Домик на дереве [Акмаль Эттарис] (fb2) читать онлайн

Акмаль Эттарис Домик на дереве

Первый день.

Серебристая девятка с ржавым крылом неслась по размытой дождем дороге. Я сидел на заднем сиденье и разглядывал потертую, местами порванную обшивку дверей, иногда бросая взгляд на тонированное стекло, через которое, пусть и весьма смутно, виднелись деревья и серое небо, закрытое тучами. Да, пошел дождь. Мы с мамой ехали в такси к бабушке, уже десять минут подряд слушая ругань водителя: на погоду, на других водителей, на глупых пешеходов, на дорожающий бензин. В общем-то, он с ног до головы ругал жизнь, а я слушал. Мама, наверное, уже устала, но ехать нам еще минут пятнадцать.

– Эта чертова дорога уже превратилась в кашу! Один щебень, и тот плывет! Твою мать, когда тут положат асфальт?!

И все в таком духе. Я уже научился предсказывать его реплики. Темное стекло плакало, показывая мне опушку леса; мама иногда отвечала на слова таксиста, но в голосе чувствовались вялость и раздражение. Солнце уже заходит, а она работала с самого утра, причем не у нас дома – в Химках – а в Самаре, в командировке, вроде. Позвонила мне и сказала брать билет на поезд до этой дыры – целый день ехал, и, когда, наконец, ступил ногой на землю русскую, меня потащили в такси со словами: “Едем к бабушке, ты останешься там на месяцок, подышишь свежим воздухом”. Если бы она предупредила меня сразу, я бы, конечно, билет не взял, но кто же знал, что жизнь так повернется?

Гром прогремел, всколыхнув старую память. Я уже бывал на этой дороге лет пять назад.

– Максим, солнышко, можешь поставить телефон на зарядку? – мама обернулась ко мне, держа в руках темно-синий чехол, закрывающий битое стекло старого сяоми.

Мне шестнадцать лет, кстати.

Я покачал головой.

– Мой повербанк пал смертью храбрых еще на вокзале.

Она тяжело вздохнула.

– И что теперь делать? Мне позвонить должны.

– Думаю, у бабушки найдется немного электроэнергии.

– Если свет там не отрубили, – бросил водитель, – В такую погоду могут оставить без электричества. Хорошо еще, что лето, а то я бывал там зимой и как-то остались мы без света, и отопление сдохло, ну, без света, – он сложил руки на руле, и, поворачивая голову то на дорогу, то к маме, странно тянул слова, – К вечеру сидели под одеялами и со свечками. Я потом генератор купил, а то так и насмерть замерзнуть можно.

– Да и париться не стоит, – сказал я маме, – Связи все равно нет.

– Успокоил, блин, – она посмотрела на меня с безнадёжной улыбкой.

– Ну связь там ловит местами, палки есть. Но не везде. Местами, – водитель продолжал что-то говорить, но уже тихо и обрывчато, словно ему только и надо было, что занять свой рот какими-нибудь словами, неважно какими, главное – чтобы было. Как-будто молчание вызывало у него нестерпимые муки.

Мимо проплывали кусты и цветы, сквозь стекло и дождь казавшиеся жутко серыми и тоскливыми. Как здесь живут люди? Ну, то есть, понятно, старики уже привыкли, им тут неплохо, но ведь в деревне есть и дети. Как они выживают? Небось, даже не знают, что такое фастфуд. У них есть школа? Я не помню, была ли тут школа, когда я приезжал в прошлый раз. Вдруг они вообще не знают, что такое математика? Везет…

Дома начали вылазить, как грибы после дождя. Спускаемся по щебню вниз, а по сторонам от дороги, как забор, разных форм и размеров стоят жилые здания, начиная от деревянных хижин, заканчивая кирпичными, облицованными неплохим фасадом, иногда даже двухэтажными(очень редко) домами.

Слева я заметил трактор и камаз. Камаз, определенно, был не на ходу – задняя ось куда-то запропастилась. Они стояли возле поломанного или просто упавшего под гнетом времени ограждения из металлических пластин, рядом с выцветшим синим домом. Потом мы свернули направо, и, проехав километр, машина остановилась.

– Мы все? – спросил я.

– Доехали, – ответил таксист, пока мама доставала кошелек из сумки.

Восемьсот рублей, между прочим, мама отдала за услуги этого уже немолодого человека с ужасной щетиной. Довольно дешево, учитывая условия нашей поездки. Я открыл дверь машины. Со скрипом. И тут же попал белыми кроссовкам в коричневую лужу, быстро пересказал ругательства водителя, коих было немало, и доплелся до бабушкиной калитки, неся на плечах черный рюкзак с вещами, которые я собирал на дня два-три, перепрыгивая комья грязи и, как бывалый канатист, балансируя на тонкой линии уцелевшей, и все же мокрой, травы.

Гром ударил еще раз, и я увидел молнию, рассекающую темень опустившегося вечера. Мама встала рядом со мной – ее черные кудрявые волосы прижались к вискам – и жестом велела мне открыть багровые врата в мир потерянной цивилизации. Каменная плитка разношерстной масти вела нас до крыльца, где мы встретили стоящую посреди деревянного настила бабушку. Она была немного полной и низенькой, с радостным, почти светящимся лицом и короткой стрижкой с редкими темными волосами.

Раскинув руки, она сказала довольно громким и живым голосом:

– Ох ты, Господи, добрались все-таки до бабки. Ну проходите, давайте, а то льет как из ведра. Ой, Максимка, сколько лет! – она обняла меня, а потом принялась за маму, – Ну здравствуй, доча!

– Привет, мамулечка!

Мне стало немного неловко от их телячьих нежностей, и, взяв мамину сумку, я прошмыгнул в сени. Небольшое помещение, белый шкафчик, газовая печка, ничем не прикрытые трубы и желтый свет лампочки. Обжитое место встретило меня запахом свежей выпечки и каким-то тонким, теплым уютом, словно я вернулся с тяжелой работы в свой дом, где накрыт стол и готова постель.

Я скинул сумки возле маленького стола, забитого всякой всячиной, вроде семян и огородного инвентаря, пары ножниц и каких-то ниток, и прошел дальше, попав, видимо, на кухню. Она тоже была небольшой, но это потом, ведь как только я туда вошел, передо мной встал стол, уже побольше, на котором стояли пару тарелок, с горкой заполненные булочками и, как я понял, сырниками. Я быстро окинул взглядом помещение, заметив много всяких сувениров и кружек, разложенных на полочках, и плиту справа, возле раковины, на которой стоял большой казан. По запаху я догадался, что там находится плов. Я, оказывается, был голодным и тут же плюхнулся на диван возле стола, потянув руки к какой-то пиалушке: там была сметана. Только потом до меня дошло, что на столе были еще две такие пиалушки, но уже с вареньем и, судя по всему, медом(я редко имел с ним дело, но у меня есть какая-никакая дедукция). Зашли мама с бабушкой, о чем-то беседуя, пока я тянул лапы к булочке.

– Максим, сначала горячее! – они сказали это в унисон, клянусь своими пломбированными зубами.

– Но можешь пока съесть булочку, – добавила бабушка, подойдя к плите, – Я сейчас наложу плова.

– Хорошо, – ответил я с забитым ртом, – Только я сбегаю на улицу.

И я быстренько ушел, потому что вспомнил, что туалета дома здесь нет, а мне надо было отойти по своим делам. Долгая поездка, все-таки. Дожевав булку, я уже шел мимо бани – большое здание из бревен с интересной трубой, похожей на замковую башню. За ней стояла синия пластмассовая бочка, почти с меня ростом. Я шагнул вправо и направился к деревянной кабинке с дверью, на которой была нарисована русалка, правда, за годы краска потрескалась и спала, и теперь только смутный образ остался от прежнего рисунка. Это и был туалет, внутри которого, на удивление, пахло каким-то порошком. Внутри была мягкая сидушка для унитаза и маленькое оконце, треснутое посередине. Кое-где висела паутина, на которой пауки поедали мертвых мух.

Когда я вышел из туалета, то тут же напоролся на лежащую у ступеней лопату. Дождик падал на черенок, оставляя разводы грязи в виде кривой окружности. Ступени, на которых лежала лопата, уходили на самый верх холмика. Там стояло сооружение, похожее на телефонную будку, но сделанное из кирпича. Крыша была шиферной. Мне все это показалось странным, ведь погреб обычно под землей делают.

Я перешагнул лопату и уже было решился возвращаться в дом, но вдруг оглянулся направо. Там возвышался, окутанный тьмой и облитый дождем, густой лес. Он сливался в одну большую черную точку. Полночь приближалась неумолимо.

Через огород тянулась узкая тропа, по которой, собирая большой слой земли подошвами кроссовок, шел я. Кроны почти незаметно качались на ветру, но шум дождя затмевал шорох листьев.

Ох и пожалею я потом об этом.

Остановившись возле конца огорода, я стал смотреть на стену деревьев. От них веяло холодом и свежестью, но в тоже время они были мрачными и жуткими. Какой-то треск раздался слева, а потом вдруг – чириканье. Я увидел огромный ствол, принадлежавший дубу, чей вид выражал непоколебимое величие и грандиозность. Наверное, он был старше любого жителя этой деревни. А может, и самой деревни. Я промок насквозь, но не спешил уходить. Низ моих брюк был полностью заляпан, не говоря уже о некогда белых кроссовках, но сейчас я был увлечен только этой равнодушной и контрастной природой. Но потом мне стало не по себе. Сначала прозвучал какой-то глухой удар, но так тихо и неуловимо, что я решил, будто мне показалось. Потом был крик. Какой-то отчаянный и безнадежный. Мне стало очень страшно, но ноги не двигались. Вопль был приглушенным и тихим, и я надеялся, что источник этого ужасного звука где-нибудь очень далеко. Через пару секунд после того, как все стихло, я как-то жалко сглотнул и начал пятиться назад, не сводя глаз с поглощающего рассудок леса. Так я доплелся до холмика, все еще кидая взгляды то на огромный дуб, то на место, которое, как мне казалось, вело в сторону крика. Ударил гром, где-то сверкнула молния. Я развернулся и быстрым шагом пошел к крыльцу миновав бочку с лопатой. Когда я стал снимать обувь перед ступеньками, до меня наконец дошло: навес оставался бесшумным. Ничего не стучало. Дождь кончился, хотя небо все еще было серым. Сняв мокрые носки, я прошел на кухню, стараясь не показывать свое удивление и непонимание, смешанное с испугом. Но в голове все еще раздавался крик.

Что это было?

Мама с бабушкой ели плов.

– Максим, садись давай, пока горячее! – бабушка взяла кусок черного хлеба.

– Угу.

Стеклянная кружка висела над раковиной на подвесном держателе. Я обернулся к ним, взяв кружку.

– Ширинку застегни, – сказала мама, с пылким аппетитом черпая ложкой плов. Она бросала на меня призывающие взгляды, как бы говоря мне, чтобы я торопился.

Налив себе воды, я сел на диван(перед этим застегнув ширинку, конечно).

– А чего воду то? – спросила бабушка, – Чай же есть. И кофе тоже. Налить?

Она ничего не ответила на мои покачивания головой, но немного погодя продолжила с другой темой:

– Следующий год – последний. Как там в школе? Золотая медаль будет?

Мама тяжело вздохнула, увидев мои брюки, и стала оглядывать свои, пока я, закусывая сырником плов, пытался подобрать слова для ответа.

– Ну, вообще-то, неплохо. Пара четверок стоит, но их можно исправить потом, да и… что там в школе может быть? Как-то учимся.

– А поступать уже решил куда? В Москве будешь?

– Да, скорее всего, куда еще?

– Если ЕГЭ хорошо сдаст, – сказала мама, – Больно ты начал пропадать в интернете и в игрушках, а ведь год последний.

– Не пропадаю я нигде. Я учусь, и в интернете тоже.

– Да-да, поэтому на тебя жалуется ваша литераторша.

– Ну хватит уже, Диан, пусть пацан поест, – бабушка разливала чай в большие кружки и все заглядывала в холодильник, предлагая мне сливочное масло, сыр, колбасу, творог, йогурт и салат. Я отнекивался, говоря, что на столе достаточно еды.

– Только приехал, а ты уже грузишь его. Кстати, еще есть пицца, правда на сковороде деланная.

– Нет, спасибо, бабуль, я наелся. Было вкусно.

– Ну тогда можешь пойти в комнату, постель уже застелена. Интернета тут особо не найдешь, хотя у меня стоит роутер, пароль вон там, сверху, на полке. Да, листочек. Только аккуратно, там еще куча всякого навалена.

– Нашел, спасибо.

– Ноутбук в комнате, телевизор в зале, дальше сам разберешься, думаю, а мы пока с мамой твоей посидим, – она начала убирать со стола остатки плова и прикрыла булочки тканевой салфеткой с непонятным узором, – Помнишь Мишку? Слышала, что с ним случилось?..

Я закрыл дверь, включил свет и удивился: стена передо мной вся была забита фотографиями в рамочках, на которых красовались мои родственники, запечатленные в разные моменты времени. Я даже нашел свою фотографию, где я совсем маленький, лет пять-шесть от роду, стою в квартире в рваной футболке. В эту стену упирался темный стол, где были разложены тетради, папки и ручки, а посередине был открыт ноутбук, на вид совсем старенький. Боюсь представить, в каком году его купили. Слева от него – принтер. Моя бабушка работает инженером ПТО в городишке неподалеку.

Я оглянулся и встретился со своей кроватью, представляющую из себя раскладной диван немалых размеров, на котором могут спать два человека. А вот сама комната была не такой уж большой, поэтому диван в разложенном виде забрал чуть ли не все место.

Циферблат на моем телефоне показывал одиннадцать. Не то, чтобы поздно, но я устал.

Надо было убрать лопату со ступенек.

Второй день.

Белая плитка потолочного пенопласта, изрезанная линиями, местами была не очень белой, да и висела на добром слове, вместе с люстрой посередине. Одна лампочка не работала.

Я проснулся от солнечного света, пробивающегося сквозь бежевую шторку на окошке, и теперь разглядывал потолок, потом повернул голову направо, уткнувшись в шкафы. Не было ни малейшего желания вставать с постели, поэтому я дотянулся до телефона и зашел в телеграмм, скорее по привычке, нежели по нужде, и, подождав полминуты, пока он подгрузится, увидел всё те же пустые чаты. Ничего нового. Пришлось вылазить из-под одеяла.

Бабушка сидела на кухне и смотрела какую-то программу на маленьком телевизоре у самого потолка в углу, когда я, распахнув дверь, прогорланил сонным голосом:

– Доброе утро!

– О, встал уже, доброе утро – она посмотрела на часы, – Ну, вообще-то, десять часов как, пора бы. Так, смотри, – бабушка указала на стол, где мирно располагались две тарелки, накрытые салфетками, – Тут булки старые и я еще оладушек испекла, пока ты дрых, но сперва тебе умыться надо, в бане можешь. Щетка, паста на шкафу в сенях. Варенье будешь? Можешь открыть, смородиновое вроде стоит в сенях, а я пока вещи поглажу в зале. Кстати, – она выключила звук на телевизоре, положив пульт на стол.

– Тебе что постирать надо?

– Не-а. А стоп. Всё! – я вспомнил вчерашний день и только сейчас понял, что стою в грязных брюках.

– Ну тогда кидай возле машинки. Есть что одеть?

– А, кстати, джинсы я взял.

От меня ускользнуло самое главное, пока я перебирал в голове свои пожитки: где же я кинул рюкзак?

– Ну, если что-нибудь надо будет, я найду, – сказал бабушка, держа в рука пару носков.

– Хорошо, иду в баню.

Она улыбнулась.

– Давай.

Это было довольно большое здание с навесом, под которым стоял тяжелый деревянный стол, покрытый уже изломанным лаком. Здесь, наверное, собирались на праздники. Я вошел в предбанник, где стоял диван(да, еще один, у бабушки их три) и старенький холодильник, и прошел дальше, включив свет. Вода была прохладной, поэтому надолго я не задержался.

Вернувшись, я тут же сделал себе кофе не без помощи со стороны и сел завтракать. Оладушки были действительно вкусными.

– Ну, расскажи что-нибудь. А то сколько лет не виделись, наверное, накопилось историй.

– Да не особо. Был один случай… а-а, мама спит еще?

– Она тебе не сказала? Уехала уже мамка твоя, на автобусе с утра.

– Да ну? Серьезно? – я чуть не уронил надкусанный оладушек, все еще надеясь, что она пошутила насчет месяца в этой глуши.

Бабушка рассмеялась, сдержанно и по-доброму.

– Не переживай так, обещала вернуться. Правда, когда – не сказала. Но ты ешь, ешь, потом сетовать на судьбу будешь. И да, раз уж ты приехал, я дядьку твоего ждать не буду, так что держи поручение: если станет слишком скучно, там, возле бани, сбоку, дрова лежат, – она подняла брови и цокнула языком, а потом подмигнула, – Их бы наколоть, а то баню топить уже нечем.

– Да… я посмотрю, только…

– Колун и топор тоже там, бить лучше колуном. Я пока посмотрю, что в холодильнике осталось, и, может, на вечер испеку зебру.

– Хорошо.

И что мне делать?

Я доел и пошел на улицу, но остановился у порога. Дверь была открыта. За белой москитной сеткой виднелась баня. Мои светлые джинсы отлично подходили к моим белым носкам.

– Бабуль, у меня же… – я не знал, что правильней сказать, и в итоге пробубнил это:

– Ну… чистая одежда!

Я прошел обратно на кухню, уставившись на дверь, ведущую в зал. Ореховая, с золотистой ручкой, обмотанной белой тряпкой, а посередине шершавое непрозрачное стекло. Ручка не дернулась, но дверь распахнулась и несильно ударилась об диван, стоящий рядом, поскользив обратно. Бабушка замерла на месте, но, быстро что-то сообразив, коротко сказала:

– Пошли за мной.

За ее плечом, стоя на подоконнике, виднелся горшок с еще не распустившимся цветком. Он был прикрыт розоватым тюлем. Я проскочил вслед за бабушкой в комнату, которую мог называть теперь “моей”. Она открыла большой шкафчик такого же, как и дверь, орехового цвета, но чуть темнее. Дверцы издали короткий скрип и за что-то зацепились, но в итоге открылись. Средняя полка была забита лекарствами в зеленой корзинке, а на верхней лежала стопка одежды. Бабушка не доставала до верха.

– Вытащи-ка мне.

Я сложил стопки на свою кровать, и бабушка стала их разбирать, собирая новые стопки. Она дала мне синие штаны и черную футболку со странным рисунком в виде пантеры и каких-то индейских принадлежностей, вроде перьев и курительных трубок. Все это было украшено разноцветными камушками по контурам.

– Могу предложить только такое, – сказала бабушка, взглянув на мою гримасу, выражающую одновременно торжество, удивление, безысходность и желание рассмеяться. Штаны с футболкой были на пару размеров больше моего. Бабушка довольно улыбнулась, посмотрев на меня в новом наряде.

– Пойдет. Не на парад мод идешь же.

Я кивнул, принимая правоту ее слов.

– Дрова колоть – много красоты не надо.

– Да мне бы руки не отрубить… – вяло прошептал я, не зная, что будет дальше. Для меня это впервой.

Я обул галоши и пошел по каменной плитке к бане. Возле стены, напротив сарая, уходя метра на три вверх, лежали сложенные друг на друга поленья. Большие и круглые. Одно полено, короткое, но широкое, вертикально стояло на земле, и из него торчал топор с деревянной ручкой, а рядом, облокотившись на полено, еще один, но уже полностью металлический. Вокруг валялись щепки, утопая в редкой траве. Я попытался выдернуть топор из полена, но получилось не с первого раза. И не со второго, и даже не с третьего. После всех попыток достать топор, который самоотверженно поднимался вместе с поленом, я решил ударить его другим, металлическим. Это был колун с большим клином, приваренным к обрезку трубы. Обхватив ручку двумя руками, я поднял колун и ударил им по топору. Тот, конечно, выскочил, да так, что чуть не упал мне на ногу, благо я вовремя отскочил, и, споткнувшись, упал вместе с колуном, поцарапав руку о гвоздь, валяющийся рядом. Кровь стекала по пальцу, а я чувствовал себя как минимум армрестлером. Колун весил килограмм пять точно.

Сто семьдесят четыре сантиметра – это мой рост. Пятьдесят четыре килограмма – вес. Я дистрофик. “Спичка”, как говорит моя мама.

Я вытер кровь об стену бани и встал на балку, опирающуюся на сломанную часть забора за баней. Отсюда я мог доставать до верхних поленьев, и, с трудом перекатывая их, я сбросил четыре на землю, решив, что этого хватит на первое время.

Моя попытка поставить тонкое полено на колоду одной рукой не увенчалась успехом. Пальцы еле цеплялись за кору, но другая рука была занята колуном и я никак не хотел отпускать его. В итоге полено упало, оставив мне занозы на память, и я, пытаясь вырвать их, услышал бабушкин голос. Она стояла возле крыльца с черной сумочкой, висящей на плече, и смотрела на меня с улыбкой. Наверное, я выглядел очень глупо.

– Максим, я уезжаю на работу! Вернусь только часов в шесть! Поешь чего-нибудь на обед, все в холодильнике, – она пошла в сторону калитки и теперь до меня доносился звук рычания мотора.

– Звони если что! – сказала напоследок бабушка и скрылась из моего поля зрения.

Я кивнул с самым непринужденным видом и снова начал теребить пальцы, пытаясь вытащить занозу.

Одно за другим поленья ломались под колуном на все более мелкие дрова. Я успел набить руку за пятнадцать минут, но все еще боялся, что какой-нибудь шальной обрубок прилетит прямо в меня, поэтому бил не со всей силы, стараясь следить за отлетающими дровами. Когда рядом образовалась большая кучка, я стал думать, куда их девать, и, ничего не придумав, решил заглянуть в баню.

На пороге лежала деревянная решетка с серой, совсем ужасной на вид тряпкой. Я перешагнул ее и заметил небольшое местечко, где были сложены дрова, между стенкой и старым холодильником.

Через полчаса я сидел, опираясь на поленья, весь уставший и потный. Плечи жутко ныли, а к телу липла не только одежда, но и труха, разлетающаяся повсюду от ударов колуном.

– Пора заканчивать, – вслух проговорил я и снял с себя футболку.

Прохладная вода падала на половицы в затемненной, по сравнению с дневным светом, бане. Быстро ополоснувшись, не снимая штанов и галош(почти все обмочил), я вышел под навес и, набрав полную грудь воздуха, до того чистого и, как бы странно это не звучало, вкусного, я наконец понял, что чувствовал последние полчаса.

Мне нравится.

Ветерок пробегал мимо, оставляя дрожь на мокром теле.

Я чему-то улыбнулся и отправился домой, чтобы переодеться. Солнце согревало, голубое небо равнодушно осматривало мир. Где-то лаяли собаки. Рыжий кот пробежал по фундаменту дома, скрывшись в саду с малиной.

Я сел на бабушкино кресло, пододвинув его к столу, и включил ноутбук. Нашел какой-то фильм и поставил его, молясь всем богам, которых знал, но в итоге затея оказалась провальной: десять минут ждал, пока прогрузятся две минуты хронометража. Черт, это даже не провал, это абсолютное аннигилирование научных достижений двадцать первого века.

С упадническим настроением я сполз со стула и начала думать, чем же занять себя, пока блуждающие где-то в пространстве глаза не зацепились за полки шкафов, забитых книгами разных размеров и цветов, но единых в одном: они были старыми. Я подошел ближе, провел рукой по темному твердому переплету первого тома собрания сочинений Михаила Лермонтова, и, вдохнув немного пыли и ощущения безысходности, потянул за корешок, вытаскивая увесистую книгу из медвежьих объятий ее собратьев. Шуршание страниц заставило меня осознать, что все это время я провел в тишине, и запах бумаги желтоватого оттенка, местами стертая краска печатной антиквы и нумерация внизу вызвали чувство ностальгии по тем временам, когда я читал маминого Тома Сойера, лежа в кровати под ватным одеялом. Давно это было.

Я пролистал пару стихотворений – хоть и не люблю Лермонтова, но его “Дума” и “Пленный рыцарь” весьма интересны – и перешел к поэмам. Прочитав отрывок “Демона”, я положил книгу обратно на то место, откуда взял, и снова начал бегать взглядом по авторам и названиям, высеченным на переплетах, остановившись на “Графе Монте-Кристо” старшего Дюма, но, оценив размеры книги, решил продолжить поиски подходящего чтения, дойдя до того самого гения споров и коротких рассказов – Эрнеста Хемингуэя.

Начав со “Снегов Килиманджаро”, я закончил на “Старике и море”, а за окном солнце уже клонилось к опушке леса, готовясь облить темнеющее небо парой пакетиков крови.

– Максим! – донеслось с входных дверей, – Ты дома?

