Откуда берутся дети [Анастасия Лыкова] (fb2) читать онлайн

Анастасия Лыкова Откуда берутся дети

***

«Друг мой, друг мой, – читаю я про себя, – я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль…» «Черного человека» я выучил в восьмом классе. Иногда, когда мне плохо, он почему-то вспоминается.

Думаю, что ты сейчас очень похож на Есенина: такое же бледное лицо и такие же светлые вихры. Рядом с гробом твоя мама. Странно, но я никогда ее до этого не видел, хотя часто бывал у тебя дома. Оказывается, она очень старенькая. Сейчас в гигантских валенках и старушечьем платке она выглядит еще старее. Я думаю, что ты убил ее. Ты убил нас всех. Я очень злюсь на тебя – ты не имел права так поступать. Если ты оставил меня одного, значит, ты меня не любил.

Вообще-то каникулы, но собрались почти все. Слышу голос клахи – «Он всегда был себе на уме». Мне хочется ударить ее, закричать, что это они во всем виноваты, но я только опускаю ниже голову и украдкой поглядываю на Аленку – слышала ли она? Стоит в одной из своих шапок, вроде, как всегда, только нос опух и тушь растеклась. В общем-то, на нее никто не обращает внимания, никто сочувственно не хлопает по плечу – о ее горе никто не знает. Она такая же, как все, обычная одноклассница. Даже меня жалеют, а ее нет.

Когда все заканчивается, и ребята начинают расходиться, подхожу к ней, беру за руку. Мне кажется, что я должен так поступить.

– Мне очень жаль, – говорю я единственное, что приходит в голову. Она меня понимает.

– Спасибо, – тихонько сжимает мои пальцы. – Мне тоже очень жаль.

По-моему, мы в первый раз с ней заговорили. Она пришла к нам в класс только в этом году. Классная девчонка. В алгебре здорово сечет и бегает как черт. Я люблю, когда у людей есть увлечения, когда про них можно сказать что-то вроде «он любит литературу» или «он прется от бокса». Про Пашку тоже можно было. Он жутко любил химию. Органическую. Мог тетрадки исписывать этими формулами, в жизни встречающимися только в рекламе мыла.

Я, например, люблю экономику. Вообще, то у меня хорошо с литературой, английским и историей. Но люблю экономику. Точнее, полюбил. Она у нас только с этого года. Все предыдущее мне досталось от родителей, а экономика – мой выбор.

Что у меня не получается, так это физика. Совсем. И, самое главное, я и не хочу, чтобы получалась. Мне неинтересно. Там все происходит само по себе. В экономике другое дело – заправляет человек, поэтому даже формулы не такие скучные. Я считаю, что это самая гуманитарная из всех наук. Но вот быть экономистом я бы не хотел – это почти так же скучно, как физиком. Я просто хочу знать, как они все это устроили.

Так-то я не очень похож на того, кто любит экономику. Я, вообще, не очень похож на того, кто что-то любит. Во всех книгах герои-подростки – худенькие брюнеты. Что-то вроде Гарри Поттера без очков. Я довольно крепкий. Не то чтобы очень высокий, но чуть выше среднего роста. Внешность у меня совсем пацанская, неинтеллигентная. Волосы русые, но это не так важно – я их подстригаю очень коротко, и они могли бы быть любого цвета. Только лицо смазливое, бабское такое лицо, на мой взгляд. Вам сразу об этом говорю, чтобы не получилось, что вы только к концу книги узнали, как я выгляжу. Но проблемы у меня те же самые, что и у худеньких брюнетов.

***

– Как ты? – мама обеспокоенно оглядывает меня, как только я переступаю порог дома.

Я не отвечаю и поднимаюсь к себе. Не хочу ни с кем разговаривать. У себя включаю музыку и, не раздеваясь, падаю на кровать. Открываю глаза, когда уже темно. Первые пару секунд не могу понять, кто я и где нахожусь. Потом вспоминаю. Все, что произошло сегодня и три дня назад. Очень хочется, чтобы это все оказалось сном. Дурным, липким, плохим сном.

Раздеваюсь и снова ложусь спать. Во сне не больно.

***

На следующий день долго лежу в кровати, спать больше не получается. Сегодня вторая суббота месяца и отца нет дома – значит, у мамы с мартышками должна быть пижамная вечеринка. Это такой день, когда они валяются на диване, смотрят мультики или детские фильмы и заказывают еду на дом. В общем, бред. Хотя признаться, в детстве это были мои любимые дни.

Я спускаюсь вниз. К моему удивлению в доме тихо. Мартышки сидят в гостиной. Анечка читает книгу (это в субботу утром), а Тонечка что-то рисует.

– Где мама? – спрашиваю сестер.

– На кухне. Завтрак готовит.

Застаю ее с полузакрытыми глазами и чашкой кофе за кухонным столом. Каша подгорает на плите.

– Что происходит? – выключаю кашу.

– А что? – просыпается она. – Завтрак готовлю, – виновато опускает глаза.

Все понятно. Решили не травмировать мою неокрепшую психику и устроить день тишины в знак солидарности с моим горем. Лучше бы вели себя как обычно. Не напоминали лишний раз.

Я ничего не отвечаю и прохожу в ванную. В горячей воде закрываю глаза. Теперь мои дни будут похожи один на другой. Я буду просыпаться, ходить в школу, делать никому не нужные уроки. Потом поступлю в вуз. Окончу его. Буду ходить на работу. А Пашка останется там. Вспоминаю, как мерзлая земля ударялась о крышку гроба и крик его мамы. Кто-то бросился к ней. Как она сегодня? Как она вообще теперь?

В дверь стучат.

– Сынок, у тебя все хорошо? – слышится заискивающий мамин голос.

– Нет, я перерезал вены, – отвечаю сдавленным голосом.

– Я привыкла к черному юмору твоего отца. Можешь не стараться.

Мама уходит. Вообще-то у меня нормальные родители. Особенно каждый в отдельности. У нас две проблемы. Первая – моя. Это то, что у отца по физике была пятерка. «Природные законы – это же основа всех наук!» – и все в таком духе. С того самого дня, когда она у нас началась. А то, что у нас с ней не заладится, я понял сразу. Мама как-то снисходительно относится к моим скромным успехам (или выдающимся провалам) – что-то мне подсказывает, что у нее самой не все было ладно с Ньютонами и Теслами. Когда отец уезжает в очередную командировку, у меня наступают каникулы. Но в начале этой недели он как назло оказался дома. И нанял мне репетитора. В тот вечер мы решали задачи про электрическую проводимость полупроводников. Пашка умирал, а я записывал «дано». Теперь я ненавижу физику еще больше.

Вторая проблема – их. Они абсолютно не могут нормально жить вместе. То есть я помню спокойные времена в раннем детстве, когда мы жили счастливо, и никто не ругался. Я бы издал закон, по которому разлюбившие друг друга люди обязаны разводиться. Они еще держат себя в руках. У некоторых знакомых я слышал, как родители говорили друг другу такое, после чего полагается человека на дуэль вызывать, а не жить с ним в одной квартире. Иногда я удивляюсь, как мы вообще появились на свет: ЭКО или непорочное зачатие, не иначе.

***

Из дневника мамы

Кажется, я беременна! Сегодня сделала тест. Абсолютно случайно – завалялся в ванной. Положительный!!! Я так давно этого ждала, что не верю, что это может быть правдой. Сижу, глажу свой живот. В сотый раз слушаю „You’ll be blessed“. Написала Косте, он рад безумно! Странно только, что немного идет кровь. По-моему, во время беременности никакой крови быть не должно.

***

В первый учебный день меня будят радостные вопли мартышек:

– Wake up, lazy!

Второй понедельник месяца – день английского. Все, даже папа, который не очень-то умеет, говорят по-английски. Мы предельно вежливы и немногословны. Поругаться тоже сложнее. За каждое русское слово наказание – дежурство по кухне. Один раз отец дежурил неделю.

Я спускаюсь вниз.

– Good morning, darling, – мама пытается улыбнуться.

– Morning, – отвечаю и думаю, что такое утро всегда похоже на учебник. Что-то вроде: «Module 7. We are happy. We are a family».

За завтраком говорят только мартышки. Без конца просят друг друга что-нибудь передать:

– Could you give me some sugar, please?

– Yes, of course. Here you are.

– Thank you.

– You are welcome. The pleasure was all mine.

Последняя фраза заставляет меня поперхнуться чаем.

Перед выходом в школу говорю:

– Bye, mom!

– Bye, – протягивает она, – have a nice day!

На остановке долго жду автобус. Мы живем за городом. Анечка ходит в ближайшую к дому школу, Тонечка в детский сад. Я езжу в город.

У нас просторный уютный дом – результат одного из удачных проектов отца. Я не могу сказать, что он состоятельный человек, но несколько успешных сделок позволили ему купить землю, построить дом и приобрести хороший автомобиль. Оценка стоимости труда – одна из проблем, которые меня волнуют. Кто решает, сколько стоит та или иная работа? Почему некоторые ходят на опостылевшую службу всю жизнь и не могут позволить себе приобрести крохотную квартирку, а некоторые получают все и сразу? На этот вопрос я пока не получил ответа.

Я не люблю понедельники. Во-первых, потому что это понедельники. Для меня они, как для мамы утро. А во-вторых, потому что в понедельник у нас физика. Вернее, две физики. Два первых урока – надо же было так испортить всю неделю.

Перед входом в класс слышу: «Говорят, он должен был крупную сумму денег. И не сам это сделал. Машинист видел чью-то тень».

Голоса смолкают, как только я вхожу в класс. Его место пустует. Он сидел рядом с очень тихой девочкой Леной. Может, она неплохая девчонка. Я не знаю. Никто не знает. Она не разговаривает. Даже когда она выходит отвечать устный предмет, она как-то так рассказывает, как будто молчит. Мне кажется, даже учитель иногда отключается и не понимает, ответила она или нет.

До Лены Пашка сидел с Аленкой. Клаха сама посадила их вместе, как только Аленка появилась в нашем классе. Она же не предполагала, что из этого получится. Я не знаю, о чем они разговаривали на уроках, но только с их, задней парты, постоянно слышался смех. Даже на контрольных. Хотя, казалось бы, там-то над чем смеяться. А на гуманитарных предметах их прямо распирало. Когда они выходили из кабинета на перемену на тыльной стороне ладони у обоих были следы от зубов – они закусывали руки, чтобы не расхохотаться.

Я видел, как пару раз они вместе шли домой. Им, конечно, по пути и ничего удивительного в этом нет. Но я-то знаю, что на Пашку это совсем не похоже.

Когда их рассадили, Пашка болел. В тот день Аленка ему позвонила и долго трещала, рассказывая последние школьные новости. Потом сказала: «Слушай, представляешь, нас рассадили. Тебя посадили с этой Леной. Нет, ну ты только подумай, надо же быть такой сволочью (это она о клахе). Тебя и меня рассадить!»

Пашка немного помолчал, видимо, не зная, как отреагировать и сказал:

– Ну и что? Рассадили и рассадили.

– Да нет. Ничего, – Аленка повесила трубку.

