Противоестественно (СИ) [Shamal] (fb2) читать онлайн

========== 1. Fall into the night as I gaze into you ==========

Колючие лучи декабрьского морозного солнца жестко очерчивают линию его скул, таких острых, что можно порезаться, носа, едва ли вздернутого кверху, подбородка, покрытого темной недельной щетиной. Дурацкая красная вязаная шапка с ушами — подарок жены, на прошлый новый год, скрывает жесткие каштановые, слегка вьющиеся волосы. Уверен, стрижка идеальна — брат всегда следил за своей внешностью, ведь нужно соответствовать статусу, как-никак не последний человек в городе. Куртка в стиле милитари с подкладкой из овечьей шерсти распахнута, открывая вид на скрытый фланелевой рубашкой торс…

Я с трудом отвожу взгляд, понимая, что так пялиться, как минимум некрасиво, хотя безумно хочется достать телефон и сделать пару снимков. Не думаю, что он простит мне это. Скорее даст по морде.

— Ка-айя! — на меня налетает кучерявое нечто, и я едва не падаю на спину, пытаясь удержать ребенка, вцепившегося мне в шею.

— Ох, Макс! Макс, эй, отпусти, задушишь же!

Да-а, с этим парнем мы подружились, несмотря на то, что происходит между мной и братом.

— Тебе уже не пять лет, ты уже тяжелый! — с трудом отлепляю от себя этого непоседливого мальчишку и, убедившись, что он твердо стоит на покрытой ледяной коркой земле, сгоняю с лица улыбку. — Ты же мог упасть.

— Не мог, ты же держал! — упрямо хмурит брови Макс. — Ты едешь с нами?

— Нет, он не едет с нами! — раздается крайне недовольный голос за спиной. Оборачиваюсь, чувствую себя так, как, наверное, чувствовала бы ржавая балерина, что крутится вокруг своей оси в какой-нибудь старой шкатулке. Забытая, ненужная, гниющая в остатках былой роскоши. Владлен складывает руки на груди и смотрит со всей присущей ему неприязнью. Меня будто током шибает от этого взгляда. — У него работа.

Делаю над собой немыслимое усилие и почти что выдавливаю улыбку. Жалкую, но она придает голосу беззаботности. Хорошо, что Макс не видит моего мертвецки бледного лица. Ловлю свое отражение в окне забитого подарками автомобиля и мне хочется сейчас же свалить отсюда к чертовой матери. Господи, эта вечно несчастная морда когда-нибудь исчезнет, или мне с ней умирать придется? Хороните в закрытом гробу, чтоб людей не пугать, пожалуйста.

Нет, нужно сваливать отсюда к чертовой матери. Чтоб не чувствовать себя лишним. Чтоб не ломать праздник самым близким и дорогим людям.

— Да, но работа подождет, так что я еду с вами.

Чудо, и где я нашел столько смелости, чтобы сказать это ему в лицо?

Брат хватает меня за плечо, разворачивая к себе, оттягивает от Макса и шепчет зло:

— Прекрати, — подрагивающим от ярости голосом шипит он, притягивая меня за руку, — не смей лезть к нам. Я предупреждаю, ты когда-нибудь напросишься, и я…

— Мой психотерапевт, к которому ты меня насильно отправил, сказала, что мне стоит больше времени проводить с семьей, — хочется провалиться под землю от того, как жалко звучит собственный голос. Почти что умоляюще.

— Я отправил тебя, потому что тебе, блять, лечиться нужно!

— То, что я однажды признался в любви тебе, не делает из меня психа, — раздражение просачивается сквозь полотно отчаянья. Черт, обычно с этого начинаются все наши ссоры. — Я не подросток во время спермотоксикоза. Глядя на тебя, слюнями не захлебнусь и под столом рукоблудить за ужином не буду. Обещаю вести себя нормально.

Он молчит, выдыхая воздух сквозь стиснутые зубы, и я добавляю, ставя точку в этом бессмысленном диалоге:

— Юля пригласила меня.

— Если ты испортишь детям праздник… — он не договаривает, лишь сжимает кулаки в бессильной ярости и уходит. Возможно, чтоб выяснить отношения с женой, но главное, что он не прогнал меня. Хотя лучше бы надавал по куполу и вышвырнул взашей.

Делаю глубокий вдох, прежде, чем повернуться лицом к племяннику. Он смотрит внимательно, но вопросов не задает. Не впервые на его глазах Владлен срывается. Спасибо, хоть не запрещает видеться с мелким. Хотя, когда родился Макс, он поставил ультиматум, что я должен регулярно посещать психотерапевта, иначе он запретит мне приближаться к нему. Я был вынужден согласиться. А как иначе?

— А что у тебя там? — Макс с интересом поглядывает на объемный рюкзак, стоящий около машины. Конечно же, он знает, что там подарки, но интрига порой слаще факта.

— Кое-что для гриля, — бросаю небрежно и не могу сдержать улыбки. Глаза мальчишки светятся от радости, предвкушая новогоднее чудо. И ничего, что сегодня только двадцать девятое. Сказка для детей начинается еще в ноябре.

— Кайя, подержи, пожалуйста, Софию, пока я… — Юлька вручает мне одетую в зеленый комбинезончик малышку, и я с радостью беру ее на руки. Софи всего год, но для своего возраста она очень смышленая и улыбчивая. Искрящаяся счастьем мордочка лыбится во все восемь зубов, внимательно изучая мое лицо, а у меня едва ли сердце не выскакивает от восторга. Не представляю жизни без этих людей. И пусть я лишь гость в их доме.

Не всегда желанный гость, честно говоря.

Никогда не желанный, если быть точным.

Владлен выносит из дома объемную коробку и смотрит на меня с недоверием. Он не любит, когда Юлька позволяет мне подержать на руках Софию. Он вообще не любит, когда я приближаюсь к его детям. Как будто я могу заразить их гомо-вирусом. Или алкоголизмом.

Погрузив коробку в багажник, Владлен садится за руль и заводит двигатель, прогревая мотор…

…Мы на месте, спустя всего пару часов, хотя раньше до загородного дома родителей Юли тащились часа три, а то и больше. Неудивительно, учитывая скорость на спидометре. Здорово же я разозлил брата своим внезапным появлением.

Вообще их семья каждый год отмечает Новый год за городом — это уже почти что традиция, но я вот праздную с ними впервые. За столько лет нашего конфликта, брат ни разу не пригласил, и это неудивительно.

Я не обижаюсь, нет, ни в коем случае. Он имеет полное право меня ненавидеть, просто…

— Кайя, ты уснул? — Юлька легонько толкает меня в плечо, заставляя двигаться дальше. Кажется, я залип, глядя на огромную ёлку, растущую посреди заднего двора, украшенную иллюминацией и шариками.

— Дядя, включи электричество! — просит Макс, и я словно механическая кукла двигаюсь к щитку.

Бесполезно. Я думал, смена обстановки выведет из оцепенения…

— Что это у тебя?

Перехватываю внимательный взгляд Юльки и касаюсь пальцами собственных губ. Больно, но не смертельно.

— Порезался, когда брился.

Блять, щетина говорит об обратном… Даже не щетина уже. Почти борода. Ещё чуть-чуть и я смогу с легкостью играть Деда Мороза на детском утреннике, причем без грима.

Она не верит, складывает руки на груди, и мне становится не по себе, будто меня зажимают в тиски.

Вздыхаю и признаюсь, чувствуя себя, как на военном трибунале:

— Пил воду из разбитого стакана.

Ну не рассказывать же ей, что у меня вся посуда побитая, не считая единственного уцелевшего стакана с небольшим сколом, о котором я благополучно забыл.

Женщина подходит ближе, кладет руку мне на плечо и, понижая полный уверенности голос до шепота, доверительно произносит:

— Я не враг тебе. Если будет некомфортно, ты только скажи, хорошо?

Мне хочется скинуть ее руку и что-то грубо ответить, но я лишь киваю. Да я ей в ноги кланяться должен, за то, что она пригласила меня.

На том мы и расходимся. До вечера нужно замариновать мясо для гриля и подготовить место для костра. Готовку мне доверять никто не собирался, да и костер тоже не желательно, поэтому оставалось украсить дом и разнести вещи по комнатам.

Конечно, я же человек-праздник. Гирлянды, ёлка, яркие флажки — это мое все.

Юлька выделяет мне дальнюю спальню возле детской, как можно дальше от хозяйской. Возможно, совпадение, а возможно… у меня паранойя.

Часам к девяти, когда на всю улицу пахнет жареным на гриле мясом и морозом, я до сих пор в своей комнате возле окна, думаю, стоит ли мне спускаться вовсе. Не потому что я хочу построить из себя обиженную девочку или испортить им праздник, вовсе нет. Скорее я хочу спасти вечер. Серьезно, насильно веселиться себя не заставишь, но ради детей я должен хотя бы сделать вид, что не жалею о том, что приехал сюда.

Подойдя к зеркалу, я растягиваю губы в самой идиотской улыбке и держу их так, пока мышцы не начинает судорогой сводить. Говорят, помогает — в мозг поступает сигнал, что все хорошо. И действительно, спустя минуту мучений мне становится смешно. Я даже позволяю покривляться немного, отпустив в свой адрес пару дурацких комментариев.

В детстве мы с Владленом любили подшучивать друг над другом подобным образом типа «эй, красотка, классный бампер»… До тех пор, пока я не начал ловить себя на мысли, что «бампер» у брата действительно классный. И у меня на этот бампер очень даже стоит.

Улыбка становится зловещей, и я поспешно отворачиваюсь от зеркала. Возвращаю себя в нормальное состояние и спускаюсь вниз.

— А я уже хотела за тобой Макса послать, — Юлька вручает мне тарелку с хот-догом и парой кусочков курицы и овощей, и одаривает внимательным взглядом. Почему мне кажется, что она знает больше, чем знаю я?

Брат в мою сторону даже не смотрит, и я довольствуюсь его напряженным профилем — брови нахмурены, челюсти сжаты так, что, кажется, сейчас зубы раскрошатся.

Хочется ударить его и заорать: «может, хватит уже?! С того момента прошло более десяти лет!» Но я только улыбаюсь. Улыбаюсь снова и снова, пережевывая мясо и не чувствуя ни вкуса, ни запаха.

Макс что-то рассказывает про школу, учителей, одноклассников, а я ни слова не слышу.

Что ж за херня…

Боже, когда это кончится?

— Я сейчас! — оставляю тарелку на скамейке, а сам плетусь к дому. Хочется накинуть на голову капюшон, сунуть руки в карманы, сгорбить плечи — стать таким, каким меня видят каждый день незнакомые люди. Но здесь нельзя сдавать позиции. Эта бесконечная игра в нормальность только ради них.

Две таблетки — белая и красная. Запиваю водой из-под крана и вцепляюсь побелевшими пальцами в край раковины. Глаза закрыты, но мне кажется, будто кто-то вырезал мне веки. Свет слишком яркий, и мне хочется нащупать выключатель, но боюсь, я рухну на пол, если лишусь точки опоры.

Таблетки действуют почти сразу — отпускает мгновенно. Тягучая, как патока истома заполняет все тело. Движения замедляются, становятся контролируемыми, и я почти что чувствую, как покалывают кончики пальцев от удовольствия. По спине пробегают мурашки, и я улыбаюсь медленно и лениво, глядя на себя в зеркало. Так гораздо лучше. Так гораздо спокойнее. Такую улыбку не сотрет даже половая тряпка.

Спускаюсь вниз, не держась за перила — движения уверенные и степенные, так, как и положено.

Юлька, не отрываясь от разговора с мужем, бросает на меня беглый взгляд, и я замечаю ее беспокойство. Ничего страшного. Я, почти что, не ненавижу тебя. Ты не забирала у меня брата. Ты хорошая. Хорошая.

— И если Лисицыны смогли добиться через суд компенсации, то и мы сможем! — уверяет женщина, сжимая в руках чашку горячего шоколада.

Моя кружка с оленем стоит на грубо сбитом деревянном столе, в ней плавают маршмеллоу и порядком подтопленная битая карамель. Спасибо за заботу…

Хочу взять чашку, но промазываю и едва ли не разливаю всё. В последний момент успеваю схватить, и горячее какао обжигает пальцы. Бездумно улыбаюсь. От чего-то это кажется забавным.

— Зай, мы с тобой на услуги адвоката больше потратим, — Владлен потягивает ром со льдом из бокала и демонстративно обнимает жену за плечи.

Ранил.

— Я не хочу спускать это с рук. Может, нам стоит поговорить с Лисицыными? — Юля кладет голову ему на плечо и прикрывает глаза. Вижу в глазах брата вызов и торжествующую улыбку.

Убил.

Хочешь сделать мне больно? Давай, вот он я! Весь твой! Валяй. Мои таблетки хорошо подобраны, и вряд ли тебе преодолеть их влияние и вывести меня из себя.

Мы все молчим какое-то время, и лишь Софи лепечет что-то, возюкая ложкой по тарелке, сидя в своем детском кресле. Даже Макса уже срубил сон, а она все никак не угомонится.

— Кайя, что ты подаришь детям на Рождество? — Юлька не открывает глаза, уютно утыкаясь носом мужу в шею. Она улыбается и выглядит действительно беззаботной, но почему-то мне снова кажется, что за этой беззаботностью скрывается вызов.

— Я купил билеты на безлимит в парк развлечений. Макс давно хотел.

— О-о, да он будет в восторге! — хмыкает Влад, отпивая от своего бокала, а у меня едва ли дух не перехватывает. Впервые за столько лет у нас намечается нормальный разговор.

— И рюкзак с Флэшем. Ну, а для Софии, как вы и заказывали, конструктор. А, и еще одинаковые футболки с Сантой. Им понравятся, — прячу улыбку за чашкой и мне, блять, даже дышать страшно — вдруг отсутствие презрения и отвращения на лице брата — это лишь плод моего больного воображения?

— Мы тоже приготовили тебе подарок, — Юлька поднимает голову и прищуривается. У Макса такое же выражение лица, когда он со всех сил пытается удержать какой-то секрет.

Иногда я понимаю, почему Владлен выбрал ее. Она действительно красавица: черные вьющиеся волосы и миндалевидные зеленые глаза. В средневековье за такую красоту могли и на костре сжечь.

— Я вам тоже приготовил, — слабо улыбаюсь и перевожу взгляд на засыпающую в своем кресле Софи. Вот золото, а не ребенок! Другие начинают капризничать, когда хотят спать, а эта тише воды, ниже травы.

Юля подкрадывается к дочери, осторожно вытаскивая её из кресла, и несёт в дом, а мы с братом остаемся наедине.

Глаза в глаза, друг напротив друга.

— Неловко правда? — будто мои мысли читает, произносит Владлен, залпом допивая ром.

— А раньше мы могли часами болтать, и нам никогда не было скучно, — убираю в сторону едва ли тронутое горячее (холодное) какао и все-таки сую руки в карманы. Дурацкий жест, но сейчас больше всего мне хочется закрыться от него.

— Да, могли. До тех пор, пока ты всё не испортил.

Выдыхаю сквозь стиснутые зубы. Закрываю глаза. Считаю до десяти.

— Может, перестанешь напоминать мне об этом?

— Перестань меня сверлить таким взглядом.

— Каким? — прищуриваюсь, подаваясь вперед. Я не хочу затевать ссору, но, черт, где здесь стоп-кран?

— Брось, Кайя, я не слепой! — Владлен выглядит угрожающе, но мы все еще говорим шепотом. Со стороны, должно быть, забавно смотрится. — Все вокруг тоже не слепые. Мне противно, и я не хочу, чтоб ты…

— А если я сдохну, тебе станет легче? — почти рычу, зло и отчаянно. Десять лет вопрос вертится у меня на языке, и вот я решаюсь спросить. Глупо. По-детски.

Брат не отвечает, но и особой задумчивости я на его лице не замечаю. Скорее ответ готов давно, и он воспринимает его, как само собой разумеющееся…

— Я всё равно люблю тебя.

Произношу это прежде, чем уйти в дом. На душе гадко, будто кто-то размазал по стенам черепной коробки известную субстанцию и сейчас активно этому радуется. Что-то незаметное, важное я упускаю. Что-то, что не должно было случиться, но случилось и…

Утром Юлька находит меня на полу кухни с так и не начатой бутылкой виски в руках. Она, сонная и уютная, укутавшаяся в клетчатое пончо с кисточками, присаживается рядом, отбирая бутылку.

Мы сидим в тишине несколько минут, пока она хриплым ото сна голосом не произносит то, что, наверное, должно меня подбодрить:

— Ты молодец. Хорошо держишься.

— Я закодирован, — с громким стуком ставлю стакан на пол и утыкаюсь лбом в колени, обнимая себя руками. От плитки тянет сыростью, и не стоит ей сидеть на холодном полу, но…

— Я не об этом.

— Ты все слышала? — поднимаю на нее глаза и вижу, что да, она все слышала.

Юля вздыхает и, повертев в руках бутылку, убирает ее на стол.

— Может, тебе стоит переключить свое внимание на кого-то другого? — выдает совершенно бессмысленное предположение.

Что я дурак, что ли, и за столько лет не додумался до этого? Нет, здесь дело в ином.

— Ты бы смогла?

Она лишь пожимает плечами, зябко кутаясь в пончо.

— Мы с Владом давно охладели друг к другу. Осталось лишь уважение, привычка, привязанность. Да и дети. Искра была в восемнадцать. Но сейчас…

Я зарываюсь пальцами в волосы и до истерики хочу, чтоб она заткнулась. В восемнадцать… Когда брату было восемнадцать, я уже сидел в колонии для несовершеннолетних за грабеж. А что еще было делать мне, малолетнему дебилу, когда родной брат отвернулся, втоптав твои чувства в грязь с особой жестокостью?

Наркотики. Принудительное лечение. Улица. Легкие деньги. Наркотики. Принудительное лечение…

— Я так больше не могу, Юль, — поворачиваюсь к ней и по ее выражению лица представляю, как жалко сейчас выгляжу. Как побитая собака. — Это сильнее меня. Прости.

Она вдруг обнимает меня за шею, крепко сжимая, и я неожиданно для себя обнимаю в ответ. Гадко. Как же гадко. Мне почти тридцать лет. Я мужчина. Я должен взять себя в руки.

— Скажи, а если бы он ответил тебе взаимностью… — она немного отстраняется, и я вижу в ее глазах тревогу. — Ты бы разрушил мою семью? Оставил бы детей без отца?

Делаю глубокий вдох, задерживая воздух в легких на несколько секунд, и медленный размеренный выдох, прежде, чем ответить. Господи, еще немного, и я позорно расплачусь.

— Да, Юль. Да.

***

— Он едва не сорвался после твоих слов. После твоего… молчания, — Юля садится на край кровати, нервно проводит рукой по волосам, как делает всегда, когда нервничает. А нервничает она сильно, хотя и сама не может объяснить природу своего волнения. Чуйка, та самая женская интуиция, возможно, обыкновенная внимательность к деталям — что-то подсказывает ей быть очень осторожной в словах и поступках. К брату мужа она всегда относилась с опаской — с того самого дня, как Влад, еще будучи ее бойфрендом без какого-либо намека на будущую совместную жизнь, рассказал о Кайе не самые лучшие вещи. Не лучшими они были, по мнению самого Владлена.

— Меня не волнует, — мужчина, не отрывая взгляда от экрана ноутбука, поправляет сползшие на нос очки в толстой деревянной оправе, но в голосе его звучит раздражение.

— Если бы тебя это не волновало, ты бы не психовал, — парирует Юля, выводя мужа на откровенный разговор. Она частенько принимала удар на себя, зная, насколько у мужа взрывной и непредсказуемый характер.

Он всегда очень громко говорил, громко смеялся, а уж если был зол, то вообще лучше прятаться под столом. Он никогда первый не затевал драку, но охотно принимал в них участие, отстаивая чужую задетую гордость или просто удовлетворяя свое желание надрать кому-нибудь задницу. Юля была громоотводом для него.

— Я не хочу говорить о нем, — мужчина резко вскидывает голову и убирает ноутбук на кровать рядом с собой — явный признак того, что, противореча собственным словам, поговорить хочет. — Я вообще не понимаю, зачем ты притащила его?

Женщина откидывается назад, укладывая голову мужу на колени — еще теплые от ноутбука.

— Неужели тебе его не жалко?

Владлен глубоко вздыхает, как вздыхают родители перед тем, как в который раз объяснить непонятливому чаду очевидные вещи.

— Он испытывает ко мне аморальные чувства. До сих пор. Уже столько лет. Что тебе еще не ясно?

— И что же в этих чувствах аморального? — Юля смотрит ему прямо в глаза, отмечая малейшие изменения. Сколько раз у них происходил этот разговор? Влад будто заевшая пластинка повторяет одно и то же, не вникая в смысл этих слов.

В нем говорил тот обиженный подросток, чье детство буквально перечеркнул родной брат. В нем говорила улица, воспитавшая и «научившая» различать только черное и белое. А Владлен в нем молчал.

— Скажи, ты любишь меня так же, как любишь детей? Ты любишь меня так же, как кофе ранним утром? Или может быть так же, как десять лет назад? А может так же, как свою машину и работу?

Мужчина снимает очки и трет переносицу, будто у него от напряжения разболелись глаза. Но на самом деле он думает. Думает долго и мучительно, переступая через себя, скручивая себя в тугой узел. Вот уже десять лет, как он думает. Так непросто отказаться от собственных суждений, разрушить стену, разделяющую сознание и подсознание. Розовые очки бьются стеклами вовнутрь — это все знают. Но не всем известно, что порой нужно размахнуться и впечатать кулак в собственную морду, да так, чтоб мозги на место встали.

— Десять лет, Влад. Подумай. Вы мучаете друг друга десять лет.

— Хорошо, хорошо! — раздраженно выдыхает мужчина, вскидывая руки. — Я поговорю с ним. Вечером.

— Обещаешь? — Юля мягко улыбается, чувствуя пальцы на своей щеке. Буря миновала. Корабль выстоял.

***

Когда нервы на пределе, а градус напряжения давно переваливает за точку кипения, случается такое, что тело трясет непроизвольная дрожь.

Я сижу в комнате, выделенной мне, и смотрю в окно на играющего во дворе Макса. Он строит ледяную крепость, причем укреплением в сторону леса, а не в сторону дома. Будто защищаться будет вся семья от невидимых врагов, пришедших из безмолвной чащи.

Юлька звала обедать, но я не могу переступить через себя и выйти в столовую, смотреть ей в глаза, смотреть в глаза моему помешательству.

Помешательство. Хах. Иначе и не назовешь.

Таблетки стоило выпить еще утром, но, думаю, после них я был бы еще тем овощем.

В комнате стало заметно жарче. Наверное, кто-то включил обогрев верхнего этажа на все двадцать пять. Дома у меня всегда холодно, вот я и не привык.

Я сижу в кресле возле окна и все наблюдаю за падающими снежинками. Время идет. Я слышу, как смеется Макс, как Юля просит его надеть шапку. Они такие живые, а ведь они даже не понимают своего счастья. Как это просто и как это сложно — радоваться жизни.

Как жаль, что я родился бракованным.

Закат медленно раскрашивает тюль вечерними красками. Из-за снегопада не видно солнца, но я вижу, как стремительно темнеет на улице и у меня в комнате.

Голоса внизу затихают, и я прикрываю глаза. Очень глупо сидеть весь день в комнате, но как быть веселым, зная, что тот, кого ты любишь, хочет твоей смерти?

Скрипнула дверь, но я не хочу открывать глаза.

— Юль, я не буду обедать, — бормочу, отворачиваясь.

— Она мне так и сказала, — голос брата разрезает тишину, будто художник неудавшееся полотно.

Я поворачиваюсь к нему всем корпусом, ожидая, пока Владлен закроет дверь и сообщит что-то важное.

— Я… кхм… — он садится на край моей кровати, сцепив руки в замок перед собой. — Не хочу таить. Меня попросила с тобой поговорить Юля.

Он снимает очки и надевает их на голову, таким привычным будничным движением, будто отец, который пришел проверять дневник у ребенка.

— И что же ты хочешь сказать? Какой я мудак? — пытаюсь выдавить из себя хоть каплю злости, но пока что у меня прекрасно получается только ныть. Сука, как же я себя ненавижу. Я знал, на что шел, так чего теперь скулить, как побитая собака?

Откидываю голову назад, прокручиваюсь на кресле, пока не окажусь лицом к лицу. Смотрю на каштановые кудри и очки на его голове, запутавшиеся в волосах, смотрю на усталый взгляд и совсем не праздничный наряд. Он не хочет быть здесь, в этой комнате. Хочу ли я, чтоб он здесь был?

— Верни мне брата, который хуй клал на всех, занимая три парковочных места на стоянке, оставляя машину поперек, на которую у него даже не было прав, — слабая улыбка едва касается его губ, а я уже повержен. Повержен настолько, что мозг отсоединяется от языка, и я говорю самую глупую вещь, которую только мог сказать в этот момент. Чувствую, как своими руками сжигаю хлипкий мостик между нами и с ужасом понимаю, что не могу заткнуть себе пасть.

— Его больше нет. Ты его убил.

Владлен меняется в лице, и я вижу в его взгляде только ненависть. И меня захлестывает волна мазохистского наслаждения. Да, теперь всё на своих местах.

— Когда я при ментах, при отце и матери, при всех моих дворовых корешах в той камере сказал, что я люблю тебя. А ты врезал мне и обозвал пидорасом. Знаешь, что было потом…

Мой голос обрывается, да и как тут не заткнуться, ведь я и так уже сказал так много, что мне теперь за всю жизнь не отмыться. Он догадывался. Наверное, не хотел верить, но догадывался.

— Они смотрели на меня вот так, как ты сейчас смотришь…

Нет, всё-таки стоило выпить таблетки.

— Заткнись, — едва слышно шипит Владлен, а я только ухмыляюсь. Пусть попробует закрыть мне рот.

— А потом…

— Замолчи, серьезно, я не шучу!

Вижу, как Влад сжимает руки в кулаки. Его взгляд просверливает во мне дыру, а я только откидываю голову назад и улыбаюсь на все тридцать два.

— Они пинали меня ногами в живот, пока я выплевывал свои легкие, и били даже после отключки. А ментам было похер на мои крики и просьбы о помощи. Я же пидорас. Не жалко.

Все. Баста. Достаточно пиздостраданий.

Встаю на ноги, едва ли чувствуя твердую почву. Мне кажется, что я пытаюсь удержать равновесие на палубе во время сильного шторма.

— Я вызвал такси. Не хочу портить вам отдых.

— Кайя…

Я беру с полки пустой рюкзак и выхожу из комнаты. Это самый глупый побег, ведь поздно драпать, когда акулы ноги доедают, но останься я здесь, и кто знает, что будет? Я просто не готов к тому, что меня ждет. Моральное разложение — это нечто постыдное, а неприличия нет там, где нет чужих глаз.

Если Юля хочет, чтоб мы «подружились» с Владленом, ей стоит…

Сжимаю кулаки с такой силой, что ногти впиваются в ладонь. Физическая боль отрезвляет, и мне хочется для закрепления эффекта еще и по морде себе врезать. Юля ни в чем не виновата. Ни в чем.

Я повторяю себе это каждый день, и каждый день пытаюсь в это поверить. Какой же я блядский мудак, честное слово!

Уже выйдя за ворота, вспоминаю, что забыл куртку в коридоре, и все тело пронзает холод, а ветер бросает снег за шиворот тонкой рубашки, но на самом деле — это ерунда.

Таксист смотрит на меня подозрительно. Еще бы! Я бы и сам не доверял мужику с таким выражением лица, как у меня.

Машина несется по обледенелой трассе, а я только и могу мечтать, чтоб она слетела в кювет. Раньше я думал, что, когда не боишься умереть, то и жить проще. Но жить не проще. Я бы предпочел жить, будь у меня ради чего жить.

Я бы предпочел бояться смерти.

========== 2. Shine so bright, it’s all I do ==========

— И она говорит: «Может быть, мы уже приступим к сексу, а то я залью соседей снизу…»

Присутствующие взрываются хохотом, будто стая гиен, а мне хочется засунуть пальцы в уши и порвать ногтями барабанные перепонки, чтоб только не слышать эти тупые рассказы о несуществующих поклонницах одного из моих коллег. Как там его зовут? Сергей? Стас? Степан?

Докуриваю сигарету в одну затяжку, выбрасываю ее в пепельницу и поспешно покидаю курилку, громко хлопнув дверью. Слышу, как стихают разговоры и готов поклясться, что теперь они шепотом обсуждают меня.

До конца рабочего дня целый час, а у меня не готов отчет, и менеджер поглядывает нехорошо так, и я почти уверен, что этот старый хрен уже настучал на меня шефу, но какая, нахер, разница, когда от свободы меня отделяет пятьдесят восемь минут. А от полной свободы месяц, который мне осталось доработать до отпуска.

— Авалиани! Ты отправил письмо немцам? — вместо того, чтоб подойти к моему столу, менеджер по своему обыкновению кричит мою фамилию через весь зал. Я отвечаю что-то нечленораздельное, ведь я обещал отправить письмо еще вчера. Отлично. Из-за собственной тупости, кажется, меня лишат премии. Ну и пох.

Двадцать четыре минуты. Еще немного.

Мой телефон подает признаки жизни, и я вижу, как на экране высвечивается «Ник». Никита. Чудесно. Это на самом деле хорошо, ведь если звонит он, то еще одну ночь я точно переживу.

Отворачиваюсь от взбешенного менеджера и беру трубку. По ушам ударяют басы, и я утверждаюсь в своих догадках.

Да, кстати, это удивительно, что у меня еще остались друзья. Ник необычный друг и, пожалуй, единственный.

— Ты сегодня с нами?

Я расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки и приспускаю галстук, и только потом отвечаю:

— Да. Я подъеду через пару часов. Только домой заскочу.

— Не-е, красавчик. Никаких домой. Тут тобою активно интересуется один вьюноша.

Вздыхаю и потираю пальцами висок. Знаю я этого вьюношу.

— Тот молодой мальчик, что ходил за мной хвостом на твой день рождения?

— Ты зря не даешь ему шанс. Он достаточно милый.

Понижаю голос до шепота, чтоб не смущать коллег и отвечаю, хотя в этом мало смысла, ведь Никита и так в курсе.

— Мне не нужен милый он не…

— Что? Он не твой брат? — голос Ника наполняется ядом. Этот яд сжигает мои внутренности.

— Да, он не мой брат.

Говорю это достаточно громко и выключаю телефон. Швыряю ни в чем не повинную технику на стол, и мне хочется удавиться прямо на этом самом чертовом галстуке, что передавливает шею. Мне кажется, что передавливает.

В пекло! Трахну этого «вьюношу», чтоб отстал наконец-то!

Семнадцать минут.

Всё, к черту всё!

Сгребаю со стола телефон и кошелек, выключаю комп и направляюсь к выходу, пользуясь моментом, пока менеджер не смотрит. Если мне суждено получить выговор, то пусть так оно и будет! Лишат премии? Похер. Мне все равно не на что тратить деньги с тех пор, как я закодировался.

В метро уже привычная давка, а под дверями клуба столько людей, что яблоку негде упасть. Все-таки мне повезло, что Ник мой друг и VIP-клиент. Не то меня бы вряд ли пропустили в этой белой рубашечке. Закатываю рукава до локтей и, возможно, смотрюсь стильно, если бы мне не было так похер.

Барная стойка встречает меня неоновыми огоньками и яркими бутылками с огненной жидкостью внутри. Ох, я бы поразвлекся здесь пару лет назад. Спустил бы все деньги на коктейли, но сейчас могу позволить себе только что-то безалкогольное.

Ник ударяет меня по спине и, понижая голос, так, чтоб слышал только я, советует улыбнуться, не то вьюноша по имени Алек сбежит от меня. А я бы и рад был, чтоб этот самый Алек сбежал, потому что он слишком юн и романтичен, а я слишком угрюм и сломлен.

Музыка гремит где-то далеко, но не здесь. Здесь, среди длинноногих красоток с пышными бюстами и милыми мордочками, здесь, среди подкачанных парней со стильными стрижками, я чувствую себя на удивление привычно и спокойно. Ведь никому нет дела до меня.

Присаживаюсь рядом с Алеком и криво улыбаюсь ему, хотя честно стараюсь сделать это искренне.

— Сколько тебе лет? — задаю вопрос напрямую и получаю от него ухмылку и наполненный ехидством ответ:

— Если ты хочешь узнать, можешь ли ты меня трахнуть, то — да. Мне двадцать один.

Киваю себе и закуриваю, даже не пытаясь показать заинтересованность в разговоре, что ведет Никита со своими друзьями.

— И что же ты хочешь, Алек? — потираю щетину, почти уверенный, что сексом я на эту ночь обеспечен.

— Если честно, я просто тебя хочу, — мальчишка ухмыляется в очередной раз и мне кажется, что эта игра начинает мне нравиться. — Но как только мы переспим, я потеряю к тебе интерес, поэтому оттягивай этот момент, если хочешь и дальше наслаждаться моим обществом.

Я охуеваю от такой заявы. А вьюноша-то с зубками оказался!

— Такое самомнение — это уже болезнь, — прикрываю глаза, смакуя момент, когда жизнь наполняет тело. О, как редко бывает, что я чего-то хочу.

— Ну, так не на помойке же себя нашел! — Алек смеется, а я наконец-то улыбаюсь. Ладно, Ник не такое-то и говно. Неплохого мальчика мне подогнал.

— И что… к тебе или ко мне? — задаю вопрос с налетом юмора, но парень вдруг становится серьезным.

— Ко мне. Я не люблю собирать утром в спешке свои манатки.

***

Руки прикипели к деревянным прутьям у изголовья кровати. Где-то на заднем плане ведущая новостного телеканала вещает об очередной автокатастрофе, в которой обошлось без жертв, а я не могу собрать себя в единое целое, будто это я пострадал в ДТП, а не получил то, чего хотел. Злоба. Черная злоба запаяна в герметичный пакет, что вот-вот прорвется. У этой злобы тяжелый открытый перелом. Кость разлетелась в щепки, впилась в нежную плоть…

— Я же говорил, что тебе не стоило артачиться и позволить мне…

— Нет, — отрезаю я, открывая глаза. Белый потолок надвигается ближе, прислушиваясь. Стены сжимаются, желая обнять и утешить, погладить по голове оклеенными обоями руками, мягко улыбнуться картиной…

От боли остались лишь отголоски. Легкое жжение, покалывание. Руки, сжимающие резное изголовье, и то больше болят. Хочется в душ. Хочется выпить воды или чего покрепче. Хочется…

— Нет, — уже мягче повторяю я. — Все хорошо.

Кровать скрипит под весом его тела, я чувствую на себе испытывающий взгляд и понимаю, что он хочет получить развернутый ответ, но я просто не могу выдавить из себя хоть слово.

В ванной кое-как привожу себя в порядок, с ненавистью разглядывая небритую физиономию и совершенно бандитский оскал. Хочется отхерачить себя подобно Тайлеру Дёрдену, жаль только, ванна девственно чиста. Не пачкать же белый кафель своей грязной кровью.

Боль не волнует меня совершенно. Больно — это когда ты откусываешь своими же зубами кусочек собственной щеки из-за удара в челюсть. Больно от разъяренной бабы получить по яйцам. Больно, когда тебе ломают пальцы тяжелым ботинком. А вот трахаться в жопу, блять, не больно.

Я на пределе. Я просто хочу выйти в окно. Жаль, что квартира у этого ты-никто-а-я-король находится на пятнадцатом этаже, и я не могу позволять себе такие шалости регулярно.

Меня уже заждались.

Алек при параде и готов к труду и обороне, а мне бы упасть мордой в подушку и умереть.

Он такой весь с иголочки, в идеально выглаженной рубашке, в брюках от Giorgio Armani за штуку баксов. Стоит, застегивает запонки с таким лицом, будто прямо сейчас на первую обложку журнала фоткается. И не скажешь, что двадцать один. Слишком нахальный и самоуверенный оскал.

— Ты какой-то бледный, — говорит он, вскинув глаза на мгновение.

Я не отвечаю. Что ответить? «Хэй, парень, да все пучком!» или «Не твое дело, съебись» или «Я, кажется, в очередной раз совершил непоправимую ошибку. Может, забудем все, ок?»

Пока я отметаю версию за версией, Алек уже решает, что разговаривать с ним я не хочу, и отправляется копошиться на кухню. Никакой домовитости или аккуратности, никаких блинчиков с кленовым сиропом. Засунуть капсулу в кофемашину и нажать кнопку…

Я мельком глянул на валяющуюся в углу футболку и решаю все-таки надеть ее. Штаны… когда я успел их натянуть? Они далеко не фирменные. Кажется, я купил их в ближайшем к дому секонд-хенде.

Провожу ладонью по волосам и невольно касаюсь пальцами шрама на виске — след недавней стычки в подворотне. Поднимаю с пола пачку сигарет и пялюсь в ее пустое нутро. В таком положении Алек и застает меня. Наверное, мой отсутствующий взгляд говорит о многом.

— Ты выходил курить вечером пять раз. Весь балкон провонялся сигаретами, — напоминает он, всовывая мне в руки чашку ароматного кофе.

— Так вот почему пачка пустая.

— Вообще ничего не помнишь? — с налетом заинтересованности спрашивает он, зачесывая пальцами волосы назад. Я провожаю его руку взглядом, заворожено отмечая, как светлые пряди проходят сквозь по-девчачьи тонкие пальцы.

— Совершенно ничего не помню. Забей.

Алек едва заметно приподнимает правый уголок своих бледных, будто бескровных губ, и где-то в глубине сознания я нажимаю кнопку «сохранить».

Он красив. Не настолько, чтоб сходить с ума, но достаточно для того, чтоб хотеть его. А еще он богат. И остроумен.

Пожалуй, последнее мне и нравится в нем.

Которая эта ночь? Десятая? Пятнадцатая?

С ним я могу не думать о Владлене, о родителях, о своем прошлом. С ним мой мозг отключается.

Усмехаюсь и делаю глоток обжигающего кофе, чувствуя, как вспыхивает болью язык.

— Что? — Алек откидывает со лба челку, а я издевательски тяну:

— Вью-юноша.

Он приподнимает бровь, и я понимаю, почему он так удивлен. Кто-кто, а он явно дьявол во плоти, а не милый мальчик.

— Так мне тебя представил Никита. Я думал, что ты какой-то малолетний слюнтяй-романтик, что повелся на угрюмого молчуна и бывшего алкаша.

Алек только пожимает плечами.

— Я не романтик, но на бывшего алкаша действительно повелся.

— Разочарован?

— Еще бы!

Он подходит ближе и смотрит в глаза своим пронзительным, будто сканирующим взглядом. Иногда меня эти немигающие глаза пугают.

— Я думал грубо трахнуть тебя, чтоб ты отстал, — признаюсь ему, делая очередной глоток обжигающе горячего кофе и убираю чашку на столик, боясь разлить его на белоснежную рубашку Алека, так как уже чувствую его руки на своей груди.

— А в итоге вьюноша трахнул тебя. Какая ирония судьбы…

— Да ирония, ведь это именно то, что мне нужно…

…Спустя пару минут переступаю порог его дома и выдыхаю громко и смиренно. Мои таблетки перестали действовать. Думаю, нужно увеличить дозу, но врач что-то там говорил о последствиях. Они сильные. Явно сильнее меня. А сегодня мне понадобится вся сила, которую я могу себе позволить использовать.

Заскочить домой, чтобы побриться и переодеться во что-нибудь поприличнее мятой и не совсем свежей футболки. Может быть рубашка?

Вопрос скорее состоит в том, чего от меня ждут. Костюма? Фрака? В семнадцать я бы пришел в самом неопрятном и наименее подходящем наряде, какой только смог бы найти, но, как там говорит отец? Я несу ответственность за честь семьи?

Прикуриваю и минут пять стою посреди улицы, разглядывая блюющего в кустах бомжа. А ведь я был почти таким же, когда в последний раз вышел из колонии. Тоже слонялся по улицам, воровал, бухал, как черт…

Нужно идти. Родители и так не рады меня видеть, но мы с братом наследники его фирмы и должны присутствовать на некоторых официальных встречах. Наследники… хах. Наследник всего один — мой брат. Я не смогу удержать в руках фирму, даже если очень захочу.

Мля. Все-таки таблетки лучше выпить сейчас. Но разве их можно пить на голодный желудок? Похер, в принципе. Главное не наблевать в миску с греческим салатом, если вдруг таблетки полезут обратно.

Сильные антидепрессанты перестали помогать мне уже давно. Очень сильные только сейчас.

***

Нож в правой руке, вилка в левой. Доведенные до автоматизма движения, формальные улыбки, попытки не обращать внимание на неодобрительные взгляды отца и жалостливые взгляды матери. Мне хочется провалиться сквозь землю от стыда. Один только брат не смотрит на меня, и это правильно. Единственное правильное решение. Я для него не пустое место, нет. Пустые места остаются без внимания, а он же игнорирует специально, всеми силами заставляет себя не смотреть.

Да, будь мне семнадцать, я бы специально заговаривал с ним. Специально вынуждал его отвечать. Первый зам отца не затыкается и вещает что-то о политике, хотя тема эта должна быть закрыта на семь замков, запечатана, зарыта в землю, ведь ей не место в приличном обществе.

Смотрю на свои руки. Нож в правой, вилка в левой. Локти прижаты к бокам, спина ровная. Как тупо. Я делаю на автомате действия, которые мне не свойственны. Куда проще сжимать рукой чей-то член, и засовывать в рот его, а не форель в сливочном соусе.

Чувствую непреодолимое желание рассмеяться, но это лишь отсутствие эффекта от таблеток. Я жалок.

— Несомненно, он не должен был выносить этот вопрос на обсуждение…

— Как вам результаты голосования?..

— Пожалуй, они обратятся в арбитражный суд…

Все эти фразы проходят мимо. Я отвечаю заместителю отца на автомате и осознаю, что не имею никакого собственного мнения по поводу политики. Просто говорю то, что он хочет услышать, чтоб этот надушенный и важный человек самодовольно ухмыльнулся, найдя во мне единомышленника. Боже, неужели он не замечает фальши? Неужели не видит, что нельзя верить ни единому моему слову?

После ужина я предельно вежливо прошу меня извинить и, ссылаясь на важные дела, ухожу, не дождавшись десерта. Брат пожимает мне руку неохотно, смиренно, под чутким взглядом отца. Да, папа, сегодня я вел себя, как хороший мальчик. Настолько хороший, что ты даже можешь вернуть мое имя в завещание.

— Было приятно с вами пообщаться, надеюсь, еще увидимся. Поболтаем ожизни, хотя, я думаю, вам молодым не очень-то интересно с нами, стариками, — Николай Степанович или Степан Николаевич пожимает мою руку и его глаза бегают, будто у крыски. Он мне неприятен, но я сдержанно улыбаюсь на кривую шутку.

Мы еще минуту обмениваемся любезностями, и я наконец-то свободен. Дверь за моей спиной закрывается, и я чувствую, будто на шее наконец-то развязалась удавка. Почти на ощупь двигаюсь к калитке и, только оказавшись вне зоны досягаемости, позволяю себе достать из кармана пузырек с таблетками и закинуться сразу двумя. Может быть, хоть сегодня я смогу уснуть?

***

Дверь в мою квартиру распахивается с такой силой, что я едва не роняю чашку свежезаваренного кофе.

Алек в своих белоснежных кедах и джинсах с дырками на коленях выглядит необычайно гармонично. Так ему больше идет. Пафосный мальчик-мажор, коим он и является.

Ухмыляюсь, делая глоток кофе, не обращая внимание на боль в обожженном языке, и почему-то думаю о брате. А ведь когда Владлену было двадцать, он тоже одевался в подобном стиле. Это сейчас он семейный человек, а раньше…

— Ты никогда не запираешь на замок? — Алек осматривается, даже не думая закрыть за собой дверь на лестничную клетку. Мне похуй, даже если она будет нараспашку весь день.

— У меня нечего брать.

Это только отчасти правда. Брать есть что, но какая разница, есть оно или нет? Всё это барахло имело бы ценность, будь у меня тот, с кем я мог бы и хотел делить быт, к кому хотел возвращаться после работы, кто был бы благодарен мне за то, что я есть. Звучит достаточно эгоистично, или добавить что-то еще?

Алек смотрит выжидающе, поигрывая ключами от машины, а я делаю максимально равнодушное выражение лица. Он не выдерживает первый.

— Может быть, ты начнешь собираться?

Я только приподнимаю бровь и ухмыляюсь. Уверен, получается жуткая улыбочка.

— Куда?

Алек злится, и это забавляет. Милый мальчик, но все-таки…

— Ты обещал, что будешь сегодня в клубе. Никита празднует день рождения, ждёт только нас, и там будет…

— Мой брат, — я заканчиваю фразу за него. — Спасибо, я в курсе.

Мальчишка только равнодушно пожимает плечами и идет на кухню. Достает из холодильника продукты и мастерит себе бутерброд. Я молча наблюдаю за ним, допивая кофе, и, честно говоря, побаиваюсь, что он начнет задавать вопросы. А он начнет рано или поздно.

Алек обводит взглядом кухню, и его взгляд падает на пузырек с антидепрессантами. Название известное, и он не может не знать, что это и для чего. Он мальчик смышленый, сможет сложить два плюс два. Хотя вряд ли он поверит в…

— Вы не особо ладите, да?

Сканирует меня взглядом, и я чувствую себя провинившимся школьником, что оправдывается перед завучем за частые прогулы.

— Если бы я хотел обсуждать брата, я бы пошел к нему, — говорю резко и, нет, я не жалею об этом. Пусть лучше сразу поймет, что я не из тех, кто будет перетирать кости за спиной. Особенно свои кости.

— Но, тем не менее, Никита в курсе.

Ставлю чашку на стол с громким стуком. Мне даже не надо открывать рот, чтоб Алек понял, о чем я хочу спросить.

Парень поднимает обе руки в защитном жесте, не выпуская из одной надкусанного бутерброда, и тихо отвечает, не спуская с меня глаз.

— Он только сказал, что у тебя зацикленность.

Да, Алек определенно не дурак. В отличие от Ника, что своими неосторожными словами вложил в руки мальчишки последний кусочек пазла.

Зацикленность, таблетки, нежелание видеться с братом и мои предпочтения в постели. И дебил бы понял.

Но я не хочу опровергать или подтверждать теории, которые (я уверен) он уже построил в своей голове. Догадки — это наклонная плоскость, и рано или поздно по ней можно скатиться вниз.

Алек уходит спустя минуту молчания. Это глупо, но я действительно боюсь, что он заговорит с Владленом и что-то ему скажет. Что-то скажет…

Дрожащими руками выбиваю сигарету из пачки и с наслаждением вдыхаю дым затяжка за затяжкой. Спустя час я уже в шаге от того, чтоб прыгнуть в такси и помчаться в клуб. Не знаю зачем.

В голове прокручиваются разные варианты развития событий. Вот Алек подходит и спрашивает у Влада напрямую, а тот дает ему в табло, даже не дослушав. Вот Алек напрямую спрашивает у Никиты. Вот Алек ничего не спрашивает, а сам рассказывает кому-нибудь.

Не знаю, что там может происходить, но одно я знаю точно. Если Владлен даже просто допустит мысль, что я мог кому-нибудь рассказать свою позорную тайну, он вычеркнет меня из жизни, как сделал это десять лет назад. Но только с той огромной разницей, что второго шанса реабилитироваться мне не будет дано.

В прошлый раз, когда я вышел из детской колонии, мне едва ли исполнилось восемнадцать. Я пил как проклятый, бил ебла в барах и снова попадал за хулиганство. Я жил, как бомжара и рыдал по ночам, как девка, на чужих диванах подставляя задницу первому встречному. Я был отбросом. Я был сучкой этого города. Все ради того, чтоб вытравить из себя противоестественные, никому не нужные, гадкие чувства.

Судорожно выдыхаю и тушу сигареты об руку. Слезы брызгают из глаз от безысходности и боли. Это чертовски больно.

И тогда я услышал, что у Владлена родился сын. Я приполз к нему на коленях, умоляя позволить видеться с малышом. Не знаю, почему для меня это было так важно. Ребенок… боже, как будто я когда-то мечтал о детях!

Он смотрел на меня сверху вниз, стоя на пороге своего дома, а я ползал перед ним на коленях. Пьяный, жалкий…

Брат присел на корточки и сказал тихо, но четко, голосом, не терпящим возражения:

«Ты бросишь пить и пойдешь лечиться».

Что он видел перед собой? Алкаша, уголовника, дебошира, шлюху, бомжа. Что видел я? Отца, мужа, сына — одним словом мужчину.

Как я мог мечтать, что он когда-нибудь улыбнется мне? Наивный чукотский парень.

***

Брат смотрит на меня с презрением. Он всегда так смотрит, когда ему приходится прибегнуть к моей помощи. Юлька позвонила вечером и попросила посидеть с Максом, потому что больше некому. Недолго, всего пару часов, но и это было для меня за счастье. С мелким меня редко оставляли одного.

Время пролетело столь стремительно, что я даже не успел привыкнуть к его обществу. Вот Макс достает свою коллекцию машинок, а вот уже и пора прощаться.

