Дорога которой не будет конца [Сергей Гришко] (fb2) читать онлайн

Сергей Гришко Дорога которой не будет конца

Рефлексия

В апогее величия силы слова ты наконец-то лишился головы, и речи дар потерял. Толпа приверженцев твоих, возненавидела падшего кумира в делах, словах и растащила на куски, перчатки, мыло. Прощай лжекороль, многоликий спаситель ты возвеличился над миром, как и голова твоя на пике.

Идеи гуманизма плод запретный для людей, вкусив однажды, получишь ты пинка и второсортность, человек в раздрае, как примирить, телесное житье с духовным миром? Гуманизм пропитан революционной кровью взбудораженных ослов и простодушных мулов. Руби с плеча, вертись как черт в потоке окаянной правды, на горизонте новый день встает, рассвет крови подобен и солнце злое бьет в твое лицо копытом навьюченной скотины.

Век для жизни долог, в претворении идей слишком мал. Страшно когда вера шагает в ногу со временем, каждый год в модернизации её чудо природы отдаляет нас от корней и приближает к конечному смыслу, после ты уже веришь в подобное корму, тебе надо поедать это с завидным аппетитом.

Откровения, бурлящая улица пахнет как хлев, липнет как мед, в карманах звенит наличная совесть. Разгул души в загул по кабакам, пока не опустеешь до нуля, и возвратится тишина с звенящими дарами.

Привет островитянин! Время ноль. Лжевойна повержена лжепобедой над триумфом врага, всюду ликует анархия и горит синим пламенем забитый скот, но за картинкой уже загустела кровь, остыли люди в этом мертвом пространстве руин с кружащими хлопьями снега, наступило рождество.

Ответь мне, во что ты веришь и насколько это смешно? Я восклицал мартышкой на площади, после загрустил, закончилось заодно с веселой цветной революцией, ради серых будней и оставшихся обещаний, которые превратятся в бытовой мусор. Такое бывает, когда тобою воспользовались во имя корыстных целей и публичных издевок. Такое случается, когда проститутки врут.

После всего я просто убивал, чтобы не остаться где бы то ни было здесь ворохом пропитанных кровью тряпок и ваты. Долой революции! Долой всех вождей! Их лучший мир, бесконечные кладбища и множество пустых помещений.

Я опоздал с желанием сделать мир чище. Увы, я взят под стражу жестокими людьми, которые делают свой мир лучше. Конвой ведет на шабаш, судьи, журналисты, пьяная толпа требует жертвоприношений в реале геноцида. Душа, куда бежать от пуль и газа? Подумать только, лучше бы не думал, а так от пустоты сойти с ума и повторять как заповедь, воспроизводимый вздор невменяемых подонков. Все виноваты, всех убивать, чтобы пожрать и выпить.

Вопросы и они остаются без ответов, я стал обвинять классиков, но они давно мертвы, к тому же, беллетристика еще хуже, она легко читаема и понятна, в ней нет вопросов дня грядущего, там всегда выходные дни. Ты сладко спишь и вкусно ешь, жизнь накатано-наиграна, там одухотворенные чистые рабы строят рай и закономерно счастливы.

Мат, а далее разудалая, развеселая, хмельная Родина в битых фонарях да золоте, мчит слепо в новую эру, бранясь на ходу. Мат, форма обращения и слога, чтобы донести культуру в пространство начисто лишенное пространственности и той же нравственности. Пью, милостивые государи, пью и не вижу ничегошеньки, ибо распылен облаком матово-алым в антагонизме бунта, потому как пьян. Впереди слепая дорога вникуда и сумасшедший ямщик с мечтами о крае пропасти.

Скорое выздоровление та же болезнь, избежать смерти или страха перед ней в конечном итоге подохнуть уродом. Новое веяние, последний писк моды косметическая реставрация души. Подтяжки и заморочки, во власти эквивалентов сделать не мыслимое, но возможное. Промысел освоен, они режут, словесная анестезия, карточный набор однозначных решений у черты, корректировка морали и координат так приходишь к итогам и лоббированию оплаченных интересов.

Что еще осталось в этом измочаленном мире наших грез и страстей, как не считать чужие деньги. Последняя надежда выиграть в лотерею, последний шанс украсть, успеть добежать до ларька и скрасить жизнь до рассвета, стать богачом в темноте подвала. Сигареты, если пачка есть, ты просто счастливый сукин сын, держи краба.

Однажды народы всей своей массой пнут под лощеный зад власть имущих и пирующих, они бросят все и оставят на произвол судьбы кабинеты министров, сошлют лаконично в жопу институты президентов. Примутся пить да гулять, превратившись в мужиков и баб, а не граждан с активной позицией. Славное гуляние выйдет с мордобоем и без войны, дабы поутру выпить и породниться по крови или на крови. Они уходят, если хочешь с ними налегке идти, оставь начальник бремя власти здесь, где кость грызут собаки.

После недолгих лет этой дурманящей эйфории, когда они, сыграв революционную пьесу, замерли в растерянности перед актом вторым. Кто виноват? когда кругом правы. Что делать? если не искать виновных в режиме реального времени. Скорми народу краюху хлеба, дай крепкого вина и зрелищ столько, чтобы кружилась голова днями напролет. Народ прекрасен и доволен, когда он спит, забот не видя за картинкой дня.

Ночью текли канализации, пахло гражданским хаосом разлагающихся исторических решений. Темная ночь поглощает роскошные особняки у моря, гаснет электрический свет, скоро они спешно объявят траур. Суетные человечки с копытами и бесовскими душами приблизились к черте, за которой начинается чудовищная слепая справедливость.

Сейчас, эти ангелы спасители больше похожи на крыс, конечность бытия в этих перекошенных страхом лицах ощутима, чемоданы с добром тяжелы, улицы заполнены мраком. Ожидание, тела потеют, а где-то все горит и смерть, как справедливость торжествует. Праздник длинной, судной ночи, попробовал народ крови и большего хочет.

Чума торжественно сошла в ульем гудящую толпу пьяных недорослей, гулянье на площади подошло к утреннему опохмелению, патриотизм в стаканах, пробуждает удаль до первого фонарного столба, а далее петля на шее и злые пули. Будет ли трезвость в данных умах, которые возомнили себя будущим, практически так и не отрезвев?

Попробуй ощутить вкус свободы обещанной за пятак, ты вернешься в дом четырех стен без тепла, твой холодильник окажется, набит сочной демократией и слюною бешеной толпы. Обещанное сегодня обычно долго приходится ждать, завтра все повторят, и ты вновь будешь обманут, пока на горизонте не возникнет нищета духовная.

Чума растворилась в толпе, возликовали бесы пожиная урожай, суетно стало в кипучести дел замышленных и потекли наши души в бездонное зеркало телевизионного экрана. С неба без звезд пролился ливнем глупости дождь.

Правда, ты видишь все это, эй человек?! Хоть и веришь в показанную картинку, потому что там празднуют и пьют, громогласно лютуют измазанные в саже бесы, князья из грязи, аристократия луженых глоток, рыл свиных. Ублажаемые собою упыри и вурдалаки, злыдни словесного поноса продолжают гнуть свою правду заблудившись в бреду трех сосен и верой в ложную действительность позабытого вчера. Их светлый мир теплый хлев, говно, корыто.

Свят наш народ ему и вправду плевать на все, он таракан крещеный и выживет везде. Никакая демократическая свобода или революционные тезы не искоренят его, не срубят поганцы под корень гражданскою смутой или чем-то подобным. Жив и могуч наш народ, презирающий ваше заморское небо, изуверский закон и затасканную свободу.

Правда в том, что после любого рукотворного потопа, останется мужичок, тянущий борозду парующим полем, ему выпал крест кормить пассажиров с ковчега. Звезд, что были прежде, нет, но может быть вспыхнут новые и в этой бесчисленности будет та, которой не стоит, пренебрегая жертвовать. Кумирами хорошо топить печь в эту долгую зиму без ничего, запивая самогоном краденые мечты, ты жрешь все это барахло с усердием моли.

Последнее такси исчезает в подступающем прибое, полгода просто ушли под лед, и есть не пустая мысль в голове, но буду молчать, предчувствуя близость. Любовь сверлила мозг, после стала мурлыкать кошкой, я просто вышел за дверь в ночь полную звездами и шумом прибоя. Кругом свобода выбора и ограниченность средств во всем, остается право на шаг в неторопливость сжевывания и сглатывания слюны. Парнокопытная полорогая жизнь, от стойла до бойни.

Моральный террор воплощается в идее вседозволенности, спина исполина царя не знавшая дубины или плети превращается в кормушку веры и хлеба, но за всем этим насилие и смерть. Бег продолжается, солнце в зените, а по факту липкая холодная ночь, колючий мороз, окоченевшие люди или трупы, кружит метель, скрывая оледенелый полустанок в безбрежной темноте.

Возвращение к дому, которого нет, к чужой женщине ставшей женой тебе, пылать очагом, подкармливаемым прелым тряпьем с распродаж. Хранить кухонные ножи у соседей и проживать одноразовый век ушедшей тенью. Мечтатель превратился в тоску и сомнения, его смех тлеет, распадаясь на вопросы, пошлая обезьяна в тапочках включает телевизор и вдруг ему подсказывают, что он человек из шоу.

О, скучный, глупый, безработный, гражданин, уставший от непосильных тягот выживания. Слушай нашу правду о том, что народ устал, он ропщет и скоро возникнет недобрый рокот праведного гнева. Всмотрись в эти лица опухших от голода великовозрастных детин у них отобрали свободу. Долой режим! Долой палачей! а нас в палачи, ух будет порядок. Чугунные головы, ветры чудо идей, обман всегда дело стоящее. Сделай свой судьбоносный шаг душу продай и свободу купи.

Искоренить в себе рассудок, главное быть исполнительным и борись за лучшую долю, грабя себя, остальных. Как выглядит наш лучший мир, что мы награбим? Знаешь что, а ведь твоя мечта не за горами, вот сжатый кулак праведного гнева, далее выстрел в упор, где-то между ними пролегает это зыбкое счастье. Свобода это желание стать исполнительным рабом, в идеальном мире еды и крова, под защитою охраны и забора.

Стрельба, воплощенная в насилие и лекарственные препараты от всего. Ты будешь исцелен и наступит рай с распродаж по вполне приемлемым ценам. Твой внутренний протест он антисоциален и тебя просто не станут слушать, кого напугает мышиный писк?

Но вот мы превратились в огромное поле чьего-то эксперимента, буерост, облагородился идейными стягами да свастикой. Я хочу пробуждения и бездну свобод, я не знаю куда бегу, но погромы это весело! За границами дозволенного начинается отстрел невменяемых особей.

В чем состоит правота единицы конкретной массы? Пропаганда прилежности, исполнительности, не это ли эталон лучшего ученика? Высокие баллы за знания, они после воплотятся в денежные эквиваленты счастья, которые надо копить, после строить жизнь, продолжать человеческий род, прилежно и исполнительно. Главное не думай, учись детка и получай подачки. Революция, бунт, там много страстей, смерти, крови, но ничего осмысленного и разумного.

Так в нас закладывается фундамент новейшего здания историко-философских изысканий, в нем еще нет окон и темных комнат, но они в скором времени возникнут, тогда научишься, откуда прыгать и где наглухо запираться. Станешь выпивать, говорить языком данного мира, ожидать сытые дни после бесконечного голода. Убийца, местами поменялся с палачом, как стало легче жить, надышаться ветром.

Протест баранов на человеческие поступки отклоняется, ты воин света умирающей страны допиваешь последнюю бесплатную водку. Завтра ты бунтарь проснешься в стране фантомных болей, слухов, пересудов и советов тех господ, чья кровь черна.

Скольких оставили в брошенных бастионах надежд? Просьба в покаянии отклоняется, потому что все случилось не так и ты тому не свидетель! Читай выразительно, дабы изумить кровавым размахом и разгулом жестокости. Читай по слогам, ты стал и был героем, зная результат. Шел осмысленно с именем великого светила за светлое начало запасного пути и страха не ведал!

Герои не обделываются перед фактом предрешенного подвига, они принимают исходную позу, расправляют крылья и собственно камнем во врага и он повержен практически насмерть, твои промахи не в счет.

Антиутопия, парадокс, андеграунд ты в системе четного злого порядка чисел, а прихода нет, кровь на исходе и вены сухие нити, ушедшие в паутину лжи. Злость твоя обращена в телевизор, но там смерть, конфетти, разные животные, текущая нефть все перерабатывается в помои.

Ты ешь, вкушаешь, согласен, когда за это гибнут люди с меньшим достатком, твой интеллект выше, война далека, она не касается твоего быта.

Окопные мечты. Порно звезды ярче небесных и ты знаешь их по именам. Их лица стянуты в разглаженность младенческих попок, на ощупь это наждачная бумага. Колыхание молочных желез с невероятным литражом воспроизводит в штанах признаки восстания, ты в смысле жизни прав, потому что реагируешь сообразно обстоятельствам видимого на экране. Мораль аморальна, растленность норма в стенах дома, где здесь и сейчас взаимосвязаны в нечто похожее на личную жизнь и признаки быта. Окопные мечты, была бы баба, большего не надо.

Неужели мир закончился!? Неужели прав этот шут измазанный гримом, неужели корпоративом люцифера правит проплаченное трепло?

Словесное дерьмо пошлых шуток, бессмысленный аттракцион, но все это странным образом вертится, слышен хохот, аплодисменты. Я напиваюсь, и в этом состоит ошибка, не правота. Неужели мысль не канает, она устарела, главное своим отшлифованным образом сыграть на бис, дабы весь мир замер в ожидании акта второго? Они подогреют тебя словно коронное блюдо, они заставят массу пустить слюну предвкушения.

Достало! Мне наплевать, как и вам, я просто не хочу в этом участвовать, но что поделать, если в этой вашей ебаной свободе остался один рабский ошейник телевизора. Получать купленное, говорить, что гадить пулеметными очередями. Я в жизни могу купить все, и после не достучаться до небес. Что это? Через какой край перешагнул потерявшийся человечек?

Я вопрошал и может быть кричал, пришли контролеры, после санитары, человек в обличье исполнения предписаний о поведении в местах скопления. Возня в тамбуре потерянный билет, загадки сфинкса, так показалось, с этого начинается великая вселенская ложь самому себе. Что дальше, когда закончится бутылка коньяка, когда будет амнезия, когда в голове созреет план.

Я жру поглощая телевизионный корм. Я отупел и задохнулся в цифре. Голова забита молчанием, значит, я мертв или мыслю. Кажется, я жду на перроне скорый из Адлера. Может, растворен в ожидании товарного до Малой Медведицы. Стрелки в часах разгоняют сонное время, медленного пребывания.

В буфете объект превращается в точку, которая достигнет искомой цели и произойдет хлопок выстрела с привинченным глушителем. Жертва приобретет ипостась героя, я же стану убийцей, хотя все наоборот. Человек умирает в убийце, убийца в человеке живет.

Мои окопные мечты, война за бурю на Уране. Порно звезды ярче земных, они задействованы в настоящих процессах, все же кино. Давай пить, долго и беспробудно, местами мрачно на грани нервного срыва, после что-то да произойдет окончательно и бесповоротно. Контузия, выстрел, запой.

Запой, в котором будет каша ненависти, любви, песенных шлягеров, пролитой водки, салатов и рвоты, павших солдатов вчерашних матерых детей. Энтропия человека, реанимация существа, умерщвление надежд, угольки не раздутой мечты, бескрайнее алое маковое поле ты идешь вслед за солнцем и спишь.

Она телом говорила о любви, но тело предало ее, нас все еще много мы не сдаемся, нас не истребить, мы сама необходимость. Победы и поражения в оных, забыть невосполнимое, я предал героев, потому что их жалкий потомок.

Только представь, меня ломает система, мой мозг заведомо любит ложную правоту. Правда перевернутого мира, больная сущность людей с больной душою, объективная реальность помимо нас, правоты, законов, проникновенных песен от которых зуд в кулаках и слезы. Геометрия сплошь игра слов ломаных судеб, арифметика лженаука, ах извини математическая дисциплина, алгебра послушница абракадабры, история сука в алчности сутенеров. Он кричит, он стучит, он герой, он кумир, чистая биография без приводов, поданные документы на божественную сущность, кокаин и свобода, ты победил.

Нас делают идиотами, или мы таковыми уже рождены? Очередная мировая мясорубка, бойня номер 21. Стекает кровь по желобам, густеет и чернеет, стройные ряды туш на крюках, прохлада помещений, что дальше ждет, цех или воскрешенье?

Безошибочная с огрехами правда чернил, тряпка флага пропитанная кровью, выколотые глаза уставились отрешенно в небо. Колыбель хлева, мы сила, мы свиньи, мы одержимые у края пучины? Божественная игра злых детей. Война или новый поход за гроб господень, правда в том, что никто не знает где он, и собственно из чего ценного состоит.

Этот сон когда-нибудь закончится, ты проснешься после календарной даты абсолютно трезвым и пойдешь на работу. После уже в курилке скажешь, что так происходит всегда, что-то внутри сопротивляется всяким датам, поэтому нет желания портить данный день остальным. Наивный идеализм бескровного преображения мира, новым словом, давно знакомым делом.

Внутри в некой не определенной области начнется борьба двух противоположных мнений, о сказанном сожалеешь, в молчании кроется секрет. Но пока ничего, все отступило и вышло лишним из организма, можно с уверенностью предположить, что ты с чистого листа, это малая роскошь которую можно себе позволить, вступая в сделку с памятью и совестью. Здравствуй пустота 1 января.

Когда закончится все

Ваш мир закончится, улягутся, эти чертовы страсти, и увидите вы свою подноготную, в которой ничего нового нет. Съеденная жизнь и обглоданные кости.

Вечер двадцатого дня прошел среди кошмарного бреда в обыкновенном угаре, просто стояла душная ночь и быть может где-то, на западе собиралась угроза грозы. Мелкие хлопоты приготовлений ко сну, стекаясь ручейками в подступающее звездное море ночи, лишали безмятежности в мыслях. Ворочаясь и потея, ты предчувствовал предстоящий лай собак. Тишина и скорые разговоры между полами, молчание, его возможность и отсутствие на практике.

Да и нет, гармоничное время согласия. Семя порождает новую жизнь, всем наплевать какой она окажется в итоге, за нее станут всего лишь бороться и отстаивать права. Это был вечер и знать, что придет утро нового дня, попахивало крамолой. Жизнь не длиннее сумерек, как можно сказать тебе, что рассвет губителен и наступит смерть. Ты рядом, и кровь горяча, и тело желает.

Все закончится, когда-нибудь наступит закат, просто все точки сойдутся в одной общей и фейерверк, парад планет, бесконечный горный серпантин. Конечно, мы будем ждать сладостей, превратив время ожидания в нечто невразумительное, легкое и игристое. Тщета исходящих молитв на благо рода людского. Время испаряется, хмель улетучился, слова моления горьки, далее пустошь.

Паранойя дня, истерия прагматичных людей, губительные последствия, которые полны потерь, они создают свои новости и сходят с ума. Утрата рассудочной деятельности, потеря лица, приводят к обнулению индивидуальности. Мы куклы, марионетки, 15 минутные боги, посещаем тренинги, исповедуем ложь, такова реальность, которой в действительности нет. Мрачные прогнозы сегодня особо хороши, они в ходу и на слуху, понятны для души.

Мы же хотим жить по-человечески, выпить свежей воды, иметь память и глубокие корни. Чувствовать босыми ногами землю, родство с жизнью. Тюрьма, бетонные полы, режим или законы столь сильны, что человек, как скот идет на бойню, сториз, селфи, лайки, хайп. Тюрьма и бойня, долгий путь прямой, от бога к богу срок мотать, затем свобода умирать.

Свобода это путаница, свобода это хаос, свобода это отсутствие воли и головы на плечах. Свобода это праздник бездумного шага вперед под речь уже обыгранную в одном спектакле обглоданных костей, твои предки тогда кормили своими головами пули и палача.

Революция, светлый мир из человеческих нечистот, пугающий беспредел бурлящих площадей. Свобода, равенство, братство, химия поработившая разум, ингредиенты лучшей жизни просты, сквернословие, вседозволенность, кровь и зубы на полке. Мир пылает в торжестве победителей, мы все разрушим в созидании своем. Подайте теплой крови, коченеют руки, вот глотка, режь и всю ее бери.

Видишь, у гильотин блеют свободами идолы и кумиры, они приглашают посетить аттракцион. Все пьяны и шаткий мир подкашивает к коленопреклонению перед тем, что взойдет черным солнцем, и погаснут звезды. Мечта умирает посреди ссанины и рвоты, спаситель отечества мародёр, в его карманах золотые зубы мертвецов и пара ношеных ботинок.

Отрицание веры, веселый вертеп, марионетки пляшут живой кровью. Совсем скоро полыхнет злато купольный храм и колокола пойдут на пули в руки, которые обагрены. Лучшие из нас получат знаки пушечного мяса, в далекой стране на чужой земле будем гибнуть проклятыми иностранцами.

Сейчас же свист и ветер, кайфово, здорово, чудеса выполнимы! Мы чудный, дивный мир творим или рождаем в муках, мы боги, мы тут власть. Доносы, протоколы, показания все это будет утром сейчас же рейв, да шустрый бес дарует счастье и победу.

Власть ее лощеное лицо, предано мечу, огню. Свободная толпа святы твои погромы. Торжествует справедливость, и наполняются дырявые карманы зубами золотыми, и пары ношеных ботинок в рай нас приведут. Утром хмурым и не добрым он пришел, всему конец.

Когда закончится все, мы не обнаружим риторических вопросов. Пустые жизни в мертвых городах, кто на пропитание подаст, на чьем горбу удастся въехать в рай? Мы превратились в одночасье во вьючный скот, бесправный и забитый. Свобода абсолютная скользи по плоскостям, орбитам, краю, рельсам. Слова рождают эйфорию. Осталось оступиться и исчезнуть в бездонной пропасти, оставив напоследок жалкий пук и писк.

Ответьте господин прохожий, ведь вы же были рядом и выражали свое согласие, теперь несчастны и хлеба в ваших руках нет. Изменилось и осунулось лицо ваше, сомненья вас едят. Зима черных кладбищенских аллей, кругом холодный камень надгробий и потомство ваше гиенам подобно стаями рыщет. Лучшая жизнь или когда закончится все.

Перепись исторических персон, настойка полыни и умирает в горечи бог, разлагается человек, время юности пройдено. Зарыты и забыты те безымянные, что рвались в бой, пули злые, остановили этот день кровавый. Спит степь или мертва, гарь, ржавое железо и такая тишина стоит, что слышно время.

Дядя плачет, его бес запутал, дядю водка не берет, а в глазах его потерянность и ужас. Сучья доля, сучий бес, санитарка сука спирта не дает, и штаны пропитаны мочой, страшно жить на переднем крае. Вши и пули, где тут рай? Вы же до хрипоты кричали, что бог продажен, долой кресты, заявляя что, долготерпение порождает бунт, а не обратное действие. Но бунт, где бы он ни был, слеп, кровав и жесток. Дядя плачет, потому что жить он хочет и боится умереть.

Ты мог стать человеком но, сузив рамки восприятия, принял телевизионный сигнал. Бешенство с пеной у рта, наглая ложь как всегда благая, эх, мистер парадокс к чему же вы привели. Да, я, в сознании, осознанно громил и крал по беспределу. Моя справедливость, это ненависть к чужому благополучию, бесчеловечная реальность, жестокая любовь это в нас здесь и сейчас. Мне предложили водку, бабу и войну, стол опустел, сыграны ставки, казино в выигрыше.

Жизнь хороша, когда не хочется вставать с дивана. Я часть народа, я выпиваю с дружбанами в гаражах. Обиды, справедливость и свобода не беспокоят моей совести сон. Ругань и драка присущи вскипающим людям, что всегда не довольны практически всем. Борческий нрав желает расправы и бунта, народу же в год голодный лень с дивана вставать. В какую господа толпу не соберись, все тот же царь и пастырь нужен вам, не по тебе свобода плачет вольный человек.

Лучше ясною память храни, не зубри эти моднявые кричалки с заборов, все проходит и повторяется вновь. Первобытный быт в котором нет нарезки сырокопченой колбасы, ты от любого властителя получишь. Вкусны идеи с прилипчивостью чумы, ими постоянно кормят, а хочется, поверь мне, просто колбасы.

Революция не лучший праздник, нерв человека накален, он слепнет от рассуждений и речевок. Революция дешевая попойка с поножовщиной, революция поделом. Споры глупые и битые пьяные рожи ни о чем этот прожитый, окровавленный день. Придет диктатура, наступит террор, и вот вертикаль, нам придают вращательных моментов, мы в колесе истории сопим, пыхтим, хомяки. После разборы, будут вешать за цвет твоей кожи, за веру и бога, хромых, рыжих, лысых, виноватых во всем.

Вот и все, кончилась сказка, когда нет сюжета, свобода пришла, в пролитую кровь живые плюют, а далее жрачка, половое влечение и то на что ты способен, первичный страх и апостолоподобные инстинкты. Докажи еще раз человек, воскресни после выстрела в голову. Мы, это только мы. Скандирует толпа по обе стороны стены. Плачь и радость, жизнь под вопросом, человек с ружьем готов выстрелить, чтобы познать вкус бытия.