Больше она не звонила. В классе, на переменах, никогда не разговаривала с ним, да они и раньше этого не делали. Все, что их связывало – это полторы четверти смеха на задней парте. И пара прогулок домой. Никому и в голову не придет жалеть ее.

Откуда я все это знаю? Я был у Пашки в тот день. И все слышал – телефон у него очень громкий. Если бы меня не было рядом, наверное, все было бы по-другому.

Меня посадили с Инной – это наша классная дива. В каждом классе есть такая. Не обязательно самая красивая, но самая уверенная в себе. Нам в этом смысле еще повезло – наша вполне человечная. Мне только не нравится, что когда она смеется, то обязательно берет меня за локоть и наклоняется в мою сторону.

Вообще-то нельзя сказать, чтобы класс у нас был откровенно плохим. Он какой-то просто никакой. Каждый занят своим делом. У нас даже особо никого не буллят, потому что буллинг предполагает какую-то совместную деятельность. Есть какой-то костяк тех, кто считается успешными героями, Инна, например. Но Пашка к ним явно не относился и, в общем, как-то не вписывался. Хотя в классной иерархии он занимал не последнее место, так как неплохо учился и нравился некоторым девчонкам. После него еще были глупые и несимпатичные, с достаточно большим отрывом, надо сказать. Все просто считали, что он слишком скромный. Пашка как-то мне сказал, что они путают скромность и нежелание разговаривать. Еще он плохо одевался: ходил все время в одном и том же поношенном синем свитере и каких-то неопределенных темных брюках. Пашка говорил, что одежда для него не важна. Сейчас я думаю, что у него просто не было денег.

В десятом классе все стали спокойнее, даже в параллельных классах, где ребят откровенно унижали. Один парень, например, в девятом классе перевелся из нашего в параллельный, вернее родители его перевели. Считали, что там сильнее преподают математику. У нас он был красавчиком: хорошо одевался, занимался спортом, пользовался гаджетами последней модели, всегда был активным и в хорошем настроении. Вообще-то он и, правда, неплохой парень. В параллельном классе буллили одного пацана, а Никита как-то к этому не привык и заступился за него. Угадайте, что произошло? Буллить после этого стали его, всем классом, включая и того, за кого он заступился. А там ребята мастера своего дела: выброшенные в унитаз вещи – это для них цветочки. В конце учебного года Никитоса было не узнать, по-моему, он даже заикаться начал.

Когда я был младше, ко мне тоже пытались подкатывать разные недалекие уроды. Но очень быстро передумывали. Один из них пнул меня под колено, после чего я упал. Тогда я взял кусок кирпича, который валялся рядом, и запустил ему в голову.

В начальных классах мама говорила, что если кто-то меня будет доставать, то нужно сказать: «Ты почему такой злой? Тебя что, мама не любит? Точно-точно не любит, все, кого мама не любит злые». Мама обещала, что после этого обзывать больше не будут. Не знаю, правда ли это, я тогда не проверял.

За пять минут до звонка в класс входит Аленка. На ней сегодня все черное: джинсы, джемпер и шапка-бини. Она подходит к моей парте:

– Инн, ты не могла бы пересесть на мое место?

Все поворачиваются в нашу сторону. Аленка продолжает пялиться на Инну, не моргнув накрашенным глазом. Инна приходит в себя:

– Пожалуйста. Не думаю, что физичке это понравится.

Я вам говорил, что физичка – это и есть наша клаха? Нет? Тогда представьте, как мне не повезло вдвойне.

***

Из дневника мамы

Сегодня была на узи. Они говорят, что мой ребенок умер. Что развитие не соответствует неделям, которые они насчитали, а это значит, что беременность не развивается. Я лежу и вою уже четвертый час. Этого не может быть!

***

Со звонком в кабинете появляется она. У меня внутри все сжимается. К чувству страха добавляется презрение: «Он всегда был себе на уме» – эта фраза так и осталась звучать у меня в голове.

Конечно, она сразу замечает, что Аленка пересела. Но ничего не говорит – даже у нее хватает чувства такта. Зато вызывает Аленку к доске. С домашней задачей она справляется на «отлично». Видимо, не зная к чему придраться, клаха цепляется к шапке.

– Повторяю еще раз, что присутствие на уроках в головных уборах запрещено. Учителя жалуются, что в нашем классе постоянно нарушается это правило.

Учителя делали Аленке пару раз замечания. Обычно она как-нибудь отшучивалась, и конфликт на этом был исчерпан. Не думаю, чтобы кого-то из них по-настоящему беспокоила проблема головных уборов десятиклассницы.

– Не дрейфь, – Аленка толкает меня под локоть.

– Ты что, совсем ее не боишься?

– Нет, я не страдаю геронтофобией.

Что такое геронтофобия я понимаю – боязнь стариков. Улыбаюсь:

– А чем страдаешь?

– Партенофобией. Поэтому к тебе и пересела.

Я роняю ручку и, поднимая ее с пола, достаю из рюкзака телефон. Под партой набираю в поисковике «партенофобия» и фыркаю – боязнь девственниц. Перевожу взгляд на бывшую соседку Аленки – это наша отличница Вика. У нее длинные волнистые волосы, забранные в аккуратный хвост, большие бесцветные глаза навыкате и серо-лиловая водолазка. Всегда. Может, это разные водолазки. Но тогда они очень похожи. Вика что-то старательно пишет в тетради, выпрямив спину. Незадействованная в письме рука безжизненно свисает куда-то под парту. Я фыркаю снова. Чтобы не засмеяться, закусываю руку.

***

Вечером я долго читаю в интернете про разные фобии. Чего только нет, оказывается. Мне больше всего нравится «аулофобия» – боязнь флейты, ну и конечно фобофобия – боязнь фобий. Это когда ты боишься, что испугаешься. Если вдуматься, что-то в этом есть.

***

Вторник и среда – хорошие дни. Никакой физики. Вторник проходит как-то никак. А в среду у нас факультатив по литературе. Наша русичка создала что-то вроде кружка: дома мы читаем предложенные книги (в основном не из школьной программы) или смотрим фильмы, на факультативе все это обсуждаем, а потом пишем сочинения. Даже не совсем сочинения, а наши мысли по этому поводу в свободной форме. Как вы сами понимаете, факультатив не пользуется огромной популярностью. Но мне нравится. Единственное, что меня напрягает – это писать руками – непременное требование нашего учителя. Я так привык печатать, что когда пишу, кажется, что рука стирается. Интересно, есть какая-нибудь связанная с этим фобия?

Учительница по литературе неплохая. Вообще, по ней видно, что она или учитель русского и литературы или какой-нибудь работник учреждения культуры. Она всегда носит пончо, распускает длинные русые волосы и красит глаза голубыми тенями. Мне кажется, что она немного застряла в своей молодости, но это ее дело. Главное, что она не трогает нашу.

Аленка тоже туда ходит. Хотя с письмом у нее большие проблемы. Я, конечно, не знаю, что она пишет в сочинениях, и думаю, что учитель тоже не особо, потому что там просто ничего не разобрать – сплошной набор петелек. Несколько раз Елена Львовна просила ее переписать. Безрезультатно. Все те же петельки. Тогда ей разрешили печатать на компьютере. Теперь мне кажется, что это было подстроено.

В эту среду у нас мотивационное занятие. Это когда мы сами выбираем книгу или фильм и рассказываем о них. Задача – заинтересовать остальных. В конце проходит голосование – каждый выбирает, по какому из произведений будет писать сочинение. Один раз большинство выбрало мою книгу – «Что к чему?» Вадима Фролова. Это, конечно глупо, но я очень гордился.

Сегодня мне ничего не нравится. Ребята рассказывают интересно, но как-то не в настроение. На этот случай существует «выбор учителя» (все это напоминает телешоу). Перед уроком преподаватель пишет на доске название произведения. О нем не рассказывается ничего. То есть эту книгу ты берешь «вслепую». Я перевожу взгляд на доску – там значится А. Мариенгоф «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги». Кто такой А. Мариенгоф и, соответственно, кем были его друзья, и тем более подруги, не имею понятия. Но решаю взять.

Перед выходом из класса меня окликает Елена Львовна:

– Вася, задержись, пожалуйста.

Я вам не говорил, как меня зовут? Теперь представьте, как мне не повезло втройне. Я не раз спрашивал своих родителей, зачем они назвали меня кошачьим именем. В ответ они начинают глупо хихикать и петь «Вася, конечно Вася». Видимо, они считают это отличной шуткой.

Я подхожу к учительскому столу.

– Возьми. Это Пашина тетрадь с сочинениями. Я подумала, может, ты захочешь прочитать. Не сейчас, наверно. Немного позже.

Я протягиваю руку и беру тетрадку. Обычная, зеленая, в толстую линейку. На обложке выведено «ученика 10 класса Павлова Павла». Почти закончилась – за две четверти мы успели написать достаточно много сочинений.

– Спасибо, – говорю я, – а разве Вам можно ее отдавать?

– Не знаю. Наверное, нет. Но это уже не имеет значения.

Она отворачивается к окну. Клянусь, в ее глазах я видел слезы.

Вечером я долго лежу с тетрадкой в руках. Разглядываю обложку и ровные Пашкины буковки. Открыть ее так и не решаюсь.

***

В четверг у нас опять две физики. Пятым и шестым уроками. Это еще хуже – я начинаю трястись еще утром, и первая половина дня проходит, как в тумане. Сегодня немного легче – Аленка своей болтовней отвлекает от дурных мыслей.

На английском быстро просматриваю тест, который нам дали – ничего сложного. Все эти правила я знаю с детства. Пара незнакомых слов, но думаю, что они не помешают мне. Начинаю писать. Аленка сидит, повернувшись ко мне, и пристально за мной наблюдает. Минут через пять не выдерживаю:

– Что? – поворачиваюсь к ней.

– Тебе говорили, что ты очень нелепо смотришься с ручкой в руках?

– Почему нелепо?

– Тебе бы больше подошло кувалдой какой-нибудь махать. Или меха раздувать. Ручка в твоих пальцах смотрится беспомощно.

– Хорошо, – я улыбаюсь, – в следующий раз попрошу заполнить тест на компьютере.

– Не поможет. Я видела, как ты печатаешь. Такое чувство, что твои пальцы раздавят клавиши. Тебе пора заканчивать школу. Ты негабаритный для нее.

– Боюсь, что в ближайшие полтора года вряд ли смогу это сделать. Но я учту твои пожелания.

***

После четвертого урока я обычно иду в столовую. Вернее раньше мы шли. С Пашкой. С понедельника я там ни разу не был. И сегодня не собираюсь. Стою у окна и разглядываю снежинки.

– Думаешь, если ты похудеешь, то ручка пойдет тебе больше?

– Что? – оборачиваюсь.

– Пошли, поедим, говорю, – Аленка улыбается. – А то физичка слишком быстро с тобой справится.

Мы проходим в столовую. Берем подносы, еду. Садимся вместе за стол. Конечно, все оборачиваются на нас – с того дня, как Аленка пересела ко мне, прошел слух, что мы встречаемся.

