Больное место [Виктор Ефимович Ардов] (fb2) читать онлайн

В. АРДОВ
БОЛЬНОЕ МЕСТО РАССКАЗЫ И ФЕЛЬЕТОНЫ

*

Иллюстрации К. РОТОВА

М., Издательство «Правда», 1957

ПОЗДРАВИЛ

По кварталу новых домов шли солидные супруги неторопливой походкой людей, совершающих воскресную прогулку. Возле одного дома муж остановился и, задрав голову кверху, произнес:

— Кажется, здесь.

— Что здесь? — переспросила жена.

— Ну, здесь теперь проживает мой работник, некто Кобозев. Он получил новую квартиру.

— А ты при чем?

— Здравствуйте! Я же директор Мне надо зайти к Кобозеву на новоселье, проявить, так сказать, чуткость и поздравить его.

— Кого «его»?

— Его, Кобозева Кажется, он уже давно у нас в механическом цехе работает. Я зайду на десять минут, а ты посидишь вот здесь, в новом скверике, тебе даже лучше будет… Садись вон на ту скамейку, а я это все мигом… Раз-два — и чуткость проявлена!

После коротких реплик с обеих сторон супруги разошлись: жена действительно присела на скамью в сквере, а муж вошел в ущелье между новыми корпусами…

Через три минуты поздравитель оказался в подъезде и, не торопясь, с уместной при его комплекции одышкой, стал поднимайся по лестнице.

— Семнадцатый номер… восемнадцатый — вслух читал он. — девятнадцатый и двадцатый… Значит, на следующем этаже…

Но тут внимание поздравителя было привлечено хором голосов, глухими ударами и скрипом, какие всегда сопровождают переноску тяжелых предметов.

— Осторожней, товарищи, — умоляюще говорил женски! голос, — шкаф-то ведь полированный!..

Натуженный бас отзывался с паузами, свидетельствовавшими с том, что владелец баса совершает в данный момент нелегкие физические действия.

— Никуда она не дене… не денется эта… ваша полиро… полировка… А ну, левей давай, левей!.. Во-во-во!..

— О стенку-то хоть не трите его, шкаф-то! — снова умолял женский голос. — Не трите, ради бога!..

А бас откликался:

— Никто и не… тово… не трет его… А ну-ка, заноси сейчас, заноси, запоен, не спи!..

— Куда ж я его занесу? — взволнованно пищал чей-то фальцет. — Он меня самого занес… Ой, сейчас впечатает меня в стен… Ой, осторожней!..

— Небось, не впечатает!.. Выше! Выше! Выше поднимай! Я кому говорю?!

Бас, видимо, начинал уже сердиться.

Тем временем поздравитель поднялся еще на этаж, и глазам его открылась такая картина: под бодрые выкрики «Неси!», «Бери!», «Куда ж его брать?!», «Осторожней!», «Ой-ой!» и т. д. несколько человек переносили большой трехстворчатый гардероб.

— Товарищи, как бы мне тут пройти в квартиру двадцать вторую? — спросил поздравитель.

— Ну, мы из двадцать второй квартиры, — отозвалась хозяйка шкафа, — вам что, собственно, нужно?

Поздравитель срочно переменил угрюмо-важное выражение лица на доброжелательную улыбку и воскликнул:

— Пет, серьезно? Ну, я очень рад! Значит, вы только въезжаете сюда?

— Как видите. А что?

— А мне почему-то сказали, будто вы уже вторую неделю здесь… Во всяком случае, я очень рад.

— Чему вы рады?

— Я рад тому, что… А где ваш муж?

— Вот он я, — произнес, выступая вперед, человек в кепке.

— Очень приятно. Пришел поздравить с новосельем.

— Спаси… — начал было хозяин, но тут снова возопил парнишка, изнемогший под тяжестью шкафа:

— Он! Братцы, легче, легче все-таки! Задавило меня!

— На попа его надо было, я вам что говорила?!

— Где ж тут на попа?! Наклоняйся, наклоняйся скорей, не то тебя в самом деле припечатает!..

— Я говорю, я рад. что вы въезжаете наконец в квартиру… Я. видите ли. директор и…

— Эй, ты! Который директор. Я тебе говорю! Чем зря рассуждать, берись с той стороны, видишь ведь, парень сейчас рухнет! Ну!

Поздравитель от неожиданности раскрыл было рот, но быстро закрыл его и не совсем уверенно сообщил.

— Что ж… Я буду очень рад помочь вам хотя бы в том..

— Потом будешь речи произносить! Берись за шкаф! Ну?!

— Сейчас, сейчас… Какой-то он у вас склизкий…

Солидный поздравитель поспешно ухватился за угол шкафа. И возня с переноской возобновилась снова, опять послышалось:

— Ну, куда ты?! Куда ты его опускаешь?! Это я тебе говорю, который директор. Взялся подсоблять, так уж неси как следует! На себя бери! Вот так! Теперь от себя! На него теперь!

— Он!..

— Я же говорила: на попа его надо! Исключительно на попа!

— Уйди ты, тетка, со своим «на попа»! Без тебя как-нибудь… Что это трещит?..

— Так и знала, что погубите вещь!.. Замочки уже отлетели!..

— Какие еще замочки? Ручки, наверное!.. Так мы их приделаем потом..

— Ай-ай! Вы мне рвете! — вдруг завопил директор.

— Чего мы тебе рвем.

— Ай! Трещит!.. Пальто трещит!.

— Ну, сейчас нам всем не до пальто! Бери на себя!.. Слышишь?!

— Осторожней же! Что вы делаете?!

— Нет что ты делаешь?! Ты будешь его нести или нет?!

— Не буду больше! Вот что, товарищ Кобозев, считайте, что я вас тут на лестнице уже поздравил…

— Кого, кого поздравил? — с интересом спросила хозяйка шкафа.

— Вашего мужа, товарища Кобозева Михаила Петровича…

— Ха ха-хи! Вы слышите, товарищи?! Во-первых, муж у меня не Кобозев, а Сидоренко! Вот он, мой муж…

— Как так Сидоренко?.. Позвольте, это двадцать вторая квартира?

— Ну, двадцать вторая.

— Значит, должен быть Кобозев! Позвольте, как же так?.. Я к вам пришел как директор… с целью поздравить, а вы мне говорите, что вы не Кобозевы.

— Видали вы его? Он хочет нас уговорить, что мы Кобозевы! Сам ты Кобозев! Ну, берись, ребята, уже немного осталось… Раз-два, взяли! Раз-два, разом!..

— Полировку, полировке пощадите, ироды!

— Что за черт — бормотал поздравитель. — Записано у меня точно шестой корпус, квартира 22…

— А это седьмой корпус. Ясно?.. Левее, братцы, левее несите.

Шкаф, покачиваясь, уплывал все выше и выше.

Директор безмолвно стоял, рассматривая длиннющий разрыв на пальто. Стоял до тех пор, пока углом шкафа его не наподдало в спину. Тогда он качнулся, схватился обеими руками за перила и хриплым голосом заявил:

— Тогда я пошел, знаете ли… Счастливого новоселья!.. За что же я себе пальто у вас разорвал, а?

— А не имей привычки не знать своих кадров! — отозвался распорядительный бас. — Сперва познакомься, разузнан, кто Кобозев, а кто не Кобозев! Вот так. Легче ты! Снизу берись! Снизу! А теперь сверху!..

Директор уныло поплелся по лестнице вниз. Через три минуты он робкой иноходью подходил к своей супруге, все еще сидевшей на скамье в сквере.

Жена спросила:

— Что это ты гак скоро? Поздравил? А-а-а-а!.. Кто ж это тебе пальто погубил?!

— Никто. Оно само собою. При этом… при поздравлении. В общем, пошли домой!

БОЛЬНОЕ МЕСТО

Кто же не знает: если у вас есть больное место, именно этим местом вы и будете тыкаться обо все мыслимые и немыслимые предметы на вашем пути.

Товарищ Мусляков Павел Прохорович, занимающий немалый пост — заместителя председателя облисполкома по промышленности, — познал этот закон на собственном опыте. Но познал своеобразно, мы бы сказали, ибо больным местом у него оказалось… Впрочем, расскажем, как оно вышло на деле.

Павел Прохорович вернулся с работы позднее обычного, и по многим признакам супруга его, Екатерина Степановна, установила, что ее благоверный в дурном настроении. В очень дурном! Он угрюмо сел к столу, чтобы в одиночестве скушать свой обед (семья, не дождавшись Павла Прохоровича, отобедала раньше) Молча возил ложкой по глубокой тарелке со щами, громко вздыхая, отщипывал кусочки хлеба прямо с хлебницы, перчил и солил еду так, словно не себе самому готовил блюда, а собирался отравить некоего врага…

И вдруг поднял голову, прислушался. И спросил жену:

— Это кто еще там разговаривает?

— Кто, кто… К нашей Клавочке подружка пришла, Леля. Сидят на диване, кроссворд решают…

— Чего решают?

— Ну, кроссворд. В журнале. Что ты, не знаешь? Там разные клеточки, и в каждую клеточку букву надо вписать, чтобы вышли слова…

— Какие такие слова?

— Да ты что придираешься? Слова, которые тут же, в журнале, описаны…

— Как описаны?

— А ну тебя, Павел! Ты уже совсем с ума сошел!..

И супруга, убрав со стола грязную тарелку, вышла из комнаты.

Мусляков же стал прислушиваться Две веселые девушки смеялись от беспричинного молодого веселья, перекидывались вперебой такими репликами:

— Строительный материал из шести букв…

— Какая первая буква.

— Не знаю. Последняя буква — «ч»…

— «Ч»… «ч»… Стой! Это, безусловно, кирпич!

— Правильно! Как мы сразу не догадались?

Взрыв смеха.

Мусляков опустил голову и перестал жевать.

— Какое им-то дело до кирпича?.. — пробормотал он сердито — Ну. ладно, ну, признал же я сегодня на бюро обкома, что с кирпичом у нас в области плохо. Ну, моя вина. Ну, не наладил. Не поощрил инициативу… Но дома-то уж, кажется, можно было бы мне дать покой?..

А девицы, отсмеявшись, продолжали:

— Восемнадцатое по горизонтали… Начинается как раз этим «ч»… Что там написано?

— Кровельный материал. На «ч». Как ты думаешь?

— Стой. Лелька, я знаю! Ей богу! Это чечевица!

— Черепица, дура!.. А чечевица, знаешь что? Крупа…

— И не крупа, а бобы такие темненькие…

— Ну, все равно… Чечевица, говорит, кровельный материал!.. Ой, не могу!

Новый взрыв смеха. Мусляков бросает вилку на стол.

— Они что, нарочно, да?.. Мало меня грели сегодня за эту черепицу и за камышит?

Он разевает рот, чтобы крикнуть дочери что-нибудь строгое, но передумывает. Снова берет в руки вилку, начинает ковырять котлету, однако прислушивается.

— Домашний сосуд для хозяйственных целей… Таз, что ли?

— Какой же таз, когда пять букв!

— Может, лохань?

— Лохань — шесть букв. Окоренок, а?

— Сама ты окоренок! (Смех)

— Ну, может, ванна?..

— Не подходит. Первая буква — «м».

— Тогда действительно получается не ванна, а манна… Смотри, опять крупа! (Смех)

— Ну тебя, Клавочка, я серьезно хочу решить…

— Горшок? Нет! Чайник?

— Чудачка! Чайник же с носиком… Тогда бы было написано, что сосуд с носиком…

— Вот уж не обязательно… Ведь если про тебя говорят «Леля», никто же не скажет «Леля с носиком»!

Очень большой приступ смеха у обеих подруг. А Мусляков сидит, опустив кос в котлету. В голове его мелькает: «И ничего из того, что сейчас назвали девушки, у нас в области не делают: ни тазов, ни лоханей, ни окорят, ни чайников…»

— Миска! — торжествуя, кричит Клава.

«И мисок нет! — про себя констатирует Мусляков. — Какой-то особенно подлый кроссворд…»

— Дальше давай. Деревянная утварь в семь букв.

— Вешалка.

— Семь букв. Понимаешь семь!

— А в вешалке сколько, по твоему?

