я говорю вам, у него нет этого знака.

— Знак ДОЛЖЕН быть.

— Я КУПАЛ его. Я знаю каждый сантиметр его кожи.

— Его не видно на теле. Вы найдете знак под волосами. Ведь мальчик родился с пышными волосами, не так ли?

Торн вспомнил тот момент, когда впервые увидел ребен­ка. Он вспомнил свое удивление при виде густых и длинных волос.

— Сбрейте волосы,—посоветовал Бугенгаген.—И вы увидите под ними этот знак.

Торн закрыл глаза и уронил голову на руки.

— С самого начала вы должны исключить малейшее ко­лебание. Вы сомневаетесь в моих словах?

— Я не знаю,—вздохнув, ответил Торн.

Старик откинулся назад и посмотрел на него.

— Неродившийся ребенок был убит, как предсказано. Ваша жена погибла.

— Это ребенок!

— Вам нужны еще доказательства?

- Да.

— Тогда ждите их,—-сказал Бугенгаген.—Но знайте, что вам необходима вера. Иначе вы не справитесь. Если вы буде­те сомневаться, они одолеют вас.

— Они?

— Вы говорили, что в доме есть еще женщина. Служан­ка, которая ухаживает за ребенком...

— Миссис Бэйлок...

Старик кивнул головой, будто вспомнив что-то.

— Ее настоящее имя Баалок. Это регент дьявола. Она ко­стьми ляжет, чтобы не дать вам совершить необходимое.

Они замолчали. В пещере послышались шаги. Из темно­ты медленно появился Дженнингс, на лице у него было на­писано крайнее удивление.

— ...Тысячи скелетов...—прошептал он.

— Семь тысяч,—уточнил Бугенгаген.

— Что здесь случилось?

— Меггидо — место Армаггедона. Конец света.

Дженнингс шагнул вперед, его до сих пор трясло от уви­денного.

— Вы хотите сказать... Армаггедон уже был?

— О да,—ответил старик.—И будет еще много раз.

С этими словами он передал сверток с ножами Торну.

Торн попытался отказаться, но Бугенгаген буквально всу­чил ему пакет, и когда Торн вставал, их глаза встретились.

— Я жил очень долго,—сказал Бугенгаген срывающимся голосом.—И я молюсь, чтобы жизнь моя не оказалась на­прасной.

Торн последовал вслед за Дженнингсом в темноту, туда, откуда они пришли. Он лишь раз оглянулся, но комната уже исчезла. Огней не было видно, и все растаяло в темноте.

По Иерусалиму они шли молча. Торн крепко сжимал в руке сверток. Настроение у него было подавленное, он шел как автомат, не обращая ни на что внимания, глядя прямо пе­ред собой. Дженнингс задал ему несколько вопросов, но Торн не ответил. Они вошли в узкий переулок, где шло стро­ительство, и фотограф подошел к Торну вплотную, пытаясь перекричать шум работающих кранов.

— Послушай! Я только хочу узнать, что сказал старик. У меня ведь тоже есть на это право, так или нет?

Но Торн упрямо шел вперед, все ускоряя шаг, словно пы­таясь отделаться от попутчика.

— Торн! Я хочу знать, что он сказал?

Дженнингс кинулся вперед и схватил Торна за рукав.

— Эй! Я не посторонний наблюдатель! Ведь это Я НА­ШЕЛ его!

Торн остановился и взглянул Дженнингсу прямо в глаза.

— Да. Верно. Это ты нашел ВСЕХ НАС.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты уверяешь, что все это правда. Ты вбивал мне этот бред в голову!..

— Подожди минутку...

— Ты наснимал все эти фотографии!

— Погоди...

— Ты привез меня сюда!

— Что с тобой?

— А я даже не знаю, кто ТЫ на самом деле!

Торн вырвался из рук Дженнингса, но Дженнингс снова привлек его к себе.

— А теперь подожди минутку и выслушай, что я скажу.

— Я уже достаточно слушал.

— Я пытаюсь помочь!

— Хватит!

Они смотрели в упор друг на друга. Торна трясло от ярости.

— Подумать только, что я мог на самом деле поверить в это! ПОВЕРИТЬ!

— Торн...

— Этот твой старик всего-навсего очередной факир, тор­гующий дешевыми ножами!

— О чем ты говоришь?

Торн взмахнул свертком.

— Вот здесь НОЖИ! ОРУЖИЕ! Он хочет, чтобы я зако­лол его! Он считает, что должен я убить этого ребенка!

— Это не ребенок!

— Это ребенок!

— Ради Бога, какое еще доказательство...

— За кого ты меня принимаешь?

— Успокойся...

— Нет! — закричал Торн.—Я не буду этого делать! Я больше в этом не участвую! Убить ребенка? За КОГО же вы меня все принимаете?!

Торн в ярости размахнулся и далеко зашвырнул сверток. Тот ударился о стену дома и исчез. Дженнингс замолчал и повернулся, чтобы уйти, но Торн остановил его.

— Дженнингс...

— Сэр?

— Я не хочу больше вас видеть. Я больше в этом не участвую.

Стиснув зубы, Дженнингс быстро перешел улицу, пыта­ясь отыскать у стены ножи. Земля была усеяна мусором. В воздухе раздавался рев работающих кранов и машин. Дженнингс ногами разбрасывал мусор в надежде отыскать маленький сверток. Он заметил е о возле грязного ведра и наклонился, чтобы взять сверток ь руки, не обратив внима­ния на стрелу крана, двигавшуюся прямо над его головой. Она словно споткнулась на долю секунды, и от толчка из огромной оконной рамы вылетело стекло.

Стекло сработало с точностью гильотины.

Оно отсекло голову Дженнингса как раз по воротнику и разлетелось на миллион осколков.

Торн услышал звон, потом крики, увидел людей, бросив­шихся на ту улицу, где скрылся Дженнингс. Он пошел за ни­ми и протолкался сквозь толпу.

На земле лежало обезглавленное тело, кровь толчками вытекала из горла, как будто сердце еще продолжало рабо­тать. Женщина, стоящая на балконе прямо над ними, истери­чески хохотала и указывала вниз. В мусорном ведре лежала отрубленная голова и смотрела в небо невидящими глазами.

Пересилив себя, Торн прошел вперед и поднял сверток с ножами, который лежал около безжизненной руки Джен­нингса. Не видя ничего перед собой, он выбрался из пере­улка и побрел по направлению к гостинице.

Глава двенадцатая

Обратный перелет в Лондон занял восемь часов. Торн си­дел и тупо молчал — мозг его отказывался работать. Не было больше ни страха, ни горя, ни колебаний — только бездумное осознание того, что необходимо совершить.

В Лондонском аэропорту стюардесса вернула ему пакет с ножами, который был изъят у него при йосадке в целях безопасности. Она заметила, что они очень красивые, и спро­сила Торна, где ему удалось приобрести ножи. Он пробормо­тал что-то несвязное, запихнул их в карман пиджака и про­шел мимо. Было уже за полночь, аэропорт закрывался — это был последний рейс, разрешенный по стандартам допусти­мой видимости. Город погрузился в густой туман, и даже та­ксисты отказывались везти его в Пирфорд.

Торн почувствовал, что его обволакивает тоскливое оди­ночество.

Наконец он сел в такси, машина, казалось, зависла в тума­не. Это почему-то помогало Торну не думать о том, что ждет его впереди. Прошлое ушло навсегда, а предсказать будущее было невозможно. Был только настоящий момент, сиюми­нутность, которая длилась целую вечность. Машина въехала в Пирфорд. Торн вылез из такси и остановился, в оцепене­нии глядя на дом, где еще совсем недавно они так счастливо и безмятежно жили, и Торна начали одолевать видения про­шлых событий. Он видел в саду Катерину, играющую с Дэ- мьеном, смеющуюся Чессу, множество гостей на веранде. Внезапно видения оставили Джереми, и он почувствовал, как колотится его собственное сердце и пульсирует в жилах кровь.

Собрав все свое мужество, Торн двинулся к входной две­ри и ледяными руками вставил ключ в замочную скважину. Сзади донесся какой-то звук. Ему показалось, что кто-то вы­скочил из Пирфордского леса. У Джереми перехватило ды­хание; войдя в дом, он захлопнул дверь и немного постоял в темноте, прислушиваясь к звукам в доме. Миновав гости­ную, Торн добрался до кухни, открыл дверь в гараж, подо­шел к «мерседесу» и вставил ключ в замок зажигания. Бак был заполнен на четверть, этого бензина было вполне доста­точно, чтобы добраться до Лондона. Затем он вернулся назад в кухню, закрыл дверь и прислушался.

На кухне все было как прежде, будто хозяин вернулся до­мой после рабочего дня. На плите в термостате стоял горшо­чек с кашей на утро. Это потрясло Торна.

Подойдя к стойке, Джереми достал сверток и выложил содержимое перед собой. Все семь ножей были на месте. Разглядывая их сверху, Торн увидел в отточенных клинках свои глаза — холодные и решительные. Джереми снова завер­нул ножи и дрожащими руками засунул сверток в карман пальто.

Он вошел в кладовую и направился вверх по узкой дере­вянной лестнице.

Торн дошел до площадки, ведущей на второй этаж, и вступил в темный коридор. Смятение, овладевшее им пе­ред смертью Дженнингса, опять проникло в душу. Он мо­лился о том, чтобы Дэмьена не оказалось в детской, чтобы миссис Бэйлок успела увезти его из этого дома. Но Джереми уже слышал их дыхание, и его сердце сильно забилось от от­чаяния. Храп женщины заглушал легкое дыхание ребенка. Раньше у Торна часто возникало ощущение, что в этих ком­натах во время сна их жизни как бы объединялись. Он при­жался к стене и прислушался, затем быстро пошел в свою комнату и зажег свет.

Постель была разобрана, как будто его ждали. Он подо­шел к кровати и тяжело опустился на нее. Взгляд его упал на фотографию, стоящую в рамке на ночном столике. Какими молодыми и счастливыми выглядели Джереми и Катерина. Торн лег и почувствовал, что глаза его полны слез.

Внизу часы пробили два раза, Торн поднялся, прошел в ванную, включил свет и в ужасе отшатнулся. Тумбочка Ка­терины была перевернута, вся ее косметика была разбросана вокруг, как будто здесь происходила дикая оргия. Баночки с кремами и пудрой были раздавлены на полу, стены исчир­каны губной помадой, унитаз забит расческами и бигуди. Вся картина говорила о страшном гневе, и хотя Торн ничего не мог понять, он ясно видел, что гнев этот был направлен против Катерины. Устроить этот вертеп мог только взрослый человек: баночки раздавлены страшной силой, а следы губ­ной помады слишком высоко. Здесь орудовал сумасшедший. Но сумасшедший, переполненный чувством ненависти. Торн оцепенел и взглянул на свое отражение в разбитом зеркале. Черты лица заострились еще сильнее, стали жестче, Джере­ми нагнулся и открыл шкафчик. Он рылся в нем до тех пор, пока не отыскал электрическую бритву. Торн нажал на вы­ключатель, и бритва зажужжала в его руке. Когда он ее вы­ключил, ему вдруг опять показалось, что он услышал шум. Скрип половиц над головой. Торн замер и, затаив дыхание, прислушался. Звук больше не повторился.

На верхней губе Торна выступили капельки пота, он смахнул их дрожащей рукой, потом вышел из ванной и, скрипя половицами, направился в темный коридор. Спальня ребенка находилась за комнатой миссис Бэйлок, и, проходя мимо ее двери, Торн остановился. Дверь была приоткрыта, и Джереми увидел женщину. Она лежала на спине, одна ру­ка свесилась вниз, ногти были намазаны ярко-красным лаком, лицо миссис Бэйлок было снова размалевано, как у шлюхи. Она храпела, и ее громадный живот то поднимался, то опу­скался.

Дрожащими пальцами Торн прикрыл дверь и заставил се­бя идти дальше к спальне приемного сына. Дэмьен спал, ли­цо его было спокойным и невинным, и Торн отвел глаза, на­прягся, глубоко вздохнул и двинулся вперед, крепко сжимая бритву в руке; бритва зажужжала, и звук разлился по комна­те. Ребенок спал. Торн нагнулся, и руки у него задрожали. Он поднял жужжащую бритву, щелчком выдвинул из корпу­са приспособление для стрижки и коснулся шевелюры ре­бенка. Прядь волос упала рядом, и Торна передернуло: бе­лый скальп был похож на отвратительный шрам в гуще тем­ных волос. Он снова прижал бритву, и она пробежала по голове еще раз, оставляя за собой обнаженную кожу. Волосы мягко падали на подушку. Ребенок застонал во сне и зашеве­лился. Задыхаясь от страха и отчаяния, Торн заработал бри­твой еще быстрее; еще несколько прядей упало с головы, ве­ки ребенка затрепетали, он начал двигать головой, инстин­ктивно пытаясь увернуться. Дэмьен просыпался. Торн почув­ствовал прилив панического страха и начал прижимать его голову к подушке. Испуганный ребенок попробовал высвобо­диться, но Торн прижал его еще сильнее и застонал от на­пряжения, продолжая орудовать бритвой и состригая все больше и больше волос. Теперь Дэмьен вертелся и бился у него в руках, его приглушенный крик становился все отча­янней. Но Торн продолжал удерживать его. Почти весь че­реп мальчика был обнажен. Торн задыхался, пытаясь удер­жать ребенка, тельце которого дергалось и изгибалось,— мальчику тоже не хватало воздуха. И вдруг у Торна широко открылись глаза —он провел бритвой по затылку Дэмьена. Вот оно. Родимое пятно. Похоже на бугорок. Бритва вреза­лась в него, оно кровоточило, но тем не менее родинка от­четливо виднелась на фоне белой кожи. Шестерки! Три ше­стерки, расположенные в форме листка клевера, хвостиками соединялись в центре.

Торн отшатнулся. Мальчик плакал и задыхался, в ужасе глядя на отца. Его руки ощупывали бритую голову. Увидев свои ладони в крови, Дэмьен закричал. Он бросился к отцу и разрыдался. Торн оцепенел, заметив беспомощный страх в его глазах. Он расплакался сам, видя, как окровавленные ручки ребенка тянутся к нему, моля о помощи.

— Дэмьен!

В этот момент дверь позади него распахнулась, и в комна­ту ворвалась миссис Бэйлок. Ее красные губы были широко растянуты в яростном крике. Торн хотел схватить ребенка, но женщина отпихнула его, и он рухнул у двери. Дэмьен взвизгнул от страха и спрыгнул с кровати. Женщина навали­лась на Торна, а он пытался схватить ее за руки, которыми она старалась вцепиться ему в глаза и горло. Вес женщины был слишком велик для него, ее мясистые руки уже нащупа­ли его шею и начали сжиматься на горле так, что глаза полез­ли у него из орбит. Торн в исступлении вывернулся, но мис­сис Бэйлок успела вцепиться зубами в его руку. Совсем ря­дом с ними со столика упала лампа, Торн дотянулся до нее и изо всех сил ударил миссис Бэйлок по голове. Основание лампы раскололось, и женщина бессильно упала на бок. Торн ударил ее еще раз. Череп треснул, и кровь потекла по напудренным белым щекам. Торн вскочил на ноги, подошел шатаясь к стене, у которой стоял ребенок, с ужасом наблю­давший за происходящим, схватил его, вытолкнул из комна­ты, протащил по коридору к черному ходу и захлопнул за со­бой дверь. Дэмьен ухватился за дверную ручку, и Торн с си­лой вывернул ему руки. Тогда ребенок вцепился ногтями ему в лицо, и они чуть не скатились с лестницы вниз. Пытаясь со­хранить равновесие, мальчик схватил электропровод. Торн изо всех сил пытался разжать его руки, и тут их ударило током...

Очнувшись на полу в кладовой, Торн встал на четверень­ки и огляделся. Ребенок лежал рядом без чувств. Торн по­пробовал поднять его, но это ему не удалось. Он зашатался, свалился на бок и вдруг услышал скрип открываемой кухон­ной двери. Торн с трудом повернул голову. Перед ним сто­яла миссис Бэйлок. С ее головы струилась кровь. Она ухвати­ла Торна за пальто и повалила. В отчаянии он попытался удержаться за ящики шкафа, но они вывалились, их содер­жимое рассыпалось по полу. Женщина навалилась на него и тянула окровавленные руки к его горлу. Лицо миссис Бэй­лок было покрыто розовой кашей из пудры и крови. Рот был приоткрыт, она рычала от напряжения.

Торн задыхался. Он видел безумные глаза миссис Бэйлок и приближающееся страшное лицо; ее губы вот-вот должны были коснуться его губ. Вокруг на полу валялась кухонная утварь. Торн беспомощно шарил руками по полу. Вдруг он нащупал две вилки, зажал их в руках и с силой вонзил их миссис Бэйлок в виски. Она взвизгнула и отпрянула. Торн с трудом поднялся на ноги. Женщина с воем металась по комнате, тщетно пытаясь вытащить вилки, торчащие у нее из головы.

Торн кинулся в кладовую, поднял ребенка, который еще не пришел в себя, и рванулся через дверь кухни к гаражу. Дверца машины была открыта, но неожиданно рядом с собой он услышал грозное рычание. Черная фигура мелькнула в воздухе и сбила его с ног ударом в плечо. Торн повалился прямо в машину. Громадный пес яростно рвал его клыками за руку, стараясь вытащить из машины. Ребенок Лежал ря­дом—на сиденье. Свободной рукой Торн изо всех сил уда­рил собаку в морду. Закапала кровь, пес взвыл от боли, выпу­стил руку. Дверца захлопнулась.

Торн судорожно искал ключи, а снаружи бесился пес. Он прыгал на капот и с огромной силой бился о ветровое сте­кло. Стекло тревожно дребезжало. Дрожащей рукой Торн нащупал, наконец, ключи. Ребенок пошевелился и застонал, а пес все продолжал кидаться на стекло, которое уже дало трещину. Торн глянул вперед и застыл в ужасе. Он увидел миссис Бэйлок. Она была жива и, собрав остатки сил, ковыля­ла к машине, волоча огромную кувалду. Торн включил зажи­гание, и в тот момент, когда машина тронулась, миссис Бэй­лок швырнула кувалду, пробившую в ветровом стекле поря­дочную дыру. Тут же в отверстии показалась собачья голова. Пес щелкал зубами, из пасти текла слюна. Торн откинулся на спинку сиденья и сжался, а собачьи зубы клацали в несколь­ких дюймах от него. Одной рукой он достал из кармана паль­то стилет и изо всей силы вонзил его в собачью голову меж­ду близко посаженными глазами. Стилет ушел по самую ру­коятку. Пасть раскрылась, собака издала рык скорее львиный, чем собачий, рванулась назад, сползла с капота и заплясала на задних лапах. Предсмертный вой огласил гараж. Торн пере­ключил заднюю скорость и рванул машину. Миссис Бэйлок, шатаясь, стояла у окна и в ужасе размазывала по лицу крова­вую кашу.

— Моя крошка...—всхлипывала она.—Моя крошка...

Машина тронулась с места, женщина выскочила на доро­гу и в отчаянии пыталась преградить ей путь. Торн мог объ­ехать женщину, но не сделал этого. Стиснув зубы, он дал полный газ, на мгновение разглядев в свете фар ее отчаянное лицо. Машина врезалась в миссис Бэйлок, и она подлетела вверх. Джереми взглянул в зеркальце заднего обзора. Он увидел тело женщины — безжизненную громадную массу, за­стывшую на асфальте,—на лужайке в бледном свете луны ле­жал пес, дергаясь в предсмертных конвульсиях.

Торн снова дал полный ход и выехал на дорогу; обогнув каменный угол дома, машина понеслась в сторону шоссе. Ря­дом лежал ребенок, все еще находившийся без сознания. Торн выскочил на шоссе, ведущее в Лондон. Приближался рассвет, туман начал рассеиваться. Машина Торна неслась по пустому шоссе, и мотор гудел от нарастающей скорости.

Мальчик начал приходить в себя, пошевелился и застонал от боли. Торн переключил все внимание на дорогу, пытаясь не думать, что ребенок находится с ним рядом.

— Это не человеческий ребенок! — шептал он сквозь стиснутые зубы.—Это не человеческий ребенок!

Машина мчалась вперед, а мальчик, так и не очнувшийся окончательно, продолжал стонать.

Поворот на дорогу оказался слишком крутым, Торну не удалось справиться с машиной, его занесло, и Дэмьен свалил­ся на пол. Теперь они направлялись к Церкви Всех Святых. Торн уже видел впереди ее возвышающиеся шпили, но от резкого торможения мальчик пришел в себя и смотрел на Джереми испуганными глазами.

— Не смотри на меня...—прорычал Торн.

— Я ушибся...—заплакал ребенок.

— Не смотри на меня!

Ребенок послушно уставился в пол. Шины заскрипели; они уже подъезжали к церкви, когда Торн, взглянув наверх, поразился, как неожиданно потемнело над ними небо.Мрак сгустился, казалось, ночь возвратилась на землю. Почернев­ший небосвод стремительно спускался, и вот уже его проре­зали молнии, вонзившиеся в землю.

— Папа...—хныкал Дэмьен.

— Замолчи!

— Меня тошнит.

Ребенка начало рвать. Торн громко закричал, чтобы не слышать Дэмьена. Разразился жуткий ливень, ветер швырял уличный мусор прямо в лобовое стекло. Торн затормозил у церкви и распахнул дверцу. Вцепившись Дэмьену в ворот­ник пижамы, он протащил его через сиденье. Мальчик начал кричать и пинаться, сильно ударяя Торна ногами в живот, по­ка не отбросил его от автомобиля. Торн снова кинулся к ма­шине, схватил ребенка за ногу и вытащил его наружу. Дэ­мьен вывернулся и бросился бежать. Торн кинулся за ним, ухватил за пижаму и швырнул на асфальт. В небе прогремел гром, молния полоснула совсем рядом с машиной, а Дэмьен завертелся на земле, пытаясь выползти из рук Торна. Джере­ми навалился на ребенка, зажал его и крепко обхватил за грудь. Дэмьен продолжал пинаться и вопить, пока Торн во­лок его к церкви.

На противоположной стороне улицы распахнулось окно, и какой-то мужчина громко окликнул Торна, но Джереми пробирался сквозь сплошную дождевую завесу, ни на кого не обращая внимания. Лицо его было похоже на страшную ма­ску. Ветер бил Торна в лицо, валил с ног, и он еле-еле проди­рался вперед. Ребенок извивался в его руках, вцепился зуба­ми в шею, Торн кричал от боли, но продолжал идти. Сквозь гром послышался вой полицейской сирены, а высунувшийся мужчина отчаянно кричал Торну, чтобы тот отпустил ребен­ка. Но Джереми ничего не слышал, он приближался к поро­гу церкви. Ветер взревел, и Дэмьен вцепился руками Торну в лицо. Один палец попал в глаз, Джереми упал на колени и почти вслепую потащил ребенка к высоким ступенькам. Молния рванулась вниз и ударила совсем рядом, но Торн был уже на пороге и собирал последние силы, втаскивая ребенка по ступеням.

Дэмьен продолжал остервенело царапать ногтями лицо и молотить Торна ногами в живот. Нечеловеческим усилием удалось Джереми повалить ребенка, он сунул руку в карман и стал искать ножи. Дэмьен дико заорал и выбил пакет у не­го из рук. Стилеты рассыпались по ступенькам. Торн схватил один из них, пытаясь другой рукой удержать Дэмьена. Еще раз взвыла полицейская сирена и замолчала. Торн взмахнул стилетом.

— Стой! — С улицы донесся голос, и из дождя вынырну­ли двое полицейских. Один из них на ходу вытаскивал ре­вольвер из кобуры. Торн глянул на них, потом на ребенка и, закричав от ярости, стремительно опустил вниз руку со стилетом. Вскрик ребенка и пистолетный выстрел раздались одновременно.

Наступила тишина — полицейские словно окаменели. Торн застыл на ступеньках, тело ребенка распростерлось пе­ред ним. Потом распахнулись двери церкви, и оттуда вышел священник сквозь завесу дождя. Он в ужасе уставился на страшную неподвижную картину.

Глава тринадцатая

Сообщение о трагедии разнеслось по всему Лондону. Рас­сказ принимал причудливые формы, подробности противо­речили одна другой, и сорок восемь часов репортеры осажда­ли приемную в городской больнице, пытаясь разузнать у вра­чей, что же все-таки произошло. На следующее утро в одной из комнат собрались врачи, и, прежде чем они сделали за­явление, телекамеры уже назойливо жужжали. Специальный хирург Грут Шуур, прилетевший из южноафриканской боль­ницы, выступил с заключительным сообщением.

— Я хочу объяснить... что смерть наступила в восемь ча­сов тридцать минут утра. Мы сделали все, чтобы спасти его жизнь, но ранение не оставляло надежды на выздоровление.

Горестные вздохи пронеслись по толпе репортеров, и врач дождался, пока они стихнут.

— Больше сообщений не будет. Служба пройдет в Церк­ви Всех Святых. Затем тело будет перевезено в Соединенные Штаты для захоронения.

...В Нью-Йорке на катафалке, за которым выстроилась длинная очередь лимузинов, стояли рядом два гроба. Впере­ди на мотоцикле ехал полицейский. Когда похоронная про­цессия добралась до кладбища, там уже собралось много на­роду. Охрана из отдела безопасности сдерживала любопыт­ных, а официальная группа подошла к свежевырытым моги­лам. Священник в длинной белой рясе стоял у колонны с американским флагом. Зазвучала музыка, и гробы постави­ли перед священником. Рабочий проверял механизмы, с по­мощью которых гробы должны были опустить в могилы.

— Мы скорбим сегодня,—нараспев начал священник,— о безвременной кончине двоих из нас. В путешествие на­встречу вечности они взяли с собой и частицу наших душ. Да­вайте же скорбить не о них, нашедших свой покой, а о нас самих. Какой бы короткой ни была их жизнь, эта жизнь за­кончена, и мы должны быть им благодарны за то короткое время, которое они разделили с нами.

Мы говорим сегодня «прощай» сыну большого человека... который был рожден в богатстве и благополучии... имевше­му все земные радости, о которых только может мечтать че­ловек. Но на его примере мы видим, что одних земных благ недостаточно.

Снаружи, у ворот кладбища, толпились репортеры и щел­кали фотоаппаратами. Небольшая группа людей стояла по­одаль и обсуждала происшедшие события.

— Как все это дико, а?

— Ничего дикого. В первый раз, что ли, людей убивают на улице?

— А как тот парень, который видел их на лестнице? Тот самый, что вызвал полицию?

— Он был пьян. У него брали кровь на анализ и выясни­ли, что он изрядно принял.

— Не знаю,—отозвался третий.—Странно как-то... Что они могли делать у церкви в такой час?

— У посла умерла жена, возможно, они приходили мо­литься.

— Какой идиот будет совершать преступление на сту­пеньках церкви?

— Да полно таких. Поверь мне.

— Не понимаю,—вмешался третий.—Похоже, что от нас многое скрывают.

— Это не в первый раз.

— И не в последний.

Два гроба медленно опускались в могилы, и священник простер к небу руки. Среди скорбящих выделялась стоящая в стороне пара. Она была окружена телохранителями и пе­реодетыми полицейскими, которые тайком осматривали тол­пу. Статный мужчина имел величественный вид, рядом с ним стояла женщина в черном и держала за руку четырех­летнего мальчика. Его вторая рука была забинтована и висела У груди.

— Провожая Джереми и Катерину Торн в мир вечного покоя,—продолжал священник,—мы обращаем свой взор к их ребенку, Дэмьену, последнему из живых в этой великой семье. Ребенок сейчас переходит в другую семью. Пусть он процветает в любви, которую получит от своих новых роди­телей, пусть он примет наследство отца и станет вождем все­го человечества.

Дэмьен стоял рядом и наблюдал, как опускают гробы. Он вцепился в руку женщины.

— И наконец, пусть тебе, Дэмьен Торн,—выразительно простирая к небу руки, говорил священник,—Бог дарует свое благословение и милость... пусть дарует Христос тебе свою вечную любовь.

Из глубин безоблачного неба послышался отдаленный ро­кот грома, и толпа начала понемногу расходиться. Новые ро­дители Дэмьена терпеливо ждали, пока все разойдутся, по­том подошли к могилам, и ребенок склонился над ними, шепча молитву. Люди оглянулись и застыли на месте. Мно­гие из них разрыдались. Наконец, ребенок поднялся и мед­ленно отошел со своими приемными родителями от могил. Телохранители окружили их со всех сторон и проводили до президентского лимузина.

Четверо полицейских на мотоциклах сопровождали авто­мобиль сквозь толпу репортеров, снимавших ребенка. Дэ­мьен сидел на заднем сиденье лимузина и пристально глядел на них сквозь заднее стекло. Однако все фотографии оказа­лись испорченными. На них явно выделялось пятно, видимо, эмульсионный брак на пленке. Пятно своими размытыми контурами напоминало дымку.

Эта дымка неумолимо зависала над президентским лиму­зином.

ЖОЗЕФ ХОВАРД Дэмьен

ПРОЛОГ Семь лет назад

Карл Бугенгаген, всемирно известный археолог, нервни­чал. Он, как крот, ход за ходом буравил сейчас землю. Но волновался Бугенгаген совсем не потому, что забрался так глубоко. Напротив, ему нравилось здесь. Прохлада и сумрак будоражили приятные воспоминания. Стояла гробовая ти­шина.

Внезапно археолог услышал какие-то шорохи. Бугенгаген был не из пугливых. Ему давно уже перевалило за пятьдесят, но Карл по-прежнему оставался в форме: рослый и крепкий, литая шея и мускулистые плечи были точь-в-точь как у древ­негреческих атлетов. Поседевшие волосы и борода вкупе с пронзительным и загадочным взглядом придавали ученому сходство с каким-то ветхозаветным пророком. Отчасти это внешнее сходство являлось истинным. Ибо Бугенгаген искал здесь, в недрах израильской земли, доказательства существо­вания Дьявола.

Услышав шорох, Бугенгаген вздрогнул. Каждой клеточ­кой он ощутил угрозу со стороны своего могущественного противника. Археолог уже давно предчувствовал, что станет очередной жертвой в кровавом списке несчастных, пытав­шихся предупредить мир о страшной опасности. Более того, у Дьявола была и особая причина избавиться от Бугенгагена, ведь ученый уже пытался убить ЕГО.

Сам археолог не нуждался ни в каких доказательствах. Все его подозрения оказались сущей правдой. Жуткой прав­дой. Но ему необходимо было убедить в ней своего помощ­ника Майкла Моргана — только так можно было сохранить эти страшные сведения. Бугенгаген слишком ясно отдавал се­бе отчет в том, что, покусившись на жизнь Антихриста, он не сможет избежать мести Дьявола.

Накануне они с Морганом сидели в уютном прибрежном кафе и наблюдали, как под их ногами на прохладном плиточ­ном полу удлиняются тени.

Поначалу Морган не поверил Бугенгагену. Карл прекрас­но понимал, что здесь необходимы только факты. И сейчас, в этом калейдоскопе ярчайших средиземноморских красок, когда солнце, заваливающееся за синюю водную гладь, дроби­ло ее на огненно-рыжие осколки, а белоснежные каменные стены древнего израильского города Эйкра, отражая, струили мягкий закатный свет, Бугенгагену пришла вдруг мысль, не сошел ли он просто с ума.

Но следом за этой внезапно мелькнувшей мыслью он услышал в своем мозгу голос, убедивший археолога в том, что, находясь в здравом уме, он осенен свыше знанием, и от­ветственность за это знание камнем лежала на его плечах.

Бугенгаген лез из кожи вон, пытаясь убедить скептически настроенного Моргана в правдивости своего рассказа. Но ес­ли Майкл всего-навсего сомневался, то уж его очарователь­ная подружка всем своим видом показывала, что не верит ни одному слову археолога. Бугенгагена вообще раздражало ее присутствие, но он нисколько не удивился, заметив рядом со своим помощником женщину; он просто разозлился.

Ее звали Джоан Харт. Броская особа с сияющими глазами и каштановыми волосами. Если бы Бугенгаген был помоло­же, такая фемина вполне могла бы сразить его наповал. Но во времена его молодости женщин, похожих на Джоан Харт, просто не существовало. Джоан была фоторепортером, о чем при первой же возможности сообщала каждому встречному. Мимолетное знакомство скреплялось в довершение всего крепким рукопожатием и профессиональной улыбкой. Неиз­гладимое впечатление на собеседника производила и манера Джоан одеваться. Ее костюм от лондонского портного, сши­тый, вероятно, по сногсшибательной цене, напоминал о вре­менах Хемингуэя. Бижутерию она предпочитала огромных размеров; кроме нее, на шее у Джоан всегда болталась пара фотоаппаратов «Никон». Она беспрестанно курила и ни на минуту не закрывала рта.

Нельзя сказать, что в Эйкру журналистку привела ее про­фессиональная неуемность. Нет, Джоан находилась в этом городе потому, что здесь был Майкл Морган. Он являлся сей­час для Джоан средоточием всей ее жизни. Хотя, если честно признаться, все, чем жила и дышала эта молодая прелестная женщина, было Майклу глубоко безразлично.

Джоан, только что прилетевшая из Лондона, уже встреча­ла где-то заголовок газеты, которую Бугенгаген сейчас так упорно совал Моргану: «Похороны американского посла и его жены». Майкл тоже не впервые видел эту газетную строку, заголовок совершенно не привлекал его внимания.

— Да,—произнес он с хорошо сыгранной, вежливой за­интересованностью в голосе, свойственной только представи­телям высшего света Англии,—весьма любопытно.

Бугенгаген, ни на йоту не задетый этим тоном, показал Майклу еще одну газету — на этот раз американскую — с заго­ловком: «Президент и его жена успокаивают осиротевшего сына посла».

Бугенгаген ткнул толстым пальцем в фотографию шести­летнего мальчика с черной повязкой на рукаве. Лицо мальчи­ка было прекрасно и лучезарно, подобно ликам херувимов с полотен эпохи Возрождения или фресок на потолках высо­ких церковных куполов.

— Вы его узнаете? — спросил Бугенгаген.

Морган снова взглянул на фотографию, на этот раз более пристально.

— Нет,—твердо заявил он.

На Бугенгагена — единственного живого свидетеля разыг­равшейся трагедии — мало-помалу обрушивалась страшная усталость.

— Вы что. еще не видели стену Игаэля? — резко вскинул­ся он.

— Ее ведь обнаружили только на прошлой неделе, Карл,—пытался было оправдаться Морган, но Бугенгаген тут же перебил его.

Археолог понимал, что единственным выходом из созда­вшегося положения было бы раз и навсегда объясниться с Морганом, как бы дико сейчас ни звучали доводы ученого. ВРЕМЕНИ ОСТАВАЛОСЬ В ОБРЕЗ. Бугенгаген снова ткнул пальцем в фотографию и отчетливо произнес: «На стене Ига­эля я уже видел его лицо! Этот мальчик, этот «Дэмьен Торн» — Антихрист!»

Морган приподнял брови в знак протеста.

— Карл, — начал он, но ученый снова перебил его.

— Ты должен верить мне!

Морган вдруг перестал улыбаться. Напряжение, сковав­шее лицо Бугенгагена, по-настоящему встревожило Майкла. Ведь перед ним сидел не выживший из ума старик, человек с застывшим от волнения лицом был его учителем; всем, что знал и умел Морган, он был обязан Бугенгагену.

— Карл,—мягко произнес Майкл,—я ведь не религиоз­ный фанатик. Я —археолог.

Бугенгаген никак не отреагировал на это. «И где бы вы ни УСЛЫШАЛИ, что он идет...» Дальше Карл никак не мог вспомнить. Он не спал уже несколько ночей подряд и чудо­вищно устал. К тому же память начала подводить ученого.

Морган покачал головой и обратился к Бугенгагену:

— А где факты, Карл?

— Неделю назад,—произнес Бугенгаген,—отец Дэмьена пытался убить мальчика. На алтаре лондонской церкви Всех Святых. Посол стремился вонзить кинжал в сердце ребенка.

Джоан в ужасе содрогнулась. Морган, потянувшись за своим стаканом, еще раз пробежал глазами газетные заго­ловки.

— Похоже, репортерам не все удалось пронюхать,—про­должал Бугенгаген. Он глубоко вздохнул, затем произ­нес: — Эти кинжалы послу вручил я. Мой друг, отец Джеймс, находился тогда в церкви, он видел все собственными глаза­ми. Святой отец позвонил мне и рассказал о происшедшей трагедии. Он узнал древние кинжалы и убедил полицейских, чтобы они их мне вернули.

За столиком воцарилось молчание. Морган замер со ста­каном в руке и уставился на своего друга. Джоан также не сводила с Бугенгагена широко раскрытых глаз. Не давая им опомниться, ученый яростно, почти скороговоркой, продол­жил:

— Американского посла звали Роберт Торн. Его новоро­жденный сын погиб в римском госпитале. И Торн, уступив мольбам какого-то священника, усыновил другого младенца. На самом деле этот священник оказался Апостолом Зверя. Торн убедил свою жену, что тайно усыновленный им ма­лыш их собственный ребенок. Торны всем сердцем полю­били ребенка, он рос и воспитывался в Лондоне, а супруги даже не подозревали, что рожден мальчик самкой шакала! Вскоре ребенок начал убирать со своей дороги всех, кто ка­ким-то образом догадывался о его подлинной сути. Вот тогда Торн пришел ко мне за помощью. С первых же слов его рас­сказа я понял, что говорит он чистую правду, ведь мне давно являлись знамения, будто я скоро вообще останусь в одино­честве: один на один с этим Зверем. Я отдал тогда Торну семь древних кинжалов, это единственное оружие против Дьявола, ими надо пронзить Его тело. К тому времени жена Торна была уже мертва, впрочем, как и двое других несчаст­ных, узнавших правду! — Бугенгаген покачал головой.—По­лицейские застрелили Торна до того, как он успел вонзить кинжалы в тело сына Дьявола. Они решили, что посол сошел с ума после смерти жены!—Бугенгаген снова замолчал и кивком указал на газетную фотографию. Все, чего он хотел от Моргана, заключалось в том, чтобы тот поверил ему, осоз­нал страшную опасность и начал, наконец, действовать.—Ре­бенок все еще жив!

Последовало долгое молчание, затем Морган спросил:

— Где он теперь?

— В Америке. Живет со своим дядей — братом покойно­го Торна. И как написано: «Там его власть распространится, он будет разрушать и будет процветать, орудием в его руках будут и святые, и сильные мира сего».

— О, Майкл, немедленно отправляемся в Амери­ку! — воскликнула Джоан Харт, репортер до мозга костей.

— Да замолчи ты! — оборвал ее Майкл. То, что сообщил Бугенгаген, выходило за рамки сенсационной новости.

Бугенгаген тем временем наклонился к своей ноге и вы­тащил из ботинка чудесно сшитый кожаный мешочек с па­рой кармашков и Бог весть каким количеством всяких ре­мешков и кнопок. Когда археолог положил его на стол, что-то внутри мешочка звякнуло.

— Ты должен передать это новым родителям мальчи­ка,—заявил Бугенгаген.—Тут —кинжалы и письмо, которое им все объяснит.

Морган никак не мог понять, чего добивается от него Бу­генгаген. Одно дело — услышать эту фантастическую исто­рию, пусть даже поверить в нее, и совсем другое — принять участие во всей этой заварухе.

— Извини, Карл,—засомневался Майкл, покачивая голо­вой.—Ты же не можешь ожидать от меня просто...

— Их необходимо предупредить! — резко перебил его Бугенгаген.

Посетители за соседними столиками стали на них огля­дываться. Археолог перешел на хриплый шепот.