Аленка ковыряет свои макароны с котлетой и опять не сводит с меня глаз.

– Что? – опять не выдерживаю.

– Ты хорошо ешь. Борщ идет тебе больше, чем ручка.

То, что я хорошо ем, я уже слышал от мамы. Она говорит, что я ем по-мужицки – низко наклонившись к тарелке и активно жуя. «Ты даже во мне будишь желание накормить тебя», – так обычно говорит мама.

***

Физичка, конечно, вызывает меня к доске. Задача такая же, как мы делали с репетитором. В тот самый день. Я записываю «дано» и думаю, что было бы, если бы я не остался дома из-за физики и поехал к Пашке. Наверное, он был бы жив. Я думаю, что на похоронах совсем не было видно, где его переехал поезд. Наверно, где-то внизу. Или он его не переехал, а просто сбил. Никто этого не рассказывал. На лице его не было видно никаких повреждений. А волосы такие же, как всегда. Только в них снег запутался. Наверное, ему было холодно.

«Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль».–

Вспоминаю я и слышу откуда-то издалека голос физички.

– Ты что уснул? Ты как всегда не готов?

– Извините, – выдавливаю я из себя, – и вижу снежинки, запутавшиеся в Пашкиных волосах, – я не могу.

– Что ты не можешь? Решить простейшую задачу? Сделать домашнее задание ты не можешь? Ждешь, что тебя все будут жалеть? Ты такой же, как и дружок твой…

Она не договаривает, какой я. Какие мы. В классе царит мертвая тишина. Я сжимаю кулаки. Я мог бы раздавить ее. Разбить самоуверенное лицо. Но не могу. С детства мне внушали, что бить женщин нельзя. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Вместо этого я подхожу к ней. Смотрю на нее сверху вниз. Она начинает пятиться назад. Я собираю слюну и плюю. Попадает в основном на очки. Прохожу к своему месту и беру ранец. Аленка встает и собирается уйти вместе со мной.

– Не надо, – шепчу ей.

Она протягивает руку и сжимает мою. Пальцы у нее очень тонкие и теплые. Тепло проходит сквозь кожу и останавливается где-то в районе сердца. Удивленно вскидываю глаза – вовремя, ничего не скажешь.

Уходя из класса, слышу визг физички:

– Я поставлю в известность директора.

***

Из эссе Паши по книге Стивена Чбоски «Хорошо быть тихоней»

Я люблю эту книгу. Даже, несмотря на то, что не совсем могу понять, как у такого парня, как Чарли, появились такие друзья как Сэм и Патрик. Если смотреть из опыта реальной жизни, то это очень маловероятно. Во-первых, потому что они просто старше, а во-вторых, потому что круче. Мне сложно поверить, что двое таких ребят могут подружиться со столь странным субъектом. Хотя, если задуматься, в книге есть объяснение этому факту: сами Сэм и Патрик тоже имеют особенности, которые не дают им права полностью ассимилироваться среди школьной элиты. Я думаю, что именно поэтому они смогли так полюбить Чарли. Обычно успешные, красивые и богатые дети становятся успешными, красивыми, богатыми и гаденькими подростками. Спасти их может только какой-то дефект, позволяющий на собственной шкуре испытать, каково это, когда ты не идеален.

Чем мне симпатичны Сэм и Патрик, так это тем, что они принимают Чарли, несмотря на все его странности, я бы даже сказал, что за них они его и любят. Они не говорят: «Эй, чувак, а почему бы тебе не перестать слушать эти дурацкие песни, писать сочинения, терять память, читать стихи на вечеринках и вообще нести всякую чушь? Почему бы тебе не перестать быть тихоней, в конце концов?» В этом, по-моему, и заключается смысл дружбы: либо ты находишь себе друга и кайфуешь от него и всех его поступков, даже самых странных, либо ищешь кого-то другого.

***

Когда я приезжаю домой, мама уже все знает. Она сидит на кухне с чашкой чая в руках. Ноутбук с работой отодвинут в ожидании меня.

– Я не буду спрашивать тебя, почему ты это сделал. Если ты так поступил, то, наверное, у тебя были веские причины. Завтра пойдешь к директору. Пока без меня. Сейчас поднимайся к себе.

Я хлопаю дверью и падаю на кровать. «Я не буду тебя спрашивать, почему…» Очень гуманно. А может я хотел бы, чтобы вы меня спросили. Чтобы хоть кто-нибудь в этой долбаной семье поднялся ко мне и сказал: «Как ты живешь теперь, когда его нет?»

Думаю об Аленке и засыпаю.

***

Из дневника мамы

Сегодня опять делали узи. Мой ребенок жив! Они просто что-то напутали с датами. Сейчас уже шесть недель и можно слышать, как бьется его сердечко. Но из-за крови, которая постоянно идет, меня кладут в больницу на сохранение.

***

Меня будит осторожный топоток у кровати – Тонечка. Ей четыре. Очень смешная. Анечке уже восемь и они совсем разные. Анечка серьезная, вернее пытается быть серьезной, но это не очень-то получается. У нее темные вьющиеся волосы, красивое правильное лицо и темно-карие, почти черные, как у папы глаза. Тонечка рыжая, с россыпью веснушек на светлом симпатичном лице. Она держат в руках лист бумаги и карандаш:

– Нарисуй мне много машинков.

– Я не хочу. Видишь, я сплю.

– Нарисуй мне много машинков.

– Ладно. Залейзай ко мне, – беру карандаш и рисую. – Вот много машинков, хватит?

– Да. А куда они все едут?

– Домой.

– Домой, это куда?

– Не знаю, – задумываюсь.

– Туда да? – подсказывает она мне.

– Ага. Точно. Туда.

– А ты нарисуешь мне вечером самолет? – мечтательно спрашивает Тонька.

– Нарисую-нарисую, – до вечера еще долго, может, и забудет.

Тонька лежит рядом со мной, разметав оранжевые волосы по подушке.

– Мама сказала, что у тебя больше нет Паши. Она говорит, что он ушел на небо. Ты скучаешь по нему?

– Очень скучаю.

Тонька обнимает меня маленькими ручонками.

– А ты не можешь его там навещать?

– Не могу. Туда не пускают.

– Но мама сказала, что все туда потом уйдут. Это правда?

– Правда.

– Это как в школу?

– Почти, – улыбаюсь.

На лестнице слышатся шаги. В дверном проеме появляется сначала кудрявая черная голова, потом сама Анечка.

– Вот вы где! Мама пончики заказала. Я вам притащила, – она протягивает коробку и устраивается рядом с нами.

Пару минут мы, молча, жуем пончики.

– Вообще-то есть в кровати нельзя, – серьезно заявляет Анечка, сосредоточенно уплетая.

– А почему ты тогда ешь? – спрашивает Тоня, обеспокоенно поглядывая на свой пончик, опасаясь, что сейчас его отберут.

– Потому что Васька разрешил. Он же старший. И вся ответственность на нем. Хотя он у нас не очень авторитетный. Я слышала, как мама по телефону сказала папе, что его завтра к директору вызывают. Ужасно! Я бы с ума сошла, если бы меня вызвали.

Почему-то от этого ее «с ума сошла» мне становится легче.

***

Из дневника мамы

Вот я и дома. Из больницы меня выписали. Кровь больше не идет. Надеюсь, теперь все будет хорошо.

***

Петр Иванович – наш директор – ждет меня, повернувшись спиной к окну. Мне как-то не по себе заходить и не видеть его лица.

– Здравствуйте!

– А, Василий! Проходи, садись.

Я сажусь. Пару минут он молчит. Потом неожиданно произносит:

– Имя у тебя хорошее.

Я задумываюсь. К чему это он?

– Да, – говорю, – с именем Вам не повезло еще больше, чем мне. Извините, – добавляю спешно.

Директор улыбается. По-моему, совсем не обиделся.

– Я думаю, что ты понимаешь, зачем я тебя позвал. Мы уже успели с педагогическим коллективом предварительно обсудить вчерашний инцидент.

– И как?

– Плохи твои дела, Василий. Настаивают на исключении. Не все, конечно. Есть у тебя и рьяные защитники.

Молчу. В детстве родители часто говорили мне, что когда я вырасту, то стану сварщиком. Даже кличку придумали – «Вася-сварщик». Сглазили, видимо.

– Как Алена? – вдруг спрашивает он

– Хорошо, в смысле н-нормально, – от неожиданности даже начинаю заикаться.

Директор некоторое время смотрит в окно. Потом произносит:

– Хороший обзор тут у меня.

Я выглядываю из окна. Во дворе копошится школьный муравейник. Кто-то бредет, понуро свесив голову, кто-то скачет вприпрыжку. Курят, целуются, дерутся – все как на ладони.

– Аленка у вас хорошая девчонка. Представляешь, в школу одна пришла устраиваться, без родителей. Я подхожу к кабинету, смотрю – она сидит. Я спрашиваю: Это что у нас за птица? – Она отвечает: Надеюсь, что не воробей. – Исключать я тебя не буду, – добавил он, опять резко сменив тему.

– Ну, я пойду? – спрашиваю неуверенно.

Он кивает и снова отворачивается к окну.

***

Аленка ждет меня у кабинета. Я обнимаю ее. Первые пару секунд это простое дружеское объятие, даже нет. Это простое объятие-облегчение. Но уже через мгновение я замечаю ее спину. У нее очень худенькая спина. Настолько, что ее почти невозможно поймать моими руками. И от этой неуловимости, хочется сжать ее сильнее. И глаза совсем близко: Серо-зеленые с яркой голубой каемочкой вокруг зрачка. От этой каемочки кажется будто в них светятся маленькие звездочки. Эти звездочки – это все, что я вижу. Мне очень хочется ее поцеловать, и я наклоняюсь к ней. Как только шевелюсь, звездочки исчезают, и мозг начинает работать. Я отстраняюсь и говорю:

– Не исключили.

***

В понедельник Аленка не приходит в школу. Весь первый урок сижу, как на иголках. «Я обидел ее. Она больше никогда не придет. Она не будет со мной разговаривать, как с Пашкой». На перемене не выдерживаю – пишу сообщение: «Где ты? У меня аутофобия». Приходит ответ: «Заболела. Можешь зайти после уроков».

Аленка живет совсем недалеко от школы. По пути я захожу в магазин, покупаю банку сгущенки. От горла – лучшее лекарство.

Поднимаюсь в квартиру. Нерешительно мнусь у обшарпанной двери. Звоню.

– Заходи, открыто, – кричит Аленка откуда-то из глубины квартиры.

Вид у нее, честно говоря, так себе. Сидит на кровати в пижаме, с шарфом вокруг шеи. Нос распух.

– Не люблю, когда молодые люди видят меня в таком виде. Но как я поняла вчера, тебя я с этой точки зрения не интересую. Так что, давай, заваливай.

Мне хочется сказать, что очень даже интересует. Вместо этого произношу:

– Я сгущенку принес. Помогает от горла.

– Сгущенка – это очень хорошо. Я как раз не ела ничего. Открой, а? Открывашка на кухне.

Возвращаюсь с открытой банкой, двумя ложками и чашкой чая.