— Да, правда… Только тут начинается с «п».

— Значит, плечики.

— Какие плечики?!

— Вешалку тоже так называют..

— Погоди, далась тебе вешалка! Может, полоскательница?

— Вот так семь букв! Вот так деревянная!

Чудовищный приступ смеха. Мусляков страдальчески морщится.

Успокоившись, подруги решают дальше:

— Форма взыскания. Этого я не понимаю…

— Ах, боже мой!.. Ну, там штраф или выговор… А может, судимость…

Тут Мусляков ударяет кулаком по столу и вопит:

— Сейчас перестать, отвратительные девчонки!!!

За дверью воцаряется молчание Потом недоуменный шепот Мусляков дрожащими руками пытается закурить. Входит жена и наивно начинает:

— Паша, я тебя хотела попросить, чтобы ты позвонил в ателье: Клавочке нужно шить пальто, а там. конечно, очередь на полтора года. Когда уж у нас будет столько пошивочных мастерских, чтобы…

Тарелка с грохотом летит на пол вместе со скатертью. Жена, выпучив глаза, глядит на Муслякова, который стремительно выбегает из комнаты…

Но еще проходя мимо кухни, он слышит, как работница рассказывает своей гостье:

— Кофту она себе достала вязаную… Такая красота, такая красота, вся в цветочках! Вот с тарелку цветочки бордовые, серые, зеленые — разные… Ведь вот умеют же доставать люди!.. А я как ни приду в универмаг, ничего там нету…

Мусляков, с силон захлопнув дверь на кухне, покидает квартиру. В палисаднике соседнего дома немолодой лысый человек в ватнике и лыжных штанах перекапывает грядки. При виде Муслякова он почтительно снимает кепку. Мусляков, тяжело дыша, заставляет себя произнести.

— Привет, товарищ Проценко! Грядки или клумба будет?

— Под огурцы думаем… Вот досада! Тяпок у нас в продаже нет, грабель хороших тоже, даже лопаты порядочной не купишь.

И Проценко замолкает, с удивлением увидев, что зампродоблисполкома сердито шарахнулся от него в сторону.

Вокруг были люди: кто-то сидел у ворот, кто-то останавливался для короткого разговора среди тротуара. Слышался разноголосый говор городской улицы. Но наш зампредоблисполкома зажал оба уха кулаками: ему не под силу, казалось, теперь слушать, о чем толкуют люди. Но и с зажатыми ушами Муслякову чудилось, будто все говорят об одном и том же… Вам ясно, о чем?

ТАМ ИЛИ ТУТ?.

Пришлось мне побывать в одной МТС. Главный инженер этой МТС словно бы толковый человек, разбирается во всем. Мы с ним чуть ли не подружились за те три дня, что я прожил на усадьбе станции.

Вот зашел я как-то раз к нему в кабинет, поговорили, разумеется, про сельское хозяйство в свете последних решений. Инженер меня спрашивает.

— Читали вы «Районные будни» Овечкина?

— Нет еще, — отвечаю. — Очень хочу прочесть, но не достал пока книги.

— Я вам охотно дам почитать. У меня есть. Завтра привезу вам.

— Откуда привезете? — спрашиваю я.

— Да из дому же…

— А вы из дому на работу ездите? На чем же?

Инженер вздохнул и заметил.

— То-то и дело, что пока приходится другой раз трястись на грузовике. Легковой парк у нас не ай-ай-ай!

— Позвольте! Да жилища для личного состава станции у вас вот они, из окна видать.

— Ну, видать! Но я то живу не здесь, а в Воробьевке, где районный центр. Сорок километров отсюда.

— И вы, значит, каждый день утром и вечером по восемьдесят километров отмахиваете?

Инженер вздохнул.

— А что же делать? Спасибо еще, если удастся «отмахать». А то дела задержат здесь, ну и ночуешь.

Мне захотелось спросить инженера, почему он не переезжает на постоянное жительство к месту работы, но посовестился: все таки человек я здесь посторонний.

Мы помолчали. Потом беседа возобновилась и приняла более веселый характер. Настолько веселый, что инженер воскликнул.

— А знаете что? Скоро ведь рабочий день кончается. Давайте немного посидим здесь. Пол-литра у меня найдется. (Тут он приоткрыл ящик письменного стола и я увидел, как поблескивает бутылочка.) Выпьем, значит, закусим. Хотя нет, закуска то у меня там…

— Где там?

— Ну, дома.

— В Воробьевке?

— Вот именно!

— Да, этак, пожалуй, не очень удобно: выпил и езжай за сорок километров закусить.

Инженер глубоко вздохнул, и беседа перешла на другие темы. Очень скоро дверь в кабинет открылась, и вошел бухгалтер Иван Елиссевич, человек строгий и пожилой.

— Можно к вам? Здравствуйте! Я вот что хотел спросить. Николай Игнатьевич: ведомость мою вы уже подписали?

— А как же! — отозвался главный инженер. — Вчера вечером все рассмотрел, проверил и подписал.

— Разрешите забрать у вас? А то ведь просрочиваем мы.

— А как же! Сейчас отдам.

Инженер сперва залез в свой портфель, лежавший на краю стола, потом стал шарить в ящиках, обыскал карманы пальто.

— Что за черт! — сердито повторял он при этом. — Вчера еще сам проверил и сам положил. Куда только я ее положил? Еще помню, уточнял и цифры по колхозу «Луч спета» и потом опечатки исправлял. Где же она может быть? А?

Бухгалтер стоял молча и глядел прямо перся собою. Никакого сожаления хлопоты инженера и нем не вызвали. Из этого я понял, что такие поиски происходят не первый раз.

Наконец инженер сконфуженно почесал затылок и робким голосом заявил.

— Ну, ничего не поделаешь. Значит, там она ведомость, в Воробьевке.

— Я пойду. — сурово произнес бухгалтер.

— Ступайте, Иван Елисеевич! Даю вам слово, что завтра уж обязательно…

Зазвонил телефон, и, не закончив фразы, инженер взял трубку.

— Алло! Ну, я говорю, я! Что тебе надо. Манюрочка? Тетради? Тетради Вовы? Они же там! Ну, у тебя, дома. Почему я говорю «там»? Ну, да! Если я теперь здесь, значит, все то, что у меня в кабинете на работе, все это для меня «тут». А то, что дома стало «там». Погоди, не перебивай! Вот когда я приеду домой, тогда то, что дома, для меня будет «тут», а то, что… Тьфу! Запутаешься с тобой! Хорошо! Я посмотрю в письменном столе, но я знаю точно: тетрадей там нет! То есть тут нет. Ну, у меня нет. Одну минутку!

Повторив еще раз «одну минутку», уже для меня, инженер с привычным, как видно, нервным нетерпением опять стал шарить по ящикам стола. Из одного ящика вместе с деловой перепиской и чертежами вывалилась стопка ученических тетрадей. И я снова увидел, как инженер поднес к затылку руку, чтобы смущенно почесать в голове. Затем он взял трубку и убитым голосом сказал.

— Манюрочка! Кхм… Ты действительно отчасти права. Тетради, в общем, тут… ну, у меня. Да, да, «тут»! В твоем смысле «там». Нашел я тетради. И сегодня обязательно привезу их. Когда приеду? А ты не знаешь, когда я приезжаю? Что значит «ребенку надо спать»? Ну, одолжи у кого-нибудь тетрадь. Или пусть напишет просто на бумаге. Только смотрите, на деловых бумагах ничего не пишите!

Инженер положил трубку на рычаг к кинул на меня быстрый, вороватый взгляд. Я притворился, будто безумно интересуюсь тем. что делается за окном.

— Ну, тэк-с, — несколько успокоившись, начал инженер. — Неплохо бы нам с вами побаловаться охотой в выходной, а? Вы как насчет этого? Я то лично, каюсь, большой любитель побродить по болотам, по лесам. И ружьонко у меня — верный сорт: тульское, индивидуальное. Еще по заказу какого-то графа или князя… Постойте, кажется, оно у меня тут… нет, там… Или тут. а?..

— Нет, нет, я в этом мало чего понимаю! — поспешно заявил я: хотелось избавить и себя и самого инженера от новых поисков.

Но избавить не удалось. В дверь вошел тяжелыми шагами человек явно гаражного типа: запятнанная горючим брезентовая куртка, такие же рукавицы, рези юные сапоги.

— Николай Игнатьевич, образцы колец для трактора у вас «тут»? Или тоже «там»? — не без ехидства спросил человек.

— Ну, да! Образцы v меня. Постой, постой! Утром я еще их видел..

— А где видели-то: «тут» или «там»? — с откровенной иронией произнес пришедший.

Мне стало ясно, что эта игра известна всему персоналу MТC.

— Видишь ли.. — неуверенно начал инженер. — Кажется, я сделал так… Да-да да! Два образца оставил там. а один лежит у меня тут. Сейчас найду.

И опять содержимое ящиков вывалилось наружу. Опять инженер почесал затылок, бормоча:

— Что же это такое? Я же сам их видел тут. А впрочем, может быть, и там.

Человек в брезентовой куртке вдруг произнес тихо-тихо, но все таки я услышал отчетливо.

— А голова-то у тебя «тут» или «там», или уж посеял ее по дороге на двадцатом километре?

— А? — переспросил инженер. — Что вы говорите?

— Ничего. Так колец нету, что ли?

— Как это нет? Должны быть.

— Ага. Ну, так.

Человек из гаража ушел. Инженер просто-напросто отвернулся от меня.

Наигранно-бодрым голосом я скатал:

— Ну, так. Я тогда тоже пойду. Если позволите, зайду завтра.

— Ну, что ж! Буду очень рад!

Теперь инженер повернулся ко мне. и по его глазам я понял: рад он не будет. Да и я по правде сказать, почувствовал, что приятельство наше не состоялось: ну что это, в самом деле, за основа для дружбы — оказаться свидетелем неловкого положения именно у того, с кем собирался подружиться?

Думаю, теперь инженер не ездит ежедневно по километров, считая туда и обратно. Или последние денечки разъезжает и последние разы произносит с раздражением.

— Тут или там? Кажется было тут. Или нет: если оно утром было тут, значит, теперь это там. Но к вечеру, если, конечно, я сам не останусь там… то есть тут…

А может, этот товарищ теперь остался и не тут и не там? Так ведь тоже бывает!

СЛОЖНОЕ ДЕЛО

Знатоки вопроса утверждают во первых, не со всех можно в наши дни получить взятку без ущерба для самого взяточника; во-вторых, надо еще знать, кто какими ценностями способен дать эту взятку. А вот например, небезызвестный в областном масштабе лихоимец — некто Пантелеев (заведующий москательно скобяной базой) — больше всего гордился тем, что ему-то уж доподлинно было известно, с кого можно было требовать дань, а с кого нет; у кого надо вымогать наличные деньги, а с кого брать вещами, товарами, театральными и стадионными билетами или новиками книжной продукции.

Пантелеев, бывало только поглядит на ордер или требование, адресованное вверенной ему базе, как уже точно знает, какой профит эта бумажка принесет лично ему, Пантелееву… Нужно только немного притормозить выдачу товара и намекнуть, какова будет выкупная цена за товар… А тогда получаешь неплохие вещички, а то и кругленькую сумму в дензнаках..

Вот и в тот роковой для него день Пантелеев получил по телефону указание завторготделом.

— Мы там, понимаешь, спустили на твою базу — два саратовских холодильника. Одни холодильник отпустишь зампредоблисполкома Тюфяеву для квартиры. Он, понимаешь, давно у нас записан в очередь на холодильник, и никак мы не можем ему сделать хоть какой-нибудь там агрегат… Вот так… А второй отдашь детдому № 6. Указания ясные? Ну, бывай!..

Выслушав это Пакте леев сразу же решил для себя:

«Ну, с Тюфяева, безусловно, не разживешься: не та номенклатура у товарища. Тут дай бог развязаться с ним так, чтобы потом без жалоб и претензий… А вот детдом должен меня премировать, если желает иметь этот холодильник… Тут что нибудь надо будет сделать…»

По прошествии некоторого времени в кабинет Пантелеева вошел тучный гражданин с розовым затылком в новом полупальто. Войдя, тучный посетитель вежливо снял ворсистую кепку и произнес с достоинством и уверенностью и собственной значительности.

