Южный Урал в эпоху Средневековья (V-XVI вв. н. э.) [Владимир Александрович Иванов] (pdf) читать онлайн

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ
УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
БАШКИРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ
УНИВЕРСИТЕТ им. М. АКМУЛЛЫ

В. А. Иванов, В. А. Злы гостев, И. В. Антонов

ЮЖНЫЙ УРАЛ
В ЭПОХУ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
(V-XVI века н. э.)
Под общей редакцией доктора исторических наук
профессора В. А. Иванова

Уфа 2013

УДК 94
ББК 63.3
И20

Иванов, В. А.
И20

Южный Урал в эпоху Средневековья (V-XVI века н. э.) / В. А. Ива­
нов, В. А. Злыгостев, И. В. Антонов ; под ред. В. А. Иванова ; ГБОУ
ВПО Башкирский государственный педагогический университет
им. М. Акмуллы. — Уфа
,2013. — 280 с.
ISBN 978-5-906165-39-8

Книга охватывает целый комплекс, без преувеличения, глобальных по
масштабам и значимости событий, проистекавших на протяжении более ты­
сячи лет на Южном Урале и в прилегающих к нему регионах. На основании
данных, запечатленных в источниках (арабских, персидских, монгольских,
китайских, русских и др.), эпических произведениях народов Урала и Повол­
жья (башкир, татар, казахов) и, что немаловажно, археологических материа­
лах, авторы попытались несколько по-новому, но отнюдь не революционно
взглянуть на проблемы, накопившиеся за последние десятилетия в области
изучения средневековой истории нашего края.

ISBN 978-5-906165-39-8

© В. А. Иванов, В. А. Злыгостев,
И. В. Антонов, 2013

Всем нашим друзьям и коллегам
археологам и историкам Урала и Поволжья,
с кем вместе работали, работаем и, надеемся,
будем работать и впредь, посвящаем мы эту
книгу.
—

—

Авторы

Введение

Писать историю одновременно и просто, и сложно. Просто, пос­
кольку, что бы ты ни написал, особенно если написал с упоминанием
имен великих предшественников, с указанием якобы проработанных
источников, проверить тебя очень сложно, этим нужно заниматься
специально, что доступно далеко не каждому. Чем и пользуются
историки-графоманы или квазиисторики, количество которых рас­
тет прямо пропорционально числу лет, прожитых нашим обществом
в XXI веке. Именно из-под их пера (а точнее — из-под «клавы» их ком­
пьютеров) разлетаются по всему белу свету многочисленные «новые
истории», «запрещенные истории», «тайные истории», «подлинные
истории» народов, государств, событий и т. д. Их издание зачастую
финансируется частными фирмами или спонсорами, не имеющими
возможности, а может быть, и не желающими подвергнуть представ­
ленное сочинение строгой научной экспертизе (в советские времена
это называлось научным редактированием). Характерно, что именно
эту научную редактуру современные квазиисторики и преподносят
как «идеологическую зашоренность» или «политизированность»
«официальной советской науки» — так сейчас стало модно опреде­
лять все, что было сделано историками предшествующих поколений.
Сложно писать историю потому, что подлинно научная история
требует длительной, кропотливой и не всегда благодарной подгото­
вительной работы, содержание которой в науке определяется как на­
учное источниковедение. Научное источниковедение — это особая
отрасль исторического познания, основная задача которой — извле­
чение из источников исторических фактов. «Изучение источни­
ков, положенных в основу исторического исследования, — это первая
и совершенно необходимая стадия в работе историка. В процессе
его закладывается тот фундамент из фактов, на котором в даль­
нейшем строится все здание исторического исследования» [245,
с. 599-601].
Термином «источниковедение» обозначается совокупность зна­
ний об исторических источниках и их изучении. При этом под «исто4

рическим источником» понимается буквально все, что может свиде­
тельствовать о свершившихся фактах, событиях, процессах и явлени­
ях. Источники могут быть устными, письменными, вещественными,
изобразительными, в связи с чем строится и их научная классифика­
ция. Как и всякая отрасль научного познания, источниковедение об­
ладает своей методологией и методикой, направленной, как уже было
сказано выше, на извлечение из источников исторических фактов. Для
чего предполагается, нет, даже предписывается проведение поэтап­
ного анализа источников. Начинается такой анализ с установления
исторических условий, в которых источник был создан (уровень
социально-экономического развития общества, тип социальной ор­
ганизации, типы связей, которые объединяют людей, — правовые,
конфессиональные, культурные, политические и т. д.). Источник есть
феномен определенной культуры: он возникает в конкретных услови­
ях и вне их не может быть понят и интерпретирован.
Затем необходимо решить проблему авторства источника
(в первую очередь это касается письменных источников и произве­
дений искусства). Один из основных постулатов научного источни­
коведения, изложенный во всех учебниках, гласит: «Трудно интер­
претировать источник, предварительно не поняв его автора, не зная
его биографию, сферу практической деятельности, уровень его куль­
туры и образования, род занятий, его принадлежность к определен­
ной социокультурной общности с соответствующими ценностными
установками. Масштаб личности создателя произведения, степень
завершенности произведения, цель его создания — все эти параметры
определяют совокупность социальной информации, которую можно
почерпнуть из него» [131].
Не менее важно уяснить обстоятельства создания источника,
поскольку (и это тоже одно из методических правил источниковеде­
ния) именно они могли влиять на полноту и достоверность сведений,
на оценочные суждения, включенные автором в его произведение.
В одних и тех же исторических условиях один и тот же человек может
создавать произведения, существенно различающиеся как по полноте
сообщаемой информации, так и по степени ее достоверности. Это
зависит от обстоятельств, в которых находится автор. Иногда автор не
располагает необходимой информацией, или обращается к недосто­
верным свидетельствам, или доверяется собственной памяти. Иногда
автор намеренно дает неполную или недостоверную социальную ин­
формацию, поскольку находится в обстоятельствах, которые диктуют
ему подобное поведение.
5

Затем нужно пройти этап текстологического анализа, если име­
ешь дело с письменным источником, или анализа системного, если
работаешь с археологическим материалом. Но здесь должна иметь
место специальная подготовка исследователя. В первом случае это,
по сути, означает критическое прочтение того сообщения, которое
хотел передать автор произведения, делая это осознанно и целена­
правленно. Во втором — это означает типологизацию и хронологи­
зацию археологических коллекций и артефактов, уяснение их функ­
циональности и степени распространенности в рамках той или иной
археологической культуры, установление характера и тесноты связей
между элементами культуры и т. д.
Только после этого можно переходить к интерпретации источ­
ника, которую проводят «с целью установить (в той мере, в какой это
возможно с учетом временной, культурной, любой другой дистанции,
разделяющей автора произведения и его исследователя) тот смысл,
который вкладывал в произведение его автор». На этом этапе
исследователь как бы «движется в потоке сознания автора произве­
дения: стремится лучше понять ситуацию, в которой тот находился,
замысел произведения, способ, принятый автором для воплощения
этого замысла. Иначе говоря, исследователь выступает в качестве за­
интересованного слушателя, интерпретатора» [131].
Наконец наступает этап анализа содержания, на котором исследо­
ватель раскрывает всю полноту информации, содержащейся в источ­
нике, и решает проблему ее достоверности. И здесь ему необходимо
собрать и согласовать между собой все аргументы, подтверждаю­
щие правдивость именно его версии оценки правдивости сведений
источника. Исследователю приходится выстраивать свою логическую
схему суждений и доказательств, сопоставлять данные между собой,
доказывать и показывать степень их согласованности друг с другом.
Только после этого исследователь получает возможность перей­
ти к источниковедческому синтезу источника — завершающему
этапу исследования, когда исследователь показывает, насколько ис­
пользуемый источник информативен и как можно интерпретировать
те сведения, которые он сообщает.
Забвение перечисленных выше принципов источниковедения или
намеренное небрежение ими лишает любые написанные «истории»
какого бы то ни было познавательного смысла, ибо, как заметил ве­
ликий русский философ и историк Н. И. Кареев, «знание, добытое
приемами мышления, противоречащими требованиям логики, ,не
есть научное знание, даже и не знание вообще».
6

Столь пространная преамбула понадобилась нам для того, что­
бы подвести внимательного читателя к осознанию всей сложности
и научной ответственности любого исторического исследования,
какому бы периоду оно ни было посвящено. А поскольку в нашей
книге речь пойдет об эпохе Средневековья — периоде очень важ­
ном с точки зрения освещения процессов этногенеза народов Юж­
ного Урала, мы должны привлечь внимание читателя еще к одному
важному обстоятельству. Характерная (хотя и не оригинальная) черта
Южно-Уральского региона — это крайне слабая освещенность его эт­
нокультурного состояния эпохи Средневековья в письменных источ­
никах. Тем не менее реконструкция этнической карты Южного Урала
и Приуралья на её начальных этапах строилась преимущественно на
ограниченно-поверхностных, компилятивных, а подчас и откровен­
но тенденциозных сведениях средневековых авторов [подробнее об
этом см. 28, с. 103-104; 29, с. 5-6; 140, с. 17-18, 21, 27; 141, с. 4; 163;
214, с. 92]. В этих условиях первые исследователи — в известной
степени вынужденно — этническую карту Урало-Поволжья набра­
сывали довольно широкими мазками, зачастую напрямую следуя за
источником.
Впрочем, исследователи 1930-х — 1950-х гг. специально пробле­
мами этнической истории южноуральского населения в эпоху Сред­
невековья не занимались, а потому касались их вскользь, в контексте
своих более широких исследований. Тем более что на интересующей
нас территории (в частности, на территории современного Башкорто­
стана) систематических археологических исследований до середины
XX столетия не проводилось, а потому имевшийся к началу 50-х гг.
материал не был связан ни территориально, ни хронологически. Тем
не менее этот немногочисленный материал (Уфимские погребения,
Бахмутинский и Стерлитамакский (Левашовский) могильники) поз­
волил тогдашним исследователям высветить в этнической карте
региона два этнокультурных элемента: финно-угорский — в лесной
части современного Башкортостана и сармато-аланский — в ле­
состепных районах. И если первый рассматривался как результат
естественно-исторического развития местного прикамско-приуральского населения раннего железного века, то сходство погребального
инвентаря и обряда захоронений в Стерлитамакском могильнике
с инвентарем и обрядом салтовских некрополей (Салтовский, По­
кровский, Зливкинский) привели П. Ф. Ищерикова и Р. Б. Ахмерова
к выводу о переселении в VII-IX вв. на Южный Урал части аланских
племен из Прикаспия. Позже эту гипотезу поддержали в своих рабо7

тах С. И. Руденко, А. П. Смирнов и А. П. Чулошников [18, с. 170; 19,
с. 42-43; 134; 211, с. 19; 233, с. 27-29; 244, с. 46-50].
Одновременно материал Стерлитамакского (Л сватовского) могиль­
ника, соотнесенный с данными письменных источников ХП-ХШ вв.
(Венгерский Аноним, Юлиан, Карпини, Рубрук), дал толчок к даль­
нейшему развитию теории об уральской прародине древних вен­
гров, выдвинутой еще в конце XIX в. профессором Варшавского
университета, славистом и угроведом К. Я. Гротом [78]. Так, мос­
ковский археолог Н. Я. Мерперт высказал предположение о том, что
данный памятник наглядно иллюстрирует сведения средневековых
авторов об образовании у венгров накануне их движения на запад
в середине IX в. больших и воинственных племенных союзов, собст­
венно, и обеспечивших успешное завоевание венграми своей новой
родины на Дунае [212, с. 677]. Косвенно идею о древневенгерской
принадлежности Стерлитамакского могильника поддержал Р. Г. Кузеев, объяснявший уход древневенгерских (мадьярских) племен из
Приуралья появлением здесь ранних башкир (племена бурзян, усерган, тангаур), пришедших в южноуральские степи в IX в. в составе
печенежско-огузского союза племен [211, с. 30,33].
Идею о присутствии древних мадьяр-венгров на Южном Урале
в своих ранних работах разделял и Н. А. Мажитов (ныне — ее актив­
ный противник). Так, именно с «древними предками современного
венгерского народа», т. е. уграми, он связывал памятники выделен­
ной им бахмутинской культуры [185, с. 110; 189, с. 162]. Гипотезу
о присутствии алан на этнической карте Южного Урала I тыс. н. э. он,
кстати, тоже вначале поддерживал и связывал с ними исследованный
им Новотурбаслинский курганный могильник [187, с. 142].
Весь этот экскурс в далекую теперь уже историю начала архео­
логического изучения Башкирии мы совершаем для того, чтобы по­
казать читателю всю сложность и противоречивость осмысления
и интерпретации археологического материала, усугублявшиеся прямо
пропорционально его поступлению. В истории уральской археологии
1960-е — 1980-е гг. — это период интенсивного поиска и накопления
археологического материала по эпохе Средневековья на Южном Ура­
ле и прилегающих территориях. Именно в это время Н. А. Мажитовым была открыта и исследована основная масса памятников кушнаренковской и караякуповской культур, которые он сразу же трактовал
как древнебашкирские, поскольку, по его мнению, они представляли
собой разновидность памятников турбаслинской культуры, теперь
рассматриваемую автором уже как древнетюркскую (древнебашкир8

скую) [182, с. 70-71; 186, с. 57-60]. Ему возражал известный ураль­
ский археолог В. Ф. Генинг, связывавший «кушнаренковцев» и «караякуповцев» с уграми Зауралья и Западной Сибири [66, с. 124, 126,
128]. Дискуссия, продолжавшаяся несколько лет, фактически завер­
шилась в середине 1970-х гг., после исследования и публикации ка­
занским археологом Е. А. Халиковой материалов Больше-Тиганского
могильника на востоке современного Татарстана, с одной стороны,
являющегося памятником караякуповской культуры, а с другой —
обнаруживающим типологическую близость с древневенгерскими
могильниками на Дунае [271; 272; 274; 275]. После этого версию
В. Ф. Генинга — Е. А. Халиковой об угорской (древнемадьярской)
этнической принадлежности кушнаренковской и караякуповской
культур приняли большинство археологов Урало-Поволжья [подроб­
нее об этой дискуссии см. 107, с. 6-18].
В первой половине 1970-х гг. стройную и, по сути, не утратившую
своей актуальности концепцию этногенеза башкир разработал и опуб­
ликовал знаменитый российский этнолог чл.-корр. РАН Р. Г. Кузеев.
В основе его концепции, построенной на результатах масштабного
комплексного анализа данных археологии, исторической этнографии
и исторического языкознания башкир, лежит идея о многокомпонент­
ное™ башкирского этноса, ядро которого — собственно древние баш­
киры — пришли на Южный Урал в составе миграций тюркоязычных
кочевников из Центральной и Средней Азии в самом конце I тыс. н. э.
Здесь они частично вобрали в себя и ассимилировали местные фин­
но-пермские и угорские племена, а потом, в эпоху Золотой Орды,
сами подверглись значительному этнокультурному воздействию со
стороны кипчаков-половцев. Последнему Р. Г. Кузеев уделял особое
внимание, выделив кипчакский этап в этногенезе башкир. Следст­
вием его, по мнению ученого, явилось формирование современного
антропологического, языкового и этнографического облика башкир
[173, с. 455-481]. Большинство выводов Р. Г. Кузеева относительно
формирования этнической карты степей Южного Приуралья, бази­
ровавшихся на исследованиях знаменитого советского археолога
Г. А. Федорова-Давыдова [266], позже были подтверждены результа­
тами исследований кочевнических памятников региона, проведенных
В. А. Кригером, Г. Н. Гарустовичем и одним из авторов этой книги
[62; 109; 164].
Мы не ставим себе цели дать развернутую историографию проб­
лемы этнокультурной истории Южного Урала в эпоху Средневековья.
Она, историография, настолько велика, что требует специального ана9

лиза. И в принципе, изложенная ниже в виде тезисов схема этнокуль­
турной истории Южного Урала в указанный период, сложившаяся
к началу 1990-х гг., вполне соответствует тем этнокультурным интер­
претациям, которые были даны и даются археологическим материа­
лам по результатам детального источниковедческого анализа, про­
веденного не только уфимскими археологами, но и их коллегами из
соседних городов Уральского и Волго-Камского регионов. Основные
звенья (позиции, ступени) этой схемы следующие:
— к началу эпохи Великого переселения народов (с которой традици­
онно начинается отсчет истории Средних веков) лесное Прикамье
и Приуралье (включая и районы Вельско-Уфимского междуречья)
представляли собой ойкумену финно-пермских племен (мазунинская и ее продолжение — бахмутинская культуры), своими гене­
тическими корнями связанных с местными племенами эпохи ран­
него железного века (пьяноборская и караабызская культуры);
— на рубеже IV-V вв. н. э. целостность этнокультурной карты ре­
гиона была нарушена вторжением сюда различных этнических
групп, сдвинутых со своих территорий гуннским нашествием.
Среди них исследователи усматривают протославян или поздних
сарматов (именьковская культура), славяно-антские военные дру­
жины (могильники тураевского типа), угров (ранние памятники
неволинской культуры), сарматов или сармато-алан (турбаслинская культура);
— еще примерно через сто лет, на рубеже VI-VII вв., весь этот «ка­
лейдоскоп» племен и языков был снивелирован двумя новыми
миграционными волнами с юга (тюркоязычные булгары) и восто­
ка (зауральско-западносибирские угры). В течение последующих
полутора веков булгары осваивают районы камского устья, где
к началу X в. создают собственное полиэтничное государство —
Волжскую Булгарию, а угры (древние мадьяры) в это время уста­
навливают свою этнокультурную доминату над населением кам­
ско-уральских лесов и лесостепи (ломоватовская, неволинская,
кушнаренковско-караякуповская культуры);
— в конце IX в. в степях Урало-Поволжья появляется еще одна эт­
нополитическая сила — тюркоязычные кочевники огузы (гузы),
печенеги и их родственники и союзники — древние башкиры;
— начиная с рубежа I—II тыс. и. э. процесс формирования этнической
карты Южного Урала и Приуралья идет под мощным воздейст­
вием этнополитических процессов в Евразийской степи (кипча­
ко-половецкая экспансия, монгольское нашествие и образование

ю

Золотой Орды) и в Восточной Европе (образование Русского го­
сударства и его экспансия на восток).
То есть в этой схеме процесс тюркизации Урало-Поволжья и фор­
мирование этнического облика современных народов региона — это
следствие воздействия многих факторов, генераторы которых боль­
шей частью находились далеко за пределами Урала и Прикамья.
Однако в постсоветские последние два десятилетия в башкирской
археологии усиленно разрабатывается и навязчиво внедряется в со­
знание читателей (главным образом через местные республиканские
научные, общественно-политические и литературно-художественные
издания, а также региональные учебные пособия) альтернативная
концепция академика АЦ РБ Н. А. Мажитова, всецело направленная
на доказательство тюркской парадигмы в этнокультурной и этнопо­
литической истории народов Урала и Приуралья начиная уже с эпохи
раннего железного века. С точки зрения этики исторического позна­
ния это вполне допустимо. Но — только в том случае, если факты,
подтверждающие заданную концепцию, извлекаются из источников
(археологических, письменных) в результате скрупулёзного источни­
коведческого анализа, о чем было сказано выше.
В работах академика Н. А. Мажитова и его немногочисленных
последователей источниковедческая составляющая, как правило, от­
сутствует. Зато присутствуют все элементы, присущие жанру «фолькхистори», к сожалению, получившему широкое распространение на
постсоветском познавательном пространстве. Задача «фольк-хистори» («народной истории», или «истории для масс»), по определению
А. Артемьева, «...дать обывателям то, с чем не справилась офици­
альная наука, — чувство непрерывности истории собственного наро­
да, который, согласно самозваным исследователям, оставался одним
и тем же на протяжении тысячелетия. Чаще всего эта история... пред­
лагает своим адептам утешение от горестей и неурядиц сегодняшне­
го дня в виде картин героического воображаемого прошлого, когда
могучие герои, потомки сверхлюдей и первочеловеков, создавали
империи и отражали нашествия, а также блюли одну-единственную
истинную религию, которая не имеет отношения ни к современному
православию, ни к какой-либо иной „традиционной религии"» [14].
В России «отцами-основателями» этого жанра являютсл математики
(не историки!) А. Носовский и Г. Фоменко, а проводниками их ква­
зинаучных измышлений — писатели И. Иванов и М. Щербаков (для
истории русских), М. Аджиев (Мурат Аджи) (для народов тюркского
корня), И. Гриценко (для украинцев) и многие другие. Порочность
11

этого жанра для познания истории народов, воспитания у них чувства
патриотизма и толернатности рассмотрена давно и обстоятельно [55].
О недостатках методики академика АН РБ Н. А. Мажитова в вос­
создании этнической истории башкирского народа тоже уже было
сказано неоднократно [104, с. 88-102; 106, с. 136-149; 115, с. 257-261;
117, с. 404-414].
Наглядным примером субъективного подхода к реконструкции эт­
нокультурной истории народов Южного Урала являются написанные
им разделы для второго тома «Истории башкирского народа» (Уфа:
Гилем, 2012). Это почти 44% всего археологического текста тома. По
содержанию мы находим здесь все ту же «фольк-хистори», только
изданную под грифом солидного научного учреждения — Институ­
та истории, языка и литературы Уфимского научного центра РАН.
Подобные издания, по определению, рассчитаны на десятилетия,
поскольку представляют собой обобщение и своеобразный итог раз­
вития научной мысли, в данном случае — археологической мысли
в Башкортостане. По воле редколлегии тома, вместо академическо­
го (монографического) изложения результатов источниковедческого
анализа археологических и письменных источников мы получили
очередную популяризацию умозрительных и лишенных источнико­
ведческой основы заключений академика Н. А. Мажитова на темы
этнической истории башкир в эпоху Средневековья.
В своей книге мы попытались исправить это положение и поста­
рались показать, как может выглядеть этнокультурная и этнополити­
ческая история Южного Урала, если ее реконструировать исходя из
реально имеющихся данных археологических и письменных источ­
ников.

12

Гл а в а I

Южный У р а л
В ЭПОХУ ВЕЛИКОГО ПЕРЕСЕЛЕНИЯ НАРОДОВ
(I ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ Н. Э.)

По традиционной периодизации Всемирной истории,/эпоха Средневековья для народов Восточной Европы начинается с IV в. н. э., то
есть^стого самого времени,(когда неисчислимые орды гуннов (или
народов, объединенных под этим именем) появились к западу от Вол­
ги. Из письменных источников нам известно, что в конце III в. до
н. э. в степях Северной Монголии и Забайкалья разрозненные кочевые
племена хунну (или в китайской транскрипции — сюнну, что означает
«северные варвары») были объединены в мощную кочевническую
империю, во главе которой встал энергичный и предприимчивый
шаньюй (хан) Маодунь \ Годы его правления были временем уси­
ления и расцвета державы хунну. В этот период Маодунь подчинял
своей власти тюркоязычных кочевников Саяно-Алтая и индоиранцев
Семиречья (усуней). На юге он вел успешные войны с Ханьским Ки­
таем, закончившиеся в 188 г. до н. э. подписанием мирного договора
между Маодунь и китайским императором Лю Баном, согласно кото­
рому хуннский шаньюй получал себе в жены китайскую принцессу
и империя Хань должна была выплачивать хуннам ежегодную дань.
Держава хуннов оказалась хотя и огромной, но непрочной, а пото­
му после смерти Модэ ее начали раздирать внутренние противоречия,
усугубившиеся также и ловкой политикой китайских дипломатов, на­
правленной на раскол хуннского этнополитического единства. Поли­
тика эта увенчалась успехом, и в середине I в. до н. э. империя хун­
нов распадается на две части — северную и южную, ведущие между
собой ожесточенную борьбу. Южные хунны — поборники старых
родовых традиций и сторонники мирных взаимоотношений с Хань­
ской империей — расселились вдоль Великой китайской стены и по­
полнили собой войска империи, готовившиеся для наступления на се­
верных хуннов. Последние, закрепившись на Тарбагатае и в Джунга­
рии, продолжали успешно отстаивать свою независимость от ханьцев
и своих южных сородичей еще почти 200 лет, но в 155 г. н. э. в дело
вмешалась третья сила — враждебные хуннам племена сянь-би. По­
терпев поражение от войск сяньбийского вождя Таншихая, северные
хунны раскололись еще раз: 200 тыс. из них (т. н. «малосильные»)
укрылись в горных лесах Тарбагатая и позже признали над собой
главенство сянь-би, а 20-30 тыс. неукротимых воинов-пассионариев,
без жен и детей, ушли на запад, в степи Средней Азии и Казахстана.
Письменные источники конца I в. н. э. еще упоминают о хуннах, ко­
чевавших в степях Приаралья и Прикаспия, а затем наступает поч1 В прежней русскоязычной транскрипции — Модэ.
14

ти 200-летний период их исчезновения со страниц средневековых
хроник. Где в это время находились хунны — сказать пока трудно.
Не исключено, что основным районом их обитания являлись степи
Центрального Казахстана и юга Западной Сибири, где в последние
годы выявлены курганные захоронения хуннского типа. По мнению
челябинского археолога С. Г. Боталова и разделяющего это мнение
уфимского археолога Н. А. Мажитова, степи Южного Урала также
входили в ареал обитания гуннов («государство Кангюй»).
Вообще, что из себя представляли гунны в их археологическом
выражении (каковы были их погребальный обряд, характерный на­
бор вооружения, украшений, убранство костюма, посуда и т. п.), точ­
но пока не знает никто. Несколько заведомо гуннских могильников
изучены далеко на востоке, в степях Монголии и Алтая (курганы
Ноин-Ула, Кенколь, Улуг-Хем, Дерестуйский и др.). Чем дальше на
запад от степей Центральной Азии, тем более неопределенными ста­
новятся морфологические признаки гуннской культуры. Известный
российский специалист по археологии и истории гуннов И. П. Засецкая в степях Восточной Европы выделяет 49 погребений, которые
она соотносит с собственно гуннами. Это погребения с сожжением,
представленные кострищами в курганах и трупосожжением на сторо­
не, погребения с захоронением коня или шкуры коня, бескурганные
погребения. Кроме того, характерным признаком гуннского времени
является «изолированность захоронений, расположение их в уединён­
ных скрытых местах — в оврагах или на склонах водоёмов. Погре­
бения воинов гуннской эпохи часто сопровождались конским снаря­
жением, символизирующим захоронение коня. Иногда упряжь в по­
гребениях находилась вместе с конскими останками. Уздечные ремни
украшались определённым стандартным набором накладок различ­
ных геометрических форм — узкими прямоугольными накладками,
фигурными бляшками в виде строенных ромбов или кружков, кре­
стовидными равноконечными накладками, подвесками-лунницами
и крупными бляхами ромбовидной формы с одной срезанной прямой
стороной. Все они вырезаны из бронзовых пластин и обтянуты свер­
ху золотым листом. Лицевая сторона украшена цветными вставками
в напаянных гнёздах и штампованным или накладным геометриче­
ским орнаментом. В гуннскую эпоху впервые в степях Восточной
Европы появляются сёдла с жёсткой конструкцией, передняя и задняя
луки которых украшались металлическими пластинами с чешуйча­
тым орнаментом. Появляются и новые типы оружия: однолезвийные
мечи без навершия и перекрестия, трехлопастные наконечники стрел
15

с отверстиями в лопастях или костяными насадками-свистунками
(„свистящие стрелы44), дальнобойные большие луки, кибить которых
была усилена костяными обкладками (луки „гуннского типа44)» [93,
с. 106 и сл.; 94; 95, с. 92-100].
Еще один характерный элемент гуннской культуры, хотя и в еди­
ничных экземплярах, но известный в степях Урало-Поволжья, —
бронзовые котлы с поддонами и высокими ручками-ушками [103,
с. 154].
В своем броске на запад гуннские «пассионарии» подчиняли себе
встречающиеся на их пути племена (среди них были и потомки са­
ков и усуней Центрального Казахстана, древние угры и самодийцы
Западной Сибири, поздние сарматы), брали себе иноплеменных жен,
которые рожали им уже детей-полукровок. Так что чем ближе к Вол­
ге, тем меньше гуннского этнического элемента оставалось в гунн­
ских ордах. А дойдя до степей Южного Урала, они вообще вторглись
в чуждый для них этнокультурный мир поздних сарматов (индоиранцев) и древних угро-самодийцев — носителей саргатской архео­
логической культуры лесостепной зоны Западной Сибири. Следст­
вием этого вторжения явилось, во-первых, изменение этнического
состава кочевников степей Восточной Европы: «Гуннское движение
на запад положило конец тысячелетнему господству иранских пле­
мён и открыло дорогу массового переселения в Европу тюркских
племен. Тюркский элемент прослеживается в культуре гуннского
времени. Это погребальный обряд с сожжением, захоронение шку­
ры коня (ритуал, связанный с обрядом жертвоприношения, широко
распространённый у тюркских народов в VIII—XI вв. н. э.), характер
конского снаряжения — уздечный набор и форма сёдел. Любопытно,
что в одном случае шкура коня обнаружена с умершим, принадлежа­
щим монголоидной расе... Мы не отрицаем, что аланы, сарматы, готы
не были уничтожены гуннами полностью, но разбитые и сорванные
со своих мест, они потеряли политическую и культурную самостоя­
тельность, и в историческом плане их роль в южнорусских степях
была ничтожна, по сравнению с пришельцами (выделено нами. —
Авт.)» [95, с. 95].
Во-вторых, еще до того, как включенные в гуннский этнополити­
ческий союз племена вторглись в Восточную Европу, до лесостепи
Урало-Поволжья на рубеже I—II вв. н. э. докатилась первая волна пе­
реселенцев — предвестников грядущей эпохи Великого переселения
народов. Как показывает в своих исследованиях самарский археолог
С. Э. Зубов, гунны, пришедшие в степи Южного Зауралья и юга За16

падной Сибири, на лесостепном пограничье столкнулись с племена­
ми саргатской культуры. Вследствие этого столкновения часть «саргатцев» снялась со своих мест и ушла на запад от Уральских гор. Дви­
гаясь по привычным для них лесостепным ландшафтам, «саргатцы»
доходят до Среднего Поволжья — восточных границ современного
Татарстана и Мордовии. Здесь они, в свою очередь, сталкиваются
с местными восточно-финскими племенами завершающей стадии
раннего железного века Волго-Камья — носителями пьяноборской
культуры. Дальнейшее развитие событий (по С. Э. Зубову) могло осу­
ществляться по следующей схеме: на новых территориях «саргат­
цы» — в основном это были мужчины-воины — берут себе в жены
или наложницы пьяноборских женщин, заимствуют ряд элементов
местной материальной культуры, в результате чего на территории
лесостепи Волго-Камья появляются новые для региона археологиче­
ские памятники: на крайнем западе современного Башкортостана —
Кипчаковский курганно-грунтовый могильник, на территории сов­
ременной Мордовии — Андреевский, Писеральский, Климкинский,
Староардатовский курганы. В них с соблюдением саргатского обряда
были похоронены мужчины-воины (под земляными курганами, ори­
ентировка погребенного на север, захоронения в насыпях курганов
частей конской туши), а вокруг курганов в простых бескурганных
могилах — женщины-«пьяноборки» (жены или наложницы).
Но, поскольку пришельцев-воинов, по сравнению с местным насе­
лением, было немного, памятники «андреевско-писеральского типа»
в Волго-Камье немногочисленны. Как отмечает С. Э. Зубов, «буду­
чи же в меньшинстве по отношению к коренному населению, завое­
ватели достаточно быстро растворялись в местной среде. Именно по­
этому единичны подобные археологические памятники, отражающие
процесс первоначального завоевания и захоронения по традициям
своей этнической группы... На рубеже эр районы Западного Повол­
жья были своеобразной пограничной территорией, в какой-то степе­
ни предопределившей ее слабую заселенность. И возможно, именно
вследствие этого сюда продвинулись вышедшие из лесостепных рай­
онов Зауралья военные отряды угров. Произошло это, по всей види­
мости, во второй половине I в. Характер захоронений Андреевского
кургана позволяет с достаточной долей уверенности говорить о трех
поколениях погребенных здесь людей. Причем, если погребальный
обряд первого поколения достаточно определенно сопоставляется
с древностями лесостепного Зауралья (памятники саргатской куль­
туры), то погребения следующих хронологических пластов (II и, воз17

можно, первая половина III вв. — Авт.) по своей обрядности и по­
гребальному инвентарю носят упрощенный „размытый44 характер.
То есть процесс метисации пришлого и местного населения в дан­
ном случае фиксируется достаточно определенно» [103, с. 112, 118].
Для того чтобы адекватно понимать ход исторических и этниче­
ских процессов на той или иной территории и реконструировать их
с максимально возможной степенью точности, необходимо учитывать
те природно-климатические условия, в которых находилась изучаемая
территория в тот или иной исторический период.
Степи Южного Урала, или, что одно и то же, Урало-Каспийского
степного коридора, в физико-географическом отношении включают
в себя территорию от правобережья р. Урал на западе до долины Ир­
тыша на востоке, от лесостепей Самарского Заволжья, Приуралья,
Зауралья и Западной Сибири на севере до Устюрта, северного по­
бережья Аральского моря, правобережья рр. Сырдарья, Чу и озера
Балхаш на юге. Сейчас на этой территории исследовано более 400 ко­
чевнических захоронений эпохи раннего и развитого Средневековья.
Кроме чисто археологического материала из них получен очень важ­
ный палинологический и почвоведческий материал, позволивший
специалистам в этих областях естественных наук утверждать, что, по
крайней мере, на протяжении двух последних тысячелетий климати­
ческая и ландшафтная ситуация в регионе существенно не менялась
[85-89; 177, с. 103; 194, с. 155; 204, с. 91; 281, с. 58 и сл., с. 196]. То
есть те ландшафты, которые мы наблюдаем сейчас и которые зафик­
сированы на географических картах, например, середины прошлого
столетия [16, с. 88-89] ], имели место и в интересующий нас период,
а именно в I — первой половине II тыс. н. э. Следовательно, как и во
второй половине прошлого столетия, в эпоху Средневековья террито­
рия степного Предуралья представляла собой сочетание дерновиннозлаковых степей (среднее течение Иртыша, верхнее течение Ишима,
Тобола и Урала, бассейн Самары), переходящих в зону полынно-дерновинно-злаковых и злаково-полынных степей (полупустыня) и по­
лынных и солянковых пустынь (Северное Приаралье и Прикаспий).
В реальности это означает короткий вегетационный период (в августе
вся приуральская степь уже высыхает) и маловодье (по нашим соб­
ственным наблюдениям во время экспедиций 1985-1986 гг., рр. Уил
и Эмба в августе представляют собой цепь стоячих озер-мочажин).
1
18

Без учета, естественно, антропогенного фактора — массовой распашки
степей во второй половине XX в.

Поэтому вполне понятно, почему кочевнические курганы гунн­
ского времени (II—IV в. н. э.), как это следует из наблюдений челя­
бинского археолога профессора С. Г. Боталова, и на востоке, и на
западе (Южное Предуралье) евразийских степей располагаются не
сплошным массивом, а своеобразными «гнездами» (историко-куль­
турными комплексами — по С. Г. Боталову), привязанными к кон­
кретным, наиболее благоприятным для жизни районам [45, с. 224].
В Южном Приуралье это северная граница зоны степей, проходя­
щая по восточными западным предгорьям Южного Урала. Имен­
но там локализуются о р ган ы и курганные могильники II—IV вв.
н. э., которые С. Г. Боталов определяет как гунно-сарматские —
Байрамгулово, Малково, Шатрово, Першино, Каменный Амбар-5,
Комсомольский IV, VI, Сибайский И, Бекешевский III, Салиховский,
Ахмеровский и др. Правда, с этим определением — «гунно-сармат­
ские» — не согласны археологи, изучающие сарматские древности
Урало-Поволжья. Они считают, что в данном случае речь должна
идти о той группе поздних сарматов — кочевников индо-иранского
происхождения, которые в первые века I тыс. н. э. составляли вос­
точную периферию сарматского мира. Впрочем, в контексте общей
реконструкции этнических процессов на Южном Урале разногласия
в определении этнокультурной принадлежности кочевников II—IV вв.
принципиального значения не имеют. Кочевые племена (пусть даже
и находившиеся в военно-политическом подчинении у гуннов) оби­
тали на северной периферии Зауральской и Приуральской степи
и далеко на север не заходили (те, кто заходили, как было показано
выше, растворялись в местной восточно-финской или финно-перм­
ской этнической среде). Объясняется это и тем обстоятельством, что
объективных причин уходить из степи для кочевников в то время не
было. По результатам почвоведческих анализов, степи Приуралья,
Прикаспия и Зауралья в первые века I тыс. н. э. находились на за­
вершающей стадии очередного периода гумидизации — повышен­
ного увлажнения, который закончился к середине I тыс. н. э., когда
ландшафтно-климатическая ситуация в Степи стала такой же, как
сейчас [85-88].
Севернее, в зоне широколиственных и смешанных лесов Прика­
мья и Южного Предуралья, где в это же время завершался период
аридизации — усыхания, продолжала сохраняться этнокультурная
доминанта местных финно-пермских племен, предков современ­
ных удмуртов, генетически связанных с прикамской пьяноборской
культурой конца I тыс. до н. э. Это были племена мазунинской ар19

хеологической культуры (по могильнику у с. Мазунино в Удмур­
тии, исследованному видным советским археологом В. Ф. Генингом
в 1954-1956 гг.). Во всем облике мазунинской культуры явственно
прослеживаются традиционные финно-пермские черты, корнями
своими уходящие в эпоху раннего железного века. Это и территория
расселения мазунинских племен, полностью совпадающая с террито­
рией культур предшествующей эпохи (Прикамская Удмуртия от р. Иж
до устья р. Белой и далее вверх по Белой до современного г. Бирска),
и хозяйственно-культурный тип, основанный на подсечно-огневом
земледелии, пастушеском скотоводстве и лесных промыслах, и ха­
рактер и планировка жилых построек, и расселение «мазунинцев»
на тех же самых местах — поселениях и городищах, на которых до
них жили их прямые предки — носители пьяноборской культуры:
Новокабановское, Какры-Куль (Старомуштинское) в Краснокамском
районе Башкортостана, Юлдашевское (Петер-Tay) в Илишевском
районе и др. Преемственность культур особенно наглядно просле­
живается в планировке и конструкции жилищ. Удмуртский археолог
Т. И. Останина на Сосновском, Постольском городищах в низовьях
р. Иж, на Казакларовском городище в низовьях р. Белой и других
выявила остатки жилищ в виде бревенчатых наземных построек без
фундамента, с земляным полом, открытым очагом-кострищем в цент­
ре и нарами-лежанками по периметру стен. Высота стен могла состав­
лять 7-10 венцов, потолка не было, дома перекрывались двускатной
крышей со щелью для выхода дыма в коньке. Конструктивно и по
площади такие постройки близки традиционным удмуртским избам«куа», известным еще в начале прошлого столетия.
Погребальный обряд мазунинских могильников, расположенных
по традиции лесных прикамских племен недалеко от поселений на
высоких речных берегах, также в основных своих деталях продол­
жает обряд предшествующих по времени пьяноборских и караабызских могильников: расположение могил рядами вдоль берега реки,
не очень глубокие ямы прямоугольной формы, ориентировка погре­
бенных головой по течению реки, вплоть до такого характерного при­
знака, как обилие в могилах металлических (бронзовых) украшений
и деталей костюма. В изголовье мужских захоронений часто встре­
чаются жертвенные комплексы или заупокойные дары, состоящие из
женских украшений, уложенных в берестяные коробочки или туески.
Поскольку подобные комплексы обнаружены в могилах взрослых лю­
дей, то это, очевидно, дар умершему супругу от жены. Но главное —
известны могильники, материал которых наглядно иллюстрирует
20

процесс перехода от предшествующей пьяноборской культуры к мазунинской. Это Тарасовский могильник на правом берегу р. Камы,
немного выше устья р. Белой, на котором экспедицией Удмуртского
госуниверситета, руководимой профессором Р. Д. Голдиной, исследо­
вано более 2000 погребений, позволяющих проследить непрерывную
преемственность пьяноборского и мазунинского погребального об­
рядов. Анализ материалов Тарасовского могильника и дал возмож­
ность Р. Д. Голдиной трактовать мазунинскую культуру как позднюю
стадию в развитии пьяноборской культуры эпохи раннего железного
века [72, с. 307 и сл.].
Судя по ассортименту вещей в могилах, носители мазунинской
культуры поддерживали традиционные; ля племен лесного Прика­
мья и Приуралья торговые связи с кочевниками степной Евразии.
Очевидно, эти связи дали толчок к появлению и широкому распро­
странению у «мазунинцев» новых традиций, обусловивших отли­
чие материальной культуры мазунинского населения откультуры их
предков — «пьяноборцев» [103, с. 119]. Находки множества костей
пушных зверей — куницы, белки, соболя, лисы — на мазунинских
поселениях позволяют предполагать, что основным предметом экс­
порта для «мазунинцев» была пушнина, взамен которой от кочев­
ников они получали пояса, украшенные серебряными бляшкаминакладками (т. н. наборные пояса), женские украшения — ожерелья
из разноцветных стеклянных бусин и раковин-«каури» (последние
использовались как амулеты и украшения поясов), бронзовые за­
стежки-фибулы южных типов и другие предметы. Обращает на
себя внимание также полное отсутствие в мужских мазунинских
погребениях привозных образцов вооружения. Этот факт, вероят­
но, свидетельствует о том, что в начале новой эры отношения меж­
ду оседлыми и кочевыми племенами Южного Приуралья носили
в основном мирный характер.
Однако такая почти что идиллическая ситуация в регионе продер­
жалась сравнительно недолго, и уже в конце IV в. н. э. этнокультурная
карта Приуралья претерпевает серьезные изменения за счет прихода
сюда племен, своим происхождением абсолютно не связанных с на­
селением лесного Прикамья. Эти разноэтничные (а по отношению
к прикамским племенам иноэтничные) группы переселенцев прихо­
дили в Приуралье разными путями и с разных территорий.
Разгромив в 375 г. державу готского короля Германариха, прости­
равшуюся от Балтийского до Черного моря и объединявшую в своих
пределах остготские, позднесарматские, антские, восточнославян21

ские племена, гунны неукротимым валом прокатились по степям
современной Украины и обрушились на восточные, придунайские,
провинции Римской империи. Вовлекая в свое движение на запад за­
воеванные племена, гоня перед собой не покорившихся или вынуждая
их уходить в стороны, гунны сыграли роль камня, брошенного в воду.
В конце IV в. идущие от него миграционные волны докатились и до
Южного Урала...
Одними из первых, в середине IV в. н. э., в Волго-Камье появ­
ляются люсителшименьковской археологической культуры (по мо­
гильнику и поселению у с. Именьково в Татарстане, исследованным
В. Ф. Генингом в 1956 г.), памятники которой длительное время из­
учались казанским археологом П. Н. Старостиным и самарским ар­
хеологом Г. И. Матвеевой.
«Именьковцы» обосновались на сравнительно свободной тог­
да территории по обоим берегам Средней Волги, от устья Камы на
севере до Самарской Луки на юге. Западная граница именьковской
территории проходила по р. Свияге, а восточная не доходила до Бугульминско-Белебеевской возвышенности. Судя по многочисленным
находкам земледельческих орудий — серпы, косы, лемеха-наральники, каменные жернова, «именьковцы» были оседлыми земледельца­
ми, причем, в отличие от прикамских финно-пермяков, практиковали
пашенное земледелие, то есть возделывали землю с помощью сохи
с конской упряжкой. Это давало им возможность возделывать целин­
ные участки, расположенные за пределами речных пойм.
Обитали «именьковцы» в неукрепленных поселениях или горо­
дищах (последние, кстати, в большинстве своем расположены по
периметру именьковской территории, как бы прикрывая ее извне)
в квадратных (4x4 или 6 х 6 м) полуземлянках, перекрытых 4-скатной
крышей, опиравшейся на центральный столб. Обогревались такие
жилища открытыми очагами-кострищами, обложенными по периме­
тру камнями.
Своих умерших сородичей они хоронили по обряду кремации.
Тело покойного в одежде, с украшенияхми сжигали где-то на стороне,
а потом прах вместе с обгоревшими вещами ссыпали на дно круглой
или прямоугольной ямы глубиной до 1 м. Туда же ставили 1-2 глиня­
ных сосуда с жидкой пищей.
Именьковская керамика также разительно отличается от керами­
ки местных прикамских племен: вылепленные вручную, довольно
грубовато, плоскодонные горшки крупных размеров, миски, плошки,
сковороды. Посуда практически не орнаментировалась.
22

Об этнической принадлежности именьковских племен среди ис­
следователей долгое время велись ожесточенные споры. В разное вре­
мя их считали то тюрками, то уграми, то балтами. Однако в середине
80-х гг. Г. И. Матвеева, подвергнув тщательному анализу керамический
материал именьковской культуры, типы орудий труда и украшения,
погребальный обряд, пришла к выводу о том, что ближайшие анало­
гии им обнаруживаются на памятниках зарубинецкой (праславянской)
археологической культуры Верхнего Поднепровья. Вскоре к этой
точке зрения присоединилось большинство исследователей, в том
числе и ведущий знаток славянских древностей академик В. В. Се­
дов [198, с. 65-74]. Однако славянскую этническую принадлежность
«именьковцев» признали не все исследователи региона. Известный
казанский археолог Е. П. Казаков, например, считает их потомка­
ми перешедших к оседлому образу жизни поздних сарматов [137].
Мы не будем разбирать здесь степень доказательности аргументов
сторонников той или другой точки зрения. Кто бы они ни были \ но
существенного влияния на ход этнических процессов в Приуралье
эти племена также не оказали. Как показывает археологический ма­
териал, «именьковцы», во-первых, жили достаточно изолированно от
своих соседей по региону, отгородившись от них цепью укрепленных
поселений-городищ, расположенных как раз по периметру именьков­
ской территории. Во-вторых, на территории современного Башкорто­
стана достоверно именьковских памятников не выявлено, наконец,
в материальной культуре синхронных именьковской археологических
культур Волго-Камья и Приуралья влияние «именьковцев» практичес­
ки не прослеживается. Исключение составляют только немногочис­
ленные находки в могильниках Прикамско-Приуральского региона
бронзовых подвесок-амулетов в виде кольца с утолщениями (т. н.
«штурвалообразные» подвески), которые Е. П. Казаков считает ха­
рактерным элементом именьковской культуры, заимствованным ими
на Северном Кавказе у тамошних сарматов и алан. Но эти вещи мог­
ли быть получены волго-камскими аборигенами и в результате их
собственных контактов с кочевыми сармато-аланскими племенами.
В целом же, как показывает в своих исследованиях пермский ар­
хеолог Д. В. Шмуратко, проведший сравнительно-статистический
(кластерный) анализ погребальных памятников Волго-Камского
региона эпохи Великого переселения народов, среди них именно
1
24

Хотя самим авторам этой книги более импонирует первая из приводи­
мых точек зрения — «славянская».

«именьковские памятники продемонстрировали абсолютную авто­
номность», то есть не обнаружили никаких признаков, сближающих
их с синхронными памятниками региона других археологических
культур [289, с. 109].
Причина появления носителей именьковской культуры в ВолгоКамье, несомненно, связана с гуннским нашествием на Восточную
Европу и разгромом гуннами готской (остготской) державы Германариха. Не пожелавшие войти в гуннский этнополитический союз
племена (в частности, часть зарубинецких (протославянских) племен)
ушли в поисках более мирных мест. В данном случае — на восток
восточноевропейской лесостепи. Здесь в это время было более-менее
безлюдно и спокойно.
Правда, спокойствие это было относительным, поскольку мест­
ные прикамско-приуральские племена тоже не остались в стороне от
этнополитических перипетий Великого переселения народов. Прак­
тически одновременно с «именьковцами», во второй половине IV в.,
в Прикамье вторгаются еще одни «пассионарии», обозначившие свой
приход появлением здесь курганов т. н. тураевского типа. Сам Тураевскйй могильник, исследованный В. Ф. Генингом (1959-1960 гг.)
и Р. Д. Голдиной (1986-1990 гг.), находится на северо-востоке совре­
менного Татарстана, на правобережье Нижней Камы. Он представляет
собой курганно-грунтовый могильник, в котором под центральными
земляными курганами были похоронены мужчины-воины. В могилы
к ним было положено оружие: прямые обоюдоострые мечи в богато
украшенных ножнах, шлемы сферической формы с кольчужной бар­
мицей, защищавшей шею бойца, копья-пики, лук со стрелами. Вокруг
курганов располагались простые грунтовые могилы, в которых были
погребены женщины с типично мазунинскими украшениями. То есть
налицо та же самая ситуация, которую С. Э. Зубов проследил на бо­
лее ранних могильниках андреевско-писеральского типа: пришлые
воины-пассионарии, вторгшиеся в чуждую для них этнокультурную
среду прикамских финно-пермяков («мазунинцев»), брали себе финно-пермячек в жены или наложницы.
Кто были эти воины и откуда они могли прийти? Поиск ответа
на этот вопрос сопровождался длительными дискуссиями среди ис­
следователей региона. Но в последние годы возобладала, как наи­
более обоснованная, точка зрения Р. Д. Голдиной и разделявшей ее
Г. И. Матвеевой, согласно которой «тураевские» воины — беглецы
из разгромленной гуннами Готской державы. Скорее всего — готославяне. Это были воинственные и хорошо вооруженные группы,
25

социальные отношения внутри которых строились по принципам
военной демократии. Основу их бытия составляли набеги с целью
грабежа и обогащения. Такие социумы не нуждаются ни в стацио­
нарных поселениях, ни в стабильных семьях — кров, еду и женщин
всегда можно захватить силой. Добрый конь, острый меч, прочный
и надежный доспех — вот все, что нужно настоящему воину, чтобы
весело и беззаботно прожить быстротекущую жизнь Ничего, что
гунны оказались сильнее. Земля большая, и на ней всегда найдется
добыча...
Двигаясь на северо-восток, пришельцы как клином раскололи тер­
риторию мазунинских племен Нижнего Прикамья (аналогичный Тураевскому курганно-грунтовый могильник был исследован уфимски­
ми археологами Г. Н. Гарустовичем, Ф. А. Сунгатовым, А. Ф. Яминовым на северо-западе современного Башкортостана у с. Старая Мушта). «Приток агрессивных мигрантов изменил характер расселения
местных племен: они ушли с побережья р. Камы и стали интенсивно
осваивать мелкие притоки и междуречья» [210, с. 160].
Вторгнувшись на территорию мазунинских племен, воинствен­
ные пришельцы столкнулись здесь с обществом, в социальном плане
находящимся на стадии патронимии — по сути, последней стадии
родового строя [105, с. 202 и сл.]. Не имея четко структурированной
воинской организации (дружинники) и профессионального вооруже­
ния [199, с. 69-83], «мазунинцы» могли воевать все, но понемногу,
изредка, во внутренних, так сказать, конфликтах с ближайшими сосе­
дями — такими же «патронимистами». Противостоять натиску про­
фессиональных бойцов, пусть даже и малочисленных, вооруженных
по последнему слову тогдашней военной техники, они, конечно же,
не могли.
Уступая пришельцам свои земли и отдавая им своих женщин,
большая часть «мазунинцев» сдвинулась на восток от Камы. След­
ствием этой локальной миграции явилось сложение в бельско-таныпско-уфимском междуречье новой археологической культуры —
бахмутинской, выделенной в 1929 г. археологом А. В. Шмидтом по
материалам Бахмутинского могильника на р. Уфе.
Территория распространения памятников бахмутинской культуры
четко очерчена реками Быстрый Танып и Белая на западе, Уфа на вос­
токе. Самым южным из известных сейчас бахмутинских памятников1
1 Вспомним легендарных викингов, дружинников киевского князя Игоря,
новгородских ушкуйников, казаков.
26

является городище Уфа-Н на территории г. Уфы, самым северным —
Сарвихинское городище на юге современного Пермского края.
Многочисленные, но с не очень мощным культурным слоем
(редко — более 50 см), насыщенным фрагментами глиняной посуды
и костей домашних и диких животных, городища бахмутинской куль­
туры располагаются на высоких мысах по берегам рек или отдельных
возвышенностях (Барьязы, Юмакаевское, Сарвихинское, Казакларовское). Вокруг них на расстоянии 1,5-2 км, разбросаны неболь­
шие и бедные находками сезонные поселения-селища. Едва ли это
свидетельствует о многочисленности «бахмутинцев», скорее об их
регулярных переселениях с целью расчистки новых лесных пашен
(«подсека» или «гарь»): «бахмутинцы» жили в зоне смешанных лесов
и занимались традиционным для региона подсечно-огневым земледе­
лием, пастушеским скотоводством и лесными промыслами.
Где-то поблизости от этих поселенческих «гнёзд» находились
бахмутинские могильники, из которых известно и досконально иссле­
довано пока только два — сам Бахмутинский 1и Бирский, на окраине
г. Бирска. По материалам этих памятников погребальный обряд «бах­
мутинцев» характеризуется следующими признаками: одиночные за­
хоронения умерших в простых неглубоких могилах в позе на спине
с вытянутыми конечностями, головой на северо-запад (по топографии
Бирского могильника это получается головой к реке). Ассортимент
сопровождающих вещей однозначно указывает на пол их владельца:
у мужчины — нож, топор, наконечник копья и наконечники костяных
и железных стрел, очень редко — железный меч, орудия труда (ножложкарь, тесло, скобель, оселок), детали пояса (пряжки, наконечники,
накладки). В 17 % бахмутинских погребений (мужских) встречаются
жертвенные комплексы в виде женских украшений, уложенных в бе­
рестяную коробочку и помещенных у головы погребенного.
Уже при первоначальном рассмотрении памятников мазунинского
и бахмутинского типов между ними обнаружилось сходство по боль­
шинству внешних признаков: в погребальном обряде, ассортименте
вещей, топографии и планиграфии поселений. Собственно говоря,
различается только орнаментика глиняных сосудов: на мазунинских
это поясок ямок по шейке, насечки по венчику и ряды каплевидных
или клиновидных насечек по плечику; на бахмутинских — насечки по
венчику и круглые или бесформенные ямки, беспорядочно покрываю­
щие всю внешнюю поверхность сосуда. На этой почве между основНыне затопленный Павловским водохранилищем.
27

ными исследователями мазунинских и бахмутинских памятников
В. Ф. Генингом (памятники мазунинского типа) и Н. А. Мажитовым
(памятники бахмутинского типа) развернулась многолетняя дискуссия
на предмет того, в какую культуру объединить памятники III-VI вв.
Прикамья и Башкирского Приуралья — мазунинскую (В. Ф. Генинг
и его последовательница и ученица Т. И. Останина) или бахмутинскую (Н. А. Мажитов). Ситуация более или менее определилась в ре­
зультате детального хронологического и планиграфического анализа
комплексов Бирского могильника, проведенного А. Н. Султановой.
Исследователь выделила на памятнике две больших группы погребе­
ний III—V и V-VIII вв., различающиеся планиграфически (расположе­
ны таким образом, что не нарушают друг друга) и по типам глиняной
посуды [251], и стало совершенно очевидно, что ранние погребения
Бирского могильника — суть то же самое, что погребения мазунин­
ского типа в Прикамье, а поздние погребения — бахмутинские.
Сравнительно-типологический анализ мазунинских и бахмутин­
ских погребений Бирского могильника с применением статистиче­
ских методов анализа массового археологического материала провел
уфимский археолог Ф. А. Сунгатов. Сопоставив погребения III—V
и V-VIII вв. между собой по 42 альтернативным представительным
признакам погребального обряда, исследователь пришел к выводу
о том, что ранние погребения Бирского могильника и погребения ма­
зунинских могильников Удмуртского Прикамья образуют между со­
бой единый типологический ряд с высоким коэффициентом сходства,
равным 0,86 (или 86 %). Это позволяет рассматривать их как отно­
сящиеся к одной археологической культуре — мазунинской. В свою
очередь, поздние (бахмутинские) погребения обнаруживают высокий
коэффициент сходства с ранними (0,81, или 81 %) и чуть меньший —
0,76 — с прикамскими мазунинскими *.
Но известно, что могильники мазунинской культуры, как это уста­
новлено исследованиями Р. Д. Голдиной на Тарасовском могильнике,
подтверждено результатами статистического анализа, приведенными
в диссертации О. Р. Стоматиной [249] и в исследовании Ф. А. Сунгатова, типологически (и генетически) восходят к могильникам пьяно­
борской культуры Прикамья рубежа эр. То есть налицо непрерывный
типологический ряд погребальных памятников, связанных общими
погребальными традициями оставившего их населения. Поэтому мы1
1 Исследователь объясняет это смешением с пришлым населением, о ко­
тором речь пойдет ниже.
28

полностью принимаем окончательный вывод Ф. А. Сунгатова, глася­
щий, что «приведенные факты позволяют, таким образом, рассмат­
ривать бахмутинскую АК как дальнейшее развитие финно-пермской
этнической общности Прикамья и Приуралья в эпоху раннего сред­
невековья. Есть все основания считать, что до середины I тыс. н. э.,
а возможно и несколько позже, в Волго-Уральском регионе, в частнос­
ти Прикамье и Приуралье, финно-пермский этнос оставался домини­
рующим» [254].
Но в целом монолитность этнокультурной карты Прикамья и При­
уралья была уже поколеблена вторжениями все новых и новых эт­
нических групп, приведенных в движение Великим переселением
народов. На рубеже IV-V вв. в Среднее Прикамье продвигаются из
Западной Сибири угорские племена — потомки племен саргатской
археологической культуры. Пройдя через Кунгурско-Месягутовскую
лесостепь, переселенцы обосновались на берегах р. Сылвы, Чусовой
и Камы выше современного г. Перми и дали начало новой археологи­
ческой культуре — неволинской. Двигаясь вверх по Каме и подчиняя
себе местные племена гляденовской культуры (потомки финно-пермяков — «пьяноборцев»), угры смешивались с ними. Результатом этого
симбиоза явилось образование в Верхнем Прикамье ломоватовской
культуры [71, с. 57-63].
В конце IV в. на территории современного Башкортостана появ­
ляется еще одна группа пришлого населения, оставившего памятники
турбаслинской археологической культуры (по могильнику и поселе­
нию у с. Ново-Турбаслы, исследованным в 1957-1958 гг. уфимским
археологом Н. А. Мажитовым).
Культура «турбаслинских племен» представляет собой совершен­
но новое явление для нашего региона. Прежде всего, вместе с ними
в лесостепном Приуралье получает распространение новый обряд за­
хоронения умерших: под земляными курганами, по несколько могил
под одной насыпью, в насыпи — остатки поминальной тризны в виде
костей животных, чаще конских. Покойных клали в узкие могилы,
в изголовье которых устраивались специальные ниши, куда ставили
большой глиняный сосуд, а сверху на него возлагали часть конской
туши (плечо или ноги). Погребенного ориентировали головой на се­
веро-запад, вместе с ним в могилу помещали вещи — преимущест­
венно принадлежности и украшения костюма. Чаще всего в погре­
бениях встречаются детали поясных наборов т. н. «гуннского типа»,
состоящие из позолоченных пряжек и накладок, украшенных зернью
(мелкие напаянные или тисненые шарики) и стеклянными вставка29

ми, тисненые из золотой фольги накладки-«лунницы», серьги и дру­
гие предметы. Подобные вещи найдены в погребениях Ново-Турбаслинского, Бирского могильников, в курганах на территории парка
им. Калинина в г. Уфе (Дежневские) и других могильниках. Среди
турбаслинских погребений особое место занимают погребения, най­
денные в разные годы на территории г. Уфы и содержащие богатые
наборы золотых и серебряных украшений — серьги, подвески-колты
со вставками из полудрагоценных камней, цепочки, перстни, позоло­
ченные бляхи от конской сбруи с изображением человеческого лица
(подобные бляхи считаются типично гуннским украшением). В двух
погребениях — на ул. Егора Сазонова и в одном из Дежневских кур­
ганов — найдены круглые бронзовые медальоны с изображениями
византийских императоров-соправителей Гонория и Флора (правили
на рубеже IV-V вв.).
Все эти погребения были сосредоточены в южной части г. Уфы,
в районе телецентра, Башгосуниверситета и Медицинского универси­
тета (при строительстве которых большинство из них и были найде­
ны). Очевидно, такое сосредоточение наиболее богатых захоронений
именно в этих местах не случайно, поскольку данная часть горо­
да — самая возвышенная, и с нее открывается великолепный обзор
окрестностей. И, конечно же, судя по наборам погребальных вещей,
хоронили здесь отнюдь не рядовых членов общества.
На территории современного Башкортостана «турбаслинские
племена» жили оседло. Об этом свидетельствуют стационарные по­
селения, выявленные археологами поблизости от могильников: Ново-Турбаслинское поселение и могильник, Улукулевское поселение
и Шареевский могильник в Кармаскалинском районе, могильники
на территории г. Уфы и городище Уфа II, могильник и поселение на
окраине с. Кушнаренково.
По материалам раскопок Ново-Турбаслинскош поселения удалось
установить, что обитали «турбаслинцы» в небольших квадратных по­
луземлянках, в центре которых находился очаг. Занимались скотовод­
ством и земледелием. О последнем свидетельствуют многочисленные
находки в турбаслинских поселениях земледельческих орудий (сер­
пы, каменные ручные жернова) и специально оборудованных ям для
хранения зерна.
Этническая принадлежность носителей турбаслинской культу­
ры до сих пор остается предметом дискуссий. Их корни искали сре­
ди археологических культур Северного Кавказа, Западной Сибири,
Средней Азии, связывая их то с аланами, то с уграми, то с тюрками.
зо

В настоящее время наиболее фундаментально обоснованными пред­
ставляются две точки зрения, как ни странно — взаимоисключаю­
щие друг друга. Первую высказал уфимский археолог Ф. А. Сунгатов, посвятивший проблемам турбаслинской культуры специальное
исследование. Сравнивая погребальный обряд, вещевой комплекс
и краниологию «турбаслинцев» с окружающими ближними и даль­
ними синхронными археологическими культурами, автор приходит
к выводу о том, что «единство трех вышеуказанных признаков, свое­
образный тройной параллелизм, проявляется (у «турбаслинцев». —
Авт.) только в отношении того круга памятников евразийских степей,
которые именуются гуннскими или гунно-сарматскими. Это единство
позволяет считать, что истоки турбаслинской культуры находятся на
территории Волго-Донского междуречья» [253, с. 110].
По мнению же челябинского археолога И. Э. Любчанского, ос­
новной упор в своих исследованиях сделавшего на сравнительном
анализе керамических комплексов турбаслинской и других кочевни­
ческих культур, «анализ погребального керамического комплекса мо­
гильников турбас лине кого круга свидетельствует о том, что носители
традиций его изготовления составляют органическую часть этнокуль­
турного ареала номадов II — первой четверти VI в. н. э. азиатской
части великого степного коридора (выделено нами. — Авт.). Очень
высокая типологическая связь между качественными признаками ке­
рамики турбаслинских памятников с диахронными и синхронными
керамическими комплексами номадов степей позволяет утверждать,
что политические события, развернувшиеся на обширных просторах
от Волги до Западной Монголии и приведшие к массовым подвиж­
кам кочевого населения, создали ту необходимую этнокультурную
и политическую среду, из которой и вызрели носители, оставившие
в лесостепи Южного Приуралья памятники турбаслинского круга.
Население, оставцршее эти памятники, находилось на стадии
формирования нового этноса и было связано с гунно-аланским ми­
ром Урало-Казахстанских степей... (выделено нами. — Авт.)» [181,
с. 232 и сл.].
Как мы видим, разброс значительный. Вместе с тем указанные
точки зрения имеют и общий компонент. По результатам исследо­
ваний Д. В. Шмуратко, по своим морфологическим признакам по­
гребальные памятники турбаслинской культуры обнаруживают связь
с позднесарматскими и саргатскими памятниками. Отсюда следует
вывод исследователя о том, что «происхождение турбаслинской
культуры, без сомнений, связано с доминирующим влиянием позд31

несарматской традиции, однако на раннем этапе становления
культуры явственно читается присутствие в ней Зауральского
саргатского элемента, который по своей культурной окраске был
близок сарматскому (выделено нами. — Лет.). Постепенно саргатский культурный субстрат растворяется, смешиваясь с сарматской
основой» [289, с. 107].
Все эти точки зрения примиряет то обстоятельство, что, откуда бы
«турбаслинцы» ни пришли и на каком бы языке они ни говорили,
их пребывание в Южном Приуралье было кратковременным, а след,
оставленный в этнической истории региона, весьма незначительным.
Соседствуя с финно-пермяками-«бахмутинцами», «турбаслинцы»
контактировали с ними в основном на уровне культурного обмена.
Об этом свидетельствует, в частности, проникновение отдельных
элементов бахмутинской культуры в турбаслинскую (типичная бахмутинская посуда найдена в некоторых погребениях Дежневского
курганного могильника) и наоборот (для турбаслинских и мазунинско-бахмутинских погребений характерны одни и те же, южные, типы
поясных пряжек и наконечников ремней). Что же касается этнических
контактов на уровне расогенеза (биологического смешения), то, как
писал уфимский антрополог Р. М. Юсупов, «турбаслинцы» — выра­
женные европеоиды южного типа — с мазунинско-бахмутинским на­
селением (представителями уральской расы) если и контактировали,
то незначительно, и вообще «их («турбаслинцев». — Лет.) участие
в расогенетических процессах в крае в последующее время не
прослеживается» (выделено нами. — Лет.) [291, с. 33 и сл.]. Харак­
терно, что какое-либо влияние «турбаслинцев» на культурогенетиче­
ские процессы в регионе, по крайней мере на уровне погребальных
традиций, также не прослеживается [289, с. 107].
География археологических культур Волго-Камья эпохи Велико­
го переселения народов (IV-VI вв.) показывает, что территория края
была довольно четко поделена между населявшими ее племенами.
«Турбаслинцев» и «именьковцев» разделяла Бугульминско-Белебеевская возвышенность, склоны которой, кстати сказать, и те и другие
могли использовать как летние пастбища для своих стад. Между ос­
новной территорией «турбаслинцев» и «бахмутинцами» пролегала
естественная граница — р. Белая, а «Уфимский полуостров», на юж­
ной оконечности которого находятся турбаслинские памятники, мог
оказаться той самой контактной зоной, где и осуществлялся культур­
ный обмен между приуральскими финно-пермяками и пришельцами.
А возможно, это была и спорная территория, с которой «бахмутинцы»
32

были изгнаны более мобильными «турбаслинцами»? Или наоборот?
Как знать... Найденный на территории современной Уфы и ее бли­
жайших окрестностей археологический материал настолько слабо
стратифицирован, что проследить, кто и в какой последовательности
заселял то или иное городище или поселение, пока не представляется
возможным.
Как бы то ни было, но обозначенная выше этническая карта ре­
гиона продержалась, в исторических масштабах, недолго и уже на
рубеже VI-VII вв. была нарушена появлением в Приуралье новых
этнокультурных групп, представленных здесь памятниками кушнаренковскон^археологической культуры (по поселению и кургану,
исследованным В. Ф. Генингом на окраине современного с. Кушнаренково в 1957 и 1959 гг.). Сейчас археологические памятники кушнаренковской культуры известны достаточно широко на территории
Башкортостана (Манякский, Лагеревский, Береговский, Аскинский
могильники), в Южной Удмуртии (Кузебаевское, Благодатское I го­
родища), в Восточном Татарстане (Такталачукский, Иманлейский
могильники, селища Меллятамакское, Русско-Шуганское и др.) и на
территории Челябинской области (могильник Гра-Ултры).
Своих умерших сородичей «кушнаренковцы» хоронили под не­
большими земляными курганами, где размещали по одной, но иногда
по две-три и даже более могил (вероятно, такие курганы являлись
своеобразными склепами-усыпальницами для одной семьи). Могиль­
ные ямы были, как правило, простые, узкие и неглубокие. Покойных
укладывали на дно могилы вытянуто на спине, головой на север или
запад. В соответствии с погребальными традициями и верой в «за­
гробную жизнь» как продолжение жизни земной в могилы вместе
с человеком помещали набор вещей, свидетельствующих об образе
жизни, занятиях и социальном статусе данного индивида. В мужских
погребениях это оружие, детали конской сбруи, кожаные пояса, бога­
то украшенные бронзовыми или серебряными бляшками-накладками
(отличительный знак достоинства); в женских — украшения: бусы
из стекла, янтаря или полудрагоценных камней, перстни, браслеты.
В изголовье могилы ставили глиняный сосуд с жидкой пищей и кла­
ли кусок конского или овечьего мяса (от которых находят в могиле
кости). В насыпь кургана над могилами зарывали одну или несколь­
ко конских голов, а тушу, очевидно, съедали во время поминальной
тризны.
Ни типы вещей, сопровождавших погребенных в могилах, ни
сам погребальный обряд кушнаренковских могильников не имеют
33

прототипов в местных культурах Прикамья и Приуралья. И вместе
с тем в глаза бросается явное внешнее сходство кушнаренковских
глиняных сосудов (лепные тонкостенные круглодонные горшки яйце­
видной или шаровидной формы, украшенные изящным резным ор­
наментом, состоящим из горизонтальных линий, сеточки, зигзагов,
лунниц) с сосудами средневековых памятников западносибирской
лесостепи, относящимися к бакальской археологической культуре
(по Большому Бакальскому городищу на р. Исети, исследованному
Т. М. Потемкиной в 1962 г.).
На многих бакальских памятниках (Молчановское городище на
р. Туре или Коловское городище и Перейминский могильник в ни­
зовьях р. Исеть, городище Потчеваш у г. Тобольска, Логиновское го­
родище на р. Ишим и другие подобные памятники) сейчас известны
комплексы керамической посуды кушнаренковского типа [199, с. 73,
рис. 9]. Поэтому практически все археологи региона, в той или иной
степени касающиеся проблемы происхождения кушнаренковской
культуры, считают ее носителей выходцами из лесостепного Обь-Иртышского междуречья. Впрочем, если относительно данного региона
еще можно сомневаться, поскольку найденная там керамика только
отдаленно похожа на «кушнаренковскую», то лесостепное Зауралье,
и в частности Притоболье, безусловно, входили в ареал первоначаль­
ного обитания носителей «кушнаренковской» культуры. Дело в том,
что буквально в 90-е гг. в Зауралье стали выявляться памятники, со­
держащие типично «кушнаренковскую» глиняную посуду: могиль­
ник Гра-Ултры в Челябинской области, Усть-Терсюкское городище
в Шатровском районе Курганской области, могильник в устье р. Суерь той же области.
Но и это еще не все. Сравнительно-статистический анализ по­
гребального обряда кушнаренковских могильников в Приуралье
и синхронных им могильников в лесостепном Зауралье и Западной
Сибири (VI-1X вв. н. э.) показывает, что эти группы памятников обна­
руживают между собой более 70 % общих признаков, из чего можно
заключить, что они оставлены близкородственным населением. Про­
ще говоря — двумя группами зауральско-западносибирских угров,
поскольку зауральские археологические памятники, типа перечислен­
ных выше, исследователи Западной Сибири связывают с предками
современных хантов и манси.
Вопрос о причинах миграции древних угров в Приуралье остается
пока открытым. Возможно, это были какие-то внутренние причины,
вроде очередного кратковременного ухудшения климата в Западной
34

Сибири или переизбытка населения. Памятники бакальской культуры
расположены в низовьях Тобола и Ишима — левых притоков р. Ир­
тыш в его среднем течении. По современному ландшафтному райони­
рованию это пограничье между зоной темнохвойных южнотаежных
и осиново-березовых лесов. По данным палинологии, в рассматривае­
мое время это была зона повышенного, по сравнению с настоящим
временем, увлажнения, что сопровождалось наступлением лесной
растительности на юг. Но одновременно это сопровождалось и забо­
лачиванием лесных территорий, сокращением мест обитания лесного
зверья и боровой дичи. Да и вообще, жить и дышать при этом болот­
ными испаренияхми, отбиваясь от неистребимого комарья — удоволь­
ствие сомнительное.
С другой стороны, знаток западносибирских древностей извест­
ный московский археолог В. А. Могильников считал, что такой при­
чиной могли стать регулярные набеги воинских отрядов I Тюркского
каганата, в 70-е гг. VI в. «добегавших» до Северного Кавказа и Крыма.
Что, в общем-то, тоже подтверждается археологическим материалом.
В зоне зауральской лесостепи, между рр. Урал и Тобол, С. Г. Боталов
выделяет памятники (курганы) т. н. «селенташского типа». Внешне
они представляют собой каменные насыпи, под которыми скрыва­
ются зольники, прокалы, уголь или обожженные деревянные плахи.
Иногда встречаются и прямоугольные могилы, стенки которых об­
ложены каменными плитками. В них совершались захоронения по
обряду трупоположения или кремации. «Характерной особенностью
данного типа памятников является наличие почти во всех централь­
ных, реже — в боковых насыпях погребений лошади или ее макета
и костей овцы на погребенной поверхности. На погребенной же по­
верхности в основном содержался и вещевой материал, основную
массу которого составляла керамическая посуда, реже встречались
колчаны с наконечниками стрел, луки, предметы конской узды и по­
ясная гарнитура» [45, с. 295]. Прямые аналогии памятникам подоб­
ного типа исследователь находит в обнаруженных на территории
современных Тувы и Хакасии памятниках древних тюрков, которые
участвовали в походах Истеми-кагана, правителя западных террито­
рий I Тюркского каганата, на запад в 558 г. [45, с. 350-356]. Как бы то
ни было, но в конце VI в. зауральские угры-«кушнаренковцы» пере­
селяются за Урал.
В Приуралье они занимают привычную для них ландшафтную
зону по границе леса и лесостепи в бассейне среднего и нижнего те­
чения р. Белой. Двигаясь вниз по долине р. Белой, они изгоняют от35

туда немногочисленных, в общехМ-то, «турбаслинцев» и вынуждают
финно-пермяков-«мазунинцев» уйти за Каму. С этого момента, собст­
венно говоря, начинается сокращение территории финно-пермской
ойкумены в Приуралье. Однако в низовьях Камы «кушнаренковцы»
наткнулись на хорошо укрепленные городища именьковских племен
и были вынуждены остановиться (Кузебаевское и Благодатское I горо­
дища в устье р. Иж — самые западные памятники кушнаренковской
культуры в Прикамье).
Но и славянам-«именьковцам» тоже недолго удалось играть роль
сдерживающего этнополитического фактора в Волго-Камье. Во вто­
рой половине VII в. они подверглись мощному натиску с юга, со
стороны тюркоязычных болгар, пришедших в Среднее Поволжье
с Северного Кавказа. В степях Северного Кавказа и Причерноморья
болгары составляли этническое ядро государства Великой Болгарии,
созданной ханом Кубратом в начале VII в. Под властью болгарского
хана объединялись не только болгарские, но и хазарские, и аланские
племена, которые после смерти Кубрата (между 641 и 650 гг.) восстали
против болгарского господства. Великая Болгария распалась, и бол­
гарские племена стали уходить из нее: часть во главе с ханом Аспарухом ушла на запад, в низовья Дуная, где затем возникло Болгарское
царство, другая часть двинулась на север вверх по Волге. Археологи­
ческие памятники ранних булгар в Среднем Поволжье представлены
курганами «новинковского типа» (по с. Новинки в центре Самарской
Луки), исследованными самарскими археологами Г. И. Матвеевой,
А. В. Богачевым, Р. С. Багаутдиновым и С. Э. Зубовым на Самарской
Луке, в северных районах современной Самарской и на юге Ульянов­
ской областей [23; 197].
По своим внешним признакам это типичные тюркские погребаль­
ные сооружения, представлявшие собой земляной холм диаметром
10-15 м, насыпанный над могилой, первоначально заваленной кам­
нями. Под курганами бывает от 1 до 12 захоронений, совершенных
в овальных или прямоугольных ямах. Умерших укладывали вытянуто
на спину, головой на восток, север, реже — на запад. В могилу клали
жертвенную пищу (судя по найденным костям — баранину) и ставили
глиняные сосуды с питьем (горшки, кувшины, миски и даже амфоры).
В женских могилах обычно находят украшения — стеклянные
и пастовые бусы, различные по цвету и форме, золотые и бронзовые
серьги, медальоны, ожерелья. Иногда — предметы туалета: серебря­
ные зеркала и бронзовые пинцетики. Довольно часто находят и ору­
дия чисто женского труда — глиняные пряслица и бронзовые иголки.
36

В мужских захоронениях набор вещей иной — оружие (сабли,
наконечники копий и дротиков, железные и костяные наконечники
стрел, костяные накладки от сложносоставных луков, бронзовые
кистени) и орудия труда (тесла, резаки, кузнечные клещи). Особый
интерес представляют находимые в мужских погребениях остатки
поясов, украшенных серебряными или бронзовыми пряжками, нако­
нечниками и накладками — символ зрелого мужчины-воина.
В течение последующего столетия булгары успешно «выдавлива­
ли» «именьковцев» с их территории и к середине VIII в. полностью
овладели ею. По мнению исследователей, древние славяне оставляют
Волго-Камье и возвращаются назад, на свою приднепровскую праро­
дину. Но и их победители на новой территории столкнулись с встреч­
ной экспансией прикамских финно-угров, носителей поломской и ломоватовской (а точнее — поломско-ломоватовской) археологических
культур. Смешиваясь с булгарами и, очевидно, подчиняясь им в во­
енно-политическом отношении^финно-угры вошли в качестве одного
из основополагающих субстратов в формирующийся в регионе раннебулгарский этнос. Наглядное тому свидетельство — синкретичный
(смешанный) характер Болыне-Тарханского могильника в Восточном
Татарстане, самого раннего по времени могильника волго-камских
булгар, в котором, наряду с типично булгарскими, количественно пре­
обладают погребения поломско-ломоватовского типа.
Одновременно^ в лесостепном Приуралье лшшдяетсянодая вол­
на угорских мигрантов изЗауралья. В Приуралье они представлены
памятникамю{с^аякуповс1ЮЙ_археологической культуры, названной
так по городищу, исследованному Г. И. Матвеевой в 1967 г. у с. КараЯкупово в Чишминском районе Башкортостана. Принадлежность ее
носителей к этнокультурному ареалу западносибирских угров под­
тверждается, прежде всего, погребальным обрядом, характерными
признаками которого являются по одному или несколько (иногда —
более 20) захоронений под земляным курганом, в простых неглубоких
могилах, ритуальные захоронения конских голов в насыпи кургана,
преобладание западной или северной ориентировки погребенных, на­
личие в изголовье могилы глиняного сосуда и костей животных (овцы
или лошади; иногда в могиле встречаются остатки конской шкуры
в виде черепа и костей ног, лежащих у ступней человека) и обилие
серебряных и бронзовых украшений (пояса, украшенные накладками,
серьги, подвески, браслеты, перстни, а также ожерелья из стеклянных
и каменных бусин). Как в мужских, так и в женских (а иногда и в дет­
ских) погребениях встречается конская сбруя, богато украшенная
38

серебряными бляшками-накладками в виде гроздьев, трилистников,
фигурок коней или других животных.
В северо-западных районах современного Башкортостана «караякуповцы» столкнулись со встречной экс11шсией^.ододого Булгарскш^^сударютаа. Трудно сказать, как складывались взаимоотношениТприуральШЗх угров с волжскими булгарами, но есть основания
полагать, что они были отнюдь не безмятежными. В противном слу­
чае трудно объяснить тот факт, что все караякуповские городища-кре­
пости вынесены на западную окраину караякуаовской территории,
в сторону Волжской Булгарин (кроме упомянутого Кара-Якуповского
городища, это Таптыковское в Уфимском районе, Чукраклинское —
в Чишминском, Уфа II на территории г. Уфы), тогда как все наиболее
крупные и богатые караякуповские могильники скрыты в предгорных
районах и горных долинах Южного Урала: Стерлитамакский (Левашовский), Лагеревские курганы в Салаватском районе, Ямаши-Таусские в Кугарчинском, Бекешевские в Баймакском и др.
Территория расселения носителей караякуповской культуры
простиралась от лесостепного Зауралья (Бекешевские I и II курганы,
курганы на оз. Синеглазово и Уелги под Челябинском) до низовьев
р. Камы (Болыие-Тиганский могильник в Татарстане). То есть «караякуповцы» буквально «след в след» двигались за своими предшест­
венниками «кушнаренковцами», тем самым лишний раз подчеркивая
генетическую близость с ними (сравнительно-типологический анализ
кушнаренковских и караякуповских погребальных памятников де­
лает эту близость совершенно очевидной, так же, как, с другой сто­
роны, караякуповские памятники оказываются типологически близ­
ки с теми же древнеугорскими памятниками лесных и лесостепных
районов Зауралья и Западной Сибири).
Этническая принадлежность носителей кушнаренковской и ка­
раякуповской культур (а вернее будет говорить — кушнаренковскочсараякуповс!ШЙ.жультуры) долгое время вызывала споры среди
исследователей приуральских древностей. В. Ф. Генинг считал их
самодийскими, Г. И. Матвеева и В. А. Могильников — угорскими,
Н. А. Мажитов до сих пор придерживается мнения об их тюркской
(древнебашкирской) принадлежности. Конец этим спорам (во всяком
случае, для большинства ученых) положили исследования казанского
археолога Е. А. Халиковой на Больше-Тиганском могильнике. В ходе
ее работ выяснилось, что, относясь к кругу караякуповских памятни­
ков, этот могильник в то же самое время обнаруживает очень много
общих черт с обрядом древневенгерских могильников «периода обре39

