Пенелопа [Джавид Алакбарли] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

не в том, чтобы решить уравнение, его надо решить именно таким образом, как тебя учат. Важен не результат, а твоя степень вовлеченности и мера усвоения тобой именно того, чему тебя учат. Короче говоря, все прелести прусской системы образования, благополучно перекочевавшие в XXI век, мне пришлось испытать на собственной шкуре.

Наблюдая все это, я начинал понимать, почему жители Кёнигсберга сверяли свои часы по расписанию пеших прогулок Иммануила Канта. От всего этого устоявшегося порядка слегка подташнивало и до меня начинал доходить скрытый смысл фразы о том, что немцу – рай, русскому – смерть. Как же быть тем, кто и не немец, и не русский? Когда я все это в лицах пересказывал фрау Инге, она смеялась. Получалось так, что я чуть ли не придумываю эти сценки из жизни нашего городка и мои школьные приключения. Она меня упрекала, что я все утрирую. Однажды в разгар наших дебатов рядом с нами оказалась Пенелопа и вынесла свой вердикт.

– Всё просто малыш. От тебя пахнет страхом. Ты стал жертвой потому, что ты их боишься. Это плохо.

Фрау Инга тут же её прервала:

– Подожди. Не утрируй. Ему просто нужно многое объяснить. Попытайся помочь ему.

Я сомневался в том, что она готова была мне помочь. Ей не то что помочь, даже понять меня было трудно. Она же всегда была в центре событий и для неё главным было желание очаровывать. Хотя она и родилась такой же брюнеткой, как и я, но постоянно, всегда и везде хотела выделяться. Конечно же, в отличие от меня, она жила в Мюнхене, где такой калейдоскоп лиц, что никому ни до кого нет дела. Но даже с учетом этого, я не мог понять ее совершенно сумасшедший драйв и безбрежное стремление к тому, чтобы эпатировать всех и вся. Для меня это было совершенно непонятно.

Вначале я думал, что её имя Натали, видимо то ли испанское, то ли французское и удивлялся тому, насколько оно резко контрастирует с простой русской фамилией его обладательницы. Я замечал, что обычно, не очень образованные люди дают такие имена детям под влиянием какого-то сильного эмоционального впечатления. Но позже, в группе она всем объяснила, что песня «Натали» была любимой песней ее родителей, и поэтому ее так и назвали. Наш яйцеголовый Сергей, который знает все на белом свете, тут же сказал: «А, Иглесиас!». Но я точно знал, что у Иглесиаса нет такой песни. Мои друзья-испанцы, живущие в общежитии в соседней комнате, смогли мне объяснить, что эта песня не Энрике Иглесиаса, а его отца Хулио.

Я, конечно же, нашёл и послушал эту песню. Это был полный отстой. Такая сладкая бормотуха с примесью русско-цыганских мотивов. Чем тут можно было восторгаться, мне было непонятно. Однако Натали своим именем была очень довольна, хотя иногда и ворчала:

– И на этом спасибо. Ведь могли бы назвать и просто Натальей. Пойди потом доказывай, что ты не одна из этих Наташ.

На мой закономерный вопрос, кто такие эти «Наташи» и почему их надо классифицировать почти по линнеевской шкале, она громко и долго смеялась. Позже она мне все популярно объяснила, назвав при этом чудиком. И только тогда я понял, чем был вызван ее гомерический смех. Короче говоря, все то время, что я катался из своей провинциальной дыры в Мюнхен на занятия по русскому языку, Натали открывала для меня все новые и новые истины. Для меня же она изначально была почти «вещью в себя». Не просто нечто отличное от всего и вся, но и не подлежащее пониманию и изучению.Она же, в свою очередь, оказывается, со дня нашей первой встречи, вбила себе в голову, что меня, всего такого из себя беспомощного, она обязана опекать. И при этом она еще была на целую голову выше меня плюс каблуки, напоминающие мне орудия пытки и помогающие ей выглядеть фантастически высокой. Догадывалась она об этом или нет, но для меня Натали была еще и моим личным психотерапевтом. При встрече она обычно целовала меня в щёчку, и я всю неделю хранил вкус и запах этого поцелуя. Сама того не ведая, она лечила меня от депрессии, в которую я впал с самого первого дня, когда родители оставили меня в общежитии немецкой гимназии.

Здесь вроде всё было хорошо, но причин для пессимизма и хандры было сверхдостаточно. Мне не хватало солнца, простых радостей жизни, вкусной еды и, конечно же, любви. Хотя я попал в Германию в то время, когда уже более десятка лет тому назад распался Советский Союз, именно мне адресовалась шпилька педагога, сообщавшего аудитории, что великий философ Иммануил Кант родился в советском городе Калининграде.

Я очень быстро понял, что я отвечаю за то, что под Сталинградом был убит отец моего педагога по музыке. А ещё я отвечал за то, что учительница по немецкому языку впервые увидела своего отца в подростковом возрасте, выпущенным из советского плена. Подразумевалось, что я был виноват даже в том, что в годы войны беспощадно бомбили такой прекрасный город, как Дрезден. Хотя даже из нашего учебника все хорошо знали, что это были бомбы, сброшенные с американских самолетов. Словом, вина моя была безгранична и не поддающаяся логическому объяснению.

А все началось с