— Я в отношении холодильника… Кому тут предъявить ордер?

Пантелеев подумал «Ясно, шофер персональной машины товарища Тюфяева» — и улыбнулся со всей возможной для торгового работника вежливостью. Пальцем руки он указал направление:

— Попрошу, налево вторая дверь — бухгалтерия. Вам выпишут там накладную на холодильничек, и забирайте его с богом.

Шофер персональной машины величественно наклонил голову, напялил на свои кудри кепку и вышел. А Пантелеев взял трубку телефона и позвонил непосредственно в ту кладовую, где хранились холодильники.

— Сигунов? — сказал он значительным голосом— Вот что, Сигунов, сейчас к тебе придут за холодильником Ну да, за тем, саратовским… Организуешь погрузку непосредственно в машину. Ну да. Думаю, «ЗИМ». Надо, чтобы поместился. А я говорю, надо! Ничего, позовешь людей из третьего склада, там они снятие остатков проворачивают… Погрузите, и тогда пусть снимают остатки сколько угодно Ясно тебе? Ну, есть…

Говоря по телефону, Пантелеев уголком глаза увидел что в кабинет вошла скромно слегая и робкая старушка. Она почтительно стала дожидаться, когда заведующий освободится. И он освободился Положил трубку на рычаг и, сообщив липу надменное выражение, спросил:

— В чем дело?

В сущности, задавая вопрос, Пантелеев уже знал, и чем тут дело: он поставил диагноз, можно сказать, подсознательно, еще когда говорил по телефону с Сигуновым. Эту старушку дошлый завбазой быстро расшифровал как скромную представительницу детдома № 6, с которого задумано было получить нечто в обмен на холодильник.

И потому Пантелеева ничуть не удивили, когда старушка, протягивая листок бумаги, робко произнесла.

— Насчет холодильника я…

— Ясно! — перебил Пантелеев. — Ну-ка, присядьте, гражданочка…

— У вас указание есть…

— Знаю, что указание. — Пантелеез величественно кивнул трехъярусным подбородком, — Только вот какая картина, указание-то есть, а холодильника у меня нету. Ясно?

— Как это так нету?.. — Старушка явно растерялась.

— То есть формально он, конечно, есть, — саркастически улыбнувшись, сказал Пантелеев. — но некомплектный. Вам ясно? Может быть, половина деталей пропала, пока его отгружали к нам с завода…

— Но он все-таки работает? — с надеждой спросила старуха.

— То есть дает ли он холод? Зимой безусловно. Особенно, если его поставить поближе к окошку да из этого окна стекло выбить Хе-хе-хе!. А так он больше декорация.

— Так что же теперь делать?

— Что делать? Надо бы, конечно, пойти вам навстречу… Если безусловно, вы пойдете так сказать… (В этой части своей декларации Пантелеев сознательно прибегал к самым туманным выражениям, дабы впоследствии нельзя было его обвинить в лихоимстве, буде данное дело не выгорит).

— Что-то и вас не понимаю, товарищ.

Пантелеев взглянул в испуганные выцветшие глаза старушки и решил, что особенно бояться такой посетительницы не следует. Вряд ли она даже сумеет пересказать толком заведующему детдомом ход беседы. Наверное, служит там чем то вроде нянечки или уборщицы. Послали сюда за холодильником, потому что остальной персонал занят и ехать некому… В связи с такими мыслями Пантелеев «поднажал»:

— А что тут не понимать?. Мы — вам, вы нам Подкинете там маслица топленого или сливочного, яичек, говядинки, рыбки. Ну, что у вас еще есть? Может, ситец какой интересный или байка?.. Ведь у нас дети зимой все и байке ходят, — так я говорю? Старушка открыла рот и вылупила глаза. Она смотрела на заведующего базой минуты полторы. Потом закрыла рот и заговорила.

— Дети, они у нас иногда действительно носят байку. А разве… разве от байки или от масла он… доукомплектуется, холодильник?..

— «Разве, разве!» — передразнил старушку Пантелеев — Соображать надо все-таки: почему это я вам «за так» отдам хорошую вещь, дефицитный товар?..

— Но указание же!..

— Ах. указание?.. Ну, кладите себе в это указание ваши продукты. Пускай оно их и заморозит. Или пускай тухнут.

И Пантелеев сделал такой выразительный жест, что даже в старческих глазах посетительницы зажегся огонек понимания.

«То-то, — подумал Пантелеев. — доперла, матушка… И кого только к нам присылают за товарами! Просто кошмар: этой бабке в инвалидном доме сидеть, а не то чтобы где бы то ни было представлять какую-либо государственную организацию».

Но в манерах старушки что-то переменилось. Она встала и с достоинством попросила разрешения позвонить по телефону. Пантелеев милостиво разрешил и даже придвинул поближе к посетительнице аппарат «Давай, давай звони! — мелькнуло в голове у опытного взяточника, — По такому вопросу лучше говорить по телефону, чем лично, при свидетелях, так сказать».

Старушка между тем прошамкала в трубку:

— Облисполком попрошу…

Пантелеев насторожился.

— Попрошу кабинет Тюфяева… Да!

— Виноват! Куда вы звоните? — перебил завбазой.

— Сыну я звоню…

— Какому еще сыну?! — В голосе Пантелеева трепетала уже нескрываемая тревога.

— Моему сыну… Ну, Тюфяеву Ивану Владимиро… Ваня? — Старушка обернулась спиною к Пантелееву и беспокойно заговорила в трубку. — Ванечка, я заехала за холодильником, а тут мне сказали, что за него надо говядины дать, потом масла, байки еще… Я сама не пойму: какой такой байки?.. Что?.. Заведующий этим… ну, складом. Он сам говорит: «Без байки не дам» Ага. Что?.. Пришлешь обследователя?.. Ну, а как мне-то быть? Ехать домой или подождать твоего обследэ… Ну ладно. Я подожду…

Обливаясь потом, Пантелеев вырвал у старухи из рук трубку и принялся кричать неожиданно визгливым голосом:

— Але! Але! Товарищ Тюфяев?.. Докладывает как раз завбазой Пантелее… Алё! Ваша матушка, она — хе-хе — большая шутница! Она… алё!.. Алё же! Молчит! Трубку повесил. Как же теперь?..

А старуха равнодушно сказала:

— Я тогда там обожду, в коридорчике… Ваня говорит: он скоро приедет, обследователь то есть…

И старуха поплелась к двери. Пантелеев побежал за нею, обеими руками схватил старуху за талию, как это делается при исполнений танца, именуемого падеспань, и деликатненько пытался вернуть ее к своему столу, приговаривая:

— Что вы! Куда вы, товарищ Тюфяева? Разве ж я что?.. Это ж все шутки, товарищ Тюфяева… Берите себе свой холодильник сию же минуту…

— Неукомплектованный-то? Да на что он нам нужен!

И старуха вырывалась из рук заведующего базой, как нимфа из объятий сатира.

— Да нет же, нет же, он ведь укомплектовался! Пока мы тут с вами рассуждали, он, знаете ли, полностью укомпле…

Старушка уже из коридора отозвалась:

— Значит, байку вам подавай? Яички? Говядину? Благодарим покорно! Я подожду лучше обследователя.

И мамаша зампреда с железным выражением лица поместилась на скамейке в коридоре.

Пантелеев вернулся к себе, сел за стол и опустил голову носом прямо в чернильницу. Он два раза с силой дернул себя за остатки волос на макушке и простонал:

— Умммм!.. Так влипнуть, такого маху дать!. Мало того, что мимо носа пронесли теперь все, что мог дать детдом, так еще на обследование сам напросился… А что, если у нас еще не оформлены те выдачи для артели «Восторг»?..

И Пантелеев вскочил, чтобы бежать в бухгалтерию проверить выдачи артели «Восторг» и другие незаконные операции… В дверях он налетел на давешнего тучного посетителя (мнимого шофера с «персональной машины Тюфпева»). Шофер протянул заведующему базой накладную и пропуск на холодильник.

— Будьте любезны подписать, — вежливо сказал мнимый шофер. — Холодильник для детдома.

— Все вам подписывай, а нет того, чтобы от вас хоть зернышка какое для нас заиметь, — привычно начал было Пантелеев, но вспомнил о предстоящем обследовании и закусил губу — Давай сюда!

Завбазой начертал свою подпись с такой силой, что перо сломалось. а гонкая бумага пропуска была прорвана. Тучный представитель детдома только покачал головой и ушел.

Пантелеев выбежал в коридор, испуганно поглядел на старушку, все еще скромно сидевшую на скамье, и ворвался в бухгалтерию.

Через пять минут вся база что называется, «ходила ходуном» и лихорадочными темпами «заметала следы» Но, говорят, это ей не помогло. Собственно, не помогло Пантелееву. Обследователь. говорят, кое до чего «докопался». А сейчас новая ревизия «докапывается» до всего прочего, что там творилось под непосредственным руководством бывшего завбазой Пантелеева.

Вот что значит один только раз ошибиться в таком тонком деле, как взяточничество. Нет, в наше время это очень сложный вопрос, как и с кого надо брать взятки…

СТРАШНЫЙ ПРОФЕССОР

Сережа решительно не любил врачей. Весь опыт его шестилетней жизни говорил ему, что ничего хорошего нельзя ждать or этих людей, которых называли тяжелым словом «доктор» и которые являлись почти исключительно тогда, когда у Сережи бывало скверное настроение, когда ему хотелось плакать и мама, приложив губы к его горячему лобику, уже произносила встревоженно;

— Кажется, у нас есть температурка…

Да и как было любить этих докторов с их отвратительной манерой давить на язык ложечкой и тискать большими холодными руками Сережин живот? Потом доктора оставляли после себя зловещие записки, которые очень быстро превращались в противно-жирную касторку, горький хинин и другие скверные лекарства. Нет, нет, от этих людей ничего хорошего ждать нельзя! Это Сережа знал наверное.

Так и на этот раз. Сережа пытался даже скрыть, что ему не по себе. Но плохое настроение, связанное с «температуркой», заставило его раза три беспричинно заплакать. Хитрая мама догадалась прижать губы к Сережиному лбу, было сказано насчет «температурки», и Сережу положили в кровать. Сережу мутило, болело горло На другой день появился доктор. Конечно, тискал живот, заставил хрипеть «а-а-а», больно прижав язык. Потом появился опять через день, опять тискал и заглядывал в глотку, будто хотел узнать, что Сережа сегодня ел. Кроме того, он вертел его во все стороны, как куклу, и произнес новое, никогда не слышанное Сережей слово;

— Сыпь.

— Сыпь? — с тревогой переспросила мама.

— Сыпь.

Доктор вышел куда-то с мамой, слышно было, что они о чем-то говорили, затем оба вернулись, и доктор сказал:

— Уход за ним будет, конечно, самый тщательный. В скарлатине вообще ведь опасна не болезнь, а осложнения… А кстати, покажем его профессору Филаткину, ведь он там возглавляет…

Погрустневшая мама как бы невольно обняла Сережу, прижала к себе, а Сережа тоже убитым голосом спросил:

— Мамка, профессор — это что?

— Профессор, солнышко мое, — это тоже доктор. Самый главный доктор.

Сердце у Сережи сжалось в тревоге: уж если простой доктор приносит столько неприятностей, чего же можно ждать от главного доктора, от профессора? Профессор, наверное, и строг без меры и осматривать будет с какими-нибудь особенными вывертами и членовредительством. а лекарства пропишет самые страшные. И Сережа горько заплакал, тесно прижавшись к своей маме.

На другой день Сережу, закутанного во множество одежд, своих и чужих, понесли и повезли куда-то, где его ждал страшный профессор.

Сережу внесли по лестнице в коридор со многими дверями. В коридоре томились и зевали разные дяди и тети. Сережу разоблачили и вскоре ввели в дверь, около которой сидело больше всего дядей и тетей. Сережа похолодел: он был уверен, что сейчас объявится профессор.

