Улица Москвина, 6 [Людмила Ивановна Данилова] (fb2) читать онлайн

Людмила Ивановна Данилова
Улица Москвина, 6
(Биография московского дома)

Л. И. Данилова

УЛИЦА МОСКВИНА, 6

Московский рабочий 1987

ББК63.3(2-2М) Д18

Рецензенты:

старший научный сотрудник ЦНИИ теории и истории архитектуры 3. К. ПОКРОВСКАЯ;

С. К. РОМАНЮК

Данилова Л. И.

Д18 Улица Москвина, 6: Путеводитель. - М.: Моск. рабочий, 1987. - 61 с, ил. - (Биография московского дома).

В книге рассказывается об истории создания дома, который москвичи часто называют Домом-загадкой. Он хранит память об известном архитекторе XIX века О. И. Бове. герое Отечественной войны 1812 года М. А. Дмитриеве-Мамонове. В советское время дом связан с именами артистов Большого театра.

1905040100-052

Д ____________________ 131-87

М172 (03)-87

ББК 63.3 (2-2М) 9(С-М)

Издательство «Московский рабочий», 1987 г.

Этот дом городской - Как немое хранилище

памяти.

Р. Рождественский

ПЕРВАЯ ЗАГАДКА КАМЕННЫХ ПАЛАТ

Когда вы идете по Пушкинской улице в сторону центра города, то на пересечении с улицей Москвина на несколько мгновений мелькнет небольшой особняк в классическом стиле. Вы успеете заметить его четкие пропорции, желтые стены с белыми декоративными деталями, изящные полуколонны, мезонин, филенки над окнами, заполненные лепниной.

Москвичам этот дом известен как особняк Трубецких - Бове. Его иногда называют домом-загадкой [1].

[1 См.: Резвин В. Переулок с секретом. - Строительство и архитектура Москвы, 1983, № 10; Никольская О. Загадка старинного особняка. - Вечерняя Москва, 1981, 10 августа.]

В истории дома действительно много неясного и загадочного. Долгое время считалось, что особняк построил для своей семьи в 30-е годы XIX века прославленный архитектор, создатель послепожарной Москвы Осип Иванович Бове.

Позднее в архивах был обнаружен план двора князей Трубецких, снятый в 1774 году, на котором показано существующее ныне здание. Следовательно, время возникновения дома смещалось на вторую половину XVIII века, да и архитектурные особенности его соответствовали именно этому периоду. А совсем недавно, когда за дело взялись реставраторы института Спецпроектреставрация [2], датировку особняка пришлось пересмотреть еще раз.

[2 Главный архитектор проекта реставрации И. Г. Серова, автор исторической справки Е. И. Острова.]

Никаких сюрпризов от дома реставраторы не ожидали. Изучены опубликованные источники и архивные материалы. Документальная история владения по современной улице Москвина, 6, прослежена с 1716 года. Известен план двора 1744 года, все строения тогда были деревянными. Каменный дом впервые появляется на плане через 30 лет - в 1774 году. Казалось бы, все ясно. Какие могут быть загадки?

Предварительный осмотр здания не изменил представления о нем: XVIII век, классицизм, разумеется, со следами неоднократных ремонтов и привнесенных элементов декора более позднего времени.

Однако при натурном исследовании памятника архитектуры уже первые шурфы и зондажи повергают реставраторов в изумление. Взяты пробы штукатурки и раствора, произведен химический анализ. Ответ поразительный - состав характерен для XVII века. Невероятно, но факт. Многократные перепроверки показали, что взятые пробы под позднейшими наслоениями относятся к XVII столетию.

Очистили от штукатурки наружный участок стены - обнажилась древняя кладка из большемерного кирпича. Найдено клеймо на кирпиче, подтверждающее, что он изготовлен 300 лет назад. Внутри помещения отыскиваются изразцы того же времени.

Решили раскрыть от поздней штукатурки весь дворовый фасад. И вот он - целый дом в своем первозданном виде, разве что без декора. Но следы древнего белокаменного убранства хорошо читаются на глади краснокирпичной стены.

По углам здания зияют углубления, где некогда стояли сдвоенные белокаменные полуколонны. Оконные проемы, все до единого, оказались заложенными, а рядом пробиты новые. Нарядные наличники сбиты при перестройке в XVIII веке, но по очертаниям легко представить их былое великолепие, характерное для московской архитектуры последней четверти XVII столетия.

Двухэтажный кирпичный дом, или, как тогда говорили, каменные палаты, боковым фасадом выходит на современную улицу Москвина, названную именем народного артиста СССР в 1946 году, прежде Петровский, а еще ранее Богословский переулок. Парадный фасад древних палат через двор, обнесенный забором, выходил в некогда существовавший Трубецкой переулок, который шел параллельно Большой Дмитровке - нынешней Пушкинской улице - в сторону Столешников.

Массивное здание из красного кирпича построено «покоем», в плане оно имеет форму буквы П. В свое время жилые палаты были перекрыты кирпичными сводами. На второй этаж вели, по всей видимости, наружные деревянные всходы красного крыльца, как принято было в XVII столетии. Один этаж от другого по фасаду отделялся пышным карнизом, часть его - поребрик (лента из поставленного на ребро кирпича) - и сейчас хорошо видна на дворовом фасаде.

Высокие окна обрамляли пышные наличники из резного белого камня. По бокам оконных проемов стояло по колонке, полочку с внешней стороны поддерживали фигурные кронштейны. Завершался наличник эффектным, «разорванным» посередине фронтоном с затейливой вставкой в центре, что было характерно для архитектуры последней четверти XVII века, известной как московское барокко. Этот стиль называют еще нарышкинским барокко. В это время Нарышкины (известный дворянский род в России) много строили в своих усадьбах именно в таком стиле.

Итак, сомнений нет, дом № 6 по улице Москвина относится ко времени расцвета московского, или нарышкинского, барокко и ему не менее 300 лет. Таким образом, он состарился еще на одно столетие.

Но как же могло случиться, что реально существующий дом конца XVII века не показан на плане двора, снятом в 1744 году? Возникло непримиримое противоречие между каменными палатами и их документальной историей: дом есть, но по документам его быть не может. Нет ли здесь ошибки архитектора И. Бланка или чертежника? Не показали ли они по небрежности на плане каменное здание как деревянное строение? Реставраторы изучили все известные сегодня планы, подписанные этим архитектором, и пришли к выводу, что ошибка исключена. Где же искать ключ к разгадке?

Обратимся к Актовым книгам Москвы. Запись № 166 десятого тома свидетельствует, что в 1766 году, марта 18 дня вдова князя Алексея Юрьева сына Трубецкого Анна Львовна и сын Сергей продали старшему сыну князю Ивану Алексеевичу часть двора. Из этого документа узнаем, что двор достался Трубецким в 1731 году, а до того он принадлежал семье комиссара Михаилы Александрова сына Протасьева. Далее следовало указание на местоположение владения: в Белом городе «между Петровки и Дмитровки», в приходе церкви Григория Богослова и «Важенском переулке, а по др. ст. - Богословский пер…» [1].

[1 Москва. Актовые книги XVIII столетия. М., 1902, т. 10, с. 173.]

Оставим пока упоминание о первом владельце двора М. А. Протасьеве. Возьмем на заметку: с 1731 года владение у князей Трубецких. Располагалось оно в Важенском переулке, а по другую сторону - Богословский переулок.

Переписные книги за 1738 - 1742 годы [2] подтверждают, что Анна Львовна Трубецкая в эти годы действительно владела двором в приходе церкви Григория Богослова. Адрес недостаточно четок: нет ни улицы, ни номера дома, но в XVIII столетии это не мешало быстро находить адресата. Сегодня же мы блуждаем по таким адресам словно с завязанными глазами. Что можно извлечь еще из Переписных книг, чтобы поточнее определить местонахождение усадьбы? Имеются сведения о соседях. Двор Анны Львовны граничил с двором некоего Дмитрия Прокофьева, а он, в свою очередь, - с участком майора Н. И. Бутурлина. Земли майора выходили на Петровку и в переулок, соединяющий ее с Дмитровкой. На этом основании мы можем сделать вывод о том, что в этом документе речь шла о дворе князей Трубецких с каменными палатами, что в Богословском переулке.

[2 Переписные книги города Москвы 1737 - 1745 гг. М., 1881, т. 3, с. 72.]

В 1744 году Анна Львовна Трубецкая обратилась в Полицмейстерскую канцелярию за разрешением поставить в своей усадьбе, что во второй команде Белого города, в Важенском переулке, забор по старой меже и новую избу с сенями. Разрешение было получено вместе с планом двора (рис. 1).

Второй план на владение выдан сыну Анны Львовны Ивану Алексеевичу Трубецкому в 1774 году, когда ему потребовалось произвести ремонт крыши на каменном доме и другие работы на строениях усадьбы (рис. 2).

Казалось бы, во всех документах указан один и тот же двор: владельцы мать и сын Трубецкие, местонахождение - между Петровкой и Дмитровкой, в приходе церкви Григория Богослова. Однако, сравнивая планы, снятые с интервалом в 30 лет, начинаешь сомневаться в том, что это один и тот же двор.

Более поздний план 1774 года никаких сомнений не вызывает, на нем зафиксировано владение, соответствующее участку с каменным домом № 6 по улице Москвина. Пометка на плане «проезжий переулок на Петровку», наличие каменного здания тех же конфигураций, что и сохранившийся дом, подтверждают, что здесь изображено владение Трубецких по Богословскому переулку. Отсутствие же названий переулков па плане можно объяснить тем, что архитектору важнее было показать не названия, а то, что переулки проезжие, а не тупиковые. Возможно также, что названия переулков неоднократно менялись и официально к этому времени еще не закрепились.

Сложнее обстоит дело с планом, датированным 1744 годом, на котором нет ни одного каменного строения. Двор А. Л. Трубецкой находился на углу Хлебенного и Важенского переулков. Где и как они проходили, за давностью лет сказать трудно. Соответствуют ли они переулкам, обозначенным на плане 1774 года? На первый взгляд - да. Угол, образуемый двумя переулками, тот же. И еще. Известный историк П. В. Сытин, изучив план, указал: «На углу Хлебина переулка (современной улицы Москвина) и не существующего теперь Важенского переулка (из Хлебина в Столешников, параллельно Дмитровке, за выходившими на нее дворами) находился двор кн. А. Л. Трубецкой» [1].

[1 Сытин П. В, История планировки и застройки Москвы. М., 1950, т. 1, с. 326.]

А что, если Хлебенным и Важенским были несохранившиеся переулки? Один из них шел от Петровки параллельно современной улице Москвина, назовем его Важенским, а второй, параллельный Пушкинской улице, назовем его Хлебенным. На плане города Москвы, составленном в 1739 году под руководством архитектора И. Мичурина, показаны переулки, сходящиеся под углом, но названия их не приводятся. Владение А. Л. Трубецкой, согласно плану 1744 года, находилось на углу двух переулков и хорошо «вписывалось» именно в угол, образуемый несохранившимися переулками (рис.3).

Если согласиться с таким предположением, то окажется, что каменных палат на этом участке быть не могло и, стало быть, у князей Трубецких имелся еще один двор, расположенный неподалеку, а может быть, и в смежности с участком, изображенным на плане 1744 года (рис. 4).

Возможно, что двор княгини, показанный на этом плане, располагался в ином месте. Можно предположить, что Важенский переулок проходил так, как его определил Сытин, но он имел продолжение в виде неширокого пешеходного прохода или скотопрогонного переулочка по другую сторону Хлебенного (Богословского) переулка. Тогда, развернув план на 180 градусов, его легко вписать и в этот угол. В таком случае двор с каменными палатами находился напротив через современную улицу Москвина (рис. 5). Этой версии не противоречит пунктирная пометка на мичуринском плане, несколько смещенная в сторону от Важенского переулка. Смещение прохода вполне оправдано тем, что против переулка должна была стоять церковь Григория Богослова и как бы замыкать на себя переулок. Как правило, у церкви оставляли проход для жителей противоположной стороны улицы.

Кроме того, не позволяют нам считать идентичными планы 1744 и 1774 годов и указанные на них дворовые строения. Постройки и сад размещаются на участках по-разному. В одном случае на плане показан пруд, в другом - отсутствует, на одном плане нет каменного здания, которое, как мы знаем теперь, тогда уже существовало.