Расписали член стояковый и девки там крутятся, вертятся, что шар голубой. Между половым органом и кумиром толпы огромная разница, падки мы на мишуру и дешевый блеф любим ложь обещаний, венки и цветы.

Революция, о чем же думалось там? Помню выпимши был и горланил песню, ставшую гимном повседневности и чего-то сытного касался рукой. Власть толпы пропитана кабаком и рвотой, там еще тушат окурки и ссут, где попало, вероятней на могилы позабытых предков.

Наше потомство имеет взгляд, обращенный за линию фронта на горизонте, они забывчивы в себе, пристрастие имеют к вечной молодости, еще не представляют зрелость, старость, когда закончится все. Не успеют купить и попробовать, выложить в сеть и лайки собрать.

Давай дурак пали из пушек, давай палач казни нас всех. Заточены ножи, гуманность в жопе, если желаешь убивать, ты обязательно встретишь подобных себе. После смерти не плачут. Я всего лишь хотел, но увы, не успел. Дом, превращенный в общий барак, просто мирное население, превращаются словом волшебным в лишних людей.

Конечно, правда! Только, правда! Они виноваты, потому что лишние здесь! Мочить их всех, во имя идеалов чистых, светлых, мировая общественность смотрит и хрен кладет. Этим в близорукости добрым людям, местами даже хорошим, поплевать, где кровь потечет. Им все одинаково, музей богадельня, дети и старики поверь мне это враги, я видел данную правду на картах генштаба.

Сколько еще народа сольют в сортир, прикрыв стигматы гуманитарным бздежом. Скольких задушат подушкой? Ты обещаешь рай земной, погоди демократические кущи, там всего вдоволь, там короткий срок и амнистия, там я окажусь правым во всем. Пойми голодного дурак набитый, заполни сытостью брюха пустоту, твои слова лишь жалкая софистика, а знаешь у бога нет бороды.

Вышел из промежности в необъятность бытия, и в проклятие уверовал, где же красота? Сквернословят, зла желают, плевки герои дня и дети нищеты, в их душах произрастает, множится, ужасный демон пустоты, и бес ему еду таскает и чаем с водкою поит. Растет исполин Голиаф, мужает, он всеяден, жаден и глуп. Жестокость его не знает границ, он охотно человечину режет и ест.

Знаешь, когда закончится все, на площади снова будут работать фонтаны. Исчезнут люди-обезьяны, их брачные игры стихнут под утро, бумага, дерьмо и пустые бутылки заполнят мешки и на фронт уедут с первым составом. Война при всех ужасах своих, свята и всеядна.

Революция. Приматы болтают не литературным языком, сто тысяч часов бессмыслицы локальной, глобальной, в которой тебе не отыскалось места и прописки. Они вши победители, я за любовь и геноцид, стою и думаю, нарушен ли мой половой диморфизм? Кругом уже окопы, свистят пули, трупы, гарь и дым.

Прилипчива идейная чума про флаги золотые, пошитые тут же и кровью облитые. Урод закатав рукава с остервенением волка режет овец паствы своей, а после говорим об ослах, геополитике, гуманности, благах и скором воздаянии. Где легче дышится живым еще? Кровь заливает мир, отовсюду хлещет до тошноты.

Когда не останется нас, за чей счет будет жить кто-то другой? Кому он докажет ботинком по ребрам всю правоту и безнадежность твоего отдельно взятого существования? Как ему быть вообще и после?

Что станут делать люди род занятий, которых сведен к пиршеству тли, они говорят, что готовы, но только завтра, тут много факторов здоровье, погода, душевный настрой. Заметь, в любое время их лица лоснятся, им не знаком голод.

Ты предлагаешь начать с себя, но они открывают дверь только тем, кто платит и еще больше обещает. Воистину глупость делает человека свободным, а лень еще и облагораживает, он превращается в паразитирующее существо, верит в дурманящую ложь и практически счастлив.

Человек поставил кеды в угол, его более не занимает бытие. Осталось выпить порядком водки и закинуться кислотой, здравствуй долгая счастливая жизнь! Эйфория и грусти места нет, пляши, скачи вприпрыжку, бери дары, вкушай плоды, для неизвестного определенно все закончилось, радуйся, это еще не ты.

Пожалуйста, не исправляй моих ошибок, ибо они последняя моя собственность, оставь ее ради Христа. Движение к правоте от противного, противоестественная простота насилия. Мозги черепных коробок о брусчатку площадей, ты молишь, но как всегда поздно. Вершитель судеб готов исполнять. Боже, что же это светлое будущее так омерзительно пахнет скунсом?!

Страх, и нет плевков пациента с прививкой, насилие, жестокость стали соседями в доме твоем. Теперь закончилось все и каждую ночь кого-то вперед ногами выносят, пополняя многолюдный погост. Растут аллеи кладбищ, собак доедают бомжи, город в осаде и празднике светлого Рождества.

Закончилось все, осталась винтовка с патроном и ограниченный выбор подлинно смертных грехов. Взять власть за тестикулы и вздернуть на первом суку, судить и убить жестоко псевдо человека, он подобного мнения и о тебе. Мы стали другими, жизнь и война, три сказочных сосны и не одной двери. Вот и все, пустеет стакан и бутылка, выдохся напрочь человек, кругом пространство пустое, бездушное, хочется выть.

Собака убита, съедена, есть места на планете, где за это сядешь в тюрьму. Ты пытался стать человеком, в окопе, после идя в атаку, затем под бомбежкой и вот собака съедена. Нет ничего не жалко, не жаль, чувство вины утрачено рудиментом первобытной культуры. Разрушенный храм, догорают иконы, испачканные в саже люди, почувствовали облегчение и сытость. Еда и вода.

Когда все это закончится? Когда перестанут множиться выродки? Когда бабы примутся родить порядочных мужей? Мужей своей родины, страны, жен своих.

Все, дверь захлопнулась, мы в месте, плодящем страхи, до теплого очага с кипящей похлебкой порядком две тысячи лет, месяц и три недели с одним днем. Великолепный мир свободы не дружелюбно настроен к факту присутствия в нем грязных и нищих.

Разочарование в самой идее, вялая историческая поступь, слабость духа и не пригодность во всем, это читаемое будущее. Деньги утратят смысл, и останется разбрестись анархичной вавилонской толпой кто, куда по своим комфортабельным щелям тараканами. Оружие коим похвалялись превратиться в незнакомый предмет без инструкции к применению.

Когда закончится все и не останется жертв, готовых добычею стать. Еда и вода. Еда, прекрасное состояние души и тела практически верх эволюции, гармония мать ее! Вода, в ней притаилась текучая суть и соль. Выпей приятель со мной, во здравие не лукавя.

Закончилось лето, кажется все, последняя гроза теплый дождь на ладони. Прошлое, истекшее время задолго до нас. Новое измерение, приходит время, мы с каплями дождя на ладонях входим в реку, заполняем пространство делами, словами.

История всегда интересна и полна интересов, она облекаема в формулировки исторических моментов приправленных остротой войн и переворотов, играюще-сыграных судеб. Имперский рай, желанный и благой, выстроенный на тоннах мертвой плоти, всегда рушится и забывается, чтобы впоследствии быть извлеченным в муках кесарева сечения из чрева подозревающей смерть самки. Строим дом, и все время Рим возводим.

Свобода это коллектив в коем растворим любой индивид, природа не терпит больные особи одиночек, они верят переменчивой луне и воют в тусклое серебро этой монеты. Тысячу и один день я проживал и прожигал свободу, клял ее, в ломбард сдавал, малодушно отдавал в чужие руки, прощался, швырял как бумеранг, устал. Свобода имеет одно отрицательное качество, она всегда сидит на шее твоей и лишена достоинств, словно резистентный паразит. Раб не может быть один.

Бытие раба прекрасно, бесконечно долгий день и короткая ночь, в которой сон роскошен, какая праздность, какая лень? Блуждать в запутанных лабиринтах высоких идей и низких страстей, ища эликсиры от неизменной задумки? Ложь самому себе, ложь откровенная, ложь без стесняющих моментов в рамках спасения от первого проявления людоеда и душегуба. Страх велик и оглушает женским визгом от реальности тенью промелькнувшей крысы, но есть ли она? Или попросту существует?

Люди, складируемые в массовость, статичность и инерция, смелость робкого шага, боязнь хватить через край и свобода становится слепым бунтом толпы лишенной хлеба и зрелищ. Кровь, потеха не время обернуться назад и разглядеть деяния рук своих.

Смотри, как терзают волчата сосцы испускающей дух самки. Близкая смерть, мы пытаемся выстроить очередную систему псевдо бытия. Там беспечная бесконечность цветов радуги, там всем слишком хорошо, мы забываем надеть штаны и так должно быть. Жизнь во лжи.

Тесная конура житейской вселенной, последняя морда в иерархии надзирающих рож, колотит в дверь и рушит историю с Библейским подтекстом, кричит о пропуске в тишину и курение опиума. Морда гордится выполнением функций активного надзирателя. Крохотная власть вращает шестерни истории и судеб, вплетенных в сюжет и контекст, это работа моя и кусок хлеба моего, как это возможно понять умом от природы?

Путь исполнительного человека легок в преодолениях душевных дилемм, этот неукротимый долбоебизм придает невероятные силы, и тело правит крошечной чугунной головой с серой или гнойной мерзостью вместо мозга.

Когда все это закончится, мы обнаружим свое место не в лучшем из миров. Хотел бы я увидеть сияние чистого разума в свете будничного дня. Обломы и проигрыши, ставки на прекрасный и чудный мир исчезают в бездонных зевах черных дыр, те в свою очередь обращаются в железобетон логики гадящей жопы.

Светлые головы рано исчезают во мраке, их гнобят, истребляют и воспитывают, после прут чудо новые люди, от которых порою мороз по коже. Красота это ходовой скоропортящийся товар, пища ума напичкана рекламным сумасшествием, ложь есть реальность, быть слепым и доверчивым это гражданская позиция, дефекация в людном месте в этом призыв и протест. Жизнь идет, строят тюрьмы, где кормят бесплатно, ослепни, доверься и может быть после, ты привыкнешь ходить в туалет.

Придурок за малые деньги правит балом сатаны. Люди гибнут за дерьмо свободно летящее в разные стороны, идеи пропитаны презренным металлом, его сбор нечто одиозное к чему лежит душа, молитва красноречива и гласит – Дай! И тебе отдадут, если приставил ствол к виску.

Слишком хорошее время чтобы отпустило и кочегар швыряет в топку без разбора мир. Призрак измены, банального страха, что все закончится, вернувшись на круги своя, имеет право быть, но в реалиях отсутствует. Последние дни лета, теплые капли на ладонях, просто очередной шаг.

Шаг, предотвращение бесконечного ожидания в приемном покое. Санитары, образки, алюминиевые крестики на стенах. Дверь и стена тебя оберегают от вероятности нелепых заблуждений и ощутимых потерь. Воры не спят и шлюхи при деле. Шорохи далее сполохи, может огоньки новогодних гирлянд, такое случается, когда слишком долго ожидал и томился в раздумьях без девки.

Только тень в стене, на потолке, некто невидимый улыбается молча, ты даже не слышишь этого смеха. Постоянная музыка в голове, постоянство одинаково виденных лиц за дверью не пришел человек, он растерялся намного раньше. Ты делаешь оборот ключа и выходишь на улицу.

Описательность становится действием без видимых на то причин, представь, бездонной синевы небо живет и дышит, идет тротуарами весеннего города в штанах и сыплет мелочевку на брусчатку.

Люди, вот эти самые люди, что стоят рядом тоже куда-то следуют, они живут, умея передвигаться в пространстве искаженного времени без определенных величин, так происходит сейчас, завтра изменится русло, и все уйдут. Закончится небо, после люди, время будет правда существовать, но в пустоте некому считать секунды и наплевать на это, тем более предпринять попытку его убить.

Когда закончится все начнется весна, просто календарным исчислением принесет капель с крыш, город окутает запах собачьего дерьма и мочи, женщины постараются похудеть и выглядеть привлекательней, нежели просто стройность прикрытая миловидностью.

Дни похожи на слишком долгие секунды под водой, мало кислорода поверхности нет. Буддисты желтой краской осени теряются среди талого снега, выпивки море, денег нет и пить негде, все кладбища забиты умом в распитии горячительных напитков, кто-то читает чужие вечные стихи умершего молодым, ведь правда, что старости не существует?

21 дальнейших планов не предвидится, пока затишье перед инициацией тайны природного катаклизма. Один приятель мой построил океан и, усмехнувшись, продолжил мастерить твердыню континента, но вышла россыпь островов и довольно глубокое море не разглядеть в нем истины. Еще он осмелился глянуть на небо и замыслить там довольно грустный закат, чтоб заря алмазом после искрилась.

Признаться честно ничего у него не получилось, так многие заметили потому что, их устраивало все вплоть до ропота на жизнь, а приятель мой ушел навсегда в себя, повзрослел, стал зрел и улыбчив, теперь он островитянин, абориген личного архипелага, властитель глубин и просторов собственного океана. Он счастлив в одушевленной свободе лишенной материальных основ, быть может, он никогда не умрет, у него есть тигровая акула.

                  Весна черна!

И воскликнул врач – Добро пожаловать мертвец на эту скотобойню жизни! – он повернулся к стоявшим рядом сестрам – Вот, ненаглядные мои, одним безумцем стало больше! Посмотрите на это тельце, скоро там прорастет душа, после станет, страдать и выть. Всю жизнь! Нам же малодушным, неведом тот секрет как поладить с ней. Только лгать!

Врач рассмеялся и после стих, он знал о морфинах в шкафу на замке, в кармане халата хранился ключ. Ты ждешь только тишины и тусклого света лампы. Уединение это таинство, в нем ничему нет места, присутствуешь сам.

Новорожденный хранил молчание, ему не представлялось возможным говорить, иначе вышел бы крик, и это обозначило в таком случае его наличие здесь. Сестры думали совсем о третьем, затем задались вопросом – Почему младенец молчит? И врач хорош, в рассудке трезв окончательно.

Предвестником моего появления не был ангел с золоченым рогом в руках, сошли вешние воды, значит пора. Перерезанная пуповина, все на выписку. Некая грузная баба в страшном лице без улыбки, штемпелем обозначила мой пол, национальность, родителей навсегда до гробовой доски.

Эта ранняя беспомощность, еда и вода, моча и кал, при этом потешное веселье и скоморохи сопровождали меня на данном отрезке жизненного пути. Я улыбаюсь звукам, пускаю слюни, едва ли знаю родителей в лицо. Завтра световой день сократится на секунду.

Завтра война и окопы, контузии, спирт, смерть. Смешная, заурядная жизнь, пасть в рвоту мертвым и поутру проснуться живым. Просветление умирает среди пустоты рассудка не желающего принять что-то извне. Мир крохотно мал в понимании человека живущего естественными потребностями, он потребляет и более ничем не занят.

Использованные презервативы подытог практически всего, что имеет смысл. Барабанит дождь по жести кровли, дымит сигарета. Скоротечность продлена к окну и далее с ветром сквозь решетку за забор режимного объекта, храни всегда при себе паспорт, пропуск, карточку, свое лицо. Не в этом ли благо прописанное для всех?

Двенадцать лет молчаливой весны, год за годом холодные батареи и пустой взгляд в окно, там чернеющая земля полная комьев грязи и талого снега. Срывается дождь, пеленой скрывая крохотные отдушины надежд, в комнатах звереют человеческие особи, они превращаются в собак и родственные души.

Описание прогнозов завтрашнего разговора, когда закончится все. Ты опять возникаешь, разрушая эту обожаемую реальность, бытие становится желанием жить. Жить без того, что дорого или дешево выглядишь, ты путаешь масть карточного набора, я боюсь быть рядом, я не могу отрицать тебя.

Слово, которое страшно произнести вслух, хочу сказать или совершить поступок. Многоточие под знаком вопроса, болезнетворное, неприемлемое, парализующее в самом начале, определенно губительное и нет лекарственных препаратов притупления мозга. Эмоции, чувства, расплескались, словно океан и тело не храм, а всего лишь запахи, движение под диктовку матери природы. Пары по парам, мартовский сквозняк в голове, игристое бродит в крови. Долой крепкие морозы, дышим в унисон, а в глазах неба через край и не видать там завтрашних начал.

Стану пить, словно делал это всегда, еще закроюсь наглухо в сортире собственных мыслей, перетяну вену и зажмурюсь от алого проблеска в этой стеклянной вселенной. Ведь у меня есть собственный космос и можно принять гипер скачок. Последний приют космонавтов, героев молвы и страстей, ведические вши, кусавшие Готама, русалки дети конопли. Смеюсь, чтобы разбавить тишину спящих титанов.

Я не вспомню тебя, потому что забудусь созерцанием пульсирующих спиралей галактик. Тебя еще нет, не пришла, но предчувствия гложут. Выхода нет, лень как воздух и жизнь замкнутый круг. Плотность чувств лишает рассудка, слово вертится на языке и готово сорваться слитым паролем всех конспиративных квартир.

Страшно осознавать, что ты знаешь об этом чувстве, я пячусь в угол, коего нет, ищу темноту для рыка, но получается всхлип обиженного ребенка. Дом и цепь, как этого можно желать? Что происходит со мною во мне, неужели продаюсь за благосклонность в капле секунды твоих глаз с лучиком света?

Любовь. Слово сорвалось и понеслось, мозги набекрень, глаза загорелись пламенем, душа предала, мгновенно потянувшись к ласке. Волнительные дни, в которых много сердца, этот приятный недуг, мечешься в лихорадке горячечного бреда, запахи, звуки, кодовые слова. Беспокойное ожидание каждого дня, странные смыслы наполняют твою жизнь, она значима и оправдана.

Хватит болеть, любви нет, ее придумали поэты, чтоб была на всякий случай под рукой. Пора други верные выздоравливать окончательно, там, в подворотне, ждут чудесаи близок час, где жизнь или кошелек определяют смысл дня.

Выход в иное. Потеряться там и здесь, навсегда, и любви уже нет в исцеленных клетках головного мозга. Продолжение в шагах и беге за горизонт видимого, к простым обожаемым вещам. Там уж точно любви нет и память стерта до дыр, и избирательна в начальном предположении что… Вначале не было тебя, следовательно, было слово после дело.

Вот такие пироги в день базарный. Пей, кути, уйди в загул, потребности просты, слей как воду полноту карманов. Проиграйся, проживи жизнь свою до исподнего, до дыр. Ты и весна, все равно уйдете талой капелью в небытие, но я чуть было не попался. Утром вчерашний кураж забывается, ты возвращаешься к корням.

Дом. Счастье не великое, но четыре угла уже больше, нежели геометрия, воплощенная в быт и мгновения жизни после, ты ушла. Спасибо, более не стоит, повторять слова, приводящие к ошибкам, нелепым ситуациям, я проживу этот день сам.

Любовь болезненное состояние, маешься, в итоге, вопросы и скупые ответы. Каждая хочет быть всем, и ты куришь, живя под пятой в отдалении, привыкаешь лукавить, избегая проблем. Любовь, фактаж и аргументы, за горизонтом просто дни, мелькают чередою, праздники, старость и смерть.

Весна, апрельский снегопад, путаница в колебаниях климатических нюансов. Весна, обострены нюх и чутье. Весна грязью по выстиранным штанам, как трудно далось это и легко исполнилось. Просто автомобиль проехал, торопыга козел за рулем. Я спешу за тобой опоздать навсегда. Весна.

21 и тебя больше нет. Ушла, растворившись в вечерних химерах. Я ликовал, и после распития ходил бонвиваном, не обращая внимания на воду из крана, она доставала бегом своим безнадежным и что-то еще ко мне приходило, быть может, подруга твоя хотевшая секса.

Я бесполезен в прикладном смысле жизни, семейный бюджет не заводит меня. Любовь я променял на матрас притонов, еще теплится в остывающем теле некая человеческая нагота, но предпочтения ее просты, кубы с раствором. Распластанность в распятие, трансгуманизм и черная дыра мишени. Пустое утро, нищий человек под серым небом, бессмертия и чуда свыше ждет.

Не любовь, обыкновенное пребывание в стихотворной форме здесь, как персонаж детской считалки в эпоху разврата и блуда. Обжитой центр вселенной или просто дыра из коей вываливается по случаю жизнь новая, увы, обреченная на любовь.

Когда любовь перестанет морочить мозги, мир окончательно сдохнет. Исчезнет веселье примерить или наставить рога, исчезнут ревнивцы, холодные люди заполнят собою квартиры, дома. Волоченье за юбкой, разрез декольте, эстетически эротическое целеполагание, жизнь продолжается, мы барахтаемся, плодимся, юлим. Еще не остыли.

Весна, начало марта, женщина из офиса облагородившая рвотой букет подаренных цветов, нет денег на сигареты, и хочется выпить без излития желчи. Трамвай, скрещенное с асфальтом полотно железки, искры медных проводов, смуглый иностранец строитель смотрит на женщину и цветы пахнущие рвотой, он держит в руках пакет с провиантом, какое сочувствие и зачем опохмел.

Гул города в предпраздничной суете, люди спешат домой, дабы избежать одиночества и вернуться в осточертеневший вакуум своего быта и грез. Поедать выпечку и бутерброды перед телевизором, сопереживая текучести листаемых каналов, проблемная не счастливая жизнь кругом. Только спроси и узнаешь, как несчастен человек, чей рот набит.

Страх, желание глухого отсутствия наяву, быть где-то в отдалении, только не здесь. В лучших мирах отсутствуют катаклизмы, войны, голод и нищета, там не тонут корабли с пассажирами, не падают самолеты, там все хорошо, там правит разум в одном из своих разносторонних заблуждений.

Здесь же первична смерть. Смерть как универсальный товар, первопричина жизненного забега под градом пуль и неотвратимостью злого рока. Счастье, секундное помутнение рассудка и после ты расплачиваешься за эту ошибку всю жизнь.

Сигарета, кофе, не долгая мысль о томящейся водке в холодильнике, весна, там за бортом, женщины половозрелые повсюду и рядом. Полчаса на раздумья и крохотный комок сердца сводит судорога. Растормаживается мир, приобретая неустойчивость в полуприкрытых глазах.

Ты еще не догадался, что произошло рождение существа в роддоме № 345, и пьяный врач в безумии своем приветствовал твое рождение, ты еще не осознал, вернее не расслышал поступь смерти, но она пришла. Ты умер, чтобы родиться там, забвения не существует.

Долгие серые сумерки в необъятной бесконечности молодости. Вечно смешон, продолжительно весел, смех нескончаем, в природе не существует той великой беды, которая бы не вызвала раскатов гомерического хохота. Смешной человек пляшет танец дурака над пропастью, сколько символизма, сколько поз и пафоса, бездна всеядна, бездна любит даже эхо твое.

Всегда анархично торжествуй, всегда бодрствуй, после за чертой атмосферного фронта отдохнешь и выспишься, будешь вял, ворчлив, еще начнется дождь.

Капли ползут червями по плоской поверхности крыши, исчезают в густоте воздуха и выхлопов, они порождают капель, звон в ушах, кажется, более ничего не предвидится. Войти в комнату, затем проследовать на кухню, заварить кофе, безразлично выпить пару чашек, выкурить сигарету. Капель с крыши, далекий голос зовет собаку по имени.

21 сейчас мир опустошен и пуст, умыт дождем, немного горьковатого запаха кофе, время невидимо идет, сползая ледяною коркой с полюса. Кратковременные зарисовки, хаотично разбросанные на комьях белой бумаги, из подобного материала можно сотворить чудо или просто вещь, разница не велика, если не придать этому значения.

Расшатанный механизм твоего тела после трудового дня полон сбоев и лишен скоординированности в действиях, ты проторчал в замкнутом пространстве достаточно долго, сидя на голове думая жопой и как бы порядок во всем. Среди людей, в толпе спешащих по делам, домам, время убыстряет жизни ход, цели видны и ясны.

Людей много, человек же почему-то всегда один, он довольствуется просто улыбчивостью, общение зачастую рвет крышу довольно бесцеремонным образом и исправить данное не по силам врачу. Уходить легко, когда все сведено по нулям, это лишь начало после смерти. Вот лежишь, космонавт и только предчувствуешь размеры этой галактики и вселенной в целом.

Весна. Проснись человек, распахни окна, впусти свежий воздух, выйди из подвала. Сумерки поглощают, влюбленная женщина истребляет тебя в ритуале брачного пожирания, любовь это эгоистичное дитя, оно желает большего и способно вопить.

После счастливого излития семени опохмели на радостях душу. Скажи о том, что завтра продолжится война, и ты будешь на стороне погибших. Ты старик с мелочевкой в кармане на порцию виски. Сколько еще понадобится излить желчи, чтоб вы рассмеялись от души?

Надоел экран телевизора, замучили гады, достало королевство кривых зеркал, все это сточные помои. Искусство великого самообмана, в котором жирует ток шоу, мертвецы и параноики, индекса, рейтинги, публичность, пауза, блок новостей, пролиты слезы на протяжении миллиарда серий, все хорошо и мы вступим в царство вечной, рафинированной жизни без изъянов, Аве наш цезарь! Новый Рим.

Только скупое в ежедневности океана четырех стен, мне постоянно напоминает, что он вернется, потому что он есть. Остается без веры в душе спросить в пустоту и разреженность воздуха, в авансированной ли форме или кто он?