– Я немного у тебя похозяйничал.

– Давай фильм смотреть.

Мы ложимся на животы, лицом к открытому ноутбуку. Смотрим «Хорошо быть тихоней». Люблю это кино. По-моему, это тот редкий случай, когда фильм выигрывает у книги. Может потому, что снимал автор.

Успеваем посмотреть около половины, когда в дверь раздается звонок. Вопросительно смотрю на Аленку – она пожимает плечами.

Иду в прихожую – открываю. На пороге стоит рослый темноволосый парень. На вид – лет двадцать. Некстати думаю, как хорошо, что я достаточно высокий: можно смотреть ему в глаза – не хотелось бы пялиться снизу вверх. Почему-то я сразу так подумал, что это не просто знакомый или брат.

– Аленка дома? – гость с интересом меня разглядывает.

Я, молча, машу рукой – заходи, мол.

В руках у парня увесистый пакет. Не раздеваясь, он проходит в комнату.

– Привет больным! – радостно кричит он.

– Привет! – Аленка отрывает голову от ноутбука.

Ее «привет» прозвучало очень буднично и привычно. И от этого очень неприятно.

– Я еду принес, – брюнет трясет своим пакетом, и мне сразу становится стыдно за сгущенку.

– Познакомьтесь – это Вася, это Глеб.

Парень протягивает руку.

– Я вообще-то тороплюсь, – говорит он, и я едва сдерживаю вздох облегчения.

Когда он уходит, Аленка говорит:

– Это мой бывший.

– Ясно, – говорю после некоторого молчания, – ты же говорила, что не любишь, когда молодые люди видят тебя в таком виде.

– Так я и говорю – бывший. Меня уже не интересует, в каком виде он меня видит. А ты чего-то напрягся, – она поворачивается ко мне и испытывающе смотрит в глаза.

Звездочки опять занимают все пространство. И вообще лежать рядом с ней оказывается невозможно. Я встаю и разглядываю плакат на стене.

– А где у тебя родители? – спрашиваю, чтобы придти в себя.

– У меня мама. Живет отдельно. Это съемная квартира.

– Почему отдельно?

– Устраивает личную жизнь. Сняла мне квартиру, чтобы не путалась под ногами. Я если честно совсем не против. У тебя есть девушка?

– Что? – я оторопело уставился на нее. – Нет, вроде нет, – добавляю тут же, – ответ, по-моему, несколько витиеватый, но я, если честно, и сам не знаю, есть у меня девушка или нет. В прошлом году я встречался с Ксюшей из параллельного. Летом она с родителями переехала. Официально мы не расставались, но и не общались с тех пор, если не считать пары сообщений. Но вообще в тот момент я о ней совсем не думал.

***

Мы с Аленкой после школы гуляем. Мне нравится это наше бесцельное шатание по улицам. Иногда мы заходим в магазинчики и покупаем что-нибудь перекусить. На улице еда вкуснее. Проходя мимо одного кафе, я краем глаза замечаю знакомые часы – папины. Мама привезла нам их из отпуска в подарок – мне спортивные, с кучей функций и кнопкой SOS, ему классические. Свои я до сих пор ношу. Заставил, правда, маму удалить приложение на телефоне, которое показывало мое местоположение.

Один раз, когда Анечке было чуть больше двух лет, мама уехала в отпуск на две недели. Купила путевку, собрала вещи и накануне вечером сообщила, что улетает. А утром и правда улетела, после чего нас ждали две недели полнейшего хаоса и обедов в общепитах. Сложнее всего было Анечке, которая плакала и звала маму, а мы с папой пытались ее успокоить. Оказалось, что папа не знает не только, чем нас кормить, но и где у нас лежит одежда, как зовут мою учительницу и где посмотреть домашнее задание, если я его не записал. К концу второй недели мы с Анечкой заболели. Папа вызвал врача, который сообщил, что у нас грипп и выписал лекарства. Папа дисциплинированно в нас их вливал, но лучше нам не становилось. Еще через три дня приехала мама. Бросив чемодан, она с порога кинулась нас целовать и говорить, что очень соскучилась и еле дождалась, пока закончится отпуск. И что больше без нас никуда не поедет. Потом сварила большую кастрюлю компота и поила нас им всю ночь. А наутро нам стало легче. До сих пор помню, как мы втроем уснули на родительской кровати – я с одной стороны мамы, а Анечка с другой. Я уткнулся в мамин бок и чувствовал себя совсем маленьким. Анечка не отпускала ее от себя еще неделю после этого.

Именно из этой поездки мама и привезла нам с папой часы в подарок.

Сейчас я смотрю через стекло на папу, который сидит с молодой эффектной брюнеткой и обсуждает какие-то бумаги. Мне не нравится ни брюнетка, ни ее пышный бюст, ни то, как они с папой смотрят друг на друга. Мне кажется, что я испачкался в чем-то липком и никогда не отмоюсь от этого.

– Пойдем отсюда, – говорю Аленке и увожу ее за руку.

***

Дома за ужином разглядываю маму. Вообще-то для своих сорока трех и для нас троих она выглядит очень хорошо. И очень молодо. Максимум на тридцать пять: у нее гладкая кожа, хорошая фигура, густые русые волосы совсем без седины и широкая детская улыбка. Я как-то читал одно исследование, что люди считают бэби-фейс самым симпатичным.

Но поухаживать за собой ей бы конечно не мешало. Чтобы быть как та брюнетка.

Наверное, все дело в том, что мама работает дома. Если бы ей каждый день нужно было куда-то ехать, то наверняка она была бы более эффектной. А так – ноутбуку все равно как она выглядит.

Мама делает переводы. В основном разные банковские бумаги. Раньше она говорила, что это временно, и каждый месяц отправляла резюме во всевозможные издательства – хотела переводить художественную литературу. И один раз ей даже пришел ответ, что они вышлют ей пробный фрагмент и, если их устроит качество перевода, то подпишут договор. Но тогда как раз родилась Тоня, и маме стало не до фрагментов.

***

Из дневника мамы

Как же мне плохо! У меня очень низкое давление и меня постоянно тошнит. Я не могу встать с кровати – сразу же бегу к унитазу или теряю сознание. Это как непрекращающееся похмелье. Костя меня совсем не понимает. Говорит, что я ничего не делаю по дому, а только все время лежу. Как он так может? Самое страшное, что я сейчас полностью от него зависима.

***

Идем с Аленкой после школы. Лучи блеклого февральского солнца пытаются прогнать зимнюю хмарь.

– Знаешь, что, Аленка, – говорю я. – В школе болтают, что Пашка не сам под поезд бросился. Толкнули его, вроде как.

– Ты веришь в это? – она с надеждой смотрит на меня.

Конечно, мне хочется в это верить. Ведь тогда получается, что это не Пашка не любил нас настолько, что готов был бросить навсегда. И не мы настолько были заняты своими делами, что ничего не заметили.

– Я не верю, что Пашка сам мог такое совершить, – отвечаю я. – Давай найдем того парня, который его переехал.

***

Город у нас не очень большой, и найти молодого машиниста с поэтическим именем Ваня Сидоркин оказывается не так сложно. Старший брат парня из параллельного класса учился с ним. Иван согласился встретиться с нами в кафе.

– Один он был ребята, – машинист виновато прячет глаза. – Совсем один.

– Может, ты не видел просто? Темно ведь уже было?

– Да какое там. Свет от поезда знаешь, как далеко бьет.

– Может он случайно? Не услышал просто. Он же в наушниках все время ходил.

– Да нет, как не слышать? Я сигналить начал и тормозить, как только увидел его. Не успел. Не мог он такой сигнал не услышать. Шел спокойно, уверенно.

Помолчав, добавляет:

– Мне бы самому очень хотелось, чтобы кто-то толкнул его. Чтобы не на моей совести это. Да только не было там никого. Понимаете? Не было.

***

Через пару дней в школе меня ждет сюрприз. Выхожу со звонком из кабинета, и меня обхватывают чьи-то руки. В первый момент ничего не понимаю, но руки кажутся ужасно знакомыми. Опускаю глаза – Ксюша. Не зря недавно вспоминал.

– Привет, зайка, – полные губы растягиваются в плотоядной улыбке. – Я вернулась. Родители передумали переезжать.

– Привет. Ты подстриглась, – произношу я первое, что приходит в голову, чтобы потянуть время.

– Тебе нравится? Все говорят, что очень стильно и так я выгляжу старше.

Нет! Мне не нравится – хочется закричать мне. Оставь меня в покое! И никогда, слышишь, никогда больше не называй меня зайкой. Но я только лепечу:

– Да! Хорошо получилось.

Когда в прошлом году мы начали встречаться с Ксюшей, я был вне себя от счастья. Еще бы – такая девчонка обратила на меня внимание! Восторг мой прошел через две недели. Нужно признать, что она очень смазливая. Из того типа девушек, который всегда будет нравиться парням. У нее светлые волосы, большие голубые глаза с черными ресницами-стрелами, пухлые губы, ровные белые зубки, высокая полная грудь (наверное, надо было с этого начинать), тонкая талия, крутые, чуть полноватые бедра. Она вся такая мягкая и извилистая. Если Аленку невозможно поймать, то каждый изгиб Ксюшиного тела чувствуется всеми клетками.

Как я понял, что не хочу иметь с ней ничего общего? Однажды, когда я и Ксюша гуляли после школы, мы случайно встретили мою маму. Не было в этой встрече ничего особенного, кроме того, что мама редко бывает в горое. Мама с нами поздоровалась, а вечером спросила, кто это был со мной, и неожиданно мне стало стыдно.

То есть понял я это довольно рано. Но встречались мы после этого еще два месяца. Как я ни старался, проклятые изгибы не отпускали меня до самого ее отъезда. И сейчас я стою, облепленный ею со всех сторон, и никуда не собираюсь.

Аленка вышла из класса намного раньше. К моему счастью.

***

Из эссе Паши по книге Джона Грина «В поисках Аляски»

Для меня эта книга в первую очередь о любви. То есть в ней есть несколько линий, но для меня эта книга о любви Майлза к Аляске. Скажу честно, что таких девушек, как Аляска, я никогда не встречал: слишком красивая, чтобы быть настолько умной и депрессивной и слишком умная и депрессивная, чтобы быть такой красивой. Может быть, все дело в смерти ее мамы и, если бы мама была жива, то она была бы просто веселой красоткой, и тогда Майлз вряд ли бы в нее влюбился.

На мой взгляд, его привлекает именно эта непостоянность и загадочность Аляски. Людям часто нравится то, что для них недоступно: мечта, к которой нужно стремиться. В письмах дети просят у Деда Мороза что-то, что, по их мнению, родители не могут купить: никто не загадывает одну из тех пластиковых машинок, что мама покупает по пятницам.

Но знаете, что самое интересное? Дед Мороза не существует, а танцующий робот не из Лапландии и даже не из Великого Устюга, а из соседнего торгового центра. Очень часто тот, кого мы боготворим, оказывается самым обычным человеком, который, к тому же, не справляется с самим собой и прячется за неприступностью и отчужденностью.