тения венграми Родины на Дунае» (конец IX-X вв.). Весьма близким
представляется также ассортимент и состав погребального инвентаря
(одинаковые типы вооружения, конской сбруи, украшений). И нако­
нец, очень показательна хронология караякуповских памятников на
Южном Урале и в Приуралье, прекращающих функционировать в се­
редине — второй половине IX в., то есть именно в то время, когда,
по словам анонимного венгерского автораXII в., «.. .семь старейшин,
которые называются Хетумогер, двинулись со скифской земли к за­
паду, среди них был предводитель Алмуш сын Угека из рода короля
Магога, муж доброй памяти, господин и советник их, со своей женой
и сыном своим Арпадом... вместе с великим множеством союзных
народов... перешли реку Этил на бурдюках по способу языческому
и не нашли никаких городов или населенных мест... пока не пришли
в Русцию, которая называется Сусудал...».
Из приведенных фактов следует вполне определенный вывод
о том, что древние венгры-мадьяры, предки современных венгров,
и угры-караякуповцы суть родственные народы, а легендарная страна
«Древняя, или Великая Венгрия» (Magna Hungaria), на поиски ко­
торой в XIII в. отправился венгерский монах Юлиан, — это и есть
территория распространения памятников караякуповской культуры
на Южном Урале и в Приуралье.
Современный венгерский археолог с мировым именем И. Фодор
этнокультурную историю древних венгров до их переселения на Ду­
най реконструирует следующим образом: вследствие степных войн,
сопровождавших образование Тюркского каганата, часть угорских
племен около 550 г. переселяется из лесостепных районов Западной
Сибири в лесостепное Приуралье. Здесь они начинают соседствовать
с финно-уграми («бахмутинцы») и булгарами-оногурами (курганы
«новинковского типа»). Следствием этого соседства явились венгер­
ские и булгаро-тюркские языковые связи, до сих пор остающиеся
предметом дискуссий среди лингвистов [297, р. 44].
В северо-западных районах современного Башкортостана караякуповцы (древние мадьяры) столкнулись со встречной экспансией
молодого Булгарского государства. И хотя они почти дошли до устья
Камы (Больше-Тиганский могильник), но, надо полагать, дальнейшее
их продвижение в Волго-Камье было такжё~ост^бвлейо булгарами.
По-видимому, Больше-Тиганский могильник обозначает крайние
западные пределы мадьярской экспансии в Приуралье. Между ним
и синхронным ему Танкеевским могильником ранних булгар — около
80 км сухопутного пути, т. е. два дневных конных перехода, на кото40

рых других подобных памятников не найдено. Это дает основание
предполагать, что этнокультурного слияния и взаимодействия меж­
ду булгарами на начальных этапах становления их государственнос­
ти в Волго-Камье и уграми-мадьярами Приуралья не происходило.
Причиной тому, вероятнее всего, являлась равнозначность военной
и социальной структур двух этносов, в одно и то же время и в силу
сходных этнополитических коллизий появившихся на смежных тер­
риториях. По логике вещей мадьяры и булгары должны были бы
вступить в борьбу за гегемонию в регионе. Однако имеющийся ар­
хеологический материал не дает оснований говорить о вооружен­
ных столкновениях между двумя народами, за исключением, правда,
того обстоятельства, что большинство из известных сейчас караякуповских могильников локализуется в восточной части Предуралья
и Зауралье (Стерлитамакский (Левашовский), Лагеревские курганы
в Салаватском районе, Ямаши-Таусские в Кугарчинском, Бекешевские
в Баймакском и др.), а немногочисленные городища — Старо-Калмашевское, Таптыковское, Чукраклинское, Караякуповское — напротив,
выдвинуты на запад, в сторону булгарской территории.
Косвенным подтверждением натянутых отношений между волж­
скими булгарами и приуральскими уграми-мадьярами является от­
сутствие археологических свидетельств о торговых контактах между
этими народами, в конце I тыс. н. э. являвшимися двумя основны­
ми этнополитическими силами в Волго-Камье. И это притом, что
материальная культура караякуповских и неволинских племен дает
многочисленные свидетельства наличия подобных контактов между
приуральскими уграми и ремесленно-торговыми центрами Средней
Азии (Хорезма). Прежде всего, это многочисленные находки сасанидских монет VI—VIII вв., главным образом, в виде украшений —
подвесок или деталей ожерелий или в качестве сырья для местных
ювелиров. По данным археологов, на всей Волге от ее устья до устья
Камы известно 18 сасанидских драхм конца V — середины IX вв.,
тогда как на территории караякуповской, неволинской и ломоватовской культур — 210, из которых 10 — в караякуповских и неволин­
ских могильниках. География пунктов находок монет обозначает
путь их проникновения в Прикамье через территорию караякупов­
ской и неволинской культур [287].
География местонахождений восточных монет также дала осно­
вание для предположения о наличии Степного торгового пути, иду­
щего в обход территории волжских булгар через земли приуральских
угров [205, с. 152]. Это предположение подтверждается находками
41

образцов иранской (согдийской) торевтики: блюдо с изображением
царевича Бахрама Гура, охотящегося на газелей, с территории Орен­
бургской области; кружка из Стерлитамакского могильника; блюда,
чаши и ритон из Аврюзтамакского клада в верховьях р. Дёмы; чаша
с изображением царской охоты из Уфимского клада.
Всего в лесном и лесостепном Приуралье в настоящее время из­
вестно 73 предмета импортной торевтики. Среди них преобладают
собственно сасанидские и согдийские изделия. Первые характери­
зуются типичным для сасанидского Ирана набором сюжетов: сцены
царской охоты, царь на троне, инкарнации (воплощения) зороастрийских божеств и сцены зороастрийских празднеств. Вторые представ­
ляют собой блюда и чаши, украшенные изображениями горных коз­
лов с шарфами на шее (инкарнация зороастрийского бога Хварены),
крылатых верблюдов (инкарнация бога Веретрагны), сценами цар­
ского пира, но в обрамлении типично согдийского растительного ор­
намента (согдийская художественная школа «А», по Б. И. Маршаку).
Выделяется небольшая группа хорезмийских чаш, украшенных
изображением четырехрукого божества (Шива?) и византийских
блюд, кувшинов и чаш, украшенных изображениями христианского
креста, фигурами обнаженных танцовщиц и музыкантш.
Итак, Средняя Азия являлась тем источником, откуда изделия ху­
дожественного серебра, в том числе и наборные пояса, поступали
к приуральским уграм, вполне возможно, что при посредничестве
среднеазиатских купцов.
Серебро — это металл, которому угры традиционно придавали
и придают сакральное значение. Поэтому, очевидно, не случаен и на­
бор украшавших импортную посуду сюжетов, персонажи которых так
или иначе воспринимались уграми через призму их религии и мифо­
логии.
Естественно, у читателя может возникнуть вопрос: а какие фак­
торы этнического или исторического порядка могли повлиять на то
обстоятельство, что именно Прикамье и Приуралье становятся цен­
тром наиболее плотной концентрации изделий восточной торевтики
и монет во всей Евразии? Ответ на него содержится в статье Т. В. Ба­
рыниной и одного из авторов этой книги, опубликованной в 1998 г.
Ниже мы приводим отрывок из нее:
«Конец VI-VII века — время, когда Евразийская степь бурлила на
всем своем протяжении от Монголии до Карпат. В 558 г. преследуе­
мые тюрками авары достигают рубежей Северного Кавказа и всту­
пают в контакт с аланами, а через них — и с Византией. Не встре42

тив серьезного сопротивления со стороны слабых и разрозненных
позднегуннских племен, в 560 г. они захватывают восточное побере­
жье Азовского моря, а затем продвигаются и далее на запад, за Дон
и Днепр. Одновременно основные силы тюрок вторгаются в Турке­
стан и ввязываются в бесконечную ирано-византийскую войну в ка­
честве союзников Византии (568 г). Вялотекущая война с Ираном
закончилась для тюрок в 571 г. заключением мира с персами, после
чего Сасаниды начинают новую войну с Византией (572 г.).
Тюркский же каган Истеми переносит военные действия на запад,
и в 576 г. тюркские отряды вторгаются в Крым и начинают войну
с аварами. Однако победоносное наступление тюрок на западе за­
кончилось уже в 582 г. вследствие начавшихся в I Тюркском каганате
междоусобиц, приведших к окончательному распаду каганата на вос­
точную и западную части (603 г.).
Краткая хронология военно-политической истории Евразийских
степей в VII веке выглядит следующим образом: в 626 г. авары терпят
поражение под стенами Константинополя, следствием чего явилось
окончательное освобождение кутригуров от власти аваров и обра­
зование в Азовско-Северокавказских степях государства Великая
Болгария хана Кубрата (635 г.), просуществовавшего до смерти его
создателя в 660 г. После чего происходит распад первого Болгарского
государства и подчинение значительной части болгар хазарам. По­
следние в первые десятилетия своей государственности были вплот­
ную заняты отражением арабской экспансии на Кавказе (650-733 гг.).
Западные тюрки в первой половине VII в. выясняли отношения
между двумя главенствующими родами — дуло и нушби, что в итоге
привело к очередной гражданской войне внутри Западного каганата
и его развалу в 657 г.
Естественно, в этих условиях трудно было бы предполагать нали­
чие какого-то регулярного товарообмена между степью и лесом. Во
всяком случае, заключение Т. Ноонана о том, что ни о каких прямых
торговых связях между Ираном и Византией, с одной стороны, и на­
селением Прикамья, с другой, в рассматриваемое время не может
быть и речи, представляется нам, безусловно, верным. И, очевидно,
не случайно, по данным В. Б. Ковалевской о кавказской поясной гар­
нитуре, именно для VI-VII вв. в Прикамье и Сибири (районах, наи­
более удаленных от арены основных военно-политических событий
того времени) мы находим наименьшее количество изделий южного
импорта (соответственно, 0,4 % и 9,8 % всех известных пряжек этого
времени против 52,6 % в погребениях Кавказа). Между тем в ком43

плексах Поволжья и на территории современного Башкортостана
удельный вес пряжек кавказских типов заметно выше: соответствен­
но, 17,3 % и 12,1 %.
Эти данные невольно ассоциируются с фактом переселения части
болгар („кутригурские кланы" — по Г. В. Вернадскому) после рас­
пада Великой Болгарии с Северного Кавказа на Среднюю Волгу, где
они представлены сейчас памятниками новинковского типа. С другой
стороны, к концу VI-V1I вв. относится появление на Южном Урале
памятников кушнаренковской культуры, что, на наш взгляд, может
быть связано с распадом I Тюркского каганата и уходом части за­
уральско-западносибирских угров из-под власти ослабевших тюрк­
ских каганов.
Первая попытка болгар закрепиться на Волге, очевидно, не была
удачной и, судя по известным археологическим памятникам, типа
Болыпе-Тарханского могильника, только в середине — 2-й поло­
вине VIII в. процесс освоения болгарами Волго-Камья становится
необратимым. Связано это было, вероятнее всего, со знаменитым
походом арабского полководца Мервана вглубь Хазарского каганата
и разгромом хазар на Волге в 735-736 гг. Сопровождавшие этот про­
цесс инновации в материальной культуре населения,Южного Урала
и Приуралья проявились ^ появлении в Прикамье комплекса вещей
салтовских и северокавказских типов (поясная гарнитура, серьгиподвески, принадлежности конской сбруи). По результатам анализа
пряжек Северного Кавказа, проведенного В. Б. Ковалевской* следует,
что в VIII—IX вв. связь по линии Северный К авказ-^ Поволжье —
Прикамье вновь прослеживается отчетливо, тогда как территория
современного Башкортостана (ареал караякуповской культуры) ока­
зывается за пределами этой связи. Данное обстоятельство, на наш
взгляд, определяется несколькими факторами: а) синкретичным бол­
гаро-угорским (или салтовско-поломско-ломоватовским) характером
материальной культуры раннеболгарских памятников Волго-Камья,
за которым исследователи, совершенно справедливо, усматривают
и синкретизм раннеболгарского этноса; б) расширением торговой экс­
пансии ранних болгар (до первой четверти X в. находившихся, кстати,
под вассальной зависимостью от Хазарского каганата) в северном,
прикамском направлении; в) угорской (древнемадьярской) принад­
лежностью носителей караякуповской культуры, материальный облик
которой, в отличие от раннеболгарской, определяется преобладани­
ем тюркских (поясная гарнитура), прикамских (женские украшения)
и салтовских (конская сбруя) элементов...
44

Нужно сказать, что идея
основанная
на географии находок куфических дирхемов и сосудов сасанидского
типа (у В. Ю. Морозова упомянуты находки куфических дирхемов
в Башкирии, Репьевский и Мелькеньский клады сосудов, к чему еще
следует добавить кружки и дирхемы из Стерлитамакского могильни­
ка, сосуды с типично сасанидскими сюжетами из Уфимского клада
цкомплект изделий согдийской торевтики из недавно найденного
Аврюзтамакскогсмдшдщ в верховьях р. Демы (фонды Стерлитамак­
ского историко-краеведческого^музея), вполне может ймётъ~Жсто.
ТекГболее, что, судя по археологическим данным, материальная
культура „караякуповцев66и определяется среднеазиатским (согдий­
ским) влиянием, на что, прежде всего, указывают поясные наборы
погребальных комплексов караякуповской культуры, аналогичные
поясным наборам, производимым в согдийских мастерских [227,
с. 86-98].
Кроме того, следует учитывать и то обстоятельство, что и сами
носители караякуповской культуры (древние угры — мадьяры) в об­
щем контексте этнокультурной истории Южного Урала и Приуралья
выступают в качестве военно-политической альтернативы ранним
болгарам. Это, на наш взгляд, вытекает из практически полного отсут­
ствия археологически фиксируемых следов болгаро-караякуповских
этнокультурных контактов. Хотя именно волго-камские болгары, что
опять-таки следует из общего контекста имеющегося в нашем рас­
поряжении археологического материала, как раз и выступали в роли
связующего звена в товарообмене раннесредневекового населения
лесного Прикамья и Евразийской степи. Более того, в представлении
современных исследователей участок Волжского торгового пути от
Приазовья, Северного Кавказа, Прикаспия и Нижнего Поволжья (тер­
ритория Хазарского каганата) до г. Болгара являлся „зоной прохо­
ждения одного из основных путей Великого Шелкового Пути64 [238,
с. 58]. Но именно здесь мы и не находим следов прохождения таких
ярких образцов восточного импорта, как ирано-согдийская торевти­
ка, тогда как на территории расселения угров-„караякуповцев66 эти
следы присутствуют. В этой связи нельзя обойти вниманием изобра­
жения, украшающие изделия восточной торевтики в Прикамье, среди
которых абсолютно преобладают типично сасанидские и согдийские
сюжеты: сцены охоты, инкарнации сасанидских божеств, царь на
троне и т. п. — то есть все, за исключением собственно согдийских
геометрических сюжетов (по Б. И. Маршаку, изделия собственно со­
гдийской „школы С66» [30, с. 235-239].
45

На этом основании можно предположить, что приуральские угры-мадьяры, являясь связующим звеном в прикамско-среднеазиатском товарообмене, формировали ассортимент импортной торевти­
ки в соответствии со своими эстетическими и мировоззренческими
традициями. И это имело адекватный отклик у соседних прикамских
племен, среди которых угорский этнический компонент не просто
присутствовал, но и доминировал [41, с. 86-88].
Время ухода древних угров-мадьяр («караякуповцев») из Приуралья можно установить с точностью до десятилетия благодаря «Хро­
нике» (Gesta) Венгерского Анонима — автора XII в. В ней опреде­
ленно сказано, что «в 884 году от воплощения Господа (Рождества
Христова. — Авт.)» семь мадьярских племен,’ объединенных в об­
щий союз под названием Хетумогер, форсировали Итиль (Волгу)
(«...перешли реку Этил на бурдюках по способу языческому...»).
Ясно, что форсировали они ее с левого берега на правый, а не наобо­
рот. Следовательно, ближе к середине 80-х гг. IX в. большая часть
древних мадьяр оставила Приуралье. Эта дата очень хорошо согла­
суется с хронологией караякуповских, неволинских и значительной
части ломоватовских погребений, не выходящей за рамки IX в. Что же
касается причин мадьярской миграции из региона, то их могло быть
несколько. Первая — начавшаяся именно в IX в. военно-политическая
экспансия Древнехакасского государства на запад, в степные и лесо­
степные районы юга Западной Сибири. О том, что хакасские военные
отряды доходили до степного Зауралья, свидетельствуют упоминав-7
шиеся выше погребения селенташского типа на юге Челябинской^
области. Вероятно, они и послужили причиной массовой подвижки
караякуповцев на запад — на Урал и в Приуралье. Но дальше на запад
отступать было некуда, поскольку на пути стояла Волжская Булгария,
молодая и, как все молодые раннефеодальные государства, вполне
динамичная держава, активно утверждавшая свою военно-политичес­
кую и культурную гегемонию в регионе.
Испытывая одновременный нажим двух равновеликих сил с вос­
тока и запада и не имея возможности борьбы на два фронта, во второй
половине IX в. угры-мадьяры в обход южных границ Волжской Бул­
гарин, через западные районы современного Оренбуржья, Самарскую
и Саратовскую области двинулись за Волгу, в сторону Дона и Днепра.
Вторая возможная причина — постулируемые Е. П. Казаковым
набеги печенегов на территорию Magna Hungaria. Теоретически, ко­
нечно, возможно и это. Хотя, как пишут в своих книгах персидский
автор X в. ал-Масуди и византийский император Константин Багря46

нородный (тоже X в.), в конце IX в. сами печенеги вели кровопро­
литные и бесконечные войны с огузами за обладание степями вокруг
Аральского моря. Так что едва ли им было сподручно связываться
еще и с мадьярами 1.
Третьей причиной могла быть начавшаяся в это время аридизация
лесов, достигшая своего пика в X в. Для лесной зоны это означало
обмеление рек, усыхание озер и болот, сокращение поголовья дичи,
наступление степи на лесостепь. Вполне вероятно, что участие «неволинцев» и «ломоватовцев» в движении племен Хетумогер на запад
и было обусловлено этими обстоятельствами.
Однако уход «караякуповцев»-мадьяр из Приуралья не означал
полного исчезновения угров с территории Волго-Камья. Во-первых,
как показали результаты раскопок, продолженных А. X. Халиковым
на Болыне-Тиганском могильнике, часть древних мадьяр осталась
жить на восточных окраинах Волжской Булгарии и вошла в состав
этого государства, о чем свидетельствуют поздние (конца IX-X вв.)
погребения этого памятника. А во-вторых, на территорию современ­
ного Башкортостана и в X в. продолжали переселяться зауральскозападносибирские угры, оставившие здесь хотя и немногочисленные,
но очень выразительные археологические памятники т. н. «мрясимовского типа» (по Мрлсимов^щму курганному могильнику в Караидельском районе Башкортостана). Кроме Мрясимовских на тёрритории современного Башкортостана известны и другие подобные
памятники: Бакалинские курганы в Бураевском районе, Каранаевские
в Мечетлинском и Муракаевские в Абзелиловском, Старо-Халиловские в Салаватском. Погребальный обряд перечисленных могильни­
ков характеризуется такими признаками, которые, с одной стороны,
сближают их с предшествующими кушнаренковскими и караякуповскими (древнемадьярскими), а с другой — истоки свои имеют
в обряде древнехантыйских и древнемансийских могильников конца
I — начала II тыс. н. э. в Зауралье и Западной Сибири. Это захоро­
нения под небольшими земляными курганами, содержащими 1-3,
а иногда и до 30 могил, в простых ямах или просто на дневной по­
верхности, в позе вытянуто на спине, головой на запад или север.
Вместе с умершими в могилу помещали вещи — преимущественно
оружие и конскую сбрую, а иногда — заупокойную пищу в глиняных
1 Примерно такую же версию причин ухода древних венгров из Приура­
лья — поражение, понесенное ими от тюрок-булгар или печенегов, —
выдвигает и И.Фодор [297, р. 46].
47

сосудах. В насыпях курганов, над могилами людей, часто совершены
ритуальные захоронения конских голов, а в изголовье могил находят­
ся плечевые или бедренные кости лошади. К угорской этнической
традиции относятся и такие признаки погребального обряда «мрясимовских курганов», как расположение седла под головой или в ногах
погребенного, помещение одного стремени в могиле, наличие остат­
ков масок-наглазников, наконец — находка в одном из Бакалинских
курганов деревянной антропоморфной фигурки-иттерма, имеющей
полные аналогии в культуре обских угров (хантов и манси).
Характерной особенностью этих памятников являются также
лепные круглодонные горшочки, украшенные оттисками кручено­
го шнура в виде частых горизонтальных рядов и зубчатого штампа
в виде «елочки» или парного зигзага. Ближайшие аналогии подобным
сосудам опять-таки имеются в керамических комплексах бакальской
культуры Зауралья и Западной Сибири.
Южная граница ареала мрясимовских (угорских) памятников, по
имеющимся в настоящее время данным, может быть очерчена бассей­
ном среднего течения р. Белой, а также территорией Месягутовской
лесостепи на северо-востоке современного Башкортостана. Южнее
указанной территории вплоть до северной кромки Волго-Уральской
степи памятников рубежа и начала II тыс. н. э. не выявлено. Данное
обстоятельство позволяет нам считать южную часть Приуральской^
лесостепи (южные районы современного Башкортостана) своеобразн о й ^ < б у ф е р н о ^ д в а этнокуЖтурных ]ущра^=угорский и тюркский.^Тослеттний в рассматриваемую эпоху был пред­
ставлен в регионе кочевыми племенами огузов^игюченегов-и^цревних
башкцрг-

48

Гл а в а II

ЮЖНЫЙ УРАЛ
В КОНЦЕ IX — НАЧАЛЕ XIII ВЕКОВ

2.1. Этнический состав населения Южного Урала
по данным письменных источников

Письменные источники домонгольского периода, в которых упо­
минаются башкиры, представлены сочинениями арабских авторов.
Первое оригинальное упоминание о башкирах в арабских источни­
ках содержится в книге Джейхани, датируемой 900 г. [234, с. 27].
Первым автором, посетившим страну башкир и описавшим их по
своим личным впечатлениям, был Ахмед ибн Фадлан ибн ал-Аббас
ибн Рашид ибн Хаммад — секретарь посольства багдадского халифа
ал-Муктадира к правителю Волжской Булгарин Алмушу. Посольст­
во покинуло Багдад 21 июня 921 г., провело зиму в хорезмийском
городе Джурджании, откуда 4 марта 922 г. двинулось далее на север.
Его путь шел через область враждебно настроенных башкир, от кото­
рых посольство старалось держаться подальше. 12 мая оно прибыло
в ставку царя булгар. Весной 923 г. посольство возвратилось в Багдад.
В своем сочинении Ибн Фадлан подробно описал все, «что он ви­
дел собственными глазами со времени своего выезда из Багдада и до
того, как он возвратился в него» [150, с. 37]. Оно начинается следую­
щими словами: «Это — Книга Ахмеда ибн Фадлана ибн-ал-Аббаса
ибн-Рашида ибн-Хаммада, клиента повелителя правоверных, а также
клиента Мухаммеда ибн-Сулеймана, Хашимида, посла ал-Муктадира
к царю „славян441, в которой он сообщает о том, что он сам наблюдал
в стране тюрок, хазар, русов, „славян44, башкир и других [народов] по
части различий их вероучений, сведений об их царях, их положения
во многих их делах» [150, с. 121]. Значительное место в рассказе Ибн
Фадлана о башкирах занимает описание их верований, а также при­
митивного, с точки зрения арабского путешественника, образа жизни
[150, с. 130 и сл.].
Арабский географ Абу Зайд Ахмед ибн Сахл ал-Балхи (850-934)
в своем сочинении «Ашкал ал-билад» («Виды стран»), созданном по­
сле 922 г. [283, с. 150], сообщает о двух племенах башкир [278, с. 710].1
1

50

В расширенном понимании славянами называли основную массу наро­
дов севера — также финнов, булгар, германцев. Ибн Фадлан называет
царя булгар «царь славян», желая представить его как могущественного
властелина северных народов и тем придать большее значение отправ­
ленному к нему посольству.

Современником ал-Балхи был Абу Исхак ал-Фариси ал-Истахри,
который в итоге многолетних путешествий в 930-933 гг. составил
географический труд «Китаб масалик ва-л-мамалик» («Книга путей
и государств»). Он повторяет сообщение ал-Балхи о двух племенах
башкир [299, р. 221].
Одним из крупнейших арабских историков и географов был
Абу-л-Хасан Али ибн ал-Хусайн ал-Масуди. Он родился около 896 г.
в Багдаде, умер в 956 г. Основным источником его знаний явились
путешествия, охватившие все страны от Индии до Атлантического
океана, от Красного моря до Каспийского, и живое общение с пред­
ставителями самых разнообразных национальностей и социальных
слоев. Ал-Масуди известен как автор исторического сочинения
«Мурудж аз-захаб ва маадин ал-джавахир» («Промывальни золота
и рудники самоцветов»), которое было написано в 947 г. и обрабо­
тано в 956 г. (сохранилось в сокращенном виде), и географическо­
го сочинения «Китаб ат-танбих ва-л-ишраф» («Книга наставления
и пересмотра»), законченного в год смерти автора (сохранилось
полностью). В первом из этих сочинений ал-Масуди помеща­
ет башкир на Черном море [57, с. 127], а во втором — указывает
на причину их переселения с востока, из района Аральского моря
[175, с. 58].
Абу-л-Касим ибн Хаукал (годы жизни неизвестны) много путеше­
ствовал по свету начиная с 943 г. Толчком к написанию «Книги путей
и государств» («Китаб ал-масалик ва-мамалик») послужила встреча
Ибн Хаукала с ал-Истахри около 951-952 гг. и просьба последнего
исправить его труд, поскольку, как оказалось при рассмотрении его
сочинения Ибн Хаукалом, многое видевшим воочию, в труде алИстахри оказались ошибки. Первая редакция «Книги путей и госу­
дарств» была посвящена хамданидскому эмиру Сайф ад-Даула (ум.
в 967 г.), вторая возникла около 977 г. Большое количество сведений
взято Ибн Хаукалом из труда ал-Истахри, но зачастую материалы
сильно изменены на основе полученной новой информации; есть
и совершенно оригинальные известия [91, с. 86 и сл.]. В труде Ибн
Хаукала имеются сведения о местоположении башкир и их соседей
[91, с. 87 и сл.; 143, с. 123 и сл.]. Башкиры также показаны на карте
мира из его работы [91, с. 91].
Выдающийся арабский ученый Абу-р-Райхан Мухаммад ибн Ах­
мад ал-Бируни родился в 973 г. в Кяте, пригороде столицы Хорезма,
называемой часто просто Хорезмом, умер в 1048 г. в Газне. О баш­
кирах он сообщает в своем сочинении «Китаб ат-тафхим ли аваили
51

синаат ат-танджим» («Книга вразумления начаткам науки о звездах»
или «Обучение началам искусства астрологии») [91, с. 122].
Махмуд ал-Кашгари упоминает башкир в своем сочинении «Диван
лугат ат-турк» («Свод тюркской лексики»), составленном в 1072-1074 гг.
[224, с. 83].
Из всех арабских географов наибольший интерес для нас пред­
ставляет Абу Абдаллах Мухаммад ал-Идриси (1100-1165), который
получил образование в Кордове — крупном культурном центре му­
сульманской Испании. По обычаям своего времени он много путе­
шествовал. Около 1138 г. ал-Идриси обосновался в Палермо, при дво­
ре норманнского короля Сицилии Рожера II (1130-1154), где и создал
свой основной труд — географический трактат «Нузхат ал-муштак
фи ихтирак ал-афак» («Отрада страстно желающего пересечь мир»),
который также известен под названием «Китаб Руджжар» или «алКитаб ар-Руджжари» («Книга Рожера»), по имени короля-мецената.
Инициатива создания этого труда принадлежала Рожеру И, а главным
исполнителем стал ал-Идриси с большим числом помощников. Рабо­
та над книгой продолжалась в течение пятнадцати лет и была закон­
чена в 1154 г. В своем энциклопедическом произведении ал-Идриси
попытался свести воедино все географические знания, накопленные
к середине XII в. Б. Е. Кумеков отмечает, что «приводимые им сведе­
ния относятся главным образом к IX-X вв.» [175, с. 21].
Сам Идриси среди башкир никогда не был, поэтому все его све­
дения о них являются компиляцией различных известных ему источ­
ников, в том числе и не дошедших до нас. Определенную трудность
создает и то обстоятельство, что сведения Идриси о башкирах не соб­
раны воедино, а разбросаны по разным местам его сочинения. О баш­
кирах он пишет в седьмой секции пятого климата, шестой и седьмой
секциях шестого климата и в седьмой секции седьмого климата. Во
введении к седьмой секции шестого климата, где речь идет о странах
внутренних и внешних басджиртов (башкир), ал-Идриси сообщает:
«С помощью Аллаха мы изучили то, что говорилось о [простых] жи­
телях и знатных лицах этих стран в книгах, написанных до нас». Но
он не называет эти книги и их авторов [153, с. 122]. Сочинение алИдриси включает в себя не только текстуальную часть, но и подроб­
нейшую карту мира, в том числе Восточной Европы.
Анализ сведений ал-Идриси о башкирах долгое время сдержи­
вался отсутствием перевода соответствующих частей его сочинения
на русский язык. История введения этих сведений в научный оборот
вкратце такова. В 1909 г. Н. Н. Пантусов опубликовал включенный
52

в состав сочинения ал-Идриси доклад арабского путешественника
середины IX в. Саллама ат-Тарджумана, который посетил страну
башкир [214, с. 96]. В 1952 г. Б. А. Рыбаков опубликовал фрагмент
карты ал-Идриси с изображением Восточной Европы и дал его исчер­
пывающий анализ [234]. В 1984 г. В. М. Бейлис опубликовал перевод
описания юго-восточных земель Руси и южной части Восточной Ев­
ропы в шестой секции шестого климата [38, с. 216-218]. Отрывок
из сочинения ал-Идриси, посвященный описанию Каспийского моря
и реки Итил, в 1988 г. опубликовали 3. М. Буниятов и Н. М. Велиханова [144, с. 85 и сл.]. В 1999 г. вышла в свет монография И. Г. Ко­
новаловой, посвященная анализу сведений ал-Идриси о Восточной
Европе, в которой были опубликованы интересующие нас отрывки из
седьмой секции пятого климата и седьмой секции седьмого климата
[154, с. 83 и сл., 192]. Наконец, в 2006 г. И. Г. Коновалова опубликова­
ла полный свод сведений ал-Идриси о странах и народах Восточной
Европы [153]. Однако за пределами данного издания остался доклад
Саллама ат-Тарджумана и другие сведения, отражающие среднеази­
атский период истории башкир [173, с. 135].
Проанализировать сведения Идриси о башкирах мы попытались
в отдельной статье [7, с. 272-282]. Эти сведения противоречивы, и со­
гласовать их друг с другом весьма непросто. Конечно, труд Идриси
при всех его достоинствах — это компиляция, различные части ко­
торой могли быть написаны разными авторами. Для нас наибольший
интерес представляют данные, содержащиеся в седьмой секции пя­
того климата, шестой секции шестого климата в той части, где речь
идет о расположении внутренних башкир, и седьмой секции шестого
климата. Наименьший интерес представляют данные, содержащиеся
в седьмой секции седьмого климата и на карте, где расположение
башкир — на Каме — указано заведомо неверно.
Вместе с тем анализ этих данных позволил ответить на вопрос:
что же реально известно из сочинения Идриси о башкирах и Башки­
рии?
Во-первых, Идриси знает башкир как народ, который он наряду
с печенегами и булгарами относит к тюркам.
Во-вторых, Идриси знает Башкирию как страну, которая сама со­
стоит из двух стран: Внутренней и Внешней Башкирии. Их можно ло­
кализовать соответственно в Южном Приуралье и Южном Зауралье.
Внутренние башкиры, которые часто заменяются общим понятием
«башкиры», живут на р. Белой, между гузами, булгарами и Уральски­
ми горами. Они зависимы от булгар.
53

В-третьих, Идриси указывает на воинственный образ жизни баш­
кир, которые постоянно ведут внутренние и внешние войны. Баш­
киры — смелый и предприимчивый, то есть пассионарный, народ.
Башкирия — обширная, хотя и редконаселенная страна. Таким об­
разом, башкиры и Башкирия в сочинении ал-Идриси предстают как
внушительная сила в средневековой истории Евразии.
Абу-Абдаллах Якут ал-Хамави ар-Руми (то есть «византиец») ро­
дился около 1179 г. в пределах Византии. Он посетил многие города
и страны. Умер в 1229 г. Башкир Якут упоминает в своем «Географи­
ческом словаре», над которым он работал с 1215 г. до смерти [226,
с. 9 и сл.].
Таким образом, наибольшую ценность для нас представляет со­
чинение Ахмеда ибн Фадлана, который сам посетил страну башкир
и описал их по своим личным впечатлениям. Сведения о башкирах
всех остальных авторов являются воспроизведением различных
первоисточников, в большинстве случаев не дошедших до нас.
Ибн Фадлан впервые определяет башкир как народ [150, с. 130].
Ал-Балхи пишет о двух племенах башджардов [278, с. 710]. Ал-Масуди определяет башкир в одном случае как племя (баджгард) [175,
с. 58], а в другом — как род (баджгурд) [57, с. 127]. Махмуд Каш­
гарский знает племя башгырт [156, с. 13]. Ал-Идриси вслед за алИстахри сообщает о двух племенах у басджиртов. В то же время
внутренние и внешние басджирты фигурируют у ал-Идриси в качест­
ве двух самостоятельных народов, не совпадающих с двумя племе­
нами. Однако вместе они составляют единый «народ басджиртов»
[153, с. 122].
Ибн Фадлан называет башкир народом «из [числа] тюрок» [150,
с. 130]. О языке башкир Ибн Фадлан ничего не сообщает. Он общал­
ся с ними с помощью переводчика [150, с. 131]. Тюрками называет
башкир и дл-Балхи [278, с. 710]. Ал-Масуди во всех случаях относит
башкир к тюркам [57, с. 127; 143, с. 115; 175, с. 58]. Махмуд ал-Кашгари отмечает, что язык башгыртов близок к тюркским наречиям, но
не называет его тюркским [156, с. 13 и сл.]. Ал-Идриси землю баш­
кир вслед за ал-Масуди называет землей тюрок [144, с. 85; 154, с. 83
и сл.]. Басджиртов, как и баджнаков (печенегов), ал-Идриси относит
к тюркам [153, с. 122]. Вместе с тем он сообщает, что язык баджнаков
«отличается от языка русов и от языка басджиртов» [там же]. Русов
он также считает одним из племен тюрок [там же, с. 233].
Таким образом, отнесение башкир к тюркам для арабских авторов
было традицией. Но они не расшифровывают содержание этого поня54

тия. О языке башкир, кроме туманного указания ал-Кашгари, в пись­
менных источниках никаких данных нет. Значит, башкиры считались
тюрками на основании каких-то других признаков.
Арабские средневековые авторы не могли использовать термин
«тюрк» в его современном, то есть лингвистическом, значении [79,
с. 24]. Для них «тюрки» — понятие скорее географическое или этно­
культурное. Так обозначались практически все народы Северной Ев­
разии, и нахождение в их числе башкир вполне закономерно. Однако
это обстоятельство не означает отрицания тюркоязычности башкир.
Представление о том, что древние башкиры говорили на одном из
тюркских языков, по нашему мнению, наиболее вероятно, но недо­
казуемо на материале письменных источников.
Источники не дают однозначного представления об оседлом
или кочевом образе жизни башкир. Ал-Идриси о башкирах пишет:
«Их поселения малочисленны, удалены друг от друга [на большие
расстояния], бедны, а [соединяющие их] пути опасны из-за вражды
местных народов и плохого состояния дорог» [153, с. 122]. Его све­
дения о поселениях у башкир противоречат традиционному пред­
ставлению об их кочевом образе жизни, однако поселениями башкир
могли быть их сезонные стойбища. К стране внешних башкир ал-Идриси относит города Карукийа, Намджан и Гурхан. «Это населенные
города, жители которых живут своим трудом, занимаясь торговлей
и ремеслами лишь с тем, чтобы обеспечить себя» [там же]. Однако
из дальнейшего изложения следует, что эти города находились далеко
за пределами территории башкир и, таким образом, не являлись их
городами, но были тесно с ними связаны [там же, с. 250 и сл.]. Инте­
ресно, что о самих башкирах ал-Идриси пишет: «Эти люди постоянно
нападают друг на друга и совершают набеги на окрестные страны
для вещей, необходимых для них» [299, р. 222]. Налицо два разных
уклада: с одной стороны, жители городов, которые сами обеспечива­
ют себя, занимаясь торговлей и ремеслами, с другой — кочевники,
которые вынуждены совершать набеги на окрестные страны (может
быть, на эти самые города), так как не имеют необходимых вещей.
Ясно, что второй из этих укладов характеризует башкир, а первый —
их оседлых соседей. Из городов внутренних башкир ал-Идриси на­
зывает Мастр и Кастр. «Оба города невелики, и купцы редко посе­
щают их. И никто в них не бывал, так как [туземцы] убивают всех
чужестранцев, которые хотят проехать через их страну». По мнению
И. Г. Коноваловой, эти данные отражают «сведения о башкирских
родоплеменных названиях — кесе и мишар» [153, с. 192 и сл.]. Это
55

мнение интересно, но бездоказательно. Почему из огромного списка
башкирской родоплеменной номенклатуры были выбраны именно
эти два далеко не самые представительные названия? И были ли они
у башкир уже в то время? Очевидно, информацию ал-Идриси о баш­
кирских городах нельзя считать полностью вымышленной. Однако
определить точное местоположение этих городов, а тем более свя­
зать их с какими-либо конкретными археологическими объектами не
представляется возможным.
Сведений об обычаях башкир в источниках очень немного. Ибн
Фадлан о башкирах пишет: «Они бреют свои бороды и едят вшей»
[150, с. 130]. Ал-Идриси отмечает: «Обычаи башкир такие же, как
тюркских булгар, и подобно им они носят длинные кафтаны» [299,
р. 223].
О воинственном образе жизни башкир свидетельствует Ибн Фад­
лан. О переправах через реки он пишет: «Необходимо, прежде чем
переправится какая-либо часть каравана, переправить отряд бойцов,
имеющих оружие, чтобы они служили авангардом для людей. [Это] из
боязни башкир, что они нападут врасплох на людей, когда они будут
переправляться» [150, с. 130]. О самих башкирах Ибн Фадлан пишет:
«Мы остерегались их с величайшей осторожностью, потому что это
худшие из тюрок, самые грязные из них и более других посягающие
на убийство. Встречает человек человека, отделяет его голову, берет
ее [с собой], а его [самого] оставляет» [там же]. Разумеется, это всего
лишь пересказ слухов. Однако основания для опасений у членов по­
сольства действительно были. По поводу уничижительного описания
башкир, которые в представлении Ибн Фадлана были малокультурны­
ми и необразованными, Р. Г. Кузеев заметил: «Просто башкиры были
очень опасными соседями, на Ибн Фадлана они произвели гнетущее
впечатление, его караван очень боялся башкир, и он пишет, что они
двигались очень осторожно в Волжскую Булгарию, опасаясь нападе­
ния и грабежа от башкирских кочевников» [174, с. 3].
Ал-Балхи об одном из племен башкир пишет: «Говорят, что оно
состоит из 2000 человек, которые так хорошо защищены своими леса­
ми, что никто не может покорить их» [278, с. 710]. Ал-Идриси вслед за
ал-Истахри уточняет ал-Балхи в том, что в войске башкир «около двух
тысяч воинов» [153, с. 122]. Абу-р-Райхан ал-Бируни отмечает, что
в восточной части седьмого климата «находятся только лесные чащи
и горы башкир, область печенегов» [91, с. 122]. Обратим внимание
на разночтения в переводах ал-Идриси: по одним данным, башкиры
имеют убежище в неприступных горах [299, р. 222], а по другим —
56

в лесах [153, с. 122]. Очевидно, имеется в виду горно-лесная зона
Южного Урала, где башкиры действительно могли найти надежное
укрытие от врагов. Седьмая секция седьмого климата сочинения алИдриси содержит описание стран Басджирт и Баджнак. О жителях
страны Баджнак, т. е. о печенегах, ал-Идриси пишет: «Они укрыва­
ются в горах и в лесах, чтобы там на них не могли напасть» [там же,
с. 128]. К. А. Макартни видит в этом предложении повтор аналогич­
ного сообщения о башкирах и отмечает, что сравнение с ал-Истахри
показывает, что это сообщение находится в своем надлежащем месте
именно в рассказе о башкирах [299, р. 222, note 3]. Действительно,
предположить такое о печенегах попросту невозможно. В предании
«Мурзагул» при описании войны между башкирами и русскими
заводчиками в 1707-1712 гг. сказано: «Башкиры прятались в лесах
и горных местах» [36, с. 217].
Ранние арабские авторы не отождествляли башкир с венграми.
Сведения авторов IX-X вв. — Джейхани, Ибн Фадлана, ал-Балхи, алИстахри, ал-Масуди, Ибн Хаукала — о башкирах невозможно отнести
к венграм. В то же время такие арабские и персидские географы, как
Ибн Русте (незадолго до 903 г.), ал-Бекри (1068 г.), ал-Марвази (око­
ло 1120 г.), автор «Худуд ал-алам» (982 г.), ал-Гардизи (между 1048
и 1052 гг.), знали мадьяр, которых они не путали с башкирами [178,
с. 56-58]. Вместе с тем уже в X в. в арабской географической литера­
туре сложилось представление о существовании двух групп башкир.
Наиболее показательна в этом отношении цитата из ал-Балхи (первая
половина X в.): «Башджарды разделяются на два племени; одно племя
живет на самой границе Гуззия — то есть Гузов = Куман — Болгар».
И далее: «Другие Башджарды соседят с Печенегами. Они и Печене­
ги — Тюрки — близкие соседи Румийцев» [278, с. 710]. Эта цитата
верно отражает историческую действительность: одна часть башкир,
оторвавшись от печенегов, осталась в Заволжье, а другая вместе с пе­
ченегами двинулась на запад и через степи Северного Причерноморья
дошла до границ Рума, т. е. Византии. Эту же информацию повторяет
современник ал-Балхи ал-Истахри, который о башкирах пишет: «Их
два вида. Один из них обитает на окраине Гуззии за Булгаром». Далее
следует дополнение: «А Башджирт — край, примыкающий к баджнакам, они и баджнаки — тюрки, они соседят с ар-Румом» [130, с. 751].
Таким образом, есть еще и другой край, заселенный башкирами. В пе­
реводе К. А. Макартни речь идет о двух племенах: первое живет ря­
дом с гузами, а второе — с печенегами [299, р. 221]. Гузы, согласно
Истахри, живут севернее и западнее Хорезма [Там же. С. 222].
57

Ал-Масуди (середина X в.) не делит башкир на две группы. У него
речь идет об одних и тех же башкирах, в разное время обитавших
в разных местах. В «Промывальнях золота и рудниках самоцветов»
он пишет: «Должно быть, по мнению тех астрономов, которые соста­
вили астрономические таблицы, и других древних (мудрецов), что
море Бургара (Булгара. — Авт .), Руса, Баджны, Баджнака (Печене­
га. — Авт.) и Баджгурда (Башкира. — Авт.) — они же суть три рода
из Турка, — есть тоже что море Нейтас (Черное море. — Авт.)» [57,
с. 127]. По словам А. Я. Гаркави, Масуди «рассказывает, что подле
Хазар и Аллан на запад живут четыре племени Турка: Баджна, Баджгурд, Баджнак и Наукарда, и что в 320 (932-3) году они воевали
с Византией за обладание городом Валандаром (Адрианополь? —
И. А .), а по овладении им и по нанесении ими поражения Грекам, эти
племена пошли на Костантинополь и осаждали его» [гам же, с. 159].
Кроме того, ал-Масуди приводит рассказ о том, что «четыре родст­
венных между собой племени тюрок — баджна, баджанак, баджгурд
и нукарда — совершаютнабеги на землю славян и Рима (Румийа)
и „распространились их набеги в это время (т. е. в 332/945 году, на ко­
торый ссылается ал-Масуди как на дату написания книги) в направле­
нии границ ал-Андалус (Испании. — Авт.), ал-Ифранджа (Франции)
и ал-Джалалика“». По мнению В. М. Бейлиса, в баджна и баджанак
можно видеть обозначение печенегов, действовавших порой в союзе
с венграми, а в баджгурд и нукарда (ункарда) — венгров [39, с. 307].
А в «Книге наставления и пересмотра» ал-Масуди объясняет: «При­
чина переселения этих четырех тюркских племен (баджнак, баджна,
баджгард и нукарда) с востока и то, что было между ними, огузами,
карлуками и кимаками из войн и набегов на Джурджанийское озеро
(Аральское море)» [175, с. 58].
Ал-Идриси (XII в.) пишет: «Басджирты делятся на два племени,
которые обитают близ страны гузов за булгарами». Далее он сообща­
ет: «Народ басджиртов граничит с баджнаками (печенегами. — Авт.).
Басджирты и баджнаки — тюрки, граничащие с Румом» [153, с. 122].
Ал-Идриси, таким образом, воспринял у своих предшественников
информацию о двух племенах у башкир, но не соотнес их с различны­
ми местами проживания. У него получается, что оба племени живут
вместе — «близ страны гузов за булгарами», а в целом народ башкир
граничит с печенегами. В переводе К. А. Макартни отмечается, что
«их длинные границы соприкасаются со страной печенегов» [299,
р. 222]. Таким образом, в представлении ал-Идриси два племени
у башкир слились в один народ, длинные границы которого простира58

ются от гузов и булгар до печенегов. Это пример путаницы восточных
и западных башкир, хотя, как ни странно, информация о тех и других
взята не из разных, а из одних и тех же источников.
В то же время Идриси не путал башкир с венграми. Басджиртами
он называл только башкир, а о венграх неизменно писал как о жите­
лях страны Ункариййа [153, с. 240]. Однако его современник — араб­
ский путешественник XII в. Абу Хамид ал-Гарнати, который «поехал
к [народу] башкирд, обитающему в сорока днях пути выше страны
славян» [225, с. 37], пишет: «И вот прибыл я в страну Ункурийа [Вен­
грия], а там народность, которую называют башкирд [венгры], она
первая из тех, что вышли из страны тюрок и вступили в страну фран­
ков, и они [венгры] храбры, и нет им числа». В их стране «живут ты­
сячи „магрибинцев“, нет им числа». Они «служат христианам только
во время войн и открыто исповедуют ислам». Здесь имеются в виду
печенеги, которые в середине XII в. играли огромную роль в жизни
Венгрии, составляя значительную часть войска венгерских королей.
Наименование их «магрибинцами» оказывается совершенно непонят­
ным. Ал-Гарнати этих «магрибинцев» наставлял «кое в чем из науки»,
т. е. богословия [там же, с. 38]. Обучать их основам ислама пришлось
три года, так как до этого они не знали даже пятничного моления
и хутбы, которую теперь стали произносить в более чем 10 000 мест
[там же, с. 39]. Возможно, ал-Гарнати не называет «магрибинцев»
печенегами, потому что в их составе были не только печенеги, но
и башкиры. Неудивительно, что название народа башкирд он распро­
страняет на все население Венгрии, ведь именно мусульмане, судя по
его рассказу, составляли главную ударную силу войска царя башкирд
[там же, с. 40 и сл.].
Булгар и Башкирд ал-Гарнати называет северными странами. Он
пишет о «земле булгар и башкирд», как будто земли этих народов
находились рядом [там же, с. 42 и сл.]. Но при этом земля башкирд
у него отождествляется со страной Башкирд, в которой он был, т. е.
Венгрией. Возможно, ал-Гарнати и знал о существовании уральской
Башкирии, но сам там не был.
В «Словаре стран» сирийского географа начала XIII в. Якута
ал-Хамави имеется статья с названием «Башгирд» (автор приводит
и другие варианты прочтения: «башджирд», «башкирд»). «Страна
между Кустантинийей и Булгаром», — так объясняет автор данное
географическое название [130, с. 805]. Далее Якут цитирует рассказ
Ибн Фадлана, отправленного послом «к царю (малик) ас-сакалиба»,
о том, что с ним случилось «в стране народа из тюрков, который на59

зывают ал-башгард» [там же, с. 805 и сл.]. Сведения Ибн Фадлана
Якут пытается сопоставить со своими собственными наблюдениями:
«Это — то, что рассказывают о них. Что касается меня, я обна­
ружил в городе Халеб 1 многочисленную общину, называемую алБашгардийа. [Они] совершенно светловолосые и светлолицые, они
принимают фикх12 согласно мазхабу3 Абу Ханифы4, да будет доволен
им Аллах. Я попросил человека из них дать разъяснение об их стране
и их положении. Он ответил: ,Цто касается нашей страны, [она] по
ту сторону Кустантинийи в царстве народов из ал-Ифрандж (фран­
ков) 5, которое называют ал-Хункар. Мы мусульмане. Подданные царя
[ал-Хункар]. В направлении (тараф) его страны [расположены] около
тридцати деревень, каждая почти городок (булайда) [размером]. Од­
нако царь ал-Хунгар не позволяет нам что-либо делать с [деревня­
ми], [загородившись] стеной (суран) из-за страха, что мы взбунтуемся
против него. Мы в середине страны христиан. К северу от нас страна
ас-Сакалиба, к югу от нас — страна Папы (ал-Папа), то есть Румийа6.
Папа — глава ал-Ифрандж (франков), а он у них наместник Христа
(ал-Масих). Он подобен эмиру верующих у мусульман. Его приказы
исполняют во всем, что связано с религией их всех44.
Он сказал: „К западу от нас — ал-Андалус, а к востоку от нас —
страна ар-Рум: Кустантинийа и его область44. Он сказал: „Наш язык —
язык (франков). Наша одежда [как] их одежда. Мы служим вместе
с ними в войске (ал-джундийа) и совершаем набеги с ними на любую
общину, если только они сражаются с противниками ислама44.
Я спросил его, почему они приняли ислам, несмотря на то, что
они [находятся] в середине страны безбожия. Он сказал, я слышал от
нескольких (джамаа) наших предков (старейшин), которые рассказы­
вали, что много времени тому назад в их страну прибыли семь чело­
век мусульман из страны Булгар и поселились среди нас. Они были
добры ознакомить нас [с исламом] и [объяснить нам] то, в чем мы
1 Халеб (Алеппо) — город на северо-востоке Сирии.
2 Фикх — мусульманское право.
3 Мазхаб — школа в мусульманском праве.
4 Абу Ханифа, ан-Нуман ибн Сабит (699-767) — богослов, факих, мухаддис, основатель и эпоним ханафитского мазхаба мусульманского пра­
ва, последователями которого была и остается преобладающая часть му­
сульман Центральной Азии и Поволжья.
5 Или ал-Афрандж. Здесь собирательное наименование христианских на­
родов Европы.
6 Румийа — Рим, Италия.
60

заблуждались, они указали нам путь к благодати в вере ислама. И Ал­
лах наградил нас. Слава Аллаху! И мы все приняли ислам, и „Аллах
рассек наши сердца для веры44 х. Мы прибываем в эту страну и изуча­
ем мусульманское право» [130, с. 806].
Таким образом, Якут имел два географических ориентира для
локализации страны башкир: Ибн Фадлан встретил их на пути к бул­
гарам, а башкир из Халеба сказал, что их страна находится «по ту
сторону Кустантинийи». Имеется в виду Венгрия, но венгры не по­
мещались «между Кустантинийей и Булгаром», так как дунайские
болгары к Константинополю были ближе. Из двух стран получилась
одна страна, которая формально соответствовала указанным коорди­
натам. Путаница усугубилась тем обстоятельством, что халебский
башкир говорил о стране ас-Сакалиба, находящейся к северу от Вен­
грии, а Ибн Фадлан так называет страну булгар [150, с. 21]. Поэтому
Якут решил, что есть только одна страна башкир. Но башкир, живших
в Венгрии, Якут не путает с венграми. Несмотря на то, что они пере­
шли на язык и культуру венгров и приняли подданство венгерского
короля, их отличало мусульманское вероисповедание.

2.2. Этническая карта Южного Урала
конца IX — начала XIII вв. по данным археологии

При недостатке сведений письменных источников именно архео­
логии традиционно отводится решающая роль в изучении этнических
процессов на Южном Урале эпохи Средневековья. К настоящему
времени археологами открыто и исследовано огромное количество
памятников как в степной, так и в лесостепной полосе Волго-Ураль­
ского региона, однако проблема их этнической принадлежности до
сих пор остается предметом дискуссий среди исследователей. Хотя,
если называть вещи своими именами, зачастую эти дискуссии, отно­
сительно, например, этнического состава кочевников степей Южного
Приуралья в указанное время, представляются надуманными и искус-1
1 Перефраз Корана.
61

ственными. Накопленный археологический материал в корреляции
с данными средневековых письменных источников (пусть и немно­
гочисленных) определенно указывает на то, что в течение трех веков,
пщцдесхвующцх монгольскому нашествию, степи УрздсъПоволжья
являлись частью^Й 1^мены тюркоязычны^Гкочевников (печенегов,
огузов, кипчаков-п6ловцев,"^ашкйр^Г оставивших заметный след
в истории евразийских степей.
^ ^
Этническая и этнополитическая история печенегов и гузов (огу­
зов) началась далеко на востоке Великого пояса Евразийских степей.
В «Исторических записках (Шы-Цзи)» китайского историка Сыма
Цяня, написанных в 99 г. до н. э., упоминается кочевое владение Кангюй, расположенное между Ферганой и Северным (Каспийским) мо­
рем. Современные исследователи «владение Канной» традиционно
связывают с племенами «кангаров-кенгересов», которые в сочине­
ниях средневековых арабо-персидских авторов выступают как «баджинаки», а в русских летописях — как «печенеги». В более поздней
«Истории Северных Дворов» (автор Ли Янь-шеу), охватывающей
период с 386 по 681 гг., говорится о том, что какое-то время Кангюй
находился под властью гунно-эфталитов, а в 641 г. был завоеван вой­
сками Дуло-хана, правителя Западнотюркского каганата.
Следующую группу сведений о гузах и печенегах содержат древ­
нетюркские рунические памятники первой половины VIII в.: надписи
в честь Кюль-Тегина, Могиляна, Тоньюкука. В этих текстах огузы
и печенеги (кенгересы) представлены как два отдельных народа —
ближайшие соседи и политические противники «голубых тюрков»,
с которыми тюркские каганы воевали в течение ряда лет. Из географи­
ческих реалий, содержащихся в описаниях тюркских походов против
гузов, следует, что в рассматриваемое время гузы кочевали на севере
современной Монголии, по Орхону и Селенге. Западнее тюрков, на тер­
ритории Средней Азии, в это же время кочевали кенгересы-печенеги.
Однако уже в начале IX в., как об этом пишут арабские авторы —
Ибн-Хордадбех, Аль-Балазури, Ат-Табари, гузы совершают набеги
на Усрушану (район Ташкента, Ферганы и Самарканда) и соседству­
ют с печенегами в верховьях Сырдарьи [62, с. 9-11]. Соседство это
в итоге вылилось в серию войн между гузами и печенегами, а также
карлуками и кимаками за земли «вокруг моря Джурджан» (Аральско­
го), о которых мы узнаем из уже упоминавшегося выше сочинения
Аль-Масуди (середина X в.).
Поскольку ни один из известных средневековых письменных
источников не раскрывает ни причин, ни хода гузо-печенежских войн,
62

наиболее вероятной представляется гипотеза американского историка
П. Б. Голдена, поддержанная венгерским исследователем А. ПалоциХорватом. По этой гипотезе миграция гузов и печенегов на запад была
вызвана продолжительными войнами карлуков и их союзников гузов
с уйгурами и кыргызами в 820-840 гг. В результате этих войн карлуки
и гузы, вытесненные из Монголии, в свою очередь, изгнали печенегов
из Восточного Туркестана в Приаралье. Там печенеги (баджинаки)
соединились с кангарами, занявшими ведущее место в конфедерации
печенежских орд [298, р. 59-60; 300, р. 13].
Однако едва ли сухие Приаральские полупустыни, отрезанные
песками от границ богатых азиатских государств, представлялись
печенегам и гузам «обетованной землей», за которую следовало бы
бороться до последней капли крови. Скорее всего, печенеги так
и продолжали свое движение на запад, пока не уперлись в Волгу —
восточную границу Хазарского каганата, куда вслед за ними вскоре
прорываются и гузы 1.
Далее в отечественной историографии традиционно рисуется сле­
дующая картина: «каган заключил союз с гузами, надеясь с их помо­
щью справиться с печенегами, но результат этого союза был прямо
противоположен. Гузы, начав войну, отобрали у печенегов их лучшие
пастбища, и тогда печенеги в поисках новых земель вынуждены были
форсировать Волгу и вторгнуться на основные территории Хазарско­
го каганата. Путь печенегов по захватываемым землям был отмечен
пожарищами и гибелью большинства степных и лесостепных посе­
лений и крепостей» [217, с. 116].
Думается, что реальная ситуация развивалась не столь эпически.
Более вероятным представляется, что инициаторами хазаро-гузского
союза выступали все-таки гузы (обратную инициативу представить
трудно, поскольку для хазар не было принципиальной разницы, кто
будет тревожить их восточные рубежи — печенеги или гузы, а для
1 Напомним читателю, что именно в это время, во второй половине —
конце IX вв., по данным почвоведов, климатическая и ландшафтная си­
туация в Северном Прикаспии, степях Южного Приуралья, Зауралья
и Северного Казахстана была максимально приближенной к современ­
ной — эти территории находились на заключительной стадии очеред­
ного периода аридизации. И если куда и стоило пробиваться — так это
в Южное Приаралье (сухую степь), но пути туда были отрезаны огузами. На западе, в Волго-Донском междуречье и Северном Причерномо­
рье, ситуация была не лучше, а даже хуже (там в это время был пик ари­
дизации), но печенеги-то этого не знали.
63

гузов было очень важно, будут ли они одни владеть Заволжьем или
на пару с печенегами), поставив, таким образом, печенегов «между
молотом и наковальней». Для последних в этой ситуации оставался
единственный выход — идти далее на запад в поисках более спокой­
ных мест. И, скорее всего, не через территорию враждебной Хазарии,
а в обход её северных границ. В противном случае представляется
маловероятным, чтобы печенеги, пусть даже и находящиеся на пер­
вой (таборной) стадии кочевания, пройдя с боями через всю Хазарию,
не похоронили на пути своего следования ни одного убитого. А по­
лучается именно так, поскольку на территории Хазарии до сих пор
не известно не только что печенежских могильников, но и ни одного
погребения [62, рис. 1; 216, с. 25].
Переселение печенегов из-за Волги произошло незадолго до
895 г. — года нападения печенегов на древнемадьярскую область Левёдане (Лебедию), располагавшуюся в междуречье Днепра и Север­
ского Донца [62, с. 109]. Именно вторая река, на берегах которой воз­
вышались стены и башни хазарских крепостей — Верхнее Салтово,
Мохнач, Сухая Гомолыпа, Маяки и др., в начале X в. стала восточным
рубежом Европейской Печенегин. Северная граница этой области,
обозначенная находками соответствующих захоронений, проходила
по рр. Орель и Ворскла, севернее которых, по р. Суле, шла первая
оборонительная линия Киевской Руси. На западе печенежские коче­
вья доходили до низовьев Буга, Днестра и Когильника, в верховьях
которых также стояли древнерусские городища-крепости.
В X в. европейские печенеги представляли собой мощную воен­
но-политическую силу, активно влиявшую на ход тогдашней балкано­
средиземноморской политики [142, с. 23 и сл.; 240, с. 159]. Причем
силу, достаточно организованную. Подтверждение тому — наличие
четко обозначенной территории обитания и внутренней родопле­
менной, а по сути — уже административной структуры (отмеченное
византийским императором Константином Багрянородным деление
европейских печенегов на «восемь фем», или восемь племен, с кон­
кретными территориями кочевания [24]). Перечисленные признаки,
характеризуют (по С. А. Плетневой) уже вторую стадию кочевания,
которая вполне может рассматриваться как первый шаг на пути фор­
мирования у кочевников государственности.
В первые десятилетия своей восточноевропейской истории пе­
ченеги вместе с русскими дружинами князя Святослава активно на­
падали на северные, придунайские, области Византии и Болгарии,
до 972 г. являясь устойчивым звеном в созданной Святославом ан64

тивизантийской коалиции [240, с. 159 и сл.]. Однако уже в начале
970-х гг. политическая конъюнктура в Европейской Печенегин скла­
дывается не в пользу русско-печенежского союза. Причин тому было
несколько: во-первых, происки византийских эмиссаров, старательно
создававших из печенегов противовес наступательной политике Свя­
тослава в Причерноморье; во-вторых, политика хазар, сталкивавших
печенегов с гузами, выступавшими, как считают исследователи, со­
юзниками Святослава в его хазарском походе 965 г. [13, с. 433 и сл.] и,
наконец, усилившиеся распри между самими печенежскими ордами«фемами». Действительно, в 968 г., когда Святослав вместе с запад­
ными печенегами «геройствовал» в Дунайской Болгарии, другая пе­
ченежская орда напала на Киев. А в 972 г., как известно, печенежский
хан Куря подкараулил Святослава на Днепровских порогах и убил его.
В гораздо худшем положении оказались печенеги, оставшиеся
в Заволжье и Приуралье по соседству, а возможно — итсак автономная
часть «государства огузских (гузеких) ябгу» (по С. А. Толстову), —
«Заволжская Печенегия» [108]. Оттеснив с помощью хазар печене­
гов на северную периферию Волго-Уральской степи, гузы получили
в свое распоряжение территорию, если и не столь богатую своим
природным потенциалом, то чрезвычайно удобную с точки зрения
культурно-экономических контактов кочевого и оседлого миров.
Итак, «ал-баджанаки»-печенеги — один из названных выше
тюркских кочевых народов, обитавших в степях^Урало^оволжья
в начале X в^ Первое достоверное упоминание о них применительно
к территории Южного Приуралья принадлежит Ахмеду ибн Фадлану
и датируется апрелем — маем 922 г. Именно в это время посольство
багдадского халифа ал-Муктадира, избавившись наконец-то от на­
зойливого «гостеприимства» огузов 1, двинулось дальше в сторону
Волжской Булгарин и на берегу оз. Шалкар (Челкар) в нынешней
Уральской области Казахстана наткнулось на кочевья печенегов.
Эти сведения Ибн Фадлана подкрепляются аналогичными сооб­
щениями других средневековых авторов, современников нашего пу­
тешественника: византийского императора Константина Багрянород­
ного и арабского писателя, историка и географа ал-Масуди. Они также
успешно дополняются данными археологических исследований, в ре­
зультате которых в северной части Волго-Уральских степей выявлены
и изучены курганы, по всем своим признакам идентичные собственно
печенежским курганам, в большом количестве известным в степях
1

О них речь пойдет ниже.
65

Украины и Северного Причерноморья. Признаки эти — захоронения
под небольшими земляными насыпями, в простых прямоугольных
могилах, головой на запад или юго-запад, на дне могилы рядом с чело­
веком (как правило — слева) уложены в анатомическом порядке череп
и кости ног коня (шкура). Вместе с покойным в могилу укладывали его
вещи: пояс, украшенный серебряными или бронзовыми накладками,
лук и стрелы, иногда в изголовье ставили глиняный горшок с пищей.
/
В Волго-Уральском регионе границы распространения печенеж/ ских курганов включают в себя Волгоградскую, Саратовскую, Ураль! скую, Оренбургскую и Самарскую области. Северные границы пече| нежских кочевий в Заволжье и Приуралье^этУтёррЩюрию мы услов| но называем «Заволжской Печенегией») совпадали с южной кромкой
I лесостепной ландшафтной зоньц а западная доходила до Самарской
/ Луки (не случайно на средневековых географических картах Жигули
I называются «Печенежскими горами»).
^— Кочуя по северной Периферии Урало-Волжской степи, заволжские
печенеги, по сути, были лишены возможности контролировать ос­
новные торговые магистрали Урало-Каспийского степного коридора
и не могли напрямую контактировать с городскими центрами Сред­
ней Азии (дорога туда вела через огузские кочевья) и Северного Кав­
каза (там на пути была Хазария). Поэтому, по сравнению с теми же
самыми огузами, в глазах современников и очевидцев они выглядели
бедняками. «Они бедны в противоположность гуззам», — писал о пе­
ченегах, встреченных им на берегу оз. Шалкар, Ибн Фадлан. В из­
вестной степени ему вторит Константин Багрянородный, отмечая
в своей книге, что печенеги Приднепровья именуются «кангар» —
«храбрейшие, благороднейшие», тогда как заволжские печенеги ни­
как не именуются, зато носят укороченные кафтаны, показывая этим,
«что они отрезаны от своих сородичей и соплеменников» [24, с. 16].
Эти сведения иллюстрируются и археологическим материалом:
курганы «Заволжской Печенегин» дают нам весьма скромные наборы
вещей, состоящие главным образом из удил, стремян, железных но­
жей и наконечников стрел [62, с. 86-94]. Обусловлено это было, как
уже сказано выше, тем, что путь в хазаро-хорезмийскую торговлю за­
волжским печенегам был закрыт, а их ближайший северный сосед —
- Волжская БудгариЯт потенциальный партнёр по товарообмену и по­
кровитель в политических делах 1, — в этр_время^активно развивала
1 Как это позже произошло между Киевской Русью и гузо-печенегами
(торками, или Черными Клобуками).
66

сбои отношения с племенами лесного Прикамья [40, с. 43]. Впрочем,
не исключено, что каьше^тсГгрупЖТШченёгов искали и находили себе
прибежище у волжских булгар. Свидетельством этого может служить
лепная плоскодонная посуда, встречающаяся на поселениях южных
районов Волжской Булгарин *, которую исследователи типологически
сопоставляют с посудой памятников кочевнической группы салтовомаяцкой культуры, оставленных различными племенами, так или ина­
че связанными с хазарами, — булгарами, печенегами и гузами [280,
с. 216 и сл.].
Вторым (а по своей военно-политической роли, безусловно, пер­
вым) тюркоязычным народом в степях Урало-Поволжья были огу-^
зы (гузы, узы). Зафиксированный в письменных источниках факт их
ЙребыванЮГв регионе иллюстрируется также достаточно многочи­
сленными и выразительными археологическими памятниками — кур­
ганными захоронениями, обряд которых до деталей совпадает с об­
рядом погребения огуза, наблюдаемым и описанным Ибн Фадланом:
«А если умрет человек из их числа, то для него выроют большую
яму в виде дома, возьмут его, наденут на него его куртку, его пояс,
его лук... и положат в его руку деревянный кубок с набизом, оставят
перед ним деревянный сосуд с набизом, принесут все, что он имеет,
и положат с ним в этом доме. Цотом^осадят его в нем, и дом над ним
покроют настилом и сделают над ним нечто вроде купола из глины.
Потом возьмут его лошадей и в зависимости от их численности убьют
из них сто голов, или двести голов, или одну голову и съедят их мясо,
кроме головы, ног, кожи и хвоста. И, право же, они растягивают все
это на деревянных сооружениях и говорят: „Это его лошади, на кото­
рых он поедет в рай“».
В начале 80-х гг. прошлого столетия волгоградский археолог
В. А. Кригер в степях Заволжья и Северного Прикаспия выделил се­
рию кочевнических захоронений конца IX — начала XI вв., по сво­
им признакам соответствующих описанию Ибн Фадлана [166]. Это
небольшие земляные курганы 6-8 м в диаметре, каждый из которых
содержит по одному захоронению. Захоронения совершались в про­
стой прямоугольной или овальной яме глубиной примерно по грудь
человеку среднего роста. Умершего укладывали на дно могилы в позе
на спине с вытянутыми вдоль тела руками, головой на заход солнца.
Вместе с умершим в могилу укладывали его вещи. С мужчиной —
лук и стрелы, иногда саблю, обязательно нож и железное кресало.1
1 Т. н. II этнокультурная группа керамики.
67

Судя по находкам в погребениях, многие мужчины-огузы носили
пояса, украшенные многочисленными серебряными или бронзовы­
ми фигурными накладками (т. н. «наборные пояса»). У большинства
средневековых народов Евразии, как кочевых, так и оседлых, набор­
ный пояс являлся символом принадлежности к воинскому сословию,
своеобразным знаком воинского отличия. Его позволяли носить толь­
ко тем мужчинам, которые уже проявили себя в боях с врагами как
храбрые и умелые воины, способные побеждать в схватке. Такой пояс
нельзя было передавать по наследству, его можно было только заслу­
жить. Поэтому после смерти воина его пояс надевали на него, чтобы
«на том свете» он указывал на общественный статус и воинскую до­
блесть его владельца.
В погребениях огузских женщин археологи находят украшения —
бронзовые подвески в виде стилизованных фигурок птиц, подвескикопоушки, браслеты и перстни. Подвески, найденные в огузских
погребениях, являлись не только (а может быть, и не столько) укра­
шениями, а выполняли роль амулетов-оберегов. Прежде всего это ка­
сается подвесок в виде птичьих фигур с распростертыми крыльями
и привесками в виде птичьих яиц или гусиных лапок. Они украшены
сложным растительным орнаментом, очевидно символизирующим
единство природы и жизненную силу, которая с их помощью должна
была передаваться женщине, носящей эти украшения. Дополнитель­
ные привески-яички или гусиные лапки при движении сталкивались
между собой и издавали мелодичный звон, отпугивающий «нечистых
духов». Аналогичным образом ажурные подвески в виде сдвоенных
сильно стилизованных птичьих головок (настолько стилизованных,
что иногда они напоминают не столько птиц, сколько змей), попарно
нашитые на одежду на уровне груди, также выполняли магическую
функцию защиты и охраны от внешнего воздействия женского тела.
Но особенно показательны в этом отношении бронзовые подвески-копоушки. Собственно говоря — предмет сугубо утилитарный,
предназначенный для чистки ушной раковины, но его ручка-щиток,
как правило, выполнялась в виде ажурного узора, изображающе­
го древо жизни или магический цветок лотоса или лилии. То есть
предмет, который не просто соприкасался с человеческой головой,
но и как бы проникал внутрь нее, обязательно должен был обладать
животворящей магической силой, которую ему придавал магический
узор.
Довольно часто в женских захоронениях встречаются бронзовые
или серебряные перстни с крупными полудрагоценными камнями —
68

агатом или лазуритом, браслеты и остатки кожаных сапог, мыски
которых сплошь были обшиты фигурными бляшками-нашивками.
Металлические украшения на одежде, перстни на пальцах, обувь,
расшитая бляшками, — все это служило знаком высокого социаль­
ного статуса их владельцев и одновременно являлось отличительной
особенностью этнографической культуры огузских племен.
Могилу перекрывали настилом из досок, на который укладывали
шкуру взнузданного и оседланного коня. Огузская узда представляла
собой ременное оголовье, сплошь покрытое фигурными бляшками,
среди которых центральное место занимала крупная налобная бляха-«решма» листовидной формы. Лицевая поверхность таких блях
покрывалась замысловатым узором, состоящим из растительных
мотивов или перекрученных жгутов (т. н. «узлы бесконечности» —
символы бессмертия). Иногда на решмах изображались человечес­
кие лики. В богатых огузских погребениях встречается по несколько
блях-решм, нашитых на нагрудный и подхвостный ремни.
Седла у огузов были деревянными, с высокой вертикальной пе­
редней и низкой наклонной задней луками. Высокую переднюю луку
седла иногда обивали фигурными и круглыми бляшками.
Ареал гузских курганов степного Заволжья и Приуралья позво­
ляет очертить границы Гузской степи («Дешт-и-Огуз») в X в.: на^зацаде — это Волга, отделявшая «Дешт-и-Огуз» от Хазарии. Граница
эта хотя и периодически нарушалась, но не более как зимними на­
бегами гузов на приволжские хазарские поселения. Южная граница
фактически совпадает с границами Прикаспийской низменности или
Прикаспийских пустынь, которые, в силу своих природных условий,
не могли обеспечить пропитанием крупные кочевые орды. На севере
одним из районов огузских кочевий являлись бассейн р. Илек и Волж­
ское левобережье на границе современных Волгоградской и Сара­
товской областей [62, с. 99]. С этой территории открывались прямые
пути к основным городским центрам Восточной Европы и Средней
Азии. Прежде всего, гузы получили возможность контроля над хазаро-хорезмийской торговлей, поскольку именно через их территорию
проходил тот отрезок Великого шёлкового пути, по которому в 922 г.
багдадское посольство (в его составе и находился Ахмед ибн Фадлан)
прошло из Хорезма в Булгар. Кроме того, гузы, видимо, держали под
своим контролем и плато Устюрт с его колодцами и караван-сараями.
И хотя археологических памятников, которые можно было бы одноз­
начно соотнести с гузами, на плато Устюрт пока не обнаружено, но
на карте Каспийского моря, составленной в конце 970 -х гг. Ибн Ха69

укалем, все его восточное побережье обозначено как «Пустыня гуззов». Наконец, в середине X в. недалеко от северных границ «Дешти-Огуз» появляется крупный торгово-ремесленный центр волжских
булгар — Муромский городок на Самарской Луке, географическое
положение которого «обеспечило ему роль важного торгового, реме­
сленного и культурного центра» [196, с. 253]. Все эти обстоятельства
способствовали обогащению не только гузской знати, но и массы ря­
довых кочевников-воинов. И не случайно вещевые комплексы гузских курганов Заволжья и Приуралья дают нам наборы, состоящие
из разнообразных женских украшений — браслетов, перстней, вы­
сокохудожественных птицевидных подвесок и подвесок-копоушек,
обувных бляшек-накладок, поясных и уздечных наборов.
Граница между огузскими и печенежскими кочевьями в Завол­
жье и Приуралье, конечно, была весьма условной, во-первых, в силу
вероятной военно-политической зависимости вторых от первых, вовторых, в силу общности хозяйственно-культурного типа и жизнен­
ного уклада. Пожалуй, более определенно можно говорить о границе
между печенежскими кочевьями и территорией обитания древних
башкир, встреченных багдадскими послами на реке Кюнджюле (Кундурче) на севере нынешней Самарской области.
Понятие «древнебашкирский этнос», под которым подразумева­
ется многоплеменное образование под общим названием, «внутри
которого шел процесс этнической интеграции в направлении тюркизации всего объединения и формирования некоторых этнических
признаков, характерных для современной башкирской народности»,
впервые было введено Р. Г. Кузеевым — выдающимся этнологом
и историком башкирского народа [173, с. 90]. Прошло немало лет, но
археологическая культура древних башкир так и не имеет внятной
характеристики в трудах исследователей региона. По-прежнему гос­
подствуют две диаметрально противоположных точки зрения: одни
археологи связывают с древними башкирами все известные на Юж­
ном Урале средневековые памятники с различной культурно-типологической принадлежностью, а другие вообще считают преждевре­
менной постановку вопроса о выделении древнебашкирской группы
памятников. Показательна в этом отношении позиция Н. А. Мажитова и А. Н. Султановой. С одной стороны, они ставят в заслугу Р. Г. Кузееву «впервые высказанную им мысль о том, что с глубокой древ­
ности вплоть до недавнего прошлого существовал Арало-Уральский
цикл кочевания», так как «вхождение Приаралья и Южного Урала
в единую историко-хозяйственную область предопределяло развитие
70

этногенетических процессов в крае». Но с другой — упрекают его же
в том, что «он считает башкирские племена очень поздним пришлым
населением, оторвав, тем самым, процесс этногенеза народа от кон­
кретной территории и всей предшествующей истории» [184, с. 164].
Эти два положения названных авторов явно противоречат друг другу.
Поэтому мнение о том, что в теории Р. Г. Кузеева процесс этногенеза
башкир оторван от всей предшествующей истории Южного Урала,
заведомо необъективно. Нельзя не согласиться с Н. А. Мажитовым
в том, что «башкиры являются одним из древнейших народов степной
Евразии» [190, с. 176]. Следовательно, древнейшая история башкир
протекала в степной полосе Евразии, а их переселение за пределы
степной полосы было связано с какими-то природными и / или поли­
тическими катаклизмами.
В свое время Р. Г. Кузеев предположил, что группа юго-восточных
башкир (племена усерген, тангаур, бурзян), имевшая общее название
«башкорт», переселилась на территорию современной Башкирии «во
второй половине IX или в самом начале X в.» [169, с. 235]. Башкиры
на современном месте их проживания впервые зафиксированы Джейхани (900 г.) [8, с. 68]. Вполне возможно, что их переселение на терри­
торию современной Башкирии не было единовременным актом. Оно
могло произойти как до, так и после 889 г.: в первом случае башкиры,
возможно, сами уступили территорию своих бывших кочевий огузам,
осознавая бесперспективность борьбы с ними; во втором — башки­
ры, не желая подчиниться огузам, могли разделиться на две части,
первая из которых оказалась в составе печенегов, ушедших на запад,
а вторая отступила на север, отколовшись от печенегов, оставшихся
за Волгой, и тем самым избежав разгрома, которому они подверглись
в 913 г.
Единственным критерием для выделения археологических памят­
ников древних башкир является их этническое (и, стало быть, этно­
культурное) родство с печенегами, показанное и, как нам кажется,
убедительно обоснованное Р. Г. Кузеевым [173, с. 136, 187]. Соответ­
ственно, исходя из данного положения, мы пока имеем единственную
возможность хотя бы контурно обозначить археологическую куль­
туру древних башкир путем выделения из общего массива печенеж­
ских погребений погребения, либо имеющие какие-то отклонения от
«стандартного» обряда, либо находящиеся в непосредственной бли­
зости от локального массива печенежских курганов.
Если исходить из географии встреч Ахмеда ибн Фадлана с пече­
негами и башкирами, то это должны быть памятники, расположенные
71

или по периферии ареала распространения печенежских курганов
Урало-Поволжья, или еще севернее. Таких памятников известно не­
много. Вдоль южной границы Волго-Уральской лесостепи — на тер­
ритории Челябинской, Оренбургской и Самарской областей — сей­
час исследованы 23 погребения огузо-печенежского времени (конец
IX-XI вв.). Какое и какому из интересующих нас племен может при­
надлежать? Мы полагаем, что из этого списка сразу же можно исклю­
чить Увакское погребение на р. Илек, в котором была захоронена
знатная огузская женщина ]. Вероятнее всего, к печенежским следует
отнести все впускные погребения12— их 14, тем более что в одном из
них (Алебастровая гора в среднем течении р. Урал) найдены удила без
перегиба — этнографический признак печенежской культуры. В кур­
гане № 3 могильника Тамар-Уткуль найден лепной плоскодонный
горшок, украшенный защипами по венчику, — ближайшие ему ана­
логии известны в болгарской керамике т. н. «кочевнической группы»
и в печенежских погребениях южнорусских степей.
Из остальных погребений, пожалуй, только Каменный Амбар-V
на юге Челябинской области 3 и Пчельник (курган 2) имеют неко­
торые отклонения от традиционного печенежского обряда: первое
совершено под каменно-земляной насыпью, второе — под каменной
выкладкой. И хотя подобные надмогильные сооружения встречаются
в курганах Х-Х1 вв. и к западу от Волги, но и там они очень редки.
Непонятно почему, с башкирами пытаются связать единственное
средневековое погребение, исследованное в кургане 2 позднесармат­
ского могильника Атпа II, расположенном на левом берегу р. Талдык, правого притока р. Иргиз. Погребение находилось под земляной
насыпью, скелет взрослого человека лежал на спине, с вытянутыми
вдоль тела руками, «головой» на северо-запад, череп отсутствовал.
В могиле находились предметы вооружения — железные наконеч­
ники стрел и костяные срединные обкладки лука, детали поясного
набора тюркского типа и украшения — серьга с привеской и пер­
стень. Детали поясного набора по своим формам больше тяготеют
к древнетюркским вещевым комплексам, а украшения — к салтовским (алано-болгарским). Поэтому «вероятность» принадлежности
1 В обряде этого погребения сочетаются такие огузские признаки, как
шкура коня на деревянном настиле над погребенной, птицевидная под­
веска и украшение обуви нашивными бляшками [264].
2 Впускные погребения характерны именно для печенегов [62].
3 Из находок — только бронзовая пуговица-бубенчик.
72

рассматриваемого погребения к древним башкирам [83, с. 162-165]
ничуть не большая, чем принадлежность к любому другому из коче­
вавших в степях Урало-Поволжья в конце I тыс. н. э. этносов.
Авторы «Истории Западного Казахстана» с башкирами сопо­
ставляют памятники т. н. «восточной группы печенегов»: «Вероят­
но, древнебашкирские племена, включенные в состав печенежского
объединения, занимали восточную окраину территории расселения
печенегов до середины IX в., по соседству с районами, контролируе­
мыми огузами. Использование союзников в качестве буфера в погра­
ничной зоне весьма распространенное явление в практике кочевых
народов. Ядро же печенежской группировки, вероятно, локали­
зовалось на правобережье Урала, в бассейне Большого и Малого
Узеней, где ими оставлены яркие комплексы западной группы
(выделено нами. — Авт.)» [43, с. 105 и сл.].
Если, исходя из предлагаемой системы координат памятников
огузо-печенежского периода \ границу между восточными (древне­
башкирскими) и западными (печенежскими) курганами проводить по
р. Урал, то в первую группу должны быть включены курганы Жолуткен, Жаман-Каргала, Песчаный карьер, Болгарка, Атпа, Эмба, Уркач
[43, с. 70, рис. 2]. Смотрим, чем они отличаются от «западных», пече­
нежских. Захоронения совершались под небольшими земляными кур­
ганами (три погребения — Песчаный карьер, Жаман-Каргала I и Бол­
гарка — впускные), в простых могильных ямах12. Шкура коня (череп
и кости ног) рядом с человеком — одно погребение (Болгарка)3, над
человеком в засыпи могилы или на перекрытии — два погребения
(Жаман-Каргала, курганы 3 и 2 5 )4. Ориентировка погребенных югозападная или северо-западная, тогда как в остальных сравниваемых
курганах преобладающая ориентировка западная 5. То есть отличий
практически нет никаких.
1 У А. А. Бисембаева — памятники первой хронологической группы [43,
с. 73-106].
2 Погребение Жаман-Каргала перекрыто деревом, у «общепризнанных»
печенегов таких погребений три — Кара-Су, Увак и Александровка.
3 У остальных печенегов — 11 (Александровка, Буранный, Покровка-8,
Покровский, Тамар-Уткуль, Челкар III, Яман, Волчанекий, Джангала
(Нов. Казанка), Кара-Оба, Кировский).
4 В остальных печенежских курганах — 8 (Бек-Бике, Илекшар I, Карасу I,
Увак, Алебастровая гора, Кара-Оба, Сор-Айдин (Нов. Казанка), Крас­
ный Октябрь).
5 На запад ориентировано только погребение Песчаный карьер.
73