Главное и важное, что является истиной невозможно выразить доступно ни одним языком этого мира, вас просто перестанут слушать. Просвещенные невежды в этих головах так много сумерек, их мнения так прилипчивы и до простоты верны, в их темноте отсутствую страхи.

Пустота сегодня стекающего спермой в завтрашний день сумеречного солнцестояния и будущность вечной темноты того момента, когда иссякнет лимит на безлимит. Всегда не весна, что ты знаешь о счастье, если тебе не ведомо, где оно произрастает, ты его привык покупать. Пустая малогабаритная жизнь.

Я усердно разрушаю мир, который созидал веками. Верь не верь, но порядком долго я был волшебником, мне казалось это бесконечным, теперь я потребляю, самое последнее, чем бы я мог заболеть. Руины и мусор, тянутся нескончаемою вереницею до последнего дня.

Много ли принес огонь, если первой его жертвой стал герой, который им стал? Может, благо было в сыром мясе, когда его принялись жарить, наступил прогресс и эволюция, заодно пришло порядком сотни новых профессий, но жечь не перестали, зачем герой стал героем? Достаточно было солнца и его не постоянства, тогда мы еще были способны предвидеть его затмения, теперь это констатация факта по существу. Практически рутинный процесс.

Лирическое отступление, новая жизнь. Вот чистый лист, жизненный формуляр еще не загаженный блудом, над ним не застыло перо инквизитора, ангел не затрубил в золоченый рог, господин не окропил водой живою. Только врач и тот безумен. Катится и скрипит колесо.

После игр детских, ты подсядешь, да, да героин и личная пролонгированная Голгофа, мысленно долгое разлагающееся покаяние, затем жмурки. Господин оформитель заполнит бланк, незнакомый человек все знает о тебе, когда тебя нет навсегда. Я знал оракула из Дельф, не удержался и спросил, как поделить закладку на троих? Стань тем, кто не умрет.

Далее врубаем реальность и объективизм. Массовость движимых передвижением тел, их актуальное пребывание и разделение на особи, каждая тварь чего-то желает. Желаемое становится искомым, огонь пожирает все, после пепел и дым. Дитя вырастает в очередное дитя. Идеалы вырождаются в идолы.

Несколько центов до счастья, я об этом когда-то прочитал, всего лишь чуточку. Никогда не хватает и пароли не те. Выгул собаки соседи собаки, общность коммуналки ненависть практически на всю жизнь и остаточность боя колоколов, по ком они? Стань тем, кто не умрет.

Выход на улицу, иные миры недосягаемые, места заповедные зазеркальные. Для начала рюмка в лоб, что есть правда без адвоката? где пролегает тернистый путь к справедливости? что такое дорога суда, которой не будет конца? Выпей со мной, рвотой не захлебнись.

Вот ты становишься частью, затем приобщаешься к общности, после изрядно адекватен, за это несешь вину и повинность. Внутренние органы беспощадны, в лучшем случае рвота на памятник одного физика-ядерщика, и ты первый турист в макрокосме трех сосен или урезонив, иронизируешь. Субботняя ночь в тесном обезьяннике, для шуток целая ночь и любой звук омерзительно пахнет.

Потная девка, липкая простынь, действо великого интернационала полов, битая рожа как насмешка над идеалами весны и любви. Она еще достаточно хороша, хотя рукоприкладство входит в норму. Странная реальность мил человек, в которой проживают множество людей, не признавая, не видя себя в погоне за лучшей долей.

Чернота городов, мрак улиц, грязь квартир, псевдо свободные люди убивают бесконечных рабов, дураков. Дрожит свеча, крепчает за окном холодный ветер, в этой старой квартире лоснятся от пота еще молодые тела. Хмурое утро, еще не весна.

Проснулся после бомбежки, как все дерьмово выглядит. Ад рукотворен, ходишь, день ото дня по жизненному кругу принимаешь дозу, убиваешь себя. Патока, липкая сладкая доля и вполне вероятно, что оракул подскажет, это судьба. Покинь свой ад, а выйдя в чисто поле, сомнения измены гложут, в бытность свою паразитарную ты вполне респектабельно торчал. Судьба и доля.

Волнительна бескрайность для шаткого рассудка, в нем тлеют истории, рассказанные себе на ночь. Дымит сигарета. Много пространства практически космос, ноль тебя. Достаточно легкого порыва ветра и неба станет вдоволь, возникнет его синева, глубина. Исчезнут низкие потолки и пороги жестокости, будет солнечный день и теплые лучи прогонят сырость, кровососущих паразитов. В одночасье пахнуло весной.

Иногда так хочется все послать лаконично в жопу, просто, что бы поняли, нечего засиживаться допоздна. Ты опять доказываешь, что я один, что сумасшествие рядом, равно как и беда. Будет худо – говоришь ты. Не знаю, я нахожу это время прелестным, кто болен? Вопрос достойный риторики, смотря кто из тебя, с тобой говорит. Вообще я могу утверждать смело, что у шести миллиардов шансов нет, в какой-то момент они могут согласиться, но они еще не догадались, кто кому морочит голову.

От обилия вполне адекватных людей кругом, я познаю ненормативную радость или эмоцию полную как океан, перелистывая страницы их судеб, архивов памяти и потаенных мыслей, лучше разучиться читать. Лучше сделаться сумасшедшим, очень удобно, если еще выпить совсем красота.

Последнее такси по дороге в ад, жалкие деньги. Почем ныне счастье? След утерян, но ты идешь верно, избранным путем, после недоразумения, ошибки, жизненный опыт, мечта что-то принять и вкусно пожрать. Мне искренне жаль небесную канцелярию, там слишком много доброты и планов, но эти книги тоже стареют, страницы желтеют, стираются буквы, размываются значения, смыслы.

Глобальная катастрофа, человек врастает в данный формат, сил более нет для продолжения торжества глупости и лени. Человеческая драма или окончательно потерянный внутренний мир. Жизнь непрерывная лента историй, новостей, фотоснимков, ретуши, стадность новые постулаты роботизации и снова кого-то с удовольствием распнут.

Господин прокуратор будь милостив, во все тяжкие и отчаянные времена я подозревал, что господь на моей стороне. Бывали дни, когда в летнем парке на скамейке в кругу простых людей он распивал портвейн, шутил, смеялся, вообщем был человеком, которого изначально он задумал. Картина жизни, как высший разум ясная и смыслы не ищи.

Пришла супружница и другие женщины. Веселье в праздник, бессмысленная, безнадежная беседа, мы врали как могли, великий парадокс этой данности заключен в ненависти к тому, что обожаемо. Парк опустел, и портвейн испортился, осталось счастье просто любовь к незнакомой женщине, с которою живешь.

Я продолжаю жить дальше, бегу в толпе. Метро, маршрутки, разговоры по телефону с вымышленными людьми, я все еще не верю в связь, где эти неизвестные существа, наделенные голосами искаженными разного рода расстояниями? Кто они?

Толпа, слияние, поглощение, островки магазинов, разносортность, разномастность предложение со скидкой. Улыбчивость это профессия. Успеть продать, предать, влезть на вершину мирозданья и вновь распродаться, обманом заполучить желаемое, страсти, что пыль никогда не улягутся. Скорее стать выпившим, скорее погрузиться в сон, чтоб уравнение с неизвестным временем хоть как-то разрешилось.

Ты отстаешь, теряешься в толпе, ничто не вечно, и вечность в лицах узнается, проходит мимо. Темнота и ночь до окраин, растворимый кофе и ты. Разговоры о свете угасшее солнце восковое лицо сползает на стол и превращается в маску чеканного лика старой монеты в новом мире это стоит ровный ноль. Игра в загадки с эхом, отгадай, и слово удлиняется, исчезает, страшит.

Ты пьешь духи, одеколоном запивая, и источаешь скотский смрад. Мир запахов, химия тел, пустые тельца стеклянных флаконов, выходы и продолжения, жизнь становится новой сюжетной линией, которую в финале прерывает смерть. Действо продолжается, парфюмы и пот, старательное исполнение фундаментальных инстинктов, ты вознагражден.

День не зря закопан в могилу, семя брошено в белый свет, функция выполнена. Очень сложно в человеке, смешать глину и соль, сопоставимо ли это? Я порядком думал об этом, в мире я зверь, борющийся за право выжить, в боге я человек, должный на чем-то остановиться и обнаружить место свое. Бесконечная дорога полная предопределенных ошибок.

Если изменить слагаемые, что останется, что уйдет? Станет ли сумма результатом? Подвластна ли человеческая сущность математическим выкладкам, подобна ли она закону или аксиоме? Если непогрешимость все же превратить в абсурд, после еще добавить анархии, присыпать риторикой и софизмами, попытаться продать, или хотя бы усомниться в собственном мнении, что при себе?

Лабиринт без стен, поле в котором бескрайность ровная гладь до кромки горизонта, ты потерялся окончательно и надолго. В поле нет выхода и входа, дверь не нужна, смысл игры ее правил, законов, лишены изначального замысла и конечной цели. Это толкучка в час пик на Пушкинской. Я пьян, меня посещает всяк глубокомысленная херня, руки в тепле незнакомых окаменелых лиц, им хорошо, меня же, как последнюю дрянь во вселенной мутит.

Смогу ли я умереть, да. Умру ли я на самом деле? Вероятней что нет. Грозные тени моих предков отреклись от меня, однако же воздержавшись от проклятий, они попросили живых донимать меня, что-то я вытерпел, многое претерпел или вынес стоически, но после обыкновенно хладнокровно изничтожил на корню их сахарное лицемерие. Дверь захлопнулась, и мы оказались по разные стороны баррикад, мертвые и живые, глина и соль.

Город Вавилон смуглый человек смотрит в мое бледное лицо пропавшего без вести своими птичьими глазами. Я же просто в отдалении, мне плевать, я ужален и близок к финалу. Телефон взрывается чередою мелодий, в незнакомце борется желание и страх перед законом. Но будь переулок темен, камень всегда окажется тверд.

Давай теперь вернемся к богу и посмотрим на ум пришедшие примеры. Обыкновенные глаза стервятника, существа, которое мечется между голодом и страхом. Я отдаляюсь, сползаю по стене, слыша, как щелкают затворы винтовок, стена высока и полна равнодушного холода. Выстрелы и стервятник погибает.

Здравствуй ад, праведничество тешит падшие души, в мире зла и насилия, ты не станешь кем-то другим, в лучшем из миров убийство просто преступление, а не трагедия всего рода человеческого. Свет и спасение застилает пороховой дым, гарь, здравствуй ад, души пожирает война.

Борьба за мир и продажа оружия, паритет, всем хорошо и граница на замке. Поэтому сборы, выборы, протестная борьба, продажность, проститутку бы к новому году взять в кредит и отобрать чьи-то права по дороге. Дары свободы это сочные, пустые плоды демократии. Я тупо жалюсь, убегаю в бред и пуповину режу, скоро будет сдан последний бастион, в нем томится душа.

Мир великолепен и прекрасен, одухотворенные прекраснодушные кретины и рабы, играют в шутов и шутами. Быть человеком забытый урок, кривляется сука суча ногами и ты за нее. Наплевать, испражниться здесь и сейчас, ведь ты против всего, забытые тени предков курите бамбук в стороне, не исправляйте искаженные смыслы. Против вас и за нас, безымянные люди, анонимные лица.

Свята жратва и рай наполнен едой до краев. Сожги все к чертям и останься голодным, или эй, революция, слушай страшный хруст костей, который машина новой системы производит при своей работе. Весь день льет кровь, и дождь забыт, гремят просыпанные кости. Алая весна наполнена грозою.

Весна город в крови, прибраны лишние люди, кругом свежесть и чистота. Скоро придут теплые ветра и прогремят грозы, деревья будут благоухать, источая ароматы столь утонченные и неприлично естественные, что прощай изморозь. Вечерами долгими, примется сердце биться в груди, мучить человека, странно все это. Кровь не высохла, не остыли тела, а жизнь продолжается.

Пьяные улицы, собаки выгуливают отрешенных людей, лай, шум. Миром правят собаки, хозяева не в счет. Сложно совладать со свободой, ее по определению нет. Ты можешь быть абсолютным рабом, и власть твоя будет безмерной над миром правителей, которые лишь идут у тебя на поводу, но ты верный друг, ты понимаешь все с полуслова, на любом языке и обожаешь выполнять команды. Ты странный властелин вселенной.

Время идет, весна жирует, ангажемент, бесконечный театр богемного существования, публика рукоплещет, взлелеянный просвещенный зритель зрит вглубь фигур, цветов, деталей, возрожденья слова. Коньяк и эшафот, немая пьеса. Люд в церквях молится да креститься, чудеса продолжают свершаться, и по-прежнему не видны.

Плоды революции, бездорожье в никуда, пивной ларек в воздухе пахнет войной. Обилие рисованных героев готовых спасти мир. Закономерный буерост в голове жаждет выхода к солнцу. Подземные лаборатории полны чудес глобального истребления. Сокровища безумия, агонизирующий в пламени ненависти и страха разум, потоки сказочных историй в кокаине. Убой скота, цвета меркнут, кровь высыхает.

Завтрашний день. Лишний человек, выведенный в социуме для устранения себе подобных. Пришел в студию, шоу начинается. Скоро, это запустят в телевизионную сетку и жизнь станет протекать осмысленно. Аналитики практически близки к определению данного типа. Кризис заканчивается способом нового мышления, который приведет к результатам, жизнь не останавливается.

Весна порождает любовь, та в свою очередь ведет к влечению, и рождаются новые солдаты, которые обязаны силой взять победу за хвост. Лишние люди, увы, не живые. Своими именами, пополнят списки павших и пропавших без вести.

Старик и война молодым, какая несправедливость, что смерть так близка. Походные жены, кальсоны, портянки, бинты. Свет по часам, комендантский час, когда боязно ощутить чью-то близость и страшно завершить начатое дело.

Закрытые глаза, подушка и настороженный слух, будет ли канонада, или просто наступит заветная тишина. Весна и желание жить по законам мирного времени, неужели проливающий кровь не видит, что есть обыкновенные люди, которые мечтают о мире.

Сон, сейчас еще тихо, но сон зловещий о войне. Влажная подушка, сброшенный кошмар, ты проснулся отупевшим и пошел выкурить сигарету, завтра поутру начнется мясорубка. Холодно и женщина рядом не сосуд доброты и тепла, уставшее тело способное передвигаться в пространстве и тянуть к свету, если ты ранен, это все. Близок рассвет, в углу тень, за которой дверной проем, там, в прихожей все приготовлено, чтоб быстро выйти и все забыть.

Вернуться бы обратно хоть на денек, к воскресному ленивому сну и гомону на лестничной площадке, крикам во дворе, у тебя целый день впереди, ты волен делать все что заблагорассудится. Свят этот день, прожить бы в нем дольше.

Можешь ходить босым по квартире и почесывать задницу, имеешь право выпить с утра и к обеду рухнуть на пол абсолютно пьяным бревном, некому стороннему сделать тебе замечание о не правильно проведенном досуге. Какое кому дело человек ты, или свинья? Ведь у тебя еще нет жены, отпрысков, собаки главное есть время впереди на все это и большее, почему же в данный момент не быть пьяным?

После подымишься и освоишь в один присест пару новых для тебя языков, затем напишешь глубокомысленный труд о жизни, подаришь красивой девушке цветы и после счастье, не из корыстных побуждений, а просто из великого и светлого чувства любви. Все хорошо, весна, мир пробуждается, люди кругом, хорошие люди понимаешь?

Только начало дня и ты полон планов, ты молод. Что будет дальше, а важно ли это?

Время идет и трон не пустеет, слова резонируют и кто-то вновь проливает кровь. Порожденное мародером семя, быдло, да святится имя твое! Так зачинается день, так закаляется сталь, стойкость рождается из окаменелой шаткости. Крепнет то, чему нет места в природе, хотя спорно все и подлежит сомнению.

Закаленные люди, чугунные головы, камень кулаков, глупость это мелкое счастье, набить брюхо и трепать языком попусту, продолжая жевать. Быдло без имени, но в присутствии везде, от темноты длинных коридоров к раю и в очереди за хлебом и миром снова они. Хамоватые не брезгливые, верткие, липкие всегда в суете, пахнут мокрой шерстью песьей, тьфу, трижды тьфу. Я покидаю эту очередь, становлюсь в строй и короткой дорогою, ухожу на войну.

Здравствуй смерть, утроба бесконечной войны наполняется кровью и трупами, безрассудное истребление всех и вся, люди обращаются в зверей диковинных, перчатки и душистое мыло, верный пес грызет, смакуя детскую кость. Инакомыслящие, не благополучные, иные, лишние и те, кого просто много, все идут на убой. Бомбить беззаботно тех, кто оказался внизу, стрелять легко, когда перед тобой толпа, какого черта, они лезут под пули!

Солдатам страшно гибнуть за определенные денежные вознаграждения, теперь никто не отдает родине жизнь, только во имя свободы и демократии, идиот творит кумира, но получается всего лишь идиот. Ругаешься и кулаком грозишь, после выпьешь водки, чтоб искренне сожалеть.

Так уж происходит, что не изменить ничего, скрипит колесо истории. Неужели слышу реквием по человечеству? Или же просто новостной понос? Сестры и братья, почему мы так сильно поломались и износились духовно? Почему человек превратился в особь и существо?

Я смотрю и постигаю глубину безнадежности будущих ужасов, спасение устарелая формула суицида. Закаты – ренессансы, одиночество – просвещение, сигарета тлеет, тень стены растет. Борьба чтоб бурлило кругом, и аукцион визжит – Пропито! Боже так давно не было тишины и покоя, возможности выпить стакан.

Зачем разбиваться там, где не приемлют спешки, зачем контроль, если хаос кругом, зачем осквернять убитого? Далее просто тьма и холодные пальцы тебя препарируют, постигают внутреннее содержание человека, по ходу дела решая вопрос. Печаль, хорошие люди ушли, порядок блядь существует.

Скорое плевое, может, я начну, а ты продолжишь, пройди по струнам, чтоб встрепенулась душа. Долгая зима прокуратора вмерзшими в лед жизнями хвалится, дым горящего города продолжает резать глаза.

Измельчавшие революции на фоне балаганной демократии, гуляния на площадях в народе полно рублевых патриотов, родину можно легко продать. Счастье придурка, богом забытого, тухлая курица и водки патрон. О грозный воин, наводящий ужас на врага, сколько в долг ты выпил, покуда в Родину стрелял?

Смазливые, скользкие во спасители отечества метят, желающих мародерить много везде. Возьми да пролей темное сознание в светло-синее небо мечты, это значительно ухудшит прогноз на завтрашний день. Сотни часов, тонны слов, дорога которой не будет конца, вмерзают в лед живые люди, город продолжает гореть.

Пасынки совести люди популярной культуры, чувственная любовь венерические болезни. Зазывают в лучший мир, продавая места и время, может в бордель или дурдом? Понимание, после прорубит, вспыхнет мозг, ясно как днем, мы в очереди, которая плавно трансформируется в строй. Купите счастья и метр пулеметной ленты, излечите сифилис, избавьтесь, наконец от вшей. Живите, умоляю вас, живите, не тратьте время на ложь их чудес.

Деньги заканчиваются, испаряются, тают, на часах новое время иная жизнь. Чего вы князь задумчиво застыли? Может краденый титул загнал вас в угол, штыками приперев к стене. Молчите, уже мертвая пестрая тряпка, не человек, ноги победителей топчут ваш липовый титул. Княжение кончено, превратившись в невротический фарс.

Живая речь в три аккорда, пляшет бытие, подымая пыль, скупая истина в слезе пропитой, ищешь ту правду с нечесаной бородою. Долгие лета, костьми подпирая божий престол. Судьба сплошь злость, душа, как крест нательный. Жизнь порождает сомненья и маету. Батюшка царь умирает на заре нового времени, его сменяет дешевый фанфарон. Заморская карла белилами крашеный, ломает комедию и в муках корчится, я вижу, как у справедливости растет борода.

Человек выпил водки, после чая, поморщился и закурил. Поезд скорый с остановкой в Питере, человек там сойдет, а сейчас ночь, разговор неспешный наполняет стаканы и закономерно, не коверкая истин, протекая, течет. Там за окнами родина наша проносилась во мгле, вот и вся пропасть да недоделки. Кто прорубит окно и войдет в то истинно реальное пространство, чтоб изменить сие к лучшему, не только на коммунальном уровне.

Да мы болтаем столь мудрено и изысканно, благо еще существует литературная речь, но цена этому электричка до станции Петушки, три бутылки водки и рвота в тамбуре. Я не хотел пить истины, я всего лишь пришел в мир за чаем и хлебом.

Который век я бешеным псом в пене и мыле, мчу слепо и кроме снежной пелены впереди ничего, все спутано, ослеплено белым. Кругом холод, только в бешенстве пульсирует теплая кровь, теплится жизнь.

Меня впрягают в войны, клеймят предателем и убийцей, гонят с чистого подворья на проезжий тракт, не дают выпить с горя и завыть с тоски. Сколько смертей нелепых, но в гробах и читках положа руку на сердце, мне нет места в мире рыцарей лишенных наследства. Мои руки приносят только смерть.

Война это вид спорта, убивай, получая олимпийское золото, играй краплеными картами, ставь ордена, медали, фишки, которые забрызганы кровью и не имеют цены. Миллионы пулевых, ножевых, сквозных, все на вылет, приласкает сестричка, жалко убогого ей. Выпросил спирта и снова жив, здоров, остервенело, рвешься в бой, как на конвейер усердно мочить приговоренный устами бога, проклятый элемент.

Бой за сортир, чтоб лучше жилось, кровь да кости, дым выедает глаза. Солдатики, одноразовые оловянные стойкие, им дали в руки оружие, перекроив сказки сюжет. Переключи на черно-белый режим и тебя не запачкает кровью, главное, чтоб не иссякли патроны и желание убивать. Поколения всегда как-нибудь обзовут и потеряют, завтрашний день за сегодняшними бонусами трудно разглядеть.

Мы обыкновенно стали дешевым товаром, ведь нас еще много. За тридцать четыре человека я получил сумку с деньгами. Дети цветы-одуванчики потревоженные огнем, солдаты поедают тушенку, становятся пушечным мясом, калеки войны исчезают в пустоте темных квартир всеми забытые. Аллеи смерти, слезы глупых матерей.

Военный билет с пометкой, ипотека, выборы, я полноправный гражданин, меня забыли уже, стерли с лица действительности. Рожай милая сыновей с дочерями, люби, верь, надейся, что не прервется жизни нить. Овцы собираются в стадо, добрый пастух их стережет, а рядом бродит волчья стая, жаждя кровь пролить. Представь, враги наши живут по той же схеме.

21. Век начат. Бесконечна глупость наша, где ей край? Мифы и мины, карлики герои и пугающие черные рассветы средь центризмов, вертикалей, демократии и просто лжи, в природе этой воет и гудит пустота. Суетность, так много слов, множество вариантов, флаги, идеи, вожди, улицы забиты праздным народом, говорят о войне, просят отдать деньги и голос. Я читаю книгу в метро, постигая азы партизанской войны, или запишусь в диверсанты.

Анархичное торжество еще уголовно не наказуемо. Родина? Та еще сука в опухшем от счастья лице, которая реально тебя отрицает, хотя ты всегда отстаиваешь ее интересы. Погибал ли сын Родины, как ты безродной собакой? Забивал ли он живых, как скот на бойне, нет, он учился, дабы править твоим бескультурьем и темнотою. Сын этой Родины не испачкает своих рук, а тебя уже объявили уродом.

Я вернулся живым, анархия во мне торжествует словно церковный праздник, требуя папиросы и спирт, для души и без меры. Ответь родина? Чем напугаешь и куда снова пошлешь, неблагополучного человека освоившего кровавое ремесло убийцы людей? Родина молча заполняет анкетный лист, живых к живым, уродов к уродам, далее бесконечный темный коридор, самая прямая дорога из канцелярии к богу.

Ты глубоко несчастен и практически на вылет потерян – констатирует всевидящее СМИ. Может, сыграем на комнатушку в старом бараке? Там приобретешь счастье и прочитаешь лежа на кушетке детектив, будет, конечно же, телевизор и твоя сопричастность практически изменит этот пошатнувшийся мир.

Разве ты еще не доволен гражданин? – спросит заботливый дядя в дорогом костюме и после примется за излечение. Долгое, постное в слюне словоблудство, постукивание кулаком по столу и указательным пальцем пригрозить, отпить воды из стакана и заново. Лечит доктор контуженый мозг, пусть простая идея в нем прорастает. Ешь и люби, будь готов убивать, его проповедь сменяет реклама.

Угадай направление сквозняка, в головах этих людей, съевших йогурта. Желаешь комфорта, легко, прокладок купи, и ты улетишь в облака на северо-запад, там хорошо, там спальный район, улыбчивые птицы щебечут. Бессрочность пролетов и их ужасающее постоянство, нужна порция и на десерт доза. Ты хитришь, изворачиваешься, ходишь на работу и в банк, но как-то не у дел. Всегда мало или не хватает.

Дядя тебя лечит, но не сопоставимо это с тем огрызком угла, в котором ты медитируешь, скрипя зубами от злости. Придет любовь и о многом напомнит, почему она никогда не приносит выпивку и продукты, все время требует чего-то и главное не молчит, тоже лечит, а по мне лучше заснуть пьяным в углу.