– Да, – хрипло вымолвил я, пытаясь крикнуть, – Дома! Жив, здоров!

– Кушал что-нибудь? – бабушка появилась передо мной на пороге комнаты, облаченная в темно-синее платье с узором.

– А ты куда собралась?

– Дурень, я только вернулась. Ты тут один сидел все это время и даже про бабку ни разу не вспомнил? Я на работе была, уехала, когда ты там с дровами мучался, крикнула же тебе, что до вечера.

– А-а-а, точняк, ты же говорила… – а я и забыл.

– Ну так что, ел? Чем обедал то?

– Чем обедал?.. Ну, я… а сейчас не обед разве?

– Время видел? Или вы там в Москве только в шесть садитесь обедать?

– Да ну! Уже шесть? Я думал часа три только… зачитался немного, – я бросил законченный сборник рассказов на постель, заметив, что она до сих пор не заправлена.

Она подняла уголки губ в непринужденной улыбке, взглянув на Хемингуэя.

– Ожидала чего угодно, но только не такого объяснения. Я бы охотнее поверила, что ты все это время где-то кутил.

– Приношу свои глубочайшие извинения, – я скривил голос, чтобы стать похожим на человека высокой культуры, – Но такие низкосортные слова презрены моему словарному запасу.

Я ухмыльнулся и склонил голову, почтенно закинув руку за спину, вызвав легкий смех у бабушки.

– Эх ты, Пушкин! Идем обедать. Я там еще конфет привезла с собой, в сумке лежат.

– Да я не особо по сладкому, но если ты настаиваешь…

– Да-да, уж мне не жалко, но сначала плов доедим, не выкидывать же его.

– Ну тут не поспоришь, грешно будет.

Я завалился на диван, положив голову на спинку. Потолок был какого-то бирюзового оттенка, а лампы, по обычаю, работали не все. Люстру протереть стоит. Бабушка уверенно передвигалась по кухне туда-сюда, поставила казан с пловом на огонь, перетащила вещи из сумки в холодильник, кинула мне два пакета конфет и, наконец, села на стул напротив.

– Щас, пять минут, согреется.

– Угу… бабуль, а… у меня серьезный вопрос… – я пытался вспомнить, что хотел спросить, – Так вот… а где зебра то?

– Черт тебя дери! – она взмахнула руками, – Зебра то убежала куда-то. Стой, а молочка… а, есть, ну, будет тебе зебра, но позже, я сначала на боковую пойду, так что часа через два-три только.

– Боковая – это где?

– Это у меня в спальне. Устала с работы, так что, когда я приезжаю, я обычно спать иду сразу на часик.

– А-а-а, понял, ну я тогда, наверное, погулять схожу.

– Поешь сначала, я вчера еще банку с помидорами открыла, как раз к плову.

– Да, хорошо.

Когда я закрыл большую металлическую дверь, ведущую в вечерний зной июля, передо мной раскрылся фиолетовый призрак. Он стоял на подоконнике, на шифере, из которого была собрана внешняя часть стены, раскидывая зеленые побеги и листочки за невысокую ограду коричневого горшка, еле видимо колышась на невидимом ветру, и, как многие из цветов, он бестактно и совсем беспричинно завлекал внимание, зазывал подойти ближе и рассмотреть дюжины маленьких бутонов и фиолетовых цветков, рассыпанных по горшку, как кудрявые волосы давно не стригшегося парня. Я ненадолго остановился, разглядывая это зеленое чудище с темно-лиловыми крапинками, и попытался вдохнуть аромат, но так ничего и не почувствовал. Цветок не издавал запаха, словно пытался замести следы своего существования, и, если бы не куча зеленых стеблей, из него вышел бы отличный призрак.

Как можно оставаться видимым и осязаемым, перестав жить?

Через пару минут мучений, пока я шел по уже сухому щебню цвета бежевого крема в сторону местного клуба, я все же смог выбить из головы эту мысль. На небе безмятежно плыли облака, не ведая начала и конца своего путешествия, а я шел с задранной головой до тех самых пор, покуда шея не стала ныть. Справа от меня вырос кирпичный магазин с растущей травой на крыше и дверью в голубой краске, возле которого стояла скамейка, и две женщины, сидя на ней, вели светскую беседу о чем-то мне неизвестном. Они часто опускали руки в желтое пятно, стоящее посередине, а потом плевались на землю. Грызли семечки.

Я шел и шел, миновал еще два магазинчика-вагончика – такие небольшие контейнеры прямо у дороги, внутри которых создавали розницу с большими наценками и маленьким выбором товара – и в конце концов доплелся до клуба, стоявшего на пологой стороне, уходящей вверх. Перед ним была горстка асфальта не больше двух метров в ширину, ведущая ко входу, и низкий забор искусного узора по периметру. Именно на нем сидели, весела гогоча, двое парней примерно моего возраста и еще один помладше, лет тринадцать, а может и четырнадцать. Один из них, темноволосый с короткой стрижкой и носом картошкой, держа в руках древний айфон, повернулся ко мне и как-то странно кивнул, словно хотел поздороваться, а потом, наверное, не признав меня местным, нахмурил брови и что-то сказал своему другу. Делать было нечего, поэтому я подошел к ним, хоть и внутри бурлило какое-то неприятное ощущение.

– Привет, пацаны.

– Здорова.

– Йоу, ты же не отсюда, да? На каникулы приехал? – спросил самый мелкий из них, с большими серыми глазами и небритыми, но уже слишком выделяющимися усами.

– Да, к бабушке.

– И надолго?

– Походу, на месяц.

– Как звать то? – подал голос третий.

– Максим.

– Я Антоха, – сказал нос-картошка.

– Леха, – добавил мелкий, – А это Вася, – он ткнул пальцем в друга.

– Да, Василий, но я бы и сам мог сказать, идиот.

– Пошел ты! Я тебе тут такую услугу по-братски сделал, а ты… как пес.

– Слышь, Леха, завязывай с услугами, пока не пришли люди в форме.

Они рассмеялись.

– Э-э, Максим, да же? Ты в карты играешь?

– Ну, вообще не очень, но умею.

– А ты че карты то вспомнил? – спросил Антон, – У тебя с собой, что ли?

– Ага.

– А че сразу не сказал, придурок?

– Вы бы не пошли играть без денег, а они мне еще нужны. Какой смысл вам говорить.

– Мозги варят немного у мелкаша, – отозвался Вася, – Ну ладно, раздавай тогда, здесь прям сядем.

Леша достал из кармана серых замызганных брюк-карго колоду карт и начал тасовать. Раздал по кругу, кидая бумажные прямоугольники на асфальт.

– На деньги будем? – спросил Антон.

– У меня нет с собой, – я ответил сразу.

Недавно появившаяся ухмылка сползла с лица Васи и Леши.

– Ну тогда просто партейку. Кстати, а ты откуда приехал?

– С Москвы.

Антон комично поднял брови и скривил рот, дополняя свое крайнее изумление парочкой нецензурных слов.

– Сюда? – Леша нахмурился, – С Москвы? Ты дурак что ли?

– Да я не сам, меня мама сюда кинула.

– А-а-а, ну да, я бы не поверил, если бы ты по своей воле сюда приехал.

– Здесь не так уж и плохо, – возразил Вася, пока я поднимал карты, – Не Москва, да, зато весело и… всех знаешь. Нормальных ребят много.

У меня был один козырь и туз черви, две шестерки, дама и валет – не самое плохое начало. После трех кругов мы сидели втроем, пока Антон нарочито высокомерно закуривал сигарету из белой пачки “BT”, и разглядывали обратную сторону карт друг друга: у меня оставалось восемь, у Васи четыре, а у Леши девять. Глубокий шрам от пореза на запястье Васи – самого большого из всех нас, роста никак не меньше ста девяносто – вызывал у меня вопросы. Он кинул мне три семерки, которые я с легкостью отбил. Козырные туз и король добавляли мне уверенности, и я докинул Леше две дамы, тоже отправившиеся в бито, и на следующем ходе Вася вышел, отбив козырной дамой вальта.

Леша кинул мне восьмерку черви, и мне пришлось взять. Дальше пошла шестерка пики под аккомпанемент бормочущего отборную ругань Антона, и не без причины, ведь я отбился девяткой, оставил восьмерку и закончил игру королем и тузом.

– Угадайте кто снова проебался?

– Ничего нового, – поддакнул Вася, – А ты неплохо его добил, – он взглянул на меня и усмехнулся.

– Эх, Леха, Леха… всю жизнь тебе дураком ходить.

– Да вы конченные, мне просто не фортануло с самого начала. Ни одного козыря. Да еще и ты, – он сверкнул глазами на Антона, – Как последний ублюдок завалил своими восьмерками.

– Взял бы сразу, додик, – ответил, затягиваясь сигареткой, Антон.

– Так что дальше, еще партейку? – спросил Вася.

Тень вечера падала на разбросанные по асфальту карты, переходя на железный забор с выцветшей краской. Еще один день отчаливал в небытие. Слишком много дней так было потеряно.

– Не-е-е, – протянул Леша, трепая свои волосы, – Ты это, забыл уже? Сегодня надо будет сгонять на ту улицу к дядь Феде, – он неуклюже подмигнул.

– А-а-а, да, водяра. А ты, типа, прям так у него и сопрешь? Может, занести ему чего?

– У тебя есть что-то?

– Да вроде нет.

– Ну и у меня тоже, – подвел итог Леша, вставая и поправляя бирюзовую футболку, чьи плечи были в пятнах, наверное, от машинного масла.

– А ты, Макс, пойдешь? – спросил Антон, – Там тема есть, пузырь можно получить.

– Сомневаюсь, – ответил за меня Вася. Он смотрел на дома за перекрестком с каким-то рассеянным видом.

– Не, пацаны, я не пью, – в этот момент струны моей души сильно напряглись, ожидая очевидной насмешки.

Усмехнулся только Леша, а нос-картошка кинул бычок на землю рядом и покачал головой, на мгновенье показавшись мне каким-то странным мудрецом с опытом прожитой жизни, который даже не спускался до того, чтобы указать мне на мою глупость.

– М-да, как же ты живешь? – спросил самый большой, – А вы там в Москве, как, в завязке типа? Или только по праздникам? – он улыбнулся.

– Да я вообще не пью. Никогда, – я немного соврал.

Антон снова выругался, удивившись моему ответу.

– Да… отстали мы от этой… как там… цивелизации, – он выговорил это последнее слово по слогам, отчетливо произнеся “е”, – Ну тогда хер с тобой, мы погнали к дядь Феде. Бывай, Макс.

Они втроем встали и пошли по дороге вниз, в сторону школы. Да, здесь есть школа, я ее вспомнил. Кинув на прощание пару словечек, вся группка уже не оборачивалась ко мне, продолжая о чем-то беседовать и смеяться.

Я пошел обратно домой, ловя спиной последние лучи уходящего света. Моя огромная тень падала впереди, становясь все выше и не отступая от меня ни на шаг, насмехаясь над моим телосложением. Деревья возле дороги равнодушно поглядывали на мою судьбу, как бы невзначай, и делали молчаливые выводы, перешептываясь между собой, когда ветер проходил мимо, словно гонец, распространяющий укоризненное безмолвие дальше.

Я повернулся и взглянул на настенные часы прямо над порогом. Без пяти минут девять.

– Видал? Зебра на столе, под полотенцем, садись покушай.

– Да я же только кушал.

– Где это только? Девять часов уж, а мы в шесть садились. Ну если не хочешь, потом поешь, чай я заварила свежий, вон, – она кивнула в сторону маленького черного чайника на полочке под шкафчиком для приправ и кофе, – Термопот тоже ставила, слила, можешь наливать.

– Хорошо, спасибо.

– Заставлять не буду.

Она сидела за ноутбуком с открытыми вкладками одноклассников, вконтакте и какого-то сайта про кино, а я так и стоял перед столом, глядя в окно, за которым виднелась молодая яблоня с извилистыми ветвями. В этом году без урожая.

– Чего не сядешь?

– Не знаю, – я повертел головой из стороны в сторону, – Пойду почитаю.

Взяв собрание сочинений Булгакова, я отыскал “Мастера и Маргариту”. Книга ни о чем. Безумие и бред смешались воедино, открывая волю авторской идее и закрывая всякий намек на спокойное чтение. А в итоге только рыцари гнетущей пустоты, наказанные за свою жизнь, но эта история все еще одна из самых важных – первое прочтение оставляет слишком сильные эмоции, и на этой почве всегда находишь свой сокровенный смысл всех бессмысленных слов, запечатывая его и книгу в сознании до скончания времен.

Придумал свое мировоззрение, читая столбики символов.

Пролистав еще два десятка страниц, я рухнул на кровать. Не хочу читать Булгакова. Пошел на кухню и сделал чай, разглядывая хаотичную текстуру бело-коричневого кекса.

Он был вкусным.

– А ты куда хочешь поступать? – спросила бабушка, все еще сидя за ноутбуком.

Смородиновое варенье капнуло на палец и стекло на стол.

– Не знаю, я думал остаться в Москве, пойти куда-нибудь в политех, если прокатит.

Она взглянула на меня, пригубив чай.

– А может не прокатить?

– Да-а, вообще-то, все может быть. Я не уверен, что будет, но, надеюсь, наберу баллов двести пятьдесят.

– Ну ты же умный парень, куда денешься. Сдашь это ваше ЕГЭ и пойдешь дальше учиться.

– Угу. Постараюсь.

Я много думал о своей жизни и будущем, но так ничего и не придумал. Иногда кажется, что думать – худшее, что придумало человечество.

– Ну как?

– Вкусно.

– Это хорошо, давно не пекла зебру.

Я почистил зубы и снова рухнул на кровать.

– Спокойной ночи, бабуль!

– Давай, спокойной!

Под одеялом было прохладно, по ногам пробежала дрожь. Я укутался и лег возле окна, готовясь уснуть в ближайший час. Это всегда занимало слишком много времени, и я снова свалился в блуждающие мысли.

Я люблю мечтать. О чем угодно. Счастливая жизнь где-то вдалеке отсюда или интересная ситуация, мое решение в нужном месте в нужное время, безусловная любовь как в книжках и прекрасные друзья, не дающие заскучать. Отправиться на звездолете покорять космос, прихватив длинноухих, или же с ними бродить по средиземью в поисках драконов. Мне нравится миры Толкиена, нравится представлять себя в роли какого-нибудь загадочного наемника с темным прошлым, который бродит по выдуманным землям и сражается с чем-то плохим. Нравится выполнять различные задания за золотишко, нравится думать, что я играю важную роль в истории. Воображению и фантазии нет конца, но всегда приходит начало. Эта скверная причина зарыться в одеяло, глухое эхо памяти, заставляющее опускаться еще ниже в пучины воспоминаний, а там всегда…

Больно. Что-то странное, большое, круглое и склизкое, и… пустое. Не просто полое, это что-то по-настоящему пустое. И это страшно.

Мир издевательских снов.

Рядом с домом компании “Зингер” не было ни одного человека. Вода в канале грибоедова стояла на месте, совсем не двигалась, словно замёрзла, но на дворе было лето. По крайней мере, снега я нигде не видел. Да и воды я не видел, но почему-то знал, что она не двигается. Может, совсем недавно я проходил по набережной? Но я ничего не помню. Я озирался по сторонам. Никого. Я пошел ко входу в дом книги, но он оказался заперт. Я оглянулся на Казанский собор, но не сам – что-то меня толкнуло. Я смотрел на него. Я изо всех сил пытался понять, что значит это злосчастная буква “Я”, будто в этом знании хранилось спасение. Только от чего?

Да, я понял. Колонны Казанского собора были покрыты небольшими трещинами, тянущимися с низу до самого верха, причем я, пройдя сквер и оказавшись почти вплотную к собору, всё никак не мог увидеть этот самый верх колонн. Он уходил в бескрайнее небо цвета горящих углей. Как ни странно, но белые облака на этом черно-красном небе казались мне до крайности удивительными и абсурдными, когда как само полотно горящих углей было привычным и даже неприметным.

Так что я понял?..

О нет…

Вокруг царило безлюдье и только слышимая тишина разносилась по улицам.

Я забыл это. Конченное небо! Вот так всегда! Стоит только понять что-то действительно важное, как тут же приходит всякая дрянь и вышибает тебе мозги!

Почему я в Питере?

На колонне, возле которой я стоял, откуда-то взялась пожарная лестница, обвивающая по спирали уходящий в бесконечность каменный столб с трещинами. Она выглядела ветхой и ненадежной, именно поэтому я решил взобраться по ней. Других причин я отыскать не мог. Я уронил ногу на первую деревянную ступеньку, и она стала ужасно скрипеть, прогибаясь под моей тяжестью. На сотой ступеньке мне в голову пришла гениальная мысль – посмотреть вниз, и я, подойдя к каменным перилам с узором вьющихся растений(они оказались холодными, когда мои дрожащие руки коснулись камня), опустил взгляд на самое дно.

До земли было от силы метра два, а может и меньше. Я посмотрел назад, но лестница ничуть не изменилась с тех пор, как моя нога повалилась на первую ступеньку. Впереди было также. Я начал считать заново.

Пройдя ещё сорок две ступеньки, я уткнулся в тупик – каменная стена с огромной трещиной посередине, уходящей во все стороны, преградила мой путь, а лестница просто обрывалась, будто так и было задумано, однако перила понемногу расширялись и в конце концов сливались с каменной стеной, словно это был естественный отросток. Моя рука прикоснулась к стене, и вдруг по мне побежали мурашки. Стена рассыпалась на маленькие осколки, которые потом скатились по лестнице вниз, а я пошел дальше.

Вершина Казанского собора граничила с небом. Оно тлело. Всё тот же бежевый камень застилал пространство в сотни квадратных метров, абсолютно ровный и ничем не огражденный. На другом конце этого места я увидел знакомое лицо. Темноволосый мальчик лет тринадцати сидел на краю крыши, безмятежно болтая ногами. Это был Артём.

– ЙООО! АРТЁМ! – мой голос прозвучал как раскаты грома, – ОЙ! ПРОСТИ, ЧТО Я ТАК ШУМЛЮ! ПРИВЕТ!

Артём повернул голову. У него были карие глаза, тонкие губы и красивый нос. Смазливое личико, которое всегда нравилось девчонкам, но в этот раз на нём еще были и очки.

– ЭЙ! ОТКУДА У ТЕБЯ ОЧКИ, МУЖИК?!

Он почесал затылок, прежде чем ответить полушепотом:

– Посадил зрение в институте.

– ПОДОЖДИ, КАКОЙ ИНСТИТУТ?! МЫ ЖЕ ПРИЕХАЛИ ИГРАТЬ…

Я вспомнил. Мы приехали на соревнования по футболу, проходящие в Питере. Это было в седьмом классе.

– Мы давно уже не играем, Макс. Оглянись вокруг, тут только будущее.

Я стал озираться по сторонам, но ничего не увидел. Угольное небо было нашим горизонтом.

– Зато внизу куча людей. Они ждут меня.

Я сел рядом с ним на краю крыши и опустил голову, вглядываясь в толпу, бушующую под собором. Мы были на высоте двадцати метров, поэтому я не различал лица тех, кто ходил там, на дне, но их общая масса казалась серее серого.

– ОБОЙДУТСЯ! – ответил я.

– Я не хочу прыгать, но это наша последняя игра… – он снял очки и положил их рядом с собой, – Мостов не осталось.

– ЧТО ЗНАЧИТ ПОСЛЕДНЯЯ?! МЫ ЖЕ ТОЛЬКО ПРИЕХАЛИ!

Артем соскользнул с края и, раскрыв руки как птица крылья, полетел вниз без единого звука. Ветра не было. Тишина. Я смотрел, как он парил и падал, минут пять, но в конце концов он просто растворился в толпе с раскрытыми руками. Внизу ничего не изменилось, и мне стало страшно.

– Я ТОЖЕ НЕ ХОЧУ ПРЫГАТЬ!

– А как же иначе? – голос был холодным и жутким.

Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять, что это по мою душу пришел огромный и отвратительный монстр. Но я обернулся.

У него было шесть ног и столько же глаз, горящих черно-красным оттенком, как небеса. Рот, растянутый от одного края головы до другого был не меньше полуметра в длину. Туловище, сквозь которое просвечивали ряды толстых костей, стояло столбом, соединяя ноги и голову. Рук я не увидел, но из головы росли какие-то отростки, похожие на длинные когти.

Было страшно. Одежда слиплась на теле от пота. Я хотел встать и бежать, но почему-то не мог. Руки не переставали дрожать.

– Это в последний раз, – сказал монстр, широко открывая мерзкий беззубый рот, – Мостов не осталось. Прыгай!

Я снова попытался встать и снова потерпел провал.Что же не так?! Ноги прилипли к камню.

Монстр стал подходить ближе, а я не мог свести с него глаз. За ним тянулся багровый след. Он ускорялся. Я отвернулся, взглянув на снующую толпу внизу. И что они там забыли?

Над плечом повеяло холодом. Первый звук, услышанный мной в Питере, оказался какой-то странной смесью рычания, урчания и всхлипа. Не нужно быть гением, чтобы понять, что это последнее мгновение моей жизни. Я спрыгнул. Ветра не было. Там вообще ничего не было.

Третий день.

Холодный пот прошибал мое тельце, пока я, уставившись в стену с фотографиями, пытался понять, что меня так напугало. Одеяло сползло на ноги. Фотографии на стене изображали улыбающихся людей, реже – удивленных. Там был и я – маленький удивленный мальчик с корочкой хлеба в руках и бейсболкой, повернутой в сторону.

Был сон. Я его не понял. Артем при мне только раз в жизни надевал очки, когда прикалывался над подругой. У него было хорошее зрение.

Я встал с кровати, оделся и вышел на кухню. Бабушки не было. Я заглянул в зал, но там тоже было пусто, не считая бьющего в окна света. Плоский телевизор стоял выключенный на черном шкафу с красивыми стеклянными дверцами по бокам. На нем отчетливо показывалась пыль, освещенная лучами солнца. На стене висел светильник с абажуром. Мне стало одиноко.

Я сидел на кухне и смотрел какой-то боевик по телевизору, когда услышал грохот в сенях: стук и звон стекла, скрип двери. Послышался вздох бабушки и короткое “Ой”. Через секунду она появилась на пороге кухни.

– Утро, – сказал я, немного удивившись. Думал, она на работу уехала, – А ты что делала?

– Доброе, – она провела ладонью по лицу, – Умывалась и банки мыла. Ты еще не завтракал?

Я покачал головой.

– Яичницу будешь?

– Да.

Бабушка полезла в холодильник и достала оттуда яйца и вареную колбасу. Сковородка шипела на огне. Мы позавтракали и принялись болтать о всякой ерунде, вроде моей учебы, книг, фильмов и политики.

Она рассказала мне, что недалеко отсюда есть красивое озеро, куда точно стоит сходить. Я туда и пошел, но до этого по приказу бабушки мне пришлось прополоть ряды помидор.

Снова дорога цвета кофе с молоком с трещинами возле проходящей колеи, в которые забивались маленькие жучки. Время от времени в подошву моих кроссовок больно врезались камушки, один раз даже пришлось отдирать руками.

В овраге, окаймляющем дорогу, росли маленькие березки, которые внезапно закончились, и моему взору предстал перекресток, где слева располагалась электростанция, а справа дорога уходила в никуда, заканчивающееся лесом. Я решил оставить затею обследовать оба ответвления до самых скучных времен моего пребывания в этой деревушке и пошел дальше, пока не вышел к повороту, уходящему направо пологим спуском, окруженному высокими деревьями, плотно прижатыми друг к другу. Повсюду падали тени ветвей, листьев и сучков, и только чириканье воробьев создавало ощущение жизни в этом месте. Тишина и пение птиц, шелест листьев и треск деревьев. Казалось, будто я остался один во всем мире, и это мой последний путь, ведущий в самый конец того, что зовется бытием. Я пошел дальше.

Спустившись и дойдя до конца, я увидел поле, покрытое бурьяном, ровное и бесконечно большое, с горизонтом, тонущем в синеве неба и далеких набросках холмов. Кое-где росли кусты и малые кучки деревьев. Пройдя еще немного, я наконец нашел тропу, ведущую еще ниже и сворачивающую направо, к берегу уже видимого озера с голубыми безмятежными водами. Это было большое озеро, действительно большое. Чтобы его переплыть, понадобилось бы не меньше получаса.

Берег был глинистый и пологий, и рядом стоял мостик, длиной метра три, почти касавшийся воды, поэтому его деревянный настил был разбухшим и мокрым. Я встал на самый его край, и, как в титанике, развел руки в стороны, смотря на лениво покачивающиеся волны, когда легкий ветерок пролетел сквозь меня, заставляя мою черную футболку вторить водам в небрежности и хаотичности движений. Две минуты покоя и блаженства, когды ты забываешь о том, что мир вообще может существовать. Просто здесь и сейчас, ты стоишь и смотришь на воду, вдыхаешь влажный воздух с ароматом свежей травы, и забываешь, что такое – забывать. Здесь и сейчас, и ничего лишнего.