За дверью, в светлой белой комнате с письменным столом, кушеткой. умывальником и какими-то белыми шкафчиками, сидел старый дядя в белом халате, с белыми усами и белым клочком волос на подбородке. На голове у этого дяди волосы были только сзади, и очень немного, но тоже белые, как будто их подбирали под цвет комнаты и мебели. В комнате были еще один дядя и одна тетя, но Сережа сразу понял, что главный здесь именно этот старый дядя. Старый дядя улыбался, на щеках у него от этого играли ямочки, и весь он был такой симпатичный и нестрашный, что Сережа подумал с облегчением; «Это еще не профессор…»

— Здравствуй, приятель! — ласково сказал старый дядя Сереже. — Тебя как зовут?

— Сережа. А тебя?

— А меня — Полкан.

Bсе заулыбались, а Сережа смеясь, закричал.

— Врешь, врешь, врешь! Это — собачинское имя. А дядей и мальчиков так не зовут!

— Сережа! — с укором сказала мама.

Старый дядя перебил ее:

— Ты что же болеть вздумал?

— Это не я вздумал. Это доктор меня вздумал болеть… И еще мама со своей «температуркой»…

— Вот оно что… Ну, а кто-то мне — не помню — говорил, что мол. Сережа не умеет показывать горло.

Сережа нахмурил брови, которые состояли еще не из волос, а скорее из пуха:

— Ниоткуда ни с чего наговорят На человека… Показывал я это горло сто раз. И когда маленький был, и то показывал, а теперь-то уж…

— Значит, умеешь? Не верю!

Сережа, раскрывая рот и высовывая язык, пророкотал:

— Нру, нра тлебре. (Ну, на тебе).

Дядя очень деликатно дотронулся до языка и сразу сказал:

— Молодец, умеешь. Закрывай рот. Теперь я слышал, ты сам раздеваться не умеешь Это правда?

— Кто не умеет? Я даже шнурки сам разботинкиваю, а ты…

И Сережа оживленно стал сбрасывать одежду Впрочем, вскоре произошла заминка с пуговицей на лифе.

— Заело? — поинтересовался старый дядя.

— Да… Небось, пуговица-то сбоку, а я сам спереди..

Все засмеялись. А старый дядя по-докторски ощупал Сережу, но как-то очень приятно, и руки у пего были теплые, приятные. Потом Сережу одели, и старый дядя сказал другому дяде.

— Николай Владимирович, пройдите, пожалуйста, с этим молодцом в инфекционное отделение и распорядитесь.

Весело попрощавшись со старым дядей и обещав ему непременно сообщить, когда у них в детском саду будет вечер самодеятельности, Сережа выбыл на реках у мамы и рядом с новым дядей. Они прошли по бесконечным коридорам. Успокоившийся было Сережа опять взволновался. Он осторожно, искоса поглядел на сопровождавшего их с мамой Николая Владимировича и спросил:

— Дядя, а ты не профессор?

Николай Владимирович, засмеявшись, сказал:

— Нет, я, брат, только ассистент. А когда буду профессором, я тебе дам знать.

— Вот-вот! — обрадовался Сережа. — Ты уж не забудь, скажи, а то я тогда с тобой не буду водиться: небось, профессора-то страшные…

Посмеялись. В общем, этот был, конечно, не такой приветливый, как старый дядя в белых усах, но тоже довольно симпатичный. А главное, не профессор.

Потом пришли в другую белую комнату, где сидела тетя в пенсне. Мама и Николай Владимирович о чем-то стали говорить с этой тетей. Скоро Николай Владимирович ушел. А тетя все поглядывала на Сережу, и Сережа ощутил снова прилив беспокойства.

— Тетя, ты не профессор? — набравшись храбрости, спросил Сережа.

Тетя улыбнулась, повернув голову, сверкнула стеклами пенсне и сказала:

— Нет, я не профессор. Но если ты будешь шалить, то я расскажу профессору!

Сережа поспешил зарыться лицом маме в плечо Мама погладила его по голове и успокоила:

— Что ты, Сереженька, доктор ведь шутит…

Опять у Сережи несколько отлегло все-таки не профессор..

Между тем тетя в пенсне говорила маме:

— Сейчас я вызову дежурную фельдшерицу, и мы вашего кавалера пристроим — Тут она крикнула — Товарищ Очесова!

В комнату вошла серьезного вида тетя в халате и в косынке. Она строго посмотрела на всех присутствующих. Прежняя тетя в пенсне что-то ей объяснила, а потом сказала Сережиной маме.

— Ступайте за товарищем Очесовой, гражданка. Она вас проведет.

Мама с Сережей на руках пошла за этой новой тетей в косынке. Скоро они пришли в большую комнату, где стояло много кроватей. Подойдя к одной из кроватей, тетя в косынке откинула одеяло и объявила:

— Мы его поместим здесь. Попрощайтесь и…

Мима крепко прижала к себе Сережу, поцеловала. Не глядя на него, прошептала:

— Ты посиди, Сереженька, я сейчас… Я только за газетой.

И мама, так же не глядя, пошла к двери.

Слезы брызнули из глаз Сережи раньше, чем он понял, что ему хочется плакать.

— Мама, куда ты?! Мамка! Маам!

— Не кричи! — строго сказала тетя в косынке. — Здесь нельзя плакать. Здесь надо слушаться.

Слезы у Сережи на секунду высохли, он спросил:

— Профессор! Ты профессор, тетя?

— Никакой я не профессор Сядь как следует. Нюша!

— Иду, иду я! — откликнулась еще одна тетя и подошла к кровати. — Чего вам?

На этой тете тоже были халат и косынка. Лицо у нее было очень сердитое. Прежняя тетя уступила ей место подле Сережи, а сама пошла к двери, распорядившись:

— Переодень его Я сейчас впишу в ведомость и дам заявку сестре-хозяйке.

Сердитая новая тетя придвинулась к Сереже, ворча.

— Переодень, прибери, вынеси… Только все над тобой командуют!

И она стала стаскивать с Сережи его курточку Левая рука Сережи запуталась в рукаве, тетя сердито дернула. Сережа тихо всхлипнул.

— Чего еще? — огрызнулась тетя. — Здесь, брат, не дома. Поаккуратней кричи!

Сережа ничего не осмелился ответить сердитой тете, он только подумал:

«Вот он, профессор. Попался я к нему в лапы…»

И, облачившись в больничную рубашонку, тихонько прикорнул на твердой подушке.

ЕЕ ПРАВА

Вам Лина Петровна Карпова про меня ничего не говорила? Нет, я почему спрашиваю? Ведь она мой главный враг. Она про меня невесть чего плетет… Она говорит, будто я ее укусила. Я, во-первых, не собака, я не фокс и я не терьер. А потом я ею брезгую. я уж лучше кого-нибудь еще укушу, чем ее… Тьфу!. Вообще, это неправда, но так ей и надо. И потом, это когда еще было? В тридцать каком-то году… В те времена у нас в квартире все безобразничали. Анна Петровна сама мне три раза в суп конторского клею подливала. Мне тогда пришлось к своим кастрюлям замки приделать.

Но только это все прежде было. Теперь так не делается. Теперь хулиганичать не полагается. И правильно. Зачем хулиганить? Теперь мы только боремся за свои права Я, например, боролась за свои права с Ольгой Васильевной Рябцевой. Ольга Васильевна вам про меня ничего не говорила? Она тоже мой главный враг. И это за то. что я боролась за свое право ставить галоши сейчас же слева от входной двери. А она считала, что это ее право — ставить галоши слева. И, главное, какая ехида — утром встанет и аккуратно так своими руками перенесет все мои галоши слева направо. А свои — справа налево. Ну, я, конечно, увижу и ногою как наподдам, так ее галоши и полетят обратно направо!..

А потом я, знаете, стала бороться за свое право слушать радио. Я радио включила, а сама уехала на дачу. И моя радиоточка два месяца разговаривала без перерыва. Я когда приехала с дачи, то слышу, радио даже само охрипло. И Ольга Васильевна тоже как-то охрипла или ослабела..

А я стала бороться за свои права уже не одна, а вместе с юристом. Может, знаете, есть такой юрист товарищ Копытов? Между прочим, он меня тоже ненавидит изо всех своих юридических сил A я к нему пришла по-хорошему. Спрашиваю юридический совет; как этой Ольге Васильевне перебить посуду и не попасть в нарсуд? Он говорит:

— Не знаю!

Я говорю:

— Как же так? Вы отказываете в юридической помощи населению…

Он говорит:

— Я в таких делах не помощник! И не советую вам бить чужую посуду.

Я говорю:

— Вот спасибо! Когда я уже все разбила, он меня отговаривает.

Я говорю:

— Куда я на вас могу пожаловаться?

И я прямо пошла к районному прокурору товарищу Соколову, тем более, товарищ Соколов тогда еще не был моим врагом Я к нему ходила на прием каждый день, а то и по два раза на день. Я ему однихзаявлений на соседей принесла восемнадцать штук. Плюс еще справки разные… А потом прихожу, мне секретарша говорит, что прокурора нет.

Я говорю:

— Как нет, когда приемный день, народу полно и вот эта гражданка уже успела соврать, что она пришла раньше меня. А когда я пришла, её здесь давным-давно не было.

А секретарша говорит:

— Вас прокурор больше принимать не будет.

— Ах, гак?! — говорю — Хорошо! Найдем управу и на вашего прокурора!

И я направляюсь в бюро жалоб. Я уже давно прочитала в газете, что есть бюро жалоб Министерства путей сообщения где-то там на Разгуляе. Я — прямо туда.

Вы заведующего этим бюро знаете — товарища Стороженко? Тоже, зияете, поклялся человек сжить меня со свету. Вообще, знаете, он такой узкий потомственный бюрократ. Он мне говорит:

— Мы принимаем жалобы только железнодорожные. Мы при Министерстве путей сообщения. Если вас обидели на вокзале, в дороге, при сдаче багажа.

Я говорю:

— А у меня жалоба на юриста. Что же, мне теперь надо юриста заманить на вокзал, чтобы он там на меня плюнул?

Ну, я его отчитала как следует, а сама пошла в газету. Может, знаете, такая есть газета, называется «За пищевую индустрию»? Там есть такой склочник — секретарь редакции товарищ Косачевский. Я его попросила написать в газете по правде, как все у меня вышло. И тоже начинаются формальные отговорки: дескать, наша газета занимается вопросами пищевыми, а у вас, говорит, обыкновенная склока…

— Во-первых, — я говорю, — у меня склока не обыкновенная. И потом, я из-за всех этих дел лишилась аппетита, совершенна никакой пищи принимать не могу. Дело, выходит, уже пищевое. Могу вам доставить медицинскую справку.

И я сейчас же направилась к нашему районному санитарному врачу. Может, знаете, есть такая женщина-врач товарищ Гусева? Она хоть и врач, а дрянь. Она мне говорит:

— Единственное, что я могу сделать, — это дать вам справку, что вы вроде псих.

Я сперва обиделась, а потом решила: с паршивой собаки хоть шерсти клок. Пускай дает справку, что я псих, тем более, что я тут успела поссориться с новой жиличкой, которая на месте Ольги Васильевны, потому что Ольга Васильевна почему-то вдруг обменяла комнату. И как-то так вышло, что эту новую жиличку я чуть-чуть толкнула, а она сама уже отбежала на восемь шагов, быстро-быстро прилегла на пол, нарочно стукнула головой об отопление и стала кричать, что будто бы это я ее «приложила» об отопление. Это, конечно, неправда, но так ей и надо.

Хорошо. Я и говорю этой Гусевой, врачихе:

— Ладно, давайте вашу справку, что я псих-перепсих.

И можете себе представить: Гусева справки не дает. Она говорит:

— Я передумала. Никакая вы не психическая, а просто склочница.

И вот теперь я все думаю, куда мне пойти жаловался на эту врачиху?..

Если опять в бюро жалоб сходить при Министерстве путей сообщения?.. Или, говорят, еще такое же бюро есть при Министерстве сельского хозяйства. Но там, говорят, на врачей принимают жалобы только на ветеринарных. Ничего, я пойду туда. Я скажу: хотя она меня лечит, но она конечно, ветеринарная. И ей самой надо делать прививки от бешенства.