Я иногда начинаю припоминать, что в прошлом меня даже очень радовала весна. Я пьянел от майских гроз и вечеров, усыпанных лепестками цветущих яблонь, в кармане всегда имелись сигареты, и любовь позволяла просто держать ее за талию, и о чем-то мило болтать.

Бывало я, приняв образ поэта и волшебника, дарил ей звезды. Бросал россыпями под ноги, опоясывал ее бесконечностью млечного пути, вплетал в волосы жемчуг галактик. Теперь же я для тараканов грозный бог, осевший в грязной конуре коммуналки и март за окном полон снега, метелей, холода.

Старые мысли, более воспоминания о былом столетии, а на дворе новый век, я так понял, что все ушли именно туда, а кто и в могилу. Безнадежная грязная слякотная весна, без символики надежд и пьянящей любви, обыкновенный авитаминоз, недостаток вещей ингредиентов, веществ, витаминов, чувств, вообщем полное отсутствие, хотя вот диван и тапки, ты вроде бы здесь живешь присутствуя.

Иди и купи все это. Напоминает любовь и превращается в женщину, теплую знакомую, уже взрослую, потерявшую с тобой лучшие годы. Зачем? – спрашиваю я. Привычка, когда уже поздно уйти, она не отвечает, но я думаю об этом. Просто трагедия после фарса молодости, сколько таких еще храбрятся, а я честен напоминая себе об этом, правда, когда выпью.

Я растерял добрые мысли, расстрелял бессмысленные надежды. Любовь променял на чай и папиросы, а ты ждала, зачем? После боролась, выбиваясь из сил, просила, молилась, тянула за волосы, стучала в дверь отчуждения.

Мне этот мир практически стал не интересен, он отжил свое, я пережил данный этап. Теперь злость и мат, нелепая борьба с говорящими новостями, алкоголь и окно с видом на черную весну, жирующую в отмирающем веке.

Событийный поток нового века не оставляет шансов на спокойную жизнь. Прогресс дает о себе знать и люди замыкаются в своих субкультурах, золотых мирках. Щебечут по телефону, ищут встреч и приключений, впечатлений, погружаются в иллюзорность и калейдоскопию, чтоб утром вернуться в серость быта и окрасить это сизым дымом выкуренной сигареты.

Бесконечная геометрия офисных пространств, иерархия сидящих там. Тюрьма это, пойми, наконец! Просто тюрьма, кроме этого человечество больше ничего стоящего в мирной жизни не придумало.

Дурак – напоминает твое присутствие. Конечно и ничуть не жалею об этом. Ум, чувства, губительны для человека, они увлекают его за собой и в конечном итоге, я вижу все это из окна трущоб. Дурак.

Курьер по фамилии Чикатило принесет сверток, и я опять останусь должен. Будет гореть лампа, будет кипеть чайник, будут отчаянно бегать тараканы. Участковый придет, может быть завтра, когда проспится от гостарбайтерских откатов.

Что мудозвон, защитник блядь отечества все торчишь? – такова нынешняя совесть, а ведь и в правду он прав, хоть и несет от него рвотой.

А тебе то что? Я законопослушен, получаю по заслугам.

Он пройдется по комнате, позвякивая ключами. Жалобы на тебя имеются, надо принимать меры – и тут резко он взрывается криком – А что делать! Но ударить боится, отходит. На хуй мне на участке такой маскарад? Герой ты или задрота, а меры мы примем и точка!

Я называю его по имени и напоминаю, что с моей справкой можно невозмутимо вырезать половину его участка, при этом оскальпировать его же самого и спокойно с улыбкой отправится в клинику на пару лет кормить рыбок.

Слушай, собери души за деньги, продай и вали куда подальше. Номер заказчика знаешь. Чего вены дырявишь? Это не растворяет до конца – теперь он спокоен, практически контактный человек.

Может, с тебя начать? Я усмехаюсь, произнося его имя, предлагаю чай.

Пустой разговор. Ты смотри, ведь очередная посылка может стать последним твоим путешествием – он криво воспроизводит на лице улыбку.

Я буду бдителен господин участковый. Заходите если что, чаем полакомимся. Пошел ты!

Смелый таракан шевелит усами антеннами, он постигает громадное пространство комнаты в которой он заключен, я предлагаю ему сахар, и он убегает в темноту. Жалкий трус.

Две сигареты и содержимое пакета начинает притягивать магнитом. Руки станет пробивать дрожь, я буду покусывать губы и ерзать на табурете. Проклятая дрянь, слабое тело, податливый пластилин рассудка, желающий притупления и кругов на воде. Чайник свистит, в окне чернильная темнота, зловещая тишина. Закрыть глаза не видеть контроля, осесть, сползая по шершавой стене, обнаружить рай не убояться беса. Все что останется после меня будет мною и никем более.

Позже, намного позже, я стану кричать пассажиром в тамбуре ночного экспресса, летящем в ад. Бляди, бляди! Верните меня отсюда, верните туда, где обретают счастье! На ладонях не смытая кровь, много крови, реки. Мертвецы смотрят в лицо мое и молчат. Нежить продолжает жить среди живых, эпоха кладбищенской тишины и счастья.

Я ведь не болен, я не разрушаю себя и не терзаюсь в муках, просто торчу, когда соскочить уже не поздно. Баловство или игра, серьезная задумка в раскрытии тайны, последствия, как от баловства. Закономерная расплата, мчащий экспресс в ад, где ты кричишь – Бляди!

СМЕЛО ТОВАРИЩИ В НОГУ, ДУХОМ ОКРЕПНЕМ В БОРЬБЕ, В ЦАРСТВО СВОБОДЫ ДОРОГУ, ГРУДЬЮ ПРОЛОЖИМ СЕБЕ… это есть наш последний и решительный бой… Ура революции! Ура этим словам! Долой педерастов опорочивших святость этих слов! Все продается за руб или два с качественным звуком, дабы завести толпу, которой проебом правда.

Революция года, конкурс фокусов и чудес с допустимыми жертвами. Говори вождь правду народу не томи темнотой! Мы заслужили благополучную жизнь, только не в этом лучшем из миров. Компиляции игры слов, старые уловки вдохновенных речей, поколения, а к какому взываешь ты? Две дороги к торжеству справедливости, кормушка или убой, и все счастливы.

Революция, а меня тошнит. Я после праздника. Пытаюсь шутить и девок звать в баню. Заработанные деньги легко отдают невменяемые люди в счет будущих свобод и демократических преобразований. Революция бушует, пылает, коптит, в ней романтизм и горячая кровь, утром погаснут костры, останутся лишь одураченные и мертвые.

Пьяная дева, ты глупа и смешлива, моя любовь к тебе столь велика, что вся страна сгорит дотла, я не замечу. Моя родина начнется с твоей наготы. Именно ты, дева-пава начало мира простое, тебе хмельной мученице рожать тот самый великий народ, которому педикулезные прохиндеи засерут голову множеством вшивых идей. Ведущих только в рабство и мир насилия, я целую взасос, я за любовь.

И вот зачитан список обещанных подарков, которыми хотят напарить разгоряченную толпу, поверьте на слово, вас не обманут, не надурят, лжецы всегда держат слово свое. Власть падает, рушится, веселый народ обещаниям верит, они всегда выполнимы, вождь не соврет. Волшебство и чудесное исцеление, завтра поголовно всех ждет.

Свободный человек, творец-кузнец лучшей судьбы, прикройте срам веником и идите с богом домой, революция состоялась, ваша удача перезвонит. Таракан выползает из своей щели, шевеля усиками, он рефлексирует и познает окружающее его пространство, чтобы быть подло раздавленным тапком. Я делаю инъекцию, и остаточные явления покидают меня.

Нереально и здорово время течет за горизонт. Боритесь со мной, потрошите меня, я тоже буду огрызаться звериным оскалом. Расчеловечился, распластался на грязном полу, шепчу бредовые слова, младенцем улыбаясь. Я стал скотом, и страсти улеглись, превратившись в вечную жвачку.

Время безостановочно, новый солнечный день в свете которого парит пыль, слышна капель с крыш и многое, что приносят с собой постояльцы жильцы, во мне воцаряется тишина и умиротворение. Сон перетекает в жизнь, переплетается с судьбою.

Соседка странное и порядком одноклеточное существо, бьет поклоны и молится, молится, чтоб лоб напоминал раздавленный мозоль. Все за себя и о себе, выбрала тяжкую избранность или якобы крест. Мир в ее глазах мерзкая бездонная клока, она его ненавидит, молится вновь за себя, бьется лбом об пол, стены, шарахается в сторону завидя пьяного мужика и ей хочется плоти, любви.

Каждый день она передвигается в пространстве, уткнув взгляд ожесточенных глаз в пол, мне кажется, что она полна ладана и хлора, она мертвенно бледна и холодна. Где же любовь к миру, если ты вне его границ?

Был момент, один из тех не обдуманных, когда тебе есть о чем спросить другого человека. Каков твой мир? Ты можешь помолиться за всех нас? Попросить, чтоб он не гневался и почаще вразумлял на благое? На один день забыть о себе, и вспомнить о нас, которым, не узнать в спешке своей суетной ни молитв, ни паролей? Подарить один день. Улыбнуться искренне идущим тебе навстречу людям. Хоть на минутку попытаться любить остальных.

Теперь я пахну серой, у меня рога, копыта и хвост. Дуре есть о чем жаловаться и голоса ей что-то обязательно ответят, потому что я полон серы и адского огня, потому что в ее кипящем чайнике растворяются таблетки, о которых я тоже мало что знаю, пусть проверит крепость своего духа.

Какой будет 22ая весна? Какими окажутся люди, идущие в марте, будут ли это вообще люди, не окажется ли все под колпаком событий гремящих сейчас? Я имею такое намерение посетить тот весенний день, посмотреть на талый снег, прошмыгнуть в метро, потолкаться меж народа, послушать, о чем говорят и чего читают.

Вообще заново изучить, полюбить этот город, если в нем останутся загадки и тайны, интересные личности, спонтанные события, пробки наконец. Будет ли все это?

Приятная во всех отношениях муза посетила меня, звалась она мечтой, правда не переносит сигаретного дыма, а так чудо как хороша. После ее прихода комната наполняется солнечным светом и теплом тела пахнущего мятой и персиками. Я откупорил вино, любуясь закатом, и кругом воцарилась абсолютная идиллия без красителей и консервантов. Весна.

День перспективного людоеда

Когда-нибудь люди перестанут поедать друг дружку и наполнять смысл жизни этим безнравственным каннибализмом, вероятней, что это будут вполне травоядные времена и зеленая планета, быть может, станет таковой.

В черной, сырой, бездонной яме полной серых мышей, я доедаю филе ангела. Все будет съедено в свой срок, останется пустота и скупые следы в углу от моего пребывания. Мир будет поглощен и переварен, не это ли величайший мой след?

Зрите, это альфа мышь, превратившая вселенную в комфортную головку сыра для своего многоголового выводка, дошедшего до границ и уже высунувшего нос. Пусть господь убоится нашей вездесущей серости, и многочисленности, мы одолжили крылья свободы усаранчи.

Нас ведет голос повелителя мух, мы вершим величайшее пиршество тли. Мы дипломированные особи обеих полов, готовые к трапезе не особо брезгливые, мы перспективные людоеды, входящие в зарю этого дня, наши шаги тверды, как и намерения.

      Курский вокзал, возвращение в Богемию и прочее…

Если вы пассажир СВ вагона, эта история не для ваших ушей. Кушайте коньяк, как подобает без меры, а после засыпайте, вас разбудят именно там, где заказывали.

Сам факт, что ты наследный кронпринц Богемский, едущий с поприщ схоластичных в родную обитель, которая, увы, настолько мала, что собственно так и пишется, не заботит, тем паче не страшит ни одного мента во вселенной чертогов вокзала.

Самое располагающее к общению лицо в мире, вещает медовым голосом – Предъявите ваши документы. Бледность поговаривают, присуща аристократам, и вы бледны не обнаружив в карманах документов, и тут – Миль пардон, глубокоуважаемый служитель закона, мой чертов лакей где-то заплутал средь лабиринтов тех, что зовутся метрополитеном.

Что ж – отвечает этот вершитель судеб в погонах сержанта. Тогда пройдемте сударь с нами, в нашу скромную обитель зовущуюся участком. Изучим так сказать поближе ваше генеалогическое древо, дабы знать наверняка, кому мы собственно жмем руку. Таков наш службы долг, уж извините вы покорнейше нас.

Извольте, закон для всех един – ответствую его словам, преглупый я дурак. Ну, выпил я чуток, но не в шторме ж брел утлым челном, и повели меня, как подобает персонам ранга моего, под белы рученьки.

Весь тот не долгий путь к казематам я все глазел, как вообще народ живет, какими он помыслами-то движем, и скажу вам честно, мне сие паломничество, туда обратно, не по уму осилить. Люди едут, жизнь идет, тебя ведут.

Достигши тех пределов в недрах громадины вокзала, где располагалась их скромная обитель, я понял, что многие из людей ссут, там, где пьют, и хлором сей миазм считают приправлять, дабы подчеркнуть общественность и проходимость места самого. Здесь руки вам не подадут, тут действуют правила иные.

Чего еблище корчишь хуев принц? Пардон, куда девалась вся медовость слов? Слышь, Степан, прими на шкуры этого урода – дав пинка под зад, сержант ту же испарился, оставив меня в смятении при множестве вопросов.

Дверь отворилась, там был длинный коридор и казенный запах. Припомнились мне в час тот слова отца моего, что мир за пределами дворца совсем не добр, и камень каждый носит там за спиной, точит нож, дабы применить при удобном случае. Грабеж, насилие, разбой, вот три кита, на коих покоится плоская земля.

Капитан прокуратор, простите вы уж мне этот сарказм, монументальная фигура, грозный образ, осмотрев меня, раздумьями не был томим, а вот ваш покорный слуга находился в полном неведении. Учитывая пинок, и эти всевидящие рентгеновские глаза, смотрящие сквозь тебя. Возникал страх, все усугублялось в спутанных мыслях, и теряло ясность во мраке предстоящего.

Любезный я понимаю, вы здесь главенствуете. Я прав? Поймите всю нелепость данной ситуации, мой нерасторопный слуга из ближневосточных республик, имел неосторожность затеряться с документами в толпе. Повторюсь, поймите малый человек, а тут метро, час пик и прочее, а он вишь ростом мал и видно затерялся смятый толпою тел домой спешащих.

Капитан прокуратор маслянисто улыбнулся, тем самым давая понять всю безнадежность мною упомянутых обстоятельств. История банальна и для вокзальных драм, трагедий не нова, на Оскара не тянет.

Значит кронпринц? Я подумал, что лицо мое начнут тут же бить, аки дежурную морду. Ну, ну принц колхозно-сельский – он продолжал улыбаться. Сейчас проверим по каталогу личностей тебя, а ты будь добр подожди в комнатенке для принцев и прочей богемной шелупони. Он поднял водянистые глаза свои. Садист и живодер, подумал я, лучше помолчу, а мой экспресс и слуга где вы?

Обезьянник мог бы быть вольером в зоопарке, если бы там не сидели люди. Пьяные и обиженные, категории далекие от универсума, но достойные человеческого сочувствия, протягивают руки сквозь решетки, тут я понимаю всю глубину слова, вернее определения обезьянник.

Один кричит. Добрый отрок нужду позволь мне справить, я же свой! Ответствует тот прыщавый гедонист. Иди ты в жопу геморрой плешивый. Будешь голосить тут и рожей угодишь в парашу, там время самое почистить.

Рядом в зооуголке на все лады вопят иные женщины, что проституцию избрали родом деятельности своей индивидуальной. Мужики за общность камер и вообще за любовь на всей планете. Девки так пьяны после сауны, что путают двуличие с анусом. Смех натянутый и просьбы прикурить, однозначные ответы. Вечный субботник, уборка, исполнение долга.

Люди не убывают, их просто становится намного больше. Волосатые руки – Ара пойми. Эй, начальник Вахтангу позвони, э! Золотые перстни и отсутствие денег, признаки дна и неприятного запаха изо рта, они все и всегда толкутся на вокзальных отвалах. Вы когда-нибудь рассматривали здешних девок за пять сотен, узницы концлагерей выглядели краше. Они проживают свой день, выпивают и смеются, словно счастливы.

Люмпен пролетариат, устойчивый запах немытых тел, обосранные наркоманы с просьбой о звонке другу. Платные туалеты, в которых люди и крысы делят коммунальное пространство, радуясь теплу батарей. Контролируемое беззаконие и над всем этим возвышается монументальный капитан прокуратор с водянистыми глазами. Чтобы прочувствовать жизнь, хватите лишку и станьте кронпринцем без паспорта.

Заняв некое место на привинченной к полу лавке, и все еще упорно не понимая, почему нарушение паспортного режима столь плачевно сказывается на любом человеке без регалий, ибо здесь царит абсолютное равенство, которое пугает. Люди перемещаются подобно песку в часах, это время смутных предчувствий и напрасных тревог, оно убывает.

Гордые люди нрава крутого, их ярость бессильна перед железом решетки, они хотят купить свободу, ту свободу, собственно, которая дана им от рожденья, заодно с горами но, увы. Они спустились в мир, дабы занять место диаметрально противоположное их нравам и обычаям. Таксовать и торговать, копя все деньги мира. Полно о них, чу, слышен в соседней камере скулеж. Девки, что краше малины принялись голосить, проклиная служителей закона за долгий субботник.

Вам ограничивали когда-нибудь свободу передвижения? Категорично заявив, что помещение три на три и есть мир никаких параллелей, меридианов и полюсов. Что над этим тесным миром возвышается грозный хозяин, который милости продает.

Мои посылы к медитации грубо оттолкнули локтем, на что я попытался разъяснить суть расслабленной отрешенности созерцания со стороны, в ответ, получив. Иди ты в жопу! Кто тут кронпринц? – раздался вопрос, я протиснулся к решетке, руку протянув.

Вновь коридор и дверь с табличкой, там фамилия, инициалы, хлор. Ну что вельможа деньги есть? Задавший этот вопрос лейтенант, потел как свин и с тем лоснился соком жизни, подобно человеку с завидным аппетитом. Моя свобода и судьба, вновь оказались в руках, чревоугодника и корыстолюбца.

Здравствуйте суровый страж закона и порядка – чуть помедлив, я приступил за изложение своей не шуточной проблемы и был рассказ мой вполне правдив, но для кого?

Минули в Лету уж те года, когда мы человеки иль люди, были братством на земле. Теперь фуфло толкаем и морщим мозг иным, усталым индивидам. В былые времена лучшие умы бились над тем, куда идем, зачем? Все просто сударь, сейчас каждый встречный знает расшифровку, и ответ, а властитель этот в чине лейтенанта просветил меня как никто иной.

Блистали златом красноречивые слова его и с тем пугали, как мрак из коего не выйти. Будь принцем ты, иль просто работягой, но в застенке, перед человеком с буквы малой, но при исполнении обязанностей служебных, червем, букахой станешь ты. Слюна его летела и обретала силу слова, сгибавшего мое достоинство в бараний рог, и венец из ушей ослиных маячил впереди.

Чем заслужил я гнев подобный? Правду говорят, истины ничего не стоят, цена свободы, чтоб избежать казематов мрачных, имеет только кошелек. Получив сполна всех плюх дежурных, я вновь оказался за решеткой подобно злому человеку преступившему закон.

Какой там мыслям счет, когда растерян и подавлен. Будущее так далеко, как солнце на закате и вообще, стороны той нет. Люди тем временем убывали и девки профессии продажной, распевая мурку, покинули ведомые уставшим провожатым, сей пантеон. Парашу чистит существо без прав, но с твердой ставкой и упрямо лезет в гору, копит крохи. Хлор ест глаза, душит горло.

Казалось, настала тишина казенного покоя, когда слышна капель из крана и урчание бачка в сортире. Далекие шаги дежурного, быть может, радиоволна с песней о любви и теплом море. Мой поезд давно ушел, собственно заодно с надеждой и утро дня грядущего, я ожидал, как человек, приговоренный к смерти.

Терзаясь в предчувствиях тревожных и где тот здравый холод разума, который мог сказать, прекрати изводить себя! Подумай трезво, что есть сейчас и будет завтра? Усни как человек, не имеющий вины. Время все расставит на свои места, они узнают, кто вы есть и с тем отпустят. Конечно, останется осадок, но в сущности своей это пустяк, подобное случается, и место этому в жизни есть. Последующий сон мой был ровен и спокоен.

День второй и изменения в составе заступивших стражей на дежурство не приводят узников к рассвету освобождения от пут, оков, решеток. Имела ли моя персона обсуждение в кругу тех, кто смену сдал и должным образом ее же принял? Оставим это на растерзание истории и иже с ней.

Вновь знакомым ставший коридор, вонь параши и проходимость, практически одинаковые лица сидящих за решеткой гоминидов, и нет того угла, где потаенность можно сохранить, оставшись человеком. Многие пьяны, обоссаны, не в сознании, даже более в безумии страшны, снуют повсюду, коты, собаки, черти. Как мало я знал людей, как был далек от реальной жизни смертных, как жестоко мы грыземся за жизненный пирог!

Скольких примет этот город, после съест и выбросит останки, неопознанных трупов. Я видел уникальнейших существ, феноменов, которых сразу хочется убить, не зная их паспортных данных. Ад Данте довольно тесен для героев обезьянника, утренних или вечерних взять постояльцев тому в пример.

Да, они имеют души, но люди ли это? Их нутро полно разлада, декаданса, просто лютой злобы. Люди без души, они страшны в помыслах, в делах и жизненном кредо. Судить о подобных нет желания. Я просто о них расскажу, не прибегая к сужденьям. Отрицать, что данные субъекты ходят по земле и существуют, невозможно и глупо. Это пустота настолько первозданная, что богу места нет там, звери, твари. Бестиарий.

Человек в погонах позволь мне право на звонок! Человек будь человеком, хоть иногда или выборочно! Верный друг наркотических даров природы стошнил мне под ноги слизью мерзкой с запахом отвратным, желчным. Он камнем в эту лужу погрузился, после вздрогнул студнем и рык его утробы эхом прозвучал в коридоре.

Толпа сидящих вскипела знаньем не литературных идиом, переходящих в конструкции матершинных эскапад. Ему же было наплевать, он не здесь и вероятней в отдалении. Колотит в шаманский бубен, ложа прибор на мирозданье.

Долгие минуты, не время, а жвачка. Стены давят, стесняя телодвижения, события вяжут косноязычием речь, тебя вынуждают выказать свое недовольство, я хочу помолчать в тишине. Сохранить отстраненность, чтобы тебя оставили в покое, покорность ли это? Смирился ли я с этой данностью? Она коротка и хрупка словно нить.

Решетка не ограждает, это лишь препона перед чем-то подобным. Эй, кто тут кронпринц? Давай живей вошись и с чемоданами на выход. Мне вернут пустой бумажник, мобильный телефон с пустым балансом и отпустят с миром. Есть вероятность, что я куда-то вернусь после, может в идеалистичную Богемию.

Площадь Курского вокзала, Земляной вал, Атриум я молча курю, рассматривая спешку города, все жжется хлором и парашей. Некто приезжает, никто уезжает, я как мыслитель без копейки отдыхаю, свобода для меня пахнет диким медом, земляникой, шаурмой, дымящей урной и прочею фигней. Стоит шагнуть в сторону и вот вольный люд, бомжи и прочая богема у банка кружат, ожидая, может чек иль дивиденды. Вопросы возникают в голове, а мир полон всяких запахов.

Я рассматриваю громадину Атриума, понимая, что карманы пусты и сигарет нет. Припомнился мне в тот момент один из многочисленных татарских князей влачивший бессодержательное существование в Вавилоне, а звали его Рафаэль.

Добрый дядя угости кронпринца сигареткой. Светлейший князь, Рафаэль, владыка деревянных бараков, где-то там вдалеке, тут можно и затянуться на злобу здоровому образу жизни. Феномен без нимба, индивид с достоинством, более ничего положительного определенно о нем не скажу.

Рожденный где-то в далекой галактике, он, наверное с детства чрезмерно мечтал о материальных благах жизни из телевизора. Ведь там реальные пацаны и не менее раскрученные девки расписывали житуху с такими вензелями, что в понте этом меркло все. Какая красота изъяны не видны, просто замри перед шоу в состоянии религиозного экстаза.

Разве так жить плохо? Дико то, что он всему этому верил и был убежден в неопровержимости подобного образа жизни. Посему и данное его сиятельство светлейший князь не извилистыми путями, а самыми короткими прямыми, но прибыл на первопрестольный перрон, удивить Вавилон, да так чтобы все ахнули.

Город, как всегда невозмутимо поглотил очередного покорителя вершин, выдав угол в общаге, койко-место и работу в мазуте, которую не смыть подобно клейму. Князя данная предопределенность ничуть не смутила, даже наоборот, было, на что роптать и мечтать о другом предназначении, особенно если ночью, особенно если обкурен.

В разговорах воскресных утренних на кухне, он вполне серьезно рассказывал о съемках в кино практически каждый день, о встречах со знаменитостями в абсолютно невероятных местах и чуть ли не приятельских отношениях с половиной бомонда столицы, некоторым он вообще мог не подать руки. Светлейший князь, вы лучезарный идиот, свет иных придурков перед вами меркнет.