Что касается специфических (этнографических) элементов мате­
риальной культуры, то, в отличие от огузов, у заволжских печенегов
таковые fie выделяются \ поэтому мы их здесь и не рассматриваем.
Севернее, в границах южноуральской лесостепи, на территории
современцьц^Башкортостана, Челябинской области и Пермского
края, для Х-ХГ^в. известны памятники (курганы) т. н. « мрясимовского типа», описанные выше (см. гл. 1). Н. А. Мажитов и С. М. Васюткин курганы «мрясимовского типа» определенно относят к древ­
небашкирским, опуская при этом тот факт, что все морфологические
признаки погребального обряда и материальной культуры настолько
отличаются от степных кочевнических — огузских и печенежских,
что объединять их в одно этнокультурное образование просто некор­
ректно.
Итак, какие же из известных сейчас в регионе археологических
памятников конца IX-XI вв. могли быть оставлены древними баш­
кирами, вначале (по ал-Масуди) воевавшими вместе с печенегами
против огузов в степях Приаралья, а позже встреченными Ахмедом
ибн Фадланом на берегах р. Кондурчи? Следуя логике имеющегося
археологического материала (именно его, а не логике умозритель­
ных построений, преследующих цель непременно, всеми правдами
и неправдами, как можно более удревнить время прихода башкир на
Южный Урал), мы должны признать, что это могут быть только кур­
ганы, рассыпанные среди массива (или находящиеся на его северной
или восточной периферии) 12 курганов с печенежскими признаками
обряда. Но тогда мы невольно приходим к выводу о том, что древние
башкиры являлись одним из племен («фем» — как обозначал Кон­
стантин Багрянородный племена Европейской Печенегин) Заволж­
ской Печенегин. Согласно византийскому императору, европейские
печенеги делились на восемь орд / «фем»: «.. .название первой фемы
Иртим, второй — Цур, третьей — Гила, четвертой — Кулпеи, пя­
той — Харавои, шестой — Талмат, седьмой — Хопон, восьмой —
Цопон». Из них фемы / орды Цур, Калпеи (Кулпеи), Талмат и Цопон
кочевали к востоку от Днепра, а остальные — к западу [25, § 37]. Но
археологически все эти «фемы» между собой никак не различаются,

1 За исключениехМ, может быть, удил без перегиба, найденных в трех из
рассматриваемых погребений: Алебастровая гора, Джангала (Нов. Ка­
занка) и Пчельник.
2 Здесь стоит прислушаться к мнению А. А. Бисембаева.
74

что объясняется единством хозяйственно-культурного типа, матери­
альной и духовной культуры европейских печенегов.
В этой связи возникает вполне закономерное предположение
0 том, что и JggeBHHe башкиры («баджгурды», «башкорты») м^огли
представлять одну~из Под о б ны х «ф ем х в Заволжской Печенегин.
И они также на современном уровне источниковои Тзазы не могут
быть выделены из общего массива археологических памятников за­
волжских печенегов. Тем более что, если сравнивать религиозные
верования древних башкир, частично зафиксированные Ибн Фадланом — анимизм, культ неба (тенгрианство), тотемизм, с верованиями
печенегов [64, с. 158-167], то разницы мы не найдем никакой.
Что же касается многочисленных, разнообразных, зачастую
взаимоисключающих точек зрения, касающихся древнебашкирской
принадлежности тех или иных археологических памятников конца
1 — рубежа II тыс. н. э. на Южном Урале, то здесь, очевидно, нема­
лую роль сыграла высказанная в свое время Р. Г. Кузеевым мысль
о том, что пришлые тюркоязычные кочевники VIII-X вв., безусловно,
влилисьважным компонентом в состав башкир, однако считать их
собственно башкирами в строгом значении этнонима невозможно, так
как все или почти все отмеченные курганы 1расположены в восточ­
ной и юго-восточной Башкирии, т. е. в стороне от основных центров
формирования древнебашкирского этноса. Тогда как этотлроцесс3д1 0
мнению исследователя* протекал не в восточной Башкирии, а в запад­
ной е.е!части[173, с. 389 и сл.].
На основании исторических еказаний племен древнебашкирской
группыоТГтаринных кочевьях в верховьях Демы, долинах Ика^ КинелйГпутевых записей Ибн Фадлана и данных гидронимии Р. Г. Кузеев
сделал вывод том, “что главным районом расселения древнебаш­
кирских племен была Бугульминская возвышенность с левобережья
Целой на востоке до. левых Притоков Волги на западе с прилегаю­
щими с юга степями [173, с. 436-478]. С точки зрения археологии,
это мнение пока не подкреплено соответствующими материалами,
поскольку, во-первых, большую часть этой территории составляет
пашня, по-видимому, уничтожившая интересующие нас памятники
археологии, даже если они там и были. Во-вторых, вероятность того,
что археологические памятники там присутствовали в количестве
1

Имеются в виду курганы караякуповского, мрясимовского, лагеревского
(по Н. А. Мажитову) типов, разными авторами соотносимые с башкира­
ми.
75

и плотности, отражающей процесс формирования целого этноса,
невелика, ибо экологический потенциал Бугульминско-Белебеевской
возвышенности для этого был совершенно недостаточным. Высота
возвышенности над уровнем моря превышает 600 м. Это означает, что
снежный покров, особенно на склонах многочисленных балок и впа­
дин, лежит дольше, чем в степи. Все небольшие реки стекают с воз­
вышенности и летом пересыхают. Вегетационный период короток:
к августу травяная растительность полностью выгорает. Сложный,
сильно изрезанный рельеф также является серьезным препятствием
для ведения традиционного кочевого хозяйства. То есть если средне­
вековые кочевники — угры-мадьяры, печенеги, башкиры — и исполь­
зовали Бугульминско-Белебеевскую возвышенность, то не более как
в качестве летних пастбищ — йайляу [169].
Таким образом, этническая карта Южного Предуралья на рубеже
I—II тыс. н. э. по данным археологии выглядит следующим образом:
степи Урало-Каспийского степного «коридора», от южных отрогов
Южного Урала (горы Мугоджары) до Прикаспийской низменности,
занимали огузы, печенеги и древние башкиры. Западные склоны Бугульминской возвышенности, по сути, являлись восточной границей
Волжской Булгарии — полиэтничного государства, в состав которого
кроме собственно булгар входили переселившиеся из Среднего При­
камья угры, камско-вятские финно-пермяки и волго-вятские восточ­
ные финны.
Вдоль восточных, северных и северо-восточных склонов возвы­
шенности, по границе лесостепи и леса, обитали племена, составляв­
шие западную периферию бакальского (угорского) этнокультурного
ареала. Таким образом, Бугульминско-Белебеевская возвышенность,
в силу своих природно-географических условий, являлась, с одной
стороны,'своеобразной буферной зоной между разноэхничными
и разноязыкими племенами,, занимавшими каждое свою ландшафтнукгнйшу, с другой — „выступала и в роли организующего центра
в формировании очертаний этнической карты Южного ПреДурдлья
на рубежеТ^Ллыс, н> э. Своими южными отрогами она ограничивала
кочевую тюркскую степь, на востоке и северо-востоке «подпирала»
западные пределы угорской «ойкумены» в Предуралье, на западе же
представляла собой естественную восточную границу Волжской
Булгарии — государства, в X-XI вв. окончательно превратившегося
в ремесленно-производственный и торговый центр для всего Поволж­
ско-Уральского региона.
76

Использование Бугульминско-Белебеевской возвышенности в ка­
честве сезонных пастбищ не могло не способствовать установлению
этнокультурных контактов между кочевыми и полукочевыми племе­
нами региона — тюрками (печенеги, башкиры) и уграми. Поэтому
в случае возникновения «форс-мажорных» обстоятельств в степи
первые имели возможность рассчитывать на надежный тыл. А такие
обстоятельства не заставили себя долго ждать.
В первой половине XI столетия на исторической арене азиатских
степей появилась ещё одна этнополитическая сила — вышедшие из
Прииртышья и с Алтая куны и каи (составлявшие кимако-кипчакский
союз племел {2, с. 154-158]). Давление кимако-кипчаков на гузов на^
чалось в 20-е гг. XI в., когда, по сведениям мусульманских историков,
первые 4 тысячи туркмен переправились через Амударью и рассели­
лись в Северном Хорасане. Следом за ними около 1030 г. и сами кипча­
ки подходят к границам Хорезма [27, с. 401; 96, с. 137]. Примерно в се­
редине 1040-х гг. происходит новый всплеск гузо-печенежских войн,
спровоцированный натиском кипчаков-половцев с востока. Зимой
1046-1047 гг. европейские печенеги предпринимают попытку массо­
вого вторжения в пределы Византии. Попытка не удалась, и разбитые
армией императора Исаака I Комнина печенеги уходят далее на запад,
в Венгрию. Вслед за ними на берега Днепра приходят гузы-торки.
Пришли они сюда не от хорошей жизни, а подгоняемые кипчак­
скими (половецкими) саблями. Армянский историк Матфей Эдесский
под 1050-1051 гг. сообщает о разгроме гузов и печенегов «рыжеволо­
сым народом хардеш», в котором современные исследователи видят
кипчаков-половцев [2, с. 158; 217, с. 152]. Через пять лет, в 1055 г.,
гузы-торки и половцы одновременно подходят к границам Киевской
Руси. В окрестностях городка Воиня первые занялись грабежом рус­
ских селений и, естественно, были за это изгнаны князем Всеволодом
Ярославичем в степь. Что же касается половцев, то они, озабоченные
пока очищением степи от гузов и печенегов, предпочли «створить»
со Всеволодом мир «и возвратишася въ свояси».
Причины появления кипчаков-половцев в Урало-Поволжье кро­
ются в этнополитических коллизиях, имевших место в степях Юж­
ной Сибири и Восточного Казахстана на рубеже I—II тыс. н. э. В это
время там складывается, а затем и быстро (по историческим меркам)
распадается кочевническое государство Кимакский каганат с цент­
ром в верховьях р. Иртыш. Завоеванные кимаками кочевые племена
шары (сары) — они же половцы и кипчаки — составляли западную
периферию этого государства и в своих кочевьях доходили до сте78

пей Южного Зауралья. Распад Кимакского каганата, ослабленного
внутренними противоречиями, в начале XI в. был ускорен натиском
центральноазиатских племен — кунов (команов) и каи — с востока.
Следствием этого явилось изменение этнополитической ситуации
в областях, прилегающих к каганату с запада — степном Приуралье и Заволжье. Опираясь на сведения средневековых авторов — алМарвази, ал-Бируни, Ибн ал-Асира и др., исследователи освещают
этот процесс в следующей последовательности: обитавшие в север­
ном Китае племена кунов в 30-е гг. XI в. подверглись нападению
киданей и, уступая их натиску, двинулись на запад. По дороге они
подверглись нападению со стороны племени каи и, будучи вынужде­
ны отступать дальше, обрушились на племя шары. Двигаясь далее на
запад, группировка кунов и шары вышли к землям кипчаков, лежав­
шим на пути их миграции, и смешались с ними. Результатом взаимо­
действия явилось утверждение политического господства кипчаков
в этом кочевническом объединении (этноним «кипчак» становится
полиэтнонимом), хотя реальной военной силой там оставались куны
и шары [147, с. 346]. Группировка кунов-шары-кипчаков ударила по
огузам, кочевавшим в Приаралье и Заволжье, и вынудила их уйти за
Волгу [146, с. 136-138; 175, с. 124-126.]. Так шары-кипчаки стано­
вятся хозяевами Приуральских и Заволжских степей.
В настоящее вр§мял|^аволжье иПриуралье выявленоЖГпогребений, относяшихся^ГхГ^^^^
вй. (т. н. «кыпнакский домонгольский период»[) [1То]. Большинство из них найдены на территории
современных Саратовской, Волгоградской и Уральской областей12 по
рр. Волга, Еруслан и Узень. Абсолютное большинство погребений —
77,5 % — совершены в земляных курганах, специально насыпанных
над могилой 3. Преобладают — 47,5 % — могильные ямы простой
конструкции, с вертикальными стенками и ровным дном. Вместе с тем
значительное место среди рассматриваемых погребений занимают мо­
гилы с подбоем вдоль одной из длинных стенок — 22,5 % (могильники
Белозерское, Визенмиллер, Змеиный Дол, Курпе-Бай, Каинсай, Поли­
тотдельское, Ровное, Солнце, Третий Плес). Характерно, что послед­
ние не имеют четкой локализации в регионе. Умерших укладывали
на дно могилы (или в подбой) в позе вытянуто на спине, головой в за1 Или, вероятнее всего, ко второй половине XI в.
2 62,5 % всех известных погребений.
3 В насыпи более ранних курганов впущены только 20 % рассматривае­
мых погребений.
79

падном направлении (62,5 %) или на восток (30 %). Остатки дощатого
гроба или колоды найдены, соответственно, в четырех (Белокаменка,
курган Д-48; Белозерское; Покровск (Энгельс), курган 11 и Политот­
дельское, курган 2) и одном (Бережновка I, курган 4) погребениях.
Из общей массы погребений домонгольского периода в Завол­
жье и Приуралье 55 % выделяются как заведомо всаднические, пос­
кольку содержат остатки конской шкуры в виде черепа и костей ног,
уложенной слева (22,5 %) или справа (12,5 %) от человека, или при­
надлежности конской сбруи — стремена и удила, помещенные у ног
человека. Известны также три погребения, в которых шкура коня
лежала у ног человека (Бахтияровка II, курган 68; Базар-Тобе I, кур­
ган 8 и Буранчи, курган 1), и одно погребение, сопровождавшееся
целым остовом коня, уложенным справа от человека (Белозерское).
Характерно, что в большинстве случаев ориентировка конского за­
хоронения соответствует ориентировке человека. Это выглядит так,
что если представить их стоящими на ногах, то конь и его хозяин
окажутся в положении подготовки к верховой езде, когда всадник
подходит к коню лицом к нему слева.
Большинство из рассматриваемых погребений сопровождалось
оружием (железные наконечники стрел, костяные обкладки лука и бе­
рестяные колчаны) — 45 % погребений. В трех погребениях найдены
сабли (Солнце; Бережновка, Южн. группа, курган 9 и Политотдель­
ское, курган 2), в двух — железные шлемы и кольчуга (Квасниковка;
Покровск (Энгельс), курган 11).
Погребений, которые по ассортименту сопровождающего инвен­
таря — бусы, зеркала, ножницы и др. — можно было бы интерпрети­
ровать как женские, немного (Буранчи, курган 1; Мирный (Фриденберг), курган 1; Ново-Троевка; Покровский, курган 7).
Кипчакская этническая принадлежность памятников второй по­
ловины XI — начала XIII вв. степного Заволжья и Приуралья сейчас
ни у кого из исследователей не вызывает сомнения. Ещё в 60-е гг.
прошлого столетия Г. А. Федоров-Давыдов, опираясь на сведения
средневековых авторов, в частности Рашид ад-Дина, связывал курга­
ны ХП-ХШ вв. в Нижнем Поволжье (саксин) с половцами-команами
[266, с. 150]. Вслед за ним Р. Г. Кузеев на основании данных истори­
ческой этнографии пишет о начале массового переселения кипчаков
на территорию современного Башкортостана в XIII в. [173, с. 171
и сл., 184].
Однако сведения письменных источников (в частности, Ибнал-Асир) позволили С. М. Ахинжанову выдвинуть несколько иную
80

гипотезу о времени освоения кипчаками степей Южного Урала.
В частности, автор считает, что еще в XI в. кипчаки, которым «при­
надлежали земли почти всего Центрального и Западного Казахстана»,
имели летние пастбища — джяйляу — в низовьях р. Камы, откуда они
уходили зимовать в окрестности Баласагуна [17, с. 51]. И, в общем-то,
следует отметить, что эта гипотеза имеет подтверждение в археологи­
ческом материале. Например, о проникновении кипчаков домонголь­
ского времени на Южный Урал можно судить по находкам каменных
баб. Насыпь II Акимбетовского кургана в Кугарчинском районе Баш­
кортостана частично разобрана местными жителями, среди камней
оказались две каменные бабы, которые были наклонены к западной
половине насыпи. «Скульптурные фигуры напоминают половецкие
каменные бабы из южнорусских степей, и на этом основании курган
ориентировочно можно датировать первыми веками II тысячелетия».
Под кладкой в трех местах выявлены остатки ритуальных захоро­
нений головы, а в одном — голеней лошади. Захоронение человека
отсутствует [188, с. 88 и сл.; 191, с. 158].
На территории Башкортостана курганы с каменными бабами
половецкого времени известны у д. Юрматы Федоровского района,
д. Русское Тангирово Кугарчинского района, п. Комсомол Баймакского района [15, №№ 1368, 1661, 1710], д. Султанузяк Зилаирского
района [213, с. 338].
С кипчаками связывается жертвенно-поминальный комплекс на
реке Макан-3 у с. Подольск в Хайбуллинском районе, где найдены
три каменные бабы, раскопано четыре ритуальных кургана. Г. Н. Гарустович, следуя традиционной точке зрения, датирует изваяния
домонгольским временем. Тем самым он пытается объяснить нем­
ногочисленность кипчаков, чьи погребения домонгольского периода
в южноуральских степях исчисляются единицами. Однако за прошед­
шие столетия множество скульптур было уничтожено. Сохранились
сведения о каменных бабах, найденных вблизи курганов могильника
«Биш-оба», к востоку от р. Таналык, на рр. Зирень-агас (Еранагас),
Сакмара, Бузавлык, у с. Акъяр Хайбуллинского района [58, с. 23-32].
Вопрос о датировке этих изваяний, по-видимому, требует дополни­
тельных исследований, так как в противном случае складывается па­
радоксальная ситуация: ритуальные комплексы кипчаков датируются
домонгольским периодом, а их погребения, за редкими исключения­
ми, связываются с золотоордынской эпохой.
Увязывается рассматриваемое предположение и с результатами
сравнительно-типологического анализа погребального обряда кур81

ганов домонгольского времени Урало-Поволжья с обрядом кимакокипчакских погребений более восточных районов Великой Степи.
Прежде всего, обратимся к конструкции надмогильных сооружений
рассматриваемых памятников Заволжья и Приуралья. Как уже указы­
валось выше, большинство захоронений рассматриваемого периода
устроены под земляными курганами. Вместе с тем известны погребе­
ния, совершенные под каменными йли каменн(>зеШ1яНьши]гасьшями
(Каинсай, Змеиный Дол, Лебедевка VII). Аналогии им мы находим
у кимаков, для которых характерны захоронения под каменно-земля­
ными курганами [248, с. 43].
В свое время Г. А. Федоров-Давыдов на материале, известном
в 60-е гг. прошлого века, отметил широкое распространение в Завол­
жье в золотоордынский период подбойных могил и выдвинул их в ка­
честве одного из локальных признаков данного региона [266, с. 157,
160 и сл.]. Появление этих погребений исследователь связывал с при­
ходом сюда монголов и других восточных племен. Раскопки последую­
щих лет выявили погребения в подбойных могилах и восточнее, в сте­
пях Южного Приуралья, причем относящиеся ко времени, предшест­
вующему Золотой Орде — огузо-печенежскому и кипчакскому домон­
гольскому периоду. Аналогичные погребения известны в курганах ки­
маков (йемеков) Верхнего Прииртышья IX-X вв. (Карашат I, И) [12].
Там же, у кимако-кипчаков, известны погребения со шкурой коня,
уложенной слева от человека (Гилево V, Корболиха VII, Быстровка 1)
[2; 3, с. 18; 203, с. 17 и сл.].
Встречаются в Заволжье и захоронения с целым остовом коня,
уложенным справа от человека с противоположной ему ориентиров­
кой (Белозерское погребение на р. Самаре), подобно тому, как это
известно у кимако-кипчаков (Березовый остров 1) [3, с. 17].
Таким образом, археологические материалы также вполне опреде­
ленно подтверждают сведения средневековых письменных источни­
ков о кимако-кипчаках как о доминирующем этнокультурном компо­
ненте в составе кочевников степного Заволжья и Приуралья во второй
половине XI — начале XIII вв.
География кимако-кипчакских памятников в регионе неравномер­
на. Большинство из них (60 %) обнаружены в степном Заволжье, на
территории современных Самарской, Саратовской, Волгоградской
и Астраханской областей. Из них 45 % находятся на берегах Волги
и её правых притоков — Самары, Еруслана, Ахтубы. Остальные по­
гребения разбросаны по территории Оренбургской (Белый Ключ, Буранчи), Уральской (Базар-Тобе 1, Джангала, Курпе-Бай, Озеро Раим,
82

Лебедевка VII) и Челябинской (Солнце, Третий Плес, Каинсай, Зме­
иный Дол) областей.
Практически везде интересующие нас погребения являются оди­
ночными, за исключением могильников Визенмиллер и Озеро Раим,
где найдены по два кимако-кипчакских захоронения. Если разложить
их по территории степной части Заволжско-Приуральского региона,
площадь которой составляет приблизительно 560 000 км2, то получится
по одному погребению на 14 000 км2! О чем это говорит? Только о том,
что кимако-кипчакские племена осваивали Заволжье и Приуралье, на­
ходясь на первой [таборной) стадии кочевания, для которой характер­
ны «разбросанные по степям одиночные погребения, встречающиеся,
к&к правило, случайно и потому редко достающиеся специалистам
в полном виде» [216, с. 17]. Или вообще прошли эту территорию без
длительных остановок, преследуя^ отступавших^гузов и печенегов.
Косвенным подтверждением данного предположения может слу­
жить следующее обстоятельство: в составе вещевого комплекса кима­
ко-кипчакских погребений Заволжья и Приуралья совершенно отсут­
ствуют образцы булгарских ремесленных (ювелирных) изделий. Бо­
лее того, по ассортименту инвентаря только 17,5 % рассматриваемых
погребений, содержащие украшения — ожерелья из цветных бусин
(Буранчи, Мирный, Ершовка, Покровский) или ожерелье и височную
подвеску с напускной бусиной (Ново-Троевское), могут трактоваться
как женские.
Отсутствие булгарских изделий у кочевников Заволжья и Приу­
ралья выглядит странным по следующим причинам: во-первых, в до­
монгольский период (XII — начало XIII вв.) Волжская Болгария уже
заявила о себе как о развитом торгово-ремесленном государстве со
своими ювелирными мастерскими, работающими не только на внут­
ренний, но и на внешний рынок. Чему наглядное свидетельство —
остатки ювелирных мастерских со следами серийного производства
украшений в Булгаре, Биляре, Муромском городке и др. Во-вторых,
став мусульманской страной, Волжская Булгария «превратилась
в центр монопольной торговли Северо-Востока Европы, сосредото­
чив в своих руках северную торговлю Запада с Востоком». Один из
путей этой торговли (Булгар — Джурджания) как раз и проходил че­
рез степи Заволжья и Южного Приуралья [270, с. 13 и сл.]. В это же
время, как известно, начинается массовый приток булгарских изделий
в лесное Прикамье [40].
На этом фоне объяснение отсутствию археологически фиксируе­
мых торговых контактов кимако-кипчаков с булгарами может быть
83

только одно: занятые войной с тузами и печенегами, они стремитель­
ным броском преодолели степи Заволжья и Приуралья и в основной
своей массе ушли в Восточную Европу
Оставшиеся в Заволжье и Приуралье кимаки (йемеки), команысары и кипчаки представляли собой восточную периферию Дешт-иКипчак и, судя по имеющимся материалам, в степях Урало-Поволжья
были не многочисленными. Вполне резонно также предположить, что
заволжские кочевники не принимали заметного участия в политиче­
ской жизни хозяев «Половецкого Поля». Во всяком случае известный
нам на территории региона археологический материал, своим одноо­
бразием и невыразительностью резко контрастирующий с синхрон­
ными памятниками «Половецкого Поля», указывает только на то, что
они здесь были... Что же касается их инфильтрации в этническую
среду приуральских башкир, то приведенные выше данные не позво­
ляют настаивать на столь ранней (XI-XII вв.) дате этого процесса.
Можно сказать, что имеющийся на настоящее время археологический
материал в большей степени иллюстрирует высказанное в свое время
Р. Г. Кузеевым мнение, согласно которому огузо-кипчакский пласт
родоплеменной этнонимии башкир, датируемый X-XII вв., включа­
ет названия ай и ряд других. Эти образования в значительной части
имеют огузское происхождение, но их история до миграции в Баш­
кирию «протекала в условиях возвышения кыпчакских племен на
обширном пространстве Дешт-и-Кипчака. В этом свете огузо-кыпчакскую миграцию в Башкирию в Х-ХН вв., которая, судя по
имеющимся материалам, не была мощной, можно рассматривать
как начальный этап кыпчакского периода этнической истории
башкирского народа, предопределившего новое направление эт­
нокультурного и этоноязыкового развития башкирского этноса»
(выделено нами. — Авт .)» [173, с. 194 и сл.].
Некоторым образом данное мнение подтверждается и результа­
тами антропологических исследований. Так, Р. М. Юсупов отмечает,
что кочевники IX-XII вв. северо-востока Башкортостана (курганы
«мрясимовского типа») антропологически близки с кочевым населе­
нием Казахстана и Южной Сибири VII-X вв. «Типологически они
относятся к краниологическому комплексу, имеющему непосред­
ственное отношение к формированию южносибирской расы, ко­
торая довольно четко представлена и среди башкир (выделено
нами. — Авт.). Необходимо особо отметить, что за всю историю ре­
гиона наибольшая доля монголоидного компонента у пришлых групп
населения связана с кочевниками IX-XII вв.» [293, с. 103]. На этом
84

основании исследователь делает вывод о том, что «проникновение
кыпчаков на Южный Урал и их влияние на антропологический тип
башкир было связано не столько с монгольским нашествием, сколь­
ко с событиями, предшествующими появлению монголов на Южном
Урале. В этом плане заслуживает внимания серия черепов кочевников
IX-XII вв. с северо-востока Башкортостана. Контакты с кыпчаками
довольно существенно отразились на расовом типе северо-восточ­
ных и зауральских башкир Челябинской области и, отчасти, юговосточных» [293, с. 92]. Однако здесь необходимо некоторое пояс­
нение: «Формирование южносибирской расы, характеризующейся
сочетанием европеоидности и монголоидное™, началось задолго
до эпохи средневековья и происходило на обширной территории,
включая и Южный Урал (классический пример — антропологичес­
кий тип носителей ананьинской культуры эпохи раннего железного
века). С кыпчаками — кочевниками-степняками — южносибирская
раса никак не связана, зато связана с населением лесостепной и лес­
ной зоны Зауралья и Западной Сибири (в эпоху Средневековья здесь
обитали угорские или угро-самодийские племена, и в частности —
носители бакальской культуры. — Авт.). Следовательно, упоминае­
мые Р. М. Юсуповым „кочевники северо-восточного Башкортостана"
IX-XII вв. в антропологическом отношении для данной территории
являются автохтонами. Вычисленный исследователем коэффициент
суммарного расстояния серии черепов из курганов IX-XII вв. севе­
ро-востока Башкортостана (курганы «мрясимовского типа». — Авт.)
и современных башкир, равный 0,442, показывает, что „мрясимовцы"
принимали весьма незначительное участие в формировании антро­
пологического типа последних. И наоборот, коэффициенты суммар­
ных расстояний башкирской серии и серии черепов из кочевнических
курганов Оренбуржья XIII-XIV вв. (могильники Хабарный и Озерновский), равные 0,292 и 0,225, соответственно [293, с. 107—111],
действительно, как об этом пишет Р. М. Юсупов, дают возможность
говорить о контактах и внедрении южноуральских кочевников (среди
которых, по-видимому, были и кыпчаки) в среду башкирского насе­
ления» К1

1

Пояснение, данное нам известным антропологом и археологом Л. Т. Яб­
лонским 27 июля 2013 г. во время совместной археологической экспеди­
ции ИА РАН и БГПУ им. М. Акмуллы по раскопкам Филипповских кур­
ганов в Оренбургской области.
85

Возвращаясь к археологическим материалам, мы можем начер­
тить следующую схему этнокультурной истории Южноуральских
степей в предмонгольское время (середина XI — начало XIII вв.):
кипчако-половецко-кимакская экспансия с востока вынудила огузов,
печенегов покинуть эту территорию. Вместе с последними на запад
уходит и какая-то часть союзных с ними башкир. Другая часть южно­
уральских кочевников, среди которых башкиры, очевидно, преоблада­
ли, отступает на север, в Приуральскую лесостепь, где они начинают
теперь уже тесно контактировать с населением, оставившим курганы
«мрясимовского типа» (по нашему мнению — уграми). Проникали ли
вслед за ними туда кипчаки-половцы? Однозначно ответить на этот
вопрос пока невозможно, в первую очередь, по причине отсутствия
реперных краниологических серий как собственно кипчакско-поло­
вецких, так и башкирских для того времени.

86

Гл а в а 111

За в о е в а н и е Ю ж н о г о У р а л а
м о нго лам и

Начало XIII столетия ознаменовалось появлением в Центральной
Азии Монгольской империи — государства, стремившегося с первых
дней своего существования ни много ни мало, но к достижению ми­
рового господства. Эта держава, созданная волей Чингисхана, фун­
даментом которой являлась жесткая военно-административная сис­
тема, оказалась чрезвычайно конкурентоспособной как в отношении
своих соседей — государств, расположенных южнее Степного пояса
Евразии, так и кочевых народов, обитавших к востоку и западу от
Джунгарских Ворот 1. Монгольская экспансия, по сути, чрезвычайно
жестокое, кровавое действо, непрерывно проистекавшее на протяже­
нии более пятидесяти лет, возглавляемое вначале Основателем, а за­
тем его наследниками, затронуло десятки государств, расположенных
в самых разных частях континента.
Необходимо отметить, что первые акты военной агрессии, пред­
принятые Чингисханом, в равной степени касались и южного, и запад­
ного направлений. Примечательно, что в 1205 г. походы монгольских
войск (пока еще незначительными силами) были совершены в на­
правлении Си Ся (Тангутского царства) и в район верховий Иртыша
[102, с. 146; 151, с. 153]. Судя по всему, Чингисхан уже тогда имел
достаточно сведений о положении дел в восточном Дешт-и-Кипчак
и Юго-Западной Сибири. После курултая 1206 г., где его провозгла­
сили великим кааном и на котором de jure было оформлено появление
нового государства — Еке Монгол Улус, символизировавшего объеди­
нение кочевников Центральной Азии под скипетром одного монарха,
Чингисхан принял решение о проведении новых экспансионистских
действий в отношении ближайших соседей. В 1207 г. монгольское
войско под предводительством Джучи было направлено «к Лесным
народам» [102, с. 174]. Конкретной задачей, поставленной Потрясителем вселенной перед царевичем, было приведение к покорности
племен, населявших территории к северо-западу от Главного Юрта
и кочевавших на границе степи и тайги. Этот поход, в равной степени
как быстротечный, так и успешный, был тщательнейшим образом
подготовлен, что позволило Джучи уже в скором времени увенчать
себя лаврами покорителя «Лесных народов», а в монгольских источ­
никах — «Сокровенном сказании» и «Алтай тобчи» — впервые поя1 Джунгарские Ворота — район перевала Тарбагатай, отделяющего каме­
нистые и засушливые степи Центральной Азии от более увлажненных
степей современного Казахстана и Восточной Европы, известных в эпо­
ху Средневековья под названием Дешт-и-Кипчак.
88

вилось упоминание о башкирах. Но началом всего (и это весьма по­
казательно и традиционно для политики, исповедуемой Чингисханом,
а затем и его наследниками) стали переговоры с предполагаемыми
жертвами предстоящей агрессии.
Согласно «Юань ши», Чингисхан еще до похода Джучи, или, по
крайней мере, в самом его начале, предпринял чисто дипломатический
ход: «в тот же год [Чингисхан] отправил Алтана и Буура (Буху), двух
послов к киргизам» [102, с. 147]. Алтай и Буха действовали растороп­
но, сумев в кратчайшее время уговорить своих визави, и начавшееся
предприятие в самой своей отправной точке обернулось быстрыми,
а главное — бескровными победами. При ближайшем же рассмотре­
нии текста «Сокровенного сказания» вышеупомянутый Буха выступает
уже как проводник в войске Джучи, обеспечивая тем самым начало
переговоров еще и с ойратами и их властителем Худуха-беки, явив­
шимся в ставку царевича с «выражением покорности» и намерением
«стать провожатым у Чжочия» [151, с. 175]. Заручившись поддержкой
местной знати, Джучи помимо ойратов подчинил бурятов, бархунов,
урсутов, хабханасов, ханхасов и тубасов — племена, обозначенные
в «Сокровенном сказании» под общим собирательным именем туменойрат (тумэн-ойрад) [151, с. 174; 286, с. 325]. Затем монгольское вой­
ско, миновав р. Шишгид-гол («берущую начало в северных отрогах
Алтайского хребта и впадавшую в реку Ховд» [286, с. 325]), подступи­
ло к землям тумен-киргизов, которые, равно как и тумен-ойраты, фи­
гурируют в «Сокровенном сказании» в качестве собирательного образа
нескольких племен тюркского происхождения. Тогда же к Джучи, не
замедлив, явились некие киргизские нойоны, «выразили покорность
и били государю (Чингисхану. — Авт.) челом... Чжочи принял под
власть Монгольскую все Лесные народы... Шибир, Кесдиин, Байт,
Тухас, Тенлек, Тоелес, Тас и бачжиги» [151, с. 175], что, по мнению
нескольких поколений российских ученых, означало практическое при­
знание вышеперечисленными племенами монгольского каана своим
сувереном, причем этноним бачжиги безоговорочно ассоциировался
с зауральскими башкирами. Из этого вытекало, что какая-то часть баш­
кир уже в 1207 г. оказалась в юрисдикции монгольского государства.
Несмотря на то что в более позднем источнике — «Алтай
тобчи» 1 — Лубсан Данзан подтверждает успех похода 1207 г. и, на1 Время написания «Сокровенного сказания» четко датируется 1240 г.
Летопись «Алтай тобчи» («Золотое сказание»), принадлежащая перу
Л. Данзана, написана позже, в XVII в.
89

ряду с покоренными «Лесными народами», упоминает о племени
тан-бичигэт [84, с. 184] («последнее название представляет собой
соединение двух этнонимов, упомянутых в „Сокровенном сказании4':
тас и бачжиги» [8, с. 139]), следует довольно осторожно подходить
к версии, по которой монголы смогли достаточно далеко углубиться
на запад, и в первую очередь по причине скоротечности всего пред­
приятия. Недаром Чингисхан, довольный результатами похода, воздал
должное Джучи и «соизволил сказать: „Ты старший из моих сыновей.
Не успели выйти из дому, как в добром здравии благополучно во­
ротился, покорив без потерь людьми и лошадьми Лесные народы44»
[151, с. 175]. Рассматривая этот пассаж, необходимо учитывать реа­
лии той эпохи: несмотря на свою чрезвычайную мобильность, мон­
гольские войска вряд ли могли в течение «одного сезона», перемахнув
через Саяны и Алтай, передвигаясь таежными тропами, а затем по
северной кромке Великой степи, пусть даже не встречая активного
сопротивления, достигнуть Ишима или тем более Тобола, после чего
тем же путем вернуться в ставку великого каана в Монголию. Вместе
с тем Джучи, несомненно, достиг юго-восточной части Западной Си­
бири, несомненно, многие племена признали над собой власть Чин­
гисхана, однако, скорее всего, власть эта распространялась лишь на
территорию Северных Саян, Алтай и, возможно, часть Кулундинской
и Барабинской степи. Подтверждает нашу гипотезу (а альтернатив
в виде письменных источников относительно изначального террито­
риального расположения Улуса Джучи не существует) извлечение из
летописи Рашид ад-Дина, оставившего по этому поводу следующее
достаточно однозначное сообщение: «Все области и улус, находивши­
еся в пределах реки Иртыш и Алтайских гор, летние и зимние кочевья
тех окрестностей Чингиз-хан пожаловал в управление Джучи-хану...
Его юрт был в пределах Иртыша, и там была столица его государства.
Вот и все!» [230, с. 78].
Что же касается непосредственного подчинения хотя бы и части
зауральских башкир, вряд ли Джучи удалось достичь этого в 1207 г.,
тем более что в новейшем переводе «Сокровенного сказания» гово­
рится: «покорил Жочи многие племена лесные... всех вплоть до бажигидов (башкир)» [3, с. 190, 326]. Трактовать же выражение «всех
вплоть до» как обозначение фактического подчинения башкир некор­
ректно по причине нескольких возможных вариантов интерпретации
этого отрывка, в том числе и такого: монголы могли всего лишь
встретиться с одним из обоков «бажигидов», достаточно далеко
откочевавшим на восток.
90

Рассматривая тактику, применяемую армией Чингисхана и вклю­
чавшую в себя целый комплекс разведывательных мероприятий (исто­
рии известны действия войсковой разведки монголов, отрывавшейся
на десятки и сотни километров от основных сил), следует с огромной
долей вероятности предположить, что некоторые передовые чамбулы
Джучи все-таки достигли междуречья Ишима и Тобола, где и прои­
зошла «историческая» встреча с башкирами, и носила она, по-ви­
димому, «дружеский характер». Надо полагать, Джучи воспринял
лично, а затем и преподнес отцу информацию о мирной встрече его
отрядов с башкирами как очевидное желание последних признать над
собою власть Чингисхана. И хотя в действительности этого не про­
изошло, подобные победные реляции царевича не воспринимались
Основателем как попытки ввести его в заблуждение и, очевидно, со­
ответствовали рамкам доктрины, разработанной им и направленной
на подчинение соседних народов. В этой связи невозможно обойти
стороной появление в ставке великого каана, как подчеркивает автор
«Сокровенного сказания», киргизских (именно киргизских, выход­
цев из Центральной Азии, а не башкирских) нойонов-темников
Еди, Инала, Алдиера и Олебек-дигина, выразивших свою покорность
в виде подношений «белыми кречетами да белыми ж меринами, да
белыми ж соболями» [151, с. 174-175]. Не вызывает сомнений, что
монгольский властитель прекрасно знал, кого именно представляют
явившиеся к нему на поклон нойоны, и, объявив о том, что жалует
в подданство Джучи Лесные народы, понимал — главные события
в этом регионе еще впереди, а поход 1207 г. лишь пробный шаг, по­
пытка распространения военного, но в большей степени политиче­
ского влияния к северу от Саян и Алтая и создания там плацдарма
для последующего полномасштабного вторжения в Дешт-и-Кипчак.
Вероятно, случившееся в 1207 г. соприкосновение монголов с баш­
кирами так и осталось бы ординарным, не представляющим ровно
ничего в мировой истории событием, коих не счесть было за тысяче­
летия существования и взаимопроникновения кочевых культур, одна­
ко в 1215 г. Чингисхан, насытившись разграблением Северного Китая,
вернулся в Монголию, в свою ставку Аваргу, что располагалась в вер­
ховьях Онона и Керулена, где на повестке дня и всплыл вопрос о про­
должении завоевания «Западного края» и уничтожении меркитов
[100, с. 101]. По-видимому, именно тогда, на рубеже 1215-1216 гг.,
Чингисханом был окончательно сформулирован не терпящий
обсуждений политический принцип, предопределивший судьбу
огромных евразийских пространств от Алтая до Дуная, от Ин91

дийского океана до приполярных областей Сибири, — отныне
эти земли рассматривались и в ближайшей, и в долгосрочной
перспективе как предмет неминуемой агрессии и последующей
аннексии. Обращает на себя внимание поразительная (тем более для
XIII столетия) информированность монголов о странах и народах,
существовавших на этих пространствах, что четко отображено в «Со­
кровенном сказании» и в хронологическом плане относится к моменту
окончания первого этапа войны в Китае. Его текст подтверждает на­
личие у монголов мощного разведывательного аппарата, активно за­
нимавшегося «западным направлением» и имевшего без всякого пре­
увеличения обширную сеть агентуры в сопредельных территориях.
В контексте рассматриваемой нами проблемы, касающейся непо­
средственно монголо-башкирского противостояния, весьма важным
представляется тот факт, что башкиры впервые в истории высту­
пают в качестве серьезного, полноправного субъекта междуна­
родных отношений и определены в планах Чингисхана как реальные
политические и военные противники, с коими следует считаться и от
результатов схватки с которыми зависит успех в войнах за обладание
не только восточной частью Дешт-и-Кипчак, но и Восточной и Цен­
тральной Европой. Рашид ад-Дин, тщательнейшим образом фикси­
ровавший на страницах своего «Сборника летописей» сообщения
о народах, странах и различных регионах Евразии, так или иначе
связанных с монгольскими завоеваниями, упоминает несколько раз
и о башкирах. Самое же примечательное в том, что башкиры на стра­
ницах его сочинения фигурируют зачастую в одном перечне с Хитаем (Северным Китаем), Дешт-и-Кипчак, областью русов (Русью),
страной киргизов и келаров (под келарами подразумеваются Поль­
ша и Венгрия), арабскими племенами, Сирией, Египтом, Марокко
(Магрибом) [228,с .47,73,103,160]... Информация,предоставленная
Рашгэд ад-Дином, впрочем как и свидетельства «Сокровенного ска­
зания», является подтверждением того, что с определенного момен­
та величайший прагматик всех времен Чингисхан во главу угла
своей внешней политики на западе поставил подчинение баш­
кир, наряду не только с кочевыми народами (кипчаками и пе­
ченегами), но и такими мощными государствами, как Русь или
Волжская Булгария [151, с. 188-189]. Исходя из этого следует еще
раз акцентировать внимание на том, что к началу XIII в. башкирские
племена, несмотря на разобщенность, представляли собой грозную
силу, не считаться с которой, а следовательно, и обойти ее стороной
монголы не могли.
92

В 1216 г. произошло знаковое событие, во многом предопределив­
шее на несколько столетий вперед судьбу десятков народов и стран
«Западного края», — начался новый этап полномасштабной экспан­
сии монголов в этом направлении. Тогда Чингисхан «собрал всех
полководцев в Черном лесу на реке Тола и спросил: „Кто именно
сможет пойти для меня карательным походом на меркитов?“ Субэдэй попросил поручение себе, государь укрепился [в своем решении]
и разрешил это» [102, с. 226]. Действительно, уничтожение меркитов
являлось принципиальным для Чингисхана мероприятием, но важно
(и это в полной мере подтвердят события ближайших лет), что по­
ход против своих давних врагов великий каан прежде всего увязывал
с готовившимся им вторжением в Государство хорезмшахов, владе­
ния кара-киданей (Си Ляо), а также захватом степного пространства
вплоть до Лика, естественно, с покорением населявших его канглов,
кимаков, огузов, кипчаков и башкир. Основные джайляу последних
хотя и находились в пределах Южного Урала, однако, как известно,
они вольны были кочевать и в Зауралье, и в Западной Сибири, и по
северным областям Дешта, а следовательно, подпадали под готовив­
шийся удар.
Весьма символично и то, что «ответственным» за предстоящее
предприятие Чингисхан назначил своего «свирепого пса» Субэдэйбагатура и не ошибся в выборе, тем более что тот уже несколько раз
наведывался за Тарбагатайский перевал, участвуя в операциях по ней­
трализации найманского царевича Кучулука и уничтожению меркитского вождя Тохтоа-беки. Недаром Г. А. Федоров-Давыдов отмечал,
что с определенного момента «...Субедей-Бахадур стал в среде мон­
гольских военачальников настоящим „специалистом^ по западным
походам: без него не обходилась ни одна военная акция монголов
против западных народностей» [266, с. 231]. Мы не зря акцентируем
внимание на личности Субэдэя, и даже не потому, что во многом бла­
годаря ему — ярчайшему представителю того жестокого века, оста­
вившему о себе печальную память как о беспощадном завоевателе
в разных частях Евразии, от Венгрии до Китая, — на полях сражений
была обеспечена слава монгольского оружия. Главная причина со­
стоит в том, что его деятельность как полководца и дипломата явля­
лась «основополагающим стержнем всех мероприятий, проводимых
завоевателями и направленных на утверждение политического гос­
подства в этой части континента (в данном случае Волго-Уральского
региона. — Авт.)» [99, с. 159]. В рамках рассматриваемой темы —
противостояния монголов и башкир — важно подчеркнуть, что при
93

непосредственном участии Субэдэя это противостояние проистекало
на протяжении более чем полутора десятков лет, и именно Субэдэем
в конце концов была поставлена последняя точка в данном конфликте.
Итак, весной 1216 г., когда перевалы очистились от снегов, мон­
гольские войска, миновав Джунгарские Ворота, устремились на за­
пад, и вел их Субэдэй [102, с. 266-267]. Следом на соединение с ним
Чингисхан направил Тохучар-нойона [299, с. 177]. Меркиты, ставшие
первыми жертвами этого похода, отступая, несколько раз пытались
противостоять монголам, однако каждый раз терпели поражение.
Вначале они были разгромлены на р. Чам, которую «комментаторы
ЮШ («Юань ши». — Авт.) считают... притоком реки Сары-су, проте­
кающим юго-восточнее г. Джезказган» [102, с. 227]. Затем, не задер­
живаясь в землях, относящихся ныне к Центральному Казахстану, за­
воеватели устремились еще дальше на запад, где, по одной версии, на
р. Уюр (Уил), протекающей юго-западнее современного Актюбинска,
а по другой — в междуречье Кайлы и Кимача (Джарлы и Кумака) на
северо-востоке Оренбургской области [102, с. 227; 8, с. 114] (важно,
что обе версии не противоречат друг другу с точки зрения географии
произошедших событий) настигли беглецов и в последующем сра­
жении разгромили. Однако в том сражении монголы взамен старых
обрели новых противников в борьбе за обладание Великой Степью —
ими оказались кипчаки. В «Юань ши» подчеркивается, что вождь
обока мер китов Куду «бежал к кипчакам» [102, с. 227], восточная
граница кочевий которых, по-видимому, пролегала в то время в райо­
не рр. Яика и Эмбы, и обратился к ним за помощью. Предводитель
последних принял Куду под свое покровительство и отказал монголам
в их выдаче, после чего «Субэдэй... сразился с кипчаками при Уюр
и разбил их» [102, с. 227]. За этими сухими строками скрывается весь­
ма драматическое действие, связанное не только с выходом монголов
к рубежам Восточной Европы и началом монголо-кипчакских войн,
закончившихся лишь к 1243 г. [230, с. 46], но и с тем, что в результате
этого похода монголы оказались в непосредственной близости от тер­
риторииобитания башкир. Таким образом, очевидно, что в 1216 г.
у завоевателей было куда больше шансов столкнуться с башки­
рами и в гораздо большем объеме, нежели в году 1207.
Несмотря на то что сведений о каких-либо контактах между
монголами и башкирами, относящихся к описываемым событиям,
в источниках не существует, следует с огромной долей вероятности
предположить, что контакты эти на самых разных уровнях все-таки
имели место. Во-первых, не исключено, что монгольские ертаулы
94

проникли на правобережье Яика (по сути, в Европу) с чисто такти­
ческими разведывательными задачами; во-вторых, нельзя исключать
возможность официальной встречи представителей башкирской знати
с высшими офицерами или даже полководцами монголов. Подобная
встреча вполне могла бы произойти в целях реализации завоевателями
концепции глобальной политики, разработанной Основателем в отно­
шении стран или народов, подлежащих покорению, и нейтрализации
их активных военно-политический действий на необходимый времен­
ной отрезок. Как известно, монгольская дипломатия во всем своем
многообразии по необходимости могла касательно несговорчивых
или «неудобных» партнеров принимать весьма гибкие формы,
и, надо полагать, в отношении населения Дешта и Южного Урала
на определенном этапе использовала лозунг единства тюркских
народов. В этой связи уместно вспомнить о том, что несколько позже,
в 1222 г., в северокавказских степях Субэдэй и Джебэ, опираясь имен­
но на идею пантюркизма, рассорили противостоящих им кипчаков
и алан, обеспечив тем самым победу в предстоящей войне с полов­
цами и русскими. Ну а тогда, в середине 1210-х гг., когда Чингисхан
избрал своей жертвой Государство хорезмшахов, лояльность племен,
кочевавших на северо-запад от Арала, а следовательно, и безопас­
ность одного из флангов выдвигающегося войска, была ему просто
необходима, и потому некие переговоры с башкирами, а тем более
с кипчаками исключать нельзя.
Царевич Джучи, оказавшись на просторах, занимаемых теперь
Казахстаном, с вожделением поглядывал на степи, которые по резуль­
татам завоеваний должны были перейти под его руку. Джузджани по
этому поводу заметил, что когда «Туши, старший сын Чингизхана,
увидел воздух и воду Кипчакской земли, то он нашел, что во всем
мире не может быть земли приятнее этой, воздуха лучше этого,
воды слаще этой, лугов и пастбищ, обширнее этих» [101, с. 250].
Не вызывает сомнения, что монголы, достигнув пределов восточно­
го Дешта, Южного Урала, а впоследствии благодатных пространств,
прилегающих к Кавказу и Черному морю, памятуя о суровом климате
своей родины, ее каменистых степях и жарком дыхании Гоби, не со­
бирались отказываться от столь лакомого куска. Кипчаки, огузы, саксины, башкиры и многие другие народы, к которым монголы в 1216 г.
еще не предъявляли территориальных претензий, превращались от­
ныне в объект поглощения их Монгольской империей.
В апреле 1219 г. Чингисхан, самолично возглавив войско, высту­
пил на запад и, миновав Прииртышье и Семиречье, уже в сентябре
95

вступил в пределы Государства хорезмшахов и осадил Отрар. Нача­
лось чудовищное по жестокости вторжение завоевателей в Среднюю
Азию, Афганистан и Персию. Затем, разделив армию на четыре час­
ти, начавших планомерно «осваивать» богатейшие хорезмийские оа­
зисы, великий каан с главными силами устремился на юг, к Бухаре
и Самарканду, которые пали в марте 1220 г. Одновременно, выполняя
насущные задачи, он отдал распоряжения Субэдэю и Джебэ настичь
и уничтожить хорезмшаха Мухаммеда. Полководцы Чингисхана,
организовав погоню за ним, после гибели последнего продолжили
поход, совершив т. н. «Великий рейд», или «Великий набег», — во­
енную кампанию, которая длилась до 1223 г. и, по мнению Лео де
Хартога, «стала одной из самых замечательных операций в мировой
истории» [277, с. 145-146]. Операция эта, по оценке Е. Н. Черных,
«...и по сей день поражает наше воображение стремительностью
и фантастическими успехами» [285, с. 62]. «Великий рейд», первона­
чально планировавшийся Чингисханом в качестве акции по устране­
нию Мухаммеда, уже на начальном этапе выявил абсолютное военное
превосходство монголов над их противниками. Это превосходство
подкреплялось к тому же талантами военачальников, ведущих бое­
вые действия и одерживающих регулярные победы в условиях авто­
номности и оторванности от главных сил и решавших вопросы по
снабжению войск и продовольствием, и рекрутами самостоятельно.
Скорее всего, учитывая удачно складывавшуюся ситуацию на основ­
ных «фронтах» «сартаульской» 1кампании, Чингисхан счел возмож­
ным усложнить задачу Субэдэю и Джебэ, отправив их еще дальше на
север, в пределы Восточной Европы, с целью проведения глубокой
стратегической разведки. В «Сокровенном сказании» запечатлено
следующее распоряжение великого каана: «А Субеетай-Баатура...
он отправил в поход на север, повелевая дойти до одиннадцати стран
и народов, как-то: Канлин, Кибчаут, Бачжигит, Оросут, Мачжарат,
Асут, Сасут, Саркесут, Кешимир, Болар, Рарал (Лалат), перейти че­
рез многоводные реки Идил и Аях, а также дойти и до самого города
Кивамен-кермен. С таким повелением он отправил в поход СубеетайБаатура» [151, с. 188-189].
Обстоятельства «Великого рейда» весьма обширны, и мы не ста­
вим задачи даже краткого его описания. Стоит лишь заметить, что
1

96

Монголы называли Государство хорезмшахов, ту его часть, которая рас­
полагалась в Средней Азии, Сартуул, а его жителей — сартаульцами. От
слова «сарт» — торговец [286, с. 347].

протяженность маршрута монгольского войска, «стартовавшего из
бассейна Зеравшана в Средней Азии, вплоть до возвращения к ис­
ходной области вряд ли может быть короче 12-13 тысяч километров»
[285, с. 65], а итогами многочисленных побед, одержанных монголами
над грузинами, кипчаками, аланами, русскими, была предопределена
участь всех без исключения народов Восточной Европы. Участь эта
была незавидна — никаких «эликсиров жизни» завоеватели с собой
не несли. После победы на Калке, когда монголами была уничтожена
огромная русско-половецкая рать, и краткосрочного набега в пригра­
ничные области Южной Руси, завоеватели, войско которых изряд­
но поредело, направились на северо-восток — в сторону Волжской
Булгарии. Однако там поздней осенью 1223 г. непобедимые доселе
Субэдэй и Джебэ, встретив ожесточенный отпор, вынуждены были
ретироваться в низовья Итиля, а затем и в ставку Чингисхана.
Столкновение между монголами и булгарами трактовалось, да
и трактуется как явное поражение первых, хотя в данном случае не­
обходимо учитывать абсолютную антимонгольскую направленность,
а следовательно, и предвзятость восточных авторов, описывавших
это событие. Но не об этом сейчас речь. Главное, что завоеватели
действительно столкнулись с яростным противодействием народов
Волго-Камского региона и Южного Урала — булгаров, кипчаков,
башкир. Но если, судя по источникам, с кипчаками монголам при­
шлось сражаться еще в 1216 г., а с булгарами в 1223-м, то возникает
вопрос: а участвовали ли в войне на стороне булгар в тот год башки­
ры? Какие-либо прямые свидетельства по этому поводу отсутствуют,
но косвенным доказательством того, что башкиры выступили всетаки как союзники булгар, может служить многовековое соседство
этих народов, объединивших перед лицом надвигавшейся опасности
свои усилия. Подтверждением существования подобного союза мож­
но считать события, развернувшиеся в южнорусских степях весной
все того же 1223 г., когда русские и половцы-кипчаки, несмотря на
многие десятилетия взаимной неприязни — полувойны, полумира,
выступили против общего врага вместе.
Как показывает историческая картография Волжской Булгарии,
территория расселения башкирских племен в состав этого государства
никогда не входила. Более того, башкирское предание, записанное
профессором Г. Б. Хусайновым в Илишевском районе Башкортоста­
на, гласит, что древнебашкирские племена жили довольно далеко от
булгар (пятнадцать-двадцать дней пути), ограничивая свои контакты
с ними торговым обменом, предметом которого были мед и меха. Тем
97

не менее Р. Г. Кузеев считает, что западные башкирские роды и пле­
мена, такие как еней, тайна (тархан), буляр, танып, юрми, формирова­
лись при непосредственном участии булгаро-мадьярских (а вероятнее
всего — просто угорских) этнических групп, на рубеже I—II тыс. н. э.
живших в низовьях р. Белой и по восточным окраинам Волжской
Булгарии. Очевидно, именно они, эти племена, объединенные общим
этнонимом «бачжигит», поздней осенью 1223 г. вместе с булгарами
одними из первых скрестили свои мечи с монгольскими войсками
Субэдэя и Джэбэ [112, с. 93]. Нельзя в этой связи обойти вниманием
и сообщение венгерского монаха Юлиана, тем более ценное, что он
не просто являлся современником событий, но находился, хотя и не­
сколько позже (в середине 1230-х гг.), в их эпицентре — и в Булгаре,
и в Башкирии. Юлиан писал, что монголы 14 лет воевали с башкира­
ми, из чего вытекает, что «первые столкновения произошли в преде­
лах 1221-1223 годов (1235 - 14 - 1221; 1237 - 14 = 1223)» [111, с. 143].
Помимо всего, Юлиан мог обладать информацией, отсутство­
вавшей в других источниках, так сказать, информацией «из первых
уст» — от самих башкир, непосредственных участников схваток
с монголами, произошедших в 1221 г., что, кстати, вполне отвечало
ситуации, разворачивавшейся тогда на основном театре военных дей­
ствий в Средней Азии. Джучи в 1220-1221 гг. осаждал и захватывал
хорезмийские города, расположенные в нижнем течении рр. Сейхун
(Сырдарья) и Джейхун (Амударья), что само по себе предусматривало
рейды монгольских отрядов вглубь Дешт-и-Кипчак. Но если присут­
ствие монголов в Деште, севернее Арала и в районе Лика в 1221 г.
еще может подвергаться сомнению, то планомерное их продвижение
в этот регион в 1223-1224 гг. сомнению не подлежит. Дело в том,
что зимой 1223/24 гг. Чингисхан, удовлетворенный разорением и под­
чинением большей части Государства хорезмшахов, «двинул войска
в возвратный путь» [282, с. 325]. Местом первоначального сбора сво­
их армий, направлявшихся на восток, великий каан избрал правобе­
режье Сейхун, где на равнине Кулан-баши, в нескольких переходах
от Сайрама, состоялся Великий курултай [250, с. 144; 286, с. 224], на
котором обсуждался порядок возвращения на родину, планировался
очередной поход на тангутов, но главное, в свете рассматриваемой
нами темы, — на том курултае решалась судьба не только Дешт-иКипчак, то есть степного пространства, необходимого завоевателям
в качестве территории для ведения кочевого хозяйства, но и всего
«Западного края», включая и Русь, и Центральную Европу, и земли
к северу от Яика, населенные башкирскими племенами.
98

Курултай 1224 г. собрал весь цвет монгольской знати, на нем при­
сутствовали царевичи, многие соратники и полководцы Чингисхана.
Возможно, именно там Субэдэй и Джебэ докладывали своему повели­
телю о результатах совершенного ими похода, и, судя по всему, этот
поход был признан весьма успешным. Недаром автор «Сокровенно­
го сказания» (новейший перевод) удовлетворенно запишет: «И про­
шел он (Субэгэдэй-батор) через земли одиннадцати стран и народов
(в прилагающемся далее списке уже традиционно значатся и бажигиды. — Авт.)» [286, с. 231]. Обращают на себя внимание сообще­
ния о курултае в Кулан-баши, оставленные Абу-л-Гази и Джувейни.
В частности, Джувейни пишет о том, что Джучи «... [также] явился
на поклон к отцу. В числе подношений он подарил отцу 20 000 серых
коней» [101, с. 257]. Абу-л-Гази более помпезен, по его словам, Джу­
чи «прибыл к отцу своему» и «привез ему богатые дары; коней доста­
вил он в дар сто тысяч: из них двадцать тысяч были серые, двадцать
тысяч были сивые, двадцать тысяч гнедые, двадцать тысяч вороные
и двадцать тысяч чубарые. Хан с своей стороны изъявил свою любовь
и ласку к Джучию» [8, с. 143]. По-видимому, на том же курултае, уже
по свидетельству Казвини, Джучи «вверены были область Хорезм,
Дешт-и-Хазар, Булгар, Саксин, аланы, асы, русские, Микес, башкир­
цы и те пределы» [101, с. 274]. Казвини вторит более поздний источ­
ник — «Родословие тюрок» («Шаджарат ал-атрак»): «...после заво­
евания Хорезма, по приказу Чингиз-хана, Хорезм и Дешт-и-Кипчак
от границ Каялыка до отдаленнейших мест Саксина, Хазара, Булгара,
алан, башкир, урусов и черкесов, вплоть до тех мест, куда достигнет
копыто монгольской лошади, стали принадлежать Джучи-хану, и он
в этих странах утвердился на престоле ханства и на троне правления»
[101, с. 387-388]. Как видно, Чингисхан назначил улус Джучи, но это
было не столько наследство, сколько программа будущих завоеваний
его старшего сына [59, с. 59].
На основании сообщений «Сокровенного сказания», Джувейни,
Абу-л-Гази, Казвини и «Родословия тюрок» вытекают как минимум
несколько важных моментов, отображающих положение дел в Дешти-Кипчак. Во-первых, на курултае в Кулан-Баши был окончательно
похоронен лозунг единства тюркских народов. По мнению В. В. Трепавлова, «после 1223 года лозунг „единства6', который так удачно при­
менил Субедей на Северном Кавказе, потерял актуальность и уже не
использовался. Все тюркские народы, что позднее оказались на пути
монгольских армий, расценивались лишь как объекты покорения, а не
потенциальные союзники» [256, с. 58]. Во-вторых, сам Джучи, судя
99

по всему, уже получил во владение обширные степные пространства
к северу от Сейхун, которые были приведены к покорности еще во
время похода 1216-1217 гг., ну а после взятия Ургенча и подчинения
всего Хорезмийского оазиса царевич направился в Дешт и начал там
править. В пользу этого свидетельствует Джувейни, сообщая, что
Чингисхан, находясь еще «в пределах Самарканда (зимой 1222), по­
слал к Джучи гонца с приглашением приехать к нему из Дешт-и Кип­
чака» [8, с. 143], и тот не замедлил явиться, пригнав к тому же огром­
ное количество лошадей, в том числе и «диких куланов из Кипчака»
[250, с. 144]. И наконец, именно на курултае 1224 г., меж пышных
победных пиршеств и грандиозных ханских охот, великим монголь­
ским кааном было активно продолжено строительство военной и ад­
министративной системы нарождавшегося Улуса Джучи. Известно,
что военная структура Джучиева юрта начала формироваться около
1206-1207 гг., когда Чингисхан приставил в помощь сыну пятерых
тысячников — Кутан-нойона (Хутана), Байку, Кете (Катая), Хушитая
(Тунгуй-тая) и Мунгэту-багатура (Мункеура) [84, с. 233; 151, с. 158,
176; 266, с. 274].
Чингисхан, оставляя своего первенца «на хозяйстве», приложил
максимум усилий, направленных на ускорение процессов, связанных
с укреплением как имперской, так и местной (джучидской) власти
в восточном Дешт-и-Кипчак и созданием там абсолютно эффектив­
ного в экспансионистской политике государства, главной задачей ко­
торого в данный период было неумолимое продвижение на запад.
Ярчайшим проявлением того служит образчик классических дей­
ствий завоевателей на уже покоренных ими территориях — дейст­
вий, связанных с формированием воинских подразделений из числа
народов, признавших власть Чингисхана. Так, вездесущий Субэдэй
«подал доклад [каану], чтобы „тысячи64 (в данном случае военно-ад­
министративная единица, обязанная выставить тысячу воинов) из
меркитов, найманов, кирей, канглов-кангар и кипчаков — всех этих
обоков, вместе составили одну армию. [Чингисхан] последовал ему»
[102, с. 228, 288]. Подобная методика, давным-давно «обкатанная»
монголами и приносящая неизменный положительный результат, под­
тверждает факт закрепления их в восточном Деште — отныне между
завоевателями и башкирами не оставалось непокоренных племен.
Летом 1224 г. ставка Чингисхана передвигалась на восток, до­
стигнув к осени Иртыша. Там великий каан лично напутствовал сы­
новей — Джучи и Чагатая, назначив предварительно первого «глав­
ным правителем кипчаков» [84, с. 229]. В помощь старшему сыну
юо

Чингисхан определил Мунгэту-багатура, а верный сподвижник каана
Боорчу, ведавший войсками правой руки, по распоряжению своего
властелина даже поучал его отпрыска. В частности, Лубсан Данзан
повествует о том, как Боорчу, наставляя Джучи перед предстоящим
походом, упоминает о некоем непроходимом перевале и реке, через
которую как будто нельзя переправиться [84, с. 230-231], но которые
царевичу необходимо будет преодолеть. Вряд ли следует напрямую
отождествлять и упомянутый перевал, и реку исключительно с Ураль­
скими горами, Яиком, а следовательно, и с землями башкир (были еще
и Итиль, и Кавказ, оставались непокоренными асы, черкесы, аланы),
однако военно-политические реалии 1224-1225 гг. прямо указывают
на то, что монголы тогда, распространив свою власть практически на
весь восточный Дешт, вплотную приблизились и к Яику, и к Южному
Уралу. И война продолжалась.
Отныне, когда главные силы Чингисхана удалились в Централь­
ную Азию, Джучи начал планомерное давление на кипчаков, опира­
ясь лишь на вверенные ему войска. В ходе боевых действий он ис­
пользовал и какую-то часть местного населения, уже признавшую его
власть. Источники весьма скупо повествуют о войнах, которые Джучи
вел в Приуралье, по Яику и, возможно, в Поволжье. Так, Джузджани
в «Насировых разрядах» лишь вскользь упоминает о тех событиях, да
и то в контексте совместных действий Джучи и Чагатая. (Чагатай так­
же устраивал свой улус, что располагался по соседству с Джучиевым
в Семиречье и Прибалхашье.) «Туши и Чагатай, — пишет Джузджа­
ни, — управившись с делами хорезмийскими, обратились на Кипчак
и Туркестан, покорили и заполонили одно за другим войска и племена
кипчакские и подчинили все [эти] племена своей власти» [101, с. 250].
Более конкретно, но все так же немногословно о тех событиях сооб­
щает в «Родословной туркмен» Абу-л-Гази: «Джучи с приданными
ему нукерами из Ургенча пошел в Дешт-и кыпчак. Кыпчакский народ
собрался, и произошла битва. Джучи-хан победил и перебил [всех]
попавших [ему] в руки кыпчаков; те из них, которые спаслись, ушли
к иштякам (башкирам. — И. А.). Большая часть иштяков теперь явля­
ется потомками тех кыпчаков» [8, с. 141].
Здесь мы вплотную подходим к проблеме обстоятельств вхожде­
ния башкирских племен в состав Монгольской империи. Разгромив
кипчаков, завоеватели подошли к Яику в его среднем и верхнем те­
чении, и эта река отныне стала единственной границей между ними
и башкирами, вытесненными на правобережье. Таким образом, к се­
редине 1220-х гг. царевич Джучи подчинил степи, лежащие между
101

Иртышем и Уралом [111, с. 141]. Самому Джучи, после форсирования
Яика, оставалось лишь выполнять приказ отца и продолжать покорять
«вселенную». Одним из первых народов, оказавшихся отныне у него
на пути, стали башкиры, а земли их, обширные и богатые, обойти сто­
роной исходя из все той же великодержавной доктрины Чингисхана,
в том числе и с точки зрения практического обеспечения безопасно­
сти северного фланга, представлялось невозможным.
«Письменные источники показывают, что „страна башкир44
XIII-XIV вв. располагается севернее Дашт-и-Кыпчака с протекаю­
щим через него Яиком, который течет „с севера из земли Паскатир44.
Как писал Гильом де Рубрук: „Из Руссии, из Мокселя, из Великой
Булгарин и Паскатира, то есть Великой Венгрии, из Керкиса (все
эти страны лежат к северу и полны лесов) и из многих других стран
с северной стороны которые им (монголам. — В. И.) повинуются,
им привозят дорогие меха разного рода.. .44 Паскатиры (башкиры) —
„пастухи, не имеющие никакого города; страна их соприкасается
с запада с Великой Булгарией. От этой земли к востоку, по упомяну­
той северной стороне, нет более никакого города. Поэтому Великая
Булгария — последняя страна, имеющая город44. А у Плано Карпини
описания даже более конкретные: „С севера же к Комании, непосред­
ственно за Руссией, Мордвинами и Билерами, то есть Великой Булга­
рией, прилегают Баскарты..
Таким образом, данные письменных источников достаточно четко
локализуют и пределы „страны Паскатир44: с юга — степи Дашт-иКыпчака, с запада — Волжская Булгария, а с востока — как писал алОмари: „Страны Сибирские и Чулыман прилегают к Башкирдам44.
Достаточно яркими и интересными являются описания башкир.
Так, по Рубруку „это — пастухи, не имеющие никакого города44, но
при этом живут в лесном краю и занимаются охотой на пушного зве­
ря. Еще более яркими являются сведения венгерского монаха Юлиа­
на: „Они язычники, не имеют никакого понятия о боге, но не почи­
тают и идолов... Земли не возделывают, едят мясо конское, волчье
и тому подобное, пьют лошадиное молоко и кровь. Богаты оружием
и весьма отважны в войнах...44 На первый взгляд, последнее сооб­
щение никак не согласуется с практически в большинстве случаев,
мусульманской погребальной обрядностью захоронений чияликцев
(башкир). Наверное, здесь нужно иметь в виду, что между сведениями
Юлиана, который побывал в Поволжье между 1235-1237 гг. и путе­
шествием Рубрука, который через Волго-Уральские степи проезжал
в 1253 г., есть хронологический разрыв почти в 20 лет. И, как писал
102

сам Рубрук: „то, что я сказал о земле Паскатир, я знаю через брать­
ев проповедников, которые ходили туда до прибытия татар, и с того
времени жители ее были покорены соседними Булгарами и многие
из них стали саррацинами (т. е. мусульманами)../4 Что же касается
богатства оружием и конями, то это довольно наглядно иллюстриру­
ют грунтовые захоронения Охлебининского городища, датированные
XII-XIV вв. и в которых найдены сабли, стремена, удила и т. д.» [111,
с. 142, 143].
Получалось, что к 1225-1226 гг. Джучи, оказавшись оторванным
от метрополии, испытывая недостаток в войске перед лицом «богатых
оружием и весьма отважных в войнах» башкир, к которым на помощь
в любой момент могли подойти, если уже не подошли, булгары (а их
мобилизационные возможности в экстремальных условиях достига­
ли «45-55 тысяч воинов» [121, с. 106]), не решился на эскалацию
агрессии на западе. Пассивность Джучи объясняется и тем, что ему
необходимо было обустраивать собственный улус, достигший к тому
времени гигантских размеров — территории, равной сегодняшнему
Казахстану. Так или иначе, но Чингисхан действиями царевича ока­
зался недоволен, и неизвестно, как бы события развивались далее
(есть несколько версий взаимоотношений отца и сына), но в 1227 г.
случилось то, что случилось, — весной умирает Джучи, а ранней осе­
нью, «в день цзы-чжоу (9 сентября)» [102, с. 161], — и сам Потряситель вселенной... Однако незадолго до своей кончины Чингисхан,
узнав о смерти старшего сына, сделал весьма важное назначение —
передал престол Джучи его сыну и своему внуку Бату. В «Родословии
тюрков» по этому поводу говорится: «Батуй-хан, сын Джучи-хана 1,
после смерти отца, по указу великого деда своего Чингиз-хана, поста­
вил ногу на трон султанства Дешт-и-Кипчака» [101, с. 388].
Положение и влияние молодого царевича (Бату родился в 1209 г.)
в среде монгольской элиты, несмотря на высочайшее назначение,
на фоне возникшего с 1227 по 1229 гг. междуцарствия и регентства
Толуя, а затем и в первые годы правления Угэдэя было, судя по всему,
незначительно. Упоминание о Бату на курултае 1229 г. в Кодеу-арале
в момент восшествия на престол Угэдэя (а там его имя значится вто­
рым в списке знатнейших людей империи, сразу после Чагатая [151,
1

Следует помнить, что титул «хан», коим именует автор «Родословия...»
и Джучи, и Бату, гораздо более поздний и абсолютно не отвечает реали­
ям ХИТ в.: тогда в Монгольской империи им мог обладать лишь единст­
венный носитель высшей власти — великий каан.
103

с. 191]), скорее всего, свидетельствует о предрасположенности к нему
нового великого каана, но никак не о том, что он являлся могущест­
венным правителем Дешта. При ближайшем рассмотрении становит­
ся очевидным, что в период с 1229 по 1234 гг. Бату мог лишь наблю­
дать, да и то издалека, за процессами, протекавшими в его улусе.
И хотя в среде Чингисидов никто не оспаривал приоритетов Бату и он
в многочисленных источниках запечатлен в качестве единственного
законного наследника Джучи, тем не менее ему приходилось покуда
находиться при Угэдэе — в 1229-1230 гг. в Каракоруме, а затем с 1230
по 1234 г. сопровождать его в походе против Цзинь [222, с. 68-70].
Между тем, независимо от положения при дворце и местонахож­
дения Бату, на курултае в Кодеу-арале было принято важнейшее стра­
тегическое решение о продолжении полномасштабной монгольской
экспансии на всех направлениях — в Китай, в Персию, в Закавка­
зье, но главное для Джучидов — новом грандиозном наступлении
на запад. Едва Угэдэй утвердился на «престоле государства», он про­
возгласил закон: «Все приказы, которые до этого издал Чингиз-хан,
остаются по-прежнему действительными и охраняются от изменений
и переиначиваний...» [101, с. 405]. Затем последовало персональное
назначение Субэдэя, как «главного специалиста» по западному на­
правлению, и Кокошая на «кипчакский фронт». Рашид ад-Дин пишет,
что в 1229 г. Угэдэй «.. .Кокошая и Субэдай-бахадура послал с (трид­
цатью тысячами всадников) в сторону Кипчака, Саксина и Булгара»
[230, с. 21]. Открылась новая страница монгольских завоеваний и оче­
редная фаза вооруженного их противостояния башкирам, но прежде,
по словам Ибн Василя, «...вспыхнуло пламя войны между Татарами
и Кипчаками» [101, с. 49].
Прибывшее в район Яика тридцатитысячное монгольское войско,
усиленное к тому же отрядами Улуса Джучи, нанесло свой первый
удар по саксинам в низовьях Итиля. В конце 1229 г. «монголы дошли
до Нижней Волги» [80, с. 689], а в войне их с кипчаками главной це­
лью стало безжалостное уничтожение местной знати. По-видимому,
с активным сопротивлением завоеватели не столкнулись, и уже очень
скоро, возможно к весне 1230 г., степные пространства в междуречье
Итиля и Яика, от низовий и вплоть до нынешних Саратова и Ураль­
ска, если и не заняты были монголами повсеместно, то, по крайней
мере, «зачищены» от бежавших на запад и север кипчаков, не пред­
ставлявших отныне угрозы для соединений захватчиков. Эти события
четко отображены в Лаврентьевской летописи: «.. .саксины и половцы
взбегоша из низу к Болгарам перед Татары и сторожеве Болгарьски
104

прибегоша бьени от Татары, близ реки, ей же имя Яик» [220, с. 453].
Несмотря на то что в этом отрывке башкиры не упомянуты, не вызы­
вает сомнений, что они присутствовали в составе сторожевых отрядов
булгар — война вовсю стучалась в их дом! Да что там стучалась! Тот
факт, что монголы их у Яика (район Оренбурга и Орска) потеснили
и перевели боевые действия на правобережье этой реки, ярко сви­
детельствует, что агрессор вторгся непосредственно на территорию,
населенную башкирскими племенами.
Неизвестно, как складывалась бы ситуация далее, однако в свя­
зи с военными неудачами монголов в войне с Цзинь (Дохолху-Чэрби был разбит чжурчжэнями в долине Вэй-хой-фу [102, с. 164; 228,
с. 208]), Угэдэй срочно отозвал Субэдэя в Китай. Значительную часть
войск, выделенных еще совсем недавно ему и Кокошаю для ведения
боевых действий на западе, Субэдэй, как представитель монгольской
феодальной элиты и военачальник, имевший в распоряжении личные
«тысячи» [151, с. 168], забрал с собой, невольно ослабив монгольский
натиск на этом направлении. Таким образом, Кокошай в 1230 г. ока­
зался в весьма затруднительном положении: рядом с ним не было ни
главы дома Джучидов Бату, ни многоопытного Субэдэя. Главной за­
дачей для него стало удержание захваченных территорий и поддержа­
ние сложившегося статус-кво на границах с башкирами и булгарами.
Тем не менее, несмотря на то, что преимущество в численности войск
между противоборствующими сторонами было за обороняющими­
ся, Кокошай (а он оставался «в должности», по-видимому, вплоть до
1235 г. [250, с. 402]), предпринял ряд рейдов на север. Лаврентьевская
летопись всего в двух строках сообщает: «В лето 6740 (1232)... приидоша Татарове и зимовали не дошедше до Великого града Болгарско­
го» [220, с. 459]. Очевидно, что противостояние развернулось непо­
средственно на территории Волжской Булгарии, а «Великий град Бол­
гарский» следует отождествлять со столицей государства — Биляром.
Можно предположить, что вторжение осуществлялось из Приуралья,
общим направлением через бассейн р. Шешмы в сторону Биляра [121,
с. 170]. Однако сопротивление булгар и союзных им башкир, через
земли которых монголам пришлось пройти, не позволило завоевате­
лям окончательно подавить оборону противника и осадить столицу.
События 1232 г. вполне согласуются с башкирским преданием
«Биксура». «До нашествия полчищ Чингиз-хана и Батыя, — вещует
Сказитель, — реки Агидель, Ик, Мелле и Мензели были глубоковод­
ны... а долины их покрыты густыми лесами. В тех краях кочевали
башкирские роды байляр и буляр. Когда же через их земли прошел хан
105

Батый со своим войском, мирной спокойной жизни башкирских родов
пришел конец. Хан шел покорять страну булгар и по пути уничтожил
башкирские племена. Это произошло в отсутствие Биксуры — стар­
шего сына Карагай-атая. Когда Биксура возвратился с охоты и стал
очевидцем содеянного захватчиками... он сел на своего аргамака
и поскакал к соседним родам: байляр, ыласын, буре. Там он собрал
егетов и выступил против войска Батый-хана. Выследил и уничто­
жил врагов. Первое наступление Батый-хана на булгар было сорвано»
[ 111, с. 143]. Как видно из приведенного отрывка, имя Бату фигуриру­
ет в данном случае в контексте событий 1232 г., хотя он в это время,
по нашему мнению, в регионе отсутствовал, а само упоминание о нем
увязывается с событиями, произошедшими тремя годами позже, —
началом монгольского вторжения 1235-1236 гг., которое предание
помещает в строгие хронологические рамки. Так, далее по тексту,
после слов «первое наступление Батый-хана на булгар было сорва­
но», говорится: «Года через три Батый-хан снова направил большое
войско в сторону булгар. Биксура со своими егетеми снова поднялся
на борьбу» [111, с. 143]. Не требуется сложных математических рас­
четов, чтобы, увязывая две даты — 1232 и 1235 г. — и связующие их
«три года», возвести этот фрагмент в ранг заслуживающего доверия
исторического источника, подтверждающего «из первых уст» сооб­
щения китайских, персидских, арабских, русских и западноевропей­
ских авторов.
Несмотря на то что в 1232 г. завоеватели смогли проникнуть
вглубь башкирских и булгарских земель, им пришлось вскоре рети­
роваться в прияицкие степи, а первоначальный успех Субэдэя и Кокошая в 1229-1230 гг., когда территория Улуса Джучи расширилась на
запад, свелся после назначения Субэдэя в Китай к ведению малопер­
спективной пограничной войны с булгарами и башкирами, в которой
мимолетные победы сменялись столь же мимолетными поражениями.
Монголы, как бы им того ни хотелось, не могли достичь богатого
Волго-Камья, что обусловлено несколькими факторами. Классически
(и, к сожалению, эта точка зрения глубоко укоренилась в отечествен­
ной академической науке) топтание агрессора на месте (вплоть до
1235 г.) объясняется достаточно просто — наличием и возведением
в 1224-1227 гг. на восточных и юго-восточных рубежах Волжской
Булгарии огромных, почти неприступных земляных валов — за­
сечной черты, а также постройкой крепостей [8, с. 154; 121, с. 170].
Действительно, и крепости-заставы (часть которых, кстати, в 1230,
да и 1232 гг. была сметена!), и засечная черта существовали, однако
106

возникает вопрос: а были ли в XIII столетии такие твердыни, которые
не могли бы взять монголы, неважно, штурмом или измором? Ответ
однозначен — таких крепостей не существовало. Конечно, можно со­
слаться на ряд случаев, особенно в войне с Цзинь, когда орды Чингис­
хана обходили «неудобные укрепления». Однако не следует забывать
и о том, как лихо форсировали они Великую китайскую стену, и о том,
что, наводнив страну войсками и опустошив окрестности городов, да
к тому же нейтрализовав засевшие за крепостными стенами гарнизо­
ны, обрекая их на бездействие, монголы в конце концов добивались
успеха, и эти, казалось бы, неприступные фортификационные соору­
жения рано или поздно капитулировали без боя, как чжурчжэньская
крепость Тунгуань в Китае, сдавшаяся (в том же 1232 г.!) вместе со
110-тысячной армией на милость победителя [228, с. 220].
В других случаях, когда осаду было необходимо довести до кон­
ца, не считаясь с потерями среди хошара — осадной толпы, набран­
ной из пленных, которую завоеватели гнали на стены впереди своих
штурмовых отрядов, их военачальники становились упрямы, реши­
тельны и беспощадны. Так, при взятии Фэнсяна в 1231 г., по свиде­
тельству Сюй Тина, «татары били по городу [...из камнеметов]...
специально наносили сильные удары в один [выбранный] угол его
стены... было установлено 400 камнеметов. Еще (татары. — Авт.)
имеют камнеметы на башнях» [102, с. 62]. Подобных примеров веде­
ния осад, причем ведения грамотного, с соблюдением высших стан­
дартов с точки зрения тогдашнего (да и не только!) военного искусст­
ва и запечатленного современниками, можно привести десятки, если
не сотни и тысячи...
В этой связи вполне закономерно возникает вопрос: а при чем
здесь Южный Урал и Волжская Булгария, они ведь так далеки от
войны в Китае? Ответ напрашивается сам собой: главной причиной
отсутствия победных реляций с западного направления в ставку Угэдэя являлось отсутствие там значительных войсковых соединений,
способных самостоятельно, без поддержки имперского центра, ре­
шить задачу по окончательному покорению региона, так как лучшие,
многочисленные и хорошо вооруженные части были перемещены
на восточный фронт. Мы уже обращали внимание на определенный
паритет между сторонами в численности войск или даже превосход­
ство оборонявшихся перед монголами в первой половине 1230-х гг.
Не исключено, что и башкиры, и булгары имели тогда возможность
консолидировать имевшиеся у них силы, нанести ответный удар
и отбросить противника от своих границ в глубь Дешта, но этого не
107