— Я уже стар и слишком болен. Я не могу сделать этого сам. И поскольку я — единственный, кто знает правду, я дол­жен...—Очевидно, ужас от осознания этой мысли настолько сковал Бугенгагена, что он не в силах был закончить фразу вслух.

— Должен что? —пытал его Морган.

Ученый уставился на стакан:

— ...оставаться в безопасности.

Морган грустно покачал головой.

— Мой дорогой друг, у меня ведь определенная репута­ция.

Бугенгаген ожесточенно прервал его:

— Именно поэтому это и должен сделать ты! Тебе они поверят!

Майклу подобное заявление совершенно не льстило. Его по-настоящему начинало беспокоить лихорадочное состояние Бугенгагена. К тому же он просто не рассматривал просьбу учителя всерьез.

— Но, Карл, меня же в определенном, смысле сочтут за соучастника...

Бугенгаген поднялся из-за стола. Лучи заходящего солнца пронизывали белоснежную библейскую бороду ученого, строгость и отрешенность черт делали его лицо похожим на лик святого.

— Пошли к стене Игаэля,—скомандовал Бугенгаген.

Это был приказ, и Морган почувствовал, что не смеет ослушаться. Сопротивление на сей раз было невозможно.

— Ну и что дальше? — произнес он, хотя знал, что все уже решено.

— Пошли,—повторил Бугенгаген и, повернувшись, заша­гал в сторону своего джипа.

— Можно, я пойду с вами? — спросила Джоан, пытаясь пустить в ход свою самую обольстительную улыбку.

Морган отрицательно покачал головой:

— Почему бы тебе не подождать в отеле? Это не займет много времени.—Он наклонился к Джоан и поцеловал ее. Затем поднялся.

— Ладно,—улыбнулась женщина, притворно взды­хая.—Но предупреждаю — долго ждать я не собираюсь.

Майкл засмеялся и, послав ей на прощание воздушный поцелуй, исчез за углом. Это было их последнее свидание. Джоан Харт потребовалась вечность, чтобы примириться с этим, и еще целая уйма времени для того, чтобы осознать истинную причину.

Древний замок Бельвуар, окруженный стеной, располо­жился на самой границе Сибуланской долины, недалеко от города Эйкры. Он стоял здесь с двенадцатого века, с тех са­мых пор, когда крестоносцы явились сюда из Европы, дабы отвоевать Святую Землю у мусульман. Они построили замок в память о Христе. И именно в подземельях замка Бельвуар Бугенгаген нашел необходимое доказательство — Антихрист обитает среди людей СЕЙЧАС.

Отдаленный рокот мотора заставил длинношерстных овец, пасшихся у древних стен замка, приподнять головы. За­нимался рассвет, красное солнце живым шаром зависло над долиной, разбрасывая вокруг длинные разноцветные тени. Когда джип неожиданно вынырнул из-за ближайшего холма и начал спускаться в их сторону, овцы, заметавшись, спешно разбежались; вразнобой зазвенели колокольчики, будто при­зывая непрошеных гостей к молитве.

Джип, приблизившись к стене замка, остановился. Из ма­шины выбрались Бугенгаген и Морган. Раннее утро было прохладным, но это, похоже, заметил только Майкл. Буген­гаген судорожно рылся в багажнике, выискивая среди авто­мобильного хлама еще одну шахтерскую каску. Там, куда они направлялись, им ОБОИМ нужны были каски. Внизу было так темно, что света одной лампы недоставало, а опасность обвала была слишком велика.

Ни Бугенгаген, ни Морган не заметили в суете детали. На стене, в самой ее высокой точке, сидел огромный ворон и на­блюдал за ними. В его глазах застыла ненависть.

Мужчины пересекли просторный и сумрачный банкет­ный зал, окруженный шестью пятидесятифутовыми колонна­ми. С потолка, головами вниз, свисали спящие летучие мы­ши. Старик прижал кожаный мешочек к своей груди, будто боялся хоть на секунду расстаться с ним. Мужчины включили фонари на касках и начали осторожно спускаться по истер­шимся ступеням в подземные переходы.

Совсем недавно здесь уже побывали археологи. Плиты были сложены там, где производились самые последние рас­копки, кругом было грязно, на каждом шагу встречались ямы. Все было свалено в одну кучу: и современное оборудо­вание, и древние раскопки — все это было накрыто пластико­вой пленкой и лежало вдоль стены.

Вдруг Морган увидел нечто, заставившее его похолодеть. Сердце его судорожно забилось, готовое выпрыгнуть из гру­ди. Майкл чуть не задохнулся, разглядев на каменной стене гравюру, и отвратительную, и прекрасную одновременно. На ней была изображена женщина, восседающая на багряном Звере. Семь отвратительных и уродливых голов было у Зверя и десять ужасных рогов; весь он был испещрен словами на древних языках, таких древних, что не говорили на них, на­верное, целую вечность.

— «Вавилонская блудница»,—прочел вслух заворожен­ный Морган.

Ужасное имя эхом отозвалось в подземелье. Майкл отвел глаза от гравюры и заметил, что Бугенгаген, вскарабкавшись наверх, скрылся в стенном проеме. Морган невольно вздрог­нул и последовал за своим учителем. Перспектива остаться в темноте один на один с «Вавилонской блудницей» ужаснула Майкла. И он очутился в следующем зале.

Она была там. Стена Игаэля. Свет от фонаря на каске Бу­генгагена выхватил из мрака гениальную картину художника, сошедшего в дальнейшем с ума. На них смотрело жуткое, зыбкое и вечно изменчивое лицо Сатаны.

Самый крупный фрагмент картины вызвал ужас: Сатана в пору своей зрелости. Он был уже почти сброшен в Хаос. Дьявол цеплялся за край пропасти, мускулистые руки и ноги напряглись в последнем усилии, а огромная летучая мышь распростерла над ним свои крылья, пытаясь защитить своего господина. Лицо Сатаны было повернуто в сторону и неясно очерчено.

На втором фрагменте была изображена голова. Вместо волос из скальпа выползали извивающиеся змеи с острыми языками. Голова эта также не имела четкого рисунка лица.

Но был здесь еще один портрет, самый незначительный по размеру — Сатана в детстве. Лицо выписано с потряса­ющей четкостью. Оно было прекрасно, подобно ликам херу­вимов эпохи Возрождения.

Это было лицо Дэмьена Торна.

— Ну что, убедит тебя этот портрет? — проговорил Бу­генгаген.

Но Моргану уже не нужны были никакие доказательства. Зачарованный, он медленно двинулся к стене, притягива­емый все ближе и ближе портретом. И вдруг в туннеле раз­дался звук, напоминающий щелканье кнута. Сразу вслед за ним послышался грохот. Морган споткнулся и шагнул в сто­рону Бугенгагена. Оба застыли на месте. Секунды растягива­лись до бесконечности.

Внезапно потолок туннеля перед ними подался и стал ру­шиться, поднимая столбы пыли. Пыль клубилась, и Морган стал задыхаться. Бугенгаген оставался спокойным. Откашляв­шись, Майкл обратился к археологу:

— Здесь есть еще выход?

Бугенгаген отрицательно покачал головой и тотчас почув­ствовал, как его охватывает дикий страх. Ученый осознал причину происходящего и в тот же момент понял, что они уже ничего не смогут сделать.

Снова раздался грохот и скрежет. Потолок позади них рухнул. Проход в туннеле составлял теперь не более пяти футов шириной, туннель становился их могилой.

Морган в ужасе взглянул на Бугенгагена. Старик закрыл глаза, смирившись со своей участью. Он был готов к смерти.

И вдруг послышался новый звук. Поначалу Морган не по­нял, откуда он доносился, но потом заметил тоненькую струйку песка, просачивающегося из крохотного отверстия в потолке. Тут же образовалось второе отверстие. Через мгновение их было уже четыре. Потом двенадцать. Вскоре пошел настоящий песочный дождь. Песок попадал в глаза, за­бивался в рот; песочная куча у ног археологов росла и росла.

Тут и Морган ясно осознал приближение смерти. Он окинул взглядом туннель: внизу, под его ногами, покоилась «Вавилонская блудница». Ее уже почти засыпало песком. В диком и бессмысленном порыве Майкл принялся разгре­бать песок, разбрасывая его в разные стороны. Через несколь­ко минут пальцы начали кровоточить, и Морган заплакал.

— Антихрист здесь! — прокричал Бугенгаген сквозь шум струящегося песка.—Вручи свою душу Господу!

В ответ снаружи раздался грохот, стены и колонны заша­тались и стали оседать. Глубоко под ними послышался могу­чий гул. Морган, всхлипывая, продолжал расшвыривать пе­сок, пытался освободить от него стену, чтобы докопаться до лаза. Но уровень песка поднялся уже до его пояса и продол­жал стремительно расти.

Глаза Бугенгагена были закрыты. Он молился: «И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и го­ворил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя.—Старик замолчал, затем снова заговорил: —Благослови нас, Иисус Христос, и прости нам...»

Песок достиг их подбородков. Морган что-то невнятно ^бормотал. Бугенгаген же продолжал: «...и покажется, что си­лы зла одолеют нас и возьмут верх, но ДОБРО победит. Ибо сказано в Апокалипсисе: ...и не войдет в него ничто не­чистое и никто преданный мерзости и лжи, ...а ночи там не будет... ибо слава Божия осветила его и светильник его —Аг­нец...»

Песок поднялся до губ, вот он уже засыпал нос, глаза, а когда накрыл их каски, свет от фонарей мгновенно погас. Тьма поглотила пространство. И пришла смерть.

Последний, исполинской силы толчок, подняв к небу огромное облако пыли и щебня, превратил замок в руины.

Лишь две вещи остались нетронутыми. Стена Игаэля и лежащий у ее основания кожаный мешочек Бугенгагена. Как будто в последний момент какая-то другая сила, могучая и равная по мощности первой, вырвала у нее из рук единст­венное доказательство.

Внезапно из-под клубящихся пылью обломков стреми­тельно вылетел черный ворон. Он кружил над развалинами, издавая пронзительные и наводящие ужас крики, затем взмыл в небо к поднимающемуся солнцу и растаял в раннем утреннем тумане.

Глава первая

Неровное, потрескивающее пламя костра освещало не по-детски серьезное лицо двенадцатилетнего мальчика. На­пряженно застыв, он уставился на мечущиеся огненные язы­ки. Мальчик пытался что-то вспомнить. Он чувствовал в кро­ви толчки зыбких первобытных ощущений, где-то в глубинах его мозга таилась древняя мудрость, связывающая подростка с временами, давно минувшими...

— Дэмьен?

Мальчик не шелохнулся. Садовники продолжали сгре­бать вокруг опавшие листья.

Будто окаменев, стоял мальчик перед большим костром посреди широкой аллеи, ведущей к огромному старому особ­няку. Этот дом, напоминающий скорее дворец, находился в Северной части Чикаго и принадлежал его приемным ро­дителям.

Мысли подростка находились далеко отсюда, в ином вре­мени и пространстве. Мальчик видел себя в окружении бес­конечных ярких пылающих огней, стоны и ^прекращающи­еся вопли неслись со всех сторон — это стонали те, кто без­мерно страдал, и боль их была оттого отчаянней и тяжелей, что конца ей не предвиделось.

— Дэмьен!

Видение исчезло. Дэмьен Торн тряхнул головой и обер­нулся на голос. Он прищурился, глядя на солнце, медленно скатывающееся за позолоченную крышу дома. На балконе третьего этажа стоял его двоюродный брат Марк и изо всех сил махал ему руками.

Дэмьену нравился Марк. Всегда добродушный и щедрый, Марк искренне полюбил сводного брата, семь лет назад по­павшего в их семью. Между братьями установилась такая близость, какая редко возникает даже между родственника­ми. Оба носили тщательнейшим образом отутюженную фор­му военной академии, где они учились. Мальчики приезжали домой, чтобы отметить День Благодарения в семье. А теперь пришло время возвращаться в школу. День Благодарения во­обще был самым грустным праздником в году — ведь именно после него Торны закрывали свой летний дом и переезжали на зиму в город. И так до следующего июня.

Дэмьен помахал в ответ рукой.

— Иду! —крикнул он и, обернувшись, бросил садовни­ку: —До следующего лета, Джим. — Старик едва кивнул в от­вет.

Пружиня четкий и ладный шаг, Дэмьен помчался к дому, стрелой пронесся по лужайке и влетел в массивные двери особняка.

Марк тем временем вытащил свой любимый рожок и протрубил что-то печальное.

Дэмьен уже поднимался по лестнице.

Ему вот-вот должно было стукнуть тринадцать. Необык­новенный возраст, когда, согласно историческим данным многих культур, мальчик в полную силу должен ощутить свое мужское начало.

Дедушка Дэмьена — Реджинальд Торн завладел этим уго­дьем в 20-е годы. Это был обширный кусок земли на озере Мичиган в Северной части Чикаго. Часть заработанных во время первой мировой войны денег он использовал на по­стройку пышного особняка. Злые языки утверждали, что он просто свихнулся на этой почве. Над ним посмеивались, но всем чудачествам пришел конец, когда сюда проложили пре­красную автомобильную дорогу. И теперь все, у кого имелся в запасе хоть какой-нибудь капиталец, начали спешно застра­ивать северное побережье озера. Но ни у кого из вновь при­бывших не было такого роскошного дома.

Торн часто повторял, что возвел эти чертоги для своих сыновей Роберта и Ричарда. Он обожал сыновей и, видя в них продолжение рода, делал для мальчиков все возможное. Когда их не приняли в престижную Дэвидсоновскую Воен­ную Академию по причине того, что их отец занимается «торговлей», Торн выложил кругленькую сумму на построй­ку новой гимназии. Мальчиков туда, естественно, приняли, школе было присвоено имя их отца, а Ричард и Роберт закон­чили ее с отличием.

Роберт, старший сын, занимался дипломатией. А Ричард с головой ушел в семейный бизнес. Торн был доволен обои­ми. Все шло по его плану. Незадолго до своей смерти Реджи­нальд вложил деньги в постройку огромного музея в самом сердце Чикаго. В этом музее должны были демонстрировать­ся древние христианские реликвии и произведения искусств.

Он не дожил до того дня, когда был достроен музей. Как не дотянул и до времени расцвета «Торн Индастриз». И, к счастью, его уже не было в живых, когда его сын Роберт Торн — посол при английском дворе — был застрелен на цер­ковном алтаре, где он вскоре после трагического и необъяс­нимого самоубийства горячо любимой жены пытался, оче­видно, зарезать собственного сына.

Никто не знал, что помнил Дэмьен из событий того страшного дня, семь лет тому назад, когда отец волочил его к алтарю, чтобы вонзить в его маленькое, бешено колотяще­еся сердце кинжал, как замертво упал он, сраженный пулей британского констебля.

Скорее всего, Дэмьен ничего не помнил об этом трагиче­ском дне, но психика его, по-видимому, была травмирована, и Ричард Торн запретил обсуждать события семилетней дав­ности. Его вторая жена Анна —детский психолог — была убеждена, что вся эта драма погребена в глубинах подсозна­ния Дэмьена, что может наступить час, когда мальчик все вспомнит, и совершенно непредсказуемо, в каких формах по­ведения проявится это воспоминание. Анна высказала Ричар­ду свои опасения. Но муж не дослушал ее. В конце концов разве Дэмьену чего-нибудь не хватало?

Марк ничего не знал об этой трагедии, ему лишь сказали, что родители Дэмьена погибли при ужасных обстоятельствах и любое упоминание об их гибели может оказаться слишком болезненным для его сводного брата.

Единственным человеком, кто был твердо убежден, что Дэмьен помнил все отчетливо и ясно, была Мэрион Торн.

Тетя Мэрион, как ее здесь все звали, являлась прямой родственницей Реджинальда Торна. Это была редкая штучка, упрямая и своенравная. Никто не любил тетю Мэрион, ибо она вечно совала нос не в свои дела. Она никогда не была за­мужем и весь свой нерастраченный пыл посвятила племянни­кам и их семьям. Однако Мэрион всегда предпочитала Ро­берта, потому что он выбрал свой путь, порвав с семейным бизнесом. Известие о его неожиданной и трагической смерти потрясло тетушку до глубины души, с тех пор она испытыва­ла к Дэмьену неприязнь. Тетя Мэрион чувствовала, что маль­чик каким-то образом причастен к гибели Роберта, хотя и не сознавала истинного смысла происшедшей трагедии.

Тетя Мэрион прекрасно понимала, что ее не очень-то лю­бят, но ее это не трогало. Она и раньше не испытывала к се­бе щедрого внимания. Ее редко звали на обеды, даже родст­венники не удостаивали ее приглашением на семейные праздники.

На этот раз тетя Мэрион была вынуждена одолеть свою гордыню. Она без приглашения приехала к Торнам на День Благодарения. Ибо тетя Мэрион собиралась неожиданно со­общить всем что-то очень важное.

В этот субботний вечер она наблюдала, как мальчики про­щались со всеми в холле; дверь была широко распахнута, что­бы Мюррей, шофер, спокойно сносил вещи мальчиков в ма­шину. Из года в год повторялось одно и то же: приезжали они сюда с парой чемоданов, уезжали с шестью. Холодный ветер внезапно ворвался в холл, и Ричард Торн, красивый черноволосый мужчина лет шестидесяти, поеживаясь от про­низывающего сквозняка, отошел в сторону. Он давал Анне возможность не торопясь проститься с мальчиками.

Анна стояла в дверях и обнимала обоих мальчиков, поку­сывая свои губы, чтобы не разрыдаться. Целуя детей, она про­сила их не забывать писать письма и вести себя хорошо. Ри­чард, наблюдавший эту сцену, наполнился вдруг какой-то но­вой любовью к этой замечательной женщине, вошедшей в его жизнь в трудное и полное отчаяния время.

Марк обернулся и бросился к отцу, чтобы еще раз обнять его.

— Ну что, встретимся на нашем дне рождения, да, па?

— Спрашиваешь. Дэмьен! Подойди сюда. Обними, что ли, своего старика.

Дэмьен подбежал к Ричарду и прижался к нему, правда, не так пылко, как Марк. В дверях появился Мюррей и дели­катно кашлянул.

Анна улыбнулась.

— Мы поняли намек,—проговорила она, направившись к Ричарду и подросткам.—Ну, мальчики, пора.

Обнявшись на прощание с мачехой, мальчики плюхну­лись на заднее сиденье роскошного черного лимузина. Двер­цы захлопнулись, мальчишеские носы и губы расплющились о холодные стекла в прощальном поцелуе, и машина плавно покатилась, шурша по дорожному гравию.

Ричард с Анной стояли на ступенях особняка и махали до тех пор, пока автомобиль не скрылся из виду. Когда они по­вернулись, чтобы войти в дом, Анна рассмотрела в окне третьего этажа тетушку Мэрион, наблюдавшую за отъездом. Старушка тут же отскочила от окна, резко задернув зана­вески...

Дэмьен вольготно раскинулся на заднем сиденье.

— Ну и дела! — воскликнул он и присвистнул.

— И не говори,—согласился Марк.—Что за уик-энд! Мне уже показалось, что я начну орать.

— А давай сейчас поорем,—предложил Дэмьен. И они так пронзительно завопили, что чуть было не оглушили Мюррея.

— Мюррей,—позвал Дэмьен, когда им надоело кри­чать,—а ну-ка, выдай нам по сигаретке.

Мюррей отрицательно покачал головой и взглянул в зер­кальце.

— Ты знаешь мое отношение к этому, Дэмьен.

Дэмьен, вздрогнув, пожал плечами.

— Пока не спросишь, никогда не узнаешь.—Внезапно он развернулся на сиденье, приставил большой палец к носу, и, пошевелив другими пальцами, загримасничал. —Тетя Мэ­рион! Это тебе наш прощальный приветик! — выкрикнул Дэмьен. Марк протрубил в свой охотничий рожок.

— Боже,—произнес он, оборачиваясь,—до чего она про­тивна. И чего они вообще разрешили ей приехать?

— Да все для того, чтобы она тыкала в нас пальцем и своей сварливостью портила праздник. Вот почему,—объяс­нил Дэмьен.

— По крайней мере нам не пришлось еще и сегодня с ней обедать.—Когда Марк сильно волновался, он начинал излишне четко выговаривать отдельные слова.—Ей, должно быть, уже лет СТО,—продолжал он.—А чем это несет от нее постоянно?

— Дурак, это лаванда,—пояснил Дэмьен.—Все старые леди ею поливаются.

— Мальчики,—прервал их Мюррей,—только потому, что леди — старушка...

— Старушка действует нам на нервы,—смеясь, перебил его Марк.

Дэмьен вдруг изменился в лице.

— Мюррей прав,—заявил он.

Марк уставился на брата, пытаясь уловить в его голосе шутку. Но Дэмьен не шутил.

— Время бедняжки кончилось,—продолжал он, сам себе удивляясь.—И не следует нам над ней подтрунивать!

Дэмьен говорил такие странные вещи, что Марк, замол­чав, разинул рот. Мюррей попытался изменить тему разго­вора.

— Вы уже встречались с новым командиром взвода?

Оба подростка отрицательно покачали головами.

— Я все надеялся, что они не смогут найти замену,—ска­зал Марк.

Дэмьен опять вздрогнул: «Пока не спросишь, не узна­ешь».

— Вам когда-нибудь говорили, что случилось с сержан­том Гудричем? — поинтересовался Мюррей.

— Нет, а...—протянул Дэмьен, пихнув Марка локтем под ребра. Он снова, похоже, включился в игру.

— Говорят, он покончил самоубийством.—Мюррей бро­сил взгляд в зеркальце. Но никакой реакции на эти слова не последовало. Самоубийство бывшего взводного, видимо, со­вершенно не волновало мальчиков.

— Эка невидаль — сержант взвода,—воскликнул Дэ­мьен.—Да все они одним миром мазаны.—И он, войдя в раж, начал выкрикивать команды:— Внимание! Глаза на лоб! Уши торчком! Пузо вперед! Целься!

Мальчики просто зашлись от хохота. Марк с обожанием взглянул на брата.

— Ты все-таки рехнутый, ты это знаешь?

Дэмьен кивнул, а затем, склонившись, таинственно про­шептал:

— Я практикуюсь.

Марк хмыкнул.

— Еще один приветик тете Мэрион!— закричал Дэмьен.

Марк, всегда готовый доставить своему странному, чудно­му и обожаемому брату удовольствие, громко протрубил в свой любимый охотничий рожок. Звук получился какой-то хрустальный и завораживающий. Он долго еще звенел в хо­лодном ночном воздухе уже после того, как машина скры­лась в темных окрестностях Иллинойса.

Обеденного стола вполне хватало для того, чтобы свобод­но разместить двенадцать человек, но сегодня за ним восседа­ло всего лишь четверо. Ричард Торн занимал место во главе стола, слева сидела Анна. По правую сторону расположилась тетушка Мэрион, а рядом с ней примостился взъерошенный мужчина средних лет, звали его доктор Чарльз Уоррен. Буду­чи одним из самых выдающихся знатоков христианских арте­фактов, он являлся куратором Музея Древностей, основанно­го Реджинальдом Торном.

Тетушка Мэрион собиралась произнести речь, и окружа­ющим ничего не оставалось, как выслушать ее. Ричарду, прав­да, очень не хотелось, чтобы при этом присутствовали посто­ронние.

— Уже поздно, и я устала,-—начала тетушка Мэрион, окидывая присутствующих взглядом и убеждаясь, что все трое внимательно слушают ее. — Перейду сразу к делу. Я ста­рею и скоро умру. — Она в упор взглянула на Анну.—А вздо­хи свои приберегите на потом.—Анна пыталась что-то возра­зить, но тетушка продолжала: — Я владею тридцатью семью процентами «Торн Индастриз» и, кажется, имею право рас­порядиться своей долей, как сочту нужным.

— Да, конечно, — подх мтил Ричард, как он это всегда де­лал, когда речь заходила на подобную тему.

— Вы знаете так же,—продолжала Мэрион,—что в на­стоящий момент я все оставляю тебе, Ричард.

Племянник кивнул.

— И что?

— Так вот, я сегодня здесь для того, чтобы объявить: по­ка вы не выполните мою просьбу...—Торн отшвырнул сал­фетку. Он на дух не переносил ничего такого, что хоть отда­ленно напоминало вымогательство.

— Мэрион, не шантажируйте меня,—предупредил Ри­чард, чувствуя, как у него вскипает кровь.—Меня не вол­нует...

— Тебя не может не волновать сумма порядка трех мил­лиардов.

Доктор Уоррен смущенно привстал.

— Извините, но я не думаю, что здесь необходимо мое присутствие.—Он сделал движение, чтобы уйти, но Мэрион остановила его:

— Вы, доктор Уоррен, потому здесь, что являетесь кура* тором торновского музея! Двадцать семь процентов и этой собственности принадлежит мне!

Уоррен сел.

Тетушка Мэрион торжествовала. Она ощущала на себе пронзительный взгляд Анны, чувствовала, как та ее ненави­дит. Но это ровным счетом не беспокоило тетушку Мэрион. Ей никогда не нравилась Анна. Более того, старушка предпо­лагала, что время, когда Анна решила ворваться в жизнь Ри­чарда, было как-то слишком удачным. Здесь как будто присутствовала охота за приданым, и настойчивость, с кото­рой молодая женщина обхаживала ее племянника, напоми­нала скорее кружение мух над свежим трупом.

Однако тетушка Мэрион припасла на сегодня еще кое-что. Слегка наклонившись вперед, она произнесла мед­ленно и отчетливо:

— Я хочу, чтобы вы забрали мальчиков из военной акаде­мии и поместили их в разные школы.

Последовало долгое молчание. Наконец, Анна, вложив в слова всю свою ненависть, произнесла:

— Меня совершенно не волнует ваше отношение к маль­чикам. В конце концов это не ваши сыновья, а наши.

Именно этого и ждала Мэрион.

— Позвольте вам напомнить,—возразила она, ядовито улыбаясь,— что никто из них не является вашим собст - венным сыном. Марк —сын Ричарда от первой жены, Дэмьен —сын Роберта.

Анна задрожала от гнева. Пытаясь изо всех сил сдержать слезы, она резко поднялась.

— Ну, спасибо. Большое спасибо!

Ричарднежно тронул жену за руку и заставил ее сесть. Потом обратился к Мэрион:

— Ради Бога, что^вам нужно?

— Изолируйте Дэмьена,—проговорила старушка, и взгляд ее был тверд.—Его влияние ужасно, неужели вы этого не видите? Вы что, хотите погубить Марка, у н и ч т о - жить его?

Ричард вскочил.

— Ну, хватит,—оборвал он тетушку.—Я провожу вас в вашу комнату, Мэрион.

Старушка поднялась ему навстречу.

— Ты ослеп, Ричард.—Она схватила его за обе ру­ки.—Ты же знаешь, что брат твой пытался убить Дэмьена.

Доктор Уоррен находился в состоянии шока. Анна вско­чила и воскликнула:

— Уведи ее отсюда, Ричард! Уведи!

Мэрион вдруг осознала, что если она не скажет всего сей­час, то не скажет этого никогда. И старушка продолжала:

— Почему он пытался убить Дэмьена? Ну ответь мне! Скажи правду!

Ричард еле сдерживал свою ярость.

— Роберт был болен,—отчеканил он,—психически.

— Ну все, хватит,—заверещала Анна,—не смей разгова­ривать с ней!

Доктор Уоррен не знал, что и делать. Он был ошело­млен. Не смея произнести ни звука, доктор комкал в руках салфетку.

Мэрион глубоко вздохнула и предприняла последнюю попытку шантажа. На этот раз в ее голосе прозвучала мольба.

— Если вы не разъедините мальчиков, я весь свой капи­тал оставлю на благотворительные фонды, на благотвори­тельные...

— Да делайте с ним, что хотите! — взорвался Ри­чард.—Сожгите деньги, выбросьте их к черту, только не пы­тайтесь...

— Ричард, ну, пожалуйста,—умоляла его Мэрион.—По­слушай меня! Да, я стара, но я не выжила из ума. Твой брат пытался покончить с Дэмьеном. ПОЧЕМУ?

— Убирайтесь отсюда! — взвизгнула Анна. Она обежала вокруг стола и решительно устремилась к старушке, будто со­биралась ударить ее. Ричард попытался удержать жену, но она тут же вырвалась и, ткнув в сторону тетушки Мэрион дрожащим пальцем, произнесла:

— Вели ей уйти!

— Я и так ухожу! —ледяным тоном произнесла старуш­ка, вложив в него все свое достоинство, Она кивнула на про­щание доктору Уоррену и покинула комнату. Ричард после­довал за ней. Когда их шаги затихли, Анна, глубоко вздохнув, обратилась к доктору:

— Извините, Чарльз, мне и в голову не приходило...

— Ничего, ничего, все в порядке,—-успокоил ее Уор­рен.—Я все понимаю.—Он поднялся и кивком указал в сто­рону маленькой комнаты.—Почему бы нам не поглядеть слайды?—предложил он.—У меня есть здесь замечательные штуки, которые я бы хотел продемонстрировать вам и Ри­чарду.

В действительности же ему хотелось поскорее покинуть этот дом.

На площадке третьего этажа тетя Мэрион высвободила, наконец, свой локоть из руки Ричарда.

— Я и сама могу идти! —с достоинством бросила она.

Молча миновали они длинный, покрытый ковром кори­дор, и лишь у двери спальни старушка снова повернулась к‘племяннику:

— Твой брат пытался убить Дэмьена...

— Ну мы же с этим покончили, тетя Мэрион.

— Должна была быть причина.

— Я же вам уже говорил. Я не могу больше об этом. Особенно в присутствии посторонних. Иисус Христос...

— Но зачем он пытался убить собственного сына?

— Он был болен, тетя Мэрион, психически болен.

— А Дэмьен? Думаешь, он не болен?

— Что Дэмьен? С ним ничего особенного не происхо­дит! — Торн опять начал выходить из себя. Одновременно он злился и на себя, понимая, как легко смогла Мэрион довести его до такого состояния. Может, она и прекратила бы свои нападки, если бы Ричард так остро не реагировал на них. Он пытался успокоиться.—Ваша ненависть лишена всяких осно­ваний...

— Будь поосторожнее,—перебила его тетушка Мэрион.

«Наконец-то она приходит в себя»,—подумал Торн и об­ратился к тетушке:—Ложитесь спать. Пожалуйста. Вы себя сейчас не контролируете.

Тетя Мэрион подняла брови. Она знала, куда нанести удар побольнее.

— Дэмьен не унаследует от меня ничего, Завтра я зай­мусь этим.—Старушка потянулась к дверной ручке.

— Делайте, как узнаете, часть акций компании —ва­ша! — Ричард понимаЛ всю отчаянность положения. Ему бы­ла необходима эта доля, чтобы обеспечить интересы обоих сыновей.—Но уж если вы в моем доме...

— То я твоя гостья,—закончила Мэрион.—Я знаю. Но это моя комната, и я вынуждена просить тебя уйти. Сей­час же.

Торн вздохнул, наклонился и чмокнул старуху в макушку.

— Мюррей будет ждать вас завтра утром в машине.

Тетя Мэрион некоторое время подождала, пока он скро­ется в тени коридора, а потом, торжествующе улыбнувшись, прошагала в комнату и захлопнула за собой дверь.

Когда Ричард заглянул в маленькую комнату, Анна с док­тором Уорреном уже установили проектор и экран. Чарльз хотел дать им возможность предварительно взглянуть на экспонаты новой выставки, которую он подготовил для Чи­кагского Музея древностей.

Ричард унаследовал от своего отца любовь к археологии и всячески поддерживал любое начинание в этой области. Одним из таких предприятий были рискованные раскопки близ города Эйкра, где обнаружились самые потрясающие за последние двадцать лет находки. И хотя инициатором этих раскопок являлся Реджинальд Торн, именно Ричарду пред­стояло пожинать плоды этого предприятия.

Чарльз Уоррен включил проектор, и Ричард приглушил свет.

— Большинство этих экспонатов уже упаковано и нахо­дится сейчас в дороге. Вскоре первая партия прибудет сюда.

Первые слайды демонстрировали вазы и миниатюрные статуэтки. Разглядывая их, Торн, казалось, забыл о тетушке Мэрион. Анна улыбалась, поглядывая на мужа. Вдруг она пе­ревела взор на экран, и у нее внезапно перехватило дыхание. На слайде была запечатлена довольно больших размеров фи­гура женщины, яркой и уродливой, облаченная в багровые и пурпурно-золотые одежды со множеством украшений. Вос­седала блудница на Звере о семи головах. Каждая голова по­коилась на длинной чешуйчатой шее, из лбов торчали рога, а из пастей —клыки и языки. Голова женщины была откину­та назад, длинные волосы беспорядочно спутались, а сама она казалась пьяной от содержимого золотой чаши, которую сжимала в своей руке.

— О господи,—пробормотала Анца.

— Да,—поддержал ее Чарльз,—вид у нее весьма устра­шающий.

— Вавилонская блудница? —поинтересовался Ричард.

Чарльз кивнул. Анна вопросительно взглянула на мужа.

— Ты ее знаешь? — удивилась она, и все рассмеялись. Чарльз взял карандаш и подошел к экрану.

— Она символизирует Рим. А эти десять острых, как бритва, рогов на Звере —десять царей, у которых пока нет царств. Но Сатаной им была обещана временная власть до тех пор, пока не явится он в своем полном величии.

— А зачем она взгромоздилась на Зверя? — спросила Анна.

— Не знаю. Но, очевидно, она не останется на нем дол­гое время. Ибо сказано в «Откровении Иоанна Богослова», что десять царей «возненавидят блудницу, и разорят ее, и обнажат, и плоть ее съедят, и сожгут ее в огне».

— Потрясающе,—вздрагивая, произнесла Анна.—И вы во все это верите?

— Ну, я полагаю, вся Библия целиком состоит из удиви­тельных и чудесных метафор. Нам еще предстоит найти раз­гадки ко многим из них.

— Например? — заинтересовалась Анна.

Чарльз был не из тех людей, кто при любой возможно­сти пытается обратить в свою веру первого встречного. Но он решил не увиливать от ответа и четко объяснить все Анне.

— Ну, имеется, например, масса свидетельств, что конец света уже близок.

— Что? —не поняла Анна. Она решила, что ученый шутит.

— Многие события, происшедшие за последнее десяти­летие, были предсказаны в «Откровении Иоанна Богослова». Землетрясения, наводнения, голод, небо, потемневшее от смога, отравленные воды, меняющийся климат...

— Но такие вещи происходили всегда,—запротестовала Анна.

— Имеются и более любопытные свидетельства. Напри­мер, существует предсказание, что конец света наступит вско­ре после того, как Библия будет переведена на все письмен­ные языки. В начале 60-х годов это и было сделано. Предпо­лагают, что последний Холокаст начнется на Среднем Востоке.

— Но...—начала Анна, но тут вмешался Ричард:

— Вы не возражаете, если мы вернемся к слайдам? Если конец настолько близок, мне совершенно не терпится узнать, за что я выложил кучу денег, пока все это не превратилось в прах?

Напряжение рассеялось. Даже Чарльз рассмеялся. Он на­жал кнопку дистанционного управления. На следующем слайде была также запечатлена Блудница, но сфотографиро­ванная издалека. Рядом с изображением стояла молодая жен­щина, так что, сравнивая ее рост и габариты картины, можно было судить о размерах фигуры Блудницы.

— Что это за девушка? — полюбопытствовал Ричард.

— Фи, а я-то подумала, что ты и ее знаешь,—съязвила Анна.

— Это моя приятельница. Репортер. Ее зовут Джоан Харт. Вы что-нибудь о ней слышали? Харт пишет биографию археолога Бугенгагена.

Следующий слайд демонстрировал Джоан Харт с близко­го расстояния. Это была потрясающая рыжеволосая женщи­на с сияющими глазами.

— Похоже, ты у нее на крючке, а, Чарльз? — бросила Анна.

Чарльз отрицательно покачал головой и рассмеялся.

— Да нет, никаких планов на этот счет. Просто она здо­рово делает свою работу. Кстати, она собирается в Чикаго. Думаю, скоро явится сюда. Хочет взять у тебя интервью, Ри­чард.

— У меня? — удивился Ричард.—По какому, интересно, поводу?

— Раскопки, выставка, ну и все такое.

— Ты же знаешь, что я терпеть не могу всякие интервью, Чарльз.

— Да, знаю. Но я подумал...

— Так вот, передай ей это.

— Ладно, ладно.—Чарльз удрученно покачал головой, хотя был в курсе, насколько дорожил Ричард покоем своей семьи.

Несколько позже собравшиеся прощались в холле.

— Я завтра буду в городе,—заговорил Ричард, помогая Чарльзу надеть пальто.—А Анне придется остаться здесь и проследить, чтобы все было закрыто.

Чарльз кивнул.

— А чудное было лето,—вымолвил он и обернулся, что­бы поцеловать на прощание Анну.

— Увидимся послезавтра,—пообещала она, распахивая дверь.

Ричард проводил Чарльза до машины.

— Да, по поводу тети Мэрион...—начал он.

— Все, все, я уже все забыл,—улыбнулся Чарльз.

Ричард захлопнул автомобильную дверцу и помахал Уор­рену на прощание, покуда тот не скрылся во мраке холодной ноябрьской ночи. Затем Торн вдохнул глоток морозного воз­духа и вернулся в дом.

Тетушка Мэрион слышала каждое слово, сказанное при расставании, в том числе и сбивчивое извинение Ричарда за ее сегодняшнее поведение. Как обычно, перед сном старуш­ка открыла окно, что дало ей возможность подслушать разго­вор Ричарда с Уорреном.

— Неблагодарный слепец,—пробормотала Мэрион и вновь обратилась к старенькой Библии, которую она листа­ла каждый вечер. Сегодня она открыла ее на тексте Бытия: «...плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обла­дайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над пти­цами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся на земле».

«Ну вот,—-вслух размышляла тетушка Мэрион,—разве это не знак уж и не знаю чего!» Она толковала только что прочтенный отрывок, имея в виду компанию «Торн Инда­стриз». Ей виделось, что компании предначертано достичь та­ких вершин, которые вообразить невозможно. И еще крепче уверилась старушка, что доля ее ни в коем случае не должна попасть в руки Дэмьена, этого средоточия зла. Она решила завтра же, как только возвратится домой, изменить свое заве­щание. Конечно же, она завещает свою долю очень благона­меренной религиозной общине. Она проучит этих неблаго­дарных родственников! Мэрион до такой степени размечта­лась о мести, что даже не заметила огромного черного воро­на, неожиданно возникшего на подоконнике ее спальни В глазах замершей птицы застыла холодная ненависть.

Ричард читал в кровати, а вокруг возвышались кипы дело­вых бумаг. Он часто работал по ночам, так как необходимо было постоянно держаться в курсе событий. И все равно он не успевал охватить всего того, что происходило в его компа­нии. Все данные, которые постоянно менялись, надо было удерживать в голове.

Сегодня Ричард никак не мог сосредоточиться. Лавина воспоминаний, с таким тщанием закапываемая в самые недра сознания, вдруг обрушилась на него. Кто знает, кем мог стать его брат? Может быть, даже президентом. Но в расцвете сил быть подстреленным, как собака...

— Ричард! — Анна, сидевшая перед туалетным столиком, замерла с расческой в руке. Он понял, что жена давно пыта­ется привлечь его внимание. Ричард сдвинул на лоб очки и взглянул на нее.—Ты же обещал мне...—продолжала жена.

— Обещал что, солнышко?

Анна вздохнула. Было совершенно ясно, что он ни слова не слышал из всего сказанного.

— Что никогда больше тетя Мэрион не переступит порог этого дома. Никогда.

— О Анна...

— Обещай мне!

— Ну ради Бога, старушке ведь уже восемьдесят четыре года!

— Мне наплевать на это. И ноги ее не должно быть здесь. Она злющая, ее надо опасаться, и...

— Да у нее же старческий маразм, Анна!