Князь этот практически рядовой сказочник во всех своих проявлениях и пресном существовании. Он ковырялся в мазуте, курил траву и изредка возвращался домой с крохами денег, дабы предстать во всей своей красе и великолепии, пред ему подобной княгиней тоже не мытой со дня сотворения. Порою просто повергал меня самобытными своими суждениями, и я оказывался в тупике безответных вопросов.

Хотя, если учитывать конспиралогические теории и легкую беллетристику. Не людоед же он, просто князь. Мне никогда не понять, что рождалось в его голове, все эти образы, мысли, ассоциации, как это работало? Собственно и зачем я все размазал, ума не приложу.

Сейчас стоя перед громадиной Атриума, я припомнил выражение его глаз при виде этого здания. Он смотрел на это, словно перед ним возникло нечто колоссально огромное, то о чем он будет помнить всегда.

Символ. Храм. Мекка. Врата в новый, открываемый им мир, ступень, возвышающая тебя над прозой рыночных отношений, даже не страстей и войдя туда, он причастится дороговизной, роскошью, ложью, безразличием, умением прогнуться и продать, о нет, я ошибался. Кочевник и его дорога. Прямая дорога, которой не будет конца, покуда земля плоская ему есть куда идти.

Сытость дневной сиесты, люди праздны, ты сейчас не с ними, твои проблемы очевидны и касаемы лишь тебя. Глазами полными собачей тоски и одиночества, пожалейте Христа ради. Прийти в царство разочарований, смиренно жить при деспотии телевизора, все время ждать, наблюдая, как чахнет надежда, как разрастается пустота.

После я вдруг поймал себя на мысли, что сему князю неведомо было состояние разочарованности. Ему мир в диковину, он не утратил способности просто воспринимать те вещи и события, которые происходят вокруг и так по-человечески удивляться этому.

Он не искал ответы, а просто спрашивал не задумываясь. Борьба не его правое дело, созерцание есть вероятность, что о его существовании он не подозревал. Князь этот живет, как и миллионы подобных князей не касаясь глубин в том же курении травы, его земля всегда будет плоской.

Есть ровная поверхность простирающаяся до заката, ты идешь следом за солнцем, потому что все следуют за ним. Привал, это смена времен года, личная жизнь, до края земли еще бесконечно долго. Так верно, так кажется, так есть. Ты покатываешься со смеху, не подозревая о первопричине его возникновения. Счастье, любовь с взаимностью или затяжка, прибалдел, смерть и голод отступили.

Земля действительно плоская. СВ вагон, до Богемии еще добрая сотня верст. Коньяк и дежурные блюда из вагона-ресторана, тебя посетит множество воспоминаний о людях с которыми сводила судьба.

Площадь Курского вокзала, то не долгое и почему-то грустное прощание с Москвой, уже нет того ресторана, где быть может, подавали замечательный херес и как пересечь Садовое не выпив рюмки?

Я вымученно усмехаюсь, стрельнув у прохожего сигаретку. Утром, сойдя на пустынный перрон отечества, где во мгле предрассветного тумана сонно ворочается моя инкогнито Богемия, столкнусь лишь с тишиной. Люди еще спят, город спит. Сладкие сны, обнадеживающие планы, речи рейтинговых обманщиков дополняют эту хрупкую идиллию мира без оков и окопов. Я вернусь в те края, правда ненадолго, спрашивая каждый раз после рюмки водки, зачем?

Зачем мне эта перепаханная историческая правота, политика засевшая в мозгах людей, которым по обыкновению надо жить. Зачем? Неужели так плоха дневная сиеста и сытость, чтоб все это изгонять, проклинать, переиначивать? Неужели так хорошо живем, что хочется пожить похуже? Поддаться обману, оглупеть, под дудку чужую потешно отплясывать. Искать виновных кругом и везде, желать смерти и крови.

Как мы любим все ломать и предавать огню, забывая при этом, что на чем-то необходимо учиться, все и всегда с чистого листа, не кропотливый труд и познание азов, нет такого пути. Наша цель одолеть врагов как внутренних, так и внешних, в три дня построить небо на земле и точка. Легкость и простота с которой люди идут на убой, превращаясь в пополнение баланса чужих кошельков, рассудок отказывается принять это.

Все были смелыми до первой бомбежки, после настала ужасающая тишина. Воняло дерьмом, и страх человеческий был ощутим. Тела пробивал озноб, и не осталось желающих атаковать врага, тем паче повергнуть его боевым кличем. Окопы наполнились пацифистами и гуманитариями.

Командиры сделались мертвы, и стали источать отвратный перегар, отдавая не приказы, а выкрикивая лозунги. Многим, особенно захотелось домой, с той стороны обещали плен и горячую похлебку. Молодой, румяный патриот высунулся из окопа и крикнул, куда им идти, тут же схлопотав пулю в лоб. Снайпер знал свое дело.

Безобразное и нелепое мертвое лицо, пустыми, цвета выгоревшей синевы глазами смотрит в никуда, рядом выбитый мозг, холодное утро, сигарета, кофе. Где вы грозные военачальники, где вы истовые патриоты и воины? Тишина кругом, только там, в теплом тылу, вне зоны поражения они думают, как уберечь свои жопы и найти новых солдат.

Да, человечество созрело для очередной святой войны. Но памятуя о крестовых походах, все же побаивается. Умирать миллионами желающих не набралось, но добровольцы выстрелить первым уже имеются. Еще остается немного времени и нас окончательно избавят от страха, выдав по старому ружью и загнав в строй, кто-то опрокинет чашу крови и всколыхнется мир, займется огнем земля. Война для человечества является главной составной эволюции и естественного отбора.

Скоро объявят посадку, я буду пить за мир и разум, за бога, который надеюсь, нас не покинет, буду пить один наедине с собою, чтоб господа патриоты не теребили мне раны и не морочили голову своими пылкими речами о быстром небе на земле. Что вы ощущаете, держа живого человека в прицеле автоматической винтовки с пальцем на спусковом механизме?

Отстук колес, за окном все та же земля и те же люди. Мне уже не так страшно, а был ли страх вообще? Бутылка пустеет, следовательно, наполняюсь я, только чем? Во что перетекают мысли? В поступки или глупые слова? Бравада от выпитого алкоголя, после собственная беспомощность и шаткий мир, дешевые позы на публику, жизнь не твоя, ты лишь держатель акций.

Надоело, что все предвещает близость грозы. Ветер рвет и ломает жизнь, липкий дождь мешает курить и пух наперекор всему режет глаза до крови. Уже глубокой ночью тебя посещает призрачное ощущение пересечения границы. На другом берегу, увы, не бесконечность, а очередная черта, практически ограничивающая то замкнутое пространство идей и интересов, высказанных вслух, там многие просто спят при работающем телевизоре.

Приносят еще коньяк. Лицо отекшее денег нагло хочет, чтоб хватило на жизнь и прочее, вкупе это прочее и занимает всю жизнь. Ночь пройдет, оставив после усталость, горечь и обыкновенную головную боль. Утром при первых лучах солнца я осознаю, что вот и Богемия, я чужак в чужом краю, нет радости, просто отбыть время и опять в путь.

Вокзал, все время люди куда-то едут, спешат, толкутся у касс, покупают кроссворды, пестрые журналы, интересуются чем-то. Куда ехать? Вопрос гнетет постоянством задающих его. Куда ехать? Дешево. Сотворите чудо и отвезите бесплатно.

Троллейбус в гавань, конечная остановка магазин «Океан», далее пустота и билет в оную, чтоб после за окном увидеть неизменность и постоянство времени, текучесть нашей жизни в борьбе за блага.

Сухой горьковатый ветер без признаков соли, этот океан пространства давно мертв, в нем бродяжничают лишь тучи. Аборигены одинаково лишены возраста, непомерно умны на своем языке и вялотекущих мыслях. Палящее солнце приносит липкий сон, и сознание просто отключается.

Все это время я буду спать, или жить, как во сне. Относительное время растянется до вязких секунд и молекул огрубевшей воды методично капающей из крана, похожей на гной. Большая часть жизни прожита здесь, в месте от коего не убежать, это в памяти твоей и жжется подобно совершенному греху.

Почему это место не умирает в тебе? Почему нет кислорода? Каждый день ты повержен, тебя пинают, или попросту бьют, твоя улыбка сквозь стиснутые зубы утром перед работой в зеркале, напоминает о никчемности существования. Почему я не живу как человек с чистой совестью?

Так и не открытая земля, не выученный урок, жизнь, лишенная надежд и мечтаний. Вероятный, нет, предопределенный путь умереть молодым, сойти с ума в покой могилы, без креста, без веры, под аккомпанемент дешевой буффонады и пролитым на пол пивом. Бредить и продолжать по инерции идти, жить в агонии и кошмарах.

Ты насквозь пропитан иррациональным миром, пришелец и космонавт, они принюхиваются и бегут прочь, рычат, в этой среде тебе не припасено места. Смысл жизни породить себе подобное и вложить весь житейский скарб в несчастную голову, все же земля плоская не для тебя пришелец-космонавт. Смысл жизни не уживется с тем миром, что ты видел.

Кабак, ночь не прибранный стол. Печальные глаза ангела на клочке бумаги, там мгла и быть может слезы, хочется выпить и повторить на бис. Стежкой узкой спуститься к глубине, что там ждет, какие измерения или миры? Разговоры застольные, а в собеседниках сплошь мертвецы, живые покинули этот стол, их ждут другие живые дома.

Вонь повседневности убивает, мечта истлела, я уже просто прах. Люди продолжают говорить за столом, они пришли издалека, я их не знаю, я физически нуждаюсь в радости, чтоб после исчезнуть со сцены долой. Глаза ангела на бумаге прожжены сигаретой, это уже сквозные дыры, кровь тлеет и завораживает. Зачем я здесь?

Странное стечение обстоятельств или парадокс данной минуты раздувшейся до границ бесконечности часа, сколько времени просижено зря. Я банально пьян и словоохотлив, моя сосредоточенность и мыслительный процесс завязли между салатом, вилкой, это комично. Три готичных девы мужиковатого вида составили мне компанию.

После истории Рима, повторюсь, я пьян и веду себя соответственно. Готы, как субкультура, а в моих руках чертова колода избранных персоналий. Августы, Аврелии, Бруты, Кассии и прочие иже. Триумвираторы, диктаторы, тираны, императоры, патриции, сенаторы, республиканцы, засранцы и три гота с пивом соленым арахисом, страшны как смерть империи в ночном кошмаре.

Остается трезубец Нептуна в руках и салат, странное действие, чтобы остаться в себе и что-то сделать разумного, дабы окончательно не погрузиться в тупость. Разговор в неопределенном смысле течет, затрагивая житейские темы.

Напрасно вы готичная дева, так смело сравниваете Вавилон и нашу этническую Богемию. Мне наконец-то удалось насадить на трезубец маринованный шампиньон, и я возликовал триумфатором, готам этого не дано было понять, они жевали свои орешки.

Вам же нравится быть здесь, оставаться готами. Так ведь? Квадратные челюсти, массивные подбородки, волосатые руки, кривые ноги, толстые ляжки не востребованность, желание обратить на себя внимание, чтобы половой орган вошел и был после как кошелек при себе. Явно половина Римского пантеона не любит их, вот такая суровая правда.

Готы. Папа и мама вам обнаружат продолжение рода, отправят в большой город и снабдят всем необходимым, но вы уж поверьте мне на слово, кем-то вы будете только тут. В этом славном мире нет такой идеи или стиля, способа мыслить, мировоззрения, наконец, который бы не представлялось возможным предать и продать, за сущий пустяк или же леденец желаемого.

Если же, идти до конца. Много ли вы знаете о своей субкультуре, дабы отстаивать ее первичность, верховенство? Когда вам время напомнит о себе, а может мир завтра рухнет, и вы окажетесь в постапокалиптическом пространстве, где борьба за выживание станет наиглавнейшей задачей в жизни. Сумеете ли вы выжить, оставаясь готами? Я пьян, снова отступления, ремарки, исторические справки, куда несет меня? Темным готам не понять.

Милая официантка Ирина принесла графин с водкой, и вскоре я потерял гражданство на планете Земля. Стало действительно наплевать, за какой надуманной херней прячется человек. Многое в нем на поверхности и он не медлит с тем, чего желает, в достижении последнего он практически не брезглив.

Мне всегда нравится возвращаться в родовое поместье. По дороге к дому я понимаю, что Богемия полна тишины, она спит так сладко, что никогда не проснется, это непоколебимое состояние распространяется и на людей, они всегда будут счастливы.

Вот идешь ты движимый хмелем, все геометрические аксиомы подвластны ногам твоим, собственно в них самых все и дело. А тишина такая в округе и звезды невероятной красоты, на которые хочется смотреть целую бесконечность, тут я начинаю петь от обыкновенного счастья, что все на своих местах и будет пребывать всегда.

Этой ночью ко мне придут мертвецы, я продолжу пить славное вино, и они составят мне компанию, нам о многом предстоит поговорить. Недосказанного много.

Песня на пустой дороге из переполненного тебя. Там, на кладбище надежд, братва все хлещет водку, а живые в белом все, перепачканы дерьмом и кровью. Крошат дурни днями напролет, жизнь нетленную свою. Разум водкой запивая и идут в атаку, под черный лед, души бесу на храненье оставляя. Вот воскреснешь по весне, проблюешься в тупике свежего окопа и вернешься на коне масти бледной к дому…

Я иду домой в темноту и тишину комнат, к лампе горящей на кухне, не хитрой снеди на столе. Если пить, то почему же не до последнего патрона? Почему не уважить тех, кто придет? Ночь бесконечна в разговорах, когда времени ровно до рассвета.

Спи сладко милая моя, пусть новое царство и жизнь будут к тебе благосклонны. Пью в одиночестве средь многолюдных толп и языков забытых, вот грань близка и чувствуется присутствие его. Исповедальность или же честные слова о житие моем. Говорю искренне и ответом служат слова без прикрас, дурак подумает, что господь всегда молчит, но не твоя ли исповедь служит ответом?

Ночь стакан початого вина домашнего приготовления, ощутимо вращение планеты, тлеет сигарета. За шорохами из темноты едва уловимо слышны шаги ныне покидающих этот мир, они уже невозвращенцы и реаниматор прекращает свой Сизифов удел.

Погост триумфаторов поджидает героев дня и ночи, тех, кто оспорит заблуждения теней прошлого. Стакан пустеет и истина сейчас близка, словно осушив его, ты поймешь неизбежность пути вперед, чтоб наполнить его снова.

Ничто уже не повторится, никто не вернется обратно и не расскажет, что все на своих местах, только пыль и дрожь старого пса предчувствующего скорую грозу. Сигарета тлеет, старый дом поскрипывает, охая, мне уютно в этих стенах, но я скоро уйду навсегда, ты закроешь за мной дверь и останешься ждать. Прощай милая моя, когда-нибудь мы встретимся снова, среди облаков на изумрудных лугах, держась за руки, мы перейдем эту реку и позабудем, пройденный путь за спиной.

Стена. Тамбур-окурки

Стена, непреодолимо высокая и бесконечно долгая вдоль которой плетется вереница пестро одетых существ, они уже отдаленно напоминают людей, которыми при жизни никогда и не были.

Шевели своей толстой жопой раб усердия, и ты невольник прибыли – надзиратель-конвоир, которого называют Пророк, продолжает свой монолог – Вы достаточно много натворили в жизни своей, но мое слово станет посмертным делом для вас.

Эй ты, в овечьей шкуре тварь, беги, я дарую тебе свободу! – после раздался выстрел, Пророк закурил – Суть выстрела всегда неизменна, пуля остается пулей, равно как и каждый из вас мерзавцев воскресшим мертвецом.

Все, более нет средств забытья и прочих милостей, вам не о чем думать, вы у стены. Останется моя проповедь на потом или после, когда свершится дело. Да, я произнесу слова перед тем, как вы вновь подымитесь на ноги и перейдете черту стены.

Казнь на рассвете, еще не истекли все секунды, а тебя лихорадит, словно в бреду и горячке. Рассвет сползает по стене и начинается основное действо, холодною водой с твоего лица смывают все мимические ужимки и оно исчезает, остаются лишь пустые глаза.

Пророк озвучивает зычным голосом приговор обещанной проповеди, все окончательно и обжалованию не подлежит. Время пустых разговоров пройдено и изжито, теперь все предельно ясно и это дорога с билетом в один конец. Закури, вреда не пребудет. Покури, отбросив позу унылого героя преобразившись в само бесстрашие, пуля не станет шальной, ты у стены дальше дорога.

Ангелы простят, но руки не подадут. Стена высока, слова пророка еще выше, далее шаг и поцелуй пули. Бесы ждут, их предложения богаты и тебе не придется выбирать, возьмешь все.

Слышишь, как расстрельно бьётся сердце, в нем уже нет недавней малодушной тоски, что одолевала прежде, теперь только одна дорога, которой не будет конца, и ты пребудешь на этом пути долгую вечность.

Команда отдана, приказ оглашен, ангелы простили, не протянув руки. Выкури последнюю сигарету, взгляни на небо, таким его более не увидишь. За тем богом, которому ты поклонялся, за его исполинской тенью поглотившей весь остаток мира, копошатся бесы, они и есть его тень, ты жил в ней. Серые сумерки полные лжи и обмана, клубящиеся пепельным туманом над бездонной пропастью вскоре рассеются. Твой бог не спасет.

Пули выпущены, тело отброшено к стене, кровь оросила древний камень, ты лишился души, что тяготила и грызла так некстати ногти, после остыл и преобразился, поднялся на ноги, другими глазами посмотрел вдаль. Ты боле не слуга своему господину.

Мучайся вечность без сна в плену бесконечности боли. Гори плотью живой на раскалённой жаровне, будь тем сукиным сыном, что привлечен к ответу. Более тебе не умыть лица и рук чужой кровью.

Мы обязательно встретимся здесь, шепчу я, не признавая более ничего, именно в этом месте, после не долгого земного пути. Плохо гореть ярким пламенем, и шутовская злоба в кулаках от бессилья смешна. Лишен памяти, одна лишь слепая боль и кто-то всегда за спиной клеймит словами, огнем, железом, режет, рубит.

Он зло, он дорога, которой не будет конца. Он тот, кто клеймит. Он тот, кто пожирает пламенем жгучим твою сочащуюся кровью плоть. Он бессердечным коновалом шинкует душу и впервые ты осознаешь, что она есть и эта боль непереносима. Компромисса не может быть, в здешней природе все предрешено и нет упущений.

Крик выдаёт боль. Боль порождает слабость. Слабость говорит о мучениях. Мучения подтверждают правоту данной терапии. Ты же был уверен в ремесле своем и что приговоренные жизни во власти твоей, палач-исполнитель. Оказывается пуля, в долю секунды способна перевернуть мировоззрение и уверенность в себе, не пройдет и мига, как все в тебе станет на свои места. Ангел не подаст руки.

Вот и всё, метель, холода, выпить бы водки молча приглушив тоску. Пьяные быки проливают кровь на арене, голосящие певички режут правоту ломтями, машут тряпками, рвутся в лоскуты. Моя неосознанная, непрожитая поэма в прозе (тамбур – окурки) окончательно опустела на ведущих персонажей, кто-то выходит на станции и его заменяет нечто подобное, оно человек в массе люди, но я равняюсь на таро сфинкса.

Течет разговор мат и быт. Крашеная в цвет бирюзы дева в последней попытке рывка к счастью, пытается оживить свой плоский зад танцем аппетитного филея, увы ее шансы невелики, на пальцах я вижу биографию фамильных перстней. Дорога, напоминаю себе, это всего лишь дорога.

Люди выйдут, оставив пустоту заплеванного тамбура, да трупы окурков. Уверен тот человек, который знает, на какой станции сойдет. Он никогда не задумается, куда идет поезд – эти слова принадлежат последнему губернатору Атлантиды.

Поезд тронулся. Опустевший вагон, мои сквозные исчезли. Странное волшебство, кровь испарилась, я таращусь в окно полное мглы и февральской метели. Цементный завод, водонапорная башня, двухсотый скорый из Адлера, реклама модифицированного АКМ, немного ниже вагон ресторан, повар в окровавленном фартуке курит сигару, рассматривая пейзаж унылой, узловой станции.

Снуют тени по оледенелому перрону, предлагая пиво, пирожки и модифицированный АКМ. Голос из сарафана утверждает об очевидном движении, мне кажется, что станция скоро исчезнет. Хлопает дверь и появляется дева с волосом цвета бирюзы, она безошибочно в пустом вагоне займет место напротив.

– Привет, как дела? Мальвина марионетка с душою, сказочный персонаж. Стена и что я был там, ее не пугают, ангелы высокомерны и не всем жмут руку. Главное, что билет при себе, следовательно, я пассажир имеющий право доехать до конечного пункта.

– У тебя сигареты имеются? – спрашивает она, ждет ответа. Киваю в ответ – Значит здорово парниша, значит скучно не будет – ее улыбка полна вымученного оптимизма, который возродится в полную силу, когда я предложу выпить, причем не единожды и на халяву, за дух компанейства, за знакомство. Тебе куда? Знаешь, забудь, февраль везде жопа и холодно.

Опять непруха и облом, снова жизнь гордиев узел, очередной крах надежд и чаяний, попытка содрать и примерить шкуру счастья и вновь не твой размер, как всегда тобою попользовались. Грустно и тошно, завыть бы волком.

Нота услышана, я разливаю коньяк, любуясь ренессансом сияющей физии, к черту все, как важен в жизни каждого алкоголь, маленькая иллюзия радости перед эшафотом повседневных проблем.

– Парниша вы спаситель, где бы вам ни пришлось сходить. Гнусный мерзавец и даже сам Адольф Гитлер перед вратами рая подобного не совершили бы, вы душка, славный человек.

Мальвина не стесняясь культуры потребленья коньяка, разлила полные стаканы, перед выдохом молвив быстро – Ну други вздрогнем, пред ждущей вечностью и пусть во благо прольется сей нектар. Опрокинула стакан, застыв в том ожидаемом томлении, когда начнется пляска коньяка в кишках, и хмель родной ударит в голову, прогнав тоску долой, и речь певучей станет, как ручей весенний.

Кто бы мог подумать, что в пустом вагоне поезда можно скоротать осмысленно остаток ночи? Единственный человек оказывается таковым, причем с каким размахом? Ее стакан пустеет и вновь он полон до краев – Подумать только, это сказка. Дорогой вы мой. Я подозреваю, что вы щедрый человек, а не скряга, порожденный мещанством и религиозным малодушием.

– Подобных вам всегда безошибочно находишь даже в этой пустоте. Ее глаза просто поглощали меня, тем жадным любопытством туземца повстречавшего на пустынном пляже первооткрывателя континента, и коньяк лишь превращал секунды замешательства в последующие столетья добрососедства и терпимости.

Я мог представить, сколько слов сейчас прольется, моя стена и смерть от пуль, последующее муки, зарисовки проходных станций, повар вагона ресторана, все исчезнет, песком сквозь пальцы уйдет.

Мальвина будет говорить без умолку и остановок до самой своей станции, которую она уже пропустила, наверное, сознательно, потому что она знает большее нежели я. Словно прочитав эти мысли мои, и чувствуя неловкую преждевременность грозящую омрачить скромный праздник. Возникает полный эмоций монолог.

– Мне кажется, эта зима будет вечной, будет всегда выть за окном метель и станции с короткими остановками наша смерть. Знаете парниша, я всегда иду в тамбур, курю и делаю свой вид совершенно отрешенным от мира.

– Чертовы контролеры! Они слуги ангела смерти и от этого мороз по коже. Им бы выполнить свое плевое дельце, ссадить на оледенелый полустанок еще теплую душу – она брезгливо скосила свою мину.

– Важные, бесстрастные, неодушевленные исполнители. Поезд то пуст! Мы те редкие пассажиры, которым радоваться надо, так пусть хоть в этой дороге мы испытаем ту малую теплоту компанейства, ведь в той жизни, кем мы были?

Я опрокинул свою порцию коньяка, освежил ее пластиковый Грааль, кем мы были?

Я попытался вспомнить, а она рассмеялась, размазывая тушь, разом осушила стакан – Парниша вас более не существует, вы только здесь и есть. Минута истекшая ровно минуту назад это лишь метель, не играйте лицом своим в прошлое, не проникайте оком в грядущее.

– Только зима и метель. Наше с вами достояние и после уж наследие, вагон под номером 21 и теплое место с той же цифрой, из мира живых мы слились, сыграв свои роли.

– Рай, Ад, Чистилище, это слишком яркие глянцевые города и путь туда не близок, полон пересадок и нет экспрессов скорых, где ульем кипит движущийся состав, идущий по прямой. Не все так просто, как пишут в газетах для пассажиров. Я думаю, во всем виноваты контролеры, потому что сволочи.

– Наливай, не хлопай ушами, сказки все это, а мне все равно, что молоть языком. Мальвина уже захмелевшая усмехнулась.

– Видишь все же это признаки жизни и деятельного ума, но мне, черт возьми интересно, кто они? Хладные, теплые, при исполнении или так добровольцы, может активные, где их берут? Объявления? Спецкурс? По желанию? Избранные? Ведомые? Призвание? Долг? Слушай, ты их вообще видел?

– Личина твоя просто кричит не пониманием происходящего, и в частности, о чем я тут толкую. Контролеры, ждите их, всегда мерзавцы на линии. Кому они служат?

– Парниша, вы не прилично, до невинности профанируете в данном разговоре, послушайте, вы целовали в губы вечность? Она рассмеялась и протянула стакан.

