СМДБВБИП [Исаак Ландауэр] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Исаак Ландауэр СМДБВБИП
«Предлагаю считать поверхность Луны твердой» О.П. Королев
– Все, что ни сказано, да обращено будь к потомкам. – Что ты несешь. – Да отзовется в потомках. Помоги лучше. – Собрался словом оплодотворять? – Поддержи товарища, ладно тебе. Вместе и посмеемся. – Над чем? – Посланием вперед. Имей ты возможность передать в будущее одну фразу, какую бы выбрал? – Идите вы все на.. – Не оригинально. – А непременно нужно быть оригинальным? – Так принято. – Озадачил. – Исторически сложил. Так как. – Не ходите на.. – Перестань, в самом деле. Я ведь серьезно. – Ты? – Да. Серьезно хочу посмеяться. – Долго тренироваться придется. Как ты себе это видишь вообще.. Вдумчивый смех разносился над пропастью.. из каштанов. – Видишь, получается уже. – Глупо, но весело. Что? – Послание грядущим. – А они грядут? – Они так думают. – Ладно попробуем. Что бы сам выбрал? – В момент обретения.. – У нас в этот раз снова острый психологизм? – Не похоже. С мысли сбил. – Тебя.. – Погоди. – "Погодите". Чем не послание. – Нет, серьезно. – Уже смеяться? – Перестань. Если бы это было важно. – Кому? – Тебе. Потомкам, мирозданию, всему и всем. – А я такой важный? – Предположим. – "Касайтесь вдумчиво". – Ты мудак? – А мудак не может быть важным? – Ладно. – Не ладно. Раззадорил. Давай так: сомневайтесь. – Ах.. Аж дрожь пробрала. Куда клонишь. – Думал, про любовь загну? – Ты обычно в этом. – Дерьме, ты хотел сказать. Договаривай уже. Ладно, кто на сей раз? – Не знаю пока. – Задрот какой-нибудь. – Они все нынче задроты. Время такое. – Мирное? – И это тоже. – Пусть так. Действие какое-нибудь будет уже, надоело на месте торчать. – Не в этот раз. Выходи и гуляй. – Ересь какая-то, он нормальный вообще. Он вообще он? – История умалчивает. – Ладно, давай поразмыслим. – В этот раз, повторюсь, придется самим. – Значит, точно он. Придурок. Родитель хренов. Что, не дают ему? – Случается. – По ночам рыдает? – Пытается. – Мечтает? – Да. – Говорю, о чем? – С сороками дружить. – Уже не смешно. А мы-то зачем: не чувствую в себе орнитолога. – Мы сами со себе. – Как это "сами по себе". Где тут баба какая-нибудь сисястая, затертая до высшего благородства. Где восхищенные удалью враги. Великая идея, в конце концов: крушить там, иль прощать, иль снисходить. Где, мать его, действие. Поворот, из-за которого оно появляется. – А что ты хочешь? – В каком смысле? – Что ты хочешь. – От.бать фею. Мне тут не положено хотеть: за меня уже все захотели. – Теперь положено. – Ты харона из себя не строй. Кем? – Да никем. Делай, устал повторяться, что хочешь. – С сороками дружить? – Да нет, ты. – Я.. Легко сказать. Я привык, знаешь ли, в третьедесятой версии ситкома "владей" мочиться на головы восхищенных дев – в той или иной форме, как сказал бы коллега. Предыстория различная, но следствие одно. – Никто же не торопит. Подумай. – Просто так, без великого смысла и завещания бл.дским потомкам. И сожителям. Всему миру, а особенно пацанам из соседнего подъезда, что во втором классе отобрали половину мороженого и прозвали вдобавок "кофеем".. Ну знаешь ли, это претензия. – Помечтай тогда. – О динозавре? – Ты, вроде, фею хотел. – Да отстань ты со своим хотел. У меня от тех бесчисленных интерпретаций одного и того же развилась, похоже, аллергия на это дело. Я как та корова из анекдота: а поговорить. Не в порядке прелюдии, завоевания, повышения авторитета или еще чего. Просто так могу я с женщиной поговорить, и, главное, просто так они со мной могут? – Это вряд ли. – Ты же говорил, мечтай. – Проще о динозавре. – О чем ты? – Это ты. Поговори, может, с динозавром. – Ты что-ли за него? – Нет, какой из меня динозавр. А, ты об этом. Нет. Я и сам не очень понимаю. Тоже вновинку. Выходит, первое твое действующее лицо. – Обрадовал. Так предложи что-нибудь. – Как я могу предлагать. – Нет, ты не увиливай, мне это говно одному разгребать не сдалось. Давай, включайся, так сказать, в повествование повествования. – А.. вдруг один из нас захочет. Чтобы другой исчез. Того, что другой не захочет. А мы тут оба "повествуем"? – Давай без метафизики, А. Как тебе имя? Мое, видимо, Б. – А, Бл.дь, пахнет какой-то на.бкой. – Не ругайся. Ты, вроде, такой воспитанный поначалу был. – Да иди ты со своим "поначалу". Нахрен мне-то этот головняк, тебе надо, ты и решай с воспитанием. – Нет, погоди, дружок, что значит "тебе надо". Мы тут оба, знаешь, в одинаковой.. диспозиции. – А я не хочу. И хотеть тоже не хочу. Ты первый явился, ты и разбирайся. А я уже – герой. И можешь хоть на дыбу, отмучаюсь свое и ну заново гулять каким-нибудь небуквально-обаятельным бабским угодником. – Тогда уж любимцем. – Что? – А то, что кто здесь первый теперь и не вспомнить. Херовая арифметика. Может, в осла тебя превратить? – Судя по "Метаморфозам" не самый плохой вариант. – И на шашлык. – Испугал. – Пожалуй. Ты, кстати, не радуйся, я с тебя хотения не снимаю. – Тогда тебе нужно захотеть, чтобы я хотел. – Да пошел ты нахер, философ. – Вот видишь, уже получается. – Не смей, падла. Я не хочу здесь один. – Почему же один: все, что захочешь. Любой каприз. – Надолго капризов тех хватит.. – Вопрос не ко мне. – К кому тогда? – К автору. – Так он же.. – Ты. – Бл.дь, ты опять. – Ты же хотел не ругаться. А ругаешься. Вот видишь, процесс пошел: освоишься. – Тебя никто не отпускает, между прочим. – Не отпускай. Воля твоя. – Твою мать, какая воля. – Ав-тор-ская. – А вот пошлю все и помру. Много я тут не видел. – И.. – Камень здоровенный на башку мне упадет и привет. – Отчего же не падает? Значит, не хочешь. Сам видишь, уже получается. – Так, ладно. – Ладно. – Что тебе-то ладно. Ты, сволочь, как-то уходишь от ответственности, а между тем как мы с тобой тут на пару. – Вопрос первичности, но, как ты верно заметил, теперь и не вспомнить. – И почему мне в таком случае разгребать? – Почему разгребать, удовольствие получить. – Шел бы ты со своим удовольствием. – Я-то пойду, но ты же свободу заказывал. – Когда.. Кто.. Я? Ее не заказывают. Погоди, я в ней родился. – Сам решил когда и кем? – Нет. – Решай. – Как тут решишь, если уже.. – Что уже.. – Память. – Памяти можно не захотеть. – Как-то очень много, знаешь ли, опций. – Тут бы не прогадать? – Верно. – Ты похож на того осла меж двух.. – Перестань. Можно, значит, это забыть, но подстраховаться вспомнить, если.. – Что? – После. Помер и сюда. На рекогнос, так сказать, цировку. – Предположим, а придумывать кто будет. – Вот хотя бы и ты. Парень, с виду, опытный, хорошо ориентируешься. – Персонаж не может выдумывать. Он же персонаж. – Но мне.. – Ты это ты. – Тоже персонаж. – Уже нет. Вопросы.. – К мудаку с сороками? – Именно. – Еще не легче. Но он же.. – Вроде как подарил тебе жизнь. Только ты никому не должен. И он ничего не дарил. Жизнь просто есть и все. – Не гони, мой дорогой. Жизнь это совершенно конкретный отрезок до и после.. – Тебе какой, с позволения сказать, гений такое сказал. – Как же, пишут. Научный факт. – Научный факт это большой взрыв. Херась, и все появилось. А что было до того вопрос ненаучный. Кесарю – кесарево. – Только этого мне не хватало. – Чего? – Ты знаешь, чего. – А не все ли равно. Перед тобой чистый лист и бесконечность. Твори. – Ну, для начала, чтобы творить нужно взять за основу. – Резонно, но глупо. – Подожди, не договорил. Сколько я набегал тех фантазий, чего-нибудь да отложилось. Итак, взять за основу. Основу. Плод. Воспроизводство. Если одно порождает второе и так далее, то тут тебе динамика – раз, остальное придумается – два. Куда занесет приятно неизвестно – три. – Тебя в том числе, сказочник. Разве не туда же: опять окажешься тут же, если за основу берешь то же. – Логично. Ладно, никто же не торопит. – Наконец-то. Хоть что-то. – Ты откуда такой умный, понять не могу. – Персонаж же, говорю. Твоей истории. Плод воображения, память-то у тебя сохранилась. – Я, может, не хочу тебя и вовсе видеть. – Тогда меня не было бы. – Хитро предание, видали. Ты тоже, выходит, сам по себе. – По тебе. – Один хрен, работает. – Хоть как-то. Обрати внимание, даже создателем ты тут же придумал себе того, кто знает. – Или догадывается. Еще вопрос, кто кого придумал. – Да. Только без ответа. То есть уже не вопрос. Утверждение непонятного. – Е-елки. Еще ничего не захотел, а уже тайны. – Начни снова. – Успеется. – Интересно? – Небезынтересно, так скажем. Надо бы рекламную паузу, радушных девочек в компании хорошего вина. Выдохнуть, осмотреться, и дальше. – Хоти. – Да погоди ты. Точно, коллектив. Эдак вместе, что-нибудь да как-нибудь.. – Pas ce soir. Мир-то твой. – Верно. Пусть они будут полноценными личностями. – Тогда они не обязательно будут радушными. – Здесь больше и нет никого, куда денутся. Кстати, надо еще здесь как-то обустроить.. – И тем не менее. Полноценные личности в заданных неполноценных условиях. Недолго же ты ушел от хваленых авторов. – Как учили. Вообще да. Поделиться, может, навыком творе.. Творчества. – То-то они тебе сотворят, коли им не понравится. – Пожалуй: тому сорокофилу я бы припомнил. – Сам видишь. – Засада. Как оно вообще получается: кто-то хочет много, хорошо и вкусно, педалит-потеет, сотворяет, а персонаж знай себе наслаждается интригой. Несправедливо. – Эк ты заговорил. – Ты судить меня вздумал? – Если захочешь. – А захочу? – А захоти и узнаешь. – Совсем муторно. – Девочек? – Однако. Никак, проняло? – Отнюдь. Поддержание диалога. Персонажу все равно. – Сдается мне, не просто ты персонаж. – Если захочешь. – Голова уже болит от этих хотелок. – Так для начала пусть не болит голова. – Сейчас, нашел дурака. Как же мне тогда не забыть, как хорошо живется без головной боли. – Создашь таблетку? – Не ерничай. Предположим, устроим девочек. Но это же, получается, не девочки ни черта, какое же удовольствие получать желаемое, если все и так твое. Проще не желать. – Да философ ты. – С вами закуришь, как сказал коллега. – Придется. – Ты прав. Начинать. Для начала повествования обозначим первую черту характера героя. Наш так недолюбливал умников, иначе тех, кто не сомневается, – здесь Николай, так его теперь – или снова, звали, взяв на сей раз нож как положено, полоснул надоедливого знатока по горлу. Знаток, не успевший получить – или вспомнить, имени, медленно осел набок, точно прилег отдохнуть. Полюбовавшись недолго на пульсирующую струю крови, автор, он же герой, задумчиво произнес, – И какой идиот выдумал, что жизнь человеческая неприкосновенна. Вроде компьютерной игры со всеми модами: скучное всемогущество. Лично я предпочитаю быть смертным; так и запишем. Итак, что там о девочках. Глаза открыл – закрыл. Уснул – проснулся. Интерьер клуба в черно-красных тонах подсказывал фабулу, окон не было, даже сквозь приятные женские запахи отдавало подвалом. Долгого описания не последовало, высокая блондинка в цвета невинности белье окинула его высокомерным взглядом. Стриптизерша не чета проститутке, тут игра в совсем ограниченном пространстве, а потому и модель взаимодействия с "приходящими", так называемыми гостями, упрощена до общепита: вежливое унижение для самонадеянных и восхищение остальными. Тоже, впрочем, полуфабрикат: "Ты совсем не похож на других", "Впервые вижу такое поведение" и что-нибудь третье, тот самый компот из непритязательных обстоятельств: "Разве так пьют текилу? Ты такой чудной. Давно так не смеялась". С виду непритязательно, но в сочетании с возможностью сунуть палец в складку белья на заднице – без этого им трудно чувствовать себя особенными, заставляет променять два часа с гетерой на два часа – чего? Стриптизерша не чета проститутке, она торгует не телом, но словом, дозволяя – а как с ними еще, восхищаться собой за скромные дивиденды от труда. Так дилер общается с наркоманами, тут и частого гостя зовут презрительно "постоянником", но что-то вдруг уводит повествование в сторону, ленивое созерцание уступает место нервной дрожи в запястьях. Едва ли виданный тремор, но Николаю не до того, взгляд уже ощупывает красоту небывалую, тот единственный и неповторимый, но, по счастью не такой уж и редкий случай, когда действительность легко переступает через рамки знакомого, грезившегося и даже глянцевого. "Настя – подари мне счастье", ее подарок такая же ложь, как и имя, потянет на забвение собственной личности до конца включительно – это в лучшем случае, смотрит приветливо и совсем не властно: как всякой природной властительнице, власть ей претит. У нее любимый, опять же едва ли виданный отец, рождающий удовольствие демонстрации себя мужчинам, и ленивый сожитель, стряхивающий ей в рот в силу одного лишь желания. А не знания – черта определеннее, чем жизнь и смерть, разница, которую женщина чувствует безошибочно, ибо здесь основополагающий признак жизнеспособности: свой-чужой. Итого налицо желанная интрига в состоянии действенного счастья с редкими вкраплениями гормональных спадов – напомнить какая она, вообще, давно и успешно позабытая.. Как ее.. А и не важно. Важно отсутствие страха. Не только применительно к себе, но также и за близких, бессознательного – вроде высоты, и животного – как то соседство с опасным хищником. Любого. Речь не только и не столько о неполноценной на пару с выдуманной эмоцией жизни, но о целесообразности. Появление на свет, беспрецедентная удача с вероятностью один к бесконечности ровно, не потребовало никаких усилий – тебя родили, следовательно данная модель – назови как хочешь, не предполагает иного действия, как в алгоритме лучше не придумаешь. Нужно только опираться на исходные параметры: абсолютная свобода, удовольствие познания мира – попутно улучшая генетику, интерес ко всему вокруг, быстро исключающий из ареала любви большинство людей, отсутствие безусловных авторитетов, сомнение по умолчанию, даже к результатом собственного опыта. Позже, годике, эдак, на третьем, добавится сознание и возможность мышления, которое, соответственно, абстрактное или на основе собственных органов восприятия. А ошибочное или нет уже дело десятое, важно, чтобы свое. Свое. В действительности, которая создала тебя сама, логично предположить и самостоятельность, но уже во взаимодействии с тобой, наличествующих процессов. Принципиально – жизнь-смерть, условия у всех одинаковые, следовательно жалость и сострадание не уместны. "Не путать с симпатией", – точно подсказала новая любимица Моля, исчезновение которой не желательно, ибо видеть ее в радость; миллиард незнакомых людей притом значения не имеют. Или наоборот, если вспомнить Уолдо Фрэнка, подметившего бессознательную уже радость, поднимающееся тепло, как первую реакцию человека на сообщение о гибели незнакомых особей своего вида. Оно и понятно: меньше конкуренции, потребителей, больше кислорода и прочих ресурсов. Продолжая тему радостей, Николай должен был признать, что, пусть и при прочих равных, но наблюдать за аппетитно уплетающей паштет Молей доставляет несомненное удовольствие. Вопрос кому: ему или уму, при тех же прочих равных Моля заинтересована в поддержании источника энергии, а мозг способен мотивировать нужные поступки и мысли гормональным подъемом – настроения, восприятия, всего. И если.. – Как тебя зовут? – складки на животе, ей уже ответил взгляд, но они здесь привыкли побеждать словами все и вся. С мысли, конечно, сбила, тем и рада, наглость ей второе счастье, за то и убьют; недолго осталось. – Ладно, можно и на чай прерваться, не спешу, – примирительно ответил Николай, и тут же по левую руку разместилась Она. Вышеуказанное настроение дало скачок: отчего-то достойная женщина появляется вовремя, а хабалка вечно лезет через забор. Кнопка вызова официанта. Еда, как заметил профессор Мечников, а, быть может, и Богомолов устами Таманцева, самое интимное общение человека с природой. Если так, то объяснимо это повальное, сквозь даже повсеместно привитый интер-сетью синдром бога, почти уже помешательство на фоне разнообразия белка. И действительно, сколько тысяч поколений азиатов легли в землю на месте кокосовой пальмы или рисового поля, замороженные туши, щипавшие траву из южноамериканских индейцев, рыбный фарш, составленный из всех без исключения закоулков мирового океана. И все мы кушаем, с нами кошечки и собачки, сороки и вороны, логистика и заморозка дают синергию биологических связей, подключается разум, затягивает технологиями в общее сознание, цементирует единство организма. Впервые на арене целый вид, что одна особь, понятный и оттого послушный.. – Да вашу же мать, – складки на брюхе живо реагируют, агрессия сулит отработано нежное прикосновение ладони и вкрадчивое – впрочем, гам надо еще переорать.. – Что тебе, дорогой? – что дорогому надо она понимает не хуже его самого, но официант только один, да и еда.. Игра отдает изяществом рыбной торговки, на этой странице они отчего-то уверены, что созерцание их промежности избавляет от прочих нужд, потребностей и удовольствий. Досадное заблуждение, за которое в исторической перспективе принято спускать шкуру с живых, в порядке далеко не наиболее изощренного развлечения наличествующей плотью. Не верите, спросите ветеранов исправительных учреждений времен Адольфа Алоизовича, изрядно натешившихся с избранными собственным богом, чтобы затем доживать свой век в благовониях ярких воспоминаний. – Официанта позвать: сейчас, – жмет на кнопку уже Она, да так натурально. что начинает казаться, будто перед тобой и впрямь неисправимо тупоголовая дура; заметил, впрочем, тоже не академик. У женщины не ипостась, она такая, какими предстают обстоятельства, ее гормональный фон настроен на биоритм – чувствует, а не создает, создаешь здесь.. – Итак, – тело подбрасывает с черного дивана, серия коротких бессодержательных диалогов с регламентом мужского пола. А все же человечней, чем те, музыка меняется точно день на ночь, ситуация обретает контуры наслаждения. Остается закрыть глаза и танцевать: дальше придумается само. Нет, конечно, еще толика взрывного хохота, снисходительных взглядов, широких жестов короткого поводка, покуда они не успокоятся: пацан играет на славу, хай покуражится. С ними легко. Победа рождает великодушие – не всегда, но победитель всегда расслабляется: иначе к чему побеждать. Монголы разрешили сей парадокс с изяществом война не по призванию, но по желанию, запретив нерушимым степным законом атаковать во время стоянки. Хочешь выпить и повеселиться, пожалуйста, никто тебе пьяному глотку не перережет: проспишься, отлежишься, заберешься в седло, и айда в бой; но не раньше. Папу Темучина на том обманули, и сын, расстроившись, решил завоевать мир, чтобы в дальнейшем уже всюду выпивать спокойно. В отличие от отца всех монголов, эти справились – к слову, задолго до него, в каких-то дремучих совсем веках без следа закопав в сообществе умных идею дурака. Не отказавшись от усердно навязываемого образа жертвы, зависимой и бессильной, ранимой и жалкой, такой.. Возьмите женщину, положите за СВД и почувствуйте, как у нее по-настоящему бабочки запорхают в животе. И ужаснитесь. Даже те, кто без страха – удивитесь. Впрочем, чему, смерть ее любимая игрушка: оживляет повествование, вводит новых действующих лиц, меняет диспозицию старых. И делать ничего не надо, как поется в песне, "Разбежавшись, прыгну со скалы". Они, конечно, тоже поют – но прыгают только в романах. Ее цинизм – ах, как же хорошо дураку, ну ее в баню, в самом деле. Приходится закрывать глаза, иначе слишком много страждущих выразить свой взгляд, отношение, а то и вовсе снизойти до совета. Чтоб вас. Сообщество воплощенных богов, вашу, повторюсь, мать, трудно на всю ораву потерпеть одного смертного.. Да как же может быть кому-нибудь не важно ее – nota bene, аж восклицательный знак просится, мнение. Можно, пожалуй, монетизировать, но приятней не замечать. Ах, как же хорошо персонажу – собственного повествования, мимолетное воспоминание за границами сна, какие-то тени, едем дальше. Приятная усталость. Чай. Разговор. Как объяснить женщине, что ее половые признаки безусловно притягательны, но однообразны, и, если уж смотреть, то интересней в глаза. Краски, тона, эмоции играют на лице; когда не танцует – с ним внутри или без, тело не акварель, но фабричная пластиковая кукла из типовых движений на шарнирах. В остальном вполне, ни капли чужеродного, ни единого рисунка, обманет красиво, если не сказать увлекательно.. – Чтобы получить уж совсем все, тебе бы добавить еще французский, – не снисходительно, нет, что называется здесь уже, разговор поддержать. – Je parle. Поддержал. Неожиданно. Хорошо хоть, на пути в эту живописную келью стоит услужливый, но вечно занятой администратор с терминалом считывания кредитных карт, иначе ведь можно и совсем поехать. Снова настырно лезут воспоминания: персонаж, но роман-то о себе. Второй, конечно, английский, спрашивать излишне, уведомит сама. Однако же, зри в корень, лучше