— Владлен, я… — мне хочется сказать хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь, чтоб задержаться еще ненадолго. Понимаю, как сейчас выгляжу. Небритый, невыспавшийся, наверняка, с темными, нездоровыми кругами под глазами. Зрелище не для слабонервных, определенно.

Брат смотрит, придерживая дверь. Уверен, он мечтает, чтоб я ушел.

Сказать мне действительно нечего, и я выдавливаю из себя самую жалкую из всех возможных улыбок и ухожу.

Хочется подбухнуть, забив на кодировку, хочется вернуться к наркоте. Хотя почему это происходит, мне не понятно. Я же пью таблетки, да и ничего такого особенного в этот день не произошло. Меня и раньше просили посидеть с мелким, а отношение Владлена ко мне так и вовсе не меняется со временем. Все на своих местах. И я на своем месте.

Моя квартира выглядит еще более убогой, когда я возвращаюсь в нее после того, как побывал гостем в доме брата. Они с Юлей чистюли, аккуратисты, педанты. У них всё разложено по полочкам. Они — лучшие люди, которых я знал.

Иду почти наощупь, в комнатах так темно, что можно выколоть себе глаза, все равно ничего не изменится. Никогда ничего не меняется, даже если очень хочется. Никаких криков, никаких истерик мои стены не видели. Правда, видели тихую попытку суицида, а так больше ничего примечательного. В памяти только кровавое пятно на ковре, да порванные обои. Наверное, это была наивная попытка привлечь внимание брата. Самая глупая попытка в моей жизни. Просто нужно было резать глубже, сильнее давить на лезвие… Я, наверное, смирился с положением вещей.

— Может быть, ты будешь закрывать дверь хотя бы когда уходишь из квартиры?

Мальчишка сидит на диване, закинув ноги в белоснежных кедах на пыльный журнальный столик.

— Может быть.

Сую руки в карманы, и отчего-то мне становится стыдно. Этот милый мальчик весь такой чистенький, весь такой беленький, что может ненароком испачкаться об засаленную обшивку дивана.

Достаю с верхней полки пачку сигарет и закуриваю, не удосужившись открыть окно. Идти до балкона далеко, да и слишком большой соблазн поскользнуться и ёбнуться вниз.

Выдыхаю дым в серый потолок и наконец-то спрашиваю у своего гостя, не хочет ли он чего.

— Ты выглядишь хуже, чем обычно, — бурчит он вместо ответа и хмурится. Замечаю в его руках пузырек с моими таблетками. Хреново. — Давно ты на барбитуратах?

Пожимаю плечами, пожевывая зубами фильтр. Давно ли? Охереть, как давно.

— Я удивлен, что ты еще не сдох. У них бешеные побочные эффекты и нужно четко соблюдать дозировку, и вообще многие из них запрещены, и…

Я не слушаю весь этот бред. Иду на кухню и возвращаюсь только, когда он затыкается. Я, правда, не знаю, что делать дальше. Объяснить ему все? Послать его нахер? Соврать?

— Послушай, что бы ни произошло в прошлом, оно в прошлом…

Закатываю глаза. Боже, сколько людей пытались меня лечить. Все заканчивается одинаково.

Слушаю, киваю, вернее, киваю, но не слушаю. Зачем? Что этот мальчик, возомнивший себя всезнайкой, уверенный, что сможет наставить меня на путь истинный, скажет нового?

— Твой брат…

Слово срабатывает, как триггер, и я весь обращаюсь вслух.

— Проблема в нем?

Я смотрю на Алека непозволительно долго. Настолько, что он все понимает, но я не могу отвести взгляд. Глаза вспыхивают ликованием, голова сама собой дергается вверх, и он раскрывает рот от удивления. Нет, не от шока. От удивления. До него еще не дошло.

Пепел падает на ладонь, но я не обращаю внимание. Может быть, хоть боль приведет мысли в порядок? А Алек вдруг выдыхает с такой силой, будто ему под дых ударили. Он не верит, но уже наверняка знает.

— Да ладно?! Правда что ли?

Да, он никогда не был дураком. Слишком умный для своего возраста. Явно умнее меня.

— Зацикленность… — проговаривает про себя, и вот уже последний кусочек пазла на своем месте.

Мне не хочется проваливаться сквозь землю или что-то еще. Алек вдруг вскакивает на ноги и хватает меня за руку, переворачивая запястье. Я не сопротивляюсь. Рассматривает кривой шрам и вдруг спрашивает тихо и как-то пришибленно:

— А он знает?

Я снова лишь пожимаю плечами и натягиваю рукава сильнее. Здесь уж правда я понятия не имею, знает он или нет. Нашла меня соседка и вызвонила Юльке. Очнулся в больнице, и до самой выписки ко мне лишь единожды пришла мама. Повздыхала, поохала и упорхнула, подальше от своего бестолкового сыночка.

Соответствующую запись в карточке сделали, психиатра уведомили и домой отпустили.

— Он никогда не будет с тобой.

Алек говорит это тихо, пытается придать голосу равнодушные нотки, но я слышу жалость.

— Охуеть ты новость сообщил! — зло и нервно закуриваю вторую сигарету, пытаясь успокоить колотящееся в груди сердце.

— Это называется любовной аддикцией. Это надо лечить.

— У тебя степень научная по психологии? — не пытаюсь скрыть раздражение в голосе. Зачем, ведь он и так понимает, что меня мало интересует его мнение по поводу моей тупости.

Алек вздыхает, поднимая глаза к равнодушному потолку, и объясняет, как маленькому:

— Я не враг тебе, Кайя! Разуй глаза! Посмотри, на кого ты стал похож!

Этот разговор надо заканчивать. Я не хочу, чтоб он читал мне нотации.

— Мы едем в клуб, — заявляет тоном, не терпящим возражений, а я и не хочу возражать. Мне плевать на то, в чем я, поэтому, затолкав в карман пачку сигарет, выхожу следом за Алеком из квартиры и под его пристальным взглядом закрываю дверь на замок.

Никита уже на месте, хотя я не знаю, когда он бывает не на месте. На часах время движется к полуночи, и я добираться домой буду пешком, так как, придурок такой, забыл взять деньги на такси — хватит только на метро или на пачку сигарет, но учитывая, что метро закрывается через пару минут…

Закуриваю, едва приземляя задницу на сиденье рядом с Ником, а Алек растекается рядом, отпивая от своего бокала какой-то дряни. Придурок, за рулем ведь…

— Может быть, расскажешь, почему пропустил мой день рождения? — Никита говорит беззлобно, но вот у меня злости хоть отбавляй. Это же надо — спиздануть такое при Алеке! Зацикленность, видите ли!

— Не хотел приходить. Что-то еще? — смотрю на него, не отрывая взгляда, радуясь, что играет не самая ядреная композиция, и мне не нужно кричать.

Помимо нас троих я замечаю еще парочку парней — постоянных друзей Ника и кучку девчонок из Ян, Насть, Альбин, Марин, Карин или как их там зовут. Блондинистые и веселенькие — как раз по вкусу хозяина вечеринки.

— Откровенно, — Никита смеется, и я вижу, что зрачки его расширены, а на щеке виднеются крошки небезызвестного порошка. — Тобой кое-кто активно интересуется. Если тебе поднадоел член милого вьюноши, могу предложить кое-что близкое тебе. Но не надейся, что это надолго.

Приподнимаю бровь и, закусив сигарету зубами, лезу в карман за телефоном.

— Диктуй номер…

Никита смеется, поглядывая на меня то ли неодобрительно, то ли равнодушно и наклоняясь к самому уху, произносит:

— Он сам тебе позвонит. Хотя, может быть, и не позвонит. Придет без звонка…

Его рука ложится на мое колено, с силой сжимая, а я хочу дать ему в морду. Просто издевается.

— Тебе же нравится, когда к тебе без звонка приходят, не так ли? Особенно через черный вход.

— Да пошел ты, — шиплю в ответ, сбрасывая его руку и отодвигаясь подальше. Понятия не имею, зачем он ищет мне мальчиков.

Никита теряет ко мне интерес, переключаясь на пышногрудую девицу в обтягивающем платье, а я предпочитаю пересесть на другое кресло. Здесь все нередко перетекает в секс, а это меня мало интересует.

========== 3. I wish I could live without you ==========

Всё тело трясет от боли и удовольствия. Я знаю, что нужно прекращать, потому что третий раз за ночь с таким елдаком, как у этого Амирана — хреновая идея. Очень хреновая. Но мои руки привязаны к спинке, а во рту край одеяла, в который я так яростно вгрызался вот уже сколько времени, что он стал весь мокрый от слюны и слез.

Мне реально херово, но я не могу остановить это безумие. Амиран брал меня словно дикое животное, словно в нем никогда не иссякают силы и желание, а я плавал на волнах кайфа, чувствуя себя живым.

Боль обжигает легкие каждым вздохом. Обо всем остальном теле можно и не говорить. Слезы заливают лицо, впитываясь в подушку, а мне хочется прекратить и одновременно с тем продолжать.

Мозг перестал работать еще где-то посередине второго акта. Я видел только его широкую грудь, покрытую жёстким, чёрным волосом, и в тусклом свете моей мрачной комнаты мне казалось, что меня ебет чертов медведь гризли. А потом он просто перевернул меня на живот и дал отдохнуть несколько минут. Кажется, я даже успел задремать. А проснулся от того, что он вылил на распухшую и покрасневшую дырку полтюбика смазки и всадил свой член без предупреждения. И вот теперь я жду, когда это кончится. Будет ли четвертый раз или он уйдет? Я вообще успел назвать свое имя или только его выслушал?..

Бамс!

Я резко вскидываю голову, охуевая от внезапно ожившей иллюзии, и слышу рычание позади себя.

Я закрываю глаза и не могу сдержать крик. Волосатые и мощные бедра впечатываются в мою задницу с такой силой, будто он планирует сломать мне хребет, а член проникает так глубоко, что я уверен — на животе выступает бугорок. Где-то в районе пупка. Пальцы сжимают мою талию, и я всерьез опасаюсь, как бы он не повредил мне чего…

— Сука! — голос, такой родной и знакомый с рождения голос вдруг врывается в мое сознание, и я понимаю, что это не фантазия.

Боль все еще оглушительна, когда член Амирана выскальзывает из моей растраханной задницы, из которой наверняка беспрепятственно вытекает сперма. Я хочу прикрыться, натянуть на себя одеяло, вытереть слезы и слюни с лица, прикрыть задницу, спрятать синяки, но мои руки по-прежнему привязаны к перилам.

Амиран тяжело дышит и что-то говорит, но я не могу разобрать из-за сильного акцента и гула в ушах. Получаю тяжелый шлепок по ягодице и все еще не могу поверить.

Не могу поверить, что Владлен развязывает мои руки. Что Владлен позволяет Амирану уйти на балкон курить. Что Владлен почти силой вытаскивает у меня изо рта край пододеяльника и, укрыв простынёй, ведет на кухню. Я все еще не могу посмотреть ему в глаза и теперь, наверное, никогда не смогу.

Мой брат видел, как меня пялит этот медведь. Мой брат видел мою задницу во всей красе. Мой брат все еще смотрит, когда я непозволительно долго умываюсь над кухонной раковиной, пытаясь привести себя в порядок.

Наконец-то закручиваю кран и приземляю свою задницу на табуретку, стараясь не морщиться. Получается хреново, особенно, когда я чувствую, как под действием силы тяжести из зияющей дырки вытекает сперма и смазка.

Но все это такие мелочи по сравнению с тем, что только что видел он. А видел он многое.

Ты шлюха, Кайя. Какая же ты блядская шлюха.

— Где ты его подцепил? — спустя минуту молчания выдает Владлен. Голос его холоден, и я понятия не имею, о чем он думает.

— Подцепить можно сифилис, а Амирана я встретил, — хочу гордо вскинуть голову, сложить руки на груди, но голос срывается на жалобный писк, а руки пытаются натянуть одеяло еще сильнее. Закутываюсь по подбородок и чувствую, как слезы катятся по щекам.

Да, такой финт даже я сам от себя не ожидал.

— Я еще раз спрашиваю, где ты его подцепил?! — Владлен в бешенстве. Он меряет шагами кухню, даже не замечая, что задел рукой чашку, и она с громким звоном разбилась. Ручка отлетела в одну сторону, несколько осколков в другую…

Молчу, не желая выдавать Никиту. Владлен дружил с Никитой с самого детства. Зачем из-за такой мелочи вносить разлад в их отношения?

Сильный удар обрушивается на щеку, и я прихожу в себя. Хватаюсь рукой за лицо и получаю еще один — по другой щеке. Боль вспыхивает адским цветком, но мне похер.

— Отвечай мне!

— Ты мне не папочка! Не лезь в мою жизнь! — кричу, потому что сил держать это в себе, больше нет. — Мне нельзя быть с тобой и нельзя быть с кем-то еще! Насколько я должен быть одинок, чтоб тебя это устроило?!

Вскакиваю на ноги, в последний момент подхватывая одеяло, но оно все равно спадает до бедер.

Брат осматривает мое худое, покрытое синяками и засохшей спермой, тело и морщится, отворачивается, замечая белесые подтеки на бедрах.

— Тебя дерут, как шлюху, — голос Владлена едва слышен. Он настолько бледный, что я мог бы с уверенностью сказать — он напуган.

— Да, я стал шлюхой. Да, я позволяю делать с собой все, что пожелают. Да, однажды я выйду в окно. Но все эти «да» касаются только меня и никого более.

Слышу, как хлопает входная дверь — значит, Амиран ушел. Отлично, не придется перед ним объясняться. Он вообще говорит по-русски?..

Владлен берет мои сигареты и закуривает. Одну, вторую… Мы молчим все это время, потому что говорить не о чем. За столько лет у нас практически не было тем для разговора. Что ж, теперь одна появилась.

— Я хотел спрятать у тебя на время подарок для Макса на день рождения и попросить тебя забрать его со школы в следующий вторник, но теперь боюсь, ты не в состоянии.

— Нет, я могу, во сколько над…

— Нет, ты не в состоянии, — голос Владлена звучит набатом в моих ушах. Я понимаю, что это значит.

— Ты запрещаешь мне?..

Он не дает мне договорить. Хватает за горло, заставляя смотреть себе в глаза. А я не могу. Опускаю веки, ожидая удара, но его не следует.

— А ты бы позволил?

Выдыхаю резко, будто меня под дых ударили. Страх, что я больше никогда не увижу этого маленького светлого мальчика и его крохотную сестренку, как не странно, придает мне уверенности.

Я цепляюсь пальцами за его руки, и одеяло падает на пол, обнажая мое тело.

Владлен хочет отстраниться, но я только сильнее сжимаю хватку.

— Пожалуйста, Владлен! Прошу, не забирай у меня племянников! Хочешь, я больше никогда ни с кем не буду трахаться? Хочешь, я… блять, да что угодно! Что попросишь!

Брат качает головой, и мне кажется, что земля уходит из-под ног.

— Прошу тебя… — шепчу на грани слышимости, все ближе и ближе двигаясь к нему. Обнимаю, пользуясь его растерянностью, и чувствую сквозь одежду, как часто бьется его сердце. Ниже падать уже некуда. Я достиг дна, надеясь найти там приготовленную специально для меня могилу, как каждый раз входил в клетку к хищнику, надеясь остаться в ней в распотрошенном виде, с кишками наружу.

Я, голый, в синяках и подсыхающей сперме, с раскуроченной задницей и зареванным лицом, впервые за столько лет обнимал брата, боясь, что отрывать меня от него будут силой. Потому что готов поклясться просранной жизнью — обнимаю его в последний раз.

— Кайя… — голос Владлена звучит обреченно, и я понимаю его. Слишком понимаю. Мне и самому мерзко от себя. — Кайя, ты больной человек…

На всю голову больной, да. Братец, это не лечится. Я пытался.

Он так близко. Я чувствую, как его горячее дыхание шевелит мои волосы, и от этого мои собственные легкие не могут функционировать. Весь воздух будто куда-то исчез.

Владлен замирает, позволяя обнимать себя, но не обнимает в ответ. Так замирают, когда приходится держать на руке что-то живое и противное, вроде таракана или паука.

— Пожалуйста… — шепчу в очередной раз, глядя в бездонные зеленые глаза, и внезапно даже для самого себя привстаю на носочки и отчаянно прижимаюсь губами к его сухим губам. От брата пахнет сигаретным дымом и дорогой туалетной водой, которую ему наверняка подарила жена на очередную годовщину. Не делаю ничего, просто касаюсь, а он реагирует почти мгновенно, давая мне лишь секунду.

Дергается назад, как от прокаженного, и толкает меня с такой силой, что я едва ли не падаю на пол, едва ли не задеваю головой угол стола… ещё чуть-чуть, и всё было бы кончено. В последний момент успеваю инстинктивно ухватиться за столешницу.

Его глаза стремительно леденеют, а губы сжимаются в тонкую линию, и мне хочется забиться в угол, потому что злить Владлена — худшее, что я мог предпринять в этой ситуации.

— Я повторяю еще раз… — брат нависает сверху, и в его голосе звучит прямая угроза. — Что бы ты там не хотел, у меня есть жена и дети. Мне не хочется ловить «знаки внимания» от родного младшего брата. Сука, это инцест, ты понимаешь? Мало того — это гомосятина. Ты все понял?

Я дёргаюсь, как от удара и почти уверен, что готов пойти на что угодно, лишь бы он изменил свое мнение. Даже отпилить себе руку кухонным ножиком. Даже отгрызть зубами вторую.

— Я знаю… — говорю тихо, пытаясь не злить его. — Но прошу тебя, не запрещай видеться с Максом и Софией. Правда, я не смогу без них.

Владлен смотрит пристально и долго, а потом вдруг кивает и уходит.

========== 4. But you’re a part of me ==========

— Эй-эй, бляди, вы что творите! — рычу я от боли в заломанных руках. Нет, от хватки этого громилы не избавиться. Я отчаянно кручу головой, судорожно пытаясь придумать план спасения от ублюдков, преследовавших неизвестные мне цели. Истошно вопящего Макса уже затолкали в фургон и теперь туда собирались отправить меня. Юлька отбивалась в паре метров, но я видел, как легко было справляться с ней одному из нападающих. Мои руки за спиной сковали наручники, и на голову натянули что-то наподобие шарфа. Шерсть лезет в нос и рот, но разве это важно сейчас?

Я дергаюсь еще сильнее, инстинктивно пытаясь убрать тряпку с лица, но тяжелые кулаки впечатываются в спину и бок, заставляя меня затихнуть. Больно, но бывало и хуже. Меня кидают в фургон, и я падаю, ударяясь головой. В ушах звон, башка раскалывается. Возня со стороны рыдающего Макса. Слышу голос Юли, ее успокаивающие слова… Нихера это не успокаивает.

Шарф сползает с лица, и я внимательно смотрю на лица сидящих людей, пытаясь запомнить их в мельчайших деталях. Они похожи на профессионалов.

— Он нас видел, — глубокомысленно изрекает громила, что удерживал меня все это время. Фургон трогается с места, и я поворачиваю голову, кидая беглый взгляд на перевернутую машину брата. Хорошо, что мы все были пристегнуты.

Один из головорезов скалится и издевательски тянет прокуренным голосом:

— Да плевать. Начальник сказал взять девку с пацаном. А этот нам даром не нужен.

— Грязно работаем.

Я закидываю голову назад, пытаясь удобнее устроиться на полу. Чего зря возиться. Юлька плачет и вертится, пытаясь скинуть мешок с головы, и я шикаю на нее, умоляя бросить эти попытки.

— Если ты не увидишь их лиц, у тебя есть шанс остаться в живых.

— Ты с ними заодно? — в истерике кричит Юлька и заходится слезами. Я понимаю, каково ей, но сейчас не лучшее время для выяснения отношений.

— Угу, блять, заодно, — шепотом бормочу я и отворачиваюсь. Макс на удивление ведет себя тихо, но я вижу, как быстро вздымается его грудь — он в шоке, но, вроде, цел.

Пока мы едем, у меня есть время обдумать все. Мы возвращались с лагеря, и эти ублюдки нас подрезали прямо посреди пустынной трассы. Машина перевернулась, а потом…

Окон в фургоне не было, и догадаться, куда мы едем, я не мог. Они не пытались снова лишить меня зрения, а это значит лишь то, что оставлять в живых они не намерены. Наверное. Ну, так обычно в кино бывает. На деле, может быть, все будет иначе.

— Зачем мы вам? — начинаю я, пытаясь узнать хоть что-нибудь.

— Заткнись, — кричит водила. — Слишком много болтаешь.

Намек понят.

Дальше мы едем в молчании. Подъезжая к месту назначения, громила снова накидывает мне тряпку на голову, завязывая на затылке. Дышать сложно, но вполне реально.

Нас грубо вытаскивают из машины. Я чувствую стальные пальцы на своем плече и понимаю, что вырваться не получится. Нет, я осознал это давно, но конкретно сейчас до меня дошло, что, вполне возможно, это и есть мой конец.

Я шаркаю ногой по земле. Похоже на плитку.

Да где же мы, твою мать?!

Ледяной воздух пронзает до костей, вполне вероятно, что это сквозняк. Я цепляюсь за мельчайшие детали, чтобы нарисовать себе хотя бы какую-нибудь картину, но пока что результаты нулевые.

Слышу, как Юлю с Максом тоже вытаскивают из машины, затем раздается шорох шин по асфальту. Значит, водитель куда-то отгоняет машину. А, следовательно, он не хочет, чтоб она здесь мелькала…

Меня толкают в спину, и мне едва ли удается удержаться на ногах. Ребра болят, и не исключено, что в одном из них трещина.

— Вперед. Шевелитесь!

Мы движемся в неизвестность. Я стараюсь не споткнуться, но когда громила предупреждает «ступеньки» — уже поздно. Кто-то подхватывает меня под руку, спасая от поцелуя с полом, и, встряхнув, как котенка, ставит на ноги. Спасибо, блять, за заботу!

Мы входим в здание, судя по исчезнувшему ветру. Кажется, нежилое: каждый звук отзывается гулким эхом. Ведут вниз. Подвал?

С меня снимают наручники, а потом стягивают мешок. Вижу, как такие же манипуляции проводят и с Юлькой, а потом с Максом. Племянник бледный, как наволочка, и я вижу, как дрожат его губы. Он прижимается к матери, пытаясь найти спасение, но спасения нет.

В комнате из охранников только самый мощный — бритоголовый громила с кастетом в руке и балаклаве.

— Сидеть тихо и не рыпаться, — рычит он и уходит, хлопнув железной дверью. Судить по этой комнатке, где мы очутились, нельзя. В ней нет окон и никакой мебели — разве что дверной проем без двери, ведущей в помещение с сортиром по типу дырки в полу. Замечаю в углу умывальник, и первая ассоциация — школьный туалет. Может быть, мы в заброшенной школе?

Холодно…

От бетонного пола веет таким холодом, что все тело начинает колотить, как при лихорадке. На мне куртка не по сезону, но Юля одета еще менее подходяще — кожаный бомбер не грел ее совершенно.

Я стягиваю с себя куртку и укрываю их с Максом, а сам опускаю закатанные рукава фланелевой рубашки. В кармане остались сигареты, но курить при ребенке я не хотел. В фургоне нас обшмонали и забрали мобильные телефоны. Забрали все, кроме этих ебучих сигарет…

Мы сидим в молчании около часа, а потом я наконец-то вспоминаю…

— Юль, я не с ними.

Она поднимает зареванные глаза и ничего не говорит. Ничего, что дало бы мне хоть какой-нибудь знак, что она верит мне.

Дверь открывается еще спустя час. Макс спит, вздрагивая во сне, и пытается сжаться в комочек, сохраняя тепло. Он одет теплее, чем мы, но ему все равно холодно. Мне так жалко его, что я даже чувствую вину, хотя, конечно, я не виноват в том, что произошло…

Громила вваливается в комнату и бросает на пол тарелку с едва ли теплыми макаронами, слипшимися и страшными, но вполне, должно быть, съедобными. Следом летит бутылка воды и он, не говоря ни слова, уходит.

По моим внутренним ощущениям, дело движется к вечеру и, должно быть, нас уже давно хватились. Может быть, похитители уже обсудили с Владленом условия выкупа, а, может быть, и нет. Вряд ли нам что-то расскажут…

Юля будит Макса и заставляет его поесть, хотя тому явно кусок в горло не лезет. Нужно есть, чтоб жить. Нужно есть…

***

Крик Макса набатом звучит у меня в ушах. Слезы Юли злят меня сильнее, чем может злиться человек. Ярость не дает мозгу отреагировать на боль в сломанных ребрах, не дает сконцентрироваться на крови, заполнившей рот. Я слышу, как Юля за моей спиной успокаивает Макса, закрывая собой, а я уверен, что предприму все, чтобы не позволить этим ублюдкам тронуть мою семью.

Кричу, уже не соображая что, требую отвести меня к главному, и в последний раз бью в чье-то рыло, но смазано, слабо…

Меня хватают, как нашкодившего котенка, за шкирку, и я вижу в кровавом мареве щербатую улыбку прямо перед собой. Смаргиваю кровь, капающую из рассеченной брови, и только сейчас понимаю, как же, блять, болит все тело.

Макс захлебывается слезами, лепечет что-то невразумительное, и я почти уверен, что Юля сумела собрать силы в кулак и шепчет ему на ухо успокаивающие слова, качая на руках, словно младенца.

— Ну, пошли, хуле нет, — под ругательства и хохот меня куда-то тащат, а я смотреть могу только в пол. Что я скажу этому главному? Какие аргументы защитят Юлю? Макса они не тронут, но психику ему подпортят знатно…

Я захожу в помещение, больше напоминающее склад, и понимаю, что место знакомое. Настолько знакомое, что от этого становится больно…

— Кого я вижу!

Никита расплывается в самой омерзительной улыбке, которую я только мог видеть. Этот человек напротив, которого я некогда считал другом, сейчас вызывает у меня только одну эмоцию.

— Ах ты ж сука… — шепчу тихо, потому что губы, кажется, уже начали браться коркой подсыхающей крови. Прокушенный в битве язык едва ли ворочается.

— Что, не ожидал? — Никита прекращает ломать комедию и складывает руки на груди. Из-под задравшейся полы пиджака я вижу выглядывающий пистолет. — Ты так яростно сражаешься за жену своего возлюбленного братца, как я понял. Особого беспокойства ты моим ребятам не доставляешь, но… — он понижает голос, и я уже вижу в нем не клубного мальчика, прожигающего жизнь в свои тридцать пять, а опасного и расчетливого мужчину. — Но без тебя лучше, чем с тобой. Сечешь?

— Не трогай Юлю и Макса, — прошу его, засовывая ярость поглубже в задницу. Сейчас есть одна задача — спасти их. С этим жалким предателем и собственной гордостью я разберусь потом.

Мужчина вскидывает голову и картинно прикрывает глаза, выражая скуку. Позер, млять…

— Есть ли хотя бы одна причина, по которой я не должен трогать эту бабу? У меня здесь десяток голодных парней и всего одна беззащитная телка. Неужели ты не можешь сложить два плюс два в своей безмозглой башке? — Никита разводит руками, и я осматриваюсь вокруг, замечаю ощерившиеся морды головорезов. Да, такие церемониться не будут. — Только не надо пугать меня своим братом. Он меня не достанет. Пока что он даже не знает, что я — тот самый «ебанутый на всю голову ублюдок», ведь все свои шаги он обсуждает со мной, со своим лучшим другом, а когда узнает, я буду очень далеко.

— Какой тебе от этого толк? — я делаю шаг вперед, но ноги подкашиваются, и я неловко падаю, едва ли успев подставить руки, чтоб не наебнуться на сломанные ребра и не проколоть себе легкие. Меня даже не смущает хохот вокруг.

Мужчина поднимает голову и долго пристально разглядывает коробки, которыми заставлены все стеллажи. На первых порах, когда Владлен с Никитой только открывали свой бизнес, я помогал собственноручно делать эти стеллажи и убирать мусор за старыми хозяевами склада.

— Видишь ли… — он чешет подбородок, и мне становится не по себе от этого тона. Голос его задумчиво-меланхоличный, а это не к добру. — Влад прямо сейчас вместе с нашим юристом готовит документы, чтоб продать свою часть бизнеса мне. За те самые деньги, что я потребовал в качестве выкупа. А я готовлю документы, чтоб продать бизнес целиком одному хорошему человеку, который давно уже хотел слить воедино наши компании. А еще я готовлю себе новые документы гражданина другой страны. Здесь мне делать нечего.

Никита опускается на корточки в паре метров возле меня, и я наконец-то понимаю, насколько хорошо он все продумал, сукин сын!

— Так что там с причинами, по которым я не должен ее трогать? Давно хотел трахнуть жену лучшего друга. Звучит пикантно, не находишь?

— Пожалуйста… — понимаю, что это последний шанс. Или так, или никак. — Пожалуйста, можно меня… меня вместо нее?..

Никита едва заметно приподнимает бровь и ухмыляется, а смех вокруг становится просто невыносимо холодным, но затихает, стоит ему лишь взмахнуть рукой.

— Причина, по которой я должен ебать пидора, вместо бабы?

Я набираю в грудь побольше воздуха и выдаю то, о чем думал, чего боялся. То, что пришло мне в голову сразу, как только эти сволочи ворвались в нашу клетку, когда мы уже спали, и попытались вытащить Юлю, улюлюкая и смеясь над ее криками.

— Я сам удовлетворю тебя и всех желающих. Она вряд ли будет делать что-то, кроме трепыханий. Я готов подставлять зад, сосать. Делайте, что угодно, только не трогайте Юлю и Макса.

Наверное, это моя обязанность, как мужчины — защитить их. Возможно, когда-нибудь я пожалею о своем решении, но сейчас это единственный выход. Эти пьяные, голодные мрази хотят мяса, хотят зрелищ.

Тишина столь гнетущая, что я почти уверен — он откажется, но Никита вдруг переспрашивает:

— Я правильно понял, ты предлагаешь нам принять тебя в качестве петуха?

— Мне все равно. Твой член, член кого-либо еще… — делаю над собой титаническое усилие и улыбаюсь. Еще один штрих и все: — представлю на твоем месте брата — не проблема.

Никита смеется, но в глазах нет веселья. Он знает, что я неумело блефую, но принимает игру, а мне так гадко от этих слов, что хочется блевать.

Он подходит первым, и я чувствую на себе десять пар глаз и еще одну пару — прямо надо мной.

Мужчина расстегивает ширинку и достает член, и я уже знаю, что нужно делать.

Принимаю легко, смачивая слюной, чтоб легче скользило по пересохшему языку. Кровь из лопнувшей губы снова идет, но сейчас мне это только на руку. Хорошо хоть Ник чистоплотный, не то блеванул бы… Блеванул, ага, конечно. Чем, блять?

Главное отключить мозг…

Слышу, как вокруг начинаются жаркие споры — что зашкварнее тронуть чужую бабу или трахнуть петуха. Вывод очевиден — трогать чужих баб «не по-пацански», а трахнуть петуха, когда он сам и просит — милое дело.

Мне хочется вздохнуть с облегчением, но член, толкающийся в глотку, не дает вообще никаких шансов даже на обыкновенный вдох. Словно вор краду кислород, давлю рвотный рефлекс и слезы. Стараюсь, чтоб ему понравилось, чтоб все это кончилось, как можно скорее.

Чувствую, как меня вздергивают на колени, заставляя встать смирно. Приспускают джинсы, потом нижнее белье…

Мычу, зажмурившись, едва ли не смыкаю челюсть. Больно. Сука…

Пытка продолжается долго. Кровь не лучшая смазка, но это хоть что-то. Их десять человек, а у меня уже после третьего искры из глаз сыпятся.

Эту боль сравнить с чем-то сложно. Когда меня трахал Амиран, я получал моральное наслаждение. Я получал то, что хотел и не чувствовал себя шлюхой. Точнее, чувствовал, но я хотел ею быть. Сейчас же я просто выполнял свою работу, защищая жену моего брата и его сына. Я просто делал то, что должен.

Боль можно терпеть. Любую боль можно терпеть. Но от голода и усталости не скрыться. Отчаянно цепляюсь за сознание, ведь неизвестно, захотят ли они трахать меня в бессознательном состоянии или переключатся на Юлю. Что если им будет мало?

После седьмого я отключаюсь. Это невозможно контролировать. Чувствую себя сдыхающим аккумулятором телефона. Раз! И свет меркнет.

… — Кайя! Кайя, очнись!

Лица касается холодная ткань, и я чувствую, как течет вода по щекам, затекает под воротник… волосы намокают и неприятно липнут ко лбу, но голос Юли дает надежду, что все закончилось.

Открываю глаза и вижу склонившееся надо мной ее заплаканное лицо.

— Давно я так лежу?

Голос звучит слабо и хрипло. Ощущение такое, что глотка разорвана в клочья. Еще и челюсть болит… то, что ниже пояса, кажется, просто онемело.

— Минуты три, может больше я не… — она закрывает лицо руками и падает мне на грудь, утыкаясь носом в шею. Сломанные ребра болят, завершая картину, и теперь я точно могу сказать, что так хуево, как сейчас, я себя еще не чувствовал.

Поднимаю руку, чтобы обнять ее, успокоить, но пальцы мои слиплись и, поднеся ладонь к лицу, я понимаю, что они все в засохшей сперме…

Удивительно, что эти мрази додумались натянуть на меня штаны, прежде чем кинули гнить в эту камеру…

Перевожу взгляд на Макса, забившегося в угол. Огромные блестящие глазенки смотрят, но будто не видят.

Да, малыш, мне тоже страшно.

***

— Можете кричать, можете звать на помощь — всем похуй, — громила кидает в камеру черствый батон, и Макс подскакивает, кидаясь к хлебу, начинает грызть его прямо так, даже не отряхнув от грязи. Видимо, они уезжают и, чтоб не тащить с собой лишнюю еду… Какая разница, в принципе? — Может быть вас найдут завтра, может быть послезавтра. Не знаю. Как-нибудь протянете…

— Мой муж… — Юля, бледная, словно смерть, делает шаг вперед, но дверь закрывается прямо у нее перед носом.

Они не отвечают на вопросы.

Час. Два. Три. Сколько прошло с тех пор, как меня приволокли сюда без сознания?

Стены сжимались, кружились вокруг, словно в хороводе, потолок то надвигался низко-низко, то будто исчезал вовсе, обнажая небесно-голубое небо.

Определённо это не те минуты, в которых хочется вспоминать прошлое. Когда во рту пустыня Сахара, желудок, кажется, ест сам себя, а перед глазами летают мушки, последнее о чём хочется думать, так это прошлое.

Но в голове словно кто-то на повтор включает одни и те же кадры.

Как объяснить себе, что вся безмерная тоска, которую я топил в водке каждый вечер, ничто по сравнению со смертью в этом вонючем подвале? Как поверить в то, что нам воздается за грехи наши, а мои грехи судя по всему еще не искупились. Я родился неудачником, педиком, человеком, который влюблен в родного брата. Нет, который зациклен на родном брате.

Это глупое похищение всего лишь последнее звено в цепи событий. То колечко, на которое вешают брелок.

Как смириться с молчанием стен, как поверить в неизбежную гибель, как потерять последнюю надежду? Мертва надежда и человек свободен.

Как поступить, когда нет ни распутья, ни камня с надписями для богатырей, ни самой дороги?

Я бестолково смеюсь, чувствуя, как горло царапает что-то изнутри. Будто мои собственные ребра, спасаясь от обезвоживания, пытаются прорваться через глотку. Нет, милые мои, вы обречены.

Слышу, как Юля падает рядом со мной на колени. Как ее холодная ладонь касается моего лба…

— У тебя жар, — шепчет она и снова плачет. Теплые слезы падают на мои щеки, и я чувствую себя мертвецом.

Я мечтаю уснуть, позволяя беспамятству унести измученное тело в свое логово, но вряд ли подыхать здесь, на глазах у племянника, лучшая идея.

Нельзя отступать. Веду рукой по полу, чувствуя, как осколки стекла и мелкие камушки царапают ладонь. Это приводит в чувство.

— Кайя, кровь! — Юля зачем-топытается поднять мою голову, и мне хочется воспротивиться этому. Я открываю рот, и в глотку мне вдруг льется соленая и мерзкая жидкость. Ощущение такое, будто тону в море.

Поднимаюсь на локтях, понимая, что запросто могу захлебнуться кровью. Она все не останавливается, и голова кружится, будто я пьяный ловлю вертолеты.

Последнюю минуту я держусь на одном только инстинкте самосохранения, но ему приходит конец. Чувствую, как затылок ударяется о бетонный пол, и сил сопротивляться тьме больше нет…

***

Нашатырь, мигалки «скорой помощи», крики врачей, сирены, незнакомые люди.

Вокруг толпа, и мне кажется, что я на центральной улице в день какого-то гуляния. Меня несут на носилках санитары, а я тяну руку, чтоб коснуться одного из них, но она не отрывается от белой простыни, будто это вовсе не моя конечность.

Смаргиваю, наводя резкость, и вижу Макса. Он смотрит на меня, сидя на кушетке в машине «скорой», закутанный в плед, с чашкой чего-то горячего. Слабо улыбаюсь ему, зная, что он увидит. Увидит, как я натягиваю неуместную лыбу на окровавленную морду. Лучший дядя, блять, на земле.

Вряд ли я умру сегодня, а значит, мы еще увидимся. Перевожу взгляд чуть правее, и вижу две обнявшиеся фигуры. Моя курточка на Юлиных плечах…

Хочу посмотреть на Владлена, но глаза закрываются. Сил нет, чтоб открыть рот, что-то сказать. Губы слиплись от крови и спермы.

Приподнимаю ресницы, но брат ко мне по прежнему даже не оборачивается. Вижу, как его пальцы сжимают предплечье жены, а она что-то рассказывает, рассказывает… Такая эмоциональная. Такая живая.

Душу грызет иррациональная обида, и что-то мне подсказывает, что она оправдана, но мозг отключается. Думать больше нет сил.

Я хочу со злости сжать пальцы, но мышцы будто принадлежат кому-то другому. Мне не принадлежит же ничего. Какого хрена я постоянно теряю сознание, будто какая-то девица в перетянутом корсете?

Но боль уходит, и сперва мне кажется, что просто тело немеет. Становится жутко, потому что это что-то неконтролируемое. Может быть, мозг отмирает? Нельзя умирать на глазах у Макса! Открываю глаза, пытаясь проморгаться, но такое простое действие, как поднятие век, кажется почти что невыполнимым.

— Юль… — веду рукой, пытаясь нащупать ее ладонь, чтоб чуть успокоиться. В глазах — ночь. Отчего-то мне страшно умирать. Но ответа я не слышу и, должно быть, я даже не звал ее, и, возможно, даже руку по-прежнему не смог сдвинуть, и может быть даже…

Черт! Осознание, что меня уже везут в машине «скорой» приходит внезапно. Возвращается боль, возвращается сознание. Даже слух и зрение. Вокруг врачи и странные приборы. Мигалки, звук сирены. Напоминает, как меня конвоировали в тюрьму. Не лучшие воспоминания, конечно, но получше, чем эти.

— Парень, ну ты, конечно, силен! — вижу лицо склонившегося надо мной седого старика в белом халате. Он улыбается, и глаза у него добрые-добрые. Я бы сказал, что смотрит он по-отцовски, но мой родной отец уже лет десять презирает меня, так что нет, не по-отцовски.

Я хочу открыть рот и спросить хоть что-нибудь, но из глотки вырывается только неясный хрипящий стон.

Мне на лицо надевают кислородную маску, и снова становится хорошо. Чистый кислород опьяняет. Мне кажется, я чувствую запах весенних цветов и яблок. Это возвращает в детство.

========== 5. Wherever I go ==========

Спустя неделю на пороге моей палаты появляется мать. Она выглядит не так, как всегда: на лице ее залегли глубокие морщины, а под глазами появились синие круги, некогда прекрасные каштановые волосы потускнели, и я вижу, что она не особо старалась над прической. Это странно, ведь она всегда была такая модница, так любила ухаживать за кожей и волосами…

— Кайя… — мое имя она произносит на выдохе и подходит ближе. В руках только маленькая сумочка. Никаких привычных апельсинов-яблок не наблюдается. И правильно, оно мне не надо. Отец оплачивает лечение, и в стоимость входит питание, а уж там меня кормят так, как нужно для выздоровления.

— Что-то случилось? — голос мой звучит хрипло от долгого молчания. Она первый посетитель, не считая, конечно, следователей.

Мамины зеленые глаза наливаются слезами, и почему-то я думаю, что из всей семьи она единственная, кто меня любит несмотря ни на что. Она не выражает эмоций публично — боится отца, но здесь мы одни. Мы никому не расскажем.

— Сыночек… — тяжело опускается на стул рядом с моей кроватью и берет мою руку в свою. Ее ладонь ледяная, и это приятно.

Прикрываю глаза, наслаждаясь покоем. Как давно я не слышал ее голоса.

Она не из тех, кто будет причитать и размусоливать случившееся, обсасывая каждый момент. Я благодарен ей за это, ведь хочется забыть все, а не вспоминать. Хватило мне уже следователей.

Мы молчим какое-то время, а потом я спрашиваю:

— Как Макс? Как Юля?

Мама зарывается пальцами в свои волосы, смотрит с невыразимой тоской и горьким сожалением, а все, о чем я могу думать, так это о том, как все-таки брат на нее похож. Он перенял ее гены — ее зеленые глаза, ее каштановые волосы, даже имя ему дали русское, как она хотела. А я пошел в отца — черные волосы, темно-карие глаза и имя старогрузинское.

— Макс ходит к психологу. Он стал очень замкнутым. Не играет, не смеется. Сидит часами возле окна. А Юля справляется, ведь она нужна Софи.

— Значит, все хорошо.

Я узнал то, что хотел. Большего мне и не надо.

…Меня выписывают спустя еще неделю. Ребра болят, и глубокий вдох я сделать не могу, но зато нет больше риска проколоть себе легкое. Я уже могу сидеть и ходить, и даже голова не кружится, да и в целом чувствую себя почти здоровым. Физически.

Из-за лекарств и обезболивающих, которыми меня пичкали эти две недели, я почти не чувствовал нужды в антидепрессантах, хотя иногда вечером, лежа в своей кровати в этой одиночной палате, я смотрел за стремительно темнеющим небом за окном, слушал треск и жужжание больничной лампы и чувствовал, как сжирает тоска. Мысли о случившемся я блокировал, потому что иначе просто бы обезумел, стал бы винить Владлена, Юлю, еще кого-нибудь, но никто не был виноват. Никто, даже Никита. Он, конечно, тот еще мудак, но ведь и я мог просто не бороться за жену брата. Позволить вытащить ее из камеры, позволить им пустить ее по кругу…

Нет, я не мог допустить этого. Она женщина, и я не имел права бездействовать. Тем более Владлен не простил бы мне. Но сейчас, после всего случившегося, он мог бы хотя бы навестить меня… Хотя бы…

Стоп! Нельзя думать об этом!

Я трясу головой, как собака, чтоб боль вернулась, чтобы я не мог думать ни о чем другом. Так проще просыпаться по утрам.

В полдень на экране высвечивается сообщение, что машина такси будет ждать меня у главного входа через час. Отлично, отец даже мне такси вызвал. Какая забота, охуеть можно!

Почему-то меня волнует вопрос, а была ли закрыта дверь в мою квартиру все это время, или там уже поселились цыгане? Это возможно, но маловероятно. Все-таки, соседи не потерпели бы такой рокировки. Им, должно быть, приятнее жить со мной — тихим и молчаливым. Ну и что, что иногда бьется посуда? На счастье, должно быть.

…Что за глупости закрадываются в мою башку?

Должно быть, это все из-за лекарств.

Собираю свои манатки в пакет и, подписав какие-то бумажки, наконец-то покидаю больничные стены, едва увидев сообщение, что машина подъехала. Как дальше жить мне неизвестно. Понятия не имею, что там на работе, где моя трудовая и как давно я перестал там появляться. Мне даже не звонили. Очень интересно, как скоро после моего исчезновения они взяли нового работника, выкинув мои личные вещи в мусорную корзину? Жаль, там был добротный степлер.

Блять, с лекарствами стоит заканчивать, а то каша в голове начинает напоминать бессмысленный поток сознания.

Таксист — веселый лысоватый мужик трещит без умолку всю дорогу и, задорно дергает плечами, прокручивая руль так, будто сидит за баранкой трактора. Кажется, даже подпрыгивает от удовольствия, наезжая на ямы. Может, у него там дилдо на сиденье присобачено, чёрт его дери!

Моя квартира оказывается-таки закрытой. Закрытой и пустой. Возможно, о сохранности старой тахты и старого советского трюмо побеспокоился Алек, но я все же надеюсь, что это работа Владлена.

При мысли о нем сердце ускоряет ритм. В ушах звон, будто я ныряю на большую глубину. Владлен… боже, почему я не могу вытащить, выскрести, вычистить твой образ из своей памяти?

***

Телефонный звонок раздается в половине седьмого утра. Или вечера? Хер его знает, из-за этих штор в квартире всегда темно.

Я выпутываюсь из пледа и пытаюсь рукой нащупать мобильный на полу, но пальцы натыкаются только на остывшие и нетронутые с ужина макароны. Холодные и скользкие, словно дохлые черви.

Наконец-то нахожу телефон под кроватью и не глядя нажимаю на зеленую трубочку.

— Да?

Кто бы это ни был, в такую рань, я должен ответить. Печально осознавать, что жду я одного единственного звонка.

— Кайя…

Я резко открываю глаза и подскакиваю, отчего ребра взрываются болью. Юлин голос в мой сонный мозг вгрызается бензопилой. Чувствую себя героем идиотского второсортного боевика, словившего вьетнамский флешбек.

Пытаюсь унять бешено бьющееся сердце и дышу через раз. Охереть, вот это меня подкинуло!

Закуриваю, зажимая трубку телефона ухом.

— Слушаю?

Юля мнется, говорит какую-то ерунду, извиняется, что не звонила и не приходила, что слишком рано, утро и…

— Ты не мог бы посидеть с Софией? Сегодня.

Я замираю, не донеся сигарету до рта. Софие, на минуточку, даже двух лет нет, и меня ни разу не оставляли с ней наедине надолго! Да Владлен терпеть не может, когда Юля просто дает мне подержать малышку на руках!

— Видимо, альтернативы вообще нет, раз ты меня просишь, — ухмыляюсь и слышу на другом конце провода вздох облегчения. — Конечно, я посижу с ней. Когда?

Отлично, мне нужно быть у них дома через четыре часа. Есть время, чтоб помыться, побриться и, может быть, даже что-то перекусить.

На кухне делаю кофе с молоком, доедаю холодные и невкусные макароны, выкуриваю сигарету и даже мою посуду, прежде, чем пойти в душ. А посуды накопилось достаточно. Пора вытягивать себя за волосы из болота и возвращаться к прежней жизни.

Спустя несколько часов выхожу из метро, наслаждаясь первыми лучами рассветного солнца. Золотая гладь реки разливается где-то на севере: окна их квартиры выходят прямо на эту сторону, и они могут созерцать ее круглосуточно. Река прекрасна. Над ней летают чайки, что гнездятся на противоположном берегу. В плохую погоду она становится темной и неспокойной, но от того не менее красивой. Если не смотреть на берег, можно даже забыть, где находишься. Да, лучше не смотреть, ведь там найдешь некогда чистый и приятный на ощупь песок, перемешанный с сигаретными окурками и другим мелким мусором, что идет рябью от сильного дуновения ветра. Ветви растущих на берегу ив качаются и приятно шелестят, будто пытаются передать воспоминания. Они здесь столько лет…

А вечером, когда затихают птицы, воздух наливается тяжелым ароматом ночи. Однажды я ночевал в этой квартире. Когда Юля рожала Софию, Владлен позвонил мне и попросил приехать, чтоб я присмотрел за Максом. В тот раз я всю ночь простоял на балконе, пока племянник сладко спал в своей комнате, не подозревая, что стал не только сыном, но и братом.

Я размышлял, а что чувствовал Владлен, когда узнал, что родился я, и теперь он старший брат? Родители не рассказывали, да мы и не спрашивали никогда. Сначала было не до того, а потом…

— Ох, как хорошо, что ты приехал раньше! — Юля уже в верхней одежде, когда я переступаю порог их квартиры.

— Разве? — я смотрю на часы. Действительно, на полчаса раньше.

— Я везу Макса в центр психологической помощи, а у Влада встреча с адвокатом, так что… — Юлька разводит руками, нервно улыбается и вдруг… обнимает меня, прижимаясь щекой к моему плечу.

Это так неожиданно, что я даже не успеваю ничего понять. Она прерывисто выдыхает, ещё сильнее сжимая руки, и шепчет едва слышное «спасибо».

Я не стал ничего отвечать. Так было нужно, а значит и благодарить не за что.

— София в манеже играет с кубиками. Если захочет кушать, бутылочка на кухне на столе.

Юля берет с полки свою сумку, убирает в нее мобильный телефон и отворачивается от меня, зовет сына:

— Макс, ну что ты там копаешься?

