За полчаса [Анна Москалева] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Анна Москалева За полчаса
Неприличная история
Люська крутила в руках чашку с темной жижей. Тонкий густой ручеек нерастворившегося порошка нехотя сползал по стенкам фарфоровой посудины. "Женщина есть чаша", – почему-то подумала Люська и уже открыла рот, чтобы это сказать, как на нее цыкнули: – Молчи! Ты молчишь уже! Все. Все твои слова здесь, – старушка в крупных очках и ярких бусах забрала у нее из рук чашку и с тихим бормотанием перевернула ее на блюдце. Люська почувствовала себя полной дурой, но рот закрыла. Сама пришла, в конце концов. Никто ее не гнал. Вообще, если б ей ещё неделю назад сказали, что она пойдет к гадалке, то она бы громко рассмеялась в голос. Может быть, даже неприлично громко рассмеялась. Ей тогда казалось, что в этом есть капелька шарма – иногда вести себя чуточку неприлично. Казалось ей так ровно до тех пор, пока однажды в пятницу она не застала в неприличной позе своего Юрку. Хотя, Юрка был ещё ничего так, а вот Светка на нем, ну совсем неприлично смотрелась. Следующие выходные тоже прошли под знаком неприличности. Люська неприлично много рыдала и неприлично много пила. Ну как пила, рассказывала всем желающим, какая Светка стерва, Юрка козел, а она, Люська, дура. Рассказы приправлялись вполне себе приличным винцом, но было его столько, что говорить об этом все же неприлично. Кто и когда ее надоумил идти к гадалке, Люська не помнит. Но утром в понедельник, обнаружив у себя на кухонном столе записку, нашкарябанную карандашом для глаз на столовой салфетке, решила позвонить. В записке значилось "Любовь Михайловна, гадает на кофе" И телефон. Почему-то Люська решила, что на кофе гадать – это не то, что на каком-нибудь таро или, прости господи, рунах. Это почти прилично. Вот и сидит она, захлопнув рот. Смотрит на странную тетку в ярких бусах. А та, щурясь, рассматривает отходы Люськиной жизнедеятельности. Ну жижу от выпитого кофе, то бишь: – Ждет тебя черная година, – произнесла гадалка замогильным голосом и нахмурилась. – Какая – какая гадина? – Люська сразу представила Светку, но, вообще-то, та была рыжая, а не черная. – Период у тебя в жизни сложный, говорю, – гадалка еще раз посмотрела в чашку, – жопа полная, короче.
Тут Люська вспомнила неприличную Светкину жопу и согласно кивнула головой: – Ага, полная. – Ну, сама все знаешь, мужик от тебя ушел, с работы увольняют… – Это не он ушел, – гордо вскинула курносый нос Люська, – это я его… Стоп, как это увольняют? Никто меня не увольняет! – Да ладно, – гадалка приподняла на лоб зсвои громадные очки и ткнула Люське в нос чашкой, – Вот видишь, тут черточка, потом ямочка и вилюшечка. Значит, провал у тебя в карьере. Уволят.
Люська пялилась в чашку, силясь увидеть ту самую вилюшечку. Она ей почему-то казалось особенно важной. – Да вроде никто не говорил про увольнение. Так, все отделы понемногу сокращают, но меня, вроде, не трогают.
Юрка и скачущая на нем Светка резко отошли на второй план. Личная жизнь, конечно, штука нужная, но по-настоящему важным для Люськи всегда была только ее работа. Любила она ее давней и взаимной любовью. Искренне радовалась, выстраивая ровные колонки годовых отчетов, и получала почти физическое удовлетворение, когда цифры сходились до копейки. Нет, не так. Вот когда не сходились, а потом Люська находила ошибку, выправляла и все сходилось, вот это был настоящий кайф! Особенно, когда получишь премию и оплатишь ипотеку. Восторг, экстаз и оргазм – три в одном. И все это потерять? Да какой тут, нафиг, Юрка? – И что же мне теперь делать? – то ли выпитое накануне вино, то ли пережитый стресс полностью выключили у Люськи критическое мышление. В увольнение она поверила безоговорочно, хотя вилюшечку так и не увидела.
Гадалка покрутила чашку под разными углами. Надела очки, потом снова сняла их. – Ищи силы внутри себя, – глубокомысленно произнесла тетка, – Ты чаша наполненная, перестань поить собой других и начни уже сама распоряжаться своим ресурсом. – Чего? – у Люськи в голове была полная мешанина из вина, гадин, годин и цифр среди которых самой яркой была цифра ежемесячного платежа по кредиту. – Ты кем работаешь? – гадалка отставила чашку в сторону и смотрела на посетительницу, закусив дужку очков. – Бухгалтер я, – Люська совсем растерялась. – Ну, бухгалтер работу себе всегда найдет. А пока будешь искать, вспомни, чем увлекалась. Бусы на тебе, вон, непростые.
Люська потрогала рукой бусы из бирюзы и мелкого жемчуга, которые сплела себе прошлым летом. – Это я сама сплела, – голос у нее был тихий, растерянный. – Ну вот, видишь, какая красота. Наверняка, все подружки такие же просили. – Ага, просили, – Люська вспомнила, как у нее выпрашивали такие же… И подружки, и девчата на работе, и даже Саня – айтишник своей невесте такие заказал. Ей тогда, вроде, и деньги какие-то заплатили… – Ну вот, этим и займись, если нравится.
Люська вспоминала, как бусинки собираются в рисунок, сперва разрозненный и непонятный, а позже – когда нити складываются нужным образом – в тонкий, затейливый, необычный… Это было почти как с цифрами в отчете. Только это она могла держать в руках, показывать другим. Глаза ее заблестели. На губах заиграла несмелая улыбка. Пальцы сами собой перебирали бирюзу на шее.
Гадалка смотрела на нее и улыбалась: – Ну что, нашла? – Что нашла? – не поняла Люська. – Точку опоры свою нашла? Крылья? Те, что над любой бедой взлететь позволяют?
Люська медленно кивнула головой. И правда, переживет она все. Ведь она чаша наполненная, и может силы брать в самой себе. Увольнение – это тяжело, но не смертельно. А Юрка… Про него она уже и думать забыла. – Нашла, – голос у девушки звучал спокойно и уверенно. Ни былых слез, ни сомнений уже не было слышно.
Тут ей на ум пришла какая-то хитрая мысль. Люська прищурилась и, будто планируя что-то, спросила: – А когда меня уволят? – Да откуда ж я знаю?! – ошарашила ее ответом гадалка. – А… Там в чашке не видно? – В чашке тут видно, что ее помыть надо. Больше ничего. А все остальное в человеке видно. Может, и не уволят тебя вовсе, но о хахале своем-то, поди, уже не переживаешь?
Люська удивлённо вскинула бровь. Возмущение приподнялось несмелой волной где-то внутри и тут же притихло, разбившись о насмешливый взгляд тетки. – Так вы не гадалка? – Почему? Гадалка. Только в людских глазах больше видно, чем в грязных чашках. Но разве я тебе дала плохой совет? – Хороший, – все слова тетки сложились в единую мозаику, – Искать ресурс внутри себя. Хороший совет. – Ну вот. С кем бы ты ни расставалась, кем бы ты ни работала. Ты, когда тяжело, в первую очередь, в себя загляни.
Люська опять задумчиво кивнула головой. Тут, будто вспомнив что-то, встрепенулась: – А можно спросить? – Чего? – А вы кем работали?
Гадалка снова надела очки и приосанилась: – Учительница я! Младших классов. Сейчас на пенсии.
Люська непроизвольно открыла рот. Ну что ж. Урок ей приподнесли хороший. Пожалуй, пора браться за домашнюю работу.
Хранитель для Дашеньки
Двое сильно подвыпивших мужчин стояли в обнимку о ворот, подпирая собой косяк. Вроде как прощались: –– Ладно, Колян, бывай!!! Привыкай к гражданке! Мне пора и честь знать! – пытался уйти первый –– Миха, давайте еще по рюмашке! На посошок! – было уже темно, говорили громким шепотом, чтобы не разбудить домашних. –– Слышь, это ты счастливый! Ты завтра отоспишься. Мне на работу вставать! – первый явно геройствовал. –– Миха, ты у Петровича не забудь спросить. Я норм так электрику знаю. Возьмет в бригаду? – в голосе у второго чувствовалось волнение. –– Да спрошу, спрошу, сказал же! – отмахнулся его друг. –– Да блин… Не у мамки ж с папкой на шее сидеть. – только что вернувшийся с армии Колян чувствовал себя крайне взрослым и независимым. –– Да ты неделю только как с армии пришел! Сбавь обороты! А то тебе сразу и работу, и жениться, и дом строить. – Миха усмехался, на правах старшего товарища. –– Сам-то строишь! –– Так я-то уже женат! И жена беременная. Мне есть кому строить. –– Беременность – дело не долгое –– Ох, и дурак ты, – махнул рукой Миха, – Ладно, поехал я… А то уж час ночи. –– Мож у нас заночуешь? – сомнения все же закрались в пьяное сознание Коляна. –– Люська ворчать будет. Не хочу ее расстраивать. –– Да выпили ж много. –– Слышь, я по этой дороге с шестнадцати лет езжу! Не учи ученого! –– Ну как знаешь, бывай.
В деревне было не принято спорить со старшими. Колян пожал товарищу руку, подождал, пока тот заведет мотор и отъедет от дома и, пошатываясь, побрел спать.
Миха неспеша прикурил и включил музыку погромче. В голове крутились приятные мысли: о доме, о Люське, которая в этом доме будет хозяйничать, о малыше, который будет там расти. Из мечтаний парня вырвал резкий звук. "Колесо, что ли лопнуло?" Машина накренилась и кубарем покатилась в кювет. "Точно колесо", – последнее, что подумал Михаил. Машину крутнуло, раздался грохот, скрежет и тишина… Он выбрался из машины и стал осматривать покореженное авто. "Черт! Тут вся машина в хлам! И как это я цел?" Михаил заметил рядом постороннего мужчину. Тот равнодушно осматривал остатки машины и, казалось, ждал, пока Миха его заметит. –– О! Мужик! Помоги тачку на колеса поставить! Вишь, в кювет ушел, – Миха старался стоять ровно, чтобы не вызвать осуждения странного путника. –– А ты на какие колеса ставить будешь? – казалось, тому действительно интересно. –– В смысле? – Миха не понял. –– Ну передняя ось вон валяется, а задняя вроде там, под кузовом. –– Да… Дела… – неудачливый водитель почесал затылок, – И как сам цел остался? –– Никак. – голос встречного путника был сух и беспристрастен. И оттого стало действительно страшно. –– В смысле? –– Ты не остался цел. –– Ты че буровишь! Я не настолько пьян. –– Да? Подойди к машине.
Миха сделал пару недоверчивых шагов вперед. Остановился. Сначала ничего не заметил. Потом его внимание привлекло что-то торчавшее из-под капота: это явно не было машиной. Это было мягким и раздавленным.
Пару мгновений ушло на осознание. Миха заорал. Пустился бежать прочь. Бежал, спотыкался, падал, снова поднимался. Кажется, еще раз упал. Сил больше не было. Единственное, что смог – встать на колени. Его выворачивало наизнанку. Стоял на коленях и рыдал.
Миха не видел, как неизвестный мужик подошел, но тот снова стоял рядом. Молча. Чего-то ждал. –– Я мертв. –– Нет. Ты – нет. Твоя оболочка – да. –– Что это значит? –– Это значит, что ты достиг нужной стадии развития для перехода. И твоя сущность освободилась от оболочки. –– Нет! Я не хочу! Не сейчас! –– Если честно, я тоже думал, что ты выйдешь попозже. Но, видимо, ты решил, что если увидишь своего ребенка, то выходить из оболочки будет еще больнее. –– Ребенок! Я не увижу сына? –– Дочь. Людмила родит девочку. – Миха снова завыл. Просто по-звериному завыл. Демиург молча стоял рядом. –– Это все ты! – Михаил бросился на Демиурга с кулаками. –– Нет. Это не я. – Демиург отошел в сторону и Миха плюхнулся на землю. – Твой жизненный сценарий прописывал не я. Я не люблю разбитых сердец. Хотя, конечно, этот ход на редкость удачный. –– Удачный? – Миха опять попробовал врезать нахальному мужику. –– Да. Ты получил урок, завершающий ступень. "Любовь созидающая". Людмиле зачтен третий и четвертый урок ее ступени. " Любовь созидающая" и "Самопожертвование". Ей остается только один. А вашей дочери засчитано сразу три. Ее сущность проведет свой срок всего лишь с двумя испытаниями. –– Какие уроки? Какие испытания? Я умер! Люська одна! Ребенок без отца расти будет! Ты че несешь, урод?!
Демиург вздохнул и замолчал. Миха уже не лез драться. Стоял на коленях, закрыв лицо руками.
-– Ты говоришь, Люся была мне уроком? –– Да. Финальный урок твоей сущности. "Любовь созидающая". –– И я его усвоил? –– Да. Очень быстро. –– В смысле. –– Ну ты же был готов отдать ей все, ничего не требуя взамен? –– Да. Но она. Она же тоже меня любит… ла… Любила. –– Любит. И будет любить еще долго. Она тоже с успехом прошла это испытание. –– А какие еще были уроки? –– А сам как думаешь?
Миха со злостью посмотрел на Демиурга. –– Понимаю. Еще не осознал себя сущностью. Ну давай я тебе помогу. Какое твое самое яркое воспоминание из детства? Вот прям первое, что вспоминаешь? – парень помолчал. После недолгой паузы несмело спросил: – Отец? Он однажды меня катал на санках, я совсем малой был. А он разбежался и в сугроб санки перевернул. Я реву, а он хохочет. –– А еще? –– Он из семьи ушел. Сказал, что мне так лучше будет. Они с матерью орали друг на друга целыми днями, он пил по-черному. Я его трезвым-то в тот год и не помню. –– Еще. –– Его когда инсультом расшибло, он нам не сказал. В каком-то доме престарелых молча помер. Я на него так обижался. –– Сейчас обижаешься? –– Нет. Он ведь, хотел как лучше. Хотел добра. Просто у него не получалось. –– Урок усвоен на отлично. –– Урок? –– Да. Не всегда благие намерения приводят к благому итогу. Забавно, но наоборот тоже работает. Со злыми намерениями. Но судить о сущности надо по чем? –– По намерениям… Странно как-то. Или нет? Нет. Не странно. – рассуждал Миха сам с собой, – Все правильно. Если никак из добрых намерений добра не получается помочь надо человеку. –– Да. Все это можно уложить в понятие "Милосердие". –– Милосердие? –– Да. Первый урок твоей сущности. –– А второй какой? –– Тебе название или описание?
Миха недоуменно посмотрел на Демиурга. –– Ну ладно. Что еще яркого у тебя всплывает в памяти? –– Как я шалаш сторожил? –– Какой шалаш? –– Ну с мальчишками построили. Они меня часовым поставили и слиняли. Купаться, потом обедать и потом мамки загнали. А я стою. –– А. Да. В твоей сущности это уже было развито, поэтому хватило одного эпизода. –– Ответственность? –– Ответственность. На тебя всегда можно было положиться, не так ли? Миха сказал, Миха сделал. Так? –– Так. – не без гордости ответил парень. –– Ну вот. Третий урок сам вспомнишь? –– В армии? –– В армии. –– Они тогда в самоволку свалили, а я на губе сидел. Думал, придушу всех. Но не. Когда вышел, на их виноватые рожи посмотрел, вся злость куда-то прошла. –– "Самопожертвование" и "Прощение", они такие. –– Да. А потом Люда. –– Люда. –– Влюбился в нее без памяти. Месяца два всего ухаживал. –– Полтора. –– Полтора? Я ее безумно хотел. Жить без нее не мог. Вот замуж и зазвал сразу. –– Да. Тебе она была нужна. А ты ей, как ни удивительно, нет. –– В смысле? –– Не ее это судьба была. Смухлевал твой Творец. Тебе козырную карту, а ей чужую судьбу. –– Она теперь страдать будет? –– Будет. Хотя не должна была.
Миха зажмурился, как будто от боли.
-– А это нельзя изменить? –– Так сильно ее любишь? –– Сильно… –– Ну… – мужик совершенно по-людски потер подбородок, – Есть у меня на примете один талантливый молодой творец. Предложу ему хранить Людмилу. Посмотрим, что скажет. – Демиург внимательно посмотрел на Михаила. – А тебе предстоит учиться дальше. Ты готов? –– Готов, – Миха уже ничего не спрашивал. Все осознал. –– Кстати, а ты сам-то, не хочешь попробовать себя Хранителем? –– А кого хранить? –– Ну… Подберем кандидатуру.
*** –– Вызовите Ракотина в родовую! Затяжные, стимулировать надо! –– Сейчас, сейчас моя хорошая, – пожилая акушерка вытирала пот со лба роженицы. – Тебя как зовут-то? –– Люююююда, – выдохнула со стоном женщина. –– Людочка, потерпи, сейчас анастезию сделаем, окситоцинчик уколем… –– Аааа! Когда же врач?! –– Идет, идет, милая. Держи вот меня за руку.
*** В боксе, помимо акушерской бригады, стояли двое мужчин и напряженно наблюдали за родами. Их никто не замечал – они были невидимы взгляду смертных. Хотя, в тот момент акушерская бригада и видимых вряд ли бы заметила.
Оба Хранителя заметно нервничали. Один оглянулся: –– Ты кто? –– Я? – казалось, Хранитель удивился. – Я – Алекс. Я Людмилу храню. –– Аа-а. Талантливый творец. Понятно.
Алекс удивился. –– А ты сам-то кто? –– Я – Миха.
Родовую огласил настойчивый детский крик. Миха улыбнулся самой глупой мужской улыбкой: –– Я тут для Дашеньки.
Вкус к жизни
Аська проснулась от вкуса кофе. Она долго подбирала музыку на будильник так, чтобы это был черный кофе без сахара. Еле нашла. Все, кто слышал этот рингтон, считали его странным, но ей было все равно. Это же был кофе. Девушка пошла в душ. Шум воды ей не мешал. Шум воды был мятный. Но сразу после душа – наушники. Иначе никак. На кухне бабушкин телевизор, а телевизор был протухшей колбасой. Налила уже настоящий кофе в термокружку, бросила в рюкзак бутерброд и уехала в библиотеку.
Когда она была ребенком, любая поездка была самым настоящим мучением: рычание моторов и шелест шин – это вареная капуста. Очень много вареной капусты. Вообще, лет до восьми ее жизнь была адскими муками. Ей никто не верил: мама искренне считала ее ребенком с дурным характером и слабым желудком. Жить стало чуть легче только после того, как она наконец попала к тому педиатру. На их участке не было врача и поставили интерна. Только с лекций, что называется. Мама что-то возбуждено ей рассказывала, а Аська ноющим голосом ее умоляла: – Мама, не кричи, когда ты кричишь, ты – подгоревшая картошка, – девочка морщилась от подкатывающей тошноты. – Ой, опять ты! – злилась мама. – Постоянно от нее это слышу! – оправдывалась она перед врачом. – Я – картошка подгоревшая, а машины – капуста вареная. Представляете, какое воображение?! – Воображение? – доктор смотрела на морщившуюся от тошноты Аську, – А ну-ка отвернись. Это что за вкус? – по столу заскрипело колесико мышки. – Орешки соленые. – А это? – зашуршали листы бумаги. – Мятная конфета. – А вот? – молодая врач выдала ей с десяток разных шумов, а потом стала тасовать их в разном порядке. И Ася ни разу не ошиблась, ни разу звон стекла не назвала мятным или шелест бумаги сливочным. Она же не выдумывала, она же чувствовала! – Ей нужна энцефалограмма! – Боже, о чем вы? – мать перепугалась. – Ну выдумывает ребенок и выдумывает, ну она же не больна! – Не больна, но, похоже, и не выдумывает! Это особенность восприятия. Встречается очень редко. Когда раздражение одних сенсорных рецепторов вызывает отклик в другой сенсорной системе. Например, люди видят цвет музыки, или букв. Похоже, ваша дочь действительно ощущает вкус звуков. Энцефалограмма поможет это определить. Сделали энцефалограмму. Результат всем принес облегчение: маме – в виде сознания, что у нее не капризный, а уникальный ребенок, Асе – в виде наушников и права постоянно их носить.
В школе учиться было сложно – надомное обучение в те времена было крайне непопулярно. Но в вуз очно Ася отказалась идти категорически. Только заочное. Если хотите – три одновременно, только заочное. Чтобы зарабатывать хоть что-то (а заодно и сбегать от бабушкиного телевизора) Ася устроилась на работу в библиотеку своего вуза. Тише места не придумаешь. Там она могла спокойно учиться, читать интересные ей книги и даже, если нет наплыва перед сессией, подрабатывать удаленно. Ася занималась редактурой для молодежного журнала. Тексты не вызывали у нее никаких вкусов, и это было прекрасно. Сначала она пробовала использовать свою необычность в работе – соблазн был велик. Могла, например, идеально без камертона настроить фортепиано. Ведь "ля" была сливочным мороженым, а "ля бемоль" неспелым яблоком. Ошибиться невозможно! Проблема была в том, что "фа" было пересоленным рисовым супом, а про басовые октавы и говорить не хочется. Вообще, с возрастом Ася пришла к мысли, что с удовольствием пожила бы без этих вкусов. Вот взять Виталика. Умный, красивый, из хорошей семьи, и она ему явно нравится. Но это долбанное кипяченое молоко! Его голос был кипяченым молоком с пенкой! Можно терпеть, но не долго.
Сейчас она ехала в метро, плотно заткнув уши наушниками, и думала о том, каким бы мир был без звуков? Каково это? Смотреть на море и видеть только море? И не чувствовать мяты во рту. Или слушать музыку и оценивать ее гармоничность, а не вкус. Взгрустнулось. Она отвела глаза от стен туннеля и увидела напротив парня, который смотрел на нее и улыбался. Оглядела себя с ног до головы: что-то запачкалось в одежде? Вроде нет. А он улыбнулся еще шире. А глаза? Глаза просто смеялись. Такие красивые глаза. Аська пообещала себе, что какой бы ни был вкус у его голоса, ради этих глаз все вытерпит! Он что-то прошептал одними губами. Что? Ася не поняла. Вытащила наушники и подалась вперед. Он поджал губы и с грустью в глазах покачал головой. Нет. Ничего ты не услышишь. Ася не поняла. Наверное, у нее был такой растерянный взгляд, что он снова улыбнулся. Достал блокнот с карандашом и написал: "Не грусти! Ты – красивая! " Она соображала, наверное, с полминуты, а потом захохотала. Почти истерически захохотала в голос! В метро можно. Забрала у него блокнот: "Привет! Я – Ася".
Игра слов
Майор Боровой Владислав Федорович был чернее тучи. Сегодня днем их вызвали на похищение. Похищение – это всегда плохо. Похищение – это не труп, конечно. Есть еще шансы на хэппи-енд. Но с другой стороны, упрямая статистика говорит, что хэппи-енд возможен в течении первых двух суток. После – шансы стремятся к нулю со скоростью ВАЗ 2101, несущегося с горы без тормозов. А значит, в ближайшее время не выспишься. И поесть вряд ли нормально сможешь. Поэтому, похищение – это не просто плохо, а очень плохо, а похищение ребенка – это очень плохо втройне. Да-да. Именно втройне, а не вдвойне. Потому что тут у нас не только рыдающие родители, начальство с каменным лицом, но и пресса. Вездессущая. Или с одной "с"? Пусть с двумя – честнее будет. По крайней мере, определение с удвоенной "С" почти полностью выражало отношение Владислава Фёдоровича к прессе. И к проблеме. Ну а что может быть хуже, чем похищение ребенка? Правильно! Похищение ребенка больным на голову маньяком, оставляющим непонятные записки! Шкала "плохо" у Владислава Федоровича закончилась еще на предыдущем пункте, поэтому этот инцидент измерялся по шкале с непечатной лексикой, а значит и печатать мы ее не будем, но вы поняли, в каком настроении Владислав Федорович возвращался домой.
Сегодня днем пропала девочка восьми лет. Второклассница не дошла до дома двадцать метров. В кустах сирени нашли ее портфель. В портфеле, помимо детских школьных принадлежностей, лежит записка. "Следуй правилам, свет сотворяющим". Напечатана на лазерном принтере. Лист формата А4. Белая офисная бумага, плотность 80 г/м², отпечатков не обнаружено. "Следуй правилам, свет сотворяющим". Нашелся, мастер Йода. Остаток дня Боровой посвятил сбору информации. Обычный школьный маршрут девочки, камеры на маршруте, кто ждал дома, обстановка в семье, недоброжелатели, как училась в школе, какие отношения с одноклассниками, как общалась со сверстниками… Все выходило гладко и обычно. Училась средне, но добросовестно, семья полная, дома ждала бабушка. Мать и отец работают. Ни с кем не ругалась, никого не обижала. Все чисто. Только эта записка. "Следуй правилам, свет сотворяющим".
Домой возвращался в десятом часу. Злой и голодный. Жена, верная, любимая жена молча поставила перед ним тарелку с ужином. Взял вилку и замер над тарелкой.
-– О чем думаешь? – жена привыкла не спрашивать детали дел. Должен же хоть дома быть отдых. Но сейчас было видно, что работа просто так не отступит. –– "Следуй правилам, свет сотворяющим", – глубокомысленно произнес Владислав Федорович. –– О, звучит как в том шоу. Тоже что ли радио слушаешь? – хмыкнула супруга. –– Какое радио? – майор так и замер с пустой вилкой. Чутье гончего подсказывало, что сейчас не до еды. –– Ну на "Белом дожде" ночные эфиры. Я на работе иногда включаю, да и дома, когда тебя нет, – жена работала медсестрой: два раза в неделю уходила на сутки. – Там в полночь что-то вроде радиоспектакля. На позапрошлом дежурстве слушала, было что-то похожее. Про значения слов. Или на прошлом… Сейчас уж не вспомню.
Женщина продолжала рассуждать, повернувшись к мужу спиной, а поэтому пропустила тот момент, когда он вылетел из-за стола, на ходу набирая чей-то номер. – Петренко? Одевайся – и к офису радиостанции "Белый дождь". Завтра никак! Нам как раз нужны ночные эфиры! Договаривал Боровой, уже сбегая по лестнице. Жена посмотрела на нетронутый ужин, на распахнутую дверь, вздохнула и включила радио.
-– Вы понимаете, это ж не я пишу, я ж просто актер, – парнишка, ведущий ночное шоу, бледнел и заикался. – Я только голос. Пишут другие. –– А можно нам поговорить с теми, кто пишет? – не выспавшийся и голодный Боровой мог довести до заикания кого угодно. Ну, разве что, кроме собственной жены.
Текст к той передаче писали два редактора. Один из них – внештатный на удаленке (хрен знает где, значит), а второй – штатный. К нему-то сейчас и направлялись майор с капитаном.
-– Извините за поздний визит, – бормотал Петренко, пытаясь разгладить волосы и растянуть мешки под глазами, – вы понимаете, похищение ребенка, счет идет на часы.
-– Да-да. Проходите. Я все равно еще не ложилась. Работа. Текст завтра сдавать.