Такие моменты редко выпадают в жизни.

Я почему-то, сам не знаю почему, повернул голову влево, чуть склонив, и зацепился за кое-что удивительное. Какой-то мальчик, сидя на песке, метрах в пятидесяти от меня, что-то рисовал на земле, одной ногой касаясь воды. Он был так сосредоточен, что, казалось, от этого рисунка зависела вся его жизнь. Я простоял еще минуту, глядя на его каштановые волосы, сползающие на лоб, пока он черкал палочкой по песчано-глинистому берегу, время от времени отряхивая руки.

Это было слишком интересно, и я пошел к нему.

– Эй, привет! – помахал рукой, когда между нами оставалось не больше десяти метров.

– Привет, – он поднялся на ноги и сомнением глянул на меня.

– Я Максим.

– Андрей.

Мы стояли друг напротив друга, разделенные метром песка.

– Рад знакомству, я здесь, типа, к бабушке приехал. А ты… чем занимаешься? – рисунок показался мне абсурдным и неразборчивым, словно это была какая-то карта или чертеж здания.

– А-а-а, круто, я… – он почесал затылок и как-то резко дернул головой, а потом обхватил подбородок рукой, став похожим на древнегреческого философа, находящегося в серьезных думах, – Э-э-э, рисую, вроде. Ну, вообще, это не рисунок, а, скорее, план.

– План? План чего?

Может он собрался ограбить банк?

Только где здесь найти банк?

– Это план… план, чтобы поймать кое-кого… в общем, не бери в голову, это я так, прикалываюсь. Ну, понял, делать нечего, поэтому я тут… сижу, – он делал странные паузы между словами.

– М-м-м, ну да, я тоже страдаю от безделья. Пришел посмотреть на озеро.

– А, да, ты же не местный, – он воодушевился и перевел взгляд на поверхность вод, – И как тебе наше озеро?

– Вообще, классно. Прям круто, мне понравилось, тут так… спокойно.

– М-м, да, – он начал жевать губы, – А ты… надолго?

– Честно, сам не знаю наверняка, но, вроде, что-то около месяца… да, мама так сказала, по крайней мере. Хотя я надеюсь свалить пораньше.

– Ну да, здесь немного скучно.

Мы постояли и посмотрели на водную гладь, сливающуюся с горизонтом. Просто смотрели.

– Но озеро крутое… – прошептал я.

– А? – он повернулся ко мне в анфас, – Ты что-то сказал?

– Да нет, так…

У него были немного большие брови, выделяющиеся тонкие скулы и уходящий острием вниз подбородок; большие глаза цвета угасшего неба, блекло-голубые, пытались ворваться в мой внутренний мир, отмеченный пожаром гражданской войны – так пристально и глубоко он взглянул на меня.

Дрожь пробежала по плечам и спустилась дальше, в локти, обвязав руку, и, наконец, дошла до кисти. Я дернул плечами. Такое со мной случается, не слишком часто, но я не знаю почему, просто раз – и дергает. Просто дергает. Может, это от мыслей? Ведь, иной раз подумаешь о чем-нибудь плохом, и ноги начинают подкашиваться.

– Ты чего? – видимо, он заметил.

– Да я… просто.

– От ветра?

– Не… сегодня жарко, кстати.

– Да. С утра было двадцать семь.

– А я в черной футболке как дурак хожу. К вечеру совсем выпарюсь и буду ползти до дома в полужидком состоянии.

Андрей улыбнулся, потом рассмеялся, и, как бы предвкушая что-то, глупо усмехнулся над чем-то только ему известным, сказав:

– Не парься.

Теперь и я рассмеялся. Правда, до меня не сразу дошло.

– Почему ты пришел сюда сегодня? – спросил он, смотря на озеро, все еще с улыбкой, но уже немного изменившейся.

– Э-э-э, так получилось. Я не понял вопроса, если честно. Просто решил прийти и все.

– Так всегда получается. Просто попал куда-то.

– Да? – я совсем ничего не понял.

– Ты где живешь? Здесь, имею в виду.

– После перекрестка направо, если со стороны въезда, и там через километр будет красный забор. Это примерное местоположение. О, там еще флаг вроде висел. Тоже красный. Наверное, с девятого мая так и висит.

– Ну я понял где это, часто бываю на главной.

– Ты тоже там живешь?

– Не-а, я прямо после въезда, и там еще поворот налево после школы. Где-то в той стороне. На улице Чапаева.

– А почему там бываешь?

Он медлил с ответом.

– Гуляю… там обычно собираются в футбол играть, иногда к ним захожу. Да и один друг там живет. В общем, я там много времени провожу. Наверное, даже больше, чем на своей улице, – Андрей начать рассматривать свой план, сев на землю подле, – Слушай, а… ты веришь в монстров?

– Что? – я удивился, – В смысле, призраки там и всякое такое?

– Не совсем. Нет, не то. Монстры… ну, они похожи на людей и… у них нет каких-то необъяснимых способностей, они просто… страшные и делают ужасные вещи… вроде того. Я не видел у них клыков и когтей.

– Ты видел монстров?

– Ну… вроде того. Хотя, может мне тогда показалось. Я странный, да? – он как-то грустно взглянул на меня своими проницательными глазами.

– Э-э-э, да нет, просто как-то необычно.

– Многие говорят, что я странный.

– Ха! Тогда тебе точно повезло.

– Почему же? – монстры, судя по всему, удивляли его меньше, чем мой ответ.

– Потому что сейчас быть нормальным – это то же самое, что быть низменным мерзким придурком. Поэтому получается, что ты ушел от этой участи.

– И почему сейчас так, то есть, почему нормальное… такое?

– Я не философ, но все дело в ценностях. Сейчас просто люди совсем одурели, возводят всякое дерьмо в абсолют, при это говоря о морали и доброте. А потом добавляют, что деньги – это важно. Что важно учиться. Важно завести семью, и не стоить ныть по мелочам. И мораль. Надо быть добрым, говорят. А потом выкидывают трехдневный хлеб на помойку, – я почему-то плыл в потоке слов и не хотел останавливаться, словно впервые научился говорить и решил высказать всё-всё, – Стерилизуют котов. Кто-то действительно стерилизует котов? И как так можно, годами… нет, десятилетиями жить в одном подъезде и потом сказать, что в Америке плохо, потому что они сами плохие. Начать заливать детям о важности здорового образа жизни, и вечером выпить рюмку. Повезет, если одну… м-да… ладно, это я тут… фигня, да.

– А чем учеба плоха? Ты сказал что-то про нее.

– Да ничем, это… понимаешь, просто… вот! Моя мама все грезит, что я поступлю в вуз на какую-нибудь востребованную специальность, и все твердит мне, что ей нужен диплом, мол, без него точно без работы останусь. Да, это важно. Одиннадцать лет маловато, надо собрать полную коллекцию этих бумажек, чтобы наверняка. Так, типа, я стану большим человеком, – Андрей внимательно слушал – это было видно и это удивляло меня, – И моя мама мечтает, чтобы я стал большим человеком. Ты представляешь? Она как-то так и сказала, а мне вдруг стало обидно, ведь я почему-то думал, что родители мечтают, чтобы их дети стали счастливыми. Тебе не кажется, что это далеко не одно и то же? Порой, совсем противоположные вещи…

– Да, кажется я понял. Ты прав. Это получается глупо, вот так вот слепо гнаться за отметкой, что ты чего-то там знаешь.

– Угу.

– Но это не всегда так. Кто-то хочет учиться, и поэтому собирает дипломы. Кто-то, наверное, станет счастливым, став большим человеком.

– Да, я знаю. Мир никогда не однобок. Какой-то глупый диалог.

– Я особо не умею поддерживать беседу… – он смущённо уставился в берег.

– Нет, я не о том. Ты-то как раз хороший парень, просто… глупо. Ладно, забей.

– Может, придумаем что-нибудь?

– Что?

– Я как-то думал сделать домик на дереве, но все не начинал, – Андрей старыми кедами с торчащей в разные стороны тканью начал топтать рисунок на берегу, до которого не доставали ленивые волны, – Как тебе идея?

– Звучит здорово, но… я же… понятия не имею, куда и как делать.

– Да я тоже, просто начнем, а там как-нибудь получится. Пойдем к тебе?

– А? Ну, можно, там вроде рядом лес, и я видел в сарае инструменты.

– Тогда можно отправляться в путь, – он отряхнул кеды.

– А зачем ты стер?

– Чтобы никто не узнал о моем плане.

Он пошел в сторону дороги, бросая слова вслед:

– А ты знаешь, здесь, на озере, есть монстр. Вот его-то я и хочу поймать. Хотя бы взглянуть краем глаза на это чудо, посмотреть, как он выглядит, может, даже смогу сказать ему что-нибудь…

– Я ни черта не понял! Если он монстр, как с ним говорить? – я брел слева от него, отставая на полшага, разглядывая придорожную траву, растущую как ей вздумается. Это, наверное, и есть та самая модная свобода. Расти как тебе вздумается, – И, типа… а где он тут живет? И что кушает твой монстр? Не людей, надеюсь?

– Людей, – он ответил тут же, уверенно, словно сам видел это, – А живет он рядом, мне кажется, во-он в той пещере, – он указал пальцем на противоположный берег озера, который уже расплывался в голубой дымке. Мы отошли достаточно далеко, чтобы внезапный страх остался позади, – Ее отсюда не видно, но там она есть, я видел, был там. Да и… ты только не пугайся, это же не такой монстр, как ты думаешь. Ну, то есть, без клыков и шерсти и всяких прочих страшных штук. Он, наверное, даже слишком хороший для монстра.

– Теперь я точно ничего не понял.

– Да ладно, можешь не слушать, это я… ну, фигня.

– Нет, мне даже интересно стало.

Мы шли дальше, перекидываясь словами, как мячами для жонглирования, и каждый из нас пытался понять, о чем говорит другой. Это не так уж и просто.

Вот начали появляться из воздуха первые очертания домов, а потом и деревянные ставни, павшие заборы, пластмассовые ведра у крыльца. Мы свернули направо и пошли по главной улице, и я только сейчас, взглянув на успокаивающее безоблачное небо, понял, что день перешагнул половину пути.

– А ты здесь учишься? – вдруг спросил я.

– …и он ушел, – Андрей все еще рассказывал историю из школьной жизни, когда я перебил его, – И… что? Быстро ты меняешь тему. Вообще, нет, не здесь. Я… э-э… как бы сказать… из интерната, что-то вроде того. Учусь в другом селе, рядом, километров двадцать до него. Там не деревня, там что-то вроде маленького городка, и школа довольно большая… человек пятьсот есть. А здесь столько со всей деревни не наберется, – он улыбнулся, – Да… и как тебя занесло в эту глушь?

– Да я сам офигел, когда сюда попал. Вот, это он, – я указал на красную калитку вдали, – Дом моей бабушки. Уже близко… а что мы будем делать сначала?

– Наверное, сходим в лес и поищем дерево?

– Ну да, звучит разумно. Потом можно будет взять инструменты… стой, а из чего мы будем строить домик?

– А-а-а, хороший вопрос, – Андрей снова начал теребить подбородок, – М-м-м, знаешь… наверное, нам придется где-то найти доски… у меня есть пара идей, где их можно взять, но… на крайняк можно срубить дерево.

Я на секунду остановился, переварив в голове последнее предложение.

– Да ты шутишь! И что мы потом будем делать с этим деревом?

– Распилим на доски.

– Ты умеешь пилить?

– Ну да, это же… а, да. Ты в Москве не часто бензопилой пользуешься?

– У нас там деревья пилить нельзя, – ответил я, нахмурив брови.

Да и не нужны там доски.

Мы открыли калитку, и, не заходя домой, пошли в лес. Огромный массив равнодушной природы не обращал на нас внимания, когда мы, вооружившись идеей, пробирались в мир теней под аккомпанемент треска веток, шуршания травы и щебетания птиц. Многие деревья выглядели старыми: без коры, сухие, поникшие – они словно подражали жителям деревни, взошли с ними и уйдут с ними, но все же на пути встречались большие стволы, столбом уходящие далеко вверх. Мы обошли добрую сотню деревьев, пока не наткнулись на одно, которое точно нам подходило: береза, коих здесь немного, выглядела крепкой, стояла прямо, но одна ветка, довольно толстая, в двух метрах от земли, шла чуть ли не параллельно ей, а потом снова уходила вверх. И рядом еще одна, повыше, тоже росла под большим углом от ствола.

– Лучшая находка за сегодня, – прокомментировал Андрей.

– Угу…

– Сначала надо сделать лестницу к ветке, а потом забьем там доски, не слишком длинные, около метра, чтобы держались. Потом также на второй ветке, и переход можно сделать… как думаешь? – он повернулся ко мне, мальчик со странной улыбкой и проницательными глазами. Он был как-будто счастлив, словно исполнил давнюю мечту детства, хотя мы еще даже одной доски никуда не прибили.

– Да… и канат спустить оттуда, и потом как тарзан кататься. Звучит слишком круто, – я начал сомневаться – этакий защитный механизм, включающийся, когда ты получаешь огромную дозу надежды и радости в один миг. Он говорит тебе: “Нет, постой, не может все быть так гладко, оглянись вокруг, что-то явно не так…”, и ты слушаешь, начинаешь искать преграды на пути, стараясь умерить ожидание.

Откуда он у меня?

– Слишком круто? Сарказм? Хотя ты…

– Что? Не, не, я просто подумал, что это все надо построить, а… это сложно, да?

– Ну да, конечно. Сложно, – он ухмыльнулся, – Круто.

– А ты горишь идеей, Андрюша, как восковая свеча.

– Свеча… странное сравнение. Да, я… ну, это действительно круто, а? Прям!.. не знаю как сказать, но мне нравится.

– Я понял. А почему домик на дереве?

– Э-э-э, – он так и замер с этой паузой, постояв секунд пять, – Не скажу. Сам особо… не знаю.

У него правда было много странностей, как вот это – я видел его волнение и нарочитую паузу. Он ушел в себя на эти пять секунд, а когда вернулся, решил молчать. Я уже встречал такое, хоть и прожил немного. Что-то личное, наверное.

– Ну ладно, пошли искать доски тогда.

Тени бегали по земле, и, бросив взгляд в глубь леса, я видел только слившийся воедино темный частокол да сети ветвей и листьев. Я обернулся. Рядом с нами, стоя, как всадник, одинокий дуб пускал корни в землю, пытаясь удержаться в мире, а где-то там, в сотне метров отсюда, обрастала сорняком бабушкина картошка.

– Давай. Знаешь что… у дядь Пашы должны быть старые доски еще со стройки, думаю, он нам даст парочку.

– О! Тогда можно к нему пойти, где он живет?

– На моей улице, километра два идти.

– М-м-м… два километра с досками…

– Они не сильно тяжелые, по одной в руку нормально будет.

Мы вышли из леса и уже проходили мимо бани, когда входная дверь отворилась и на крыльцо вышла моя бабушка.

– Ох ты! Максим, привет, это Андрей с тобой?

– Да, это я, теть Оль! Здравствуйте!

– Привет, привет, как там твой папка?

– Да вроде ниче, живой, – в шутку ответил Андрей, улыбнувшись.

– Ну, неплохо. А вы чего туда-сюда ходите?

– Доски ищем, – ответил я, – Идем к дядь Паше.

– Доски? Зачем?

– Домик на дереве построить хотим.

– А-а, вон оно что. Ну так тут есть какие-то доски, там, за баней валяются.

– Да ну.

– Дядька твой сарай строил, осталось оттуда. Можете взять, мне они не нужны, да и ему тоже, наверное. Делать тут уж нечего, – она посмотрела на огород, начинающийся с зелени, кустов жимолости и рядов помидоров, – Уже полоть надо. Я сейчас пойду поливать, дотяни мне шланг до помидор, пожалуйста. Он там, сзади тебя, возле бочки.

Я оглянулся, нашел желто-серую резиновую трубу и распылитель, и потащил все это через клубнику в сторону заросших томатов, стараясь не задевать по пути все эти культурные растения. Часть клубники пострадала от моих стараний.

– Аккуратней! – кричала мне бабушка, – Только на лук не наступи! Снова поломанный будет. Вот! Молодец! Спасибо, – она взяла из моих рук шланг, нацепила на него распылитель и показала мне какой-то жест: выглядело так, словно она что-то повернула в руке, но я не понял, что она имела в виду, и встал как истукан.

– Воду включи, говорю. Там же, где шланг брал, – она махнула рукой куда-то за мою спину.

– А, хорошо.

Я переключил краник и из шланга начала брызгать во все стороны вода. Возле краника стекала, уходя к клубнике, маленькая струйка, пробивающая путь сквозь черные камешки земли. Там еще бегал какой-то таракан с красно-черной спинкой. Забавный такой.

– Ну что, пошли? – Андрей стоял рядом, – Ты знаешь зачем маленькие ростки помидоров укрывают железными ведрами без дна? – он показал на одно такое ведро, стоящее чуть дальше ряда, который поливала бабушка, – У?

– Э-э-м, – я покачал головой, – Защита?

– Да. Маленькие ростки слишком просто сломать.

– Ты типа выпендриваешься?

Он улыбнулся.

– Типа.

– В школе такому не учат, – развернувшись, сказал я, – Пошли.

– В школе многому не учат.

За баней был чужой огород, почти вплотную, метра два до него от стены. Доски лежали друг на друге в два ряда, чересчур длинные, местами потрескавшиеся и сгнившие. Над досками, видимо, укрывая их, расположился красный профнастил, оставшийся от сарая, удерживаемый двумя кирпичами. Мы их убрали, стащили на землю профнастил, держась за его концы, и стали выбирать подходящие доски.

– Вот эту, – Андрей с видом мастера своего дела указывал мне на хороший улов, – И эту. Еще эту можно.

– Тащу, тащу, полегче, – я пытался за один конец вытащить доску, но она зацепилась за другую, – Дай хоть одну взять.

– Давай, я беру.

Мы достали пять досок, каждая из которых была не меньше трех метров в длину.

– Пока хватит. Эти лучше по одной таскать, но если хочешь…

– Я не утащу.

– Ладно, бери одну.

Андрей взял две. Он, вообще-то, был довольно маленьким, чуть ниже меня, и таким же худощавым, как я.

– Кстати, а тебе сколько лет то?

– Только сейчас вспомнил? Пятнадцать пока, но скоро уже день рождения, через два месяца.

– Ух ты, какой ты маленький.

– А тебе?

– Шестнадцать. Уже четыре месяца.

– Староват ты для таких дел.

Мы посмеялись.

– Еле одну палку поднимаешь. Вас там в Москве не кормят что ли?

– Ты меня видел? Я же сам как палка.

Мы встали перед опушкой. Дальше гуща деревьев, через которые не удастся легко лавировать с тремя метрами лишнего габарита.

– Ты только не застрянь с доской где-нибудь, – предупредил Андрей, – Я свои доски бросать не стану, они уже въелись в кожу.

– Тяжело? Зачем тогда две взял?

– Я тоже палка, но в моей палке еще есть сила воли. Да и не по-пацански это как-то, с одной доской тащиться, когда у тебя две руки, – он подмигнул мне и пошел в лес.

– Молокосос меня обставил… – прошептал я и отправился за ним.

Я три раза ударился доской о стволы деревьев, прежде чем доплелся до той самой березы. Андрей уже скинул свою ношу на землю и стал что-то воображать, жестикулируя, как прораб.

– Пилить здесь будем?

– Ты у меня спрашиваешь? – я кинул доску к остальным.

– Ну… хотел узнать твое мнение.

– Наверное, здесь. Где же еще?

Он приволок откуда-то со стороны толстую ветку и оставил рядом с досками.

– Тогда нужна пила. И сразу молоток с гвоздями. И что-нибудь под лестницу, какие-нибудь бруски.

– Пила, молоток и гвозди есть. А вот бруски… а нельзя взять доски? Распилить их на маленькие части.

– Можно, но тогда потолще надо взять. Короче, нужна пила.

Мы сходили до сарая, взяли оттуда инструменты и вернулись. Андрей рассматривал бензобак, хмурясь и покусывая губу.

– Хватит?

– Тут не так уж и много, но… должно, – он поставил пилу на землю и стал волочить доску к суку, после поставив ее как рычаг.

– Подержишь, пока я буду пилить?

Спустя минут двадцать, с некоторыми заминками, вроде слетевшей цепи на пиле, мы наконец смогли распилить все три доски, получив в итоге десять досок, каждая примерно метр в длину, и немного обрубков. Андрей стряхивал щепки со штанин прямо во тьму, укрывшую землю. Лес ушел на ночное дежурство, утонув в тенях и мраке, но глаза все еще улавливали образы предметов в паре метров от моих замерзающих ног. Я стоял в шортах, пытаясь похоронить в черноземе случайно подвернувшийся под мягкую подошву кроссовка желудь. Вздрогнул.

– Ни черта не видно.

– Давай достроим лестницу и разойдемся до завтра, – предложил Андрей, – Да и пока только сумерки.

– Из этой… штуки? – я пнул ногой прямоугольник дерева, не дотянувший до метра.

– Да, пока можно так. Тут как раз три таких брусочка, нам хватит.

До прямой ветки, на которой мы решили обосновать базу, было метра два. Можно достать рукой, если встать на цыпочки.

Андрей взял молоток и гвозди, жестом сказал мне взять обрубки и пошел к березе. Я придерживал доску, пока он бил, и моя рука содрогалась от вибраций ударов. Полметра расстояния между каждой импровизированной ступенькой – когда я ступил на первую, она начала легонько покачиваться, хоть и была забита двумя гвоздями. Три шага наверх и я оказался прижат поясом к той самой ветке, в темноте сливающейся с остальным лесом. Я оглянулся на Андрея – он лишь утвердительно кивнул головой, давая разрешение на дальнейший подъем: опершись двумя руками о ветку и твердо поставив ноги на ступеньку, я подпрыгнул, тут же схватившись левой рукой за маленькую ветку, растущую чуть выше, и подтянулся.

Лес стал немного ниже, но больше. По крайней мере, мне, сидевшему на ветке свесив ноги, так казалось.

– А тут неплохо. Смотри! Там гнездо!

– Тут много гнёзд, – Андрей полез следом, и у него это получалось ловчее, чем у меня, – Лес, как-никак.

– Я вижу птицу! Она там сидит. Смотри. Хотя, конечно, это больше похоже на черное пятно, но вроде птица…

– Ты лучше наверх посмотри, – сказал Андрей, задрав голову, – Видишь что-нибудь?

– Не-а, только черные листья, – моя рука скользнула по ветке, и я чуть не свалился

вниз, потеряв равновесие, – Ох черт! Боже… опасно…

– Аккуратней… и… посмотри еще раз.

– Да что там можно увидеть? Везде темень, только какие-то… стой, – Я наконец заметил светящиеся крапинки, – Это что за точки? Они похожи на…

– Звезды, – закончил Андрей за меня, – Это звезды. Пробиваются сквозь листья. Нам повезло…

– Почему?

– Здесь не такой густой лес, поэтому. Там, дальше, звёзд уже не увидишь.

– А тут они будто впаяны в листья. Окаймляют… о, смотри! Исчезают и появляются.

Андрей молчал, не отрывая взгляда от неба.

– А там просто стоят. Неподвижно.

Я уже ощущал плавающий повсюду холодок, вокруг стало беспросветно темно и жутко тихо. В голову начали лезть мысли о монстрах, которых видел Андрей.

Что это такое на самом деле?

– Ну что? – спросил я.

– Пойдем домой? – Андрей не повернулся ко мне. Все также смотрел вверх.

– Шея еще не затекла?

Он покачал головой.

– Пошли.

Мы слезли с дерева, выбрались из леса и шли по каменной плитке.

– Тебя проводить?

– Да ладно, темно уже. Я то дойду, а вот ты не вернешься, – он улыбнулся.

– Ну уж в трех улицах я не заблужусь, – мы остановились перед калиткой, – Ты так и не объяснил, что за монстры здесь водятся.

– Правильно подметил, кстати, – сказал Андрей, – Я думаю, здесь живет не один монстр. Их больше. Но… я и сам не знаю, как это объяснить: просто они есть, я в этом уверен, потому что… я знаю, я видел.

– Окей, я верю. Странно только это.

– Да. Ладно, давай, еще увидимся.

Его силуэт растворился, удаляясь вдаль. Я закрыл калитку и пошел домой. На небе пылали звезды.

Четвертый день.

Всё так же бежевая шторка.

Бабушка пила кофе, поглядывая то на телевизор, то на ноутбук.

– Доброе утро.

– Доброе. Как спалось?

– Нормально. Пойду умоюсь, – прохрипел я сонным голосом, на ощупь идя в сторону крыльца.