– О как тяжел ваш груз греха. Вы, что ж по убеждению и с верой кроили мир с чужих лекал? Вы верили словам? Слепо превращая их в дело с кровью на брущатке. Заблудший бедолага, уж лучше б вы убийцей были, но без идей.

– Мой вам совет. Никогда не спорьте с Петром, Георгием иль Михаилом, пустое дело и морду вам набьют, а может быть и хуже.

Хлопает дверь тамбура, Мальвина вздрогнула, после секундного замешательства все же обернулась.

– Какие люди и просто так вошли? Господа прошу к столу! Да что ж вы оробели словно зайцы.

– Вот сударь прошу любить и жаловать, двух скажем так персон не приземленного полета. Тот гражданин в потертой феске и драповом пальто, не кто иной как, поэт унынья и тоски Пьер Балалайкин, другой же змей желчи полный, зовется просто Афанасий Аспид.

– Пардон, но где же третья чума, лохматый Арамон Отребьев? Вечный безбилетник, глашатай лозунгов и мелкий бузотер, любитель дармовщины. Мальвина представила вошедших персонажей.

Эти двое несмело приблизились, завидев стакан в руке Мальвины их лица приняли одинаковое выражение страдальческого попрошайничества и оттепели.

– Сударь, теряюсь я в неловкости своей, но вы уж с пониманием отнеситесь к просьбе, горло промочить уставшим путникам. Все перекладными, в общих вагонах, ни сна, ни покоя, чего там и кипятком разжиться неразрешимая проблема. Кругом толчея, давка, смрад тел немытых, перешедший в души и гул такой стоит в ушах, хоть право сойти на полустанке и замерзнуть к черту.

– Тщета, тщета и суета сует. Пьер утер нос и присел рядом, его слезливые глаза прошлись по мне с таким вниманием к деталям, что я неволей потянулся к бумажнику, от этого человека исходил запах жульничества и плутовства.

– Сударыня, вы не позволите мне занять место у окна? Афанасий тут же проскользнул и шумно выдохнул – Я тебе говорил Пьер, а ты все знай свое, упрямый ты осел!

– Пустой состав еще не признак конечной станции. Мальвина удивленно переспросила – Вагоны все пусты? Более того контролеров нет – Афанасий усмехнулся – Арамон все проверил от головы до хвоста, кстати а вот и он легок на помине.

Новый персонаж действительно имел собачье лицо, если таковое можно представить или оное имеется в природе. Выпустив облако дыма в тамбуре, он вошел и растянулся в оскале неприятной улыбки – Мадмуазель Мальвина вот так встреча, мой нижайший поклон вам и всяческое уважение.

– Отребьев, душка вы моя скорей идите к нам, коньяк заждался вас! Этот человеко-пес без промедлений оказался подле и глаза его засияли радостью, словно ему швырнули кость.

– Коньяк, как все же это мило – он пригубил немного – Господа ведь нектар в бокале, клянусь вам всеми предками своими, иль тем, что дорого, что не продашь. Не суррогат, божественный напиток! Отребьев произвел поклон, прищелкнув каблуками начищенных сапог хромовой кожи.

– Право же фартовый день други, так в метель и стужу на оледенелом полустанке досчитывать конечность секунд своего извилистого пути. Отребьев облизнул пересохшие губы – Сударь, не сочтите за наглость, но плесните нектару. Поверьте продрогшему до кости существу. Ибо роль и тень человека по мне нечистому так велики, что не осилить, да и промысел мой в ином.

Он протянул стакан – Надежду я питаю, что не иссякнет ваш запас до часа, когда насытим мы свой голод и воцарится тепло кровотока, а стужа отступит, ей за окном бесноваться.

– Знайте же, наш щедрый незнакомец, хочу заметить вам, что лицо ваше имеет редкую породу – Балалайкин снова ощупал меня этим неприятным взглядом – Что скажешь Афанасий, ты знаток поэтой части?

– Не ледяной водой крещенья, а кровью человечьей он мазан. Всмотрись в глаза эти. Небо скорби над океаном крови, а натурой волк. Скольких сударь вы овец из стада человеков погубили?

– Угомонись ядом брызгать Аспид – вмешалась Мальвина – Припомни, что ты пьешь и кого пытаешься дразнить? Тебе ли не знать пропасть этого пути, и что забывчивость последняя роскошь?

– Сударь, они просто шарлатаны и чего греха таить, не чужды и приврать. Шуты балаганные с уменьем подделывать рожи, да голоса, все это на потеху честному люду. Она посмотрела в окно, задумалась – Послушай Арамон, а может, стоит выпить за благородство низменных страстей и грязных помыслов? Пусть метель и круговерть, нет дорог и смысла убегать. Миром правят собаки! Аминь!

Отребьев рассмеялся, протянул стакан и эта порция была оправдано заслужена. Мне же роль молчаливого пассажира на разливе пришлась по душе, эти пришлые персонажи так органично во все происходящее вписывались, или же просто их было интересно слушать. Я уже подозревал, что произойдет в тамбуре пустого состава идущего в неопределенность пути, к точке невозврата, после второй пачки сигарет, когда тамбур будет полон окурок. Коньяк был разлит.

Мальвина оживилась – Пить за собак в обществе волка? Как вам любезный такой поворот? Наша компания поможет скрасить бесконечность вашего бытия ровно вечность, и поверьте мне на слово, скучно не будет, словно спорить о курице и её яйце.

– Аспид душенька блесни слезой крокодильей – Мальвина хлопнула в ладоши – Я обожаю, когда такое происходит, а если вы еще ему начислите стакан, ох, он талантлив сукин сын. Пойдемте же курить, скорее в тамбур!

– Да сударь, казалось бы родня, а меж ними целая бездна ненависти и каждый заслуженно грызет свою кость, но изначально, кем они были? Волк ли тот, кто потянулся мокрым носом к теплой ладони, или же пес тот, кто презрел брошенную кость? Аспид чихнул – Забавностей премного.

– Мы говорим о человеке, что это такое? Мы рассуждаем о душе, как масть пойдет. Горе, печаль, радость и счастье, судьба злодейка, ее ироничность в насмешках.

– Штандарты пустых цветов, околесица всяк пошлых доктрин и сплошь единственно правильных учений, и поднято знамя, гордо реет. Идем мы вслед за глупцами, дабы познать горечь утрат и разочарование. Далее озарение, при дырявых карманах, возрождение из себя в нечто мелкое и потное, с предпосылками к паразитизму.

– Величие человеческой особи определяется умением убивать. Совесть и чувство вины тянут на полтора метра вглубь земли, на поверхности, ты удачлив, ты сукин сын.

– Давайте пить коньяк. Пустому поезду не зачем искать остановку или поворачивать вспять, а что до тамбура? Человек, не уж-то при коньяке неиссякаемом тебе приспичило по наущению девки синей, удалиться в тамбур и курить? Все что там будет сказано, прозвучит и здесь, даже сейчас. Скажи ты мне, все что угодно, хоть глупость вздорную, и я любое слово обращу в вино.

– Прыткий ты Афанасий – Отребьев рассмеялся – Любишь пыль пускать в глаза. В этом уравнении все мы хороши, а меж тем тамбур ждет, и те слова, что будут сказаны там, навряд ли породнятся, как волк и пес.

Балалайкин внес свою лепту – Други незачем спор этот! Поезд идет своим ходом, а в тамбуре добро и зло равны количеству окурок. Мальвина дева-пава уж вы вразумите упрямцев, разведя по углам.

– Скорее в тамбур – прикрикнула глашатаем девица эта под синевой и алкоголем. Я знаю одно, мне предложат игру, как в обыденной жизни с мечтой о легкой наживе. Дабы после обмануть и забрать последнее у человека, в багажной сумке которого кроме коньяка ничего нет, в этом уловка.

Проклятая зима. Проклятье зимы, снег, метель, просто ни черта не видать. Отстук колес, поезд мчит и мы вместе с ним, какое странное движение. Время действительно относительная величина, там холод и бесконечность, а здесь тепло и душа радуется, шалит, до первого контролера или полустанка.

Мальвина покатывается со смеху, анекдоты Аспида действительно смешны. Отребьев серьезен, ему не понять общность природы волка и пса, его гнетет риторика вопросов, болезненная рефлексия мыслей и смыслов. Блуждает он впотьмах, ловя химеры.

– Проклятые мысли, родня вопросам и ответы мертвы, что Балалайкин, докажи свое наследие, иль баламутом был ты?

– Поэт, что в жизни этой значит он? Я знал Гомера, знался и с Шекспиром, ночами летними с Сережей кутил по кабакам. Бил рожи постные, пустые и посуду. Мне бесы придавали куражу, гнали в темень жизни полдня, подливая зелье злое. Я ангелу указал на дверь, на ярмарке тщеславия продал все рифмы за фантики смешные. Музу свел в бордель и просто отдал. Луна и черная река, любовь в петле, ее найдут, увы не скоро, поверьте в честные слова мои, я тоже прославлял красоту и жизнь.

Мальвина сучка, хохочет гиеной, дымит папиросой, она есть время, она вписуема везде. Я настолько пьян, что нахожу ее интересной, но она сфинкс, я не хочу разгадывать загадки, мой нынешний удел пить до тамбура.

Балалайкин аплодирует – Да, знать столь великих к оным даже пыль не липнет, куда там время, смерть, забвенье! Творцы, что ваша жизнь?

– Среди живых, мы ищем подтвержденье прошлому и кровь находим. Съедаем души, пишем о судьбе. Но по сути, мир, люди это мясо для хищного поэта, он не приемлет глину, чтоб оставить лишь сосуд в котором будет после пустота. Нет, он поедает наше мясо тел, словно каннибал сердца, с тем убеждением, что так он постигнет душу чужака, врага иль брата.

– Мир получит свое, мир насытится. Мир будет аплодировать, поэт обязательно умрет. Он примерил демиурга лик, ему жизнь мала, он вырос над собою и теперь задыхается в стенах комфортного почитания, отвратной лести, он ищет спички, чтоб зажечь небо. Вновь испробовать чудовищный вкус открытия, эту жертвенную кровь, сырое мясо, препарированное нутро.

– Бедный сумасшедший! Отвратная гримаса сползает с его лица словно тающий воск. Я хотел бы стать подлинно героем, без изъянов, кем-то большим и совершеннейшим, нежели сверх человек или миф. Прыгни выше головы, поиграй в бога, стань равным ему. Бедный сумасшедший!

Отребьев душка вы моя, что вы там сникли словно познали чувство вины и зубы совести. Мальвина игриво хохотнула, икнув в ладонь, смолкла, неожиданно вперив ожесточившийся взгляд в пол.

– Ах Арамоша, если б можно было замолчать. Поверь мне на слово, вечность бы я тогда познала, а скольких позабыла, лиц не помня? Мольбы и голоса из холодной темноты, проклятия удавкой обвивают, я убегаю в сон и просыпаюсь у стены.

Отребьев протянул стакан – Нет величия человеческой особи, есть жизнь и смерть, меж ними бог. Сделай добрый человек чудо, чтоб я уподобился этой сучке.

– Век иной, печаль все та же, главное чтоб стакан не опустел!

Балалайкин поднял руку – Господа у меня созрел тост! Как-то не по-людски выходит, застолье имеется, да и беседа идет своим чередом, а вспышки яркой, что даст толчок чему-то более выразительному, осмысленному или просто оживит разговор, нет.

– Тост! За то, что есть! И более дано не будет! За миг, в котором суть божественной задумки играет в нас, играет с нами! Кто мы? Бредущие путники в метель соблазнов за пачкой сигарет? Куда идем мы, стужею холодной?

– Спасения ларек в Граале пиво, водка. Душевность незнакомых, падших, кто во вьюге затерялся навсегда. Бескрылая сестрица оспою меченная кофием вознаградит просто так. Это ли рай, может предгорье, где душевность и понимание велики без меры, без любви и сострадательности, которым хочешь верить.

– Просто время земного пути имеет лимит, а после, когда погаснут лампы и рвение твое уж понято не будет. Ты даже за деньги не купишь ночи кусок, тебя прогонят прочь, пнут в темноту и стужу. Снова поезд, спеши, снова покидаешь вокзал в спешке.

– Разочарование багаж твой, кладь ручная грех, купленный кроссворд пошлые надежды, как хочется остаться в теплоте твоей, но увы, деньги, сигареты, бег, проклятая зима.

– Очередной по счету тост, всего лишь начало. За что сейчас мы выпьем? Знайте, я желаю, чтоб больше мне никто не закрывал бы солнца. Пусть солнце не погаснет в нас от всяк бредовых слов, идей! Оно над всеми есть, так пусть же светит ярко!!!

– Браво Пьер! Балалайкин вы величина, право же холод и горячительный эликсир порою в думающем человеке способны оживить искру и раздуть безумия пожар, чтоб все сгорело.

– Время не терпит слез и скорби, времени нужны герои их поступки, их пламя! Мальвина рассмеялась, Отребьев душка вы моя, что приуныли и притихли?

– Так мы идем курить или же продолжаем разговор?

– Мил человек начисли от души, чтоб по мордасам я твоим руками не прошелся. Зол я. Зло во мне клокочет, выход ищет, а ты чужой еще и незнакомец. Дай выпить мне, желательно всего и сразу, злобу мою не утолит и океан. Арамон протянул стакан.

– Полноте вам тише, тише и ровным дыханием колышим среду. Арамоша не бузи. Вот правильно, умничка, пригуби и подыши ветрами тамбура, папироской подыми, поиграй личиной в стекле. Щедрую руку не стоит кусать, иначе узнаешь, сколь щедр кулак.

Мальвина протянула стакан – Парниша вы разумный, мне вам не стоит объяснять, всякое бывает, ну что солнце, пусть будет свет!

– Вы в это верите? Или играете в комизм и драму с хором? Какой же свет вам надобен? Души, ума, сердца, дня? Чего же вы алчете, переминаясь с ноги на ногу в бесчисленности углов темных и полустанков?

– Рать вы тех духов зла? Голодная свора злыдней, готовых пожрать любого, кто сойдет не там или замыслит аттракцион с пустыми мечтами и легким исполнением желаний, но напомню вы уже не среди людей!

Я пролил коньяк на пол, я видел, как бледнели их лица, я готов был к тамбуру и последующим изысканиям. Затем рассмеялся явив преглупую личину пьяной простоты.

– Да вы правы, всякое бывает и мне по вкусу Арамошино веселье, хмельная дурь да глупые ветра от бобов. Выдохните сударыня, это всего лишь не лучшая моя шутка, будьте снисходительны, я проникся вашей игрой.

Мы стали пить молча, так всегда после лишних слов еще наполовину неосознанных, когда хмель шальной гоняет мысль, как девку молодую, все как в природе. Человек таков, он наследит всегда и извольте, во благо иль во зло, поди уж разбери. Театр, пьеса, есть слезы, есть провидение, есть заунывный хор.

Драма плевой жизни, плачет слезой и кровью, пока не грохнется с шумом, ступив на корку случая. Ведь до представления, тут некий Цезарь наследил, а после тетка прибиралась и лаялась с небритым мужиком, что от войны бежал трусливо хвост поджав. Сюжет течет, меняется как день и ночь, боится потрох сучий смерти, вшей окопных, крови. Пьет беспробудно на последние гроши.

– Ты сука не видела войны! – кричит, тараща безумные глаза, воруя деньги в кошельке.

Герой спивался, во сне он видел мертвых с тех мрачных, далеких берегов, они требовали платы, этот сукин сын монеты их увел в час погребенья. Пропил даже пятаки, боялся до икот и колик смерти в час ночной, от страха ссался, кричал в бреду. Стал отпетым квартирантом.

Мальвина рассмеялась – Сколько судеб нелепостью своей тревожит мерный ток Леты. Поверьте мне, Арамоша, он добрый пес, что ж вы так сударь, словно гопник презрели прощенье и милосердие? Будьте благородны и высоки моралью, ведь щедрость ваша в коньяке не знает меры, так соответствуйте во всем, чтоб после слово о вас осталось доброе меж злых языков, это переживет пирамиды и сфинкса.

Я смотрел в окно. Беснуется метель, она отчаянно царапает стекло, воет от бессилья и очередная попытка дробью хлесткой рассыпается по окну. Завывает ветер.

Проклятые, заблудшие, безликие, во мраке их не видно, но они там бредут неведомо куда. Стонут, и ветер подхватывает, уносит вдаль, превращает эти звуки в вой и ледяную крупу. Он пронизывает коченеющие тела, вырывает последние крупицы тлеющей души и остается леденящий вой, крупою вонзающийся в оконное стекло.

Мы же, что юные боги пьяны, беззаботны, нам еще интересна кровь и жизнь. Та свалка за окном скрыта метелью и далека, словно вечность, но это иллюзия или самообман.

Мы абсолютно уверены, что поезд уносит нас прочь от беды, но в действительности неумолимо приближаемся к самоей глубине этой бездушной стужи, поэтому нет контролеров. Весь балаган теперь зависит от степени опьянения, когда (Я) во мнении оппонента превозобладает над разумом, и кто-то дернет стоп-кран.

Афанасий икнув и утерев рот рукавом, принялся возражать. Все не о том господа, не про то, нет в нашей беседе житейской простоты кроме анекдотов, куда-то лезем мы все ввысь душою воспарить, с каких таких делов?

– Капут просрали души на ратном поприще деяний наших! Раскаяние наше даже не запоздало, а смехотворно! Чего греха таить, все мы черны как мавры южной ночью, нас не найдут, нас не спасут, нам тьма родня и давайте просто пить, может следующий полустанок будет бойня.

– От крови всегда исходит тепло и есть шанс поживиться, однажды я так пережил ночь.

– Врешь отродье! Ночь эту не переждать! Нет столь сильного существа я бы знал! У-у-у морда лживая! – Арамон пригрозил кулаком Аспиду.

– Пьян собака и в правду пьян наш бузотер! Каково господа принял близко к сердцу. Что ж раунд первый, в тамбур други дымить папиросами и плевать на пол!

Тамбур, бытие после Эдема, шутки да плевки покуда не навалит народу, уж после толчея да всяк прилипчивые лиходеи норовящие выпотрошить то кошелек, то душу. Азартен ты иль молчалив, вспыльчив или сдержан, кроток не будь, ушами не хлопай. Выкури сигарету сплюнь на пол, покинь эту суетность.

Здесь ощутимо дыхание мира ночи, и тусклый свет лампы делает пространство инфернальным. Лица совсем не человечьи. Жуткие маски, гримасы, натягивающие не менее устрашающие, плотоядные улыбки, о чем-то говорят, но по большей части врут. О, как сладка эта ложь, как легко ты готов примкнуть к этому действу и приукрасить никчемную серость свою блестками и мишурою лжи.

Ты наивно полагаешь, что в приукрашенную историю поверят? Они чудовища тебе глупому еще не ведом страх, но они ловят на слове и после тамбур заполняет мрак их сущности.

Нет пароля свыше, чтоб тут в полумраке тихо поджав хвост сдристнуть, сглатывая горечь слез и позора. Как трудно отдавать те малые мышиные крохи радости, сытости, придуманных подарков. Увидеть себя глупого во всей красе и снова лгать. Порочный круг.

Как же легко бытие в налитых кровью глазах этого пьяного дурака, уподобленного быку на заклание. Стая предвкушает свой пир, скулит, метит, территорию кровавой трапезы мочою. Одна большая жертва насыщает порядок данных минут, кровь, выбитые зубы, животное хрипит, ожидая предсмертные судороги. Тамбур пуст и где-то горюет мышь над потерянным рублем.

Аспид и Арамон разошлись по углам.

– Будут дуться, что с них взять? Упрямые ослы, вам бы затеряться в бесконечности дураков, авось бы сдержаннее стали. Хмель сударь, хмель, он с роком и судьбою дружен, от чего же мы так тянемся к нему?

– От судьбы не уйти, рок неизбежен, так с хмелем все же веселей, осилить дорогу, влекущую в бездну горизонта.

Мальвина закурила.

– Парниша солнца больше не будет. Нам остались только разговоры и вы я думаю пока фартовый малый, ведь ваш коньяк, еще как вижу я не иссяк в бездонной фляжке. Знаете господь тоже фаталист.

Вошел Пьер, достал папиросы, быстро прошелся взглядом по нашим физиономиям, после закурил.

– Вы как-то приуныли Балалайкин, такой триумф и кислая капуста во взгляде вашем.

– Мон шерри, ведь я поэт уныния тоски, играю роль, всего лишь эту роль. Он выпустил облако сизого дыма. Вам не кажется, что поезд набирает ход?

Отребьев прилип рожею к окну.

– Верно. Аспид ну ка ты давай живей, чего остолбенел! – прикрикнул он.

Мальвина улыбнулась, хлопнула в ладоши.

– Неведом и далек наш путь. Станций более не будет очень долго, вы сукины везучие сыны, ох, если я права!

Вся эта пестрая компашка уставилась на меня.

– Добрый человек продолжим наше скромное веселье! Ваш коньяк сударь.

Балалайкин просиял новою монетой.

– Нектар, что в чудо превращает эту серость полустанков, вперед к заветному!

– Бросайте папиросу, она пророческой не станет, в ней истины на ржавый гвоздь не наберется. Поверьте мне, данный миг прекрасен.

Балалайкин потянул меня снова в вагон.

– Поймите сударь, я не требую, но поверьте, архи важно данное событие спрыснуть коньяком. Вы просто не представляете, как это здорово, что станций более не будет!

Остальные попутчики не отставали, в каждом лице пылало веселье, во всей вселенной не было счастливее вагона.

– Это удача, вертлявая да взбалмошная девка, но коль появится, то прямо в губы поцелуем одурманит, кровь закипит, и жизнь так крепко полюбишь, и крылья есть у тебя.

– Так надобно не спугнуть и чин по чину принять благосклонность данной особы. Все любят дары и подарки, а ширина улыбки вашей равна душе, так скальтесь же во всю широту рта!

Отребьев ударился в пляс, сопровождаемый веселыми подвываниями или обрывками кабацких пошлых распевок, поди разбери, когда разгорается чад кутежа.

– Еще! Еще! До головокружения и падений, дикого смеха, неестественно округленных глаз, почему бы не упиться, когда дозволено!

– Парниша вы лейте ваш нектар, не беспокоясь о нас. Суть этого всплеска эмоций вам не понять, да и незачем нагружать вас причинами.

Балалайкин криво усмехнулся, утер текущую слюну.

– Все в огонь, все в пепел! Эй, человек ты не задумывался, почему при вседозволенности всегда возникает желание жечь?

– Пожары, они манят, притягивают словно магнит – он прикрыл глаза, залпом осушил стакан, вдохнул и выдохнул.

– За этой промерзшей чернотой, опутанной множеством рельс – он выдержал паузу – Как ужасен и мертв гул этого ветра и завывания метели, безнадега такая, что ее не перепить! Так пахнет смерть, холодом и льдом.

– Так вот, в одном краю далеком, где поездам нет боле места, начинается океан. Сплошь из огня он состоит, громаднейшее без конца и края алое пожарище с набегающими волнами, разбивающимися о черные скалы, снопами искр.

– Раскаленный воздух, зной, пожирающий выступающий пот, вы бредете кромкой берега, утопая по щиколотку в песке или пепле, обжигающий ветер треплет ваши волосы, но в нем нет чада или дыма. Папироса тут же истлевает в руке, и ветер подхватывает горсть пепла.

– Только представьте, какова там ночь, это стоит увидеть. Поэзия в чистом, первозданном виде, ради которой можно продать душу.

– Пьер вернитесь к нам в сообщество тоски с унынием в суету, тот мир далек и под запретом, он для вас не досягаем.

– Мы едем с дарами, да в чертоги родимые, сквозь мрака бездонную пустоту стрелою летим и звонкий отстук колес наша песнь златая. Хорошо то, как други! Мальвина глуповато хохотнув протянула стакан.

– Парниша о таком везенье можно положительно долго помнить. Странно, все же вы угрюмый малый, хотя щедрый, словно добрый волшебник из сказки.

– Правда, на практике чудом живота не наполнишь, чудо это иная плоскость. Это та живая вода, которую не разбавишь чем-либо житейским.

– Из чуда соткано все, эти незримые нити связывают мирозданье и составляют его.

Мальвина усмехнулась на ум пришедшей мысли, перевела взгляд на компаньонов.

– Как я устала от этого беспризорного кочевья в вечных нечистотах, как горько разочарование мое от надуманного счастья, к которому всегда стремилась. Я упустила чудо, использовав лишь шансы, шансы и вот.

Это ты чего удумала? Слезою пир наш утопить? Арамон вскочил.

– Змея, тебе ли слезы лить? Мы тут не в божьем доме с камнем на сердце от совершенного греха! Нас и водою поили и петлею щекотали, да огнем грели и кто раскаялся?

– Не слышу вас честное братство? Что скажешь Афанасий, иль ты досточтимый Пьер? Змея вон о чуде заговорила. Гадина ненасытная, плотоядная.

– Уймись песья морда! Мальвина вскочила, схватив Отребьева за ворот.

– Уродец потешный, что в тебе осталось красивого? Душегуб, изувер. Скот бездушный – она оттолкнула Отребьева с силою, что тот, попятившись, плюхнулся на пол. Резко вскочил, глазенки его сузились, рот искривился.

– А что это мы так вскипели, словно проснулось сознание, достоинство и гордость. Вам голубчик не по нраву обращение? Так извольте, я себе могу это позволить.