Боровой протянул ей записку из портфеля украденной девочки: –– Вот эта фраза вам что-нибудь говорит? –– "Следуй правилам, свет сотворяющим", – девушка поправила очки и хмыкнула. – Похоже на наш недавний скетч. Там разбирались слова. Ну знаете, каждое слово можно истолковать, как образ и все такое… Мы с Леной рунами вдохновлялись. Руны знаете? Скандинавские? На них гадать модно. Они же, по сути, просто буквы. Так вот мы взяли нашу кириллицу. Аз, Буки, Веди… Ну слышали же? – мужчины переглянулись. Сочетание "Аз-буки" что-то напоминало. – Ну так вот, если разобрать любое слово, как аббревиатуру и сплести все эти значения, то получается приятная и загадочная ахинея. Слушатели захавали на ура.
Увидев непонимание в глазах представителей закона, девушка залезла в какой-то файл у себя на ноутбуке. –– Ну вот смотрите: слово "Друг". Д – добро, Ъ (в старославянском написании) – привязка к моменту действия, Р – творящий, У – в одной связке с нами, Г – путь, и еще раз Ъ – в данный момент. Ну получается, что это кто-то добрый в одной связке с нами, путь совершающий в данный момент. –– Прикольно, – Петренко не мог скрыть восхищения, – а "Враг"? –– Враг: В – веды, знание, Р – творящий, А – Ас, то есть Бог, Г– говорящий. Получается, что бог тебе передает знание. –– Получается, наши враги – это посланные нам уроки? –– Получается так. –– Ух ты? А… –– Так, стоп. – вмешался Боровой. – Мы поняли. Хватит примеров. Вот эта фраза, ее в какое слово можно свернуть? –– "Следуй правилам, свет сотворяющим". Ну здесь тоже есть про "свет", скорее всего один из слогов будет "РА". А следование правилам. Дайте подумаю. Закон? Кон? Конура? Нет. Связка "у" ушла. Следование правилам… Культ! Точно! Следование правилам – это культ! Культура! – у девушки-редактора аж заблестели глаза от восторга. Майор с капитаном были гораздо менее воодушевлены. "Культура". И что им это дает? –– Так, – майор решил действовать привычными методами. Их же никто не отменял! – Вам в эфир звонят? Или как-то пишут? –– И звонят, и обсуждение идет в соцсетях и мессенджерах.
-– Гриша, – обратился Владислав Федорович к капитану, – проверить все звонки, прочитать все обсуждения. Всех активных вычислить, проверить. Всех на карандаш, второго редактора найти. Сейчас – спать. –– Владислав Федорович, а может это указание на какое-то место? Ну вы знаете теорию, каждый маньяк желает быть пойманным, оставляет указания, – почти ноющим голосом начал Петренко. – Может это… Дом Культуры?! –– У нас тут есть клуб "Культура". В здании бывшей библиотеки открыли, – вставила девушка редактор.
Боровой посмотрел на капитана недобрым взглядом: –– Хорошо, твоя идея, ты и проверяй. Дом Культуры, клуб, все, где в названии есть "Культура". Проверку переписки поручи кому-нибудь в отделе. А я – спать. Петренко жалобно посмотрел в след удаляющемуся майору. Редактор с сочувствием предложила на капитану: – Хотите кофе? Я могу вам в термокружку налить. При случае вернете, Гриша.
Боровой успел раздеться и даже лечь в постель. Уснуть не успел. Раздался звонок. Петренко. –– Владислав Федорович, тут! Есть! Держали! –– Что? Кто? Кого держали? –– Девочку. Похоже тут держали. –– Где это тут? –– Подвал Дома Культуры. Здесь следы. Веревка на батарее, одеяло на полу. Заколка детская. Надо будет родителям показать. И надпись на стене. Новая. –– Адрес! – рявкнул майор. –– Площадь Ленина, дом один. Центральный Дом Культуры.
Боровой на ходу натягивал носки. Глянул на часы. 5.20 утра. Вот и поспали.
"Я во тверди люд мирской речью объединяющий" – Боровой скрежетал зубами. –– Петренко! –– Я, товарищ майор. –– Редакторше звони! –– Уже, товарищ майор!
Боровой посмотрел на капитана. Кажется, он его недооценивал. –– Экспертная группа работает? –– Да. Отпечатков масса, но все старые. Проверяем персонал. На заколке есть волосы. Есть отпечаток следа. Предположительно, мужской. Сейчас снимают, вычищают. Он увел ее отсюда затемно. Чтобы не видел никто. Часа в четыре утра, наверное.
Боровой поморщился. Чуть-чуть опоздали. Ну, след это уже хоть что-то. –– Редакторша когда ответит? –– Сказала, как слово скрутит, так и позвонит. –– От опергурппы никаких новостей? Камеры по пути следования? Проверка друзей? Это… На радио… Эфир послушали? –– Работают, товарищ майор, – Петренко развел руками. Прошло меньше суток с момента похищения. В анализе информации задействовали всех. Но чудес не бывает. Зазвонил телефон. Петренко посмотрел на дисплей. Или бывает? –– Петренко слушает. –– Алтарь!!! –– Что? –– "Я во тверди люд мирской речью объединяющий". Это – алтарь! Я – это Аз… –– Стоп! Спасибо! Я вам верю! – Петренко повернулся к майору, – Алтарь, товарищ майор. –– Что алтарь? –– Потащили ее на алтарь! Ну в смысле, слово: "Я во тверди… " –– А! А? Алтарь?! Чер-р-рт! – Боровой бегом бежал из подвала. –– Опергруппы, проверяем все церкви. Сколько их в городе? Начинаем с ближайших.
Боровой, Петренко и еще около трех десятков экипажей прочесывали все церкви города. Привлекли даже свободные экипажи ППС. Владислав Федорович как раз ехал в соседний квартал, когда раздался звонок: –– Товарищ майор, – лейтенант из аналитиков явно волновался. – Товарищ майор, есть одно интересное совпадение: звонок в эфир, один из очень странных звонков, совершался с симкарты, зарегистрированной на Мещерескую Марию Владимировну пятьдесят седьмого года рождения. Но звонил мужчина. У Мещерской есть сын, Мещерский Сергей Викторович. Безработный. Так вот, сын этот уже сутки не появлялся дома. А сама Мещерская, знаете, где подрабатывает? Уборщица в Доме Культуры!
Боровой еще раз чертыхнулся. Ну конечно! У кого есть ключи от всех помещений? У руководства и у уборщицы! –– Адрес! Адрес этой Мещерской!!!
Машина развернулась на ближайшем светофоре. Боровой с Петренко неслись к Марии Владимировне.
-– Где может быть ваш сын? –– Я не знаю, – пожилая женщина чуть не плакала. – Он у меня обычный, нормальный. Не преступник! Он книги читает. Старинные. –– Покажите книги. –– Вот, смотрите, псалтырь на старославянском. Ему батюшка дал, – Боровой замер, как гончая в стойке. –– Какой батюшка? –– Богородицкого храма. Наш храм Сережа не любит. В Богородицкий ездит. Хоть и далеко, но…
Боровой уже не слушал Марию Владимировну. Младший следователь остался снимать показания, а Боровой с Петренко запрыгнули в патрульную машину, и, включив мигалки, понеслись к Богородицкой церкви. У самого храма сирену выключили и заходили тихо, как обычные прихожане. Петренко тихонько подошел к служителям, аккуратно показал корочки. Церковь, между тем, уже оцепили. –– Да не может быть у нас похитителей! – служитель не понял, почему к нему обращались тихо. Закричал на весь храм: –– Отец Михаил! Тут к вам из милиции!
Боровой от досады аж заскрипел зубами. Отметая служителей, понесся за алтарь. Никого. Неужели ошиблись?! Навстречу вышел батюшка. Явно недовольный происходящим. –– У нас сигнал, – рявкнул Боровой. –– Какой еще сигнал в доме Божьем?!
Разговор прервали крики снаружи. Вылетели во двор. –– Снять оцепление, а то я ее сброшу.
Мужчина средних лет стоял на колокольне и держал за шиворот девочку. Школьница в форме болталась в его руках, словно кукла. Боровой, проклиная всех служителей культа, камня и речей объединяющих, несся наверх, на колокольню. Петренко звонил пожарным. Нужны были лестницы, спасательный батут. Пока ехали спасатели, приказал всем работникам свалить под колокольней все возможные коробки, мешки с тряпьем, хоть что-то, чтобы смягчить возможное падение.
-– Вы утратили знание! Вы утратили связь, – лепетал, задыхаясь, мужик с красными глазами. – Вы забыли слово божье, слово, что дает силу, силу над миром. Боровой поймал момент, когда он отшагнул от окна, чтобы эффектней выступить и бросился на него. Сила слова – это, конечно, мощно, но левый хук тоже никто не отменял. Фанатик, не ожидавший нападения, медленно осел. Владислав Федорович подхватил девочку на руки и передал стоявшим сзади оперативникам. Достал наручники. Мужик не двигался. Ну вот. Еще выговор объявят. За неправильное ведение переговоров с террористами.
Петренко с майором стояли около кареты скорой помощи. Врачи осматривали девочку, рыдающая мать не выпускала ее из объятий, штатный психолог пыталась понять глубину шока. Успели. Живая. Боровой вдруг почувствовал, что двое суток не спал и сутки не ел. –– Ты это, редакторше позвони. Скажи, что молодец. Нашли ребенка. –– А я к ней лучше заеду, – Боровой удивлённо посмотрел на капитана, – а что? Мне ей термокружку отдать надо, – хитро прищурился Петренко.
Лучи славы
То, что он собирался сделать было незаконно, аморально и, черт возьми, больно! Потели и дрожали руки, пересохший язык прилип к небу. Ханс Шнайдер наносил рисунок на руку, боясь ошибиться. Какому чудовищу это пришло в голову? Кто сказал, что должно быть так? Так, а не иначе? Сейчас, еще один штрих… Парень сидел в абсолютно пустой комнате и под светом голой лампы выводил на руке татуировку: несколько чуть овальных делений шкалы. У него их было три. Он рисовал четвёртое и пятое. Никто не помнит, с чего это началось. Нет, эта шкала, напоминавшая родимые пятна, была всегда. Поговаривали, что тысячу лет назад это был отличительный признак одной из семей. Но потом кровь сильно перемешалась и эти пятна стали появляться сначала у всей нации, потом у всего человечества. Доминантный ген избранной расы. Путем наблюдений и нехитрых умозаключений эта шкалу связали с успешностью человека. С его способностью к самореализации. "Лучи славы". Ее так называли. Считалось, что если твоя шкала три – пять и более делений, то ты будешь успешен на высоких должностях. Пять – семь – добро пожаловать на руководящие позиции. Выше семи – тебе рады сильные мира сего. Поговаривали, что у Рейхканцлера было десять делений. У Ханса было три. Причем третье было очень бледным. Сначала Ханс не обращал внимания: до двадцати двух лет шкала могла проявляться. В двадцать два делали анализ крови на процентное содержание доминантного гена. Результат этого анализа, по сути, определял твое место в жизни. Это мог быть билет в прекрасное будущее или приговор. Двадцать два Хансу будет в этом году. Парень продолжал наносить рисунок самодельной машинкой. Процесс был очень болезненный. Его уже тошнило от напряжения. Перед глазами все плыло, и света лампы явно не хватало. Ханс добросовестно учился, строил карьеру. У него в голове была масса идей, и он с пеной у рта доказывал руководству их жизнеспособность. Он не боялся экспериментов и умел рисковать. Он мог бы заработать для своей компании миллионы. Только дайте. Но нет. Все в совете директоров первым делом смотрели на его шкалу. "Проект интересен, молодой человек, но мы не можем рисковать. А давайте поговорим после того, как вам исполнится двадцать два?" Двадцать два через три месяца. Шкала не росла. Руководство хмуро и задумчиво посматривало в его сторону. Руководитель его отдела намекал ему, что повышение задерживают, потому что "оно ему не по шкале". Коллеги все реже приглашали выпить. Девушка. Грета. Черт, она просто бросила его! Даже не стала ничего выдумывать. "Я не собираюсь связывать свою жизнь с трехбальником!". Ее слова до сих пор звучали у него в ушах. С трехбальником. Это о нем! Чертова шкала!
Существовал один единственный способ обмануть анализ: инъекция препарата под названием "Радиус". Препарат был разработан в подпольных лабораториях, безумно дорого стоил и не давал никаких гарантий. Ввести препарат нужно было за сутки до анализа. Ты мог в тот же час умереть от анафилактического шока, а мог получить измененный анализ процентного содержания доминантного гена. Чистейшая лотерея. Ханс готов был рискнуть. В течении полу года он продал все, что мог продать. В его доме не было даже стульев. Заветная ампула была куплена и ждала своего часа в вентиляционном отверстии пустой кухни. Оставалось одно "но". Инъекция никак не меняла отметины. Те самые лучи славы. Поэтому парень сейчас сидел и набивал себе татуировку. Этический вопрос его не волновал совершенно. В отличие от своего начальства, он верил в себя. Он знал, что все его проекты хороши. Парочку даже можно назвать блестящими! Сначала Ханс думал набить тату просто иглой, но оказалось, что собрать машинку не так уж и сложно. Описание конструкции он нашел в старых косметологических журналах: статьи про перманентный макияж и татуаж на дому, как ни странно, не были вымараны цензурой. Это оказалось проще, чем он думал. Все, что понадобилось – это мотор от детской машинки, крупная пуговица, гелевая ручка и струна. Машинка работала по типу швейной: при включении мотора струна двигалась вверх-вниз с небольшой амплитудой. Но вот как найти нужный цвет чернил? Ни хна, ни краска для волос не подходила. Немного изучив историю, решил попробовать охру с листерином. Несколько недель экспериментов на свином окороке и нужный цвет был найден. Оставалось самое сложное. Ханс глубоко вздохнул и принялся за работу. Казалось, две полосы нанести быстро, но мужчина промучился больше часа. Когда окончил, в висках стучало от напряжения. Пот ручьями стекал по спине. Только сейчас он понял, что сделал: пути назад не было. Тату не выведешь и не вырежешь: шрам около шкалы насторожит кого угодно. Значит все, значит так. Только так. Обработав рисунок антисептическим раствором Ханс выключил лампу и попробовал уснуть. Ничего не выходило. Встал, выпил антибиотик, таблетку от головы и пошел в душ. Даже на работу не пойдешь: специально взял отпуск. Ханс сделал несколько кругов по пустой комнате. Зверь в клетке, вот кем он сейчас был. Рука нестерпимо чесалась.
К вечеру второго дня предплечье опухло и поднялась температура. Ханс снова выпил антибиотик и обезболивающие. Не помогло. Когда на третий день он не смог подняться с постели, он понял, что без помощи не обойтись. Это он продумал заранее. В детстве у него был приятель. У него даже третья полоса не проявилась. Двубальник. Ханс старался не общаться с ним при посторонних, но в тайне любил и уважал. Днем Кристофер убирал улицы, а ночью… Ночью он был частью огромного синдиката: игровые залы, проституция, запрещенные вещества. И Крис там был не последним человеком. Наверное, глядя на него Ханс и решился на то, что сделал. Херня вся эта шкала. Крис – живое тому доказательство. И Ханс сможет прорваться. Так он думал. Ему нужен был врач. Молчаливый врач. Крис дал ему контакт их штатного ветеринара.
– Ветеринар, Крис?!
– А что тебя смущает? Меня он латал дважды. Кроме того, у него лицензионный доступ к такииим препаратам! – Крис присвистнул.
Ну что ж, выбор не велик. Может, именно это ему сейчас и надо. Ханс сидел в большом светлом кабинете на окраине. В руках он держал какую-то полоумную таксу. Это было обязательным условием визита к ветеринару. Собака визжала и пыталась его укусить, и он с удовольствием бы оплатил усыпление, если бы ее не надо было возвращать Крису. Врач с хитрым прищуром осматривал руку: –– Не удивительно, что антибиотики не помогают. Это не воспаление, это – сильнейшая аллергическая реакция. Говорите, кошка поцарапала? –– Кошка. Уличная. Когда мусор выносил. – Хансу было тяжело говорить. Его знобило и тошнило.
Ветеринар хитро улыбался: –– Вы знаете, эта царапина вам дорого обойдется. – елейный голос вызывал желание дать ему в рожу, но Ханс сейчас на это был не способен. –– Я хорошо заплачу. –– О да! В этом я не сомневаюсь.
Ветеринар выписал целую кипу лекарств: антигистаминное, противовоспалительное, какие-то мази. Поставил Хансу укол прям в кабинете. Наверное, только благодаря этому тот и добрался домой. Выпил пригорошню таблеток, упал на матрас и, впервые за трое суток, уснул. К концу недели состояние почти пришло в норму: температура не поднималась, отек на предплечье спал, Ханс даже есть и спать мог почти нормально. Изредка поглядывал на руку: шкала из пяти делений смотрелась как родная. Все получилось!
Жизнь постепенно налаживалась: он смог запустить в работу один из своих проектов. С успехом проекта пришло и повышение. В доме стала снова появляться мебель: стол, кровать и даже тумба с телефоном в коридоре. Этот самый телефон сейчас и звонил. Ханс недоуменно смотрел на аппарат: кому он мог понадобиться. Нехотя поднял трубку. Чуть помедлив ответил: –– Алло? –– Герр Шнайдер? – елейный голос ветеринара заставил вздрогнуть. Ханс точно помнил, что не называл ему ни имени, ни фамилии. Шумно сглотнул. –– Да. –– Поздравляю с повышением, герр Шнайдер. – похолодела спина. –– Вы же работаете в Т*** унд К***? Я слышал, вам прочат хорошую карьеру. –– Что вы хотите? – голос Ханса стал глухой и рычащим. –– Конечно, денег! – ветеринар, напротив, веселился, – я же говорил вам, что эта царапина будет вам очень дорого стоить. –– Сколько? –– Я рассчитываю на ежемесячные выплаты. Ну, например, половина вашей новой зарплаты. Продиктовать номер счета? –– Я завезу наличными. – Ханс отбил звонок, но трубку продолжал держать в руке: костяшки пальцев побелели, глаза сузились.
Суд длился два с половиной месяца. Ханс Шнайдер стоял перед присяжными и не моргая смотрел перед собой безжизненными глазами. Судья монотонно зачитывала решение: –– …совершил умышленное убийство с особойжестокостью в городе Н…бург при следующих обстоятельствах: в период времени с 19 часов 00 минут 14.10.*** г. по 21 часов 39 минут 14.10.**** г. Подсудимый, находясь в ветеринарной клинике, расположенной по адресу: 19/2 ***штрассе, в трезвом уме и здравом рассудке нанес семьдесят три колотых удара врачу ***, выколол глаза, отрезал язык. Смерть наступила в 20 часов 25 минут в результате обильной кровопотери. Присяжные, ваш вердикт. –– Виновен. Единогласно. –– Приговорен к расстрелу. – удар молотка будто вбил первый гвоздь в крышку его гроба. Ханс устало закрыл глаза.
Пристав, одевавший на парня наручники, удивленно присвистнул: у парня на предплечье отчетливо проступали восемь скругленных полос, выстроившихся по шкале.
Вредные привычки
Слушай, вот ты вечно прыгаешь по тротуарным плиткам, будто в классики. Ну что ты мимо квадратиков пройти не можешь? Конечно, я ворчу. Это же выглядит смешно! А когда ты стучишь кулачками, на канализационном люке! Ну вот так, один об другой два раза. Ну детский сад же! А твоё плевание через плечо, если дорогу перебегает черная кошка? Мне иногда даже стыдно бывает! Ты, вообще, как определяешь, кот это или кошка? Ты ж в курсе откуда эта примета? По идее, кот не страшен. Ну да, проще всех обплевать. Мне вчера сон снился. И вот в этом сне идем мы с тобой по городу, и ты не прыгаешь по плиткам и не плюешь в кошек. Прям не ты, а сама порядочность. И ты знаешь, аж воротило от этой твоей порядочности. Это был очень грустный сон. Унылый. Можно даже сказать – кошмар. Знаешь что? Научи меня прыгать в классики. Нет, плеваться я и так умею. Лучше расскажи, какие у тебя еще есть привычки?
***
Больше всего было жаль китов.
Этих несуразных спокойных гигантов, которые и обидеть-то никого не могли… В год, когда стала исчезать вода о них, о китах, никто не думал. Всех больше занимал тот астероид, который чуть в нас не врезался. Его взорвали в последний момент, столкнув с космической станцией. Обломки красиво сгорали в атмосфере. Шикарный был салют, скажу я вам. Тогда еще никто не догадывался, что больше с неба ничего не упадет. Политики каждой из стран приписывали себе заслуги по спасению Земли, учёные высчитывали уклон орбиты, длительность года, долговременные последствия. И никто не обратил внимания, что почему-то перестали идти дожди. Только какие-то чудики под зелеными флагами носились вдоль высыхающих берегов, выкрикивая безумные, как нам тогда казалось, лозунги. Напугать хотели, наверное, выжать себе финансирование. Глупцы. Затянувшийся отлив не восприняли, как катастрофу, даже напротив: осушились плодородные почвы. Кто-то в верхушках правительств сразу же раскупил эти земли, чтобы потом сдавать в аренду сельскохозяйственным гигантам да и просто фермерам… Этих авантюристов, решившихся засеять оголившееся побережье многие называли идиотами. Вода ведь могла вернуться в любой момент и смыть весь урожай! Тогда и подумать никто не решался, что вода может уйти еще дальше… Все те, кто вложился в морские земли, конечно же, разорились. Только до этого уже никому не было дело. В самом деле, что вам до кучки несчастных, когда вокруг бушуют революции? Правительства почти всех континетальных гигантов пали тогда, когда людям запретили мыться. Какое-то время власть была в руках военных, но обезумевшая от жажды толпа снесла и их. А толку? Воды от этого не прибавилось. Погибли почти все посевы, от бескормицы умирал скот, люди, страдающие от недостатка воды, теперь еще и голодали. Знаете, кто продержался дольше всех? Свинофермы. Догадались почему? Морщитесь… Догадались… Кстати, свинью почти сделали новым божеством. Религии-то тогда были на подъеме. Росли, простите, как грибы после дождя. Молиться были готовы хоть лейке, хоть чайнику… Да всему, чему угодно, что напоминало о воде. Как популярен стал вампиризм, аж вспомнить тошно! Переплюнули вампиров только шаманы с их бубнами, да всё-равно без толку. Один чудак достал где-то бочку с питьевой водой и решил напиться, пока не отобрали. Прямо бочку перевернул и стал пить. Утоп, бедняга. Его тоже почему-то сделали святым. А вода все отступала… Обнажались скалы, рифы, тонны рыб покрывали еще вчера влажную землю. Это была самая легкая пища. Люди срывались с насиженных мест и шли к океанам. Конечно, доходили не все. Многие и не пошли. Семьи со стариками, с детьми… Жаль их было очень. Но отчего-то больше всего было жаль китов. Они дольше всех держались в Антарктических водах, но к концу года из воды показались и их спины. Они торчали, как памятник этой страшной, мгновенной катастрофе. Жуткое зрелище, надо сказать: растрескавшаяся, иссушенная земля и выбеленые песком остовы этих несуразных спокойных гигантов, которые и обидеть-то никого не могли…
Трудное дело
Молодая женщина с сомнением разглядывала табличку на двери. На ней значилось: "Б. Лесовой
Бесплатные психологические консультации и коучинг" "Какая странная фамилия"– подумала посетительница. Наверное, поляк. Нерешительно приоткрыла дверь: –– К вам можно?
За столом сидел мужчина неопределённого возраста. Окладистая, еще не седая борода, морщинки в уголках хитрых глаз. Ему могло бы быть как сорок, так и шестьдесят. Внешность вне времени.
-– Конечно, – отозвался мужчина. – Вы по записи? –– Да, я оставляла заявку на сайте. –– Ага! Мадмуазель Боннет? –– Бонне. "Т" не произносится. –– Да-да, конечно, – казалось, психолог слегка смутился. – Итак, мадмуазель, располагайтесь, как вам удобнее. Сварить кофе? Чай? –– О! Нет, – теперь засмущалась клиентка, не ожидавшая такого приема. На всякий случай решила уточнить, – а консультация точно бесплатная?
-– Да! Точно! Я, знаете ли, не нуждаюсь в деньгах. Но помогать людям – мое призвание! Особенно сейчас. –– О да, – вздохнула женщина, – этот кризис… –– Да, – почти радостно произнес психолог. – Именно! Итак, что вас беспокоит?
Женщина сокрушенно вздохнула: –– Знаете, я ничего не успеваю. –– У вас много работы? –– В том-то и дело, что нет! – психолог молчал. Женщине ничего не оставалось, как продолжать. – Понимаете, я ничего не могу довести до конца! А иногда и начать не могу! Вот, например, даю себе обещание, что в понедельник составлю резюме. Но понедельник я начинаю с большой уборки. "День большой", – уговариваю я себя, и еду в магазин за продуктами. Мне, по сути, ничего не надо в магазине, но я еду! –– А что вы чувствуете в этот момент? В магазине?
Женщина помолчала, задумалась, потом слегка удивленным голосом продолжила: –– Удовольствие! Как будто я играю в игру и сделала удачный ход. –– То есть вы играете в… Во что? –– В кошки-мышки? Прятки? –– Вы прячетесь? Или ищите? –– Прячусь. –– Вы прячетесь потому что… –– Потому что мне страшно. Я боюсь. –– То есть вы боитесь, что составите резюме? –– Да нет, конечно! Я боюсь, что мое резюме никто не станет рассматривать, что я не получу работу, опять… –– Но ваша же цель была написать резюме? –– Да, именно. –– Само по себе резюме – это страшно? –– Нет! –– Значит… –– Значит я могу написать его! Хоть сейчас! –– Я поздравляю вас с этим! –– Но ведь… Это был просто пример. У меня так во всем! –– Вы боитесь всего? –– Нет, но… – клиентка замолчала. –– Давайте попробуем по другому: какое количество отрицательных откликов на ваше резюме вы получите, если никуда его не отправите? –– Ни одного! –– А положительных? –– Тоже ни одного. Кажется, я понимаю. Уф, но иногда так страшно собраться и делать! –– А давайте немного обманем ваше подсознание? Переложим ответственность на кого-нибудь другого! – психолог хитро прищурился. –– На кого? –– Ну, лучше всего для этого подходит какое-нибудь божество. –– Вы предлагаете мне молиться?! – женщина была почти возмущена. –– Да! А почему нет? Не обязательно же молиться общепринятым богам? Можно выдумать своего, или взять кого-нибудь давно забытого. Так будет даже больше шансов на успех! Представляете, сколько аппологетов в классических религиях? А тут вы будете одна! Ваш Бог будет счастлив Вам помогать! –– Но, кого же выдумать? –– Кого-нибудь с абсурдным именем! – психолог неопределенно взмахнул рукой, – Берендей! Вы в состоянии это выговорить? –– Бе-рен-дей. Да! Звучит забавно! О, Берендей, помоги мне закончить это чертово резюме! – женщина облегченно засмеялась! – Великолепно! Спасибо Вам! А к вам можно будет еще зайти? –– Конечно! Обычно у меня бывает запись не более, чем на неделю! –– Спасибо еще раз! Я пойду? –– Да прибудет с вами Берендей!