С утра на улице было прохладно, солнце только всходило из-под бескрайних полей. Рановато встал. Холодная вода стекала по лицу, заставляя жизнь дрожать и метаться, и падала на половицы, одна из которых протяжно скрипела под ногами. Я смыкал руки лодочкой, погружая их в желтый пластмассовый ковш с водой. И еще раз.

Бабушка возилась с чем-то около плиты.

– Что делаешь?

– Гренки пожарю на завтрак.

– А-а-а, – потянул я, – Ладно.

Она повернулась ко мне.

– Баню сегодня затопишь? Давненько уже не мылась, а завтра еще на работу. Можешь много не кидать, летом быстро растопится.

– А зимой?

– Зимой часа три.

– Три часа топится?

– Угу.

– Ха-ра-шо. Тогда часов в шесть затоплю, да?

– Да, можно так. Дрова есть, бумага там, спички в сенях в белом шкафчике. Только баню не спали.

– Постараюсь.

И еще один день прошел гладко и мерно: часов в двенадцать я пошел, по поручению бабушки, в погреб. Спустившись по железной лестнице в самое сердце землянки, я достал с верхней полки пару банок маринованных огурцов и томатов, и под конец прихватил вишневый компот. Тащить все это наверх было непросто, но за два захода я управился. Шаткие ступеньки, сделанные из земли и прибитой клином доски, качались под ногами, пока я спускался вниз с самодельного холмика. Тогда я увидел Андрея, открывающего калитку, и, оставив банки на скамейке возле крыльца, пошел к нему.

– Привет.

Он потянул руку вверх:

– Привет. Решил зайти к тебе, потому что сегодня я нашел кое-что интересное. Показать? Там, на озере…

– Монстр, что ли?

– Возможно. Ну, то есть, я почти уверен, что это монстр. Короче, пойдешь?

– Ну можно, только к шести вернуться надо.

– Не проблема, мы там долго не задержимся, – Андрей легонько улыбнулся, – Ты уж точно.

– Думаешь, я боюсь?

– Не сомневаюсь.

– Ну тогда пошли.

Красный забор остался позади, а под ногами снова трещала грунтовка. Мы прошли два километра за двадцать минут, и вот, перед нашим взором, утопая в зелени и размытых образах деревьев, распласталось озеро, все такое же большое и бледно-синее с зеленым оттенком.

– Слушай, а тут есть тина? – спросил я, глядя на уходящий вдаль левый берег.

– М-м-м, местами, наверное. Но это не важно, помнишь про пещеру? Я рассказывал.

– Да-да, было. Так он там?

– Я там кое-что видел.

– Не монстра, значит?

Он помотал головой.

– Все с тобой ясно, придурок, – было досадно. Я все же ожидал увидеть монстра.

– Следы. Пошли, и сам ты придурок.

– А следы чьи?

– Скоро узнаем.

– Ага, а окажется, что это собака чья-то пробежала. Ничего получше придумать не мог?

– Заткнись, а. Там есть следы.

Берег все тянулся и тянулся, и чуть дальше от него, метрах в двадцати, начинались деревья – редкий лесок, уходящий вдаль – растущие на неровной, местами холмистой земле. Слева – лес, справа – вода. Так мы и шли, топча ногами бурьян, попеременно оглядываясь на привычный и прекрасный(для кого как) вид всего вокруг. Скоро начали выступать зримые очертания пещеры, о которой говорил Андрей. Это был резко уходящий вверх холм, на основании которого разлеглись большие камни, причем так, что получалась своеобразная арка, прямо таки манящая зайти внутрь.

Мы остановились перед ней – я шел впереди, и Андрей осадил меня перед пещерой, схватив за плечо.

– Полегче.

– Смотри! Я же говорил!

Прямо под моей правой ногой был какой-то блеклый отпечаток довольно большого размера, но все же походящий на след от подошвы какого-нибудь сапога, а рядом чуть изломанная трава.

– Ну и что?

– В смысле? – Андрей перестал искрить глазами и посмотрел на меня как на дурака.

– Ну, я ожидал как минимум пять длинных когтей, или, на крайняк, что-нибудь ненормальное. Хотя бы голую ступню как у бигфута, а тут… тут же просто отпечаток какого-то большого бутса пятидесятого размера.

– Поменьше, я думаю. Но… – он покачал головой, – До тебя еще не дошло.

– А что должно было дойти? – я побрел в сторону хаотичной каменной арки, – О! Иди сюда! Глянь.

На одном из больших камней, словно оставленные специально, были вырезаны три кривые линии, почти на одном расстоянии друг от друга.

– А вот это уже похоже на когти, – сказал я в шутку.

– Или кто-то черкал ножом.

– Слушай, не порти игру, раз сам начал.

– Это не игра.

Андрей встал рядом со мной и осматривал порезы, частенько поворачивая голову ко входу, залитому тенью.

– Откуда тут могли взяться когти?

– Разве не ты заливал про монстров?

Он немного подумал, прежде чем ответить:

– Вряд ли у монстров есть когти.

– Монстры без когтей – не монстры. Пошли в пещеру, что ли, здесь все равно делать нечего. Только ты сразу не бросайся там на всякий помет, крича и провозглашая: “Это, стало быть, наши веские улики: испражнения, оставленные монстром!” – я попытался изобразить Андрея преувеличено театрально, на что он только фыркнул.

– Я не такой дебил, как ты думаешь.

– А я и не говорил, что ты дебил.

– Но пародируешь ты дебила, да? – он дал мне подзатыльник и начал спускаться в темень пещеры, бурча под нос какие-то ругательства.

– А вот руки распускать – это грубо. Да и вообще, это ты меня обманул, да еще как нагло! Я же верил тебе, брат…

– Давай быстрее! – донесся крик, бьющийся о стены, откуда-то из глубины.

Я повернулся к озеру. Солнце было еще высоко, согревало здешние земли и воды: незаметно качающиеся верхушки деревьев, шелестящие листья кустарников, поблескивающие волны, забавно бьющиеся о берега. И ведь действительно красиво…

– Ты идешь?

– Да-да, иду.

Я начал спускаться, прощаясь со светом, уплывающим от меня, как торговые суда от пиратов. Внутри было прохладно и немного влажно, и я, вспотевший от солнца, быстро озяб. Андрей возился с чем-то в паре метров от меня, у самой стены, с которой свисали какие-то старые рваные веревки.

– Это что?

– Понятия не имею, может для рыбалки, – он ковырял палочкой камушки и глину, – Смотри-ка… а, нет, стой!.. вот.

Он достал какую-то кость, покрытую землей – маленькая, коричнево-серая и страшная.

– Человеческая?..

– Ты дурак? – Андрей, видимо, совсем не удивился. Он встал и кинул кость к выходу, – Куринная.

– А… стой, а тогда… так! Какого черта мы делаем, объясни мне пожалуйста? – я чуть не рассмеялся от такого поворота событий.

– Ищем монстра. Вроде. Я уверен, он здесь был. Смотри, – я попытался послать его куда подальше, но он проигнорировал мою инициативу, – У нас куча улик: следы, кость, веревки, и… вон там, – он кивнул в сторону, – Угольки. Он точно здесь был.

– Это мог оставить и человек, да и монстры… а угольки тут причем? Ты думаешь, наш монстр умеет разводить костер? Тут максимум след от когтей на камне сойдет за улику.

– Конечно. У тебя, кстати, какое-то странное представление о монстрах.

– Кто бы говорил…

– Нет, правда. Ты похож на какого-то недоумка из кино, для которого монстр – это большая и страшная штука, обязательно звероподобная или какая-то ещё более неестественная. Почему? Вот нихера это не так! Монстры разные бывают, хотя я сам, конечно, не то, чтобы спец в этом, но… есть и другие монстры.

Он выглядел серьезным, и меня это слегка нервировало. Рассказывать о монстрах так – это что-то на грани психического расстройства.

– Да ладно, ладно, понял. Только не бей.

– Заткнись, – Андрей развернулся и пошел к выходу из пещеры.

Вода стекала по стенкам высокого железного бака с потрескавшейся бледно-желтой краской, плавно переходящей в самое обычное коричневое железо к низу. Он наполнился. Я переставил шланг в другой, более цивильный металлический бак, предназначенный для холодной воды, немного промочив кроссовки. Андрей стоял в пороге, между самой баней и предбанником, и смотрел на меня с улыбкой.

– Я поджег, – сказал он, отдав мне честь.

Правая рука потянулась к виску, и шланг, до того поддерживаемый этой самой рукой, упал. Прямо на мои ноги. Я полминуты бранился, пнув шланг куда подальше, а Андрей тем временем еле сдерживал надрывающийся живот.

– За что мне такая напасть, – в конце концов, так закончился мой нецензурный монолог.

– Откуда ты берешь все эти умные слова? – спросил Андрей, с третьей попытки вставший в полный рост, – Даже не умные, а, скорее, старые. Моя бабка так может сказать, но из наших ребят мало кто поймет. У тебя фетиш такой? Типа, собираешь древнерусский язык по частям?

Я снова выругался, хлюпая мокрыми кроссовками к выходу.

– А ты почему умный?

– Тупой вопрос, – Андрей пошел следом, – Так получилось. Ты думаешь, я выбирал это? Просто… книг много читал, от нечего делать. Как ты уже заметил, я не гожусь в роль нормального подростка, у меня, если честно, маловато друзей, да и… скучно мне как-то с ними. Поэтому я тратил время на всякую парашу, вроде чтения или делание уроков. Я как-то даже два лишних часа просидел за математикой: когда решил домашку, заметил какой-то странный пример, и вот. Из следующей темы был.

– Ага, то есть ты просто зануда, ботаник, хикки и как еще это называют.., – я дернул краник, и вода остановилась. Дело сделано – баня топится, вода набрана, – Придурок, короче.

Я повернулся к нему. Все те же голубые глаза с примесью чего-то тайного, отрешенного. Он далеко не все время проводил в реальном мире, хотя это можно было понять и по его рассказам о монстрах…

Каштановые волосы хаотично спадали вниз, прикрывая его лопоухость.

– Ну так что в итоге, решил пример?

– Нет. Я пошел есть, а потом… потом ушел спать.

– Дрочил, значит.

Он рассмеялся, и я следом.

– Шерлок? – Андрей облокотился об изгородь из темного, покрытого лаком дерева, огораживающего открытую часть бани, – Ты хоть понимаешь, как сложно смотреть здесь порно?

– А-а-а, – я только вспомнил, – Ну да, соболезную, друг. Держись. Все пройдет.

– Спасибо.

Мы пошли в сторону леса. Сухая трава хрустела под подошвой. Я провел рукой по кусту жимолости, и веточки, как домино, одна за другой начали отскакивать и качаться туда-сюда, пока вновь не приняли обычное, неподвижное состояние.

– Как думаешь, успеем сегодня закончить? – я задал вопрос, смотря на уходящее в багровый вечер солнце. Еще часа два-три, и начнет темнеть.

– Вряд ли.

Мы прошли семьдесят два шага до нашей березы. Я считал. Копья деревьев все также вздымались ввысь, листья шептались, редкие кузнечики издавали дробь коротких стрекотаний, как пулеметные очереди, и замолкали всего лишь на миг. В глубине леса кузнечиков нет. Зато птички щебечут.

Мы остановились в метре от самодельной лестницы и в унисон подняли головы к прямоугольной ветке.

– Ты ведь взял гвозди? – вдруг спросил Андрей.

Я усмехнулся.

– А ты?

Мы переглянулись, тяжело вздохнули и пошли назад. Сделав круг, снова встали перед березой, но уже с гвоздями.

Следующие два часа мы делали своеобразный пол нашего домика: было заколочено семь досок, истрачено двадцать три гвоздя(довольно больших), причем два из них – впустую. Я запыхался, два раза свалился с ветки и разодрал коленки. Андрей, впрочем, не пострадал. Он стоял, опираясь на вторую ветку, что росла на полтора метра выше – она как бы служила нам стеной и вторым этажом одновременно, но росла все же под углом, хоть и небольшим. Андрей заколотил еще одну доску там, перпендикулярно полу. Получилось тридцать сантиметров нормальной стены.

Он тяжело вздохнул и сел рядом со мной, свесив ноги. Я рассматривал засохшую кровь, водя пальцами по коленке. В лесу было темно.

– Я задолбался.

– Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь. Только и делал, что падал вниз. От тебя толку, как от кота.

– А как же моральная поддержка? Да и к тому же, падать больно, да и коты нормальные ребята, че ты быкуешь?

– Я заебался.

– Что так?

Он нахмурился и запустил руку в волосы.

– Ты… ты когда-нибудь чувствовал что-то такое, что… словно жизнь стала ненастоящей, – Андрей повернулся ко мне, – Словно будущее вдруг стало… ну… ненужным. Иногда бывает так, что я как-будто вылетаю сам из себя и просто наблюдаю за своим телом. Будто это игра, вид от третьего лица, – он опустил голову, – И, знаешь… я потом останавливаюсь, и понимаю, что мне было плевать. Это было не страшно, это было… мне было все равно.

– М-да, – ответил я, пытаясь что-нибудь придумать. Я понимал, может и не до конца, но понимал, – Да, я… окей, что-то в этом роде я встречал. Дерьмово, но… бывает. Вот ты любишь жизнь?

– Не особо.

– Ее никто не любит, но все живут, – я начал сдирать корку крови, – Интересно, да?

– Боятся смерти. Поэтому живут.

– Может, а может и нет. Человек, которому действительно херово, вряд ли станет бояться смерти. Он о ней даже думать то не будет. Почему люди убивают себя?

– Не знаю. Все. Твоя философия убивает, закрой рот.

– Ай! – по коленке потекла струйка свежей крови, – Потому что боятся жизни больше, чем смерти.

– Ты в этом уверен?

– Нет. Я не знаю правды, просто думаю.

– И кто тогда знает правду?

– А её нет.

– Удручающе. И как же теперь жить?

– А это хороший вопрос…

Мы улыбнулись, вяло и грустно.

– Ладно, пошли домой, холодновато уже.

– И темно.

– Ну так ночь.

Пятый день.

Еще одно утро. Я позавтракал вишневым пирогом, который бабушка испекла еще вчера вечером. Я не видел вишневых деревьев в саду, поэтому задал закономерный вопрос: “А где ты взяла вишню?”.

– У твоей тетки, моей дочки. У Юли.

– А-а-а, точно.

Я ее знал, хоть и виделись мы не часто. Помню, у нее росло три дерева, доверху забитые вишней.

– Она же рядом живет?

– Да, в Бугуруслане, где вы с мамой такси брали.

Тут раздался тяжелый удар в дверь. Через две секунды еще один.

– Кто это дверь ломает? – с этими словами бабушка пошла к порогу.

Я услышал приветствие, знакомый голос. Неплохо он приложился.

– Привет, – Андрей махнул рукой. На нем висела помятая серая рубашка нараспашку, открывая участок голого тела.

– Ты чего такой?

– Футболки все на стирке, а натягивать кофту в такую жару не хочу, – он остановил взгляд на моем надкусанном кусочке пирога, – А ты чё, только встал?

– Ну, нет. Около часа назад.

– Ну ты даёшь. Скоро одиннадцать, а ты только завтракаешь.

– Утро начинается тогда, когда встаешь, – ответила бабушка, – А ты тоже садись, чай налью.

– Нет, спасибо, теть Оль, я уже ел. Так вот, – он повернулся ко мне, – Ты давай шустрей, у меня есть кое-какое предложение. Думаю, тебе понравится.

– Тут сказать не можешь?

Он покачал головой.

– Это противозаконно, не буду я о таком в присутствии тети Оли говорить.

Бабушка повернулась к нам, держа в руках стеклянную кружку, полную чая, в котором одиноко плавал кусочек лимона.

– И что вы собрались делать? Надеюсь, не поджёг устроить?

– Нет конечно, я же шучу. Вреда никому не причиним, честное слово.

Я дожевал пирог, запил чаем и отправился вместе с Андреем на улицу.

– Ну так что?

Мы остановились возле калитки.

– Как насчёт грабежа? – он улыбнулся.

– Никакого вреда, значит.

– Да. Мы будем грабить природные ресурсы. Короче, есть тема, скорее даже традиция – воровать яблоки у парочки алкашей. Я не знаю откуда она взялась, так что не спрашивай, но суть в том, что надо украсть хотя бы полмешка яблок, которые только поспели. Время подходящее, по крайней мере.

– Разве это… ну… это же некрасиво, – я пытался переварить информацию, – Ну, то есть, совсем по-конченному.

– Да, есть такое, я понимаю. Но это нужно. Тебе нужно.

– Почему?

– Узнаешь на месте, эти бабка с дедом… у них есть своя история, которая здесь каждому известна. Такая себе история. Мне нужно ее тебе рассказать, потому что только ты сможешь понять, а для этого нужно украсть яблоки. Понял?

– Ты точно придурок.

– Да. Пошли. Они живут на соседней с моей улице.

– Ты уверен?

– Да. Это нужно.

Когда мы дошли туда, миновав двухэтажное кирпичное здание школы, на стене которого красовалось имя героя Великой Отечественной войны, то увидели, что деревянный забор в некоторыхместах почти совсем отсутствовал. Дом из старого шлакоблока казался заброшенным, сад порос бурьяном, который окаймлял даже стены, доходя чуть ли не до окон, но ближе к крыльцу была какая-то тропинка, где трава безмолвно согнулась и сломалась, став единственным знаком, указывающим, что в этом доме еще теплится какая-никакая жизнь. Мне почему-то стало грустно от такой картины. В саду росли четыре яблони.

Мы пролезли на участок через дыру в заборе – одной доски просто не было, и пошли к яблоням, что раскинулись рядом с домом. Андрей притащил с собой небольшой черный пакет с каким-то золотистым узором посередине и небольшой дыркой сверху. Мы снова переглянулись. У него было серьезное выражение лица. Стоял день. Палящее солнце. Занавешенные окна отражали лучи света, на наружном подоконнике потрескавшегося белого цвета, словно прилипшее, лежало сгнившее яблоко.

Прошлогоднее? Не могло же яблоко сгнить в начале лета.

Оно казалось впаянным в подоконник.

Я услышал треск и резко развернулся – Андрей замер.

– Ветка, – бросил он, – Старая.

Я кивнул и пошел дальше, к стволу с твердой корой, по которой бегали черные муравьи. Сверху все было покрыто зелеными яблоками, местами раскрашенными оранжево-красным. Андрей встал рядом со мной.

– Не бойся, они, даже если и услышат, – он смотрел в окно, где висело блеклое отражение двух мальчиков, – Вряд ли станут что-то делать. Максимум угрюмо посмотрят на нас. Они… – Андрей сел на корточки и потянулся рукой к лежащему на земле яблоку, – Собирай яблоки. Здесь не хватит, поэтому потом потрясем немного дерево.

– Ты думаешь, поможет?

– Ну или заберемся выше.

Гусиным шагом мы обошли яблоню по кругу, набрав почти половину пакета. Он шуршал о высокую траву, в которой мы порой теряли яблоки – они просто укатывались в глубины зеленых шпал, навсегда застревая где-нибудь под лопухом. Вообще, их можно было достать, но на лопухах частенько водились какие-то маленькие насекомые и муравьи, которых я не хотел тревожить исключительно из своей врожденной тактичности.

– Боишься, что ли? – спросил Андрей.

– Чего?

– Мурашей.

– С чего ты взял?

– По лицу вижу, – он улыбнулся, – Они не кусаются. Иногда.

– Я не боюсь, просто… не хочу их трогать.

– Ладно.

Мы поднялись в полный рост: мои ноги отчаянно хрустнули, а в глазах ненадолго потемнело. Икры ныли.

– Давай я залезу на ту ветку и скину тебе яблоки, – предложил Андрей, – Если поймаешь.

– Окей, лезь.

По грунтовой дороге раздавались чьи-то шаги. Я обернулся. Какая-то бабушка, наклонив тело вперед, медленно волочилась по улице, зацепив руки за спиной, поддерживая смещенный центр тяжести, и одним глазом поглядывала на нас. У меня вдруг сердце в пятки ушло.

– Эй! Андрей!

– Да вижу я, вижу, не ной. Она здесь рядом живет.

– Ну так, она же…

– Да ей плевать. Лови яблоки.

Одно прилетело прямо на голову.

– Дебил!

– Я предупреждал.

Она что-то бормотала, или, по крайней мере, как-то странно шевелила губами. Надеюсь, она не насылала на нас проклятия.

– Как там? – спросил Андрей, смотря на меня с высоты ветки.

– Почти полный, давай еще два.

Я уже давно чувствовал на себе взгляд, но не придавал этому значения, думая, что это та плетущаяся по улице бабка прорезает нас глазами. Но я ошибся – это было окно. Шторка немного съехала вправо. Я только сейчас заметил. Тот размытый образ лица поверх моего отражения был похож на яблоко, прилипшее к подоконнику, с одним только отличием – лицо еще было живо. Я перепугался до усрачки, когда наконец понял, что это хозяин дома, с черными глазами, глубокими, как раны, морщинами и небрежной щетиной смотрел на меня не отрываясь. Старик – это мягко сказано. Он словно вобрал в себя все зимы этого мира, оставшись в живых, но как-будто уже не способный на жизнь. Статуя с седыми волосами – он стоял как вкопанный, не двигаясь и не моргая.

– Андрей!

Он тянулся за яблоками на соседней ветке.

– Андрей блять!

– Че орешь?

– Дед!

– Ой, – он сказал это так, будто всего лишь ударился мизинцем об тумбочку, – Пора валить.

Он спрыгнул с ветки, ударив подбородок коленкой, пока я, перекинув пакет с яблоками за забор, следом пытался взобраться на него, начисто позабыв о дыре в другом конце. Я как-то перелез забор и свалился на землю по ту сторону участка, ободрав кожу на руке и порвав край футболки. Через пару секунд, особо не торопясь, Андрей выглянул из той части забора, где не было доски.

– Ты чего так рванул?

– Ты совсем конченный? Там же дед в окне стоял!

– Вот именно! В окне! Ладно бы он появился на улице, но он же дома был.

– Господи, и зачем я пошел за тобой… да меня же бабушка убьет за такое.

– Не переживай, максимум отругает.

– Воровать яблоки в чужом саду! Ты ничего лучше придумать не смог?

– Пошли.

Андрей быстрым шагом отправился в сторону школы, стоявшей в конце улицы, и жестом приказал мне следовать за ним. Я совсем забыл про яблоки, и черный пакет так и остался валяться возле забора, грустно глядя в сторону убегающих мальчишек. Когда мы уселись возле кирпичной стены, где-то на игровой площадке, прилегающей к запасному выходу школы, от которой остались только качели-балансир(балка бирюзового цвета была чем-то заляпана) и горизонтальная лестница без одной ступеньки посередине, Андрей пнул мой кроссовок своим старым кедом.

– Я тебе говорил про бабку и деда, – начал он, смотря на игровую лестницу, – Я оттуда упал как-то и ногу подвернул, – он кивнул в ту сторону, – Но сейчас про бабку и деда. Это уже не семейная пара, бабки нет.

– В смысле?

– Ну, она сгорела.

– Что?

– Сгорела. Пять лет назад. Слушай.

Он подтянул к себе правую ногу.

– Деда зовут Витей, а фамилия его нынче – Погоревший. Но это среди нас, типа погоняло. Настоящую я не знаю. История в том, что пять лет назад у них горел дом, причем не этот, в который мы ходили, а другой – на Лесной, но сейчас там, конечно, только угли. Угли, труха и трава, – он сделал паузу, – Я видел тот пожар, хотя и был мелким… было страшновато и как-то… захватывающе. В общем, зрелище интересное, но потом, когда меня забрали обратно домой, уже на следующий день я как-то услышал от взрослых, что жена деда тогда сгорела. Знаешь, в чем прикол?

– Прикол?

– Тогда было часов семь-восемь, еще даже не ночь. Они были дома. Вроде как проводка подвела, и там началось возгорание. Они были пьяны в хлам. Прям в говно. Так, что даже не заметили, что их дом горит. Они всегда пьют, то есть, всегда… они клянчат у кого-нибудь пузырь и выпивают его, а потом снова и снова… знаешь, такой глупый цикл, из которого уже не выбраться. Вроде, работали за водку. Так вот, они… бабка тогда спала, а дед вроде на кухне пил. Комната, в которой спала бабка, начала гореть первой, и так и сгорела вместе с ней, хотя вроде говорят, что бабка пыталась выбраться оттуда, но там балка упала что ли, или… как-то так, короче. Дед успел уйти, но на крыльце его уже тащили местные, которые сбежались на пожар. Он выжил, но получил какие-то ожоги и надышался газом, провел месяц в больнице. Сюда приезжали менты и пожарники, я тогда совсем офигел. Участковый здесь бывает, но чтобы две машины сразу – это было в новинку.

Андрей повернулся ко мне.

– Наташа сгорела. Так ее звали.