— Она отравляет даже воздух вокруг себя. Она действу­ет мне на нервы и пугает мальчиков...

— Ерунда, они-то ее всерьез вообще не воспринимают.

— Да, конечно. Они насмехаются над ней, но, заметь, из­бегают находиться с ней в одной комнате. Особенно Дэмьен.

Ричард снял очки и положил их на ночной столик возле кровати. Сегодня он не в состоянии был прочесть ни строч­ки. Торн собрал документы и сложил их на полу.

— Ну,—попытался он снять напряжение,—по крайней мере рот она раскрывает всего лишь раз в несколько лет, прямо как какой-нибудь депутат во время предвыборной кампании.

— Не смешно,—оборвала мужа Анна. Она отложила расческу и выключила над туалетным столиком лампу. По­том встала, потянулась и подошла к постели. Ричард не пере­ставал изумляться, как красива была Анна и как ему повезло, что он ее встретил. Ричард был уверен, что после ужасной и противоестественной гибели Мэри он уже не в состоянии влюбиться. И вдруг, как Божий дар, появилась Анна. Они мельком виделись в Вашингтоне. Ричард находился там по делам крмпании, она же переехала в этот город в надежде начать жизнь сначала. Сперва Анна принялась неистово флиртовать с ним, пока Ричард не рассказал ей о смерти Мэ­ри и о своем нежелании вступать в какие-либо серьезные от­ношения. Анна резко изменилась и начала искренне ему со­чувствовать. Наверное, из всего этого так ничего бы и не вышло, если бы, возвращаясь в Чикаго, Ричард не обнаружил свою будущую супругу сидящей рядом с ним. Анна утвержда­ла, что это чистое совпадение, и Торн, польщенный и заин­тригованный, великодушно принял эту ложь. Объявление об их помолвке стало настоящим сюрпризом для всех. Но Ри­чард не привык считаться ни с какими условностями, к тому же он был бешено влюблен в Анну.

И вот Анна спустя семь лет их супружеской жизни здесь, в его руках, а он по-прежнему сходит по ней с ума. Ричард, конечно, должен был признать, что секс тут играл немало­важную роль. Анна вывела его на вершину наслаждения, этот пик уже мог показаться и греховным. Мэри была в по­стели робкой и стеснительной, Анна же соблазняла и одур­манивала. Ричард даже и не подозревал, насколько сам он был сексуален, пока в его жизни не появилась Анна и не про­будила в нем истинного наслаждения.

— О чем ты задумался? — прервала мысли Ричарда жена.

— О тебе. О том времени, когда мы встретились. И о том, как жутко я тебя люблю.

— Ах, об этом...

Ричард засмеялся Да, Анна умела заставить его смеяться так, как он никогда не смеялся с Мэри. Но Ричард не мог сравнивать этих женщин. Он начинал чувствовать комплекс вины перед Мэри.

— Опять испытываешь чувство вины? — спросила Анна. Она умела читать и его мысли.

— Нет,—солгал Ричард. Он слишком устал от открове­ний.

Анна клубочком устроилась рядом.

— Что ты ей сказал? — промурлыкала она ему в ухо.

— М-м-м?

— Что ты сказал тете Мэрион, когда провожал ее?

— Я ей велел хорошо себя вести.

— И все?

— Ну я, конечно, был несколько жестче, потверже, что ли...

— Может быть, выйди Мэрион замуж, она не была бы такой стервой.—Анна вновь прильнула к Ричарду.

— Интересно, чего только не сделает настоящий мужчи­на!—возбужденно проговорил Ричард, привлекая к себе же­ну. Она на секунду отстранилась и прошептала, глядя на него глазами невинной девочки:

— Обещаешь?

Ричард понял, что не может дальше сопротивляться.

— Обещаю,—прошептал он, выключая свет,—больше тети Мэрион здесь не будет.

Два огонька погасли в один и тот же момент. Освещение в спальне тети Мэрион и свет в ее глазах.

Старушка была мертва, Библия выскользнула из ее рук.

Никто не знал, что же здесь произошло, кроме исполин­ского черного ворона, вылетевшего из ее окна. Огромная черная птица стремительно взмыла в ночь.

Глава вторая

На следующий день в Дэвидсоновской Военной Акаде­мии состоялся торжественный парад. Курсанты высыпали на плац и под грохот школьного духового оркестра принялись маршировать в ослепительном блеске всех своих регалий.

Большинство ребят, прокручивая в голове ежедневные утренние занятия, пытались при этом демонстрировать даже что-то вроде бравой военной выправки.

Полковник стоял на широкой каменной лестнице, веду­щей к главному зданию Академии, и сиял от гордости, глядя на стройные ряды молодых курсантов. Для военного он был тучноват, но, зная прекрасно, что родная страна не призовет его под знамена на свою защиту, полковник позволял себе это удовольствие — сытно и вкусно поесть.

Рядом с ним стоял строгий, красивый, несколько насторо­женный молодой человек. Его тугие мышцы прямо-таки играли под тщательно отутюженной формой. Внешний вид молодого человека походил на вызов обрюзгшему полков­нику.

Полковник произнес приветственную речь по случаю воз­вращения курсантов в Академию после Дня Благодарения. Затем был сделан ряд объявлений о школьном расписании на следующие недели.

Стоя на плацу, Марк незаметно шепнул Дэмьену:

— Это, кажется, он.—Его слова относились к молодому, атлетически сложенному офицеру, застывшему рядом с пол­ковником.

— Вроде ничего выглядит,—в ответ прошептал Дэмьен.

— Ну, если гориллы в твоем, вкусе...

Как раз в этот момент полковник скомандовал:

— Взвод Брэдли — оставаться на месте. Всем осталь­ным—в столовую. Правое плечо вперед... Шагом марш!

Мальчики сгрудились вокруг двух офицеров. Полковник кивнул в сторону молодого человека.

— Это сержант Дэниэль Нефф. Он здесь вместо сержан­та Гудрича.

Данное сообщение явилось первым упоминанием о сер­жанте Гудриче. Как бы парадоксально это ни выглядело в во­енной школе, но с курсантами старались по возможности не заводить разговоров на тему о смерти, а уж разговоры о само­убийстве вообще не допускались, ибо подобный акт считался позорным для мужчины. Поэтому упоминание о несчастном Гудриче явилось первым и последним.

— Сержант Нефф —опытный солдат,—продолжал пол­ковник,—и я наперед уверен, что вы станете лучшим взво­дом Академии.—Полковник подбадривающе улыбнулся. По­том повернулся к Неффу: —Ну, а дальше вы уж сами зна­комьтесь, сержант.

Нефф лихо отсалютовал, а затем, продолжая стоять по стойке «смирно», проводил взглядом удаляющегося полков­ника.

В заднем ряду взвода стоял огромный парень, на голову возвышавшийся над всеми курсантами. Он был грузен и толст, его шея и кулаки неуклюже торчали из воротничка и рукавов рубашки, слишком для него тесной. Верзилу звали Тедди. Пытаясь как бы скомпенсировать свою более чем не­привлекательную внешность, он измывался над всеми осталь­ными ребятами.

В этот момент Тедди решил, что неплохо бы с ходу про­извести на нового сержанта впечатление.

— Господин сержант,—подобострастно заулыбался он, нарочито разглядывая ряд ослепительно сверкающих меда­лей на груди Неффа.—За что вы получили ваши награды?

— Откроете свой рот только тогда, когда я с вами загово­рю,—рявкнул Нефф.—Вы будете слушаться каждого моего слова! Я намерен довести вашу подготовку до самого блестя­щего состояния. А посему буду полировать вас до тех пор, пока блеск ваших достижений не ослепит всю Академию.

Нефф замолчал и окинул взглядом всех курсантов.

— Ясно?

Побледневшие мальчики кивнули. Тедди опустил голову и сглотнул ком обиды, застрявший в горле. Он не выносил, когда его в чьем-то присутствии осекали.

— Я еще поговорю с каждым из вас отдельно. После зав­трака в моем кабинете,—продолжал Нефф.—А пока что на­зовите ваши имена.

Расхаживая взад-вперед,, он остановился перед Марком.

— Марк Торн,—робко произнес мальчик, изнемогая под жестким взглядом офицера.

— У меня, Торн, имеется воинское звание, и оно меня пока что устраивает.

— Марк Торн, господин сержант.

— Торн, а? — заулыбался Нефф.—Вашу семью ведь мно­гое связывает с этой Академией, не так ли?

Марк, выросший в богатстве и роскоши, был идеально воспитан и чувствовал, что напоминать о своих славных пред­ках значило бы допустить ужасную бестактность по отноше­нию к остальным ребятам. Поэтому он, обливаясь краской стыда, молча стоял, не зная, что и ответить.

— Что, разве не так? — настойчивее повторил свой во­прос Нефф.

Марк деликатно ответил:

— Мои отец и дед были здесь курсантами.

— Хорошо,—произнес Нефф, приятно удивленный так­тичностью мальчика.—Но учти, что это не дает тебе никаких преимуществ, мы все здесь в равном положении.

— Да, господин сержант,—с готовностью кивнул Марк, сгорая от нетерпения, когда же, наконец, офицер от него от­станет.

Тедди не смог удержаться от соблазна вознаградить себя за унижение:

— Мы все это слышали и раньше,—прошипел он. Кур­санты вокруг замерли на месте.

Нефф круто повернулся к Тедди и злобно бросил:

— Но не от меня, ясно?

Да, этого «новенького» так просто не одолеешь. Тедди не выдержал тяжелого взгляда Неффа и опустил голову.

Нефф двинулся дальше.

— Имя?

— Дэмьен Торн, господин сержант.

Нефф стрельнул взглядом в сторону Марка, потом опять уставился на Дэмьена.

— Вы не похожи.

— Мы — двоюродные братья, господин сержант,—пояс­нил подросток и рискнул улыбнуться. Что-то неуловимое мелькнуло в глазах Неффа, но тут же исчезло.

— Хорошо. Но и к тебе относится то же самое. Никаких привилегий.

Дэмьен кивнул и провожал взглядом командира, пока тот подходил к следующему курсанту. Что-то в этом Неффе взбудоражило Дэмьена, взволновало его до мозга костей. Но что это было, он не понимал. Пока.

В шестидесяти милях от Академии, в самом сердце Чика­го, Ричард Торн шагал по затейливо обставленному вестибю­лю огромного здания — главного офиса «Торн Индастриз». Рядом с ним находился и президент компании Билл Ахер- тон. В холле присутствовали еще несколько человек: либо са­мые рьяные служащие, так как было слишком рано, либо те, кто возвращался с ночной смены.

Ахертон, добрейший и внешне непримечательный, мог бы стать, вероятно, первоклассным шпионом. Ему стукнуло шестьдесят четыре года, и по жизни он скользил медленно, но уверенно, без всяких усилий продвигаясь к намеченной цели.

После окончания колледжа Ахертон пришел работать в компанию «Торн Индастриз», в отдел развития и планиро­вания. Он сделал блестящую карьеру и числился теперь вто­рым человеком после Ричарда Торна, являвшегося председа­телем правления директоров.

Ахертон по-прежнему жил в доме, который он купил по­сле женитьбы на своей однокурснице. Он горячо любил свою жену, она была его первой и единственной женщиной. Жизнь не припасла никаких особых сюрпризов для Билла Ахертона, и он с удивленным смущением наблюдал взлеты нарушения судеб своих друзей, чье существование было зна­чительно неустойчивей, чем его собственное.

Ахертон, возможно, был слишком мягок, но далеко не глуп. Да и кто, будучи недалеким человеком, мог бы стать президентом «Торн Индастриз»? Одна мысль сегодня не дава­ла президенту покоя, мысль, зародившаяся в нем уже давно. И она была связана с Полем Бухером — директором отдела Специального Проектирования и его, Ахертона, непосред­ственным подчиненным.

Бухер — молодой мужчина, почти на тридцать лет моло­же Ахертона, не делал секрета из того, что метил на место президента компании. Но не это беспокоило Ахертона. У не­го с давних пор выработался иммунитет ко всякого рода ин­тригам. Президент прочно занимал свое место, ибо прекрас­но разбирался в своей работе и понимал, что Ричард Торн, один из его старейших и лучших друзей, никогда не поддаст­ся ни на какие маккиавелиевские уловки. А волновало Ахертона то, что чем ближе узнавал он Бухера, тем явственней обнаруживал в нем жестокость и беспринципность. Проводи­мые его заместителем деловые операции рано или поздно могли отрицательно сказаться на репутации компании и, что еще опаснее, могли навлечь на «Торн Индастриз» серьезные неприятности, особенно если учесть, что в перспективе Бухе­ра ожидали более обширные полномочия, чем в настоящее время.

Все это разом пронеслось в сознании Ахертона, пока они вместе с Ричардом Торном пересекали вестибюль, направля­ясь к вращающимся дверям. Они должны были встретиться с Бухером, предложившим компании «Торн Индастриз» приобрести сельскохозяйственный завод, и осмотреть пред­приятие.

Ахертон решил сегодня пораньше прийти на работу, что­бы поделиться своими опасениями с Торном прежде, чем они попадут на завод. Он понимал, что там у него уже не бу­дет возможности выговориться.

Торн, как обычно, оставался дипломатом.

— Я первый, кто признает, что с Полем сработаться трудно,—высказал он свое мнение,—но ведь нам потребова­лось целых три года, чтобы найти человека подобной квали­фикации.

— Но я не ставлю под вопрос его профессиональные ка­чества,—возразил Ахертон,—я говорю о...

— О его стиле,—закончил за него Торн как раз в тот мо­мент, когда они выходили к автомобилю, поджидавшему их.

Ахертон отрицательно покачал головой.

— Я легко мог бы смириться с его стилем. Каждый день я встречаюсь с разными людьми. Не в этом дело. Мне просто не нравится, что он предлагает. У меня это стоит поперек горла, и я не собираюсь скрывать свое отношение ко всем его затеям.

— Ты беспокоишься, как бы у нас не возникли неприят­ности в департаменте юстиции,—заключил Торн.

— Но он ввязался в очень щепетильные делишки...

Они подошли к лимузину, Мюррей открыл дверцу.

— Давай-ка выслушаем его самого,—предложил Торн, когда они удобно расположились на заднем сиденье автомо­биля.—Я прошу тебя высказывать свои соображения не­сколько более... деликатно... чем обычно.

Мюррей захлопнул автомобильную дверцу под одобри­тельное хмыканье Ахертона.

Один за другим курсанты взвода Брэдли входили в каби­нет своего нового командира. Они робко и нетерпеливо ожи­дали своей очереди в коридоре рядом с его кабинетом. Тед­ди с видом неимоверной скуки опирался о стену. Он пытался придать своему лицу этакое бесстрастное выражение, чтобы никому и в голову не пришло, будто Тедди хоть на миг испу­гался Неффа, дважды унизившего его в глазах курсантов.

На самом же деле Тедди порядком струхнул. И теперь пытался прояснить для себя, как изменить тактику своего по­ведения в отношении нового сержанта.

Как обычно, возле Тедди околачивалась пара-другая под­халимов, на лицах у них было написано такое же нарочитое безразличие. Чтобы хоть как-то скрасить ожидание, Тедди решился на маленькое представление. Он подошел к проти­воположной стене, где аккуратными рядами были вывешены примерно сорок фотографий. На них в хронологическом порядке были запечатлены все футбольные команды Акаде­мии. Увлекательная это была затея. Рассматривая фотогра­фии, можно было узнать не только о том, как развивалась с годами игра в футбол, но и о том, кто учился здесь в разное время, сопоставив их с сегодняшними курсантами. Любопыт­ный вывод напрашивался в результате этого сравнения: если и существовало в старое доброе время нечто, называемое че­стью мундира, то теперь ее место заняла озлоблен­ность—именно на этом очень часто строились сейчас отно­шения между курсантами.

Тедди нашел, наконец, то, что искал.

— Мой старик играл за эту команду. Вот он,—пояснил он, тыча жирным пальцем в одну из фотографий. Несколько слоняющихся в ожидании своей очереди подростков подо­шли к верзиле, чтобы взглянуть на фотографию.—Он играл на переднем крае,—помедлив, продолжал Тедди, а затем оглянулся на Дэмьена.

— Роберт Торн играл правым защитником.—В голосе Тедди прозвучало неприкрытое презрение.—Мне кажется, уж ты-то в состоянии купить себе все, что угодно?

Дэмьен оттолкнулся от стены, на которую опирался.

— Тедди,—угрожающе произнес он.

Верзила оглянулся на приблизившихся курсантов, с не­терпением ожидающих развития событий, и откровенно по­лез на рожон.

— Ты не прикупил еще право на правого защитника?

Кругом послышались сдавленные смешки Дэмьен дви­нулся на Тедди, но в этот момент дверь в кабинет Неффа распахнулась, и оттуда вышел Марк. Он сразу же почувство­вал сгустившуюся, напряженную вражду, возникшую между его кузеном и Тедди. Марк прокашлялся и спокойно произнес:

— Дэмьен, ты следующий.

Дэмьен взглянул на брата,_х затем снова впился глазами в Тедди.

— Не смей никогда больше упоминать имени моего от­ца. Нико г да,—проговорил он, сам удивляясь той угрозе, которая прозвучала в голосе. Дэмьен резко повернулся и ис­чез за дверью, тихо закрыв ее за собой.

Тедди глянул на Марка и фыркнул.

— Твой братец, очевидно, думает, будто представляет из себя что-то стоящее, да? — Верзила повернулся к собравшим­ся.—Мой предок мне тут как-то поведал, что Торны сами се­бе мастерят шляпы, ведь ни в одном магазине не найти че­го-нибудь подходящего на их умные и большие голо­вы! — Тедди гнусно захихикал, и большинство курсантов, по­баиваясь верзилу, последовали его примеру.

Марк шагнул к Тедди и отчетливо, с ледяным спокойст­вием спросил его:

— Ты филателист?

Тедди не мог распознать подвоха, но прекрасно понял, что здесь спрятана какая-то уловка. Хотя совершенно не ожи­дал от Марка, что тот способен хоть на малейшее сопротив­ление. Вот Дэмьен — это, конечно, да, это — крепкий орешек. Ну, а Марк...

— Кто, кто? — переспросил Тедди, потягиваясь и еще сильнее возвышаясь над Марком.

— Что ж, попробую тогда объяснить,—с холодной иро­нией продолжал Марк.—Ты марки собираешь?

— Нет,—ответил верзила, все еще не понимая, куда кло­нит этот Торн.

— Ну так,—ухмыльнулся Марк,—скоро начнешь. Прямо сейчас! — И с этими словами он изо всех сил пнул по ле­вой ноге Тедди.

Верзила на мгновение застыл. Он был поражен не столь­ко тем, что этот сосунок отдавил ему ногу — хотя боль была преизрядная и Тедди запрыгал на одной ноге,—его удивило, как Марк посмел сделать это. Никто в школе так вызывающе не вел себя с ним, и Тедди пребывал в страшной растерян­ности.

Не отличаясь сообразительностью, верзила медленно рас­кидывал мозгами, что же ему предпринять. В это время Марк, грустно покачивая головой и еле заметно усмехаясь, ударил каблуком по другой ноге Тедди. Ошеломленный Тед­ди не смог устоять на месте.

Курсанты еле сдерживали смех, до того нелепо выглядел их мучитель, прыгая с ноги на ногу. Но тем не менее они хо­рошо понимали, что основная битва еще впереди, и знали, кто ее выиграет. Поэтому, поставив на Тедди, они прикинули в уме возможные последствия смеха и сочли за благо смол­чать. Расступившись, они оставили Марка один на один С Тедди.

Дэмьен стоял перед массивным письменным столом, за которым восседал Нефф, перелистывая дело Торна. Нако­нец, он обнаружил то, что искал. Его палец побежал по спи­ску оценок мальчика.

— Математика,—начал он,—«хорошо». Логика., «очень хорошо». Военная история... прилично.—Брови его подня­лись.—Здесь можно постараться как следует.

— Да, господин сержант. —Дэмьен почти не слушал ко­мандира. Он едва заметно покачивался взад-вперед на носках и вслед за Неффом поглядывал в окно, мельком наблюдая, как самый младший взвод высыпал на утреннюю переменку.

— Физические упражнения,—продолжал Нефф,—«от­лично».—Он отложил папку и, сцепив пальцы, наклонился вперед.—Я слышал, ты хороший футболист.—Торн вздрог­нул. Он знал, что играл неплохо, но не любил говорить об этом. В конце концов, слова ведь ничего не значили. Только действие имело силу.

— Гордись своими достижениями!— рявкнул Нефф, от­чего Дэмьен тут же вытянулся по стойке «смирно».—Гор­диться—это нормально, правда, когда есть, чем гордить­ся!—Нефф для верности треснул кулаком по столу.

— Да, господин сержант.

— Я буду присутствовать на сегодняшней игре,—отки­нулся на спинку стула Нефф. Слова прозвучали скорее как вызов. Дэмьен кивнул. Едва ощутимое, какое-то глубинное волнение опять начинало подниматься в нем. Нефф стран­ным образом действовал на мальчика.

Воцарилось неловкое молчание. Сержант как будто соби­рался с мыслями. Наконец он прикрыл глаза и проникновен­но начал:

— Я здесь для того, чтобы обучать тебя. Но не только. Мне необходимо и... защищать тебя.—Нефф подбирал каж­дое слово.—Если у тебя возникнет какая-нибудь пробле­ма—приходи ко мне. Не бойся...

«Не бойся?» — мелькнуло вдруг в голове Дэмьена. Он на­чал внимательно прислушиваться.

— И днем, и ночью, нужен какой совет... приходи ко мне.—Нефф открыл глаза.—Понимаешь?

Дэмьен ничего не понимал, но согласно кивнул.

— Да, господин сержант.

— Скоро мы познакомимся с тобой поближе,—продол­жал Нефф. Затем взглянул на папку и ткнул пальцем в соот­ветствующий пункт.—Я вижу, ты сирота.

Мальчик опять кивнул.

Нефф подбадривающе улыбнулся.

— Я тоже,—сообщил он.—Видишь, между нами есть кое-что общее.

Дэмьен удивленно взглянул на сержанта. Он совершенно запутался и не мог объяснить, что происходит. Внезапно улыбка исчезла с лица Неффа, он встал, отвернулся и взгля­нул в окно. Голос его снова приобрел сухие, казенные инто­нации. Он вытер лоб и произнес:

— Пришлите Фостера.

Дэмьен бесшумно выскользнул за дверь.

Услышав, что дверь за мальчиком затворилась, Нефф уро­нил на грудь голову и глубоко вздохнул. Часть сложнейшего дела была сделана.

Дэмьен вышел в коридор как раз в тот момент, когда Тедди нанес сокрушительный удар по Марку. Марк, скорчив­шись, лежал на полу и прикрывал разбитое лицо руками. Ни секунды не раздумывая, Дэмьен крикнул:

- Тедди!

Странно прозвучал его голос, совсем не похож он был на его прежний мальчишеский, к которому все привыкли. В этом окрике воплотилась пугающая глубина и сила, в нем прозвучала вся резкость команды, которой невозможно не повиноваться.

Верзила обернулся На губах у него застыла торжеству­ющая ухмылка. Но, заглянув в ледяные, пронзительные глаза Дэмьена, он в тот же момент перестал гримасничать.

Сгрудившиеся вокруг них курсанты замерли в ожидании.

И вдруг послышался какой-то странный звук, похожий на клацанье, как будто хлопали друг о друга тонкие металличе­ские пластинки. Тедди завертел головой в поисках источника шума. Но, казалось, никто, кроме верзилы, и не слышал его. Ребята с удивлением уставились на Тедди. Клацанье станови­лось все громче, пока не стало ясно, что исходило оно от огромных, сильных крыльев, бьющихся в воздухе прямо над головой верзилы! Тот закружился на месте и истошно за­вопил:

— Прекрати это!

Он размахивал руками, пытаясь ухватить нечто невиди­мое, что, похоже, стремительно атаковало его голову. Со­бравшиеся застыли с открытыми ртами. Дэмьен, казалось, на­ходился в трансе Марк вскочил на ноги, и уставился на Тедди.

И тут внезапно, как будто мощный воздушный поток под­хватил верзилу, его приподняло над полом — все выше и вы­ше—и яростно швырнуло о стену!

В этот момент дверь кабинета открылась, и на пороге по­казался Нефф. Неожиданное появление командира вывело Дэмьена из транса, он тряхнул головой и заморгал Тедди скорчился у стены. Клацанье затихло. Курсанты, не шелох­нувшись, стояли как пригвожденные к полу

— Что это ты делаешь на полу? — поинтересовался Нефф у Тедди.

Тедди не мог говорить. Всхлипывая и потирая челюсть, он сделал попытку привстать.

— Кто тебя ударил? — настаивал сержант.

Тедди наконец поднялся.

— Никто, сэр.

— О’кей,—согласился Нефф.—Фостер следующий.

Сержант повернулся и направился в кабинет Курсант по имени Фостер последовал за ним, тихо притворив за собой дверь.

Установившаяся тишина невыносимо давила. Наконец Дэмьен, протолкнувшись сквозь ряды учащихся, устремился к выходу. Марк бросился за ним. На полпути Марк схватил брата за руку.

— Что ты с ним сделал? — взволнованно спросил он.

— Я не знаю,—ответил Дэмьен, не понимая, что же произошло на самом деле. Может, он начинает сходить с ума, как и его отец?

— Меня пригласили играть в оркестре,—сообщил Марк.

Дэмьен улыбнулся, искренне радуясь, что предмет разго­вора наконец переменился.

— Это отлично.—Дэмьен повеселел, мгновенно превра­тившись в прежнего раскованного и веселого мальчишку. Он захлопал ресницами и легонько ткнул Марка локтем.—Побе­жали на поле, я тебя сейчас обставлю!

И они помчались, хохоча и улюлюкая, расплескивая во­круг себя веселье и мальчишескую энергию.

Как и все обыкновенные дети.

Особняк Торнов готовился к зиме. Слуги вытрясали пыль из широких белоснежных покрывал и набрасывали их на ме­бель, отчего дом скоро превратился в некое подобие музея или усыпальницы.

Анна вышла из столовой и по широкой мраморной лест­нице взбежала на второй этаж. Эта ежегодная домашняя ру­тина всегда угнетала ее, хотелось закончить все побыстрее.

Проходя мимо спален, она заметила служанок, собира­ющих в комнатах грязное белье, и подошла к одной из деву­шек:

— Мисс Мэрион встала уже, Дженни?

Служанка отрицательно покачала головой.

— Мне кажется, она еще не проснулась, миссис Торн. Я стучала, стучала, но она не отвечает.

— Спасибо, — бросила Анна и заспешила в сторону спаль­ни тетушки Мэрион. Подойдя к дверям, Анна настойчиво по­стучала.

Ни звука в ответ.

Она приложила ухо к двери, но ничего не услышала.

— Тетя Мэрион, вы хотите опоздать на самолет?

И опять ни звука не донеслось из спальни.

Анна дернула ручку двери и вошла в спальню. Постель была пустой. Несмятые простыня и одеяло свидетельствова­ли о бессонной ночи тетушки. Анна бросилась в ванную и, не добежав до нее, обнаружила наконец тетушку Мэрион. Ста­рушка, вытянувшись, лежала на коврике возле кровати.

Тело ее застыло в такой неестественной позе, что было сразу ясно: Мэрион мертва. Старенькая Библия лежала здесь же, в нескольких дюймах от вытянутой руки.

Анна зажала рот рукой, чтобы не закричать, и зажмурила глаза, пытаясь отогнать от себя страшную реальность. И по­стыдный скандал накануне вечером, и глупые обвинения по­казались ей в один миг такими бессмысленными и жесто­кими.

Когда Анна вновь открыла глаза, взгляд ее упал на рас­пахнутое окно. Утренний ветер колебал бледные кружевные занавески.

К югу от Чикаго территория приобретала вид плоской равнины, как в Канзасе. Здесь в основном находились сель­скохозяйственные угодья. Новый завод, так приглянувшийся Бухеру, располагался именно в этой местности. Стеклянные стены завода простирались, казалось, в бесконечность — не здание, а прямо какая-то научная фантастика, и все это на фоне пейзажа XIX века.

Фантомами из будущего казались и опускавшийся прямо на поле вертолет компании «Торн Индастриз», и небольшой электрокар, поджидающий их. Выглядел электрокар весьма занятно — нечто вроде супертележки для гольфа с вмонтиро­ванной внутрь радиосистемой и телевизором.

Управлял электрокаром Дэвид Пасариан, шеф отдела сельскохозяйственных исследований компании Торнов. Это был человек Бухера.

Пасариан был смуглым индейцем небольшого роста. Еще во времена своей юности он испытал на себе, что такое го­лод, и уж кому, как не ему, было заниматься сельским хозяй­ством. Отдел Пасариана выискивал все возможные способы накормить ту часть земного шара, которая, к великому него­дованию индейца, называлась Третьим миром. Как не понять, возмущался он, что мир-то един, неделим, и либо все будут сыты, либо все будут голодать.

Пасариан вспомнил Бангладеш, где на улицах он видел ребятишек, сбившихся, как дикие собаки, в стайки. Эти вы­сохшие, сморщенные дети со вздутыми от голода животами готовы были убить за крошку хлеба. Сепаратизм, заложен­ный в самом словосочетании «Третий мир», бесил Пасариана так же, как и отношение к этим странам его начальника По­ля Бухера.

Бухеру было ровным счетом наплевать и на детей, и на Третий мир, вместе взятых. Он не замечал вокруг себя ниче­го, кроме процентов с прибыли или иных голых и холодных цифр. Пасариан ненавидел холодный расчет своего начальни­ка, но успокаивал себя мыслью, что расчет расчетом —Бог с ним, в конце концов,—главное все же заключалось в том, чтобы накормить голодных.

Индеец согласился в конечном итоге на уговоры Бухера встретить Торна. Пасариан сидел сейчас в этой не то тележ­ке, не то напичканном всяким радиооборудованием контей­нере.

Вертолет приземлился. Поздоровавшись, мужчины рассе­лись в электрокаре и отправились в поле. Пасариан управлял тележкой, Торн сидел рядом, двое других находились сзади. Бухер с ходу начал высказывать свою позицию, подтвердив все опасения Ахертона.

— Билл здесь просто ошибается,—склонившись вперед, к самому уху Торна, прокричал Бухер. — В моем докладе под­черкивался неоспоримый факт, что главный интерес для «Торн Индастриз» представляет в текущий момент область энергии и электроники. Я пытаюсь доказать, что, идя на по­воду у дурацких предрассудков, мы игнорируем то, что про­исходит, например, на этом заводе. Сами-то мы при этом ри­скуем. Ведь наше приносящее доходы будущее — оставим по­ка в стороне энергию,—Бухер набрал в легкие побольше воздуха,—наше будущее заключается только в одном: в го - л од е!

Ахертон даже фыркнул от негодования:

— Вот весь ты в этом, Поль,—возмутился он, тряхнув го­ловой.—Это же бессердечно и...

— Правдоподобно! — закончил Бухер.—Нет, это не бессердечие. Это действительность.

Ахертон, наклонившись вперед, к Торну, громко и отчет­ливо произнес:

— К 1980 году нефть будет обходиться странам Среднего Востока в двадцать миллиардов долларов ежегодно. До про­цветания, мягко говоря, далековато, здесь не спасет и цена: 1 доллар за галлон. Мы взвалили на свои плечи ответствен­ность за энергию и перед нацией, и перед всем миром, так давайте же тратить наше время и деньги на ее развитие, на совершенствование ее форм.Как насчет программ, которые мы уже начали разрабатывать в солнечной, ядерной и грави­тационной энергетике? Что ж нам— все достижения, име­ющиеся у нас в этих областях, списать на мусор? Что, все это зря делалось, зря время, что ли, тратилось?

— Кстати, о времени, Билл,—вмешался Бухер, взглянув на часы.—Пока ты тут взывал к нашим славным достижени­ям в области энергетики, восемь человек померли с голоду. Вообще каждые шесть тире восемь секунд один человек где-нибудь на земле обязательно отдает Богу душу. От голо­да. Стало быть, семь человек в минуту. За час — четыреста двадцать. Итого —десять тысяч за день.

Ахертон не скрывал своего презрения.

— К чему ты клонишь, Поль?

— Да все к тому, Билл,—вскипая, нетерпеливо пояснил Бухер,—что не имеет смысла создавать новые источники энергии, если не останется никого в живых, кто бы мог ими пользоваться.

Торн решил, что самое время вмешаться.

— Поль, не мрачноват ли твой прогноз? — засомне­вался он.

— Страшный день приближается, Ричард,—убежденно заверил Торна Бухер.—И быстрее, чем тебе кажется.

— Ну и дальше что? —спросил Торн.

Бухер испустил какой-то театральный вздох облегчения.

— А я было подумал, что ты не собираешься даже выслу­шать меня.

Ахертон бессильно откинулся на спинку сиденья и, по­мрачнев, скрестил руки. Пасариан натянуто улыбнулся. Если всего несколько дней назад эти заявления и походили на ис­кренние, то теперь все это напоминало какое-то представле­ние. Но любой способ, выбранный Бухером для решения очередной задачи, всегда приводил его к намеченной цели.

И пока электрокар катился к теплице, никто из четырех погруженных в спор мужчин не заметил служащего, изо всех сил махавшего им. Этот человек пытался привлечь вни­мание Ричарда Торна. Дело в том, что за несколько минут до настоящего момента раздался телефонный звонок. Ричарда Торна спрашивали по чрезвычайно важному и безотлагатель­ному делу.

В теплице четверо мужчин продвигались по длинному проходу среди безбрежного океана зелени. Они молча шли, потрясенные окружающим многообразием. Наряду с овоща­ми каких-то невероятно огромных размеров здесь приюти­лись миниатюрные растения в тепличных ящичках. Бухер краем глаза заметил, что даже Ахертон восхищен. Но, несмо­тря на внутреннее волнение, Бухер напустил на себя строгий и сдержанный вид и продолжал бубнить голосом, похожим на молитву:

— Жил однажды человек, — монотонно рассказывал он,— который спросил: «Можете ли вы вспахать море?» Люди ре­шили, что он свихнулся. Но человек этот не был сумасшед­шим, он всего-навсего опередил свое время. Ибо сегодня на этот вопрос мы можем ответить утвердительно и не просто «можем ответить», а и обязаны это сделать. Начало положит гидропоника.—Они двигались вдоль овощей, значительно бо­лее ярких, чем обычно. Наконец мужчины очутились в поме­щении, где были выставлены кое-какие технические экспона­ты. Стенды пестрели картами и графиками.

— Вот здесь, — указал Бухер на тщательно выполненный макет,—вы видите современного фермера таким, каким он будет. Вот он сидит за контрольным щитом в центральной башне. Монитор компьютера выдает ему информацию о со­стоянии полей. Миниатюрный воздушный аппарат с дистан­ционным управлением посылает на землю ультразвуковые волны, которые вместо самого фермера прекрасно управля­ются со вспашкой. Его автоматы могут собирать, сортировать и раскладывать по ящикам сельскохозяйственные продукты. И все это с помощью механических пальцев, так же управля­емых компьютером.

Ахертон обрел наконец дар речи.

— А что со всего этого будет иметь, к примеру, голода­ющий китаец?

— Да, это не накормит их,—взбесившись, выкрикнул Бу­хер.—Китайцы, видите ли, гордятся, что в состоянии сидеть на одной чашке риса в день, но чем же здесь гордиться? И нам придется накормить этих людей! — В этот момент Бу­хер, бесспорно, оседлал своего любимого конька.—Чтобы добиться этого, надо вспахать океаны, разработать новые ви­ды быстрорастущего риса, произвести горы искусственного мяса. И мы —«Торн Индастриз» — обязаны возглавить все это. Мы будем владеть землей или брать ее в аренду. Мы бу­дем контролировать урожай и прирост животных. Мы произ­ведем такие удобрения, что заставят пищу расти, как на дрожжах, мы спроектируем и построим машины, которые превратят бесплодные земли и отравленные моря в цвету­щие сады.

— А вы-то какое место во всей этой утопии займе­те? — презрительно бросил Ахертон.— Царское, что ли?

Бухер ни на грамм не обиделся. Произнеся весь этот мо­нолог, он оглянулся на зеленый океан и, опять погрузившись в себя, заговорил:

— Вы знаете... однажды жило одно весьма примитивное племя высоко в горах Мексики. Жили туземцы на очень пло­дородной земле, но они не умели ее обрабатывать. Где-то ря­дом находилась американская строительная компания, про­кладывающая в тех местах дороги. Закончив свои работы, компания подарила этому племени трактор. Туземцам под­робно объяснили, как управлять машиной. И вот, когда они научились вспахивать свои поля, что они сделали с трак­тором?

— Они его съели,—заявил Пасариан, впервые за это утро нарушив молчание. Было непонятно, осознал ли Бухер сар­казм в словах индейца, во всяком случае он проигнорировал это заявление.

— Туземцы вознесли трактор на алтарь и обожествили его. Они всем племенем валились перед ним на колени и мо­лились.

Ахертон вдруг весь похолодел.

В этот момент к ним подбежал техник в белом халате.

— Извините, мистер Торн,—вмешался он в разговор,— вас просят к телефону. Срочно.

Поблагодарив техника, Ричард извинился перед всеми и направился к телефону. Жаркий спор тем временем про­должался.

— Нефтяные страны, не колеблясь ни секунды, приста­вили к нашему горлу нож, разве не так? — неистовствовал Бу­хер.—Почему же в отношении еды мы должны поступать по-другому?

— Если мы собираемся превратить всех голодных в на­емных фермеров,—с трудом сдерживая захлестнувшую ярость, проговорил Ахертон,— почему бы нам заодно не превратить их в рабов?— Потребителей, а не рабов,—раздраженно поправил Ахертона Бухер.—Дело ведь в том, что мы накормим их!

И как бы Пасариану не нравились мотивы, двигавшие его начальником, главной заботой индейца всегда оставалась воз­можность прокормить всех голодающих.

— Я вынужден согласиться с Полем,—заявил Пасари- ан.—Думаю, нам надо разработать это направление.

Тут они заметили Ричарда. Он был бледен.

— Мэрион скончалась вчера ночью,—произнес он.—Сер­дечная недостаточность.

Ахертон был в шоке.

— Господи, Ричард. Искренне сочувствую.

Торн рассеянно кивнул: мысли его уже были заняты предстоящими похоронами.

— Видимо, мне придется покинуть вас,—обратился он к Ахертону.—Ты не подбросишь меня к вертолету?

— Конечно,—согласился тот.

— Поль,—продолжал Торн,—пожалуйста, доберись до телефона и предупреди директорат. И еще проследи, чтобы во все зарубежные представительства были разосланы теле­граммы по поводу статуса управляющего заводом.

— Сделаю, сделаю,—заверил его Бухер.

— Собрание через десять дней. А похороны — через три дня. Надо еще сделать взносы в Кардиоционный Фонд. О банках и Уолл-Стрит я сам позабочусь.—Ричард распро­щался со всеми и направился с Ахертоном к выходу.

Бухер поймал его за рукав.

— Ричард,—начал он,—может быть, позавтракаем завтра вместе и закончим наконец обсуждение этого проекта?

Ахертон негодующе отшатнулся, Ричард же спокойно от­несся к этому предложению.

— Да, конечно,—согласился он,—приходи завтра ко мне домой часам к восьми.

Пасариан покачал головой. Да, этот не теряет времени да­ром. Старушка умерла. «Ну, так что из этого,—сказал бы Бу­хер,—другие-то продолжают жить». Конечно, Поль добьет Торна, и решающим мнением в компании будет мнение По­ля Бухера.

Бухер прервал ход мыслей Пасариана.

— Значит, Торны уже переехали в город? — поинтересо­вался он.

— Сегодня,—кивнул индеец.