Женщина еще раз рассмеялась и уже уверенно вышла из кабинета. Мужчина за столом хитро улыбался, поглаживая бороду. Только за этот год двести новых последователей! Это больше, чем за весь семнадцатый век! Не-е-ет, мы, старые Боги, так просто не сдадимся. Нас голыми руками не возьмешь. Мы еще побарахтаемся. Берендей чувствовал себя так, как будто выпил чашечку хорошего крепкого кофе. Ну надо же! Действительно поверила! Открыл календарь в ноутбуке. На сегодня еще три записи. Довольно потер руки. Потрясающе!
________________
Автор в курсе, что с точки зрения психологии сессия проведена не корректно, но Берендей преследовал совсем другие цели!
Цена любви
Над стойкой приветливо мигало неоном «Бар 24». Скучающий бармен уверенным движением натирал стаканы. Он опытным взглядом оценил Джека и молча поставил перед ним виски. Добавил льда. Джек покорно взял стакан. На его запястье появились цифры. Обратный отсчет. Сейчас было 23:20. Ему осталось чуть меньше суток. Никому бы Джек не смог сказать откуда, но он это знал. Просто знал. Рассеянным взглядом обвел бар. Проститутка у стойки. Она то ему и нужна. Жестом подозвал ее за свой столик. Девушка послушно села. Официантка поставил перед ней бокал. –– Как вас зовут? –– Бриа. –– Бриа, вы знаете что такое любовь? Расскажите мне… –– А вы сами не знаете? –– Знал. Когда-то…
*** Джек вошел в бар. Пусто. Никого. Только бледный мужчина за столиком в углу. Перед ним бокал, к которому он, кажется, не притрагивается, и сигарета в руках. На столе – потрепанный блокнот в черном кожаном переплете. Мужчина смотрит на Джека так, как будто давно его ждал. Джек смотрит на него с восторгом и недоверием. Его ли он искал? Его. Это он! Точно он. Не удивительно, что в баре пусто – сейчас только полдень. Несмотря на ясный день – внутри темно и даже мрачно. Джеку никак не удается разглядеть черты лица мужчины за столиком: они ускользают от него. Это из-за мрака. А может из-за волнения. Он уже давно его искал. Сначала не всерьез. Так… Услышал один из разговоров в баре. Дескать, есть кудесник. Исполнит любое желание. Только будьте аккуратнее с оплатой. Джек тогда усмехнулся: –– Эх, вот он то мне сейчас и нужен!
Тогда Милли впервые шла на химиотерапию. Врачи боялись осложнений и положили ее в стационар. Он сходил с ума дома от одиночества. Что ему делать без Милли? Все в его жизни было связано с ней. Каждая мысль, каждое действие, каждое дыхание. Все для нее и ради нее. Тогда у него даже мысли не было, что, может быть, придется жить без нее. Жить. Именно жить. Без нее. Не один вечер, а целую жизнь. Первая химия не дала результата. Ей предложили радиотерапию, но, когда Джек спрашивал о прогнозах, молодой онколог отводил глаза. Опухоль была не операбельна. Слишком поздно заметили. Никто бы и подумать не мог, что такая молодая, такая живая… Милли, его Милли… Когда она легла в больницу на третий курс радиотерапии Джек ясно понял: шансов, что она вернется домой и все будет по-прежнему, уже нет. Этот пресловутый человек с блокнотом, эта легенда городских алкоголиков – единственное, что ему оставалось. И вот он нашел его. Маленький неприметный бар в самом центре. Джек мог бы поклясться, что уже дважды обошел все бары в этом квартале. Как он не замечал его раньше? Сейчас это было уже не важно. Жизнь Милли, вот что имело значение. Врачи говорили с ними о паллиативном лечении. Проще говоря, колоть ей наркотик, чтобы ей было не больно умирать. Как?! Как это могло случиться с ними? Как это могло случиться с его Милли? Джек был в отчаянии. Сейчас он уже был готов на все. И именно в этот момент он увидел одинокого мужчину с блокнотом, который, казалось, его ждал.
-– Добрый день, – голос незнакомца неприятно обволакивал. –– День? Да, день. Добрый. – Джек пытался вспомнить, как положено разговаривать с трезвыми людьми. А что если это всего лишь байка? Городская легенда? И перед ним сейчас просто управляющий баром просматривает баланс. –– Вы искали меня, Мистер Портман? – интонации не оставляли сомнений. Он знал, что его искали, и знал зачем. –– Я? Да. Искал. – Джек замолчал. –– Ну же. Смелее. Вы что-то хотите со мной обсудить? –– Да, я хочу… – кашель скомкал его слова. Казалось, фразы застревали прямо у него в горле. На столе материализовался бокал тоника. –– Вам как обычно? Просто тоник? Или, может, пора добавить джина? – ехидно улыбнулся владелец блокнота. –– Нет, пойдет тоник. – Джек откашлялся. – Речь пойдет о моей девушке. Милли. –– Миллисента Эмброуз. Да, знаю такую. – мужчина заглянул в свой блокнот, и, кажется, непритворно вздохнул – грустная судьба.
Тут Джека как прорвало: –– Так не должно быть! Она прекрасна! Она полна жизни! Она и есть сама жизнь! –– Вы любите ее? –– Люблю? Она все для меня! Я готов на все… –– Вы готовы на все? –– Да, только бы она была жива и здорова. –– Вы готовы пожертвовать всем ради любви? –– Да! –– Могу вам помочь… –– Где подписать? –– Вы даже не хотите знать, что подписываете? – бледный мужчина в углу скривился в ухмылке. –– Мне все равно! Где подписать? –– Не спешите. Вы должны знать, на что идете… ради любви. Вы так ею дорожите. Любовью. – незнакомец, казалось, рассуждал сам с собой – Вы меряете этим чувством все! Любите еду или кошек. Машины определенной марки и носки с особым рисунком. И, конечно, вы любите друг друга. Интересно, что же такого в этой самой любви, что ради нее вы готовы на все? Вы знаете, – обратился он к Джеку – мне очень интересна любовь! Пожалуй, я бы даже взял ее! Вашу способность любить что – либо или кого – либо в обмен на жизнь и здоровье Миллисенты Эмброуз. –– Как? –– Очень просто. Вы подписываете здесь, и ваша любовь, вся ваша любовь переходит ко мне. –– А Милли? –– А Милли – как вы изволите ее называть – продолжает жить. Полноценной жизнью. –– Так просто? –– Ну, я бы не спешил с оценками. Но в общем, да. Ваша любовь становится моей, а Миллисенте возвращается ее жизнь и здоровье.
Джеку казалось, что он не до конца понимает происходящее, что это просто какой-то сон, бред, кошмар. Господи, пусть же он уже закончится: –– Где подписать?
*** Утро началось как обычно: зазвонил будильник, включилась кофеварка. Аромат напитка, который Джек… Любил? Джек смотрел на чашку и не мог вспомнить, почему каждое утро он заваривал именно этот напиток, именно этот сорт. Хм. Ладно. В конце концов немного кофеина поможет взбодриться. Зазвонил телефон: –– Мистер Портман? –– Да. –– Это доктор Эндрюс. Лечащий врач мисс Эмброуз. –– Да, я вас слушаю. –– Вы знаете. – в голосе доктора слышались явные нотки недоверия к самому себе и к происходящему, – вы знаете, сегодня мы наконец – то увидели первые результаты терапии. Еще рано строить какие – то прогнозы, но анализы показывают, что состояние мисс Эмброуз как минимум стабилизировалось. –– Отлично! – голос Джека напротив, не выражал ничего. Как он ни старался, он не мог вспомнить, чем Милли была ему важнее … ну той же королевы Английской, например. Хотя нет. Не правильное сравнение. Королева все же политический деятель, хоть и номинальный. От нее что-то да зависит. –– Вы можете сегодня к ней заехать! Я думаю, ваш визит пойдет ей на пользу. –– Отлично! – повторился Джек. А про себя подумал, – Господи, сколько же я не убирался дома. Надо вымыть посуду, отвезти рубашки в химчистку. – Отлично, я после обеда заеду!
Милли стояла перед ним в больничной рубашке: –– Смотри, я могу стоять! –– Я рад за тебя, – Милли, казалось, не слышала равнодушия в его голосе. –– Боже, Джек, я так голодна! Казалось бы, слона съела! –– Это прекрасно, Милли! Слона не обещаю, но хороший бифштекс, как только тебя выпустят отсюда. Может даже с картошкой фри.
Милли смеялась. Милли смеялась, а Джек не мог понять, что он здесь делает. У него столько дел. Голова подсказывала ему, что он должен стоять здесь и держать эту женщину за руки, но сердце отказывалось понимать зачем. В уме то и дело проскальзывало, что он запустил работу, и лучше бы сейчас поехать в офис, что надо помыть машину, что…. Он не понимал, почему он должен стоять здесь, а не делать все эти нужные и полезные дела.
Милли выписали через две недели. Врачи называли ее исцеление чудом. Полная ремиссия. Восстановление всех функций организма. Милли сияла, настолько насколько это позволяла ее через чур бледная кожа, и улыбалась всем, кого встречала. Она была так рада снова жить! Джек смотрел на нее и не испытывал ничего кроме раздражения. Он злился на нее. Злился за то напряжение и истощение, в котором жил. Злился за ее теперешнюю искреннюю радость. Злился за то, что она просила включить их любимую песню! Любимую. Песня как песня. Джека перестала трогать музыка. Эта песня или какая-то другая. Какая разница. Ладно, слушай свою любимую.
*** Расставание было тяжелым. Милли плакала и не могла понять ка же так. Он был с ней в горе, и не хочет быть теперь в радости. А Джек злился. Злился все больше. Этот дом был неудобным, эта женщина постоянно фальшиво пела на кухне, ее крема в ванной доводили его до бешенства каждое утро. Черт! Как он мог жить с ней?
***
Джек стоял в картинной галерее. Когда-то он хотел быть художником. Он очень хорошо это помнил. Злился на родителей, что дали ему прикладную профессию и не оплатили даже начального курса рисунка. Он стоял в картинной галерее и смотрел на любимого Мане. Пятна. Джек видел только пятна. Кажется, только сейчас он понял, чем он заплатил за жизнь Милли. В его жизни нет больше любви. В его жизни нет больше радости. Джек отвернулся от полотен и быстрым шагом вышел на улицу.
*** Прошло уже почти три года. На работе он был крайне эффективен. Его дважды повышали. Он мог бы теперь позволить себе любую машину, красивую квартиру, путешествия. Но Джек не брал даже отпуск. Он жил в небольшой гостинице около офиса: это было удобно. Никто из его прежних приятелей не поддерживал с ним отношения. Оказалось, что все они были друзьями Милли. Джеку было все равно. Старые знакомства ему не нужны. Новые тоже. Его устраивало, что он один. Был период, когда ему казалось, что жизнь потеряла всякий смысл. Подумайте только, чего ради вставать по утрам, готовить себе еду, одеваться, идти куда-то, если по сути тебе ничего не нужно. Тебе ничего не важно. Джек почти месяц не выходил из дома. Но он не смог убить себя сам. В отличие от души, тело было предательски живо и требовало еды, движения и даже иногда женщин. Джек мог бы ненавидеть себя, но оказалось, что чтобы ненавидеть, тоже нужно любить. Без любви ненависть тоже исчезла, как категория рода в английской грамматике. Он не искал смерти, но все чаще проводил вечера в таких кварталах, куда без ножа в кармане лучше было не соваться. Да, нож у него с собой всегда был, правда, он не был уверен, что в случае чего им воспользуется. Ведь он больше не любил жизнь. В одном из таких баров он встретил Саймона. Старый знакомый из их прошлой жизни. Что с ним стряслось? Джек был равнодушен к людям, но тут любопытство взяло верх. Он оплатил ему выпивку: –– Что с тобой стряслось, старик? –– То же, что и с тобой, – ответил Саймон пытаясь разглядеть Джека, – все они, сучки, одинаковы. – Последнее слово Саймона перешло в неопределенный вой. – Моя Кэт ушла. Ушла, сучка такая, к другому. Сказала, что я для нее недостаточно хорош!!!! Я ее, дескать, не стою! –– А с чего ты взял, что это тоже самое, что и со мной? –– Рассказывай кому угодно, но не мне! Или ты в этом баре не потому, что Милли вышла замуж? –– Милли вышла замуж? –– А то не знал? Счастливенькая!!! Сучка! Аж светится, – у мужчины заплетался язык, кажется, он произнес еще какие-то ругательства. Джек было подумал дать ему в морду, но передумал. Драться он не любил.
*** Эта мысль никак не отпускала Джека. Милли вышла замуж. Она счастлива. Она светится. Как так? Когда его жизнь превратилась в тень, в существование, в насмешку. Он не мог думать ни о чем другом. Постоянно представлял себе ее смеющейся, ее танцующей, ее целующейся… И злился… злился с каждым днем все больше. Он должен был ее увидеть. Сам не знал зачем, но больше ждать он не мог.
*** Милли несла покупки из машины. Легкая, стройная, загоревшая. Она шла, пританцовывая, по направлению к дому и подпевала магнитоле.
Boy, I hear you in my dreams I feel your whisper across the sea I keep you with me in my heart You make it easier when life gets hard
Как всегда, фальшивит, но счастлива. Определенно, счастлива.
Она заметила Джека. Остановилась. Улыбка сошла с ее лица. –– Джек? – почти шепотом выдохнула она.
Он подошел ближе. Еще шаг. Протянул к ней руку. Коснулся щеки: –– Милли
Она стояла, как завороженная, а он силился вспомнить, почему она был так дорога ему. Приобнял ее. Таким привычным движением притянул к себе. Легкий аромат ее волос, ласковый шелк ее кожи. Он помнил каждый изгиб ее тела. Ему было очень легко вонзить нож между ее вторым и третьим ребром.
*** Джек ни от кого не убегал. Просто оставил тело Милли на тротуаре и ушел. Ноги сами принесли его в центр. Это был тот же самый бар. Тот же самый, что и три года назад. Человека в углу не было. Над стойкой приветливо мигало неоном «Бар 24». Скучающий бармен уверенным движением натирал стаканы. Метнул на Джека опытный взгляд и молча поставил перед ним стакан с виски. Добавил льда. Джек покорно взял стакан. На его запястье появились цифры. Обратный отсчет. Сейчас было 23:20. Ему осталось чуть меньше суток. Никому бы Джек не смог сказать откуда, но он это знал. Просто знал. Рассеянным взглядом обвел бар. Проститутка у стойки. Она то ему и нужна. Жестом подозвал ее за свой столик. Девушка послушно села. Официантка поставил перед ней бокал. –– Как вас зовут? –– Бриа. –– Бриа, вы знаете что такое любовь? Расскажите мне…
Последний путь
Начиналась весна. Яркое солнце сияло на нежно-голубом небе, хотя воздух был еще морозным. Весело щебетали птицы, довольно щурились на заборах кошки. Мир просыпался. Мужчина в походной одежде неспеша шел по улице. Удобная обувь, теплая куртка. Правильные, но не сказать, чтобы красивые черты лица. Русые, как будто с сединой, волосы. Он был серьезный и неприметный. Только глаза заметно выделялись на лице, но мало находилось смельчаков посмотреть в них. Он шел, вглядываясь в номера домов, сверяясь с каким-то списком. –– Ага, здесь, – пробурчал себе под нос. Без стука вошел.
В комнате, на чистой, но старенькой постели, лежала женщина. Казалось, она дремала. Последние несколько дней у нее постоянно что-то болело. А тут боль отошла, и старушка уснула. Мужчина легонько тронул ее за плечо: –– Варвара. Варюшка. –– Ой, – встрепенулась та открывая глаза, – меня Варюшкой уж пол века никто не звал. –– Ой, ну тут ты лукавишь, – мужчина улыбнулся ей, как старой знакомой. – Муж тебя Варюшкой звал. А похоронила ты его тридцать семь лет назад. Так что, не пол века.
Старушка молча и спокойно вглядывалась в глаза своего гостя. –– А это ты. Пора? Да? –– Пора. Все твои дела тут закончены. Детей вырастила, внуков вырастила. Даже правнучку нянчила. Чего еще ждать? Пора. –– Так хотелось еще пожить. –– Ну ты ж хотела дожить до весны. Вот она, твоя весна. Третий день уж. Знаешь, какое там сегодня солнце?! И небо голубое-голубое. Пойдем?
Пожилая женщина встала с кровати. Кряхтя, направилась к выходу. –– Видишь как. Сколько людей подняла, а помираю одна. –– Ну как же одна? А я? Вот, – он подставил ей руку, – обопрись. Тут не спеши – порожек. Вот так. –– Я, чай, всю зиму с дома-то не выходила. –– Ну вот и выйдешь. Смотри какое небо. Весна. –– Да-а, – улыбаясь протянула женщина, подставляя лицо несмелым солнечным лучам. – Весна.
*** Неприметный человек стоял на краю дороги, как будто ждал такси. Машины проносились мимо. Никто не останавливался. Вдруг раздался визг тормозов. Удар, крики, звук клаксона. Точно напротив нашего путника еле-еле замер автомобиль. Под колесами лежал мальчонка, лет восьми, рядом валялась палка с головой лошади. К ним-то и подошел мужчина: –– Ну что, прискакал? –– Дяденька, я случайно, я больше не буду, – заныл пацан. –– Не будешь, это точно. Руку давай. – Мужчина помог выбраться ребенку из под колес. Стал перед ним на колени, отряхнул его, как заботливый родитель. – Вот так лучше. Пошли. –– Куда пошли? Меня мамка ругать будет. –– Не будет. Вон она, посмотри, – у дороги стояла бледная, как мел женщина. Лицо было искажено от ужаса, рот раскрыт, как будто в крике, но ни звука не вырывалось из ее груди. –– Ой, а что это она? – мальчонка поднял глаза на путника. Тот подтолкнул его к женщине. –– Пойди ее обними, скажи, что с тобой все в порядке. Мальчик послушно побежал к матери. Обхватил ее за пояс. Та упала на колени и наконец-то закричала. Путник взял мальчишку за руку: –– Ну пойдем. Пора. Нельзя тут оставаться. –– А мама? –– Мама придет потом. А мы с тобой наконец-то будем учиться ездить верхом. –– У меня будет настоящая лошадь? –– Самая настоящая! Лучшего жеребца выберу!
Парнишка держал мужчину за руку и прыгал вокруг него. Мальчонка что-то рассказывал, то и дело заглядывая путнику в глаза. Они спокойно уходили вдаль.
*** Уже вечерело. Неприметный путник снова шел по улице, что-то тихо бормоча под нос: –– Так, сорок седьмой дом. Глафира и… Сколько? Двадцать семь?! – мужчина провел рукой по волосам и покачал головой. – Двадцать семь кошек! Куда мне столько?! Не-не, к ней нельзя. Давайте, ее вообще на следующий месяц перепишем. Нет. На лето. На следующее. – Нахмурился. Что-то зачеркнул, что-то переписал. – Надо ей намекнуть, что б кошек пристроила.
Задумчиво посмотрел список, убрал в карман. Тут на сегодня все. Глубоко вздохнул, с улыбкой посмотрел на небо и ушел.
Рассвет
Он стоял босиком на гальке. Спокойные волны омывали его ноги. За спиной – недолгая линия пологого берега, а дальше – скалы. Перед глазами – море и солнце. Вечный рассвет. Тот самый, который он так и не взялся написать. Он всегда хотел рисовать. Часто, выпив с друзьями, начинал мечтательным голосом рассказывать, что вот он возьмет виридиан и добавит церулеум, чтобы передать тот слегка зеленый оттенок неба, который получается у самой кромки воды, когда солнце уже поднялось, но небо еще причудливо окрашено в невообразимые оттенки салатового, фиолетового, розового… Если честно, он не знал, что нужно смешать, чтобы получить этот оттенок. Про виридиан и церулеум он придумал. Ну чтобы казаться самому себе на пол шага ближе к своей картине. К своему рассвету. Он то и кисти никогда в руках не держал. Всегда мечтал рисовать, и всегда было некогда. Улица, футбол, мальчишки, школа, девушки, учеба, работа, дети… Думал, выйду на пенсию, уеду к морю. Но не случилось. Не вышел на пенсию. А так хотел! Так хотел, что вот стоит теперь босиком на гальке. Спокойные волны омывают его ноги. За спиной – недолгая линия пологого берега, а дальше – скалы. Перед глазами – море и солнце. Вечный рассвет. Тот самый, который он так и не взялся написать. И он пишет, пишет и пишет. Смешивает веридиан и церулеум, добавляет берлинскую лазурь и светлый желтый кадмий. Смывает и пробует добавить краплак… Радуется и с упоением погружается в нюансы цвета, если удалось поймать оттенок. Расстраивается и с раздражением очищает холст, если свет не тот. Он теперь навечно с ним, его ненаписанный рассвет. Его неисполненное желание. Его награда и его проклятье. Его ад и его рай.
Обратный отсчет
Сегодня его ждал сложный день. Сергей Петрович Юдин переодевался и хмурился. Старая шутка психиатров про "кто халат первым надел, тот и врач" вслух в отделении не произносилась, но никогда не забывалась. «Итак, сегодня у нас новенький» – Сергей Петрович листал историю. «Попытка суицида, острый психоз, асоциальное поведение. Человек хочет убить себя, окружающие ему не дают, он хочет убить окружающих. И ничего не рассказывает. Никаких обвинений, признаний, криков души. Не люблю таких, – подумал Сергей Петрович, – уж лучше б рыдал и рассказывал, что жизнь кончена. Но этот молчит. Пойди еще, выясни, что ему стало не так. Ну ладно. Приступим.» Бледный человек с потухшими глазами спокойно сидел перед врачом. Никаких попыток к бегству, никаких проявлений агрессии, никаких попыток поговорить. Неподвижный взгляд в одну точку. Сергей Петрович откашлялся и начал разговор: –– Владимир? –– Да. – голос глухой. Никаких эмоций. –– Владимир, меня зовут Сергей Петрович Юдин. Я – ваш лечащий врач. Вы знаете, где находитесь и почему? –– Да. – опять никаких эмоций. И никаких попыток поддержать разговор. –– Вы поступили вчера по скорой. Вы хорошо помните события вчерашнего дня? –– Да. – несмотря на профессиональную выдержку, Юдин испытал приступ раздражения. Опять это равнодушное "Да". –– Расскажите, что произошло вчера.
Молчание. Ну что ж. Пойдём другим путем. –– У вас совершенно пустая карта. Есть только дата рождения. Вы можете назвать свой адрес?
Пациент помедлил. Перевел взгляд на доктора: –– Адрес прописки? – Сергей Петрович чуть не подпрыгнул от восторга. Но профессиональная выучка позволила сдержаться. –– Ну да. Прописка. В карте записать. –– Проспект Космонавтов, дом 82, квартира 17. –– Квартира 17, – повторял Юдин, записывая. – А город? Москва? –– Королев. –– Значит, вы из Подмосковья? –– Да. –– А родились вы где? –– Там же, в Королеве. –– Вам сейчас, – доктор посмотрел в карту, – тридцать два года? –– Тридцать три. –– Вы работаете? – пациент поморщился. –– Да, то есть уже нет, или… –– Вы уволились или вас уволили? –– И то и другое. –– Как это?
Владимир поднял на него затуманенный взгляд. Поморщился, как от боли: –– Мне стало не до работы. Меня уволили за прогулы, но в трудовую записали «по собственному желанию». Если вам это важно. –– А что такого случилось, что вам стало не до работы? Чем вы занимались?
Пациент помолчал, усмехнулся и с едкой иронией в голосе ответил: –– Пытался дать людям жизнь.
«Ну надо же! Уже почти интересно! Возомнил себя богом!» – подумал Юдин, а вслух сказал: –– Дать людям жизнь? Звучит несколько патетично. Что вы имеете ввиду?
Владимир внимательно посмотрел на врача, еще раз скривился в ухмылкке и начал свой рассказ…
*** Это было самое обычное утро. Утро, которое потом не вспоминают в мемуарах и о котором не рассказывают друзьям. Владимир просто встал, просто умылся. Очень хотел кофе, но поленился сварить. Решил купить по дороге. Ближайшая кофейня работала с десяти, а вот та, около остановки, уже была открыта. Рискуя пропустить свою маршрутку, Володя перебежал проезжую часть и нырнул в стеклянные двери. Его окутал приятный аромат свежемолотой арабики. Кофе варили хороший, но место было неуютное. Одно из таких, где берешь кофе и уходишь. Оставаться за этими столиками не хотелось, да и времени не было. Именно поэтому одинокая девушка за столиком привлекла его внимание. Она здесь была совершенно неуместна. Рыжая, кучерявая, чуть полновата, но эта полнота делала ее незаурядной и … аппетитной? Румяный пирожок, тут же придумал ей прозвище Владимир. Вдруг она подняла глаза. Бездна. Да. Именно она. Сейчас он абсолютно точно понимает, что там была именно бездна. В ее взгляде. От него похолодела спина и пропали все вкусные сравнения. Захотелось немедленно уйти, даже не дожидаясь своего кофе. Как назло, бариста его окликнул: – Ваш кофе.
И тут девушка ему улыбнулась. Он никогда не видел приговорённых к казни. Они улыбаются? Если да, то, наверное, именно так. Осознание полной безнадежности положения и крупица надежды где-то в глубине. –– Привет. Черт, она с ним заговорила. Ответил: –– Привет. – Володя был вежливым мальчиком. –– А ты веришь в чудеса? –– Эээ, – она так пытается подкатить? В восемь утра? – Не очень. –– А хочешь, я отдам тебе одно? – глаза девушки заблестели, она вся оживилась и подалась вперед. –– Слушай, я спешу. –– Всего минуту! Даже меньше.
Любопытство сгубило кошку. –– Ну, какое у тебя чудо? –– Способность исцелять! –– Да ты что? Вот уж чудо так чудо. Выгодно, наверное. Сколько бабла огрести можно! –– Да! Можно стать богатым и знаменитым! Хочешь? –– А кто ж не хочет! –– Тогда бери. Берешь? –– Беру! – пожал ей руку и захохотал. Вот чокнутая. –– Только двадцать человек. – она накрыла его руку своей ладонью и убежала. Странно оглянулась и убежала.
Двадцать.
Жизнь шла своим чередом, и он успел забыть о том разговоре в кофейне. Мало ли чокнутых. Вспомнил случайно и неожиданно для себя. Они с друзьями собирались в баре раз в месяц. Чаще не выходило: у кого семья, у кого работа. Но раз в месяц все старались выбраться. И вот сидят они, пьют пиво, и он четко понимает, что Степан болен. Смертельно болен. Рак желудка. –– Степка, а у тебя с желудком все в порядке? – не доверяя сам себе, спросил он друга. –– Да, блин. Изжога замучила. Вот и сейчас, – Степан прижал руку к желудку. – Ща, че нить заглотну. –– О, мужики, дожили. Берем пиво, что б таблетки запивать, – хохотнул кто-то в компании. А Владимиру было не до смеха. Он видел, что Степке жить осталось месяц с небольшим. И он видел, что надо сделать, чтобы это изменить. Руки вспотели, а спина напротив, похолодела. Накатывала тошнота, как будто это не друг, а он мучился с желудком. Он смотрел на него, не отрывая глаз, и не верил сам себе. Он знал, что ему надо всего лишь пожать Степану руку. Все изменится. Он знал. Но было жутко страшно. В тот вечер он ничего не изменил. Списал свои волнения на выпивку и ушел раньше всех. А через неделю позвонили друзья: "Степка в больницу загремел. Поехали, навестим". Володька стоял около бледного Степана, смотрел на его заплаканную жену и совершенно не слушал все эти "надо уточнить анализы"… Он абсолютно точно знал, что с его другом. И он абсолютно точно знал, что может это изменить. Сейчас он с уверенностью мог сказать, что первый раз был самый сложный. Было так тяжело поверить, переломить себя, попробовать. Они провели в больнице минут сорок, и все сорок минут он уговаривал себя просто дотронуться до друга. Ей богу, если бы не врач, отводящий глаза, наверное, так и не решился бы. Посмотрел на врача, понял, что следующий раз увидит Степку в гробу, и протянул другу руку.Девятнадцать.