Понизив голос до шепота, поясняет:

— Нам посоветовали вести себя как прежде, не акцентировать внимание на том, что произошло.

Я киваю, расшнуровывая ботинки, и мне ужасно хочется увидеться с Максом, но почему-то на душе неспокойно.

Племянник заходит в коридор и останавливается в паре метров от меня. Смотрит внимательно, серьезно. Не кидается на шею, как обычно бывало. Это бьет больнее кулака.

— Привет, — улыбаюсь через силу, но он ведь все равно поймет. Почувствует.

— Привет.

Юля смотрит виновато, но ее вины здесь нет. Он отойдет и все будет хорошо.

— Зай, мы пошли! — кричит женщина, заглядывая в зал, и я не могу расслышать ответ Владлена, но это и не важно.

Юлька с Максом уходят, а я делаю глубокий вдох и наконец-то прохожу в комнату.

Брат сидит на диване перед широким панорамным окном, и взгляд его устремлен на реку. Руки сложены на груди, на лице залегли первые морщины… Мне кажется, даже седина в его волосах появилась не так давно, хотя, может быть, я преувеличиваю…

На журнальном столике перед ним раскиданы бумаги, стоит ноутбук и чашка нетронутого кофе. Печальное зрелище, конечно, но на то есть причины.

— Как дела с… делом? — задаю, наверное, самый неуместный и глупый вопрос, потому что Владлен поворачивает ко мне голову и смотрит хмуро. Так, будто он отец, вернувшийся с родительского собрания, а я — провинившийся школьник, что разбил окно в классе и провалил контрольную. Его вьющиеся каштановые волосы в беспорядке, а очки едва придерживают спадающие на лоб пряди. Ему давно пора подстричься…

— Ты до сих пор не подал заявление об… — не договаривает фразу до конца. Губы его дергаются, будто он хочет скривиться от омерзения.

— …изнасиловании? — заканчиваю за него, присаживаясь на край дивана, и мне становится противно от самого себя. Сколько же во мне грязи. — Я не собираюсь его писать.

— В каком это смысле не собираешься? — произносит слова четко, отрывисто, и я слышу в его голосе такое бешенство, какого еще не слышал никогда. Кажется, он на грани.

— Тебе разве Юля не сказала? — приподнимаю бровь, удивляясь собственной выдержке. — Это не было изнасилование.

Владлен прищуривается, и его руки сжимаются в кулаки. Он смотрит на меня напряженно, и в этих красивых и безгранично любимых зеленых глазах плещется кислота.

— Еще скажи, что ты хотел этого!

Я — образец спокойствия. Чувствую себя плотиной, что вот-вот рванет, но пока это не случилось — я мотылек на вершине храма истины в безветренную погоду.

— Ты сам назвал меня шлюхой. Смирись уже.

— Это бред.

Я смеюсь. Хочу сказать что-то колкое, язвительное, что-то, чтоб ударить побольнее, но не нахожу, что именно. Мой смех прерывается столь же резко, как и начался. Владлен в лице не меняется.

Молчим, и я слышу, как лепечет София, играясь в своем манеже. Идеальный ребенок, очень самодостаточный. Макс был не таким. Он устраивал истерику, если его оставляли одного в кроватке или как-то иначе ограничивали пространство. Непривычно видеть его таким молчаливым, как сейчас, но…

— Что тебе сказал Никита?

Не могу удержаться, чтоб не съязвить:

— Мы много не говорили. У меня, знаешь ли, рот был занят.

Мне кажется, что Владлен меня ударит, но он только выдыхает сквозь зубы и откидывается назад, закрывая лицо руками.

Снимает очки с головы и небрежно кидает на столик.

— Послушай, я должен тебе кое-что расказать, — произносит он, поворачивая ко мне лицо. Он очень похож на мать, особенно под таким углом, но вот характер у него отцовский. Жесткий. Он всегда был чертовски жесткий.

Я весь внимание, потому что этот разговор становится похож на что-то, чего у нас не было уже лет десять. Разговор. Охереть, мы будем говорить. Несите кислородную маску!

— Когда ты вышел из тюрьмы… — брат поворачивается ко мне всем корпусом, подпирая голову рукой. Выглядит расслабленным. Мне кажется, я даже могу различить улыбку на его лице. Иллюзия. — Я попросил Никиту приглядеть за тобой. Дать тебе квартиру и найти работу.

Я не могу скрыть удивление. Оно лезет изо всех щелей.

— Я думал, это его инициатива, а квартиру и работу нашел отец, но…

— Нет, отец сказал, что… — Владлен запинается и машет рукой. — Черт с ним, его слова ничего не значат. Я купил квартиру и нашел работу, а Никита проследил, чтоб ты пришел в себя. По моей просьбе.

— Зачем ты все мне это сейчас рассказываешь?..

Мой мир просто рушится. Он следил за моей жизнью. Он не бросал меня, хотя я был ему противен. Он…

— Не перебивай, — брат хмурится, но продолжает: — Когда в ментовке ты говорил мне те слова, ты вообще соображал, перед каким выбором ты меня поставил? Что я должен был ответить тебе там, когда ты рыдал и смеялся, умолял меня не бросать тебя и проклинал? Говорил, что любишь, что никого так не любил, как меня? — он повышает голос, а я все сильнее чувствую себя школьником, что стоит перед разъяренным отцом. В голове такая каша, что мозг отказывается связывать одно с другим. Мы никогда не обсуждали то, что тогда произошло, а сейчас он сам начал этот разговор. Сам. Блять, я все еще сплю или я умер и попал в рай? — Блять, я был мальчишкой! Как ты мог заставить меня выбирать между братом и всем, что я имел?

Я хотел засмеяться, но смех застрял в глотке. Он учился в университете на первом или втором курсе. Ему едва ли исполнилось восемнадцать и единственное, чем он занимался — это пил в клубах да лапал девок. Пока я сидел по малолетке и совал в себя все, что горело, стояло, или вштыривало.

— Что я должен был ответить там, стоя рядом с матерью и отцом? Что я должен был ответить брату, который клянется мне не в братской любви?

Ну зачем же ты так… Я же давно уже обсосал эту тему со всех сторон. Зачем снова?..

— Владлен, моя жизнь пошла по пизде. Я не выплыву, — говорю это, не чувствуя контроля над словами. Я будто пьяный, и язык меня не слушается. Перед глазами картинки: решетка камеры, мои руки, что тянутся к Владлену, мои слезы, застывающие на щеках. Я зову его, умоляю не бросать, но он растерянно и испуганно косится на отца, лицо которого бледнеет с каждой секундой, а потом… а потом просто разворачивается и уходит. Отец хватает меня за грудки и притягивает к себе сквозь прутья, и я ударяюсь головой, рассекая себе бровь об железо…

— Нет, ты сможешь, — он говорит это уверенно, но он не знает. Ничего не знает.

— Нет, не в этот раз.

Губы кривит извиняющаяся улыбка, и меня почти ломает от подступающих слез. Я не имею права плакать. Не имею! Не здесь, не сейчас! Сука, пожалуйста, только не сейчас! О, боги…

Горячие слезы скатываются по щекам и подбородку, цепляются за плохо сбритую щетину. Я поспешно вытираю глаза рукой, замечая, что брат встает с места, делает ко мне пару шагов и всего не секунду мне кажется, что он меня ударит или… обнимет. Ну, пожалуйста! Только не будь таким равнодушным!

Но он только проходит мимо, а я чувствую, как земля, диван, вся эта квартира на шестом этаже элитной многоэтажки уходит из-под ног.

Такому бесхребетному слабаку, как я, страдания прописаны.

Я боюсь того, что будет дальше. Я боюсь, что он уйдет, тем самым продемонстрировав свой похуизм, но он возвращается спустя несколько секунд со стаканом воды. Сует его мне в руки и садится на место.

Самое неожиданное, что я мог предположить. Самое маловероятное, чему я бы даже шанса не дал.

Я пью воду, постепенно успокаиваясь. Холод приятно остужает, и слезы сами собой высыхают. Интересно, почему все «лечатся» водкой, а не водой. Как по мне это эффективнее.

Владлен смотрит, закусывая костяшки пальцев, и наконец-то продолжает.

— Я всегда поступал так, как считал правильным. Окей, как бы ты посоветовал мне поступить?

Вопрос застает меня врасплох. Я столько раз моделировал в голове ситуации, в которых наконец-то буду счастлив, но когда доходит до дела, все мысли кажутся абсурдными.

Даже та, где мы вместе.

В первую очередь та, где мы вместе.

— Я хочу… исчезнуть из вашей жизни, — слова даются непросто, но решение созрело давно. Взять бы где-то смелости. — С глаз долой, как говорится. Попробую начать все сначала.

Брат медленно кивает. Мне больно это признавать, но, кажется, я вижу в его глазах облегчение. Это так пугающе и в то же время сладко. Как сдирать с раны подсохшую корочку.

Нити, связывающие нас, порвутся, как отрывается хвост у ящерицы. Она сбрасывает свой хвост, чтоб убежать, вот и я бегу. Бегу, как зверь из леса, охваченного пламенем, как люди от чумы, как дезертир с поля боя.

Как слабак.

— Может быть, так будет лучше.

Он снова кивает, а я нервно закусываю губу.

— И куда же? — спрашивает осторожно, тщательно подбирая слова. Чтоб не спугнуть? Не беспокойся, братик, я уже давно все решил.

— Не знаю. На юг?

— А деньги?

— Я откладывал с зарплаты. Хотел… отдать Никите за квартиру. Там приличная сумма. А квартиру вы продадите. Вам сейчас нужнее.

Сжимаю губы, понимая, что мне удалось его убедить. Так будет правильно. Впервые за много лет я знаю, что делаю.

Слышу, как шумит София в соседней комнате, и, должно быть, ей надоело играть одной.

Разрываю зрительный контакт с братом и поднимаюсь на ноги. Немного шатает, но нужно взять себя в руки. Осталось немного. Небольшое усилие над собой и…

Спустя минут пятнадцать, за которые я успел почитать Софие книжку, построить с ней замок из кубиков и даже пару раз получить погремушкой по лбу, приходит адвокат — солидный дядька в дорогом костюме и очках. Таких дядек я с самого детства постоянно видел рядом с отцом. Они на людях очень важные, а в неформальной обстановке топят плоские шутки и пьют столько, что ни один тракторист не перепьет.

Я пожимаю адвокату руку и, зная, что меня спрашивать не будут, потому что он занимается вопросом отжатой доли бизнеса, а моя порванная задница не в его компетенции, ухожу с Софи в детскую, дабы не мешать заниматься важными делами. Интересно, насколько этот адвокат осведомлен? Судя по тому, как он постарался скорее разорвать зрительный контакт, знает он достаточно. Мне знаком этот взгляд. Смотрит, как на побитую собаку. Ну что ж, смотри.

Я даже не хочу подслушивать. Правда, нет никакого желания. Но укрыться в этом доме негде.

Впрочем, все, что они обсуждали, было мне не понятно. У меня-то никакого образования нет, и все эти бизнес термины…

— Кайя.

Собственное имя кажется таким чужим и незнакомым, что я не сразу реагирую. Поворачиваю голову на звук, только когда София начинает вырываться из моих рук, протягивая ручки к отцу.

Я отпускаю малышку, позволяя Владлену забрать ее, и книжка, которую я ей читал, с глухим стуком падает на пол и закрывается.

— Он ушел, — произносит брат, покачивая дочь. Софи настойчиво пытается вырвать ему клок волос, но Владлен будто и не замечает этого. — Если ты хочешь, ты можешь идти.

Я перевожу на него взгляд и, должно быть, мне не удается скрыть осуждение во взгляде, но брат ничего не говорит, и я тоже предпочитаю молчать.

Понятное дело, он хочет поскорее избавиться от меня.

Я медленно поднимаюсь на ноги и приближаюсь к ним, собираясь поцеловать племянницу в щечку в последний раз, перед тем, как… уеду, но Владлен едва заметно пятится, делая шаг назад. Будто боится, что я снова совершу глупость, как в тот раз на кухне, и поцелую его.

Ну, что ж, я не гордый. Гордости во мне уже не осталось. Я делаю ещё шаг и почти касаюсь губами нежной щечки, но в последний момент вспоминаю, что я делал этими губами, этими руками, и меня будто током шибает.

Легкий аромат туалетной воды, подобранной заботливой женушкой, низкий баритон, который говорит мне что-то, лицо, так не похожее на мое. Все это расплывается в мареве, а глаза застилает пелена слез. Я вдруг понимаю, как много потеряю. Понимаю, как много никогда не имел.

— Кайя…

Его голос звучит, как из-под толщи воды. Я не слышу, что он говорит, потому что отчаянно пытаюсь высушить слезы, чтобы запомнить его лицо. Вытираю мокрое лицо руками и чувствую горячую ладонь на своем плече. Взволнованный Владлен, кажется, пытается до меня докричаться, но так и не выпускает Софи из рук.

Ухожу от прикосновения, потому что просто не могу с собой справиться. Таблетки не помогают, а от эмоций давление скачет, как бешеное.

Вытираю глаза рукавами и ухожу в коридор. Почти вслепую ищу свою обувь и, не зашнуровывая, выскакиваю на лестничную площадку. Слышу вслед «ну куда ты пойдешь в таком состоянии?!», но мне насрать. В таком состоянии только топиться.

Так! Спокойно!

Останавливаюсь, когда хлопает подъездная дверь. Ветер высушивает слезы, и я наконец-то понимаю, что забыл свою куртку. Ну и похер. Выкинет.

Холодно, конечно, но разве это сейчас важно?

Прикуриваю и невольно поднимаю глаза вверх, безошибочно определяя балкон. Конечно же, никто не смотрит мне вслед прощальным взглядом. Кому я нахер нужен.

Так только в сказках бывает, а жизнь не сказка — я это уже уяснил.

========== 6. You’ll always be next to me ==========

Рядом тихо гаснет ночь беспомощных огней,

И ко мне приходит пустота, и я иду за ней.

Ближе к краю в памяти боль стирая

Послушным пламенем, ведь что такое смерть?

Я не знаю, я ничего не знаю

Я просто вижу свет и в нём хочу сгореть…

Вельвет — Прости

К обеду подъезжает машина и увозит весь хлам из квартиры, что я выгрузил заранее. Желудок ноет от голода, сигаретным дымом провонялась вся одежда, но я стараюсь не курить в квартире. Завтра придут потенциальные покупатели, а значит нужно придать моим «апартаментам» товарный вид.

В одиннадцать, когда я уже полностью свободен и собираюсь лечь на диван чтобы поспать пару часиков, в дверь вдруг кто-то настойчиво стучит. В сонной голове отчего-то бьется в конвульсиях надежда, что это Владлен, но, конечно же, это не он.

На пороге стоит Алек, безупречный как всегда. Новая стильная стрижка, сережка в ухе, пижонский прикид — в этом весь он. Самодовольная улыбка слезает с лица, когда я появляюсь на пороге.

— Херово выглядишь, — вместо приветствия произносит он и проходит в квартиру, задевая меня плечом. Его голос разносится эхом по пустому помещению. — Съезжаешь?

— Отъезжаю.

Голос хрипит от долгого молчания, а моя нелепая шутка звучит жутко. Прикрываю дверь и прохожу на кухню. Здесь осталась вся мебель, но ничего более. Даже табуретку с расшатанными ножками вышвырнул.

— Даже не буду тебя уговаривать, — осматриваясь вокруг, бормочет Алек, и в его голосе я не слышу ни капли сочувствия. Это должно задеть, но мне хорошо с ним, спокойно. Он не лезет в душу, принимая все так, как есть.

И будто в подтверждение моих мыслей добавляет:

— Ты конченый, Кайя.

— Чего пришел?

Алек ухмыляется.

— Видимо, попрощаться. Ну, вообще я хотел пригласить тебя сегодня к себе. Соскучился по твоей горячей заднице, но, думаю, ты не в настроении.

— Как видишь, — я только развожу руками. Блестящие глаза парня говорят мне, что разговор еще не окончен.

— А, не парься. Сниму кого-нибудь. Но!

Он тянется во внутренний карман и достает свернутый в несколько раз лист, вырванный из блокнота.

— У меня есть кое-что для тебя. Можно сказать, плата за проведенные ночи.

— Звучит обидно, — холодно произношу я. Не думал, что то, что происходило между нами, расценивалось им как съем.

— Ой, да ладно, скажи еще, что ты обиделся, — Алек машет на меня рукой и расправляет лист. Вижу написанный номер телефона. Код не наш — какой-то другой страны. — Это, друг мой, — телефончик Никиты. Новый номер, который попал ко мне по чистой случайности.

Я забираю бумажку из его рук и понимаю, что мои губы растягиваются в улыбке. Непривычное чувство, почти болезненное.

— Это просто… потрясающе.

Когда Алек уходит, я накидываю на плечи ветровку, которую нашел в своих старых тряпках, и выхожу на улицу. Ночью метро не работает, и я добираюсь до дома Владлена на такси. Долго думаю, куда бы пристроить записку, и решаю просто просунуть ее в щель между дверью и коробкой. Уверен, никто ее не заберет — дом элитный.

***

Шум вокзала заглушает все остальные звуки, но самое главное, что он заглушает голос Арбениной в моей голове, настойчиво уговаривающий меня «с любимыми не расставаться».

Я выкидываю рюкзак в ближайший мусорный бак и сую руки в непривычно пустые карманы. Деньги лежат где-то во внутреннем, а телефон мне больше не нужен. Все рассчитано до мелочей — такси уже ожидает, закладка уже на месте. Убийственная доза, уж мне-то не знать. Сколько раз меня откачивали? Сколько раз я был за гранью?

Все это не важно.

Только паспорт у меня остался — уж его-то нужно уничтожить.

Подъезд, облупленная батарея, пакетик с белым порошком и, конечно же, стерильный шприц, даже есть ремень. Сервис, как говорится.

Я прячу все свое добро по карманам и поспешно сваливаю. Ухожу к реке. Я хорошо знаю эти места. Частенько бывал здесь с родителями — раньше в этом городе жила бабка. Потом померла, конечно.

Возле реки так тихо, что звон сверчков почти оглушает. В кармане купленный по дороге шоколадный батончик, пачка сигарет и белая смерть. О, какая сладкая белая смерть. Немного жаль, что нет алкашки, но, возможно, спьяну я не попаду, куда надо.

Вот тут, под оливой камень. Он никуда, конечно же, не делся. Куда ему деться-то? Камни статичны, их жизнь понятна и размерена. Моя тоже, в принципе, статична — постоянный кромешный пиздец.

Закуриваю и, зажав зубами сигарету, щелкаю зажигалкой. Паспорт тоже горит медленно, нехотя, обжигая пальцы. Плавится обложка, съеживается фотография, где мне четырнадцать. Я такой здесь невинный, милый. Я еще не понял себя, не узнал про свое уродство. Я еще ребенок. Даже симпатичный.

Смотрю в глаза своему прошлому, удивляясь, и почему раньше не замечал, какие они большие и красивые. Очень выразительные, обрамленные густыми черными ресницами. И вообще лицо миловидное, с мягкими приятными чертами.

Кровожадное пламя пожирает призрака прошлого, унося с собой последние крупицы сомнения.

Вспоминаю Макса и Софи. С Максом я так и не попрощался, но, может, оно и к лучшему. Не хочется пятнать его своей грязью.

Все вырученные за квартиру деньги я перевел на счет Владлена, уверен, он найдет им применение. А еще уверен, что если Алек не обманул и телефон Никиты настоящий, то и его, крысу, найти смогут.

Паспорт сгорает дотла, я слежу, чтоб ни один кусочек не остался без поцелуя пламени. Серый пепел и кусок горелой обложки выкидываю в реку. Течение унесет его и смоет последние следы только вот…

До меня вдруг доходит, что я есть в полицейской базе.

Это осознание бьет так сильно и так больно, что я почти чувствую, как задыхаюсь. Нет! Так нельзя! Это несправедливо!

Почти с ненавистью смотрю на свои ладони. Мои отпечатки у них есть. И если они начнут искать…

Достаю порошок и понимаю, что в кармане нет ни копейки. В прямом смысле слова — всю сдачу с шоколадного батончика я оставил на кассе.

Обезумевший взгляд падает на камыш. Он достаточно сухой, но ведь это…

Выбора нет. Я пробираюсь вглубь камышей, слыша, как снуют под ногами ночные жители, как змеи шуршат по траве, и безумие прорывается наружу. Стебли цепляются за ноги, и я едва ли не падаю. Будто природа против своего сожжения. Моего сожжения. Я смеюсь, сначала тихо, почти неслышно, а потом хохот пробивает меня, и я уже трясусь, как ненормальный. Бензинчику бы…

Уже давно забытыми, казалось, движениями готовлю себе дозу. Тройную дозу. И коня убьет, не то, что меня — голодного, полуживого. Закатываю рукав, пережимаю ремнем. Готовлюсь.

От внезапно стукнувшего по темечку осознания ситуации становится гадко. Хочется выть и плакать, но какой в этом смысл?

Щелкает зажигалка. Один раз, второй, третий… Поджигаю траву совсем близко — она горит сперва неохотно, но цепная реакция делает свое дело. Ветер сделает все остальное.

Камыш горит быстро, и я поспешно сажусь на землю — комары лезут в лицо, но я подозрительно спокоен и мне насрать на укусы. Насрать даже на жар, лижущий кроссовки. Я думаю только об одном — пусть мое тело сгорит до такого состояния, чтоб точно не опознали. Это ведь реально, да?

Игла входит в кожу, и удивительно, как со столь дрожащими руками я попадаю в вену. Вижу, как она бьется под тонкой, словно пергамент, кожей.

Секундный кайф, забытый, но такой желанный. Это похоже на сотни тысяч оргазмов, бьющих в голову. Образ Владлена стирается из памяти грязной тряпкой. Я чувствую запах мокрого мела и занозу, что так больно и глубоко вошла в палец, когда я провел рукой по свежевыструганной доске. Водоворот звуков, мигалки, бьющие в глаза, когда меня впервые повязали менты. Боль от ударов в живот от сокамерников и боль в рассеченной брови. Как щекотно скатывается кровь по лицу и мамины слезы. Я даже вспоминаю вкус слегка горьковатого парного молока и кислого козьего сыра. А запах шашлыков, которые готовил отец? А горячий какао с карамелью и зефирками, которое я пил, сидя на даче не так давно. И унижение, когда я, как заправская шлюха, отсасывал и подмахивал Никите и его своре.

Вот так и проносится жизнь перед глазами. Я будто пытаюсь что-то нащупать, какое-то чувство, но так и не могу его различить среди такого множества других.

Я чувствую, как сжимается сердце от боли, как бешено стучит кровь в висках, и чувствую, что трава рядом со мной горит. Кажется, сейчас начнет плавиться синтетическая футболка. Джинсы поддаются менее охотно.

Затошнило. Блеванул бы, да уже никаких сил нет. Не очень красивая смерть, но я выбираю её.

========== Переход ко второй части ==========

Комментарий к Переход ко второй части

Да, второй части быть. Спасибо за это всем, кто оставлял комментарии, мотивируя, и в особенности Marina Lisetskaya, которая подкинула гениальную, на мой взгляд, идею, как можно красиво выпутаться из этой патовой ситуации (не хотите спойлеров - не читайте длинные комменты к 6 главе :D )

Во второй части все будет хорошо.

Люблю вас.

В основном, свободу человек проявляет только в выборе зависимости

(с) Герман Гессе

Они смотрят широко распахнутыми, круглыми, как монеты, глазами. Они шевелят губами, будто произнося одну единственную фразу «Что этот идиот делает?».

Они дергают руками, уподобляясь эпилептикам, и громко кричат: «Да, смотрите! Повторяйте! Давайте, кричите, кричите громче!»

Вы недовольны, вы рады, вы недоумеваете. Вы все здесь, а я там. Далеко от вас. За непробиваемым грязным стеклом. Я привлекаю ваше внимание.

Вы хватаетесь за свою черную жесткую шерсть на голове, будто хотите вырвать клок. Ваши длинные пальцы зарываются в волосы, и вы всем своим видом показываете, что считаете меня идиотом. Ну считайте, если вам так будет угодно.

А я ухожу.

Ухожу от вольера с обезьянами. Мне пять лет. Никто из людей не смотрит на меня, как на идиота, только вы, жалкие звери. Пади ниц пред венцом творения!

Как вы посмели посчитать меня идиотом? Разве я похож на идиота, когда руками растягиваю губы до самых ушей и высовываю язык, когда свожу глаза к носу, или когда злобно скалюсь? Нет, я не идиот! Я просто дразнюсь.

Вспышка света, и я просыпаюсь в своей комнате. Мне десять лет. Луна ярко светит в окно и отражается от большого зеркала. Ощущение, будто у меня в комнате два окна, и в оба светит ночной фонарь. Под кроватью кто-то ворочается. Я откидываю одеяло и прислушиваюсь к глухому рычанию тяжелобольного животного. Чудище скребет когтями по ножке моей кровати, а я смеюсь.

Да, недолго тебе осталось, приятель!

Чудище живет у меня, наверное, с самого моего рождения. Оно поселилось под кроватью и вылезает на свет только ночью, когда я сплю, чтоб сесть в ногах и смотреть на меня своими раскосыми желто-зелеными глазами, скалить зубастую пасть и царапать мне ноги острыми когтями.

Вообще-то мой дом наполнен всякими чудовищами. Они живут под ванной, в шкафу, под мойкой, под диваном, под кроватями, конечно же, в кладовке. Это пока только те, с которыми я знаком. Я не даю им имена, ведь они скоро умрут.

— Эй, ты чего еще спишь? — раздается в полной тишине мамин голос, и я просыпаюсь. Мне тринадцать. До переломавшего жизнь признания остается всего два года, восемь месяцев и три дня.

— Мам, закрой дверь! — кричу ей и, взглянув на часы, понимаю, что уже здорово опаздываю.

Вообще-то меня с самого детства учили, что сперва нужно умыться и почистить зубы, но мне всегда нравилось, едва проснувшись, переодеваться. Так, направляясь в ванную, я чувствую себя бодрее.

А еще мне не нравится смотреть в зеркало, ведь оттуда на меня взирает чудище в помятой детской пижаме с динозавриками, которую я упрямо продолжаю носить, хотя давно пора ее выкинуть.

То самое чудище из детства, залежавшееся, покрытое плесенью, порой принимает человеческие черты лица, перенимает мои повадки. Оно хочет быть мной в следующей жизни.

Холодный душ приводит меня в чувство, остужает закипевший мозг. Мне уже много лет, но я по-прежнему боюсь чудища в зазеркалье.

Я пытался убить его много раз, я калечил его и морально унижал, но теперь понял, что смерть для него — это ничем не оправданное милосердие.

Я тушу огонь, и котелок с серой жидкостью остывает.

========== 1. Пришло время ==========

Пришло время скинуть бремя

Пустой надежды, как лишнюю одежду

Люмен — Зубы

Пронзительный писк сканера, считывающего штрих-коды продуктов, слышен даже через орущую в наушниках музыку, и у меня начинает неметь рука от того, как сильно я сжимаю в кармане телефон, пальцем надавливая на кнопку громкости. Громче не становится, но я всеми силами пытаюсь вслушиваться в текст. Что-то из Арии, а может, сольное, и, хоть я ни разу не слышал эту песню ранее, я сосредоточенно повторяю за Кипеловым, едва заметно шевеля губами:

— Враг мой не страх вечной кары, что грешника ждёт…

Девушка, что стоит в очереди передо мной на кассе, смущенно поглядывает в мою сторону, а потом украдкой берет со стеллажа пачку дешевеньких презервативов.

Мне все равно, я просто пытаюсь различать слова.

— Зависть душит тебя, и терзает тщеславие твоё…

Без особого труда читаю по губам кассира стандартный вопрос о пакете, акционных товарах и другой ерунде, но лишь мотаю головой на каждую реплику, мысленно умоляя ее работать быстрее. И она действительно будто торопится, пробивая пакет молока, яблоки, упаковку гречки. Проговаривает сумму, но я и без того вижу ее на табло.

— И Кэмел синий, — говорю, но не слышу себя. В наушниках что-то дикое, громкое, опасное для слуха и наверняка до блевоты заезженное, но мне все равно. Главное, что заглушает писк с соседних касс.

Получив желаемую пачку, прикладываю карточку к терминалу и, дождавшись, когда полезет чек, хватаю рюкзак и выбегаю из проклятого супермаркета, едва ли прощая себе подобное попустительство.

Как я мог вообще докатиться до такого, чтобы пойти в супермаркет?! Почему нельзя было подождать до утра и пойти в маленький магазинчик за углом или, например, доесть тот подветренный салат со дня рождения, который притащила Юлька? Ну в крайнем случае поголодать немного или, черт, да просто пройти лишний километр до ближайшего круглосуточного магазина!

Вытаскиваю наушники из ушей и, не удосужившись выключить музыку, просто комком засовываю их в карман куртки.

Дрожащими пальцами выбиваю сигарету, сую в зубы, но не успеваю прикурить, когда к моим ногам падает высокая тень…

— Угостишь сигаретой? — спрашивает паренек вряд ли достигший восемнадцати. Дутая куртка, под ней толстовка с капюшоном, кепка… Почему-то он мне чертовски напоминает племянника, но разве что стилем одежды, потому что лицо какое-то неприятное, асимметричное, с налетом прыщей и наглости.

Видимо, я стою слишком долго, потому что парень неловко переминается с ноги на ногу, заглядывая вглаза.

Я наконец-то отмираю, протягиваю пачку, давая самому вытащить сигарету, стараясь не задумываться над тем, что, если бы Макс вот так стрелял у незнакомых мужчин на улице сигареты…

Боже, о чем это я? Макс уже два года как совершеннолетний и сам может покупать себе все, что захочет.

Наконец-то щелкаю зажигалкой, подношу к лицу огонек, прикуривая, и понимаю, что парень уже куда-то смылся. Ну и чудесно, не хватало мне еще неловких разговоров.

Сую пачку с зажигалкой в маленький кармашек рюкзака, натягиваю на голову капюшон и неторопливо двигаюсь к дому. От супермаркета и рядом с ним размещающейся остановки до моего подъезда — ровно одна сигарета не больше, не меньше, и это прекрасно, потому что я просто ненавижу стоять во дворе, торопливо докуривая, уже не чувствуя ни удовольствия, ни удовлетворения от горького дыма, пропитывающего отравой легкие, только желание поскорее покончить с этим и зайти в тепло.

Щелчком отправив окурок в мусорный бак, я преодолеваю последние десять метров до подъезда, прикладываю магнитный ключ к домофону и наконец-то снимаю капюшон, не дотерпев до квартиры, начинаю расстегивать куртку.

Меня бесит верхняя одежда, бесит скованность и тепло. Все это напоминает… бинты.

В коридоре, едва захлопнув дверь, скидываю с плеч рюкзак, срываю с себя куртку так, что рукав трещит, рискуя вот-вот надорваться, и швыряю ее на вешалку.

Только оказавшись в одной футболке и джинсах, снимаю кроссовки, не расшнуровывая их, и сую в угол.

Так лучше.

Невольно ловлю свое отражение в зеркале, и мне почему-то снова начинает казаться, что бомжу, застрявшему в зазеркалье, становится хуже день ото дня.

Нет, морально легче. Действительно отпускает, будто кто-то поднимает с меня тяжелую бетонную плиту, но там, за стеклом…

Он… нет, я все такой же. Темноволосый, кареглазый, с аккуратно подстриженной бородой, которую я теперь равняю в модном барбершопе, и, кажется, совершенно обычный мужчина. Да и за последние несколько лет я действительно набрал почти нормальный для себя вес, отчего щеки перестали впадать в череп, и даже цвет лица стал другим, но…

Забытый в кармане куртки телефон внезапно звонит, и я торопливо отрываюсь от изучения собственной физиономии, будто это что-то неприличное и аморальное, достаю его, вытаскиваю наушники…

— Да, Лен?

На другом конце провода сперва повисает откровенно пугающая неизвестностью тишина, а потом высокий женский голос с различимой обидой выдает:

— Почему ты не сказал, что у тебя был день рождения?!

Я подхватываю рюкзак за лямку, прохожу на крохотную, отделенную от основной комнаты лишь высокой столешницей, кухню и принимаюсь выгружать немногочисленные продукты на стеклянный столик, прижимая трубку плечом.

— Я не праздную его, Лен, никогда.

— Я думала, что мы друзья! — возмущения в голосе столько, что я действительно начинаю чувствовать вину перед ней.

Мне хочется успокоить ее, сказать что-то в свое оправдание, но в голову не приходит ничего более-менее разумного, объясняющего мои пиздострадания по поводу своего несчастного праздника.

— Конечно же мы друзья! — вымучено улыбаюсь, чтобы и голосу придать хотя бы отголоски эмоций. — Извини, я просто забыл, замотался, много работы…

— Ну ладно, работничек! — спустя пару секунд обиженного молчания, наконец-то бурчит Лена. — Хороших тебе выходных. Надеюсь, наша Матильда не вызовет внезапно завтра, как в прошлый раз!

Мы обмениваемся короткими, ничего не значащими и завуалированно-насмешливыми комментариями про манеры нашей дражайшей начальницы вызывать на работу в выходные и праздники, а еще необоснованно задерживать, и, пожелав друг другу спокойной ночи, почти синхронно кладем трубки.

Я ставлю телефон на беззвучный, чтобы уведомления от всяких мобильных операторов не мешали, и принимаюсь готовить гречку. И почему я не купил к ней хотя бы каких-нибудь сосисок?..

Вообще-то можно было бы доесть салат, но мне с недавних пор резко разонравился майонез, а потому салат этот уже два дня стоит в холодильнике и, кажется, начинает пованивать.

Вряд ли провести два выходных с пищевым отравлением — предел мечтаний, когда у меня и без того много планов.

Во-первых, нужно съездить в строительный магазин и наконец-то купить чертов новый смеситель в ванную. Во-вторых, неплохо было бы заскочить к матери и забрать наконец-то свои шмотки, которые она любезно согласилась разместить у себя на время моего переезда. В-третьих, … клуб. Да, черт подери, это было запланировано еще месяц назад!

Я лениво рассматриваю свою крошечную минималистическую студию, пока ем разваренную гречку, в который раз удивляясь, как вообще умудрился найти настолько идеальную квартиру. Белая, светлая, на шестнадцатом этаже новостройки в прекрасном тихом районе. Она была настолько восхитительная, что я даже согласился за свои деньги поменять сломанный смеситель и переклеить заляпанные краской обои.

И как я мог раньше запирать себя в омерзительные темные клоповники, куда даже солнечный свет не проникает?..

***

— У меня все под контролем. Нормальная работа, хорошая зарплата, друзья, возможность арендовать квартиру и пользоваться услугами каршеринга, а еще летать на море пару раз в год и множество других плюшек, доступных только человеку, который наконец-то нашел себя после долгих семи лет поиска…

— Подожди-подожди, а разве ты не рассказывал мне пять минут назад, как тебя триггерит пищалка в супермаркете или гудящие лампы?.. — совершенно нетрезвое тело поворачивается ко мне всем корпусом, заглядывая в глаза, а меня блевать тянет от его срывающегося голоса и этих слов. Он, блять, запомнил, что я говорил, а мы ведь здесь не для этого, да?

Мотаю головой, подзываю бармена и спустя десяток секунд получаю новую порцию диетической колы.

— Ну так что? — мужик явно ожидает моего ответа, лениво потягивая что-то из стакана, но я не готов отвечать. — Э-эй! — он щелкает пальцами возле моего лица, а я мечтаю ему эти пальцы сломать. Но сдерживаюсь. Пожимаю плечами, улыбаюсь и перевожу тему в совсем другое, не менее опасное русло — политика.

Спустя пять минут занудного разговора о «стройках века» и их влиянии на геополитические позиции, мы уже неистово целуемся в туалетной кабинке гей-френдли бара.

И я уже почти готов надавить ему на плечи, заставляя упасть на колени перед собой, чтобы наконец-то добиться от него того, ради чего я и пиздел о всякой ерунде полчаса, но телефон в кармане буквально сводит с ума своей вибрацией, и, хоть я почти уверен, что это Ленка или Матильда с работы, все равно шепчу «подожди», уворачиваюсь от его губ, и достаю телефон.

Пока он сосредоточенно выцеловывает мою шею, едва ли не поскуливая от желания, я пытаюсь рассмотреть имя звонившего на экране…

Четыре пропущенных от Макса. Просто блеск!

— Бля, подожди! — я грубо отталкиваю мужика от себя, так что он впечатывается в картонную стену напротив и смотрит то ли обиженно, то ли заведено, а мне уже и дела до него нет.

Я быстро поправляю куртку и, не обращая никакого внимания на своего неудавшегося любовника, выхожу из кабинки, нажимая на кнопку вызова.

Мужики у писсуаров свистят, выдают какие-то комментарии, но я не смотрю на них, поспешно покидая и туалет, и чертов бар.

— Да, Макс, что стряслось? — тревогу в голосе скрыть не удается, но оно и понятно. Племянник никогда не звонит мне просто так, а уж если четыре пропущенных…

— Ну и где тебя носит?!

— Э-э, я не помню, чтобы мы договаривались встретиться сегодня, — говорю осторожно, вполне допуская такую возможность, что я мог просто забыть. Но голос Макса совсем не звучит рассержено, скорее чрезмерно весело.

— Забей, я думал, что ты дома. Где ты сейчас? Есть минутка?

Я зажимаю телефон плечом и достаю из кармана сигареты. Верчусь на месте, пытаясь понять, что за улица. На доме напротив табличка с надписью «ул. Горького, 9», о чем я и сообщаю в трубку, но спросить, что случилось, так и не успеваю. Он просит никуда не уходить и нажимает на отбой.

Прячу телефон в карман и прикуриваю, стараясь не думать ни о чем. Один из советов психотерапевта — отпускать ситуации, которые от меня не зависят.

— Ну ты и динамо, конечно, — раздается рядом возмущенный голос, и я лениво скашиваю глаза на моего неудавшегося любовника.

— Прости, перехотелось.

Он злобно цыкает, зябко кутаясь в пальто, а мне становится почему-то смешно от его ребяческой обиды. Не дали отсосать, какая досада!

Мужик хмурится, смотрит то на затянутое тучами небо, то на растрескавшийся асфальт и все не уходит, а я молча курю, изредка поглядывая на него, пытаясь оценивать.

Совет от психотерапевта номер два — пытаться отыскать в людях что-то привлекательное и сексуальное, то, что возбуждает. Это мужик, наверное, способен возбуждать. В меру накаченный, маскулинный, выбрит настолько гладко, что щетина не царапает щеки, а еще нос с небольшой горбинкой и глаза выразительные, но…

Но меня не цепляет. Психотерапевт сказала не ругать себя за это, и я честно стараюсь принимать это все, каждый раз как заведенный повторяя «ничего, другой будет лучше, в другом будет что-то особенное, просто этот человек неподходящий, но вот следующий, может быть…»

Мимо, громко цокая каблуками, проходит женщина. Не слишком молодая, но и не слишком старая. Я долго смотрю ей вслед, наблюдая, как она пытается не подвернуть ногу на скользкой каменной брусчатке, и вспоминаю совет номер три — позволять себе смотреть на женщин и оценивать их так же, как и мужчин, не ставить на себе клеймо «гей».

Так кто вообще этому психотерапевту сказал, что я гей?..

— Эй, твой ебырь? — беззлобно интересуется мужик, чьего имени я даже не запомнил, толкая меня в плечо, и я наконец-то отрываю взгляд от удаляющейся женской фигурки и перевожу его на остановившийся рядом с нами автомобиль.

— Че? — недовольно переспрашиваю, но начать конфликт не успеваю. Дверь с водительской стороны распахивается, и из салона выбирается… Макс.

Улыбается во все свои белоснежные тридцать два той самой детской беззаботной улыбкой, стучит по крыше ладонью, и я не сразу въезжаю, почему он так по-щенячьи радуется.

— Не слишком ли юн для тебя? — бурчит мужик, но я его не слушаю. Кидаю окурок на землю, придавливаю носком ботинка и сую неожиданно замерзшие руки в карманы. Холодно.

— Я машину купил! — восторженно заявляет Макс, едва ли не подпрыгивая от радости. — Сам, понимаешь, сам!

Странно, ведь покупка машины занимает не один день, а уж тем более вот такой поддержанной, да и… откуда деньги?

Слишком много вопросов, которые я пытаюсь выстроить в порядке живой очереди, но они все толпятся, толкаются локтями и никак не могут протиснуться в мир, а племянник вдруг снова стучит по крыше и заявляет, умудряясь даже говорить, не стирая с лица широкой улыбки:

— Поехали покатаемся!

И, поспешно обойдя кругом машину, зачем-то открывает дверь для меня, будто я сам не способен это сделать…

Мужик, который, судя по всему, желает досмотреть представление до конца, хмыкает, но Макс на него никакого внимания не обращает. Приглашающе кивает, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения, поправляет сползающий с головы капюшон модной толстовки, и я решаю, что вопросы можно задать будучи наедине, без лишних ушей, и ныряю в салон, погружаясь в восхитительное тепло.

Макс садится за руль и заводит двигатель, а потом делает потише играющую музыку, видимо, чтобы можно было поговорить, не перекрикивая, и заявляет:

— Поехали к речке? Или просто покружим?

— Как сам захочешь, — отвечаю спокойно, не собираясь обвинять племянника в том, что он обломал мне планы. В конце-то концов, если я назвал адрес, то… — Отец помог?

— Деньгами? — Макс хмурится, уверенно сворачивая с тихих улочек на шумный проспект. — Нет, ты же знаешь, я бы не взял. Помнишь, я ездил после школы по рабочей визе в Швецию? Хотел на универ заработать. Кто же знал, что на бюджет поступлю! Вот я их сохранил, потом немного накопил, поработал официком в пиццерии к тому же.

Я бы охотно ему поверил, только вот…

— Их бы все равно не хватило на такую тачку, даже поддержанную.

Макс на это только ухмыляется, зачесывает назад и без того безупречно уложенную челку, самоуверенно убирая руку с руля, и отвечает неохотно:

— Ладно, еще помог одному человеку, а он мне продал тачку по дешевке.

Меня напрягает этот разговор, а еще я замечаю, что Макс нервничает, начинает нарушать и превышать скорость, поглядывая то на дорогу, то на меня.

— Сворачивай к реке! — буквально требую, стараясь придать голосу твердости. — И поподробнее, пожалуйста.

Его улыбка становится принужденной, из глаз куда-то пропадает веселье, но он послушно перестраивается в правый ряд и поворачивает на неприметную улочку, ведущую к набережной.

— Ну-у, только пообещай, что ничего не расскажешь папе! — просит Макс, останавливаясь на пустующей парковке, а я едва сдерживаю истерический смех от его слов. Говорить, что мы с его отцом видимся самое большее раз в полгода, не нужно, поэтому я только коротко киваю. — В общем я помог одному парню из кафедры журналистики написать статью о любовнице нашего губернатора. Он попросил, чтобы я заснял с дрона на камеру измену, и я…

Облегченно выдыхаю, прикрывая на секунду глаза. Не наркотики. Слава богу.

— Ты не злишься? — робко спрашивает Макс, заглядывая мне в лицо. — Я мог расхерачить дрон, который ты мне подарил и…

Я мимолетно касаюсь его плеча, останавливая.

— Все нормально, я не злюсь. Машина классная, правда, поздравляю. Главное не гоняй.

Макс улыбается и проводит ладонями по рулю, с восхищением рассматривая детали. Он рад. Он действительно рад и горд собой, а ведь есть чем гордиться.

Задаю вопрос раньше, чем вообще успеваю проанализировать его уместность в данной ситуации.

— Что отец сказал?..

Племянник пожимает плечами, продолжая сосредоточенно изучать приборную доску, и отвечает несколько недовольно:

— Сказал, что мог бы подкинуть денег, и тогда я бы купил себе новую.

— Это на него похоже, — киваю своим мыслям, воюя с желанием снова начать кусать до крови губы или до боли заламывать пальцы.

Нет, проходили уже этот этап.

Лучше увести разговор в более безопасное русло, поговорить об учебе, девчонках, друзьях, планах на жизнь, работе. Не о Владлене, нет. Только не о нем.

Но Макс уже решил излить мне душу по поводу своих отношений с отцом, и я просто не нахожу достойного оправдания своему нежеланию обсуждать именно это. Почему нельзя было поговорить о девках?! Я даже готов в сотый раз послушать о Ксюше!

— Он не понимает, почему я хочу всего добиться самостоятельно! — возмущенно заявляет Макс, эмоционально размахивая руками. — Говорит, что нет ничего постыдного в том, чтобы принимать помощь от родителей!

— Да, в этом вы не похожи, — едва ли не выдавливая из себя слова, произношу, стараясь не смотреть на племянника.

— Вот именно! Папа всегда с радостью участвовал во всех деловых проектах деда, спокойно учился за его счет, пошел работать в его фирму, а я так не хочу, понимаешь?

— Понимаю.

— Я хочу добиться всего сам, хочу быть независимым, чтобы никто не мог меня попрекать деньгами…

— Отец не станет попрекать тебя деньгами, — машинально поправляю его и получаю прямолинейный вопрос:

— А ты как в молодости? Принимал помощь от деда?

Макс смотрит на меня заинтересованно, но у меня за столько-то лет наконец-то начинает получаться скрывать свои чувства, умело маскируя их под безразличие.

— Я? — горло сжимает покрытая старой ржавчиной железная рука тоски. — У меня были несколько другие интересы, когда я был в твоем возрасте…

В двадцать лет я пытался собрать себя по кускам.

— Но ты ведь отказался от доли в семейном бизнесе?

Хочется выйти и подышать свежим воздухом, чтобы проветрить голову, но Макс очень внимателен к мелочам, так что если показать слабину — он тут же задаст еще сотню ненужных вопросов. И не мне так матери или, не дай Бог, отцу.

— Отказался, — говорю осторожно, будто ступаю по тонкому льду, чтобы не только не спровоцировать приступ заинтересованности в моем прошлом, но и не откинуть Макса от Владлена еще дальше. — Отказался, да, но по другой причине.

— И какой же? — зеленые глаза Макса округляются от удивления, а я судорожно пытаюсь придумать правдивый, но не слишком, ответ.

И конечно же лажаю в этом деле, загоняя себя в угол.

— Я влюбился.

Племянник вопросительно вскидывает бровь, ожидая подробностей, но так, как я молчу непозволительно долго, сам спрашивает:

— И ваши отношения не одобрял дед?

— Вроде того.

— Она была красивая? — деловито интересуется Макс, улыбаясь, уже, видимо, представляя в своей глупой романтичной башке историю любви Джульетты Капулетти и Ромео Монтекки.

А мне не до веселья.

— Она… Да, очень.

— И ты ради нее отказался от наследства? Обиделся?

— Вроде того, — снова отвечаю я, облегченно выдыхая, когда Макс самовольно сворачивает разговор в сторону девушек и запретной любви.

О чем угодно готов говорить, хоть о ядерном синтезе или теориях заговора, лишь бы не о своем прошлом, настоящем и будущем.

Когда на часах уже половина шестого, я вдруг вспоминаю, что на шесть у меня еще месяц назад была запланирована важная встреча. Встреча, ради которой я и ходил в бар, цеплял мужика и почти-почти склонил его к минету. Только вот приезд Макса переломал всё, и теперь привычный порядок вещей был нарушен, и я даже не мог спрогнозировать, чем для меня закончится этот вечер, ведь…

— Макс, мне пора, — выдыхаю, прерывая бесконечный поток слов.

— Давай я подвезу куда надо! — торопливо произносит он, заводя двигатель. — Я…

— Нет! — решительно отказываюсь, ведь не хватало еще, чтобы он узнал, куда именно я направляюсь. — Езжай домой, а я пройдусь.

Макс ухмыляется, ехидно прищурившись, а потом тянет:

— На свидание?

— Вроде того, — который раз за день произношу эту заезженную фразу и открываю дверь, впуская в салон промозглый сырой ветер. — А ты езжай аккуратно и не гоняй.

К счастью, никаких вопросов он больше задавать мне не планирует. Желает удачи и уезжает, оставляя меня в одиночестве, а я, едва ли машина скрывается из виду, достаю телефон и заказываю такси.

Без пятнадцати шесть переступаю порог заведения, которое без преувеличения можно назвать клубом для избранных.

Охранник внимательно изучает мой паспорт, сверяя фамилию с информацией в своем компьютере, а я тороплюсь, потому что должен успеть еще принять душ за рекордно короткое количество времени. Наконец-то меня пропускают, рассказывают, как пройти, хотя мне не нужно объяснять, ведь я здесь частый гость. Стабильно раз в два месяца…

Ровно в шесть я готов. Стою посреди устрашающей комнаты, больше напоминающей средневековую пыточную камеру, пытаясь собрать себя воедино, найти силы преодолеть страх. Только вот получается хреново, ведь порядок нарушен, а это значит, что я недополучил ласку, за которую планировал расплатиться.

Удовольствие без расплаты за краткий миг наслаждения приводит к чувству вины, а расплата без удовольствия — к обиде на незаслуженное наказание.