А почему? Потому что мне эта справка, что я псих, очень нужна, поскольку районный прокурор Соколов на меня подал в суд за мои восемнадцать заявлений. И если я не докажу на суде, что я за себя не отвечаю, мне придется здорово отвечать. Потому что я уже заходила к судье Гавриловой, и она уже стала мне врагом и не хочет понимать, что никакая я не склочница, а только борюсь за мои права.

Боролась, борюсь и буду бороться, пока они меня не засудят. А если из вас кто-нибудь мне не верит, вы только скажите, я и с вами начну бороться.

НАГЛЯДНО

Товарищ Никишин, руководитель некоего хозяйственного объединении средней руки вошел в приемную начальника своего главка в 11 часов 08 минут. Никишин повертел в руках и еще раз прочитал бумагу, которою он получит накануне. Как принято писать, «сим» он приглашался к начальнику главка в 11 часов 15 минут. Зачем — это было неизвестно. Нельзя скрывать, что товарищ Никишин волновался. О новом начальнике ходили слухи что его назначили «подтянуть», «поднять на высоту» и т. д. Присовокупляли, разумеется, и насчет новой метлы которая… и т. д. Словом, тревожиться у Никишина были основания…

Осмотревшись, наш герой обнаружил, что в приемной никого нет А дверь в кабинет начальника приоткрыта, и лаже видно, что владелец кабинета сидит за столом и читает толстенную ведомость… Никишин присел так. чтобы из кабинета его нельзя было заметить, и принялся усердно вздыхать. Вздыхая, он обдумывал: что могло послужить причиной вызова? Словно бы с планом в этом полугодии благополучно… Следовательно, трудно ждать сигналов и докладных со стороны… По бытовой линии все чисто.

Навздыхавшись досыта, Никишин глянул на циферблат своих ручных часов и ахнул: было уже 16 минут двенадцатого. Следовательно, надо бы уже идти к «самому». Но, как назло, секретарша убежала. Нельзя же, так сказать, переться без доклада… А время-то назначенное уходит. За опоздание тоже по головке не погладят… Проколебавшись минуты две, Никишин решил войти.

Он одернул пиджак, прижал к животу локтем портфель и, сунув в кабинет половину носа, вопросил сдавленным голосом:

— Вы разрешите?

Ответа не последовало: начальник изучал ведомость. Тогда Никишин сделал два шага и оказался в кабинете. Еще шаг. Еще три. И вот наш герой стоит крайне близко к начальнику главка.

Начальник, очевидно, услышавший звуки, связанные с появлением в кабинете Никишина, поднял голову и очень грубо спросил:

— Кто такой? В чем дело?

— Никишин, из пятой конторы. По вашему вызову яви…

Но начальник перебил нашего героя:

— Какая контора? Какой вызов?! Кто вам дал право врываться ко мне, словно вы хулиган какой-нибудь или бандит?!

— Помилуйте, товарищ нача… Какой же бандит? Исключительно согласно вот этой повестке в точный срок…

— Срок?! Я вам покажу срок! Как вы смеете мне мешать и врываться?! Да я вас за это… вы у меня… Сейчас же пишите «по собственному желанию», пока я не передумал! Не то я вам такую мотивировочку впишу в приказ, что вы у меня. Нет, нахальство какое: «по вызову»! Кто вас вызывал? Вон из моего кабинета!!!

Никишин, обливаясь потом и мелко трясясь всем телом, по пути опираясь руками о мебель, выбирался из комнаты. Вдогонку ему донеслось свирепое:

— Дверь закрыть! Плотно! Вот так! Я еще покажу вам этот «вызов»!..

В приемной Никишин опустился на диван: он был не в силах идти дальше. Ничего не видя, пытался он налить воды в стакан, но только облил себе брюки и жилетку…

И тут, словно ангел-избавитель, возникла в приемной секретарша. Это была голубоглазая блондинка с веселой улыбкой и пышными кудрями по обеим сторонам кругленького личика. Увидев нашего героя, она прощебетала:

— А, товарищ Никишин!.. Сейчас доложу о вас…

— Не нуж… — пискнул ей вслед Никишин, но было поздно: секретарша уже исчезла за дверью. Она отсутствовала меньше минуты. Появившись вновь, секретарша обласкала Никишина еще более приятной улыбкой. И дверь она не закрыла за собою, а наоборот, растворила во всю ширину, сделала гостеприимный жест и сообщила:

— Прошу иле, товарищ Никишин! Вас ждут.

— Ждут?.. После того, что было… — начал Никишин, но тут же у пего родилась мысль если начальство приглашает его, отказаться от посещения невозможно. И наш герой, осторожно передвигая ноги, так, чтобы в любой момент быть готовым к поспешному отступлению прокрался — именно прокрался! — в кабинет.

Начальник главка шел ему навстречу, покинув свое кресло за столом. На щеках у начальника — поверите ли? — были добродушные ямочки, и весь он лучился, словно заразясь приветливостью от секретарши.

— Товарищ Никишин! — с чувством произнес начглавка, обеими руками пожимая десницу нашего героя, — Очень рад познакомиться! На днях сам буду в вашей конторе. Прошу садиться.

Никишин в ответ сумел издать только некое сложное междометие, которое мы очень приблизительно воспроизведем как сочетание следующих звуков:

— Я-и-о-у-мм-бл-ир-ээ-ндаммм.

— Что это с вами? — заботливо осведомился начальник. — Вы нездоровы?.. Ах, вот что: вероятно, вас смущает то, как я давеча вас принял… Но это пустяки. Забудьте об этом. Это я, знаете, зачем? Чтобы наглядно вам показать, как это бывает неприятно, когда начальник грубо обращается с подчиненными. А на вас, товарищ Никишин, жалуются в этом смысле, есть за вами такой грешок, есть… Надеюсь, теперь излечитесь?

И начальник, как пишется в отчетах, «перешел к текущим делам».

ХОЗЯИН СВОЕГО СЛОВА

(Хочет — дает, хочет — берет обратно)

1. ЕГО РЕЧЬ (стенограмма)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово имеет прораб нашего строительства товарищ Капелюхов… Давай, Василий Васильевич!

КАПЕЛЮХОВ. Товарищи, разрешите вас заверить, что наше строительство, безусловно, уложится в те самые сроки, каковые намечены для нас тем же самым планом. Более того, товарищи: от имени всего нашего коллектива строителей и от себя лично я беру обязательство, которое мы, безусловно, выполним целиком и полностью, — сократить эти сроки на месяц-полтора… В общем, к Первому мая, товарищи, будете переезжать в новые квартиры, товарищи! Вот так. (Аплодисменты.) Мы у себя всё тщательно подсчитали, товарищи, и пришли к заключению, что это — вполне реально, товарищи! Вопрос только — в расстановке сил, в организации, в правильном снабжении материалами… Но это Уже наша задача, товарищи. Вот так. Я вас прошу готовиться к Первому мая занять те квартиры и те комнаты, на которые вам, безусловно, выдадут ордера. Милости просим к нам в ваш дом, товарищи пайщики! (Аплодисменты.)

2. БЕСЕДА С НИМ (без стенографистки)

— Та-ак… Ну, а вам — что?

— Я насчет дома, товарищ Капелюхов…

— Какого дома?

— Ну, как же!.. Который вы строите… Ведь скоро уже Первое мая, Василий Васильевич…

— Ну и что?

— Как «ну и что»?! Вы же слово давали!

— Какое еще слово?

— Ну, как же… на собрании тогда: обещали сдать дом к Первому мая…

— Разве?

— Неужели вы не помните?! Была же стенограмма…

— Кхм… неужели?.. Кхм… да-а… Стенограмма, говорите?.. А что ж, что стенограмма!.. Если у меня, понимаете, ни рабочих нет, ни материалов, ни документации даже приличной — окончательный проект прислали только на прошлой неделе, — то как я могу закончить — да еще к Первому мая? — смешно!..

— Так вы же сами дали слово, товарищ Капелюхов!!

— «Слово, слово»… Хотел бы я видеть, как бы вы поступили на моем месте…

— Зачем же тогда вы это сделали?!

— Что «сделал»?

— Ну, давали слово…

— Вы же сами говорите: стенографистка была, собрание пайщиков, так всё официально… Как же не дать?..

— Тогда надо его держать!

— Что держать?

— Да слово же? Ваше слово! К Первому мая достро…

— Слушайте, что вы — маленький, что ли?.. Как я могу к Первому мая, когда у меня рабочих отняли на другой объект?! И потом: одного ордера на цемент, например, реализовать не удалось, чертежи мне прислали только на той…

— Только на прошлой неделе. Вы это уже говорили. Я знаю.

— Ну, и я знаю все, что вы говорили и будете говорить. Пока, значит. Если я буду тратить время на разговоры, я и к октябрю стройку не сдам. Вот так. Желаю, так сказать…

3. РЕЧЬ ЕГО ЖЕ (стенограмма)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Послушаем, может, Капелюхова?.. Василий Васильевич, будешь говорить?

КАПЕЛЮХОВ. Если позволите — два словечка… Товарищи, нас тут крепенько покритиковали за что? — за опоздание по срокам. И правильно критиковали! — надо сказать. Не буду здесь, понимаете ли, ссылаться на объективные причины — на ту же недохватку рабочей силы, на отсутствие материалов, например того же цемента, или даже на запоздание проектных чертежей… Это все товарищей будущих жильцов не касается!.. За эти дела только у меня одного шея трещит. Вот так. Но я уполномочен сказать от лица нашего коллектива и от себя лично, что мы допущенные отставания, безусловно, исправим! Вот так. К Новому году готовьте ордера, товарищи, въезжайте, осваивайте свою жилплощадь и так далее… (Аплодисменты). Коллектив строителей, возглавляемый мною, заверяет вас, товарищи, что мы отдадим все наши силы — чему? — именно окончанию строительства к новому бюджетному и общегражданскому году. Вот так, товарищи! (Аплодисменты.)

4. БЕСЕДА С НИМ ЖЕ (без стенографистки)

— А вот уже и Новый год прошел, Василий Васильевич…

— Ну и черт с ним… нашел о чем жалеть…

— Нет, я не в этом смысле… Я — насчет того, что вы обещали сдать дом к Новому году как раз…

— Да? Обещал? Ну что ж, принимайте, если хотите…

— Что же тут принимать?! У вас даже междуэтажные перекрытия толком не готовы…

— А я вас не тороплю. Не хотите жить с такими недоперекрытиями, — не принимайте…

— Вы, наверное, смеетесь, товарищ Капелюхов! Сами даете торжественные обещания, а сами…

— Вас что, собственно, беспокоит? Что торжественное или — что обещание?

— Позвольте, ну нельзя же так, на самом деле… Вы второй раз уже даете слово…

— И еще пять раз дам, если понадобится. Что же я, из-за вас буду себе стенограмму портить? Эта стенограмма, если хотите знать, может пойти наверх. Там прочитают — увидят, что Капелюхов умеет себя вести на собраниях. Вот так.

— А дом?

— Что ж дом… Дом мы, безусловно, когда-нибудь достроим. У нас в тресте не один только ваш домишко строится. Это вы тоже учтите!

— Но согласитесь, что…

— Не соглашусь. Я не знаю, что вы там конкретно хотите сказать, но с вашей точкой зрения я все равно не соглашусь ни в коем случае! Вот так. Честь имею!

5. РЕЧЬ, РАЗУМЕЕТСЯ, ЕГО ЖЕ

(и, разумеется, под стенограмму)

КАПЕЛЮХОВ. Ну, что говорить, товарищи, критиковали нас сегодня крепенько. И теперь я вот подсчитал: как же нам быть, чтобы как-то все-таки ускорить сдачу этого пресловутого дома?.. И я думаю, что будет очень полезно в смысле темпов, если вы — именно вы, заказчики, а не мы, строители, — попросите, чтобы нам скорее дали государственную комиссию по приемке здания. Иной раз бывает, что на несколько месяцев отсрочивается сдача дома — из-за чего? — именно из-за того факта, что нет приемочной комиссии. А будет комиссия — мы ее не задержим. Это я вам могу торжественно обещать от лица, ну, и так далее… Вот так. Будет комиссия — будет дом, товарищи! (Жидкие аплодисменты; громкие вздохи.)