Нужно признаться, что книгу я не дочитал. Я часто пользуюсь этой привилегией: не дочитывать и не досматривать то, что лично для меня не несет больше никакой ценности.

***

Пашкины родители, по ходу, еще большие оригиналы, чем мои. Или мама, не знаю, был ли когда-то у Пашки папа. Но представьте, у вас фамилия Павлов, а вы такие берете и называете сына Павел. Серьезно?

***

Из дневника мамы

Очень давно не писала. Идет уже тринадцатая неделя. Чувствую себя прекрасно. В одиннадцать недель прошла скрининг – это когда ребенка проверяют на патологии. Ничего не нашли! Мой малыш здоров! Я так счастлива!!!

***

Еще на подходе к дому слышу, что у нас гости: мамина лучшая подруга тетя Наташа с дочкой Варей. Они живут в соседнем городе, часах в четырех езды от нас, и иногда приезжают погостить. Варя – моя ровесница.

– Здравствуйте, – говорю.

– Васятка, какой ты мужчина, – тетя Наташа бросается меня обнимать. Она всегда говорит эти слова, когда меня видит, сколько я себя помню.

Дальше тетя Наташа начинает трещать, что Варя на больничном, но уже совсем поправилась и они решили пока она все равно не ходит в школу приехать к нам в гости.

Я киваю Варе в знак приветствия. Вообще-то мы с ней не самые закадычные друзья. Не то чтобы мы друг другу не нравимся, просто у нас ничего общего, мы друг друга почти не знаем. Когда они приезжают, мы делаем вид, что идем вместе гулять.Варька куда-то линяет, а я ухожу к Пашке. Уходил.

Мы поднимаемся наверх. Варька валяется на кровати с телефоном в руках. Я сажусь на пол и проверяю ленту в соцсетях. Неожиданно она предлагает:

– Давай сходим куда-нибудь.

Мы едем в бар недалеко от нашей школы – с Пашкой всегда сюда ходили. Так давно, что никому в голову не приходит спрашивать, есть ли мне 18.

Заказываем пиво. Периодически ловлю на нас взгляды присутствующих. Не могу понять, что происходит. Наконец догадываюсь – со мной же Варька. Я не сказал вам, что она настоящая красотка, похожая на принцессу из восточной сказки? Невольно начинаю гордиться – пусть все думают, что она со мной.

Болтаем о школе. Берем еще по пиву.

У меня звонит телефон. По привычке думаю, что это Пашка и удивляюсь, когда слышу другой голос.

– Привет. Ты где? Это Димон.

– В баре. Подходи.

Дима Полевой – сын еще одних друзей родителей. Своим он часто говорит, что ночует у меня. Иногда это и правда так, но чаще просто заскакивает посидеть в баре, а потом исчезает куда-то по своим делам.

Минут через 15 Полевой появляется: рослый брюнет, с мощными плечами, яркими голубыми глазами и детской обезоруживающей улыбкой. Я встаю, пожимаем друг другу руки.

– Садись, – говорю.

По-моему он меня не слышит. Я еще никогда не видел, чтобы у моего странного друга на кого-то был такая реакция, как сейчас на Варю. Он смотрит на нее с восхищением, но не так как другие мужики вокруг. Это какой-то более добрый взгляд. Вообще-то он добряк, наш Полевой.

– Знакомьтесь: Дима, Варя.

Дальше мы просто пьем и болтаем. Мы пьем много и сначала смеемся, потом я рассказываю про Пашку и плачу. Они меня обнимают и успокаивают. Мы танцуем: встаем в кружок, кладем друг другу руки на плечи и прыгаем по площадке. После этого я клянусь, что они мои лучшие друзья и я их безумно люблю, а еще люблю Аленку. Когда начинается медленный танец, Полевой с Варей идут танцевать и целуются. Я сижу за столиком и радуюсь за них, и, по-моему, даже хлопаю в ладоши.

Как мы попали домой, я не помню. Последнее, что запомнилось перед провалом в сон, была моя попытка стянуть джинсы и какое-то шебуршание рядом.

***

Из дневника мамы

Сегодня опять была на узи: меня туда отправила врач, так как у нее какие-то вопросы по срокам. На этот раз они сказали, что, возможно, у малыша недоразвита челюсть. Мне стоит подойти еще через неделю. Надеюсь, что это какая-то ошибка.

***

Просыпаюсь от маминого голоса.

Открыть глаза получается с трудом. Первое, что вижу – прядь черных Вариных волос: она сладко спит, прикорнув у меня на плече. Замечаю, что джинсы у меня стянуты наполовину. Отличная картина предстала перед маминым взором, нечего сказать.

– Извините, что помешала, молодые люди. Но тебе пора в школу, – мама как-то странно хихикнула, – представляешь, я даже не знаю, что сказать тебе в данной ситуации. Спускайся вниз и сам что-нибудь расскажи.

Я бужу Варю и рассказываю ей что произошло. Она озадаченно оглядывается, потом произносит.

– Не парься, я все объясню сама.

Наскоро приведя себя в порядок, мы спускаемся вниз.

Мамы сидят за столом. Перед тетей Наташей стоит стакан с водой. Лицо ее раскраснелось. Видно, что она не очень разделяет мамино веселье.

– Мама привет, – начала Варя, – я хочу все тебе рассказать.

– Да уж, дочка, потрудись. Что там вчера у вас произошло?

– Мама, в том-то и дело, что не вчера. Дело в том, что мы с Васей… Значит, мы с Васей, то есть я и Вася, уже очень давно …

Мне становится прямо интересно, что она скажет.

– Ну что же очень давно? – торопит моя мама.

– Очень давно, несколько лет то есть, любим друг друга.

Мы все трое уставились на Варю с изумлением.

Она трясет мою руку, – скажи, Васенька, правда?

Я киваю, – да, очень давно, с самого детства. Можно сказать, любовь с первого взгляда.

Мамы кидаются нас обнимать и говорить, что они так рады, что они подруги, а их дети так друг друга любят. Потом Варя видимо решает спасти свою девичью честь и добавляет.

– И еще насчет вчерашнего. Ничего не было. Мы с Васенькой решили, что еще рано. Мы подождем. Правда, Васенька? – она опять трясет меня за руку.

– Конечно, Варенька, – соглашаюсь я. А что мне еще остается делать?

***

– Раз мы с тобой влюбленные, значит, ты должна мне помочь, – говорю я Варьке после разговора с мамами.

***

Мы с Варькой подходим к школе. Я слегка приобнимаю ее – пацаны, проходящие мимо, оглядываются и присвистывают. Со всеми семейными разборками я пропустил уроки – сейчас все уже пойдут домой. Мама обещала написать записку клахе, что я плохо себя чувствовал. Мы немного топчемся у школы – выжидаю, пока появится Ксюша. Как только замечаю ее – наклоняюсь к Варьке и целую. Моя рука утопает в роскошных волнистых волосах. Вообще приятно, конечно, целовать такую красотку. Открыв глаза, вижу Ксюшу на школьном крыльце, мечущую молнии в нашу сторону, и удаляющуюся Аленкину спину.

***

На следующий день после школы звоню в Аленкину дверь. В школе поговорить не получилось. Она открывает.

– Проходи, – говорит абсолютно спокойно.

Крутая девчонка. Без соплей.

– Знаешь, то, что вчера было – это не то, что ты подумала.

– А я и не думала.

К такому ответу, признаться, я не готов.

– Тогда друзья? – протягиваю руку.

Она протягивает свою.

Что ж. Хотя бы не выгнала.

***

Через полчаса я пью ароматный чай и сообщаю свой план, который давно зреет у меня в голове:

– Знаешь, Аленка, я думаю, что мы должны провести расследование о причинах Пашкиной смерти. Не мог же он просто так под поезд кинуться. Может, что-то случилось, что он не справился. Помнишь, как в «Тринадцати причинах почему». И у Пашки, наверняка, были свои причины. Я его видел за два дня до этого. Все нормально было. Ты когда видела его в последний раз?

Аленка, как-то смущается и слегка краснеет.

– Я его за день до этого видела. Вечером.

– Да ладно? И что вы делали, каникулы же были? Ты заметила что-нибудь необычное?

– Мы целовались. Необычным было то, что мы целовались, а через сутки он покончил с собой. Ничего необычнее со мной никогда не случалось.

***

Последнее время меня мучает какая-то бессонница. Вот и сейчас лежу и ворочаюсь с боку на бок. Пашка целовался с Аленкой. Я как-то не ожидал такого. Для меня это, честно сказать, удар. До этого Аленка была потенциальной девушкой мертвого друга, а теперь по-настоящему девушка мертвого друга. Я представляю, как они шли по улице, остановились, потом Пашка наклонился к ней и перед ним появились глаза-звездочки. А на следующий день он не отошел от надвигающегося поезда? Что такого могло произойти за сутки? Нет, что-то здесь не вяжется. Ответ у меня был только один – он сделал это не сам.

***

Из дневника мамы

Это не ошибка. У моего малыша гипоплазия (недоразвитие) нижней челюсти. Они говорят, что он, скорее всего, родится с расщелиной неба, не сможет есть и дышать. И настаивают на том, чтобы сделать прокол живота и взять материал для анализа на хромосомные отклонения.

***

Мы сидим у Аленки после школы и едим пельмени. Пельмени вообще лучшее изобретение человечества после сериалов и книг. За обедом снова прокручиваем Пашкину историю:

– А что если он, правда, денег должен был? Слышала эту историю? У его мамы денег нет, вот он и решил с собой покончить, чтобы обузой ей не быть.

– Я тоже об этом постоянно думаю. Признаться, не очень-то легко сознавать, что парень с тобой поцеловался, и это было настолько ужасно, что он бросился под поезд. Ты знаешь, с кем он в карты играл?

– Я знаю, что есть в Привокзалке что-то типа подпольного клуба, скорее всего там. Можно и нам наведаться. Только туда просто так с улицы не пускают.

***

«Клуб игры в покер» – это просто чья-то съемная однушка. Аленка договорилась через своего Глеба (мне это совсем не понравилось), чтобы нас пустили.

Мы приходим рано, почти днем – если честно немного страшновато. Мы играем. Я немного проигрываю, Аленка немного выигрывает. Самое время задать интересующий нас вопрос и сматываться. Я решаю не ходить вокруг да около.

– Пацаны, – говорю я, – а кому Пашка денег должен был?

Игра прерывается, все смотрят на нас.

– Я Пашкин друг. Хочу узнать, мог он из-за долга под поезд кинуться? Как думаете? Большая сумма была?

Один из парней – с розовым мясистым лицом и отсутствующим передним зубом откликается:

– Предположим, мне он был должен. Но заплатил за день до того, как кони двинуть.

– Как заплатил? – в один голос вскрикиваем с Аленкой.

– Так заплатил. Приходил с мужиком каким-то. Мужик долг за него отдал. И сказал, чтобы мы его больше сюда не пускали, потому что иначе всю нашу хату ментам сдаст. Мы хотели Пашку вашего отметелить, чтобы не трепался кому не надо, да только не успели.