Ох, видела бы меня сейчас мой психотерапевт!

Но все мысли просто забиваются в угол и бьются в конвульсиях, когда тяжелая дубовая дверь вдруг распахивается, и на пороге появляется мой одноразовый Господин.

========== 2. Гореть ==========

Огромный синий кит

Порвать не может сеть.

Сдаваться или нет,

Но всё равно гореть.

Люмен — Гореть

— Двести тон это, конечно, не мало, но они заявляли, что будет больше… Эй, Кайя, ты меня вообще слушаешь?! — Ленка стучит ручкой по столу, привлекая мое внимание громким звуком, а я все никак не могу сбросить оцепенение, тупо пялясь в потухший экран смартфона.

— Угу, — зябко обхватываю себя руками за плечи, пытаясь держать покрасневшие после бессонной ночи глаза открытыми.

Лена кладет руку мне на плечо, заставляя поднять голову и посмотреть на себя, и я покорно и стойко выдерживаю зрительный контакт, но что-то в моем виде ее, видимо, смущает, а потому она неуверенно заявляет:

— Может тебе домой пойти? Неважно выглядишь.

— Да брось, — отмахиваюсь от нее, как от надоедливой мухи, и убираю телефон подальше от себя, пытаясь удержаться от соблазна зайти в мессенджер и ответить наконец-то на сообщение. Хотя бы придумать что ответить. — Я в норме, просто не помню ничего о том договоре. Надо перечитать, когда будет время. А сейчас у меня тут вот… — я схватил первую попавшуюся под руки папку.

Ленка только насмешливо вскидывает бровь.

— Инструкция по охране труда при работе на персональном компьютере? И как? Интересно?

Я досадливо поджимаю губы, откидывая от себя папку, уже готовый обороняться, но подруга только снова сжимает мое плечо и молча удаляется к себе, наконец-то оставив меня в покое.

А я тут же хватаю телефон и открываю переписку с новыми непрочитанными сообщениями.

Нужно что-то придумать, пока он не позвонил. Хотя… не позвонит.

Пока я думал, к «Откуда у Макса деньги на машину?», «Ты ему помог?» и «Отвечай» прибавилось «Он связался с наркотиками?»

Поня-ятно, значит, Макс не хочет признаваться отцу в разоблачении любовных похождений губернатора. Оно и неудивительно, губернатор все-таки лоббирует важные для Владлена вопросы и, если статья негативно скажется на предстоящих выборах…

Не придумав, что ответить, я печатаю «Нет».

А потом минут пять сижу, не в силах отвести взгляд от экрана, снова и снова перечитывая все наши немногочисленные диалоги. Самое первое сообщение от него было лет пять назад, когда он списывал любые проявления бунтарского подросткового периода Макса — будь то матерные словечки, не удаленная из истории браузера порнуха или плохие оценки в школе, на мое пагубное влияние.

Я все жду и жду ответа на мое лаконичное «нет», и вскоре получаю его. Телефон в моей руке оживает, и на весь экран высвечивается «Брат».

Не долго думая, нажимаю на зеленую кнопку.

— Алло?

— Ты уверен? — раздается в трубке напряженный до предела голос Владлена. Я не слышал его уже черт знает сколько, а потому не сразу восстанавливаю контроль над эмоциями.

— Уверен, — холодно произношу я, прокручиваясь на стуле, отворачиваясь от дружного трудового коллектива, что уже поглядывает на меня с недовольством. — Макс достаточно умен, чтобы держаться подальше от наркоты.

— Тогда как? — настойчиво продолжает выпытывать брат, и я прикрываю глаза, представляя, как он прямо сейчас нервно ходит из стороны в сторону по кабинету, то надевая на голову очки, прихватывая едва ли тронутые сединой вьющиеся каштановые волосы, то снимая их, принимаясь крутить в руках. — Откуда такие деньги?

— Я не могу сказать, — отрешенно глядя в окно, бормочу я, прекрасно понимая, что такой ответ его не устроит, а только разожжет костер тревоги.

Владлен на другом конце провода, кажется, давится воздухом от возмущения, потому что говорит лишь после длительной паузы.

— Ты знаешь, да? Или это ты его надоумил?

Мне даже не нужно скрывать эмоции, потому что теперь их просто нет. Последнее время к брату я испытываю что-то сродни глухого омерзения.

Восхищение, обожание, зависимость никуда не делись, не трансформировались во что-то иное, не ослабли, но теперь они вынуждены существовать вместе с другими чувствами, вершиной которых была глубокая внутренняя неприязнь, даже презрение. Владлен напоминал параноика, который в любом моем поступке видит стремление разрушить его семью, навредить его детям, когда всё, что я делал и делаю — это помогаю.

Я, блять, часами сидел с Юлькой, выслушивая ее и успокаивая, когда их брак оказался на грани развода, убедил обратиться к семейному психологу, хотя внутри меня черная половина души ликовала, скалила гнилые клыки и злорадно усмехалась. Я откладывал все свои дела, когда нужно было посидеть с детьми, отвезти их куда-то или забрать откуда-то. Я готов был отказаться от всего ради его семьи, а он лишь каждый раз в благодарность обвинял меня в каких-то своих надуманных…

— Кайя, хватит молчать! Отвечай! — почти кричит Владлен, и я едва ли не подскакиваю, ошарашено моргая, и понимаю, что вырубился на секунду.

Мне не о чем с ним разговаривать, поэтому я убираю телефон от лица, смотрю на экран, снова и снова перечитывая «Брат», и, не желая слушать, жму на отбой.

Хватит с меня на сегодня.

Я зажимаю боковую клавишу громкости, ставя телефон на беззвучный, и убираю его в ящик стола. Если повезет — вообще забуду на работе.

— Ты какой-то бледный, может, действительно домой пойдешь? — спрашивает Лена, мельком взглянув на меня, но я лишь снова отмахиваюсь и погружаюсь в работу.

На почте уже накопились сообщения, которые нужно срочно разгребать, и я принимаюсь за это с некой долей воодушевления, не замечая, как минуты проносятся мимо, подтаскивая меня к окончанию рабочего дня.

— Авалиани, вот еще проверь… — на стол ложится распечатка с кодами, и я уже понимаю, что лишние полчаса в офисе Матильда мне обеспечила. С самым довольным видом начальница раскладывает по столам моих коллег задачи, которые можно было бы сделать и на следующий день, но ведь на носу годовая премия, а значит…

Я успокаиваю себя мыслью, что спешить мне никуда не нужно, разве что в магазин не успею, и потому мне придется или снова давиться гречкой, или заходить в ненавистный супермаркет, но… но можно и потерпеть до утра, верно?

— Ты вообще домой идти собираешься? — Лена застегивает пальто, поглядывая на меня неодобрительно, и я, отправив отчет начальнице, послушно выключаю компьютер, чтобы мы могли уйти вместе, и я проводил ее до дома. — Ложись сегодня пораньше, хорошо? На тебя смотреть больно.

— Я просто не спал этой ночью, — отвечаю равнодушно, вытаскивая из шкафа свою куртку. — Был в воскресенье в клубе.

— А-а, бурная ночка? — понимающе улыбается Лена, направляясь к лифтам.

— Очень, — коротко киваю, вспоминая, как полночи пытался смазать все следы от ремня заживляющей мазью, но не доставал, психовал…

Мы спускаемся на лифте вниз в полном молчании, но, как только дверцы открываются…

— Еще раз повторяю, молодой человек, я охраняю весь офисный центр и понятия не имею, кто работает в компании «Логистикс»… — устало произносит сонный дежурный, но Макс его и слушать не желает.

— Тогда пропустите меня! Я быстро…

— После десяти вечера не положено! — отрезает охранник, на что парень недовольно бурчит:

— На положено — хуй наложено!..

— Эй! — возмущенно восклицаю, скорее по привычке отдергивая племянника, чем действительно негодуя по поводу матерных словечек. Делаю шаг к широко улыбающемуся парню и даже не знаю, что ему сказать. Что он тут вообще забыл?..

— Это кто, Кайя? — заинтересованно шепчет мне на ухо Лена, и я так же тихо отвечаю «племянник» и весь переключаюсь на Макса.

— Ты что здесь делаешь?

Улыбка мальчишки становится несколько нервной, но все же до безумия смущенной и какой-то беззащитной, будто я его на мороз выгоняю.

— Отец весь день мне мозг клюет, вот я и сказал, что поеду ночевать к другу, потом позвонил Тёме, а он, как оказалось, сегодня с девушкой.

— И? — нетерпеливо бросаю я, поглядывая на ожидающую меня Лену.

— Ну не могу же я вернуться домой! — как само собой разумеющееся выдает Макс, прокручивая на пальце ключи от машины. — Можно я у тебя переночую?

Ну, действительно, как это так — вернуться домой к отцу, ведь гордость пострадает!

Я хочу сперва разозлиться на глупого мальчишку, подверженного юношескому максимализму и считающего каждую незначительную ссору с родителями драматичным соперничеством не на жизнь, а на смерть, а потом… потом вдруг вспоминаю себя в его возрасте. Вспоминаю, как я униженно ползал в ногах у Владлена, умоляя его простить меня и позволить хотя бы увидеть новорожденного племянника.

О, я бы ему много рассказал о гордости!

— Кайя, ты в порядке? — интересуется Лена, касаясь моего плеча. — Ты бледный какой-то.

— Все хорошо, — спокойно отвечаю, глядя ей в глаза. Потом смотрю на Макса, замечая, что он не улыбается, он тоже серьезен…

Нет, лучше так. Пусть лучше будет преисполнен достоинства, пусть отстаивает свои интересы и принимает вызов, а я… а я помогу.

— У меня всего одна кровать, ты же знаешь.

— Да, но большая, — парирует Макс, склоняя голову к плечу.

— Поехали, там поговорим. Только Лену завезем…

Мы едем почти в молчании. Ленка сперва пытается завести разговор об учебе, но Макс отвечает неохотно, и вскоре она бросает попытки.

— Спасибо, что довезли, — выбираясь из машины, произносит подруга, а потом вдруг обращается ко мне: — Не забудь в этот раз выспаться, хорошо?

Хлопает дверь. Мы наконец-то оказываемся одни, но разговор по-прежнему не клеится. Вернее, он даже не начинается, пока я не спрашиваю очевидное:

— Все совсем плохо?

— Он заливает мне какую-то херню, — Макс мотает головой и натягивает на голову капюшон, когда мы останавливаемся на светофоре. — Я не уверен, что все правильно понял, но посыл, кажется, такой — ты на меня плохо влияешь. Что это вообще за бред? При чем здесь ты? Чего он прицепился?

— Не знаю, — отвечаю глухо и, не довольный, но удовлетворенный ответом, решаю сменить тему. — Дома есть нечего, так что, если хочешь, зарули в магазин. Он вон там, через квартал…

Макс вжимает педаль газа в пол и удивленно интересуется:

— Зачем магазин? Рядом с тобой же супермаркет.

У меня внутри все холодеет, я сую руки в карманы и ожидаемо не нахожу там ничего, кроме пачки сигарет. Телефон остался в ящике стола, а значит…

Мы паркуемся возле круглосуточного супермаркета, но я не чувствую в себе силы идти туда. Кажется, я отсюда слышу этот пронзительный писк, от которого хочется закрыть ладонями уши, забиться в уголок и умереть.

— Ты чего? — встревоженно заглядывая мне в глаза, шепчет Макс, и я достаю из внутреннего кармана куртки кошелек.

— Иди сам, хорошо? Вот деньги, купи, что сам считаешь нужным.

Парень открывает рот, чтобы, наверное, уточнить, в порядке ли я, но потом кивает и выбирается из салона, направляясь к автоматическим дверям.

Мне хочется на воздух, перекурить, а еще лучше дойти до дома, запереться там и лечь спать. Одному.

В голову приходит вдруг осознание, что, если Владлен узнает, что его сын даже просто спал в моей кровати, то…

Стук в стекло вытаскивает меня за волосы из задумчивости, и я испуганно смотрю на улыбающееся лицо Макса, который, посмеиваясь, обходит машину вокруг, садится за руль, вручая мне увесистый пакет с продуктами.

— Ты чего спишь на ходу? — растягивая губы в усмешке, ехидным голосом тянет он. — Вижу, вчерашнее свидание прошло удачно?

— Не то слово, — бурчу в ответ, рассматривая купленные Максом продукты. — Ты ко мне на неделю что ли решил переехать?

— А можно? — невинно хлопая ресницами, спрашивает племянник и смеется: — Расслабься! Просто я знаю, что у тебя никогда нет нормальной еды.

Он настолько беззаботный и радостный, что я тоже немного расслабляюсь и позволяю себе ответить:

— Зато у меня есть деньги на завтрак и обед в кафе.

— А у нас Халк! — пафосно произносит он шутку, скорее всего, из какого-то фильма, но я ее не понимаю, поэтому только вежливо улыбаюсь, отворачиваясь к окну.

Уже дома мне вдруг становится совсем неловко, потому что я понятия не имею, как мы будем спать в одной кровати, и меня даже посещают трусливые мысли свалить в какую-нибудь гостиницу, но я сразу бракую их, как слишком подозрительные действия, которые вызовут ненужные вопросы. А я должен вести себя, как нормальный мужчина. Нормальный дядя.

Как поступит нормальный дядя в такой ситуации? Сперва он приготовит ужин.

Или даст во что переодеться?..

— М-м, можно я в душ? — снимая обувь, интересуется Макс, и я облегченно вздыхаю. Вот и ответ.

— Сейчас что-то найду тебе из одежды.

Я отношу пакет с продуктами на кухню, и только потом отправляюсь к шкафу. Тряпок у меня не много, но домашние штаны и большую футболку я точно могу отыскать. По размеру подойдет — Макс, конечно, пошел в отца и ростом, и шириной плеч, но и я не сраная Дюймовочка.

— Но нового белья у меня нет, — вручаю племяннику стопку одежды и возвращаюсь к разгрузке пакета.

Чувствую, как теплое дыхание шевелит мои волосы на затылке, и мне катастрофически начинает не хватать воздуха. Слишком близко. Так, что кажется, будто меня провоцируют.

Макс подходит со спины и, не касаясь, тянется к пакету, безошибочно выуживая что-то там в черной плоской коробке, пока я стараюсь не дышать и не дергаться.

— Я купил, — беззаботно произносит он и уходит в ванную комнату, оставляя меня наедине со своими тревожными мыслями.

Кажется, Владлен заразил меня паранойей, потому что мне уже начинает казаться, что Макс…

Шумно выдыхаю, хватаясь обеими руками за столешницу с такой силой, что углы больно впиваются в ладони, отрезвляя. Глупости. Он мой племянник, он почти ребенок, он тот самый мальчик, которого я знаю с рождения, и я не имею никакого права даже вскользь воспринимать его как сексуальный объект или думать, будто он меня…

От этих мыслей становится смешно. Ловлю свое отражение в зеркальной поверхности встроенной электрической духовки и крепко зажмуриваюсь, пытаясь прогнать растерянное выражение с лица.

Хватит, надо собраться.

Стараясь не прислушиваться к шуму воды, начинаю раскладывать продукты по местам. Убираю кофе, чай, крупы, макароны и специи в шкаф, молоко, сливки, масло, шампиньоны, сметану и яйца — в холодильник. А что делать с запаянным в вакуумный пакет мясом?.. Видимо, думаю я слишком долго, потому что из тупой задумчивости меня выдергивает закончивший с душем Макс.

— Ты уже начал готовить?

Оборачиваюсь на звук и мне хочется тут же отвести взгляд, отвернуться, чтобы спрятать неожиданно вспыхнувшее краской лицо.

Он выходит из ванной комнаты в одних домашних штанах, вытирая влажные волосы полотенцем, и по его голому торсу стекают крохотные прозрачные капли воды… Не могу заставить себя не смотреть, не могу ответить, только бесцеремонно рассматриваю потрясающее тело, слежу за перекатывающимися под золотистой кожей мышцами, и так невыносимо хочется прикоснуться…

Сглатываю вязкую слюну и отворачиваюсь, пожимаю плечами, продолжая гипнотизировать вакуумный пакет, раз за разом перечитывая «вырезка».

— Приготовим чего-нибудь вместе? — будто не замечая мое замешательство, Макс откидывает на спинку стула полотенце, натягивает футболку и, как ни в чем не бывало, заглядывает в холодильник. — Как я и думал, пусто. Чем ты вообще питаешься? А это что? Мамин салат с твоего дня рождения? А я ей говорил, что ты не станешь его есть! Давно пора выкинуть.

На автомате сую руки в карманы, желая спрятаться, закрыться, и только сейчас замечаю, что так и не снял куртку.

— Я не умею готовить, — отвечаю на первый заданный вопрос, на что получаю полное легкомысленного веселья предложение:

— Так давай я научу! Иди пока в душ, а то чего ты тут на кухне в верхней одежде?

Сперва мне хочется привычно огрызнуться, сказать, что и сам могу решать, в чем мне ходить, но проклятую куртку действительно нужно снять, освобождая руки от плена призрачных бинтов, и я на автопилоте двигаюсь к шкафу, беру домашнюю одежду, понимая, что Макс никогда не видел меня в футболке, а значит, не видел шрамы и скрывающие их татуировки, и…

Запираюсь в ванной комнате и наконец-то с облегчением стягиваю с себя верхнюю одежду. Из зеркала на меня смотрит уставшая морда с темно-синими кругами под покрасневшими от недосыпа глазами, что заставляет меня в который раз убедиться: все эти знаки внимания со стороны племянника — всего лишь абортированный плод моего больного воображения.

Такому, как Макс, даст любая девчонка, да и что девчонка! Если бы он захотел, то и практически любой парень… Он красивый, высокий, обаятельный, остроумный, а я просто побитая жизнью сутулая собака, влюбленная в его отца.

Хватит уже ебать себе мозг какими-то пугающими параноидальными мыслями, которые лишь подтверждают, насколько я отбитый на всю голову человек.

Подумать такое о родном племяннике! Господи, Кайя, ты просто извращенец!

Наскоро стягиваю с себя рубашку, невольно рассматривая забитые рукавами руки. От плеч и по самые пальцы тянутся татуировки, скрывающие края пересаженной кожи. Я весь состою из этих татуировок и омерзительных следов от ожогов. Их не видно, если не присматриваться, но, коснувшись, можно ощутить все неровности.

Макс будет задавать вопросы, а я понятия не имею, как много он уже знает.

Ополоснувшись, я снова встаю перед зеркалом, поворачиваюсь спиной, пытаясь рассмотреть красные полосы от ударов. Уже начало заживать, и кое-где, особенно на ягодицах, видна подсыхающая корочка крови.

В этот раз попался действительно жесткий топ.

Надеваю чистое белье, спортивные штаны, футболку и выхожу, надеясь, что Макс уже начал готовить. На самом деле я голоден и ужасно хочу спать, и с удовольствием бы сейчас отказался от первого в пользу второго, но племянник решает все по-своему.

— Я замариновал мясо и поставил вариться спагетти, но не нашел у тебя даже нормальной лопатки, а нож совсем тупой, — Макс прикручивает газ под кастрюлькой с макаронами и принимается резать совсем тупым ножом шампиньоны. — Ты не против грибного соуса? Мама недавно научила…

Он все говорит и говорит, а я не знаю, куда себя приткнуть, потому что его нарочитая незаинтересованность моими татуировками явно говорит о том, что ему что-то известно. Он что-то знает. Как много он знает?

Нет, конечно, он видел абстракцию на кистях и отчасти на пальцах, геометрические хаотичные узоры на шее, которые я с недавних пор стараюсь прикрывать, чуть-чуть отращивая волосы, но…

Я уже даже подумываю спросить, но на рабочую поверхность, которой разделена студия, вдруг приземляется разделочная доска и недорезанные шампиньоны.

— Вот, помогай, а я пока займусь мясом.

— Макс?.. — зову, пытаясь перехватить взгляд, но племянник прячет глаза, отворачивается, глухо спрашивая «чего?».

А действительно, чего это я? Обещал же себе успокоиться и не париться, но он так нервничает, что рядом с ним и я тоже начинаю переживать.

— Ты сильно поссорился с отцом?

Макс только дергает плечом и кладет кусок мяса на раскаленную сковороду.

— Для нас это обычное дело. Он херню какую-то несет, а я не могу промолчать.

— Какую херню? — осторожно нарезаю грибы пластинками, пытаясь делать их ровно такими, какими делал Макс, и пропускаю тот момент, когда племянник оказывается непозволительно близко. Нас разделяет столешница, а мне все равно кажется, что он касается меня…

Улыбка на знакомых губах медленно превращается из напряженной и притворной в зловещую. Или мне это только мерещится? Неверный свет ламп искажает черты, заостряя, делая Макса еще больше похожим на отца.

— Это не важно, Кайя. Я давно уже не слушаю, что он говорит.

— Он твой отец, ты должен его слушать, — произношу тихо, глядя в родные зеленые глаза, в которых медленно-медленно начинают загораться привычные искорки веселья.

— А ты мой дядя, и что?

Хватаюсь за эти слова, почему-то отлично улавливая и посыл, и смысл.

— Он говорит что-то обо мне?

Макс смотрит внимательно. Так внимательно, что мне становится некомфортно под его взглядом, хочется прикрыться, будто я полностью обнажен.

— А что он должен мне рассказать? — вкрадчиво начинает он, на ощупь пробираясь не в те степи, но я снова не успеваю найти себе оправдание.

Он и сам уже будто забывает, теряет интерес, отвлекаясь на зашипевшее на сковородке мясо.

Ну и я тоже возвращаюсь к нарезке грибов.

Макс отстает от меня с готовкой, самостоятельно доделывая соус, а я только наблюдаю за ним, безошибочно угадывая в каких-то неосознанных движениях и жестахВладлена. Так же открывает шкафчики, потянув не за ручку, а за нижнюю часть, и намеренно никогда не закрывает их до конца, позволяя доводчику сделать свою работу. Так же перекрещивает ноги, помешивая что-то в сковородке. Так же хмурится, когда понимает, что чего-то не хватает. Так же проводит пальцами по покрытой жесткой щетиной челюсти, задумываясь на секунду…

Они похожи, пусть даже Макс отчаянно пытается не допускать этой схожести, будто отец ему тоже чем-то противен, будто он тоже его чем-то обидел.

— Готово! — на стол передо мной приземляется тарелка с аккуратно выложенными спагетти, политыми грибным соусом, и кусочком вырезки.

Выглядит потрясающе.

— Ты первый мужчина в нашей семье, который умеет готовить, — говорю совершенно серьезно, забираясь на высокий барный стул.

Макс устраивается напротив.

— Правда что ли? — вскидывая бровь, удивленно произносит он, беря в руки столовый нож и вилку. — А я думал, дед, как и все грузины, должен в этом разбираться.

Отрезаю кусочек мяса и, только тщательно прожевав, отвечаю:

— Дед только шашлык умеет, а все остальное всегда готовила бабушка. Тебя мама учит?

— Да, нас с Софией мама частенько напрягает этим делом, — с мягкой улыбкой произносит Макс, наматывая спагетти на вилку. — Говорит, что делает огромное одолжение моей будущей жене.

— Это так, — киваю, представляя себе картинку, где племянник годиков через пять-шесть на кухне с невестой готовит еду, пританцовывая под Чака Берри.

Молодые и счастливые. Влюбленные. Взаимно влюбленные друг в друга.

— А ты почему не готовишь? — спрашивает Макс, поглядывая на меня с интересом. — Не обязательно же уметь. Можно начать с чего-то простого, посмотреть в интернете видео, например, попробовать повторить.

— С моим графиком это не так-то просто. Тебе, кстати, завтра когда в университет?

— Та я не пойду! — легкомысленно отмахивается он, кладя в рот последний кусочек мяса.

— Что значит не пойдешь? А как же разговоры о том, что всего добьешься самостоятельно? Разве учеба не входит в твои планы?

Очень хочется закурить, но дома я себе такого не позволяю, а выходить на улицу…

— Мудрость не в том, чтобы ходить на все пары, а в том, чтобы знать, на какие ходить, а на какие нет, — глубокомысленно заявляет Макс, убирая тарелки в посудомойку. — А тебе на работу к часу, да? Я отвезу.

Он не дает мне ничего сказать, идет в коридор, а возвращается с вытащенной из рюкзака не распакованной зубной щеткой.

— Все предусмотрел, да? — спрашиваю почти спокойно, умело скрывая нервные нотки в голосе, наблюдая, как Макс прокалывает ногтем картонную упаковку, доставая красную зубную щетку. — У меня ощущение, что ты ко мне все-таки на неделю…

— Навсегда, — улыбается племянник и, подмигнув, уходит в ванную, а я, не давая себе возможность вновь ускользнуть в подозрения, иду перестилать кровать.

Выдаю ему отдельное одеяло, планируя разграничить пространство хотя бы таким незамысловатым способом, потому что спать под одним одеялом на одной кровати, рискуя соприкоснуться во сне телами, слишком… Просто слишком.

— У тебя прохладно! — жалуется Макс, падая лицом в подушку. — Но очень уютно. Такой себе скандинавский минимализм.

— Ага, мне тоже нравится эта квартира, — бормочу неопределенно и ухожу в ванную.

Взгляд притягивает вторая зубная щетка в стаканчике рядом с моей. Очень… непривычно.

Когда я возвращаюсь в комнату, Макс уже, кажется, спит, закутавшись в одеяло с головой, и я стараюсь не шуметь, только шепчу «спокойной ночи» и, не получив ответа, гашу свет.

***

Мы спим до обеда не просыпаясь, и я бы соврал, если бы сказал, что это не была лучшая ночь в моей жизни. Открыв глаза, увидеть не пустую белую студию, а сонное расслабленное лицо Макса, который, едва ли почувствовав мои шевеления, на секундочку лениво приоткрывает один глаз и улыбается, уютно кутаясь в одеяло… Непривычно.

Он напоминает мне большого ленивого кота, что свернулся клубочком, уткнулся носом в подушку и растягивает блаженные минуты пробуждения, когда никуда не нужно спешить.

— Как спалось? — сонно бормочет Макс, убирая кудрявую прядь с лица. Хмурит брови, когда она снова падает и щекочет щеки…

Мне хочется протянуть руку и заправить его волосы за ухо, но я не позволяю себе этого, продолжая рассматривать, пользуясь моментом, пока он еще не открыл глаза.

— Я во сне не разговаривал? — спрашиваю осторожно, потому что действительно понятия не имею, что я мог сболтнуть в бессозналке.

— Не знаю, я когда ночью вставал в туалет, то ты спал, как котенок, а вообще, если и разговаривал, то я не слышал, — отвечает он, переворачиваясь на спину и сонно протирая глаза. — У тебя шикарный ортопедический матрас. Я готов убить за еще одну ночь на нем.

Звучит как-то совсем не смешно, а очень даже пугающе, и я никак это не комментирую, предпочитая промолчать и не провоцировать Макса на дальнейшие размышления о матрасах и кроватях.

— Надо вставать, — наконец-то произносит он, приподнимаясь на локтях и жмурясь на солнце. — Уже почти одиннадцать.

— И что? Мне на работу к часу, — натягиваю одеяло до подбородка, украдкой поглядывая на потягивающегося племянника. Футболка задралась, оголяя живот, под тканью отчетливо вырисовываются мышцы груди…

Сколько же он времени проводит в зале?..

— Да, к часу, но я еще хочу позавтракать и выпить кофе! — безапелляционно заявляет Макс, поворачиваясь ко мне лицом.

Молчу какое-то время, пытаясь найти аргументы, чтобы убедить его еще немного поваляться в кровати, но не нахожу, а потому глухо шепчу:

— Пить кофе вредно.

— Курить тоже вредно! — убежденно парирует он, обеими руками зачесывая назад свои всклокоченные темно-каштановые волосы, отливающие на солнце медовым золотом.

— Хочешь сказать, что ты не куришь? — насмешливо приподнимаю бровь, но Макс только беззаботно пожимает плечами.

— Иногда, когда в компании. Но своей пачки у меня нет.

Это не оправдание.

— Бросай.

Макс ехидно ухмыляется и вдруг так резко подается вперед, что я вынужден отшатнуться и сильнее закутаться в одеяло, отгораживаясь от него.

— Брошу, только если ты тоже бросишь!

Мне не нравится такой расклад.

— Я курю с пятнадцати лет и мне гораздо сложнее, знаешь ли…

— Да пофиг, насколько это сложно! — шепчет Макс, отбирая у меня одеяло. — Только если ты бросишь, а иначе…

— Эй! — уже откровенно злюсь на него, пытаясь вырвать из крепких рук одеяло, но он не отпускает. Лицо становится серьезным, под стать его намерений… — Ну хватит, Макс, я не смогу!

— Не сможешь удержаться от того, чтобы купить пачку, вытащить сигарету, щелкнуть зажигалкой и вдохнуть дым? — ядовито интересуется он, вставая с кровати и едва ли не стаскивая меня за собой.

Спать уже не хочется.

— Зависимость — это не так просто, — сухо замечаю я, отпуская одеяло и направляясь в ванную комнату. — И не смей угрожать мне! Я ни разу не шантажировал тебя, что, например, расскажу о чем-то отцу!

Макс мгновенно тушуется и совсем смущенно бормочет:

— Да, прости. Глупость сказал.

Ничего не отвечаю, закрывая за собой дверь, и понимаю вдруг, что я тоже поступаю неправильно, демонстрируя обиду, но не обижаясь. Это манипуляция, а я никогда не хотел быть манипулятором.

В конце-то концов, Макс ничего плохого не предложил, даже наоборот…

В процессе обычных утренних процедур я все думаю и думаю об этом, пытаясь подобрать слова, извиниться, но, когда выхожу, решив действовать по ситуации, застаю племянника за плитой, взбивающего что-то вилкой в кастрюльке, видимо, ввиду отсутствия венчика или миксера.

— Я решил приготовить омлет, ты не против? — интересуется, мельком оглядываясь, а я уже и не помню, что вообще хотел сказать. Он не выглядит обиженным или расстроенным, скорее наоборот, улыбается, оглушительно тарабаня вилкой.

На столе уже чашка свежезаваренного кофе, и я разбавляю его оставшимися сливками, добавляю пару ложек сахара.

Макс тоже в процессе готовки пьет кофе, черный и наверняка крепкий. Такой любит Владлен…

Хотя к чему вообще сейчас вспоминать его? Владлен… Господи, что, на нем свет клином сошелся? Почему все мысли сводятся к нему?

Если бы я мог, вычеркнул бы его из своей жизни! Но это я сейчас такой умный, когда слова психотерапевта наконец-то начали казаться мне правильными и справедливыми. Она всегда говорила: уважай свои интересы, не считай себя эгоистичным или самовлюбленным, когда думаешь вдруг о том, что с тобой поступают неправильно. Если с тобой обращаются грубо — то это у них комплексы, у них проблемы с головой, у них недостаток воспитания, а не у тебя.

Она всегда избегала называть его имя, пряча Владлена за какими-то мифическими «они».

Сперва я думал, что это потому, что она стесняется говорить о моей тупой влюбленности, но теперь я понимаю, что речь ведь не только о брате!

— О чем задумался? — с улыбкой спрашивает Макс, ставя передо мной тарелку с омлетом, почему-то тонким, как блинчик, закатанным в ролл, и оставшимися грибами, которые мы вчера не использовали для приготовления соуса.

— Все хорошо, — сдержанно отвечаю, беря в руки вилку. — Какой интересный омлет.

— Японский. Называется тамаго.

Мы завтракаем в молчании, и мне становится как-то неловко, хотя Макс выглядит расслабленным и вообще так, будто просто витает в облаках, а я… а я просто не нахожу достойной темы для разговора.

— Поедешь домой? — спрашиваю, когда мы уже начинаем собираться.

— Не знаю, думаю, к Тёме. Поиграем на приставке.

Мы выходим из квартиры спустя пятнадцать минут. Я собран и доволен жизнью. Я выспался, я позавтракал нормальной едой, мне не придется тащиться до работы в переполненном автобусе…

— Спасибо, что пустил переночевать, — произносит Макс, когда мы, преодолев весь путь в неловком молчании, наконец-то доезжаем до офисного центра.

— Без проблем, но постарайся не ссориться с отцом, хорошо? — с улыбкой произношу я, выбираясь из салона.

Закрываю дверь и направляюсь к зданию, но резко останавливаюсь, оборачиваюсь, когда он окликает меня.

— Эй, я не могу тебе этого пообещать! — рассеянно произносит он, ежась под порывами невыносимо морозного ветра.

Мне хочется, чтобы он поскорее вернулся в тепло, поэтому я машу на него рукой, мол, как скажешь.

Сегодня слишком холодно, а он в одной легкой куртке!

Уже собирающийся сесть за руль Макс лишь нервно барабанит по крыше пальцами, напряженно поглядывая на меня ставшим вдруг колючим взглядом.

— Что? — нерешительно замираю, не зная, уходить мне, или он что-то еще скажет, и Макс…

Макс, угрюмо насупив брови, произносит отрывисто и громко, таким ледяным и решительным голосом, что мне начинает казаться, будто я разговариваю с Владленом.

— Ты, конечно, извини, но я не могу не спросить. Что это за следы от ремня у тебя на спине?..

========== 3. Смерч ==========

Заряжаю пистолет своих обид

Бочка пороха воспитанной вины

Распыляю отравляющий все стыд

Перспективы боя мне уже видны

Люмен — Смерч

22:12 Брат

Не смей бросать трубку

22:13 Брат

Кайя, я серьезно!

22:17 Брат

Возьми трубку, обещаю, я не буду кричать

И спустя час только, когда мы с Максом уже были на полпути к дому:

23:54 Брат

Позвони как сможешь

Я сжимаю сигарету зубами, делая затяжку, и нажимаю на зеленую кнопку, подношу телефон к уху.

Два длинных гудка и на другом конце провода раздается нервное «Алло».

Нарочито медленно вытаскиваю сигарету изо рта, выдыхаю облачко дыма и, омерзительно растягивая гласные, произношу:

— Забыл телефон на работе. Чего ты хотел?

— Макс был у тебя?

В голосе Владлена столько ненависти, что можно захлебнуться в кислоте его ядовитого голоса.

— С чего вдруг такие вопросы?

Умело скрываю нервную дрожь, но понимаю, что сюрпризы меня сегодня будут ожидать на каждом шагу. И если от вопросов Макса я отделался, сославшись на игры в БДСМ с девушкой, что отчасти и было правдой, то от брата…

— С чего вдруг? — издевательски переспрашивает он, а потом, срывающимся от ярости голосом, шипит: — А с того, что вчера, когда ты бросил трубку, мы с Максом поговорили, и он начал задавать неуместные вопросы об…

У меня внутри все обрывается и падает с утеса в океан, но не долетает, разбиваясь о скалы. Именно так я себя и ощущаю, пока Владлен, судя по звукам, идет по коридору к курилке или куда-нибудь еще, где никто его не услышит. А может, в свой кабинет. Он же большой начальник…

— О чем? — не выдерживаю я, выкидывая недокуренную сигарету в урну.

— О твоей блядской ориентации, о чем же еще! — рычит брат, и я лишь облегченно вздыхаю. — Я сказал, что не знаю, что мы не общаемся, но скажи мне, пожалуйста, откуда он вообще мог что-то узнать?! Чем ты там занимаешься? Мы же договаривались, Кайя, что ты не будешь блядовать!

Мне не хочется ничего отвечать, потому что я вдруг понимаю, что все эти неловкие и довольно странные заигрывания Макса могут быть банальным как валенки тестом на гея, который я, возможно провалил.

— Откуда он знает, а?! — злости в командирском голосе Владлена хватило бы на целую армию головорезов, и я невольно робею, подчиняясь повелительным ноткам, но вдруг нахожу ответ на его вопрос.

— Он видел меня у бара в воскресенье.

— У этого твоего клуба извращенцев?

— Нет, просто у бара. Немного тематического.

Владлен молчит какое-то время, а потом произносит почти спокойно:

— Он не стал бы делать выводы по одному лишь бару. Это все твое поведение. Ты ведешь себя как…

— Ну уж извини, я пытался сдохнуть! — раздраженно выдыхаю я, чувствуя, как еще чуть-чуть и разобью телефон о заплеванный бетонный пол курилки. И прежде, чем он успевает мне что-то сказать, добавляю относительно ровным тоном, собрав всю смелость в кулак: — Отъебись от меня, серьезно! Не звони, блять. Просто удали мой номер и никогда не звони больше…

Судорожно жму на красную кнопку, не попадаю, не вижу ничего, потому что мир размазывается кляксами из-за непрошеных и неуместных слез.

***

— О, это прекрасное время было… — мечтательно закатывает глаза Ленка, обнимая своего молчаливого мужа за шею. Олег немного старше всех в этой компании, лет на десять старше самой Ленки, но нам комфортно, ведь мы давно друг друга знаем, притерлись уже. — Я помню, как шла с выпускного домой. Босиком по холодному асфальту, потому что так танцевала, что растерла ноги. Я была в красивом платье цвета спелой вишни, немного пьяненькая и бесконечно счастливая… Незабываемое время!

— А я помню, что на моем выпускном мальчишки так надрались, что начали прыгать в воду с моста и скидывать туда девчонок, — добавляет ее двоюродная сестра Таня, потягивая шампанское из бокала.

Я тоже делаю глоток шампанского. Детского, разумеется. Омерзительного детского шампанского, которое в шутку мне презентовала Ленка.

— И никто не утонул? — уточняет Олег, поправляя строгие прямоугольные очки, на что Таня только смеется:

— Нет конечно, иначе тон повествования был бы несколько иной!

— Ой, да кто тебя знает, — ухмыляюсь я, а в ответ она мне показывает язык, совсем по-детски, будто нам не за тридцать, а как минимум восемь!

Мне с ними комфортно. Они знают, что о моем выпускном лучше не спрашивать, так же как и обо всем, что было в прошлом. Хватило одного раза сказать, что это больная тема, чтобы от меня отстали. И я безмерно благодарен им за понимание и чуткость.

Да, наверное, именно поэтому мы и дружим.

Единственное, где Ленка пошла против моей воли — это день рождения. Она настояла на том, что мы должны отпраздновать даже две недели спустя, собрала ребят, подарок организовала — потрясающий винтажный проигрыватель винила с набором пластинок, а ведь я всего раз вскользь обмолвился, что мечтаю о таком, да вот все руки не дойдут купить.

И она запомнила.

Она запомнила, черт возьми!

Я уже не слушаю, о чем вообще речь, еще о выпускных или уже об отпуске, и, не в силах справиться с острым приступом нежности, принимаюсь бездумно поглаживать пальцами столешницу, улыбаясь, как придурок.

На меня никто не обращает внимания, никто не заставляет насильно веселиться. В нашей компании по большей части щебечут Ленка с Танькой, наполняя своими высокими женскими голосами маленькое пространство моей квартиры-студии, а от нас с Олегом требуется помалкивать, изредка вставляя вопросы или комментарии. Нам всем комфортно, нам хорошо. Девушки хотят поговорить, а мы хотим послушать.

— …А на эту тему у меня есть анекдот! — заявляет Олег, вдруг развеселившись от бурной радости девчонок, вещающих что-то о пубертатном периоде.

— Если снова тот про Петьку и Василь Иваныча, то я не выдержу! — страдальчески заявляет Ленка, потрепав мужа по волосам.

— Нет, это про другое! Про Вовочку! В общем, на уроке учитель спрашивает Вовочку…

Танька вдруг толкает меня в плечо и взглядом указывает на мой телефон, который я предусмотрительно поставил на беззвучный, чтобы не отвлекали.

Высвечивается «Юля».

Я киваю, нажимаю на красную кнопку и пытаюсь не потерять нить повествования слишком уж длинного, как для историй о Вовочке, анекдота, но все мысли уже вертятся вокруг Юльки.

Почему она звонит? Может, что-то случилось?

Ребята смеются над старым, абсурдно смешным анекдотом, а я понятия не имею, чем все кончилось, потому просто вежливо улыбаюсь.

— Перезвони ей, — шепчет Танька, выразительно округляя глаза. — Ты сам не свой.

Хочу сперва помотать головой, но потом согласно киваю, понимая, что буду думать о том звонке весь вечер. Допиваю дурацкое детское шампанское в хрустальном бокале, гипнотизируя взглядом черный экран смартфона.

Что она хотела? Я же просил Владлена не лезть ко мне. Я же просил…

В моей крохотной студии нет даже балкона, чтобы уединиться и переговорить, поэтому я только извиняюсь и отхожу к окну.

— Да, что случилось? — спрашиваю вместо приветствия, едва услышав ее тихое «Алло» в трубке.

— Извини, Кайя, но… Макс не у тебя? — с небольшой запинкой произносит Юлька почти шепотом.

— Нет! — говорю, не пытаясь регулировать уровень раздражения.

За столом смеются, но я все равно слышу приглушенный голос на другом конце провода.

— Он поссорился с отцом и ушел…

Чувствую, как начинаю закипать и, надеясь прекратить этот разговор раньше, чем начну по-настоящему кричать, требовательно спрашиваю:

— Чего вы все с ним носитесь, как с младенцем? Макс взрослый парень!

— Я не слышала, о чем они говорили с Владленом, но думаю, причины для беспокойства есть. Он говорил что-то про Никиту, заброшенный склад и… тебя. Ты не рассказывал ему о том случае?

— Я рассказывал Максу о том случае?! — меня распирает смех, как всегда бывает, когда речь заходит про столь омерзительные кусочки моей биографии. — Я? Юль, ты сейчас серьезно?! И что же я мог рассказать? Что меня…

Затыкаю себе рот, мельком оглядываясь на ничего не замечающих, продолжающих беззаботную болтовню об отпуске гостей.

Юля, кажется, ревет в трубку, видимо, ссора была грандиозная, но я в кои-то веки не чувствую раскаяния за резкие слова. Совет от психотерапевта — жалеть в первую очередь себя, а уже потом всех остальных.

Еще раз смотрю на гостей, замечая, что Лена машет мне рукой, призывая закругляться и возвращаться к столу, и торопливо произношу в трубку:

— Значит так. Макса я не видел неделю, не переписывался с ним, не созванивался. И где он сейчас, я не имею ни малейшего понятия. Оставьте пацана в покое. Всё, я занят.

Выключаю телефон и возвращаюсь к гостям.

— Все хорошо? — шепотом интересуется Танька, улыбаясь, и я киваю, наливаю себе в бокал еще немного детского шампанского из идиотской цветастой бутылки с Микки-Маусом и всеми силами пытаюсь вникнуть в разговор.

И вскоре действительно удается переключиться, забыть о звонке, ведь Макс… Макс не может ничего знать. Никаких статей в газетах, никаких выпусков в новостях. Тайна покрылась мраком, уж об этом Владлен позаботился. Чтобы, не дай Бог, наша фамилия не засветилась в историях с изн…

— Кайя, а ты что скажешь? Куда отправился бы, будь у тебя возможность, щелкнув пальцами, перенестись в любой уголок планеты? — с заговорщицкой улыбкой, будто она джин, способный исполнить мое желание, интересуется Ленка, а я рад, что вопрос был развернутый.

— Ну-у, я в детстве бывал частенько на своей Родине, в Грузии, — отвечаю первое, что вообще приходит на ум. — Я родился в маленьком поселке Ахалдаба, возле заповедника Недзви. Там потрясающе красиво, особенно зимой. Я бы хотел туда.

— Неужели там красивее, чем в Альпах? — восклицает Танька, видимо, продолжая отстаивать свою мысль, что нет ничего ничего лучше Швейцарии.

Я невольно вспоминаю небольшой городок, окруженный горами, бабушку с дедом, их уютный домик, извилистые лесные тропинки… и мы с братом, рассекая свистящий воздух, летим на велосипедах с холма так быстро, что, кажется, сердце выпрыгнет. Я тогда еще упал и ревел, рассматривая сквозь слезы ссадину на коленке, а Владлен успокаивал меня, обнимая и поглаживая по голове. Не ругал, подражая отцу, что я ною, как девчонка, не смеялся надо мной. Просто жалел…

— Я был там счастлив, — смотрю Таньке в глаза и улыбаюсь совершенно счастливой улыбкой, а она лишь умильно вздыхает, щурится, прикладывая руки к покрасневшим щекам.

— Нет, так не пойдет! — заявляет Ленка, хлопая ладонью по столу. — Ты говоришь, скорее всего, о моменте, а не о месте! А мы должны выяснить, куда поехать отдыхать!

— Но ведь места прочно связаны с нашими воспоминаниями о них, — замечает Олег, успокаивающе поглаживая жену по спине. — Помнишь, мы ездили в Таиланд, и ты там траванулась салапао? Что ты мне тогда сказала по приезде? Что мы никогда больше не поедем в прямом смысле сраный Тайланд!

Все за столом буквально взрываются пьяным смехом, а больше всех смеется Ленка, видимо, совершенно не обижаясь на публично озвученные интимные подробности.

— Нет, милый… — вытирая мокрые от выступивших слез глаза, размазывая тушь, отрицательно мотает головой она. — Речь о розовой ретроспекции. Если ему там было хорошо раньше, не значит, что сейчас, если он туда попадет, там будет так же круто…

В дверь, ввиду отсутствия звонка, кто-то вдруг настойчиво стучит, отчего я едва ли не подскакиваю на месте.

— Кто это? — чуть испуганно шепчет Танька, оглядываясь.

А я пожимаю плечами и иду открывать. Смотрю в глазок…

— Бля-я, — шепчу сам себе и оборачиваюсь к гостям. — Прошу меня извинить, это мой племянник и он, кажется, немного не в себе.

Щелкаю замком, запуская пьяное тело в квартиру.

Макс заходит молча, придерживаясь за стену, а мне вот очень интересно, как он за полчаса-час успел надраться и приехать ко мне, или наоборот сперва приехать, а потом надраться…

— Мы, наверное, уже пойдем, — с притворным энтузиазмом заявляет Ленка, вскакивая на ноги. — Да, Олег? Нас, наверное, уже дети заждались.

— М-м, пожалуй, да. Вызову такси…

Макс не в состоянии даже говорить, судя по всему, а я не могу смотреть в его сторону. Хочется отвернуться, хочется выкинуть его из квартиры и забыть обо всем, но я не могу, потому что знаю этого дурачка, знаю его характер. Сядет за руль и убьется или ввяжется в драку, или…

Особенно после ссоры с отцом.

Мне хочется высказать ему все, что я о нем думаю, но я лишь направляюсь к гостям, извиняюсь за такой неприятный сюрприз, пытаюсь объяснить ребятам, что не могу его выкинуть на улицу, а они в ответ лишь смеются, отвечая, что дело молодое, что они все понимают.

И я знаю, что они действительно не обижаются.

Едва ли дверь тихо щелкает, оставляя нас с Максом наедине, племянник с неожиданной ловкостью для нетрезвого человека, наваливается на меня всем телом, опрокидывая на кровать.

У меня перехватывает дыхание, мне становится физически больно от нехватки воздуха, а еще до тахикардии страшно.

Но Макс только пьяно мычит что-то невразумительное, обхватывая меня руками поперек живота и утыкаясь носом куда-то в район подреберья.

Шепчет, шепчет, шепчет, стискивая в объятиях так сильно, будто желает сломать мне чего-нибудь, а я пялюсь в потолок, стараясь не смотреть вниз, не смотреть на него, не думать.

— Я не… должен… — бормочет он невнятно, потираясь носом и колючим подбородком о мой оголившийся живот, и крепко зажмуривает глаза, будто пытаясь сдержать слезы.

— Макс, отпусти меня! — злюсь, не понимая, что произошло. — Отпусти, я не слышу, что ты говоришь!

— Прости, — глухо, жалобно, виновато произносит он и не думая отпускать, а мне становится страшно.

Так страшно, что я начинаю всерьез вырываться.

— Что ты натворил?! — беспомощно шепчу, растерянно глядя на племянника сверху вниз, пытаясь рассмотреть эмоции. — Макс!

— Прости-прости-прости! — частит он, еще сильнее сжимая хватку.

— Отпусти! Мне больно! — кричу, пытаясь отцепить его руки от себя, и Макс вдруг действительно прекращает сдавливать мои ребра медвежьими объятиями и поднимает голову.

У него такое выражение лица, что я с абсолютной безнадежностью понимаю, что случилось что-то непоправимое, что мир рушится, что…

— Я не должен был, — убежденно отвечает он четким и будто совершенно трезвым голосом, продолжая обнимать меня, но уже бережно, без былой пылкости. — Не должен был забывать все то, что с тобой сделали.

Значит, Юля была права, и Макс каким-то образом узнал про склад, Никиту, похищение и мой джентльменский жест.

— Я правильно понимаю, — начинаю осторожно, чтобы не сболтнуть лишнего. — Ты напился и приехал ко мне, чтобы извиниться за то, что был ребенком и просто забыл о том… инциденте?

Макс смотрел на меня такими страшно виноватыми глазами, что никаких слов и не требуется, но…

— Как ты мог?! — выдыхаю рассерженно, глядя на него с нескрываемым упреком и возмущением.

Племянник выглядит настолько несчастным и смущенным, что мне хочется его успокоить, сказать, что все в прошлом, но я не могу. Меня переполняют эмоции.