— Опять зима,—подытожил Бухер. И отправился на по­иски телефона, чтобы выполнить инструкции Торна.

Даже своей смертью Мэрион Торн причиняла всем массу неудобств.

В этот самый момент неподалеку от Гибралтарского про­лива на высоте тридцать тысяч футов над Атлантическим океаном летел реактивный самолет. Поднявшись из аэропор­та в Тель-Авиве, он направлялся на Запад.

На борту в туристском салоне сидела очень привлекатель­ная рыжеволосая англичанка с сияющими глазами. Это была Джоан Харт. Как и сообщал доктор Уоррен, она предприня­ла это путешествие, чтобы взять интервью у Ричарда Торна. Но не голое любопытство — как предположил Торн —выну­дило Джоан сорваться с насиженного места.

С момента исчезновения ее друга Майкла Моргана про­шло уже семь лет. За это время Джоан сама провела кое-ка­кие расследования: она подробно изучила Библию и ту серию необъяснимых фактов, которые были связаны с рядом стран­ных смертей. И все это каким-то непостижимым образом вертелось вокруг одного маленького мальчика — Дэмьена Торна.

Джоан уверовала наконец, что Бог выбрал ее своей по­сланницей. И хотя Бугенгаген пытался сделать когда-то сво­им духовным последователем Майкла, выбору его не дано было осуществиться. Но тогда, на той встрече, присутствова­ла Джоан — она слышала все и поняла, что это не было про­стым совпадением. И та Сила, что привела ее в тот жаркий полдень семь лет назад в кафе, заставляла теперь сделать так, чтобы новый Антихрист не дожил до своего тринадцатиле­тия. Ибо в этот день Антихрист узнает, кто он, и тогда унич­тожить его будет практически невозможно.

Джоан выпала участь Кассандры: ей никто не верил. Все, кто ее раньше знал, подшучивали над ней и утверждали, что пророчества Джоан —это очередная блажь, которая скоро пройдет. Люди незнакомые шарахались от нее, как от безу­мной.

До некоторого времени и сама Джоан не вполне была уверена в здравости своего рассудка. Еще неделю назад ее му­чили сомнения. И тут ей поручили сделать репортаж о рас­копках в замке Бельвуар. Она давно ждала этого момента. Бродя среди раскопок, Джоан обнаружила останки двух мужчин, живших, без сомнения, в XX веке. Она легко опо­знала их. Очень внимательно рассмотрела Джоан и стену Игаэля.

Вот тогда-то она все осознала и решила лететь в Штаты, чтобы рассказать Ричарду Торну правду. Надо было преду­предить о страшной угрозе всех тех, кто находился уже в не­посредственной опасности, ибо Сын Дьявола пребывал среди них.

Трудная и опасная была эта миссия, но Джоан стремилась выполнить ее с тем экзальтированным восторгом, который свойствен только истинным верующим.

Глава третья

Столовая в чикагском доме Торнов, отделанная темными деревянными панелями, выглядела элегантно, мебель была изготовлена из хромированного металла в сочетании со сте­клом и мягкой коричневой кожей. Обычно Торн Завтракал в светлой и просторной комнате рядом с кухней. Но сегодня это был не совсем обычный завтрак, и Ричард решил переку­сить в более строгой обстановке. Для встречи с Бухером он выбрал столовую.

Они уже доедали грейпфрут, но ни один из мужчин так и не мог решиться заговорить о деле, ради которого, собст­венно, и была назначена сегодняшняя встреча.

— И когда же вы планируете открыть эту выстав­ку? — спросил Бухер, проявляя нарочитый интерес к археоло­гическому хобби Торна.

— Это зависит от того, когда из-за границы прибудут по­следние контейнеры,—пояснил Торн.—Ориентировочно мы планируем ее к Пасхе. А твой доклад, Поль, был просто ве­ликолепен. Я никак не могу понять, как ты умудрился подго­товиться к нему всего за месяц.

— Но...—протянул Бухер, соображая, как бы поскорее коснуться в разговоре необходимой темы.—Но... я не уверен,

что осуществление этого проекта надо начинать с ходу, без полной поддержки всей нашей верхушки.

— М-да, к тому же, насколько я понял, Билл Ахертон против проекта.

— Да, и я ему доверяю. Тебе тоже следует доверять Бил­лу. Он, конечно, не из этих скороспелых всезнаек, но дело свое знает.—Торн отхлебнул глоточек кофе.—Я бы совето­вал тебе наладить отношения с Биллом. Это подстегнуло бы твое продвижение в компании.

Бухер понимал, что его следующее заявление связано с определенным риском, но все же решился:

— Ричард, если Билл Ахертон не прекратит травить ме­ня и моя карьера будет зависеть от каких-то реверансов в его сторону, то, может быть, лучше мне уволиться из компании?

— Чепуха,—возмутился Торн. Затем с улыбкой доба­вил:—Твое время еще придет.

Бухер, торжествуя в душе, удовлетворенно кивнул.

— Ладно,—согласился он,—отброшу пока эти мысли, а про себя подумал: «Пока, до того момента, когда д е й с т - вительно придет мое время».

Закончив завтрак, мужчины спустились к автомобилю. Торн, несмотря на смерть тетушки Мэрион, вынужден был лететь в Вашингтон, где у него была назначена важная встре­ча. Водитель лимузина поджидал его, чтобы отвезти в аэро­порт. Прощаясь, Торн обратился к Бухеру:

— Ты придешь на день рождения мальчиков в этот уик-энд? В домик на озере?

— Ни за что не упущу такую возможность,—подыграл Поль Торну в попытке загладить их отношения. Он с удо­вольствием принял необходимое условие этой джентльмен­ской игры.—А озеро уже замерзло?

— Спрашиваешь! — Торн положил руку на плечо Бухе­ра.—Захвати с собой коньки.

Поль, улыбнувшись, помахал Ричарду рукой и заспешил на угол ловить такси. Внутренне он покатывался со смеху, представляя себе Билла Ахертона на коньках в накинутых по­верх тройки пальто и шарфе, спотыкающегося на льду озера. Вот будет потеха.

Взявшись за ручку автомобильной дверцы, распахнутой Мюрреем, Торн услышал за спиной женский голос, принад­лежащий, очевидно, англичанке:

— Мистер Торн? О, мистер Торн!

Он оглянулся и увидел необычайно привлекательную женщину, которая неистово махала ему, бросившись напере­рез. На ней было ярко-красное шерстяное пальто с пуши­стым меховым воротником такого же цвета, красные перчат- ки$ черные кожаные сапоги на высоких каблуках. На плече висела большая кожаная черная сумка. Улыбка у незнакомки была совершенно обворожительная, но какая-то неуловимая натянутость скользила в ней.

На секунду-другую Торн опешил. Что-то знакомое почу­дилось ему в облике этой сногсшибательной женщины, но он наверняка знал, что не встречал ее раньше. И тут Ричард наконец вспомнил, где он видел эту женщину: на одном из слайдов Уоррена она стояла подле фигуры Вавилонской блудницы.

Это была Джоан Харт, репортер. Приятное впечатление, вызванное видом этой красивой женщины, ищущей с ним встречи, тут же рассеялось. Она была всего-навсего репорте­ром. И, как сообщал доктор Уоррен, намеревалась выцыга­нить у него интервью. Но Джоан Харт уже стояла рядом с ним.

— Извините, что пришлось кричать, но я никак не могла упустить вас...

— Ничего,—холодно перебил ее Ричард. Он понимал, зачем она здесь, и не собирался отвечать на ее наверняка бес­тактные вопросы.

— Меня зовут Джоан Харт. Полагаю, Чарльз Уоррен рас­сказывал вам обо мне.

— Да, рассказывал. И я просил его передать вам...

— Он говорил, говорил,—нетерпеливо прервала Ричарда Джоан. Затем, сменив вдруг тему, почти жалобно продолжи­ла: — Здесь жуткий холод. Не лучше ли нам посидеть в ва­шем автомобиле, пока вы мне объясните, почему отказались от интервью?

Торн нехотя улыбнулся.

— Из вас могла бы получиться настоящая леди. — Он ука­зал Джоан на просторное заднее сиденье автомобиля.

Как только они уселись, Джоан залезла в свою сумку и принялась там копошиться. «В этой огромной сумке,— подумалось вдруг Ричарду,—могло бы уместиться обширное досье на Бугенгагена от рождения и до смерти старика». Вне­запно Джоан вытащила из своей сумки дорогой шелковый платок, который любая другая женщина с удовольствием но­сила бы на шее, и высморкалась в него.

— В холодную погоду я становлюсь жуткой развалиной.

— Мисс Харт,—начал Торн.

— Знаю, знаю. Вы на дух не переносите репортеров.

— И, кроме того, я очень спешу в аэропорт,—доба­вил он.

— Только несколько минут. Это все, о чем я вас прошу.

— Но я не могу опоздать на самолет. Может быть, мы встретимся в другое время?

— Мне всегда казалось, что самолет может подождать Ричарда Торна.

— Только не этот.

— Ну что ж, тогда я буду сопровождать вас в аэро­порт.—Джоан неотразимо улыбнулась.—А куда вы летите?

Торн нажал кнопку переговорного устройства, позволяв­шего ему общаться с Мюрреем через толстое стекло, разде­лявшее их.

— Трогайте, Мюррей.

Затем, отключив связь, повернулся к Джоан:

— В Вашингтон.

Джоан опять улыбнулась.

— Никого не ждущий самолет номер один. А чем вы за­нимаетесь? Советуете Президенту, как управлять страной?

— Нет,—ответил Торн, находя занимательным ее юмор.—Только госсекретарю. Ну а чем я вам могу быть по­лезен?

Джоан Харт снова потянулась к своей сумке и вытащила маленькую записную книжку в кожаном переплете и золо­той карандашик. Женщина тут же преобразилась, будто по­павшие к ней в руки записная книжка и карандашик надели­ли ее особой силой. Она превратилась в бесстрастного про­фессионального репортера; подобно Бугенгагену, извлека­ющему из-под земли свои реликвии, Джоан факт за фактом вытягивала сведения из своей очередной жертвы.

На полпути в аэропорт Торну порядком надоела эта игра в интервью.

— Мисс Харт, вы уже задали мне семь вопросов, и все они почему-то связаны с деньгами,—заявил он.

— Деньги заставляют крутиться весь мир, не так ли?

— Да, и не только мир,—вставил Торн.

Джоан заметила, что Ричарда начинает охватывать раздра­жение, но она никак не могла сказать ему самого главного. Еще не время. Чуть-чуть позже.

— М-м-м, ваш отец построил музей, — она взглянула в за­писную книжку,—в 1940 году. Во что это ему обошлось?

— Порядка десяти миллионов или что-то около этого.

— Ну да, миллионом больше, миллионом меньше,—за­смеялась Джоан.—Когда ваш отец впервые приехал в Чика­го, он устроился на биржу?

— Правильно.

— Скажите, а не заставлял ли он вас и вашего брата Ро­берта лезть в холодную ванну или спать на досках, дабы ис­пытать на своей шкуре, что значит быть бедным?

Торн расхохотался.

— Кто же вам такое наплел о нас?

В этот момент лимузин резко затормозил. Они подъеха­ли к разводному мосту около Мичиган Авеню. Сигнальные звонки и сверкающие красные огоньки на шлагбауме преду­преждали: мост вот-вот разведут, чтобы пропустить судно. Ричард выглянул в окно и узнал танкер, принадлежащий «Торн Индастриз». Дорогу Торну пересекало его собственное судно.

Джоан Харт воспользовалась этой задержкой и внезапно повела атаку:

— Вы когда-нибудь встречались с Бугенгагеном?

— Нет,—ответил Торн, почувствовав, как резко сменила Джоан тактику.

— А вы знаете, что он был не только археологом? Буген­гаген был прежде всего экзорсистом — изгоняющим Дьявола.

— Не понимаю, какое это имеет отношение к...

— Его скелет нашли при раскопках замка Бельвуар,—не обращая внимания на реплику Ричарда, продолжала Джо­ан.—Вы об этом не знали?

— Чей-то скелет, мисс Харт. По-моему, официально его пока не идентифицировали.

В голосе женщины звучала твердая уверенность.

— Там нашли два скелета, мистер Торн. Один — Бугенга- гена, а второй — молодого археолога по имени Майкл Мор­ган. Майкл был моим женихом. Я встречалась с ними в день их исчезновения.

Как раз в эту минуту шлагбаум был поднят, и Мюррей за­вел мотор. Торн в бешенстве нажал кнопку переговорного устройства.

— Мюррей, подождите. Мисс Харт выходит.

Джоан скороговоркой выпалила:

— За неделю до своей гибели ваш брат прилетел в Изра­иль для встречи с Бугенгагеном. А через несколько дней по­сле его смерти Бугенгаген и Майкл Морган были заживо по­хоронены. Вас не настораживает все это, мистер Торн?

«Ну вот, этого еще не хватало,—решил Ричард.—Сейчас она мне выдаст, кто убил Кеннеди». Ледяным голосом он от­четливо произнес:

— Не заставляйте меня вышвырнуть вас, мисс Харт. Мы задерживаем движение.

— А вы знаете, почему полиция застрелила вашего бра­та?—В дико сверкавших глазах Джоан появилось какое-то безумие.—Вам известно что-нибудь о кинжалах?

Мюррей вышел из машины и распахнул заднюю дверцу.

— Мне одно известно: вы напрасно тратите свое и мое время.

— Пожалуйста, выслушайте меня!— умоляла женщи­на.—Я долгие годы потратила на изучение всего этого! Все сходится... и теперь...

Ричард застонал. Только не это. Он было решил, что призрачная мистическая пелена вокруг гибели брата навсегда рассеялась. Не тут-то было.

Мюррей грубо схватил Джоан за рукав. Цепляясь за сиде­нье, она воскликнула:

— Вы в смертельной опасности!

— Убирайтесь отсюда! И чтобы я вас никогда больше не видел! Ясно?

— Обратитесь к Христу! — воскликнула Джоан.

— Мюррей, ради Бога!

— Поверьте в Христа! — рыдала она,

Мюррей вытащил ее из машины и захлопнул дверцу. На улице Джоан продолжала кричать:

— Ради Бога! Только он может защитить вас! Взгляни­те же на стену Игаэля, мистер Торн! Вглядитесь в лицо Сата­ны и скажите наконец, чье это лицо!

— Мюррей, черт подери, да поехали же поскорее от этой ненормальной!— заорал Торн.

Мюррей вскочил в машину и завел мотор.

Машина набрала скорость. Джоан застыла посреди доро­ги, слезы отчаяния струились по ее лицу, а холодный ветер пытался сорвать ярко-красное пальто с ее дрожащих плеч.

Когда Реджинальд Торн вздумал воздвигнуть себе мону­мент, идея создать музей пришлась ему как нельзя более по душе. Он отправился к своему старинному приятелю —по­мощнику главного чикагского архитектора, чтобы обсудить с ним эту мысль.

Торн предпочел неоклассицизм. Ему хотелось, чтобы зда­ние через десятки лет не выглядело рухлядью. Долго и тща­тельно присматривался старик к архитекторам, пока не оста­новил свой выбор на уверенном в себе и полном сил моло­дом человеке, которого порекомендовал Торну его друг.

Приятель не подвел его. Он познакомил Торна с Фрэн­ком Ллойдом Райтом, и план создания музея немедленно на­чал претворяться в жизнь.

Сегодня, почти сорок лет спустя, музей Торна выглядел по-прежнему современно и восхитительно, как будто был построен неделю-другую назад. Музей расположился на бе­регу озера Мичиган и ф всадом был обращен к наиболее ро­скошным кварталам Мичигана. Ни одно соседнее сооруже­ние не превосходило красотой и элегантнЪстью здание музея.

Когда такси с сидевшей в нем Джоан Харт затормозило перед музеем, в глаза ей бросились афиши, сообщающие о выставке полотен Эдварда Мюнха. На афишах была изобра­жена наиболее известная и шокирующая картина художника под названием «Крик». Вдруг Джоан как вкопанная застыла перед картиной. Она сочла ее за знак свыше и, вновь обретя утраченное вдохновение, вошла в музей.

Очутившись в огромном зале с устремленными к небу потолками, Джоан на мгновение почувствовала себя крошеч­ной и беззащитной. Но она твердо знала, зачем пришла сюда, и собралась с духом. Гид направил Джоан в галерею на вто­ром этаже, где Чарльз Уоррен готовил выставку реликвий, найденных несчастным Бугенгагеном при раскопках в Бель­вуаре.

Уоррен, окруженный бесчисленными планами и фотогра­фиями, объяснял Анне Торн, как он предполагает располо­жить будущую выставку. Анна давно сделала для себя выбор, остановившись на музее, и частенько интересовалась его дела­ми. Но никогда еще Уоррен не наблюдал в ней такого любо­пытства, какое проявила Анна к находкам из Бельвуара.

— Мы собираемся реконструировать катакомбы вон там, в конце.—-Уоррен указал на план.—По этому маршруту по­сетители будут переходить из галереи в галерею, и даже из­далека какая-то часть катакомб будет всегда видна. Заканчи­вая маршрут, посетители пройдут по ним.

— Заманчиво,—похвалила Анна.

Уоррен благодарно заулыбался.

— Да, мне тут сообщили, что после моего отъезда раско­пали кое-что, называемое стеной Игаэля. После реставрации ее пришлют сюда.—Он указал на еще одно помещение в плане.—Эту галерею я держу про запас, так, на всякий случай.

После упоминания о стене Игаэля любопытство Анны до­стигло апогея.

— А кто такой был этот Игаэль? — поинтересовалась она.

— Весьма загадочная фигура, — начал объяснять Уоррен,— монах и изгоняющий Дьявола. Предполагается, что он жил в ХШ веке. Как повествует легенда, однажды ему явился Са­тана, и бедный монах сошел с ума

Уоррен ожидал, что Анна, подоино большинству людей, рассмеется, но, к его удивлению, она даже не улыбнулась. И он продолжал:

— Затем Игаэль заперся от всего мира. Лицо Сатаны преследовало его, видимо, так неотступно, что монах решил нарисовать Антихриста, каким он его видел —от рождения и до падения, видя в этом единственный выход избавиться от наваждения. Самого Игаэля никто никогда не видел. Только его стену.

— Я просто сгораю от нетерпения взглянуть на нее,— взволнованно произнесла Анна. Ученый как будто околдовал ее своим рассказом.

— А теперь,—сказал Уоррен, снова указывая на план,— относительно вашего любимого экспоната — Вавилонской блудницы! Ее мы установим здесь, посреди галереи номер 4. Таким образом, никто из посетителей не пропустит ее.

В галерею неожиданно вошла Джоан Харт.

— Джоан,—удивленно и радостно воскликнул Уор­рен.—Отлично! Когда вы прилетели?

— Прошлым вечером,—натянуто улыбнулась Джоан, пытаясь держать себя в руках, так рвалось наружу все то, ра­ди чего она сюда пришла.

— Анна,—обратился к жене Торна ученый,—это Джоан Харт, молодая женщина...

— С вашего слайда,—закончила Анна. Когда дело каса­лось красивых женщин, у нее срабатывала фотографическая память.

Уоррен кивнул.

— Да, стоящая рядом с Вавилонской блудницей.

Анна хотела тут же съязвить на этот счет, но прикусила язык.

— Я —Анна Торн. А вы, видимо, пытались взять инте­рвью у моего мужа.

— Я уже взяла его.

Уоррен взбесился.

— Я же ясно сказал вам...—начал он.

Но Джоан оборвала его:

— Вы себе не представляете, насколько это было важно. И ваше «нет» не могло остановить меня.

— Вы, должно быть, умеете убеждать,—проговорила Ан­на уже менее дружелюбно.—А как вам вообще удалось к не­му попасть?

Джоан при желании могла вести себя вызывающе, и ей вдруг захотелось подразнить Анну:

— Я бросилась ему на шею! — воскликнула она. —Прямо в его огромной сверкающей машине.

— Да-а? — протянула Анна.—Я уверена, он был в вос­торге.

— Ну, сначала не очень-то,—принялась напропалую врать Джоан, испытывая к Анне неосознанную непри­язнь.—Ваш муж, конечно, не очень высокого мнения о ре­портерах, не так ли?

— Он считает, что они существуют за счет несчастий дру­гих людей,—заявила Анна, голосом давая понять, что это также и ее мнение.

Джоан расплылась в улыбке.

— Как шакалы? — спросила она, пытаясь выведать, на­сколько хорошо осведомлена жена Торна.

— Отличное сравнение,—парировала Анна. Лицо ее оставалось бесстрастным.

Уоррен не знал, как выпутаться из этой ситуации, и сде­лал попытку сгладить разгоравшийся конфликт:

— Джоан пишет в основном на тему археологии,—роб­ко пояснил он.

— Неужели? — ядовито улыбнулась Анна.

В этот момент визгливо засигналил карманный биппер. Уоррен, как правило, негодовал на это маленькое пискливое устройство, но сейчас обрадовался возможности выйти из конфликтной ситуации при помощи этого миниатюрного ап­парата.

— Через минуту вернусь,—заверил он женщин.

— А знаете,—как бы между прочим заявила Джоан,— ваш муж несправедлив к прессе. Репортеры деликатно отно­сились к его брату.

— Что вы имеете в виду? — вскинулась Анна, не пони­мая, к чему клонит Джоан.

— Отчет о гибели Роберта Торна был выдержан в очень уважительном тоне. Хотя, строго говоря, обстоятельства его смерти были весьма необычными.

— Разве? — спокойно заметила Анна.—Я, к сожалению, ни разу не встречалась с братом Ричарда.

Джоан изобразила на лице удивление.

— Конечно, конечно! Что же это я все время забываю! Вы же вторая жена Ричарда!

— Мисс Харт,—начала терять терпение Анна.

— А теперь позвольте мне быть с вами откровенной,— не обращая внимания на попытку Анны вмешаться, продол­жала Джоан.—Марк —сын Ричарда от первой жены, а Дэ­мьен — сын его брата. Получается, что вы не являетесь мате­рью ни одному из мальчиков!

— Вы, должно быть, пишете для какого-нибудь женско­го журнала! — взорвалась Ан^а.

— А Дэмьен,—настаивала Джоан.—Что вы можете ска­зать о нем? Что это за мальчик? Нравится ли ему Военная Академия?

Анна не успела ответить, так как в галерею ворвался Чарльз Уоррен.

— Анна,—закричал он,—ни слова больше этой женщи­не!—Ученый грубо схватил Джоан за плечи и подтолкнул к дверям.—Вы превратили меня в посмешище,—с болью за­говорил он.—Ричард в бешенстве!

Терять Джоан было нечего.

— Вы в опасности! — отчаянно воскликнула она хриплым голосом.—Все вы!

— Да что же это такое в вас вселилось? — Уоррен вытал­кивал Джоан из галереи, подальше от Анны.

— Я видела стену Игаэля! — вскричала она, будто это могло что-то объяснить.

На Уоррена это не произвело никакого впечатления.

— Мне все равно, что вы там видели!

— Но вы обязаны быть начеку!— Джоан вырвалась наконец из тисков и повернулась к Анне.—Дэмьен...

— Что Дэмьен? — резко спросила Анна.

— Он... он...—залепетала Джоан и, внезапно замолчав, стремительно бросилась вон из галереи.—Я не знаю! —крик­нула она на ходу.

Анна медленно повернулась к ученому.

— Черт подери, что все это значит?

Уоррен грустно покачал головой.

— Понятия не имею. Христос любит нас всех. Но только очень немногие — весьма необычные люди — по-настоящему любят Его!

Он был серьезен, но Анне его замечание показалось неве­роятно забавным. Улыбнувшись, она крепко обняла ученого, и оба вернулись к обсуждению будущей выставки, забыв о странной Джоан Харт, будто ее и не было вовсе.

Однако, несмотря на то, что и Уоррен, и Анна заподозри­ли Джоан в безумии, она никогда еще не действовала так четко и целенаправленно.

Преследуемая демонами и, как ей казалось, сама бросив­шаяся по следу одного из них, Джоан точно знала, что ей де­лать.

Выскочив из музея, она прямиком направилась в бюро проката автомобилей, над дверями которого красовался ло­зунг: «Мы изо всех сил стараемся». Арендовав машину, Джо­ан тут же помчалась на север Чикаго. Через некоторое время она уже тормозила у Военной Академии, где учились Дэмьен и Марк. Шла тренировочная футбольная игра.

Будь игроки на футбольном поле несколько старше, не­ожиданное появление Джоан могло бы стать причиной все­общего смятения. Она безусловно являлась самой красивой из всех женщин, побывавших здесь за последнее время, а на­пряжение, отразившееся, на чудесном лице, добавило ей еще больше привлекательности.

Однако сегодня здесь не было никого, кто бы мог заме­тить Джоан: единственными зрителями на футбольном поле были несколько родителей, которые подбадривали своих драгоценных чад. Расположившись отдельными группками, они целиком сосредоточились на игре.

Заметить Джоан мог бы, конечно, Нефф, но он с таким напряжением следил за ходом игры, будто ребята сражались за суперкубок.

Рядом с Джоан Харт стоял паренек, который, судя по форме, был курсантом. Профессиональным взглядом Джоан моментально оценила ситуацию: мальчишка был какой-то хлипкий, прыщавый, на нос ему сползали очки с толстенны­ми линзами. Все его внимание было поглощено футбольным полем. Скорее всего этот паренек испытывал юношеское, сексуальное влечение к стройным мальчикам. Было совер­шенно очевидно, что один из игроков —его кумир. В иной ситуации Джоан Харт с удовольствием побилась бы об за­клад, чтобы угадать, кто же этот кумир. Но сейчас ей хоте­лось только одного: знать, играет ли Торн и который из маль­чиков Дэмьен. Под тяжелыми шлемами было совершенно невозможно разглядеть лица мальчиков. Джоан уже собра­лась спросить прыщавого мальчишку, но в это время Нефф объявил перерыв в игре. Джоан не расслышала слов сержан­та. Она легонько похлопала подростка по плечу и, прервав его оцепенение, громко спросила:

— Дэмьен Торн играет?

Один из игроков неожиданно повернулся и впился глаза­ми в спину Джоан Харт. Женщина всем телом ощутила этот пронзительный взгляд и резко обернулась. Ей почудилось, что она уже видела эти злобные желтые кошачьи глаза.

Внезапно игрок сбросил шлем, и Джоан в ужасе отпряну­ла, У него было такое же резкр очерченное лицо, что и на картине в Эйкре.

— Вон Дэмьен Торн,—указал хлипкий курсант, но Джо­ан и сама уже знала это. Она безоговорочно верила в суще­ствование Дьявола, но, неожиданно узрев его в человеческом обличье, запаниковала и отступила.

Джоан повернулась и, еле передвигая ноги, поплелась прочь с игрового поля, изо всех сил пытаясь выглядеть естественно. Но, не успев пройти и десятка шагов, она ощу­тила вдруг такой ужас, что побежала; все быстрей и быстрей несли ее ноги. Так, не разбирая дороги, она долетела, нако­нец, до автомобиля.

Ее обдало жарким потом; под лопатками, как раз в ме­сте, куда уставились жуткие желтые глаза Дэмьена Торна, го­рело. Плюхнувшись на сиденье автомобиля, Джоан услышала резкий окрик Неффа:

— Торн, что уставился, как баран на новые ворота?

Лопатки перестали гореть. Джоан с трудом откопала в своей сумке ключи зажигания, ткнула ими в замок — не за­водится, еще раз —опять не получилось. Наконец двигатель заработал. Зашуршали по гравию шины, и машина покатила прочь от Дэвидсоновской Академии.

Джоан направлялась на север. По идее ей нужно было бы развернуться и ехать прямиком в Чикаго, но она понимала, что там ей не на кого рассчитывать.

К кому обратиться за содействием? Чьей помощью Джо­ан могла заручиться в борьбе против мощной, хитрой и все­проникающей Силы?

Она чисто механически продолжала крутить руль, полно­стью уйдя в себя. Подальше, подальше от этой страшной Ака­демии.

Некоторое время спустя Джоан поняла, что заблудилась. Сосредоточившись, она огляделась и решила, что заехала да­леко в глубь штата. Кругом раскинулись бывшие фермерские угодья. Местность была плоская, и Джоан тут же вспомни­лись крошечные, гладкие облатки, что выдавали в церкви по воскресеньям.

Горизонт простирался до бесконечности. На триста шесть­десят градусов вокруг Джоан лежала замерзшая, унылая равнина. Дорога, по которой катил автомобиль, похоже, бы­ла единственной. Она рассекала местность, и Джоан подума­ла: «Как кинжал Бугенгагена».

Внезапно налетел ураганный ветер. Несколько деревьев надломились. Женщину опять пронзило леденящее чувство страха. Она попыталась сообразить, как ей вернуться в Чика­го или хотя бы найти какое-нибудь пристанище на ночь.

В этот момент движок в автомобиле забарахлил и спустя какое-то время заглох.

Так же внезапно затих и ветер. Некоторое время автомо­биль еще катился по инерции, затем застыл посреди дороги.

Воцарилась абсолютная тишина. Вокруг не было ни одной живой души.

Джоан еще раз надавила на педаль газа, подергала ключ зажигания.

Ни звука в ответ. Она взглянула на бензинный индикатор. Бак был наполовину заполнен.

Выходит, причина не в этом.

Внезапно она вспомнила, как погибли Бугенгаген и Майкл Морган, и почувствовала озноб. Но Джоан не сми­рилась. Крайнее возбуждение охватило ее: бешено билось сердце, кровь стучала в висках. Джоан с неистовой спешно­стью прокручивала в мозгу все возможности и лихорадочно искала выход, понимая, что находится перед лицом смер­тельной опасности.

Судорожно вздыхая, она начала бормотать какие-то сло­ва: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да и приидет Царствие Твое...» Молитва оборвалась. Джоан взглянула на дорогу. Никаких признаков жизни.

И вдруг она заметила придорожный знак, хотя могла бы поклясться, что еще мгновение назад его тут не было. Ста­рый и обшарпанный, он выглядел так, будто торчал здесь со времен менестрелей. Надпись на нем гласила: «Местечко Нэнси. Вкусно и по сходной цене». И затем более существен­ная информация: «3 мили».

Если бы Джоан чуть-чуть получше знала эту местность, она бы сообразила, что бесплодность этого района напрочь исключает какое-либо «Местечко Нэнси». Но она предпочла поверить в то, что где-то здесь поблизости находится уютный ресторанчик, где люди могут спокойно поесть, поболтать и вволю повеселиться.

Ей нестерпимо захотелось туда, к людям.

Джоан открыла дверцу и выбралась из автомобиля. Силь­но похолодало. Она наклонилась, чтобы вытащить свое паль­то, и вдруг услышала отрывистые хлопающие звуки. Затем с крыши автомобиля донеслось странное царапанье.

Джоан резко выпрямилась и замерла в ужасе. На крыше, не более чем в двух дюймах от ее лица, сидел, нахохлив­шись, огромный черный ворон. Он с ненавистью уставился на женщину.

Джоан завизжала и, споткнувшись, еле удержалась на но­гах. Ворон пристально следил за ней — таким же пронизыва­ющим был и взгляд Дэмьена там, в Академии. Женщина за­махнулась на ворона своим пальто, но огромная птица даже не шелохнулась.

Джоан захлопнула дверцу и начала натягивать пальто, не отрывая взгляда от ворона. Ворон сидел неподвижно, каза­лось, он пребывал в полной уверенности, что одним взмахом крыльев достанет женщину. Джоан пятилась все дальше и дальше в сторону от «Местечка Нэнси». Вот уже от ворона ее отделяло добрых сорок ярдов. Она опустила голову и, сце­пив руки, пробормотала еще один отрывок из молитвы. Как заклинание звучали слова Иисуса Христа из Евангелия от Лу­ки: «Я даю вам власть наступать на змей, и скорпионов, и на всю силу вражию; и ничто не повредит вам». Затем Джоан еле слышно прошептала: «Слава Тебе, Господи»,—и взгляну­ла вверх. Ворон улетел.

Джоан вскрикнула от радости. Значит, то, во что она ве­рила,— правда! Иисус обладал силой, он смог изгнать зло!

Но неожиданно ворон атаковал Джоан сзади и с отврати­тельным карканьем вцепился ей в волосы, глубоко вонзив свои когти.

Джоан истошно закричала. Она молотила по птице рука­ми и пыталась оторвать ее от своей головы, но ворон в кровь исклевал ей руки.

Сверкая глазами, в которых все ярче и ярче разгоралось адское пламя, ворон вцепился своим желтым клювом в зали­тое слезами лицо Джоан и терзал его до тех пор, пока лицо не превратилось в страшное кровавое месиво.

Собрав остатки сил, Джоан со стоном подняла голову, об­ратившись к небу, но она не могла его больше видеть: на ме­сте глаз зияли изодранные в кровь пустые глазницы. Женщи­на умоляла избавить ее от страшной, нечеловеческой боли.

Внезапно ворон, расправив крылья, взмыл высоко в небо. Клочья волос и кожи Джоан все еще свисали с его когтей.

Еле живая, Джоан споткнулась и соскользнула с дороги в наполненную грязью яму. Силы оставили ее, и она затихла.

Вдруг откуда-то послышался звук, похожий на шум мото­ра. Вниз вдоль реки двигался грузовик; он быстро прибли­жался.

Джоан подняла голову. Возможно ли это? Она с трудом поднялась на ноги и попыталась выбраться на дорогу. Огром­ный восемнадцатиколесный грузовик был совсем близко. Джоан крикнула из последних сил, моля о пощаде.

Человеческий слух устроен весьма своеобразно. Если звук резко обрушивается на вас, то практически невозможно определить, откуда он доносится: спереди или сзади.

У Джоан Харт не было больше глаз. Когда грузовик вне­запно вынырнул из-за поворота, водитель успел заметить жуткую, перепачканную кровью и грязью женщину. Она сто­яла посреди дороги, обратившись лицом в проти - воположную от грузовика сторону.

Водитель не успел затормозить.

Грузовик врезался в Джоан Харт, взметнув ее в воздух. Женщина умерла раньше, чем ее тело упало на асфальт.

Грузовик, проскрежетав тормозами, остановился в сотне ярдов от тела.

Наступившую тишину нарушали лишь глухой рокот мо­тора и пронзительное карканье ворона. Круг за кругом он поднимался все выше до тех пор, пока не растаял вдали, в темнеющем синем небе.

Глава четвертая

Едва ли на всей территории Соединенных Штатов оты­щется второй такой уголок, подобный краю Озер в штате Висконсин; многие знатоки при этом небезосновательно по­лагают, что жемчужиной этого края является озеро Женева. Расположено оно на редкость удачно и достаточно близко к Чикаго, чтобы стать для его богатых жителей центром зим­них развлечений, и в то же время на определенном рассто­янии, которое отпугивало в праздничные и выходные дни основную массу населения этого города.

Зимний дом Торнов, или, как его еще называли, «озер­ный уголок», был построен из дерева. Дом был внешне сти­лизован под охотничью избу. Но внутри его имелись такие удобства, которые были по карману лишь очень обеспечен­ным людям. Например, внутренняя телевизионная система слежения. Как и многие богатые люди, Ричард Торн имел все основания остерегаться кражи детей. В довершение всего рядом с домом была оборудована вертолетная площадка.

«Озерный уголок» был снабжен также одной из самых сложных частных телефонных систем, имеющихся в США. Конечно, Торн запросто мог отказаться от всех звонков, за исключением телефонного вызова от Президента или госсе­кретаря. Но как человек, облеченный властью, он предпочи­тал оставаться в пределах досягаемости.

На этот раз в доме на озере Женева собралась неизмен­ная компания: сами Торны, их друзья и деловые знакомые. Предстояло отпраздновать тринадцатилетие мальчиков. Тор­нам нравилось устраивать вечеринки, особенно же они люби­ли отмечать семейные торжества.

Хотя настоящий день рождения Дэмьена был шестого июня, с тех пор как он вошел в семью своего дяди, дни ро­ждения мальчиков праздновались в один и тот же день. Мно­гие знакомые Торнов решили, что подобное совмещение двух праздников задумано просто удобства ради. И лишь Ри­чард помнил, что безумный поступок его брата Роберта ка­ким-то образом связан с днем рождения Дэмьена.

Накануне торжества, вечером, Марк и Дэмьен устроились в гостиной. Они играли. Обычно Дэмьен всегда выигрывал. Но в этот раз Марк, похоже, обскакал брата. Марк совершен­но спокойно относился к своим проигрышам, если в сраже­нии участвовал только Дэмьен. Однако стоило кому-то из других сверстников вырвать победу у него или у Дэмьена, Марк моментально заводился. Когда же дело касалось только братьев, проигрыш, по сути, не имел для Марка ни малейше­гозначения. Возможно, это объяснялось тем, что Марк все­гда подсознательно помнил о трагическом прошлом брата. Он всегда был невероятно деликатен, даже в младенчестве, теперь же, по-своему заботясь о Дэмьене, Марк самозабвенно отдавал брату все самое лучшее.

Мальчики расположились перед пылающим кирпичным камином огромных размеров и бросали игральный кубик. Тишину в зале нарушали только потрескивание поленьев и стук фишек на игральном столе. Высоко над камином висе­ло чучело оленьей головы. Ричард застрелил этого оленя как раз в тот год, когда был построен этот дом. Еще была жива его первая жена Мэри, и теперь даже мимолетный взгляд на чучело вызывал в Ричарде грусть. Мэри, ненавидевшую лю­бое убийство, охватило в ту ночь страшное смятение при ви­де туши убитого оленя, которую Ричард тащил от ручья в Лэнд Роувер. Убийство животного и твердое намерение Ричарда иметь чучело головы оленя над камином привело к их единственной серьезной ссоре. Мэри была настолько не в себе, что нарушила неписаное правило: ограничиваться предметом спора. Она пошла дальше и припомнила мужу чуть ли не все его прегрешения. Всю неделю потом Ричард побаивался, как бы Мэри не ушла от него, но через свое упрямство так и не смог переступить: он-таки смастерил чу­чело и взгромоздил его над камином.

Когда Анна, впервые заметив голову оленя, спросила о ней мужа, Ричард ограничился рассказом об охоте, где за­стрелил этого самца. О ссоре со своей первой женой Ричард никогда бы не решился заговорить с Анной. Хотя порой сам себе удивлялся: ведь его вторая жена при всей ее женствен­ности испытывала почти мужскую страсть к любому кроваво­му виду спорта. Совершенно очевидно, что Анна разделила бы увлечение Ричарда, заняв в том давнишнем, беспокоящем его инциденте позицию мужа.

Мальчики так увлеклись игрой, что не заметили, как Ан­на вошла в гостиную. Некоторое время она молча наблюдала за ними. «Какие они замечательные)),—подумалось ей. Нако­нец она нарушила молчание:

— Эй, вы, двое, уже поздно. Завтра такой день...

Марк, которому впервые за этот вечер пришло везение, поднял глаза и попросил:

—- Мам, мы почти закончили. Еще пару минут, хорошо? Ну, пожалуйста! — Он обратился к брату за поддержкой. Лу­каво прищурившись, Дэмьен возразил:

— Пошли, Марк. Раз мама говорит, что пора спать, зна­чит, так оно и есть.

Анна улыбнулась. Улыбнулся и Марк.

— У меня идея,—начал он.—Почему бы нам на ночь не оставить доску здесь, прямо так —не убирая?

Все засмеялись. Поцеловав мальчиков, Анна выключила свет и ушла. А братья отправились наверх по деревянной лестнице в свои спальни.

— Дэмьен,—заговорил Марк,—я хотел у тебя кое-что спросить.

— Это очень важно? — акцентируя в голосе томную уста­лость, обронил Дэмьен. В этот момент он точно спародиро­вал занудливого и брюзжащего бизнесмена. Марк рас­смеялся.

— Конечно, нет.

