Цена гордости (СИ) [wild-white-werewolf] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

Открыл глаза, хватая воздух пересохшим ртом. Ошеломленный, растерянный, задыхающийся.

Возбужденный.

Тщетно пытающийся избавиться от этой будто бы выжженной изнутри на веках картинки недавнего сна.

Жалкий.

Сон.

Просто сон, в котором была она. Снова она.

Уже в который раз – она.

Близко, рядом. Только руку протяни.

Пальцы смяли простыню до побелевших костяшек. Словно это поможет. Словно, сжав кулаки, можно вытравить из памяти этот образ. Образ, который должен забыть. Просто – обязан.

Столько времени прошло.

Наивный.

Распаленное сном, желание гудело в мышцах, зудело под кожей, неслось по венам, отдаваясь бешеным биением в глотке, груди, паху. Ненавистная пульсация в такт колотящемуся сердцу. Чертова неподконтрольная память разума и тела. Разума, вновь и вновь воскрешающего в сознании ее образ. Тела, покорно отзывающегося на эти воспоминания.

В который раз просыпаться среди ночи вот так. С членом, напряженным до предела. До боли почти окаменевших мышц внизу живота. С гудящей в ушах кровью, заглушающей собственное сбитое напрочь дыхание.

Просто сон.

Нет, нет…

Сколько можно?

Короткая внутренняя борьба заведомо проиграна.

Черт.

Слабак.

Откинул комом сбитое одеяло. Дернул завязки пижамных штанов, едва не обрывая шнурки. Руки тряслись, словно при болезни Паркинсона. Со второй попытки подцепил ткань у пояса, больно царапнув кожу коротким ногтем. Рывком стянул штаны до середины бедра. Вышло криво.

Плевать.

Первое же прикосновение к члену заставило зарычать, стискивая челюсти до вздувшихся желваков.

Это. Просто. Сон.

Тугая плоть в неплотно сжатом кулаке отдавалась пульсацией крови в бугрящихся венах. Острое удовольствие пробило мурашками вдоль позвоночника, стоило двинуть рукой.

Вверх. Вниз.

Гребаный сон.

К черту.

Стоит зажмуриться, как образы вспыхивают в сознании, доводя до болезненного, отчаянного разочарования вперемешку с постыдным наслаждением. Ладонь на члене сжимается чуть сильнее, сдвигая кожу. Вверх, вниз.

Замирает, словно издеваясь над самим собой. Задерживает дыхание, пока легкие не начинает разрывать от недостатка кислорода. Судорожно втягивает воздух сквозь стиснутые зубы. И, не сдержавшись, снова двигает рукой.

Вверхвниз.

Вверхвниз.

Напряженные ноги вытянуты, ягодицы сжимаются, раз за разом толкая бедра навстречу ладони.

Всего лишь сон.

Слишком яркий. Слишком желанный.

Но – сон.

Вверхвниз. Вверхвниз.

Плавясь. Кусая губы. Пьянея от удовольствия. Дыхание тяжелое, прерывистое. Сглатывает снова и снова, пытаясь протолкнуть слюну в пересохшую глотку. Зато кожа влажная от пота. Так, что капли стекают по вискам.

Не думать. Просто не думать ни о чем, вызывая в памяти жаркие образы. Смешивать воспоминания и фантазии, в которых она. Как всегда – она.

Что еще остается?

Двигает рукой, накачивая член. Снова рычит – от безумного кайфа и такой же безумной ненависти к себе.

Это почти душит.

Вверхвниз, вверхвниз.

Челюсти сжаты. Голова запрокинута, натянувшиеся жилы четко выделяются на беспомощно обнаженном горле. Сердце колотится о ребра – вот-вот пробьет грудную клетку. Спина выгибается еще сильнее, стоит ускорить темп.

Вверхвниз, вверхвниз, вверхвниз.

Сгибает ноги в коленях, упираясь ступнями в матрас. Подкидывает бедра навстречу руке. Чаще. Резче. Уже почти не опускаясь на сырую от пота простыню. Так, что весь упор приходится на затылок, плечи и пятки расставленных ног.

Задыхаясь.

Скуля.

Так беспомощно. Так жалко.

Вверхвниз, вверхвниз, вверхвниз.

Резко. Сильно. Почти грубо. Теряясь в себе. В ощущениях. В памяти. В жгучих образах.

Что же ты делаешь со мной?

Нет.

Это то, что ты сам с собой сделал, ублюдок.