— Как ты мог пьяным сесть за руль?!

Требовательно протягиваю руку к ошарашенному Максу.

— Ключи! Быстро дал мне свои чертовы ключи!

Он досадливо кусает губы, но выуживает их из кармана и покорно отдает, с собачьей тоской наблюдая, как я кидаю их на прикроватный столик.

— А теперь послушай меня внимательно! — прицельным взглядом глядя в огромные зеленые глаза, обрамленные слипшимися от слез черными ресницами, раздельно произношу я, так, чтобы он понял и принял. — Во-первых, это было много лет назад. Во-вторых, твоей вины в случившемся нет, понятно? Я защищал твою мать, потому что она женщина, и тебя, потому что ты был ребенком. И если бы передо мной снова встал тот выбор, я бы поступил точно так же, ясно?

Губы Макса дрогнули, будто он хотел что-то спросить, но он крепко сжимает их, продолжая сосредоточенно слушать.

— И наконец по поводу того, что ты ничего не помнишь… — мне хочется сесть, но Макс практически лежит на моих ногах, не давая двинуться, да еще и давит на живот руками, так, что говорить трудно. Но я не хочу нарушать момент, понимая, насколько он важен. — Убедить тебя, что ничего не произошло, было самым правильным решением. Мы все боялись, что твоя психика сильно пострадает. Повторяю, Макс, ты был ребенком. Чуть старше Софии сейчас.

Он качает головой, глядя на меня полными упрека и безграничной тоски блестящими глазами.

— Мне кажется, я все видел…

— Ты ничего не видел и видеть не мог! Все случилось в другом помещении! — говорю открыто, практически называя вещи своими именами. Теперь он уже не ребенок, но Макс все равно нервно вздрагивает на последних словах. — Единственное, что ты видел — меня с разбитым лицом. А остальное додумываешь.

Вины во взгляде становится не меньше, может, даже больше, но он теперь хотя бы знает, что не был свидетелем, а это, на мой взгляд, уже должно его успокоить.

— Ложись спать, — впервые за все это время позволяю себе прикоснуться к его кудрявым каштановым волосам. Поглаживаю, пропуская пряди сквозь пальцы. — Поговорим на трезвую голову.

Макс кивает, прижимается к моему животу щекой, устало прикрывая глаза, и вдруг… целует в оголившийся от его манипуляций живот.

— Боже… — едва слышно шепчет он, снова неосознанно стискивая меня в объятиях. — Боже-боже-боже, да что же это такое?

Мне становится дурно, я хочу освободиться от хватки и убежать как можно дальше, потому что поведение Макса не на шутку пугает.

Кожа в том месте, где касались его губы, горит огнем, а дыхание перехватывает уже не из-за механического воздействия.

Мы лежим так достаточно долго. Настолько долго, что Макс успевает уснуть, позволяя мне наконец-то выскользнуть из кольца его сильных рук.

Хочется написать Юле, что он у меня, чтобы они не переживали, но боюсь, они решат за ним приехать, а потому убираю телефон как можно дальше, избегая соблазна, и принимаюсь складывать грязные тарелки в раковину, изредка поглядывая на спящего Макса. В верхней одежде и обуви, свесив ноги с кровати, он выглядит таким молодым и глупым, что я даже не мог на него злиться.

***

— Проснулся? Как себя чувствуешь? — я выключаю кофемашину и забираю чашку, приятно обжигая пальцы о нагретые стенки. В квартире и без того прохладно, но я дополнительно приоткрыл окно, впуская свежий воздух.

Макс моргает, трет бледное лицо, пытаясь прогнать сонливость, и хрипло бормочет:

— Омерзительно. Можно я приму душ?

— Разумеется, — делаю глоток кофе, прижимаясь бедром к рабочей поверхности. — А потом я отвезу тебя домой.

Знаю, что он недоволен, но спорить не решается. Я вообще не намерен сейчас выслушивать его оправдания или уговоры. Ну и что с того, что уже почти половина десятого вечера? Разве это причина оставлять его у себя на ночь?

Я злюсь, потому что страх за дурачка, который сел пьяным за руль, наконец-то осознается в полной мере, а я… а я ему не отец, чтобы как-то влиять. От бессилия и злюсь.

Наблюдаю, как Макс несколько раскоординированно стаскивает с себя куртку, разувается в коридоре и только потом, стараясь не смотреть мне в глаза, идет в душ. Там в стаканчике его зубная щетка, а где чистые полотенца он и так в курсе.

Мне, наверное, стоило бы что-то приготовить, но ни сил, ни желания нет, только раздражение.

И стыд.

Он знает обо всем и он, теперь, скорее всего, будет копать дальше.

— Кто тебе рассказал? — спрашиваю, когда Макс выходит из ванной комнаты чуть более адекватный, чем десять минут назад.

— Что? — с подчеркнутым равнодушием бурчит он, направляясь в коридор. Надевает куртку, наклоняется, чтобы зашнуровать ботинки.

— Не строй из себя дурачка! Кто тебе рассказал?!

Я очень зол. Мне хочется прямо сейчас закатить скандал, но я не позволяю себе этого. Нервно прокручиваю ключи от машины на пальце, гипнотизируя широкую спину Макса взглядом. Он будто специально меня игнорирует, но я продолжаю этот разговор в машине.

— Я был честен с тобой, может, тебе тоже стоит попробовать? — завожу двигатель, выруливаю с парковки… И как только он умудрился не попасть в аварию?

— Хорошо, — наконец-то выдыхает Макс, отворачиваясь к окну. — Я не поверил твоей истории про БДСМ игры с женщинами, ведь ты совсем не заинтересован в женщинах, это заметно. Но и в мужчинах, судя по всему, тоже не особо, да? — он кидает на меня беглый взгляд, но я на него даже не смотрю, умело скрывая, что мое сердце после его слов забилось с перебоями. — И… у меня были какие-то обрывистые воспоминания из детства, но я не был уверен, что они правдивые. И все как-то так сошлось…

— Что сошлось?

— Отец обсуждал со своим партнером по бизнесу какого-то Никиту, и я все понял, — он снова качает головой и вдруг поворачивается всем корпусом ко мне, заглядывая в глаза. — Понял, почему ничего не находил в интернете, вспомнил бесконечные суды, на которые ходил отец, толпы юристов и адвокатов дома, с которыми он сидел до поздней ночи. Он… — Макс поджимает губы, будто ему стыдно и неловко об этом говорить, — он просто вычеркнул все, что тогда случилось, да? И тебя тоже вычеркнул, когда на самом деле должен у тебя в ногах прощение просить?

Я на секунду отрываю взгляд от дороги и обреченно улыбаюсь, понимая, что Макс на самом-то деле ничего не знает. Если бы знал, что я помешан на его отце, он бы так не говорил.

— Так ты решил вместо него у меня прощение попросить?

Мой ироничный вопрос почему-то воспринимается очень серьезно.

— И попрошу! — убежденно заявляет племянник.

— Макс, мы уже это обсудили, да? Ты ни в чем не виноват, — мне хочется прекратить этот бессмысленный поток самобичевания и перевести разговор на то, что действительно важно. — И как же ты нашел информацию?

— Попросил совета у друга, которому помогал с разоблачением губернатора. Ты же знаешь, то, что однажды попадает в интернет, уже никогда не сможет исчезнуть. Статьи о том случае были, но отец через суд заставил сайты удалить их. Вернее, удалить те, что с фамилиями и фотографиями. Но в свободном доступе есть те, что ограничиваются общими фразами «известный бизнесмен», «схема выкупа», «предательство» и… — Макс понижает голос до шепота, прежде чем произнести: — … «групповое изнасилование».

Я титаническими усилиями сохраняю на лице нейтральное выражение и продолжаю спокойно вести машину, контролируя ситуацию на дороге. Мне не хочется как-то комментировать его заявление, но он и сам уже начинает задавать вопросы.

— Поэтому ты стал таким, да?

Если честно — нет. Та ситуация мало на меня повлияла, она всего лишь показала, насколько маленькое значение я имею в жизни брата. Я никто и ничто, я позор семьи, о котором хочется забыть.

Но Макс не должен этого знать, поэтому я отвечаю более развернуто.

— Нет, я тебе уже говорил, что ни о чем не жалею. Я такой, какой есть, потому что мне так удобно. Когда-нибудь ты поймешь, что не все должны быть веселыми, общительными и обаятельными.

Я беру с приборной доски маленький пульт для открытия автоматических ворот и заезжаю во двор потрясающего двухэтажного таунхауса, в который Владлен с семьей переехал несколько лет назад.

Мы, не глядя друг на друга, выходим из машины, и Макс протягивает ладонь, видимо, желая получить свои ключи обратно.

— Я отдам их только твоей матери, — заявляю, пряча руки в карманы куртки, будто он стал бы отбирать ключи силой.

— Я не маленький ребенок!

— О да, ты очень взрослый и рассудительный, раз додумался сесть за руль пьяным! — в моем голосе плещется яд, но я уже немного остыл, готовый к нормальному диалогу. — Шагай давай…

Я открываю дверь, запускаю его внутрь, и нам навстречу уже спешит Юлька.

— Боже, где ты был?! — рычит она, негодующе поглядывая на сына. Потом поворачивается ко мне. — Я так и знала, что он у тебя!

— Приехал после твоего звонка, — протягиваю ей ключи и добавляю: — До утра за руль ему нельзя. Ну, я пошел…

Разворачиваюсь, чтобы уйти и спокойно на улице вызвать такси, но негромкий голос с хорошо знакомыми властными нотками, произносит:

— Подожди.

Замираю, буквально ощущая, как склизкие щупальца обреченной беспомощности ползут по моему телу, сковывая ледяным страхом. Я снова не могу пошевелиться, не могу сопротивляться, только стоять и ждать приказа.

Будто я там, в клубе, перед Господином. Так и хочется принять какую-нибудь унизительную позу, демонстрирующую мою покорность.

Гадость.

— Зайди на минутку в мой кабинет, — небрежно произносит Владлен, и я наконец-то оборачиваюсь, поднимая на него глаза.

Он кажется равнодушным и спокойным, по-домашнему уютным в излюбленной клетчатой рубашке поверх футболки, в серых спортивных штанах, с буйными непокорными кудрями, прихваченными очками. Такой же великолепный, как и всегда.

В кабинете Владлен сразу становится за свой стол, Юлька подходит к окну, опираясь о подоконник, а я замираю практически в дверях, готовый в любую секунду сбежать…

— Макс, выйди, — спокойно произносит Владлен, и я быстро оглядываюсь, понимая, что племянник все это время следовал за мной по пятам.

— Нет! — холодно отвечает он, складывая руки на груди. Такой же упрямый, как отец. И такой же уверенный в своей правоте.

— Макс…

— Нет, папа, я никуда не уйду! — рычит он, сцепляясь с отцом взглядами. — Тебе придется считаться с моим мнением и придется считаться с мнением Кайи.

Я бы восхитился его смелостью. Все-таки говорить такое родителю… я себе подобное позволить не мог. Хотя, Владлен вряд ли когда-нибудь бил Макса. Уверен, он бы не оставил его в камере с заключенными, не позволил бы им избивать ни в чем не повинного мальчишку, не…

Да, Владлен не такой. Он хороший, при всей его строгости и непреклонности, он за своих детей готов убивать, а я не должен быть камнем преткновения в их отношениях. Никогда.

— Макс… — шепчу, оборачиваясь к племяннику. — Пожалуйста, выйди.

Он едва ли не задыхается от возмущения, видимо, думал, что я поддержу его, возомнил себя защитником обездоленных, но не спорит, выходит из кабинета, прикрыв за собой дверь.

— И как ты только сумел заработать у него авторитет? — недовольно ворчит Владлен, опираясь руками о стол.

— Для начала, я хотя бы говорю такие слова как «пожалуйста», «спасибо» и «извини», — с деловитым равнодушием бросаю я, засовывая руки в карманы. — О чем поговорить хотел?

Брат молчит какое-то время, а потом вздыхает, трет уставшие глаза пальцами и заявляет, не глядя на меня:

— Ты должен прекратить общаться с Максом.

— А разве я ищу с ним встреч? — отвечаю холодно, пока что сдерживая внутри клокочущую ярость. Оцепенение проходит, как всегда бывает после длительного нахождения в одном помещении с ним. Для меня пять минут в одной комнате — это уже слишком много, особенно, если половину этого времени я не способен вообще хоть на какие-то самостоятельные волевые решения. — Я не звоню ему, не пишу. Так может тебе стоит выдвигать свои требования Максу, а не мне?

— Ты знаешь, о чем я! — произносит Владлен, выразительно вскидывая бровь.

— Нет, не знаю. Хватит уже лезть ко мне! Я просто привез его, потому что он пьян, а ты нашел и здесь приглашение почитать мне нравоучения, да? Блять, Владлен… — мне физически хреново от его пронзительного взгляда, но я продолжаю, стараясь не смотреть в глаза. — Ты требовал, чтобы я не лез в твою жизнь, так какого черта лезешь в мою? Хватит приказывать и контролировать…

Юля хочет что-то сказать, но Владлен успевает раньше:

— Это не так.

— Не так? — мой голос срывается, я вот-вот улечу в настоящую истерику. — А как тогда ты объяснишь то, что я вынужден даже трахаться по расписанию в строго оговоренном месте, как какой-то кобель на случке?! Это было твое условие, братец! Ты настоял!

Психовать и голосить, когда Владлен с женой такие спокойные и непоколебимые, до тошноты обидно, но я не могу сдержаться. Особенно, когда он произносит:

— Я пытался огородить тебя от блядства.

Я замираю, ошарашенно моргая, будто мне отвесили хлесткую пощечину, и не могу найти слов, чтобы достойно ответить. Значит, он видит мою личную жизнь только в блядстве. Даже не допускает мысли, что я могу иначе.

— Да пошёл ты! — говорю это намного тише, чем все, что было сказано ранее, но чаша терпения Макса, который, я уверен, все это время стоял под дверью, слушая, видимо, переливается через край.

Рывком открывает дверь, кричит что-то отцу, но я уже не слышу. Мне так больно и обидно, что я не могу ни о чем думать, и только когда Макс хватает меня за запястье, выхожу из оцепенения.

Бью его по руке, освобождаясь от хватки и, глядя прямо в широко распахнутые от изумления глаза, отчаянно выдыхаю:

— Да отстань ты! Мальчишка! Не нужна мне твоя жалость!

Ни на кого больше не глядя, а в особенности на удивленного моею грубостью племянника,спешно покидаю дом. Останавливаюсь только на крыльце, чтобы достать сигареты и закурить. Слышу приглушенный крики: опять ссорятся, и едва ли не роняю зажигалку, когда рядом раздается писклявый детский голосок:

— Тут нельзя курить.

Мельком глянув на Софию, закутанную в плед с головой, отвечаю:

— Мне можно.

— Никому нельзя. Даже папе.

Вытаскиваю так и не зажженную сигарету изо рта и сую ее обратно в пачку, наблюдая, как София подходит ближе с явным намереньем сесть на ступени.

— Девочкам нельзя сидеть на холодном, — передразниваю ее писклявый голосок, но потом вздыхаю, понимая, что она ведь все равно будет делать то, что хочет.

Чертовы гены чертового Владлена!

Снимаю с себя шарф, складываю его квадратиком и кладу на деревянную ступеньку.

— Мальчикам тоже нельзя сидеть на холодном, — с робкой улыбкой бормочет она, когда мы уже минуты две в полном молчании наблюдаем за расхаживающей по двору кошкой.

Она права, мне немного холодно, но после слов Владлена как-то вообще становится наплевать на печальные последствия промерзания моей задницы.

— Они с папой ссорятся каждый день, — наконец-то София предпринимает новую попытку завести разговор. — Кричат друг на друга везде, где бы не сталкивались. Я уже и не помню, чтобы они нормально разговаривали.

Мычу что-то неопределенное, продолжая вертеть пачку сигарет в руках, мечтая прямо сейчас взять и закурить.

Вспоминаю слова: «Не сможешь удержаться от того, чтобы купить пачку, вытащить сигарету, щелкнуть зажигалкой и вдохнуть дым?» и прячу ее в карман. Могу. Могу удержаться.

— Почему они ссорятся? — продолжает состоящий из вопросов монолог София, рассматривая свои выглядывающие из-под пледа ноги в теплых махровых носочках и тапочках с заячьими ушами.

Решаю ответить наконец-то, чтобы не отталкивать ее от себя еще дальше.

— У Макса сложный период в жизни. Это скоро пройдет.

Племянница пожимает плечами и вдруг задумчиво произносит:

— Может, он просто влюбился?

Смотрю на нее заинтересованно, удивляясь такому предположению. Я не знаю, когда девочки начинают думать о мальчиках, но… но ей почти десять. Это уже пора, или еще рано?

— С чего ты взяла? — спрашиваю осторожно, боясь спугнуть, смутить.

Но София, видимо, не из тех, кого так просто смутить подобными разговорами. Она быстро повзрослела, и, если Владлен с Максом не перестанут орать друг на друга, то ее словарный запас, к тому же, пополнится новыми выражениями.

— Ну, я когда влюбилась в одноклассника, тоже с мамой огрызалась.

— А потом что?

— А потом прошло, — София пожимает плечами, беззаботно улыбаясь, и мне впервые за весь вечер становится тепло на душе.

========== 4. Новый океан ==========

Так не ругай меня, что я зову новую бурю

Давай доверимся ей, и плевать, что будет…

Пусть проснутся ветры и пройдутся по волнам

И там, где сдохло море, будет новый океан.

Люмен — Буря

— Это какая-то ерунда, честное слово! — возмущенно бурчит Ленка, застегивая пальто. — Шла днем на работу, решила зайти в магазин купить булочку и кефир. Взгляд упал на сухарики, и я вдруг вспомнила, как в детстве каждый день на сэкономленные на обеде деньги покупала себе эти чертовы сухари и газировку, и все было отлично, а сегодня что?

— Что?

— Съела я эту несчастную пачку сухарей, так у меня до сих пор желудок болит! Весь день думаю, нахрена мне эти сухари сдались?!

Она закидывает сумку на плечо и, продолжая возмущенно бухтеть себе что-то под нос, идет к лифту.

— В какой вообще момент мои «секс, наркотики, рок-н-ролл» превратились в «кекс, котики, корвалол»?..

В кабину лифта в последний момент успевает заскочить наш программист Валерка и тут же подхватывает разговор:

— Ага, особенно с сексом обидно! Потеешь, ногу сводит, голова кружится, одышка бешенная, пульс подскакивает — и это только предварительные ласки! — шутливо жалуется он, а Ленка все хохочет, разгоняя своим задорным смехом угнетающую атмосферу понедельника.

Мы втроем направляемся к выходу, коротко прощаясь с охранником, спускаемся по ступеням, обсуждая вопросы здорового питания, но уже возле самого пешеходного перехода я останавливаюсь, различая знакомый силуэт.

— Твой племянник? — заинтересованно поглядывая на парня, спрашивает Ленка, а потом ехидно улыбается: — Иди, поговори, а то сколько он уже будет тут торчать?

— Что? — не двигаясь с места, рассматриваю небрежно прислонившегося к дверце машины Макса. С такого расстояния невозможно различить глаза под низко надвинутым капюшоном, но я почти уверен, что он смотрит на меня.

— Я его еще час назад заметила под офисом, но не была уверена, что он, — пожимает плечами женщина. — Иди, видимо, что-то серьезное. А я с Валеркой пройдусь.

Мне чертовски не хочется разговаривать с Максом сейчас, тем более, что я за эти полторы недели так и не придумал ничего путного, но Ленка права. Убегать от проблем нельзя.

— Точно проводишь до дома? — строго спрашиваю у Валеры, чувствуя ответственность за безопасность подруги.

— Да не беспокойся, папочка, будет дома в одиннадцать, — смеется он на мой чрезмерно серьезный вопрос и машет рукой. — До завтра!

Мы прощаемся, я дожидаюсь, пока они перейдут на другую сторону дороги, когда им загорается зеленый, и только потом направляюсь к Максу.

— Привет.

Он не отвечает, только хмуро зыркает из-под насупленных бровей и упрямо складывает руки на груди.

— Почему ты не отвечаешь на звонки? — сердито интересуется Макс, и я бы сказал, что он выглядит забавно, но это не так.

От него веет властностью и какой-то неосязаемой силой, так что идея поставить зарвавшегося мальчишку на место кажется до абсурда смехотворной. Он сам кого хочешь поставит на место. Или на колени.

— Твой отец против нашего общения, — произношу глухо, зная, как это звучит.

— А ты всегда делаешь только то, что тебе разрешают, да? — парирует он, и я понимаю, что он действительно слышал тот разговор.

Мне не хочется продолжать бессмысленную ссору, а потому я отворачиваюсь, чтобы не утонуть в лишающих воли зеленых омутах, и прошу, надеясь, что голос мой звучит не слишком жалобно:

— Езжай домой, Макс. Общайся со сверстниками, гуляй с друзьями, встречайся с девушками. Оставь меня в покое, пожалуйста, не звони, не ищи встречи. Не нужен я тебе.

— Нет, нужен! — упрямо произносит племянник, открывает дверь машины с пассажирской стороны и кидает повелительно: — Поехали!

— Макс! — поднимаю на него глаза, наталкиваясь на решительный взгляд.

Боже, как же он похож этим на отца…

— Садись в салон, Кайя. Иначе я буду приезжать к твоему дому каждую чертову ночь и ждать в машине, пока ты не соизволишь мне объяснить, в чем я виноват и как могу загладить вину. И, да, предвосхищая твои претензии, сразу отвечу. Это шантаж. Иначе с тобой никак.

Провожу языком по пересохшим губам и от удивления даже не могу злиться на него. Что ж такого случилось с ним за неделю, если он вдруг из веселого обаятельного мальчишки превратился в…

— Ты ни в чем не виноват и тебе не нужно заглаживать никакую вину, — предпринимаю последнюю попытку образумить его, но лишь натыкаюсь на новый категоричный вопрос:

— Тогда почему ты динамишь меня?

Вот тут уж я действительно не знаю, что сказать, а потому покорно опускаю голову и забираюсь в салон.

Макс ведет машину молча, сосредоточенно глядя на серое дорожное полотно, блестящее от прошедшего пару часов назад мокрого снега. Я украдкой наблюдаю за ним, улавливая на его лице то искорки гнева, то печали, то радости. Он думает о чем-то, и мне действительно интересно было бы узнать, о чем, но я замечаю, что он сворачивает с пустого проспекта в сторону центра, и встревоженно спрашиваю:

— Куда ты меня везешь?

Макс дергает уголками губ, изображая мимолетную улыбку, но потом снова хмурится и на светофоре резко выворачивает руль вправо, лишь чудом не врезавшись в фонарный столб.

— Ужинать, разумеется, — улыбается он таинственной шальной улыбкой и так же резко, будто мстительно, тормозит возле сияющего огнями ресторана.

— В «Престиже»? — я устало наклоняюсь вперед, рассматривая вывеску. — Нас даже на порог не пустят.

— Пустят, — самоуверенно бросает Макс, а потом поясняет: — Это ресторан хорошего друга отца. Меня здесь знают.

— Ужинать мы тоже будем за счет твоего отца?

Я не хочу обижать его, подкалывать, но вопрос формируется как-то сам собой, и я задаю его раньше, чем решаю этого не делать. Но Макс только саркастически произносит:

— Ха-ха, как смешно. Выходи уже, юморист!

Он зол. По-настоящему зол.

Мы пропускаем выходящую из дверей наряженную пьяненькую компанию и заходим в теплоту ресторана, оказываясь в узком, освещенном самыми настоящими восковыми свечами в подсвечниках, коридоре.

Из-за тяжелой портьеры нам навстречу выступает швейцар и любезно улыбается Максу.

— Чем могу помочь?

— Нам нужен столик на двоих где-нибудь в уютном уголке, — вкрадчивым голосом произносит племянник, расстегивая свою куртку.

— Конечно, позвольте вашу верхнюю одежду…

Я машинально снимаю с себя пальто, отдаю в руки мужчины и следую за Максом и невесть откуда взявшимся официантом в полутемный зал.

— Здесь пафосно, — не могу сдержать очевидное замечание по поводу немногочисленных посетителей. — Тебе нравится?

— Нет, — пожимает плечами Макс, лениво листая меню. — Но ты прав, в такой одежде в других ресторанах меня выгнали бы, как бродягу.

Мягко улыбаюсь, прекрасно зная, что он преувеличивает. Конечно, светлые джинсы и черная толстовка — не то, в чем обычно ходят в подобные заведения, но вряд ли швейцар выгнал бы нас только из-за одежды.

— Кайя, — зовет меня Макс, и я послушно отрываю взгляд от меню, понимая, что все это время он внимательно наблюдал за мной. — Заказывай все, что захочешь. Я хорошо зарабатываю.

Мне хочется пошутить, но шутка звучит слишком серьезно:

— Решил быть моим папиком?

Макс молчит, то ли обдумывая предложение, то ли прикидывая процент юмора в моих словах, а потом закрывает меню, потеряв к нему всякий интерес, и опирается на сложенные на столе руки, наклоняется ко мне ближе.

— Я действительно хорошо зарабатываю. Препод оценил мои способности к аналитике и порекомендовал меня на фирму к своему знакомому. Я не хотел сразу говорить, не знал, оставят ли меня после испытательного срока, но теперь, когда мы заключили трудовой договор…

Я тоже закрываю меню и понижаю голос до шепота, проговаривая слова отрывисто и четко, чтобы он понял наверняка:

— Это очень похвально, я никогда в тебе не сомневался, но я способен заплатить за себя.

Макс плотно сжимает губы, как обычно, когда кто-то решает пойти против его воли, но на удивление не начинает спорить, отстаивая свои позиции.

Смотрит и смотрит, беззастенчиво изучая взглядом, а мне становится неловко, и я вдруг забываю как дышать, когда он произносит:

— Ты красивый.

Мои губы невольно растягиваются в нервную улыбку, сотканную из смеси смущения, страха и злости, и я отшатываюсь назад, когда к столу подходит официантка.

— Готовы сделать заказ?

Макс выжидающе смотрит на меня, ожидая, что же я скажу, а я забываю все позиции в меню и беспомощно мечусь взглядом по залу, понятия не имея, какая вообще концепция ресторана.

Макс без слов понимает и произносит:

— Два лосося в сливочном соусе, один салат с прошутто и один с креветками.

Девушка быстро записывает в своем блокнотике и уточняет:

— Напитки? У нас чудесная винная карта.

— Мы не пьем, — без улыбки отвечает Макс, даже не пытаясь заигрывать с симпатичной официанткой. — Апельсиновый фреш, пожалуйста, а мне чистый американо.

Она уходит, а я все не могу выкинуть из головы странный комплимент, потому произношу:

— Механизмы соблазнения девок на меня не подействуют.

Звучит глупо и как-то слишком резко, но я вообще не способен сейчас мыслить здраво. Какого соблазнения?..

— Мне не нужны девки, — пожимает плечами Макс, откидываясь на спинку стула и, не давая мне возможности зацепиться за это громкое заявление, произносит: — Я съехал от родителей.

Вот так новость! И Владлен даже не позвонил, чтобы обвинить меня в этом! Удивительно!

— Вы помиритесь с отцом, и все будет хорошо.

— Обязательно, — немедленно соглашается Макс, кивая. — Как только он перестанет быть таким мудаком.

Мне становится смешно, потому что уж кому как не мне известно, что мудаком он не перестанет быть никогда, но я молчу, не желая говорить о Владлене. В моем случае «с глаз долой — из сердца вон» единственный возможный выход, а каждый раз трепать себе нервы подобными разговорами, возрождая в душе тоску и обиду, очень нечестно по отношению к себе.

Макс явно чувствует неловкость, не зная, о чем говорить, и я решаю прервать его судорожные попытки найти нормальную тему, предложив ненормальную.

— Ничего не получится, Макс, — произношу спокойно, заглядывая в растерянные зеленые глаза. Да, я не дурак. Я понимаю его неловкие намеки. Теперь понимаю. — У нас разные интересы. Ты ничего обо мне не знаешь.

— Но я хочу узнать! — горячо заверяет племянник. — Понимаешь?

Мне не нравится то, что происходит, но я не знаю, как грамотно все завязать узелком и спрятать, чтобы никто никогда не нашел.

Внезапно возникшая рядом с нашим столиком официантка заставляет нас разорвать сцепившиеся взгляды и принимается расставлять блюда.

— Чего-нибудь еще желаете? — участливо спрашивает она, поглядывая то на Макса, то на меня, и, не получив ответа, торопливо удаляется.

— Я заказал два разных салата, чтоб ты мог выбрать тот, который тебе по душе.

Пожимаю плечами и беру с креветками. На самом деле мне наплевать, хоть с уксусом и битым стеклом.

— Кайя, это нечестно, — сделав глоток обжигающего кофе, произносит Макс. — Ты знаешь обо мне все, а я о тебе ничего. И всегда, когда я спрашивал что-то, ты уходил от ответа. Может быть, сейчас поговорим?

— Мы бы поговорили, если бы это был разговор племянника и дяди, но тебе же не достаточно! — отвечаю раздраженно, незаинтересованно ковыряя вилкой наверняка потрясающе вкусный лосось.

Макс, видимо, тушуется, потому что замолкает на какое-то время, размышляя о чем-то своем, а я не смею поднимать на него взгляд, полностью сосредоточившись на еде.

Настолько сильно погружаюсь в задумчивость, что до меня не сразу доходит смысл его небрежно брошенной фразы:

— Я хотел сперва тебя к себе отвезти, но потом понял, что тебе это не понравится.

— Что?

Смотрю на его посуровевшее лицо, на закушенную, будто от досады, губу и понимаю, что действительно не имею ни малейшего понятия, как нам быть. Ведь он серьезен, он не шутит.

— Да, хотел пригласить тебя к себе. Наверное, все было бы проще, если бы ты пил алкоголь. Вино, как вариант…

— Ты охренел? — обалдело глядя на самодовольно ухмыляющегося Макса, шепчу я, чувствуя, что еще немного, и начну паниковать. — Думал подпоить и…?

— Расслабься, я же шучу, — качает головой племянник, пальцами обводя края кофейной чашечки. — Просто поговорили бы. А ты о чем подумал?

— Ни о чем! — разозлено отшвыриваю от себя вилку и достаю предусмотрительно переложенную из кармана куртки пачку сигарет.

— Здесь нельзя курить, — замечает Макс, поглядывая на меня с легкой иронией.

— Но курилка здесь определенно должна быть! — хочу уже встать и отправиться к швейцару с вопросом, но на Макса снова вдруг находит какая-то черная туча повелительности, и он строгим отцовским тоном произносит, не повышая голос:

— Нет, потерпишь. Сядь.

Я хочу рассмеяться. Правда хочу, но нервно-истерически, потому что не могу принять тот факт, что у меня мороз по коже от этого командирского тона и взгляда… Особенно колючего взгляда прищуренных зеленых глаз.

— Макс, ты перегибаешь палку, — тихим, злым голосом шепчу я, сжимая пачку в кулаке от бессилия.

Внутри все корчится в муках, тело инстинктивно желает подчиниться приказу…

— Да? — небрежно скользнув взглядом по практически пустому залу, равнодушно вздыхает племянник, а потом солнечно улыбается: — Я знаю. А еще знаю, что тебе это нравится.

В который раз за вечер я задыхаюсь от возмущения, но не могу возразить. С правдой трудно спорить, даже когда она такая безобразная и грубая.

— Значит, ты не хочешь говорить, да? — отталкивая от себя едва ли тронутый салат, констатирует Макс. — Тогда я сам буду спрашивать. Итак, почему ты позволяешь мужчинам делать тебе больно?

Вопрос как обычно застает врасплох, хотя я готовился к нему, знал, что он задаст его одним из первых.

— Дело вовсе не в боли, — отвечаю прямо, потому что говорить о себе проще, чем о каких-то несуществующих «нас». — Дело не только в боли, а скорее в подчинении и унижении.

— Садомазо разве не об этом? — Макс, судя по всему, о подобных практиках знал только понаслышке. — Тогда что тебя привлекает в подчинении и унижении?

Мне не хочется объяснять, тем самым толкая его в это вонючее болото порока, но раз уж начал…

— Много причин. Одна из которых — я отдаю полный контроль кому-то, отпускаю ситуацию и на краткий миг позволяю себе не думать, а плыть по течению. В этом смысл подчиненной позиции, в этом суть — стать слабым, но чувствовать себя защищенным сильным доминантом. Домом.

О самой главной причине, заключающейся в желании наказать себя, предпочитаю умолчать.

Макс тоже какое-то время молчит, видимо, переваривая услышанное, а потом задумчиво произносит:

— Но при чем здесь плетки? Я видел следы на твоей спине. Тебе нравится, когда тебя бьют?

Умный мальчик.

Умеет задавать вопросы.

Я, конечно, могу начать импровизировать, пересказывать услышанные краем уха факты вперемешку с антинаучной хренью о нервных окончаниях, реакциях мозга на боль и удовольствие, но не хочу.

— Иногда это возбуждает, и я не знаю почему.

Делаю глоток сока, пряча покрасневшие от стыда щеки за стаканом, хотя он, конечно, при таком освещении просто не может видеть краску на моем лице.

У Макса вдруг становится такой взгляд, что сразу понятно — он уже выстраивает в своей голове какие-то хитроумные схемы, которые наверняка опасны для жизни и на самом-то деле непригодны.

— Если ты собрался херачить меня плеткой, то сразу предупреждаю — это не сработает! — торопливо заявляю я, выразительно округляя глаза.

— Не-ет, что ты! — с притворной улыбкой тянет Макс, и я впервые за весь вечер замечаю искры настоящего веселья в его глазах. — Ну, если ты не собираешься есть, то можем идти?

Заторможено киваю, наблюдая, как он подзывает официантку, просит счет и, расплатившись, направляется к швейцару, даже не проследив, иду ли я.

А я иду. Как коза на веревочке следую за ним, забыв, что хотел разделить чек пополам.

Мы дома спустя пятнадцать минут бешеной гонки по ночному городу. Я толком ничего не съел, но почему-то совершенно не голоден. А еще сонливость как рукой сняло и чертовски не хочется оставаться в одиночестве, поэтому, когда Макс спрашивает, приглашу ли я его войти, согласно киваю.

Нам совершенно не о чем говорить, поэтому я, едва стянув куртку и разувшись, иду на кухню, как дурак мою руки в кухонной раковине, совершенно не задумываясь над тем, что делаю.

— Классная штука, — произносит Макс, останавливаясь рядом с подаренным ребятами виниловым проигрывателем. — Что слушаешь?..

Он перебирает пластинки, а я молча наблюдаю, как он выбирает музыку.

— Вау, R.E.M? — улыбается, кидая на меня заинтересованный взгляд, а я и без продолжения знаю, что он скажет. — У нас с тобой похожий музыкальный вкус. Уже что-то.

Он внимательно изучает список треков на коробке, видимо, пытаясь найти любимый, а потом умело настраивает, и моя маленькая уютная студия наполняется полуночной мелодией.

Покачиваясь в ритм, он проходит к окну, цепляет пальцами белую штору. Бездумно улыбается, будто не решаясь что-то сказать или сделать…

— Заваришь кофе? — не глядя на меня, интересуется Макс, и я, пожав плечами, принимаюсь заправлять кофемашину, прислушиваясь к мелодии.

Один трек подходит к концу, сменяясь более известным «Losing My Religion».

Горячее дыхание обжигает мою шею, ерошит отросшие волосы, и я чувствую запах какого-то несомненно дорогого мужского парфюма.

…That’s me in the corner…

Он непозволительно близко, он…

— Что ты делаешь? — срывающимся голосом шепчу я и рассыпаю по столу кофейные зерна, чувствуя прикосновения губ к своей шее. — Макс?..

— Тише, — просит он, прижимаясь ко мне со спины. Он не специально, но я все равно чувствую, как мне, блять, в задницу упирается его напряженный член, и неосознанно, пусть даже едва заметно, но прогибаюсь, как течная сука, подаваясь бедрами навстречу…

Становится действительно страшно, и я хочу развернуться к нему лицом, осадить, но вижу, с какой силой его пальцы сжимают столешницу по обе стороны от меня, и замираю, испуганный столь агрессивным напором.

Он вдруг грубо отбирает у меня никому уже ненужную упаковку кофе, зашвыривает ее обратно в шкафчик и хватает меня за плечи, резко разворачивая к себе.

Не спрашивая разрешения, не предупреждая, подхватывает меня под ягодицы и усаживает на стол, впиваясь в губы порывистым безрассудным поцелуем, а я, ошалелый от такой бесцеремонной наглости, инстинктивно обнимаю его ногами за бедра, буквально вжимаясь пахом в его пах…

Макс будто срывается с цепи, путается руками в моих волосах, гладит по спине, запуская теплые ладони под рубашку, а я уже не могу ни о чем думать, выгибаясь навстречу, как последняя сволочь подставляя губы, бессовестно утягивая его за собой в царство огненной похоти.

Он словно интуитивно чувствует, что сжимать, кусать и тянуть нужно чуть сильнее, чем это позволено в нормальных, пусть даже страстных поцелуях, и тогда я, как бы я не умолял себя прекратить, просто не смогу остановиться, наслаждаясь его раскаленными до бела руками, умелыми губами и таким зрелым мужским возбуждением.

Мне стыдно за себя, за свою порочность и распущенность, за свою слабость и неспособность прекратить это безобразие, и я не стал бы оправдывать себя тем, что Макс целуется так, что от него невозможно оторваться, потому что я и он…

Он опускает руки ниже, сжимает мое бедро, задевая большим пальцем болезненно пережатый тесными джинсами член, и я готов прямо сейчас, прямо на этом столе раздвинуть ноги перед ним, лишь бы только он не останавливался, но Макс…

Грубо отталкивает меня, смотрит затуманенными глазами, облизывая блестящие от слюны губы, а потом скользит диким взглядом ниже, к моему паху, и снова ухмыляется своей фирменной нахальной улыбкой.

— Не говори мне потом, что не хочешь меня. Понял? — азартно смеется, на секунду подается вперед, коротко целуя мои приоткрытые от удивления губы, и на самом деле отходит на несколько шагов назад, оставляя меня сидеть на столе в одиночестве. — Что, не удовлетворен? — насмешливо произносит он, ни капли не стесняясь оттопыривающего ширинку члена. Будто и не замечает своего возбуждения, направляясь в коридор. Слышу, как он там возится с курткой, надевает кроссовки… — Нам сперва нужно узнать друг друга получше, так что секс только на третьем свидании! — заглядывает на кухню и, видимо, его так веселит мое обалдевшее выражение лица, что он решает добить емким и многозначительным: — Ну или на втором.

И я только сейчас замечаю, что музыка все еще играет.

========== 5. То, чего нет ==========

Я люблю тебя не за то, что в тебе,

А за то, чего в тебе нет.

Люмен — За то, чего нет

Макс не появляется день, два, неделю, и я уже действительно начинаю переживать, что что-то случилось, но не звоню, опасаясь, как бы он не воспринял мой звонок, как приглашение.

Спустя две недели успокаиваюсь. Убеждаю себя, что он просто увлекся какой-то девчонкой и теперь катает ее на тачке по городу, таскает по ресторанам, целует на кухне, но вместо облегчения чувствую только знакомую ядовитую ревность.

Правда, в середине дня, когда мы с Ленкой с энтузиазмом обсуждаем планы на выходные, на телефон вдруг приходит сообщение от известного абонента: «Прости, я перегнул».

И все. Подозрения подтвердились. Значит, все хорошо. Хорошо ведь? Все именно так, как я и хотел.

Плотно сжимаю губы, насильно заставляя себя вышвырнуть ненужные мысли из головы. Ленка замечает перемены в настроении, поэтому быстро начинает щебетать, забалтывая какой-то ерундой.

Это работает, но только на время нашего разговора. Стоит нам разойтись по своим местам, ненужные воспоминания тут же налетают со всех сторон, подобно мошкаре облепляя разум.

Мне хуево. Не могу думать ни о чем другом, только о его мягких губах, колючей щетине, сильных руках и упирающемся в бедро члене…

— Кайя, ты бледный какой-то, — замечает Ленка, касаясь ладонью моего лба, проверяя температуру. — Случилось чего?

— Я в порядке. Просто не выспался.

Она заваривает мне кружку кофе и кладет на стол пару шоколадных конфет из своей заначки, а я в который раз благодарю небеса за такую подругу.

Без лишних расспросов, без упрека, просто забота…

20:47 Макс:

я так теюя люблю!

Дрожащими пальцами печатаю в ответ:

Насколько ты пьян?

20:48 Макс:

В хламину

Пишу коротко:

Где ты? Сейчас приеду

И иду отпрашиваться у начальницы, параллельно заказывая такси.

Спустя пятнадцать минут таксист высаживает меня на набережной, и я с легкостью на абсолютно пустой парковке нахожу машину Макса, а его самого — на скамеечке возле паркомата.

Погода скотская, моросит мелкий дождик, от которого мгновенно промокает одежда, и, когда я подхожу ближе, хватая его за плечо, заставляя подняться, чувствую, как его колотит дрожь.

Он наваливается на меня всем телом, пытается выпрямиться, но ноги не держат. Выуживаю из кармана его насквозь промокшей куртки ключи от машины и буквально на себе тащу пьяное тело, с трудом усаживаю на пассажирское сиденье…

Макс не соврал, он действительно в хламину.

Убираю влажные кудряшки с лица, заглядываю в полуприкрытые глаза и, надеясь, что он меня слышит и понимает, произношу:

— Молодец, что не сел за руль, а позвонил мне.

Он слабо улыбается, тянет руку к моему лицу, касаясь ледяными дрожащими пальцами щеки.

— Я же обещал.

Киваю, отстраняюсь и сажусь за руль.

Понятия не имею, где он снимает квартиру, а потому еду к себе.

Он будто немного трезвеет, потому что до лифта доходит уже сам, а там, прижимаясь виском к стенке, смотрит на меня каким-то нечитаемым взглядом, на что я пытаюсь не отвечать. Даже не поворачиваюсь в его сторону, ожидая, когда кабина доставит нас на самый вверх.

Макс, не разуваясь, идет в ванную и торчит там полчаса, а я собираю разлетевшиеся на осколки мысли, избегая смотреть на кофемашину. Она у меня теперь плотно ассоциируется с самым крышесносным поцелуем в моей жизни. Там было намешано все — и страх, и тоска, и желание, и, что немаловажно, преступность подобного поступка.

На автомате переодеваюсь в домашнее, перестилаю кровать, ставлю стакан воды на прикроватный столик, достаю упаковку обезболивающих. Хотя Макс молод, вряд ли его мучает сильное похмелье…

Еще неплохо было бы достать и для него одежду…

— Спасибо, — произносит он, выходя из ванной.

Я только пожимаю плечами и отхожу к окну, неосознанно или не совсем осознанно желая отстраниться, убежать от возможных вспышек бурной сексуальной активности племянника, но Макс следует за мной, и мне уже некуда бежать…

Он снова непозволительно близко.

— Ответь мне, почему ты не хочешь хотя бы попробовать, — спрашивает он шепотом, и все напирает, заставляя отступать назад до тех пор, пока я не упираюсь спиной в стену.

— Потому что твоя юношеская влюбленность скоро пройдет, а последствия разгребать придется всю жизнь, — отвечаю честно и без утайки, стараясь не смотреть ему в глаза.

— Юношеская влюбленность? — иронично улыбается Макс, чуть пошатываясь. Он все еще чертовски пьян, но, видимо, долго придумывал, что скажет на каждый мой аргумент. — Я сперва тоже так подумал. А потом понял: все что я испытывал к тебе, как к дяде, уважение, восхищение, благодарность — трансформировались в совсем другое чувство…

Беспомощно и обреченно выдыхаю, прикрыв глаза. Мне не хочется верить, что все это правда, потому что если он не шутит, то… блять, слишком уж это похоже на то, что было у меня в подростковом возрасте.

Нет, у Макса так быть не может. Помешательство на родственниках — совсем не наша семейная черта, заложенная в генетическом коде. Он просто еще глупый мальчишка, который проникся моей грустной историей и, преисполненный благодарности и вины, теперь неправильно интерпретирует свои чувства. Просто глупый мальчишка и не более.

Все тот же Макс.

Хочется врезать ему по морде за то, что он навсегда своими неловкими ухаживаниями перечеркнул все, что было. Как теперь за этим сильным, уверенным в себе парнем, рассмотреть того милого кудрявого ребенка?

— Кайя, пожалуйста… — шепчет он, касаясь пальцами моих растрепанных и все еще немного влажных после прогулки волос.

— Ты запутался, — блуждая взглядом по комнате, избегая прямого взгляда глаза в глаза, отвечаю я. — Тебе просто нужно найти себе девчонку или, ну, если уж на то пошло, мальчишку. Может, даже мужчину… И переключиться. Я не могу… — говорить трудно, но еще труднее дышать, — не могу ничем помочь тебе. Я не то, что тебе нужно. Я…

Он ухмыляется и прерывает бессмысленный поток слов незамысловатым образом. Берет мое лицо в ладони и касается губ хмельным поцелуем.

Больно вдавливает меня лопатками в стену, наваливается всем телом так, что у меня перехватывает дыхание, но я не могу остановиться, с жаром отвечая на поцелуй, потому что все эти две недели только и думал, что о его губах и неконтролируемой сексуальной энергии, переливающейся через край.

Макс целует яростно, не оставляя мне никакого шанса, и я почти уверен, что трахается он так же безжалостно…

Хватка запутавшихся в волосах пальцев становится жестче, намекая, что сегодня я это выясню, потому что Макс не станет останавливаться, если я попытаюсь его остановить.

Он обнимает меня за талию, прижимая к себе всем телом, и я чувствую себя хрупкой статуэткой рядом с ним, пусть даже отчасти это правда.

Руки Макса… сильные. Он выше, крепче, он прекрасно сложен физически, но сейчас все это не важно, потому что он подчиняет меня себе невидимой, но ощутимой доминантностью, непоколебимой уверенностью в своей правоте.

Агрессией…

Толкает меня спиной на кровать, ни на секунду не разрывая поцелуй, и без лишних разговор принимается срывать с меня домашние штаны, причиняя боль, но я не обижаюсь на него за грубость, понимая, что он просто не в состоянии контролировать себя сейчас.

Раздвигает мои ноги, ложится сверху, и я едва успеваю, пока он торопливо расстегивает джинсы, найти в ящике прикроватного столика смазку, открутить крышку и, выдавив на пальцы, смазать себя. Не жалею лубриканта, не переживаю о запачкавшихся простынях, просто пытаюсь хотя бы чуть-чуть облегчить для себя этот секс, потому что ясно осознаю, что Макс не позаботится ни о растяжке, ни о смазке, ни о презервативах.

Он направляет свой член в меня, и я крепко зажмуриваюсь, закусывая губу, силясь не заорать, и утыкаюсь носом в его плечо, скрывая эмоции.

Мне больно. Мне ослепительно больно до тошноты, до крика, но я молчу, терплю, зная, что долго он не продержится. Он пьян, молод и несдержан. Он…

— Ка-айя, прости… — шепчет Макс, хватая меня обеими руками за волосы, заставляя запрокинуть голову, открыть шею.

Целует, кусает, оставляет засосы, поднимаясь все выше и выше, пока на ощупь не находит губы…

Я хочу отвернуться, избежать прикосновения, но он не позволяет ускользнуть. Чувствую, что еще чуть-чуть, и я закричу.

Мне хуево. Просто хуево и до слез обидно.

— Прости-прости-прости! — бормочет Макс между торопливыми, почти целомудренными поцелуями.

Он все двигает и двигает бедрами, невыносимо быстро, будто желая вытрахать из меня душу, ложится сверху, придавливая своим весом, а я не могу ни ответить, ни пошевелиться, только умоляю себя потерпеть еще чуть-чуть…

Когда он наконец-то кончает и обессиленно откатывается в сторону, я не сдерживаю облегченного стона.

Я лежу без движения, наверное, полчаса, прислушиваясь к дыханию Макса, стараюсь ни о чем не думать, и вскоре проваливаюсь в беспокойный сон.

***

Все тело болит, а уж между ног и вовсе кто-то будто засунул раскаленный штырь, но все это мелочи, которые одно время были для меня обыденностью. Пусть я отвык от такой боли, пусть я больше не позволял так с собой обращаться, но ведь когда-то это уже случалось, да? Это ведь не смертельно, это ведь можно игнорировать. Получится, если попробовать. Всего лишь физическая боль. Бывало и хуже, правда.

Ерунда.

В отличие от широко распахнутых глаз Макса, которые оказываются вдруг близко-близко, едва я разлепляю веки.

Сидит на краю кровати, полностью одетый и собранный, будто готовый хоть сейчас идти в бой. Волосы влажные после душа…

— Как ты себя чувствуешь? — протягивая таблетку, видимо, обезболивающего и стакан воды, печальным шепотом выдыхает он. Я мотаю головой, пожимаю плечами, толком не разобравшись в своих ощущениях, и послушно кладу в рот таблетку. Макс молчит какое-то время и вдруг почти обиженно добавляет: — Зачем ты позволил мне?