***

Из эссе Паши по книге Джея Эшера «Тринадцать причин почему»

Честно сказать я не поверил этой книге. Автор рассказывает о тринадцати причинах, по которым девушка покончила с собой и винит в этом других людей. На мой взгляд, ни одна из этих причин не могла привести к тому, что она в итоге совершила. Парень хлопнул по пятой точке, и девушка оборвала свою жизнь? Правда? Да тогда у половины нашей школы нет шансов. Эта должна быть такая девушка, для которой хлопок по ягодице – это не просто признак бушующих гормонов, невоспитанности и неуважения к границам чужого тела. Для которой это значит, что с ней что-то не так, которая ищет причину в себе. А кто ищет, тот, как известно, найдет.

Я думаю, что внешние причины у самоубийства бывают не так часто, их достаточно легко перечислить: смерть близкого человека, неизлечимая болезнь, жесткий буллинг, изнасилование, сильное чувство вины.

Я ни в коем случае не хочу винить жертву. Я просто хочу сказать, что некоторые люди видят и ощущают мир по-другому. В них есть что-то такое, что заставляет их воспринимать вещи вполне обыденные для других как конец света. Все происходящее просто накладывается на уже готовую основу. Если происходящего слишком много, то происходит то, что произошло с героиней.

Я много раз читал, что комики самые депрессивные люди на свете. Я думаю, что эти две вещи неразрывно связаны. Знаете, что позволяет им шутить? Именно тот факт, что они видят противоречия в устройстве мира людей и тем, что мир, как таковой, из себя представляет.

Комики – это самый яркий пример людей, неспособных принять факт, что жизнь конечна. Некоторых людей настолько оглушает то, что, в конце концов, все закончится, что они не могут продолжать дальше. В самом деле, зачем вставать и чистить зубы, если они потом все равно выпадут? Это в лучшем случае выпадут, а, может, закопают вместе с зубами, чищенными или нет, никакой разницы.

И от этого понимания не убежать. Не помогут увлечения, деньги, адреналин и любовь. Или что-то все-таки поможет?

Я думаю, что помогают совсем простые вещи, мелочи. Если бы у меня были дети, я бы научил их любить как можно больше мелочей. Чтобы, когда выросли, они думали что-то вроде: «Сегодня я не могу повеситься, потому что вечером мы едим малиновый тарт и, к тому же, я еще ни разу не надел эту классную футболку» или «на этой неделе я не буду вскрывать себе вены, потому что на следующей выходит новый сезон моего любимого сериала, и мне еще надо дособирать коллекцию маленьких ретро-автомобильчиков».

***

Я сижу за Аленкиным письменным столом и пытаюсь решить задачу по физике. Аленка стоит у окна и подсказывает. Солнечный свет, проникая через окно, подсвечивает ее волосы, и они кажутся не каштановыми как обычно, а ярко рыжими. Легкие домашние шортики и маечка подчеркивают хрупкость и стройной ее фигурки. Я даже замираю на секунду, до чего она сейчас хороша. Но только на секунду. Потом встаю и целую ее.

***

Дома весь вечер думаю про эту маечку и до чего тонкие у нее бретельки. А потом про Пашку. И сама по себе возникает мысль, а что если бы он был жив? Была бы Аленка со мной? Или была бы с ним? Ответ очевиден, но я не произношу его даже мысленно.

***

Утром лечу в школу. Наверное, нехорошо быть настолько счастливым, когда твоего друга переехал поезд. Но я не могу ничего поделать. Аленка ждет меня на крыльце. Я прижимаю ее к себе и думаю, что теперь все будет по-другому.

Но по-другому происходит только три урока. Мы ходим с Аленкой за руку по коридорам, улыбаемся, я ловлю ее взгляд и представляю, как после уроков мы пойдем к ней, где будет только она, я и маечка. Мама, конечно, не очень осмотрительно оставила ее жить одну.

На четвертом уроке я получаю сообщение от Вари: «Жду тебя на перемене во дворе. Нужно поговорить». Интересно, что ей понадобилось?

***

Варя стоит, прислонившись к дереву.

– Привет, – говорит.

– Привет, ты что-то сюда зачастила. Полевого ищешь? Я не знаю, где он.

– Я знаю, что ты не знаешь, где он. Вась, у меня к тебе разговор. В общем, дело такое. – Она помолчала, подбирая слова. – Я беременна.

Сказать, что я ошеломлен – ничего не сказать. Я перевожу взгляд с ее лица на живот и обратно, хватаю ртом воздух.

– Это конечно новость, говорю я. – Давно?

– Месяц.

– Знаешь от кого?

– Спасибо, друг, за высокую оценку моих моральных качеств. Ты прямо как гинеколог на осмотре. Не добавил только «они думают, что один раз не считается». Конечно, знаю. У меня не такая богатая половая жизнь. Вот только пропал твой друг Полевой куда-то. Две недели трубку не берет.

Я молчу. Я не знаю, что сказать. Меня никогда не учили, что нужно говорить, когда твоя шестнадцатилетняя подруга сообщает тебе, что беременна от твоего друга, с которым ты ее и познакомил.

– Родители знают?

– Знают. – Варя странно на меня смотрит. – Мы поэтому и приехали. – Вась, я сказала, что это твой ребенок.

***

Мы стоим все у той же березы, и я пытаюсь понять, шутит она или всерьез.

– Варя, зачем ты это сделала? – я наклоняюсь к ней, как будто пытаюсь найти ответ в ее глазах.

– А что мне оставалось? Мы же с тобой вроде как встречаемся или ты забыл? А может мне стоило сказать, что я залетела от первого встречного, едва знакомого парня на второй день знакомства? Который к тому же пропал и даже на звонки не отвечает?

Варя начинает плакать. Я обнимаю ее и пытаюсь успокоить.

– Ладно, это не самое страшное, что могло произойти. Не расстраивайся, слышишь? Тебе нельзя.

Мои слова не очень ее убеждают.

***

Возвращаюсь в класс и забираю рюкзак.

– Что случилось? – Аленка, перехватывает мою руку.

– Я тебе потом объясню, ладно? – пытаюсь, чтобы мой голос звучал как можно мягче.

Когда мы с Варей отходим от школы, мне кажется, что в окне второго этажа я вижу Аленку.

***

Из дневника мамы

Сейчас оттепель. Снег падает с крыш. Сегодня рядом со мной упала целая глыба. Я подумала тогда, что лучше бы на меня.

Очень странное существо-человек. Столько лет у меня не было детей, и я была очень счастлива: училась, влюблялась, дружила, путешествовала. То есть бывают такие люди, которым всегда чего-то не хватает, которые просто не умеют быть счастливыми. Но это совсем не про меня. Не знаю, природа или родители наградили меня этим даром: так любить жизнь. И мне не нужно что-то особенное: мороженое в парке, чашка какао или новая книжка – и я уже самый счастливый человек на планете. Когда мы с Наташкой учились в университете, то у нас была целая куча всего, что делало нас счастливыми. Клубничное молоко, например. Я раньше не понимала, как может быть несчастлив человек, который пьет клубничное молоко. Или возьмем, к примеру, фильмы. Раньше я их обожала. Когда я училась в университете, то старалась каждый день смотреть новый фильм. Одно время даже хотела стать сценаристом. Фильмы я брала в прокате, напротив дома, где мы с сестрой Иркой снимали комнату. Я так часто туда приходила, что познакомилась с парнем, который там работал. И от того, что я знаю парня из проката, я тоже чувствовала себя очень счастливой, и сама немного была как будто героиней фильма. Почему же сейчас я не могу забыть о ребенке, взять фильм напрокат, купить клубничного молока и стать счастливой?

Рассказала все маме, Наташке и Ире. Мама и Наташка предлагают прервать беременность. Говорят, что мы молодые, и у нас еще будет ребенок. Наташка зовет в Петербург, говорит, приезжай, погуляем, отвлечешься. Ей, наверное, трудно представить, что я чувствую – она никогда не была беременна. У нее сейчас новая жизнь: после шести лет с Полевым она наконец-то встретила новую любовь и начала нормальные отношения. Но мама? Я сначала не понимала, как она может так говорить, сама же родила троих детей. Но теперь думаю, что она просто защищает своего ребенка – меня. Это ее задача как мамы. А я буду защищать своего. Ира единственная ничего не говорила про аборт. Сказала только, что сошла бы с ума, если бы это произошло с ней. От этого «сошла бы с ума» мне почему-то стало легче.

***

Мама с тетей Наташей ждут нас дома. Мама обнимает Варю и говорит, что все будет хорошо.

Потом подходит ко мне и говорит, что нам надо поговорить наедине.

– Дорогой мой, – начинает она, – во-первых, я поздравляю тебя с тем, что скоро в твоей жизни произойдет одно из самых главных событий – ты станешь папой. Я хочу, чтобы ты и Варя знали, что мы всегда поддержим вас, что вы всегда можете на нас положиться. Если вы решите, что пока сами не готовы растить ребенка, то мы сделаем это за вас или, по крайней мере, обсудим этот вопрос с Вариными родителями. Но сейчас я должна тебе кое-что рассказать. Когда-нибудь мы бы все равно пришли к этому разговору, но он случился гораздо раньше, чем я думала.

– Если ты решила поговорить про безопасный секс, то уже опоздала.

Но мама не хотела говорить про безопасный секс. Она рассказала, что когда я родился, у меня была недоразвита челюсть, западал язык, и была дырка на полнеба. Это называется синдром Пьера Робена и в некоторых случаях является наследственным.

***

Вечером я долго думаю про Робена. Неприятно узнать в почти 17 лет, что ты – это не совсем ты, а еще и немного какой-то Пьер. На семейном совете вечером решили оставить ребенка, каким бы он ни был. Мама с тетей Наташей сказали, что когда малышу будет три месяца нужно идти на узи – смотреть, нет ли каких-то особенностей (под особенностью они подразумевают недоразвитую челюсть).

Интересно, изменилось бы что-то, если бы я с самого раннего детства все это знал? Развился бы у меня комплекс? Был бы я тем, кто я есть сейчас или что-то во мне было бы другим?

Еще я думаю про Вариного ребенка. То есть теперь уже про нашего. Смогу ли я, правда, стать для него отцом? Что мы будем делать дальше? Притворяться всю жизнь или только до совершеннолетия? Можно ли быть отцом для ребенка два года, а потом сказать ему: «Извини, но теперь твоей маме восемнадцать, а я вообще-то не твой папа». За два года ребенок уже, наверное, успевает привязаться. Иначе родители сразу бы выдавались лет в пять – все равно же дети ничего не запоминают. Вспоминаю, какими были Тонечка и Анечка, когда родились. Вообще-то очень милыми. Интересно, согласилась бы Варя так легко оставить ребенка, если бы он правда был моим?

***

Утром после завтрака Варя с мамой уезжают. Обнимаю свою подругу и думаю, что теперь это самый родной мой человек.