Вот, получай. Дрочи, как гребаный малолетка. Трахай свою руку. Это все, что ты заслуживаешь.

Веки плотно сомкнуты, на длинных ресницах блестят слезы. Поджавшиеся яйца ломит. Почти-слишком-больно.

Вверхвнизвверхвнизвверхвниз.

Оргазм обрушивается сильнее и яростнее, чем пресловутый девятый вал на беззащитный корабль. На секунду, на бесконечно долгий миг стирая, уничтожая, рассеивая – на осколки, на крупинки, на атомы. Оставляя в блаженном забытьи, со стоном на пересохших искусанных губах, пока дрожь пронзает тело, пробивая до кончиков пальцев.

А затем возвращение в реальность. Как всегда. Резко и грубо. Унизительно, словно пощечиной.

К привычному уже чувству разочарования.

Быстро остывающая на животе сперма оставляла гадливое ощущение ни то стыда, ни то опустошенности. Раздраженно стянув пижамные штаны, вытер ими липкое семя, чувствуя, как кожу стягивает в том месте, где остались подсыхающие разводы. Как есть, босой и обнаженный, прошел в ванную. Включил свет, кинул штаны в корзину с грязным бельем. Душевая лейка привычно брызнула ледяной водой на голые плечи, заставляя стиснуть зубы, невольно сжимаясь. Секунды тянулись медленно, вода из ледяной сначала стала просто холодной, затем теплой, потом горячей.

Мочалка заскользила по телу, оставляя за собой след вспененного геля для душа, быстро смываемый струями воды. Тер живот снова и снова, яростно избавляясь от скользкости в том месте, где была сперма, остановившись лишь когда кожа болезненно покраснела. Опомнившись, повесил мочалку на крючок. Жмурясь, уперся ладонями в прохладный кафель стены, чувствуя, как вода льется по лицу.

У воды был соленый привкус.

Вышел из душа, только когда закончилась горячая вода в бойлере. Небрежно вытерся полотенцем.

С еще мокрых волос капало, отмечая неровной цепочкой следов путь от ванной комнаты до спальни. Надев чистые пижамные штаны, прошел на кухню.

Проникающего сквозь окно света от уличного фонаря вполне хватало. Вскрыв новую упаковку кофе, достал капсулу «Старбакс Американо», заправил кофеварку. Дожидаясь, пока красный огонек не сменится зеленым, оповещая о готовности, долил воды в опустевшую колбу. Поставил любимую кружку, установил регулятор и сдвинул рычажок. Старенькая кофеварка натужно загудела, точно собираясь с силами, и, с щелчком пробив капсулу, заработала. Маленькая кухня быстро наполнилась запахом свежего кофе.

Дожидаясь, пока кружка нальется до краев, потянулся, приподнявшись на носочках. Пошарив рукой над кухонным шкафчиком, достал спрятанную от самого себя больше года назад и уже изрядно запыленную сигаретную пачку. Открыл. Вытянул одну из трех оставшихся сигарет, привычно покатал фильтр между пальцами. Зажигалка, предусмотрительно оставленная внутри той же пачки, сухо защелкала, вхолостую высекая искры. Раз, еще раз, еще… Огонек взвился, ослепляя больше неожиданностью появления, чем яркостью. Первая затяжка деранула горло горечью дыма, заставляя отвыкшие легкие судорожно зайтись, грозя приступом кашля, но вторая затяжка ослабила спазм. Рот наполнился слюной и привкусом табака, но глоток кофе перебил дымный вкус.

Сжимая в одной руке кружку с кофе, а в другой сигарету, подошел к окну, усевшись на широкий подоконник. Стекло обожгло холодом обнаженное, разогретое горячей водой плечо.

Темно. Рассвет еще только-только угадывался на востоке.

Слишком рано.

А, может, уже поздно?

В стекле, точно в зеркале, отразился алый тлеющий огонек сигареты, вспыхнувший ярче в тот миг, когда он сделал новую затяжку. Голова немного кружилась. Все-таки сигареты и кофе натощак не лучшая идея.

Закрыв глаза, уткнулся лбом в прохладное стекло. Так много мыслей…

Почему высокий коэффициент IQ и множество престижных наград в области филологии не являются страховкой от глупых поступков? От своих же собственных глупых поступков.

Кэрри Пилби.

Он не мог забыть ее. Смешную круглолицую большеглазую девчонку, что так неожиданно и бесцеремонно ворвалась в его сердце.