Арамон тут же сдулся, стал так мал и ничтожен, слова Мальвины имели свой вес.

Афанасий почесал бороду, только сейчас я обратил внимание, что у него окладистая, густая, рыжая борода.

– Арамоша не к месту. Фу, уйди с глаз долой. Покури, пометь тамбур. Делом своим мелким займись, как нальют, так позовем тебя, не мозоль око.

Отребьев молча удалился.

– Бывает с ним такое, буза иль что похлеще, лезет на рожон. Хотя к черту дурака, рожа его казенная все стерпит.

Пьер усмехнулся.

– Все эти беседы салонно-духовного толка не в его характере. Он как палач, ремесло определяет мировоззрение, поэтому друзья будем снисходительны.

Пьер перевел свой взгляд на Мальвину, я почувствовал его страх, он тоже боялся этой болезненно худой девы с волосом цвета бирюзы, видимо она заправляла этой чудной компанией.

– Вот видите добрый и щедрый молчун, что я лишена бесед о чуде и душе, может быть о боге. Все под запретом, сами боятся и мне не позволяют и всякий раз.

Мальвина не обнаружила подходящих слов и щелкнула пальцами.

– Вот только найдется подходящий попутчик и суетные эти людишки тут как тут, все превращают в балаган, театр и вертеп.

– Налей, будь добр, хоть сделаюсь я пьяной и не красивой, но и они терпимее станут. Шуты, паяцы, тьфу на вас.

– Ты злишься от того, что змеи не умеют плакать! – эти слова выкрикнул из тамбура Отребьев.

– Нет, каков нахал? Это уже не буза. Я уверена, что это попытка оспорить мое главенство, что вы сникли Пьер?

Я смотрел, как она распаляется, как ползут первые языки пламени скандала, она превращалась действительно в змею готовую слепо без разбора жалить.

– Странная дева с волосом цвета бирюзы и тоскою по чуду, выпей со мной. Я тот человек, вернее то немногое бренное, что осталось, но я видел чудо лично.

Коньяк пролился в стакан.

– Ведь мы едем туда, где чуду места нет. Эту черноту и злую метель за окном пешим шагом не преодолеть, если предположить возвращение обратно.

– Ни кровь, ни души, не растопят лед сокрытый во мраке.

– Представьте меня тем единственно важным пассажиром, за которым отправили скорый «Экспресс» без мнимых и реальных существ, где нет контролеров, конвоя и прочего.

– Предположите также, что я знаю, куда на самом деле мы направляемся и почему торопимся. Ваша радость может быть ошибочной и преждевременной.

– Пейте сударыня, мои слова только игра, незачем нам голос из тамбура слушать, если его цена стакан, то мы платежеспособны.

– После рюмки второй, он возлюбит нас, как ближних. Не имея души, он все же привязан к стакану.

Упадническая тема привязанность – грустно мямлил Пьер.

– Далее всегда следует нечто приземленное, в чем нет желания признаться даже самому себе. Еще мы зависимы от привязанностей, а это читай слабина.

– Эдак мы и дышать перестанем.

– Позвольте есть миры и существа иные, они не менее реальны, чем мы с вами и заправляет разум там совсем другой природы. Да мир духов, иная явь, иной закон, иное слово.

– Мир по ту сторону бытия, за которым присутствует что-то еще, а мы тут мерим расстояние словом, делом, человеком да по себе, кафтану своему.

– Если вдруг приподымет время завесу этой снежной пелены и мрака. Если мы увидим те полчища, что бредут во мраке, чей закон власть имеет там? Что тут скажешь?

– Мир сотворенный богом, обжитой нами мир в котором придумывать собственно ничего не надо. Все имеет имя от истоков времен, законы, которые были, есть и будут бесстрастными, какими их словами не пеленали бы, это все работает, сменяет друг друга.

Балалайкин поднялся и молча уставился в окно.

– Подумайте, нас нет еще. Но, все уже задумано, воплощено. Известно, записано и решено. Наказано, прощено и прочее, прочее, а нас пока нет.

Пьер усмехнулся.

– Творец ведь он все знал, даже расценки на бессмертную душу.

Мальвина обняла его.

– Не нагоняй тоску. Эй, где ты там песья морда?!

– Крепчает градус твоего нектара добрый человек, мы уж начинаем быть теми, кем когда-то были – обратилась она ко мне давая понять, что праздник должен продолжаться.

Отребьев бесшумно подошел, шмыгнул носом.

– Сама понимаешь, не пришит я к чему-то колену, просто качусь.

– Угости человек коньячиной, чтоб я с нервом совладал – жалостно протянул Арамон.

Бога будут писать, и бога будут переписывать, тема остается свежей, есть ли бог? или же его стоит продумать, чтоб после отработать по схеме, когда он есть всегда.

– Послушайте, вы действительно важная персона, что курьерский мчит без остановок и конвоя?

Мальвина попыталась изобразить удивление.

– Неужели вас сударь кровью крестили? Но в глазах ваших человечья тоска, я такую уже видела. Неужели идея вас вела по трупам, заражая окружающий мир безумием?

– Итог всегда плачевен. Одиночество в мире людей, ты остаешься наедине с безумием своим. Смерть, власть, нажива все поделено и роздано. Вожди племен чеканят новый мир, но только ты шел за идеей. Остальные рай земной растили, но не утопию твою.

Мальвина протянула стакан.

– Налейте добрый друг и не забудьте остальных. Хоть поезд и летит стрелою, но конечная станция не близко.

– Сейчас в нас воцарилось равенство, ни крови, ни души, лишь коньяк пляшет огнем очага в промерзших кишках. Главное, что разговор идет, звучат слова без пыток, следовательно, ни боли, ни мольбы, угроз и воплей всхлипов, хрипов и прочего не предвидится в ближайшие часы.

– Нас не потревожат ровно до того места, с которого начнется другой путь. Право же какое счастье, что мы в вагоне, а не там.

Мальвина вздрогнула, отодвинувшись от окна.

– Там чудовищная пустота – она замолчала, уперев глаза в пол.

Афанасий вздохнул тяжко.

– Дело понятное, свезло нам, так идет лишь простакам фартовым не от мира.

– Сударь, поверьте оказаться там, уж лучше ад, чем пустота без времени и лютый холод. Вы вечность околеваете, но смерти нет. Ни сна, ни дня. Мрак и небытие, без лучика света.

Балалайкин усмехнулся.

– Нет чувства плоти, от которой боль идет, но есть вездесущий холод, бездонная чернота мрака непроглядного и снег который не увидишь никогда.

– Ты мечешься из стороны в сторону, также хаотично, как эти снежинки в вихрях метели. Ты ли бежишь? Или гонят тебя?

– Как хочется увидеть вдалеке лучик спасительного полустанка, пусть даже самого захудалого, чтоб прибиться и верить, надеяться, ждать, утешать себя мыслью, что остановится поезд в котором не будет контролеров. Тусклый шаткий свет в безмерной пустоте холода и вьюги, в окне оживает твое отражение, как же оно ужасно и ничтожно.

– Ни луковки, ни корки хлеба, ничего! Только небытие, что окружает, поглощая, с чем ты не совладаешь. Надежда твоя и память, когда они заговорят с тобой, кто спасет? Чудо?

Закрытые двери забытого полустанка, иней искрится на ржавом замке и покачивается фонарь. Смотритель как всегда крепко спит у теплой печи и мурлычет кошка, еще там будет большой лохматый пес, чьи грустные глаза смотрят на языки пламени.

– Это чудо, что три живых существа присутствуют в окружившей все пустоте, они сладко дремлют в своей блаженной неге и это чудо, а ты просто хочешь их сожрать, чтобы прогнать холод. Жизнь твоя брюхо волчье и леденящий душу вой. Тебе не узнать чуда, не разглядеть, не понять.

Отребьев встрепенулся.

– Эх грусть треклятая, эх безвременье, эх пустота! Скука-печаль да голод, трусость-глупость да лень! Скольких бесов еще позвать на именины сердца в тамбур?

– Напиться бы до беспамятства и зиму эту забыть навсегда. Не чувствовать метель и холод, не видеть и не знать. Пусть лучше бесконечность сигарет и дыма, да малый пятак заплеванного пола, но только здесь и сейчас, навсегда.

– Хватит, я говорю, достаточно! Сыт по горло! Арамоша ты чего?

– Не кисни, мы с удачею уже на ты! Скоро будем там, где щедрот просыплется немало на наши головы летним дождем. Там отдых и покой, кури, плюй, сколько душе угодно.

Мальвина подмигнула Отребьеву и провела ладонью по голове, после взъерошив волосы.

– Право же чудным бываешь ты – она замолчала, правда улыбка ее стала еще шире без лукавства.

– В тамбур господа!

Какое-то время молчали, быть может слушая отстук колес. Тусклая лампа, нереально бледно-багровые лица, в темном углу силуэт задумчивого поэта меняющего тоску на унынье, но глаза его определенно шарят в твоих карманах.

Песья голова Отребьев плюнул смачно на пол и в плевке затушил окурок. Вынул новую папиросу, повертев меж пальцев, ловко подбросил, клацнув зубами, оскалился в довольной ухмылке, ожидая похвалы.

Я протянул ему фляжку, сам закурил, Арамон приложился и тут же закашлялся.

– Спирт! – после сумел выдавить он. Тамбур наполнился смехом.

– Ну что Арамоша, прошла грусть-печаль, хлебнул водицы живой? Того гляди от коньяков благородных и на луну завоешь!

Мальвину это веселило.

– А вы тоже хороши, завели разговоры нудные да пространные.

Он приложился еще разок и глазенки его увлажнились, наполнились искорками пляшущими.

– Вот это дело наше, эликсир от всех бед.

– Убедите меня, что тьма глубока словно бездна, я только споткнусь, как человек, которому все по колено. Выпью еще и после встану, и уже колосс, иль титан? Что мне ваша вечность? Коль минута данная, настоящая, сейчас пьянит, окрыляет!

– Я ей повелитель! Она моя, о ней не поспоришь.

Отребьев отбросил папиросу.

– Я забудусь и боле ничего, минута эта есть все!

Балалайкин хлопнул в ладоши.

– Браво Отребьев! Сейчас вы похожи на себя, а не тот потертый, мятый пассажир, каким вас занесло в этот поезд.

– Огонь в венах моих зажигает сердце и мысли подобны искрам, срываются с языка, вылетают снопами, подхватываемые ветром, зажигают небо и землю. Сплетаются в причудливые живые узоры пожарищ, зарниц!

– Мир полыхает алым, не усидеть истине голым задом на этих углях!

– Деятельный яркий эпизод, это моя минута! Ваша вечность это зола и пепел моего мира, настоящего, равного минуте и самого живого.

Отребьев поднял фляжку и снова отпил.

– Огонь в венах моих – он достал папиросу приблизил к губам и после громко отрыгнул, изо рта вырвались языки пламени, папироса вспыхнула.

– Я мог бы стать вполне порядочным драконом, а не заплевывать тамбуры в ожидании минут.

– Браво Арамон! Вы порою бываете, так откровенно правы, что я готов поверить каждому вашему слову, более того, подписаться под каждым.

Балалайкин отвесил поклон и любезно приоткрыл дверь тамбура.

– Друзья прошу вас, проходите, продолжим наше скромное веселье.

– Мальвина королевна наша, мне кажется или тамбур вам милей, чем душевное пространство теплого вагона?

Отгадайте загадку. К кому при свете дня приходит бог, а ночью темной сатана?

Афанасий усмехнулся и протянул стакан.

– Или вот, заспорили два демона могучих, лень и глупость, кто из них сильней, кто ж рассудить возьмется спор их?

Аспид опрокинул стакан залпом, отер рукавом подбородок.

– Все же здорово сидим! Хорошо так внутри, мне даже кажется, что я живой человек, который едет домой с ярмарки – он на какое-то время замолчал, видно было, что теплое воспоминание промелькнуло в его памяти, грубоватые черты лица смягчились.

– Дома ждут твоих рассказов да гостинцев – снова повисла пауза.

– Только вот есть всегда место ночью темной, где начинается разбой с грабежом и человекоубийством, не поверите, но чистая правда, самые кровожадные разбойники, коих я знавал не мало, все были падки на сладости.

Мальвина уставилась на Афанасия.

– Тебя послушать, то и в поезд сели мы не тот, к истокам едем, а щедрый господин совсем не та персона. Аспид хватит, загадки вот валяй, строчи. Глянь, как Арамоша весь напрягся и взмок от стараний.

– Посмотри, как загадка в нем мышленье пробудила, но не лей ты душу, в вагоне этом, некому прощать. Пьер ты чего притих?

– Да я сударыня о ярмарках все думал, после карнавалы да балы с пирами вспомнил. Хотя и наш тесный круг право тоже интересен, словно мы играем при высоких ставках, когда потери ощутимы и вкус имеют очень горький.

– Афанасий, все же желчи полон ты, может, выпьем?

– Добрый, щедрый господин не откажи ты нашей просьбе, вероятно и набившей оскомину, но эта ночь длинна, в ней нет загадок звезд и луны, эта густая чернота за окном, пуста и чудовищна. Остается просьба наша и слова, слова, слова, которыми живем мы, как искрами пылающий очаг. Молчание же приблизит расставание, а после финал, но при окружающем мраке это страшно.

Балалайкин махнув стакан, встрепенулся, глаза его оживились, с них пала та поволока псевдо разочарованности и тоски.

– Кстати, о словах, это они придают аппетит всему.

– Конечно же, вы вправе заметить, что слова это есть название всему, что было, есть и будет под солнцем и луною, и будете правы. Но аппетит, это умение правильно произнести, каждая буковка это оттенок и полутень, придающие всему слову, загадочность, вкрадчивость, не познаваемость, двойственность, множественность значений и прочее.

– Слово стоит за грехопадением, слово стоит за спасением души.

– Если нас лишить слова, мы все превратимся в пантомиму, причем бесправную и ничтожную.

– Слово порождает дело и меня не переубедить в этом.

– Я никогда не поверю, что мой предок бессловесный, когда рычал и скулил, не ведая покоя, был способен разбиванием черепов врага, породить мало-мальски стоящее слово, ведущее к эволюции и развитию истории.

– Слово и привело тебя Пьер сюда, твоя хитрость поглотила тебя целиком, твое слово превратилось во вполне себе гадкие, подлые делишки, поэтому прекращай свой балаган, иль ты тут тоже собрался раем торговать?

Балалайкин рассмеялся.

– Коньяк друзья, всего лишь коньяк. Но аппетит до слов не пустая тема.

– Пьер я предполагаю, что вы нам хотите преподнести, это очередная история о подтасовке фактов, спекуляциях и откровенная наглая ложь.

– Земные царства держатся на штыках и питаются плотью и кровью. Миф о золотом веке, это миф, который подпирают хилые спины брехунов с чернильницами. За всю историю земли, мне не довелось встретить дракона, который обожал бы полевые цветы, а волк дружил с ягненком.

– Царство божие, это царство духа, причем самого гуманного в мире.

– Плоть это вещь, о ней необходимо заботиться, но вещь не вечна.

– Все мы легко верили словам о бессмертии души, тайно пытаясь в свой сосуд влить несколько капель вечности, тем самым продлить часы и дни.

– Да, Пьер тогда ты ловко торговал аппетитом и эликсиром молодости, всем обещал, что сможем взять бессмертие за крылья и подчинить в свою угоду. Требуется не многое, то, что есть и никогда никем не осязаемо, душа.

– Профукали.

– Да словесная уловка, приведшая когда-то к фиаско рода людского, вновь и вновь находит почитателей, но как не изворотлив ты, хитер, матер и беспринципен, итог плачевен. Мрак, не знающий границ, поди, найди дорогу.

– Бон аппетит синьоры – Мальвина разом осушила стакан и расхохоталась, словно в драме.

После ее лицо снова сделалось пьяным и рассеяно-улыбчивым.

– Все суета сует и томление духа – после произнесла она.

– Арамоша, чего там за окном?

– Тьма и метель злая сударыня – ответил Отребьев.

– А поезд наш едет или стоит?

– Зачем же время тратить все впустую! Коньяк, не иссяк ли у щедрого господина попутчика? Вижу что нет. Все хотела спросить Афанасий, много ли лиходеев погубила сладость?

– Правильно, их ремесло заведомо губительное, а сладости пустое. Это я так к слову, накатила мыслишка из прошлого.

Аспид придвинулся к стеклу.

– Чудовища дневного света, их тени, кем они станут в здешнем мраке?

В стекло ударила глухая дробь ледяной крупы, прошла по крыше и растворилась в завывании метели.

– Эк, воют тошно – Отребьев поморщился.

– Все же други мрак ужасен. Вот небеса в огне, это поэзия.

Балалайкин усмехнулся, протянул стакан.

– Арамоша ты порою мне напоминаешь феномен, а не бузотера с понятным мировоззрением.

– Нет, господа желаю все же праздника, карнавала, маскарада, древней мистерии! Пусть праздник будет с нами, пусть праздник будет в нас!!!

Мальвина поднялась, проделав несколько изящных па, она расхохоталась смехом изрядно падшей пьяной девки, подобными нотами наполнен любой бардак на планете.

– Маски, веселье и вино. Огонь рвущий ночь и затмевающий звезды, более нет лиц и власти дня. Храмов для богов. Смерти в нищете. Богатств украшенных могил. Любви растворимой злом красоты. Спесью глупцов захмелевших от пролитой крови стада идущего на убой.

– Нет этого! Нет ничего!

– Всем этим хламом мифов и легенд, состоящих из слов, мы разжигаем огонь праздника!

– Искры взметаются к небу, твоя нагота и суть вся, сосредоточены в случайной маске, выражения которой ты не знаешь, вот это интрига, вот дивный маскарад!

– Время исчезает в нескончаемом потоке вина, и ты теряешься навсегда в секундах сплетающих паутину ночного неба. Пьешь зелье или кровь, а важно ли это?

– Боги порядка пылают в огне, боги созидатели, искрами пронизывают бесконечность черноты ночи и тихо тлеют, исчезают в небытие.

– Боги хаоса и смерти, уподобленные презренным тварям, копошатся у бездн, наполненных нечистотами, потрохами, грехом и души многих роятся, словно мухи там.

– Озерная гладь неба полыхает отражением праздничного пожарища и мир превращается в огненный маскарад. Прохлада вина упоительна, разломленный гранат истекающий соком в кольцах ядовитой змеи, просыпанная соль завета, цифры страниц или нумерация кругов ада.

– Все пьянит, все пестро и кружится в танце вымышленных существ, тех чудовищ позабытых в темноте детских страхов, криках ночного леса, могильного холода кладбищ, парующей крови оконченной битвы, глазках бусинах крысы несущей чуму.

– Каков этот вселенский бал, каков его размах и персоны пришедшие, и идущие, никаких приглашений и сословных каст.

– Твое желание. Праздник всегда с тобой, хватай мудреца за бороду, ибо он мертвецки пьян и прощает все твои дикости, ешь его, пей его в каждую секунду пылающего бытия!

– Ты никогда более не уснешь, праздник бесконечен, ты исчезнешь в нем навсегда.

– Будущее в цепких руках тех кто распродает мир и хранит вырученное в земле предков. Круговорот душ в природе, предсказания грядущих катастроф и войн, царство бога не скорое дело.

– Миролюбивые люди, кровавые войны, не убий.

– Для начала раскрой глаза шире, после причастия придёт слово, и ты узнаешь, что лицо не твое. Маска эта легка и ты чувствуешь озорство, за которым следует поступок.

– Зелено вино и маски оживают, начинают говорить беспрестанно. Они вежливы и лживы, до бесконечности, до рвотных спазмов, ты хочешь их придать огню, не замечая, что сам уже в огне.

– Человек, продавший этот мир, жмет тебе руку, его глаза холодны и пусты.

– Сколько он пожрал человечины, скольким младенцам накинул петлю?

– Его рука тверда, а намерение продать еще больше просто колоссально, ты толкаешь его в огонь и заливаешься смехом, чистым и звонким.

– Искры взметаются в небо, гудит пламя костра, расползается по нагим в конвульсиях телам, они не ведают, они никогда не узнают им все божья роса.

Мальвина шумно выдохнула, протянула стакан.

– Плесните сударь мне этого нектара, может в данной порции растворился грамм счастья и теплота души. Нет, право же вы славный, компанейский малый, вы умеете быть на месте, органично вписываясь и в разговор, и в действо.

– Только подумайте, каждый норовит прыгнуть выше своей головы, каждый, при этом забывая один простой закон. (Не завышайте цены своей в глазах того дельца, который ежедневно продает мир, со всеми человеческими потрохами, этот мерзавец видит вас насквозь и просто развлекается, подтрунивает, чтоб после, зло пошутить и поверьте мне, это еще мягко сказано).

– Я говорю вам правду, вот свидетели мои, бузотер, желчь и болтливый лицедей, они не дадут соврать.

– Праздник ведь прекрасен, а цена?

– Поверьте, все разрешится и утихнет, дабы тлеть, сколько потребуется, хотя, не занимайте головы подобным вздором!

– Может, в тамбур подышим ветром и закурим, чтоб снова вдохнуть холод вечной стужи и спирта прихватите, Арамоша будет только рад и вероятно покажет фокусы.

Стена после этого преображения, когда слова, как и кровь вытекли, загустели, превратились в пятна, пришло молчание и тишина. Остался лишь слух и глаза, все остальное перешло во второстепенность, потеряв значимость.

Я рассматривал мрак сквозь стекло, и он был рядом, рвался в вагон, не смея переступить тусклый свет тамбура. Разбить лампу, вырвать дым сигарет и тепло, заполнить нутро ледяной крошкой и чернилами.

Стена, я приближаюсь к границе пространства соединяющего две точки, за этой геометрией будет подъем на гору и есть вероятность, что выше. Поезд мчит, не сбавляя ходу, льется в стаканы коньяк, кто-то мне говорил, это действенный способ, чтоб обнаружить искомое и избежать последствий.

Я даже не знаю, как это правильно истолковать. Порою мудрость всего лишь словесная уловка, ангажированные фокусы Арамона, за которыми пошлость и плевки на полу, раздавленные окурки.

– Друг мой, что вы так приуныли? Неужели печаль иль скорбь завладели вашим сердцем?

Я сделал три глотка, и впустил огонь в себя, протянул фляжку Мальвине.

– Благодарю вас.

Она втянула воздух и приложилась, передала фляжку Арамону, сама прикрыла глаза, прислонилась к стене и медленно вытянула сигарету.

– Это пожар, господа, всепоглощающее пламя.

Хлопнула дверь и в тамбуре появился Балалайкин.

– Как вы скоры, за вами не поспеть.

– Пьер, а что вас там задержало в вагоне? Появился смысл дольше находиться, или новые пассажиры?

– Крысиная рожа, на сумку глаз свой положил – рассмеявшись Отребьев, швырнул окурком в Пьера.

– Пьер – с укором растягивая единственную гласную, Мальвина подошла к поэту.

– Как же так?

Мне тоже стало интересно, когда они перейдут черту? Дабы весь этот балаган бесконечных слов прекратился и темная сущность их нутра наконец-то сбросит маски долой.

– Браво дамы и господа, браво! – я не выдержал и зааплодировал, пытаясь унять приступы смеха.

– Никогда, поверьте, никогда не садитесь в пустой поезд, едущий в неизвестном направлении без остановок. Знайте, однозначно этот маршрут не ведет к спасению или чему-то избавительному и прибыльному – повисла пауза, от которой стынет кровь, свет конвульсивно подрагивал.

– Одинокий попутчик с неиссякаемым эликсиром в неведомых сосудах, его невероятная щедрость. Я бы задумался, честное слово.

– Молчаливый и сосредоточенный, умеющий слушать бесконечно, предупредительный в обхождении. Похож ли он на простодушную жертву в мире мрака и сонных полустанков? Вы наивно полагали, что игра за вами. Никогда,замечу я вам.

– Вас откармливали и вы хмелели, теряя нить уводящую во тьму.

– Кто же я?

– Следуйте господа бесприютные за мной.

Я первым вошел в вагон.

– Секрет сумки в нем разгадка. Ваш шанс, я полагаю, что именно в этом предположении вы были абсолютно уверены.

– Сейчас, мы в последний раз осушим наши кубки и к великому не удовольствию, вы все поймете, можете закурить.

Состав вздрогнул и стал притормаживать, лица этой колоритной четверки мрачнели, наполняясь пепельными оттенками тревоги, затем обреченности. Ногою я подтолкнул сумку к проходу, в котором намертво застыли мои попутчики.

– Ну что поэт, протягивай свой кубок, я наполню его до краев пеплом и скорбью.

– Теперь же вы, дева с волосом цвета бирюзы, испейте до дна, свою чашу забытья и тлена чудес, коим нет места под солнцем.

– Вот и ваш дикий мед, господин потрошитель с огненной бородою. Прими и испей сладкого яду.

Хлопнула дверь, раздался визг, и после леденящее завывание метели.

– Вот и все, песьей морде боле не сотворить бузы при свете ламп, его минута жизни сочтена, и свеча погасла от порыва ветра. Отныне и до скончания веков, лишь темнота и злые волки компания его.

– Пьем любезные в последний раз, далее бесконечная дорога.

– Смелее, что ж вы оробели, секрет уж близок.

– Пейте, говорю я вам! Прикрикнул я, и они разом осушили стаканы.