Но самое главное, не сходятся размеры двора. Их легко вычислить по указанным на планах масштабам. Двор, изображенный, на раннем плане 1744 года, имел примерно 912 квадратных саженей. Площадь двора на плане 1774 года равнялась 1680 квадратным саженям. Явное несоответствие. К тому же следует учесть, что двор княгини А. Л. Трубецкой, согласно купчей, в 1766 году разделился, и, стало быть, на плане, выданном ее сыну, должна изображаться лишь часть двора, зафиксированного на плане 1744 года. Как видите, эта часть оказалась больше целого.

Вывод напрашивается сам собой: мы рассматриваем планы двух усадеб Трубецких.

Анна Львовна Трубецкая владела несколькими московскими дворами, а то, что два из них находились в одном приходе, да еще в одном переулке, послужило причиной того, что планы этих дворов стали рассматривать как планы одного и того же участка, снятые с интервалом в 30 лет.

Если приведенные доводы покажутся убедительными, то загадку с таинственным «поведением» старинных палат можно считать разгаданной. Реставраторы доказали, что каменные палаты построены в последней четверти XVII века в стиле нарышкинского барокко. Эти палаты не могли быть показаны на плане 1744 года, так как это план другого двора князей Трубецких. На плане 1774 года изображена лишь часть большого двора, разделившегося в 1766 году.

К сожалению, пока неизвестны документы, которые позволили бы сказать, кто был заказчиком и истинным владельцем каменных палат.

Среди первых владельцев дома чаще других называют стольника Дмитрия Петровича Протасьева [1]. Еще раз вспомним, что в 1731 году князь Алексей Юрьевич Трубецкой приобрел дворовое место у вдовы комиссара Михаила Александровича Протасьева.

[1 Архив института Саецпроектроставрация, Ш - 157, арх. 2091.]

Михаил Александрович приходился племянником стольнику Дмитрию Петровичу Протасьеву, который, как известно из переписи московских дворов 1716 года, имел владение в приходе церкви Григория Богослова.

Служилые дворяне по роду своих обязанностей делились на бояр, окольничих, думных дворян, стольников, стряпчих, московских дворян, жильцов и детей боярских. Стольники на этой лестнице стояли где-то в середине. Чаще всего стольников назначали воеводами. Так и Дмитрий Петрович с 1695 по 1698 год был воеводой в Верхотурье. А когда в 1700 году скончался патриарх Руси Адриан, кандидатура стольника предлагалась царю на должность смотрителя патриаршей казны. В донесении Петру I говорилось: «…стольник Дмитрий Петрович Протасьев, зело, государь, человек доброй» [1]. Несмотря на это, государь предпочел назначить смотрителем казны боярина Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина. Возможно, Протасьеву не доверили должность из-за «подмоченной» репутации его брата Александра Петровича.

[1 Скворцов Г. А. Патриарх Адриан, его жизнь и труды в связи с состоянием русской церкви в последнее 10-летие XVII века. Казань, 1913, с. 358.]

А. П. Протасьев в 1696 году заведовал адмиралтейством в Воронеже. Там раскрылась его неблаговидная деятельность, в том числе и взяточничество. Рассерженный Петр I лично допросил стольника и назначил расследование. Это был конец карьере. Скончался Александр Петрович в 1699 году, бросив тень на репутацию брата и оставив на его попечение своего сына Михаила Александровича.

А Дмитрий Петрович, «зело, человек доброй», завещал, очевидно, свой двор племяннику, комиссару М. А. Протасьеву. После смерти Михаила его вдова Фекла заложила дворовое место, а затем в 1731 году и вовсе рассталась с ним.

ЗАГАДКА ВТОРАЯ

Итак, первым документально установленным владельцем двора можно считать стольника Дмитрия Петровича Протасьева. Был ли он первым владельцем каменных палат, сказать трудно. Скорее всего, им был кто-то другой. Сам факт постройки таких каменных хором стольником, не пользовавшимся большим влиянием при дворе, кажется маловероятным. Их мог построить очень состоятельный человек. Ведь в то время из кирпича жилье строили не так уж часто - это было и дорого и нетрадиционно.

Палаты же в Богословском переулке построены и вовсе в новом, непривычном еще стиле. Значительные размеры, симметричная композиция, высокие своды, огромные окна, изысканное белокаменное убранство на фоне красных стен отличали это гражданское здание от распространенных в то время боярских хором с асимметричным расположением клетей всевозможного назначения, с живописными кровлями, низкими и тесноватыми горницами и небольшими оконцами.

В ту же пору в конце Богословского переулка отстраивался заново старинный Высокопетровский монастырь. На Петровку выходила высокая ярусная колокольня и двухэтажные монастырские кельи, нижний этаж которых напоминал глухую крепостную стену, а верхний, напротив, был не по-монастырски ликующе нарядным. Тесно поставленные окна с почти сливающимися в одну сплошную ленту белокаменными наличниками придавали праздничный облик всему ансамблю монастыря.

Нет ли здесь, в этом соседстве какой-либо связи с первыми владельцами дома?

Исследователь Москвы И. М. Снегирев ссылался на знатока истории П. Ф. Карабанова, который якобы утверждал, что дом № 6 в Богословском переулке в свое время принадлежал патриарху Адриану [1]. На каком основании делалось это утверждение, неизвестно. Архивные поиски пока не дали никаких результатов.

[1 См.: Романюк С. К. Сокровища московских переулков. - Городское хозяйство Москвы, 1983, № 5.]

Вполне возможно, что патриарх мог построить каменные палаты вблизи любимой им обители. Он часто бывал в монастыре. Только в 1691 году «патриарх ходил в Петровский монастырь» 1 мая на погребение Кирилла Полуэк-товича Нарышкина, 10 июня был на вечерне и служил панихиду, 2 августа присутствовал на погребении кравчего Федора Кирилловича Нарышкина. Это только в связи с семейством Нарышкиных, а были еще религиозные праздники и иные поводы.

Патриархом Адриан был с 1690 по 1700 год, и все это время ему покровительствовала мать Петра I Наталья Кирилловна Нарышкина.

Непродолжительная деятельность патриарха Адриана отмечена большим размахом церковного строительства. «В 1691 г. он указал построить на своем большом дворе в верху перед ризницей в сенях столовую палату по данному плану с точным расписанием, что и как сделать» [1]. Современники видели в патриархе большого знатока и любителя строительства. По его строительной деятельности Адриана ставили в ряд с патриархом Никоном.

[1 Скворцов Г. А. Патриарх Адриан, его жизнь…, с. 187.]

Если будут найдены какие-то документы или иные достоверные сведения о том, что Адриану принадлежал земельный участок в Богословском переулке, то его можно будет считать заказчиком сохранившихся каменных жилых палат и отнести дату постройки на период между 1690 и 1700 годами.

Возможно, что после смерти патриарха его двор отписал на себя Петр I, а затем пожаловал его стольнику Дмитрию Протасьеву. Это могло произойти в то самое время, когда решался вопрос о том, кому быть смотрителем патриаршей казны. И таким образом двор патриарха через стольника Д. Протасьева перешел к князьям Трубецким.

Но все же наиболее вероятным первым владельцем и заказчиком каменных палат нам представляется дядя Петра I Лев Кириллович Нарышкин. В литературе встречается упоминание о том, что двор первоначально принадлежал кому-то из родственников царя по линии матери [1].

[1 См.: Никольская О. Загадка старинного особняка. - Вечерняя Москва, 1981, 10 августа.]

Для начала попробуем выяснить, кому именно. Отталкиваясь от известного - в 1731 году владение в руках князя Алексея Юрьевича Трубецкого, женатого на Анне Львовне Нарышкиной, двоюродной сестре императора, мы можем предположить, что с ней этот двор перешел в род Трубецких.

Вполне возможно, что история дворового места начинается с Федора Нарышкина. Из переписи московских дворов, проводившейся в 1668 году «для бережения от огня и от всякого воровства», известно, что на Петровке в Коровьем переулке находилась усадьба «головы стрелецкого Федора Полуехтова сына Нарышкина», то есть усадьба родного брата Кирилла Полуэктовича - отца будущей царицы. И далее шло указание на местоположение Коровьего переулка - «позадь Дмитровской улицы». Очень похоже, что это та самая земля у Трубецкого и Богословского переулков, на которой позднее возведут каменные палаты. Земельный участок мог наследовать брат или племянник Лев Кириллович.

Женившись в 1670 году на Наталье Кирилловне Нарышкиной, царь Алексей Михайлович богато одаривал ее родственников, и в первую очередь ее отца. Только в пяти пожалованных ему вотчинах насчитывалось около 88 тысяч крестьян. Кириллу Полуэктовичу принадлежали села в разных губерниях. Среди подмосковных наиболее известны Кунцево, Фили, Троице-Лыково. В Москве он владел землями в районе Петровских ворот вплоть до современного Садового кольца.

План двора Анны Львовны Трубецкой, 1744 г. (рис. 1)

План двора Ивана Алексеевича Трубецкого, 1774 г. (рис. 2)

Возможное местоположение двора А. Л. Трубецкой на углу несохранившихся переулков (рис. 3)

Возможное местоположение дворов князей Трубецких до раздела усадьбы в 1766 г. (рис. 4)

Возможное местоположение дворов князей Трубецких через переулок:

1) двор Анны Львовны, план 1744 г.;

2) двор Ивана Алексеевича, план 1774 г. (рис. 5)

Улица Москвина сегодня

Дом № 6 накануне реставрационных работ

Фрагмент фасада

Фрагмент декора

Архитектор Осип Иванович Вове (с акварели). 20-е годы XIX в.

Екатерина Осиповна Бове-Валецкая, дочь архитектора (из архива О. В. Чижова, праправнука Бове)

Алексей Иванович Трубецкой

(из архива О. В. Чижова. Публикуется впервые)

Огромные богатства после смерти Кирилла Полуэктовича полностью перешли к единственному оставшемуся в живых сыну Льву Кирилловичу. Он стал богатейшим человеком своего времени. Петр I любил своего дядюшку и оказывал ему покровительство при дворе. На протяжении нескольких лет Л. К. Нарышкин управлял Посольским приказом и, по словам современников, был весьма уважаемым человеком.

На средства семейства отстраивается Высокопетровский монастырь, который Нарышкины считали своей родовой усыпальницей. Вполне оправданно предположить, что в эти же годы вблизи монастыря Лев Кириллович возводит каменные жилые палаты в том же стиле.

Незадолго до смерти Лев Кириллович оставил завещание, по которому каждому из трех сыновей отходило по 1604 двора, а каждой из пяти дочерей доставалось по 400 дворов. Надо полагать, что богатая городская усадьба с каменными хоромными палатами перешла в руки младшей дочери Анны, а затем уж и к Трубецким.

Чтобы установить достоверность предположения, обратимся к Переписным книгам Москвы XVIII столетия. Нарышкиных в приходе церкви Григория Богослова, как, впрочем, и в других, мы не найдем. Дело в том, что подворные переписи, проводившиеся с середины XVII века, в основном учитывали тяглое население города. Высшая светская и духовная знать освобождалась от уплаты податей, и потому мы не встретим в Переписных книгах имен патриарха или такого вельможи, как Лев Кириллович Нарышкин.

Очевидно, и двор в Богословском переулке не облагался налогами и потому не попал в Переписные книги начала XVIII столетия. Еще один двор, вероятно, был прикуплен у Протасьева в 1731 году, и, поскольку он облагался налогами, мы найдем его в переписи 1738 года. Огромная усадьба князей Трубецких стала рассматриваться как одно владение, а в 1766 году часть его с каменными палатами была продана старшему сыну Анны Львовны Ивану Алексеевичу Трубецкому за крупную по тем временам сумму - 2 тысячи рублей.

Мы рассмотрели первый этап в биографии дома № 6 по улице Москвина. В нем много неясного и неразрешенного. Без документального подтверждения наше предположение о Льве Кирилловиче Нарышкине как первом владельце и заказчике каменных палат, казалось бы очень правдоподобное, остается всего лишь версией. Реальностью пока являются только сами палаты.

В КЛАССИЧЕСКОМ СТИЛЕ

Капитан лейб-гвардии Измайловского полка князь Алексей Юрьевич Трубецкой, женатый на Анне Львовне Нарышкиной, происходил из старинного и знатного рода. Трубецкие в числе шестнадцати других фамилий, минуя низшие чины, сразу становились боярами. Нарышкины до их возвышения при царе Алексее Михайловиче такого права не имели, хотя их род также был старинным. Тем не менее браки между Трубецкими и Нарышкиными случались часто. Нарышкины купались в лучах царского величия, и их не слишком высокая родовитость отошла на второй план. Что же касается Анны Львовны, двоюродной сестры Петра I, то она, вне всякого сомнения, считалась завидной невестой. Она и воспитана была как «прирожденная принцесса крови».