6. РЕЧЬ ЕГО (но без стенографистки)

— Товарищи, слушайте, ну, пойдите нам навстречу… И даже не нам, — при чем здесь мы? — пойдите навстречу людям, которые уже четвертый год ждут не дождутся нового дома. Вы походите по тем жилищам, где они, так сказать, ютятся, послушайте, что они говорят, чем дышат… Им наш дом нужен как воздух… А вы безжалостно оттягиваете их вселение — из-за чего? — из-за каких-то мелких недоделок…

— Хороша «мелкая недоделка»! Водопровод не подключен!

— Так разве ж это наша вина, что в Горводопроводе сидят сплошные крючкотворы'?.. Они прицепляются черт знает к каким мелочам… Ну, давайте так: вы нам — актик о приемке, а мы вам — обязательство все недоделочки закончить, ну… ну, в два месяца…, ну, в месяц… Договорились?.. А то ведь можно будет к вам привести делегацию от будущих жильцов, которые, так сказать, сами вас попросят… Что? Уточнить обязательство? А вы нам продиктуйте текст, какой вас устраивает. Пожалуйста!.. В чем дело?.. Мы даем слово, что точно в указанные сроки все недоделки…

7. РЕЧЬ (стенограмма)

КАПЕЛЮХОВ. Что ж, товарищи, приходится признать, что критиковали нас тут правильно. Это куда же годится, что люди давно живут в доме, а наряду с этим имеют место такие недоделки? Никуда это не годится!.. Но сейчас у нас нет возможности останавливаться на тех же самых недоделках. Сейчас перед нами стоит задача своевременно и качественно достроить корпус номер два. Вот об этом я хочу сказать. От имени коллектива строителей и от своего лично даю обязательство к Октябрьским праздникам закончить постройку корпуса номер два…

ГОЛОС С МЕСТА. А как же все-таки будет с недоделками в нашем корпусе?

КАПЕЛЮХОВ. Когда вы говорили, я вам не мешал? Да? И вас попрошу не перебивать. Вот так. Значит, к Октябрьским праздникам мы, безусловно, целиком и полностью закончим новый корпус… (Частичные аплодисменты: аплодируют только будущие жильцы второго корпуса.) Мы у себя все тщательно подсчитали и пришли к выводам, что такой срок — вполне реальный, товарищи. Вполне реальный! (Такие же аплодисменты.) Прошу товарищей готовиться к тому, что на праздники уже можно будет въезжать в квартиры, которые мы достроим на все сто процентов, товарищи!.. (Бурные аплодисменты, перебиваемые глубокими вздохами жильцов первого корпуса.)

8. БЕСЕДА С НИМ (без стенографистки)

Смотрите пункт второй настоящей записи. Затем пункт третий. Затем — пункт четвертый. И так далее до тех пор, пока не догадаются этого мастера «обещаний под стенограмму» снять с данной работы…

НЕОКОНЧЕННЫЙ РАЗГОВОР

Этот посетитель не ждал в приемной ни секунды. Едва завидев его седеющую шевелюру в дверях, ведущих в коридор киностудии, секретарша директора широко распахнула двойные ворота в кабинет и торжественно возгласила:

— Степан Петрович, к вам Александр Павлович… Прошу вас, Александр Павлович…

Седеющий товарищ, не убирая с липа привычной улыбки, которой он радует простых смертных, встречающихся на ею пути, неторопливым шагом проследовал в кабинет директора студии. А сам директор уже покинул кресло за своим столом, дабы встретить почетного посетителя возможно ближе к двери.

Состоялось крепкое рукопожатие. Были пущены в ход все причитающиеся в таком случае междометия и восклицания. Имели место взаимопохлопывания по плечам, по спине и даже по животу. Затем оба уселись. Почти что сразу директор начал этот разговор:

— Ну, я рад… Я рад. Отдохнули вы. значит, хорошо. (Утвердительный кисок гостя.) Надеюсь, теперь с новыми силами за творческую работу… (Новый кивок) А мы для вас и сценарий подготовили… (Брови на лице посетителя вопросительно поднялись.) Как же, как же… Острая такая вещь. Вполне современная… И не без конфликта и с перспективами… Называется «заслуженная победа». Очень нужная вещь. Темпераментная. Характеры намечены недурно Есть ситуации… Словом, почитаете, сами увидите…

— Мммм, как вам сказать… Я. конечно, почитаю. Но я тут во время отпуска сам задумал для себя кое-что…

— Надеюсь, что-нибудь из наших дней? — тревожно спросил директор студни.

— Нннне совсем, то есть, безусловно, оно перекликается. Есть, безусловно, некоторая созвучность… Но, в общем, у меня действие происходит в семидесятых годах…

— В каких, в каких годах?

— В семидесятых, я говорю. Формально, безусловно, это девятнадцатый век. Но основной поворот темы очень интересен для нашего времени; начало капиталистического развития России после отмены крепостного права.

Директор пожевал губами, поглядел на потолок и только после этого произнес:

— Никто у нас истории, так сказать, не отменяет. Тем более, эти экономические формации даже проходятся на лекциях.

— Вот-вот, именно! — оживился режиссер — Я почему и задумал это! Там ведь глубокие истоки наших задач, наших отношений Если вы помните, Лев Толстой, когда задумал писать о декабристах, сперва принужден был обратиться к наполеоновским войнам, чтобы до конца, что ли, осмыслить..

— Как? Вы тоже, может, хотите начинать осмысливать с Наполеона? — испугался директор.

— Нет, Наполеон — это слишком. Но, например, та же коллективизация, нынешние колхозы и даже поднятие целины — они все откуда начинаются? Из полемики по вопросу о русской общине Еще А И. Герцен утверждал…

— Ну и что? При чем это здесь?

— А как же! Представьте себе; в фильме будет тонкая стилизация эпохи. Светский Петербург. Ряд колоритных фигур. Атрибут быта. Петербургские туманы. Герои Тургенева. Достоевского, может быть, Гоголя…

— Голубчик! Нам бы что-нибудь остросовременное! Мы так на вас рассчитывали…

— А что? Я с охотой. Те же семидесятые годы, если их подать с тонкой стилизацией… Можно даже фонари Яблочкова, как предвестие будущей индустриализации. Ротонды Эти, капоры, муфты, турнюры..

— Какие еще турнюры?!

— А как же! Накладки такие были в то время на заду у каждой почти дамы. И здесь локоны. На шее — бархотки. Лорнеты.

— Ну, а деревню того времени покажете?

— Зачем же прямо деревню? Скучный материал. Вот если показать ту же деревню через утонченный быт помещика…

— Вот что я вам скажу, Александр Павлович, не хотите ставить «Заслуженную победу» — там про совхозы идет речь, — давайте берите сценарий о заводе. Острейшие проблемы нашей промышленности…

— А это у меня будет…

— Где будет?

— Да в семидесятых годах. Я же говорит начало капитализации России. Становление рабочею класса из бывших крепостных, ставших «мастеровыми», а потом на почве безжалостной эксплуа…

— Да что вы мне пересказываете историю? Вы мне лучше скажите вот что, какая сегодняшняя тема вас интересует?

— Если хотите, меня все темы интересуют. Я же живой современник, как говорится. Дышу воздухом нашей эпохи. А как же!

— Ну, вот и выбирайте.

— Что именно выбирать?

— Да тему же. Современную.

— Ах, современную!. Что же, ведь, это как понимать ее, ту же современность… Для меня, например, крах царской России под Севастополем в 1855 году, он есть не что иное, как основной источник революционизирования последующих поколений. И если еще это подать через красочный военно-морской ритуал, — знаете, эти парады, балы, формы, кортики..

— Александр Павлович! Побойтесь вы бога! Только что вы говорили о семидесятых годах, а теперь уже пятидесяти!

— Нет вы не поймите меня неправильно. Я если буду отходить от своих семидесятых годов, то только в сторону приближения к нам… к нашей действи…

— «Своих»! Вы говорите, что для вас семидесятые годы «свои»! Опомнитесь! Вы ведь советский режиссер! Вас правительство наградило именно за современные нам фильмы.

— Не отрицаю. И всей душой, так сказать, я в нашей эпохе. Люблю могучую технику наших дней. Те же холодильники, «ТУ-104» там, пылесосы, телевизоры, свежезамороженный горошек, радий, атом… Я ни от чего не отказываюсь. И на предыдущий век и всегда глядел и буду глядеть сквозь призму, так сказать, нашего времени. Именно поэтому меня привлекают те черты, которые ныне ушли и…

— Это турнюры, что ли?

— Конечно. И турнюры, если на них смотреть сквозь призму совреме…

— Да нам не призма от вас нужна! Не призма, а картина о наших днях!

— А оно так и выйдет.

— Из чего выйдет? Из ваших семидесятых годов?

— Почему же они «мои»? Не притворяйтесь Иваном, не помнящим родства, дорогой директор. Та же ваша киностудия, оснащенная современнейшей аппаратурой… Она возникла в результате длительного процесса индустриализа…

— Да вы меня что, обучать политграмоте пришли? Я вас последний раз спрашиваю, будете ставить фильм о сегодняшнем дне? Не нравится вам завод, так и быть: берите молодежный сценарий на тему о целине. Хотели мы ее отдать молодым режиссерам. Ну, да ладно уж, уступлю вам.

— Нет, зачем же? Мой принцип: молодежь не грабить. А что касается приближения к современности, так и быть, я пойду вам навстречу…

— Ну, вот и слава богу! Сейчас я вам дам сценарий…

— Нет, нет, постойте! Я готов сделать вам только некоторую скидку. Но не более того.

— Какую такую «скидку»?

— А вот я перенесу действие моего сценария из семидесятых годов в девяностые. Правда, турнюров уже не будет… Но можно будет вывести летчика Уточкина… Молодой Шаляпин… Может быть, Горький в косоворотке. Вечеринка эсдеков на окраине. А наряду с этим бал в Благородном собрании. Двусветный зал. Обнаженные женские плечи, эполеты, шпоры.

Директор налил в стакан воды и начал поливать свою макушку. От макушки пошел пар.

Двери-ворота открылись, и появившаяся в них секретарша объявила.

— Степан Петрович, народ собрался на оперативное совещание.

— Давайте ваш народ! — угрюмо сказал директор — А мы с вами еще потолкуем, Александр Павлович.

— Безусловно, потолкуем! — бодро воскликнул режиссер и заторопился к «ворогам».

Как вы думаете, товарищ читатель, чем кончится данный разговор. который сейчас ведется не на одной какой-нибудь студии, а на многих? И не с одним режиссером, а с несколькими. Пожалуйста, пришлите нам ваше мнение по этому поводу. У нас собственно, есть и наше личное мнение. Но мы его пока не выскажем. Почитаем сперва, что думают товарищи. Вот так.

КОЛХОЗНАЯ ГОСТЬЯ

Во время завтрака Александр Петрович Шувалов, работник одного из московских учреждений, сказал жене.

— Да! Я тебе еще не говорил: мать собирается к нам приехать, как она пишет, на недельку…

Жена, Валентина Ивановна вежливо, но не совсем приязненно подняла брови и произнесла:

— Это новость!.

Несколько смущенный тоном жены, Шувалов ответил:

— В общем вышло так, что я сам ее пригласил. Десять лет собираюсь повидаться со старухой, хотел к ней поехать на отпуск, но выяснилось, что отпуск будет не скоро. Я и предложил ей приехать сюда. Вот письмо: она выезжает на той неделе.

Валентина Ивановна с подчеркнутым равнодушием взяла из рук мужа листок ученической тетради. С трудом разбирая корявый почерк, она стала читать:

— «Во первых строках кланяюсь родному нашему сыну Александру и дорогой споше…»

— Сношеньке. То есть тебе, снохе, — пояснил Александр Петрович.