– И зачем ты это мне рассказал?

– Потому что дед – третий.

– Третий? Что?

– Ну, я так думаю.

Он встал, отряхнул светлые джинсы и пошел по улице обратно. А я ни черта не понял.

– Ты куда?

– Я домой, сегодня у отца день рождения. Скоро вечер, Максим, надо будет помочь маме накрыть на стол. Прости, но мне пора.

– А-а-а… бывай. Удачи. С днём рождения его!

– Спасибо, передам.

Он ушел. Проковылял весь путь, не оглядываясь, в своей серой рубашке и светло-голубых джинсах, иногда почесывая висок рукой. А я отправился домой, наверх по улице, к большому перекрестку. Там стоял клуб. Когда я наконец оказался на развилке, ведущей во все четыре стороны, я почему-то решил, что пойду не налево, где жила моя бабушка, а направо. Захотелось прогуляться по неизведанным землям.

Многие дома были деревянными, кое-где стоял железный забор, где-то вовсе голые участки, отделенные от грунтовой дороги только небольшим оврагом. И почти везде было довольно тихо и безлюдно, иногда лишь встречались дети по пути, да один старик прошел мимо. Некоторые дома были с гаражами, рядом с которыми стояли машины, почти все – отечественные. Патриотично и уныло. Правда, когда я проходил возле клуба, оттуда доносились шум и гам – наверное, какое-нибудь мероприятие, и рядом стояла старенькая тойота, окруженная парочкой потрёпанных велосипедов. Как будто преданный пес, уже не первый год охраняющий хозяйский дом, тойота с битой фарой смотрела на улицу, настороженно и спокойно, с каким-то выделяющимся равнодушием.

Я споткнулся о трубу, торчащую на обочине, и чуть не свалился в яму возле нее. Впереди дома уходили за горизонт, который понемногу покрывался темной дымкой. Вечереет. Ручаюсь, мой тяжелый вздох, полный молчаливого гнева, было слышно на другой улице: я покарябал голень.

– И как так можно было?..

Слева от меня кто-то крикнул, а по дороге два мальчика на велосипедах, несясь сломя голову, громко смеялись. За ними гнался собачий лай. Они чуть не отдавили мне вторую ногу, бросив при этом небрежное: “Отойди!”. Я пожал плечами.

– Эй!

Тот неразборчивый крик стал ближе.

– Не трогайте Марка!

Рядом пробежала собака – какая-то дворняга с интересными длинными ушками и бледно-желтой шерстью. Она остановилась, преодолев метров сто, и пошла обратно, а я наконец обернулся на крик.

Это была девочка. Русые длинные волосы раскачивались в такт шагам. Пес, которого, судя по всему, звали Марком, начал кружиться вокруг девочки, лая и подпрыгивая – он сделал три круга, а потом просто терся об ее ноги. Я наблюдал за этим зрелищем, пока не понял, что девочка, все еще стоя на одном месте, серьезным и не очень то доброжелательным взглядом вонзилась в мое ничего не понимающее лицо.

– Привет, – робко вымолвил я, – Хорошая… хороший пес.

Моя попытка улыбнуться вряд ли увенчалась успехом.

– Это же пес?..

– Да, – в ее голосе слышалась злоба.

Вообще-то, она была довольно красива: необычайно тонкие и в какой-то мере изящные черты лица, особенно учитывая, что живет она… в деревне.

Здесь же трудно найти салон красоты, да?

Обычные карие глаза, которые показались мне большими, отлично сочетались с маленьким курносым носом и аккуратными губами, только…

Я сразу заметил и остановился на небольшой шраме возле её губ, идущем с подбородка. Он немного ломал впечатление, но, если честно, в тоже время придавал какой-то уникальный шарм, да и увидеть его с дали было непросто, если особо не всматриваться.

– А ты кто? – спросила девочка.

– Максим, – ответил я, – Максим Пак, я тут, типа, на каникулы приехал.

Она усмехнулась.

– Как официально.

Зачем я добавил фамилию?

– Уж прости.

Она вдруг села на корточки, погладила Марка, вздыбив его шерстку, и стала что-то бормотать, а потом также резко поднялась и пошла прочь.

– Эй! А тебя как звать?

Девочка обернулась, чуть склонив голову.

– Тебе зачем?

– Так… я же назвался.

– Рита.

– Рита? Это… как у Булгакова? Маргарита?

– Булгаков? – казалось, она слышит это имя впервые.

– Ну, писатель… Мастер и Маргарита.

Ну и зануда – она точно так подумает.

– Не читала. Короче, я пошла, пока.

– А, ну, пока…

Она сделала пару шагов и остановилась.

– Хотя стой. Тебе сколько лет?

Пес уже отстал от Риты и теперь носился туда-сюда, пытаясь поймать цепкими зубами никого не трогающую бабочку. Она ловко уклонялась, тщетно пытаясь найти место поспокойней.

– Шестнадцать, а что?

Она выдержала паузу.

– Ты же не маменькин сынок? Умеешь держать язык за зубами?

– Смотря кто и зачем спрашивает.

Рита во второй раз демонстративно развернулась и пошла в сторону дома с серо-зеленым забором из штакетника.

– Так что тебе надо?! – крикнул я.

Ну и пусть.

Меня это задело.

– Не ори так! – она сама кричала не тише меня, – Иди сюда.

Я сошел с грунтовой дороги, перепрыгнул овраг и последовал за ней, дойдя до калитки, у которой шаталась ручка. Рядом стояла маленькая деревянная скамейка с одной надломанной ножкой, поэтому вся скамейка накренилась к левому концу, поддерживаемая обрубком пня. По виду можно было предположить, что этот пень вновь прирос к земле.

– Садись пока, я скоро вернусь.

Калитка с воем распахнулась и с этим же самым воем закрылась. Дом был кирпичным, но крыльцо сделано из дерева, а рядом, за небольшим огородом, стояло какое-то маленькое сооружение, похожее на землянку. Погреб или баня, подумал я.

И сколько ее ждать?

Но вернулась она быстро – минуты две прошло. Рита села рядом, и я почувствовал доносящийся от нее запах мыла, смешанный с деревом и еще чем-то, вроде скошенной травы. Мне понравилось, но я старался сохранять равнодушие.

– Ну так что? – скамейка была низкой. Я вытянул ноги и положил одну на другую, припав спиной к забору.

– Ты ботаник?

– С чего вдруг?

– Про писателей всяких вспоминаешь.

– Это база. Это то же самое, что знать, что небо голубое, а вода – это жидкость.

– Короче, ботаник. Я так и поняла.

– Пошла ты.

– Да ладно, не обижайся.

– Это школьная программа, в одиннадцатом классе проходят.

– А ты что, уже окончил школу? – она подалась вперед, заглядывая мне в глаза.

– Нет, я… читал полгода назад, у мамы нашел. Я только иду в одиннадцатый.

– А… – она явно расстроилась.

– А ты в каком?

– В девятый иду.

– Тебе четырнадцать?

– Пятнадцать.

– Собираешься учиться до одиннадцатого?

– Тут только девять классов, гений. В общем, насрать, слушай. У тебя паспорт с собой?

– Паспорт? Кредит хочешь взять? Мне не дадут.

– Хорэ шутить.

– Он дома, у бабушки. Это там, – я указал в сторону, откуда пришел, – Километр-два.

– Отлично. Тогда тебе надо сгонять за паспортом, а потом пойдем в магаз.

– Зачем? Мне шестнадцать.

– Там тетка продает сигареты с шестнадцати. Мне она в принципе ничего не продает, я ее как-то… ну, наломала дров. Но тебе она продаст. Возьмешь три пачки “Космоса”?

– Серьезно? Сигареты? С шестнадцати? Ты совсем дура?

– Да-да, прекращай бубнить. Я дам денег.

– И сколько стоит пачка?

– Семьдесят.

– Окей, за двести пятьдесят согласен.

– Ты считать не умеешь?

– Я считаю лучше тебя.

– Я же не прошу тебя сгонять в космос, просто сходить в магаз. Сложно что ли?

– Тебе ведь нужны сигареты?

Она замолчала. Злилась. Мне это понравилось. Я как-то смог сдержать улыбку, заметив, как Рита по-детски постукивает кулачком по коленке, но в следующее мгновение, когда я посмотрел на ее сосредоточенное лицо и то, как она покусывает губы, я все-таки усмехнулся.

– Двести сорок. И если еще раз засмеешься, я сломаю тебе нос.

– Ладно-ладно, прости. Двести сорок. Я согласен. Кстати, у тебя что, кончились все поставщики? Тут же наверняка найдутся ребята за шестнадцать.

– Бондарь уехал в город и приедет не скоро.

– Бондарь?

– Мой поставщик, как ты выразился.

– А имя у него есть?

– Не для тебя, – она встала со скамейки и стала спускаться по тропинке вниз, к дороге, – Идем.

– А ты со мной что ли?

Я сравнялся с ней. У нее был красивый профиль.

– Магазин за перекрестком.

– Ты про те будки?

– Угу.

– Тогда тебе лучше не появляться там.

– Мы пройдем мимо. Ты же у баб Оли живешь?

– Откуда ты знаешь?

– Антон сказал. Это который с кривым носом.

– Помню.

Я быстро забежал домой, поздоровался с бабулей, сказал, что скоро вернусь и отправился обратно. Возле нашей калитки стояла Рита, смотря на соседний дом с противоположной стороны улицы.

– Я взял.

– Угу.

Мы отправились к магазинчику. Было немного неловко идти вместе, но когда мы уже подходили к будке, Рита ретировалась в ближайший двор и встала там возле дерева, кинув мне напоследок: “Три пачки”.

Я открыл дверь, довольно тяжелую, и вошел в это пространство двенадцати квадратных метров, заставленной продуктами, бакалеей и всяким барахлом. Прям перед входом стоял небольшой горизонтальный холодильник, забитый мороженым и полуфабрикатами. Сигарет на витрине не было, и я начал сомневаться в этой глупой затее. Зато было полно чипс, лимонада, кириешек и семечек.

– Здравствуйте.

Женщина поднялась со стула из-под импровизированной кассы, состоящей из столешницы, весов, калькулятора и монетницы. Она была полноватой, в белой футболке с цветочным принтом, с темными волосами, собранными в пучок. Лицо ее было самым обычным, и смотрела она на меня по-доброму и в то же время равнодушно.

– Здравствуйте.

– Э-э, можно мне три пачки “Космоса”?

Я готов был сквозь землю провалиться, вымолвив эти слова. Женщина усмехнулась.

– А тебе лет то сколько, мальчик?

– Шестнадцать. У меня паспорт с собой.

– Вот только сигареты продают с восемнадцати, как и алкоголь.

Я упорно старался не краснеть. Было тяжело. Все шло против меня.

– Антон просил.

– Антон? Шлаев, что ли?

– Да, кривоносый.

Мне была неизвестна его фамилия, но делать уже было нечего.

– И жвачку еще.

– Так, подожди. Ты же не местный? Зачем это Антону нужен “Космос”, он его не курит.

– Так он не курить, – быстро сказал я.

Женщина снова усмехнулась.

– Кушать, что ли?

– Он продает. Там, в городе.

– Продает? В городе?

– Да, у него там есть знакомые, которые… не дотягивают.

– Уж в Бугуруслане можно найти, где купить.

– У него сподручнее, наверное, – я невинно пожал плечами.

– Ладно. Двести тридцать.

– Разве? – в голове мелькнула мысль, что это очень опасный вопрос.

– “Космос” – семьдесят, жвачка – двадцать.

– А, да. Спасибо.

– Смотри у меня, – она взглянула на меня с подозрением, – Скажешь кому – мало не покажется.

Я бросил на кассу две сотни и полтинник, взятый из дома. Забрал сдачу, раскидал сигареты в карманы брюк и весь потный вышел из магазина.

Выдохнул, проклял все, что видел, и пошел к тому дубу, возле которого ошивалась Рита.

Она сидела, оперевшись на ствол, и смотрела в телефон. Я прочитал на задней крышке какое-то неизвестное мне название, “Алкатэль”, и потянулся в карманы за сигаретами, но Рита тут же жестом остановила меня.

– Не здесь. Пошли ко мне.

– Э-э, еще раз шататься на ту улицу?

– Да. За что я тебе заплатила?

– Тридцать рублей? Серьезно? Я похож на “Яндекс Такси”?

– Не ной. Пошли.

Уже возле ее калитки она снова заговорила со мной:

– Сейчас зайдем домой, там моя мама, – она посмотрела в окно и повернулась ко мне, – Притворись, будто ты мой ухажер, типа мы идем на дискотеку сегодня или что-то в этом роде, хорошо? Она поверит. И… у тебя сигареты выпячивают, спрячь одну пачку под камнем, я покажу.

– К чему это все? Ты сама не можешь пронести сигареты?

– Ты видишь у меня карманы?!

На ее болотных шароварах действительно не было карманов.

– Ладно, я понял.

– Просто не будь придурком, хорошо?

– Постараюсь.

Мы вошли во двор, прошли вдоль стены, где я спрятал одну пачку сигарет, и сразу попали в сени, миновав деревянное крыльцо. Рядом с ним я заметил еще одно строение, напоминавшее какой-то амбар или сарай, где валялась парочка старых досок. В сенях стояла полка для обуви, на которой покоились валенки, галоши и кроссовки. Рядом с ней стояли большие черные берцы с изломом в районе пальцев ног, и небольшая лужица засохшей грязи под ними. Дверь, ведущая в дом, была деревянной, темно-оранжевого цвета. Рита распахнула ее, и я снова почувствовал аромат деревни – это непередаваемое сочетание старости, покоя, выпечки и грязи. Не сказал бы, что он был плох. К нему быстро привыкаешь и перестаешь замечать.

Первая комната оказалась кухней. Там сидела, что-то делая за столом, обляпанным мукой, мама Риты. Рядом со столом был холодильник, а чуть дальше начинались полки, шкафчики, плита и раковина.

– Привет, мам. Мы с Максимом ненадолго заглянем, – сказала Рита чуть изменившимся голосом: более лояльным и жизнерадостным.

– С Максимом? – ее мама, женщина лет за сорок, была довольно стройной и приятной, с более светлыми, чем у Риты, волосами и не слишком бросающимися в глаза изъянами кожи, вроде морщин и впадин на щеках. Она отвлеклась от своего дела и взглянула меня, – О, привет. Я тебя здесь еще не видела, ты где живешь?

– Здравствуйте, я на Главной, у баб Оли. Приехал на лето погостить.

– А, понятно. Ну, будем знакомы, Максим. А, точно, – она улыбнулась, – Я теть Света, мама Маргаритки.

– Приятно познакомиться.

Она обернулась вслед за уходящей в другую комнату дочкой.

– Зайка, ты кормила утром курочек?

– Да, мам.

– Точно?

– Точно.

Я поспешил за Ритой, пролетев через коридорчик и зал, и попал в ее комнату. Это было неожиданно. Комната была небольшой, но красочной и… неповторимой. Мне сразу на глаза бросился старый плакат “Сумерек”, местами чем-то закрашенный и рваный, а рядом с ним такая же старая фотография Виктора Цоя. Под ними – темно-коричневый стол, на котором стоял горшок с декоративным кактусом, паяльник, печатная плата и какой-то диод, и лежала стопка тетрадей и книг. На стуле висела накидка. Обычная одноместная деревянная кровать была заправлена, на ней лежала еще одна книга, а под ней виднелась какая-то коробка с корявой надписью “не трогать”. Такие надписи только подогревают интерес, между прочим. Белый шкафчик с большим зеркалом возле кровати был изрисован черной краской: розы и, наверное, драконы в необычайном стиле “Как умею, так рисую”. Но все же это было круто.

– Что за книга? – спросил я, кивая в сторону кровати.

– По электросхемам. Папа дал. Ты давай, доставай навар, только осторожно, сейчас.

Она закрыла дверь на замок.

– По-быстрому.

Я отдал ей две пачки сигарет, которые она спрятала за шкафчиком.

– Классная комната.

– Спасибо. Посиди здесь минутку.

Я завалился на пол рядом с кроватью, захватив оттуда книгу. И впрямь электросхемы, хоть и не то, чтобы сложные. В предисловии написано, что это учебное пособие для начинающих.

– Тебе больше негде сесть? – спросила Рита, открыв дверцу шкафчика.

– Мне здесь нормально.

Минуты две она копошилась в шкафчике, в итоге достав оттуда помаду.

– И что ты делала?

– Думала.

– Ух ты, – я улыбнулся.

– Пошли.

Мы снова попали на кухню, где мама Риты, все еще лепя пельмени(я только сейчас это понял), наказала нам не делать “дурностей”, и отпустила на волю. Мы вышли за калитку. На небе уже кончилось солнце. Оно превратилось в багровый шар, стремящийся разбиться о горизонт.

– Спасибо, – сказала Маргарита, – Выручил.

– Ломка от курева?

– Я не курю.

– Да, я так и понял.

– У меня еще дела, поэтому… пока.

– Подожди, – она уже собралась отчаливать, – Дай руку.

Я вернул ей три золотых десятки.

– Зачем?

– Мне не нужны деньги.

– Хорошо живешь… но… точно?

Я улыбнулся.

– Пока.

К концу пути я начал спотыкаться, заглядываясь на выглядывающие звезды. Моя калитка стала темно-вишневой.

Шестой день.

Улица Чапаева, на которой жил Андрей, как и остальные три улицы в этой деревне, казалась деловито-престарелой, эдакой премудрой прабабкой, чей скользящий презрительно-пренебрежительный взгляд критично оценивал все вокруг, но в то же время отдавал каким-то смутным пониманием.

Я нашел его дом. Фасад был сделан из пластиковых листов белого цвета, увенчанный у крыши каким-то синим узором, тянущемся по периметру. Сама крыша черепичная, с аккуратной выходящей трубой. Думаю, у них есть печка, иначе зачем им труба? Но это неважно. Окно небольшой стены(дом уходил вглубь) смотрело на улицу, прикрытое изнутри белой кружевной шторкой. Оно тоже было пластиковым. Участок ограждал сплошной деревянный забор светло-розового оттенка. Прямо перед калиткой, по обе стороны от нее, стояли два незаурядных сооружения из разноцветных машинных шин, в каждом из которых росли неведомые мне доселе высокие растения с оранжево-красными цветами. Ветра не было, поэтому они совсем не двигались. Я стал обходить забор вокруг. Выйдя к саду, в котором росло только одно дерево, и то было всего-навсего ясенем, я увидел ветхое здание, напоминавшее сарай, из досок, от старости ставшими серо-черными, перед которым стояла аккуратно сделанная, с треугольной крышей из профнастила, будка, в которую мог бы поместиться взрослый волкодав. На вид будка казалась куда прочнее сарайчика. Рядом с сараем, метрах в трех слева от него, расположилась длинная и высокая перекладина, половина которой была занята самодельными качелями на толстой веревке. Части зеленой краски на перекладине не хватало, особенно это было заметно в тех местах, в которые обычно влетала небольшая толстая доска, служившая сиденьем для качелей. Сейчас там сидел, лениво раскачиваясь ногами, Андрей, с видом таким печальным, сосредоточенным и отрешенным, что мне вдруг захотелось сказать ему какую-нибудь наитупейшую шутку, чтобы он точно рассмеялся. Но я не мог ничего придумать, поэтому просто взмахнул рукой, но он этого даже не заметил. Тогда я крикнул его имя, и вдруг, когда он спустился с облаков и посмотрел на меня, удивился сам про себя тому, как он может в такое короткое время поменять впечатление: из мечтательного грустного мальчика Андрей вернулся обратно в простодушного и странного охотника на монстров. Правда, его последующая улыбка все равно показалась мне до ужаса грустной, даже вымученной. Он махнул мне рукой, выражая приветствие, и встал с качель, направившись к забору, около которого я стоял.

– Привет, Макс.

– Привет. Ты че тут расселся? Да еще и кислый такой.

– Да ничего особенного, просто задумался, – он снова грустно улыбнулся.

– А у тебя что, собака есть? – сказал я, кивнув в сторону будки. Только сейчас я заметил, что там, прям над аркой входа, что-то нацарапано. На человеческом.

Андрей обернулся, пару секунд вглядываясь в то место, куда я указал, словно не видел там будки, а потом посмотрел на меня.

– Мухтар. Был когда-то. Его уже полтора года нет.

– Оу, – я подумал, что снова сделал что-то не так, – Сорян. А что с ним стало?

Рядом с будкой росла трава, совсем нетронутая. Да и еле видная тропинка вела только в сарайчик.

– Ничего. Просто ушел как-то ночью и не вернулся. Я его неделю искал, но…

Он снова повернулся к будке.

– Классная, да?

– Будка? Да, красивая и огромная.

– Я делал… с папой. Мухтар у нас шесть лет был.

Мне оставалось только молчать.

– А ты зачем пришел? Что-то интересное?

– Да не то, чтобы… просто решил, может пойдем поделаем что-нибудь, – я стал оглядываться по сторонам в поисках этого заветного “что-нибудь”, – Кстати, как там День рождения?

– Неплохо, – шепотом ответил Андрей.

– Сколько ему?

– Сорок два исполнилось.

– Вы втроем праздновали? – я положил руки на забор, согнулся и поверх их положил еще и голову, – У тебя есть кто-нибудь?..

– Не-а, ни братьев, ни сестер. Были втроем… – Андрей поник, – Ну, должно было… в целом, все прошло как обычно, – закончил он непонятное предложение, а потом снова посмотрел мне в глаза. Голубые, разливающиеся чем-то похожим на жидкий иней, глаза, в которых легко было подсмотреть недосказанность и горечь. Он улыбнулся, но вместе с его взглядом все его выражение лица становилось каким-то натянутым и меланхоличным.

– Расскажешь? – спросил я, снова подумав, что делаю что-то не так.

– О чем?

– День рождения.

Мы пару секунд глупо смотрели друг на друга, а потом Андрей кивнул:

– Если в кратце. Если получится.

Он спустился на землю и сел, опершись на забор. Я поступил также. И вот мы оказались спиной к спине, отделенные только забором, и смотрели по разные стороны. Рядом с тем местом, где мы встретились, в ограждении была небольшая щелочка, и хоть я и так хорошо слышал Андрея, я все же придвинулся к щелочки и склонил туда голову. Я слышал почти все, не считая только совсем тихого шепота, который иногда раздавался по ту сторону забора.

И глаза покрываются голубою блевотой.

“Словно хочет сказать мне,

Что я жулик и вор,

Так бесстыдно и нагло

Обокравший кого-то.”

Я закрыл сборник стихов Сергея Есенина, дочитав до этого момента. Мои губы беззвучно повторяли одно и то же. Из кухни, помимо аромата жареных пирожков, доносился шум воды и ударов посуды. Слишком резко я бросил Максима, но…

Этот сборник, тяжелый, с коричневой обложкой, я взял в местной библиотеке, где книг-то больше двухсот не наберется, еще два года назад. Мне сразу понравился голубоглазый(как позже мне довелось узнать) мальчик, родом из Рязанской губернии, славно рифмующий чувства и жизнь. Я сидел на заправленной кровати и, оглянувшись на горшок с фикусом, стоявшем перед окном, почему-то решил кинуть сборник на письменный стол, находившийся у левой от меня стенке, перед шкафом(между прочим, не так уж давно купленным в Икее) и фикусом. Раздался глухой звук, полоснувший уши, а потом еще один, еще громче: сборник приземлился на краю стола, а потом рухнул на деревянный пол, не совладав с гравитацией. Черт бы его побрал. Я, наверное, варвар.

– Что ты там делаешь?! – спросила мама из кухни.

– Ломаю дом! – спокойным голосом ответил я.

– Лучше иди сюда, помощь нужна!

– Хорошо, – прошептав, я поднял книгу с пола и поставил ее на законное место, на полку возле большого зеркала напротив кровати. Теперь труды Есенина охранялись еще парочкой книг, среди которых мне на глаза бросилась только та, что вышла из-под пера Сапковского: “Ведьмак”. Хорошая история. Я прошел сквозь дверной проем, оказавшись на кухне, наполненной запахами еды, жаром, дымом и треском. Мама, конечно, стояла, нарядившись в фартук и повязав на голове платок, возле плиты и ковыряла пирожки деревянной лопаткой, другой рукой держа ручку сковородки. Вот один полетел в большую миску, покрытую салфетками. Следом за ним еще один.

– И зачем ты жаришь пирожки? – спросил я.

Мама повернулась ко мне с весьма удивленным видом.

– Как это зачем? Кушать.

Я смотрел на неё.

– Ты не хочешь пирожки? – вдруг спросила она, закинув третий в миску.

– Если надо, съем, – ответил я.

Она только усмехнулась.

– Иди-ка почисть яйца и оставь их там, на доске. Потом порежь крабовые палочки.

– Ладно, – я почесал руку, которая ни с того ни с сего начала бунтовать. Хотя я её понимаю.