Пил четыре дня. Когда понял, что произошло, пил четыре дня. Было безумно страшно. Нет, не страшно – жутко. Все, что казалось таким знакомым, простым и правильным – все рухнуло в один момент. Все законы мироздания, которые он знал и в которые свято верил – все летело к чертям. Степку выписали. Повторные анализы были абсолютно нормальные. Как и УЗИ, и ФГС, и еще одни проверочные анализы. Врачи никак не комментировали, но ходили в палату к Степану толпами. Кажется, его не выписывали именно для того, чтобы показать всем желающим. В конце концов, гастроэнтерологи смирились и выписали мужика. Первым делом Степан созвал всех на шашлыки по случаю выписки. Володя не пошел. Ему было проще не видеть Степана и врать самому себе, что ничего необычного не произошло, чем принять мысль, что он теперь может даровать жизнь. Первые дни просто сидел на полу в своей квартире и пытался унять дрожь в коленях. Не получалось. Даже с помощью спиртного. С ним что-то происходило: он явно менялся, но пока еще не мог понять, в чем конкретно. Он теперь видел то, чего не видел раньше. Он теперь знал то, чего не знал раньше. Пришедшим на выручку друзьям сбивчиво рассказывал про рыжую девушку и бездну в ее глазах. "Несчастная любовь", решили друзья и не полезли с расспросами. В первый раз из запоя вышел сам. Просто проснулся утром и понял, что пить больше не может. Не алкоголик же. Накатывавший страх отсекал волевым решением: у Степки была ошибка в анализах, никакого чуда не было. Никаких сверхъестественных способностей у него нет. Умылся, купил у знакомого терапевта больничный и потащил себя на работу. В толпе обманывать себя стало практически невозможно. Его дар развивался и то и дело давал о себе знать. Вместо людей он теперь видел диагнозы. Диагнозы и сроки. Вот этому мужику лет семь осталось жить. Та тетка протянет больше восьмидесяти. Молодая девушка. Аритмия. Протянет долго, но качество жизни будет так себе. Все время на таблетках. Если в транспорте можно было хотя бы отгородиться ото всех наушниками и закрытыми глазами, то в офисе стало совсем невыносимо. Леночка из бухгалтерии: множественные кисты в почках. Если не оперироваться, то умрет лет через шесть. Иван Егорович, охранник: гипертония. Шестнадцать месяцев. Клавдия Дмитриевна из кадров: опухоль головного мозга. Три года. И самое страшное в этом было то, что он мог их спасти. Он понимал, что может помочь любому из них. А кто важнее? Леночка? Которая моложе всех. Или Клавдия Дмитриевна? У которой двое сыновей-школьников? И как вообще выбрать? А вдруг его дар нужен, ну… Например, детям в онкоцентре? Или великим ученым. Володьке даже пришла в голову бредовая мысль сдаться для опытов. Вот только он не придумал, как объяснить свою способность. А то точно пошел бы. Пусть изучают! Даже денег не попросил бы. С деньгами, кстати, выходила засада. Работа стала чем-то второстепенным. Система ценностей встала с ног на голову: все, что было важно ему еще год назад, сейчас вызывало разве что горькую ухмылку. Стабильный доход, карьера – все это теперь казалось смешным. Владимир понял, что он смог посмотреть на изнанку мироздания, но что с этим делать – никак не мог придумать. Все чаще закрывался дома. Иногда не выходил несколько дней подряд. Старался ни с кем не общаться. Искал информацию в интернете, звонил в анонимную психологическую помощь. Был готов поверить кому угодно, кто ему скажет, что делать с его даром. С работы вылетел и не заметил этого. Понял, что уволен за прогулы, когда из кадров позвонили, попросили за трудовой зайти. Та самая Клавдия Дмитриевна. Предложила написать по собственному желанию, чтобы не по статье увольняться. "Добрая", – подумал Володька и уходя пожал ей руку.Восемнадцать.
Сбережений хватило на пару месяцев. Когда стало не на что жить, подумал, а чего бы мне и правда, бабла не огрести, как пошутил когда-то. Долго думал. А потом дал объявление в сети с левого аккаунта. "Полное исцеление. Дорого". Принялся ждать. Первое сообщение пришло минут через пятнадцать. Такого количества мата в одном тексте он еще ни разу не читал. Да, наверное, и не слышал за один раз. Это при том, что подписалась женщина. Она что-то писала про больного ребенка, что если у него есть дар, то он обязан исцелять бесплатно. Никому он ничем не обязан, подумал Владимир, и удалил сообщение. Следующие двадцать были почти такими же. Не в смысле больных детей, а в смысле мата. Его называли мошенником, клоуном, мразью… Всего через час его аккаунт заблокировали, как мошеннический, а объявление удалили. А через четыре часа позвонили в дверь. На пороге стояли два крепких парня в темных очках и свободных кожаных куртках. "Чтобы стволы не видно было", – подумал Володя. Парни, не спросив разрешения, вошли. Следом за ними щупленький ботаник. Прошел в комнату, включил комп, посмотрел ай пи. –– Ну да. Он. Ты у нас целитель? – обратился он к Владимиру. –– Я. А кого исцелять? –– Кого скажут. Грузите его, парни. Он не видел, куда его везли. Надели шапку на глаза. Володя не сопротивлялся и не пытался убежать, так что путь прошел без эксцессов. Выгрузили его, судя по звукам, в подземном гараже. Потом, все в той же шапке на глазах, отвели в комнату, которая, судя по всему, служила кабинетом хозяину дома. В кабинете их ждал мужчина средних лет. Его лицо казалось смутно знакомым. –– Как исцеляешь? – не виляя вокруг да около, спросил он. –– Руками. –– Наложением рук, значит. –– Что-то вроде. –– Хм, а на чем специализируешься?Володя помолчал, всматриваясь в собеседника: –– Вы же не себе? –– Не себе, – расставляя слова ответил тот. –– Вы покажите, кто болен. Я тогда скажу, мой профиль или нет. –– Ты же сказал, все лечишь? – хмыкнул мужчина –– Я еще не встречал того, чего не мог бы вылечить.
Мужчина долго молча смотрел на Владимира. Потом обернулся к охране: –– Все проверили? Чист?
Шкафы молча кивнули. Хозяин дома обернулся к Володе: –– Сядь. Сейчас сюда приведут мальчика. Если и правда вылечишь – озолочу. Если соврал… – мужчина замолчал, но продолжать и не надо было. Прошло минуты три, как за дверью послышались шаги. Зашел бледненький мальчонка. Он выглядел лет на шесть, но по глазам Володя понял, что ребенок старше. Давно болеет. Лейкемия. Два месяца осталось. В голове у Владимира стали сплетаться нити, складываться паззлы. Что-то проплыло перед глазами. Что-то изменилось в его теле, подстроившись под болезнь ребенка. Как и прежде, он точно знал, что теперь ему надо только дотронуться. Мальчик, стоящий в полушаге от смерти, как будто почувствовал и сам подошел к Владимиру. Мальчик по-мужски протянул руку: –– Привет. – Володя оглянулся на отца ребенка. На его крепко стиснутые челюсти, на его напряженный взгляд. Протянул мальчику руку в ответ. –– Привет.
Семнадцать.
Он уже больше недели жил в резиденции. Его никуда не выпускали из его комнаты. Кормили три раза в день: приносили кофе и выпивку, если просил. Даже книги. На десятый день в его комнату зашел хозяин дома. Он долго молча ходил из угла в угол, внимательно смотрел на Владимира из разных углов, покачивался на носках, засунув руки в карманы. Володя не выдержал первым: –– Анализы чистые? –– Чистые, – чуть помедлив ответил хозяин. – Ребенок здоров. –– Вы довольны? – хозяин дома переменился в лице.Прищурился. Внимательно оценивающе посмотрел на Владимира. Помолчал с минуту, потом продолжил: –– Оставайся работать на меня! Будешь иметь все, что пожелаешь! Работать с сильным покровителем – это не то же самое, что давать объявление в интернете! Чего ты хочешь? –– Свободу. –– Не понял? –– Я хочу сейчас уйти отсюда. Больше ничего. –– Я тебе предлагаю работать под моей защитой. Жить спокойно и грести бабки. Что тебе еще надо? –– Я уже ответил. –– Хорошо. Я даже не буду подсовывать тебе клиентов.Будешь волен выбирать сам. Что ты на это скажешь? –– Все, что я хочу – это уйти отсюда.
Хозяин смерил Владимира долгим взглядом, развернулся и ушел из комнаты. Через пол часа в комнату пришел охранник. –– Пошли, велено тебя домой отвезти.
На него одели ту же самую шапку, посадили в ту же машину. Высадили его прям у подъезда. Охранник протянул Владимиру конверт. –– Велели передать. Захлопнул дверь и уехал. Уже дома Володя посмотрел конверт. Номер счета и все коды к нему. На счету лежало сто миллионов рублей.
*** Сергей Петрович смотрел на пациента с нескрываемым интересом. Какой интересный бред! Хоть книжку пиши! Что же все-таки его подкосило? Изменения в картине мироздания? А может, это синдром Мартина Идена? И вправду получил больше, чем смог переварить? Слишком большие для него деньги? Потеря смысла жизни?
-– Вы получили эти сто миллионов. Что вы купили в первую очередь? Владимир усмехнулся. Очень грустно усмехнулся. –– Я не снял с этого счета ни копейки. Нет, признаюсь, эйфория охватила меня! Я посмотрел в интернете сколько стоит яхта, помечтал о кругосветном плавании, потом прикинул стоимость виллы в Тайланде, потом плюнул на Тайланд и стал присматривать недвижимость в Испании. Знаете, доктор, это было очень круто: мечтать и понимать, что ты можешь реализовать все эти мечты парой нажатий клавиш. –– Что же вас удержало? –– Семнадцать жизней. –– Каких? –– Оставшихся. Девушка в кофейне сказала "двадцать". Я спас троих. –– А почему нельзя жить на вилле в Испании и спасать людей там? –– Вы не понимаете, доктор. Эти семнадцать жизней. Они как будто жгли мне руки. Кроме того, я теперь просто мечтал избавиться от этого дара. Жить и видеть в каждом лишь календарь разной длины – это невыносимо. Этому десять лет, этому двадцать. Хочется убежать и спрятаться. Именно поэтому идея с кругосветкой мне нравилась больше всего. Я почти пошел на сделку. Но… Мне сложно сказать, почему я не смог. Хотя нет. Не сложно. Знать, что ты можешь спасти человеческую жизнь, и не делать этого… Это почти как убить. Разница не велика. Ты и в одном и во втором случае забираешь жизнь. Прячась от всего этого в своей кругостветке, я убивал семнадцать человек. Я не мог с этим жить. И тут встал другой вопрос: а кого? Всего семнадцать. Это должна быть мать, после которой останутся сироты? Или дети, которых безумно жалко, но которые неизвестно в кого вырастут? А может великий ученый? А может, просто хорошая учительница, которая зовет своих учеников "детьми", а их детей "внуками"? Что важнее для человечества? Или для отдельного человека? Я не смог для себя решить этот вопрос. Чуть было не начал снова пить. Но однажды утром я встал, умылся. Мне лень было варить себе кофе, как тогда. В то утро. И… Я вспомнил. Это же свалилось на меня случайно. Просто случайная встреча. И я решил, что выбор надо делать так же. Я включил телевизор, и первое, что увидел – ролик о сборе средств для ребенка, больного раком. Так я сделал свой выбор. Я выбрал онкоцентр. Туда же не попадешь просто так. Я устроился волонтером. Клоуном. Несу детям смех. Знаете, когда волонтеров готовят, там есть такая установка, особенно для девочек актуальна: "главное не разреветься, когда смешишь детей". Смертельно больных детей. А я-то думал, я сейчас спасу их! Всех и каждого! Чего мне реветь? Меня наоборот переполняло предвкушение радости. Я собирался осчастливить семнадцать человек и сбежать назад в свою жизнь. Меня поставили в пару со студенткой театрального Ангелиной. Мой маленький Ангелочек. Крохотная. Едва метр шестьдесят. Глаза на все лицо, волосы непослушные. Она их – в хвост, а они все равно вокруг лица торчат. А голос у нее. Она отлично пела! Ей надо было на вокал идти, а не в театральный. Нежная, трогательная, безумно талантливая. Абсолютно здоровая, что важно! Ей на роду было написано жить лет до ста. Между отработкой номеров мы гуляли вместе по парку, пили кофе, ходили в кино. Когда она была рядом, я не видел никого другого. Ничьи жизни или диагнозы не волновали меня. Существовала только она. Ее смех, ее тонкие пальцы в моей руке. Я даже ее в кругосветное плавание с собой позвал! Я не сказал ей, что у меня на счету сто миллионов. Она считала это моими мечтами и с радостью мечтала вместе со мной. Два раза в неделю мы с ней ходили по палатам и развлекали детей. Их дни похожи один на другой. Им скучно. Они почти не видят посторонних. Нам всегда были рады, даже если шутки и номера не удавались. Вы знаете, они же там не все на пороге смерти. Я был удивлен, но многим там оставалось длинная полноценная жизнь. А еще одним открытием для меня стало, что не все смертельно больные хотят жить. Они уже смирились, они уже там. Для них главное, умереть не в мамин день рождения. Но жить они уже не хотят. И все же моих клиентов там было хоть отбавляй. Я никак не мог выбрать, с кого начать. Я помню, в третий наш с ней визит мы познакомились с двумя мальчишками. Сашка и Мишка. Они оба были на пороге. Я тогда уже понял, что не могу всех в один день осчастливить. Мне надо как бы сил поднакопить. Вот они передо мной – смертельно больные мальчишки. Но я могу спасти только одного. Второго не успею. И я обернулся к Ангелочку и спрашиваю: "А вот если бы ты могла, ты бы кому жизнь оставила?" Она накричала на меня. Разревелась даже. Сказала, что это самый жестокий вопрос, который ей задавали. Что нельзя выбирать между детьми. Что каждый из них имеет право жить. Напомнила мне, как они смеялись над нашим представлением. Я замолчал пристыженно, а она… Она подумала и все-таки ответила: "Мишку. Он у родителей один. У Сашки еще брат здоровый есть". Я вернулся в палату и отдал жизнь Мише. А Саша ночью умер.
Шестнадцать.
Ангелина не вышла на работу, не взяла телефон. Я у администратора выманил ее адрес – поехал к ней. А она… Она наглоталась таблеток. Я стоял за дверью и чувствовал, как жизнь покидает ее. Стучал соседям, пытался вызвать участкового, ломал эту чертову дверь. А она там умирала. Дверь вскрыли слишком поздно. Жизни в ее теле уже не было. Я пытался связать этот рисунок, сложить этот паззл, держал ее за руки, обнимал, но… Она была мертва. Я сам почти умер, пока пытался вытащить ее. Не смог. Мой Ангелочек. Она умерла. Оставила записку, что умирала каждый раз со своими детьми и вот умерла до конца. Черт! У нас же там есть штатные психологи! Как они могли пропустить! Она почуствовала, понимаете, почуствовала, что Миша остался жив не просто так! Как я мог повесить на нее этот выбор?! Я опять запил. Уже не мог вернуться в онкоцентр. Я не знал, что делать. –– И тогда вы решили пойти по пути Ангелины? – Юдин уже не делал никаких заметок. Снял очки, взъерошил волосы.-– Почти. Я чувствовал себя убийцей. Понимаете, я должен был нести людям жизнь, а, получается, забрал ее у любимой.
-– И что вы сделали?
-– Я стал искать ту рыжую, что отдала мне двадцать жизней.
-– Девушка из кофейни?
-– Да. Я не знаю, зачем мне это было надо. Я был одержим.
-– Нашли?
-– Нашел. Долго искал. Больше месяца. Через знакомых ментов получил данные карты, которой она в той кофейне расплатилась. Нашел ее на записях камер. Она совсем не из нашего города. Знаете, как она попала в ту кофейню? – Владимир горько усмехнулся, – она двое суток шла пешком куда глаза глядят.
-– Что вы хотели с ней сделать?
-– Спросить. Как быть? Что делать?
-– А она?
-– Она такая же жертва, как и я. Знаете, что она мне сказала? Ей отдали двадцать жизней. И она не смогла подарить ни одной. Сходила с ума, проваливалась в бездну. Если бы не я – убила бы себя.
-– Тогда и вы…
-– Да. Тогда и я решил убить себя.
-– Вам помешали.
-– Мои друзья. Я больше двух недель не выходил на связь. Допускаю, что нашли они меня в абсолютно невменяемом состоянии. – Володя усмехнулся. – И надо же было им появиться именно в ту секунду. Ни раньше, ни позже.
Владимир замолчал. Юдин возбужденно грыз дужку очков.
-– А знаете, пожалуй, я смогу вам помочь!
-– Вы? Вы поверили?
-– Ну, сейчас и проверим до конца! Отдайте мне оставшиеся шестнадцать жизней!
-– Вы хотите это проклятье, после того, что услышали?
-– Это вам проклятье, вы были не готовы. А я – человек поживший, опытный, знающий природу людей. Поверьте, я знаю, что с этим делать! – глаза Сергея Петровича блестели от возбуждения. – Да в конце концов, не избавиться ли вы от этого больше всего хотели?
Владимир помолчал. Потом несмело протянул Юдину руку. Поколебался еще секунду и накрыл его ладонь своей.
***
Белая яхта с одним матросом пришвартовалась в Марселе. Загоревший Владимир спрыгнул на пирс и огляделся: «Говорят, французы тебе не ответят на английском, даже если поймут. Ну что ж. Будем объясняться жестами». Пошел в кассу порта, оплатить причал. Он намеревался здесь простоять не меньше недели.*** Юдин Сергей Петрович подъезжал к хоспису. Там уже больше месяца жила на наркотиках его жена. Юдин спешил и волновался. Здесь у дверей он ясно чувствовал, что ей осталось совсем чуть-чуть. «Но ничего, это мы сейчас исправим!»
Заветное желание
Бойтесь своих желаний – они имеют свойство сбываться.
М.Булгаков
Исполнители желаний. Говорят, они были не всегда, но многие в это уже не верили. Казалось – они стали неотъемлемой частью бытия. Непреложной истиной. Тем, на чем держится Земля вместе со всеми своими слонами и черепахами. Кто они и откуда – никто не знал. Их было около сотни на весь мир. Как ни странно – хватало. Выглядели как обычные люди. Только не менялись. Не старели, не болели. Жили отшельниками в удаленных местах. У людей не было над ними никакой власти: многие пытались подкупить, уговорить, взять в плен. Нет. Ничего не выходило. Они были как бы над людской вселенной. Вроде и не боги, но уже и не люди. Сверхсущества. Исполнитель мог выполнить одно желание любого жителя Земли. Любое. Любого. Но только одно. Свобода в выборе желания сводила людей с ума. Убить кого-то, захватить вселенную, стать президентом – легко. Получить заветных солдатиков, превратить Ленку Сидорову в прыщавую дуру, сделать так, чтобы я был сильнее всех в классе – пожалуйста. Сами Исполнители не ставили никаких рамок. Их пришлось создавать людям.
*** Маленькой Люде почти шесть. Она стоит у витрины и смотрит на куклу: фарфоровое личико, стеклянные глазки, как будто настоящие локоны. Одета кукла была в атласное зеленое платье, а сверху – бархатная накидочка. На руках – перчаточки, на волосах – шляпка с перышками. Ножек видно не было. Но Людочка была уверена, что она обута в совершенно очаровательные ботиночки.
Папа, когда увидел, аж присвистнул: – Да она стоит целое состояние!
Людочка поморщилась и выпалила: – Тогда я ее Исполнителям закажу!
Мама, присев на корточки, обняла дочь. – Какая ты у меня глупышка. Ну кто ж Исполнителям куклу заказывает. Желание надо беречь для чего-то важного. А это – хоть и красивая, но всего лишь кукла. Ею и играться-то будет неудобно. Она ж фарфоровая!
Людочка отрывается от витрины и смотрит на родителей. Сначала с надеждой и с вопросом в глазах. Три, нет пять секунд, и надежда уступает место отчаянию: носик сморщился, глазки зажмурились, губки скривились в некрасивую дугу. Люда завыла. Это был тихий, отчаянный плач ребенка, отказавшегося от мечты. Семья уходит от витрины. Люде подарят куклу. Совсем другую. Тоже красивую. Модную. Ею можно играться: причесывать, переодевать и даже купать. Но это будет не та кукла.
*** Люде пятнадцать. Она выросла в высокого нескладного подростка. Девочка неплохо учится и поет в девичей группе под гитару. Нельзя сказать, что они – звезды, но определенной популярностью у сверстников точно пользуются: в ухажерах недостатка нет. Тем обиднее, что именно Андрей не обращает на нее никакого внимания. Совсем никакого. Он по уши влюблен в свою Светку-конфетку и даже не приходит с остальными парнями на репетиции, когда звездочки милостиво разрешают посторонним присутствовать. Люда рыдает в подушку ночи напролет. Красит волосы в красный цвет. Потом в черный. Потом стрижется налысо. Учеба летит к чертям. Спасает только музыка. Репертуар становится все депрессивнее. Группа намекает ей, что хотела бы играть другую музыку. «Ну и к черту вас!» – Люда уходит из коллектива. Лежит на диване и без конца прокручивает его профиль в соцсетях: Андрюшка, ее Андрюшка. Светлоглазый, широкоплечий, а какая у него улыбка! Мама успокаивает ее, гладит по волосам:
– Людочек, да сколько их еще будет, Андреев – то таких. Тебе сейчас кажется, что на нем свет клином сошелся, но поверь, радость моя, он далеко не последняя любовь в твоей жизни. Будут еще мужчины. Только не вздумай бежать с этим к Исполнителю: свое желание надо беречь.
И в этот раз она слушает маму. А как же хочется поступить иначе!
*** Андрея, как и Светку, она теряет из виду сразу после школы. В институте знакомится с Борисом. У него совсем не такая очаровательная улыбка, но он красиво поет и всегда рядом. Однажды Люде надоедает провожать его вечерами, и она разрешает ему остаться на ночь. Еще через полгода они женятся. В том же году рождается дочка. Называют Машей. Люде тридцать два. Жизнь идет своим чередом: дочь растет, карьера строится. Недавно они с Борисом купили новую квартиру. Это ощущение благополучия улетучивается в один момент: мама попадает под машину. Жива, но в реанимации. С громким треском реальность разорвалась на «до» и «после». Люда сидит у дверей отделения ошарашенная, оглушённая. Держит в руках мамину сумку. Новую. Совершенно бесполезную и бессмысленную сейчас. Смотрит на нее и раскачивается в такт каким-то своим мыслям. Что же делать? Как тяжело понимать, что от тебя ничего не зависит! Или зависит?
-– А у тебя желание уже исполнено? – спросил ее кто-то. –– Что? – Люда не поняла, о чем ее спрашивают. –– Желание, говорю. Матери жизнь пожелай. – Седая медсестра участливо держит Людмилу за руку и смотрит ей в глаза.
Люда хочет что-то сказать, да так и замирает с открытым ртом. Ведь желание нужно для чего-то по-настоящему важного. А что будет, если серьезно заболеет Машенька? Борис свое желание уже использовал. Совсем неразумно, как она поняла. Когда она его спрашивала на что, он только отмахивался и смущенно отводил глаза. Истратил на ерунду, теперь жалеет. Нет, Людмила не такая. Она свое желание бережет. Для чего-то важного. Действительно важного. Пытается вдохнуть, но что-то мешает. Взгляд мечется по стенам, натыкается на какие-то плакаты, лица чужих людей. Ответа нигде нет.
-– Я должна подумать, – сдавленным голосом произносит она и уходит домой.
В ту ночь мама умирает. На похоронах никто не спрашивает Людмилу о желании. Папа смотрит на нее вопросительно и немного с укором. Или ей кажется? В конце концов, она не обязана ни перед кем отчитываться!
*** Люде шестьдесят четыре. Почти пенсионерка. Идет по улице с тяжелой несуразной сумкой. Дыхание сбивается. Люда пыхтит и странно покачивается в такт шагам. Останавливается. Берется рукой за сердце. Все проходят мимо. Никто не обращает на нее внимания. Никому она не нужна: родители умерли, с мужем развелась, дочь уехала. Последним ее пристанищем была работа. Была. Сегодня ее сократили. Сбережений хватит на полгода. Если разумно тратить, может, и на год. Но разве тут дело в деньгах? Ради чего теперь вставать по утрам? Что ей делать целыми днями напролет. Поехать к Исполнителю? Попросить новую цель в жизни? Безбедную старость? Просто много денег? Или чтобы ее восстановили на работе и не увольняли до самой смерти? Вот еще! Желание не пойми на что тратить. Прорвемся. Пойду в няньки или сиделки. Как-нибудь выкручусь. На хлеб заработаю. На худой конец, Марию попрошу.
*** Люде семьдесят шесть. Она стоит перед Исполнителем. Выцветшими стариковским глазами она смотрит на улыбающегося мужчину неопределенного возраста и молчит. Она думает о том, какой у него странный цвет волос. Русый. То ли с отблеском. То ли с сединой. Освещение плохое, да и зрение уже не очень. Не разобрать. А обстановка в комнате и правда аскетичная. Твердый стул для него, мягкий – для нее. Маленький столик. На столе – стакан с водой и букет цветов. На душе спокойно. Она смотрит на него, и в голове у нее всего один вопрос: а что же было по-настоящему важно? Любимый муж? Жизнь матери? Смысл жизни в старости? Что важно было тогда? И важно ли оно сейчас? И вот она почти решается просто спросить и натыкается на смеющийся взгляд Исполнителя. Он не насмехается, он смеется. Людмила смотрит в его глаза, собирается с духом и произносит единственное важное для нее желание: –– Хочу куклу. Чтобы было фарфоровое личико, стеклянные глазки, как будто настоящие локоны. Чтобы кукла была одета в атласное зеленое платье, а сверху – бархатная накидочка. На руках – перчаточки, на волосах – шляпка с перышками.
Очень плохой день
-– Пашка! Петька! Вы мне кого подсунули?! – Павел с Петром переглянулись. Приосанились. Придали себе, и без того важным, еще более солидный вид. Постарались спокойно посмотреть на возмущенного старичка, окликнувшего их так непочтительно. Петр откашлялся и смущенно произнес: –– Матвеич, ну а кому его, как ни тебе?