Овдовев, Анна Львовна Трубецкая подолгу в Москве не жила. Императрица Елизавета Петровна доводилась ей двоюродной племянницей. Помня о родстве, императрица в 1747 году облагодетельствовала тетушку, пожаловав ее в статс-дамы, высшее придворное звание женщины из привилегированного сословия.

С той поры Анна Львовна в течение 17 лет состояла в свите императрицы. Все эти годы, наполненные переездами из Москвы в Петербург и обратно, были беспрерывными праздниками с маскарадами, загородными поездками и балами, без которых не могла обходиться Елизавета.

В 60 лет Анна Львовна была освобождена от придворной службы и в 1764 году, получив богатый пенсион, возвратилась в Москву. Ее сын, гвардии капитан Иван Алексеевич Трубецкой, в период между 1766 и 1774 годами, по всей видимости, занимается переустройством старого дома, который к этому времени уже требовал ремонта. К тому же в моду вошел новый стиль в архитектуре - классицизм, для которого характерны простота композиции, четкость и изысканность пропорций, уравновешенность, ведущая роль ордера. Этот стиль также диктовал перестройку здания сообразно с духом времени.

Тогда в Москве дворяне строили довольно много жилых домов. Это связано с получением ими так называемых жалованных грамот, которыми дворяне освобождались от обязательной службы. В прежние времена бояре были «привязаны ко двору», им вменялось в обязанность ежедневно являться пред очи государя, на каждую самую кратковременную поездку в свою деревню требовалось государево разрешение.

С приходом к власти Петр III издает указ о вольности дворянства. Многие служилые дворяне покидают чопорный Петербург и отправляются на покой в матушку-Москву. В первопрестольной они жени в роскоши и праздности. Естественно, что жилье для себя они отстраивали с большим блеском и пышностью, на какие только были способны. Их жилые дома казались дворцами, да, по сути, они ими и являлись.

Фасады дворцов украшались классическими колоннадами с фронтонами. В городских усадьбах устраивали аллеи, шпалеры, беседки, оранжереи, пруды, фонтаны, устанавливали статуи. Внутри дворцов непременно анфилады парадных роскошно убранных комнат. Такими были дома Разумовского, Баташова, Демидовых, Пашкова и других вельмож. Они и сегодня поражают нас своей грандиозностью, совершенством форм, изысканностью и изяществом декоративного оформления.

Менее состоятельное дворянство стремилось идти в ногу со временем и строило дома хоть и меньших размеров, но в том же дворцовом стиле. В «Кратком руководстве к гражданской архитектуре или зодчеству», изданном в 1789 году, говорилось: «Апартаменты назначаются или для фамилии, или для гостей, или для великолепия». Вот именно для гостей и великолепия старались изо всех сил дворяне. «Для двух последних случаев строятся покои рядом, для житья же назначаются задние покои». И далее: «В хороших домах должны быть по-крайности 2 покоя, дверью соединенных, дабы гостей принять можно было». И еще рекомендовалось жилые покои строить не очень высокими, так они не будут достаточно теплыми, и не слишком низкими по причине «духоты вредительной здоровью».

Согласно этим указаниям Трубецкие и перестраивали старинные палаты. Надо было произвести перепланировку помещений, изменить расположение окон и дверей: пробить новые и заложить кирпичом старые оконные проемы, срубить при этом сильно выступающие наличники. Новый стиль диктовал свои требования к декору. На стенах могли быть лишь легкие лепные украшения в виде розеток или барельефов, размещенных в плоских углублениях прямоугольной, круглой или стрельчатой формы. Непременно должен быть хотя бы ложный, но портик, а иначе что это за дворец?

На доме Трубецких декоративный портик, скорее, не портик, а полуколонны, обрамляющие центральное окно, начинался от второго этажа. В первом этаже под полуколоннами и пилястрами был устроен парадный подъезд.

Центральная декоративно выделенная часть здания отвечала главной зале, как тогда говорили. Потолки и стены ее украсили лепными и живописными гирляндами и венками, сценками из древних мифов. Двери покрыли тончайшей рельефной резьбой. Реставраторы обнаружили на одной из стен под слоями краски искусственный мрамор теплого охристого оттенка. Найдены здесь и следы старинной позолоты.

Словом, в последней трети XVIII века дом Трубецких был отстроен не хуже, чем у других вельмож их ранга, и жизнь в нем протекала по тому же руслу. А принято было жить в Москве лишь несколько зимних месяцев, на лето дворянские семьи выезжали в подмосковные и более дальние имения. В начале зимы, как вспоминает современник Ф. Вигель, длинные обозы из крестьянских лошадей тянулись в город. Везли замороженных поросят, кур, гусей, крупу, муку, масло и другие припасы, которых хватало до весны.

Зимние месяцы пролетали в веселье. Балы давались повсеместно: танцевали, играли в карты, ели и пили до утра. Даже к не званому обеду, по воспоминаниям И. Снегирева, подавали домашние многолетние наливки: малиновку, смородиновку, рябиновку, вишневку, холодное со льда пиво и янтарный мед. Пища была простой, но свежей и вкусной: кусок домашней ветчины, лапша, яичница-верещага или глазунья, свежий творог с густыми сливками.

Ф. Вигель писал: «Обедать за свои деньги в ресторациях едва ли не почиталось развратом; а обедать даром у дядюшек, у тетушек, даже у приятелей родительских, или их коротко-знакомых было обязанностью» [1].

[1 Вигель Ф. Ф. Записки. Ч. 2. М., 1892, с. 31.]

Обслуживала все это барское общество целая армия дворовых. Мы не знаем, сколько прислуги было у Трубецких до нашествия Наполеона, но известно, что в 1818 году на их дворе обитало 57 человек прислуги вместе с детьми [1].

[1 ЦГИА г. Москвы, ф. 203, оп. 747, д. 929. Исповедные ведомости, 1818 г.]

Так в праздности московская знать встретила грозный 1812 год. Москву постигло жесточайшее разорение. Французские солдаты не успели войти в оставленный жителями город, как начались пожары. Они вспыхивали то тут, то там и продолжались непрерывно шесть дней. Когда же из древней столицы ушел неприятель, ее нельзя было узнать. Груды развалин и пепелища на месте дворцов и садов. Кое-где возвышались обезглавленные церкви, мрачно чернели остовы зданий и торчали печные трубы. Еще дымились пожарища, наполняя удушливым смрадом весь город, а в Москву уже возвращались жители, наспех устраивая жилище. Из 2567 каменных домов допожарной Москвы уцелело лишь 532, а о деревянных постройках и говорить не приходится.

ЗОДЧИЙ ПОСЛЕПОЖАРНОЙ МОСКВЫ

Дом в Богословском переулке чудом уцелел во время пожара, а погибнуть было так легко. В «Списке сгоревших, взорванных и уцелевших строений после оставления Москвы французами» сказано: «На Дмитровской несколько домов целы». В числе нескольких и дом Трубецких.

Через несколько месяцев после изгнания французов, 3 февраля 1813 года, погиб под Лейпцигом в заграничном походе хозяин дома Алексей Иванович Трубецкой и владелицей становится его вдова Авдотья Семеновна, урожденная Гурьева. В 1816 году она второй раз выходит замуж за известного 32-летнего московского архитектора Осипа Ивановича Бове.

Он родился в Петербурге в семье неаполитанского художника Винченцо Джованни Вова. Мальчика назвали на русский манер Осипом. В нем очень рано проявились художественные наклонности, и его решили обучать архитектуре. Своим первым учителем, как скажет впоследствии сам Вове, он считал архитектора Д. И. Кампорези.

В 1802 году юноша был определен учеником архитектора в архитектурную школу при Экспедиции кремлевского строения в Москве. В учении Осип преуспевал: в 1803 году его переводят в архитекторские помощники 3-го класса, затем 2-го, а через год он уже архитекторский помощник 1-го класса. Осип помогал в работе архитектору М. Ф. Казакову, под руководством К. И. Росси занимался реконструкцией и отделкой Путевого дворца в Твери. В эти же годы реставрировал стены и башни Московского Кремля. Деятельный, энергичный и талантливый архитектор за эти годы трижды награждался золотыми часами, а в 1810 году еще и бриллиантовым перстнем.

Но вот грянула Отечественная война. Наполеон приближался к первопрестольной. Осип Вове повел себя как истинный патриот: он добровольцем ушел в народное ополчение и более года прослужил корнетом Иркутского гусарского полка. Вернувшись из армии осенью 1813 года, архитектор сразу же включился в работу по возрождению города, лежавшего в развалинах.

Работа предстояла огромная. Главнокомандующий Москвы Ф. В. Ростопчин писал, что пожар, истребивший 6307 домов деревянных и каменных, представляет, кажется, удобный случай исправить испорченное, «спрямить кривое и расширить узкое, но в сем намерении предстоят превеликие затруднения».

К этому времени уже была создана Комиссия для строений в Москве. В ее задачи входило скорейшее обеспечение населения жильем, внесение необходимых поправок в планировку и создание цельного архитектурного облика Москвы. Бове поручили руководить восстановлением четвертого участка, в который входил весь центр города.

Не прошло и года, а молодому архитектору поручается более ответственная работа: составлять проекты и вести наблюдение за всеми казенными, общественными и обывательскими строениями, заведовать всей «фасадической» частью комиссии. Говоря современным языком, Бове стал главным архитектором Москвы и оставался на этом посту 20 последующих лет, до своей кончины. Через него проходили все проекты, как государственные, так и частные. Уже в первые годы после изгнания Наполеона москвичи признали в О. И. Бове лучшего архитектора.

Карьера Осипа Бове складывалась весьма удачно. Для полноты счастья оставалось жениться. Он делает предложение вдове Авдотье Семеновне Трубецкой, на что она отвечает согласием. Этот брак наделал много шума в Москве. Свет не мог простить княгине такого поступка. Мыслимое ли дело: знатная дама с приличным состоянием, мать пятерых детей выходит замуж за архитектора. В своей переписке княгиня Туркестанова иронизировала: Москва помешалась - художник, архитектор, камердинер - все подходят, лишь бы выйти замуж.

Заниматься живописью, архитектурой считалось недворянским делом, несмотря на то, что формально звание архитектора давало право дворянства. И вообще профессия архитектора, как бы мы сказали сегодня, была не престижной.

Авдотья Семеновна в доме отца, профессора С. Е. Гурьева, очевидно, привыкла к иному отношению к людям творческих профессий и была выше мнений света. Как бы то ни было, но брак состоялся. Осип Иванович перебрался из своего дома в Пименовском переулке в особняк жены. В нем он прожил всю оставшуюся жизнь - период самой активной творческой деятельности архитектора. В доме но Богословскому переулку зарождались многие его замыслы по реконструкции Москвы.

Московские градостроители совместно с О. И. Бове создали ряд площадей в центре города, не нарушив его традиционной планировки. Новые архитектурные ансамбли они умело вписали в старую застройку. Немало было сделано и самим Осипом Бове. Он не ограничивался составлением одних проектов, но и сам составлял сметы на постройку п руководил строительными работами. Не все, к сожалению, сохранилось до наших дней, но и оставшегося достаточно, чтобы обессмертить его имя.

На Кутузовском проспекте столицы у Поклонной горы, неподалеку от Бородинской панорамы встречает гостей Москвы торжественно-величавая 28-метровая Триумфальная арка - великолепный памятник воинской доблести и славы.

Триумфальные ворота сооружены в 1834 - 1837 годах в память о победе русского народа в Отечественной войне 1812 года. В их сооружении принимали участие известные скульпторы И. Тимофеев и И. Витали.

Фасады ворот облицованы белым камнем, на его фоне эффектно выделяются чугунные колонны, размещенные между ними фигуры воинов в доспехах, барельефы, изображающие изгнание врагов и освобождение Москвы, аллегорические женские фигуры, символизирующие твердость, храбрость и славу. Борота венчает скульптурная группа из шестерки коней, запряженных в колесницу Славы.

Триумфальная арка была установлена в конце Тверской улицы при въезде в Москву из Петербурга. В 1936 году при реконструкции улицы Горького ее разобрали, а в 1968 году восстановили на новом месте.

Тема патриотизма звучит и на здании Манежа (Центральный выставочный зал на площади 50-летия Октября), предназначавшегося для проведения смотров, парадов, военных учений. По рисункам Бове были выполнены лепные украшения в виде военной арматуры, и Манеж сразу же стал восприниматься как памятник победы над Наполеоном.