— Ладно, валяй,—-милостиво разрешил Дэмьен.

— Что за дела у вас с Неффом?

Чего угодно ожидал Дэмьен, но только не этого вопроса. Он внимательно взглянул на брата и холодно спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Ну,—протянул Марк, остановившись наверху у лест­ницы,—мне кажется, он все время за тобой наблюдает. Это как-то странно.

— Да, пожалуй,—согласился Дэмьен. Он прошел по темному коридору к своей комнате и открыл дверь. Потом повернулся к Марку, наблюдавшему за ним: — Нефф — сер­жант. А сержанты все странные. Ты что, не знаешь? —Он драматически поклонился и вдруг улыбнулся, давая понять, что шутит. Затем театрально произнес: — Спокойной но­чи!—и исчез в своей спальне.

Гости прибыли Вечером на следующий день. Здесь были и Бухер, и Пасариан с Ахертоном, и доктор Уоррен. Даже из Академии несколько ребят умудрились добраться сюда на торжество.

Посреди просторной и ярко освещенной столовой в окру­жении друзей и гостей стояли Марк и Дэмьен. Они зажали глаза ладонями. Приглушили свет. В столовую доносились изысканнейшие ароматы из великолепной буфетной залы, где был накрыт длинный узкий стол. Этот стол XVI века дол­гое время принадлежал ордену фламандских монахов. Как-то во время визита в монастырь Святого Симона Ричард Торн обратил внимание на антикварный стол и мимоходом заметил своему близкому другу из семейства Херстов, что этот старинный предмет ему очень понравился. Спустя не­сколько недель стол был доставлен в Чикаго вместе с запи­ской следующего содержания: «Как-нибудь угостишь меня за этим столом». Поначалу Ричард пребывал в некотором заме­шательстве от подобной щедрости друга. Но подарок тем не менее принял и через некоторое время переправил его в Лейксайд.

Теперь же, стоя посреди зала, стол выдерживал немалую тяжесть: здесь были и копченая индейка, и деревенский око­рок, и потрясающий ростбиф, и куча всяких салатов —сло­вом, все то, что так необходимо двум крепким юным парень­кам, дабы набраться сил и превратиться в мужчин.

Не хватало только десерта, и его вот-вот должны были подать.

— А можно уже посмотреть? — проговорил Марк, все еще зажимая ладонями глаза.

— Пока нет,—ласково ответила Анна.

Из соседней комнаты донеслись поющие мужские голоса:

— С днем рождения! С днем рождения!

— А теперь?—-не унимался Марк.

— С днем рождения, Марк и Дэмьен!— пропели муж­чины.

— Можно! — волнуясь, воскликнула Анна, и оба малыша тут же отняли руки от лица.

Они увидели торт таких размеров, что им одним можно было, наверное, накормить досыта всю Дэвидсоновскую Ака­демию. Торт был трехъярусным, а его верхушка походила на озеро Женева, если на него взглянуть из окна столовой. По поверхности озера из сахарной ваты катались на коньках бу­ковки-человечки в длинных пальто и шарфах: женщины в хорошеньких шляпках, мужчины в цилиндрах. Все эти конькобежцы конца прошлого века застыли на месте, осве­щенные, будто фонарями вокруг катка, тринадцатью свечами. Создатель этого торта обычно оформлял к рождеству витри­ны самых фешенебельных чикагских магазинов. Но тут его убедили применить свое искусство в новой области. И он со­здал нечто, что несомненно явилось самым восхитительным и, возможно, наиболее дорогим тортом ко дню рождения из всех когда-либо существовавших.

Марк восторженно захлопал в ладоши, Дэмьен заулыбал­ся. Грянули аплодисменты.

— Фантастика! — воскликнул Марк.

— С днем рождения, мои дорогие мальчики!— Анна об­няла Марка и Дэмьена и расцеловала их.

Марк не мог больше сдерживать свое любопытство, он вырвался из объятий Анны и бросился к торту, который как раз в это время водрузили на стол. Следом за ним кинулся к столу и Дэмьен.

В зал вошел Бухер, пропустивший церемонию поздравле­ний. Его одолела мучительная мигрень, и он пытался изба­виться от нее, отлежавшись в одной из комнат.

Анна первая заметила Бухера и сочувственно улыбнулась.

— Ну как, получше, Поль? — поинтересовалась она.

— Да, намного, спасибо,—ответил Бухер. Но сведенное болью лицо выдавало его состояние.—Последние дни я был страшно занят,—признался он и поглядел в другой угол на Ахертона, стоящего рядом с мальчиками. Марк восхищенно разглядывал маленькие фигурки на торте, а Дэмьен тем вре­менем успел засунуть в сахарный лед палец и весь вымазался.

— Мам! Мистер Бухер! Подите сюда, посмотрите же! —крикнул Марк, с трудом отрывая взгляд от этого про­изведения искусства.

Анна улыбнулась и подошла к Марку, а Бухер направился в сторону Дэмьена, который стоял, прислонившись плечом к стене. Мальчик заметил приближение Бухера, улыбнулся и вежливо кивнул, надеясь, что тот пройдет мимо. Дэмьена не устраивала перспектива заниматься болтовней со взрослы­ми, ведь поблизости находился такой роскошный торт!

— Как к вам относятся в Академии, Дэмьен?—спросил Бухер.

Дэмьен вздрогнул.

— Хорошо, мистер Бухер.

— А сержант Нефф? Он как? — продолжал спрашивать Бухер. Дэмьен заинтересовался.

— Вы его знаете? — удивился мальчик. Растерянность бы­ла написана на его лице.

Бухер рассмеялся и положил свою руку на плечо Дэмьену.

— Я спросил о нем только потому, что наблюдал за ва­ми,—улыбаясь, пояснил Бухер. Дэмьен не знал, что и отве­тить. Он смутился и снова уставился на торт. От Бухера, по­хоже, было трудно отделаться.—Скажите, пожалуйста, Дэ­мьен,—опять начал тот,—а знаете ли вы, чем я занимаюсь в «Торн Индастриз»?

Дэмьен взглянул на него и отрицательно покачал головой:

— Не совсем, сэр.—Мальчику казалось, что его глаза до­статочно красноречиво выражают скуку, но деликатность не позволяла резко оборвать разговор. Между тем Бухер про­должал:

— А вам Следует знать о «Торн Индастриз» абсолютно все. В конце концов ведь однажды компания станет вашей.

— И Марка,—поправил его Дэмьен.

— «Вашей» —я имел в виду вас обоих,—уточнил Бухер. «Этот мальчик не дурак».—А почему бы вам не зайти как-ни­будь на завод? Поглядеть на все это своими глазами.

Предложение показалось Дэмьену заманчивым.

— А можно я приду с друзьями? — спросил он. И тут же представил себе, как они под видом экскурсии на целый день отделаются от занятий в Академии.

— Конечно, конечно,—тут же согласился Бухер, делая при этом широкий жест политика, только что удачно завер­шившего дело чрезвычайной важности.

В это время Ричард Торн постучал серебряной ложечкой по хрустальному бокалу; этот звук заставил всех разом замол­чать. Гости расселись за столом, и Ричард поднял свой бокал:

— Именно в такие моменты мне хочется поднять бокал за нашу удачу и поблагодарить судьбу за все, что мы имеем. Потому что мы действительно имеем очень многое. Тор­ны—особая семья. И очень важно, что мы используем свое привилегированное положение, как мне кажется, правильно и мудро. Мы ни на минуту не должны забывать: так было всегда, но все это может оборваться, если мы не будем много и упорно трудиться, дабы быть достойными того, что нам оставлено. Это все, что я хотел сказать. Марк, ты, конечно, рад будешь услышать, что я не собираюсь тут выступать с речью.

— Но ведь ты как раз только что с ней выступил, папа,— возразил Марк, и все рассмеялись. Ричард жестом призвал го­стей к молчанию.

— Хотя мне действительно надо сказать еще кое о чем...—За столом раздались дружные и нарочитые сто­ны. — Помогите! — театрально воскликнул Ричард. — Я чув­ствую себя, как победивший адмирал Нельсон!

На этот раз все покатились со смеху. Счастливые слезы выступили на глазах Ахертона, а Чарльз Уоррен ухмылялся, как Чеширский кот.      *

Ричард как ни в чем ни бывало продолжал:

— Я все-таки скажу, как бы вы ни пытались меня остано­вить.—Он на мгновение замолчал и для пущего эффекта за­таил дыхание. А затем, заскользив по паркету, закри­чал:—Все к окну!

Несколько озадаченные гости бросились за ним. Однако первым подскочил к отцу Марк, обожавший сюрпризы и надеявшийся на очередную забаву.

— Пожалуйста, выключите свет,—попросил Ричард, ко­гда вся компания собралась у широкого окна. Комната погру­зилась во мрак.

Деньги творят чудеса! Снаружи в темном ночном небе, как по мановению волшебной палочки, вспыхнул фейерверк. Это был один из самых ярких и красочных фейерверков, ко­гда-либо виденных присутствующими. Зеленые, голубые, желтые и красные радужные брызги рассыпались по небу, превращая ночь в неоновый день. Взлетали ракеты, оставляя за собой хвосты огненных брызг; шипя, они взрывались где-то в полутора сотнях футов над озером. И вдруг вся эта полыхающая феерия каким-то образом распалась на огром­ные красочные буквы: С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, МАРК И ДЭ­МЬЕН!

Все ошеломленно замерли и тут же принялись неистово хлопать в ладоши, обниматься и целоваться.

— В это невозможно поверить, папа! — воскликнул Марк, бросившись к отцу, чтобы обнять его.

Дэмьен улыбался. Он, пожалуй, был так же взволнован, как и Марк, но не считал нужным выражать свои чувства по­добным образом. Его эмоции были глубоко запрятаны и все­гда строго контролировались.

Единственным человеком, кто остался ко всему этому пи­ротехническому зрелищу совершенно безразличным, был Бу­хер. Он стоял позади Дэмьена и пытался опять поговорить с ним. Склонившись над мальчиком, он зашептал ему в ухо:

— Тринадцатилетие юноши многие расценивают, как на­чало половой зрелости. Мужского начала. Евреи, например, называют его «бар митцвах». В переводе с иврита это означа­ет «Сын Долга», или «Человек Долга».

Дэмьен никак не мог понять, что имеет в виду Бухер. Но мальчику ничего не оставалось, как продолжать играть в веж­ливость.

— Неужели? — спросил он, все еще не отрывая взгляда от фейерверка.

— Ты также будешь отмечен,—произнес Бухер. Дэмьен обернулся и поглядел на него. Глаза их встретились. Бухер мягко заговорил, он почти завораживал своим голосом: - Из­вини, мне придется процитировать из Библии: в «Первом по­слании к коринфянам» говорится: «Когда я был младенцем, то по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое». Время придет, и ты оставишь младенческое и столкнешься с тем, «кто ты».

— А кто я?

Бухер кивнул.

— Великий момент, Дэмьен. Ты, должно быть, уже чув­ствуешь его.

Дэмьена охватило волнение. Поначалу он решил, что Бу­хер добивается его расположения, чтобы как-то польстить Ричарду. Но именно Бухер только что выразил словами то глубокое беспокойство, которое испытывал Дэмьен послед­ние несколько месяцев.

— Думаю, что да,—медленно произнес Дэмьен,—я чув­ствую... не уверен, но я ощущаю, ...что-то происходит со мной... собирается произойти...

— Предчувствие судьбы, не так ли? — улыбнулся Бу­хер.— Оно у всех у нас есть. И у твоего отца, и у Билла Ахер- тона... и у меня.—Он помедлил, а затем с какой-то нарочи­той драматичностью в голосе произнес: — Я тоже сирота, ты этого не знал?

Дэмьен отрицательно покачал головой.

— Поэтому я мог бы помочь тебе преодолеть возмож­ные будущие препятствия. Кстати, ты ведь начал предчув­ствовать свою судьбу с прошлого июня, не так ли? Когда на­ступил твой настоящий день рождения...

Дэмьен был ошеломлен, но не успел он открыть рот, как их позвал Ахертон:

— Эй вы, двое! Присоединяйтесь к нам!

Церемония по разрезанию торта была в самом разгаре.

— Дэмьен, иди же сюда! — нетерпеливо окликнул брата Марк. Он уже готовился задувать свечи.

— И не забудьте загадать желание! — напомнила мальчи­кам Анна.

Дэмьен бросился к Марку, испытывая облегчение от того, что отделался наконец от Бухера. Слишком тягостным каза­лось мальчику общение с этим человеком.

Марк и Дэмьен набрали в легкие воздух и, стремительно выдохнув его, задули все тринадцать свечей, расставленных на торте.

— Молодцы, мальчики,—воскликнула Анна.—Разрезай­те теперь торт. А то мы все жутко проголодались!

— Да, пока мы не начали есть,—заметил Дэмьен,—у ме­ня тут кое-что есть для Марка.—Он полез в карман.

— Ба-а,—хитро протянул Марк,—и я кое-что забыл от­дать тебе. — С трудом сохраняя подобие серьезности, он тоже засунул руку в свой карман.

Размерами и очертаниями подарки мальчиков походили друг на друга как две капли воды. Даже оберточная бумага была одинаковой. Марк начал смеяться:

— Если ты приготовил для меня...

— То же самое, что я приготовил для тебя,—перебил его Дэмьен. Оба они взглянули на Анну и воскликнули:

— Мам!

Счастливо улыбаясь, Анна наблюдала за мальчиками, ко­торые нетерпеливо распаковывали подарки Наконец они вы­тащили наборы красивых армейских ножичков. На сверка­ющих клинках была выполнена гравировка. Раздались одо­брительные возгласы.

— Я как раз такие хотел! — воскликнул Марк и легонько подтолкнул брата локтем.

— Я тоже! — заявил Дэмьен.

Мальчики решили обновить свое сокровище и разрезать праздничный торт Но прежде чем они приступили к этому, Дэмьен своим ножичком неожиданно срезал с верхушки торта одного конькобежца. Затем вдвоем с Марком они вон­зили ножи глубоко в торт под одобрительные возгласы окру­жающих.

На следующее утро лучи яркого солнца, отражаясь и дро­бясь в ледяном панцире озера Женева, заливали все вокруг сверкающим, радужным сиянием На свои собственные средства природа устроила восхитительное дневное шоу, пе­рещеголяв вчерашний вечерний фейерверк

Из озера вытекала речка, изгибаясь, она убегала далеко в лес. Именно здесь проходила сегодня хоккейная битва.

К полудню игра была в разгаре. Хоккейные команды со­ставились в основном из служащих «Торн Индастриз».

На первый взгляд казалось, что хоккей на свежем возду­хе—это всего-навсего чудесное развлечение. Но и Ахертон с его потрясающим внутренним чутьем, и Бухер, бесконечно чуткий к любому изменению эмоциональной температуры, прекрасно сознавали, что происходит в действительности.

По ряду причин хоккей в компании «Торн Индастриз» воспринимался как средство продвижения по служебной лестнице. Ричард Торн, человек глубоко порядочный, без сомнения, был бы невероятно поражен, если бы узнал, что в нижних эшелонах власти его компании классный хоккей­ный игрок считается очень важным лицом, что его молодые и ретивые служащие время от времени проводят свои суб­ботние дни на озере дю Лак, тренируясь под руководством стареющего канадского экс-чемпиона.

Сегодня день выдался на редкость удачным. Все были полны сил, даже пожилые служащие вышли на площадку, пытаясь укротить холод.

Здесь же присутствовали и жены, разодетые в пестрые шерстяные шапочки, шарфики и варежки, теплые мягкие са­пожки; каждая стремилась сегодня походить на девушку из мечты, которой когда-нибудь да грезил любой из присутству­ющих мужчин и которая почудилась ему либо на катке Рок­феллеровского центра, либо на льду одного из местных озер.

Дэмьен и Марк были капитанами. Они бросили жребий, кому первому предстоит набирать команду. Жребий пал на Дэмьена. Он, конечно, тут же воспользовался случаем и пер­вым выбрал своего приемного отца. Ричард забавно раскла­нялся, выказывая нарочитую гордость тем, что его отметили первым, а затем присоединился к Дэмьену.

Марк начал с Ахертона. Строго говоря, игроком тот был неважным, но недостатки с лихвой восполнялись энтузиаз­мом Билла. Ахертон благодарно улыбнулся и заскользил в сторону Марка. Следующим Дэмьен выбрал Бухера. Воз­можно, это был своего рода ответный шаг после вчерашнего, такого необычного разговора. Или Дэмьен вдруг осознал, что Бухер был из породы тех, с кем надо играть в одной коман­де, а не против. Бухер стремительно бросился к Дэмьену и Ричарду, обдав их веером ледяных осколков.

Следующий свой выбор Марк остановил на Пасариане. Ему нравился индеец, хотя, по большому счету, от Пасариана был такой же толк, что на скачках — от задумчивой кобылы. Но дух индейца компенсировал ему неумение играть. На льду он творил чудеса. Пасариан так умел подбадривать игро­ков, что команда неизменно одерживала победу.

Наконец команды были сформированы, очерчены края площадки, и игра началась.

Бухер был умелым игроком, всегда уверенным в себе и идущим напролом. Видимо, он много и упорно трениро­вался. Ричард держался в тени, не выказывая желания играть виртуозно и попасть в центр внимания. Он наблюдал за Бухе­ром и вдруг понял: у Поля начисто отсутствует понимание, что все это — просто игра. Охотничий азарт Бухера насторо­жил и испугал его. Он исподтишка принялся наблюдать за своим приемным сыном.

Даже в этой любительской игре Дэмьен выказывал пора­зительное, особенно для мальчика его лет, мастерство. Мель­кая то здесь, то там, он наслаждался борьбой, сверкал лезви­ями коньков, выписывая на льду замысловатые фигуры. Все восхищенно наблюдали за ним; Дэмьен, ловко и умело ору­дуя клюшкой, большую часть времени не выпускал шайбу и, несмотря на все усилия соперников, именно он определил ход игры.

Чарльз Уоррен предпочел сегодня не играть. Вместо это­го, спотыкаясь, он проковылял на своих коньках к краю реки; окончательно притомившись, стряхнул снег —следы послед­него падения — и неуклюже заскользил туда, где Анна Торн возилась у большой передвижной жаровни. Все слуги были отпущены, поэтому здесь царила на редкость непринужден­ная атмосфера. Анна состряпала уже целую гору гамбурге­ров, булочек с сосисками и жареного на углях мяса — и все это так быстро и толково, будто родилась настоящей кухар­кой.

Заметив Уоррена, жена Ричарда крикнула:

— Что вы хотите?

— Булочку с сосиской,—запыхавшись, бросил Уоррен. Анна протянула ему одну.

— Все?

— Для начала все,—заявил Уоррен.—Я так проголодал­ся, что, наверное, съел бы все ваши сосиски.

Он проглотил за один прием полбулочки и водрузил на оставшуюся часть целую горку лука с соусом.

— Я читала о вашей приятельнице в газетах,—заговори­ла Анна.—Конечно, бесполезно сейчас об этом говорить, но я очень сожалею.

Уоррен кивнул:

— Я никак не пойму, что могло там произойти...

Но Анна уже отвернулась, продолжая наблюдать за игрой.

Уоррен дожевал остатки булочки с сосиской и воровато потянулся за следующей.

Никто из присутствующих не заметил гигантского черно­го ворона. Он уселся всего в двадцати футах от них на ветвях высокого темного дерева. Ворон разглядывал людей холод­ными, пронзительными глазами.

Ричард тем временем передал точный пас Дэмьену, тот аккуратно перехватил его своей клюшкой. Ахертон, неуклю­жий в хоккейной форме, играл защитником. Он двинулся вперед, пытаясь остановить мальчика.

Дэмьен, наслаждаясь игрой и скоростью, прорвался впе­ред. Ни на секунду не сомневаясь, что обыграет старика, он устремился прямо на Ахертона. Тот поскользнулся и, с тру­дом удержав равновесие, весь съежился и закрыл глаза, ожи­дая столкновения.

Дэмьен, однако, в самое последнее мгновение проделал восхитительный пируэт вокруг Ахертона и с огромной скоро­стью помчался вперед, к воротам. Когда он выполнял свой эффектный трюк, лед слегка треснул.

Ахертон открыл глаза и попытался уяснить, что же прои­зошло. Дэмьен будто испарился. Ахертон обернулся и уви­дел рвущегося к воротам мальчика. То и дело спотыкаясь, старик пересек площадку и заковылял вслед за Дэмьеном. Незаметная поначалу трещина позади Ахертона стремитель­но расширялась.

Вот она уже опередила старика и догнала Дэмьена. Лед под ним захрустел.

Бухер первый заметил это и рванулся к обоим игрокам.

Внезапно раздался зловещий хруст, трещина вокруг Ахер­тона превратилась в широкую полынью. Игроки в ужасе за­стыли на своих местах. Зрители с берега что-то кричали.

Наконец Бухер добрался до Дэмьена, обхватил его за по­яс, приподнял и швырнул в безопасное место. Сам он при этом находился всего в нескольких дюймах от трещины.

Ахертон испугался. Он понимал: происходит нечто ужас­ное, но был бессилен что-либо предпринять. Старик не успел вовремя переступить через трещину на льду.

— Билл! Держись! — крикнул Торн и бросился к Ахер- тону.

В застывшем воздухе опять раздался треск. Он походил на хруст костей. Лед вокруг Ахертона разломился на отдель­ные кусочки. Старик на крошечном ледяном островке посре­ди холодной и темной реки оказался отрезанным от берега.

Трещина тем временем расползалась и расползалась. На противоположной от трещины стороне сбились в кучу игро­ки. Они протягивали Ахертону хоккейные клюшки, предла­гая ему уцепиться за них. Но все было напрасно. Крошечный ледяной островок накренился под весом старика, и Ахертон начал соскальзывать к его краю прямо в темный водоворот.

Анна зажала рот, чтобы не закричать. Она поняла, что вот-вот произойдет страшная, непоправимая беда. Дэмьен рвался из объятий Бухера. Полный отчаяния, он стремился помочь старику, но Бухер крепко держал мальчика.

— Прыгай!— крикнул Пасариан.

Но было уже слишком поздно. Плавучая льдина под Ахертоном, накренившись, выскользнула из-под него и вме­сте со стариком ушла в булькающую темную поверхность.

Несколько секунд Ахертона не было видно. Внезапно он вынырнул, судорожно хватая ртом воздух. Мужчины цепоч­кой легли на лед. Торн протягивал свои руки, пытаясь дотя­нуться до пальцев Ахертона.

Голова старика едва-едва поднималась над водой. Глаза были полны ужаса. Ахертон судорожно цеплялся за лед, пы­таясь выкарабкаться. Кровь струилась из расцарапанных ладо­ней. Он издал душераздирающий крик, и тут же поток под­хватил его и утянул вниз. Старик исчез под водой.

Люди на льду словно окаменели. Они не верили собст­венным глазам.

И вдруг прямо под Торном появилось лицо, плотно при­жатое к внутренней поверхности льда. Это был Ахертон. В его широко открытых глазах застыла мольба. Окровавлен­ными кулаками он пыталря снизу пробить лед. Послышался странный звук, отдаление?, напрмцнающий .крик, и Ахертона, из последних сил цепляющегося за ледяной панцирь, опять утянуло стремительным потоком.

. Какое-то время присутствующие еще могли по розовому кровавому следу подо льдом проследить страшный путь ста­рика. В отчаянии люди бегали по льду, следуя за замерза­ющим и тонущим Ахертоном. Пытаясь проломить лед, они колотили своими клюшками по застывшей поверхности реки, чтобы пробиться к погибающему человеку.

Дэмьен вырвался наконец из объятий Бухера и помчался ко всем остальным. Торн лезвиями коньков пытался разбить лед.

Ахертон начал задыхаться. Сквозь призму толстого льда он смутно распознавал очертания людей, суетящихся на по­верхности, до него доносились какие-то глухие обрывки их криков. Но старик не мог пробиться к ним. Легкие его раз­рывались. Вдруг впереди сверху забрезжил свет. Яркий круг на фоне мрачной воды. Это было дерево, растущее на берегу, но часть его оказалась под водой и образовала в ледяном пан­цире промоину. Собрав последние силы, Ахертон стал мо­литься.

Его чудом вынесло в полынью.

— Вон он! — закричал Дэмьен. Все бросились к дереву, но остановились на некотором расстоянии от него, так как лед был слишком тонок. Голова Ахертона отчетливо видне­лась над поверхностью промоины, лицо его было искажено, как загарпуненная рыба, он судорожно ловил открытым ртом воздух.

— Мы идем к тебе! —заорал Ричард, и они с Дэмьеном дюйм за дюймом стали приближаться к Ахертону по тонкой корке льда.

Еще какое-то мгновение голова старика была видна. А потом будто чья-то гигантская рука схватила его за лодыж­ки и потянула под воду. Темная фигура Ахертона все глубже и глубже опускалась на дно, пока совсем не пропала.

— Всем растянуться! — в отчаянии закричал Торн.—Мы потеряли его.

Но все уже было напрасно. Ахертон исчез. И пока люди на льду выстраивались в цепочку, огромный черный ворон сорвался с ветки и взмыл в небо, уже затянутое облаками.

Глава пятая

Почти месяц миновал с тех пор, как погиб Ахертон, а Бу­хер все никак не мог закончить переустройство своего нового кабинета. Стены, ранее оклеенные обоями, он отделал дере­вянными панелями, на смену старым кожаным креслам из мужского клуба Ахертона появилась современная мебель, об­тянутая черной кожей и сверкающая хромировкой. Бухеру льстило, что его нынешний кабинет имел сходство со столо­вой Торнов в их чикагском доме. В конце концов ведь имен­но там все и началось.

Бухеру нравилось также иметь собственный портрет в красивом багете. Он висел в зале перед кабинетом, где си­дели его секретарь и администратор, там, где ему и полага­лось висеть... на месте бывшего портрета Ахертона.

Но больше всего в это январское утро Бухера порадовал его помощник Байрон. Это был послушный и бесконечно со­образительный молодой человек. Как только лимузин Бухера затормозил перед главным зданием «Торн Индастриз», от его дверей отделился Байрон с журналом в руках.

Это был последний номер журнала «Форчун», на облож­ке его красовалась копия портрета, висевшего перед кабине­том Бухера. Поль специально вылетал в Нью-Йорк, чтобы за­казать эту фотографию. Надпись на журнальной обложке гласила: ПОЛЬ БУХЕР, НОВЫЙ ПРЕЗИДЕНТ «ТОРН ИН­ДАСТРИЗ».

Байрон, не шелохнувшись, стоял у дверей в ожидании распоряжений босса.

Бухер слегка кивнул и, на ходу бросив помощнику: «Спа­сибо, Байрон»,-—прошел мимо.

— О, так вы уже видели журнал,—разочарованно протя­нул Байрон.

Бухер взглянул на своего помощника с нескрываемым презрением.

— А вы думали, что подобные вещи происходят случай­но? — Иногда наивность помощника казалась ему наигранной. Десять лет назад сам он не был таким. Во всяком случае, так ему казалось. Ибо чем старше становился Бухер, тем более тщательно срабатывала его память.

Байрон оборвал ход мыслей босса.

— Мне кажется, снимок получился удачным,—заявил он, кивая на обложку.

Бухер не соизволил даже ответить.

Стоя в холле, они ожидали лифта.

— От Пасариана есть какие-нибудь известия? — поинте­ресовался Бухер.

— Нет, сэр,—заговорил Байрон.—Похоже, он совсем исчез.

Плавно разошлись двери лифта, и мужчины вошли в не­го. Бухер нажал нужную кнопку. Когда лифт миновал три этажа, Байрон вдруг обрушил на Бухера новость: «Ричард хо­чет видеть вас прямо сейчас».

Поль на мгновение растерялся, но лишь на мгновение. Он узнал эту игру. Сам он сотни раз играл в нее, карабкаясь по служебной лестнице. Суть этой игры сводилась в данном случае к следующему: Ричард рано вернулся из отпуска. Я это знаю, а ты —нет. Он хочет тебя видеть. Сейчас. Это означает, что у тебя, возможно, неприятности. Я назвал его Ричардом. Раньше я никогда не называл его иначе как ми­стер Торн. Это означает, что у нас с ним теперь, возможно, другой уровень отношений. И был он достигнут за твоей спи­ной, пока ты занимался своим кабинетом и фотографировал­ся на всякие там обложки. Может быть, я даже знаю поче­му Ричарду —как я его теперь называю —не терпится уви­деть тебя.

Но Байрон не учел того, что Бухер являлся опытнейшим и прожженным игроком. Затевать против него какую-то ком­бинацию было все равно, что применить защиту Капабланки против самого Капабланки.

— О! —спокойно протянул Бухер.—Он уже у себя?

Байрон был сражен.

— Да,—хмурясь, ответил помощник. Он судорожно пы­тался придумать, что можно еще добавить. Наконец, Байрон произнес: —И он здорово загорел.

Оба прекрасно понимали, что ответ оказался неудачным.

За столом, где совершенно свободно могла бы разме­ститься целая делегация ООН, сидел Торн и пил кофе. Не успел Бухер открыть для приветствия рот, как Ричард вы­палил:

— Какого черта Пасариан ошивается в Индии?

Бухер, поставив на стол свой «дипломат», сел. «Надо дать ему возможность выговориться. Попытаюсь угадать, что все это значит. И какой странный вид у Торна,—размышлял Бу­хер.—Воротничок с монограммой на рубашке расстегнут. Отсутствует галстук. Небрит. Конечно, Ричард имел на все это право, но он никогда не позволил бы себе появиться здесь в таком виде, не имея на то определенных причин».

Это была уже не игра, Ричард действительно был взбе­шен.

— Мне необходимо еще одно компетентное мнение по поводу закупки земли в тех краях,—начал Бухер.—Кто лучше...

— А мы уже покупаем эти земли? — испуганно спросил Торн.

— Вы согласились с тем, что я полностью реализую выво­ды своего доклада,—продолжал Бухер, оправдываясь и испы­тывая при этом унижение.—Это явилось условием моего согласия стать президентом компании.

Торн потер обеими руками лицо и вздохнул:

— Но это не означает, что вы можете исключить меня из управления моей собственной компанией. Прежде чем что-то реализовывать, вам вначале следовало бы спросить меня.

— Но вы же были в отпуске,—запротестовал Бухер.— Я решил вас не беспокоить лишний раз. — Произнося эти слова, Поль понимал, насколько фальшиво звучит его объяснение.

— Меня в любой момент можно было найти по телефо­ну,—парировал Торн. Затем он устало опустил голову на грудь и грустно добавил:— Билл никогда бы не принял по­добного решения, не поставив меня в известность.

— Я не Билл,—возразил Бухер.

— А я и не жду от вас, чтобы вы им были,—вскинулся Ричард.—Но я очень рассчитываю, что вы будете соблюдать правила поведения в компании!

Наступило долгое молчание. Торн решил смягчить удар.

— Поль,—начал он,—вы блестящий специалист. И вы, конечно же, заслуживаете, чтобы быть на самом верху. Но, пожалуйста, никогда не забывайте, чья это компания.

— Это больше никогда не повторится.—Похоже, Бухер искренне раскаивался. Он попробовал сменить тему разгово­ра:—Вы искали Пасариана. Зачем?

— Там какие-то неполадки с его установкой П-84,—сооб­щил Торн.—Уолкер начал по этому поводу психовать. Я, ко­нечно, понимаю, что Уолкер всегда чего-нибудь боится: то катастроф, то других неприятностей, но на этот раз он и ме­ня заставил беспокоиться.

— Я позабочусь об этом,—заверил Ричарда Бухер, подни­маясь. Он понял, что беседа закончилась.

— Надеюсь, что так.—Торн дождался, пока Бухер вышел из кабинета, потом встал и подошел к большому окну, выхо­дившему на красивую старую водонапорную башню. Вид из окна, как правило, успокаивал его, но только не сегодняш­ним утром. Торн был слишком огорчен.

Что-то терзало его с момента трагической смерти Ахер- тона, но Ричард не мог объяснить, что конкретно его беспо­коило.

Глава шестая

Курс лекций назывался «Военная история: теория и прак­тика». И хотя название заинтриговывало, на самом же деле эти лекции представляли собой несколько расширенный об­зор наиболее знаменитых сражений. Предполагалось, что они должны вселить в курсантов уважение к воинским до­блестям. Это иногда срабатывало, но в большинстве случаев подростки оставались совершенно равнодушными к боевым заслугам предков. Курс был обязательным, и каждому маль­чику надлежало пройти его.

На сегодняшнем уроке истории присутствовали почти все курсанты из взвода сержанта Неффа. Школьный священник рассказывал ребятам о знаменитом гунне Аттиле. Священник Будмэн был высок, худощав, его черные волосы разделял прямой пробор. Он носил церковный воротник и твидовый пиджак. Читая повествования о жизни и подвигах Аттилы, Будмэн проникал за пределы холодных и бесстрастных стра­ниц, заглядывал в душу воинственного гунна. Священник чув­ствовал, что Аттила был глубоко несчастным человеком, страдальцем, что по-настоящему он никем не был понят. И это роднило его, Будмэна, с великим гунном.

— Этого беднягу,—любил повторять священник,—исто­рия интерпретирует, конечно же, неправильно. Вам необхо­димо уяснить, что Аттила считался среди своих соотечествен­ников справедливым правителем...

Единственным подростком в классе, кто внимательно слушал лектора, был Дэмьен, что явилось неожиданностью даже для него самого, ибо Дэмьен не очень-то жаловал исто­рию. Напротив, он чувствовал какое-то внутреннее сопротив­ление к этому предмету. Однако за последние несколько ме­сяцев Дэмьен вдруг начал испытывать странное и смутное очарование при мысли о тех, кто жил и умер много-много лет назад.

— Меньше всего Аттила стремился к разрушениям,— продолжал священник,—во всяком случае, по сравнению с другими завоевателями до и после него...

Марк и Тедди, который пристроился с некоторых пор к Торнам, затеяли возню. Марк что-то накарябал на обрывке бумаги, и Тедди еле сдерживался, чтобы не захихикать.

— В самом деле,—рассказывал Будмэн,—ведь Аттила так стремился получить всестороннее образование, что при­гласил к своему двору многих ученых римлян...

В этот момент Марк сунул клочок бумаги Дэмьену. Тот глянул на обрывок и, захваченный врасплох, не сумел сдер­жать смех.

Священник замер на полуслове.

— Кто смеялся? — спросил он.

Дэмьен тотчас вскочил:

— Я, господин священник.

— Подойди сюда и захвати с собой этот листок.—Дэ­мьен немедленно исполнил приказание.

Марк беспокойно заерзал на стуле, Тедди слегка пихнул его в бок.

— Ну и дела,—прошептал он.

Курсанты с любопытством наблюдали за происходящим.

Будмэн взял в руки клочок бумаги. На нем был нарисо­ван он сам: в высоком церковном воротнике и верхом на ко­не. Над собой священник держал несколько вражьих голов.

Будмэн похолодел. Получалось, что насмехались даже не над ним, а над его обожаемым Аттилой. И делал это один из самых толковых ребят.

Будмэн скомкал рисунок и выбросил его в мусорную кор­зину.

— Итак,—произнес он после драматической и, как ему казалось, наводящей страх паузы,—у нас в классе объявился художник. Торн, я, похоже, навожу на вас скуку? Вы, конеч­но, все знаете о подвигах Аттилы?

Глубоко вздохнув, Дэмьен ответил:

— Кое-что, сэр.—И сам удивился своему ответу.

— Кое-что, да? —повторил священник с тем же сарказ­мом.—Вот если бы Аттила так же знал всего-навсего «кое-что» о военном деле, мы бы сегодня и имени его не вспомнили.—Он прищурил глаза.—Торн, а вы что-нибудь, кроме своего имени, знаете? Что-нибудь об Аттиле или ри­млянах?

Дэмьен еще раз глубоко вздохнул:

— Думаю, что да, сэр.—Но он же ничего не знал! Что за чертовщину он вдруг понес?!

В классе зашушукались, обсуждая, что за штуку затеял Дэ­мьен. Всем было известно, что прямая конфронтация была не в его духе.

— Значит, «думаете, что знаете»,—передразнил мальчика священник.—Ну что ж, сейчас мы это выясним, не возража­ете? Ответьте мне, Торн, какова была численность войска Ат­тилы, когда тот завоевал Галлию?

— Примерно полмиллиона человек, сэр,—заявил Дэ­мьен, даже не успев удивиться, откуда в его голове появился ответ. И тут же как будто со стороны услышал сам се­бя: — Но он был разбит Аэцием в битве при Шалоне в 451 го­ду. Он вернулся назад, завоевал Северную Италию, но не до­шел до Рима.

Будмэн опешил. Он не ожидал этого. Но класс ждал, и не в его правилах было сдаваться. Придется доводить опрос до конца. В любом случае ответ мальчика напоминал скорее цитату из энциклопедии. Возможно, Торн принадлежал к та­кому типу учащихся, которые знали все наизусть,—такие все­гда отвечали, что Америку в 1492 году открыл Колумб, но они не имели представления о том, что искал-то путешест­венник Индию.

Будмэн решил задать вопрос на сообразительность.

— А почему Аттила не дошел до Рима?

И снова Дэмьен ни на секунду не задумался.

— Считается, что это заслуга папы Льва I, его диплома­тии. Но настоящая причина крылась в отсутствии прови­зии...—Здесь Дэмьен на мгновение заколебался, Будмэну по­казалось, что мальчик сбился. В сознании Дэмьена тем време­нем всплыло жуткое видение венерического заболевания, и мальчик пытался подобрать слова, чтобы объяснить это. На­конец он произнес: —И, кроме того, армия была подкоше­на... чумой.

Несколько курсантов уловили суть заминки и захихикали. Дэмьен покраснел.

Священник был взбешен.

— Тихо! —заорал он на курсантов. Затем, опять повер­нувшись к Дэмьену, решил подловить мальчика на каких-ни­будь малоизвестных фактах и покончить наконец с этим тя­гостным инцидентом.

— Когда родился Аттила?

— Это неизвестно, сэр.

— Дата правления?

— С 434 по 453 год нашей эры, сэр. Умер от носового кровотечения во время... м-м-м... празднования своей послед­ней свадьбы.

На этот раз взорвался уже весь класс.

— Замолчать!— взвизгнул священник, и его уверенность пошатнулась. Он вплотную подошел к Дэмьену и прогово­рил прямо в лицо мальчику, будто испытывая его:

— Как звали его брата?

— Бледа.—И снова Дэмьен не ограничился этим про­стым ответом. Мальчик, вдруг наполнившись каким-то могу­чим и всесильным знанием, начал его излучать. Глаза Дэмье­на заблестели. Казалось, что пульсация этого знания распро­страняется по всему классу. Она словно обрела материаль­ность. Дэмьен вдруг узнал все о гунне Аттиле, но он не мог понять, откуда пришло это озарение. Он как будто раство­рился в мозге Аттилы. Дэмьен читал его мысли и фантазии, как будто они были его собственными. Ему внезапно показа­лось, что он знал Аттилу в одной из своих прошлых жизней.

А может, он им и был когда-то?

— Аттила и его брат Бледа унаследовали империю гун­нов в 434 году нашей эры,—продолжал Дэмьен.—Она про­тянулась от Альп и Балтики до Каспийского моря.—Дэмьен императорским жестом широко распростер свои руки.—Два брата были неразлучны,—тут Дэмьен уставился на брата. Марк вздрогнул и оцепенел под этим тяжелым и всепрони­кающим взглядом.—Между 435 и 439 годами, хотя никаких письменных упоминаний об этом нет, принято считать, что Аттила подчинил себе варваров в северном и восточном кон­цах империи...—Внезапно Дэмьен остановился и взглянул на Будмэна.—Мне продолжать?