Мне становится смешно от подобных заявлений.

— Ах, теперь я виноват, да?

У Макса, кажется, сейчас сердце остановится от стыда. Прячет лицо в ладонях, бормочет что-то невразумительное и вообще выглядит таким несчастным, что мне хочется его пожалеть.

— Все нормально, правда, — тихо произношу, поглаживая его по спине. Под одеялом жарко, я весь липкий, в смазке, сперме и крови, и мне так чертовски хочется пойти в душ…

— Я ничем не лучше их! — зло шипит Макс, а я смотрю на его мучения, ощущая себя беспомощным. Я должен сказать ему, объяснить, как поступать правильно, может, даже немного подоставать своими нравоучениями, но не могу и рта раскрыть.

Да что говорить? Что он лучше их всех, просто по своей молодости и неопытности еще не соображает, что все делает не так? Что в этой ситуации виноваты мы оба, я, потому что допустил, а он, потому что не сдержался? Что нельзя поддаваться своим секундным эгоистичным прихотям?

Он послушает меня, я знаю, ведь каким-то чудом я сумел заработать у него авторитет, но все равно не могу ничего сказать.

Потому что это я дурак! Потому что я должен был все остановить еще вчера, может быть, даже отвезти домой, к отцу и матери, а не к себе. Потому что я взрослый, а он — почти ребенок, вчерашний подросток, у которого гормоны вместо мозгов. Это я поддался секундным эгоистичным прихотям!..

Ну, Кайя, дебил, посмотри, до чего ты докатился! Он теперь будет винить себя в случившемся!

— Макс, послушай меня внимательно, — начинаю с энтузиазмом и достаточно бодро, решив исправить все то, что натворил. — Я хотел этого, понятно? Ты ни к чему меня не принуждал, все было по обоюдному согласию.

— Да? — хмурится племянник, а потом резко отстраняется и отдергивает край одеяла, демонстрируя бурые пятна крови на простыне.

— Так бывает, — стараясь не смотреть вниз, произношу достаточно мягко, хотя голос дрожит все равно. — Приготовь завтрак, а я пока в душ. Идет?

Он молчит, кусает губы, видимо, не понимая, как вообще я могу так спокойно относиться к подобным вещам, но потом кивает и уходит греметь посудой, позволяя мне спокойно доползти до ванной комнаты.

Я привожу себя в порядок достаточно долго. Считаю количество синяков и засосов по всему телу, пытаясь вспомнить, когда он вообще успел их оставить, неторопливо принимаю душ, оттирая себя от крови и спермы, непозволительно медленно и вдумчиво чищу зубы, оттягивая момент, когда нам снова придется столкнуться лицом к лицу.

Но вечность прятаться я не могу.

В комнате, пока меня не было, судя по всему, была сделана перестановка, да и вообще наведен порядок. Макс перестелил кровать и перетащил к ней круглый обеденный стол, которым я не пользуюсь, отдавая предпочтение барной стойке.

Он не произносит вслух, но я знаю, что это забота о моей чертовой порванной заднице…

Мне становится немного смешно, но одновременно с тем я испытываю острый прилив нежности и благодарности.

— Не знал, чем тебя удивить из того набора продуктов, что есть в холодильнике, и не придумал ничего лучше панкейков, — виновато бормочет он, доставая из холодильника банку клубничного варенья, которое мне как-то передала мама.

На столе уже аккуратно расставлены тарелки с горками оладушек и кофейные чашки.

— Спасибо, — я осторожно присаживаюсь на край кровати и неловко складываю руки на столе, ожидая, пока он откроет банку и сядет рядом. Взгляд невольно падает на электронные часы на прикроватном столике. — А тебе разве не нужно сегодня на работу?

— Нужно, но я позвонил и отпросился, — отвечает Макс, пожимая плечами. — Тебе, кстати, тоже позвонил.

— Что? — не сразу понимаю, о чем он вообще говорит.

— Ну, я нашел в контактах Лену и попросил ее передать твоему начальству, что ты себя плохо чувствуешь.

— Макс! — не могу сдержать возмущенного вскрика, но он только невинно улыбается, и я понимаю, что он прав. Сегодня я вряд ли в состоянии высидеть восемь часов за монитором.

Мы наконец-то принимаемся за еду, обсуждая всякие глупости вроде погоды и работы, всеми силами стараясь не затрагивать эту ночь. К концу завтрака даже оба расслабляемся, откидываемся назад на кровать, так и не вставая из-за стола, и я даже могу на секунду представить, что все еще вернется к точке бифуркации.

Правда, это чувство исчезает, стоит Максу коснуться моей щеки ладонью, заставляя повернуться к нему лицом.

В его глазах горит что-то напоминающее восторг, и я не могу понять, как наш разговор о смене климата может вызывать такие эмоции.

Замолкаю на полуслове, забываю о чем вообще говорил, потому что он проводит пальцами по моим губам, чуть оттягивая нижнюю, а потом медленно подается вперед, целуя нежно, осторожно, будто спрашивая разрешения.

И я отвечаю. Не сразу, но отвечаю, чувствуя себя так, будто предаю Родину, друзей, мать и… черт, предаю Макса. И это так, ведь я оказываю ему медвежью услугу, играя в эти игры.

Но ему, кажется, все равно на последствия. Он нависает сверху, продолжая неторопливый поцелуй с привкусом сладких панкейков, клубничного варенья и кофе. Гладит мое лицо, перебирает пальцами волосы, растворяя в кипящем котле нежности, а потом вдруг разрывает поцелуй, касается губами подбородка, шеи, ключиц, и не нужно быть гением, чтобы понять, зачем он спускается все ниже и ниже.

Я уже возбужден, когда он приспускает мои штаны и без раздумий берет в рот истекающий смазкой член.

Слегка подаюсь вперед, умоляя взять глубже, и он послушно выполняет это, насколько может.

Если бы я был в клубе или баре с незнакомым, но доступным мальчиком, парнем, мужчиной, я бы уже схватил его за волосы и насадил на себя, не вслушиваясь в протесты, но я с Максом, а потому даже не думаю делать резкие движения, позволяя ему контролировать процесс.

Он старательно вылизывает мой член, плотно обхватывает губами, сжимая рукой у основания, и, пусть я привык к несколько другому темпу и интенсивности, достаточно лишь одного взгляда вниз, чтобы дойти до оргазма.

Хватаю его за плечо, пытаясь отстранить от себя, но он протестующе мычит, и я выплескиваюсь ему в рот…

Меня переполняют эмоции, но я не могу пошевелиться или что-то сказать, потому что внутри… внутри будто ослабевает годами натянутая пружина. Меня отпускает, и хочется вопить от облегчения и восторга, ведь впервые за двадцать лет я… боже мой…

—Кайя, посмотри на меня, ты чего?! — шепчет Макс, заглядывая в глаза.

Вижу его очень мутно, сквозь пелену слез, и не знаю, как объяснить, что минуту назад, посмотрев вниз и увидев его каштановую кудрявую шевелюру, не представил на его месте Владлена… А ведь они так чертовски похожи этими непокорными прядями!

— Все хорошо, Макс, все хорошо! — заверяю его, торопливо стирая слезы. Хватаю его за шею, притягивая к себе, утаскивая в поцелуй. Впервые целую сам, прекрасно понимая: я только что дал ему зеленый свет.

Мы целуемся упоительно долго, как какие-то молодожены в дурацкой американской мелодраме, но я действительно не могу оторваться от его сладких губ, снова и снова ныряя в пучину безумства.

Мы так увлечены друг другом, что не сразу замечаем, как кто-то настойчиво стучит в дверь.

— Блять! — шипит Макс, с недовольным прищуром поглядывая на дверь. — И кому там так не терпится?..

— Мне, — смеюсь, нехотя отстраняясь.

Поправляю одежду и, стараясь не хромать от вновь проснувшейся боли, иду к двери, смотрю в глазок…

Мне становится дурно, когда я замечаю на лестничной клетке Владлена.

— Это твой отец, — шепчу, оборачиваясь. Мне не хочется открывать, но Макс решительно поднимается на ноги и подходит ближе. — За тобой, видимо.

— Открывай. Он все равно знает, что я здесь. Машина внизу припаркована.

И сам, оттеснив меня плечом, поворачивает защелку.

— Так и знал, что найду тебя в этой квартире! На звонки не отвечаешь, дома не появляешься, — с порога начинает Владлен, глядя на сына. — Ты о матери вообще подумал? Она день и ночь ревет, переживая за тебя, оболтуса!

— И тебе доброе утро, — ухмыляется Макс, склоняя голову к плечу. — Я отвечаю на сообщения Софии, и, если бы вы хоть изредка разговаривали с дочерью, то знали бы, что у меня все в порядке.

— Ты меня не учи! — рявкает Владлен, а потом кидает быстрый взгляд на меня, цепляясь за шею… Смотрит поверх моего плеча, и…

Да, разумеется, разворошенная кровать, стол с остатками завтрака, оставленный на прикроватном столике пузырек смазки — что может быть красноречивее?

Он молчит какое-то время, глядя куда-то в прострацию, а потом тихим, злым голосом произносит:

— Я убью тебя, Кайя.

— Да что ты говоришь? — язвит Макс, пытаясь выглядеть невозмутимым, но я знаю, что он нервничает. Едва заметно передвигается влево, практически полностью закрывая меня собой. — Уходи, пап, я взрослый мальчик, мне не нужны твои советы.

Владлен все никак не может прийти в себя. Смотрит и смотрит вдаль, видимо, обдумывая, как будет меня убивать, а я просто наслаждаюсь тем, что мне не больно смотреть на него. Мне… никак. Я ничего не чувствую по отношению к нему, даже обида и презрение куда-то деваются, угасая. Зато к Максу… О, здесь компот из самых ярких эмоций, будто все эти годы их сдерживала какая-то плотина, и вот теперь она прорвалась, выбрасывая в кровь мощный поток дофамина.

— Он разрушит тебе жизнь, — наконец-то безжизненным голосом произносит Владлен, глядя сыну в глаза. — Он использует тебя, а потом выкинет. Это всего лишь месть мне.

— Не слишком ли пафосно? — иронично вскидывает бровь Макс, складывая руки на груди.

— А твой дорогой дядя разве не сказал, что он помешан на мне с шестнадцати лет?

Голос Владлена звучит так, будто он не раскрывает самую постыдную тайну нашей семьи, а вещает прогноз погоды.

Макс хочет что-то ответить, но отец продолжает:

— Давай, спроси у него, откуда шрамы и татуировки! Пусть расскажет, как резал вены, а один раз даже устроил акт самосожжения, просто потому что я не отвечал взаимностью на его извращенную любовь.

Я слышу его будто из-под толщи воды, но все еще не чувствую ничего. Это правда. Все, что он говорит — правда.

— Он просто видит в тебе меня, только и всего! — нарочито равнодушным тоном произносит Владлен, невесело улыбаясь.

А вот это уже не совсем правда.

Макс пошатывается, как от обморочной слабости, хватается рукой за стену, и быстро оборачивается на меня. Я вижу боль и растерянность в его глазах, но голос по-прежнему тверд.

— Это так? — спрашивает он своим фирменным командирским тоном, и я отвечаю честно:

— Нет.

Если бы Владлен пришел на час раньше, я бы не был уверен, но теперь точно знаю, что меня отпустило. Вот так быстро и легко, будто отрезать гнилую плоть.

Макс смотрит внимательно, изучающе, пытаясь различить фальшь, но я не нервничаю, стойко выдерживая сканирующий взгляд.

Мы понимаем друг друга без лишних слов.

— Уходи, — произносит Макс, снова поворачиваясь к отцу. — Мы без тебя разберемся.

И Владлен действительно отступает назад, но прежде, чем дверь закрывается, произносит:

— Что бы ты ни решил, я все равно буду на твоей стороне.

Мы наконец-то оказываемся наедине.

Мне снова неловко, беззаботную радость кто-то растоптал ботинками, оставляя лишь жалкие остатки увядающего ребяческого счастья. Даже не верится, что я мог забыть о своем уродстве и на краткий миг поверил, что каким-то образом сумею унести эту тайну с собой в могилу.

Макс возвращается к столу и принимается убирать посуду, а я не знаю, что делать и что говорить, потому что должен как-то объясниться, пока он не построил какие-то сумасшедшие теории в своей голове. Но, пока я судорожно пытаюсь отыскать здравые аргументы, он произносит:

— Я всегда это знал. Про тебя и отца. Видел, как ты на него смотришь, слышал обрывки разговоров, но не верил. А это, значит, правда.

Макс переносит стол на место, возвращает на него проигрыватель винила.

— Отчасти.

Я поправляю покрывало на кровати, убираю смазку в ящик столика и только потом поворачиваюсь к нему лицом.

— В пятнадцать-шестнадцать лет я понял, что люблю его. Но он, конечно же, отверг меня, и я ушел в отрыв, — отвожу взгляд, когда замечаю, что он хочет подробностей, которые не могу ему дать. А потому перескакиваю этот этап жизни: — Я узнал, что родился ты, и приполз к нему на коленях. Умолял простить и позволить увидеть тебя, обещал завязать со всякими разными… вещами. Так мы начали сотрудничество.

Прохожу по комнате, потому что не могу стоять на месте, и Макс тоже, видимо, пытается занять чем-то руки. Моет посуду, убирает продукты в холодильник, протирает стол.

— Потом был… м-м, инцидент на складе, о котором ты знаешь, и я просто решил, что должен исчезнуть. Бесследно. Но просчитался.

Обвожу пальцем края татуировок, слабо улыбаясь.

— Меня спасли рыбаки. Увидели тлеющий камыш… тогда сыро было, а я неадекватно воспринимал мир. Экстравазация, попался разбавленный… не важно. Не получилось уйти спокойно, только еще больше беспокойств доставил твоей семье.

Макс судорожно выдыхает, будто все это время не дышал, и хватается до побелевших костяшек за столешницу. Его обуревает гнев, и я не хочу еще больше отталкивать его от Владлена.

— Вы оплатили все операции, потом реабилитацию, — говорю намеренно о всей семье Макса, потому что это правда. Пусть дети тогда не участвовали в процессе моего восстановления, но Владлен с Юлькой очень много вложили в меня. Безвозмездно. — Но теперь я свободен от всего этого! — заявляю прямо, уверенно глядя в зеленые глаза. — Я не употребляю алкоголь, я не принимаю наркотики, я не сижу на таблетках и я не люблю твоего отца.

На последней фразе Макс дергается вперед, будто хочет подойти ближе, но потом отшатывается, заставляя себя остаться на месте.

— У меня все иначе! — решительно произносит он. — Я не помешался на тебе, я просто…

— Влюбился?

— Нет! Влюбленность — это что-то мимолетное, — парирует он, взмахнув рукой. — Сегодня есть, а завтра нет. К тебе я чувствую слишком много всего и давно, а сексуальное желание всего лишь присоединилось к тем, другим чувствам. Я уже говорил тебе об этом и готов повторять снова и снова!

Мне нравится, как это звучит, и так чертовски сильно хочется поверить в эти слова…

Видимо, я слишком долго молчу, потому что Макс вдруг оказывается рядом, обнимая, прижимая к себе, как глупое неразумное дитя, и я расслабляюсь в его руках, на краткий миг позволяя себе забыть обо всем.

Он ерошит ладонью мои волосы, пропуская пряди сквозь пальцы, и его нежность так остро контрастирует с ночной грубостью, что я буквально начинаю дрожать от злости на суку-судьбу и ополчившегося на меня всевидящего Бога, который создал меня таким дефектным, который…

— Ты чего? — шепотом интересуется Макс, замечая мое состояние.

Молчу, только утыкаюсь носом ему в плечо, пряча глаза. А что я могу сказать? Что он действительно идеально мне подходит? Сладкая булочка с корицей — днем, доминантный самоуверенный господин — ночью? Ему бы немного опыта, сдержанности, и он бы стал просто идеальным любовником.

— Идем в субботу гулять? — чуть отстраняя меня, чтобы поймать блуждающий взгляд, предлагает он, а я… Блять, черт дернул меня сказать:

— В эту субботу я в клуб.

— Клуб? — Макс удивленно вскидывает бровь, а потом понимающе кивает. — БДСМ, да?

В голосе прослеживаются ревностные нотки, и я уже жду, что он начнет уговаривать не идти, готовлюсь отвечать, что там запись за месяц, и я не могу просто отменить встречу, но вместо этого он выдает:

— Позволь мне поприсутствовать!

Первые пару секунд я шокированно молчу, но потом до меня доходит смысл слов, и я почему-то чувствую, как мои щеки начинают гореть от стыда.

— Макс!

— Я хочу научиться! — горячо отвечает он, хватает меня за плечи, не давая отстраниться. — Я хочу понять, как тебе нравится, как мне себя вести!

Мне больно и горько это говорить, но я все равно убежденно произношу, глядя ему в широко распахнутые глаза:

— Этому невозможно научиться, это должно быть внутри!

Макс не тушуется, не смущается и даже не думает отступать. Только ухмыляется таинственно, сильнее сжимая пальцами мои плечи.

— С чего ты взял, что у меня нет этого внутри?

И я не могу не согласиться. Есть. Конечно же, у него это есть, только вот стоит ли вытаскивать это наружу? Может, так бы оно в нем тихо и спало, поднимая ощерившуюся пасть только в редких сексуальных играх с какой-нибудь милой девушкой, готовой к экспериментам? Она бы громко стонала «нет-нет-нет», и так же громко кричала «еще-еще-еще».

Может, зря я дразню сонного медведя?

Может, зря я так преждевременно записываю себя в список людей, которым позволено что-то ему запрещать?

Может, зря я соглашаюсь?..

— …это уже какой-то сраный куколд! — глухо выдыхаю последний разумный аргумент и до боли кусаю губы, но Макс доволен ответом. Слишком доволен. — Хорошо! — заявляю я с напускной строгостью в голосе. — Но не в этот раз, а следующий. Этот топ не позволит никому постороннему присутствовать, особенно другому топу… — вижу, как в глазах Макса загораются благодарные искры, соседствующие и уживающиеся с радостью, что его уже записали в доминанты, но не акцентирую на этом внимание. — А на следующий месяц я договорюсь о сессии со своим хорошим знакомым. Мы с ним обсудим сценарий, и тогда ты посмотришь. Может быть поучаствуешь… Но!

Я наконец-то беру себя в руки, достаю из чулана мозги, которыми, видимо, забываю пользоваться, и включаю строгого дядю, наставляющего племянника на путь истинный. Наверняка есть и другие решения, но я их не могу предложить просто по причине того, что не способен думать адекватно. А потому произношу, глядя Максу в глаза, чтобы он точно уяснил.

— У меня есть одно условие!

Макс кивает, сосредоточенно глядя на меня. Даже улыбаться перестает.

— Сегодня, как я понимаю, мы проводим весь день вместе?

Дожидаюсь, пока он снова кивнет, и продолжаю:

— Тогда с завтрашнего дня и ровно на месяц мы не встречаемся, не созваниваемся, не списываемся. Мы не знакомы, ясно?

— И я не могу встретить вас, таинственный незнакомец, где-нибудь на улице? — обворожительно улыбается он, но, заметив мой строгий, полный немого упрека взгляд, снова становится серьезным. — Я понял, что ты хочешь сказать. Даешь мне время передумать?

— Да, — мне хочется выпутаться из его объятий, но Макс уже и сам отпускает, будто чувствует. Я аккуратно присаживаюсь на кровать, глядя на него снизу вверх. — Ты должен пообещать мне, что не будешь искать встреч.

Макс не дурачится, вопреки моим опасениям. Уже хорошо. Хотя, лучше, наверное, если бы было наоборот. Показал бы свою незрелость и ветреность, заставил бы меня усомниться, а нужно ли вообще воспринимать его слова всерьез…

— Живи обычной жизнью, — продолжаю я, стараясь в полной мере донести свою мысль. — Работай, встречайся с друзьями, пригласи на свидание девушку, переспи с ней.

— Кайя! — возмущенно восклицает Макс, опускаясь рядом с кроватью на колени. — Я не собираюсь…

— А ты попробуй! — жестко останавливаю его, хватая его руку и сжимая пальцами. — Это мое условие, понятно? Ты даже не представляешь, насколько это затягивает! Ты должен быть готов, должен быть точно уверен, что хочешь именно этого!

— Я уверен! — с жаром отвечает Макс, но, заметив, что я не собираюсь сдавать позиции, покорно кивает. — Хорошо. Целый месяц живу обычной жизнью. Приглашу Алину в кино, но секс не обещаю.

Улыбаюсь, запуская пальцы в его непослушные кудрявые волосы. Мне хочется поблагодарить его за понимание, но как это сказать? «Спасибо, что переспишь с девчонкой и напьешься с друзьями в баре?»

Так и не придумав ничего путного, тянусь к нему за поцелуем, касаюсь мягких губ, но, не получив ответа, отстраняюсь.

Макс смотрит на меня каким-то таким странным взглядом, что мне кажется, будто он уже понял, что подобное не для него, и прямо сейчас встанет и уйдет…

Сердце начинает биться с перебоями, внутри все сжимается от тревоги и досады, а я уже не знаю, чего хочу больше, чтобы он ушел или чтобы он остался.

— Сегодня мы весь день можем быть вместе? — тихо спрашивает он, поднимаясь с пола. Отходит чуть дальше, не глядя в глаза.

— Да.

Мне неловко, я не понимаю этого холода в голосе и понятия не имею, что сделал неправильно. Паника накатывает волнами, в башке пустота…

— Но ты не обидишься, если я прямо сейчас позвоню одногруппнице Алине и приглашу ее погулять сегодня? — вкрадчиво продолжает он, складывая руки на груди.

Меня будто током бьет от этого вопроса, но я силюсь улыбнуться и, разлепив пересохшие губы, отвечаю, как мне кажется, достаточно уверенным голосом:

— Конечно же я не обижусь.

Макс молчит, внимательно глядя мне в глаза, а я всеми силами пытаюсь засунуть поглубже свои эгоистичные прихоти и обиды.

— Правда, ты можешь позвонить! — продолжаю свои жалкие попытки убедить его, но замечаю лишь любопытство во взгляде и мне почему-то отчаянно хочется спрятаться под кровать. — Ты вообще можешь делать все, что пожелаешь, я пойму и…

Замолкаю, когда Макс вдруг глубоко вздыхает, как родитель, когда его чадо в очередной раз начинает рассказывать байки, как кошка съела все конфеты, а обертки затолкала под диван, и улыбается.

— Ты врешь, — с удовольствием, нараспев произносит он, ехидно поглядывая на меня. — Ты бы обиделся.

Я давлюсь воздухом и, не сдержав эмоции, восклицаю:

— Так это была проверка?! Что за развод для лоха?

Макс только разводит руками.

— Ну, ты проверяешь меня, я проверяю тебя. Все честно! Должен же я как-то выяснить, на самом деле ты хочешь отношений или просто не можешь отказать.

— Что?..

— Ну ты же не остановил меня сегодня ночью, когда было больно, да? — его голос становится мрачным, с угрожающими рычащими нотками. — Даже не пытался. Может, и сейчас тоже соглашаешься только потому, что боишься отказать.

Я не знаю, что на это ответить. Я уже и сам жалею, что допустил подобное, но исправить ничего не могу.

Мы оба молчим какое-то время, сцепившись взглядами, пока Макс вдруг не разрывает этот гипнотический контакт и не отворачивается к окну.

Делает глубокий вдох, прикрыв глаза, успокаивается и отводит назад плечи, будто сбрасывая с себя напряжение. Я вижу, как он сжимает зубы, хмурится, думая о чем-то невеселом, а потом решительно произносит:

— Я больше не допущу этого. Обещаю.

========== 6. Не зову ==========

И я не знаю, что будет завтра,

Но по-любому, за всё отвечать головой,

И это единственная причина

По которой я не зову тебя за собой

Люмен — Не зову

В самом дальнем углу коридора мигает и непрерывно жужжит больничная лампа. Ее гудящий электрический звук наполняет вытянутое с запада на восток тусклое пространство пушистым, усеянным колючими звездами, космосом.

Эти звезды взрываются искрами в меркнущей реальности и рассыпаются на осколки.

Космос становится тягучим, как смола. Он хватает за горло, мешая дышать, за ноги, мешая идти, и я чувствую, как вязну в нем, захлебываясь. Сползаю по стеночке, не пройдя и метра от своей палаты.

Сознание переходит в режим бессознательного. Слышу быстрые шаги, направляющиеся в мою сторону, голоса, заглушающие треск лампы, а потом следует пустота. Беспредельная и глубокая, как черный колодец без дна. Бé‎здна.

Клиническая смерть. Реанимация.

…Громкий звук вытаскивает меня из задумчивости, и я в испуге распахиваю глаза, глядя в пустоту.

Едва ли теплая вода льется мне на голову с душа, и я понимаю, что действительно замерз.

Поспешно закручиваю кран, хватаю полотенце и, наскоро вытеревшись и повязав его на бедра, выхожу.

Даже не глядя в глазок, поворачиваю щеколду, дергаю ручку на себя и буквально ныряю с головой в водоворот охренительного поцелуя.

Макс едва ли не рычит, вжимая меня лопатками в стену, и принимается целовать, не потрудившись закрыть дверь.

Улыбается, отстраняясь, а потом, не давая опомниться, вдруг жестко хватает за волосы, так что я, не успев отдышаться, давлюсь воздухом от внезапной вспышки возбуждения, пробежавшейся электрической волной по позвоночнику.

— Макс… — дышу часто, прерывисто, глядя в его широко распахнутые глаза, взирающие на меня с какой-то непередаваемой смесью желания и нежности.

— Я так скучал! — шипит он, безумно улыбаясь. — Ну ты, конечно, устроил мне испытание на прочность!

Отпускает мои волосы, пропуская пряди между пальцами, гладит, рассматривая с любопытством, проводит по щеке, губам, ведет к шее, а я не могу пошевелиться, позволяя себя изучать.

— Макс, мы должны были встретиться завтра! — шепчу едва слышно, все еще шокированный его внезапным вечерним появлением.

— О да, именно этого ты от меня ждешь — смирения и покорности! — язвительно отвечает он, отстраняясь и ласково заглядывая в глаза. — Ты не разрешил искать встреч с тобой, но ничего не говорил про свое ближайшее окружение, и я наладил контакты с твоей Ленкой. Она сказала, ты какой-то печальный всю неделю, да и ушел с работы раньше…

Отталкиваю его от себя, и, придерживая сползающее с бедер полотенце, закрываю входную дверь.

— Что ты сделал? — осторожно переспрашиваю, глядя в смеющиеся зеленые глаза Макса. — Ты… ты общался с Леной? И что ты ей сказал?

Макс становится чуть серьезнее, но все равно закатывает глаза, притворно устало вздыхая.

— Ничего. Она сама спросила, — отвечает он, пальцами касаясь моего плеча. Проводит по краю татуировки и, не дожидаясь дальнейших расспросов, добавляет: — Спросила, встречаемся мы или нет.

— И ты…

Чувствую, как краска уходит с моего лица, заменяясь мертвецкой бледностью, и все, что могу сказать это:

— Ты в своем уме?

Макс, ни капли не смущаясь, все такой же преисполненный уверенности в своих действиях, теснит меня к кровати, и я послушно отступаю, неотрывно глядя ему в глаза.

— Она спросила, я ответил правду. А что мне еще было делать? Соврать? — теплая ладонь ложится мне на плечо, сжимая, кажется, до синяков, которые, конечно же, будут незаметны под татуировками, а жаль… — Может, стоило сказать ей что-то вроде: «Да нет, он мне просто дядя. Но иногда…»

Испуганно касаюсь пальцами его губ, не позволяя договорить, и Макса это заводит. Он жмурится, как сытый котяра, и хватает за талию, резко толкает на кровать, так что у меня сердце замирает от страха.

— Что ты творишь?! — беспомощно глядя на него снизу вверх, шепотом интересуюсь я.

Макс стягивает с себя куртку, отбрасывает в сторону футболку, а потом принимается за ремень брюк.

— Я думал весь месяц о тебе, Кайя! Каждый чертов день, понимаешь? Каждый день…

Я хочу признаться, что тоже думал, скучал, едва ли волком не выл от страха, что он решит не в мою пользу, или что вскоре его чувства просто сдохнут, перегорят, как китайская гирлянда, а я снова останусь в одиночестве, только на этот раз уже не способный забыть о кратком миге взаимности. Но не могу и слова сказать, зачарованно рассматривая его молодое полуголое тело, гибкие мускулы, перетекающие под гладкой кожей, гипнотическую хищную улыбку на порочных губах.

— Думал? — тупо переспрашиваю, когда он наваливается сверху всем весом, больно вжимая меня в матрас.

— Я уважаю твой выбор, — выдыхает он, почти касаясь своими губами моих. — Ты сказал — месяц, значит, месяц, но до шестого числа осталась всего пара часиков, так что я решил нарушить наш уговор, чтобы утром мы проснулись в одной кровати.

И, торжественно усмехнувшись, он быстро целует меня и так же быстро отстраняется, не давая распробовать.

— Эй! — протестующе восклицаю я, наблюдая, как он встает и отходит куда-то в коридор. — Макс…

— Уже успел соскучиться? — ехидно спрашивает он, выуживая из рюкзака пузырек со смазкой, презервативы… наверное. Не могу рассмотреть, слишком стремительно он двигается, будто не знает, куда деть бьющую ключом энергию. — В клуб мы идем завтра, а сегодня я хочу отыграться за целый месяц непрекращающегося потока мыслей о том, что я сделаю с тобой при встрече!

Звучит многообещающе, но я все еще помню наш прошлый секс, а потому внутри все сжимается от предвкушения и страха.

Но даже этот лед утопает в сахарном сиропе нежности от его слов. Думал… правда думал.

Он снова оказывается близко-близко, осторожно подцепляет края чудом удержавшегося на бедрах полотенца, разворачивая, будто подарок в праздничной упаковке, и смотрит такими глазами, что мне начинает не хватать кислорода…

Еще никто не смотрел на меня с таким восхищением и обожанием. Так, будто я чего-то стою.

Стыдливо прикрываю лежащий на животе член ладонью и свожу колени, но Макс только фыркает, принимается стягивать свои джинсы.

— Аккуратно… — шепчу, когда он хлопает меня по бедру, заставляя переместиться в центр кровати, и сам усаживается поудобнее.

Макс игнорирует эти слова, будто вообще не слышит, завороженно ведет ладонью по моему бедру от колена к паху, заставляя раздвинуть ноги, касается напряженного члена, сжимая у основания, и вдумчиво принимается водить по нему рукой, сосредоточенно наблюдая, как он твердеет.

— Ты такой красивый… — шепчет он, поднимая на меня глаза. — Ты понятия не имеешь, насколько ты красивый. Везде.

Краснею от его слов и совсем не знаю, что на это отвечать, но ему будто и не требуется ответ.

Он проводит скользкими пальцами между моих ягодиц, осторожно проникая внутрь.

Мне хочется сказать, что я и сам могу растянуть себя, но не могу и рта раскрыть, когда он добавляет второй палец и вводит оба до самого конца, свободной рукой не прекращая неторопливо ласкать ладонью мой уже достаточно твердый член.

Сгибает пальцы, принимаясь поглаживать простату…

— Ты самый потрясающий человек, которого я знал, — шепчет Макс, наклоняясь ниже, целует глянцевую розовую головку, собирая губами капельки смазки. — Ты с самого детства был моим лучшим другом, я всегда восхищался тобой…

Восхищался? Было бы чем восхищаться! Очень сомнительные слова, если смотреть на них с моей стороны. Но ведь Макс видел только красивую картинку, которую я ему показывал. Я всегда старался держать лицо перед племянниками, чтобы…

— А-ах, черт! — не сдерживаю протяжный стон, когда он добавляет третий палец, и удовольствия становится слишком много. — Пожалуйста, Макс, я готов! Пожалуйста!

В его глазах загораются искорки недоверия, будто он хочет осадить меня, сказать, что сам решит, когда я буду готов, но почему-то все равно послушно убирает пальцы, напоследок пройдясь языком по всей длине члена, и принимается надевать презерватив.

— Если будет больно… — начинает он, но обрывается на полуслове, качает головой. — Я сам увижу по твоему лицу.

Мне совсем не хочется думать о той ночи и тем более не хочется, чтобы о ней вспоминал Макс, а потому обхватываю его ногами за бедра, вжимая в себя, и замираю, пытаясь расслабиться.

Взгляд падает на стоящую на кухонном столе кофемашину, и все тело вдруг пронзает электрическая волна удовольствия, одновременно с тем, как Макс начинает медленно входить.

Цепляюсь взглядом за рабочую поверхность, на которой мы как обезумевшие целовались, и, пусть это глупо, но то место теперь для меня какое-то будто сакральное, и я снова и снова возвращаюсь к нему, в мельчайших деталях вспоминая страстный поцелуй, от которого срывало крышу.

Мы много целовались и после. Особенно в последний день перед дистанцированием. На каждом шагу, на каждой горизонтальной и вертикальной поверхности, и потом еще прямо на лестничной площадке, забив на то, что можем попасться кому-то на глаза. Как школьники, господи…

Эти мысли расслабляют меня, и я без особого труда и боли принимаю немаленький член Макса.

— Ты в порядке? — сосредоточенно глядя мне в глаза, спрашивает он, пальцами убирая от лица все еще чуть влажные после душа пряди.

— Замри на секундочку, — шепчу в ответ, стараясь не шевелиться. Делаю глубокий вдох и на пробу сжимаю мышцы.

Ощущения острые, приправленные осознанием запретности и греховности момента, но я совершенно точно готов.

Макс склоняется к моему лицу, целомудренно целуя в щеку, и там, где он касается моей кожи, рассыпаются искры порочного колючего удовольствия.

Он смотрит мне в глаза, осторожно делая первое пробное движение, а я всеми силами стараюсь не высказать эмоции, чтобы он ни дай бог не принял мое мазохистическое наслаждение за настоящую боль и не отстранился.

— Ты такой узкий, боже… — хриплым голосом произносит Макс, пальцами сжимая мои волосы. — Такой горячий, такой…

Замолкает, ускоряясь, и я тоже погружаюсь в этот размеренный ритм, начиная улавливать рассыпающиеся по телу импульсы.

Концентрируюсь на дыхании, пытаюсь войти в то состояние, которое так мне нравится, но почему-то не могу. Я впервые в жизни не могу отпустить себя, потому что бесконечно думаю о том, как мне не хватает прикосновений, поцелуев, зрительного контакта… Этого всего много, но мне почему-то нужно больше.

Макс непозволительно молод, и сперва я даже думаю, что он не поймет, чего я хочу, да и долго не продержится в одном примитивном темпе, но он удивляет меня своей проницательностью. Будто читает мысли, сканирует желания, и вот уже на шею ложатся грубые пальцы, совсем чуть-чуть пережимая воздух. Ровно настолько, насколько это нужно.

Я не хочу закрывать глаза, боюсь, что в голову снова полезут мысли о Владлене, но веки сами собой закрываются, когда Макс наклоняется ниже и наконец-то целует так, как я мечтал, безжалостно терзая губы, не давая даже потенциальной возможности думать о чем-либо ином.

Физическое удовольствие отходит на второй план. Оргазмы… боже, сколько у меня в жизни было этих оргазмов! С незнакомыми и малознакомыми людьми, выполняющими банальные действия с равнодушием санитаров психбольницы.

Просто воздействие на нервные окончания — еще не секс. Это как мастурбировать, используя не свою руку, а другого человека.

Чертовски скучное занятие.

Мне кажется, что я лишаюсь девственности всего лишь глядя в бездонные зеленые глаза, наполненные тревогой, желанием, любовью и заботой.

Какая ирония! Я больше жизни любил глаза Владлена, а в итоге утонул в глазах его сына.

Макс чувствует мое настроение, замедляя темп, превращая его в тягучий и плавный, выбивающий из моей глупой башки все ненужные мысли. Он двигается медленно, и я понятия не имею, чего хотел бы он сам прямо сейчас. Но я выясню. Обязательно выясню, как нравится ему.

— Мой… только мой… — шепчет он, покрывая осторожными поцелуями мое лицо, и, на контрасте с нежностью, грубо сжимает волосы пальцами.

Меня буквально разрывает на кусочки от такого буйства эмоций. В животе все скручивается узлами, между ног горит огнем и немного жжет — смазки не хватает, я бы добавил еще, но не хочу останавливаться и останавливать Макса.

Ожидание скорой боли буквально подгоняет, подталкивая к финалу, и я стискиваю в кулаке свой член, выплескиваясь на живот.

Макс утыкается лбом мне в плечо, чуть прикусывая не тронутую огнем и татуировками кожу, и вздрогнув, с глухим едва слышным стоном тоже кончает.

Ложится сверху, придавливая своим немаленьким весом, и, пусть дышать я могу через раз, мне все равно хорошо, тепло и надежно. К черту этот воздух, к черту ребра, когда он рядом…

Обнимаю его, стараясь не касаться запачканной в сперме ладонью, и надеюсь, что он не собирается прямо сейчас подрываться и куда-то бежать. Мне так хочется просто понежиться.

— Ты меня как будто насквозь видишь, — голос мой звучит глухо, я все еще прячу лицо у него на плече, боясь поднять глаза, но Макс слышит и тихо смеется, немного приподнимаясь на локтях, но не отстраняясь. Просто давая мне возможность свободно дышать.

— Так и есть, Кайя. Я знаю тебя лучше, чем ты сам себя.

Мне почему-то очень хочется драмы. Например, пожурить его за то, что не спросил, хочу ли я секса, а просто силой взял то, что причитается. Ну, как силой… просто не оставлял мне шанса сопротивляться его напору.

Но я прикусываю язык и молчу, зная, что он скажет.

— Ты где так научился? — перевожу разговор на более-менее безопасную территорию.

— Что? — снова смеется Макс и, будто почувствовав, что я достаточно насладился столь тесной близостью, осторожно перекатывается на бок, а потом ведет бедрами, вытаскивая член. Это не очень приятно из-за практически полного отсутствия смазки, но я плотно сжимаю губы, не позволяя себе лишних проявлений эмоций. — Заниматься сексом?

Мне нравится, что он не назвал это неуместно грубо «ебаться» или «трахаться», поэтому прижимаюсь к нему животом и переплетаю ноги, ожидая продолжения.

— Ну, я был сексуально активен раньше, — несколько смущенно произносит Макс, пальцами перебирая мои волосы. — Но это все не важно — техника, приемчики всякие, контроль дыхания. Главному меня научила Ксюша. Ты же помнишь Ксюшу?

От упоминания имени бывшей девушки Макса внутри неприятно дергает за ревностные нити моей собственническая натура, но я не подаю вида. Киваю, утыкаюсь носом ему в шею, готовый слушать хоть до скончания веков. Особенно, когда слова вибрацией отдаются в его груди.

— Я много рассказывал тебе о ней, но самое главное не рассказал.

— Она на самом деле мужчина? — смеюсь над своей глупой шуткой, и замечаю улыбку в голосе Макса, когда он отвечает:

— Нет, она женщина, но она моя учительница. Школьная. Ей тридцать два.

Мне хочется вскрикнуть от удивления, но я могу позволить себе только шокировано распахнуть глаза. Почему-то не хочется никак это комментировать и я просто жду, пока он продолжит.

— Я всегда выглядел старше сверстников, ты же знаешь. Видимо, восточная кровь или что-то еще, но… тестостерон пер, рано начала расти борода, рано появилось влечение, рано повзрослел, в общем. И на выпускном мы оба напились, начали целоваться, занялись сексом в туалете.

— Ты рассказывал, но ты сказал, что…

— Я сказал, что она из школы. Это ведь правда. Она из школы.

— Вы долго были вместе?

— Полгода, — ухмыляется Макс, заправляя мои волосы за ухо и принимаясь почесывать, как кота. — Это не важно, Кайя. Чего мы вообще за Ксению Алексеевну заговорили? А, точно, вспомнил. Эта мудрая женщина научила меня чувствовать партнера. Она говорила, что идеальный секс получается только тогда, когда тебя заботит удовольствие любимого человека больше, чем свое собственное.

Молчу какое-то время, пытаясь представить Макса в постели со взрослой женщиной, и спрашиваю, так до конца и не сумев спрятать ревностные нотки:

— Ты любил ее?

— Нет, но она умела очаровывать. Она не первая красавица и уж явно не мой типаж, — он ухмыляется, чуть отстраняя меня от себя, чтобы заглянуть в глаза, и шутливо произносит: — она же не мой хмурый задумчивый дядя, да?

— Ой, хоть в постели не называй меня дядей!

Макс сжимает пальцы у меня на шее, подтягивая ближе к себе, целует в и без того искусанные губы.

— Некоторые люди умеют очаровывать, — шепчет он, поглаживая меня по щеке. — Применяют всякие приемчики вроде красной помады, чулков и накручивания локона на палец. А у тебя это получается и без всяких хитростей. Ты восхитителен в своей естественности.

Молчу, не зная, что на это ответить. Моя самооценка валяется в грязи с шестнадцати лет, и поднять ее — дело непростое, но для начала я заставляю себя хотя бы не спорить с ним.

Пусть говорит, как думает. В конце-то концов, это слишком унизительно — переубеждать кого-то в подобных ситуациях.

***

— Ты готов? — крепкая рука ложится на мое колено и с силой сжимает, а я не могу поднять глаза вверх, оторвать взгляд от потертостей на своих джинсах. — Кайя?

— Я готов, да! — торопливо отвечаю, сжимая руки в кулаки. Пытаюсь собраться с мыслями, но не могу выкинуть из головы еще один, уже утренний секс, от которого между ягодиц, кажется, до сих пор скользко и немного тянет. Секс, наполненный горячими поцелуями и неторопливыми ласками. Без боли, без принуждения, только чистый непрекращающийся кайф.

Может, к черту этот клуб? Может, стоило навсегда остаться там, в объятиях друг друга?..

Макс кладет ладонь мне на плечо, заставляя посмотреть ему в глаза, и тихо спрашивает:

— Ты боишься идти? Не хочешь? Мы можем…

— Нет! — торопливо прерываю его, касаюсь пальцами его губ. — Я не боюсь. Просто никогда не имел подобного опыта. Это будет не обычная сессия. Мы договорились с топом обо всех деталях и… это будет скорее обучающий урок, а я — наглядное пособие.

Он вскидывает бровь, высказывая недовольство, и категорично заявляет:

— Ты не наглядное пособие. Я должен узнать, чего хочешь ты, а не как быть хорошим универсальным топом.

Слабо улыбаюсь, поглядывая на часы.

— Ты будешь хорошим топом. Но вот тебе первый урок — никогда не позволяй сабам опаздывать. Ты должен контролировать их и не спускать с рук подобные проступки.

— Ишь раскомандовался! — шутливо ворчит Макс, ощутимо ударив меня ладонью по бедру. — Идем уже! У нас еще три минуты.

Но я останавливаю его, хватая за запястье.

— Подожди, я не все сказал.

Вздыхаю, не зная, как правильно преподнести, и решаю, что сказать прямо, без утайки и попытки сгладить углы, это лучшее решение.

— Я хочу, чтобы ты понял, что это не обязательная программа. Твои действия доставляют мне такое удовольствие, о каком я и мечтать не мог! — признаюсь вполголоса, прямо глядя в светящиеся интересом глаза. — А этот недоБДСМ — всего лишь… не знаю, как объяснить.

— Не нужно, — останавливает меня Макс, мягко улыбаясь. — Я понимаю. Читаю твои мысли, помнишь?

Мы выходим из машины и торопливо направляемся к дверям клуба. Охранник изучает наши паспорта и пропускает, а я стараюсь внимательно следить за эмоциями Макса, пытаясь понять, как ему обстановка.

— Похоже на гостиницу, — признается он, останавливаясь у нужной двери. — Ну, готов? Есть какие-то правила приличия, когда заходишь в «комнату удовольствий»?

Ухмыляюсь на отсылку к хорошо известному фильму, исказившему весь смысл БДСМ, и проверив время на часах, отвечаю:

— Я в Тему попал через этот клуб и больше нигде не бывал, так что правила могут отличаться. Но у нас — сабу не позволено опаздывать и заходить в комнату после Господина.

Внутри светло и просторно. Я специально выбрал свою любимую комнату без всяких пугающих атрибутов вроде средневековых распорок, крюков или зрительного зала. Почти домашняя обстановка, если не считать шкафов со всякими флоггерами, стеками и хлыстами.

— Даже бар есть? — улыбается Макс, рассматривая выставленные на обозрение бутылки с алкоголем. — Не думаю, что можно пить перед сессией.

Подхожу ближе, прижимаюсь к его боку, инстинктивно пытаясь укрыться от волнения в крепких объятиях, и ловлю в зеркальном отражении свой испуганный взгляд.

— Лучше не пить, — раздается сзади голос, и я вздрагиваю, быстро оборачиваюсь на звук.

Мужчина бесшумно прикрывает за собой дверь, поворачивает ключ в замке и лучезарно улыбается.

Макс немного напрягается, сильнее сжимая меня руками, но всего на секунду. Уже спустя мгновение отпускает, подходит ближе, пожимая протянутую руку.

Я смиренно молчу, опуская взгляд в пол. Раньше, в самом начале своего пути в роли саба, меня больше всего бесило именно это правило клуба — сабу руку не подают.

Хочу улыбнуться своим мыслям, но не могу. Все слишком серьезно.

— Макс, — представляется племянник.

— Алек, — тихо отвечает Господин. — Обычно имена не используются, но у нас ситуация необычная, потому я не буду настаивать на соблюдении всех формальностей.

Он, я точно знаю это, хищно усмехается, глядя Максу прямо в глаза, а потом обращается ко мне:

— Сделай три колы со льдом.

Киваю, отхожу к бару, вслушиваясь в разговоры, и украдкой поглядывая в сторону топов. Достаю из маленького холодильника бутылку воды, лед, наполняю стаканы…

— Кайя не рассказывал, как мы познакомились? — улыбается Алек и указывает на высокий барный стул, приглашая Макса присесть. — Ты, наверное, заметил, что у нас с ним тоже разница в возрасте почти десять лет, но это никогда не было проблемой. Я сразу разгадал, чего он хочет. Это было видно по горящим жадным блеском глазам.

Он ухмыляется, смотрит на меня пронзительно, и я не могу пошевелиться, будто нахожусь под прицелом.

Макс слушает внимательно, прокручивая в руках свой стакан с колой, отчего кубики льда приятно стучат по стеклянным стенкам.

— Думаешь, саб хочет принадлежать кому-нибудь и больше ничего? Не-е, все намного глубже. Саб хочет эмоций, которые не может получить от скучного, обыденного мира, наполненного пресным чаем и платежками за электричество. Саб хочет фейерверк ощущений, хочет потеряться в боли и найти себя в удовольствии. Поэтому такой концентрат нельзя давать сразу — захлебнется. Только дозированно.

Удивленно приподнимаю бровь, понимая смысл его слов. Алек, конечно же, замечает, ухмыляется.

— А что ты думал? У нас настолько плотный график, что мы не можем устраивать порки каждую неделю? Можем хоть каждый день, но тогда ты или перегоришь, или станешь конченным педиком. Из тех, что засовывают в себя на камеру дилдо ХХXL. Это бывает редко, но, поверь, я видел таких.

Хочу открыть рот и спросить, а как же тогда топы? Не пьянит ли их власть? Но не успеваю.

— Поэтому, Макс, если ты все-таки войдешь во вкус, — он растягивает губы в какой-то совершенно жестокой улыбке и продолжает, — не устраивай дяде сессии каждый вечер, иначе вы перегорите.

Я краснею от этих слов, а Макс ничуть. Смотрит все так же серьезно, слушает, запоминает… Блять, он действительно настроен решительно.

— Так вот о знакомстве… — Алек неопределенно машет рукой, будто разгоняет предыдущую тему, как мошкару. — Я думал, что он уже все, закончил свой жизненный путь, но нет, как оказалось, я ошибся. А теперь, возможно, я тебя расстрою, но второе, что хочет саб — сильного топа. Настолько сильного, чтобы ему можно было довериться. А Кайя сильнее всех, кого я знаю, потому до его уровня дотянуть сложно…

Мне кажется, или Алек впервые за семь лет нашего знакомства смотрит на меня с уважением?..

— Поэтому ты должен каждый день воспитывать себя, чтобы замечать то, чего не замечают другие. Не бездумно запрещать ходить куда-то, надевать что-то и употреблять что-то, а уметь найти аргументы, почему нельзя и почему надо. Но это я обобщаю. Вряд лиКайе нужно объяснять почему наркотики — бяка. А вот стать настолько хорошим топом, чтобы снять с него большую половину его забот и тревог, чтобы он наконец-то смог вздохнуть спокойно…

Он опирается локтями о стол, замолкая на несколько секунд, обдумывая что-то, а потом произносит.

— Да, быть топом в отношениях — самое сложное. Нельзя выключать контроль ни на секунду. Только изредка делать вид, что позволяешь сабу руководить. Когда это войдет в привычку, ты сам поймешь, насколько вам обоим комфортно принимать решения в таком формате.