Патриотическая тема проходит через все творчество зодчего. Она прослеживается и в декоративном оформлении Александровского сада, устроенного на месте реки Неглинной у кремлевской стены также по проекту Осипа Ивановича.

Сад сразу же сделался любимым местом прогулок москвичей и гостей города. Все тот же Вягель вспоминает: «Всякий раз, что я приезжал в нее после пожара, Москва являлась мне в новой красоте. В этом году весной был открыт так называемый Кремлевский сад: грязная Неглинная, протекавшая через гадкое болото, заключена в подземный свод, а на поверхности ее явился прекрасный сад или бульвар, зеленою лентой опоясывающий почти весь Белый Кремль» [1].

[1 Вигелъ Ф. Ф. Записки. Ч. 6, с. 74.]

В последний год жизни зодчий принимает участие в конкурсе на лучший монумент в память Отечественной войны 1812 года, организованном Академией художеств. Осип Иванович выполнил два варианта проекта, однако ни один из них не был осуществлен, как, впрочем, и работы других зодчих.

Имя архитектора связано еще с одним грандиозным зданием Москвы - Большим театром. Проект Большого Петровского театра был разработан петербургским архитектором А. Михайловым. От Бове требовалось построить театр, «привязав» проект к месту. Бове творчески подошел к решению задачи: несколько уменьшил высоту здания, изменил планировку, сделал его более совершенным в конструктивном и художественном отношении, став равноправным соавтором этого выдающегося архитектурного сооружения.

Задолго до открытия театра велись разговоры о новом здании, и если кому доводилось побывать в нем, тот становился «гвоздем программы» в обществе. 2 июня 1824 года А. Я. Булгаков пишет своему брату: «Ну, брат, ходил я третьего дня по новому Петровскому театру. Огромное, великолепное, прекрасное здание, внутри и снаружи. Бове и Кокошкин везде меня водили». А 3 июня он строчит следующее письмо с новыми подробностями: «Вчера опять разговорились о новом театре: Васильчиков сказывал, что мысль Бове была вместо занавеса большое сделать зеркало». Подобная затея стоила бы слишком дорого и посему не была принята. Автор усомнился, хорошо ли это, чтобы «весь бы театр со зрителями повторялся в зеркале сем огромном; но как бы еще осветилось это, не стало бы ослеплять зрения!» [1]

[1 Русский архив, 1901, кн. 2, с. 62. Письма А. Я. Булгакова к его брату.]

6 января 1825 года состоялось открытие театра. Перед началом первого спектакля в зале царила атмосфера, подобная описанной А. С. Пушкиным. Помните? «Театр уж полон: ложи блещут; партер и кресла, все кипит». Бурными аплодисментами и криками «браво!» зрители настойчиво вызывали не артиста, не режиссера, не композитора, а создателя замечательного театрального здания Осипа Ивановича Бове.

Москвичи гордились новым театром и площадью. «Поглядите на эту огромную прелестную Театральную площадь: отделкою и перспективою она едва ли уступит лучшим площадям столиц европейских! На одной стороне правильность и симметрия Петровского театра с окружающими строениями; с противоположной - цветочный сад, а за ним старинные стены Китай-города…» [2] - писал В. Андросов в 1832 году в Статистической записке о Москве в книге П. В. Сытина.

[2 Сытин П. В. История планировки и застройки Москвы. М., 1972, т. 3, с. 36.]

Сегодня мы видим Большой театр СССР в значительной мере перестроенным архитектором А. Кавосом после пожара 1853 года, но тем не менее в нем чувствуется талантливая рука О. И. Бове.

Сохранилась до наших дней 1-я Градская больница, одно из самых значительных общественных зданий, построенных Бове. Закладка больницы состоялась в мае 1828 года. На медной закладной доске означено, что больница рассчитана на 450 мест и сооружается по предложению лейб-медика Лодера и по планам архитектора Иосифа Бове. Это была первая больница в Москве, строившаяся на средства города, а не частных лиц, как бывало прежде. Такое событие воспринималось как большое патриотическое дело.

Архитектор спроектировал больничный ансамбль из нескольких корпусов. В его композиции Бове использовал традиционную схему городской барской усадьбы с парадным двором перед главным корпусом. Здания больницы отличаются стройностью, пропорциональностью, цельностью, что было так характерно для классицизма. Монументальный восьмиколонный портик в центре больничного здания придает всему ансамблю парадность и величие.

Бове и работавшие с ним инженеры Девис, Яниш и другие применили на строительстве больницы не одно техническое новшество. Они установили две паровые машины и водонапорные устройства с насосами для поднятия воды Москвы-реки и подачи ее в больницу, сделали усовершенствованные печи в кухне и пекарне, предусмотрелиспециальные колодцы для стока нечистот.

Проект больницы был утвержден Николаем I, который выразил благодарность архитектору «за отличный вкус его». Но не только вкус отличал Бове. Осип Иванович был к тому же великим тружеником. Только в 1828 году, как писал сам архитектор, он занимался строительством «малолетнего отделения» кадетского корпуса, проектом «отделки дома князя Гагарина для Екатерининской больницы, устройством в доме Орловой-Чесменской чугунной лестницы, проектом кордегардий у Триумфальных ворот, проектом рекреационных залов, цейхгаузов, зимнего учебного зала и церкви в главном кадетском корпусе» [1].

[1 Архитектурное наследство. Вып. 1. М., 1951, с. 134.]

Наряду с монументальными общественными зданиями архитектор строил много частных домов. Ему принадлежит заслуга создания нового типа жилого дома, отвечающего требованиям послевоенного времени. На смену домам-дворцам XVIII столетия пришли дома-особняки по-слепожарной Москвы. Небольшие по размерам, чаще всего одноэтажные, удобные, уютные, недорогие особняки были доступны жителям разоренной Москвы.

Небольшие комнаты, украшенные колоннами из «фальшивого» мрамора, скромная, но изящная лепнина карнизов, гризайль на потолке оттенялись гладью стен, окрашенных в чистые цвета. Особенно полюбились москвичам антресоли, выходившие в сторону заднего двора или сада. В комнатах на антресолях протекала жизнь хозяев дома, детей, прислуги. Парадная часть дома смотрела окнами на улицу.

Пройдитесь по улице Рылеева, Сивцеву Вражку, старым Арбатским переулкам, Замоскворечью, вы и сегодня увидите эти скромные особнячки с мезонинами. Почти всюду семь или девять окон по главному фасаду, вытянутому вдоль красной линии улицы. При том, что все они построены по одному из «образцовых», или, как бы мы сказали сегодня, типовых проектов, рекомендованных комиссией, каждый из них имеет свое лицо. Шестиколонный портик с фронтоном на одном, четырехколонный с арочками и аттиком на другом, рустовка стен, ниши, горизонтальные филенки с лепниной, львиные маски над окнами в различных комбинациях придавали индивидуальность каждому дому.

Среди жилых домов, построенных Осипом Ивановичем, выделялся дом князя Н. С. Гагарина на Новинском бульваре, к сожалению, мы можем увидеть его лишь на фотографиях. Осенью 1941 года фашистская бомба угодила прямо в это замечательное творение зодчего.

Все, что бы ни проектировал архитектор - общественное здание или жилой особняк, виделось ему составной частью единого целого. Ему было присуще поразительное чувство ансамбля.

Может показаться, что творческая жизнь зодчего была безоблачной и лишь удачи сопутствовали ему. Нет, конечно, были и бури, и невзгоды, и неосуществленные мечты. Случалось, его проекты отвергались из-за отсутствия денег в казне, случалось, заказчики отказывались от его слишком простых, на их взгляд, проектов, предпочитая вычурные и пышные. Не стал Бове и академиком. Другие, менее талантливые, получали это звание, а он так и не успел в круговерти забот и практической работы подготовить необходимый для этого проект театра на 3 тысячи мест, заданный ему Академией художеств. Больше того, надо было пережить еще мелочные уколы и злословие недоброжелателей.

Как-то Бове назвал себя академиком, адрес-календарь на 1818 год также зафиксировал это звание. Поднялась «буря», члены академии возмущены.

Особенно резко высказывался скульптор Мартос: как _ посмел архитектор присвоить себе это звание, не имея на то диплома?

Были нападки со стороны коллег и по иным поводам. Архитектор А. Л. Витберг осуждал Бове за то, что тот позволил, чтобы ему приписали проект Большого театра, «а чугунные укрепления лож принадлежат тоже не Бове, а - Девису, тоже железные укрепления, стропилы…» [1].

[1 Витберг А. Л. Записки. - Русская старина, 1872, т. 5, с. 174.]

Как видите, это мелочи, но слышать шепот за своей спиной и несправедливые упреки, высказанные в лицо, безусловно, не очень приятно.

Пришлось пройти Бове и через тяжбы с мещанкой Надеждой Губаревой. В июне 1823 года она обратилась к московскому обер-полицмейстеру А. С. Шульгину с прошением. Она хотела получить с архитектора 850 рублей, которые тот якобы остался должен ее покойному мужу за покупку строительного леса еще в 1813 году.

Перелистываю документы дела № 3005, заведенного в управе Благочиния. Вот передо мной личное объяснение Осипа Ивановича. Узнаю четкий, каллиграфический почерк архитектора. Как по линейке выстраиваются мелкие буквы в слова и строчки, из которых видно крайнее удивление Бове от предъявленных ему обвинений. Да, он действительно наблюдал за постройкой дома тайного советника П. Мятлева, но покупкой материалов не занимался и «никаких условий ни с кем не заключал да и денег для сего не имел; распоряжался же в покупке материалов, заключал условия и платил как за материалы, так и рабочим людям управляющий его» [2]. Поскольку прошло десять лет, то, естественно, Осип Иванович не мог припомнить имени управляющего. Августа 16 дня 1823 года дело было прекращено. Просительница денег не получила. Бове же достались неприятные хлопоты.

[2 ЦГИА г. Москвы, ф. 105, оп. 4, д. 3005.]

Все эти невзгоды переживал О. И. Бове в доме по Богословскому переулку. Многие годы ошибочно полагали, что этот дом построил архитектор для своей семьи в 1833 году [3]. Сегодня мы знаем, что здание много старше.

Версия об авторстве знаменитого архитектора появилась не случайно. Дело в том, что он действительно в 1833 году построил на своем участке в Богословском переулке особняк. Он стоял рядом, да и сейчас стоит в совершенно неузнаваемом виде против филиала МХАТа и числится под № 8 по улице Москвина.

[3 См.: Москва. Памятники архитектуры XVIII - первой трети XIX в. М., 1975.]

В Историко-архитектурном архиве Москвы сохранился с 1832 года «сочиненный по предписанию Комиссии для строений в Москве от 20-го мая сего года за № 4226-М» [1] план участка с изображением всех построек. Из него следует, что современный дом № 8 это и есть дом, построенный Осипом Бове. На плане он помечен как строящийся. Там же изображен фасад этого небольшого двухэтажного здания. Это типичный для классицизма жилой дом с массивным аттиком и двумя входами по главному фасаду, благодаря чему особняк мог использоваться и как доходный дом.

[1 Историко-архитектурный архив ГлавАПУ г. Москвы. Тверская часть, д. 436, л. 1.]

В это время все чаще и чаще появлялись объявления о сдаче дворянами домов внаймы. Один из современников высказывался на страницах журнала «Москвитянин»: «Еще лет за сорок назад, не более, отдавать свой дом внаймы показалось бы барину оскорблением своего имени, было бы отсутствием понятия о чести». Теперь это стало общей тенденцией, дворянство постепенно беднело, содержать роскошные дома становилось накладно, поэтому из своих владений они пытались извлекать прибыль, дома превращались в доходные предприятия. О. И. Бове в данном случае, сделав два входа, выбрал наиболее оптимальный вариант.

К 1830 году многие московские владения дворян перешли в руки купцов и мещан. Так произошло и с домом Бове - отдавать его внаймы не пришлось. Решили продать старинные палаты с большей частью участка, а самим перебраться в новый, меньший по размерам. Сохранился план «дому чиновницы 7 класса Авдотьи Семеновны Бове» от 15 июня 1833 года, сочиненный для отделения от него части земли ко вновь выстроенному строению. Старый дом помечен на плане номером 18а, при нем значится 1592 квадратные сажени земли. Новый дом под номером 18в, к нему отходило 214 квадратных саженей.

Рыжими чернилами крупным округлым почерком владелица написала на плане: «…означенный обмер утверждаю коллежская советница Авдотья Семеновна дочь Бове» [1].

[1 Историко-архитектурный архив ГлавАПУ г. Москвы. Тверская часть, д. 436, л. 2.]