Она была невозможно юной – среди прочих студентов не было никого близкого ей по возрасту. Помнится, изучая списки тех, кто будет посещать его лекции, он было подумал, что произошла ошибка. Четырнадцатилетняя девчонка в Гарварде?

Но в тот день, войдя в кабинет на первую в новом семестре лекцию, он сразу понял, что она достаточно… незаурядная личность. Помимо того, что она выглядела совсем еще ребенком, она единственная сидела, уткнувшись в книгу и не замечая никого и ничего вокруг. «Фрэнни и Зуи» – понял он, прочитав несколько строк, и, похвалив ее выбор стандартной, ничего не значащей фразой, с изумлением услышал в ответ не вежливое «спасибо», а ничуть не менее удивленное, совсем детское в своей наивной простоте «хороший вкус у вас». Казалось, девчонка не предполагала встретить кого-то, кто помимо нее читал эту книгу. Это было неожиданно – признаться, он все же привык, что студенты относятся к нему с гораздо большим почтением. Заинтригованный, он предложил ей рассказать о себе, и услышал сбивчивый поток мыслей, из которого узнал и о смерти ее мамы, и о выборе близких по духу героев, о проблемах в жизни из-за высокого уровня интеллекта, и даже о забавном моменте с детским переходом в письме от карандаша к ручке. И хотя остальные студенты поглядывали на нее с нескрываемой насмешкой, он сам смотрел на нее с любопытством, встретив в ответ смущенный, немного виноватый взгляд.

Поначалу она показалась ему просто милой и забавной, но время шло, и все чаще он ловил себя на мысли, что думает о ней. Вспоминал удивительную глубину и серьезность ее рассуждений, которые, как оказалось, так неожиданно сочетались с совершенно детской непосредственностью. Да, черт возьми, она и была еще ребенком! Но так легко было забыть об этом, когда, глядя на него широко распахнутыми глазами, она вдруг начинала говорить так быстро и много, что в какой-то момент он замолкал, изумленно глядя на нее в ответ.

С ней было интересно. Ее жажда знаний была неутолима, и, пожалуй, порой даже несколько утомительна, но все же казалась глотком свежего воздуха в душных учебных буднях. Иногда они пересекались в библиотеке, вместе разбирая произведения, не входящие в список обязательных для изучения. Иногда, если его лекция была в этот день последней, они задерживались в кабинете, продолжая дискуссию, начатую ранее. Она рьяно отстаивала свое видение героев, отличаясь тем самым от большинства других студентов, следующих проторенной дорожки и классическому анализу текстов.

Прошел один учебный год, затем второй. Она взрослела на его глазах, и он невольно замечал эти изменения. Она стала чуть выше и еще умнее. Ее тело сформировалось, и, казалось, это ее немного смущает. Его это тоже смущало. Из милой неловкой девочки она превращалась в девушку – пусть ничуть не менее неловкую, но, несомненно, притягательную.

Он видел ее все растущий интерес к нему – уже не как к любимому профессору, а как к мужчине. Замечал ее реакцию на его близость, на его случайные прикосновения, на его улыбки, – смущение, робость, еще большую неуклюжесть, – и видел первые неуверенные попытки флирта. В этом не было ничего особенного – он был молод, умен, хорош собой, и нравился подавляющему числу студенток.

Но только вот дело было в том, что из множества окружающих его дам только она одна вызывала в нем ответный интерес, который значил бы больше, нежели примитивное сексуальное влечение. И чем дальше, тем яснее он понимал, что это не просто симпатия к талантливой ученице.

Это было сложно. Он сражался с собой. Порой ему почти удавалось убедить себя, что с его стороны нет никаких намеков на чувства, но вот он снова видел ее, ловил восторженный взгляд и смущенную улыбку – и снова терялся, невольно улыбаясь в ответ под аккомпанемент бешено бьющегося сердца.

«Так нельзя!» – кричал разум.

«Забудь! Даже не думай!» – настаивало здравомыслие.

«Ты потеряешь работу!» – напоминала рациональностью.

«Она еще совсем дитя!» – укоряла совесть.

А сердце… сердце тихонько скулило в груди, умоляя о возможности побыть счастливым. Влюбленным. Любимым.

Он почти забыл, каково это…

Он был циником. В свои тридцать два он, признаться, немного устал от жизни, в которой все было до обидного однообразно. Работа, дом, оплата счетов, походы в магазины и редкие, ничего не значащие встречи с дамами, где никто ни от кого не ждал обязательств. Просто секс, позволяющий сбросить напряжение. С равным успехом, не желая порой назначать очередную встречу, он мог подрочить в душе перед сном.