– Великолепно, право же мне и самому не терпится вам показать.

Я расстегнул замок и протянул Мальвине изумрудного цвета пыльную бутыль.

– Знакомьтесь, ваш сударыня пустой сосуд. Можете не благодарить, вы пили все это время душу, которой по закону следовало быть в другом составе и вагоне, теперь она вся ваша, без остатка.

– Пьер, возьмите свой сосуд и Аспид, вот ваш винный мех.

Состав еще раз вздрогнул, и замер. Вой метели усиливался, стекло остервенело грызла ледяная крошка.

– Могу порадовать я вас друзья случайные, вскоре вы почувствуете не хитрую метаморфозу. Просто чудо или волшебство. Удачи.

Свет ламп тускнел, вагон заполнял холод и ледяная пыль. Я сбросил маску человека, за которой оживала глубина бездны ее неутолимый голод, бесконечный мрак. Я освободил крылья и направился к выходу, оставляя за спиной тускнеющий свет ламп. Мрак вскоре рассеется и возникнет стена.

Так и живем

Множество лет, дни и ночи напролёт, я нагоняю время, опровергая его парадоксальную суть. Дорога которой не будет конца, остановиться, одуматься, предложить альтернативный вариант, компромисс, уступить. Нет возможности время одолеть в этой долгой игре, поздно быть правым, когда смерть, когда сам мертвец. Излагать на бумаге истории, которые станут письмом вникуда, за плечами пустота. Это все, далее горизонт.

Лабиринт слов, отголоски эха уводят в сторону, местами пугают. Значения и смыслы, толи день в закате, толи пролилась ночь и народилась луна. Тайные мысли, призрачные образы, едва различимые знаки судьбы. Абсурд реальности и каждый в этом месте имеет правоту выстрелить, за его спиной стоит другой и он тоже готов убивать. Тени выбывших персонажей расходятся по своим темным углам.

Привет тебе новорожденный, как дела, как остальное? С чем в эту жизнь пришел, с чего начнешь? Молчишь? Зачем тебе слова? Болтать без умолку делая мозолистым язык, отложи на время этот труд. Идем со мной в мир сказок и историй страшных, долгих. Может, выйдешь из тени на свет, уймешь полуночные страхи, сбросишь дрожь. Демоны ждут новую душу, конечно же, я с готовностью предам тебя и уплачу свои долги, жить то надо. Да, я останусь мерзавцем, но все же живым.

Прими мою откровенность должным образом, невинность всегда будет в цене, как легко даётся сейчас правда, потому что более нет свидетелей нашему разговору, как просто и это пьянит. Страшная сказка продолжается бесконечно долго, мир жалящих змей довольно устойчивый мир, в котором не мучает совесть, еще в нем нет тошноты.

Когда-нибудь я перестану морочить судьбу своими холостыми выстрелами. Останется время для всяких пустяков и бутылки вина года кометы. Я случайно припомню загубленные души и руки по локоть в крови не смытой. Напьюсь, молчи судьба и совесть заткнись.

Давным-давно на рыночной площади я потерял веру и кошелек, осталась лишь жалкая жизнь, мелочевка в карманах, планы не вернуться домой. Продолжилась сказка, время плотоядных чудовищ, людоедов, беспринципных лжецов в которых хочется слепо верить. Храм пустеет, мельчает бог и вера, телевизионщики перестанут трепаться по этому поводу, и пожалуй всё. Чудеса далеки, не возможны, чудеса остались на уровне бытописания посвящённых людей.

Ничего не меняется, но всегда что-то происходит, с этим и живём. Настоящее по ряду причин отдаёт безвкусицей, но очередным послезавтра слова наполнятся смыслом и твоё победоносное поражение, вызовет в памяти теплую, что, ни на есть усмешку, в этом и живем.

Гремят фанфары исходящего дня, барабанят воздух августа лапки розовых мартовских зайцев. Течёт оживлённое движение разномастного карнавального шествия бытия. Смятение и неуклюжий шаг, новое время, ты в прострации, привыкаешь иначе жить. Роза ветров обновляется.

Осмысленность взглядов обращенных вдаль, глубинное озарение, тектонические сдвиги идей некогда бывших в отдалении. Крыши и витражи, плоские стёкла башен, пульс и жажда, течение масс, да много всего существует, появляется, без ответов. Чудо порошок гаитянской ведьмы впусти на радость человек. Пляски богобоязненной паствы в миг уверовавшей в свою богоизбранность. Богопротивление без начал, но свет и тьма стары как мир, новое богословие сверх рационализм или очередная палата?

Мир вам на кладбищах и война в сердцах. Заряжай братка патрон, обматывайся пулеметною лентой и смело в бой. Истребляй без сожаления бешеных кобелей и сук, будет долгая ночь длинных ножей, пока не настанет тотальная победа. Фанатский приют и теплое пиво, ты зализываешь раны, получаешь любовь на лежаке пропитанном насквозь сигаретным дымом.

Жизнь зачастую питает склонность к повторениям. Я узнаю себя среди других людей и вижу, каким буду завтра. В прозе уживается любой стиль изложения – Всё не так уж и плохо, и не будет значительно хуже, чем есть сейчас. Если ты не собрался выйти и рискнуть, но даже после останется многое на своём месте – говорит тихий голос со стороны.

Иллюзия отсутствия уйдёт в иллюзорное присутствие. Ты, да вот же стоишь с сигаретой в руке, ждёшь тех, кто проходит мимо, глаза поутихли, равнодушны к потоку невостребованных процессов, да и сам так сяк, не изжил правды, не переборол склонность лгать. Выбираешь между самоучителем по рисованию и стихами гениального самоубийцы, что первым вылепить из глины?

Звуки города в спешке, ни секунды обратно. Суета из сонма сует, когда молчание просто последний выдох, и далее в путь, который не омрачит ни пробка в час пик, ни ледоход по пропащей весне не в сезон, тебя обгоняют дважды, трижды, живые, так и живём.

Мир опять или вновь, но на целых две минуты изменился, неумолимо роднясь с хаосом, который со слов философов породил его. Значит очередной пролёт над расписной под хохлому гармонией, она проглядывает в наших с тобой сувенирах на лотке, мы торгуемся, продаём, отцовско-дедовское наследие и спускаем барыши в клубах.

Ждем-с милостей свыше, мясистей, жирней – приговариваем на холопский манер, поглядывая на отпущенное время. Желаете-с водочку-с барин – предлагает ушлая челядь, которую не перевариваем в любом виде, не выносим на дух. Ждем и желаем, как наши дети, внуки, правнуки.

Время глобализировано до микросекунд и не играет той драматичной роли что прежде, а мы не в расчёт. Молодимся, стыдясь морщин, диетически дышим, путаем ценности, ложась под скальпель хирурга. Выходим новыми штопаными моделями с худобой в голове, и её подправит человек с вывихом там же.

Быстрая радость, всем счастья с горой, практически реализованный миф о вечной молодости дарован, по крайней мере это видно и не вызывает стыда или критики. Всё облечённое сегодня вечером будет уличено, затем оправдано, вот такой-то медиа фаст фуд. Много стало советов, и все советчики во благо запутались окончательно в сказанном, сойдясь единогласно (после нас хоть потоп). Деньги рекою текут, все остальное мельчает.

Реклама шила на мыло, новостной потоп, оголтелые люди предлагают и продают, мысли, постулаты, глупости. Война всегда в цене, никогда бы не подумал, что кровопролитие ограничено пятью минутами, одним испугом неизвестного, сорока пятью словами включая знаки препинания, патриотичной отмашкой и несколькими мертвыми телами. Плачут женщины и дети, цинизм справедливости запределен, как грабеж. Террор повержен, завтра он опять поднимет голову с худобой и вывихом.

Портрет бородатого убийцы подправит хирург, заштопает где надо, произведёт липосакцию отложений его кровавого кала и денди сойдёт с конвейера. Купит гармонию под хохлому, оттянется в клубе гламурном, водки закажет со знакомой ненавистью к тем же. Махнёт за город с девками, а поутру вера, война, террор, в офис.

Так и живем, переминаясь с ноги на ногу, в терпимом хотении жертвенного поступка, на подступах к горке каменистой, дабы поутру запечатлеть единство с небом, но пора уходить в предзакатную осень. Печаль растворится после кофе и бутербродов. Сытым ждешь восход солнца, все же легче.

Разговоры полны пресных впечатлений. Скоро цены на адреналин упадут, первое лицо авторитетно заверило в этом. Нам осталось засомневаться и ждать, это прогноз не более, на все сто вероятен и девяносто девять не реален, как и желание жить, бросить курить, пить беспробудно. Заметно похудеть, разутюжить морщины, рассчитаться с кредиторами, обрести духовность, будучи вне зоны действия сети, да мало ли начал долгостроев.

Приходят новые люди в разнообразии почти одинаковые. Каждый хочет куда-то вырваться, благо тур агентств полно. Ничего не делать, мечта человечества со времён выселения из рая. Бежать туда, где звёзды ярче и крупней, житуха полна щедрот и теплоты.

Туда, где горизонт это бескрайность синевы океана, белый песок, ты человек, потягивающий неторопливо коктейль и больше никого, ничьей власти. Только ветер и свобода, хорошее обслуживание, ВИП зона, приемлемые цены, лучше халва и щербет, полноценная халява.

Засыпаешь, проезжая свою станцию метро и локтём получаешь в ухо, отпихиваешь тела, ползёшь к заветному выходу, а там стена из бочкотелости, вся геометрия из плоти и крови. Сопит, раздражена, готова высказать лаконично своё мнение. Час пик, никакого намёка на падёж и вымирание человечества.

Улицы залиты светом, они пылают манящим огнём, двери открыты и за каждой обман, душно от животных парфюмов на запах слетаются все. Заводилы банкуют, транс, рубилово, очередь в туалет. Посмотри, как загибается чел на рейве он пропащий торч, последние телодвижения, сгорает сердце, выгорает мозг, сыплются потертые монеты.

Толпа выбирает фюрера и в крестовый поход, что-то и где-то громить во имя высоких целей. Брусчаткой на встречу движется крестный ход смиренных людей опричников, а после настанет революция разъярённых, подвыпивших приматов, бойня, гражданские разборы. Будут украшать стены домов разбитыми рожами и мозгами, кровь исправно течет сменяемыми веками. Двери борделей открыты, за каждой девица победителя ждет. Утром похмелье и все та же первобытная темнота.

Город. Игра света и тени, море огней, текучесть, отсутствие горизонта, бесконечные петли бетонных дорог, энергия масс близость нервного срыва. Я молчу, курю в сторонке, потягиваю свой кофе. Сон города существует ли он? Когда все замрет на месте, исчезнут звуки. Крысы и люди в своих норах уснут, перестанет в груди пульсировать время и сердце на кончике часовой стрелки замрет. Город уснул, погрузившись в фазу глубокого сна.

Механический голос извне говорит – Угомонись незнакомец, город спит, не тревожь его сон дай отдохнуть. Эскалатор уводит вглубь подземки, пустынный вестибюль, редкие пассажиры бесшумны словно тени, последний поезд давно ушел, и вскоре погасят свет.

Так и живём в задумчивости и тревогах о себе, не помня себя в оконченном представлении прошедшего дня. Уже довольно поздно – напоминает механический голос. Да конечно – соглашаешься ты. Извините, зазевался, рефлексировал, просто завис. Фильм был длинный в долгих полутонах, так бывает в поздний час, ты вроде бы бодрствуешь, хотя в действительности уже спишь.

Поздно, утреннее солнце, когда оно придет? Завтра? Или же прозвучит вопрос – Куда ехать? – спросит механический голос, а ты понадеялся, лелея крохотную уверенность, что он знает и всё разрешиться до завтрашнего утра, чудесным образом и само собой, так собственно и живём, незачем подводить черту морального толка.

Ещё есть ночь полная огней, шума, модных улиц, машина приобретает очень уж полезное свойство. Промчаться сквозь это на вылет, на выселки, в старый город к дому на склоне холма, в окнах там горит свет, на кухне плита, еда разогрета. Ждёт она, уже женщина, уже жена, уже близкий для тебя человек. Ты вспомнил несколько чувств первоочередных, живых, забавных.

Хотел закурить, но лучше на кухне у окна в любимых тапках, вдыхая аромат кофе, будучи здесь барином, а за окном ночь. Бездомные собаки воют на луну, пугая лаем темноту, сокрытых помыслов, затей преступных. Отрешённость, сигаретный дым обволакивает пустоту, а в церкви молится народ, слетевшийся на свет мерцающий, рождественских гирлянд. Дышит ладаном, тихо шепчет тайны.

Так и живём, задавая откровенные вопросы, получая не менее очевидные ответы, кто-то помнит о золотом правиле нравственности и его по обыкновению обманывают, да он и сам не прочь попрактиковаться в данной системе координат и ценностей. Отвлечённость или опять отвлекли, главное вслушаться, выслушать, тогда можно вникнуть и уловить суть очередной игры. Обогнать или опередить время.

Человеку достаточно того, что ему не достаточно. Зачем мы упорствуем в желании повернуть время вспять? Пытаемся затянуть паузы и нарезать больше счастливых моментов, запечатлеть навсегда, вставит в рамку, обязать быть доступным и под рукой. Остаются пожелтевшие письма, забытые истории из частной жизни. Время спешит, время идет. Извини дорогая всё эта проклятая спешка, её не промотать назад, когда на холмах жили исполины кедры, и имени у человека ещё не было.

                  Упадок

Страшный упадок воцарился над призрачной страной. Солнце перестало дышать и ветры некогда могучие и гордые иссякли. Рыба покинула воды океанов и волны измельчали. Звук прибоев стал тих, он истратил рев, его рокот перешел в шепот. Он обернулся в тишину могилы.

Страшный упадок врос ветвистым корневищем в землю, и она потускнела, перестав родить смельчаков и героев, их гордых флагов более не коснется ветер. Общее разочарование и тоска посетили множество отважных людей, и они стали терять лица, принялись пить и мучить себя понапрасну. Наши сердца перестали биться, пульс и безумие храбрецов заменила обыкновенная дрожь.

Дрогнуло небо, превратилось в белесый студень, солнце и луна, их свет приобрел холодную липкость, вызывающую раздражение. Вскоре возник великий миф о благословенной норе. Там хорошо – говорили те, кто всегда молчал и отмалчивался. Нет, там еще лучше – дрожа и стуча зубами, блеяли вторые и после третьи в страхе шептали – Да что вам знать о той норе, если вам не вползти в ее сокровенное нутро.

Страшный упадок поглотил нас и наше небо. Возникло преддверие великого начала, когда гранит проронил первые ненужные слезы тоски, когда кремневые люди отреклись высекать искры и оцепенели, это было начало.

Бег, который всегда сопутствовал нам перешел в ступор и огни городов с шипением гасли, там возникали перебои и множилась тишина, в которой гниение можно было расслышать. Вороны перестали кружить и крысы отказались жить, как прежде. Они не пожелали покидать свои странные корабли, состоящие из непотопляемых идей. Страшен был укоренившийся упадок, можно сказать штиль.

Странное время без теплой одежды и далеких звезд, ты можешь думать предчувствием смерти, но, после спохватившись, осознаешь природу самообмана. Вот город, который бежал обреченным, но живым последние тысячи лет, он гудел, шумел, просил о помощи просто визжал в исступлении, но стих последний гул проехавшего автомобиля и все. Тишина, о ней слагали легенды, и вот она пришла кладбищенской идиллией сумерек, более ничего. Все пустая серость тусклые цвета, остывшие инертные существа кругом.

Радость померкла в бледные тона, перестала существовать в отсутствующей природе и среде обитания, утерялся смысл или отсутствие оного, теперь трудно разобрать куда идти. Город умер, легко безболезненно, отойдя в небытие. Люди покорно заменили себя пятнами безликости и согласились молча с этим. Я думал, будут править дворовые псы разбойники, но и они предательски отнеслись к костям, которые с удовольствие грызли.

Мы встречали осень золотую, наполняя кубки вересковым элем, и пришел этот упадок. Смех девичий смолк в ту же секунду, я обернулся и увидел, что за плечами никого нет, ни праха, ни пепла, только безграничное уныние зеркальной поверхности заполненное монохромом.

Листва перестала быть золотой. Даль, которую обозревал, превратилась в кусок серости под ногами. Вода замерла, загустела и после огрубела, в ней пропало жизнестойкое содержание. Где войска? Где президенты? Где власть? Где все остальные? Где я сейчас? Твое спасение в норе, ищи ее не медли, иначе страшный упадок вырастет в тебе, угаснут жизни последние искры, и высохнет эль.

Люди, жившие с надеждой на надежды, обнаружили в себе настойчивые вопросы и отсутствие убеждений. Комфортабельный мир устоев, основ и закона просто рухнул, под завалами продолжали звучать голоса, но это были безумцы.

Любовь усохла в тень сумеречную и более никого не привлекала, в мире призраков она сделалась обыкновенной талой водой лужи, через миг ее коснулось время. Любовь превратилась в ртуть.

Вера осталась, а люди ушли, забыв в одночасье все слова из присяги. Страшный суд не коснулся бесконечных пустот внутреннего космоса человека. Вакуум альфы, безликость омеги, бытие испарилось, осталась пустыня и ядовитая ртуть.

Упадок воцарившийся кругом, повсеместно был иным и мысли обращаются в талую воду, исчезают в дрожащих лужах, зыбкой реальности глухой и немой. Безликие люди, лишившись стадного родства, исчезают поодиночке в пустоте бессердечной, дабы в сумерках тамошних суку душу разыскать.

Ожидать уходящее время без видимой глазом причины, неизвестное счастье из безымянного царства, многое исчезнет вслед за ушедшей волной. Останется ровная гладь равнодушного ко всему океана, он убаюкает всех голодных чудовищ, вздрогнет и замрет.

Штиль, пришедший вслед за страшным упадком и человек, который говорит, что это нас проверяют. Убедительно звучит, я бы даже поверил ему на слово, но мы исчезли как вид. Благословенная середина, о которой втайне мечтали, она осязаема, она пришла, воцарился ужасный порядок, и более нет места иному, что было, казалось не зыблемым.

Теперь есть реальность без изъянов, действительность которую не склонишь и не подчинишь, тем паче не сотворишь. Кошмар исчез в бессоннице глаз лишившихся век, демон утратил власть прийти в дом твой, враг забыл недруга своего, грех остался в преломлении света, которого нет. Страшен этот упадок, вот что я вижу и уже не смогу пережить.

Закружил устало пепел, после ставший слезами дождя без капели, так исчезла луна, я забыл в ту же минуту ее призрачный свет в белом цвету майских деревьев. Растаял аромат времен года, все по нулям, в легких сипло насвистывал безвкусный воздух из безликой среды.

Тьма и мрак не явили себя новому миру, оставили без боя свои бастионы, уйдя глубокими дренажами в пещеры, и залили входы оловом. Все, полное начало без последствий и ждать более незачем, да и кого? Страшен этот упадок, он без эмоций и полон разумных ответов, а усомниться более не кому.

Ворон кружит в сером небе и высматривает добычу свою, он темен как мрак ночи и тень его скользит по брошенной земле одиночеством и тоскою.

Множество дней утеряло свой вкус и ночи уподобились тишине склепа, где прежнее время, когда была возможность грешить?

Начало и предвестник полны утрат, что останется и будет после? Человек ли я сейчас или бестелесный фантом, как сейчас быть? Незачем бороться, незачем грешить. Жестокость и ярость лишены своей изначальной природы. Отсутствует вектор направленности или утеряна цель, умерщвлена мечта, надежде здесь нет места.

Когда в глотке зреет пространство для крика, а после на потом ты совершаешь прыжок, твоя смелость, претерпевая нехитрую метаморфозу, становится плетеной фигуркой существа разбитого параличом. Вот он упадок в выражении твоих обделенных глаз, ты один и без поводыря пробуешь мысленно роль воина, затем наступит время правды и откровений.

Упадок затмевает все это, он вездесущ и присутствие его постоянно. Были беглецы и еще придут, явятся бунтари снедаемые борческим гневом, дабы исчезнуть в мире осколков и руин, сойдут камнями на дно бездны в штиль.

Штиль. Воздух без ветра просто душная вонь комнатенки в крошечной коморке, заткнутой в пыльную щель у замочной скважины, только представь насколько мелко данное пространство теперь вообрази людей способных обнаружить в этом особую реальность. Как серость взглядов заползает в глубинность неба, как вянут звезды, планеты усыхают, пыль слов пустых кругом парит, в которой искры противленья затухают. Покорный сон нас ждет.

Страшны эти затухающие гиганты из мизера мысли и воображения лишенного цвета красок мира. Они подобны пауку, страшны, прожорливы, ткачи мелких паутин после поедания едва обозначившейся души, они порождают упадок, они убеждены, что иначе невозможно, ветер опасен для многих. Ветер разрывает легкие, он холоден, свеж, вызывает странные заболевания.

Упадок кто в нем царь, где обитатели и постояльцы? Этот сызнова, но прежний мир полон комнат, окон и дверей, но никогда не обнаружить входа и выхода. Рождение твое принимает пьяный солдат и тащит жертвоприношеньем в гущу боя, крещение производит оперативный прокуратор и вот он первый срок, пожизненно, сменяет высшая мера наказания, и некто отворяет пред тобой врата с пугающим названьем.

Добро пожаловать на скотобойню мира друг – шепчет он и легонько подталкивает штыком в спину. Бледные тени ангелов, их лица скомканы бумагою оберточной в масле, руки в гниющих дорогах из ран сочится жижа. Кожа провисла лохмотьями, ее снимут словно пальто, спешат тела в печи и огонь пожирает свои легионы. Слышна молитва и не спокойно от углей раскаленных на душе, тревога и предстоящее сожжение колеблют твою решительность повернуть вспять и заново родиться.

Упадок долгая полоса состоящая из ничего, переходящая в дорогу которой не будет конца, мы в месте, где отсутствует цель и средства. Подступает рвотой эффект отдаления, после нутро выгорит и наступит опустошение.

Мечта и ступор, отрешенность равна отречению от всех возможных предложений, но это не отказ, просто не зачем. Время убывает в подобии своего выверенного хода, есть мнение, что оно иная величина, чем прежде.

Остается немногое, быть, когда ты есть небытие, когда человек потерял себя в самом себе, и что-то пришло извне, безымянное, даже никто не бьет в набатный колокол, это не катастрофа просто настал упадок. Спасение излишне потому как лишено смысла, его нет.

Упадок буден бесконечен, после уже не проснешься бодрым шагом в день грядущий, исчезнут звуки голосов и моторов. Миражи растворятся в стакане грубой воды, и все заполнит новая материя, лишенная крови и плазмы. Реальность перейдет в условность и потеряет логику, затем из окружающего мира выбросят все привычное, даже цвета. Смерть. После нет желания прояснить, кто мы?

Теперь разбрелись стадом пугливым и страх настолько велик, что тишина священна и обескровлена на звуки. Стыдливое, робкое блеяние могло выдать в нас жизнь, но никто не проронил, ни звука. Нет волков и нет овец, чего бояться?

Штиль. Ровная гладь океана, борозды взрытой ковчегом земли. Призраки в упряжи тянут эту гигантскую лодку полную пыльных комнат, рулевого у штурвала нет, он давно запил и сошел на берег. Попросту загулял морячок. Осень ушла в лето, а зимою лютой цвели деревья, пахло чем-то тягучим клонившим в летаргичный сон и кругом воцарилось тихое пребывание.

Упадок существовал всегда, только мы смотрели в другую сторону, играя жизнями, страстями в человека и людей, это присуще жизни и молодости, умели быть искренне близорукими во всем. Теперь даже брань смолкла, ушли в норы. Кладбищенский покой и бесконечный сон равнодушия, безразличие ко всем громогласным призывам. Идиллия пустот души, отсутствие бренного тела, сожжены, истлели в огне, остались призраки.

Более не запылают войны, не быть больше борцам за жизнь и сытость, не закричит одинокая душа во мраке растленного разума, не осилит человек черты кровавого преступления и смолкнут эти разговоры о спасении.

Бог не умрет и не исчезнет за компанию с нами, обыкновенно сделает шаг вперед, дабы замыслить интересное, но с другими персонажами. Мы исчерпали все лимиты и запас прочности иссяк. Он уже понял это, поэтому солнце черно и тучи луну скрыли.

Упадок воцарился, дав человечеству забвение без крови, он прибрал планету, присыпал гравием, где надо и теперь одна дорога к одной норе, нечего бояться и терять, тем более бронировать покупные места. Там все одинаково, в темной норе всегда темно, отдыхай от воспоминаний о былом, больше не будет повторений, все ошиблись в прогнозах назавтра.

Упадок пришел и взобрался на опустевший трон мирозданья, окинул оком бесцветным обозримую даль, где на горизонте еще плодились мы. Кто мог подумать, что в одну теплую осеннюю ночь мы канем в Лету. Смолк смех девиц и эль в кубке испарился. Ветер не коснулся лица, волна не разбилась о скалы, огонь тихо угас, творец покинул апартаменты и бес поспешил вслед за ним, люди не успели осознать ужаса серости, они тот же час забыли все яркие краски.

Потускневшие страны и континенты, тягучие воды обездвиженных океанов. Люди потерявшие души, сбросившие тела. Пустота. Нагота перед казнью. Остается выкурить последнюю сигарету и выйти за дверь, больше не будет этой осени, она не повторится все теперь упадок.