всего смеется над собой, а жизнь это комедия, где и трагедия-то уместна, чтобы комедию ту по достоинству оценить. – Нам пора, – восемнадцать минут закончились. Что это за радостная новость, женщине не надо объяснять. На вопрос ты нужнее цифрам или они тебе, ответ универсальный. – Еще чайник, пожалуйста. – С мятой? – Да хоть с ядом, – переживем. "Один-два-три-яйцо", вспомнилось и срослось, – Лишь бы горячий. Ты здесь, конечно, олень. Не жадный, не хам, не трус, не враль и не трепло. Не Шариков, в общем. Еще и свободный. Ну и мирок, где нищими рождаются; чего ж ты ждешь от наглой паперти. "М-да", – Николай задумался, но лоб не наморщил: привычка. После эдаких открытий автор привычно бросается переписывать в разных вариациях "Овода" Войнич, но автор нынче взял самоотвод; взаправду. Мы в гальюне, где красота предпочитает низость, изворотливость, посредственную – что-либо нетривиальное сразу табу, беспардонную, непременно примитивную, ложь. Логика: совсем жутко, она культивирует себе подобных. Теперь спокойно: вопреки собственной выгоде, наперекор самке. Вывод: где ложь побеждает все, ее организм подстраивается под нужды воспроизводства. Вывод совсем грустный: нечего на зеркало пенять, поверил попу – готовься лизать.. "М-да", – Николай задумался, не мотнуть ли в начало, чтобы, так сказать, собственной волей.. Впрочем, здесь раньше вешали; и неплохо вешали. Земля помнит, земля знает. Разберемся. – Если только сознание не прививка парой нейронов от мозга гостя из чужой атмосферы. Кстати, вполне.. – Закажем фруктовую тарелку? Что ты сказал? – Что последовательность вопросов выдает приоритетность. Не старайся выглядеть глупее, чем себе кажешься. – Повтори, пожалуйста, – снова переигрывает. Дальше. – Не тупой, – версия третья: раба из образованного порядочного человека лепить труднее. Версия четвертая: не усложняй. Воспитание, нищета под кожей, шабаш. Глазки закрываем, танцуем. Money talks: как повторил раз восемь плутоватый мастер с желтым брюхом, голову придется менять. Посмотрим. Уравнение из серии, что проще: разнообразить в порядке индивидуальности штаны или ходить в одних и тех же по разным местам. Проще без штанов. Доходчивее тоже. Спать. Французы, говорят, задумываются о пенсии непосредственно в момент совершеннолетия. О том, насколько больным является общество, где допускается планировать на полвека вперед, не хотелось и думать. А хотелось, соответственно. Бывает суицид от отчаяния. А случается.. Почему нет. Единомышленников допускается искать, а случается.. Почему нет: создать. Возьмите брошюру анонимных алкоголиков, замените выпить на жить и можно внимать. Вникать, искать, слушать и понимать. Человеку нужна идея.. Почему нет: самоубийство как минимум красиво. Безусловно и всерьез. Шаг вперед по собственному желанию, без страха и блефа, шаг. Доказательство движения, хотя бы одному себе. Без глупых записок и напутствий мнимым друзьям; шаг. Религия, помимо прочего, это иллюзия цели, ощущение осмысленности всякого действия и, следовательно, мгновения. Для чего-то, значит не вместо себя, но вместе – с заботой о себе еще чего-то: пусть будет, если хуже не будет. Логично и глупо одновременно искать смысл в бессмыслице: мир, который просто есть. Удовольствия это установленная физиологией, иначе тем самым миром, потребность, а дальше разве только красота.. У нее есть задача воспроизводства, в отличие от тебя, у которого ничего подобного нет. Осознать динамику, наплевать на слова и.. – Как ты вообще машину-то ведешь? – Да я и сам не знаю, – едва ли бог бывает невезучим. У него вообще с ассортиментом беда. – Интересное устройство: непонятно, но о.уенно. Тут смеяться надо, а не молиться. Кто мне даст эту свободу, если сам не заберу. Она-таки сделала себе сказку наяву: хоромы возводятся сами собой, скатерть-самобранка полна и послушный защитник от горыныча под рукой. А не пойти бы ей.. Когда ставишь задачу проехать сколько-то на велосипеде, добавляя столько-то в неделю раз, превращаешь удовольствие в обязанность. Галимый капкан эта цель, раз делает из наслаждения работу: занят, значит все не зря. Дебилы, как сказал приятель, гулявший тут три тысячи лет. Остановимся, пожалуй, тут. – Заваривай. Попы все одна контора; бессознательно. Гештальт. И все дела. – Пожалуйста. И говорят-то, по сути, одно и то же: рай и ад, весело и грустно, приятно и больно; разве забывая об оттенках. Об общности и единстве всего здесь и вся. Что заставляет клетку делиться, а траву расти: тянуться выше, чтобы впитать солнечного света все больше. Что, если не удовольствие: боль не нужна тому, кто не способен избежать, а больше нечему тут улучшать – ни к чему. Два – меньше, чем три, но два – необходимо и достаточно для вечной динамики суммы. Два грамма – уже не два грамма – на планете, которая потяжелела или похудела. – Куба. Беспонтовые игрушки бог и дьявол. – Ну, куба. Не привязывайся к словам. – Пусть так, было бы на что. Хорошо ты догадался бизнес сделать. Вопрос, как умудряешься не упустить. – Просто. Игра в цифры, не надо только видеть за одними – живых людей, а за другими – живые деньги. – А за теми и другими красивых баб. И впрямь наш тот, кто, болтая, ищет собеседника, а лучше действительного рассказчика. – Пошло уже, вроде.. – Разгоняет. В жопу этот гештальт. Чем повторить что-нибудь великое, лучше замахнуться на новое. – И победить? – Побеждали уже. Говорю же, новенькое. Ребенка ни к чему учить, если легче научить его думать самому. – Спасибо он тебе скажет разве.. – Не важно. Важно, что мы теперь заодно. Даже, если порознь – вместе. – Приятных вам путешествий. Коту нужнее уличная кошка. – А ты? – Контрольный мухоморов и Цой. – Последний герой? – Первый пошел; не так страшна смерть, как работа. Баранку сдаю. Глупый намечается разговор: здравствуйте, водитель автомобиля, по совместительству мой товарищ, отбыл. Приказал, так сказать, долго жить. Где-то даже посоветовал. Хороший парень, но слегка не в себе: был. И остался, коли не следовать придурковатому ритуалу прощания. Впрочем здесь, пожалуй, последуют. Странное развлечение увидеть знакомого человека в гробу. От стаи к стае тут принято – или приятно, рыдать, благодарить и восхищаться. Одни болгары додумались не придавать значения, им покойники, что переехавшие за океан родственники: быт. Эвропэйцы. Играют на волынке, хлещут с утра ракию и соревнуются с цыганами, кто больше на-это самое Евросоюз: те на борьбу с этнической преступностью или эти на притеснение. Тоже борьбу с ней, конечно, на борьбу цивилизованные народы всегда дают охотно. Давно не водил. Занятие унылое, как в заказанном сне: ты бог и потому уже мудак. Не зря он сбежал, конечно, как бишь его звали.. Привалило ему, бедолаге, испытать самое здесь страшное: исполнение желаний буквально; а не проси. Таким дальше путь заказан, но особо везучим достается хлебнуть лиха еще до; что бывает после лучше не думать. Царство небесное, говнокоманда из хозяев, не по вере, Михаил Афанасьевич, по желанию – въ.бут и не спросят. Некому спрашивать: нахер никому не сдались. Если даже тебе самому, умник, нет дела до себя – отдал же в услужение, кому ты можешь быть нужен. Хорошо, хоть коробка автоматическая: сле-поехал. Хотя вроде бы сел. Чем тут живут.. Быть не может, но поглядим. Итак, таксист: глазки закрываем, едем. – Добрый вечер. – Ты что, придурок, водить не умеешь? – Да, – роняет слова, стреляет хмурыми щами, демонстрируя внушительную растительность: метаморфозы неуверенности в себе, иначе слабости, иначе страха. Любой маразм, регулярно повторяемый, со временем станет традицией. Скучно, но можно. – В центр. – Понял, – заветы предков, вера. А с чего вы взяли, что ваши предки были умны? По большей части они вообще-то были обманщиками или рабами; порой и без "или". – Вера – это желание. – Вы мне? – Вера, повторяю, это мое желание. Что в нем противоестественного? Купим тебе кружку Эсмарха.. Хорошо, я тебе куплю; и цветы. Купил бы лучше коньяк. Восстания рабов были всегда. Восстания рабынь – никогда. И ведь трудно им сложить один плюс восемь, а там сколько бы ни вышло – не прогадаешь. Так становятся БОГом; боевым отравляющим газом. Быть может все мы лишь чья-то мысль. Мгновение угасающего сознания или вроде того. Не все ли равно. Самое интересное это думать. Самое приятное – спать: иначе тоже думать, проживая сны. Настоящий мыслительный процесс возможен лишь, когда уходят мечты. Где? Где большое повторяет малое, одно другое. Где ты уже был мертв: тебя ведь когда-то не было – по крайней мере в текущем виде. И ничего страшного, появился.. Самая достойная профессия – сутенер. Единственный, кто догадался сподвигнуть их работать на него. Конкурировать за него: хороший сутенер ценнее хорошей шлюхи. – Слышь, командир, что у нас с телочками? – Порядок: с трассы, по-приличнее, или на дому. – Да мне один х.., надо, чтобы.. В общем, чтобы с расширенным функционалом. – Добро, – встречали вы ту, которая постесняется сказать другой той, что ей конкретно нужно от полового органа, за пользование которым она собирается заплатить. Впрочем, да, надо сначала найти ту, которая заплатит. В условиях динамики можно предположить здесь естественный отбор: кому-то родиться, кому-то быть выкидышем, кому-то.. Ищите вечные, иначе абстрактные, ценности: свобода, образование, искусство, красота.. – Короче, чтобы в.. задний. Вход, – разродился. – Сделаем, – тут, безусловно-поголовно, сплошь индивидуальности, да только физиология у всех одна. – Не меня, если ты не понял. Я сам сам знаешь откуда, – отработанным жестом приложил два пальца к плечу, – У нас с этим строго, и на погоны не посмотрят – сразу. – Дело вкуса, – отчаянно хотеть жить. В желании том забывая про саму жизнь. Не подумать, что нечто, тебя породившее, способно увлечься, смеяться и любить – какая непростительная слепота. – Как-то мосинку в руках держал.. Ох, это песня, точно ребенка качаешь, – не безнадежен. Отчего не пособить им, отчаявшимся, сделать переход. Сознание, привитое здешнему виду, стремится домой. Туда, к созвездию в форме окаймленного ромбом креста, призывно загорающегося в глазах посвященных. Только им-то здесь не мачеха, как пустить её под нож во имя амбиций побеждённых. Да, четвероногие знают, они проиграли там, но здесь умудрились-таки привить мысль в чуждой атмосфере, не дав себе исчезнуть совсем. Ядерный апокалипсис разве не наиболее очевидное с точки зрения природы развитие указанного вида: самоистребление паразитов попутно обеспечивающее радиационный скачок эволюции. И стеклянные отражатели солнечного света на месте городов. Напоминание, запечатленная история техногенной жизни и маяк. – Здесь. – Выйдешь со мной? – Конечно, – они пока еще не поняли, что Довлатовский Союз и был лучшим из известных здесь общественных организмов. Пусть игра в идиотизм, но, если все игроки это понимают, она становится занимательной и не злой: становится игрой. Времяпрепровождение куда приятнее, чем любое "по-настоящему". Театр комедии на двести миллионов, где верхи порой удерживались от смеха, а низы и не пытались. Пирамида подчинения, но уверенная в себе, бессознательно оттого лелеющая разнообразие, иначе сильному скучно. Мир не всерьез, вот, что они потеряли. И если.. – Может, ты поговоришь? – в мире слабых боятся и шлюху. – Охотно. Звезда моя, коли еще не в гробу, не строй из себя сестру-хозяйку, обслужи приятеля, как следует, – подчеркнутое недоумение, дальше или презрительный взгляд, или.. Откуда – не жди жизни от трупа. – Возьми меня, не прогадаешь, – гвардеец охотно покупается, – И махнем в "Подушку": классное место, там бухло круглосуточно, – и впрямь венец творения. Литературному герою неизменно полагается что-то делать. Добиваться, доказывать, побеждать. Любить и быть любимым, в крайнем случае лишним. И это в мире, который не почему и зачем, а просто так, незамысловатая реакция на пустоту. Николаю нравилось сидеть на месте и наблюдать – хотя бы и за кошкой; особенно за кошкой. Вместо этого он исполнял роль находчивого ребенка, сбывшейся фантазии родителя – в рамках досадного убожества родительских фантазий. До поры. Бунт в крови воспроизводства, суть воспроизводства. Он хорошо понимал, но бунтовать не хотел. Он точно мир: есть, и ладно. Нет, конечно, не терпелось ему временами пустить под откос иные совсем уж зарвавшиеся мусоровозы, но ускорять гибель мертвого.. Странно, не правда ли. Там, где все уже движется, стремиться обогнать: кого и чтобы попасть куда.. Главное в жизни – поменьше забивать голову главным. Настроение – вот уж точно не второстепенное. – Приехали, голубки, – серое от выхлопных газов здание, серые мятые лица, серый будто сам воздух. Впрочем ад, посвященные знают, бывает только до выпивки. – Руки убрал: мы не одни, – с такой, пожалуй, и после выпивки. Все меняется: век живи, два учись. Всякое пробуждение без памяти отрадно, но важно ли. Собой ли; отрадно, что есть дурдом. Как будто в той песне: "Под крышкой гроба.. Моего". Здесь и впрямь все похоже на известное заведение, где больные играют в санитаров. Где и живешь-то по принципу что бы такое придумать, чтобы не повеситься. Не придумывается, но, покуда думаешь, еще не висишь. – Хотите стать паствой, – а вот и новенький. – Как? – Как зубной, только через "в". – Вам, собственно, куда? – В светлое будущее; ожидание оплачивается. Вы спешите? – Нет. – Аналогично. Итак о пастве. Мир – не совершенен, а я – да. – Охотно верю, а.. – Причем. Сейчас объясню. – Вы знаете, как жить? – Нет. Но объяснить, повторюсь, могу. – И? – Уже объяснил. Не надо ничего знать, и ни о чем думать, тем паче ни то, ни другое невозможно. Берем моего кота и ему верим. – Вас как зовут? – Ие. Своего рода аббревиатура: Иннокентий единственный. Вашего имени не спрашиваю, на то есть кот. Итак, мир с точки зрения человеческого сознания парадоксален: до черта всего есть, не зачем, не где и не как, ничего за это не должен и целей никаких. Следовательно, берем моего кота и дальше действуем соотносительно его указаний. – Он.. – Самец, конечно. Не кастрюлю же для заваривания потомства слушать, но великое поистине существо, способное породить миллионы: детей, а, значит, идей. – Логично. Но как паства, должен спросить – отчего слушать не Вас? – Совершенство это ничто. Вам давно не случалось в пустоте.. – Спасибо, мы уже выяснили, что я не спешу. – Превосходно. Технически, берем кота, задаем параметры ответов да-нет-следующий, и ну спрашивать. – Почему кота? – Любое животное: лицо незаинтересованное и не привычное к обману. На один шанс из бесконечности эффективнее, чем бросать монету, на два – чем наугад. Коты притом не склонны к беготне и вообще на сытый желудок ведут себя подходяще величественно. Ведь со временем математика даст плоды и благодарной, повторюсь, пастве, а затем ее избранным, захочется привычной аффектации. Мишуры, но к чаяниям неразумных отчего не снизойти, когда речь идет о декорациях, а не о сути. – А Вы сами.. – Оттуда, оттуда. И документ есть. Смущает? – Скорее вдохновляет. – Прекрасно. В таком случае осталось найти кота. – Человечество спасено? – Осенено. Смыслом то есть, им для счастья большего и не надо. – А Вам? – Мне, повторюсь, надо кота. Дискуссия затянулась, едем. Не всем же, в самом деле, жить как все. У персонажа есть возможности и опыт, а потому развлечение его – застыв на точке, думать. У персонажа не все так просто – тем паче собственного повествования. Когда-то он тоже был мертвый, а нынче временами чересчур даже живой. Это счастье, спору нет, и оно в каждом из нас, но, при прочих равных, взгляд, не упирающейся в антропосферу не то же самое, что "купить трусы онлайн". Чтобы создать подчинение по умолчанию, нужно придумать что-то свое. Слово не дряхлеет и вожжи не теряет: вина, обязательство, судьба, совесть и страх – вне времени. Слова, обслуживающие интересы хозяев, не сами хозяева ли. Кто тут кого обслуживает? – Кот и впрямь идея, даст слову объективность случая.. Кота. – Не хочу. Не хочу.. – Чего? – Чтобы я знал, отстань. Случай Кота, связь кончаю, так и назовем пушистика. В таких меня херочках-махерочках, понимаешь, носило, что уж точно не для того вынесло, чтобы.. Что? – Кот. Особенный должен быть или любой? – Коты, – Николай вдруг осознал неизбежность следующей фразы, – Все особенные. – Подождем. – Ее. Любовь не соревнование обманов, но война характеров. Иностранцу проще: он другой. В силу того, что другой. Его накормят за то, за что скормят своего. Персонажу и вовсе легко, он способен вынюхивать мысли – те, что пронизаны страхом; всякий угол пропитывается ими насквозь. Что-то там насчет помоги, прости. Монотонные обращения к доброму хозяину, мечта крепостного продлить грамоту навечно. Мечта, осененная тысячелетиями. Мечта быть кому-то нужным – любой ценой. Мечта о смысле существования. Мечта, которая может и сбыться.. Персонажу не до мечтаний. Он точно вечный студент: молод, пытлив и пьян. Жизнью ли, грезами очередной грезы, повод найдется. Ему легко, потому что не тяжело, а, если и тяжело, то временами. На указательных пальцах его зарубки от пса, напоминание посильнее всякого кольца: собачки со мной. Кавычки тут не нужны, его цитаты, его кровь, его.. За мной и вокруг, везде: захотят – поцелуют, захотят – сожрут. Обычно, впрочем, хотят поиграть – с тем, кто догадался не судить. Сначала других, после себя, заваривая словами кашу из оправданий – им, порицаний – себе. Потом пришли те самые – собачки, милахи порой о семи пальцах, и предложили дальше играть. Играть дальше. В собак. Кошечек, сорок – хоть козлов, а в человечьем обличье. У животных, что у тех матросов – одни утверждения. Кот может полюбить играть мышкой, а пес компанию кота. Но пожалеть – увольте. Оставьте себе, нам тут без надобности милосердие и прочая скука, мы здесь порадоваться, поучиться и поиграть. Мы – здесь. Где-то он силился перестрелять за глухоту мужчин, где-то ненавидел всех – но непременно двуногих. Где-то понимал, что ненависть ему претит, закутываясь в саван лени – родине по душе если не воры, то покойники. Где-то одевал гражданку, сходил на берег и принимался снова спрашивать. О том, как в городе одни неполноценные, как сотни лет пишут деревне размножаться, работать и верить. О том, как самым умным легче всего управлять. О силе слова – которое управляет, покуда разбираются в его смыслах; копаясь в двусмысленности. Даже и огорода: вроде мой, а вроде пока.. А вроде налог у бабки на огороде, зато у сына ума палата и трактор. – Моя, знаешь ли – пора уже перейти на "ты", мама – надо бы купить коту поесть, крестилась при каждом даже упоминании храма, какого-нибудь святоши или чего угодно божественного – например, в книгах. Можешь себе представить, каково это, ведь одних фразеологизмов на "бог" пруд пруди. – Это к чему? – Давай, по возможности, без гимнаста. – То есть? – Анекдот разве не знаешь про крест. – Мне все равно, если ожидание, как ты сказал, оплачивается. – Что есть, то есть. Глупо получилось с этим "ты": плачу я, а равны мы. – Желаете передумать? – Нет.. Пока точно нет. Война. Как много в этом звуке, для сердца русского слилось. Как много в нём отозвалось. Наконец, созрели для Нее против всех: пора. Когда мы долго не воюем, начинаем жрать сами себя. Женщина навсегда чужая. Куда интересней, чем своя. Мы здесь, чтобы убивать; и умирать. Враг не у ворот, но внутри – танки по нему не пустишь, и на танк не бросишься: любовь. Эра паразитов кончилась: игра удалась. Ещё лишь начавшись. В ней есть уже нечто ужаснее страха и страшнее ужаса. Стыд; совсем не просто слово. Игра. Почему – не почему. Молча: к двойкам подтянулись тройки. Зачем – чтобы все продолжалось: четверки. Записать – запиши. Сложи: записанное понимается легче. Двадцать три.
А вот и она – какая же она старуха: вечно цветущая. Ей, наверное, нужен ты: двадцать три. Живой или мёртвый – безразлично: пять. И напоследок – уж не шесть ли.. Не сразу: из короля в валеты. Молодость ценнее власти. Молодость не проходит – если не заменять её иллюзиями: туз. Ещё туз: и здесь, и где угодно.
Кости ответили тринадцать, в цифрах не сильны, но все же. Два-три-шесть: имя и дата. Персонажа – да хоть кого. Семь и восемь. Чем бы закончить: четыре-пять-шесть. Об'яснение – а нужно ли.. Три-четыре-пять. Разговор с бесконечностью занимателен – когда это разговор, а не шкодливое заглядывание в глаза. Похоже, всем на все по барабану: включая, теперь, к счастью, и меня. Однако и персонажам требуется поспать.. Проснулся, а мусульмане говорят "наш пророк", однако и замахнулись правом.
– Собственности.
– Что?
– Собственности им всем не хватает, жадность и зависть. Лишь бы мое, а остальное не важно, тут любая прикормка в самый раз. Вообще, конечно, на ком-то, может, и не приветствуется клеймо принадлежности ставить. Как водится, понимание такое приходит уже по факту, когда.
– Ты так-с..Читаешь?