произошло, и, надо полагать, по следующим причинам: 1) булгары
сконцентрировались на ведении пассивной обороны главных эко­
номических центров своего государства; 2) в свою очередь, «баш­
кирские племена были разобщены и перед лицом монгольского
нашествия действовали по-разному. Если приуральские башкиры,
жившие в лесостепных и предгорных районах Южного Урала, то есть
в удалении от степного театра военных действий, сопротивлялись
монголам, то юго-восточные башкиры — усергены, кочевавшие в ме­
ждуречье Урала и Сакмары, оказались совсем рядом с завоевателями.
Фактически, начиная с 1223 г. (а возможно, как мы подчеркивали,
и с года 1216 или 1217. — Авт.) от монголов их отделяла только
р. Урал» [111, с. 144]. Скорее всего, именно это привело к тому, что
усергены, по-видимому, одними из первых среди башкирских племен
признали власть Чингисхана. Однако после «монгольского прорыва»
в 1230-1232 гг. усергены хотя и вынуждены были вести партизанскую
войну, тем не менее делали это порою вполне успешно, что и подра­
зумевает ослабление натиска захватчиков после того, как они, может
быть, и «зимоваше, не дошедше до Великого града Болгарского», од­
нако отступили из Волго-Камья, мягко говоря, «не солоно хлебавши».
С 1232 по 1234/35 гг. на Южном Урале проистекала «неизвестная
война»: никаких сообщений о ней, за исключением эпических произ­
ведений башкир, не сохранилось. Возможно, к этому времени отно­
сится фрагмент легенды «Усергены», в котором сказано следующее:
«Над долинами Яика и Сакмара были у усергенов сторожевые посты
и крепости. В них-то и встретили они монголов. Произошло немало
жестоких битв. С обеих сторон погибло множество народа. Правда,
находившиеся в укрепленной обороне усергены потеряли значитель­
но меньше людей, чем их враги» [8, с. 154]. В другом башкирском
предании дается достаточно подробное описание этих укреплений:
«В старину наши предки с китайцами (читай: с монголами) воевали.
Выроют большую широкую яму, обложат ее со всех сторон насы­
пью, сверху жердями и бревнами заложат, потом берестой и землей
накроют — и получалось надежное укрепление. А из оставленных
узких отверстий можно было отстреливаться от любого противника.
По-башкирски эта крепость маса называлась» [8, с. 154]. (Где они,
грозные валы булгар?) Подобные сообщения дают повод еще раз за­
думаться над вопросом о численности монгольских отрядов, сражав­
шихся на Южном Урале, а приведенные выше отрывки вновь красно­
речиво свидетельствуют о том, что большая часть войск захватчика
была перекинута из восточного Дешта на войну в Китае.
108

Ну а что же происходило на Южном Урале? Не стоит преувеличи­
вать или преуменьшать масштабы ведущихся там боевых действий.
Возможно, попытки захвата и захват монголами сторожевых застав
башкир были не столь многочисленны, как немногочисленны были
и сами заставы. Тем не менее перед нами возникает следующая карти­
на: несколько десятков (в лучшем случае) обороняющихся, засев в не­
коем небольшом земляном укреплении, отражают нападение также
нескольких десятков врагов, которые никак не могут этим укреплени­
ем овладеть. В данном случае налицо деградация военной активности
монголов, а вывод напрашивается один — с определенного момента
война превратилась в вялотекущий конфликт, напоминающий собой
не экспансионистскую акцию, а банальную разборку степных кланов,
предусматривающую элементарный грабеж, причем грабеж обоюд­
ный.
Однако эта «неизвестная война», этот «вялотекущий конфликт»
по накалу страстей не уступал иным эпохальным столкновениям ве­
ликих империй. И башкиры, и монголы использовали весь многове­
ковой опыт предков в области ведения молниеносной степной войны,
в ходе которой зачастую трудно было определить, кто наступал, а кто,
заметая следы, уклонялся от прямолинейных схваток, дабы нанести
удар из засады. Не следует забывать, что в тот суровый век противо­
борствующие стороны в равной степени проявляли ожесточенность,
и башкиры, чьи земли попирали вражеские орды, готовы были защи­
щать родной край любыми средствами. По-видимому, классическая
и весьма эффективная тактика монголов — тактика террора, кото­
рую они неуклонно использовали, тем более в отношении строптивых
противников, встречала со стороны башкир адекватное противодейст­
вие, а багатуры из Центральной Азии столкнулись с местными искус­
ными поединщиками, и не потому ли великий каан Угэдэй в 1235 г.,
принимая решение об общеимперском походе на запад и поучая ца­
ревичей Чингисидов, ненароком напомнил им, что «народ там сви­
репый» [151, с. 192]? В свою очередь, Субэдэй докладывал Угэдэю
о том, что «встречал сильное сопротивление со стороны тех народов
(в том числе и «Бачжигит» — башкир. — Авт.)» [151, с. 191-192].
Учитывая положение дел на западе, в восточном Деште и на Юж­
ном Урале, следует с большой долей вероятности предположить, что
и Угэдэй, и Субэдэй имели в виду, упоминая о «сопротивлении наро­
дов» и их «свирепости», в первую очередь башкир и булгар, потому
как к 1234-1235 гг. иных по-настоящему серьезных противников,
способных противостоять агрессору, в этом регионе не существовало.
109

К середине 1230-х гг. вектор геополитики, исповедуемой власт­
ными элитами Еке Монгол Улус, начал постепенно перемещать­
ся на запад. Обширные, изобилующие травами и зверьем степные
пространства Восточной Европы, напоенные многочисленными река­
ми, становились не только заветной целью монгольской феодальной
верхушки, но и вожделенной мечтой рядовых аратов. После падения
столицы Цзинь Кайфына в 1233 г., а годом позже гибели последне­
го императора-чжурджэня и пресечения их династии, управлявшей
страной более ста лет, задачи по окончательному подчинению Се­
верного и отчасти Центрального Китая завоевателями были выполне­
ны. После этой победы могущество монголов на континенте в плане
решения насущных политических задач по многим параметрам до­
стигает своего зенита. Никогда до того, даже во времена правления
Чингисхана, ни тем более позже, при великих каанах Гуюке и Мункэ,
несмотря на обширность географии ведения боевых действий и мно­
гочисленности армий, многонаправленность экспансионистских ак­
ций не превышала уровня агрессивной активности, проявленной мон­
голами в период правления Угэдэя.
Важнейшим для всего дальнейшего хода евразийской истории
(и не только для века XIII, но и грядущих эпох) являлись курултаи
монгольской знати, состоявшиеся в 1234 г. в Далан-даба (недалеко от
нынешнего г. Цэцэрлэг) и в 1235 г. в Каракоруме [102, с. 168,170]. Од­
нако курултай в Далан-даба, отмеченный принятием новой редакции
Великой ясы и устройством имперской администрации в Северном
Китае, явно не отвечал интересам Джучидов в плане дальнейшего
завоевания «Западного края». На том совете было лишь подтвержде­
но поручение Бату, как правителю Улуса Джучи, возвращающемуся
в свои владения, вести самостоятельные военные операции собствен­
ными силами, в том числе и соединениями Субэдэя, расположенными
в Поволжье и Приуралье. Этих войск было явно недостаточно, а по­
тому «партия войны» на западе, в лице наследников Джучи, которую
(и это было существенно), возможно, поддерживал Субэдэй, прило­
жила максимум усилий для того, чтобы склонить Угэдэя к принятию
важнейшего политического решения. Весной 1235 г., когда возведены
«были стены города Каракорум» [102, с. 170], состоялся курултай,
сутью которого стало объявление войны... всему миру. Монголь­
ские армии выступили против Кореи и южнокитайской державы Сун,
в направлении Багдада и Закавказья, но главное — было вынесено
решение об общеимперском походе на запад. Все началось с того,
что «Субэдэй-батор известил Угэдэй-хана, что народы», населяющие
110

западные страны, «противоборствуют отчаянно» [286, с. 219] и что
силами лишь Улуса Джучи «повоевать ханлинцев, кипчаков, бажигидов, русских, асудов, сасудов, мажаров, кэшэмирцев, сэрэсцев» [286,
с. 218-219] и прочих невозможно. И Угэдэй изъявил свою волю: «Да
отошлют властители уделов в сей поход самого старшего из сыно­
вей своих! И те наследники, кои уделов не имеют, равно и темники,
и тысяцкие, и сотники с десятниками и прочие, кто б ни были они,
да отошлют впоход сей самого старшего из сыновей своих! И все
наследницы и все зятья пусть старших сыновей в рать нашу высыла­
ют!» [286, с. 219].
Общемонгольский поход на запад был объявлен. Беспрецедент­
ный по своему размаху, с военной точки зрения он стал беспрецеден­
тным и по количеству царевичей Чингисидов, участвовавших в нем.
В походе приняли участие более десяти потомков Чингисхана и про­
чих близких его родственников. Однако, по мнению И. Б. Грекова,
вплоть до осени 1237 г., когда на курултае, состоявшемся в низовьях
Дона, было принято решение о назначении Бату джихангиром все­
го предприятия [76, с. 58], управление монгольскими армиями осу­
ществлялось отнюдь не коллегиально, а под жестким контролем все
того же Субэдэя, наделенного после побед в Китае почетным званием
да-цзяна — великого полководца [102, с. 243, 330]. Вплоть до завер­
шения Великого западного похода в 1242 г. он оставался негласным
главнокомандующим и военным лидером, пользовавшимся непрере­
каемым авторитетом среди принцев крови и в войсках.
Беспрецедентным было и количество войск, задействованных
в этом походе, а великий спор об их численности не утихает в среде
ученых уже долгие десятилетия (если не века), причем цифры раз­
нятся от нескольких десятков тысяч (по Л. Н. Гумилеву, «30-40 ты­
сяч человек» [82, с. 116]) до «600 000 человек» [276, с. 279], соглас­
но М. И. Иванину — представителю русской исторической науки
XIX столетия. Однако исследования последних лет сводят количе­
ственный состав монгольской армии к пределам в 80-120-150 тыс.
воинов, и цифры эти вполне приемлемы, тем более что отражают чи­
сленность войск на разных этапах похода [8, с. 165; 228, с. 248-249].
Впрочем, в данной работе мы не ставим задачи углубляться в тему
размеров армий вторжения, равно как и числа представителей мон­
гольской элиты, участвовавших в этой кампании. Для нас, с точки
зрения рассматриваемой проблемы — завоевания Южно-Уральско­
го региона монголами, наличие такого огромного количества войск
и знати, находящейся в его рядах, служит подтверждением того, что
111

в 1235-1236 гг. на границах и в пределах башкирских кочевий выро­
сла исполинская армада, перед которой в недалеком будущем не смо­
гли устоять ни Русь, ни Польша, ни Венгрия. Даже если в пределах
Южного Урала оказалась лишь какая-то часть этой армады, может
быть два, максимум три тумена, то противостоять им разрозненные
и измотанные непрерывной, более чем десятилетней борьбой с за­
хватчиками и оказавшиеся отныне на острие наносимого ими удара
башкирские племена не могли.
По всей видимости, именно к этому времени относится часть баш­
кирского исторического предания «Акман-Токман»; «Но вот нагря­
нула с востока страшная черная рать. Было это летом (возможно,
летом 1236 г. — Авт.). Все люди, вся скотина были на яйляу, в лесу,
в горах, в долинах рек. Через башкирскую землю шла только часть
вражеской рати. Основные же силы проходили южнее, по прияицким
степям. Вскоре затем монгольский хан послал к башкирам своих
нукеров — воинов — и вынудил народ покориться» [111, с. 143].
Подтверждением того, что нашествие, коснулось непосредственно
башкирских земель, являются свидетельства и других эпических про­
изведений. «В легенде „Азан-таш“ так и сказано, что башкиры, по­
терпев поражение от несметного войска монголов, „скрылись в деб­
рях лесных чащ и теснинах гор", разбрелись „по горам и лесам4'...
В предании „Бошман-Кыпсак батыр" сообщается, что монгольская
рать „распространилась по бескрайним степям". Башкиры „пытались
дать врагу отпор, но не смогли устоять перед его бесчисленной ратью,
вынуждены были скрыться в лесах и горах". Они не повиновались
хану — подались „на север, в горы, леса"» [8, с. 155].
Действительно, после столь красноречивых свидетельств, а сви­
детельствам этим, пусть и эпическим, нет смысла не доверять, оче­
видно что башкиры потерпели поражение в открытом военном про­
тивостоянии с «черной ратью» завоевателей. Вместе с тем на деле
все выглядело несколько иначе, и монголам пришлось пойти на бес­
прецедентный шаг, выражавшийся в установлении с неподдающимся народом прямых переговоров, направленных на скорейшее уре­
гулирование конфликта. Этому способствовало несколько факторов,
с которыми они столкнулись и которые в своей реализации путем
дипломатической дуэли не противоречили военно-политической док­
трине Чингисхана.
Как известно, главной целью всего Великого западного похода
являлось овладение Дешт-и-Кипчак. Земли и государства, располо­
женные к северу от степного пояса, рассматривались завоевателями
112

по большей части лишь в качестве вассалов, не лишенных традицион­
ных форм управления, но обремененных определенной долей участия
в общегосударственных, главным образом финансовых, вопросах —
попросту, взимания дани. (Подобная стратегия в отношении сател­
литов, в частности Руси, на протяжении нескольких столетий имела
грандиозный успех.) В 1235-1236 гг. монголы, применяя на Южном
Урале методику «кнута и пряника», предваренную устрашающими
актами террора на части башкирских земель, гут же направили в еще
не тронутые разорением кочевья своего представителя, которому не­
обходимо было «уговорить» противника «добровольно» подчиниться.
Основной целью завоевателей непосредственно в кампании
1235-1236 гг. была Волжская Булгария — региональная держава,
с подчинением которой крупнейший торговый путь, пролегавший по
Итилю-Волге и Каме, переходил под их контроль. Субэдэй, как «на­
чальник штаба», тщательно спланировавший действия монгольских
корпусов против булгар, уже наметил строгий график будущей войны
в Восточной Европе в 1237-1240 гг. Жертвами должны были стать
кипчаки и Русь. Наличие подобного графика продвижения войск в за­
падном направлении отрицать не приходится. Стратегия Чингисха­
на подразумевала его существование как сам собой разумеющийся
весьма важный нюанс военного искусства. Ярким примером тому
может служить знаменитый рейд Субэдэя и Джебэ 1220-1223 гг.,
когда Основатель наказал им покончить «эти дела в трехлетний
промежуток времени» [266, с. 209]. Экстраполируя обстоятельст­
ва планирования того похода на военно-политическую обстановку,
складывающуюся на стыке Азии и Европы в 1235-1236 гг., следует
предположить, что Чингисиды и их полководцы не могли считать хоть
как-то оправданной задержку даже небольшой части своих войск на
Южном Урале. Орда уходила на Запад. Орда стремилась овладеть
богатствами Запада, а уничтожать немногочисленные, но готовые от­
чаянно сопротивляться, вплоть до последнего человека, башкирские
племена, теряя при этом воинов и время, монгольские военачальники
не посчитали нужным и избрали путь переговоров, там более что
городов как торговых, урбанизированных центров, где можно было
поживиться богатой добычей, на Южном Урале не существовало.
Итак, переговоры начались. Венгерский монах-доминиканец
Юлиан, совершивший в 1235-1237 гг. путешествие в «Великую
Венгрию», легендарную прародину его народа, располагавшуюся на
территории расселения башкирских племен на Южном Урале, оста­
вил по этому поводу весьма интересный фрагмент в своем докладе
113

Папе Римскому Григорию IX. В частности, в его донесении сказано,
что Юлиан «в этой стране венгров... нашел татар и посла татарского
вождя, который знал венгерский, русский, куманский, тевтонский,
сарацинский и татарский [языки]» [8, с. 263]. Пребывание Юлиана
на Южном Урале четко датировано весной — началом лета 1236 г.,
в докладе указано, что он «отправился в обратный путь за три дня
до праздника св. Иоанна Крестителя (20 июня 1236 г. — Авт.)» [8,
с. 263], что, в свою очередь, позволяет определить дату переговоров
между монголами и башкирами. Юлиан указывал на то, что в момент
переговоров «татарское войско, находившееся тогда там же по сосед­
ству, в пяти дневках оттуда, хочет идти против Алемании (т. е. Герма­
нии, и не это ли еще одно доказательство тщательного планировавше­
гося похода на запад?! — Авт .), но дожидались они другого, которое
послали для разгрома персов» [8, с. 263]. Из приведенного фрагмента
следуют как минимум два вывода: во-первых, монгольское войско,
вернее, какая-то его часть, расположившаяся в районе Яика, Сакмары
и верховий Ика, поджидало дополнительные соединения, и необяза­
тельно из Персии; во-вторых, если рассмотреть то обстоятельство, что
монголы находились в «пяти дневках» пути (и это с точки зрения мо­
наха Юлиана, измерявшего расстояние в «одну дневку», скорее всего,
максимум в 20 километров), то, учитывая скорость, с какой могли
передвигаться отряды завоевателей, совершая порой молниеносные
переходы в 120-150 километров в день, надо признать, что их посол
вел переговоры с башкирами, образно говоря, «приставив нож к гор­
лу», если под ножом подразумевать изготовившиеся к удару тумены.
Башкирские бии (доподлинно не известно, представители каких
именно племен вели тогда переговоры с «послом татарского вождя»)
оказались перед сложным выбором: либо прекратить бесконечную,
явно бесперспективную войну и признать власть великого каана, либо
погибнуть. Башкиры могли по воле победителя превратиться, подоб­
но меркитам, в «изгоев», подлежащих рассеиванию в пределах Им­
перии, или того хуже, подобно татарам, оставившим лишь имя свое,
подвергнуться поголовному физическому уничтожению, а могли на
вполне приемлемых для себя условиях, сохранив во многом систему
внутреннего управления, существовавшую у них до монгольского на­
шествия, стать частью этой Империи. И башкиры выбрали последнее.
Башкирская знать, по крайней мере большая ее часть, не желала себе
участи меркитских вождей, уничтоженных по приказу Чингисхана,
или участи знати кипчакской, незавидная судьба которой уже была
предопределена.
114

Нельзя исключать, что в 1236 г., начав переговоры с башкирами,
монголы приоткрывали перспективы и выгоды в первую очередь во­
енного сотрудничества с ними, естественно, на условиях, выдвигае­
мых завоевателями, то есть непосредственного участия в походах. Что
сулили монгольские эмиссары башкирским биям в случае удачного,
а иного и быть не могло, исхода предприятия, догадаться не сложно,
особенно учитывая менталитет человека, жившего в веке XIII (да и не
только!): невозможно отрицать, что ради приобретения материаль­
ных благ, даже за счет несчастья других людей, он был способен и
на разбой, и на грабеж... Добавим только, что подобные действия
ордынских правителей и их вассалов, неважно — русских, черкесов,
огузов или башкир, являлись закономерностью, суровой правдой той
эпохи.
По-видимому, переломным моментом в отношениях башкир
с монголами и признания первыми сюзеренитета над собою власти
Угэдэя было появление в одной из походных ставок завоевателей ле­
том все того же 1236 г. вождя племени усерген Муйтэна. Нет ничего
удивительного в том, что усергены, подвергавшиеся на протяжении
долгих лет непрекращающемуся давлению со стороны монголов и по­
терявшие в бесконечной войне с ними многих своих батыров, были
вынуждены в конце концов покориться, как, впрочем, и другие баш­
кирские племена. Вокруг личности самого Муйтэна (а в его сущест­
вовании как исторического лица сомневаться не приходится) накопи­
лось достаточно противоречивых, к тому же легендарных, эпических
свидетельств, так что впору задуматься над отдельным исследованием
о нем как о первом башкирском владетеле, но отнюдь не мифическом,
а управлявшем своими родовыми землями, входившими в состав цен­
трализованного раннефеодального государства, коим являлась Мон­
гольская империя. Рассматривая Муйтэн-бия как реального политика,
стремившегося приспособиться к ситуации, складывающейся в ре­
гионе, необходимо подчеркнуть, что пик его деятельности пришелся
на время осуществления монголами Великого западного похода, и не
исключено, что сам Бату, принимая Муйтэна в своей «золотой орде»,
пожаловал его титулом «бий» [111, с. 144] и улусом — все теми же
землями усерген. Отныне Муйтэн-бий, да и другие представители
башкирской знати, изъявившие покорность, превратился в улусбега.
Как держатель улуса, он должен был расплачиваться с сюзереном не
только натуральным ясаком, но и участием со своими воинами в по­
ходах повелителя [111, с. 145], что, судя по всему, и случилось. «В кубаире „Муйтэн-бий“ сказано... что он „с Сакмары и Саелмыша дошел
115

до Дона4'. Значит, Муйтэн-бий со своими воинами сопровождал Бату
в походе на Русь в 1237-1238 гг.» [36, с. 17].
Тот факт, что башкирская знать выразила покорность монголам
и была вынуждена участвовать в агрессии против запада, подтвержда­
ет «Юань ши». Согласно китайским хронистам, на рубеже 1239/40 гг.,
после подавления основных очагов сопротивления кипчаков в Вос­
точной Европе, «Субэдэй набрал войско из хабичи... и прочих»
[102, с. 231] «...и пятьдесят с лишним человек [их] це-лянь, кото­
рые усердно работали на него» [282, с. 503]. Следует пояснить, что
термин «хабичи» обозначает людей «подвластных» и находящихся
«под феодальным протекторатом» [282; с. 539], а «це-лянь» являлись
племенными вождями, беками, биями или князьями покоренных на­
родов. «Хабичи» и «це-лянь» — «это в первую очередь булгарские,
буртасские, саксинские, башкирские, мордовские и чувашские князь­
ки с их ополчениями» [282, с. 381].
Подобные сообщения наводят на мысль о том, что отряды баш­
кир в составе монгольских соединений уже в 1240-1242 гг. могли не
только оказаться на территории Польши и Венгрии, но и участвовать
в сражениях при Лигнице и Шайо. Это ли не парадокс! Ведь всего
несколько лет назад Юлиан, терпя ужасные лишения и теряя по пути
на восток спутников, совершил, казалось бы, невозможное — достиг
«другой», «старейшей», «Великой Венгрии» (читай Башкирии), и это
было без преувеличения одно из самых замечательных путешествий
XIII столетия. Но вот прошло пять лет, и «венгры-язычники» (баш­
киры), на поиски которых было потрачено столько усилий, сами,
уже в рядах армии завоевателей, оказались на благодатных равнинах
Пушты (венгерской лесостепи), на землях народа, с которым История
разделила их несколько столетий назад, определив каждому свой путь
и свою судьбу. И еще. Надо полагать, что башкирские воины, неваж­
но, в каком качестве — вспомогательного войска или небольших под­
разделений, включавших в себя достойно экипированных багатуров,
опередив столетия, стали предвестниками «северных амуров», удив­
лявших Европу в XVIII в., во времена Семилетней войны, или в веке
XIX, в эпоху Наполеоновских войн, когда их курени располагались
на Монмартре.
Однако не все башкиры в 1236 г. склонились перед завоевателя­
ми, и не все вожди, забыв былые вольности, подобно Муйтэн-бию,
вернувшемуся из похода на запад и прожившему «еще несколько лет»
[8, с. 186], кинулись усердно исполнять обязанности вассалов прави­
телей Улуса Джучи. Западные башкирские племена — байляр, буляр,
116

ыласын и другие, кочевавшие в верхнем течении Ика, Мелле, Минзели, Агидели и по левобережью Камы и выступившие союзниками
булгар в успешном отражении монгольского рейда 1232 г., осенью
года 1236 испили горькую чашу нашествия, когда вражеские орды,
устремившись к городам Волжской Булгарин, не миновали и их зе­
мель. В этом случае необходимо вновь обратиться к преданию «Биксура», главный герой которого, батыр Биксура, несколько лет назад
посрамивший поражением отряды Бату, ведомые, по-видимому, Кокошаем, теперь, перед лицом нового нападения, «со своими егетами
снова поднялся на борьбу» [111, с. 143]. Но вот сколь долго сумел
он противостоять превосходящим силам врага, неизвестно. Так или
иначе, вскоре он погиб [36, с. 167].
К эпическим произведениям, а тем более попыткам датировать
произошедшие события, опираясь на их тексты, следует подходить
весьма осторожно. В русле этого жанра преувеличения ратных и иных
подвигов главных персонажей вполне естественны, как естественны
и наслоения событий друг на друга, когда по воле Сказителей по­
следующих поколений те или иные отрывки эпических произведений
перемещались во времени. Не являются исключением и башкирские
предания. Тем не менее при внимательном их рассмотрении выявля­
ются некоторые знаковые моменты, отражающие не только события,
о которых сообщают общепризнанные исторические источники, но
и события, о которых они умалчивают. Так, в легенде «Усергены» ска­
зано, что только после того, как монголы «побили булгар и русских»,
они «вернулись обратно и подчинили башкир» [8, с. 187]. Очевидно,
очередное появление завоевателей на Южном Урале, и на этот раз,
по-видимому, с карательной миссией, произошло по окончании Ве­
ликого западного похода, то есть после 1242 г., а посему время сопро­
тивления им башкир (некоей части) охватывает несколько больший
промежуток, нежели хрестоматийные «четырнадцать лет», о которых
упоминал Юлиан.
Весьма характерен для этого времени (по-видимому, 1240-е гг.)
фрагмент из предания «Биксура», в котором сообщается о бесчин­
ствах, творимых на землях башкир ханскими чиновниками и кара­
телями. «За неповиновение предводителю ханского войска Карагайатая высекли перед всем родом. Обезглавили всех взрослых мужчин.
Женщин и девушек завоеватели пленили, захватили весь скот...» [36,
с. 166]. В страшной картине кровавой расправы и насилия просле­
живается, однако, не что иное, как жесткая рука хозяина — именно
хозяина, а не вторгшегося агрессора, единственной целью которого
117

было бы уничтожение всех и вся. Заметьте, Карагай-атая «высекли
перед всем родом», всего лишь высекли. Как бы ни жестоко и бес­
человечно было это наказание, оно свидетельствует в первую очередь
о том, что расправу над бием племени байляр следует рассматривать
как расправу над нерадивым данником, не заслужившим за свои про­
ступки смертной казни, которого довольно подвергнуть унизительной
для главы рода прилюдной показательной порке... Вот она, имперская
политика «кнута», правда, о «пряниках» «Биксура» умалчивает.
Монгольская (золотоордынская) власть, вначале огнем и мечом
выжигавшая любые акты неповиновения и сопротивления, а затем
буквально «кнутом» вгоняя целые страны и народы в рамки импе­
рии, созданной Основателем, к середине XIII столетия добилась того,
что практически весь Дешт-и-Кипчак и Восточная Европа оказались
вовлечены, и вовлечены насильственно, в «совместное проживание»
внутри Улуса Джучи. Окончательно сформировавшийся территори­
ально к середине 1240-х гг. и имевший, как и Еке Монгол Улус, феде­
ративное устройство, а следовательно, представлявшийся образцом
монархического федерализма Улус Джучи включал в себя «субъек­
ты», наделенные разным статусом. Это в первую очередь касается
территорий с отличными от номадических формами хозяйствования,
как, например, Русь и Хорезм, основой экономики которых было зем­
леделие, или же окраин, периферийных областей государства, коей
являлась Башкирия [112, с. 100], где кочевой (полукочевой) уклад
жизни населения хотя и занимал подобающее место, однако в силу
географического расположения страны подразумевал не такие жест­
кие, строго вертикальные, как в главном домене золотоордынских
властителей отношения вассала с центральной властью. При этом
приоритетом отношений между сторонами оставалось безусловное
подчинение вассала своему сюзерену.
Таким образом, положение башкирских племен в 1240-х гг., окон­
чательно инкорнированных в состав державы Джучидов, оказалось
схожим с положением русских княжеств, что предусматривало обя­
зательную выплату ханского ясака, участие воинского контингента
в военных походах, тыловое обеспечение армии и т. д. При этом мон­
голы — и в этом отличие от политики, проводимой ими в отношении
кипчакско-половецких племен — сохранили у башкир правящую
верхушку. Так, Муйтэн-бий, «вернувшись оттуда (из похода на за­
пад. — Авт .)... в своей стране был бием» [111, с. 145]. Кроме него
башкирские предания сообщают о своих биях у бурзян, кыпсаков,
тамьянцев, которых Муйтэн подчинил себе. В общем-то, схема управ118

ления, очень схожая с той, которую монголы установили для Руси:
главный правитель, утвержденный и поддерживаемый монгольски­
ми (золотоордынскими) ханами, и подвластные ему удельные князья
(бии). «Как на Руси был великий князь владимирский, который от­
возил в Орду дань, собранную с удельных князей, так и в Башкирии
был глава сильнейшего племени, власть которого распространялась
и на другие племена. Подобно тому, как на Руси ярлык на великое
княжение владимирское по воле хана переходил от одной княжеской
династии к другой, так и в Башкирии ярлык верховного бия мог пе­
реходить от одного племени к другому. Монголы и сами не были
заинтересованы в чрезмерном усилении одного из башкирских
племен. Поэтому верховными биями в разное время могли быть пред­
водители усергенского и бурзянского племени. В преданиях усерген
подчеркивается, что именно их племя было сильнейшим, а в предани­
ях бурзян таким же статусом наделяется бурзянское племя» [10, с. 17].
Если и дальше проводить аналогии с Русью, нельзя исключать того,
что башкирские бии (улусбеги), как и их русские коллеги, враждова­
ли между собой за обладание ханским ярлыком, а это красноречиво
подтверждает имперскую позицию, занимаемую золотоордынскими
правящими кругами, действовавшими по принципу «Разделяй и вла­
ствуй!».
Весьма эффективно используя этот лозунг, монголы на захвачен­
ных территориях устанавливали порядки, полностью отвечавшие ис­
поведуемой ими внутренней и внешней политике. Но в данном случае
весьма уместным будет процитировать Л. Н. Гумилева, писавшего,
что «монгольское войско вышло из этой тяжелой войны (с башкира­
ми. — Авт.) не ослабленным, а усиленным» [80, с. 429]. Это утвер­
ждение абсолютно верно, только вот Л. Н. Гумилев, увязывая успех
монголов с событиями 1236 г., не проецировал свою мысль в отноше­
нии исторической судьбы башкир, развития их как нации, а не акцен­
тировать на этом внимания невозможно. Невозможно отрицать, что
башкиры, пройдя сквозь череду тяжких испытаний, связанных
с монгольским нашествием, также вышли из противостояния
с ними «не ослабленными, а усиленными», и усиление это было
отнюдь не краткосрочным.
На протяжении достаточно длительного периода, в XIII-XIV вв.,
родовая паноплия башкир обогатилась пришедшими с востока пле­
менами сальют (салджуиты), катай, меркит (меркиты), гэрэ (кераиты)
[173, с. 233, 235, 311,466] и многими другими. Это ли не доказатель­
ство не только удивительной способности номадов выживать в край119

не невыгодных для себя условиях, но и того, что на Южном Урале
в эпоху владычества монголов и Золотой Орды создались условия
для поступательного развития местного социума и появления у него
перспектив исторического развития?
Эпоха монгольских завоеваний, опалившая в XIII в. практически
весь цивилизованный мир, не могла обойти башкир стороной. Мон­
голо-башкирское противостояние, продолжавшееся почти полвека,
начавшееся со встречи передовых разъездов Джучи в 1207 г. с неким
башкирским родом, кочевавшим в Зауралье и Южной Сибири, закон­
чилось к 1236 г. полномасштабной войной на собственно башкирских
землях, а затем в середине столетия подавлением выступлений при­
знавших за собою сюзеренитет великого хана нескольких башкирских
племен, восстаний, носящих, по мнению центральной власти, исклю­
чительно сепаратистский характер. История не приемлет сослагатель­
ного наклонения: «что было бы, если б не монгольское нашествие...»,
но надо полагать, что случившиеся, вне сомнения, трагические собы­
тия послужили, и уже в не таком по историческим меркам далеком
будущем, осознанию башкирами своей национальной идентифика­
ции — как единого народа, как единой нации.

120

Гл а в а IV

Южный У р а л
В СОСТАВЕ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ

4.1. Этнический состав населения
по данным письменных источников

Арабские источники рассматриваемого периода, в которых упо­
минаются башкиры, представляют собой преимущественно компиля­
ции. Таковым является сочинение ученого XIV-XV вв. Абд ар-Рашида ал-Бакуви «Китаб Талхис ал-асар вааджаиб ал-малик ал-каххар»
(«Сокращение [книги о] „Памятниках44 и чудеса царя могучего») —
сокращенная редакция географического труда Закарийа ал-Казвини
«Асар ал-билад ва ахбар ал-ибад» («Памятники стран и сообщения
о рабах [Аллаха]»), составленного в 1275-1276 гг. Закарийа ал-Каз­
вини (1203-1283) был выдающимся арабским космографом. Его со­
чинение является географической энциклопедией, содержащей в том
числе и сведения о башкирах [1, с. 111].
Труд испано-арабского историка и географа Ибн Саида ал-Магриби (1214-1274 или 1286) — «Китаб бает ал-ард фи-т-тул ал-ард»
(«Книга распространения Земли в длину и ширину») — представляет
собой систематическое описание ойкумены. Одним из главных источ­
ников этого труда было сочинение ал-Идриси. Сочинение Ибн Саида
содержит сведения о башкирах и стране башкир [155, с. 34].
Труд Ибн Саида послужил основой для многих сообщений, содер­
жащихся в сочинении сирийского историка и географа Абу-л-Фиды
(1273-1331) «Таквим ал-булдан» («Упорядочение стран»), в котором
дается описание Земли и всех известных к тому времени в арабском
мире стран и народов. Информация Абу-л-Фиды о башкирах и стране
башкир воспроизводит сведения Ибн Саида [155, с. 118].
Ал-Омари Шигабетдин Ахмед ибн Йахиа ибн Фазлаллах ад-Димакши (1301-1348) был секретарем при египетском султане. Его
обширный историко-географический труд называется «Пути взоров
по государствам разных стран». Свои сведения о Золотой Орде он
получал путем личных расспросов тюрков-мамлюков, дипломатов
разных стран и торговцев. Башкирию ал-Омари упоминает при описа­
нии границ золотоордынского государства. При этом он ссылается на
Хасана Элирбили, который, в свою очередь, передает рассказ странст­
вующего купца Бедреддина Хасана Эрруми, ездившего по северным
странам [101, с. 106 и сл.].
Ибн Халдун родился около 1332 г. и умер в 1406-м. Его труд на­
зывается «Книга назидательных примеров и Сборник подлежащего
122

и сказуемого по части истории арабов, иноземцев и берберов». Баш­
кирию он также упоминает при описании границ золотоордынского
государства [101, с. 169].
В сфере персидских источников приоритет принадлежит Рашид
ад-Дину ат-Тиб Фазлаллаху ибн Имад ад-доуле Абу-л-Хайр Яхья
ал-Хамадани — крупнейшему средневековому историку и государ­
ственному деятелю на службе у монгольских правителей Ирана из
династии Хулагуидов. Рашид ад-Дин родился в Хамадане (Запад­
ном Иране) около 1247/48 г. Он был очень образованным челове­
ком, знал персидский, арабский, иврит, монгольский и европейские
языки. В 1298 г. Рашид ад-Дин был назначен везирем Газан-хана
(1295-1304). Эту должность он сохранил и в период правления Улджайту-хана (1304—1316). В царствование Абу Саида (1316-1335)
вследствие интриг врагов Рашид ад-Дин был освобожден от своего
поста, а затем в 1318 г. казнен в Тебризе по обвинению в отравлении
Улджайту. В 1300/01 г. Рашид ад-Дин по приказу Газан-хана начал,
а в 1310/11 г. закончил грандиозный труд под названием «Джами аттаварих» («Сборник летописей», или «Собрание историй»). Это со­
чинение включает всеобщую историю мира с древнейших времен
с изложением истории монголов до 1303/04 г. Для нас наиболее ин­
тересен первый том под названием «Тарих-и Газани», который содер­
жит обзор тюркских и монгольских племен, их разделений, генеало­
гий и легенд, истории самого Чингисхана и его потомков, правивших
в Восточной Европе, Средней Азии, Китае и Иране. В распоряжении
автора находились все государственные архивы и помощь всех тех
людей, кто были знатоками истории монголов [11, с. 33 и сл.]. По­
добно большинству других арабо-персидских авторов, Рашид ад-Дин
выступает как компилятор, который обычно точно, а зачастую даже
текстуально «передает изложение своих первоисточников» [228, с. 35
и сл.]. В числе этих первоисточников необходимо отметить «Золотую
книгу» («Алтай дебтер») — официальную историю Чингис-хана, его
предков и преемников, которая была написана на монгольском языке
и не сохранилась до наших дней, так что данные этого источника
известны нам только в передаче Рашид ад-Дина [228, с. 25]. Баш­
киры и страна башкир неоднократно упоминаются в разных местах
«Джами ат-таварих». Однако большая трудность при работе с этим
источником состоит в том, что башкирами Рашид ад-Дин называет
не только самих башкир, но и венгров [9, с. 364-370].
«Аноним Искендера» — сочинение по всеобщей истории, посвя­
щенное Тимуриду Искендеру, управлявшему Фарсом и Исфаханом
123

в 1409-1414 гг. и убитому в 1415 г. Условное название «Аноним Искендера» дано В. В. Бартольдом. Впоследствии В. В. Бартольд уста­
новил, что автором этого сочинения был некий Муин ад-Дин Натанзи.
«Аноним Искендера» содержит ценные сведения о месте Башкирии
в административной структуре улуса Джучи [101, с. 310].
Большой интерес для нашей темы представляют отчеты като­
лических миссионеров Плано Карпини и Рубрука о путешествиях
в Монголию. Путешествие Плано Карпини длилось более двух лет.
Он выехал из Лиона 16 апреля 1245 г. Доехав до Волги, Плано Карпи­
ни побывал в ставке Бату-хана и отправился дальше в Центральную
Азию, где стал свидетелем возведения на общемонгольский престол
хана Гуюка. В ставке Гуюка он прожил почти четыре месяца и отпра­
вился в обратный путь 13 ноября 1246 г. Осенью 1247 г. Плано Карпи­
ни прибыл в Лион, где и представил Иннокентию IV свой подробный
отчет о путешествии.
В своей «Истории монголов» Плано Карпини сообщает о поко­
рении монголами страны Баскарт, отождествляемой им с Великой
Венгрией. Сам он в этой стране не был, но знал, что она прилегает
к Комании, через которую пролегал его маршрут, с севера \
Гильом де Рубрук (1215-1295) — францисканский миссионер,
отправленный французским королем-крестоносцем Людовиком IX
Святым к монгольскому великому хану. Целью миссии Рубрука было
заключение союза с монголами, направленного против ближнево­
сточных мусульман. Его путь пролегал из Палестины через Черное
море в Крым, далее на восток до низовьев Волги. Двигаясь дальше
на восток, он в конце 1253 г. достиг Каракорума, столицы великого
хана Мункэ. Летом 1254 г. он отправился обратно, доехав до Ниж­
ней Волги, двинулся на юг вдоль западного берега Каспийского моря
и в августе 1255 г. прибыл в свой монастырь в Ливане. Путь Рубру­
ка в Монголию и обратно пролегал степными маршрутами. Страну
Паскатир, отождествляемую им с Великой Венгрией, Рубрук поме­
щает к северу от маршрута своего путешествия [232, с. 76]. Двигаясь
на восток, Рубрук пересек «большую реку, именуемую Ягак» — Яик,
о которой известно, что «она течет с севера из земли Паскатир» и впа­
дает в Каспийское море [232, с. 101 и сл.].
Очень важным источником по истории Башкортостана является
«Письмо брата Поганки венгра, ордена миноритов, к генералу орде-1
1
124

Плано Карпини, Иоанн де. История монголов. СПб, 1911. С. 25-26,
35-36, 50.

на, брату Михаилу из Чезены», написанное в 1320 г. Католический
миссионер Иоганка прожил в Башкирии «6 лет непрерывно», о чем
он и рассказывает в своем письме [6, с. 90-94].
Ценные сведения по этнической истории Южного Урала рас­
сматриваемого периода содержатся и в более поздних источниках.
К их числу относится трактат польского ученого Матвея Меховского
(1457-1523) «О двух Сарматиях», впервые напечатанный в Кракове
в 1517 г. Трактат состоит из двух книг. Первая книга посвящена Сарматии Азиатской, а вторая — Европейской Сарматии. Башкирия упоми­
нается в главе второй «Об областях Скифии — Перми, Югре и Кореле,
покоренных князем Московии» второй книги трактата [200, с. 117].
В русских источниках сведения о башкирах появляются достаточ­
но поздно. Башкиры упоминаются в «Истории о великом князе Мос­
ковском» Андрея Михайловича Курбского [176, с. 273,275]. «История
о великом князе Московском» — один из значительнейших памятни­
ков русской публицистики второй половины XVI в. В окончательном
виде «История» сложилась, скорее всего, в первой половине 70-х гг.
XVI в.
Район расселения башкир и их основные занятия нашли отра­
жение в Книге Большому Чертежу [149, с. 138 и ел.], которая была
составлена в 1627 г. в Разрядном приказе по «государеву указу».
Из тюркских источников нас интересуют два сочинения Абу-лГази. Абу-л-Гази (1603-1664) — потомок Чингисхана, сын АрабМухаммед-хана, происходит из рода Шейбана (Шибана), хивинский
хан, автор исторических сочинений «Шеджере-и таракимэ» («Родо­
словная туркмен») (закончена в 1660-1661 гг.) и «Шеджере-и турк»
(«Родословное древо тюрков») (закончено Махмудом, сыном ургенч­
ского муллы, после смерти Абу-л-Гази). В обоих этих сочинениях
упоминаются башкиры [157, с. 43 и сл.; 231, с. 17-18, 122, 151, 1
58 и сл.].
Источники эпохи позднего Средневековья по-прежнему определя­
ют башкир как народ. В «Сокровеном сказании» упоминается народ
Бачжиги, Бачжигит [151, с. 175, 188-189, 194]. Закарийа ал-Казвини
называет Башкырт большим народом. О том, что баскарды были боль­
шим народом, пишет также и брат Иоганка венгр. А. М. Курбский
упоминает башкир в качестве отдельного народа. Лубсан Данзан упо­
минает народ башмир [84, с. 228]. Народ Башкурд упоминается у Абул-Гази. Таким образом, арабские, монгольские, западноевропейские
и русские авторы воспринимали башкир именно как народ, нередко
уточняя, что это большой народ.
125

Арабо-персидские авторы по традиции называют башкир тюрка­
ми. Так, Закарийа ал-Казвини пишет: «Башкырт — большой народ из
тюрок». Точно также он определяет руссов [1, с. 104, 111]. Рашид адДин относит башкир (наряду с русами и черкесами!) к народам, «кото­
рые с древнейших времен и до наших дней называли и называют тюр­
ками» [228, с. 73]. Тюрками Рашид ад-Дин называет все кочевые ско­
товодческие народы Азии, поэтому «у нашего автора „тюрки“ — тер­
мин не столько этнический, сколько социально-бытовой» [228, с. 28].
Венгерский миссионер Юлиан в 1236 г. нашел своих соплеменни­
ков «близ большой реки Этиль» [6, с. 81], отождествляемой с р. Белой
[6, с. 73, 81, прим. 1] (баш. Агидель, нередко называемая Идель). Ока­
залось, что «язык у них совершенно венгерский: и они его понимали
и он их». Рубрук пишет: «Язык Паскатир и Венгров — один и тот же»
[232, с. 101]. Здесь паскатиры, то есть башкиры, довольно ясно отли­
чаются от венгров, хотя и отмечается, что они говорят на одном языке
с венграми. Однако сам Рубрук с башкирами не общался, а его лин­
гвистические рассуждения ничего не стоят. Так, ниже он в том же духе
пишет, что язык славян один и тот же с языком вандалов [232, с. 102].
Рубрук повторил утверждение Юлиана о тождественности бытовав­
шего в бассейне р. Белой языка с венгерским, но он не имел поня­
тия о неоднородности этнического состава населения этого региона.
Юлиан сообщает, что найденные им «венгры» «водили его кру­
гом по домам и селениям». Рубрук отмечает, что башкиры не имеют
«никакого города» [6, с. 81; 232, с. 101 и сл.].
В источниках встречаются сведения и о хозяйственных занятиях
башкир. Вот что пишет ал-Идриси о Башкирии: «Страна плодородна,
пастбища обильны, пастухи многочисленны» [299, р. 222]. Юлиан об
уральских «венграх» сообщает: «Земли не возделывают; едят мясо
конское, волчье и тому подобное; пьют лошадиное молоко и кровь»
[6, с. 81]. Не все в этой характеристике правдоподобно. Трудно пред­
ставить, чтобы люди ели мясо «волчье и тому подобное» и пили
лошадиную кровь. Очевидно, юлиановские «венгры» занимались
скотоводством, главным образом коневодством и, возможно, охотой.
Рубрук упоминает Паскатир в числе стран северной стороны, откуда
«привозят дорогие меха разного рода». Башкир Рубрук (как и ал-Идриси) называет пастухами [232, с. 76, 101]. Ал-Казвини отмечает, что
в седьмом климате, где живут башкиры, «нет возделанных местно­
стей» [1, с. 111]. Матвей Меховский упоминает Башкирию в числе
областей, в которых «не пашут, не сеют, не имеют ни хлеба, ни денег,
питаются лесным зверем, которого у них много, а пьют только воду».
126

Он же отмечает большое значение пушной охоты [200, с. 117]. По
Меховскому получается, что башкиры не занимались даже скотовод­
ством, с чем согласиться нельзя. Книга Большому Чертежу описывает
хозяйственные занятия башкир в следующих словах: «.. .а кормля их
мед, зверь, рыба, а пашни не имеют» [149, с. 139]. Черкасская редак­
ция содержит существенное дополнение: «скоту держат много» [149,
с. 182]. В предании «Акман-Токман» отмечается: «Народ занимался
охотой, пчеловодством, держал скот, коней. Башкиры кочевали со сво­
ими табунами с одного кочевья на другое. Каждый род, аймак имел
свое место для весенних, летних, осенних и зимних стойбищ» [46,
с. 182]. Таким образом, источники единодушно отмечают отсутствие
земледелия среди занятий средневекового населения Южного Урала.
В «Сокровенном сказании» башкиры названы в числе «Лесных
народов» [ 151, с. 174 и сл.]. Рубрук упоминает Паскатир в числе стран,
которые «лежат к северу и полны лесов» [232, с. 76]. Рашид ад-Дин
пишет, что «народы, которые с древнейших времен и до наших дней
называли и называют тюрками, обитали в степных пространствах,
в горах и лесах областей Дешт-и Кипчака, русов, черкесов, башкиров, Таласа и Сайрама, Ибира и Сибира. Булара и реки Анкары» [228,
с. 73]. Эта характеристика заслуживает доверия, так как башкиры оби­
тали именно на стыке степной, лесной и горной зон. О больших лесах
в Башкирии пишет Матвей Меховский. О том, что «башкиры живут
в лесах», пишет и Андрей Курбский. В предании «Булгары и башкиры»
сказано: «Говорят, башкиры в те времена жили в лесах» [36, с. 164].
Юлиан об уральских венграх сообщает: «Богаты конями и ору­
жием и весьма отважны в войнах». По мнению Л. Н. Гумилева, го­
степриимство и воинственность заволжских «венгров» указывают
«на высокий уровень пассионарности, значительно превышавший
пассионарность соседних этносов» [80, с. 459 и сл.]. Пассионариями
можно считать и самих башкир, которых Идриси называет (в разных
переводах) смелыми и предприимчивыми [299, р. 222], решитель­
ными и сильными [153, с. 122], волевыми и храбрыми людьми [50,
с. 28]. Закарийа ал-Казвини, повторяя сообщения более ранних авто­
ров, пишет, что башкиры «самые худшие из тюрок и самые упорные
в стремлении к убийству» [1, с. 111]. Выражение «самые худшие»
следует понимать в значении «самые воинственные» или «самые
опасные». Такой воинственный образ жизни средневековых башкир
был обусловлен необходимостью борьбы с врагами. Суровые при­
родно-климатические условия и пассионарность башкир — вот два
фактора, объясняющих, почему их никто не мог покорить.
127

Закарийа ал-Казвини упоминает: «Башкырт — большой народ из
тюрок, между Кустантинией и булгарами». Повторяя в сокращении
рассказ Ибн Фадлана о башкирах [1, с. 130 и сл.], автор снова подчер­
кивает, что «это большой народ. Но большинство их христиане, — про­
должает Закарийа ал-Казвини. — Среди них есть группа мусульман,
последователей толка имама Абу Ханифы ан-Нумана», которые «пла­
тят джизью христианам». И наконец: «У них есть царь с громадным
войском. Население живет в шатрах. У них нет крепостей» [1, с. 111].
Сведения Закарийа ал-Казвини о народе башкырт являются неудачной
компиляцией различных сообщений предшествующих авторов о баш­
кирах и венграх. И тех и других он объединяет в один народ, указывая
при этом, что это «большой народ». Якут четко различал венгровхристиан и башкир-мусульман. У Закарийа ал-Казвини же оказыва­
ется, что среди языческого народа большинство составляют христиа­
не, а меньшинство — мусульмане-ханифиты. Сведения о последних
были заимствованы из Якута, сочинение которого Закарийа ал-Каз­
вини читал невнимательно. Возможно, он прав в том, что мусульмане
в Венгрии «платят джизью христианам». В его время их могли уже не
привлекать на военную службу. Концовка рассказа, представляющая
на первый взгляд интерес, никак не может быть отнесена к башки­
рам и вообще к XIII в., ибо она заимствована из Ибн Русте, который
писал, что мадьярский король «совершает походы с всадниками чис­
лом 10 000», а у мадьяр «есть палатки, крытые кожей» [299, р. 206].
Ибн Саид ал-Магриби жителей Венгрии разделяет на два наро­
да — собственно венгров и башкурдов, причем первые были христиа­
нами, а вторые от одного туркменского факиха приняли ислам [26,
с. 106]. Басджиртов он упоминает в рассказе о печенегах [155, с. 34].
Арабский космограф Шаме ад-Дин ад-Димашки (1256-1327) рас­
полагает «страну башкирд и маджар» в Причерноморье [178, с. 58],
а восточных башкир называет басхартами [278, с. 715].
Абу-л-Фида использует название «ал-Маджгария», т. е. «страна
маджар» [178, с. 58]. В районе Дуная и Карпат он помещает народы
«ал-авлак, ал-маджар, ас-сарб», т. е. валахи, венгры и сербы [155,
с. 113]. Басджиртов Абу-л-Фида, как и Ибн Саид, упоминает в связи
с описанием печенегов [155, с. 118], что неудивительно, так как «труд
самого Ибн Саида был едва ли не главным источником Абу-л-Фиды»
[26, с. 104]. Этноним «Башкерд», по мнению Д. А. Хвольсона, Абу-лФида употреблял для обозначения другого народа [278, с. 716].
Ал-Омари, описывая границы золотоордынского государства, на­
зывает «области Сибирь и Ибирь, Башкырд и Чулыман» [101, с. 106].
128

Здесь совершенно ясно, что автор говорит не о Венгрии, а именно
о Башкирии. Он также пишет, что «пределы всего царства Узбекова
[простираются] в длину от Дергана (Гурганджа. — Авт.) Хорезмского
на востоке до Башгырда (на западе. — Авт.\ а в ширину от Хорезма
до крайних пределов земли Сибирской» [77, с. 281; 101, с. 110]. Вот
здесь речь идет как раз о Венгрии. Ибн Халдун о Золотой Орде пишет,
что это государство простирается, в частности, до «Булгара, Башгирда и Джулымана» [101, с. 169]. А. Н. Поляк читает: Башкирд [221,
с. 30, прим. 5]. Ал-Калкашанди (1355-1418) знает «башкардов» —
понятие, общее для Венгрии и Башкирии [221, с. 31].
Рашид ад-Дин часто упоминает башкир наряду с келарами. Так,
он пишет: «Когда же пришла очередь ханствования и шсподствования
над миром Чингиз-хану, его знаменитому роду и его великим преем­
никам, то они замирили и сделали покорными себе все государства
населенной части мира, [состоящей] из Северного Китая и Южного,
из Индии и Синда, Мавераннахра и Туркестана, Сирии иВизантии,
стран асов и урусов, черкесов и кипчаков, келаров и башкир, — короче
говоря, все то, что простирается от востока на запад и с севера на юг»
[228, с. 66]. «Келар», как известно, искаженный титул «король», при­
чем имеется в виду венгерский король, воевавший с монголами. Стало
быть, это название относится к мадьярам, как подданным венгерского
короля 1. «Келар» и был королем башкир, т. е. венгров, а Рашид ад-Дин
принял этот титул за название народа, отличного от башкир. Возмож­
но, в тексте, которым пользовался Рашид ад-Дин, речь шла именно
о короле или королевстве башкир. Надо обратить внимание и на пе­
речисление стран, покоренных монголами, с востока на запад. Келары
и башкиры оказываются в конце этого списка, т. е. на крайнем западе
территории, охваченной монгольским нашествием, что соответствует
местоположению Венгрии. Рашид ад-Дин также отмечает, что «еще
[и поныне] в областях Хитая, Хинда и Синда, в Чине и Мачине, в стра­
не киргизов, келаров и башкир, в Дешт-и Кипчаке, в северных [от
него] районах, у арабских племен, в Сирии, Египте и Марокко [Магри­
бе] все тюркские племена называют татарами» [228, с. 103]. Здесь ке­
лары и башкиры не помещаются к северу от Дешт-и Кипчака и, стало
быть, не отождествляются с южноуральскими башкирами. Интересно
и упоминание о том, что монголы «захватили области келаров, башкиров, булар, Дешт-и Кипчак, урусов [русских], черкесов и асов [осетин]
1

Rona-Tas, A. Hungarians and Europe in the Early Middle Ages: an Introduc­
tion to Early Hungarian History/A. Rona-Tas. Budapest, 1999. R 300.
129

до крайнего севера» [229, с. 67 и сл.]. Получается, что области келаров
и башкир были захвачены монголами раньше других (имеется в виду
поход Батыя). Таким образом, используемый Рашид ад-Дином этноним
«башкиры» не имел определенной географической привязки и мог по­
мещаться то в начале, то в конце захваченной монголами территории.
Как уже отмечалось, ранние арабские авторы не путали башкир
с венграми. Представление о тождестве башкир и венгров появляется
лишь в поздних арабо-персидских источниках. Это представление
было связано с тем, что часть башкир поселилась в стране венгров, яв­
ляясь там значительной военной силой. Название башкир многие вос­
точные авторы распространяли на всех жителей страны венгров, что
не соответствовало действительности. Отсюда и возникла путаница
венгров, называемых башкирами, с башкирами, живущими на Урале.

4.2. Этническая карта Южного Урала в XIII-XIV вв.
по данным археологии

В отличие от предшествующих столетий, формирование этничес­
кой карты Южного Урала в XIII-XIV вв. происходило, как бы мы
сейчас сказали, с привлечением «административного ресурса» Золо­
той Орды. Практически все исследователи, так или иначе касавшие­
ся вопроса социальной истории и организации этого государства,
подчеркивают огромную роль административной политики ордын­
ских ханов в динамике и трансформации этнической карты Восточ­
ной Европы в указанное время. Суть этой политики, как это было
показано Г. А. Федоровым-Давыдовым, заключалась, во-первых,
в «обезглавливании» покоренных кипчакско-половецких орд путем
либо ликвидации, либо вывоза в Монголию представителей местной
родоплеменной знати, а во-вторых — в целенаправленном и пред­
намеренном освобождении степных территорий от «избыточного»
кипчакско-половецкого населения. Но это абсолютно не означает,
что монголы проводили политику геноцида по отношению к мест­
ным племенам (ордынские ханы не были тупо-кровожадными). Со­
держание административных мер заключалось в переселении части
130

кипчаков / половцев и их союзников (по крайней мере, перед лицом
монгольской агрессии) «черных клобуков» / торков из южнорусских
степей, достигающих тогда пика очередной аридизации, подальше
на восток, в Поволжье и Южное Предуралье. Степи Урало-Поволжья
в это время также были вполне аридными, но в природно-климати­
ческом отношении все-таки продолжали оставаться более суровыми,
нежели степи Причерноморья, Поднепровья или Подонья.
В отечественной историографии долгое время доминировала точ­
ка зрения Г. А. Федорова-Давыдова о формировании в XIII-XIV вв.
этнической карты степного Поволжья как следствии переселе­
ния сюда половецко-торческого населения из более западных об­
ластей: «Археологические материалы кочевнических погребений
XIII-XIV вв. позволяют проследить ряд значительных перемещений
половецких и других кочевых племен, населявших южнорусские сте­
пи. Эти перемещения — увеличение численности кочевого населения
Поволжья и Молдавии, переселение черных клобуков, исчезновение
кочевнического населения в низовьях Дона и т. п. — хронологически
относятся к монгольскому завоеванию и естественно связывать их
с этим грандиозным событием» [267, с. 35]. Эти выводы ученого,
в свою очередь, породили концепцию «кыпчакского этапа» в этноге­
незе урало-поволжских народов, в частности башкир: «Этническую
историю башкирского народа в XIII-XIV вв. можно квалифицировать
как кыпчакский этап в его этногенезе. Кыпчакская миграция в Баш­
кирию в XIII-XIV вв., по этническому составу сама по себе чрезвы­
чайно сложная, была наиболее мощной из всех тюркских миграций
в Волго-Уральский регион. Разрушительное монгольское нашествие
привело в движение массы кочевников, и это движение, то затухая,
то вновь активизируясь, продолжалось по крайней мере два-три сто­
летия» [168, с. 169].
Сейчас, по мере накопления и изучения археологического материа­
ла с рассматриваемой территории, ситуация не представляется столь
однозначной. На страницах современных исследований в степях Ура­
ло-Поволжья в XIII-XIV вв. все чаще фигурируют канглы, кидани,
кимки, найманы и, конечно же, собственно кипчаки [162, с. 117-129;
201, с. 20 и сл.; 296, с. 26 и сл.]. Мы полагаем, что для столь детальной
этнической интерпретации имеющегося археологического материа­
ла еще не вполне достаточно Зато вполне достаточно материала
для определения места населения, оставившего в регионе памятники1
1

Что, впрочем, не означает, что ее не стоит проводить.
131

XIII-XIV вв., на этнической карте Южного Урала и степени его учас­
тия в этногенезе башкир.
В свое время одним из авторов настоящей работы был проделан
сравнительно-статистический анализ погребального обряда кочев­
ников Золотой Орды степей Восточной Европы с целью выявления
степени типологического сходства оставленных ими памятников. Эта
работа была предопределена тем обстоятельством, что, как это было
показано Г. А. Федоровым-Давыдовым, в административно-терри­
ториальной системе Золотой Орды (Улуса Джучи) господствовала
улусная система, согласно которой вся территория этого государст­
ва 1 была поделена на владения-улусы отданные под управление ца­
ревичам Чингисидам. Соответственно ей (хотя и с некоторой долей
условности, но максимально приближенной к административно-тер­
риториальному делению Золотой Орды, установленному Г. А. Фе­
доровым-Давыдовым [267]) все известные в степях кочевнические
памятники Золотой Орды были поделены на семь локальных групп:
- Приуральская (152 погребения, или 19,8 % от всех известных зо­
лотоордынских погребений);
- Нижневолжская (154 погребения = 20,1 %);
- Средневолжская (149 погребений = 19,4 %);
- Волго-Донское междуречье (71 погребение = 9,3 %);
- Донская (50 погребений = 6,5 %);
- Левобережная Украина (75 погребений = 9,8 %);
- Правобережная Украина, включая Прикарпатье (69 погребений =
9,0 %).
Результаты сравнительно-статистического анализа перечислен­
ных групп памятников по 96 альтернативным признакам 12 погре­
бального обряда показали, что наибольшее типологическое сходство
обнаруживают между собой погребальные памятники приуральских
(территория современных Челябинской, Оренбургской, Актюбинской, Уральской областей), нижневолжских (Астраханская, Волго­
градская области) и средневолжских (Саратовская, Самарская облас­
ти) кочевников, образующие (в графическом выражении) замкнутый
треугольник со значениями показателей сходства от 64 до 75 % [110].
Географически они строго вписываются в ландшафтную зону УралоПоволжских степей.

1
2
132

Так же как и территория всей Монгольской империи.
То есть по принципу — есть тот или иной признак или его нет.

Признаки, объединяющие курганы перечисленных локальных
групп, представлены в табл. 4.1.
Таблица 4.1. Признаки погребального обряда кочевнических
могильников Урало-Поволжья XIII-XIV вв. (%)
Л о к а л ь н о -т и п о л о г и ч е с к и е гр у п п ы

№
1
2
3
4
5
6

С одер ж ан и е
п р и зн ак а

Могильник бескурганный
Кострище в насыпи
Кости животных в насыпи
Ровик у основания насыпи
Керамика в насыпи
Деревянные конструкции
в насыпи
7 Одно погребение
8 Два погребения
9 Погребения впускные
10 Могила простая
11 Стенки сужаются ко дну
12 Ступенька справа
13 Ступенька слева
14 Ступеньки вдоль длинных
стенок
15 Подбой без уступа
16 Подбой с уступом
17 Перекрытие на засыпи
могилы
18 Перекрытие на ступеньках
19 Перекрытие на ступеньке
20 Перекрыт подбой
21 Череп и ноги коня слева
22 Череп и ноги коня на
засыпи могилы
23 Остов коня слева

П риуралье

П оволж ье

Н и ж н е­
К ам енн ы е Зем лян ы е С редн е­
к урган ы волж ская волж ская
курганы

5,6

2,2
10,9
3,9
2,6
-

3,3
6
15,4
5,3
4
4,7

3,2
15,6
17,5
—

93,4
6,6
74,7
8,4
-

88,6
12,2
7,4
70,7
6.5
5,6

88,6
11,4
67,7
10
9,4

92,2
7,8
7,8
55,8
3,9
3,2
9
7,8

5,6
27,1

3
4,3
21

14,1

5,8
9
26,6

-

4,8
2,6
2,6
3
-

8,7
6
7,4
—

5,2
3,9
6,5
7,1
3,2

11.2

5,6

-

133

Окончание таблицы 4 . /.
Л о к а л ь н о -т и п о л о г и ч е с к и е г р у п п ы

№

С одер ж ан и е
п р и зн ак а

24 Остов коня на ступеньке
25 Остов коня в отдельной яме
26 Ориентировка коня
совпадает с человеком
27 Сбруя без коня
28 Ориентировка погребенного:
Запад
29 Восток
30 Север
31 Юг
31 Юго-запад
32 Северо-запад
33 Северо-восток
34 Вытянуто на спине
35 Руки вытянуты вдоль
36 Правая согнута
37 Левая согнута
38 Обе согнуты
39 В дощатом гробу
40 В колоде
41 Деревянная рама
42 Подстилка из коры
43 Подстилка травяная
44 Кости овцы в могиле
45 Кости лошади
46 Кости животного
не определены
47 Кости животного
в изголовье
48 Кости животного у ног
В сего п огр ебен и й :

134

П риуралье

П оволж ье

Н и ж н е­
К ам енн ы е Зем лян ы е С редн е­
к урган ы волж ская волж ская
курганы

7,5
14,9

3,9
9,1

12,1

3,9
4,5
19,5

21,5

20

14,1

18,8

32,7
14,9
4,6
11,2
10.3
18,7
89,7
70
6,5
10,3
10,3
4,6
4,6
10,3
5,6

40,6
3
10,5
6,5
14
9,2
10
92,5
72
7,4
6,5
5,6
14
5,2
2,2
7
2,6
8,7
6,5

60,4
8
4
4,7
13,4
90,6
62,4
6
6
14,1
30,9
12,1
7,4
8
3,3

51,3
5,2
19,5
7,8
8,4
94,8
67,5
9
8,4
9
27,2
13,6
3,8
3,8
18,8
3,2
-

8,4

8,7

6

12,3

4
107

3,9
229

4
149

7,1
154

Приведенные данные вполне очевидно свидетельствуют о том,
что курганы Среднего и Нижнего Поволжья и земляные курганы Юж­
ного Приуралья представляют собой единый этнокультурный массив,
оставленный близкородственными кочевниками, в XIII-XIV вв. со­
ставлявшими улус хана Бату.
Вопрос об определении этнического состава кочевников Улуса
Джучи (Золотой Орды) в его восточноевропейской части настолько
традиционен в историографии, что, в принципе, как бы подразумевает
и свою решенность. И действительно, если мы обратимся к выводам
исследователей, в разное время обращавшихся к вопросу о том, кто
населял степи Улуса Джучи в XIII-XIV вв., то увидим, что их точки
зрения существуют как бы в параллельном пространстве, не проти­
вореча друг другу и, главное, — не исключая друг друга. Суть их
сводится к тому, что:
- в домонгольское время в южнорусских степях доминировали,
а в Урало-Поволжских присутствовали кипчаки-половцы, против
чего не возражает никто. Скорее напротив — большинство ис­
следователей старались или стараются это доказать [17, с. 51; 27,
с. 525, 550-551; 74, с. 65; 75, с. 18; 109, с. 66 и сл.; 113, с. 154-162;
165, с. 19; 173, с. 171 и сл., 184; 180, с. 41, 110, ИЗ; 193, с. 34];
- против того, что в XIII-XIV вв. носители кипчакско-половецкого
этноса входили в состав Улуса Джучи (Золотой Орды) тоже никто
не возражает. Разногласия проявляются, главным образом, в оцен­
ке «удельного веса» кипчакско-половецкого компонента в этничес­
кой карте этого государства [158, с. 234; 162, с. 133];
- самой пёстрой и путаной представляется этническая карта УралоПоволжской части Улуса Джучи (Золотой Орды), где как по пись­
менным, так и по археологическим источникам можно выделить
(и выделяется) целый конгломерат племен и народов самого раз­
личного происхождения и вероисповедания [43, с. 203-209; 195,
с. 346; 201].
Хотя это уже хрестоматийно, но, дабы не нарушать целостность
изложения, следует упомянуть классические работы С. А. Плетеневой и Г. А. Федорова-Давыдова, наполнившие территорию
Дешт-и-Кипчак / Половецкой Степи археологическим содержанием.
С. А. Плетнева, рассматривая половецкие каменные изваяния как ос­
новной аксессуар культа предков, идентифицирует территорию их
распространения в степях Восточной Европы с Половецкой землей,
очерчивая ее восточную границу по Волге [218, с. 23].
135

Фактически к аналогичному выводу пришел и Г. А. ФедоровДавыдов по результатам сравнительно-типологического анализа по­
гребений XII-XIH вв. в Нижнем Поволжье и Южнорусских степях.
Памятники первой из названных территорий он вполне определенно
связывает с половцами-команами [266, с. 150].
Появление последней из перечисленных выше точек зрения
о конгломерате племен и народов в составе Золотой Орды (Улуса
Джучи) было обусловлено типологической неоднородностью по­
гребальных памятников кочевников XIII-XIV вв. в степях Заволжья
и Южного Приуралья, отмеченной еще Г. А. Федоровым-Давыдо­
вым и позже более развернуто обоснованной В. А. Кригером и од­
ним из авторов настоящей книги [109, с. 55-68]. Речь идет о т. н.
«каменных курганах», основной ареал распространения которых
располагается к востоку от Мугоджар, в верховьях Урала, Ори
и Илека. Первоначально В. А. Иванов и В. А. Кригер интерпре­
тировали их как кипчакские. Однако В. П. Костюков, предметно
и детально проанализировавший погребальный обряд курганов
золотоордынского времени с целью выявления этномаркирующих
признаков, пришел к выводу о том, что среди урало-заволжских по­
гребений кроме кипчакских присутствуют и погребения, связанные
«с монгольской культурной традицией» [161, с. 13]. Последующие
поиски исследователя в этом направлении позволили ему сделать
заключение о том, что кипчаки, хотя и, безусловно, присутствовали
среди кочевников Улуса Джучи, но отнюдь не как доминирующий
этнос. А что касается Урало-Аральского региона и прилегающих
к нему степей, то здесь, по его мнению, начиная с XIII в. доминиро­
вали племена, происхождение и история которых «в той или иной
степени были связаны с центральноазиатским и южносибирским
регионами» [159, с. 234 и сл.; 162, с. 133].
Выводы В. П. Костюкова в известной степени перекликаются со
сделанными чуть ранее выводами исследователя памятников сред­
невековых кочевников Западного Казахстана А. А. Бисембаева. По
результатам сравнительно-типологического анализа погребального
обряда курганов XII-XIV вв. автор пришел к выводу о присутст­
вии в это время в Урало-Казахстанских степях двух этнокультур­
ных групп кочевников, оставивших погребальные памятники, по
чертам и облику близкие южносибирским и восточноевропейским
[43, с. 139].

136

По результатам сопоставления типологических групп погребений,
выделенных путем сравнительно-статистического анализа, с археоло­
гическими, письменными и этнографическими данными неоднород­
ную этническую картину степей Южного Приуралья в эпоху Золотой
Орды рисует И. В. Матюшко. По мнению исследовательницы, погре­
бения с целым остовом коня и традицией использования камня в на­
сыпи принадлежат «тюркскому племени, ранее кочевавшему в юж­
норусских степях». И вообще, «большинство типов приуральских
погребений XIII-XIV вв. свидетельствуют о преобладании в степях
Приуралья тюркоязычной этнической общности в золотоордынское
время. Сосуществование разных типов погребений, очевидно, объ­
ясняется смешением различных родов и племен, что было харак­
терно для золотоордынского периода. Это подтверждается и рядом
письменных источников» [201]. И наконец, на примере погребений
могильника Мокринский I в Западном Казахстане Д. В. Марыксин,
присоединяясь к мнению В. П. Костюкова, выделяет погребения,
оставленные буддистами — выходцами из Центральной Азии [195,
с. 346].
Совершенно очевидно, что ни кочевников, оставивших в степ­
ном Предуралье земляные курганы, ни кочевников, оставивших
«каменные курганы» XIII-XIV вв., напрямую считать башкирами
нельзя хотя бы в силу того обстоятельства, что^цш ^матриваемое
время башкиры уже обитали на территории совремещщгаБашкортостана (то есть за пределам^ -стеггнби зоны), включая и Бугульминско-Бедебеевскуютозвышенность^ Здесь известен ряд однотйпньтх^могильников XIV в.: Сынтыштамакский (Благоварский район
Башкортостана), Куштирякский (Бакалинский район), Резяповский
(Чекмагушевский район) и Аверьяновский (Самарская область).
Все они датируются XIV в. [43, с. 31-34]. Всего пока исследова­
но 20 погребений в 18 курганах. Все курганные насыпи земляные.
В одной курганной насыпи были найдены кости лошади, барана
и угли. Погребения — основные (15 погребений), но есть и впуск­
ные (5 погребений). Преобладают простые прямоугольные могиль­
ные ямы с отвесными стенками (17 погребений), в двух случаях
с левой стороны от костяка вдоль длинной стенки были сделаны
широкие ступеньки, в одном — контуры могильной ямы не просле­
жены. Большинство костяков захоронено в положении вытянуто на
спине, в одном случае скелет был склонен на левый бок, в одном
случае положение костяка не выяснено. В четырех случаях черепа
были развернуты в правую сторону. Ориентировка распределяется
138

следующим образом: юго-запад — 10 случаев, запад — 6, северо-за­
пад — 3 и север — 1. В четырех погребениях имелись кости лошади,
в одном — кости барана и жеребенка. Восемь погребений без вещей,
двенадцать погребений с вещами.
Одним из авторов этой книги уже была выдвинута точка зрения
о принадлежности этой группы памятников древнебашкирскому эт­
носу. Она основывается на следующих аргументах:
1. Расположение данной группы памятников на Бугульминско-Белебеевской возвышенности. Едва ли кочевникам Золотой Орды,
обитавшим в условиях, близким к современным или даже чуть
более гумидным (пески Прикаспийской низменности в рассмат­
риваемое время представляли собой сухую степь [85]), была ну­
жда в массе своей откочевывать в лесостепь.
2. Близость погребального обряда огузо-печенежскому (земляные
курганы, основные и впускные захоронения, простые могилы,
положение вытянуто на спине, западная с отклонениями ориен­
тировка, отсутствие целых конских захоронений).
3. Сходство антропологического материала Сынтыштамакского мо­
гильника с современными башкирами [8, с. 110 и сл.].
Еще одно подобное захоронение обнаружено у д. Удрякбаш Благоварского района. Установить наличие курганной насыпи над по­
гребением невозможно. Проследить конструкцию могильной ямы
также не удалось. Погребенный лежал вытянуто на спине, головой
на северо-запад. Погребение принадлежало кочевнику, о чем свиде­
тельствуют особенности костей, а также находка железного стремени,
зубов и позвонка лошади. Захоронение датировано XIII-XIV вв., а его
культурная принадлежность может быть установлена только ч©рет
определение таковой близкого к нему Сынтыштамакского могильни­
ка. Удрякбашское погребение было обнаружено случайно, что харак­
терно для Благоварского района, являющегося практически «белым
пятном» на археологической карте республики, так как его террито­
рия, за редкими исключениями, не подвергалась даже разведочным
исследованиям [209, с. 283-285].
Логика перечисленных выше признаков подсказывает, что баш­
кирским могло быть также захоронение 7 кургана 1 Сыртлановского
могильника в Мелеузовском районе, которое располагалось близко
к поверхности (впускное?). Костяк лежал вытянуто на спине голо­
вой на запад. Вещевой материал отсутствует. М. Ф. Обыденнов отнес
это захоронение примерно к середине II тыс. н. э. и отметил влияние
мусульманского погребального обряда [208, с. 47, 110]. Очевидно,
139

человек, захороненный здесь, был представителем той группы насе­
ления, которая оставила целый ряд поселенческих памятников, рас­
положенных поблизости. Это, прежде всего, селища Каныкаево II,
Береговское III, Иткучуково II, Хлебодаровка IV, Смаково, Краснояр­
ское I и II, первое из которых находится недалеко от г. Стерлитамака
в Ишимбайском районе, а все остальные — у южной излучины Белой
в Мелеузовском районе. Эти поселения, культурный слой которых
очень беден находками, В. Д. Викторова отнесла к памятникам так
называемого ишкуловского типа, отметив их синхронность селищу
Береково. Последнее находится тоже в Мелеузовском районе и по по­
ливной керамике желтого цвета датируется XIII-XIV вв. [54, с. 163,
166,172]. Особняком стоит и селище Аптраково ныне того же Мелеузовского района, отнесенное к первой половине II тыс. н. э. Само
Ишкуловское селище, находящееся в Абзелиловском районе, опре­
деляется как место башкирской кочевки XIV-XV вв. [54, с. 172] 1.
На трех последних селищах заметны округлые впадины глубиной
10-30 см и диаметром 3-6 м. Это следы легких жилищ типа юрт.
М. Ф. Обыденнов из поселенческих памятников Мелеузовского райо­
на называет еще Басурмановское, Вельское II и III, Хасановское I,
Апасевское селища и относит их, как и те, что были известны раньше,
к периоду XIII-XV вв. [208, с. 108]. Вот эти селища, по-видимому,
и надо рассматривать в качестве летних стоянок башкир в предгорных
и горных районах Южного Урала. Однако в своем большинстве они
еще не раскапывались, поэтому выводы об их датировке и культурной
принадлежности являются сугубо предварительными.
I
Тем не менее перечисленные выше памятники объективно сви/ детельствуют в пользу гипотезы Р. Г. Кузеева если не о локализации
/ древнебашкирского этноса, то во всяком случае его присутствии на
I Бугульминско-Белебеевской возвышенности в JXHI-XIV-bb. Вместе
I с тем нельзя забывать, что для рассматриваемого времени на тер­
ритории современного Башкортостана, главным образом а среднем
| и нижнем течении р. Белой, локализуются памятники адяликсшй^рхеологической культуры, выделенной казанским археологом Е. ПЛСазаковЫм по Штерйалам селища й могйльника у^.Ч иялик на востоке
современного Татарстана [136, с. 67-75].
1 Что, впрочем, не мешает местным башкирам все археологические па­
мятники и мусульманские кладбища в окрестностях с. Ишкулово счи­
тать казахскими (наблюдения во время раскопок Ишкуловского 11 мо­
гильника в 1983 г.).
140

Чияликские могильники — бескурганные, погребенные лежат
в простых прямоугольных ямах на спине с вытянутыми или согну­
тыми в локтях руками. Преобладающая ориентировка — западная,
юго- или северо-западная. В могилах часто встречаются остатки гро­
бов со следами действия огня на них (Казакларовский могильник) или
угольки и кусочки обожженной глины в засыпи могилы (могильник
Такталачук). Большинство погребений совершено по мусульманско­
му обряду, т. е. без вещей и с соблюдением соответствующих кано­
нов, однако в чияликских могильниках представлены и многочислен­
ные пережитки языческого угорского обряда: круглодонные сосуды
с характерной гребенчато-шнуровой орнаментацией, поставленные
в изголовье могилы, остатки конской шкуры и бляшки-наглазники
(Кушулевский, погребения 1, 65; I Азметьевскии, погребения 44, 50,
93), женские украшения, среди которых наиболее часты подвески
с желудевидными бусинами на кольце.
Границы ареала памятников чияликской культуры охватывают оба
склона Южно-Уральского хребта в пределах зоны лесостепи.Ч1аДападе они вплотную примыкают к восточным пределам Волжской Булгарии (икская^хокская, усть-бельская локальные трудны), на востоке
проходят по верховьям рр. Урал и Большой Ик (уральская группа)
[60, с. 9].
«Чияликцы» вели полукочевой образ жизни, что археологически
выражается в наличии поселений двух типов — летников и зимни­
ков. Летники — открытые поселения, расположенные по берегам рек
и состоящие из легких каркасных жилищ. По материалам наиболее
исследованных летников — Горново, Тукмак-Каран, Верхне-Спасское, Ишкуловское — выделяются такие типы жилищ, как юрты и ко­
нические шалаши круглой планировки, а также каркасно-столбовые
постройки прямоугольной формы со входом-тамбуром.
Зимники — это укрепленные городища (Чортово, Кара-Абыз,
Турналинское, Гумеровское, Нагаевское II и др.), застроенные квад­
ратными полуземлянками или наземными срубными постройками,
отапливаемыми каменными печами-сувалами. Кроме того, как на
летниках, так и на зимниках выявлены ямы-погреба с обложенными
деревом стенками, бани (?), хлевы для скота. На Горновском посе­
лении на р. Дема найдены также остатки печи для выпечки хлеба
[60, с. 11-13].
Памятники чияликской культуры генетически восходят к памятни­
кам «мрясимовского типа», а через них к поздней бакальской культуре
Зауралья и Западной Сибири. Прежде всего, их объединяет керамика,
141

представленная лепными сосудами, украшенными шнуровым и гре­
бенчатым орнаментом, и такие элементы погребального обряда, как
остатки конской шкуры и бляшки-наглазники (Кушулевский, погребе­
ния 1,65; I Азметьевский, погребения 44, 50,93), женские украшения,
среди которых наиболее часты подвески с желудевидными бусинами.
То есть фактически мы можем говорить о двух этапах расселения
зауральско-западносибирских угров в Приуралье в первой половине
И тыс. н. э. Первый'этап — «мрясимовский» (X — начало XIII ввГТ
и собственно^млйкскйй (XIH-XIV вв.). Описанные выше курганы
«мрясимовского» типа локализуются в северных районах современного Башкортостана. Именно они очерчивают южную границу эт­
нокультурного ареала приуральских угров, которая^в домонгольский
период проходила по правобережью рр. Уфы и БешйдВ^более южных
районах Приуральской лесостепи, между низовьями Камы, Волгой
и горами Южного Урала, угорские памятники домонгольского вре­
мени не выявлены. Объясняется это, по-видимому, тем, что в рассма­
триваемое время (начиная с середины XI в.) Волго-Уральские степи
переживают очередной период кочевнических миграций, вызванных
приходом сюда половецко-кипчакских племен. Вытеснив огузов из
Заволжья и разгромив Заволжскую Печенегию, половцы-кипчаки за­
ставили печенегов и союзных с ними башкир частью уйти на запад,
частью отступить на север, на южные окраины Волжской Булгарин
и на территорию современного Башкортостана 1. Движение кочев­
ников со стороны степей, очевидно, определило именно западное
направление угорской миграции в Приуралье в X — начале XIII вв.
В указанное время практически на всех булгарских поселениях появ­
ляется керамика, украшенная характерным для приуральских угров
гребенчато-шнуровым орнаментом, свидетельствующая о расселении
её носителей по всей территории Волжской Булгарин [135, с. 304].
( В рассматриваемое время Волжская Булгария становится культуро- и ареалообразующим фактором для населения Среднего Повол­
жья, Прикамья и Приуралья. Начинает функционировать Камский
торговый путь, способствовавший «булгаризации» материальной
культуры населения Среднего и Верхнего Прикамья [40]. Продук­
ция булгарских ремесленников попадает за Урал, к обским уграм —
предкам современных хантов и манси [263]. Отчетливо оформляются
1 Кочевнический (тюрко-печенежский) этнокультурный компонент про­
слеживается в керамике болгарских поселений X-XI вв. (Т. А. Хлебни­
кова, Е. П. Казаков. Н. А. Кокорина).
142

этнические границы волжских финнов — мордвы, мари, мещеры —
и прикамских финно-пермяков — удмуртов [70; 172].
Одним из наиболее выразительных проявлений культурного
и политического влияния Волжской Булгарии на соседние племена
региона явилась исламизация приуральских угров. Уже в XI-XII вв.
у восточных границ Волжской Булгарии появляются могильники чияликского типа — Азметьевский, Ново-Сасыкульский, Кушулевский,
Селянинский, захоронения в которых совершались по мусульманско­
му обряду, хотя и с заметными пережитками язычества. К мусульман­
ским погребальным традициям здесь относятся вытянутое положение
покойного, уложенного головой на запад, но лицом повернутого на
юг, в сторону Мекки (кыбла), к языческим — помещение в женские
и детские могилы характерных глиняных сосудов с заупокойной пи­
щей, а также наличие в этих же погребениях личных украшений —
бус, серег, подвесок, перстней.
В процессе адаптации к новым ландшафтным условиям башкиры
перенимали от своих угорских соседей традиционные для населе­
ния уральской лесостепи хозяйственно-культурные черты — навыки
лесной охоты с помощью луков, склеенных из разных пород дерева,
самострелов и ловушек-черканов, гоньбу за зверем на лыжах, речное
и озерное рыболовство с острогой и лучением, долбленые лодки«кэмэ», конические шалаши-чумы и др. Все эти элементы культуры,
воспринятые, как считают этнографы В. И. Васильев и С. Н. Шитова,
на самых ранних этапах башкирско-угорского этнокультурного взаи­
модействия, к XVI-XVII вв. становятся уже неотъемлемыми, тра­
диционными чертами образа жизни и быта южноуральских башкир
[51; 288], не говоря уже о том, что процесс хозяйственного освоения
башкирами Приуральской лесостепи сопровождался процессом этни­
ческой интеграции двух народов, осуществлявшимся в направлении
постепенной ассимиляции угров башкирами.
На эпоху Золотой Орды приходится и кипчакский период в этни­
ческой истории башкир, который Р. Г. Кузеев оценивал так: «Смеше­
ние и взаимодействие племен кыпчакской миграции с древнебаш­
кирским этносом и расселение смешанных групп в пределах тер­
ритории нынешней Башкирии привели к формированию этнокуль­
турных признаков, которые лежат в основе современной этничес­
кой характеристики башкирского народа» [173, с. 481]. Масштабы
кипчакизации населения Южного Урала, по мнению исследователя,
были велики: «Кыпчакский компонент (собственно кыпчакский, табынский, катайский, минский) охватил всю территорию расселе143

ния башкир, а кыпчакские родоплеменные названия стали состав­
лять около 35 % в общей родоплеменной этнонимии башкирского
этноса» [170, с. 217]. И это подтверждается данными о широком
распространении кипчакской этнонимии и топонимии в Башкирии
[139, с. 217; 261, с. 123; 262, с. 89 и сл.]. В настоящее время только
одни башкиры-кыпсаки расселены в 242 населенных пунктах Урала
и Юго-Западного Приуралья. Кипчаки оставили многочисленные
следы в топонимии Башкирии, что свидетельствует об их непосред­
ственном пребывании здесь. Сведения о переселении кипчаков из
оренбургских степей в Башкирию сохранились в башкирских пре­
даниях [20, с. 110].
Кипчакизация, под которой подразумевается переселение части
кипчакских племен на территорию современного Башкортостана,
охватывала в основном его южные и юго-западные районы, непосред­
ственно примыкающие к северным границам степной зоны Завол­
жья и Южного Предуралья — основной территории распространения
кипчакско-половецких памятников (земляные курганы) XIII-XIV вв.
Кочевники, оставившие эти памятники, с высокой степенью вероят­
ности, и являлись предками современных башкир-кыпсаков.
Зауральские, юго-восточные районы современного Башкортоста­
на оказались под непосредственным влиянием кочевников, оставив­
ших «каменные курганы», среди которых доминировали южносибир­
ские племена домонгольского и имперского (X-XIV вв.) периодов
и кимаки — потомки создателей Кимакского каганата в Верхнем
и Среднем Прииртышье. Именно они и составили этническое ядро
улуса Шибана, владений младшего брата хана Бату, включавших
в себя степи Южного Зауралья, Тургай, часть современного Цен­
трального Казахстана до Северного Приаралья и низовьев Сырда­
рьи [162]. Носителей культуры каменных курганов можно считать
предками башкирских катайцев и табынцев, во-первых, потому, что
эти племена имеют центральноазиатское происхождение (катайцы
этнически восходят к кара-китаям [173, с. 225], а родиной табынцев,
как известно из их предания, был Алтай [36, с. 123]), а во-вторых,
потому, что башкирские катайцы и табынцы в рассматриваемое вре­
мя расселялись главным образом в Зауралье и горах Южного Урала
[168, с. 172, рис. 15; 173, с. 528, карта 18], то есть в непосредствен­
ной близости от ареала распространения каменных курганов. О свя­
зи культуры зауральских башкир с культурой «каменных курганов»
XIII-XIV вв. свидетельствуют и такие этнографические данные, как
распространение каменных оградок в оформлении надмогильных
144

сооружений XVII — начала XX вв. \ «монголизмы» в их лексике
и близость антропологического типа [133; 292, с. 61].
Каменные обкладки вокруг могильных ям в основном встреча­
ются в степной и лесостепной зонах Башкортостана, охватывая его
территорию на юго-западе в Алыыеевском районе и на северо-вос­
токе в Зауралье. В северо-западных районах Башкортостана, а также
в лесной зоне, среди северных башкир Пермской области не было
встречено ни одного случая каменной обкладки могильных ям. Там
доминируют деревянные надмогильные сооружения (несмотря на то,
что камень имелся в достаточном количестве), которые отражают тра­
диции населения лесной полосы, в то время как каменные обкладки
могил имеют кочевническое происхождение [294, с. 213-217]. Эт­
ногенез северных и северо-западных башкир — гайна, еней, юрми
(юрматы) — своими корнями связан с теми процессами, которые со­
провождали расселение древних башкир по Южному Уралу и Приуралью, а именно ассимиляцией ими местных «чияликцев» — угров.
К сожалению, упоминавшиеся выше памятники чияликской культу­
ры — это самые поздние археологические объекты, подвергавшиеся
целенаправленному изучению. Что же касается территории северных
и северо-западных районов современного Башкортостана, то, в кон­
тексте средневековой археологии, они до сих пор представляют со­
бой наименее изученную часть региона. Поэтому единственная нить,
с помощью которой удается проследить этническую связь северных
и северо-западных башкир с прикамско-приуральскими уграми
и финно-пермяками, — это исторические предания племени гайна,
согласно которым их предки — охотники Айна и Гайна — приехали
на Урал на оленях12, и сказание башкир уфа-таныпцев, начинающееся
словами: «Мы потомки марийцев, которые, оставив марийские обы­
чаи, перешли в мусульманскую веру...» [36, с. 115-117, 136].