Возле стола было два стула и один диван-уголок, к которому и был придвинут стол. На нем, взгромоздившись в одной железной кастрюльке, лежали вареные яйца, штук семь на первый взгляд(их на самом деле оказалось семь, представляете?), а рядом покоилась разделочная доска полметра в длину, на которой лежал, уже чем-то испачканный, нож и остатки огурцов.

Я начал колупать скорлупу. Интересное словосочетание. Быстро покончив с яйцами, я достал из холодильника, стоявшего возле выхода в коридор, сделанного в виде полуарки, пачку крабовых палочек. Отодрал упаковочные пакетики и сложил на доске. Палочки, а не пакетики. Их я выкинул. Отрапортовал матери об успешном выполнении задания и уже было собирался уйти, как она снова навесила на меня дела. Теперь мне предстояло самостоятельно сделать “крабовый” салат. В целом задача выполнимая, но ведь какая невыносимая ответственность отныне висит на моих худющих плечах: если что-то пойдет не так, ругать станут меня.

Нет, признаю, я ошибся. Все осталось так же, как было.

Время летело с поразительной скоростью, пока я шатался по кухне, орудуя то ножом, то вилкой, то и вовсе скалкой. Папа все еще не вернулся, и это было немного странно. Что же он там делает? Думая над этим вопросом, упершись взглядом в темный коридор, я краем глаза заметил, как мама отвлеклась от своего торта, достала с кармана звенящий телефон и с довольным видом ушла из кухни прямо в тьмою залитый коридор…

Но он тут же посветлел, стоило только переключить переключатель. Включить лампочку, то есть. И я увидел уже привычный платок и фартук, а помимо них еще и картину, висевшую на стене в коридоре, где была нарисована пони на берегу какого-то водоема, пьющая водичку под золотистые лучи заката. Мама говорила по телефону, и постепенно ее вид становился все хуже и хуже. Я начал строить догадки по поводу того, кто звонил. Точно не папа, ему легче было бы дойти. Может бабушка? Только зачем? Поздравить с днем рождения, разве что. Вряд ли от этого может испортиться настроение. Тогда кто? Тетя Люба? Вполне, они же должны приехать, может что случилось. Или мошенники, в конце концов.

Я перестал пялиться в коридор и уже который раз за этот день побрел к столу, на котором мирно лежала разделочная доска. Тёрка и сыр(оба с большими дырочками). Значит, стоит натереть сыр. “В быту всё пригодится” – как говорит моя мама, и я ей верю. Со специфическим звуком я приступил к работе, сразу успев ободрать кожу на указательном пальце. Сыр с привкусом крови. Звучит неплохо, по-моему.

Когда я наконец закончил, оставив после себя чашку, полную тертого сыра, на столе, заляпанном теперь не только майонезом, мукой, остатками помидор, морковной кожурой, крошками яичного желтка и сливками, но и кусочками сыра в придачу, мама поспешила вернуться на свое место и проверить, как там поживает бисквитный корж для торта, ныне пекущийся. Он оказался немного подпалённым с краёв.

– Не велика потеря, – сказал я маме, глядя, как прискорбно она смотрит на этот несчастный корж.

– Да… – тихо отозвалась она.

– Так что случилось?

Она тяжело вздохнула и посмотрела на меня, грустно улыбнувшись. Зато я знаю, в кого пошла моя улыбка – подумал я, пытаясь не грустно улыбнуться в ответ. Не знаю, как получилось, но она продолжила:

– Любашка не приедет. У них там тоже праздник, у мужа брат, что ли, годовщину отмечает или… – я видел, как ей было тяжело вести разговор дальше, да и бессмысленно это было, – в общем, не будет их. Только папе не… – она ненадолго прикусила губу, глядя сквозь меня, – Хотя он и так и так узнает. Наверное, он… ну да ладно, в общем, – она вернулась ко мне, – Продолжай свою работу.

Я медленно подтянул руку к виску, отдавая честь, которой у меня у самого то не было, а мама повернулась к плите и с усталым видом наклонилась над ней, поддерживая себя руками. Мимо моего слуха проплыл ее тяжелый вздох и тонкое, безнадежное “М-да”.

– Но торт то у нас будет? – спросил я.

– Будет-будет. Сейчас поставлю последний.

Она пошла снимать с противня готовый бисквит, а я сел на диван возле стола. В это время скрипнула входная дверь, на кухню повеяло легким холодком июньского вечера, я скинул ноги на пол, впитывая прохладу, и в уже светлом коридоре появился мой отец, загораживая собой чудную шляпку с рисунком огурчиков, что висела у входа на напольной вешалке. Прямо под ней висела моя кожаная куртка.

Мой отец был не намного выше меня, с уже проступающей лысиной посередине. Темные короткие волосы, в отличие от каштановых маминых, были довольно грубыми и жесткими – они как-будто сползали с верха вниз, к вискам. Его лицо, часто улыбчивое и доброжелательное, по крайней мере, ко мне, покрыто морщинами и редкими мелкими рубцами от прыщей. От него, кстати, я и получил свои прыщи. Генетика…

Темно-карие глаза встретились с моими. Он подмигнул мне и пошел на кухню. Вслед за ним гнался запах сигаретного дыма, от которого, в последнее время, у меня выворачивало внутренности. Папа курил “Кэмел” с кнопкой. Курил довольно часто.

– Привет, как тут… ух! – он скривил лицо в широкой улыбке, – Вот это запах! Че уже успели сделать? О! – он подошел к столу, – Сколько салатиков. Молодец, Андрюша.

Он потрепал мои волосы, улыбнувшись мне отцовской улыбкой.

– Да, – ответил я, скорчив гримасу.

– Когда мясо ставить будешь? – он подошел к маме, взбивавшей в миске сливки на торт, – А то уже за стол пора, а мяса еще нет, – у него всегда было это странно-игривое поведение, особенно выделяющееся в праздники. Он как-будто шутил, но это немного раздражало.

– Скоро, – ответила мама, не обращая на него внимания, – Как достану бисквит.

– А чего ты такая? – он стал жаться к ней, – Обиделась, что ли?

– Да нет, – она обернулась, – Любаша… сказала, что они не могут приехать.

– В смысле? – папа нахмурил брови и изобразил удивление.

– Сказала, у мужа брат годовщину отмечает. Они там будут.

– Мужа… брат… годовщина свадьбы, что ли? Не пойму никак, – он стал ходить вокруг мамы, – А какого черта мужа брат? Ну, мы же… договаривались, да? Что все месте здесь соберемся… а че там еще Любашка сказала?

– Да ничего, так вот, – мама пошла к холодильнику, оставив отца стоять возле взбитых сливок, – Сказала, что их не будет…

Папа усмехнулся.

– И что же, все отменяется? Потому что у брата мужа годовщина?

Мама вернулась на прежнее место со сливочным маслом и сметаной.

– Я просто передала тебе слова, – спокойным голосом ответила мама.

– Ну хорошо, я понял. Просто не понимаю, как это получилось, что теперь у мужа брата годовщина? – у него уже заплетался языка на этом “мужа брата”, – Мы же заранее обговорили, да? И че они теперь начинают? Мой день рождения не такой великий праздник, чтобы на него являться? Не годовщина же, да? – его тон начинал походить на крик, а жестикуляция казалась мне особо опасной, учитывая, что рядом с ним находилась миска с кремом для торта.

– Прекрати уже, Женя.

– Да всё, всё. Просто…

– Женя, – перебила его мама, – Иди лучше расставь пока на противень мясо, вон там, – она показала на черный прямоугольник, лежащий на столешнице под шкафчиком для посуды. Фартук двигался за ней с опозданием, отчего создавалось ощущение, словно он пытается догнать маму, но все никак не может.

– Ты его мариновала? – спросил папа, взглянув на мясо в тазике возле холодильника.

– Ты сам его мариновал.

– А, да, – он улыбнулся, взял тазик и пошел к противню, успев замарать руки жидкостью от маринованного мяса.

Тем временем я глядел в окошко, выходящее к сарайчику с будкой. День клонился к концу, скоро надо будет накрывать стол и садиться праздновать, но мне что-то совсем не хотелось ни того, ни другого. Я лишь слушал звуки, постоянно возникающие и гаснущие в нашей просторной кухне. Звуки кухонной утвари, дребезжания миксера, смачных ударов о противень и всякого рода скрежетов. Подтянув к себе ноги и обхватив их руками, я стал оглядывать стол, на котором стоял мой “крабовый” салат, тарелка с бутербродами из огурцов, чесночно-майонезного соуса и шпрот, и “греческий” салат. И все это придется есть мне?..

Я встряхнул головой. Не люблю оливки. А вот от торта бы не отказался. Папа оставил противень рядом с плитой, а сам ушел в коридор и пропал где-то в зале, предварительно вымыв руки в раковине. Мама взяла прихватку с узорчиком мультяшного попугая и стала доставать последний бисквитный корж…

Давайте пройдемся чуть дальше. Часа на два.

Я снова сидел на диванчике, но уже в зале. Спиной уперся в большие подушки, и, наклонив голову, смотрел в сверкающий бликами, отражающимися от стеклянной посуды, потолок. Над моей головой висела гирлянда, которая светилась только двумя цветами: белым и оранжевым. Под столом, приволочённым отцом из сеней, мои ноги в дырявых носках терлись о ковер, покрывающий почти половину зала. Эта комната была самой большой в нашем доме, здесь могли поместиться человек десять за одним столом, и никому не было бы тесно. На противоположной стене висел гобелен, изображавший какой-то бой между рыцарями средневековья. Половина лежала в странных позах, истекая кровью, а другая половина, топая прямо по лежавшим, продолжала махать мечами. Как-будто не видят, к чему это приводит. Хотя кто вообще смотрит под ноги?

Папа снова зашел домой, и снова появился ужасный запах сигаретного дыма. Он прошел по коридору на кухню, в белой рубашке, надетой в честь праздника, и растворился вместе с эхом дыма. Стол уже был накрыт: на узорчатой скатерти спокойно лежали салаты, бутерброды и пустые тарелки со столовыми приборами по бокам от каждой. Еще на столе стоял стеклянный гравированный кувшин, но его обычно никто не замечает. Здесь вполне хватало места человек на шесть, но нас было только трое.

На кухне что-то упало. Посыпались брань и перекрики. Надеюсь, ничего серьезного. Я уже должен был быть там, помогать маме подавать горячее к столу, но я засиделся на диване, думая о всяком.

– Андрей! – крикнул папа с кухни, – Принеси тряпку, пожалуйста. Я чай разлил.

– Хорошо, – ответил я своим привычным тихим голосом. Папа, скорее всего, не услышал.

Я пришел на кухню с тряпкой, взятой из ванной, и стал вытирать пол, на котором блестели капли чая. Покончив с этим, я поднял голову и взглянул в окошко. Там было мое отражение, а чуть дальше красовался темный забор. Мама позвала меня к себе, когда до меня донеслось “Спасибо” от папы, на которое я просто кивнул головой.

– Андрюш, – она уже была без фартука, теперь на ней было голубое платье, которое отлично подходило к ее длинным каштановым волосам. И уставшее лицо, – Возьми-ка поднос и разложи мясо на тарелки, мы уже скоро сядем.

На её правой руке было белое пятно на костяшке среднего пальца. Ухоженные короткие ногти были без маникюра, но все равно выглядели прекрасно.

– Хорошо, мам, – я повиновался. Мне почему-то было грустно смотреть на нее.

Я накидал мяса в праздничные тарелки с бирюзовыми узорами в виде ползучих цветов, стараясь делать это аккуратно.

И вот мы уже сидим за столом. Втроем. Папа по прежнему улыбался, и я даже понял, почему: на столе, помимо кувшина с компотом и пачки яблочного сока(я сразу сказала маме, что буду пить чай, но она ответила, что это не по-праздничному), появилась пол-литровая бутылка виски и рюмка, пока еще пустая.

Мама, конечно, пыталась его остановить, да и я прекрасно понимал, чем это кончится(не впервой ведь), но вы же сами, думаю, догадались, что к чему…

По крайней мере, убитый вид мамы теперь стал еще и безнадежно отчаявшимся.

– Ты постелила постель? – спросил я у мамы, тыча вилкой в мясо.

Она прожевала кусочек и ответила:

– Нет, я подумала, если Любы нет, то незачем. Все на своих местах.

– Ну да, теперь можно лишний раз не напрягаться, – согласился папа саркастичным тоном и откупорил бутылку. Он поднял рюмку вверх.

– Ну, кто-нибудь будет поздравлять?

– С Днем рождения, – ответила мама и покачала головой, – У меня нет сил толкать речи.

– Ну хорошо хоть так.

Папа за раз выпил рюмку, мама отпила немного шампанского из фужера, а я потянулся за зеленым чаем, который успел сделать, пока был на кухне. Вот, вроде бы, и кончился тост, но папа уже наливал вторую рюмку. Я всегда поражался тому, как много люди могут пить. Иногда это вызывало страх, но сейчас я уже свыкся.

“Крабовый” салат оказался вкусным. Его же я делал, в конце концов.

– СДнем рождения! – это был второй тост, но рюмка – третья. Я выпил зеленый чай до дна и уже хотел свалить из-за стола.

– Скучно как-то, – подметил папа, – Может, телевизор включишь? – он обращался к маме. Почти всегда в таких ситуациях больше всего доставалось маме. Мне снова стало её жаль.

– Да, сейчас, – она пошла искать пульт, который оказался у меня под рукой.

– Здесь.

Я нажал на красную кнопку и поставил одиннадцатый канал.

– Нет, давай че-нибудь повеселее, – папа хмуро сидел и смотрел в экран.

Я поставил музыкальный канал, но по последующему за этим вздоху понял, что снова ошибся. Пульт проскользил по столу в его направлении, а я наконец пошел на кухню наливать себе чай. Там была мама – возилась с тортом.

– Скоро десерт, – сказала она, нарезая кусочки восхитительно аппетитного торта, наверху которого были клубничные ягоды, – Поставь чайник, пожалуйста.

– Угу.

Я взял с миски пирожок и встал возле окошка, поедая мамины труды.

Еще на час вперед, пожалуй.

Бутылка виски была пустой. Бисквитный торт, по обыкновению, оказался изумительно вкусным. Папа уже был в полудреме, сидя за столом и посматривая телевизор, где шел советский фильм с трескучим звуком. Я взял телефон и стал шерстить ленту ВК от нечего делать, в то время как мама читала какую-то книгу, сидя рядом со мной на кухне. Мы время от времени прерывались, запивая жизнь чаем из одной кружки.

– Маша! – раздался крик из зала, – Вы куда делись?!

Мама встала из-за стола и пошла туда, отложив книгу на диван, где я сидел. Следующее, что я услышал: “Че вам здесь не сидится?”. Больше из их разговора я ничего не уловил, не считая иногда появляющихся криков. В телефоне встретилась картинка измученного и побитого котенка с естественной для этого подписью: “Какие-то мрази издевались над бедным животным, у которого проколота лапка. Его нашли возле мусорки рядом с домом Красноармейского…”.

Дальше я читать не стал. Злые смайлики были почти перед каждым словом. Бедному котику просто не повезло – подумал я, листая вниз, пока не встретил фотку Маргаритки в вечернем платье на фоне нашего озера. Я улыбнулся. Она очень умна для своего возраста и места рождения, но позировать не умеет. И кто её фоткал? Ангел, наверное. Или Бондарь. Хотя он, вроде, уехал.

Я бросил телефон на стол и уже решил пойти в свою комнату, когда вышел в коридор, но вдруг услышал отцовскую ругань и немного задержался рядом с залом. Знаете, я ненавижу почти всё. Всё, до чего дотрагивается мой взгляд, вызывает у меня ненависть. Не то, чтобы это мне мешало, но иногда я не могу вымолвить и слова, как бы не старался. Как-будто задыхаюсь ужасом и ненавистью. И сейчас я почувствовал что-то схожее, что-то желчное и жестокое, что начинало подниматься у меня в груди. Праведное желание убить того, кто убил слабого. Я, вообще-то, довольно злой человек, просто редко это показываю, отчего создается впечатление, словно я безобидный, даже бесхребетный, школьник. Папа снова что-то крикнул. Мама ответила тем же. В их словах давно преобладала ругань, и по отдельным фрагментам я понял, что суть их ссоры – это обида папы на мамину сестру. У меня не было ни малейшего желания слушать их дальше, но я все равно остался стоять возле зала, уже опершись спиной о стену, которую мы с папой когда-то обклеивали обоями. Тут и там на глаза попадались недочеты наших стараний: где-то стык обоев слишком выступал, где-то уголки были разной высоты, а где-то и вовсе были видны царапины.

Я невольно улыбнулся, поняв, что я всегда остаюсь в опасной близости от эпицентра событий. Каждый раз, хоть и проклиная всё на свете, я был рядом с пьяным отцом и уставшей матерью. Может, я и понимал, что ничего серьезного не случится, по крайней мере сегодня, потому что времена меняются, но где-то внутри, наверное, еще плавал тот мерзкий страх, оставшийся с детства: он пришел оттуда, где кое-что всё-таки случилось, кое-что похуже простой ссоры с криками. Там, в своё время, было действительно плохо. По крайней мере, у меня в голове навсегда остался умоляющий взгляд матери, её слезы и дрожь. Сейчас я вспомнил Максима, который тоже иногда забавно дергал плечами. Интересно, почему?

Мама прошла быстрым шагом в ванну, бросив недолгий взгляд на меня, стоящего у стены коридора. Тут появился и папа, пьяный в стельку. Его лицо, поведение, движения, запах и вид давали ясно понять, что он выпил. Эту комбинацию я ненавижу больше всего. Из всех алкоголиков, которых мне довелось встретить в жизни, своего отца я ненавижу больше всего. Он посмотрел на меня, когда мамино платье скрылось в ванной комнате. Молча.

– Ничего не меняется, да? – я подал голос. Соврал, конечно, ведь всё всегда меняется. Просто вы этого не видите. Никто не видит. Даже я.

Я говорил спокойно, как человек, знающий куда он попал.

– Да… – его язык удивительно отвратительно заплетался, выкидывая звуки, – Что-то… как всегда, кароче. Снова я виноват.

Я кивнул. Мне было жалко маму, но сейчас лучше не вмешиваться. Лучше для всех – это я понял по предыдущим ошибкам. Иногда бездействие – это спасение, но им нужно грамотно распоряжаться. Мне скоро шестнадцать. Всего-навсего. Но рациональность – это второе, что я ненавижу больше всего. Моя рациональность часто мешала мне сделать последний шаг, который неизменно вёл в пропасть. А вот ещё один интересный факт, который пришёл мне на ум, когда я думал о смерти: человек никогда не умирает один. Твоя смерть непременно сломает тех, кто тебя любил; надо быть невероятно ловким, чтобы ускользнуть от человеческих отношений. Я много думал о смерти, но всегда разбивался об этот факт. Слишком многим я ей обязан.

Папа пошел в сторону ванной комнаты, откуда доносился плеск воды. У него была неустойчивая походка, его кренило к противоположной стене.

– Дерьмовое решение, – сказал я своим спокойным голосом. В этот момент моё лицо ничего не выражало. Я могу злиться сколько угодно, но мое лицо остается каменным, пока я не пересеку грань.

– Что? – он остановился напротив меня, перед входом в ванну, – Дерь… – он икнул, – Дерьмо-овое, значит? Потому что я дерьмо?

Я не смог сдержать улыбку.

– Значит, я прав? Улыбаишшся ещё, – он монотонно шипел на слове “Улыбаешься”, – Считаешь, отец дерьмовый? Собственный сын! Да ты же сам моё дерьмо, сынок, – последнее предложение он сказал каким-то приторно-доброжелательным тоном, словно беседовал с ребенком.

Можете не говорить, я уже понял. Опрометчивый ход. Он начал подходить ближе, и следующие пять минут я молча слушал его несвязанный текст, в котором фигурировало слово “Дерьмо” в самых различных вариациях. Моё лицо всё еще было каменным, и я лишь иногда сводил с него взгляд, чтобы посмотреть на бледно-оранжевые обои, которые мы с ним когда-то клеили…

Давно это было. Года два назад. Мама вышла из ванной и застала нас за светской беседой, в которой я принимал исключительно декоративную роль.

– И что ты теперь, решил на Андрея лезть? Оставь его в покое.

– Оба! Не успела выйти как ужже, – он закашлялся, – делаешь из меня монстра. Кому я лезу то? Мы с ним прост.., – он снова стал кашлять. Эхо сигарет, стало быть, – Просто говорили!

– Да, конечно, – мама встала перед отцом. Она выглядела измотанной, но смотрела на папу с презрением. Подол её платья был мокрым, а волосы, до того блестевшие под светом ламп, тоже приобрели какую-то грустную вялость, – О чём ты можешь говорить своей пьяной мордой с сыном?

– О чём хочу! – отозвался отец и пошатнулся на месте, – Чё мне теперь, заткнуться и смотреть на вас?! Потому что я пьяная морда?! – он усмехнулся.

– Иди спать, Жень, – мама старалась говорить спокойно.

– Не гони меня! Сама иди, если хочешь! Я хочу говорить с сыном! – он повернулся ко мне и улыбнулся широкой улыбкой – Мы же просто говорим, да? Просто о жизни.

Я кивнул. Мама пошла мимо нас на кухню, но папа уже перестал изливать мне душу и пошел следом за ней. Мы с мамой играем в канат, попеременно перетягивая внимание отца, давая отдышаться друг другу. Такая себе игра, да и ведёт в ней мама, потому что как ни крути, я всего лишь молчаливый сын.

Мы играли так еще почти час. Я снова оказался у кухонного окошка, поедая очередной пирожок. Совсем недавно я убрал торт в холодильник, прикрыв его тазиком. Мама, снующая в коридоре, казалось мертвенно-бледной, у неё уже не хватало сил, чтобы что-либо говорить. Вы даже не представляете, как это выматывает, как изнашивает нервы – эта гребанная игра в канат с медленным разложением чувств. Я жую пирожок, не замечая вкуса. Всё моё внимание сейчас находится на старом сарайчике, который неотличим от черного неба, да и всего остального. Я просто его воображаю там, где он должен быть, и разглядываю во всех деталях, коих на самом деле нет. В окошке только моё отражение и блеклый образ кухни.

– Маша! Почему ты не в постели?! – Папа, видимо, проснулся. Он ненадолго засыпал, но в этот раз не повезло. Я услышал глухой стук шагов об пол в их спальне. Но сарайчик был важнее. Там сейчас, наверное, крысы поедают зерно, оставляя свои мелкие экскременты повсюду. Прошлым летом я видел внутри него, на гнилой балке, держащей левую часть потолка, гнездо, которое построила какая-то крохотная птичка. Она всегда вылетала наружу, когда я открывал дверь сарая. А потом я заходил внутрь и спотыкался об металлическую пластину, лежащую перед баком с дроблёным зерном. Всегда. Я её так и не убрал.

– Я в зале буду спать, – отозвалась мама равнодушным тоном. Теперь она сидела на коричневом диване, под гирляндой, и просто рассматривала гобелен, как и я когда-то. Она уже сменила платье на домашнюю одежду: легкую белую футболку и бежевые штаны.

– Что? Что значит в зале?

Папа ковылял по коридору, задавая один и тот же вопрос, но с каждым разом во все более грубой форме. Вряд ли детям можно слышать такие слова, но кто же найдет в наших местах хоть одного ребёнка, да?

Папа споткнулся перед залом и полетел на пол, ударившись с глухим стуком. Ругался еще настойчивее. Я наконец отвернулся от окошка, в моих руках уже не было пирожка, а отец, поднявшись на ноги, шел к маме. Ещё один опрометчивый ход, но ей простительно. Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь поставит ей памятник. Ей и тем, кто знает, каково это, хотя они заслуживают почести и память гораздо больше, чем любой герой любой войны. Готов поспорить, никакой солдат не знает, что такое отчаяние лучше, чем моя мама. Здесь ломаются медленно.

Я тоже пошел к залу, заметив накал. Вообще-то я ничего не могу, но и уйти тоже, по крайней мере, не сейчас. Поэтому наблюдаю. Безмолвно и равнодушно.

– Жень, отстань, – папа уже взобрался на диван и прижался к матери.

– Ну а чё ты? Чё ты выпендриваешься?

– Иди спать.

– Ну так пошли! – от него даже до меня доходил перегар. Он стал лезть к маме.

– Я не стану с тобой спать! – ещё одна ошибка, но на её месте я бы попросту не выжил. Она стала отбиваться, – Иди к чёрту!

– Ха! – усмехнувшись, папа стал на исконно русском языке спрашивать причины такого решения. Причём таким глумливым тоном, что я снова захотел вмешаться. Только ничего хорошего из этого не выйдет, я же знаю.

Продолжение шестого дня.

– И что дальше? – спросил я, когда Андрей снова умолк. Моя голова покоилась на коленях, и перед моими глазами бегали черные муравьи, забираясь на небольшой лопух.