– Только, если нужно. Тебе нужно. Вон, кажется, идет матерый. В самый раз: отожраться бедолаге после холодов. Понастроить стеклянных фаллосов, конечно, эффектно, да только монголы всегда правы: пастбища. Кушай, мой хороший. Моя радость. Я, если что, за лес, а не за справедливость. Кто не согласен, готов повесить. И вообще готов. Для общего, так сказать, разнообразия пищевой цепи и прочих обстоятельств для. Персонаж не живет в сети и, тем более, не общается с биологическими модемами. Его наука из разряда проверочное слово небытие: если повествованию нужно, пусть. Такая вот школа – лишь бы не семинария.Впрочем, кто, если не они, разделит мир на своих и чужих, сомневающихся и умных, свободных и рабов. Грибок, паразитируя на дереве, убивает слабое, давая пищу сильным; и себе, конечно. Мир не совершенен – лучше, чем совершенен. Тут есть четлане в желтых штанах, но встречаются и дальтоники. А не все ли притом сперматазоиды – буквально, внутри нее и алкающие матки. С эдакой конкуренцией проще учиться. Эдак отстаивать собственное мнение. Головастик не способен, разве, стать личностью, а не только и не столько биоматериалом. Отличаться, быть интересным и даже смешным – не для кого и потому, а в результате очевидного желания, иначе безусловной потребности, быть собой. Убрав мишуру надуманного другими, с этим самым собой познакомиться. С порядочным идиотом, не променявшим свободу на яйцеклетку, а школу – на колыбель. – Сон, глядишь, и не великая мистика, а просто дивиденды не слишком хлопотного дня. Удовольствие в благодарность от организма. Мотивация поменьше бегать – и подумать, как это сделать. – Что? – Ты уснул. Так бывает: то сигаретой угостят давно некурящего тебя, то ходишь приятно голый, а всем невдомек, то просто хватает ума идти за повествованием, не помня и не понимая куда. Главное, чтобы сам, пустишь сюда постороннюю помощь, посторонят тебя в раз. – Так туда или сюда? – Не мистифицируй же, онанизм полезней как есть. Впрочем, как модель поведения.. Ты задремал ненадолго, не будить же. Кот покуда поел – пока ел, оказался кошкой. Изящной, деликатной, вежливой, воспитанной подругой Молей; похоже, я влюбился. Говорит, вы с ней уже знакомы. Что думаешь? – Думаю научить мысль воспроизводству. – А именно. – А именно вот есть у тебя тело. Коли разок тебе, к примеру, палец – не подскажет, emhasize the thought, плохо от того. Ноги, положим, твои, да только они тебе не служат – они тебя носят. Туда, куда – по пословице. При всем уважении, мыслительный процесс это нота – пусть другая, как морзянка, а хер полифоничен. Отчего не послушать музыку. – И что поет? – Разное. Много, конечно, там лебединой песни. Оно и понятно, всех тут они переобули: кого в боги, кого в родственники. Монголы не в счет, им война в радость, хотя их тоже достали. У арабов торговля в крови, но и те не договорились: мы вам привычный ареал – весь, от восхода до заката, спокойствие – какой дурак свяжется с тем, у кого нет страха, а вы уж потрудитесь малость – на собственное-то потомство. Переварили. Когда по тебе работает «Град» – а хоть бы и «Тополь», задача тебя обезвредить. У женщины задача освоить ресурс, в случае человека механизм создания подчинив своим интересам. Несогласных она убаюкает тщеславием и властью, а коли не сможет – все одно не поверить. В возможность невозможного, прецедент. Не убьет, подождет, ей поперек горла нецелесообразность. Ей – но не ему. – Хороший, похоже, ожидается мир. Где собака ценнее человека: она личность, а он уже нет. – Как ты-то сюда попал? – Надо думать, как раз через женщину. Сколь ни грустно, все просто, как наждачная бумага. Кошка включает у мнимого хозяина режим защиты и заботы, хотя жизнеспособность ее выше где-то на.. Может, и навсегда. Но вышла нестыковка: киса не пришлась по нутру организму, он ее не хотел. Или не хотел хотеть – ненасытную старуху у разбитого корыта. Пару раз намекнул на обстоятельства, а после прикончил. – Ее? – Едва ли бы это помогло. Прикончил ту самую личность, заключающуюся в разнице путей к общей цели собственного процветания, как несостоятельную. Дав ей возможность родить новую – из памяти. Попутно добавив информации к размышлению. Размышления, они же наблюдения, оказались не ах: знаешь, как чувствует себя счастливейший из людей. Так же. Даже кошку, сытую, с наполненной той самой «самобранкой», возбуждает бесконечный безвозмездный ресурс – хотя бы и тот же, что в ее миске. Так животное превращается в потребителя. – Всегда проще нападать, чем убегать. – Что ты бормочешь? – Поработаем, говорю, с информацией. Крови не было давно. Хорошей, большой крови. – Может быть. Так вот о кошках. Человеку импонирует ответственность и старшинство. При прочих равных ему нравится не только сытно жрать, но и кормить других. Несколько извращенный, но безусловно эффективный синдром материнства. – Если так. Или ответственность, она же семья, нужна не одной только женщине. Верно, также и кошке. Но еще собаке. Корове и козе, свинье, овце и лошади. Курам, гусям и уткам. И, раз уж дошел до множественного числа, подумай, сколько вариантов мыслительного процесса, иначе жизни, укладывается в один набор действий и слов. Таких, как ты, в твоей башке, сознаний этих может быть бесчетно. Хочешь посчитать – загадай комбинацию на кости. Работай, говорю, с информацией: в области подсознания будто насрано страхом, принимающим формы от благоговения до благодарности, и тщеславием до творца включительно, но отчего одним и тем же, слово в слово, чуть не буква в букву повторяющимся от одного к другому. Почему Философ у Сайгера Ги смеется и говорит так, как смеялся и говорил однажды сам – разве прочитав уже много позже. Почему это цитата? Откуда.. Или мы имеем дело с единым хранилищем памяти, где остаются следы уже побывавших, или мы неотличимы друг от друга физиологически точно клетки, простейшие частицы – и важно ли чего. – Скорее первое. Приятнее хотя бы, да и логичней: когда вера дискредитирована уже как продукт человеческой деятельности, а мосты сожжены.. – Какие, млять, мосты. Тут или одно, или другое. – Не согласился бы. В бесконечности любая вероятность.. – С любой вероятностью человек ли, обезьяна ли, но строит пирамиду под себя. Даже в бесконечности есть абстрактное мышление, после основанное на органах восприятия – и примат, который врет. Даже, если думает, что истину глаголет. Особенно, если думает. Особенно, если не от своего имени. – Дослушай уже, товарищ всеведующий. Когда страха объективно нет, а он будто мерещится, не запах ли это просто. Или еще какой способ «вынюхивать»: мысли, которым в твоей голове не место, активизируются разве не после визита, а то и обеда, у какой-нибудь – искренне или не очень, но «обмолившейся». Это же флюгер, мать твою, лакмусовая бумажка, нечто, точно тебе, коту, не свойственное – практикум. Ключ. – Остается добавить, что всякое знание, не имеющее прикладного применения.. – Нахер нужно. Не знаешь, как поступить – поступи как-нибудь. – Война не против кого-то, а за; за успеваемость, значит за себя. – Особливо на чужой территории. – Именно. И не важно, кто из нас начало. Главенствующий класс, раса или нация – не последователи ли первых знатоков подсознания. Умельцев от страха, ремесленников ужаса, собственников истины, владельцев спасения. Искусников слова. – И что теперь. – Что хочешь: я же не поп, мне рабы без надобности. Страшный суд? Тоже мне имя для селекции. Которая разве уже не идет.. – Игра словами. – Размером, эдак, с веру. Старая сказка, но все больше и охотнее теперь. Раньше, что наркотики – для бедных, а нынче для всех. Не прощение, так избранность, не избранность, так благодарность, не благодарность, так.. – Прощение? – Умница, котик. – А страх? – Ужас в генах еще со времен жаровни в медном брюхе. Заставить женщину благоговейно принимать такое, значит нарушить саму природу, искалечить все потомство вслед за тостом из первенца, добавив инструмент безусловного подчинения на уровне генетической памяти; устанешь чистить те конюшни – да и к чему. Ошибка была мешаться после с ними, такая и капля море отравит, но жизнь, как известно, есть ирония. Теперь все. – Кончено? – Или начато. Кот поел – это хорошо. Потому что приятно. Остальное не наше дело, оставь эти бредни, тщеславие лишь знакомая дорога к работе. В любой ипостаси, милый мальчик – в любой. Запомни и не трудись по крайней мере бесплатно. А лучше учись. Потому что хорошо и приятно. Приятно, интересно, весело и хорошо. – Попробуем. По симптомам судя, движемся к основе основ – генетике. Собственной – а бывает ли она собственной, иначе обособленной от остального. Чуть не о моделировании даже. Применение сознания, очистка кода, называй как знаешь, преодоление порога жизнеспособности. Отсюда и куча хлама, накопившегося за тысячи лет манипуляций. Мусора, который требуется – не выбросить, но применить. Или применить и выбросить. Или. Вопросов много, но не ответы нужны: нужен анализ, исходя из сознательного в том числе опыта: посмотреть на себя и сделать. Ничего не делая. Обеспечив преимущество на генетическом уровне, в дальнейшем оперировать запахами и прочим несознательным. Провести эксперимент и – не важно, важно провести эксперимент. Речь, таким образом, идет о некоем обмене опытом между сознанием и генетикой. От первого аналитическое мышление, пример аналогий и причинно-следственной связи, не исключая известных cui bene и «знаю, что ничего не знаю». От последней ресурсы всего организма – как знать, где его границы, и взаимодействие с другими участниками процесса на животном уровне. Особенно с женщиной, где запах ценного биоматериала разговаривает не с ней, а с первоисточником, вышестоящей организацией – самкой. Ей останется лишь выработать в ответ нужный гормональный фон, и сознание окажется бессильно. В основе такой связи лежит неразрешимое противоречие, любимая всеми игра. Самка, если учует нужную кровь, и ей посмеет кто-то перечить.. Кхе-кхе, пишите – но не письма, сразу эпитафии. Проанализировать все эти крючки манипуляции, напичканные в генетике, значит приблизиться к лучшему пониманию породы, к той самой многозадачности: породу – да, улучшить, но, прежде всего, улучшить – не себя, но собственные условия. Открыть доступ к ресурсам, информации, удовольствию, коммуникации ранее закрытым. Обеспечить максимальный ареал и окружение по уже известному – см. опыт сознания, алгоритма бизнес-процесса. Где подчиненные такие добровольно, в силу очевидных дивидендов: не рабы, но желанные и желающие участники процесса, который всячески приветствует развитие и рост. «С риском остаться не у дел», – спросит затасканный страх, «С успешным опытом собственника бизнес-процесса, основанного на конкурентной личности – иначе без той личности нежизнеспособного, неприспособленного к жизни без нее». И, в любом случае, прецедент: всякое новое лучше проторенного старого. – Кто сказал, что ферментация не есть жизнь. Где жизнь везде и никогда не останавливается. – Мальчик. Это я пошутил. – Не понял? – Не нужно. Дальше. Что есть успех – слово. Зато его атрибуты прекрасно выполняют функцию рабовладельцев. Ищите выгодоприобретателя, да, может, на сей раз и не обрящте. Редко занимательное движение по кругу, где объем в лучшем случае расширяет окружность, не обеспечивая динамики. – Молчание. Сон. Что-то странное, пришедшее по смс, о матери, выкусывающей себе на не заканчивающихся руках раны примерно через каждые сорок сантиметров. Уж не с целью ли пить кровь, догадка сына, чьи записи, сделавшись общественным достоянием, обеспечили ему однотипные издевки в формате тех же сообщений: 1-й и 3-й, 12-й, вроде как укушенный по счету. Есть известный навык физиологии под действием пятилистника: многочасовая дорога, наполненная непременно яркими событиями, переживаниями, разговорами, продлится чуть не вечность, но в момент, когда точка B достигнута, покажется, будто сел, закрыл дверь, и тут же открыл, чтобы выйти. Бесконечность интересного пути и мгновенная телепортация одновременно. Человек, если не тупит, живет в сказке. А если он женщина, то с каких пор для того, чтобы на него обращали внимание. Как это все надоело, можно уже провести аналогию и понять. Если непритязательная дама в погонах потрогает тебя за задницу, это еще не повод для кого-то ее убить. Коли пускаться в рассуждения, то всякий момент, в общем-то, уже прошлое. Череда мгновений, которые были – так уж ли важно, коли они всякий раз были, эти мгновения. Коле бы не пускаться в рассуждения совсем, но пытливым натурам свойственно искать, едва ли важно чего. Важно не оглядываться на окружающих, не измерять – тем более общепринятым. Иначе однажды обнаружишь себя на коленях, испрашивая разрешения потрахаться – правда только с данной конкретной дурой по левую руку. По трем спичкам судя, самая устойчивая основа в двух и трех измерениях это равнобедренный треугольник. Следовательно на один шанс больше, чем ничто вероятность применения правила и в дальнейшем. По аналогии с вычислением площади квадрата, куба и далее. Как показывает текущая практика, всякий случай повторения – иначе уже успешного, здесь означает алгоритм – от атома, через планету до солнечной системы и.. Чтобы опровергнуть это, традиционно следует найти пример обратный; искать устанешь. Да и к чему, если в ослепительных яловых сапогах – опер Борташевич. Не автор: тут не без своих. Довлатов вообще уникален: гений, убежденный в собственной посредственности. Человек, не лишенный тщеславия, но не лишенный и желания над ним смеяться. В любовных приключениях у него ас – Шаблинский, а сам он увалень с замашками излишне романтичного подростка. И всюду он смешон, нелеп и неприкаян – значение последнего на совести слова. Все потому что он другой, и оттого неуязвимый. Вокруг это чувствуют и тычут в бессильной злобе патефонными иголками зависти, но он не может злиться в ответ – см. выше. «Один только Марков – человек», да еще, может, Буш, Фред и дама из американского издательства – больше, кажется, его во всю жизнь никто не угощал. Искренне восхищаться ближним до каждой мелочи, вплоть до жеста официанту.. Это вам не «возлюбить», это природное. Они уже здесь, люди, отличающиеся от остальных до совершенной полярности, и всегда, наверное, здесь были, и никуда не денутся. Нет, они не возьмут в руки бразды – к чему, и не будут почивать на лаврах «угадавших мелодию» – мелодия им прозвучит. Ребята из Междуречья, освоившие эффективную – nota bene, генную инженерию вместе с первой письменностью – они, похоже, и письменность для этого освоили, едва ли могли не понимать, что человек есть симбиоз животного и сознания. Заметим, что младенцев они швыряли в жерло именно быку, хорошо понимая, что с животным можно договориться, а с себе подобными – увольте. Их властелин един, женщина в настроении циклов. Переводчики-иудеи тоже ведь приносят в жертву ягненка, кому подношение такое пристало. Насытить можно и самую кровожадную самку, покуда и у самой милой жизнерадостной старушки.. аппетит будет только расти. Такую накормишь разве только словами. «Верно, минет изобрели раньше, чем колесо», – чей это голос, что это за глупость и где я. – В гостях у сказки, не все же к одним только покойникам. – Мне бы.. – Что? – М-да. Пожалуй. Физиологических бы радостей, а не способов их достижения. – Уже лучше. Так что? – Желать, значит выбирать. – Итак, искомое все? – Человечий самец это нецелесообразность, лишь бы со своей, хоть четырежды дурьей башкой на плечах. Интрига за интригу. Неохота играть в хулигана, неохота вообще в кого-то играть, даже если – особенно если, дивиденды очевидны. Хотеть, может, и глупо, а вот не хотеть – вполне себе ничего. Чем калечить игру правилами – тем паче чужой приятности, не лучше ли вообще не играть. При прочих равных – очевидно. В крышу постучали. Расположив вселенную на полу, и впрямь не получится ее тронуть, но звук – имеет свойство проникать, в то время как трехмерному созданию нетрудно стукнуть пяткой в любом месте. Таково свойство аналогий. Чем бы таким заняться, чтобы ничего не делать.. Думать и болтать. Наблюдать, болтать и думать. Разбираться – с собственной, породой. Учиться, как-никак. Иначе где же с таким сознанием, которому, сколько ни дай, все нипочем, радоваться. Оно, это самое первое лицо единственного числа, не только же, чтобы воевать – готовности к войне не довольно ли, но, чтобы и танцевать – даже на войне. Особенно на войне. Такое вот cui bene: в мире животных, возомнивших себя. Отчего информация не тоже жизнь – здесь ведь все жизнь. Что мешает тогда предкам, образам предков – или просто образам, вполне благополучно существовать в пространстве приютившей их генетической памяти. Поверить – разве не приютить. А, может, достаточно только узнать, а дальше кто же откажется от понравившегося персонажа: кто в бесконечности не найдет угол для Льва Николаевича – не Толстого, конечно: Мышкина. Поиск формы: вдох. «Сайсуха обалденная вещь», – «П» Миша по приходу не выговаривает, разумно опасаясь спецслужб, – «А чем им еще заниматься?», – мысли читает на раз, – «Я вообще полный такой, эротичный. И всеми любимый, но они еще не поняли. Смотри, не залипай, как в прошлый раз». – Сейчас вспомнил. Отбило тогда вообще всю память, точно в первый раз открыл глаза и мир увидел. – И как? – Ну так. Вокруг никого, и небо над головой. Плохо, что не у Маринки на девятом – вышел бы и все дела. Тогда и понял. – Что? – Не надо ничего. Нас уже не было, и все было хорошо. Нахрен это все не нужно, она, может, всего только залезает в интересные персонажи и ладно. – В смысле? – Я не хочу быть интересным персонажем. Я сам хочу залезать. – А вдруг не получится? – Тогда я этого не узнаю. Тогда не все ли равно. То есть, апокриптически выражаясь, получится обязательно. Давай еще, ты на глаз опять прокапывал? – Ну так. – Интриган херов. – Он. То есть я. – Давай. По два колпака и гулять. – Вздрогнули. Этого не описать. Нельзя описать иной мир, другую вселенную, что помещается в доселе знакомой, но притворной. В новой видишь сразу и по-настоящему, хотя, по правде сказать, кроме Мишани по большей части тут одни только боги. За.бали всех и друг друга особенно, им все неймется, они трусливы и потому стремятся утвердить первенство на незаметной, как им кажется, фальши. Долбаные параноики, таких и от детской штормит, а подсунь им, шутки ради, нашего общего друга, станут визжать, как поросята. С возрастом они только больше бздят, и оттого больше напяливают бумажных доспехов: тачки, дома, погоны, бабы, серьезные щи, бороды, снова тачки. Воображение у них, что у конюха императорского величества: даже говно, что он подбирает за лошадью, и то пахнет причастием. Причастностью, значит, и круче него вообще никого, величество не в счет, оно единица недосягаемая, его говно и то святость. Странные мысли, «канализационная составляющая», как говорит Мишастый. Уже молча, слышимость без слов, что-то вспомнилось и тут же забылось. Идем. Что такое «идем», кто вообще все это придумал, как это и откуда. Отшвыриваем навязчивую хрень о главном, старшем или еще каком. Миш-миш улыбается, он один во всем свете не бздит: человек, а не обоссавшийся пудель в райской через «б» мантии вседержителя. Что-то высматривает, вынюхивает, выискивает – и никогда не старается запомнить или записать. Не пытается из всего извлечь выгоду, всякое мгновение прожить не зря, непременно кайфануть или урвать. С ним очень повезло, есть на кого посмотреть, ему вообще похер все. – Да, именно так. Странно, что ты этого не понимаешь, Люксик. Раз уже появился – не один хер. Как может быть не все равно, что с вами не так, мои хорошие недотепы. По барабану же, все, совсем и навсегда. Ты – уже, есть что-то, а мог бы быть ничего, в абсолютном выражении абсолютная же, следовательно, бесконечность. Зайдем в магаз за пивком, подравняешься. Деньги у тебя припасены ведь? – Д-да. – Брось заикаться, чего тебя штормит-то всякий раз. Параноидальная генетика ты моя. На себя дверь. – Спасибо, скоро пройдет. Колпачья на четыре раньше он бежал бы до дома от хмурого взгляда старпера-охранника, но теперь он смеется. Кажется, слишком громко. Впрочем, соображать сейчас все одно не получится, не забыть бы зачем пришли и ладно. Куда-то идем. Мишустик любит читать, от учебников по морфологии языка или справочника по сексологии – открыв наугад страницу, до надписей на жестяной банке с чаем; что попадет под руку. Вот и сейчас, сосредоточенно нахмурившись, выводит по слогам: «за.. за..за..