1

2

Каменные выкладки и оградки позднего Средневековья (вероятно,
XV-XVI вв.) выявлены в Абзелиловском, Баймакском, Дуванском, Уча­
линском и Хайбуллинском районах Башкортостана.
Ясное дело, что приехать на оленях из степей они не могли.
145

4.3. Башкиры под властью ханов Улуса Джучи
В предыдущей главе мы достаточно ясно обозначили место, за­
нимаемое башкирскими племенами, а с определенного времени —
Башкирским улусом в составе Золотой Орды, являвшимся, в отличие,
например, от русских княжеств (хотя бы по причине номадических
форм хозяйствования и менталитету населения), ни много ни мало, но
имперской территорией, обладавшей к тому же определенными функ­
циями автономности. Однако положение Башкирии в государствен­
ной системе Джучидской державы, основным взаимосвязывающим
звеном которой являлись владения улусбегов различного уровня, не
представляется чем-то исключительным. На фоне достаточно пестро­
го этнотерриториального деления Золотой Орды, в которой разные
субъекты имели и разный статус, положение башкирских племен
нельзя назвать ни чрезвычайно приниженно-угнетенным, ни тем бо­
лее привилегированным. Для Сарая (центральной власти) и в XIII,
и в XIV вв. в отношениях с вассалами, независимо от форм собст­
венности, которыми те обладали (тархан или суюргал), отдаленности
земель или вероисповедания населения, приоритетнейшей являлась
лишь одна позиция — полная лояльность с их стороны по отноше­
нию к сюзерену. Полная лояльность во всем, будь то выплата даней
или участие (по требованию) в военных походах повелителя. Надо
полагать, что положение кочевого, полукочевого населения Южного
Урала, равно как и Сибири или отдаленных уголков Кок-Орды («ле­
вого крыла» Улуса Джучи), ничем не отличалось от положения ко­
чевников, населявших главный домен золотоордынских властителей,
располагавшийся в нижнем и среднем течении Итиля.
Тем не менее невозможно обойти стороной бытовавшую в оте­
чественной исторической науке XX в. идею о ярчайшим образом
проявленной классовости золотоордынского общества, о безудерж­
ном «феодальном гнете», которому башкиры, впрочем, как и другие
народы, были подвержены. Советские историки, четко выполняя «ге­
неральную линию» (как будто у них был выбор!), сводили историю
практическую в область господствовавшей тогда идеологии, то есть
к бесконечным умствованиям на тему притеснения башкир (рядовых
аратов), творимых правящей верхушкой Улуса Джучи. По этому пово­
ду писалось следующее: «Положение трудящихся масс Башкирии под
властью Золотой орды было исключительно тяжелым. Кочевавшие
в стране с суровым климатом, башкиры... жили в постоянной нужде,
146

„ибо это не оседлые люди, у которых есть посевы, и сильная стужа
губит их скотину44. Завоеватели обложили башкир тяжелой данью,
которая становилась невыносимой в те годы, когда случался падеж
скота вследствие обильных снегов и гололедицы. В таких случаях
трудящиеся башкиры продавали своих детей для покрытия подат­
ных недоимок. Особенно тяжелой была военная повинность, когда
башкиры должны были во время подготовки золотоордынского хана
к очередному походу поставлять в его войско вооруженных людей
с годовым запасом продовольствия» [211, с. 46-47].
Подобные утверждения абсолютно правдивы в плане изложения
материала, касающегося непосредственного освещения бытового по­
ложения дел, и не только в Башкирии, а в целом в Улусе Джучи в XIIIXIV вв. Вместе с тем по мере накопления материала и переосмысле­
ния множества окаменелых догм в современной России этот некогда
сверхполитизированный вопрос, касающийся монгольских завоева­
ний, нашел новые формы выражения. Не будет лишним процитиро­
вать Н. А. Мажитова и А. Н. Султанову, написавших по этому поводу
следующее: «Место завоевательных походов татаро-монголов и со­
зданного ими государства, в том числе Золотой Орды, в мировой исто­
рии в советской исторической науке получило неоднозначную оценку.
Как в любом, а тем более в сложном историческом явлении, просле­
живаются как негативные, так и прогрессивные черты. А последнее
проявлялось не в происходящих тогда событиях, а в их результатах.
В частности, мы не можем классифицировать исторический путь,
пройденный народами, населявшими Золотую Орду, в числе которых
были и башкиры, как шаг назад в ходе поступательного развития исто­
рии» [183, с. 331-332]. Стоит согласиться с этим тезисом, так как вхо­
ждение башкир, а в некоторых случаях вхождение добровольное в со­
став Улуса Джучи — раннефеодального и, что немаловажно, по мно­
гим своим параметрам федеративного государства, было, несомнен­
но, шагом вперед, переходом на новую ступень социального развития.
Весьма эффективно используя формулу «Разделяй и властвуй!»,
ханы Улуса Джучи на подчиненных им территориях установили по­
рядки, полностью отвечавшие внутренней и внешней политике, ис­
поведуемой золотоордынскими правящими элитами, буквально втис­
кивая в сознание уже элит местных, где посулами, а где под страхом
наказания, мысль о необходимости верно им служить. Не в послед­
нюю очередь этому способствовал культ Чингисхана, активно навя­
зываемый завоевателями в районах с преобладанием кочевого насе­
ления. По-видимому, еще в период заключительного этапа покорения
147

Южно-Уральского региона монголами (1235-1236 гг) башкирские
вожди, удостоенные чести присутствовать в ставках царевичей-огланов, наблюдая там за церемониалами, богатством и роскошью (с их
точки зрения) походной жизни Чингисидов, не могли не задумать­
ся о самом Основателе как объекте поклонения. Так или иначе, но
и внутри башкирских элит в определенный момент зародился культ
почитания Чингисхана.
В свое время Р. Г. Кузеев отметил, что «в представлении башкир­
ской родоплеменной аристократии... и рядовых башкир, все великое,
могущественное связывалось с Чингисханом» [32, с. 201]. Нет ничего
удивительного в том, что в шежере племен юрматы, мин, усерген, табын, кара-табын, бурзян, кыпчак, айли, иряктэ Чингисхан фигурирует
в качестве источника и символа власти [32, с. 31, 84, 110, 138, 165,
180, 523]. Появление создателя Монгольской империи на страницах
такого социально направленного источника, каковым, в отличие от
исторических преданий, является шежере, отражает начало нового
этапа в развитии башкирского общества, этапа, когда родовая вер­
хушка башкир, приняв культ Чингисхана и официально признав его
«небесное» покровительство, попыталась юридически оформить ле­
гитимность своей власти, дарованной ей не от иных представителей
«золотого рода» — Угэдэя, Чагатая, Толуя, Гуюка, Мункэ или Бату,
о которых также имеются упоминания в родословиях [32, с. 300-301;
34, с. 31], но непосредственно из рук Потрясителя вселенной. Крас­
норечивым свидетельством на этот счет является отрывок из шежере
племени юрматы, в котором родовые бии, конечно же, в более позд­
ней трактовке, именуются ни много ни мало как ханами, тем самым
подчеркивая свой социальный статус: «63-й предок, Салим-хан, пре­
бывал ханом сорок лет. От него Ильгам-хан. На его веку появился
Чингиз-хан. Направились к нему, и Ильгам-хан присягнул [ему] на
верноподданство. Говорят, что от Чингиз-хана повелось у всех наро­
дов прикладывать тамгу. В то время наш предок Юрматы и другие
родынаправились к Чингиз-хану и присягнули, говорят, ему на вер­
ноподданство. Наш предок Юрматы в [знак] верноподданства стал
ловить диких зверей за голень. В ту пору не было таких, кто бы ло­
вил зверей руками, [поэтому] Чингиз-хану [это] очень понравилось,
и нашему предку Юрматы он сказал: „Деревом твоим пусть будет
ива, птицей твоей — балабан, тамгою твоей — вилы, боевым кличем
твоим — „Ак тюбя!“, — сказал так и так установил» [34, с. 67].
Несмотря на свидетельства более поздних источников (XVIXVIII вв.), указывающих на то, что некоторые башкирские вожди (на148

пример, в лице упоминавшегося выше Муйтэн-бия), получили власт­
ные полномочия якобы непосредственно от Чингисхана, относиться
к этому следует достаточно осторожно. В данном случае, в отличие
от главнейших правителей других подвластных монголам государств,
которые в середине XIII в. непосредственно подчинялись великому
каану и вынуждены были совершать сверхдальние поездки в Карако­
рум для получения ярлыков, аристократия башкирская занимала, повидимому, в иерархии Монгольской империи более низкую ступень
и, подобно многим удельным владетелям, получала основные пожа­
лования, равно как и наказания, не в общеимперском центре, а «на
местах», то есть в ставках правителей Улуса Джучи. Тем не менее
нельзя игнорировать сообщение Плано Карпини, согласно которому
в 1246 г. на курултае, устроенном в честь воцарения Гуюка, могли
оказаться и представители знати народов, населявших Южный Урал
и Волго-Камье. Карпини упоминает о четырех тысячах послов —
представителей разных стран и народов, присутствовавших на том
курултае 1 «в числе тех, кто приносил дань, и тех, кто шел с дарами
султанов, других вождей, которые являлись покориться им (монго­
лам. — Авт .), тех, за которыми они послали, и тех, кто были намест­
никами земель» [129, с. 312]. Правда, как он тут же заметил, «всех
их вместе поставили за оградой» [129, с. 312], не удостоив чести,
подобно великому князю владимирскому Ярославу Всеволодовичу,
находиться непосредственно возле персоны монгольского властели­
на, а это говорит о многом...
Ж
Другим фрагментом сочинения Плано Карпини, весьма ценнИд
уже с точки зрения непосредственного нахождения собственно Баш­
кирии в составе Монгольской империи, является упоминание о том,
что «Баскарт, то есть Великая Венгрия» [129, с. 286], наряду с более
чем пятьюдесятью иными перечисленными им странами и народа­
ми, названа в числе «земель, которые они (монголы. — Авт.) одоле­
ли» [129, с. 286]. Этот фрагмент является логическим продолжением
и связующим звеном между более ранними сообщениями, отобра­
женными, в частности, в «Сокровенном сказании» и повествующими
о существовавшей в первой половине XIII в. задаче завоевания мон­
голами башкир (бачжигит) [151, с. 188-189], и сообщениями авторов
1 Плано Карпини, упоминая о «Баскарт» (Башкирии), правда не указывая
конкретно место встречи, пишет: «Мы видели даже мужчин и женщин
из вышеуказанных стран» [129, с. 286], что подразумевает возможную
его встречу с представителями башкирских племен на курултае 1246 г.
149

XIV столетия, исходя из которых Башкирия (Южный Урал) представ­
ляется уже давным-давно покоренной областью. Так, Ибн Фадлаллах
ал-Омари, описывая земли, находящиеся в юрисдикции ханов Улуса
Джучи, уравнивает в контексте своего сочинения «области Сибирь,
Башкырд и Чулыман (Прикамье. — Авт.)» [101, с. 106] с Хорезмом,
Крымом и крупнейшими золотоордынскими городами — Сараем,
Азаком, Маджаром, Булгаром, Укеком и др., являвшимися ни много
ни мало, но государствообразующими центрами.
Конечно же, роль Башкирского улуса, хотя бы в силу географи­
ческого его положения, нельзя переоценивать, однако факт присутс­
твия на его территории ханских чиновников и, по всей видимости,
присутствия постоянного, говорит сам за себя. Ал-Омари особо под­
черкивает, что «в земле Башкырдов [находился] мусульманский кади
(судья. — Авт.), пользующийся почетом» [101, с. 107]. Другой автор,
современник ал-Омари (первая половина XIV в.), монах-миссионер
Поганка Венгр, который с несколькими спутниками в течение шес­
ти лет «непосредственно оставался» в «Баскардии, подчиненной та­
тарам», записал следующее: «...были там татары, судьи баскардов,
которые, не будучи крещены, а исполнены несторианской ереси, ког­
да мы стали проповедовать им нашу веру, с радостью приняли [ее].
Государя же всей Баскардии с большей частью его семьи мы нашли
совершенно зараженным сарацинским заблуждением» [8, с. 286]. При
ближайшем рассмотрении двух этих свидетельств можно предполо­
жить, что и мусульманский кади, отвечавший «в земле Башкырдов»
за судопроизводство согласно законам шариата, о котором упоминает
ал-Омари, и «судьи баскардов», о которых пишет Поганка, являлись
представителями золотоордынской администрации, по выражению
Б. Д. Грекова, «уполномоченными ханскими» [75, с. 220], то есть
баскаками, находившимися в тех странах, где у власти оставались
местные правители, признавшие себя ханскими вассалами. Следо­
вательно, «государем всей Баскардии», зараженным «сарацинским
заблуждением», был «свой», местный владетель-улусбег, выходец из
какого-то наиболее мощного (или богатого) башкирского племени.
К сожалению, неизвестно, кто именно во времена Поганки и алОмари был улусбегом — проводником внутренней политики золото­
ордынских ханов на Южном Урале. Несмотря на то что башкирские
шежере сохранили имена некоторых родовых вождей, имевших опре­
деленное влияние в регионе в XIII-XIV вв., и родословие Муйтэн-бия
тому подтверждение, прямых свидетельств, указывающих на появле­
ние здесь одного надплеменного лидера, не существует. Более того,
150

нельзя исключать, что «государем баскардов», назначенным, естест­
венно, по ханскому волеизъявлению, мог стать представитель кочевой
аристократии из числа «новой» башкирской знати, появившейся на
Южном Урале после монгольского завоевания в процессе проник­
новения сюда многочисленных степных обоков, представителей как
тюркских племен, издревле населявших Дешт-и-Кипчак, так и пле­
мен центральноазиатских. Надо отдать должное золотоордынским
ханам наследникам Джучи, действовавшим в данном случае весьма
рационально. Очевидно, что со времен Бату башкирские земли не
использовались новыми хозяевами Дешта в прямой ущерб коренным
племенам, на них не расселялись сиюминутно те самые многочислен­
ные обоки из кипчакских и центральноазиатских степей, приведен­
ные в движение монгольским переустройством мира. Надо полагать,
что продвижение с юга на территорию Башкортостана новых племен
было достаточно плавным и, главное, не повлекло за собой военного
противостояния между сторонами, между пришлым и местным насе­
лением. Конечно, бывало по-всякому, однако башкирские эпос и шежере по поводу возникновения возможного противоречия безмолвст­
вуют, в отличие, например, от памятников смутных времен — эпохи
развала Золотой Орды и гегемонии Орды Ногайской, когда Южный
Урал буквально наводнили алчные пришельцы.
В XIII-XIV вв. на территории Южного Урала происходили неиз­
бежное в сложившейся ситуации самопроникновение народов и их
взаимная интеграция, которая была возможна лишь в условиях сосу­
ществования в рамках централизованного Джучидского государства,
исключавшего на протяжении долгих десятилетий внутренние воен­
ные конфликты, государства, являвшегося в эпоху «золотого правле­
ния» великого хана Узбека гарантом мира и стабильности в Башкор­
тостане.
Итак, Южный Урал, став частью Золотой Орды, которая, в свою
очередь, «в этническом отношении была наследницей Дешт-и-Кипчака» [173, с. 463], в XIII-XIV вв. представлял собой территорию,
куда непрекращающимся потоком устремлялись тюркские и отчасти
центральноазиатские народы. Этот период, вобравший в себя круп­
нейшее и, по-видимому, самое значительное в истории Башкирии пе­
ремещение населения, коренным образом повлиявшее на экономичес­
кую ситуацию в регионе, известен, по определению Р. Г. Кузеева, как
«кыпчакский этап в этнической истории башкир» [173, с. 463].
В этническом составе кипчакской миграции в Башкирию во вре­
мена господства Золотой Орды выделяются несколько родоплемен151

ных групп: кипчакская, катайская, табынская и минская. «Кыпчакская группа (время миграции в основном XIII в.; приток отдельных
групп — конец XIII — начало XIV в.) наряду с собственно кыпчакскими (кыпчак, кара-кыпчак, елан, сары, бушман и др.) включала пе­
ченежские (канглы), огузские (туркмен) и тюркизированные монголь­
ские (гэрэй, гэрэ) образования. К этой же группе отнесены потомки
древнетюркских племен (киргиз и др.), увлеченных кыпчакским дви­
жением с Алтая и Прииртышья еще в конце I тыс. н. э. Катай­
ская группа (время миграции — середина XIII в.) является сложным
синтезом тюркских и монгольских компонентов — далеких потом­
ков кара-катаев и салджиутов. Этническая история катайской группы
развивалась в кыпчакский среде. Основу табынской родо-племенной
группы составляет восточно-тюркский этнический компонент (дулат, теле), смешавшийся с монгольским (барын, дуван). Этническая
история табынских образований протекала во взаимодействиях с усунями, кара-китаями и, наконец, с племенами Дешт-и-Кипчака. Как
и катайцы, табынцы являются наиболее яркими носителями в составе
башкир центральноазиатских черт культуры. Минская группа
(время миграции — XIV в.), тюркская в основе (мин, кырк, куль),
включает монгольский компонент (миркит) и, возможно, некоторые
вкрапления эпохи тюрко-угро-самодийских контактов на Северном
Алтае. Средневековая этническая история минских родов связа­
на с кочевыми племенами Сырдарьи, Двуречья и Дешт-и-Кипчака.
Минские башкиры составляют третью и последнюю крупную миг­
рационную волну в Башкирию из районов Сырдарьи и Приаралья»
[173, с. 464-465]. Все вышеперечисленные племена (родоплеменные
группы) являлись участниками грандиозного по масштабам процесса
этногенеза тюркских народов, который почти целое тысячелетие про­
текал на огромной территории от Алтая до Черного моря. Кипчакский
этап, по существу, стал заключительным аккордом этого процесса,
приведшим, в конечном итоге, к завершению формирования ряда на­
родностей: казахов, узбеков, каракалпаков, башкир... [173, с. 465].
Как бы ни относился исследователь к государству, созданному
волей Чингисхана — Улусу Джучи, и роли, которую это государство
сыграло в истории Башкирии, приходится констатировать, что именно
эпоха его существования — от зарождения в середине XIII в. и вплоть
до начала процессов распада в конце XIV столетия — и есть «решаю­
щий момент завершающего этапа этногенеза башкир» [173, с. 481].

152

Гл а в а V

ИСЛАМ НА ЮЖНОМ УРАЛЕ

История проникновения и утверждения ислама у народов УралоПоволжья сложна и запутанна, причем зачастую — искусственно.
Суть проблемы состоит в стремлении ряда исследователей средневе­
ковой истории региона, в первую очередь историков-религиоведов,
обосновать и доказать как можно более раннее проникновение и ут­
верждение ислама в качестве мировоззренческой парадигмы у тюр­
коязычного населения региона. Здесь нет смысла рассматривать всю
довольно обширную историографию проблемы. Остановимся на по­
следней по времени работе известного уфимского археолога Г. Н. Гарустовича, посвященной именно распространению ислама среди баш­
кир [63, с. 212-227]. Весь процесс принятия мусульманской религии
башкирами (читай — кочевым и полукочевым населением Южного
Урала) исследователь разбивает на три этапа:
1) проникновение (конец I — начало II тыс. н. э.);
2) распространение (XIII-XIV вв.);
3) утверждение ислама в Башкортостане (XV-XVII вв.) [63, с. 219].
Сразу следует отметить, что корпус источников, на основании
которых Г. Н. Гарустович и другие исследователи реконструируют
историю исламизации Урало-Поволжья, невелик. Это отрывочные,
несистематизированные сведения средневековых авторов и археоло­
гические материалы (погребальные памятники, несущие в себе эле­
менты мусульманской погребальной обрядности). Последние назван­
ный автор оценивает несколько противоречиво. С одной стороны, он
считает, что «археологические источники (посредством надежного
археологического датирования артефактов) позволяют чётко опреде­
лить хронологию процесса» [63, с. 218], с другой — предостерегает,
что «...привлечение комплекса археологических источников не дает
возможности определить самое начало процесса проникновения ис­
лама в Приуралье, они представляют нам лишь усередненные хро­
нологические данные о времени, когда этот процесс уже явственно
фиксируется и становится массовым явлением» [63, с. 219]. По этой
причине, считает автор, роль письменных источников по данной теме,
действительно немногочисленных, переоценить трудно. Внимем это­
му предостережению и попробуем рассмотреть интересующую нас
проблему через призму комплексного подхода к имеющимся источ­
никам.
Когда среди историков-религиоведов встает вопрос о времени по­
явления и распространения ислама среди народов Урало-Поволжско­
го региона, все сразу же обращаются к «Запискам / Рисала» арабско­
го чиновника и путешественника Ахмеда ибн Фадлана, в 922-923 гг.
154

совершившего поездку в Волжскую Булгарию. И хотя практически
все исследователи подчеркивают, что процесс распространения и ут­
верждения ислама в регионе был длительным и постепенным, но дата
922 г. считается «несомненной» [56, с. 6], а период 910-920 гг. — наи­
более вероятным временем принятия ислама булгарской знатью (ца­
рями Шилкой, Алмушем и их окружением) [124, с. 38].
В принципе все эти даты вполне убедительны. Но нас в данном
случае в большей степени интересует вопрос о масштабах распро­
странения новой религии среди народов региона, где кроме волжских
булгар обитали и тюркоязычные кочевники — огузы (гузы), печенеги,
башкиры, и оседлые финно-пермяки, и полукочевые угры. В конфес­
сиональном отношении все эти племена, имевшие различные хозяй­
ственно-культурные типы и обитавшие в отличающихся друг от друга
природно-климатических условиях, a prioi не могли быть едиными.
Так же, как и их отношение к новой религии. И здесь нам никто не по­
может так, как современник и очевидец, более того — человек, в силу
своего социального положения и должности, заинтересованный, мо­
жет быть, даже и в некоторой идеализации религиозной ситуации
в государстве, куда он был «командирован» со вполне конкретной
дипломатической миссией. Речь идет, конечно же, об уже упоминав­
шемся Ахмеде ибн Фадлане и его знаменитых «Записках» («Рисала»)
(см. гл. II).
Перезимовав зиму 921-922 гг. в Хорезме, в начале марта 922 г.
караван багдадских послов двинулся через плато Устюрт — пустын­
ное плоскогорье между Каспийским и Аральским морями — далее
на север. Через две недели пути, где-то в середине марта 922 г., спус­
тившись по северному склону плато Устюрт — Чинку, багдадские
послы выехали на равнину «к кочевому племени тюрок, известных
под названием гуззов».
Выше (гл. II) мы уже говорили, что обстоятельства прихода огузов
в степи Южного Приуралья — характерные для кочевых сообществ
эпохи древности и Средневековья войны за пастбища и водопои.
Они были хотя и кровопролитными, но быстротечными, поскольку
главным для противоборствующих сторон было как можно быстрее
изгнать противника с данной территории. Заключив союз с хазарами,
огузы взяли своих противников печенегов «в клещи» и вынудили их
уйти дальше на запад, за Волгу и Дон. Правда, какая-то часть пече­
негов осталась в степях Южного Приуралья. Так территории между
Волгой и Уралом превратились в «огузскую степь» — Дешт-и-Огуз.
Произошло это лет за 25-30 до Багдадского посольства, поэтому огу155

зы еще сохраняли свою воинственность и некоторое пренебрежение
к чужеземцам.
«Огузский иль» (так называли созданное ими государство сами
огузы) в X — начале XI вв. представлял собой типичное кочевни­
ческое государство во главе с правителем, носившим титул «ябгу»
или «джабгу». Территория «Огузского иля», согласно сведениям алИдриси (середина XII в.), других средневековых авторов и археоло­
гии, простиралась от оз. Балхаш на востоке до Прикаспийской низ­
менности и низовьев Волги на западе, включая предгорья Южного
Урала (горы Мугоджары, р. Иргиз). В низовьях Сырдарьи у огузов
были небольшие города — Джент, Янгикент и Хора. На юге огузские
кочевья вплотную подходили к границам Хорезма, Мавераннахра
и Хорасана.
Огузы делились на ряд племен, в которые входило множество
родовых подразделений. Племенной состав огузов IX — середины
XI в., к сожалению, остается неясным. Известно лишь, что во вто­
рой половине XI в. они насчитывали 22 племени. В книге арабского
ученого XI в. Махмуда Кашгари «Диван лугат ат-тюрк» («Собрание
сведений о тюркских народах») приведен следующий перечень огузских племен: кынык, кайыг, баюндур, йива, салур, афшар, бектили,
букдуз, баят, язгыр, имур, карабулак, алка булак, игдыр, урегир, тутырка, улайондулуг, тюгер, джебни, беджене, джувулдар, джаруклуг.
Огузы делились на бузуков и учуков, входивших соответственно
в правое и левое крыло их войска. Каждая из этих крупных групп
состояла из 24 племен, делившихся, в свою очередь, на две равные
части. Судя по огузским историческим преданиям, бузуки относились
к числу «старших», а учуки — «младших» племен. Бузуки правого
крыла пользовались большими привилегиями (по сравнению с учуками) при «избрании» верховного хана.
Очевидно, в дальнейшем разделение на бузуков и учуков прио­
брело черты военно-территориальной организации. Племена обоих
крыльев огузского войска имели закрепленные за ними пастбищные
выгоны и угодья. Деление на бузуков и учуков соответствовало по­
нятиям «внутренние» и «внешние» огузы. В их составе различались
«чистокровные», «рожденные от наложниц-рабынь» и «присоединив­
шиеся» к огузам роды и племена.
Местом пребывания огузского «ябгу» была кочевая ставка, где он
проводил большую часть времени. Фактически титул «ябгу» являлся
наследственным, хотя формально его избирали на собрании родовой
знати «канкаш».
156

Отдельными областями «Огузского иля» управляли доверенные
лица (наместники) «ябгу», носившие титул «кюзеркин», или «кударкин». Багдадское посольство оказалось в той местности, которой
управлял «кюзеркин» Йынал по прозвищу Маленький (или Младший).
По своему мировоззрению огузы были язычниками. Они поклоня­
лись силам природы, духам умерших предков, верили в «загробную
жизнь» как продолжение жизни земной, приносили жертвы верхов­
ному небесному владыке Тенгри и его супруге — богине земли Умай.
Наиболее отчетливо язычество огузов проявляется в их погре­
бальном обряде, хорошо известном археологам по многочисленным
захоронениям, выявленным и исследованным в степях Заволжья
и Южного Приуралья [62, с. 66-96], а до того описанном Ибн Фадланом, который, похоже, наблюдал его лично. В описании Ибн Фадлана
это выглядело так: «А если умрет человек из их числа, то для него
выроют большую яму в виде дома, возьмут его, наденут на него его
куртку, его пояс, его лук... и положат в его руку деревянный кубок
с набизом, оставят перед ним деревянный сосуд с набизом, принесут
все, что он имеет, и положат с ним в этом доме. Потом посадят его
в нем, и дом над ним покроют настилом и сделают над ним нечто
вроде купола из глины. Потом возьмут его лошадей и в зависимо­
сти от их численности убьют из них сто голов, или двести голов,
или одну голову и съедят их мясо, кроме головы, ног, кожи и хвоста.
И, право же, они растягивают все это на деревянных сооружениях
и говорят: „Это его лошади, на которых он поедет в рай44» [150, с. 128].
Отношение к исламу у огузов были двойственным. С одной сто­
роны, они, по словам Ибн Фадлана, проезжавших через их кочевья
мусульманских купцов приветствовали словами: «Нет бога, кроме
Аллаха, Мухаммед пророк Аллаха», но «не выражая этим никако­
го убеждения». Хотя «всякий раз, как он (огуз. — Авт.) услышит
мусульманина, произносящего „Слава Аллаху44 и „Нет бога, кроме
Аллаха44, он говорит то же, что и он». Но с другой, любой несчаст­
ный случай, случившийся с огузом в гостях у его друга-мусульманина
(особенно если это закончилось смертью гостя), является поводом
для кровной мести [150, с. 127]. Попытка внедрения ислама в правя­
щую среду «Огузского иля» вызвала резкое неприятие со стороны ря­
дового общества. Тот же Ибн Фадлан рассказывает о том, что Йынал
Маленький, через территорию которого проезжали багдадские послы,
«прежде принял было ислам. Но ему было сказано: „Если ты принял
ислам, ты уже не главенствуешь над нами44. Тогда он отказался от
своего ислама» [150, с. 127].
157

Однако Ахмед ибн Фадлан общался только с западными огузами (или огузами правого крыла «Огузского иля») и ничего не знал
об огузах восточных, или туркменах. Как установил российский
историк и этнолог С. Г. Агаджанов, уже в X-XI вв. арабским авто­
рам — Макдиси, Бируни — были известны огузы, принявшие ислам
и именуемые туркменами. «В прежние времена, — цитирует Биру­
ни С. Г. Агаджанов, — любой из тюрок-гузов, кто принимал ислам
и смешивался с мусульманами, становился переводчиком между теми
и другими, так что, когда какой-нибудь гуз принимал ислам, гузы
говорили: он стал туркменом, а мусульмане говорили, что в их число
вошел туркмен, то есть похожий на тюрка». По мнению ученого, эт­
ноним туркмен распространялся на те группы тюрок, которые при­
няли ислам и кочевали на востоке Туркестана, в среднем и верхнем
течении Сырдарьи, областях Шаш (Ташкент), Исфиджаб и Западном
Семиречье — в предгорьях Памира и Тянь-Шаня. Среди этих тю­
рок преобладали огузы [2, с. 147]. Исламизированы они были еще
первыми Саманидами — персидской династией, в 900 г. основавшей
собственное государство в Мавераннахре со столицей в Бухаре. В X в.
государство Саманидов включало в себя Мавераннахр (междуречье
Сырдарьи и Амударьи), Хорезм, Хорасан и Гурган (территория совре­
менного Афганистана). Исламизированные огузы, жившие в окрест­
ностях Шаша и Исфиджаба, именовались газиями — борцами за веру.
Что, в общем-то, не гарантировало их 100%-й лояльности к верхов­
ным правителям Саманидского государства, содержавшим ряд погра­
ничных крепостей в Западном Семиречье против туркмен, которые
приняли ислам.
Наличие мусульманских погребений среди кочевнических курга­
нов Южного Приуралья начала II тыс. н. э. допускал и челябинский
археолог и историк В. П. Костюков. Основанием для такого предпо­
ложения послужили, во-первых, изредка (6,6 % от всех известных),
но встречающиеся у огузов и печенегов погребения без вещей, а вовторых — радиоуглеродные даты Болынеказакбаевского II курганно­
го могильника в Челябинской области, укладывающиеся в интервал
1016/1044-1254/1289 гг. н. э. Погребенные в этом могильнике мужчи­
на и женщина захоронены без вещей, с руками, уложенными на живот
(мужчина) и на грудь (женщина) и лицом, повернутым на юг (кыбла) — мужчина. И хотя подобных погребений известно пока очень
мало, но сам факт их наличия позволил В. П. Костюкову высказать
предположение о том, что «среди кочевников начала II тысячелетия,
хозяйственные интересы которых простирались до Южного Заура158

лья (или ограничивались им), несомненно были группы, вовлеченные
в орбиту ислама, и у некоторых из них исламизация достигла той сте­
пени, когда она уже достаточно рельефно проявляется в погребальной
обрядности» [159].
Весной 922 г. послы багдадского халифа двинулись далее на север
и через месяц пути прибыли к берегам оз. Чолкар (Шалкар) («воды,
похожей на настоящее море»), где увидели кочевье «ал-баджанаков»
(печенегов) (см. гл. II). Ни Ахмед ибн Фадлан, ни Константин Багря­
нородный, ни другие средневековые авторы, так или иначе упоми­
навшие печенегов в своих сочинениях, ни слова не говорят об их ве­
рованиях и мировоззрении. Что, впрочем, и не удивительно: для Ибн
Фадлана, который общался с ними всего один день, это были люди
бедные, по сравнению с огузами, и, следовательно, никакого реально­
го интереса для багдадских послов не представлявшие. Что касается
византийского императора, то он оценивал европейских печенегов
(«пацинакитов») в первую очередь с точки зрения возможности их
использования в контексте византийской геополитики — как сдержи­
вающий фактор для русов (Киевской Руси). А в этом случае вопрос
о том, каким богам они поклоняются, реального смысла не имеет.
Поэтому единственный источник, благодаря которому мы можем
судить о религии печенегов, это археологические материалы. Судя
по всему, они были язычниками-шаманистами, поклонявшимися ду­
шам умерших предков (отправившихся на тот свет снабжали всем
необходимым в земной жизни, включая и кусок мяса, как правило —
баранины) и исповедовавшим культ коня и всадника (см. гл. II). Как
и большинство кочевников Великого пояса Евразийских степей, на­
чиная с глубокой древности печенеги верили в чудодейственную силу
крови и плоти поверженного врага. Иногда в печенежских погребе­
ниях встречаются подвески-амулеты из человеческих костей (фалан­
ги пальцев, фрагменты челюсти с отверстием для подвешивания).
А из русской летописи «Повесть временных лет» хорошо известен
ставший хрестоматийным рассказ о том, как печенежский хан Куря,
подкарауливший и разгромивший дружину князя Святослава на Днеп­
ровских порогах, сделал из черепа убитого князя чашу и пил из нее.
Византийский писатель XI в. Михаил Пселл, характеризуя евро­
пейских печенегов, отмечал их «безбожие», которое выражалось в не­
брежении договорами о дружбе и союзничестве с другими народами:
«даже поклявшись над жертвами, они не держат своего слова, ибо
никакого божества, я не говорю уже о боге, они не почитают: все, по
их мнению, происходит само по себе, и смерть для них конец всякому
159

существованию». Вместе с тем некоторые арабские авторы (А
ри) дают более сложную картину, основанную на свидетельства ^
сульман, которые оказались в качестве пленников в Константином^ к
Согласно этим сведениям, печенеги «были сторонниками веры „м;п
жуси“. Некоторое время спустя после 400/1009-1010 случилось, что
оказался среди них мусульманский факих, который был пленником,
и этот ученый направил их племя к исламу. Они стали мусульманами.
Их намерения были подлинны, и они распространяли призыв к исла­
му среди них. Остальная их часть, те, кто не принял ислам, спорили
с ними. Эти разногласия привели к войне, и Бог дал победу мусуль­
манам. Мусульман было 12 000, а неверных было вдвое больше. Они
убили их, а остальные стали мусульманами. Все они ныне являются
мусульманами. Есть среди них и ученые, и факихи, и читатели Кора­
на». Американский историк-востоковед Питер Голден отмечает, что
этот рассказ ал-Балхи — единственный в своем роде. По его мнению,
возможно, что одна группа печенегов действительно приняла ислам,
но это вряд ли касалось всей печенежской этнополитической конфе­
дерации. Византийские, венгерские и русские источники, то есть со­
седние народы, которые были наиболее тесно связаны с печенегами,
не содержат никаких прямых упоминаний о распространении среди
них ислама.
Более определенные данные имеются относительно христиан­
ских миссий. В 1008 г. епископ Бруно Кверфуртский, как сообщается,
окрестил 30 печенегов и назначил в эту общину епископа. Имеются
также отдельные сообщения о принятии православного христианства
печенежскими вождями, которые поступили на службу к киевскому
князю Владимиру Крестителю, непримиримому противнику печене­
гов. Так, согласно Никоновской летописи, в 989 г. был крещен пече­
нежский «князь» Метигай, а в 991-м в Киеве принял христианство
«князь» Кучук. В последнем случае печенеги именуются «измаильтянами», что, возможно, является свидетельством их прежней связи
с исламом. Но и усилия по обращению печенегов в христианскую
веру в целом давали незначительные результаты. Действительно, епи­
скоп Бруно описал их как самых упрямых и жестоких из всех языч­
ников. Нельзя не отметить, что печенеги, поступавшие на венгерскую
службу, характеризуются как язычники. Князь Тонусоба (X в.), «жив­
ший во времена св. Стефана» — первого венгерского короля, отказал­
ся стать христианином, когда Стефан привел венгерское королевство
в эту веру, и остался «неверным по вере». Его сын Уркюн, однако,
все же крестился. Византийцы также пробовали побудить предводи160

телей печенегов принимать христианство, надеясь, что когда лидеры
окрестятся, то остальные последуют за ними. Но результаты вновь
оказались минимальными.
Американский историк Питер Голден считает, что основным пре­
пятствием для массового перехода евразийских кочевников (в данном
случае печенегов) к монотеистической религии — исламу — было от­
сутствие у них собственной государственности: «если мы посмотрим
на все крупномасштабные преобразования евразийских кочевников,
таких как уйгуры, хазары, волжские булгары, огузы, сельджуки,
карлуки и ряд других племен, создавших государство Караханидов,
в каждом случае мы увидим, что у них или уже было государство,
или же они были организованы в племенные союзы, находившие­
ся в процессе превращения в государство. Как мы отметили, новая
религия могла функционировать как объединяющая сила, средство
идеологического дистанцирования, символ независимости, и все это
помогало процессу формирования государства... В Степи массовое
приобщение к монотеистическим религиям требовало государствен­
ности и поддержанной государством программы. То же самое мо­
жет быть сказано относительно утверждения христианства и ислама
в других регионах мира».
Третий тюркский народ, встреченный послами багдадского ха­
лифа на пути в Волжскую Булгарию, — башкиры (ал-башгард). Не
будем забывать о том, что Ибн Фадлан не был ни ученым-этнографом,
собирающим сведения о неведомых племенах и народах, ни любопыт­
ствующим туристом, записывающим для памяти разные увиденные
диковинки, да и багдадское посольство не было научной экспедицией
и преследовало цели вполне конкретные — политические. Контакты
с башкирами (так же, как, впрочем, и с огузами, и с печенегами) эти­
ми целями не предусматривались. Поэтому можно понять то преду­
беждение, с которым Ибн Фадлан описывает встреченных им баш­
кир, тем более что арабских послов уже предупреждали о возможном
нападении башкир на их караван. И, конечно же, вполне понятно,
почему, вступив на землю башкир, арабские послы, по словам Ибн
Фадлана, «остерегались их с величайшей осторожностью, потому что
это худшие из тюрков, самые грязные из них и более других посягаю­
щие на убийство. Встречает человек человека, отделяет его голову,
берет ее с собой, а его самого оставляет».
Наверное, с точки зрения Ибн Фадлана — истинно правоверно­
го мусульманина, воинственность башкир объяснялась тем, что они
были язычниками. Поэтому он довольно подробно перечисляет богов,
161

которым поклонялись башкиры: «Кое-кто из них говорит, будто бы
у него двенадцать господ: „у зимы господь, у лета господь, у дож­
дя господь, у ветра господь, у деревьев господь, у людей господь,
у лошадей господь, у воды господь, у ночи господь, у дня господь,
у смерти господь, у земли господь, а господь, который на небе, самый
большой из них. Однако он объединяется с теми в согласии, и каж­
дый из них одобряет то, что делает его сотоварищ44». То есть, подоб­
но большинству евразийских народов эпохи раннего Средневековья,
в частности славянам, башкиры обожествляли силы природы, над
которыми стоял верховный небесный бог (может быть — Тенгри?).
Правда, Ибн Фадлан, конечно же, не мог смириться с тем, что у како­
го-то другого народа есть какой-то другой верховный бог, кроме Алла­
ха. Поэтому свой перечень башкирских богов он завершает довольно
строгой ремаркой: «Наш господь (Аллах) превыше того, что говорят
нечестивые, возвышенным величием» [150, с. 131].
Ешё одна отмеченная Ибн Фадланом черта мировоззрения древ­
них башкир — тотемизм или его пережитки: «Мы видели, как одна
группа из них поклоняется змеям, другая группа поклоняется рыбам,
еще одна группа поклоняется журавлям. Мне сообщили, что они ког­
да-то вели войну с какими-то людьми из числа своих врагов, причем
они [враги] обратили их в бегство, и что журавли закричали позади
них [врагов], так что они испугались и сами обратились в бегство, по­
сле того, как обратили в бегство [этих ал-башгард]. Поэтому они [эти
ал-башгарды] стали поклоняться журавлям и говорить: „Эти журавли
наш господь, так как он обратил в бегство наших врагов44. За это они
им и поклоняются».
И ещё одна деталь мировоззрения башкир привлекла внимание
Ибн Фадлана — обычай ношения ими деревянного амулета в виде
фаллоса. Причем это был амулет-оберег, которому башкиры вверяли
свою жизнь и от которого ждали помощи в случае житейских проб­
лем: «Каждый из них вырубает палочку величиной с фалл и вешает
ее на себя. И если он захочет отправиться в путешествие или встретит
врага, то целует ее, поклоняется ей и говорит: „О господи, сделай
для меня то-то и то-то44. Я сказал переводчику: „Спроси кого-либо из
них, какое у них оправдание этому действию и почему он сделал это
своим господом?44Он [спрошенный] сказал: „Потому что я вышел из
подобного этому и не знаю относительно самого себя иного создате­
ля, кроме этого44» [150, с. 131].
В своих «Рисала» Ибн Фадлан мимоходом упоминает еще одну
деталь, касающуюся башкир. В составе багдадского посольства на162

ходился башкир-мусульманин: «право же, был с нами один человек
из их (башкир. — Авт.) числа, уже принявший ислам и служивший
у нас». О чем это говорит (и говорит ли это о чем-либо вообще) в пла­
не установления характера религиозной жизни древних башкир? По
большому счету, это не говорит ни о чем, кроме того, что среди слуг
багдадских послов был башкир, принявший ислам. Насколько глубо­
ко он уверовал в учение Пророка, об этом Ибн Фадлан не сообщает.
Равным образом, как не сообщает и о том (поскольку явно ничего
об этом не знает), были ли среди соплеменников этого башкира еще
мусульмане. Поэтому, с точки зрения научного источниковедения,
предположение Г. Н. Гарустовича о том, что этот башкир-мусульманин «...не был невольником, ничто не мешало ему вернуться на
родину и рассказывать соплеменникам о его новых верованиях. Эго
сообщение фиксирует самую раннюю стадию проникновения ислама
в Башкортостане и датируется она концом IX — началом X века» [63,
с. 219] звучит очень уж беллетристически.
Никакие другие сведения о башкирах — ни территория их рассе­
ления, ни общественное устройство, ни образ их жизни, очевидно,
Ибн Фадлана не заинтересовали, поэтому после описания их веро­
ваний он сразу же переходит к описанию дальнейшего маршрута
в страну булгар.
Волжская Булгария — самое первое феодальное государство на
территории Урало-Поволжского региона — формировалась как стра­
на полиэтничная, со сложной религиозной структурой. Самые первые
булгарские племена, пришедшие на Среднюю Волгу во второй поло­
вине VII-VIII вв., в основном были еще язычниками, по-видимому,
тенгрианского толка, широко распространенного среди тюркских
кочевников степной Евразии. Характерными особенностями культа
бога Тенгре как владыки Верхнего мира были поклонение его симво­
лам и ипостасям — Солнцу, Луне, грому, высоким деревьям, отдельно
стоящим горам и скалам. Поклонялись они также женскому божест­
ву — богине Умай, священной Воде и Земле [148, с. 207-211].
Все эти верования и связанные с ними обряды своими корнями
восходят к духовной культуре и религии центральноазиатских тюрк­
ских племен. Особенно наглядно это прослеживается в погребальном
обряде могильников т. н. новинковского типа, исследованных самар­
скими археологами Г. И. Матвеевой, С. Э. Зубовым, А. В. Богачевым,
Р. С. Багаутдиновым на Самарской Луке и прилегающих к ней тер­
риториях Самарского Поволжья. По своему внешнему оформлению
это невысокие курганы, насыпанные из земли и обложенные камнем.
163

Некоторые курганы у основания насыпи имели кольцевой ровик. За­
хоронения совершались в неглубоких прямоугольных могилах. Умер­
ших укладывали вытянуто на спине, головой ориентируя на восток,
север, северо-восток. Вместе с ними в могилы помещали куски мяса
(кости животных, как правило, в изголовье) и питье в глиняных кув­
шинах или горшках. Кувшины — типично северокавказские: сделаны
на гончарном круге, приплюснутые, плоскодонные, украшенные ор­
наментом в виде горизонтальных линий и сетки, выполненных тех­
никой лощения.
Погребенных сопровождали вещи, использовавшиеся ими при
жизни: пояса с бронзовыми или серебряными накладками, оружие,
принадлежности конской сбруи и орудия труда — мужчин; украше­
ния — женщин.
В некоторых могилах найдены остатки конской шкуры в виде че­
репа и костей ног, уложенной рядом с погребенным или на специаль­
ной ступеньке вдоль стенки могильной ямы. Одним словом — типич­
но языческий обряд, характерный для кочевников древнетюркского
этнического круга [23; 197].
Продвижение ранних булгар в район устья р. Камы сопровожда­
лось переселением туда же населения из лесных районов Прикамья.
Начиная с VIII в. носители неволинской, ломоватовской и поломской
археологических культур (угры) частично переселяются на Среднюю
Волгу и Нижнюю Каму, в определенной мере предшествуя здесь
волжским булгарам, а в дальнейшем участвуя в формировании этно­
са и культуры государства волжских булгар. Предпосылки и причины
участия носителей поломско-ломоватовской и неволинской культур
в сложении волжско-булгарского этноса нуждаются в более деталь­
ном изучении и в настоящее время остаются исторической загадкой.
Достаточно большое (более 400 км) расстояние между территория­
ми указанных археологических культур и Нижним Прикамьем не по­
мешало этому переселению. Что манило лесных угров переменить
место жительства, неясно. Возможно, это были какие-либо не отра­
зившиеся в имеющихся письменных источниках политические или
экономические причины.
Передвижение это в виде постоянно нарастающей волны мигран­
тов стало осуществляться еще в VIII в., вскоре после того, как земли
Нижней Камы и Средней Волги освободились от населения именьковской культуры. В Ветлужско-Вятском междуречье в VIII в. начи­
тает распространяться шнуро-штампованная керамика поломского
облика — яркий признак начавшейся миграции населения Предура164

лья в более южные области. Свидетельством миграций предуральского населения в Среднее Поволжье (на территорию современного
Татарстана) является Игимский могильник, оставленный небольшим,
но чистым в этнокультурном отношении коллективом мигрантов из
лесного Прикамья [136, с. 11-20].
ВIX в. переселение было настолько массовым, что в будущей цен­
тральной части Волжской Булгарии угорское предуральское населе­
ние не только предшествовало булгарам, но и какое-то время числен­
но преобладало над ними. Об этом говорят крупнейшие языческие
могильники последней трети IX — первой половины X вв. — Танкеевский, Тетюшский, Больше-Тиганский, XII Измерский, БолыиеТарханский, где в погребениях фиксируются типично угорские эле­
менты поломской, ломоватовской и неволинской культур. Так, среди
погребений одного из самых ранних волжско-булгарских могильни­
ков — Болыне-Тарханского на правом берегу р. Волги (VIII — первая
половина IX вв.) отчетливо выделяются собственно раннебулгарские
захоронения с характерной лощеной посудой и погребения прикамского населения. Последние отличаются преобладанием западной
ориентировки погребенных, наличием в погребениях характерной
лепной круглодонной посуды, украшенной резным и шнуровым ор­
наментом, характерных бронзовых украшений (т. н. шумящих подве­
сок) и остатков конской шкуры в виде черепа и костей ног, уложенной
в свернутом виде в ногах погребенного. То есть на одном и том же
могильнике хоронили своих покойных и язычники-булгары, и язычники-угры.
В Волжской Булгарии наиболее полно поломско-ломоватовский
компонент населения выявлен в материалах Танкеевского могильни­
ка, в погребениях которого собрано около 200 экземпляров поломсколомоватовских сосудов, встречены многочисленные погребальные
маски (40 экземпляров), арочные и коньковые шумящие накосники,
биметаллические кресала, костяные ложечки и иной материал, ха­
рактерный для материальной и духовной культуры угорского насе­
ления раннесредневекового Предуралья. Неволинские материалы
(керамика) так же выразительно представлены в материалах этого
могильника.
Предуральские угорские племена, переселившиеся в Булгарию,
видимо, и были известны там под именем «эсегель» («иске иль»), то
есть «старые племена». В X в. эти племена влились в состав булгарской тюркоязычной народности. Вероятнее всего, именно «эсегелями» оставлены погребения прикамско-приуральского типа на Боль165

шетарханском, Танкеевском, Тетюшском могильниках, содержащие
перечисленные выше признаки погребального обряда. Все эти мо­
гильники находятся в зоне смешанных лесов, достаточно привычной
для лесного населения Предуралья. Да, здесь было несколько теплее,
и почвы были более плодородными. Несколько по-иному выглядели
леса — меньше хвойных деревьев, больше лиственных растений. Нет
кедровой сосны, зато много орехов-лещины. Примерно те же грибы,
ягоды. Но вот лес шумит и пахнет по-другому, в нем мало лосей, зато
водятся олени. В общем, в таком переселении имеются свои минусы,
но и плюсы тоже.
Причины, побудившие булгарского царя Алмуша / Алмаса обра­
титься к багдадскому халифу с просьбой о содействии утверждению
ислама в его царстве, были политические. Волжские булгары нахо­
дились в политической зависимости от Хазарского каганата, где уже
в конце VIII в. распространяется иудаизм, вследствие чего к полити­
ческому и экономическому давлению хазар на булгар прибавилось
еще и давление религиозное. Багдадский халифат вел непрерывные
войны с хазарами. Следовательно,халифу нужны были военные и по­
литические союзники. Волжские булгары, как никто, подходили на
роль таких союзников: находятся рядом с хазарами и терпят унизи­
тельную зависимость от них.
Другой не менее (если не более) важный фактор принятия исла­
ма волжскими булгарами — образование самого Булгарского госу­
дарства. Процесс этот был достаточно сложным, поскольку в рамках
единой государственной системы предстояло объединить различные
племена и роды, каждый со своим культом, языком и мировосприяти­
ем. Для этого требовалось принятие и утверждение унифицированной
и универсальной надэтничной религиозной системы, не имеющей
местных корней и исходящей от правящей верхушки. Кстати, здесь
уместно вспомнить, что через 60 лет после описываемых событий
точно такую же проблему и почти таким же способом решал великий
киевский князь Владимир, завершивший процесс объединения вос­
точных славян в едином Киевском государстве.
Судя по историческим и археологическим данным, знакомство
булгар с исламской культурой началось задолго до IX в. Возможно,
что часть булгарских родов была обращена в ислам еще во время
проживания на землях Хазарии. В 737 г. арабский полководец Марван
ибн Мухаммад после успешных войн с хазарами вынудил Кагана
и его подданных принять новую религию. Это ускорило распростра­
нение религии победителей в хазарском обществе. При этом личная
166

конфессиональная ориентация каганов оставалась иудейской. Другим
фактором укрепления ислама в каганате стало переселение в его го­
рода большой общины хорезмийцев из Средней Азии. В столице ка­
ганата ими были возведены мечети и медресе. Аль-Масуди отмечал,
что минарет соборной мечети превосходил высотой находившийся
поблизости дворец кагана.
Впрочем, относительно степени распространения ислама сре­
ди населения Хазарского каганата современные исследователи вы­
сказываются весьма сдержанно. Так, С. А. Плетнева, комментируя
сведения арабских источников о результатах арабо-хазарских войн
VIII в., склоняется к мысли, что в результате победоносного втор­
жения арабского полководца Мервана в 735 г. в Хазарию каган был
вынужден принять ислам, но временно и к 741 г. сумел освободиться
от номинальной зависимости от арабов. Исследовательница вполне
логично считает, что «религия основного врага и обидчика — ха­
лифата — вряд ли имела шансы стать популярной в каганате, хотя
в городах жили мусульманские купцы, ремесленники и воины (гвардейцы-лариссии)» [219, с. 307].
Известный исследователь хазарских древностей, московский ар­
хеолог В. С. Флёров, рассматривая проблему хазарской столицы —
г. Итиля \ хотя и не сомневается в существовании в ней мечетей, но
не приводит ни одного факта нахождения остатков мечетей в других
хазарских поселениях. Более того, исследователь полагает, что отно­
шение хазарских правителей к исламу (и, соответственно, к мусуль­
манам) было далеким от толерантного (во всяком случае, в нашем
понимании этого слова), о чем свидетельствует сообщение хазарско­
го царя Иосифа (иудея) в письме к сановнику Кордовского халифа­
та Хасдаю ибн Шафруту (между 954 и 961 гг.) о разрушении по его
приказу минарета соборной мечети и казни муэдзинов в Итиле. Что,
в общем-то, ставит под сомнение незыблемость и глубину проникно­
вения ислама в сознание подданных хазарского царя. Более того, со
ссылкой на мнение источниковеда Б. Н. Заход ера, В. С. Флеров пола­
гает, что члены итильской мусульманской уммы — гвардейцы-лариссии — в общем-то и не стремились превратить ислам в обязательную
единую религию Хазарского каганата [269, с. 96-100].
Отсюда возникает естественное сомнение в правоте исследова­
телей — сторонников раннего (VIII-IX вв.) распространения ислама
среди волжских булгар. Более соответствующим историческим ре-1
1 До сих пор археологами не найденного.
167

алиям представляется мнение известного российского востоковеда
В. А. Гордлевского, который считал, что к волжским булгарам учение
ислама пришло из Средней Азии: «среднеазиатские купцы завозили
на Волгу сперва товары, а потом, конечно, и учения, распространен­
ные в Средней Азии, или вернее: по дорожке, проложенной купца­
ми, пробиралась в Поволжье и религиозная пропаганда. Итак, конец
IX — начало X вв. для Волжской Булгарин стали периодом становле­
ния не только государственности, но и религиозно-правовой системы,
юридической практики». В силу всего сказанного не следует воспри­
нимать 922 г. как дату принятия булгарами ислама, это лишь один из
ярких моментов данного длительного процесса.
Тем не менее, к X в. ислам становится неотъемлемой частью
культуры Хазарского каганата, а мусульмане заметной группой его
населения. Видный арабский географ Абу Исхак ал-Истахри в сво­
ем труде «Китабель акалим» («Книга областей») писал, например:
«В городе (Итиль) более восьми тысяч мусульман, тридцать мече­
тей.... Падишах у них иудей, возле него четыре тысячи человек.
Меньшая часть хазарского населения — иудеи, большинство —
мусульмане и христиане, есть немногое число язычников». Таким
образом, есть все основания полагать, что среди булгарских племен,
переселявшихся в VIII-IX вв. в Среднее Поволжье, наряду с язычни­
ками были представлены и мусульмане. Поэтому встреча Ибн Фадлана с мусульманами в Волжской Булгарии не должна вызвать у нас
удивления, в отличие от самого Фадлана, который думал, что едет
к язычникам.
Если исходить из данных письменных источников и археологии,
то становится ясно, что среди волжских булгар были как мусульма­
не, так и язычники. О первых писал Ибн Русте — арабский географ
первой трети X в., автор большого труда «Китаб ал-а лак ан-нафиса»
(«Книга драгоценных ожерелий»), написанного между 903-925 гг.,
который, во-первых, сообщает о том, что царь булгар Алмиш (Алмуш) «принял ислам», а во-вторых — о том, что большая часть булгар
«приняла веру ислама. В их поселениях (махаллихи) [есть] мечети,
школы. У них [есть] муаззины и имамы...» [130, с. 702]. Он же ука­
зывает и на то, что среди булгар есть неверные (ал-кафир), которые
поклоняются «любому, что встречается из понравившегося ему» К1

1 Здесь мы невольно обращаемся к параллельным (и практически одно­
временным) сведениям Ибн Фадлана о языческих верованиях башкир.
168

Ахмед ибн Фадлан конкретизирует сведения о масштабах исламизации волжских булгар, сообщая о том, что мусульманами были
5 тысяч баранджаров. Но он также косвенно свидетельствует и о при­
сутствии среди булгар начала X в. язычников, и о том, что и булгарымусульмане ещё были неофитами и в своей погребальной обрядности
допускали отклонения от ортодоксального ислама.
Если строго следовать содержанию «Записок» («Рисала») Ибн
Фадлана, а не «перечитывать их заново», не выискивать каких-то
не содержащихся там сведений, не заниматься «перетолковыванием» упомянутых в них этнонимов и т. п., то придется признать, что
ажиотаж, вызванный прибытием багдадского посольства в Волжскую
Булгарию, длился недолго. Уже через три дня после торжественной
встречи царь Алмуш, очевидно через своего переводчика, еще раз
внимательно перечитал письмо халифа Муктадира и узнал, что, кроме
подарков, послы должны были еще передать ему деньги — четыре
тысячи динаров на постройку крепости. Те самые деньги, которые
они так и не получили от Ахмеда ибн-Мусы Хорезмийца, который
был перехвачен политическими противниками и в Мерве посажен
в тюрьму. Но послы об этом не знали, а булгарского царя все эти
интриги просто не интересовали. Поэтому он был в ярости и, как пи­
шет Ибн Фадлан, вызвал его к себе и буквально швырнул ему в лицо
то самое письмо халифа, которое еще три дня назад благоговейно
слушал стоя, с вопросом — где деньги? Путаный ответ Ибн Фадлана
о том, что послы де торопились успеть вручить царю подарки и по­
этому не стали дожидаться прибытия денег в надежде, что человек,
долженствующий их доставить, догонит послов в пути, по-видимому,
не удовлетворил царя. «Скажи ему — приказал он своему переводчи­
ку — я не признаю этих людей. Подлинно я признаю только тебя од­
ного, и это потому, что эти люди не арабы. И если бы знал наставник
халиф — да поможет ему Аллах — что они возвестят мне то, что ты
возвестил, он не послал бы тебя, чтобы ты сохранил его поручения
для меня: прочел бы его письмо ко мне и выслушал бы мой ответ. И я
не потребую ни одного дирхема ни у кого, кроме как у тебя, так что
отдавай деньги, и это самое лучшее для тебя».
Царь Алмуш, судя по описанию Ибн Фадлана, был человек круп­
ного телосложения, грузный, с басовитым голосом («как будто бы он
говорил из большого кувшина»), поэтому разговор с ним произвел
на нашего автора тягостное впечатление: «я ушел от лица его пере­
пуганный, удрученный». Но на этом дело, естественно, не кончилось.
Еще несколько дней булгарский царь тщетно пытался добиться от
169

багдадских послов внятного объяснения, где деньги и когда он сможет
их получить. В конце концов, поняв, что денег он не увидит, Алмуш
собрал «перед лицом своим» всех багдадских послов и устроил им
«разнос» в стиле морально-нравственного диспута.
Суть «диспута» заключалась все в тех же злосчастных четырех
тысячах динаров, а поводом стало услышанное Ибн Фадланом и рас­
критикованное им двойное провозглашение икамы булгарским муэз­
зином. Дело в том, что в Багдадском халифате икаму провозглашали
один раз — ислам шафиитского толка, а в Хорезме дважды — ислам
ханифитского толка. С канонической точки зрения оба толка ислама
равноправны. Однако принятие той или иной формы икамы влекло за
собой и введение всей системы обрядов и юридических норм данного
толка. Таким образом, в данном случае для Ибн Фадлана вопрос об
икаме был вопросом престижа, вопросом политическим.
Начиная со 199 года хиджры (821 г.) шафиитский мазхаб при­
обрёл большую популярность в Египте. Длительное время он прео­
бладал в Иране и сохранил последователей, несмотря на то, что офи­
циальной идеологией государства является сегодня шиизм. В Ираке
и Мавераннахре шафиитский мазхаб спорил в популярности с ханифитским. Сегодня он является доминирующим в Сирии, Ливане, Па­
лестине и Иордании, имеет многочисленных последователей в Ираке,
Пакистане, Индии, Малайзии и Индонезии.
То есть разница между двумя течениями суннитского ислама
была, как мы видим, невелика, и единственным, надо полагать, преи­
муществом ханифитского направления в исламе в глазах царя Алмуша и булгарской знати был приоритет мнения большинства (уммы),
в известной степени перекликавшийся с традициями родового строя.
Болгарскому царю Алмушу нельзя отказать в политической хит­
рости и остроумии. Первый вопрос, который он задал багдадским
послам в лице Ибн Фадлана, заключался в том, есть ли разница между
молитвами, прочтенными двумя муэззинами, из которых один провоз­
глашает икаму единожды, а второй дважды? На что Ибн Фадлан, есте­
ственно, ответил, что разницы никакой нет и обе молитвы допустимы.
Вопрос второй: «Что ты скажешь о человеке, который вручил неким
людям деньги, предназначенные для людей неимущих, осажденных,
порабощенных, а те обманули его?» Надеюсь, читателю ясно, о чем
идет речь. Что мог ответить на это Ибн Фадлан? Конечно то, что «это
недопустимо и те люди скверные».
Третий вопрос царя был не просто каверзным, он был убийст­
венным: «Знаешь ли ты, — обратился он к Ибн Фадлану, — если бы
170

халиф — да продлит Аллах его пребывание в этом мире — послал ко
мне войско, то одолел ли бы он меня?» Получив отрицательный ответ,
он продолжил: «А эмир Хорасана?» Ответ был тоже отрицательный.
«Это не вследствие ли отдаленности расстояния и многочисленности
между нами племен неверных?» Ибн Фадлан ответил: «Да». Если
отбросить дипломатическую витиеватость, то суть вопроса заклю­
чалась в том, должен ли я, царь булгар, бояться и боюсь ли я халифа
(шиифита) или хорасанского эмира (ханифита)? Нет, не должен и не
боюсь, в чем ты, почтенный Ибн Фадлан, меня и убедил.
А далее последовала речь царя, в которой он окончательно «при­
печатал» багдадских послов за их нерадивость и «поставил крест»
(если так можно выразиться применительно к исламской подоплеке
всего этого дела) на всем их предприятии: «Итак, клянусь Аллахом,
воистину в моем отдаленном местопребывании, в котором ты меня
видишь, подлинно я боюсь своего господина, повелителя правовер­
ных. А именно я боюсь, что до него дойдет обо мне что-либо такое,
что вызовет его отвращение, и он проклянет меня, и я погибну в моем
местопребывании, в то время как он будет оставаться в своем государ­
стве, и между мною и им будут простираться обширные страны. А вы,
которые едите его хлеб, носите его одежду, во всякое время видите
его, вы обманули его в отношении размера той посылки, с которой он
отправил вас ко мне, к людям неимущим, вы обманули мусульман, —
я не приму от вас руководства в деле своей веры, пока не придет ко
мне такой человек, который будет искренен в том, что он говорит.
И если придет ко мне такого рода человек, то я приму от него руко­
водство». Ответить послам было нечего: «Так он зажал нам рот, мы
не дали никакого ответа и удалились от него».
Всё! Миссия багдадских послов провалилась с треском! Очевид­
но, Ибн Фадлан еще пытался как-то оправдаться, но и не менее оче­
видно, что оправдания не были приняты царем Алмушем. И не были
приняты потому, что для него вопрос о получении денег на постройку
крепости из казны багдадского халифа имел исключительно полити­
ческое значение. Перед лицом постоянной хазарской угрозы и осо­
знания своего унизительного положения как вассала хазарского кагана
(булгары платили дань хазарам — по шкурке соболя с каждой семьи,
сын булгарского царя находился в заложниках у хазар, а одна из его
дочерей была насильно отдана в жены хазарскому кагану) финансовая
поддержка от багдадского халифа для Алмуша означала одновремен­
но и поддержку политическую. Послы, похоже, этого не понимали. Во
всяком случае Ибн Фадлан, ознакомившись с материальным состоя171

нием страны волжских булгар, задал царю недоуменный вопрос: «Го­
сударство твое обширно, денежные средства твои изобильны и доход
твой многочислен, так почему же ты просил государя, чтобы он по­
строил крепость на доставленные от него деньги, которым нет числа?»
На что получит вполне четкий ответ: «Я полагал, что Держава Ислама
приносит счастье, и их денежные средства берутся из дозволенных
религиозным законом источников. По этой причине я и обратился
с просьбой об этом. Право же, если бы я захотел построить крепость
на свои средства, на серебро или золото, то, конечно, для меня в этом
не было бы никакой трудности. Право же, я только хотел получить бла­
гословение от денег повелителя правоверных и просил его об этом».
Одним словом, булгарский царь Алмуш был явно обижен. Поэто­
му, несмотря на то, что он провозглашал неоднократно свое преклоне­
ние перед авторитетом и величием багдадского халифа, ислам в своем
государстве сохранил ханифитского (среднеазиатского) толка. То есть
политически он остался от халифа независимым.
А это как раз и означало полный провал миссии багдадского по­
сольства, в котором Ибн Фадлан старался подчеркнуть именно свою
значимость (может быть, так оно и было). Булгарское мусульманство
«исправить» ему не удалось, да и в своей миссионерской деятельнос­
ти он, похоже, преуспел весьма скромно. Во всяком случае сам Ибн
Фадлан упоминает только об одной семье некоего Талута, обращен­
ной им в ислам, который принял мусульманское имя Мухаммед, став,
таким образом, тёзкой своего наставника в вере. И сообщает о том,
что именно он научил читать молитвы мусульман из племени баранджар, для которых была даже построена деревянная мечеть. Правда,
кем построена, арабами или местными властями, из текста неясно.
Таким образом, анализируя содержание «Записок» («Рисала») Ах­
меда ибн Фадлана, что мы можем узнать о распространении ислама
у народов Урало-Поволжья в X в.? Что это за религия, кочевые племе­
на огузов, безусловно, знали, но относились к ней довольно индиффе­
рентно, а в ряде случаев — и неприязненно. Был ли ислам у заволж­
ских печенегов — из сообщения Ибн Фадлана мы ничего сказать не
можем. Кое-кто из башкир был мусульманином, но это был человек,
явно оторванный от своей этнической среды, тогда как большинст­
во его соплеменников оставались ярко выраженными язычниками К
Булгарский царь Алмуш (Алмас) и его ближайшее окружение были
мусульманами, но, с точки зрения багдадских послов, мусульманами1
1 Возможно, что тотемистами.
172

«неправильными», ханифитами. Большая часть булгарского просто­
народья продолжала оставаться в язычестве и последовать примеру
своего повелителя, похоже, не особенно стремилась. Следовательно,
не подвергая сомнению 922 г. как одну из возможных дат начала ис­
лама в регионе, мы и относиться к ней должны соответственно: как
к одному из звеньев в длинной цепи лет, в ходе которых ислам прони­
кал и утверждался в духовной культуре народов Урало-Поволжского
региона.
Сведения средневековых авторов о сложной конфессиональной
ситуации в Волжской Булгарин X в. органично дополняются и ил­
люстрируются данными археологии. Известный казанский археолог
советского периода Е. А. Халикова, еще в 70-е гг. прошлого столетия
первой начавшая целенаправленное исследование мусульманских
некрополей домонгольской Волжской Булгарии, убедительно пока­
зала, что процесс утверждения ислама в мировоззрении и духовной
культуре волжских булгар был длительным и постепенным. Матери­
алы исследованных ею Танкеевского, Тетюшского, Рождественско­
го III, Старо-Куйбышевского I и других городских и сельских могиль­
ников показывают, что в течение всего X в. (то есть и после визита
багдадского посольства в 922 г.) на булгарских могильниках хоронили
одновременно как мусульман, так и язычников (ал-кафир). Причем
погребения второй группы выглядят как типично угорские (в архео­
логическом контексте они относятся к неволинскому и поломскому
(чепецкому) типам), содержат характерный набор сопровождающих
вещей и керамику. Что же касается раннемусульманских захоронений
X-XI вв. (по определению Е. А. Халиковой), то они содержат реми­
нисценции язычества: остатки деревянных гробовищ, остатки возле
могил погребальной тризны в виде костей животных и фрагментов
глиняной посуды, кыбла же в них отсутствует.
Полученные данные позволили исследовательнице сделать вывод
о том, что «лишь в XII — начале XIII вв. идеология и обряды ислама
глубоко укоренились у основного населения страны, охватив разные
социальные слои булгарского общества, что доказывается установ­
лением унифицированной, единообразной, „ортодоксальной^ погре­
бальной обрядности, соответствующей канонам ислама — строгое
соблюдение кыблы, однообразное положение корпуса и рук погре­
бенных, полное отсутствие сопровождающего инвентаря и т. п.» [273,
с. 151].
С этим выводом, в принципе, согласны и современные исследова­
тели истории Волжской Булгарии. Так, известный археолог, чл.-корр.
173

АН РТ, профессор Ф. Ш. Хузин на основании археологических мате­
риалов показывает, что «предки современных поволжских татар —
булгары принимали ислам не единовременно, а несколькими актами»
и в 922 г. багдадское посольство только зафиксировало существование
ислама в Булгарин [284, с. 43-49].
Другой казанский историк и археолог И. Л. Измайлов хотя и счи­
тает, что «уже к концу X в. Булгария на международной арене вы­
ступала как мусульманская страна», но вместе с тем не отрицает, что
в течение всего X в. языческие могильники продолжали функциони­
ровать на территории этого государства [123].
Распространение ислама у башкир Г. Н. Гарустович относит
к XIII -XIV вв. Какой смысл вкладывает исследователь в слово «рас­
пространение» — не совсем ясно. Если исходить из приводимых им
данных о появлении на башкирских территориях каменных и кирпич­
ных мавзолеев (кэшэнэ, дюрбе, мазар, текие) и каменных надгробий
с эпитафиями, то все они датируются временем не ранее XIV в. [63,
с. 220-223]. Если исходить из совершенно, на наш взгляд, верного
предположения о том, что исламизация башкир и других племен Урало-Поволжья была обусловлена включением этих племен в состав
Золотой Орды (что, как мы помним, произошло не ранее середины
1230-х гг. — см. гл. III), то исламизация этого государства, в свою
очередь, тоже осуществлялась поэтапно. И связан этот процесс был
с процессом урбанизации значительной части территории Золотой
Орды. Начинается активное строительство городов в степном Повол­
жье со всеми вытекающими отсюда социальными последствиями:
приток торговцев и ремесленников из исламских Хорезма и Волжской
Булгарин (Булгарского Улуса). Современные исследователи процесс
исламизации Золотой Орды (Улуса Джучи) разбивают на три этапа,
связанных с именами конкретных ханов и политической ситуацией,
знаменовавшей их правление. Первый этап — 1242/43-1312 гг. —
время правления хана Бату, пока еще придерживавшегося принци­
пов религиозной толерантности, провозглашенных в Великой Ясе
Чингисхана. В целом это было время «индифферентного отношения
властей Золотой Орды к мировым религиям» [52, с. 38; 122, с. 603].
На имеющемся археологическом материале мы пока не можем
проследить, как относились к исламу в это время кочевники-степ­
няки. Однако наличие в степях Урало-Поволжья языческих погре­
бений, содержащих кроме оружия, украшений и конских захоро­
нений монеты ханов Узбека (правил в 1313-1341 гг.) и Джанибека
(1342-1357 гг.), показывает, что и на втором этапе исламизации Зо174

лотой Орды (с 1313 г. по конец XIV в.) [122, с. 38] язычество сохра­
няло достаточно прочные позиции в кочевнической среде. По нашим
подсчетам, погребения с монетами золотоордынских ханов состав­
ляют 10 % от общего количества языческих кочевнических погребе­
ний в степях Восточной Европы. Из них почти половина — в степях
Заволжья и Южного Приуралья (Андреевский, Жарсуат, Тлявгуловский, Джангала, Новоорский, Абганеровский, Бахтияровский, Суслы,
Блюменфельд и др. могильники).
Кроме того, имеются и письменные источники, указывающие на
сопротивление золотоордынской знати исламу. В начале XV в. при
дворе Шахруха — младшего сына великого Тимура, правителя Хора­
сана, — было написано продолжение к «Сборнику летописей» Рашид
ад-Дина, в котором, в частности, рассказывается о попытке заговора
ордынских эмиров против хана Узбека: «.. .Причиною вражды эмиров
к Узбеку было то, что Узбек постоянно требовал от них обращения
в правоверие и ислам и побуждал их к этому. Эмиры же отвечали
ему на это: „Ты ожидай от нас покорности и повиновения, а какое
тебе дело до нашей веры и нашего исповедания и каким образом мы
покинем закон (тура) и устав (ясык) Чингиз-хана и перейдем в веру
арабов?"» [101, с. 324].
Нам представляется, что одной из причин первоначального не­
приятия ислама золотоордынской знатью была та, что он исходил из
городов — явления, для кочевников Дешт-и-Кипчак чуждого. Практи­
чески все исследователи истории и культуры Золотой Орды, начиная
с классика советского «золотоордыноведения» Г. А. Федорова-Давы­
дова, отмечают дуалистический характер культуры этого государ­
ства: «В силу ориентации ханов на мусульманство и городской быт
среднеазиатско-иранского типа, в южнорусской степи, далекой от
ислама, вдруг пышно распускается совершенно чуждая номадам
(выделено нами. — Авт.) яркая урбанистическая восточная сред­
невековая культура поливных чаш и мозаичных панно на мечетях,
арабских звездочетов, персидских стихов и мусульманской духовной
учености, толкователей Корана, математиков и астрономов, изыскан­
но тонкого орнамента и каллиграфии. Эта культура была недолго­
вечной и не опиралась на традиции оседлости в Нижнем Повол­
жье, где до этого были кочевые степи (выделено нами. — Авт.)»
[265, с. 118].
После завоевания Дешт-и-Кипчак монголами этнический состав
кочевников изменился незначительно — степи Восточной Европы
по-прежнему оставались кипчакскими. Поставленные кочевниками
175

управлять улусбеги, нойоны и багатуры управляли ими по законам
Великой Ясы Чингисхана, один из которых гласит: «Мужчинам разре­
шается заниматься только войной и охотой» [30]. А какую жизнь ко­
чевник мог видеть в городе? Ответ на этот вопрос мы находим в рабо­
тах исследователей городов Золотой Орды. Характерной особеннос­
тью золотоордынских городов Нижнего Поволжья являлось отсут­
ствие организующего центра — укрепленной цитадели: «структура
городского ландшафта была организована регулярной застройкой,
основанной на сетке улиц в центральной нуклеарной части и иррегу­
лярной, рассредоточенной на окраинах» [44, с. 141];«.. .усадьбы хана
и других представителей социальных и административных верхов
располагаются по степи б е з видимого порядка (выделено нами. —
Авт .), не создавая определенного городского центра» [97, с. 215]. То
есть обитателю степи, привыкшему к четкой организации простран­
ства кочевья (юрта старшего — или крайняя с запада (справа) в ряду,
или в центре), плутание по узким (от 3 до 10 м) улицам и переулкам,
в поисках нужного ему объекта, едва ли доставляло эстетическое
удовольствие и психологический комфорт. Во-первых, если судить
по предлагаемым реконструкциям, «кварталы нижневолжских горо­
дов представляли собой замкнутый уличным контуром жилой мас­
сив, состоящий из нескольких жилых домовладений» [44, с. 142]. На
языке «родных осин» это, очевидно, означает, что вдоль всей улицы
тянулись однообразные глинобитные стены с калитками или глухими
воротами во дворы, периодически прерываемыми еще более узкими
переулками. Во-вторых, центральные 10-метровые улицы (ширина
улицы заурядной русской деревни) были «переполнены людьми»
(Ибн-Батута). А если учесть, что уличная сеть золотоордынского го­
рода, выполняя свою чисто магистральную функцию, «являлась еще
и матрицей, на которую накладывались дренажные и арычные систе­
мы. Она являлась основным способом водоснабжения средневекового
золотоордынского города на Нижней Волге» [44, с. 143], едва ли стоит
сомневаться в том, что плутать по этим тесным, забитыми людьми,
зауженными еще и арыками, из которых нельзя было напиться без
риска подцепить какую-нибудь кишечную заразу, улицам («Открытый
характер неукрепленных каналов и арыков исключает использование
подающейся по ним воды в качестве питьевой. Арыки, как гидротех­
нические сооружения, могли использоваться для подачи воды, упо­
треблявшейся в технических и хозяйственных целях» [44, с. 143]),
для привыкшего к открытым пространствам степняка удовольствие
было «ниже среднего».
176