— Хочешь сказать, что даже в выборе цвета обоев топ должен делать выбор, а саб смиренно молчать? — спрашивает Макс, и я слышу в его голосе металл. Ему не нравится то, что говорит Алек, и мне страшно представить, что будет, когда начнется непосредственно сессия. — Он же не раб в конце-то концов! Это не здоровые отношения.

Алек согласно кивает и поясняет:

— Вместе с правом выбора приходит и ответственность, которую нести придется тебе. Целиком и полностью. В том-то и хитрость, что у монеты две стороны, и одна из которых носит название «последствия». Но самое сладкое во всем этом — доверие. Когда ты будешь настолько понимать и чувствовать своего саба, что без слов улавливать его желания по вербальным и невербальным знакам, войдешь с ним в резонанс и станешь единым целым, то ты поймешь меня.

Я вывожу пальцами узоры на запотевшем стекле стакана и могу только надеяться, что Макс понял его слова.

— А теперь о принципах БДСМ, — резко меняет тему с философской на идеологическую, произносит Алек. — Главные правила, которыми ты должен руководствоваться — Safe, sane, consensual, то есть безопасно, разумно, добровольно. Никаких увечий, в том числе моральных, никакого незащищенного секса с незнакомцами, никакого алкоголя, наркотиков или других психостимуляторов, никакого чрезмерного насилия. Думаю, про стоп-слово рассказывать смысла нет. Его всегда выбирает саб, и у Кайи по классике — «красный». Иногда он произносит «оранжевый», если нужно сбавить обороты. В случае, если рот закрыт, мы обычно используем сигнал из боевых искусств — два хлопка по столу, по телу, по полу, по чему угодно.

Алек убирает стакан в сторону, легко спрыгивает с барного стула и отходит в центр комнаты.

Расставляет ноги на ширину плеч и выглядит на самом деле угрожающе… он опытный дом, раз способен вызывать такие эмоции.

Молча и без лишнего пафоса указывает пальцем на пол, и я, кинув быстрый взгляд на Макса, торопливо иду к нему и одним плавным движением опускаюсь на колени.

— Ты должен знать, чего он ждет, а чего не переносит, — обращается Господин к Максу, а потом вдруг размахивает и ударяет меня ладонью по лицу. Щека вспыхивает от боли, но я не вскрикиваю, будучи готовым к этому.

Слышу, как сзади меня Макс вскакивает на ноги, и мне дико хочется обернуться к нему, сказать, что все нормально, но я не могу пошевелиться. Так и стою, беспомощно слушая, как Алек говорит:

— Так можно, и так тоже…

Хватает меня за волосы и рывком запрокидывает голову, обнажая горло. Я плотно сжимаю губы и прикрываю глаза, потому что мне физически больно не от манипуляций Господина, а от того, что я знаю — Макс едва сдерживается, чтобы не кинуться меня спасать.

И Алек тоже это знает, но лишь азартно произносит, испытывая его терпение:

— Хочешь, чтобы он открыл глаза — приказываешь открыть глаза. Все просто, — и обращается ко мне: — Посмотри на меня.

Я подчиняюсь, смотрю в наполненные жестокостью светлые глаза, вспоминая того самоуверенного мальчишку, что доводил меня до черты психологическим насилием. Он не умел сдерживать свои желания, а я — свои. Но теперь все иначе.

— Он не любит, когда его лишают возможности говорить, — сообщает Алек, вновь обращая свое внимание на напряженного, как струна, Макса. — Не любит, когда слишком много боли и не переносит жесткий секс. Все проникновения в его тело должны быть нежными и, желательно, безболезненными. Хотя бы постарайся.

Это правда. После того инцидента на складе я ненавижу излишнюю грубость в отношении своей многострадальной задницы и рта. Меня не триггерит, но…

— Остальное на твое усмотрение, — Алек наконец-то отпускает мои волосы и кладет руку на плечо, толкая вниз.

Я сажусь, покорно опуская взгляд, и прислушиваюсь к тому, что делает Макс.

Не слышу его шагов, не слышу его голоса, и порой мне кажется, что он вообще ушел. Но Алек продолжает говорить.

— А теперь наконец-то, когда мы обсудили боль, можно и о более сладком, как по мне. Подчинение. Наиболее непонятная и неизученная часть. Даже сами сабы не могут объяснить до конца, что же их так привлекает в позиции униженного.

Он давит мне на голову, заставляя упасть к его ногам, и я без особого удовольствия выполняю. Стелиться ковриком перед кем-то на глазах у Макса… я бы скорее упал к ногам самого Макса.

— И в этом сабмиссивы оказались сильнее доминантов! — сокрушенно качает головой Алек и поясняет: — Нам, топам, порой так хочется утвердить свой авторитет, оскорбляя других, что порой задумываешься, а так ли высока твоя самооценка.

Если бы его интересовало мое мнение, я бы ответил, что меня в сабмиссивной позиции привлекает то, что я подвергаюсь наказанию за свою порочность, правда, сейчас как-то уже не очень хочется быть наказанным, но…

Господин ставит мне на спину ногу в тяжелом армейском ботинке и давит, прижимая к полу. Он по моей просьбе не облачался в кожу и металл, но образ все равно не повседневный — черная рубашка, черные джинсы в обтяжку и эти берцы…

Слышу, как Макс судорожно выдыхает:

— Ты уверен, что ему нравится это? Вот прямо сейчас нравится?

Не знаю. Я и сам не уверен.

А Алек тихо смеется:

— У него есть возможность использовать стоп-слово.

— Может быть, он его не использует, потому что это учебная сессия? — предполагает Макс, и я слышу его тихие шаги, приглушенные ковролином. — Может быть, будь вы наедине, он бы уже остановил тебя?

Нет. Я хочу попросить его не вмешиваться, не подкармливать растущее внутри меня сомнение в правильности действий. Он не должен потакать моим слабостям…

Но пока я размышляю обо всем этом, Алек уже произносит:

— Ладно, тогда нам стоит испытать границы его терпения. Кайя, снимай рубашку.

Послушно поднимаюсь, пряча от Макса глаза, и принимаюсь расстегивать пуговицы.

Знаю, что за всем этим последует. Мы договорились с Алеком о приблизительном сценарии, но, пусть даже морально я готов к порке, внутри все почему-то замирает.

Испытание границ терпения — это именно то, что я так ненавижу. По своей натуре я очень терпелив и предпочитаю молчать, если мне что-то не нравится, и если дом вдруг хочет поразвлечься и вытянуть из меня хотя бы «оранжевый», то…

Боже, прошлый раз, когда мне пришлось остановить сессию, дом рассек мне кожу до самого мяса. Шрам до сих пор иногда болит.

Да и что тут говорить, если за почти семь лет в Теме я называл стоп-слово всего лишь раз пять.

— Девайс выбирай себе по вкусу, главное помни, что надежная фиксация саба обязательна. Это для его же безопасности. В более жестких сессиях в рот еще вставляют специальный кляп, чтобы язык не прикусил, но, как я уже говорил, Кайя не терпит чрезмерной боли.

— Ты уверен, что ему нравится? — снова спрашивает Макс, и я слышу, что он нервничает.

Алек прищуривается и вкрадчиво произносит:

— Меня больше интересует, нравится ли тебе.

На самом деле меня тоже это интересует.

Я протягиваю руки для наручников, сделанных из специальных мягких материалов, но Алек вдруг обматывает мое запястье веревкой…

— Показываю, как правильно завязывать узлы, — произносит он, подзывая Макса ближе. — Вот тут один раз перехватываешь снизу, потом петля…

Племянник смотрит внимательно, запоминая, а я украдкой поглядываю на его сосредоточенное лицо, мысленно извиняясь за то, что допустил это. Снова. Господи, я просто неисправимый идиот.

Но когда мои руки уже надежно связаны, и Алек наконец-то позволяет опустить их, Макс вскидывает на меня глаза, и я замечаю в них живое, почти детское любопытство.

— И как ты себя чувствуешь? — тихо спрашивает он, склоняя голову к плечу.

Я мельком смотрю на Алека и после едва заметной одобрительной улыбки отвечаю:

— Все хорошо. Мне нравится… чувство контроля.

Голос мой кажется слишком хриплым и каким-то жалобным, так что Макс, кажется, совершенно не верит в эти слова, но я говорю правду, просто немного не уверен, что эта правда понравится ему.

— К фиксатору, — Алек указывает на стол, и я послушно иду туда, хотя на самом деле предпочитаю кровать. Там можно уткнуться в подушку лицом и позволить себе поорать. На обитом искусственной кожей столе такого не сделаешь.

Он привязывает мои руки, а потом обходит стол и больно ударяет ладонью по ягодице. Ткань джинсов приглушает, так что мне скорее обидно и стыдно.

Немного непривычно быть лишь наполовину раздетым, но мы договорились об этом заранее.

Все-таки мы с Максом, наверное, вместе, хотя от одной лишь подобной мысли мне становится не по себе. Слишком сладко и хорошо, чтобы быть правдой. Если все действительно так, как я себе намечтал, то это мои первые отношения за всю жизнь…

И даже их я умудрился заляпать этой грязью!

— Я предпочитаю стек, он более контролируемый и оставляет красивые красные пятна, но сегодня возьмем кожаную плетку. Ощущения более яркие.

Слышу, как он идет к шкафу, выбирает девайс, попутно объясняя Максу:

— Если вздумаешь покупать, никогда не жалей денег на хорошие материалы. Дешевый китайский ширпотреб может серьезно навредить. А еще помни, что нельзя пользоваться чужими необработанными, да и свои тоже стоит держать в чистоте. Как-никак, а тут идет прямое взаимодействие с кожей. Иногда с кровью… Вот, возьми, почувствуй вес.

Стою как дурак, посреди комнаты, пока они там ведут светские беседы, и, пусть я прекрасно понимаю, что все это всего лишь часть игры, все равно становится пусто и обидно. Напоминает ситуацию, которая повторялась из года в год, изо дня в день.

Владлен с семьей. И я, никому не всравшийся родственник…

Алек бьет сильно и без предупреждения, и я невольно вскрикиваю, дергаюсь, пытаясь встать, но надежно зафиксированные руки не позволяют двинуться.

— Не расслабляйся! — смеется он, ударяя второй раз практически по тому же месту.

Второй раз крик не удается сдержать из-за колючей боли. Слишком быстро. Еще не прошла волна после предыдущего, и уже накатывает следующая…

Третий раз я только сдавленно мычу, упираясь лбом в мягкий стол и выгибая спину. Переступаю с ноги на ногу, когда четвертый удар ложится на плечи.

Хочу уже сказать «оранжевый», потому что жжение становится невыносимым, но Алек вдруг проводит холодной ладонью по горящей коже и произносит:

— Давай, Макс, теперь ты.

Замираю, стараясь даже дышать тише. Слышу шорох передаваемой из рук в руки плетки, пробный взмах…

— Контролируй все, особенно место нанесения. Иначе могут быть не самые радужные последствия. Видишь шрамы…

Он проводит пальцем под моей лопаткой, прямо по краю татуировки.

— Я стоял у истоков клуба. Можно сказать, я один из инициаторов, поэтому и себя виню за эту ошибку. Мы допустили к сессии по-настоящему жесткого дома. Жестокого и неопытного.

Я помню тот день, помню, как кнут резал кожу, но сил вырываться и кричать уже не было. Я мог все это остановить, но не мог отыскать в памяти нужное слово. Все заглушал треск и гудение воображаемой больничной лампы. Мне казалось, что я нахожусь не в клубе, а снова там, в больнице, в ожоговом центре, мучаюсь от боли и одиночества и каждую секунду хочу умереть, но не могу.

— Кайя… — прохладная ладонь касается моего лица, и я поднимаю влажные от слез глаза на Макса. Он смотрит на меня испуганно. В руках — многохвостая плетка. Я вижу, с какой силой сжимаются его пальцы, и хочу попросить отвезти меня домой, но шепчу:

— Продолжай.

Он непонимающе вскидывает бровь, смотрит долго и пронзительно, а потом вдруг в глубине зеленых глаз ужом проскальзывает что-то наподобие злости.

Я снова не ожидаю того, что он схватит меня за волосы, оттягивая назад, заставляет поднять голову.

— Ты врешь мне, Кайя.

Я не знаю, вру или говорю правду, не знаю, хочу ли, чтобы он продолжил, но Макс уже отходит назад, а я облегченно выдыхаю, прикрывая глаза, когда мои волосы освобождаются от хватки.

Замах, удар…

Вскрикиваю, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце.

Меня начинает мутить от пульсирующей боли, но он не дает прийти в себя и бьет второй раз.

Он молод и неопытен, потому не может правильно рассчитать силу и направление удара, и я знаю, что буду жалеть о своем решении, но все равно молчу. Молчу, даже когда сознание затапливает одно единственное желание — спрятаться, а в ушах набатом стучит невысказанное «красный».

Немой крик застревает в глотке, обида плещется через край, но я заставляю себя кусать губы и молчать. Молчать-молчать-молчать.

— Хватит с тебя, — с улыбкой в голосе произносит Алек. Он проводит ладонью по исполосованной коже, и я невольно скулю от такой простой ласки.

Отцепляет мои руки от стола, помогает выпрямиться.

— Ревешь? — иронично вскидывает бровь он и приподнимает мое лицо за подбородок. — Это было слишком, да?

Не могу поднять глаза на Макса, не хочу даже думать о том, откуда в нем столько жестокости…

Да, я хотел этого сам, да, я знал, на что иду, но мне казалось, что он чувствует меня, знает, когда надо остановиться. Как выяснилось, нет.

Алек накидывает мне на плечи рубашку и подводит к дивану. Усаживает на него, а потом приносит мой стакан с колой и уже порядком подтаявшим льдом.

Жадно пью, проливая половину на грудь, но не обращаю на это никакого внимания.

— Макс, метнись-ка на второй этаж. Там комната с красным крестиком — наша медсестричка даст тебе мазь.

Он мнется, нерешительно поглядывая на меня, а я просто хочу, чтобы он ушел.

Как только дверь за ним закрывается, плотину слез рвет в клочья, и я, роняя стакан, сгибаюсь от невыносимой боли, упираюсь локтями в колени…

Меня трясет от не пролитых слез и глухих рыданий, и все, что я чувствую — ледяную ладонь, поглаживающую в незамысловатой ласке разгоряченную кожу.

========== 7. Навечно ==========

За каждым знаком «СТОП»

Срывает тормоза

И лишь глаза навечно

Одни глаза.

Люмен — С небес на землю

Вся глубина морального падения не в пиздостраданиях, не в алкоголизме, наркомании и блядстве, не в бесконечной жалости к себе и не в глупости. Нет, вовсе нет. Она в потере ориентиров. Когда то, что казалось святой правдой, вдруг оказывается гнилой ложью.

Макс ждет в машине. Я не сумел закончить истерику до его прихода, а потому Алеку приходится выпроводить его из клуба с вежливой просьбой дать мне время.

Время, да. Оно мне нужно.

Немного времени.

Я успокаиваюсь через полчаса. Полчаса, за которые успеваю пересказать Алеку все, что происходило, происходит и еще произойдет. Уверен, половину он не расслышал, а половину даже не слушал, но мне становится легче. Я будто наконец-то распечатываю картонную коробку со спящим внутри бомжом, выпуская эту уродливую бабочку в свободный полет.

Алек включается в разговор только когда я перестаю нервно всхлипывать, и мои слова становятся разборчивыми. Он произносит, проникновенно заглядывая в глаза:

— Сейчас тебе больно и непонятно, но это хорошо. Ты меняешься. Можно даже сказать, исцеляешься. Тебе уже не нужны жесткие сессии. После первых ты выползал едва живой, а теперь боишься какой-то плетки. Тебе нужен дом, несомненно, бесспорно, это даже не обсуждается. Дом, который будет не держать тебя в ежовых рукавицах, а тот, что обеспечит тебе защиту. В первую очередь защиту от тебя самого.

Кусаю и без того кровоточащие губы и снова пытаюсь спрятать лицо в ладонях, но Алек не сильно бьет по руке, заставляя посмотреть себе в глаза.

— Макс не дом, — отвечаю достаточно тихо, будто боюсь, что племянник услышит.

— Он дом, — убежденно отвечает Алек. — Прекрасный дом. Просто дай ему время раскрыться.

— Он не сможет… контролировать, — я не знаю как правильно преподнести все, не знаю как объяснить даже себе самому. — Я люблю его. Как племянника, как милого мальчишку, который доверял мне свои секреты, как друга и даже как любовника. Я хочу быть с ним, хочу поверить в то, что у нас может что-то получиться, но…

Жесткая рука сжимает мое запястье, и я поднимаю на Алека покрасневшие от слез глаза.

— Ты, кажется, забываешь порой, что ты саб. А что должен делать саб? Доверять своему верхнему. Если ты выбрал дома, которому не доверяешь, то ты нарушаешь одно из трех правил — правило безопасности.

— Я…

— Макс будет чудесным домом, доверься моему опыту. У него есть огромное преимущество — у него в душе нет злобы, как у тебя или у меня.

Меня буквально выкручивает от этих слов.

— Нет злобы? — ядовито выдыхаю, обнимая себя руками за плечи. — Я почувствовал!

Алек удивленно вскидывает бровь, ожидая объяснений.

— Он разозлился на меня и отхреначил, как последнюю суку!

Удивление на лице сменяется задумчивостью, и он, аккуратно подбирая слова, уточняет:

— Ты думаешь, что он тебя бил?

Молча смотрю на него в ответ, наконец-то сумев высушить слезы. Нервно всхлипываю, шмыгаю носом, как девчонка подросток после часовой истерики, и мне становится самому от себя противно.

— Кайя, он не бил тебя! — заявляет Алек, протягивая стакан воды. — Ни разу не ударил. Он отдал мне плетку и всё. Я сперва хотел занудно показать, как и что делать, но потом решил, что тебе нужно выплеснуть эмоции, потому что ты закрылся. Я и не предполагал, что ты подумаешь на Макса…

Мне становится так хреново от этих слов, что я едва не захлебываюсь водой, потому что горло сжимает невыносимый спазм. Жгучее чувство вины гонит меня прочь, на улицу, к Максу, чтобы поговорить, объяснить, извиниться, но Алек крепко сжимает мое плечо, не позволяя подняться на ноги.

— Послушай меня, — строго произносит он, глядя в глаза. — Ты молодец, ты все сделал правильно. И то, что привел его сюда, и то, что вообще согласился на отношения с ним. Сейчас ты пойдешь умоешься… слышишь меня?.. умоешься, приведешь себя в порядок, спустишься вниз и позволишь ему высказаться. Ничего не говори, просто слушай. Ты все понял?

Киваю на каждое слово, расслабляясь под неторопливыми поглаживаниями. Алек говорит таким глубоким и низким голосом, что я просто не могу не подчиниться.

Этот голос гипнотизирует, лишает воли, устанавливает границы, а еще снимает с меня всю ответственность, позволяя наконец-то почувствовать себя свободным. Просто довериться опытному дому.

Я выполняю все, что он сказал, прокручивая в памяти его указания. Умыться, успокоиться…

Машина припаркована на том же месте, Макс сидит в салоне, глядя в пустоту, и, когда я приземляюсь на сиденье рядом с ним, просто заводит двигатель и выруливает с парковки.

Мы едем в молчании, но я не начинаю разговор первым. Да, мне есть что сказать, но я хочу дать ему возможность…

Он останавливается у моего подъезда, но мотор не глушит.

Сидим еще несколько десятков секунд, и потом он наконец-то тихо спрашивает, не глядя в мою сторону:

— Ты в порядке?

С трудом разлепляю губы, хрипло выдыхаю:

— Да.

— Я могу тебя оставить на часик? Мне нужно покататься, подумать. И я привезу еды…

Поворачиваюсь к нему, заглядываю в глаза, но он упрямо хмурится, и я спрашиваю:

— А если я скажу, что не в порядке, ты останешься со мной?

Макс наконец-то смотрит на меня с какой-то непонятной тревогой.

— Ты плохо себя чувствуешь? Может, к врачу надо?

Только фыркаю, узнав своего Макса. Того самого, что обнимал меня поперек живота и извинялся за преступление, которого не совершал. Такой виноватый щеночек…

— Я в норме. Езжай уже.

И, чтобы не передумать, поспешно выхожу из машины, направляюсь к подъезду. Там, правда, останавливаюсь, глядя вслед уезжающей машине, и все надеюсь, что вот сейчас он сдаст назад, приоткроет окно и скажет что-то вроде: «Не хочу один. Поехали вместе. Поедим вредную еду из мака и сходим в кино…»

Но он уезжает, а я поднимаюсь в лифте на свой этаж.

Дома в коридоре скидываю куртку и обувь и прямо так в джинсах и рубашке падаю на кровать, закутываясь в одеяло, как в кокон. Подушка все еще хранит теплый запах утренней нежности, когда мы будто два придурка обнимались, переплетаясь конечностями, и нуждались в поцелуях сильнее, чем в кислороде.

Крепко зажмуриваюсь, закрываю уши руками, потому что в голове настойчиво звенят наши дурацкие разговоры ни о чем. Алек говорит, что я поступил правильно, но как же глупо было разрушать столько потрясающий хрустальный замок беззаботного утреннего веселья паскудным бульдозером садомазохизма.

И после этого гнусного поступка я еще надеюсь на любовь и прощение!

Нет, милосердный боженька не припрятал на чердаке сундучок с любовью для такой грязной шлюхи, как я.

Умудряюсь уснуть, кажется, потому что из забвения меня выдергивает настойчивый стук в дверь.

Кое-как сползаю с кровати и, придерживая сползающее с плеч одеяло, иду открывать.

Переступаю через разбросанные по полу вещи, тру заспанные и заплаканные глаза…

— Владлен?

Голос мой звучит хрипло и совсем разбито, но хотя бы не жалобно, уже отлично.

— Макс не у тебя, — скорее констатирует, чем спрашивает, брат, опираясь рукой о дверной косяк. — Можно войти?

Отступаю на шаг назад, мельком осматривая квартиру. Все вроде бы нормально, в моем привычном минималистическом стиле…

Пока Владлен снимает с себя пальто и обувь, я поднимаю с пола куртку и наконец-то застилаю кровать.

Не знаю о чем говорить, поэтому убегаю в ванную, чтобы умыться и собраться.

Я готовился к этому разговору. Знал, что он все это просто так не оставит, что рано или поздно потребует объясниться, но сегодня я на самом деле не настроен на разговор.

Слышу, как он гремит посудой, ставит, видимо, чайник…

— Ты… извини, ничего из еды или чего покрепче предложить не могу, — зачем-то произношу я, возвращаясь в комнату. Осторожно забираюсь на высокий барный стул, стараюсь даже не смотреть в сторону брата.

Владлен поворачивается ко мне, держа в руках зарядку от телефона.

— Это Макса? — спрашивает он, кидая на меня беглый взгляд.

Ну, да, айфоновская. Вчера, видимо, принес с собой. Я даже не заметил…

— Вы общаетесь? — не отрываясь от процесса приготовления чая, продолжает Владлен свой ненасильственный допрос.

— Вчера впервые за месяц увиделись.

— Да? Почему же?

— Я сказал, что ему нужно время подумать.

Владлен ставит на стол две чашки и садится напротив.

Мы так близко, что я могу почувствовать аромат его парфюма, рассмотреть зеленую радужку родных глаз, пересчитать реснички, но я упрямо смотрю вниз, завороженно наблюдая за извивающимся над чашкой паром.

— Разумно. Кажется, он подумал и все для себя решил.

Владлен стучит пальцами по столешнице, и я выдыхаю:

— Я не уверен в этом. Что ты хочешь? Зачем приехал?..

— Поговорить, конечно же. Выяснить, чего хочет мой сын, понять, как я могу ему помочь. Он запутался, я знаю, но вскоре он разберется и все будет как прежде.

Может быть, для него и будет. Может быть, Владлен простит его, забудет об этом недолгом помешательстве, спишет на юношеский протестный максимализм… Да и Макс все забудет. Найдет себе девчонку, женится, будет воспитывать детей, зарабатывать деньги, ездить на горнолыжные курорты со всем семейством. А вот я не смогу уже «как прежде».

Но ради Макса я готов сотрудничать.

— Мы были в клубе сегодня, — признаюсь, решив быть предельно честным. — В том самом клубе. Он хотел посмотреть, и ему провели… урок. Кажется, не понравилось.

Владлен многозначительно вскидывает бровь и ухмыляется, судя по всему радуясь, что сыну эта «извращенская» тема не зашла.

— Если ты думаешь, что я с Максом только чтобы отомстить тебе, то это не правда.

Улыбка на лице брата куда-то пропадает, искры в глазах гаснут. Он, глядя куда-то в пустоту, медленно делает глоток обжигающего чая, а потом встает и выливает его в раковину. Не говоря ни слова, направляется к выходу.

— Уже уходишь? — иду следом, потому что слишком уж он становится каким-то пугающе отстраненным. Будто прямо сейчас достанет из кармана своего пальто пистолет и застрелит меня. Как обещал.

— Я выяснил то, что хотел, — пожимает плечами Владлен, прокручивая на пальце ключи от машины. — Макс поиграется и забудет. Ты же сам это понимаешь, да? Понимаешь, что даже если вы и будете вместе какое-то время, ты неизбежно останешься его маленьким грязным секретом.

Молча киваю, потому что знаю точно, что голос мой будет дрожать, если я попытаюсь ответить.

Владлен уже открывает дверь, когда вдруг останавливается, оборачиваясь.

— Тебя правда отпустило?

Снова киваю, глядя ему в глаза.

— Хорошо.

Тихо хлопает дверь, гудит лифт, а я возвращаюсь на кухню. Забираюсь на стул и спокойно допиваю чай, неотрывно наблюдая за стрелками часов.

Макс сказал, что покатается часик и вернется. Прошло уже два с половиной часа.

Я так долго спал?..

Надо поговорить с ним. Если не приедет, позвоню по телефону. Думаю, много говорить не придется, он и так все поймет.

Ну, главное сказать, что я никогда не стану обижаться на него, и, если он захочет, мы просто забудем о событиях этих двух месяцев. Просто забудем, будто их и не было. Если он захочет, конечно же. После всего, что он узнал, увидел…

Господи, какая грязь!

Я уже хватаюсь за телефон, чтобы позвонить и все объяснить, но думаю о том, что он, возможно, сейчас за рулем. Не хотелось бы отвлекать. Лучше подожду до вечера.

Какой-то непонятный звук разгоняет задумчивость, и я резко оборачиваюсь, едва не грохнувшись с высокого стула.

Макс закрывает за собой дверь, кладет ключи от моей квартиры на полочку, и я узнаю по яркому брелку, что это те самые, что на всякий случай хранила у себя Юлька.

Беззаботно стягивает перчатки и, будто ничего не произошло, направляется ко мне.

Целует коротко в губы, пока я пытаюсь собрать мысли в кучу, садится за стол напротив, туда, где не так давно сидел его отец.

— Макс…

— Я был дома, — перебивает он, взъерошив свои непослушные, взбитые весенним ветром кудри. — Разговаривал с мамой. Хотел узнать некоторые вещи, которые мне не рассказал ты. Она была предельно откровенна.

Смотрит на меня полными упрека глазами, но я не могу понять, это из-за того, что я умолчал, или… он узнал подробности?

— И зачем? — мой голос звучит хрипло, надорвано, но от меня вообще не требуется ничего говорить, потому что он и без того продолжает.

— Хотел выяснить, зачем тебе это все нужно. И я выяснил. Я подумал об этом еще там, в клубе, но теперь понял все окончательно, — он задумчиво покусывает губу, барабанит пальцами по столешнице и вдруг на выдохе убежденно заявляет: — Ты не хочешь боли, но терпишь, потому что привык терпеть. А еще ты не хочешь унижения, ты просто боишься поверить, что заслуживаешь уважения. А контроль… — он неопределенно машет рукой и вкрадчиво произносит, глядя мне в глаза, — в клубе тебе не смогут его дать. А я смогу. Но не в рамках игры, а на постоянной основе, понимаешь?

У меня внутри все замирает, потому что это совсем не то, что я ожидал услышать. Но Алек говорил, что я должен позволить ему высказаться…

— Я не хочу с тобой играть. Ты не игрушка, и я тоже не игрушка, — Макс протягивает руку, касается моей щеки холодными пальцами и ласково произносит: — Захочешь боли или чего-нибудь еще, просто скажи. Я не посчитаю это чем-то неправильным или извращенным. Господи, Кайя, я влюбился в своего дядю, а это инцест! Что может быть неправильного в таком случае в плетках и наручниках?..

Краснею от его слов, но не отстраняюсь, не отворачиваюсь под пристальным изучающим взглядом. Даже не объясняю, что плетки и наручники — это не совсем БДСМ, потому что уже и сам не уверен, что хочу возвращаться в Тему.

— Правда, я буду рад сделать все что угодно, если тебя это заводит, но мучить тебя, когда ты плачешь и не можешь остановить, когда ты ни капли не возбужден, я никогда не стану, — убежденно заявляет Макс, а я чувствую, как в глазах начинают щипать слезы, вспоминаю свою недавнюю истерику и отчаяние, и все слова, что я хотел сказать о правильности и неправильности поступка просто испаряются.

Теперь я хочу поблагодарить, спросить, откуда он такой умный взялся, но только задушенно всхлипываю и перегибаюсь через стол, умудряясь не упасть, целую приоткрытые манящие губы.

Макс улыбается, кладет ладонь мне на затылок, притягивая ближе, углубляя поцелуй, а потом вдруг осторожно отстраняется.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Нервно киваю, понимая, что будут еще сюрпризы. Я бы хотел, чтобы этим сюрпризом был тягучий секс и следующий за ним здоровый сон, но Макс переплетает наши пальцы и тянет в центр комнаты.

— Что? Куда?..

— Погода просто чудесная и будет такой всю неделю. А еще я выяснил, что ты взял с понедельника отпуск и ничего мне не сказал, — ухмыляется он, обнимая за плечи и подталкивая к шкафу.

— Опять Ленка? — ворчу и, толком не понимая, чего от меня хотят, распахиваю дверцы шкафа. — Ну?..

— Собирай вещи на неделю, поедем отдыхать, — ухмыляется Макс и, не дожидаясь, пока я выйду из оцепенения, принимается что-то сосредоточенно выискивать в шкафу. — Я снял домик в лесу, так что не отвертишься!

Молча наблюдаю, как он вытаскивает дорожную сумку и никак не могу сообразить, что это он такое сказал. Домик в лесу? На целую неделю только мы вдвоем?

— Э-э, а как же твоя работа? — складываю в сумку несколько футболок, свитер и домашние штаны, достаю теплую куртку, пригодную для лесных прогулок.

— У меня нестандартная работа, помнишь? Почти фриланс. Возьму с собой ноут, буду работать перед камином. А что? Мне нравится.

Улыбаюсь, кидая на него заинтересованные взгляды, и меня буквально окатывает волна жгучего удовольствия, когда я замечаю, что он перестает хмуриться.

— Что? — спрашивает Макс, заглядывая мне в глаза. — Ты не хочешь?

Очень хочу. Очень-очень-очень хочу оказаться с ним где-нибудь, где не будет посторонних.

Олег, Ленкин муж, как-то сказал, что места прочно связаны с нашими воспоминаниями, и теперь я буквально одержим идеей наполнить каждое место, где я буду находиться в любой момент времени, счастьем, как и каждый уголок этой светлой квартиры.

Да, черт возьми, эта квартира вся пронизана лучами небывалого солнечного счастья! Куда ни посмотри, за какую деталь интерьера не зацепись взглядом, все напоминает о самом прекрасном, что было и есть в моей жизни…

Вон хоть рабочая поверхность у кофемашины…

— Кайя, ты точно в порядке? — Макс подходит ближе, касается пальцами моего лица, и я поднимаю на него сияющие радостью глаза, не зная, что ответить.

Да?

Целую, почти повисая на нем, так что Макс осторожно, пытаясь не потревожить полосы от ударов, обнимает меня за талию, чтобы мы оба не упали, и отвечает на поцелуй с не меньшей пылкостью. Зарывается пальцами в волосы, чуть оттягивая до приятной боли…

Делает шаг вперед, оттесняя к кровати, и аккуратно укладывает на матрас, нависая сверху.

Я жду, что вот сейчас-то и получу то, что хотел, но Макс, прервав поцелуй, просто ложится рядом, обнимая поперек живота.

— М-м… — недовольно мычу, поглядывая на него с явным возмущением, но он только посмеивается, прижимая к себе еще крепче.

— Ты вымотан, тебе на сегодня достаточно, — шепчет он, а я не могу удержаться от вполне закономерного вопроса:

— Хочешь, чтобы я всю дорогу мучился от неудовлетворенности?

Макс улыбается, заговорщицки поглядывая на меня из-под ресниц.

— Если тебя это успокоит, то не один ты будешь мучиться от неудовлетворенности.

— Очень успокоило!

Мы лежим еще несколько минут, в течение которых я отчаянно пытаюсь думать о каких-то несексуальных вещах, чтобы возбуждение спало, но близость Макса, его пальцы, перебирающие мои волосы, аромат его парфюма, туманят сознание, и в итоге я хочу его еще сильнее, чем ранее.

— Знаешь, воздержание — это забавно, — с той же теплой улыбкой произносит он, устраиваясь поудобнее. — Ты наверняка не знаешь, что я приготовил, но я намерен попробовать за эту неделю много интересных штучек…

— Ты весь секс-шоп скупил, что ли?!

Невольно краснею, представляя, как Макс в каком-нибудь магазинчике интимных товаров набирает полный пакет всяких вещичек и под заинтересованные взгляды продавца уходит в туман.

— Можно и так сказать, — кивает он и ведет ладонью вниз, к ремню моих джинсов, но не дальше. Черт, больно, пиздец просто!

— Ты садист! — восклицаю, отталкивая его руку. — Мы же там, наверное, только вечером будем, да?

— Да, — улыбается племянник и снова перекатывается, оказываясь сверху. — Но поужинаем и сразу ляжем спать. А завтра…

— Боже, Макс, что ты творишь!

Мне становится неловко и стыдно от этих мыслей, а от того, что я смущаюсь, как школьница, становится еще хуже! Сколько мне лет, черт возьми? Почему с ним каждый раз как первый?

— Поэтому в твоих интересах как можно скорее собрать вещи и отправиться в путь! — Макс коротко целует меня в губы и встает, продолжает собирать вещи как ни в чем не бывало. Точно как в тот день, когда он впервые поцеловал меня. Тоже оставил мучиться со стояком, а сам будто и не замечал своего.

Спустя десять минут я, проверив, все ли выключил, закрываю квартиру и захожу вместе с Максом в лифт.

Механические действия помогают отвлечься, потом мы размышляем, куда заедем пообедать, а потом вообще становится не до возбуждения, потому что после пиццерии Макс заруливает к супермаркету…

— О, черт, — выдыхаю, с опаской поглядывая на торгового гиганта. — Иди сам.

— Сам? — удивленно переспрашивает он, а потом, почувствовав мое состояние, берет за руку, крепко сжимая. — Тебя там что-то триггерит?

— Писк, — говорю откровенно, понимая, что смысла скрывать уже нет. — Он напоминает писк медицинских приборов. Я долго лежал в реанимации в полном одиночестве, вслушиваясь в этот писк и…

Макс смотрит на меня долгим пронзительным взглядом, и я уже готов, что вот он начнет уговаривать побороть страх, насильно потянет в это ужасающее место, но он лишь понимающе кивает и заводит двигатель, покидая парковку.

Мне трудно дышать, потому что я буквально захлебываюсь в нежности и благодарности, но Макс и не ждет, что я буду говорить. Делает музыку погромче и улыбаясь, сворачивает на проспект.

— Я понял, что тебе нужно, — произносит он, когда спустя полчаса мы загружаем в багажник пакеты с продуктами из маленького магазинчика на краю города.

— Понял? — удивленно переспрашиваю, пряча руки в карманы.

— Насчет контроля, — Макс многозначительно округляет глаза и садится за руль. — Я долго думал и теперь в полной мере осознал, что ты мне не веришь.

Мне не нравится, как это звучит, поэтому я хочу объясниться, чтобы он, возможно, поменял свое мнение, но, наверное, делаю только хуже, когда едва слышно произношу:

— Сегодня заходил твой отец. Хотел убедиться, что у тебя все хорошо.

— Дай угадаю, говорил, что я наиграюсь и брошу тебя? — спокойным голосом уточняет Макс, плавно выруливая обратно на проспект. — Что ж, я не смогу тебя переубедить, да и не буду. Прошу только дать мне шанс доказать, что ты можешь мне верить…

Он опять все неправильно понял…

— Макс, подожди! — прерываю его до того, как он наговорит глупостей или выстроит в своей голове какие-нибудь безумные схемы. — Если ты передумаешь когда-нибудь. Через неделю, месяц, год или десятилетия, я пойму! Это нормально, и ты не обязан мне ничего доказывать.

Молчит, хмурится, недовольно покусывая губу, но не спорит.

— Окей, думай, как хочешь! — восклицает он наконец-то, и я слышу в его голосе металл. — Я все равно остаюсь при своем мнении. Но дай мне возможность построить что-то адекватное между нами.

Мне немного обидно, потому что я знаю, что за этими словами скрывается неоспоримый факт, что сам я построить нечто адекватное просто не в состоянии. Но это чистая правда, поэтому я только коротко киваю.

— Тебе нужно расслабиться и довериться, хорошо? — Макс наконец-то улыбается, кладет руку мне на колено, чуть сжимая пальцы, и я снова коротко киваю. — Хорошо, начнем с чего-нибудь простого. Эта неделя, да? Я все спланировал, тебе понравится.

— Не сомневаюсь, — совершенно серьезно киваю, накрывая его ладонь своею. — Хорошо, просто не будем думать о будущем. Эта неделя…

— Да, только эта неделя, — Макс наклоняется ниже, проводит пальцами по моему подбородку и касается щеки, и я пропадаю, проваливаюсь в безграничную нежность. Внутри бушуют эмоции, все тело становится ватным, будто я в настолько сильном сабспейсе, что эффект от него не ослабевает и не исчезает, только крепче становится с каждым днем.

Макс зарывается пальцами в мои волосы, тянет, заставляя открыть шею, и целует, едва касаясь теплыми губами кожи.

Поднимается поцелуями вверх, прихватывает губы в незамысловатой ласке, и я едва сдерживаюсь, чтобы не сорваться в свою привычную страстность. Ему этого не нужно сейчас, он…

— Люблю тебя, Кайя, — шепчет Макс, заправляя мои волосы за уши. Отстраняется, смотрит внимательно, а я ни слова не могу выдавить в ответ, только нервно всхлипываю и улыбаюсь.

Молчу, как придурок, наслаждаясь разливающимся по телу теплом. Все никак не могу отвести взгляд от потемневших глаз. Чувствую, как клубящаяся тьма внутри черных зрачков поглощает меня, затягивает в свои сети, и от этого странного чувства перехватывает дыхание, но я рад тонуть в этом омуте.

Никогда. Такого. Не. Испытывал.

Все мои чувства к Владлену просто отсасывают по сравнению с тем, что я испытываю к Максу.

Чувствую легкую панику от неспособности сказать хоть что-нибудь, и решаю просто обнять его так, чтобы он понял, как сильно я люблю его. Что я верю ему…

Я испуган собственной смелостью, но от ощущения жестких пальцев, запутавшихся в волосах, от биения его сердца, отдающегося и в моей груди, по телу разбегаются искры колючего удовольствия, а из головы куда-то деваются все надуманные страхи.

Расслабляюсь в его объятиях, открываю глаза, глядя в чистое ярко-голубое мартовское небо, цепляюсь взглядом за преломляющиеся в крохотных хрустальных капельках воды, застывших на лобовом стекле, солнечные лучики и шепчу едва слышно:

— И я тебя люблю.

Комментарий к 7. Навечно

Еще раз спасибо всем, кто поддерживал и поддерживает меня на фикбуке! С каждым вашим комментарием муза подлетает все ближе и ближе ;)

========== Эпилог 1 ==========

— Ну я так и знал, что он потом внесет коррективы…

Я торопливо закрываю чат с Владленом и прячу телефон в карман. Резко оборачиваюсь, смотрю на Макса встревоженно, а сам никак понять не могу, почему я так испугался.

Макс сразу замечает перемену в моем настроении, ведь утром, когда он уходил на пробежку, все было отлично. Мы целовались, как припадочные, не в силах отлипнуть друг от друга, а теперь…

— …Лучше один раз не сделать, чем семь раз переделывать… — он по инерции продолжает говорить, вытирая полотенцем влажные после душа волосы, но смотрит на меня настороженно. Стирает пару капель воды с груди, кидает полотенце на спинку стула и направляется к кухонному уголку. — С кем переписываешься?

— Ни с кем, — торопливо отвечаю я, пряча взгляд. Через секунду, правда, снова смотрю на него, наблюдая за тем, как он неторопливо готовит кофе.

Молчит, насыпая зерна в кофемолку, и я тоже молчу, судорожно хватаясь руками за подоконник. Макс недоволен, это видно по тому напряжению, которое буквально охватывает все его существо. Его рельефные мышцы перекатываются под гладкой,загорелой на безжалостном солнце, коже, спина прямая, плечи расправлены, а вот челюсти сжаты, будто он едва сдерживается от едких комментариев.

Я знаю его слишком хорошо, уже успел изучить за эти полтора года отношений, и такое безмолвие говорит только об одном — он недоволен.

Ставит на стол две чашки ароматного кофе, упирается в столешницу ладонями, смотрит на меня прицельно-вопросительным взглядом, и, когда я подхожу ближе, безапелляционным тоном утвердительно произносит:

— Ты опять разговаривал с ним, да?

Пожимаю плечами, беру свою чашку и возвращаюсь к окну. Бешено хочется курить, но я обещал, что брошу. Черт, да у меня уже даже пачки своей нет!

Сажусь на край подоконника и хочу посмотреть Максу в глаза, но не могу из-за какого-то дурацкого чувства вины. Размышляю о том, как здорово, если бы он сейчас подошел, поцеловал, обнял и не задавал никаких вопросов, но он… да, он подходит.

— Кайя, — зовет Макс, а потом берет мою руку, подносит к губам. Целует согретые кофейной кружкой пальцы. Целует, черт возьми, так, как может только он! — Ты же обещал мне. Мы же договаривались.

Он обжигает дыханием мою руку, а вот я как дышать забываю. Смотрю в его зеленые глаза, наполненные бесконечной неоправданной нежностью, и никак не могу поверить, что мы вместе.

Так не должно быть, черт возьми! Владлен мне это внушает каждый чертов раз! Убеждает, что я развращаю его сына, что я гребанный извращенец и мне нужно исчезнуть из жизни племянника, потому что это — неправильно. Противоестественно.

— Кайя, — снова произносит Макс, прижимая мою ладонь к груди, тянется к губам, и я не отстраняюсь, отвечаю на ласкающий поцелуй. — Мы договаривались, что ты разорвешь с ним контакты, — произносит он мне в губы, — что ты не будешь вынуждать меня запрещать тебе это…

Напрягаюсь, дергаюсь, когда замечаю, что его рука медленно вытаскивает мой телефон из кармана.

— Эй! — восклицаю я, отшатнувшись. Смартфон уже зажат в его кулаке, и я могу только беспомощно наблюдать, как Макс снимает блокировку с экрана и заходит в телегу. — Ты перегибаешь!

Он на секунду замирает, не открывая чат с Владленом, а потом поднимает на меня вопросительные глаза. Я знаю — он уверен в своей правоте и разрешение спрашивать не собирается: за эти полтора года мы прошли через множество скандалов и истерик, которые определили границы.

У меня даже всего на секунду проскакивает мысль, что он передумает, вернет мне телефон, не станет читать переписку, но он, да, действительно нажимает на кнопку блокировки, но лишь для того, чтобы произнести, глядя мне в глаза холодным взглядом:

— Я перегибаю? Кайя, я дал тебе достаточно времени. Я знал, что ты с ним общаешься, но ничего не говорил. Ты же сам не свой после разговоров с отцом! Думаешь, я не заметил?

— Да ничего такого! — нервно отвечаю я, хватаясь обеими руками за свою чашку.

Макс кривит губы, будто ему тошно слышать эту неприкрытую ложь.

— Ничего такого? Я изучил тебя вдоль и поперек. Я замечаю малейшие изменения в твоем настроении и твоих желаниях. Ты просишь быть жестче с тобой в постели, ты становишься замкнутым, печальным. Он разрушает тебя, пойми же!

Не могу не согласиться, но и согласиться тоже не в силах. Он прав, несомненно, но мне все равно больно это слышать.

— Могу себе представить, какие гадости он тебе говорит! — рычит Макс, сжимая мой телефон с такой силой, что мне кажется, я слышу скрип пластика. — И зачем тебе это нужно? Неужели думаешь, будто он подскажет тебе, как надо жить. Или…

Голос его леденеет, и я почти испуганно восклицаю:

— Нет! С этим покончено! Клянусь, у меня нет к нему никаких чувств!

Я ругаю себя за излишнюю эмоциональность, но мне действительно страшно, что Макс может подумать, будто я все еще испытываю к его отцу что-то кроме презрения.

— Ну знаешь ли, у меня есть основания для ревности, — пожимает плечами племянник, покачивая мой телефон двумя пальцами. — Что тогда? Зачем тебе это?

Хочу ответить, но не знаю, как правильно преподнести. Правда груба и безобразна, она определенно не успокоит его.

Пока я размышляю над ответом, Макс теряет терпение. Вновь разблокировав экран, заходит в нашу переписку с Владленом и бегло просматривает.

По мере того, как он поднимается все выше и выше, он становится все мрачнее и серьезнее.

Прячу глаза от стыда, потому что прекрасно знаю, что он там сейчас себе думает.

— Кхм… «и пока ты подставляешь свою похотливую разъебанную дырку моему сыну, лишая его…»

— Макс, пожалуйста! — возмущенно рычу я, когда он начинает зачитывать вслух.

— Это еще почему же? — злобно скалится он, взглядом выискивая новую гадкую реплику для цитирования: — «…ебаный извращенец, у которого на уме одни потрахушки», серьезно? Или вот это! Черт, вообще блеск! «Как ты можешь ебаться с племянником, которого знаешь с младенчества, которого на руках качал?». Кайя, какого хера? Ты выслушивал эту грязь целый год?

Закрываю горящее от стыда лицо ладонями, но он отшвыривает телефон на кровать и, сжав мои запястья, разводит руки в стороны.

— Какого хера? — шипит он. — Ты с ума сошел?

— Прошу тебя…

— Ты больше никогда не будешь с ним общаться. Кинешь его в ЧС везде, где только можно, не будешь встречаться лично. Ты понял меня?

— Макс…

— Ты меня понял? — раздельно произносит он, а я просто не могу ничего сказать. Мотаю головой, крепко сжимая губы. В его глазах плещется столько бессильной ярости и боли, что мне хочется надавать себе по морде за то, что я заставляю его страдать. — Почему ты не можешь прекратить с ним общение? Я же смог!

— Макс, пожалуйста, хватит, — умоляюще смотрю на него, но он ждет ответа. И приходится отвечать: — Черт, да пойми же ты, я не могу противостоять ему! Он контролировал мою жизнь все эти годы, потому что я… Блять, я не способен сам собой распоряжаться.

Мне стыдно, мне страшно, но приходится брать кувалду и разрушать ту последнюю стену между нами, обнажая самые грязные секреты.

— Что? — Макс смотрит шокировано и недоверчиво. Его удивляет формулировка, он хочет пояснений.

Прячу глаза, но он отпускает мои руки и обхватывает ладонями лицо.

— Макс, я… — выдыхаю, давая себе минутную передышку, а потом, все-таки сумев взять под контроль эмоции, признаюсь: — Владлен был моим опекуном несколько лет. То есть буквально юридически я был под опекунством. Потому что я психически нездоровый человек, — провожу языком по пересохшим губам и добавляю: — Я бывший наркоман, алкоголик. У меня есть судимость. Я не единожды лежал в дурке, у меня были приступы депрессии и психоза, и… ну, несколько попыток суицида. А после того акта самосожжения…

С каждым новым словом, которое я позволяю себе произнести, Макс становится все мрачнее и злее. Мне кажется, он сейчас меня ударит, но он все также продолжает стоять, сверля меня взглядом. Его ладони на моих щеках все такие же теплые и нежные, но…

— Кайя, он тебя шантажирует? — резко спрашивает племянник, и я растерянно моргаю.

Да?

— Макс, он нянчился со мной все эти годы, — осторожно произношу я, но эти слова не имеют нужного эффекта.

— Хах, нянчился! Да даже если и так, что теперь, он имеет право издеваться над тобой? Ты считаешь это нормально, что он пишет тебе гадости? Что называет тебя шлюхой? Что манипулирует тобой?

Стыдливо опускаю глаза. Чувствую себя школьником, которого отчитывают за двойку.

Макс перемещает руки ниже, снова обхватывает мои запястья пальцами, крепко сжимая.

— Это ведь он запрещает тебе съезжаться со мной, да? Или ты просто не хочешь? Кайя, скажи мне честно, прошу тебя!