3 июля 1833 года старый дом под номером 18а покупает ротмистр Леонтий Кириллович Черепов, а за Авдотьей Семеновной Бове остается новый дом 18в.

Вряд ли можно согласиться с мнением Витберга о том, что данное природой дарование в Бове было подавлено страстью приобретения и одними практическими занятиями. Нет, очевидно, не накопил он состояния, коль продается дом, коль его сын Михаил, служивший ординатором в Градской больнице, вынужден жить в казенной квартире при больнице, построенной отцом.

Сегодня нам довольно много известно о творческой деятельности московского архитектора, но во многом он остается не раскрытой историей личностью. Биографические сведения о нем скупы. Нужны новые данные о его юности, его друзьях, увлечениях - словом, обо всем, что помогло бы раскрыть его биографию. Мы не знаем, каков был у него характер, чем, кроме архитектуры, увлекался, с кем был дружен, кого принимал у себя и к кому ходил в гости.

Известно, что Осип Иванович работал с архитекторами К. Росси, М. Казаковым, А. Элькинским, Ф. Шестаковым, И. Матвеевым, инженером А. Бетанкуром, скульптором И. Витали. По делам службы он общался с будущим декабристом В. Штейнгелем. Бове строил для Нарышкиных, князей Долгоруковых, Гагарина, Львова, Юсупова и других вельмож. Его современниками были Д. Давыдов, А. Пушкин, Е. Баратынский, Н. Карамзин, декабристы. Возможно, кого-то из них Бове встречал на приемах, с кем-то был знаком или дружен. Увы, пока не найдены личные письма и дневники (если они были) архитектора. Кое-какие сведения о нем мы находим в воспоминаниях современников. Но этого явно мало для создания достоверного образа Бове-человека.

Долгое время мы даже не знали, как выглядел архитектор. Но вот, наконец, удача! Несколько лет назад сотрудники Музея А. С. Пушкина установили, что они стали обладателями акварельного портрета О. И. Бове. Его передала в музей представительница потомков архитектора художница Екатерина Валериановна Дояни. У нее портрет хранился полвека, а до этого он висел в кабинете правнука Бове - В. Ф. Мейена в его подмосковном имении Назарово.

Достоверность портрета была подтверждена праправнучкой зодчего Е. П. Васильчиковой и праправнуком О. В. Чижовым. Сличение портрета Осипа Ивановича с портретами его сыновей и внуков не вызывает сомнений - да, это портрет О. И. Бове.

Архитектор изображен в спокойной позе, молодым и полным сил. Открытый лоб, брови вразлет, небольшой рот, приятное и умное лицо. Портрет писан неизвестным автором, очевидно, в 20-е годы XIX столетия.

О. И. Бове прожил короткую жизнь, наполненную трудом, всю без остатка отданную людям и его горячо любимой Москве. Скончался он 16 июня 1834 года от горячки. Его похоронили на считавшемся самым аристократическим кладбище Донского монастыря. Сегодня ансамбль монастыря является филиалом Государственного научно-исследовательского музея архитектуры имени А. В. Щусева.

На полированном граните алеют свежие тюльпаны. Естественно, что цветы на могилах 100- и 200-летней давности большая редкость. И эти красные тюльпаны говорят о многом. Они воспринимаются как дань памяти и уважения благодарных потомков.

ВО ГЛАВЕ ТАЙНОГО ОБЩЕСТВА

Супруги Бове в отдельные годы сдавали свой дом. В 1827 - 1830 годах у них жил «по найму» один из создателей ранней преддекабристской организации «Орден русских рыцарей» граф, генерал-майор Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов.

Жить ему надлежало в Москве. С 1823 года, то есть со времени первого его ареста, Мамонов переменил несколько квартир. Известно, что к нему никого, кроме прислуги, врача, тайных агентов и опекунов, не допускали. Надо полагать, что ежедневное созерцание этих лиц особого удовольствия не представляло, а сестру - первую свою опекуншу, он просто терпеть не мог. Матвей Александрович тяготился одиночеством, нарастали раздражение и злость. Не имея возможности выразить протест, он беспрестанно требует от опекунов перемены жилья, жалуясь то на одно, то на другое. В собственном доме у Покровских казарм - шумно, в доме деда на Тверской - тесно. Ведутся переговоры о покупке дома Головина, и снова что-то не то.

В доме О. И. Бове Дмитриев-Мамонов оказался не случайно. Очевидно, этому способствовал один из опекунов - А. Я. Булгаков. С Осипом Ивановичем он был знаком давно, еще с первых послевоенных лет, когда Александр Яковлевич Булгаков служил при главнокомандующем Москвы графе Ф. В. Ростопчине. Служебные обязанности постоянно сводили этих людей. Вероятно, Булгаков бывал в доме архитектора и попросил его уступить на время особняк своему подопечному.

О. И. Бове согласился, и 14 сентября 1827 года был подписан контракт о найме опекунами графа М. А. Дмитриева-Мамонова трехэтажного дома с мезонином у госпожи Авдотьи Семеновны Бове за 6 тысяч рублей ассигнациями. Дом нанимался вместе с садом и всеми строениями: кухней, баней, погребами, конюшней, каретными сараями сроком на один год (позднее контракт будет продлен). Наниматели обязывались во время жительства графа поддерживать в доме чистоту, не портить вещей в нем и беречь хозяйство от огня. «А будь от неосторожности графа или от живущих при нем людей его, чего Боже сохрани, случится пожар и оный нанимаемый дом со всем строением или токмо часть дома или какая принадлежность сгорит» [1], то опекуны должны построить такой же дом или возместить убытки. Дом оценивался в то время в 115 тысяч рублей.

[1 ЦГИА г. Москвы, ф. 14, оп. 7, д. 6202, л. 30 - 31, № 292.]

Супруги Бове, надо думать, легко согласились сдать свой дом: ощущалась нужда в деньгах, к тому же графиня Анна Алексеевна Орлова пригласила пожить в ее доме в Нескучном. Архитектору надлежало выполнить кое-какие работы для графини. Предложение оказалось весьма кстати, так как рядом с ее усадьбой вскоре должно было начаться строительство 1-й Градской больницы.

Пребывание Матвея Дмитриева-Мамонова в доме Бове не отражено в известных источниках. Поэтому можно лишь предположить, что в Богословском переулке он ведет тот же затворнический образ жизни. Он много читает, для него выписывают иностранные книги и журналы, иногда через опекунов ведет переписку, что-то чертит, замышляя перестройку собственного дома. По большим праздникам посещает церковь Григория Богослова, о чем свидетельствуют исповедные ведомости. Церковь тщательно вела учет всех, кто был на исповеди и принял причастие «в Святую Четырехдесятницу», а также тех, кто уклонился от сей обязанности. Из исповедных ведомостей за 1828 и 1829 годы мы и узнаем, что в доме у Бове проживает «по найму» граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов со слугами при нем.

Ему 38 лет, он хорош собой, широкоплеч, высокого роста, красивые черты лица. Малоподвижный образ жизни дает о себе знать - намечаются следы будущей тучности.

Граф, генерал-майор М. А. Дмитриев-Мамонов был богатейшим человеком: около 15 тысяч крепостных, 90 тысяч десятин земли в 10 губерниях и 29 уездах, несколько собственных домов в Москве и Петербурге, капитал в 500 тысяч рублей и драгоценностей на 200 тысяч. Но всем этим богатством он распорядиться не имел права, поскольку в 1826 году его официально объявили сумасшедшим и установили опеку. На мелкие расходы графа выделялась некоторая сумма, но и ее он не смел истратить по собственному усмотрению. Этим занимался один из его слуг.

Здесь, в Богословском переулке, всего в нескольких шагах от шумного центра по-деревенски тихо. Ни одного магазина, даже экипажи в переулке редки. При особняке уютный тенистый сад с прудом. Словом, все, что необходимо для спокойной жизни, но не покой нужен был графу. О такой ли мечтал он жизни!

Душевнобольной… Он свирепеет от одной мысли об этом. Помнится, когда еще были лишь угрозы о лишении его всех нрав, он был потрясен этим. 23 февраля 1825 года Мамонов в гневе пишет письмо московскому генерал-губернатору князю Д. В. Голицыну, где прямо говорит о том, что князь не смеет учинить над ним опеки, ибо он не малолетний и не сумасшедший. Матвей считает себя оскорбленным подобной угрозой губернатора и готов встретиться с обидчиком на шпагах или пистолетах.

Через несколько дней в другом письме к хорошему знакомому и покровителю Ивану Ивановичу Дмитриеву граф жалуется, что ему грозят опекой, и указывает причину - его политические взгляды, а отнюдь не болезнь. Это было ясно всем, кто знал в те годы М. А. Дмитриева-Мамонова. Ясно это сегодня и нам, так как мы располагаем многими извлеченными из архивов документами, раскрывающими всесторонне эту далеко не заурядную личность.

Родился Матвей в 1790 году в семье одного из многочисленных фаворитов Екатерины II Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова. Семья была богатой и родовитой. Дмитриевы-Мамоновы считали, что ведут свое происхождение от Рюрика и Владимира Мономаха.

Очень рано Матвей остался без родителей. Воспитывал его дед Матвей Васильевич, сенатор, управляющий Межевой канцелярией и вотчинным архивом. Он дал внуку домашнее образование, обычное для дворян их круга.

Уже в детские годы Матвей выделялся остротой ума, отличной памятью и необычайной любознательностью. Все, кто знал юного графа, сулили ему блестящее будущее. И действительно, успех следовал за успехом. Он быстро продвигался по служебной лестнице. В 17 лет Матвей - камер-юнкер, в 19 - советник Московского правления, а в 20 - обер-прокурор 6-го департамента Сената. С мнением молодого прокурора считались даже убеленные сединами члены департамента. Но служебные успехи мало интересовали Мамонова. Его мысли были заняты другим. Почему, к примеру, крестьянские восстания в России не приводили к победе. Каким должно быть отношение помещика к его крепостным, что есть истина и власть, каково их соотношение. Его раздумья, идейные искания найдут выражение в стихах, которые Матвей писал в те годы:

Любите истину, цари,

Раби, гласить ее дерзайте [1].

[1 Лотман Ю. М. Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов - поэт, публицист и общественный деятель. - Ученые записки Тартуского университета. Вып. 78. Тарту, 1959, с. 19 - 92.]

Поэтическое дарование Матвея Александровича было замечено, и его стихи неоднократно публиковались в 1811 и 1812 годах в журнале «Друг юношества».

Отечественная война 1812 года стала для Мамонова временем идейного созревания. Общий подъем патриотизма на своем гребне вынес решение Дмитриева-Мамонова отдать все свое состояние на защиту Отечества. Всего состояния правительство принять не пожелало, а сформировать на его счет казачий кавалерийский полк позволило.

О поступке графа много говорили. А. С. Пушкин в своем произведении «Рославлев» писал: «Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением» [2].

[2 Пушкин А. С. Рославлев. - Собр. соч.: В 6-ти т. М., 1969, т. 5, с. 75.]

Одна из современниц, М. А. Волкова, сообщала в письме подруге: «Кстати о полке Мамонова: в нем находится большая часть известных московской молодежи, тут Левашов, Гусятников и кн. Вяземский» [3].

[3 Из переписки М. А. Волковой к В. И. Ланской. - В кн.: Пожар Москвы. М., 1911, с. 62.]

Со своим полком Матвей Александрович участвовал в боях с Наполеоном и особенно отличился в битвах при Тарутине и Малом Ярославце, за что был награжден золотой саблей с надписью «За храбрость». В 1813 году Матвей был произведен в чин генерал-майора и назначен шефом сформированного им полка. В заграничных походах, которые последовали вслед за изгнанием Наполеона, Мамонов мог наблюдать жизнь других народов, свободных от крепостного права, познакомиться с политической системой европейских государств.

Война и международная обстановка тех лет помогли Дмитриеву-Мамонову перейти от абстрактных рассуждений к политической борьбе. Очевидно, в период 1812 - 1814 годов Михаил Орлов и Матвей Дмитриев-Мамонов создают тайную организацию «Орден русских рыцарей». Идейная атмосфера того времени способствовала образованию тайных обществ. Мысли о переустройстве общества бродили в умах передовых дворян еще накануне войны 1812 года. Затем война, заграничные походы, революционная ситуация в ряде европейских государств, усиление угнетения народа в России вызвали еще большее брожение умов. Все больше образованных дворян понимало, что отживающий феодально-крепостнический строй и самодержавие стали тормозом в развитии страны. Возникала потребность единомышленникам собраться вместе и обсудить наболевшие вопросы.