Едва ли есть смысл сомневаться так же и в том, что рядовой кочевник-орат не имел доступа в усадьбы зажиточных горожан и уж
тем более в усадьбы городской знати (хотя в Степи Великая Яса Чин­
гисхана такую возможность, хотя бы формально, ему предоставляла:
«Если кто проезжает подле людей, когда они едят, он должен сойти
с лошади, есть с ними без их позволения, и никто из них не должен
запрещать ему это...» [90]). Ну а что он мог увидеть в домах своих
«товарищей по классу», представителей городского плебса? Землянки
небольших размеров, с земляными же полами и перекрытые камы­
шовой кровлей. Отапливались они открытыми очагами-кострищами,
иногда обложенными кирпичом или обмазанными глиной, печами,
сложенными из обожженного или сырцового кирпича \ канами. Как
там жилось внутри — это вопрос. Но в чем можно не сомневаться, так
это в том, что, в отличие от войлочной юрты, паразитов там хватало.
Лепящиеся к внешним стенам усадеб зажиточных горожан — ремес­
ленников и феодалов — или сгрудившиеся впритык друг к другу (на
городище Шареный бугор возле Астрахани на площади около 150 м2
выявлены 22 землянки [97, с. 134, рис. 14]) подобные жилища, оли­
цетворяющие городской стиль жизни, вряд ли могли вдохновить кочевника-степняка на добровольное переселение в город.
В определенный период времени (улучшалось материальное бла­
госостояние горожан?) землянки засыпались и на их месте строились
наземные однокомнатные дома на сырцовом цоколе, с глинобитны­
ми или сырцовыми полами, зачастую являвшиеся частью усадьбы
[97, с. 221]. Они и были «основным модулем квартальной застройки
и иррегулярной застройки пригородов, в которых проживало рядовое
население золотоордынских городов» [44, с. 154]. Площадь их была
невелика — в среднем 16 м2.
Усадьбы горожан среднего достатка, исследованные Э. Д. Зиливинской на Селитренном (Сарай-Бату) и Царевском (Сарай-Берке)
городищах, снаружи хотя и представляли собой довольно внуши­
тельные сооружения (20 х 20 м — Селитренное городище, раскоп XV;
14 х 12 м — Царевское городище), но изнутри это были «соты» с ком­
натами-ячейками в 20-25 м2 [98]. Отсчитайте 5 x 4 или 5x5 шагов —
вот это будет реальное жизненное пространство одной комнаты мно­
гокомнатного зажиточного дома. Естественно, без окон и вентиляции.
Кроме как спать, там вряд ли что можно было еще делать.1
1 Где у них там были дымоходы, и вообще — были ли они, из материалов
раскопок понять невозможно.
177

Усадьбы социальных верхов золотоордынского города a priori
должны были являться притягательным объектом для кочевой степ­
ной знати, часть которой, как считают исследователи, уже пересе­
лилась в города. Характеристику феодальной усадьбы золотоордын­
ского города мы приведем словами археологов, эти самые усадьбы
исследовавших непосредственно: «По основным конструктивным
особенностям он (дом владельца усадьбы. — Авт.) не отличается
от домов городского плебса. Так же как и при строительстве дохмов
рядового населения города, в качестве основного строительного ма­
териала используется сырцовый кирпич. Главным отличием уса­
дебных построек социальной верхушки от построек городского
плебса являются их размеры, использование при строительстве
жженого кирпича и наличие архитектурного декора (выделено
нами. — Авт.)... Несмотря на значительную площадь построек и на­
личие архитектурного декора, усадебные дома, видимо, были невы­
сокими и не очень удобными для жизни (выделено нами. — Авт.)»
[97, с. 222 и сл.].
Одним словом, город, из которого ислам исходил и распростра­
нялся среди населения Золотой Орды, для кочевников не являлся ав­
торитетом в деле смены духовной парадигмы.
Не стоит также забывать и о том, что многие идеологические и мо­
ральные установки ислама 1в сознании степняка-кочевника противо­
речили установлениям Великой Ясы Чингисхана, обязательным для
всех без исключения подданных Монгольской империи. И хотя, как
отмечал еще персидский историк XIII в. Джувейни,«.. .и много среди
тех приказов есть, что соответствует шариату» [286, с. 464], но много
было и идущего ей вопреки. Например, в Великой Ясе провозгла­
шалась веротерпимость (Чингисхан уклонялся «от предпочтения од­
ной религии другой и от превозношения одних над другими...» [286,
с. 464], а его потомки Узбек и особенно Джанибек насаждали новую
веру мечом и кровью. Вот уже противоречие. Яса провозглашала, что
«Мужчинам разрешается заниматься только войной и охотой» [90],
или, когда правители «не заняты военным делом, пусть непременно
ревнуют об охоте и войско к тому приучают» [286, с. 465]. А где в го­
роде этим заниматься? Или, «он (Чингисхан. — Авт.) запретил им
опускать руку в воду и велел употреблять что-нибудь из посуды для
черпания воды; он запретил им мыть их платье в продолжение ноше-1
1 В Золотой Орде хан Узбек и его преемники утверждали ислам ханифитского толка (здесь сказалось сильное влияние Средней Азии).
178

ния, пока совсем не износится» [286, с. 474]. А мы можем представить
себе мусульманский город без общественных бань или мусульмани­
на, в течение суток не совершающего омовения? Даже заклание жи­
вотных для еды и жертвоприношений у монгол и мусульман должно
совершаться по-разному: по шариату животному нужно перерезать
горло и обе сонные артерии, чтобы стекла кровь, а по Ясе «когда хотят
есть животное, должно связать ему ноги, распороть брюхо и сжать ру­
кой сердце, пока животное не умрет \ и тогда можно есть мясо его; но
если кто зарежет животное, как режут мусульмане, того зарезать
самого» (выделено нами. — Авт.) [286, с. 473].
Не говоря уже о том, что насаждаемый сверху в Золотой Орде
ислам суфийского толка [52, с. 32 и сл.], призывающий к воздержа­
нию, аскезе и альтруизму (человеколюбию), никоим образом не со­
стыковывался с заветом (биликом) Чингисхана, согласно которому
«настоящее наслаждение и блаженство мужа в том, чтобы подавить
и победить возмутившегося врага, отобрать у него все, чем он владе­
ет, заставить истошно вопить его слуг и обливаться горючими слеза­
ми его жен, [в том чтобы] оседлать его быстроногих меринов, [в том
чтобы] возлежать, словно на постели, на телах его прекрасных жен,
лицезреть красоту их и целовать в сладкие, алые губы» [286, с. 485].
Нам думается, что читателям, так же, как и авторам этих строк,
становится понятным неоднократно отмеченный археологами факт
разнообразия (разнобоя) в погребальной обрядности на городских му­
сульманских кладбищах Золотой Орды [53, с. 93-136; 68, с. 181-186;
295, с. 242-270] и реминисценций (пережитков) языческого обряда
в кочевнических погребениях т. н. «золотоордынского мусульманского
периода» в виде помещения туда женских украшений, головных убо­
ров — «бока», датированных второй половиной XIV— началом XV вв.,
в том числе и находками монет в погребениях [109, с. 30-41]. Все это,
по мнению известного археолога и антрополога Л. Т. Яблонского, «го­
ворит о слабости мусульманизации населения даже в эпоху расцвета
Золотой Орды...»[68, с. 158], с чем, конечно же, нельзя не согласиться.
Подобная картина наблюдается по всей территории Золотой Орды.
Могильники, на которых хоронили по мусульманскому обряду, но
с выраженными языческими пережитками, известны на Дону (Ново­
харьковский, датируется XIV в.), Северном Кавказе (Золотаревка-З —
вторая половина XIV — начало XV в.; Шарахалсун — вторая полови-1
1 И чтобы ни одна капля крови не попала в землю — приплода скота не
будет.
179

на XIV в.) и других местах [21, с. 157-198; 22, с. 193-230; 207]. Ис­
следователи перечисленных и других подобных им памятников полу­
ченный материал трактуют однозначно — как проявление сложности
и неравномерности в процессе исламизации населения Золотой Орды.
Таким образом, мы имеем гораздо больше оснований присоеди­
ниться к мнению покойного Р. М. Юсупова, полагавшего, что еще
в XIV-XVI вв. ислам не являлся религией всего башкирского наро­
да, а затронул только его родовую аристократию [42, с. 182]. И это
представляется более реальным, нежели расплывчатое утверждение
Г. Н. Гарустовича о том, что «...к XV веку процесс распространения
ислама среди башкир фактически завершился (выделено нами. —
Авт .), а со времени добровольного вхождения башкир в состав Рус­
ского государства началось окончательное утверждение мусуль­
манской религии (выделено нами. — Авт.)» [63, с. 226]. Едва ли
это было так, поскольку, во-первых, живущие в отдалении от золо­
тоордынских городов — рассадников ислама — башкиры не могли
быть более исламизированы, нежели поволжские или донские коче­
вые племена, имевшие более тесные связи с городами. Во-вторых,
несмотря на то, что на территории Башкирии хорошо известны как
минимум четыре мусульманских мавзолея-кэсэнэ (кэшэнэ) — Хусейн-бека, Тура-хана, Бэндэбикэ и Башня Тамерлана 1, из них только
один в исторической памяти башкир ассоциируется с именем мусуль­
манского проповедника — Хаджи Хусейн-бека, прибывшего в Башки­
рию из Туркестана с целью обращения башкир в ислам. Произошло
это, что немаловажно, в XIV в., поскольку дата смерти Хусейн-бе­
ка — 1339 г. — зафиксирована в его эпитафии. Насколько Хусейн-бек
преуспел на миссионерском поприще, сказать трудно. Обращает на
себя внимание тот факт, что среди башкирских исторических преда­
ний и родословных-шежере его имя упоминается единожды: в исто­
рическом предании «Последний из Сартаева рода», повествующем
о нашествии Тимура Тамерлана на Золотую Орду, его главный герой
Джалык сетует на то, что ни один из святых, к кому он обращался
с мольбой о помощи перед лицом надвигающегося нашествия, вклю­
чая и Хусейн-бека, на его мольбы не откликнулся.
Что касается «мавзолея Тура-хана», то в преданиях, легендах
и шежере башкир это строение вообще ни с кем из святых не ассо­
циируется. Более того, еще в XIX в. местное население называло это1
1 По административному делению XX столетия последняя сейчас нахо­
дится на территории Челябинской области.
180

сооружение «дворец Тура-хана». Уфимский краевед Р. Г. Игнатьев
в 1883 г. опубликовал услышанную им от башкир д. Нижние Термы
(ныне — Чишминский район РБ) легенду о том, что Тура-хан — один
из потомков Чингисхана — вначале был подданным сибирского хана
Кучума, а затем, после ссоры с ним, откочевал в район нынешней
Уфы. Здесь, на р. Слак, он построил себе дворец 1 (!) и мечеть. По­
сле взятия Казани русскими войсками Тура-хан покинул это место
и ушел в район нынешнего г. Стерлитамака, где есть гора с таким же
названием — Тура-тау. Впрочем, Р. Г. Игнатьев отмечает, что вблизи
«дворца» была найдена могильная плита с эпитафией, посвященной
Сахиб-Зимал, жене хана [119, с. 333], а во время раскопок мавзолея
в 1976 и 1988 гг. внутри него были найдены два захоронения, одно из
которых — женское.
В башкирском историческом эпосе «Идукай и Мурадым», запи­
санном в 1910 г. знаменитым собирателем башкирского фольклора
М. Бурангуловым, Тура-хан (Тора-бий) — враг, погубивший главного
героя Идукая, но получивший заслуженное возмездие от его сына
Мурадыма, который «В плен Тора-бия взял; Там, где жизнь окончил
отец, По рукам и ногам разодрал» [37, с. 186].
Мудрая старуха (аулия) Бэндэбика, с именем которой связан
кирпичный мавзолей в Кугарчинском районе РБ, исследованный
Н. А. Мажитовым в 1968-1969 гг., также присутствует только в одном
предании «Бэндэбика и Ерэнсэ-сэсэн», записанном в д. Максютово
(где и находится сам мавзолей) в 1960-х гг. Согласно этому преданию,
после смерти, по ее же завещанию, Бэндэбика была похоронена в соб­
ственном доме (но не в кэшэнэ), заваленном землей [36, с. 204-206].
Наконец, кэшэнэ Башня Тамерлана, хотя и является в восприятии
башкир погребальным памятником, но сооруженным над могилой
мифической дочери Тимура Тамерлана, якобы бежавшей с возлюб­
ленным от гнева отца и покончившей жизнь самоубийством из неже­
лания расстаться с любимым.
Одним словом, историческая память башкир сохранила вполне
индифферентные сведения о мавзолеях-кэшэне, не ставших, в отли­
чие, например, от мавзолеев Средней Азии или мечетей г. Булгара
в Татарстане, местом религиозного паломничества и поклонения.
В-третьих, чем иным, кроме недостаточно глубокого внедрения
ислама в сознание башкир, можно объяснить наблюдаемое в 1770 г.
1 По другой версии — это был дом суда, в котором судили, казнили и за­
хоранивали преступников.
181

академиком И. И. Лепехиным колдовство (камлание) башкирского
колдуна-«чертовидца» (Шайтан Курязя) с целью облегчить женщине
роды? [179, с. 37 и ел.]. Или замечание другого академика — Г. Ге­
орги о том, что, хотя «башкирцы искони содержат Мугаметанский
закон и имеют молебныя храмины, школы и священнослужителей:
но в разсуждении веры своей не последние невежды и наблюдают
немало и языческих обрядов...». В том числе — и обряд изгнания
бесов «Шайтан Куреесця» [67, с. 107].
Впрочем, в данном случае башкиры не составляли исключения
среди других кочевых и полукочевых народов Урало-Поволжья. Та­
кими же неусердными «магометанами» называет Г. Георги и казахов
(«киргизцев»), у которых также было мало сведущих в исламе людей,
но зато очень много всевозможных предсказателей судьбы (фалши),
погоды (диагзы), «чертознатцев» (багзы) и разного рода гадателей
(армячи, ярунчи): «Веру свою они почитают; но как у них нет школ,
да притом и целые улусы не имеют мулл; то не только превеликие
невежды, но и крайне суеверны» [67, с. 140].
Характерно, что у православных русских тоже были свои колду­
ны, знахари и ворожеи. Но их побаивались и старались держаться от
них подальше (вспомним картину художника-передвижника В. Мак­
симова «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу» или великого
М. В. Нестерова «За приворотным зельем»). И уж, конечно, в таком
жизненно важном деле, как рождение ребенка, колдуны не участво­
вали никогда: если возникали сложности у роженицы, то просили
открыть Церковные Врата!
Таким образом, приведенные данные противоречат утверждениям
о ранней, до XV-XVI вв., исламизации тюркских народов Урало-Поволжья, хотя в конце концов ислам становится их главной религией.
Произошло это, в том числе, и потому, что суфийский ислам оказался
способен «впитывать» в себя элементы доисламских культов, попу­
лярные среди тюркского населения региона, и позволил сохранить их
до настоящего времени [52, с. 53], о чем имеется богатейшая литера­
тура [206; 237; 279 и др.]. И закончим словами археолога Д. В. Васи­
льева, известного специалиста по распространению и утверждению
ислама в Золотой Орде: «Признание кочевниками Золотой Орды ос­
новных мусульманских догматов не привело к моментальному отказу
от мировоззренческих основ тенгрианства — тюрко-монгольского
шаманизма. Процесс этот был долгим и трудным...» [52, с. 59].

182

Гл а в а VI

НА РУБЕЖЕ ЭПОХ

К середине XIV в. государства Чингисидов, раскинувшиеся на
огромных пространствах от Дуная до Янцзы, переживали острейший
политический кризис, приведший не только к перераспределению
ролей и появлению новых игроков на политическом поле Евразии,
но и прекращению de jure существования большинства из этих госу­
дарств как объектов международного права. Подобно карточным до­
микам, они рассыпались, погребая под руинами славу и неодолимость
своих недавних правителей. Уже к 40-м гг. XIV столетия Ильханат
(Улус Хулагу) и Улус Чагатая рухнули, а на их территории появились
государства-однодневки, находившиеся в состояниижесточайшей
конкуренции между собой. На крайнем востоке правящая Китаем
монгольская династия Юань доживала свои последние годы: в 1368 г.
монголы были окончательно изгнаны из пределов Поднебесной.
Золотую Орду также не минули разрушительные процессы, по­
трясшие основы мироустройства, заложенного Чингисханом. В Улусе
Джучи началась Смута, или, как ее называли на Руси, «великая замят­
ия», в одночасье ослабившая державу, еще совсем недавно блистав­
шую в зените своего могущества. Сама по себе «великая замятия»
представляет очень сложное, многоходовое кровавое действо, в тече­
ние которого многочисленные Джучиды и их сторонники — выходцы
из различных степных родов и придворных партий буквально резали
друг друга с единственной целью — обрести высшую власть.
Весьма показательно, что борьба между наследниками Джучи,
не в последнюю очередь вызванная неурегулированностью вопро­
сов престолонаследия, велась явно по династическому признаку. Оче­
видно, что «засидевшиеся» на вторых ролях в восточной (заяицкой)
части Золотой Орды, ее «левом крыле» — Кок-Орде, представители
«золотого рода», и в первую очередь потомки Орду и Шибана, стре­
мились сместить династию Батуидов, правившую страной в течение
более чем ста лет. Однако схватка за обладание становым хребтом
государства — главным доменом золотоордынских ханов, располагав­
шимся в нижнем и среднем течении Итиля, наполненном к тому же
богатейшими городами, стала не только схваткой между главными
претендентами — принцами крови, но и появившимися временщи­
ками — гургенами, сумевшими в определенных условиях подмять
под себя ситуацию, как это сделали Мамай в 1360-1370 гг. в «правом
крыле» — Ак-Орде и Идегей, замахнувшийся ни много ни мало, но на
власть над всей степной державой на рубеже XIV-XV вв. Итак, вое­
вали все против всех, и война эта не могла обойти стороной Южный
Урал, а следовательно, и башкирские кочевья.
184

Необходимо отметить, что башкирские племена (впрочем, как
и все население Золотой Орды) вступали в период «великой замятии»
в некоем «позитиве», коим были отмечены правления Тохты, Узбека
и Джанибека. «Относительно мирная и безопасная жизнь в империи
Джучидов на протяжении второй половины XIII — первой полови­
ны XIV вв. вызвала благоприятные демографические последствия.
Старые эли множились, делились и ветвились...» [259, с. 372]. Баш­
кирия, находившаяся на периферии государства, счастливым обра­
зом избежала к тому же ужасающего бедствия — пандемии чумы,
охватившей практически весь тогдашний цивилизованный мир. «От
чумы, прокатившейся по всей Европе (до этого она свирепствовала
в Центральной Азии, Китае, на Среднем и Ближнем Востоке и т. д. —
Авт.) особенно сильно пострадало население Дешт-и-Кипчака, Кры­
ма и Поволжья. Под 1346 годом в русских летописях говорится:
„.. .Бысть мор силен на Бесермены и на Татарове...“ из-за чумы „в зем­
лях Узбековых... обезлюдели деревни и города4'. Только в одном Кры­
му тогда погибло от чумы свыше 85 000 человек. По сообщению рус­
ских летописей, в Сарае, Астрахани, Ургенче и в других городах вы­
мерло столько народа, „яко не бе можно живым мертвых погребати44»
[239, с. 372].
О том, что чума действительно обошла стороной Южно-Ураль­
ский регион, свидетельствуют столь чувствительные к подобным
катастрофическим событиям эпические произведения башкир. При
ближайшем рассмотрении мы не обнаружим в них даже отзвуков той
беды, причиной чего, помимо периферийности региона, по-видимому, следует считать, само государственное устройство Улуса Джучи.
После монгольского завоевания «на просторах половецкого „Дикого
поля44 установилась жесткая и стройная улусная система с десятич­
ным делением населения. Ордынское правительство не допускало
самовольных переходов из одного улуса в другой, чтобы не нарушать
стройной организации налогообложения и военной мобилизации»
[255, с. 36-37]. Таким образом, несмотря на непрерывное, санкцио­
нированное центральными властями проникновение на Южный Урал
племен-элей — выходцев из Центральной Азии и Дешт-и-Кипчак, эта
отдаленная территория оставалась достаточно замкнутым простран­
ством, по определению В. Л. Егорова, «кочевой областью», которую
«градостроительство не затронуло» [92, с. 106]. В результате того, что
земли эти не подверглись урбанизации, трагедия их миновала, тогда
как в других краях «города Узбековы обезлюдели» и народ, их населя­
ющий, сделался жертвой чумы. Судя по всему, башкирские племена,
185

избежав вселенского мора, ко времени начала «великой замятии»
представляли из себя достаточно мощный, хотя и разобщенный
по родовому признаку сегмент золотоордынского общества, спо­
собный влиять на политическую ситуацию если и не в стране,
то, во всяком случае, на Южном Урале и в некоторых областях
восточного Дешт-и-Кипчак. И хотя письменных свидетельств сов­
ременников событий (за исключением краткого сообщения в сочине­
нии Шараф-ад-дина Йезди [101, с. 338]) об активном участии башкир
в военно-политической жизни государства не существует, не следу­
ет принижать и минимизировать их роль, в том числе и экономиче­
скую, которую они играли в государственной системе Улуса Джучи.
Так или иначе, но «мирная передышка», продолжавшаяся на тер­
ритории Южного Урала почти сотню лет (межклановые разборки не
в счет!), в начале второй половины XIV в. заканчивалась. К этому
времени сепаратистские настроения среди золотоордынской аристо­
кратии, в основе которых по-прежнему лежало различное отношение
к городам, городской культуре и оседлым периферийным районам
улуса, достигли своего апогея, и достаточно было только искры, что­
бы «смута проснулась». Такой искрой явилось убийство хана Джанибека и возведение на престол одной из придворных группировок его
сына Бердибека, которого спустя два года таким же путем сместил
Кульпа. Началась «великая замятия», в период которой на золотоор­
дынском престоле успела «отметиться» пара десятков правителей.
Все эти события разыгрались в непосредственной, близости от
степей Южного Урала и, естественно, не могли пройти незамеченны­
ми для их обитателей. Достаточно сказать, что среди участников борь­
бы за золотоордынский трон потомки Шибана, улус которого как раз
и составляли западноказахстанские и южноуральские степи (Хызр,
Мюрид), стали весьма активной силой. Более того, в 1377 г. один из
кок-ордынских («заяицких») царевичей — Араб-шах — совершает
успешный набег на нижегородские земли. Как показывают источни­
ки, ханы кок-ордынской ветви династии Джучидов оказались доста­
точно сильны, чтобы, несмотря на распри, удержать в своих руках
поволжские и заволжские степи и не пустить сюда возвысившегося на
пике смуты темника Мамая и ак-ордынских ханов, от имени которых
он правил [114, с. 114-116]. Во многом успех кок-ордынских потом­
ков Джучи был обеспечен мощной поддержкой со стороны номадов
восточного Дешта и Юго-Западной Сибири — исконных вассалов
Ордуидов, Шибанидов и Тукатимуридов, и, конечно же, в междоусоб­
ной войне, охватившей в 60-70-х гг. XIV в. Кок-Орду (а накал страс186

тей там не уступал резне в Ак-Орде), не могли не принять участие
и башкиры. Нам не известны конкретные факты оказания племенами
башкир прямой военной помощи претендентам на сарайский престол,
но, возможно, уже своим лояльным (или нелояльным) отношением
к тем или иным Джучидам они способствовали успеху или неуда­
че предпринимаемых теми усилий по захвату власти. Вместе с тем
было бы не совсем корректно, освещая место башкир в ходе «великой
замятии», отводить им роль вассалов исключительно правителей «ле­
вого крыла»: необходимо учитывать и тот факт, что северо-западные
башкиры исторически тяготели к Булгарскому улусу *.
Весьма примечательно, что данные археологических исследова­
ний подтверждают обострение обстановки в регионе в последней чет­
верти XIV столетия, что связано непосредственно с ведением боевых
действий. И хотя датировка выделенных комплексов золотоордынских
погребений не может быть соотнесена исключительно с «великой замятней» (необходимо также учитывать и обстоятельства нашествия
Тамерлана), обойти стороной очевидные материальные свидетельства
той эпохи невозможно. «Уфимский антрополог Р. М. Юсупов, иссле­
довавший черепа золотоордынских погребений на территории Орен­
буржья, обнаружил не совсем обычные вещи: почти все они носят на
себе следы насильственных повреждений» [114, с. 114]. Так, в одном
из захоронений Тлявгуловского могильника «лежал костяк молодого
30-летнего мужчины, на черепе которого хорошо были видны следы
буйно прожитой жизни. Во-первых, сильным ударом сбоку у него был
слегка искривлен нос, о чем свидетельствует положение и форма но­
совых костей. Затем, в верхней челюсти, под левой глазницей остался
след от раны, нанесенной стрелой или копьем, которая, впрочем, не
была для него смертельной, поскольку края ее заросли и сгладились.
Но и умер этот воин не своей смертью, а вероятно, был убит двумя
стрелами: железный наконечник одной из них был найден среди ре­
бер с правой стороны груди, а среди тазовых костей черешком вверх
торчал длинный костяной наконечник» [114, с. 98]. «Такая же рана
была при жизни нанесена юноше 23-24 лет, погребенному в кургане
№ 2 могильника на реке Урта-Буртя. А мужчине 46-48 лет, чей скелет
покоился под насыпью кургана № 3 того же могильника, сабельным
ударом слева рассекли нос. Точно так же был ранен 46-летний муж-1
1

Вопрос о принадлежности земель башкирских племен, в том числе
и Южно-Уральского региона, к какой-либо части Улуса Джучи (Ак-Ор­
де или Кок-Орде) остается открытым.
187

чина, погребенный в одном из курганов могильника „Рычковка Г4.
Саблей рассекли лоб и слегка повредили череп над правым глазом
у 6-8-летней девочки из кургана № 16 могильника на реке Урта-Буртя, а молодой женщине из кургана № 18 нанесли сильный удар по го­
лове каким-то массивным тупым предметом (булавой или рукояткой
сабли)» [114, с. 114].
Возвращаясь к захоронению «бурно прожившего жизнь» мужчи­
ны из Тлявгуловского могильника, невозможно не отметить, что это
был, по всей видимости, знатный или, по крайней мере, достойный
последних высоких почестей воин. «Слева от умершего, возле се­
верной стенки могилы, также головой на запад, лежал целый скелет
лошади. Захоронили ее взнузданной и оседланной, так как в зубах че­
репа сохранились железные удила, на спине — металлическое укра­
шение луки седла, сплетенное из железной и медной проволоки, а по
бокам — стремена и пряжки от подпруги.
Но самое интересное — под кистью правой руки человека были
найдены две серебряные монеты золотоордынских ханов Узбека
и Джанибека. Первый правил с 1312 по 1342, второй — с 1342 по
1357 год. Изучавший эти монеты казанский специалист — нумизмат
А. Г. Мухамадиев — установил, что края их подрезаны, и, следова­
тельно, в могилу монеты попали не ранее 60-х годов XIV в., то есть
не ранее того времени, когда в Золотой Орде стал ощущаться дефицит
серебра, и ханы начали выпускать монеты облегченного веса. Таким
образом, дату этого захоронения, с точностью почти до десятилетия,
мы получили верную» [114, с. 98-99].
Несмотря на то что перед нами классическое, во всей своей «кра­
се», языческое погребение кипчаков, его нахождение практически на
землях башкир подталкивает как минимум к двум предположениям:
1) в очередной раз свидетельствует о том, что здесь, на границе сте­
пи и отрогов гор Южного Урала, вовсю полыхала сотрясавшая Улус
Джучи гражданская война; 2) доказывает, что вследствие обострения
обстановки в Золотой Орде «в Приуралье устремляются многочис­
ленные племена Дешт-и-Кипчака, которые (впоследствии. — Авт.)
существенно преобразили этнографическую карту Башкирии и этни­
ческий облик ее населения» [173, с. 356]. «Массовый сдвиг кочевни­
ков Приуралья на север вплоть до Пермских земель и на восток, на
Урал и в Зауралье, имел место (именно. — Авт.) во второй половине
и в конце XIV в.» [173, с. 472] и увязывается все с той же «великой
замятней». А уж каким образом (но не «хлебом и солью»!) встречали
прибывавшие с юга эли местные башкирские племена, объяснять не188

обязательно, и нет ничего удивительного в том, что безвестный кип­
чакский багатур нашел свою погибель вблизи или непосредственно
на территории, занимаемой башкирами. Нет ничего удивительного
и в том, что, согласно эпосу «Бабсак и Кусяк», на рубеже XIV-XV вв.
в юго-восточной и южной Башкирии сформировался племенной
союз, образовавшийся, скорее всего, перед лицом реальных агрес­
сивных действий как со стороны Джучидов или Тамерлана, так и но­
мадов Степного пояса, устремившихся на север, в том числе и «талба
мангытских» — будущих ногайских правителей. Возникший союз
объединял «прежде всего племена бурзян, усерган, тамьян и тангур»
[173, с. 115], чьи земли в первую очередь подвергались опасности
появления на них незваных гостей, тем более что «гости» эти своим
присутствием нарушали экономическую ситуацию, складывающуюся
в это время на границе леса и степи.
Парадоксально, но во времена «великой замятии» на Южном
Урале сложилась достаточно благоприятная экономическая ситуа­
ция, связанная с развитием торговых путей в Сибирь, после того как
регион Нижней Волги, а по сути, северный отрезок Великого шел­
кового пути превратился в арену бесконечной феодальной войны.
В противовес опасностям основного (волжского) пути, булгарские
купцы усиливали свои связи с Зауральским регионом, отыскивая аль­
тернативные маршруты, а потому возросло значение обмена с насе­
лением таежно-лесной зоны и увеличилась роль территорий Башкор­
тостана и Оренбуржья как транзитных областей [65, с. 165]. Отныне,
по мнению Г. Н. Гарустовича, «мягкое золото» сибирской тайги —
пушнина — ручьем потекло по землям башкирских племен, знатные
люди которых, да и простые араты, видели в этом прямую выгоду.
Башкирские бии, пользуясь феодальным правом, в равной степени
распространившимся на весь средневековый мир, взимали с купцов
пошлину «за проезд», обеспечивая со своей стороны охрану торго­
вых обозов, не забывая при этом баловать своих' жен ювелирными
изделиями из дальних стран, преподносимыми им в дар. Кроме того,
купцы пользовались услугами башкир, поставлявших, к взаимной
выгоде, продовольствие и обеспечивавших места стоянок.
До недавнего времени предположение об увеличении на Южном
Урале во времена ордынской Смуты интенсивности движения кара­
ванов, направлявшихся из Булгара на восток и обратно, представля­
лось бы достаточно фантастическим, однако в свете последних нахо­
док, и в частности обнаружения, а главное — публикации Г. Н. Гарустовичем материалов «местонахождения» (клада) XIV в. у дер. Брик189

Алгарасположенной в шести километрах южнее г. Белебея (Башкор­
тостан), возникает совсем другая картина. Обнаруженные артефакты
(а их количество ошеломляет, они разнообразны и многочисленны)
составляют целые комплексы предметов — от оружия, конской и до­
машней утвари до сельскохозяйственных орудий и изысканных укра­
шений из золота, жемчуга и драгоценных камней. Впечатляет и ко­
личество найденных здесь монет (всего 385 единиц), чеканенных от
имени тринадцати золотоордынских ханов и охватывающих период
от 1280-х до 1375-1376 гг. [65, с. 27]. Все это является безусловным
доказательством того, что торговый путь, пролегавший по землям
башкир, несмотря на все издержки смутного времени, функциониро­
вал, и функционировал эффективно (иначе зачем «торговым гостям»
возить столько ценностей?). Впрочем, последняя дата, запечатленная
на монете, год правления одного из «проходных» ханов эпохи «вели­
кой замятии», предположительно некоего Джанибека III, — год 1376,
указывает, по-видимому, и на дату появления брик-алганского клада,
а вместе с тем и на время, когда начавший было функционировать
путь «из Булгар в Сибирь» пресекся. При всем желании невозможно
идеализировать ситуацию на Южном Урале и рассматривать ее как
исключительно благоприятную для торговых маршрутов. Опасность
быть ограбленным, плененным, а то и хуже — сгинуть на чужбине
бесследно постоянно преследовала купцов, многие из которых, явля­
ясь по натуре авантюристами, пускались в опасные путешествия. Так,
по-видимому, и случилось в 1377 г., когда Шибанид царевич Арабшах, что был «свиреп зело», направляясь на запад в надежде овладеть
великоханским троном (что, кстати, ему в недалеком будущем уда­
лось) и обходя кок-ордынские территории, контролируемые его вра­
гом Урус-ханом, оказался во главе своих отрядов на Южном Урале,
а здесь (это только предположение) и «пересеклись пути разбойного
царевича и купеческого каравана. Результат той встречи предсказать
не сложно» [65, с. 194].
Тем временем на южных рубежах Кок-Орды, на границе с Мавераннахром, в районе Сыгнака и Саурана, разворачивались события,
коренным образом повлиявшие не только на ход золотоордынской
истории ближайшего десятилетия, активными участниками которой
на определенных этапах стали башкиры, но и вообще на историю
России в долгосрочной перспективе. Связано это с разгоревшейся1
1
190

Гарустович, Г. Н. След великой замятии (Местонахождение XIV века
у деревни Брик-Алга). Уфа: АН РБ, Гилем, 2012. 222 с.

борьбой за власть в «левом крыле» Джучиева улуса между Урус-ханом и Тохтамышем. Все началось с того, что зимой 1376 г. Тохтамыш,
гонимый Урус-ханом, направился в Мавераннахр и прибыл к Тимуру
в Самарканд с просьбой о помощи в борьбе за кок-ордынский пре­
стол, и тот, имея свои интересы в Дешт-и-Кипчак, не отказал оглану,
вступив с Урусом в прямой военный конфликт. Война в Кок-Орде,
продолжавшаяся вплоть до 1379 г, закончилась полной победой Тохтамыша, и уже в следующем 1380 г., после того как он захватывает
Сарай ал-Джадид, все правое крыло признает его власть, а Мамай,
потерпевший поражение, убит.
К сожалению, до нас не дошли какие-либо источники, прямо ука­
зывающие на то, что в 1379 -1380 гг. башкиры безоговорочно заня­
ли сторону Тохтамыша в борьбе за сарайский престол, однако при
сопоставлении его действий с действиями, предпринятыми в этом
регионе в 1235-1236 гг. монголами и в 1391 г. Тимуром, вывод о том,
что во всех случаях продвижение на запад и Тохтамыша, и Бату, и Ти­
мура было бы весьма проблематичным без поддержки или хотя бы
нейтрализации башкирских родов, напрашивается сам. Скорее всего,
Тохтамыш сумел «договориться» с башкирскими биями, и те если
и не предоставили ему воинов, то, по крайней мере, «не мешали»
двигаться на запад и не создавали угрозы с севера. В ближайшем бу­
дущем, уже в ранге великого хана, Тохтамыш упрочил свое положе­
ние в этом регионе и даже, согласно башкирским шежере, имел там
личные владения и ставку на рр. Чермасан и Кармасан [160, с. 181].
На основании литературно-фольклорного источника, известного под
названием «Последний из Сартаева рода», становится очевидно, что
в определенной фазе Тимурова нашествия — в 1391 г. — башкиры
выступили на стороне Тохтамыша и оказали захватчикам яростное со­
противление [202, с. 101]. Это сопротивление, объяснимое в первую
очередь естественным стремлением свободолюбивого народа защи­
щать свои земли, подкреплялось и тем, что, должно быть, сущест­
вовали некие верноподданнические, «особые» отношения башкир
и центральной власти в лице Тохтамыша, исходя из которых вассал
оказывал помощь своему суверену. Сложиться эти отношения могли
именно в конце 1370-х гг., когда Тохтамыша признали главнейшие
племена, занимавшие территорию площадью около двух миллионов
квадратных километров. Безусловно, это была огромная политичес­
кая, а главное — бескровная победа.
Несмотря на важность для Тохтамыша лояльного отношения
к нему со стороны башкир, проявленного ими, скорее всего, в ответ
191

на обещание всяческих милостей в момент его похода в низовья Итиля, следует отметить, что уже через какой-то весьма незначительный
отрезок времени хану, вероятно, пришлось столкнуться с нежеланием
некоторых башкирских родов — кыпсаков, катайцев, юрматынцев,
табынцев — выплачивать дань. Недаром в эпосе «Идукай и Мурадым» сообщается о том, что «ясачники Туктамыша на Урале кровь
проливая непосильную дань собирают» [8, с. 193]. Впрочем, не следу­
ет упускать из виду и того факта, что иные башкирские бии — улусбеги-«даныцики» сами собирали ясак [8, с. 192]. Так или иначе, но
на Южном Урале Тохтамышевы эмиссары столкнулись с открытым
вооруженным сопротивлением, перерастающим в партизанскую вой­
ну, о чем красочно повествуется в эпосе «Идукай и Мурадым»:
Пятеро из семи родов,
Туктамыша отвергнув власть,
Не платя ему ясак,
Не желая давать рабов,
При приближении ханских войск,
В скалах укрытие ища,
Бились с врагами вместе и врозь.
[125, с. 210-211]
Естественно, на основании эпоса весьма затруднительно рассуж­
дать о том, как именно «башкиры отстаивали независимость своей
страны» [125, с. 211]. Надо учитывать, что само башкирское общество
того периода (и это отображено в вышеназванном тексте), представ­
лялось весьма неоднородным: если одна его часть стремилась про­
тивостоять даже и не имперскому центру, а местным ханским добро­
хотам, и не исключено, что в борьбе за некие привилегии, то другая
была готова безоговорочно признать над собою власть Тохтамыша.
В этих условиях на исторической арене появляется башкирский бий
Шигали, добившийся того, чтобы сепаратистские настроения в среде
башкирской знати сошли на нет и улусбеги отказались от конфронта­
ции с великим ханом. И тогда «вложили в ножны свои разящие мечи
лучшие батыры страны» и «сошли с коней». Вожди пяти «родов»,
«посоветовавшись между собой, предпочли выполнить приказ хана:
„Пусть... придут и будут биями, если не хотят стать рабами“. Хан
Туктамыш назначил их своими советниками, но оставил заложника­
ми в Золотой Орде. Они понадобились ему для борьбы с Тимуром»
[8, с. 211-212].
192

В данном случае становится очевидным, что эпос «Идукай и Мурадым» абсолютно согласуется с историческим источником — сочи­
нением Натанзи «Аноним Искендера», утверждавшим, что Тохтамыш
либо обманом, либо лестью, либо силой захватывал правителей от­
даленных, приграничных или зависимых земель и «тех из них, кого
нашел пригодным оставить при себе, удержал, тех, которых нашел
пригодными для охраны... границ, вернул обратно, а тех, которые не
соответствовали его пользе, уничтожил» [101, с. 315]. Это позволяет
по-новому взглянуть на эпические произведения и их использование
в качестве пусть и косвенных, но достойных упоминания в контек­
сте происходивших некогда событий источников. Поэтому не будет
преувеличением предположить, что удерживаемые тогда в ставке
Тохтамыша в качестве полугостей-полузаложников русские князья
Александр, сын Михаила Тверского, Родислав, сын Олега Рязанского,
а также Василий Дмитриевич Московский встречались и общались
с башкирскими биями, пребывавшими в таком же качестве при дворе
золотоордынского хана.
К середине 1380-х гг. Тохтамыш настолько усилился, что готов
был скрестить меч с Тимуром, коего еще недавно, по словам Тамер­
лановых панегиристов, почитал «отцом». Действительно, в 1386 г.
почти стотысячное войско Тохтамыша обрушилось на Азербайджан,
разграбив богатейший Тебриз, находившийся в сфере влияния Ти­
мура. Весной 1387 г. степная конница вновь атаковала Закавказье,
осенью Тохтамыш открыл новый фронт против Тимура, на этот раз
в Средней Азии, направив войска в сердцевину его державы — Мавераннахр, откуда Тамерлан их выдавил зимой 1388 г. На это неугомон­
ный Тохтамыш ответил новым вторжением — осенью того же года во
главе имперской армии он лично выступил против Железного Хром­
ца. Примечательно, что Шараф-ад-дин Йезди следующим образом
отображает это событие в «Книге побед»: «Токтамыш-хан... забыв
все милости и попечение Тимура, отважился на неблагодарность... он
собрал со всего улуса Джучи... огромное войско. Из русских, черке­
сов, булгар, кипчаков, аланов, [жителей] Крыма с Кафой и Азаком, башкирдов... собралось войско изрядно большое» [101, с. 337,
338]. Подобное сообщение свидетельствует как минимум о том, что
Улус Джучи при Тохтамыше был действительно способен выставить
общеимперское войско, и башкиры (судя по всему, башкирское племя
сарт [202, с. 101]) участвовали в нападении на Мавераннахр. Надо
отметить, что та военная кампания не принесла Тохтамышу успе­
ха. Тимур в очередной раз отбил противника, однако на сей раз он
193

взбеленился не на шутку и начал готовить поход на север: опытный
полководец понимал, что нанести окончательное поражение такому
врагу, как Тохтамыш, можно лишь при одном условии — перенести
военные действия на территорию Золотой Орды.
Ранней весной 1391 г. огромная, по некоторым данным, двухсот­
тысячная армия Тимура вторглась в Дешт-и-Кипчак. Продвигаясь
по нынешнему Центральному Казахстану и претерпевая трудности
в снабжении войска продовольствием, Тимур тем не менее без осо­
бых потерь достиг Тобола, а повернув на запад, оказался в Зауралье.
Перейдя Яик, впервые со времен Джучи и Субэдэя иноземные войска
вторглись в земли башкир. До сей поры Тимуровы чагатаи 1не встре­
чали сопротивления, ордынцы отступали, не ввязываясь в арьергард­
ные сражения, используя стратегию «скифской войны», но вот теперь
именно здесь, на Южном Урале, военные действия активизировались,
а башкирские племена, как и более века назад, оказали завоевателям
яростное сопротивление.
В сложившейся ситуации Железный Хромец применил, и, скорее
всего, достаточно успешно, «разработанную когда-то Чингис-ханом
тактику „облавной охоты“, когда в стороны от маршрута движения
войска рассыпались многочисленные воинские отряды, Тимур отпра­
вил такие отряды и в пределы приуральских башкирских кочевий»
[112, с. 101-102]. К сожалению, в официальных летописях нет сооб­
щений о той непродолжительной, но крайне ожесточенной по своему
характеру партизанский войне, которая разгорелась на юге и западе
Башкирии и была отражена в башкирском историческом предании
«Последний из Сартаева рода». Представляется весьма затруднитель­
ной попытка стыковать между собой письменные тимуридские источ­
ники и легендарное повествование, жанр которого достаточно сложно
определить однозначно, хотя (и это доказано) оно, безусловно, отра­
жает события, разворачивающиеся на Кондурче, а значит, содержит
в себе факты, если и не точно совпадающие с фактами, изложенными
в сочинениях Иезди или Шами [101, с. 345], то, по крайней мере, пе­
реданные очень эмоционально и ярко отображавшие дух той эпохи
и напряженность момента.
Главный герой повествования «Последний из Сартаева рода»,
некто Джалык-бий, принадлежавший к воинской знати башкир, воз­
можно, участвовавший в походах золотоордынского хана на Маве1
194

Чагатаи — главная ударная часть армии Тимура, состояла из кочевников
Семиречья, которым Тамерлан выплачивал жалование.

раннахр или Могулистан, «был сторонником Токтамыша. И судя по
всему активным сторонником» [202, с. 101]. При появлении на зем­
лях Джалык-бия посланника Тимура, потребовавшего принести ему
символические знаки покорности — «землю и воду», он приказал
немедленно подвергнуть его мучительной казни. «Я не отпустил его
обратно, — вещует Джалык-бий, — я приказал его вымазать медом
и посадить в муравейник. Ха! Как он визжал тогда» [202, с. 104]. Ну
а после того, как погибли многие соплеменники, и в том числе сы­
новья Джалык-бия Кармасан и Чермасан, сердце его окончательно
ожесточилось. «Я не брал никого в ясыр. Я только убивал. Стоны
поверженного врага приятны воину. Мольбы о пощаде — веселят его
сердце. Кто скажет, что это не так?!» [202, с. 105]. Что здесь сказать?..
Наверное, свою Отчизну следует защищать всеми возможными и не­
возможными средствами...
Однако сопротивление башкир Тимуровым полчищам не ограни­
чилось ведением партизанской войны некоторыми их родами, защи­
щавшими непосредственно свои кочевья. Нельзя исключать и того,
что часть башкирской знати, приверженцев Тохтамыша, во главе лич­
ных дружин и ополчения двигалась на соединение с главными силами
Улуса Джучи, концентрировавшимися в районе Самарской Луки. Так,
согласно эпосу «Идукай и Мурадым», бий степных башкир Шигали
явился в лагерь Тохтамыша с приличным войском и докладывал хану:
«Исполнил приказ, что тобою был дан... десятитысячное войско я
собрал» [8, с. 213].
18 июня 1391 г. состоялась величайшая битва эпохи Средневеко­
вья. Это событие произошло в районе, где р. Кондурча «соединяет­
ся с рекой Соком перед впадением ее в Волгу, образуя треугольник»
[239, с. 412], но некоторые исследователи почему-то называют его
сражением «близ башкирского аула Кундузлы» 1 [125, с. 73]. Оно
окончилось полным разгромом Тохтамыша, преданного некоторы­
ми эмирами, покинувшими в решающий момент поле боя. Тимур
торжествовал, упиваясь победой, но вместе с тем не стал развивать
успех и не попытался захватить главные города Улуса Джучи, а, по­
стояв какое-то время «на костях», по выражению Л. Н. Гумилева, «ог­
раничился собиранием разбежавшихся татарок и скота» [81, с. 609],
а затем ретировался через прикаспийские степи в Мавераннахр. Так
или иначе, но «после ухода армии Тамерлана из пределов Волго1 К сожалению, не существует точной географической привязки топонима
Кундузлы к какому-либо населенному пункту.
195

Уралья фактически начался развал Золотой Орды, и история По­
волжья, „страны Паскатир44 степных кочевников, пошла уже по
иному руслу» [111, с. 146], а война между Тохтамышем и Тимуром,
не прекращавшаяся ближайшие несколько лет, придала этому про­
цессу ускорение. Тамерлан в 1395 г. (15-17 апреля) подтвердил свой
успех на Кондурче разгромом золотоордынского войска на Тереке,
но расклад на сей раз был иным, и Улус Джучи, его «правое крыло»,
включая Нижнее и Среднее Поволжье, подвергся опустошительному
нашествию, продолжавшемуся вплоть до весны 1396 г., что полнос­
тью дестабилизировало внутреннюю жизнь страны, вернув худшие
времена Смуты середины XIV столетия.
Башкиры, кочевья которых располагались вдали от эпицентра со­
бытий, на рубеже XIV-XV вв. вновь, как и во времена «великой замят­
ии», когда политическая ситуация в государстве менялась по несколь­
ку раз в год, оказались предоставлены «сами себе». По сути, в течение
нескольких десятилетий (1390-1420-е гг.) в период максимального
ослабления Золотой Орды и в преддверии окончательного ее развала,
когда властные элиты «старой» империи — Улуса Джучи — были
уже не в состоянии эффективно контролировать положение дел на
Южном Урале, а подрастающая поросль империи «новой» — Ногай­
ской Орды — еще не «доросла» до того, чтобы наложить свою длань
на земли башкирских племен, последние, вероятно, переживали не­
продолжительный суверенитет, а их кочевья, как и северо-восточные
области Булгарского улуса, превратились в островок относительной
стабильности. Подтверждением этому может служить возможное
пребывание здесь все того же вездесущего Тохтамыша, скрывавше­
гося в заволжских и южноуральских лесах в моменты, когда он терпел
поражения от Тимура в 1391 и 1395/96 гг., а затем, в 1399 г., спасаясь
от преследований со стороны Тимур-Кутлука и Идегея. Так, в 1395 г.
хан удалился к «лесистым местам» булгар на Вятку, в пределы быв­
шего Мамадышского уезда, где дожидался, пока Тамерланово воин­
ство покинет территорию Ак-Орды [239, с. 430]. Следует пояснить,
что географически эта область Булгарского улуса находилась в не­
посредственной близости (всего один конный переход!) от земель
башкирских племен буляр, байлар, иректэ и юрми, кочевавших по
рр. Ик, Мензеля, Мелля. По-видимому, бии северо-западных башкир,
исполненные верноподданнических чувств, не в последнюю очередь
из-за близости своих угодий к великоханским владениям (и не пото­
му ли впоследствии они признали власть казанских ханов?), оказали
Тохтамышу существенную поддержку, и подтверждением тому может
196

служить отображенный в шежере фрагмент, согласно которому тот
имел личные владения в верховьях Агидели [160, с. 181]. Наконец,
нельзя обойти стороной татарский эпос «Идегей», где отмечено, что
Тохтамыш в 1399 г. уходил от преследовавших его врагов опять же
в направлении башкирских земель:
В бегство обратясь, Токтамыш,
Этот властный и грозный хан...

Вместе с отрядом он достиг
Мест, где берет начало И к...
[120, с. 168]
Каким был дальнейший маршрут гонимого властителя Золотой
Орды на восток, неизвестно, стоит лишь предположить, что, вос­
пользовавшись помощью лояльных ему башкирских биев, он прео­
долел горы Южного Урала, оторвался от преследователей и оказался
в Западной Сибири. На этом «эпоха» Тохтамыша как верховного сю­
зерена башкир окончилась, однако его правление и личность были
настолько противоречивы, что невозможно умолчать и о том, как
некие башкирские сепаратисты «стреляли в спину» бывшему хану.
И хотя бытовавшие в советское время утверждения, гласящие, что
«башкиры принимают участие в военных походах против Золотой
орды» и «в борьбе среднеазиатского эмира Тимура с золотоордын­
ским ханом Тохтамышем принимали участие башкирские бии» [211,
с. 51] абсолютно политизированы, соответствуя установкам, царящим
тогда в отечественной исторической науке, тенденции крайне нега­
тивного восприятия власти Джучидов в определенных кругах баш­
кирской знати в конце XIV столетия (и мы подчеркивали это выше)
действительно имели место быть. Несмотря на то что в данном слу­
чае нам вновь приходится оперировать эпическим произведением, не
упомянуть об этом нельзя. Ведь недаром Сказитель в повествовании
«Идукай и Мурадым» восклицает:
Когда Туктамыш бесславно пал
Вздохнул наконец свободно Урал.
[125, с. 216]
Несмотря на разорение, а по существу, уничтожение Тимуром
главных государствообразующих экономических центров Золотой
197

Орды, чье существование как единого государства обеспечивало ста­
бильность в Южно-Уральском регионе, и полномасштабную междо­
усобную войну, начавшуюся в улусе Джучи с 1396 г, нельзя обойти
вниманием и тот факт, что военно-политический кризис, охвативший
во второй половине XIV в. практически весь Дешт-и-Кипчак, оказал
влияние на дальнейшее формирование башкир как единого народа.
Это, в первую очередь, выразилось в том, что вновь, как и во вре­
мена монгольского нашествия, были приведены в движение огром­
ные массы кочевого населения Великой Степи, что не могло, в свою
очередь, не вызвать активизацию этнической миграции. Массовое
перемещение кочевников в Деште, Приуралье, Зауралье, а также
групп Булгарского улуса, устремившихся на восток, и заверше­
ние ассимиляции в башкирской среде местных финно-угорских
групп привело к тому, что к концу XIV — началу XV вв. тер­
ритория Башкирии приняла очертания, близкие к современным
[173, с. 472-475], а время, отпущенное Историей на совместное
существование самых разных народов Евразии в составе Улуса
Джучи, фактически истекло.

198

Гл а в а VII

«ТЕМНЫЕ ВЕКА»
В ИСТОРИИ ЮЖНОГО УРАЛА

Улус Джучи вступил в новый XV век в состоянии очередного
жесточайшего кризиса, не только затронувшего властные элиты го­
сударства, охваченные, как и во времена «великой замятии», дележом
власти, но и усугубившегося, в буквальном смысле, экономической
катастрофой, постигшей страну после нашествия чагатаев и уничто­
жения Тимуром городов Нижнего Поволжья. Прекращение функцио­
нирования этих городов в качестве крупнейших административнохозяйственных центров, а во многих случаях их фактическое исчез­
новение привело в ближайшие десятилетия к полной дезинтеграции
золотоордынского общества. Справедливости ради, необходимо от­
метить, что собственно распад Золотой Орды как единого государ­
ства растянулся ни много ни мало на несколько десятилетий, однако
центробежные тенденции, овладевшие умами степной аристократии
и усугубленные процессом необратимого угасания крупных урбани­
зированных центров на Итиле, сделали свое дело: уже к середине
XV столетия на просторах Дешт-и-Кипчак, там, где лишь несколько
поколений назад простиралась империя, внушавшая благоговейный
трепет соседям и подвластная воле одного повелителя (Узбека, Джанибека, Тохтамыша), появляется несколько откровенно враждебных
друг другу государств — наследников державы Джучидов.
Несмотря на все, порою чудовищные в своем исполнении, из­
держки чрезвычайно агрессивной по отношению к вассалам и со­
предельным странам политике, исповедуемой правящей верхушкой
Улуса Джучи, следует если и не восхищаться, то, по крайней мере,
высоко оценивать роль Золотой Орды как государства, являвшегося
на протяжении более полутора сотен лет неоспоримым гегемоном
в нескольких крупнейших регионах Евразии, державой, олицетво­
рявшей пик развития номадической цивилизации. Вместе с тем при­
ходится констатировать, что химера (а иначе в данном контексте
Золотую Орду и не назовешь), выстроенная коща-то волей Чин­
гисхана на бескрайних просторах Великой Стели, растаяла под
спудом проблем, преодолев которые иные страны, обладавшие гораз­
до меньшим потенциалом, пройдя сквозь достаточно сложные пе­
риоды «межцарствий» и «феодальной раздробленности», выходили
зачастую усиленными и обновленными. Драма Золотой Орды заклю­
чалась в том, что многочисленные улусбеги, неважно даже, какого
происхождения, ранга и положения, а в их лице и вся Степь, отторгли
городскую жизнь, находя выход из создавшейся ситуации в возвраще­
нии к истокам, к корням, к эпохе кочевых каганатов. Выпадение же
в первой половине XV в. из имперского пространства областей, в ко200

торых в той или иной степени традиционно были развиты земледе­
лие, ремесла и торговля (Булгар, Хорезм, Крым), лишь подчеркивало
вековечный контраст между улусами с разными видами хозяйствова­
ния и невозможность их дальнейшего, по причине децентрализации
управления, сосуществования в едином государстве. Появление на
политической арене Крымского и Казанского ханств было во многом
следствием положения дел, сложившегося в Дешт-и-Кипчак.
С определенного момента, на рубеже XIV-XV вв., «править бал»
в Деште начал родовой вождь племени мангыт эмир Идегей. Имен­
но он, раскачивая лодку государственного устройства Золотой Орды,
«выпустил джина из бутылки», возмутив сепаратистскими настрое­
ниями сознание не только представителей «золотого рода», но и мно­
гочисленных биев, эмиров, нойонов, мечтавших самостоятельно
властвовать над своими уделами, именно он, во многом основываясь
на личных амбициях и неприязни к Тохтамышу, вверг страну, так и не
залечившую раны от Тимурова нашествия, в хаос гражданской вой­
ны. Можно по-разному оценивать деятельность Идегея, являвшегося,
вне сомнения, незаурядным правителем, главными «заслугами» кото­
рого между тем стали дискредитация единодержавной власти Джучидов и создание Мангытского Юрта (Ногайской Орды). По нашему
мнению, именно эти два фактора, с одной стороны, противоречившие,
а с другой — дополнявшие друг друга, поскольку Ногайской Ордой
никогда не правили потомки Чингисхана, привели к череде «темных
веков» в истории Башкирии.
Упоминая о «темных веках», мы ни в коей мере не считаем, что
за термином этим скрывается некая стагнация в традиционной жизни
кочевого и полукочевого населения Южного Урала и Приуралья. Их
эли, как и прежде, перемещались извечными маршрутами от зимовий
к летникам, а их быт и хозяйствование, где имели место и промыслы,
и охота, и земледелие (у северо-западных башкир), сохранявшиеся
от старины в неизменной форме, соответствовали утвердившемуся
в течение не одной сотни лет жизненному укладу.
Под «темными веками» в истории башкир следует подразумевать
период с начала XV и вплоть до второй половины XVI вв., и в первую
очередь по той причине, что в руках исследователей практически не
оказалось ни документальных (письменных), ни вещественных (ар­
хеологических) материалов, относящихся к этому времени. Касаясь
археологических материалов XV-XVI вв., необходимо подчеркнуть,
что «в их накоплении есть свои сложности, как объективные, так
и субъективные. К первым относятся и внедрение ислама в башкир201

скую среду, а соответственно искоренение язычества в погребальном
обряде и нивелировка каких-либо археологических признаков, указы­
вающих на социальную или этническую принадлежность погребен­
ного. Поэтому раскопки средневековых некрополей с точки зрения
этнокультурной истории не перспективны. А раскопки поселений
и крепостей того времени столь же малоперспективны, поскольку на
их месте и по сей день стоят деревни и города, своей многовековой
жизнью уничтожившие последние остатки седой древности. Ситуа­
ция с Уфимским кремлем — наглядный тому пример.
Отсутствие письменных источников объясняется хотя и истори­
чески сложными, но очевидными обстоятельствами: государства,
в состав которых попали территория современного Башкортостана
и племена, ее населявшие, по своей структуре и характеру пред­
ставляли собой достаточно рыхлые этнополитические образования
с весьма аморфными границами, в пределах которых территория сов­
ременного Башкортостана всегда являлась периферией, объектом по­
боров и источников ясака. Поэтому в архивах, даже если такие были
в средневековой Казани или Искере — столице Сибирского ханства,
мы едва ли нашли бы сколь-нибудь подробные сведения о народах
и племенах нашего региона, разве только что о размерах налагаемого
на них ясака. А потом, обстоятельства, при которых и Казань, и Искер
со всеми своими служебными и административными зданиями попа­
ли под руку „белого царя“, были таковы, что рассчитывать на сохра­
нение хоть каких-нибудь письменных документов (если, конечно, они
не были высечены на камне) просто не приходится» [112, с. 105-106].
Как это ни печально, но исследователю, прикасающемуся к «темным
векам» в истории Южного Урала, приходится оперировать лишь кос­
венными сведениями,исходящими главным образом из эпических
преданий башкир, их шежере (родословий), дошедших до нас «в ко­
пиях XVIII-XIX вв.» [167, с. 9], или сообщений XVIII, XIX и даже
XX вв., сделанных, опять же, со ссылкой на историко-литературные
памятники или по принципу записи устных рассказов, как в случае
с П. И. Рычковым, опубликовавшим в 1734 г. сообщение старшины
Ногайской дороги Кыдраса Муллакаева, почерпнутое последним из
некоей рукописи на древнетюркском языке, утерянной во время од­
ного из восстаний XVIII в. [125, с. 78].
Важными источниками (хотя и вновь косвенными) являются рус­
ские летописи, и в том числе «Казанская история» — художественная
повесть, написанная неизвестным автором сразу же по свежим следам
взятия Казани в 1552 г., а также акты дипломатической переписки
202

между Россией и Ногайской Ордой. Так, «в 1586 г. ногайский госу­
дарь Урус выразил Ивану Грозному неудовольствие по поводу того,
что „ты на четырех местех хочешь горо(ды) ставити44— и перечислил
эти места: „на Уфе да на Увеке, да на Со(маре), да Белой Воложке44.
„А теми местами, — спрашивал бий, — твои деды и отцы владе­
ли ли?». Действительно, в этом отрывке «проявилась убежденность
властей Ногайской Орды в своих наследственных исконных правах
на башкирские земли по Уфе и Белой; ногаи считали их своими не­
оспоримыми владениями „от Едигея князя44» [258, с. 103]. Однако
не извращал ли Урус из «своего» XVI в., а тем более из самого его
окончания, ситуацию на Южном Урале, сложившуюся там во времена
Идегея — более чем за сто пятьдесят лет до появления цитируемого
выше послания? И обладал ли Идегей возможностями для того, чтобы
в самом начале XV в. объявить башкир своими данниками?
По-видимому, не следует подвергать сомнению факты, запечат­
ленные в сочинениях Ибн Арабшаха и Низам-ад-дина Шами и сви­
детельствующие о том, что Идегей еще в середине 1390-х гг., после
разрыва с Тохтамышем и в преддверии «холодной войны» с Тимуром,
начал формировать будущий самостоятельный от власти Джучидов
и Тамерлана Мангытский Юрт. Шами (к слову, современник собы­
тий и верный слуга Тимуридов) в своем сообщении делает акцент на
«вероломстве» Идегея, хитростью умудрившегося увести мангытов
подальше от владений, а следовательно, и влияния Тимура, совсем
недавно облагодетельствовавшего его и еще нескольких ордынских
огланов дорогими подарками и ярлыками. Автор подчеркивает, что
«.. .они (Идегей, Тимур-Кутлук и др. — Авт.) ушли. Однако как толь­
ко прибыли в свои дома, то сделали своим лозунгом неверность, ста­
ли забывать обещанное и не соблюдали своего слова» [101, с. 299].
В свою очередь, 1бн Арабшах (ум. в 1450 г.), находившийся на служ­
бе у недругов Тимура и Тимуридов, да к тому же побывавший в Кры­
му и низовьях Итиля [101, с. 205], т. е. практически на месте описы­
ваемых событий, когда еще были живы многие непосредственные
их участники, более категоричен в освещении ситуации. «Идику, —
пишет Ибн Арабшах, — послал гонца к своим родичам и соседям, да
к племенам левой стороны — все они принадлежали к числу сторон­
ников и друзей его — без ведома о том Тимура, [сказать] чтобы они
ушли из своих мест и откочевали из своих родных краев, направляясь
туда, где и самый центр и местности до него [представляют] трудное
сообщение и много опасностей; чтобы они, коли возможно, на одном
привале не оставались 2 дня, и чтобы они [непременно] поступили
203

так, иначе Тимур, застигнув их, рассеет их и погубит всех. Они по­
следовали тому, что им предписал Идику, и шли, не останавливаясь»
[101, с. 211]. Очевидно, что в этом фрагменте запечатлены конкрет­
ные действия Идегея, направленные на сохранение людского и эко­
номического потенциала своего улуса. Привлекает внимание и тот
момент, что единомышленники Идегея «ушли из своих мест и от­
кочевали из своих родных краев, направляясь туда, где и самый
центр и местности до него [представляют] трудное сообщение».
В этой связи возникает вопрос: куда могли откочевать мангыты?
Понятно, Степь велика, но на юг по известным причинам мангытскому эмиру дорога была заказана (Тимур в 1389 г. овладел Хорез­
мом), а на Средней Волге свою власть уже восстанавливал Тохтамыш,
выгнавший из главного домена самопровозглашенных ханов — вна­
чале Бек-Пулада, а затем Куйручука. Оставался путь на север и севе­
ро-восток, туда, где располагались земли башкирских племен усерген и бурзян, граничившие непосредственно с кочевьями мангытов.
Так как территория Южного Урала представляла собой в те времена
огромный лесной массив, то вполне уместно вспомнить фрагмент со­
чинения Ибн Арабшаха, указывавший на то, что «местности», куда
направились «родичи и соседи» Идегея, «представляют трудное со­
общение». Таким образом, можно предположить, что первый натиск
мангытов на башкир и проникновение их на территорию Южного
Урала и Зауралья произошло в самом конце XIV в. Проникновение
это представляется явлением, по-видимому, хотя и настойчивым, но
в то же время плавным, не несущим в себе очевидной агрессии и же­
лания мангытской верхушки превратить башкир в своих данников.
Если внимательно рассматривать всю военно-политическую дея­
тельность Идегея с конца XIV в. и вплоть до его гибели в 1419 г.,
мы не обнаружим в ней попыток присоединения к его улусу земель
башкир. Идегей, сконцентрировавшийся на всемерном укреплении
собственного владения и участии в борьбе за власть в распадающем­
ся Улусе Джучи на стороне тех или иных претендентов на ханский
престол, возможно, видел в башкирах силу, с которой необходимо
считаться, и в этом нет ничего удивительного. Ну зачем Идегею, имея
за спиной в качестве врагов и противников то Тимура, то Тохтамыша,
то Тохтамышичей, было ввязываться в непонятный и бесперспектив­
ный конфликт с башкирами, тем более что на памяти еще оставалось
остервенелое сопротивление, оказанное ими полчищам Тамерлана?
По-видимому, политика Идегея в отношении башкир строилась по
тем же принципам, как и во времена монгольского нашествия, когда
204

Чингисиды посчитали нужным заключить с ними определенное со­
глашение, или в недалеком прошлом, когда Тохтамыш, судя по всему,
заручился их поддержкой и при восшествии на трон, и при войне
с Тимуром.
Однако не следует забывать еще об одном очень важном факто­
ре, имевшем место во внутриордынских отношениях в начале XV в.,
коим впоследствии оперировали ногайские правители (тот же Урус),
предъявляя свои требования на башкирские земли и упоминая о том,
что их предшественники владели ими «от Едигея князя». Дело в том,
что в 1416 г., после изнурительной войны с сыном Тохтамыша Керим-Берди, Идегей и его ставленник Чокре-оглан «разделили между
собой сферы влияния: Волжская Булгария отошла к владениям Чокре
и Идигу, а Керим-Берди стал управлять юго-западом Золотой Орды»
[223, с. 225]. Неизвестно, сколь долго Идегей и его чиновники главен­
ствовали в Булгаре (по-видимому, лишь несколько лет, как известно,
через три года Идегей погиб), но вот тот факт, что этот улус некоторое
время пребывал во власти мангытского эмира, дал впоследствии по­
вод для притязаний Уруса на все земли башкир, а не только террито­
рии расселения их северо-западных племен, исторически связанных
с Волжской Булгарией. Более того, «можно добавить, что, по местным
(татарским. — Авт.) сказаниям, одно из мест расселения рода Эдиге
находилось на берегах реки Вятки (опять вблизи или непосредствен­
но на землях башкир. — Авт.). В тех местах рассказывают о сыне
Эдиге Габделькотдусе (Абд ал-Каддусе?) и о Сююмбике — дочери
Юсуфа, праправнука Эдиге» [257, с. 69]. Таким образом, несмотря
на недостаток прямых доказательств мангытского присутствия на
Южном Урале в конце XIV — начале XV вв., следует согласиться
с мнением, высказанным В. В. Трепавловым, согласно которому «пе­
рекочевка кипчакских (мангытских. — Авт.) элей в земли башкир...
представляется несомненной... хотя установление там мангыто-ногайской гегемонии произошло через столетие — в последней четвер­
ти XV века» [257, с. 69].
Невозможно обойти стороной и прямое военное давление на
Волго-Камский регион, которое на рубеже веков начала оказывать
Москва. Так, в 1399 г., в момент, когда булгарские полки были задей­
ствованы Идегеем в сражении на Ворскле, ситуацией воспользовался
великий князь Василий Дмитриевич, пославший своего брата Юрия
в Среднее Поволжье. Были взяты и разрушены Казань, Булгар, Жукотин, Керменчук и многие другие города. За три месяца русские войска
оккупировали большую часть Булгарского улуса, однако задерживать205

ся здесь не стали, а, удовлетворившись добычей, вернулись восвояси.
Таким образом, русские непосредственно приблизились к башкир­
ским землям, и это был «первый звонок» в предстоящей более чем
полуторавековой гонке за обладание Южно-Уральским регионом,
развернувшейся между Россией, Ногайской Ордой, Казанским и Си­
бирским ханствами.
Башкирские племена, географически оказавшись «между мо­
лотом и наковальней» в ситуации, когда военно-политическая об­
становка в Деште стремительно менялась, были вовлечены во все
разгоравшиеся тогда конфликты, что, в общем-то, соответствовало
духу эпохи. На этом фоне родовая знать башкир, преследовавшая
прежде всего личные интересы (и это естественно!), не смогла кон­
солидироваться для того, чтобы противостоять надвигавшемуся
раздроблению Башкирии на части, управляемые извне — Казанью,
Искером, Сарайчуком. Более того, следует предположить, что про­
грессирующая феодальная война — война без начала и без конца,
охватившая в первой половине XV в. агонизирующую Золотую Орду,
в миниатюре свирепствовала и на Южном Урале.
Некоторые башкирские племена — бурзян, купсак, усерген, тамьян [167, с. 75] — на протяжении 1420-х гг. поддерживали Тукатимурида Улуг-Мухаммеда в войне за сарайский престол с сыном не­
долго правившего хана Куйручука Бораком. Согласно шежере, один
из легендарных башкирских биев Кусем (Кусем-хан) ни много ни
мало, но не позволил войскам Борака продвинуться севернее реки
Самары и даже заключил с ним некое мирное соглашение [167, с. 80,
199]. Не исключено, что авторы предания завуалировали этим мир­
ным соглашением факт вынужденного перемирия, причина которого
заключалась в том, что Борак разгромил вначале Улуг-Мухаммеда,
бежавшего в Литву к Витовту, а затем еще одного претендента на
власть в Орде — Худайдата. В данном случае история, как и в XIII,
и в XIV вв., повторялась в очередной раз, и направлявшийся на запад,
как и его предшественники, Борак, для которого подчинение «правого
крыла» было приоритетной задачей, по-видимому, посчитал нужным
«договориться» с башкирами, обезопасив тем самым свой северный
фланг. Но вправе ли мы считать войско Борака исключительно ногай­
ским, как об этом сказано в шежере? Несмотря на то что пост беклербека при Бораке занимал Мансур, сын Идегея, а значит, и мангытский
(ногайский) компонент в войске, которое он возглавлял, был доста­
точно велик, нельзя исключать возможности, что часть южных баш­
кир — племен юрматы, кыпчак [173, с. 487] и, что немаловажно, часть
206

усергенов, большинство из которых, как было сказано выше, поддер­
жали Улуг-Мухаммеда, тем не менее входили в число сторонников
Борака. Это предположение вполне согласуется с сообщением Ибн
Арабшаха и Шами о имевшем место проникновении «родичей и сосе­
дей» Идегея на север и неизбежном в этом случае процессе взаимной
интеграции народов, начавшемся уже на рубеже XIV-XV вв. Между
тем разделение башкир на «западных», тяготевших к Булгарскому
улусу, и «южных», оказавшихся пока лишь под влиянием мангытов,
на этом не окончилось — оно находилось в своей начальной точке.
В самом конце 1410-х гг. на востоке «левого крыла», в Тюменском
юрте, закрепился Ходжи-Мухаммад — хан из рода Шибанидов, кото­
рого поначалу согласно завещанию Идегея поддержали его сыновья
(тот же Мансур ухитрился и Ходжи-Мухаммаду послужить в качест­
ве беклербека). С их помощью потомку Шибана удалось установить
власть над значительной частью бывшей Кок-Орды [223, с. 229]. Не­
маловажно, что в 1420 или 1421 г. он был провозглашен ханом Сиби­
ри [239, с. 476]. В то же время Ходжи-Мухаммад хотя и считал себя
«ханом Дешт-и-Кипчак» и претендовал на наследие золотоордынских
государей, фактически являлся правителем нового государства, из­
вестного в историографии как «государство кочевых узбеков» [223,
с. 229]. Не предпринимая попыток захватить Поволжье, он доволь­
ствовался властью над Восточным Дештом, где его интересы вскоре
пересеклись с интересами Борака, занятого, в свою очередь, войной
с Улуг-Мухаммедом. Эти события еще более усугубили и без того
запутанную ситуацию на постимперском пространстве Улуса Джучи.
Надо полагать, что Ходжи-Мухаммад собирал под своими бунчуками
не только кочевников восточного Дешта, но и полукочевое население
Юго-Западной Сибири и прилегающих к ней территорий, следова­
тельно, «мобилизации», учитывая великодержавные амбиции ХоджиМухаммада, подлежали башкирские племена, издревле населявшие
земли по азиатской стороне Уральских гор, и среди них сальют, терсяк, табын, сынрян, катай... Наш вывод о том, что зауральские баш­
киры, несмотря на малочисленность [173, с. 408], были вовлечены
в разгоравшийся конфликт, базируется в первую очередь на хресто­
матийных, со времен Чингисхана, политических принципах, испове­
дуемых властными элитами Монгольской империи, а затем и Улуса
Джучи на протяжении более двух веков. Согласно политике правящих
кругов никто из подданных или вассалов их властителей не оставался
в стороне в моменты, когда решались не то чтобы великодержавные,
но даже местные задачи. Вместе с тем следует предположить, что
207

политическое влияние Сибирского ханства на зауральских башкир,
а тем более на часть их племен, населявших европейскую сторону
Уральских гор (по мнению М. Г. Сафаргалиева, под властью Шибанидов могли оказаться области Башкирии, расположенные в верховьях
реки Уфы (Караидели) [239, с. 476]), вплоть до середины XVI в. было
незначительно [173, с. 484] и, возможно, носило фрагментарный ха­
рактер, что сводит участие этих племен в войнах на стороне того или
иного лидера (хотя оно и было обязательным для них, как для васса­
лов, рассчитывавших в том числе и на добычу) в основном к защите
собственных родовых земель.
Формат данной работы не подразумевает освещения во всех тон­
костях и нюансах военных конфликтов между Джучидами в первой
половине XV в. Стоит лишь отметить, что велись они с переменным
успехом, в присущем эпохе «великой замятии» стиле, когда события
сменялись с непредсказуемой фееричностью, а воинская доблесть
их участников дополнялась предательством и чрезмерной жестокос­
тью. Во всем этом действе башкиры (по крайней мере, представители
знати) принимали непосредственное участие, зачастую поддерживая
враждующие стороны, тем самым порождая конфронтацию в среде
башкирского общества. Подобный порядок вещей наводит на мысль
о том, что в 1420-х — 1430-х гг. башкирские племена оказались рас­
колоты на несколько частей. По сути, в это время на территории
Южного Урала выстраивалась новая политическая конфигурация,
просуществовавшая вплоть до добровольного вхождения Башкирии
в состав России. Оказывая помощь (или будучи вынужденными ока­
зывать помощь) Улуг-Мухаммету, Бораку, Ходжи-Мухаммаду, а затем
и их наследникам, башкирские племена к середине XV столетия пре­
допределили свою судьбу, попав вначале под влияние, а затем и под
власть государств, образовавшихся на месте Золотой Орды. Отноше­
ния их с этими государствами строились не как раньше, «во времена
Узбековы», — на принципах имперского федерализма, когда башкиры
являлись субъектами сеньоро-вассальных отношений, и хотя обязаны
были платить ясак и участвовать в военных акциях золотоордынских
ханов, зато находились под покровительством своих сюзеренов, обес­
печивавших им сравнительно безопасное и мирное с точки зрения
XIII-XIV вв. существование в рамках единой державы. Отныне «от­
ношения башкир с этими государствами строились уже по принципу
господства и подчинения» [8, с. 218].
Такими образом, в середине XV столетия часть Южного Урала
была поделена между Казанским и Сибирским ханствами. Башкир208

ские племена, населявшие территории нынешних северо-восточ­
ного Татарстана и северо-западного Башкортостана, признали или
вынуждены были признать власть первых казанских правителей —
Улуг-Мухаммеда и его сына Махмут-хана, провозгласивших, кстати,
суверенитет собственного Казанского ханства, обособившегося от
других областей окончательно распавшегося Улуса Джучи на рубеже
1445-1446 гг. На востоке несколько ранее, начиная со времен ХоджиМухаммада (с 1420-1421 гг.), сибирские ханы уже имели в качест­
ве подданных зауральских башкир, а это, в свою очередь, сыграло
впоследствии определенную роль в массовом продвижении союзных
Шибанидам мангытов на Южный Урал. Что же касается централь­
ной части Южного Урала и его районов, пограничных с Дештом,
вопрос о зависимости, а тем более прямой принадлежности этих
областей, населенных башкирами, во второй — третьей четвертях
XV в. к какой-либо государственной структуре постзолотоордынско­
го пространства остается открытым. В данном случае исследователь
в первую очередь задается вопросом, когда именно правители Но­
гайской Орды установили здесь свое главенство. Надо полагать, что
проникновение мангытов на Южный Урал, начавшееся еще в конце
XIV столетия, все-таки еще не стало всеобъемлющим, а их присутст­
вие здесь в середине века XV не носило доминирующего характера.
Главными военно-политическими событиями этого периода явля­
лись выяснения отношений башкир с Казанским ханством, и отноше­
ния эти носили неоднозначный характер. Можно предположить, что,
с одной стороны, они основывались на традициях, сохранявшихся со
времен Волжской Булгарии, когда народы-соседи в трудный час перед
лицом внешней угрозы готовы были объединиться, с другой — опыт
совместного проживания в едином государстве, каким была Золотая
Орда, подсказывал и казанским ханам, и башкирским биям непрелож­
ную истину той суровой эпохи: в мире существует одно право — право
сильного, и необходимо лишь вовремя, высчитав конъюнктурные воз­
можности, применить его с максимальной выгодой для себя. Естест­
венно, казанские суверены имели приличную фору — они являлись
прямыми потомками Чингисхана и априори рассматривали башкир
в качестве вассалов, те, в свою очередь, и не исключено, что исходя из
«верноподданнических» в отношении представителя «золотого рода»
чувств, поддержали Улуг-Мухаммеда, отражая натиск Боракова беклербека Мансура [167, с. 80], не превосходящего по знатности своего
происхождения представителей башкирской элиты. Впрочем, в пе­
риод правления Улуг-Мухаммеда, как и в правление Махмут-хана,
209

занятых бесконечной войной с соперниками за обладание ставшей
уже призрачной властью над Дешт-и-Кипчак, башкиры не находи­
лись во главе списка, и о них вспоминали в моменты, когда необхо­
димо было взимать многочисленные виды ясака или подкреплять при
необходимости ханское войско башкирской конницей [112, с. 107].
В ответ на притеснения, несомненно возникавшие со стороны
казанских чиновников во время сбора даней, башкиры готовы были
взяться и за оружие. Так, «башкирские источники свидетельствуют
о враждебных отношениях башкир с Казанским ханством. В эпи­
ческом сказании „Ек-Мэргэн44 отмечается, что „западные башкиры
платили дань Казанскому хану44. Батыр Ек-Мэргэн „сплотил вокруг
себя западных башкир и запретил им платить дань. Не раз и не два
приводил он в смятение казанских ханов, делая на них внезапные
набеги вместе с подчиненными ему воинами44. „Однажды Казанский
хан собрал сильное войско и двинулся походом на Ек-Мэргэна44. Тот
„выступил ему навстречу. Началось кровопролитная битва44. Все това­
рищи Ек-Мэргэна погибли, и тогда он „по собственной воле сдался на
милость хана. Его увезли в город Казань. Там хан велел его запереть
в большом каменном помещении44. Потом „хан даровал ему свободу
и отпустил его на родные берега Агидели44» [8, с. 220]. В другом эпи­
ческом предании «Умбет-батыр» говорится о том, что «часть баш­
кир жила на берегу реки Самары. У них происходили постоянные
стычки с Казанским ханством. Казанские ханы старались подчинить
себе самарских башкир, но те дружно сопротивлялись и раз за разом
отбивали налеты татарских войск. Во главе башкирского воинства
стоял усергенский батыр Умбет. Когда он начал стареть, усергенцы.
жившие на Самаре, решили вернуться в родные места. Их сородичи
приняли эту весть с большим одобрением. Они выделили им место
на берегу реки Ускалик !» [36, с. 191].
При сопоставлении этих легендарных текстов высвечиваются как
минимум две фазы взаимоотношений башкир с Казанью. Во-первых,
оба героя, и Ек-Мэргэн, и Умбет-батыр, вступают в открытую воору­
женную борьбу с казанским ханом (именно ханом!), чья легитимность
согласно происхождению была незыблемой, но в чем амбициозные
башкирские вожди, в итоге потерпевшие поражение, позволили себе
усомниться. Но если Ек-Мэргэн попал в плен, то Умбет-батыр, повидимому, ретировался из степных, а значит, и доступных татарским
войскам районов поймы р. Самары на восток, в дремучие уральские1
1
210

Возможно, под Ускаликом подразумевается Бузулук, приток Самары.