Священник прекрасно понимал, что теперь остановить Дэмьена невозможно. Он был ошеломлен, непонятный ужас начал овладевать Будмэном, но он чувствовал, что необходи­мо довести эту игру до конца. Священник кивнул в ответ.

Дэмьен заговорил снова.

— В 441 году Римская империя отказалась платить Атти­ле дань, и он атаковал Дунайскую границу. Аттила был вели­колепным воином, и невозможно было устоять против него. Годом позже римляне попросили перемирия.

Подростки завороженно слушали Дэмьена.

— Аттила был также мудрым политиком,—продолжал тот.—Он умел обратить предрассудки своего народа себе на пользу и заставил людей обожествлять, например, обнажен­ный меч. Однажды в пустыне пастух, разыскивая пропавшего теленка, наткнулся на меч, торчащий в песке, будто его сбро­сили в небес. Пастух принес его Аттиле. Тот тут же явился перед своей армией и, высоко взметнув над собой этот меч, объявил, что обладает духом «Смерть-в-Бою».

Класс ловил каждое слово Дэмьена. Марк же внезапно ощутил смутное чувство страха.

И тут Дэмьен выдал такое, что даже священник слышал впервые.

— Возможно,—произнес мальчик,—Аттила потому вы­соко над собой вознес меч, что он напомнил ему детство. Ведь его мать точно так же поднимала малыша над собой, считая, что если она подобным образом подержит его в тече­ние часа каждый день, то он проникнется силой солнца. Го­ворят, это изменило даже цвет его кожи, он стал смуг­лым.—Дэмьен на секунду остановился передохнуть. Сердце его бешено колотилось.—Это происходило, когда Аттиле было три года.

Священник, открыв рот, уставился на мальчика.

Но Дэмьен знал гораздо больше. Неведомая сила как буд­то выжимала из него факты.

— Внешне Аттила мало походил на своего брата,—про­должал мальчик,—уж не говоря о цвете кожи. Но его мать прославилась тем, что развлекла не одного мужчину. Причем совершенно открыто. Когда Аттила затеял свое первое сра­жение, он был моим ровесником...—Дэмьен остановился и через мгновение поправился: — Нашим ровесником. Есть даже картина, где он в этом возрасте изображен с мечом, пронзившим одновременно трех взрослых мужчин. Конечно, возможно, это преувеличение.Он был очень красив в эти го­ды, и многие женщины желали его. Примерно в этом же возрасте Аттила начинает участвовать и в черных мессах...

Этого Будмэн уже не мог вынести.

— Возмутительно! — воскликнул он.--Откуда вы взяли эти сведения? Назовите ваш источник! —Это было любимое выражение Будмэна.

Впервые Дэмьен растерянно запнулся.

— Я... я не знаю, сэр.—Ошеломленный и потрясенный, он внезапно смешался, будто нарушил какую-то заповедную границу.

Священник тут же воспользовался замешательством маль­чика.

— А что, его брат, я полагаю, он тоже участвовал в чер­ных мессах?

— О нет, сэр,—возразил Дэмьен, уверенно покачав голо­вой.—К этому времени Аттила уже убил его.

Марк задохнулся.

А Дэмьен уже не понимал того, что произносили его гу­бы. Слова как будто сами выплескивались из него.

— Ему пришлось пойти на это, чтобы править в одино­честве. А потом,—внезапно мальчик понизил голос, будто пытаясь поделиться каким-то очень важным секретом,—он начал называть себя такими именами, как Великий Нимрод, Бич Божий и ... Антихрист!

В классе воцарилось мертвое молчание. В этот момент дверь резко распахнулась, и в класс вошел Нефф. Он подо­шел к священнику. Будмэн дрожал всем телом, на лице его выступила испарина. Он находился в состоянии полнейшей растерянности. Нефф прошептал ему что-то. Священник кивнул в ответ.

Сержант обратился к Дэмьену:

— Следуйте за мной, Торн.

Дэмьен молча пошел за Неффом.

— Спишите то, что на доске,—выпалил Будмэн и поспе­шил вслед за Дэмьеном и Неффом, оставляя застывших в аб­солютной тишине ребят. Через мгновение класс взорвался жарким и ожесточенным спором.

Нефф уводил Дэмьена в такое место, где их не смогли бы услышать. Семенивший за ними священник проскользнул в туалет. Ему необходим был глоток воды. Как только дверь за Будмэном захлопнулась, Нефф обернулся и сердито про­изнес:

— Что это вы там пытались проделать, Дэмьен? — Впер­вые сержант обращался к Торну по имени.

Дэмьен, до сих пор находящийся в состоянии простра­ции, медленно произнес:

— Я отвечал на вопросы, господин сержант.

Нефф отрицательно покачал головой.

— Вы просто выпендривались,—коротко бросил он.

Дэмьен даже не удивился, откуда Неффу все известно. Он был переполнен происшедшим, той внутренней колос­сальной силой, которая вдруг открылась ему.—Но я знал все ответы!—твердил он Неффу.—Я их просто знал!

Сержант был неумолим.

— Вы не должны привлекать к себе внимание.

— Но я и не старался...—пытался оправдаться Дэмьен.— Я просто чувствовал это...

Нефф перебил мальчика.

— Наступит день, когда все узнают, что вы,—отчеканил он.—Но этот день еще не пришел.

То же самое говорил Дэмьену и Бухер.

Опешив, Дэмьен пролепетал:

— Кто же я?—Подсознательно он начал испытывать страх. Мальчик не понимал происходящего, не ведая своего предназначения в этой жизни, он только заметил, что все эти люди как-то особо выделяли его. Дэмьену показалось, что он начинает сходить с ума.

— Почитай свою Библию,—посоветовал Нефф.—В Но­вом Завете есть «Откровение Святого Иоанна Богослова». Это как раз для тебя, Дэмьен... «Откровение»... для тебя... о тебе...

Дэмьен уставился на Неффа.

— Прочти его,—как-то слишком поспешно бросил сер­жант.—Прочти, выучи и осознай.

Слезы навернулись на глаза Дэмьену. От ужаса и устало­сти он заплакал.

— Что мне полагается осознать? — Мальчик с мольбой протянул к сержанту руки.—Пожалуйста, объясните мне.

Нефф долго и пристально разглядывал мальчика, прежде чем ответить. А затем тихо и с нескрываемым подобострасти­ем в голосе произнес:

— Кто ты есть.

Дэмьену показалось, что перед уходом Нефф слегка по­клонился ему.

Мальчик остался один в темном гулком коридоре, слезы струились по его лицу. Он пытался сосредоточиться и понять то, что наговорили ему все эти люди. Наконец Дэмьен ре­шил заглянуть в «Откровение Иоанна Богослова».

И узнать, было ли там действительно что-нибудь о нем самом.

Глава седьмая

В Дэвидсоновской Академии имелся вполне приличный оркестр, который принимал участие во всех праздниках. Марк был здесь ведущим горнистом. Хотя нотные возможно­сти горна несколько ограниченны, Марк удивительным обра­зом приспособился вкладывать в звучание этого музыкально­го инструмента всю свою экспрессию. Кроме того, Марк по­лучил и особое задание — выдувать на горне различного рода сигналы. Он горнил подъем по школьному громкоговорите­лю. Ребятам очень нравилось, как мальчик интерпретировал на свой лад обеденный призыв. Даже в постный день, когда повар, кашеваривший, по слухам, еще во времена граждан­ской войны под началом генерала Ли, стряпал для ребят осточертевшую вермишель с сыром или какого-нибудь рези­нового тунца, Марк непостижимым образом мог поднять подросткам настроение. В таких случаях он трубил к обедне дополнительное «у-у-у-у», будто импровизировал для солист­ки стриптиза.

День сегодня выдался пасмурный, и оркестр решил поре­петировать для парада. Второй этаж общежития делился на маленькие комнатки, напоминавшие клетушки. Окнами они выходили на плац. На первом этаже прямо под спальнями располагались классные комнаты. В центре находился про­сторный и свободный зал. Именно здесь репетировались раз­личные парадные оркестровки.

Сейчас оркестр исполнял марш, который нравился Мар­ку. Музыка обволакивала мальчика, а барабан стучал в такт с его собственным пульсом. Прекрасные акустические пара­метры зала превращали обычную репетицию оркестра в праздник.

Была еще только середина дня, но на улице уже потемне­ло. Курсанты коротали свободное время либо в своих комна­тах, либо в гимнастическом зале.

Никто не обращал внимания на Дэмьена. Мальчик только что стащил у Будмэна Библию. В спальнях курсантов не было Библии. Школа обеспечила своих учеников книгами по фут­болу и другим видам спорта, но не Словом Божьим. Первым делом Дэмьен отправился искать эту книгу в библиотеку, но не обнаружил здесь ни одного экземпляра. Возможно, он ис­кал не на тех полках. Дэмьен был слишком осторожен, что­бы попросить у кого-нибудь помощи. Он тут же сообразил, что найдет Библию у священника. Нужно будет поискать у него в кабинете.

Дэмьен дождался дневного перерыва. Это было время, когда большинство курсантов и учителей разбредались по своим комнатам. Начинал греметь оркестр. Мальчик про­крался в кабинет священника. Кабинет, как всегда, был не за­перт: в Дэвидсоновской Академии все полагались на кодекс чести.

На письменном столе и на полке лежало несколько томи­ков Библии. Дэмьен выбрал книгу в самой тусклой и непри­метной обложке, надеясь, что ее хватятся в самую послед­нюю очередь. Он рассчитывал, что уже сегодня прочитает нужный текст и к вечеру .вернет томик на место.

Когда Дэмьен по балкону возвращался к себе в комнату, кровь вдруг запульсировала в висках. Он отодвинул занаве­ску, которая заменяла курсантам дверь, и присел, чтобы со­браться с мыслями. Он едва не терял сознание от головокру­жения и возбуждения.

Вот-вот прояснится, кто же он такой. Перспектива была, конечно, жуткой. Да и скольким людям достанет мужества открыть указанную страницу, если там сказано об их судьбе?

Дэмьен сорвал одеяло и простыни с кровати и подоткнул их под дверную занавеску. Мальчик пытался загородить свет, чтобы никто не догадался, что он в комнате. Дэмьен выта­щил из-под рубашки украденную Библию и, растянувшись на животе, положил книгу на пол так, чтобы на нее падал свет от единственной лампочки возле кровати. Расположившись на голом матрасе, мальчик принялся листать Библию и, най­дя «Откровение Иоанна Богослова», углубился в чтение:

«...и дивилась вся земля, следя за зверем, и поклонились дракону, который дал власть зверю. И поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? и кто может сразиться с ним?»

Дэмьен оторвался от книги и попытался понять, что все это может означать. Мальчик вспомнил Марка, который обо­жал его с самых первых дней, вспомнил и Тедди, который теперь так же в нем души не чаял. Дэмьен подумал о Бухере, о Неффе— они странным образом выделяли мальчика и за­ставляли думать о его особой значимости. Дэмьен вдруг осоз­нал, что никто из курсантов не может превзойти его по фи­зическим данным, что никто из них не в состоянии ни в чем опередить его.

Волнуясь, мальчик продолжал читать:

«И увидел я зверя и царей земных и воинства их, собран­ные, чтобы сразиться с сидящим на коне и воинством Его...»

Внезапно Дэмьен вспомнил, как ясно и отчетливо пред­ставил он себе Аттилу, насколько пугающе вжился он в этот образ: ведь мальчик видел себя там, на поле боя, верхом на коне, его окружала воинственная орда, готовая к любым его приказам.

Дэмьен судорожно сглотнул. Что-то росло в нем, и это что-то готово было вот-вот взорваться. Мальчик вскочил с постели и заходил по комнате. Ему необходимо было дви­гаться. И хотя по мере чтения Дэмьен чувствовал, как его за­полняет ужас, мальчик понял, что должен дочитать текст. Он наклонился и схватил книгу, впиваясь в нее горящими глазами:

«Зверь, которого я видел, был подобен барсу; ноги у него, как у медведя, а пасть у него, как пасть у льва; и дал ему дра­кон силу свою и престол свой и великую власть».

Дэмьен сообразил, что это всего-навсего метафоры, так же описывали и Аттилу. Когда его воины возвращались с по­ля битвы, они рассказывали, как свиреп был их вождь и на кого он был похож во время сражения. Мальчик прикинул в уме, как эти повествования обрастали со временем подроб­ностями, пока не стали легендами, а Аттила в них превратил­ся в страшного зверя, против которого не мог устоять ни один человек.

Дэмьен подумал, что, возможно, когда-нибудь о нем са­мом будут рассказывать подобные истории.

Однако, как только Дэмьен осознал свою власть, в его мозгу тут же мелькнула мысль: «Я не могу! Я же всего-навсе­го ребенок!»

Мальчик чувствовал, что надо читать дальше, хотя буквы расплывались перед его глазами, полными слез:

«И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их, или на чело их. И что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет сие начер­тание, или имя зверя, или число имени его. И дано было ему вести войну со святыми, и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племе­нем!»

Сердце Дэмьена готово было выскочить из груди. Он ис­пытывал огромное желание схватить книгу, выбросить ее, за­топтать, сжечь и все-все разом забыть.

Мальчик зашвырнул Библию в дальний угол. Она стукну­лась о противоположную стену и упала на пол. Тут же в сте­ну постучали, требуя не шуметь.

Дэмьен застыл, уставившись на книгу. Она манила его, как пламя бабочку. И хотя мальчик уже понимал, что Библия сожжет его дотла, он не мог сопротивляться. Разгадка была совсем близко, и ему предстояло узнать ее даже ценой собст­венной души.

Как в бреду, Дэмьен поднял книгу. Страницы в месте уда­ра измялись и сморщились. Лихорадочная дрожь охватила мальчика. Его руки тряслись. Он с трудом нашел то место в тексте, где остановился, и с огромным усилием продолжил чтение:

«Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя: ибо это число человеческое. Число его шестьсот шестьдесят шесть».

Дэмьен захлопнул книгу. Итак, вот оно, доказательство! Если у него нет этого знака, он в безопасности! Он свободен!

С отвращением прижав к груди Библию, готовый в лю­бой момент разодрать ее в клочья, Дэмьен выскочил из ком­наты, распинав по дороге баррикаду из постельного белья. Мальчика уже не беспокоило, видит ли его кто-нибудь. Он мчался по коридору в ванную комнату.

Здесь никого не было. В свете люминесцентной лампы ярко сверкала кафельная плитка, а сумерки за окном сгуща­лись. Ветер шумел в вершинах деревьев. Темные облака стре­мительно неслись по угасающему небу.

Дэмьен дрожащими руками положил украденную Би­блию в раковину и встал перед зеркалом, забрызганным зуб­ной пастой. У него почти не оставалось никаких сомнений. Ребром ладони мальчик протер зеркало и вгляделся в свое отражение. Он знал, что на его правой руке не было никако­го знака, иначе он давно бы его заметил. И тем не менее Дэ­мьен еще раз осмотрел в свете люминесцентной лампы свою руку со всех сторон. Ничего. Никаких меток. Рука как рука.

Тогда Дэмьен, глядя на свое отражение, раздвинул надо лбом волосы.

Никакого знака.

Он раздвинул волосы в другом месте и снова взглянул на свое отражение.

Опять ничего. Дэмьену внезапно показалось, что он схо­дит с ума. Что с ним происходит? Зачем он позволил себе во­образить весь этот ужас? Как легко пошел он на поводу у взрослых, внушивших ему подобные мысли. Ему же трина­дцать лет, он становится взрослым мужчиной. Он просто на­чинает ощущать первые сексуальные позывы. Возможно, именно так они и начинают проявляться. И они, наверное, не одного его сводили с ума.

Если бы на месте Дэмьена был кто-то другой, он вполне ограничился бы этой догадкой. Но только не Дэмьен. В кон­це концов он же причислял себя к клану Торнов, а уж они-то всегда доводили начатое дело до конца.

Дэмьен раздвинул волосы на своем темени.

И тут он увидел нечто ужасное.

Конечно, этой метки никто никогда не видел. Это были три крошечные шестерки, едва различимые даже в свете лю­минесцентной лампы.

666.

Дэмьен чуть не задохнулся. Он привалился к стене, еле удерживаясь на ногах. Мальчика ошеломило это открытие. Он никак не мог оправиться от потрясения. Значит, все это было правдой. Все, чего Дэмьен страшился, о чем ему толко­вал Нефф, на что намекал Бухер. Все, все было правдой.

Слезы брызнули у него из глаз. Он выскочил из ванной комнаты, по-прежнему прижимая к груди Библию. Дэмьен не знал, что ему делать, куда идти. Единственное, что ему хо­телось,—это остаться на какое-то время одному.

Дэмьен рванулся к лестнице. Оркестр все еще гремел внизу. Дэмьен протолкался сквозь встречную толпу курсан­тов и понесся мимо классных комнат. В этот момент его за­метил Марк и крикнул:

— Дэмьен!

Но Дэмьен даже не обернулся. Возле кабинета священни­ка мальчик остановился, чтобы вернуть Библию на место. Дверь в кабинет была открыта, и это означало, что священ­ник находился внутри. Тогда Дэмьен швырнул Библию на пол рядом с дверью и помчался обратно. Выскочив из обще­жития, он пересек стадион, миновал входные ворота в Акаде­мию и устремился вниз по дороге.

Так, ничего не соображая, пытаясь скрыться от всех, Дэ­мьен несся и несся вперед, в неизвестность. Он бежал до тех пор, пока его легкие не начали пылать, а ноги одеревенели и перестали ему повиноваться. Дэмьену показалось, что он умрет, если сделает еще хоть один шаг. Споткнувшись, он остановился возле одиноко растущего дерева, упал на колени и зарыдал.

Долго сидел Дэмьен, оцепенев и уставившись в одну точ­ку, затем поднял глаза и взглянул вверх, на потемневшее не­бо. Прямо над головой собирались дождевые тучи, а отку­да-то издалека доносились раскаты грома. В отчаянном и без­надежном протесте Дэмьен протянул к небу руки. Что это было —мольба? Или он уже сдался в эти минуты?

Высоко над ним на самую верхушку дерева спланировал огромный черный ворон. Он уставился на охваченного отча­янием и болью мальчика. Глаза птицы как будто источали торжество.

Дэмьен был бы еще сильнее потрясен, окажись он сего­дня свидетелем двух невероятных событий.

Первое событие имело место в спальне Поля Бухера. Тот готовился ко сну. Бухер снял с безымянного пальца правой руки кольцо, которое носил с момента «посвящения», и вдруг обнаружил на этом пальце отметку. Знак, с нетерпением ожидаемый им все это время. Отметка была крошечной, ед­ва различимой. Бухера охватил восторг. Три цифры —666. Наконец-то его приняли.

Второе событие произошло в ванной комнате в неболь­ших апартаментах Дэниэля Неффа. Умывшись и почистив зубы, Нефф, как всегда с момента «посвящения», откинул со лба волосы и наклонился к зеркалу. Вглядевшись сегодня в свое отражение, он заметил ее —эту метку. Наконец-то. Три цифры —666.

Теперь уже ничто не стояло у них на пути.

Было далеко за десять часов вечера. Марк беспокойно во­рочался в кровати.

После репетиции он сразу же вернулся в комнату, где жил вместе с братом. Здесь, на полу, он обнаружил смятую постель. Заправив кровать Дэмьена, он лежал на своей койке и пытался расслабиться. Марк с нетерпением ждал брата. Он никак не мог понять, что же произошло. Сегодня на уроке Марк заметил какое-то неистовое состояние Дэмьена, затем это его поспешное бегство из общежития. Они не успели по­говорить, а Дэмьен до сих пор не вернулся. Марк был не на шутку встревожен и не мог заснуть.

Наконец он услышал легкие шаги Дэмьена. Марк повер­нулся и увидел в дверях своего брата. Тот пристально смо­трел на него.

— Где ты был? —с беспокойством спросил Марк.—Я так боялся за тебя!

Дэмьен ни слова не проронил в ответ. Он молча двинул­ся к своей койке и как-то отрешенно рухнул на нее. Дэмьен уставился в потолок, даже не заметив, что Марк заправил ему постель.

— Дэмьен!— нетерпеливо прошептал Марк, но опять не получил ответа. Он проследил за взглядом своего приемного брата и снова позвал, на этот раз громче:— Дэмьен, с тобой все в порядке?

Долгое время Дэмьен молчал. Наконец он произнес:

— Теперь все в порядке. Выключи свет. А то у нас с то­бой возникнут неприятности.

Марк погасил свет. Комната погрузилась во мрак. Когда глаза привыкли к темноте, Марк разглядел неподвижно ле­жащего брата —он по-прежнему смотрел в потолок невидя­щими глазами —и тихо спросил:

— Ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Спи,—приказал Дэмьен непривычно резким и твер­дым голосом. И отвернулся £ стенке.

Но прошло еще много времени, прежде чем Марк уснул.

Глава восьмая

Пасариан, измученный сменой часовых поясов, с раздув­шимся портфелем спешил по крытому гудроном шоссе. По­зади него остывал самый большой самолет компании, только что проделавший беспосадочный перелет из Индии.

Пасариан направился к ближайшему телефонному авто­мату. Несмотря на поздний воскресный вечер, отложить этот звонок он не мог. Торну необходимо рассказать, что произо­шло. И немедленно.

В кармане индеец обнаружил кредитную телефонную карточку и горсть индийских монет. Он нервно постукивал по стеклу телефонной будки, ожидая, пока наконец соеди­нится с дачей Торнов на озерах. Поднявший трубку лакей до­ложил, что Торн будет сегодня только поздно вечером, и по­обещал передать своему хозяину послание индейца.

Пасариан расстроился, он никак не мог сообразить, что же ему делать. Некоторое время он размышлял, затем опять снял трубку и, не придумав ничего подходящего, набрал но­мер Бухера.

Квартира Бухера выглядела такой же безликой и холод­ной, как и его кабинет. Единственное, что тут по-настоящему привлекало взгляд, захватывающая дух панорама Чикаго.

Бухер читал, когда раздался звонок. Он протянул руку и снял трубку.

— Бухер,—представился Поль.

Последовала пауза, легкая заминка, потом в трубке раз­дался голос Пасариана:

— Поль, это я, Дэвид. Мне надо кое-что сообщить тебе.

— Где ты? —Голос Бухера напрягся.

— В аэропорту. Здесь, в Чикаго. Мне надо уехать. Непри­ятности.

Бухер оборвал его:

— Немедленно приезжай сюда.

В это время Ричард и Анна наслаждались одиночеством. Мальчики вернулись в Академию; гости, которых непремен­но надо было развлекать, разъехались по домам. Да и ни на какие встречи не надо было мчаться сломя голову. Телефон молчал. Торны пребывали в каком-то романтическом настро­ении и решили вечерком прокатиться по снегу на санях.

Это были настоящие сани: огромные и тяжелые. Спра­виться с ними могла только одна лошадь — Клайдсдэйл. Пару таких лошадей Ричард прикупил на прошлое Рождество у своего приятеля. Анна тогда перекрасила сани, прикрепила к ним колокольчики. И теперь их заливистый звон задолго предупреждал о приближении упряжки.

Заскрипели полозья, раздался конский топот— это воз­вращались с прогулки Ричард и Анна. Тесно прижавшись друг к другу под одним теплым одеялом, счастливые и ра­достные, они только удивлялись- за что им такая благодать...

Войдя в дом, Ричард тут же обнаружил послание Пасари- ана. Он сразу попытался дозвониться до него, но индейца не оказалось на месте. Ричард пожал плечами и повесил трубку.

— Нет дома,—обратился он к Анне и привлек ее к се­бе.—Завтра утром увижу его. В конце концов не так уж это и важно.

Анна, порозовевшая на морозе, со сверкающими в воло­сах снежинками, была очаровательна. Она потянулась, чтобы поцеловать мужа.

— Ничего не может быть более важным, чем то, что я для тебя припасла...—вымолвила Анна.

Ричард ответил ей долгим и страстным поцелуем. Тогда Анна взяла его за руку и повела наверх, в их спальню.

Пасариан сидел на черной кожаной кушетке в строгой и элегантной гостиной Бухера и медленно потягивал кофе. Мысли его разбегались. Он чувствовал себя выжатым как ли­мон. Когда Бухер предложил индейцу выпить что-нибудь крепкое, тот отказался, зная, что моментально уснет от спиртного.

Бухер пытался осмыслить все то, что сейчас рассказал ему Пасариан.

— Итак, ты думаешь,—начал Бухер,—что этот человек не захотел продавать нам землю и потому был убит? Да еще одним из наших людей?

Пасариан устало кивнул.

— Я почти уверен в этом.

— Но это невозможно! — воскликнул Бухер и направил­ся к бару, чтобы плеснуть в бокал спиртного.

— Я объездил восемь провинций, прицениваясь и прове­ряя землю, и в трех из них...

— Трех?

— Три убийства.—Пасариан отхлебнул глоток кофе и поставил чашку.

— Но кто это мог быть?

— Понятия не имею.

— Да,—глубоко вздохнул Бухер.—Пожалуй, будет луч­ше, если во всем этом разберусь я сам.

Индеец поднялся.

— Доложить об этом Ричарду? —Он потянулся за пальто.

— Да уж, придется! — ожесточенно произнес Бухер.—Я звякну ему утром.—Он помог Пасариану надеть паль­то.—Кстати,—как бы между прочим проговорил Бухер,— Торн хочет тебя видеть.

— Ричард? Зачем?

Бухер проводил Пасариана до дверей.

— Очевидно, что-то с твоей П-84. У тебя на письменном столе должна быть докладная, Ричард обеспокоен. Надо срочно проверить утром.—Он пожал индейцу руку и доба­вил:—Я не хочу покрывать это, Дэвид.

Пасариан кивнул.

— Ладно, я проверю,—бросил он и открыл дверь.

Бухер устремил взгляд в окно, рассматривая очертания Чикаго.

— Надеюсь, эти люди на полях не слишком энергич­ны? — тихо произнес он. Потом обернулся к индейцу и улыб­нулся: — Спасибо, что заглянул, Дэвид. Я действительно ценю твое доверие.

Пасариан кивнул, попрощался с Бухером и вышел, чув­ствуя себя совершенно не в своей тарелке. Он размышлял, правильно ли только что поступил.

Плохие новости, привезенные внезапно возвратившимся Пасарианом, начисто выбили из колеи Бухера. Надо было до­ложить обо всем Торну. Кроме всего прочего, предстояла эта мышиная возня с установкой П-84. Голова у Бухера шла кру­гом от всех этих забот. Поэтому неудивительно, что он начи­сто забыл, какой сегодня день. А ведь именно сегодня дол­жны были приехать курсанты из Академии, чтобы осмотреть недавно приобретенный сельскохозяйственный завод.

Когда Бухер выглянул из окна и увидел внизу автобус Дэ- видсоновской Военной Академии, он весьма удивился, немед­ленно вызвал секретаршу и велел на время отменить все те­лефонные разговоры. Необходимо было заняться мальчи­ками.

«Едва ли можно было выбрать более неудачный день»,—подумал Бухер.

Тем временем подростки оживленно обменивались впе­чатлениями. До сего момента они имели лишь отдаленное представление, насколько богаты Торны. Но сегодня, увидев все эти кирпичные громады, занимающие по площади целый город —в таких небольших городках жили некоторые из курсантов,—мальчики были просто ошеломлены. Кто-то да­же присвистнул.

Тедди решил разрядить возникшую напряженность.

— А входит ли в экскурсию обед? —Он похлопал себя по животу и облизнул губы наподобие некоего гротескового персонажа из мультфильма.

— Конечно,—вежливо заверил его Дэмьен.

Марк решил продолжить начатую Тедди игру.

— Мы проверим на тебе действие нового пестицида,— заявил он, и все рассмеялись.

Курсанты вошли в главное здание компании, где их уже ждал Бухер.

Дэмьен вдруг почувствовал, что несколько смущается в его присутствии. У мальчика не было времени, чтобы усво­ить даже сотую часть того, что он узнал о себе. И хотя Дэ­мьен ощущал себя сильнее и увереннее, он прекрасно пони­мал, что время действий еще не наступило. Мальчик, мель­ком глянув на Бухера, прочитал надпись на стеклянной стене, мимо которой они проходили: «Сектор пестицидов. Вход воспрещен. Только для сотрудников».

Бросив взгляд сквозь стекло, Дэмьен успел рассмотреть просторное помещение размером с добрую баскетбольную площадку. Мальчик заметил Пасариана. Зал был битком на­бит разноцветными, замысловато переплетенными трубами и шлангами и походил на внутренности очень большого и сложного робота.

Эта лаборатория, созданная Пасарианом, была его дети­щем. Именно здесь собирались совершенствовать и другое приобретение индейца — установку П-84.

Пасариан стоял у большого компьютерного пульта, на­блюдая, как на монитор поступает нужная информация.

Представив мальчиков одному из своих сотрудников, Бу­хер отрядил его сопровождать ребят. Сам же поспешил на­зад, в свой кабинет. Здесь предстояла очень важная конфе­ренция. Эту встречу готовили в течение нескольких недель.

Бухер предпочитал иметь дела с людьми, в чьих жилах бурлила молодая кровь, кто был до краев наполнен энергией и силой. Он безгранично мог сеять свои идеи в таких пытли­вых и одержимых жаждой деятельности умах. Только эти молодые люди могли стать достойными и исполнительными союзниками в борьбе за осуществление его проектов.

Бухера не переставало удивлять, какими же юными вы­глядели эти люди: одинаково причесанные и все как один в костюмах-тройках. Ему вдруг показалось, что он обращает­ся со вступительным словом к выпускникам Гарвардской школы бизнеса.

— Если проект приобретения земель, какой мы сейчас пытаемся осуществить в Индии, станет реальностью,—-разгла­гольствовал Бухер,— нам придется опасаться местного насе­ления, которое вдруг решило, что мы начнем его эксплуати­ровать. Ерунда, мы не собираемся этого делать! Мы находим­ся там, чтобы помогать! У этих людей, конечно не по их вине, отсутствуют и культура, и образование. Мы принимаем все это как само собой разумеющееся. Мы нерадиво будем исполнять свои обязанности как сотрудники «Торн Инда­стриз» и как американцы, — Бухер удовлетворенно отметил про себя, что в должном порядке расставил эти слова,—если не поделимся нашим изобилием с теми, кто несчастлив и го­лоден. И еще запомните: обеспечивая пищей Индию и Ближ­ний Восток, мы предотвратим продвижение в эти регионы русских. Таким образом, мы приобретем не только благодар­ность, но и ресурсы.

В кабинет вошла секретарша.

— Мистер Пасариан приступил к испытанию П-84,—со­общила она, залившись краской при виде столь многочислен­ного племени молодых мужчин.—Вы просили доложить об этом.

— Спасибо,—поблагодарил Бухер. Он повернулся к аудитории и улыбнулся.—Джентльмены,—обратился он к молодым людям,—отдохните полчасика.—И вышел, при­крыв за собой дверь.

Эти могли и подождать. Никаких отлагательств не терпе­ло лишь дело с Пасарианом.

Сотрудник, сопровождавший мальчиков по заводу, был благовоспитанным молодым человеком. Он принадлежал к низшим эшелонам власти и работал в отделе связей с об­щественностью. И действительно, молодой человек в это утро всего себя посвятил ребятам, надеясь, что его ретивость произведет на юных сыновей Торна благоприятное впечатле­ние и они со временем о нем вспомнят.

Молодой сотрудник только что привел ребят в сектор пе­стицидов.

— Чтобы урожай был как можно богаче и для ускорения его созревания,—объяснял он,—требуются более эффектив­ные и улучшенные удобрения, а также вновь изобретенные пестициды.

Группа остановилась перед запертыми дверями. Это и был отдел по производству пестицидов, где Пасариан про­водил испытание своей установки П-84. Гид показал охранни­ку свои документы и незаметно сунул двадцатидолларовую бумажку. Это помещение никогда не включалось в обычную экскурсию, но молодому сотруднику так хотелось сделать для юных Торнов и их друзей что-то особенное.

Распахнулись массивные двери, и курсанты вошли внутрь помещения. Двери за ними немедленно захлопнулись. На полную мощность гудели машины, и сопровождающему ре­бят сотруднику пришлось повысить голос, чтобы его услы­шали.

— Сложная работа,—он почти кричал,—целиком выпол­няется всего лишь тремя сотрудниками вон там, у компью­терных пультов.—Гид указал в направлении застекленной площадки прямо посреди зала.—Вот почему вы здесь никого не видите.

Большинство ребят были несколько ошарашены масшта­бом происходящего. Но только не Тедди. Мысли его опять застопорились на привычной теме.

— А существуют ли в природе пестициды, повышающие сексуальную активность? — поинтересовался Тедди.

— О господи, Тедди,—накинулся на него один из кур­сантов.—Ты опять об этом!

Но молодой сотрудник как ни в чем ни бывало продол­жал свое объяснение.

— Тедди совершенно прав,—возразил он,—сексуальные стимуляторы — феромоны — извлекают из насекомых и пря­чут в ловушку, чтобы привлечь особей противоположного пола, в этом-то капкане и гибнут насекомые. А истребив до­статочное количество представителей одного пола, вы, по су­ществу, уничтожите и сам вид, так как не остается никого, кто бы мог его воспроизводить.

Однако вся эта информация бледнела по сравнению с грандиозностью происходящего. Гид провел ребят по ме­таллической лестнице прямо под потолком. Они находились теперь высоко над лабиринтом разноцветных труб.

— Это устройство для сортировки,—на ходу продолжал объяснять молодой сотрудник, то и дело срываясь на крик.—Оно, как и все остальное тут, компьютеризировано. Установка запрограммирована таким образом, чтобы поста­влять на главный завод точные порции смесей вещества и растворов из складских цистерн.

Теперь все могли видеть Пасариана, расположившегося внизу, рядом со сложнейшей измерительной системой. Она фиксировала необходимое давление и крепилась в связке желтых труб.

Пасариан взглянул вверх и узнал своих юных друзей.

— Марк! Дэмьен! —позвал он.—Что вы здесь дела­ете?—Индеец был встревожен их присутствием. С испыта­нием установки что-то никак не клеилось.

Мальчики улыбнулись ему.

— У нас грандиозная экскурсия!-прокричал Дэмьен. Потом они вместе с Марком помахали Пасариану рукой и двинулись дальше. Индеец почувствовал замешательство.

Как раз в этот момент, где-то в дальнем углу зала, внезап­но лопнула труба, и из нее с шипением повалил густой зеле­новатый пар. Он стремительно наполнял зал.

— Утечка! — закричал кто-то.

Пасариан поднял глаза и увидел, как лицо его помощника исказилось от вдыхания ядовитого газа. Помощник еще раз судорожно вздохнул, потерял сознание и опрокинулся через поручень. Он упал на пол, размозжив себе голову.

Пасариан не верил собственным глазам. Он бросился к компьютерному пульту и заорал:

— Всем выйти! Заберите отсюда детей!

Его приказ долетел до экскурсантов. Их гид испуганно оглянулся. Газ уже почти поднялся до их уровня.

Пасариан впился глазами в показания измерительных приборов. Давление стремительно падало по мере того, как из развороченной трубы мощной струей уходил газ.

На пульте имелась кнопка тревоги. Пасариан изо всей си­лы надавил на нее. Сквозь стекло он глянул в прилегающий компьютерный зал и увидел, что два техника в белых халатах оживленно болтают друг с другом. Аварийная кнопка, похо­же, не срабатывала. Откуда мог знать индеец, что эту кнопку сегодня утром установил его начальник — Бухер?

Пасариан снова нажал кнопку, но оба техника как ни в чем не бывало продолжали свою беседу. Очевидно, они ни­чего не замечали.

И тут индеец услышал крики курсантов. Ребята задыха­лись и кашляли, они, спотыкаясь, наталкивались друг на дру­га в отчаянной попытке выбраться отсюда. Охваченные ужа­сом, курсанты жадно хватали ртом воздух. Слезы струились у них из глаз. У некоторых ребят на лицах и руках высыпали крошечные волдыри.

Сопровождающий курсантов сотрудник бросился к грузо­вому лифту и принялся неистово нажимать все кнопки подряд.

Но безуспешно. Лифт не работал.

Сотрудник тыкал в кнопку за кнопкой. Он не знал, что ему делать. Меньше всего в этой ситуации молодой человек боялся за свою собственную жизнь. Но допустить, чтобы с кем-нибудь из юных Торнов случилась беда,—этого он не мог. Чего будет стоить тогда его собственная жизнь?

Единственным человеком, кого, казалась, совершенно не коснулась всеобщая паника, был Дэмьен. Газ не действовал на него. Он оглянулся на своих друзей, уже начинающих те­рять сознание. И тут впервые Дэмьен ощутил свою особую силу.

Понял мальчик и другое. У него появилась свобода выбо­ра. Он может сейчас уйти и остаться в живых. Он будет единственным уцелевшим в этой аварии. Но есть еще одна возможность. Дэмьен поможет всем остальным выпутаться из этой ситуации и, конечно, тут же попадет в герои.

Странно, но все это начинало обретать для него некий смысл.

Дэмьен решил помочь ребятам. Ему пришлась по вкусу мысль прослыть героем. Мальчик быстро оглядел потолок и заметил металлический трап, закрепленный на стене и ве­дущий к люку, который выходил, очевидно, на крышу.

— Туда! — крикнул Дэмьен и устремился к трапу. Он ловко и грациозно вскарабкался по нему, дотянулся до пор­тика и, наконец, распахнул люк, впустив потоки солнечного света и свежего воздуха.

Остальные ребята брели, еле передвигая ноги, вдоль узкого прохода. Они опирались друг на друга. Мальчики на ощупь взобрались по трапу на крышу, где тут же рухнули, распластав руки и глубоко вдыхая воздух тяжелыми, жадны­ми глотками.

Внезапно Дэмьен вспомнил про Пасариана. Он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, все ли на месте, потом повер­нулся и снова скользнул вниз. Мальчик двигался быстро и осторожно по верхнему коридору. Потом он молниеносно сбежал по какой-то металлической лестнице уровнем ниже.

Никого. Пасариана и след простыл. Лишь зеленый ядови- зый газ, клубясь, наполнял зал. Сработал наконец аварийный сигнал, и кругом замелькали красные огни.

Дэмьен перебежал на другую сторону и спустился по лестничному пролету на следующий уровень.

И здесь он увидел Пасариана. Но индеец уже ни на что не реагировал. Скорчившись, он лежал рядом с разворочен­ной трубой. Рука индейца была вытянута вперед, по-видимо­му, это была его последняя попытка заделать отверстие. Вздувшееся и покрытое волдырями лицо было практически неузнаваемо.

Дэмьен с отвращением отвернулся и со всех ног кинулся к лестнице.

Вновь очутившись на крыше, мальчик обнаружил, что остальные ребята все еще находятся в состоянии панического смятения. Они катались по крыше, задыхались, жадно хватая ртом воздух. Дыхание с присвистом вырывалось из легких. От боли слезы струились из глаз.

Дэмьен пробирался между корчившимися телами к Мар­ку. Ему необходимо было узнать, в каком состоянии находит­ся его брат.

И пока Дэмьен разыскивал Марка, он внезапно осознал, что вот такой — нынешний — он начинает себе нравиться. И плевать на то, кто он есть на самом деле.

Глава девятая

Узнав о случившемся, Ричард Торн и Анна покинули Озерный уголок и помчались в Детский госпиталь, куда по­сле аварии отвезли курсантов.

Торн стоял бледный и небритый. Его трясло от гнева. Он разговаривал с Бухером по больничному телефону рядом с палатой мальчиков.

— Кажется, с ними обошлось,—говорил Ричард,—но я пока был не в состоянии переговорить с врачом. Мне ну­жен полный отчет о том, что произошло, и этот отчет дол­жен лежать сегодня на моем письменном столе!

Ричард бросил трубку и, вконец измученный, тяжело привалился к стене.

