Цари мира [Николай Алексеевич Толстой] (fb2) читать постранично

Николай Алексеевич Толстой Цари мира

Цари мира

I

В одно холодное августовское утро 1900 года на улице Анонсиасьон в предместье Парижа царило необычайное оживление.

Из монастыря сестер-кармелиток выселяли его обитательниц, заслуживших давнишнюю симпатию всего бедного населения околотка. Но закон, только что проведенный Вальдеком¹, был неумолим, и полиция должна была его исполнить.

Монахини сопротивления не оказывали. Они послушно выходили попарно из раскрытых настежь, никогда прежде не открывавшихся железных – с прочной решеткой – ворот, садились на приготовленные фиакры и, не обращая внимания на толпу и на полицейских, осеняли себя крестным знаменем и поочередно отъезжали по направлению к центральной части города, откуда, с вокзала Сен-Лазар, должны были направиться в Англию, навсегда покинуть дорогое отечество.

Уже целая вереница черных плащей и белых кремовых сутан прошла перед зрителями, громко выражавшими свое негодование на жестокость правительства. Остались только две пары монахинь, и в числе их мать Мария де ла Круа, сама игуменья, которая, как капитан корабля, хотела последней покинуть оставленные владения. Но при виде ее полицейские величаво остановили подвигавшуюся группу, и комиссар, приподняв шляпу, спросил:

– Вы госпожа Дюпон?

– Я сестра Мария, – тихо, но твердо ответствовала монахиня. – В миру была Анна Дюпон, и не понимаю, чего вам еще от меня нужно… Вы разорили монастырь, закрыли и запечатали нашу домовую церковь, забрали наше небольшое имущество и, наконец, выгнали нас из собственного нашего дома без всякого с нашей стороны сопротивления. Чего вам теперь от нас нужно?

– Сударыня, я очень извиняюсь за причиненное вам и вашим сестрам беспокойство, но я человек подвластный и должен исполнить свой тяжелый долг до конца. Вы должны понять…

– Пожалуйста, короче, господин комиссар. Меня ждут сестры, которые торопятся на поезд.

– Извините меня, сударыня. Эти дамы поедут без вас…

– Почему это? – спросила игуменья дрогнувшим голосом, предчувствуя недоброе.

– Я имею приказ вас арестовать.

Толпа заволновалась. Неодобрительный гул негодующих голосов волной пронесся по улице. В это время какая-то бедно одетая женщина, с шестилетним ребенком на руках, протискалась до самой кареты, в которую комиссар намеревался посадить игуменью. Одной рукой придерживая ребенка, она другой дотронулась до рукава монахини, чтобы обратить на себя внимание.

– А, это ты, Габриэль! Пришла проститься со мной? – сказала она, наконец, заметив ее. – Видишь, меня увозят! Терпенье!

– Матушка! Добрая матушка! Я вас более не увижу! Благословите на прощанье меня и маленького Тото!

– Бог тебя благословит, моя дорогая Габриэль, ты будешь счастлива, ты увидишь лучшие дни… Твой сын вырастет, будет добрым, умным и бравым тружеником, как его отец. Я буду молиться о вас обоих.

– Ваше благословение, мадам Дюпон, им, несомненно, принесет счастье, – сказал, улыбаясь, комиссар. – А теперь потрудитесь занять место в карете вместе с тремя вашими приближенными, и нам пора отправляться.

Четыре кармелитки, одна за другой, вошли в карету, которая поплелась по направлению, противоположному предыдущим, сопровождаемая полицейскими чиновниками.

– За что арестовали мать-игуменью? – говорили в толпе, и тотчас же стали появляться самые нелепые предположения.

– У нее оказался миллион, который она хотела спрятать от правительства, – говорил один.

– Нет, она, должно быть, неверно показала число сестер, – предполагал другой.

– Вовсе нет. В монастыре нашли огромное количество детских трупов, – выдумывал третий.

– Она была немецкой шпионкой, и правительство нашло у нее компрометирующую переписку, – с апломбом утверждал четвертый.

– Может быть, узнали, что она переодетый Дрейфус? – шутил пятый.

– Я вам скажу, в чем дело, – отрицал следующий, – но это секрет: за беспатентную торговлю табаком…

– Мы сейчас узнаем. Вот идет господин помощник комиссара, он должен знать, он нам скажет, – закричали в толпе.

– Господа, расходитесь. Мадам Дюпон арестована по приказанию господина префекта полиции за принадлежность к военной иезуитской организации для ниспровержения республиканского строя. Не беспокойтесь. После допроса ее выпустят на свободу, и она благополучно присоединится к своим товаркам заграницей. Ей дурного не сделают.

Толпа стала расходиться. Не все верили, чтобы заключенная монахиня могла участвовать в антиправительственной организации. Но все удовлетворялись словами господина помощника комиссара, что «ей дурного не сделают», и только некоторые иронически замечали, что дурного ей сделали уж порядочно, и хуже того зла, которое уж причинили ей с сестрами, никто в свете сделать не может.

Парижская толпа расходится не скоро: ей нужно потолковать, обсудить происшествие, посмотреть, если --">