Валентина Ивановна улыбнулась, и он покраснел от досады и стыда за свою мать. Все сидевшие за столом тоже сперва улыбались, а теперь отвернулись друг от друга, ощутив неловкость. А Валентина Ивановна вернула мужу письмо сказав:

— Очень трудно одолеть такой почерк и… стиль. Главное в письме я уже знаю: о приезде…

Лицо Валентины Ивановны изъявляло откровенное огорчение. Шувалов примерно понимал, что именно огорчает жену. В их супружеской жизни протекал период не очень благоприятный. Было много мелких ссор, встречались и серьезные столкновения. Жене казалось, что Александр Петрович мало бывает дома. Она полагала, что дело не только в службе. Мужу, вероятно, прискучило проводить время с нею. Потом Валентина Ивановна тревожилась и по тому поводу, что, с ее точки зрения, Александр Петрович чересчур много стал пить.

Александр же Петрович считал, что пьет он не много, а если ему и случалось иногда выпивать два-три вечера кряду, то это всегда было вызвано каким-нибудь стечением обстоятельств. Это были совпадения, а не система, как то утверждала жена. Сетования жены на то, что он мало проводит с ней времени, только раздражали Александра Петровича. Тут он усматривал обычное, по его мнению, желание для женщины забрать в свои руки мужа.

В сущности, Александр Петрович разделял неудовольствие жены по поводу приезда его матери. Он тоже хотел бы переживать свои ссоры с женой без свидетелей и без огласки.

Восемнадцатилетняя Катя, дочь Александра Петровича от первого брака, спросила, выдержав приличную паузу:

— А куда мы поместим бабушку?

И на Катином лицо было написано недовольство У Кати начался первый в ее жизни «настоящий роман». Товарищ по институту, студент Сева Никольский, часто посещал ее. Кате было точно известно, что отец и мачеха неодобрительно относятся к этим визитам. Отцу казалось, что Сева недостаточно красив, недостаточно талантлив, мало обещает в жизни. Дочери своей он желал бы не такого мужа. А Валентина Ивановна полагала, что Катя чересчур молода. Ее раздражало то обстоятельство, что этот «серьезный роман» ставит Катю почти на одно положение с нею — на положение взрослой.

Кати теперь подумала, что бабка, несомненно, станет на точку зрения взрослых, против нее и Севы.

Валентина Ивановна повторила вопрос своей падчерицы:

— Да. где, ты думаешь, твоя мать должна жить у нас?

— Ночевать она сможет в комнате у Кати. Кате мы отдадим на время уголок Вовки. — И Александр Петрович кивнул головой на отгороженную ширмами часть столовой, где проживал их сын Вова со своими аквариумами, клетками и значительным количеством металлического лома, накопившегося за все девять лет его жизни. Валентина Ивановна невольно погладила Вовку по голове, тревожась за то, как примет бабушка городского внука, которого она никогда не видела.

Теперь и Вовка был огорчен, узнав, что ему предстоит допустить сестру ко всем своим сокровищам. К тому же мальчик почувствовал, что взрослые не слишком рады приезду бабушки. Он исподлобья поглядел на родителей и сказал:

— Сидела бы она лучше в деревне…

— Ты о ком это говоришь?! — строго прикрикнул отец, — Сядь как следует, возьми вилку в левую руку и молчи, когда тебя не спрашивают!

Оборотись к домашней работнице. Шувалов продолжал с той же строгостью:

— Дуся, долго вы будете стоять с кофейником в руках? Принесите молоко. Всякий раз надо напоминать!

Расторопная Дуся обиженно заиграла бровями, опустила кофейник на проволочную подставку и вышла. По всему было видно, что и она неприятно взволнована приездом старухи.

Когда Александр Петрович уходил на работу, он слышал, как Дуся громко делилась своими мыслями с приятельницей, забежавшей к ней из кухни этажом выше.

— И так день-деньской маешься. — громко сетовала Дуся, — все-таки своих четыре человека та гости, да жених шляется, а тут еще старуха приедет. Откуда? Из деревни! Что я, этих деревенских не знаю? Спасибо, у нас хозяйка хоть не копеечница… А старуха приедет, она себя покажет! У нее не хочешь, а в воронки попадешь!..

Соседка вздыхала с глубокими всхлипываниями, цыркала и повторяла с заученной интонацией:

— Да, да, да… Цы-цы цы… Ох, что делается!..

Поезд, который привез Аграфену Петровну, мать Александра Петровича, пришел рано. Шувалов сам съездил на вокзал и доставил на такси маленькую старушку с двумя деревенскими холстяными мешками, битком набитыми всякой всячиной.

Валентина Ивановна встретила свекровь в передней и, холодно протянув ей руку, произнесла:

— Очень рада.

Старушка по деревенски обтерла ладонью рот и трижды поцеловала Валентину Ивановну со щеки на щеку. Шувалов тронул мать за плечо и, указывая на комнату дочери, сказал:

— Ну, мамаша, постановили мы тебя вселить в Катину комнату…

Старушка замотала головой и замахала обеими руками.

— Ничьих местов я занимать не буду, Сашенька, — тихо, но решительно сказала она. — У вас где диванчик есть или кроватка раскидная? Там я и примощусь. Сплю я по-стариковски, на рассвете засыпаю, на рассвете просыпаюсь. Вот гостинцы мои свали где-нибудь, а обо мне и не думай.

Тут Валентина Ивановна первый раз посмотрела в глаза свекрови. Глаза были светло-серые, почти совсем бесцветные. На первый взгляд проницательные, строгие, а если вглядеться, то совсем добрые и ласковые.

Вовка был уже и школе, Катя — на лекциях. Супруги позавтракали со старухой (Аграфена Петровна выпила чашку чая и пожевала кусок булки), и оба ушли по делам.

Дуся внезапно, как Мефистофель, появлявшаяся во всех тех помещениях, кеда водили старуху, тоже ушла на рынок. Старушка немного посидела на диване и пришлась по всей квартире. Потом поплелась на кухню, увидела на плите кастрюлю с теплой водой и стала мыть посуду.

Когда Дуся вернулась с покупками, посуда была уже вымыта, сложена аккуратной горкой и прикрыта чистым полотенцем. Аграфена Петровна с липом, возбужденным от радости привычного труда, кирпичом начищала медную кастрюлю. Дуся была приятно поражена. Со всей городской церемонностью она, не торопясь, ахнула и кокетливо спросила:

— Ой, да кто же это мне посуду всю перемыл?

— Я, дочка, я, — отозвалась Аграфена Петровна, надраивая кастрюлю.

— Вот спасибо-то! Только напрасно вы… Я бы сама… Сейчас вот эти полтора рубля сыщу и комнаты пойду убирать.

— Какие полтора рубля, дочка?

— При покупках полтора рубля у меня вроде куда-то пропали. Не то я их сама передала, не то мне недодали…

Говоря это, Дуся испытующе глядела на старушку. Весьма возможно, что полтора рубля у Дуси и не пропадали Это мог быть тонкий прием, чтобы выяснить степень зловредности приехавшей старухи: будет ли она сплетничать снохе насчет полутора рублей или нет?..

Аграфена Петровна выдержала испытание блестяще. Услышав о пропаже, она сочувственно покрутила носом, потом два раза махнула кистью руки в знак того, что и не такие убытки приходится иной раз терпеть порядочным людям, и только после этого заявила;

— Плюнь, дочка, не расстраивайся!.. Кто денег не платил, у того они не пропадали. Да я сама сколько раз так вот за хозяйскую копейку билась, а потом смотришь — и сыщется всё. До грошика до последнего!

— А вы что же, — ласково уже спросила Дуся, — в работницах тоже жили?

— А как же, моя милая, а как же! Пятнадцать лет жила в прислугах. Ну что, тебе-то хорошо здесь живется?

Окончательно покоренная, Дуся заговорила, будто с приятельницей.

— Особенно худого не скажу, — решительно, как приговор вынося, сообщала Дуся, — работой не донимают. Веру имеют. И в харчах, конечно, не урезывают. Но я так скажу, за человека не очень считают. Нет того, чтобы поделиться, если что сами узнают или что случится у них, или там у тебя спросить про жизнь, а все только: подай, прими, накрой, сходи…

Старушка уже сидела на стуле совершенно в той же позе, в какой обычно сиживала Дусина приятельница с верхнего этажа. Тут она опустила веки и помотала головой, не открывая глаз.

— Ишь, чего захотела, милая! — начала Аграфена Петровна. — Мало, что они тебя за человека не считают, они дружка дружку и то, небось, редко видят. Спешка! Всё у вас тут в городе так и мелькает, так и мелькает. Как вы друг друга в лицо-то признаете, я удивляюсь… Да и то сказать: у нас вон деревня считается, а как нагнали этих трактористов из мэтэсэ, да эти еще агрономы, да уполномоченные… Тоже ровно в городе; идешь к колодцу, тебе навстречу народ, а ты никого и не знаешь…

Задушевная беседа продолжалась до самою возвращения из школы Вовки. Открывая дверь. Дуся сказала мальчику сварливо, будто он успел в чем-то провиниться:

— Небось, бабушка твоя приехала, мог бы зайти на кухню поздороваться. Родного отца родная мать!

Вовка смутился, покраснел, дышать стал часто и только носом. В кухне он появился благодаря внушительному толчку со стороны Дуси.

Но Аграфена Петровна встретила внука с такой лаской и так просто, что мальчик сразу же перестал дышать носом, а всё подставлял стриженую голову под загрубевшие старушечьи ладони. Дуся наблюдала за встречей с лицом церемониймейстера, который приставлен специально, чтобы предотвращать возможные нарушения этикета. Через две минуты она нашла нужным сказать;

— Ну, рассказал бы что-нибудь бабушке. Показал бы ей, что там у тебя есть.

Вовка, приоткрыв рот, глянул на Дусю и затем послушно сказал:

— Пойдем, бабушка, я тебе покажу, какие у меня есть игрушки.

— Пойдем, внучек, пойдем, миленький…

Вовка полтора часа показывал бабушке все свое достояние, включая и железный лом. Бабушка вежливо удивлялась, ахала, качала головой. По Вовкиному требованию она пробовала силу различных пружин, любовалась быстротой и увертливостью рыбок, мягкостью перьев у щегла. Когда надо было, быстро все понимала. Когда надо было, притворялась на редкость недогадливой и тем давала возможность Вовке показать свою ловкость и сообразительность.

Потом Вовке прискучило поражать бабушку, и он захотел пойти гулять.

— Дуся! Ду-у-усь! — закричал он — Я гулять пойду. Идем со мной!

— Мне некогда, — внушительно откликнулась из кухни Дуся, — и так обед невесть когда поспеет…

— Ну, я сам пойду.

— А самому нельзя. Мама что говорила? Автомобили здесь ездят… Мальчики нехорошие обидеть могут…

Поучая Вову, Дуся страшно гремела противнем, на котором она по своей инициативе пекла пирог в честь приезда Аграфены Петровны.

Но Аграфена Петровна была уже в передней и, натягивая на себя черненькое пальтецо фасона, принятого в начале двадцатых годов, говорила:

— Дай уж я с тобой, внучек, погуляю. И так-то мне тебя жалко! У нас вон на деревне мальчишки цельный день гоняют, где хотят, никого не спрашивают. Зимою — по речке на салазках, летом в лес по ягоды ходят, по грибы… И опять круглый год на лошадях, на машинах, на тракторах…

— Одни? — недоверчиво спросил Вовка.

— А кто же с ними пойдет? Кто постарше, все на работе.

— Такие маленькие — и одни?

— И помене твоего одни ходят. Известное дело, деревня. А вот ученье кончишь к лету, просись у родителей ко мне, дескать, к бабушке погостить. Я тебе и грибные все места покажу, и ягодные, и где орешник растет… И и ночное с ребятами поедешь лошадей пасти… А уж как по осени эти комбайны пойдут по полям, — ну, тут вашему брату чистое раздолье и комбайнерам подсоблять, и на токах это мальчишка резвятся, и с красными обозами на элеватор ездят…

Вовка ушел на улицу, слушая бабушку с большим вниманием. Теперь он дышал одним только ртом.

Когда Александр Петрович и Валентина Изановна вернулись домой к обеду часов около шести вечера, они застали Вовку в столовой у дивана. На диване дремала уставшая Аграфена Петровна, а Вовка безжалостно дергал ее за рукав и канючил:

— Бабушка, а бабушка, а как же у вас лисиц ловят?