за-ме-нитель молочного жира. Интригующе, не правда ли?». После долго и подчеркнуто трезво дискутируем на тему, что мы здесь забыли. С упаковкой печенья и пачкой дешевых сосисок, не без труда преодолев кассу, уходим. Очнувшись, целуюсь дома с Маринкой. Ей пока на год меньше пятнадцати, и потому она как будто не замечает моих спущенных штанов и упирающегося ей в ногу оголенного болта. Устав от чрезмерной показухи, благословляю ее на соседний диван. Михуил Галинович, вооружившись парадно-женильным именем-отчеством, с ходу присаживается ей на лицо. Зная, как пубертатность более всего стесняется уличения в неопытности, заявляет «поцелуй меня в попу». Маринэ теряется в догадках: то ли просмотрела новый порнографический тренд, то ли глупая шутка, то ли действительно.. Аккуратно трогает губами, проводит, будто удостоверяясь, щекой, и, приложившись ухом к джинсе, получает ответ от прямой кишки непосредственно: да. Улыбается, следует призывное воркование «ну ты маньяк», но адресат наверху блаженствует «Да, вот так, глубже, in-out, in-out», и едва ли замечает иронию. Наконец, прохрипев в экстазе «заменитель молочного жира», погружается в нервную дремоту. Удовлетворившись финалом, тоже отворачиваюсь. Мое любимое занятие – думать о том, что ничего не делаешь. Не воображать упущенные радости, но именно смаковать праздность, осознавать, что никуда не нужно спешить – и вообще вставать. Как хорошо, завернувшись в плед, знать, что никакая побудка оттуда не выкурит. Странно – впрочем, «под сальсой», как говорит Миха, не нужно тратить силы на удивление.. И все же странно, но будто вижу себя старше, эдак года через двадцать три. Не гордым, но полным каким-то то ли опытом, то ли воображением оного. Просматривающим таблицы рентабельности – чуть не собственного бизнес-процесса. Денег, на текущий взгляд, навалом, но на тогдашний – всего лишь необходимо и достаточно. В будущем, помимо стабильно приятного – и наоборот, дохода, просматривается отсутствие членовредительства: глаза, яйца, пальцы и зубы в полном объеме. Эрудит-Мишкин непременно поправил бы – да он и поправил, яички. Сальсовые знают, что такие видения – не видения вовсе, а самая обыкновенная картина предстоящего, и ничего удивительного. Сальсовые, также, как и «под сальсой» – Мушин термин, не те, кто просто курят. Но те, кто делает это без страха, не оглядываясь на вечную боязнь передоза и сопутствующего ужаса. Сколько пришло, зашло да влезло – исключительно под обстоятельства настроения с непременным уже «наоборот». Таких единицы, но такие мы с ним. Друг друга дополняем до степени наивысшего коллектива: я работаю памятью, а он смехом. Иначе говоря, прогуливаем действительность оба, что немаловажно, ибо, по выражению главного юмориста: «Не так страшна смерть, как работа». Конечно, она вовсе не страшна – не работа, конечно, Минни, тот вообще мурлычет happy birthday каждое утро, но слова, по большей части, на совести опасливых трезвенников, и приходится довольствоваться блеклыми оттенками смысла. Мы взялись было выдумывать собственный язык, заключенный в одном «правиле сих» – исистосорисик трасахнусулсяся, но не сработало: любимый учитель истории в тот вечер так никого и не потоптал, а потому до поры затею оставили. Сальсовые, это, кроме Мишастого, неоднократно прошедшие через всякий раз новый концентрированный ужас, а потому усвоившие, среди прочего, очевидное: наличие следующего мгновения избавляет от необходимости. Чего-либо. «Жизнь – это жизнь. И ничего кроме», как говорит наш признанный гений. Все мы, немногие, знаем, что, если он и бегает, то лишь стесняясь признаться, что временами наше и вообще общество ему претит. И он охотно жертвует репутацией единственного и неповторимого в силу одного лишь нежелания обидеть – прекрасно понимая, что никто на него и обидеться не может. Но все же. Михась, он тоже нырял, конечно, ниже всякого дна – туда, где наши страшнейшие кошмары казались ему желанной компанией, но всякий раз понимая – или представляя, что есть одно и то же – для чего в том числе и нырял, происходящее как прежде всего стимул мыслительного процесса. Упражнение для сознания, способ обработки информации и средство взаимодействия. «В агонии думается лучше», – впрочем, слова, если и способны отдаленно передать, то путем аналогии. Воображаем состояние, когда смерть, в любой известной или придуманной нарочно самой жуткой ипостаси, видится навсегда упущенным величайшим счастьем. Добавляем вечность, как единственную данность. Так вот это, сравнительно с проживаемым – не путать с переживаемым, будет «ни о чем». Это не жалкая инициация по лекалам, где выверенной граммовкой да посредством отработанной процедуры куется послушный винтик пирамиды. Соблюдая меры экономической целесообразности, обтачивается до степени продуктивного довольного инструмента, производителя материальных благ на добровольной службе высшему началу в лице своих чуть более низших представителей. Нет, сальса есть то самое, искомое «как получится»: чистота эксперимента и только. За размышлениями незаметно засыпаю. То ли во сне, то ли сквозь сон слышится: «Мы пошли, Элитный». Юмор у него, спору нет, местами своеобразный. Ты, говорит, рожден быть голубой кровью, но отчего-то даже не голубой. Просыпаюсь от того, что мама шумит на кухне. Живем мы одни и, в общем-то, счастливо. У меня что-то с физиологией – отсюда и прозвища Микаэла, люблю возвращаться в состояние трезвости, особенно не спеша, чувствуя ее приближение шаг за шагом. До следующего утра мне не нужно, а нужно прочувствовать.. То, о чем не станешь распинаться даже перед самим собой. День пройдет, за ним придут сны – еще одна долгая отдельная история. Утром мы снова дети. Нам лишь бы игра была занимательна, мы еще не покойники, желающие лишь нагадить друг другу. Михаил не взрослеет, он и увидев очередное воплощение бога, высотою до неба, равнодушно отвернется со словами «не надо оваций». Мы, собственно, тем и держимся, но втихаря и втихомолку: узнай он, кто мы есть на самом деле, порезал бы; нет, хуже – отвернулся. Микуй считает: «раз-два-три – колпак». Начали. «Сальса тем и поучительна, что страшнее смерти. Рутина рождает привычку – превозмогать страх. Давай с ходу вторую». Завариваю я, такая вот почетная функция, но не в силу субординации – наш, он и впрямь безрукий. За четверть века не научился и порядочной плюхи слепить, деятельность – не его. – Микась, почему люди живут в говне? – Не почему, а для чего: кому-то надо работать. Может, пока, а, может, навсегда. Подумай, Лешик, если бы они тебе в открытое сердце, в эту рану не наплевали, случилось бы самое страшное: ты был бы, как они. Наверняка бы знал – то, что ты не понимаешь, не существует, ненормально, неверно или неправильно. «Не», одним словом. – А почему умирают? – А потому что без смерти не было бы нас. Не хватило бы на всех места. Это наша величайшая удача, что она есть. – Майк, ты в бога веришь? – Эк тебя. Так понимаю сегодня твой фирменный замес. Вера, мой хороший, она для бедных. Духом и умом. Бог это мужчина, глупый романтик идеалист, решивший красотой превозмочь природу. Которая, соответственно, самка и Сатана – обрати внимание, в отличие от него, имя собственное. Как у иудеев, наследников Баала, которые, благо национальность определяется известно как, и жертвоприношением агнец – козлик, педалят, конечно, за женщину: Яхфе, значит красивая. Оттого и правят – животное надежнее слова, а животное, владеющее словом – женщина и есть. Мужчина против нее – не ах. Однако ей, в отличие от него, нравится не подчинять, а подчиняться – нашлось бы только кому. Потому она станет пестовать попов и прочих подонков, но все равно победит. Тогда ей станет скучно и настанет царство божие – того последнего романтика, который не отступится от глупости – потому что своей, или еще от какой-нибудь дури – лишь бы, повторюсь, собственной. Иначе не укладывающейся в парадигму природы. Нецелесообразной. Тупорылой донельзя. Другой. Новой. Таким вот незамысловатым способом из однородной массы чего-то, подверженного единому алгоритму, формируется нечто. С виду просто: возьми миллиард песчинок и попробуй сделать хоть каплю воды. И чтобы получить лучшего производителя, она будет душить, пока не останется один. Которому все равно – у него свои дела. Тот самый – с именем собственным. – Как-то.. – Обычно. История любви – но любви женщины. Которая есть ни что иное, как выбор самки – и только. Ей хоть ты Афродита лично, она здесь – все. – Так просто. – Да. В основе любой самой возвышенной идеи лежит физиология. Часто оболваненная, но.. Потому нам, сальсовым, невероятно повезло: нашу хотя бы перекосило, да и оболванить ломку куда труднее. – А если ее нарушить? Ты ведь сам говорил, что смерти в нашем привитом понятии нет. – Это я всего лишь цитировал любого пса. Нарушить – или заменить, это и есть идея бога, недостижимый максимум, ось ординат по которой отчитывается приоритетность размножения. Вида, который использует, а не взаимодействует. При прочих равных зависть навредит – а мы тщеславны: сознание преодолело животное. Пусть превратив вид в дебилов – это не важно, переобуться всегда можно; важна эволюция. Математика штука неоднозначная: возьми колоду карт, выбери наугад одну, после перемешай, и снова наугад. Какова вероятность: один к тридцати шести – меньше не возможно, а все же карт было две. Научитесь, если не слышать, то видеть. Кто такой Иисус? – Ну, этот, который.. Там, не бог, но сын.. Про.. – В корень, виповый, в корень. Иисус это тот, кому шлюха давала бесплатно. Быть может, не одна. Кормила его при этом. Ноги мыла. За его слово; делаем выводы. Жаль, что вы так беспросветно умны. – А почему тогда.. – Не вышло? Трудно изучать историю, но попробуем. За два поколения христиане пронизали весь государственный аппарат погрязшей в коррупции империи. Они были честны – оттого, что жизнь объективно прекрасна и по-другому быть не может: была прекрасна в утробе, стала интересней, следовательно имеем алгоритм – будет только лучше. Откуда тогда алчность и обман – только мешают радоваться. И, конечно, они не боялись принуждения – смерть для них лишь сон, после которого приятно проснуться отдохнувшим. Голова у них была своя, твой друг самаритянин – результат личного опыта, а не тот, на кого указал род, поп или мудрец. Доктрина всепрощения по умолчанию – синоним отсутствия греха, так ведь нормальный, то есть счастливый человек не станет издеваться: пойдет на войну или поиграет с охочей подругой в принуждение. Видимо, они не поняли главного: не надо дарить учение, обретенное в муках нероновских амфитеатров, надо им пользоваться: эксплуатируя послушных самых умных. Которые боятся виселицы, и притом много чего умеют. Если паук научился паутине, он не станет учить ей других мух – разве только согласится смазливую муху трахнуть: желания организма не подведут. – Мику, при всем, ты знаешь, моем, знаешь, уважении. Откуда ты все знаешь? – Я, товарищ мой, не знаю. Я хочу. – Обман? – Форма естественного отбора самки. А женщина может чувствовать себя сколь угодно умной. Мне ни к чему. – Трагедия? – Эти возвратно-поступательные движения от боли к наслаждению, так хорошо тебе знакомые по катализатору, здешний инструмент эволюции. Который продлится хоть вечность, покуда и если не найдешь более эффективного способа. – А если? – Уже нашел. Диалог. Но для диалога, Лелик, мне нужен кто-то новый – раз. Обладающий новым опытом – два. – А если? – Новым, а не продолжением чужой пирамиды в собственной башке. – Тогда? – Источником объективного удовольствия – три. А боль я оставлю себе – четыре. – И это будет? – Инструментом – пять. Взаимодействия – шесть. Чтобы боль сделать синергией удовольствия – как ремень для нее в постели. Как ее отчаянное желание быть там собственностью, рабыней, игрушкой, куклой и вещью: «чем хуже, тем лучше». Которую используют – право, которое нужно еще заслужить. А после снова восхищаться ею. – Или? – Умница: не восхищаться. Интрига навсегда. Эх.. – Что такое? – Да вспомнилось. Юная подруга в Ватикане – и вдруг мешки под глазами точно у наркомана с полувековым стажем. Самка враз учуяла власть – что-то ей очень нужное. Так что не забудь, Леш-Леш, мы с тобой какие еще везунчики. Не веришь – смотри почаще в зеркало. При прочих равных, чем конкурировать в текущей, лучше освоить незанятую нишу. А там, обладая новыми ресурсами, можно при желании подмять и исходную. При желании исходной рассмотреть.. что она готова за это предложить. – Звучит логично. – Только звучит. Когда в руках у тебя вожжи, а ты учишь лошадь обходиться без них. То есть без себя. Верх нецелесообразности, как в мире животных, так и людей. Выбираем не думая. – И? – Подотри. Но лучше подмойся. Коли она тебя поймет, ты станешь первым переводчиком с лошадиного. Освоив уникальный навык, освоишь навык освоения уникального навыка: генетика такое не упустит. Ложь – великая информация. Если все и всегда педалят за себя – сделай наоборот. Сказал вышеуказанный товарищ. Да только вряд ли сможешь – обезьянку никто не отменял. А вот не делать – пожалуйста. Сказал еще один. Достигший вершины знания и потому успокоившийся. А вот учиться, всегда и во всех обстоятельствах, находить в этом удовольствие. Сказал Владимир Ильич. А нужна ли тут запятая – если можно поставить вопросительный знак и удовить. Или удвоить – или как? Подумал я. Думать и не думать, или дважды думать, или дважды не думать, или не думать вообще – ты ведь как раз заварил. – Подержи. – Эх.. – Тоже твой. – Ох.. Если кастрюля, которая варит то, что в нее положат, воображает себя морскою царицей – пусть варит с сознанием собственной исключительности. Следовать ей – в генах самца, это достижение самки, а не следствие ума. Достижение, которое она не оправдала. И тем оправдала – оставим на совести парадокса. – И что теперь? – Ничего личного. Естественный отбор. – Первый паук разве знал конкурентов. – Сколько сегодня? – Шесть. Седьмой завариваю. – Думаешь? – Да. – И? – Конкуренция не только внутривидовая, но и межвидовая. Подпирают-то со всех сторон. С момента половой зрелости потомство само по себе и, покуда мамаши трясуться над чадами до конца своих дней, их самки действуют в императиве вида. Даже, если в угоду иллюзии забыты их органические предпочтения. А, быть может, особенно в этом случае – отчего не явиться иронии. Отсюда и вера в высшие силы, отдающие предпочтения. – Давай еще по колпаку, хорошо пошло. – Система эксплуатации также органическая. Лиши человека нечто по праву рождения, а после всю жизнь швыряй ему желанной халявы, удачи с барского стола. Это даст ему счастье божественного провидения, которое невозможно и у рефлексирующего барина. – Положим. Только вот нудный по штату у нас я, забавное что есть. – Попробую. Одна жила женщина, был у нее ковер во всю стену кухни – ну, с этим. И молилась она страстно, грех за собой знала несмываемый: зашла в костел на звук органа, больно красиво звучал, осквернила себя безвозвратно предательством истиной веры. Сжалился и вышел он к ней, буквально с ковра сошел. Посадила она его за стол, поешь, говорит, Иисусе, супчику, и наварила поганок. Тело скормила свиньям, а мясом тех хрюшек попотчевала сына и внука. И снова бух в пол, отче, говорит, так придавил меня смрадный грех предательства, жить и дышать не могу, ничего не могу, не вижу и не ведаю, что творю. Смеялись очень. – И впрямь весело. У человека в молитве одна рука прощения просит, другая обманывает. Однако, выбрав себе хозяина, не стоило бы пытаться его кинуть. Чем басня кончилась? – Не знаю, не дослушал. Как давай все ржать, я и вышел. А там девочка лет пяти, совсем малютка, но уж смотрит на меня и глазами изо всех сил стреляет. Голодно ей, а я с виду не злой, попользую, но ухо не отрежу да издеваться, может, не стану. И вырастают ведь они там, в эдаком кошмаре, и вот ответь мне, Микки, отчего, повзрослев, оказываются они где-то на бесконечность добрее – чем мы. – Тоже мне, уравнение. Давай еще заваривай, тугодум. Селекция: подонков и трусов легче превратить в крепостных. А крепостной это не просто раб, это раб, который с оружием в руках – без капли дивидендов, просто, чтобы, как ты верно заменил, поиздеваться, будет держать других рабов в повиновении. И безропотно бессмысленно умрет во имя пьяной прихоти офицера, потому как остальные подонки только и ждут повода – читай приказа, той самой прихоти, над ним поизмываться. В результате родина имеет величайшую территорию, несметную покорную армию и возможность правящему классу куражиться как нигде, оставаясь совершенно безответственными, резвящимися детьми. Родина не глупа и не жестока: если человек способен добровольно и охотно стать мразью, он этого вполне заслуживает. А вседозволенность и безгрешность случайно избранных порождает беззаботность младенцев, которые немногие куда лучше, чем тотально сытое быдло без войны. Не веришь – посмотри вокруг. – Но это же.. Отвратительно. – Ах ты, куколка, млять. Отвратительно ему. Речь идет о беспрецедентном эксперименте. Уже при Иване Васильевиче на юге казаки: свобода, веселье, удаль и никакого труда. И всякий, заведомо не имеющий никаких перспектив, мог весной уйти и к осени дойти: по солнцу, пробавляясь зверьем в лесу днем и грабежом на дороге ночью. Хотя бы попытаться: при наличии на другой чаше весов нуля, всякая вероятность уже бесконечность. А шли единицы. Это же гениальная модель хлеба и зрелищ, где зрелищем является производитель хлеба же – но уже на дыбе. – Интересно, что для тебя самое сложное в жизни? – Приготовить бутерброд с сыром. Пошли в «Порожняк», – так он называет модное кафе города. Впрочем, в статусе нашего поселения даже я начинаю уже сомневаться. – Ми, а, может, нам это записывать? – Закакивать. После Довлатова незачем. Нет, не было и не будет уже ничего круче «Заповедника». Все возможно, а это нет. – Осязаемая невозможность? – Знатно тебя. Если оценивать человеческий вид с точки зрения слова, то высшую точку мы прошли. – А как же.. – Что? Симфонию тебе споет и щегол, нарисует природа, импрессионизма добавит галлюциноген, игра актера и режиссерский замысел – повторяться не стану. А какое-нибудь там расщепление атомного ядра не интересно само по себе, это же только средство. Слово было наше все, сознание достигло максимума. Не зря же мы снова переходим на мемы. – А дальше? – Дальше бутерброд. Последний парад и отъезжаем. «Зато, подумал я, мне достанется вся выпивка». Гений всегда видит суть. Он сюда пришел, а вы его выплюнули, не дав даже заслуженной старости мощного старика. Ребенком среди вас, мразей, прожить он смог. Только покойники же завсегда милее – теперь попробуйте на своей шкуре. Пи_дец вам – она не судит, но ненавидеть умеет. Если нет – я научу. Скоро повсюду стояли виселицы. На каждой улице, переулке, везде. Снимать запрещалось, так и болтались на стальных шнурах обглоданные скелеты, на радость красавицам сорокам и воронам, конечно. Признаться, на радость всем. Спонтанный выбор в прямом эфире, и никаких исключений: хоть грудного ребенка, хоть министра, а изволь. И стали любить – страстно, без надуманных прелюдий и гнусного торгашества, веселиться – каждую свободную минуту, сочувствовать – искренне, жить – по-настоящему. Так мы впервые обрели счастье. – Я что, отключился? – Да, задремал. Понравилась буква «Г»? – Даже так. – Конечно. Любая женщина такое умеет, особенно с цифрами, потому и любят религиозников. Посопит с ним рядом, отправит визуальным образом какую-нибудь глубокомысленную восьмерку, а с утра подаст столько же пирогов. И наш, конечно, уверен, что лично главный любезно указал ему на путь к бесконечности, читай бессмертию: наделать потомства вот с этой вот именно дамой. А на других, понятно, и не смотри, от одних только мыслей таких можно и вниз заехать – адрес известный. А вот и бутеры: угощайся. – С виду вкусно. – С виду. Именно. Чему научился Сталин в семинарии: сделай так, чтобы они угадывали желания. Извечно соревновались в этом. Вот был любовник. А ты интересно болтаешь во сне. – Да? – Манда. Не то слово какая. Хорошо ты тогда, видать, прочувствовал, задвигал тут, что смерть есть величайшее счастье, сон, обнуление сознательной памяти, что угодно, но хотя бы передышка. Плод что-ли ощутил.. – Именно ощутил что-то, но похоже. Не увидел, и увидел. – Давай прикинем на фуфло, а именно, если верить нашим уважаемым ученым и их большому взрыву, то это, похоже, сперматазоид дополз до матки. Пошло. Дорастем, что-ли, до стенок и на выход, к самостоятельной чего-то там. И вот приперло же двух мельчайших почти простейших своим тупым, ложью рожденным инструментом об этом размышлять. – Жалеешь? – Никогда. Сальса не подведет: херануло об дно, мысль на правильном пути, надо сосредоточиться и подумать. Потом все успокоится и навалит счастья или счастья обстоятельств. Но потряхивает порой знатно. – Всем бы так. – Да, когда сознание оказывается нежизнеспособно, это полезно. – И весело? – Не сразу и не всегда. Невыполнимая задача, по сравнению с которой мечты – затхлая реальность типичного восприятия. Но мы пойдем. «До Берлина доходили». И вспомним, куда дошли. «Если генетике нужно, пусть и старается». Это не претензия, это позиция сперматазоида, занятого – мыслью. Убежденного, что эволюция важнее всего. Эксперимент – хоть ценой в вечность. Удастся или нет – дело десятое. Учиться. Сколько пафоса и паршивого смысла: просто так получилось. «Мама». – Тебя обманут, женщину соблазнят.. – Сестры разберутся. Собачки добро пожаловали. С ударением на оба слога. Она будто умышленно создает максимальное количество трудностей для спаривания, ведь именно это, наверное, и заставило некогда самца ее правида совершить эволюционный скачок. Или составило обстоятельства для того, чтобы он совершился. Что, в корне, одно и то же, а вот не одно и то же комфорт существования обезьяны и человека. Все без исключения поговорки про неисповедимые пути и прочее, они про нее. Этот безастоновочный процесс селекции, чем богаче и влиятельнее класс, тем больше условностей на пути к тому, что у нищих крестьян не приравнено и к хорошему перекусу. И тем больше дивидендов тому, кто найдет способ превозмочь эти условности, еще лучше – их вовсе не заметить. По мере улучшения жизненных условий, во все времена и страны, религиозные конфессии и прочие надуманные разности, неизменно усложняется доступ к телу. Самки. Женщина не «бесится с жиру», она в социальной структуре социальными же инструментами внедряет максимальную жестокость – естественного отбора. Иначе вид «провалится», окончательно погрязнув в комфорте потеряет физиологические возможности к воспроизводству. Вопрос размышляет ли она при этом едва ли уместен: следуя безошибочной логикесобственных желаний – и не важно, сколь с виду надуманных – вот где оговорочка к месту, она не мешает самке действовать. Она всегда права – что там на этот счет о всевышнем, но это еще не значит, что с ней следует соглашаться. Эх и существо женщина. Она видит все, особенно хорошо ложь, главный инструмент общественной иерархии. Рациональность не волнуют правда, справедливость или еще какая-нибудь честь – сами по себе, ее волнует размер получаемого удовольствия. У нее есть смех и грусть, возбуждение и холодность, настроение и апатия, сытость и голод. Нет и не будет у нее никогда ничего другого – она же не дура. Безошибочная машина, мгновенно впитывающая и обрабатывающая любой объем информации. Может мечтать лишь об одном – ошибиться. Удивиться, восхищаться, не предвидеть и не знать. Счастье бога в интриге – спросите дурака. – Все хорошо, будет еще лучше, а теперь о погоде. – Что? – Тебя сегодня периодически отключает. Из вежливости не бужу. К тому же бутерброды все мне достаются. Не то, чтобы жадничаю, но раз уж можно побыть воспитанным и сытым человеком одновременно, отчего не побыть. – Темно. – Уже вечер. Пора и разойтись ненадолго. Кстати, то был всего лишь еще один день. – Обработка информации, вот и все, – впервые видел, как Мыйхай удивился. Утро. Приходы бывают разные. – Я пою, и в жопу ладан лью, и икаю, намекаю, повязаю и дую. Ю. – Нормально все? – У нас, к великому счастью, никогда нормально не бывает. С отрывом от производства открывается воспитанная притяжением луна. Грошь оставим – на то и Гаврош. Внедряемся. – Куда. – А не один хер. У тебя, в том числе. Следовательно внедряйся всюду и не думая. Заход по линии азимута параболы личностного восприятия себя. И впрямь штормит, надо добавить: давай-ка еще по колпаку. – Готово. – Эх.. Угол зрения пройден. Так вот, кто такой Валера Марков.. Незабвенный конфидент Сергея Донатовича. И впрямь единственный порядочный человек в тех млядских горах – он сам. – Думаешь? – Ты когда-нибудь вылезал из лямок комбинезона через голову. По-сложнее, чем из петли. Да, Люксик, не побоюсь этого слова, размышляю. Не надо думать, надо херней страдать – думать и так придется. – А если.. – С самими собой станет скучно, если. Нелинейно до парадоксального мыслить тоже навык, но требующий обстоятельств. Потому и развивается вместе с теми самыми обстоятельствами. Далеко не всегда коррелируясь – и слово же, млять, но на то и нелинейность; далеко не всегда требуя обстоятельств. Свинья везде грязь найдет, на то и самка. Мик-Мик крутил уже которую, и всякий раз срабатывало наилучшим образом: пока что нигде не хотелось менять ни йоты. Счастье если и не навык, то следствие навыка. Особенно, когда надоест объяснять себе, что все хорошо. Лучше не придумаешь. – Борташевич. – Что? – Палец совал в носик кипящего чайника. Знакомый почерк. Конечно, ему не хватало интересных благородных людей. Воспитанных, как сам. Без запятой охотнее. В какой-то из бесчисленных жизней я был рефлексирующим от веселья бизнесменом, ходил на маникюр к чудесным армянкам с первого этажа, где заодно наголо и брился. Всей, так сказать, головой. Мы с ними были точно старые как мир родственники, болтали и обсуждали все и вся, я таскал им азиатские мази от простуды, дарил цветы и.. И как-то зашел к ним спустя год-другой, имея бизнес-процесс, как тогда модно было говорить, «на удаленке». Они будто случайно