Матвеич стиснул зубы, пытаясь сдержаться. У него это почти получилось: вместо матерных ругательств прозвучал просто глухой рык. Сильно заметная плешка покраснела, глаза заблестели с новой яростью. –– Что значит «кому, как ни мне»? Я вам что, отстойник для всякого хлама? Я теперь со всеми недоумками возиться должен? – старик брызгал слюной и стискивал кулаки до белых костяшек. Тот из двоих, что в это время молчал, чуть отступил за спину другого. Вытянулся. Попытался, видимо, спрятаться. Маневр не остался незамеченным. Матвеич накинулся именно на него: –– Что прячешься? Думаешь, я не знаю, что по твоей протекции мне его подсунули? «В честь меня назвали, я его покровитель, дайте парню шанс…» – передразнивая интонации Павла, разглагольствовал Матвеич. –– Матвеич, дорогой, – Павел вышел-таки из-за спины Петра, – не сердись. Ну знаем мы, что он дундук, но ему ж тоже как-то жить надо! Петр прав, никто кроме тебя не справится. –– Да и я уже еле справляюсь! Вот хоть сегодня утром: встречу сорвал? – сорвал, – старик загибал пальцы, перечисляя свои подвиги, – ключи потерял? – потерял. Машину запер!!!! Сосед уехал, машину его запер! Так он у соседской жены ключи взял и сам отогнал. А? каков? Еле нашел болт ему в колесо, чтобы его спасти от этой аварии!!! И ладно бы, один день такой дурацкий, вся жизнь такая!
Матвеич посмотрел в честные, абсолютно не раскаивающиеся глаза Петра и Павла, протянул лишенное всякой надежды «аааай», махнул крылом и улетел.
*** –– Пашка, вставай, завтрак проспишь! – мамин голос, записанный вместо будильника, поднимал даже после самого бурного вечера! Любил Паша маму. И завтрак. Сварил кофе, сложил башенку из сыра, хлеба и колбаски. Сидеть за столом не любил – бегал по квартире: одевался, собирал по дому кошелек, документы, телефон, ключи… Ключи! Черт, где ключи! Ну что за вечный бардак! Хорошо, что мама не видит. Хотя, если бы здесь была мама… Пашка вздохнул, и попробовал представить, как бы мама искала ключи. Очень явно услышал ее ворчащий голос: «Вечно все не на месте! Сто раз говорила, заведи ключницу, так нет же! Опять вот, дверь открыл, а ключи куда швырнул? Вместе с шапкой на вешалку. Они с нее и свалились!» Подошел к вешалке, отодвинул ее: «Точно! Вон они, у стенки! Спасибо, мама», – довольный посмотрел на часы – не опаздываю. Закрыл квартиру, вышел во двор. Смачно выругался: сосед опять выезд перекрыл. И он же уехал, Пашка точно видел, что уехал! "Стоп, а из какой он квартиры? Он же не возит ключи с собой!" – Павлу пришла в голову гениальная мысль, и он рванул обратно в подъезд. Если соседская жена дома, то он сейчас быстренько тачки местами поменяет.
-– Что значит отменил? – Пашка недоуменно смотрел на свой смартфон. Только что пришло сообщение от координатора: «Клиент встречу отменил». – Блин, да я к ней месяц готовился!
Разозлившись, Пашка нажал на педаль газа, играя в шашечки на дороге. В голове крутились события утра. Ну что за день! Ключи потерялись, сосед запер, и еще этот урод встречу отменил! Машина затормозила на светофоре. С досады Пашка ударил ладонью по рулю, как будто тот был в чем-то виноват. –– Не день, а жопа!
Загорелся зеленый. Машина тронулась и неестественно ушла вправо. –– Фуух, хорошо, что в правом ряду. Просто вылетел на обочину. Еще и колесо. Черт! Нет, сегодня точно никуда не поеду.
Бросил машину на обочине, пошел в ближайшую кофейню. Уже с чашкой американо в руках достал смартфон, чтобы вызвать эвакуатор. В этот момент раздался звонок от секретарши: –– Павел Андреевич, с вами все в порядке? Там в вашем районе авария страшная, развозят санавиацией. Погибших много, я так за вас волновалась, вы еще не приехали, – взволнованный голосок продолжал щебетать в трубке, а Пашка уже отложил смартфон и всматривался в экран телевизора в зале кофейни. Срочный выпуск новостей. Страшная авария. Десяток погибших. –– Вот же ж, мать вашу, утро. – Крепко выругался Павел, окончательно убедившись, что у него сегодня очень плохой день.
В лучах славы
От автора: Этот рассказ – вариант уже опубликованного здесь рассказа «лучи славы». Те же персонажи, та же фабула. Изменено только одно: в характер героя добавлено чуть меньше отчаяния и чуть больше беспринципности. Посмотрите, что из этого вышло.
То, что он собирался сделать было незаконно, аморально и, черт возьми, больно! Потели и дрожали руки, пересохший язык прилип к небу. Ханс Шнайдер наносил рисунок на руку, боясь ошибиться. Какому чудовищу это пришло в голову? Кто сказал, что должно быть так? Так, а не иначе? Сейчас, еще один штрих… Парень сидел в абсолютно пустой комнате и под светом голой лампы выводил на руке татуировку: несколько чуть овальных делений шкалы. У него их было три. Он рисовал четвёртое и пятое. Никто не помнит, с чего это началось. Нет, эта шкала, напоминавшая родимые пятна, была всегда. Поговаривали, что тысячу лет назад это был отличительный признак одной из семей. Но потом кровь сильно перемешалась и эти пятна стали появляться сначала у всей нации, потом у всего человечества. Доминантный ген избранной расы. Путем наблюдений и нехитрых умозаключений эта шкалу связали с успешностью человека. С его способностью к самореализации. "Лучи славы". Ее так называли. Считалось, что если твоя шкала три – пять и более делений, то ты будешь успешен на высоких должностях. Пять – семь – добро пожаловать на руководящие позиции. Выше семи – тебе рады сильные мира сего. Поговаривали, что у Рейхканцлера было десять делений. У Ханса было три. Причем третье было очень бледным. Сначала Ханс не обращал внимания: до двадцати двух лет шкала могла проявляться. В двадцать два делали анализ крови на процентное содержание доминантного гена. Результат этого анализа, по сути, определял твое место в жизни. Это мог быть билет в прекрасное будущее или приговор. Двадцать два Хансу будет в этом году. Парень продолжал наносить рисунок самодельной машинкой. Процесс был очень болезненный. Его уже тошнило от напряжения. Перед глазами все плыло, и света лампы явно не хватало. Ханс добросовестно учился, строил карьеру. У него в голове была масса идей, и он с пеной у рта доказывал руководству их жизнеспособность. Он не боялся экспериментов и умел рисковать. Он мог бы заработать для своей компании миллионы. Только дайте. Но нет. Все в совете директоров первым делом смотрели на его шкалу. "Проект интересен, молодой человек, но мы не можем рисковать. А давайте поговорим после того, как вам исполнится двадцать два?" Двадцать два через три месяца. Шкала не росла. Руководство хмуро и задумчиво посматривало в его сторону. Руководитель его отдела намекал ему, что повышение задерживают, потому что "оно ему не по шкале". Коллеги все реже приглашали выпить. Девушка. Грета. Черт, она просто бросила его! Даже не стала ничего выдумывать. "Я не собираюсь связывать свою жизнь с трехбальником!". Ее слова до сих пор звучали у него в ушах. С трехбальником. Это о нем! Чертова шкала!
Существовал один единственный способ обмануть анализ: инъекция препарата под названием "Радиус". Препарат был разработан в подпольных лабораториях, безумно дорого стоил и не давал никаких гарантий. Ввести препарат нужно было за сутки до анализа. Ты мог в тот же час умереть от анафилактического шока, а мог получить измененный анализ процентного содержания доминантного гена. Чистейшая лотерея. Ханс готов был рискнуть. В течении полу года он продал все, что мог продать. В его доме не было даже стульев. Заветная ампула была куплена и ждала своего часа в вентиляционном отверстии пустой кухни. Оставалось одно "но". Инъекция никак не меняла отметины. Те самые лучи славы. Поэтому парень сейчас сидел и набивал себе татуировку. Этический вопрос его не волновал совершенно. В отличие от своего начальства, он верил в себя. Он знал, что все его проекты хороши. Парочку даже можно назвать блестящими! Сначала Ханс думал набить тату просто иглой, но оказалось, что собрать машинку не так уж и сложно. Описание конструкции он нашел в старых косметологических журналах: статьи про перманентный макияж и татуаж на дому, как ни странно, не были вымараны цензурой. Это оказалось проще, чем он думал. Все, что понадобилось – это мотор от детской машинки, крупная пуговица, гелевая ручка и струна. Машинка работала по типу швейной: при включении мотора струна двигалась вверх-вниз с небольшой амплитудой. Но вот как найти нужный цвет чернил? Ни хна, ни краска для волос не подходила. Немного изучив историю, решил попробовать охру с листерином. Несколько недель экспериментов на свином окороке и нужный цвет был найден. Оставалось самое сложное. Ханс глубоко вздохнул и принялся за работу. Казалось, две полосы нанести быстро, но мужчина промучился больше часа. Когда окончил, в висках стучало от напряжения. Пот ручьями стекал по спине. Только сейчас он понял, что сделал: пути назад не было. Тату не выведешь и не вырежешь: шрам около шкалы насторожит кого угодно. Значит все, значит так. Только так. Обработав рисунок антисептическим раствором Ханс выключил лампу и попробовал уснуть. Ничего не выходило. Встал, выпил антибиотик, таблетку от головы и пошел в душ. Даже на работу не пойдешь: специально взял отпуск. Ханс сделал несколько кругов по пустой комнате. Зверь в клетке, вот кем он сейчас был. Рука нестерпимо чесалась.
К вечеру второго дня предплечье опухло и поднялась температура. Ханс снова выпил антибиотик и обезболивающие. Не помогло. Когда на третий день он не смог подняться с постели, он понял, что без помощи не обойтись. Это он продумал заранее. В детстве у него был приятель. У него даже третья полоса не проявилась. Двубальник. Ханс старался не общаться с ним при посторонних, но в тайне любил и уважал. Днем Кристофер убирал улицы, а ночью… Ночью он был частью огромного синдиката: игровые залы, проституция, запрещенные вещества. И Крис там был не последним человеком. Наверное, глядя на него Ханс и решился на то, что сделал. Херня вся эта шкала. Крис – живое тому доказательство. И Ханс сможет прорваться. Так он думал. Ему нужен был врач. Молчаливый врач. Крис дал ему контакт их штатного ветеринара. –– Ветеринар, Крис?! –– А что тебя смущает? Меня он латал дважды. Кроме того, у него лицензионный доступ к такииим препаратам! – Крис присвистнул. Ну что ж, выбор не велик. Может, именно это ему сейчас и надо.
Ханс сидел в большом светлом кабинете на окраине. В руках он держал какую-то полоумную таксу. Это было обязательным условием визита к ветеринару. Собака визжала и пыталась его укусить и он с удовольствием бы оплатил усыпление, если бы ее не надо было возвращать Крису. Врач с хитрым прищуром осматривал руку: –– Не удивительно, что антибиотики не помогают. Это не воспаление, это – сильнейшая аллергическая реакция. Говорите, кошка поцарапала? –– Кошка. Уличная. Когда мусор выносил. – Хансу было тяжело говорить. Его знобило и тошнило. Ветеринар хитро улыбался: –– Вы знаете, эта царапина вам дорого обойдется. – елейный голос вызывал желание дать ему в рожу, но Ханс сейчас на это был не способен. –– Я хорошо заплачу –– О да! В этом я не сомневаюсь.
Ветеринар выписал целую кипу лекарств: антигистаминное, противовоспалительное, какие-то мази. Поставил Хансу укол прям в кабинете. Наверное, только благодаря этому тот и добрался домой. Выпил пригорошню таблеток, упал на матрас и, впервые за трое суток, уснул. К концу недели состояние почти пришло в норму: температура не поднималась, отек на предплечье спал, Ханс даже есть и спать мог почти нормально. Изредка поглядывал на руку: шкала из пяти делений смотрелась как родная. Все получилось!
Сегодня он покупал машину! И не просто машину, а машину своей мечты. Плавные линии корпуса и нежно урчащий мотор вызывали почти эротическое возбуждение. Ханс был счастлив! Его дела пошли в гору: руководство наконец-то приняло его проект. Один из тех, которые он сам считал блестящими. Сказать, что это принесло прибыль компании – ничего не сказать! Доход за квартал возрос на сорок два процента! Его повысили сразу до начальника подразделения. Прежний шеф (тот самый, что намекал, что Хансу повышение не по шкале) считал честью поздороваться с ним за руку. Со своими старыми коллегами Ханс здоровался снисходительно и свысока. Он показал им всем! Он доказал. Сексуально урча машина выехала за территорию концерна. О-па, а кто это у нас тут на остановке? Грета! Притормозил: –– Привет! Подвезти?
У девушки расширились глаза от удивления и тут же сузились от злости. –– Нет, спасибо. Дождусь автобуса, – процедила она сквозь зубы и отвернулась. –– Ну как знаешь! – а она хороша. Ишь, характер! Так даже лучше: если бы она сейчас стала ластиться, было бы совсем противно. А так… Надо будет все же ее куда-нибудь пригласить. Благо, новая зарплата многое позволяет.
С этими мыслями он доехал до дома. Припарковался. Черт, у него даже нет гаража! Да, дом тоже надо будет поменять. Зашёл, бросил ключи на столик в прихожей. Стал раздеваться. Телефонный звонок заставил вздрогнуть. Кому он мог понадобиться. Ханс нехотя поднял трубку. Чуть помедлив ответил: –– Алло. –– Герр Шнайдер? – елейный голос ветеринара заставил вздрогнуть. Ханс точно помнил, что не называл ему ни имени, ни фамилии. Задержал дыхание, сглотнул. –– Да. –– Поздравляю с повышением, герр Шнайдер. – похолодела спина. –– Вы же работаете в Т*** унд К***? Я слышал, вам прочат хорошую карьеру. –– Что вы хотите? – голос Ханса чем- то напомнил звук мотора его новой машины: глухой и рычащий. –– Конечно, денег! – ветеринар, напротив, веселился, – я же говорил вам, что эта царапина будет вам очень дорого стоить. –– Сколько? –– Я рассчитываю на ежемесячные выплаты. Ну, например, половина вашей новой зарплаты. Продиктовать номер счета? –– Я завезу наличными. – Ханс положил трубку. Чуть помедлил, снова подняла телефонную трубку. В его взгляде промелькнуло что- то дикое.
Суд длился два с половиной месяца. Подсудимый стоял перед присяжными и не моргая смотрел перед собой безжизненными глазами. Судья монотонно зачитывала решение: –– …совершил умышленное убийство с особой жестокостью в городе Н…бург при следующих обстоятельствах: в период времени с 19 часов 00 минут 14.10.*** г. по 21 часов 39 минут 14.10.**** г. Подсудимый, находясь в ветеринарной клинике, расположенной по адресу: 19/2 ***штрассе, в трезвом уме и здравом рассудке нанес семьдесят три колотых удара врачу ***, выколол глаза, отрезал язык. Смерть наступила в 20 часов 25 минут в результате обильной кровопотери. Присяжные, ваш вердикт. –– Виновен. Единогласно.
Ханс Шнайдер смотрел трансляцию громкого судебного процесса в прямом эфире. Судья оглашала приговор: –– Кристофер Шлятенбаум, вы приговорены к высшей мере наказания: расстрел. – удар молотка вывел мужчину из оцепенения. Крис закрыл глаза и беззвучно заплакал.
Ханс выключил телевизор, посмотрел на свою шкалу из восьми отчетливых делений. Странная штука жизнь: полоскам на коже верят больше, чем объективным фактам. Никто не поверил показаниям двубальника, против восьмибальника. Хансу удалось выйти сухим из воды. Он одернул рукав, встал с черного кожаного кресла, огляделся – его новый кабинет ему определенной очень нравился. Взял ключи от машины. Пожалуй, надо все-таки позвонить Грете.
Начать с нуля
Эльза сидела на полу, обнимаясь с бутылкой виски. Зубы стиснула, глаза зажмурила. Подумать только, ей почти удалось! Глоток. Прям из горла. "Где же твои манеры?!" – сказала она сама себе, передразнивая отца, и сделала еще один глоток. Закашлялась, потом засмеялась истеричным смехом. Теперь уже плевать на манеры. Все пропало. Девушка посмотрела на свое предплечье, на котором красовались три нуля. Не смогла. Она подвела отца. Эльза встала, распахнула окно, вдохнула полной грудью, улыбнулась и, пошатываясь, полезла на подоконник.
*** Эльза родилась в семье преуспевающего бизнесмена и фотомодели и вполне могла бы быть счастливым ребенком, если бы не одно "но": она была единственным ребёнком. Единственным ребенком, на которого возлагали все надежды.
"Эльза, ты должна хорошо учиться, чтобы не подвести папу! " "Эльза, ты должна уметь себя вести, чтобы не подвести папу! " "Эльза, ты должна… Чтобы не подвести папу! "
Это стало ее девизом и ее проклятьем. «Не подвести папу». Умная, красивая, талантливая. Она училась на экономиста, потому что это нравилось папе. Она не общалась с Джил Тиверс, потому что та не нравилась папе. Она носила одежду, которая нравилась папе, слушала музыку, которая нравилась папе, ела еду, которая.... Если бы вы ее спросили: "Эльза, а что нравится тебе? " – она бы вам ответила: "Надо спросить у папы". Наверное, именно поэтому на ее предплечье всегда были нули. Ее датчик симпатий всегда показывал ноль. Лет с четырнадцать девчонки в классе только и обсуждали, что эти цифры. –– А я на физкультуре видела, что у Мери Брит на руке семьсот сорок! – возбужденным шепотом рассказывала соседкам по парте Кетрин Милз. – Я вам говорю, она влюблена в Дерека! –– Да нет же! Причем тут Дерек, – встревала в разговор рыжая Марта, – она влюблена в мистера Сандерса, учителя физкультуры! –– Не может быть?! – на этом этапе шепот переходил в галдеж и, обычно, прерывался преподавателем.
Эти цифры – значение датчика – становились самым важным уже среди подростков. Чего уж говорить о взрослых. Кто в кого влюблен, а кто разлюбил – люди отдавали дикие деньги, чтобы узнать это. Рыночное общество, преследуя сугубо экономические цели, всеми способами поддерживало это безумие. Боги маркетинга заняли в те годы вершину Олимпа: "Вы хотите быть счастливы? Вам нужен спутник, который любит Вас не меньше, чем на восемьсот! ", "Успех приходит только к тем, кого ценят хотя бы на шестьсот! ", "Вы никогда не знали каково рядом с тем, у кого девятьсот девяносто девять? Вы ничего не знаете об удовольствиях! "
И вот уже эти цифры на руке становятся важнее, чем уровень образования или счет в банке. В насквозь монетизированном обществе выше всего оценили способность любить.
У Эльзы всегда было три нуля. Отец даже водил ее к врачу. Тот только развел руками: "Похоже, что ваша дочь попросту еще ни разу не влюблялась." Отец злился. У Эльзы было стойкое ощущение, что она его подводит. Когда ей исполнилось семнадцать, отец сменил гнев на милость. Ему в голову пришла блестящая идея: –– Раз ты ни в кого не влюбляешься, то мы можем сделать из твоей свадьбы выгодное мероприятие!
Со всех слуг взяли подписку о неразглашении: никто не должен был узнать, что у Эльзы нули. И без того замкнутая Эльза перестала посещать любые мероприятия, где могла случайно оголить предплечье. Ее даже перевели на заочное обучение. Папа подыскивал ей жениха. Поиск принес результаты не сразу. Сложно найти подходящего по возрасту, по социальному и материальному положению. Эльзе было двадцать один, когда папа в приказном порядке предложил ей познакомиться с Брайаном Уилсби. Представитель старинного рода, высоко образован, полностью обеспечен, молод, красив. Подходил по всем статьям. Отец очень старательно готовил их первое свидание. Слишком старательно. Эльза не была дурой – она видела, что дела отца не в лучшем состоянии. Ему нужен был этот брак. Ему нужны были эти инвестиции.
Представлены друг другу они были в канун Рождества. Красивая молодая пара сразу приглянулась журналистам, и об их "романе" можно было читать чуть ли не во всех светских изданиях: "Молодой Уилсби катается на лыжах со своей новой знакомой", " Уилсби и его прекрасная спутница посетили Японию в дни цветения сакуры", "Уилсби делает предложение в день Благодарения". Эльза справилась на "отлично". Дата свадьбы была назначена. Только вот на ее руке по-прежнему были нули. Отец не скрывал своего раздражения: " Могла бы хоть немного влюбиться!" Но нет. Эльза не могла. Модистка, нанятая для пошива свадебного платья, была очень удивлена, что Эльза не хочет оголить предплечье: все невесты обычно старались показать глубину своих чувств. Ей что-то наплели про традиции семьи и заплатили вдвое больше. Но, видимо, этого было мало. За неделю до свадьбы в самом известном таблоиде вышла большая статья на две полосы. "Молодого Уилсби пытаются обмануть: невеста его не любит!" Далее последовала цепная реакция: журналисты нашли ее одноклассниц, партнерш по теннису, уволенных слуг… Все в один голос твердили: "Она не умеет любить. Ей нужны только деньги!" Это был грандиозный скандал. Отец. Отец дал большое интервью, в котором со слезами на глазах рассказывал, что был не в курсе коварства своей дочери. "Она казалась такой счастливой рядом с Брайаном". Ей пришло короткое сообщение в мессенджере: отец просил ее не появляться в его доме. Она подвела его.
И вот Эльза стоит на подоконнике. Пальцы судорожно сжимают горлышко бутылки. Ветер треплет тонкое платье. Слезы на глазах – то ли от горя, то ли от ветра. Больше ничего не будет. Это освобождение. Больше не надо будет притворяться. Эльза глубоко вздыхает, отрывает руку от оконной рамы и… –– Эльза!
Аж вздрогнула от неожиданности. –– Брайан? Что ты здесь делаешь? –– Хотел бы я тебя спросить то же самое! У нас послезавтра свадьба, а ты стоишь пьяная, в открытом окне. – Брайан говорил спокойным, почти безразличным голосом, и только напряженная спина и капли пота на висках выдавали его. – Проветриться решила? –– Свадьба? – Эльза пошатнулась. Брайан не выдержал и подскочил к окну. Схватил ее за талию. –– Разве мы разрывали помолвку? – сильные мужские руки поставили ее на пол. –– Но. Мои нули… –– Да плевать я хотел на твои нули. – Брайан не дал ей возражать и закрыл ее рот поцелуем. Эльза сначала уперлась ему в грудь, но потом сдалась и обвила руками вокруг шеи. Цифры на ее предплечье несмело менялись.
Жизнь камня
Какой-то день Я – мокрый. Значит идет дождь.
Другой какой-то день Я – не мокрый. Значит не идет дождь.
Еще один день На меня никто не наступил.
Снова день. Какая-то ящерица на меня наступила три раза и один раз пнула.
Другой день Все тряслось. Было жарко.
Еще один день На меня никто не наступает уже много дней. Хорошо.
Новый день Я – мокрый. Значит идет дождь.
Снова новый день Я – постоянно мокрый. Постоянно идет дождь
Другой день Ничего нового – я все время мокрый
День Я – сухой.
Еще день На меня приземлилась какая-то птица и насрала.
Снова день Какой-то идиот по имени Ной прижимал меня к губам и плакал. От его слез я снова мокрый.
Легенда о Миргородских Хранителях
Резкий крик разрезал тишину вечернего Мирграда: –– Держи вора!
Молодой парень, едва ли не мальчишка бежал по улицам.
Прямо. Поворот. Еще один. Влево.
Дыхание сбилось. В горле пересохло.
Проулок. Двор. Улица. Арка. Через подворотню – на рынок. Быстрее! Вдох. Выдох. Поворот.
Сбавил шаг, чтобы не выделяться из толпы, втянул голову в плечи и медленно пошел вдоль торговых рядов: «Вдруг получится? Вдруг не заметят?» Нет. План провалился.
Резкий окрик: –– Вон тот! В черной куртке! Держите!
Парнишка ринулся вперед.
«Черт! Перекресток!» В голове бешено проносились мысли: «Куда? Вправо? Влево?» Время поджимало. Преследователи наступали на пятки. В висках пульсировало, в голове была только одна мысль:
«Все бы отдал, лишь бы сбежать!» Вдали что-то мелькнуло. Реклама! Надпись: «Готов на все? Тогда вперед…» Не дочитав, Щелкунчик рванул по прямой. Вперед – отличный совет. Перекресток. Поворот. Перекресток. Совершенно незнакомый район. Куда дальше? Он судорожно огляделся. На стене надпись краской: «Поворачивай!» Думать было некогда, Щелкунчик рванул в переулок. Тупик. Что теперь? «Заходи», – гласила табличка на стеклянной двери.
Влетел. Споткнулся. Чертов стул! Обернулся к двери. Попятился, чуть не опрокинул стол. Поймал в последний момент. –– Добрый день, – воришка подпрыгнул от неожиданности и все-таки что-то уронил.
Из-за стойки вышел бариста. Поднял мебель. – Может кофе? Или чаю? – мужчина вежливо и, как будто искренне, улыбался. –– Н-нет. Я… Я случайно, – паренек замолк на полуслове, увидев через дверь своих преследователей. Шарахнулся в сторону, – У вас есть другой выход? –– Нет. А зачем? – бариста был подозрительно спокоен.
Сердце беглеца бешено колотилось. Спрятаться! Во что бы то ни стало! В панике он смотрел на стеклянную дверь и пятился назад. Абсолютно спокойный бариста проследил за его взглядом. За дверью, на расстоянии не более трех метров от них стояли те, кто гнался за воришкой. Через стекло парнишка видел, как они удивленно озирались по сторонам, слышал обрывки разговора: –– Черт, куда он делся?! Глухой тупик! –– Ты точно видел, что он сюда свернул? –– Не растворился же он. –– Наверное, все же на том перекрестке налево свернул…
Мужчины явно не видели ни двери кафе, ни людей в нем, ничего. Растерянные, они постояли еще несколько минут и медленно ушли, недоверчиво оборачиваясь. У воришки мурашки побежали по спине. «Не увидели!». Настала его очередь обернуться и внимательно посмотреть на хозяина кофейни. –– Вы кто? –– Меня зовут Бафл. Я тут, – мужчина обвел рукой барную стойку, – хозяйничаю, – полноватый бариста доброжелательно улыбнулся. – Сварить вам кофе? –– Н-нет, спасибо. Я случайно зашел, – повторился Щелкунчик и направился к двери.
Заперто. Парень толкнул ее сильнее, налег плечом. –– Откройте! – кинулся кбаристе. –– Нет, вы не можете уйти, – Бафл, казалось, был смущен. –– Почему? – Щелкунчик, только что сбежавший от верной смерти, почти кричал.