По ту сторону забора что-то прошипело.

– Папа уснул на диване с мамой, а я… ушел к себе, – забор дрогнул от удара, а Андрей продолжил, порычав немного от боли, – Часов в восемь встал… и ходил по двору.

– Ты кого там бьешь? – мои муравьи никак не хотели кончаться. Казалось, их ряд бесконечно шел из-под листика какого-то растения до лопуха.

– Локтем задел, – ответил Андрей и поднялся на ноги, и я вслед за ним. Он выглядел обычно.

– Даже не знаю, что сказать, – ответил я, скорчив дружескую гримасу, – Держись, что ли…

– Да ладно. Спасибо. Ну так что? – он смотрел на меня с ожиданием.

– Ну… – я помотал головой, – Может, пойдем на озеро?

Он кивнул:

– Звучит неплохо.

Андрей рассказывал свою историю минут десять, иногда замолкая на долго тянувшиеся секунды, в которые я чувствовал себя не в своей тарелке. Да, не самый приятный поворот событий, но это можно пережить. Я сказал ему, чтобы он не унывал, но я и сам понимал, как это глупо.

– Сейчас я, – сказал он и стал перелезать через забор, который был мне чуть ниже груди. Андрей оперся ногой о горизонтальную рейку и вскарабкался вверх, встав на край. Выше было только небо.

Он спрыгнул с забора вниз, и вот мы оказались по одну сторону, бодро шествуя в направлении той дороги, которая ведёт к большому озеру.

Легкий ветер создавал рябь на водной поверхности. Я порезал кожу на предплечье об высокую траву, которая росла с обеих сторон тропинки, спускающейся к водным массам, безмятежно спящим летним днём. Андрей шел сзади, то и дело дергая метёлку лугового мятлика, собирая в руке колоски, и тут же разбрасывал их по земле. Мы дошли до деревянной пристани, к которой может причалить разве что рыбацкая лодка. Она все ещё тонула в иногда появляющихся волнах.

– И что будем делать? – спросил Андрей, смотря, как медленно падают и отскакивают от земли колоски мятлика. Он сел на корточки и стал высматривать что-то в траве.

– Ловить монстров, – ответил я, бегая взглядом по озеру. На левом берегу, там, где я встретился с Андреем, все еще лежала старая лодка со сломанным бортом, только теперь, метрах в пяти от неё, была ещё и удочка, – Может, один сейчас плавает где-нибудь в пучине морской.

– В пучине морской только рыбы, – ответил Андрей, – Монстры не умеют дышать под водой.

Он достал из травы какой-то фантик от конфеты, заляпанный грязью.

– Ну и какой придурок раскидывает здесь мусор? – спросил я, смотря на отражавшийся от фантика свет, – Это ириска, что ли?

– Я подумал, это ты, – ответил Андрей.

– Что?

– Придурок, имею в виду.

Я улыбнулся, пока Андрей вытирал фантик об траву. Он положил его в карман. Сегодня он был в желтой футболке, кстати.

– Нашел кого-нибудь? – Андрей со скрежетом поднялся на ноги, – По берегу смотри, если что. Один возле пещеры.

– Откуда ты знаешь? – он высказал своё предположение чересчур уверенно, а когда я задал вопрос, посмотрел на меня как на идиота:

– Кто из нас охотник на монстров?

Теперь я смеялся.

– Господи! Охотник… на монстров! – я схватился за его плечо, чтобы не упасть со смеху, – С таким лицом… о боже! Сенсэй! Прошу вас, не смешите меня так больше!

Он добродушно улыбался, глядя на мой приступ смеха, а когда я выпрямился, ударил меня по животу. Я снова скорчился, но уже от боли.

– Пошли, кохай. У нас еще много работы, – теперь он улыбался как самый счастливый человек на земле, пока я пытался привести дыхание в порядок.

– Ну ты… скотина… я же… верил тебе…

Все еще держась за левый бок, я побрел следом за уходящей спиной Андрея по правому берегу. Тропинка уходила немного вверх, поэтому мы различали маленькие очертания пещеры на противоположном берегу, уходящем в густой лес за холмиком. По пути я один раз споткнулся и чуть не свалился на глинистый берег, попав ногой в яму глубиной сантиметров тридцать. Я так и не понял, откуда она здесь взялась.

Мы дошли до пещеры, дугой обогнув берег. Справа росли на приличном расстоянии друг от друга деревья, образуя купол, одно из которых отличалось от остальных: на его стволе была прибита табличка с надписью “Рыбачить нельзя!” и запрещающим знаком снизу. Я дёрнул Андрея за руку.

– Что?

– Там табличка.

– И что? – он разглядывал деревья, прикрывающие листвой какое-то строение, – Там же беседка, вот и повесили.

– Понятно, но… ты не видел удочку на берегу, когда мы пришли?

– До тебя только дошло? – спросил он с каменным лицом.

– Что дошло?

– Забей. Рыбачить здесь можно, эта табличка для приезжих. Пошли уже, – он сделал шаг в прежнем направлении, но вдруг остановился, подняв руку, – Подожди, кто-то есть…

Мы с Андреем быстро перебежали к деревьям, укрывающим беседку, и спрятались там, надеясь, что созданный нами шум заглушило озеро. Беседкой это было трудно назвать: просто деревянный стол, два пенька и скамейка весьма непривлекательного вида, но все это было спрятано от солнца отличным расположением деревьев, которые как-будто специально окружили беседку, создав кольцо. Я встал за суком, выпирающем в правую сторону от дерева, и оказался закрыт от посторонних глаз кустом, растущем рядом, и спадающими ветками, покрытыми листвой. Андрей был возле другого дерева. Мы стояли и слушали.

Тяжелый топот доносился со стороны пещеры, как удары молотка, с каким-то странным звуком скольжения, и какое-то невнятное бормотание, а потом еще и шипение. Никого не было видно, но что-то точно было. Оно как-будто охраняло вход в пещеру, потому что не предпринимало никаких действий, которые могли бы привести нечто прямо к нам. Потом я услышал звон стекла и скрежет камня. Что там происходит? Я обернулся на Андрея, но он продолжал смотреть в сторону пещеры, ничего не выражая на лице. Мне стало страшно. Всё-таки, неизвестность пугает, а тут еще и такие странные звуки; хоть я не верил ни в каких монстров, но мне начало чудиться, что фрагменты тени, падающие за пещерой, похожи на что-то большое и когтистое…

– Ты говорил, – начал я шепотом, – Что у монстров нет когтей…

Андрей кивнул, не сводя глаз с пещеры.

– А они вообще опасные?..

Я помню, что он рассказывал про что-то страшное, но не мог вспомнить точно.

– Для нас – вряд ли, – ответил Андрей, – Не переживай, это…

Из-за пещеры наконец выступила фигура, которая сначала вызвала у меня приступ паники, но потом я присмотрелся и понял: это вышагивал, в больших сапогах и длинных брюках, какой-то старик. Он держался неуверенно, немного покачиваясь и опираясь одной рукой на каменные стены пещеры. Во второй руке у него была стеклянная бутылка. Он шаркал сапогами по земле, создавая противный звук.

Раздался грохот. Старик упал на одно колено, выпустив из рук бутылку, тут же покатившуюся вниз, к воде, и стал кричать что-то невнятное, глядя на ускользающие отблески стекла. Он воздел руки к небу, словно моля богов, а потом пополз за бутылкой, носом сапога оставляя след на земле.

– Это и есть монстр? – спросил я тоном погромче. Во мне страх, ныне казавшийся просто смешным, стал превращаться в гнев. Меня же нагло обманули.

– Дядя Федя, – ответил Андрей, – Нашел у него когти?

Он смеётся надо мной?

Я промолчал.

– Я же говорил. Это не то, что ты думал, да, Максим? – он повернулся ко мне, сделал пару шагов и сел на скамью, – Оказывается, это дядя Федя. Я почему-то думал, что это будет другой… монстр. Ну, по крайней мере, одного мы застали.

– Ты мудак, Андрей.

– Да, я понимаю. Странно получилось, да? Вблизи он совсем не кажется страшным.

– Это не монстр. Это просто дядя Федя. Всего лишь старик.

– Знаешь, Максим, – закинув ноги на скамью, он стал смотреть прямо на меня, сидящего под деревом, – Я уже встречал его здесь. Очень давно, лет шесть-семь назад. Тогда на берегу ещё не было лодки – она качалась на волнах у пристани, а сам дядя Федя не бросал удочку на землю. Тогда он плавал на лодке по озеру и закидывал леску в самую середину. А я сидел на берегу, мочил ноги и смотрел на него, не отрывая глаз. Мне было интересно, а вдруг он поймает из глубин этого страшного места что-нибудь большое и клыкастое? Я тогда боялся воды из-за одного случая в бане, поэтому мне было страшно за дядь Федю. Он мог ненароком вытащить из воды чудовище. А потом бы оно его съело и утащило под воду, где его уже никто бы не нашёл. Я так думал.

– К чему это всё?

– Я думал, в морской пучине можно найти монстра, Максим. Я ошибся, – Андрей стал качать головой в стороны, – Монстр всё это время ходил над водой. Монстры всегда ходят над водой, пока ты боишься встречи с неизвестным, сокрытым водами. Иронично, не находишь?

– Я снова ни хрена не понял, придурок ты конченный. Зачем ты мне втирал про монстров, если это просто твои детские обиды? Да, я понимаю, дерьмово тебе пришлось, но называть теперь всех монстрами – немного глупо, не находишь?

Я решил уйти, но он продолжил:

– Может быть, ты прав. Но ты же понимаешь, что такое “дерьмово”? Детские обиды…

Андрей сплюнул и пошел в сторону озера, придерживая рукой листву.

– Я хочу показать тебе ещё одно интересное место. Историческая ценность.

– Твои идеи не оправдывают ожиданий, если честно.

– Ну так что? В этот раз без монстров.

Он вглядывался в озеро, на берегу которого сидел Дядя Федя в тельняшке с сапогами и пил из стеклянной бутылки. У него были седые короткие волосы и небольшая борода.

– Что за место?

– Что-то вроде зерноперерабатывающего комплекса советской эпохи. Он в лесу.

– Почему в лесу? – мы с Андреем спустились на берег, но тут он остановился.

– Точно. Можно отсюда пройти, – он говорил сам с собой, – В лесу он потому, что там его поставили. Раньше там колхоз был, но сейчас ничего не осталось. Всё вынесли. Даже какое-то подобие дороги осталось, но сейчас она покрыта молодыми соснами. В общем, старое заброшенное здание, – Андрей наклонил голову и улыбнулся, – Оттуда можно выйти на главную улицу, так что, если тебе не понравится, сможешь слинять.

Я стоял, спрятав руки в карманах брюк, и смотрел на него, как на последнего идиота. Рядом раздался звук удара и звон стекла, а потом неразборчивое бормотание заслонило собой шум воды и щебетание птиц, как какое-то заклятие, призванное уничтожить идиллию этого бесконечно-зеленоватого места, отражающего целое небо.

Я кивнул, и мы отправились, миновав пещеру со следами когтей, в сторону густого леса, начинающегося в сотне метров от левого берега. Там было дерево, на стволе которого висела красная тряпка, обозначающая то место, где проходила автомобильная колея. Андрей сказал, что в этот лес ездят за грибами, но сама тропа, когда мы на нее попали, оказалась поросшей травой и кустами, отчего у меня возникло ощущение, что мы первые, кто зашел в лес этим летом. Мы шли молча, играя ветками поникших деревьев и растениями, попадавшимися на пути. Андрей стал собирать разного вида листочки, иногда останавливаясь, чтобы заглянуть под какой-нибудь пышный и колючий куст. Он объяснял это тем, что видел побеги земляники, и надеялся найти какое-нибудь место, где её будет много. Она, однако, ещё не поспела.

Лес стал редеть, теперь всё больше и больше появлялось голой земли, заваленной старой листвой, сквозь которую пробивалась трава. Кое-где валялись сухие суки, обломанные на части. Я наконец заметил большое старое здание, стоящее впереди, укрытое парочкой маленьких деревцев. Оно, как мне показалось, летело на уровне верхушек стволов деревьев, не касаясь земли. Только через два метра, считая от поверхности, начинались три большие железные воронки, которые, расширяясь, переходили в обычное на вид здание из серых досок с битыми окнами и треугольной шиферной крышей, тоже серой, но более светлой. Всё это сооружение держалось на железных балках, опирающихся на бетон, понатыканных по всему периметру. Слева от здания находилась лестница, на вид убогая, старая и ненадежная: некоторых ступенек не хватало, какие-то висели вертикально, держась на одном гвозде, а ближе к концу от лестницы остались только ржавые железные перила.

За этим зерноочистительным комплексом находилось ещё одно здание. Оно располагалось на земле и было воздвигнуто из белого кирпича с проёмами в стенах, которые служили окнами. Крыша была шиферной.

Я толкнул Андрея плечом и кивнул в сторону кирпичного здания.

– Амбар для хранения зерновых, наверное, – он разглядывал парящий комплекс, лишь на мгновение переведя взгляд туда, куда я указал, – Ты лучше посмотри на это. Когда я забрёл сюда впервые, вечером, мне показалось, что я нашёл Ходячий замок. Выглядит внушительно, да?

– Да… прикольно, – я стал озираться по сторонам, ища что-нибудь ещё. Какой-нибудь отголосок минувшего времени, – Это всё, что осталось?

– Раньше тут ещё были какие-то машины для работы на поле. Не на ходу, конечно, но и их утащили. Металл, всё-таки.

Андрей пошёл вперёд, к лестнице, но, дойдя до неё, не остановился, а пошёл дальше, лишь взглянув наверх, туда, где стояла, держась на одной петле, ветхая деревянная дверь. Он свернул к амбару и, сделав две дюжины шагов, остановился перед входом, представляющем из себя такую же дверь, как и на комплексе, но в этот раз на двух петлях да ещё и с ржавой ручкой, которую я сразу и не заметил. Он открыл дверь и ступил внутрь, в тёмное пространство, прорезаемое бледным лесным светом из проёмов в стенах. Тут было пусто, лишь кое-где валялись семечки и какие-то осколки бетона. Амбар тянулся на метров двадцать вперёд, а в ширину был не больше пяти-шести. Я вдруг услышал треск пластика под ногами и, отдёрнув ногу, увидел сломанный шприц.

– Зачем мы сюда пришли? – мой вопрос отдавал каким-то гулким эхом в этом помещении.

– Да просто. Посмотреть, – он пожал плечами и ушёл к концу амбара, – Эй! Подойди!

– Что? – я встал рядом с ним и опустил голову вниз, пытаясь понять, что он там увидел.

Пыль, грязь и ошмётки бетона покрывали металлический люк в полу, почти невидимый на первый взгляд. Андрей потянул за ручку и большой квадрат, осыпая на пол всю грязь, с протяжным скрипом упал на другую сторону, открыв нам вход вниз. Там было ещё темнее. Он начал спускаться по железным ступенькам, держась руками за пол, и я последовал за ним.

Почти ни черта не было видно, но уже через минуту глаза привыкли к темноте, и можно было различить небольшую комнатку, обставленную полками и всяким хламом. Везде был огромный слой пыли, покрывавший все коробки, которые бросались мне на глаза. Всё казалось чёрно-серым. Андрей сел на какой-то металлический каркас и стал наклоняться к полу, тоже сделанному из бетона, как и наверху. Он поднял какой-то продолговатый предмет, снизу покрытый чем-то тёмно-желтым. Я услышал звон стекла, и по телу пробежала дрожь.

– “Русская валюта”, – прочитал он и усмехнулся, а после повернулся ко мне. Во тьме невозможно было уловить цвет его глаз, – Кто бы сомневался…

Я улыбнулся.

– Хорошее место для заначки, но тут, судя по всему, давно никого не было…

– Да. Памятник былым временам.

– Ты знаешь Антона? – я сел на одну из коробок, которая тут же прогнулась подо мной.

– Антона? Шлаева, что ли? Который с кривым носом.

– Да, он самый, – мне было тяжко вдыхать пыль, и я стал покашливать, – Так вот, сколько ему лет?

– Семнадцать, – Андрей озирался по комнате, – А тебе зачем?

– Я его как-то встречал и понял, что он местный решала. Интересно стало.

Андрей улыбнулся.

– Решала… – он шептал какие-то слова, а потом уставился на меня, – А ты сам вообще как… ну, куришь, пьешь, колешься?

Андрей говорил серьезно, по нему было видно.

– Не особо… сигареты не люблю, но одно время ходил с вейпом, а пил в своей жизни только шампанское, и то с мамой на Новый год. А ты… – я думал, стоил ли переходить на эту тему, – Ты… почему считаешь, что дядь Федя монстр? Ну, я понимаю там, что…

– Не понимаешь.

Комната погрузилась в молчание на пару секунд, прежде чем он продолжил:

– Такое трудно понять. Да и вообще, это мои детские обиды… но… я ненавижу людей, которые пьют. Просто они вызывают отвращение и… презрение. Это слишком скользкая дорога, и надо быть совсем конченым ублюдком, чтобы по собственной воле брать в руки это, – он пнул бутылку “Русской валюты”, которая со звоном ударилась о стенку рядом со мной, – Да и в принципе, потакать слабостям – это мерзко.

– Но это… не всегда слабость, – я понимал, что ему пришлось несладко, и виноват в этом был алкоголь, но всё же, для меня это было чересчур, – Типа, есть же нормальные люди.

Он усмехнулся.

– Наверное. Я таких ещё не встречал. Да и… люди – это пиздец.

– Ты перегибаешь. Да, согласен, алкоголиков вряд ли назовёшь хорошими ребятами…

– Это ты зацикливаешься, Максим, – он стал тереть руки друг о друга, легонько топая ногой, – Ты думаешь, это все проблемы? Одна из тысяч! Да, дерьмово получилось, но забери у них алкашку, они же найдут ещё чем убиться!

– Окей-окей, не… не заводись так.

Из дыры в потолке, где был люк, доносился тусклый свет. В нём, как метель зимой, парила пыль. Она хаотично взлетала и падала, вечно в движении, но такая… мёртвая. Я вспомнил про яблоки. Про подоконник.

– Третий… помнишь, ты говорил про третьего? Того старика.

– Да. Я думал, ты поймешь, но…

– Он тоже монстр? Потому что попал под несчастный случай?

– Несчастный случай? Это ты сейчас пожар имеешь в виду?

– Ну да. А что это, по-твоему? Поджог?

– Ты придурок, Максим. Ладно, я понимаю, с кем не бывает – пожары не редкое явление, тем более у нас, но… – он поднялся с каркаса и стал ходить по комнате, смотря под ноги, – Несчастный случай… там сгорел человек, Максим. Человек. Потому что эти конченные идиоты просыхают только на рождество, когда у других чертей хватает человечности не подгонять им пузырь! Православный праздник, если что. Святой… но…

Андрей остановился и замолчал, озираясь на кучу коробок в углу, прямо под прогнившей полкой.

– Случайно напиться так, чтобы не чувствовать, как огонь выжигает твои нервы? Скажи мне, разве можно… блять… напиться так, чтобы не ощущать угарный газ и то, как у тебя горят ноги?! Что за случай такой мог произойти?!

– Полегче… я понимаю…

– Да ни хера ты не понимаешь, Максим, в том то и проблема! Ты же такой, как остальный – везунчик. Ты не видел, как, сука, люди ломают людей, говоря сквозь слёзы о любви! Не могу я, блять, выносить таких мразей. Кишки выворачивает!

Я тоже поднялся с коробки, одной рукой поддерживая гнущийся картон. Андрей всё ещё смотрел под ноги, нарезая круги по комнате.

– Успокойся, мужик. Это дерьмо…

– Заткнись! – я не успел договорить, как Андрей вскрикнул и ударил по полке, – Мне хватило этих слов!

Он стал подниматься по лестнице вверх, быстро и молча, словно убегая от меня. Я немного постоял в комнате и последовал за ним. Там, в лесу, уже после того, как мы вышли из амбара, я нагнал Андрея и взял его за плечо. Он резко обернулся, и я увидел его блестящие голубые глаза, покрытые беспомощным гневом. На лес уже опустились сумерки, поэтому расплывчатое здание, чьи битые окна мрачно глядели на нашу перепалку, казалось каким-то чудищем моему периферическому зрению.

– Что? – прохрипел Андрей, скинув с себя мою руку.

– Ты куда?

– Неважно, – он развернулся, – Там, справа, – он выставил руку, показывая направление, – Будет выход на Главную улицу. Метров сто пройди, и увидишь. Там большой камень стоит.

Андрей постоял пару секунд, глядя в ту сторону, в которую указывал, а потом побрел к тропе, по которой мы пришли.

– Со мной нельзя, – бросил он, проходя зерноочистительный комплекс, – Иди домой, Максим. Мне… я пока один погуляю. Прости.

– Да… ничего. Ты только… завтра можем пойти достраивать наш домик.

– Хорошо, – его голос тонул в лесу. Через полминуты он исчез в листве и кустах, а я так и стоял возле большого летающего чудовища.

– Под водой их нет, говоришь…

Я пошёл в сторону Главной улицы, надеясь на скорое возвращение к уже привычным домам. По пути я встретил большую опору линии электропередачи, стоящую возле треугольного камня, в высоту уходящего на метр. Провода тянулись параллельно дороге, повисая в опасной близости с ветками деревьев. Такая же колея, образованная проезжающими машинами, но по виду можно было сказать, что ездят здесь чаще, чем по озёрной, с которой мы пришли.

Лес становился реже, и уже через пять минут я увидел крышу чей-то бани, из которой клубами валил дым, просвечивающийся сквозь полную луну, появившуюся на небе. Журчание воды заставило меня опустить взгляд на тропу, где теперь помимо травы расположились две небольшие доски – импровизированный мостик через прорезающий дорогу ручей. Я перешагнул его и пошёл дальше, пока не вышел к огороду, огороженному железной сеткой. По левой стороне тянулась тропа, уходя на Главную улицу. Вот я и вернулся.

Напротив меня возвышался местный клуб, необычно освещённый в эту ночь. Помимо света, бьющего из больших окон, были ещё какие-то маленькие лампы на перилах террасы перед входом. Там стояли два парня, безмятежно утопая в дыму сигарет. Они о чём-то говорили.

Перед клубом, чуть ниже по левую сторону, стояла та самая будка-магазин, в которой я совсем недавно покупал “Космос”. В темноте она была похожа на сторожевую будку, в которой стражник оберегал ночной покой жителей деревни от особо буйных разгильдяев, и я бы даже поверил в это, если бы не рекламный плакат с семечками, красующийся на сумеречно-серой двери. Рядом, опираясь на стенку магазинчика, стояла девочка с длинными русыми волосами, теребя их руками. Она выглядела задумчивой и нервной, уставившись куда-то в землю и отбивая ногой ритм. Во мраке ночи трудно было рассмотреть лицо, но я её узнал.

– Привет, – я вяло улыбнулся и почему-то вспомнил Андрея, который сейчас бродит где-то возле озера. Рита перестала дёргать ногой и повернулась ко мне.

– О, ты. Привет, – она ответила без всякого радушия, – Решил зайти на вечеринку?

– Вечеринку? Это поэтому клуб так сияет? – я оглянулся на вход, но там уже не было тех курящих ребят, только приглушенные звуки танцевальной музыки доносились до меня.

– Да. Сегодня же суббота.

– Я уже давно позабыл дни недели. Здесь время течёт по-другому, – я встал рядом с Ритой. Она отодвинулась к краю, – А ты почему стоишь здесь?

– Жду Ангела.

– Ангела? Это что-то из библии?

Она вздохнула и повернула голову ко мне.

– Что тебе надо?

– Ничего, просто интересно, кто такой Ангел.

– Ангелина. Ты слышал про бартер?

– А, понял. И чем ты торгуешь?

– Ничем, – она была не в духе или просто недолюбливала меня.

Я промычал в ответ. На небе сверкали звёзды, а лунный свет, падая на крышу клуба, создавал впечатление, будто её облили белой краской. Грунтовая дорога и лежавший рядом с ней велосипед без заднего крыла казались призрачными.

– Зачем тебе сигареты?

Она сделала паузу, прежде чем ответить:

– В смысле?

– Ты сказала, что не куришь. Так зачем они?

– И ты мне поверил? – Она сползла по стенке вниз и села на корточки. Я поступил также.

– Нет, но всё же, если это правда…

Рита не вписывалась в деревню. Это как болото – оно затягивает, почти не оставляя шансов выбраться в “большую” жизнь. Домики, грунтовая дорога, будка-магазинчик и девять классов недетского опыта. Её бледно-белая блузка, висящая как балахон, отсвечивала голубым сиянием под луной, заправленная в широкие черные брюки на талии.

Интересно, о чем она думает?

– Продаю.

– А? – я не ожидал ответа, – Продаешь сигареты? Ангелу, что ли?