Краешком глаза он заметил высокого и красивого черно­кожего врача, входящего в палату мальчиков. Торн бросился за ним. Он с нетерпением ждал результатов предваритель­ных анализов.

Анна сидела на стуле меж двух кроватей. Марк был бле­ден и слаб. Однако Дэмьен, похоже, чувствовал себя вполне прилично.

Врач подошел к Анне. Он назвался доктором Кейном. Торн стоял позади него.

— С мальчиками все будет в порядке,—обнадежил док­тор Кейн.—Мы проверили, не повреждены ли у кого из ре­бят легкие. Никаких признаков. Какое-то время их еще бу­дет подташнивать, но постоянных...

— Я хочу, чтобы за всеми ухаживали самым лучшим об­разом,—прервал pro Торн.

Доктор Кейн утвердительно кивнул.

— Конечно,—согласился он, отводя Торна в сторону,—А нельзя ли мне переговорить с вами лично? Всего мину­ту? — прошептал врач.

— Да, да, конечно,—Торн последовал за доктором в ко­ридор.

Дэмьен, лежа в кровати, пристально наблюдал, как они выходили.

Выйдя в коридор, доктор Кейн подождал, пока пройдет медсестра, и, когда уже никто не мог их услышать, тихо заго­ворил.

— Мы провели все возможные анализы крови и повреж­денных тканей. Каждый мальчик в той или иной степени подвергся воздействию газа. Каждый, за исключением вашего сына Дэмьена.

Мускулы на лице Торна дрогнули.

— Что вы имеете в виду? —спосил Ричард.—Он что...

Доктор Кейн перебил его.

— Нет, нет, мистер Торн. Это совсем не то, что вы дума­ете.—Врач изо всех сил старался объяснить все как можно деликатней. Дэмьен вообще не подвергся никакому воз­действию... совсем.

В палате Дэмьен обратился к Анне.

— Как ты думаешь, что происходит?—Его глаза начали затуманиваться темным и холодным гневом.

— О, скорее всего ничего,—рассеянно произнесла Ан­на,—Доктора ведь так любят всякие секреты.

Когда мужчины вернулись в палату, Ричард выглядел очень расстроенным.

— Доктор просил оставить Дэмьена здесь еще на пару дней,—произнес он, пытаясь говорить непринужден­но.—Ему необходимо провести еще кое-какие анализы.

Дэмьен сел на кровати.

— Но со мной же все в порядке,—запротестовал он,—Почему мне надо остаться, если...

— Вы хотите провести повторные анализы? — прервала мальчика Анна, обращаясь к доктору Кейну.

Торн выразительно взглянул на них: не в присутствии ре­бят.

Дэмьен снова заговорил:

— Я не хочу оставаться здесь!

Анна подошла к мальчику и взяла его руки в свои.

Марк тоже поспешил на помощь брату:

— Если он останется, то и я с ним.

Анна устремила взгляд на врача.

— Почему мы не можем сейчас же забрать их домой? Мы приведем сюда Дэмьена на следующей неделе. Ведь так ужасно все, что с ними произошло.

— Может быть, так и сделаем? — робко спросил Ричард.

Похоже, доктору Кейну не очень нравился этот вариант, но врач прекрасно понимал, что он окончательный.

— Хорошо,—согласился доктор Кейн.

Анна, торжествуя, улыбнулась и еще раз обняла Дэмьена.

— Замечательно, мальчики,—обратилась она к ним.—Почему бы вам теперь не отдохнуть, а попозже мы заедем за вами и отвезем на озера, договорились? Свежий воздух будет вам полезен.

Мальчики радостно закивали, расцеловались с родителя­ми и проследили взглядом, как за ними и доктором Кейном закрылась дверь.

В тот же день поздно вечером доктор Кейн сидел в боль­ничной лаборатории, склонившись над микроскопом. Он пы­тался усвоить значение только что увиденного и в сотый раз уставился на стеклянную пластинку с мазком крови. Затем за­глянул в справочник, лежащий подле него: это была толстая голубая книга с мелким шрифтом и до мельчайших деталей подробными фотографиями, потом снова уставился на слайд. Ошибки быть не могло.

Кровь Дэмьена Торна содержала хромосомный набор ша­кала.

Это походило на какую-то абракадабру, что-то вроде ду­рацкой шутки, и тем не менее доказательство было налицо. Вот с ним-то рассудительный ум Кейна и вел сейчас борьбу.

По необъяснимой причине Кейну не хотелось заниматься всем этим в одиночестве. Врач поднял трубку и набрал вну­тренний добавочный номер. Совершенно случайно его друг и коллега оказался на работе.

— Да,—буркнул знакомый голос.

— Бен! —крикнул Кейн.—Слава Богу, ты еще на месте! Можно я спущусь к тебе на минутку? Надо перекинуться па­рой слов.

— Вообще-то,—раздался хрипловатый голос,—я уже уходил.

— Пожалуйста, это срочно,—попросил Кейн.

— Ладно, спускайся,—согласился наконец коллега.

— Спасибо, Бен. Через минуту буду.—Кейн повесил трубку, аккуратно поставил слайд в контейнер и, засунув справочник под мышку, направился к лифту.

В Озерном уголке все крепко спали. И лишь Дэмьен бодрствовал. Он неподвижно лежал в постели. Его широко раскрытые глаза были устремлены в одну точку. Казалось, они глядели на что-то невидимое, находящееся в ином, дале­ком измерении. Мальчик чувствовал, что ему необходимо со­средоточиться на этом. Он изо всех сил сконцентрировался. Пот выступил на его лбу, и все тело охватила дрожь.

Доктор Кейн вошел в лифт и нажал кнопку. Ему надо было спуститься на шестнадцатый этаж. Дверцы плавно за­хлопнулись, и лифт двинулся.

Но почему-то не вниз, а вверх.

Врач глянул на светящееся табло. 21...22...23... Он снова нажал на кнопку «16». Лифт остановился, и дверцы разо­шлись.

Доктор Кейн в третий раз надавил ту же кнопку.

Дверцы лифта сомкнулись, и он наконец поехал вниз:

19.. .18...17...

Лифт миновал шестнадцатый этаж и, набирая скорость, продолжал спускаться.

Кейн испугался и ощутил замешательство. Он уронил справочник и слайды. Врач судорожно тыкал пальцем во все кнопки подряд. Все они вдруг разом загорелись и начали ми­гать. Лифт набирал скорость. Он стал шхбрироватъ и тря­стись.

10.. .9...8...

— Господи, Боже мой! — закричал Кейн, колотя по пане­ли и нажимая все кнопки и выключатели.

5.. .4...3...

Внезапно лифт, дернувшись, застопорился. Кейна швыр­нуло на пол. В мертвой тишине на полу лифта неподвижно лежал врач, боясь шевельнуться или вздохнуть.

Потом медленно и осторожно он перевернулся. Все. Кейн не мог в это поверить. Ощупав всего себя, он убедился, что ничего не сломал. Кажется, все обошлось. Он был оше­ломлен, но не ранен. Кейн заметил, чтослайды разбились, но сейчас ему было на это наплевать. Он радовался, что остался жив.

А высоко над ним, в шахте, от внезапной остановки лиф­та, оборвался один трос. В эти мгновения он падал с молни­еносной скоростью как огромный, смертоносный кнут.

И тут Кейн услышал звук: высокий, пронзительный, ме­таллический визг. Врач огляделся, но так и не понял, откуда исходит этот шум. Он поднял глаза и успел заметить, как трос надвое перерезал крышу лифта, скользнул вниз и то же самое проделал с полом, заодно расчленив пополам и самого Кейна.

Дэмьен наконец расслабился; глаза его закрылись, и он уснул, так мирно и безмятежно, как не спал уже целую веч­ность с тех самых пор, когда почувствовал это странное вну­треннее волнение. На шестой день июня.

Глава десятая

Ричард с Анной валялись в постели, просматривая доста­вленные вместе с завтраком утренние газеты. Ричард уткнул­ся в свою любимую «Уолл Стрит Джорнэл», Анна же пред­почитала «Чикаго Трибюн».

Сейчас, раскрыв газету, Анна чуть не задохнулась.

— Ричард! Посмотри! — вскрикнула она, протягивая му­жу газету.

Там помещалась жуткая фотография погибшего доктора Кейна. Внизу была напечатана сопровождающая статья о тра­гедии в лифте накануне вечером. Там же рядом коротко из­лагалось и об утечке газа на «Торн Индастриз».

Ричарда не особенно взволновала гибель доктора Кейна. Он тут же пробежал глазами заметку об аварии в компании, интересуясь, в каком свете выставили журналисты эту историю.

— Только вчера еще мы разговаривали с ним,—задумчи­во произнесла Анна, накручивая на палец прядь волос.—Тебе не кажется, что во всем этом присутствует нечто сверхъе­стественное?

— Гм-м-м...

Анна отхлебнула глоток кофе и в упор посмотрела на мужа.

— В любом случае, интересно, что за анализы собирался провести доктор Кейн?

— Я не уверен,—пробормотал Ричард,—я не думаю, что даже он..,—Торн вдруг умолк.—А где мальчики? — внезапно спросил он,

— Спят, я полагаю. А что?

Ричард отложил газеты и повернулся к Анне.

— Я просто не хочу, чтобы они об этом узнали.

— Но почему? —Анна забеспокоилась.—Что тебе сказал врач?

— Похоже, на Дэмьена газ никак не подействовал.

— Ну а что же в этом плохого-то? Нам следует благода­рить судьбу...

— Но именно это обстоятельство взволновало врача,— возразил Ричард.—Так произошло потому, что у Дэмьена, как утверждал доктор Кейн, иная хромосомная структура.

— Иная? — воскликнула его жена.—Да это просто ка­кой-то абсурд!

— Именно так я ему и ответил,—согласился Ри­чард.—Но, похоже, доктор Кейн был по-настоящему обеспо­коен.

Анна некоторое время сидела молча, потом спросила:

— И что же ты намерен предпринять?

— Да ничего.—Ричард снова потянулся за своей газе­той.—Я не покупаюсь на эти генетические штучки. Дэмьен в полном порядке.

Доктор Чарльз Уоррен только что вернулся из Эйкры, где возглавлял утомительную отправку последних экспона­тов, найденных во время раскопок в замке Бельвуар. Экспо­наты было намечено выставить в музее Торна.

Уоррену так и не удалось увидеть стену Игаэля. Бесцен­ный экземпляр был упакован и отправлен до того, как при­был ученый. Уоррен очень расстроился по этому поводу. С тех самых пор, как его погибшая приятельница журналист­ка Джоан Харт устроила из-за стены такой скандал, его слов­но магнитом потянуло к этому экспонату. А теперь он вы­нужден дожидаться, когда стена Игаэля прибудет наконец в Чикаго, или же мчаться в Нью-Йорк и отлавливать ее там, карауля приход судна.

Уоррен испытал нечто похожее на счастье, когда ступил на порог своего кабинета. Ученый полагал, что его кабинет является лучшим рабочим местом во всем здании музея. Ка­бинет находился на уровне подвала, он примыкал к котель­ной и тем самым обеспечивал тишину и уединение, необхо­димые для работы. Особенно в такие вот вечера, как сегод­няшний, когда музей уже закрыт и все разбрелись по домам.

Кабинет Уоррена был оборудован по последнему слову техники, все это оснащение помогало ученому сохранять и реставрировать древние находки. Здесь имелись специаль­ные кондиционеры, инфракрасное с ультрафиолетовым осве­щение, переносные обогреватели, напичканные термостата­ми, уйма каких-то химикатов в бутылях, многочисленные ки­сти, а также масса различных ножей и ножичков.

Имея в своем распоряжении эту любопытную комбина­цию из древних памятников и современной технологии, уче­ный добивался того, что фреска вековой давности выглядела как новенькая. При этом оригинальный замысел художника оставался неповрежденным. Для реставрации Уоррен исполь­зовал только те материалы, что были доступны древним ху­дожникам.

Доктор Уоррен рассматривал сейчас некоторые вещицы, полученные накануне из Эйкры. Отодвинув в сторону не­сколько бронзовых ножей и пару глиняных плошек, он выта­щил очень древней кожаный сундучок. Это был один из экспонатов, которые Уоррен привез сюда на самолете лично. Предполагая их ценность, он только и ждал подходящего момента, чтобы в одиночестве внимательно осмотреть эти на­ходки.

Доктор Уоррен развязал кожаные ремешки и открыл сундучок. Заглянул в него, понюхал. На поверку оказалось, что сундучок был не таким уж древним, хотя, конечно же, далеко не современным.

Ученый сунул внутрь руку и вытащил несколько туго пе­ревязанных пергаментных свитков. Он отложил их в сторо­ну. Потом снова полез в сундучок и извлек оттуда миниатюр­ное распятие с фигуркой Спасителя. Христос, казалось, му­чился в страшной агонии. Ученый уставился на предмет. За­тем отложил его и снова запустил руку внутрь сундучка, до­ставая оттуда вполне современный конверт. Доктор Уоррен был крайне заинтригован, но и этот конверт последовал за уже извлеченным содержимым.

В сундучке кое-что еще оставалось.

Уоррен поднял со дна довольно увесистый сверток, обер­нутый в ветхую, разодранную тряпку: когда ученый вытаски­вал этот сверток, что-то внутри него звякнуло. Он развернул ткань и обнаружил семь тонких, очень острых и, похоже, не­вероятно древних кинжалов. Рукоятки их —каждая в виде распятого на кресте Христа —были вырезаны из слоновой кости.

Любопытство Уоррена достигло предела. Он схватил конверт и разорвал его. Оттуда вывалилась кипа,каких-то бу­маг. Ученый изумленно уставился на нее. Он узнал почерк Карла Бугенгагена.

Уоррен начал читать бумаги.

Сегодня был один из тех редких чудесных вечеров, когда семья Торнов собралась в собственном кинозале и смотрела захватывающий вестерн. Полсеместра мальчики уже отзани­мались и теперь приехали на отдых.

На экране высокий мужчина шагал по улице какого то за­штатного городка. Руки его находились на бедрах, в несколь­ких дюймах от рукояток револьверов.

Мужчина, конечно же, не заметил короткое дуло винче­стера, нацеленное на него из окна третьего этажа, как не за­метил и колебания занавесей в окне второго этажа, где нахо­дился, по мысли режиссера, пустой продуктовый склад.

И вот грянул выстрел, мужчина упал.

Внезапно изображение начало множиться, стало ка­ким-то размытым, а затем перескочило с экрана на стену.

— Пристрелить киномеханика!— завопил Дэмьен.

И тут же из отверстия в стене высунулась голова Марка. Мальчик крикнул в ответ:— Упал замертво! — Он нетерпеливо повернулся к проек­тору, исправляя неполадки.

Как правило, у проектора стоял один из лакеев, но Марк упросил Ричарда научить его пользоваться аппаратом. Сего­дня мальчик впервые выступал в роли киномеханика и, как нарочно, застопорил фильм на самом интересном месте.

К счастью, Марк быстро справился с забарахлившим про­ектором и снова запустил фильм. Все это время Дэмьен со­чувственно подбадривал брата.

И вот герой вскакивает на ноги и устраивает восхититель­ную пальбу. Правой рукой он выхватывает пистолет и напо­вал укладывает человека с винчестером, а левой вытаскивает еще один пистолет и отправляет на тот свет кого-то за колеб­лющейся занавеской. Этот кто-то вынужден рухнуть прями­ком на крышу склада, а потом, прокатившись по ней, сва­литься оттуда на стоящую внизу лошадь. Сам герой тут же прыгает на другую лошадь и скачет навстречу заходящему солнцу под общие громкие аплодисменты.

— Ну! Хоть конец счастливый! — произнесла Анна, пока Дэмьен включал свет.

— Так, средненький фильм,—резюмировал Дэмьен.

Анна улыбнулась и покачала головой.

— А не слишком ли ты молод для подобной цинично­сти?—Она встала и потянулась.—Кто желает сэндвич?

— Первый! — Ричард поднял руку.

— Второй! — Присоединился к нему Дэмьен.

— По-моему, Марк тоже не против,—сказала Анна и по­шла на кухню.

Тем временем Марк в будке осторожно сматывал фильм, стараясь не поцарапать киноленту⁷. Дэмьен свертывал экран, а Ричард складывал настольную игру.

Внезапно раздался звонок в дверь. Ричард с Дэмьеном в один голос воскликнули:

— Кто бы это мог быть?

Дэмьен пожал плечами:

— Пойду открою,—бросил он и направился к входной двери.

На пороге стоял Чарльз Уоррен. Он насквозь продрог и весь был запорошен снегом. В руках он сжимал конверт с бумагами Бугенгагена. Ученый дрожал, но не от холода. Только что он прочел нечто такое, что до смерти напугало его.

Когда дверь открылась и Уоррен увидел перед собой Дэ­мьена, он чуть не задохнулся от неожиданности. Чарльз по­пытался улыбнуться, но улыбка получилась какая-то вымучен­ная, и Дэмьен мгновенно уловил эту перемену. Он момен­тально насторожился.

— Хэллоу, доктор Уоррен,—чеканя слова, произнес мальчик.

— Привет, Дэмьен,—Чарльз пытался говорить как мож­но естественней.—Ты не передашь папе, что мне необходи­мо повидать его?

— А он вас ждет? —вопрос Дэмьена прозвучал сухо и официально. Мальчик даже не пригласил ученого в дом.

— Пожалуйста, передай ему, что я здесь,—произнес Уоррен, и в его голосе зазвенели стальные нотки.

Дэмьен на секунду заколебался, потом проговорил:

— Входите.

Уоррен шагнул в холл, и мальчик прикрыл за ним дверь.

— Я передам ему, что вы здесь,—сказал он и направился в комнату.

Уоррен стряхнул с куртки^снег.

— Там доктор Уоррен,—сообщил отцу Дэмьен.—Он хо­чет видеть тебя.

— Чарльз? — Ричард обрадовался, но удивился.—Отлич­но! Так веди же его!

Но Уоррен, не вытерпев, уже сам входил следом за маль­чиком.

— Попроси маму слепить еще один сэндвич для доктора Уоррена,—велел Ричард Дэмьену, который молча вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

Оставшись в одиночестве, Дэмьен дал волю своему бе­шенству. - Ему не требовалось никакого объяснения, зачем здесь Уоррен и какова причина столь странного взгляда, ка­ким ученый окинул в дверях мальчика. Но он ничего не мог сделать — пока. Дэмьен поспешил на кухню заказать еще один бутерброд, как ему было велено.

Пока Ричард наполнял коньяком два бокала, Уоррен раз­мышлял, с чего ему начать.

Торн совершенно забыл о Марке, который все еще про­должал перематывать пленку. Мальчик находился в будке, откуда было слышно каждое слово беседы доктора Уоррена с отцом.

Чарльз взял предложенный Ричардом бокал с коньяком и отхлебнул такой большой глоток, что хозяин удивленно взглянул на него.

Алкоголь придал Уоррену храбрости, и он решил спро­сить Торна напрямик.

— Ричард,—начал он,—можно я спрошу тебя об одном очень деликатном деле?

— Чарльз, мы же друзья,—подбодрил приятеля Торн. — Продолжай.

Уоррен глубоко вздохнул и поинтересовался:

— Ты не мог бы мне сказать, что на самом деле произо­шло в Лондоне с твоим братом?

Голос и поведение Ричарда резко изменились, в них поя­вилась та холодная твердость, которая пресекала все разгово­ры на подобную тему.

— Почему ты задал этот вопрос? — наконец выдавил из себя Ричард.

— Накануне я распечатал прелюбопытнейший сундучок, который нашел в Эйкре. Принадлежал он Бугенгагену. В этом сундучке содержались личные вещи археолога. А на­шли его рядом со скелетом Бугенгагена.

— Ну и что? — выпалил Торн. В его голосе начинало зву­чать нетерпение.

— Знал ли ты, что именно Бугенгаген вручил твоему бра­ту кинжалы? Те самые, которыми Роберт пытался заколоть Дэмьена?

Торн резко оборвал друга:

— Что ты такое несешь, черт подери?

В проекционной будке Марк, холодея, вслушивался в раз­говор.

— Семь лет назад Бугенгаген написал тебе письмо, — про­должал Уоррен.

— Письмо? Мне? —Торн принялся взад-вперед ходить по комнате.—Я не получал никакого письма.

— Он не успел его отослать. Письмо находилось в сун­дучке.

— И ты его прочел? — произнес Торн обвиняющим тоном.

Уоррен как-то весь сжался.

— Ричард,—умоляюще вымолвил он.—Ты же знаешь меня. Я человек рациональный. Но то, что я хочу тебе сейчас сказать, прозвучит наверняка совсем по-иному.

— Ну давай же, Уоррен, выкладывай все поскорее, ради Бога!

— Бугенгаген утверждает, что Дэмьен...—Уоррен судо­рожно сглотнул,—что Дэмьен... орудие Дьявола. Антихрист!

Торн уставился на Уоррена так, будто тот сошел с ума. А в проекционной будке у Марка перехватило дыхание. Уоррен тем временем продолжал:

— Он не человек, Ричард. Я понимаю, все это выглядит сумасшествием, но Бугенгаген утверждает, что Дэ­мьен — порождение шакала!

Торн рассмеялся.

— И ты не преминул тут же выложить мне все это? —Он мотнул головой и собрался уйти.

Уоррен осушил бокал и поставил его на стол.

— Твой брат все понял,—заговорил он, следуя за Тор­ном.— Он приехал к Бугенгагену в отчаянии, не зная, что ему делать. Старик поведал Роберту, как покончить с мальчиком.

Торн с грохотом опустил на столик стакан и повернулся к Уоррену.

— Мой брат был болен,—ледяным тоном произнес он.—Болен психически. Смерть его жены...

— ...вызвал Дэмьен!— закончил за Ричарда Чарльз.—И все остальные смерти... пять необъяснимых случаев. Кажется, это лишь часть тех предначертаний, что записаны в «Открове­нии Иоанна Богослова».—Уоррен понимал, что вступил на опасный путь, но продолжал, не обращая внимания на раз­дражение Торна.—Бугенгаген...

— Который, очевидно, свихнулся,—перебил Чарльза хо­зяин.

Уоррен в изнеможении покачал головой. Страх вновь овладел ученым.

— Я знаю, все это звучит безумно...—признался он.

— Но ты этому веришь,—возразил Ричард.

Уоррен вытащил из кармана письмо Бугенгагена и швыр­нул его на стол.

— Вот это письмо. Прочти его сам.

— Нет.

— Если Бугенгаген прав,—настаивал Чарльз,—то все мы в опасности. Ты, Анна, Марк — все мы. Вспомни-ка, что слу­чилось с Джоан Харт —она знала.

Торн оставался несокрушим.

— Я не намерен читать бредни старого маразмати­ка! — произнес он.

— Ричард,—умолял Уоррен,—я знал Бугенгагена. Он не был старым маразматиком. Неужели ты не испытываешь ни малейшего подозрения? Неужели ничего странного...

— Нет! — заорал Торн.

Уоррену вдруг показалось, что Ричард его сейчас ударит, но он настойчиво продолжал:

— Ты не замечал ничего такого, что показалось бы тебе странным? Ни в словах, ни в поведении мальчика?

— Я хочу, чтобы ты сейчас же ушел, Чарльз...

— Смерть уже не раз посетила нас...

— Убирайся! — Торна затрясло от ярости.

Но Уоррен уже не мог остановиться.

— Знаки слишком очевидны, Ричард. Да и совпадения что-то уж больно участились. Куда уж дальше! Почитай Би­блию — «Откровение Иоанна Богослова»,—там все сказано! Нам придется испить чашу до дна!

— До какого дна?

— Стена Игаэля,—выдохнул Уоррен тяжело дыша.—В письме Бугенгаген сообщает, что эта стена явилась послед­ним доказательством, убедившим его. Сейчас стена Игаэля на пути в Нью-Йорк. И будет там со дня на день.

— Ты уже закопался в прошлом,—язвительно произнес Торн,—и превратился в религиозного маньяка, как и твоя приятельница Джоан Харт. Нет уж, я в этом не участвую. Сам поезжай и смотри, на что хочешь!

— Я поеду,—мягко промолвил Чарльз и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Ричард, подавленный и оглушенный, опустился на стул. Он ощущал в словах Уоррена долю правды, но Торна обеску­раживало, что Чарльз вообще обладал этими сведениями.

Что касается всего остального... Ричард удрученно покачал го­ловой. Он чувствовал, что потерял близкого друга, а поче­му—Ричард не понял.

В проекционной будке Марк дрожал, как осиновый лист. Он дотянулся до заслонки отверстия и осторожно задви­нул ее.

Тем временем на кухне Дэмьен помогал Анне лепить сэндвичи. Услышав, как хлопнула входная дверь, затем завел­ся мотор и по дороге заскрипели шины, они взглянули друг на друга, а потом на вновь слепленные бутерброды.

— Ну, ладно, так уж и быть,—бойко затараторил Дэ­мьен.—Придется, как видно, съесть их мне.

Глава одиннадцатая

Сон Дэмьена был таким безмятежным, каким и полага­лось быть сну тринадцатилетнего мальчика.

Анна тоже мирно спала.

Но Ричард Торн не смыкал глаз, точно так же бодрство­вал и Марк.

Занимался рассвет.

Торн, усталый и изможденный, сидел за письменным сто­лом в своем кабинете. Обхватив голову руками, он пытался сообразить, что же ему делать. Перед Ричардом лежало пись­мо Бугенгагена, адресованное ему. Ричард несколько раз пе­речитал его. Намеки были слишком очевидны и невероятны, так что Торну требовалось некоторое время, чтобы все это переварить.

Ричард собрал странички письма и запер их в столе. По­том встал и потянулся. Подошел к окну. Солнце едва-едва вытягивало свои лучи за далекими, покрытыми снегом хол­мами.

’ «Все это не может быть правдой,—прошептал себе Торн.—Такая штука, как Дьявол, существует лишь в люд­ском воображении».

Он повернулся и зашагал наверх, в спальню, надеясь при­лечь и уснуть хотя бы на пару часов.

Ричард не мог предположить, что сегодня не спал и Марк. Мальчик сделал вид, что спит, а когда все в доме стихло, выскользнул из постели и пробрался вниз, в библио­теку. Там он снял с полки большую семейную библию и при­нялся читать «Откровение Иоанна Богослова».

Сумеречный утренний свет проникал в окно библиотеки, когда Марк наконец оторвался от книги. Он чувствовал себя смертельно уставшим. Но самым страшным было то ужаса­ющее знание, которое он только что почерпнул из Библии.

Ибо Марк, не задумываясь, сразу уверовал, что Дэмьен плоть от плоти Дьявола.

Он поднялся и поставил Библию на место. Потом тихонь­ко, на цыпочках, выбрался в холл, стащил с вешалки свое тя­желое зимнее пальто, облачился в него и незаметно высколь­знул на улицу. Ему необходимо было уйти отсюда и поду­мать, что делать...

— Кто-кто? Кто — Дэмьен?! — воскликнула Анна, отрыва­ясь от плиты, где она жарила яичницу.—И ты этому ве - ришь, Ричард...

— Я не говорил, что верю этому, Анна,—возразил муж, стоящий в дверях кухни с письмом Бугенгагена в руках.— Я тебе просто пересказываю то, что наболтал тут Чарльз и что написано в этом послании.

— Но ты же собираешься лететь в Нью-Йорк, Бог ты мой! —Анна отшвырнула ложку и направилась к шкафу взять тарелки. Разговор показался ей каким-то бредом.—Уж не означает ли это...

— Нет! —рявкнул Ричард.—Все это чушь, и я, конечно, не верю в это. Но Роберт был убит в церкви, когда пытался заколоть Дэмьена, а...

— Да-а, Уоррен все-таки добрался до тебя,—Анна подо­шла к столу и поставила тарелки.—Теперь и ты заразился этим безумием. Она приблизилась к мужу, перехватила из его рук письмо Бугенгагена и положила на стол. Затем взяла Ричарда за руки.—Я не позволю этому безумию овладеть то­бой. Ты устал и не соображаешь, что делаешь. Ты никуда не едешь. И забудь обо всей этой ерунде...

— Анна...

— Нет-нет, покончим с этим. Ты услышал глупую, ду­рацкую историю — теперь забудь ее,—Анна расплака­лась.—О, Ричард, что с нами происходит? Или мы все посхо­дили с ума?

Ричард прижал ее к себе.

— Не плачь,—пытался он успокоить жену.—Ты права. Я устал и заработался. Прости меня, пожалуйста, прости...

— О Господи, конечно же,—пробормотала Анна, уткнув­шись ему в плечо.

— Ну, успокойся, все в порядке. Я никуда не еду.

— А Дэмьен?.. Ты будешь по-прежнему к нему отно­ситься?..

— Ну конечно, конечно.

— Обещай мне.

— Обещаю.

Обнимая жену и слегка покачивая ее в своих объятиях, Ричард стоял и глядел в окно. Вдруг он заметил на улице Дэ­мьена, пересекающего аллею позади дома. Мальчик напра­влялся в лес.

Эта картина пробудила в Ричарде смутное волнение.

— А где Марк? — спросил он, стараясь скрыть охватив­шую его тревогу.

— Он уже давно куда-то ушел,—ответила Анна, отстра­няясь от мужа и вытирая глаза.—Когда я утром выходила за газетами, то заметила, что на вешалке нет его пальто.

— А почему бы и нам не погулять, а? —предложил Ри­чард.

— Но яичница...—Анна бросилась к плите, где уже начи­нали пригорать яйца.

— Я бы предпочел свежий воздух.

Анна уставилась на мужа. Что-то невероятное происходи­ло в их семье, то, чего она никак не могла понять. В свое вре­мя, выходя замуж за Ричарда, она вполне отдавала себе отчет, насколько сложной будет их совместная жизнь. Но Анна так любила Ричарда и его мальчиков, что ей казалось, будто она преодолеет любые семейные кризисы. Однако сейчас уверен­ность Анны в собственных силах несколько пошатнулась.

Женщина пожала плечами и поставила сковородку в ра­ковину.

— Хорошо,—с легкостью согласилась она,—идем на прогулку.

Марк сидел под деревом далеко от дома. Он был бледен. В глазах мальчика застыл недетский ужас. Он судорожно вцепился в свои колени, но не от холода, а от пронзительно­го страха, ибо никогда в жизни Марк так не боялся.

Мальчик не знал, у кого ему просить помощи. Ведь рань­ше все свои тревоги и страхи он выкладывал Дэмьену, а теперь?

Теперь он остался один на один со всем этим кошмаром.

И вдруг совсем рядом Марк услышал шаги.

— Марк? Эй, Марк!

Это был Дэмьен. Вездесущий Дэмьен.

Марк вскочил на ноги и, крадучись, стал отступать в глубь леса.

Дэмьен шел по пятам.

Марк бросился бежать.

— Эй, Марк!

Марк продолжал убегать. Хотя в глубине души понимал, что не уйдет далеко. Мальчик не спал всю ночь напролет, он был измучен, ужас сковывал движения. Марк поравнялся с огромным деревом и нырнул за его ствол, спрятавшись и пытаясь хоть чуть-чуть отдышаться.

Прошло всего несколько минут, и он снова услышал ря­дом с собой голос Дэмьена.

—• Я знаю, что ты здесь,—произнес Дэмьен.

Марк задрожал всем телом.

— Оставь меня одного,—еле слышно проговорил он.

Дэмьен обошел дерево и остановился в шести футах от Марка.

— Почему ты убегаешь от меня? —с горечью в голосе спросил Дэмьен.

Воцарилась длительная пауза. Наконец Марк хрипло вы­молвил:

— Я знаю... кто ты.

Дэмьен улыбнулся:

— Знаешь?

Марк кивнул.

— Я слышал, что рассказал доктор Уоррен папе.

Дэмьен нахмурился.

— Так что же он сказал? — Это был уже скорее приказ, нежели вопрос.

— Он сказал...—Марк с трудом подыскивал слова,—он сказал, что Дьявол может создать свой образ на земле.

— Продолжай.

Марк отвернулся. Слеза скатилась по его щеке.

— Ну скажи это, Марк,—почти прошептал Дэмьен. Марк судорожно сглотнул.

— Он сказал... что ты —сын Дьявола.

Дэмьен тяжелым взглядом уставился на брата.

— Продолжай,—скомандовал он.

И тут Марка словно прорвало.

— Я видел, что ты тогда сделал с Тедди,—громко вос­кликнул он.—Я видел, что случилось и с Ахертоном, и с Па- сарианом. Твой отец пытался убить тебя! —кричал Марк.—Считают, что он сошел с ума, но если это и так, то только потому, что он з н а л,—Марк, весь дрожа с головы до ног, рухнул на колени.

Дэмьена охватило волнение. Он не собирался причинять брату боль.

— Марк,—начал он.

— У-у-у-у,— всхлипывал Марк.

— Ты мой брат, и я люблю тебя...

— Не называй меня своим братом! — вскинулся Марк.—У Антихриста не может быть брата!

Дэмьен тряхнул Марка за плечи.

— Послушай меня! — закричал он.

Марк отрицательно покачал головой.

— Признай же,—выпалил он,—признай, что ты убил свою собственную мать!

Это была последняя капля. Связующая мальчиков нить оборвалась.

— Она не была моей матерью,—яростно возразил Дэ­мьен.—Моей матерью...

— ... была самка шакала.

— Да! —с гордостью вскричал Дэмьен, и голос его еще долго отдавался эхом в лесу. Теперь мальчик полностью осоз­нал всю свою силу. В глазах Дэмьена разгоралось пламя, а от его лица исходило какое-то нечеловеческое сияние.—Я ро­жден по образу и подобию величайшей силы,—заявил он, и голос его напрягся.—Отвергнутый ангел! Лишенный сво­его величия и сброшенный в бездну! Но он восстал во м н е! Он смотрит моими глазами, и у него мое тело!

Марк с отчаянием огляделся по сторонам. Страх уже про­шел. Мальчик чувствовал чудовищную опустошенность. Про­исходящее походило на бесконечный кошмарный сон, и убе­жать из него не было никакой возможности.

— Пойдем со мной,—предложил Дэмьен. —Я могу взять тебя с собой.

Марк поднял на него глаза. Он перестал дрожать, долгим взглядом уставился на кузена, наконец медленно покачал го­ловой:

- Нет.

Дэмьен попытался еще раз:

— Не заставляй упрашивать тебя...

Марк твердо стоял на своем:

- Нет!

И этот отказ как будто вдохнул в него силы. Марк вско­чил с земли и бросился бежать так быстро, как только позво­ляли его ослабевшие ноги.

— Марк! — позвал его Дэмьен.

Но мальчик продолжал мчаться по лесу.

— Отстань от меня,—бросил он Дэмьену.

— Марк! — крикнул вслед Марку Дэмьен. Это был голос, только однажды слышанный Марком. Тогда, в коридоре, ко­гда Дэмьен расправился с Тедди.—Посмотри на ме - ня! —приказал он.

Марк остановился. Он был не в состоянии сделать ни шагу.

— Пожалуйста, уходи,—умолял мальчик.

Голос Дэмьена пригвоздил его к месту.

— Я еще раз прошу тебя,—спокойно промолвил Дэмь­ен,—пожалуйста, пойдем со мной.

Марк обернулся и посмотрел прямо в глаза Дэмьену.

— Нет,—решительно ответил он и внезапно ощутил по­трясающее спокойствие.—Ты, Дэмьен, не можешь избежать своей судьбы. А я —убежать от своей.—Марку вдруг показа­лось, что какая-то другая сила заставляет его произносить эти слова.—Ты обязан делать то, что тебе на роду написано.

Марк, покорившись своей судьбе, молча ожидал развязки.

Гнев охватил Дэмьена, гнев, порожденный отверженно­стью. Он рос и рос в мальчике, глаза которого разгорались все ярче, все пламенней. Внезапно слезы навернулись на них, и Дэмьен, взглянув на небо, весь задрожал...

Ричард и Анна заметили следы ног обоих мальчиков и поспешили на поиски. Шагая рядом с мужем и постоянно касаясь его, Анна казалась спокойной. А Ричард то и дело по­глядывал на небо. Будто ощущал в воздухе какое-то предзна­менование.

И вдруг до Марка донесся шум, тот самый шум, какой услышал Тедди тогда в коридоре, рядом с кабинетом сер­жанта Неффа. Клацанье — будто бились друг о друга тонкие металлические пластинки.

Звук хлопающих крыльев ворона.

Защищаясь от невидимого, стремительно атаковавшего противника, Марк вытянул руки и принялся отбиваться. Он кричал и визжал, пытаясь вырваться и убежать, но страшный клюв и когти безжалостной птицы рвали его плоть. Он упал на колени и застонал от боли. Кровь застилала ему глаза; единственным, кого он перед собой видел, был Дэ­мьен — воплощение зла: выпрямившийся в полный рост, без­жалостный и холодный.

Клюв птицы разбил череп Марка. Лицо мальчика побеле­ло, глаза закатились. Он упал лицом в снег.

Шум крыльев затих. Дэмьен взглянул вниз, на мертвое тело Марка, и закричал. Его крик походил скорее на вой, в нем сквозили одиночество и тоска.

Снег вокруг Марка постепенно краснел от сочившейся крови.

Дэмьен подбежал к Марку, упал на колени и попытался поднять хрупкое и безжизненное тело. Он стремился вер­нуть брата к жизни.

Жуткий вопль Дэмьена донесся до Анны и Ричарда. Под­бежав, они увидели Дэмьена, склонившегося над безжизнен­ным телом брата. Он всхлипывал:

— Марк, о Марк...

Услышав крик Анны, Дэмьен поднял глаза и мгновенно пришел в себя. Он отскочил от Марка.

— Мы просто гуляли...—воскликнул Дэмьен,—...и он упал! Он только...

— Возвращайся в дом! —завопил Ричард. Он подбежал к Анне, стоящей на коленях возле тела Марка.

Дэмьен пытался возразить:

— Но я ничего не сделал!

— Возвращайся домой, черт тебя побери! — Ричард уже дрожал от гнева.

Дэмьен повернулся и бросился к дому. Слезы струились по его лицу.

— Он упал! — бросил мальчик через плечо.— Я ему ниче­го не сделал!

Ричард отвернулся от убегающего Дэмьена и склонился над женой. Обхватив ее за плечи, он приподнял Анну. Удо­стоверившись, что она может стоять на ногах, Ричард накло­нился и подхватил на руки тело своего мертвого сына.

Потом распрямился и в упор взглянул на Анну. Глаза его обвиняли.

Анна нервно дернула головой и, запинаясь, произнесла:

— Нет-нет, это не Дэмьен. Он не...

Но она так и не закончила фразу. Ричард отвернулся от жены и, прижимаясь щекой к окровавленному лицу своего погибшего сына, побрел прочь.

Глава двенадцатая

Фамильный склеп Торнов располагался на Северном бе­регу, неподалеку от поместья. Тут вместе со своей женой спал вечным сном Реджинальд Торн; первая жена Ричарда, Мэри, была похоронена здесь же; да и тетя Мэрион обрела последний приют вблизи своего брата.

Марка похоронили рядом с матерью.

«Однажды,—подумал вдруг Ричард Торн, обводя невидя­щим взором собравшихся этим морозным и тоскливым днем вокруг небольшой могилы,—однажды я тоже окажусь здесь».

Анна с Ричардом были облачены в черное. Дэмьен, сто­ящий рядом с Анной, был одет просто — в свою синюю кур­сантскую форму с черной повязкой на рукаве.

Поль Бухер представлял на похоронах компанию «Торн Индастриз». Здесь же находился и сержант Нефф, прибыв­ший из Академии с небольшим почетным караулом. Когда гроб опускали в могилу, курсанты взяли под козырек, а один из них выступил вперед и протрубил на горне сигнал, кото­рым обычно Марк провожал всех ко сну.