— Так и ловят, — сонным голосом отвечала Аграфена Петровна.

— А как «так»? Ты говоришь, канканы ставят?

— И капканы…

— А если трактор сломается, его чинят?

— А как же?.. Непременно чинят…

— А как чинят?

Увидев родителей. Вовка оживленно сообщил им:

— Она мне все про колхоз рассказала: и как что сеют, и как пашут тракторами, и как лес сажают, и пруды роют… Я на лето к ней поеду в колхоз, когда нас из школы распустят! Можно?

По Вовкиному лицу было видно, что если ему сейчас ответят «нельзя», то он немедленно заплачет.

После обеда старуха пошла на кухню. Опять помогала Дусе и сидела там до вечера. Дуся громовым голосом рассказывала ей всю свою жизнь.

Александр Петрович работал у себя, а Валентина Ивановна ушла в гости к приятельнице. Вовка делал уроки и каждую минуту прибегал в кухню, чтобы сообщить бабушке какое-нибудь событие из жизни своего класса. Но так как жизнеописание Дуси было неподходящим для его ушей, его все отсылали назад.

Потом к Кате пришел ее друг Сева Никольский. Очень скоро после этого Катя появилась на кухне и сказала смущенно:

— Бабушка, там у меня сидит один товарищ., Он с тобой хочет познакомиться. Пойдешь?

Старуха пошла очень охотно, обдернула юбку и поправила платок на голове. Вошедши в комнату к Кате, она произнесла:

— Ну, здравствуй, здравствуй, голубчик! Дай-ка я на тебя погляжу… Он. да какой ты ладный, красивый из себя, молодой. А внучку-то мою любишь, а? Ну, отвечай старухе.

Молодой человек, который перед родителями все делал вид, что его посещения носят деловой характер — то он будто бы приходил за учебниками, то приносил лыжную мазь особого состава, то заходил справляться относительно совместного посещения музея, — молодой человек вдруг улыбнулся и сказал просто:

— Очень люблю, Аграфена Петровна.

Бабушка поцеловала его и Катю, посидела с ними минут пять, расспрашивая Севу о том, где и как он живет, чем занимаются его родители и прочее. Потом она отправилась к Александру Петровичу. Лицо у нее было значительное и растроганное. Она закрыла за собой дверь и заявила:

— Сейчас смотрела я Катиного жениха. Хорош молодец! Всем взял, и умен, и красавец, и специальность отличную себе выбрал.

Александр Петрович хотел было снисходительно улыбнуться, но, вызвав в памяти внешность Севы, вдруг понял, что молодой человек действительно недурен собой, и неглуп, и вообще… Александр Петрович улыбнулся почти самодовольно. А бабушка продолжала:

— И любит ее. Ничего не скажу: любит! Правда, и она его крепко любит…

— Да ты-то это откуда все знаешь?

— И-и, милый, я такие дела сердцем чую. Про посторонних и то понимаю, а тут родная внучка… Когда свадьбу-то играть думаете?

Александр Петрович крякнул и задумался. В это время вошла Валентина Ивановна и он обратился к жене:

— Вот мать спрашивает, когда мы Катю отдадим замуж. Говорит, что ей нравится этот Сева..

Валентина Ивановна сухо отозвалась:

— Не знаю. По-моему, Катя еще молода.

— Как же молода? — с искренним удивлением спросила старуха. — Я-то уже в ее годы… Да ты сама скольких лет замуж выходила?

Валентина Ивановна стала прикидывать. Вышло, что разница в возрасте была не так уж велика, а главное, Валентина Ивановна вспомнила, что и на ее пути стояли почти эти же самые препятствия: несогласие родителей, мнимое «легкомыслие юности», которое ей приписывали. Вспомнила она и то ощущение несправедливости, которое у нее тогда было из-за этого… И впервые Валентина Ивановна в мыслях благосклонно отнеслась к замужеству своей падчерицы.

Александр Петрович по случаю приезда матери хотел просидеть вечер дома но через час, когда все было обсуждено и повторялись уже высказанные ранее мысли, он надумал уйти. Валентина Ивановна сердито заметила.

— Мне кажется. — Валентина Ивановна пыталась остаться спокойной, но ей это не удалось, — мне кажется, что в день приезда твоей матери… да, твоей, а не моей… ты мог бы и остаться дома!

Но даже сорвавшись в гневный тон ссоры, Валентина Ивановна больше наблюдала за свекровью, чем смотрела на мужа. Она ждала, что старуха если не словом то хоть выражением липа обнаружит свою симпатию к сыну против нее, невестки. Аграфена Петровна, кряхтя, отошла в угол, к своим мешкам, и принялась для чего-то перебирать их содержимое. А когда ссора разрослась и Александр Петрович крикнул жене что-то оченьрезкое, старуха, не торопясь, вышла на середину комнаты, покачала головой и укоризненно сказала сыну:

— Ой, что это нехорошо как, Сашенька… Вы ведь люди городские, ученые, вам бы помягче надо… Да особенно с женой.

Валентина Ивановна в этот миг тяжело дышала от обиды и придумывала, что бы позлее ответить мужу. Поступок свекрови поразил и даже тронул ее. Она почувствовала, что может прослезиться. Мелькнула мысль: «Как глупо! Еще недоставало реветь, чтобы она подумала о нас черт знает что!..»

Александр Петрович, смущенный, покинул комнату. Произошла пауза.

Аграфена Петровна снова обратилась к своим мешкам. Только когда хлопнула входная дверь — значит, Александр Петрович все-таки ушел, — старуха произнесла:

— И ну его! Ты знаешь их, мужиков: покуда его дома держат, он все на сторону глядит. А отошли ты его завтра куда-нибудь, он как пришитый к юбке твоей будет сидеть…

— Да, но мне скучно без него… тоскливо… — ответила Валентина Ивановна.

— Как не тоскливо! Что ж я, сама не знаю?.. Иной раз цельную ночь не спишь: мужа дожидаешься. Его, может, дела домой не пускают, а может, и загулял где. И так тебе тревожно… Все думается: а ну, как обидит его кто, особенно по пьяному делу?.. А уж кругом все спят, только собаки во дворе брешут. А потом рассвет начинается. То темно было, а тут посерело все а избе, и так-то все некрасиво покажется, грязно, неуютно!.. А утром он и является — здрасьте, пожалуйста, тут как тут, целый и невредимый. И даже не пьяный другой раз. Такая уж наша бабья доля.

Валентина Ивановна промолчала, а потом заметила как бы невзначай:

— Видите, мама он еще пить стал.

Лицо у старухи сделалось серьезным.

— Пить? — переспросила она. — Это худо. Что же он, не дай бог, запойный? На работе пьет?

Предположения старухи были так далеки от того, что существовало на самом деле, что Валентине Ивановне вдруг стало ясно: печалиться решительно не о чем. Валентина Ивановна улыбнулась совсем безмятежно и поспешила успокоить старуху:

— Нет, мамочка, до этого дело не доходит Он вообще без компании и не притрагивается к вину.

Старуха вздохнула.

— Ну, это что… Я было испугалась. А так, я вижу, вы хорошо живете, ладно..

И Валентине Ивановне внезапно показалось, что старуха совершенно права. Действительно, жизнь шла хорошо и без особенных забот и тревог. Смягчившись окончательно, Валентина Ивановна заговорила со старухой о том. что вот надо бы послать Александра Петровича в дом отдыха: очень уж заработался, — купить кое-что из домашней утвари и прочее…

Александр Петрович вернулся поздно. Дверь ему открыла старуха и на вопрос, что слышно в доме, отозвалась шепотом:

— А что может быть слышно. Спят все.

— И Валюша спит?

— А то как же?.. Чего ей до петухов сидеть?

— Сердилась она на меня?

— Что-то не приметила. Часов до двенадцати мы с ней проговорили, все дела успели обсудить а потом и спать полегли…

— Ты у меня, мамаша, прямо ангел мира. — улыбаясь, сказал Александр Петрович и обнял мать.

Старуха, почти кокетливо поджав губы, заявила:

— Какой из меня ангел?.. Я вот чертям скоро достанусь на закуску…

— Ну-ну-ну, поживем еще! — отмахнулся Александр Петрович и пошел в спальню.

Уезжала бабушка не через неделю, как предполагала, а через две с половиной недели, «погулявши на Катиной свадьбе», по ее выражению. Провожали всей семьей. А Дуся, которая осталась дома, выбежала на улицу простоволосая и долго махала рукою вслед машине.

В пути и даже еще на вокзале все уговаривали бабушку:

— Ну, куда торопиться? Пожила бы еще у нас!

— Нет уж, деточки, — твердо отвечала старуха, — надо честь знать. Да и дома меня дожидаются. Я ведь там на дело нужна, — не на безделье. А если у вас что тут, оборони бог, случится, то вы сейчас письмо ай телеграмму отбейте. Я ведь быстрая, котомку собрала и на поезд.

— До поезда то от вас шестьдесят километров, — напомнит Александр Петрович.

— Это правда. Только теперь у нас в колхозе машины свои, мигом домчат. А по другому делу мне и приезжать не требуется. Я теперь все про вас знаю. По другому делу я только письмецо напишу…

— С поклонами письмо, — немножко с иронией, но и ласково сказала Валентина Ивановна, — «Во первых строках моего письма.»

— А как же? Во первых строках, как водится, поклоны А потом и про то пишемся, какая кому есть надобность… А ты бы, Сашенька, просился к нам в колхоз на работу. Теперь вон больших работников посылают в деревню. И ты бы где-нибудь рядом с нами зажил… А уж Вовочке как хорошо было бы!..

— Ладно, мамаша. Это мы обсудим обдумаем. А не пора ли на посадку, а?..

На перроне все немного прослезились. Бабушка кланялась в пояс по-деревенски. Вовка откровенно плакал и сказал басом:

— Ты мне, бабушка, пришли из колхоза чертеж, как у вас делают скворечники.

— Постараюсь, внучек, уж постараюсь… Вон тетка твоя, Клавочка. младшая моя дочь, она тебе начертит, я ей накажу…

Поезд тронулся. Все шли рядом с вагоном, пока было возможно. У окна стояла старуха. Теперь плакала она, а провожающие улыбались.

INFO

ВИКТОР ЕФИМОВИЧ АРДОВ

БОЛЬНОЕ МЕСТО

Редактор Л. Васильев

А 09324. Тираж 120 000 экз.

Издательский № 1221. Заказ № 1593.

Подписано к печати 27/X 1958 г.

Объем 1 бум. л. — 2.74 п. л. Учетно-издат. л. 3.19.

Ордена Ленина типография газеты «Правда»

имени И. В. Сталина. Москва, ул. «Правды», 24.

…………………..

Сканирование и перевод в DJVu, Борис Ледин — 2013

www.cartoon-twins.ru

FB2 — mefysto, 2023

Более подробно о серии

В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.

В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно — когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.

Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).

Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.

Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.

Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы — «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.

У постоянных авторов «Крокодила», каждые три года выходило по книжке в «Библиотечке». Художники журнала иллюстрировали примерно по одной книге в год.

Среди авторов «Библиотеки Крокодила» были весьма примечательные личности, например, будущие режиссеры М. Захаров и С. Бодров; сценаристы бессмертных кинокомедий Леонида Гайдая — В. Бахнов, М. Слободской, Я. Костюковский; «серьезные» авторы, например, Л. Кассиль, Л. Зорин, Е. Евтушенко, С. Островой, Л. Ошанин, Р. Рождественский; детские писатели С. Михалков, А. Барто, С. Маршак, В. Драгунский (у последнего в «Библиотечке» в 1960 году вышла самая первая книга).

Оглавление

ПОЗДРАВИЛ

БОЛЬНОЕ МЕСТО

ТАМ ИЛИ ТУТ?.

СЛОЖНОЕ ДЕЛО

СТРАШНЫЙ ПРОФЕССОР

ЕЕ ПРАВА

НАГЛЯДНО

ХОЗЯИН СВОЕГО СЛОВА

НЕОКОНЧЕННЫЙ РАЗГОВОР

КОЛХОЗНАЯ ГОСТЬЯ

INFO

Более подробно о серии