***

Из дневника мамы

Сегодня взяли материал на анализ. Теперь остается только ждать. Прокалывали живот огромной иглой. Я была в палате, где лежат перед родами. Каждая женщина со своей историей. Например, девушка, которой на 24 неделе пришлось прервать беременность по медицинским показаниям. Ей сказали, что ее ребенок родится больным. Жить будет, но всю жизнь проведет в больницах. Ей что-то вкололи и ребенок умер. Говорит, что малыш бился, и она чувствовала, как он умирает. Потом она рожала его, мертвого. По-моему, негуманно помещать ее в палату, где остальные готовятся к родам. Хотя и у них истории так себе – одна из них после ЭКО. Ей подсадили тройню и все трое прижились: два мальчика и девочка. Но в двадцать с чем-то недель мальчики умерли, а девочка осталась. И она ходила еще несколько недель с мертвыми детьми в себе, чтобы дать девочке подрасти. Сегодня ее увезли на кесарево. Я лежу, жду своей очереди на прокол и думаю, что все это в любой другой ситуации было бы невозможно и дико, например, представляю человека, который носит у себя в животе два трупа. И только на пути к своему ребенку женщины переступают через все законы природы. И они абсолютно правы.

***

Сегодня я в школе. Сажусь к Аленке. Говорю «привет» и утыкаюсь в учебник. Она не спрашивает. Тоже отвечает «привет» и пишет домашку в тетради. Моя первая любовь была очень короткой. Любовная лодка разбилась об офигительные обстоятельства.

***

Слышу, как мама с папой внизу ругаются – обсуждают мое будущее отцовство.

– Да что он вообще думает? Что ему все можно? Что мы детей за него растить будем? Он еще не зарабатывает.

– Костя, перестань. Ему и так тяжело. Как ты не понимаешь? Мы должны были раньше ему сказать. Это наша ошибка.

– То есть, если бы у него не было Робена, то, пожалуйста – заводи детей, спи со всеми девками подряд. Предохраняться ты своего сына не учила?

– Хватит! – мама тоже переходит на крик. – Ты радоваться должен, что у него хоть какие-то дети будут. Просто поставь себя на его место: твой друг погибает, девушка беременна и тут ты узнаешь, что родился с аномалией, которая, возможно, передается по наследству. Не слишком много информации для полутора месяцев? Мы должны его поддержать, не повторять историю с Пашей. Если бы ты по-другому поступил, может, Паша был бы жив. Ты об этом не думал?

– А что я еще мог сделать – он пришел ко мне на работу, попросил отдать долг – я отдал. Существенная сумма, между прочим.

– Ты не должен был рассказывать его матери. Это было неправильно.

***

Из дневника мамы

Пришли результаты анализов. Хромосомных патологий нет. То есть челюсть у малыша недоразвита, и будут проблемы со здоровьем, но он вполне жизнеспособен. Мы долго думали с Костей и решили, что прерывать беременность не будем. Мне очень жаль, что наш ребенок будет не таким, как все. А Костя спросил: «Кто определяет, каким он должен быть?» Все-таки я не ошиблась в выборе мужа. Кстати, у нас будет мальчик. Думаю, назвать его Васькой. Когда-то давно я очень любила фильм «Школьный вальс», в котором у главной героини был сын Васька, и все говорили, что имя у него какое-то кошачье.

***

Итак, мой отец – это и есть тот самый мужик, который отдал Пашкин долг. Признаться удивлен. Во-первых, тому, что Пашка попросил, а во-вторых, тому, что тот все-таки отдал. Обычно у него снега зимой не допросишься. Но вряд ли он поставил его на счетчик или собирался забрать в пожизненное рабство.

***

Последнее время что-то ничего не происходит: никто не умирает и не беременеет. Я даже заскучал. Скоро уже три месяца, как Варька беременна. Подходит к концу первый триместр (я теперь знаю такие слова). Погуглил, как называется страх перед беременностью и беременными – гравидофобия.

***

Сегодня Варька опять у нас. Мы вместе с мамами идем на узи: немного раньше, чем планировалось, чтобы посмотреть, как там челюсти. Варька ложится на кушетку и поднимает кофту. Ее живот мажут гелем, врач водит датчиком и на экране появляются какие-то серые пятна. Врач диктует данные медсестре, а потом говорит, что сейчас посмотрим личико. И на экране появляется лицо. Я серьезно! Я отчетливо вижу нос, подбородок, глаза.

– Смотри, Васька, на тебя похож! – улыбается Варя.

И я с ней полностью согласен.

***

Из дневника мамы

Весь второй триместр ничего не писала, так как все теперь идет хорошо. Чувствую себя отлично. Читаю про нашу патологию. Это называется Синдром Пьера Робена, суть его в том, что у ребенка внутриутробно не развивается нижняя челюсть. Она тянет за собой язык, в результате чего при рождении он очень короткий и слабый. Так как язык не держится, он западает и перекрывает дыхательные пути – малыш не может дышать, и его помещают на искусственную вентиляцию легких. Кроме этого, у таких детей еще расщелина неба, то есть там, грубо говоря, дырка, которая ведет прямо в нос, из-за чего невозможно нормальное питание. Эта аномалия может быть разной степени: у кого-то совсем незаметная, у кого-то сильная, и тогда челюсть оперируют – вставляют специальный аппарат, который постепенно выдвигает ее вперед.

***

Вечером мы с Варей обсуждаем, что будем делать дальше. Наши мамы, по-моему, заняты тем же самым – решают, где мы будем жить. Это очень странно, но я как-то совсем не переживаю, хотя решается моя судьба. Может, потому, что из-за Варькиной лжи я начал жить какую-то не свою жизнь, а чужую жизнь мне жалко меньше, чем собственную.

–Ты больше не писала Полевому? – спрашиваю Варьку.

Она отрицательно качает головой.

– Все-таки не понимаю, как он мог так поступить? Мне казалось, что ты ему очень понравилась. Тем более бросить беременную девушку – этого я от него совсем не ожидал. Он так-то неплохой парень, наш Полевой.

– С чего ты взял, что он знает, что я беременна?

– Ты сама так сказала: написала, что беременна, а потом он перестал отвечать на звонки. Разве не так?

– Нет, я совсем не так сказала. Это было что-то вроде: он не отвечает на звонки и сообщения.

– Так что ты ему написала?

– «Привет! Как дела?» – что я еще могла написать малознакомому парню. – Вообще неважно, что я ему написала. Я не собираюсь привязывать его к себе ребенком. И ты должен мне пообещать, что сам ему ничего не расскажешь.

Эта девчонка сведет меня с ума.

***

Из дневника мамы

Уже скоро роды. Жду не дождусь встречи с нашим малышом. Заказали специальные бутылочки для кормления детей с расщелиной. Подыскиваем клинику, в которой будем делать операцию. И все еще надеемся, что это ошибка.

***

На следующий день после отъезда Вари объявляется Полевой. Вид у него так себе, надо сказать. Рассказывает, что сильно повздорил с родителями из-за школы и денег, которые на что-то потратил.

– Они отобрали мой телефон, ты представляешь? Как у пятиклассника. Мне скоро семнадцать, через год я должен идти в армию, а у меня забирают телефон и отправляют в школу. Я не разговариваю с ними уже два месяца. Просто не могу там больше находиться. У тебя остаться тоже не вариант – здесь меня быстро найдут, нужно куда-то уезжать.

Я слушаю его и думаю, что даже ни разу не заехал к нему за все это время. Даже не позвонил и не написал в соцсетях. То есть телефон у него забрали, и он бы все равно мне не ответил, но я-то об этом не знал. Я просто был слишком занят собой и своим горем. Но зато сейчас я знаю, как ему помочь и куда он может поехать. Там его точно не будут искать.

***

Полевой уезжает к Варе. Я не стал рассказывать ему про беременность. Думаю, что она сама должна решать. Может, в качестве отца я буду более надежным вариантом.

Беру Пашкину тетрадь и читаю его сочинения. Чувствую, что время для этого пришло.

***

Из эссе Паши по книге Джона Грина «Виноваты звезды»

Вы замечали, что однажды увидев незнакомое слово, начинаешь его повсюду встречать, ходя до того как-то прекрасно обходился без него? У меня, к примеру, всегда так. И не только со словами, но и с идеями. Когда я читал «Виноваты звезды», то самым главным моментом, откровением для меня стало описание книги Питера ван Хутена «Царский недуг», вернее окончания книги. Когда жизнь главной героини обрывается на полуслове-полумысли. Неожиданно, подобное завершение не вызвало во мне страха, как всегда случалось до этого, когда речь заходила о смерти, а скорее спокойное любопытство. Смерть – это просто еще одно событие твоей жизни. Еще одно приключение, такое же интересное и необычное, как и все остальные. К тому же такое, которое бывает только один раз. И знаете, что самое интересное? Буквально через пару дней после «Звезд» я перечитывал «Гарри Поттера и философский камень» и в самом конце книги, когда Гарри и Дамблдор (в моем переводе был Думбльдор, но я воспринимаю «Думбльдора» как пародию на Дамблдора) обсуждают дальнейшую судьбу камня и Николя Фламеля, Дамблдор произносит следующее: «для дисциплинированного сознания что есть смерть, как не новое замечательное приключение»? Клянусь, я перечитывал книгу много раз и ни разу не обращал внимания на эту фразу. Видимо, мое сознание было еще недостаточно дисциплинированным.

Другим моментом книги, заинтересовавшим меня, было составление списков перед смертью. То есть люди, которые знают, что скоро умрут, составляют списки желаний – дел, которые они хотели бы выполнить. Вот это, ребята, для меня глуповато. Все мы знаем, что умрем. Почему же мы не составляем списки? Каждому из нас стоило бы. Что было бы в моем? Думаю, что ничего. Хотя нет, наверное, я бы попробовал влюбиться. Так сильно, как об этом пишут в книгах. Еще я хотел бы попробовать что-то действительно рискованное: прыжок с парашютом, роуп-джампинг или крупную ставку в азартной игре. Настоящий выброс адреналина. Говорят, что любовь и страх – самые яркие ощущения, которые можно испытать.

***

Теперь я точно понимаю, что Пашка это сделал сам. Напрямую в его тетради не написано, но я знаю, что это так. Опять думаю, что он нас не любил. Не любил меня, не любил Аленку. Наверное, это неправильно, но мне очень обидно. Для меня он был всем. Я думал, что у нас есть свой мир, отдельный от родителей и одноклассников. Думал, что мы все видим одинаково. А Аленка? Как можно было предать эти звездочки? А как можно было предать маму? Да, подходящее слово «предать». Пашка, ты предатель, раз так поступил.

Еду в бар. Занимаю столик в углу, где меня не особо видно, пью и думаю обо всем, что произошло. Вместо обиды накатывает жуткая тоска. Я, наверное, только сейчас понимаю, что НИКОГДА больше его не увижу. Я, конечно, думал об этом после похорон и потом, но вот так отчетливо это стало только сейчас. Последнее время было столько проблем, что я даже осмыслить все не успевал. А сейчас, когда Полевой уехал, и все вроде более-менее разрешилось, до меня наконец-то дошло. Некоторое время я просто глотаю слезы, потом вызываю такси.

***

Из дневника мамы

Мой малыш появился на свет! Но сейчас он в реанимации, так как через три часа после рождения стал задыхаться. Сколько слез помещается в человека?