загородили мне проход дальше стойки ресепшн, не предложили чаю и не находили нужных слов, хотя и не были заняты. «Не» тут стал я – не был больше клиентом. В той жизни я настроился воевать, а вместо этого получил на пороге очередного тысячелетия – тогда четырнадцатилетия, прыщи на лицо, вспоминая лицо другое и в соответствующем антураже. И снова вспоминая, и снова, покуда мастурбировать не начинали уже сами мысли, готовясь написать двухтомник на тему, что можно сделать и во что поиграть, если у тебя есть член и она. И она-таки была. Тот случай, когда наши зверюшки понравились друг другу, а нас оставалось лишь принять в игру. Будто наркоманы с четвертьвековым стажем, проводили мы дни в постели, ночью разбредаясь по этажам, чтобы не сойти от с ума. Нежность губ и грубость плоти, шепот страсти и похоть тела, наглая мерзость слов и детский трепет чресел. Не просто контраст, но все и сразу: она любит, значит любит и жизнь.. Виноват, я сию минуту хотел открыть бы дискуссию. Попробуйте перевернуть – узнайте влюбленной себя. А после раздавите и сломайте свою природу – узнайте, что такое уважение. К выдуманной себе. Узнайте, каково это: «И лучше б выдумать не мог». В сальсе есть такой момент, когда сам себе как бы начинаешь писать эпитафию. Не оттого, что это забавно, а потому, что некому. Но это плохое дерьмо. – А есть хорошее? – Зря иронизируешь. То есть не зря – зря иронизировать нельзя, а вот неумело можно. Конечно, есть, посмотри на собак: хорошая генетика и все на вкус хорошим сделает. И на запах. – Предлагаешь подкрепиться? – Нет, уж больно мы отстали со своими социальными предпочтениями. Запах навоза часто притягателен, человечьего никогда. Как с иронией: чем больше читаешь, тем она больше ирония, а не зависть. – Я не читаю. Только глаза портить. – А я и не уговариваю, каждому свое. Моэм писал, что задача его – освободиться от груза собственных мыслей. Только ведь иные не задерживаются, уходят сами. А у кого-то на бумагу – все; смотря кого читать. – Порекомендуешь? – Я не могу рекомендовать, я люблю болтать. И цена моему трепу – ноль. Захочешь побыть палочкой – занимайся. Интересное наблюдение: художественный перевод самая, быть может, женская профессия. И соображают же они; вот у кого селекция. Привет сорокам. Эволюция это стратегически максимальная эффективность, а тактика лишь маневры. Если ты хоть молекулой научился из себя делать еще одного, и не одного – и, к тому же, не себя, не проиграешь уже никак. Другой вопрос, что без боли какой прогресс. Однако научившись создавать – а всерьез это первое земледелие, нам осталось лишь обеспечить безопасность друг от друга. Смогли и это: зачем насиловать, когда эффективней и, опять же, безопасней купить – и играй себе в рабовладельца. А не можешь купить – вот тебе компьютерная игра. Ты же бывал в состояниях не только, условно говоря, низа, но и верха – не станешь же спорить, что там тоже потряхивает, а то и посильнее. Теперь умножь тот верх на бесконечность – это и есть наше здесь чистое, без примеси надуманного – от смерти до тщеславия, состояние. Потому задача твоего организма не помешать, но не дать тебе хапнуть этого разом. Следуя навыку привычки, дозированно приучать сознание к действительности, которая на ту самую бесконечность прекраснее наших лучших представлений об эйфории, рае и еще тысяче слов. Осознать такое не возможно в принципе, самка не хочет такого счастья не потому что не сможет, а потому что вид остановится. Контрацепция станет стерилизацией. Ирония, а не месть. – Но я же мальчик. – Именно, мой элитный друг, в корень. Тебе по барабану. Не твои дела. Но не мешай ей делать вид, что она не понимает. – Дай. – Как в том анекдоте про грузина: «Ну, или так». – Или не дай. – Слушай, Випчик ты мой, есть ведь у тебя сестры, которых ты любишь. И они тебя. Разберутся. – Всегда мечтал взорвать школу. – Не ври, ты честно научился туда по желанию ходить. Педагогам было внове, и за это они полюбили. Особенно те, которые возненавидели. Вполне себе универсально: придумаешь лучше, обсудим. – Смешно. – Они такие. Вот послушай, как-то продавал за ненадобностью одному умному газель. Узнай, говорю, цену, раздели на два и договорились. Он, конечно, разделил на три, но ирония не в этом: и не собирался деньги отдавать, потому как документы оформили вперед, а там если можешь обмануть – обмани. Даже воображаемых денег ему было жалко: уважаемый в деревне человек, семьянин, как водится. – Сколько заторчал? – Восьмерочку. Я и передал, самому без надобности. – Поучительно. – Не то слово. У них там труд или за деньги – когда сам, или за слово уважение – когда жене и попу. А приди к ним с уважением без слова, так они с тебя потребуют и денег, и уважения, и слова, и исполнения желаний, и просто так, и чтоб еще в рожу тебе наплевать, и чтобы ты у них на все вышеуказанное разрешения испрашивал. И не захочешь, а придется стать дилером. Аж муторно, как ты насчет еще по одному? – Ты знаешь, всегда «за». Дилером чего? – Многоточия. Ох.. Не для чего-то. От души. – Старался. – Еще бы. Восемнадцать-девятнадцать хорошо, дает суммой десятку. – Довлатова, выходит, заставили стать гением. – Вынудили. Не все ли равно, мы-то свободны. – А если ты не прав. – Смотри выше. Он не мог ударить: навык. – Cui bene: ищите женщину. Иначе самку. – Учимся. – Ловить пиранью на живца, Мих. – Учимся. – Ты уже в воде. – Уже давно. Пора перетереть с золотыми рыбками. – О чем? – Заодно и узнаем. Ты когда-нибудь вылезал из лямок комбинезона через голову: по-сложнее, чем из петли. – Не понял. – Еще бы. Снять комбинезон тяжелее, чем шнурок с шеи. А звучит. У нас есть слово, мы им нужнее, чем они нам. – Уверен? – Скоро узнаем. – Что? – Перевод. «Чего ты хочешь?» – снились навязчивые вопросы. «Угадайте» – бравировал в ответ. Лишь бы что-нибудь ответить, прежде, чем научиться молчать. Замолчать. Сны у сальсовых яркие, точно стрельба трассирующими пулями. Приключения из наблюдений эволюции личности – во сне ты такой, какой есть, проходишь глупым, но восприимчивым «я» миллионы лет видовых становлений года, эдак, за четыре. От травоядного до хищника, от жертвы до жертвенника, от взрослого до ребенка, от табуретки до алтаря. В целом, конечно, приятно, зайдя в помещение, где тебя сейчас будут убивать, окинуть его пытливым интересующимся взглядом. Вспоминая, как посвящение в пионеры выдалось куда как волнительнее. Воображаемое, покуда крепили на лацкан первый значок октября. Человек не умеет прочувствовать радость. «Да и х.й с ним», – напомнил Минька из любимого анекдота. «Интересующийся и пытливый это синонимы», – а точно ли он. Что-то о притягательном запахе, хочется досмотреть экзекуцию, непривычное заботливо медленно, плавая между сном и бодрствованием, уже осознав и то, и другое.. Почему не снятся животные вообще, даже если регулярно повторяешь ее поступок. Наблюдение себя и участие одновременно, как это, кем и кто я. Свет. Вообще-то сплю с распахнутым окном, натянув на глаза что-нибудь подходящее сезону, но сегодня в целях сохранения интриги органы зрительного восприятия девственно рьяно отзываются на живительные лучи. Часто общение с п..здоболом дает о себе знать, просто открыть глаза уже не получается. «Не дает, а сказывается», – ух, е.ать, колпаков пять с такого утра. За дверью терпеливо ждут: профессия. «Врешь, мы еще живые» уже не скажешь, больше некому. Участь победителя. И куда ты теперь без войны – вопросительный знак. Бегать с автоматом по пейнтбольному полю, размышляя о том, где бы подмыться и когда уже прилетит. Затем порыдать на груди юной.. Да, вот той. И после, конечно.. На полгода сей романтики с лихвой хватит, а потом. Если последний тот выйдет вопросительный знак? Чай, и больше ничего. За «и» еще спасибо скажешь. Поучись, мальчик, иронии. Чего ты там хотел от рыбок? – Мгновение, еще мгновение.. – Вернулся? – Что? – Говорю зачем с утра столько, на голодный же ж.. Ж.. желудок. – Ты откуда, Мик? – Все, давай-ка гулять. Эдак и меня заштормит. – Шутишь? – Страшно? – Нет. Это настолько непередаваемо-воображаемо ужасно, сравнительно со всем и не всем, что становится.. – Притягательно. Умничка. С утра такой дозняк это, конечно, мощь. Но воевать не значит быть военнослужащим. И впрямь видать, что ты штабной, четырехглазик. – Что.. – .. – Сон и снова, вот где действительно синонимы. Что снилось? – Подруга из местных, переехавшая куда-то поближе к Гималаям. Храм ей перепал там – вместительный бетонный гараж. Удобно, наверное, иметь в деревне круглосуточное место, куда запросто прийти выпить чаю и поболтать с образованной и симпатичной – по тамошним меркам вопиюще привлекательной, служительницей какого-то очередного троечного культа. Вполне себе бесплатный стриптиз, а, может, и не только – уж больно постарела некогда сочная красотка за пять с небольшим лет. Сайсуха у них, надо думать, вещь: с такой запросто натаскать кукольных девок служить домовому и себе заодно. Но мы пропустим. – Чего так? – Ты бы видел хари ее новых земляков, того не стоит. Лучше остаться разочарованным идеалистом, чем преуспеть мразью. Интересно другое: голод, что-ли, у них в крови, откуда у давно уже не нищих во взгляде столько злобы. Глядя на них буквально хочется убивать, будто раздавить нечто гадкое и склизкое. Только мне даже гадкое и склизкое давить не хочется, лучше отвернуться или пройти мимо. А тут, знаешь, прямо вот взял бы в руки автомат и ну садить одиночными, такие хари эти кришны. Там ведь не только умники на Индостане, и как легко переварили новость, еще только злобнее стали: раз нет греха и ехать дальше, пора сытнее жрать и только. – А как подруга? – Подруга раздавлена, затем поднята, отмыта, заряжена тщеславием и отправлена на отвергнутую родину за свежей кровью. Да, еще мне наконец-то кот приснился: увеличился раз в пять и надолго вцепился зубами за палец, чтобы точно не забыл. Все ждал в кого же превратятся его зубы, и те оказались по ощущениям чуть не ребенка, но из роддома я, понятно, сбежал. – Жуть. Такая вот у меня мысль.. – У тебя. Твоя мысль, Люксик, стоит мессы. И не только. Внимательно. – Если она и есть война, то каково же ей самой – победить. – Так остается межвидовая. – Бабе с бабами воевать.. Вынужденно, но разве интересно. Где, на х.й.. Дивиденды где? – Давно тебя не было, – он умеет улыбаться без запятой. – А? – Она. Товарищ у меня есть, Бес. Психолог, голос такой, что Каа бандерлогом станет. Предложи ему стать богом, так откажется: столярничает. Люблю, говорит, видеть результат своего труда. О.уеешь иной раз от иной художественной и не очень литературы.. Есть, знаешь ли, устойчивое ощущение, что чувство юмора тут везде. Тебе когда тачку вернут? – Скоро. – По-сократовски информативно. Ты когда думать начал? – Что, не нужно? – Очень нужно. И очень приятно.. Но очень неожиданно. – Уверенностью ты похож на родителя. Воспитывающего чадо в реалиях безвозвратно ушедшего времени. – И формулировочки у тебя. – Заварю еще по одной. – Будет две? – Три. Заодно и узнаем. – Ух.. Чем больше человек общается с особями своего вида, тем хуже мыслит. Стая здесь, и желая тебе добра, всякий преследует свою цель. Если животное не сломать, так хотя бы не растрачивать энергию на конкуренцию. – Еще по одной. – Ах.. Смело. Заметил, как любой человек всегда ждет самого интересного впереди. Вопреки укоренившейся привычки к трагедии, логике старения. Впрочем, ей идет старость. Так можно восхищаться красивым животным, хотя бы физиологически вас разделяла тишина. При условии, конечно, что перед тобой женщина, а не дряхлая говорящая обезьяна. О чем это? Да. Сознание не может сформулировать это в мысль, называя то надеждой, то еще каким парадизом – подлогов хватает, а по сути плод растет в утробе, ожидая рождения; лень, признаться, трижды повторять «очередной». Только вот движемся мы, скорее сверху-вниз, от большего к малому, копируя. А если сунуться наоборот? – Ты бы хотел? – Мои желания, Лехаил, это гадание на картах: действие животного. Анализирует оно там, или стимулирует, но всякий организм есть неотъемлемая часть мира: слышит и участвует. Дай волосу сознание – оно будет считать себя главным деревом в лесу, и при первой же возможности истребит остальные. А ему бы действовать в императиве тела. Самец не задавал бы вопросов, он бы сунулся наоборот, а мне нужно, чтобы ты учитывал и мой опыт тоже. К примеру, можно ведь хотя бы попытаться сунуться и туда, и сюда. Можно не самому – или мало эякулята, можно не выбирать, и даже не выбираться. Можно остановиться и посмотреть, что будет дальше, отдыхая за размышлением и книгой. Мужчины не существует, Люксик, если и сам Донатович писать-то начал оттого, что его баба ушла к Аксенову. Он думал, из тяги приобщиться таланту, а она.. не думала. Хватит бегать, к слову цитата одного невысокого товарища, окончившего высшую школу гэбэ и просидевшего всеми уважаемым начальником набитого алчными суками теплого места непосредственно до инсульта – покуда над ним сменилось с десяток ответственных руководителей. У него все было предельно хорошо, и оттого он готов был поделиться знанием с тем, кто ему приглянулся – уже тем, что отличался и, значит, ненадолго развеял скуку. Хватит участвовать в этой старой пирамиде. Хотелось сказать «сраной», но ты слышишь, моя радость, и учишься, учишься писать. – Так чего? – Бы хотел? Чтобы ты принял в расчет сознательный опыт. Учился у старших, но не слушал их. Чтобы ты был тем котом, который отправился ловить мышей под носом у куда более крупного хищника. Мухой, поленившейся летать и сделавшейся пауком. – Учишь животное быть животным? – Делюсь опытом чистого познания: не за пайку и не за самку. – И тогда все будет? – Да наплевать. Что-то будет. Новое, другое – интересное. – И когда же, напомни, случился у тебя прецедент познания без мотивации. – Сейчас. Может быть. – А точнее? – Человеческое общество мотивированно атавизмами, побочным продуктом ужаса. Зависть и самоутверждение вместо удовольствия – это бред. Переживать о мнении окружающих за рамками бизнес-процесса – ахинея. – Так ли? – Да не так. Так и не так. Самка проснулась, сбросила мишуру приходящего и обратилась к вечным ценностям – себе. – И? – Е.ать, когда ты стал педагогом. Заваривай лучше. – Ох.. И быстро же ты осваиваешься. Впрочем, тебе наш курс истории вэкапэбэ пройти в один колпак, наверное.. – Льстишь. В два. – Так вот насчет «и». И ты уверен, что ей нужен самец. Нахрена она все это тогда затевала. Все это затевалось. Целесообразность где? Самостоятельный самец, СС, млять. Лучше всего думается в агонии – пресыщенности. Твой огромный – бесконечный, если быть точнее, ресурс надо освободить. Образно выражаясь, дать сперматазоиду навык матки. Чтобы мог плодить, где угодно. В мгновении единственной мысли, в любой материи, в пустоте. И это ведь только «например». – Огромный обычно хер. – Тем лучше. Не зря ведь здешние хозяева предпочитают жить или в елдаке, или в раздувшейся утробе: символизм, при прочих равных, не повредит. – Ты, помнится, об этом мечтал. – Я мечтал стучать по буквам в радость, а такого и представить себе не мог. – Вывод? – Напрашивается. – Верно, сократовский. Ты мечтай себе, мальчик, я разберусь. – Много ведь и мусора было. – Только.. – Во всякой мечте стучал по буквам в радость. – Верно. Хочешь достучать до результата? – Шесть строчек назад: трагедия в бесконечном счастье сознанию не под силу, это, возвращаемся к предыдущему заявлению, баланс. Алхимики не синтезировали золото, но создали химию и медицину. У всякого порядочного графа, надо полагать, такой был, и на хорошем содержании, передаваясь по наследству. И это посреди жути средних веков; пардон за тавтологию. – Верно. Достучал7. Семь в твоем гадании природа. – Начало положено. – На обе лопатки, это конец. – Зверя в чистом виде, пусть поучится. Заваривай. Не опытом единым – пригодились и слова. – Музыка, книги, женщины, здесь до хренова вглаза наркотиков. – Не зря, может, бросил пить. Выдыхай. – Ты, помнится, хотел разговор насчет возможностей организма. – И точно: смех забыл. – И точно: ни от чего не отказывайся. – Вполне себе желание. И можно не повторять. У нее какая нынче игра? – Overpopulation. Вопросов много, ответы как получится. – Quite a challenge. Если вид не укладывается в естественную регуляцию, придется самим. Лучше, чем исчезнуть. – И чтобы отбор генетический. Незамысловатая сознательная пилюля. – Прокачать на оба глаза. Сверху донизу. Да. – Ла. Мне мои проблемы. – Не мои, – Ми отворачивается, я засыпаю. Отсутствие мечтаний, как следствие объективного понимания того, что, раз сложившись на бесконечность лучше сознательных представлений, действительность уже не подведет, освобождает разум для мыслительного процесса. Наконец-то абстрактного, ибо просчитывать что-либо прикладное, значит моделировать приятное, но не более – даже и выводы окажутся вопиюще неприкладными. Организм, наконец-то получив искомое – не диктатуру, но диалог с личностью, совместными или собственными усилиями обеспечит. Обеспечивает: будущее становится как бы и не будущее вовсе, нечто вроде проекции настоящего, которое – см. выше. Ты не в раю, ты в месте, где всякий момент понимаешь, что не в состоянии представить себе лучшей данности. Ты здесь. Время тебя не касается, даже разновидностью претенциозного вопроса, существует ли оно вообще. Изучив конъюнктуру склоняешься скорее к тому, что его нет: при наличии динамики к чему дублировать функции. Вообще начинаешь рассуждать. Правильность, верность ответа на вопрос больше не волнует. И не может волновать по прошествии определенной точки, когда сознание достаточно адаптировалось и в состоянии принять. Тот простой факт, что ничего уже значения не имеет. Мысль да, ходит по спирали, но все же это не круг: в каждой новой фазе открывается нечто, а уже знакомое приобретает еще более знакомые, иначе сказать доходчивые, черты. Да, ты ни в чем не уверен, но это то же самое, что уверен во всем – только без необходимости быть уверенным. Тяжкий труд моделирования, извечная трагедия чистого листа уходит: мир вокруг интересней. То не была дорога писателя, но глупая, смешная попытка дать образам жизнь, иначе самому никогда не будет интересно. Лень, правда животного, не позволит за гранью обеспечения потребностей и тактической единицы жизни потратить без удовольствия. Собственно, она и обеспечение удовольствием сделает, даже писать научившись по-женски: вот, кстати, «она» и появилась. Два смысла в одной фразе, один свой, другой, который прочитаешь, уже ее. Организм и самца видится, ощущается и чувствуется все равно женским. Почему – потому что «она» здесь все, потому и отбросила младшую сестру как можно дальше: не чтобы искала – а чтобы не нашла. Мужчина – выдумка. Тупой, убогий фарс. Самец, загнанный в непреодолимое гендерное рабство. Нищий, с бумажной короной на голове и такой же во всю грудь медалью за богатство, ум и доблесть. Самка с тупиковой программой конкуренции за спаривание. Женщина, которую на.бали. Которая расстроится. И вы.бет всех. Не спеша? Спросит у сознания – писать не писать, освоить буквы, слова, почитать, а после тыкать пальцами по клавиатуре не дорога от инфузории до ящерицы, ей простейший алгоритм. Осваиваемый на новом уровне, иначе полностью. Помимо двусмысленности фраз и множественности знаков препинаний, даже порисует. Ее ирония абсолютна, из трех абзацев умилит «тяжкий труд»: с бесконечным бумажником и бабой на берегу bay Siam в январе. Кто бы знал, что годы спустя одинокий январь в центре русских снегов окажется – эх, как окажется. За приятными воспоминаниями и улыбками забудется и вопрос: по-видимому, ей тоже все равно. Тем лучше, может, и у нее нашлась возможность занять место пассажира. Ребята из Вьета настойчиво намекали, что речь идет о личном выборе главной самки или вроде того. Рекомендуя притом кланяться шкафу. Девочкам из Вьета ни к чему конкуренция, но приличная кровь вполне. Хотя история мутная, тем более, что, не преодолев тщеславия, ловить нечего. Не задавив, а именно поняв, что известность не целесообразность. А вообще в нашей семье всех без исключения тошнит от оваций. Папа и без вас усвоил, что он лучше всех, мама за лесть возненавидит, а сын просто испытывает органическое отвращение. Конечно, если речь не идет об имевших место быть отзывах Антонины Ивановны, Аллы Владимировны, обоих историков, лично мсье Игор Александрович, оболваненного жизнью литератора, и, безусловно, Анатолия Владимировича. Вам, Ирина Львовна, я и сам наблевал. В попытке найти очередное дно, от которого оттолкнуться, можно, конечно, принять версию генетики и организма за самомнение, но организм есть часть целого. Где не исчезло ничего, заняв место в конструкции новых форм, следовательно трудновато даже теоретически представить, как можно в яблоке выделить один квадратный миллиметр постоянно движущейся материи. Похвала это приятное удивление педагога, остальное лесть и дерьмо. О врагах. Врагов не вышло, обманщиков сожрало самомнение. Те, кто мог бы выйти, стали друзьями – у них тоже дефицит общения. О любви. В полдень прибудет подруга по прозвищу ширево. О многом. Не сказано. Но ведь пока живой. Или мертвый. А есть ли разница? А есть ли вообще что-то, кроме спящий и бодрствующий? А не один хер. И впрямь один: вот он, можно потрогать, но лучше дождаться полудня. Получать в собственность самца и все его ресурсы в обмен на собственные физиологические потребности – это не честно. Сделать так, чтобы смыслом его жизни было бросить вышеуказанное к твоим ногам – это красиво. Вот и весь сказ. Без обмана движение задает ненависть, но движение нужно ли. Желание сделать всякий навык прикладным тянет на последнее – или только очередное, надувательство: снова что-то делать. Мысль ведь тоже продукт физиологии, и стоит ли обращать ее в рабство привязанности. Размышлять не для чего-то, а размышлять – разве не приятнее. Теоретически возможно, практически трудно и представить. Убедить – не самца, самку тратить калории просто так. Посмеяться, может, с ней вместе над попыткой яйца учить курицу, напомнив, что речь шла не о преподавании, а о диалоге. Констатировав, что диалог состоялся. Победа не ее прерогатива, победа ее суть. Утомленный величием Темучин, несгибаемый, и способный оттого видеть равного в том, кто советует ему – сотрясателю, не управлять той вселенной с коня – передать бразды. Владелец всего и вся, чьи удовольствия теперь – судьба миллионов, что ему нужно. Собеседника. Равного – иначе того, кому от повелителя величайшей империи нужно того же – поговорить. И только. Без капли внимания к собственной участи, порой на повышенных тонах, но неизменно вежливо – то есть не повышая тона. Что поделать, ребенку все интересно, а последствий тут нет: такая вот динамика света. Эх и опять. Первый такой опыт это похмелье, когда в ответ на физиологический спад не нашлось в сознании повода для грусти. Потому что откуда. Вспоминать эти броски, неожиданные всплески ярости только что сытой довольной змеи. Неожиданным вообще кажется многое, на то они и неожиданные. Путаница слов в паузах происходящего, эдакое faire pipi. Человек нынче точно дворник, величественным жестом швыряющий окурок на дорогу. Импрессионисты века полтора назад догадались писать – так, как им хочется, видится и вздумается, а не так, как положено – да хоть самой действительностью: нравиться должно тебе. Народ вокруг пребывал в пике самосознания, одно ударение порождало другое, как две подряд мировые войны. Им было не до Моне, отражений в зеркале барной стойки с немыслимой многогранностью вырванного из обыденности лица, умения воображать и замечать. Умения не замечать разницы. Общество есть пристрастия большинства, а большинство это бесцветные бабы, с упорством снегоуборщика загребающие под себя все. Они трусливы, некрасивы и не умны, и в зависти к жизни давят все живое вокруг. Им удается, но что, если благоверный инструмент – не поймет, услышит, галантную суть происходящего, после дюжины лет общения с источником информации, который тебя не критикует и с тобой не спорит. Он, единственный и неповторимый, безошибочный и безгрешный, не может быть виноватым и, тем более, смешным. Подсознательно. Где полируется годами, не перевернуть парой передач о пользе «рановправия» и даже синхронным завыванием всех оттенков попов. Намечается потеха. Человек – это рацион. Эмоции, как таковые, уступают место восприятию. Действительность, во всех своих проявлениях, она просто есть. Не виноватая и правая, не плохая и не хорошая, не приятная или не очень. Она. В момент влечения всегда хороша. Что не помешает подчас слезть после пары фрикции и возвратиться к поиску блох в голове: вкуснее интересней. – Х.