Бариста хотел было что-то ответить, но в этот момент тихо звякнул колокольчик, дверь распахнулась. Парень подскочил, как от удара током. Обернулся. В дверях стоял сухонький старичок интеллигентного вида. Он с довольным, даже с победоносным видом смотрел на молодого беглнца. –– Добрый день, Бафл, – радостно произнёс вошедший, обращаясь к баристе, а затем поздоровался с пленником этого странного места. – Здравствуйте, молодой человек. Позвольте, я вам все объясню. Старик указал на пару кресел в глубине кофейни. –– Здесь отменно варят кофе. Позвольте вас угостить? –– Позволяю, – нагло выпалил парнишка и плюхнулся в кресло. –– Бафл, будьте добры, сварите кофе молодому человеку, а мне – как обычно.
Воришка разглядывал старика. Отметил характерные потертости на карманах: эта – от футляра очков, эта – скорее всего от портмоне. Рубашка с запонками, но запонки дешевые. Пиджак вычищен идеально, но локти и ворот уже затерты. Не его клиент. Взять нечего. Бафл подал кофе и зеленый чай.
Старик довольно откинулся в кресле. Вдохнул аромат напитка. Довольная улыбка играла на его губах. Парнишка же, напротив, сильно нервничал. Он не выдержал первым: –– Кто вы? И почему я не могу отсюда уйти? – лучшая защита – это нападение. –– Меня зовут герр Вайнберг. – слегка чопорно и очень спокойно представился старик, – Часовых дел мастер. Вы можете уйти, но, сначала вам придется сделать для нас кое – что. –– Я вам ничего не должен! –– Услуга за услугу, – Вайнберг шумно отпил глоток чая, смакуя вкус, – Вам же помогли. –– Мне? Как? – воришка аж подался вперед, чуть не опрокинув свой стакан. –– Хм. Как вы попали в эту кофейню? – часовщик откинулся в кресле, закинул ногу на ногу и сложил руки в замок на животе. –– Я просто, – парень хотел сказать «бежал», но в последний момент осекся, – гулял. –– Вы гуляли в очень быстром темпе и в очень дурной компании, – Вайнберг даже не пытался скрыть иронии. –– И что теперь? Как хочу, так и гуляю! – у парнишки запылали уши. –– Несомненно, – с хитрой улыбкой ответил часовщик. – Однако, не все так просто. Вероятно, вы, во время своей … кхм…прогулки, чего-то очень сильно захотели.
Парень задумался. Помедлил. Напускная бравада сошла с лица, и осталось только недоумение. –– Не попасться… Все бы отдал, лишь бы сбежать, – тихим шепотом произнес он. –– Ну вот. Город привел вас сюда. И спрятал. –– Город? –– Да, город. Мирград. Он увидел вас, услышал ваш зов о помощи, привел сюда и спрятал. Как вы нашли это место?
-– Я… – Беглец вдруг со всей ясностью ощутил всю абсурдность происходящего. – Я бежал по надписям.
Вайнберг коротко кивнул и повторил:
-– Мирград выполнил вашу просьбу. Теперь ваша очередь. Парень откинулся в кресле и удивленно смотрел прямо перед собой. –– Вы, кажется, не представились. – Вайнберг неспеша пил свой чай и рассматривал парнишку: светлые волосы, серо-зеленые глаза, веснушки на носу. Самый обычный, неприметный. Таких тысячи. – Как вас зовут? –– Щелкунчик. –– Какое странное имя. В честь сказочного персонажа? –– Нет. Просто прозвище. Орехи люблю. – Щелкунчик не читал сказок. И имени своего не знал. –– Ну что ж, – продолжал старичок, – будем надеяться, что в вас затаился настоящий принц. –– Если только король воров, – хмыкнул Щелкунчик и тут же осекся. Проболтался! –– Ага. Значит, вы – вор. Замечательное совпадение! Вы-то нам и нужны, – глаза старика заблестели, казалось, он готов потирать руки от удовольствия. Ему явно нравилось происходящее.
Парнишка молчал. Он не привык к чудесам и любое совпадение считал дурным знаком. Мелкий воришка, ребенок улиц. У Щелкунчика не было другого шанса выжить. Только ловкие руки и быстрые ноги. Ездил по городам вслед за ярмаркой. Редко останавливался в одном месте больше, чем на пару недель. К зиме старался накопить на крышу над головой, но не всегда получалось. –– Мне нужно что-то для вас стащить? – он спокойно откинулся в кресле. Разговор пошел о привычных вещах. –– Именно! – старик улыбался светлой и искренней улыбкой праведника. –– Что конкретно? –– Ключ! –– Просто ключ? –– Да, просто ключ.
Щелкунчик вскочил. Сделал круг по залу. Уютная кофейня сейчас раздражала. Эти цветочки на окнах, эти баночки на полках! Это все было из чужого, враждебного для воришки мира! Хотелось сдернуть вышитые чистые скатерти, перевернуть маленькие столы с резными ножками, и этот запах – аромат свежесваренного кофе – ну просто дико раздражал! Воришка снова посмотрел на часовщика и понял, тот вроде бы спокойно пил свой чай, но от взгляда Щелкунчика не укрылось, что он следит за каждым его движением своим цепким взглядом: –– Украсть ключ? От чего? – ему надоел этот спектакль и он уже не садился. Просто встал напротив Вайнберга. –– От городских часов. – тот тоже перестал ломать комедию и поставил, наконец, свою чашку. –– Что за бред. Кому нужен ключ от городских часов? – он все же смахнул возмущенным жестом какую-то солонку. Правда. Тут же раскаялся и поднял ее. –– Нам! – послышалось из-за стойки.
Воришка обернулся. Бариста подошел, забрал у него из рук несчастную утварь и коротко, но веско повторил: –– Ключ нужен нам.
И Бариста и Вайнберг смотрели на Щелкунчика пытливым взглядом. –– Вам? – переспросил Щелкунчик. –– Мы – Хранители Мирграда, – пояснил бариста. – Мы двое и еще один господин. Думаю, вы вскоре познакомитесь.
Парнишка подошел к двери и через стекло посмотрел на переулок, мощеный разноцветным камнем, напротив – невысокий дом с забавными ставнями и геранью на окне. Маленький, красивый переулок милого и уютного городо. Города, взявшего его в плен. Щелкунчик обернулся к Вайнбергу: –– Если Мирград – волшебный город, то зачем ему услуга какого-то мелкого воришки? –– Это грустная история, – вздохнул часовщик. – Я думаю, лучше рассказать ее в другом месте.
Он вопросительно посмотрел на Бафла. Тот кивнул. –– Уместнее будет присутствие всех троих, – проговорил бариста. –– Но, если я выйду из кофейни… – Щелкунчик занервничал –– О, нет. Не беспокойтесь. Ваши преследователи больше не найдут вас. Ну по крайней мере, пока вы с нами. – Вайнберг лучезарно улыбнулся, а воришка сник. Он действительно в плену.
Бафл снял передник и перевернул табличку на двери. Колокольчики последний раз на сегодня звякнули, и бариста закрыл кафе. Вайнберг нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Щелкунчик, напротив, медлил. Он разглядывал так неожиданно открывшийся ему город и думал о том, что скрывается за этими мостовыми, площадями, черепичными крышами.
Вечерело. На улицах стали зажигать освещение. С набережной донеслись звуки музыки. Трое – парень, мужчина и старик – шли вдоль реки. Булыжники мостовой, всех возможных оттенков – от серо-зеленого до буро-коричневого – переливались в свете фонарей. Щелкунчик нигде такого не видел: казалось, что идешь по россыпи драгоценных камней. Общая атмосфера летнего вечера немного сгладила его злость. – Наверное, здесь после дождя красиво, – неожиданно для самого себя проговорил он вслух. – О, да! Мирград очень красив! – восхищенно воскликнул Вайнберг. – Раньше было лучше, – грустно проговорил Бафл. – А что стряслось в вашем городе?
Бафл отвернулся, явно думая о том, что сболтнул лишнего. Вайнберг откашлялся, замедлил шаг. – Посмотрите, молодой человек, – он указал рукой на набережную. – Что вы видите?
Щелкунчик послушно повернулся туда, куда указывал Вайнберг. Гуляющие люди, приятная музыка, блики фонарей на воде, громкий девичий смех, лотошники со сладостями. Под сенью деревьев текла своим чередом приятная размеренная жизнь. – Люди отдыхают, – просто сказал парень. – Люди, – эхом повторил Вайнберг. – В них то все и дело.
Щелкунчик хмыкнул: – Вы что хотите сказать, люди испортили город? – Нет-нет, молодой человек. Напротив, люди есть суть этого города.
Щелкунчик ничего не понимал. То город – это могущественное существо, то его суть есть люди. – Вы, вообще, о чем? – Город – это очаг. Он греет людей. Собирает их вокруг себя, дает им жизнь. Но и зависит от них тоже. Если очаг перестают поддерживать, то он гаснет. – А-а-а. Вот оно что. Ваш город вот-вот погаснет! – Он не погаснет, если ему не помогут. –– Как это?
Вайнберг вздохнул и замолчал. Щелкунчик шел рядом и рассматривал окружавшие их дома и набережную: черепичные крыши, чистые светлые улицы, цветные мостовые и клумбы на каждом свободном клочке тротуара. Парнишке вдруг стало неуютно при мысли, что все это перестанет существовать. – Как это помогут? – спросил он. – Города бывают разные. Кто-то греет и привечает людей, кто-то любит маленькую кучку жителей и не пускает к себе чужаков. А кто-то разрастается до размеров исполина и попросту пожирает своих жителей. Люди сгорают в его жерле дотла, а ему все мало! – Кразар? – выдохнул Щелкунчик, ошарашенный своей догадкой. – Да, столица Предгорья. Вы бывали там? – Бывал. Город унылых богачей. Наша ярмарка там не останавливается больше, чем на неделю! Кразарцы не смеются в цирке! Приводят своих детей, но и дети у них все хмурые и серые. – То-то и оно, – вздохнул Вайберг. – Те, кто там живут – несчастны. Быстро выдыхаются. А поэтому Кразару нужно все больше людей. Все больше жертв.
Щелкунчик снова обернулся на Набережную: нарядные люди, красивая музыка, цветы и фонари. И все это может исчезнуть в угоду ненасытному Кразару. – Как же так? – Щелкунчик был возмущен до глубины души. – Зачем ему наши жители?
Вайнберг еле заметно улыбнулся, услышав это «наши». Еще раз окинул тоскливым взглядом набережную, отвернулся и продолжил путь по одной из улиц. Его спутники двинулись за ним. – Ему перестало хватать деревень Предгорья, – продолжал на ходу часовщик. – Вот он и стал перетягивать к себе жителей отсюда. Это оказалось крайне непросто. Мирград не велик и не знатен, но людям здесь нравится. Те, кто приехал сюда, остаются жить здесь навсегда. Жителей Мирграда трудно переманить. Тогда Хранители из Предгорья решили попросту убить наш город. – Как? Как можно одним махом убить город?
– Остановить его сердце, убить его душу. В бездушном городе людям будет жить тяжело и неуютно. Они уедут. Скорее всего в Кразар. – сухо констатировал факты часовщик.
Щелкунчик остановился. Его окружали красиво подсвеченные витрины. Это книжный. Уже закрыт. За стеклом ровные пирамидки какого-то романа. Цветочный магазин. В нем много людей. На двери то и дело звенит колокольчик.
Аптека с красным крестом на двери.
Бакалейная лавка. Еще открыта, но хозяин уже выпроваживает последних покупателей. “Уничтожить все это? Как? Зачем?” – ужасался про себя Щелкунчик. Ему уже дали все ответы, но он в них не верил. Сейчас он больше всего на свете хотел, чтобы это все было выдумкой выжившего из ума старика. – Где у города сердце? – В часовой башне, – просто ответил часовщик. – Раз в год, точно в день рождения города, проводится ритуал. Обычные жители думают, что это просто торжественный завод часов. Но Хранители знают, что они запускают сердце. Дарят Мирграду новый вздох, которого хватит ровно на год. Ритуал магический. И ключ должен быть именно родной. Тот, которым городские часы запустили первый раз. Без него ничего не выйдет. Сердце города остановится.
Так вот оно что! Вот зачем им понадобился ключ от часов! Щелкунчик на секунду почувствовал восторг от того, что у него в голове наконец-то сошлись все части головоломки, но восторг тут же сменился ужасом. Они надеялись, что ключ украдет он. Значит, жизнь города теперь в его руках. – А день города… завтра?! – Парнишка вдруг понял, что у него в распоряжении всего лишь ночь. – Завтра, – эхом отозвался Вайнберг. – А где сейчас этот ключ? Ну тот, который надо украсть? – с волнением и сомнением спросил Щелкунчик.
Вайнберг остановился у темно зеленой двери богатого дома. – А на этот вопрос, молодой человек, я отвечу за ужином. Мы пришли.
Дверь отворилась почти сразу: хозяин явно ждал их с нетерпением. – Вайнберг, – приобнял он старика, похлопал по спине.
– Бафл, – толстяку досталось крепкое рукопожатие.
– А вы? – это уже обратили внимание на воришку. – Щелкунчик, – парнишка нахально протянул руку хозяину дома. Как равный равному. Мужчина вздернул бровью, но руку пожал. – Герр Айзек, – представился он в ответ.
Щелкунчик рассматривал нового знакомого: еще молод, едва тридцать. Правильные черты лица, аккуратная борода и усы. Зеленые глаза. Чуть удлиненные темные волосы. Прямой, чуть надменный взгляд. Горделивая осанка. Мужчина был одет в твидовый пиджак. От профессионального взгляда вора не ускользнули золотые запонки, дорогие часы и странная заколка на галстуке. Она была излишне вычурной, с крупным изумрудом. Парнишка аж отвел глаза. Так велико было искушение.
От этих размышлений отвлекли запахи из столовой: ужин уже был накрыт. Кушанья были изысканные. Щелкунчик даже не пытался угадать, что ест. И уж тем более не раздумывал над тем, чем есть. Айзек морщился, Бафл тихо посмеивался, и только Вайнберг по-отечески предлагал парню попробовать «вот это желтенькое вместе с мясом». Было вкусно. Кофе пили у камина. Там же и продолжили разговор. Мужчины ни о чем не совещались. Казалось, у них один разум на троих. Или это опять город? Все уже было решено. План был составлен так, как будто они уже все заранее обсудили. – В данный момент ключ находится у Хранителя Кразара, – начал Айзек. – Наша с вами задача – выкрасть его и вернуть. – У Хранителя Кразара? – ужаснулся Щелкунчик. Он справедливо полагал, что у города-исполина и Хранители будут непростые. – Как он у него оказался? – Делегация из Предгорья недавно была тут с официальным визитом, – недовольно пробурчал Айзек. – Ключ хранился в городской палате. Кразарцы просто подменили его во время банкета на точную копию. Глава города ничего и не заметил. Но копия не заведет сердце!!! Щелкунчик хотел было спросить, почему столь важный артефакт находится без присмотра в городской палате, но посмотрел на хмурые лица Хранителей и передумал. Ни к чему их расстраивать. Уже случилось. Ключ у Кразарца. – А где Хранитель Кразара? – спросил он Айзека. – На пути домой. Выехал из Мирграда сегодня утром. – И? – Мы с вами, – обратился Айзек к Щелкунчику, – выезжаем за ним следом. Немедленно. Нам нужно нагнать кразарцев до того, как они достигнут границ Предгорья. Там моя магия будет бессильна, а их – наоборот. Мы возьмем двух скакунов и поедем налегке. Хранитель Кразара со своей свитой остановятся на ночь на постоялом дворе. Там-то мы и должны будем украсть ключ. Надо успеть до рассвета. Кажется, ночь самое подходящее время для вашей работы? – Айзек смотрел воришке прямо в глаза. – Ваша задача вынести ключ, моя – прикрыть нас магией. Вернемся к утру. Часы будут торжественно заводить в десять.
Щелкунчик поморщился. Не любил он ездить верхом. Ему приходилось сидеть на лошади, но наездник из него был никудышный. Вайнберг как будто угадал его мысли: –– Придется потерпеть!
Парнишка сник. Выбора не было.
Темнело в это время года поздно. Путники, идущие по проселочным дорогам, вполне могли разглядеть двух всадников, удаляющихся от Мирграда. Один сидел в седле как влитой, второй болтался, как куль с зерном, и только мешал скакуну набирать скорость. Первый ругался на него, но ничего не мог изменить. Оставалось только надеяться, что кразарцы уже остановились на ночь. Это давало миргородцам хоть какой-то шанс.
К постоялому двору приехали глубоко за полночь. Айзек боялся, что вот-вот начнет светать. Эта скачка вымотала Щелкунчика, и он был счастлив снова стоять на ногах. Двигаться было больно, но все лучше, чем сидеть в седле. Было тихо и темно. Лошадей привязали в роще у дороги. Сами же разглядывали постоялый двор. Деревянное здание, поставленное буквой «Т». Тусклый фонарь освещал крыльцо, но окна уже были темными. На двери были видны светлые пятна. Вероятно, от облезшей краски. Похоже, этот постоялый двор знавал и лучшие времена. – Вы уверены, что они остановились именно здесь? – с сомнением спросил Щелкунчик. – Я чувствую ключ. – Айзек, не отрываясь, смотрел на окна.
Непонятная магия. Парнишка поежился. Не любил он всего этого. – А как вообще случилось, что вы упустили его? Почему такая ценность хранилась не у вас или Вайнберга? – Не время для разговоров, – шикнул на него Айзек. И был, конечно, прав. – Если вы чувствуете ключ, то, может, скажете мне, где он? – Скажу. В левом флигеле. –– А точнее? – Точнее не скажу. – Ну, – вздохнул Щелкунчик, – я пошел? – Что, вот просто так и пойдешь? Хоть двор осмотри! – Вы это… Делайте свою работу, а я буду делать свою. – Щелкунчику уже надоел этот высокомерный хлыщ. Приятно было поставить его на место. Парнишка проверил свои клещи и отмычки, натянул черную шапку на светлые волосы, сделал шаг вперед и слился с темнотой.
Айзек поморщился, достал из кармана что-то вроде четок и зашевелил губами. «Быстрее, – мысленно подгонял он Щелкунчика, – скоро рассвет». Предрассветный час – самый тихий. Спят мертвецким сном даже собаки. Вор тихо шел вдоль постоялого двора. Если он построен так же, как и его собратья с других дорог, то вот там, со стороны конюшен, должна быть задняя дверь – хозяйственный выход во двор. Магические ловушки должен снять Айзек. Щелкунчик же призвал на помощь все свои пять чувств. Нет. Шесть. Чутье его еще никогда не подводило. Вот она! Дверь. Выход на конюшню и к амбару. Парень присел на корточки в тени крыльца. Вглядывался в темноту, прислушивался ко всем звукам. Что-то настораживало его. Ага, точно. Послышались шаги. Кто-то прошел по коридору. Остановился. Постоял около двери и ушел. Охрана. Воришка дождался пока все стихнет и медленно, перебирая отмычки, поднялся. Замок был несложный. Щелкунчик открыл его почти сразу. Морщась от боли в ногах, гуськом прошел внутрь. Ключ в левом флигеле. Чуть прямо, потом налево. Шесть комнат. "Царица небесная, и в какой из них ключ?" Справедливо рассудив, что Хранитель будет держать ключ у себя, вор решил найти самый дорогой номер. Скорее всего, торцевой – он должен быть самым просторным и светлым. И каморка для слуги рядом. Все, как полагается. Вор бесшумно подошел к двери. Оттуда не доносилось ни звука. "Интересно, они ждут погони? Или решили, что Мирград с ними тягаться не будет, и дело сделано". В Щелкунчике вдруг проснулся азарт и обида: «Ну и что, что вы сильнее и богаче. Мы еще повоюем». Глубоко вздохнув, взялся за дверную ручку. Что-то смущало его. Нет. Что-то не давало ему войти. Щелкунчик прислушался к себе. Убрал руку и отошел в угол. Постоял, подумал. Повернулся к той комнате, которую сам для себя окрестил каморкой слуги. Тихонько, не дыша, вскрыл дверь, затворил ее за собой и скользнул внутрь. Глаза уже привыкли к темноте, и юноша разглядывал убранство комнаты. Как он и подумал – это была маленькая комнатенка, в которой обычно селят слуг. Только вот ни сундуков, ни тазов с полотенцами тут не было. Как пить дать, ждали погони. Поменялись комнатами! На узкой кровати, широко раскинув руки, спал мужчина. Казалось, он вот-вот упадет на пол. Явно привык к более широким постелям. На шее спящего был виден толстый шнурок. «Черт! Он держит ключ на груди!» По коридору прошел охранник. Человек на кровати заворочался от звука шагов и повернулся на бок. «Только этого не хватало!» Щелкунчик прокрался вдоль стены к окну и открыл запоры. Конечно, лучше всего уйти, как зашел, но вдруг придется бежать. После подошел к кровати. Шнурок был хорошо виден, но ключ съехал куда-то в бок и был зажат между рукой мужчины и постелью. Как же быть? Пару минут раздумий навели воришку на рискованную, но интересную мысль. Он подкрался к спящему Хранителю и перекусил клещами шнур. После отошел к двери и, не таясь, несколько раз топнул. Сработало. Чутко спавший Хранитель снова повернулся. Ключ остался лежать на кровати.
Айзек замер в придорожном овраге, глядя на постоялый двор. Три кольца магической охраны. Первое – совсем простое! Они ждали погони, но охрану ставили несерьезную. Недооценили миргородских Хранителей. Эта мысль и радовала, и уязвляла Айзека одновременно. Решив оставить честолюбие в стороне, Хранитель работал с заклинаниями. Быстро нащупал дыру в магическом плетении первого кольца. Потянул нить и распустил ее. Щелкунчик прошел. Второе удалось распутать еще до того, как парень приблизился к нему. Но вот третье! С досадой вспоминал Айзек свои честолюбивые мысли о том, что их недооценили. Он сделал все, что мог, но убрать магический след не получалось. Ловушка стояла на самом ключе. Как ни пытался Айзек ее снять, он не мог понять, в чем дело. Понимал одно – ключ ни в коем случае нельзя трогать руками. Сразу же сработают оковы. Но сказать об этом Щелкунчику Хранитель не мог. Его с ним не объединял город, как с Бафлом или с Вайнбергом. «Черт, и почему внутри не хранитель?!» Пот выступил на его висках, пальцы сжимали магические четки с символами города, губы, не останавливаясь, произносили заклинания. «Только бы не тронул ключ, это будет катастрофа! Только бы не тронул ключ!»
Щелкунчик уже почти подошел к кровати, когда в коридоре послышалось шарканье, и кто-то взялся за ручку. Парень только и успел, что юркнуть под кровать, как дверь открылась. Старый слуга с тусклой свечой заглянул в комнату хозяина. Понятно, его привлекли шум внутри спальни. Решил, что господин встал. Прямо над Щелкунчиком свисал обрезанный конец шнура. Слуга уже повернулся уходить, но еще не закрыл за собой дверь, как Кразарский Хранитель повернулся на другой бок и сдвинул ключ рукой. Секунда растянулась для Щелкунчика на столетия! Он даже не увидел – услышал, что ключ падает… Быстрым движением воришка снял с себя шапку и подтолкнул ее к краю кровати. Получилось! Ключ провалился внутрь шапки. Не дыша, Щелкунчик подтянул шапку к себе. Почти в этот же момент слуга еще раз оглянулся, но, ничего не увидев, затворил дверь и прошаркал обратно.
Айзек так и не понял, что произошло, но вдруг почувствовал, что ключ в нужных руках. Как парнишка смог обойти оковы?!! Кажется, он его сильно недооценивал! Хранитель до рези в глазах вглядывался в очертания постоялого двора. Вдруг кто-то тронул его за плечо сзади. Айзек подпрыгнул от неожиданности и чуть было не метнул боевое заклинание! – Щелкунчик, черти тебя б побрали!!! Я же мог убить тебя! – Если бы услышали, – парнишка явно был горд своей работой. – Ключ у тебя? – Да, – воришка потянулся к куртке. – Стоп! – Ты че орешь?! – Не трогай ключ! Я не знаю, как ты провернул это внутри, но ключ нельзя трогать руками.
Парень замер с приподнятой рукой. – Он в шапке. – Пусть он там и остается. Бафл с этим разберется. Наше дело – вернуться в город. – Опять верхом? – Можно пешком. Дойдешь к десяти утра?
Щелкунчик скривился и полез на коня.
Парень хорошо запомнил дорогу, по которой они приехали. Он видел, что до города оставался всего какой-то час, когда Айзек остановил лошадь. Весь путь Хранитель оглядывался назад. Подгонял хлыстом обоих скакунов – не давал коням ни минуты пощады. И тут он остановился? – Передышка? – спросил обнадеженный Щелкунчик.
Айзек был бледен. Взгляд был как будто рассеянный. – За нами погоня, – Хранитель говорил сдавленным сухим голосом. – Мы же почти приехали?! – Не успеем. Я останусь тут. Задержу их. А ты езжай. Скачи, что есть мочи! Тебя встретят прямо у городских ворот. Когда ключ будет в руках Бафла и Вайнберга, Кразарцы уже ничего не смогут изменить.
Щелкунчик посмотрел на Айзека совсем другими глазами: бледное лицо, рассеянный взгляд. Этот щеголь добровольно жертвовал собой. – Скачите вы, вы быстрее меня, – возбужденно проговорил воришка. – Не трать время! Ты не задержишь их ни на минуту! Я же точно продержусь час, а если повезет, то и больше. Вперед! Гони! – Айзек не дал Щелкунчику возможности возразить еще раз: хлестнул его коня, и скакун помчался во весь опор. Парню оставалось только удержаться в седле.
Айзек спешился. Достал из галстука заколку с изумрудом. Освобожденная от складок ткани та оказалась вовсе не заколкой, а женским украшением. Айзек поднес его к губам, затем убрал в нагрудный карман, достал четки и приготовился к битве.
Неизвестно, кто радовался виду городских ворот больше: Щелкунчик или его конь. Кажется, оба были счастливы. Парень буквально вывалился из седла в объятья Бафла и Вайнберга. Протянул им шапку. – Я должен вернуться к Айзеку! – воришка рвался вернуться в седло. – Одумайтесь, молодой человек, – Вайнберг пытался удержать его, – вам нужен отдых. Вы ничем не поможете ему в схватке с Кразарцами! – Вайнберг, – тихо проговорил Бафл, – уже через четверть часа Кразарцы почувствуют, что их погоня бессмысленна. А добраться до дома в одиночку Айзек вряд ли сможет. – Вы что, дорогой мой, хотите получить два трупа?! – заспорил с ним Вайнберг. – Никто не говорит о трупах. Вы не хуже меня знаете, что Айзек еще жив. Щелкунчик, слушая их препирательства, чертыхнулся и сел верхом. Конь недовольно заржал. Воришка оглянулся на Хранителей: – Ключ у вас. Больше я вам ничего не должен. Имею право делать то, что хочу, – пришпорил коня и пустился туда, откуда приехал.
Вайнберг с Бафлом, онемевшие от такого поступка Щелкунчика, только и могли, что смотреть ему вслед. Бафл вышел из оцепенения первым: – Кажется, дорогой Вайнберг, единственное, что мы можем сейчас сделать, это как можно быстрее завести наши часы.