Так после войны 1812 года возникли четыре ранние преддекабристские организации: две офицерские артели (одна в Главном штабе, другая в Семеновском полку), каменец-подольский кружок Владимира Раевского и «Орден русских рыцарей» Михаила Орлова и Матвея Дмитриева-Мамонова.

«Орден» был самой многочисленной организацией. В него входили будущий декабрист Николай Тургенев, художник-медальер Федор Толстой, племянник русского просветителя Михаил Новиков. Возможно, в деятельности «Ордена» принимал участие поэт-партизан Денис Давыдов. Называют также имена предполагаемых членов общества: полковник И. М. Бибиков, капитан Алексей Пушкин и другие.

Программа «Ордена русских рыцарей» сложилась не сразу, четких форм, по-видимому, она так и не обрела, но в конечном счете сводилась к освобождению крестьян и созданию республики с двумя посадниками во главе. Движущей силой представлялись передовые дворяне, которые, объединившись, должны освободить угнетенных. Осуществление программы предполагалось насильственным путем через убийство царя.

Несостоятельность программы уже тогда видел Денис Давыдов. Он сказал о Михаиле Орлове: «Как он ни дюж, а ни ему, ни бешеному Мамонову не стряхнуть абсолютизма в России» [1].

[1 Нечкина М. В. Декабристы. М., 1975, с. 23.]

Да, Мамонов часто бывал резким, несдержанным, порывистым. Его легко было вывести из себя. И эти его качества сослужили ему в дальнейшем недобрую службу. Но это еще впереди. А пока он в центре событий, он деятелен, в голове рождаются идеи и пути их осуществления. Он занимается обоснованием идеи революционного переустройства России, вместе с Орловым вырабатывает проект конституции, пишет «Краткие наставления Русскому Рыцарю». Эта брошюра на французском языке, официально отпечатанная тиражом в 25 экземпляров, безусловно, не могла содержать четких программных требований. Она была предназначена читателям, которые еще не рыцари, но могли стать ими.

«Орден Русских Рыцарей» состоял из двух частей - «Внешнего Ордена» и «Внутреннего Ордена».

Во «Внешнем» занимались подготовкой политических борцов, используя элементы масонской ритуалистикп. Член «Внешнего Ордена» воспитывался не только ритуалом, но и «системой публицистических сочинений - речей, бесед, катехизисов, трактатов. И то и другое преследовало основную цель - увлечь, «волнуя умы» и чувства, и было рассчитано на эмоциональное воздействие» [2].

[2 Лотман Ю. М. Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов - поэт, публицист и общественный деятель. - Ученые записки Тартуского университета. Вып. 78. 1959, с. 44.]

Во «Внутренний Орден» допускались немногие, особо надежные и проверенные. Для него характерны строжайшая конспирация и дисциплина.

В 1816 году Дмитриев-Мамонов вышел в отставку и через некоторое время отправился за границу поправить свое здоровье. Вернувшись в 1817 году домой, он поселился в своем подмосковном имении Дубровицы. Жил там уединенно, почти никого не принимал и сам не выезжал. Это дало повод определенным кругам считать графа, генерал-майора сумасшедшим. Однако люди, хорошо знавшие его, ни тогда, ни позднее Матвея больным не считали.

Историк М. П. Погодин 25 сентября 1821 года в письме к Мамонову писал о своей уверенности в том, что причина, побудившая Матвея Александровича к уединению, благородна и велика.

Поэт П. А. Вяземский говорил, что у Дмитриева-Мамонова «ум государственный», а это никак не вяжется с представлением о душевнобольном.

Позднее А. И. Герцен назовет безумие Матвея Александровича полудобровольным и поместит графа в лагере жертв «удушливой пустоты и немоты русской жизни», а никак не в ряду клинических безумцев.

И даже в годы, когда Матвей был официально объявлен сумасшедшим, друзья не верили в его безумие. П. Кичеев, сын учителя Матвея по предмету российской словесности, в 1830 году управлял домом, который снимали для Мамонова опекуны, и видел сделанные графом заметки и письма. Они показывают не отсутствие ума, а лишь большое раздражение.

В 1846 году ректор Петербургского университета и издатель «Современника» П. А. Плетнев в письме Д. И. Коптеву советовал показать стихи М. А. Дмитриеву-Мамонову - человеку, здраво рассуждающему и разбирающемуся в поэзии.

О деятельности «Ордена» в период 1817 - 1820 годов ничего не известно. Михаил Орлов и другие члены были втянуты в орбиту нового, более сильного общества - «Союза благоденствия». Генерал-майор М. Ф. Орлов в 1820 году получил командование 16-й дивизией, расквартированной в Кишиневе, где сразу же стал в центре политических вольнодумцев.

В 1821 году в Москве тайно состоялся съезд «Союза благоденствия», куда прибыл и Орлов. Он призывал членов «Союза» к решительным действиям, открытому военному выступлению. Инициативу он предлагал сохранить за его дивизией. А еще он хотел создать вместо устаревшего «Союза» новую революционную организацию. «Союз благоденствия» не был готов к таким решительным действиям, и Орлова никто не поддержал. Больше того, объявили о роспуске тайной организации.

Михаил Орлов решает действовать самостоятельно. Он встречается в Дубровицах с Матвеем Дмитриевым-Мамоновым, ведет с ним длительную беседу и возвращается в Кишинев. После чего заметно активизируется деятельность «Ордена русских рыцарей», «полагавшегося давно исчезнувшим», как сказано в доносе осведомителя. За Мамоновым устанавливается слежка, ведется наблюдение и за Кишиневом.

А тем временем в Дубровицах развертывается строительство боевых укреплений. По проекту хозяина вокруг усадьбы возводятся стены и башни. Местоположение крепости неподалеку от Москвы на высоком мысу при слиянии Десны и Пахры было выгодно для обороны и с успехом могло служить местом сбора войск перед выступлением. Из своих крепостных Мамонов учреждает роту солдат, одевает их в мундиры, оставшиеся со времени войны, вооружает их сохранившимся оружием.

Александр I, опасаясь дворцового переворота, едва получив донос, сразу же постарался обезглавить «Орден» и лишить его источника субсидирования. Повод для устранения М. А. Дмитриева-Мамонова был найден. Слежкой за Матвеем занимался его новый камердинер из вольноотпущенников. Как-то граф заметил, что за ним шпионят, и в ярости избил слугу. Последовала жалоба на хозяина, притом камердинер лично встретился с самим генерал-губернатором Москвы - неслыханно! И вот оно - следствие: объявить Матвея сумасшедшим и изолировать от общества. Это произошло в 1823 году.

П. Вяземский, узнав о том, что Мамонова привезли в Москву, сожалел, «что нет здесь Орлова» и Матвей «остается один в когтях» властей. А над Орловым и другими членами «Ордена» также сгущались тучи. Еще до ареста Дмитриева-Мамонова первым пострадал Владимир Раевский, брошенный в тираспольскую тюрьму, Орлова отстранили от командования дивизией, Новиков умер и потому избежал ареста.

Деятельность «Ордена Русских Рыцарей» прекратилась, некоторые из его участников станут декабристами. Матвей же, будучи на режиме полудомашнего ареста, естественно, не мог нринять участия в событиях на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Как же он воспринимает эти события? Как настоящий патриот. Он отказывается присягнуть Николаю I, не признает новое правительство.

Сохранился потрясающий документ, из которого видно, что к Матвею относятся как к политическому противнику. Ему открыто угрожают положением сумасшедшего с лишением его гражданских и имущественных прав до тех пор, пока не переменит образа мыслей.

Матвей образ мыслей не переменил, в результате - опека, «лечение» и бессрочное одиночное заключение. Да, заключение, пусть даже в собственном роскошном доме.

После особняка Бове в Богословском переулке для Мамонова снимут дом Покровского у Колымажного двора, пока, наконец, не переселят его уже постоянно на его собственную дачу за Калужской заставой, где он и скончался в 1863 году в возрасте 73 лет. Погребен Дмитриев-Мамонов на кладбище Донского монастыря.

Опекун Мамонова правнучатый племянник Н. А. Дмитриев-Мамонов писал: «…по своему уму, образованию, энергии, доброте и по своей рыцарской честности… он мог бы быть замечательным деятелем» [1], но зависть и злоба людей сломили и обездолили его жизнь.

[1 Из воспоминаний И. А. Дмитриева-Мамонова. Граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов. - Русская старина, № 4,1890, с. 177.]

Исследователь жизни и деятельности М. А. Дмитриева-Мамонова Ю. М. Лотман отметил, что Мамонов не являлся фигурой центральной или даже участником ведущих тайных обществ, вся его деятельность развертывалась на периферии декабризма, но он интересен как деятель, во взглядах которого чрезвычайно выпукло отразились характерные черты ранней стадии формирования дворянской революционности.

МЕЦЕНАТИН И ДРУГИЕ

Некоторое время домом владел гвардии ротмистр Л. К. Черепов. Содержание довольно большого дома, очевидно, ротмистру было не по карману, и он уступает его богатому купцу, золотопромышленнику и меценату П. В. Голубкову. Купец поселился в Москве в 40-е годы, вероятно, тогда же приобрел дом в Богословском переулке. В 1846 году И. М. Снегирев упоминает этот особняк как дом Голубкова. В Исповедной ведомости церкви Григория Богослова за 1847 год мы находим запись о том, что в доме № 6 живет «Надворный Советник и Кавалер Платон Васильевич Голубков, вдов, шестидесяти лет». Сохранились планы участка и фасада дома, выданные Голубкову в 1850 году [1].

[1 Историко-архитектурный архив ГлавАПУ г. Москвы. Тверская часть, д. 436/469, л. 3.]

Фасад дома несколько отличается от привычного нам облика. Прежде всего бросается в глаза отсутствие мезонина. Большое окно второго этажа в центре акцентировано всего лишь четырьмя пилястрами, позднее их станет восемь. Над окнами второго этажа отсутствовали прямоугольные продолговатые филенки, заполненные лепным орнаментом. А вот стрельчатые и круглые впадины с заключенными в них растительным орнаментом и масками уже были. По всей видимости, Голубковым на первых порах был произведен необходимый «косметический» ремонт. Из воспоминаний этнографа П. И. Небольсина видно, что в 1853 году дом находился в отличном состоянии.

Этнограф не был лично знаком с меценатом и, отправляясь в путешествие по России, хотел познакомиться с ним. Кроме интереса к этому человеку, к его путешествиям и деяниям Небольсин рассчитывал на материальную поддержку своего мероприятия. Поэтому первое, что он сделал в Москве, - поспешил в дом № 6 по Богословскому переулку.

Встречу с Голубковым он описал в книге «Рассказы проезжего Павла Небольсина». Поскольку произведение вышло в свет в 1854 году, еще при жизни Голубкова, автор именует его Меценатиным. Но все без труда узнавали в нем крупнейшего богача Платона Васильевича.

Вот как описывает Небольсин свой визит к Мецена-тину. Едва он подошел к подъезду, «обе половинки парадных дверей широко растворились, два дюжие лакея подобострастно вышли мне навстречу, приняли мое верхнее платье и по широким сеням довели до обитой коврами лестницы. На площадке бельэтажа встретил меня еще лакей, в синем фраке и в белом галстуке; он ввел меня в приемную». Далее этнограф вспоминает: «Приемная, отделенная от узенького коридорчика, который вел во внутренние покои, роскошной перегородкой с цветными стеклами, была не обширна. Прямо против входа стоял пьедестал с превосходным бюстом Суворова; по стенам направо и налево висели две оригинальные, говорят, картины Вандика» [1].

[1 Небольсин П. И. Расеказы проезжего Павла Небольсина. СПб., 1854, с. 35.]

П. В. Голубков родился в 1786 году в Костроме в семье мелкого служащего. Грамоте его учила мать, и в 12 лет Платоша уже служил писцом в Казенной палате. В юности он управлял чужими имениями, затем воевал с французами. Будучи чиновником министерства финансов, ему пришлось много путешествовать. Из этих поездок по побережью Каспия, Сибири и другим местам умело извлекал прибыли. Он стал содержателем питейных откупов и крупным золотопромышленником. Его богатства не называли иначе как сказочными.

Перебравшись в Москву, он отсюда из дома № 6 управлял своими приисками, но его деятельной натуре этого было мало. В его голове одна за другой рождались идеи. Одна из них вылилась в грандиозный «прожект» по созданию Российско-Азиатского торгового дома для торговли с Индией, Кабулом, Бухарой. Он писал по этому поводу статьи, докладные записки, проекты. Однако правительство не поддержало его идеи.