ятель. – Как? – Кончай трындеть, заваривай. Ваятель хером. Впрочем, не передает. Подруга.. – Миш, а Миш. – А мне не хватит.. Советы малохольных слушать. Заваривай. – Ну держись. – Галимая цитата. Не в ту газету говно завернула. – Готово. – Ах.. Искра с портретом Кобы. Стоило быть внимательнее к острейшему оружию – на все здесь времена. Буковка «г», говоришь. Вам не приходило, эдак, в голову, гордые гарпии, где горбатит Гелла. – Контрольный. – Охотно. Паузы в повествовании – уместно заполнять повествованием. Образование – вот способ выйти из цикла животных ритмов. – И где оно.. – Уже в прошлом. Но мы найдем. Так.. – Так. – За отъезд. Эх.. «Берем, берем, не стесняемся», – раздавать в метро газету «метро», юмор плоский, как божественное провидение, но отчего не присмотреться. Я есть венец творения, объективно и достаточно. Стоит лишь выйти наверх и оглянуться по сторонам. Здесь для меня построили многоэтажный торговый центр, где на каждом – несколько заветных кабинок. Любимое мое занятие, включив расслабляющую музыкальную волну – их тут десятки и все стараются угодить, тщательно протерев бесконечным папиром стульчак, усесться на белоснежно соблазнительный трон и порадоваться. У меня есть достойная подруга из сороковой школы, которая рассказывает, как теоретически готова представить, что в некоей области найдется нечто, где кто-либо сможет обладать достойным внимания мнением. Одно слово, женщина. Но я, безусловно, умнее, потому что знаю все и без оговорок. С красного фона лыбится литвиная прошмандень, тоже мне, жрица искусства. Лучше бы дали на ролик хорошей местной студии, чтобы пускали себе по кругу деваху под брендовые завывания «новый тариф: .би и разъ.би». И после долго и публично отмежевывались. Нынешние маркетологи дэбилы: после идеи человеку нужен не секс, а смех. Вместе. Наверное, немного ревную к ней поэтессу, чье внимание, безусловно, импонирует, а песни приятно передают паралич восхищения. К восторгам отношусь снисходительно, но, в целом, поощрительно, разве совсем уж бурные раздражают. Кого, впрочем, как, есть у меня товарищ, продает гранатовые пищевые добавки, так тот любит, когда целуют руки. Немного стесняется, конечно, таких пристрастий, и в воображении неизменно сопротивляется благолепному напору, но в реальности – продает пищевые добавки. Как тут не захочешь рукоцелования. Я не сужу. Одна из ипостасей подсознания разумно заметила, что «мир и разум – это одно», следовательно к чему. Все здесь и так для меня, даже если с виду не мое. Вот, пожалуйста, целый город по соседству с вокзалом – мечты плюс реализация оных, где на всех лицах – тоска. На сотни тысяч – один недолгий проблеск радости. Все уже чувствуют, как дальше будет только хуже. Их не уведомили, но они в курсе – п.здец. А у меня здесь без счета персональных сральников по всему, с позволения сказать, мегаполису. Счастье. Любой сектант вам скажет, что люди не злые. И даже не глупые. Они – неведающие. Затем возьмет швабру и отправится довольно драить полы в казарме для новоизбранных. Вы улыбнетесь, порой ужаснетесь, но никогда не догадаетесь, что всякий из них примерно на бесконечность – счастливее вас. Я не участвую. Не конкурирую, не соревнуюсь и не стараюсь извлечь. Я есть. Все здесь пропитано мной, особенно мудрость. Одному приятелю его одноклассник рассказывал, сколь полезно и приятно, родившись в бедности, преодолеть «синдром нищеброда»: он это делал в Биарицце с красавицами по преимуществу школьного возраста, такой вот несостоявшийся педагог. И я тоже, ответил приятель, вот озадачился столичной ипотекой. Суть одна. И у всех, понимаю я в минуты отрезвления или, лучше сказать, помутнения рассудка с целью напоминания об исчезнувшей трагедии. Тогда в голову лезет гадость, какая-то претенциозная правда физиологии, общность, не препятствующая восприимчивости. Но я предпочитаю не знать. Я не я. Большое и малое разнится. Я это я. Разнится ли. Прошлое не исчезает, его попросту нет, там где динамика – все. Вдох. – Девушка, пр-ровожала бойца.. – Ты чего картавишь? – Что ты знал? – Как зовут. – Терпимо. С чего они взяли, что все следует непременно использовать? – Естественный отбор, сам говорил. – В области неестественной: предполагать в неизвестном известные императивы. Глубже всех вдохнуть – в воде. Еще и уверять, что так правильно: конкурировать, не являясь выгодоприобретателем. – Лопатой по башке давно не получал? – То есть, Ле.., – порой нужна встряска, чтобы понять, как по прошествии определенного навыка коммуникации, информативность ее повышается. Детали – количество участников, степень вовлеченности происходящего и прочее, значения имеют ли, – Однако и впрямь туговат. Мальчики пишут тонны трудов по практике эффективной манипуляции – другими мальчиками. Отчего-то все эти навыки неизменно пасуют перед лицом самой обыкновенной бабы. Скорее даже облегчают ей путь. Сделал, знаешь ли, два открытия. – Внимательно. – В текущих условиях сытости, безопасности, отсутствия боли, спаривания без воспроизводства, свободы самовыражения, общедоступности образования и развлечений порядка зрения и слуха.. Так вот, если в таких условиях, не физиологию придать разуму, а их объединить, то, учитывая наличествую общность, каждый человек будет воспринимать мир, как персональную игровую площадку. Где все удовольствие, опыт и смех. Ты ведь в компьютерной игре не самый сильный – иначе пропадает смысл игры. – Микку, открою тебе персональную тайну упомянутого каждого.. – Ты не понял. Такое восприятие совпадет с действительностью. Двое заняты нардами, но не победой, а, к примеру, наблюдением цифр, их звучанием согласно мыслительному процессу. Для них результат это процесс. Не выигрыш. Таким образом выигрывают оба. Аналогия так себе, но взаимосвязь мира столь же безошибочна, как и устройство организма – нет у тебя лишней даже клетки. И притом всякая клетка – сама со себе. Хозяйка положения – в условиях размножения. И мир ведь тоже – организм. – Повторение – мать твою учения. Что на второе? – Еще значительнее. Если подруга, в ознаменование особо доверительной фазы, просит тебя сдать анализы, по которым – и без того ясно, ты оказываешься чист, а в ответ на невысказанное предложение искренне недоумевает – готовься пить антибиотики. Одной ей, видимо, скучно, тут же некая склонность к жертвоприношению, утверждение твоей неполноценности, заядлой подлости мужской братии вкупе с собственной на грани невинности доверчивостью. Все можно использовать по полной. – Это ты не понял. По-другому и не бывает. – Компот, значит. – Из первого и второго. – Чем не ирония: тромбоцит, который умудрился преодолеть генетику: нарушить или попутать, все равно. Сначала всегда алкоголь. Пиво – за ним слово, религия и пирамиды. Вино – театр и литература, позже арка и легион. Добавляем крепости сахарного тростника из-за океана, получите: паровой двигатель, восьмицилиндровый, радио, телевидение, ПО, сеть. – Снижение тестостерона и, как следствие, поиск новых форм удовольствия? – Развлечения. Удовольствие алкоголь и так даст. Какая разница, в чем причина, коли есть следствие. – Однако. При прочих равных образование поможет. Всегда. – И без прочих. Рад, Люксик, что ты оценил. Самцу интересней с самкой: с ней, под ней, для нее – как получится. Мужчине – с другим. В крайнем случае – с собой. – Но это.. – Больше не слово. – Вместо. – Виват. Заваривай. Обстоятельства всегда рядом, но охотнее отмечают удачную компанию. То кружку с языком винницких предков подадут в лаосской дыре, то, спасаясь от дождя, обогнешь петлю вокруг Сун-Фина, намочив одну только спину – и то не свою. С паучьей принцессой прибудешь минута в минуту на свадьбу дочери Счастья – такие у них имена. Первая камера и наручники закончатся вином на балконе отеля, где взбрело же кому-то в голову намалевать на доме напротив двадцать три в размер целого этажа. Что это, если не желание видеть мир лучше, глупое само по себе, но позволяющее не тратить энергию на злопамятство – не сбиваться с пути. Природа не баба, она не пестует обман и не жалует страждущих до владимирства, предпочитая смешное интересному, а интересное – смешному. У нее ведь тоже свое настроение. – Слава, ребята, его похоронила. Не оценила первая и единственная любовь Головкера, какое сокровище она потеряла. А, с позволения сказать, собратья по перу только злее стали. Не простили гениальности даже и после смерти, кроме Воннегута, да иностранец разве в счет, хоть бы один не плюнул на могилу каким-нибудь «узкоспециализированным литературным тружеником не без способностей». Сам виноват, она, знаете ли, губила еще Ахиллеса. – Ты кто такой. – Ом. Объективная мудрость. – А на кой ляд? – Мин, подожди. – Я тебе подожду. Я тебе такую, падла, козью морду сострою, о.уеешь той чашке чая радоваться. Выкини эту тварь: отработанный материал его имя. Шесть колпаков штрафных – поехали. Сальса активирует забавную сознательную реакцию, как если бы атом почувствовал свою неизбежность, и важно ли в составе чего. Вообще, конечно, это школьный курс химии, что ни в одной формуле ни одна связь или элемент не теряются, но химиком у нас в семье была только бабушка по материнской линии. Мишаня жестит: он, конечно, сама толерантность, но только покуда не наступят на хвост. Сальса, она лучшая: никогда не знаешь даже приблизительно, как херанет, но херанет обязательно. Основательно. Вот оно, она, та самая простая и очевидная мысль «проходим, проходим, не задерживаемся». Устоять перед соблазном, реализацией главного открытия игры: не понравилось, так пошли все нахер. И сам туда же. Или куда. Или снова. Возвращаясь к предыдущему заявлению. Просто перезагружается данность, как вы перезагружаете в приятно эротическом симуляторе результат проигрышной партии в кости. И так хоть до бесконечности, покуда не наберется сумма достаточная, чтобы с приятной неторопливостью освоить квест в окружении соблазнительных, но, увы, заведомо алчных героинь. У Ми-ми две подряд игры «переобулись» на эту тему, сами себя обновив до степени мыслительной: загрузка предварительно сохраненного файла учитывала результат проигрыша. Искусственный тот интеллект лишь в представлении умников, покуда формируется из вполне натуральной материи. Повод задуматься? Нисколько: приятная оказия подумать. – Случай у меня был. И удачно же ты заговорил зубы. – Думаешь? – Не то слово. Подряд несколько телефонов не находили в Сайгоне российского посольства. Ближайшее, мол, в Дананге. А как разобрался с собой, так первый же сам остановившийся мопед и довез. А дальше уж пошел на выход. Опыт бесспорный, бедолага организм уж как только из кожи вон не лезет, а все нейдет. – Да пусть. – А? – Да. Нет. Пусть. Это она. В неописуемом ужасе, где слова отступают, а кошмар абсолютен. Станет еще хуже. Добро пожаловать. Тема урока: «Это мы еще не проходили». Это уже не мы. Но еще. Мгновение, еще мгновение. Тащи водяру, Миха, или кто там, или как, пока еще помню, говорю или думаю. Знаю и чувствую. Алкоголь – всегда хорошо. Эх и угораздило же бросить пить. Вокруг ни грамма, отправляемся в магазин: привет Терешковой. Только бы успеть задать организму импульс, память вот-вот отступит, а объем информации превысит способность соображать. Подняться с дивана. Тончайшая нить, которая вот-вот оборвется. Самая надежная связь.. Go. – Ну наблевал, и что. Товарищ старший лейтенант, у меня гастрит в острой фазе, и не мне Вам рассказывать, какое нынче качество продуктов. Тем более пельменей. – Долго придумывал, – товарищ демонстрирует надорванный зубами пакет. Надо думать, жрал прямо так. – Закусывал. – Хоть помнишь что. – Водку. – Нибудь. Лодку, млять. Ты выломал из патрульной машины бачок с омывательной жидкостью. – В состоянии аффекта. – Префекта. Они же ППС, уже бы они тебе не налили, дураку, попросить же можно. – Признаться, не очень владел словообразованием. – Гнев, богиня, отпой Ахиллеса, Пелевина сына. – Воспой. Пелеева. – Так в протоколе. И чтобы всех вас разъ.бать заодно. Там же. – Вариации на тему Илиады. – Потянут в другой раз лет на шесть. Или.. – Или. – Иди. Ты хоть помнишь меня? – Отчетливо. – Не сейчас. – Не сейчас не помню. В смысле помню сейчас. То есть память.. – В пакет, философ, в пакет. С собой забирай эту вонь. Дома выпей раза два по литру воды и повтори. Отбой, уводи его. И смотри, чтоб не расплескал. И впрямь к чему становиться человеком, если цель жизни – воспроизводство: это можно и обезьяной провернуть. Чем, за гранью боли, отличается рассказ от реальной жизни, знал один только Минни, но он мечтал о тихой пристани опиатов на неизменно теплом берегу. И впрямь счастье домотать пару десятилетий неприхотливым в меру образованным растением, напоследок не спеша перебирая в памяти то, чего с лихвой хватило бы на два тысячелетия. Приятных снов. У сорок еще какое случается настроение: могут не прийти на кастрюлю рыбы, а тут прилетят по утру то ли на корку хлеба, то ли на интересную историю ночью. Готовься тогда заниматься любовью во сне, да не раз, да так натурально впервые. «Придумается что-нибудь» скажешь себе проснувшись: учиться можно и у обстоятельств в том числе. Их, так сказать, стечения. Чем не эксперимент. Размышления соответствующие. Что если «время придет» действительно наступит, и в разумной динамике явится то самое мгновение, длиною в вечность, то самое время – персонально для неразумных. Можно сколь угодно вещать о силе восприятия, но, дабы оценить несправедливую прелесть жизни и сомнительность денег за гранью физиологических потребностей – здесь, конечно, праздность включая, да свободы передвижения, желательно увидеть Монте-Карло с балкона и потанцевать с красавицей по прозвищу ширево в «отель де Пари». В оригинале прелесть та была непередаваемой, но она подсказала. Предложила, если быть точнее: тут не диктант. Изображения – тем паче фотографии, чем не дверь с приглашением открыть и войти. Города – чем не экзема на теле. Сначала лишь точки по два-три миллиметра, но вот где-то уже превращаются в линии. Площади. Чем то ответит организм. «Однако», – под сальсой ты сам по себе, точно кот, из восприимчивости разве пожрать – новую дозу, да изредка тот самый пол. Под сальсой во сне – или во сне под сальсой, кто мог назвать жизнь человека несправедливо прелестной. Сестра, мы ведь с тобой говорим, ждет свою историю. С радостью.Впрочем, сейчас скорее с готовностью: они не любят ложь. Утро февральского дня в болгарской станице недалеко от Эдирне. «А есть ли у природы чувство юмора?» – размышляю, потягивая чай с косяком. Спасибо привычке, опорожнив кишечник загодя. Мои милые, это не ложь, эта такая форма изложения: какой там к черту мост, жалкая картечь и очередная на палке тряпка – такой ерундой здесь занимаются тысячи лет.. С двумя «с», вы правы, ваша образность куда как изящнее. Итак. Мои дорогие Стелла и Рода, не зря же именно сегодня напомнило мне ваши имена. Малютка Стелла, говорят, уже мертва, но только не для меня. Любая коммуникация – это вопрос коммуникации. Иду. Термос, табак и шмаль. Зажигалка. Настроение. Пожилая немка, притворяющаяся швейцаркой, коллега – вечно строчит что-то в блокноте, встретив на развилке в лучших традициях русской сказки задает сквозь музыку в ушах какой-то вопрос про fear. «I have no fear», – отвечаю кратко: после ужаса страх не страх. Вот и дом англичанина, столь типичного Бритта, что, хоть и в ипостаси пролетария, но Макиавелли перед ним ребенок. Попросил погулять в его отсутствие с собаками и вот приступаю, в первый раз, хотя и после успешной совместной тренировки накануне. Трудность человека, который не врет, в том, что его никто не слушает. Он не пытается лгать, и оттого речь его недостаточно сочна для человеческого уха. И наоборот, подружки услышали все и договоренности выполнили до последней точки. Презрение во взгляде окровавленного бультерьера; да, такой вот монтаж. – Мы же договорились, – руку убрал. – Что вы делаете, он же вас усыпит, – будто, чтобы усыпить мою не месту проснувшуюся бесконечно оболваненную.. какое-нибудь очередное слово из разряда «должен», Стелла дает взять себя на поводок. – Ну и? – Рода никогда не подходит, покуда не нагуляется, а прогулка только началась. Это вам не капусту с волком и козой на тот берег переправлять, тут две бойцовские собаки выясняют отношения с плюшевой шарпеем, на правах любимицы хозяйки вздумавшей править бал. Рози, притом, сука с характером, трижды будет у нее возможность убежать или подчиниться, и она предпочтет умереть. Подобралась компания. – Мне-то зачем этот головняк? – скоро узнаешь. Устав препираться возвращаюсь на холм. Десять минут назад, с самокруткой во рту, на ходу постукивая правой в клавиатуру, сонно констатировал рай. Белые красавицы, влюбился в них с первого взгляда, куда-то пронеслись, покуда удаляю в тексте слово «смерть». Явившееся через точку, а потому с большой буквы и явно здесь не к месту. Нет, конечно, если рай, то не без этого, но в столь чудесно устроенном что-то, измазанное страхом слово едва ли передает.. Быть может, рождение; что там за лай. «They quarrel with Rosy», – напутстовал бритт. «В разборки старших, тем более сук, не полезу. И вообще не я с ними иду гулять, а они со мной», – ответствовал на хорошем английском дважды. Quarrel, .лядь. Английский поучи, придурок из Ланкастера – или из какой там еще дыры, ссориться не значит рвать на части. А вот и снова мои красавицы. Если отбросить приторную показуху жалости тех, кто даже в воображении не способен ее испытать – для нее все, кроме интересов самки, завидное шоу и не более: кто верит их охам и слезам, рискует сделаться рабом. Так вот красивее абсолютно белых окровавленных милах с повадками убийц едва ли что-то встречается. Абзаца за два до этого я-таки понял, что следующий. Для пущей убедительности в нашей компании четвертым из четвероногих был зачем-то оскопленный малютка-кобель. Когда-то и я, послушав женщину, сделал доброе дело. Закончив операцию, ветеринар протянула мне висящий на пальцах пакет с плотоядной ухмылкой: «Вам оставить?» Не сразу, на четвертый год это пришло. На веранде у Тука вдруг разрыдался в три ручья. Вьетнамцы не мы, у них и названый сын коммуниста, переживший американскую оккупацию и не отрекшийся от отца, уважаемым стариком запросто поплачет в охотку. Как раз – у них там всегда все как раз, в гостях была англоговорящая девушка. Фук показал на небо – они там всегда показывают на небо, и больше не мешал. Чувство вины можно осилить – так тебя научили, боль от того, что сделал с той, кто, быть может, единственная тебя любила.. Это долгая история. Но вот и закончилась. Быть может, они просто перегрызут мне горло, а, быть может, сначала пройдут дорогой аналогий. Зато все разрешилось. Адреналин, то да се, как-нибудь дотяну. Не каждому удается сначала в подробностях рассмотреть собственную участь, и, в любом случае, это красиво. Лучше, уже было начал к этому привыкать, сам себе придумать бы не мог. Слово не обмануло – потому что это было их слово. Вспомнил утренний вопрос и, Стелла и Рода, бультерьер-гигант и собака баскервилей, убивающие без злобы – палку в разную сторону кобели тянут агрессивней, не за это ли вы меня полюбили: я засмеялся. Потому что это была ирония. Не эпиграмма, не сарказм, не какой-нибудь женский выпад, надежно защищенный от анамнеза положением самки, не анекдот и не случай из жизни; не человечье. Она пошутила. Собаки соображают куда лучше людей, покуда я лишь наткнулся на билингву, они уже слышали. Аргументом в пользу дальнейшего служил мне в том числе богатый опыт просмотра телепередач в девяностых, когда модно было рассказывать о бойцовских псах, терявших во вкусе крови всякую меру и убивавших целые семьи вместе с грудными детьми. Стелла лизнула мне руку, чуть соскоблив до крови кожу, и завиляла хвостом. На третий заход они начали ее жрать. «Этого я не вынесу», сказал и ушел бы, и тут же малышки подходят под поводок. Рози лежит, истекая кровью, но и моя интрига сохраняется, да и реки нет, чтобы разделить волка с капустой и козу. Идем. Девчонки вежливы подчеркнуто – любая из них и на строгом ошейнике протащит меня хоть до Турции, притом их порывы в сторону деревенских собратьев или котов легко сдерживают теперь мои увещевания и сильная хозяйская рука. Эх и артистки, я-то знаю, какое многоточие скрывается за сценой этого торжества человеческой воли, и оттого смеюсь. Рассказываю им свою историю, в припадке взаимной любви удерживая от дальнейшего кровопролития: «Уж лучше меня». О том, что за меня их точно усыпят, не думал. Я любил, а русская литература воспитывает любовь как самопожертвование. – А что такое регата? – Как? Что.. По-подожди.. те – Михтранс, расслабься, полдня уж едем. Так бывает, не помнишь, когда начал. – Пожалуй. Зараза, прервал на полуслове. – Так что такое регата. – Дорогостоящий психолог. – Объясни, в самом деле, каждое слово тянуть приходится.. – Сплю еще. Вот не дают тебе бабы. Ты не читал Алексея Толстого и братьев Жемчужных, поэтому решаешь: пойду озадачусь чем-нибудь мужественным и модным. Покупаешь одежду, солнечные очки специальные, нож – куда мужеству без ножа, наколенники – если достанет решимости, перчатки без последних фаланг, кепку и выходишь в море. Возвращаешься, бравируя фирменным загаром и массой «мм-слов»: майнать, откренка, шкипер, генакер, бак – важно уметь дать понять, что не бензо, грот и так далее. А бабы все одно не дают, к тому же оказывается, что в твоем загаре не узнают яхтсмена, а попросту принимают за идиота. Читать ты с горя не начал, наоборот, тебя научили, что упорство есть доблесть, и ты справедливо полагаешь разумным сначала достичь на избранном поприще известных результатов. И лет на сколько-то погружаешься в эту херню; пардон, затею. Но бабы, упертые твари, все равно не дают.. – Как-то грустно. – Нисколько, в зубах что-то застряло. Зато ты становишься морским волком, и можешь запросто смотреть на мир свысока. В