Гербарий [Григорий Андреевич Грачов] (fb2) читать постранично, страница - 5

звучит смешно! До боли смешно! И как я мог попасться на столь очевидную фальшь? Каким же слепцом я был, коли не разглядел за столь очевидным жеманством простецкую истину! Да что уж тут говорить, ежели я свою же собственную ложь распознать не смог?

Я не берусь рассуждать о существовании любви – каждый решает сам для себя, каким словом называть это смешение привязанности и эмоциональной подневольности. Но в одном я уверился наверняка: романтика – удел наивных глупцов. Всё в этой жизни куда прозаичнее, чем может показаться. А мадригал – это и вовсе набор полых напускных строк, имеющих сиюминутный эффект. Убедился в этом лично.

К слову говоря, гербарий окончательно выцвел. Теперь я вижу в нём лишь уродливые бездыханные стебли, мятые листья да поблёкшие краски природы на зачерствевших лепестках. Я сохраню его единственно для того, чтобы он напоминал мне о тленности бытия, счастья и красоты. По сути дела, любое чувство, воспоминание или даже саму человеческую сущность можно вложить в гербарий, но даже в таком случае уповать на бессмертие – глупо. Ведь ветер рано или поздно резким порывом разнесёт пожухлые ошмётки по миру, предаст их земле…

Покуда писал я это письмо, за окном приземлился грач. Вестник весны и нескончаемой печали. Думается мне, прилёт его не сулит ничего хорошего. Однако, я не Макар Девушкин – утопленником себя воображать не стану. Потому я даже рад, что могу попрощаться и с Софьей, и с тобой навсегда. Петербургский адрес оставлять не буду. Я ведь не дурак, знаю, что ты моими письмами печку топишь. Но тем лучше: так, чай, сгорят листы, а с ними все воспоминания и слова. Вопреки всяким убеждениям, они сгорят. Непременно сгорят. Листы – это пепел, слова – пустой звук, а гербарий – сноп увядшего, иссохшего и бессмысленного прошлого. Прости великодушно, что навязал тебе своё существование. Прощай.

Петербургский титулярный советник, Георгий Алексеевич Грезин.

4-го мая.

Любезный мой друг детства!

Только вернулся из нашего с Полиной маленького tournée! Ездили на воды в Сестрорецк. У благоверной моей здоровье шаткое, доктор настаивал на чистом воздухе. Мы как раз придумать не могли, куда можно будет выехать после женитьбы. Чего только с нами ни приключилось по дороге… не терпится тебе поведать!

Как сообщила мне горничная наша, дескать, некий Георгий Алексеевич пишет, так сразу запела, завопила душа моя! Ты, Гоша, совсем не изменился с годами: целой стопкой бумаги стол мой завалил – точно же, как в старые добрые! Дочитал покамест лишь до середины первого письма. Сейчас разберусь с делами, что навалились за время поездки, и обязательно сяду разгребать твою эпопею.

Представить боюсь, что ж там у тебя такое случилось-то? Неужто romance какой? Как ты там, милый Ромео? Сгораю от нетерпения и любопытства!

Надеюсь, простишь мне, что так долго не отвечал. Ты, верно, подумал, что я забыл про тебя – ни в коем случае, друг мой! В последнем моём письме я изъяснился довольно коротко, потому как испытывал совершеннейший цейтнот. В скором времени обязательно наверстаю упущенное! Кстати говоря, не хотел бы ты заехать к нам через недельку? Мы с Полиной примем тебя в любой момент. Я уже поведал ей несколько презабавных пассажей из нашей с тобой юности – слышал бы ты, как она смеялась!

С нетерпением жду твоего ответа!

Твой преданный друг, Михаил Истомин.