Долго и счастливо [Ежи Брошкевич] (fb2) читать постранично, страница - 133

ветеранов, при орденах, под сенью знамен: звучат лозунги и речи, фанфары и духовой оркестр и дружно постукивают кружки о дубовые столы в такт незабвенных боевых песен, которым уже обучены дети и которые необходимо разучить с внуками.

Впрочем, я виню не их непосредственно и не на них указую. Но спрашиваю у себя и у них: кто уготовил им такую судьбу? Наделил их военной молодостью, веселой жестокостью и умением беспощадно наслаждаться убийством? И кто впоследствии преподнес спокойную и благополучную зрелость, разумный образ жизни, leben und leben lassen^[57], и раз в год фанфары, марши и песни в старинных погребках, под дубовыми сводами. Да, не их самих обвиняю я, хотя имею на это право самое бесспорное: право убитого. Хоть это и правда, что я выжил, но, в сущности, по-прежнему принадлежу к тем двумстам пленным, которые были расстреляны неизвестным подразделением из корпуса Эберхардта в восемнадцатый день сентября 1939 года.

Сейчас мне шестьдесят шесть и десять месяцев — без малого шестьдесят семь. Жил я долго, порой счастливо.

И на сей счет высказал почти всё три года назад, в одной из аллей кладбища на Повонзках, над гробом своего ровесника Теофиля Шимонека.

Немного нас было на этой последней встрече: вдова, старшая дочь, несколько родственников, близких друзей и товарищей.

С земли тянуло холодной сыростью. С неба обрушивался высушенный морозом ветер, и люди, совсем окоченевшие, сердитые и несчастные, едва слушали, как я нескладно провозглашаю над этим гробом напыщенные и скучные слова, столько раз говоренные, никем не дослушанные до конца. Но я все-таки не уступал, не отрывая глаз от иззябших лиц, и говорил, говорил, что вся его жизнь была прямой магистралью… что была исполнена надеждой и добросовестным трудом, что жил ты, Теофиль, долго и счастливо, поскольку…

Поскольку мы оба заслуживали таких слов. Не мы одни, но и мы тоже — он и я. Что из того, что произносил я нелепые фразы, что не мог выразиться точнее? И наконец, что из того, что не такой уж продолжительный и не такой уж безоблачный жизненный путь Шимонека отнюдь не был прям, а являл собой неимоверную мешанину, усложненную переплетением страха и мужества, падений и взлетов, глупости и стремления понять, одержимой верности, неотвязных опасений и упоения победами.

Не раз и не десять задавались мы вопросом, не напрасно ли многие годы своей жизни не желали мы знать иных прав, кроме права на упрямую, страстную, постоянно возрождающуюся веру в ту систему очеловечивания человечества, истоками которой была немецкая классическая философия и учение английских экономистов, наши и чужие восстания, тюрьмы, битвы и эшафоты, борьба за нашу и вашу свободу, труды двух великих мыслителей, идеи и борьба Ульянова, залпы в Университетском городке и затем — затем — все радости и беды, страхи и всплески отваги и все те годы, которых никто не имеет права отобрать и которых мне нельзя было замалчивать также и здесь, над гробом Теофиля, в шуме черных елей и обнаженных берез, ибо мы прожили их как могли, честно определяя цену и цель человеческой жизни.

Я увязал тогда в напыщенных словах, теряя концы и начала фраз, повторяясь все чаще и безнадежней, чтобы наконец произнести заключительную фразу о том, что жил он долго и счастливо — чего уже никто не слушал и не услышал, кроме одного Тадека, который отворачивался от меня и стискивал зубы от стыда. Так было три года назад.

А в нынешнем году, когда по традиции мы отправились вместе с Люцией на могилу Теофиля, чтобы в последний день поминовения усопших зажечь несколько плошек и возложить веночки из бессмертников, Тадек спросил меня, хорошо ли я помню свою речь, произнесенную над этой скромной могилой. Мы отошли в сторону, чтобы Люция по своему обыкновению могла поплакать о муже жалобно, но умиротворенно.

Я ответил Тадеку, что помню, и тогда он, не дожидаясь дальнейших моих слов, произнес отчетливо, что все-таки понял, о чем я тогда думал и чего не сумел выразить своими словами. Он посмотрел на меня и дважды утвердительно кивнул.

Тогда — вопреки нашим обычаям — я обнял его за плечи и прижал к себе.

Примечания

1

Настоящее чудо, черт побери! (англ.)

(обратно)

2

Восстание сипаев 1857—1859 гг. против английского гнета в Индии. — Здесь и далее примечания переводчика.

(обратно)

3

Малышка Френсис (англ.).

(обратно)

4

Польского друга (англ.).

(обратно)

5

Здесь: с охотой (англ.).

(обратно)

6

Монтесума (1466—1520) — последний правитель государства ацтеков, покоренных в XVI веке испанцами.

(обратно)

7

Никаких комментариев! (англ.)

(обратно)