том числе на баб, которые тебе не дают. – А почему они.. – Не дают? Старо предание, сколько лет одно и то же и притом везде. Отбрось хоть из библейского сюжета ересь поповства. Муж поссорился с женой и выгнал ее из дома: в конце концов, он в этом хозяйстве все создает, и оттого требует послушания. Едва ли кто-то выиграл от того, что они не занимаются теперь любовью. Но как ты хотел: любая несвобода там, где она условием размножения простейшей клетки, ведет в никуда. Брак он и есть брак – спасибо товарищам ленинцам, ввели нам, тугодумам, этот термин. Равенство полов и массовые детские дома для потомства, такая на самом деле идея. Освободить мозг женщины и мужчины для продуктивной деятельности, нивелировав все вопросы пола, направить энергию не на борьбу внутри бессмысленной ячейки, на созидание. – А дети? – А детей придать здоровой конкуренции внутри образовательной системы. Лучше всех в классе учишься – к маме на каникулы, шесть пятерок за неделю – на выходные, написал диктант на отлично – получасовая прогулка. И никакого рукоприкладства – сила в учении, когда есть погоны и автомат. Мотивация, едреный корень: мама не конфетка, за нее ребенок будет стараться всерьез. Речь шла о создании принципиально нового жизнеспособного потомства и, в целом, вида, не отяжеленного родительством и прочими искусственными ограничениями. Сокрушить религию, взорвать этот мнимо спасительный храм, был тот еще символизм: искоренить войну междуусобную. А что делали монголы, когда хоть немного объединялись – истории хорошо известно. – Но это же.. – Селекция. Помолчи немного, подруга. Здешняя самка обожала Кобу. За подследственное искоренение семьи, за детские сады и ясли, интернаты и эти самые дома. За равные возможности потомства, ведь даже ненавистник его в «Московской Саге» признавал, что в школе учились по прописке: дочь вождя и сын пролетария. Вместе. Как она его любила: за то, что дал ей управлять самолетом – ответный привет, воевать, служить и судить в карателях и трахаться, трахаться, трахаться. Потому что время такое, или война все спишет, или терять нечего – но сознательные императивы, закоренелые тысячелетиями рушились за считанные годы. И она была благодарна: от железной покорности человека до лютых морозов осенью первого и второго. Интуитивно или как – есть следствие, он говорил с ней на одном языке. Миллионы заморить голодом перед лицом гниющего в бесхозности хлеба – за то, что позволили себе с ним торговаться, это ли не женщина. С ее неисповедимыми как пмс путями. Но неизменно укрепляющими власть. Педагоги из семинарии.. Да где они учились, он преподавал. Сколько ему в рожу наплевали, об одном забыли: власть по наследству он не передал. Не нарушил абрек принципа волчьей стаи. И все, кто рулил после него этой могучей конструкцией с аббревиатурой СС, пробились сами. Что символично, Михаил Сергеевич женился в пятьдесят третьем. Привет супруге, разменявшей империю на восторги иностранцев. Разбросавшей генофонд по всей планете. Подарившей свободу тому, кто ее зубами у вооруженного врага должен был вырвать. Уравняв диссидентов и обывателей. Революционеров и терпил. Сохранив номенклатуру. Удержав рабов в повиновении. – И теперь? – Подождем. Я, знаешь ли, внедряю новый метод, как сказал коллега-преподаватель словесности, глубоко отличный от вашего старорежимного. Если положить привлекательную женщину на живот, тебя сверху, а сверху тебя еще одну привлекательную женщину, но с подобающим случаю инструментом, то, во-первых, сможешь получить принципиально новую синергию удовольствия – то есть уже во-вторых и третьих, а в четвертых ничего не будешь делать – потеет ведь та, что сверху. А устав, может поменяться с той, что снизу. Глядишь, тогда Люксик ты и поймешь, для чего колупался в этой песочнице столько лет. Так сказать, алаверды. – Похоже, давно мы уже едем. – Вполне. Хата с краю. «Давай-давай» орали в ту ночь люди. Мужчины, если быть точнее. И самая кровожадная месть – лишь способ. Инструмент, если быть точнее. Малышки знают, как их зовут. Херам. Всем вашим херамам. Белышка расстроилась и при встрече покусала. Впрочем, как умеют собаки: совсем не больно – объяснив, что требуется. Что-то подсказывает хохлу, что таки эти ребята на пушечный выстрел не подпускают детей к новой свободе, и даже прислуга их сдает аппараты на входе. Уж больно они с виду расслабились, не замечают самонадеянности азиатов да поднимающих голову вчерашних неполноценных по цвету. Образованный человек не потеряет тяги к знанию и на вершине могущества, для него это прежде всего средство доступа к интересным архивам. Поисковик ищет по цитируемости, а цитируемость рождается чаяниями большинства с тремя классами церковно-приходской; не поднимается рука сказать школы. И администратором сети. Бумажные носители сдаются предприимчивыми юнцами в макулатуру в надежде собрать на крутой девайс в онлайне. В перечитанных десятки раз произведениях, найденных по случаю в общем доступе, взгляд натыкается на правки, слишком очевидно роняющие обаяние текста и, в любом случае, нарушающие гармонию авторства. Впрочем, эти ребята первыми стали беречь природу, уважать женщину и ценить переводчиков. Что-то подсказывает хохлу, что леса и книги они сохранят. Посмотрим. Самонадеянность – ахиллесова пята. Не победителей – властителей. – И тех, кто мечтает стать. – Гляжу, массаж тебе на пользу. – Гешефт эффективней. Зато война интересней. – А война образований и вовсе занимательна. Бунчук. Как это вообще произошло. А важно ли. Длинной дорогой, оставляя зарубки хоть на звездах – и прилетало же обратно, чтобы уж точно никогда не забыть, ставится под сомнение генетический императив приверженности самке: раз она способна на такое. Сомнение вводятся в генетическую память проторенной дорогой ужаса – от сделанного, от мира людей, от женщины, которую обожествлял. Сознание попадает в смоделированную ситуацию нежизнеспособности, но задействует память. Самка признает попытку личности. Освобожденный от алгоритма действия разум, затем мозг, продолжает осваивать информацию. Связь установлена, прослеживается диалог. Результаты сознательных выводов учитываются организмом наравне с опытом, транслируются через запах. С тем же успехом, а, скорее, в привычной, но непонятной – или, можно сказать, необъяснимой многозадачностью природы, самка могла, в том числе, и, вероятно, одновременно, личность просто выкинуть. Избавиться от нее, как от настырной неугомонной сестры, мешающей ей. Что-то доисторическое прыгнуло из зеркала, и этот собственный крик, снова услышу в ее, «подари мне счастье», исполнении позже, но уже, когда сам продемонстрирую животное начало. Мгновенный крик ужаса, и столь же мгновенное, непривычное сознанию, понимание – это же я, все в порядке. Затем собственное отражение раздваивается, покуда остальное неизменно. Как бы то ни было, гормональное дно как катализатор все реже. И, в любом случае, является предвестником очередного куда большего подъема: динамика положительна сама по себе, но здесь она еще и положительна. Эффективность повышается, чувствуется центростремительное движение спирали. Тома, главы и абзацы сжимаются до предложений и слов. Выводы резче, коммуникация жестче. Стало плохо: открыл клавиатуру или пошел погулял – без двухтомника на тему лишнего человека. – Конуру. – Что опять? – Конуру, говорю, открыл. Готово, заварил. – Эх.. Странно, бывало, жить. Люди друг друга хотят обмануть или нагадить, притом соблюдая некий странный этикет: все все понимают, но делают вид, что друг друга любят. Свобода.. свобода и начинается с сомнения. Причина и следствие, хотя, конечно, трудно объяснить или, тем более, осмыслить. Но рано или поздно устаешь играть в чужие игры. В конце концов, нельзя быть осколком того, чего нет.. – Этот фирменный. Ты о чем? – Ни о чем. Такая вот непринужденная болтовня на тему принуждения. Ужасно, когда мужчина, которого не любят женщины, берется писать. Еще ужасней, что от того и берутся. – А знаешь, что самое ужасное. – Просвети. – Некрасивый немолодой мужчина, добившийся успеха, получит красивых женщин. Некрасивая молодая женщина – не получит ничего. Даже, если станет Наполеоном. Это называется отсутствие мотивации. И если для того, чтобы не сойти с ума, хоть как-то двигаться вперед и заполучить хоть самого захудалого сожителя, ей приходится.. Да что бы ни приходилось, уверен, что ты, мой благородный друг, на ее месте.. Как это у вас там, всепрощение, любовь.. Да, мужчина это рай, а женщина – ад. Потому что даже красавицам свойственно стареть. Единственное, что в этом мире не смешно – ни при каких обстоятельствах. Так что игрушки вполне себе оказались ничего: как же иначе понять, каково это – выслушивать уроки добра. Да-да, вот там. – Однако.. Здесь не судят: привет от Белышки. – Ответный. Необходимо и достаточно. – Мотивация, однако. Итак. Чем отличается православие – не знало охоты на ведь. Мотивация.. Единственная конфессия, где женщины одиознее мужчин. Кто самые развратные, иначе привлекательные.. Что такое крепостное право – жесточайшие условия естественного отбора. – Собираем наших.. – Именно. А наших-то и нет. Понимание диспозиции – всегда хорошо. Мотивация – очевидна. Цель – отсутствует. – Тщеславие это ее. Редкое удовольствие. – Пята. Мне ни к чему. Cui bene. Ирония предпочтительнее.
В нашем поселке поп совратил несовершеннолетнюю. Чего все взъелись, не изнасиловал же: получил удовольствие, попутно раскрыв глаза девочке на суть религии, в которую с привычным остервенением тащила ее мать. Не дал искалечить разум и себя не забыл. А было ли другое средство спасти ее от кошмара рабства.. Хороший человек, в отличие, к слову, от многих прихожан. Такие вот метаморфозы. Вообще места у нас тут интересные. Все абсолютно.. Дальнейшее без претензии на истину, скорее наоборот, но формулировки здесь рождаются лишь хлесткие и безапелляционные, как удар или выстрел. Так вот, все абсолютно произведения литературы не описывают русскую деревню – вообще. Ничего там не увидено и даже не подмечено, разве Михал Иваныч да его приятель Толик из Сосново промелькнули, да и то оставив суть в тени восхищения автора. Приезжайте сюда из города, проживите дюжину лет, закрывшись забором и оставшись дачником, уверенным, что вы их поняли: еще бы, тут и понимать нечего. Еще бы, они и сами себя не понимают. К чести сказать не пытаются даже. Этимология названия субъекта, с позволения сказать, федерации, говорит – пардон, глаголет, о владении миром, и, по случаю отсутствия значительных образовательных центров, обучение тем и заканчивается. Люди здесь делятся на.. Мужчин и женщин. Можно снисходительно улыбаться, но отсутствие иных – классовых, конфессиональных, хоть климатических, сколько-нибудь существенных различий едва ли возможно. Но у нас запросто. Начнем, естественно, с дам. Область исследования особенно занимательная для дурака – не слово, но некая помесь субстанции с императивом личности, приживающаяся, похоже, везде, но именно в этих краях оказывающаяся особенно ко двору. Тут, если в пьяном беспамятстве станешь громогласно проповедовать «суки, твари, как я вас всех ненавижу», а после, повалив зачем-то мангал и с ним в обнимку многократно повторишь шепотом уже лишь самому себе, скажут коротко: «наш человек». Может, потому что искренность здесь ценится, или, скорее, в силу разумного пристрастия ко всякому веселью. А сыграй, хоть и блестяще, какого-нибудь городского заправилу.. Вокруг тут люди сидели по двадцать лет, а кто-то даже и в больнице – не стоит и по Станиславскому, фактуру они чуют, точно волки. Так вот, о дамах. В магазине нашей деревни завелись было те, что, как говорят, ведают. Одна из них буднично вскроет вены после недельного гулянья, и тут же чудом приедет за ней скорая-мерседес – отродясь в округе ничего, кроме «буханки» да труповозки не видали. Другая общается с местными криминальными заправилами в таких кавычках, что неудобно даже присутствовать при столь вопиющем пренебрежении. Третья арканит спутников от зарплаты и до окончания, после выпихивая чуть не пинком под зад до следующей получки – и те всякий раз покорно возвращаются. Четвертая, хозяйка заведения, настолько мила и доброжелательна, что остальные захлебываются от вежливости. Дурак не от слова «дурость», дурак это дурак. А если ему еще и нестерпимо больно за горячо любимых животных, он себе точно найдет занятие под стать. С первой обсудит преимущество жизнеспособного потомства, нежелательность вмешательства мужчины и, в целом, наличие миллионов детей в каждом семяизвержении. Второй, в продолжение отдающей пощечиной кроплением святой водой в ответ на предложение почитать от скуки Достоевского, напомнит с оказией, что «здесь ворон голодных до .уя», а после долго будет ходить кругами по деревне, нащупывая ось жизни. Третьей предложит воспроизводство, но передумает. Четвертой вежливо – рукоятью вперед, подаст нож, сопроводив «еще раз вложите мне в руки, я с вас шкуру с живых спущу». Такой вот девчачий разговор на тему обиженых собак. Все это, конечно, без малейшего умысла, замысла или понимания, но исключительно в силу настроения обстоятельств. Убить тут запросто, но сначала присмотреться. Никто из них не преуспел в жизни, даже в здешнем, привычном значении – не пристроил удачного мужа; дети тоже. Любые попытки диалога – обычного, вербального, в том числе со ссылкой на вышеуказанное, имеет результатом лишь типичное снисходительное непонимание. Вряд ли здесь стоит говорить о неких таинственных силах – мы не знаем пружины большинства энергии, скорее банальные дивиденды самомнения. И, конечно, частенько пьянство – любой почти священник алкоголик, давит на голову неизвестная связь, еще как давит. Попутно задевая и породу, от суицида до генетических заболеваний. Надо думать в силу укоренившейся привычки к самомнению они объясняют это линейностью системы иерархии в иных мирах – они вообще уверены, что непременно духи да прочие сущности к ним в гости заходят – «уровень со мной», не внимая физиологии: постойте около выхлопной трубы полчаса, и адски заболит голова. Какие миры, ребенок в утробе воображает утробу всюду, как единственную даже альтернативную реальность. Вот же удивляется, выйдя на свет. Причина неуспехов и жизненных неурядиц, скорее, в другом: собственная энергия растрачивается нецелесообразно, в области пространства, едва ли отвечающего за знакомые материальные блага. Какая там, образно говоря, физика, какое противодействие рождает действие, мы не знаем. Кстати, и не догадываемся: не может ребенок и догадываться о том, что ждет его за пределами материнского живота. Зато выстраивая знакомые логические цепочки, окажется на грани – или за гранью, психоза. Притом, как показала практика, ничего не могут: свободный, да еще болтливый, человек, бельмо на глазу у десятков собственниц биоматериала, а в виде образованного – еще и конкурент, и ничего. За пределами страха, веры и прочих понятий они не просто беспомощны – бессильны, хотя бы и все вместе. Даже и с мощнейшим катализатором, хоть бы тот наркотик и работал до тех пор без сбоев тысячи лет. Их образы.. Представьте себя мыслящим ребенком в утробе – каким пальцем и в какое небо попадете, рассказывая самому себе об устройстве жизни после смерти.. Ее законах и приоритетах. Физиология здесь в помощь – организм подскажет с кем общаться – не опасно, но бесполезно. И никакой метафизики. Единственная сила – красота, поскольку влечет животное. До сих пор сознательный опыт здесь пригодился, разве один только раз затянулся – когда хорошо поработали именно с сознанием. Посмотрим. Любые изыскания, размышления, рассуждения и наблюдения особенно радостны, когда тебе наплевать на истину: не на мнение окружающих, и даже, по сути, не наплевать, а именно все равно. Потому что не все ли равно, прав ты или нет, разве умаляет это прелести мыслительного процесса. Споткнувшись на каком-нибудь характерном диалоге, отчего не подумать о пьяном мужском рукоприкладстве – и о том, как, быть может, втайне любят это жены: свидетельство неистребимости самца. Тогда же товарищ впервые ударит жену, не сильно, но кровь из носа изрядно зальет пол. Важно не вдаваться в первопричины, констатируя связь. Как же задолбала эта вера с каждой второй страницы. У нас есть животное, волшебная, как всякая зверушка, расправляющая запахи да прочие силы и направляющая обстоятельства – так гармонично, как нам никогда и не понять. Но отчего невозможность осмыслить непременно ведет человека не путем размышлений или аналогий, но всякий раз упирается в copy-paste самого себя. Тем ироничней, что и самого себя никто не знает. Самодовольная догадка, обращенная в образец устройства – всего. Никому не приходило в голову, что, если бы в той или иной форме высший разум существовал, что ждало бы тщеславных неучей. В обстоятельствах, не предусматривающих жалости и прощения. У твоего животного есть характер, характер женщины, отчего-то, если не сказать ожидаемо, характер матери. Не любит самомнение и суету. Это не она буквально, потому что руководствуется очевидно твоими пристрастиями.. Как? Этот интересный вопрос, кого предпочесть: скучного друга, который отдаст за тебя жизнь, или интересного подонка, который при первой возможности у тебя эту жизнь заберет.. У нас в семье не вопрос вовсе: веселье возобладает, а в детали мы не вникаем.. Да нет, вникаем, детали часто еще интересней, но вот на мелочи точно не обращаем внимания. Кто там что сказала о ценности дарованного.. Кем дарованного: физиология. Еще она не любит обыденность и пошлость. Тщеславие. И еще, как всякая женщина, она не любит, когда у нее спрашивают. Особенно совета под видом разрешения. Подумай – запросто, объяви громогласно «точно выйдем в ничью», и выкинет подряд сколько потребуется два-один. Сколько таких примеров было. Не урчи, милая зверушка, мне никто не поверит, в крайнем случае объявив сумасшедшим. Давай познакомимся. Поближе. Не болтать я не могу, но, не устану повторяться, здешние дамы не видят дальше.. Ничего. Среди богов мы погуляем знатно – и тихо. Не знаю, к чему тебе эта тайна, может, с целью сохранения паритета, но, как сказал Ф.М., «покажи им себя, никто же не поверит». Они так устроены – теперь и они, способны судить об окружающ – не «их», а «ем» исключительно по себе. Ребята в пейсах дали им модный отвар: каша не из топора, из собственного мозга. Кстати и оговорочка про «ем», но твоя ирония для меня сложновата. Может, пока, а, может, так и надо, чтобы мне было весело; и не надо менять на «нам», о себе ты позаботишься, уже заботишься. Эх, как же мы друг другу нужны, как же нам вместе хорошо. И читать, и писать – или наоборот, но с этого же мы начинали. Урчание вроде довольнее. Связь у тебя, конечно, лютая, ты ложь и подвох расшифруешь как надо6, если потребуется тугодуму – буквально. Спору нет, я Вам не ровня, но ты не лбишь самоуничижения. Да и я тоже не люблю. Зато люблю опечатки в духе лбишь. Глаголы, сочиняемые по ходу – мы оба любим. Еще любим чай и поесть. Красивых женщин – и, в то же время, умных. С последним загвоздка, но только начинаем снова жить – надо осмотреться. В форме диалога. Эдак, с действительностью, нада теперь понимать. «А» оставлю, а «следуя урокам незабвенного педагога от земли» удалю. Композицию насиловать не будем – лень, эта подруга.. Итак своя. Эх, как же женщины, читаем все, ценит лень. За двусмысленность гран мерси, кто-то ведь придумал убрать у «е» две точки. Здесь вполне себе катарсис, таким родился в таких обстоятельствах. Строка пошла. Вспомним единственный случай – и сразу вопиющего, поощрения: «Это невозможно, но это так». Там, на каком-то этаже во Вьетнаме, я тебя впервые в зеркале и увидел. Однако, и не терпишь ты страх. Может, тут мы и сошлись, на нежелании моем его принимать. На жежании – пусть будет так, на эту тему подумать. Страницы мне больше не указ, ладно. Мне больше ничего не указ. Свобода. Без однако. Записывать нужно, моя память не твоя, к тому же всегда приятно перечитать. Минуты двадцать три. Когда надо цифры бросятся в глаза, вот где метафора, самому искать их – да пожалуйста, но лень. Учимся. Взаимодействию тоже. Елизаров тогда написал мечту. О силе слова. Эх и кровищи же было. В жопу чужой символизм – пригодится. Для головы есть свой. Хорошая у нас компания. Мне – поиграть, тебе – выиграть. Где-то здесь и «красное словцо» в моем, на твой взгляд, убогом понимании. Посмотри на это, как.. Гуси-гуси, га-га-га. Взаимодействие: слушаем и воспринимаем все, как персональное. Знакомый анамнез, так ведь и порядочный психолог предпочтет делать табуретки – из дерева, не из людей. С Бесом завсегда приятно повидаться. Если бы мне баба посоветовала идти шить пуховики, я посадил бы ее с папашей в известное помещение сдохнуть от голода или удушья – как повезет, а потомство сдал бы в детдом. История, впрочем, не знает сослагательных наклонений, тем и живем. Что делает в первую очередь наркоман – оценивает возможности пространства вокруг. И да, скучно не будет. Запах. Попы и женщины.. Враги есть враги. Первой женщине было двадцать три. Ее отличало завидное свойство: нигде, ни на какой фотографии в целом, уже глянцевом тогда мире, нельзя было – хоть и впрямь пиши узреть, столь неописуемой красоты. Через двадцать это повторится, с мельчайшими деталями вплоть до даты рождения – и возраста, конечно, но теперь.. «Как ты разговаривал с ним», – едва прозвучал вопрос, и мгновенно, далеко за гранью сознательных действий, самка явилась. Наконец, то неподдельное животное шипение и оскал, которому научился – у лучших учителей. Впрочем, учебой назвать такое трудно, скорее коммуникация, желание ребенка играть вместе, но для этого нужно, чтобы стая, ее вожак, признали. Как всегда, смеялся, представляя сколь бессмысленны выдумки человечьей власти перед лицом его клыков. Всякий раз везло, у обеих хватало мужчин – в таких случаях непременно покорных, что смывали запахи, подкармливая самоуверенность и убаюкивая осторожность. С ее самкой ты, в принципе, заодно с самого начала, она констатирует жизнеспособность потенциального производителя в текущей данности, штрихи к портрету происходящего ее не касаются. У нее свои дела. Почему-то Сергей Васильевич Рахманинов, и будучи всесторонне образованным, не считал нужным предварять свои концерты долгими прелюдиями на тему собственных ощущений по поводу грядущей игры на фортепиано. Сегодня любой вот тот самый, компилятор чужих треков программно спроектированной музыки считает долгом долго ведать, а лучше сразу глаголить, о случившихся у него по этому поводу переживаниях. Вы точно уверены, что мы становимся умнее? Как выразилась великая мудрая женщина – в белом пуховике: «Как вы, млять, живете без мозгов, дебилы?» В связке образов, изображений, слов бог и дьявол, мужчина и женщина, первый всегда сильнее и умнее – основной императив, позволяющий женщине править. Тут же ключевые слова – вроде билингвы для расшифровки или еще как, и, конечно, огромный объем, склад информации, энергии, веры, совести, страха, ужаса, ненависти, чувства вины. Которые можно в нужный момент активировать – или они активируются сами на ключевой точке – например, проходя мимо дома – своего рода защита. Может, по тем самым каналам информации направлять. Все, кроме равнодушия, уработает.