В эти же годы начинается его увлечение коллекционированием предметов искусства и благотворительная деятельность. Голубков отдал в целом на благотворительные цели миллион рублей: он сделал большие пожертвования Императорскому географическому обществу, состоял почетным членом петербургского Совета приютов, помогал средствами больному художнику Иванову и другим. На свои средства Платон Васильевич издал переводы Э. Вар-рена «Английская Индия», Бориса «Путешествие в Бухару» и другие произведения.

Небольсин знал об этой деятельности Голубкова и считал, что не одно только честолюбие, желание заставить говорить о себе двигали этим человеком. «Надо иметь очень теплое сердце, очень большой запас сострадания, сочувствия к страждущему человечеству, очень сильную любовь к науке, чтобы отказаться от целого мильйона наличного капитала и так благородно его рассыпать перед обществом» [1],

[1 Небольсин П. И. Рассказы проезжего Павла Небольсина. СПб., 1854, с. 49.]

Этнограф увидел Голубкова старым и разбитым параличом. Меценатин появился в кресле-коляске. Посетителя поразило искаженное болью, горькое, тоскливое выражение лица старца. Однако он изменился и оживился, когда почувствовал неподдельный интерес к своей персоне. Он показал Небольсину собранную им коллекцию: картины Теньера, Рубенса, Греза, выточенный из цельной мамонтовой кости поясной барельеф мадонны неизвестного автора. Голубков радовался, вспоминал, как он купил у какого-то казака принадлежавший некогда Мюрату великолепной работы дорожный несессер, набитый хрусталем и серебром.

Говорили о «прожектах» миллионера. «Лицо его сияло восторженностью, глаза пылали маленькими угольками, руки трепетали от сильного движения, и дорогой перстень еще игривее искрился на указательном персте, которым Меценатин, во время разговора, ударял в разложенные перед ним бумаги» [2]. Он сказал, что все его «мысли, все чувства, даже все страсти теперь сосредоточены на одном - на славе отечества и распространении его могущества» [3].

[2 Там же.]

[3 Небольсин П. И. Рассказы проезжего Павла Небольсина, СПб., 1854, с. 63.]

Памятник на могиле архитектора О. И. Бове

Генерал-майор граф М. А. Дмитриев-Мамонов (с миниатюры начала XIX в.)

Дом князя Н: С. Гагарина, построен архитектором О. И. Бове

План участка с каменными палатами (18а) и домом, построенным О. И. Бове (18в) в 1833 г.

Фасад дома О. И. Бове, 1833 г. В перестроенном виде сохранился под № 8 по улице Москвина

Михаил Иванович Калинин

Заслуженная артистка РСФСР Ольга Яковлевна Леонтьева

Народная артистка РСФСР Вера Александровна Давыдова

Заслуженный деятель искусств РСФСР

Александр Иванович Радунский

Народный артист РСФСР дирижер Василий Васильевич Небольсин

Народный артист СССР Сергей Яковлевич Лемешев

Георгий Михайлович Нэлепп в роли Самозванца из оперы «Борис Годунов» (с рис. Н. А. Соколова)

Разговор был окончен, Павел Небольсин не решился попросить мецената о материальной поддержке, а больной богач не догадался ее предложить.

В 1855 году П. В. Голубков скончался. Личные бумаги его исчезли бесследно, коллекция рассыпалась по разным рукам. К счастью, кое-что попало в музеи. К примеру, редкий рукописный экземпляр «Путешествия из Петербурга в Москву» из собрания Голубкова теперь находится в Пушкинском Доме. О судьбе этой рукописи очень интересно рассказал писатель Г. Шторм в своей книге «Потаенный Радищев».

После смерти П. В. Голубкова дом на короткое время перешел в руки некой П. И. Кушакевич. В конце 50-х годов его владелицей становится М. Б. Спиридонова.

Мария Богдановна была женой коммерции советника грека Владимира Христофоровича Спиридонова, человека весьма состоятельного. В 1878 - 1880 годах он пожертвовал значительную сумму на перестройку церкви Григория Богослова, а десятью годами ранее Спиридоновы задумали грандиозный ремонт особняка.

Сохранился план владения от 1868 года, выданный Строительным отделением Московского губернского правления потомственной почетной гражданке Марье Богдановне Спиридоновой [4]. Звание «почетный гражданин» в то время давалось за заслуги и выслугу лет купцам, военным и гражданским чиновникам, не выслужившим ни потомственного, ни личного дворянства.

[4 Историко-архитектурный архив ГлавАПУ г. Москвы. Тверская часть, д. 436, л. 7.]

Итак, в 1868 году владелица хотела перестроить дом. На плане изображен третий, антресольный этаж. Очевидно, в силу каких-то причин проект остался неосуществленным, потому что на следующем плане, датированном 1880 годом, дом снова упоминается как двухэтажный, но уже с мезонином и подвалом. По-видимому где-то между 1868 и 1880 годами особняк получил знакомый и привычный нам облик.

Проходит 17 лет, и Спиридонова вновь подает прошение в Московскую городскую управу о разрешении «произвести внутреннее исправление стен с проборкою трещин и подводкою части фундаментов, переложить некоторые печи и сделать мелочные исправления» [1].

[1 Историко-архитектурный архив ГлавАПУ г. Москвы. Тверская часть, д. 436, л. 7.]

Через год понадобилось устроить новый накат с укладкой новых балок над вторым этажом, заново оштукатурить потолки и стены. Следует сказать, что, когда бы М. Б. Спиридонова ни обращалась в управу за разрешением произвести строительные или ремонтные работы в своем владении, она всегда получала на то право, но всегда отмечалось, что «деревянные лестницы в доме и все деревянные строения существуют несогласно с правилами о постройках» [2].

[2 Там же, л. 8.]

Вести дела Спиридонова поручала управляющему домом А. Т. Рогову. По всей вероятности, он вел их с помощью капиталов домовладелицы неплохо, коль на постоянное нарушение строительных правил управа смотрела сквозь пальцы и не принимала никаких мер к нарушителям.

Марья Богдановна и ее муж являлись пожизненными попечителями основанных ими Спиридоновской богадельни, убежища и дома Братолюбивого общества [3]. В эти годы было модным заниматься благотворительностью. «…Везде заводят приюты, школы, пансионы, - писала О. А. Смирнова в письме к Н. В. Гоголю. - Это считается почти доказательством добродетели и доблестей гражданских» [1].

[3 Адрес-календарь на 1882 год, с. 760.]

[1 Русская старина, 1890, № 6, с. 641.]

Разумеется, организация благотворительных заведений, где бедняки и больные могли получить кров и скудную пищу, не решала проблемы. Нищих, сирот и убогих было значительно больше, чем могли принять приюты и богадельни.

После смерти супругов Спиридоновых благотворительностью занималась их дочь М. В. Сокол. Дом в Богословском переулке на два года оказался в руках купца Е. П. Чихачева. Но в 1900 году М. В. Сокол возвращает родительский дом. Тогда же она, будучи уже вдовой генерал-майора Ивана Яковлевича Сокола, подает прошение на возведение на углу Богословского переулка и владения Ляпиных (здесь некогда проходил Трубецкой переулок) каменного строения. Одновременно ей был выдан новый план участка [2]. На нем обозначено 16 строений. Среди них старинный двухэтажный жилой каменный дом с антресолями и «металлическим подъездом», деревянный колодец, бассейн, навозница рядом с оранжереей, мусорница, каретный сарай. Своим обликом дом привлекал внимание москвичей. А прохожих начиная с 1885 года, когда стали даваться спектакли в новом частном театре, основанном Ф. А. Коршем, было много.

[2 Историко-архитектурный архив ГлавАПУ г. Москвы. Тверская часть, д. 436, л. 11.]

На этом заканчивается дореволюционная история дома.

В СОВЕТСКИЕ ГОДЫ

В первые годы после революции дом Сокол давал приют семьям трудящихся Москвы. В 1925 году в особняк переехали служащие Всероссийского комитета помощи больным и раненым красноармейцам и инвалидам, известного больше под сокращенным названием Всерокомпом.

Комитет возник в годы гражданской войны. Уже в середине 1920 года в РСФСР (включая Украину, Кавказ и Белоруссию) было создано 154 Компома. С окончанием войны их количество несколько сократилось. Всерокомпом объединял и возглавлял деятельность этих комитетов. Его председателем с 1925 года был Михаил Иванович Калинин.

При Всерокомпоме имелись свои производственные предприятия: типография, переплетная, картонажная, починочно-мешочная и другие мастерские, подмосковный совхоз «Архангельское», где трудились инвалиды войны.

Сюда, в дом № 6, приходили, приезжали и писали письма бывшие красноармейцы: одним были необходимы протезы, другим - санаторное лечение или врачебная помощь, третьим - материальная поддержка. И они ее здесь находили.

Некоторое время в доме находились художественные мастерские Большого театра. В 1935 году был произведен ремонт здания: обновлена система отопления, водопровод, электропроводка. Тогда же в новый корпус во дворе особняка под тем же номером 6 въехали артисты и стажеры ГАБТа, здание стало общежитием театра. Не перечислить всех, кто в то или иное время жил в этом общежитии. Раскроем справочник «Театральная Москва на 1940 год» и увидим, что в доме № 6 по Петровскому переулку (так в эти годы называлась улица Москвина) проживали дирижер В. В. Небольсин, режиссер А. К. Брындин, балетмейстер А. М. Монахов, солисты оперы и балета А. А. Бы-шевская, О. Я. Леонтьева, А. И. Радунский и многие другие. Квартиру № 8 занимал замечательный певец Сергей Яковлевич Лемешев. Уже девять лет как он солист Большого театра. Исполнены и получили признание слушателей партии Ленского, сказочного царя Берендея, Владимира Дубровского и многие другие, состоялись концерты из произведений советских композиторов.

Все привыкли видеть Лемешева стройным, мужественным, пластичным в скупых движениях. Слышать его теплое, задушевное и необычайнонежное пение. Все в нем гармонично и просто. Но как нелегко давалась эта простота.

С юных лет он следовал строгому режиму. И здесь, в квартире № 8, его день начинался «с петухами». Прежде всего зарядка, холодный душ, обтирание, взвешивание - все это непременно, независимо от времени года, самочувствия, настроения - этого требовали его герои. С девяти часов Сергей Яковлевич садился за рояль, распевался, повторял и разучивал новые партии и концертные программы. Для работы над новыми партиями назначались уроки в театре, но злоупотреблять ими в то время считалось плохим тоном. Свои роли артисты готовили в основном дома. Затем - в театр. Дорога недлинная, но приятная, а там репетиции, уроки с концертмейстером и дирижером, на которых «занимались лишь художественной отделкой» того, что было приготовлено дома. В театре - встречи с товарищами, обмен новостями…

После Великой Отечественной войны около десяти лет в доме жил и работал народный артист СССР Г. М. Нэлепп. Именно с ним теснее всего связано в последние годы это здание.

Великая Отечественная война близилась к концу, когда в мае 1944 года Георгия Михайловича Нэлеппа пригласили работать в Большой театр. Позади остались годы напряженного труда в Ленинградском театре оперы и балета. Начинался новый этап в творческой жизни сорокалетнего артиста.

Георгий Михайлович поселился в доме № 6. Ему предоставили две самые лучшие в доме комнаты: парадный зал и гостиную. В одной из комнат, где стоял рояль, шла ежедневная напряженная творческая работа выдающегося певца. Нэлепп считал, что в театр можно являться только «во всеоружии, тщательно подготовив партию дома, выносив в душе образ, осознав свое место в спектакле и глубоко продумав свою роль во всех подробностях» [1].

[1 Нэлепп Г. М. Воспитание артиста. - Советская музыка, 1954, № 2, с. 41.]

Он умел представлять себя зрительно на сцене. Часто дома, сидя в кресле, он словно как бы прослушивал весь спектакль и видел себя и игру своих партнеров как бы со стороны. Это состояние, по воспоминаниям артиста, помогало ему один на один репетировать тот или иной отрывок партии вокально и сценически.

Здесь, на улице Москвина, звучали партии Собинина, Ионтека, Германа и др. Георгий Михайлович очень любил роль Садко и постоянно совершенствовал ее. Он вспоминал: «Долго я искал соответствующие этому образу походку, движения, линию поведения. Я хотел, чтобы мой Садко был порывист, энергичен, мужествен. Ведь это был сказочный мореход, не страшившийся трудностей, убежденный в правоте своих действий. Его образ как бы рос вместе со мной. В постановке Большого театра, показанной в 1949 году, мой Садко был уже активным борцом за свои идеи, идущим против косных новгородских купцов, смело вступающим в единоборство с морской стихией» [2].