Торжественные делегации выстроились на площади. Глава завершил какую-то речь, которую никто не слушал. Распорядитель праздника нервно оглядывался, ища глазами Вайнберга. Старейший часовщик города – механизм должен был заводить именно он. Оркестр приготовился играть туш. Распорядитель, дабы потянуть время, поднялся на трибуну и принялся нести всякую чепуху о погоде и красотах города в лучах солнца. Запыхавшийся, вспотевший Вайнберг подбежал к трибуне аккурат в тот момент, когда Глава устал от стараний распорядителя и решил завести часы сам. –– Ах! Вот и наш Хранитель часов, – с пафосом декламировал чиновник, одарив Вайньерга воозмущенным взглядом, – Хранитель времени и, не побоюсь этого выражения, Хранитель Истории.
Распорядитель протянул ему ту самую копию ключа, что оставили в городской Палате кразарцы.
Вайнберг не смог скрыть отвращения, получая в руки копию. Чиновник не удивился такому выражению лица старика. Решил, наверное, что у того изжога. Часовщик взял копию, поклонился Главе и повернулся к часам. Если бы кто-нибудь мог видеть сейчас взгляд Хранителя! Вайнберг, полный восторга и благоговения, смотрел на башню. Незаметным движением он спрятал копию в карман и достал тот самый ключ, который запустит сердце. Бафл очистил его от чужой магии, и Вайнберг, выставив перед собой святыню, принялся подниматься по лестнице. Шестьдесят ступеней, шестьдесят слов заклинания. Воспоминания, благодарение, посвящение. То, что желают имениннику в его день рождения, То, что говорят на крестинах ребенку. То, что в глубине души желают своим близким и любимым каждый день. «Расти, развивайся, процветай, радуйся и радуй, свети и согревай». На последнем слове торжественной формулы ключ коснулся механизма. Поворот, другой, еще один. Часы заиграли причудливую мелодию, которую город слышал только раз в году. Люди на площади запрокинули лица и, улыбаясь, слушали перезвон. Довольный Глава нетерпеливо покачивался на носках, предчувствуя великолепный праздник. Оркестр подхватил мелодию часов и развил звучание скрипкой, фаготом, аккордеоном. Солнце играло своими лучами на разноцветных камнях площади. Кошки сидели на подоконниках домов, довольно щурясь. Впереди всех ждал отличный день и отличный год.
В тот самый момент, когда Вайнберг поднимался по ступеням башни, Щелкунчик наконец увидел Айзека. «Стоит! Живой!» Бафл верил, что Кразарцы почувствуют бессмысленность и уедут, но вор по себе знал, что такое азарт. Он боялся, что Кразарцы решат добить Хранителя просто от злости, осознав поражение. Парень не знал, чем он мог бы помочь в битве магов. И даже не пытался понять, что гонит его на помощь к человеку, которого еще сутки назад он считал надменным щеголем. Сам для себя он решил, что подумает об этом позже, сейчас главное успеть. Хранитель Мирграда и не надеялся одержать победу в этой битве. Его задачей было дать воришке время. Он приготовил все свои боевые заклинания, рассчитал все свои силы. До конца. Айзек не верил, что ему понадобятся силы для того, чтобы вернуться домой. Нет. Отсюда он живым не уйдет. Поэтому маг выставлял щит за щитом, черпая силу для заклинаний в самом себе. Уже упал на колени, уже опирался рукой о землю, но продолжал шептать заклинания, продолжая перебирать четки. Примерно через полтора часа после расставания с Щелкунчиком Айзек почувствовал какое-то замешательство среди Кразарцев. Из последних сил потянул нити сознания к своим. Да! Удалось! Ключ на месте! Часы идут. Улыбнулся, выдохнул. Теперь уже все не важно. Кразарцы замешкались. Хранитель набрался сил и встал на ноги. Где-то за своей спиной он услышал топот копыт, но не успел оглянуться. Мощное боевое заклинание попало ему прямо в грудь. Айзек побледнел, стал оседать на землю, но чьи-то руки подхватили его и не дали упасть. Крик в ушах. То ли это его разум отвергает очевидное, то ли кто-то рядом кричит «Не-е-ет!» Хранитель закрыл глаза. Сил стоять не было. Сил дышать не было. Сил жить не было. И тут произошло невероятное: тот, кто подхватил его, совершенно диким образом сотворил сильнейшее заклятье. Самобытное, неумелое, но настолько сильное, что кразарские заклятья повисли в воздухе, не достигнув цели. Настолько сильное, что мирградский Хранитель будто глотнул живой воды и смог открыть глаза. Айзек обернулся. Его держал Щелкунчик. Парнишка тяжело дышал. Его серо-зеленые глаза блестели невероятной силой и ненавистью. Магия исходила от него, от ярмарочного воришки. Хранитель, не веря себе, протянул к нему магическую нить заклинания: магия Щелкунчика легко откликнулась. Также, как когда-то откликнулась магия Вайнберга или Бафла. Кразарцы, ошарашенные появлением нового мага, отступили. Ка=то бы ни выиграл бой. Их битва уже была проиграна. Но Айзек этого даже не видел. Он смотрел на парнишку и совершенно счастливо улыбался.
Мужчина был слишком слаб, чтобы сесть в седло, поэтому Щелкунчик помог ему сойти с дороги и усесться на траву. У седла был приторочен бурдюк с водой. Парень снял его и протянул Хранителю. На обоих сказывалась бессонная ночь: им тяжело было даже сидеть. Айзек достал из нагрудного кармана украшение, которое Щелкунчик уже видел у него на галстуке, и задумчиво рассматривал то место, где был изумруд. – Что с ней случилось? – парнишка не понял, почему камень исчез. – Удар попал в нее. Тот удар, во время которого ты меня подхватил, был нацелен прямо в сердце. Но попал в нее. – Айзек немного помолчал и хмыкнул, – Как символично! – Почему символично? – Эта заколка принадлежала женщине, из-за которой я не стал главой города. Ты спрашивал, как так вышло, что такая святыня была не у Хранителей. Понимаешь, всегда главой был один из нас. В этом поколении должен был быть я. Сегодня я должен был стоять на площади и торжественно передавать Вайнбергу ключ. Но я выбрал любовь. Так я тогда думал. Это послужило мне уроком. – Поэтому вы решили пожертвовать собой? – Не только. Любой Хранитель должен жертвовать собой во имя города. Мы клянемся в этом. Хотя и клятва-то не обязательна. Та магия, что связывает нас, она не оставляет нам выбора. Единственное, что хочешь – это любой ценой спасти город – твой смысл жизни, – Айзек поднял глаза от заколки и внимательно посмотрел на молодого парня рядом с собой, – Ты же и сам почувствовал это.
Щелкунчик почувствовал. Еще как почувствовал. Ноги подкашивались, руки дрожали, в горле пересохло. Но единственное, что он хотел – это помочь Айзеку. – Получается, я стал магом? – Щелкунчик как будто не верил в происходящее. –– Ты всегда был им. Магия спала в тебе. Этой ночью ее пробудила близость ключа. А бой с кразарцами не оставил твоей силе выбора. – Ну я же не давал никаких клятв? – с надеждой и сомнением спросил он. – А хотел бы? Быть Хранителем? – Айзек смотрел ему прямо в глаза.
Щелкунчик внимательно слушал этого странного мужчину. Ему предлагают обменять жизнь ярмарочного воришки на должность Хранителя города. И спрашивают, хочет ли он. “Что за люди?” – подумал он, а вслух сказал: – Да, если Городу все еще нужны мои знания. – Я буду учить тебя, – усмехнувшись, проговорил Айзек. – Давайте попробуем сначала вернуться в город, – Щелкунчик внимательно осматривал Хранителя, – Вы как? В состоянии сесть в седло? – Я-то да! А ты? – парировал тот, – Пожалуй, первый урок, который я тебе дам, будет урок верховой езды!
О кразарцах уже можно было не думать – на сегодня опасность миновала. Хранитель и его новый ученик, не спеша, почти шагом, приближались к городу. Главные ворота были открыты. По дорогам сновали люди. Дети играли перед домами, старики сидели на лавочках. Город жил. Айзека и Щелкунчика ждали на главной площади довольные Бафл с Вайнбергом. Часы шли. Время близилось к двум часам пополудни. Мужчины спешились и остановились на разноцветной мостовой, задрав головы вверх. Тяжелые резные стрелки медленно двигались по циферблату. Длинная стрелка поравнялась с цифрой двенадцать, и часы громко и мелодично отбили два удара. Четверо хранителей обнялись и, постояв недолго, направились к дому Айзека. У них впереди было много дел. И много времени.
Леськино лето
Леська бежит вокруг дома. Круг, еще один. Мир вокруг не существует: есть только Леська и ее друг. Нет, не друг. Леська убегает от Динозавра!
– Эге-гей! Быстрее, не отставай! Еще! – никто не знает, что «еще», да и не важно. Главное – «еще» и «не отставай».
Солнце припекает, вокруг пахнет травой, землей и немного яблоками. Леська бежит мимо крыльца. Пенек. Сучки на нем стоят ровно, как ступеньки лестницы. Динозавра больше нет. Леська обнимает остатки старой ели. Пенек – маме по грудь. Пенек – полторы Леськи в высоту. Высоко-о-о-о! Аж дух захватывает. Леська взбирается по сучкам на самый верх, обнимая пенек коленками, упираясь в развилку ствола спиной, высунув язык от усердия: – На аборда-а-аж!
Леська не знает, что такое «абордаж», но это слово здорово кричать, когда залез на пенек в полторы себя. Дикий восторг! Леськин друг прыгает внизу. Он не хочет отставать от Леськи, но и лезть на пенек не хочет. Ему страшно. Леська смеется. Хохот переходит в крик, потом в плач. – Спускайся, Леська! – не может. Сильные руки подхватывают ее, и Леська, хохоча, летит вниз. Папа ставит ее на дорожку.
Плач забыт. В руках – палки. Это то ли лошади, то ли копья, то ли и то и другое сразу. – Догоняй! Нет, убегай! Лови! Глупый, совсем не понимаешь!
Леська злится. Друг не понимает игры. Глупый. Маленький и глупый. То ли дело Леська. Леська уже взрослая, ей почти пять. Есть хочется. В кухне мама. Леська подлетает к стеклянной двери и прижимается к ней лбом. Из кухни пахнет жареной морковкой, хлебом и сытостью. Моет руки. Леська всегда моет руки перед едой. Брызгается и смеется: –– Мама, я молодец? –– Конечно, молодец.
После обеда не хочется бегать. Друг ушел. Мама зашторила окна в спальне. Леська лежит на своей кровати и в щель между стеной и занавеской рассматривает качели. Ветер слегка качает их, и Леська придумывает, что это эльфы и феечки выходят в сад, когда все дети ушли по домам. Леське хочется подсмотреть за феями, но оторваться от подушки сил нет. Думая о том, что в следующий раз обязательно, обязательно посмотрит, Леська закрывает глаза. Ветер шелестит листьями, шмель жужжит в яблоневом цвете, воробьи негромко чирикают под окнами. Леська спит.
Мир неведомый
Девочка увлеченно рисовала. Золотистые кучеряшки рассыпались по лицу и лезли в глаза. Она поправляла их той же рукой, что держала кисточку, отчего они окрашивались то в розовый, то в изумрудный. Кисточка уверенно прокладывала дорогу между несуразной скалистой горой и фиолетовым лесом. Впрочем, край горы тоже можно было считать лесом. Только деревья там были общипанные. Будто девочке не хватило красок на кисти, а набирать еще ей было лень. Небо, имевшее слабовыраженный кофейный оттенок вокруг зеленого солнца, насыщалось коричневым и, ближе к лесу, было уже почти шоколадным. Девочка то тут, то там добавляла мазки, обозначая, видимо, облака. Или туманности. Кончик языка, облизывающий губы, казалось, повторял движения кисти. Девочка старалась. Земля под фиолетовыми деревьями была привычного желтого цвета. Под деревьями были разбросаны непропорциональные разноцветные грибы и ягоды. Тонкая кисть закончила прорисовывать дорогу и сейчас обозначала живность этого мира. Квадратный полосатый жучок с пятью лапками. Что-то крылатое ярко красного цвета и милые розовые пушистики у подножья гор. – Кто эти милашки? – мне было правда интересно. – Эти милашки – настоящие чудовища! – девочка ткнула пальцем в пушистиков, – Особенно, если они мило урчат и меняют цвет на бордовый. Это их боевой танец. Стал бордовым, значит сейчас бросится.
Я кивнул головой и протянул руки к карте.
– Масштаб 1:1 200, – я еще раз кивнул. Девочка как-то грустно, по-взрослому посмотрела на меня и вздохнула. – Удачи.
***
Я продирался сквозь фиолетовые ветки деревьев, пытаясь разглядеть туманности. Они тут были единственным ориентиром. Благо, моя златокудрая помощница обладает почти фотографической памятью, и ориентироваться было легко. И все же в горах было идти легче. Здесь сильно мешал густой подлесок. Дыхание сбилось, ноги уже еле двигались. Сколько я сегодня прошëл? Остановился, упëрся руками в колени. Почти уткнулся носом в серебристо-лиловый кустарник. Листва казалась настолько мелкой и мягкой, что создавалось впечатление шерсти, а не хвои. Впечатление было обманчивым, я знал. Эти хитиновые щетинки похожи скорее на иглы, но он был так красив, так нежен. В каком-то полусне я протянул к нему руку, провел пальцами по тугим, упругим колючкам, как вдруг под рукой оказалось что-то и вправду мягкое! Я аккуратно раздвинул ветки куста. Изнутри на меня смотрели милые глазки, обрамленные розовой шерстью. Комок надулся и заурчал. Капли холодного пота выступили у меня на лбу, на спине. Я отшатнулся, споткнулся о какой-то корень, упал и задел руками соседний куст. Тот тоже заурчал и стал розоветь. Черт! Их здесь сотни, еще один куст рядом запел. Я подскочил как ошпаренный. Будто и не было многих километров изнуряющей дороги. Ноги сами понесли куда-то вглубь леса, подальше от этого леденящего кровь урчания. Но, казалось, от него не скрыться. Оно окружало меня, оно проникало во все щели моего сознания.
Урррр, урррр, урррр…
***
Урррр, урррр, урррр… Я нащупал рукой телефон и отключил звук. Такое милое урчание, а стоит поставить на звонок будильника, и уже на третий день его ненавидишь. Нехотя потянулся в кровати. Голова гудела от неприятного утреннего сна. Приснится же такое: фиолетовый лес, коричневое небо… Вернулся к реальности с удовольствием. У меня есть полчаса своего времени. Можно выпить чашечку кофе и почитать новости в тишине, пока не проснулись жена и дети. Я был страшнейший ретроград и два раза в неделю покупал бумажные газеты. Жена смеялась, что я их читаю, потому что с газетой в руках у меня солидный вид. Я же просто любил этот запах, это шуршание страниц. Непередаваемое наслаждение: откинуться с чашечкой свежезаваренного кофе в кресле и пролистать статьи. Что за? Ну вот, дочери опять не хватило альбома!!! С большого разворота на меня смотрели розовые пушистые милахи, сидящие на лиловых кустах. Фиолетовые деревья, коричневое небо, зелёное солнце. Ну и фантазия у нее! Почему-то рисунок вызвал кучу неприятных эмоций. Нервно сложил газету и откинул ее в сторону. Уставился глазами в небо. Голубое небо. Небо – голубое! Беспокойство отступало. Потянулся рукой к кофе. Небо – голубое! Черт! Перевернул на себя чашку! Блин, какое неприятное ощущение.
*** Блин, какое неприятное ощущение. Пятипалый жук проползал по моей руке. На его лапах крепились пузырьки с ядом. Они лопались и обжигали при касании. Безопасно, но неприятно. Рука слегка покраснела. Смахнул жука, сел, потер обожжённую руку. Сколько я бежал? Не помню. Бежал, пока не рухнул без сил. Кажется, от напряжения и усталости даже уснул. Теперь надо сориентироваться где я. Достал карту. Так, туманности. Какое-то неприятное ощущение из сна пробежало холодком по спине. Поднял глаза. Уфф. Нет. Небо коричневое, все в порядке. Нормальное коричневое небо. А то приснится же такое, голубое. Фу, какая мерзость… Плотный серый бархат застилал небо. Я лежал и смотрел, как тонкие струны воды пронизывают землю, сшивая ее с небесным полотном. Измученный жаждой лес с жадностью втягивал в себя каждую каплю.
"Воды!" – выпрашивали фиолетовые деревья.
"Воды!" – вторила им жёлтая земля.
"Воды!" – шептал я растрескавшимися губами.
Мои фляги опустели ещё на перевале Поющих Ветров. Запас, который я брал с собой, был рассчитан по каплям – в этих местах с пресной водой туго. Но одна из трёх фляг потерялась, когда за мной гнались эти розовые мохнатые твари. Всю дорогу, начиная с Золотого ущелья, я вслушивался в тревожный перезвон у себя на бедре. Пока звук был похож на курлыканье голубя, я позволял себе по одному глотку в час. Когда сбоку стал раздаваться пересвист синиц, я всего лишь смачивал губы. И все равно мне не хватило, чтобы дойти до вод Озера Прикосновений. И вот я, полностью изнеможденный, лежал на спине и с наслаждением ловил каждую каплю, прилетавшую с неба. Воистину, подарок Богов. Струи становились все жёстче и полнее. Дождь усиливался.
*** Грязные потоки неслись вдоль тротуаров. Ливневки не справлялись. Метеорологи обещали сегодня то ли половину, то ли полную месячную норму осадков. Я смотрел на это сумасшедшее количество воды и думал, что домой сегодня придется не ехать, а скорее плыть. Из окна было видно неоконченную стройку. Потоки дождя вспенивали жёлтый песок, превращая его в сель. Почему-то жёлтая земля, наполненная водой, радовала и умиротворяла. Это было правильно. Это было то, чего я так долго ждал. Вот только зачем?
Долгий долгий отпуск
Ах это сладкое слово "отпуск". Это пара недель, аможет четыре. А если повезет, то и девять с половиной недель. И все эти недели, дни, часы, минуты, секунды ты можешь делать исключительно то, что тебе вздумается. То, о чем давно мечтал, но все время откладывал. Например, поехать попробовать жареные зелёные помидоры в кафе "Полустанок". Или сесть и прочесть все сказки старого Вильнюса. Ну или съездить на море-океан, чтобы залезть на маяк. Мы, конечно, выбрали пляж. Непередаваемое чувство – ты бредешь по линии прибоя, в руке – пять четвертинок апельсина и бутыль вина из одуванчиков, и ты понимаешь, что позади тебя ровно то же, что и впереди. Это твоя бесконечность и замершее мгновение. Пожалуй, мы именно это и искали. Наши иллюзии разбились о неожиданное новшество: на скалистом берегу непонятно как прилепилось здание. Судя по веранде с яркими зонтиками – кафе. Архитектор, создававший этот шедевр, явно колебался между неоклассицизмом и готикой. Получилось, как ни странно, красиво: странной формы эркеры, сплошное остекление и остроконечные крыши. Мы решили подняться и выпить по чашечке кофе. К тому же, чего скрывать, было безумно интересно посмотреть на эту несуразицу поближе. Со стороны моря тропы не было. Пришлось углубиться в берег. Нам попадались на пути местные, но никто из них не мог подсказать ни что это за отель, ни как к нему подойти. – Вот там хороший отель. "Бертрам". У меня там сестра на кухне работает. Очень вкусно готовят. – Кофе? Вам нужна вилла " Аркадия"! Там самый лучший кофе. Его варит мой зять. Отель на скале? Нет, не знаю.
Похоже, нас ждали поиски наугад. Мы уже пожалели о своей затее, когда неожиданно вышли на плато. Серая, в цвет скалы постройка в полтора этажа с одной стороны и в три с половиной с другой. Со стороны моря она нам показалась почти что замком, а со стороны берега это была добротная избушка без изысков. Впечатление дополнялось рожью, посеянной вокруг, и васильками, пробивающимися то тут, то там. Висит над пропастью во ржи. Так, только не ржи. Неожиданно на пороге возник швейцар. Щвейцар? Тут? – Добро пожаловать в отель "Бесконечность и мгновение". – Больше подошло бы " У погибшего альпиниста", – фыркнул мой друг. – Здесь никто никогда не погибал, – швейцар был неумолим. – Мы можем заказать чашечку кофе? – Конечно. Сейчас как раз часы ланча.
Внутри было светло и уютно. Стены украшала ненавязчивая роспись, на каждом окне возвышалась куча цветов, в столовой витал приятный аромат выпечки и бергамота. Мы уютно устроились на террасе и рассматривали берег, с которого пришли. Удивительно живописное место. Странно, что местные про него не знают. Нам принесли кофе и сдобные булочки комплиментом. Выпечка таяла во рту, кофе восхищал вкусом, и совершенно не хотелось уходить. Остановись мгновение, ты прекрасно! Мы заказали еще. Чуть позже кто-то незаметно положил перед нами меню ужина. Мы выбрали мясо с овощами на гриле и местное вино. Когда пошла вторая бутылка, я нервно хохотнула: – Как мы будем по скалам назад идти? – Куда идти? – в голосе моего друга послышалось искреннее недоумение. – Назад. – Зачем?
Я внимательно посмотрела на него. Он не шутил. Он действительно не понимал. – Разве нам не нужно возвращаться?
Он не успел ответить. Рядом возник, кажется, тот же швейцар с еще одной бутылкой вина. – Надеюсь, это место – это именно то, что вы искали! – Конечно! – мой друг был явно воодушевлен. – Именно то, что мы искали.
Что-то не сходилось, и я никак не могла понять, что. Я поднялась из-за стола, мой друг бросил на меня непонимающий взгляд. – А где здесь дамская комната? – Прямо по коридору и направо, – казалось, и швейцар, и мой друг были удивлены, что я не знаю этого.
Я умылась прохладной водой. Мысли никак не хотели собираться в кучу. В голове была какая-то вата. Я твердо помнила, что мы должны были уйти, но уже не помнила, почему. Развернулась и вышла с твердым намерением найти выход. Потом разберемся, зачем. В коридоре никого не было. Я пришла из столовой. Значит мне в другую сторону. Коридор сделал, кажется, один поворот и снова вывел меня к столовой. Я попятилась. Держалась рукой за стену, чтобы не сбиться. Снова одна дверь, один поворот и … столовая. Совершенно первобытный ужас накрыл меня с головой. Я оттолкнулась от стены и побежала. Дверь, поворот, столовая. Мы же зашли сюда из холла. Должен быть выход в холл. Дверь, поворот… Я стучала по стенам, надеясь найти выход. Мне казалось, что меня замуровали. Я закричала. Дверь, поворот, столовая, дверь, поворот, столовая, дверь, поворот… Я разбежалась и изо всех сил рванула к террасе. За низким ограждением зияла бездонная пропасть. Мой друг вскочил, что-то прокричал мне в след, но… Я вырвалась! Я свободна! Я лечу. И не важно, что не вверх. Синее море сливалось с еще синим небом. Бесконечность и мгновение.
***
– Припудрила носик, дорогая? – я сидела напротив своего друга, швейцар внимательно меня рассматривал. – В этом отеле никто никогда не погибал, – они что, до сих пор продолжают эти шутки про "погибшего альпинтста"? – Что закажешь выпить к мясу? – Рекомендую коктейль "Голубая бездна", – швейцар странно улыбался. – Нет, давайте просто вино из одуванчиков, – я откинулась на спинку стула. Передо мной синее море сливалось с еще синим небом. Нам совершенно никуда не надо было спешить. Такая приятная бесконечность. И мгновение.