Молчу, не зная, как ответить. Я хочу с ним съехаться, черт, ужасно хочу, но Владлен…

— Мне мало тебя, — выдыхает Макс и подносит мои руки к губам. Целует пальцы, неотрывно глядя в глаза. — Мне мало этих встреч по выходным. Я хочу быть с тобой, жить с тобой, блять, Ка-айя…

— Он прав, Макс! — собираю себя по кускам и произношу это достаточно уверенным голосом. — У тебя должен быть шанс, понимаешь? Ты не должен зацикливаться на этом. Зацикливаться на мне. У тебя должны быть друзья, вечеринки, девушки…

— Дурак! — шипит племянник. — Не нужны мне девушки! Пусть они мне хоть сиськами в лицо тычут, хоть заглатывают полностью, они — не ты…

Это меня веселит, и я позволяю себе шутку:

— Сисек у меня, конечно, нет, но заглатываю я полностью!

Макс тоже слабо улыбается, смотрит уже с теплотой и огнем в глазах. Снова подносит мои руки к губам и целует, а потом тянет на себя, и целует уже в губы.

— Я люблю тебя, — шепчет он, зарываясь пальцами в мои волосы. — С отцом разберусь. Не переживай.

— Макс! — восклицаю я, потому что знаю, как он разберется! Хотя… нет, не знаю. Раньше он бы просто закатил Владлену скандал, а сейчас, боюсь, может и в морду съездить. — Макс, пожалуйста…

— Тише, оставь это мне, — выдыхает он, опуская руку ниже, на мою поясницу. Прижимает к себе, заставляя прогнуться в спине, подтаскивает меня к краю, так что я едва ли не падаю с подоконника, но он стоит между моих раздвинутых ног, и я скрещиваю позади него лодыжки, вжимаясь пахом в его пах. — Нам надо переместиться на кровать… — произносит он, на секунду разрывая поцелуй. Да. На кровать. Там есть презервативы и смазка. — Держись крепче…

Обнимаю его руками за шею, а ногами — за талию. Блять, иногда мне кажется, что он качается только чтобы таскать меня на руках, потому что делает это регулярно, а я ведь не маленький мальчик-одуванчик.

— Люблю тебя, — снова шепчет Макс, укладывая на кровать и нависая сверху.

— И я тебя люблю, — отвечаю искренне, вкладывая в эти слова всю сладостную чувственность, на какую способен. Он снимает с меня футболку и припадает поцелуем к плечам, ключицам, груди, прослеживая края татуировок, скрывающих пересаженную кожу. Он целует мои шрамы, будто желая залечить раны, нежно ласкает, опаляет дыханием, и я весь извиваюсь, не в силах противостоять желанию быть ближе. Кусаю губы, когда Макс опускается поцелуями все ниже и ниже, стягивает с меня домашние штаны вместе с бельем и без лишних слов вбирает в рот уже крепкий член.

У меня перехватывает дыхание, я подаюсь навстречу, но Макс властно удерживает руками мои бедра, вынуждая оставаться на месте, и сам насаживается головой, умело лаская при этом языком.

Он знает, как мне нравится, но мы оба не можем расслабиться. Вернее, расслабиться не может он, а я, чувствуя, с какой силой сжимаются его пальцы, как он напряжен, сам перенимаю его настроение.

Он вдруг резко отстраняется, смотрит на меня облизывая губы, и я читаю в его затуманенных ошалевших глазах глухое бешенство.

Макс наклоняется, касается нежным поцелуем внутренней стороны бедра, потом проводит пальцем, и я понимаю, что он прослеживает едва заметные шрамы от пересаженной кожи. Ведет ниже, скользит между ягодиц, не проникая внутрь, хотя, уверен, после вчерашнего секса он все еще смог бы войти даже без смазки.

— Если бы ты только знал, как я ненавижу их всех, — шепчет Макс, и я дергаюсь, пытаюсь свести колени, потому что это все немного странно и явно не располагает к сексу. Он задумчиво водит пальцами по моему телу, и я могу себе представить, что он видит. Шрамы. Шрамы, блять, везде. В некоторых местах я их скрыл татуировками, но кое-где не стал.

Например, шрамы после изнасилования или просто жестких сессий…

— Я ненавижу их, — признается племянник, вскидывая на меня глаза, — тех, кто причинял тебе боль.

— Макс! — умоляюще восклицаю я, перехватывая его руки.

Он не обращает внимание на мое сопротивление, наклоняется и припадает губами к животу, цепочкой поцелуев поднимаясь все выше и выше, пока не касается шеи.

Мне немного щекотно, я невольно улыбаюсь, откидывая голову, а он уже сжимает волосы, заставляя открыться еще сильнее.

Это заводит, возбуждение возвращается, и, когда Макс наконец-то надевает презерватив и, наскоро смазав лубрикантом, входит в меня, я готов кричать от радости, пусть даже нам обоим все еще тесно.

— Люблю тебя, — шепчет он опираясь на локти по обе стороны от моей головы. Медленно раскачиваясь, двигается, постепенно набирая темп. Делает так, как нравится мне, позволяя насладиться моментом, прочувствовать…

Тянусь за поцелуем, путаясь пальцами в его кудрявых каштановых волосах, притягивая ближе, и мастерски отгоняю от себя дурацкие мысли, пытаясь забыть, что там писал мне Владлен. Сейчас об этом думать нельзя ни в коем случае. Нет…

Я яростно двигаюсь Максу навстречу, намекая, что можно грубее, и он понимает, последние секунды буквально вколачиваясь в мое тело, вырывая у меня из груди крик, когда я кончаю, даже не прикоснувшись к своему члену. Уже потом обхватываю его пальцами, желая продлить удовольствие. Я сам не ожидал от себя такого, и Макс смеется, глядя в мои округлившиеся от удивления глаза.

— Слишком? — усмехается он, обессиленно повалившись рядом на кровать.

Я коротко киваю, растерянно глядя в потолок, продолжая сжимать свой член в кулаке.

Макс протягивает мне несколько салфеток, потом приводит в порядок себя и ложится рядом, уткнувшись носом в плечо. Мы лежим еще какое-то время без движения, а потом я перемещаюсь, укладывая голову ему на плечо. Тело после оргазма ватное, в башке — пустота…

Прихожу в себя спустя какое-то время, почувствовав шевеление Макса.

Открываю глаза, замечая в его руке телефон. Мой телефон.

— Эй! — бурчу я, но сил на активное возмущение нет. Понимаю, что он все это время читал нашу с Владленом переписку от начала до конца, и мне становится стыдно.

А еще почему-то обидно. Я приподнимаюсь, хочу уйти, но Макс переводит на меня взгляд и холодно произносит:

— Останься.

Не давит, дает выбор, и я, поразмыслив секунду, послушно укладываюсь обратно.

Макс возвращается к телефону, печатает какую-то длинную простыню, и мне страшно вчитываться в текст. Я не смотрю, закрываю глаза, обдумывая, как поступить, стоит ли довериться ему или же нужно вмешаться, и, когда я уже решаю плыть по течению, Макс вдруг спрашивает:

— «Ебаный» с одной «н» или двумя?..

Прихожу в себя, будто меня по лицу ударили, приподнимаюсь и отбираю телефон. Блокирую, крепко сжимаю в кулаке, глядя племяннику в горящие удивленные глаза.

— Послушай меня, — нависаю сверху, почти ложусь на него, проявляя давно забытое доминирование, — послушаешь, да?..

Он медленно кивает, не пытается сопротивляться, молчит, что вообще ему не свойственно, а я выдыхаю, готовясь к длинной занудной речи. Для нас подобная расстановка — большая редкость.

— Я пытаюсь быть хорошим сабом, пытаюсь во всем доверять тебе. Слушаюсь. Как мы договаривались, правда ведь?

— Да, — тихо отвечает он, не двигаясь, не пытаясь поменять позиции. Это радует.

— Вот, — вздыхаю, убираю телефон назад и кладу руку ему на грудь, ощущая под ладонью биение его неспокойного сердца. — Я слушаюсь, а теперь ты послушай. Буду говорить не как твой любовник, а как твой дядя.

Формулировка дурацкая, и мне нужно несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Макс терпеливо ждет.

— Так вот. Владлен не самый плохой отец. Он тебя любит, он несмотря ни на что заботится о тебе и волнуется. Да, методы у него странные, но какие есть. Как брат он тоже не такой уж и мудак. Он взял надо мной опеку, когда мог просто бросить меня в той психушке. Я бы… я бы никогда из нее не вышел, — позволяю себе на какое-то время погрузиться в мрачные воспоминания, но уже через пару секунд выныриваю из них.

— Кайя, — зовет Макс, и я хочу попросить его помолчать и дать мне закончить, но он произносит раньше, чем я успеваю рот раскрыть: — Он шантажирует тебя. Грозится запереть в психушку…

— Мне там самое место, — мрачно произношу я, чувствуя, как сердце племянника от этих слов начинает биться чаще. — Макс, он во многом прав. Ты меня идеализируешь.

Племянник вскидывает бровь, смеется, а потом перехватывает мою руку и подносит к губам, целуя в ладонь.

— Боже, Кайя, я люблю тебя не потому, что ты гребаное совершенство! И ни в какую психушку тебе не пора!..

— Может быть, — осторожно соглашаюсь я, наблюдая за его реакцией, — но Владлен во многом прав. Он знает, что не может повлиять на тебя, и пытается повлиять на меня. Он запрещает нам съезжаться, потому что понимает — если у нас не будет общего быта, все ограничится сексом. Ждет, когда же тебе это надоест. Ты молод, ты скоро…

Макс меняет положение так резко, что я непроизвольно вскрикиваю, оказавшись лежащим на спине. Он прижимает меня за плечи к кровати, смотрит с бешенством во взгляде и буквально рычит:

— Не смей так говорить. Клянусь, Кайя, еще раз скажешь что-то подобное, и я набью отцу морду. За то, что внушил тебе это дерьмо. Ты меня понял?

Молчу, растерянно глядя ему в глаза.

— Ты меня понял? — разделяя слова, снова повторяет он вопрос.

— Понял, — шепчу в ответ, понимая, что моя «минута славы» закончилась. Он меня выслушал, но поступит наверняка по-своему. Укрепляюсь в своих подозрениях, когда Макс, кинув на меня еще один зверский взгляд, вдруг встает с кровати и начинает одеваться. И спрашивать, куда он собирается, не нужно. Я только прошу: — Пожалуйста, будь умнее его, хорошо?..

Макс ничего не отвечает, хватает ключи от машины и выскакивает из квартиры.

А я лежу еще какое-то время, прислушиваясь, как шумит лифт, потом иду в душ без одежды и точно так же возвращаюсь, наскоро ополоснувшись. Снова увалившись на кровать, беру в руки свой телефон, открывая чат с так и не отправленным сообщением.

И, вопреки ожиданию увидеть там кучу оскорблений и угроз, читаю грамотно составленный содержательный текст с достаточно вежливым тоном. В нем отсутствует пустая бравада и беспочвенные угрозы, зато сполна хватает тепла и нежности, когда Макс говорит обо мне. Мне хочется нажать на «отправить», но я не могу, потому что сообщение не закончено.

Сохраняю текст в черновики и, заблокировав экран, прижимаю телефон к груди, закрывая глаза.

Пытаюсь расслабиться, пытаюсь довериться, позволить ему разобраться с этим самостоятельно, ведь он неоднократно доказывал, что Алек не ошибся, и Макс действительно хороший Дом. Мой Дом.

========== Эпилог 2 ==========

Произношу себе: «Доверяй. Доверяй. Доверяй» и, благодаря такой нехитрой манипуляции над сознанием, вдруг засыпаю.

Засыпаю так крепко, что даже умудряюсь закутаться в одеяло и подтянуться повыше, к подушке Замечаю все это только тогда, когда с меня это одеяло начали настойчиво стягивать.

Еще толком не раздуплившись, сдавленно мычу, уткнувшись носом в подушку, отдаленно слыша тихий шелестящий смех, а потом чувствую поцелуй в оголившееся плечо, спину, поясницу…

— Макс! — возмущенно рычу, когда губы племянника касаются ягодицы. Хочу выкрутиться, но сильные руки вдруг хватают меня за бедра и придавливают к кровати, не позволяя двинуться.

— Тише, не шевелись! — повелительно просит он и разводит мои ноги в стороны. А потом горячим языком проводит по распаленной сексом дырке…

Выгибаюсь в пояснице, невольно прижимаясь к нему еще ближе. Сон как рукой снимает, я мгновенно включаюсь в процесс.

Макс одобрительно звонко ударяет меня по заднице, крепко сжимая пальцами, вылизывает с таким рвением, что я не знаю, куда деться от стыда и удовольствия. Член неприятно трется между моим животом и простыней, и я не выдерживаю:

— Пожалуйста, давай!

— Что? — притворно удивляется племянник, а потом прикусывает нежную кожу на внутренней стороне бедра.

— Трахни меня уже! — прошу на грани слышимости, прошу, заведомо зная, что пожалею о своем решении. Третий раз — это многовато.

Макс замирает на секунду, касаясь губами места укуса, а потом произносит несколько неуверенно:

— Может, ты меня? Хочешь?

Замираю, пытаясь осмыслить вопрос. Я — его?

— Нет, — наконец-то выдыхаю и прогибаюсь в пояснице, насколько хватает гибкости, выставляю свою чертову похотливую задницу, надеясь, что Максу понравится это, и он перестанет фонтанировать странными идеями.

Кажется, у меня получается. Он удовлетворенно рычит, до синяков впиваясь пальцами в мои бедра, царапая ногтями струящиеся по ногами татуировки, а потом подтягивается выше, поднимаясь поцелуями по прежнему маршруту, пока не достигает шеи. Отодвигает назад мои кудрявые волосы, касается губами мочки уха, а я достаю с прикроватного столика смазку и презервативы.

Секунда, две, три, десять — и он медленно входит в меня.

Это до безумия остро, и я невольно напрягаюсь. Макс чувствует мою боль, а потому не делает резких движений, пока я сам не подаюсь навстречу.

Вздергивает мои бедра выше, заставляя встать на колени, но при этом прижимая за плечи к кровати, ставя в позу покорности, и я подчиняюсь его воле. Хватаюсь руками за изголовье кровати, еще сильнее расставляю колени и максимально прогибаюсь в спине. Последний год племянник таскает меня с собой на стадион побегать и позаниматься воркаутом, работая моим персональным тренером, и я наконец-то понимаю, что могу действительно похвастаться своим телом.

— Ты просто охеренный, — шепчет Макс, двигаясь в одном изматывающем темпе. Он знает, что я болтаюсь на грани боли и удовольствия, и не переступает эту грань. Он осторожен, он контролирует себя, не экспериментируя со сменой угла проникновения и интенсивностью. Он…

— О, боже! — вскрикиваю, когда понимаю, что уже вот-вот кончу, даже не прикоснувшись к себе. Член трется головкой о простыню, и это тоже ощущается остро, но все чувства давно перекинулись на другую часть тела, для секса, в общем-то, и не предназначенную.

Я болтаюсь в подвешенном состоянии какое-то время, и у меня начинают сдавать нервы, терпение не железное, и я в шаге от того, чтобы обхватить член рукой и довести дело до конца, но, стоит такой мысли просто промелькнуть в голове, как Макс рычит:

— Не смей!

И этот приказ, эти громовые властные нотки в родном голосе буквально бьют меня в живот. Я кончаю, и Макс вместе со мной, сжав пальцами талию.

Мы обессиленно падаем на кровать, не размыкая объятия. Простыню теперь в стирку, нас — в душ, мозг — в мусорку. Потому что в присутствии друг друга мы им не пользуемся.

…Иначе зачем затевать неприятный разговор сразу после секса, ломая тем самым блаженную негу?

— Ты поговорил с отцом?

Макс вздыхает.

— Поговорил.

— Надеюсь, в спокойном тоне? Или как обычно?

Он загадочно улыбается, привстает, чтобы дурашливо чмокнуть меня в нос, а потом вдруг садится на кровать и тянет на себя, заставляя встать. Стараюсь не морщиться от боли в многострадальной заднице и послушно поднимаюсь на ноги.

— Что?

— В душ, — он тоже ловко вскакивает с кровати и начинает стягивать постельное белье. — Иди в душ, а потом поедем гулять.

Молча выполняю то, что он просит. Мне, конечно, хотелось бы сегодня весь день поваляться с ним в постельке, посмотреть фильмы, заказать доставку еды на дом или приготовить что-то вместе, ведь из-под ножа Макса даже рагу из голубей и подорожника может стать изысканным ресторанным блюдом, но я молча иду в душ.

Нет, нельзя. Нужно двигаться. Во-первых, если мы останемся дома, то могу дать почти стопроцентную гарантию, что нас ожидает еще один секс, а уж этого я точно не переживу, а во-вторых, я должен учитывать то, что Макс — гребанный экстраверт и просто молодой парень, которого нельзя запирать в квартире.

Уже в душе провожу рукой между бедер, замечая на пальцах следы крови. Что ж, ожидаемо. Смываю все это поскорее, чтобы Макс не заметил, мою голову, чищу зубы, долго размышляю о том, стоит ли бриться, и в итоге решаю, что это ни к чему. Максу нравится моя борода…

Выхожу из душа, повязав полотенце на бедрах, и замечаю на кровати подготовленную для меня одежду. Светлые зауженные джинсы мои, футболка — тоже, а вот куртка совершенно точно принадлежит племяннику.

— Надевай, — перехватив мой взгляд, уверенно произносит он и, подойдя ближе, целует в губы, — тебе пойдет.

Киваю, прижимаюсь плотнее и, прикрыв глаза, целиком и полностью погружаюсь в поцелуй.

Макс ведет рукой по моей спине ниже, к талии, считая пальцами позвонки, а потом с обреченным вздохом отстраняется.

— Давай, нужно собираться. Я в душ, а ты одевайся…

И он уходит в ванную комнату, а я натыкаюсь на сваренный Максом кофе. Кофе в моей чашке — значит, для меня.

Улыбаюсь, делаю глоток крепкого напитка и начинаю медленно одеваться. Я никогда не примерял его одежду. Раньше она мне была широковата в плечах, но теперь, кажется, в самый раз.

Замираю перед зеркалом, рассматривая себя со всех сторон. Нашивки на груди и вышивка на спине придают куртке какой-то бунтарский вид, но Макс угадал: образ она дополняет просто великолепно. Перекидываю еще влажные, уже скрученные кудряшками волосы на другую сторону, но они слишком короткие, не держатся, падают обратно, обрамляя мое лицо темным нимбом.

Скольжу взглядом по своим ногам, поворачиваюсь боком, оценивая себя так, как, возможно, оценивает Макс. Я его завожу, я ему нравлюсь. Хорошо ли это?..

Он делает меня лучше, да. Вытягивает из трясины, из депрессии. Я больше года не пью таблетки, хотя все еще посещаю психотерапевта раз в месяц. У меня нет зависимостей, я работаю, я вижусь с друзьями, я искренне счастлив и способен любить без болезненной привязанности. Любить родного племянника, да, но любить.

Кусаю губы, глядя на свое отражение в зеркале, а потом замечаю над воротом футболки лиловый засос.

— Блять, ну Макс! — возмущенно рычу, проводя пальцам по шее.

— Да? — Макс материализуется за моей спиной будто из ниоткуда. Хватает за горло, заставляя откинуть голову назад, смотрит в глаза и смеется: — Ух ты какой сердитый!

— Я же просил без засосов!.. М-м…

Он не дает договорить. Грубо сжимает пальцами волосы, целует в губы с такой страстью, что я невольно задыхаюсь, отчаянно цепляюсь руками за воздух и напрочь забываю о своем возмущении. Пусть ставит засосы. Пусть показывает, кому я принадлежу…

Макс вжимается уже крепким членом мне в задницу, и я понимаю, что это надо заканчивать.

— Стой… стой! — шепчу, выкручиваясь из хватки. Племянник неудовлетворенно рычит, но отпускает, отходит на шаг назад, закрывая лицо ладонями. А потом хрипло смеется.

— Что же ты со мной твори-ишь! — выдыхает он и, развернувшись, идет в коридор. Он уже одет и готов к выходу, да и я тоже…

Поправляю волосы, стираю с лица глупую ошалевшую улыбку и иду следом. Мы спускаемся к машине, стараясь даже не смотреть друг на друга.

— Куда поедем? — спрашиваю уже когда он выруливает со двора.

— На набережную, — произносит Макс, сосредоточенно глядя прямо перед собой.

Киваю и расслабленно растекаюсь по сиденью. Ловлю свое отражение в боковом зеркале, рассматриваю лиловый засос, но не пытаюсь подтянуть воротник повыше. Да, мы договаривались не ставить засосы, но мне, в принципе, нравится это. Конечно, на работу теперь придется надеть водолазку. Или… Или похер. Пусть смотрят. Все и так знают, что я чертов содомит!

— Приехали, — улыбается Макс, паркуясь возле уютного ресторанчика в итальянском стиле, расположившегося прямо на набережной.

Мы берем кофе в будке, находим скамейку у самой воды, под сенью раскидистого каштана, почти потерявшего все свои листья, и какое-то время смотрим вдаль. Отсюда виден старый дом Владлена и его семьи на другой стороне реки, и я даже могу попытаться угадать, где его окна. Вспоминаю, как стоял на балконе в ту ночь, когда родилась София, и я сидел с маленьким Максом…

— Отец попросил меня подумать хорошенько, — произносит вдруг племянник, а потом делает глоток кофе, давая себе время.

Я перевожу на него вопросительный взгляд, ожидая продолжения.

— Ну, — он вздыхает, поднимает на меня глаза и улыбается, — мы нормально поговорили. Впервые за этот год. Я ему все рассказал.

— Что? — в горле резко пересыхает. Не могу даже предположить, что именно он…

— Понимаешь, я много думал об этом. Ну, о нас с тобой, о том, что мы родственники, о разнице в возрасте. Я первое время постоянно об этом думал, правда. А теперь — нет. Какая разница, если нас обоих все устраивает?

Киваю, не в силах спорить с ним.

— Ну вот. Но отец спросил меня сегодня, когда это началось. Попросил разобраться, понять. Рассказал про их отношения с мамой. Он, представляешь, влюбился в нее, когда она танцевала на школьной дискотеке под Шатунова, а полюбил, когда во время ссоры, она, зная его взрывной характер, вместо того, чтобы обидеться на громкие заявления, просто подошла и обняла.

Макс улыбается, и я тоже улыбаюсь. Наконец-то я могу искренне радоваться за Владлена и Юлю, не испытывая при этом глухой тоски и жгучей ревности.

— Я не знаю, в какой момент влюбился, — признается племянник, задумчиво кусая губы. — Мне иногда кажется, что я всегда был немного помешан на тебе. Я же тянулся к тебе так, как не тянулся к родителям. С самого раннего детства. А потом произошло то похищение, и я будто выпал из жизни. Я не помнил несколько лет… — он слабо улыбается, виновато глядя мне в глаза. — Ты исчез, и мне ничего не объясняли. А потом появился. Боже, мне уже было четырнадцать лет! Я помню, как ты переступил порог квартиры. Такой холодный и отстраненный. Ты посмотрел на меня долгим пронзительным взглядом, так, будто я был чужим тебе.

Закрываю лицо руками, не в силах выслушивать это. Все беззаботное веселье вдребезги разбивается, крошится, осыпается осколками.

— Макс, я в тот день выписался из психушки, — отвечаю шепотом, но он слышит.

Удивленно вскидывает бровь, замирает. Я чувствую, как он леденеет.

— Я был на крепких успокоительных, не мог самостоятельно нихера. Владлен забрал меня под свою ответственность. Если бы он это не сделал… — опускаю руки, смотрю племяннику прямо в глаза и честно заявляю: — Я не узнал тебя. Никого не узнавал. Меня пичкали таким количеством всякой дряни, что я был постоянно под кайфом. И в тот день, когда Владлен привез меня к себе… — выдыхаю, вспоминая, как все было, — он едва ли не отвез обратно. Серьезно. Ты не знал этого. Меня положили в гостиной, я не мог спать. Юля сказала, что ночью услышала шум из кухни. Пришла, а я там как лунатик стоял и смотрел в окно. Она испугалась. А если бы… если бы я взял нож и убил вас?

Макс хмурится. Видимо, никак не может этого осознать. Да, он был ребенком. Ему было четырнадцать лет, и никто, конечно, не ставил его в известность.

— Юля отвела меня обратно в кровать, уложила, а потом всю ночь дежурила на кресле. До самого утра не сомкнула глаз, но и Владлена не разбудила. Знала, что он просто вышвырнет меня из квартиры.

Мы молчим какое-то время. Я вспоминаю тот день, вернее, вспоминаю, как Юлька мне все это пересказывала на утро. А я ничего не помнил…

Вздрагиваю, когда Макс берет мою руку в свою и крепко сжимает.

— А потом?

— Потом? — я прохожусь языком по пересохшим губам и улыбаюсь. — Потом все начало постепенно налаживаться. Владлен снял мне квартиру на первом этаже. С решетками, чтобы я не мог выйти. Там не было люстр, не было ножей, не было зеркал. Ничего, чтобы у меня не было даже шанса закончить начатое. Но я и не хотел, если честно. Я пытался прийти в себя. Твой отец приходил каждый вечер, запирал меня в комнате, а утром перед работой заезжал и открывал дверь. Когда я попросил разрешение начать делать татуировки, … он понял, что я хочу жить.

Макс кивает, видимо, тоже вспоминая это время. Тогда мы начали вновь общаться. Племяннику было пятнадцать, он восхищенно расспрашивал про мои татуировки, даже сам предлагал рисунки, которые можно сделать…

Поглаживает пальцами абстракцию на кисти, которую помогал мне рисовать, и я наконец-то расслабляюсь… ровно до тех пор, пока Макс не произносит:

— А потом отец решил, что мы с тобой проводим слишком много времени вместе.

— Да, — не могу спорить с неоспоримым фактом. Владлен мне тогда так и сказал. — Он был прав. Шестнадцатилетний пацан не должен проводить все свое свободное время с дядей, а ты приходил ко мне после школы на работу и сидел, глядя на то, как я упаковываю сраные коробки!

Макс смеется, никого не стесняясь, подносит мою руку к губам и целует костяшки пальцев. Проходящая мимо старушка едва ли шею себе не сворачивает, так ей интересно…

— Мне нравилось наблюдать за тобой, — признается Макс, хитро поглядывая на меня из-под ресниц, — я тогда не понимал почему. Просто восхищался тобою, как никогда не восхищался никем. Ты мне был ближе, чем мать и отец, ближе, чем сестра.

Смотрю на него укоризненно, но понимаю, что это искренне. Макс на самом деле вытягивал меня из трясины три раза. Первый — когда он только родился, и я поклялся завязать с наркотиками. Второй — когда после психушки, общаясь с племянником, возвращался к жизни. Третий — сейчас.

— Ладно… — Макс смотрит на циферблат часов и улыбается. — Идем, уже обед.

Мы направляемся к тому самому уютному итальянскому ресторанчику, поглядывая на бликующее на водной глади солнце. Погода просто шикарная, располагающая к неторопливой болтовне ни о чем.

К неприятной теме мы больше не возвращаемся, обсуждая предстоящую реконструкцию набережной, о которой раструбили на всю Ивановскую.

Заходим в ресторан, и Макс окидывает взглядом зал, выискивая свободный столик, а потом тянет меня за рукав к летней площадке, что выходит прямо на реку.

Я улыбаюсь, делая несколько шагов к распахнутым дверям, и… замираю.

— Макс! — предупреждающе рычу, глядя на племянника не без раздражения во взгляде. Он, впрочем, виноватым себя не чувствует. Кладет руку мне на плечо и крепко сжимает, заставляя двигаться.

— Идем. Так нужно.

— Ты же сам запрещал мне с ним общаться!..

Но Макс ничего не говорит, только головой качает. Нас замечают почти сразу же, и мне становится неуютно. Я с ним, я в его куртке, у меня на шее чертов засос, и все это видят Владлен с Юлькой и Софи!

Окей, София еще не понимает этого, ей десять, но остальные ведь знают, что к чему!

— Кхм, привет, — здороваюсь я, подходя еще ближе. София улыбается, смущенно поглядывая на меня, а мне становится стыдно, ведь я понятия не имею, что ей рассказали. И почему она здесь. Зачем этот цирк?..

— Привет, — Юля старательно изображает на лице доброжелательность и беззаботность, но все же нервно комкает пальцами салфетку, выдавая свое волнение.

Владлен же, что удивительно, действительно спокоен. Протягивает руку мне, потом Максу, кивает на свободные места на диванчике, приглашая сесть рядом по одну сторону стола.

— Мы ничего не заказывали, не знали, чего вы хотите, — суетливо начинает Юлька, вертит головой, выискивая официанта.

Я старательно изучаю взглядом цветы в вазочке, чувствуя на себе прожигающий взгляд Владлена.

Макс, зараза, все спланировал заранее! И куртку, и засос, и эту встречу!

Племянник будто мысли читает. Находит мою руку и на секунду сжимает пальцами, показывая свою поддержку, но быстро отпускает и даже чуть отсаживается, так, чтобы мы не касались друг друга коленями.

— Ну, думаю, пицца лишней не будет, — произносит он, листая лежащее на столе меню. — Софи, как думаешь?

— Я хочу мороженое!

Юлька только глаза закатывает.

— Попробовала настоящее итальянское Gelato и теперь ищет такой же вкус по всем кафешкам!

Удивленно вскидываю бровь.

— Вы были в Италии?

— Да, летали на прошлых выходных на пару дней во Флоренцию…

— Я по работе, а эти прицепчиком, — улыбается Владлен, перехватив мой взгляд.

Я сперва замираю, растерянно глядя то на него, то на Юлю, а потом немного расслабляюсь. Ладно, никто четвертовать меня не собирается. Кажется, Макс действительно смог с ними о чем-то договориться.

Наконец-то к столику подходит официант, и мы заказываем две пиццы, салаты, сырную тарелку, соки, потому что мы с Максом не пьем, Владлен за рулем, а Юля «не алкашка, чтобы пить в одиночестве». Софи же берет себе три разных шарика мороженого…

На самом деле это странно — вот так вот сидеть и разговаривать ни о чем. Вернее, о чем-то нормальном. Мы снова заводим разговор о набережной, и Владлен начинает с жаром рассказывать, как отмываются деньги, выделенные на реконструкцию, и кто в этом замешан. Он знает об этом много, но мне не так важно, что он говорит, гораздо важнее как. Спокойно, да. Он спокоен, он не делает вид, что меня нет, но и не уделяет мне излишнее внимание. Он ведет себя так, будто никакой грязи в наших отношениях нет. Будто не он только сегодня утром писал мне, что я «гребаная шлюха с изращенным мировосприятием»…

Застываю, глядя в одну точку. Нам приносят заказ, расставляют на столе тарелки с едой и стаканы с напитками, а я все никак не могу поверить, что все это происходит в реальности. Какой-то сюр!

— Кайя? — Макс замечает мое состояние и, пользуясь моментом, пока все увлечены пиццей, переплетает свои пальцы с моими, крепко сжимая. — Ты чего?

Смотрю на него и качаю головой. Не знаю, как объяснить ему все, но он будто без слов понимает меня. Становится серьезнее. Я вижу, как он с силой сжимает челюсти, на секунду взглянув в сторону отца. Он злится, но пытается с этой злостью бороться, и я вымученно улыбаюсь, показывая, что все в порядке.

Не знаю, в какой момент Макс переключается в режим доминанта, способного разрушать на своем пути любые преграды, если те хоть как-то ограничивают его.

Еще раз сжав мою ладонь, отпускает ее и вдруг закидывает руку мне на плечо, заставляя откинуться на себя. Я хотел бы воспротивиться, но не могу. Властность Макса подчиняет меня, и я послушно выполняю то, что он хочет, демонстрируя свою покорность его воле.

Это замечают все. Владлен, Юля и даже Софи. Официант и тот смотрит на нас с любопытством, но он меня волнует меньше всего.

А Макс еще и подливает масла в огонь! Едва заметно ухмыляется, а потом стирает с лица эмоции, становится будто старше. Да он и так повзрослел за этот год. Работа, отношения, ссоры с отцом уничтожили в нем малейшие проблески инфантильности.

— Кхм, ну, приступим! — преувеличенно радостно восклицает Юлька и берет с общей тарелки первый треугольник пиццы. Кладет сперва задумчивой Софии, потом себе…

— Ага, — Владлен делает глоток сока, глядя вдаль, а потом, будто собравшись с мыслями, продолжает разговор о политике.

Макс даже присоединяется к нему, а у меня получается вникнуть только спустя какое-то время. Я ем пиццу, слушаю, но не слышу, да и вкуса толком не чувствую. Мне кажется, что все на меня смотрят, хотя Владлен с Юлькой всеми силами стараются не обращать на нас с Максом внимания. Вернее, не обращать внимание на наше публичное выражение… чувств?

— Отец давно зовет в Ахалдабу, говорит, в этом году виноград размером со сливу. Он вина наделал, весь погреб бутылками заставил, — произносит брат, и я понимаю, что он обращается ко мне.

Удивленно вскидываю бровь и осторожно произношу:

— Я не знал, что отец решил переехать обратно в Грузию. Значит он отошел от дел?

Владлен поджимает губы, но потом кивает.

— Да, уже полгода как. Мы помогали с переездом. Мама тут осталась, хочет продать дом, но это, как оказалось, не так просто.

— И он звал… меня?

Брат не успевает ничего ответить. За него говорит Юля:

— Да, Кайя, он успокоился немного. Но мы не говорили ему про… — она выразительно округляет глаза, и я слышу, как тихо смеется Макс. Тихо и зло.

— Да, мам, он нас убьет.

Владлен мрачнеет, смотрит на сына неодобрительно, но молчит. А Юля и тут приходит на помощь:

— Ну так можно ничего и не говорить! Просто съездим всей семьей на недельку. Они соскучились…

Я не знаю, что сказать. Макс действительно давно не видел прадеда с прабабушкой, да и деда тоже. А я… а я тем более. Они, конечно, не знали о моих странных отношениях с Владленом, но о том, что я психически нездоров, о попытке суицида, психозах и депрессии им рассказали.

— Мам, я не собираюсь ничего скрывать, — упрямо заявляет Макс, только крепче прижимая меня к себе. Я шокировано округляю глаза, потому что такие разговоры… блять, да даже десятилетняя София поймет, что к чему!

— Макс, они старые люди, они не смогут это принять, понимаешь? — сдержанно произносит Юля, пытаясь достучаться до сына.

Я смотрю на Владлена и понимаю, что если срочно это дело не свернуть, то все опять закончится грандиозным скандалом. Тем более не нужно устраиватьподобное на глазах у Софи, которая и так с наивным любопытством наблюдает за сценой…

— Не смогут принять? А вы всегда делаете только то, что они бы одобрили, да? — продолжает Макс, еще сильнее стискивая пальцами мое плечо, буквально вжимая меня в себя. Я не смею отстраниться, хотя чувствую себя глупо. Ловлю взгляд брата, который мрачнеет с каждой секундой, и отвечаю ему виноватой улыбкой. Да уж, ситуация дерьмовая…

— Кайя, на пару слов, — холодно произносит он, поднимаясь на ноги.

Я пытаюсь тоже встать, но Макс ловит меня за руку, удивленно вскидывая бровь. Ему это не нравится, он явно против, но прежде чем я успеваю найти какие-то аргументы в своей глупой башке, Владлен тихо и злобно рычит:

— Успокойся, никто не станет обижать твою принцесску! Перекурим. А ты матери не груби!..

Макс на него смотрит мельком, а потом снова поворачивается ко мне. Я едва заметно качаю головой, безмолвно обещая, что сигарету в рот не возьму и ругаться с братом не стану, а потом не могу сдержать улыбку. То, что мы общаемся без слов, меня почему-то очень забавляет, хотя, конечно, поводов для радости маловато.

Племянник наконец-то отпускает мою руку, позволяя выйти из-за стола, и я следую за Владленом к курилке в дальнем конце террасы.

Брат едва не дрожит от ярости, молчит, собираясь с мыслями, а я его не тороплю. На предложенную пачку только головой качаю и опираюсь руками на перила, устремляя взгляд в даль.

— Если бы ты только знал, как я хочу тебя ударить! — почти шепотом признается Владлен.

Я пожимаю плечами и ничего не отвечаю на это. Он на самом деле имеет полное право мне врезать, но это мы уже проходили.

— Макс… — продолжает он, нервно выдыхая дым в закатное небо, — он повзрослел. Но все еще такой мальчишка. Гордости в нем пиздец много. Кажется, он собрал в себе все, чего нет в нас с тобой. Но ума еще не поднабрался, конечно. Уровень мировосприятия как у Софии. Она ведь тоже в курсе, представляешь? Он ей все рассказал. Они теперь заодно. Черт, ей десять лет!..

Ничего не отвечаю, давая ему возможность высказаться. Владлен, впрочем, и сам этого хочет. Он говорит, не нуждаясь в моей реакции.

— Сегодня заявился ко мне с претензией. Я его никогда таким не видел. Раньше мы много скандалили, это понятно, возраст такой, но сегодня… Я увидел его другими глазами. Мне так гадко стало, просто пиздец! И это мой сын, блять! Мой сын отстаивает право на романтические отношения со своим дядей, да еще и такие аргументы подбирает, что не подкопаешься! Я себя даже виноватым почувствовал на минуту.

Я только головой качаю, поглядывая на брата с интересом. Он говорит, с жаром размахивая рукой с зажатой между пальцами тлеющей сигаретой, ветер играет его каштановыми кудрями, а в зеленых глазах — пламя…

Макс чертовски сильно похож на него…

— …Я не знаю, откуда в нем все это, почему, какого черта вообще! Сейчас же самое время с девушками по кафешкам бегать, учиться, работать, а он… — Владлен злобно косится на меня, и я торопливо отворачиваюсь, прозношу:

— Честное слово, я тоже самое ему говорил.

— Говорил! — почти рычит брат, потом, правда, быстро оглядывается, будто боится, что Макс услышит. — Мало говорить! Ты же видишь, что он… блять! Я же все ему дал! Все! У него есть все, чего не было у нас, понимаешь? А ему мало, а он хочет тебя!.. Только…

Владлен не договаривает, затягивается горьким дымом, замолкает.

А я спрашиваю:

— Как он вообще уговорил вас сегодня прийти?

— Условия, черт бы их побрал! — шипит брат, выкидывает окурок в урну, но тут же берет новую сигарету. — Он умеет быть убедительным, когда хочет этого. И зачем вообще ты ему показал переписку?..

— Я не показывал, — отвечаю тихо и сразу же жалею, что вообще рот открыл. Владлен смотрит на меня выразительно, ожидает продолжения, и я со вздохом признаюсь: — Он не спрашивает.

Брат даже не доносит сигарету до рта. Хмурится, думает какое-то время, а потом удивленно вскидывает бровь, видимо, поразившись догадке.

— Даже я не лез в твой телефон, — бурчит он, устремив взгляд в пустоту. Пожимаю плечами, стараясь не задумываться обо всем этом. Да, наверное, это немного странно, наверное, я Максу слишком много позволяю, но… — И что, тебя устраивает?

Подтверждать очевидное нет нужды. Макс порой, конечно, бывает жесткий в каких-то решениях, но я учусь ему доверять. Поэтому я отвечаю неопределенно:

— Гораздо важнее то, что его это устраивает.

Владлен морщится, как от боли, и сжимает зубами сигаретный фильтр. А потом выдыхает вместе с дымом:

— Надеюсь, он просто играет в доминанта, и ему вскоре эта игра надоест.

Я все силы кидаю на то, чтобы остаться невозмутимым, хотя внутри весь холодею от страха, что это действительно так. Но, впрочем, говорю достаточно спокойным тоном, в котором невозможно заподозрить неуверенность:

— Да, я полностью подчиняюсь его власти и желаниям. Мы вместе, пока он этого хочет, и разбежимся, когда он решит, что пора заканчивать.

— И ты не станешь его удерживать? — уточняет брат, пристально глядя мне в глаза.

Делаю маленькую паузу, прежде, чем заверить его.

— Не стану.

Владлен молчит какое-то время, курит, поднося сигарету к губам подрагивающими руками, а потом, расщедрившись на кривую улыбку, от которой так и веет мстительной язвительностью, цедит:

— Боишься этого?

Я знаю, что солгать не смогу, а потому приходится отвечать честно. Хотя мне до безумия больно в этом признаваться даже самому себе.

— Да, боюсь. Я впервые за всю свою жизнь с кем-то в отношениях по любви.

Он кивает, расслабляется, откидывает голову, глядя в затянутое облаками небо, и на выдохе едва слышно произносит, пытаясь скорее убедить в этом себя, а не меня:

— Он играет. Просто играет. В его возрасте всех порой затягивают какие-то скользкие запретные темы. Наркотики, алкоголь, стремные компании, сомнительный бизнес. В его случае — ты. Ну и ладно. Перебесится, а мы подыграем, верно?..

Я и сам не знаю, почему меня вдруг эти слова так задевают, но внутри вдруг просыпается какой-то странный протест. Я на секунду сжимаю руками перила с такой силой, что белеют пальцы, а потом резко разворачиваюсь к брату.

— Ты его дураком считаешь, что ли? По себе судишь?..

— Кайя! — рычит Владлен, нахмурившись.

Что, недоволен моим тоном?..

— Я не собираюсь с ним играть! Он мне как-то сказал, что я не игрушка, и он не игрушка. И отношения тоже — не игрушка. Или для тебя единственное, что имеет ценность — это брак? Не чувства, а просто печать в паспорте?.. — презрительно изгибаю губы, потому что вижу, что попал в цель. Припечатываю еще: — В отличие от тебя я ему верю! — и, развернувшись, иду обратно к столику, не удосужившись убедиться, что Владлен идет следом.

Макс будто чувствует наше приближение, оборачиваясь, с тревогой вглядываясь в мое лицо. Он так встревожен, что у меня сердце болезненно сжимается, но я рад, что он позволил мне самому поговорить с братом.

Я читаю в глазах племянника вопрос, все ли нормально, улыбаюсь, беру его протянутую руку и, быстро, чтобы не передумать, наклоняюсь ниже, коротко целуя в губы.

Юля кашляет, кажется, подавившись соком, Владлен шипит что-то неразборчивое, падая в свое кресло, а Софи… ну, Софи просто смотрит с любопытством.

Я знаю, что поступаю просто отвратительно, но мне хочется сделать для Макса хоть что-то. Если он затеял этот цирк с демонстрацией наших отношений, то я тоже в стороне не останусь. Быстро отстраняюсь, смотрю в его ошарашенные, но, кажется, счастливые глаза и только потом сажусь на свое место.

За столом воцаряется молчание, которое решаюсь прервать я:

— Ну, если вы закончили с пиццей, тогда, может по домам? — притворно улыбаясь, предлагаю я.

Кажется, я могу слышать, как Владлен скрипит зубами от злости. Да, он думал, что сможет меня переубедить, что мы с ним на одной стороне, но нихера. Много лет назад тюремная решетка раскидала нас по разные стороны, и с тех пор ничего толком не изменилось.

— Я оплачу счет, — предлагает Макс, доставая кошелек.

— Н… — хочет возразить Юля, но парень только вскидывает руку, останавливая ее.

— Не надо, мам. Я пригласил вас. Я заплачу.

Нам приносят счет, Макс почти не глядя закидывает несколько купюр в книжечку и поднимается на ноги, утягивая меня за собой.

Все тело на самом деле ватное, я едва ли могу стоять прямо, но все равно пожимаю руку Владлену, киваю на прощание Юле и Софи и следом за племянником плетусь к выходу. Мы молча идем к машине, и, только закрывшись в салоне, Макс выдыхает с улыбкой:

— Молодец. Это было круто.

— Думаешь? — я устало откидываю голову назад, прикрываю глаза, прокручивая в памяти события этого дня. — Я все запорол. Ты хотел помириться.

— Нет, — Макс кладет руку мне на бедро, сжимает пальцами, заставляя посмотреть на себя. Несмотря на провальный вечер, он весь будто светится изнутри: — Все хорошо, правда. Я не планировал мириться. Знал, что не помиримся. Тут должно время пройти…

— Что? — я непонимающе хмурюсь, а Макс как ни в чем не бывало заводит двигатель и медленно выруливает с парковки. — Но…

Он иронично вскидывает бровь и со смешком поясняет:

— Я хотел, чтобы вы встретились лицом к лицу. И поговорили. Ты, может, его и простишь, а вот я — нет. После всего, что он с тобой сделал? Ты думал, я смогу просто забыть? Сделать вид, что ничего не было? Кайя, отец ненавидит тебя, и за это его ненавижу я.

Не знаю, что ему ответить. Отворачиваюсь к окну, смотрю на проносящиеся мимо дома и все никак не могу понять, в какой момент мы свернули не туда… Вернее, кажется, все впервые в жизни идет как по рельсам, но по каким-то неправильным рельсам. Почему у меня так? Почему я не мог просто найти себе тихую девушку, чтобы налаживать быт, растить детей, работать? Почему из-за меня должна рушиться семья? Почему из-за меня должна повредиться психика Софи? Почему…

— Кайя, — зовет Макс, паркуясь в кармане у меня под подъездом.

— А? — медленно разворачиваюсь к нему, силясь улыбнуться. Но улыбка гаснет, потому что на лице племянника такое задумчивое выражение лица, какого я еще никогда не видел. Он выглядит так, будто весь мир трещит по швам.

— Кайя, — снова повторяет Макс, крепко сжимая руль. Он, до безумия тактильный человек, сейчас не тянет ко мне руки, не целует, не обнимает. Просто смотрит. — Кайя, ты что удумал? Ты… ты меня послать хочешь, что ли?

Я не сразу понимаю суть вопроса. Моргаю пару раз, прогоняя пелену с глаз, мотаю головой.

— Что? — дрогнувшим голосом переспрашиваю я.

— Ты просто… — Макс хмурит брови, отводит взгляд, а потом поясняет: — Мне показалось, что ты сейчас меня бросишь.

И непонятно с какого перепуга, но я выдаю:

— А ты бы ушел? Если бы я тебя отшил?

Племянник мрачнеет. Видно, что не знает, что ответить, а потому неопределенно пожимает плечами. В его обычно искрящихся весельем глазах сейчас такая тоска, что мне и самому волком выть хочется. Я чувствую вину за то, что заставляю его испытывать такие эмоции, а потому сам подаюсь вперед и быстро, коротко целую.

Хочу отстраниться, но он вдруг кладет руку мне на затылок, путаясь пальцами в волосах, и удерживает на месте, не углубляя поцелуй, не внося в него привычную нам страсть.

— Я бы не ушел, — шепчет Макс мне в губы, и я улыбаюсь его ответу. Целую сам, хватаюсь пальцами за его плечи, обвиваю руками шею, хочу быть ближе, но в тесном салоне это практически невозможно.

— Пошли… пошли домой… — почти умоляюще прошу я, едва ли не поскуливая от того, как болезненно член упирается в ширинку тесных джинсов.

— Тебе нужен отдых, поэтому мне нужно уехать. Я не контролирую себя рядом с тобой, — категорично отвечает Макс, прихватывая меня пальцами за подбородок и крепко сжимая. — Останусь, но только если ты будешь сверху.

Резко дергаюсь назад, смотрю на него почти с ужасом, но в глазах племянника нет иронии или насмешки. Только желание.

— Я не готов!

Макс закатывает глаза на мой испуганный тон.

— Боже, Кайя, ты мужчина. Ты должен хоть иногда использовать свой член по назначению!

Сжимаю зубы, отворачиваюсь, хочу отвернуться, но Макс не позволяет, удерживая в объятиях.

Приходится говорить прямо так — лицом к лицу.

— Я давно не был сверху. Вот так сразу не готов.

Жду, что меня начнут переубеждать, но, поразмыслив немного, племянник все же отвечает:

— Ладно. Тогда я поеду домой.

И он действительно будто хочет расцепить руки, но я хватаю его за куртку уже сам:

— Эй! Опять заставишь меня мучиться со стояком?!

Макс ехидно ухмыляется:

— Зачем нам мальчики, когда у нас есть пальчики?.. Нет, любимый мой, тебе хватит на сегодня секса.

— Но есть и другие способы сбросить напряжение! — я категорично не готов его никуда отпускать, а он будто намеренно издевается, щелкает меня по носу, ведет пальцем по губам…

Знаю, что план заведомо провальный. Нам всегда почему-то мало минета или взаимной дрочки, мы обязательно скатываемся в неуемную страсть, и часто это заканчивается для меня кровью.

Но я готов даже к такому повороту, лишь бы он не уезжал, не бросал меня одного.

— Останься, — прошу уже менее жалобно, более настойчиво. Тянусь к его губам, прихватываю нижнюю зубами, кусаю… — Макс, пожалуйста. Останься.

Он улыбается и шепотом интересуется:

— Навсегда?

Ведет рукой ниже, поправляя воротник надетой на меня собственной куртки, а я млею даже от такой ласки и заботы. Киваю, не в силах ни ответить, ни даже вздохнуть.

А Макс как обычно находит, что сказать.

— Тогда я за вещами… Вернусь через полчаса. И лучше тебе быть готовым, потому что я решительно настроен сегодня поменяться ролями…