[2 Тимохин В. Мастера вокального искусства XX века. Вып. 2. М., 1983, с. 9.]

За исполнение партии Садко Георгий Михайлович был удостоен Государственной премии СССР 1950 года.

Все, кто работал с Г. Нэлеппом, отмечали его творческую гибкость, готовность к всевозможным пробам и экспериментам, его контактность с партнерами. Выдающийся советский дирижер А. Ш. Мелик-Пашаев восхищался его серьезностью, добросовестностью в освоении материала и постоянным творческим беспокойством и недовольством собой.

Главный режиссер Большого театра Б. А. Покровский вспоминал о большой работоспособности Нэлеппа, о его требовательности к себе: «А на замечания товарищей, хотя бы самые незначительные, набрасывался с жадностью и часто искусственно вызывал критику в свой адрес, чтобы лишний раз проверить себя. Нэлепп был профессионалом в высшем значении этого слова» [1].

[1 Тимохин В. Мастера вокального искусства XX века. Вып. 2, с. 21.]

Сам певец считал, что «предела совершенствованию в искусстве, как и в жизни, нет. Он наступает там и тогда, где прекращается работа» [2].

[2 Нэлепп Г. М. Воспитание артиста. - Советская музыка, 1954, № 2, с. 42.]

Творческая жизнь певца длилась чуть больше четверти века. За это время он принял участие в 1580 спектаклях и исполнил около 50 ролей. Он спел партии Германа в «Пиковой даме», Радамеса в «Аиде», Каховского в «Декабристах» и много других не менее замечательных. Георгий Михайлович не выступал с сольными программами, но много и охотно записывал романсы и песни в студии звукозаписи. Он также участвовал в записях 14 опер.

Успехи народного артиста СССР Г. М. Нэлеппа неоднократно отмечались правительственными наградами и Государственными премиями. Он был одним из любимейших оперных певцов нашего времени.

Свидетелем его успехов, радостей и печалей был старинный особняк на улице Москвина.

1 мая 1957 года Георгий Михайлович последний раз выступил на сцене Большого театра в партии Собинина в «Иване Сусанине» Глинки. В середине месяца он сделал последнюю свою запись на радио, исполнив каватину Глинки «Давно ли роскошно ты розой цвела». 18 июня Георгия Михайловича Нэлеппа не стало.

Но это произошло уже в другом доме, на улице Чайковского, где незадолго до его безвременной кончины Георгий Михайлович получил новую квартиру.

После завершения реставрационных работ дом предстанет перед нами как бы в двух временных измерениях. С парадного фасада и торцов особняк сохранит привычный нам классический наряд. Со стороны двора он будет выглядеть как древние боярские палаты с интересными декоративными деталяхми, характерными для московской архитектуры последней четверти XVII столетия.

В этом удивительном здании предполагается разместить Музей Большого театра СССР. Ему уже более 60 лет. С каждым годом растет его коллекция, и в старом помещении на площади Свердлова музею стало тесно. В настоящее время в музее более 70 тысяч экспонатов - ценнейших материалов, раскрывающих историю театра с 1776 года по сегодняшний день. Среди экспонатов театральные декорации, костюмы, портреты прославленных артистов, созданные замечательными мастерами театральной живописи А. Головиным, К. Коровиным, А. Бенуа, П. Кон-чаловским, Ф. Федоровским, В. Рындиным и многими другими. В музее хранятся личные вещи Ф. Шаляпина, С. Рахманинова, Л. Собинова, А. Неждановой, Г. Улановой и других выдающихся деятелей театра. Уникально собрание авторских клавиров опер и балетов А. Глазунова, Н. Римского-Корсакова, С. Прокофьева и других композиторов.

В отреставрированном особняке, в анфиладе парадных помещений и жилых комнат появится возможность познакомить всех желающих с историей Большого театра, историей оперного и балетного искусства.

* * *

Наше путешествие по страницам биографии дома подошло к концу. Совершить его помогли сотрудники ЦНТБ по строительству и архитектуре и Исторической Публичной библиотеки, Центрального государственного архива древних актов и Центрального государственного исторического архива г. Москвы, Историко-архитектурного архива ГлавАПУ г. Москвы, Государственного научно-исследовательского музея архитектуры им. А. В. Щусева, предоставившие свои фонды для работы автора.

Большой вклад в биографию внесло исследование института Спецпроектреставрация - главный архитектор проекта реставрации дома И. Г. Серова, автор исторической справки Е. И. Острова.

Автор приносит сердечную признательность главному специалисту ЦНТБ Л. А. Дасковскому, архитектору Большого театра А. И. Кузнецовой, заведующему Музеем Большого театра В. И. Зарубину, О. В. Чижову, праправнуку О. И. Бове, за консультации, советы и предварительный просмотр отдельных глав рукописи.

ЛИТЕРАТУРА

Большой театр СССР: Сборник статей и биографических очерков мастеров театра. М., 1958, с. 412 - 415.

Бондаренко И. Архитектор Иосиф Бове. - Ежегодник Московского архитектурного общества. Вып. 4. 1914 - 1916, с. 11 - 18.

Будылина М. В. Планировка и застройка Москвы после пожара 1812 г. (1812 - 1818). - Архитектурное наследство. Сб. 5. М., 1951, с. 135-174.

Булгаков А. Я. Письма к брату. - Русский архив, 1901, вып. 1, 2.

Васильчиков А. Род Нарышкиных. - Русский архив, 1871, с. 1489 - 1519.

Висель Ф. Ф. Записки. Ч. 1 - 6. М., 1892.

Викторов А. Е. Описание записных книг и бумаг старинных дворцовых приказов. 1584 - 1725. М., 1877.

Витберг А. Л. Записки. - Русская старина, 1872, т. 5.

Дмитриев-Мамонов А. И. Дмитриевы-Мамоновы. СПб.

Еще о графе Дмитриеве-Мамонове. - Русский архив, 1886, вып. 4, с. 962-969.

Забелин И. Е. Материалы для исторического и топографического изучения Москвы. М., 1884, т. 1.

Какурина Д. Портрет знаменитого зодчего. - Вечерняя Москва, 1973, 17 ноября, № 269 (15227), с. 3.

Карабанов П. Ф. Списки замечательных лиц русских. М., 1860.

Кипарисова А. А. Неопубликованные работы московских зодчих конца XVIII и начала XIX века. - Архитектурное наследство. Вып. 1. М., 1951, с. 109 - 134.

Кичеев П. Из семейной памяти. Граф М. А. Дмитриев-Мамонов. - Русский архив. Вып. 1, 1868.

Краткое руководство к гражданской архитектуре или зодчеству. СПб., 1789.

Либсон В. Я., Кузнецова А. И. Большой театр СССР. История сооружения и реконструкции здания. М., 1982.

Лотман Ю. М. Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов - поэт, публицист и общественный деятель. - Ученые записки Тартуского университета. Вып. 78. Тарту, 1959, с. 19 - 92.

Мелик-Пашаев А. Крепкий сплав дарования и труда. - Советская музыка, 1976, № 5, с. 104 - 105.

Москва. Актовые книги XVIII столетия. М., 1893 - 1902, т. 2, 3, 7, 8, 10.

Небольсин П. И. Рассказы проезжего Павла Небольсина. СПб., 1854.

Нэлепп Г. М. Воспитание артиста. - Советская музыка, 1954, № 2, с. 38 - 44.

Переписи московских дворов XVIII столетия. М., 1896.

Переписные кпиги города Москвы 1665 - 1676 гг. М., 1886.

Переписные книги города Москвы 1737 - 1745 гг. М., 1881, т. 3.

Петров П. Н. Сборник материалов для истории Императорской С.-Петербургской Академии художеств за сто лет ее существования. СПб., 1865, т. 2.

План императорского столичного города Москвы, сочиненный под смотрением архитектора Ивана Мичурина в 1739 году.

План Тверской части города Москвы с указанием крепостных нумеров владений. М., 1911.

Пожар Москвы. М., 1911.

Покровская 3. К. Архитектор О. И. Бове. М., 1964.

Пыляев М. И. Старая Москва. М., 1891.

Романюк С. К. Сокровища московских переулков. - Городское хозяйство Москвы, 1983, № 5.

Рубан В. Г. Описание императорского столичного города Москвы. М., 1782.

Скворцов Г. А. Патриарх Адриан, его жизнь и труды в связи с состоянием русской церкви в последнее 10-летие XVII века. Казань, 1913.

Соболев Ю. Театральная Москва. Большой и Малый театры. М., 1924.

Сытин П. В. История планировки и застройки Москвы. М., 1950, т. 1.

Табель о домах Тверской части. Б. М., Б. Г,

Трутовский В. К. Сказание о роде князей Трубецких. М., 1891.

Указатель жилищ и зданий в Москве. М., 1826.

Указатель Москвы, показывающий по азбучному порядку имена владельцев всех домов сей столицы. М., 1793.

Хотев А. Алфавитный указатель к плану столичного города Москвы. 1852 - 1853 гг.

Шамурин Ю. А. Очерки классической Москвы. М., 1914,

Шторм Г. П. Потаенный Радищев. М., 1965. В работе использованы фонды:

1. Историко-архитектурного архива ГлавАПУ г. Москвы.

2. ЦГАДА.

3. ЦГИА г. Москвы.

4. Архив института Спецпроектреставрация.

СОДЕРЖАНИЕ

ПЕРВАЯ ЗАГАДКА КАМЕННЫХ ПАЛАТ

ЗАГАДКА ВТОРАЯ

В КЛАССИЧЕСКОМ СТИЛЕ

ЗОДЧИЙ ПОСЛЕПОЖАРНОЙ МОСКВЫ

ВО ГЛАВЕ ТАЙНОГО ОБЩЕСТВА

МЕЦЕНАТИН И ДРУГИЕ

В СОВЕТСКИЕ ГОДЫ

ЛИТЕРАТУРА

Людмила Ивановна Данилова

УЛИЦА МОСКВИНА, 6

Заведующий редакцией Ю. Александров

Редактор Е. Курганова

Художник А. Маркевич

Художественный редактор И. Сайко

Технический редактор Л. Маракасова

Корректоры Н. Кузнецова, В, Чеснокова

ИБ № 3394

Сдано в набор 21.04.86. Подписано к печати 09.07.86,

Л 55113. Формат 70х1087зг. Бумага типографская № 2,

Гарнитура «Обыкн. новая». Печать высокая. Усл.

печ. л. 3,5. Усл. кр.-отт. 4,38. Уч.-изд. л. 3,14. Тираж

75 000 экз. Заказ 1802. Цена 25 коп.

Ордена Трудового Красного Знамени издательство

«Московский рабочий», 101854, ГСП, Москва, Центр,

Чистопрудный бульвар, 8.

Ордена Ленина типография «Красный пролетарий»,

103473, Москва, И-473, Краснопролетарская, 16.

В 1987 году в серии «Биография московского дома» планируются к выпуску книги:

Белицкий Я. М. Спартаковская улица, 2/1

Желвакова И. А. Улица Горького, 14

Овсянников А. А, Миусская площадь, 6

Тимофеева Н. М., Иокар Л. Н. Улица Воровского, 25а

Холмогорова Е. С. Улица Чехова, 12

Когда вы идете по Пушкинской улице в сторону центра города, то на пересечении с улицей Москвина на несколько мгновений мелькнет небольшой особняк в классическом стиле. Вы успеете заметить его четкие пропорции, желтые стены с белыми декоративными деталями, изящные полуколонны, мезонин, филенки над окнами, заполненные лепниной. Москвичам этот дом известен как дом-загадка. Он хранит память об известном архитекторе XIX века О. И. Бове, герое Отечественной войны 1812 года М. А. Дмитриеве-Мамонове. В советское время дом связан с именами артистов Большого театра.

МОСКОВСКИЙ РАБОЧИЙ

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

15.02.2023

Оглавление

ПЕРВАЯ ЗАГАДКА КАМЕННЫХ ПАЛАТ

ЗАГАДКА ВТОРАЯ

В КЛАССИЧЕСКОМ СТИЛЕ

ЗОДЧИЙ ПОСЛЕПОЖАРНОЙ МОСКВЫ

ВО ГЛАВЕ ТАЙНОГО ОБЩЕСТВА

МЕЦЕНАТИН И ДРУГИЕ

В СОВЕТСКИЕ ГОДЫ

ЛИТЕРАТУРА