И вот чувства обрушились на него, разметав привычную, размеренную, спокойную жизнь, точно карточный домик.

Он был вдвое старше нее, но, находясь наедине, эта грань стиралась. Он и прежде не чувствовал свой возраст, лишь с годами становилось больше жизненного опыта. У нее же, напротив, опыта было слишком мало, что с лихвой компенсировалось острым, отнюдь не детским умом при совершенно детской, впрочем, наивности в некоторых вопросах. Но она отчаянно пыталась доказать свою взрослость, и он поддерживал ее в этом. Ей это нравилось, а его это забавляло – что хорошего в том, чтобы быть взрослым?

Это был самый невероятный семестр в его жизни. Правду говорят, что влюбленность делает из людей глупцов. Теряя голову, он пытался завоевать ее интерес, удивить ее, добиваясь в ответ этого восхищенного, полного доверия взгляда. Да он сам порой вел себя, точно мальчишка, с восторгом убеждаясь в том, что его чувства взаимны.

А она отвечала ему. В этом нельзя было ошибиться.

Он увидел ее в библиотеке в День Благодарения, – она сидела там совершенно одна, окруженная стопками книг. Он сам не торопился возвращаться в пустую, осточертевшую уже квартиру, и, ощутив что желудок сводит от голода из-за пропущенного ленча, неожиданно для самого себя пригласил ее на ужин в любимый марокканский ресторан. Ее глаза в тот момент широко распахнулись, и он поймал свое отражение в ее зрачках, чувствуя, что окончательно теряется в ней.

Заказывая напитки, он взял себе вино, а ей воду, но ее неуемное любопытство оказалось сильнее смущения, и он предложил ей сделать глоток из своего бокала. Она была так очаровательна в своей реакции на алкоголь, что он просто не смог сдержаться от комплимента, любуясь следом от вина на нежных губах и смущенным румянцем на милых круглых щечках.

С того вечера все изменилось, и они оба это чувствовали. Это было во взглядах, во фразах, в прикосновениях. Было все сложнее держаться дальше друг от друга и совершенно невозможно игнорировать это взаимное влечение.

Близилось Рождество. Волнительное предвкушение праздника неслось по венам игривыми пузырьками шампанского, отдавалось горьковатой сладостью на языке, кружа голову и наполняя душу чем-то озорным и немного тревожным.

В последний учебный день накануне праздника она задержалась в его кабинете, копаясь в сумке до тех пор, пока последний студент не вышел, оставляя их наедине. Отчего-то он волновался, подходя к ней ближе. Ее хотелось коснуться, обнять, поцеловать, но он не смел, и, любуясь румянцем на ее щеках, не сразу понял, что именно она спрашивает у него. А после, глядя на то, как она выходит из кабинета, не мог поверить, что в ответ на ее вопрос пригласил встретить Рождество вместе.

Он до последнего не мог поверить в то, что она пришла к нему, но вот она была здесь, и она флиртовала с ним. Робела от его близости, смущалась от его комплиментов, но сама тянулась к нему. Пусть неловко, пусть неумело, то и дело перебивая романтику разговорами, но это нельзя было спутать с простым проявлением дружелюбия. И тогда он ее поцеловал, – сначала нежно, мягко, пробуя вкус ее губ, как прежде она пробовала вкус вина, а затем настойчивее, почувствовав, как она сама тянется, раскрываясь ему навстречу.

Это было невероятно и слишком желанно, чтобы быть правдой, но это было так. Они целовались долго, жадно, до припухших губ, наслаждаясь долгожданной близостью, и его трясло от желания, когда, переместившись на диван, она сама стянула с него свитер, с любопытством изучая, гладя, лаская его тело. Потребовалось значительное усилие воли, и он едва не застонал от отчаяния, останавливая их обоих, когда ее прикосновения, утратив робость, стали неожиданно настойчивыми.

Так нельзя, она же еще ребенок…

Он не хотел торопить ее, он готов был ждать, но, встретившись на следующий вечер, она вновь вполне недвусмысленно дала понять ему, что хочет большего.

И он не сдержался, став для нее первым. Он был осторожен и терпелив, лаская и целуя ее вновь и вновь, и, даря ей удовольствие, сам потерялся в ее близости, забыв обо всем.