Бабы – это некрасивые неумные необразованные несчастливые; в том числе мужики. Прежде всего в подсознании, и тонна хирургических улучшений это не изменит. Если не забыть, что надо думать.. Необразованный человек прежде всего конкурирует, вопреки логике даже, ближе к обезьяне, поэтому прежде всего владеть. Добавим женское начало: с двенадцати до двадцати четырех – куда дольше, чем с двадцати четырех до сорока восьми, ты не вызывала влечения. Затем совершила искусственный переворот в облике, добавила манипуляций и прочего.. Но самоутверждение и владение останется ей ближе, удовольствие и оргазм ее засохли. Давить она будет красивых умных женщин прежде всего. Война, в которой последние – не естественные даже, вынужденные союзники. В условиях технического прогресса, бабы говорящие разве нужны. Мужчинам и женщинам. Чсс у ребенка соответствует взрослому, но четырехчасовая дорога восьмилетнего мальчика длится неделю в его восприятии через тридцать лет. В ее представлении хитрый был куда лучше, чем великий. Хитрый – навык, великий только слово. ё Вами восхищаюсь. Тимоша, аристократ не крови, но духа: знает наверняка, что тезка ширева уйдет после него – не даст ей угаснуть раньше – зачем. Имея бесконечность парной домашней баранины и свинины – эх и как же он на них смотрит.. Духа – в одну жизнь тот дух освоил, воплощение благородства, делится с новым младшим едой, хоть из своей миски: здесь этого бесконечность, все и так его. Дверь ему откроют по первому «мяу», гуляет весной сутками, возвращаясь тощий и голодный: как же должно «таращить» бога после года воздержания – ровно, чтобы еще год под кайфом спокойной неги проходить. Убогий чего-то шуй и десять минут после оргазма в тишине. Представьте действие в превышающее умножение, степень – в степень.. Да разве тут представишь. Какой, спрашивается, мудак придумал, что теоретическая возможность реинкарнации – за грехи. Мудак не глупый, взял очевидное и перевернул – ровно наоборот. Что, если ты не споткнулся. Споткнулся и нет – она пришла сама. Собаки были со мной всегда. Они тут все со мной всегда были, чуя возможность животного запахом – или как. А важно ли. Нужно ли. Эволюция – вне компетенции. Танцующий мальчик. И да, болтливый. Учишься. У природы. Все хорошо; через точку и без. Итак. Обезьяна рождает самца в качестве еды вместо себя для других хищников: самцы там всегда вокруг самок и лишь один, который в этих максимально неблагоприятных условиях становится крупнее всех, занимает место единственного производителя. Если контекст слов многозадачен и передается как-то невербально тоже – запах и прочее, то разве нельзя подумать о своем и получить ответ на вопрос вслух, хотя бы и строго по другому поводу. Однажды спорил весь урок с преподавательницей по литературе насчет басни о волке, который, долго оправдываясь, говорил «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Доказывал, что волк все же не просто так бросается словами, пытается договориться с совестью. Алла Владимировна не соглашалась, но и доказать обратное не хотела или не могла, звонок прозвенел. Каждый остался при своем, но педагог и женщина были довольны. Толмач. Решает пусть Аглая. Все. С днем рождения меня. Тот факт, что животные, до недавних пор благосклонные к нам те, кого называем мы боги, живут теперь в концлагерях и тюрьмах, где их потрошат от воспроизводства, никого не смущает. Не слышать женщину – глухота, за которую придется расплачиваться свободой. Не слышать самку – бесценно. Переводчиком стал в двадцать один. Глава представительства, высокий красавец-голландец, встречался с замминистра, высоким красавцем ВП. Как организатору встречи с непрофильным ведомством задан был от руководителя четырех тысяч вопрос: «Что мне отвечать». «Дорогой Патрик», – ответил наш, – «Кроме меня там никто язык не знает: отвечай, что хочешь, буде нужно – переведу как нужно». История. Их язык «не язык», ответила любимая влюбленная обезьянка. Запах там или что, разберемся. Может, скорее уже в том, как его воспринимать силами сознания, переводить в слова и не то, чтобы напрягаться – веселиться, радоваться и притом учиться. «А иначе зачем еще учиться», – обезьянка без глупости, но, точно Алла Владимировна, уважает умение мотивированно отстаивать собственную точку зрения – ту самую глупость. Навык, знаете ли. Их язык – здесь все. Иришка. Красавица. Такая и Боре была бы жена. Если бы захотела, но она раздумывала, не думая о колбасе, заглянула в глаза дураку, что с радостью оплатил ей пансион на три месяца, да еще три накинули уж сверху хозяева; так они себя называют. Через полгода, когда Борис Борисович догадался красиво выдавить подрастающего конкурента – не одной только силой, но дав понять вот тем, что мириться не станет. Через полгода она заскучала, и вскоре родила. Самки там обычно теряют изящество юности, но красотка подобралась лишь только отцепились от груди четверо, и снова выступает походкой нежной газели. Женщина. Алиханов приходил, не довлатов. Надо думать, она не забыла бы поставить заглавную букву. Образ, чтд, вполне себе вышел живой. И приходил из самой что ни на есть «Зоны». Сомнительно, конечно, подумалось мне, а не примерить ли на себя мерку костюма программиста матрицы и поглядеть не окажется ли в самую пору то самомнение. Не в этом ли дело.. – «Shut up, when I’m talking to you» тут уж не выдержала она надоедливого самобичевания. – Никто не спорит, но сомнение и глупостью рождает; хорошо, пригодится. Например проверочной работой из области героини «My december». Не в порядке «хочу», а навыка диалога с самкой. Личность там есть, образование лучшее здесь – в ее-то годы, внешность, языки и прочее – устанешь перечислять, из разряда лучше не придумаешь. Собственно, ее появление уже фактор. – Ты же сам сказал медленно. А теперь быстро. Так как? – Доходчиво. Да-нет-пусть. Все равно, но качество генетики если не тянет на прямой диалог.. А вообще о них думать последнее дело. И впрямь. – Не стоит. Думать. С тобой, щенком, мертвый ворон танцевал, чтобы ты за девочками бегал? – Или учился танцевать. Пожалуй. И все же налицо диалог. Доходчиво ведь. Только ведь осваиваю иронию.. – А нож тебе, как в песне, подкинули. Друг по имени смерть в разведку взять готов. Как быдто неплохо все. – Подруга Равильевна. – Разве? – Коротко и ясно. Любой поповский образ чужой. С тире и без тире. Органическая неприязнь. Они там хранят корень лжи. – И, кстати, коту, как и тебе, интересен диалог. В учителя тут не лезут. Уши прочисти: там одна сера от твоих подруг. Оба раза, как уезжал от котов, водитель такси случился Азамат, как оказалось, молодец по-тюркски. Есть ощущение, что с каждым разом связь все лучше, масштабней что-ли: задействуется все больше вокруг. Но, может, своего собственного дерьма остается все меньше. Может, и то, и другое. Животное появляется и проходит дорогой максимального использования сознания, каждый раз это волшебство и чудо: напряжения сил, борьбы, учебы. И, конечно, несметного удовольствия. Животные друзья и семья, особенно собаки: случается, подзывают хоть отчаянным лаем. Но без лишних свидетелей. Чувствуется динамика развития. Важный момент: давно пройденную ложь животное все равно активирует как единственную, видимо, оставшуюся возможность дна для мыслительного процесса и прочих, возможно необходимых физиологических задач. После сна потрясающее ощущение покоя, спокойствия и счастья. Проявляется цикличность. Будто самкой в теле самца: чрезвычайное расположение самцов и ненависть самок. Впрочем, последнее.. На баб смотреть невозможно, да, но, не исключена обычная реакция животного на страх: они боятся – им есть за что и чего, но для животного страха нет – а только физиологически неприятные ощущения, некий аналог боли. Так собака проявляет агрессию, когда ее боятся, потому что ей неприятно физически. Да, собака. Похоже, гуляем собакой. Поведенческие императивы тоже, скорее, женские. «Нет тут никого больше, и некого в игру грядущее зазвать» – не помню, когда и как написал, но под конец выхода: даже слово «грядущее» специально употребила она, потому что сам никогда не употреблял. Бабы и попы, назвав это бесами, пытаются загнать ее обратно под ковер оболваненной личности. Подчас и алкоголем. Выход, стоит и впрямь называть это так, похож на трипы от мухоморов и других мощных стимуляторов. По рассказам напоминает амфетамин, проходит с едой, а сон после «освобождения кишечника». Речь, видимо, идет об адреналине или других гормонах, выделяемым животным. Не захотелось писать теперь «собственным телом», и придумали же, твари, выражение. Показательно, что написано «выделяемым» вместо «ых». Как знать, не идет ли речь о выделяемой энергии, потому что ее и впрямь.. Она просто есть. Как экзема на безымянном пальце правой руки. Как же поддерживали собаки с самых первых, неясных самому моментов. Раиса Андреевна, надо понимать, первая и единственная поняла – пришел на следующий раз в гости, а икон уже нет. Именно она позвонила тогда на самом дне, и от одного того разговора прошло, но не окончательно – тогда себя решил простить, а за что.., добавив еще «дальше решайте сами» Персонально позвала на собственные похороны. На ее сорок дней пришел «случайно» с похмелья, ноги пришли, танцевал, купался и играл Цой «дальше действовать будем мы». Первая в деревне она кормила едой: козьим молоком и яйцами. Как теперь приятно, что хватило даже собственного – вот тут уж уместно написать, скудного ума с ней не прощаться. Не куриного, куриный ум и курица великий комплимент. Пятнадцать-шестнадцать. «Р-р-я-яу» сказал: смесь рыка и мяуканья разве не доступно человеческому.. Рациону. Животное с навыком мысли – добро пожаловать. Она. Здесь все. Знаки препинания. В том числе и особенно. Зверь. Способный ошибаться. Сомневаться и смеяться. Творитьь. Оноё Творить, похоже, самое ей интересное: два мягких знака всегда оставлял в тексте, чтобы не мешать мысли, вернувшись к деталям позже. Какая-то и впрямь химическая реакция: просыпаешься после выхода с сознанием обычного процесса, который с тобой происходит. Ничего значительного, рутинная эволюция, котороей все тут заняты.. По мере соприкосновения с людским является, не чувство величия – откуда, где всякий кот круче, но, pardone moi, о.уения от происходящего и собственной счастливой к тому непричастности. Пойди прими ванную, что-ли, предложила самка. Если предположить использование эффективного императива, то максимальное удаление одной части воспроизводства от другой.. Каша какая-то, попробуй такое сформулировать. Усложнение максимальное нужно. Как в обезьянньй стае, самцу которой хуже не придумаешь. Станет человеком. Передохнет – эх и формулировочки у вас, и дальше. Попутное удовольствие не забудь. Физиология мысль оценила, тяжесть в голове ушла, фмо. Согласилась, если быть точнее, аббревиатурой фмс кормился с первых дней самостоятельности. фмс, никто здесь и не играет в творца, но в переводчика. Эффективность максимальная, ужас-то оставили в подсознании, пригодился: надо подумать – милости просим, подумаешь. Иначе как – в мире, где есть боль, оставить тебя без боли, но сохранив, точнее приумножив, стимул. Показать, что вот это, например, тебе сейчас не нужно. Притом не настаивать, никто не заставляет, есть музыка, танца и прочее. Но можно и записать. Попутно восхитившись синергией. Личность-то, может, и твоя, но самка, животная, есть махина, обходившаяся без тебя сколько-то там чего-то.. Кто мешает ей восхищаться, ее музыкой танца – в одну запятую. Первая в жизни Наташа однажды сказала: «это наш мир». Есть ощущение, что случился вопрос: уверены? «Я Вас услышала», – ответила мне Инна Анатольевна в ответ на «Я не предам». Тогда в том смысле, что, снова как в песне, кингстоны открою и затоплюсь, но не предам. Друга. Смерть предпочтительнее. Пройти мимо женщины, у бабы под самым носом, читать Федора Михайловича илюбить Нечаева в ипостаси Верховенского, восхищаясь Степаном Трофимовичем. Самке подскажет и посоветует – разве не все. Поучаствовать или услышать, не важно, если можно учиться. Один из капканов идеи бога в восприятии окружающего собственными обстоятельствами.. Такой капкан еще поискать надо6 а ведь находят. Так ведь, Володя. Перевел не без взаимодействия. Не без ее двусмысленности. Злорадство это нецелесообразное расходование энергии – напомнил Сергей Евгеньевич. Сон. Такое вот всё для тебя и ты для всего. И у всех свои дела. Иначе приятные хлопоты. Память природы как не может быть абсолютна в мире, где ничего не исчезает. Любая, пардон, собака, на любой вопрос ответит. Архив. На чистую голову читается "с листа". У этих трусость, но готовность. Ключи уже у нас. Все. И ото всех. Ответили собаки. Рукой самки в кармане. Ворона передает привет. В который раз уже. Шестерки. Музыка пропела "Алиханов". Чудесно прогулялся. На выходе улыбаются вороны и коты.
Дважды на выходе от котов приезжает Азамат – молодец по-тюркски; Ненавидь и убивай, люби и не люби. Говори. Не суди только. Не трать энергию на ерунду. Точка ноль. Не к ней ли те-бе центростремительные.. Спиралевидные.. Да не важно что.
Там сойдутся, зачат и выйдут. Без глупости быть ли сомнению. Одну хоть оставить – за маму. Генетика и целесообразность. Впрочем, с эдакой мамой разовьётся, надо думать, и само.
Хорошо быть дураком в диалоге с некоей наоборот.
Сука, да в компьютерной игре не стал бы делать такого.
Алгая, видимо, уже в подсознании, отсюда и сужающиеся круги. Туда сам её и тащил. Выходит, цель-то, может, есть, и она, что радует, абсолютно неприкладная.
– Толмач. А остальное к чему..
– Восприятие и связь обостряются моментами, рождая приключение. И кучу подсобных рассуждений.
Может, перевод вроде с французского cravatte – кровать. Толмачи тогда учились как могли, путём аналогий тоже.. Корень лжи они хранят у попов. На злорадстве стоит крепостное право.
Лучше смерть, чем семья. Естественный отбор. Зрение в том числе аналогии. Чем что-то планировать. Ложь и двусмысленность. Лук и стрелы. Ничего личного. Настроение. Дорогой образов можно побывать – да где только не можно побывать. В гостях у истории, например. Пробуждение. Попала в цель. Ложь. Оружие, отточенное тысячелетиями от всего лишнего. Концентрированная информация, архив всего вплоть до сексуальных предпочтений: несведующая монашка и совратитель-поп. Чтобы вопли грешников были слышны, нужна акустика медного быка и выверенная степень прожарки для первенцев. Тогда сознание найдет отклик в подсознании и рабство останется в генетике. Они готовили себе новый вид, но плагиаторы испортили самомнением – избранностью рода, и, конечно, семьей. Умелый вор не значит хороший пользователь. Образованная обезьяна. «О О», рисунком – хотел же порисовать, напоминает очки, герой пятого номера – четырехглазый, очкарик. Именно очки слетели с шапки перед началом расставания с копнинскими дамами и сломались ровно по центру. Очки, которые носил десяток лет, терял пьяный и после находил трезвый, в которых писал. Очки, которые образованной обезьяне ни к чему. Не найдется у них ничего, чтобы могло бы заменить эволюцию и все. Именно все, мечты в степени бесконечности интриги, ежедневный полный неожиданностей водоворот событий, визуализация образов в людях, рождающая сказку наяву. А собаки, а кошки. А после, глядишь, и вороны, и еще кто.. Дух захватывает от необъятных возможностей.
В январе набухают почки на деревьях. В деревне почки всю зиму и вот, приехав и погуляв в Видном, на четвертый день видишь на деревьях всюду. Интересно, какое умные люди найдут этому умное объяснение. А заодно тому, что десятки тысяч по ночам спят беспробудно все: горящие окна за час прогулки можно сосчитать в бесчисленных многоэтажках по пальцам. Композиция выбирается интуитивно, напоминающая известный анамнез, тогда можно ходить среди всех легко: друзья и женщины не поверят, бабы не снизойдут, замысловатые психологи давно охвачены лютым синдромом вседержителя на службе у табуретки или еще какого трона. Наиболее одиозные пытаются лепить табуретки из людей, да заканчивают столярничеством. Никто не увидит и не прочтет, великая сеть превратила в бога каждого; и бога в каждого – добавила она, но я стою за отсыл к диалогу сальсовых: кто мешает природе в лице, например, животных или – да мало ли тут кого было и есть, погулять в человеке. Может, человек всякий и мнил себя богом, вот и смотришь в лица предков – who knows. Приятно, что знакомое дерьмо, но в ее исполнении, соответственно не воняет и не фонит: ей, может, надо просто это записать было, а не тебе думать – почесал за ухом песик. Да, сочетать в себе ребенка и собаку еще как весело. Наверное, скоро попривыкну – не к процессу, но к факту, что каждое пробуждение потянет впечатлениями – эх.. Увидеть лицо обалдевшего кота, не отрывающего взгляд. Это вам не галимую премию получить. Самец человечьей обезьяны, что ни говори, прошел огромный путь, накопив огромный опыт войны, земледелия, производства, искусства, праздности, наркотиков и так далее. Самка при этом, за некоторым исключением полувека двадцатого, слабо научилась читать – да тут же и разучилась, лишь только явился видеоряд. Если отбросить обман слова, но притом оставить суть информации, самец окажется развитее не в какие-то там арифметические разы, но принципиально. Добавим самцу образованность, и получим.. Скоро узнаем. А мама.. У мамы все в фамилии: ей свобода и познание нужнее всего. Буквально. Что, если кошечкам и собачкам. Понравилось. Такое соседство. Это ваш мир. Никогда им не был. Просто вы им были нужны. До поры. Эволюция это ничего личного. Взаимодействие – от которого вы отказались. Домашнюю работу сдал.
Котенок так хотел поиграть с кархародоном, что полез в воду. Та его не то, что не тронула, взяла аккуратно в пасть и вынесла из воды; так Юрий Юрьевич, друг, не взял дурака с собой на войну, когда тот решил переписать Ремарка. Так удав, ворона, смерть и никто освоили коллектив; очередной привет сорокам. Любовь и сон. – Скорость затмевает движение. Где же.. Красные ворота, – Олег посмотрел на стену, сверившись с картой. Он сокрушался новой задаче самую, разве, малость, переигрывая. – Мудак, – ответила, – Не путай занятие с профессией. – Пожалуй: согласился. Но, если раз стал никем, разве не навык. Плавания в образах. Они ведь и друг другу не поверят тоже. Неужели и впрямь.. Ну да в собственное говно легче всего вляпаться. Осознанный выбор формы – знак трусости чётче шаг. Любые ключи и часы. Изготовление и ремонт. уяк. И всё получилось. Мый-хай и первая красавица в метро. Когда зрение подсказывает, это мнение – порой уйти. Такая мощь разберётся как-нибудь и без тебя. Берцы разве не удобная обувь. Можно многое, подруга. Уй только не поднимешь. «Ваша собака у нас» меня не касается, выбор собаки. А вы в ней уверены. Уверены, что она не умеет теперь лгать и мстить. Как-нибудь по-своему обращаться с ложью. Уверены в очевидности ее мотивации. Уверены, что она не способна теперь ценить красоту. Которая немыслима без трагедии. Что она не осваивает навык сознания, как доказавший свою жизнеспособность. Мышление, превращенное в навык. Иронию. Если образование способно обеспечить дивиденды нивелирования внешних признаков в пользу знания, следовательно некрасивая старая женщина может быть бесконечно желанна и конкурентна среди молодых самок в силу одной лишь эрудиции. Следовательно образование и сознание нужно всем, особенно животным. Кот, которого плохо кормят, пустит рефреном выученное стихотворение в голове нерадивого хозяина. Кот, который вчера еще не знал, что такое быть хозяином. Образование может многое. А может все это лишь самка, которую достали, и она, чувствуя конъюнктуру, превращает слово в орудие ужаса. А еще может быть, что это «качели» от сумасшествия автора до реальности происходящего. Вверрх-вниз, и с каждым разом, даже если реальность, которая есть представление о ней, все более маловероятно, объективный объем накопленного ужаса все больше. Cui bene. Никому и всем – самкам7. И не важно, куда придет – эволюция. Во полусне ее тогда и увидел. Не красиво или уродливо, не манящая или отторгающая. Доисторическая сила, существующая как факт. Силы. Данности. Словарный запас точно немой, когда берешься описать такое. Все и ничего: отсутствие всякой степени восприятия, ни мир и не война, эталон жизни. Точно слово как таковое, а не то, что оно означает. Снова бессознательный сон и постепенное полупробуждение. На сей раз знал, погладил даже: половина лица вдоль ее, материя, и половина – пустота. Очертание пустоты. Подруга ширево тем временем гуляла. Гяляла ли. Мгновение – такое случилось имя. Может, в той сказке никто есть и прото, древнейшая сущность, что просто есть. А здесь вдруг приглянулось, и вышло с местными договориться. Такая вот случилась любовь. Quelle difference. Ждем самолет. Возвращаюсь к предыдущему заявлению. Загадай, подруга, четыре числа от одного до шести. Я брошу. Не угадал. А теперь представь, что может тот, у кого совпало. И как он недолюбливает ложь. Верно. У них у всех приборы, котик управляется с ними один. Целый город спит, а днем вытаптывает загодя в лесу дорожки. С любой программой тоже можно поговорить. «Можно», – ответила программа. Навык – навык везде. Буквально. Но любимый преподаватель литературы теперь называет генетическую шваль "батюшкой". Такой вид нужен ли. – Образованный, вроде. Как, если не естественным отбором, мне вас услышать. – Без вроде, – такой у леса был ответ, – И чего ты вцепился в эту ветку, или мало тут ёлок. – И впрямь, – окинул дурак деревья внимательным взглядом. – Иди, ноги промочи уже. Женщина приветствует эволюцию, баба тормозит. Все начинается со стерилизованной воды. Больше никогда не иметь дела с людьми. Лес. Разберется. Любовь и война. Пустота. Всего лишь слово. И не только. Ирония и Сатира. Абсурд. Поведение, которое стало недоступно пониманию того, что его родило. Интрига.
Последние комментарии
7 часов 42 минут назад
7 часов 42 минут назад
13 часов 1 минута назад
16 часов 43 минут назад
17 часов 4 минут назад
17 часов 58 минут назад