Рита долго смотрела на меня, прежде чем тяжело вздохнуть и уже во второй раз упрекнуть меня:

– Чего ты ко мне пристал?

– М-да…

Отвернуться, пока не поздно.

Правда, в следующую секунду моё внимание завлёк шум.

Чья-то обувь скользила по траве. Я оглянулся на вход в клуб, но там было пусто, не считая какого-то мальчика лет четырнадцати на вид, который сидел на перилах и смотрел в телефон. Но тут, слева от Риты, появилась фигура, возвышающаяся над нашими головами. Светлые волосы спадали до плеч, а лицо, одновременно привлекательное и отталкивающие, было покрыто макияжем, заметным даже в сумерках. Эта девочка почему-то сразу показалась мне высокомерной.

– Привет, Рит.

– Наконец-то! – воскликнув, Рита быстро поднялась и чуть не свалилась вперёд – Черт! Ног не чувствую теперь… не могла идти еще медленнее? – её голос стал таким же, как при нашей первой встрече – неприязненным.

– Прости… я… – девочка непринужденно улыбнулась.

– Ладно, плевать.

– А это кто? – она ткнула в меня пальцем.

– Забей, пошли.

– Куда? – спросил я, но Маргарита тут же ответила, не оставив мне шанса на продолжение разговора:

– Не твое дело.

Они поднялись наверх и укрылись за клубом. Мне не оставалось ничего, кроме как заглянуть на вечеринку, что я, в общем-то, и сделал, забравшись сначала на террасу, а потом внутрь светящегося здания.

Музыка била по ушам. Терпимо, но неприятно. В фойе, куда я сразу попал, было шесть человек, как минимум половина из которых казались совершеннолетними. Само помещение было не особо большим, раскрашенное голубой краской снизу и белой сверху. На стенах висели плакаты, рисунки и всякого рода поделки из картона и пластилина. Из трех настенных лампочек горели только две, из-за чего левая часть помещения казалось затемненной. Я решил идти на источник звука и уже через несколько шагов попал в зал, представляющий из себя разделенное на две части пространство, не сильно превосходящее по размеру фойе, в котором одна часть состояла из рядов стульев, сдвинутых к левой стенке, а вторая представляла собой импровизированный танцпол – то есть просто пустое место, в котором танцевали, по моим приблизительным подсчетам, человек пятнадцать-двадцать. Из больших колонок возле сцены дребезжала музыка, которую не признает только самый извращенный отшельник – играл Моргенштерн. Мне захотелось рассмеяться, но, поборов свое желание, я старался держаться серьезно и встал у стенки, посматривая на толпу гуляк. Деревянный пол задрожал, когда танцующие начали подпрыгивать в такт музыки. Я пытался разглядеть знакомые лица, но заметил только мелкого Лешу, с которым мне довелось сыграть в карты. Он бесновался как мог, облаченный в тот же самый наряд: брюки карго и рваная снизу футболка.

Кто-то подошел и встал рядом со мной. Я оглянулся и увидел парня в черном бомбере и белой майке. Нос-картошка.

– Привет, – отозвался я полушепотом, все ещё наблюдая за танцующими, среди которых Леша, раскидывающий руки во все стороны, казался самым пьяным.

Антон повернулся ко мне и, выдержав паузу, ответил:

– О, турист! Привет. Как оно? – от него несло сигаретным дымом.

– Да ниче, нормально.

– Пришел потусить?

– Типа того.

Наш диалог закончился и мы тупо стояли и смотрели на танцпол. В ушах звенела музыка, с треском вырывающаяся из старых колонок, держащихся на последнем издыхании. Полминуты молчания прекратились вопросом Антона:

– Ждешь кого-то?

– Нет. Просто стою.

Мимо нас прошла девочка со светлыми волосами в облегающих джинсах, бросающихся в глаза. И как я не заметил это сразу? Антон смотрел на ее белый топик с воротничком. Смотрел и ухмылялся, а мне в голову полезли скверные ассоциации.

– Глянь на нее, – сказал Антон, – Зачетная жопа, а? Ангел всегда хорошо одевается… жаль только, мелкая ещё.

– А сколько ей?

Я никак не мог спорить с тем фактом, что ее фигура вызывала восхищение.

– Пятнадцать. Девятый класс, прикинь? Я как-то хотел подкатить к ней, но она стала корчить недотрогу, – он оглянулся в фойе, – Дура, но красивая. Здесь есть нормальные девочки постарше, но она – лучшая, – Ангел скрылась в толпе танцующих под какой-то ванильный хип-хоп, – Кстати, можешь попробовать. Вдруг перепадет, ты же москвич, да и не урод.

Антон улыбнулся, взглянув на меня.

– Потом будешь трепаться всем в Москве о своих… достижениях.

В зал вошел высокий и крупный парень – Вася. Он тут же подошел к нам, не обращая внимания на музыку и танцпол.

– Здорова, Тох. Ну че, погнали?

– Здорова, да, – Антон повернулся ко мне, – Бывай, турист.

– О, Макс. Привет и пока, – сказал Вася, подтягивая рукав водолазки.

Они ушли в фойе. Через пять минут мне тоже надоело играть в наблюдателя и я покинул клуб. На перилах террасы, опираясь спиной о балку, держащую крышу, сидела, что-то печатая в телефоне, Рита.

– Разве здесь ловит? – спросил я.

– Угу. Возле клуба есть связь. Наверху перекрестка и на моей улице тоже, – она чему-то легонько улыбалась, не отрывая взгляда от экрана телефона.

– Больно ты радостная…

Я встал напротив нее, но она особо и не обращала на меня внимания.

– Впихнула Ангелу сигареты?

– Тебе действительно нечего делать?

Было приятно услышать теплые нотки в ее голосе, хоть я и понимал, что они адресованы не мне.

– А ты как думаешь?

Рита наконец оторвалась от телефона и посмотрела на меня.

– Знаешь, здесь есть один мальчик, тоже долбанутый…

– Я знаю его.

Мне вдруг стало стыдно. Он ведь сейчас где-то бродит, в ночи, один.

Надеюсь, с ним все хорошо.

– Да? Андрея? – она удивилась, – То есть…

– Смотри, – вставил я, уставившись на дорогу.

Оттуда доносился периодический шорох, и, пусть темнота обволакивала все вокруг, я сразу узнал эти поникшие каштановые волосы.

– Вот и он. Привет! – Андрей махнул рукой в ответ на мои слова, – Оу, мужик…

Одежда на нем висела, как на пугале. Насквозь мокрая футболка местами прилипла к телу, а кроссовки, став коричневыми от грязи, хлюпали в такт шагам. Он улыбался, как всегда грустно, и переводил взгляд с меня на Риту и обратно.

– Ты че делал? – спросил я, когда он поднялся к нам, став в свете ламп похожим на самого настоящего монстра.

– Купался.

– Привет, Шизик, – отозвалась Рита, все еще сидя на перилах.

– Здравствуй, Маргаритка.

– Не называй меня так!

– Что значит купался?

Мы говорили одновременно, отчего некоторые слова сливались в неразборчивый шум.

– Э-э-э, прости, Маргаритка. Я был на озере, – Андрей водил глазами по нам, стараясь отвечать поочередно.

– Ты идиот?! – это мы сказали в унисон, отчего Андрюша даже смутился.

– М-м, простите. Я… а чего вам не нравится?

– Ты не замерз?

– Что ты делал на озере ночью? Монстров своих ловил?

– Я замерз, – он проигнорировал Риту, – Максим, а ты здесь на дискотеку?

Покачивая головой, я ответил что-то в духе: “Да нет”.

– А, вы здесь просто… – он пожал плечами, – Разговариваете? Надеюсь, не философские идеи и концепции, – Андрей усмехнулся.

– Может, пойдешь домой? – предложил я.

– Ты простудишься, – добавила Рита. Всё-таки, она была доброй.

– Да, стоит… я… – он дрогнул всем телом, – блин, реально холодно.

– Ты придурок, Андрей. Зачем ты в озеро то полез?

– Искал… – он посмотрел мне в глаза и улыбнулся, – Под водой…

Его покачивания головой давали понять, что ничего он не нашел. Рита тяжело вздохнула и, не сказав ни слова, ушла с террасы.

– Не думала, что ты тоже шизик, – ее голос тонул в ночи, обращенный, судя по всему, ко мне.

Мы с Андреем дошли до перекрестка под раздающиеся хлюпанье и шуршание.

– Спокойной ночи, – сказал я, когда мы прощались, – Дойдешь?

– Добегу, – ответил Андрей и пустился вниз по дороге, в сторону школы, где так и остались наши яблоки, – Доброй ночи!

– Постой, – крикнул ему вслед, вспомнив о том дне, – Подожди, а кто тогда второй?

– Что?! – Андрей был уже далеко, но обернулся на мой крик и понемногу пятился назад. Пожалуй, ему действительно было холодно.

– Второй монстр!

Я увидел его смутную улыбку, расплывчатое вотьме лицо. Он не спешил отвечать, а потом резко обернулся и убежал, крикнув:

– Угадай с трех раз!

М-да.

Я помахал в ту сторону, где исчез Андрей, и поплелся домой.

Огород уже спал, покрытый сумеречной дымкой, а лес вдали казался чернее черного. Закинув руки на один из брусков самодельного трельяжа, на котором вились маленькие стебли винограда, я стал вглядываться в темноту за длинными рядами картошки. В голове появились какие-то образы, смутные очертания чего-то упущенного, и тогда я вспомнил первый день в этой деревне: тогда, на опушке леса, я услышал приглушенный крик. Сейчас уже чудилось, будто мое сознание просто придумало этот крик, а на самом деле ничего не было или, на крайний случай, я просто услышал вопль кабана, приняв его за человеческий.

Бабушка сидела на кухне, обхватив телефон двумя руками. Когда я вошел, она чуть не подпрыгнула на диване, а потом, успокоившись, смерила меня пристальным взглядом.

– Привет.

– Привет.

– Чем занимаешься? – я сел на стул рядом и схватил со стола кусок мясного пирога.

И сколько же у нее еды?

– Да вот, звонила Осаковым, – она натянуто улыбнулась и встала с дивана.

– Это кто?

– Андрей твой это. Тебя искала, а Машка сказала, что Андрей только вернулся домой, весь мокрый как черт. Чай будешь, что ль? – она взяла кружку и налила чая, поставив его на стол рядом со мной, – Ты бы еще под утро заявился, ни слуху ни духу.

– Прости, бабуль, забыл про время.

Стрелка на часах, висящих над порогом возле холодильника, доходила до двенадцати.

Она покачала головой.

– И где вас черти носят?..

– На озере… и еще в парочке мест, – я отхлебнул чая и у меня снова непроизвольно дернулось плечо, – Слушай, бабуль, а ты знаешь про монстров?

Тупой вопрос, конечно.

– Чего? Монстры? Это какие такие монстры?

– Ну… на озере…

Она усмехнулась:

– Понапридумывают… ты ночью спать то будешь?

– Да, буду, монстр то оказался обычным.

– А бывают необычные?

– Андрей рассказывал про… в общем, мы там муть придумали. Забей, это чисто прикол.

Она вздохнула и села рядом со мной.

– Чего только не бывает в нашем мире… ну, рассказывай, – бабушка тоже взяла кусочек пирога и поставила перед собой.

– Бабуль, а ты знаешь Андрея?

– В смысле?

– Ну, кто он… какой он человек, имею в виду.

– Какой человек… – она немножко подумала, прежде чем ответить, – Хороший мальчик, вежливый, спокойный… не то, что его папаша. Тот любит выпить, да и, – она добавила полушепотом, улыбнувшись, – Пиздит как не в себя. В общем, Андрюша хороший, ну, мне так кажется. На отца не сильно смахивает, и слава Богу. Женек то дурак… руки, может, и есть, но дурак дураком. А ты чего спрашиваешь?

– Интересно, как… как его знают. Странным называют.

– Да? – она покачала головой, – Не знаю, мне он странным не казался. Может, нелюдимый, молчаливый такой, но парень хороший…

– Да, – я надкусил пирог, – А…

А Маргаритка?

– Что?

– Да нет, ничего…

Я оглянулся на часы.

– Спать уже пора.

Седьмой день.

Мы с Андреем стояли на перекрестке. Кстати, я только сегодня заметил, прогулявшись с Андреем до дома дядь Паши, что половина улицы, на которой живет Рита, покрыта асфальтом. Правда, дырок там было не меньше, чем в сыре, и местами грунтовая дорога выглядела ровнее асфальтированной. Там, пока я ждал у фонарного столба(деревянный, краской исписанный всякими словами поверх друг друга, он был одним из немногих разбросанных по деревне), Андрей покупал яйца у Хирьяновых по просьбе матери. Но сейчас мы стояли на перекрестке, поглядывая то на клуб, то на магазинчик, то на видневшуюся вдали школу.

– Во сколько он приходит? – спросил я.

– Без десяти шесть, обычно.

– И ты, получается, только завтра вернешься? – мне было трудно это представить.

А ночевать где собрался, дурень?

– Угу. Не парься, я же не москвич.

– В смысле?

– За один день не пропаду, – Андрей улыбнулся, метнув на меня взгляд, а потом снова уставился на уходящую вверх дорогу, откуда должен был приехать автобус. Оставалось минут пять.

На его спине красовался серый потасканный рюкзак, который, по его словам, он носил уже четыре года. Не такой уж большой и наполовину пустой, рюкзак не вызывал у меня доверия.

– А что за друг то?

– Да одноклассник, мы с ним пять лет за одной партой, еще с тех пор, когда я только пошел в ту школу. Там че-то какая-то каша у них, и он сказал, что мне надо приехать. Что-то с аттестатами и выпускным, – Андрей кивнул сам себе, – Завтра постараюсь утренним рейсом вернуться, а переночую у него. Я так уже делал.

– А если не успеешь?

– Ну… позвоню папе, он заберет.

– Подгонит тебе автобус, – усмехнулся я, не понимая, как отец будет его забирать.

– У нас нива.

– А… – я стал копаться в памяти, но там было пусто, – Я ее не видел, хотя…

– Она в гараже стоит, а ты там не был.

Шум, доносящийся с дороги, понемногу набирал обороты. На горизонте появились очертания автобуса: сначала крыша, потом и вся его морда. Сзади нас плавал детский гам – там какие-то младшеклассники играли в салочки не далеко от дороги, вопя и частенько катаясь по траве.

Автобус остановился на перекрестке, весь пыльный и грязный. На лобовом стекле, в левом краю, висела бумажка с надписью в столбик: “Бугуруслан, Кирюшкино, Нуштайкино”. Из автобуса вышли две бабушки и, перекидываясь словами, пошли в сторону Ритиной улицу. Я до сих пор забывал названия, помня только свою – Главную. Хлопнув Андрея по плечу, я пожелал ему удачи. Он сел в автобус и, пусть солнце еще было не так низко(но все же отдавало красным оттенком), уехал в закат. На небе плыли облака, постепенно растворяясь за горизонтом. Мимо меня прошли три мужика, один из которых нес с собой мотыгу, закинув ее на плечо.

– И что ты тут встал? – медленно, выговаривая каждое слово, спросила подошедшая из ниоткуда Рита. Я, наверное, выглядел по-дурацки, стоя возле перекрестка и смотря на уходящую вдаль дорогу, но такой внезапный вопрос меня испугал. Я резко обернулся, и, увидев Риту, постыдился собственной трусости.

– Э-э-э, автобус… ждал.

Она подозрительно покосилась на меня.

– И как успехи?

– Ну, он уехал, – это прозвучало крайне глупо, вдобавок мой голос казался каким-то непринужденным и равнодушным, словно я только и добивался того, чтобы автобус уехал. Рита улыбнулась, а потом и вовсе рассмеялась, прикрывая рот рукой. Сквозь смех она, прерываясь на вздохи, сказала:

– Господи! Максим, ты… даже хуже… Андрея. И где вы такие беретесь?

Я неловко отвел взгляд себе под ноги.

– Провожал его на автобус. По-твоему, я тоже больной на голову?

Видимо, она приняла этот вопрос за агрессию. Я загляделся на ее шрам, меняющий свои очертания, когда она отвечала.

– Я такого не говорила… и Андрей нормальный. С чего ты взял, что он больной на голову? И не смотри на меня так!

– Я… не это хотел сказать. Да и вообще, это ты зовешь его шизиком, а для меня он – единственный друг в деревне. Просто интересно, почему ты считаешь его странным?

– Кто тебе сказал, что я так считаю? Откуда ты, придурок, вообще можешь знать, что я считаю?

Было обидно. Но, пожалуй, она была права. От этого было еще обидней.

– Но ты зовешь его шизиком…

– И что с того?! Тебя я придурком называю!

– Ладно-ладно, успокойся, – я пытался свести возникшую перебранку к чему-то более мирному, но Рита выглядела разъяренной. Она хмурилась и хотела что-то мне сказать. Вероятно, что-то, что мне не понравится, – Я… да, сорян, как обычно, – я катал ногами какой-то камушек, не спуская с него глаз. Так и уставившись вниз, я продолжил на повышенном тоне, – Я снова долбаеб, просто меня… меня уже тошнит от ваших ярлыков. У тебя не хватает ума называть Андрея Андреем?! Артема также чмырили просто за то, что у него были кривые ноги! И что теперь? Прыгнул, конченный идиот!

– Что за Артем… ты… – Рита тяжело вздохнула, но уже не выглядела готовой разорвать меня на части. Ее взгляд стал более мягким и в то же время пренебрежительным, – Иди к черту, Максим.

– Да, – согласился я, – Иди к черту, Максим. Могла бы придумать что-нибудь получше.

Она криво мне улыбнулась и ушла, ни сказав больше ни слова.

Ты действительно придурок, Максим.

Когда я собрался пойти домой, ко мне подбежал какой-то паренек помладше меня. Он радостно со мной поздоровался и представился Ванькой. Ванек макушкой доставал мне где-то до лба, был покрыт прыщами на подбородке и выглядел не очень привлекательно, особенно его торчащие во все стороны светлые брови и какое-то перекошенное в целом лицо. Оно казалось несимметричным. Но он был блондином, и если сильно не вглядываться, его жизнерадостный настрой и быстрота во всем делали его каким-то интересным персонажем с необычными светлыми волосами. Он стал верещать сначала о том, что видел меня на дискотеке, а потом перешел на тему, которая ввела меня в ступор. Ванек сказал, что Рита такая злая и бросается на всех потому, что два года назад у нее умер отец. В первый месяц после того она бранилась со всеми подряд и не ходила в школу, но потом все как-то улеглось. Блондин стал рассказывать, что сам видел, как Рита поцарапала Антона, когда тот стал пререкаться на ее слова. Пока Ванек шел со мной, во мне все больше и больше возрастали злость и отвращение к нему, словно он был виновником всех бед, случившихся с Ритой. Я прекрасно понимал, что он просто из болтливых дураков, коих я встречал в жизни не мало, но его осведомленность и такая простота в речи, когда он рассказывал мне о Рите и ее “ненормальности” меня жутко взбесила. Возле калитки у бабушкиного дома я развернулся и сказал Ване, что он придурок, если считает Риту злой. Он странно на меня посмотрел и пошел обратно.

Меня всегда удивляли люди. Они такие разные, непонятные, уверенные в своих знаниях и просто невозможно отрешенные, когда дело доходит до их мировоззрения и души. Мало кто из людей сможет рассказать о себе самую настоящую правду. Мало кто из людей знает о себе самую настоящую правду. Мне кажется, нормальных людей в мире не существует, ведь это было бы ненормально. Ни одного человека никогда не получиться описать целиком и полностью. Всегда будут черные дыры, плавающие где-то между телом, душой и сознанием.

Спустя.

Уже неделя минула с тех пор. Я забрался на второй этаж нашего домика на дереве, который, в общем-то, был только немного выше первого. Вчера мы доделали узенький пол, чуть покосившийся в сторону, соединяющийся с первым этажом ступеньками, над которыми мы с Андреем мучались три дня. Они казались не очень безопасными, но пока еще никто на них не свалился. Это радовало. Я сел на конце ветки, где кончались прибитые доски, и стал поглядывать вниз, на подвешенный рядом канат, спускающийся почти до земли. Он мирно покачивался из стороны в сторону, после того как Андрей решил испробовать его в деле, забравшись ко мне. Это выглядело круто и глупо одновременно, и сейчас он сидел рядом, пытаясь взглядом отыскать что-то в листве деревьев. После того случая у клуба ему сильно досталось от мамы, поэтому мы больше не ходили на озеро, и все свободное время тратили на то, чтобы придумать, чем бы развлечься, каждый вечер возвращаясь сюда, на домик. Один раз мы устроили что-то вроде соревнований на площадке за школой, куда притащили еще парочку ребят, которых знал Андрей. Среди них были Ванька и два брата с веснушками на лицах. Мы бегали, лазали на перекладине, дрались и прыгали с забора, отчего в итоге я вывихнул руку, но все же получил свое законное второе место после одно чумазого лысого паренька. Он был настоящим тарзаном, поэтому все мои попытки вырвать лидерство обратились в прах. Андрей только и делал, что смеялся надо мной, оставшись в итоге на четвертом месте. “Столичный герой”, как он меня тогда прозвал, был главным его развлечением в тот день.

А сейчас он снова с грустной миной поглядывал на деревья, слушая пение птиц. Сегодня мы пошли на домик после полудня, поэтому солнце все еще пробивалось сквозь зеленые баррикады, придавая лесу благородный вид. Андрей положил голову на коленку. В городе он успел постричься, превратившись из лохматого и голубоглазого стесняшку в какого-то серьезного, стриженного под машинку бунтаря, правда все с той же молчаливостью. Он обернулся ко мне, улыбнувшись одним уголком губ.

– Ну и что будем делать?

– Слишком философский вопрос, – ответил я, – Предлагаю на все забить. Покурим?

– Трубку мира?

– М-да… – меня привлекла трещинка на доске в виде какого-то ящера, – Драконы на Руси перевелись, вот и нет работенки для славных малых.

– Нечего было так быстро их переводить, – Андрей полез к канату, – Там пацаны собирались в футбик сегодня, может, туда сгоняем?

Он остановился возле меня, отделенный одним шагом от пропасти. Я немного подумал и кивнул с глубоко понимающим выражением лица. Андрей, ухватившись за канат, начал скатываться вниз, пока не уперся ногами в землю. С шипением он стал усердно отряхивать руки. Все-таки, это довольно больно, но меня не останавливал этот факт, и в следующую секунду я тоже пустился по канату вниз.

Да, жесть как горячо, еще и канат сам по себе теплый. Я немного подул на руки и отправился догонять Андрея, уже шедшего в сторону бабушкиного дома. Лес играл тенями.

Мы пошли налево, миновав калитку. По дороге нам встретилась ржавая коричневая колонка с водой, торчащая возле дома с вечно лающей собакой, и я, вспомнив про жажду, решил испить воды. Она оказалась спасительно холодной в этот жаркий день. Я предложил Андрею, но он только отмахнулся. Дальше мы шли, разговаривая о девушках – голубоглазому бунтарю нравились умные и сдержанные, с длинными черными волосами, хотя он и отметил, что это совсем непредсказуемая вещь, добавив, что ему может понравиться любая. Андрей сказал, что слишком много факторов этому способствуют, и одни из главных: внешний вид и поведение. Трудно было с ним не согласиться.

Правда, потом он прошептал, что готов встречаться с любой, только бы она обращала на него внимание и не клеймила “Шизиком”. Я еле сдержал смех, но про себя подумал, что в этом мы похожи. Мне тоже не особо везло с девушками.

Мы дошли до площадки с кошеной травой. Ровный участок чуть ниже дороги, возле которой и начинался. Слева, через метров пять, росли деревца, ветками прикрывающие большую желтую трубу, проведенную на двухметровой высоте. Тут, бегая и толкаясь, пинали мяч пятеро ребят разных возрастов. Мяч, черно-белый и местами зеленоватый, полетел на дорогу, где я его и перехватил ловким движением ноги. Все-таки, я играл в футбол пять лет. Покатав его по грунтовке, я прицелился и не сильно пнул мяч в сторону ворот, представляющих из себя две вертикальные палки, воткнутые прямо в землю и разделенные тремя шагами. Это был легкий гол. Пацаны уставились на нас, Андрей махнул им рукой.

– Думаешь, сможешь меня обыграть? – я подмигнул ему и, ухмыльнувшись, пошел в команду двоих.

Четыре на три. Мы играли часа два, пока все не выдохлись и не упали на землю.

Через три дня за мной приехала мама.

Из обещанного месяца я провел лишь семнадцать дней в деревне с озером.

Оглавление

Первый день.

Второй день.

Мир издевательских снов.

Третий день.

Четвертый день.

Пятый день.

Шестой день.

И глаза покрываются голубою блевотой.

Продолжение шестого дня.

Седьмой день.

Спустя.