Вчера был праздник, и мы ходили гулять. Вечером я читала «Азазель» и почувствовала схватки. Дочитала до взорвавшейся девушки и сказала Косте, что надо ехать. Но мы услышали звуки салюта и решили сначала посмотреть: стояли, обнявшись у окна, и под праздничные залпы я думала, что мы, мой мальчик, сделаем это. После поехали в роддом.

Дальше были тринадцать часов страшных мучений. Сначала я спрашивала себя, как же мама сделала это три раза, потом в голове постоянно проносилось «долбаная Ева. В конце я вообще ни о чем не думала, а периодически теряла сознание от боли. Утром в десять часов и десять минут мой малыш появился на свет. Как это было здорово! Его сразу положили ко мне, и он так внимательно на нас смотрел. Потом Костя носил его и баюкал. Неонатолог сказала, что расщелина есть, но в остальном все хорошо, и нас переведут в обычную палату. А через три часа Вася стал синеть, и медсестра унесла его в реанимацию. Я осталась одна в палате с пустой детской кроваткой.

***

Таксист привозит меня на кладбище, я перелезаю через ограду и подхожу к Пашкиной могиле. На ней появилась фотография: он в своем вечном синем свитере, улыбается. Девчоночьи зеленые глаза прищурены. Мой лучший друг, моя вселенная, наш мир, который мы построили вместе – все это здесь, под землей. Я ложусь рядом на свежий апрельский снег. В последние дни сильно подморозило – у нас такое случается. Сегодня был ясный день и на небе даже видна пара звезд. Пою Пашке песню:

«Позволь мне рассказать о том, как идут дела,

Новости какие в нашем маленьком городке».

Эту песню я часто слышу у папы в машине, когда он подвозит меня до школы.

Вспоминаю, как начинался этот учебный год. Первые дни сентября были очень теплыми и солнечными. В один из таких дней мы с Пашкой шли к нему после школы. В этот день я как раз получил учебники, они не влезли в рюкзак, и я нес их в руках. На углу Пашкиного дома, у магазина, ко мне прицепились три осы. А надо сказать, что я панически их боюсь (это называется апифобия). Поначалу я старался держаться и просто от них отмахивался. Но они не отставали. Тогда я побежал, но они догнали меня. Одна из них уселась на учебники, и я кинул их на землю, вторая – на куртку, я скинул ее, и она тоже очутилась на земле. А что Пашка? Он в это время стоял в сторонке и корчился от смеха. Серьезно, он даже заплакал, так ему было смешно. Сейчас так и вижу его: освещенного осенним солнцем, смеющегося, со слезами в ярких зеленых глазах. Интересно, вспоминал ли он этот случай, когда шел по рельсам?

Зря я столько выпил – сил подняться нет совсем. Сейчас немного посплю и обязательно встану. Засыпаю, и мне снятся странные сны: я маленький и мама укладывает меня спать. Раньше перед сном она всегда рассказывала мне, как прошел день – это называлось «рассказать день». Мне очень нравилось лежать рядом с мамой, уткнувшись в нее, и слушать. Еще мне снится, что я лежу в какой-то стеклянной штуке, весь окутанный проводами. Вокруг пищат аппараты и снуют чужие люди в белых халатах. Появляется мамино лицо, она наклоняется ко мне и говорит: «Скоро мы поедем домой». А вот я немного постарше – задыхаюсь, мой мозг уже почти отключился. Лицо распухло и посинело. Чувствую, как жизнь меня покидает. Узнаю этот момент: мама рассказывала, что когда мне было чуть больше полутора лет, за обедом я подавился котлетой и чуть не умер у нее на руках. Мама сидит рядом на коленях, слезы катятся по ее щекам и она кричит шепотом:

– Господи, не забирай его. Пожалуйста, не забирай! Неужели сейчас все закончится?

На секунду прихожу в себя. Нажимаю кнопку на часах.

***

Из дневника мамы

Сегодня третий день жизни Васи. Меня пускают к нему каждые три часа, я приношу молоко, которое вливают через зонд – это такая специальная трубочка. Он лежит в кувезе. К нему подключили аппарат ИВЛ. Сегодня, когда я пришла, все отделение реанимации стояло на ушах: все бегали и кричали: «Малыш отключился». Я сразу поняла, что это Вася. Потом из отделения вынесли пеленочку с львятами, которой накрывали его кувез. Почему-то я тогда подумала, что он умер. Я просто села на кушетку и смотрела в стену напротив, пока кто-то не окликнул меня и не сказал, что я могу проходить.

***

Я снова в больничной палате. Только это уже не сон. Рядом сидит мама и держит меня за руку.

– Привет, мой хороший.

– Привет, мам. Ты не удалила приложение?

–Не удалила. Когда-то давно в молодости я читала одну книгу – «Мой век, моя молодость, мои друзья, мои подруги». Ее написал Анатолий Мариенгоф – друг Есенина, переживший сначала его самоубийство, а потом и собственного сына, которому не исполнилось и семнадцати. После его смерти отец обнаружил кучу записей, из которых явно было видно, что мальчик планирует сделать.

– «Отцы, матери, умоляю вас: читайте дневники ваших детей, письма к ним, записочки, прислушивайтесь к их телефонным разговорам, входите в комнату без стука, ройтесь в ящиках, шкатулочках, сундучках. Умоляю: не будьте жалкими, трусливыми «интеллигентами»!» – цитирую я по памяти. Все-таки прочитал эту книгу. Этот фрагмент мне так понравился, что я выучил его наизусть. Умею удивлять свою маму.

***

Из дневника мамы

Прошло всего четыре дня и Васю отключили от аппаратов. Он теперь дышит сам. Вот только кормят его через зонд. Завтра его будут перевозить в другую больницу, а я еще на сутки останусь здесь.

Рядом с ним лежала недоношенная девочка с множественными пороками развития. Я слышала страшные цифры, произнесенные врачом ее родителям: «Вероятность, что она выживет, составляет не более 10%». После этого они сидели в коридоре на лавочке. Немного поговорили про обои для детской, которые как раз пришли. Потом сидели, молча, вцепившись друг другу в руки. Из приоткрытой двери доносился разговор медсестер, одна из которых жаловалась на сына-оболтуса и его плохие оценки по математике.

***

Мама говорит, что кроме отравления алкоголем и небольшого переохлаждения я абсолютно здоров и, скорее всего, меня выпишут в ближайшие пару дней. Где-то к этому же времени папа должен вернуться из командировки. Перед уходом она оставляет свой дневник, который вела во время беременности. Я клятвенно обещаю, что все прочитаю.

***

Из дневника мамы

Меня выписали, и я ночевала дома. Вечером мы ходили в кафе. Это было очень странно, сидеть в кафе и ужинать, когда твой ребенок в больнице. Вроде бы все как обычно: та же еда, музыка, люди кругом: и все-таки все по-другому. Теперь у меня есть ребенок, и где бы он ни был, он навсегда в моей голове.

Кстати, мой малыш самый красивый на свете: совсем не видно, что с его челюстью что-то не так.

***

В палату заходят Варя и Полевой.

– Хорошо, что ты не сдох, – Полевой жмет мою руку.

Варька усаживается на кровать и треплет мою голову:

– Я уже думала, что мой ребенок будет безотцовщиной.

– На самом деле я усыновляю твоего ребенка, – Димон улыбается самой детской своей улыбкой и приобнимает Варю.

– Я еще подумаю, отдавать тебе его или нет. И вообще, что вы здесь делаете? Как вы так быстро приехали?

Варя с Димой переглядываются и хихикают.

– Мы за вещами. Дима будет жить у нас. Мама с папой в таком шоке, что не ты отец ребенка, что у них полностью отключилась функция принятия решений. Они сейчас на все согласны. Осталось сообщить Полевым-старшим.

***

Из дневника мамы

Я теперь лежу в больнице вместе с Васей. Из палаты интенсивной терапии его перевели в обычную. Мне надо научить его есть, и мы поедем домой.

Я кормлю его круглыми сутками. Из обычной бутылочки, из специальной бутылочки, из шприца. Я не сплю уже две недели. Сегодня меня не могли разбудить, когда Васе надо было делать узи сердца. По-моему, медсестра подумала, что я умерла.

***

Итак, я лишился своего ребенка. Даже как-то немного жалко. Открываю мамин дневник. На последней странице нахожу небольшую книжицу зеленого цвета – папин аттестат. Десять пятерок и семь четверок: русский, литература, английский, экономика, геометрия, химия и … физика.

Потом долго лежу и разговариваю с Пашкой. Рассказываю, что столько событий произошло за эти три месяца: потерял лучшего друга, едва не стал папой, влюбился в Аленку.

Потом ругаю его за то, что у нас столько всего могло бы быть впереди – целая жизнь, полная событий и приключений. А он все испортил. Делюсь с ним, что последнее приключение не стоит торопить. Оно всегда с нами, в этом и есть его смысл, его своеобразная красота. Решаю написать Пашке письмо, которое получается очень коротким:

«Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль…»

Дорогой мой, Пашка! Хочу сказать тебе, что ты чертовски сильно ошибся.

Складываю листок пополам, убираю в мамин дневник, достаю телефон и набираю Аленку.

***

Из дневника мамы

Постепенно все налаживается. Нас выписали, когда Васе исполнилось три недели. Медленно, но верно он набирает вес. На одно кормление все еще уходит больше часа. Все время я либо кормлю, либо сцеживаю молоко, либо кипячу бутылочки. Но мы начали гулять с коляской. Сейчас лето и кругом много людей. Я смотрю на них всех и удивляюсь, неужели все люди прошли через то же самое, что и я? Допустим, не все рожают детей с лишними дырками в теле, но ведь все испытывают эту боль, бессонные ночи? Все-все: глупые и умные, ленивые и упорные, дисциплинированные и пофигисты? Посмотрите на любого человека и представьте его младенцем. Сколько ночей не спала его мама? Что она при этом думала? Любовалась его щечками или билась головой о стену?

Еще одна вещь, которая страшно меня изводит – это чувство вины. Каждое утро я просыпаюсь с одной и той же мыслью, что все люди родили нормальных детей, и только я не справилась. Я постоянно спрашиваю себя, что я сделала не так, за что мне такое наказание. Останется ли это чувство со мной на всю жизнь или постепенно пройдет?

Сегодня знакомая, которая не в курсе всего, что произошло с Васей, спросила меня, как мне материнство. Я рассказала ей одну историю, которая произошла вчера. Мы с Васей сидели на балконе и грелись на солнышке, вернее он лежал в люльке, а я сидела. И в этот момент в зоне видимости появилась оса. Нужно пояснить, что я очень боюсь всяких жалящих насекомых, просто панически. Обычно я просто убегаю от них с диким воплем. В этот раз я не только не убежала, но как-то так вся напряглась, изогнулась, как будто готовилась к прыжку, у меня даже какой-то звериный оскал появился. Клянусь, если бы она к нему подлетела, я бы просто ее съела.

Мы все преодолеем, мой малыш. Когда-нибудь ты подрастешь и спросишь меня, откуда берутся дети? А я немного подумаю и отвечу, что от безмерной любви и великого страдания.