Happy…
Все пошло наперекосяк утром двадцать девятого. Это был последний рабочий понедельник. Конечно, многие уже растворились в предновогодней суете и на работу не вышли. Те же "счастливчики", кто не мог себе этого позволить, думали о планах на Новогодние Каникулы или о рецептах салатов, но никак не о делах. Светка не была исключением. Нет, если бы начальник случайно заглянул в кабинет, он бы, наверное, даже порадовался – так усердно она вглядывалась в экран монитора. И кому какое дело, что там музыка новогодняя, а не отчет?! Правильно! Никому! Все своими делами заняты: Лерка из бухгалтерии замучила коллег своим платьем, Галина Семеновна уже в пятый раз рассказывает кому-то в кадрах как правильно натирать гуся, Еремина никого не стесняясь созванивается со своим стилистом по поводу вечернего макияжа – на какую-то крутую тусовку собралась, а Светка дисциплинированно сидит и пялится в монитор. Ей хотелось собрать как можно больше медленных и романтических композиций. По какому-то глупому неписаному правилу все новогодние песни были звонкими и бодрыми. Светке же хотелось, чтобы в красивом интерьере при свечах ее Олег встал на одно колено, вытащил бы бархатную коробочку и пролепетал бы что-то вроде: "Хочу провести с тобой не только этот год, но и всю оставшуюся жизнь", а фоном Джордж Майкл подвывает… Эх! Красота! Прям идеальное предложение руки и сердца! В том, что Олег собирался сделать ей предложение Светка почти не сомневалась. Иначе зачем бы ему было просить встретить Новый Год только вдвоем. "Ты и я, кто нам еще нужен?" Светке очень понравилась эта его фраза. Конечно, от нее попахивало легким жмотством, потому как их компания в этом году решила встречать Новый Год на Красной Поляне. Билеты и отель заказывали заранее, и уже тогда, в октябре, стало ясно, что ценник выйдет ого-го. И это ж только поездка, а еще расходы там. По большому счету, они могли себе это позволить, но Олег все тянул с покупкой билетов и в конце концов предложил ей остаться. Тогда-то и прозвучало это сакраментальное "Ты да я"… В сочетании с его фирменным томным взглядом и легким придыханием эта простая фраза превратилась в обещание неземного блаженства! А какое блаженство может быть, если вы уже почти три года встречаетесь? Ну, конечно, замуж! Вот Светка и ждала… Замуж. Она как раз добавляла того самого Джорджа в плейлист четвертый раз, когда в кабинет заглянул Александр Михайлович, начальник финансового департамента: – Сидорова, зайди ко мне на минутку! Ничего не подозревающая Светка с трудом вырвалась из своих розовых мечтаний и поплелась в конец коридора. Вопреки расхожему мнению о женской интуиции, никаких предчувствий у нее не было. Работы два дня осталось, да и то, условно. Какие тут предчувствия? Так и зашла Светка в кабинет начальника, напевая себе под нос "Last Christmas". – Сидорова, тут вот какое дело, – у Александра Михайловича, напротив, вид был очень серьезный, – Я, конечно, не хотел перед праздниками, но тут у меня отпуск, потом в январе конференция, а там выездной совет директоров, короче, лучше сейчас все сказать… Светка с трудом возвращалась в рабочую реальность. Слова конференция, выездной совет и нахмуренные брови начальника заставили молодую, но опытную бухгалтершу перелистать в уме все отчеты за последний квартал и парочку за год. Вроде нигде не накосячили. Светка ручалась. Она уже третий месяц была и.о. главбуха и сама лично проверяла каждую циферку. Ночами. Когда Елена Сергеевна уволилась Светке досталось больше всех: она была ее правой рукой. Первую неделю, кажется, вообще домой не уходила. Александр Михайлович назначил ее и.о., поманив должностью главбуха через пару месяцев испытательного срока, и дал право подписи. Прорвались. Вывезла Светка отдел. Теперь она ждала обещанную должность и зарплату соответствующую. И замуж. В общем, все должно было быть хорошо, почему же он хмурится? – В общем, Сидорова, в отдел взяли новую главбухшу! Так как меня в январе, считай, не будет, то я вам завтра ее представлю. Ты подготовь, пожалуйста, дела для передачи. – Как новую? – Светка рухнула на стул, – Как взяли? – Ну как? – начальник спрятал глаза за монитором, – Вакансия была открыта, вот и взяли. – Нет, подождите, а я?! Вы же мне эту должность обещали! Я третий месяц, как проклятая! – Светка возмущенно взмахнула руками. – Ну-ну, не кипятись, – Александр Михайлович помахал в ее сторону каким-то журналом, – Тебе мы премию выпишем. Хочешь полный оклад? – Премию? Оклад? Да вы что? Да как так можно? – Эх, Сидорова, понимаешь, – начдеп снял очки, – У тебя еще недостаточно, – он сжал руку в кулак и замер, подбирая слова, – Хватки, что ли… Незаматерела ты еще? – Замате?..Что? Я могу просто материть. Вам надо? – Светка, красная от ярости, встала со стула и сделала пару шагов в направлении начальника. – Так, Сидорова, – Александр Михайлович поднял все тот же журнал, защищаясь, —Не забывай о субординации, Сидорова! Тут пока я начальник, – Светка, прищурившись, наступала, а шеф продолжал отмахиваться, – Да и что я мог сделать, если мне ее сам генеральный всучил? – Светка замерла. – Ах вот оно что… Протеже, значит. – Ну… Да… Протеже… Говорят, не сильно умная, но ты ж хорошо работу отдела знаешь, не пропадете, – в голосе начальника чувствовалась одновременно надежда и неуверенность. – То есть вы чью-то протеже ставите, ей отдаете должность, зарплату, и надеетесь, что я продолжу отдел вывозить? Ну нет, так не пойдет. – Светка уперлась ладонями в стол, – Или даете мне должность, или я увольняюсь! Вот так и вышло, что к вечеру последнего понедельника уходящего года Светка Сидорова осталась без работы. Домой идти не хотелось. Она брела по украшенной площади, сжимая в руках стакан с горячим глинтвейном. Уже стемнело – включили праздничную иллюминацию. Отовсюду доносились веселый гомон и смех. Звонкие рождественские песенки звучали из каждого динамика, раздражая своим оптимизмом. Но последней каплей стал протяжный Джордж Майкл, который должен был стать фоном для самого лучшего вечера. Воинственное настроение окончательно испарилось. Осознавая крах половины своих планов на грядущий год, Светка наморщила свой маленький носик, оттопырила нижнюю губку и завыла тоненьким голоском. Руки сами собой потянулись к телефону. До конца рабочего дня оставался еще час, но, может, Олег сможет уйти пораньше?В динамике слышалась музыка, радостные мужские вопли, женский смех. – Света? Алё? – Олег еле перекрикивал шум своего офиса, – Ты чего звонишь? – Олееежка, – Светка боялась разреветься в голос, – Олееежка, ты можешь уйти сейчас с работы? Я тут, на площади, недалеко… – Алё, Света, я тебя не слышу, – веселые крики раздались прямо в динамике телефона, – У нас тут небольшой корпоративчик. Да, да, налей, дай мандаринку. – Что? Какую мандаринку? – Это я не тебе, подожди, сейчас выйду в коридор, – на заднем плане стало заметно тише, – Чего ты хотела? – Олег, ты не мог бы уйти с работы по раньше? – Светка уже не ревела, но бодрым ее голос никак нельзя было назвать. – А что случилось? Мы тут с ребятами отмечаем… – Я… Я работу потеряла, – Светка почему-то не решилась сказать, что сама уволилась. – Как?! Как потеряла?! И как же теперь ты будешь? – Не переживай ты так, – удивительно, но это ей пришлось успокаивать Олега, – я найду другую работу. На первое время сбережения у меня есть. В конце концов, у меня есть ты, да? – Ну, – Олег явно был недоволен услышанным, – Я-то – это я, но ты-то сама, как была непутевая так и осталась. Три года с тобой мучаюсь, а у тебя непонятно что на уме. То поездка на Новый Год дурацкая, то подарки дорогущие. Работу вот потеряла. Когда же ты повзрослеешь? – Что значит повзрослею? – Светка стояла, как кипятком ошпаренная. Не это, ой не это она хотела услышать, – И что значит, мучаешься? – Знаешь что, – Олегу явно надоел это-то разговор, он хотел вернуться туда, где веселый смех и наливают, – Я сегодня, пожалуй, тут задержусь. А ты подумай хорошенько о своей жизни, о своих ценностях. Да-да, уже иду! Это я не тебе. Ты подумай, чего ты вообще от жизни хочешь. И что ты можешь предложить такому человеку, как я. Так, стоп, оставьте мне. А я завтра вечерком приеду, и мы поговорим, как дальше быть. Да? – Что? Олег, ты вообще о чем? Я? Тебе? Предложить? Да ты вообще.... – к Светке вернулась ее былая воинственность, но Олегу совсем не хотелось ее слушать. – Так, все, пока. Я завтра тебя наберу. Сама не звони, я отсыпаться буду. – Да как ты… – Светка хотела что-то ему прокричать, но тот, кого она считала почти мужем, уже сбросил звонок. Маленькая, расстроенная, растерянная, посреди праздничной площади со стаканом глинтвейна в одной руке и телефоном в другой, Светка ощутила себя такой несчастной, такой одинокой, такой… Такой… –– Ааааа, – оставалось только разреветься, что она и сделала.
*** Все тридцатое декабря Светка провела дома на диване. Работал телевизор: нескончаемые новогодние комедии и юмористические концерты только добавляли отчаяния Светкиным страданиям. Ну как, как она могла не видеть, что Олег такой козел? Говорили ж подружки – жмот, а она оправдывала, рассчетливый, бережливый. Да никакой он не бережливый! Жмот и есть жмот! Очень хотелось пожаловаться тем же самым подружкам, но зачем портить людям праздник? Им там хорошо, они на лыжах катаются. Светка убрала телефон подальше, чтобы не соблазниться и не позвонить никому, укуталась с головой в одеяло, открыла бутылку вина и уткнулась в телевизор: под новогодние комедии очень хорошо рыдалось.
*** Сидорова была бы не Сидорова, если бы долго сопли на кулак наматывала. Тридцать первого она проснулась в более чем боевом настроении. Умывание холодной водой и волшебные патчи под глаза почти убрали следы вчерашних рыданий. Почему-то ситуация с работой отошла не то, что на второй, а на тридцать второй план. На уме был только Олег. Особенно, после его смски, обнаруженной с утра в телефоне. "Можешь звонить" написал он ей вчера в пять вечера. И все. Никаких нежностей, утешений, объяснений. "Можешь звонить". Разрешил, значит! – Вот козлина, – Светка с силой ударила ножом по разделочной доске, – Непутевая я, значит! – нож снова с громким стуком опустился на ни в чем неповинную деревяшку. Конечно, о том, чтобы звонить Олегу не было и речи. Первым Светкиным желанием было вообще послать все к черту. Ну какой Новый Год, когда работу потеряла, с женихом поругалась, а друзья все разъехались! Но потом она открыла холодильник. Ах, сколько там было всего вкусного! Свинина, замаринованная в меду и соевом соусе, креветки, авокадо, нежный сыр. Все это должно было стать изысканными закусками и легким салатом ближе к полуночи. Но… А собственно говоря почему "Но"? Кто ей запрещает красиво отметить Новый Год? Свечи, шампанское, всякие вкусности. Почему нет? Ну и что, что она одна. Кто придумал эту дурацкую традицию встречать Новый Год в большой компании? Новый год – на редкость дурацкий праздник. Кто придумал отмечать его посреди зимы? Даже не новый сезон, а просто смена месяцев. Взять евреев, продуманный народ: празднуют Новый Год осенью. Урожай собрали, доходы подсчитали, ура! Возрадуемся, друзья. Можно и Новый Год начать. Или древние славяне, зиму преодолели, в первый день весны живых пересчитали – ура! Самое сложное время позади, товарищи. Добро пожаловать в Новый Год. Но середина зимы. Самое темное, самое сложное время, которое не всякий переживет в одиночку… Светка, как была с ножом в руках, так и села на ближайший стул. Темное и тяжелое время, которое не всякий переживет в одиночку. Именно поэтому собирались семьями, украшали дома, из последнего пекли вкусности, ставили свечи в окнах для заблудших путников. Чтобы пережить, вместе. Рука об руку. Показать любимым, что ты рядом, что вместе вам все по плечу. А она? Опять навернулись предательские слезы – она-то одна! Стоп! Светка аж подпрыгнула. Почему одна? А мама? Жених ушел – туда ему и дорога, друзья разъехались, но родители! Ее семья, ее любимые мама с папой. Те, кто ее вырастил, на ноги поставил. Она же может поехать к ним? Светка бросила нож и руками, испачканными в креветках, принялась набирать мамин номер: – Мамочка! Как я рада тебя слышать! – Светка и правда была рада, как никогда рада. – Мамочка, а вы с кем встречаете Новый Год? С Пархоменками? Ой, мам, а я тебе сюрприз хотела сделать! Я к вам сегодня приеду! Нет – нет, все в порядке! Просто очень по вам соскучилась. Захотелось к вам! Светка почти не лукавила, и голос звучал на редкость жизнерадостно. Мама, положив трубку, заговорчески подмигнула папе: – Наверное, жениха привезет. Знакомиться. – Давно пора, – пробасил папа, которому не нравилось, что его бесценной звездочке уже третий год не делают предложение.
*** Светка набирала уже пятый номер таксомоторного парка. Тридцать первого декабря в восемь вечера никто машину не подавал! Ни за какие деньги. Ехать нужно было сорок километров в область. Не так много, если вдуматься. До окружной дороги и чуть-чуть в сторону. Хорошее, уютное СНТ. Агрегаторы писали просто "машин нет". Таксомоторные парки предлагали подать авто в восемь утра, в шесть утра, в пять… Но это все было не то. Она же хотела встретить Новый Год с семьей! Блин, похоже, без вариантов. Там можно на электричке, а потом попутку поймать. Ну или автобус какой, вдруг повезет? Должно повезти! – Сегодня же Новый Год. Время чудес! Самое время им случиться, – бормотала Светка себе под нос, упихивая свинину и салатики в рюкзак. Одеться решила попроще: свитер, пуховик, светленькие угги. Получилось удобно и красиво. Светка окинула себя довольным взглядом, еще раз проверила телефон, ключи и вышла в ночь.
*** Вначале все складывалось неплохо. Даже хорошо. В метро то и дело встречались веселые компании, уже начавшие отмечать. Народ распевал "Ёлочку" на все лады, поздравляли друг друга, кто-то даже повязал Светке на шею нитку мишуры. Она улыбалась и была по-детски счастлива. В электричке из динамиков доносились новогодние хиты советских лет. Пассажиры улыбались друг другу и вполголоса делились чудесными историями или просто планами на вечер. Наверное, поэтому, Светка вышла из электропоезда в приподнятом настроении. Станция находилась в отдалении от поселка. Вдалеке были видны огни новостроек, а вокруг один сплошной заснеженный лес и прорезающая его черная лента дороги. Светка проводила взглядом уходящий поезд, вздохнула полной грудью и пустилась в путь. Она шла по обочине дороги. Время приближалось к десяти, и Светка уже успела трижды проклясть свое сумасбродство, безрассудство и все, что к ним прилагалось. Приподнятое настроение прошло после первой остановившейся попутки. Машин на трассе не то, чтобы не было, но никто не останавливался. Похоже, никто не ожидал встретить ночью на трассе добропорядочных пассажирок. Первая машина остановилась, когда Светка почти дошла до развилки с окружной. – Эй, красавица, подвезти? – окликнувший ее парень явно уже давно отмечал. – Да, мне в “Яблоньку”. Это СНТ вот там. – Какое еще СНТ, – из машины раздался дружный смех, – Садись к нам, у нас лучше. – Да нет, спасибо, мне правда надо в "Яблоньку". Я пойду, сама. – Куда пойдешь, садись, сказал, – смеха больше не было. Мужчина явно угрожал. Светка выхватила телефон и открыла первое попавшее под палец приложение: – Слышь ты, я веду трансляцию своего похода. В прямом эфире. Тебя найдут. У меня восемьсот подписчиков. Номер машины, – Светка поднесла телефон к губам и принялась надиктовывать номер в приложение экспресс доставки свежих продуктов, – Номер машины В 52… – Ну и веди свою трансляцию, дура! Что б ты замерзла! Леха, газуй, – машина взвизгнула колесами и унеслась вдаль. Светка осталась стоять на обочине, вооруженная светящимся смартфоном. Ее била мелкая дрожь. Она попробовала идти между деревьев, но это было совершенно невозможно: ноги вязли в сугробах, ветки цеплялись за одежду и рюкзак. Светка все же вышла на край дороги, но теперь не голосовала, а напротив, завидев машину сходила в сторону. Так, чтобы свет фар не выхватывал ее. Идти оставалось недолго: до остановки, а там в сторону поселка километров шесть. К полуночи придет. Ничего страшного. Светка уже почти успокоилась и уговорила себя, что все в порядке, как прямо за поворотом на обочине нарисовался невесть откуда взявшийся огромный черный внедорожник. Она чуть не подпрыгнула от неожиданности. Сердце ушло в пятки, по спине прошел неприятный холодок. Сидорова остановилась, рассматривая внедорожник, но никаких признаков жизни вокруг него не было. –– Ну мало ли, что случилось, – уговаривала она себя, – бросили машину. Это не страшно. Светка несмело принялась обходить препятствие, не спуская с него глаз. Боковым зрением она увидела силуэт мужчины на переднем сиденье. Тот не шевелился. Она прошла еще пару метров вперед и остановилась. –– Чертова моя человечность, – Светка развернулась к машине и внимательно всмотрелась в лицо водителя. А вдруг, ему плохо? В темноте ничего не было видно, она включила фонарик на телефоне и подошла ближе. Мужчина резко вскинул руку, защищая глаза от яркого луча. Светка от неожиданности подпрыгнула и попятилась. Он приоткрыл окно: –– Чего вы хотели? –– Я? Я ничего, – Светка продолжала пятиться, – Я просто… Вдруг вам плохо? А вокруг никого. Вот. –– У меня все в порядке. –– Ага, хорошо. –– А у вас? –– Что у меня? –– У вас всё хорошо? –– Да, я тут… почти пришла, – Светка махнула рукой в сторону поселка, – В “Яблоньку”. –– Ну, удачи, – мужчина закрыл окно машины и укутался в куртку. Светка прошла вперед несколько шагов и остановилась. Ей очень ясно вспомнилось все то, что она чувствовала утром. И это мужчина, прячущийся в куртку, Светка готова была зуб дать, что он сейчас испытывает то же самое. Сидорова чертыхнулась и развернулась. Никто. Совсем никто не должен быть один в Новогоднюю ночь. Она вернулась к машине и постучала в стекло. –– Что такое? – мужчина явно не горел желанием общаться. –– Я это, – голос у Светки срывался, она чувствовала себя полной дурой, но не отступать же, – Сегодня же Новогодняя ночь. А вы один. Никто не должен быть один. –– А вы – армия спасения одиноких путников? –– Я? Нет, я – Света. –– Очень приятно, Виталий. –– Что? –– Зовут меня Виталий. –– А… Очень приятно. –– Угу. И что дальше? –– А, нет. Ничего. – Светка снова собралась уходить, но обернулась. – А вы почему тут? –– А вы? –– А я к родителям иду. Тут недалеко. Через поле меньше часа. –– Ну так идите, через поле. –– И пойду. –– И идите. –– Пойду. Светка развернулась и гордо шагнула в сугроб. Про "меньше часа" она, конечно, погорячилась. Снег тут же набился в сапоги, в рукава, под куртку. С трудом передвигая ноги она прошла метров двадцать и упала. –– Ай, помогите. –– Ну что у вас там? –– Я сапог потеряла! –– Да как же вас… – мужчина, кажется, матерился. Светка плохо слышала. Зато ж она ясно слышала хлопок двери. Обернулась на звук: “Ну и громадина” – пронеслось у нее в голове. Вышедший из машины Виталий и правда был похож на медведя. Высокий, широкоплечий. Уверенным размашистым шагом он направился к Светке. – Ну, где тут твой сапог? – Не знаю, – Светка еще не разревелась только потому что закоченела от холода, – Кажется, там. Виталий пошарил по снегу руками, подсвечивая себе телефоном. – Правый или левый? – Кто? – Сапог? Правый или левый слетел? – А… Правый…. – Он какого цвета? – Белый, – Светка вспомнила, как она выбирала свои Угги. И хотя это было совершенно непрактично в городе, ей так хотелось эти миленькие валеночки, – Там еще вышивка по краю. – Вышивка? – Виталий как-то странно посмотрел на Сидорову, снова выругался и протянул к ней руки. – Что вы делаете? – Светка в ужасе зарылась еще глубже в сугроб. Тут уловка с прямой трансляцией не поможет, – Что вы себе позволяете? – он поднял ее как пушинку. Что там той Светки – пятьдесят килограмм вместе с курткой. – В машину тебя несу. Ты ж без сапог, – голос у Виталия был спокойный. Даже, можно сказать, скучающий. В конце концов, что тут странного, ну подумаешь вытащил из сугроба босую девушку и в машину понес. Каждый день, то есть каждую ночь, ой…. В машине было ощутимо теплее, чем на улице. Вытянув ноги на заднем сиденье Светка вдруг поняла, что она шла пешком уже почти два часа. Ноги гудели, и она с радостью воспользовалась возможностью отдохнуть. Виталий, между тем, открыл пятую дверь и принялся рыться в багажнике. Он отодвинул шторку для удобства, и Светка отлично видела все, что он там перебирал. – Вот, – он кинул ей на ноги плед, – укутайся, – сам он продолжил перебирать содержимое багажника. Светка увидела топор. Стало страшновато. Сверху топора Виталий бросил лопату. Час от часу не легче. Когда он, ругаясь, достал еще и бензопилу, Светка не выдержала и поползла в сторону передних сидений. – А что вы, собственно, ищите? – может у него там труп в багажнике, который он закопать собрался, но не успел. – Фонарь ищу. Вот. Нашел. – Виталий достал громадный фонарь, больше напоминающий прожектор, и отправился к месту Светкиного падения. Он пришел минут через пять. Сапог был полностью в снегу. Виталий отряхнул его и подал Светке. – Держи. Внутри вроде сухой. – Дойду как-нибудь, – обрадованная Светка выхватила сапог из рук своего спасителя и, натянув его, спрыгнула на дорогу. – Ой, – она тут же присела, почти упала на колени. Острая боль пронзила всю ногу, от щиколотки до бедра, – Ой. – Ну что теперь? – Я, похоже, в сугробе ногу подвернула, – Светка чуть не плакала от досады, – Ну вот, теперь ни за что не успею к родителям. А может, вы подвезете? – Не подвезу, – огрызнулся Виталий. – А, ну да… – Светка прихрамывая повернулась в сторону “Яблоньки”, – хорошего Нового Года, – махнула рукой и попробовала шагнуть. Конечно же, ничего не вышло. – Стой! – Что? – Куда ты с больной ногой? – Я хотела встретить Новый Год с родителями! И я встречу его! Я дойду! Я смогу! Знаете, я всегда добиваюсь того, чего хочу! А сейчас я хочу, – Светка шагнула, щиколотку пронзила острая боль, ноги подкосились и она упала почти на руки своему случайному знакомому, – Я хочу к маме-е. – Тут она не выдержала и все-таки разревелась. Больная нога была апофеозом неприятностей последних дней. И у Светки. попросту кончились запасы воинственности. Все, больше она идти не могла. Виталий держал ее и смотрел, как она хлюпает носом. – Стой. – Что? – Просто постой. Стоять можешь? – Могу, наверное, – он убрал руки и отошел к машине. Светка не видела, что он там делал, но услышала как сзади хлопнула дверца машины, пиликнула сигнализация. Виталий подошел к ней и повернулся спиной. – Залазь! – Чего? – На спину говорю, залазь. Подвезу. – Куда? – Ну ты ж хотела к маме? Сказала, что по прямой меньше часа. Как раз к полуночи и придем. – он, похоже, не шутил. Светка от изумления даже реветь перестала. – А, может, лучше на машине? – На машине, конечно, лучше. Только она никуда не поедет. Бензин кончился. – А… – Светка посмотрела, как Виталий чуть присел перед ней. – Запрыгивай. Чего стоишь? До утра тут вряд ли кто проедет. Все равно выходить надо. Замерзнем. Светка помялась еще пару секунд и ухватилась за могучие мужские плечи. Он ловким движением подхватил ее под ноги и закинул себе на спину. – Удобно? – Ага, ты, как будто профессионал в переноске девушек, – попробовала пошутить она. – Ты первая, кого несу таким способом. А профессионал я в пусковых инженерных системах. – Ух ты. А я простой бухгалтер, – неполученная должность все же сидела занозой в Светкиной самооценке. – Бухгалтер. Должна считать уметь. Что ж так плохо дорогу рассчитала? – Нормально я рассчитала, – Светка даже обиделась, – Просто поздно собралась. – А чего так? Новый Год – семейный праздник. Сама мне говорила – никто не должен остаться один. – Так я и не собиралась оставаться одна. Я хотела с женихом. – Сидорова сделала паузу, – А потом выяснилось, что он не то, чтобы и жених. И я решила, что я не то чтобы и хочу… Вот… Собрала, что готовила и рванула к родителям. – коротенькая исповедь вышла сбивчивой, но искренней – со спиной разговаривать было очень удобно. – Да? Экая ты резвая. – Виталий, наверное, посмеялся бы. Если б не нес пятьдесят килограммов. – Да уж какая есть. А как у тебя получилось, что бензин кончился? У тебя ж в машине, чего только нет. Канистра с бензином там просто обязана быть. – Она и есть. Только тоже пустая. – И чего не наполнил? – Спешил, – что-то в его интонации подсказало Светке, что не стоит расспрашивать дальше. Но Виталий сам продолжил, помолчав, – Я домой спешил на праздники. Издалека. Хотел девушке сюрприз сделать. А там меня совсем не ждали. Ну, я развернулся, как был, сел снова за руль и поехал, куда глаза глядят. Про бензин совсем забыл. Еще и с дороги съехал. Хотел уже на трассу идти с канистрой. Или до заправки дошел бы, или отлил бы кто. Но тут ты пришла. Спасительница одиноких путников. Светка помолчала, а потом от скуки стала напевать въевшуюся за предпраздничные дни "Last Christmas". –– Джордж Майкла любишь? – съехидничал Виталий. –– Да не то чтобы. Просто, мне кажется, это здорово, когда красивый лес вокруг, огни поселка еще бы костер с мясом и вином. Виталий вздохнул и спустил ее со спины, придерживая за руки. – Что такое? – Отдохнуть хочу! Не очень-то это легко, знаешь ли? Тащить девушку на горбу. Еще и с рюкзаком, – он поставил ее перед собой, – тут глубоко. Становись в мои следы, а то опять сапог потеряешь. Светка стала, куда поставили, и оказалась почти вплотную к Виталию. –– Здорово, говоришь? – Виталий оглянулся по сторонам, вытирая пот со лба, – Да уж, почти сказка. Только другая. Машенька и медведь, блин. Тащу тебя, вместо пирожков, в дом родной. Хотя почему вместо, – он покосился на ее рюкзак, – вместе! – Только я не Машенька. И в рюкзаке не пирожки. – А что там у тебя, кстати? – Свинина маринованная, салат с креветками. Любишь креветки? – Креветки? Люблю! – Ну пошли тогда, чуть-чуть осталось! Вон уже огни видны. – Ага. Твой поселок левее или прямо? – Прямо. Вон на тот дом ориентируйся. Там шлагбаум. – Ну пошли! – Он подхватил ее за бедра, и Светка уже отработанным движением забралась на спину своему извозчику.
*** А в родительском доме, между тем, вовсю хлопотали вокруг стола. Жарили на мангале шашлык и варили глинтвейн. Он уже почти вскипел, шампанское, напротив, давно охладилось. Светкина мама откровенно нервничала: – Ну где же она? Хотела приехать к Новому году – Не суетись, – успокаивал ее отец, – Она же не одна. Пробки, наверное. Сам он украдкой названивал Светке на мобильный, но сеть была перегружена – звонок ни в какую не проходил. Мужчины выходили на крыльцо покурить, и папа использовал эти перекуры, чтобы выйти, посмотреть на дорогу. Машины не было. Женщины, любители смешных традиций, подготовили к бою курантов бокалы и бумажечки для записок. Может, это и не работало, зато ж было весело: написать, сжечь, выпить! Светкина мама точно знала, что она напишет на своей бумажке. Нервозность Сидоровых передавалась и гостям. – Нет? – Нет. – И телефон не берет? – Да сеть перегружена. – Так, давайте сейчас президента послушаем, выпьем, и пойдем пройдемся по дороге. Может, они заблудились, или случилось что. – Давайте. Сейчас. Я вот, – Светкина мама раздала всем бокалы и бумажки с карандашом. – Да что ты… – ее муж относился к этим шутливым поверьям со всеобъемлющим мужским скепсисом. – Не веришь, не пиши. А я верю! Близилась полночь. Заговорил президент. Никто так и не приехал, поэтому в доме все четверо оделись в шубы, и стояли с бокалами, но готовые к выходу. Зазвучали куранты. – Ура! – по привычке все радовались именно этой полуночи. Светкина мать быстро написала на огрызке бумаги “чтобы дочь вышла замуж”, сожгла и бросила в бокал.
*** Виталий, между тем, почти нашел дом Светкиных родителей. – Туда, вон, видишь зеленые ворота – Ага, вижу, – он уже вспотел, расстегнул куртку, но на Светкины предложения передохнуть отвечал отказом, – ты же хотела на Новый Год к маме. – Ну хватит тебе издеваться! – А я не издеваюсь. Встретить Новый Год с семьей – это здорово. Сейчас, я тебя почти донес. В этот момент зазвучали куранты. Конечно, эти двое их не слышали. Зато ж они слышали нестройные крики “Ура!” из всех окон. Дачники открывали двери и выходили во двор с шампанским и салютами. Указанные Светкой зеленые ворота распахнулись, и на улицу вышли четверо. – Ой, вот же они! – Ну вы даете, ребята! А мы то ждали машину! – Быстрее, заходите. Виталий замялся: – Да я, вроде как – он хотел сказать, что просто подвез, но Светка сжала его руку и тихонько прошептала: – Оставайся. Ведь в Новый Год никто не должен быть один. Виталий занес Светку в дом, поставил перед собой и молча рассматривал. Маленькая, курносая, с видными даже зимой веснушками и огромными серыми глазами. –– Спасительница одиноких путников, значит? –– Одиноких сердец, я бы сказала, к тому же, кто еще чей спаситель. – Светка хитро прищурилась, – Ты не мог бы отнести меня вон на тот диван? Светкина мама спешила к ним с пледом и глинтвейном. Пробегая мимо отца она ткнула его локтем в бок: – Ну вот, а ты в желания на бумажке не верил! … end
Последние комментарии
16 часов 11 минут назад
21 часов 14 минут назад
1 день 5 часов назад
1 день 7 часов назад
1 день 7 часов назад
2 дней 18 часов назад