Услышав звуки горна, Анна разрыдалась, Торну же, как ни странно, этот сигнал напомнил вдруг старую ковбойскую песенку. Давным-давно, когда он и его брат Роберт были еще детьми и учились в Академии, они собирались с другими кур­сантами вокруг костра и весело горланили эту песенку. Сле­зы выступили у Ричарда от этого воспоминания, и он запла­кал. Впервые после гибели сына.

Когда священник приступил к проповеди, Ричард отвер­нулся. Что мог сказать о Марке совершенно незнакомый че­ловек? Священники вынуждены говорить штампами, а Ричар­ду меньше всего хотелось слышать сейчас какие-либо баналь­ности о Марке.

Взгляд Ричарда упал на Дэмьена, и то, что он вдруг уло­вил, привлекло его внимание. Мальчик уставился на Неффа, который, в свою очередь, пристально смотрел на Бухера. Взгляд же Бухера был сосредоточен на Дэмьене. Четкий, ма­ленький треугольник.

Торн почувствовал, что его дернули за рукав. Он обернул­ся и увидел Анну. Ее лицо было залито слезами, а глаза мо­лили не отвлекаться от церемонии.

Ричард погладил руку жены и снова взглянул на могилу, заставив себя вслушиваться в проповедь и отыскивая в ее сло­вах хоть какой-нибудь смысл. Но вскоре опять мысленно пе­рескочил к событиям последних дней.

Память возвратила его к разговору, состоявшемуся после вскрытия в кабинете доктора Фидлера.

— Как это могло произойти? — спросил Ричард вра­ча.—-Ведь вы наблюдали его с момента рождения. Неужели же не было ни единого признака?

Семейный врач грустно покачал головой.

— К сожалению. Мне уже как-то приходилось сталки­ваться с подобным,—начал он.—Совершенно здоровый маль­чик или мужчина, но эта штука уже сидит в организме, вы­жидая своего часа, какого-то непредвиденного напряжения... У него была очень тонкая артериальная стенка. Она-то и лоп­нула...—Врач широко развел руками —жест неизбежности и сострадания.

Анна перебила его:

— Значит, он был обречен с рождения?

Доктор Фидлер кивнул:

— Более чем вероятно,—мягко заверил он.—Я очень со­жалею, очень.

Похоронная церемония закончилась, и траурная процес­сия двинулась прочь от могилы. Начинался сильный ливень, и с последними словами утешения все начали разбредаться по своим машинам.

Ричард принял от собравшихся соболезнования, ограни­чившиеся скупыми грустными улыбками и легкими прикос­новениями рук, а затем рухнул на заднее сиденье автомобиля рядом с Анной и Дэмьеном. Он подал знак Мюррею, и лиму­зин медленно тронулся.

В один из поздних вечеров на следующей неделе в доме Торна раздался звонок. Звонил священник из Нью-Йорка и просил Ричарда немедленно приехать. Он сообщал также, что доктор Чарльз Уоррен находится в плохом состоянии и не перестает звать Ричарда Торна.

Несколько минут понадобилось Ричарду на сборы, он по­бросал в чемодан кое-какие вещи. Анна пыталась убедить му­жа остаться хотя бы до утра, но он и слышать не хотел об этом. Он должен был ехать немедленно.

— Я не хочу ехать,—кричал он жене,—но я вы ну ж - ден!

Анна опустилась на кровать и потянулась за сигаретой. Ее руки дрожали.

— Почему ты не можешь поговорить с Чарльзом по те­лефону? — спросила она.—Зачем тебе ехать в Нью-Йорк? Чарльз, в конце концов, не самый твой близкий друг, чтобы сломя голову мчаться к нему на ночь глядя.

— Мне передали, что он в смертельной опасности и ну­ждается во мне,—перебил жену Ричард. Он окинул взгля­дом комнату, соображая, не забыл ли чего.

— Здесь ты нам тоже нужен,—тихо проговорила Анна.

Ричард повернулся и посмотрел на нее.

— Я вернусь как можно быстрее.—Он наклонился и, чмокнув ее в щеку, направился к двери.

— Что я завтра утром скажу Дэмьену? — спросила Анна.

Стоя в дверях, Ричард на мгновение заколебался. Он не подумал об этом.

— Скажи ему,—произнес Ричард, все еще соображая,— скажи, что мне надо помочь Чарльзу утрясти кое-какие тамо­женные дела в Нью-Йорке. Придумай что-нибудь. Только не говори ему правду! — И он поспешил из комнаты, тихо при­крыв за собой дверь.

Пока Ричард на цыпочках спускался по лестнице к ожи­дающему его в лимузине шоферу, он, конечно же, не заме­тил, как приоткрылась дверь спальни Дэмьена. И взгляд жел­тых, как у кошки, глаз пронизал тьму.

Сразу после того, как шасси самолета отделились от взлет­ной полосы, Ричард включил над головой свет и вытащил из «дипломата» письмо Бугенгагена. Колоссальный объем ин­формации, а времени — в обрез. Торн глянул на часы. Поло­вина пятого утра. В Нью-Йорке он будет в семь тридцать или самое позднее — в восемь. Город в это время только начинает пробуждаться.

Ричард снова посмотрел на странички и уже в четвертый или пятый раз принялся читать:

«И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет покланяться образу зверя».

Торн вздрогнул. За последние несколько месяцев произо­шло столько смертей — слишком много для банального сов­падения. Отдельные части начинали наконец складываться в единое целое.

Первой в этой страшной цепочке оказалась тетушка Мэ­рион. Ее голос вдруг зазвучал в мозгу Торна.

«Дэмьен оказывает ужасное влияние, ты разве не замеча­ешь? — спрашивала тетушка Мэрион.—Ты хочешь, чтобы Марк был уничтожен, чтобы его погубили?»

Потом эта журналистка Джоан Харт. Жуткая, жуткая ги­бель. Судя по той короткой газетной заметке, эта смерть бы­ла мучительной. И кому она только понадобилась?

«Все вы в смертельной опасности! —предупре­ждала Джоан.—Уверуйте в Христа!»

И Ахертон. Еще одна невероятная, страшная потеря. А он кому мешал? Торн не мог этого понять. Смерть Пасари- ана тоже, казалось, не имела смысла.

Ричард подумал о своей компании — одной из крупней­ших трансконтинентальных корпораций мира. О том, как однажды ее унаследует Дэмьен. И тут все встало на свои ме­ста. Ахертон стоял на пути Бухера, и Ахертон исчез с лица земли. Бухер стал президентом компании, и его план уже на­ чал осуществляться. Но не так гладко, как тому хотелось. Возникли кое-какие проблемы, и первым их обнаружил Па­сариан. И... погиб.

Когда-нибудь, если, конечно, все будет развиваться в соот­ветствии с планом Бухера, Дэмьен унаследует корпорацию, контролирующую питание всего земного населения.

Торн вспомнил похороны Марка и ту странную треуголь­ную связь между Дэмьеном, Бухером и Неффом. Но Нефф-то тут при чем? Ричард опять вернулся к страничкам письма, чтобы попытаться найти ключ к разгадке:

«... и дивилась вся земля, следя за зверем, и поклонились дракону, который дал власть зверю. И поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? И кто может сразиться с ним?»

Дракон.

Может, Нефф как раз и являлся этим драконом? Воен­ный стратег, чтобы обучить и выпестовать...

«И дано было ему вести войну со святыми, ипобедить и х: и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем...

И восстанет он против Царя Царей...»

Торн не мог читать дальше. У него заболели глаза, а мыс­ли начали путаться. Он уже был не в состоянии о чем-нибудь думать. Ричарду как воздух были необходимы несколько ча­сов сна.

Его преследовала фраза Уоррена, брошенная Чарльзом в тот вечер, когда ученый демонстрировал им слайды из мест раскопок: Имеется много свидетельств о близ - ком конце света.

Анна рассмеялась тогда, но Уоррен продолжал как ни в чем не бывало читать выдержки из библейских пророчеств. И что же? Все они осуществились и — все сразу. Наводнения, голод, тьма, войны...

Торн подумал вдруг о некоторых тревожных событиях в мире, происшедших совсем недавно. Ситуация на Ближнем Востоке все еще грозила вылиться во всеобщую войну, в нее, возможно, будут вовлечены и все другие страны. И будет она называться Третья мировая война. Конечно, если останется в живых хоть один человек, кто будет ее так называть.

Ядерное вооружение распространяется устрашающими темпами. Почти каждая нация имеет уже доступ к атомной бомбе. И все, что требуется,—это где-нибудь, пусть даже слу­чайно, по самой дурацкой причине, рвануть хоть одну бомбу. Тут-то и произойдет неизбежная и необратимая цепная реак­ция; каждая нация будет стремиться стереть с лица земли другую, пока та, другая, не уничтожила ее саму.

Нью-Йорк не являлся исключением из числа городов, пе­ренесших в этом году те или иные потрясения. Лондон, Па­риж, Москва, Токио —все эти столицы претерпевали мощ­ные мистические крушения. Конечно, здесь можно было по­дозревать и саботаж, но не было найдено ни одного свиде­тельства, подтверждающего эту версию. Везде грабежи, раз- бой, насилие и убийства, все более жестокие и изощренные. И не оставалось уже на мировой карте города, где бы не про­исходили какие-нибудь катаклизмы.

Похоже, человеческие существа постепенно превраща­лись в роботов, орудующих без чувств и сострадания. В этой суматошной жизни у них не оставалось ни минуты, чтобы остановиться и задуматься. Стольким разочарованиям и тако­му частому бессмысленному насилию подвергались люди, что рано или поздно замыкались в себе, изолируя свой дом-кре­пость от окружающего мира.

Да и в природе происходили весьма странные и необъяс­нимые явления. Снег сыпал там, где раньше его и в помине не было, засуха обрушивалась на области, прежде подвер­женные ливням, а засушливые земли затапливались водой. Ураганы, торнадо и землетрясения все чаще опустошали и разоряли планету. Трудно сказать, на самом ли деле участи­лись подобные проявления стихии, или же мир просто полу­чал большее количество информации об этих случаях. Но ре­зультат оставался тем же. Казалось, будто этих катастроф стало больше.

Торн был уже не в состоянии бороться с дремотой. Веки его слипались от усталости и вскоре закрылись. Он забылся неглубоким и беспокойным сном.

Глава тринадцатая

Было уже светло, когда самый маленький самолет компа­нии коснулся посадочной полосы в аэропорту Ла Гардиа.

Торн потянулся и, зевнув, взглянул на часы. Семь сорок пять утра.

Вдруг Ричард почувствовал себя одураченным. То, что он пролетел тысячу миль — и все из-за какого-то ночного звонка от священника, сообщавшего ему о состоянии Уоррена,— внезапно показалось Торну чем-то нереальным. К тому же последняя встреча Ричарда с Чарльзом вылилась в их ссору, и Уоррен уехал. Торн был уверен, что им уже не доведется обрести былые дружеские отношения.

Но сведения, которыми Уоррен пытался поделиться с Ри­чардом в тот вечер, как дамоклов меч зависли над самим Торном. Теперь и Ричард ощущал жгучую потребность уви­деть стену Игаэля собственными глазами и понять все до конца.

Он был уверен, что Уоррен уже был у стены.

Ричарда серьезно обеспокоил тот факт, что звонил свя­щенник, а не сам Чарльз. Возможно, таким образом Уоррен пытался заманить Торна в Нью-Йорк. Откуда Ричард мог знать, что там происходило?

Торн пересек здание аэропорта, взял такси и назвал адрес, следуя указаниям священника, полученным накануне ночью. Таксист, удивленно взглянув на Торна, пожал плеча­ми, и машина тронулась.

Сидя в такси, Торн задавал себе вопрос по поводу проис­ходящих событий: кому это может быть выгодно? Вдруг Ри­чард понял, что все эти ужасные события были выгодны Дэ- мьену Торну.

Только два человека отделяли сейчас Дэмьена от возмож­ности контролировать могущественнейшую компанию: Ри­чард Торн и его жена.

Торн знал наверняка, зачем Уоррен ищет с ним встречи. Чарльз будет просить его убить Дэмьена.

Это уже было. Бугенгаген и Роберт Торн. Они намерева­лись сделать это семь лет назад, однако попытки эти привели их к гибели.

«Опять меня понесло не туда,—подумал Торн.—Я обязан сохранять спокойствие. И ясный ум. Слишком много поста­влено нынче на карту».

— Вы предпочитаете заплатить сейчас? Мне подождать вас здесь? — таксист прервал размышления Торна.

Ричард пробормотал какие-то извинения и полез в кар­ман за бумажником. Проезд влетал ему уже в тридцать дол­ларов. Торн сунул таксисту еще пару банкнот сверху, чтобы тот дождался его, вышел из машины и огляделся по сторо­нам. Он находился у старой, разрушенной церкви, стоящей рядом с железнодорожными путями. Рельсы тянулись сюда издалека —с Центрального вокзала.

Церковь выглядела заброшенной. Ричард подошел к ней и толкнул дверь. Она легко распахнулась. Торн оглянулся на такси. Машина стояла на месте, у обочины тротуара, тихо ра­ботал мотор. Таксист сдвинул на глаза кепку, похоже, он уже задремал. Торн повернулся и вошел в здание.

Внутри церковь была такая же пыльная и обшарпанная, как и снаружи. Деревянныескамьи были сработаны из рук вон плохо, они, похоже, вот-вот развалятся. Окна были гряз­ными, казалось, что стекла в них никогда не мылись, кое-где они были выбиты. И лишь почти неуловимый запах ладана говорил о том, что здесь время от времени проходят службы.

Ричард направился к алтарю. Как только он подошел к поручню, дверь слева внезапно отворилась, и оттуда вышел невысокий горбатый священник.

— Мистер Торн?

Торн кивнул.

Хромая, священник подошел к Ричарду и протянул для приветствия руку.

— Я отец Уэстон. Спасибо, что пришли.—Он пожал протянутую Торном руку. —Доктор Уоррен ждет вас.—Свя­щенник жестом указал на боковую дверь справа от алтаря и направился к ней.

Ричард последовал за ним.

— Спасибо, что позвонили, — прошептал он. — Что случи­лось с доктором Уорреном?

Священник покачал головой.

— Он не хочет говорить со мной, я только уверен, что этот человек обуреваем жутким страхом.

Они подошли к небольшой боковой дверце, и священник легонько стукнул в нее один раз. Изнутри донесся хриплый голос: «Кто это?» Голос был какой-то чужой и совсем не по­ходил на голос Уоррена.

— Здесь мистер Торн,—объявил священник.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Уоррен. Выгля­дел он чудовищно. Казалось, его подкосила какая-то внезап­ная и ужасная болезнь. Глаза Чарльза покраснели, щеки впа­ли, а кожа под трехдневной щетиной имела неестественный бледно-желтый цвет. Уоррен трясущимися руками сжимал распятие.

— Ричард? — воскликнул он голосом, в котором сквозил ужас.

— Это я, Чарльз.

Уоррен ринулся вперед. Он схватил Торна за воротник плаща и втащил в комнату. Захлопнув за собой дверь, он за­пер ее на засов.

Торн украдкой взглянул на Уоррена, почти уверенный, что тот сошел с ума.

— Чарльз,—осторожно начал Ричард ласковым голо­сом,—я вот сразу же приехал, как только...

Казалось, Уоррен не слышал его. Дикий взгляд ученого был устремлен сквозь Торна куда-то вдаль.

— Зверь с нами, — прошептал он. — Это все правда, сущая правда! Я видел стену...

— Чарльз, пожалуйста, выслушай меня...

— Я видел ее! Она кошмарна! — Уоррен вздрогнул и в ужасе зажмурился. — Она свела с ума и Джоан Харт, и Бу- генгагена...

Торн подскочил к Уоррену и схватил его за плечи.

— Возьми же наконец себя в руки! —Ричард не верил своим глазам. Неужели перед ним стоял тот человек, что так прекрасно на протяжении многих лет управлял его музеем и который долгие годы был его лучшим и верным другом? Если во всем этом и присутствовал Бог, то какое же нелег­кое существование уготовил Он всем тем, кто в Него верил!

Внезапно Уоррен перестал дрожать. Он уставился на Тор­на, будто пытался прочесть на его лице разгадку.

— Теперь ты веришь мне, Ричард,— спросил он,— или до сих пор считаешь, что я свихнулся?

Ричард все еще держал Чарльза за плечи. Он пока не хо­тел говорить, что поверил Уоррену. Кто-то из них должен по крайней мере оставаться спокойным и рассудительным. Но кое-что надо было сделать. Торн должен был увидеть стену Игаэля собственными глазами.

— Где она? —наконец проговорил он.—Где стена Ига­эля?

Вслед за Уорреном, указывающим дорогу, Торн шагал по железнодорожным путям вдоль длинной линии товарных ва­гонов. Уоррен шел, вцепившись в распятие; он казался еще более возбужденным, чем прежде. Время от времени Чарльз останавливался и поднимал глаза к небу.

— Что ты там высматриваешь? — поинтересовался Торн.

Но возбуждение Уоррена переходило уже все возмож­ные границы. Он едва мог говорить. И лишь невнятное бор­мотание слетало с его губ: ... еще не здесь... ничего... скоро...

Наконец они подошли к месту, где на рельсах в тупике одиноко стоял вагон с контейнерами «Торн Индастриз». Уор­рен, повозившись некоторое время с замком, позвал Ричарда. Торн удивленно взглянул на Чарльза.

— Разве ты не полезешь со мной? — обратился он к Уор­рену.

Уоррен отрицательно замотал головой и снова посмотрел на небо. Внезапно он застыл на месте, скованный жутким страхом.

Торн проследил за его взглядом. Не более чем в двадцати футах от них в небе медленно кружил огромный черный ворон.

Ричард снова посмотрел на Уоррена, боязливо жавшегося к вагону и вцепившегося в распятие.

— Пойдем, Чарльз,—он попытался успокоить Уорре­на.—Это же просто птица.

Уоррен затряс головой, не спуская с ворона глаз.

Торн глубоко вздохнул и взобрался в вагон.

Вагон был уставлен ящиками разных размеров, все они были тщательно заколочены. Все, за исключением одного, взломанного кем-то, очевидно, в большой спешке. Торн по­дошел к развороченному ящику.

А в это время издалека вдруг начал откатываться назад длинный эшелон. Тяжелые вагоны, с грохотом наталкиваясь друг на друга, двигались в направлении отдельно стоящего вагона с контейнерами «Торн Индастриз».

Стоящий у вагона Уоррен закрыл глаза и начал молиться.

Внезапно по соседнему пути на огромной скорости про­грохотал поезд. Он так оглушительно засвистел, что заставил Уоррена броситься на землю. Когда поезд умчался, Чарльз поднялся на ноги и поплелся к носовой части вагона. Там он остановился и приготовился ожидать неизбежного.

Внутри вагона Торн сорвал с ящика доски и обнаружил фрагмент стены. Выступающий край был, похоже, вытесан из камня. Он казался очень древним. Краски на нем совсем поблекли. Торн продолжал отдирать доски. Глаза Ричарда внезапно остановились на рисунке. Это было изображение маленького ребенка. Но лицо было каким-то расплывчатым.

Снаружи тяжелый эшелон стремительно набирал ско­рость. Головной вагон его был весь покрыт ржавыми штыря­ми. Они угрожающе выпирали. Эшелон достиг стрелки. Она сработала и перевела пути. Состав, грохоча, направился в сто­рону вагона с контейнерами «Торн Индастриз».

Уоррен снова зажмурил глаза и принялся неистово бор­мотать молитву. А над ним в небе ворон описывал все более и более сужающиеся круги.

Торн добрался до очередной секции ящика и обнажил ту часть стены, где Сатана уже в зрелом возрасте был изобра­жен цепляющимся за край пропасти. Но и здесь лицо Сатаны было как-то размыто.

«Я что, тоже сошел с ума? —подумал Торн.—Здесь нет никаких доказательств».

Ричард сорвал последние доски.

И тут наконец он увидел лицо. Казалось, его нарисовали всего несколько лет назад, так четко и ясно было оно изоб­ражено.

Лицо Дэмьена Торна.

Имелись, конечно, и некоторые отличия. Вместо волос художник изобразил извивающихся злобных змей с острыми языками, а глаза на рисунке были не человеческие, а коша­чьи—желтые и пронзительные. Но в целом это было лицо Дэмьена.

В этот момент длинный состав, грохоча, приблизился к вагону Торна. Уоррен, погруженный в молитву, широко раскрыл глаза, но было уже слишком поздно, чтобы отско­чить от выпирающих штырей вагона, стремительно надвига­ющегося на ученого. Штыри молниеносно пронзили Уорре­на, пришпилив его тело к передней стенке вагона «Торн Ин­дастриз». Уоррен еще успел крикнуть от ужаса и мучитель­ной, нечеловеческой боли, а затем повис на острых концах, как заживо пришпиленная бабочка.

От столкновения Ричард растянулся на полу вагона. Стена Игаэля позади него начала медленно крениться. Ричард заметил, что она вот-вот упадет на него, и едва успел увернуться. Стена рухнула как раз на то место, где он стоял минуту назад. Она разлетелась на миллион крошечных кусочков.

Доказательства, ради которого Торн отмахал столько миль, больше не существовало.

Но Торну некогда было думать об этой потере. Он вы­прыгнул из вагона и с колотящимся сердцем огляделся по сторонам в поисках Уоррена. Непостижимо, но Уоррен был все еще жив. Кровь струйкой вытекала из его рта, а в местах, где ржавые штыри распороли грудь, рубашка пропиталась кровью, уже слегка запекшейся.

— Боже! Чарльз! — Торн, охваченный ужасом, кинулся к умирающему другу.

Уоррен с трудом протянул руку с распятием.

— Возьми,—еле слышно хриплым голосом прошептал он.—И возьми... кинжалы,—Чарльз силился вздохнуть,— мальчик... должен... быть... убит.

— Кинжалы? — вскричал Торн.—Они у тебя?

— Уходи,—выдохнул Уоррен,—пока не поздно!

Торн поднял глаза. На крыше вагона сидел ворон, уста­вившись на них цепким, пронизывающим взглядом. Торн снова посмотрел на Уоррена.

— Где кинжалы? —Он внезапно осознал, что и сам находится в смертельной опасности.

Но Уоррен уже ничего не слышал. Глаза его закатились, и распятие выпало из безжизненной руки.

Торн в ужасе отскочил назад.

В эту секунду ворон издал хриплый отвратительный звук и стремительно ринулся вниз с крыши вагона прямо на Торна.

Ричард бросился к распятию. Он схватил его и выставил крест над собой за мгновение до того, как на него обрушился ворон. Птица злобно закаркала и отлетела, выжидающе кру­жась над Ричардом.

Торн бросился бежать, высоко над собой взметнув распя­тие. И тогда ворон улетел.

А Ричард все бежал и бежал.

Глава четырнадцатая

В Дэвидсоновской Военной Академии проходил вечер, посвященный ежегодному вручению личного оружия.

Церемония проводилась на внутреннем плацу. А родите­ли и остальные курсанты собирались на балконе и наблюда­ли, как особо отличившимся мальчикам вручают сверкающие символы их достижений.

В этом году подобной чести удостоились шесть курсан­тов. Среди них был и Дэмьен. Марк также должен был полу­чить парадный клинок, и пять курсантов растянулись таким образом, чтобы было ясно: одного человека в их ряду не хва­тает.

Дэмьен, подтянутый и гордый, застыл, ожидая своей оче­реди. Он до сих пор носил черную повязку, туго стягива­ющую его левое плечо.

Анна стояла на балконе рядом с Бухером. Казалось, она вот-вот расплачется. Бухер заметил это и предложил женщи­не свой носовой платок. Анна, признательно улыбнувшись, взяла его.

Внизу, на некотором расстоянии от курсантов, одиноко стоял трубач. Он трубил каждый раз, стоило только очеред­ному мальчику выступить вперед, чтобы получить клинок.

На противоположной стороне балкона собралась стайка хорошеньких девушек. Все они оделись в одинаковые наряд­ные платьица. Среди девушек выделялась одна юная особа. И не только своей ошеломляющей красотой и свежестью. Прямо позади нее стояли два здоровенных мужчины в тем­ных костюмах. Глядя на них, любому становилось ясно, что это телохранители. Хотя саму девочку вряд ли кто-нибудь смог бы узнать, поскольку отец ее, губернатор штата Илли­нойс, всячески пытался оградить своего единственного ребен­ка от любопытных взоров общественности.

Во время торжественной церемонии девочка не сводила глаз с Дэмьена.

Когда объявили его имя, Дэмьен, как на марше, выступил вперед. Эффектно щелкнув каблуками, он застыл на рассто­янии шага от вручающего награду.

На балконе Анна нервно вцепилась в руку Бухера. Он по­гладил ее руку и ободряюще улыбнулся.

После того как Дэмьен получил личное оружие, награ­ждающий протянул ему второй клинок.

— Возьмите его,—заявил он, вручая оружие.—Это кли­нок вашего брата Марка, которого уже нет среди нас. Но он заслужил эту награду.

Толпа разразилась неожиданными аплодисментами. Анна вытерла глаза. Энергичнее всех хлопала дочка губернатора на противоположной стороне балкона.

Дэмьен элегантно поклонился и отступил назад, на свое место в строю.

Позади Анны возникла фигура шофера Мюррея. Он что-то прошептал ей на ухо. Анна кивнула и обратилась к Бухеру:

— Мне придется уехать, Поль. Ричард только что позво­нил с самолета. Через несколько минут он прилетает. Я хочу встретить его в аэропорту...

Бухер кивнул.

— Вы приедете на котильон? — поинтересовался он.

Анна пожала плечами.

— Постараемся,—бросила она и поспешила вслед за Мюрреем.

Бухер проследил за ее уходом, потом посмотрел вниз и поймал взгляд Неффа. Оба одновременно кивнули и от­вернулись.

Анна уселась на заднее сиденье автомобиля. Она с нетер­пением ожидала возвращения Ричарда.

Самолет подрулил почти вплотную к автомобилю и оста­новился. Моторы наконец заглохли, и сбоку был спущен трап. Дверь распахнулась, и Ричард, заметив Анну с шофе­ром, торопливо начал спускаться.

Не поздоровавшись с Анной, Ричард обратился к Мюр­рею:

— Где Дэмьен? —Его голос дрожал от возбуждения.

— В Академии, сэр,—опешив от такого странного пове­дения, пробормотал Мюррей.

— Мы возьмем такси до музея. Я хочу, чтобы вы сейчас же привезли туда Дэмьена.—Открыв заднюю дверцу, Ричард подождал, пока его жена выйдет из машины.—Пойдем,— скомандовал он,—ты едешь со мной.

Оба поспешили к зданию аэровокзала. Анна силилась не отстать от мужа. Она никак не могла понять, что происходит. Мюррей посмотрел им вслед, и в его глазах вдруг загорелась ненависть.

Котильон был в полном разгаре. Казалось, что эти маль­чики и девочки явились сюда из старых добрых времен. Кур­санты были одеты в парадные мундиры, а большинство дево­чек облачилось в корсажи и длинные —до пола —платья.

У стены возле стола с пуншем стояли подростки, кото­рые по каким-либо причинам не желали танцевать: кто стес­нялся, а кому и просто было скучно. Девочки сбились в стай­ку по одну сторону стола, мальчики находились по другую. И хотя они обменивались друг с другом взглядами и хихика­ли, никто так и не решался предложить пойти потанцевать.

У противоположной стены стояли Дэмьен и сержант Нефф, оба внимательно наблюдали за танцующими. Наиско­сок через зал Нефф вдруг заметил девочку с двумя телохра­нителями, пристально разглядывающую Дэмьена.

— Наберись-ка смелости и пригласи ее потанцевать,— посоветовал Дэмьену сержант.

— Дочку губернатора? — полюбопытствовал Дэмьен. Он прекрасно понимал, чего хотел от него Нефф.

Нефф кивнул.

Дэмьен улыбнулся.

— Вы забываете, что я знаком с этой семьей,—на ходу кинул он сержанту и направился через зал к противополож­ной стене.

Нефф наблюдал за ним. На лице сержанта было написа­но удовлетворение.

Ричард мчался к лестнице, ведущей на нижний этаж му­зея. За ним по пятам бежала Анна.

— Ты не убедишь меня в этом! — запыхавшись и пытаясь догнать мужа, выкрикнула она.

— Тебе придется поверить! — возразил Ричард.—Он убил Марка. Он убил Ахертона и Пасариана.

— Прекрати! — взмолилась Анна, догнав его и схватив за руку.

Ричард оглянулся.

— Убийства будут продолжаться. Он убьет любого, кто встанет на его пути.—Ричард вырвался из тисков жены и бросился вниз по широкой мраморной лестнице.

Внутри Анны все кипело.

— Как? — воскликнула она.—И как же он их убил? Он что, заставил треснуть лед?..

— Нет,—прервал ее муж,—он не сам...

— Или он разворотил трубу, по которой шел газ?..

Ричард как вкопанный замер на полдороге и взглянул на жену.

— Есть другие,—произнес он.—Те, кто его окружают.

— Ричард,—начала Анна, пытаясь казаться спокойной,— ты только послушай, что ты несешь! Это же бред сумасшед­шего! Какие такие «другие»? Еще дьяволы? Тайная организа­ция дьяволов? Ричард, ну пожалуйста.

Ричард схватил ее за руки.

— Анна,—проговорил он умоляющим голосом,—я ви­дел, как погиб Чарльз...

Анна задохнулась. Она впервые услышала о смерти Уор­рена.

— И я видел на стене Игаэля лицо Дэмьена!

Наступила долгая тревожная пауза.

Ричард и Анна застыли друг перед другом: два противни­ка в этой страшной борьбе. Ричард страстно желал сейчас только одного: чтобы Анна поверила ему. Анна же больше всего на свете хотела обратить все в шутку. Пусть в ужасную, но шутку. Ее вдруг охватил ужас при мысли, что еще может произойти.

— Что ты собираешься делать? — спросила она тихо.

Дэмьен танцевал с дочкой губернатора. Казалось, что для девочки котильон с Дэмьеном являлся самым счастливым со­бытием в ее жизни. Мальчики благоговейно наблюдали за этой парой, а большинство девочек были переполнены рев­ностью. Ибо эти двое составляли потрясающе красивую мо­лодую пару.

Развернувшись в танце, Дэмьен заметил в дальнем конце зала Неффа и Мюррея. Они о чем-то оживленно беседовали. Шофер поймал взгляд Дэмьена.

— Прошу прощения,—обратился Дэмьен к своей да­ме,—я скоро вернусь.—Он проводил губернаторскую дочку до ожидавших ее верзил и направился в сторону Мюррея и Неффа. Когда Дэмьен приблизился к ним, Нефф шагнул ему навстречу и очень четко произнес:

— Будьте осторожны!

Дэмьен окатил его ледяным презрением и надменно от­чеканил:

— Вы забыли, кто я.

Нефф, словно извиняясь, склонил голову.

Дэмьен повернулся на каблуках и вышел из зала, следуя за Мюрреем. Они направились к автомобилю.

Ричард нашел наконец ключ и открыл дверь в кабинет Уоррена. Он бросился в комнату, включил свет и начал сума­тошно что-то искать: выдвигал и задвигал многочисленные ящики, забирался под столы и другую мебель.

— Что ты делаешь? •— воскликнула Анна, стоя в дверях. Ричард поднял глаза и очень отчетливо произнес:

— Кинжалы здесь. Они должны быть здесь.

Анна ворвалась в кабинет.

—- Ричард, нет! — закричала она.—Не делай этого! Я не позволю тебе...—Ричард оттолкнул ее.

— Уйди! — приказал он.—Я знаю, что они где-то здесь.

Анну охватил ужас.

— Ты собираешься убить его?

Ричард продолжал рыться в шкафу.

— Он должен быть...

- Нет!

— Анна, этот мальчик не человек! — Торн наткнулся на­конец на запертый ящик и с ожесточением дернул за ручку.

— Но он же сын твоего брата! — Анна зарыдала.—Ты це­лых семь лет любил его, как собственного сына.

Но Ричард больше не слушал ее. Ему надо было вскрыть ящик. Он в отчаянии огляделся по сторонам, ища какой- нибудь подходящий инструмент. И тут заметил поднос, доверху заполненный разным археологическим хламом. Тут же лежало долото. Торн схватил его и опять повернулся к ящику.

На улице перед музеем затормозил автомобиль. Из него вышел Дэмьен. Он что-то быстро проговорил Мюррею, а за­тем, перескакивая через две ступеньки, помчался по лестнице наверх.

Глава пятнадцатая

— Подожди, Ричард! —* умоляла Анна.—Пожалуйста, ра­ди меня, подожди!

Но с таким же успехом она могла обращаться к глухому. Ибо Ричард уже не слышал жену. Он взломал ящик и с ка­ким-то странным удовлетворением смотрел на семь кинжа­лов, сверкавших в холодном свете.

А тем временем Дэмьен сбегал вниз по широкой мраморной лестнице, ведущей из вестибюля на нижний этаж. Откуда-то изда­лека до мальчика доносились приглушен - ные голоса, Анна о чем-то умоляла, а Ричард сопротивлялся. На лице Дэмьена, однако, ничего не отразилось. Он продолжал спу­скаться.

Анна бросилась к ящику, отпихнув мужа от страшных кинжалов.

— Я не позволю тебе...—завизжала она.

Ричард пристально посмотрел на Анну.

— Дай мне кинжалы, Анна.

Она замотала головой, слезы заструились по ее щекам.

— Анна,—Ричард говорил очень внятно, подчеркивая каждое слово.—Дай — их — мне.

Они немигающим взглядом уставились друг на друга. Ка­залось, минула целая вечность.

Наконец Анна первая отвела глаза и растерянно осмотре­лась. Неземная тоска целиком овладела сердцем женщины. Медленно-медленно выдвинула она ящик.

Дэмьен стоял прямо за дверью кабинета Уоррена. Он напряженно прислушивался. Взгляд его был сосредоточен. Казалось, мальчик находится в состоянии транса. Дэ­мьен закрыл глаза. Дрожь охватила его с го - ловы до ног.

Анна колебалась. Движения ее устрашали своей целена­правленностью. Но тем не менее в поведении женщины ощущалось и странное противоборство, будто она силилась сама себя остановить, отстранить от той неведомой и страш­ной участи, уготованной ей кем-то жестоким и могуществен­ным. Голос ли звучал внутри Анны, гораздо более мощный, чем ее собственная слабая воля?

Анна извлекла из ящика кинжалы. Потом повернулась лицом к мужу.

Ричард протянул руки за кинжалами.

Внезапно Анна, охваченная странной, демонической си­лой, рванулась вперед. Лицо ее исказилось, стало похожим на страшную и злую маску. Взгляд блуждал, как у безумной. Она приблизилась к мужу и прошептала ему на ухо:

— Вот, Ричард, вот твои кинжалы! — И вонзила в его те­ло все семь ножей.

От ужаса и боли Ричард широко раскрыл глаза.

— Анна! —только и успел выдохнуть он, упал ничком, и острия кинжалов еще глубже вонзились в его тело.

Анна гордо откинула назад голову, глаза ее победно за­блестели, на губах заиграла торжествующая улыбка. И тут

женщина выкрикнула:

- ДЭМЬЕН!

Дэмьен перестал дрожать и открыл глаза. 

Он потянулся к дверной ручке, потом заколебался, будто что-то заставило его переменить решение. Дэмьен, не двигаясь, постоял некоторое время в глубокой задумчивости.

А потом решительно повернулся и пошел назад, к лестнице.

В котельной, непосредственно ющей к кабинету Уоррена, один из больших котлов начал зловеще вибрировать...

Анна стояла в кабинете, спокойная и безмятежная.

Дэмьен прибавил шагу.

В этот момент котел взорвался. Струи горящего топлива пробились сквозь вентиляционную решетку в кабинет Уорре­на. Огненная лава обрушилась на Анну, застывшую в самозаб­венном исступлении. Женщина вскрикнула и... превратилась в пылающий факел.

Миссия Дэмьена на этот раз подходила к концу. Он быстро пересек холл. Везде оглушительно завывала система аварийной сиг­нализации, сработавшая от пожара внизу. И тогда наконец включилась система тушения пожара. Тело Анны окуталось облаками пара.

Слишком поздно.

Торжествуя в своем страшном исступлении, подобная де­монической Жанне д’Арк, Анна подняла глаза и прокричала:

— Дэмьен! Дэмьен!! ДЭМЬЕН!!!

У выхода из музея Дэмьен помедлил и оглянулся назад. Какое-то подобие грусти мелькнуло в его глазах. Затем он распахнул дверь и шагнул в ночь.

Перед ним, распростершись во всем своем великолепии, лежал Чикаго, ярко сверкавший на фоне ясного ночного неба.

Вдруг издалека раздались завывающие звуки сирен. Это спешили к зданию музея пожарные машины.

Внизу у входа ждал длинный черный лимузин. Мюррей, вытянувшись, как всегда, стоял справа возле открытой дверцы.

Дэмьен быстро сбежал по широким ступеням и нырнул на заднее сиденье автомобиля.

Там, удобно раскинувшись в темноте, сидели Поль Бухер и сержант Нефф. Оба удовлетворенно улыбались.

Дэмьен нажал на кнопку, и Мюррей завел мотор. Когда лимузин бесшумно заскользил в ночь, Дэмьен еще раз огля­нулся на окна музея, уже почти целиком охваченного пламе­нем. Огненные сполохи отражались в автомобильных сте­клах, они же мелькали на лице Дэмьена. В глазах его застыл восторг.

Дэмьен улыбался.

«Ибо таковые лжеапостолы, лукавые дела - тел и, принимают вид Апостолов Христовых. И неудивительно; потому что сам сатана принимает вид ангела света». (Второе послание к ко­ринфянам, 11:13.)

Примечания

1

Еще чаю? (араб.).

(обратно)

2

Аллах с вами, парень (араб.).

(обратно)

3

Ритуальный хлеб у католиков (примеч. пер.).

(обратно)

4

Монопоилия - стратегическая экономическая настольная игра

(обратно)

5

Я хочу вас кое о чем спросить, Энгстром \(Нем.)

(обратно)

6

Ваша дочь любит танцевать? (Нем.)

(обратно)

7

Говорите ли вы по-немецки? (Нем.)

(обратно)

8

Конечно (нем.).

(обратно)

9

Отличное произношение (лат.).

(обратно)

10

Ручка моей тетушки (фр-)-

(обратно)

11

Отвечай на латыни (лат).

(обратно)

12

Добрый день! Доброй ночи! (фр).

(обратно)

13

...Мэррин, Мэррин, Каррас, жить нам дай - (англ.)

(обратно)

14

Элемент облачения священника (примеч. пер.).

(обратно)

15

Боже праведный! (Нем.)

(обратно)

16

Длинная лента, элемент дьяконского облачения.

(обратно)

17

Я прощаю тебе грехи... (лат.).

(обратно)

18

Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь (лат.).

(обратно)

19

Это другое место (ит.).

(обратно)

20

Пожар (ит.).

(обратно)

21

Примерно три года назад (ит.).

(обратно)

Оглавление

УИЛЬЯМ П. БЛЭТТИ Изгоняющий дьявола ДЭВИД ЗЕЛЬЦЕР Знамение ЖОЗЕФ ХОВАРД Дэмьен

УИЛЬЯМ П. БЛЭТТИ Изгоняющий дьявола

  ПРОЛОГ Северный Ирак

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Начало

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ На краю пропасти

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

    Глава шестая

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Бездна

    Глава первая

    Глава вторая

  ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ «Да приидет вопль мой пред лице твое...»

    Глава первая

  Эпилог

  ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

ДЭВИД ЗЕЛЬЦЕР Знамение

  ПРЕДИСЛОВИЕ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

ЖОЗЕФ ХОВАРД Дэмьен

  ПРОЛОГ Семь лет назад

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

*** Примечания ***