леса. Во-вторых, внезапно хан милует Ек-Мэргэна и отпускает его
домой. В свою очередь, Умбет-батыр, и опять же не иначе как по
«высочайшему соизволению», по прошествии времени возвращается
в родные места, обосновавшись на Ускалике... Итак, несмотря на
фольклорную составляющую этих источников (очень важно, что они
дублируют друг друга), очевидными становятся моменты подчинения
северо-западных башкир власти Казанского ханства. Произошло это,
скорее всего, в 1450-1460-х гг., то есть в момент его становления,
когда, несмотря на наличие множества иных, более важных факторов,
присутствовавших во внешней политике Казани и во взаимоотноше­
ниях и с Русью, и с Большой Ордой, наследники Улуг-Мухаммеда
«нашли время», а главное — силы для принуждения башкир к союзу
с ними.
М. Г. Сафаргалиев увязывал процесс окончательного подчи­
нения части башкирских племен со временем правления Халила
(1461-1467 гг.), когда казанские татары предприняли ряд походов на
восток и северо-восток против удмуртов и башкир [239, с. 505-506].
Однако, согласно исследованиям Р. Г. Кузеева, «башкирская террито­
рия, которая находилась под постоянным или длительным протекто­
ратом казанских ханов была... невелика. Судя по историко-этногра­
фическим данным, она ограничивалась средним и нижним течением
Ика, долиной Мензели, низовьями р. Белой и прилегающими района­
ми левобережья Камы. Нет никаких данных, которые показывали бы
господство казанских ханов на более обширной территории. Постоян­
но занятое активной политикой на западе и борьбой с Русью, от чего
зависело само существование Казанского ханства, оно не стремилось
и было не в состоянии распространять свое владычество далеко на
восток. Лишь эпизодически, в зависимости от взаимоотношений и ха­
рактера соперничества с ногайскими ханами, казанские правители на­
поминали о своей силе, посылая в глубь Башкирии военные отряды...
Основная же политическая линия казанских ханов в отношении баш­
кир заключалась в стремлении привлечь воинственных кочевников
к борьбе, которую они вели с набиравшим мощь молодым Русским
государством. Характер подобных взаимоотношений, которые в свое
время Н. В. Устюгов обозначал термином „свободный вассалитет44. ..
хорошо иллюстрируется историей военной службы племени ирэкте
и других башкирских родо-племенных групп казанскому хану в обмен
на тарханные грамоты с земельными и иными привилегиями, которые
получала башкирская аристократия. Именно этим обстоятельством
объясняется появление в XV в. в долине Ика — на старых башкир211

ских землях — табынцев, бурзян, минцев, кыпчаков, тамьянцев, тангауров и др. Небольшие группы башкир из этих племен оставались
на Ике еще в XVIII в. Существенным моментом является поступле­
ние на службу к казанским ханам и переселение к границам ханства
восточных башкир, расселявшихся к этому времени на территории,
подвластной Ногайской орде. Это означает, что в Волго-Уральском
регионе какое-то время продолжала действовать традиционная для
кочевников феодальная система выбора сюзерена, влияние которого
не всегда ограничивалось лишь территорией его непосредственного
владычества. На наш взгляд, служба некоторой части башкир из юговосточных (древнебашкирских) племен казанскому хану была инер­
цией их более древних взаимоотношений с правителями Волжской
Булгарии» [173, с. 482-483].
Впрочем, не только Казань пыталась в то время закрепиться на
Южном Урале. Речными путями Волго-Камья, проторенными еще
в середине XIV в. новгородскими ушкуйниками, на восток ныне плы­
ли струги с ратными людьми великого князя московского Ивана III,
и надо сказать, что их «хождение встречь солнцу» носило целью сво­
ей отнюдь не удовлетворение праздного любопытства: уже тогда, за
столетие до Ермака, русские прощупывали дорогу «за Камень». Под
1468 г. летопись гласит, что «великий князь московский Иван III вое­
вод своих (И. Глухого, И. Руно, А. Меньшова, С. Сабурова [8, с. 218;
112, с. 108]. — Авт.) „послал на Каму воевати мест Казаньскых“.
„А воеводы великого князя повоеваша Черемису по Вятке реце и поидоша из Вятки по Каме на низ да воевали и до Тамлугы и гостей
побили многых, а товару у них поймали много. Ходили до перевоза
Татарьскош да опять воротились вверх, воюючи Казанскые же места,
и в Белую Воложку ходили воевати66» [8, с. 218].
Это первое письменное упоминание о появлении русских на реке
Белой (Белой Воложке — Агидели), а значит, и на территории совре­
менной Башкирии. И хотя в описании событий летописец о башкирах
умалчивает, последние не могли не знать о том, что на их землях очу­
тились пришельцы с запада, ведь берега Белой — Агидели являлись
родовыми владениями упоминавшегося выше Ек-Мэргэна. Интере­
сен и тот факт, что башкиры (и не под впечатлением ли отнюдь не
мирного посещения их земель русскими?) уже в следующем 1469 г.
участвовали в составе войск казанского хана Ибрагима в набеге на
Нижегородское княжество. Из Московского летописного свода конца
XV в. известно, что «царь Казанский Обреим (Ибрагим. — Авт.)»
собрался на войну с русскими «со всею землею своею, с Камскою
212

и с Сыплинскою и с Костяцкою (Остяцкою. — Авт.) и з Вотяцкою
и з Башкирскою» [8, с. 293]. Необходимо отметить, что начавшаяся
война, поначалу складывавшаяся для Ибрагима вполне удачно (летом
1469 г. он сумел потеснить русских), уже осенью обернулась разгро­
мом ордынских отрядов под Казанью и пленением самого Ибрагима
[241, с. 165-166]. Таким образом, задолго до взятия Казани войсками
Ивана Грозного западные башкиры имели возможность убедиться
в растущей мощи Москвы, что, надо полагать, не могло не отразиться
на умонастроениях башкирских биев и родовых старшин, которые
уже в конце XV в. оказались хорошо информированными не толь­
ко о военной силе, но и размерах Русского государства. Более того,
эпизоды соприкосновений русских и башкир в 1468-1469 гг., случив­
шиеся тогда, скорее всего, на бранном поле, не стали исключением
в цепочке событий, приведших в итоге Башкирию в состав России,
и связано это прежде всего с энергичной политикой Ивана III, направ­
ленной на закрепление его державы в Волго-Камском регионе.
В 1487 г. Ивану III удалось после свержения хана Алегама и за­
мены его на престоле в Казани промосковски настроенным Магмет-Аминем-ханом «установить свой протекторат над Казанским
ханством, после чего он принял титул „князя Булгарского“. Есть
даже основания полагать, „что на казанские волости наложена была
известная подать, шедшая в московскую казну и сбираемая москов­
скими чиновниками66. Иван III, таким образом, в какой-то мере имел
основания считать себе подвластными все народы, входящие в состав
Казанского ханства, в том числе и часть башкир» [8, с. 220]. Сущест­
вует документальное свидетельство о посылке в 1505 г. казанским
ханом Магмет-Аминем башкирского бия Кара-Килимбета к великому
князю московскому [211, с. 54], вот только цель той миссии неиз­
вестна. Еще одним подтверждением следует считать сочинение Мат­
вея Меховского «Трактат о двух Сарматиях», впервые напечатанное
в Кракове в 1517г., где он «упоминает Башкирию в главе, названной
„Об областях Скифии — Перми, Югре и Кореле, покоренных князем
Московии66. Матвей Меховский пишет: „За Московией на северо-вос­
токе, на краю северной Азии, собственно называемой Скифией, нахо­
дятся народы и области, подчиненные государю Московии, впервые
покоренные князем Московским Иваном, а именно Пермь, Башкирия,
Чиремисса, Югра и Корела66. Под князем Московским Иваном име­
ется в виду Иван III. Меховский отмечает, что жители этих стран не
знают металлов, поэтому „в дань князю Московскому приносят не
металлы, а шкуры лесных животных, которыми богаты66» [8, с. 219].
213

Отсюда напрашивается вывод, что проникновение русских в Башки­
рию могло происходить не только с запада — со стороны Казанского
ханства, но и с севера — со стороны Перми Великой, по речному пути
через Каму на Агидель: это и продемонстрировал отряд Ивана Руно,
в 1468 г. ходивший «воевати в Белую Воложку».
В контексте извлечений из трактата Меховского следует, что
башкиры платили дань непосредственно московскому князю и их
покорение, таким образом, не было связано с установлением про­
тектората над Казанским ханством. Как бы там ни было, но в этой
части сообщение Меховского весьма туманно, что в полной мере
отражает имевшийся у автора недостаток информации о положении
непосредственно на местах и в принципе не противоречит понятию
о чреде «темных веков» в истории Южного Урала, в которой отно­
сительно этого периода остается столь много и легенд, и тайн, и за­
гадок. .. Объективности ради, необходимо констатировать, что время
всеобъемлющих двусторонних русско-башкирских отношений еще
даже и близко не наступило — между Россией и Башкирией лежало
раздираемое политическими противоречиями, но вместе с тем не­
покорное в полной мере воле Москвы Казанское ханство, а южнее,
в Восточном Деште, «расправив плечи» заявила о себе как о новом
гегемоне степного пояса Евразии Ногайская Орда, правители которой
в итоге распространили свою власть над многими бывшими золото­
ордынскими улусами, в числе которых оказалась и большая часть
Южно-Уральского региона.
Появление на политической арене Дешт-и-Кипчак столь мощного
игрока, каковым, вне сомнения, являлась Ногайская Орда, произошло
не вдруг и не сразу, а ее изначальное происхождение, как и само на­
звание, связывают с именем, быть может, самого значимого в истории
Улуса Джучи сепаратиста — знаменитого полководца и чистокровно­
го Чингисида Ногая. В последней четверти XIII в. в западной части
Золотой Орды он создал практически независимый от центральной
власти улус, располагавшийся в междуречье Днепра и Днестра и по­
лучивший имя основателя — Ногайский улус, или Ногайская Орда
[138, с. 18; 242, с. 141]. В XIII столетии Ногаевой Орде просущество­
вать долго было не суждено — Ногай потерпел поражение в борьбе
с великим ханом Тохтой и в 1300 г. погиб, а его детище — независи­
мый улус — вновь перешел под юрисдикцию Сарая. Тем не менее
с ликвидацией Ногаевой Орды имя ее основателя, по-видимому, еще
и в качестве носителя идеи глобального сепаратизма не истерлось из
памяти нескольких поколений кочевников и спустя более сотни лет
214

в другом конце Дешта, в Кок-Орде, возродилось в качестве этничес­
кого самосознания целого народа в рамках очередного государствен­
ного объединения, созданного в конце XIV в. на основе Мангытского
Юрта другим могущественным временщиком — Идегеем. Во многом
благодаря удачному географическому расположению Мангытского
Юрта, а также предпринятым самим Идегеем мерам по усилению
улуса он стал обладать более устойчивым социально-экономическим
потенциалом по сравнению с другими улусами Золотой Орды. Поэ­
тому здесь сложились необходимые условия для консолидации раз­
личных племен под собирательным термином «ногай». Численный
рост ногайского населения и распространение этнонима «ногай» на
все племена улуса повели к переименованию при преемниках Идегея
Мангытского Юрта в Ногайскую Орду [138, с. 18, 21].
Однако для возвышения Ногайской Орды и окончательного утвер­
ждения ее в качестве гегемона над большей частью Дешта потребо­
валось несколько десятилетий, и связано это было в первую очередь
с разрушительными для Улуса Джучи процессами, приведшими его
к развалу. Сам Идегей, несмотря на всю его харизматичность и талант
организатора, был в гораздо большей степени занят не формировани­
ем нового государства, а решением сиюминутных задач — то беско­
нечной борьбой с Тохтамышем и Тохтамышичами, то интригами с Ти­
муром и Тимуридами, то войнами на западе с Литвой, Русью да и еще
много где... Преемники Идегея пытались действовать в русле полити­
ки, доставшейся им от него в наследство — политики, направленной
на обретение полной независимости своих владений, в том числе от
даже номинальной власти представителей «золотого рода». Тем не
менее реалии, существовавшие во взаимоотношениях на постим­
перском пространстве в первой половине XV в. между нескольки­
ми влиятельными группировками Джучидов, погрязших в схватке за
Степь, не позволяли Идегеевичам до поры до времени провозгласить
самостоятельность собственного улуса. Они (в том числе Мансур,
Науруз, Воккас) были вынуждены, и не в последнюю очередь изза противоречий, возникших в среде мангытских вождей, служить,
хотя и на руководящих должностях, но все-таки всего лишь служить
ханам Джучидам — Улуг-Мухаммеду, Бораку, Ходжи-Мухаммаду,
Абулхаиру и другим [239, с. 479-480].
Окончательное оформление Мангытского Юрта в качестве мощ­
ной структуры, способной в недалеком будущем объявить себя ге­
гемоном Степи, и превращение его в Ногайскую Орду произошло
в 40-х гг. XV в. Вначале при сыне Идегея Нуратдине (который тем
215

не менее никогда не являлся «князем» Ногайской Орды, а остается
в генеалогии ее правителей мурзой) были укреплены родовые земли
мангытов по Лику и Эмбе. Затем при сыновьях Нуратдина Воккасе
и Аббасе и сыне Воккаса Мусе, провозглашенных уже «ногайскими
князьями», Ногайская Орда, по словам Матвея Меховского, обрела
статус независимой степной державы, способной диктовать свои
условия соседям [239, с. 481]. Скорее всего, именно тогда башкирские
племена стали представляться ногайским правителям в качестве объ­
екта подчинения, тем более что геополитическая ситуация, склады­
вавшаяся в последней четверти XV столетия в Дешт-и-Кипчак, и их
борьба на юго-востоке и юге с ханами кочевых узбеков и казахов и на
западе с Большой Ордой и Крымом позволяли ногаям «расширять
пределы юрта в северном направлении (ситуация буквально подтал­
кивала их к активным действиям на севере. — Авт.). При этом мангытские эмиры стремились обзавестись сильными союзниками (в том
числе и в лице башкир) для противостояния Гиреям и узбекам — Шибанидам» [258, с. 107], что, в свою очередь, дает предпочтение вер­
сии, по которой ногаи пришли в Башкирию с востока, предварительно
оформив союз с сибирским Шибанидом ханом Ибаком. «Именно этот
хан помог лидерам Мангытского юрта бию Мусе и его младшему бра­
ту, мирзе Ямгурчи, отстоять их кочевья в яицких степях от Большой
Орды и казахов. И именно в тот период встречается первое докумен­
тальное упоминание о присутствии ногаев в Башкирии. В грамоте
Ямгурчи к Ивану III от 26 августа 1489 г. бакши (писарь) мирзы, по
дипломатической традиции, указал место ее составления: „Мурзин
кочев на Белой Волжке был“. .. Таким образом, что бы ни рассказы­
вали шеджере о первых ногайских правителях в Уфе — мифическом
Ногае или сказочном Тура-хане, неведомом Басмане или легендарном
Тюря Баба Туклесе, дипломатическая переписка все-таки является
более достоверным источником» [258, с. 108].
Начав активное проникновение на Южный Урал, ногаи не могли
не вступить в конфликт за обладание этой территорией со своими ес­
тественными противниками — Казанским ханством. Пиком противо­
стояния сторон, надо полагать, был рубеж XV-XVI вв., когда Казанью
пытались овладеть союзные ногаям сибирские правители. Непрерыв­
но на протяжении нескольких лет, с 1496 по 1499 гг., «шибанские
царевичи» Мамук и «мамуков брат Агалак» пытались захватить Ка­
зань. Собственно ногаи, ведомые Мусой и Ямгурчи, в июле — августе
1500 г. в течение трех недель под стенами города вели бои с обороняв­
шимися татарами и их русскими союзниками [241, с. 184]. Стоит ли
216

сомневаться в том, что и сибирские, и ногайские орды проходили
к Казани через земли башкир, большая часть которых уже была под­
властна новым хозяевам и обязалась еще по золотоордынским законам
платить «дань кровью», участвуя в походах своих суверенов (и это,
скорее всего, было так, если учесть, что Ямгурчи в то время был на­
местником в Башкирии)? В свою очередь, казанские ханы, занятые
бесконечными околотронными интригами и политическими метания­
ми, постоянно то апеллируя к Москве, то оппонируя ей, пытались тем
не менее бороться за «башкирское наследство», регулярно отправ­
ляя отряды на Южный Урал, причем «некоторые из них достигали
в центральной Башкирии района г. Уфы, где обычно располагалась
ставка местного ногайского владетеля» [173, с. 483]. Однако поколе­
бать позиции ногаев им было не суждено, и в начале XVI столетия
те распространили свою власть практически на весь современный
Башкортостан, за исключением северо-востока, по-прежнему нахо­
дившегося в ведении Сибирского ханства, и небольшой области на
северо-западе, оставшейся за Казанью. Вся центральная Башкирия,
с границей по реке Ик [173, с. 318], и все земли южнее, населенные
башкирами, попали под власть «князей ногайских» — правителей
Ногайской Орды и их наместников на Южном Урале.
До третьей четверти XVI в. гегемония ногаев на Южном Урале
оставалась главенствующим фактором в политической жизни регио­
на. В исторической науке за данным периодом вполне обоснованно
закрепилось наименование «ногайского», вплоть до того, что башкир
южной, юго-западной, юго-восточной и центральной части Баш­
кортостана нередко называли ногайскими, а всю эту территорию —
Ногайской Башкирией. Это вполне объяснимо, так как и башкиры,
и собственно ногаи в те времена были настолько связаны между со­
бой, что даже народные родословия — шежере, а тем более авторы
XVIII-XIX вв. не всегда проводили грань между ними [258, с. 95].
Тесную связь башкир с ногаями (и не только по причине порабо­
щения одних другими) следует увязывать также с исторически сло­
жившимися еще в домонгольский период сакральными традициями,
объединявшими башкир с племенами Восточного Дешта, вошедшими
в золотоордынское время в состав Мангытского Юрта. В этой связи
невозможно не учитывать важнейший фактор более ранних миграций
кочевого населения степи, в том числе из Приаральского региона,
на Южный Урал и в Зауралье в IX-XII вв. [173, с. 452-455]. Баш­
киры, относящиеся к огузо-кипчакской родоплеменной группе (ай,
тырнаклы, тугыз, сарт и др. [173, с. 454]), имели там свои этнические
217

корни, а значит, и могилы предков, память о которых в номадической
среде может существовать бесконечно долго (достаточно вспомнить
совсем другую историю и решимость скифов в далеком VI в. до н. э.
отчаянно сражаться с вторгшимися в их пределы персами за глубоко
почитаемые «отеческие могилы» [69, с. 219]).
Обращаясь ко времени доминирования в Восточном Деште Улу­
са Джучи в XIII-XIV вв., а затем в конце XV и XVI в. Ногайской
орды, необходимо учитывать тот факт, что сама территория в низо­
вьях Яика, где расположился город Сарайчук — важный ордынский
торгово-административный центр, а впоследствии ногайская столи­
ца, и существовавший там джучидо-мангытский некрополь, возник­
ший, по-видимому, на гораздо более древнем, священном для номадов
(в том числе и башкир) месте, почитались у тюркских кочевников.
Основываясь на более поздних данных, один из находившихся здесь
склепов молва нарекла «Ханской могилой». «Казахи (и башкиры?)
съезжались на развалины для молитв и жертвоприношений, выбрав
для поклонения мавзолей, который, по словам А. И. Левшина, счита­
ли „могилой угодника магометанского6'. Но помимо этой гробницы
развалины Сарайчука содержали и иные сооружения» [257, с. 592].
Отголоском мирного сосуществования башкир с ногаями, а значит,
и их возможной взаимной интеграции, следует считать извлечение
из шежере бурзян, кыпсак, усерген и тамьян, относящихся к середи­
не — второй половине XV, началу XVI вв., согласно которому после
некоего противостояния между сторонами был заключен мир. «Затем
после перемирия, — гласит шежере, — Бэрдибэк [и] Мансур (сын
Идегея. — Авт.) с двух [противоположных] берегов реки Белой со­
стязались в стрельбе из лука, каждый из них был хорошим стрелком
и эмиром, и стрелы обоих из них перелетали дороги [идущих] по
[обеим] сторонам реки Белой. [После того как] с таким пиршеством
прожили один месяц, ушли обратно, то есть вернулись в свои страны.
Башкирский и ногайский народы на [определенное] время остались
[жить] в мире до эпохи Урак Мамая (начало XVI в. — Авт.)» [167,
с. 80]. Тем не менее ситуация, описанная в приведенном выше отрыв­
ке, являлась, скорее всего, исключением из правил, и ногаи, подчинив
себе башкирские племена, установили в регионе достаточно жесткий,
если не жестокий режим управления.
Если рассматривать Башкирию, оказавшуюся в составе Ногайской
Орды, но оставшуюся вне системы «крыльев» [257, с. 196], само по
себе напрашивается сравнение с золотоордынским периодом, и надо
сказать, что определенные аналогии здесь усматриваются. Во-пер218

вых, Башкирия, как и прежде, оставалась напериферии, в стороне
от территорий, где происходили основные военно-политические со­
бытия. Более того, окончательная утеря Джучидами в XV в. Хорезма
привела к еще большей изоляции Южного Урала, так как полностью
пресеклись торговые пути из Средней Азии в Нижнее Поволжье и Волго-Камье [75, с. 407]. Во-вторых, как и прежде, местное население,
а вместе с ним и пришлое мангыто-ногайское оставалось в рамках при­
вычного цикла кочевок, четко обозначенных в XIII-XIV вв. и запре­
щавших подданным ханов Золотой Орды самовольные перемещения
за пределы собственных улусов. По крайней мере, «нет никаких дан­
ных о периодических ежегодных откочевках башкир или ногаев с Юж­
ного Урала на юг — по одной из двух систем ногайских перекочевок:
к низовьям Сырдарьи или Волги, к Аралу или Каспию» [258, с. 98].
Таким образом, согласно исследованиям В. В. Трепавлова, сле­
дует выделить несколько пунктов, определивших значение Южного
Урала в государственной системе Ногайской Орды:
1. Для правителей Ногайской Орды Башкирия представляла интерес
в качестве сырьевой базы — важнейшего источника пушнины, меда,
воска, кожи и т. д. Кроме того, «многолюдная и богатая Башкирия»
являлась поставщиком людских ресурсов, порою так необходимых
им и в борьбе за власть, и в экспансионистских устремлениях.
2. Ногайская Башкирия представляла собой зону замкнутого кочевого
скотоводства и, следовательно, имела достаточный потенциал для
возможного сепаратизма и отделения от Ногайской Орды, что при­
водит к мысли о существовании здесь особого территориального
подразделения — удела или наместничества, управление которым
велось из эмбийских кочевий — центра «левого крыла» Орды, а так­
же, естественно, из Сарайчука.
3. Институт наместничества в Башкирии интересен в том плане, что
в этот период отмечены места конкретного местонахождения здесь
ставок представителей центральной ногайской власти, которые,
в свою очередь, имели разный управленческий статус и, за исклю­
чением Уфимского городища, почти все ставки расцениваются как
резиденции удельных башкирских или ногайских правителей. Бе­
зусловным и общепризнанным, сохранившимся в памяти потомков
провинциальным центром Ногайской Башкирии являлось Уфимское
городище. В народном сознании столичная роль данного пункта
утвердилась настолько, что эта местность стала трактоваться в пре­
даниях как кочевье главного хана с собирательным именем Ногай.
Причем башкирские сказители относили основание здесь ставки
219

ногайского правителя еще к дочингисовым временам. Помимо укре­
пленного поселения на правом берегу реки Уфы, предания называют
и другое городище — Ак-Тюба под Оренбургом. Историческая па­
мять отобразила данное двоецентрие таким образом, что и Чертово
городище на Уфе, и Ак-Тюба принадлежали государям-братьям. Хан
Басман кочевал у Сакмарского устья, где и поставил Ак-Тюбу, но был
вытеснен ногаями на юг. Его брат Тюря обосновался в районе Уфы.
В родословиях и легендах как главные стойбища ногайских намест­
ников фигурируют и другие местности. Например, долина р. Демы
(оз. Азкират) значится как летнее кочевье «ногайских ханов, покуда
они владели башкирами» (зиму они проводили в Иман-кале). Затем,
после начала откочевки основной массы ногаев на юг, ставка пере­
местилась под Стерлитамак, в крепость Тура-тау. Кроме того, в каче­
стве резиденций ногайских удельных правителей интерпретируются
городища Кара-Абыз под Благовещенском и Чертово под Бирском.
4. Если исходить из вышеизложенных позиций, появляются все
основания утверждать, что Башкирия на протяжении всего вре­
мени господства Ногайской Орды имела статус особой провин­
ции, с относительно фиксированной территорией, администра­
тивными центрами, верховными и удельными наместниками
[257, с. 148; 258, с. 95, 98, 100].
Всего за период с конца XV по начало XVII в. Башкирией правили
официально (или начиная с 1550-х гг., в связи с нараставшим в регио­
не русским присутствием, все более номинально) десять правителей:
- Ямгурчи (конец 1480-х гг. — рубеж XV-XVI вв.);
- Алчагир (начало XVI в.);
- Мамай (первая четверть XVI в., с 1536 г. нурадин !);
- Хакк-Назар (около 1522-1538 гг., с 1538 г. казахский хан);
- Исмаил (1538 — около 1545 гг., с 1545 г. нурадин);
- Ахмед-Гирей (1546 — около 1558 г.);
- Динбай (1558-1578 гг., с 1578 г. нурадин);
- Саид-Ахмет (1578 — около 1584 г., с 1584 г. нурадин);
- Канай (конец XVI — начало XVII в., с 1623 г. бий);
- Кара Кель-Мухаммед (начало XVII в. — 1623 г., с 1623 г. нурадин).
Пятеро из девяти известных наместников впоследствии перемес­
тились на нурадинскую должность. Впрочем, Ямгурчи и Алчагир
жили еще до учреждения нурадинства в Ногайской Орде, а ХаккНазар (Ак-Назар), единственный в приведенном списке Чингисид
Нурадин — военный министр.
220

(Тукатимурид в династийной иерархии Джучидов), сразу же после
окончания наместничества в Башкирии был объявлен казахским ха­
ном и правил в течение сорока лет. Очевидно, что будущий «карьер­
ный рост» ногайских наместников на Южном Урале свидетельству­
ет о высоком статусе этой должности (что, в свою очередь, говорит
и о высоком статусе региона) и позволяет сделать резонное пред­
положение, что Башкирия выступала тогда в качестве опытного
полигона для наместников, занимавшихся здесь управленческой
тренировкой и приобретением административных навыков [257,
с. 210; 258, с. 120;], а это само по себе представляется уникальным
явлением, не имеющим аналогов в истории Дешт-и-Кипчак.
Вовлечение Южного Урала в систему государственного устрой­
ства Ногайской Орды повлекло за собой классическое с точки зрения
политического и экономического наследия Золотой Орды отношение
имперского центра и зависимой территории. Как и прежде, в XIV в.
и в эпоху монгольских завоеваний, пришлая мангыто-ногайская
знать, подчинившая своему влиянию знать местную, использовала
людские ресурсы башкирских племен в своих интересах и не прекра­
щавшихся в XVI в. междоусобных войнах, освещать которые здесь
мы не будем, однако участие в них башкир считаем вполне естест­
венным с позиций отношений суверена и вассала. Помимо исполь­
зования башкирских отрядов на театре военных действий в Деште,
от Крыма до Алтая, «князи ногайские» не без помощи башкирских
биев, являвшихся прямыми вассалами наместников, но выступавших
в качестве сюзеренов по отношению к более мелким властителямединоплеменникам, безжалостно эксплуатировали (и это не преу­
величение) население Южного Урала, а «рядовые общинники» еще
недавно ходившие в походы и погибавшие вдали от родных мест за
чуждые им интересы, вернувшись домой превращались в бесправных
плательщиков ясака [173, с. 499]. Положение усугублялось тем, что
башкиры, были вынуждены платить ясак сразу «трем улусам», т. е.
ведомству бия, нурадина и кековата 1 [257, с. 196].
Дошедшие до наших дней благодаря записям П. И. Рычкова от­
рывки из башкирской исторической хроники, рассказанной старши­
ной Кыдрасом Муллакаевым, повествуют о жестоких притеснениях,
испытываемых башкирами от ногайских властителей, в частности от
хана Хакк-Назара, который «всячески их изнурял и в бессилие при1 Кековат — администрация правителя Ногайской орды рангом ниже, чем
нурадин.
221

водил; ибо на три двора по одному токмо котлу иметь допущал и как
скот и пожитки, так и детей их к себе отбирал, и землями владел, також и через реку Белую переходить не допущал, а кои звероловством
промышляли, принуждены были платить ему за то ясак с каждого
человека по лисице, по бобру и по кунице» [235, с. 183].
Подобные акции и произвол со стороны взимавших платежи спе­
циальных эмиссаров-«даныциков» [258, с. 104] (аналога золотоор­
дынских баскаков) приводили к возмущениям в среде башкир, что не
могло, в свою очередь, не найти отображения в народном творчестве.
Вновь, как и в эпоху монгольского завоевания и нашествия Тиму­
ра, появляются герои, способные стойко противостоять поработите­
лям. Так, в сказании «Таргын и Кужак» в полной мере, тем более на
бытовом уровне, разговорным языком, выражена ненависть народа
к иноземным захватчикам. В его тексте есть яркая сцена — описание
схватки Кужака с ногайским батыром Таргыном. Кстати, Таргын —
главный герой казахской эпической поэмы «Ер-Таргын» (что, вполне
возможно, связывает события, запечатленные в сказании, с времена­
ми наместничества в Башкирии Хакк-Назара, будущего казахского
хана) — изображен там как батыр, борющийся за интересы народа.
Но вот в Башкирии Таргын, «прославившийся» в качестве похитителя
девушек (недаром ногаев в Башкирии нарекли «очень развратными
и дурными мусульманами» [257, с. 565]), вынужден выслушивать
гневную отповедь Кужака, вызвавшего его на поединок:
Эй, Таргын, ты — пришелец,
Около коня ты — ишак,
Не знающий цены гостеприимства,
Акса-хана унизивший,
Акъюндуз опозоривший,
Стране горе принесший,
На солнце пятно уронивший,
Дурное ты задумал,
Грязные руки распустил,
Стань же здесь передо мною,
Я-то уж доберусь до твоей головы!
Далее согласно закону жанра Кужак победил Таргына, унизив тем,
что, легко ранив его в мочки ушей, попав в них из лука, вынудил бе­
жать [128, с. 65-66]. Однако и на этот раз по праву сильного покидать
родовые земли вынуждены были башкиры...
222

V

\

s
f

ч

л
У

•С
ь /~ $ к

ч

<

Г'"ч
•*\ ч\

Уу-'s
% ""

Ч.

ч '
*♦(
^V "
\ ^
i

\

i

/V

I t *
* о

\„»

S* % V r$Qtf
’Ы

\Л... ИОД/

i

*«f

#fiKf
sm:

> f'

Lf

о р д

y rV
Uyfriin

*4*

‘7

^ х ^

;

v ..
✓■

-J \

! Русские поселения

Табыи

;i

P

b

\

. . Направления контроля над территориями
и их жснлуатации
Названия и местоположение башкирских племен

Этнополитическая карта Урало-Поволжья
в XV — первой половине XVI вв.
223

В те времена законы степи были суровы: победителям всегда
принадлежали лучшие пастбища, особенно пригодные для зимних
тебеневок. Этими качествами обладали лесостепное Приуралье
и прияицкие степи в Зауралье до Тургайской возвышенности [173,
с. 485], откуда башкиры, может быть и не перманентно, а достаточ­
но плавно, но тем не менее выдавливались мангытами, объявив­
шимися здесь во главе с Идегеем в 1390-х гг. В середине — конце
XV и в XVI веке, согласно исследованиям Р. Г. Кузеева, гнет ногай­
ской знати стал настолько тяжел, что «наблюдается отлив башкир­
ского населения с юго-западного Приуралья на север Башкирии...
к XV в. относятся сообщения, что башкиры достигли „Чулымана“
(т. е. Камы) и областей „Сибирь и Ибирь“» [173, с. 485]. Но и в этом
случае «продвижение башкир (племен гайна, танып, уран, балыксы,
катай, салъют, сызгы, упей и др.) на север было постепенным. По
словам епископа Пермского Дионисия, башкиры и татары „сдела­
лись жителями опустелых земель Перми, особливо южной части
оных“ лишь после падения Казани в 1552 г.» [173, с. 485].
В 1520-1540-е гг. Ногайская Орда переживала апогей могущест­
ва. К этому времени ногаи сумели включить в сферу своей геге­
монии Казахское ханство и окончательно утвердить и упорядочить
свое господство над Башкирией [257, с. 201, 232]. Казалось, но­
вая государственная структура «оседлала» Дешт-и-Кипчак, но, как
показали ближайшие десятилетия, колосс оказался, может быть,
и не на глиняных ногах, однако и не той силой, что была способна
заменить властную руку золотоордынских правителей и по праву
именоваться наследницей Улуса Джучи. Несмотря на значительные
людские ресурсы, в том числе и за счет вассалов (по данным Матвея
Меховского «в 30-х годах XVI века „ногайский князь“ (верховный
правитель. — Авт.) мог располагать 200 000 воинами (и Матвей
Меховский, учитывая размеры Ногайской Орды, был недалек от
истины. — Авт.)» [239, с. 482]), Ногайская Орда была аморфным
государственным образованием, если хотите, еще одной степной
химерой, делившейся на многочисленные полусамостоятельные
улусы (ярчайшим подтверждением тому является статус Башкирии
с ее замкнутым кочевым циклом). Слабость внутреннего строя Но­
гайской Орды объясняется и патриархальным, натуральным харак­
тером ее кочевого хозяйства, мало затронутого товарно-денежными
отношениями, и отсутствием на ее территории, за исключением пе­
реживавшего упадок Сарайчука, городов [239, с. 482—483]. Все это
не могло не привести к глубокому кризису, вызванному в середине
224

XVI в. жесточайшим голодом. Шежере племени юрматы гласит:
«Однажды годы пришли голодные. Зима была очень долгая, [в те­
чение] трех лет лошадей, овец не стало, хлеба совсем не уродились,
многие народы обеднели и многие люди остались голодными и раз­
утыми. Ногайцы собрались [и] держали совет. Наши деды пришли
с Кубани из-за земли и воды, [они] пришли в поисках холодных
земель, холодной воды, но оказалось, [что] зимняя стужа страшнее
жарких дней» [167, с. 32]. Так или иначе, часть ногаев перед лицом
голода решила откочевать в пределы северокавказских степей.
Откочевка ногаев с Южного Урала не была мирной. Мурзы пы­
тались силой увести подвластных им башкир. На этой почве среди
минских башкир вспыхнуло восстание под предводительством Канзафар-бия. И хотя часть башкир, поддавшись уговорам ногайских
мурз, ушла с ними на Кубань, в массе своей минцы приняли сторону
Канзафара и не покинули родных мест. Вот как об этом повествует
предание, в котором уход ногаев из Башкирии увязывается в первую
очередь не с голодом, а с усилением русского присутствия в ВолгоКамье. «Было это, когда русские завоевывали Казанское ханство.
Стали они доходить до Урала. А в Башкирских землях в это время
еще правили ногайцы, которых оставили после себя монгольские за­
воеватели. Почуяв неладное, они решили убраться восвояси, а заод­
но увести с собой башкир, посулив им райскую жизнь где-то в Тур­
ции. Некоторые поверили лживым обещаниям и потянулись за ними
в чужие края. А тех, кто не поддавался на эти уговоры, стали угонять
силой или даже убивать. Но тут появился наш батыр Канзафар, бро­
сил клич, поднял родичей и выступил против ногайцев. Восставшие
перебили всех ногайцев, которые не успели покинуть Башкирию.
Лишь немногие спаслись бегством» [36, с. 190]. Оказавшись перед
фактом неизбежного столкновения с Россией, ногаи посчитали, что
«по сравнению [даже] с холодом (и голодом. — Авт.) [опаснее] про­
движение с севера неверных русских» [167, с. 32]. И не потому ли
после взятия Казани «хан» ногаев Турэ, ставка которого Имэн-кале
располагалась на территории нынешней Уфы, «убоялся» натиска
русских и откочевал дальше на восток, обосновавшись в окрестно­
стях современного Стерлитамака? «Там, возле горы Тура-Тау, как
гласит предание, он построил себе ставку, укрепленную земляными
валами. Остатки этой ставки в 80-е годы XIX века наблюдал и обсле­
довал уфимский краевед Р. Г. Игнатьев. Новые тревожные слухи об
успехах русского оружия заставили Турэ-хана бросить и эти места
и уйти совсем далеко на юг, на Кубань и Северный Кавказ» [112,
225

с. 109]. Однако основная масса ногаев оставила Южный Урал лишь
«в 1570-х годах, когда в бывшее башкирское наместничество Ногай­
ской Орды вошли стрельцы, а в центре удела Имэн-кале (отныне —
Уфе) демонстративно утвердился русский воевода с гарнизоном. Тем
не менее пост наместника Башкирии оставался в номенклатуре Орды.
До 1578 г., до того как заступил на нурадинство, его занимал Динбай, затем его племянник Саид-Ахмед. Когда и он стал нурадином.
его место занял, очевидно, Канай. Ставка наместника теперь распо­
лагалась где-то на Эмбе, подальше от стрелецкого гарнизона Уфы.
и ногаи были вынуждены „ежегод“ снаряжать военные экспедиции
на север для сбора традиционного ясака» [257, с. 366]. Но это уже
другая история...
Гегемония Ногайской Орды, продолжавшаяся более полутора
столетий и имевшая несколько периодов, включавших в себя как го­
рячие, так и умеренные фазы, не окончилась бесследно, и Башкирия,
и ее население впитали в свою среду пришлый ногайский элемент,
первоначально появившийся здесь, сверкая остриями сабель. Дейст­
вительно, существуют жестокие или «не очень» жестокие правители,
безжалостно бросающие своих подданных в кровавую мясорубку ме­
ждоусобных войн, но необходимо помнить, что не существует «хо­
роших» или «не очень хороших» народов (перед Богом все равны!),
а потому следует сказать, что связи с ногаями оставили в истории
и культуре Башкортостана глубокий след. Чего только стоит «воз­
никновение среди южных башкир таких межродовых этнонимов, как
ногай-юрматы, ногай-кипчак, ногай-бурзян, ногай, ногайлы. У баш­
кир рода мин, к примеру, под названием „ногай“ и „ногайлы“ имеется
семь межродовых образований» [125, с. 79].
Мы нисколько не преувеличиваем значение ногаев в этногенезе
башкирского народа — сам по себе это был очень сложный, многосту­
пенчатый, многовековой процесс, но именно события XV — первой
половины XVI в. и смешение башкир с ногаями на юге и финно-угра­
ми на севере создали все условия для того, чтобы этнические, терри­
ториальные, социально-экономические и политические предпосылки,
необходимые для завершения формирования башкир в народность,
сомкнулись [173, с. 509]. Оставалось совсем немного времени до
того момента, когда воля, сила и мудрость народа привели баш­
кир, абсолютно добровольно, вначале под скипетр «Белого царя»,
а затем и в состав России.

226

Гл а в а VIII

ВХОЖДЕНИЕ БАШКИРИИ
В СОСТАВ РУССКОГО ГОСУДАРСТВА.
ОСНОВАНИЕ ГОРОДА УФЫ

Столетие, последовавшее за распадом Золотой Орды (середина
XV — середина XVI вв.), предшествовавшее добровольному вхо­
ждению башкир в состав Русского государства, как мы уже подчер­
кивали в предыдущей главе, являлось воистину «темным веком»
в истории народов Южного Урала и Приуралья. По этому периоду
историки практически не имеют ни документальных (письменных),
ни вещественных (археологических) материалов, что, в свою очередь,
породило обширную, хотя и достаточно однообразную историогра­
фию, касающуюся темы социально-экономической и политической
истории башкирских племен в период между распадом Золотой Орды
и вхождением башкир в состав Русского государства. Суть рассужде­
ний исследователей, обращавшихся к этой теме, в основном сводится
к освещению социально-политического и экономического положения
башкир через призму действия нескольких факторов. Прежде все­
го — разделения территории башкирских племен между Казанским,
Сибирским ханствами и Ногайской Ордой и, второе, распростране­
ния социально-политической и административной системы этих госу­
дарств на башкир. Своеобразной квинтэссенцией подобных подходов
и оценок являются вышедшие с небольшой разницей во времени две
больших монографии башкирских историков, освещающие историю
Башкортостана с древнейших времен до XVI в. Авторы одной из них
считают, что в рассматриваемое время основная часть территории
современного Башкортостана была объединена под властью ногай­
ского хана Акназара, установившего здесь «четкие принципы адми­
нистративного деления» [184, с. 321]. Авторы другой, в свою очередь,
полагают, что «во второй половине XV — первой половине XVI вв.
башкиры находились под властью трех государственных образова­
ний. На Башкирию была распространена система феодальной экс­
плуатации, сложившаяся в Ногайской Орде, Казанском и Сибирском
ханствах» [126, с. 134]. Суть расхождений хотя и не значительна, но
принципиальна, поскольку в первом случае подразумевается сохра­
нение у башкир, пусть и в подчиненном виде, собственной государст­
венности, якобы сложившейся еще до монгольского нашествия [184,
с. 208], во втором же — полный распад не только «башкирской госу­
дарственности», но и того этногеографического образования, которое,
как считал Р. Г. Кузеев, сложилось в X в. с центром на Бугульминско-Белебеевской возвышенности и которое он обозначил понятием
«Древняя Башкирия» [173, с. 435^439,486].
Опираясь на данные исторической этнографии, исследователь
отмечал, что за период XIV — первой половины XVI вв. «в основ­
228

ном завершилось формирование современных очертаний этнических
территорий всех волго-уральских народов, в том числе и тюркских»
[171, с. 88]. Позже этот вывод начал подтверждаться и результатами
археологических исследований. Так, по данным Н. И. Шутовой, ис­
следовавшей удмуртские могильники XVI-XIX вв., начиная с XVI в.,
«фиксируется сеть новых погребальных памятников на не освоенных
прежде землях... Как правило, они расположены в верховьях мелких
рек или ручейков, в районах, где в X-XIV вв. практически не наблю­
далось проживание людей» [290, с. 101]. В системе географических
координат это междуречье Чепцы, Кильмези и Ижа, где автором вы­
явлены удмуртские дохристианские могильники, нижняя дата кото­
рых — XVI век [290, рис. 1]. То есть, по сравнению с предшествую­
щим периодом, происходит сокращение древнеудмуртской этничес­
кой территории, что, по мнению Р. Г. Кузеева, происходило вследствие
продвижения марийцев на север и русских на восток [171, с. 88].
Последнее обстоятельство в настоящее время хорошо документи­
ровано многочисленными (свыше 140) археологическими памятника­
ми, свидетельствующими о пребывании компактных групп русского
населения в лесном Прикамье и Приуралье. По данным Л. Д. Макаро­
ва, после разгрома Вятской земли войсками Ивана III в 1489 г. славяно­
русский анклав на Средней Вятке не только не исчезает, но и усилива­
ется за счет переселенцев из северо-русских земель. Та же ситуация
имела место и в Верхнем Прикамье (Пермь Великая). В конце XV в.
в состав Московского государства был включен бассейн р. Чепцы,
на территории которого древнерусское присутствие фиксируется по
археологическим данным начиная с XIII в. В золотоордынскую эпоху
начинается инфильтрация древнерусского населения в бассейн Сылвы и Ая (северо-восток современного Башкортостана) [192, с. 35-38].
Во второй половине XIV — первой половине XV вв., в период
упадка Золотой Орды, запустевает Закамье, то есть территория быв­
шего ядра Волжской Булгарин, густо заселенная в домонгольское вре­
мя. Соответственно, густо заселенная центральная часть Казанского
ханства с его полиэтничным населением на востоке ограничивалась
правобережьем нижней Вятки и Камы, а на западе — нижним тече­
нием Свияги и восточной частью современных Чувашии и Марий-Эл
[5]. Данная ситуация наглядно отражена в соответствующей карте
атласа «Tartarica», на которой именно на территории Заволжья и Закамья сосредоточена основная масса археологических памятников
XVI-XVIII вв., тогда как памятники XV-XVI вв. сосредоточены, за
редким исключением, в Волго-Вятском междуречье [301, с. 272 и сл.].
229

Что же касается территории расселения башкир в рассматривае­
мый период, то по этому вопросу единственно для нас доступным
и вместе с тем еще не до конца оцененным историками является фоль­
клорный материал.
Историческая память башкирского народа сохранила и донесла до
наших дней обширный корпус фольклорных источников и родословных-шежере, которые, при всей неоднозначности их оценок как исто­
рического источника, занимают «почетное место» (R Г. Кузеев) в исто­
рических построениях. Как считал Р. Г. Кузеев (и исследователи баш­
кирского фольклора против этого не возражают), «героические сюжеты
в башкирском творчестве („Урал-батыр“, „Кузы-Курпэс и Маян-хылу“,
„Кара Юрга“, „Кунгар буга“, „Кусяк-бий“ и др.) в поэтических образах
воспроизводят события, характерные для средневекового кочевого об­
щества. В этом плане эти памятники дают значительный материал не
только для восстановления некоторых картин этнической истории баш­
кир, но и для характеристики внутренней социальной структуры и со­
циальной жизни общества». Аналогичным образом оценивает иссле­
дователь и башкирские шежере, которые он (с известной долей услов­
ности) определяет как «генеалогические летописи» [173, с. 33, 37].
Ниже мы рассмотрим сведения башкирских преданий и шеже­
ре, отражающие пространственно-географическую среду, в которой
находились башкирские племена в период создания этих произведе­
ний — носителей исторической памяти башкирского народа, без вли­
яния которой процесс этногенеза вообще невозможен. Список коор­
динат, маркирующих историческую географию башкирских племен
в эпоху Средневековья, достаточно обширен (табл. 8.1).
Самый восточный географический пункт, фигурирующий в баш­
кирском эпосе — р, И ртыш , за которую Урал-батыр отгонял врагов
(эпос «Конгур-буга») и в верховьях которой жил Карабай («почтен­
нейший в роде башкирском муж») до присоединения к нему несколь­
ких башкирских семей (эпос «Куз-Курпяч»). Где дальше разворачива­
лись события эпоса «Куз-Курпяч», предполагать сложно. Например,
там фигурируют гора Караташ и озеро Каз-Куле — места становищ
Карабая. Местоположение этих географических объектов не иден­
тифицируется, но, как сказано в примечании № 6 к эпосу «Куз-Кур­
пяч», гора под названием Караташ известна в Абзелиловском районе
Башкортостана [35, с. 512]. На Иртыше же находились кочевья Аккубяка — одного из батыров, освобожденных Алдаром из плена пэрия
(«Алдар и Зухра»). Из контекста эпоса следует, что Аккубяк и Алдар
принадлежали к разным племенам.
230

Из зауральских рек в фольклорных произведениях упоминается
р. Миасс, как рубеж, за которым Сукем-батыр настиг и разбил войско
Кусюм-хана (кубаир «Сукем-батыр») К
Объекты башкирского Зауралья в эпических произведениях упо­
минаются чаще. Прежде всего, это верховья Агидели как террито­
рия кочевий Масем-бая (эпос «Кара-Юрга»), гора Иремель у истоков
Агидели, которую Тандыса увидела во время своих странствий по
Уралу («Конгур-Буга»), она же как место рождения отца Мамай-хана — Мусы («Сказание о Мамай-хане»), она же как место, распо­
ложенное в двух днях пути от кочевий Алдара на р. Яик («Алдар
и Зухра»), она же как место сбора батыров, поднятых Мэргэном на
борьбу с Нугай-ханом («Ек-Мэргэн»). Там же, в верховьях Агидели,
упоминается гора Тюнгак-тау как место кочевий башкир-семиродцев («Алдар и Зухра»). В лесах у истоков Яика проводил свои йяляу
отец Мамай-хана Муса («Сказание о Мамай-хане»).
Долина Ирендыка — место, предлагаемое казахским ханом
Абулхаиром башкирскому тархану Акмамбету для зимовья («Ерэнсэ-сэсэн»), владения бия, принявшего подданство Золотой Орды
(«Идукай и Мурадым»), местность, пройденная Тандысой по дороге
к Алатау («Конгур-Буга»).
Река Сакмар — один из новых источников воды, прорубленный
в Уральских горах сыновьями Урал-батыра по его завещанию («Акбузат»), место обитания охотника Кусярбая и граница, перейдя которую
Мактымхылу перестает быть женой Абляя («Кара-Юрга»), родина
Тындысы, о которой ей пропела старуха Гюльхылу («Конгур-Буга»),
владения Муйтэн-бия («Муйтэн-бий»).
Река Кугуш — также один из источников, прорубленных сыно­
вьями Урал-батыра («Акбузат»), территория кочевий башкир-юрматынцев и просто одна из рек, текущих с Уралтау («Идукай и Мура­
дым»). И так далее (см. табл. 8.1).
Самые западные топонимы, упоминающиеся в эпических произ­
ведениях башкир, — рр. Бирь и Чолман-Идиль (Кама), оз. Кандра (Кандры-куль) (эпос «Алдар и Зухра») и Аслыкуль («Заятуляк
и Хыухылу»). Последние фигурируют в качестве территорий баш­
кирских кочевий: р. Чолман-Идиль и оз. Кандра означали границы
кочевий Кидряса — отца Зухры; с берегов р. Бирь приезжали гости
на свадьбу Алдара и Зухры; между оз. Аслыкуль и р. Дим (Дёмой)
располагались кочевья легендарного хана Сакмара.1
1 Кубаир, правда, поздний, отражающий события не ранее XVII в.
235

Таким образом, географические реалии, зафиксированные в баш­
кирских преданиях и легендах, обозначают пространство, отложив­
шееся в исторической памяти народа, пространственно-географичес­
кие координаты его мировоззрения и мировосприятия.
Время формирования башкирского эпоса, по определению исследователей-фольклористов, охватывает период «начиная с эпо­
хи разложения первобытно-общинного строя до зарождения ка­
питалистических отношений в Башкирии», и самыми древними
эпическими сказаниями башкир являются кубаиры «Урал-Батыр»
и «Акбузат» [35, с. 15,17]. Но если в «Урал-Батыре» реальных то­
понимов, оронимов и гидронимов мы практически не находим, то
в «Акбузате» они уже имеются: рр. Яик, Сакмара и Нугуш. С другой
стороны, едва ли есть смысл сомневаться в том, что более поздние
башкирские сказания складывались уже во время расселения древ­
них башкирских племен на Южном Урале. Следовательно, карто­
графировав упомянутые в них географические реалии, мы получаем
карту местностей, занимавших, как уже было сказано, центральное
место в мировосприятии древних башкир. И эта карта практичес­
ки полностью совпадает с картой расселения башкирских племен
в XIII-XIV вв., реконструированной Р. Г. Кузеевым на основании
данных исторической этнографии [173, карты №№ 3-10]. В реаль­
ных географических координатах — это территории, расположен­
ные к северу, северо-востоку и востоку от Бугульминско-Белебеевской возвышенности, в западных и восточных предгорьях Южного
Урала.
Так, в низовьях рр. Белой и Ика обитало племя еней, а севернее
их — племя гэйне (гайне). И те и другие тюрко-угорского (булгаро­
угорского) происхождения. По мнению исследователей (Р. Г. Кузеев,
Д. М. Исхаков), это потомки и наследники тех угорских этнических
групп, которые в свое время участвовали в формировании этническо­
го облика ранней Волжской Булгарин [132, с. 53; 168, с. 134]. В предмонгольское и золотоордынское время угорский этнический пласт
был представлен в регионе чияликской археологической культурой,
локализовавшейся в лесостепных районах Южного Приуралья, от
низовьев Камы до предгорий Южного Урала в среднем течении р. Бе­
лой (см. гл. III).
Далее к востоку, в центральных районах современного Башкорто­
стана, включая весь бассейн р. Демы от ее верховьев до устья, бассейн
р. Уршак и верховья Чермасана, располагалась этническая террито­
рия башкирского племени мин (минг, мингат) тюрко-монгольскош
236

происхождения 1. Восточными соседями минцев в рассматриваемое
время являлись башкиры-табынцы, своими генетическими корня­
ми, по определению R Г. Кузеева, уходящие в древнетюркский мир
Центральной Азии и Алтая [168, с. 149, 151].
Историю расселения племени мин в Приуралье Р. Г. Кузеев ре­
конструировал следующим образом: в XII—XIII вв. минцы составляли
часть многоплеменного кипчакско-половецкого кочевого мира, ос­
новным ареалом обитания которого были степи Восточной Европы
от Волги на востоке до Карпат и низовьев Дуная на западе. В XIV в.,
вследствие целенаправленной административной политики первых
ханов Золотой Орды, они переселяются на запад современного Баш­
кортостана, в низовья р. Ик, на берега Зая, Мензели и Сюни [173,
с. 301 и сл.]. Суть политики монгольских ханов отечественные исто­
рики (Б. Я. Владимирцов, Г. А. Федоров-Давыдов и др.) объясняют
через систему унаган-богол, представляющую собой установление
господства одного наиболее сильного рода над другим родом или
несколькими родами. Род, «попавший в унаган-богол, должен был
кочевать по новым маршрутам, навязанным ему родом-властелином»
[266, с. 237]. В данном случае в унаган-боголе оказались все кочев­
ники восточноевропейских степей, завоеванных монголами в 20-е —
30-е гг. XIII столетия.
В XIV в. минские роды занимают южную часть бельско-уфимского междуречья, постепенно локализуясь в долине р. Демы [173,
с. 302].
Аналогичным образом табынские роды, в XII в. бывшие одним
из значительных этнополитических объединений на территории
Дешт-и-Кипчак («Половецкой степи»), в XIII-XIV вв. переселяются
на юго-запад современного Башкортостана (левобережье Демы, вер­
ховья Ика, междуречье Бол. Кинеля и Самары), а затем — в Зауралье,
в верховья Ая, Юрюзани, Белой и Урала, где они «составили основу
северо-восточной географической группы башкир» [173, с. 289 и кар­
та № 10].
Наконец, с юга, со стороны Урало-Поволжских степей, террито­
рию приуральских башкир «подпирали» кочевья ногаев (мангытов)
Ногайской Орды. Более того, если во второй половине XVI столетия
территорию башкирских и ногайских владений, по сведениям баш­
кирских шежере, разделяла река Самара, то еще в конце XV столетия
«улусы мангытских мирз кочевали по Ногайской стороне до впадения
1 Кузеев Р. Г. Историческая этнография.... С. 151.
237

Камы (с 1580-х гг. — Самары) в Волгу», а далее к востоку начиналась
область расселения башкир [257, с. 469].
Таким образом, этническая карта Урало-Поволжья в период, пред­
шествовавший завоеванию Казанского ханства Москвой, при всей
своей многокомпонентности, в своих внутренних очертаниях пред­
ставляется достаточно четкой. Удмурты — по правобережью Нижней
Камы, в междуречье Чепцы и Вятки; еней, гэйне, юрми (юрматы) —
особые тюрко-угорские этнические группы («иштяки» в источниках
XVI-XVII вв.) [132, с. 54 и сл.] — по левобережью Нижней Камы,
в низовьях Белой и Ика, в бассейне Зая; башкиры-минцы и табынцы — по левобережью среднего течения р. Белой, между восточными
склонами Бугульминско-Белебеевской возвышенности и предгорьями
Южного Урала. Между ними и «иштяками» кочевали (на летовках-яйляу) ногаи-мангыты, чья этническая территория располагалась южнее
р. Самары.
В этнической карте Урало-Поволжья небольшими, но четко очер­
ченными анклавами в XV — первой половине XVI вв. присутствова­
ли и русские поселения, локализовавшиеся, в основном, по северным
районам региона.
Остается только с сожалением констатировать, что обозначенная
карта и в настоящее время в большей своей части остается только обо­
лочкой без конкретного содержания, поскольку ни на территории Баш­
кортостана, ни на территории Ногайской Орды целенаправленных ар­
хеологических поисков и исследований памятников XV-XVI вв. не ве­
дется. Источниковые лакуны на указанных территориях особенно под­
черкиваются уже упоминавшимися исследованиями Н. И. Шутовой
памятников средневековых удмуртов, Л. Д. Макаровым древнерусских
памятников Прикамья и Приуралья и А. А. Бурхановым памятников
эпохи Казанского ханства в Высокогорском районе Татарстана (ИскеКазанский историко-культурный и природный комплекс) [48; 49].
На фоне этой, в общем-то, относительно четкой этнической карты
в XV — первой половине XVI вв. в регионе разворачиваются доволь­
но динамичные политические события. Через полвека после образо­
вания Казанского ханства, в 1489 г., появляются первые сообщения
о пребывании в Башкирии ногайских мирз, устроивших там «кочев
на Белой Воложке» [257, с. 469]. По всей видимости, это было первое
упоминание о ногайских летовках-яйляу на территории современного
Башкортостана. Затем последовал ногайский набег 1500 г., очевидно,
завершившийся захватом земель по левобережью Вятки [257, с. 469,
примеч. 11].
238

Вместе с тем, по летописным данным, пространство к югу от
Камы и к востоку от Волги к этому времени уже представляло собой
территорию, подвластную Казанскому ханству Это обстоятельство
позволило Д. М. Исхакову и разделившему его точку зрения В. В. Трепавлову выдвинуть предположение о двойной, ногайско-казанской
подчиненности этого края [132, с. 45]. Для приуральских башкир это
означало двойное обложение ясаком — как со стороны казанцев, так
и со стороны ногайцев. А если учесть то обстоятельство, что отно­
шения между Казанским ханством и Ногайской Ордой в XV — пер­
вой половине XVI вв. были отнюдь не дружественными (башкирыюрми, находившиеся в казанском подданстве, с левого берега р. Ик
обстреливали ногайцев, кочевавших по правому берегу этой реки)
[173, с. 318], то можно определенно утверждать, что приуральские
башкиры чаще всего оказывались «между молотом и наковальней».
В первой половине XVI в. территория современного Башкорто­
стана была поделена между улусами ногайских ханов Шейх-Мамая,
занимавшего юг Западной Сибири, и Шидяка, владевшего степями
Волго-Уральского междуречья. Башкирские исторические предания
и шежере донесли до нас имена некоторых ногайских ханов, в XV —
первой половине XVI вв. правивших в Башкирии: Басман, Алтакар,
Акназар (Хакк-Назар), Исмаил и Ахмет-Гирей. Среди них истори­
ческая память башкирского народа наиболее отчетливо сохранила
имя Хакк-Назара (Акназара), правившего в своем улусе с особенной
жесткостью. Ставка его находилась в Имэн-кале на территории со­
временного г. Уфы 1.
По исследованиям В. В. Трепавлова, Хакк-Назар принадлежал
к роду Джучидов и в 30-е гг. XVI в. являлся наместником (нурадином)
правителя левого крыла Ногайской орды Шейх-Мамая на территории
современного Башкортостана. При нем башкирские племена впервые
были обложены налогом, башкирские бии — поставлены в положе­
ние ногайских вассалов и осуществлялась усиленная исламизация
башкир [257, с. 205-207]. После Хакк-Назара, в 1537 г. ставшего ха­
ном казахов и ногайцев, наместником в Башкирии был хан Исмаил.
В 40-50-е гг. XVI в. он становится главным нурадином и предводи­
телем правого, Волго-Уральского, крыла Большой ногайской орды
1

Пока, по имеющимся археологическим данным, на место ханской став­
ки могут претендовать Уфимское (Чертово) городище на территории са­
натория «Зеленая роща» или Кара-Абызское городище под г. Благове­
щенском, на которых известны материалы XV-XVI вв.
239

и в этом качестве начинает сотрудничать с царем Иваном IV в период
«Казанского взятия».
Драматические перипетии «Казанского взятия» приуральских
башкир практически не коснулись — им в это время приходилось
решать свои, не менее сложные проблемы. В первой половине
1550-х гг. Большая ногайская орда раздирается внутренней «смутой»,
основной причиной которой была борьба за власть между Исмаилом
и его старшим братом бием Юсуфом. Поводом к обострению кон­
фликта явился отказ Исмаила участвовать в организуемой Юсуфом
поддержке Казанского ханства в его борьбе с царем Иваном IV. После
взятия русскими войсками Казани в 1552 г. часть «проюсуфовски»
настроенных ногайских мурз пытались увести башкир на юг, в но­
гайские степи [152, с. 190]. В свою очередь, сторонники Исмаила
готовились совместно с русскими завоёвывать Астрахань и, не исклю­
чено, пытались привлечь к этому делу башкир. Вполне вероятно, что
этот внутренний «раздрай» в Ногайской орде, приведший к граждан­
ской войне, надоел башкирским биям, и они выбрали свой путь. Хотя
и у самих башкир-минцев внутренние дела обстояли в то время не
совсем гладко. Родословная (шежере) башкир Минской волости, до­
шедшая до наших дней в записи 1896 г., исследованная и опублико­
ванная уфимским языковедом Р. М. Булгаковым, повествует о ссоре
и стычках между родами Кара-Кильмет-бия и Аксак-Килемет-бия,
вследствие чего часть минцев ушла из этих мест, а оставшиеся, во
главе с Канзафар-бием, приняли подданство царя Ивана IV. Вместе
с ним остались его родственник Чублюк, а также бии Урман, Туман
и Тенекей [33, с. 265 и сл.].
Зимой 1555 г., когда в Москве Иван IV принимал посольство Ис­
маила, в Казань с берегов Дёмы на лыжах пришли послы минских
башкир во главе с биями Канзафаром, Урдасем, Чублюком, Урманом
и Туманом. Иван IV, узнав от послов, «чем изобильна земля их», ми­
лостиво принял башкир под свою державную руку и «обложил баш­
кирцев лёгким ясаком, — кого лисицей, кого куницей, а кого мёдом
и пожаловал землями». Кроме платежа ясака в царскую казну башки­
ры должны были за свой счет нести военную службу. В конце 1566 г.
состоялось повторное посольство минцев к Ивану Грозному. На сей
раз, согласно шежере, в его составе находились «князь» (бий) Янбакты а также Уразлы, сын бия Урмана, Камачык, внук Чублюка, и Мах­
муд, внук Канзафар-бия. 9 февраля 1567 г. был составлен документ,
которым подтверждался ясак размером в 171 куницу и 18 батманов
меда (батман — 10 фунтов или 4 с небольшим кг) [33, с. 268].
240

Вслед за минцами «белому падишаху» покорились башкиры-юрматынцы в лице Татигч-бия, Азнай-бабы, Ильчиктимер-бабы и Кармыш-бабы, получив оставшиеся от бежавших ногаев земли по лево­
бережью р. Белой, от устья Уршака до верховьев Ашкадара, на усло­
виях выплаты ясака в 100 куниц [33, с. 59]. Произошло это, судя по
сведениям юрматынского шежере, в 1553/1554 г. (по юлианскому ле­
тоисчислению), поскольку уже в следующем 1554/1555 г. (в шежере,
соответственно, указаны года хиджры — 961 и 962) юрматынцы уже
доставили в Москву свой первый ясак в размере 100 куниц [33, с. 59].
Примерно в это же время (в шежере не сказано точно — когда)
русское подданство приняли племена усерген (князь Бикбав), бурджан (бурзян) (князь Искибий), кыпчаков (князь Мешавли Каракуджак) и тамьянцев (князь Шагали Шакман) [33, с. 151]. В течение
1554 и начала 1557 гг. в состав Русского государства вошла почти вся
территория современного Башкортостана, кроме северо-восточной
зауральской части.
Вместе с тем мотивация вхождения в русское подданство у каждо­
го из башкирских племен была своя. Так, если минцы и юрматынцы
сами пошли в Казань, покорились царю Ивану IV, просили землю,
получили ее и согласились платить ясак, то усергены, кыпчаки, тамьяны и бурзяны, согласно их шежере, были вызваны царем в Казань,
взяты им под покровительство, просили дать им землю, получили ее,
назвали себя подданными и также согласились платить ясак. Что же
касается иректинских башкир, в XV — начале XVI вв. переселивших­
ся из-за Урала в долину Ика, то они должны были служить казанским
ханам [ 173, с. 319]. В частности, в начавшейся войне между Москвой
и Казанью иректинский хан Исян помогал казанцам боеприпасами
(«приказал своим родам-народам настрогать стрел и натесать луков
и отправил все это в Казань»). Однако после падения Казани «Исянхан и его братья и другие земляки перепугались» и ушли в подданство
к царю Ивану IV [33, с. 383 и сл.]. Но в общем у башкирских биев не
было сил, чтобы противостоять натиску могущественных соседей:
«трем великим уплачивали ясак. Доставляли из этих мест
и платили. Что же делать малому народу?» — башкиры-минцы; «и вот
я, Татигач-бий, ничего другого придумать не имея случая...» (в свя­
зи с взятием Казани Иваном IV) — башкиры-юрматынцы; «А что
если хан Казани придет сюда с огромным войском и разрушит наш
иль? — и посчитали нужным искать защиты у русских» — иректинцы
[33, с. 57, 266,383]. В этой ситуации протекторат растущего и дина­
мично развивающегося Московского государства являлся наиболее
241

оптимальной формой сохранения экономической самостоятельности
и этнической целостности приуральских башкир.
Таким образом, политическая ситуация в Урало-Поволжском ре­
гионе, в ходе которой башкиры оказались между двумя государства­
ми, враждовавшими между собой, поставила башкирских биев перед
необходимостью поиска оптимального пути сохранения собственной
этнической цельности и самосознания. Ни Казанское ханство, ни Но­
гайская Орда, раздираемые внутренними неурядицами, на роль на­
дежного сюзерена в той ситуации явно не годились, а потому выбор
был сделан в пользу более сильного — Московского государства.
Свое вхождение в состав Русского государства башкирские пле­
мена юридически закрепляли обязательством выплачивать ясак. По
всем определениям, данным в классических словарях и энциклопеди­
ях, ясак — натуральная подать, которой в царской России облагались
нерусские народы, занимавшиеся охотничьим промыслом (в Повол­
жье с XV-XVI вв., в Сибири с XVII в.). Ясак вносился в казну соболя­
ми, лисицами, бобрами, куницами и другой пушниной («мягкой рух­
лядью»), а иногда и скотом. Все эти меха составляли для казны важ­
ный источник дохода и серьезную статью отпускной торговли [47].
Ясак назначался для каждого племени или рода в отдельности,
«смотря по людям и промыслам» [47]. Уплата ясака служила внеш­
ним выражением подданства. У кунгурских татар и башкир ясак
был поземельным сбором, у некоторых народов Сибири — пого­
ловным, у якутов — по количеству принадлежащего скота [243; 245,
с. 991]. Судя по данным шежере, башкирские племена платили ясак
куньими, лисьими, беличьими мехами, медом (минцы, иряктинцы)
и реже — лошадьми [33, с. 414 и сл.]. Ясак распределяли по тюбям в зависимости от количества занимаемой земли. Тюбя (тюба,
аймак) — совокупность нескольких семей, находившихся между со­
бой в отношениях кровного родства. Каждая тюбя имела свое назва­
ние, единую тамгу, которая модифицировалась по семьям, являлась
совместным владельцем родовой земельной вотчины. Члены тюбы
расселялись компактно на общей территории, предводительствуемые
старостами. Несколько тюб объединялись в племя (уру, иль). Племен­
ные вожди — мирзы, тарханы — от уплаты ясака освобождались
[33, с. 58]. Ясак башкиры рассматривали как неотъемлемую часть их
права на землевладение, что юридически фиксировалось в ясачных
книгах, хранившихся в Казани и Москве 1. В XVIII-XIX вв. ссылки
1 До наших дней ни одна из ясачных книг не сохранилась.
242

на запись в ясачной книге являлись достаточно веским основанием
для доказательства прав того или иного рода на занимаемые им земли
[260, с. 194].
После вхождения Приуральской Башкирии в состав Русского го­
сударства география расселения башкир начинает меняться. В пер­
вую очередь — вследствие расширения теперь уже вотчинных баш­
кирских земель. Последние прирастали за счет бывших ногайских
кочевий. Любопытные сведения о территориях расселения башкир­
ских племен в период их вхождения в состав Русского государства
мы находим в башкирских шежере, составленных, если исходить из
содержания дошедших до нас родословных, именно в это время или
чуть позже. Или, по словам составителей и переводчиков последнего
по времени свода шежере, — в эпоху «многовековых усилий всего
башкирского народа спасти от внутреннего разложения и внешнего
разрушения родовой строй» [33, с. 28]. В них также приводятся ре­
альные топонимы и гидронимы, обозначавшие территории обитания
того или иного племени (табл. 8.2).
Нанеся эти топонимы и гидронимы на карту, мы получаем карти­
ну, аналогичную географической карте башкирского эпоса. Все пунк­
ты, обозначающие систему географических координат исторической
памяти башкир, располагаются за пределами Бугульминско-Белебеевской возвышенности, в предгорьях Южного Урала или прилегающих
к нему с юга степях. О чем это говорит? Прежде всего о том, что
в исторической памяти башкир Бугульминско-Белебеевская возвы­
шенность как центр «Древней Башкирии» [173, с. 438] не отложилась.
Почему? По всей видимости, потому, что таковой она и не была.

243

С точки зрения хозяйственно-культурного типа средневековых
башкирских племен, основу которого составляло кочевое скотовод­
ство, это вполне естественно и объяснимо. Бугульминско-Белебеевская возвышенность, сильно эрозированная и расчлененная руслами
стекающих с нее рек местность, поднятая над уровнем моря на вы­
соту 200-480 м, еще в середине XIX в. представляла собой типичную
лесостепь [168, с. 50, рис. 2]. Для нее характерна вертикальная диф­
ференциация ландшафта: глубина врезания русла стекающих с нее
рек 100-150 м, склоны сыртов — ступенчатые, вершины их покры­
ты лесом [31, с. 553 и сл.]. Мощность снежного покрова 40-60 см,
и сохраняется он по склонам оврагов и речных русел 160-180 дней,
до первых чисел мая. К середине августа трава по склонам возвы­
шенности выгорает, стекающие с нее реки пересыхают [247, с. 38;
268, с. 72] Если древние башкиры и использовали экологический
потенциал Бугульминской возвышенности, то в очень ограниченное
время, а зимовать уходили в степь, в заросшие камышом поймы Урала
и Самары, или еще южнее, в прикаспийские и приаральские степи
[126, с. 110]. Но так могло быть не далее чем до завоевания монгола­
ми Восточной Европы и возникновения Золотой Орды.
И опять-таки, очевидно, не случайно именно в XIII-XIV вв., по
данным Р. Г. Кузеева, очерчиваются районы расселения башкирских
племен на довольно ограниченной территории от верхнего течения
р. Урал на востоке до низовьев Белой и Демы на западе, то есть ре­
альная, а не мифическая «Древняя Башкирия». На формирование
очертаний ее географических границ, безусловно, влияла админис­
тративная политика первых золотоордынских ханов, направленная
на освобождение степных пространств Восточной Европы от пред­
шествующего половецко-кипчакского населения путем переселения
последнего на окраины Степи.
Судя по сведениям башкирских шежере, накануне и в период
вхождения башкир в состав Русского государства географические
координаты этнической территории башкир определялись этнополи­
тическими факторами, действовавшими на территории Урало-Поволжья. Первый — распространение ногайских кочевий вплоть до устья
Камы — в конце XV столетия [257, с. 469]. Второй — переселение
части башкирских племен (юрматы) на земли, освободившиеся по1

1 Эти данные подкрепляются и личными наблюдениями В. А. Иванова
в 80-е гг. прошлого столетия.
247

левобережью Средней Белой после ухода оттуда следом за взятием
русскими Казани ногаев [33, с. 57].
Таким образом, сведения башкирских эпических и исторических
преданий и родословных-шежере позволяют сделать ряд выводов от­
носительно исторической географии башкирских племен в эпоху позд­
него Средневековья. Прежде всего, нам, очевидно, следует исключить
территорию Бугульминско-Белебеевской возвышенности из ареала
консолидации древне-башкирских племен и формирования древне­
башкирского этноса. Соответственно, возникает необходимость от­
корректировать наши представления о границах «Древней Башкирии»
в том виде, как они реконструированы Р. Г. Кузеевым: «Бугульминская
возвышенность с левобережья Белой на востоке и до левых прито­
ков Волги на западе с прилегающими с юга степями...» [173, с. 438].
Немногочисленные и невыразительные археологические памят­
ники на территории возвышенности, о которых речь шла в преды­
дущих главах, показывают только то, что средневековые кочевники
Приуралья (башкиры — в том числе) использовали эту территорию
в хозяйственных целях, не более того. А постоянно звучавшие и зву­
чащие «заклинания» о «белых пятнах» на археологической карте
Бугульминско-Белебеевской возвышенности и о необходимости
«лучше искать» 1 сейчас уже выглядят не более чем желанием как
можно дольше сохранить имидж данной территории, занимающей
большую часть современного Башкортостана, как географического
центра башкирского этногенеза и вообще всей «Древней Башкирии».
Последняя, если верить Н. А. Мажитову, простиралась едва ли не от
Волги до Иртыша. Что же касается реально существующих данных,
отложившихся в башкирских исторических преданиях и шежере, то
они границы «Древней Башкирии» очерчивают на территории между
долиной р. Дема и западными предгорьями Южного Урала, а также
в восточных предгорьях Южного Урала, от р. Миасс на севере до
Сакмары — на юге.
Первоначально административным центром вновь присоединен­
ных к Русскому государству заволжских и приуральских земель была
Казань — место сбора ясака. Однако его доставка туда оказалась де­
лом хлопотным да и не безопасным. Прежде всего, потому, что но­
гайские ханы продолжали рассматривать башкирские племена и Баш­
кирию как своё владение. Так, в конце 1550-х гг. Исмаил, ставший1
1 Рефрен, постоянно звучавший у Р. Г. Кузеева в его дискуссиях с одним из
авторов этой книги.
248

к тому времени ханом Ногайской орды, назначил наместником над
башкирами (нурадином) бия Динбая бей Исмаила, который должен
был по-прежнему собирать ясак для ногайского хана, что он и де­
лал, снаряжая для этого специальные военные экспедиции. Поэтому
в 1573 г. башкирские старшины обратились к царю Ивану Грозному
с «челобитьем» о постройке на их территории крепости «не только
для одного того, чтобы им положенный на них ясак тут, как внутри
их жилищ, платить было льготнее, но и от неприятелей бы иметь
им здесь убежище и защиту» [236, с. 263]. В 1574 г. на Уфимском
полуострове был возведен острог (крепость), получивший название
Уфимского, который в 1586 г., уже при царе Федоре Ивановиче, по­
лучил статус города.
Основатель и первый строитель Уфимского острога воевода Иван
Григорьевич Нагой приходился каким-то родственником царю Ивану
Грозному (последняя, седьмая по счету жена царя Мария Федоровна,
мать царевича Дмитрия, происходила из рода Нагих). Правда, в Уфе
он воеводствовал недолго и в 1577 г. уже участвовал в Ливонской
войне. Достраивать Уфу уже в статусе города, надо полагать, при­
шлось его родственнику Михаилу Александровичу Нагому, прибыв­
шему сюда на воеводство как раз в 1586 г. и управлявшему городом
с небольшими перерывами до 1605 г. Первоначально Уфимская кре­
пость занимала небольшую площадь, не более 1,2 га на площадке, где
сейчас стоит монумент Дружбы, огороженной дубовой стеной (от­
сюда башкирское название «Имен-Кала» — Дубовый город) с двумя
восьмиугольными проездными башнями — Михайловской (северная)
и Никольской (южная) — и одной караульной башней — Наугольной,
располагавшейся в северо-восточном углу кремля. Внутри кремля
находились деревянная церковь Казанской Божьей Матери, икона
которой «явилась» на этом месте в 1559 г., дом воеводы, пороховые
погреба, хлебные склады, приказная изба, тюрьма и другие казенные
постройки. Немногочисленные горожане (в 70-80-х гг. XVII в. в Уфе
насчитывалось 58 дворов и 162 посадских жителя) селились в основ­
ном у восточного подножия Уфимского кремля, по правому берегу
р. Сутолоки (нынешняя улица Посадская — самая старая в Уфе).
Но уже в начале XVII в. население города растет за счет, главным
образом, приезжавших сюда служилых людей и ссыльных. Напри­
мер, в 1606 г. царь Василий Шуйский выслал в Уфу дьяка Афанасия
Власьева, который выступал в качестве представителя Лжедмитрия I
во время его сватовства к Марине Мнишек. «Жительства свои» но­
вопоселенцы устраивали между оврагами, со всех сторон окружав249

шими город. Эти новые «жительства» нуждались в защите, поэтому
в начале 40-х гг. XVII в. строятся новые стены («верхний острог»).
Общая длина их была более 2 км, и они охватывали город полукру­
гом, концами упираясь в берег р. Белой. В «верхнем остроге» было
уже шесть ворот — Казанские, Ильинские, Фроловские, Сибирские,
Спасские и Успенские, получивших свои названия от располагавших­
ся рядом церквей и Успенского мужского монастыря. От этих ворот
начинались и старинные уфимские улицы — Фроловская (ныне при­
брежный парк), Ильинская (Заки Валиди), Казанская (Октябрьской
революции), Сибирская (Мингажева). В кремле на месте сгоревшей
деревянной Казанской церкви был построен каменный Смоленский
собор во имя чудотворного образа Смоленской Божьей Матери (собор
освятили в 1616 г.)
Кроме городской ограды, полуостров, на котором стояла тогда
Уфа, был защищен засекою — земляным валом со рвом и палиса­
дом, начинавшимся недалеко от Уфимского (Дудкинского) перевоза
и доходившим до р. Белой. В середине этой засеки была устроена сто­
рожевая башня с воротами, от которой по всему протяжению засеки
производились непрестанно караульные разъезды.
Большинство населения Уфы первоначально составляли служи­
лые люди — стрельцы, подчиненные стрелецкому голове. Они дели­
лись на сотни во главе с сотниками, полусотни во главе с пятидесят­
никами и десятки с десятниками. Воеводскую канцелярию состав­
ляли подьячие, целовальники (сборщики податей), писцы и толмачи
(переводчики с башкирского и татарского языков). В начале XVII в.
в городе появляются и торговые люди — купцы. Среди последних
выделяются т. н. «тезики» — купцы, приезжавшие сюда из Средней
Азии, для которых в Уфе строились специальные дворы [260, с. 220].
В начале XVIII в. город растет в северо-восточном направлении.
В верховьях Сутолоки возникает Татарская слобода, где жили участ­
вовавшие в строительстве Уфимской крепости волжские татары. За
рекой Сутолокой — Московская слобода (ныне микрорайон «Дружба»
за Сергиевской церковью), в которой поселяются уфимские дворяне
и стрельцы, высланные в Уфу Петром I после раскрытия заговора
стрелецкого головы Ивана Циклера, и казаки.
Вообще городовые (служилые) казаки изначально составляли
неотъемлемую часть уфимских первопоселенцев, поскольку их при-1
1 Взорван в 1956 г. по распоряжению городских властей, как «аварийное
здание».
250

сутствие в отряде воеводы Ивана Нагого указывается в источниках,
наряду со стрельцами, пушкарями и детьми боярскими. Первоначаль­
ная численность Уфимских казаков не известна, но по данным на
1681 г. в уфимском гарнизоне числилось 165 конных казаков, а в кон­
це XVII в. — уже 400. Топонимия города Уфы указывает на район
первоначального размещения Уфимской казачьей станицы. Это ле­
вый берег р. Сутолоки, напротив Уфимского кремля, вверх от которой
начинается улица Будановская (ныне — Егора Сазонова), названная
по имени первого уфимского казачьего атамана Буданова.
Местоположение г. Уфы при слиянии трех рек — Белой (Агидель), Уфы (Караидель) и Демы — было выбрано не случайно: здесь
сходились границы четырех дорог (Казанской, Осинской, Сибирской
и Ногайской), а недалеко от Уфы, на Чесноковской горе, традиционно
проводились всебашкирские йыйыны (съезды), на которых решались
важнейшие вопросы управления краем.
Условия, на которых московский царь принимал под свою власть
башкир, вполне устраивали, в первую очередь, башкирскую пле­
менную знать. Башкиры обязывались платить ясак и нести военную
службу за свой счет. За это Москва, во-первых, как уже было сказано,
на основании тарханных грамот освобождала биев и мирз (мурз) от
уплаты ясака. Во-вторых, Русское государство брало на себя защиту
^башкирских земель от набегов и грабежей со стороны соседних пле­
мен и народов, от попыток кочевых ханов подчинить башкир своему
господству. В-третьих, московское правительство обещало не вмеши­
ваться во внутреннее управление башкир, не притеснять мусульман­
скую религию, соблюдать обычаи и обряды местного населения [126,
с. 147]. Но главное — московский царь гарантировал земельные права
башкир, признав за их общинами вотчинное право на занимаемые
ими земли.
Само по себе понятие «вотчинное право» в отечественной юрис­
дикции появилось достаточно поздно и было введено в оборот
в XIX в. К. П. Победоносцевым в его «Курсе гражданского права».
По определению автора, «вотчинное право» предполагает исконное
владение. Причем, обоснование этого владения может быть разным:
«один может сказать: я владею потому, что всегда владел так, дру­
гой — потому что владел, пока не захватили моего владения; тре­
тий — потому что крепость моя указывает здесь мое владение и т. п.
Во всех таких претензиях при межевании дело еще не касается во­
проса: точно ли владелец есть законный собственник владеемой
дачи, правильны ли крепостные акты его, правильно ли дошло
251