Они встречались каждый день, наслаждаясь друг другом. Любопытная, и в то же время восхитительно застенчивая, она, смущаясь, принимала его ласки, а он, словно мальчишка, каждый раз терял голову. Он любил ее снова и снова, осыпая поцелуями нежное гибкое тело, ласкал, обнимал, с восторгом видя то, как вновь и вновь она достигала вершины наслаждения в его объятиях.

Его забавляла ее манера говорить о чем угодно, скрывая неловкость. Она мило смущалась, видя его обнаженным, и старательно прикрывалась одеялом, хотя он без устали говорил ей, как она прекрасна. Только вот проходило время, а она сама так и не предпринимала попыток хоть что-то изменить в постели. Кажется, ее полностью устраивало то, что он был и инициатором, и главным исполнителем в сексе. И, хотя дарить ей удовольствие само по себе было приятно, он все чаще чувствовал себя так, будто он один был заинтересован в их близости. Он был терпелив… но, кажется, недостаточно. Ему хотелось научить ее физической любви, хотелось показать, насколько близость бывает многогранна и упоительна, но она раз за разом отказывалась от этого, кутаясь в одеяло и упрямо глядя на него своими большими глазами.

Раздражение накапливалось постепенно, и однажды вырвалось наружу. Он вспылил. Так глупо. Из-за его же собственной пустячной, как ему казалось, просьбы. Ему всего лишь хотелось услышать признание, что она хочет его, что она не меньше его жаждет их близости. Принимая его ласки как должное, она ни разу не обмолвилась об этом. Он мечтал об этом, мечтал о том, как услышит от нее эти простые слова, это признание. Нежно лаская, осыпая поцелуями ее обнаженное плечо, ее шею, он подбадривал ее, представляя, как восхитительно прозвучит ее голос…

Но она так неожиданно заупрямилась и он вспылил. Да, это было глупо, но он и правда не понимал, что такого особенного в пустячной фразе. Ему нравилось разговаривать во время секса, он всегда без стеснения говорил о своих желаниях, а все его прежние партнерши с удовольствием принимали эту игру, помогая друг другу получить как можно больше удовольствия. И вдруг такое детское упрямство, заставившее его растеряться. Ведь ей самой нравилось то, как во время ласк он говорил ей, какая она восхитительная, как сильно он хочет ее…

И вдруг «ей неловко»! После всех этих ночей секса, после всех откровенных ласк ей неловко попросить его о сексе? Это прозвучало как насмешка. В тот момент все игривое настроение исчезло, оставив глухое раздражение. Все это время она так старательно доказывала свою взрослость, что он и забыл, какая она на самом деле еще ребенок. Он отправил ее домой на такси, боясь наговорить ей лишнего, а на следующий день вдруг понял, что она избегает его. Она не отвечала на звонки и сообщения, и он решил, что стоит дать ей время остыть, но и после каникул она старательно делала вид, что они друг другу не более чем профессор и студентка. Он хотел поговорить с ней после лекции, но она, подхватив сумку и тетради, проигнорировала его попытку примирения.

В этой игре участвовали двое, и он сделал свои десять шагов к примирению, но так и не дождался ответного хода. Что ж. У него тоже была гордость. Он принял правила игры, и оставил ее в покое.

Оставил, несмотря на пустоту внутри.

Отпустил, несмотря на бессонные ночи. Он боялся уснуть, потому что в каждом сне была она, а утро приносило горькое разочарование пробуждения.

Дал уйти, несмотря на злость – на себя, на нее, на этот гребаный мир. На гребаную гордость.

Может быть, он был неправ. Может быть, была не права она.

Она хотела, чтобы он относился к ней, как к взрослой, но сама же пошла на попятный, стоило ему попросить ее поступить по-взрослому.

Фонарь за окном давно погас. Узкий краешек восходящего солнца показался над крышами.

Сигарета давно потухла, осыпавшись невесомым серым пеплом. Почти нетронутый кофе остыл, оставив узкий подсохший ободок внутри кружки. Ступни замерзли, кожа на плече была ледяной, потеряв чувствительность из-за близости холодного стекла.

Он дождался ее выпускного. Вчера он смотрел на шеренгу вчерашних студентов в нелепых шапочках и мантиях, но видел только ее.

Через несколько часов на стол президента Гарвардского университета попадет его заявление об увольнении.

Слишком много тяжелых воспоминаний теперь крылось за этими стенами.

Жаль, от себя не убежишь с такой же легкостью.