к нему владение (выделено нами. — Авт.). Надлежит только разо­
брать, из каких урочищ составляется и какою чертою определяется
местность дачи, и кого межевание застало в ней владельцами, и сколь­
ко у кого во владении найдено или сколько должно быть записано
на основании тех правил, которые общим законом государственного
межевания постановлены на случай неизвестности, сомнения или
спора о действительном владении. К разрешению этих только вопро­
сов и стремится государственное межевание. Оно разрешает споры
о моем и твоем только в одном смысле: где лежит на сей раз мое
и твое; но не решает вопроса о моем и твоем в смысле гражданского
права, т. е. что должно по праву быть моим как собственное, и что
твоим, что моя, что твоя вотчина».
Вот, собственно говоря, в чем и заключается основное содержание
понятия «вотчинное право» — определить, кому, чего, где и сколь­
ко принадлежит в данный момент. Термин этот — сугубо юриди­
ческий и в практической жизни XV-XVI вв. едва ли применявший­
ся. Очевидно, правильнее будет считать, что земельные отношения
Московского государства с башкирскими племенами воспринимались
и юридически оформлялись через призму понятия «вотчина», извест­
ного на Руси с глубокой древности. В энциклопедическом словаре
Брокгауза и Евфрона вотчина определяется как «термин древнерус­
ского гражданского права для обозначения земельного имущества
с правами полной частной собственности на него» [47]. В Москов­
ском государстве вотчина противопоставлялась поместью как зе­
мельному имуществу условному, временному. В таком содержании
понятие «вотчина» сохраняется вплоть до XVIII в., когда указом от
23 марта 1714 г. она была, по сути, смешана с поместьем под общим
наименованием «недвижимое имущество вотчина». Окончательное
юридическое оформление вотчины происходит в XIV в. когда этим
термином стали обозначать все, доставшееся от отца сыну. В XII—
XIII вв. «термин вотчина возвышается до термина государственного
права, когда ею хотят означить территорию известного удела или от­
влеченное право какого-либо князя владеть какою-нибудь областью:
так московские князья и цари называют своею вотчиною Новгород
Великий и Киев». Превращение Московского княжества в Москов­
ское государство сопровождалось юридическим сближением понятий
«вотчина» и «поместье» в том плане, что и с того, и с другого теперь
требовалась исполнение военной службы: чтобы «в службе убытка не
было и земля бы из службы не выходила». Здесь под словом «,,земля“
равно разумеется и поместье, и вотчина; в Московском царстве с во252

тчины отбывается такая же обязательная служба, как и с поместья...».
Основных типов вотчинного землевладения в Московском государ­
стве было три: 1 — собственно «вотчина» (родовая, старинная);
2 — «купля» и 3 — «жалованье» (государева «дача»). Существенная
разница между этими тремя типами заключалась в правах распоряже­
ния. Наиболее обширными правами обладали владельцы купленных
вотчин («купель»). Права владельцев родовых вотчин ограничива­
лись государством (владелец родовой вотчины обязан был учитывать
имущественные интересы других «вотчичей» (то есть, лиц, имевших
отношение к данному владению), а права распоряжения жалованны­
ми вотчинами подчинялись условиям, излагавшимся в жалованных
грамотах [47]. Причем, до XVII в. жалованные грамоты не имели
одного определенного образца и составлялись применительно к ка­
ждому конкретному случаю. И только в конце XVII в. появляются
грамоты единого образца, по которым «владельцам пожалованных
вотчин предоставляется право продавать, закладывать и в приданое
отдавать; нельзя было только отдать в монастырь по душе» [47].
Итак, каковым же, с точки зрения московской юрисдикции XVI в.,
был статус земель, закрепленных за башкирскими племенами после
вхождения их в состав Русского государства? Совершенно ясно, что
не^купля». Со всей очевидностью, земли эти со стороны Москвы
воспринимались как вотчины родовые и жалованные. Со вторыми
более или менее ясно — юрматынцам были пожалованы земли, ос­
вободившиеся после ухода ногайцев: «От бежавших ногаев остав­
шиеся земли мы нижайше просили дать нам и получили их» (здесь
и далее выделено нами. — Авт .) [33, с. 57]. Иряктинцы также после
долгих скитаний «обратились к Русскому государству, мечтая стать
хозяевами всех своих юртов, оно наделило их землей» [33, с. 361].
Бурзянские, кыпчакские, тамьянские и усерганские бии, сходив в Ка­
зань и присягнув царю Ивану IV, приняли пожалованные им земли
[33, с. 109]. Правда, в другом шежере (копия 1902 г.) говорится о том,
что эти же бии «подали нижайшее прошение обмерить и дать им их
земли и воды» [33, с. 156].
Единственные владения, которые, по данным шежере, могут рас­
сматриваться как родовые вотчины, это владения башкир-минцев. Вопервых, в сообщении о принятии подданства Русского государства
в минском шежере вообще ничего не говорится о том, чего минцы про­
сили и что они получили. Во-вторых, зато при царе Алексее Михайло­
виче, чтобы избежать распрей, сыновья Канзафар-бия и Чюблек-бия
решили земли свои поделить между собой, для чего в Москву было
253

послано специальное посольство, «чтобы они скрепили в книге...
ныне уплачиваемый нами милостивому великому падишаху нашему
ясак — сто семьдесят одна куница, восемнадцать батманов меда» [33,
с. 268], Таким образом, с точки зрения юрисдикции XVI-XVII вв.,
башкирские вотчинные земли в большинстве своем являлись «жа­
лованными» со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Вхождение башкирских племен в состав Русского государства по
времени совпало с процессом сближения юридического характера по­
местного и вотчинного землевладения. По своему содержанию про­
цесс этот сопровождался распространением принципов поместного
землевладения на вотчинное. Или, говоря другими словами, теперь кто
владеет землей, тот должен был служить. В противном случае он пере­
ставал быть земельным вотчинником. Право распоряжения вотчинами
ограничивалось. На вотчинное землевладение налагалась служебная
повинность в одинаковой степени, как и на землевладение поместное.
«Следовательно, вотчиной могло владеть только лицо физическое
или юридическое (выделено нами. — Авт .), способное нести воен­
ную службу лично или через своих вооруженных слуг. Отсюда законы
(1562 и 1572 гг. — Авт.) стали ограничивать право распоряжения вот­
чинами, чтобы помешать их переходу в руки, неспособные к службе,
или помешать их выходу из рук способных, т. е. предотвратить ослаб­
ление служебной годности служилых фамилий» [145, с. 254 и сл.].
В. О. Ключевский отмечал также, что во второй половине XVI в.
«во множестве исчезали вотчины, владеемые исстари, унаследован­
ные от отцов и дедов, во множестве стали являться вотчины новые,
недавно купленные, вымененные, чаще всего пожалованные (выде­
лено нами. — Авт.). Благодаря этому движению юридическое поня­
тие о частной гражданской вотчине, завязавшееся в период удельного
дробления Руси или унаследованное от предыдущих веков, но еще не
успевшее устояться, укрепиться при недавнем господстве родового
владения, — теперь это понятие снова замутилось и поколебалось.
Причина этого колебания сказалась и в законе 1572 г., в котором от
старинных вотчин боярских отличены вотчины „государского данья“,
т. е. жалованные государем, и о них постановлено, что в случае без­
детной смерти владельца с ними должно поступать, как обозначено
в жалованной грамоте; если же в грамоте вотчина написана только
самому боярину лично, то по смерти его она возвращается к госуда­
рю. .. Оба условия также вели к тому, что вотчина, подобно поместью,
переставала быть полной частной собственностью и становилась вла­
дением обязанным, условным» [145, с. 255].
254

Все, сказанное выше, относится к частновладельческим вотчинам.
Но как, с точки зрения юрисдикции Русского государства, выглядели
вотчины башкирских племен? Шерть (присягу) на подданство госуда­
рю давали конкретные лица — бии. Ясак собирали и предоставляли
в царскую казну конкретные лица — старосты и тарханы. Они же
несли надлежащую военную службу вместе со своими сородичами
и соплеменниками, с позиций московской администрации, по ста­
тусу своему мало чем отличавшимися от слуг и «холопей» любого
московского боярина-вотчинника или дворянина-помещика. А коль
скоро так, опять же, возникает вопрос — а чем, в контексте москов­
ской юрисдикции второй половины XVI в., башкирские вотчины от­
личались от вотчин, жалованных московскому боярству и служило­
му дворянству? Ответ может быть один — единственно лишь тем,
что жалованные грамоты 1на земли выдавались не конкретному бию
имярек 12, а всем табынцам, минцам, бурзянам, тамьянам и др. Но,
опять-таки, с точки зрения московской власти, все эти земли были
пожалованными, следовательно, владельческими условно.
Исходя из этого центральная московская власть считала себя
в полном праве использовать государственные земли (включая и баш­
кирские вотчины) по своему политическому усмотрению. Первый
пример такого подхода — разрешение в середине XVII в. калмыкам
кочевать в пределах башкирских земель. Начиная с 20-х гг. XVII в.,
калмыки вторгались на башкирские территории по Яику, Ори, Кизылу и Сакмаре. Это вызывало естественное сопротивление со стороны
башкир, и государство до поры до времени поддерживало их. Одна­
ко после вхождения калмыков в состав Русского государства в конце
50-х гг. XVII в. им были предоставлены кочевья между Яиком (Ура­
лом) и левым берегом Волги от Царицына до р. Самары. Но именно
земли по Самаре башкиры считали своими и на действия правитель­
ства ответили восстанием 1662-1664 гг. [4, с. 91-93].
Второе восстание, потрясшее Башкирию через 20 лет (16811684 гг.), было спровоцировано опрометчивой, в общем-то, поли­
тикой правительства по христианизации приуральского населения
и раздаче земель монастырям. Характерно, что здесь центральная
власть нарушила сразу два своих же собственных положения: невме1 Которые никто из современных историков не видел и едва ли теперь уж
увидит.
2 Хотя они и выделялись из общей массы вотчинников, получая титулы
тарханов и освобождаясь тем самым от ясака.
255

шательства в дела башкирской веры и запрета на передачу вотчинных
земель церкви (последнее было закреплено указом 1672 г.). Поэтому
не случайно, что в этом восстании башкир поддержали мордва и ма­
рийцы [4, с. 111].
Следующее восстание 1704-1711 гг. было вызвано введением
помимо ясака новых налогов — на ульи, бани, свадьбы, печи, мель­
ницы, мечети и др. — и изъятием в казну части башкирских лесных
и рыболовных угодий (проект т. н. прибыльщиков, разработанный
А. Д. Меньшиковым для пополнения казны) [4, с. 123]. Здесь опять
имело место нарушение прав башкир-вотчинников в том виде, как
они это себе понимали. Во-первых, изъятие части вотчинных владе­
ний, которые, с позиции власти, являлись жалованными, а потому —
подведомственными государству; во-вторых, обложение башкир до­
полнительными налогами, что приравнивало их к основной массе
податного населения России, то есть как бы принижало их социаль­
ный статус.
То есть башкирские восстания второй половины XVII — нача­
ла XVIII вв. имели конкретные причины, главным образом — эко­
номические, и в них ни разу не звучали лозунги политического ха­
рактера: выход из состава России, переход в иное подданство и т. п.
[126, с. 206-214]. Отсутствие у приуральского населения устойчи­
вых земледельческих традиций способствовало тому, что башкиры
и после их переселения в приуральскую лесостепь еще длительное
время продолжали оставаться полукочевыми скотоводами и охотни­
ками. Об этом нам сообщают как средневековые авторы, наблюдав­
шие башкир еще накануне и во время монголо-татарского нашествия,
так и сюжеты дошедших до наших дней произведений башкирского
народного эпоса. Так, католический монах Гильом Рубрук, в 1253 г.
проезжавший через Волго-Уральские степи, писал о башкирах (у Рубрука — «паскатиры»), что «это пастухи, не имеющие никакого города;
страна их соприкасается с запада с Великой Булгарией. От этой зем­
ли к востоку, по упомянутой северной стороне, нет более никакого
города. Поэтому Великая Булгария — последняя страна, имеющая
город...» [111, с. 142]. Основное занятие героев башкирских эпичес­
ких сказаний — разведение скота и охота. Для пополнения своих
табунов они совершают набеги — барымту на иноплеменников. По
обычаю степняков охотятся на птицу с помощью ловчих соколов, а на
зверя — конной гоньбой с палицей-сукмаром. А в уста одного из ге­
роев легенды «Ушкуль», записанной в XIX в. писателем-народником
Ф. Д. Нефедовым по мотивам башкирского фольклора, вложено даже
256

такое заклинание: «Богиня земли! Прими наши жертвы, пошли земле
плодородие, хорошее просо, ячмень, сытную траву и всякое полезное
людям и скоту произрастание. Вот сабан, который мы храним от на­
ших предков, но мы не прикоснемся им к матери-земле, не тронем ее
груди; земля для нас священна».
В «Книге Большому Чертежу», составленной в 1627 г., сказано:
«А усть реки Белыя Воложки вверх и по реке на Уфе, по обеим сто­
ронам и до Оральтовы горы и далее, все живут башкирцы, а кормля
их мед, зверь, рыба, а пашни не имеют, скоту держат много».
Примерно те же самые сведения содержатся в башкирских че­
лобитных второй половины — конца XVII в., в которых говорится,
что главными занятиями башкир являются полукочевое скотоводство,
бортничество и охота [126, с. 188].
Более того, по сведениям юрматынского шежере «История аула
Мурдаш и соседних аулов, написанная Мингнигулом сыном Джиянбирди», еще в XVIII в. башкиры-юрматынцы, чтобы избежать прину­
дительного от властей и унизительного для их менталитета занятия
земледелием, ухитрялись высевать прожаренную рожь. Тем самым
они убеждали начальство в неплодородии своих земель и получали
возможность «возвратиться к своим скакунам» [33].
Аналогичные сведения о приверженности башкир к традициям
полукочевого скотоводства содержатся в записях представителей
местной администрации и путешественников XVIII в. [126, с. 188].

257

Послесловие
Тысячелетие в жизни народов, населявших громадные территории
между христианской Европой, мусульманским востоком и загадочным
Китаем, много ли это? Наверное, если взглянуть на проблему с высоты
возраста пирамид, совсем не много, однако именно здесь, на бескрайних
просторах Великой степи, на краю тогдашней Ойкумены, независимо от
цивилизаций, кичившихся своей многовековой историей, происходили
грандиозные процессы, во многом повлиявшие в том числе и на все
нынешние мироустройство. Именно здесь закипел «котел» Великого
переселения народов, которое, в свою очередь, породило ни много ни
мало, но этнический облик современной Европы, именно здесь были
созданы могучие степные каганаты, явившие вершиной своего развития
Монгольскую империю, наследие которой выражается не только в тра­
гических событиях того сурового времени, но и в поразительной даже
для XXI столетия стройности ее государственной системы.
Завершая книгу, мы не зря вновь акцентируем внимание читателя
на глобальных континентальных процессах. Для нас важно и очевидно,
что на их фоне история Южного Урала (Башкирии) органически
вписывается в многогранность истории евразийской и является
важнейшей и неотъемлемой ее частью. Несмотря на кажущуюся
периферийность, здесь, у подножия Рифейских гор, на протяжении
целого тысячелетия сталкивались интересы самых разных племен
и народов — носителей как номадических, так и оседлых форм хо­
зяйствования. Все это в долгосрочной перспективе способствовало
возникновению уникальной, перманентно, столетиями развивавшейся
ситуации, приведшей в итоге к возникновению башкирского этноса.
Тем не менее ставить точку в изучении средневековой истории на­
шего края пока преждевременно. «О сколько нам открытий чудных...»
предстоит еще свершить и в тиши академических кабинетов, склонясь
над древними манускриптами, и под палящим солнцем в «поле», береж­
но счищая пыль веков с археологических находок.
Мы постарались показать любознательному читателю, как может
выглядеть средневековая история Южного Урала и населяющих его на­
родов. И наверное, было бы опрометчиво утверждать, что наша книга
истина в последней инстанции. Но с другой стороны, на ближайшие
годы — а вдруг...

Уфа — Тукран — Уфа, 2013
258

Приложение. Список памятников к карте расселения
племен Южного Приуралья в конце IX-X1 вв.1
I — Увак; 2 — Тамар-Уткуль; 3 — Жаман-Каргала; 4 — Жаман-Каргала I; 5 — Болгарка I;
6 — Саралжин III; 7 — Челкар; 8 — Челкар II, IV, V; 9 — Бес-Оба; 10 — Алебастровая гора;
I I — Кара-Оба (Джангала); 12 — Ченин; 13 — Сухая Саратовка; 14 — Бережновский;
15 — Быковский I; 16 — Кано; 17 — Эльтон; 1 8 — Ленинск; 19 — Калиновский; 20 — Верхний
Балыклей И; 21 — Рахинка; 22 — Новоникольское; 23 — Средняя Ахтуба; 24 — Бахтияровский II; 25 — Верхне-Погромное; 26 — Киляковка; 27 — Царев; 28 — Лапас; 29 — Мирный;
30 — Заяры; 31 — Илекшар I; 32 — Кировский II; 33 — Красный Октябрь I; 34 — Осинковский I; 35 — Александровский; 36 — Волчанское; 37 — Васильевский; 38 — Рубежинский;
39 — Яман; 40 — Красный Яр; 41 — Сорочинское; 42 — Ак-Булак; 43 — Пчельник; 44 — Чел­
кар III; 45 — Кара-Су I; 46 — Жана-Унем; 47 — у г Саратова; 48 — Ровное; 49 — Кос-Оба;
50 — Покровский; 51 — Барановский; 52 — Волжский; 53 — Заплавное; 54 — Кураевский
сад; 55 — Иловатка; 56 — Колобовка; 5 7 — Луговское; 58 — Молчанка I; 59 — Никольевский;
60 — Новая Молчановка; 61 — Досанг; 62 — Зензели; 63 — Блюменфельд; 64 — Политот­
дельское; 65 — Черная Падина; 66 — Фриденберг; 67 — Ханская могила; 68 — Буранный;
69 — «Золотая Нива»; 70 — хутор Степана Разина; 71 — Лебедевка; 72 — Заканальный;
73 — Алешкин; 74 — Букановский; 75 — Восточный Маныч I; 76 — Восточный Маныч III;
77 — Глазуновский; 78 — Гува I; 79 — Джангар; 80 — Иджил; 81 — Калмбазар; 82 — Ка­
питанский хутор; 83 — Кривая Лука; 84 — Купцын-Толга; 85 — Лола; 86 — Старица; 87 —
Свинуха (Лесное); 88 — Цаган-Усн; 89 — Черноярский; 90 — Чограй; 91 — Элистинский;
92 — Арпачин; 93 — Беглица; 94 — Богоявленское; 95 — Высочино IV; 96 — Гаевка; 97 —
Лакедемоновка; 98 — Русский колодец; 99 — Саркел; 100 — Кривой Лиман; 101 — Дубенцовский; 102 — Елисаветинский; 103 — Кагальник; 104 — Кулешовка; 105 — Ново-Александрдвский; 106 — Романовский; 107 — Слободской; 108 — Тузлуки; 109 — Центральный;
110 — Четыре брата; 111 — Покровское; 112 — Голодаевка; 113 — Высокая гора; 114— Пер­
вомайский VII; 115 — Яшкуль; 116 — Аккермень; 117 — Александровский II; 118 — Атманай;
119 — Афанасьевский; 120 — Бабенковский; 121 — Большемихайловка IV; 122 — Бузовка;
123 — Вербки; 124 — Верхняя Маевка; 125 — Вильнянка; 126 — Джанкой; 127 — Днепрорудный; 128 — Долинский; 129 — Казанский; 130 — Каран; 131 — Карасу; 132 — Котовка;
133 — Красное; 134— Мал. Янисол; 135— Ласки; 136— Марьевский I; 137 — Новогригорьев­
ский; 138 — Ново-Каменка; 139 — Новониколаевский I; 140 — Ново-Филипповка; 141 — Ясиноватое; 142— Первоконстантиновка; 143 — Первомаевский; 144— Переездная; 145 — Про­
летарское; 146 — Рядовые могилы; 147 — Рясные могилы; 148 — Славянск; 149 — Чермалык;
150 — Шандровка; 151 — Шевченко; 152 — Широкое; 153 — Ровнополь; 154 — Рыбинское;
155 — Большемихайловка; 156 — Новочерноморье; 157 — Скадовский; 158 — Аккерманские сады; 159 — Антоновский; 160 — Беляевский; 161 — Благовещенский; 162 — Боль­
шемихайловка II; 163 — Большемихайловка IV; 164 — Борисовский; 165 — Верхнетарасовский; 166 — Веселый Кут; 167 — Дудчаны; 168 — Дымовка; 169 — Желтый Яр; 170 — Забара;
171 — Зеленки; 172 — Змиевский; 173 — Кагарлык; 174 — Каланчакский; 175 — Камен­
ский; 176 — Краснополка-Кагарлык; 177 — Криворожский; 178 — Мигеи; 179 — Мирное;
180 — Нерубайское; 181 — Плавни; 182 — Сарата; 183 — Соколовка; 184 — Старогороженое; 185— Траповка; 186— Тузла; 187 — Холмское; 188 — Гребенники; 189 — Гура-Быкулуй;
190 — Корпач I; 191 — Кырнацены; 192 — Олонешты; 193 — Парканы; 194 — Бесленеевский; 195 — Бугазский; 196 — Новоселицкий; 197 — Приазовский I; 198 — Поповический;
199 — Артюшенко.

1 См. стр. 77.
259

Библиография
1.

2.
3.
4.
5.

6.

7.

8.

9.

10.

11.

12.

13.
260

Абд ар-Рашид ал-Бакуви. Китаб Талхис ал-асар вааджаиб ал-малик ал-каххар (Сокращение [книги о] «Памятниках» и чудеса царя могучего) [текст]
/ Абд ар-Рашид ал-Бакуви. — М., 1971.
Агаджанов, С. Г. Очерки истории огузов и туркмен Средней Азии
VIII—XIII вв. [текст] / С. Г. Агаджанов. — Ашхабад, 1969.
Адамов, А. А. Новосибирское Приобье в X-XIV вв. [текст] / А. А. Ада­
мов. — Тобольск ; Омск, 2000.
Акманов, И. Г. Башкирские восстания [текст] / И. Г. Акманов. — Уфа,
1993.
Аминова, Г. К методике составления административной карты Казанского
ханства [текст] / Г. Аминова // Казанское ханство: актуальные проблемы
исследования. — Казань, 2002.
Аннинский, С. А. Известия венгерских миссионеров XIII—XIV вв. о та­
тарах и Восточной Европе [текст] / С. А. Аннинский // Исторический ар­
хив. Вып. 3. — М .; Л., 1940.
Антонов, И. В. Ал-Идриси о башкирах и стране башкир [текст] / И. В. Ан­
тонов // Проблемы истории, филологии, культуры. — М .; Магнитогорск;
Новосибирск, 2010. — № 4 (30).
Антонов, И. В. Башкиры в эпоху средневековья (очерки этнической и по­
литической истории) [текст] / И. В. Антонов ; Лаборатория археологиче­
ского источниковедения и историографии Института исторического и пра­
вового образования БГПУ им. М. Акмуллы. — Уфа: ИП Галиуллин Д. А.,
2012. — 308 с.
Антонов, И. В. Башкиры и венгры в «Сборнике летописей» Рашид ад-Ди­
на [текст] / И. В. Антонов // Проблемы истории, филологии, культуры. —
М .; Магнитогорск ; Новосибирск, 2012. — № 1 (35).
Антонов, И. В. Новый источник по истории Башкирии эпохи монгольско­
го нашествия (Легенда из архива Р. Г. Кузеева и ее интерпретация) [текст]
// Вестник Челябинского гос. ун-та. — 2012. — № 25 (279). — История.
Вып. 52. — С. 15-20.
Арсланова, А. А. Остались книги от времен былых... Персидские исто­
рические сочинения монгольского периода по истории народов Поволжья
[текст] / А. А. Арсланова. — Казань, 2002.
Арсланова, Ф. X. Курганы кимаков в Семипалатинском Прииртышье
[текст] / Ф. X. Арсланова, 3. С. Самашев // Проблемы средневековой ар­
хеологии Урала и Поволжья. — Уфа, 1985.
Артамонов, М. И. История хазар [текст] / М. И. Артамонов. — Л., 1962.

14. Артемьев, А. Россия — родина слонов [эл. ресурс] / А. Артемьев. — Ре­
жим доступа: http://lenta.ni/articles/2013/10/ll/hyperborea, свободный.
15. Археологическая карта Башкирии [карты]. — М., 1976.
16. Атлас СССР [карты] / под ред. А. Н. Баранова. — М., 1962.
17. Ахинжанов, С. М. Из истории движения кочевых племен евразийских сте­
пей [текст] / С. М. Ахинжанов // Археологические исследования древнего
и средневекового Казахстана. — Алма-Ата, 1980.
18. Ахмеров, Р. Б. Могильник близ г. Стерлитамака [текст] / Р. Б. Ахмеров //
С А .— 1955. — Вып. 22.
19. Ахмеров, Р. Б. Некоторые вопросы этногенеза башкир по археологическим
данным [текст] / Р. Б. Ахмеров // СЭ. — 1952. — № 3.
20. Ахметшин, Б. Г. Этническая история башкирского народа в легендах
и преданиях [текст] / Б. Г. Ахметшин // Материальная культура башкир
и народов Урало-Поволжья. — Уфа, 2008.
21. Бабенко, В. А. Курганно-грунтовый могильник золотоордынского времени
Золотаревка-З [текст] / В. А. Бабенко // Степи Европы в эпоху средневеко­
вья. Т. 6. Золотоордынское время. — Донецк, 2008.
22. Бабенко, В. А. Погребения эпохи Золотой Орды в сырцовых оградках на
территории Центрального Предкавказья [текст] / В. А. Бабенко // Степи
Европы в эпоху средневековья. Т. 11. Золотоордынское время. — Донецк,

2012.
^3. Багаутдинов, Р. С. Праболгары на Средней Волге (у истоков истории татар
Волго-Камья) [текст] / Р. С. Багаутдинов, А. В. Богачев, С. Э. Зубов. — Са­
мара, 1998. — 286 с.
24. Багрянородный, Константин. Об управлении государством [текст] / Кон­
стантин Багрянородный // ИГАИМК. — Вып. 91. — М .; Л., 1934.
25. Багрянородный, Константин. Об управлении империей [текст] / Констан­
тин Багрянородный. — М. : Наука, 1991.
26. Бартольд, В. В. География Ион Саида [текст] / В. В. Бартольд // Сочинения
/ В. В. Бартольд. Т. 8. — М., 1973.
27. Бартольд, В. В. Сочинения [текст] / В. В. Бартольд. Т. 5. — М., 1968.
28. Бартольд, В. В. Сочинения [текст] / В. В. Бартольд. Т. 8. — М., 1973.
29. Бартольд, В. В. Худуд ал-Алям. Рукопись Туманского [текст] / В. В. Бар­
тольд. — Л., 1930.
30. Барынина, Т. В. Военно-политическая история евразийских степей как
фактор формирования материальной культуры средневекового населения
Южного Урала I тыс. н. э. [текст] / Т. В. Барынина, В. А. Иванов // Куль­
туры евразийских степей второй половины I тысячелетия н. э. (вопросы
хронологии). Материалы II Международной археологической конферен­
ции. — Самара, 1998. — С. 232-241.
31. Башкирская энциклопедия [текст]. Т. 1. — Уфа, 2005.
261

32. Башкирские родословные [текст] / сост., предисл., поясн. к пер., пер. на
рус. яз., послесл. и указ. Р. М. Булгакова, М. X. Надергулова ; науч. рук.
Р. Г. Кузеев. — Вып. 1 : изд-е на рус. языке.— Уф а: Китап, 2002. — 480 с.
33. Башкирские родословные / сост. Р. М. Булгаков, М. X. Надергулов. —
Вып. 1 : изд-е на рус. языке. — Уфа, 2003.
34. Башкирские шежере [текст]. — Уфа : Баш. кн. изд-во, 1960. —
22,23 уел. п. л.
35. Башкирское народное творчество [текст]. Т. 1. Эпос. — Уфа, 1987.
36. Башкирское народное творчество [текст]. Т. 2. Предания и легенды / пер.
с башкирского. — Уфа : Башкирское книжное изд-во, 1987. — 576 с.
37. Башкирское народное творчество [текст]. Т. 10. Исторический эпос. —
У ф а: Китап, 1999.
38. Бейлис, В. М. Ал-Идриси (XII в.) о восточном Причерноморье и юго-вос­
точной окраине русских зеА
мель [текст] / В. М. Бейлис // Древнейшие го­
сударства на территории СССР. Материалы и исследования. 1982 год. —
М., 1984.
39. Бейлис, В. М. Народы Восточной Европы в кратком описании Мутаххара
ал-Макдиси (X в.) [текст] / В. М. Бейлис // Восточные источники по исто­
рии народов Юго-Восточной и Центральной Европы. Т. 2. — М.,1969.
40. Белавин, А. М. Камский торговый путь [текст] / А. М. Белавин. — Пермь,
2000.
41. Белавин, А. М. Угры Предуралья в древности и средние века [текст] /
А. М. Белавин, В. А. Иванов, Н. Б. Крыласова. — Уфа, 2009. — 283 с.
42. Бикбулатов, Н. В. Башкиры. Этническая история и традиционная культу­
ра [текст] / Н. В. Бикбулатов, Р. М. Юсупов, С. Н. Шитова, Ф. Ф. Фатыхова. — Уфа : Башкирская энциклопедия, 2002.
43. Бисембаев, А. А. Археологические памятники кочевников средневеко­
вья Западного Казахстана (VIII—XVIII вв.) [текст] / А. А. Бисембаев. —
Уральск, 2003. — 234 с.
44. Блохин, В. Г. Археология золотоордынских городов Нижнего Поволжья
[текст] / В. Г. Блохин, Л. В. Яворская. — Волгоград, 2006.
45. Боталов, С. Г. Поздняя древность и средневековье [текст] / С. Г. Боталов
// Древняя история Южного Зауралья. Т. 2. Ранний железный век и сред­
невековье. — Челябинск, 2000. — С. 207^130.
46. БПЛ (Башкирские памятники литературы) [текст]. — Уфа, 1985.
47. Брокгауз, Ф. А. Энциклопедический словарь [эл. ресурс] / Ф. А. Брокгауз,
И. А. Ефрон. Режим доступа: http://www.bibliotekar.ru/brokgauz-efTon-ch,
свободный.
48. Бурханов, А. А. Археология Казанского ханства: история изучения, итоги
последних исследований и перспективы [текст] / А. А. Бурханов. — Ка­
зань, 2002.
262

49. Бурханов, А. А. Памятники Иске-Казанского комплекса: к проблеме из­
учения и сохранения историко-культурного и природного наследия и роли
географического положения и природно-экологических особенностей
в заповедных зонах [текст] / А. А. Бурханов. — Казань, 2002.
50. Валиди Тоган, А.-З. История башкир [текст] / А.-З. Валиди Тоган. — Уфа,

2010.
51. Васильев, В. И. Башкиро-самодийские взаимосвязи [текст] / В. И. Васи­
льев, С. Н. Шитова // Вопросы этнической истории Южного Урала. —
Уфа, 1982.
52. Васильев, Д. В. Ислам в Золотой Орде. Историко-археологическое иссле­
дование [текст] / Д. В. Васильев. — Астрахань : Астраханский ун-т, 2007.
53. Васильев, Д. В. Исламизация и погребальные обряды в Золотой Орде (ар­
хеолого-статистическое исследование) [текст] / Д. В. Васильев. — Астра­
хань : Астраханский ун-т, 2009.
54. Викторова, В. Д. Материалы к археологической карте памятников эпохи
железа в Южной Башкирии [текст] / В. Д. Викторова // Вопросы археоло­
гии Урала. — Свердловск, 1962. — Вып. 4.
55. Володихин,Д. М. ФеноменФольк-Хистори[текст]/ Д.М.Володихин//Меж­
дународный исторический журнал. — 1999. — № 5 (сентябрь — октябрь).
56. Гараева, Н. К проблеме распространения ислама на территории России
/ [текст] / Н. Гараева // Ислам и мусульманская культура в Среднем Повол' жье: история и современность. — Казань, 2006.
57. Гаркави, А. Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских (с по­
ловины VII века до конца X века по Р. X.) [текст] / А. Я. Гаркави.— СПб., 1870.
58. Гарустович, Г. Н. Древнетюркское языческое святилище с каменными из­
ваяниями на реке Макан в Башкортостане [текст] / Г. Н. Гарустович //
Вестник АН РБ. — 2005. — Т. 10. — № 2.
59. Гарустович, Г. Н. Монгольская экспансия начала XIII века в Волго-Ураль­
ском регионе [текст] / Г. Н. Гарустович // Вестник АН РБ. — 2011. —
Т. 16. — № 4. — С. 55-62.
60. Гарустович, Г. Н. Население Волго-Уральской лесостепи в первой полови­
не II тысячелетия нашей эры [текст]: дис. ... канд. истор. наук / Г. Н. Га­
рустович. — Уфа, 1998.
61. Гарустович, Г. Н. Население лесостепной зоны Южного Урала в X — на­
чале XIII вв. н. э. [текст] / Г. Н. Гарустович // Археология Южного Ура­
ла. — Стерлитамак, 1993.
62. Гарустович, Г. Н. Огузы и печенеги в евразийских степях [текст] / Г. Н. Га­
рустович, В. А. Иванов. — Уфа : Гилем, 2001.
63. Гарустович, Г. Н. Распространение ислама среди башкир [текст] / Г. Н. Га­
рустович // История башкирского народа. Т. 2. — Уфа : Гилем, 2012.
263

64. Гарустович, Г. Н. Религиозные верования печенегов. К постановке пробле­
мы [текст] / Г. Н. Гарустович // От древности к новому времени (Проблемы
истории и археологии). — Вып. 12. — Уфа : РИЦ БашГУ, 2009.
65. Гарустович, Г. Н. След великой замятии (Местонахождение XIV века у де­
ревни Брик-Алга) [текст] / Г. Н. Гарустович. — Уфа : АН РБ : Гилем,
2012. — 222 с.
66. Генинг, В. Ф. К вопросу об этническом составе населения Башкирии I ты­
сячелетия нашей эры [текст] / В. Ф. Генинг // АЭБ. Т. 2. — Уфа, 1964.
67. Георги, Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов
[текст]. Ч. 2: О народах татарского племени / Г. Георги — СПб., 1799.
68. Герасимова, М. М. Антропология античного и средневекового населения
Восточной Европы [текст] / М. М. Герасимова, Н. М. Рудь, Л. Т. Яблон­
ский. — М., 1987.
69. Геродот. История [текст] / Геродот. — Л .: Наука. Ленинградское отд-ние,
1972. — 3 7 1/2п.л.
70. Голдина, Р. Д. Древняя и средневековая история удмуртского народа
[текст] / Р. Д. Голдина. — Ижевск, 1999.
71. Голдина, Р. Д. Миграция угров в Европу в 1 тыс. н. э. [текст] / Р. Д. Голди­
на // Угры. Материалы VI Сибирского симпозиума «Культурное наследие
народов Западной Сибири». — Тобольск, 2003.
72. Голдина, Р. Д. Тарасовский могильник I-V вв. на Средней Каме [текст].
Т. I. / Р Д. Голдина. — Ижевск, 2004. — 313 с.
73. Голдина, Р. Д. Тураевский могильник — уникальный памятник эпохи ве­
ликого переселения народов в Среднем Прикамье (бескурганная часть)
[текст] / Р. Д. Голдина, В. А. Бернц. — Ижевск, 2010. — 494 с.
74. Голубовский, П. В. Печенеги, торки и половцы. Русь и Степь до нашествия
татар [текст] / П. В. Голубовский. — М., 2011. — 286 с.
75. Греков, Б. Д. Золотая Орда и ее падение [текст] / Б. Д. Греков, А. Ю. Яку­
бовский. — М .; Л .: Изд-во АН СССР, 1950. — 478 с.
76. Греков, И. Б. Мир истории: Русские земли в XIII-XV веках [текст] /
И. Б. Греков, Ф. Ф. Шахмагонов ; худож. К. Сошинская. — 2-е изд. —
М .: Мол. гвардия,1988. — 334 с . : ил. — (Эврика).
77. Григорьев, А. П. Географическое описание Золотой Орды в энциклопедии
ал-Калкашанди [текст] / А. П. Григорьев, О. Б. Фролова // Тюркологичес­
кий сборник. — 2001: Золотая Орда и ее наследие. — М., 2002.
78. Грот, К. Я. Мадьяры [текст] / К. Я. Грот. — СПб., б/г.
79. Гумилев, Л. Н. Древние тюрки [текст] / Л. Н. Гумилев. — М., 1993.
80. Гумилев, Л. Н. Древняя Русь и Великая степь [текст] / Л. Н. Гумилев. —
М., 1993.
81. Гумилев, Л. Н. Древняя Русь и Великая степь [текст] / Л. Н. Гумилев. —
М .: Айрис-пресс, 2003. — 768 с . : ил. — (Библиотека истории и культуры).
264

82. Гумилев, Л. Н. От Руси до России: Очерки этнической истории [текст] /
Л. Н. Гумилев ; послесловие С. Б. Лаврова. — М .: Айрис-пресс, 2004. —
320 с . : ил. — (Библиотека истории и культуры).
83. Гуцалов, С. Ю. Погребение средневекового воина в восточных отрогах
Мугоджар [текст] / С. Ю. Гуцалов // Кочевники урало-казахстанских сте­
пей. — Екатеринбург, 1993.
84. Данзан, Лубсан. Алтай тобчи (Золотое сказание) [текст] / Лубсан Данзан;
пер. с монгольского, введение, комментарий и приложение Н. П. Шастиной. — М .: Наука, 1973. — 457 с. — (Памятники письменности Востока).
85. Демкин, В. А. Археологическое почвоведение: новое направление в изуче­
нии древней и средневековой истории природы и общества [электронный
ресурс] / В. А. Демкин, Т. С. Демкина/ / Археология восточноевропейской
степи. Режим доступа : www.sgu.ru/files/nodes/41059/05.pdf
86. Демкин, В. А. Волго-Донские степи в древности и средневековье [текст] /
В. А. Демкин, А. В. Борисов, Т. С. Демкина и др. — Пущино, 2010.
87. Демкин, В. А. Изменение почв и природных условий полупустынного
Заволжья за последние 4000 лет [текст] / В. А. Демкин, Т. С. Демкина,
А. В. Борисов и др. // Почвоведение. — 2004. — № 3.
88. Демкин, В. А. Эволюция почв и изменение климата восточноевропейской
полупустыни в позднем голоцене [текст] / В. А. Демкин, М. И. Дергачева,
А. В. Борисов и др. // Почвоведение. — 1998. — № 2.
89. Дергачева, М. И. Реконструкция природных условий в степной зоне Са4 марского Поволжья в позднем бронзовом веке (по данным изучения гу­
муса погребенных почв) [текст] / М. И. Дергачева, Д. И. Васильева // Во­
просы археологии Поволжья. — Вып. 3. — Самара, 2003.
90. Домаиин, А. А. Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его пре­
емники [эл. ресурс] / А. А. Доманин. — М. : Центрполиграф, 2010. —
Прил. 2. Режим доступа: http://oldevrasia.ru/library/Aleksandr-Domanin_
Mongolskaya-imperiya-CHingizidov— CHingiskhan-i-ego-preemniki, сво­
бодный.
91. Древняя Русь в свете зарубежных источников [текст]. Т. 3. — М., 2009.
92. Егоров, В. Л. Историческая география Золотой Орды в XIII-XIV вв.
[текст] / В. Л. Егоров. — М .: Наука, 1985.
93. Засецкая, И. П. Гунны в Нижнем Поволжье [текст] / И. П. Засецкая // Древ­
няя и средневековая история Нижнего Поволжья.— Саратов, 1986. — 133 с.
94. Засецкая, И. П. Культура кочевников Южнорусских степей в гуннскую
эпоху (конец IV-V вв.) [текст] / И. П. Засецкая. — СПб., 1994. — 222 с.
95. Засецкая, И. П. О роли гуннов в формировании культуры южнорусских
степей конца IV — V века нашей эры [текст] / И. П. Засецкая // АСГЭ.
Вып. 18. — Л .: Аврора, 1977. — С. 92-100.
96. Заходер, Б. Н. Хорасан и образование государства сельджуков [текст] /
Б. Н. Заходер // ВИ. — 1945. — № 5/6.
265

97. Зеленеев, Ю. А. Золотоордынский город Сарай ал-Джедид (Результаты
археологических исследований на Царевском городище в 1994-2000 гг.)
[текст] / Ю. А. Зеленеев, С. А. Курочкина. — Йошкар-Ола, 2009.
98. Зиливинская, Э. Д. Усадьбы золотоордынских городов [текст] / Э. Д. Зиливинская. — Изд. дом «Астраханский университет», 2008.
99. Злыгостев, В. А. Роль Субэдэй-багатура в образовании Улуса Джучи
(1205-1243 гг.) [текст] // Золотоордынское наследие : мат-лы второй междунар. науч. конф. «Политическая и социально-экономическая история
Золотой Орды», посвященной памяти М. А. Усманова. Вып. 2. — Казань,
29-30 марта 2011 г. / отв. ред. и сост. И. М. Миргалеев. — Казань : Фоли­
ант ; Ин-т истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2011. — 368 с. + 8 с. цв. вкл.
100. Злыгостев, В. А. Субэдэй. Всадник, покорявший вселенную [текст] /
В. А. Злыгостов. — Уфа : ДизайнПолиграфСервис, 2011. — 396 с. : ил.,
карты.
101. Золотая Орда в источниках [текст]. Т. 1. Арабские и персидские сочине­
ния. — М .: Типография «Наука», 2003. — 449 с.
102. Золотая Орда в источниках [текст]. Т. 3. Китайские и монгольские источ­
ники. — М .: Типография «Наука», 2009. — 336 с.
103. Зубов, С. Э. Воинские миграции римского времени в Среднем Повол­
жье (I—III вв.): миграционные процессы в формировании новой этнокуль­
турной среды по материалам археологических данных / С. Э. Зубов. —
Hamburg : LAP LAMBERT Academic Publishing, 2011. — 202 c.
104. Иванов, В. А. Виртуальные этапы начала этногенеза древних башкир
[текст] / В. А. Иванов // От древности к новому времени (проблемы исто­
рии и археологии). — Вып. 17. — Уфа : БГУ, 2012.
105. Иванов, В. А. Вооружение и военное дело финно-угров Приуралья в эпоху
раннего железа [текст] / В. А. Иванов. — М. : Наука, 1984. — 86 с.
106. Иванов, В. А. Городище Уфа-Н («Город Башкорт») на археологической кар­
те Уфимского полуострова [текст] / В. А. Иванов // От древности к новому
времени (проблемы истории и археологии). — Вып. 16. — У ф а: БГУ, 2011.
107. Иванов, В. А. Древние угры-мадьяры в Восточной Европе [текст] /
В. А. Иванов. — Уфа : Гилем, 1999.
108. Иванов, В. А. Заволжская Печенегия [текст] / В. А. Иванов // История Са­
марского Поволжья с древнейших времен до наших дней. Ранний желез­
ный век и средневековье. — М., 2000.
109. Иванов, В. А. Курганы кыпчакского времени на Южном Урале
(XII-XIV вв.) [текст] / В. А. Иванов, В. А. Кригер. — М .: Наука, 1988.
110. Иванов, В. А. Локальные особенности погребального обряда кочевников
евразийских степей периода Золотой Орды [текст] / В. А. Иванов // Сред­
невековая археология евразийских степей : мат-лы Учредительного меж­
дународного конгресса. Т. 2. — Казань, 2007.
266

111. Иванов, В. А. Обстоятельства вхождения башкир в состав Золотой Орды
[текст] / В. А. Иванов // Золотоордынское наследие : мат-лы второй междунар. науч. конф. «Политическая и социально-экономическая история
Золотой Орды», посвященной памяти М. А. Усманова. Вып. 2. — Казань,
29-30 марта 2011 г. / отв. ред. и сост. И. М. Миргалеев. — Казань : Фоли­
ант ; Ин-т истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2011. — 368 с. + 8 с. цв. вкл.
112. Иванов, В. А. Откуда ты, мой предок [текст] / В. А. Иванов. — СПб. :
Грань, 1994. — 124 с.
113. Иванов, В. А. Погребальный обряд золотоордынского времени в Юж­
ном Приуралье (сравнительно-типологическая характеристика) [текст] /
В. А. Иванов, А. Ф. Яминов // Кочевники урало-казахстанских степей. —
Уфа, 1993. — С. 154-161.
114. Иванов, В. А. Путями степных кочевий [текст] / В. А. Иванов. — Уфа :
Башкнигоиздат, 1984. — 136 с.
115. Иванов, В. А. Современная мифология ранних этапов этногенеза башкир
[текст] / В. А. Иванов // Актуальные проблемы исторической науки: сб. науч.
тр. первых международных Усмановских чтений. — Уфа : Гилем, 2011.
116. Иванов, В. А. Угорские племена в Восточном Закамье и Приуралье [текст]
/ В. А. Иванов // История татар с древнейших времен. Т. 2. Волжская Булгария и Великая Степь. — Казань, 2006.
117. Иванов, В. А. Четыре монеты, как эквивалент наличия городов в Башки­
рии в эпоху Золотой Орды (еще один пример современного археологичес­
кого мифотворчества по материалам городища Уфа-Н) [текст] / В. А. Ива­
нов // Золотоордынская цивилизация. Вып. 5. — Казань, 2012.
118. Иванов, В. А. Этнокультурная карта Южного Урала в предмонгольский
период (вторая половина XI — начало XIII вв.) [текст] / В. А. Иванов //
Этнические взаимодействия на Южном Урале : мат-лы II региональной
науч.-практ. конф. — Челябинск, 2004.
119. Игнатьев, Р. Г. Памятники доисторических древностей Уфимской губер­
нии [текст] / Р. Г. Игнатьев // Справочная книжка Уфимской губернии. —
Уфа, 1883.
120. Идегей : татарский народный эпос [текст]. — Казань : Татарское кн. издво, 1990. — 256 с.
121. Измайлов, И. Л. Защитники «Стены Искандера» [текст] / И. Л. Измай­
лов. — Казань : Татар, кн. изд-во, 2008. — 206 с.
122. Измайлов, И. Л. Ислам в Улусе Джучи [текст] / И. Измайлов, М. Усманов
// История татар с древнейших времен. Т. 3. Улус Джучи (Золотая Орда).
XIII — середина XV в. — Казань, 2009.
123. Измайлов, И. Л. Распространение ислама в Волжской Булгарин: началь­
ный этап истории [текст] / И. Л . Измайлов // Ислам в Волго-Камье и Предуралье: ранние страницы истории. — Пермь : ПГГПУ, 2012.
267

124. Измайлов, И. Л. Распространение и функционирование ислама в Волж­
ской Булгарии [текст] / И. Л. Измайлов // Ислам и мусульманская культура
в Среднем Поволжье: история и современность. — Казань, 2006.
125. История башкирской литературы [текст]. Т. 1. С древнейших времен до
начала XX века. — Уфа : Китап, 2012. — 560 с.
126. История Башкортостана с древнейших времен до 60-х годов XIX в.
[текст]. — Уфа, 1997.
127. История Западного Казахстана [текст]. Т. 1. — Актобе, 2006.
128. История и культура Башкортостана [текст]: хрестоматия / сост. В. С. Мавлетов. — Уфа : Уфимский полиграфкомбинат, 2008. — 384 с.
129. История монголов [текст]. — М. : ACT : Транзиткнига, 2005. —
476, [4] с. — (Историческая библиотека).
130. История татар с древнейших времен [текст]: в 7 т. Т. 2. Волжская Булгария
и Великая Степь. — Казань, 2006.
131. Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской
истории [текст] / И. Н. Данилевский, В. В. Кабанов, О. М. Медушевская,
М. Ф. Румянцева. — М .: РГГУ, 2004.
132. Исхаков, Д. М. Из этнической истории татар восточных районов Татар­
ской АССР до начала XX века [текст] / Д. М. Исхаков // К вопросу этни­
ческой истории татарского народа. — Казань, 1985.
133. Ишбердин, Э. Ф. Историческое развитие лексики башкирского языка
[текст] / Э. Ф. Ишбердин. — М., 1986.
134. Ищериков, П. Ф. Аланский могильник близ г. Стерлитамака [текст] /
П. Ф. Ищериков // КСИИМК. — Вып. 67. — 1952.
135. Казаков, Е. П. Культура ранней Волжской Болгарии [текст] / Е. П. Каза­
ков. — М., 1992.
136. Казаков, Е. П. Памятники болгарского времени в восточных районах Та­
тарии [текст] / Е. П. Казаков. — М .: Наука, 1978.
137. Казаков, Е. П. Этнокультурная ситуация IV—VII вв. н. э. в Среднем Повол­
жье [текст] / Е. П. Казаков. — Finno-Ugrica. — 2011. — № 12-13.
138. Калмыков, И. X. Ногайцы [текст] / И. X. Калмыков, Р. X. Керейтов,
А. И. Сикалиев. — Ставропольское книжное изд-во, Карачаево-Черкес­
ское отд-ние, 1988. — 232 с.
139. Камалов, А. А. Башкирская топонимия [текст] / А. А. Камалов. — Уфа, 1994.
140. Караев, О. Арабские и персидские источники IX—XII веков о киргизах
и Киргизии [текст] / О. Караев. — Фрунзе, 1968.
141. Караев, О. Земли тогуз-огузов, карлуков, хазлажия, хилхия, кимаков
и киргизов по карте ал-Идриси [текст] / О. Караев // Арабо-персидские
источники о тюркских народах. — Фрунзе, 1973.
142. Каргалов, В. В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси
[текст] / В. В. Каргалов. — М., 1967.
268

143. Каспийское море в арабских источниках [текст] // Известия Академии
наук Азербайджанской ССР (серия истории, философии и права). — Баку,
1988. — № 3.
144. Каспийское море в арабских источниках [текст] // Известия Академии
наук Азербайджанской ССР (серия истории, философии и права). — Баку,
1988. — № 4.
145. Ключевский, В. О. Русская история. Полный курс лекций [текст] /
B. О. Ключевский. — М., 2004.
146. Кляшторный, С. Г. Казахстан: летопись трех тысячелетий [текст] /
C. Г. Кляшторный, Т. И. Султанов. — Алма-Ата, 1992.
147. Кляшторный, С. Г. Кимаки, кипчаки и половцы [текст] / С. Г. Кляшторный
// История татар с древнейших времен. Т. 1. — Казань, 2002.
148. Кляшторный, С. Г. Религия и верования ранних тюрков, их реликты у баш­
кир [текст] / С. Г. Кляшторный // История башкирского народа. Т. 2. —
У ф а: Гилем, 2012.
149. Книга Большому Чертежу [текст]. — М .; Л., 1950.
150. Ковалевский, А. П. Книга Ахмеда ибн-Фадлана о его путешествии на Вол­
гу в 921-922 гг. [текст] / А. П. Ковалевский. — Харьков, 1956. — 309 с.
151. Козин, С. А. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. [текст],
под названием Mongrol-un niruca tobcian. Юань Чао Би Ши. Монгольский
обыденный изборник / Т. 1. Введение в изучение памятника, перевод, тек­
сты, глоссарии. — М .; Л. : АН СССР, 1941. — 620 с.
152. Конец владычества ногайских ханов [текст] // Башкирское народное твор­
чество. Т. 2. Предания и легенды. — Уфа, 1987.
153. Коновалова, И. Г. Ал-Идриси о странах и народах Восточной Европы
[текст] / И. Г. Коновалова. — М., 2006.
154. Коновалова, И. Г. Восточная Европа в сочинении ал-Идриси [текст] /
И. Г. Коновалова. — М., 1999.
155. Коновалова, И. Г. Восточная Европа в сочинениях арабских географов
XIII-XIV вв. [текст] / И. Г. Коновалова. — М., 2009.
156. Кононов, А. Н. Махмуд Кашгарский и его «Дивану лугат ит-турк» [текст]
/ А. Н. Кононов // СТ. — 1972. — № 1.
157. Кононов, А. Н. Родословная туркмен. Сочинение Абу-л-Гази хана хивин­
ского [текст] / А. Н. Кононов. — М .; Л., 1958.
158. Костюков, В. П. Была ли Золотая Орда «Кипчакским ханством»? [текст] /
В. П. Костюков // Тюркологический сборник. 2005. — М., 2006.
159. Костюков, В. П. Культурные трансформации в урало-казахстанской сте­
пи в первой половине II тыс. н. э. [текст] / В. П. Костюков // Археология
Южного Урала. Степь (проблемы культурогенеза). — Челябинск, 2006.
160. Костюков, В. П. Несколько замечаний к походу Тимура 1391 г. [текст] /
В. П. Костюков // Золотоордынская цивилизация : сб. ст. Вып. 3. — Ка­
зань : Изд-во «Фэн» АН РТ, 2010. — 252 с. + 8 цв. вкл.
269

161. Костюков, В. П. Памятники кочевников XIII-XIV вв. (к вопросу об этно­
культурном составе улуса Шибана) [текст]: автореф. дис. ... канд. истор.
наук / В. П. Костюков. — Уфа, 1997. — 19 с.
162. Костюков, В. П. Улус Шибана Золотой Орды в XIII-XIV вв. [текст] /
В. П. Костюков. — Казань, 2010.
163. Крачковский, И. Ю. Избранные соч. [текст] Т. 4. / И. Ю. Крачковский. —
М .; Л., 1957.
164. Кригер, В. А. Кочевники Западного Казахстана и сопредельных террито­
рий в средние века (X-XIV вв.) [текст] / В. А. Кригер. — Уральск, 2012.
165. Кригер, В. А. Кочевники Южного Приуралья и Заволжья в средние века (XXIV вв.) [текст]: автореф. дис.... канд. истор. наук / В. А. Кригер. — М , 1985.
166. Кригер, В. А. Средневековые кочевники Заволжья [текст] / В. А. Кригер
// Древняя и средневековая история Нижнего Поволжья : [межвуз. сб.]. —
Саратов, 1986.
167. Кузеев, Р. Г. Башкирские шежере [текст] / сост., пер. текстов, введе­
ние и комментарии Р. Г. Кузеева. — Уфа : Башкирское книжное изд-во,
1960. — 33,7 уел. п. л.
168. Кузеев, Р. Г. Историческая этнография башкирского народа [текст] /
Р. Г. Кузеев.— Уфа, 1978.
169. Кузеев, Р. Г. К этнической истории башкир в конце I — начале II тысяче­
летия н. э. (опыт сравнительно-исторического анализа шежере, историчес­
ких преданий и легенд) [текст] / Р. Г. Кузеев Ч Археология и этнография
Башкирии. Т. 3. — Уфа, 1968.
170. Кузеев, Р. Г. Кыпчакско-золотоордынский компонент в составе тюркских
народов лесостепной Евразии [текст] / Р. Г. Кузеев // Этнологические ис­
следования в Башкортостане. — Уфа, 1994.
171. Кузеев, Р. Г. Народы Среднего Поволжья и Южного Урала. Этногенетический взгляд на историю [текст] / Р. Г. Кузеев. — М., 1992.
172. Кузеев, Р. Г. Об истории этнокультурных контактов индоевропейских,
уральских и алтайских народов в Урало-Поволжье [текст] / Р. Г. Кузеев,
Т. М. Гарипов, В. А. Иванов, Н. Н. Моисеева// Вопросы этнической исто­
рии Южного Урала. — Уфа, 1982.
173. Кузеев, Р. Г. Происхождение башкирского народа: этнический состав,
история расселения [текст] / Р. Г. Кузеев. — М .: Наука, 1974. — 571 с.
174. Кузеев, Р. Г. Этническая история башкирского народа (гипотезы, источни­
ки, теории) [текст] / Р. Г. Кузеев. — Уфа, 1984 // НА ИЭИ УНЦ РАН. Ф. 2.
Оп. 2. Ед. хр. 3. Касс. 23 (расшифровка). С. 3.
175. Кумеков, Б. Е. Государство кимаков IX-XI вв. по арабским источникам
[текст] / Б. Е. Кумеков. — Алма-Ата, 1972. — С. 58.
270

176. Курбский, А. История о великом князе Московском [текст] / А. Курбский
// Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI века. —
М., 1986.
177. Лаврушин, Ю. А. Основные геолого-палеоэкологические события кон­
ца позднего плейстоцена и голоцена на восточном склоне Южного Ура­
ла [текст] / Ю. А. Лаврушин, Е. А. Спиридонова // Природные системы
Южного Урала. Тр. музея-заповедника «Аркаим». — Челябинск, 1999. —
С .155.
178. Левицкий, Т. «Мадьяры» у средневековых арабских и персидских геогра­
фов [текст] / Т. Левицкий // Восточная Европа в древности и средневеко­
вье. — М., 1978. — С. 58.
179. Лепехин, И. И. Дневные записки путешествия по разным провинциям Рос­
сийского государства [текст] / И. И. Лепехин ; сост. Э. В. Мигранова. —
Уфа : ИИЯЛ УНЦ РАН, 2007. — (В помощь историку).
180. Любавский, М. К. Историческая география России в связи с колонизацией
[текст] / М. К. Любавский. — СПб, 2000. — 302 с.
181. Любчанский, И. Э. Этнокультурная реконструкция происхождения но­
сителей традиций турбаслинского керамического комплекса [текст] /
И. Э. Любчанский // Южный Урал и сопредельные территории в скифо­
сарматское время : сб. ст. к 70-летию Анатолия Харитоновича Пшеничнюка. — Уфа : Гилем, 2006. — С. 226-234.
182. Мажитов, Н. А. Бахмутинская культура [текст] / Н. А. Мажитов. — М.,
1968.
183. Мажитов, Н. А. История Башкортостана. Древность. Средневековье
[текст] / Н. А. Мажитов, А. Н. Султанова. — Уфа: Китап, 2009. — 296 с.
184. Мажитов, Н. А. История Башкортостана с древнейших времен до XVI века
/ Н. А. Мажитов, А. Н. Султанова. — Уфа, 1994.
185. Мажитов, Н. А. К изучению археологии Башкирии I тысячелетия нашей
эры [текст] / Н. А. Мажитов // АЭБ. Т. 2. — Уфа, 1964.
186. Мажитов, Н. А. Керамика памятников VIII—X вв. на Южном Урале [текст]
/ Н. А. Мажитов // V Уральское археологическое совещание : тезисы до­
кладов и сообщений. — Сыктывкар, 1967.
187. Мажитов, Н. А. Курганный могильник в деревне Ново-Турбаслы [текст] /
Н. А. Мажитов // БАС. — Уфа, 1959.
188. Мажитов, Н. А. Курганы Южного Урала VIII—XII вв. [текст] / Н. А. Ма­
житов. — М., 1981.
189. Мажитов, Н. А. Поселение Ново-Турбаслинское II [текст] / Н. А. Мажитов
// АЭБ. Т. 1 .— Уфа, 1962.
190. Мажитов, Н. А. Предпосылки и историческое значение добровольного
вхождения Башкирии в состав России [текст] / Н. А. Мажитов // Россия
271

и Башкортостан: история отношений, состояние и перспективы. — Уфа,
2007.
191. Мажитов, Н. А. Южный Урал в VII-XIV вв. [текст] / Н. А. Мажитов. —
М., 1977.
192. Макаров, Л. Д. Древнерусское население Прикамья в X-XV вв. [текст] /
Л. Д. Макаров. — Ижевск, 2001.
193. Маргулан, А. X. Третий сезон археологической работы в Центральном Ка­
захстане (отчет экспедиции 1948 года) [текст] / А. X. Маргулан // Изв. АН
КазССР. Серия археологическая.— Алма-Ата, 1951.— № 108. — Вып. 3.
194. Мартинес-Наваррете, М. И. Металлургическое производство наКаргалах
и реконструкция окружающей среды [текст] / М. И. Мартинес-Наваррете,
X. М. Висент-Гарсия, П. Лопес-Гарсия и др. // Российская археология. —
2005.— № 4. — С. 91.
195. Марыксин, Д. В. Золотоордынские погребения с южной ориентиров­
кой (по материалам Западного Казахстана) [текст] / Д. В. Марыксин //
XVIII Уральское археологическое совещание: культурные области, архео­
логические культуры, хронология. — Уфа, 2010.
196. Матвеева, Г. И. Волжская Болгария (X век — 1236 год) [текст] / Г. И. Мат­
веева // История Самарского Поволжья с древнейших времен до наших
дней. Ранний железный век и средневековье. — М., 2000.
197. Матвеева, Г. И. Могильники ранних болгар на Самарской Луке [текст] /
Г. И. Матвеева. — Самара, 1997. — 225 с.
198. Матвеева, Г. И. Среднее Поволжье в IV—VII вв: именьковская культура
[текст] / Г. И. Матвеева. — Самара, 2003. — 158 с.
199. Матвеева, Н. П. Формирование кушнаренковских комплексов в Зауралье
[текст] / Н. П. Матвеева // Ab origine. Проблемы генезиса культур Сиби­
ри. — Тюмень, 2007. — С. 63-75.
200. Меховский, Матвей. Трактат о двух Сарматиях [текст] / Матвей Меховский. — М .; Л., 1936.
2 0 1 . Матюшко, И. В. Классификация погребального обряда кочевников
IX-XIV вв. н. э. степей Приуралья [текст] : автореф. дис. ... канд. истор.
наук / И. В. Матюшко. — Казань, 2008.
202. Миргалеев, И. М. Рассказ о Чермасане и Кармасане: легенда «Последний
из Сартаева рода» [текст] / И. М. Миргалеев // Золотоордынская цивили­
зация : сб. ст. Вып. 3. — Казань : Изд-во «Фэн» АН РТ, 2010. — 252 с. +
8 с. цв. вкл.
203. Могильников, В. А. Кочевники северо-западных предгорий Алтая
в IX-XI веках [текст] / В. А. Могильников. — М., 2002.
204. Моргунова, Н. Л. Шумаевские курганы [текст] / Н. Л. Моргунова, А. А. Гольева, Л. А. Краева и др. — Оренбург, 2003. — С. 196.
272

205. Морозов, В. Ю. Пути проникновения сасанидских монет и художествен­
ных изделий в Поволжье и Прикамье [текст] / В. Ю. Морозов // Культу­
ры евразийских степей второй половины I тысячелетия н. э. — Самара,
1996. — С. 148-164.
206. Нагаева, Л. И. Весенне-летние празднества и обряды башкир [текст] /
Л. И. Нагаева// Исследования по исторической этнографии Башкирии. —
Уфа, 1984.
207. Новохарьковский могильник эпохи Золотой Орды [текст]. — Воронеж :
Изд-во Воронежского гос. ун-та, 2002.
208. Обыденнов, М. Ф. Археологические памятники верховьев Агидели [текст]
/ М. Ф. Обыденнов. — Уфа, 1997.
209. Овсянников, В. В. Золотоордынское погребение у д. Удрякбаш Благоварского района [текст] / В. В. Овсянников, Р. М. Юсупов // Уфимский архео­
логический вестник. — Уфа, 2004. — Вып. 5.
210. Останина, Т. И. Древнеудмуртское население в эпоху Средневековья
[текст] / Т. И. Останина, А. Г. Иванов, М. Г. Иванова // История Удмуртии
с древнейших времен до XV века. — Ижевск, 2007. — 300 с.
211. Очерки по истории Башкирской АССР [текст]. Т. 1. Ч. 1. — Уф а: Башкир­
ское кн. изд-во, 1956. — 19 + 1 п. л.
212. Очерки по истории СССР. IX—XIII вв. [текст]. — М., 1953.
213. Памятники археологии Башкирской АССР, открытые в 1981-1988 годы
[текст]: каталог. — Уфа, 1988.
214. Пантусов, Н. Н. Сведения арабских географов о Средней Азии [текст] /
Н. Н. Пантусов // Известия общества археологии, истории и этнографии
при Императорском Казанском университете. — Т. 25. — Вып. 5. — Ка­
зань, 1909.
215. Плано Карпини, Иоанн де. История монголов [текст] / Иоанн де Плано
Карпини. — СПб., 1911.
216. Плетнева, С. А. Кочевники средневековья [текст] / С. А. Плетнева. — М.,
1982.
217. Плетнева, С. А. Кочевники южнорусских степей в эпоху средневековья.
IV—
XIII века [текст] / С. А. Плетнева. — Воронеж, 2003.
218. Плетнева, С. А. Половецкие каменные изваяния [текст] / С. А. Плетне­
ва. — САИ. — Вып. Е4-2. — М , 1974.
219. Плетнева, С. А. Хазары [текст] / С. А. Плетнева // Манягин В. Г. Хазары:
таинственный след в русской истории. — М .: Алгоритм, Эксмо, 2010.
220. Полное собрание русских летописей. Т. 1. Лаврентьевская летопись
[текст]. — М .: Изд-во восточной литературы, 1962. — 580 с.
221. Поляк, А. Н. Новые арабские материалы позднего средневековья о Вос­
точной и Центральной Европе [текст] / А. Н. Поляк // Восточные источ­
ники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. — М.,
1964.
273

222. Почекаев, Р. Ю. Батый. Хан, который не был ханом [текст] / Р. Ю. Почекаев. — М .: ACT : ACT Москва ; СПБ.: Евразия, 2006. — 350 [2] с.
223. Почекаев, Р. Ю. Цари ордынские. Биографии ханов и правителей Золотой
Орды [текст] / Р. Ю. Почекаев. — 2-е изд., испр. и доп. — С П б.: Евразия,
2012. 464 с . : ил.
224. Псянчин, А. В. Урало-Поволжье в восточной средневековой географи­
ческой традиции (предварительные наблюдения) [текст] / А. В. Псянчин
// Научное наследие Ризы Фахретдинова и актуальные проблемы восто­
коведения. — Уфа, 2001.
225. Путешествие Абу Хамида ал-Гарнати в Восточную и Центральную Евро­
пу (1131-1153 гг.) [текст]. — М., 1971.
226. Путешествие Ибн Фадлана на Волгу [текст]. — М .; Л., 1939.
227. Распопова, В. И. Металлические изделия раннесредневекового Согда
[текст] / В. И. Распопова. — Л., 1980.
228. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей [текст]. Т. 1. Кн. 1 / Рашид-ад-Дин. —
М .; Л .: Изд-во АН СССР, 1952. — 222 с.
229. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей [текст]. Т. 1. Кн. 2 / Рашид-ад-Дин. —
М .; Л .: Изд-во АН СССР, 1952. — 315 с.
230. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей [текст]. Т. 2 / Рашид-ад-Дин. — М. ;
Л .: Изд-во АН СССР, 1960. — 248 с.
231. Родословное древо тюрков. Сочинение Абуль-Гази, Хивинского хана
[текст]. — Казань, 1906.
232. Рубрук, Вильгельм де. Путешествие в восточные страны [текст] / Виль­
гельм де Рубрук. — СПб., 1911.
233. Руденко, С. И. Башкиры: Историко-этнографические очерки [текст] /
С. И. Руденко. — М. : Л., 1955.
234. Рыбаков, Б. А. Русские земли по карте Идриси 1154 года [текст] / Б. А. Ры­
баков // КСИИМК. Вып. 43. — М., 1952.
235. Рычков, П. И. История Оренбургская по учреждении Оренбургской губер­
нии [текст] / П. И. Рычков. — Уфа, 2001. — 295 с.
236. Рычков, П. И. Топография Оренбургской губернии [текст] / П. И. Рыч­
ков. — Уфа, 1999.
237. Сагитов, М. М. Культ животных в башкирском фольклоре [текст] /
М. М. Сагитов // Исследования по исторической этнографии Башкирии. —
Уфа, 1984.
238. Сайко, Э. В. Контактные зоны в культурно-историческом пространст­
ве обменных отношений «Великого Шелкового Пути» (ВШП) [текст] /
Э. В. Сайко // Степи Восточной Европы во взаимодействии Востока и За­
пада в средневековье (тезисы докладов). — Донецк, 1992.
274

239. Сафаргалиев, М. Г. Распад Золотой орды [текст] / М. Г. Сафаргалиев //Н а
стыке континентов и цивилизаций. Из опыта образования и распада им­
перий X-XVI вв. — М .: ИНСАН, 1996. — 768 с.
240. Сахаров, А. Н. Дипломатия Святослава [текст] / А. Н. Сахаров. — М.,
1991.
241. Селезнев, Ю. В. Русско-ордынские военные конфликты XIII-XV веков
[текст] : справочник / Ю. В. Селезнев. — М. : Квадрига, 2010. — 224 с.
242. Селезнев, Ю. В. Элита Золотой Орды [текст] / Ю. В. Селезнев. — Казань:
Изд-во «Фэн» АН РТ, 2009. — 232 с.
243. Словарь экономических терминов [электронный ресурс]. Режим доступа:
http://www.mirslov.rU/2/28/51429/>Ясак (тюрк.)
244. Смирнов, А. П. Железный век Башкирии [текст] / А. П. Смирнов //
МИА. — 1957. — № 58.
245. Советская историческая энциклопедия [текст] / гл. ред. Е. М. Жуков.
Т. 6. — М., 1965.
246. Советская историческая энциклопедия [текст]. Т. 16. — М., 1976.
247. Советский Союз. Географическое описание : в 22 т. Урал [текст]. —
М.,1968.
248. Степи Евразии в эпоху средневековья [текст]. — Археология СССР. —
М , 1981.
249. Стоматина, О. Р. Погребальный обряд пьяноборской культуры в све­
те статистического анализа [текст] : автореф. дис. ... канд. истор. наук /
О. Р. Стоматина. — Ижевск, 2004.
250. Султанов, Т. И. Чингиз-хан и Чингизиды. Судьба и власть [текст] /
Т. И. Султанов — М .: ACT : ACT МОСКВА, 2007. — 446, [2] с. — (Исто­
рическая библиотека).
251. Султанова, А. Н. Бирский могильник: историко-археологическая характе­
ристика [текст] : автореф. дис. ... канд. истор. наук / А. Н. Султанова. —
Уфа, 2000.
252. Сунгатов, Ф. А. Гунны в Волго-Уральском регионе [текст] / Ф. А. Сунгатов // История татар с древнейших времен. Т. 1. Народы степной Евразии
в древности. — Казань : Рухият, 2002. — 551 с.
253. Сунгатов, Ф. А. Турбаслинская культура (по материалам погребальных па­
мятников V—VIII вв. н. э.) [текст] / Ф. А. Сунгатов. — Уфа, 1998. — 168 с.
254. Сунгатов, Ф. А. Этнокультурные процессы в Приуралье в IV—VIII вв. н. э.
[эл. ресурс]: эл. вариант гл. 4 несостоявшейся монографии: Г. Н. Гарустович, В. А. Иванов, С. В. Рязанов, С. В. Сиротин, Ф. А. Сунгатов, А. Ф. Яминов. Этническая история Южного Урала в эпоху Средневековья.
255. Трепавлов, В. В. Арало-Каспийский регион на перекрестке культур и циви­
лизаций [текст] / В. В. Трепавлов // Тюркские народы средневековой Евра­
зии. Избр. тр. / отв. ред. И. М. Миргалеев. — Казань: Фолиант, 2011.— 252 с.
275

256. Трепавлов, В. В. Государственный строй Монгольской империи XIII в.
[текст] / В. В. Трепавлов. — М. : Наука : Изд. фирма «Восточная литера­
тура» РАН, 1993. — 168 с.
257. Трепавлов, В. В. История ногайской орды [текст] / В. В. Трепавлов. — М .:
Восточная литература, 2002. — 752 с.
258. Трепавлов, В. В. Ногаи в Башкирии (XV-XVII вв.) [текст] / В. В. Трепав­
лов // Тюркские народы средневековой Евразии. Избр. тр. — Казань : Фо­
лиант, 2011. — 252 с.
259. Трепавлов, В. В. Этнотерриториальное деление Дешт-и Кипчака в позд­
нем средневековье (по материалам ногайско-русской дипломатической
переписки) [текст] / В. В. Трепавлов // Источниковедение истории Улуса
Джучи (Золотой Орды). От Калки до Астрахани. 1223-1556 / Институт
истории АН РТ. — Казань, 2001. — 428 с.
260. Усманов, А. Н. Добровольное присоединение Башкирии к Русскому госу­
дарству [текст] / А. Н. Усманов. — Уфа, 1982.
261. Усманова, М. Г. Следы этнонима кыпсак в Сакмарском бассейне (юго-вос­
точная территория исторического Башкортостана) [текст] / М. Г. Усманова
// Урал-Алтай: через века в будущее. — Уфа, 2005.
262. Усманова, М. Г. Этнолингвистическая картина исторического Башкорто­
стана по данным топонимики (этноним кыпсак и его вариации) [текст] /
М. Г. Усманова // Языки, духовная культура и история тюрков: традиции
и современность. Т. 1. — Казань, 1992.
263. Федорова, Н. В. Художественный металл Волжской Болгарии [текст] /
Н. В. Федорова // Восточный художественный металл из Среднего Приобья. Новые находки. — Л., 1991.
264. Федорова-Давыдова, Э. А. Погребение знатной кочевницы в Оренбург­
ской области [текст] / Э. А. Федорова-Давыдова // Древности Восточной
Европы. — М.,1969. — С. 262-266.
265. Федоров-Давыдов, Г. А. Искусство кочевников и Золотой Орды. Очерки
культуры и искусства народов Евразийских степей и золотоордынских го­
родов [текст] / Г. А. Федоров-Давыдов. — М. : Искусство, 1976.
266. Федоров-Давыдов, Г. А. Кочевники Восточной Европы под властью золо­
тоордынских ханов [текст] / Г. А. Федоров-Давыдов. — М .: Изд-во Мос­
ковского ун-та, 1966. — 276 с.
267. Федоров-Давыдов, Г. А. Общественный строй Золотой Орды [текст] /
Г. А. Федоров-Давыдов. — М., 1973.
268. Физико-географическое районирование Башкирской АССР.— Уфа, 1964.
269. Флёров, В. С. «Города» и «замки» Хазарского каганата. Археологическая
реальность [текст] / В. С. Флёров. — М. : Мосты культуры / Гешарим,

2011.
276

270. Халиков, А. X. Торговые пути Булгарин в IX—XIII веках и их археологи­
ческое изучение [текст] / А. X. Халиков // Путь из Булгара в Киев. — Ка­
зань, 1992.
271. Халикова, Е. A. Magna Hungaria [текст] / Е. А. Халикова // ВИ. — 1975 —
№ 7.
272. Халикова, Е. А. Больше-Тиганский могильник [текст] / Е. А. Халикова //
СА.— 1976.— № 2.
273. Халикова, Е. А. Мусульманские некрополи Волжской Булгарии X — нача­
ла XIII в. [текст] / Е. А. Халикова. — Казань : Изд-во КГУ, 1986.
274. Халикова, Е. А. Ранневенгерские памятники Нижнего Прикамья и Приуралья [текст] / Е. А. Халикова // СА. — 1976. — № 3.
275. Халикова, Е. А. Следы древневенгерской культуры в Восточной Европе
[текст] / Е. А. Халикова // Доклады на IV Международном конгрессе фин­
но-угроведов. Будапешт. — Будапешт, 1975.
276. Хара-Даван, Э. Чингисхан. Великий завоеватель [текст] / Э. Хара-Даван. — М .: Вече, 2008. — 384 с.
277. Хартог, Лео де. Чингисхан. Завоеватель мира [текст] / Лео де Хартог. —
М .: Астрель, 2003. — 768 с.
278. Хвольсон, Д. А. Известия о хозарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славя­
нах и русских Абу Али Ахмеда Бен Омар Ибн-Даста [текст] / Д. А. Хволь­
сон // ЖМНП. Ч. 140. — СПб., 1868, декабрь.
279. Хисамитдинова, Ф. Г. Термины башкирской демонологии [текст] /
Ф. Г. Хисамитдинова, 3. Я. Шарипова// Советская тюркология. — 1987. —
№ 4.
280. Хлебникова, Т. А. Керамика памятников Волжской Болгарии [текст] /
Т. А. Хлебникова. — М., 1984.
281. Хохлова, О. С. Палеопочвенные исследования курганного могильника
Мустаево V в Новосергиевском районе Оренбургской области [текст] /
О. С. Хохлова, А. А. Хохлов // Археологические памятники Оренбуржья.
Вып. 7. — Оренбург, 2005. — С. 58 и сл.
282. Храпачевский, Р. П. Военная держава Чингисхана [текст] / Р. П. Храпачевский. — М .: АйрисПресс, 2003. — 384 с.
283. Хузин, Ф. Ш. Волжская Булгария в домонгольское время (X — начало
XIII веков) [текст] / Ф. Ш. Хузин. — Казань, 1997.
284. Хузин, Ф. Ш. Исследования по булгаро-татарской археологии [текст] /
Ф. Ш. Хузин. — Казань, 2011.
285. Черных, Е. Н. Степной пояс Евразии: феномен кочевых культур [текст] /
Е. Н. Черных. — М .: Рукописные памятники Древней Руси, 2009. — 624 с.
286. Чингисиана: свод свидетельств современников [текст] / пер., сост. и коммент. А. Мелехина. — М. : Эксмо, 2009. — 728 с. — (Тайны древних ци­
вилизаций).
277

287. Чичко (Барынина), Т. В. Особенности формирования материальной куль­
туры населения Южного Урала и Прикамья в эпоху раннего средневеко­
вья [текст] / Т. В. Чичко (Барынина) // XVIII Уральское археологическое
совещание: культурные области, археологические культуры, хронология :
мат-лы XVIII Уральского археологического совещания (11-16 октября
2010 г.). — Уфа, 2010.
288. Шитова, С. Н. Сибирские таёжные черты в материальной культуре и хо­
зяйстве башкир [текст] / С. Н. Шитова // Этнография Башкирии. — Уфа,
1976.
289. Шмуратко, Д. В. Курганные могильники харинского типа в Верхнем При­
камье в контексте культурно-исторических процессов эпохи Великого пе­
реселения народов (статистический анализ погребальных комплексов)
[текст] : автореф. дис. ... канд. истор. наук / Д . В. Шмуратко. — Казань,

2012.
290. Шутова, Н. И. Удмурты XVI — первой половины XIX в. [текст] / Н. И. Шу­
това. — Ижевск, 1992.
291. Юсупов, Р. М. Антропологический состав башкир и его формирование
[текст] / Р. М. Юсупов // Башкиры. Этническая история и традиционная
культура. — Уфа, 2002. — 246 с.
292. Юсупов, Р. М. Краниология башкир [текст] / Р. М. Юсупов. — Л., 1989.
293. Юсупов, Р. М. Палеоантропология Южного Урала в связи с расо- и этно­
генезом башкир [текст] / Р. М. Юсупов // Антропология башкир. — СПб.,

2011.
294. Юсупов, Р. М. Погребальный обряд [текст] / Р. М. Юсупов // Башкирыгайнинцы: история и современность. — Уфа, 2012.
295. Яворская, Л. В. Особенности погребального обряда в некрополях окрест­
ностей Царевского городища (опыт статистической обработки) [текст] /
Л. В. Яворская // Археология Волго-Уральского региона в эпоху раннего
железного века и средневековья. — Волгоград, 1999.
296. Яминов, А. Ф. Южный Урал в XIII-XIV веках [текст] : автореф. дис. ...
канд. истор. наук / А. Ф. Яминов. — Ижевск, 1995.
297. Fodor, I. Ostortenet es Honfoglalas. — Magyarorszag tortenete 1. — Budapest,
2009.
298. Golden, P. B. The migrations o f the oguz [text] / P. B. Golden // Archivum
Ottomanicum. — IV. — 1972.
299. Macartney, C. A. The Oldest Report on the Countries of the North [text] /
C. A. Macartney // The Magyars in the Ninth Century. — Cambridge, 1930.
300. Paloczi-Horvath, A. Pechenegs, Cumans, Iasians. Steppe people in medieval
Hungary / A. Paloczi-Horvath. — Budapest, 1989.
301. Tartarica [карты] : атлас. — Казань ; Москва ; СПб., 2005.

278

Содержание
Введение.........................................................................................................................4
Глава 1
ЮЖНЫЙ УРАЛ В ЭПОХУ
ВЕЛИКОГО ПЕРЕСЕЛЕНИЯ НАРОДОВ
(I ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ Н. Э . ) ............................................................................13
Глава II
ЮЖНЫЙ УРАЛ
В КОНЦЕ IX — НАЧАЛЕ XIII ВЕКОВ.................................................... 49
2.1. Этнический состав населения
по данным письменных источников.................................................... 50
2.2. Этническая карта Южного Урала
конца IX — начала XIII вв. по данным археологии...............................61
Глава III
ЗАВОЕВАНИЕ ЮЖНОГО УРАЛА МОНГОЛАМИ............................. 87
Глава IV
ЮЖНЫЙ УРАЛ В СОСТАВЕ ЗОЛОТОЙ О Р Д Ы .............................. 121
4.1. Этнический состав населения
по данным письменных источников.................................................. 122
4.2. Этническая карта Южного Урала в X1II-XIV вв.
по данным археологии.............................................................................130
4.3. Башкиры под властью ханов Улуса Джучи........................................ 146
Глава V
ИСЛАМ НА ЮЖНОМ У Р А Л Е ............................................................... 153
Глава VI
НА РУБЕЖЕ Э П О Х ................................................................................... 183
Глава VII
«ТЕМНЫЕ ВЕКА»
В ИСТОРИИ ЮЖНОГО У Р А Л А ............................................................ 199
Глава VIII
ВХОЖДЕНИЕ БАШКИРИИ
В СОСТАВ РУССКОГО ГОСУДАРСТВА.
ОСНОВАНИЕ ГОРОДА УФЫ.................................................................. 227
Послесловие............................................................................................................. 258
Приложение. Список памятников к карте расселения племен
Южного Приуралья в конце IX-X1 вв.....................................................259
Библиография.......................................................................................................... 260

279

Научное издание

Иванов Владимир Александрович
Злыгостев Валерий Анатольевич
Антонов Игорь Владимирович

ЮЖНЫЙ УРАЛ В ЭПОХУ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
(V-XVI века н. э.)

Редактор О. В. Берелехис
Верстка: Р. Бург

Сдано в набор 10.06.2013. Подписано в печать 03.12.2013
Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Печать офсетная.
Уел. печ. л. 16,22. Уч.-изд. л 17,97.
Тираж 300 экз. Заказ